Цикл "Книга полная тайн". Компиляция. Книги 1-3 [Том Эгеланн] (fb2) читать онлайн

ТОМ ЭГЕЛАНН ХРАНИТЕЛИ ЗАВЕТА

И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской, по слову Господа. И погребен в долине в земле Моавитской, против Веф-фегора, и никто не знает места погребения его даже до сего дня.

Пятая книга Моисеева

Склеп мой открыт, и солнечные лучи падают в темноту. Взгляд Хоруса делает меня святым, а Осирис, который благословенно живет после смерти, обнимает меня.

Египетская Книга мертвых

Торе Пёс вошел туда, где было тело короля Олафа, и стал хлопотать над ним, уложил и распрямил его и прикрыл тканью.

И когда вытер кровь с его лица, то увидел, что лицо короля прекрасно, щеки румяны, как будто тот спал, а лицо даже яснее, чем при жизни.

Снорри Стурлусон

ПРОЛОГ

Один только шаг между мною и смертью.

Первая книга Царств

Потому и премудрость Божия сказала: пошлю к ним пророков и Апостолов;

И из них одних убьют, а других изгонят.

Евангелие от Луки

ЕГИПЕТ

                                   

1360 год до Рождества Христова

Медленно поднес он чашу с ядом к своим губам.

Ниже дворца сквозь марево с трудом просматривались мерцающие волны Нила. На ясном небе полыхало солнце, словно котел с кипящей медью. Вдали, над пустыней, дрожащая дымка пыли образовала серо-коричневый купол.

Струйками по шее и спине сбегал пот, песок прилип к коже и образовал на ней корку.

Хотя яд смешали с медом и вином, напиток от этого не потерял своего вяжуще-горьковатого вкуса. Ему предложили самому сделать выбор, как умереть. И теперь они окружили его — визири, жрецы, чиновники и генералы — и ждали, когда он опустошит чашу. Не было только фараона и царицы. Но они и не собирались приходить.

Белый голубь промелькнул мимо окна и быстро полетел к солнцу. Проводив голубя взглядом, он поднес чашу к губам и осушил ее.

ДРЕВНЕИСЛАНДСКИЙ ПЕРГАМЕНТ

1050 год

(В 1240 году включен в состав «Кодекса Снорри»)

Берегись, читающий эти тайные руны. Муки Дуата,[1] Хеля[2] и Ада ждут того, кто без позволения раскроет загадки этих знаков.

Избранником являешься ты, охраняющий тайну ценой своей чести и жизни. Твои божественные покровители Осирис,[3] Один[4] и Христос наблюдают за каждым твоим шагом. Слава тебе, Амон![5]

НОРВЕГИЯ

1070 год

Старый викинг закашлялся и посмотрел в оконце своей холодной монастырской кельи на склоне горы. Со стороны океана надвигался туман, но он его не замечал. У воды среди камней и выброшенных на берег водорослей чайки устроили крик, окружив гниющие останки туши тюленя.

Он откашлялся, обхватил негнущимися от подагры пальцами перо и написал:

Один, дай мне силы.

Руки мои дрожат. Скрюченные пальцы больше похожи на когти орла. Ногти заострились и обломались. Из груди моей вместо дыхания вырываются свист и хрипы. Глаза, которые когда-то могли разглядеть сарыча в поднебесье или корабль на самом краю горизонта с верхушки мачты, теперь застил вечный туман. Только наклонив лицо к пергаменту, так что отчетливо слышен скрип пера по хорошо выделанной коже и ощущается запах дубильной кислоты, смешанный с моим собственным дыханием, я, хоть и с трудом, различаю слабый след чернил. Но это неизбежно, когда медленно приближаешься к позорной смерти.

Браге, дай мне силы запечатлеть мои воспоминания на выбеленном пергаменте. Больше сорока лет прошло с того дня, когда моему повелителю и королю — человеку, которого называют теперь Óláfr hinn helgi, Олаф Святой, — нанесли удар мечом в битве при Стиклестаде.[6] Я был его оруженосцем и другом. Он так и стоит у меня перед глазами, бесстрашный и твердый в вере, а Кальв наносит ему смертельный удар. Он нашел своего Бога, мой король.

Чтобы не перечить моему господину, я принял крещение во имя Иисуса Христа. Однако втайне, как и встарь, поклонялся богам, доставшимся мне от предков. Я так и не осмелился признаться Олафу, что изменял вере. Оставаясь наедине с собой, я молился Одину и Тору, Бальдру и Браги, Фрею и богине Фрейе.[7] Мои боги помогали мне всю мою жизнь. А что сделал Иисус Христос для моего короля? Где был Бог, которого они называли Всемогущим, когда Олаф сражался за Него при Стиклестаде? Мои же боги сохранили мне жизнь и позволили дожить до возраста, когда тщедушное бренное тело почти рассыпается на куски, внутренности сгнили, а мясо отваливается от костей. Никогда Валгалла[8] не распахивала предо мной своих врат. Почему мне не было позволено умереть в битве? С того самого дня, как мы с Олафом, тогда еще два молокососа, отправились в свой первый поход викингов, я не раз смотрел смерти в глаза в чужих краях. Но валькирии никогда не останавливали на мне свой выбор. Я еще чувствую жажду крови и помню ярость, которая вскипала во мне каждый раз при приближении к чужому берегу, ужас в глазах противника, вздымающиеся груди и обнаженные бедра женщин, над которыми мы надругались. Мы бились храбро — так, как нас учили отцы и деды. Сколько человек мы убили? Больше, чем пальцев на руках у тысячи человек. Я и сейчас вижу перед собой взгляд тех воинов, которых я разрубал во имя короля Олафа. Мы брали в плен мужчин и женщин, которых потом продавали как невольников и наложниц. Поджигали дома и, уходя, оставляли деревни в руинах. Таков был обычай.

Незадолго до смерти Олаф почувствовал угрызения совести. Он молил своего Бога о прощении. Его Бог не уважал приносящие славу битвы. Если приверженцы этого Бога складывали молитвенно свои руки и шептали волшебные слова, то Он прощал им грехи, которые их мучили. Но только если они поклонялись Ему. Какое лицемерие! Я никогда не мог понять этого Бога и Его Божественного Сына. Поэтому я по-прежнему приносил жертвы Одину и Тору. И еще Браге, богу поэзии и искусства скальдов.[9] Меня называли скальд Бард. Ни одно из моих скальдических стихотворений не записано. Мои лучшие стихи живут в устах других людей.

В вырубленном в скале монастыре, где я живу уже почти двадцать лет, ко мне относятся как к святому. Раз уж я был близок и к королю, и к египтянину Асиму, то здесь думают, что часть их святости перешла на меня. Теперь оба покоятся в тайной гробнице Асима вместе с сокровищами и древними свитками, которые мог прочитать только Асим.

Двадцать пять лет миновало с той поры, когда мы были молодыми, до дня, когда жизнь покинула Олафа Святого под палящим июньским солнцем в битве под Стиклестадом, и все эти годы я был его верным спутником. Сейчас я стар. Сижу здесь и записываю на самом лучшем пергаменте, какой только можно получить в этом монастыре, острым пером и лучшими чернилами тайну, оставшуюся от той жизни, которую я провел вместе с моим королем. Перед смертью я должен рассказать историю о походе воинов в царство солнца, к храму чужих богов.

Старик еще раз выглянул за оконце. Туман полностью окутал монастырь. Чайки затихли. Затем снова посмотрел на написанное. Руны заполняли белый пергамент симметричными рядами. Он с трудом поднялся и побрел к оконцу, опустил руки на подоконник и погрузился в воспоминания. Терпкий соленый воздух моря и ветра всегда наводил его на мысли о годах юности, когда он стоял на носу корабля викингов «Морской орел» рядом с королем Олафом. Волосы трепетали на ветру, а взгляд был направлен в сторону неведомых стран.

РУНИЧЕСКАЯ НАДПИСЬ

ЦЕРКОВЬ УРНЕС

Священный культ

Амона-Ра

достойные ХРАНИТЕЛИ

знают великую тайну

этих рун

ВАТИКАН

1128 год

Лицо кардинала Бенедиктуса Секундуса казалось мертвенно-бледным в мелькании света от коптящего жирового светильника. Положив перед собой на стол пачку листов пергамента, он стал сверлить архивариуса взглядом:

— Почему об этом тексте мне стало известно только сегодня?

— Ваше Преосвященство, этот коптский документ был среди бесчисленного количества прочих, которые Ватикан конфисковал более ста лет назад. С тех пор они лежали нетронутыми в архиве. Пока префект Сканнабекки не приказал произвести разборку и составить их опись. Этот документ лишь один из многих, которые нам недавно перевели. Мы даже не подозревали… — Архивариус замолк, с испугом перевел взгляд с кардинала на стоявшего в темном углу Клеменса де Фиески, рыцаря из ближайшего окружения папы, и закончил: —…о характере этого текста.

— Кто записал текст на коптском?

— Один египтянин, Ваше Преосвященство…

— Нетрудно догадаться.

— …некий жрец…

— Хм!

— …по имени Асим.

— И где же оригинал?

— Насколько нам известно, папирус находится в… э-э-э… Норвегии.

Взгляд кардинала затуманился.

— Noruega, — повторил архивариус. — Это снежная страна. Далеко на севере.

— Noruega. — Кардинал взял себя в руки, чтобы скрыть свой гнев. — Каким образом собрание священных текстов могло оказаться там, у этих… варваров?

— Это нам неизвестно, — прошептал архивариус.

— Мне, видимо, нет нужды говорить, насколько важно для Ватикана вернуть оригинал?

— Поэтому-то я и пригласил вас сюда, Ваше Преосвященство.

Кардинал повернулся к Клеменсу де Фиески:

— Я хочу, чтобы ты отправился туда и нашел оригинал! В этой самой стране… Noruega.

Клеменс де Фиески вышел из тени и слегка поклонился.

— Ваше Преосвященство, — вмешался архивариус и, перелистав листы пергамента, нашел нужный, — информация египтянина дает лишь очень приблизительное…

— Найди его! — прервал его кардинал, продолжая смотреть на де Фиески. — И привези сюда.

— Ваше Преосвященство! — отозвался де Фиески и еще раз поклонился.

Пламя светильника затрепетало от взмаха его плаща. Они услышали затихавшие шаги и затем звук закрывшейся двери.

— Де Фиески должен найти оригинал! — воскликнул кардинал, обращаясь больше к себе, нежели к архивариусу. — Если манускрипт попадет в чужие руки…

— Этого не должно случиться.

— Ни слова! Ни одному человеку! — Кардинал обвел взглядом зал с многочисленными полками, на которых громоздились свернутые в трубки пергаменты, манускрипты, документы, письма и карты, и затем сложил в молитве руки. — Господи, помоги нам найти этот папирус, — прошептал он и оставил архивариуса трястись от страха под светом чадящего жирового светильника.

НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ

МОНАСТЫРЬ ЛЮСЕ

1146 год

HIR: HUILIR: SIRA: RUTOLFR

Здесь покоится преподобный Рудольф

ИЗ «КОДЕКСА СНОРРИ»

1240 год

Досточтимый ХРАНИТЕЛЬ

который истолкует загадки рун

Ты сможешь найти рунический камень

в последней могиле у рунической розы

где покоится епископ Рудольф

ИСЛАНДИЯ

1241 год

В ту ночь, когда его пришли убивать, он долго стоял в своем дворе и смотрел на звезды. Что-то тревожило его. Некое предчувствие. Он поежился от холодного северного ветра. Перед этим он больше часа просидел в теплой воде купальни возле своего дома, потом вытерся, оделся. Над крышей дома он видел луну, колеблющуюся из-за пара, который поднимался от купальни. Он запустил пальцы в седую бороду и ткнул ногой пожелтевшую траву. Он никак не мог понять, отчего на душе у него скребли кошки. Ему еще так много нужно сделать! Годы его не тяготили, совсем нет. Он был здоров и подвижен, как теленок. М-да. По небу пронеслась падающая звезда. «Вот как, — подумал он, — это предзнаменование?» Он вдохнул в легкие холодный воздух и затаил дыхание. Где-то залаяла собака. В конюшне заржала лошадь.

Потом мир опять замер.

— Да-да, — прошептал он, — да-да-да.

Он вошел в дом и стал подниматься по лестнице, седьмая ступенька всегда скрипела. Закрыв за собой дверь спальни, он тяжело опустился на кровать поверх меха, который служанка недавно чистила. Так он и заснул одетый, прислонившись головой к необструганной доске стены.

Ржание лошадей.

Громкие крики.

С треском и грохотом распахиваются ворота.

Кто-то выкрикивает имя. Его имя.

Эти звуки вплелись в его сновидение. Ресницы задрожали. И внезапно он совершенно проснулся. Одним движением поднялся, ухватился за стойку кровати, чтобы не упасть.

Снаружи доносились шум и крики. Он посмотрел в оконце и во дворе увидел мужчин в полном вооружении, с факелами в руках. Среди них можно было угадать освещенного мигающим светом факелов Гиссура. Он замер. Гиссур! В минуту слабости он дал позволение своей дочери Ингебьорг выйти замуж за этого негодяя! Пусть так вышло, ну и что? Гиссур… Неужели именно этот червячок грыз его? Он враждовал с Гиссуром. Но чтобы вот так? Хотя если говорить честно, то ничего другого нельзя было и ожидать от мерзавца, который всеми силами пытается выслужиться перед норвежским королем.

Сердце сильно забилось, но он не хотел признаваться, что боится. «Не может же смерть прийти в такую ночь, — подумал он, — в эту мирную звездную ночь».

Он открыл комод и покопался в вещах, нашел секретный механизм тайного отделения. Замочек щелкнул. Рука обхватила трубку. Никогда и ни за что этот пергамент не должен попасть в руки Гиссура и бесчестного норвежского короля. Он сунул трубку себе под рубаху, незаметно пробрался по узкой лестнице, выбежал в переулок за домами и поспешил к священнику Арнбьорну.

Старик сидел на кровати, подтянув одеяло до подбородка, и смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами. Он облегченно вздохнул, когда в полумраке признал хавдинга.[10]

— Кто там?..

— Гиссур и его люди!

— Гиссур?! — Священник перекрестился и сполз с кровати на пол. — Спрячься! Я знаю где! В погребах. Там есть каморка.

— Обещай мне сделать кое-что! — Слова прозвучали необычно. Спокойно. Повелительно. Без признаков страха. Он вынул трубку с пергаментом. — Арнбьорн, слушай меня внимательно!

Арнбьорн сидел с открытым ртом:

— Да?

Он протянул пергамент. Какое-то время оба держались за кожаную трубку.

— Если к утру меня не будет в живых, ты, Арнбьорн, должен будешь выполнить одно мое поручение. Ничего важнее в твоей жизни еще не было.

Священник молча кивнул.

— Ты должен передать пергамент Тордуру Хитроумному. — Он вперил взгляд в священника. — И еще, ты никогда никому не должен говорить об этом. Никогда ни единого слова!

— А что сказать… Тордуру?

— Он все поймет.

Тордур был еще одним хранителем в Исландии. Если можно было довериться кому-то на этой земле, так Тордуру Хитроумному, сыну брата.

И, только сказав это, он выпустил трубку из рук.

— Охраняй его ценой собственной жизни! Даже если тебе выколют глаза. — (Священник вскрикнул и отпрянул.) — Сохрани пергамент и никому не говори, что он у тебя есть и даже что ты что-то про него знаешь! Обещай мне это, Арнбьорн, именем Господа!

Священник несколько помедлил, задумавшись о том, что ему могут выколоть глаза, и затем ответил:

— Клянусь!

— Я надеюсь на тебя, друг мой. Да пребудет с тобой мир, священник Арнбьорн!

Сказав это, он покинул священника и выбежал в ночь. Мороз полоснул по коже. Раздавались окрики спутников Гиссура, обыскивавших двор, конское ржание и топот, собачий лай и громкие голоса обезумевших обитателей дома, протестовавших против бесчинств дружинников. За сарайчиком был вход в погреба, он открыл дверь. В кромешной тьме он бежал, пригнувшись, по узкому проходу, то и дело дотрагиваясь до выложенных камнем стен. Метров через десять-двенадцать наткнулся на деревянную дверь. «Вот дьявол!» Вытащил ключ, открыл дверь и вошел в каморку. В нос ударил запах прелого зерна и забродившего медового питья. Он спрятался, протиснувшись в щель между бочками с зерном, которые стояли вдоль стены.

«Они не уйдут, пока не найдут меня», — подумал он.

Обнаружив его, они под радостное улюлюканье оттолкнули бочки и вытащили его из укрытия.

При свете факелов он увидел пять человек. Узнал Арни Язву и Симона Крутого. Но Гиссура, этого мерзавца, среди них не было.

Позади, в темном туннеле, он заметил священника Арнбьорна.

— Господин, — прокричал священник со страхом, — они обещали пощадить тебя!

— Вот и хорошо, — сказал он так тихо, что священник вряд ли услышал его.

— Заткнись, старик! — крикнул Симон Крутой Арнбьорну.

— Гиссур обещал сохранить тебе жизнь! — не унимался священник. — Он сказал, что примирение состоится только после вашей с ним встречи…

Вдруг Арнбьорн замолк, догадавшись, что его обманули и что он предал своего хавдинга.

Кто-то из преследователей засмеялся.

— Где пергамент? — крикнул Симон Крутой.

— Куда ты его спрятал? — прорычал Арни Язва.

И они думали, что он расскажет?!

Симон Крутой приблизил к нему лицо:

— Послушай, ты же знаешь, что мы найдем его. Даже если для этого придется разнести здесь все в пух и прах.

Так продолжалось некоторое время. Наконец они потеряли терпение.

— Рубить голову будешь ты! — крикнул Симон Крутой Арни Язве.

Воины смотрели на священника.

— Ну говори же! — завопил Арни Язва.

В этот момент он чувствовал только абсолютное спокойствие. Им овладело сознание того, что жизнь подошла к концу — его богатая драматическими событиями жизнь, за которую ему было не стыдно. Жизнь почти такая же, как те, которые он воспевал в своих сагах.

— Не смей, — твердо сказал он.

— Руби! — повторил Симон Крутой.

Он не испугался. Он только хотел умереть с честью. Он не хотел уходить из жизни с лицом, изуродованным топором и мечом. Удар в сердце был бы гораздо более почетным.

— Не смей, — повторил он властно и посмотрел своим убийцам прямо в глаза.

Первым нанес удар Арни Язва. Он попал в сонную артерию. Кровь брызнула из раны. «Есть еще во мне сила и стойкость», — подумал он со вспышкой гордости. Опустился на землю. Остальные стали наносить удары без разбору. Из туннеля доносились жалобные стоны священника Арнбьорна. «Лишь бы он сдержал слово и передал пергамент Тордуру Хитроумному», — была его последняя мысль.

Вот так, в окружении врагов, купаясь в собственной крови, расстался с жизнью Снорри Стурлусон.[11]

РУНИЧЕСКАЯ НАДПИСЬ

ДВОРЕЦ МЬЕРКОЛЕС

1503 год

Торд высек эти руны далеко от родных краев

Через бурные моря и далекие горные страны

через леса и вершины

несли мы святыню

для охраны которой мы были рождены

ВАТИКАН

1503 год

Папа Юлий II изумленно посмотрел на недавно назначенного кардинала Джулиано Кастанью.

— Пожалуйста, повтори, — недоверчиво повторил папа. — Где находится папирусный манускрипт?

— Святой отец, я знаю, что это кажется совершенно невероятным… Но посланец королевы Изабеллы доставил письмо сегодня утром. Как вы видите по печати отправителя, письмо подлинное.

Папа взял свиток с письмом, печать была сломана. Читая, он качал головой. Закончив чтение, протянул письмо кардиналу:

— И речь идет о папирусных оригиналах текстов Священного Писания, которые мы имеем только в переводе на коптский язык?

Кардинал кивнул.

— О тех папирусах, которые твой предшественник Секундус пытался найти почти четыре сотни лет тому назад? — спросил папа.

— Непостижимо.

— Но каким образом тексты оказались там?

— Эта история, — сказал кардинал, — столь же непостижима.

Папа посмотрел на звездный потолок Сикстинской капеллы.[12]

— Надо что-то делать с этим потолком, — пробормотал он, затем перевел взгляд на кардинала и вздохнул. — Если об этом станет известно, наступит катастрофа! Для Церкви. Для Ватикана. Для всего мира.

— Я могу предложить смелое решение нашей проблемы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МАНУСКРИПТ

…Там они убили трех священников и сожгли три церкви и отплыли домой.

Снорри

Рыцарь-тамплиер — воистину бесстрашный рыцарь, потому что его душа защищена кольчугой веры, так же как его тело защищено доспехами из железа.

Бернар Клерво

Бесспорная истина — все то, что сказано рунами.

«Речи Высокого»[13]

УБИЙСТВО СВЯЩЕННИКА

ИСЛАНДИЯ

2007 год

1

Преподобный Магнус мертв. Он плавает лицом вниз, как будто сделал глубокий вдох и теперь ищет что-то на дне купальни. Не очень длинные волосы, плавающие в воде, образуют вокруг головы венец. Белые как снег руки качаются на волнах.

— Магнус?

Голос мой совсем слабый и испуганный.

Одежда колышется вокруг, словно бурые водоросли в море в момент отлива. На дне поблескивают монеты, которые бросили туда туристы.

Я еще раз выкрикиваю его имя. Откуда-то доносится крик ворона.

Стою не шевелясь. Вероятно, я пытаюсь оттянуть неизбежный момент, когда придется вытащить его из горячей воды источника и взглянуть в его безжизненные глаза.

Едва ли он упал туда случайно. Купальня не очень глубокая. Магнус легко мог бы подняться.

Кто-то убил его. Кто-то утопил преподобного Магнуса.

Упершись коленом в камень, я хватаю его лодыжки и тяну из воды, слегка пахнущей серой. Он тяжелый. Одежда мокрая. Когда я переворачиваю его на бок, изо рта начинает течь вода. Я пробую найти пульс, но он давно исчез. Лицо покрасневшее, отечное. Глаза широко открытые. Пустые.

— О Магнус, — шепчу я, — что они с тобой сделали?

А может быть, не шепчу, а только думаю. Беру своей рукой его руку. И дрожу. По его бороде стекают капли. Одежда прилипла к грузному телу.

Круглая купальня обрамлена рядом неровных камней. Из щелей между камнями торчат упрямые стебли травы. Над пустынной местностью дует ветерок.

Я выпускаю его руку и звоню по телефону 112.

2

В ожидании полиции я бегу к дому священника, чтобы проверить, не украден ли манускрипт.

Дверь открыта. Я пробегаю через прихожую и гостиную, попадаю в кабинет. Здесь мы сидели накануне вечером и рассматривали ломкий пергамент. «Кодекс Снорри» — так называл преподобный Магнус это странное собрание кодов, текстов, карт и оккультных символов. Было уже около двух, когда ночь одолела нас. Я помню, как осторожно он сложил манускрипт и запер его в ящике конторки. Ключ висел на связке, которая была прикреплена цепочкой к его поясному ремню.

Теперь связка ключей с оборванной цепочкой вставлена в замок открытого ящика.

«Кодекс Снорри» исчез.

Собрание старинных текстов украдено.

Я представляю себе, как это было. Они держали его голову под водой. Произносили угрозы. Он наконец сдался и против своей воли сказал, где пергамент. Ясное дело. Я поступил бы точно так же. Кто-то из бандитов вбежал в дом. А найдя кодекс в ящике конторки, эти дьяволы опустили его голову под воду. Он сопротивлялся, потом перестал дышать. И тогда они оставили его в воде, словно он был самым обыкновенным утопленником.

Захлебнувшимся в «Бассейне Снорри».[14]

3

Тишину прорезают звуки сирены.

Стая воронов взмывает вверх и с жалобными криками исчезает за каменной грядой. Полицейская машина и карета «скорой помощи» мчатся с такой скоростью, что приходится удивляться, смогут ли они вовремя остановиться. Видимо, они не знают, что необходимость в бешеной скорости отпала много часов тому назад.

Я машу руками машинам полиции и «скорой помощи» и показываю на купальню.

Мигают синие фонари. Сирены внезапно замолкают, сначала одна, потом другая. За передними стеклами я вижу лица — скептические, напряженные, растерянные.

«Преподобный Магнус?»

«Умер?»

«В «Бассейне Снорри»?»

«Убит?»

Они не могут в это поверить. Рейкхольт — самое мирное место на земле. Предыдущее убийство в Рейкхольте произошло 765 лет назад. В ночь на 23 сентября 1241 года Снорри Стурлусон был убит людьми Гиссура Торвальдссона по приказу короля Норвегии Хакона Хаконссона.

На данный момент единственный человек, который знает, что между этими двумя событиями есть связь, — это я.

НАЧАЛО

1

— Я нашел что-то невероятное, Бьорн!

Преподобный Магнус был священником. Он пытался спасти людей от гибели. Сам я археолог и пытаюсь спасти прошлое от забвения.

Я возвращаюсь в прошлое, всего только на два дня назад, прокручиваю пленку назад клавишей fast rewind.[15] Итак, субботнее утро.

Преподобный Магнус стоял, улыбаясь в лучах солнца, когда я сворачивал на стоянку в Рейкхольте, во владении Снорри в Исландии. Как сейчас, вижу его через лобовое стекло автомобиля — он в прекрасном настроении, полон ожидания и абсолютно живехонький. Я остановил машину. Преподобный Магнус открыл дверь. Мы неловко обнялись, как это обычно делают мужчины, немного опасаясь, что обнаружится наша взаимная симпатия.

— Спасибо, что приехал, Бьорн. Спасибо! Не пожалеешь!

— Когда расскажешь о своей находке?

— Скоро, Бьорн, скоро!

Мы встретились впервые три года назад на симпозиуме, посвященному хавдингу и автору саг Снорри Стурлусону. Преподобный Магнус сделал доклад о сходстве средневекового Снорри и античного Сократа, которые обладали мудростью и распространяли знания. А я рассказал о критическом отношении Снорри к королю биркебейнеров[16] Хакону Хаконссону.

Вот так мы подружились.

Неделю назад он позвонил мне и пригласил в Исландию. Мне было некогда. Я участвовал в раскопках на месте королевской усадьбы Харальда Прекрасноволосого в Кармёе. Но преподобный Магнус не желал ничего слушать. Я должен приехать. Он кое-что нашел. Кое-что историческое. Если бы я его не знал так хорошо, то подумал бы, что у него крыша поехала. Но преподобный Магнус был степенным сельским священником, которого очень редко можно было вывести из себя.

— Так что же ты нашел?

Держа в руке чемодан, я шел на расстоянии нескольких шагов за преподобным Магнусом, следуя за ним вверх по дорожке к Центру Снорри — исследовательскому центру рядом с церковью и музеем. Магнус передвигался вразвалку, словно ноги были для него коротковаты. На большой стоянке было только две машины: внедорожник «БМВ» преподобного Магнуса и моя, взятая напрокат.

— Кодекс! Собрание пергаментов…

— О чем?

— …написанных на самой лучшей телячьей коже! Собрание рукописных манускриптов с мистическими текстами и стихами, картами и распоряжениями, символами и кодами.

— О чем они? Какой эпохи? Кто написал?

— Терпение, друг мой, терпение!

Преподобный Магнус рассказывал медленно. «В соответствии с моим метрономом души», — как он говорил обычно.

— Почему ты попросил приехать именно меня?

— Но, Бьорн, это само собой разумеется.

Я не знаю, имел он в виду, что я был его другом, или намекал на некое событие, происшедшее несколько лет назад. Я был контролером во время археологических раскопок, когда мы обнаружили ларец Святых Тайн — золотой ларец, содержавший старинный манускрипт, который обеспечил мне некоторую известность в академических кругах.

Преподобный Магнус открыл дверь в выделенную для меня, как для исследователя, квартиру. Поставив чемодан в прихожей, я ухватился за его рукав и потащил в комнату, где толкнул на стул:

— Вот так! Рассказывай!

Его лицо, если отбросить бакенбарды и сеточку морщин, можно было принять за лицо ребенка. Он торжественно и церемонно откашлялся, как будто собирался произнести проповедь.

— Позволь своему старому другу изложить эту историю хронологически.

— Ну давай же!

— Все началось две недели назад. У нас в приходе умер человек. Это был парализованный старик. Так что смерть его не была неожиданной. После похорон меня попросили помочь семье, в доме которой он жил, разобрать его обширное собрание документов. У этого старика была страсть — генеалогия. История родов. Его собрание включало современные труды и публикации, а также древние исландские генеалогические списки и манускрипты. Семейство, давшее кров старику, очень активно участвует во всех делах прихода. Они мои друзья. Старик завещал им все свое имущество. И вот, когда исландская компания «DeCODE Genetics», использующая генетические исследования для биофармацевтических методик создания лекарств, предложила за это собрание два миллиона, они попросили помощи.

— Зачем оно «DeCODE Genetics»?

— Исландия является уникальным банком генов. Генетическая история большей части населения может быть прослежена от самого времени «занятия земель», когда Исландия была заселена. Компания «DeCODE Genetics» надеялась, что собрание старика бросит свет на генеалогию неизвестных ранее родов. Мой друг хотел посоветоваться со специалистом, чтобы его не надули, чтобы «DeCODE Genetics» не присвоила того, что по праву принадлежит Институту исландских рукописей в Рейкьявике.

— И что же ты нашел?

— Его коллекция была уникальной. Это правда! Очень старые книги. Письма. Пергаменты. Манускрипты. Некоторые распадались на отдельные листы. Карты. Документы о передаче земель. Среди документов я нашел составленную в 1453 году родословную династии Инглингов, к которой принадлежал Снорри.

Я попытался вставить вопрос, но движением руки он остановил меня:

— Листая один из пергаментов, я обнаружил, что кожаный переплет был с бугорком. И тогда… — он виновато кашлянул, — я разорвал один подгнивший шов, чтобы посмотреть, что там внутри.

— Что ты сделал?

— Послушай! Под переплетом я нашел еще более старый текст.

— Ты повредил переплет?

— Собрание пергаментных листов было сшито как книга, образовав кодекс.

— Разрезать антикварную вещь — это вандализм. И ты это знаешь.

— Я сделал что-то ужасное, Бьорн?

— Безусловно! Ты должен был передать пергамент специалисту по консервации, чтобы тот вскрыл кожаный переплет.

— Но это еще не все.

— То, что ты разрезал переплет, — это уже очень плохо.

— Что-то было в тексте. — Его взгляд стал туманным и мечтательным. — В словах, в рукописи, в геометрических фигурах…

— И что ты сделал?

— Ты ведь знаешь, я честный и добропорядочный священник!

— Магнус, что ты сделал с кодексом?

Он стыдливо покосился на меня:

— Я засунул пергамент под куртку и принес домой. — Его взгляд блуждал по полу. — Я украл его, Бьорн.

2

Позже в тот же вечер, когда с гор подул холодный порывистый ветер, преподобный Магнус показал мне кодекс. Мы сидели за потрескавшимся столом в одной из комнат его дома, всего в нескольких шагах от Центра Снорри.

Его лицо исказилось словно от боли.

— Что тебя мучит? — спросил я.

Он с грустным видом покачал головой.

— Тебе стыдно, что ты украл пергамент?

— Это еще не все. Я… Нет. Не теперь, Бьорн. Может быть, в другой раз.

Из ящика конторки он вынул шкатулку, завернутую в серую бумагу и старые газеты. Он долго разворачивал один слой бумаги за другим. Собрание пергаментов было в на редкость хорошем состоянии. Кончиками пальцев я погладил светло-коричневую кожу:

— Так что же это? — Мне показалось уместным заговорить шепотом.

Очень бережно я открыл манускрипт. Первые пять страниц были исписаны рунами. Потом я дошел до части, где на более светлой коже были выведены латинские буквы, а под ними три символа, нанесенные красными чернилами:

Египетский анх. Руна тюр. Христианский крест.

На следующей странице две карты: Южной Норвегии и Западной Исландии.

И пентаграмма.

— Священная геометрия, — сказал преподобный Магнус.

Только этого недоставало!

— Если честно, — сказал я задумчиво, — я никогда не мог ответить на вопрос, чем является священная геометрия — мифологией или наукой.

— А может быть, она посредине?

— Кто из нас священник: ты или я?

В университете у нас был однажды заезжий лектор, который сумел убедить даже такого скептика, как я, что наши предки подверглись воздействию идей греков и египтян в области математики, астрономии, географии, геодезии, а также наук, которые составляют основу картографии. С помощью фотографий, сделанных из космоса, и карт он доказал, что почти все средневековые святыни и важнейшие сооружения были заложены в соответствии с географическими, геометрическими и математическими образцами.

И все же…

Преподобный Магнус вновь открыл страницы с латинскими буквами:

— Посмотри! Такой рисунок букв называется каролингский минускул.[17] Это основа печатного шрифта наших дней. Создание его означало целую эпоху в каллиграфии.

Я посмотрел на него взглядом, который, насколько я знаю, раздражает людей в особенности потому, что сила его возрастает из-за толстых стекол очков. Преподобный Магнус приложил палец к двум крохотным значкам в самом низу листа и протянул мне лупу:

— Видишь две буквы «S»?

— Да.

— Теперь понимаешь?

Но я абсолютно ничего не понимал.

— «S. S.» Рядом с каролингским минускулом. Бьорн, ну как ты не понимаешь? «S. S.» — это же Снорри Стурлусон! Латинские буквы написал сам Снорри!

Я изумленно смотрел на текст. А за окном жалобно завывал ветер.

— Текст написал собственноручно Снорри, — продолжил преподобный Магнус.

— Ты уверен?

— Это просто невероятно, Бьорн!

Если преподобный Магнус прав, то собрание пергаментов неоценимо и непременно войдет в мировую историю. Снорри вряд ли писал что-то собственноручно. Он диктовал. В окружении бригады писцов Снорри создавал свои труды о королях викингов и мифы о богах. Исследователи все еще бурно спорят, написал уточнение на полях исландского máldagi — письменного контракта — собственноручно Снорри или кто-то из его писцов.

— То, что Снорри лично написал части это текста, а не поручил это даже самому доверенному из писцов, означает, что содержание неминуемо должно быть невероятно щекотливым и секретным, — сказал преподобный Магнус.

— Но зачем он перемешал собственные пергаменты и тексты с более старыми манускриптами, написанными рунами?

— Если бы знать…

Мы осторожно перелистывали пергамент.

— О чем этот текст? — спросил я.

— Распоряжения. Правила. Пророчества…

Преподобный Магнус перевернул страницу и показал древнеисландский текст:

Первосвященник Асим сказал, что наступят такие времена, когда ХРАНИТЕЛИ доставят СВЯТОГО обратно к месту упокоения, под священное солнце, в священный воздух, в священную пещеру; и минет тысяча лет; и половина из них пройдет в тумане разрухи и лжи; и из большой армии ХРАНИТЕЛЕЙ останется только трое; и они будут верными, чистыми сердцем, и их число будет три.

— И что это значит? — спросил я.

— Понятия не имею. Но по меньшей мере слова можно разобрать.

— Что ты хочешь сказать?

— Значительные части текста вообще не прочитать!

— Неизвестный язык?

— Некоторые тексты написаны с использованием какого-то шифра.

— Что?!

— Ты мне веришь, Бьорн?

— Шифра?!

Преподобный Магнус понял, что мне потребуется время переварить его утверждение.

— Почему ты удивляешься? Коды употреблялись тысячелетиями!

— Но ведь это же Снорри?!

— Если он хотел написать что-то секретное, то был вынужден закодировать сообщение!

Магнус открыл последнюю страницу пергамента и показал мне красивый каллиграфический почерк, в изящной рамке стихотворные строки. Я попытался прочитать. Но даже мне, потихоньку поднимающемуся вверх по служебной лестнице старшему преподавателю, владеющему древнеисландским языком, текст показался абракадаброй.

— Тридцать три слова на шести строчках, — сказал он. — На первый взгляд нечитаемый текст. Поэтому я стал искать значение числа тридцать три.

— И что ты обнаружил?

— Иисус прожил тридцать три года. Тридцать три — главное число в магической нумерологии. Тридцать три — священное число масонов.

— Во времена Снорри не было масонов.

— Вот именно! Поэтому я считаю чистой случайностью, что текст состоит из тридцати трех слов. — Он самодовольно рассмеялся и перевернул страницу. Показал пальцем на текст из восемнадцати слов. — Абракадабра!

— Можешь взломать код?

— Я не могу. А ты?

Я покачал головой:

— Но я знаю человека, который может.

3

Я не уверен, кто мне Терье Лённ Эриксен: друг или просто коллега? Как и я, он социальная амеба. Он старший преподаватель и исследователь на кафедре общего языкознания и скандинавистики Университета Осло. Его работа посвящена изучению процесса трансформации древнескандинавского языка в норвежский, шведский, датский и исландский. Я, пожалуй, даже могу высказать предположение, что Терье — языковой гений. Его хобби — дешифровка текстов. Когда ему было шестнадцать лет, он самостоятельно, без консультаций с Томасом Филиппсом, раскрыл код, использованный в переписке между шотландской королевой Марией Стюарт и ее соратниками, находившимися на свободе.

Когда я позвонил Терье и объяснил, в какой связи мне нужна его помощь, он не смог скрыть своей радости. Одно слово за другим, одну строчку за другой я продиктовал ему весь текст Снорри. Преподобный Магнус наблюдал за мной с плохо скрываемой улыбкой, говорившей, что он ни за что не поверит, будто кто-то сможет разобраться в средневековом коде Снорри. Включая моих хитроумных друзей.

4

Сон без сновидений чем-то напоминает смерть, если не считать маленькой детали, что человек все-таки просыпается. Так бывает со мной в утренние часы, когда я раскрываю глаза с солнцем в душе и мелодией из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, звучащей из моего мобильного телефона.

— Есть хорошие новости! — крикнул Терье в трубку.

— М-да? — промычал я, пытаясь прогнать из голоса сонливость.

— Я разобрался, в чем тут дело!

— Не говори, что ты занимался расшифровкой всю ночь!

— Не поверишь, какой это забавный код!

— Забавный?

Зажав телефон между плечом и ухом, я приоткрыл окно. Ветер северной Атлантики тут же резко понизил температуру в комнате.

— Рунический код очень простой. С-4, то есть Цезарь-4.

— Цезарь-4?

— Шифр Цезаря со сдвигом. Это название простейшего кода, которым пользовался Цезарь, чтобы обмануть шпионов, когда посылал важные сообщения своим генералам. Цезарь заменял каждую букву алфавита другой, которая стоит на определенное количество знаков дальше. С-4 означает, что каждая буква текста заменяется буквой, которой стоит на четыре знака алфавита дальше. Таким образом, вместо латинской «А» пишется «D», вместо «В» буква «Е» и так далее.

— Это значит, что у тебя есть перевод?

— А зачем бы еще я стал звонить? Давай начнем с первого стиха. — Он откашлялся и начал чтение:

— Ой! — выдохнул я.

— Невероятно, правда?

— Пожалуй, да.

— Ты понимаешь, о чем идет речь?

— Не совсем.

— Тогда давай посмотрим. Крестовая сага…

— Как раз это я понял. «Сага о Святом Кресте». Последняя сага, которую Снорри писал перед смертью.

— Именно так. Идем дальше. Ибо это число — магическое. Число — слова Господа. Число Господа — это, по-видимому, десять заповедей. Древо жизни — намек на каббалистику и иудейский мистицизм, которые связаны с явлением Бога в мире в десяти стадиях. Потерянные племена — что это может быть, кроме десяти потерянных племен Израиля?

— Десять, — сказал я. — Число десять снова и снова.

— Ты попал в точку!

— А число причастий?

— Это семь. Семь причастий. Теперь понял?

— Абсолютно ничего не понял.

— Просто ты еще не проснулся. Который теперь час в Исландии? Текст говорит о двух числах: десять и семь!

— Это я уже усвоил. Но что из этого следует?

— Бьорн, ты действительно еще дрыхнешь! Чтобы понять сообщение, ты должен вести поиск в «Саге о Святом Кресте» с помощью любых комбинаций из семи и десяти, слов, букв…

— Комбинаций из семи и десяти?

Последняя сага Снорри Стурлусона — наименее известная и менее всего оцененная. Сага написана как сказка, как басня, и многие исследователи сомневаются, был ли ее создателем Снорри. Она рассказывает о мифическом вожде викингов Барде, который во время похода в Йорсалаланд похищает крест Иисуса. Вернувшись домой в Норвегию, он высаживает крест в землю, так что вырастает целый лес крестов. Далее Снорри описывает, как Норвегию наводняют крестоносцы, тамплиеры, иоанниты и папские воины. Снорри, по-видимому, писал «Сагу о Святом Кресте» в 1239 году, сразу после возвращения из Норвегии, где он был во второй и в последний раз. Он сбежал от борьбы за власть между ярлом Скуле и королем биркебейнеров Хаконом Хаконссоном. Вот так они жили, да и умирали тоже, в те далекие времена.

Комбинации из семи и десяти…

— А второй текст, там что?

— Тоже непонятно. Я расшифровал его. Но не смею анализировать и истолковывать. Текст написан для читателей, имеющих знания, которых нам не хватает.

Он прочитал свой черновой перевод:

5

— Я ужасный человек!

Преподобный Магнус сидел с сонным видом и пил кофе у окна кухни, когда я вбежал к нему с переводом, сделанным Терье. Как и многие из нас, преподобный Магнус был меланхоликом и обожал самоистязание. По собственному опыту я знаю, что никакой спешки нет, если ты поддался меланхолии. Я налил себе только что заваренный кофе с большим количеством гущи и присел к кухонному столу.

— Послушай, — сказал я и положил в рот кусочек сахара. — То, что ты называешь воровством, всего лишь временное заимствование. В интересах науки.

Его вздох возвещал приближение Судного дня.

— Магнус, завтра я сам поеду в Институт древних рукописей и сообщу о находке манускрипта. Они проявят понимание. И тогда грех будет снят с твоих плеч.

— Ты думаешь, что милосердный дар прощения имеет границы?

— Послушай…

— Ты знаешь меня не так хорошо, как думаешь. Я… я…

— Говори! Не может быть все так плохо!

— Надо отдать манускрипт в Институт древних рукописей.

— Конечно. Отдадим, когда разберемся с ним. Я поговорю с ними завтра. И тогда институт и Господь перечеркнут все, что ты сделал.

— Бьорн, ко мне придут. Завтра.

— Придут?

— Кажется, я проболтался.

— Кто придет?

— Ученые. Из Института Шиммера. Они хотели посмотреть на пергаментные манускрипты.

— Ты сообщил в Институт Шиммера?

Я уже имел с ними дело во время моих приключений, связанных с ларцом Святых Тайн, на поле около монастыря Вэрне в Эстфолле. Институт Шиммера, расположенный в каменистой пустыне на Среднем Востоке, является главным центром исследований в области теологии.

— Я не могу этого объяснить. Пока не могу. Они направили ко мне экспертов.

— В таком случае надо поторопиться. Ты не должен отдавать им кодекс!

— Они хотят только посмотреть на него.

— Так они говорят. Они будут предлагать тебе целое состояние.

Он хотел что-то сказать, но вместо этого только покачал головой.

— У меня есть новость, которая, быть может, тебя развеселит. — Я вынул листок с переводом текста, который Терье расшифровал для нас за одну ночь, и прочитал текст. Потом показал место с указанием на «Сагу о Святом Кресте».

— Черт побери! — воскликнул он. Он влил в себя остатки кофе и сплюнул гущу. — Приступаем! У нас полно работы!

Перевод текста «Кодекса Снорри», сделанный Терье, так возбудил преподобного Магнуса, что мне пришлось почти бежать за ним от его дома до Центра Снорри. Он отпер боковую дверь. Мы прошли через церковь, спустились в музей в нижнем этаже. В стеклянной витрине, у стены, лежал оригинал «Саги о Святом Кресте». Преподобный Магнус открыл витрину и вынул манускрипт.

— Снорри написал эту сагу вскоре после того, как открыто стал перечить королю Хакону и спасся от биркебейнеров бегством в Исландию, — сказал он.

— Этот текст вызывает споры.

— Все, что написал Снорри, вызывает споры. События, которые он описывал, происходили за века до него. Возможно, мы читали его повествования не так, как надо. Но мог ли Снорри испытывать потребность рассказать что-то, что было бы очевидным не для всех?

Преподобный Магнус положил книгу на длинный стол, и мы тут же склонились над манускриптом. Он показал три символа — анх, тюр и крест:

— Это те же самые символы, что и в кодексе. А видишь пометки на полях? Небольшие добавления за пределами текста? Тот же почерк! Основной текст, инициалы, украшения сделаны писцами. Но как обстоит дело с заметками на полях, они принадлежат Снорри? Как правило, пометы исчезают, когда текст копируют. Копиисты воспринимают пометы как дефект и помарки.

6

Весь этот день и вечер допоздна мы с преподобным Магнусом перелистывали оригинал «Саги о Святом Кресте». Методически перебирали варианты, буква за буквой, знак за знаком. Если у людей с университетским образованием вообще есть что-то за душой, так это терпение. Периодически я звонил Терье в Осло, чтобы услышать совет. Порой преподобный Магнус вскрикивал от восторга, увидев красивый инициал или бесспорную аллитерацию.

— Посмотри! — закричал он. — В тексте на полях упоминается Тордур Хитроумный.

— Кто?

— Племянник Снорри. Он объединил исландских хавдингов и получил такую власть, что король Хакон вызвал его в Норвегию, где тот и умер от пьянства.

В другом тексте на полях мы прочитали упоминание о священной пещере. Остальная часть предложения была стерта до того, что кожа стала прозрачной.

Священная пещера?

7

Примерно к девяти вечера мы наконец достигли результата.

Терье, безусловно, прав. Ключом к следующему коду были числа десять и семь. Если начинать с инициала в тексте и после него брать каждую десятую букву основного текста, а затем по методу Цезаря заменять каждую из этих букв на букву, которая находится на семь знаков дальше в латинском алфавите, то получишь следующее сообщение:

Число зверя

указывает путь

вдоль скалистой стены

от Лёгберга

к Скьяльдбрейдуру.

ГОЛОС ИЗ МОГИЛЫ

1

— Так, значит, это вы нашли преподобного Магнуса мертвым?

Начальник полиции Боргарнеса выглядел так, будто всю жизнь питался только прокисшими рыбными фрикадельками и большими глотками запивал их тухлым рыбьим жиром. Все в нем — глаза, волосы, кожа, голос — серые. Говорит он по-датски с исландским акцентом, что напоминает речь норвежца, имеющего какой-то дефект речи. На столе, за которым он сидит, царит идеальный порядок, здесь же разместилась фотография в рамке, запечатлевшая его супругу вместе с сыном и королевским пуделем. Он рассматривает меня, тыча шариковой ручкой в схему на столе.

— Да, — говорю я.

— Полное имя?

— Бьорн Белтэ.

— Норвежец?

— Да.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

— Профессия?

— Археолог. Старший преподаватель в Университете Осло.

— Что вы делаете в Центре Снорри?

— У меня был исследовательский проект вместе с преподобным Магнусом.

— Почему вы думаете, что преподобного Магнуса убили?

— Потому что он лежал в купальне…

— Ему могло стать плохо.

Что-то мешает ему признать, что скромный служитель Господа в Рейкхольте был убит. Рейкхольт — тихое местечко. Немногочисленные жители — люди мирные и богобоязненные. Только туристы и ученые посещают забытый богом поселок с красивой церковью, музеем и фундаментом усадьбы Снорри.

— Произошла кража, — говорю я.

Тишина наполнена взаимным недоверием. Он испытующе смотрит на меня. Я стал белым как мел. Глаза с красными прожилками спрятались за толстыми стеклами очков. Я близорук, и у меня слабая нервная система. Для начальника полиции допрашивать меня — сущее мучение. Я понимаю, что он не хочет признать, что преподобный Магнус был убит. Как будто убийство — это больше того, что он в состоянии вынести.

— И что же, — спрашивает он, — было украдено?

— Очень старый манускрипт.

— Хотите сказать, что преподобный Магнус был убит из-за какого-то манускрипта?

— Не из-за какого-то. Мы называли его «Кодекс Снорри».

— Это что такое?

— Собрание пергаментов с текстами середины десятого века и последующих примерно двухсот лет.

Тишина.

— Написанных Снорри? — Мускул сдвинул одну бровь.

— Это длинная история.

— Я так и думал.

За окном летает морская чайка, которая вдруг устремляется вниз, высмотрев, где можно перекусить.

— Манускрипты Снорри, насколько мне известно, находятся в собрании исландских рукописей в Институте Аурни Магнуссона[18] в Рейкьявике, — говорит он.

— Не все, — поправляю я его. — Часть текстов хранится в Копенгагене, Упсале, Утрехте.

— И еще один у преподобного Магнуса в Рейкхольте?

— Он нашел его примерно неделю назад.

— И о находке было сообщено?

— Сегодня. Потому-то я и ездил в Рейкьявик. А вернувшись, нашел его мертвым.

— Как вы полагаете, кто украл кодекс?

— Те, кто убил преподобного Магнуса.

— Почему его украли?

— Чтобы продать, я думаю. Коллекционеры за манускрипт, написанный рукой Снорри, могут назначить высокую цену.

— Вот как.

Я развожу руками и про себя думаю, как хорошо, что из Рейкьявика уже едет группа детективов. Убийство и исчезнувший памятник культуры — дело не для начальника полиции Боргарнеса.

— А ваш совместный исследовательский проект… — начал он.

— Его тему тоже довольно сложно объяснить.

— И все-таки попробуйте.

— Мы разрабатывали теорию о том, что Снорри оставил в тексте какое-то зашифрованное сообщение.

— Зашифрованное?

— Какой-то код. Карты. Священную геометрию.

— Вот как.

Он не имеет ни малейшего представления о том, что я говорю.

— Мы думаем, — поясняю я, — Снорри хорошо знал, что наши предки размещали важнейшие объекты — церкви, монастыри, большие усадьбы, крепости — в соответствии со священной геометрией, основанной на пифагорейской и неоплатонической философии и математике. Они использовали свои знания, заимствованные из Античности, во всем — от создания карт до конструирования судов викингов и деревянных церквей.

Во взгляде начальника полиции недоверие. Он перестает писать. Я говорю не обо всем. Многое я опускаю. О многом не могу рассказывать. Потому что не знаю. Потому что не понимаю. Я ничего не говорю о коде, который мы с преподобным Магнусом сумели взломать накануне. Кое-что я хочу сохранить для себя.

— Я не археолог, — говорит начальник полиции, — и не историк. Но даже если предположить, что подобное открытие будет чрезвычайно интересным для вас, исследователей и ученых, я не могу допустить, что кому-то ради него захочется совершить убийство.

На этот раз молчу я. Потому что думаю точно так же.

В течение полутора часов я даю показания. Впрочем, я больше запутываю, чем объясняю. Вопросы начальника полиции сыплются один за другим. Он ничего не может понять. Не могу понять и я.

В середине допроса входит детектив из столичной криминальной полиции. Он бросает прозрачный пластиковый мешок на стол перед начальником полиции. В нем очки преподобного Магнуса. Местные подчиненные начальника полиции не смогли обнаружить их на дне купальни. Начальник смущен. Оба переходят в соседний кабинет. За стеной я слышу их возбужденные голоса. Потом они возвращаются, и допрос продолжается. Детектив садится у окна и слушает. То и дело он устремляет на меня взгляд, словно хочет проверить, не сумасшедший ли я. Через некоторое время он спрашивает меня, где я был, когда умер преподобный Магнус. Я рассказываю, что был в Рейкьявике у профессора Трайна Сигурдссона в Институте Аурни Магнуссона.

Сразу после этого меня ведут в камеру. Я арестован? Сижу в камере три четверти часа, после чего за мной приходят. Только теперь детектив из Рейкьявика жмет мне руку и называет себя. Когда исландец называет свое имя, это звучит так, будто он набрал полный рот шариков.

— Нам пришлось проверить, действительно ли вы являетесь тем, за кого себя выдаете, и сможет ли кто-нибудь подтвердить вашу историю.

— Вы думаете, что это я утопил преподобного Магнуса?

Ни один не отвечает. Наконец начальник полиции говорит:

— Мой коллега из криминальной полиции полагает, что лучше всего предоставить вам статус подозреваемого, чтобы у вас были все права, которые дает этот статус.

Его слова брошены в котел, где уже закипает негодование. Респектабельного начальника полиции, стоящего на охране закона, столпа местного общества, только что одолел старший полицейский, приехавший из столицы. Я начинаю чувствовать известную симпатию к этому начальнику полиции. Баланс сил изменился. Теперь этот человек на моей стороне. Нас двое против одного.

Допрос продолжается.

Я рассказываю меньше того немногого, что знаю сам. Периодически полицейские записывают какие-то мои слова при явном отсутствии интереса ко мне, из чего сам собою напрашивается вывод, что ни полиция Боргарнеса, ни столичная криминальная полиция никогда не смогут разобраться в хитросплетениях этого дела.

Придется заняться им самому.

2

В Рейкхольт я приезжаю вечером.

Полиция огородила пасторскую усадьбу желтой пластиковой лентой. От порывов ветра лента издает скребущий звук. Я иду дальше, к «Бассейну Снорри».

И резко останавливаюсь.

Полицейские машины уехали. «Скорая» увезла тело преподобного Магнуса в Институт судебной медицины в Рейкьявике, где патологоанатомы разрежут его на кусочки, чтобы выяснить причину смерти.

Зато журналисты все еще тут. Они хотят зафиксировать недосказанное. Тележурналист со Второго канала, купаясь в ярких лучах двух ламп, что-то говорит в микрофон. Журналисты и фотокорреспонденты из газет «Моргунбладид», «Фреттабладид» и «Верденс Ганг» толпятся вокруг места преступления. К счастью, они меня не замечают. Они нетерпеливо и бесцельно перебегают с места на место вокруг купальни.

Все это время у меня перед глазами стоит преподобный Магнус. Я пытаюсь найти смысл, какое-то объяснение его смерти. В конце концов я отправляюсь обратно в свою квартиру в Центре Снорри.

3

Я замечаю это сразу. Здесь кто-то побывал.

В квартире порядок точно такой же, как при моем уходе. Но у меня острый взгляд. А я всегда точно знаю, куда и как положил свои вещи. Такие, как ноутбук. Листки с записями. Правый носок с дыркой на пятке.

Кто-то здесь побывал и что-то вынюхивал. Но ничего не украл. Кроме душевного спокойствия.

Конечно, это могли быть полицейские. Возможно, в Исландии они имеют право обыскивать квартиру главного подозреваемого и не говорить ему об этом. Но я не исключаю и того, что это могли быть убийцы преподобного Магнуса.

Я совершаю обход, чтобы убедиться, что я дома один. Задергиваю шторы. Заглядываю под кровать и в шкафы. Проверяю мобильный телефон, лежащий на ночном столике.

Поступило два сообщения. Одно голосовое, другое — фотография. Отправитель обоих — преподобный Магнус. Голосовое отправлено в 13:42. Видимо, совсем незадолго до того, как он умер.

— Привет, Бьорн, это я, — говорит голос из могилы. Я слышу, что он взволнован и немного удивлен. — Те самые иностранные ученые? Из Института Шиммера? Они идут ко мне от автостоянки. Целая компания. Я пошлю тебе фото. — Он делано смеется. — Ты знаком с некоторыми учеными — можешь кого-нибудь узнать? Только дело в том, что… Нет, пожалуй, не сейчас. Я хотел, чтобы ты знал только это. Увидимся!

На нечетком фото, снятом через стекло, автостоянка. На заднем плане виден черный внедорожник. Фигуры четырех человек, направляющихся к дому. Один из них — настоящий великан.

Начальник полиции говорит, что уже поздно. Он зайдет ко мне завтра утром. А сегодня просит переслать фото.

4

Утреннее солнце заливает ландшафт таким ярким светом, что кажется, будто Рейкхольт — передержанная фотография. Вдали виднеются вулканы среди гор. Пар геотермальных источников сначала поднимается прямо вверх, потом порывом легкого бриза его относит в сторону.

Я закрываю дверь и выхожу на площадку перед Центром Снорри. Тишина.

Однажды, когда я пришел в дом, где провел детство Леонардо да Винчи, на склоне горы в Тоскане, меня охватило глубокое чувство, когда я подумал, что этот пейзаж — склоны с волнующимися кронами олив и рядами виноградников — видел и Леонардо. Точно так же было сейчас в Рейкхольте. Именно эти вершины обрамляли горизонт, когда Снорри перебрался сюда в свои двадцать семь лет. К этому времени он уже был могущественным хавдингом.

На стоянку въезжает полицейский автомобиль. Шины шуршат по щебню. Начальник полиции проехал долгую дорогу по пустынной местности от Боргарнеса до Рейкхольта, чтобы конфисковать мой мобильный телефон и более внимательно осмотреть место преступления. А заодно, что тоже вполне возможно, проверить, не собрал ли подозрительный альбинос Бьорн все свои пистолеты и арабские ятаганы и не исчез ли он во мраке ночи. А быть может, дело в том, что я параноик. Во всяком случае, он подходит ко мне, протягивая правую руку, с гримасой, которую можно истолковать как улыбку. Мы рассматриваем друг друга в резком утреннем освещении. Он только что побрился, кожа скул красная, с заметными раздражениями. Он просит меня передать ему мобильный телефон, чтобы можно было зафиксировать и проанализировать речевое сообщение и фотографию.

Он спрашивает, кто эти ученые. Я говорю, что не имею ни малейшего представления.

— Мы их найдем! Когда вы ехали из Рейкьявика вчера, не заметили ли вы по дороге автомобиля, похожего на тот, что заснят на фото?

Когда едешь из Рейкьявика в Рейкхольт, то ландшафт заставляет думать, что ты попал на Марс. На внедорожниках ездит половина исландцев. Как вообще можно отличить одну машину от другой?

— У нас есть свидетельские показания, которые совпадают с этой фотографией, — продолжает он. — Черный «блейзер» видели вчера отъезжающим отсюда с большой скоростью… — он проверил по блокноту, — в 14:00. Прокатная фирма в Рейкьявике выдала один «блейзер» нескольким иностранцам. Два наших сотрудника уже ждут там, когда машину будут возвращать.

— Иностранцам?

— Арабам. Из Арабских Эмиратов, если верить паспортам. — Короткая пауза. — Как по-вашему, есть основания предполагать, что между преподобным Магнусом и арабами была какая-то связь?

Ложь бывает многоликой. Она может быть искажением истины. А может быть утаиванием части информации. Я смотрю на начальника полиции и говорю, что не вижу никакой связи между преподобным Магнусом и кем бы то ни было из Арабских Эмиратов.

Но жуткие подозрения начинают пробуждаться во мне. Сотрудники-предатели в Институте Шиммера. Коллекционеры. Богатые эксцентрики, готовые на все, лишь бы отхватить кусок чего-нибудь имеющего историческое значение. Я ничего не говорю начальнику полиции. Он меня не поймет. Я и сам-то почти ничего не понимаю.

После отъезда начальника полиции я звоню одному знакомому в Институт Шиммера. Объясняю, что произошло, и спрашиваю, кого именно они послали. Он заявляет, что вообще никого не посылали.

— Чтобы исследовать такую уникальную находку, — говорит он, — надо было направить профессора Османа, профессора Роля, профессора Данхилла, профессора Финкельштейна, профессора Филиппса и обязательно профессора Фридмана. Но, скорее всего, мы попробовали бы уговорить преподобного Магнуса доставить кодекс сюда, к нам в Институт.

5

В середине дня я возвращаюсь в Рейкьявик. Дорога извивается мимо заброшенных усадеб и загонов для овец, иногда мелькают установки по извлечению тепла из термальных источников. Вдали виднеются горы и вулканы, которые, кажется, вот-вот проснутся.

Время от времени дорога делает внезапный непонятный поворот. Строители дорог в Исландии испытывают большое уважение к подземным гномам-невидимкам, которые живут внутри огромных камней, во множестве встречающихся в пустынной местности. И потому когда инженер-строитель прокладывает здесь прямую как стрела линию дороги и вдруг наталкивается на камень, в котором, как всем известно, несомненно, обитает семья гномов, дабы избежать грядущей вселенской катастрофы, он непременно изменит направление дороги и пустит ее в обход камня.

В зеркале заднего вида появляется машина. Черный «блейзер». Но не исключено, что это просто какому-то рядовому и вполне мирному исландцу пришло в голову прокатиться на собственном «блейзере». Или же шаловливым гномам захотелось сыграть со мной шутку.

Черный «блейзер», который мелькал у меня в зеркале, обгоняет меня, и оказывается, что это всего лишь темно-синий «фольксваген-туарег».

У каждого свои демоны.

Я не буду перечислять моих. Но я их знаю так же хорошо, как вы знаете своих. Они дремлют где-то внутри, между кишечником, печенью и почками и прочим инвентарем, который позволяет реагировать на мир, ходить и вообще жить. И только по ночам они иногда высовывают свои мерзкие морды.

У меня никогда не было проблем с алкоголизмом. Но антидепрессанты я заглатываю, как фруктовые леденцы. Кто-то называет их пилюлями счастья, но они не делают тебя счастливым, нет, они только прикрывают острые зубы страха. Поймите меня правильно. Я не сумасшедший. Но мои нервы иногда выкидывают коленца. Приступы страха сродни любой другой болезни — диабету или камням в мочевом пузыре. Но люди смотрят на тебя совсем по-другому. Они тут же отшатываются от тебя. Вот как? Нервы? Они улыбаются сочувственно, но на их лицах читается испуганное выражение. Как будто у тебя из рукава высунулся окровавленный топор…

Пару раз я ложился в больницу. Для того, чтобы мне стало немного лучше. Я не называю эту больницу «психиатрическим отделением» — слишком уж холодно звучит. В то же время я не использую слов «дурдом» или же «санаторий». «Нервная клиника» — вот правильное для нее название. Именно там находится мое маленькое «гнездо кукушки».

Там мы созреваем под наблюдением и контролем, под колпаком загнанного внутрь страха, словно под колпаком для лучшего сохранения сыра.

Я могу стать настоящим Сатаной. Я это знаю. Мне трудно подчиняться. Поэтому я не стал профессором. Авторитеты и правила только провоцируют меня. Другие люди тоже провоцируют. И сама жизнь провоцирует меня.

Иметь дело со мной довольно трудно.

У меня есть сводный брат, которого я вижу крайне редко, и отчим, которого я всячески пытаюсь избегать. Он мой начальник на кафедре Университета Осло.

Мама умерла в прошлом году. От лимфолейкоза.

Мои преследователи исчезли.

Через несколько миль, уже за шлагбаумом, дорога становится шире, асфальт положен недавно, он еще черный.

Трасса до Рейкьявика не имеет ни единого изгиба, связанного с трогательным уважением гномов. Невидимые горемыки, чьи каменные жилища разрушены жестокими бульдозерами по причине только самим строителям понятного преклонения перед прямой линией, бездомные и мстительные, носятся по пустынной местности и устраивают всяческие пакости.

Поэтому я машу им из окна. Я всегда испытываю симпатию к тем, кто не такой, как другие.

6

Институт Аурни Магнуссона, в котором хранится собрание древних исландских рукописей, расположен на окраине университетского городка. Большинство посетителей вздрагивают, впервые увидев серый фасад университета. А я испытываю теплое дуновение счастья: я вернулся домой.

Профессор, доктор наук Трайн Сигурдссон сидит, склонившись над письменным столом, на котором грудой лежат книги и рукописи, и моргает, что-то читая, при этом губы его шевелятся как при беззвучных заклинаниях. Имя профессора и многочисленные титулы весом этак тонны в три выгравированы на бронзовой табличке, которая вот-вот упадет с его письменного стола. Он поднимает голову, когда я стучу в приоткрытую дверь.

— Бьорн! Прими мои соболезнования! — Он поднимается и жмет руку. — Да-да-да, — говорит он куда-то в пространство.

Исландия объявила национальным праздником день, когда получила первые манускрипты из собрания Аурни Магнуссона. Незадолго до своей смерти в 1730 году Магнуссон завещал все это собрание Копенгагенскому университету. И только в 1970-е годы Исландия получила его обратно. В тот день по телевидению шла прямая трансляция. Рабочие не работали, школьники не учились. Домашние хозяйки, рабочие, студенты и все лентяи толпились в порту, когда в Рейкьявик прибыл корабль с Арнамагнеанским собранием. Они очень любят стоять на страже всего своего родного, эти исландцы.

— Есть какая-то связь с обнаруженным им кодексом? — спрашивает Сигурдссон.

Газеты посвятили убийству целые страницы. Но полиция ничего не сообщила им о пропавшем манускрипте.

— Кодекс украден, — говорю я.

— У вас осталась копия?

Я качаю головой.

Некоторое время мы сидим и обсуждаем, какие такие тайны Снорри мог спрятать в своем тексте. Я говорю о разнице между тем, что собственноручно писал Снорри, — к этому Трайн относится весьма скептически — и более древним руническим текстом. На листе бумаги я изображаю символы, многократно повторенные в манускрипте. Анх. Тюр. Крест. Пентаграмма.

— Анх, — пытаясь разобраться, в чем тут дело, говорит Трайн, — это иероглиф для передачи египетского слова «жизнь» — символ вечной жизни, возрождения. Тюр — рунический знак из системы старших рун,[19] используется в имени древнескандинавского бога закона и войны Тюра. Латинский крест — Crux ordinaria — символ христианства и мученической смерти Иисуса. Пентаграмма — пятиконечная звезда, для христиан это знак черной магии, в древности же он считался священным геометрическим знаком.

— Теория, выдвинутая преподобным Магнусом и мной, состоит в том, что в своих сагах Снорри зашифровал какую-то информацию.

— Да, но в факсимильных изданиях и рукописных копиях оригинальных пергаментов весьма обычны сокращения и изменения, допущенные переписчиками. То же касается и заметок на полях.

— Значит, есть вероятность того, что часть текста была утрачена?

— Или же, наоборот, в него что-то добавили. Факсимильное издание текстов Снорри было выпущено в Упсале. Есть, конечно, и неизвестные бумажные копии, сделанные, в свою очередь, со средневековых копий, уже в какой-то мере отличающихся от изначального текста. Если сравнивать самые последние версии с оригиналом, причем сравнивать каждое слово, то можно получить интереснейшую информацию. Но это работенка — будь здоров.

— Кабы знать, что именно следует искать. Мы с преподобным Магнусом пытались найти доказательства контактов между древнескандинавской и египетской культурой. Хотя бы какое-то доказательство того, что суда викингов, деревянные норвежские церкви и средневековые карты были созданы с использованием древней науки египтян.

Трайн сидит у окна и смотрит куда-то вдаль. На стене рядом с ним висит фотография скульптурки, изображающей мужчину, который держится за свою длинную бороду, формой напоминающей перевернутый анх. Бронзовая фигурка, датированная примерно 1000 годом, была обнаружена неподалеку от Эйя-фьорда в 1815 году. Наконец Трайн оборачивается ко мне и произносит:

— А тебе никогда не приходило в голову, что все это самое обыкновенное жульничество? Что некто в Средние века изготовил некий кодекс, дабы надуть кого-то из знакомых?

Естественно, такая мысль меня посещала. В коллекциях любого музея есть немало фальшивок. Я открываю коробку и выкладываю на стол факсимильное издание «Саги о Святом Кресте».

— А знаешь, — говорит Трайн, — многие ведь не верят, что Снорри имел к этому тексту хоть какое-то отношение.

— В нем скрыт код.

Взгляд Трайна застывает.

— Мы с преподобным Магнусом расшифровали этот код, — продолжаю я.

— Код?

— Я полагаю, что где-то в Тингведлире имеется священная пещера.

Трайн весело смеется:

— Священная пещера? В Тингведлире? Да вы…

— И я примерно знаю, где она.

— Что-что ты знаешь?.. — Он чуть не лопается от смеха. — Ни за что в это не поверю.

Пришло время нанести последний удар, и я показываю ему фрагмент текста, содержащий прямое указание на местонахождение пещеры.

Число зверя

указывает путь

вдоль скалистой

стены от Лёгберга

к Скьяльдбрейдуру.

— Послушай, — останавливает меня профессор, — ты явился сюда шутки со мной шутить?

7

В тот вечер я поселяюсь в гостинице «Лейв Эйрикссон»,[20] расположенной прямо перед церковью Хатльгримма в Рейкьявике.

За окном гудит уборочная машина на пустынной тихой улице. Церковь Хатльгримма купается в ярком белом освещении. Фасад напоминает зубцы айсберга, плывущего по пустынному морю.

Не спеша я иду к вегетарианскому ресторану «У ближайшей травинки», где съедаю суп и овощную лазанью.

Вечером мне в номер гостиницы звонит начальник полиции Боргарнеса. Ему принесли данные вскрытия.

— Преподобный Магнус умер от инфаркта.

Я молчу так долго, что он наконец спрашивает, на линии ли я.

— От инфаркта? В купальне около дома?

— Он мог упасть туда. В легких преподобного была обнаружена вода, но ее слишком мало, чтобы сделать вывод, что он утонул. У него отказало сердце.

— Но что он делал в купальне? Полностью одетый? И как быть с украденным пергаментом и «блейзером»?

— Разумеется, мы продолжим расследование. Но инфаркт не уголовное дело.

Он этого не говорит, но я понимаю, что отныне эпизод с фотографией и сообщением преподобного Магнуса имеет чисто академический интерес.

— И что же, вы думаете, стало причиной инфаркта? — язвительно спрашиваю я.

— Конечно, ему могли угрожать. Но доказать связь между инфарктом и предполагаемой кражей кодекса весьма трудно.

Когда полицейский называет кражу «предполагаемой», становится очевидным, что он не очень уверен в том, что она произошла на самом деле. И я могу его понять.

В гостинице я пытаюсь разобраться в своих записях и найти логику во всем, что мы уже знаем. Может быть, арабы — члены банды, которая специализируется на выслеживании и краже культурно-исторических ценностей для рынка нелегальных коллекционеров? На Среднем Востоке имеется немало безумно богатых нефтяных шейхов с подвалами, битком набитыми художественными сокровищами, которые любой музей с гордостью мог бы выставлять в своих надежно защищенных витринах. И все же многое в этом деле смущает меня. Я не вижу целостной картины. Хронология и различные исторические линии пока представляют собой хаос.

Однако я слишком устал, чтобы сосредоточиться. Я засыпаю, лежа на кровати. Полностью одетый. Не почистив зубы и не умывшись. Во сне я вижу неодобрительный взгляд мамы с небес.

ТИНГВЕДЛИР

1

Черная как уголь вертикальная стена лавы вздымается к небу. Острые зубцы торчат на фоне облаков, летящих с запада. В ущельях тут и там с шипением вырываются столбы подземного пара. Выступающие скальные фрагменты образуют рваные лавовые монолиты. Пар из-за соприкосновения с морозом поднимается над озером и болотистой низменностью в обрамлении серебра. Внизу у колоссальных горных масс, рядом с маленькой деревянной церковью, приютилась горсточка домов, которые словно пытаются прижаться друг к другу, чтобы согреться. Здесь Северо-Американский и Европейский континенты тянут к себе Исландию каждый в свою сторону — так в Тингведлире образовался разлом между двумя тектоническими плитами.

— Ну, давай посмотрим, — говорит Трайн снисходительно, — где же твоя пещера с сокровищами?

Я с неудовольствием гляжу на многокилометровый разлом.

Никому из посетителей Национального парка в Тингведлире не удается избежать особого настроения, вызываемого очарованием местных красот. Именно здесь в 930 году, в непосредственной близости от разлома, под открытым небом впервые был созван альтинг — самый древний парламент на земле. Отсюда законоговорители смотрели на местность с голыми лавовыми формациями и обломками скал, кустами и тощими деревьями. Между рекой и ручейками они ставили на траве свои палатки во время тинга.[21]

Мы с Трайном вновь смотрим на записанный мной расшифрованный текст Снорри:

Число зверя

указывает путь

вдоль скалистой стены

от Лёгберга

к Скьяльдбрейдуру.

Трайн показывает на недавно сооруженный деревянный помост около одной скалы:

— Это Лёгберг — Скала законов. Отсюда провозглашались законы и все свободные мужчины могли изложить свое дело. Вот здесь стояли эти герои-великаны из наших книг по истории, здесь вместе с другими законоговорителями, приехавшими на альтинг, правил Снорри. — Трайн прикрывает глаза от солнца ладонью и смотрит по сторонам. — Если хорошо поискать, — говорит он язвительно, — то мы сейчас увидим где-нибудь большой красный крест, да?

Он отворачивается от меня и начинает смеяться.

Трайн собрал группу студентов-археологов, которых заворожили разговоры о необходимости сохранять тайну, об обете молчания и перспектива присутствовать при событии почти что историческом, и они согласились помогать в наших поисках. С лопатами и ломами за плечами мы маршируем по дорожке вдоль лавовой черной стены. Нас можно было бы принять за гномов из «Белоснежки и семи гномов», только нас гораздо больше семи и все весьма рослые.

Солнечные лучи вырываются из-под облаков. Еще рано, и почти нет туристов. Только группа американцев бросает на нас равнодушный взгляд, предполагая, что мы, скорее всего, уборщики, которых муниципалитет набрал среди воров-карманников, приговоренных судом к общественным работам.

Трайн собирает всех студентов там, где пересекаются две дорожки. Затем мы все вместе идем к Скале законов.

— А это Скьяльдбрейдур — Гора скальдов, — говорит Трайн и показывает на гору вдали.

— Число зверя — 666. Из Апокалипсиса Иоанна Богослова. Не слишком ли это прямолинейно?

— Для нас, пожалуй, да. Но Снорри писал тогда, когда лишь немногие умели читать. Еще меньше людей могло дешифровать коды. А чтобы быть знакомым с таким понятием, как число зверя, надо было быть очень начитанным.

— То есть он писал закодированные сообщения…

— …предназначенные для людей образованных, понимающих, какой ключ к коду надо использовать при дешифровке. Для тех, кто обладал таким же понятийным аппаратом, что и сам Снорри. Для тех, кто мог прочитать и понять зашифрованный текст. Число зверя — для нас это очень простая загадка. Но в тринадцатом веке Откровение Иоанна Богослова не было чтением для всех и каждого.

Мы начинаем отсчитывать 666 шагов от Скалы законов. Студенты-археологи идут за нами цепочкой, как утята за мамой-уткой. Мы шагаем по лавовым камням, кустикам травы. Высоко над нами кружит стая птиц. Облака скользят вдоль зубцов вулканических гор.

Через четыреста шагов мы останавливаемся. Я взрываюсь:

— Если бы здесь была пещера, мы нашли бы ее давным-давно!

— Все дело в том, насколько хорошо она скрыта. Говард Картер[22] нашел гробницу Тутанхамона в египетской Долине царей через десятки лет после того, как там начали искать ее другие археологи.

Через шестьсот шагов нам приходится сделать выбор — идти направо или налево, чтобы обойти нагромождение лавовых камней. Мы идем вдоль скалы.

Сделав еще шестьдесят шесть шагов, останавливаемся.

Мы пришли.

Но здесь ничего нет.

2

Скала высотой десять-пятнадцать метров нависает над нами. Под лавовой стеной огромные камни, покрытые мхом, кое-где торчат промерзшие кустики.

Я еще раз перечитываю указание. Число зверя, другими словами 666, указывает дорогу вдоль скалы от Лёгберга — Скалы законов к Скьяльдбрейдуру — Горе скальдов. Мы с Трайном с неудовольствием смотрим друг на друга.

— Пещеры нет, — констатирую я. И раздраженным пинком отбрасываю лавовый камень.

— Снорри мог использовать естественный грот в стене и затем завалить его камнями, — говорит Трайн. — Именно таким образом закрывали вход в гробницы египетских царей.

— Люди, хорошо знающие здешние места, наверняка удивились бы, если бы увидели, что один из гротов завален камнями.

— Хорошо знающие здешние места? Да посмотри же ты по сторонам! Неужели можно представить более безлюдный и удаленный от цивилизации уголок? Во времена Снорри здесь было еще более пустынно, если, конечно, это вообще возможно. Да, самые могущественные исландцы приезжали сюда, в Тингведлир, но только один раз в год. Если бы какую-то пещеру вдруг завалило, они бы только плечами пожали.

— Разве не было в высшей степени рискованно прятать что бы то ни было в пещере в этих местах?

— Напротив, Тингведлир в древние времена был наделен магическим значением. Для Снорри, если он хотел что-то скрыть, это место было идеальным.

Мы смотрим на кучу камней под лавовой стеной.

— А может быть, вход в грот находился в углублении или в щели в скале ниже уровня поверхности земли? — говорит Трайн.

— И потом засыпан?

Мы еще раз смотрим на кучу камней.

3

Вместе со студентами начинаем разбирать эту кучу.

Самое первое, чему должен научиться археолог, — это терпение. Археология — профессия для людей терпеливых, основательных и уравновешенных. В этой профессии, что ни говори, очень мало взлетов, зато много земли, глины, запутанных инструкций по регистрации находок и составлению каталогов. Только один раз в двести лет кому-то выпадает на долю найти гробницу Тутанхамона или Трою.

Через час упорной работы мы углубились на один метр. Пока ничего.

Передавая камни по цепочке друг другу, мы перекидали несколько тонн лавовых камней, прежде чем одна из студенток, которую я не преминул выделить среди других, вдруг издает крик. Работа останавливается. Крупные камни и щебень шуршат под моими ногами, когда я бегу к ней.

На оголившейся поверхности скалы кем-то вырублена прямоугольная ниша глубиной десять сантиметров.

Я вычищаю из нее землю и мох. По студенческой группе проносится вздох изумления. Я глотаю комок в горле.

На поверхности высечены три символа.

Анх, тюр и крест.

4

Мы уводим студентов к автостоянке и морочим им голову, говоря, что будем продолжать работу завтра. Они протестуют. Хотят раскопать пещеру. Ясное дело. Они хотят знать, что нашли. Не надо переносить на завтра. Я их понимаю. Но они нам не нужны. Само их присутствие и чрезмерное любопытство усложнят и затянут работу. Трайн говорит, что оставшуюся часть дня мы потратим на всяческие измерения и подготовку дальнейших раскопок. Профессорские манеры придают его словам убедительности.

Разочарованные, недовольные студенты уезжают в Рейкьявик. Я стою с Трайном, пока последний микроавтобус не исчезает за горизонтом. Потом мы возвращаемся к гроту в скале и продолжаем отбрасывать камни.

Несколько часов уходит на то, чтобы освободить вход в пещеру. Еще через полтора часа проход расширен настолько, что сквозь него может пробраться человек.

Трайн привязывает к камню у входа нейлоновую веревку. Я бросаю конец в пещеру. Прочно ухватившись за веревку, протискиваюсь через щель и спускаюсь вниз, ставлю ноги на неровный пол грота.

Пещера не очень велика. Сверху через отверстие проникает слабый солнечный свет.

Трайн спускается быстрее. Я поддерживаю его обеими руками.

Мы в естественной пещере лавовой горы. Пещера имеет глубину четыре-пять метров и ширину — два-три. Мы включаем лампы, закрепленные на голове. Лучи колеблются и прыгают по черным стенам. Трайн идет спотыкаясь и показывает вперед. У западной стены располагается похожее на алтарь сооружение из хорошо пригнанных лавовых камней. Поскольку алтарь изготовлен из того же материала, что и стены, соединений практически не видно. Наверху продолговатого лавового сооружения покоится тяжелая гладкая каменная плита.

Мы встаем по обеим сторонам плиты и поднимаем ее. Под ней обнаруживается полое пространство, а внутри черный как уголь ларец.

Мы осторожно ставим ларец на край алтаря. Я тру по поверхности пальцем.

— Пыль? Сажа? — спрашивает Трайн.

— Ни то ни другое. — Я тру сильнее. Мое предположение оказывается верным. Появляется подлинная поверхность. — Ларец, — говорю я, — сделан из чистого серебра.

5

Мы обертываем серебряный ларец брезентом и выносим наверх, потом переносим к месту стоянки. В багажнике нашей «тойоты-ленд-крузер» мы прикрепляем ларец ремнями.

Мы так увлечены, что не говорим ни слова.

Трайн поворачивает на шоссе, ведущее к Рейкьявику. Дорога прямая как стрела. Не видно ни одного автомобиля. Со скоростью сто тридцать километров в час мчимся по пустынному лунному ландшафту. Озеро Тингведлира мерцает слева. На горизонте — зубцы вулканических гор.

Впереди на дороге возникает стоящий поперек «шеви-блейзер». Мы только что преодолели холм.

По бокам двое. Руки обоих опущены и скрещены — странная поза, как будто их снимают для рекламы кинофильма. В слепящем солнечном свете мне кажется, будто каждый держит по пистолету.

Трайн реагирует молниеносно:

— Держись!

Не медля ни секунды, он на полном ходу круто поворачивает и съезжает с шоссе на камни. Я вскрикиваю. Трайн стискивает зубы и смотрит прямо перед собой, как будто глубоко внутри его мирно спал герой кинобоевика, а теперь вдруг проснулся, словно он был получившим профессиональную подготовку солдатом спецназа, который в последние пятнадцать лет лишь притворялся, что изучает исландские манускрипты, а сам готовился к секретным операциям.

В облаке пыли мы уносимся от «шеви-блейзера» и от шоссе. Машину трясет, и шины грохочут по неровной поверхности.

За облаком пыли мелькают фары «блейзера».

Трайн умудряется править среди огромных камней.

— Мы едем по остаткам старой грунтовки между Рейкьявиком и Тингведлиром! — кричит он.

У нас есть преимущество: мы едем первыми и имеем хороший обзор, но «блейзер» не отстает.

— Звони один-один-два! — кричит Трайн.

Дрожащими руками вытаскиваю телефон. К счастью, связь есть. Когда оператор наконец понимает, что я говорю по-английски, а не на ломаном исландском, что за нами гонятся вооруженные люди, он посылает в нашу сторону патрульную машину. Хотя указать адрес в этой пустыне — дело безнадежное.

«Блейзер» всего внескольких метрах от нас. Внезапно он сворачивает в сторону. Они задумали нас обогнать.

Огромный камень я замечаю раньше водителя «блейзера». Он не успевает среагировать. Раздается металлический скрежет, машина переворачивается и оказывается на камне колесами вверх.

Мы едем еще несколько километров по старой грунтовой дороге, потом перебираемся на заасфальтированную, которая приводит нас на главное шоссе до Рейкьявика.

Звонок из полиции раздается, когда мы уже около университета. Нас спрашивают, куда мы пропали.

Что они не нашли нас — понять можно.

Но почему они не нашли «блейзер» — это беспокоит меня.

6

В университете нам разрешают воспользоваться пустой лабораторией. Один из сотрудников, друг Трайна, помогает открыть ларец.

Внутри мы обнаруживаем обернутый тканью и закутанный в вату короб из твердых пород дерева, а в нем шесть больших пергаментных свитков, связанных кожаной лентой и защищенных несколькими слоями мягкой ткани.

С невероятной осторожностью мы раскрываем первый свиток. Он в поразительно хорошем состоянии. Листы пергамента покрыты двумя колонками маленьких симметричных значков. Я пытаюсь прочитать текст, но значки мне неизвестны, хотя и напоминают что-то знакомое. Взгляд Трайна тоже скользит по страницам. Колонки написаны на двух языках. Язык левой, скорее всего, похож на коптский — язык, на котором говорили и писали на территории Египта примерно с 200 и вплоть до 1100 года. Правая колонка напоминает иврит.

Трайн проводит по пергаменту кончиками пальцев, нюхает его и рассматривает значки:

— Полагаю, манускрипту тысяча плюс-минус сто лет.

Он сворачивает документ и кладет его в коробку. Мы несем ларец по винтовой лестнице в подвал, где самые ценные из старых манускриптов хранятся в надежно защищенных сейфах при неизменной температуре и влажности. За толстой тяжелой стальной дверью хранится письменная история Скандинавии, разложенная рядами по метровым стеллажам, тщательно упакованная в бумагу, в плоских коробках.

Мы ставим ларец с пергаментными манускриптами из Тингведлира в надежный сейф подвала Института Аурни Магнуссона.

7

День получился долгим. Полицейские. Журналисты. Ученые. Все снова и снова хотят услышать эту историю.

Когда позже я возвращаюсь на такси в гостиницу, мне звонит начальник полиции Боргарнеса.

Ими только что зафиксировано проникновение в снимаемую мной квартиру при Центре Снорри. Вероятнее всего, взлом был совершен уже вчера, сразу после того, как я уехал в Рейкьявик. Начальник полиции откашливается и говорит:

— Я пообщался с полицейскими в Рейкьявике. Принимая во внимание все обстоятельства, они решили прислать сегодня вечером к вашей гостинице патрульную машину. На случай непредвиденных осложнений.

Такси останавливается около гостиницы. Я расплачиваюсь с шофером. И думаю: ««На случай непредвиденных осложнений» — звучит угрожающе».

РУНИЧЕСКИЙ КОД

1

Я люблю гостиницы. В них всегда чувствуешь себя как дома. Здесь никто не пристает к тебе с ненужными расспросами. А когда ты уходишь из номера, горничная спокойно, без всякого брюзжания, заправляет твою постель и наводит порядок. Так что когда ты, усталый и измученный, отпираешь дверь в номер, там уже чисто и прибрано.

С улыбкой на лице я открываю дверь и вхожу в номер 206.

Их двое.

Арабы.

Один из них огромный, мускулистый детина весом минимум килограммов сто. Глаза как две черные дыры. Я узнаю его. Это тот гигант, который был на фото, присланном мне преподобным Магнусом. Он сбрил волосы на голове, но сохранил торчащую бородку и два кустика бровей. На щеках и подбородке — черные пятна однодневной щетины.

Второй — невысокий, плотного сложения, похож на сжатую пружину. Лицо измученное, как будто он всю жизнь ходит в обуви, которая ему мала.

Оба одеты в хорошо выглаженные темно-серые костюмы.

И оба у меня в номере.

Коротышка ждет у дверей. Гигант сидит на стуле у окна.

Мертвая тишина. Стрела страха пригвоздила меня к стене у открытой двери. Есть несколько причин, почему я не поворачиваюсь, не бросаюсь в коридор и затем вниз по лестнице. Одна из них та, что у меня трясутся коленки так, что колышется все тело. Другая — пистолет, который коротышка направляет на меня.

Даже на полутораметровом расстоянии я, благодаря толстенным, как бутылочное дно, стеклам и интересу с детских лет к стрелковому оружию, узнаю «глок».

— Please,[23]— жалобно произношу я.

Коротышка захлопывает дверь.

Я ощущаю слабый аромат лосьона для бритья и сигары.

— Добрый вечер, господин Белтэ, — говорит коротышка по-английски. Его голос сух, как ветер в пустыне.

Мое сердце бьется так жестко и быстро, что только свист раздается в ушах. Я задыхаюсь.

Знаком он посылает меня к гиганту на стуле. Я покорно делаю несколько нетвердых шагов.

— Что вы хотите? — Жалкая и обреченная на провал попытка взять ситуацию под контроль. Голос у меня дрожит, и кажется, что я рыдаю.

Гигант проводит рукой по моему лицу. Кожа у него такая шершавая, словно он не раз сиживал на ветру в пустыне во время песчаных бурь.

— Где они?

— What?[24] — Я делаю еще одну попытку, только чтобы оттянуть неизбежное. Во рту так сухо, что язык прилип к гортани.

Коротышка машет пистолетом и повышает голос:

— Where are the scrolls?[25]

Scrolls. Свитки.

На долю секунды у меня мелькает мысль, не притвориться ли, что я не понимаю, о чем речь. Но только на долю секунды. Сознание того, что они могут сделать со мной, превращает меня в трепещущий листок осины, в сгусток ужаса.

— У меня их нет!

Голос мой дрожит. Руки дрожат. Колени дрожат.

Человек на стуле поднимается. Он еще больше, чем я представлял себе. Гора мускулов. Он машет мне. Когда я оказываюсь достаточно близко, он берет меня за рубашку и прижимает к себе. Я чувствую его дыхание. Наверное, за обедом он ел непрожаренное мясо с кровью. Я вижу поры его кожи и бездонные колодцы глаз. Он хватает мою левую руку. И отгибает назад мизинец.

— Где свитки? — спрашивает еще раз человек с пистолетом.

За окном устремляется к небу церковь Хатльгримма во всем своем неземном великолепии. Внизу, на улице, пешеходы сопротивляются сильному ветру.

Он нажимает на палец сильнее. Боль невыносимая.

— Где?

Я издаю стон. Громкий и пронзительный. Без всякого выражения гора мускулов смотрит мне прямо в глаза. И еще дальше отгибает палец.

В этот момент я готов признать почти все. Что знаю, где находятся свитки. Что я глава группы сатанистов, которая приносит в жертву маленьких детей. Что являюсь подручным Аль-Каиды. Что я двойной агент ЦРУ, ФСБ, МИ-5 и МОССАДа. Но мне так больно, что я не способен ни думать, ни говорить.

— Where are the scrolls?

Вероятно, я сумасшедший. Во всяком случае, я слышу, как ломается мой мизинец. С резким кратким звуком, как если бы я наступил на сухую ветку в лесу. Я кричу. Язык пламени перелетает из руки в голову.

Он отпускает мою руку. Я подхватываю ее здоровой рукой и рыдаю. Кисть горит.

— Я сожалею, что так получилось с этим священником, — говорит человек с пистолетом. — Но мы не будем медлить… — Он смотрит на меня, чтобы убедиться, слушаю ли я его. — Тебя мы изуродуем или убьем. Мы должны завладеть свитками!

Гигант кладет свою медвежью лапу мне на горло. Его указательный палец скользит по адамову яблоку. Он не нажимает. И все же у меня появляется ощущение тошноты, я едва дышу.

Если бы я был персонажем кинофильма, я, наверное, выбросился бы из окна. Пробив стекло. Люди делают что угодно, лишь бы избежать опасности. Но я всегда был размазней. Я боюсь высоты. И осколков стекла. У меня, знаете, всегда бывают проблемы, если случается порезаться до крови, сломать руку или ногу.

Я вовсе не собираюсь жертвовать жизнью ради «Свитков Тингведлира». Уже приготовившись сказать, что свитки находятся в бронированном хранилище Института Аурни Магнуссона, я бросаю взгляд на улицу.

Прямо напротив гостиницы останавливается полицейская машина.

В моем взгляде, должно быть, появился какой-то намек на надежду. Гигант поворачивается и смотрит в окно. Отпускает меня. Я глотаю воздух. Его коллега тоже подходит к окну. Коротышка говорит что-то, что я воспринимаю как mokhabarat. Гигант отвечает shorta.

Внизу на улице из патрульной машины выходят двое полицейских. Спешить им абсолютно некуда.

Арабы смотрят на меня, как две гиены, у которых отняли их лакомый полусгнивший кусок падали.

Я издаю жалобный стон.

Молниеносными движениями они прикрепляют мои руки к спинке кровати клейкой лентой и заклеивают рот скотчем.

Не говоря ни слова, гигант угрожающе смотрит мне в глаза.

Затем они исчезают.

2

К тому времени, когда полицейские, услышав стоны, ворвались в номер гостиницы, арабы давным-давно спустились по пожарной лестнице на задний двор и испарились в одном из тихих проулков позади гостиницы.

В глазах у меня плывет. Полицейские удаляют с моего лица скотч и помогают мне лечь в постель. Кому-то сломанный мизинец может показаться довольно смешным и даже банальным делом! Только не мне!

Полицейские вызывают подкрепление. Лежа в постели, я слышу звуки сирен подъезжающих машин полиции и «скорой помощи». Вскоре в гостинице набивается полным-полно полицейских и детективов. Молодой дежурный врач прикладывает к моей груди холодный стетоскоп и слушает сердце, которое бьется с бешеной скоростью. Он вкладывает ноющий распухший палец в бандаж и заматывает пластырем мизинец вместе с безымянным. Затем делает перевязь для руки и дает мне обезболивающее. Медсестра ласково гладит меня по щеке. Детективы задают вопросы. Я показываю гиганта на фотографии и делаю предположение, что коротышка — один из тех, кто на заднем плане и кого нельзя идентифицировать по фотографии. Полицейские что-то записывают в свои блокноты с таким привычным видом, словно в Исландию каждый день приезжают буйные арабы, охотящиеся за культурными ценностями и ломающие пальцы беспомощным ученым.

Проходит несколько часов, я рассказал им все, что знаю. «Скорая помощь» уехала в больницу, но меня в ней не было.

Двое полицейских остаются в гостинице: один у моей двери, другой внизу, у портье.

Ночь проходит беспокойно. Вселенная рухнула в тартарары, остались лишь мой мизинец и боль.

3

— Бьорн Белтэ?

Женщина в дверях прижимает к груди конверт и беспокойно переводит взгляд с полицейского на меня.

Я только что поднялся снизу, где завтракал. Под присмотром полицейского.

— Мы с мужем друзья преподобного Магнуса, — продолжает она на смеси датского и норвежского. Потом уточняет: — Были друзьями. Мы являемся членами приходского совета в Рейкхольте, — объясняет она. — Мой муж поет в церковном хоре. Можно войти?

В ней нет ничего особо тревожного. Тем не менее полицейский «просвечивает» ее с головы до ног своим рентгеновским взглядом.

Я впускаю женщину и закрываю дверь.

— Мой муж ждет в машине, — говорит она, проходя в номер. Она вряд ли привыкла бывать в номерах гостиницы наедине с посторонними мужчинами. Стоит посредине комнаты и прижимает к груди конверт. — В тот день, когда умер преподобный Магнус…

— Да?

— Он пришел к нам утром. И сказал, что, если с ним что-то случится, мы должны передать вам вот это. — Она протягивает конверт, весь обклеенный скотчем, понижает голос и говорит: — Нельзя, чтобы письмо попало в руки полиции.

— Спасибо.

— Мы пытались связаться с вами.

— К сожалению, я был занят.

— Мы слышали по радио, что вы нашли пещеру в Тингведлире.

Она смотрит на меня, будто ждет, что я дам какое-то объяснение.

— Большое спасибо. Преподобный Магнус был бы очень благодарен.

Пока я молча улыбаюсь, она кивает и повторяет, что муж ждет в машине. Я еще раз благодарю ее. Она уходит.

4

Я разрываю конверт и вынимаю листок.

Простите меня, но я ничего не могу с собой поделать и громко смеюсь. Преподобный Магнус остался самим собой. Даже перед смертью.

В тексте три строки. Написанные рунами.

На первый взгляд текст кажется абсолютно непонятным. Я знаком с руническими знаками, но и на второй, и на третий взгляд все равно в нем нет смысла.

Сверху на листочке написано:

G88C3

Под этим следует текст:

Я долго смотрю на текст и пытаюсь найти смысл. Но даже тогда, когда я знак за знаком продираюсь через текст, он остается непонятным. Нечитаемым. Не имеющим смыла.

Надпись руническими знаками зашифрована.

Возможно, он опасался чего-то. И потому оставил сообщение для меня у друзей, которым доверял. От этой мысли мурашки побежали у меня по телу. По-видимому, преподобный Магнус чувствовал, что ему угрожает смертельная опасность.

Что же он такое знал, чего никому не выдал?

Читая текст, я чувствую в нем наличие некой схемы. Совершенно очевидно, что преподобный Магнус сделал в своем послании сдвиг знаков по системе Цезаря, но на сколько знаков и в каком направлении?

Из своего гостиничного номера я звоню моему волшебнику-шифровальщику и диктую ему рунический текст.

— G88C3, — бормочет он. — Это и есть, очевидно, ключ к коду.

У меня в голове мелькает светлая мысль.

— G88! Это официальное обозначение Кюльверского камня! — кричу я.

Кюльверский камень был найден у могильника около усадьбы Кюльвер на шведском острове Готланд в 1903 году. Известняковая плита содержала алфавит старших рун.[26] Заменяем рунические знаки на буквы латинского алфавита и получаем следующий текст:

iii.ndдёёо.hþd

rёtwpgdt: uёp dÞb

sдёёþwu: dёp oёutpёhgs

— Мы приближаемся к разгадке, — говорит Терье. — Этот код не особо сложный. СЗ. Неужели это всего лишь Цезарь-3?

Попробуем. Если следовать правилу Цезаря о сдвиге на три знака вперед, мы получаем следующий текст:

www.gmail.com

Username: din mor

Password: min lidenskap

— Вуаля! — говорит Терье. — Новенький с иголочки электронный адрес на сайте gmail.com: имя пользователя — имя твоей мамы, пароль — страсть Магнуса.

Ах, Магнус, ах, хитрец!..

Я благодарю Терье за помощь, вхожу через свой ноутбук в Интернет, набираю адрес почтового сайта. Вписываю имя своей матери, а затем — большую страсть Магнуса, но это вовсе не Снорри, как можно было бы предположить, a foie gras[27] — два слова, которые, чтобы стать паролем, должны писаться слитно.

В почтовом ящике лежит только одно письмо.

В строке «Тема» написано:

Бьорну.

Текст короткий:

«Shit happens![28] Удачи, Бьорн! Я с тобой. Твой друг Магнус».

Я открываю приложение. Некоторое время сижу и молча смотрю.

Преподобный Магнус прислал мне отсканированную и оцифрованную полную версию «Кодекса Снорри».

5

Я провожу в Исландии еще несколько дней.

Меня все время сопровождают двое полицейских в форме, которые самим фактом своего присутствия мешают мне делать то, что, собственно, надо делать.

У меня и Трайна непрерывно берут интервью газеты и телевизионные каналы по поводу обнаружения грота и серебряного ларца с манускриптом, который получил название «Свитки Тингведлира». Название не случайно. В 1947 году один пастух нашел в Кумране, недалеко от Мертвого моря, в пещере, древние свитки. В течение последующих десяти лет пастухи, бедуины и археологи обнаружили еще не менее 850 свитков с уникальными библейскими текстами. Эти свитки вошли в историю как «Свитки Мертвого моря».

Я переслал электронную копию «Кодекса Снорри» Трайну и попросил его пока сохранять в секрете, что она у нас есть. В том числе и от полиции. Знаете, на всякий случай.

«Свитки Тингведлира» находятся в надежном месте — бронированном подвале Института Аурни Магнуссона. Ни динамитом, ни взрывчаткой «Семтекс», ни газовым резаком арабы не смогут вскрыть стальную дверь.

Трайн и руководство института пригласили трех специалистов — двух лингвистов и одного историка — для перевода текста.

Сам я решаю вернуться в Норвегию. Полиция не возражает. Напротив, они рады. Рано утром мои провожатые отвозят меня в аэропорт и следят за тем, чтобы я в целости и сохранности взошел на борт.

Представляю, с каким чувством облегчения, оттого что отделались от меня, они машут руками вслед моему взлетающему самолету.

ПЕНТАГРАММА

НОРВЕГИЯ

1

В моей квартире кто-то побывал.

Я живу в многоэтажном доме в районе Грефсен. Три комнаты и кухня. Слишком много для одиночки вроде меня, но отсюда открывается изумительный вид на Осло.

Для меня мой дом — моя крепость. Стоит мне войти в квартиру и закрыть за собой дверь, как наступает полная изоляция от внешнего мира. От профессиональных проблем. От навязчивых женщин. От жестоких убийц.

И вот кто-то побывал в квартире в мое отсутствие. Ноги, как две свинцовые колоды, приросли к коврику в прихожей. Я осторожно вынимаю ключ из замка и закрываю входную дверь. Ставлю чемодан на половик ручной вязки, который купил на базаре в Стамбуле.

Дверь в кабинет приоткрыта. Я знаю наверняка, что закрыл ее, когда уезжал в Исландию. Я всегда закрываю все двери, уходя из квартиры. Это на случай, если вдруг начнется пожар или меня зальют соседи сверху.

Я не дышу. Может быть, они еще здесь?

Взглядом окидываю прихожую. Не шевелюсь.

Где-то на лестнице хлопает дверь. Я вздрагиваю. Возьми себя в руки, Бьорн! Их нет, конечно. Они в Исландии. Они не могут быть одновременно в Исландии и Норвегии.

И снова вспоминается остекленевший взгляд преподобного Магнуса, когда я вытаскивал его из купальни. А затем два араба, посетившие мой номер в Рейкьявике.

Тишина заполняет всю квартиру. Что делать? Бежать? Оставаться? Вызвать полицию? «В квартире грабители?» — спросят они. «Не знаю» — отвечу я. «Дверь взломана?» — спросят они. «Нет, — отвечу я, — но у меня неспокойно на душе». Дежурный службы 112 вздохнет и попросит меня позвонить в криминальную полицию, если я обнаружу признаки взлома, с обязательным условием, что при этом будет что-то украдено.

Я распахиваю дверь в кабинет. Ожидаю увидеть все вверх дном. Но нет, все в полном порядке. Точно в таком, как в момент отъезда.

Почти в таком.

Левая сторона клавиатуры компьютера сдвинута на один-два сантиметра к краю письменного стола. А я оставляю ее всегда параллельной краю.

В комнате порядок. Но они положили книгу Лакснесса «Исландский колокол» справа, а не слева от «Лолиты» Набокова. В моем собрании CD с записями «Pink Floyd» они по ошибке поместили «Wish You Were Here» рядом с «Ummagumma». Кроссворд на маленьком стеклянном столике в углу между диванами — где седьмое слово по вертикали не разгадано — лежит вверх ногами. Карандаш для кроссвордов лежит под углом, а не прямо.

Они побывали в спальне, и в кухне, и в тесной, переполненной вещами гардеробной комнате. Я не знаю, нашли они что-нибудь или нет. Я не знаю даже, что они искали.

Выложив все из чемодана и запустив стиральную машину, я вынимаю из холодильника банку пива и опускаюсь на диван.

Я еще не успел открыть банку, как звучит телефонный звонок. Трайн. Он рассказывает, что у него дома и в институте были взломы. К счастью, ничего не нашли. К бронированному подвалу даже не пытались подступиться.

Я прошу его обратиться в полицию и говорю, что нам лучше не общаться по телефону, потому что его могут прослушивать.

Долго копаюсь, прежде чем мне удается открыть банку пива. Я обычно обкусываю ногти, поэтому у меня всегда проблема, как засунуть палец под алюминиевое кольцо. У каждого свои заморочки.

Дрожащей рукой прикладываю банку к губам и начинаю пить.

Я вовсе не герой. Но я упрямый. И я думаю, что всего этого, черт бы их побрал, с меня хватит.

Звоню в полицию. Они там вряд ли поверят хотя бы одному моему слову. Меня переключают на криминальную полицию. Запинаясь, я рассказываю обо всем, что случилось в Исландии, — о преподобном Магнусе, об арабах, об археологических находках. Говорю, что, как мне кажется, кто-то побывал в моей квартире. Слушая себя самого, я представляю себе, как они вписывают слово «психиатрия» в журнале регистрации.

Но происходит нечто неожиданное.

— Ах ты боже мой! — говорит полицейский.

Может быть, он что-то обо мне слышал. Может быть, его ослепили мои регалии и упоминания о Снорри. Даже полицейскому может не хватать немного приключений и драматизма в его скучных буднях.

— Мы пришлем к вам нашего сотрудника, — говорит он четко и решительно.

2

Сотрудника они прислали прямо на загляденье, в юбке чуть ниже колен и облегающем джемпере, который подчеркивал пышную грудь.

В первую секунду я решил, что она хочет мне что-то продать. Но затем замечаю у нее висящее на шнурке полицейское удостоверение.

Зовут ее Рагнхиль, по должности она старший полицейский. Я кипячу воду для растворимого кофе, мы усаживаемся в гостиной. Рассказываю ей обо всем, что случилось в Исландии, о причинах, по которым мне кажется, что у меня был взлом. Она не смеется, не закатывает глаза. Когда я заканчиваю свой рассказ, она обследует дверные рамы и замки. Я говорю, что воры были большими профессионалами. После того как я показал ей все признаки взлома — клавиатуру, книги, CD, кроссворд и карандаш, — она загадочно улыбается и говорит, что я, оказывается, весьма наблюдательный джентльмен.

Несколько позже появляются два сотрудника из их технического отдела, которые тут же обходят всю квартиру со своими метелками и пластиковыми пакетами, собирая улики.

Полицейские работают у меня несколько часов. Ничего не находят. После ухода техников Рагнхиль встает, чтобы попрощаться; мы ни на йоту не продвинулись в нашем деле.

— Как видите, очень мало данных, чтобы мы могли предоставить вам охрану, — говорит она. — Но постарайтесь быть осторожным. — Она протягивает мне визитную карточку со множеством телефонов. Ручкой приписывает на карточку номер мобильного телефона. — Это мой личный. Но только на такой случай — ну, сами знаете.

После ухода Рагнхиль я запираю дверь на замок, потом на цепочку. Отпиваю из банки пиво. Пиво уже выдохлось и стало теплым.

Зазвонил телефон. На этот раз никто ничего не говорит. И тем не менее я услышал чье-то дыхание, прежде чем положили трубку.

Кто-то проверяет, дома ли я.

Втискиваю самый минимум одежды и предметов туалета в сумку и бросаюсь к автомобилю. Есть люди, которые будут долго думать, прежде чем назвать мою Боллу автомобилем. У меня никогда не было потребности украшать себя роскошными автомобилями. Болла — это «Ситроен-2CV». Жестяная банка с мотором от швейной машины. Но в ней есть душа, шарм и синтетическое масло.

На Болле я уезжаю из Грефсена. За мной никто не гонится. Это хорошо, потому что еду я не слишком быстро. Но несомненно, что наблюдение за мной ведется. Они знают, где я нахожусь.

3

Директор института профессор Трюгве Арнтцен — большое дерьмо. Я знаю это точно. Более двадцати пяти лет он является моим отчимом.

После смерти мамы исчезли все и без того хрупкие узы вымученной вежливости и наигранной терпимости.

Профессор заполучил права на маму, причем в весьма подержанном виде, когда папа упал со скалы, на которую его всеми силами заставил взобраться профессор. Мне тогда было двенадцать лет. С того времени я освоил, что пытаться оспаривать закон всемирного тяготения опасно для жизни. Несколько лет тому назад я узнал, что в действительности это папа пытался убить профессора. Потому что у того была любовная связь с моей мамой. Вместо этого жертвой крепления стал папа. Как прав был преподобный Магнус: shit happens!

Мне известны странности профессора. Как, например, то, что он пташка ранняя и приходит на работу рано. Он говорит, что успевает сделать очень много, до того как весь мир проснется. Я спал в своей машине, в подземном паркинге, прямо под камерой слежения.

Профессор пребывает в своем кабинете, когда я стучусь. Увидев меня, он кривит физиономию, как будто кто-то выжал у него во рту лимон:

— Бьорн? Я думал, что ты в Исландии.

— Да, я там был.

Я добросовестно рассказываю ему о главных событиях поездки, о которых он уже, несомненно, знает. Умалчиваю обо всем, что может восприниматься как нарушение правил. Профессор Арнтцен — богоданное воплощение блюстителя правил. Но я сумел довести его до такого состояния, что он позволяет мне спокойно работать «над проектом». Ни один из нас не уточняет, что это за «проект». Он смотрит на меня туманным взглядом и просит периодически докладывать, как обстоят дела.

Ну, сами понимаете.

4

Цицерон сказал, что одиночество не страшно для того, кто целиком захвачен предметом своего исследования. Я всегда захвачен предметом своего исследования. Но по этой причине носить бремя страстей нисколько не легче. Их только легче забыть.

Я запер дверь в мой крохотный университетский кабинет, где я сижу зажатый между книжными полками и шкафом, в котором систематизированы мудрые мысли других людей. Кручу в пальцах карандаш. Смотрю попеременно то из окна, то на календарь, висящий передо мной на стене. Пытаюсь понять, что узнал преподобный Магнус, почему он так боялся людей, выдававших себя за ученых из Института Шиммера. Знал ли он, что они совсем не из Института Шиммера? С кем же тогда он разговаривал? Что заставило его отсканировать целиком древний документ и после этого придумать рунический код, чтобы показать мне путь к нему?

Я распечатал на глянцевой высококачественной бумаге «Кодекс Снорри» и теперь перелистываю его. За ровными колонками рун и латинских букв, за символами и картами явно спрятаны еще какие-то сообщения и намеки. Части текста зашифрованы, но многие куски читаются легко.

Какая тайна заставила Снорри написать от руки текст, адресованный будущим поколениям?

Первые три страницы написаны на более темном и более старом пергаменте, чем остальные. Рунами германцы писали в течение первого тысячелетия после Рождества Христова во всей северной части Европы. С распространением христианства руны постепенно были заменены латинским алфавитом, но несколько столетий руны и латинские буквы использовались наравне друг с другом.

Один знак за другим, одно слово за другим я перевожу рунический текст. Он представляет собой что-то среднее между сборником правил, клятв и намеков. Если перевести на норвежский язык, то текст начинается так:

Берегись, читающий эти тайные руны. Муки Дуата, Хеля и Ада ждут того, кто без позволения раскроет загадки этих знаков. Удались от пергамента богов.

Ибо так обстоят дела: в скрытом мире богов охраняем мы священную тайну. Сила рун скрывает пророчество в тумане знаков.

Избранником являешься ты, охраняющий тайну ценой своей чести и жизни. Твои божественные покровители Осирис, Один и Христос наблюдают за каждым твоим шагом. Слава тебе, Амон!

Еще более странно стихотворение, которое написано рунами, но явно является переводом с древнеегипетского языка.

Ключ?

После рунического текста идет несколько страниц, которые сам Снорри заполнил латинскими буквами, картами и рисунками двести лет спустя после создания предыдущего текста. Что-то написано им при помощи шифра, что-то легко поддается прочтению.

Короли и ярлы, хавдинги и рыцари, скальды и люди, давшие клятву, объединяются в священном кругу ХРАНИТЕЛЕЙ Божественной тайны.

Только избранные и посвященные должны понимать скрытые слова и темные знаки.

Я представляю себе Снорри в комнате переписчиков в Рейкхольте. Эта комната освещена сальными свечами и светильниками с ворванью,[29] стоящими вдоль стен на высоких скошенных конторках или висящими под потолком. Видимо, он выгнал всех переписчиков, чтобы остаться одному. Перед Снорри лежит белый мягкий пергамент, прочно закрепленный на поверхности конторки. Перо в руках очищено и заострено. Он начинает писать ровным гармоничным почерком, следуя слегка намеченным линиям. В середине страницы он рисует пентаграмму. Знак, отгоняющий злых духов… Во времена Снорри считалось, что от зловредных духов, нарушающих сон, можно избавиться, если нарисовать на двери пятиконечную звезду.

Даже в современном кабинете с компьютером, телефоном, телефаксом и магнитной скрепочницей я ощущаю мощь пентаграммы. Уже пять тысяч лет пятиконечная звезда сияет на небе оккультизма. Египтяне рисовали вокруг звезды круг, получался знак дуат, который указывал на подземный, потусторонний мир. Арабы использовали ее для магических и ритуальных действий. Пифагорейцы считали, что пентаграмма выражает математический идеал, потому что — хотите верьте, хотите нет — «золотое сечение», то есть пропорция 1,618, скрывается в линиях пентаграммы. Для иудеев она символизирует Пятикнижие Моисея. Для христиан этот знак представляет черную магию и пять ран Иисуса. И наконец, если повернуть звезду острием вниз, то сразу появляется символ сатанистов.

На пятой странице манускрипта я нахожу карту Южной Норвегии, от Тронхейма и далее на юг. Карта не особенно точная. Во времена Снорри карты в лучшем случае базировались на приблизительных данных и даже просто догадках. Самая старая известная нам карта Норвегии — карта Наси 1427 года. Ее создал самый первый из скандинавских картографов датчанин Клаудиус Клавус, который до того несколько лет прожил в Риме и разъезжал по странам с кардиналами и секретарями папы. И тем не менее у меня в руках неопровержимое доказательство того, что Снорри создал карту восточной части Норвегии на двести лет раньше, и его карта, в свою очередь, была скопирована с еще более древнего пергамента с руническими знаками.

Уже много часов я изучаю текст и рисунки. Я перевожу и рунический текст, и текст, записанный Снорри латиницей, и усиленно пытаюсь найти код. Я тщательно изучаю карту Норвегии, но смысл по-прежнему ускользает от меня.

Позавтракав — два куска хлеба с сыром гауда, салат из брюквы с морковью и чашка чая, — я звоню начальнику полиции в Боргарнес, чтобы узнать, нет ли новостей. Есть. Камера слежения на заправке в Саурбере зафиксировала подозреваемых. Фотография распространяется по сети Интерпола. Норвежская полиция уже получила копию.

— Арабы как сквозь землю провалились, ха-ха, — весело произносит он. Потом становится серьезным и дает очень поверхностную информацию о расследовании, чтобы я подумал, что что-то узнал, хотя на самом деле мне ничего не сообщили.

Только я положил трубку, как мне позвонила Рагнхиль из полиции Осло. Она получила фотографию из Исландии и просит опознать подозреваемых. Она послала мне фото по электронной почте и будет ждать у телефона, пока я не открою сообщение и приложение.

Снимок камеры наблюдения черно-белый, но удивительно четкий.

На фото с заправки я узнаю тех двоих, что вломились ко мне в гостиничный номер в Рейкьявике. Омерзительного коротышку. И гиганта, сломавшего мне палец.

— Это они, — говорю я.

— Мы их найдем. Теперь, когда у нас есть фотография, мы можем работать.

Я прошу Рагнхиль немного подождать. Кроме ее письма, в почте висит еще одно непрочитанное сообщение.

Отправитель: <Не установлен>

Дата: <Отсутствует>

Адресат: bjorn.belto@khm.uio.no

Копия:

Тема: Бьорн Белтэ — прочитай!

Дорогой Бьорн Белтэ, ты не знаешь, кто я. Но я с тобой познакомился. Я сожалею, что мои помощники причинили тебе боль и испугали. Я их нанял выполнять мои поручения и не могу управлять ими каждую секунду.

Преподобный Магнус обнаружил в Исландии кодекс, которым мои помощники теперь овладели. Но ты тоже сумел найти манускрипт, который средства массовой информации, с их безграничной бездарностью окрестили «Свитками Тингведлира».

Я готов пойти далеко — очень далеко, — чтобы заполучить этот манускрипт. Независимо от того, где он находится: все еще в Исландии или уже в Норвегии.

Мне не хочется тебе угрожать. И все же ты заставляешь меня использовать такие методы, к которым я предпочел бы не прибегать.

Прошу тебя: передай «Свитки Тингведлира» моим людям, когда они снова придут к тебе. Твое желание пойти нам навстречу будет щедро вознаграждено. Под «щедро» я имею в виду денег больше, чем ты можешь себе вообразить. Всю оставшуюся жизнь ты сможешь прожить в немыслимой роскоши.

Если же ты предпочтешь воспротивиться мне, берегись: за твою жизнь никто отныне не даст и ломаного гроша. Мои люди получили ясные инструкции. Я не хочу причинять тебе зла, но для меня нет ничего важнее, чем завладеть манускриптом из Тингведлира. Мои люди уполномочены делать абсолютно все, что потребуется для достижения результата. Позволь мне не входить в детали.

Скулы у меня свело, во рту пересохло.

Я получил в своей жизни не очень много писем с угрозами. Если честно, то это первое.

Дрожащим голосом я читаю письмо Рагнхиль. Она просит меня сделать две вещи — распечатать письмо и переслать его ей по электронной почте.

Нажимаю на клавиши, чтобы распечатать. Ничего не происходит. Я раздраженно нажимаю на мышь. Несколько раз.

Ничего.

Тогда я пытаюсь переслать письмо — экран начинает дергаться. Письмо на экране запрыгало, как будто каждый пиксель оторвался от своего соседа и все бросились бежать в рассыпную.

Через короткое время от письма не осталось и следа.

— Письмо исчезло, — говорю я.

— Этого не может быть.

Я еще раз проверяю входящие письма. Письмо по-прежнему находится на верхней строчке. Я кликаю его. В ту же секунду строчка исчезает.

— Проверь среди удаленных!

Там тоже ничего.

— Кликни «Восстановить удаленные элементы».

Опять ничего.

Она говорит, что то, что я описал, невозможно технически. Электронное письмо не может исчезнуть с экрана адресата. Подобное может случиться только с приложением, которое задерживает антивирусная программа.

— Это было вордовское приложение?

— Нет, самое обыкновенное электронное письмо.

— Кто-то поработал с твоим компьютером и заложил шпионскую программу.

— Они были здесь? Здесь?

— Если у них есть программы, которые в состоянии уничтожать электронные письма в Outlook, то они обладают очень большой компетенцией в области электроники. В этом случае они вполне могли послать тебе письмо, даже такое, которое само перейдет в СПАМ и затем разрушится. Но тогда в твоем компьютере должна быть автоматически установленная скрытая программа.

— Там не был указан отправитель.

— Адресом отправителя и датой очень легко управлять. Теоретически возможно обнаружить сервер, с которого послано письмо, но и это вряд ли поможет: наверняка они отправили письмо с чьего-нибудь плохо защищенного сервера.

Рагнхиль просит меня как можно точнее записать текст письма, как я его запомнил.

Через полчаса она приезжает ко мне вместе со специалистом из технического отдела, чтобы увезти компьютер. Но я сомневаюсь, что они найдут что-нибудь.

5

Ближе к вечеру я отпираю дверь и выхожу из кабинета. Меня охватил страх. Распечатку «Кодекса Снорри» я положил в прозрачный пластиковый пакет и сунул под рубашку. Пластиковый пакет приклеился к мокрой груди.

Быстро иду по длинному коридору, потом спускаюсь по лестнице в подвал, выхожу на улицу с задней стороны института. Солнечные лучи острыми иголками впиваются в глаза. Надеваю поверх своих очков солнцезащитные. В воздухе ощущается приближение осени.

В Блиндерне я сажусь в метро и еду в центр. Не спеша подхожу к крытой парковке, где оставил свою Боллу.

Один из них сидит на лестнице напротив входа и делает вид, что читает газету «Верденс Ганг». Но он все время смотрит на стеклянную дверь, которая открывается и закрывается автоматически.

Больше всего меня пугает, что у парковки много входов. И если они следят за одним входом, значит, наблюдатели есть и у всех других. Так сколько же их?

Я сворачиваю за угол и решаю оставить Боллу одну в окружении врагов на шахматном поле Р2.

Кто мои преследователи? Неужели преподобный Магнус мог обратиться к подпольным коллекционерам? Богатые иностранцы могут зайти далеко, чтобы захватить сокровища, не соблюдая общепринятых каналов продажи. Но убивать?!. Ради пергамента, которому 800 лет?!.

А может быть, ради той информации, которая скрыта в тексте?

Еду на трамвае в Скиллебек и ныряю в подворотню недалеко от дома Терье.

Терье Лённ Эриксен появляется через полчаса с небольшим. В сумке на плече, которую он носит со студенческих пор, у него жестяная коробка для завтраков, школьный термос семидесятых годов и номер газеты «Дагбладе», который он читал в трамвае. Он неспешно продвигается по улице, слегка наклонившись вперед. У Терье мелкие зубы и большие уши, лысина, блеск которой компенсируется длинными кудрявыми волосами по бокам и внушительной бородой.

Увидев меня, он останавливается и скалит зубы:

— Бьорн! Проблемы с бабами?

Мы, любители иронии, создали свой особый язык, в котором самые жуткие оскорбления носят вполне дружеский характер. Терье прекрасно знает, что у меня, как и у него, не было женщин уже много лет.

Эту ночь я провожу у Терье. Его очень увлекла идея дать приют человеку, который прячется от загадочных преследователей.

Я не исключаю, что, по его мнению, мне это приснилось. Пусть так и будет. Это лучше и для него, и для меня.

6

С мальчишеских лет я испытываю тягу к ведьмам.

Сомнительная тяга — это правда. Мои устремления никогда не шли по протоптанным дорожкам разума. Сначала, когда я был совсем маленьким, ведьмы пугали меня. У них черные накидки, длинные носы и противные волосатые бородавки. Они кипятят в котлах свое вонючее варево и летают верхом на метле, издавая жуткие пронзительные крики. Когда я стал старше и мои гормоны хотя и не очень быстро, но, так или иначе, начали выползать из скорлупок, я интуитивно понял, что ведьмы испускали некое странное эротическое излучение, от которого у меня начинали дрожать колени. А еще появлялся дикий страх.

Поэтому теперь я стою и ловлю губами воздух на коврике перед дверью Адельхейд Гейерстам.

— Бьорн Белтэ? — спрашивает она, склонив голову набок.

Паралич, появившийся от этого заклинания, у меня постепенно исчезает.

— Адельхейд?

— Входи-входи!

Адельхейд Гейерстам в точности соответствует моему представлению о том, как должна выглядеть настоящая ведьма. Властность и чувственность неразрывно слились в ней. Губы ее блестят, а голубые и холодные глаза манят и магнетизируют.

Она живет в Лиллехаммере в своем «вороньем гнезде», обдуваемом всеми ветрами, с облупившейся белой краской, с садом с неухоженными яблонями, запущенными кустами смородины и горами удобрения, на которые давно никто не обращает внимания.

Она проводит меня через прихожую, где я вешаю пальто на крючок, в дом. Спрашивает, как я себя чувствую после поездки на поезде. В развевающихся одеждах, едва прикрывающих ее формы, она порхает впереди меня по коридору, который ведет в комнату, битком набитую африканскими барабанами, шкурами зебр, деревянными масками, копьями, перьями страуса и львиными когтями.

Адельхейд протягивает большую керамическую кружку с травяным чаем:

— Как я рада, что ты пришел. Давно пора! Общепризнанные науки никогда не понимали священной геометрии! Ты — первый профессор, пришедший ко мне.

Вместо того чтобы сказать, что я всего лишь ничтожный старший преподаватель, который пришел по личной нужде, я прихлебываю ее травяной чай, отдающий вкусом уличной травы с добавкой скончавшихся своей смертью комнатных цветов.

Адельхейд написала четыре раскритикованные книги по истории священной геометрии и влиянию оной на размещение скандинавских монастырей, церквей, захоронений и дворцов.

— По всей Скандинавии можно найти примеры священной геометрии. И тем не менее многие ученые рассматривают нашу науку как чистое суеверие. — Голос звучит горячо.

Когда она кладет свою руку на мою, ее жемчужный браслет и бижутерия погромыхивают. Если честно, то неожиданное прикосновение действует на меня.

Она продолжает, прежде чем я успеваю задать вопрос:

— Вдоль побережья Норвегии, от Ругаланна до Нурфьорда, возведено шестьдесят каменных крестов, которые доказывают влияние кельтов на христианизацию Норвегии в девятом — одиннадцатом веках. Ведь Олаф Святой пожал плоды из того, что раньше посеяли кельты. Как ты думаешь, местоположение этих каменных крестов, а некоторые из них достигают высоты трех-четырех метров, выбрано случайно?

— Я вообще не думал на эту тему.

— Проведи линию от монастыря Утстейн под Ставангером до Тёнсберга, а потом до Нидароса. Разве случайность, что эти две линии образуют угол девяносто градусов?

— Хм…

— Разве случайность, что орден цистерцианцев основал монастыри Люсе в 1146 году, Девы Марии на Главном острове в Осло-фьорде — в 1147, Мункебю в Тронхейме — в 1180 и Таура в Тронхеймс-фьорде — в 1207-м?

— Вряд ли.

— А разве случайность, что от монастыря монахов-августинцев Утстейн такое же расстояние до Осло, что и от монастыря Люсе? Что совершенно такое же расстояние в 275 километров отделяет монастырь Халснёй, основанный августинцами в 1163 году, от Тюнсберга и Тёнсберг от Утстейна?

— Мм…

— Все древние святыни Норвегии подчиняются математической логике, которая показывает, что наши предки использовали знания и вдохновение древних греков и египтян. И неужели же случайность, что священные города Берген, Тронхейм, Хамар и Тёнсберг на средневековых картах были размещены так, что получалась пентаграмма?

Я похолодел. Я ведь еще не рассказал Адельхейд, зачем пришел. И все же она предупредила мой вопрос.

— Мне не хочется пугать тебя и устраиватьмелодраматические сцены, — говорю я, — но в Исландии одного священника убили из-за того, что я сейчас тебе покажу.

Я кладу перед ней копию «Кодекса Снорри».

— Это часть «Свитков Тингведлира»?

— Нет, этот текст носит название «Кодекс Снорри». Он привел нас к гроту около Тингведлира. Снорри сочинил последнюю часть, написанную латинскими буквами. А руны, вероятно, написаны за несколько сотен лет до него. Карты и магические символы были предположительно внесены в кодекс в промежутке между 1050 и 1250 годом.

Несколько секунд она обдумывает сказанное.

Со священным трепетом Адельхейд перелистывает страницы и изучает карты и символы.

— Анх! Пентаграмма! Но это же невероятно!

Я передаю вкратце содержание рунического текста и говорю, что текст или карты, вероятнее всего, имеют еще скрытый смысл.

— Вот здесь, — говорю я и перелистываю страницы, — карта Южной Норвегии. Хотя она и не полностью совпадает с данными современной географии, невозможно постигнуть, что кто-то был в состоянии создать такую точную карту за сотни лет до того, как картография стала настоящей наукой.

— Ты нашел на карте пентаграмму?

Я смотрю на нее, потом опускаю взгляд на карту.

— Пентаграмма и карта составляют единое целое, — объясняет она. — В качестве исходной точки надо взять священные города того времени. Нидарос, ныне Тронхейм. Бьёргвин, ныне Берген. Хамар. Тёнсберг.

Говоря это, она ставит на карте по маленькой точке у каждого из названных мест. Проводит линию от Бергена до Тронхейма. И от Бергена до Хамара, где Николас Брейкспир, ставший позже папой римским под именем Адриан IV, основал епископат примерно в 1150 году. Затем от Тронхейма до Тёнсберга, самого старого города Норвегии и политического центра в Средние века.

— Если бы тут было еще две линии, — говорит она, — то была бы пентаграмма.

— Но мне кажется, что на северо-западе нет никакого религиозного центра. — Я показываю на недостающую точку координат, которая находится где-то наверху.

— Не скажи. В этом районе находится немало мистических мест. Например, грот Доллстейн. Мой коллега, исследователь Харальд Соммерфельдт Бёлке, изучил связанные с ним легенды. Грот обращен к океану на высоте шестидесяти метров в скале на западной стороне острова Саннс-эй в провинции Мёре-ог-Румсдал. Если верить легенде, на этом острове король Артур возвел летнюю резиденцию. Так вот, как говорят, в гроте спрятано сокровище. Фактически там целых пять залов, или гротов, соединенных узкими туннелями. Длина пещер — сто восемьдесят метров, а в старину люди думали, что от пещеры есть ход под дном моря вплоть до самой Шотландии. Крестоносец Рагнвальд, ярл Оркнейский, который взял имя воспитанника Олафа Святого, Рагнвальда Племянника с Оркнейских островов, побывал в пещере в 1127 году в поисках сокровища, которое, как тогда считали, было спрятано в пещере.

Адельхейд проводит две последние линии. Сердце громко стучит. Как по волшебству, на карте Норвегии появляется пентаграмма.

Получается, что в строжайшей тайне кто-то, имевший познания о магии цифр, географии и геометрии, заложил в XII веке соборы в Нидаросе и в Хамаре, замок Тёнсберг и Бергенский собор.

— Лишь немногие сегодня знают, что значительное количество святых мест Скандинавии размещено в соответствии со строгими законами математики и геометрии, — говорит Адельхейд.

Она подходит к книжным полкам, вынимает один том и раскрывает на странице со сделанной с самолета фотографии погребальных курганов Старой Упсалы в Швеции.

— Видишь, курганы и находящиеся рядом церкви и замки, имеющие в своей основе круг, расположены относительно друг друга под определенным углом? — Она показывает на изображения ярко-красным ногтем.

В другой книге она открывает карту Борнхольма, датского острова в Балтийском море.

— Если наложить на остров пентаграмму, можно увидеть, что церкви, замки и все святыни тамплиеров располагаются на вершинах и линиях пентаграммы. — Она вынимает еще одну книгу. — Исландцы Эйнар Паульссон и Эйнар Биргиссон документально доказали, что большие усадьбы, церкви и важные поселения, начиная со времени создания «Книги о занятии земли» в 1688 году, строились в соответствии со священными геометрическими принципами. Представь себе колесо, символизирующее горизонт и созвездия зодиака на небе. Спицы в этом колесе стали именовать, исходя из движения солнца, а все вместе представляет собой космическую карту, которая показывает, что исландцы, совершенно очевидно, имели обширные познания в египетской космологии.

Я пригубил травяной чай, он почти остыл.

Адельхейд нашла на полке еще несколько книг:

— Такие же образцы и загадки ты найдешь и здесь, в Норвегии. Исследования Бодвара Шеллерупа и Харальда Соммерфельдта Бёлке, которые описали свои находки в увлекательных книгах, подтверждают, сколь распространенной была священная геометрия в Норвегии в прошлом. Не забудь, что викинги далеко не только кровожадные насильники. Они были глубоко верующими и ищущими людьми. И они высоко ценили симметрию и гармонию в жизни. Посмотри только на форму прекрасных судов викингов. Посмотри на рунические знаки. Когда викинги хотели построить на местности какие-либо важные сооружения, они соблюдали геометрию священных линий и форм.

— Но ведь в конечном счете это всего лишь какой-то сумбур из черточек и координат, — говорю я и показываю на карту.

— Думаю, более точное указание места прячется в тексте. Возможно, в зашифрованном виде.

В полной растерянности я смотрю на текст. Я его просматривал столько раз, что не могу даже вообразить, будто в нем есть скрытые коды, которые я еще не обнаружил.

7

Уже в поезде по дороге в Осло я вижу на мобильном телефоне восемь пропущенных вызовов и четыре голосовых сообщения. У меня обычно выключен звуковой сигнал. Мне не хочется становиться рабом мобильных телефонов.

Все вызовы с одного и того же номера. От Рагнхиль.

Когда я звоню, то слышу искренний вздох облегчения.

— Бьорн, куда же ты пропал?

— Что-нибудь случилось?

— Мне надо с тобой поговорить. Немедленно. Где ты?

— Еду в Осло.

— Мы тебя встретим.

В полицейском управлении района Грёнланн Рагнхиль ждет меня, морщины на лбу демонстрируют ее озабоченность.

— Мы идентифицировали одного из арабов, — говорит она, сидя за столом и протягивая мне фото, снятое камерой наблюдения в Исландии. Ногтем указательного пальца Рагнхиль тычет в изображение гиганта.

— Это он сломал мне палец.

— Охотно верю. В Интерполе на него целая библиотека. Его полное имя Хассан ибн Аби Хаким.

— Хассан…

Она перекидывает на мою сторону стола пачку фотографий Хассана. На многих он в военной форме. На других одет в эксклюзивного покроя костюмы, которые сшиты, чтобы вместить его колоссальную мышечную массу.

На черно-белой фотографии Хассан возвышается — с гордой улыбкой — над огромной братской могилой.

— Он иракец. — Рагнхиль протягивает мне перевод информации, присланной из Интерпола.

ИНТЕРПОЛ

Радиограмма

Номер радиограммы: 7562 Дата: 2007-11-17 14:13:48

Отправитель: ЛИОН Номер: SN Дата: 17/11/07

Время: 14:13:48 Срочность: СРОЧНО

От: I-247-G° 14 Куда: НОРВЕГИЯ, ОСЛО

Тема: Ответ на 17/11/07 GD/VG/OKK

СЕКРЕТНОЕ СООБЩЕНИЕ № 26/11 ОТНОСИТЕЛЬНО: Хассан ибн Аби Хаким

Имя объекта: Хассан ибн Аби Хаким

Возможные уменьшительные имена: Неизвестны

Дата рождения: Неизвестна

Год рождения: 1963

Место жительства: Неизвестно

С 1985 по 2003 год Хассан ибн Аби Хаким — офицер Республиканской армии Саддама Хусейна, с 1992-го — офицер Специальной республиканской гвардии Ирака, также известной как «Золотая гвардия».

В период 1986–1989 годов принимал участие в операции «Аль-Анфаль», в ходе которой были разрушены несколько тысяч курдских деревень, уничтожены, в частности с использованием химического оружия, несколько сотен тысяч курдов.

Объект был одним из руководителей военной операции 1988 года. В ходе этой операции была проведена газовая атака на курдский город Халабья, в результате которой погибло около 5000 человек.

По данным ЦРУ, объект был одним из руководителей операции «Аль-Анфаль», направленной на уничтожение курдского народа…

МИ-5 считает, что он, будучи офицером Республиканской гвардии, лично уничтожил от 3000 до 4000 человек.

С 2003 года объект зарабатывает на жизнь в качестве «свободного военного советника» с базой в Абу-Даби. На практике предположительно выступает в роли наемного убийцы.

По данным французской разведки, начиная с 2006 года объект работает на неустановленного работодателя в Саудовской Аравии.

Израильская разведка МОССАД, несмотря на неоднократные попытки, не сумела подтвердить личность работодателя объекта, которым предположительно является шейх Ибрагим аль-Джамиль ибн Закийи ибн Абдулазиз аль-Филастини.

— Теперь мы, по крайней мере, знаем, кто он, — говорю я.

Я пытаюсь скрыть ужас под наигранным равнодушием.

Капитулировать мне даже не приходит в голову. Наоборот, во мне растет упрямое желание одолеть своих противников в бою. Одолеть тех, кто очевидно сильнее. Одолеть палача по имени Хассан. Я упрям как осел. Человек здравого ума, вероятно, уже сдался бы. Но я? Ни за что! Глубоко внутри меня сидит, ссутулившись, какой-то упрямец, который страшно любит добиваться ответов на заданные вопросы и готов разобрать все часы на свете, лишь бы выяснить, что собой представляет время. Любопытство и упрямство владеют мной сильнее, чем испуг.

Рагнхиль смотрит на меня так, как когда-то смотрела мама.

— Будь осторожен, Бьорн, — говорит она.

Мне выдают «тревожную кнопку».

Несколько дней меня будет сопровождать мой личный телохранитель — полицейский с наушником в одном ухе, в солнцезащитных очках и с настороженным взглядом.

Кроме того, мне вернули компьютер. Программы, которые Хассан и его люди каким-то образом инсталлировали, таким же странным образом сами себя уничтожили или же сделались невидимыми среди прочих программ. Единственное, что удалось установить, — это то, что компьютер был в контакте с сервером в Карибском регионе, который, в свою очередь, имеет связь с сервером в Абу-Даби.

8

В университете я занимаю кабинет коллеги, который сейчас находится в отпуске. Телохранитель сидит на стуле в коридоре и читает газету «Верденс Ганг», томясь в ожидании появления посланников Республиканской гвардии.

А я тем временем звоню Трайну в Исландию.

По голосу я слышу, что его что-то мучит. Он пытается подобрать слова, которые представили бы его не в слишком плохом свете. Говорит, что ощущает за собой слежку. Кто-то постоянно наблюдает за ним, перелистывает его бумаги, когда он уходит по делам, рыщет по дому в его отсутствие. Он говорит об этом со смехом, но тем самым еще больше убеждает меня в том, что Трайн беспокоится, не буду ли я о нем плохо думать.

Я рассказываю о Хассане. О полицейском, сидящем в коридоре и охраняющем меня. Обо всем, что случилось после моего возвращения в Норвегию. И я прошу его позвонить в полицию.

— Они охотятся за нами, Трайн, — говорю я.

Звук такой, будто он попытался проглотить целиком яйцо.

— Вообще-то, я надеялся, что это только мои фантазии.

— «Свитки Тингведлира» в надежном месте?

— Да. Мы их переместили в…

— Стоп! Ничего не говори.

— Но…

— Телефон, возможно, прослушивается.

Он замолкает. Надолго.

В конце мы договариваемся, что я перезвоню ему по телефону одного из его коллег с другого телефона в моем институте.

На более надежной линии Трайн рассказывает, что ученые из Института Аурни Магнуссона перевезли «Свитки Тингведлира» в лабораторию на выставке древних рукописей в Доме культуры в центре Рейкьявика, причем на всякий случай сообщили, что там будет проходить реставрация фолианта XV века Codex Flatöiensis («Книги с Плоского острова»).

Голос Трайна дрожит от гордости — он осуществил операцию прикрытия: в главном зале Института Аурни Магнуссона в обстановке величайшей секретности четыре студента-археолога работают над копией XVIII века «Круга земного» Снорри Стурлусона.

— Твои сотрудники уже обнаружили что-нибудь новое относительно «Свитков Тингведлира»? — спрашиваю я.

— На первый взгляд это список Библии.

— Что значит «на первый взгляд»?

— Ну, — помедлил он, — в одной колонке помещен текст на коптском языке. Другая колонка написана на древнем варианте иврита, который называют классическим, или библейским, ивритом. Перевод на коптский язык расположен рядом с оригиналом, написанным на иврите. На древнем иврите написан Ветхий Завет. Язык этот не очень отличается от современного иврита. Есть небольшие различия в грамматике, и стиль в прежние века был более архаичным.

— Но верно ли, что это список Библии?

— Переводчики пока в растерянности. Вероятно, это альтернативный манускрипт. Части текста представляют собой копию книг Моисея. Другие фрагменты совершенно неизвестны. Мы еще не очень далеко продвинулись в переводе. Пока что мы сделали пробные переводы из разных мест документа.

— И что?

— Если честно, я не знаю, что и думать. Возможно, все это совершеннейшая чепуха. Либо шутка монаха-еретика или переписчика, который позволил себе вольности при переписывании Библии. И даже если текст окажется неточным переводом книг Моисея, я не знаю, что об этом думать.

— Почему?

— Если бы список был на тысячу лет старше, мы имели бы в руках мировую сенсацию. Septuagintaen — дохристианский перевод Ветхого Завета — был написан в Александрии в Египте между III и II веком до Рождества Христова. Codex Vaticanus («Ватиканский кодекс») — один из старейших сохранившихся манускриптов с текстом Библии — относится к IV веку после Рождества Христова. Вариант Библии Codex Sinaiticus («Синайский кодекс») был скопирован между 330 и 350 годом. Vulgata («Вульгата») — первый авторизованный Римско-католической церковью перевод Библии на латинский язык — была написана около 400 года. «Свитки Тингведлира», Бьорн, были скопированы в эпоху викингов. А копия Библии XI века, как ты сам понимаешь, имеет чисто научный интерес, не более того. Такие, как ты и я, могут сидеть над ним и заниматься исследованиями в течение долгих лет, но нельзя забывать, что этот список был сделан с того, что к моменту его появления уже существовало тысячу лет. Кроме ученых, «Свитки Тингведлира» больше ни для кого не представляют интереса. Тем более непонятно, почему Снорри спрятал эту копию в пещере Тингведлира.

— Вопрос состоит в том, что это был за оригинал, положенный в основу этих свитков?

— А вот этого-то мы никогда не узнаем.

Я рассказываю ему о визите к Адельхейд. Мы несколько минут заняты обсуждением священной геометрии. Наши аргументы возвращают нас к египтологии и мифологии. Эта связь увеличивает сумятицу. Какое отношение Египет имеет к истории норвежских викингов и к Снорри? Думая о Египте, я представляю себе Клеопатру в тени пирамид. Но когда Клеопатра вошла в мировую историю со своими соблазнительными глазами, пирамидам в Гизе было уже 2500 лет, а Египет как великая держава находился на последнем издыхании. Создание Египетского государства состоялось на 5000 лет раньше. В течение трех тысяч лет Египтом правили фараоны, чьи имена давно забыты, и те могущественные цари, чьи имена до сих пор у всех на устах: Вазнер, Ири-Хор, Ква-а, Хотепсехемви, Хаба, Хеопс, Ментухотеп, Хамосе, Аменхотеп, Тутмос, Хатшепсут, Рамзес, Сети, Ксеркс… Вожди и полубоги своего времени. Но Древний Египет фараонов исчез незадолго до рождения Христа. Приемный сын Юлия Цезаря Октавиан вторгся в Египет в 30 году до Рождества Христова. Клеопатра покончила жизнь самоубийством. В том же году последний египетский фараон, семнадцатилетний сын Клеопатры Цезарион, был казнен. С этого момента страной управляли иностранцы. В середине VII века в Египет вторглись арабы-мусульмане, вытеснившие отсюда византийцев и персов. В эпоху викингов Египет был исламским халифатом.

9

Все последующие дни я тщательно штудирую текст Снорри в поисках кода или хотя бы намека на то, о чем говорила Адельхейд. Но ничего не нахожу.

Меня лишили моего телохранителя, официально по причине «экономии ресурсов» и «оценки степени опасности», но, скорее всего, только для того, чтобы этот бедняга не помер от скуки.

Утром я покидаю квартиру Терье и отправляюсь в свой временный кабинет через подвальные помещения, неиспользуемые лестничные клетки и коридоры на чужих этажах.

Я слышу в своем телефоне какое-то потрескивание, мне приходят загадочные сообщения, и я внушаю себе, что это устанавливаются шпионские программы, которые будут фиксировать мое местоположение, а также все, что я ввожу в компьютер, и все, что я ем на завтрак.

Я безуспешно пытаюсь забыть о своих преследователях и сосредоточиться на работе.

Терье и Адельхейд помогли мне понять, что надо искать. И каким именно образом делать это. Остальное — терпение и полет фантазии.

Большую часть времени я трачу на соединение букв в разных комбинациях и чтение текста вертикально, горизонтально, по диагонали и справа налево.

Я абсолютно уверен: решение прячется где-то здесь, среди мириадов букв и значков.

10

Решение приходит ко мне рано утром в понедельник.

Капли дождя стекают по окну моего кабинета, образуя сетку. Кажется, что в голове у меня промокшая под этим дождем вата.

Именно в этом состоянии расслабленности я делаю открытие.

Больше всего меня раздражает — и по виду, и по содержанию — часть теста Снорри рядом с греческими буквами альфа и омега, которые он написал очень крупно красными чернилами. Между этими буквами помещено весьма туманное высказывание о жизни и смерти. И поскольку эта часть раздражает меня больше всего, я трачу на этот фрагмент больше всего времени. Греческие буквы Α и Ω начинают и завершают кусок хорошо читаемого, но по смыслу совершенно бессодержательного текста. Альфа и омега обозначают начало и конец. Если буквы Α и Ω говорят о начале и конце сообщения, я должен сосредоточить свои поиски на этой ограниченной площади текста. Здесь сотни знаков, но некоторые начертаны немного толще других.

Я смотрю на первые и на последние буквы в тех строчках, которые расположены между альфой и омегой. И вдруг прочитываю под знаком Α в левых крайних буквах, а над знаком Ω — в правых крайних буквах два географических названия и еще одно слово.

Если перейти с древнескандинавского языка на современный норвежский, то первая часть ребуса выглядит следующим образом:

Под знаком Α крайние левые буквы каждой строчки образуют слово DØSO — ДЁСО и следующее за ним слово KORS — КРЕСТ.

Точно так же я прочитываю название RØYKENES — РЁЙКЕНЕС, составленное из последних букв каждой строчки над знаком Ω.

В энциклопедии я тут же нахожу, что Дёсо — населенный пункт рядом с городком Ос в Хордаланне, в трех милях к югу от Бергена. Название произошло от слова dys — могильник, связанного, в свою очередь, с древними каменными курганами-могильниками, которым вот уже полторы тысячи лет. Они до сих пор сохранились в этих местах. Я нахожу карту. Рёйкенес — название места, где кончалась монашеская дорога в нескольких километрах от Дёсо.

Монашеская дорога?

Напряженно смотрю на карту.

Ставлю точку на Дёсо, другую — на Рёйкенесе и провожу вертикальную черту.

Крест.

Неужели Снорри хочет сказать, что теперь, используя получившуюся линию, надо дорисовать крест?

Я провожу горизонтальную линию креста. Правый конец оказывается в лесу.

Левый попадает… в монастырь Люсе!

Этот старинный монастырь цистерцианцев, о котором ходит много легенд, прекратил свое существование в 1536 году. Но существующий до сих пор парк с руинами монастыря пользуется популярностью у туристов. А когда-то монахи в тишине и трудах наслаждались здесь чистейшей ключевой водой.

Монастырь Люсе…

Ну конечно!

Вдохновленный открытием, я продолжаю разбираться в лабиринте знаков. Теперь работа идет быстрее. Некоторые буквы написаны жирнее других, и это выделение упрощает обнаружение новых слов, спрятанных среди других слов и предложений. Так, например, в строке, если ее передать на современном норвежском языке:

Konge, vi vil døfor deg, Valhalls norner spinner

Король, мы умрем за тебя, норны Валгаллы прядут пряди

выделяется слово kildevann — ключевая вода:

Konge, vI viL Døfor dEg, ValhAlls Norner spiNner

Между R и S в двух вертикальных рядах нахожу строчку, где я, если читать справа налево, усматриваю слово sinister. Sinister — на латинском языке левый. Между S и К обнаруживаю слова Salmons segl — Соломонова печать (то есть пентаграмма) и obelisk — обелиск. Выше читаю, только справа налево: est meter nord — восток встречается с севером. Но вот что самое потрясающее. В двух местах есть имя Olav den Hellige — Олаф Святой, в оригинале на древнескандинавском языке Oláfr hinn helgi.

В современном норвежском варианте диаграмма выглядит так:

Я смотрю на мелькающие буквы и слова. Конечно, я могу предположить, что Снорри здесь всего лишь развлекался. Но ведь можно также — чисто теоретически — предположить, что я нашел указание на местонахождение утраченной могилы Олафа Святого.

Многие думают, что Олаф Святой — вождь викингов, который провел христианизацию Норвегии и погиб во время битвы под Стиклестадом в 1030 году, — похоронен в Нидаросском соборе в Тронхейме.

Но это не так.

После битвы под Стиклестадом, где Олаф был пронзен мечом, крестьянин Торгильс со своим сыном Гримом бродили по полю брани в поисках тела короля. Перед битвой они дали обет Олафу позаботиться о нем, если тот погибнет. Найдя тело, они обернули его в льняную ткань и положили в гроб, который спрятали под деревянный настил лодки. На лодке они поплыли до Нидароса — этот город сегодня называется Тронхейм, — затем вверх по реке и выгрузили гроб с телом в сарае. Простой деревянный гроб они захоронили на песчаном берегу реки Нид-Эльв, напротив торгового местечка. В последующие месяцы местные жители стали свидетелями невероятных событий, чудес и знамений. Епископ Гримшель по вызову приехал в Нидарос из округа Мьёс. Спустя год и пять дней после битвы под Стиклестадом крестьянин Торгильс показал, где он похоронил короля. В присутствии епископа и членов Государственного совета гроб был вырыт и вскрыт.

У короля Олафа был вид спящего человека. Ногти, волосы и борода у него выросли, а на щеках играл легкий румянец. Из гроба, если верить Снорри, исходило благоухание. Тело было выставлено в церкви Святого Климентия. А затем его положили в новый гроб, обитый дорогими тканями, который получил наименование «рака Олафа». Позже дополнительно изготовили еще два саркофага. Один был отделан золотом, серебром и драгоценными камнями. Саркофаг длиной в два метра и шириной и высотой в восемьдесят сантиметров венчала крышка, оформленная в виде крыши дома с коньком и портиком, закреплявшаяся на саркофаге при помощи защелок. Внутри него находилась рака Олафа. Со временем появился третий саркофаг, использовавшийся как футляр для двух других.

Однако теперь никто не знает, где находится рака Олафа.

Некоторые полагают, что рака или то, что от нее осталось, находится под Нидаросским собором. Другие высказывают мнение, что она замурована в стене замка Стейнвиксхольм, поблизости от Тронхейма. Историки считают, что раку разбили, когда архиепископ Олаф Энгельбректссон в 1537 году[30] передал ее в замок Стейнвиксхольм. Тогда все ценное было изъято и отправлено в Копенгаген на переплавку.

В сентябре 1540 года казначей датского короля Йокум Бек сделал запись о приеме 95 килограммов серебра, 70 украшений из горного хрусталя в серебряной оправе и 11 драгоценных камней, которые остались после того, как рака была разбита.

Рака Олафа ушла из истории и появилась в легендах.

11

Прежде чем выйти из кабинета, я звоню Рагнхиль в полицию, чтобы сообщить ей, что на несколько дней уеду из города.

— Куда? — спрашивает она.

— Нас наверняка подслушивают.

— Полиция должна знать, где ты находишься, Бьорн.

— Хассан хочет этого же.

— Пришли мне сообщение.

— Посмотрим.

— Не делай глупостей.

Обещаю, скрестив пальцы.

Если я действительно найду могилу около монастыря Люсе, то не буду посвящать в это ни Управление по охране памятников, ни университет, ни полицию. Теоретически то, что я собираюсь совершить, называется преступлением. Закон об охране памятников прошлого содержит много параграфов. Но у меня нет ни терпения, ни времени, чтобы соблюдать правила игры, которые выдумали бюрократы.

— Есть что-нибудь новенькое? — спрашиваю я.

— Хассан и его люди прибыли в Осло на следующий день после тебя. Из Исландии. Конечно, с фальшивыми паспортами. В центр из аэропорта ехали на поезде. Дальше все следы обрываются. Ни в одной гостинице их нет.

— Но кто же был в моей квартире, если они приехали после меня?

— Видимо, здесь, в Осло, у них есть помощники.

— Они снимают квартиру?

— Получается, что так. Возможно, у своих друзей из Саудовской Аравии или Ирака.

— Вы их проверили?

— В Норвегии, Бьорн, живет около двадцати тысяч иракцев и примерно сотня выходцев из Саудовской Аравии.

Мобильный телефон я оставил в кабинете. Ведь аппаратура, позволяющая отслеживать местонахождение мобильника, может быть и у Хассана.

ГРОБНИЦА

1

В холодном отблеске вечерних солнечных лучей руины монастыря выглядят так, как будто время законсервировало их.

Необыкновенной красоты крытая галерея с двойными колоннами отбрасывает длинную тень. Сверху на галерее и на остатках разрушенных стен и фасадов толстый слой травы и мха.

— Красиво, правда? — спрашивает Эйвин Скогстад.

— Жемчужина! — соглашаюсь я.

Эйвин стоит, сложив руки на груди, и смотрит на руины, как строитель, впервые в жизни заложивший камень собственного дома. Это начинающий исследователь в Бергенском музее, в отделе истории культуры. Я познакомился с ним на конгрессе по церковному искусству и иконографии в 2003 году. Эйвин вырос в Осе и в детстве каждый год проводил лето у бабушки с дедушкой, живших неподалеку от монастыря Люсе. Он как-то сказал мне, что именно эти руины пробудили в нем интерес к истории и археологии. Когда я позвонил ему с вокзала и сказал, что я в Бергене и прошу его поехать со мной в монастырь Люсе, для него это было все равно как если бы десятилетнему мальчишке предложили бесплатно покататься на всех аттракционах в парке развлечений.

— С монастыр-рем Люсе связано невер-роятно много всякого р-рода р-ребусов, — говорит он, раскатывая каждый звук «р». У Эйвина страсть к торжественному стилю речи.

Стоя против солнца, он моргает ресницами и ждет моей реакции. Я обещал рассказать ему, зачем приехал. Но время еще не пришло.

Нас окружает мрачный еловый лес.

— Расскажи мне о монастыре, — прошу я. Это вежливая просьба начать ту лекцию, которая все равно прозвучит, независимо от того, попрошу я или не попрошу.

— С удовольствием! — Он принимает позу гида, окруженного любознательными туристами. — По распоряжению Сигурда, епископа Сельянского, монастырь Люсе был создан в 1146 году монахами, прибывшими из монастыря Фаунтен в Англии, и освящен в честь Девы Марии, — громко произносит он и поправляет свои запотевшие круглые очки.

— Почему здесь, в дремучем лесу?

— Да оглянись ты, человек! Орден цистерцианцев боготворил покой, созерцание, тишину. Стремился к эстетическому, методическому и практическому. Они хотели возделывать землю, и им нужна была ключевая вода. Здесь идеальное место.

— Ты что-то сказал о ребусах?

— Бьорн, что ты знаешь тамплиерах?

— Довольно много, — вынужден признаться я.

Мы — те, кто увлечен тамплиерами и тому подобными делами, — настоящие маньяки и имеем только одну врожденную страсть.

— Орден тамплиеров в Средневековье был христианским военным орденом, его создали крестоносцы в 1119 году для защиты европейцев-пилигримов, направлявшихся в Иерусалим. Властитель Иерусалима разрешил этому ордену устроить резиденцию на Храмовой горе в Иерусалиме, напротив руин храма Соломона.

— Тамплиеры заложили основы банковского дела. Орден стал в конце концов таким богатым и могущественным, что французский король зверски уничтожил всех его членов.

— В пятницу тринадцатого.

— В 1307 году, — сказал я только для того, чтобы показать, что я тоже что-то знаю. — Говорят, что члены ордена охраняли что-то имеющее историческое значение. Возможно, тело Христово. Священный Грааль. Части Библии…

— Одним словом — знание. А известно ли тебе, что связи между тамплиерами и цистерцианцами довольно многообразны.

— Например?

— Они побратимы. Основаны примерно в одно время. Но есть между ними и более тесная связь. Речь идет о Бернаре Клервоском.

— Бернаре Клерво? Святом Бернаре? Французском аббате?

— На Пасху 1146 года — в том же году был основан монастырь Люсе — Бернар Клервоский дал сигнал к началу Второго крестового похода. Святой Бернар остается одним из самых известных церковных авторитетов. «Голос совести» — так его называли. Он был, по-видимому, главным при создании ордена цистерцианцев. Если бы не он, вряд ли мы сейчас любовались бы руинами этого монастыря.

— А что за связь между орденами?

— Бернар был племянником одного из основателей ордена тамплиеров и сам стал его высоким опекуном и церковным покровителем. Благодаря Бернару Клервоскому орден тамплиеров был официально признан Церковью на экуменическом соборе в Труа в 1128 году. Именно это признание привело к росту финансового благополучия ордена тамплиеров и поддержке его зажиточными семействами всей Европы. В 1139 году орден был подчинен лично самому папе римскому, о чем говорится в булле папы Иннокентия II OmneDatum Optimum.[31] Священники, возмутившиеся тем, что христиане должны сражаться за веру с мечом в руках, были поставлены на место защитительным памфлетом святого Бернара De Laude Novae Militae,[32] в котором он отстаивал свой парадокс «убивать во имя Иисуса». Бернар Клервоский сформулировал также правила поведения членов ордена тамплиеров.

История переполнена необъяснимыми совпадениями и перекличками. Почему монастырь Люсе был основан здесь, на самом краю цивилизации, монашеским орденом, имевшим связи с тамплиерами? И является ли таким же «случайным» событием передача монастыря Вэрне в Эстфолле, осуществленная по приказу короля Сверре в 1190 году, ордену иоаннитов, который мы также знаем под именем Мальтийского или ордена госпитальеров?

Я смотрю на руины монастыря. Морской ветер качает еловые ветки.

Неужели король Олаф захоронен где-то здесь, в монастыре Люсе, благодаря тому что верные ему норвежцы с помощью цистерцианцев и тамплиеров спасли земные останки короля, осуществившего христианизацию страны? Неужели подлинную раку Олафа перенесли из собора в Нидаросе еще до перестройки собора в середине XII века? И значит, датчане уничтожили всего лишь копию раки Олафа в XVI веке?

Мой взгляд скользит поверх руин. На дереве сидит молчаливый ястреб, его крылья колышутся от дуновений ветра.

2

В тот вечер, посвятив Эйвина во все, что мне было известно о «Кодексе Снорри» и следах, которые привели меня к монастырю Люсе, я рассказываю ему и о моих преследователях. Единственное, о чем он меня спрашивает, — это на кого, по моему мнению, они работают.

Он пригласил меня пожить с ним в пустой квартире в цокольном этаже дома, где он провел свое детство; от дома до монастыря можно доехать на велосипеде. Мы засиделись допоздна, изучая текст Снорри и книги о монастыре, которые Эйвин взял с собой.

— В тексте говорится о печати Соломона, — говорю я и разворачиваю карту, — то есть о пентаграмме.

— Тут очень трудно найти что-то похожее на пентаграмму, Бьорн.

— Путеводной звездой может оказаться слово «обелиск», которое в тексте так или иначе связано с печатью Соломона.

Эйвин с изумлением смотрит на меня:

— В этой местности есть целых два могильных камня. Два обелиска, смысл которых историки так и не смогли понять.

Он показывает на карте точку в нескольких сотнях метров к юго-западу от монастыря Люсе и другую, к северо-востоку от него.

— Если это две точки пентаграммы, — я рисую круг, проходящий через обе точки, — то надо найти еще три обелиска примерно здесь, — я отмечаю примерное место, — здесь и здесь.

На следующее утро мы встаем с первыми лучами солнца и едем к автостоянке около монастыря. Эйвин одолжил мне резиновые сапоги, и теперь мы оба шлепаем нехожеными тропами по лугам, лесам и пригоркам.

Через полчаса мы находим первый могильный камень, наполовину закрытый кустарником на краю редкого лесочка. Полуметровый обелиск грубо обработан.

— Историки-краеведы никогда не связывали существование этих камней с монастырем, — говорит Эйвин.

Мы двигаемся дальше по лесу, поднимаемся на пригорок, переходим через ручей. Сапоги хлюпают по болотистой почве. Приближаясь к месту, где должен быть второй могильный камень, мы сбавляем темп и на несколько метров отходим друг от друга. Шаг за шагом мы прощупываем почву. Судя по всему, мы пропустили обелиск. Мы разворачиваемся, отходим друг от друга еще дальше и продолжаем поиск.

Я обнаруживаю камень совершенно случайно. Мне приходится снять сильно запотевшие очки. И пока я вытираю их полой куртки, глаза видят неясные очертания обелиска. Я громко кричу и надеваю очки. Обелиск исчез. Я растерянно осматриваюсь по сторонам. Вижу стволы деревьев, кустарник, поросшую мхом скалу и ветки на земле. Снимаю очки и в сером тумане опять вижу какие-то очертания. Надев снова очки, я смотрю в ту же точку и вижу могильный камень. С изумлением констатирую, что обелиск составляет единое целое со скалой. Некие каменотесы удовлетворились тем, что обработали часть существующей скалы.

* * *

В течение дня мы находим все пять обелисков, расположенных в форме пентаграммы вокруг монастыря Люсе.

На следующие два обелиска мы, можно сказать, натыкаемся, но потом битых три часа ищем последний. Эйвин тщательно фиксирует на карте местности каждый камень.

Затем мы едем на нашу временную научную базу в цокольном этаже дома бабушки и дедушки Эйвина и жарим свежую рыбу, которую купили в Осе.

Итак, у нас есть могильные камни, пентаграмма, но нет гробницы.

После обеда мы с Эйвином сидим, держа в руках по бутылке холодного пива.

Одной из подсказок в замысловатом кроссворде Снорри было выражение: «Восток встречает север». Мне приходит в голову, что это, возможно, описание того, где встречаются идущие на восток и на север линии пентаграммы. Но только указание это весьма расплывчатое, потому что местом встречи востока и севера может быть несколько точек. Поэтому нам придется пройтись по всем линиям пентаграммы и посмотреть, не прояснится ли что-нибудь на местности.

3

На следующий день едва мы начали двигаться по первой из пяти линий, оси А — Е, как я обнаруживаю полуразвалившуюся каменную постройку.

На опушке леса, на небольшом расстоянии от нас, где линия А — В пересекает линию D — С во внутреннем пятиугольнике пентаграммы, видны остатки какого-то сарая, частично закрытые елями и кустарником.

— Ничего интересного, — заявляет Эйвин.

— Странное место для хозяйственной постройки, слишком удаленное.

— Брось, сарай и сарай, видимо, для хранения сельхозинвентаря. Правда, директор Центра охраны памятников культуры говорил, что раньше это вроде бы была надстройка над колодцем.

— Колодцем?

Я хватаю Эйвина и тащу его за собой.

— Парень, да что с тобой? Успокойся! Орден цистерцианцев сходил с ума по свежей воде.

Мы перешагиваем через корни и валуны.

— Главный колодец был в монастыре, а это всего лишь запасной колодец на случай, если в главном иссякнет вода. Однако, если верить сохранившейся информации, этот колодец пересох задолго до главного.

— Его никогда не изучали? — спрашиваю я.

— Изучали?! — Эйвин пожимает плечами. — Изучали монастырь! Первые раскопки были в 1822 году, но, конечно, во дворе монастыря, а не здесь. С тех пор раскопки происходили много раз. Но я не знаю, рассматривалась ли эта каменная надстройка над колодцем как часть развалин монастыря. Надстройка над колодцем была, конечно, осмотрена во время раскопок в монастыре в 1888 году. Но повторяю, колодец находится слишком далеко от самого монастыря.

Я улыбаюсь, уверенно и самодовольно.

— Бьорн, ну посмотри же ты вокруг! Ты видишь где-нибудь могилу?

Я смотрю вокруг. И не вижу ни одной могилы. Но я умный.

— Что? — шепчет он, когда больше не может выносить моего пристального взгляда.

— Эйвин, что мы ищем?

— Могилу. Могильный курган. Нечто очень большое, что может вместить гроб с телом Олафа Святого. А раз он был королем Норвегии, да к тому еще и святым, когда его привезли сюда и захоронили спустя сто лет после смерти, то мы ищем очень внушительный могильный курган. А это, — он показывает на остатки надстройки над колодцем, — всего лишь куча камней!

— Это колодец!

— Вот именно. Сотни лет тому назад… — Тут по его лицу я вижу, что он наконец сообразил. — Колодец… — повторяет он и смотрит на меня.

4

Цифровым фотоаппаратом я делаю серию снимков, чтобы увековечить обнаруженный нами колодец.

Из машины мы приносим рабочие рукавицы и начинаем разбирать камни. Мы трудимся очень осторожно, но все равно я трепещу оттого, что мы можем повредить древний памятник.

Бьорн Белтэ — вандал от культуры!

Если следовать канонам, мы должны были бы ходатайствовать о разрешении, и, возможно, нам позволили бы вскрыть колодец. Через год или два. Ни закон о сохранении памятников культуры, ни блюстители его на местах не особенно настроены спешить с разрешениями, когда речь идет об охотниках за кладами. Мои коллеги осудят меня, и будут правы.

В середине работы я останавливаюсь и говорю Эйвину:

— Когда все закончится, я возьму на себя ответственность за содеянное. Тебя тут не было. Ты мне не помогал. Ты ничего об этом не знал.

Эйвин опускает глаза. Конечно же, он хочет разделить со мной честь и славу открытия. Но он знает, что рискует карьерой.

А мне на карьеру наплевать.

К счастью, не очень холодно и не очень сыро. Немногочисленные туристы быстро пробегают по парку с руинами, и нам никто не мешает весь день. К моменту, когда наступила темнота, мы уже подняли и переместили несколько тонн поросших мхом камней и дошли до твердой поверхности из спрессованных мелких камешков.

5

Мы возвращаемся сюда еще до рассвета. У нас на головах шахтерские фонари, которые мы выключаем, как только первая полоса света появляется среди верхушек деревьев на востоке.

При помощи лома, кувалды и молотков мы освобождаем один камень за другим. Потребовалось пройти три слоя камней, прежде чем мы доходим до сгнивших деревянных столбов, которые явно служили опалубкой.

К середине дня мы наконец разбираем достаточно широкий проход.

Чтобы избежать несчастного случая — нас может завалить камнями на дне колодца, — Эйвин остается ждать меня наверху, а я обматываюсь канатом и спускаюсь вниз. Шахтерский фонарь на голове освещает круглую каменную стенку колодца, покрытую зеленой плесенью. Камни большие, хорошо обработанные. Если считать, что это всего лишь запасной колодец, то монахи и строители монастыря проделали поразительную работу.

При глубине в пять-шесть метров диаметр колодца около метра. Резиновые сапоги тонут в слое ила. Я кричу Эйвину, что благополучно добрался до цели. Затем начинаю осматривать мокрые позеленевшие и покрытые мхом стены.

Ничего.

Конечно, я не ожидал увидеть тут же, на дне колодца, могильный склеп. Но надеялся увидеть хоть что-нибудь.

Рукавицей начинаю счищать мох со стены колодца. Спустя некоторое время обнаруживаю, что один из камней светлее других. Мрамор? Стеатит?

Я свечу на него своим фонарем. На камне много царапин и каких-то меток. Я наклоняюсь к нему.

Сначала трудно разглядеть, что собой представляют эти метки. Я продолжаю очищать поверхность камня. Вот теперь я вижу.

Наверху на камне выбиты или вырезаны три знака.

Анх, тюр и крест.

Эйвин спускает мне пластиковую бутылку воды. Дрожащими руками я мою камень. Но других знаков не видно. Я фотографирую три знака и прошу Эйвина поднять меня наверх.

В квартиру на цокольном этаже мы возвращаемся возбужденные. И долго обсуждаем, что будем делать. Нет сомнений, что колодец скрывает вход в погребальную камеру. Сообщить начальству? Заявить в Управление по охране памятников?

Отвечать надо, само собой разумеется, только «да».

Но только не сейчас.

Мы знаем, что потеряем всякую возможность контролировать события, если привлечем других. Раскопки будут продолжаться всю зиму, всю весну. У меня нет времени ждать.

6

Вечером мы ставим долгоиграющую виниловую пластинку с «Supertramp»[33] и обсуждаем вероятную связь между викингами и Египтом.

— Хотя нет документов, не исключено, что викинги поднимались вверх по Нилу, — говорит Эйвин. — Викинги имели огромный опыт передвижения по рекам. Тысячи викингов путешествовали на запад, но еще больше — на восток. Они плавали под парусами, гребли и волокли волоком свои корабли по России, преодолевая по нескольку тысяч километров, вплоть до Черного и Каспийского морей.

— Но были ли они в Египте?

— Викинги совершали набеги по всему Средиземноморью, в том числе бывали в Северной Африке. Так почему же они стали бы делать исключение для Египта?

У него есть доказательства. Сигурд Объехавший Мир получил свое прозвище, потому что участвовал в Крестовых походах и дошел до Миклагарда (так викинги называли Константинополь) и Иерусалима. А еще есть история о Харальде Суровом, сводном брате Олафа Святого. Ему было пятнадцать лет, когда он принял участие в битве при Стиклестаде,остался жив и бежал на юг, в Византию. Здесь он стал военачальником в гвардии византийского императора, был в любовной связи с женой императора и участвовал во многих сражениях, в частности в Северной Африке. По словам Снорри, он участвовал в захвате восьмидесяти африканских городов. Снорри пишет, что Харальд был в Африке много лет и завоевал много имущества, золота и драгоценностей. Его суда были доверху набиты золотом и драгоценностями, когда они возвращались домой.

— Уже в IX веке викинги доплывали до таких отдаленных мест, как Средиземное море и Африка, — говорит Эйвин. — Об этих походах рассказывают саги и арабские хроники.

— Но там ничего не говорится о Египте!

— Какой же ты зануда! Викинги были воинами, которые никого не боялись! Почему они должны были бояться плыть по Нилу? В 844 году экспедиция из военных судов с несколькими тысячами человек дошла до Северной Испании, поплыла вдоль берегов Португалии и напала на Лиссабон, испанский Кадис и ряд городов вдоль берегов рек в Южной Испании. Они доплыли по реке Гвадалквивир вплоть до Севильи. Это был опасный и смелый маневр! Они грабили город целую неделю. Убивали и насиловали, жгли и грабили, разрушили большую городскую стену и сожгли мечети.

Мусульманскому эмиру Абд аль-Рахману пришлось послать свои лучшие войска из Кордовы, чтобы мавры могли восстановить контроль. Викинги бежали на юг и напали на Северо-Африканский халифат, а потом поплыли домой с награбленным добром. Спустя пятнадцать лет туда вернулся флот еще больших размеров. Набег продолжался три года, и во главе, судя по описаниям, стояли вожди викингов — Хостейн и Бьорн Железный Бок. Тысячи викингов более чем на шестидесяти больших кораблях разграбили все в долине Роны, в Галисии, Португалии, Андалузии и Северной Африке. Они поплыли на север вдоль восточного берега Испании, побывали на Майорке и по реке Эбро поднялись до Памплоны в Стране Басков. Взгляни на карту! Река Эбро извивается вот здесь, в сотне километров от восточного берега Испании, вплоть до Памплоны. Там они похитили короля Гарсия Иньигуеса. Когда они плыли домой, у них было 70 000 золотых монет. Потом они поплыли на северо-восток вдоль берегов Испании и Франции к Провансу и затем в Италию, где напали на Пизу. Потом они ограбили город Луна, причем они думали, что это Рим. Добыча была огромная. Вожди викингов были очень довольны. Эти богатства послужили стимулом для потомков повторить подвиг. По прошествии ста лет они тоже отправились в поход. Флот из сотни больших кораблей с восьмью тысячами человек на борту разграбил Галисию и Леон на территории христианской Северной Испании, бушевал в Сантьяго-де-Компостела и Катоире. Ну так как, Бьорн, ты все еще думаешь, что такие воины испугались бы плавания по Нилу?

7

Перед тем как лечь, я звоню Трайну в Исландию. Он говорит, что пытался связаться со мной.

Три неустановленных лица вошли в главный зал Института Аурни Магнуссона и набросились на четырех студентов-археологов, которые работали там для камуфляжа. Все четверо были избиты и прикованы к радиаторам отопления. Негодяи унесли с собой копию «Круга земного», сделанную в XVIII веке.

По-видимому, они думали, что это «Свитки Тингведлира».

— Трайн, Рейкьявик перестал быть надежным местом.

— Я тоже так считаю.

— Рано или поздно они определят, куда ты запрятал свитки.

Он тяжело дышит.

— Мне надо позвонить, — говорю я.

— Кому?

— Я знаю человека, который нам поможет.

8

На следующее утро мы возвращаемся к колодцу с новым снаряжением: большим количеством толстых канатов, дрелью и тремя батарейками к ней, зубилами, ломами, карманными фонарями и рабочими комбинезонами.

Мы закрепляем два каната на большом дереве и спускаемся вдвоем. Каменная кладка кажется прочной как скала. Но при помощи дрели и зубил мы отделяем белый камень с тремя символами. За ним обнаруживается еще одна каменная кладка. Теперь, когда мы освободили один камень, нам легче выбивать камни под ним. Вскоре перед нами отверстие во внешней стене размером в один квадратный метр. Теперь можно приступить к работе на внутренней стене. Проходит больше часа, уже использованы два сверла и три батарейки, и наконец последний камень поддается. При помощи ломов мы сталкиваем его внутрь в какое-то пространство за шахтой колодца.

Отверстие проделано.

Поток терпкого сырого воздуха устремляется к нам из отверстия и шипит, словно появляется джинн из кувшина после тысячелетнего заточения.

— Теперь есть хоть какая-то вентиляция, — говорит Эйвин.

Я освещаю камеру. Пустое пространство с каменными стенами.

— Что-нибудь видишь? — спрашивает Эйвин.

— Ничего.

— Ну так приступим!

Нет нигде людей более напористых, чем в Бергене.

Я вползаю первым. Эйвин идет следом.

То, что я воспринимал как камеру, оказывается концом овального сводчатого туннеля, обложенного камнями, как и сам колодец. Диаметр туннеля примерно два метра, так что оба идем выпрямившись. Шаг за шагом мы продвигаемся вперед по воде и грязи. Воздух влажный. Лучи фонариков дрожат в темноте. Стены покрыты зеленой плесенью, по которой проползает иногда паук, когда на него падает дрожащий луч света.

Через пять минут мы попадаем во внутреннюю камеру, здесь расстояние до потолка и стен на два-три метра больше. От обрамленной камнями площадки налево вверх уходит гранитная лестница, но сам туннель идет дальше вперед.

— Это явно подъем к колодцу или тайному выходу, — говорит Эйвин.

Мы решаем пройти по туннелю до конца, прежде чем поднимемся по лестнице.

Туннель кончается мощной каменной стеной.

— Мы сейчас, вероятно, под монастырем Люсе, — говорит Эйвин. — Может быть, этот ход был секретным путем на случай бегства?

Все наше снаряжение осталось в колодце, поэтому мы даже не пытаемся вскрыть стену и идем к лестнице.

Это место примерно в середине туннеля. В таком случае оно находится в точке, где пересекаются линии внутренней пентаграммы, в то время как колодец в пересечении внешней.

Мы поднимаемся по лестнице. Наверху стена. Опять. Какую-то странную роль играют эти стены в моей жизни.

Лестница привела нас на узкую площадку, в помещение, которое кончается солидной конструкцией из больших, хорошо обтесанных камней, соединенных с поразительной точностью. Пять штук в ширину, десять в высоту.

В свете наших головных фонарей мы видим один ряд египетских иероглифов и два ряда рун. А над ними анх, тюр и крест.

Мы бежим к колодцу, берем ломы и возвращаемся на площадку.

Чтобы не повредить красивый орнамент, украшения и текст, мы начинаем работу внизу справа. Сначала работаем зубилом. Камень пористый. Когда зубило проходит насквозь в пустое пространство, мы молотком выбиваем первый камень. Удалив два камня по высоте и два по ширине, получаем отверстие, через которое можно пробраться внутрь.

9

Потеряв дар речи, в благоговении я стою и смотрю.

Гробница имеет пять стен и свод, опирающийся на пять каменных колонн. В центре стоит возвышение высотой в полтора метра.

На возвышении покоится каменный саркофаг.

Гробница! Я едва в состоянии понять это сам. Мы нашли гробницу!

— Невообразимо! — шепчу я в волнении Эйвину.

Мы с Эйвином стоим, прижавшись к стене у самого входа. Лучи света от наших фонарей прыгают взад и вперед в темноте гробницы.

Она имеет форму Пентагона — пятиугольника, который повторяет то, что получается при пересечении линий пентаграммы. Колонны размещены в пяти точках пересечения линий, идущих от углов.

Леденящий холод. Сюда проникает сырой болотный запах из туннеля. Стены, потолок и крыша удивительно сухи. Два-три камня упали на пол, но во всем остальном помещение выглядит в точности таким, каким его, очевидно, покинули восемьсот-девятьсот лет тому назад.

Медленно переступая, мы подходим к саркофагу в центре. Руническими знаками, высеченными на каменной крышке, написано:

HIR: HUILIR: SIRA: RUTOLFR

«Здесь покоится преподобный Рудольф», — перевожу я мысленно.

Ниже на крышке написано:

RUTOLFR: BISKUP

— Епископ Рудольф, — шепчу я, словно все еще хочу показать уважение к тишине и покою, которые сам же давно нарушил. — Один из епископов, которые сопровождали Олафа во время его возвращения из Англии в Норвегию перед христианизацией страны.

— Так это не Олаф Святой?

— Нет.

Открытие и великолепное зрелище слишком сильно действуют на меня, чтобы я мог почувствовать разочарование. Хотя мне хотелось бы, чтобы мы увидели на возвышении раку Олафа, а не каменный саркофаг.

Мы с Эйвином беремся каждый за свой край гроба и осторожно отодвигаем в сторону.

На скелете красная мантия епископа со сгнившим горностаевым воротником. Кости пальцев обхватили епископский жезл. Череп в продолговатой и острой епископской шапочке лежит боком внутри митры.

Епископ Рудольф…

Неожиданно для меня самого на глаза наворачиваются слезы.

— Бьорн? — Эйвин дергает меня за рукав.

Светом фонаря на голове он указывает мне на что-то слева от нас. Сначала я вижу только отблески света. Потом обнаруживаю четыре керамических кувшина.

— О боже! — говорит Эйвин.

Каждый кувшин наполнен драгоценностями и египетскими статуэтками из золота и алебастра. Кошки, амулеты, жуки-скарабеи, бог-шакал Анубис, сказочные животные, кобры… Лучи фонарей блестят на темно-красных драгоценных камнях. Эйвин хватает фигурку бога Хоруса с птичьей головой.

— Оставь ее, — говорю я. — Мы должны сохранить как можно больше вещей нетронутыми, чтобы наши коллеги смогли изучить их.

— И это говоришь ты? — смеется он.

Пыль на стенах скрывает надписи, сделанные рунами и египетскими иероглифами. Надгробная надпись украшена орнаментом из скандинавских и древних египетских значков. Мы долго ходим по темному залу и рассматриваем надписи на стенах. Под пылью видны значки и рисунки.

Внизу на возвышении обнаруживается мраморная пластина, покрытая сотнями значков.

Руническая надпись.

С помощью ножа я вырываю камень из объятий пьедестала и счищаю пыль. Осторожно кладу на пол. По краям камня — драгоценные камни.

Сверху три символа.

— Анх, тюр и крест, — бормочет Эйвин.

Своим фонарем я освещаю знаки и перевожу с древненорвежского языка:

Благословен будет Олаф Святой наш добрый король.

Наконец-то текст, который можно прочитать.

— Вот уж это я возьму с собой!

По лучу света, который падает мне прямо в лицо, я понимаю, что Эйвин смотрит на меня.

— Мы обязаны доложить обо всем, что нашли, — говорит он наконец.

— Ясное дело. Но незачем говорить о камне с рунической надписью.

— Рано или поздно его пропажу обнаружат.

— Конечно, я его верну. Когда все выясню. А может быть, они подумают, что здесь когда-то побывали грабители.

— Так оно и есть.

ИНТЕРЛЮДИЯ ИСТОРИЯ БАРДА (I)

Они топтали эти священные места своими нечистыми ногами, выкопали алтарь и разграбили все сокровища в святом храме. Некоторых жителей они убили, других, заковав в цепи, увели с собой.

Алькуин. О нападении викингов на монастырь Линдисфарне

Чужаки приплыли на рассвете, когда дыхание Амона-Ра окрасило небо розовым цветом. (…)

Я смотрел на чужеземные корабли, плывшие по реке, — длинные стройные корабли, с огромными парусами и головами хищных драконов на носу.

Асим, жрец египетского культа Амона-Ра

По ночам на своем жестком ложе в монастырской келье он часто вспоминал годы своей викингской юности, проведенные в походах вместе с королем Олафом. В полудреме он пытался получше закутаться в одеяло из грубого домотканого сукна, и воспоминания превращались в образы, запахи и звуки, заполнявшие холодный мрак кельи. Иногда, когда сон не приходил, он с трудом подходил к оконцу и прислушивался к дыханию океана и шуму прибоя, бившегося о шхеры. Вот так, дрожа от холода, почти ничего не видя, он стоял на сквозняке и думал о безвозвратно ушедших днях. Зрение было таким слабым, что ему даже не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть флот кораблей викингов, которые…

Отрывки из истории Барда[34]

…плыли по пенящимся верхушкам волн в сопровождении облака брызг. Вместе с королем Олафом я стоял на носу корабля «Морской орел» и издавал громкие крики навстречу ветру. Я стирал рукавом соленые капли с лица. Король со смехом повторял за мной крики. Водяные капли вокруг нас серебром сверкали под солнечными лучами. Корабль мелкими толчками, с шумом от удара волн о дубовый борт продвигался вперед. Огромный парус боевого корабля извивался под ударами свежего северо-западного ветра.

Королевский корабль «Морской орел» был прекрасен, на носу и на корме были вырезаны головы драконов. Мы называли его «дракаром», то есть кораблем с драконом. Ловкие руки норвежских мастеров вырезали злых драконов, жутких змеев и ужасных морских чудовищ для передней и задней части корабля. Мачта была высокой и стройной. Полосатый парус ловил ветер и гнал нас по водной поверхности вперед. За кораблями, словно драконы, привязанные веревочкой, стаями летали чайки и крачки и приятные на вкус морские птицы. Мы с Олафом отвернулись от ветра и посмотрели назад, на палубу. Люди на корабле большей частью дремали под горячими лучами солнца. Кое-кто играл в кости или в карты, кто-то рассказывал истории о своих подвигах в кровавых битвах. Судя по жестикуляции, парень по имени Горм рассказывал о стройной женщине, с которой он переспал. Гигант по имени Торд стоял у поручней и мочился в море. Наверху на мачте два парня ссорились из-за завязанного узла. Один из мореходов отмечал положение корабля на пергаментной карте. Потом он отметил точку на солнечном компасе с указателем в форме полумесяца. Олаф свистнул, сунув пальцы в рот, и показал кормчему, что надо немного повернуть на восток. Потом он кивнул Ране, дядьке, которого ему навязала мать, когда много лет тому назад мы впервые отправлялись в поход викингов. Олаф сунул руку в мою пышную шевелюру, подергал волосы и сказал:

— Я вижу, что тебе понравилось плавать в открытом море, Бард.

Я плюнул через поручни и ответил:

— А кому же не понравится, мой король?

Мы были ровесниками, Олаф и я. Мы называли его королем, хотя у него не было государства. В жилах короля-воина текла настоящая кровь викинга. Олаф Харальдссон принадлежал к королевскому роду. Харальд Прекрасноволосый был его прапрадедом, а отцом был Харальд Гренске, маленький князек из Вестфолла, обожатель женщин, которого заживо сожгла шведка Сигрид Сторроде, когда ей надоели его назойливые приставания. А в это время жена Харальда Гренске, Аста, вынашивала в чреве сына Олафа. Ее новый муж Сигурд Сюр был полной противоположностью Харальда: Харальд — викинг всегда и во всем, буйный любитель схваток, а Сигурд — миролюбивый, степенный и экономный земледелец, который предпочитал заниматься землей, скотом и ненавидел кровопролития. В юном Олафе больше было от отца. Мальчишкой он с презрением смотрел на отчима-земледельца и за спиной матери издевался над ним.

Обхватив рукой потертый штевень, я посмотрел сначала на запад, на мерцающую полоску горизонта, потом на дымку, которая скрывала берег на востоке. Я прислонился плечом к внутренней стороне изгиба и смотрел на чужую страну, которую называли Аль-Андалуз,[35] ею управляли мусульмане. Насколько сильное сопротивление мы встретим? «Пусть они только появятся», — подумал я и дерзко рассмеялся. Я не боялся никого. С того самого момента, как мы отплыли из Норвегии, побывали в Дании и отправились далеко на восток, грабительский поход нашего флота викингов пользовался милостью богов. Нас никто не мог победить. В Швеции, на берегах и на островах Балтийского моря мы грабили и сражались длительное время. Потом мы снова направили наши паруса в сторону Дании, там мы присоединились к флоту датского вождя Торкеля Хойе, брата ярла Сигвальда, который готовился к большому походу. Два наших вождя, Олаф и Торкель, поплыли вместе вдоль берегов Ютландии и разбили там большой флот. Победы на Балтике, в Дании и потом в Нидерландах внушили нам чувство уверенности в себе. Вместе с Торкелем Хойе и его людьми мы поплыли по Каналу.[36]

В Англии мы присоединились к большому войску датчан и осенью разбили лагерь около Лондона. Король Этельред перепугался. Он заплатил Олафу и Торкелю сорок восемь тысяч фунтов, чтобы избежать разграбления страны. Мы погрузили на наши корабли более чем одиннадцать миллионов серебряных монет! Настоящее богатство! За одну только такую монету можно было купить корову или раба. Затем Олаф и Торкель расстались. Торкель переметнулся и стал вассалом у короля Этельреда, а Олаф поплыл во Францию. В Нормандии правил герцог Ричард II, по прозвищу Добрый. Западная часть Нормандии была фактически норвежской. После десяти лет оккупации норвежский рыцарь Рольф Пешеход стал герцогом, за это викинги должны были защищать Нормандию от всех врагов и грабителей. Рольф Пешеход, которого французы звали Ролло, был сыном Рагнвальда, ярла Мёре, который остриг волосы у Харальда Прекрасноволосого, когда вся Норвегия была объединена в одно государство. Рольф Пешеход был прадедом герцога Ричарда, а сам Ричард дедом того человека, которого теперь называют Вильгельм Завоеватель, — это он завоевал корону Англии четыре зимы назад. Олаф вежливо отказался от приглашения Ричарда провести время в Руане, но пообещал вернуться к нему после похода. И мы отправились в южные страны. В Бретани мы соединились с войском ирландских викингов. Потом мы двинулись на юг, вдоль берегов Франции в сторону Галисии, по пути вступая в сражения. Мы захватывали богатства и рабов. В Тви получили четыре килограмма золота за обещание не грабить город. Мне стыдно признаться, но только обещания мы не сдержали. Наша страсть к золоту вела нас все дальше на юг. Без всякой жалости мы нападали на города, где рассчитывали найти добычу. Сейчас у нас мощный флот. Олаф отбыл из Норвегии с пятью боевыми кораблями. А затем мы собрали почти четыреста разных судов: больших кораблей, средних маневренных боевых кораблей, транспортных судов и юрких лодочек, на которых передавались сообщения с корабля на корабль. «Морской орел» имел экипаж свыше ста человек: гребцы, мореходы, разведчики, корабельных и парусных дел мастера и воины. В общей сложности армия Олафа состояла из двадцати тысяч бесстрашных викингов.

«Бард, — сказал король, — мне сегодня приснился странный сон». Снаружи под яркими лучами солнца крутился под дуновениями ветра золотой песок. Люди, спешившие по узким улочкам, стены которых были выбелены известью, закутывались в белые одежды, чтобы защититься от колючего южного ветра, дувшего из пустыни. Я исподтишка взглянул на моего повелителя. Олаф лежал, повернув голову и плечи к каменной стене, обе ноги на постели. А я сидел на скрипучем деревянном стуле и пил кислое вино из глиняной кружки, покрытой толстым слоем грязи. Солнце сияло через отверстие вверху на стене. Олаф сел на постели. «Может быть, со мной разговаривал бог», — сказал он. «Какой бог?» — спросил я. Сам я втайне поклонялся Одину и другим богам наших предков. Но во время нашего похода по Европе мы много слышали о других могущественных богах, в особенности много о том, кого называли Белый Христос. Он умел, как говорили, превращать воду в вино, а один хлеб — во много хлебов. Кроме того, он делал больных людей здоровыми и был способен ходить по воде, хотя не совсем понятно зачем. Но я не понимал этого Белого Христа. Он был бог или человек? Как мог его отец, который был богом, зачать в женщине ребенка, не возлежав с ней? Разве ребенок человека, рожденный от бога, не становится полубогом? Учение Белого Христа, как мне казалось, нужно только трусливым слабакам. Рассказывали, что он предлагал своим сторонникам подставить своему врагу другую щеку, вместо того чтобы снести ему голову. Трусливые разговоры для божьего сына. Самого Белого Христа распяли на кресте, он погиб смертью мученика где-то там, в стране иудеев. Допустим. Но ведь если он был богом, он легко мог бы справиться с римскими солдатами. Говорят, что он проснулся от смертельного сна через три дня. В свое время я видел много трупов на полях сражений. Хотел бы я увидеть покойника, который очнулся бы, побыв три дня на этой жаре.

Король по моему взгляду понял, что я забыл про то, что нас здесь двое, засмеялся и сказал: «Мне приснилось, что ко мне подошел человек, такой, на которого сразу обращаешь внимание, потом что у него был горящий взгляд. Он сказал, что мне надо вернуться домой и стать королем Норвегии на вечные времена». Король поднял голову и посмотрел на меня, чтобы увидеть, как я отнесся к таким перспективам. «А кто этот человек?» — спросил я. Мне не хотелось возвращаться домой. Я мечтал о плавании на восток, через пролив Норва,[37] отделявший Европу от пустынных земель на юге, Великой Пустыни,[38] потом по большому морю, может быть, даже до земли иудеев, где Христос жил тысячу лет назад. Король улыбнулся мне, как будто угадал то, о чем я думал, и сказал: «Я его не знаю, но я сказал ему правду: «Домой вернусь! И королем Норвегии стану! Но не сейчас!»»

Успокоившись, я поднял кружку с вином. «Бард, — сказал король, — сейчас я тебе доверюсь, я скажу, куда мы направляемся». — «В страну иудеев?» — спросил я. Он покачал головой. «Мы плывем в Огромную страну арапов, — сказал король, — в пустынную страну, которую называют Египет». — «О такой стране, — ответил я королю, — я никогда не слышал ни единого слова». Король ответил, что этой стране тысяча лет. Улицы в ней вымощены золотом и драгоценными камнями, ее берегут забытые боги, ее расчленили иноземные властители и племена, она разделена на две половины огромной рекой под названием Нил. «Зачем нам эта страна?» — спросил я. «Нам нужно взять там некое сокровище», — ответил король, усмехнувшись. «Сокровище?» — повторил я и почувствовал, как радостно забилось сердце. «Сокровище, — сказал король. — Оно спрятано в скалах позади одного храма, в гробнице за другой гробницей, а та за третьей гробницей». Я ничего не понял из сказанного. Король ответил, что самое главное, чтобы он сам понимал. «А откуда ты все это знаешь?» — спросил я. И король стал рассказывать.

Один из его предков, Хакон Добрый, сын Харальда Прекрасноволосого, воспитывался у короля Англии Адальстейна. У короля Адальстейна было много друзей. Из-за его связей с другими королевскими домами и знатными людьми Европы регулярно прибывали в больших количествах реликвии и манускрипты из Римской империи, в частности, был доставлен меч первого римского императора-христианина Константина Великого и копье Карла Великого. Среди присланного были вещи и манускрипты, оставшиеся от Марка Антония, от которого родила ребенка царица Египта Клеопатра после смерти Цезаря. Среди манускриптов был один текст на папирусе и карта. Они могли привести к гробнице, наполненной бесценными сокровищами, священными документами и одной вечной святыней.

Никто тогда при дворе не обратил внимания на эти египетские документы. Но Хакон Добрый был любопытен и с помощью умевших читать и писать монахов, живших при дворе короля Адальстейна, сделал копию и перевел текст на англосаксонский язык. По-прежнему никто не интересовался этим текстом. Один из монахов язвительно обронил: «Сокровищ такого рода полным-полно в «Тысяче и одной ночи»». Хакон Добрый все-таки взял с собой перевод, когда вернулся в Норвегию, чтобы вместе с епископом Глестонберийским ввести христианство в этой стране. Рассказывают, что Хакон говорил на англосаксонском языке как настоящий англичанин, но совершенно забыл родной норвежский язык, который ему теперь пришлось учить с самого начала. По неизвестным причинам Хакон потерял интерес к документам из Древнего Египта. Сделанная монахами копия вошла в состав собрания семейных драгоценностей Хакона. Королю Олафу было всего лишь восемь лет, когда его мать Аста показала ему англосаксонский пергамент с картой огромной реки, которая должна привести к сокровищнице. Я спросил короля: «А сейчас копия и карта при тебе?» Рассмеявшись, Олаф кивнул и сказал: «Я подумал, что пришло время выяснить, правда ли все это. Если кто-то в нашей семье с этим может справиться, так это я!»

В тот же вечер, проходя по одной из многочисленных улочек в районе порта в Карлсро,[39] мы столкнулись с человеком, не похожим ни на кого из тех, кого мы видели в других местах света. Иссиня-черная кожа, небольшой рост, искусно уложенная прическа, и одежда, напоминавшая женскую. Арап. Этот человек и его свита отказались уступить дорогу Олафу, который после полуденного отдыха был усталым и разбитым. Охрана Олафа на месте расправилась со многими спутниками арапа, прежде чем они успели попросить о пощаде. Олаф выхватил меч, чтобы зарубить упрямца, но тот упал на колени и стал молить короля на каком-то неизвестном языке сохранить ему жизнь. Кто-то из охраны арапа перевел слова на латинский язык, а один из грамотеев в нашей свите перевел их на норвежский. Олаф помедлил, глаза его загорелись, когда он понял, что этот человек — египтянин. Король сказал: «Этот человек знает пустынную страну, он говорит на местном языке, он может нам помочь». Олаф сохранил арапу жизнь, но велел заковать его.

* * *

На следующий день мы поставили паруса и направили наши корабли к той стране, которую называют Египет. Арап был прикован к главной мачте. Много дней мы плыли на юго-восток. Добрый северный ветер привел нас в края, где на нас нахлынула жара.

* * *

Солнце полыхало. Горячий воздух был насыщен влагой. Большинство из нас сбросило одежду. Солнце обжигало плечи и спины. Все люди на палубе обратили взгляд в сторону земли. Прямо перед нами на островке возле города, который арап назвал Александрией, стоял маяк, такой огромный, что мы не поверили своим глазам. Башня маяка из белого камня — вероятно, это был мрамор — возносилась ввысь. Какой она была высоты? Я даже не пытаюсь угадать. И по сей день воспоминание об этом наполняет меня благоговением. Я попытался сосчитать окна на башне, но при каждом ударе волны о борт сбивался. Внизу на холме башня маяка была окружена низким четырехугольным укреплением. Подножие башни стояло в центре, а само укрепление было шире и длиннее, чем любой дом, какой я только видел в жизни. На самом верху огромной, вознесшейся до небес башни была еще одна, восьмиугольная башенка, а на ней еще одна, круглая и узкая. На самом верху блестело зеркало, которое собирало солнечные лучи. Даже Олаф, которого никогда ничего не удивляло, с изумлением смотрел на гигантское сооружение. «Почти как пирамида», — сказал он себе под нос.

* * *

Западный вход в дельту Нила был расположен чуть восточнее маяка. Поднялся ветер, и на волнах появились белые барашки. Птицы поменьше тут же улетели в сторону берега, но чайки и пеликаны с расправленными крыльями привольно парили, обратив голову навстречу ветру. «Морской орел» первым из всех вошел в дельту Нила. Тростник у берегов шумел под порывами ветра. Лодочки торговцев с гребцами или на парусах направлялись в нашу сторону, но, обнаружив множество огромных боевых кораблей, тут же ретировались.

Течение было сильнейшее. Среди тростника глаз мог различить каких-то чудовищ размером в восемь-девять аршин, которых можно было принять за драконов. Жуткая тишина, нарушаемая только криками птиц, кваканьем лягушек и стрекотом кузнечиков, господствовала над рекой и безлюдными берегами. На нас кто-то смотрел, но мы сами никого не видели. Когда мы на одном из следующих изгибов повернули, на нас напали, но этот крохотный отряд стрелял из плохоньких луков маленькими стрелами. Один из гребцов, по имени Арн, так рассердился на эту смешную атаку, что вскочил и стал последними словами поносить нападавших, грозя им кулаком. В тот же момент стрела пронзила его кулак и горло, и он рухнул на палубу. «Вот так тебя научили помалкивать», — сказал гребец, сидевший перед ним. Египтяне продолжали свои вялые атаки. Они выслали корабль, который толчками стал продвигаться вдоль наших бортов, но их неуклюжие, с глубокой осадкой, суда имели такое строение, что не могли причалить к нашим. Мы стояли наготове, вооруженные мечами, пиками и топорами. Воины с пиками в такт стучали по доскам палубы. Никто не осмеливался взять наши боевые корабли на абордаж. Олаф язвительно засмеялся. Но арап предостерег нас. «Эти булавочные уколы солдат с самоуверенными командирами — всего лишь нападение незначительных пограничных кордонов и таможенников, — так сказал он. — Настоящих воинов мы встретим позже».

Воины властителей Египта Фатимидов[40] поджидали нас в бухте к северу от гарнизонов, расположенных рядом с городами-близнецами Фустат и Аль-Кахира,[41] с мечетью Ибн-Тулун между ними. Почти молниеносно нас окружили суда и воины. Замельтешили сотни лодок с людьми самых разных национальностей. Некоторые были черны как сажа, другие чем-то напоминали народности, жившие вокруг Черного моря и в Византии. Арап рассказал, что флот властителей Египта состоял из судов, которые двадцать лет назад строились для войны с Византией. Поблизости от трех пирамид — высоких, как настоящие горы, — и огромной статуи — наполовину человека, наполовину животного — произошла жестокая схватка. Небо почернело от стрел. Мы маневрировали так, чтобы наши корабли «Морской орел» и «Ворон Одина» оказались по обе стороны самого большого из египетских кораблей. С громкими криками мы перескочили на палубу их корабля.

Египетские воины ростом были меньше нас, и, хотя они прошли боевую подготовку, им не хватало мужества и огня. Когда мы, орудуя мечами, отвоевали себе палубу, большинство из них предпочло прыгнуть в реку и поплыть к берегу, что свидетельствовало об их трусости и бесчестье, потому что гигантские ящерицы, размером с бревно, тут же подплыли к ним и начали жадно поедать плывущих. А мы тем временем подвели корабли к берегу и бросились на штурм. На суше наш противник действовал более организованно и дисциплинированно. Но мы воевали, очевидно, не так, как, по их мнению, должны были воевать их враги. Их войско состояло из подразделений. Некоторые имели легкое вооружение, другие — тяжелое. Некоторые были верхом на конях, другие — верхом на странных, похожих на коней, животных с длинной шеей и горбом. Арапы сражались бок о бок с людьми такого же цвета кожи, как у нас, и коротышками с большими носами и черными как уголь волосами. Египтяне стояли рядами, один ряд за другим. Первый ряд вставал на колени, а задний рад выпускал тучу стрел. Потом первый рад вставал и тоже стрелял в нас. Если кто-то в первом ряду падал, его заменял бедолага из заднего ряда.

Когда начался дождь стрел, мы защитились от него, сделав стену и крышу из наших щитов. Только очень немногим из нас не повезло. Они упали. Во время нескольких таких атак мы стояли в сомнении, когда же наконец на нас нападут. Но потом не выдержали и, когда Олаф отдал приказ, бросились им навстречу. С воплями и криками, словно в нашем войске были берсерки и вернувшиеся из Валхаллы погибшие воины. Тут наши враги отбросили стрелы и луки и вытащили мечи и заточенные с двух сторон копья. Их мечи были предназначены для ближнего боя, но мне опять показалось, что они сражались иначе, чем мы. Один коротышка стал нападать на меня. Я подставил ему щит. Он атаковал еще раз, но я изловчился и отрубил ему руку. Только тогда он оставил меня в покое. Подбежал еще один арап, но сразу отскочил, когда я взмахнул мечом и издал вопль. В ту же секунду появился черный гигант с острыми костями, которые он воткнул себе для украшения в ноздри, губы и щеки. В одной руке у него был меч, в другой — топор. Наконец-то достойный противник. Я закрылся щитом и проткнул ему живот моим мечом. Это его не остановило. Топором он ударил по моему щиту, а мечом — по плечу. Я рассек его пояс и выпустил кишки наружу. Только тогда гигант понял, что схватка проиграна. Со стоном он опустился на колени. Я поклонился и поблагодарил за хороший поединок. Потом отрубил ему голову.

Воздух дрожал от криков и стонов и острого запаха крови. Я стал высматривать себе нового противника. Войско египтян стало организованно отходить. В ближнем бою мужество покинуло их. В рукопашной они сражались плохо, как бы нехотя. В этой первой схватке мы потеряли всего лишь несколько сотен человек.

Когда войско египтян с позором покинуло место боя, мы продолжили плавание по реке. Вскоре нас встретило новое войско, снова состоялась схватка — сначала на реке, потом на суше, и снова все повторилось. После короткого сражения египтяне отступили. А мы продолжили свой путь.

* * *

День за днем мы плыли на юг вверх по Нилу. Протяженная река дала жизнь и пропитание людям, жившим в домах из камня, глины и тростника. Подобно огромной змее, она извивается по негостеприимной пустыне, где только что и есть песок, камни и скалы. Олаф был в восторге от подробной и точной карты. Каждый поворот реки был обозначен на той карте, которую монахи скопировали со старого египетского папируса. Кормчие, привыкшие к открытому морю и свежему северному ветру, то и дело жаловались. Не успевали они свернуть налево, как приходилось поворачивать направо. И так все время. Иногда корабль садился на мель. Кое-где нужно было пробираться по зеленой жиже. По берегам люди собирались толпами, чтобы посмотреть на незнакомые им корабли. Вдоль берега бежали маленькие дети. Нам попадались многочисленные торговые суда, которые послушно уступали нам дорогу.

Плыли мы днем и ночью. По вечерам лежали на палубе на спинах и, глядя на бездонное небо, ели неведомые сладкие фрукты, которые мы доставали на берегу. Лунный серп лежал почти горизонтально. Все было очень странно. Множество насекомых, странных звуков и запахов из пустыни.

* * *

Однажды очень ранним утром мы подплыли ко дворцу. Очень подробное описание в древнем манускрипте, казалось, было сделано только день назад. Вход в канал, который охраняли два каменных шакала, и огромный храм расположились у склона горы. Олаф перевел взгляд с берега на дворец и дальше вверх по скале. «Вот мы и добрались», — сказал он. Мы стояли рядом и смотрели на карту с извилистыми черточками. В жизни все было так, как указано на карте. «А люди где?» — спросил я. «Спят, наверное», — ответил Олаф. Я возразил: «Должна быть охрана!» Олаф сказал: «Охранники внутри и священники — это и есть их охрана. Другой им не надо. Никто не знает об этой гробнице, хотя прошло две с половиной тысячи лет со дня похорон». — «Давненько дело было», — согласился я.

Мы подошли ближе к берегу, спрыгнули в воду и пешком двинулись к храму. Идущие за нами были окутаны облаком пыли и песка. Я шел вместе с Олафом по дороге для молящихся, которая вела к храму, когда один тщедушный египтянин решительно преградил нам дорогу. Без всякого страха он встретил взгляд короля. Олаф спокойно улыбнулся. «Уйди с дороги, арап!» — проговорил король. Но египтянин стоял на месте. Это было для него делом чести. Выражение лица и одежда подсказали мне, что он был священником или считался святым. «Уйди!» — повторил Олаф. Я шепнул королю, что чужеземец вряд ли понимает наш язык. «В таком случае он поймет вот это», — сказал Олаф и вынул меч из ножен. Маленький арап не пошевельнулся. Олаф махнул мечом. Из раны на песок брызнула кровь арапа. Но он даже не вздрогнул. Во взгляде его мелькнуло нечто. Египтянин произнес несколько слов, которых мы не поняли, и упал на колени. Мне показалось, что его слова прозвучали как проклятие. Неожиданно для меня Олаф вложил меч в ножны. «Мы возьмем его с собой! — сказал он и посмотрел на египтянина, стоявшего на коленях. — Он может нам пригодиться, — проговорил король, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. — Именно так».

Наверху, у обрыва, собралась группа людей с оружием. Олаф помахал нашим воинам, шедшим сзади, и послал их вперед навстречу защитникам храма.

* * *

Вместе с Олафом и группой его самых верных воинов я вошел в пустой храм, где чувствовался слабый аромат благовоний. Мозаичный пол, все стены украшены изображениями богов. Вход в усыпальницу был скрыт ковром, висевшим за алтарем. Мы сдернули ковер и опрокинули алтарь. За ними обнаружилась каменная кладка с изображениями таинственных фигур животных и символами, которые не были похожи ни на руны, ни на буквы. Олаф отдал шести самым сильным из своих людей приказ пробить отверстие в прочной кладке. Времени потребовалось много. Когда отверстие стало такого размера, что мы смогли пробраться в него, мы спустились по длинной узкой лестнице. Воздух был влажный и теплый, пахло плесенью и камнем. Мы зажгли факелы, взятые в храме. В конце лестницы был туннель, который привел нас к первой гробнице. Олаф вошел в нее. Я неотступно следовал за ним.

Факелы осветили довольно большой зал. В середине стоял пустой саркофаг в окружении деревянных фигур и четырех небольших глиняных кувшинов с драгоценностями. «Это уже что-то», — сказал я королю. «Да-да», — ответил король. Стены были украшены красочными фигурами богов и очень красивыми символами. От мысли о том, что гробница стояла вот так на протяжении нескольких тысяч лет, у меня закружилась голова. А может быть, из-за жары и спертого воздуха. Мы вызвали носильщиков, которые понесли кувшины к кораблю. Олафу не терпелось, и острым камнем он нарисовал на стене контур, где наши силачи должны были проделать дыру. Они снова начали долбить стену кувалдами. Грохот обрушился на наши уши. Эхо носилось взад и вперед. Наконец мы получили доступ и стали спускаться еще по одной лестнице в следующую гробницу. Она была в точности такая же, как первая. Такой же величины, все та же жара. Здесь тоже в центре стоял саркофаг. И здесь тоже стояли четыре красных глиняных кувшина, полные мелких драгоценностей. Король стал изучать древнее египетское описание, чтобы определить, где должен находиться вход в третью и последнюю гробницу.

Последняя стена была еще прочнее первых двух и составляла единое целое с гробницей. Тем не менее Олаф определил, что скрывалось под камнями. Силачи подняли свои кувалды. «Начинайте», — повелел им король. И они приступили к работе. Железо врубалось в стену со звоном. Вокруг нас сыпались осколки камней. От работавших несло едким потом. По двое они продолжали наносить удары, пока стена наконец не поддалась и не рухнула. «Вот как надо рубить!» — похвалил их король.

За отверстием нас ожидала еще одна, совсем узкая, глубокая и крутая лестница. «Если так будет продолжаться, — сказал Олаф, — то мы попадем прямо в ад». Никто из нас не засмеялся. С поднятыми факелами мы пошли по узким ступенькам. Шаг за шагом мы приближались к последней гробнице. В конце лестницы начинался туннель, который вел вглубь горы. Примерно через сто метров туннель стал расширяться. Мы прошли коридор с колоннами. И вот мы на месте. Наше упорство принесло плоды.

* * *

Самая дальняя гробница была полна сокровищ. Сапфиры, смарагды и алмазы. Подсвечники и футляры для факелов из чистого золота. Черные кошки из алебастра, птицы из сверкающих камней, большие жуки, отлитые из металла или вырезанные из камня. Мы нашли глиняные кувшины, полные свитков с письменами. «За все это нам надо благодарить твоего отца Хакона Доброго», — сказал я. Король ответил, улыбаясь: «Мне есть кому подражать». Вокруг нас ходили люди, собирая все то, что по виду могло иметь ценность, как то: золото, украшения, драгоценные камни. Статуи и фигуры из простого камня и гипса мы не трогали. Носильщики принесли с кораблей ящики из-под рыбы и стали наполнять их драгоценностями. Тяжелые предметы и жара перестали нас раздражать теперь, когда мы нашли сокровища. Многие из работавших ликовали. Лестницы были такие узкие, что по ним приходилось передвигаться по очереди, иначе там было не разойтись. Когда все ценное было унесено, Олаф приказал взять красивый золотой ларь, в котором находилось шесть кувшинов с папирусными манускриптами. Я не понял, зачем ему тексты на языке, которого он не понимал, но он очень любил собирать старые рукописи и рассказы — наш король Олаф. Нельзя забывать также, что ларь был из чистого золота.

В центре гробницы, между четырьмя резными деревянными столбами, стоял большой каменный гроб. С большим усилием мы отодвинули тяжелую крышку. Внутри обнаружился кварцевый саркофаг. В саркофаге — золотой гроб, на поверхности которого скопился толстый слой пыли. Внутри золотого мы увидели гроб из кипарисового дерева, украшенный цветным стеклом и драгоценными камнями. Мы вынули кипарисовый гроб и открыли его. В нем находился еще один саркофаг, из золота, на его крышке был изображен мужчина, а внутри него — тело, завернутое в льняную ткань. «Спящее божество», — сказал Олаф. Мне казалось, что этот уродец не очень похож на божество; У меня перед глазами всегда стояли могучие боги, такие как Один и Локи.[42] Мы положили золотой саркофаг, с мумией внутри, обратно в кипарисный гроб.

«Мы возьмем его с собой», — сказал Олаф. Я попробовал протестовать. Как бы то ни было, на этот раз мы добыли больше золота и драгоценностей, чем во время любого другого похода. А мысль о том, что мы нарушим покой бога чужой страны — каким бы уродливым он ни казался, — обеспокоила меня. Но Олаф был непоколебим. Ему привиделось, что он найдет спящее божество, сказал он, и это божество будет ему помогать всю оставшуюся жизнь. «Слушаюсь, господин», — только и сказал я. Я знал, что король в таком настроении никогда не даст себя переубедить. Мы стали смотреть по сторонам. «Хотелось бы мне вот так же упокоиться на веки вечные, когда придет мой час», — сказал Олаф. На что я язвительно заметил, что грабители когда-нибудь тоже придут и нарушат его вечный покой, как это сделали мы.

И тогда Олаф сделал нечто странное. Он снял с себя ожерелье, тяжелую цепь из чистого золота, с подвешенным к ней изображением руны тюр. Символ бога войны Тюра должен был поддерживать силы и мужество Олафа во время битв. Он положил цепь в пустой саркофаг. Я хотел спросить его, зачем он это сделал, но сдержался. Никто несказал ни слова. Мы молча вдыхали спертый воздух подземелья. В саркофаге лежала золотая цепь, словно золотая змея. Мы вышли из грота и оказались в объятиях жгучей утренней жары.

На рассвете, съев порцию каши и выпив чашу воды, он присел к своей конторке. Чернила издавали металлический запах, который одновременно и привлекал, и отталкивал.

Он с трудом мог припомнить, о чем накануне говорил с монахами, но воспоминания о времени, прожитом рядом с королем Олафом, всегда сохранялись в мельчайших подробностях. Он помнил рой мух над лужами крови, запах соленого моря и дым, выедавший глаза, когда они жгли города. Он помнил крики ужаса, все еще стоявшие в ушах, и вид далекого горизонта, от которого слепило в глазах. А вот то, что он ел вчера на обед, он совершенно забыл.

«Теперь Олаф находится среди павших воинов в Валгалле, — подумал он с горечью, — мне же века вековечные придется бродить во мраке ада, как обыкновенному замшелому покойнику».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СПРЯТАННАЯ ПОДСКАЗКА

Одина после смерти подвергли сожжению, и пламя было огромным.

Снорри

Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его 666.

Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис)

Я обязан Египту всем, Египет для меня всё.

Жан Франсуа Шампольон

РУНИЧЕСКИЙ КАМЕНЬ

1

С грохотом, который отдается по всей лестничной клетке, я ставлю чемодан с руническим камнем на пол.

Я вытаскиваю из кармана связку ключей.

Приезд домой — это риск. Но я пробыл в Бергене больше недели. Пора менять одежду. Взять несколько книг, которые я начал читать. И прихватить тюбик с мазью от раздражения кожи.

Старинный ригельный замок на входной двери открывается с резким щелчком. Затем я вставляю длинный ключ в замок с секретом, который когда-то некий ходивший по квартирам назойливый продавец всучил мне, прибегнув к лести и туманным угрозам о неназванных ужасах, которые выпадут на мою и моей квартиры долю, если я не куплю его замок. Я поворачиваю ключ. Замок открывается. По привычке я оставляю связку ключей в замке. Света в прихожей нет. На этот раз, уходя, они закрыли все двери. В том числе дверь в кабинет. Слабый свет проникает через замочную скважину двери гостиной.

Они здесь.

Чувство страха возникает где-то в желудке и начинает медленно подниматься вверх. Я затаил дыхание. Мои чувства говорят: Хассан здесь. Может быть, это из-за аромата лосьона для бритья и сигарного дыма, смешанных с резким запахом пота. Дрожащей рукой я держусь за ручку двери. Заглядываю в прихожую. Никого. И все-таки я чувствую их присутствие. Стою не шевелясь.

Сердце бьется так, словно хочет выскочить из груди и умчаться на лифте на первый этаж.

В голове проскальзывает мысль: «У них есть ключи. Или отмычка, такая совершенная, что вскрывает даже замок, который, по словам торговца, невозможно вскрыть».

«Бьорн, ты параноик!»

Мне кажется, что из комнаты доносится звук. Кто-то шаркнул по линолеуму. Но может быть, мне это только чудится.

В черном чемодане «Самсонит», купленном в Бергене, с кодовым замком, лежит рунический камень, завернутый в полотенца, рубашки и грязные подштанники. Никто о камне ничего не знает. Даже Управление по охране памятников. Знаем только мы двое: Эйвин и я.

«Возьми себя в руки, Бьорн, — твержу я себе. — Здесь никого нет. Они не могли ждать тебя почти две недели, пока ты был в Бергене. Они не знают, что ты приехал сегодня утренним поездом. Это невозможно! Не паникуй! Ну же, Бьорн, соберись!»

Свет в замочной скважине гаснет.

Альберт Эйнштейн уже в 1905 году установил, что время относительно. И это верно. Секунды и минуты в кресле дантиста или у стенки перед расстрелом идут с другой скоростью, нежели во время пребывания на морском курорте.

Дверь комнаты открывается.

Я перестаю дышать.

Глаза Хассана кажутся еще более холодными и мертвыми теперь, когда я знаю, кто он. На нем темный костюм с хорошо выглаженными брюками. Белая рубашка. Галстук. В руке пистолет. «Глок».

Между нами три-четыре метра. Он занимает все пространство двери. А я все еще на коврике у входной двери.

Из-за Хассана выглядывает еще одна голова. Я не знаю, как его зовут. Но он был в моем номере гостиницы в Исландии. Моя рука все еще лежит на ручке двери, поэтому я реагирую молниеносно.

Я захлопываю входную дверь, поворачиваю ключ в замке, хватаю чемодан с руническим камнем и бросаюсь к лифту.

Если хочешь убежать от хищника, будь умнее его. Поэтому я посылаю лифт на первый этаж, а сам бегу по лестнице вверх и останавливаюсь на следующем этаже.

И уже здесь я нажимаю на «тревожную кнопку» вызова полиции.

Пульс зашкаливает.

Через полминуты Хассан открывает дверь изнутри. Оба бегут вниз. Они не ждут лифта, а спускаются по лестнице с грохотом падающей лавины.

Ни жив ни мертв, стою жду.

Первая патрульная машина прибывает спустя пять-шесть минут. Вторая машина, с Рагнхиль, приезжает еще через несколько минут.

Хассана и след простыл. Он растворился в воздухе где-то тут, среди вилл района Грефсен.

2

Мой друг Терье приезжает за мной в полицейское управление через несколько часов.

Злодеи исчезли. И тем не менее мы едем кружным путем со скоростью, которая могла бы стоить Терье восьми проколов в его правах и штрафа, равного его скромной месячной зарплате.

Я рассказываю обо всем, что происходило в Бергене. Но он уже почти все знает из газет. Найденная в монастыре Люсе гробница стала яблоком раздора для хранителей древности. Сначала они были в диком восторге. Неизвестная гробница XII века? В колодце у монастыря Люсе? Затем до них дошло, что я занимался раскопками гробницы самовольно, без разрешения официальных властей. И даже не обратился с просьбой о таком разрешении. И даже не сообщил никому об этом. Напротив, я вел себя как самый вульгарный грабитель. Вандал! Глава Управления по охране памятников и возмущенные профессора хотели обратиться с заявлением в полицию. К счастью, вмешался министр культуры. Более, чем кто-либо другой, он хотел избежать скандала. Как бы то ни было, это сенсация мирового масштаба. Мне милостиво позволили сохранить место в университете. Но до тех пор, пока особая комиссия по расследованию инцидента не закончит свою деятельность, я буду временно отстранен от работы. Ну что ж, тоже неплохо. Я ведь не рассказал им, что унес из гробницы рунический камень.

Эту ночь я провожу на диванчике у Терье. Мобильный телефон, который я взял в университете, звонит и звонит.

Номер мне неизвестен. Я не отвечаю. Вряд ли они смогли установить мое местопребывание здесь, в центре города.

Из чувства солидарности, а может, потому, что не хотел, чтобы его квартира стала мишенью для какого-нибудь башибазука, Эйвин позволяет мне воспользоваться принадлежащим его семье домиком в Спро, в районе Несодден, что в получасе плавания на теплоходе от причала Акер. Практически невозможно будет вычислить меня там, если кто-то вдруг пожелает пойти очень далеко, чтобы завладеть руническим камнем. Например, убить меня.

3

Дождь. Капли стучат по стеклу. Осло-фьорд холодный и темный. Я растопил печку.

Рунический камень, завернутый в шерстяную кофту и брезент, лежит в лесу в хоккейной сумке, которая спрятана между двумя огромными камнями в углублении, прикрытом сверху еще одним камнем.

Передо мной на письменном столе, обращенном в сторону фьорда и Лангоры, лежит фотография рунического камня в натуральную величину. Один мой приятель, работающий на кафедре геологии, осмотрел драгоценные камни, прикрепленные к нему. Они сами по себе стоят многих миллионов.

Если не считать Эйвина, Терье и этого геолога, никто даже не подозревает о существовании рунического камня. Но ясно, что рано или поздно кто-то из наших трудолюбивых муравьев, ныне работающих в гробнице, задаст себе вопрос, почему ниша на мраморном цоколе пуста.

Понять руническую надпись на камне не составляет никакого труда.

Текст на древнескандинавском языке написан рунами. Но к счастью, без всяких шифров. Знак за знаком, одно слово за другим я перевел пять строк. Текст восхваляет Олафа Святого с использованием аллюзий из скандинавской, египетской и христианской мифологии. По словам писавшего, Один, Осирис и христианский Бог заключили в давние времена договор о том, что их народы будут жить друг с другом в мире и гармонии. Да-да.

В переводе на современный норвежский язык это выглядит так:

(Благословен ты, святой Олаф, наш добрый король.

Мечом Христа ты размахивал без пощады, соблюдая верность Ему.

Бесстрашный король, честь и слава благословенному святому.

Покойся навек перед лицом Белого Христа, Осириса и Одина. Ты — король всех королей.)

Этот текст, как и большинство других рунических текстов, полон загадок. Будучи человеком медлительным, я вынужден потратить целых два дня на то, чтобы найти запрятанную нить. Ключ высечен в правом углу рунического камня: перевернутая буква «U» и две вертикальные черты: ∩||. Довольно долго я воспринимаю эти знаки как магическое заклинание. Но потом понимаю, что это просто-напросто египетское начертание цифры 12.

Я начинаю пробовать разные варианты с числом 12, используя его то в одной, то в другой комбинации, и внезапно нахожу решение. Если отсчитать двенадцатый знак от левого края на каждой строчке (включая знаки разделения слов, где в современном языке ставятся пробелы) и затем прочитать их все сверху вниз, то получится название:

Urnes!

Деревянная церковь Урнес в районе Согн-ог-Фьюране была сооружена примерно в 1130 году и является самой старой из дошедших до наших дней деревянных церквей.

Строительство монастыря Люсе было начато в 1146 году, на шестнадцать лет позже.

Может быть, это чистая случайность. Но возможно также, что тут имеется связь. В XII веке на территории Норвегии было построено немало церквей и монастырей. Норвегия стала христианской страной и готовилась молиться новому богу.

Капли стучат по стеклу и сбегают вниз. За ними неотчетливо через запотевшее стекло виден парусник, который плывет против ветра. У меня есть одна странная особенность: я в чем угодно могу увидеть самого себя. В брошенной на землю обертке от мороженого. В последней оставшейся на блюде картофелине. В озорном гноме на исландской равнине. Или в паруснике, который упорно продвигается все вперед и вперед вопреки дующему навстречу ветру и большим волнам.

4

Поздно вечером в тот же день, когда я наблюдаю за торговым судном, плывущим по фьорду на юг, я слышу небесные фанфары труб и арф. Или, другими словами, слышу сигнал мобильного телефона, который мне одолжил Терье. Номер я дал только своим самым близким друзьям.

На дисплее я вижу номер мобильного телефона Эйвина. Он говорит мне, что вскрыта северная стена туннеля, та, около которой мы были вынуждены остановиться. Археологи проникли оттуда в ранее неизвестные части подвалов монастыря Люсе. Сначала они думали, что речь идет о складе зерна, но потом пришли к выводу, что там находился резервуар для воды.

— Резервуар?

— Более того, вода из резервуара могла заполнить весь туннель, ведущий к обнаруженной нами усыпальнице.

— Водяная ловушка?

Эйвин описывает, каким образом монахи в монастыре Люсе с помощью хитроумного механизма могли поднимать и опускать подземные ворота, чтобы регулировать уровень воды в туннеле между резервуаром и колодцем. Так они могли изолировать гробницу при помощи воды и, если нужно, утопить пришельцев.

— Так вот почему гробница расположена выше уровня туннеля, — догадываюсь я.

— Идеальная защита. Когда монастырь был действующим, в туннеле постоянно находилась вода. Гробница же сохранялась гарантированно сухой, поскольку всегда была на несколько метров выше уровня воды.

— Как ты думаешь, монахи имели какое-нибудь представление о том, что они охраняли?

— Только очень немногие. В анналах монастыря XIV–XV веков можно прочитать туманные намеки на то, что они охраняют Божественную тайну. Но как историки, так и, скорее всего, сами монахи думали, что это не более чем религиозная метафора. Со временем сведения о гробнице, по-видимому, исчезли из памяти. Даже три последних настоятеля, по всей вероятности, ничего об этом не знали. Когда монахи покинули монастырь в 1536 году, вряд ли им пришло в голову, что они оставляют гробницу, которая, собственно говоря, и была причиной того, что на этом месте был заложен монастырь четыре столетия назад.

— И тем самым рунический камень и тело епископа остались без присмотра.

— Невероятно!

— Эйвин, ведь это только начало.

Он поражен:

— Как — начало?

— Гробница в монастыре Люсе — всего лишь первая из пяти святынь.

— Пяти?

— Каждый конец пентаграммы указывает на местонахождение одной из гробниц.

— Значит, есть еще четыре?

— Монастырь Люсе вовсе не главная святыня. Будь она главной, мы должны были бы найти Олафа Святого, а не епископа Рудольфа. Никто не стал бы убивать преподобного Магнуса и совершать нападение на меня из-за рунической надписи и епископского жезла. Там есть что-то другое, гораздо более крупное…

— Какое еще другое? И где там? О чем ты?

— Я знаю где. Но я не знаю точно что.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думаю, что я наткнулся еще на одну загадку.

— Еще одну? Бьорн, разве нам не хватает загадок?

— Рунический камень дает указание на место, которое вообще не имеет отношения к пентаграмме.

— О боже!

— Эйвин, как ты отнесешься к тому, чтобы мы отправились в очередную экспедицию?

5

Как человек обязательный, я звоню Рагнхиль и говорю, что меня не будет несколько дней.

— Бьорн, ты что…

— У меня с собой «тревожная кнопка».

— Ты же знаешь, чем дело кончилось в прошлый раз.

— Я нашел гробницу.

— Тебя отстранили от работы!

Интонация совершенно такая же, как, бывало, у мамы.

ДЕРЕВЯННЫЕ ЦЕРКВИ

1

Деревянная церковь Урнес высится на скале с видом на Лустер-фьорд, расположенный в глубинах гигантского Согне-фьорда. Колоссальные скалы поднимаются над самым протяженным фьордом Западной Норвегии. Шпиль и крыши бросают острые тени на каменную ограду, окружающую церковь. Далеко внизу поблескивает холодная вода фьорда. Где-то лает собака.

Как и большинство других, деревянная церковь Урнес имеет несколько скатов крыш, один над другим, а верхушка указывает дорогу в Царство Небесное. Грубые деревянные пластины крыш, коричневые от смолы. Украшения, сохранившиеся от двух более старых церквей, раньше стоявших на этом месте, демонстрируют последние потуги эпохи викингов. Деревянная резьба кружевами поднимается широкими и узкими завитушками, дугами и кружками.

— Бьорн!

В темноте церкви смешиваются запахи старого дерева и жженой сосновой смолы. Шепот Эйвина выдает плохо скрываемую надежду. Я подбегаю к нему. Он рассматривает узор на деревянной колонне. Среди тонких узоров я узнаю три символа: анх, тюр и крест.

Мы подзываем знаками Вибеке Вик из Союза любителей старины. Мы ни слова не сказали ей, что именно ищем, — если честно, мы этого и не знаем, — но стоило нам только намекнуть на то, что церковь Урнес может быть как-то связана с найденной в монастыре Люсе гробницей, Вибеке и Союз любителей старины с готовностью распахнули перед нами двери церкви. Вибеке провела нас по церкви, затем оставила одних для изучения деталей, а сама занялась какими-то делами у алтаря. Мы с Эйвином несколько часов рассматривали надписи, узоры и украшения.

— Ах это, — говорит она почти смущенно, когда мы показываем ей символы. — Наши музейщики думают, что резчик включил в украшения три символа, чтобы получить поддержку от разных религий. В те времена христианство еще только завоевывало свои позиции. Собственно говоря, эта странная комбинация символов присутствует во многих орнаментах на деревянных изделиях XII–XVI веков.

Мы с Эйвином начинаем самым тщательным образом изучать все детали вокруг символов. Эти символы свидетельствуют о том, что человек, вырезавший их, оставил еще один намек. Намек, который должен быть рано или поздно обнаружен. При этом не кем попало, а только тем, кто посвящен в тайну.

Среди мириадов фигур животных, мифологических символов и рунических знаков мы обнаруживаем такие слова, как Олаф Святой и королевский ларец, и надпись, которая в переводе звучит: Мы, охраняющие Святого. Во многих местах находим число 50, которое обозначается то арабской цифрой, то римской — L. Мы видим формулировку Слава мудрому арапу, которая может относиться к какому-то египтянину или другому жителю Северной Африки, упоминание о пастыре папы, а также о достойных хранителях священного культа Амона-Ра. Я не знаю, что и думать. Мне не приходилось раньше слышать ни о каких-то пастырях папы и приверженцах культа египетских богов в Норвегии. Эти непонятные египетские ассоциации можно связать только с египетскими намеками в «Кодексе Снорри».

— Молодые люди! — Голос Вибеке долетает к нам из дальнего угла церкви. — Мне пришла в голову мысль — не эту ли крипту вы ищете?

Она подняла дверцу в полу и крючком прикрепила ее к стене. В нос ударяет запах гнили, земли и почвенных вод. Я зажигаю фонарь и освещаю темное, облицованное камнем помещение под полом церкви.

Я вопросительно смотрю на нее:

— Крипта? Здесь? Разве такие подвалы вырывали не на клиросе, перед алтарем или в восточной части нефа?

— Знаете, этот подвал был обнаружен впервые только во время перестройки здания в XVII веке, — объясняет она. — Тогда пришлось удалить большую часть пола, потому что балка, на которой он покоился, почти сгнила. Крипта была спрятана таким хитроумным образом, что, только взломав весь пол, в нее удалось попасть. Изначально пол был сделан не так, как было принято в тот период. Во время строительства церкви пол настлали на сложную конструкцию из деревянных балок и зубцов, при помощи которых можно было изменить положение балки около алтаря, а она, в свою очередь, открывала проход в крипту. К сожалению, при перестройке прогнившая конструкция была уничтожена. И то немногое, что мы знаем об этом механизме, получено из двух рукописей, которые сохранились в поселке.

— То, что стены облицованы камнем, наверное, тоже не вполне типично?

— Обычно в усыпальницах просто выкапывали грунт и клали усопших на деревянные или берестяные поверхности. Усыпальница такого типа, как в нашей церкви, весьма необычна.

— Что нашли в крипте?

— Ничего. Она была пуста. Абсолютно пуста.

Эйвин, Вибеке и я спускаемся в тесное помещение. Но там ничего нет. Даже на каменных стенах не сохранилось ни одной надписи.

2

На следующий день мы продолжаем осмотр. Утром прохладно. Мы с Эйвином одеты в наши грязные шерстяные кофты. Вибеке порхает вокруг нас, как добрая фея. Около двенадцати вынимаем бутерброды, заготовленные нами в гостинице, расположенной на противоположном берегу фьорда. Мы делимся с Вибеке бутербродами, и за это она угощает нас кофе из большого термоса. Такая роскошь нам с Эйвином даже в голову не пришла.

Проходит еще несколько часов, и я обнаруживаю тайник.

Замаскирован он великолепно. Я обнаруживаю его — нельзя сказать, чтобы совсем случайно, но все же не без доли везения — с задней стороны капители одной из солидных несущих колонн. Капитель расположена на высоте четырех метров. Прямо под тайником находится кафедра 1690 года. С первого взгляда мне кажется, что в деревянном орнаменте я обнаружил не более чем образовавшуюся от времени трещину. Я простукиваю стену, чтобы понять, есть ли в колонне полость. По звуку определить это не представляется возможным.

Тогда я прослеживаю трещину сантиметр за сантиметром и обнаруживаю отчетливый прямоугольник — дверцу тайника. Призываю Эйвина и Вибеке, но они не видят даже трещины, пока я не провожу пальцем по периметру дверцы.

— Боже милосердный, — говорит Вибеке, — а мы-то думали, что знаем каждый квадратный сантиметр этой церкви.

С помощью складного ножа Эйвина я пытаюсь открыть дверцу, но она не поддается. Эйвин и Вибеке пробуют помочь мне, но даже красные длинные ногти Вибеке не способны проникнуть в щель, чтобы подцепить дверцу. Более того, ноготь на среднем пальце ломается.

— Может быть, дверцу по периметру посадили на клей?

— Тогда потребуется ножовка. И хорошо бы еще дрель, — шучу я.

Взгляд Вибеке говорит, что не по любому поводу можно шутить.

— А что, если спилить этот столб? — с хохотом вторит мне Эйвин.

Он не столь внимателен, как я, к безмолвному языку взглядов.

Почти целый час мы ищем какой-нибудь способ открыть тайник. Мы уже готовы отступиться, как вдруг Эйвин обнаруживает хитрый механизм замка.

В квадратике на противоположной стороне колонны вырезано три цветка, их лепестки представляют собой деревянные пробки. Вращая и покачивая разбухшие пробки самым коротким из лезвий складного ножа, я в конце концов вытаскиваю их.

— Головомойка мне обеспечена наверняка, — вздыхает Вибеке, но в глазах ее светится восторг.

Некоторое время мы размышляем, что делать с тремя отверстиями, которые слишком малы, чтобы в них можно было просунуть палец. Я вставляю в одно из них шариковую ручку и чувствую, как она на что-то натыкается. Но ничего не происходит. Только когда мы все трое одновременно засовываем в отверстия ручки, срабатывает внутренний механизм. Раздается треск. Механизм освобождает какой-то замок, и дверца тайника распахивается.

Я освещаю середину образовавшегося отверстия карманным фонарем. Внутри что-то виднеется — кусок дерева?

Помедлив, засовываю руку. Я опасаюсь, не встроен ли создателями тайника еще какой-нибудь защитный механизм, оберегающий его содержимое от грабителей.

Дотягиваюсь до деревянного предмета, обхватываю его и быстро вынимаю руку.

Она осталась целой. В руке я сжимаю небольшую дощечку с рунической надписью.

Вибеке в безумном восторге. От имени Союза любителей старины, муниципалитета округа Согн-ог-Фьюране, Управления по охране памятников и самого Господа Бога она благодарит нас и хочет забрать находку. Общими усилиями, приправленными большой порцией шарма, нам с Эйвином удается уговорить ее оставить на некоторое время дощечку для исследования. Мы обещаем вернуть ее в целости и сохранности, чтобы ее можно было выставить под стеклом витрины на радость Управления по туризму, руководства муниципалитета и пассажиров всех круизных судов.

Надпись, как и ожидалось, прочитать невозможно. Но, применив различные комбинации по системе Цезаря, мы обнаруживаем, что произведен сдвиг букв направо на пять знаков. Будучи дешифрованной и переведенной на современный язык, надпись выглядит так:

Урнес скрывал

священное

указание

50 лет

Пастырь папы

подойди к нам ближе

Достойные ХРАНИТЕЛИ

Священного культа

Амона-Ра

знают скрытую

в металле тайну рун

Б

— СЕЛФ-

Р

Г

Снова указание на пастырей папы и египетского бога солнца Амона-Ра. В Древнем Египте Амон и Ра были двумя могущественными богами, которые со временем слились в одного.

Человек, который вырезал руны более восьмисот лет тому назад, чувствовал полную уверенность, что если непосвященный, вопреки ожиданию, найдет палочку с рунической надписью, то ничего не поймет. Ребусы и закодированные тексты были неизвестной формой общения для большинства людей в то время. Только люди ученые и начитанные могли понять смысл, скрытый в таинственных рунических письменах. Тот же, кто знал, что он ищет, и понимал, где и как искать информацию, извлек бы смысл из переплетения рун.

На расшифровку записи, выполненной в форме креста, у нас уходит пятнадцать секунд. Буквы по горизонтали СЕЛФ надо читать справа налево: ФЛЕС, вертикальные же четыре буквы образуют слово БЕРГ.

Флесберг.

3

Деревянная церковь Флесберг, окруженная каменной изгородью, была построена в конце XII века в долине Тумедал, округ Бускеруд, среди покрытых лесом гор. Вокруг — старинные крестьянские усадьбы. В 1732 году священник подал жалобу, что обветшавшая церковь «стоит со времен католиков», и тем самым добился, чтобы к церкви пристроили поперечный неф. Никто не знает, что тогда сделали с остатками материалов. В те времена, если было пригодно, дерево использовали в строительстве по нескольку раз, а нет — просто бросали в печь.

Мы с Эйвином скрепя сердце признаём, что шансы найти во Флесберге нечто уцелевшее с XII века минимальны.

Священник показывает свою церковь. Как и большинство священников, он очень любит ее. Но от Средневековья здесь осталось немного. Купель для крещения, несколько каменных крестов, боковина сиденья с резьбой и три стены нефа. Орнаменты западной входной двери — резные львы и драконы, змеи и вьющиеся растения — выполнены искусным мастером.

Но и после многочасовых поисков мы не обнаруживаем здесь ни тайников, ни рунических знаков, изображенных на спинках сидений или вплетенных в деревянный резной орнамент.

— Думаю, это вряд ли окажется полезным для вас, — говорит священник, когда мы пьем кофе, — но только один из наших колоколов висит здесь со времен постройки церкви.

Я вздрагиваю.

— В металле скрыта тайна… — шепчу я.

Эйвин и священник вопросительно смотрят на меня.

— В металле — что? — спрашивает Эйвин.

— Надпись на дощечке с рунами! Там написано: Достойные ХРАНИТЕЛИ Священного культа Амона-Ра знают скрытую в металле тайну рун.

— Дощечка с рунами? — Священник смотрит на нас, ничего не понимая. — Амон-Ра?

— Ну конечно! — восклицает Эйвин.

Мы быстро поднимаемся по изношенным ступенькам колокольни. Едва переводим дыхание, оказавшись на самом верху. Священник открывает два окна, чтобы впустить свет.

Сразу определяем, какой колокол самый старый. Это совсем не сложно. В нижней части колокола полоской идет руническая надпись. Значки стерлись от времени, но их все еще можно прочитать. По крайней мере, таково первое впечатление. На многих старых колоколах текст идет справа налево, как заклинание. Но в данном случае даже чтение справа налево не помогает. Глядя на наши попытки истолковать текст, священник снисходительно улыбается и говорит, что в знаках нет никакого смысла.

— На протяжении столетий многие хотели прочитать этот текст, но никто не сумел. Рунические знаки на колоколе — всего лишь орнамент.

Эйвин фотографирует надпись, а я знак за знаком переношу ее в свою записную книжку.

4

Эйвин едет со мной в Несодден на взятом напрокат автомобиле. Все следующие дни мы занимаемся дешифровкой. И все это для того, чтобы убедиться, что мы тоже не в состоянии взломать шифр. Рунический текст не только написан с использованием кода, но еще и сами руны, из которых он состоит, имеют особую форму — это «руны-ветки».

Тайна «рун-веток» состоит в разделении рунического алфавита на три так называемые семьи. Древние мастера рунической письменности составили схему, которая, судя по всему, выглядела следующим образом:

Три строки, или три «семьи», получили нумерацию снизу вверх, чтобы как можно больше запутать желающих ее понять. Каждая руна входила в одну из трех «семей» и имела номер в своей «семье», то есть в горизонтальном ряду.

В соответствии с этой системой руна А имела обозначение 24, то есть была во второй «семье» четвертой, а руна В соответственно 12, то есть в первой «семье» второй.

Затем цифровое обозначение передавалось «руной-веткой». Руна А, то есть 24, передается двумя ветками (обозначающими номер «семьи») слева и четырьмя справа от ствола:

По этой же системе руна F передается деревом с тремя ветками справа и одной веткой слева от ствола, a Y — с одной веткой слева и пятью справа.

У меня отношение к цифрам то же, что и к женщинам: ни тех ни других я не способен понять до конца. И хотя в принципе я понял систему тайных рун, все вместе выше моего понимания. Придется обратиться к Терье Лённу Эриксену.

Уговаривать его не надо. Вооружившись моими записями и фотографиями церковного колокола, он набрасывается на значки, как Шампольон — на Розеттский камень.[43]

Сначала он разделяет текст на части таким способом, который ни за что не пришел бы в голову ни Эйвину, ни мне. Потом начинает анализировать структуру слов. Благодаря этому он обнаруживает, что текст состоит из двух элементов, которые повторяются трижды, и еще пяти отдельных слов, которые используются по одному разу.

Мастер рун комбинировал обычные руны и «руны-ветки» в тексте, который был написан справа налево.

— Я попробовал выяснить, не поможет ли нам руническое колесо, — говорит Терье, у которого есть фотография колеса с рунической надписью, находящегося в Бергенском музее.

Это колесо представляет собой механизм, который очаровывал и удивлял ученых с того момента, как был найден в деревянной церкви Гол, разобранной и перенесенной в 1882 году в Народный музей в Осло. Этот примитивный шифровальный механизм, предшественник знаменитого криптографического устройства Уитстоуна, состоит из трех деревянных пластин с двумя вложенными круглыми дисками разного диаметра, с нанесенными на дисках рунами как старшего, так и младшего рунического алфавита. При вращении дисков получались сочетания знаков в различных комбинациях.

И все же, вопреки всем стараниям Терье, и руническое колесо не помогло нам расшифровать текст.

Мы попытались применить метод Цезарь-8 с чтением справа налево на обычных рунах. Однако Терье обнаруживает смысл в этом тексте только после того, как был удален каждый второй знак:

REMIK NEKKOLK

Если прочитать справа налево, получается:

KLOKKEN KIMER

(КОЛОКОЛ ЗВОНИТ)

Гораздо больше времени уходит на «руны-ветки». Значки сопротивляются, вертятся и крутятся, смеются над ним, строят ему рожи. Но Терье, как и я, упрям и настойчив и в конце концов все-таки взламывает код. Мастер рун, этот великий хитрец, последовательно манипулирует количеством веток справа и слева от ствола по какой-то непонятной системе. И тем не менее трижды появляются слова:

RÅ ITMEF

При чтении справа налево получается:

FEMTI ÅR

(ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ)

Теперь у нас остались три слова или три названия — из пяти, восьми и трех знаков, — которые тоже прошли через какие-то преобразования. И Терье побеждает мастера рун. Попробовав различные сдвиги по системе Цезаря при чтении справа налево, он пробуждает к жизни три названия:

URNES FLESBERG LOM

(УРНЕС ФЛЕСБЕРГ ЛОМ)

Таким образом, расшифрованная надпись на церковном колоколе в своем окончательном виде выглядит так:

KLOKKEN KIMER

URNES FEMTI ÅR FLESBERG FEMTI ÅR L OMFEMTI ÅR

(КОЛОКОЛ ЗВОНИТ УРНЕС ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

ФЛЕСБЕРТ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ЛОМ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ)

5

До нашего отъезда на север, в Лом, я звоню Рагнхиль. Мне кажется, она раздражена. Новостей у нее нет. Но и я не говорю, куда мы едем. Она спрашивает, где мы. Этого я тоже не рассказываю. Я упрямый. Мне приходилось читать, что нас, если рассуждать теоретически, могут подслушивать, используя лучи, имплантаты или спутники на стационарной орбите. Но об этом я умалчиваю, чтобы не оказаться снова в психиатрической клинике.

— Чем меньше ты знаешь, — говорю я, — тем лучше для тебя и для меня.

— Я не понимаю твоего объяснения.

— Чем меньше ты понимаешь, тем легче тебе разобраться в моей ситуации.

— Бьорн, наш разговор лишен смысла.

И вот опять интонации как у мамы.

— Ты здесь? — спрашивает она после непродолжительного молчания.

— Да…

— Не забудь, полиция для того и существует, чтобы помочь тебе. Я для того, чтобы помочь тебе.

Мне многое надо ей сказать. О моем скептическом отношении к авторитетам, властям, врачам и психиатрам, ко всем власть имущим, кто, черт их побери, чувствует себя гораздо выше всех прочих. Но я ничего не говорю. Слова застревают по дороге между мозгом и языком. Да и наплевать. Она все равно не поймет. Рагнхиль — послушное и лояльное колесико общественной машины.

Вместо всего этого я спрашиваю, не закончилось ли расследование. Она заверяет меня, что дело вовсе не закрыто. Заверение звучит не слишком убедительно. Она говорит, что не появилось никаких новых сведений. Они не знают, где искать и что выяснять. Так же как и я, полиция не может обнаружить никаких следов Хассана и его подручных вот уже несколько дней. Кто-то другой, возможно, почувствовал бы облегчение в связи с исчезновением злодеев, я же крайне обеспокоен этим фактом. Самый страшный хищник тот, которого не видно.

Я знаю, что они есть. Что они где-то рядом.

И они ищут меня.

6

Деревянная церковь в Ломе мрачно возвышается на фоне леса и зубцов скал. Жадный оскал вырезанных из дерева голов драконов обращен к небу, по которому тонкие ряды облаков мчатся над горным массивом Ютунхейм. Деревянная церковь, главная в приходе, была сооружена в конце XII века на фундаменте более старой церкви.

Уже четыре дня мы с Эйвином обследуем ее изнутри и снаружи, используя подсказки священника, звонаря и представителя Союза любителей старины.

— Если просочится хотя бы одно слово о том, чем мы занимаемся, — говорю я нашим добровольным помощникам, — то Лом потеряет свою первозданную тишину. В селение ввалятся орды газетчиков из Осло, и это еще не самое худшее. Телевизионные каналы будут вести прямые репортажи, заливая церковь в Ломе светом своих прожекторов.

Поставленные в тупик подобной угрозой, они обещают вести себя тихо и помалкивать в тряпочку.

Каждое утро мы выезжаем из гостиницы с робкой надеждой, что сегодня, именно сегодня мы наконец нападем на какой-нибудь след. И каждый вечер возвращаемся измученные и разочарованные.

Церковь многократно перестраивалась и подновлялась. Первоначальная деревянная обшивка утрачена. Деятели Реформации уничтожили всю католическую ересь. Изображения святых, запрестольные образа, тканевые украшения, святые чаши — все было выброшено, сожжено или утоплено в горной реке.

Вообще-то, тут много рунических надписей. Но в них нет никаких секретов. Эти надписи делали строители, которые объяснялись в любви и выражали романтическое настроение или обуявшее их желание. Сохранилось даже руническое послание, в котором Хавард выражал надежду увести Гудни от Колбейна. Но нет никаких признаков того, что древние хранители оставили хоть какой-то след.

К концу четвертого дня священник рассказывает нам, что наши коллеги уже направляются сюда.

— Коллеги?

Я покосился на Эйвина. Ни один из нас не звал сюда никаких коллег.

Священник понимает, что тут что-то не так:

— Они сказали, что с ними эксперты, о помощи которых вы просили. Они хотели увериться, что вы еще не уехали.

Это Хассан…

Как он узнал, что мы здесь? Болла все еще стоит в многоэтажном паркинге. Мой мобильный телефон лежит дома.

Я напоминаю священнику о печальной судьбе его коллеги из Рейкхольта и советую ему позвонить ленсману.[44] Немедленно. Мы спешно благодарим его за помощь и покидаем церковь. На заправке я звоню Рагнхиль в Осло и прошу ее оповестить ленсмана в Ломе на тот случай, если священник не отнесется к моим словам всерьез. Из Шелдена я звоню священнику, чтобы узнать новости. Голос его дрожит. Ленсман уже давно на месте. Подкрепления спешат из Рингебу.

— Что вы натворили? — спрашивает он с испугом.

Ответить мне нечего.

Мы с Эйвином едем назад, в Берген и Осло, через Согндал и Восс, где наши пути расходятся.

7

Иногда решение проблемы находится так близко от нас, что мы его не видим.

Если хочешь спрятать книгу, поставь ее на книжную полку. Если хочешь контрабандой вывезти редкую почтовую марку, приклей ее на конверт и пошли по почте.

— Бьорн, это я!

Эйвин кричит так громко, что мне кажется, он хочет сократить расстояние между Бергеном и Осло.

Холода окрасили в сероватые тона Осло-фьорд и острова. Я только вчера вернулся из Лома и погрузился в меланхолию. Я ненавижу неудачи. В таких случаях я чувствую себя ни на что не способным. У меня такое состояние, будто во мне бродят грозовые облака.

Плечом прижимаю к уху телефонную трубку. На другом конце провода, как положено в Бергене, возбужденно и торопливо кричит Эйвин:

— Ты здесь, Бьорн? Алло!

— Я сижу и размышляю.

— Размышляешь? Послушай, Бьорн! Мы обследовали не ту церковь!

Снизу со стороны фьорда сквозь туман доносится страшный шум от какого-то судна, который наводит на мысли о шуме в Лас-Вегасе.

— В Ломе была другая деревянная церковь! — Эйвин замолкает в ожидании моей реакции.

Холодный воздух вибрирует. От мерного басовитого постукивания двигателей в момент совпадения тактов стёкла на моем окне начинаются дрожать и звенеть. Потом шум уменьшается, и я забываю про огромного размера паром, направляющийся в Данию.

— Есть другая церковь, Эйвин?..

Белая пена за уходящим паромом. И в этот момент мне становится все ясно.

Другая деревянная церковь…

Легенда рассказывает, что когда Олаф Харальдссон совершал обряд крещения одной местности Норвегии за другой, то, находясь в долине Гудбрандсдал в 1021 году, уговорил Торгейра Старого в Гарму, около Лома, принять крещение и построить церковь во имя Господа. Торгейр Старый сделал то, что ему повелел христианский король. Он построил церковь, которая простояла сто восемьдесят лет. Церковь Торгейра Старого была предшественницей деревянной церкви Гарму, которую построили около 1200 года и разобрали в 1880 году. Разобрали… Поэтому ни Эйвин, ни я не подумали о ней.

— Сандвигская коллекция! — кричу я.

— Вот именно!

Через сорок лет после того, как деревянную церковь, стоявшую на месте церкви Торгейра Старого в Ломе, разобрали, церковь Гарму была вновь собрана в этнографическом музее на открытом воздухе «Майхауген» в Лиллехаммере.

8

Дует слабый ветерок. Я стою перед деревянной церковью Гарму и восхищаюсь красивым зданием с головами драконов и очаровательным шпилем.

Музей «Майхауген» был открыт в 1904 году. Он известен также как Сандвигская коллекция, так как зубной врач Андерс Сандвиг, начиная с 1887 года, коллекционировал предметы старины, а также постройки, усадьбы и вновь возводил их на территории музея. Когда снесли деревянную церковь Гарму, она была распродана на аукционе по частям. Сандвиг при поддержке Тронда Эклестуена купил все, что удалось найти. Таким образом, церковь Гарму была восстановлена частично из первоначальных элементов, частично из того, что подошло от других зданий и церквей.

Строители и музейные работники, восстанавливавшие церковь в 1920-е годы, тщательно помечали все, что было оригинальным. Поэтому мне хватило четырех часов для того, чтобы осмотреть церковь.

В невзрачном темном углу церкви я натыкаюсь на почти стершееся изображение Олафа Святого. Король, который ввел христианство в Норвегии, закутанный в красный бархат, стоя на колене, театральным жестом возносит крест к небу.

На широкой раме с резьбой я нахожу не только анх, тюр и крест, но и длинные ряды латинских букв и скандинавских рун вперемешку.

9

Закодированный текст, списанный с доски на стене в деревянной церкви Гарму, очень длинный. Два дня я пробую составить разные комбинации знаков без всякого успеха.

Я пытаюсь нащупать неким душевным радаром присутствие моих преследователей где-то поблизости от меня. В лодках, которые проплывают мимо меня по фьорду. На вертолете, который постоянно висит над моим домом. В машинах, которые проезжают по дороге мимо въезда в мой двор. Пытаюсь вычислить их в мужчинах, которые ловят рыбу на пристани, куда раньше причаливал паром из Осло.

Но они не нашли меня.

Я считал, что обнаружил ключ к решению. Но нет, это не так. На третий день я вызываю Терье, который тут же берет несколько совершенно незаслуженных им дней отгула и на пароме прибывает сюда, чтобы помочь мне. Мы пробуем разные варианты по системе Цезаря, но в рунических знаках не просматривается никакой системы. Терье растерян. Хотя мы не прочитали текст, он утверждает, что в тексте что-то не так. Структура знаков не обнаруживается.

— Это просто мешанина из случайных знаков, — расстроившись, говорит Терье.

На четвертый день мы нашли путь к решению. Или, лучше сказать, это Терье нашел путь к решению. Я доволен уже тем, что смог оценить то, что он сказал.

В тексте некая группа рун повторяется с частотой, которая намного превышает частотность сочетаний знаков в любом европейском языке. В современном языке, например, буква «Е» или знак, которым ее заменили в коде, будет повторяться гораздо чаще, чем более редкая буква «М». В любых языках наблюдается подобная закономерность.

Проблема с текстом из церкви Гарму состоит в том, что некоторые знаки повторяются с такой абсурдной частотой, что Терье задает себе вопрос: а что, если некоторые знаки поставлены в текст только для того, чтобы ввести читателя в заблуждение? Если это так, то взломать код будет трудно, но, по крайней мере, ясно, почему некоторые рунические знаки встречаются слишком часто.

— Давай выбросим каждый второй или каждый третий знак, — предлагаю я.

К моему удивлению, эта идея нравится Терье.

Мы с Терье с энтузиазмом набрасываемся на решение проблемы.

Выбросив лишние знаки — шесть рун подряд, повторяющиеся бесконечно, — получаем текст, который все еще нельзя понять, но он уже похож на текст, который поддается дешифровке.

Методшифрования напоминает те, что были раньше, только более сложный.

Древний специалист по кодам сначала использовал метод Цезаря и заменил каждую букву другой, которая стоит на несколько знаков дальше, потом написал слова справа налево. И в качестве дополнительного украшения — в каждом слове метод Цезаря у него индивидуальный.

Мы старательно находим древние слова dylja, páfi, líkami, texti, hirð, heilagr. Но вместе они не дают никакого смысла. Шутник, писавший этот зашифрованный текст, разместил эти слова в неправильном порядке. Но эта перестановка следует логике: первое слово поменялось местами с десятым словом, второе — с девятым и так далее по спирали.

Теперь мы знаем логику. И вопрос только во времени и в терпении. В конце концов мы перевели текст на современный язык:

Инге ХРАНИТЕЛЬ высек эти руны через 200 лет после смерти Олафа Святого

Пастыри папы римского, иоанниты Вэрне и храбрые тамплиеры Иерусалима собрались здесь

Спрятана священная гробница, о которой сказал Асим

Немы наши уста

Священные тексты и спящий бог скрыты в безопасности у нашего родича по завету в стране где солнце заходит

Ньяль ХРАНИТЕЛЬ высек эти руны через 250 лет после смерти Олафа Святого

Священная руна тюр и магическая сила анха и сила креста охраняют грот Олафа и путь к нему

Листай Библию Ларса там где солнце встает

Если писавший руны Инге не был фантазером, то большая военная операция с участием солдат из Ватикана, членов Мальтийского ордена и ордена тамплиеров должна была проводиться в Норвегии приблизительно в 1230 году, через сто лет после строительства церкви Урнес и через пятьдесят лет после постройки Флесберга. А если такая огромная армия действительно была в Норвегии, как на это указывает текст, то искали, пришельцы нечто более ценное, чем раку Олафа.

Что-нибудь из Египта?

Какая тут связь? Год 1230?

В 1230 году папой римским был Григорий IX — властолюбивый юрист, который подверг анафеме императора Фридриха II и сам стремился к власти, не только церковной, но и светской. Григорий IX отправил на костер немало еретиков. В одной из папских булл говорится: «Шлю проклятия варварам в Noruega, которые оскверняют самое святое из всего святого».

Великим магистром ордена тамплиеров — вплоть до 1230 года — был Пьер де Монтегю. Великим магистром он был назначен во время неудачного Пятого крестового похода. Крестоносцы хотели вернуть себе Иерусалим и Святую землю, взяв под контроль мусульманский Египет. Одним из тех, кто отличился в битве под египетской Дамьеттой, был Великий магистр Мальтийского ордена Гарэн де Монтегю, умерший опять же в 1230 году.

Какая тут связь?

Священные тексты и спящий бог скрыты в безопасности у нашего родича по завету в стране где солнце заходит.

— Родич по завету — это, видимо, Снорри Стурлусон в Исландии. Но священные тексты — это «Кодекс Снорри»? Вряд ли. Более вероятно, что это «Свитки Тингведлира». Так что же делает этот текст священным? И черт побери, кто такой спящий бог?

Это сообщение задает больше вопросов, чем дает ответов.

Через пятьдесят лет, в 1280 году, хранитель по имени Ньяль сделал приписку. Руны говорят, что грот Олафа и указания на то, где он расположен, защищены магией анха, священной руной тюр и силой креста. Как понимать это утверждение? И как найти место, где солнце встает, что должно означать восток? Кто такой Ларс? Как искать его Библию?

У меня кружится голова от двусмысленных указаний текста. Создается впечатление, что два разных указания ведут к двум разным целям. Священные письмена и спящий бог находятся под покровительством Снорри. А рака Олафа — и, возможно, что-то еще — находится здесь, в Норвегии. Там, где солнце встает…

Глаза у Терье и у меня наливаются кровью.

— Где ниточка, которая приведет нас к следующей деревянной церкви? — спрашиваю я.

— Хранители, которым было адресовано это сообщение, вряд ли знали намного больше нас. Поэтому текст должен содержать всю нужную нам информацию. Только мы ее не видим.

Продолжаем поиски. Как ни крутим формулировки, мы не можем найти в тексте скрытые слова. В середине ночи Терье ложится на диван и засыпает. А я продолжаю сидеть, грызть карандаш и делать бесконечные записи в своей тетради. Какую силу может иметь крест? Конечно, символическую. Религиозную. Есть ли какая-нибудь связь между символами анх, тюр и крест и местом, где солнце встает?

1030… 1130… 1180… 1230… 1280…

Какая связь между этими датами?

Мысли крутятся без остановки.

Несколько часов спустя я вдруг просыпаюсь. За окном бушует северный ветер, от которого содрогаются стекла. Во сне или в полусне, не знаю, у меня рождается догадка.

В шерстяных носках бегу к книжной полке, нахожу атлас 1952 года. Подхожу к столу у окна и листаю, пока не дохожу до карты Южной Норвегии. На диване похрапывает Терье.

Где солнце встает.

Это восток.

Сила креста.

Урнес, Флесберг, Лом.

У каждого из этих пунктов на карте я шариковой ручкой ставлю точку.

Четвертый пункт надо найти на востоке. Смотрю на карту и издаю невольный возглас.

Сила креста.

Где солнце встает.

Рингебу!

Я сижу и пытаюсь успокоиться. На протяжении ста лет хранители построили четыре деревянные церкви.

Урнес, Флесберг, Лом (Гарму) и Рингебу.

Если провести прямые линии между четырьмя точками, появляется крест.

Христианский крест. Crux ordinaria.

Сила креста.

10

На следующий день рано утром я отправляюсь на пароме в Осло.

Я уже позвонил священнику в церкви Рингебу и разбудил его. Когда он наконец как следует проснулся, кашлем изгнал из голоса неудовольствие и понял, что я устрою охоту на археологическую сенсацию в его церкви, то превратился в моего покорнейшего слугу.

Я беру такси от причала в Акер-Брюгге и еду в университет за своей сумкой с необходимым оборудованием. С упорством параноика приказываю таксисту ехать до многоэтажного паркинга по всем боковым улочкам и внутриквартальным проездам, о которых только знаю. Брать автомобиль напрокат стало довольно накладно.

Смотрю на все въезды в паркинг. Они прекратили наблюдение. Что само по себе уже подозрительно.

Еду на лифте на уровень Р2. Прежде чем выйти, ставлю сумку в двери лифта, чтобы обеспечить себе быстрое бегство. Выглядываю. Никого. Никто не стоит за колонной, не ждет меня. Никто не сидит, спрятавшись за газетой, в машине.

На этаже никого нет.

Очень подозрительно.

Беру сумку и, пригнувшись, двигаюсь вдоль дверей. Чувствую себя персонажем рисованного комикса. Осторожно приближаюсь к Болле.

Никого не видно.

У меня с собой карманный фонарь и рабочие рукавицы. Я тщательно проверяю, нет ли каких сюрпризов в машине за бампером, фарами, под капотом.

Нахожу передатчик GPS под левой передней фарой. Размером он со спичечный коробок и прикреплен так хорошо, что приходится поднапрячься, чтобы оторвать его. Передатчик прикреплен к красной мигалке черной изоляционной лентой.

Вот шельмы!

Но я продолжаю поиск.

Второй передатчик GPS прикреплен к насосу под капотом.

Очень довольный собой и тихо посмеиваясь, я прикрепляю передатчики GPS к серебристому «мерседесу» и синему «пежо», которые стоят рядом с Боллой.

Потом плачу огромные деньги за то, чтобы ради меня подняли шлагбаум, и уезжаю в сторону Рингебу, что в округе Оппланн.

11

Большая деревянная церковь с красной колокольней, построенная на склоне горы, возвышается над Рингебу неподалеку от языческого капища и места тинга.

Когда я выхожу из Боллы прямо напротив церкви, меня встречает священник, который явно долго ждал меня. Мы пожимаем друг другу руки. Я еще раз прошу прощения, что разбудил его с утра. Он уверяет, что за многие десятилетия его ни разу не будили по такому увлекательному поводу.

Священник Сигмунд Скарнес — толстенький приятный мужчина лет шестидесяти. В полном восторге он водит меня по церкви и рассказывает ее историю. Церковь Рингебу была построена до 1270 года и является блестящим примером того, насколько неохотно норвежцы расставались с верой в асов и переходили к вере во Христа. В верхней части росписи церкви еще можно найти остатки изображений скандинавских богов, позже закрашенные.

Одним из древнейших предметов в церкви, чудом уцелевших во время охоты деятелей Реформации на изображения богов, является скульптура святого Лаврентия. Красивая деревянная фигура, которая стоит с левой стороны от входа на хоры и держит в руках красную Библию, настолько женственна, что даже ввела меня сначала в заблуждение.

Крестильная купель из серого стеатита тоже сохранилась с древних времен. В верхней части кольцо из более темного камня обрамляет купель.

Когда Сигмунд Скарнес завершает свою экскурсию, я спрашиваю, нельзя ли мне походить одному и полюбоваться великолепием церковного убранства. Я рассказываю, не вдаваясь в детали, что ищу скрытое послание, которое, по-видимому, было оставлено для последующих поколений. Сигмунд Скарнес удаляется для работы над воскресной проповедью.

Из машины я приношу сумку с оборудованием. Цифровая камера, ноутбук, лупа, мощный карманный фонарь. Медленно и методично я двигаюсь по церкви. В особенности внимательно изучаю фигуру святого Лаврентия, поскольку в ней можно легко спрятать указания и знаки. Но я ничего не нахожу. Рассматриваю саму фигуру и пьедестал, к которому она прикреплена. Изучаю красную Библию. В предыдущем указании упоминалась Библия.

Сигмунд Скарнес подходит ко мне, чтобы убедиться, все ли в порядке.

— Ты, как я вижу, заинтересовался нашим святым Ларсом?

— Очень красивая статуя. — В этот момент до меня доходит смысл его слов. — Как вы его назвали?

— Вообще-то, его имя святой Лаврентий. Святой Лаврентий был казначеем и диаконом в Риме в третьем веке. Согласно преданию, беднягу сожгли заживо за то, что он раздавал церковные сокровища беднякам. Такая судьба! Считается, что его череп до сих пор находится в Ватикане.

— Но ты сказал — Ларс?

— Так называли его в этих краях. Святой Ларс.

Листай Библию Ларса там где солнце встает.

Текст из церкви Гарму намекает на святого Лаврентия!

Священник возвращается в ризницу к своей будущей воскресной проповеди, а я спешу к святому Ларсу. Цифровой камерой со вспышкой и без вспышки, при разном освещении снимаю и снимаю. Крупный план лица, плащ, красную ткань на левой руке и, не в последнюю очередь, Библию.

Листай Библию Ларса…

В темном углу церкви перекидываю картинки на ноутбук. Потом включаю программу обработки фотографий. Программа в состоянии превращать негатив в позитив, имитировать ультрафиолетовые лучи, изменять контрастность, размер, количество пикселей, цветовую гамму, искажать цвет, перспективу и угол съемки. Археологи и хранители произведений искусств часто используют эту программу, чтобы отфильтровать какие-то цвета и увидеть первоначальные движения кисти, которые были перекрыты красками при реставрации.

Изображения Библии содержат огромное количество информации.

Под восемью слоями краски я обнаруживаю контуры каких-то знаков, такие слабые, что они должны были быть практически не видны невооруженным глазом, уже когда их наносили. Не знаю, какого рода чернила использовали тогда — это может быть что угодно: от дистиллированного меда или луковичного сока до обработанного уксуса или мочи, — но только получилась бесцветная надпись, которую потом закрасили. Чтобы прочитать буквы, они должны были подогревать ее или покрывать особой проявляющей жидкостью (так, например, отвар красной капусты делает видимым то, что написано уксусом). Ну а в наше время достаточно воспользоваться дорогой и весьма совершенной компьютерной программой.

— Удалось что-нибудь найти? — кричит священник из ризницы.

— На это потребуется время.

Мне не хотелось бы лгать в Божьем доме. Но это не совсем ложь. Не вижу оснований рассказывать ему, что я только сию минуту обнаружил анх, тюр и крест, после которых шел короткий текст.

12

Пансионат, в котором я поселился, расположен в городке. Комната примитивная, но мои требования не очень высоки. Кто-то сдвинул некоторые мои вещи. Не слишком сильно, но достаточно для того, чтобы я заметил. Я задумался, знает ли Хассан, что я здесь. Но я отбрасываю эту мысль.

Я трачу остаток вечера на расшифровку кода, скрытого под краской. Если определить технику мастера кодировки — сдвинуть знаки и потом вставить произвольные знаки, чтобы ввести в заблуждение, — то дальнейшее больше вопрос терпения, чем ума.

Ровно в 23:27 текст оказывается расшифрован:

Как Дева Мария держит Иисуса внутри себя

так живот вмещает раку

Хвала тебе Фома!

Я долго сижу не двигаясь.

Не могу удержаться от смеха.

Древние хранители запрятали весточку внутрь фигуры, которая стала указателем.

13

Утреннее солнце светит холодным светом с по-утреннему бледного неба. Священник Сигмунд Скарнес, приветливо улыбаясь, идет мне навстречу по дорожке. Он делает вид, что очень озабочен, и показывает на ящик с инструментами у моих ног:

— Думаешь сносить мою церковь?

— Я узнал, где находится сообщение!

Напряженно и вопросительно он смотрит на меня.

— Внутри святого Лаврентия, — объясняю я.

— Вы уверены? Внутри фигуры? Насколько я понимаю, она не полая.

Мы отпираем церковь и зажигаем свет. В церкви холодно и сыро. Через окна, имеющие в верхней части форму креста, падают косые лучи света. Сигмунд Скарнес набрасывает на плечи одежду. Пока он зажигает свет в алтаре и стеариновые свечи в кованых железных подсвечниках, я приношу ящик с инструментами и всю мою технику и ставлю в середину центрального прохода, прямо перед святым Лаврентием. Зубила, отвертки, молоток, банку растворителя уайт-спирит, фонарь, нож и тонкую ножовку.

Фонарем освещаю место, где фигура соединяется с деревянным пьедесталом. Старинные вещи ведь очень хрупкие. Не хотелось бы что-то испортить.

Около часа я провожу предварительное обследование. Уайт-спиритом осторожно удаляю отколовшуюся краску и клей между скульптурой и пьедесталом. Сзади меня священник и служительница беседуют — очень тихо, чтобы не мешать мне, — о предстоящем венчании.

По полу тянет холодом, когда кто-то открывает дверь и входит в церковь.

— Вы всегда желанные гости, — говорит Сигмунд Скарнес и идет к двери, — но, к сожалению, сегодня церковь закрыта.

В это время я фонарем освещаю щель между деревянной скульптурой и пьедесталом.

Один из вошедших что-то говорит.

Сигмунд Скарнес переходит на английский и спрашивает:

— Where are you from?[45]

Низкий голос отвечает:

— From far away.[46]

14

Хассан.

Из легких у меня исчезает воздух, из сердца — кровь, из мышц — сила. Я всхлипываю и ухватываюсь за деревянную колонну.

В среднем проходе между рядами сидений стоит Хассан и рядом четыре человека, которых я раньше не видел.

— Бьорн, — священник морщит лоб, — что-то не так? Кто они?

— Хелло, Бьорн, — говорит Хассан.

Я с ужасом делаю шаг в сторону алтаря.

— Бьорн! — Священник говорит строгим повелительным тоном, словно требуя объяснения тут же на месте, причем это объяснение должно быть удовлетворительным.

Один из пришедших с Хассаном тащит служительницу к скамейке. Она пытается сопротивляться.

— Ну, знаете! — возмущенно говорит она и получает удар по лицу.

Удар не очень сильный, но женщина замолкает. Из носа вытекает капля крови, собирается на верхней губе, потом падает на белую блузку, где приколота табличка с именем служительницы. Толчком ее заставляют сесть на скамейку.

Священник, ничего не понимая, с отчаянием смотрит на Хассана.

— Что им надо? — говорит он в пространство.

Один из людей Хассана закуривает.

Сигмунд Скарнес должен заявить протест — строгим голосом священника он хочет сказать, что курение в деревянной церкви в связи с повышенной пожароопасностью категорически запрещено, честно говоря, они и сами должны это понимать, — но я вижу, он осознает, что, что бы он ни сказал, этот человек ни за что не потушит сигарету.

Шаги Хассана глухо отдаются в церкви, он идет по проходу, подталкивая священника перед собой. Я слежу за каждым его шагом. В нескольких метрах от меня он останавливается:

— Где «Свитки Тингведлира»?

Голос хриплый. Но интонация не угрожающая. Он задал вопрос и ждет ответа. Он привык, что люди ему покоряются.

— У меня их нет.

— Но ты можешь сказать, где они.

— Они были в Исландии. Но у меня нет ни малейшего представления, где они сейчас.

— Вот как? Как поживает твой пальчик?

Я пытаюсь скрыть свой страх. Во рту пересохло. Один из подручных Хассана смеется. Непонятно, над его вопросом или над моей реакцией.

Хассан берет мою левую руку. Нежно, по-отцовски. Несколько недель назад я снял бандаж с мизинца. Врач сказал, что срослось хорошо.

Хассан испытующе нажимает на мизинец. Звучит мой стон, не столько от боли, сколько от ужаса. Но он неожиданно отпускает палец.

Двое подручных привязывают мои руки к круглому столбу.

Колени у меня обмякли, не держат тело.

— Бьорн, что они с тобой делают? — испуганно спрашивает священник.

Отвечать я не в состоянии.

Хассан с любопытством смотрит на фигуру святого Лаврентия:

— Вторая копия внутри?

Вторая копия?.. До меня доходит, что он имеет в виду. Что внутри деревянной скульптуры спрятана еще одна копия «Свитков Тингведлира».

Такая мысль мне в голову не приходила.

— Не думаю.

— Где «Свитки Тингведлира»?

Я тяжело дышу. Запах терпкого лосьона для бритья, исходящий от Хассана, смешивается с запахом дерева и смолы. Через дверь, словно откуда-то из другого мира, доносятся гудки локомотива.

— У тебя десять пальцев, — констатирует Хассан.

Я непроизвольно бросаю взгляд на свои бледные руки. Ногти выглядят непривлекательно. Я грызу их с детства. Рефлекторно сжимаю кулаки.

— А времени у меня много, — добавляет он. — Так где же свитки?

— Свитки хорошо спрятаны. Мне очень жаль, но их невозможно украсть.

Я пытаюсь произнести это по-деловому, как простую констатацию печального факта. Но вместо этого звучит голос рыдающего, скулящего труса.

— Я спрашивал не об этом.

Он кивает своим подручным. Сейчас начнется, думаю я. Легкие перестали функционировать. Как бегун-марафонец, я с трудом вдыхаю воздух. Сейчас потеряю сознание. Ну какая разница! Отключите меня, думаю я. Щелкните выключателем, выньте штепсель.

Я представляю себе, как они будут ломать мне пальцы, один за другим. Сначала мизинец. Потом безымянный. Средний. Указательный. Большой палец.

Затем перейдут на правую руку.

От ужаса я чувствую тошноту. Пусть я потеряю сознание, думаю я. К черту унижение. Пусть я потеряю сознание и очнусь, когда все кончится, когда Хассан засунет церковь Рингебу в свой карман и они уберутся.

Хассан и его подручные встают перед фигурой святого Лаврентия и начинают изучать ее. Тихо переговариваются между собой.

Священник растерян. Потом вопросительно смотрит на меня. Я качаю головой, чтобы предупредить его.

Хассан пробует раскачать фигуру. Второй вынимает из ящика с инструментами зубило.

— Подождите! — восклицает священник.

Он, как и я, понял, что они затеяли.

Один из арабов всовывает зубило между фигурой святого Лаврентия и пьедесталом и начинает раскачивать.

Сигмунд Скарнес делает два-три шага к человеку, уничтожающему сокровище, которому восемьсот лет.

— Остановись!

Хассан бьет. Быстро и неожиданно. Кулаком попадает в висок. Удар настолько силен, что священник переворачивается и падает, задевая головой острый угол одного из сидений. Что-то трещит. Священник падает на пол и лежит без признаков жизни.

Как ни в чем не бывало, остальные раскачивают святого Лаврентия. Отлетают куски дерева. Я почти слышу, как беззвучно кричит святой. Самый маленький из арабов отрывает фигуру от пьедестала и протягивает ее Хассану. Тот поднимает ее высоко вверх как трофей.

Сейчас они перейдут ко мне, думаю я. Будут ломать пальцы. Один за другим.

Но они гораздо более изощренные.

Один из них подносит бутыль с уайт-спиритом к девятисотлетней крестильной купели и заполняет ее. Другой тащит за собой плачущую церковную служительницу.

— Ты вынуждаешь нас крестить ее, — говорит Хассан.

Крестить ее?

Один из негодяев всовывает пальцы в волосы пытающейся вырваться церковной служительницы и опускает ее лицо в уайт-спирит. Она сопротивляется.

— Где «Свитки Тингведлира»? — спрашивает Хассан.

Я с ужасом понимаю, что они подвергнут ее той же пытке, что и преподобного Магнуса. Это привело того к смерти в «Бассейне Снорри». Только здесь страшнее. В купальне была чистая вода. От уайт-спирита, попавшего служительнице в легкие, будет химическое отравление легких. Если только еще раньше они не утопят ее.

— Стойте! — кричу я. — Я скажу, где они.

Служительница с мокрыми волосами в панике хватает купель и отбрасывает ее. Уайт-спирит брызжет на горящие стеариновые свечи. И на курящего араба. Он вспыхивает как факел.

Мое сердце разрывается. С душераздирающим криком, весь объятый пламенем, он бросается бежать по проходу, запинается, падает и начинает корчиться. Хассан и другие арабы набрасывают на него пиджаки в отчаянной попытке погасить огонь. Араб кричит от паники и боли.

А я кричу, призывая на помощь. Языки пламени вокруг нас бегут по полу, по дорожке, поднимаются по сиденьям. Огонь начинает пожирать сухое дерево.

Руки мои все еще прикованы.

В этот момент срабатывает пожарная сигнализация и автоматическая система пожаротушения.

Хассан выпрямляется. Смотрит на меня. Как будто весь этот кавардак начался по моей вине. Под мышкой он держит святого Лаврентия.

В отчаянии я пытаюсь оторваться от столба. Вода льется и стекает с Хассана.

Мне кажется, он обдумывает, не вынуть ли пистолет, чтобы здесь же, на месте, отомстить мне за все. А может быть, он предпочтет оставить меня среди огня, чтобы обречь на мучительную смерть.

Звук сигнализации режет слух. Один из арабов говорит что-то Хассану. Тот отвечает. Они быстро идут к двери и уводят с собой из горящей церкви обожженного коллегу.

— Помогите! — слабым голосом кричу я.

Вокруг нас огонь и вода ведут бой.

Пламя охватило тот ряд скамеек, куда попало больше уайт-спирита. Языки пламени сражаются со струями воды, льющейся из автоматических огнетушителей. При каждом вдохе я кашляю от дыма.

Все еще рыдая, всхлипывая и кашляя, служительница освобождает меня.

— Что происходит? Что происходит? — плачет она.

Мы подхватываем священника и тащим его тяжелое тело по проходу, через дверь, вниз по каменной лестнице. На надежном расстоянии от горящей церкви укладываем на увядшую траву среди могильных памятников. Из двери церкви валит дым.

Успеваем заметить отъезжающий черный внедорожник «Мерседес GL». В заднем стекле между обожженным арабом и Хассаном мелькнула фигура святого Лаврентия.

Священник перестал дышать.

Глаза его полуоткрыты и смотрят на ту вечность, познанию которой он посвятил всю жизнь. Тонкие струйки крови текут из носа и ушей.

Мы с церковной служительницей безуспешно пытаемся наполнить его легкие воздухом и заставить сердце биться.

Но нам это не удается.

Служительница качает головой. На лице ее безмерное отчаяние.

Кончиками пальцев я закрываю священнику глаза.

На фоне продолжающей звучать сигнализации все громче сирены пожарных машин, которые едут снизу, из городка.

— Прости меня, — беззвучно говорю я и тихо плачу.

ЗАДАНИЕ

АНГЛИЯ

1

Иногда против воли и неожиданно к тебе являются посланцы из прошлого.

Эти привидения обретают плоть и кровь и восстают из ничего, хотя ты пытался их забыть.

Говорят, что от прошлого нельзя убежать. Можно только забыть. Спрятаться. Но они все равно всегда тебя найдут. Всегда.

2

Словно греческий храм или императорский дворец в древнем Риме, в сердце Лондона, на респектабельной улице Уайтхолл в районе Вестминстер, гордо возвышается облицованное мрамором здание фонда СИС.[47] Широкая гранитная лестница ведет к двустворчатой двери из красного бука за семью массивными колоннами.

Фонд был создан в 1900 году для координации всевозможных исследований в общем банке знаний, что-то вроде ЦРУ в области науки. СИС поддерживает контакты с университетами и исследовательскими центрами всего мира.

Приемная СИС выглядит как музей для избранных. Все говорят негромко. Над панелями из хорошо отполированного красного дерева висят гигантские картины с сюжетами из древних времен и Средневековья. Друиды около Стоунхенджа. Моисей перед расступающимся морем. Убийство Цезаря. Иисус на кресте. Мария Магдалина, кормящая ребенка. Тамплиеры в храме Соломона. Рыцари короля Артура, поднимающие Священный Грааль в полнолуние.

Диана и профессор Ллилеворт ждут меня за стойкой из темно-красного тикового дерева.

— Бьарн, — тихо говорит Диана. Обнимает меня и тут же отпускает. — Сколько лет, сколько зим.

Когда-то мы были очень близки. А лучше сказать, были любовниками — это слово точнее. Несколько блаженных недель я верил, что наконец-то нашел женщину своей жизни. Я помню ночь, проведенную в лондонском небоскребе, и нашу по-летнему сладкую любовь в усадьбе своей бабушки на берегу Осло-фьорда. Но внезапно она выбросила меня из своей жизни, как отгоняют надоевшую муху. Я давно заметил эксклюзивное золотое кольцо на безымянном пальце левой руки. Ни один из нас ни слова не говорит о том, что когда-то она жарко шептала мне в ухо Бьарн, когда ее длинные пурпурно-красные ногти царапали по моей коже, а заодно и по моей душе.

Профессор Ллилеворт протягивает руку.

— Спасибо за все, что было, — произносит он формальную вежливую фразу и крепко жмет мою руку.

Что было… Эту историю я стараюсь забыть. Мы нашли старинный золотой ларец в руинах монастыря иоаннитов Вэрне. Профессор Ллилеворт был направлен от СИС для того, чтобы извлечь и заполучить ларец, а заодно отравить мое существование. Ллилеворт делано смеется, когда я напоминаю ему, как я похитил у него ларец Святых Тайн, ссылаясь на поддержку норвежских органов охраны памятников древности.

3

Именно профессору Ллилеворту я позвонил несколько недель назад, когда помогал Трайну найти надежное убежище для «Свитков Тингведлира». СИС прислал в Исландию самолет. Теперь переводчики и исследователи из университета Трайна работают над свитками совместно со специалистами фонда где-то в Лондоне. Я даже не хочу знать, где именно. Так надежнее.

Профессор Ллилеворт позвонил мне сегодня утром, когда я был у ленсмана в Рингебу. Пожар в церкви потушили. К счастью, автоматическая система пожаротушения и пожарные из Рингебу позаботились о том, чтобы начавшийся пожар не привел к катастрофическим последствиям.

— Откуда СИС узнал, где я нахожусь? — спросил я.

— Бьорн, мы знаем, — ответил профессор просто.

— Чего вы хотите?

— Нам надо поговорить.

— Зачем?

— Узнаешь, когда прилетишь.

— Прилечу?

— Тебя будет ждать самолет в Гардемуене, — сказал профессор и повесил трубку.

Вот так работает СИС.

Закончив дела у ленсмана в Рингебу, я еду домой в Осло. Полицейские поднимаются вместе со мной в квартиру, где я принимаю душ и собираю в сумку одежду, не забыв про паспорт. Я беру с собой дощечку с рунической надписью из Урнеса, предварительно упаковав ее в футляр для флейты. Мне нужна помощь, чтобы датировать ее.

Рагнхиль везет меня в Гардемуен. По дороге я рассказываю обо всем, что случилось. Она говорит, что уехать на несколько дней за рубеж — хорошая идея.

На самолете СИС «Гольфстрим» я лечу из Гардемуена в Лондон. Уже стемнело, когда мы приземляемся. Лимузин довозит меня из Хитроу до Уайтхолла.

4

— Что они увезли из Рингебу? — спрашивает профессор Ллилеворт.

— Деревянную скульптуру святого Лаврентия.

В конференц-зале рядом с приемной три удобных кресла перед экраном, который Диана опускает с помощью беззвучно работающего мотора. Под потолком проектор.

— Вы можете сказать, что собой представляют «Свитки Тингведлира»? — спрашиваю я.

Профессор Ллилеворт складывает на груди руки:

— Это копия древнего библейского манускрипта.

— А что в нем такого исключительного?

— Это мы и пытаемся установить.

— Как свитки попали в Исландию?

— Нам это неизвестно, — отвечает Диана.

— Что-то мне не верится.

— У нас есть несколько гипотез на этот счет, — говорит профессор Ллилеворт.

— Буду рад услышать.

— Давай начнем сначала.

Это хорошее место, чтобы начать.

Диана управляет проектором с помощью пульта. На экране появляется фотография.

— Стюарт Данхилл, — комментирует изображение на экране Диана, — выдающийся археолог 1970-х годов.

Профессор Ллилеворт добавляет:

— В 1977 году он нашел ранее неизвестную гробницу в скалах за храмом Амона-Ра, недалеко от Долины царей, под Луксором. Вход в гробницу, замурованный и заштукатуренный, находился за алтарем храма.

На экране вместо портрета появляется древняя египетская настенная живопись с иероглифическими надписями по бокам.

— Это изображение из гробницы, обнаруженной Данхиллом, — говорит Диана.

— Роспись датируется 1025 годом плюс-минус десять лет, — поясняет профессор Ллилеворт.

— Египтяне не употребляли иероглифы в это время, — возражаю я. — Они писали на коптском или арабском языке. Или на греческом, если угодно.

— Правильно, но это была священная надпись, не предназначенная для человеческих глаз. Молитва, обращенная к богам. В этих целях, как тогда считалось, иероглифы имели больше силы. — В уголках губ профессора я вижу улыбку. — Поэтому они и пользовались старинными знаками.

— Сама гробница, — говорит Диана и показывает серию фотографий, — на тысячу лет старше. Фактически погребальный комплекс состоит из целых трех камер. Внешняя служила только прикрытием для внутренней камеры. Но — и здесь начинается самое интересное — за внутренней камерой, обнаруженной за алтарем, таилась еще одна погребальная камера.

— Кто был в ней захоронен?

— Мы не знаем, — отвечает профессор Ллилеворт. — В древних иероглифических текстах, которым много тысяч лет, усопшего и захороненного в этой гробнице попеременно называют то Еретиком, то Осужденным, то Святым.

— По всей видимости, — говорит Диана, — это был кто-то из царского рода, кто-то, кого осудили современники, но кого позже стали почитать потомки. Она показывает фотографии статуэток и барельефов. — Новые иероглифы в гробнице на две с половиной тысячи лет моложе старых.

— Что там написано?

Диана увеличивает иероглифы.

— Мы потратили много времени на то, чтобы расшифровать их, — говорит она. — Проблема в том, что в них нет особого смысла.

Профессор добавляет:

— Гробница была найдена Стюартом Данхиллом в 1977 году, но, поскольку сокровища и мумия уже исчезли, международный интерес она не вызвала.

— Гробница расположена вверху на скалах около Нила, к северу от Долины царей. — Диана щелкает пультом, и появляется снимок, сделанный на берегу Нила. Под синим небом видны безжизненные склоны скал. На плато стоит храм, больше похожий на дворец. — Тысячу лет назад от реки к храму вел канал.

— Более поздние сообщения, написанные иероглифами, кажутся не вполне понятными и даже смешными, — говорит профессор Ллилеворт. — Они утверждают, что гробница была разграблена, если привести египетский календарь к современному, тысячу лет спустя после Рождества Христова. А осквернили гробницу — и сейчас я скажу буквально словами, взятыми из настенных надписей, — варвары из диких стран на севере.

— Тебе это о чем-нибудь говорит? — спрашивает Диана.

— Имеются в виду викинги?

— Именно к такому выводу пришел Стюарт Данхилл, — говорит профессор Ллилеворт. — К сожалению, коллеги-археологи не просто с недоверием отнеслись к его словам. Его осмеяли. Опозорили. Археологическое сообщество семидесятых уничтожило его как человека и специалиста.

— Конечно, мы знаем, что доказательств плавания викингов вверх по Нилу не существует, — говорит Диана. — Даже Снорри, не скупившийся на слова, когда хотел украсить королевские саги, ничего не говорит о походах викингов в Египет. Можно было предположить, что археолог, который обнаружил бы подобную погребальную камеру, должен был бы пользоваться почетом и уважением. Но для Данхилла это его открытие стало началом конца. Вместо того чтобы сообщить о находке в специальном журнале и документировать свои тезисы, как это принято, чтобы можно было их проверить, он продал историю в журнал National Geographic. Он безапелляционно утверждал, что норвежские викинги совершили поход в Египет.

— Стюарт все делал неправильно, — говорит профессор Ллилеворт. — Он думал, что его будут почитать, как Говарда Картера наших дней, но озвучил слишком поспешные выводы, которые сделал на основе недостаточно проверенного материала. Коллеги, которые изучали эти иероглифы, пришли к другим выводам. Так, например, они истолковали слова варвары из диких стран на севере как воины императора Византии.

— Фиаско заставило его обратиться к алкоголю, — говорит Диана. — И он покатился вниз по наклонной.

— Он умер?

— Смотря как к этому относиться, — говорит Диана, грустно улыбаясь.

— Он пьет, — объясняет профессор Ллилеворт, — Начиная с 1979 года он живет и в каком-то смысле работает в Институте Шиммера.

— Парадоксально то, что за последние двадцать пять лет появилось еще больше намеков, которые делают вероятным и в известном смысле подтверждают тезис Стюарта о том, что викинги поднимались вверх по Нилу. Твои собственные находки тоже подтверждают эту гипотезу, — добавляет Диана и показывает снимки гробницы в монастыре Люсе.

От этих фотографий у меня мороз прошел по коже. Я даже не подозревал, что представители СИС были среди ученых, которые побывали после меня в гробнице. Но конечно, они должны быть там. СИС присутствует везде.

— Кто стоит за убийством преподобного Магнуса и священника в Рингебу? — спрашиваю я.

— Мы не знаем. Но у нас есть кое-какие подозрения, — говорит профессор Ллилеворт.

— После обнаружения гробницы в 1977 году распространилось много слухов о том, что за текст был начертан на ее стенах, — говорит Диана. — Коллекционеры всего мира желали получить о гробнице как можно больше информации. Например, точные копии или фотографии надписей и росписей из нее.

— И покупали они эту информацию по заоблачным ценам.

— Одним из самых активных коллекционеров, появившихся тогда, был некий шейх. Загадочный мультимиллионер. Шейх Ибрагим аль-Джамиль ибн Закийи ибн Абдулазиз аль-Филастини. Я не знаю ни одного человека, который хоть раз встречал бы его. У нас нет даже его фотографии. Он обладает одной из самых значительных коллекций древних редкостей в мире. Считается, что именно он владеет полным сводом Codex Sinaiticus («Синайского кодекса»), рукописного пергамента Библии на греческом языке. Этот кодекс разбросан по всему миру: 347 листов находятся в Британской библиотеке, 12 целых листов и 14 фрагментов — в монастыре Катарины, 43 — в университетской библиотеке в Лейпциге и 3 листа — в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге.

— И возможно, один полный и неповрежденный комплект у шейха Ибрагима, — говорит профессор Ллилеворт.

— Шейх нанял ряд коллекционеров, антикваров, библиотекарей и ученых всего мира, чтобы быть в курсе новостей, связанных с походом викингов в Египет, — говорит Диана. — Почему? Мы не знаем. И не стоят ли люди шейха Ибрагима за убийствами в Рейкхольте и Рингебу? Этого мы тоже не знаем.

— Но исключить этого нельзя, — говорит профессор Ллилеворт. — Мы подозреваем, что организация шейха стояла за двумя убийствами в 1980-х годах. Именно так он захватил сделанную в древности александрийскую копию Codex Vaticanus («Ватиканского кодекса»), которая считается одним из самых старых сохранившихся библейских манускриптов.

— Копию? Я и не подозревал, что существует копия.

— О многом в этом мире мы, ученые, не подозреваем.

— Ты знаком с теориями о параллельных мирах? — спрашивает Диана.

Я смотрю на нее широко открытыми глазами.

Она смеется:

— Двоемирие существует также и там, где речь идет об исторических артефактах. Один мир — это тот, в котором находимся мы. И еще есть коммерческий мир, состоящий из коллекционеров, воров, скупщиков краденого, посредников и продавцов. Они никогда не брезговали никакими средствами, чтобы заполучить самые ценные экспонаты. Манускрипты. Картины и художественные изделия. Первые издания книг. Археологические находки.

— И шейх один из таких людей?

— Худший из них.

— Он мифическая фигура, которая работает через сеть агентов и представителей во всем мире, — говорит профессор Ллилеворт. — Сам он отшельник, который спрятался где-то в пустыне и наслаждается своей коллекцией, своим богатством и верой.

— Но как же он узнал о пергаменте преподобного Магнуса? И о моих находках?

— Он знает все, — отвечает Диана.

— Он имеет такие возможности, какие имеют только государственные спецслужбы. И у него не бывает угрызений совести.

— Почему он так отчаянно стремится завладеть «Свитками Тингведлира»?

— Работа над переводом только началась, — отвечает Диана, — но мы предполагаем, что «Свитки Тингведлира» являются копией на иврите и на коптском языке гораздо более древнего оригинального библейского манускрипта, который, возможно, даже древнее Septuaginta (Септуагинты), самого первого собрания древнегреческих переводов Ветхого Завета.

— Зачем шейху этот текст?

— Может быть, он просто хочет иметь его, — высказывает предположение Диана.

— Владеть им, — говорит профессор Ллилеворт.

Догадка кажется мне малоправдоподобной.

— Может быть, в нем есть какая-то новая информация, новые знания, — предполагает профессор Ллилеворт.

— Мы и вправду не знаем, Бьарн, — говорит Диана.

Она так и не научилась произносить мое имя. Когда-то мне ее акцент казался чарующим. Бьарн…

— Так что же мы делаем? Зачем вы меня вызвали сюда?

Диана и профессор Ллилеворт на мгновение опускают глаза.

— СИС хочет нанять тебя. Ты нам нужен! — говорит Диана и смотрит мне в глаза.

В те времена, когда СИС нашел ларец Святых Тайн, я был последним из тех, кто был им нужен. Я был норвежским контролером. Бледным и хитрым, вечно доставлявшим головную боль холеным британцам. Они искали золотой ларец с манускриптом, которому тысяча лет. А я им очень мешал. Не исключаю, что мое безграничное упрямство внушило им ко мне уважение. Если ты упрям, ты можешь найти решения, которые другому никогда не придут в голову. Я приобрел некоторое уважение в академических кругах. На конгрессах и семинарах иностранные ученые узнавающе кивают, когда встречают меня. Бьорн Белтэ. Норвежский археолог. Альбинос, который поставил на колени самого Майкла Мак-Малина. Великого магистра. Но это совсем другая история.

— Мы знаем тебя, Бьарн, — говорит Диана. — Ты настойчивый. Решительный. Бесстрашный. Упорный.

«А кроме того, — и это ты тоже прекрасно знаешь, — наивный, доверчивый, тот, кого легко обмануть», — подумал я про себя.

— Деньги можешь не экономить, — говорит профессор Ллилеворт. — Ты получишь неограниченный бюджет. Мы будем пополнять твой счет любым количеством денег. Плюс гонорар, который никто не назовет скромным.

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Начни со Стюарта Данхилла, — говорит Диана. — Отправляйся в Институт Шиммера и поговори с ним. Потом поезжай в Египет. Можешь ездить куда хочешь.

— Но… Что я буду делать?

— Узнай, что произошло тогда в Египте, — говорит профессор Ллилеворт.

— Причем раньше шейха Ибрагима, — говорит Диана.

ОПУСТИВШИЙСЯ УЧЕНЫЙ

СРЕДНИЙ ВОСТОК

1

У Стюарта Данхилла мертвенно-бледная кожа, тусклый взгляд, который он к тому же все время отводит в сторону, и вообще он производит впечатление человека, который утром долго спит, а днем прячется от людей, пьет и ждет наступления темноты.

Сейчас он сидит на стуле в самом дальнем углу библиотеки Института Шиммера, словно специально отыскал такое место в здании, которое более всего удалено от неприятностей мира. На его коленях лежит свежий номер «Таймс», который он даже не развернул.

Когда-то давно он, вероятно, был изысканным и весьма живым человеком. Сейчас его поседевшие волосы зачесаны назад. Черты лица Данхилла чистые и гармоничные, отчего он похож на опустившегося аристократа, который спустил огромное наследство и теперь живет из милости у своего небогатого собутыльника. Данхилл ненадолго поднимает на меня глаза, больные, с красными прожилками. Мне кажется, он пытается вспомнить, не встречались ли мы на каком-нибудь банкете, где напились до потери сознания, а потом забыли друг друга.

Я сажусь рядом на пустой стул. Не говорю ни слова. Он тяжело дышит. Мое присутствие само по себе вызывает у него явное неудовольствие. Когда-то я лечился в одной клинике, и тогда любой проходивший мимо санитар тоже вызывал у меня настоящую бурю негодования.

— Я знаю, кто ты, — говорит он немного в нос.

Я слишком растерян, чтобы отвечать.

— И знаю, с какой целью ты приехал.

Не говоря ни слова, я протягиваю ему руку. Моя рука бледнее его руки. Но рукопожатие у него неожиданно крепкое.

— Извини, я немного выпил, Бьорн Белтэ. — Он произносит мое имя почти правильно. — Тот самый Бьорн Белтэ, который нашел ларец Святых Тайн.

— Золотой ларец нашли сотрудники СИС. Мое дело было его охранять.

— И ты охранял.

— Я делал свою работу.

— А теперь ты нашел «Кодекс Снорри», «Свитки Тингведлира» и гробницу в монастыреЛюсе. Рискнешь сходить со мной в бар?

— Да, с удовольствием.

2

Институт Шиммера лениво дремлет в долине посредине негостеприимной каменной пустыни в окружении оливковых и фиговых рощ. Прямое как стрела шоссе пересекает долину полосой асфальта от одной стороны горизонта до другого. Склоны ближайших гор покрыты олеандрами и сандаловыми деревьями. Семьсот лет тому назад монахи построили в этом оазисе тишины монастырь. В начале 1970-х годов к выжженным солнцем зданиям монастыря были пристроены тысячи квадратных метров площадей из алюминия, стекла и зеркал. Архивы. Читальные залы и лаборатории. Гостиничное крыло. В этом огромном комплексе из старых и новых построек работают вместе теологи и философы, лингвисты и палеографы, этнологи, историки и археологи. Каждый из них является ведущим мировым специалистом в своей области. В архиве института находятся пергаменты, папирусы и документы начиная с дохристианской эпохи. Кто-то реставрирует древние документы, пергаменты и папирусные свитки. Кто-то переводит. Кто-то истолковывает.

А кто-то сидит в баре и пьет.

— Выдающийся археолог отличается от посредственного, — говорит Стюарт Данхилл, рассматривая мое искаженное лицо сквозь бокал с джин-тоником, — способностью увидеть логический ход там, где другие видят только хаос. Хороший археолог — в действительности детектив. Он умеет проникнуть в ум, в мысли тех, кем он занимается. Нам надо понять, как думали те люди, следы которых мы ищем. Эта способность у тебя есть. — Он встает и понижает голос: — Как ты думаешь, почему люди шейха позволяют тебе действовать? Да потому, что они знают, что твои шансы найти что-то выше, чем их собственные! Ты замечательный археолог. У тебя есть чутье! Ты обладаешь уникальной способностью, Бьарн. Ты человек целеустремленный, упорный и талантливый. Поэтому ты справишься с задачами, которые поставишь перед собой.

— Откуда вы знаете, кто они?

— Откуда я знаю, что они работают на шейха? Это очевидно. Он единственный достаточно безумный и достаточно богатый человек, чтобы осуществлять такую операцию.

3

При следующей встрече в тот же вечер Стюарт Данхилл рассказывает мне, что он вырос в принадлежавшей к высшим слоям общества семье в Виндзоре. Он делится со мной своей влюбленностью в древнюю историю. Рассказывает, как интерес к событиям эпохи Моисея привел его в гробницу в районе Луксора в 1977 году. Но хохот коллег раздавил его, когда в журнале National Geographic он выдвинул теорию о том, что викинги совершили поход в самое сердце Египта.

— Однако за это я должен благодарить только себя самого, — говорит он, погрузившись в глубокую депрессию после девятого или десятого джин-тоника.

— А что тогда произошло?

— Я сглупил. Меня так увлекли находки, что я захотел поделиться ими с миром. Немедленно. Мне казалось, что ждать невозможно. Я был молод и забыл, что у науки свои методы, свои традиции. И что их следует соблюдать. Сейчас я это понимаю. Мне надо было опубликовать сообщение о находке в общепризнанных солидных журналах. Документировать и подтвердить свои выводы, выложить все мои материалы, чтобы коллеги могли проверить каждую деталь. Как бы то ни было, я выдвигал совершенно новую теорию. Викинги в Египте… Мои факты были достоверными, но они предполагали свободную интерпретацию. Чтобы привлечь экспертов на свою сторону, нужно не только выдвигать убедительные аргументы против существующих теорий, но и документировать альтернативную гипотезу. Трудно, трудно, трудно… Переубедить специалистов в целой отрасли науки в правильности новой теории — на это требуется много лет. Даже когда ты прав.

— Что сказали специалисты?

— Они осмеяли меня, а когда смех улегся, отвергли предложенные мной аргументы, утверждая, что я понял иероглифы слишком буквально. Они считали, что страна дикарей на севере — это в действительности Византийская империя, которая была в тот момент в расцвете сил и находилась в постоянном конфликте с Египтом. Они настаивали, что варвары — это не египтяне, что европейцы по сравнению с египтянами — люди с бледной светлой кожей и что длинные до плеч волосы и бороды были тогда в моде почти во всей Европе. Даже описания и изображения длинных судов викингов они не восприняли всерьез. Профессора от Каира до Лондона уверяли, что египтяне рисовали стилизованные картинки под влиянием старых финикийских торговых и военных судов. Даже на самые бесспорные мои трактовки они отвечали своими альтернативными вариантами. Никто не принял моей теории.

— А как вы оказались здесь?

— Сначала я стал пить по-черному. Но к счастью, СИС узнал об этом и привел меня в чувство. Фонд финансирует мои исследования, — он поднял бокал с джин-тоником, — в этом институте.

— СИС?! — восклицаю я.

Ни профессор Ллилеворт, ни Диана ничего такого мне не говорили. Как это похоже на них! Они рассказывают только то немногое, что полагается знать.

— Ты знаком с Дианой?

Я отвечаю, что знаком.

— Милая девушка. В последние годы она уделяет мне много внимания.

— Вот как…

— Ты, должно быть, думаешь, что я здесь дурею от безделья и пью?

— Нет-нет.

— Не крути. Вижу по глазам. Но все это время я проводил здесь исследования. И вся информация по теме, которой располагает СИС на сегодняшний день, получена от меня.

— А конкретнее?

— Уже больше десяти лет нам известно о существовании документов, которые теперь называются «Кодекс Снорри» и «Свитки Тингведлира». Мы только не знали, куда они пропали. Пока твой друг, преподобный Магнус, не наткнулся на кодекс.

— А я думал, что ни то ни другое не было известно историкам.

— Большинству историков — да, не было. Мы работаем очень скрытно. В проекте участвуют археологи, историки, лингвисты и египтологи. Мы просмотрели документы, с которых Ватикан в последние десятилетия снял гриф секретности. Мы получили доступ к непрочитанным текстам в египетских музеях и архивах. Мы искали в древнескандинавских документах, в Исландии и Норвегии. Но никому не говорили, что именно мы ищем.

— Можно ознакомиться с тем, что вы нашли?

— Конечно. Завтра. Потому что теперь, дорогой Бьорн, я пошел в отключку.

В моей комнате в футляре от флейты лежит дощечка с рунической надписью из Урнеса. Четыре волоска, которые я сунул в щелку, закрывая футляр, еще на месте. Завтра я отдам ее в технический отдел.

Я сижу и смотрю телевизор. Пытаюсь отделаться от мысли, что они, конечно же, здесь. Мои преследователи. Хассан и его люди. Невидимые. Может быть, они смотрят на меня через микроскопическую видеокамеру, о которой я ничего не знаю. Может быть, они слышат мое дыхание, когда я ложусь спать.

4

В подвале под библиотекой Института Шиммера расположен архив. Он совсем не похож на темное пыльное помещение. Напротив, он идеально чист, купается в свете. В длинных рядах металлических шкафов на колесиках лежат документы, которые заставляют вспомнить о знаменитой Александрийской библиотеке.

Архив Института Шиммера вместил документы, которым больше тысячи лет: глиняные дощечки с надписями клинописью, папирусные свитки, негнущиеся пергаменты и манускрипты, написанные на пожелтевшей бумаге ручной выделки. Здесь можно найти фрагменты оригиналов текстов Библии, распоряжения императоров Тиберия, Веспасиана, Адриана и Цезаря, папирусные тексты, которые, возможно, читала Клеопатра, и военно-политические доклады, присланные из римской провинции Иудея о начале восстания евреев под руководством подстрекателя по имени Иисус. Здесь есть манускрипты, написанные римским историком Флавием Иосифом, и оригинал Первого послания святого апостола Павла к коринфянам.

Вокруг меня кишмя кишит учеными, которые, по сути, остались теми же школьниками, во время уроков занимавшими парты поближе к учителю, а на школьных балах — места на скамейках вдоль стен. Маленького роста мужчины с редкими волосами, в круглых очках. Высокие тощие женщины с прической конский хвост и взглядом, который направлен в самые глубины субтильных философствований метафизики. В дальнем углу дремлет старичок, который потратил всю свою жизнь на доказательства того, что некая ныне забытая иудейская секта в действительности имела тесные связи с группой агностиков, хотя все думают, что последняя была истреблена на сто лет раньше. Блещущие талантом молодые женщины, в платках, с пеналами и стипендиями от лучших университетов своей родины, вылавливают самые последние данные о преследовании катаров. Здесь теологи-христиане бок о бок сосуществуют с ортодоксальными иудеями и книжниками-мусульманами. И еще есть исследователи такого рода, как Стюарт Данхилл и я.

Алкоголик и альбинос.

Мы сидим рядом с аквариумом, где плавают разноцветные рыбки, которые, открыв рот, таращат на нас глаза. Именно таким я сам себя представляю, во всяком случае иногда.

Стюарт Данхилл принес штабель плоских коробок и рулон с двумя ручками и стал разворачивать его на длинном столе.

— Тора! Иудейское название Пятикнижия Моисея. Это копия, которой пятьсот лет. Другими словами, не очень древняя. Первоначально тексты писались на рулонах вроде этого. Они могли быть длиной в несколько метров. И только позже люди поняли, что удобнее воспроизводить и читать тексты в виде книг. Ветхий Завет первоначально был собранием религиозных и исторических текстов и законов на иврите, канонический текст которого был установлен две с половиной тысячи лет назад. Самая древняя из сохранившихся версий Ветхого Завета получила название «Септуагинта». Это перевод Библии на греческий язык, сделанный в Александрии более двух тысяч лет назад иудейскими книжниками, говорившими на греческом языке.

— А где хранится оригинал?

— «Септуагинта» находится в Ватикане. Но многие исходные тексты Ветхого Завета утрачены. А вместе с ними, к сожалению, исчезла возможность проконтролировать, подтвердить или опровергнуть то, что там написано. Или датировать важные библейские события. Но у меня есть кое-что интереснее.

Он раскрывает одну из коробок и вынимает копию и перевод пергамента с коптского языка.

— Мы наткнулись на это письмо, когда получили доступ к запыленным ящикам из Ватикана. Собственно говоря, мы искали копию «Септуагинты», которая, как считалось, относится ко времени папы Иннокентия Третьего. Такое поручение Институт Шиммера получил от комиссии кардиналов. А вместо этого наткнулись на это письмо. В 1013 году оно было отправлено из Руана халифу из египетской исламской династии Фатимидов, господствовавшей в Северной Африке с начала X века до 1171 года. Но письмо не дошло до адресата. Разведслужба папы перехватила его. Вот, — он протягивает мне лист из коробки, — английский перевод.

Его Высочеству Халифу аль-Хакиму би-Амру Аллаху,

Властителю Милостью Божьей, Единовластному Халифу Египта

С покорнейшим почтением шлю я, жрец Асим, великий визирь культа Амона-Ра, эти слова из плена. С верой в Аллаха, с надеждой выполнить дело моей жизни я нахожусь рядом со СВЯТЫМ и охраняю Его и Его сокровища в силу моих убогих возможностей. Куда приведет мой путь, я не знаю. Эти слова я пишу в комнате писцов герцога Ричарда в городе Руане в герцогстве Нормандия во Франции. Это лишь место привала, скоро наше путешествие к варварам за пределы цивилизации продолжится. Молю Аллаха, чтобы мои слова достигли Ваше Высочество, Властителя Милостью Божьей, Единовластного Халифа Египта, Халифа аль-Хакима би-Амру Аллаха, и нашелся спаситель СВЯТОГО.

Шлю поклоны

Асим,

Великий визирь культа Амона-Ра

— Асим! — кричу я. — Это имя из текста, который я нашел в деревянной церкви Гарму!

— Адресат письма халиф аль-Хаким би-Амр Аллах, который в это время правил в Египте, был человеком своеобразным, — говорит Стюарт. — Понятно, что из чувства страха Асим ссылается только на Аллаха, а не на всех богов, в которых он верил. Но халифа считали, и при этом совершенно справедливо, сумасшедшим. Он, в частности, запретил египтянам есть виноград и играть в шахматы. Он поставил себе задачей уничтожить больше христианских церквей, чем все другие властители в мире. Именно халиф аль-Хаким би-Амр Аллах разрушил храм Гроба Господня в Иерусалиме. 1013 год стал критическим для халифа. На Египет напали викинги. От их рук египтяне потерпели позорное поражение, которое совпало с кульминацией преследований христиан в стране.

— А что же, собственно, написано в письме этого Асима?

— Что Асим попал в плен к викингам. Но, сам понимаешь, официально заявить этого я не могу.

Он дает мне перевод другого текста:

…еще дальше к краю земли в ужасный холод царства смерти. Мы покинули царство солнца на цветущих берегах Яйла и направляемся к скудным каменным берегам царства снегов. Мы расстались с покровительством Амона-Ра, жаркое дыхание Осириса позади, мы покорились богам варваров. О боги отцов, дайте мне силу! Когда я был ребенком и ночные кошмары показывали мне вход в царство мертвых, то именно такую землю, холодную, скудную и дикую, я представлял себе в тумане смерти. Много дней плыли мы…

— Мы предполагаем, что это копия фрагмента письма, по-видимому написанного Асимом. Копия, как считается, была найдена вместе с пачкой писем и рукописей, оставшихся после смерти родственников Христофора Колумба. — Данхилл поднимает руки вверх, пытаясь предотвратить мои вопросы. — И не спрашивай меня ни о чем, потому что у меня нет ответа.

Он выкладывает на стол новые пергаменты и копии разных веков. В частности, список XVI века с произведения Снорри Стурлусона «Крестовая сага». Я читаю английский перевод пожелтевших документов об охоте Ватикана, ордена тамплиеров и ордена иоаннитов за некой святыней, об экспедициях, посланных папой в Норвегию в XII и XIII веках, и вспоминаю слова, написанные на стене в церкви Гарму:

Пастыри папы римского, иоанниты Вэрне

и храбрые тамплиеры Иерусалима собрались здесь

Спрятана священная гробница, о которой сказал Асим

— Так какой же вывод надо сделать из всего этого?

— Неужели не ясно?

— Что викинги побывали в Египте?

— Более того, они доплыли до самого храма Амона-Ра, разграбили гробницу и увезли с собой визиря Асима.

— И мы никогда об этом не слышали?

— Многое случалось в мире, о чем мы никогда не слышали.

— Поход викингов вверх по Нилу? Да об этом говорилось бы повсюду — от королевских саг Снорри до египетских хроник!

Стюарт Данхилл, улыбаясь, качает головой:

— Вовсе не обязательно. Если бы король Олаф решил, что поход вверх по Нилу надо сохранять в тайне, то ни у скальдов, ни у Снорри не было бы об этом сведений. Не забудь, что Снорри жил много лет спустя после тех событий, о которых он писал. Эпоха викингов была для него миром легенд. Чрезвычайно мало в те времена фиксировалось на письме. Пользуясь этим скудным материалом, он и писал свою историю, смешивая факты и вымысел.

— Да как же они могли скрыть такие события? Многотысячная армия викингов с огромным флотом плывет по Нилу…

— Ну и что? Ни один викинг не оставлял после себя наследства в виде документов. Не писал писем. Возможно, он рассказывал о своих приключениях за выпивкой или у костра во время жертвоприношения. И может быть, какой-нибудь местный скальд сочинял после этого потрясающую песню о его подвигах. Но от этого до книги по истории бесконечно далеко. — Стюарт нагнулся вперед. — Викинги не имели тесных связей с Египтом. Для них Египет был экзотической жаркой страной где-то очень далеко. Там же, где Иудея или Византия. Нил — всего лишь река наряду с другими. Как Сена или Волга. И только в XIX веке европейцы почувствовали очарование Древнего Египта. А викингам было наплевать на Египет.

— И все-таки они побывали в Египте?

— Экспедиции викингов проходили вдоль торговых путей, ведущих на восток через Гибралтар мимо североафриканского берега и далее до Александрии в Египте. Другая, более важная дорога проходила через Византию на юг к Иерусалиму и далее на юго-запад в Африку. Вспомним грабительские походы Харальда Сурового в Северной Африке. Многие викинги побывали в Египте — это несомненно, но их там воспринимали как воинов Византийской империи или скандинавских торговцев. Хорошо известно, что викинги торговали с арабами. В скандинавских центрах торговли и в могилах викингов обнаружено большое количество арабских монет. Белые соколы, например, пойманные в Гренландии, пользовались большим спросом у арабских шейхов.

— А что говорят египетские источники? Войско викингов напало ни больше ни меньше как на сам Луксор.

— Викинги не нападали на Луксор. Храм культа Амона-Ра находился к северу от Луксора, на той стороне реки, которая считалась царством мертвых. И даже для местных жителей этот храм был окружен мистикой и ужасами. Военное нападение на этот храм было гораздо менее значимым, чем если бы викинги поплыли дальше, к Карнакскому храму или к храму царицы Хатшепсут.

— Для армии поражение, вероятно, было очень болезненным.

— Унижение было грандиозное. Викинги встретили сопротивление главным образом на севере, со стороны гарнизонов двух городов-близнецов — Фустат и Аль-Кахира, нынешнего Каира. Для безумного халифа аль-Хакима би-Амра Аллаха поражение от вражеской армии было настолько велико, что он, судя по всему, приказал, чтобы о нем никто и никогда не говорил. Египтяне всегда вычеркивали из истории неприятные события и непопулярных властителей. Во все времена власть имущие манипулировали историей. Имена даже самых уважаемых царей удалялись из нее, если они впадали в немилость. Могущественные деятели выпадали из истории. Их имена переставали употребляться. Храмы и статуи разрушались или посвящались другим властителям. Лучшим примером является самый великий пророк Библии.

— Моисей?

— Если Библия точно отражает положение дел, то Моисей должен был иметь колоссальное значение для своего времени. Египтяне явно не могли относиться к нему равнодушно, независимо от того, кем они считали его: пророком, волшебником, освободителем, бунтовщиком или предателем. Но как оценивали его современники и последующие поколения?

— О нем в Египте вообще ничего не говорят.

— Правильно. Моисей был выброшен из истории.

— И какой вы делаете из этого вывод?

— Он или вообще никогда не существовал, или же попал в немилость к своим современникам.

— И к чему же привели вас все ваши рассуждения и гипотезы?

— К поиску того, что могло быть таким важным для жреца Асима, посвятившего жизнь охране какой-то святыни, и ради чего он решился написать письмо халифу своей страны?

— Щепка с креста Иисуса? — шучу я.

— Или что-то еще более святое.

— Более святое? — Я не понимаю. — О Стюарт, пожалуйста, избавьте меня от разговоров о мифическом Граале.

Неожиданно для меня он смеется:

— Грааль? Бьорн, Бьорн, Бьорн… Священный Грааль — это всего лишь средневековый миф. Нет. Сам подумай. Секте Асима была доверена священная миссия — охранять гробницу и то, что в ней было захоронено. Сокровища. Мумию. Письмена. Все, что находилось в ней. По данным египтян, Асим был жрецом с 999 года нашей эры в течение четырнадцати лет и потом исчез. Он был очень уважаемым и ученым священником, владел многими языками и знаниями многих наук. Он был астрологом и ясновидящим, магом и толкователем снов. Культ Амона-Ра уже в это время был религией с двухтысячелетней историей. Эта древняя египетская вера со временем переплелась с иудаизмом, христианством и исламом. У верующих было много богов, но даже в XI веке для секты старые египетские боги оставались самыми главными. Яхве был всего лишь одним из многих. Священники проводили жизнь в храме, который скрывал вход в погребальную камеру. Как раз в это время халифом в Египте был аль-Хаким би-Амр Аллах. Он загадочно исчез в 1021 году. Наполовину мусульманская секта друзов и по сей день почитает аль-Хакима би-Амра Аллаха как своего владыку, который вернется спасителем мира и ислама. — Стюарт Данхилл молчит, потом продолжает: — О чем это тебе говорит?

— Не очень о многом.

— Я доверю тебе одну тайну. Ты знаешь, что я искал, когда нашел в 1977 году гробницу?

Я качаю головой.

— Я искал нечто, имеющее невероятную религиозную значимость. Нечто, спрятанное вместе с мумией и самыми большими сокровищами. — Он закрывает глаза. — Нечто, увезенное викингами совершенно случайно, просто потому, что оно находилось вместе с золотом и драгоценными камнями.

— И что же это?

— Очевидно, то, что может пролить новый свет на библейскую историю. Если верить главным иудейским книгам, таким как «Мишна», некая святыня была спрятана в погребальной камере в пустынной местности под грядой скал. Например, в Долине царей…

— Вы не можете прямо сказать, что искали?

— Бьорн, ты не будешь надо мной смеяться, как все другие?

— Не буду.

— Мне хочется думать, что викинги увезли с собой ковчег Завета!

Взгляд его затуманился.

Только этого недоставало! Ковчег Завета!

Картина становится предельно ясной: каждый, кто мечтает найти ковчег Завета, лишен здравого смысла.

Ковчег Завета — святыня, которую можно было переносить. Библия описывает его как ларец длиной в два с половиной метра, изнутри и снаружи обложенный золотом, украшенный фигурами двух херувимов. Его благоговейно носили храмовые служители при помощи двух деревянных шестов, продетых сквозь золотые кольца. В ларце находились, в частности, таблички с десятью заповедями. Во время скитаний по пустыням его носили вместе со скинией.[48] Потом ковчег Завета поместили в храм Соломона в Иерусалиме, но после разрушения храма в 586 году до Рождества Христова он исчез. Одни думают, что его похитил Навуходоносор Второй. Другие полагают, что ковчег спрятан под храмом Соломона и что именно ковчег Завета, а не Священный Грааль монахи ордена тамплиеров должны были защищать всю жизнь.

Кто-то, такие как Стюарт Данхилл, думает, что ковчег был спрятан в Долине царей.

А самые упрямые вроде меня считают, что он вообще никогда не существовал.

5

Бар имеет такой вид, как будто Институт Шиммера выкрал его из гостиницы «Вальдорф-Астория». Пианист-тапер играет попурри из хитов Элтона Джона. Стюарт Данхилл щелкает пальцами, и официант приносит нам два джин-тоника со льдом. Мы чокаемся. Несколько часов сидим и обсуждаем древнеегипетские сказания о богах и мифологию дохристианской эпохи. Наконец, совершенно обалдев, выходим подышать свежим воздухом.

В пустыне тишина, а у меня в голове эхом звучит мелодия, сыгранная пианистом, — «Goodbye Yellow Brick Road…». Прохладно и темно. Мы не спеша идем по асфальту автостоянки, доходим до садов, где растут фиги и оливы. Вспоминаю, как я был здесь в прошлый раз. Луна тогда светила среди листьев, как японский бумажный фонарик. А теперь небо и звезды спрятались за тонкой пеленой облаков. Среди деревьев, припорошенных пылью веков, звучит слабый голос Стюарта:

— Мы можем только догадываться об общих очертаниях той или иной исторической тайны. Многие, каждый по-своему, прикоснулись к тайне ковчега. Тамплиеры. Иоанниты. Крестоносцы. Ватикан. Все эти мистические ордена и братства и могущественные объединения, о которых мы любим читать. Что они знали? Что они скрывали? И что пытались найти? Вероятно, каждый из них знал свой маленький кусочек истины, кусочек тайны. И этого им было достаточно.

— А удалось им хоть раз найти то, что они искали?

Стюарт Данхилл качает головой:

— Я не думаю, чтобы они знали, что именно ищут. Каждый имел перед собой кусочек тайны. Только если сложить все эти фрагменты воедино, можно увидеть целое. Но в этом-то и проблема. Каждый охранял свой фрагмент. Никто не делился с другими.

Мы молча смотрим в темноту и думаем об одном и том же.

— Ну хватит обо мне, — говорит Стюарт, — а как у тебя? Расскажи мне о находках в Норвегии.

Я рассказываю ему всю историю. Начинаю с убийства преподобного Магнуса и украденного «Кодекса Снорри». Рассказываю о «Свитках Тингведлира» из пещеры в Исландии. О Хассане и его подручных, которые гоняются за мной. По-видимому, они работают на шейха Ибрагима. О руническом коде преподобного Магнуса, который привел меня к электронному письму с копией украденного документа. Рассказываю о скрытых кодах в тексте Снорри, о том, как я взломал их с помощью своего воображения и хороших друзей. О том, как Эйвин и я нашли усыпальницу в монастыре Люсе. О камне с рунической надписью, который я спрятал и который привел меня сначала в Урнес, потом во Флесберг, Лом, Карму и Рингебу. В кармане у меня лежат тексты, которые мне удалось расшифровать. Я показываю их Стюарту. Он просматривает бумаги при слабом свете фонарей, подсвечивающих здание института. По его дыханию я определяю, как сильно он взволнован. Я рассказываю об убийстве священника из Рингебу, об украденной деревянной скульптуре и моей поездке в Лондон, а затем и сюда, в Институт Шиммера.

— Какая история! — говорит он. — А тот манускрипт, который вы нашли в Исландии, «Свитки Тингведлира», я надеюсь, в надежных руках?

— Конечно.

— В Норвегии? В Исландии?

— Мы пытаемся перевести их.

— Тебе помогают хорошие специалисты?

— Самые лучшие.

— Строго говоря, самые лучшие специалисты находятся здесь, в Институте Шиммера. Тебе следовало бы прислать пергамент сюда. Для консервации, обработки и перевода.

— Здесь все сделают хорошо. Но я не уверен, что это надежное место. Меня не удивит, если вдруг обнаружится, что шейх владеет Институтом Шиммера. Именно отсюда звонили преподобному Магнусу, когда он нашел кодекс.

Стюарт молчит некоторое время, потом возвращается к теме:

— Ты и твои друзья продвинулись дальше, чем кто-либо другой. Вы обнаружили код там, где другие видели только текст. И более того, вы сумели взломать все коды!

— Но мы не нашли самую главную гробницу. И сейчас потеряли последнюю ниточку. Она находилась в скульптуре святого Лаврентия.

В темноте я улавливаю слабую улыбку Стюарта Данхилла.

— Ты воюешь с лучшими учеными мира и мистическим миллиардером. Но у тебя есть нюх и интуиция и поразительная напористость, которой нет больше ни у кого. Я восхищаюсь тобой, Бьорн. Это правда. Я восхищаюсь тобой.

Мои щеки краснеют.

Стюарт говорит:

— Если гробницу когда-нибудь найдут и раскроют эту тайну, то это будет только твоя заслуга. И не только я так думаю.

6

Весь следующий день я провожу в архиве Института Шиммера, где беру плоские картонные коробки с документами, пергаментами, свитками и листами папируса. Архивариус добросовестно регистрирует все, что я уношу к своему столу.

С дотошностью нейрохирурга я перелистываю старые тексты и двигаюсь вглубь истории. Мне попадается изощренное сочинение XIX века, которое проводит параллели между мистическим манускриптом Войнича XVI века — документом объемом в 272 страницы, написанным неизвестными знаками на неизвестном языке, — и такой же загадочной рукописью Леонардо да Винчи из миланской библиотеке «Амбросиана». Я вижу письма, отчеты и аккредитивы, аттестаты и приложения, указания и заметки, купчие и циркуляры. К большинству документов приложен английский перевод. На руках у меня шелковые перчатки, и периодически ко мне подходит хранитель архива, чтобы убедиться, что я не превращаю бесценные сокровища в папье-маше.

И все же я не нахожу ничего, что могло бы подтвердить, что кто-то, кроме священника Асима, сделал запись, свидетельствующую, что викинги совершили поход в Египет в 1013 году. Но ведь если бы такой документ существовал в принципе, Стюарт, несомненно, нашел бы его много лет тому назад.

7

Стюарт Данхилл и я договорились пообедать вместе около шести. В ожидании этого часа я решил зайти в технический отдел Института Шиммера, чтобы узнать, не прояснилось ли что-нибудь насчет привезенной мной рунической дощечки. Например, какого она времени. Из какого дерева сделана. Нет ли чего-нибудь внутри.

Технический отдел расположен в отдельном крыле, построенном в 1985 году, имеет всевозможные мастерские и специальное оборудование. Здесь проводится любая работа — от датировки артефактов радиоуглеродным методом до их реставрации и превращения тысячи обрывков, поступивших в лабораторию, в единый полноценный документ. Исследователи, в белых халатах и комбинезонах, у некоторых повязки на лице и защитные очки, сидят, согнувшись, над своими станками и хитроумными машинами.

Женщина-лаборант в зеленом синтетическом комбинезоне показывает мне, как пройти в технико-исторический отдел артефактов из дерева, бумаги и папируса. Я заглядываю в лабораторию, где два ортодоксальных иудея исследуют Тору, развернутую на многометровом алюминиевом столе. В следующей лаборатории группа реставраторов трудится над богато украшенным гробом. Я открываю дверь в прихожую, потом другую — в кабинет, где дама, стоящая у стола со скоросшивателями и разложенными листками, раздраженно спрашивает меня, нет ли у меня привычки стучать в дверь, перед тем как войти.

Третья лаборатория пуста.

Если не считать Ларса.

Святого Лаврентия.

Деревянной скульптуры, украденной из церкви Рингебу.

На верстаке лежит святой Ларс, прикрепленный ремнями и струбцинами, как будто кто-то захотел помешать ему в попытке убежать в пустыню.

Меня обжигает словно морозом, и дело не только в работе кондиционера. Я не могу понять, почему эта скульптура здесь, в Институте Шиммера. По-видимому, шейх Ибрагим вертит институтом как хочет. А это значит, что я в лучшем случае под наблюдением, а в худшем — рискую жизнью.

Я словно прирос к двери, в ужасе глядя на святого Лаврентия. Потом медленно начинаю идти по лаборатории. Скульптура из церкви Рингебу кажется неуместной на рабочем столе в Институте Шиммера. Вокруг разбросаны электрические пилы, дрели и буравчики. Несмотря на целый арсенал пыточных инструментов, работающие здесь явно обращаются с деревянной скульптурой очень бережно. Под ремни и зажимы подложены фетровые прокладки. Пилы и дрели используются самого высокого качества.

На экране на стене рентгеновская фотография. Я с удивлением рассматриваю ее. При просвечивании святого Ларса не обнаружилось ни больших, ни малых пустот, которые могли бы скрыть вложение. Совершенно ясно, что, получив эту фотографию, исследователи остановились.

Святой Лаврентий был сделан из цельного куска дерева.

Внутри ничего нет.

В изумлении я смотрю то на скульптуру, то на фотографию. Слова, написанные в Библии, гласили однозначно:

Как Дева Мария держит Иисуса внутри себя

так живот вмещает раку

Хвала тебе Фома!

Так почему же внутри ничего нет?

Под потолком я обнаруживаю камеру слежения. Неужели прямо сейчас кто-то внимательно смотрит на раскрывшего от изумления рот близорукого альбиноса Бьорна?

Я выхожу из лаборатории и останавливаюсь, чтобы прийти в себя. В эту минуту из-за угла появляются двое, мужчина и женщина.

Увидев меня, они останавливаются.

— Да? — спрашивает женщина.

— Вам помочь? — вторит ей мужчина.

Технический персонал всегда предпочитает, чтобы ученые сидели в читальном зале.

Во рту у меня пересохло. Я едва могу проговорить, что ищу лабораторию, где изучают руническую дощечку из Норвегии.

— Лаборатория четырнадцать.

Я благодарю их и ухожу.

Руническая дощечка лежит в прозрачном пластиковом пакете в закрытом стеклянном шкафу в пустой лаборатории с надписью «Лаборатория деревянных предметов». Я разбиваю локтем стекло и кладу дощечку в карман.

Под потолком в камере слежения загорается красная лампочка.

Едва переводя дыхание, я бегу из лаборатории тем же путем, каким пришел сюда. Каждую минуту может зазвучать сирена и голос в динамике закричит: «Держи вора!»

Но ничего не происходит.

Когда мне кто-то попадается навстречу, я сбавляю темп. Оглядываюсь назад, пробегая через двустворчатую дверь-вертушку в техническое отделение. Рысью пробегаю через фойе перед конференц-залом и выхожу в просторную приемную.

Я уже вижу Хассана. Вижу взвод солдат с винтовками, нацеленными мне в грудь.

Но меня никто не замечает. Жизнь в приемной идет своим чередом. Кто-то смотрит телевизор. Кто-то беседует. Кто-то стоит в телефонной будке. Кто-то читает газету.

И никто не поднимает головы.

Никто не кричит: «Вот он!»

8

Стюарт Данхилл занимает двухкомнатный номер в гостиничном крыле. Я громко стучу в дверь. Открыв дверь, он удивленно смотрит на меня:

— Уже? Разве мы договорились не на шесть?

Он готовится к обеду. На лице мыльная пена. Белая рубашка не застегнута.

Я протискиваюсь мимо и закрываю дверь:

— Они здесь.

— Кто здесь?

— Шейх. Хассан. Не знаю. Я видел святого Лаврентия! В одной лаборатории.

— Какого святого?

— Святого Лаврентия! Деревянную скульптуру!

— Здесь?!

— Я прямо из лаборатории! Искал руническую дощечку.

— Ты у кого-нибудь спросил…

— Вы с ума сошли? Институт Шиммера явно как-то задействован в этой истории.

— Институт? Приди в себя. Это респектабельное серьезное учреждение. Здесь никто не ворует исторические артефакты. И тем более здесь никого не убивают.

— Но почему тогда святой Лаврентий здесь?

— Этому наверняка есть какое-то разумное объяснение. Давай сообщим о скульптуре руководству. Прямо сейчас.

— Нет!

— Подумай. Может быть, в институте действительно есть предатель. Но ведь, может быть, их обманули. Или кто-то принес сюда скульптуру, не сообщив, откуда она и как ею завладели.

— Я никому не доверяю.

— Здесь работают сотни сотрудников. Институт не бандитское гнездо. Вот ты принес сюда руническую дощечку. Разве виноват был бы институт, если бы эта дощечка была украдена из музея?!

— Я хочу уехать.

— Бьорн, ты посреди пустыни!

— Я не могу оставаться здесь. Мне очень жаль!

— Бьорн…

В этот момент звонит телефон. Стюарт отвечает. Слушает. Кладет трубку. На ней остается мыльная пена.

— Я с тобой!

— Со мной?

Он достает из-под кровати чемодан.

— Стюарт, что происходит?

Данхилл быстро подходит к комоду, берет оттуда нижнее белье, носки и рубашки и бросает в чемодан.

— Кто звонил? Что сказал?

Стюарт останавливается.

— Звонили из СИС.

— Профессор Ллилеворт?

— Меня попросили позаботиться о тебе.

— Позаботиться?

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Что-то случилось? В СИС узнали, что я нашел скульптуру?

— Сомневаюсь. Но шейх Ибрагим знает, что ты здесь. В СИС поступила информация, что люди шейха направляются сюда. В институт. И больше мы не болтаем о коррумпированных ученых. — Стюарт смотрит на меня. — Он послал сюда Хассана.

Прежде чем уехать, я кладу мобильный телефон в гофрированный конверт и пишу адрес моего университета. Я не знаю, как они узнали, где я нахожусь: через чип GSM или от кого-то из сотрудников Института Шиммера.

И все же. Хассан не дурак. Он не поедет следом за почтовой машиной. Главное сейчас — упредить его и внести зерно смятения в высокотехнологичное шпионское гнездо шейха.

9

Мы едем по пустыне на машине «мицубиси-аутлендер», которую Стюарт Данхилл то ли взял напрокат, то ли украл, не могу сказать точно.

Небо темное, звездное. Пустыня кажется бесконечной. Передние фары освещают два длинных углубления, которые только при очень большом желании можно назвать дорогой. Женский голос навигатора спутниковой системы GPS на щитке управления просит нас свернуть направо через триста ярдов. Мы почти готовы поверить, что едем по автобану.

— Куда едем? — спрашиваю я.

— Далеко.

— А куда?

— Раз уж все так получилось, я хочу показать тебе, о чем, собственно, речь.

— И это значит?..

— Мы едем в самое главное для нас место.

— И это?..

— Боже, ты такой умный и так медленно соображаешь!

— Так куда же мы едем?

— В Египет!

10

Час за часом мы едем по бесконечной темной пустыне, и вот наконец на горизонте ночь начинает сдавать свои позиции.

По дороге Стюарт разговорился, и я почувствовал себя студентом, который подошел к преподавателю кое-что уточнить, но вынужден выслушать целую лекцию. А может быть, он говорил, чтобы не заснуть. Держа одну руку на руле и размахивая другой, он рассказывает о патриархах Ветхого Завета, о том, как союз египетских государств оказывал влияние на культуру их племен.

— Патриархи принадлежали к пастухам-кочевникам, — говорит он, наблюдая восходящее солнце. — Иудеи, христиане и мусульмане почитают одного патриарха — Авраама. Его служанка Агарь родила от него сына Исмаила, ставшего одним из великих пророков мусульман. Супруга Авраама Сара родила от него сына Исаака, одного из прародителей Моисея и народа иудейского. После смерти Авраама Сара изгнала пасынка Исмаила, и, таким образом, семитская раса разделилась на арабов и иудеев.

Пока солнце встает и яркие лучи начинают освещать пустынный ландшафт, Стюарт рассказывает о сплаве культур племен и возникновении цивилизации. Покрышки шуршат о неровности дороги.

— Ветхий Завет возник в то время, когда племена древности создавали организованные государственные структуры. Авторы Ветхого Завета брали материал из уже хорошо функционировавших культур этого региона — Вавилона и Египта. Древнеегипетские научные тексты целиком вошли в состав мудростей Соломона. Посмотри только на администрацию Давида, со всеми этими министрами и пышными титулами, она всего лишь копия египетской государственной иерархии.

Я включаю кондиционер. Жара начинает нагревать крышу автомобиля. На заднем сиденье нахожу две бутылки с водой и протягиваю Стюарту одну из них. Вода теплая, но, несмотря на это, я отпиваю половину одним глотком.

Стюарт пытается отвернуть крышку бутылки.

— Во времена патриархов в Иудее главенствовал рассказ, он передавался из уст в уста, из поколения в поколение. В Египте, в отличие от этого, обычной стала фиксация лучших рассказов на письме.

Он подносит бутылку ко рту и жадно пьет.

За окном автомобиля бесконечная каменная пустыня.

— Вы не устали? — спрашиваю я.

Нет, не устал.

— Когда британский археолог Лэйард в середине XIX века нашел в Ираке руины дворца ассирийского царя Ашшурнасирпала Второго, там обнаружились древние клинописные таблички времен ассирийской оккупации Вавилона. В рассказе о Сотворении мира — предшественнике того, что написано в книгах Моисея, — первый человек, мужчина, был создан в райском саду. А женщина была создана из его ребра. — Закашлявшись, Стюарт делает еще глоток, — Потом мужчина и женщина были изгнаны из рая. Они не послушались своего бога… — Он допивает остаток воды. — Даже потоп происходит из вавилонской мифологии. Эпос «Гильгамеш», которому три тысячи шестьсот лет, рассказывает о боге, приказавшем одному человеку приготовиться к наводнению. Этот человек спас себя, свою семью и много видов животных на борту ковчега, который оказался на суше, на высокой горе. Узнаешь историю?

Я включаю кондиционер на полную мощность.

— А Вавилонская башня?.. — продолжает Стюарт. — Ассирийский царь Асархаддон построил в Вавилоне башню, посвященную верховному богу Междуречья Мардуку, она должна была достичь неба. И как ты думаешь, что случилось? Победила сила тяжести. Башня рухнула.

— Послушайте, Стюарт, разве все это не подтверждает библейские рассказы?

— Можно рассуждать и так. А можно быть плохим мальчиком и сказать, что создатели Ветхого Завета не имели фантазии, чтобы сочинять собственные истории!

— Но в нем есть много всего другого, а не только эти ваши примеры.

Возражения провоцируют Данхилла:

— Большие и при этом центральные части Священного Писания являются компиляцией мифов и рассказов из более древних культур…

— Вот как!

— …искусно вплетенных в создание новой религии, вращающейся вокруг нового Единовластного Бога.

Некоторое время мы молчим.

Наконец Стюарт не выдерживает тишины:

— Даже у истории жизни Моисея есть предшественник. В вавилонских мифах мать аккадского царя Саргона, чтобы спасти ребенка, кладет мальчика в лодку из тростника и пускает ее по реке. К счастью, его находят. И усыновляют. — Стюарт стучит пальцами по рулю. — Вот настолько оригинален самый важный рассказ всего Ветхого Завета.

Даже к жаркому пламени пустыни кое-кто умудряется приспособиться. Волосатые разноцветные гусеницы. Ослы. А еще иерихонская роза. В сырую погоду она плоская и зеленая. Но как только становится сухо, она съеживается в кулачок, чтобы сопротивляться стихии. Я узнаю себя в этой розе. Если засуха продолжается, роза отрывается от корней и катится по пустыне. Ветер гонит ее до тех пор, пока она не найдет себе нового влажного места и не пустит там корни. Лишь немногим она представляется красивой.

Я похож на эту розу.

11

Гораздо позже мы подъезжаем к пограничному городу, где платим за визу в Египет. Пересекаем границу и едем на юг по Синайскому полуострову вдоль залива Акаба до Шарм-эль-Шейха. Там садимся на паром и по Красному морю едем до Хургады. Опять едем на юг до порта Сафага, где присоединяемся к колонне туристских автобусов, идущей под сопровождением полиции через пустыню на запад к Луксору.

По дороге Стюарт делится со мной: он надеется, что наше совместное исследование поможет ему совершить прорыв в его научной работе.

— Взлет! Называй как хочешь! Месть! Реванш! Профессиональная реабилитация! Ты даже не представляешь, как много значило бы для меня, если бы я с твоей помощью смог доказать, что моя теория верна. Что викинги побывали в Египте.

К своему ужасу, я вижу, как по щеке у него катится слеза. Смущенно и подавленно я смотрю в окно автомобиля.

— Я думаю, — говорит Стюарт, — что «Свитки Тингведлира» содержат какое-то указание на то, что я прав. И что я был прав все эти годы.

В древних Фивах, ныне Луксоре, вымощенная камнями дорога, окруженная сфинксами, связывала Карнакский храм с Луксорским. Могущественные фараоны прогуливались здесь в запыленных сандалиях и обдумывали планы предстоящих войн, а потом шли во дворец есть финики и позорить своих сестер.

И по сей день эти два храма, с молельными домами и обелисками, сфинксами и гигантскими статуями, отбрасывают длинные тени на поля около реки.

Мы останавливаемся в гостинице «The Winter Palace»[49] на главной улице Corniche el Nile.[50] На западе, на противоположном берегу Нила, садится солнце. Красные отблески заката полыхают над скалами с храмами и захоронениями умерших фараонов и цариц.

Да, пребывание в Египте более экзотично, чем поездка в какой-нибудь Брандбу в пасмурный день.

ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ

ЕГИПЕТ

1

Долина царей спит вечным сном, окруженная отвесными скалами.

Ощущение вечности — особая атмосфера этого места, genius loki,[51]— присуще этой бесплодной долине. Здесь, как нигде, осознаешь, что время преходяще, а в истории есть взлеты и падения. В глубоких туннелях в скалах покоились могущественные цари в своих гробницах. Рамсес. Сети. Тутмос. Аменхотеп. Тутанхамон. За пятисотлетний период в долине появилось более шестидесяти гробниц.

По ущелью проносится ветер.

Вместе с сотнями туристов Стюарт и я едем в долину на мини-поезде. На лицо садятся мельчайшие частицы песка. Вокруг вздымаются к небу скалы.

Гробница, которую Стюарт хочет показать мне, находится высоко в горах, в узком ущелье. Вход с северной стороны. Внутри гробница сориентирована на восток. Такое расположение символизировало загробный мир.

С трудом переводя дыхание, мы взбираемся по длинной крутой лестнице, которая приводит нас к невзрачному и когда-то хорошо запрятанному входу. Охранник проверяет билеты и впускает нас в туннель. Воздух такой влажный и теплый, что я оттягиваю ворот футболки.

— Самым первым делом для любого царя было начать работы по сооружению своей гробницы, — говорит Стюарт. — Сотни людей на протяжении десятков лет строили эти гробницы. Сначала была грубая работа для каменотесов, вырубавших скалу. Потом появлялись художники с кистями и, наконец, священники с благословениями.

Спускаясь по узкой лестнице, мы идем боком, пропуская туристов, идущих вверх. Я стараюсь бороться с ощущением клаустрофобии. Воздух ужасно тяжелый. Когда грабители, а позже археологи вскрывали гробницы, спертый воздух мог попросту убить их. Артур Конан Дойл, автор книг про Шерлока Холмса, предложил даже теорию, что создатели могил оставили там смертельные споры, которые должны убивать всех, кто осмелится туда вторгнуться.

Неосознанно я начинаю дышать через нос.

С каждым шагом мы продвигаемся назад на сотни, нет, на тысячи лет назад во времени. Чтобы избежать износа от миллионов башмаков туристов, археологические власти уложили на землю деревянное покрытие. Длинной цепью мы идем все дальше вглубь скалы. Дышать очень тяжело, для этого приходится предпринимать неимоверные усилия. Воздух не доходит до легких. Но я ничего не говорю Стюарту. Не хочется выглядеть нытиком.

Потолок голубой с желтыми звездами. В первом зале две массивные колонны, на стенах изображения 741 божества. Огромная, высотой в несколько этажей, лестница ведет вниз, в овальный зал гробницы, с двумя колоннами и четырьмя боковыми помещениями.

Я слышу восторженный шепот туристов. Если нас так много, мы, вероятно, уже исчерпали весь запас кислорода? Кто-то толкает меня. Я оказался на пути туриста, который хочет сфотографировать изображение на стене. Улыбкой я прошу прощения. Он отвечает мне тоже улыбкой. Я оттягиваю ворот футболки.

— Что-то случилось, Бьорн?

— Вовсе нет, — заикаясь, говорю я.

Стены погребального зала представляют собой своего рода свиток папируса с текстом «Книги Амдуата» о загробном мире. На двух прямоугольных колоннах выдержки из «Литании Ра» и сцена, изображающая покойного, совокупляющегося с богиней.

В этом зале почти три с половиной тысячи лет тому назад получила упокоение мумия фараона Тутмоса III. Он был шестым фараоном в восемнадцатой египетской династии и считается сейчас одним из самых великих царей. Тутмос III правил пятьдесят лет и умер около 1425 года до Рождества Христова. Его гробница была открыта французским египтологом Виктором Лоре в 1898 году. Мумия Тутмоса III была найдена на семнадцать лет раньше вместе с пятьюдесятью другими мумиями в скалах около храма Хатшепсут, они были свалены в пещере Дейр-эль-Бахри.

Я дергаю Стюарта за рукав.

— Воздух здесь плохой, — шепчу я, — мы ведь уже все видели?

2

Мы покидаем Долину царей и едем на север вдоль скал по берегу Нила. Я открыл в машине окно и теперь жадно заполняю воздухом легкие. Стюарт спрашивает, уж не ловлю ли я мух. Напоминаю ему, что я вегетарианец.

Вскоре он сворачивает к огромному сооружению в скале, огороженному каменной стеной и колючей проволокой.

— Это храм древнего культа Амона-Ра, — говорит Стюарт. — Именно здесь побывали викинги. — Он открывает незапертые ворота и оставляет машину в тени дерева. — Вон там, — он показывает на равнину между скалами и Нилом, — когда-то был канал, который позже был засыпан земледельцами. — Он поворачивается в сторону храма. — А здесь главным был жрец Асим.

Две гигантские статуи, изображающие богов Амона-Ра и Осириса, охраняют широкую лестницу, которая приводит к площадке перед храмом. Мы идем по засыпанной песком дорожке в храм.

— Члены этой секты называли себя «Покорные слуги Его Святейшества бога солнца Амона-Ра и хранители Божественного Завета», мы говорим о культе Амона-Ра. Секта существовала вплоть до XIII века. К этому времени тот святой, которого секта должна была охранять и которого похитили викинги, отсутствовал здесь уже двести лет. Даже самые упорные священники стали считать бесполезной тратой времени охрану того, чего давно не было.

— Ковчег Завета?

— Что-то там определенно было, — говорит он неожиданно тихо. — Может быть, ковчег, а может быть, что-то другое.

Мы рассматриваем каменные статуи и храм. Я пытаюсь представить себе жизнь в этом месте тысячу лет тому назад. Или две тысячи лет. Или три.

Потом поворачиваюсь: у меня перед глазами появляется огромный флот викингов.

— Правда, грандиозно? — говорит Стюарт.

Ну как это он читает мои мысли?

Ни храм, ни гробница не доступны для публики, но у Стюарта есть мандат от египетских властей и египетская пятидесятифунтовая купюра, смягчающая сердце сторожа, дремлющего у железных ворот. Входим в храм. Стюарт показывает дорогу в священный зал. Позади того места, где когда-то находился алтарь, я вижу решетку входа в погребальные залы.

Я делаю глубокий вдох, и мы входим.

В темноте Стюарт зажигает свой фонарь, я свой. Идем вниз по очень длинной лестнице, потом по туннелю и попадаем в первую камеру. Лучи света порхают по красивым росписям стен и надписям.

— Вот здесь я нашел новые изображения и те иероглифы, что рассказывали о нападении викингов тысячу лет тому назад, — говорит Стюарт.

Он показывает рисунки на стенах.

Длинный боевой корабль.

Длинноволосые, бородатые мужчины дикого вида, с голубыми глазами.

Мечи, топорики и щиты.

Головы драконов.

— Викинги, — шепчу я.

— Я тоже так думал. Викинги! А не воины и не корабли из Византии! Викинги! Но эти дьяволы только посмеялись надо мной.

Мы идем вниз еще по одной лестнице и попадаем во вторую камеру. Поскольку мы в туннеле одни и я знаю, что в любой момент смогу выбежать на свежий воздух, я подавляю чувство клаустрофобии. До поры до времени.

В самой глубине второй камеры мы видим остатки того, что было когда-то стеной. Проходим через отверстие в стене, спускаемся по узкой крутой лестнице и идем еще по одному туннелю.

В самом конце его находим последнюю камеру.

Самое святое из всего святого.

Пустые камеры, пустые кувшины.

Пустой саркофаг…

Здесь, в самой дальней камере, был похоронен неизвестный властитель, тот, кого называли СВЯТОЙ.

Кто это был? Почему его скрывали так тщательно?

Какие сокровища он имел при себе в гробнице?

Какие письмена?

Какие святыни?

И почему его охраняли две с половиной тысячи лет?

— Мы думаем, — говорит Стюарт, — что текст, который вы нашли в пещере Тингведлира, является копией и переводом оригинала, который некогда находился здесь.

В пустой камере Стюарт показывает мне настенные рисунки, надписи, орнамент и терпеливо объясняет их значение. Свет фонарей начинает слабеть, и мы направляемся к выходу.

Свежий воздух ласкает наши лица.

Мы проходим мимо спящего сторожа и молча, в задумчивости, идем к оставленному автомобилю.

Прежде чем завести мотор, Стюарт говорит, что хочет съездить вместе со мной в несуществующую деревню и поговорить там с несуществующим человеком.

3

Коптская монастырская церковь Святого Марка выполнена из песчаника, внутри ее пышный сад с журчащей водой и буйной растительностью. Судя по всему, точно такой вид она имела, когда монахи положили здесь последний камень и смыли с рук песок 1900 лет тому назад.

На крыше церкви возвышается позолоченный анх.

Стюарт останавливает машину, но сопровождавшее нас облако пыли продолжает движение по парковке, словно это горячая и упрямая пыльная буря, только в миниатюре.

Монастырская церковь находится в Забытой деревне среди пустыни в нескольких милях[52] от Луксора. Ни на одной карте Забытой деревни нет, некоторые туристические брошюры упоминают ее (при этом используются забавные обороты вроде «руины поселения в пустыне, которое никак не может умереть»). Официально она не существует. Египетские власти, начиная с XV века, отказывались признавать существование деревушки. Основанием послужил конфликт между монахами, племенем бедуинов и центральной властью о правах на владение источником, который поддерживает жизнь деревни. Когда власти в 1481 году потерпели поражение в борьбе с упрямыми жителями пустыни — эта проклятая деревня и монастырь находились, в сущности, у черта на куличках, в продуваемом ветрами и засыпаемом песками пекле, с их вонючими верблюдами, — они попросту вычеркнули ее из всех своих бумаг и списков. И по сей день никому не приходит в голову вернуть деревню в реально существующий мир. Мстительность власть имущих в Египте — качество долговременное. Деревня, первое название которой все давным-давно забыли, не имеет ни школы, ни ратуши, ни полиции, ни системы здравоохранения. Ребятишек отсюда возят на автобусе в Кену, где школа регистрирует их как не имеющих постоянного места жительства.

Местный врач, скорее, подпадает под категорию знахаря. В редких случаях, когда он сомневается в чем-то, он посылает своих пациентов в больницу в кузове старого грузовика, имеющегося в деревне.

— Дело в том, что у школьных знахарей, — он с презрением называет их так, сидя в кафе со своим кальяном, — оборудование чуть-чуть лучше, чтобы делать операции на мозге и пересаживать роговицу. — На мой же взгляд, дело еще и в том, что у говорящего слегка дрожат руки.

Как раз на окраине этого оазиса, в этом несуществующем скоплении построек из камня и высушенной глины, забытом и местной, и центральной властью, расположена церковь Святого Марка.

4

Ворота монастыря открываются.

Вид у человека такой, словно он живет в монастыре со времени его основания. Лицо напоминает высушенную солнцем изюминку. На голове — боже милосердный! — тюрбан. В тростниковых сандалиях он идет к нам навстречу и здоровается за руку, раскрывает беззубый рот. На внутренней стороне правой руки у него вытатуирован рисунок креста. Он произносит свое имя по-арабски, что я воспринимаю как грохот случайно собранных в кучку согласных, и, хотя Стюарт в машине назвал мне его, я так и не сумел это имя зафиксировать у себя в памяти. Поэтому назову его просто монахом.

Он приглашает нас в монастырь и с гордостью показывает спальни, трапезные, читальный зал, церковь и ухоженный монастырский сад. К моему большому удивлению, монах прекрасно говорит по-английски. Он получил образование в Кембридже, там же несколько лет преподавал.

— Хотя мы и чрезвычайно разные, — говорит монах с нежностью в голосе и смотрит на Стюарта, — у нас есть общее прошлое. У Стюарта и меня. Я был его научным руководителем по египтологии в Кембриджском университете.

Я изумленно смотрю на обожженное солнцем и иссеченное песком лицо и не могу представить себе этого монаха профессором в Кембридже. В то же время вынужден признаться, что есть много людей, которые не могут представить себе меня в роли старшего преподавателя Университета Осло.

Монах рассказывает, что в Египет христианство принес апостол Марк вскоре после распятия Христа. Самой первой организованной группой христиан в мире были именно копты. Монахи в монастыре Святого Марка настойчиво повторяют, что сам апостол участвовал в строительстве монастырской церкви. Глава коптской церкви до сих пор носит титул «папа Александрийский и патриарх Священного престола Святого Марка». А прежняя коптская церковь использовала ansate — анх в качестве креста.

Когда египетских христиан в третьем столетии изгнали из городов, они бежали в пустыню. И построили здесь монастыри. Несколько сотен монастырей было основано в египетской каменной пустыне, в примитивных постройках и тенистых гротах. Монастырское движение отсюда распространилось на весь христианский мир.

Монах с дрожью в голосе сообщает мне, что самая большая реликвия, которая лежит на красной шелковой ткани в золотом ларце, — это шип из тернового венца Иисуса. А в серебряном, с чеканкой ларце восемь страниц — это, по-видимому, часть оригинала Евангелия от Марка и фрагмент на коптском языке Евангелия от Иоанна.

5

— Бог умер.

Мы сидим на деревянной скамье в тени галереи, окружающей сад, и пьем холодную воду из пластиковой бутылки.

Монах толкает ногой сандалию. Его лицо искажено гримасой боли.

— Умер? — переспрашиваю я.

— Осирис, — говорит он и поднимает вверх один палец. — Один. — Второй палец вверх. — Зевс. Птах. Вакх. Тор. Пан. Посейдон. Купидон. Ашторет. — Пальцы кончились, но он продолжает: — Беллона. Исида. Юпитер. Анубис. Бальдр. Небо. Локи. Амон-Ра. Афродита. Ваал. Ахийя. Фрейя. Хадес. Мулу-хурсанг. Ньод. Ллав Гиффес. Му-ул-лил. Фригг. Венера. Сутех, главный властитель долины Нила. Я могу продолжать еще десять минут. Что характерно для всех этих богов? Они определяли жизнь миллионов богобоязненных людей. Одни их имена заставляли мужчин трепетать от страха, а женщин склонять головы в знак молитвы. Им поклонялись народы. Мы соорудили в их честь прекраснейшие храмы. Рабы трудились как проклятые, чтобы построить дома, в которых мы могли восхвалять их. Во имя их рождались и гибли цивилизации. Происходили войны. Целые поколения священников и монахов посвятили свою жизнь тому, чтобы понять их, истолковать их, принести в их честь жертвы, поклоняться им.

Порыв ветра проносит по садовой дорожке пучок травы.

— А что теперь? — спрашивает он.

— Мы больше в них не верим.

— Все они умерли. Не все забыты. Но никто больше в них не верит. Никто им не поклоняется. Все они когда-то существовали, но теперь их божественная жизнь протекает в скучном забвении. Как боги они умерли.

По монастырскому саду дует бриз, который кажется мне вздохом.

— Я думаю, — продолжает монах, — что Бог тоже умер. Тот Бог, которого мы знали по имени Яхве. Иегова. Элохим.

Господь. Имен у Него было много. Признаков Его смерти тоже много. Пророчества Библии уже осуществились. Бог умер. Ницше был прав.

— Откуда вы это знаете?

Он грустно улыбается беззубым ртом:

— Оглянись вокруг себя!

Я оглядываюсь.

— Я говорю в переносном смысле. Есть ли в этом мире признаки живого, активного Бога? Есть ли хоть что-нибудь в нашей жизни, что свидетельствует, что Милосердный Бог опекает нас?

— Я не принадлежу к числу верующих.

— Как ты можешь жить на этой земле и быть неверующим?

— А почему я должен верить в Бога?

— Иисус — это путь, истина и жизнь.

— Пустая фраза! Почему ваша вера является более истинной, чем у буддистов и индуистов? Что делает вашего Бога более могущественным, чем Брахму? Иудеи и христиане, мусульмане и сикхи — все они искренне верят в своего Бога, в свою истину. Никто не прав? Или все правы? Ваш Бог осуждает всех других богов! В таком случае скажите мне: кто прав? Какая из имеющихся в мире религий является более истинной, чем другие? И какое христианское течение более приятно вашему Богу и Христу? Католики? Мормоны? Свидетели Иеговы? Протестанты? Баптисты? Пятидесятники? Адвентисты?

— Бьорн…

— Почему я должен верить в Бога, который господствует над всеми народами земли и изо всех выбирает для себя племя кочевников на Среднем Востоке? А есть еще аборигены на Гавайях, иннуиты, аборигены в других местах. Почему ваш Бог сидит на небе и прижимает к груди одно малюсенькое племя?

— Пути Господа неисповедимы.

— Выбор Господа совершенно иррационален. То, что израильтяне верили в Него две-три тысячи лет тому назад, я понять могу. А вот то, что люди продолжают придерживаться этого суеверия до сих пор, выше моего понимания.

— Так рассуждают дураки.

— Вы сами говорите, что сердце Бога перестало биться.

— Бог умирает медленно, Бьорн. Он не может умереть за одну ночь. Если использовать толкования Библии, знамения и смысл пророчеств и молитв, мы придем к выводу, с которым ничего не остается, как согласиться, что умирание Бога началось в какой-то момент в XII веке и завершилось в конце XIX века. К настоящему моменту Бог уже сто лет как умер. Только мы не можем этого принять.

— Вы монах. Кому же вы поклоняетесь, если ваш Бог умер?

— Разве ты перестаешь любить маму и папу после того, как они умерли? Мы поклоняемся памяти о Боге. Памяти об Иисусе. Обо всех тех ценностях, которые они защищали, и обо всем, чему они нас научили.

— Так что же это значит, если вы правы? Есть ли другие боги, которые ждут своей очереди, чтобы занять место умершего Бога?

— Этого мы не знаем. Пока. Гностики — христианская секта, которую отцы Католической церкви заклеймили как еретическую, — никогда не были готовы признать, что наш Бог — Всемогущий самодержец. Напротив, многие думали, что Яхве — Бог низшего ранга, стремящийся к власти, и что его создания — Земля и люди — как раз доказывали его небожественную суть. Выше Яхве и других конкурирующих маленьких богов было более могущественное божество, настоящий Бог, находящийся выше всяких мелочей, происходящих здесь, на Земле. Понятно, что ни иудейские раввины, ни христианские Отцы Церкви никогда не признавали такого учения. Бог Ветхого Завета, как бы то ни было, заставил нас молиться Ему, и никому другому. Гм… Но как быть, если гностики были правы? Что, если Яхве Ветхого Завета был стремившимся к власти богом — аэоном, — который был истерически занят пустяками? Что, если Яхве был только одним из многих богов? Что, если существует созидательная сила, Истинный Бог, которого ни одна религия не сумела найти среди своих святых иллюзий? Возможно, пройдут сотни лет, прежде чем новый Бог станет настолько сильным, чтобы появиться перед нами, людьми, и выберет новых пророков, которых человечество станет слушать, кому станет поклоняться, из-за кого будет воевать. Ты — дитя неверия в Бога, государственного безбожия, равнодушного отношения к вечности и ко всему святому. Исходя из этого, можно сказать, что твои атеистические взгляды — результат отсутствия Бога в нашей жизни.

Несколько минут мы сидим молча, в тени, скрывающей нас от палящего солнца пустыни. Когда мы допили воду, монах показал нам дорогу в прохладный земляной подвал под монастырем. Мы проходим через многие помещения со стенами из земли и песчаника и наконец входим в железную дверь и попадаем в бетонный зал, освещенный мигающей лампой дневного света.

Монах открывает металлический шкаф и вынимает коробку, полную монет. Он протягивает мне горсть монет. Я смотрю. И к своему удивлению, обнаруживаю, что это серебряные монеты с норвежским королевским гербом.

— Как они сюда попали?

— Их сюда положили.

— В университете я прошел курс нумизматики. Если я не ошибаюсь, первые норвежские монеты выпустил Олаф Трюггвасон примерно в 995 году. На монетах есть надпись ONLAF REX NORMANNORUM, что трактуется как Олаф, король норвежцев. На лицевой стороне изображение короля со скипетром, на реверсе — крест и буквы CRVX, то есть латинское слово crux, что значит крест. Считается, что мастер, изготавливавший монеты, приехал из Англии.

— Скандинавские торговцы изготавливали монеты и здесь, в Египте, а именно в деревне Миср, к югу от Александрии, на берегу Нила.

— Археологи обычно считают, что арабские монеты, найденные в Норвегии, пришли на север вместе с купцами, торговавшими в Византийской империи. Кроме этого, арабские монеты вообще использовались как интернациональная валюта. Я не знал, что викинги изготавливали монеты в Египте.

— Недолго. Есть кое-что еще, — говорит Стюарт и проскальзывает мимо монаха, кивая еще на один шкаф, притом гораздо большего размера. — Но за это я надеюсь получить от тебя «Свитки Тингведлира».

— Скоро…

Монах отпирает шкаф и вынимает деревянный футляр. Внутри лежит золотое украшение. Он протягивает мне цепь, которая весит немало. Подвеска изображает руну тюр.

— Украшение эпохи викингов, — говорит Стюарт. — Попробуй угадать, где его нашли.

— Я не знаю.

— Украшение было найдено в пустом саркофаге в самой отдаленной, самой секретной погребальной камере храма Амона-Ра, — говорит монах.

6

В тот же вечер сразу после обеда я звоню профессору Ллилеворту в СИС из уличного телефона на расстоянии нескольких кварталов от гостиницы.

Связь отвратительная, уличный шум не дает возможности вести разговор. Но мне удается объяснить ему, что я совершил в целом удавшийся побег из Института Шиммера. Его вопросы тонут в какофонии мопедов, автобусов, криков торговцев овощами, которые расхваливают свои увядшие дыни, и дисгармоничных призывов муэдзинов, доносящихся с минаретов.

На обратном пути меня без всякого предупреждения завлекают в десяток мелких лавок, из которых по причине культурных и языковых недоразумений я каким-то образом умудряюсь выбраться с солидным запасом каменных фигурок скарабеев и кошек, металлических Анубисов, миниатюрных саркофагов с мумиями, а еще с папирусным плакатом со сфинксом в момент захода солнца и эссенцией духов «Nubian Nights»,[53] перед которыми не устоит ни одна красавица.

Около гостиницы я обнаруживаю туриста, который делал фотографии в гробнице Тутмоса II. Он стоит и взглядом ищет кого-то, возможно свою очаровательную женушку с кредитной картой и большим желанием использовать ее. Увидев меня, он смущенно улыбается. Может быть, он видит меня не в первый раз, но не может вспомнить, кто я. Или же я не должен был заметить его.

7

На следующее утро мы со Стюартом прогуливаемся от гостиницы до Луксорского музея.

Вчера вечером Стюарт позвонил в музей и договорился о встрече с директором, своим хорошим знакомым и коллегой, с которым поддерживал связь на протяжении многих лет.

По пути Стюарт пытается уговорить меня показать ему «Свитки Тингведлира». Я отвечаю, что, как он должен понимать, с собой их у меня нет.

— Но ты же знаешь, где они? — брюзжит он. — Давай поедем туда.

Я понимаю, что его профессиональное любопытство неуемно, но это постоянное приставание начинает действовать мне на нервы.

Директор музея напоминает добродушную гориллу. У него пышная борода, кустистые брови, и даже из-под рубашки на груди торчат волосы.

— Стюарт! — рычит он и обнимает старого коллегу.

Они смотрят друг на друга со смехом и словно не веря, что оба еще живы.

— Он был моим ассистентом, когда я вел раскопки в гробнице Амона-Ра, — объясняет Стюарт.

— Ассистентом?! — смеется директор. — Я был твоим рабом!

В музее уже довольно много посетителей. Я смотрю, нет ли фотографа из гробницы. Но его нет. Конечно, его успели сменить.

— Лишь немногие знают — а еще меньше тех, кто этим интересуется, — что у нас в подвале есть коллекция папирусов, пергаментов и бумажных текстов, — говорит директор. Обращаясь к Стюарту, он добавляет: — Документы хранятся там.

Стюарт подмигивает мне.

— Документы? — спрашивает он.

В этот момент мы проходим мимо стеклянной витрины с фигуркой, которая заставляет меня резко остановиться.

Деревянная скульптура имеет размер примерно сорок сантиметров и изображает мужчину или бога, который обеими руками держит свою длинную бороду. По надписи на витрине, ей 3200 лет, она ранее была покрыта черной смолой — цветом бога Осириса. Найдена в одной из могил Долины царей. Скульптура очень похожа на ту, фотографию которой Трайн держал у себя в кабинете в Рейкьявике. Бронзовая фигурка, которой тысяча лет, с бородой в форме анха, была найдена в 1815 году около Эйя-фьорда в Северной Исландии. Откуда привезли эту фигурку? Из Египта? А если фигурку из Эйя-фьорда сделал исландский викинг в XI веке, то откуда он черпал вдохновение? Может быть, он был на военном корабле Олафа?

Я спешу вслед за Стюартом и директором музея и спускаюсь по лестнице в подвал.

— Жрец Асим культа Амона-Ра был, если верить легенде, взят богами на небо живым, и случилось это однажды рано утром в 1013 году, — говорит, посмеиваясь и подмигивая Стюарту, директор музея. — Откуда возник неожиданный интерес к Асиму теперь, тридцать лет спустя?

— Мы работаем над одной теорией. Нам попались фрагменты манускрипта, который, возможно, написан им.

— Фрагменты манускрипта? Написанные Асимом? Увлекательно! Очень хочется на них посмотреть!

— Я пришлю тебе копии.

— Спасибо, друг мой. Прочитаю с удовольствием!

Директор открывает дверь в хранилище, предварительно отключив сигнализацию при помощи кода. В одном из стальных шкафов он берет два ламинированных листа размером А4. На первом листе перевод на египетский и английский языки текста, первоначально написанного на папирусе. На втором фотография оригинала, который находится в Каирском музее.

— Этот текст написал наш друг мистер Асим. Это фрагмент описания похорон фараона, в большей степени журналистский отчет, чем религиозный гимн. Папирус времени Нового царства, с иероглифами и настенными изображениями. К сожалению, отсутствуют начало и конец.

…с самого раннего утра люди собирались вдоль пути, по которому пойдет процессия, вплоть до самой реки. Возбужденная толпа провозглашала хвалу Амону-Ра. На другом берегу Нила, на стороне мертвых, гробница стояла готовой уже почти десять лет. Только строители знали, где она. Фараон умер 70 дней назад. Осирис ждал. Профессиональные плакальщики, размахивая руками, громко кричали и осыпали себя и зрителей пеплом. Танцоры му, в набедренных повязках и шляпах с перьями, двигались в такт ударам барабанов. У берега реки, под дворцом, ожидала погребальная лодка с мумией в золотом саркофаге. Масса народу пришла в движение, когда лодка с рыдающими и восклицающими родственниками отчалила от берега. Сразу за ней последовала лодка с покойным. Позолоченный гроб стоял под разукрашенным балдахином, покоящимся на четырех столбах, покрытых резьбой. Гребцы, стоя, взмахивали одновременно в медленном темпе. Потом отчалили лодки сопровождения со священниками, офицерами, придворными, официальными лицами, танцорами и прислужниками, которые несли сокровища. Эти сокровища должны быть размещены в месте захоронения и последовать за умершим в загробный мир, где он будет жить как бог. Массы народу спустились к Нилу и сгрудились около стражников, наблюдая, как лодки пересекали реку. Ни один посторонний не получил разрешения переправиться на сторону мертвых. Место захоронения царя хранилось в тайне. На западном берегу гроб подняли на катафалк, также имевший форму лодки и снабженный полозьями. Служившие во дворце были удостоены чести тянуть катафалк с фараоном. За ним тянули другой катафалк, с кувшинами, в которых находились внутренности царя. Самые близкие родственники шли рядом с гробом. За вторым катафалком шли слуги с сокровищами, которые должны сопровождать фараона в его новой жизни, и с Книгой мертвых, с магическими формулярами и советами, которые помогут ему во время путешествия по царству мертвых. Медленно — по причине жары и большого веса — катафалк тянули от реки вверх по склону горы к месту захоронения. Монотонные удары барабанов эхом отзывались в скалах…

— Больше ничего нет, — говорит директор музея, увидев, что мой взгляд дошел до конца. Потом поворачивается к Стюарту. — Второй документ — письмо XIV века визирю Египта от префекта ватиканского архива. — Он кладет перед нами документ в прозрачной пластиковой папке. — Визирь, очевидно, послал в Ватикан запрос о существовании писем или документов, написанных Асимом. По-видимому, у визиря были большие связи, потому что префект ватиканского архива, который легко мог бы проигнорировать любой запрос под предлогом того, что это архив самого папы римского, тем более что запрос исходил от визиря из мусульманской страны, все-таки добросовестно ответил на запрос.

Я пытаюсь прочитать текст на латинском языке.

— В общих чертах префект подтверждает существование трех документов, написанных Асимом, — говорит директор. — Самый старый документ — письмо жреца Его Высочеству Халифу аль-Хакиму би-Амру Аллаху, Властителю Милостью Божьей, Единовластному Халифу Египта…

— Копия его есть у нас в институте, — вставляет Стюарт.

— Второй документ — копия неизвестного оригинала, который изображает нападение языческих дикарей на храм и гробницу. А третий — копия фрагмента письма, отправленного во время путешествия, возможно взятого из того же письма, что и предыдущий документ. Он описывает поездку в страну, которую Асим, цитирую, называет «окраиной цивилизации».

Стюарт с улыбкой поворачивается ко мне:

— Окраина цивилизации…

— Очевидно, он имеет в виду Норвегию.

— «Языческие дикари…» — бормочет Стюарт. — Они никогда не называли так византийских воинов. Он изобразил здесь викингов!

— Это значит, что в архиве Ватикана имеются три документа, написанные Асимом.

— И если так, — говорит Стюарт, — то нам надо ехать туда и искать их!

АНТИКВАР

ИТАЛИЯ

1

В нескольких шагах от скопления туристов на Пьяцца Навона, в узком, выложенном брусчаткой переулке, соединяющем одну из сонных улочек с довольно оживленной магистралью, между багетной мастерской и салоном модистки, расположилась антикварная лавка, которая, если судить по старинной вывеске над окном, называется попросту и без затей — «Антиквариат». Карта Рима ошибочно утверждает, что переулок, извивающийся таким образом, что, стоя в начале, нельзя увидеть его конец, является тупиком. Местное население пользуется переулком для того, чтобы сократить дорогу до Виа дель Говерно Веккио, а заблудившиеся туристы думают, что попали в прошлое. Лавки на затерянной улочке имеют такой вид, будто в них никто не заходил со времен императора Нерона, а время волшебным образом остановилось.

За тусклым стеклом витрины антикварной лавки выставлены пыльные книги — бестселлеры минувших времен, которые когда-то покоряли массы людей, но уже давно прочно забыты. Под струей воздуха, выдуваемого кондиционером, висящим над дверью, словно привидения, колышутся помертвевшие листы открытой книги. В переулке около двери, на которой каллиграфические буквы, написанные выцветшими чернилами на желтом листке бумаги, возвещают дни и часы работы, стоят грустные останки забытого когда-то давно черного мужского велосипеда, прикованного к трубе.

Стюарт Данхилл нервно поправляет на себе блейзер:

— Войдем?

По дороге от гостиницы он рассказывал мне про человека, к которому мы шли. Луиджи Фиаччини — человек-легенда в подпольном мире антиквариата. Он знает всех, кто играет сколько-нибудь значительную роль в этом бизнесе. Торговцев антикварным товаром, библиотекарей, издателей, ученых, книготорговцев и коллекционеров. Он общается и с людьми с кристально чистой репутацией, и с теми, кто готов услужить и вашим и нашим, и с откровенными жуликами. С библиофилами мужеского и женского пола Милана и Флоренции, Вены и Парижа, Гамбурга и Лондона, Санкт-Петербурга и Москвы, Осло и Стокгольма, Копенгагена, Хельсинки и Рейкьявика, Нью-Йорка и Сан-Франциско, Гонконга и Сингапура, Буэнос-Айреса, Сантьяго и Рио-де-Жанейро, Сиднея и Кейптауна. Находясь на своей базе в Риме, Луиджи Фиаччини способствует продаже самых дорогих книжных собраний и отдельных книг. Он был посредником, когда копию V века Евангелия от Луки купила «Опус Деи». Слухи утверждали, что Луиджи сумел найти рукописный оригинал утраченной пьесы Шекспира «Победоносные усилия любви», за который некий коллекционер в Эмиратах выложил 50 миллионов долларов. Он же стоит за продажей одного из сорока ныне сохранившихся экземпляров Первого фолио Шекспира, которое вышло через семь лет после смерти автора, в 1623 году, купленного за 2,8 миллиона фунтов стерлингов. Стюарт слышал также, что Луиджи как-то участвовал в продаже на аукционе «Сотбис» в Лондоне одного их самых первых печатных атласов, а именно Атласа 1477 года, опирающегося на работы географа Клавдия Птолемея II века, за 26,5 миллиона крон.

Когда мы уже почти стоим у двери, мимо проходит мужчина. Наши взгляды встречаются на долю секунды, и у меня возникает ощущение, что я его когда-то видел. Но он ничем не выражает, что узнал меня, и я тут же забываю его, когда истерический звон колокольчика под потолком сигнализирует о нашем прибытии. Скромный фасад лавки с одним окном-витриной создает впечатление, что помещение внутри очень маленькое. Но в действительности магазин просторнейший. Сначала вы входите в узкую комнату с книгами, занимающими сверху донизу все четыре стены, и прилавком, на котором стоит старомодный кассовый аппарат. Дальше магазин расширяется и напоминает уже довольно большую библиотеку. Тысячи книг заполняют лабиринт стеллажей, коробок, столов и этажерок. Воздух насыщен запахами всего связанного с книгами: бумаги, бумажной пыли, переплетов, клея и почти что пота тех героев, которые ведут свои бои внутри книжных изданий.

Стюарт толкает меня в бок.

Я все время представлял себе Луиджи Фиаччини высоким и красивым, аристократического вида итальянским графом с седеющими волосами и мудростью во взгляде. Существо, которое, стоя спиной к нам, перекладывает книги и бормочет: «Momento, momento»,[54] потом угловато поворачивается, чтобы посмотреть, кто ему мешает, маленького роста, с согнутой спиной, редкими волосами, большими мутными глазами, глядящими в разные стороны, — не хватает только горба, чешуйчатой кожи и очень длинного языка.

— Стюарт! — восклицает он.

— Луиджи! — отвечает тот.

Они жмут руки, как будто оба добросовестно пытаются избежать опасности причинить друг другу неудобство.

Стюарт представляет меня. Луиджи рассматривает меня с неприкрытым любопытством, которое могут позволить только люди с физическими недостатками.

— Мистер Белтэ! В моих кругах был большой шум, когда вами был похищен ларец Святых Тайн. Жаль только, что он не поступил на частный рынок. Вы стали бы миллиардером!

Его смех напоминает шелест книжных страниц под дуновением ветра.

Он гораздо ниже меня. Я замечаю, что роговица одного глаза повреждена.

— Да, я слепой на один глаз. И, как все циклопы, я прекрасно вижу одним глазом! — Он смеется громко, но его смех лишен своей главной составляющей, как будто это всего лишь звук, а не выражение ощущения веселья.

В юности Луиджи взял в зубы сигару и с тех пор никто не видел антиквара без нее. Он утверждает, что ведет свое происхождение от Леонардо да Винчи по побочной линии. Но мне кажется, что он, скорее, несчастный потомок испанского мавра, который согрешил с ослицей.

— Momento, господа, — говорит он шепотом, бежит к двери, опускает жалюзи и запирает дверь.

Со страстью великого любовника он водит нас по лавке, которая организована по какому-то тематическому принципу, но я не могу понять какому. Он снимает с полок редкие книги — «Приключения Пиноккио» с автографом Карло Коллоди, ее автора, иллюстрированное издание XVIII века «Божественной комедии» Данте Алигьери, первое издание «Государя» Макиавелли и корректуру 1979 года книги Умберто Эко «Имя розы» с правкой, сделанной рукой автора.

Луиджи взмахивает руками и восклицает, с большим удовольствием посасывая сигару:

— У меня здесь тысячи самых красивых, самых замечательных книг, и каждая только умоляет: «Перечитай меня!»

Винтовая лестница, перегороженная тонкой цепочкой с надписью «Riservato»,[55] ведет на второй этаж, где находится квартира Луиджи.

Она не слишком отличается от магазина — книги и здесь повсюду. В середине что-то вроде салона, низкий столик с кипами итальянских газет и журналов.

Он приносит с кухни кофейник.

— Я уже рассказывал тебе по телефону, — говорит он Стюарту, разливая кофе, — что копии письма Асима о путешествии в некую северную страну были весьма желанными объектами продаж на рынке коллекционеров начиная с XIX века. Мы не знаем, откуда взялись эти копии, но некоторые из них попали в секретный архив Ватикана. Копии — всего лишь несовершенные фрагменты, но, судя по всему, они имеют какой-то общий источник, который, очевидно, утрачен.

— Вы хотите сказать, — спрашиваю я, — что все имеющиеся относительно этого дела в Ватикане документы уже поступили в обращение?

— Ни в коем случае. Архив Ватикана неисчерпаем. Штука в том, как искать, есть ли у тебя влиятельное лицо, которое может помочь в дальнейших поисках. Хотя ученые и коллекционеры уже довольно хорошо изучили архив, никто из них по-настоящему не знает, что именно они хотят найти. Достаточно случайно пропустить один документ или прозевать ссылку, и все — нить потеряна и до цели не дойти. Кроме этого, только сейчас, — он еще раз взглянул на меня, — разрозненные куски информации начинают обретать смысл.

— А что именно мы можем надеяться найти?

— Один из фрагментов говорит о нападении на храм Асима. Другой — своего рода письмо во время остановки, описывающее путешествие к пропасти на край цивилизации.

— К форпосту цивилизации, — поправляет Стюарт.

— К форпосту. Конечно. Ватикан уже в XII веке установил, что этим форпостом является Норвегия. Но проблема в том, что никто не знает, о каком именно месте в Норвегии идет речь. — Он вопросительно смотрит на меня, но я пожимаю плечами. — Другая проблема в том, чтобы идентифицировать документы, связанные с этим делом.

— На большинстве из них есть метка.

— Метка? Как это понимать?

— Три символа: анх, рунический знак тюр и крест.

Луиджи на секунду отводит взгляд:

— Oh cazzo![56] Думаю, кто-нибудь обязательно наткнулся бы на манускрипты с этими символами, если бы они хранились в Ватикане.

— Нам ведь не обязательно иметь полный комплект, — говорит Стюарт. — Любые подсказки и намеки, маленькие и большие, помогут нам.

— И вы надеетесь найти их в секретном архиве Ватикана?

— Если нас туда пустят.

— Архив вовсе не такой секретный, как уверяет название. Есть люди, которые говорят, что слово secretum означает «особый», а не «тайный». Уже с 1881 года архив частично открыт. Правда, надо написать ходатайство, но в наши дни полторы тысячи ученых в год имеют туда доступ.

— Безнадежная задача. И получить доступ, и найти.

— Ну отчего же? Многие сотрудники архива принадлежат к моему, назовем его так, цеху библиофилов. Они кое-чем мне обязаны. Я не только помогу вам получить туда доступ, я еще порекомендую вам одного очень сведущего архивиста, который знает, где искать.

Я с благодарностью жму ему руку.

— Интерес к манускриптам и картам Асима не стал меньше после 1977 года, когда Стюарт сделал свои сенсационные находки, — говорит Луиджи. — Но по причине свойственного всем людям высокомерия их отвергли так называемые научные круги, и дело перешло к частным ценителям.

— Он имеет в виду подпольных коллекционеров, — говорит Стюарт. — Ты сказал «карты»?

— Ну да, разве ты не знал? Принято считать, что есть как минимум одна карта, которую Асим послал в Египет, на ней указано место в Норвегии, где спрятаны мумия и сокровища. Возможно, карта находится как раз в архиве Ватикана, этого я не знаю. Но в любом случае ни один из охотников за сокровищами не воспользовался ею.

— Так ты занимаешься и картами тоже?

— Уж можете мне поверить! Подождите, подождите! — Он быстро спускается по спиральной лестнице и возвращается с кипой рулонов и папок в руках, осторожно кладет все это на стол. — Карты зачастую столь же ценны, как и рукописные документы. Речь идет о том, чтобы познать мир! О чести, выпадающей человеку за совершенные им великие открытия. Марко Поло. Христофор Колумб. Васко да Гама. Гудзон. Нансен. Амундсен. Хейердал.[57] — Он разворачивает один лист. — Это факсимильная копия карты мира Меркатора[58] 1569 года. На ней можно узнать Скандинавию, северную оконечность Шотландии, Исландии и части Гренландии, но многое здесь — чистая фантазия. Меркатор основывался на средневековых сведениях, полученных от одного странствовавшего по морю монаха, который в XIV веке написал книгу Inventio Fortunata («Открытие Фортуната»). К сожалению, она утрачена. Винланд[59] впервые был описан примерно в 1075 году известным географом и историком Адамом Бременским в книге Descriptio insularum Aquilonis («Описание Северных островов») — другими словами, всего лишь через поколение после того, как Лейв Эйрикссон определил местопребывание Винланда. «Карта папы Урбана» 1367 года делает намек на то, что далеко на западе в Атлантическом океане существуют большие острова — имеется в виду берег Америки. Вызывающая большие сомнения карта Винланда является, по-видимому, все-таки картой Америки. Пергамент датируется XV веком, но ученые не могут прийти к единому мнению о возрасте чернил. В коллекции сэра ТомасаФилиппа есть карта 1424 года, которая показывает детали восточного берега Америки вплоть до Джорджии и Флориды.

— Только этого недоставало! — говорю я. — Америка! Давайте вернемся на наш континент.

— Как скажешь.

Я смакую крепчайший кофе и спрашиваю, не боится ли Луиджи воров.

— Как бы там ни было, — говорю я, — воришка заработал бы на этом антиквариате больше, чем на ограблении какого-нибудь банка.

— Что верно, то верно! — Луиджи подходит к перилам лестницы. В углублении виднеется кнопка. — Таких кнопок у меня в магазине пятнадцать штук. Сигнал поступит прямо в полицию. Они прибудут через несколько минут. В самых ценных книгах есть электронные датчики, и сразу раздастся звуковой сигнал, если кто-то поднесет книгу к двери. — Он стучит по стеклу витрины. — Бронированное стекло. Молотком не разбить. Если захочется проникнуть через стекло, нужно применять взрывчатку.

— Насколько мне известно, — осторожно и испытующе говорит Стюарт, — у тебя были контакты с шейхом Ибрагимом.

Луиджи резко поднимает голову, как зверь, почуявший опасность:

— У всех, кто имеет хоть какой-то вес в международном мире старых книг и манускриптов, бывали контакты с шейхом Ибрагимом.

— Насколько хорошо вы его знаете?

— Ни один человек, который говорит, что знает шейха хорошо, не знает его вообще.

— Вы что-нибудь продавали или покупали у него?

Луиджи долго смотрит на меня своим единственным глазом.

— В моем бизнесе деликатность — основа успеха. Кричать о клиентах, будь то продавцы или покупатели, — это неделикатно, как если бы врач-гинеколог встал посреди улицы и принялся раздавать фотографии своих пациенток.

— В сущности, мы хотим узнать, — говорит Стюарт, — почему шейх заинтересовался жрецом Асимом и сокровищами, украденными викингами. Он ищет сокровища в первую очередь? Или мумию? Или древние манускрипты в кувшинах?

— Шейх всегда интересовался древностями и манускриптами.

— А откуда вообще ему известна история об Олафе Святом и Снорри?

— Возможно, прочитал номер National Geographic в 1977 году? — с улыбкой говорит Луиджи. — Вероятно, тогда у него и появился интерес.

— Ты можешь нам немного помочь, Луиджи? — спрашивает Стюарт.

— Надо покумекать.

Стюарт улыбается. Я подозреваю, что в языке Луиджи «покумекать» означает «выяснить все обстоятельства дела».

— Не думайте, что я иду на это ради ваших прекрасных глаз, — добавляет он неожиданно и четко, как будто хочет спустить нас с небес на землю, увидев наши довольные улыбки.

— Конечно, — говорит Стюарт. — Мне даже в голову не могло прийти, что ты не потребуешь ничего взамен.

— Amico,[60] — со смешком говорит он, — ты меня знаешь. Мои мотивы — я говорю, как обстоят дела на самом деле, — мои мотивы исключительно корыстные. Мне представляется, что охота за сокровищем, предпринятая шейхом Ибрагимом, не является детской игрой в поисках идиотского документа некоего монаха XV века, которая даст барыш в несколько сотен тысяч. Шейх Ибрагим ворочает огромными суммами. А если речь идет об огромных деньгах, то я ничего не имею против того, чтобы поплясать вокруг золотого тельца.

2

Читальные залы в секретном архиве Ватикана длинные, узкие, со сводами, украшенными фресками, как в церкви. В центре стоят столы для работы, каждый рассчитан на двух-трех исследователей. Столов столько, что я отказываюсь даже от мысли сосчитать их. У одной стены стеллажи высотой в два этажа.

Дежурный библиотекарь ведет нас через несколько красивых комнат в зал с деревянными панелями, расписанными потолками и книжными полками из темных сортов дерева. За столами сидят ученые с бледными лицами и красными глазами, погруженные в свои маленькие облака пыли, склонившиеся над потрескавшимися книгами и расползающимися страницами документов.

Томасо Росселини, невысокого роста кругленький человечек с карими, как орех, глазами, которые с любопытством моргают под квадратными, в золотой оправе, стеклами очков, пытается лучше рассмотреть нас. Он ждет перед своим кабинетом.

— Так, значит, вы тоже друзья Луиджи, — говорит он заговорщически и жмет нам руки. В уголках губ прячется улыбка.

— А кто с ним не дружит? — обычной светской фразой отвечает Стюарт, отчего Томасо рассыпается абсолютно беззвучным смехом. Надо десятки лет работать архивистом или библиотекарем, чтобы в совершенстве отработать смех, которого не слышат окружающие.

Мы пытаемся сказать обычные вежливые фразы о том, как красив интерьер архива, как мы благодарны, что он уделил нам свое время, но он отметает все это нетерпеливым движением руки:

— Луиджи сказал, что вы ищете документы и письма, связанные с неким египетским жрецом культа Амона-Ра по имени Асим и с норвежским королем Олафом Святым. Позвольте мне, только ради моего любопытства, спросить зачем.

— Мы пытаемся установить наличие более тесных связей между скандинавской и египетской культурами, чем это предполагалось раньше, — быстро и несколько туманно говорит Стюарт. — Мы считаем, что скандинавские верования в асов возникли под влиянием как египетской веры, так и германской, и кельтской мифологии.

Томасо молча смотрит на нас, как будто винчестер его компьютера обрабатывает, классифицирует и переводит в архив полученные данные. Вряд ли мы первые исследователи, пришедшие к нему, чтобы получить доказательства безнадежной гипотезы.

— Я собрал довольно много ссылок в архиве на этих людей, данную тематику и смежные темы. Но по естественным причинам — время! — я не изучал сами эти материалы. — Он протягивает нам три листка, заполненные буквами и цифрами. — Самые старые ссылки относятся к событиям 950-летней давности, но есть также документы, относящееся к XII веку и далее вплоть до начала XVI века.

Он объясняет нам, что мы сможем найти сами, а для чего нам потребуется помощь архивистов, и этого гораздо больше.

— Но я должен вас предупредить. Переведена только очень незначительная часть. В лучшем случае это переводы на латинский язык.

— Я владею латинским, греческим, коптским, арамейским, итальянским языками и ивритом, — говорит Стюарт. Видя наши изумленные взгляды, он добавляет: — Это лишь часть моего базового образования.

3

Томасо приводит нас в читальный зал и объясняет, что означают цифры ссылок. Значительная часть материала находится в подвальных помещениях с бесконечными рядами полок. Сотрудник архива долго подбирает нам заказ, мы несем две большие картонные коробки с коробочками, папками, протоколами и скоросшивателями в читальный зал.

Усаживаемся и начинаем читать.

Час за часом Стюарт и я листаем документы, которые частично затрагивают периферийные области интересующей нас загадки.

В одном документе я натыкаюсь на упоминание о письме, направленном Великому магистру Стефаносу Сканабекки, где ключевыми словами были Норвегия и Доллстейн. Стюарт находит буллу, в которой папа Анастасий IV в 1154 году, незадолго до своей смерти, сделал город Нидарос резиденцией архиепископа, подчинив ему также Осло, Хамар, Берген, Ставангер, Оркнейские, Гебридские и Фарерские острова и Гренландию.

Есть многочисленные упоминания о документах, опубликованных в Diplomatarium Norvegicum («Дипломатия Норвегии»), двадцатидвухтомном издании, содержащем двадцать тысяч писем норвежского Средневековья, некоторые из них написаны еще в XI веке.

В письме от 8 августа 1341 года епископ Бергенский просит дать разрешение Ивару Бордсону совершить плавание в Гренландию. Из моря информации я вылавливаю письмо, датированное ноябрем 1354 года, в котором король Магнус назначает Пола Кнутссона командором в официальной экспедиции, имеющей целью закрепить христианство в Гренландии.

Идем дальше, в документе 1450 года говорится о «нападении на варваров в Гренландии», при этом «некоторые дикари ускользнули».

В пачке документов о святом Магнусе я натыкаюсь на буллу папы Селестина III, канонизирующую святого Рагнвальда, ярла Оркнейского.

Более неожиданной является ссылка на пергамент 1131 года, в котором Клеменс де Фиески в письме кардиналу Бенедиктусу Секундусу — с упоминанием доклада 1129 года — доказывает, что этот Рагнвальд, по-видимому, опередил его и извлек из пещеры сокровища.

Пещера? Сокровища?

Де Фиески в своем письме предлагает Ватикану заключить секретный договор с кем-нибудь из рода Рагнвальда, кто находится в оппозиции к ярлу.

Эти сведения взволновали меня по нескольким причинам. Рагнвальд, ярл Оркнейский, — это тот крестоносец, который, если верить Адельхейд, искал сокровище в гроте Доллстейн.

А вот нашел ли он, что искал?

Какую роль он играл?

Он был хранителем мумии, письменных текстов и драгоценностей, оберегавшим их от посягательств Ватикана, или же обыкновенным охотником за сокровищами?

В 1137 году, вскоре после посещения Доллстейна, Рагнвальд приступил к строительству собора Святого Магнуса в Киркволле на Оркнейских островах, чтобы увековечить память своего дяди Магнуса, погибшего мученической смертью. Во время реставрации собора в начале XX века строители нашли скелеты Рагнвальда и его дяди Магнуса, которые были замурованы под клиросом.

В руках каждый держал скипетр. На обоих скипетрах было три символа: анх, тюр и крест.

Согласно хроникам, Рагнвальд был убит своими родственниками в Кейтнессе, в Шотландии, в 1158 году во время междоусобицы. Письмо де Фиески свидетельствует, что его ликвидировали перебежчики по наущению могущественной конгрегации[61] в Ватикане.

Убийство Рагнвальда заставляет меня вспомнить судьбу моего друга, преподобного Магнуса.

4

Еще через полтора часа Стюарт обнаруживает документ, датированный июнем 1128 года, мы читаем его, затаив дыхание.

В документе, на котором сохранились сломанная печать и шелковая лента кардинальской комиссии, сказано четко и определенно, что Ватикан получил информацию о том, что «варвары из снежной страны» прибыли в Египет и похитили «священную мумию, бесценные папирусные тексты и богатые сокровища».

— Разве можно сказать более отчетливо? — шепчет Стюарт. Глаза блестят.

Я думаю, что в этот момент самое главное для него — что он получит научную реабилитацию.

Согласно этому документу, два египетских представителя, халиф аль-Мустаршид и неназванный жрец, недавно посетили Ватикан и изложили свое дело. Визит совпал с тем, что было найдено и переведено столетней давности коптское письмо, которое пылилось в архиве Ватикана.

Судя по всему, сообщение египтян и содержание коптского письма произвели впечатление на папу. В том же году самая первая группа воинов во главе с рыцарем Клеменсом де Фиески направилась по приказу папы Иннокентия II в Норвегию.

Вместе с этим документом лежит письмо, датированное весной 1129 года, отправленное с посыльным некоему Великому магистру Сканабекки в секретную конгрегацию Ватикана, — по-видимому, упоминание об этом письме мы видели раньше. Это письмо от Клеменса де Фиески, который, не стесняясь, подписался под своим докладом: «Оруженосец Господа»:

Его Высокопреосвященству

Великому магистру Стефанусу Сканабекки

Святой престол и Римская курия

Ватикан

Господин,

Кардиналом Бенедиктусом Секундусом по поручению Святого Отца мне было приказано возглавить группу ученых и способных носить оружие мужей и отправиться с ней в Норвегию, к северу от цивилизации, чтобы по возможности найти следы священного папирусного манускрипта. Среди моих подчиненных были представители Ватикана, ордена тамплиеров, иоанниты Мальтийского ордена и доверенные представители египетского халифа. Халиф также приказал своим посланцам доставить назад мумию (забальзамированную по языческому египетскому обычаю) и все остальное содержимое гробницы мумии, предположительно золото, драгоценные камни и произведения искусства.

К сожалению, многое указывает на то, что норвежцы уже были предупреждены о нашем приближении. Мне не удалось выяснить, каким образом и кем. Возможно, это сделали иоанниты или те разведчики, которых кардинал Секундус заранее послал, чтобы помочь нам найти следы, или болтуны в монастырях и на постоялых дворах, где мы ночевали, передавшие полученную от нас во время расспросов информацию.

Пользуясь советами, которые мы получили в поселении в Дании, под названием Domus Mercatorum, или Купеческая Гавань,[62] где мы общались с торговцами и охотниками, которые много путешествовали по Норвегии, мы отправились в Осло — поселение на равнине богов под грядой скал, откуда можно было ехать верхом на северо-запад, сначала по цветущим долинам, потом через мощные горные цепи. Этот путь нам был рекомендован вместо плавания на север вдоль опасного и дикого скалистого побережья, где на пустом месте вдруг появляются огромные, как дом, волны, где в море живет морское чудовище, которое здесь называют «краке» и которое может утопить даже большой корабль.

Когда мы прибыли в Норвегию, на нас неожиданно обрушилась суровая зима, которая принесла снег в больших количествах и леденящий холод. Нам пришлось провести шесть месяцев в одном норвежском монастыре в ожидании, когда сойдет снег. Двое из наших людей умерли вследствие болезней, вызванных зимними холодами.

По картам столетней давности и описанию, данному египтянином Асимом, жрецом культа Амона-Ра, мы смогли обнаружить грот, который называется Доллстейн, или Доллстейнский грот, на острове вблизи северо-западного побережья. Описание Асима оказалось очень точным.

Чтобы не отнимать понапрасну Ваше драгоценное время, мой Господин, я не буду описывать все, что встретилось нам на пути в дремучих темных лесах, которые поднимались высоко в горы, куда нам нужно было идти, чтобы добраться до нашей конечной цели. Мне достаточно сказать, что мы неоднократно натыкались на враждебно настроенных дикарей, троллей и оборотней. Во время стычек с ними наша группа потеряла пятерых храбрых воинов.

Мы прибыли на остров Долл во второй половине дня и разбили лагерь на ровном месте, разожгли костер и зажарили несколько птиц. С нами был местный проводник, который обещал нам помочь в обмен на несколько монет и благословение Его Святейшества. С места нашего лагеря мы видели Доллстейн — огромную скалу на мысу с западной стороны острова у фьорда.

На следующий день, когда взошло солнце, мы поехали в сторону скалы верхом вдоль берега. Здесь мы стреножили коней и оставили двух человек сторожить их. Скала была крутой, гладкой, подниматься было трудно. Примерно через пару сотен шагов вверх лежит обращенный в сторону моря вход в грот, похожий скорее на спуск прямо в ад. Узкий, крутой и скользкий туннель ведет в темноту.

Мы освещали дорогу факелами и осторожно спускались по гладким камням. Воздух холодный и сырой. Наконец мы оказались в большом зале. Затем мы пошли дальше по узким проходам, перебираясь через высокие стенки. Вот так — целых пять гротов один внутри другого. В общей сложности вся пещера имеет глубину в несколько сотен шагов, но местные жители говорят, что система пещер тянется под морем и выходит наверх в Шотландии. Много рассказов ходит о большом сокровище, которое будто бы находится в пещере. Люди, живущие на побережье, говорят, что Рагнвальд, ярл Оркнейский, всего лишь два года назад был здесь на острове и искал сокровище.

Мы шли по гроту, пока это было возможно.

Ваше Высокопреосвященство, Великий магистр Сканабекки! С болью в сердце должен сообщить, что грот, несмотря на самое тщательное обследование его, оказался пустым.

С нижайшей покорностью,

Клеменс де Фиески

Оруженосец Господа

5

Через двадцать пять лет после первой кончившейся неудачей экспедиции папа Адриан IV — в прошлом Николас Брейкспир, который побывал в Норвегии и Хамаре в 1153–1154 годах, — создал особую комиссию, которая должна была разобраться в этой загадочной истории. Этот документ более чем намекает, что задачей Брейкспира в Норвегии было тайно заняться охотой за сокровищем.

Папа Александр III послал на север примерно в 1180 году новую группу воинов — как раз в это время строились деревянные церкви Урнес и Флесберг. Через пятьдесят лет, в 1230 году, туда пришла еще одна группа, направленная папой Григорием IX.

1230 год… Я вспоминаю надпись в деревянной церкви Гарму:

Пастыри папы римского, иоанниты Вэрне

и храбрые тамплиеры Иерусалима собрались здесь

Спрятана священная гробница, о которой сказал Асим

В папке, на которой значится написанное римскими цифрами число LXVII, лежит письмо, копию которого мне уже показывал Стюарт в Институте Шиммера, — письмо, которое жрец Асим послал из Руана халифу Египта, но дошло оно только до Ватикана.

Дрожащими от нетерпения пальцами мы перелистываем бумажные и пергаментные документы, которые добросовестные монахи в прошлом и архивариусы в настоящем опутали паутиной странных ссылок и непонятных намеков.

6

К концу второго дня, когда золотые лучи солнца уже начинают косо светить в высокие с широкими подоконниками окна, я нахожу папку из старой кожи. Хотя я не понимаю ни слова, открывая эту папку, я интуитивно чувствую, что нашел два коротких фрагмента истории Асима, о них говорилось в письме из секретного апостольского архива Ватикана, с которым мы столкнулись в Египте.

— Коптский язык, — говорит Стюарт.

Рядом лежит перевод на латинский язык, сделанный в 1523 году. Держа в руке оба документа, Стюарт громко читает:

Святой Осирис, они воняют! Словно нечистые животные — как больные свиньи и чумные горные барсуки, — они отравляют вокруг себя воздух вонью своего тела; ужасные запахи резкого пота, кислой отрыжки, газов из желудка, вонючих ног и немытых половых органов; от одежды несет запахами старой мочи и экскрементов, пота, крови и…

…бесстрашные, грубые и свирепые. С бешенством сражаются они с любым врагом. Даже при смертельной ране или отрубленной руке или ноге они продолжают сражаться. Мужественных воинов, умерших во время битвы, валькирии сопровождают в рай, который у них называется Валхалла, где погибшие становятся вечными воинами, которые без конца могут сражаться, трапезничать и выпивать…

7

Возбужденный и растерянный от находок древних текстов и загадочного их содержания, я выхожу на улицы Рима. Стюарт остался в Ватикане, чтобы сделать копии документов.

Солнце уже негорячее. Маленькие юркие мотоциклы зигзагами носятся между автомобилями, которые стоят в вечерних пробках. Вдали звучит колокол какой-то церкви, ясный и чистый, ему начинают отвечать другие колокола. В уличных кафе сидят туристы и римляне с крохотными чашечками кофе, стоящими на крохотных столах. На площади Венеция я продвигаюсь сквозь стаю голубей, которая раскрывается передо мной, как молния на одежде, и затем закрывается.

В груди продолжает расти беспокойство. Неужели сокровище Асима все еще находится в гроте Доллстейн, как об этом рассказывала Адельхейд? Или же Рагнвальд, ярл Оркнейский, забрал его и спрятал в соборе Святого Магнуса?

По параллельной улице на другой стороне площади полицейская машина пробивает себе дорогу звуковым сигналом. Где-то раздается автомобильный гудок. Новенький блестящий автобус изрыгает из себя туристов.

Я вспоминаю свое первое пребывание в Риме. Больше часа я пытался найти Тарпейскую скалу.[63] Нашел, увидел, она существует. Я часами ходил по Колизею, представляя себе громкие крики народных масс, и стоял на солнцепеке на руинах Римского форума. Бархатным теплым вечером ходил один мимо смеющихся парочек влюбленных, сидящих в уличных ресторанах Травестера.

Я резко останавливаюсь, когда передо мной из ворот выскакивает скутер и растворяется в потоке транспорта. Нахальный голубь, который только что нашел крошку хлеба, отказывается уступить мне дорогу, и я неосторожно выхожу на проезжую часть. Кто-то сзади хватает меня за шиворот и возвращает на тротуар, «Альфа-ромео» резко тормозит и дает сигнал. Я оборачиваюсь, чтобы поблагодарить незнакомца, который спас мне жизнь, но он уже убегает.

Из телефона-автомата я звоню Рагнхиль в полицию Осло, чтобы узнать новости.

— Так вот ты где теперь! — говорит она таким тоном, как будто я был сбежавшим преступником.

Рассказывает, что удалось обнаружить, где именно в Осло скрывались Хассан и его подручные. Торговец недвижимостью продал им квартиру в районе Фрогнер. Деньги были переведены со счета в Лондоне и выплачены наличными. Полиция нашла в квартире оружие и аппаратуру наблюдения. Обитатели квартиры исчезли.

Мысли бешено вертятся в голове. Я медленно шагаю к своей гостинице на холме Квиринал.

8

У портье для меня лежит приглашение, ламинированное, с красивыми буквами на толстой бумаге ручной выделки, на заседание в мужском клубе библиофилов сегодня вечером в 20:00.

Я поднимаюсь на гремящем лифте на свой пятый этаж.

Кто-то побывал в моем номере. Все выглядит в точности так, как когда я уходил из номера после уборки горничной. Постель убрана. Корзина для бумаг пуста. Но крохотные кусочки ниток, оставленные мной в молнии спортивной сумки и между книгами и бумагами на столе, исчезли.

Кто-то искал что-то, но не нашел.

Хассан? Он знает, что я в Риме? Почему же он не похитил меня?

Я стою возле окна, передо мной мозаика крыш и куполов церквей великого города. В тумане на другом берегу Тибра вижу контуры собора Святого Петра. Внизу на улице, прямо напротив входа в гостиницу, спрятавшись за газетой «Коррьере делла сера», стоит мужчина, прислонившись к фонарному столбу. В нем нет ничего особенного. Но, вероятно, именно поэтому у меня возникает подозрение.

«БИБЛИЯ САТАНЫ»

1

Мужской клуб Луиджи прячется за дверью из красного дерева на третьем этаже аристократического дома у Виа Кондотти, совсем рядом с площадью Испания, в маленьком проулке, который притворяется, будто живет в прошлом и не может определиться, к какой эпохе себя отнести. Один из братьев по ложе или лакей, не могу этого понять, впустил нас и тут же исчез. В комнате собрались двадцать-тридцать мужчин в темных костюмах. Большинство пьют коньяк. Дым от сигар такой плотный, что щиплет глаза.

— Бьорн! Стюарт!

Из одной группы выступает Луиджи. Он ставит коньячный бокал на подставку и кладет сигару в пепельницу.

— Господа, — кричит Луиджи, — позвольте представить вам Бьорна Белтэ. Все вы знаете, как он спасал ларец Святых Тайн.

Раздаются разрозненные аплодисменты.

— А это Стюарт Данхилл. Археолог, который обнаружил следы пребывания викингов в Фивах!

Стюарт делает поклон.

Луиджи идет по кругу и представляет нас членам клуба. Мы здороваемся с каждым за руку. Один из членов ложи библиофилов, Томасо, работает в секретном архиве Ватикана. Другой является владельцем одной из крупнейших в Италии сетей книжных магазинов. Многие, подобно Луиджи, антиквары, другие библиотекари, есть несколько писателей и директор издательства «Бомпиани», и еще люди, профессии которых теряются во мраке. Каждый шепотом произносит свое имя, которое тут же испаряется из моей убогой памяти.

Один из них пожимает руку особенно долго:

— Бьорн Белтэ, так вот вы какой.

Ему между шестьюдесятью и семьюдесятью годами. Он все еще поразительно красив, статен и привлекателен, длинные седые волосы зачесаны назад. Взгляд источает дьявольский жар. Глаза сине-зеленые, нос прямой, заостренный.

Он выпускает мою руку, ею тут же овладевает лысый толстяк, который бормочет, что он мой ammiratore. Луиджи говорит, что это значит «поклонник».

— В электронном письме братьям я позволил себе сообщить, по какому делу вы сюда прибыли, — говорит Луиджи, — и я горжусь, что наша скромная группа нашла нечто, что, вероятно, поможет вам двигаться дальше. И мы надеемся, — добавляет он, — что и вы в свою очередь поможете нам.

Голос его приобретает торжественное звучание, словно он произносит клятву. Благородные джентльмены с седыми висками поднимают бокалы.

— Позвольте мне сказать вам несколько слов о нашем клубе. И вы, и все, кто знает о существовании нашего эксклюзивного братства, знают, что это мужской клуб библиофилов. И это верно. Naturalmente.[64] Однако в 1922 году он был создан с совершенно особой оккультной целью.

— Оккультной?

— Так люди в большинстве случаев поняли бы это.

— Потому что?..

Луиджи поднимает бокал с коньяком.

— Я скажу правду: мы ищем утраченную «Библию Сатаны».

В комнате становится так тихо, что отдаленные звуки улицы начинают проникать через окна. У меня в груди сейчас взорвется бомба страха.

— Вы сатанисты?

Взрыв хохота сотрясает стены.

Луиджи хлопает меня по плечу:

— Нет, нет, нет, друг мой. Мы не сатанисты. Мы не поклоняемся Сатане. Наш интерес к нему имеет чисто академический характер. Мы изучаем роль и функции Сатаны в Библии, в христианской и иудейской мифологии.

— Роль… Сатаны?

— Мы знаем, что существует утраченная библия — хотя, пожалуй, правильнее сказать, собрание текстов — дохристианской эпохи. Эти манускрипты рассказывают историю жизни, взгляды Сатаны, сформулированные его сторонниками, точно так же как Библия рассказывает о жизни и заповедях пророков и Иисуса.

— Боже!

— Причина того, что мы открываем тебе эту тайну, — это наша вера и надежда, что у тебя в руках находится манускрипт так называемой «Библии Сатаны».

Я задумываюсь. «Библия Сатаны» — звучит как языческое проклятие.

— Но почему вы так считаете?

— Дедукция, предположения, догадки. Один вариант «Библии Сатаны» был привезен за 500 лет до рождения Христа из Месопотамии в Египет и сокрыт в могиле одного Святого. Вполне возможно, что именно этот манускрипт твои предки-викинги увезли с собой.

— Но тогда мумия — сам Сатана?

Вновь по комнате прокатывается веселый смех.

— Почему вы предполагаете, что этот сатанинский манускрипт лежал именно в гробнице храма Амона-Ра? — спрашиваю я.

— Мне это пришло в голову, когда ты назвал три символа: анх, тюр и крест. Я вспомнил, что уже встречал когда-то такую комбинацию. Но я не смог вспомнить, где и когда. Поэтому спросил братьев.

Один из старейших, Марчелло Кастильоне, выходит из круга и вынимает из кармана лист бумаги.

— Это ксерокопия страницы дневника, который Бартоломео Колумб, брат Христофора, писал во время одного из своих путешествий по островам Карибского моря, — говорит Марчелло Кастильоне, немного спотыкаясь, но на правильном английском языке. Он протягивает мне лист, покрытый витиеватыми буквами с разными завитушками. — Ты вряд ли поймешь много, но я обращаю твое внимание на это. — И он показывает в середине листа.

— Хм? — только и могу я произнести.

Я не знаю, имеет ли «хм» то же самое значение по-итальянски, что и по-норвежски, но, если судить по появившимся на их лицах улыбкам, я понял, что их веселит мое изумление.

— Так ты говоришь, что это написал брат Христофора Колумба?

Марчелло Кастильоне торжественно кивает.

— Непостижимо! — восклицает Стюарт. — Это нечто совершенно новое! Бартоломео Колумб! Почему он нарисовал эти символы?

— Никто не знает, — отвечает Луиджи. — Он называет эту комбинацию знаков «Печать Хранителей».

— Бартоломео Колумб упоминает в дневнике присланное с этой печатью письмо, которое его просили привезти в Европу, — говорит Марчелло Кастильоне. — Он не пишет ни слова о том, кто из живших на одном из недавно открытых островов в Карибском море просил его привезти это письмо. Но он пишет, кому оно адресовано. — Он специально делает паузу. — Архиепископу Нидаросскому Эрику Валькендорфу в Королевстве Норвегия.

Я с трудом подавляю восклицание.

— Из других источников мы знаем, — говорит Луиджи, — что Колумб добросовестно выполнил просьбу и привез письмо в Европу, сначала в Лиссабон и Вальпараисо в Португалии, потом в Испанию. Он отдал письмо одному испанскому епископу, который не захотел играть роль почтальона. Даже ради коллеги в Норвегии. Подозрительный епископ, вероятно, взломал печать, вскрыл письмо и, испугавшись содержания, передал его представителю испанской инквизиции, которая подчинялась испанскому королю, а не Ватикану. И все же это письмо упоминается в картотеке ватиканского архива в 1503 году, это было при папе Юлии Втором. Спустя пятьдесят лет папская инквизиция ученых священников, которая носила название «Верховная священная конгрегация римской и вселенской инквизиции», назвала это письмо магическим тайным документом, колдовскими письменами, а это значило, что автор был еретиком.

— Между прочим, инквизиция в более мягкой и милосердной форме существует и по сей день, — добавляет Томасо. — Сегодня она носит название «Конгрегация доктрины веры» и входит в состав центрального управления Католической церкви.

— И вот мы спрашиваем себя, — говорит Марчелло Кастильоне, — что было в письме, которое настолько испугало епископа, что он не только не отправил письмо адресату, но и передал его в инквизицию.

— Письмо существует?

— Да. Не знаю. То есть может быть. Но где оно хранится — неизвестно, — признает Луиджи.

— Судя по всему, оно было украдено из ватиканского архива между 1820-м и 1825 годом, — объясняет Марчелло Кастильоне.

— Подозрение пало на видного иудейского теолога, жителя Праги, — продолжает Луиджи. — Он посвятил свою жизнь собиранию старых религиозных документов и особенно увлекался материалами о Сатане. Мы считаем, что он подкупил какого-то мелкого служащего ватиканского архива и тот похитил документ. Однако это не объясняет, почему практически не поддающийся прочтению документ XVI века с Карибского моря, адресованный норвежскому епископу, заинтересовал коллекционера, который специализировался на манускриптах и документах Среднего Востока.

— А что стало с его коллекцией?

— Он умер в 1842 году, перед смертью завещал все 4600 писем, документов и манускриптов фонду, которым стал руководить его сын Якоб. В 1934 году коллекция была конфискована и передана известному германскому магнату и нацисту Максимилиану фон Левински. Никто не знает, что случилось с коллекцией потом. Многие опасаются, что она исчезла во время бомбардировок Дрездена в феврале 1945 года, когда резиденция фон Левински была разрушена.

— А «Библия Сатаны»? — негромко спрашиваю я, все еще не улавливая связи.

Марчелло Кастильоне встает в позу, как будто пришел на собрание сомневающихся, которых сейчас будет обращать в свою веру.

— Разные конфессии имеют различное представление о Сатане. Слово «сатана» значит на иврите «противник» или «обвинитель». Сатана был высоко ценимым Богом архангелом, которого Бог затем низверг с Небес, — это падший ангел Люцифер.

— Он является орудием Бога, — говорит Луиджи, — так же как Иуда был орудием Иисуса. Кто-то воспринимает дьявола как символ зла. Для других он имеет физический облик зверя с рогами и копытами.

— Кто-то, как, например, иудеи, думает, что он окружен сонмом демонов, — говорит Марчелло Кастильоне. Голос и несколько умоляющий тон делают его похожим на проповедника в сельской часовне. — У иудеев есть два класса демонов, одни — похожие на сатиров сеиримы, другие — шедимы.[65] В христианской традиции демоны не так физически выражены. Здесь они, скорее, злые духи. В XVI веке Иоганн Вейер, создатель подробной классификации демонов Pseudo-monarchia Daemonum («Иерархия демонов»), сосчитал, что в аду 7 405 926 демонов, распределенных по 1111 легионам с 6666 членами в каждом из них.

Затем слово снова берет Луиджи:

— Глава всей этой нечисти Сатана был все годы фигурой неоднозначной. Кто он, собственно? Воплощение зла? Являются ли Сатана, Ангел смерти и Змей-искуситель одним и тем же персонажем? Сатана не занимает в Библии центрального места. Вопреки этому мормоны в своей священной книге «Драгоценная жемчужина» воспроизводят сцену встречи между Моисеем, Богом и Сатаной. Мормоны утверждают, что данная глава раньше входила в Библию.

— И в Ветхом Завете, и в Новом Завете Сатана был орудием Господа, который послал его испытать человека, — говорит Марчелло Кастильоне.

— Неизвестные ранее версии Первой и Второй книг Моисея появились в 1947 году в «Свитках Мертвого моря». В них теологи прочитали: «В день, когда Господь создает свет, Он создает также светлых и темных ангелов», — говорит Луиджи.

— Понимаешь? — спрашивает Марчелло Кастильоне. — Бог сам создал ангелов зла. Можно с удивлением спросить: почему?

— Наше представление о Сатане менялось вместе с представлением о Боге. В Ветхом Завете иудеев Бог был строгим и карающим, — говорит Луиджи. — Постепенно к моменту рождения Христа эта картина изменилась. Бог стал милосердным. Многие люди считают, что в Новом Завете Бог другой, более мягкий. Прощение и терпение заняли больше места.

— Одновременно менялось и представление людей о Сатане, — продолжает Марчелло Кастильоне. — Он стал антиподом, прямой противоположностью Бога.

— Но даже и теперь Сатана не властвует в каком-то царстве, — говорит Луиджи. — Сатана не царствует в Аду. В Библии написано, что Сатана и его ангелы были посланы в это море огня, когда их низвергли с Небес. Это значит, что Ад существовал до Сатаны. И только позже люди стали думать, что Сатана господствует в Аду.

— Образ Сатаны, наполовину человека, наполовину зверя с рогами и копытами, создан не Библией, — говорит Марчелло Кастильоне. — Он возник в Средние века.

— Зачем?

— А потому, что его никто не боялся! — Марчелло Кастильоне рассмеялся. — Сатана никого не пугал. И Церкви потребовался жестокий дьявол, чтобы подчинять массы. Им нужен был ужасный тролль.

— Одним из создателей этого образа был монах Сен-Жерменского монастыря в Оксере, во Франции, — говорит Луиджи. — В XI веке Родульфус Глабер изобразил Сатану в образе невысокого человека с измученным лицом, изуродованным ртом, с бородой, как у козла, и торчащими волосатыми ушами. Зубы у него были как клыки у собаки, голова заостренная, а сам он горбатый.

— Позднее Сатана стал все больше походить на зверя и все меньше на человека, — рассказывает Марчелло Кастильоне. — У него появились рога, копыта и крылья. Кстати говоря, ты знаешь, почему появились крылья у ангелов? Художники стали пририсовывать крылья, чтобы объяснить простому человеку, каким образом они спускаются с неба на землю.

— Подумай только, — мечтательно говорит Луиджи, — если бы на самом деле нашли «Библию Сатаны»! Представь себе, что рассказ о Люцифере покажет истинное лицо дьявола. Архангел, который осмелился спросить Бога, почему тот издевается над людьми. Ангел, который пошел против Бога.

— А почему вы думаете, что мы нашли в Исландии именно эту «Библию»?

— Дедукция, — говорит Марчелло Кастильоне. — Намеки. Предположения.

— И математический знак, — добавляет Луиджи.

— Математический?

— Размещение Колумбом трех знаков — анха, тюр и креста — в системе девяти знаков в совокупности не было случайным.

На листе бумаги Марчелло Кастильоне выписывает:

Анх. Тюр. Крест.

Тюр. Крест. Анх.

Крест. Анх. Тюр.

— Дадим каждому символу числовое значение, — говорит Марчелло Кастильоне. — Число один обозначает единство во многих религиях на земле. Число два представляет двусторонность. Мужчина и женщина. Жизнь и смерть. А у числа три очень много религиозных значений: Троица, три волхва и три дара, которые они вручили Младенцу Иисусу, — значений так много, что я не могу назвать их все. А теперь сделаем следующее. Преобразуем комбинацию Бартоломео в цифры. Обозначим анх цифрой 1, тюр — 2, крест — 3. Еще раз напишем, используя цифры.

1 2 3

2 3 1

3 1 2

— И теперь я должен связать эти цифры с Сатаной? — спрашиваю я.

— Используй дедукцию! — говорит Марчелло Кастильоне. — В Библии мы найдем эту связь в греческом оригинале Откровения Иоанна Богослова. Цифрами это передается как: χξς. Словами как: έξακόσιοι έξηκουτα έξ. Латинскими буквами то же самое так: hexakosioi hexékonta hex.

— Хм. А если использовать наши европейские цифры?

— Ты хочешь сказать арабские цифры? — хихикает Луиджи. — Просто. Сложи числа!

Марчелло Кастильоне еще раз пишет схему.

— 666! — восклицаю я.

— И по горизонтали, и по вертикали, — говорит Марчелло Кастильоне.

— Даже будучи написанным римскими цифрами, число 666 является магическим, — говорит Луиджи и пишет на ладони:

DCLXVI.

Если использовать каждую римскую цифру от 1 до 500 по одному разу, то получится такой ряд:

IVXLCD.

Если посмотреть внимательно, это то же самое число DCLXVI, только написанное справа налево.

— 666. Число зверя в Откровении Иоанна Богослова, — говорит Марчелло Кастильоне.

— Число, которое представляет Антихриста, — говорит Луиджи.

«И еще часть секретного указания в исландском «Кодексе Снорри»», — думаю я про себя. Но вслух ничего не говорю.

Мы покидаем мужской клуб среди ночи и молча бредем в гостиницу.

Когда я наконец засыпаю, мне снится жуткий кошмар, но на следующее утро я не помню абсолютно ничего. Единственным свидетельством ночного кошмара было постельное белье, мокрое от пота.

2

Приняв душ и побрившись, я звоню в Исландию Трайну и спрашиваю, есть ли в переводимом тексте что-нибудь, что говорило бы о том, что он может оказаться — здесь я медлю и откашливаюсь — «Библией Сатаны».

— «Библией Сатаны»? — со смехом повторяет Трайн. После большой паузы, словно он хочет дать мне возможность сказать, что я шучу, он отвечает: — Если честно, то я не имею ни малейшего представления о том, что существует какая-то «Библия Сатаны».

— Это гипотеза…

— Как бы там ни было, ничто не говорит о том, что в манускрипте есть какая-то чертовщина. — Короткий смех. — Но работы еще много. Мы ничего не можем исключить, пока не переведем все до конца.

После этого я выхожу на улицу и ранним римским утром иду, насвистывая мелодию из «Отверженных».[66] От мелкого дождя тротуары стали серебристыми. Город еще спит.

Вчера вечером, когда мы уходили из мужского клуба, Луиджи попросил меня заглянуть к нему в лавку по дороге в Ватикан. Он хочет мне что-то показать. Так, чтобы никто не видел.

Стюарт ушел раньше в этот ватиканский «не совсем уж такой секретный» архив. Его уравновешенные манеры британского джентльмена исчезли, появилась жаркая бесшабашная страсть. Он чувствует, что вскоре мы сможем документально доказать поход викингов в Египет, а он напишет серьезную, доказательную статью и опубликует ее в научном журнале. Mihi vindicta, ego retribuam, dicit Dominus. «Мне отмщение, и аз воздам, говорит Господь».

Мне кажется, что Луиджи не будет иметь ничего против, если его противники поплещутся немного в грязи во имя его самого и Господа.

3

Колокольчики весело звенят, когда я вхожу в антикварную лавку.

— Момента, моменто!

Луиджи выходит, слегка пошатываясь, глаза усталые, смотрят в разные стороны, на шее салфетка, он еще не закончил завтракать. Крепко жмет мне руку.

— Входите, входите, друг мой, — говорит он, запирая дверь и приглашая на второй этаж. — Благодарю за вчерашний визит. Надеюсь, мы вас не напугали? — Он усаживается в кресло.

В динамиках звучит чувствительный дуэт «Желаю слышать вновь» из оперы Бизе «Искатели жемчуга». С довольной улыбкой он откидывается в кресле.

— Красиво, правда? — спрашивает он. Некоторое время спустя до меня доходит, что он имеет в виду оперный дуэт. Его глаза становятся влажными. — Только музыка и женщины могут дать такую радость.

Я представляю себе женщин, с которыми Луиджи имел дело.

— Вы хотели мне что-то показать? — спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне, и мне кажется, что он рассматривает меня слепым глазом.

— Вы меня спрашивали об интересе Ибрагима к Асиму? — начинает он. — Я кое с кем переговорил. Оказалось, что один из имевших допуск к секретным материалам сотрудников Ватикана продал во время войны и оригиналы, и копии из архива Ватикана. Сотрудник надеялся заработать не такое уж малое состояние, но, конечно, его разоблачили, многие материалы были прослежены и возвращены в архив. Однако неавторизованные копии продолжали циркулировать в кругу коллекционеров и ученых, и эти документы — или, лучше сказать, копии — были позже собраны вместе и получили название «Бумаги из Ватикана». В этих бумагах были копии некоторых фрагментов из Евангелия, некоторые некодифицированные гностические тексты, несколько папских булл о правоверности, а также несколько египетских текстов на коптском языке, которые, очевидно, включали и письма Асима. «Бумаги из Ватикана» сразу же приобрели совершенно мифическую славу в кругу коллекционеров. Они исчезли в пятидесятые годы, потом появились на подпольном аукционе в Буэнос-Айресе в 1974 году, за три года до того, как твой друг Стюарт совершил свое сенсационное открытие в Египте. Комплект был продан за полтора миллиона долларов. И как ты думаешь, кто был покупатель?

— Шейх?

— Совершенно справедливо. Шейх Ибрагим.

— Большое спасибо, Луиджи!

Я встаю и собираюсь уйти. Горю желанием продолжить поиски в ватиканском архиве. Честно говоря, сообщение о шейхе не было для меня неожиданностью.

— Но есть кое-что еще… — Луиджи понижает голос. — После заседания нашего клуба меня задержал один из участников. Он поведал мне, что у него есть фрагмент древнего документа в довольно плохом состоянии, но два символа из трех — анх и тюр — на нем видны отчетливо. Он не имеет ни малейшего представления, о чем в нем речь или откуда он. Он купил фрагмент в 1987 году на подпольном аукционе в Сантьяго в числе документов, которые посланцы Ватикана конфисковали в Гренландии в 1450-е годы.

— В Гренландии?

— В Гренландии.

Луиджи подходит к полке, вынимаетиздание 1532 года книги Никколо Макиавелли «Государь». В середине книги спрятан фрагмент документа.

— Мой коллега спрашивает, заинтересованы ли вы в покупке этого документа?

Он прав, фрагмент в довольно плачевном состоянии. И тем не менее я прекрасно вижу анх и тюр. Кусок бумаги там, где должен был быть написан крест, оторван.

— Это так называемый «Скаульхольтский фрагмент», — говорит Луиджи.

Текст написан на древнеисландском языке, легко читается и представляет собой перечень подарков епископа Скаульхольтского Норвежской церкви в 1250 году.

— А как он оказался в Гренландии?

— Этого мы не знаем.

Из фрагмента видно, что среди подарков епископа были две деревянные фигуры. Некий исландский резчик по просьбе Тордура Хитроумного, племянника Снорри, вырезал эти две фигуры.

В перечне одна из фигур обозначена как святой Лаврентий Фома, другая — как святой Лаврентий Дидимус.

Меня молнией пронзает мысль.

Фома был одним из двенадцати учеников Иисуса. Полностью его звали Иуда Фома Дидимус.

На арамейском языке Фома значит «близнец», это же слово на греческом языке звучит как Дидимус.

Я потерял дар речи.

Было изготовлено две фигуры святого Лаврентия! И где-то существует точная копия скульптуры святого Лаврентия, находившейся в Рингебу. В записях все это было закамуфлировано тем, что святой Лаврентий имел двойное имя, вторая часть которого обозначала «близнец»! Скрытый под краской текст на Библии святого Лаврентия из Рингебу гласил:

Как Дева Мария держит Иисуса внутри себя

так живот вмещает раку

Хвала тебе Фома!

Последнее предложение было хитроумным намеком Хранителям, что ларец лежит в животе близнеца фигуры.

— Мой коллега назвал сумму в двадцать пять тысяч евро, — говорит Луиджи.

Мысли мои где угодно, но не здесь. Луиджи неправильно понимает мое молчание:

— Я очень сожалею. Таково требование продавца. В нашей сфере нет ученых или идеалистов, которые помогают друг другу. Мы — бизнесмены. Мой коллега предполагает, что либо ты, либо твой заказчик будет готов заплатить такую сумму. — Он медлит. — Если не заинтересуетесь вы, он предложит документ шейху Ибрагиму. — Увидев мой взгляд, он добавляет: — Ничего личного, просто бизнес.

Я ничем не выдаю, что уже прочитал и понял текст. Но я говорю истинную правду, что двадцать пять тысяч евро лично для меня очень большие деньги, поэтому я должен посоветоваться с моим заказчиком. Я выйду на улицу позвонить и вернусь минут через десять.

Луиджи закуривает толстенную сигару, как будто уже можно праздновать заключение сделки.

4

Я отпираю дверь магазина, динь-динь-динь, выхожу в переулок, спускаюсь к Виа дель Говерно Веккио, где нахожу телефон-автомат. Сначала я звоню Эйвину. Я быстро ввожу его в курс дела и прошу найти вторую фигуру святого Лаврентия.

— Ищи везде! В церквах, музеях, дворцах, усадьбах!

Затем набираю номер мобильного телефона профессора Ллилеворта. Он отвечает после того, как гудок прозвучал трижды. Я слышу, как он просит извинения и покидает заседание.

— Бьорн, что случилось? Почему ты уехал из Института Шиммера? И каким ветром тебя занесло в Египет? Я не понял ни слова из того, что ты мне тогда говорил.

— Сейчас я в Риме.

Я еще раз повторяю то, что пытался сообщить в какофонии Луксора, что мы сбежали из Института Шиммера, когда из СИС позвонили Стюарту и предупредили о появлении подручных Ибрагима, о путешествии через пустыню в Египет, а потом в Рим.

Пауза.

— Профессор?

— Стюарт сейчас рядом с тобой?

Голос его изменился.

— Он в Ватикане и продолжает поиски в архиве. Я только что был у одного антиквара, который просит двадцать пять тысяч евро за фрагмент текста, который доказывает, что у святого Лаврентия есть двойник, близнец. Как ты думаешь…

— Бьорн, слушай меня. Слушай очень внимательно!

— Да?

— Из СИС никто не звонил Стюарту Данхиллу.

Мимо едет огромный автобус и выпускает облако дыма.

— Мы не звонили Стюарту и не говорили, что шейх Ибрагим послал своих людей в Институт Шиммера.

— Но…

— Все это для нас новости. Мы ничего не знали и не знаем о передвижениях шейха Ибрагима или его людей.

— Но может быть, кто-то другой…

— Только Диана и я поддерживаем контакты со Стюартом. Я обязательно знал бы, если бы ему позвонила Диана.

По спине струится холодный пот. Какой-то проходящий мимо человек что-то раздраженно бурчит.

— Бьорн, ты здесь?

— Да.

— Ты слышишь, что я говорю?

— Но…

— Ни я, ни Диана не звонили Стюарту Данхиллу!

— Почему он лжет?

Профессор Ллилеворт вздыхает:

— Нам надо было тебя предупредить. Кое-кто в Институте Шиммера подозревает, что Стюарт Данхилл сотрудничает с шейхом Ибрагимом.

— О боже!

— В СИС никогда не верили слухам. А это подозрение не было ничем подтверждено. У нас ничего против него не было. Ничего! Кроме ощущения, что тут что-то не так. В СИС решили поддержать его. Встать на его сторону. Мы считали, что эти слухи всего лишь злонамеренные сплетни, которые тянутся с семидесятых годов…

— …и послали меня прямо ему в лапы.

— Бьорн, если бы мы знали… — Он останавливается. — Уезжай из Рима. Как можно скорее. Если Стюарт — человек шейха, то ты можешь быть уверен, что Хассан и его подручные где-то совсем рядом. Хоть ты их и не видишь.

— Они уже здесь.

— Уезжай!

— Почему они дают мне возможность спокойно действовать? Почему Стюарт делает вид, что он заодно со мной?

— Потому что ты им нужен. Стюарт приклеился к тебе, чтобы поживиться тем, что ты найдешь. И он, и шейх используют тебя. Уезжай, Бьорн! Садись на скоростной поезд до Милана и потом на самолет. Аэропорт в Риме может быть под наблюдением.

— Фрагмент текста. Двадцать пять тысяч евро. Что делать?

— Покупай! И пулей из Рима! Слышишь?

ПАЦИЕНТ (I)

1

В антикварной лавке никого.

— Луиджи?

Нет ответа.

— Луиджи? — зову более нетерпеливо.

Мой взгляд как-то воровато ползет вдоль полок — так мужчины моего типа подглядывают за женщинами.

Какой-то неясный звук.

— Луиджи, ты наверху?

Луиджи сидит в кресле в своей квартире. С первого взгляда может показаться, что он задремал. Голова отклонилась немного назад. Потухшая сигара на коленях.

— Луиджи, ты спишь? Извини, у меня мало времени.

В этот момент я вижу, что половины головы у него нет.

Со стоном я отступаю назад.

Человеческое тело теряет многое из своей божественной мистики, если по каким-то причинам в нем появляется отверстие. Когда выстрел обнажает мозг, то очень трудно представить себе, что серое вещество могло содержать мысли о вселенной, любовь к женщине и восторг от оперы.

В тарелке перед ним, рядом с заумным шедевром Макиавелли, лежит пепел — все, что осталось от документа.

Колени мои дрожат.

Хассан.

Здесь побывал Хассан.

У меня перед глазами сцена. Палачи, видимо, вошли в лавку, динь-динь-динь, сразу же после того, как я вышел, чтобы позвонить. Вероятно, Луиджи крикнул им: «Моменто! — и пошел навстречу, — Si signori?».[67] Тут он увидел пистолеты, они заперли дверь и велели ему подняться по винтовой лестнице. Его заставили сесть в кресло. «Давай садись, проклятый Квазимодо!» Хассан спросил, куда пошел Бьарн Белта. А может быть, спросил, не продал ли этому Луиджи чертов Белта «Свитки Тингведлира». Луиджи покачал головой. По-видимому, он сразу понял, чем это кончится. Холодно и спокойно он в последний раз затянулся сигарой и стряхнул пепел на рыхлый старый документ, который, очевидно, вспыхнул, словно хорошо высушенная бумага для сигарет. Он, вероятно, решил, что «Скаульхольтский фрагмент» очень ценный документ, и последним поступком на этой земле он воспрепятствовал тому, чтобы тот попал в руки шейха.

— Мистер Белтэ.

Я замираю. Словно меня внезапно разбил паралич. Ноги как будто налиты свинцом. Я знаю, что мне надо повернуться. Но я не могу.

Но вот объятия паралича отпускают меня. Со скрипом в костях я поворачиваюсь на голос.

Их двое. Они сидят на диване, наполовину закрытом от меня обеденным столом, на котором громоздятся готовые упасть книги.

Они меня ждали.

Этих двоих я раньше не видел. Арабы. Оба одеты в шикарные костюмы. У обоих вид довольных людей, которые знают, что они одержали победу. Оба сидят, удобно откинувшись на спинку дивана.

Мушкетеры шейха.

— Шеф начинает терять терпение, — говорит один на ломаном английском.

— Он хочет иметь манускрипт, — говорит второй.

— Вот как?

Я так боюсь, что мне приходит в голову притвориться дурачком, и это выходит очень естественно.

— Манускрипт?

— «Свитки Тингведлира», — говорит первый.

— Сколько был готов заплатить за них Луиджи Фиаччини?

Я бросаю взгляд на Луиджи:

— Вы всё не так поняли…

— Где они?

В этот момент я вдруг соображаю, что стою около перил, рядом с кнопкой сигнализации, связанной с полицией.

— Где они? — звучит вопрос повторно.

Моя рука медленно скользит вдоль перил и дотрагивается до кнопки.

— Здесь у меня их нет, — говорю я и нажимаю кнопку.

Я думал, что сигнализация действует бесшумно. Потихоньку передает сигнал в полицию. Но нет, вовсе нет. Только теперь я понимаю, почему Луиджи не нажал кнопку, когда они пришли.

Начинает выть сирена. На первом этаже что-то ужасно гремит.

Оба араба вскакивают. К счастью, им не приходит в голову, что сигнализацию включил я.

— Hurry![68] — кричит один и толкает меня вниз по винтовой лестнице. Слишком быстро.

Они толкают меня впереди себя, ноги не сразу попадают на ступеньки, и в тот момент, когда я обнаруживаю, что перед дверью появилась железная решетка, поскользнувшись, я начинаю падать.

Я пытаюсь задержаться, но не могу. Сильнейшая боль пронзает тело, когда нога под острым углом сталкивается с полом. Я не только чувствую, я просто слышу, как нога ломается.

Я кричу от боли, отчаяния и ужаса.

Арабы нетерпеливо тащат меня за собой. Словно я какой-нибудь мешок. Пытаюсь встать на здоровую ногу.

В глазах почернело.

Почти сразу же прихожу в себя. Арабы дергают решетку и что-то громко обсуждают.

Внезапно я вижу их. Двух полицейских снаружи. По-видимому, они оставили свою машину на улице: переулок слишком узок для автомобилей. Из-за воющей сигнализации мы не слышали их сирен.

Они изумленно смотрят на нас. На меня, лежащего на полу. На двух арабов, вытащивших пистолеты.

Полицейские исчезают.

Сразу после этого внутренняя сигнализация замолкает. Зато улицы Рима заполняются воем сирен.

Я плачу. Ничего не могу с собой сделать.

2

Для художника и печатника черный цвет — это цвет. Для физика черный цвет есть отсутствие цвета. Говорят, что боль воспринимается людьми тоже по-разному, что мужчины никогда не смогли бы перенести боли, испытываемой женщинами при рождении ребенка. Я склонен с этим согласиться. Мы можем выдержать только простуду.

Нога очень болит.

Ощущение такое, будто кто-то воткнул мне в ногу сосульку до самого бедра. Я рыдаю как мальчишка. На короткие мгновения полностью теряю сознание. Но боль и позывы к тошноте вызывают меня к жизни.

За дверью мелькают полицейские. Кто-то заглядывает к нам с помощью зеркала на длинном стержне.

Арабы возбужденно спорят. Потом хватают меня за руки, за ноги и поднимают. Боль невыносимая.

3

Придя в себя, я обнаруживаю, что лежу на кожаном диване Луиджи на втором этаже. В мою ногу вонзил зубы изголодавшийся шакал.

Луиджи больше нет. Очевидно, тело перенесли в спальню.

Арабы заботливо подсунули под сломанную ногу несколько подушек. Так что какое-то количество порядочности еще осталось в этих бессовестных существах.

Звонит телефон. Ему позволяют звонить. Долго.

Наконец один из них сдается.

— Na’am! — рычит он в трубку. Слушает. — У нас заложник, — кричит он по-английски, — и мы требуем свободного проезда до аэропорта Леонардо да Винчи!

Он снова слушает. Лицо его темнеет. По-арабски призывает на голову говорящего сонм злейших огненных духов и швыряет трубку.

Я теряю сознание и уплываю в благословенный туман.

4

Я раскрываю глаза. Во рту засуха.

Сколько времени прошло? Минуты? Часы? Не имею ни малейшего понятия. Приступы боли стреляют в меня, как ледяные молнии.

— Воды, — едва могу выговорить я. — Water. Please.[69]

Арабы равнодушно смотрят на меня. Ни один не двигается с места.

Я кашляю. Язык прилип к гортани.

— Please! I'm so thirsty![70]

— Shut up![71]

5

Стон.

Я пассажир на судне, которое тяжело скользит по волнам. Вверх-вниз, вверх-вниз… Море — это волны, которым нет конца. Меня накрыли влажным одеялом из вонючей ваты. Во рту мерзость. Вверх-вниз, вверх-вниз… Боль переплетается с тошнотой. Каждое движение в месте перелома вызывает тошноту. Обломки костей трутся друг о друга. Судно качается. Что-то воткнулось в ногу и режет ее. Пилит, тычет и вдруг обжигает, потом наступает широкая охватывающая боль. В ноге что-то стучит и взрывается. Нервы пламенеют от голени до бедра. Пульс стучит острыми болезненными ударами. Живот сжимает спазм. Вверх-вниз, вверх-вниз…

Один из арабов говорит по мобильному телефону. Я представляю себе, что он говорит с Хассаном. Я очень рад, что его здесь нет. Он ни за что не подсунул бы мне под ногу мягкие подушки. Напротив, он обхватил бы своими мощными руками место перелома. И нажал.

Меня тошнит.

Араб кладет трубку. Что-то говорит второму. Оба смотрят на меня. Немного спустя мобильный звонит снова. На этот раз отвечает второй. Он вне себя. Короткие взволнованные выкрики меняются вопросами и обвинениями. Так мне кажется. Я ни слова не понимаю.

Звонит телефон на столе. Полиция, думаю я. На этот раз они не отвечают.

6

Лодыжка распухла. Кожа трется о штанину. Каждая клетка, каждая мышца, каждая кость пульсирует. Меня мучит невероятная жажда. Я потею и дрожу из-за озноба.

Я думаю: «Небеса создают боль, невероятную боль, жуткую, непостижимую боль».

Темнота.

Свет.

Темнота.

Я уплываю в полубессознательном состоянии туда, где существует только одно: боль.

Сколько времени прошло? Не знаю, у меня нет представления о времени. Секунды, минуты и часы переплетаются и образуют бессмысленную паутину.

Весь кислород из космоса высосан. Я космонавт, который парит в безвоздушном космическом пространстве. Воздух в баллонах закончился. Я пытаюсь ухватить фал,[72] но он выскальзывает из моих рук, и я удаляюсь от космического корабля.

После этого пустота.

7

Я прихожу в себя от безмерной тяжести, которая прижимает меня к дивану. Открываю глаза. Хватаю ртом воздух. Рот и нос заполняются мелким песком и строительным раствором. Легкие сжимают две стальные пластины. Язык приклеился к нёбу.

Меня тошнит. Но ничто не выходит наружу. Только непонятные сухие звуки, как из уст умирающего солдата.

— Воды, — шепчу я, — воды-воды-воды.

Но меня не слышат или не обращают внимания.

Рот широко открыт. Так легче дышать.

Темнота, свет, темнота….

8

Темнота наполняется звуками.

Голосами.

Я мигаю глазами.

Араб говорит по мобильному телефону. Он кричит. В бешенстве. В отчаянии.

Мы замурованы.

9

Мою ногу обмотали белым полотенцем.

И зажали вешалкой для брюк.

Голова кружится. В какой-то момент я вижу, что полотенце все в крови. Это значит, что у меня открытый перелом, думаю я. Вскоре смотрю еще раз. Полотенце белое. Ни капли крови.

Значит, привиделось, облегченно думаю я и опять теряю сознание.

10

— Он умирает! — кричит араб.

Я открываю глаза.

Араб стоит с мобильным телефоном в руке. Смотрит на меня и говорит. По-арабски.

«Умирает?»

Его слова — арабские — вертятся у меня в голове. Я не понимаю того, что он говорит. Я не знаю арабского языка. Видимо, все это мне только кажется.

От перелома умереть нельзя. Или все-таки можно?

Воды.

Water. Please.

Пожалуйста.

Воды.

Но мне ничего не дают.

11

С улицы доносятся звуки внешнего мира.

Стук сапог о мостовую.

Звуки вызова переговорных устройств.

Лай полицейских собак.

Отрывистые команды.

— Water, please!

— Shut up! You just shut up![73]

ИНТЕРЛЮДИЯ ИСТОРИЯ БАРДА (II)

Сказываю вам, что так на Небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.

Евангелие от Луки

Но, по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога.

Послание к римлянам святого апостола Павла

Когда бушевал западный ветер, он иногда задувал пламя сального светильника на хлипком столике, который дали ему монахи. Одна ножка была короче других. Или три другие были длиннее первой — он так и не решил, как это лучше сказать. Несколько недель назад он подсунул под короткую ножку деревяшку, но кто-то из монахов, видно, вынул ее, подметая пол. Старик сидел, положив локти на стол и подперев руками подбородок. Глаза прикрыты. Он отчетливо слышал звучание хоралов в Руанском соборе в ту зиму, которую они провели в гостях у герцога Нормандского. Голос священника во время проповеди то затихал, то начинал снова греметь, словно качая на волнах утлый челн. Эхо летало…

Отрывки из истории Барда

…взад и вперед под сводами собора. Лучи холодного еще солнца проникали через окно и образовывали косые трепещущие колонны. Священник замолк. Кто-то закашлялся. Потом вступил хор из глубины собора. Нежные хоралы ощущались по-настоящему чувственно во всей их красоте. Никто из нас не понимал слов. И все же они были понятны. Мне это трудно объяснить. Я втягивал носом непривычные ароматы ладана, одновременно сладкие и терпкие. Все пространство заполнил голос мальчика. Звуки проникали в меня. Перед моим взором появилось лицо того мальчишки, которому я отрубил голову одним-единственным взмахом своего меча. Во все стороны брызнула кровь, воины вокруг в восторге рассмеялись. Но сейчас, в Руанском соборе, очень трудно было гордиться этим.

Король Олаф молча сидел на жесткой деревянной скамейке, склонив голову на ладони. Накануне вечером он доверился мне, что скучал по своей матери Асте. Он не видел ее уже много лет. Жива ли она? Родились ли у нее еще дети? Олаф был совсем мальчишкой, когда прижимался к матери, расставаясь перед походом. Теперь он был взрослым мужчиной. Королем. По дороге из собора Олаф был задумчив и неприступен. Я попытался заговорить с ним, но король отвечал односложно и безо всякого интереса. Он молча поднялся в свою комнату. «Надо подумать», — сказал он. Сам я оставался в зале, глядя ему вслед, затем отправился в библиотеку герцога. Многие пергамента в библиотеке герцога Ричарда были на скандинавском наречии. За годы походов я не перестал любить устную поэзию и письменные тексты.

Как и обычно, в библиотеке сидел египтянин Асим. Мы назвали его Асим Мудрый. Я чувствовал беспокойство рядом с ним. Я много раз вступал в неравный бой с людьми, которые были и выше, и сильнее его, но я видел, что этот невзрачный египтянин был в десять раз опаснее. В нем был ум богов и магические способности колдуна. Это я понял, когда на борту корабля «Морской орел» мы плыли из Египта в Руан.

Асим поднял голову. Он сидел за столом, держа перо в руке. Слева от него я увидел древний свиток, прямо перед ним белый чистый пергамент, на котором он выводил буковки. «Ты быть в церковь?» — спросил он на ломаном норвежском языке. Моя одежда все еще пахла ладаном. За то время, что он плыл с нами, он научился нашему языку. Кроме того, он много общался с рулевыми и разобрался в навигации и морском деле. Он знал ночное небо как свои пять пальцев и показал нам Полярную звезду, которая на его родном языке называлась совсем по-другому. «Церковь — красивый храм», — сказал Асим. «Что ты пишешь?» — спросил я и показал на свиток. Асим подозвал меня к себе знаком. Не сразу, но я подошел и присел около него на корточки. Слабый аромат ладана все еще оставался на моей одежде. Асим сказал: «С позволения твоего короля я делать копии тех текстов, которые были в гробнице у СВЯТОГО». — «Неужели ты понимаешь эти древние странные значки?» — спросил я. Асим рассмеялся. «Я говорить много языки, — запинаясь, сказал Асим. — Когда мне было пять лет, — добавил он, — я говорить не только родной язык, но еще иврит и арамейский язык. Потом я учить греческий и латинский и еще много языки. Теперь я учить твой язык! Молодой человек, — сказал Асим и положил руку мне на плечо, — без языки ты ничто. Если ты знаешь языки, тебе принадлежит мир».

* * *

Саркофаг с мумией был помещен в часовню недалеко от Руана. Десять дружинников Олафа стерегли часовню днем и ночью. Многие викинги уже уехали домой на кораблях, нагруженных сокровищами. Другие, как король, обосновались в Руане. Каждое утро Асим совершал длительную прогулку от дворца герцога до часовни, чтобы проверить, все ли там в порядке. Сокровища из могильной камеры по-прежнему находились в трюмах кораблей, стоявших в речной гавани, упакованные и под охраной. Самые жадные и безрассудные разбойники Нормандии не посмели бы украсть у короля, даже если бы знали, какие сокровища скрывались на борту его кораблей. Но король все держал в тайне. Сокровища обладали божественной силой, настолько огромной, что никто не должен был знать, что именно мы заполучили во время нашего похода. Нельзя было сочинять стихов об этом, нельзя было ничего записывать. Я сказал ему, что у наших воинов легко развязывался язык во время пирушек и рядом с женщинами, но Олафа это совершенно не беспокоило. «Мужчины любят похвастаться, — сказал король. — Но ведь никто мореплавателям не верит. Стихи и письменные документы — совсем другое дело. Они живут долго. Никто не должен знать, где мы были и что захватили». Так сказал Олаф. Так и вышло.

* * *

Шли недели. Король часами сидел с герцогом Ричардом. Герцог был крещен и поклонялся Христу. Олаф тоже стал склоняться к новому Богу. Для нас, его приближенных, это было грустное время. Гордый викинг оказался в плену. Тот Олаф, каким мы его знали на поле сражения, делал тщетные попытки вырваться на свободу. Король вел долгие разговоры с герцогом, архиепископом, с монахами в монастырях и монастырских школах. Они говорили о Боге Всемогущем, о Его Сыне Иисусе Христе, о христианстве и священной книге под названием Библия. Как раз в это время у меня появился серьезный интерес к сочинению стихов. Пока Олафа преследовал герцог, я был захвачен искусством рассказа Асима. Олаф был так погружен в свою новую веру, что в тени Христа от него скрылась преданность его оруженосца и друга. Так вот, король Олаф принял крещение во имя Иисуса Христа. Придворный епископ Ричарда, брат Роберт, причастил короля. Мы с Асимом наблюдали за церемонией с первого ряда скамеек. Олаф хотел крестить и меня тоже, но я попросил дать мне отсрочку.

* * *

В тот день, когда мы уезжали из Руана, король Олаф и герцог Ричард долго стояли на причале и, держась за руки, разговаривали. Наконец король опустился на колени и поцеловал руку герцога. Тысячи жителей Нормандии собрались на берегах Сены, чтобы стать свидетелями того, как мы, дождавшись попутного ветра, отправились в море. Море… Меня очень веселил жалобный вид Асима во время мучивших его приступов морской болезни. «Это еще что, — говорил я ему, — всего лишь легкий бриз, чтобы надуть ветром паруса, застоявшиеся за долгое время на берегу». Посмотрел бы он на Норвежское море во время осенних штормов!

Наш корабль бросало вниз между волнами с грохотом, от которого вздрагивал деревянный корпус. Огромные массы воды взлетали вверх и падали затем на наши головы. Соленая вода стекала с головы дракона на носу. Воины издавали радостные крики. Я засмеялся. Как мы были счастливы снова оказаться в море! Долгие мрачные месяцы в Руане начали играть на нервах не только у меня. А здесь, среди волн и ветра, мы наконец почувствовали себя живыми.

В Англии мы поступили на службу к королю Этельреду и соединились с Торкелем Хойе. После кровавой схватки с осевшими здесь данами[74] король Свейн Вилобородый со своим войском отобрал страну у короля Этельреда. После нескольких лет войн на территории Англии король Олаф продал небольшую часть награбленного имущества, заплатил по-королевски остававшимся с ним воинам и отпустил их. Часть из них осталась в Англии свободными жителями. Другие поплыли домой на боевых кораблях. Двести-триста самых доверенных стали личной охраной короля. Олаф продал корабль «Морской орел» и купил два небольших торговых судна. Осенью мы отправились на север. Торговые суда были доверху загружены золотом, серебром, драгоценными камнями и прочими ценностями из Египта и других стран, где мы сражались. Целые сутки бушевал ужасный шторм. Мы с Олафом стояли на носу и смотрели на северо-восток. Наши торговые суда с трудом боролись с волнами. Они были и короче, и шире боевых кораблей и имели низкую осадку. Вскоре на горизонте появилась Норвегия. В это невозможно было поверить. Долгие годы были мы в походе.

Король Олаф уговорил четырех епископов — Гримхьеля, Сигурда, Рудольфа и Бернхарда — поехать с ним в Норвегию и помочь ему в распространении христианства. И вот сейчас они вместе со своей свитой подошли к королю для разговора. «Властитель», — обратился к Олафу епископ Гримхьель, низко поклонился и бросил недовольный взгляд на меня. Прошло несколько мгновений, прежде чем король понял намек Гримхьеля. Он улыбнулся: «Епископ Гримхьель, Бард — мой поверенный, все, что я слышу, может слышать и он». — «Как угодно королю, — ответил епископ и сказал, что у них был разговор с Асимом на языке, который они назвали латинским. — У себя в стране он являлся могущественным жрецом». Олаф кивнул в знак того, что ему это известно. Епископ поведал дальше, что, по словам Асима, мумия была спящим богом. «Идолом?» — испуганно спросил король, он тщательно соблюдал десять заповедей, о которых ему рассказывал герцог Ричард. Епископ Гримхьель протестующе поднял руки. «Напротив, властитель, Асим говорит, что его секта охраняла мумию две с половиной тысячи лет. Мы думаем, что Асим не очень хорошо знает, кем была эта мумия при жизни». — «Но вы-то знаете?» — спросил король. «Властитель, мы думаем, что знаем». Ветер подхватил длинные светлые волосы Олафа, и они затрепетали на ветру. «И кто же он?» — спросил король Олаф.

Он любил тень.

Сидя в тени в эти дни позднего лета, он частенько закутывался в шерстяной плащ и сразу становился невидим, вокруг него суетливо пробегали монахи, занятые своими многочисленными делами. Долго, очень долго мог он сидеть неподвижно — подальше от света, а в это время его мысли возвращались в молодые годы на много лет тому назад. В то беззаботное время, проведенное вместе с королем, когда смерть всем что-то сулила и никого не пугала. Когда переместившееся солнце прогоняло сонм теней и, словно мелкий песок, выдавливало из его глаз капельки слез, он с трудом вставал и искал тень в другом месте или шел в келью к свитку манускрипта на столе, наклонялся над ним и прислушивался к плеску волн, разбивающихся о камни внизу у стен монастыря.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПУТЬ В ВИНЛАНД

Чуть-чуть не попали мне в нос, сказал парень, ему выбили глаз.

Снорри

Когда я умру, похороните меня в гробнице, в которой человек Божий погребен; Положите мои кости подле его костей.

Третья книга Царств

Для короля с добрым сердцем золотой ларец изготовлен.

Стихи скальда

ПАЦИЕНТ (II)

1

Рассветает.

Лучи света проникают через жалюзи в квартире Луиджи.

Тупая боль неистребима и вечна.

Рука дрожит. Мои полуоткрытые глаза направлены на руку, она трясется не переставая.

Оба араба дремлют. Один сидит на стуле рядом со мной, другой лежит на софе.

В течение ночи они много говорили по телефону. По мобильному телефону — по-арабски. По городскому, стоящему на столе, — по-английски. Очевидно, вели переговоры с полицией.

Араб на софе вдруг захрапел.

Я засыпаю или теряю сознание. Точно сказать не могу.

За окном просыпается Рим.

2

От силы взрыва мой диван опрокидывается.

Воздушная волна вбрасывает в комнату тучу осколков оконного стекла. Меня защищает спинка дивана. И все равно такое ощущение, что кто-то схватил мою ногу и несколько раз повернул ее.

Через оконный проем с крыши дома в квартиру врываются полицейские. Я лежу за спинкой дивана, к тому же в полубессознательном состоянии и поэтому не вижу полицейских. Но я их слышу.

— Полиция! — звучат резкие голоса.

Раздается несколько выстрелов.

Я не двигаюсь.

Один араб что-то громко кричит. Я не понимаю слов. Но, судя по интонации, он сдался. Полицейские набрасываются на него. Голову и пистолет прижимают к полу. Полицейские кричат и отдают команды по-итальянски.

В этот момент трое полицейских в полном боевом облачении заглядывают за спинку упавшего дивана. На них шлемы, маски и пуленепробиваемые жилеты, в руках автоматы и фонари.

— Ostaggio! — восклицает один из них.

— Via libera! — восклицает другой.

Еще один наклоняется ко мне:

— Dottore! — Его голос перекрывает все другие. — Immediamente![75]

Внизу, на первом этаже, взрывают входную дверь. Решетка падает. Я слышу топот ног, поднимающихся по винтовой лестнице. Квартира Луиджи кишмя кишит полицейскими. Появились санитары «скорой помощи» в красных жилетах с отражающими знаками. И два врача.

Врачи пробуют заговорить со мной на английском языке. Где болит? Что со мной делали? Сколько мне лет? Получив ответы, делают обезболивающий укол и вводят внутривенно лекарство.

Приступы боли затихают. Лекарство убаюкивает меня и уносит в эйфорический мир счастья. В ушах звучит мелодия Бизе «Желаю слышать вновь».

После того как врачи зафиксировали сломанную ногу и положили меня на носилки, у меня появляется шанс взглянуть на арабов.

Один стоит ко мне спиной, в наручниках.

Другой лежит убитый, в луже крови.

Возникли проблемы со спуском носилок по винтовой лестнице. Носилки поднимают над перилами и ставят их на кронштейн. Внизу носилки водружают на каталку и вывозят меня из лавки туда, где много полицейских машин.

В воздух взмывает стая голубей. По узкому переулку проносится порыв ветра. Где-то рядом тяжело бьют часы.

3

Весь следующий день я лежу в больнице, погрузившись в блаженную наркотическую дремоту. Врачи загипсовали сломанную ногу. На мое счастье, перелом не так страшен, как я подумал из-за сильной боли.

В коридоре больницы дежурят двое вооруженных полицейских.

Стая одинаковых юнцов из полиции налетает на меня, чтобы допросить. Абсолютно у всех одинаковая внешность. Одинаковые имена. Они задают одни и те же вопросы. У меня впечатление, что каждое подразделение полиции и контрразведки просто обязано было прислать своего сотрудника, каждый является с переводчиком, оператором с видеокамерой и абсолютным непониманием того, почему такая непостижимо скучная вещь, как древний пергамент и шуршащий лист бумаги, могут стать причиной убийства.

Я рассказываю им то, что знаю.

4

На следующий день мне наносит визит профессор Ллилеворт. В шляпе и пальто он похож на богатого старого дядюшку, который целый день потратил на то, чтобы добраться в гости к племяннику из своего дальнего поместья на Британских островах.

В течение нескольких часов я ставлю его в известность обо всех событиях, которые произошли, после того как СИС направил меня в Институт Шиммера. Когда я упоминаю коллекцию фон Левински, Ллилеворт расцветает. Он только что дал поручение одной даме, которая будет помогать мне. Лора Кохерханс — историк, кандидат наук, защитившая диссертацию в Йеле. До того как СИС привлек ее к работе в штаб-квартире в Лондоне на должность главного специалиста отдела манускриптов, она считалась крупнейшим исследователем в области поиска манускриптов в вашингтонской Библиотеке Конгресса.

После ухода профессора Ллилеворта я сплю несколько часов. Просыпаюсь от звонка мобильного телефона, оставленного профессором Ллилевортом.

В трубке звучит голос Лоры Кохерханс, которая говорит, как положено по-американски, немного в нос, мягко и протяжно, словно подчеркивая что-то чувствительное и нежное.

— Ну конечно, мы найдем коллекцию фон Левински, — заявляет она после нашего короткого разговора.

— Как вы можете быть в этом уверены?

— Проблема тех, кто не может найти, в том, что они ищут недостаточно настойчиво!

Вот это по мне.

Лора рассказывает, что есть тысячи частных коллекций в мире, о которых ученые не имеют понятия, а они между тем содержат неизвестные науке манускрипты огромной культурной и исторической значимости.

— Как вы планируете искать исчезнувшую коллекцию?

— Так же, как и вы, я думаю. С помощью ума и воображения. А еще, когда нужно, — добавляет она с милым смехом, — с помощью подкупа.

— С чего начнете?

— С Дрездена. Потом обращусь в Государственный архив в Берлине. Ну а там поглядим, что мне удастся найти.

Еще несколько дней я лежу с зафиксированной ногой.

Когда меня в конце концов выпускают, то на ноге гипс, а еще мне дают костыли, которые нужно оплатить.

ОСТРОВ МОНАХОВ

НОРВЕГИЯ

1

Клочья тумана надвигаются с океана и закрывают изорванный ландшафт западного норвежского побережья. Где-то далеко над нами сияет солнце, но в это невозможно поверить. Сквозь туман я вижу контуры каменной четырехугольной колокольни, которая упрямо высится над руинами монастыря.

Крепко цепляясь за костыли, я стою около барачного городка, возникшего между монастырем и причалом. Прошло уже несколько недель с тех пор, как я, ковыляя, вышел из самолета, прибывшего из Италии. Перелом срастается. Мое временное отстранение от должности аннулировано. Специальная комиссия — с большими сомнениями и под политическим прессом — пришла к выводу, что вскрытие гробницы в монастыре Люсе без предварительного разрешения не должно в моем случае караться освобождением от должности.

Стараясь не привлекать к себе особого внимания, мы днем и ночью ведем подготовительные работы. Население Селье и местные строители, возводившие наше временное жилье, считают, что мы будем реставрировать церковь Святого Албануса.

Норвежские, шведские, датские, английские, французские, итальянские и немецкие археологи, историки и геологи снуют между палатками и городком. Министерство культуры и СИС объединили свои усилия. Здесь работает около сотни специалистов.

Ни Хассана, ни других подручных шейха я не вижу.

Но конечно, это не означает, что они не контролируют происходящее.

Говорят, что даже один слабый взмах крыла бабочки может довести до урагана. В полном соответствии с очаровательным постулатом из теории хаоса решение проблемы появилось вместе с подробностями о существовании двух скульптур, упомянутых в «Скаульхольтском фрагменте», который Луиджи сжег непосредственно перед тем, как был убит.

Эйвин обнаружил местопребывание Дидимуса, однояйцевого близнеца святого Лаврентия Фомы, перекопав множество архивов, справочников и красивых глянцевых иллюстрированных книг. В течение 725 лет деревянная скульптура терпеливо ждала нас под силуэтами шпилей и головами драконов в деревянной церкви Боргунн в районе Лердал. Прихожане в Боргунне получили в подарок деревянную скульптуру под названием Дидимус от своих единоверцев из Рингебу в 1280 году.

Передняя часть скульптуры была соединена с задней восьмью деревянными гвоздями, скрытыми под мантией и в рукавах святого. Во внутренней полости скульптуры мы и нашли исписанный рунами ларец:

Эйрик ХРАНИТЕЛЬ укрыл ларец в церкви Урнес

через 100 лет после смерти Олафа Святого

Бард ХРАНИТЕЛЬ перенес ларец во Флесберг

через 150 лет после смерти Олафа Святого

Вегард ХРАНИТЕЛЬ перенес ларец в Лом

через 200 лет после смерти Олафа Святого

Сигурд ХРАНИТЕЛЬ скрыл ларец

внутри святого Лаврентия Дидимуса в церкви Рингебу

через 250 лет после смерти Олафа Святого

В ларце лежал пергамент с закодированным текстом, который Эйвин и Терье расшифровали, использовав копию рунического колеса:

Рагнвальд ХРАНИТЕЛЬ написал эти тайные слова

как это повелел сделать мудрец Асим

через пять лет после возвращения короля Олафа

Ищи гробницу глубоко в пещере

где Святая Дева и мученики причалили к берегу

и встретили благословение Господа

Здесь вечно будет покоиться тело СВЯТОГО

Трюм ХРАНИТЕЛЬ написал эти слова

через 25 лет после смерти Олафа Святого

Мудрец Асим

покоится подле Олафа Святого

бок о бок со СВЯТЫМ

и вечно будет охранять его

Пещера Суннивы.

А вовсе не грот Доллстейн, как все думали.

Гробница находится в пещере Святой Суннивы на острове Селье, в дальней части Норд-фьорда, в провинции Согн-ог-Фьюране. Здесь вплоть до 1170 года находилась резиденция епископа Гулатинга.

Через туман доносятся птичьи крики. Во всяком случае, я думаю, что это птичьи крики. Вокруг меня кипит бурная деятельность. Электронные вызовы по рации. На остров прикомандировали несколько полицейских. Их присутствие дает некоторую уверенность в безопасности на тот случай, если за ближайшим камнем прячется Хассан. После убийства священника в Рингебу и всех событий в Риме полиция присвоила нашему делу высший приоритет. Норвежская, исландская и итальянская полиция тесно сотрудничают, используя для этого каналы Интерпола. Во главе норвежской группы следователей стоит Рагнхиль.

Монастырь, открытый всем ветрам, раскинулся на равнине под крутым склоном гор. Когда-то давно монастырь Селье напоминал средневековую крепость с мощными стенами и башнями. Он был основан монахами-бенедиктинцами в XII веке. Но еще раньше на этом месте стоял небольшой деревянный монастырь. В пятидесяти метрах выше на горе есть площадка, где находятся руины церкви Святой Суннивы, которая приклеилась к скате, словно орлиное гнездо. Прямо напротив располагается пещера Михаила.

Пещера Святой Суннивы…

Блаженная Суннива была королевской дочерью, в конце X века спасшаяся бегством из Ирландии от одного язычника, который захотел покорить ее и ее родину. Суннива и другие благочестивые мужчины, женщины и дети в трех лодках без руля, весел и парусов дрейфовали, повинуясь ветрам и течениям, пока не попали на остров Селье. Здесь беглецы поселились в пещерах и землянках. Местные язычники, жившие на материке, смотрели на них с большим недоверием. Ярл Хакон послал к ним вооруженных людей, чтобы они сразились с теми, кого он принял за воинов. Суннива и ее соотечественники собрались в этой пещере и стали просить Господа о спасении. Легенда гласит, что Бог не остановил нападавших, но схоронил Сунниву под тоннами огромных камней. М-да. В последующие годы крестьяне и моряки стали свидетелями странного света, исходящего из пещеры. Когда позже король Олаф Трюггвасон и епископ Сигурд прибыли на таинственный остров, они нашли в пещере останки Суннивы и другие благоухающие кости, черепа и скелеты. Позже именно на этот остров высадился король Олаф Харальдссон, прибывший на родину, чтобы осуществить христианизацию Норвегии.

Пещера Святой Суннивы…

Неужели легенду о Сунниве сочинили, чтобы скрыть, что в глубине пещеры кроется гробница?

2

В середине дня туман исчезает.

Я сижу в штабном бараке и рассматриваю последние фотографии, снятые на месте работ. Пещера выглядит разгромленной, повсюду куски взорванных камней. С одной стороны пещеры удалены тонны камней, так обнаружилась вертикальная стена, сложенная из грубо отесанных огромных камней. В середине стены дугообразный портал, тоже заложенный камнями, но меньшего размера. На портале печать.

Завтра ровно в одиннадцать мы пробьем вход через этот портал.

Я слышу приближающиеся шаги и откладываю фотографии. Дверь открывается. Освещенная сзади лучами света, напоминающего божественное сияние, она кажется богиней, спустившейся к нам, грешникам, с вестью о предстоящей вечной жизни в раю. Но это всего лишь Астрид, которая принесла мне кусок хлеба с огурцами и помидорами.

— Волнуешься? — спрашивает она, улыбаясь.

Она профессор, работает в Центре по исследованию археологических находок, является ведущим специалистом по руинам норвежских монастырей.

Внутри меня что-то обрывается.

3

Грохочущий сигнал сирены.

Я мгновенно просыпаюсь и сажусь на своей раскладушке. Странное воспоминание из моего сна, которое я не успеваю сформулировать, крутится в голове. Пытаюсь найти очки, потом нажимаю на выключатель, загорается свет. Сейчас половина третьего ночи.

Снаружи крики и беготня.

Быстро одеваюсь, хватаю костыли и выскакиваю в ночь. Сигнализация сразу же включила все фонари. В ночном тумане окружающее купается в молочном свете. Воздух сырой и холодный. О берег бьют волны.

Хромая, спешу, насколько позволяют костыли, в штабной барак. Там уже собралось несколько человек, взволнованно расспрашивающих двух вызванных туда охранников. Те рассказывают, что еще один охранник лежит без сознания на узкой крутой каменной лестнице, которая ведет вверх, ко входу в пещеру.

Кому-то удается наконец отключить сирену.

В ту же секунду слышитсяурчание мотора отъезжающей лодки.

В течение следующего часа мы кое-что узнаём, хотя нельзя сказать, что все сразу становится понятным.

Кто-то проник в пещеру. Брошенные кувалды говорят о том, что эти люди собирались пробить портал и проникнуть в гробницу, которая, как мы думаем, там находится.

К счастью, мы по моей инициативе, поскольку я очень недоверчив, не оповещали о деталях, связанных с системой сигнализации и охраной. Поэтому они попали в элементарную ловушку — пересекли инфракрасный луч у металлических ворот перед входом в пещеру.

Прибежавшего охранника они сбили с ног.

Он медленно приходит в себя, пока мы несем его вниз, к баракам. Промываем ему рану, перевязываем лоб. Он помнит, что на него напали. Но не помнит, кто это был.

На следующее утро обнаруживается исчезновение трех коллег.

Это Джон Смит из Института археологии Оксфордского университета, Поль-Анри де Шанонсо из Института папирологии Сорбонны и Луиджи Бельцоне из Римского университета.

Я не очень хорошо знал их. Они держались несколько в стороне. В их функции не входило проводить какие-то работы в пещере. В особенности посреди ночи. Да еще кувалдами. Каким-то образом они проникли к нам на раскопки. Они явно были подручными шейха.

По данным ленсмана, их лодка стоит на приколе у Селье. Взятый ими напрокат автомобиль исчез.

Когда мы обращаемся в университеты, откуда они прибыли, оказывается, что туда они приехали совсем недавно. Стипендии для их работы там были предоставлены одним и тем же фондом, находящимся в Абу-Даби, в Объединенных Арабских Эмиратах.

4

В одиннадцать часов начинаем пробивать отверстие в каменной стене.

В пещере холодно и сыро. Мы стоим дрожащим полукругом в нетерпеливом ожидании вокруг рабочих, которые разбивают молотами каменную стену. Снаружи у входа под моросящим дождем томятся газетчики и телевизионщики.

Стена толстая, прочная, никак не хочет поддаваться. Но вот наконец зашатался один камень, затем другой. Мы выбиваем ломом камни поменьше, получается отверстие, в которое можно пролезть. Кто-то подает мне мощный строительный фонарь.

Когда я был ребенком и ручонками срывал обертку с рождественских подарков, то во мне всегда теплилась надежда, что вот этот, именно этот подарок будет самым шикарным, великолепным, лучше всех, какие я получал в жизни.

Пробираясь через отверстие, я держу фонарь в руке прямо перед собой, чтобы осветить бездонное пространство за толстой каменной стеной. И вот теперь я наконец-то получаю ту самую, давно ожидавшуюся мной награду. Астрид подает мне костыли. Люди за моей спиной замерли. Я поднимаюсь, стряхиваю с коленей пыль. Останавливаюсь и тяжело дышу.

Ничто, абсолютно ничто не подготовило нас к тому, что ждет нас здесь.

ГРОТ

1

В отблеске света я пытаюсь оценить размер гробницы. Два ряда колонн из серого гранита отбрасывают на стенки тени. Лицо ощущает дуновение слабого ветерка.

Мрак столетий рассекается дрожащими лучиками карманных фонарей тех, кто вслед за мной проникает через открывшийся проем.

Грот заполнен египетскими сокровищами.

Под слоями пыли и паутины сверкают немыслимые богатства. Сундуки. Кувшины. Ларцы. Все покрыты золотом, серебром и драгоценными камнями. Светильники. Чаши. Дверцы. Орнаменты. Скипетры. Отшлифованные драгоценности. Алмазы. Рубины. Сапфиры. Изумруды.

Статуи египетских богов и фараонов выстроились в одну шеренгу в боковой пещере, как будто в ожидании начала представления. Многих я узнаю. Анубис. Тутмос. Атум. Аменхотеп. Хатор. Рамсес. Хорус. Ахенатон. Тот.

Впечатление ошеломляющее… Глаза полны слез.

Кто-то похлопывает меня по плечу.

Я прикусываю губу и прижимаю ладонь к каменной колонне около лестницы. Гладко отполированная поверхность холодна как лед. Волнение так велико, что я застываю на месте, опираюсь на костыли и смотрю прямо перед собой. Вслед за мной через отверстие в стене проползла Астрид. Так же как и я, она застывает с раскрытым ртом и смотрит в темноту.

На протяжении тысячи лет гробница была скрыта за тоннами гранита, за каменной стеной такой толщины, что составляла единое целое с горой. И вот теперь боги могут проснуться от своего долгого заколдованного сна.

2

Очень осторожно, одна ступенька за другой, я ставлю свои костыли вперед и спускаюсь вниз по лестнице. Все остальные с лампами, карманными фонариками медленно идут следом и громко переговариваются.

В середине пятиугольного погребального зала стоят два постамента — два хорошо обработанных каменных цоколя.

Один из них пуст.

На другом покоится рака Олафа — гроб Олафа Святого.

Не говоря ни слова, я оборачиваюсь и переглядываюсь с Астрид. Губы ее дрожат.

Полный благоговения, приближаюсь к раке. Многочисленные отвлекающие маневры обеспечили раке Олафа почти тысячелетний покой. Останавливаюсь. Держу в одной руке костыли, а другой осторожно счищаю пыль.

Кто-то из нас поднимает верхний футляр, не имеющий дна и защищающий серебряную раку. Под толстым слоем пыли серебряная рака, в которой находится деревянный гроб, за это время совсем почернела. На серебре украшения из золота и драгоценностей.

Силуэт раки Олафа в точности такой, каким я его видел на рисунках в книгах по истории. Рака имеет в длину два метра, в ширину и высоту примерно по метру. Крышка выполнена в форме крыши дома. Конек крыши с каждой стороны удлинен и украшен головами дракона.

Останавливаюсь и замираю в восторге перед ракой Олафа.

Когда раку очистят и законсервируют, она станет мировой сенсацией. Ее изображения будут мелькать на телевизионных экранах в США и Австралии, Японии и Буркина-Фасо. Она появится на обложках «Ньюсуика» и «Пайса». Рака Олафа с бренными останками названного святым короля викингов станет археологической сенсацией.

К нам подходят все новые и новые коллеги. Все говорят тихо, словно в церкви.

— Ковчег Завета! — раздается чей-то голос.

— Да брось ты! — выкрикиваю я. — Это рака Олафа!

Кто-то искусственно смеется.

Мой взгляд переходит с постамента, где стоит рака Олафа, на соседний, пустой.

Постамент для мумии? Где гроб?

Прихрамывая, иду в боковую пещеру. Два небольших каменных гроба покоятся на одном постаменте.

На крышке одного гроба рунами высечено Bàrðr — это на древненорвежском языке — Бард. На другом написано Asim.

Асим…

Потрясенный, делаю шаг назад.

Асим! Египтянин! Жрец культа Амона-Ра. Значит, это правда, всё правда. Намеки Снорри. Теории Стюарта. Наши самые нелепые предположения. Все то, о чем мы догадывались, но чего не знали точно.

Всё — правда.

Немного позже, когда мы отодвигаем каменные крышки гробов, нас ожидает еще одно ошеломляющее открытие. В обоих гробах лежат скелеты, закутанные в полуистлевшую ткань. Кто-то пытался забальзамировать и мумифицировать тела усопших.

3

Прожектора заливают усыпальницу резким белым светом.

Только теперь я замечаю, что стена и потолок пещеры красиво расписаны. Под слоем пыли я угадываю длинные надписи, сделанные иероглифами, рунами и латинскими буквами. Я вижу поблекшие настенные изображения египетских, христианских и скандинавских богов, фигур и символов — благословенная смесь мифологии, астрологии и религии. На кресте в форме анха изображен Иисус, глядящий снизу вверх на всемогущего Одина. Вселенский червь обвивает земной шар, на котором изображена пентаграмма. Амон-Ра царит над входом в подземный мир, которым правит Сатана. Древо Иггдрасил бросает длинные тени на пирамиду Хеопса. Моисей разделяет бушующее море с помощью меча Мимунга. Богатая фантазия декораторов переплела веру в асов, христианство, иудейскую религию, египетскую мифологию с примесью астрологии.

Кое-какие тексты можно прочитать. Они рассказывают о вечно спящем боге, о святом Моисее и Одине, о языке звезд и о путешествии на край земли. Два стиха упоминают «хранителей».

4

Уже более недели с самого раннего утра до позднего вечера я провожу в гробнице.

Мы фотографируем и копируем искусную роспись в мельчайших деталях. Мы измеряем грот. Запечатлеваем его на фото со всех возможных точек. Регистрируем и ставим пометки на каждом артефакте, каждом кувшине, каждом камне.

Я счастлив, я полностью отдаюсь своим занятиям и стараюсь даже не думать о Хассане и шейхе Ибрагиме аль-Джамиле ибн Закийи ибн Абдулазизе аль-Филастини. Остров и грот круглосуточно охраняются полицией и еще частным охранным агентством.

Ученые, газетчики и телевизионщики всего мира явились сюда, чтобы посмотреть на усыпальницу. В середине дня мы впускаем их группами. Поскольку я люблю дождливые воскресенья проводить за просмотром National Geographic Channel,[76] особенно благосклонно я отнесся к телевизионщикам именно этого американского канала. Они делают часовой документальный фильм. CNN проводит прямую трансляцию от входа в грот. Итальянский канал RAI планирует программу с рабочим названием «Захоронение в гроте». Завтра будет снимать арабский канал «Аль Джазира».

Поздно вечером мне звонит Рагнхиль из полиции Осло. Ей прислали сообщение из Исландии, где был схвачен один из подручных Хассана во время попытки проникнуть в дом Трайна. Негодяй снял дом у озера Ройдаватн в Рейкьявике через парижское риелторское агентство. Из Лондона в Рейкьявик прибыли три адвоката, чтобы поддержать хлопоты самой авторитетной адвокатской фирмы.

Я пытаюсь дозвониться до Трайна, но он не отвечает.

5

На вертолете перевозим раку Олафа с Селье в Берген. Машину от аэропорта Флесланн до лабораторий консервации Бергенского университета сопровождает полицейский эскорт.

Три недели уходит на то, чтобы вскрыть раку.

Серебряный гроб, выполненный по приказу Магнуса Олафссона, сына короля Олафа, в нескольких местах покрыт рельефами на религиозные мотивы. Боковые стенки и крышка раки украшены золотыми вставками, драгоценными камнями и отполированным горным хрусталем.

Долго и упорно открываем петли и крючки, скрепляющие крышку серебряного саркофага с его основанием. Вчетвером очень осторожно снимаем крышку.

Внутри находится деревянный гроб.

Некогда гроб был обит тканью, которая теперь полностью истлела. Сам гроб все еще крепок и не поврежден. Крышка прикреплена к гробу при помощи шестидесяти шести медных гвоздей.

Мы вынимаем гвозди один за другим, наконец крышку можно оторвать и затем полностью снять.

Тело Олафа Святого превратилось в мумию.

Мумия частично закрыта расшитой тканью. Руки скрещены на груди. В руках короля золотой скипетр. Выполненный в виде креста, с одного конца он имеет форму анха, с другого — форму рунического знака тюр.

Анх, тюр и крест в одном.

Мы долго молча стоим и смотрим на останки святого короля. За окном поднялся ветер. Ветки деревьев дрожат от его порывов.

КОЛЛЕКЦИЯ ФОН ЛЕВИНСКИ

1

В дверь кабинета стучат.

Я вернулся в Осло. Уже несколько дней читаю отчеты различных подразделений, которые изучают грот и обнаруженные останки.

Раздраженно смотрю на дверь и молчу в надежде, что стук прекратится сам собой.

Явно опасаясь посланцев Ватикана, хранители примерно в 1230 году перевезли египетскую мумию из грота на Селье, а может быть, из временного убежища в деревянной церкви, к Снорри в Исландию. В Исландии мумию охраняли сто лет, сначала Снорри, потом Тордур Хитроумный. Но кто принял на себя обязанность охранять мумию после того, как Тордура вызвали в Норвегию, мы не знаем. Почему ее перевезли? И куда? И почему они оставили сокровища и раку Олафа на Селье?

В дверь снова стучат. Громче.

Я избавился от мании преследования, прикрывая ее уверенностью в себе и равнодушием. Ведь я выиграл. Шейх потерпел поражение. Легион убийц, шпионов, тайных преследователей наверняка отправился домой вслед за Хассаном, разочарованные поражением, нанесенным им норвежским археологом, старшим преподавателем университета Осло, человеком с большим букетом неврозов. Целыми днями я только и делал, что упивался чувством безмерного самодовольства.

— Бьорн? — (Дверь открывается). — Это всего-навсего я!

Трайн.

Я обнимаю его несколько более сердечно, чем любой доктор наук мог бы ожидать от ничтожного старшего преподавателя.

— Я пробовал дозвониться до тебя, — говорит он.

— Извини. Я выключил мобильный телефон. Он непрерывно звонил. Что ты здесь делаешь?

— Я привез кое-что, это, возможно, тебе пригодится. Потом поеду на Селье, чтобы собственными глазами увидеть грот. Такого рода событие бывает самое большее один раз в жизни.

Под рукой он держит большой портфель-«дипломат».

— Перевод библейского манускрипта?

Он качает головой:

— Работа еще продолжается. Много неясного. Текст местами совпадает, а местами не совпадает со старыми версиями Библии. Мы не исключаем, что какой-то монах-недотепа при переписке сделал свои вставки в копию существующей Библии. — Он открывает «дипломат» и вынимает большие фотографии какого-то старого манускрипта. — Я сфотографировал самые интересные страницы в размере один к одному. Качество первоклассное! Ты увидишь даже разные оттенки чернил.

— Что это?

— «Флатейский кодекс»! Самое большое и самое красивое собрание исландских манускриптов. А может быть, и вообще самый важный средневековый манускрипт Исландии. Двести пятьдесят страниц рукописного текста на тонкой, хорошо выделанной коже, с цветными буквицами и иллюстрациями. Текст начали писать в 1387 году…

— Трайн, — перебиваю я, — зачем ты принес с собой копии этих страниц?

— Дело в том, что «Флатейский кодекс» имеет в своем составе не только старые тексты. Помимо королевских саг, таких как саги об Олафе Трюггвасоне и Олафе Святом, здесь есть еще и историческая информация. Книга содержит, например, отличающуюся от общеизвестной версию саги об Олафе Святом. Раньше историки считали, что версия Снорри является самой точной. Но теперь мы больше верим в вариант «Флатейского кодекса». А показать тебе я хотел вот это. — Трайн перелистывает страницы. — Вот здесь, смотри. «Сага о гренландцах». — Он постукивает пальцем по пергаменту. На полях видны красиво раскрашенные три символа: анх, тюр и крест. — Эта сага, записанная на полях, никогда не воспроизводилась в более поздних копиях и переводах «Флатейского кодекса». Обычная история. Стоит обратиться к оригиналу того или иного манускрипта — и обнаруживаешь забытый или опущенный текст.

— Что тут написано?

— Не очень много. Очевидно, автор не хотел, чтобы его послание мог понять любой. В кратком виде текст на полях рассказывает о том, что в 1350 году хранители перевезли сокровище в надежное место в Гренландии.

Я молчу. Сокровище это, видимо, мумия и свитки.

Неужели есть еще одно захоронение в Гренландии?

В конце X века Гренландия была колонизирована Эйриком Рыжим, который сбежал после того, как его объявили вне закона и в Норвегии, и в Исландии. В течение нескольких сотен лет скандинавская колония процветала, пребывая в самых лучших отношениях с аборигенами. Но потом их отношения стали портиться. Последний норвежский корабль покинул Гренландию в 1368 году. Последний христианский епископ умер десять лет спустя. Если верить историкам, окончательно скандинавская колония прекратила свое существование в Гренландии в первой половине XV века. Некоторые историки полагают, что выходцев из Скандинавии переловили и продали в рабство пираты. Другие считают, что они доплыли до Канарских островов, где и осели, образовав племя высоких белокурых голубоглазых гуанчи. Кто-то утверждает, что они тихо-мирно вернулись в Исландию и Норвегию. А кто-то — что они попросту вымерли. Или поплыли на запад, в Винланд…

— Это в полной мере объясняет все намеки на Гренландию, с которыми мы уже сталкивались, — говорю я.

— Вот здесь упоминается «черная смерть». В 1350 году исландцы были в ужасе от чумы, которая опустошила Норвегию и всю Европу. «Черная смерть» не добралась до Исландии, но ты легко можешь представить себе возникшую там панику.

— И, убегая от чумы, хранители отправились в Гренландию!

— Похоже, что так и было.

— И остатки сокровищ находятся теперь там?

— Вовсе нет. — Трайн вынимает другие фотографии. — Вот здесь в «Скаульхольтской книге» XV века есть более поздняя приписка на полях. Из этого сообщения видно, что сокровище охранялось скандинавским населением Гренландии сто лет, то есть до 1450 года. И тут значительная часть населения была истреблена. Археологические находки скелетов, оружия и различных предметов в местах проживания говорят о том, что воины, напавшие на скандинавскую колонию в Гренландии, скорее всего, прибыли из Южной Европы. Возможно, из Ватикана. Но прочитай вот тут! Здесь черным по белому написано, что группа хранителей сумела спастись от преследователей и «отплыла в страну за горизонтом». Это интересная формулировка, повторяющаяся во многих текстах того времени. Она означает Винланд. Новые земли на западе.

— В 1450 году?

— Колумб наткнулся на острова в Карибском море лишь пятьдесят лет спустя.

— В Ватикане я нашел упоминание о боевых действиях в Гренландии в 1450 году. Если я ничего не перепутал, там написано, что нескольким варварам удалось ускользнуть. А через пятьдесят лет брат Христофора Колумба переправил в Европу некое письмо от неизвестной группы лиц, живших в Санто-Доминго. Это были хранители.

— Письмо у тебя?

— Мы ищем его.

— В это время многие южноевропейские экспедиции бороздили моря между Норвегией, Шотландией, Исландией и Гренландией. Представителей папы римского хорошо знали в этих местах по экспедициям 1360-х годов. Спустя сто лет здесь побывал и Христофор Колумб, правда, был он тогда рядовым матросом. Не исключено, что именно в эту пору у него зародилась мысль отправиться на запад.

— Все это значит, что мумию перевезли из Исландии в Гренландию, а еще через сто лет из Гренландии в колонию викингов — в Винланд.

— Похоже, что именно так и было.

2

В 14:00 я у докторши, которая снимает гипс. Без гипса нога кажется воздушной. Но я боюсь наступать на нее. Меня путает боль. Врачиха называет меня размазней. Я не понял, это она меня дразнит или думает так на самом деле.

В тот же день ближе к вечеру мне звонит Лора, исследователь из СИС, которая занимается поиском писем и коллекции книг, принадлежавших Максимилиану фон Левински. Судя по голосу, она очень взволнована.

— Я звоню из Берлина. Из Государственного архива!

— Вы что-то нашли?

— Думаю, я сумела проследить путь коллекции!

— Ого! В Берлине?

— Нет-нет! Но я поняла, где искать. Я уже была в Бонне, Штутгарте, Париже, Варшаве…

— Ну говорите же!

— Максимилиан фон Левински очень любил свою коллекцию и явно не хотел подвергать ее никакому риску. Он был высокопоставленным офицером вермахта и хорошо понимал, что война неизбежна. И тогда я стала думать: если бы я была Максимилианом фон Левински, что бы я сделала, зная это? Что бы вы сделали, Бьорн?

— Я захотел бы обезопасить коллекцию. Перевез бы ее в надежное место.

— А какое место было самым надежным в 1930-е годы?

— Хм. Какая-нибудь страна, которая не будет воевать?

— А что это за страна?

— Да много их…

— Но только одна из них кажется самым естественным выбором в тогдашней остановке.

— США?

— У фон Левински уже была зацепка в США. Его брат Уве фон Левински эмигрировал в Америку в 1924 году и обосновался в Чикаго, где возглавил американскую фирму, ставшую частью империи фон Левински.[77]

— Так коллекция в США?

— Уверена. Нацистская Германия была бюрократизирована сверх меры. Даже такие столпы общества, как фон Левински, не могли избежать всех формальностей, чтобы вывезти ценности из Германии. Вот здесь-то я и обнаружила упоминание о коллекции. Последние четыре дня я провела в Государственном архиве. В таможенных описях 1935 года, которые по иронии судьбы уцелели, потому что были переведены в бомбоубежища задолго до войны, я нашла указание на документы, разрешающие вывоз коллекции Максимилиана фон Левински, которая вместе с его картинами и семейными реликвиями разного рода в 1935 году была отправлена в Чикаго!

— К брату?

— Максимилиан послал свои картины и книги к Уве. Хотя нигде нет подробного описания переправленной коллекции, я предполагаю, что Максимилиан фон Левински запрятал еврейскую коллекцию в богатую библиотеку.

— И никто этого не обнаружил?

— Ничего странного. Несколько тысяч документов занимают довольно много места. Особенно если учесть, что они были распределены среди тысяч роскошных книг, упакованных в солидные деревянные ящики, набитые тонкой древесной стружкой и газетами.

— Эта коллекция еще существует?

— Не просто существует. Я выяснила, где она находится. Вы не поверите, когда услышите.

— И где?

— У нас прямо под носом.

— Где именно?

— Максимилиан умер во время войны. Брат Уве никогда не разделял его страсти к старинным картинам и книгам. Более шестидесяти лет уникальная коллекция Максимилиана фон Левински стояла нераспечатанной в доме Уве фон Левински. Нераспечатанной! Когда Максимилиан умер, Уве даже не пожелал вскрывать ящики. Он поместил их на чердаке. Уве фон Левински умер в 1962 году, а его сын Альберт погиб в автомобильной катастрофе год тому назад. Детей у него не было. Наследники — мириады племянников, племянниц, а также двоюродных братьев и сестер Альберта — бросили беглый взгляд на ящики со старинными книгами и подарили коллекцию — держитесь! — Библиотеке Конгресса!

Когда мы заканчиваем разговор, в трубке дважды звучит щелчок.

Неожиданно раздается повтор фразы Лоры: «…на ящики со старинными книгами и подарили коллекцию…» — после чего звучит долгий гудок.

ПОГОНЯ

США

1

Когда я прилетаю в Америку, приближается ночь.

Вашингтон купается в бесконечном море света. Улицы и здания полыхают и мерцают. В иллюминатор видны миллионы автомобильных фар, образующие белые и красные полосы, вспыхивающие и гаснущие, как звезды на небе.

Лора Кохерханс ждет меня в зале прибытия. Я и представить себе не мог, насколько она хороша. Зато она явно не была готова к тому, что я альбинос. Для большинства женщин я, наверное, напоминаю что-то такое, что слишком долго вымачивалось в ванне. Наша первая встреча превращается в нечто похожее на хаос объятий и костылей.

Покинув здание аэропорта, мы попадаем в мокрую темноту, выхлопные газы и моросящий дождь с небольшой добавкой духов Лоры. Десять минут мы стоим в очереди на такси, потом мчимся в гостиницу по восьмиполосному шоссе с рядами нависших над дорогой светящихся зеленых знаков.

Гостиница — оазис в ночи.

Пикколо несет мой чемодан от портье до номера 3534, расположенного рядом с тем, куда уже въехала Лора.

Мы договорились пропустить по рюмочке в баре гостиницы, после того как я приму душ и распакую чемодан. Лора уже ждет меня, когда я выхожу из лифта. Эта женщина — нечто потрясающее! И в той части мозга, которая обычно изолирована от мира и заполнена всяким ненужным хламом, у меня рождается мысль, что женщина чисто генетически не может быть более совершенной. Я прислоняю костыли к стойке бара и вползаю на табурет рядом с ней.

— Привет, Бьорн!

Сидящие в баре с недоверием смотрят на нас. Еще бы — красавица и чудовище.

Я заказываю джин-тоник. Это единственный напиток, название которого я помню. Лора пьет какую-то красную жидкость, в которой плавает зонтик. Она говорит, что у нас уже есть договоренность с Библиотекой Конгресса на завтрашнее утро.

Один из мужчин в баре уставился на меня. Вероятнее всего, он пытается понять, почему прекрасная Лора общается с подобным мне существом. Но может быть, это агент, которого шейх направил вести за мной наблюдение.

Я откашливаюсь и спрашиваю Лору, не чувствовала ли она за собой… э-э-э, слежки… пока вела поиски коллекции фон Левински.

Она смеется:

— К сожалению, моя жизнь не столь драматична.

Ее смех задевает меня.

— В последнее время ты ни с чьей стороны не ощущала повышенного к своей персоне внимания? Большего, чем то, к которому ты привыкла? — нагло добавляю я, переходя на «ты».

— К сожалению, нет, — хихикает она. — Впрочем, да. Компьютерщик из Государственного архива в Берлине. Но только он не в моем вкусе.

Мужчина, не сводящий с нас глаз, похож на араба. Ему определенно пора побриться. Встретив мой взгляд в четвертый раз, он допивает рюмку и уходит.

Вскоре у нас с Лорой заканчиваются темы для разговора. Мы едем в лифте на четвертый этаж. Пока мы идем по длинному коридору, я мысленно представляю себе, что мы влюблены и идем в спальню.

Между номерами 3532 и 3534 Лора желает мне спокойной ночи и хлопает по плечу.

— Увидимся завтра, — шепчет она.

Несколько минут я стою возле окна и смотрю на улицу. Потом ложусь под накрахмаленную простыню. И чувствую себя письмом, которое положили в слишком маленький конверт.

Проходит много часов, прежде чем я засыпаю.

2

В Библиотеке Конгресса Лора занимала высокое положение в отделе редких книг и коллекций. В частности, она занималась каталогизацией коллекции Кислака — культурно-исторического собрания, состоявшего из более четырех тысяч редких книг, карт, документов, писем, картин и артефактов по истории Америки.

Некоторые страны делают все, чтобы их исторические документы были недоступны. В США дело обстоит иначе. Библиотека Конгресса предлагает не менее двадцати двух читальных залов для ученых, студентов и просто всех интересующихся.

Лора помогает мне пройти через пункт контроля — несколько тягостных минут мои костыли воспринимаются как смертоносное оружие — и зарегистрироваться в корпусе Джеймса Медисона.[78]

Отсюда она провожает меня через подземный туннель в читальный зал, находящийся в корпусе Томаса Джефферсона[79] и представляющий собой точную копию зала Независимости в Филадельфии, где была подписана американская Декларация независимости.

Лора приветствует своих старых коллег. Они восторженно выкрикивают свои имена, похлопывая меня по плечу и рассматривая с головы до ног. Некоторые смотрят с большим удивлением, как будто не могут понять, что за чудище она привела с собой. Лора представляет меня как одного из самых знаменитых археологов Европы. А я чувствую себя музейным экспонатом, сбежавшим из витрины.

Я привык к тому, что на меня смотрят. Кожа, волосы — все-все у меня белое. Когда я был маленький, другие мальчишки кричали мне вслед: «Белый медведь!»

Взрослые более осторожны. Но все, что не говорится, перекочевывает с языка в глаза, во взгляд.

Обычно, чтобы получить ту или иную книгу или рукопись, необходимо заполнить на них библиотечное требование. Но собрание фон Левински такое новое, что оно еще не прошло каталогизации. Поэтому Лора вступает в переговоры с Мирандой Картрайт, библиотекаршей, которая отвечает за эту работу.

Миранда — высокая, пышная, рыжеволосая. Она из тех всегда приветливых и осмотрительных женщин, которые любят улыбку и за словом в карман не полезут.

Как и я, она привыкла, что на нее то и дело бросают любопытные взгляды.

Она привыкла, что люди всегда что-то скрывают, не выполняют обещанное. Привыкла, что ее игнорируют, что она оказывается в стороне, когда жизнерадостные дети играют в веселые игры. Говорят, что, повзрослев, человек должен забыть о детских годах. Но конечно, это не так. Миранда никогда никому не говорит, что плачет во сне. Не рассказывает, что не раз сидела в ванне, наполненной водой, обнаженная, держа в руке бритву, которая одним махом могла бы освободить ее. Я это вижу. Она, как и я, очень похожа на обломки потерпевшего крушение корабля, плавающие в воде у причала и бьющиеся о сваи пирса. Презрение к себе она прячет под притворной радостью и смехом. Она, конечно, весьма наблюдательна. Еще бы! Мы, люди, обладающие повышенной чувствительностью, умеем читать чужие мысли. Поэтому ее улыбка сразу становится другой, наполненной нежным и искренним взаимопониманием, когда она жмет мою руку. Едва заметный кивок говорит, что она знает, насколько трудным, полным шипов было мое детство, понимает, что я, как и она, вечно изучаю себя.

— So welcome to Washington,[80] — произносит она с намеком на улыбку, в которой только я вижу глубину.

Миранда говорит, что библиотека приняла собрание фон Левински весной прошлого года, но работа по каталогизации всерьез началась только в этом году, на Пасху. Основу собрания составляют оригинальные произведения XVI–XIX веков, но в нем есть также рукописи, письма и книги Средних веков.

Я спрашиваю, не знает ли она о письме начала XVI века, посланного через Бартоломео Колумба с одного из островов Карибского моря.

— Весьма вероятно, что на этом документе вы могли обнаружить три символа: анх, тюр и крест. Текст понять невозможно, потому что он зашифрован.

— Какая прелесть! — восклицает Миранда. — Но к сожалению, такого рода вещи мы находим только во сне.

3

Ломом мы вскрываем один за другим деревянные ящики, в которые когда-то была упакована коллекция Максимилиана фон Левински. Под древесной стружкой находим мятые газеты, рассказывающие о том, как Германия готовилась к своему победоносному будущему.

Перелистываем толстые тяжелые книги, пропитанные запахом пыли и ушедших в небытие мыслей.

Копаемся в фолиантах, переплетенных в кожу, с экзотическими названиями городов и годов на титульных листах.

Тщательно рассматриваем непривычные для глаз протоколы[81] и палеотипы[82] — образцы типографского искусства самых первых лет, сборники проповедей, каталоги, карты, письма и энциклопедии.

Но письма, которое отправили хранители, найти не можем.

После того как мы закончили работу в Библиотеке Конгресса, Лора берет такси и отправляется в гостиницу, Миранда едет к себе домой, чтобы остаться наедине с собой.

А меня пригласили в ФБР.

Это организовала Рагнхиль. Когда я позвонил ей из аэропорта Гардемуен и сказал, что еду в США, она настояла на том, чтобы опеку надо мной взяла американская спецслужба.

Агент ФБР, к которому я вхожу, настроен ко мне скептически, к тому же он устал. Перед ним пачка факсов из Интерпола. Он читает про три убийства. Потом про драму с заложником в Риме. И все время бросает раздраженные взгляды на меня, как будто не в состоянии понять, зачем ему подбросили такую проблему — общение с близоруким альбиносом из Норвегии.

Я стараюсь незаметно наблюдать за ним. У него большое адамово яблоко, которое поднимается от ямочки между ключицами до подбородка каждый раз, когда он глотает слюну.

И тут я говорю волшебные слова:

— Вероятно, это террористы-исламисты.

Следующего движения адамова яблока достаточно, чтобы понять: мои слова попали в десятку. Он быстро набирает что-то на клавиатуре. Где-то в базе данных эти слова залягут и будут тикать, как бомба замедленного действия.

Явно против желания он медленно протягивает мне передатчик GPS и «тревожную кнопку». Агент объясняет принцип действия, но в потоке слов я не улавливаю, куда передается сигнал: в ФБР или в полицию Вашингтона. Как бы то ни было, с кнопкой я чувствую себя спокойнее: стоит мне нажать кнопку, ко мне мигом примчится помощь.

В этот вечер мы с Лорой ужинаем в одном из вегетарианских ресторанов. У официанта такой вид, словно он репетирует роль модели для будущей гранитной статуи. Лоре кажется забавным попробовать овощи, которые выдают себя за мясное блюдо. Говорит, что у них смешной вкус. Сам я предпочитаю спаржу, которая ни за что себя не выдает, а является обыкновенной вареной спаржей. Мы пьем калифорнийское вино и ключевую воду, которая почему-то называется «Водопад».

За окном на противоположной стороне улицы стоит черный автомобиль с тонированными стеклами. Я представляю себе, что там сидит наблюдающий за нами в бинокль человек Хассана. Может быть, он нас еще и фотографирует. Поэтому я изображаю улыбку и машу рукой. Лора спрашивает, с кем это я флиртую.

— Со своим отражением в окне, — отвечаю я.

Автомобиль все еще стоит, когда через час мы выходим из ресторана.

Мы медленно идем по шумной улице. Лора берет меня под руку. Мы столько выпили, что она начинает рассказывать мне о своем последнем возлюбленном. Звали его Роберт. Он не был готов связать себя узами брака. Разрыв был одной из причин того, что она переехала в Лондон.

Я периодически поворачиваю голову и смотрю, не едет ли за нами автомобиль.

Нет, не едет.

Они не дураки.

4

На следующий день мы продолжаем нашу охоту за письмом.

В алфавитном перечне документов, связанных с арестом Христофора Колумба, я натыкаюсь на серию текстов о поселениях скандинавов в Северной Америке. Самые важные их них относятся к открытию, сделанному норвежской археологической четой Хельге и Анне Стине Ингстад на месте поселения викингов в Л’Анс-о-Медоуз на Ньюфаундленде. Ингстады доказали существование Винланда. Но тут же я читаю о довольно спорных рунических камнях, о каменной башне, которая напоминает круглые скандинавские церкви, о находке монеты времен Олафа Тихого неподалеку от поселения индейцев в Норумбеге.[83] Уже в XVI веке картографы Абрахам Ортелий[84] и Герард Меркатор знали, что Норумбега получила название от скандинавских колоний. Когда Джованни да Веррацано[85] в 1524 году наносил на карту восточный берег Америки — от Флориды до Ньюфаундленда, — на землях, расположенных в районе Нью-Йорка, он написал название Норманвилла, то есть «Норвежская страна».

Таким образом, скандинавские искатели приключений начали осваивать земли вдоль восточного побережья Америки задолго до того, как Колумб отправился в Карибское море.

Лора и Миранда работают медленнее меня. Я только перелистываю страницы в надежде что-то найти, а они заносят каждый том в реестр. Они тщательно фиксируют всю доступную информацию о книгах и документах в специальной компьютерной программе.

В конце дня мы с Лорой едем на такси в гостиницу. У меня во рту такой вкус, словно я жевал газету. Чувство усталости и опустошения так велико, что я не решаюсь рассказать Лоре, что, как мне кажется, за мной следят. Она просто рассмеется. Дело, конечно, не в том, что я увижу кого-то, если обернусь. Они профессионалы. Но я знаю, что они рядом.

5

Мы находим письмо на третий день.

Пергамент лежит вместе с конвертом, адресованным «архиепископу Нидаросскому Эрику Валькендорфу в Королевстве Норвегия» между страницами 343-й и 344-й в испанской книге XVI века об открытии Америки.

Под символами анха, тюр и креста уже хорошо известная нам комбинация рун и букв. Я не сомневаюсь, что они написаны тем же самым орденом хранителей, которые кодировали тексты в норвежских деревянных церквах за 350 лет до того.

Я свистнул Лоре. Она бросает взгляд на пергамент. Открывает рот, но не произносит ни слова.

Долю секунды я думаю, не совершить ли кражу. Как бы там ни было, это послание примыкает ко всем другим находкам, которые мы сделали. Но я тут же отказываюсь от этой мысли. Даже у меня есть границы. Мне нужно содержание, а не сам пергамент.

Цифровым фотоаппаратом я делаю несколько снимков пергамента и рунического кода, потом машу Миранде:

— Нашел.

— Oh ту god![86] Пергамент?

— Да. Документ доказывает раз и навсегда, что потомки скандинавских викингов уже жили на Американском континенте, когда ветер пригнал сюда Колумба.

— Вы понимаете, что тут написано? — спрашивает Лора.

— Нет, ни слова.

С зарумянившимися щеками Миранда убегает, спрятав пергамент в картонную коробку.

6

«Все страхи происходят оттого, что мы любим», — сказал доминиканский монах Фома Аквинский. Лично я добавил бы: «Выше этого стоит лишь боязнь боли и страх внезапной смерти».

Когда мы с Лорой выходим из Библиотеки Конгресса, нас встречает сильный холодный порыв ветра. И тут сквозь летящую пыль я замечаю их.

В жарких саваннах Африки олени развивают избирательное зрение, когда на них нападают львы. Сейчас я понимаю, что это такое. Я выделяю четверых. Четверых мужчин. Они медленно начинают движение в нашу сторону. Словно настроенные на определенную температуру ракеты, они движутся к своей цели. С четырех разных сторон.

— Быстрее! — говорю я Лоре, хотя мне трудно поспевать за ней.

Я крепко вцепился в костыли. Так у меня будет хоть что-то для отражения атаки.

Между нами десять-пятнадцать метров. Хассана среди них нет. Но все они огромные. И все арабы. Одеты в прекрасные костюмы.

— Лора…

Она замедляет ход.

— Беги, Лора! Беги!

Лора моргает:

— Знаешь что, Бьорн!

Я останавливаюсь, засовываю руку в карман. Пальцы обхватывают «тревожную кнопку».

Лора демонстративно смотрит по сторонам, чтобы убедиться самой и убедить меня, что мне все привиделось. Она говорит, что я смотрел слишком много боевиков.

Этих она вообще не видит.

В элегантных костюмах, белых рубашках с туго завязанными галстуками, они приближаются к нам, как невидимые хамелеоны.

Я нажимаю «тревожную кнопку».

— Беги! — шепчу я в последний раз.

— Не валяй дурака.

Расстояние между нами сокращается до пяти метров. Я еще крепче сжимаю костыли. Но отлично понимаю, что полые костыли из легкого металла представляют собой лишь жалкое подобие оружия.

— Брр, сыро! — говорит Лора и плотнее закутывается в плащ.

Только тогда, когда один из арабов вплотную подходит к нам со спрятанным оружием, до нее доходит, что даже параноик иногда бывает прав.

На ее лице застывает гримаса ужаса.

— Please, — говорит подошедший с акцентом, который кажется плохой пародией на речь кинозлодеев, — идем с нами!

Сердце усиленно бьется, в ушах свистит.

Что они сделают, если я позову на помощь? Пристрелят?

Двое хватают меня под руки. Двое других держат Лору.

Внешне это никак не похоже на похищение.

Нас ведут к авеню Независимости. Я не понимаю, почему никто не обращает внимания на происходящее. Эти люди такие спокойные и так хорошо натренированы, что очевидцы происходящего думают, что присутствуют при тайном аресте. Если они вообще что-то замечают.

Большой черный фургон с тонированными стеклами резко тормозит рядом с нами. Лору и меня вталкивают на заднее сиденье. Двое садятся рядом с водителем, двое остаются около нас с Лорой.

Автомобиль набирает скорость.

Арабы не произносят ни слова, пока мы едем по центральным улицам.

Я пробую узнать, кто они. Чем они занимаются. Как будто у меня есть хоть малейшие сомнения. Но не получаю ответа. Они даже не просят меня замолчать.

Все замирают, когда полицейский автомобиль с громкой сиреной догоняет нас перед светофором. Но автомобиль мчится дальше по авеню.

Я весь дрожу. Лора прерывисто дышит.

Водитель зигзагами продвигается среди множества машин. Через некоторое время он резко поворачивает направо и въезжает в подземный гараж какой-то гостиницы.

Лору и меня подводят к лифту, который привозит нас к номеру 4344. Наш спутник вставляет карту в замок. На двери загорается зеленая лампочка. Мы входим.

7

В глубоком кресле сидит Хассан, он нас ждал.

Даже когда он сидит, он кажется огромным. И устрашающим.

Мои колени начинают дрожать. Бог знает что он может сделать, если он недоволен и нетерпелив.

Он смотрит на меня, как будто он мой лечащий врач, а пациент пришел не к назначенному времени.

Нас обыскивают. Найдя «тревожную кнопку», они отбрасывают ее на диван, даже не рассмотрев толком, полагая, что это мобильный телефон.

Лору ведут к дивану. Я пробую броситься к ней — в безумной попытке защитить ее, — но гангстер удерживает меня.

Лора сейчас заплачет. Испуганными глазами она смотрит на меня. Такими же испуганными глазами я сморю на нее.

— Миссис Кохерханс, — говорит Хассан, — я рад, что вы нашли время нанести нам визит.

Лора рыдает.

8

Номер люкс — самый большой из всех, какие мне доводилось видеть в жизни. Из гостиной ведут еще три двери в соседние помещения, все двери закрыты.

Два негодяя держат меня, третий берет мои костыли.

Они то ли ведут, то ли тащат меня в одну из соседних комнат.

Там сидит Стюарт Данхилл.

Стюарт одним взглядом отсылает горилл из комнаты.

Молчание.

— Спасибо за все, что было, Бьорн.

Он жестом приглашает меня к дивану и креслам у окна. Я прислоняю костыли к плюшевому креслу и грузно опускаюсь на диван.

— Простите, что я исчез, не попрощавшись. — Я пытаюсь говорить холодно и сухо. Но на слух моя речь, вероятно, воспринимается как плач. — Я не был уверен, что меня не ожидает участь Луиджи.

Стюарт опускает глаза:

— Поверь мне, я действительно любил Луиджи.

— И тем не менее вы убили его.

— Не я, Бьорн, не я. Я всего лишь маленькая золотая рыбка, плавающая среди больших акул. — Стюарт качает головой. — Луиджи… Он начал самовольничать. Стал жадным. Ты знаешь, как это бывает. Вел двойную игру. Между тем Луиджи прекрасно знал, чем это грозит. Знал, насколько рискованно раздражать шейха. Но он обнаглел — и проиграл. Тот фрагмент, который он пытался продать тебе, он уже раньше обещал шейху. Были и другие случаи, когда он обманывал шейха. Шейх потерял терпение. А тут ему стало известно, что Луиджи вел с тобой переговоры о цене на «Свитки Тингведлира».

— Вздор!

— Это знаешь ты. И это знаю я. Но шейх — человек подозрительный.

— Значит, вы и впрямь работаете на него?

— На шейха Ибрагима?..

Ответ повисает в воздухе.

— В конце 1970-х годов только он и СИС поддержали меня. Никто не хотел сотрудничать со мной, публиковать мои работы, я был на краю катастрофы, и шейх Ибрагим спас меня. Вместе с СИС он помог мне получить место исследователя в ИнститутеШиммера.

Через тонкую занавеску я вижу за окном дом напротив и людей, которые работают в большом офисе.

Где же ФБР?

— Я стал эмигрантом в профессиональном смысле, — продолжает Стюарт. — Подвергшийся всеобщему осмеянию алкоголик случайно наткнулся на решение одной из крупнейших загадок истории археологии.

— Это было не так уж и случайно. Ты знал, что искал.

— БОльшая часть того, что я тебе рассказал, была правдой. Поверь мне. А кое-что я говорил, чтобы защитить тебя… от них.

— Расскажи о нем. Кто этот человек, который гоняется за мной?

— Шейх Ибрагим?.. Кое-кто видит в нем религиозного лидера, другие — философа. Фанатика. Никто его не знает. Он родом из Эмиратов, где у него огромные нефтяные месторождения. Он невероятно богат. И он очень сложный человек. Его интерес к древним рукописям объясняется не только манией коллекционирования и деньгами. Как мусульманин, он хочет доказать, что Мухаммед единственный пророк. Он убежден, что рано или поздно иудеи и христиане должны будут признать Мухаммеда не только как одного из пророков, но и как самого истинного из всех пророков. Шейх — живой парадокс. Глубоко религиозный и в то же время маниакально увлеченный властью и богатством. У него самое большое в мире частное собрание произведений древнего искусства. Его библиотека колоссальна. Он всегда все считает, он циник, но в то же время он пожертвовал не один миллион на благотворительность: на ветеринарные клиники в Канаде, детские школы в Сомали — всего не перечислишь. Он прекрасно разбирается в искусстве, начитанный, думающий человек. И в то же время он беспринципный руководитель финансовых структур, владеющий целым рядом международных компаний. Шейх беспощаден. Он не брезгует никакими средствами, чтобы достичь своей цели. И нанимает людей, которые, как он знает, пойдут на все.

— Убийц.

Стюарт задумчиво кивает:

— И тебя. И таких людей, как я.

— Что есть в его библиотеке?

— Шейх обладает уникальной коллекцией древних манускриптов. Ранние копии текстов Библии и Корана. У него есть один из оригиналов Песни песней царя Соломона. Соломон ведь тоже один из пророков ислама.

— А как он узнал о Снорри? О преподобном Магнусе? Обо мне?

— С самого начала 1970-х годов шейх прочесывал рынок коллекционеров в поисках легальных и нелегальных манускриптов, писем, пергаментов, карт и документов. Так он наткнулся на список 1543 года с так называемой Ватиканской копии письма Асима, которое он пытался переслать из Нормандии египетскому халифу, но которое было конфисковано Ватиканом и долгое время хранилось в его архиве.

— Другими словами, это был не тот манускрипт, который мы нашли в Тингведлире?

— Да, другой вариант. Шейху перевели этот текст, и он обезумел в желании найти оригинал. Когда в 1977 году он услышал про мои находки в Египте, то понял, что тут есть связь.

— О каком оригинале ты сейчас говоришь?

— Неужели ты все еще не понял? Асим копировал папирусные тексты, которые викинги украли в Египте из гробницы и увезли с собой.

— А «Свитки Тингведлира»?..

— …копия этих текстов на иврите и новый перевод их же на коптский язык.

— Преподобный Магнус ничего про это не знал.

— Верно. Но по невероятной случайности он завладел древнейшим документом — «Кодексом Снорри», содержащим в себе намек, ниточку, которые шейх искал в течение двадцати пяти лет. В кодексе есть карта и коды, благодаря которым и были обнаружены гробницы в монастыре Люсе и в пещере Тингведлира, где Снорри спрятал созданную Асимом копию с папирусных свитков.

— Магнус не знал, что нашел.

— Не знал в точности. Он не мог прочесть текст, расшифровать знаки и карты, но он знал достаточно, чтобы понимать, что на черном рынке этот кодекс стоит много миллионов долларов. Поэтому-то преподобный Магнус и вступил в контакт с нами.

— Я тебе не верю.

— Преподобному Магнусу нужны были деньги. Хорошо, может быть, не ему лично, а его церкви. На новый орган. Вот он и решил продать кодекс нам.

— Все равно я тебе не верю.

— На протяжении многих лет преподобный Магнус обнаружил довольно большое количество пергаментов и документов, которые он продал шейху. Ни один из них не имел особого исторического значения или денежной ценности. Как ты думаешь, откуда у священника могут быть деньги на покупку внедорожника «БМВ»?

— ?..

— Я не думаю, что он продавал что-то в целях личного обогащения, — продолжает Стюарт. — Хотя ему и нравилось ездить на красивой машине. В первую очередь он хотел раздобыть деньги на церковь, исследования, прихожан и на союз друзей Центра Снорри. А может быть, это было для него более увлекательно, чем передавать исторические артефакты в Институт исландских рукописей.

Я все еще молчу.

— Я узнал о преподобном Магнусе в конце девяностых годов. Мы участвовали в конгрессе, проходившем в Барселоне, с темой «Первый период распространения и значение каролингского минускула в средневековых манускриптах». Я полюбил его.

— Вы его убили!

— Через несколько месяцев он обратился ко мне. У него были пергаменты, и он спросил, не хочу ли я на них посмотреть. Вероятно, он знал, что я связан с шейхом. Так началось сотрудничество. — Он опускает глаза. — То, что случилось на этот раз и привело к кошмарному концу, объясняется его раскаянием. Он решил, что, продавая такое сокровище, как «Кодекс Снорри», заходит слишком далеко. И он передумал. И тогда он позвонил тебе. Ему нужна была помощь, он был в отчаянии. Когда ты приехал к нему в Рейкхольт, он уже отказался от продажи. Он аннулировал сделку.

— И все же он вас смертельно боялся.

— Преподобный Магнус очень хорошо знал, что мы ехали к нему. Знал, чего мы хотели. Он утверждал, что у него больше нет кодекса. Что ты увез его с собой в Институт древних рукописей.

— Поэтому вы его и убили?

— Он умер от инфаркта. Прочитай отчет о вскрытии!

— Но вы же держали его голову под водой, черт побери!

— Хассан очень рассердился. Это в его характере. У него были полномочия предлагать преподобному Магнусу большие суммы. Но священник отказывался. Хассану пришлось… надавить на него. Хассан весьма серьезно относится к своим обязанностям. Но все-таки он не убивал священника. Да, он пытался заставить преподобного Магнуса сказать, где спрятан кодекс, но он не убивал его. В прямом смысле. Тот умер у него на руках.

Я не реагирую на его попытки оправдаться. Ему не по себе. Наконец я спрашиваю:

— Как вы узнали, что мы с Трайном были в Тингведлире?

— Хассан держал тебя под наблюдением, пока ты жил в Центре Снорри. Но когда ты переехал в гостиницу в Рейкьявике, он потерял тебя из виду. Они стали тебя искать. Мы знали, что ты общаешься по этому делу с профессором Трайном Сигурдссоном. Тогда мы позвонили в институт и сказали, что его разыскивает коллега. Секретарша в институте сообщила, где вы находитесь.

— А как было в Норвегии? Вы хорошо знали, где я.

— Это совсем не трудно, если у вас достаточно людей. Многие подручные шейха раньше работали в спецслужбах. В их распоряжении было всевозможное оборудование. Инфракрасные камеры наблюдения. Техника слежения GPS. Приборы, определяющие местонахождение мобильного телефона. Проблема в том, что ты часто не брал с собой мобильный. И вообще делал неожиданные вещи. За тобой нелегко следить, Бьорн.

— Вы нашли меня в Ломе. А мобильного телефона у меня с собой не было.

— Он был у твоего коллеги Эйвина.

— Почему вы не нашли меня в Несоддене?

— Мы знали, что ты там был. Но мы не смогли установить дом, в котором ты находился. Техника не настолько совершенна.

— Значит, это вас я видел…

— За твоей машиной мы следили с помощью GPS…

— Эти передатчики я нашел!

— Мы знали, что ты будешь искать. Поэтому на «ситроен» мы поставили четыре передатчика. Два, которые, как мы предполагали, ты найдешь. И два, которые ты не найдешь никогда. Благодаря этому мы нашли тебя в Рингебу.

— Там вы убили священника и подожгли деревянную церковь.

Он вздыхает:

— Это еще одна нелепая случайность.

— Случайность?! Я там был! Я сам видел все происходящее, Стюарт!

— Шейховы богатыри туповаты. Такие вещи бывают. К сожалению. Шейх разозлился, когда узнал об этом.

— Перестань. Убийцы и есть убийцы.

— Им очень хорошо платят за грязную работу.

— Но никто из вас не нашел того, что нашел я.

— Ты обладаешь уникальным талантом, Бьорн. Шейх поражен твоими способностями. У него в распоряжении батальоны специалистов, но все они, вместе взятые, не смогли обнаружить в знаках определенной системы. Может быть, дело в том, что ты норвежец. А может быть, твой мозг устроен так, что видит систему там, где другие ее не замечают. Несомненно одно: ты обладаешь особым талантом.

Я не реагирую на неуклюжие попытки подольститься.

— Мы избрали новую тактику, когда ты приехал в Институт Шиммера. Мы знали, что ты придешь ко мне. Что ни говори, а я самый крупный в мире специалист по проблеме плавания викингов вверх по Нилу. Поэтому, вместо того чтобы посылать своих бандитов в Институт Шиммера, шейх отдал распоряжение, чтобы тобой занялся я. Рассказав тебе почти обо всем, что я знаю, я завоевал — во всяком случае, на какое-то время — твое доверие.

— Получается, что у шейха никого не было в институте?

— Был я. И еще парень, который наблюдал за тобой в комнате. Мы спрятали в лампе камеру и микрофон. Он должен был только контролировать тебя, выяснять, что ты знаешь. Кроме того, шейх платил нескольким ученым, которые анализировали артефакты, в частности скульптуру святого Лаврентия.

— В последний вечер вы сказали, что шейх послал людей в Институт Шиммера?

— Это был трюк. Я извиняюсь. Когда я делал вид, что мне позвонили из СИС, что люди шейха уже в пути, это было всего лишь сообщение, что из чистки принесли мои вещи. То, что ты случайно обнаружил скульптуру святого Лаврентия и доверился мне, я использовал, чтобы еще больше сблизиться с тобой.

Я делаю глубокий вздох и замираю. Каким надо быть простофилей! Его можно было разоблачить во время первой встречи!

— Вы отвезли меня в Египет. В гробницу храма Амона-Ра. В Забытую деревню. В Рим. К Луиджи. Зачем?

Стюарт встает. Потом садится. Если бы я не знал его лучше, я подумал бы, что его мучат угрызения совести.

— А затем, Бьорн, что я надеялся использовать твои дедуктивные способности, благодаря которым ты мог бы пролить новый свет на вопросы, которые по-прежнему остаются без ответа. Я был в тупике! Я сидел с осколками стекла, которые в любой момент могли превратиться в кубок. Но только ты мог помочь мне в этом. Я давал тебе информацию и надеялся с твоей помощью двигаться дальше.

— Но вы все время искали «Свитки Тингведлира»?

— Конечно.

— Что же такое важное для шейха содержится в манускрипте?

— Этого я не могу рассказать.

— Институт Шиммера. Египет. Рим. Именно вы все время следили за мной.

— Шейх послал бригаду агентов, которые помогали мне. Но ты все время был под моей опекой, Бьорн. И поверь мне — я никогда не хотел причинить тебе вреда. Я хотел только использовать твой талант. А то, что гориллы шейха убили Луиджи, было ошибкой.

— Ошибкой…

— Конечно, они должны были дождаться, пока мы с тобой не покинем Рим. После его убийства у нас начались проблемы. Мы поняли, что теряем контроль над ситуацией. Меня окружали все новые и новые охранники и полицейские. Нам пришлось резко уменьшить активность. Но когда СИС и Управление по охране памятников собрали лучших мировых специалистов, чтобы обследовать пещеру Святой Суннивы, мы воспользовались случаем и подослали троих своих людей. К сожалению, они оказались неумехами.

— А здесь, в США?

— Бьорн, пойми же… Ты был обложен со всех сторон не хуже любого агента ЦРУ, подозреваемого в измене! У шейха всюду есть люди. В Институте Шиммера. В СИС. В Управлении по охране памятников. Мы прекрасно знали, что Лора работает на тебя. К тому же мы знали, что хранители когда-то перевезли мумию и тексты из Исландии и Гренландии в Винланд.

— А теперь? Что теперь?

— «Свитки Тингведлира» сделают тебя невероятно богатым человеком.

— Невероятно богатым…

Я повторяю эти слова с оттенком иронии. У меня отношение к деньгам то же, что к женщинам. Я испытываю желание заполучить их только в фантазии.

— Сам подумай. Жизнь в роскоши. Вилла и плавательный бассейн. Спортивные автомобили. Отпуск на Французской Ривьере и островах Карибского моря. Лучшие вина. Самая вкусная еда. Прекрасные женщины.

Обыкновенный человек задумался бы. А я рассердился. Он считает, что я всерьез взвешиваю его предложение.

— Шейх готов заплатить тебе за «Свитки Тингведлира» десять миллионов долларов.

— Десять миллионов долларов. — Я пытаюсь оценить размер суммы. — Что может сделать текст таким непостижимо ценным?

— Десять миллионов долларов!

— Я не знаю, где он находится.

Это не совсем ложь, а только крохотное искажение правды.

— Пятнадцать миллионов долларов? Если говорить правду, то…

ФБР не стучит в дверь. Они вносят дверь вместе с собой.

Дверь в номер люкс с колоссальным грохотом взламывается бревном-тараном. Раздается взрыв шумовой гранаты. Стук бегущих сапог. Громкие голоса.

— ФБР! Всем на пол!

В Риме я видел, как полицейская группа захвата врывается в помещение. Тактика во всем мире одинаковая. Они появляются, когда их меньше всего ждут. Молниеносно. Не зная пощады. А когда появляются, то ругаются напропалую.

— На пол! Всем на пол!

Мы со Стюартом сидим не шевелясь.

Дверь в нашу комнату открывается ногой. Вваливаются трое вооруженных мужчин.

— ФБР! Всем лечь!

Это не приказ. Это предупреждение о молниеносной и скорой смерти, если мы не сделаем того, что они говорят.

Словно тающий снег, я выплываю из стула и оказываюсь на полу.

— ФБР! — кричат они. Как будто мы не в состоянии с первого раза понять приказ.

Стюарт поднимает руки:

— Позвольте, это недоразумение…

— На пол! Лечь!

Стюарт неохотно опускается со стула на пол. Как будто это ниже его достоинства. Он смотрит на меня. Словно это я предал его. Потом раскидывает руки и ноги.

— Все чисто! — кричит один из вошедших.

Комнату наводняют полицейские. У некоторых вид межпланетных боевиков, высадившихся из космического корабля. На других куртки с большими желтыми буквами «ФБР». У одних в руках автоматы, у других — базуки, у третьих — пистолеты. В самом конце появляются агенты в штатском.

— Господин Белтэ? — обращается ко мне один из агентов.

— Это я.

— Нам надо побеседовать.

9

Остаток дня мы с Лорой проводим в беседах в ФБР.

Упрятать Хассана, Стюарта и их людей в тюрьму за убийства, покушение на убийство и захват заложников, совершенные на территории других стран, не так-то просто. Но все они, кроме Стюарта, арабы. Мусульмане. И это повышает шансы упечь их за решетку.

— Они террористы, — повторяю я снова и снова.

Я не знаю в точности, что будет со Стюартом и его спутниками. Но я чувствую себя спокойно уже оттого, что в ближайшие дни их наверняка не выпустят.

Закончив все дела с полицейскими, мы с Лорой, пошатываясь, выходим на улицу и погружаемся в вашингтонскую ночь. Перекусываем в суши-баре и на такси едем в гостиницу.

10

На следующий день я покупаю новый мобильный телефон, который мы регистрируем на имя одного из друзей Лоры. Я сообщаю номер ограниченному числу людей, которым доверяю. Терье Лённ Эриксен — один из них.

Следующие сутки уходят у нас на попытки расшифровать найденное письмо.

Я послал Терье фотографии старого пергамента, над каждой страницей которого мы сидим, пытаясь использовать разные ключи и комбинации. Письмо с острова в Карибском море написано несколько сотен лет спустя после зашифрованного текста из церкви в Рингебу, но код тот же.

Первое и второе слово в каждой тройке закодированы по принципу Цезарь-7 и Цезарь-8, а третье написано наоборот.

Это письмо представляет невероятно большой интерес.

Обращаясь к архиепископу Валькендорфу, авторы благодарят за ответ на предыдущее письмо, — очевидно, они не знали, кто был епископом в Тронхейме, не знали, что хранители все еще жили на их родине. Они подтверждают, что епископ ответил, использовав верные символы, — надо полагать, это были анх, тюр и крест, — и выражают сожаление, что не писали очень долго, но они только сейчас нашли надежное пристанище в деревне под названием Санто-Доминго на острове Эспаньола, в наши дни этот остров делят между собой Доминиканская Республика и Гаити. Здесь они встретили некоего европейца, которого они называют Бартоломео Колон, так он писал свое имя по-испански. Его брата звали Кристобаль Колон, а мы все знаем его под именем Христофор Колумб.

Они пишут, что после резни в Гренландии группа хранителей отправилась в страну, расположенную на западе, за линией горизонта. Пятьдесят последних лет они передвигались все дальше и дальше на юг, охраняя сокровище. Из старинных скандинавских преданий они знали, что их встретит восточный ветер, который вернет их назад в Европу.

По многу лет они жили в скандинавских поселениях, расположившихся вдоль восточного побережья Америки, также они поддерживали контакты с обитавшими здесь скрелингами.[87] Уходя все южнее, они оставляли за собой камни с руническими надписями. Хранители умирали от старости или в схватках с аборигенами. Некоторые решали остаться жить в скандинавских поселениях, другие уходили к скрелингам. Хотя у них и рождались дети, группа хранителей в конце концов сократилась до десяти мужчин, четырех женщин и пяти детей. Они сообщили архиепископу, что решили доставить мумию обратно в Египет, как этого желал Асим.

Мы с Лорой снова и снова перечитываем перевод письма. Где продолжить наши поиски?

Санто-Доминго — сегодня самый старый город Карибского бассейна. Огромный город с более чем двухмиллионным населением. Неужели они остановились здесь? Или же отправились на корабле обратно в Европу? И мумия все-таки попала в Ватикан?

11

Мы находим в библиотеке горы книг, рассказывающих об истории Санто-Доминго. Начинаем искать.

В середине дня я звоню профессору Ллилеворту в СИС, чтобы спросить, не может ли он нам чем-нибудь помочь. Мы долго говорим, высказывая самые разнообразные предположения. По его голосу я понимаю, что ему вдруг пришла в голову мысль, связанная с Санто-Доминго.

— Вы уже обратили внимание на дворец Мьерколес?

У меня вспыхивает искра надежды. Я слышал раньше о легендарном дворце Мьерколес, находящемся в Санто-Доминго.

— Эстебан Родригес, о котором я кое-что слышал, весьма эксцентричный аристократ. Выясняйте! — говорит Ллилеворт.

В книге 1954 года «Десять самых великих дворцов мира» Лора находит главу о дворце Мьерколес. Этот прекрасный дворец, которому более пятисот лет, представляет собой здание в стиле ренессанс, расположен в большом парке, находящемся на окраине исторического центра Санто-Доминго. Если верить местным преданиям, дворец построил сам Христофор Колумб, но это вряд ли является правдой, потому что строительство дворца началось, когда он уже умер. А вот его брат Бартоломео действительно принял участие в его возведении, когда под дворец был выделен участок в джунглях рядом с тогдашним центром города. Сегодня дворец Мьерколес, подобно оазису, расположен в центре многомиллионного города.

Книга кратко рассказывает, что Родригесы, которым принадлежит дворец Мьерколес, старательно холят и лелеют свое прошлое. Что этот европейский род последовал за братом Христофора Колумба, Бартоломео, во время одного из путешествий к только что открытым землям, а богатство Родригесов есть не что иное, как остатки исчезнувших сокровищ ордена тамплиеров. По другой версии, Родригесов подкупила испанская королева Изабелла, чтобы они не смогли поведать миру тайну ее происхождения. По третьей, деньги на строительство дворца Мьерколес дал английский король Генрих VIII, чтобы Родригесы жили подальше от Европы после какого-то скандала. Еще одна теория предполагает участие Леонардо да Винчи, который якобы уговорил миланскую династию Сфорца построить дворец в Санто-Доминго, чтобы и в Новом Свете появился уголок аристократизма. Но если говорить правду, никто не знает точно, откуда происходит семья Родригесов, которая в XVI веке прибыла в Санто-Доминго, построила дворец Мьерколес, въехала в него и захлопнула ворота с таким треском, что он до сих пор звучит в истории.

Miércoles.

По-испански слово miércoles значит «среда». Это слово происходит от имени римского бога Меркурия, того бога, который на германских языках назывался Вотан, в скандинавских — Один. В английском языке есть слово Wednesday — «среда», которое является производным от Wēdnes doeg, а в скандинавских onsdag — «среда» — производное от Odins dag, «день Одина».

Дворец Мьерколес.

Дворец Среды.

Дворец Одина…

Лора показывает мне черно-белую фотографию герба, принадлежащего прячущемуся от людей аристократическому роду Родригесов.

В окружении драконов, львов и взмахивающих мечами серафимов видны три символа.

Анх, тюр и крест.

ИНТЕРЛЮДИЯ ИСТОРИЯ БАРДА (III)

Король Олаф сражался дерзко и отважно. Он нанес удар Торгейру из Квистада, прямо поперек лица, и носовой щиток шлема сломался, голова ниже глаз была почти насквозь разрублена.

Снорри

Ты из Барбело, царства бессмертных.

Евангелие от Иуды

Он поежился от сырого воздуха монастырской кельи и плотнее закутался в плащ. Обмакнул только что заточенное перо в чернила. Вечерами, после того как солнце заходило за горизонт, он садился и писал при бледном свете двух сальных свечей, которые монахи меняли каждое утро. Вонь от горевшего сала смешивалась с резким запахом чернил и ароматами рыбы или вареной капусты и баранины, доносившимися снизу, из кухни. Иногда он слышал смех монахов, который всегда заставлял его улыбнуться. А потом он закрывал глаза, когда монахи собирались на вечернюю молитву. В тумане, шедшем с моря, скрывались и глаза, и скалы, и океан за оконцем. По вечерам он особенно часто вспоминал чувства, которые охватывали его и других воинов на корабле, когда они после долгих лет странствий наконец видели…

Отрывки из истории Барда

…родные берега, поднимающиеся над туманом. Мы дома! Даже король Олаф тяжело задышал от радости. Единственным человеком, который не испытывал никакой радости при виде гор и фьордов, был Асим. Он молча стоял, погруженный в тяжелую думу, возле поручней и мрачно смотрел на приближающийся берег.

После возвращения король Олаф отправился на юг, потом на восток вдоль берега к Вику вместе с сотней самых верных воинов. Затем он, властелин морей, пешком пошел к дому детства, к матери и отчиму.

Многое говорят люди о том, как он крестил Норвегию. Но я, стоявший рядом с королем все эти годы, мало что признаю из того, что рассказывают. Правда та, что встретила короля-объединителя разделенная страна. Лоскутное одеяло — не государство. Оно состояло из множества независимых частей, во главе которых стояли самоуправные князьки и царьки. Прежде чем добиться христианизации страны, Олаф должен был подчинить ее. Никакие ангелы ему не помогали, как об этом потом говорили в юго-западных областях. Врата небесные не открывались, как думают на западе. Христос Всемогущий не стоял рядом с королем. О нет. Христианизация была тяжелой работой. С карающим мечом! Олаф сумел уговорить князьков, предводителей и богатых крестьян в Опланде. Там Олафа признали королем. Постепенно он приобрел власть также в Викене, Агдере, Трёнделаге и Иннтрёнделаге. Получив контроль над Южной и Центральной Норвегией, он заключил мир с королем Швеции и женился на одной из его дочерей. Была роскошная свадьба! Олаф, мой господин, стал теперь королем всей Норвегии. В стране, где он хотел утвердить христианство, языческая вера в асов еще долго жила бок о бок с верой в Христа. Мои соотечественники, надо признать, молятся тем богам, от которых больше всего пользы. Местные тинги во всей стране приняли решение, что норвежцы должны перейти к вере в Христа и Всемогущего Господа. Князья в большей или меньшей степени почти все обратились в новую веру. Если не в душе, то во всяком случае внешне. Христианство процветало вдоль берегов морей. Внутри страны, вдали от моря, крестьяне продолжали упорствовать. Они предпочитали иметь дело со своими скандинавскими богами.

Король Олаф был неутомимым миссионером. Может быть, это и стало причиной, что подданные восстали против него. Когда его соотечественники стали противиться Слову Божьему, в Олафе пробудился старый викинг. Он сжигал капища и усадьбы, издевался над противниками и убивал врагов. Все это во имя Христа. Вводить христианство в Норвегии значило вытеснить старую веру и старых богов силой и угрозами. Слова Иисуса о сострадании и любви к ближнему не вызывали отклика у наших неотесанных соотечественников. Я вполне их понимаю. Я сам молился тем богам, которых Олаф хотел изгнать. Если бы Господь и Христос показали себя более могущественными, чем Один, чем его асы и ваны, норвежцы дали бы себя крестить. Власть — вот этот язык король Олаф понимал. Силой Олаф вынудил норвежцев принять христианские законы. Во время поездок по стране Олаф заставлял крестьян жить по новым законам. Многие протестовали. Заповеди Христа противоречили старым обычаям. Сопротивление королю Олафу, враждебность к нему возрастали.

* * *

На Селье Асим основал монастырь, в котором собрал людей, охранявших мумию и сокровища, привезенные нами из царства пустыни. Раз в три года я навещал его на том острове, сообщал новости о короле и выслушивал рассказы о его жизни.

Все относились к Асиму с чувством глубокого уважения. Он был для нас не просто священником или монахом. Асим был волшебником, колдуном, астрологом, пророком, общавшимся с богами. В монастыре Асим обучал придворных короля астрономии и астрологии, географии и истории. Он периодически посылал экспедиции по Норвегии. При помощи астрономических наблюдений и измерений на земле он собирал сведения о суше и море, реках и горах и постепенно составил карту Норвегии. Используя эту карту, люди короля могли теперь совершать поездки по королевству быстрее и надежнее, чем раньше.

Асим был человеком привычки. Каждое утро, когда поднималось солнце, он выходил на площадку перед гротом и смотрел на море. Монахи говорили, что он, скорее всего, ждет кого-то, кто когда-нибудь прибудет морским путем.

* * *

Враги Олафа объединились вокруг Кнута Могучего, короля Дании и Англии, который приплыл в Норвегию со всем своим флотом. Впечатляющее зрелище: надутые паруса и внушающие ужас головы драконов. Никто не осмелился поднять оружие на короля датчан. Напротив. Людям надоели угрозы и притеснения Олафа. Христианский король оскорбил многих своих гордых подданных. А Кнут, в отличие от него, обещал знатным людям власть, свободу и богатство. А своим главным союзникам дал много денег. Даже военачальники изменили Олафу.

Король впал в отчаяние. Дело его жизни терпело крах. Христианизация Норвегии стала совсем не триумфальной поездкой с Божественным ореолом. Король Олаф чувствовал себя брошенной собакой, когда пустился в бегство на восток. Он — король Норвегии! Викинг! Воин, который не раз смотрел опасности в глаза. Посланец Господа! Он бежал от могущественного короля Кнута и рассерженных крестьян.

Я тоже был с ним, когда король и его свита на конях мчались на восток через обширные леса. У короля Швеции Анунда он оставил жену Астрид и дочь. Дальше отправился сначала верхом, потом на корабле и оказался в стране Гардарике, в городе Новгороде, у великого князя Ярослава.

На тинге знатные люди провозгласили Кнута новым королем Норвегии. Хакон Эйрикссон стал его ярлом в Норвегии. Олаф был безутешен. Великий князь Ярослав предложил Олафу титул короля Булгарии. Король отказался. Он хотел только одного: вернуть себе полученное по наследству королевство — Норвегию.

Летом 1030 года Олаф получил радостное известие — ярл Хакон утонул во время кораблекрушения. Норвегия осталась без властителя! Обрадованный Олаф немедленно отправился в Норвегию. По дороге он с грехом пополам набрал войско из воинов, которых одолжил ему шведский король, часть шла по приказу, часть — по доброй воле. Позже к нам присоединился сводный брат Олафа, Харальд, со своими людьми. Мы ехали по дремучим лесам, пустыням и безбрежным водам. В некоторых местах мы разделялись, в другие въезжали вместе. По дороге мы узнали, что разведчики уже сообщили местному населению о возвращении их старого короля. Зажиточные крестьяне были лояльны к королю Кнуту и собрали внушительное войско. В основном оно состояло их жителей Иннтрёнделага, но были там знатные люди и богатые крестьяне из Западной и Северной Норвегии. Некоторые хотели отомстить Олафу за его жестокость, поддержка других была куплена королем Кнутом.

* * *

Уверенный в скорой победе, король Олаф гордо восседал на коне, въезжая в Вердален, в Северном Трёнделаге.

Июльское солнце припекало, мы были поблизости от Стиклестада. Нас было полторы тысячи человек. По небу лениво плыли облака, птички, пух от растений. Вдоль дороги на своих полях с лопатами и вилами стояли крестьяне и тяжелыми взглядами провожали нас. Подбежавшие к дороге дети смотрели на нас с испугом. Коровы мычали, обратив в нашу сторону пустой взгляд, свиньи хрюкали, куры хлопали крыльями и кудахтали, собаки рычали и тявкали.

На равнине под Стиклестадом два войска вступили в бой. Олаф привел свое войско на подковообразный холм, откуда было удобно наблюдать за противником, который подходил группами. К северу от нас находилось болото. На юге текла река, а справа напасть на нас противнику мешал овраг. Если они захотят начать атаку, им придется подниматься вверх по холму высотой пятнадцать метров, на котором Олаф собрал своих воинов.

Я ехал верхом рядом с королем и сказал ему с испугом: «Кажется, у врага воинов вдвое больше, чем у нас! Наш союзник Даг Рингссон еще не привел свою тысячу воинов, которая нам так нужна». Но король невозмутимо улыбнулся и ответил: «Господь и судьба на нашей стороне». Внизу на равнине тысячи воинов стали занимать позиции. Разведчики доложили, что у подножия холма самое малое пять тысяч человек: крестьяне, хавдинги и военачальники, которые повернули оружие против Олафа. Я крепко сжал рукоять меча. Если бы не удивительные способности и уверенность в себе короля, я думал бы только о том, что у противника большой перевес.

«Ты был мне хорошим оруженосцем и верным другом, Бард», — сказал король. Как сейчас, я вижу его в кольчуге и шлеме, в руках меч и боевой топор, белый щит с золотым крестом Христа. Орлиный взгляд. Я сказал: «Спасибо, великий король». Король кивнул и немного погодя произнес: «Помнишь, однажды, когда мы были в Карлсо, я рассказал тебе мой сон, как человек с горящим взором сказал мне, что я вернусь в Норвегию и стану королем?» Я кивнул и ответил, что помню. Король Олаф нахмурил лоб и сказал: «Когда недавно я спал на коленях у Финна Арнессона, мне приснилась лестница, которая привела меня прямо на небеса. А у ворот рая ждал человек с горящим взором». Король вопросительно посмотрел на меня. Я сказал, что такой сон можно истолковать как весьма дурной знак. Король засмеялся. «Вовсе нет, Бард! — сказал он. — Это предсказание!»

Олаф собрал самых сильных, самых храбрых своих воинов и нескольких испуганных скальдов, поставил их так, что образовалась стена из щитов. Впереди он поместил берсерков и грабителей, которые не прошли военной подготовки, но зато были необузданными и жаждали крови. Вокруг себя Олаф поставил шведских воинов, которых ему одолжил король Анунд Якоб, воинов, которые прибыли от великого князя Ярослава, и тех, кто пришел со сводным братом короля — пятнадцатилетним Харальдом из Опланда.

С возвышения мы ринулись с громким боевым кличем на ждавших внизу крестьян. Мне показалось, что уже начался Рагнарок.[88] Бороться рядом с моим королем было совсем не страшно. Но при огромном перевесе сил противника единственное, что мы могли сделать, так это отсрочить совершенно неизбежное: смерть нашего короля.

Битва была жестокая, кровь лилась рекой. Мы с такой скоростью спустились по склону, что буквально ворвались в войско крестьян. Некоторые из них тут же побежали, другие стали сражаться. У одних в руках были пики, у других — боевые топоры и мечи. Тучи острых стрел неслись по воздуху. Кто-то бросал пики, кто-то камни. Раздавались вопли и крики у кого-то от приступа ярости, а у кого-то от боли и страха перед неминуемой смертью. Поле было залито кровью. Вонь от вывалившихся внутренностей стояла над полем смерти. Группа вокруг короля становилась все меньше. Я сражался с яростью, которой не чувствовал с тех пор, как мы с Олафом в первый раз отправились в поход викингов. Мне показалось, что только я один смогу спасти от смерти короля Олафа. Тор мужественно нес стяг короля перед ним во время битвы. Когда он был смертельно ранен, то с такой силой воткнул стяг в землю, что тот так и остался стоять. Вокруг брызгала кровь из открытых ран. Воины сражались кроваво-красными мечами и топорами. Один парень из Квистада, по имени Торгейр, напал на короля. Олаф рассек его голову пополам ниже глаз. Группа воинов — Кальв Арнессон, еще один Кальв, еще Олаф и Торе, по прозвищу Пес, — окружила короля. Олаф ударил по Торе Псу, но меч отскочил. Король несколько раз пытался ударить по Торе, но меч не повиновался. Разъяренный король обернулся к Бьорну Конюшему и приказал ударить. Бьорн взмахнул топором и ударил Торе по плечу. Торе закачался. И тут же поддел Бьорна на копье. Тем временем Кальв повернулся и сделал выпад в сторону Олафа. Меч проткнул тело. Король застонал. Даже я закричал, словно удар пришелся по мне. В этот момент подскочил Торстейн Корабел со своим топором и ударил Олафа по ноге, прямо над левым коленом. Король прислонился к камню и обратил взгляд на синее небо. Пальцы короля сжимали золотую рукоять острого меча. Он произнес, не разжимая губ, молитву, только видно было, как слегка шевелились его губы. Позолоченный шлем и кольчуга сверкали на солнце. Кровь лилась из раны на ноге, он прижал руку к ране. Между пальцами показалась кровь. «Король! Держись!» — крикнул я, а сам я сражался с парнишкой, у которого из плеча лилась кровь. Тут подскочил Торе Пес, старинный враг короля. «Олаф!» — прорычал он и выставил вперед копье, как будто ему вдруг захотелось познакомить оружие с его будущей жертвой. Без всякой жалости Торе Пес воткнул копье снизу под кольчугу и глубоко погрузил в живот короля. Мой противник и я одновременно опустили мечи. «Мой король!» — прошептал я, но шум от сотен, какое там, тысяч сражающихся воинов заглушал все. Олаф захрипел. Горлом пошла кровь, от боли он застонал. И по сей день меня мучат воспоминания о последних минутах короля Олафа. Он тяжело дышал. Кровь булькала при каждом его вздохе. Король посмотрел на меня. Мне показалось, что это была мужественная улыбка. Человек по имени Кальв встал над королем. Поднял меч. На секунду я увидел сверкнувшее лезвие. Меч попал королю в шею с левой стороны. Рана была смертельной. Из нее полилась кровь. В отчаянии я опустился на колени. Стаи воронов и ворон собрались на деревьях. Казалось, что шум битвы стих, я стал слышать хриплые крики голодных птиц. Король встретился со мной взглядом. Кивнул мне. С его губ сорвались хлюпающие звуки.

Вот так в битве под Стиклестадом умер мой повелитель, король викингов Олаф Харальдссон, — человек, которого мы все знаем под именем Óláfr hinn helgi — Олаф Святой.

Он отвел перо от пергамента в своей келье в каменном монастыре. Закрыл крышку чернильницы и свернул листы пергамента. С глубоким вздохом откинулся назад.

Сорок лет прошло с того солнечного дня в Стиклестаде, когда умер король. И все равно он помнил каждую минуту с ясностью, которой ему так не хватало сейчас в старости. Июльское солнце, полыхавшее на небе, запахи крови и внутренностей, которые смешивались с ароматом полей, цветущих лугов и лесов, крики умирающих и восклицания тех, кто храбро сражался.

За окном чайки воевали с ветром. Волны тяжело бились о скалы.

«Вечное биение моря, — подумал он. — Его соленое дыхание».

* * *

Монахи нашли его после вечерней молитвы. Он лежал на топчане, сложив руки на животе, на лице улыбка. Они сразу поняли, что старый викинг умер.

Аббат, который тоже поклялся в верности старому египтянину Асиму, немедленно отправил посланца в Нидарос, чтобы сообщить об этой смерти главе братства.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПОСЛЕДНИЙ ХРАНИТЕЛЬ

И сделали так Моисей и Аарон, как повелел Господь: поднял он посох, и ударил по нильской воде, пред глазами фараона и пред глазами придворных его, и превратилась вся вода, что в Ниле, в кровь.

Исход. Вторая книга Моисеева

Sufficientia Scripturae Sacrae

(Достаточность священных книг)

ДВОРЕЦ МЬЕРКОЛЕС

ДОМИНИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА

1

Жизнь полна звуков.

Снизу с улицы через закрытое окно доносится далекий монотонный шум от проезжающих автомобилей. Жужжит кондиционер. Где-то раскрывается дверь. Звучит смех. Дверь лифта говорит: дзинь.

Я сижу на краю кровати в номере гостиницы, рядом разбросаны путеводители и карты. Гостиница не из дешевых, но это не я плачу за нее.

Я послал Лоре эсэмэску, что доехал. Она выполнила свое задание. Может быть, мне и хотелось бы, чтобы она тоже приехала в Санто-Доминго, но СИС счел для нее Лондон более надежным местом.

А мной можно и пожертвовать.

Стюарт, Хассан и его бандиты сидят за решеткой, пишет Лора. ФБР предъявит им обвинение в похищении людей а может быть, еще и в терроризме.

2

От гостиницы я еду на такси во дворец Мьерколес, расположенный практически в самом историческом центре города, по соседству с кафедральным собором Примада-де-Америка.

Дворец окружен таким большим парком, что среди вековых деревьев с трудом можно различить его очертания. То тут, то там виднеются пруды со сводами каменных мостов. Парк окружен четырехметровой решеткой из кованого железа, перемежающейся искусно выложенными из кирпича колоннами с фризами, украшенными барельефами на библейские мотивы.

Дворец Мьерколес начали строить в начале XVI века, но закончили лишь спустя четыреста лет. Если верить путеводителю, который я купил в аэропорту, дворец Мьерколес и парк послужили образцом, по которому создавался проект Версаля.

Сегодня во дворце Мьерколес хозяйничает Эстебан Родригес. Избегающий публичного внимания филантроп, который иногда упоминается в связи с событиями из жизни королевских особ Европы в качестве друга того или иного короля или князя, но который в основном прячется от огней рампы. Его семья финансирует больницы, храмы и школы в странах третьего мира через практически никому не известный фонд «Мьерколес», имеющий штаб-квартиру в Вашингтоне. Эстебан Родригес женат на Софии Гольдсмит, которая до встречи с Родригесом в 1958 году была восходящей кинозвездой в США. У них родились дети: Хавьер в 1964-м и Грасиэла в 1968 году.

На своих костылях я с трудом пробираюсь вдоль грандиозной ограды, чтобы попасть к главным воротам; они закрыты, за ними прохаживаются вооруженные охранники в нелепой форме. Я ищу звонок или переговорное устройство. Но похоже, что обитатели дворца Мьерколес не особенно любят пускать к себе торговцев, туристов или миссионеров. Я делаю попытку докричаться до охранника, но он привык игнорировать любопытных.

В конце концов я сдаюсь и отправляюсь назад в гостиницу.

Вечером я пишу от руки письмо на толстой гостиничной бумаге с водяными знаками и адресую его Эстебану Родригесу. Я рассказываю о себе, о моем поручении и всемилостивейше прошу разрешения встретиться с ним. Вероятно, лучше было бы попросить об аудиенции.

Я отдаю конверт портье и прошу направить его с посыльным во дворец Мьерколес. Вышколенный портье поднимает на пару миллиметров бровь и говорит:

— Конечно, сэр, незамедлительно.

3

Рано утром на следующий день меня будит стук в дверь.

Я надеваю на нос очки. Восемь часов. Натягиваю брюки и открываю дверь.

В коридоре трое. Я узнаю портье. За ним два брюнета лет тридцати с небольшим, в безупречных ручного пошива костюмах.

— Мистер Белтэ, — взволнованно говорит портье, — эти господа из дворца Мьерколес.

Господа делают легкий поклон. Один протягивает мне листок. Вверху герб рода Родригесов, отпечатанный золотом. Текст написан от руки:

Дорогой господин Белтэ,

надеюсь, что не буду слишком невежлив, если обращусь к Вам с приглашением позавтракать вместе со мной во дворце. Я посылаю двух верных мне людей, которые доставят Вас во дворец, избавив тем самым от сложностей, связанных с самостоятельным передвижением по городу в утренний час.

Преданный Вам,

Эстебан Родригес

У гостиницы меня ждет черный блестящий лимузин. Окна тонированные. Светлый кожаный салон.

Лимузин тут же пускается в путь, едва я опускаюсь на сиденье, и нарушает одно за другим все правила дорожного движения, какие только существуют в Доминиканской Республике. В результате мы уже через четверть часа подъезжаем к дворцу Мьерколес. Ворота открываются. Мы мчимся мимо охранников. За нами закрываются кованые ворота, которые изолируют нас от всего остального мира.

Мы едем по широкой грунтовой дороге через парк. В одном из прудов под кронами деревьев плавают четыре лебедя. Где-то вдали в парке я замечаю всадников на чистокровных лошадях.

Затем мы покидаем тенистую часть парка, и я наконец получаю возможность оценить дворец Мьерколес.

Есть люди, которые утверждают, что если ты увидел один дворец, то ты увидел их все. Но я немею, глядя на дворец Мьерколес. Размер и украшения заставляют меня в очередной раз удивиться, кто были эти Родригесы, которые построили дворец пятьсот лет тому назад.

Пятеро лакеев в ливреях ждут, когда лимузин подкатит клестнице шириной пятьдесят метров, ведущей на большую гранитную террасу перед главным входом. Меня приветствуют поклонами и провожают во дворец.

Холл высотой в три этажа, лестница такой ширины, что я лихорадочно думаю, где нашли такое количество мрамора. Меня ведут на второй этаж дворца мимо больших картин, рядов колонн по бесконечным коридорам и анфиладам. Наконец мы останавливаемся перед четырехметровой двустворчатой дверью, и лакеи с поклоном приглашают меня войти в зал.

Дверь за мной закрывается.

В середине зала накрытый для завтрака стол. Стол кажется очень маленьким в этом огромном зале.

На потолке роспись на религиозные сюжеты, обрамленная позолоченным орнаментом. На стенах зеркала тоже в позолоченных рамах. В конце зала за двумя французскими окнами выход на террасу.

Я медленно вхожу в зал. Открывается дверь. Я не слышу этого, но по щеке подул ветерок.

4

Он остановился на красной дорожке и смотрит на меня. Улыбается. Я изумлен. Мы стоим и рассматриваем друг друга.

Я встречал его раньше.

У Луиджи в мужском клубе в Риме.

Эстебан Родригес — это тот изысканный длинноволосый джентльмен, который долго держал мою руку.

— Вы? — спрашиваю я.

Его улыбка похожа на рану на лице.

— Я встречал вас в Риме, — говорю я больше для того, чтобы нарушить паузу, пока он идет ко мне.

Как и в прошлый раз, мы пожимаем руки. Как и в прошлый раз, он смотрит мне в глаза.

Эстебан Родригес зачесал волосы за уши, у него узкое, острое лицо. Он напоминает одного из кинематографических героев 1940-х годов, имя которого я не могу припомнить. Одет он так, словно ждет не дождется приглашения на ужин к Великому Гэтсби.[89]

— Я давно наблюдаю за вами, — звучит его приятный баритон. По-английски он говорит с легким намеком на испанский акцент. — Вы — упорная бойцовая собака. Терьер. Питбуль. Вцепляетесь зубами и не отпускаете.

Он щелкает пальцами. Мгновенно материализуется служанка с двумя бокалами коньяка на подносе.

— День начинается хорошо, — говорит он.

Мы поднимаем бокалы. Коньяк, пощекотав горло, уютно обустраивается в желудке.

Он продолжает крутить бокал и вдыхать букет коньяка. Узкие ноздри вибрируют.

— А кто вы? — спрашиваю я. — Кем, собственно, являетесь вы?

— Кто я?.. — говорит он с игривой, наполовину вопросительной интонацией. — Большинство людей знает своих предков на четыре-пять поколений назад. Сколько человек знают о своих прапрадедах? Любители генеалогии могут проследить своих предков на несколько сот лет назад. Может быть, до XVI века. Самая старая церковная книга Норвегии относится к 1623 году. А у меня в библиотеке есть генеалогия, в которой я поименно могу назвать всех членов моего рода до 930 года.

— В Норвегии?

— Ну конечно.

Я долго смотрю на него. В моей голове постепенно выкристаллизовывается некая мысль.

За огромными окнами по деревьям гуляет бриз. Листья вздымаются вверх.

— Я родился здесь, во дворце, на четвертом этаже, в период между двумя мировыми войнами. Моя мать была кубинской аристократкой, общепризнанной красавицей и замечательной певицей. Мой отец увидел ее на одном балу и через курьера послал ей приглашение на завтрак. Конечно, она пришла. Никто не может отказаться от приглашения во дворец Мьерколес. Отец был блондином, с бледной кожей и голубыми глазами. У матери же были карие глаза, черные как уголь волосы и золотистого цвета кожа. Меня всегда удивляло, что гены отца победили гены матери. Но так всегда бывало в нашем роду. Есть в нас какое-то упрямство.

— Вы — хранитель, — говорю я.

Он медленно допивает остатки коньяка и закрывает глаза, вдыхая свежий воздух.

— Вы — последний хранитель!

— Я позволил себе вольность и рассчитался за вас в гостинице. Ваши вещи уже во дворце. Для вас приготовлена комната в гостевом крыле. Надеюсь, вы примете мое приглашение?

— Никто не может отказаться от приглашения во дворец Мьерколес.

Мы садимся за стол в центре зала. В ту же секунду появляется армия официантов с горячим хлебом, вареньем, яичницей и сыром. После того как мы поели и выпили только что выжатый апельсиновый сок, он показывает мне дорогу по длинным коридорам в комнату, которая по размеру больше, чем вся моя квартира в Грефсене. В середине комнаты на полу стоит мой чемодан. Между окнами большая кровать с балдахином, вероятно, она очень подошла бы для оргии, которую я, впрочем, могу вообразить себе только в фантазии. В комнате два салонных уголка в стиле Людовика XVI, ванная и туалетная комнаты, а также гардеробная. Тяжелые занавеси закрывают окна, выходящие в парк. У одной стены шкаф со стеклянными дверцами, заполненный книгами.

Я посылаю эсэмэску профессору Ллилеворту о моем местонахождении. Ответ по какой-то причине приходит с мобильника Дианы:

Дворец Мьерколес? Wow! Lucky you! Wish I was there![90]

Через несколько минут приходит ответ и от самого профессора Ллилеворта:

Тебе повезло. Не многих впустили во дворец Мьерколес. Передай привет Эстебану. Он один из постоянных спонсоров СИС.

5

После того как я вынимаю свои вещи и принимаю душ, Эстебан Родригес устраивает мне экскурсию по дворцу.

— Грэм Ллилеворт просил передать вам привет.

— А, профессор! Я подбрасывал СИС кое-какую мелочишку. Приятный джентльмен!

Несколько часов мы ходим по залам, маленьким и большим салонам и комнатам, разукрашенным спальням и будуарам. Все это соединяется лабиринтом из длинных, переходящих друг в друга коридоров и анфилад комнат. Периодически я останавливаюсь и сажусь. Костыли натирают руки, уже появились мозоли.

В одном месте мы слышим звуки предсмертной агонии, исходящей от кларнета.

— Приношу свои извинения, — говорит Эстебан, — сын горничной моей жены записался в самодеятельный оркестр.

Два расположенных рядом бальных зала, каждый из которых размером с концертный зал, пышно декорированы. Мы проходим через музыкальные комнаты с роялями «Стейнвей», пианино, клавикордами, органом «Хаммонд-В3» и позолоченной арфой. На стульчике перед пианино подремывает кошка, она приоткрывает глаза и с большим презрением смотрит на нас, словно она царица мира.

Но самое невероятное ждет нас в конце экскурсии. Это библиотека.

Библиотека дворца Мьерколес занимает все западное крыло дворцового комплекса. Она содержит не только тысячи книг эпохи Возрождения, барокко и романтизма, но также и тысячи рукописей, имеющих отношение к открытию европейцами Америки и последующей ее колонизации, начиная с XVI века. Эстебан Родригес показывает мне письма, написанные самим Христофором Колумбом и адресованные королеве Изабелле, духовным владыкам и аристократам.

— Идите сюда, — говорит он и подводит меня к одной витрине.

Под прочным стеклом я вижу пергамент, с годами кожа стала темно-коричневой.

— Это письмо, написанное одним из оставшихся в живых после резни в Гренландии. Его должны были доставить с группой охотников из Ньюфаундленда в Исландию, но посланец был убит индейцами, и письмо со временем оказалось в распоряжении одной семьи переселенцев из Европы. В письме рассказывается о бегстве из Гренландии, когда братство хранителей решило, что Ватикан выследил их и что судно, посланное папой римским, приближается к колонии.

Я медленно читаю текст на древненорвежском языке:

— «Мы пытались спасти священное сокровище в стране, находящейся на западе за линией горизонта».

— …в стране, находящейся на западе за линией горизонта, — повторяет он едва слышно.

— В США…

— Как знать. Не забудьте, что это происходило в середине XV века. Тогда не существовали ни США, ни Канада. Люди, пустившиеся в бегство с восточного берега Гренландии, шли по стопам Лейва Эйрикссона и скандинавских викингов. Они обогнули южную оконечность Гренландии, поплыли дальше вдоль ее западного побережья, пересекли Девисов пролив, подошли к Баффиновой Земле, продолжили путь к тому, что мы сегодня называем Лабрадор, Новая Шотландия, Мэн и Нью-Хэмпшир. Это Винланд…

Мы молча рассматриваем пергамент, мысленно представляя себе полное опасностей плавание в ледяных водах.

Далеко-далеко, почти неслышно жалуется кларнет.

— Бьорн, вы что-то нашли в Исландии.

Я настораживаюсь.

Он кладет мне на плечо руку:

— Это манускрипт — вы его прочли?

— Нет.

— Дайте я попробую угадать. Это был текст на иврите с переводом на коптский язык?

— Вы отлично угадываете.

— Вы не можете представить себе значение этого манускрипта.

— Три убийства. Одна сломанная нога и один сломанный палец. Упоминались пятнадцать миллионов долларов. Так что могу.

— Где он находится?

— Мы заняты его переводом.

— Но где?

Сила, с которой он задает вопрос, убеждает меня, что ответа на вопрос он не знает.

— В надежном месте, — говорю я.

6

— Первый камень дворца Мьерколес заложил Бартоломео Колумб.

Близится вечер. Эстебан Родригес сидит, откинувшись, в плетеном кресле на одной из террас, выходящих в парк. Раскуривает сигару. Легкий ветерок сдувает с кончика сигары несколько крупинок пепла. Воздух пропитан ароматом мимозы. В потоках морского бриза парит крачка. Садовник включил поливальную установку, которая разбрызгивает благословенную влагу.

— Именно здесь, в Санто-Доминго, обосновались испанские колонизаторы, когда Христофор Колумб впервые прибыл в Америку.

— Если верить слухам, ваши предки прибыли сюда одновременно с ним.

— Вы заметили, что между этими событиями есть связь.

— Вы — последний хранитель!

Он делает затяжку.

— Санто-Доминго стал первым местом, где поселились европейцы в Новом Свете, если не считать более древних скандинавских поселений в Северной Америке. До сих пор историки увлечены спорами, к какому именно острову Колумб подошел сначала в 1497 году. Многие до сих пор отказываются признать тот факт, что Колумб знал о плаваниях викингов в Винланд.

— Вы имеете в виду его визиты в Исландию и Гренландию в 1477 году?

— Колумб и другие мореплаватели слышали рассказы тамошних рыбаков и охотников, которые поведали им о землях, находящихся на западе. Колумб думал, что они рассказывали об Азии, а не о неизвестном континенте.

— Хорошенькое недоразумение.

— Проблема в том, что он неправильно оценил размер земного шара. Колумб уже знал, как и все мореплаватели, что земля круглая. Однако он полагался на расчеты финикийского географа Маринуса из Тюра и считал градусы более короткими, чем они есть. А главное, он использовал итальянские меры длины, так что в миле получалось 1238 вместо 1830 метров, если использовать арабские меры. При таком неправильном подсчете у Колумба получилось, что окружность Земли равна примерно 25000 километров. Расстояние от Канарских островов до Японии у него равно 3700 километрам. В действительности же между ними 20000 километров. Его критики боялись не того, что корабли провалятся в бездну на краю земли, а того, что моряки умрут от голода и жажды задолго до прибытия в Азию.

— Вот так Америка воспрепятствовала путешествию моряков прямо в объятия смерти.

— А Колумб вернулся в Европу с триумфом. В полном убеждении, что сплавал в Азию. Только во время своего третьего плавания в 1498 году он вступил на Южно-Американский континент. В Северной Америке он не был никогда. В 1504 году Колумб вернулся в Европу и спустя два года умер в Валладолиде, в Испании.

— Я читал, что недавно нашли его могилу.

— Сначала Колумба похоронили в Валладолиде, потом перенесли останки в Севилью, а еще позже перевезли через море и захоронили в соборе Санто-Доминго. В 1795 году французы перевезли его останки в Гавану, а в 1898 вернули в собор в Севилью. В 1877 году здесь, в Санто-Доминго, нашли саркофаг с надписью Дон Христофор Колумб. Таким образом историки пришли к выводу, что все это время перевозили останки другого человека.

— Так где же Колумб похоронен?

— Ошибались все. Он похоронен здесь. Во дворце Мьерколес.

У меня перехватило дыхание.

— Так хотели его родственники. Они договорились с королевским двором. Останки Колумба были опущены в могилу в парке дворца Мьерколес в 1569 году. А останки, которые все принимали за останки Колумба, принадлежали в действительности его сыну Диего.

— Я не вижу связи между Колумбом и хранителями.

Эстебан щелкает по сигаре, пепел тонкой пылью разлетается по полу. Ветерок колышет седую прядь волос, и он заправляет ее за ухо.

— Это длинная история, — говорит он наконец, — история, которой сотни, да нет, тысяча лет.

И он начинает рассказывать.

ИСТОРИЯ ХРАНИТЕЛЕЙ

1

Эстебан Родригес складывает кончики пальцев:

— Чтобы понять историю хранителей, надо прежде всего понять сущность египетского жреца Асима. Он был знатоком многих наук и религиозных верований. Он обучал ближних — сначала в Египте, потом в Норвегии — религиозным учениям, мифологии и магии. Учил читать по звездам. Предвидеть будущее. Говорить с умершими. Писать закодированные сообщения, использовать тайные знаки. Создавать карты. Истолковывать сны. Находить в природе священные геометрические фигуры. Асим был идеальным мистиком.

Эстебан откидывает голову и закрывает глаза. Потом внезапно наклоняется вперед и начинает буравить меня взглядом, так что я вздрагиваю.

— Асим объединял в себе такие черты, которые мы на Западе считаем несоединимыми. Будучи жрецом, он поклонялся старым египетским богам. Но Амон-Ра был, видимо, очень терпимым богом, потому что Асим поклонялся также Аврааму и Моисею, Иисусу и Мухаммеду. Он был астрологом и практиковал оккультное колдовство и магию. При этом он был очень начитан, говорил на многих языках и был знаком со многими науками своего времени. Он был человеком просвещенным и умным. А посвятил он свою жизнь одной-единственной цели: охранять гробницу со священной мумией, сокровищами и текстами, которые покойный унес с собой в могилу. Этой мумии ко времени жизни Асима уже было две с половиной тысячи лет, то есть больше, чем было бы останкам Иисуса, если бы они существовали сегодня. Поэтому, когда викинги завоевали храм и захватили все, что там было, они не просто надругались над верой Асима — они лишили его самой главной цели в жизни. Асим был готов пожертвовать жизнью ради мумии. Но когда он увидел, что пришельцев не одолеть, он решил отправиться вместе с вражеской армией, тогда он смог бы оберегать святыню, со временем вернуть ее вместе с драгоценностями и ларцом со свитками обратно в Египет и поместить мумию в место вечного упокоения — в гробницу.

— Амбициозный проект!

— Амбициозный человек!

— Каким образом Олаф нашел гробницу, если она была так засекречена?

— Один взбунтовавшийся и изгнанный жрец культа Амона-Ра во времена царицы Клеопатры начертил карту, причем не только с местоположением гробницы на Ниле, но и с указанием входа в храм, а также двух внешних камер, которые скрывали внутреннюю. По-видимому, он пытался втереться в доверие к римлянам. Но римляне вряд ли поверили предателю. Мы твердо знаем, что эта карта попала в Рим вместе с мужем Клеопатры, Марком Антонием. Потом она была переправлена, скорее всего случайно, в одном комплекте с подарками королю Англии Адальстайну. Он передал ее своему воспитаннику Хакону Доброму, а затем карта перешла к юному Олафу Харальдссону.

Эстебан трет переносицу, словно его мучит головная боль. Он отводит взгляд от меня и смотрит куда-то в пространство, отчего его облик незаметно полностью меняется. Он напоминает мне теперь одного из безнадежных идиотов в психиатрической больнице, глубоко опустившегося в бездну безумия.

— Находясь у герцога Ричарда в Руане, Асим написал слезное письмо египетскому халифу. Отсюда же он послал перевод на коптский язык папирусного манускрипта из гробницы. Несколько лет спустя, уже из Норвегии, он послал халифу еще один призыв о помощи и карту, которые были спрятаны внутри керамической фигуры. Но почтовое сообщение было не очень надежным. Призывы о помощи, карта и перевод древнего манускрипта были один за другим выслежены и захвачены разведкой папы, которая контролировала всю подозрительную почту.

Из коробки с тончайшими деревянными стенками Эстебан вылавливает еще одну сигару, которую раскуривает со всеми положенными церемониями. Прежде чем продолжить рассказ, он отдыхает, прикрыв глаза и наслаждаясь сигарой.

— Пока король Олаф насаждал в Норвегии христианство огнем и мечом, Асим сидел на Селье в ожидании прибытия соотечественников. В какой-то момент он, очевидно, понял, что никакие спасители не смогут найти дорогу к ледяной пустыне на далеком севере. Тогда он придумал план, как можно не только сохранить мумию, но и переправить ее в Египет.

— Какой план?

— Он создал братство, орден хранителей. Первыми хранителями были монахи-воины из монастыря Селье, которых Асим хорошо знал, и избранные люди из окружения короля, скальды, знатоки рун и викинги, в которых еще жила вера в асов. Асим считал, что охраняемая им мумия когда-нибудь вновь воскреснет и станет богом в человеческом обличье. Христиане же ожидали второго пришествия Иисуса Христа, а также короля Олафа Святого. Воспользовавшись этим хаосом религиозных представлений, магии цифр, астрологии и священной геометрии, мудрец Асим соединил египетскую мифологию с примитивной верой норвежцев в асов и пришедшим недавно христианством. Отсюда и появление символов анх, тюр и крест. Комбинация трех сакральных знаков должна была не только обозначить тайное братство хранителей, но также создать магическую защиту сразу трех религий. Асим обучал хранителей тонкостям, созданным им на основе трех религий, астрологии и эзотерическим наукам. Ученики полностью доверились мастеру и поклялись посвятить свои жизни охранению мумии Святого.

Эстебан делает глубокую затяжку и пускает дым в мою сторону. Я отгоняю от себя дым рукой.

— Асиму пришлось прибегнуть к магии. В египетской мифологии и в народных традициях важным считалось строить памятники в знак почтения к богам. Мир, как вы знаете, полон святынь, расположение которых имеет магическое значение, правда, зачастую мы не понимаем его. Асим обратился к звездам и создал гороскоп, в нем он соединил священную геометрию с расположением звезд. На основе не очень совершенной карты, которая была у него в распоряжении, Асим разместил на территории Норвегии пять гробниц таким образом, чтобы, если мысленно проложить между ними линии, на местности получилась пентаграмма, повторяющая по конфигурации созвездие Близнецов, тем самым он защитил эти гробницы с помощью сверхъестественной силы. Пещера Суннивы. Нидарос. Хамар. Тёнсберг. Бьёргвин. Последователи Асима — недавно окрещенные строители нации — в течение почти ста лет выполняли задуманный мастером грандиозный план. И вот огромные сооружения были построены, и в каждом скрывалась тайная гробница. Собор в Нидаросе. Собор в Хамаре. Тёнсбергская крепость. Монастырь в Люсе.

— А деревянные церкви? Как они соотносятся с этой идеей?

— Это совсем другая история. Я расскажу об этом позже. — Эстебан подходит к ящику, вынимает потертые бумажные листки с перфорированными краями, исписанные авторучкой. — Вот рассказ самого Асима. Не очень хороший перевод.

Сердце мое трепещет, когда он протягивает мне листки.

История Асима

Будь славен, Амон-Ра, всемогущий бог и властитель истины; будь славен, Осирис, властитель вечности; будь славен, Иисус, благословенный спаситель и Сын Божий; будь славен, Мухаммед, великий пророк Аллаха. Я — Асим, покорный слуга богов; главный священник храма для покорных слуг его святейшества бога солнца Амона-Ра, храма хранителей божественного пакта у стен Фив и царских гробниц. Эти строки я пишу, будучи пленником в стране страданий. Чистую правду говорю: я оказался рядом с краем света, в царстве вечного льда и холода, снега и камней, гор, которые устремляются в небо. В глубоких фьордах и непроходимых лесах господствуют страшные дикие люди, словно самые жуткие демоны царства смерти. И все же я думаю, богам доставит радость то, что я нашел новую гробницу для СВЯТОГО.

Вот, боги всех богов, мой рассказ.

Дикари прибыли на рассвете, когда дыхание Амона-Ра окрасило небо в красный цвет. Я, босой, стоял на холодной после ночи поверхности скалы и смотрел на чужеземные корабли, которые плыли по реке, — длинные красивые корабли с огромными парусами и головами страшных драконов. До самого дальнего северного мыса река была заполнена кораблями. Все новые и новые суда появлялись из-за поворота.

Я встал задолго до всех остальных. Смыл ночной пот водой из глиняного кувшина в самом прохладном уголке спального зала и поел свежих фруктов. Освежившись, я покинул храм, чтобы насладиться утром. На площадке остановился, увидев корабли. Я вопросительно посмотрел на небо. Почему меня не предупредили звезды? Почему меня не предостерегли боги? Какие чужеземные боги охраняли дикарей и помогали им? Они не могли быть более могущественны, чем мои. Амон-Ра. Маахес. Менту. Сехмет. Нейт. Почему они закрыли глаза и отвернулись от меня?

Эти дикари передвигались бесшумно, как кобры. Самые хитрые, самые опасные звери всегда бесшумны. Ты услышишь крокодила только тогда, когда он вонзит в тебя зубы, а змею — когда ее яд парализует тебя. С беспокойством я следил взглядом за кораблями. Они были гораздо быстроходнее наших речных судов. Как же сумели они пройти мимо крепостей и таможенных постов? Они явно были непобедимыми. Я понадеялся, что они поплывут дальше, в Карнак, или Долину царей, или куда-нибудь еще дальше на юг, в Сунет или Абу-Симбел. Но надежда исчезла, когда первые корабли спустили паруса и направились к берегу. Ряды длинных весел появились по бортам и стали двигаться в такт. Ни единого звука. Ни единого крика. Ни одного боевого клича. Только тишина. Демонические головы драконов надвигались на меня. Я вбежал в храм и послал священника Фенуку предупредить стражей в храме и людей в деревне. После этого я вновь поспешил на площадку. Внизу, у берега реки, дикари начали высадку. О могущественный Анубис, их было так много, тысячи и тысячи, все великаны; крупные, высокие, мускулистые мужчины с длинными неопрятными волосами, бородатые и усатые. У каждого меч, топор, пика и разукрашенный щит.

Всей армией, так что задрожала земля, они стали выпрыгивать на берег и подниматься вверх по склону, приближаясь к храму. Возглавлял армию чужеземцев высокий мускулистый юноша. Я не пошевелился. Я гордо стоял, высоко держа голову, сложив руки. Вот теперь мне на помощь должны прийти мои боги. Теперь вечные властители Египта должны принять на себя охрану СВЯТОГО. Юноша остановился в нескольких шагах от меня. Лицо его было широким, бледным, с легким румянцем, волосы каштановые, спутанные. Голубые глаза сверкали, как сапфиры на набирающем силу солнце. Тут наконец я понял, кто они. Из записок дипломата ибн Фадлана о его путешествии почти сто лет тому назад по реке Волге я прочитал о бесстрашных варварах, их называли «ар-русы». В своей географической книге аль-Джакаби говорит о дикарях, которые добрались до Севильи по великой реке Кордове. Это аль-Магус — огнепоклонники.

— Прочь! — громовым голосом сказал я и протянул руки к небу. — Вернитесь назад! Могущественные боги охраняют этот храм.

В Книге мертвых говорится о часе гнева. И вот час гнева настал. Юноша продолжал смотреть на меня. Когда он сделал шаг вперед, чтобы нанести удар, я стал готовиться к встрече со своими предками. Мои боги изменили мне. Но в момент гнева боги шепнули мне в ухо. Смерть — не героический поступок. Смерть — бегство от моего священного деяния. Если я умру, я не смогу служить СВЯТОМУ. Я должен подчиниться. Дело моей жизни состоит в том, чтобы охранять СВЯТОГО и все его сокровища. И поэтому, о могущественный Амон-Ра, я пал на колени здесь, на священной дороге, и поднял глаза вверх, чтобы встретиться со взглядом юноши. Поэтому, о великий Осирис, я приложил лоб и ладони к земле, чтобы обозначить подчинение. В знак покорной жертвы, священный лев Сехмет, я покорился вере нецивилизованных дикарей, прибывших с края света. Но страха, о священные боги, я не испытывал.

Юноша сохранил мне жизнь. Двое его воинов потащили меня к самому большому кораблю и привязали там к мачте.

Варвары были беспощадны. На площадке у входа в храм Амона-Ра собрались священники, вооруженная охрана и большая группа ремесленников с лопатами, мотыгами и топорами. Некоторые смело вошли в храм, чтобы защищать тайный вход в гробницу за алтарем. Другие вытащили оружие и отправились вниз, к кораблям на реке. Крепко привязанный к мачте, я беспомощно наблюдал, как дикари на куски разрубали тех, кто оказывал сопротивление. Один за другим пали наши мужественные защитники от ударов мечей и топоров варваров. Против этой стаи безбожников не помогала ни одна тактика, ни одно построение из тех, что мы тренировали на площади перед храмом. Бесполезны были выпады и движения рук, которые мы отрабатывали день за днем, чтобы удар меча давал максимальный результат; все пришлось отринуть при встрече с этими дикарями, которые наваливались всей мощью на своих противников, не оставляя врагу ни малейшего шанса. Битва была недолгой. Кровь моих воинов смешалась с песком и пылью. Миллионы мух налетели на лужи засыхающей крови и открытые раны умерших. Солнце пекло. Гнев Амона-Ра был бесконечен.

Когда дикари вынесли из храма саркофаг со СВЯТЫМ, я заплакал. Даже мои недостойные глаза никогда не видели сокрытого в самой дальней камере гроба, сделанного из кипариса. Четверо варваров спустились с гробом к реке, принесли на корабль и закрыли многими слоями мешковины, соломы и конопли, потом запаковали в тот материал, которым они чинили паруса. Под конец они обвязали все это канатами и опустили под палубу в трюм. От такого святотатства глаза мои наполнились слезами, а душа — скорбью. Варвары не тронули кувшины с мумифицированными внутренними органами СВЯТОГО, но зато украли все, что смогли унести из золота и драгоценностей, прекрасные фигуры, статую Анубиса, золотые шкатулки, золотые статуэтки, амулеты, украшения в виде скарабеев, магические фигурки, две модели кораблей и другие предметы, которые предназначались для СВЯТОГО в его загробной жижи. К великому ужасу, я успел заметить и запечатанный ларец со СВЯЩЕННЫМИ ПИСЬМЕНАМИ. Даже его они не оставили в покое.

Я оставался привязанным к мачте на большом корабле юноши с голубыми глазами вплоть до момента, когда мы вышли из Нила в открытое море. От башни Александрийского маяка мы поплыли на запад, туда, где солнце укладывается на ночь спать.

Для меня наступило ужасное время. Святой Осирис, ну как же от них воняет! Как от зверей — да, как от зараженных свиней и больных чумой горных барсуков! Они отравляют воздух вонью своего тела; бьющий запах жуткого пота, извержений из желудка, газов из кишечника, потеющих ног и немытых гениталий; их одежда исторгает запахи старой мочи и кала, пота, крови и гниющего мяса их жертв. Именно так описывал их ибн Фадлан: они грязны и равнодушны к исходящим от них запахам. Но у них есть и достоинства: они люди гордые и высоко ставящие честь, любят своих родичей и свое имущество. Двести лет они плавают по морям и рекам, грабят и нападают. Я понимаю, почему жители побережья их боятся. Они быстрые и беспощадные. Противник еще не собрал войско, а они уже успели высадиться на берег и опять исчезнуть — с украденным добром, женщинами и рабами. Их плоскодонные корабли имеют мелкую осадку, поэтому они могут подплывать к самому берегу. Их боевой дух не имеет границ. Они как жаждущие крови львы. Хитрые и находчивые. В битве бесстрашные, твердые и жестокие. С любым врагом сражаются яростно. Даже получив смертельную рану и лишившись руки или ноги, они продолжают сражаться. Мужественные воины, которые умирают во время битвы, в сопровождении валькирий попадают в рай, который они называют Валхалла, где погибшие в бою воины могут сражаться, трапезничать и бражничать в вековечные времена. А в конце наступит Рагнарок.

От рабов, которые приносили мне еду, я узнал много слов. Другие слова я вылавливал из разговоров, которые воины вели между собой. Я легко усваиваю языки. Когда мне было восемь лет, я владел языками шести стран, которые окружают Египет. В двадцать я говорил на двенадцати языках. У некоторых людей красивый голос, и они хорошо поют. Я родился со способностями к языкам.

Мы дни и недели тратили на то, чтобы плыть на запад, потом на север. В воздухе появилась прохлада. Вскоре меня освободили и разрешили свободно ходить по кораблю.

Эти дикари нападали на деревни, расположенные на побережье. Они грабили, жгли и убивали. В первый раз плавание закончилось в городе в глубине суши у реки, которая извивалась, как змея на песке, в точности как Нил. Оружие не вынималось. Они прибыли к друзьям. Город назывался Руан. Их хозяином был властитель, которого они звали герцог. У герцога мы пробыли всю холодную зиму. Отсюда я послал халифу письмо и копию СВЯЩЕННЫХ ПИСЬМЁН. Весной мы поплыли дальше через море к другой стране на западе. Здесь мы пробыли еще какое-то время.

Осенью мы отправились на край земли, в ужасные холода царства смерти. Из царства солнца с плодородных берегов Нила меня забросило на скудные каменные берега снежной страны. Мы покинули земли, благословленные Амоном-Ра, оставили позади горячее дыхание Осириса и подчинились богам варваров. О боги отцов, дайте мне силу! Когда я был ребенком и ночные кошмары открывали мне ворота царства смерти, то именно такой ландшафт — холодный, скудный и дикий — возникал передо мной под завесой тумана смерти. День за днем мы плыли вдоль грандиозных берегов страны, которую они называли «Норвегр», то есть «Северный путь». Скалы поднимались к небу и исчезали в облаках. Рваные скалы на островах и торчащие из воды шхеры окаймляли морские берега.

Однажды ближе к вечеру корабль подошел к острову — самому дальнему из группы островов. Я держался за поручни и смотрел на высокую округлую скалу на острове. Я узнал запах, который был мне знаком: земли и болот, леса и скал, травы и мха. Я вдыхал забытые запахи; они чем-то напоминали мою давнюю родину, когда Нил уходил с затопленных наводнением берегов.

Здесь наши небольшие суда причалили к двум бревнам, зафиксированным огромными камнями. Маленькая деревянная церковь была поставлена вплотную у крутого склона скалы. Пока король и епископы ходили молиться своему богу, мы с викингом, которого зовут Бард, поднялись вверх по склону. Высоко в скале, в месте, недоступном и невидимом снизу, был вход в огромный грот.

Спасибо, о могущественный Амон-Ра, что ты привел нас сюда.

Я никогда больше не уезжал из монастыря, который мы построили на острове в стране, где полумесяц на небе стоит, а не лежит.

В своем письме священникам в Египте я описывал свое долгое путешествие на север. Я рассказал, где я спрятал СВЯТОГО. Текст, написанный на коже животного, был запечатан печатью и в свернутом виде вложен в стеклянный сосуд, который был спрятан внутри керамической фигуры Анубиса, властителя подземного царства и бога бальзамирования. Двум верным мне монахам-воинам я дал золото из гробницы СВЯТОГО и послал их в ближайший из местных центров торговли, где они должны были договориться с кем-нибудь и совершить долгое путешествие на юг, вплоть до самого Египта, и доставить туда статуэтку Анубиса, в которой было спрятано сообщение. Не знаю, добрались ли они. Я их больше никогда не видел.

При них было стихотворение, которое мои соотечественники должны показать, когда приедут забирать СВЯТОГО, и которое ХРАНИТЕЛИ узнают. Только посвященные в Египте могут использовать слова из Книги мертвых. Люди, имеющие «Ключ», покажут его ХРАНИТЕЛЯМ в гробнице СВЯТОГО:

КЛЮЧ

Придворные царского двора идут на запад

вместе с царем Осириса Тутанхамоном.

Они восклицают: О царь! Приди с миром!

О бог! Защитник страны!

В это же время я дал людям задание устроить в скале гробницу. Скала была гораздо прочнее, чем в Египте, но, к счастью, грот уже имел форму зала. Работа продолжалась много лет. Подобно тому как это было в Египте, я велел сделать внутренний погребальный зал, а в середине его — каменный пьедестал, на котором покоился саркофаг СВЯТОГО. В соседней пещере я разместил все сокровища, которые король Олаф предоставил в мое распоряжение. Около стены в зале я велел подготовить еще один пьедестал для моего собственного гроба на случай, если я попаду в загробный мир раньше, чем наступит час освобождения. Вместе с пятью самыми талантливыми помощниками я расписал стены грота картинами и древними иероглифами, рисунками и рунами. Мы воздвигли внутреннюю стену с арочным порталом, который будет замурован и запечатан в тот день, когда последнее тело будет доставлено в окончательное место упокоения среди святынь пентаграммы. После этого и стена, и портал будут прикрыты многими тоннами камней, так что камни будут восприниматься как пол грота.

Холодное солнце ходило по небу. Здесь, на монастырском острове, мы мало обращали внимания на бурные события в жизни короля Олафа. Зимы были холодные. Мороз, как острый нож, врезался в тело. Я так никогда и не привык к беспощадным холодам снежной страны. В свободное время я переписывал священные тексты и переводил их на коптский язык. Дни проходили в преподавании, рисовании карт, глубоких раздумьях и соблюдении ритуалов. Где-то далеко в своей варварской стране король Олаф сражался за то, чтобы повернуть соотечественников к новому богу. Я теперь понял, кем был Олаф. Он воистину был святой человек. Король Олаф был вернувшимся на землю Иисусом. В облике Олафа Христос снова пришел через тысячу лет, чтобы основать Царство Божие на земле.

Когда до меня дошло сообщение о гибели короля Олафа в битве при Стиклестаде, я послал десять монахов тайно доставить сюда тело умершего. В Тингведлире захоронили гроб, в который было положено тело человека, внешне похожего на короля. На небольшом судне тело короля было привезено из Нидароса на Селье. Здесь я показал монахам, как египтяне бальзамируют и хоронят умерших. В окружении монахов я забальзамировал тело Олафа и попросил их сделать то же самое со мной, чтобы и я тоже мог встретиться с моими богами, когда покину этот мир. Мы возвели в погребальном зале еще один пьедестал, теперь король мог покоиться в красивом гробу рядом со СВЯТЫМ. И через тысячу лет они одновременно восстанут из мертвых.

Когда Олаф лежал в гробу, я собрал тридцать трех самых богобоязненных воинов, монахов, епископов и скальдов из окружения короля. И призвал их создать тайный орден ХРАНИТЕЛЕЙ. Ценой своей жизни они должны будут охранять СВЯТОГО, его писания и сокровища и тайну о месте его погребения. Каждый ХРАНИТЕЛЬ должен будет взять на себя обязательство найти достойного преемника, чтобы этот круговорот продолжался вечно. Я предложил им общаться друг с другом при помощи кодов, так чтобы ни один непосвященный не смог прочитать сообщение. На магической карте Южной Норвегии я изобразил священный символ и объяснил, что форма пентаграммы угодна богам. Все подчиняется гармонии пентаграммы, ее защищает божественная сила.

И еще я сказал ХРАНИТЕЛЯМ: в течение ближайших сотен лет надо построить четыре великие святыни. Под каждой из них они должны в глубочайшей тайне заложить гробницу. Тела тех, для кого построят гробницы, будут покоиться здесь, на острове, пока не закончится сооружение усыпальниц. Все вместе эти пять гробниц образуют священное единство в форме пентаграммы. На нашем острове самая важная из всех уже сооружена. Здесь будут покоиться король Олаф и СВЯТОЙ. В Тронхейме надо построить собор над могилой епископа Гримхьеля. В Хамаре соорудить собор над могилой епископа Бернхарда. В Тёнсберге построить крепость над могилой епископа Сигурда. А под Бьёргвином основать монастырь над гробницей епископа Рудольфа.

Эти слова посвящены тебе, великий Амон-Ра, тебе, Яхве, и тебе, Аллах!

2

Под сильным впечатлением от чтения рассказа Асима о событиях тысячелетней данности я протягиваю перевод Эстебану.

— Моя сестра перевела текст, как могла, в восьмидесятые годы, — говорит он.

— Она знает коптский язык?

— Беатрис знает много странных вещей.

— У меня все еще есть вопросы.

— Ничего удивительного.

— Я не понимаю, например, откуда лояльность, которую Асим выказал по отношению к королю Олафу. Он ведь не сбежал. Не выступил против короля, который, что ни говори, похитил его и разграбил гробницу. Напротив, создается впечатление, что Асим начал относиться к королю как к богу.

Эстебан кладет руки перед собой на стол.

— С Асимом что-то произошло. Может быть, по пути в Норвегию, может быть, в Руане, может быть, в монастыре на Селье. Судя по всему, король Олаф затронул в нем какие-то религиозные чувства. Факт остается фактом, Асим стал смотреть на короля как на пророка. Человека, который общается с богами. Не забудьте, Асим был магом, который видел связь между числами. Это было через тысячу лет после жизни Христа. Асим со временем заставил себя поверить, что король Олаф не просто пророк, а вернувшийся на землю Иисус Христос. А отсюда только один шаг до его следующего пророчества: и мумия СВЯТОГО, и Олаф воскреснут еще через тысячу лет, объединившись в мощном религиозном союзе.

— Он на самом деле в это верил?

— А когда религии были рациональными? Религии говорят о мечтах и устремлениях. В вере человек ищет тот смысл, которого нет в реальной действительности. Секта Асима хотела объединить все верования. Они хотели собрать все религии в одну. Всё в одном, провозглашал Асим, мы только по-разному истолковываем одни и те же истины. Для Асима было совершенно естественным мумифицировать Олафа и устроить его погребение вместе с мумией, которой несколько тысяч лет. Таким было его отношение к богам.

— Асим не был пленником. Разве он не мог вернуться в Египет вместе с мумией?

Эстебан несколько раз качает головой, потом отвечает:

— Теоретически он мог убежать с Селье. Но как? Совершить безопасное путешествие из Норвегии до самого Египта — вместе с сокровищем — было трудно. На суше ему встретились бы разбойники, местные власти, таможенные кордоны, обезумевшие князья и кровожадные помещики. А плюс к тому очень большое количество ведьм и троллей. Ему пришлось бы преодолевать огромные пространства, переправляться через реки и подниматься на высокие горы.

— А на море…

— …ему потребовался бы внушительный флот викингов, чтобы защищаться от пиратов, грабителей, таможенников и армад враждебных государств. — На лице Эстебана появилось подобие улыбки. — Но я думаю, что самым главным было предсказание, которое Асим нашел у звезд. Астрологическое предсказание того, что СВЯТОЙ и король Олаф одновременно воскреснут в Египте через тысячу лет.

Хотя сам я не верю ни в астрологию, ни в гадания, предсказание Асима наполняет меня странным чувством. Как будто я увидел в зеркале отражение того, кого нет.

— И вот прошла эта тысяча лет.

3

Эстебан ушел, чтобы сделать несколько срочных звонков. В его отсутствие я слушаю звуки парка и размышляю о загадочном Асиме. Огромный жук, размером с игрушечный автомобильчик, с шумом ползет по плиткам пола на террасе. Истеричная птица пролетает мимо меня. После возвращения Эстебана мы продолжаем говорить о хранителях. Эстебан знает больше, чем написано в истории Асима. Его библиотека явно обладает богатейшим собранием писем и документов, оставшихся от предков.

— Новых членов в братство отбирали очень тщательно, — говорит он. — Соблюдение тайны, лояльность, честное отношение к делу, уважение к древним норвежским идеалам сплотили братство хранителей. Но Асим был умен. Среди хранителей только единицы знали всю правду о великой тайне. Точно так же в разведке или криминальной банде каждый знает ровно столько, сколько он должен знать. Сведения о гробнице на Селье имели очень немногие, их называли семерка внутреннего круга.

— А коды?

— Коды были необходимы, чтобы обращаться к другим членам братства и хранителям следующих поколений. Каждый раз, когда мумию или какие-то сокровища переносили из деревянной церкви или гробницы, хранители оставляли сообщение, где они теперь находятся. Закодированное сообщение говорило, кто принял на себя ответственность за охрану. А код не мог расшифровать никто, кроме самих хранителей.

— Таким образом, коды существовали для внутреннего общения между хранителями?

— Пожалуй, можно сказать и так. Допустим, какой-то хранитель внезапно умер. Если бы он не оставил сообщение другим, входящим в эту цепочку, могла произойти катастрофа. Только семерка внутреннего круга в любой момент имела полный контроль над происходящим, остальные хранители были исполнителями на месте и не знали о структуре братства. Они имели инструкции о том, чтобы делиться своими сведениями со следующим хранителем, которого завербовали, и хранителем по соседству. Таким образом, всегда был человек, обладающий конкретной информацией. Когда мумия и сокровища перемещались из некой церкви, хранитель писал закодированное сообщение, рассказывающее о передвижении. Сегодня хранитель послал бы эсэмэску или зашифрованное электронное письмо. В прежние времена они высекали руны на камнях.

— А как же хранители узнавали о кодах предшественников?

— Да так же, как и вы: они искали. Но в отличие от вас хранители в точности знали, что они ищут и где они ищут. Это было частью тайн братства. Коды, сообщения, инструкции, указания и подсказки выкладывались в тех местах, где хранители были обучены искать. Хранители оставляли указания — закодированными руническими текстами и шифрованными формулировками — другим хранителям: своим современникам и следующим поколениям хранителей. Хранители церкви Урнес, например, знали, что мумия и сокровища были перевезены из их церкви в Флесберг около 1180 года. Но они не могли знать, что в дальнейшем произошло разделение — что-то увезли из Норвегии, а что-то переправили в церковь Гарму в Ломе. Допустим, дело было так. Глава братства в 1250 году знал, что война или болезни уничтожили почтивсех хранителей, и дал хранителю из Урнеса распоряжение перевезти охраняемое в безопасное место. Хранитель из Урнеса, вероятно, не знал, где находится святыня, но хранитель, который его завербовал, должен был объяснить ему, что указание содержится на дощечке с рунической надписью в одной из колонн. Закодированная надпись рассказала ему, что надо отправиться во Флесберг. Слово «металлический» было указанием, что надо посмотреть на колокол, на котором он найдет тайные руны. В отличие от большинства людей он эти тайные руны умел читать. Помните текст на колоколе? «Колокол звенит Урнес пятьдесят лет Флесберг пятьдесят лет Лом пятьдесят лет». Для хранителя текст был предельно ясным. По поводу пятидесяти лет я скажу позже. Но имеющий определенные знания о кодах хранитель отправлялся в Лом. Там он находил сообщение: «Священные тексты и спящий бог скрыты в безопасности у нашего родича по завету в стране, где солнце заходит», то есть у хранителя Снорри в Исландии. Следующее указание есть там, где «солнце встает». Так как все хранители знали, что расположение деревянных церквей напоминает крест, этот хранитель понял бы, что Ларс находится в деревянной церкви в Рингебу и что следующий код надо искать в Библии.

— Что-то вроде ребусного марафона через столетия…

— Ребусный марафон для посвященных. Каждый хранитель вербовал себе преемника. Объяснял ему, где находятся скрытые коды, как их расшифровывать. Так вот и получалось, что для большинства людей коды были непонятны, но хранитель не только мог найти текст, но и расшифровать его. Именно так новые поколения хранителей могли наблюдать за передвижением мумии и сокровищ из одной церкви в другую, из одного укрытия в другое.

— Что сделали бы хранители, если бы египетские священники приехали к Асиму?

— Хранители знали, что посвященные Асима имели ключ. Стихотворение. Молитву из египетской Книги мертвых, взятую со стены гробницы Тутанхамона:

— Это текст из «Кодекса Снорри»…

— Ключ не был использован. Египтяне не прибыли. Зато прибыли посланцы Ватикана.

— Они опоздали.

— Совершенно справедливо. Ватикан свалил в кучу конфискованные манускрипты и карты и не стал в них разбираться. Прошло сто лет, и только тогда в Ватикане занялись их чтением. В 1129 году кардинал Бенедиктус Секундус направил рыцаря Клеменса де Фиески в Норвегию на поиски упоминаемой в манускриптах святыни. В 1152 году посланец папы Николас Брейкспир, который вскоре сам стал папой, чуть было не нашел гробницу в том Хамаре, где сам был епископом. В 1180 году папа Александр III направил еще одну группу. Через десять лет в Норвегии обосновались иоанниты, король Сверре Сигурдссон даровал им монастырь Варне. В 1230 году папа Григорий IX предпринял еще одну попытку.

— А как хранители узнали, что Ватикан напал на след грота на Селье?

— Они получили предостережение. Ватикан не сумел скрыть, что через Европу идет большая группа вооруженных лиц, сопровождаемая разведчиками и шпионами. Когда предостережение дошло, хранители поняли, что необходимо сменить место, во всяком случае на время.

— И это несмотря на то, что гробница на Селье была священной?

— Асим оставил много указаний, предусматривающих всевозможные случайности. Хранители знали, что делать. На основании астрологических предсказаний Асим решил, что, если возникнет опасность, мумию надо отправить в священный путь в соответствии с магическим числом 50.

— Что магического в числе 50?

— В Библии оно представляет собой число юбилея. В юбилей, или юбилейный год все грешники получали прощение, рабы и пленники отпускались на свободу, долги аннулировались. Хранители преданно следовали заветам Асима. Поэтому, узнав о приближении посланцев Ватикана, они расширили деревянную церковь Урнес — которую начали строить по распоряжению Асима — за счет тайной гробницы под полом. Церковь была построена ровно через сто лет после смерти Олафа. Через пятьдесят лет хранители перенесли мумию во Флесберг. И так далее.

— Ватикан ничего не узнал?

— В ситуации с деревянными церквами они не смогли разобраться. О гробнице в гроте тоже не узнали. Клеменс де Фиески пользовался не очень точной картой Асима и оказался у грота Доллстейн. Следующая экспедиция, посланная папой, правда, добралась до грота Суннивы на острове Селье. Но усыпальница была спрятана так хорошо, что они ее не нашли. Все шло в соответствии с детальным планом Асима вплоть до 1239 года. И тогда хранителей охватила паника. Король биркебейнеров Хакон Хаконссон подошел слишком близко к раскрытию тайны, и они переправили самое важное в другую страну.

— Самое важное?

— Золотую раку с мумией и шесть кувшинов с папирусными манускриптами.

— В Исландию…

— За два года до этого ярл Скуле завербовал в хранители Снорри Стурлусона. Снорри взял гроб и священный манускрипт с собой в Исландию. Одновременно он взял и пергаменты норвежских королей.

— Таким образом, кодекс, на который наткнулся преподобный Магнус в Рейкхольте, являл собой не что иное, как сообщение Снорри, адресованное будущим хранителям, его преемникам?

— Если точно, то Тордуру Хитроумному. Пергаментный кодекс состоял из написанных собственноручно Снорри подсказок, кодов и карт, которые он принял у хранителей в Норвегии.

— Собрание пергаментов давало при помощи кодов и карт информацию о тайниках, которые находились в Норвегии и Исландии. Вы сказали, что король Хакон Хаконссон чуть не обнаружил мумию и манускрипт?

— Когда кто-то рассказал об этой тайне королю Хакону, король натравил участника заговора Гиссура Торвальдссона на Снорри, чтобы узнать у него правду. Снорри ничего не сказал. И был убит.

— И хранителем стал Тордур Хитроумный.

— Снорри сам назначил Тордура Хитроумного хранителем. Хакон вызвал Тордура в Норвегию, чтобы выпытать у него все. Король устроил бешеную охоту за этими сокровищами. Свою дочь Кристину он выдал замуж за брата короля Кастилии и послал дипломатов к султану Туниса — и все это только потому, что надеялся получить доступ к сокровищам.

— Гроты… Деревянные церкви… Коды… Голова кругом идет.

— У вас. У нас. В наши дни. Но не забудьте, что перед вами лишь отдельные ниточки. Вы не знаете, как все это происходило в хронологической последовательности. Вы вырывали из прошлого отдельные куски, связанные, но не следующие один за другим. Например, копия манускрипта, которую вы нашли в Тингведлире, была спрятана там Снорри спустя двести с лишним лет после того, как ее сделал Асим. Деревянные церкви строились значительно позже возникновения гробницы на Селье.

— Вам известно, почему Снорри разделил сокровища на две части?

— Явно для того, чтобы лучше их сохранить. Он устроил погребальную камеру под своей усадьбой в Рейкхольте и поместил туда папирусные манускрипты и мумию. Сделанный Асимом перевод манускрипта был спрятан в пещере в Тингведлире.

— А остальные сокровища продолжали оставаться в деревянных церквах?

— В этот момент у хранителей был разброд и шатания. Части первоначального сокровища были разбросаны по миру. Но работу над четырьмя деревянными церквами хранители продолжали. Так же как и святыни пентаграммы, деревянные церкви образовывали в своем единстве священную схему. Египетский анх. Рунический знак тюр. Крест.

Грот на острове Селье некоторое время пустовал. Но около 1250 года сокровища были частично возвращены туда. Последняя путеводная нить — уловка с двумя фигурами святого Лаврентия в Рингебу и Боргунне — была завершением норвежской части операции прикрытия. Мумия и тексты — самое важное среди сокровищ — больше не были под контролем норвежцев.

— Не очень легко следить за всеми этими поворотами.

— Как раз чрезвычайная сложность операции прикрытия и привела к тому, что сокровища не попали в руки Ватикана.

— А потом мумию перевезли из Исландии в Гренландию, когда в Норвегию пришла чума.

— Совершенно правильно. Спустя сто лет пребывания святыни в Гренландии Ватикан снова напал на ее след. В 1447 году в южную часть острова прибыла папская экспедиция, хранители были предупреждены, пятьдесят мужчин и женщин на двух кораблях пустились в бегство. Остальная часть гренландской колонии была форменным образом уничтожена.

— Хранители поплыли в Винланд?

— На протяжении следующих пятидесяти лет колония скандинавских хранителей основала в Винланде пять поселений. Они двигались все дальше и дальше на юг. После них оставались камни с руническими надписями, длинные дома и каменные башни.

— А почему же они не вернулись в Норвегию или Исландию?

— Потому что приняли решение отвезти мумию назад в Египет. Со времен походов викингов они знали о ветрах, которые могли бы привести их на восток из тех мест, которые мы сегодня знаем как Флориду и Карибский бассейн, через Азорские острова в Европу и в Средиземное море. Поэтому они передвигались все дальше на юг в ожидании ветров, которые доставят их домой. Добравшись до Карибского моря, они вступили в контакт с аборигенами, поведавшими им о белых мореплавателях, которые появились на южных островах. Хранители, чьи корабли были такими старыми и ветхими, что вряд ли смогли бы выдержать плавание по Атлантике в штормовую погоду, понадеялись, что теперь вернутся в Европу с европейцами. Как раз здесь, в Санто-Доминго, они встретились с Бартоломео Колумбом. Отсюда они послали зашифрованное сообщение архиепископу Нидаросскому. Есть информация, будто вы нашли это письмо в Вашингтоне.

Я не отвечаю, и Эстебан продолжает:

— Архиепископ Эрик Валькендорф сам был хранителем в ордене, который к этому моменту стал малочисленным, и не очень хорошо понимал, что же такое он охраняет. Однако Валькендорф установил, что прошло ровно пятьсот лет после событий в Египте и оставалось ровно пятьсот лет до исполнения пророчества Асима — воскрешения мумии. И снова магия цифр. — Эстебан засмеялся. — Мои коллеги по мужскому клубу любят преувеличивать. Из чисел всегда можно сделать то, что тебе надо. Я думаю, что Бартоломео просто развлекался, копируя три знака в случайной последовательности. Даже если существует «Библия Сатаны», она ничего общего не имеет со всем этим.

— Что произошло с хранителями после встречи с открывателями Америки? Они вернулись в Европу?

— Кое-кто вернулся. Другие остались и занялись поисками сокровищ в Центральной Америке. Они наткнулись на невероятные богатства, золото и все такое, что было использовано для строительства дворца Мьерколес, а также заложило основу благосостояния моего рода.

— А мумия?

Он качает головой:

— Грустная история. Она исчезла в конце XVII века. Строго говоря, она рассыпалась. В это время уже никто особенно не хранил верность заветам Асима. Хранители привольно жили здесь во дворце.

— Мумия рассыпалась?

— Сохранились лишь фрагменты мумии да пыль в кувшине. Это все.

От разочарования глаза мои становятся влажными.

— Совершенно очевидно, что повлияли климатические условия. Из сухого жаркого климата в Египте попасть в холодный влажный воздух Норвегии. Море. Соленый воздух. Перевозки. Мумия не выдержала всего этого.

— А папирусные манускрипты?

— Некоторые из них до сих пор в нашем распоряжении. Несколько штук были преподнесены в дар Ватикану. Остальные в нашей библиотеке. Но в них нет ничего особенного. Они интересны только для исследователей. Фрагменты копий Библии, сделанных в V и VI веках, описания жизни в Египте, молитвы. Всякое такое. Я еще раз задам вам все тот же вопрос. Вы отдадите мне исландский манускрипт?

Я молчу.

— Он должен храниться здесь, во дворце. Вместе с другими документами.

— У меня его нет.

— А у кого он?

— Этот манускрипт — исторический артефакт, — говорю я уклончиво. — Отдавать его — преступление.

— Но манускрипт… — начинает он и обрывает себя. — Вы мне не доверяете? Вы не хотите завершить проект Асима?

— Проект Асима состоял в охране мумии. Мумии больше нет.

— Может быть, физически нет…

— Хранители не справились со своей задачей, — обрываю я его.

— Вы это знаете, ведь так, — говорит он немного погодя, — что вы могли бы стать одним из нас. Хранителем! В вас есть для этого данные! Именно таких людей, как вы, Асим, король Олаф и Бард собирали вокруг себя. Настойчивых. Бесстрашных. Преданных своим идеалам.

— Так он еще существует? Это вы хотите сказать? Орден хранителей существует и по сей день?

Его взгляд обращен внутрь, ко всему, что было когда-то.

— Теперь мы охраняем только воспоминания и тени прошлого.

БЕАТРИС

1

Двое слуг в ливреях стучатся в дверь. В это время огромные напольные часы, стоящие в коридоре, бьют восемь раз. Медленно переступая, я в сопровождении двух «пингвинов» следую по коврам коридоров в лабиринтах дворца Мьерколес. Каждое движение моих костылей — это шаг в глубь истории.

В столовой меня ожидают Эстебан Родригес и члены семьи, сидящие под люстрой, свет которой на некотором расстоянии вполне можно принять за северное сияние. София, супруга Эстебана, пожимает мне руку с улыбкой, которая, однако, не затронула ее глаз. Черноволосая красавица со взглядом, который невольно наводит на мысли о жрицах инков, когда они готовятся вырвать сердце из груди жертвы. Талантливые хирурги заключили ее лицо и тело в клетку прошлого, из которой ей уже никогда не выбраться. Сын Хавьер — загорелый плейбой с веселыми глазами и улыбкой, демонстрирующей белые зубы. Значительную часть года он живет в Бель-Эр и Сан-Тропе и все время выглядит так, будто только что вернулся с развеселого праздника с большим количеством бесплатного кокаина и девушек. Грасиэла унаследовала от матери неприступность и золотую красоту. Ей столько лет, сколько мне, но, как и ее мать, она выглядит намного моложе. Рукопожатие слабое, она тут же отдергивает руку, как будто ей противно дотрагиваться до меня.

Затем я здороваюсь с сестрой Эстебана.

Беатрис под шестьдесят, но во взгляде ощущается горячий блеск — характерная черта сильных красивых взрослых женщин, в которых прячется шаловливая юная дева. Каштановые волосы вьются и спускаются далеко вниз по спине. В носу сверкает крохотный пирсинг. Бриллиант. Фигура и формы свидетельствуют о том, что она проводит долгие мучительные часы в тренажерном зале. Она жмет мне руку очень крепко, не глядя в глаза.

— Значит, это вы нашли ларец Святых Тайн?

Рука ее теплая, даже горячая, и в этом пожатии я ощущаю всю страстность ее натуры.

— Строго говоря, я только охранял ларец.

Когда наши взгляды встречаются, я понимаю, что она прочла мои мысли. Я краснею, и мы все усаживаемся вокруг стола, такого длинного, что сюда можно было пригласить целый парламент.

Пока официанты, группа за группой, разносят экзотические hors d'oeuvres,[91] Эстебан рассказывает об истории дворца Мьерколес и череде достославных представителей рода Родригесов: о государственных деятелях и бездельниках, о рыцарях и карманных ворах, о благородных девах и нимфоманках, о святых и изгоях. Периодически он говорит колкости Беатрис. Она на его бестактности реагирует с большим достоинством, бросая ледяной взгляд. София не говорит ни слова. Она погружена в свой собственный мир. Хавьер с громким смехом рассказывает о вечеринке в «Кар Феррате», где Мик Джаггер[92] плеснул шампанским в лицо некоему финансисту, который слишком явно покушался на жену хозяина. Хавьер говорит по-английски с испанским акцентом, от которого волосы встают дыбом. Смех носится по залу каскадами. София и Грасиэла тыкают вилочкой в блюда. Эстебан спрашивает у Беатрис, насколько она продвинулась с диссертацией. Она отвечает уклончиво и ищет поддержки у Софии, которая смотрит в сторону и механически жует. Из-за веселого хихиканья Хавьера я не улавливаю смысл в его рассказе о Джордже Митчелле,[93] который пришел в обувной магазин на Пятой авеню.

Более двух часов мы сидим за столом и беседуем. Я чувствую себя чужим. Все остальные едят фирменные карибские блюда вроде pelau — цыпленка в соусе карри — и channa — рыбы с баклажанами. Мне подают сырые, жареные, вареные, приготовленные на гриле и маринованные овощи, о которых я никогда не слышал и которых не пробовал прежде. Пьем эксклюзивные вина из собственных погребов дворца. Я все время исподтишка посматриваю на Беатрис. Не знаю, замечает ли она это. Но мне кажется, что замечает. Она необыкновенно хороша. Если она читает мои мысли, то хорошо скрывает это. Может быть, она играет со мной. К счастью, у меня в мозгу есть такие регионы, куда я могу запрятать свои фантазии, чтобы они не стали общественным достоянием.

2

После обеда мужчины пьют коньяк и курят сигары, а женщины, стоя в соседней комнате, маленькими глоточками пьют портвейн. Потом мы собираемся в зале, который они называют фойе. В 22:00 Эстебан и София благодарят всех. После ухода родителей даже Грасиэла оттаивает. И я впервые слышу ее смех. Но через пятнадцать — двадцать минут Хавьер и Грасиэла тоже желают нам спокойной ночи и уходят.

Тишина. Только мы с Беатрис стоим у стеклянных дверей и смотрим на парк. Щекочет сознание того, что я с ней наедине, что, чисто теоретически, я могу подойти к ней, притянуть к себе, крепко обнять и почувствовать прикосновение ее тела.

— Может, пойдем глотнем свежего воздуха? — предлагает она, переходя на «ты» и бросая на меня взгляд, значение которого я не могу расшифровать. Видимо, она опять прочла мои мысли. Мне становится стыдно. Засмеявшись, она берет меня под руку и выводит на террасу. Мне хочется ее поцеловать, но странные поступки совсем не для меня. Мы усаживаемся в глубокие мягкие кресла. Между деревьями мерцают огни Санто-Доминго, напоминая далекую галактику. Слабо звучат звуки большого города. В парке любовные крики птиц, лягушек, сверчков и мелких зверьков.

— Ты мне поверишь, если я скажу, что когда-то была хиппи?

Я пытаюсь поднять бровь, но с мимикой у меня проблемы, поэтому это движение больше похоже на попытку отогнать муху.

— Я три года, начиная с 1966-го, жила в Сан-Франциско. В Хейт-Эшбери. Summer of love. LSD. Flower power.[94]

Голос окрашен солнцем и теплом, которые идут из глубины, куда для чужаков доступ закрыт.

— Возможно, это было моим протестом против всего, — она делает широкий жест, — вот этого?

— Бедная богатая девочка? — говорю я более язвительно, чем задумал.

Ее улыбка превращается во что-то холодное и злое, видимо, я жестоко оскорбил ее. Но затем лицо Беатрис меняется и снова становится теплым и нежным.

— Я росла принцессой в королевской семье, у которой нет королевства и народа. Мой отец был алкоголиком, мама окружена любовниками, мой старший брат Эстебан… Ну да ладно…

Она смотрит на небо. Мы оба видим мигающие огни пролетающего самолета.

— Знаешь, Бьорн, моя семья никогда не была частью этих людей или этой культуры. Дворец Мьерколес мог быть расположен в Гайд-парке в Лондоне, или в Центральном парке на Манхэттене, или в Бомбее, или в Токио. И мы жили бы там так же изолированно и удаленно от мира, как и здесь.

Сам я вырос в выкрашенном в белый цвет «вороньем гнезде» в тихом переулке района Грефсен в Осло. Но я понимаю, о чем она говорит.

— Многие завидуют нашему богатству.

— Охотно верю.

— Но тут совершенно нечему завидовать. Наша жизнь не столь уж прекрасна.

— Богатые люди всегда так говорят.

— Звучит пресыщенно. Но это правда. Богатство что-то делает с тобой. И это «что-то» довольно плохое.

Она проводит рукой по волосам. В темноте ее гладкая кожа отливает золотом. Я не в состоянии осознать, что ей на двадцать лет больше, чем мне. У нее вид взбалмошного эльфа, у которого нет возраста.

— Все, что связано с хиппи, как ни парадоксально это звучит, было для меня спасением. Если бы не бунт, я погибла бы. Мне нужно было измениться, чтобы потом стать самой собой. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Думаю, что понимаю.

— Моя семья долго ничего не знала. Все думали, что я живу тихо и уединенно в интернате.

— А как им стало известно?

— Я попала в больницу. Передозировка. Врачи думали, что я не выживу. Директор вызвал мать и отца в Сан-Франциско. И как ты думаешь, что случилось? Этот пьяница и эта дама полусвета лишили меня наследства. Абсолютное лицемерие! Я оказалась недостойной. Все получил Эстебан. Именно он!

Пристально глядя мне в глаза, она переводит дыхание, чтобы сказать что-то очень важное, но вдруг обрывает себя и смотрит в сторону. Когда она продолжает, то говорит совершенно не то, что хотела. Я раздумываю почему. Может быть, потому, что она меня еще плохо знает. Или ей тяжело произнести вслух то, что она хотела сказать.

— Пройдя курс лечения и сдав экзамены, я провела многие годы в Лондоне, Риме, Рио-де-Жанейро. Замужем никогда не была. Но и в одиночестве не жила. И только много лет спустя, после того как умерли мать с отцом, я вернулась сюда домой. Эстебан же так вжился в роль отца, что мне начинает казаться, будто это один и тот же человек.

— Почему тебе захотелось вернуться?

Она опускает взгляд.

— Потому, — говорит она подчеркнуто упрямо, — что я часть всего этого. Никто не может отнять этого у меня. Никто! Ни мать, ни отец, ни Эстебан. Особенно Эстебан. — Потом она смягчается. — А еще потому, что здесь мне работается лучше всего. В нашей библиотеке с историческими документами. И рядом с Библиотекарем, конечно.

— С кем?

— С коллегой. И другом. Ты с ним встретишься.

В приливе бессмысленной ревности я лихорадочно пытаюсь понять, не является ли этот человек чем-то большим для Беатрис, нежели просто коллегой и другом.

— Твой брат сказал, что ты работаешь над докторской диссертацией?

— Ха, откуда бы ему знать? Ну да, работаю. Я изучала теологию и историю в университете Беркли. Сейчас у меня статус приглашенного профессора в Университете Санто-Доминго, но в основном я работаю в библиотеке дворца.

Мы сидим и говорим до двух часов ночи. Все это время я представляю ее лежащей в моей постели, обнаженную, с волосами, рассыпавшимися по шелковой простыне, с горячим дыханием, сверкающими глазами, маленькими острыми грудями и пирсингом в пупке. Мы говорим о различиях между new age[95] и религией, между жизнью людей в Южной и Северной Америке, о выходе первых людей из Африки и создании первых человеческих племен. Я представляю себе, как она обвивает своими ногами мои бедра, как она поддается моим движениям, царапая мне спину. Она рассказывает мне о своих друзьях из «Grateful Dead» и «Jefferson Airplane»[96] и о галлюцинациях, вызываемых ЛСД и мескалином. Я говорю — довольно двусмысленно, — что мне не нужны стимулирующие средства, чтобы добиться галлюцинаций. Она отвечает не менее двусмысленно, что знает это.

Когда мы желаем друг другу спокойной ночи, она обнимает меня и целует в щеку, как будто хочет сказать, что, если бы я был во Фриско в 1967 году, мы вполне могли бы… Или мне это только кажется. В сущности говоря, 1967-й — это год моего зачатия.

Ее прикосновения горят на моей коже, когда я укладываюсь спать.

3

Весь следующий день я провожу в библиотеке.

Я даже мельком не вижу Беатрис, Библиотекаря или Эстебана. Компанию мне составляют книги, письма, манускрипты и ящики со старинными картами Карибских островов и побережья Американского континента.

Библиотека расположена на первом этаже, широкие сводчатые окна выходят в парк. Из продолговатого вестибюля идут десять проходов. Некоторые заполнены книгами от пола до потолка, в других стоят шкафы и секции из ящиков, где документы, письма, карты и прочее систематизировано по географическому, тематическому и хронологическому принципу. В самом конце библиотеки есть большая тяжелая двустворчатая дверь с медной ручкой. Я берусь за ручку. Дверь заперта. На стене я обнаруживаю кодовый замок, устройство, считывающее рисунок пальцев, и сканер, определяющий цвет глаз.

Случайно я натыкаюсь на секцию, посвященную грабежам морских пиратов в Карибском море. Среди протоколов судебных заседаний и смертных приговоров я вижу ксилографии прославленных пиратов и каперов, которые позируют, словно короли. В трухлявой картонной папке лежат длинные письма предкам Эстебана от таких легендарных фигур мира пиратов, как Генри Морган, Френсис Дрейк и Черная Борода — Эдвард Тич. Деревянный ящик полон документов того времени, когда США состояли из тринадцати колоний: письма, договоры и даже один из первоначальных набросков Томаса Джефферсона к Декларации независимости. После завтрака, который я вкушал в одиночестве под зонтом от солнца на библиотечной террасе, я обнаруживаю скандинавский отдел с огромным количеством редких первых изданий книг и рукописей и язвительные письма, которые посылали друг другу Гамсун и Ибсен.

Ближе к вечеру в библиотеку заходит Эстебан. Он делает вид, что случайно наталкивается на меня, как будто он просто искал интересную книгу, чтобы почитать на сон грядущий. Но я не такой простофиля.

Я спрашиваю, что находится за запертой дверью. Он говорит, что там хранятся наиболее ценные и редкие книги и документы.

Но к чему такая охрана? Как будто какому-то вору придет в голову вынести из дворца Мьерколес хотя бы запятую…

— Бьорн, вернемся к манускрипту, который вы нашли в Исландии.

Опять.

— Скажите мне, — говорит он, — дело в деньгах?

Вопрос такой неожиданный, что я не нахожусь с ответом.

— В моем распоряжении средства, которые сделают вас более чем состоятельным человеком. Это даст вам возможность найти в жизни что-нибудь поинтереснее, чем работа старшего преподавателя университета Осло.

— Я люблю свою работу.

— Вы полюбите свою новую жизнь еще больше.

— Почему этот манускрипт так важен?

— Он сделает собрание более полным.

Это не ложь, но и не вся правда.

— Мне надо подумать.

Я не собираюсь ничего ему продавать. Но мне нужно время. Время, чтобы понять.

Он широко улыбается, словно мы только что подписали важный договор и теперь только и ждем, когда высохнут чернила.

Оказывается, я опять забыл мобильный телефон в ящике столика у кровати. Профессор Ллилеворт звонил мне восемь раз и в конце концов послал эсэмэску:

Хассана и Стюарта Данхилла освободили. У полиции к ним ничего нет. Позвони!

Профессор отвечает после первого же звонка. Он рассказывает, что районный суд Вашингтона освободил Стюарта и Хассана.

— Как это возможно?

— Суд решил, что у обвинения нет удовлетворительной доказательной базы.

Против них вообще ничего нет. Стюарт и Хассан не были вооружены в момент задержания. Адвокаты привели убедительные доказательства того, что их подзащитных пригласили как посредников для участия в переговорах по поводу продажи коллекции средневековых документов. О том, что кто-то взял в заложники меня и Лору, что некоторые лица из числа присутствующих были вооружены, они не имели ни малейшего представления.

— Хассан объявлен в розыск как военный преступник и убийца.

— Хассан умер.

— Умер? Что ты сказал?

— Официально такого человека нет. Паспорт, свидетельство о рождении, посольство Ирака и различные международные учреждения, включая Гаагский суд, подтверждают, что подозреваемый — Джамаль Абд аль Азиз. Кроме этого, адвокат предъявил официальное свидетельство о смерти Хассана.

— Но…

— Не задавай мне вопросов. Это говорит о том, что кто-то сумел договориться со всеми инстанциями. Даже портреты Хассана были изменены. Суд не поверил ни одному слову из того, что сказал обвинитель.

— Но ведь это чистой воды жульничество!

— Судья был непоколебим.

— Значит, судья был подкуплен. Сколько же денег ему дали?

Я спрашиваю профессора, куда направились Стюарт и Хассан. Но он этого не знает.

— Если тебя это утешит, то других членов группы задержали для дальнейшего разбирательства. У них было обнаружено незарегистрированное оружие, на ношение которого к тому же подозреваемые не имеют разрешения.

— Слабое утешение.

— Отнесись к этому спокойно, Бьорн. Они не могут знать, куда ты уехал.

— Это не очень успокаивает.

— Нам приходится уважать решение суда. Процессуальная защита бывает за нас, а бывает и против нас.

— А как с моей защитой?

— Дворец Мьерколес для тебя сейчас является самым спокойным и самым надежным местом.

СВЯЩЕННАЯ БИБЛИОТЕКА

1

— Беатрис, можно тебя кое о чем спросить?

— Конечно.

Она пригласила меня к себе обедать. Мы сидим у окна в ее столовой. У нее есть собственная квартира, которая расположена в северной части дворца. Мы вдвоем. Только Беатрис и я. Если кому-то что-то пришло в голову, оставьте свои мысли при себе.

— Что находится за запертой дверью в библиотеке?

— Книги.

Повар приготовил вегетарианское блюдо: спаржа на пару, жареные помидоры и перец с начинкой из риса и пряностей. Беатрис ест перепелиную грудку в соусе из белого вина. Она улыбается и поднимает бокал. Я поднимаю свой.

Она явно не в себе. Пытается непринужденно улыбнуться, но видно, что ее что-то гложет. Она решается отбросить сдержанность, когда я доедаю последнюю спаржу. Сначала смотрит на остатки перепелиной грудки. Потом поднимает взгляд на меня:

— Ты собираешься отдать ему манускрипт?

Я медленно дожевываю. Спаржа принадлежит к числу моих самых любимых овощей. Ее ни в коем случае нельзя переварить при приготовлении, она должна оставаться слегка хрустящей.

— Кому? Я никому ничего не обещал.

— Эстебану. Он говорит, что ты приехал для того, чтобы продать ему этот манускрипт.

— Он все не так понял. Это он сказал, что ему нужен манускрипт. А я сказал, что подумаю. Точка. Это вообще не моя собственность. Почему я должен продавать то, что мне не принадлежит?

— Он готов размахивать у тебя перед глазами миллионами долларов.

— Меня не интересуют деньги.

— Он тебя обманет. Держи манускрипт как можно дальше от Эстебана.

Беатрис вытирает кончики губ салфеткой с фамильной монограммой.

— Если честно, Беатрис, я абсолютно не понимаю, что ты хочешь мне сказать.

Она смотрит в окно. Свет прожекторов высвечивает в синеватой темноте парка мерцающие деревья. Лампа на террасе привлекла множество насекомых и не отпускает их от себя.

— Все просто. Не доверяй Эстебану. Никогда.

— Он твой брат.

Она фыркает. В глазах появляется блеск ярости.

— Ты можешь вообразить себе жизнь в семье, которая состоит из предателей и лжецов?

Вообще-то, могу. Мама перед смертью спросила меня, простил ли я ее за происходившее в те дни, когда папа упал со скалы в Телемарке. Я гладил ее по щеке и сказал:

— Ну конечно.

Но это была неправда.

Ничего из этого я не рассказываю Беатрис. Пока. И все же она протягивает руку и кладет на мою. Изящную загорелую ручку на мою белую как снег ручищу.

— Эстебан говорит, что рассказал тебе все.

— Да. Хотя нет, пожалуй, не все.

— Нет, не все.

Некоторое время мы молчим.

— Когда ты смотришь на меня, — говорит она, — тебе, наверное, трудно представить себе, что я происхожу из древнего рода викингов. Нет-нет, не отвечай. Во мне карибские гены давно победили скандинавские. — Она сжимает мою руку и отпускает ее. — Очень нехорошо стыдиться своей семьи, своих предков.

— У тебя есть причина стыдиться?

— Ты даже не подозреваешь…

— А я гордился бы упорством твоих предков. Подумать только, они охраняли мумию на протяжении нескольких столетий.

Она смеется коротко и холодно, как уличная женщина рассмеялась бы в ответ на вопрос постоянного клиента, любит ли она его.

— Могу представить себе, что тебе наплел Эстебан.

— Думаешь, он лгал?

Открывается дверь. Шеренга официантов убирает тарелки и ставит на стол десерт: подогретые ягоды с ванильным мороженым домашнего приготовления. Наливают десертное вино в маленькие хрустальные рюмки и закрывают двери так тихо, что я оглядываюсь, чтобы убедиться, ушли ли они.

— Да. Лгал. Многое было правдой. Возможно, даже большая часть. Но в самом главном он лгал.

— Почему?

— Эстебан отравлен прошлым.

— Что это значит?

— Все мы — результат выбора наших предков.

— М-да. Но у нас, людей, ведь есть воля.

— Некоторых людей эта воля губит.

— Ты про Эстебана?

— Мой брат развращен изменами, двойной моралью и беспринципностью многих столетий.

Она с видимым усилием произносит каждое слово.

Я вопросительно и беспокойно смотрю на нее, обсасывая теплую ягоду малины. От внутреннего напряжения Беатрис покраснела.

— Что ты хочешь сказать, Беатрис?

Серебряной ложкой она перекидывает одну черничку в тающее ванильное мороженое. Глаза полны слез.

— А каким образом, по-твоему, мои предки построили такой дворец?

— Золото инков?

Тихий смех.

— Золото инков и ацтеков тоже тут есть, да. Хранители присоединились к конкистадорам и грабили, верные своей викингской крови, богатства и здесь, на островах Карибского моря, и на континенте. Леон. Веласкес. Кортес. Писарро. Де Сото. Де Коронадо. Мы были рядом с ними. Семейная легенда рассказывает, что мои предки нашли на Южно-Американском континенте Эльдорадо, легендарный город золота, что наши деньги пришли именно из Эльдорадо.

— А разве Эльдорадо не миф?

— Кто знает?.. Основа невероятного богатства моей семьи была заложена в XVI и XVII веках. Много золота было добыто во время грабительских набегов конкистадоров. Но немалые суммы мы получили и из Европы.

— От кого?

— От самого могущественного учреждения в Европе XVI века.

— И это?..

— Теперь я задам тебе вопрос. Как ты думаешь, на протяжении скольких столетий братство, которое ты называешь хранителями, сохранило верность заветам Асима и своей миссии?

Все последнее время я надеялся, что Эстебан — хранитель, человек, который честно и благородно выполняет миссию, выпавшую на долю предков.

— Мои предки — предатели, Бьорн. Они предали Асима, они предали всех, кто пожертвовал жизнью ради выполнения миссии.

— Как?!

— Многие люди считают, что Колумб привез в Америку европейское разложение, европейский упадок. Открытие европейцами Америки стало крахом аборигенов. Но также и крахом хранителей. Их увлекли деньги. Сила. Власть. Мы, Эстебан и я, тоже принадлежим к плебеям, к сброду. Карибские острова никогда не были целью хранителей. Они собирались вернуться в Европу. И все-таки остались здесь. А ты не задаешь себе вопрос — почему?

— Почему?

— Из-за жадности.

— Не понимаю…

— В каком-то смысле они продолжали быть хранителями. Но теперь они сохраняли завещанную некогда им тайну для нового работодателя.

— Кого же?

— Если ты сложишь два и два, то получишь ответ.

— У меня всегда были проблемы с математикой.

— Они остались здесь, в Санто-Доминго, во дворце, который был построен самыми лучшими архитекторами и инженерами Европы. Взяли себе испанские имена. Некоторые хранители остались в Санто-Доминго, во дворце Мьерколес.

Это мои предки. Другие вернулись на испанских торговых судах в Европу, где получили аристократические титулы, огромные поместья и много денег, больше, чем они могли себе представить. Несколько человек истинных хранителей осмелились протестовать, их убили. Самых честных убивала инквизиция по прямому приказу Ватикана. В живых оставались только те, кто изменил данным ранее обещаниям. Их потомки по сей день живут во дворцах Италии, Франции и Испании.

— И кто же стоял за всем этим?

— В то время, в первые годы после прибытия хранителей в Санто-Доминго, папой римским был Юлий II. Он остался в памяти потомков по многим причинам. Его называли папа-солдат. Он любил интриги и боролся за власть. В 1506 году он создал Швейцарскую гвардию, которая и по сей день охраняет Ватикан и папу. Он был инициатором строительства того здания собора Святого Петра, которое существует до сих пор. Он поручил Микеланджело украсить потолок Сикстинской капеллы. Микеланджело получил также задание создать надгробие папы со знаменитой статуей Моисея.

— Я по-прежнему не вижу связи.

— Если говорить прямо, это Ватикан.

— Но почему? Мы говорим, если мне будет дозволено напомнить, о мумии. О грабительском походе викингов. О неких папирусных манускриптах.

— Ни Асим, ни хранители не имели понятия о значении того, что охраняли. Ничего не зная, они охраняли мумию и тексты, которые совершат переворот в восприятии иудаизма, христианства и ислама.

Я не знаю, как реагировать. Слова Беатрис кажутся ошеломляющими, нереальными.

— Не обессудь, но все это больше похоже на абсурд.

Беатрис подцепляет десертной ложечкой черничнику и отправляет ее в рот.

— Что это за тайна, если у нее могут быть такие последствия? Мумия Бога? — спрашиваю я, пытаясь засмеяться, но получается что-то вроде сухого кваканья.

Беатрис отпивает из бокала и закрывает глаза. Неяркий свет стирает с нее морщины и делает той молодой, которая при свете луны танцевала в Хейт-Эшбери.

— Мне надо у тебя спросить кое о чем, Бьорн.

— Сколько угодно.

— Тот манускрипт… — Она останавливается, как будто не знает, сможет ли правильно выразиться.

— Да?

— Что ты о нем знаешь?

— Это копия и перевод XI века более старого оригинала Библии.

— Ты уже читал этот текст?

— Его продолжают переводить.

— Я надеюсь, что ты хорошо спрятал пергамент.

— Конечно. Он в надежном месте.

— У тебя есть копия?

Этот вопрос Эстебан не задавал мне никогда.

— Естественно.

От удивления у Беатрис открылся рот.

— Хочешь посмотреть? — говорю я и протягиваю ей руку.

В библиотеке я включаю компьютер и через Gmail.com выхожу на электронный адрес преподобного Магнуса. В его почте под названием «Кодекс Снорри» выложена оцифрованная версия «Свитков Тингведлира».

— О боже! — восклицает Беатрис, когда я показываю документ.

Ясно и отчетливо светится на плоском экране старинный пергамент.

— Библиотекарь не поверит своим глазам. Как ты думаешь… — Она молчит, потом продолжает: — Мне можно сделать распечатку?

Я нажимаю на иконку «печать». Она благодарно сжимает мое плечо. Большой лазерный принтер пробуждается к жизни. Когда весь документ распечатан, я говорю:

— Ты так и не ответила на мой вопрос.

— Какой вопрос?

Я киваю в сторону запертой двери.

— Ах, это. Идем.

Она тянет меня к двери, у сканера, распознающего входящих по радужной оболочке, останавливается и долго смотрит. Загорается зеленый огонек. Она набирает кодовый номер. Замок жужжит, и она открывает тяжелую дверь.

2

Мы попадаем в мир ушедшего, в мир загадок. Фрески на стенах и на потолке показывают главные события библейской истории. Если бы у меня не было информации, я подумал бы, что Микеланджело заходил сюда со своим мольбертом и кистями. Под куполом висят люстры. На полках и в нише стоят прекрасные иконы и шкатулки. Внутренним слухом я воспринимаю звуки григорианских церковных песнопений. На самой дальней короткой стене висит крест с изображением страдающего Христа. Elí, Elí, lemá sabaktáni? — Мой Бог, мой Бог, почему ты меня покинул? В стеклянной витрине на высоком пьедестале я вижу терновый венец. Но ведь не может быть, чтобы это был тот самый венец. А спросить я не отваживаюсь. Под крестом на столе с белой скатертью горят высокие белые стеариновые свечи в меноре — подсвечнике для семи свечей. Вдоль стен между фресками стоят шкафы со стеклянными дверями и ящиками. Окна в глубоких стенах закрыты надежными решетками из кованого железа. Под потолком камера слежения.

— Добро пожаловать в Священную библиотеку, — говорит Беатрис. — Здесь мы храним самые редкие и самые ценные сокровища.

Мы идем в библиотечный зал по ковровой дорожке, мягкой, словно мох в лесу.

Беатрис останавливается около одного из стеклянных шкафов. Вынимает кодекс в деревянном переплете. Я стою сзади и смотрю поверх ее плеча. Очень осторожно открывает книгу.

— Это оригинал манускрипта De Transitu Virginis («Вознесение Девы Марии»), написанный примерно в 169 году святым Мелитием Сардинским. Поскольку Мария была Матерью Сына Божьего, вряд ли она могла умереть как простая смертная. Ее тело и душу после того, как закончились ее дни на земле, приняли на небесах.

Я благоговейно смотрю на красивые буквы, каждая из которых написана с любовью и верой.

Беатрис тянет меня к другому шкафу, открывает ящик. На шелковой подушке лежат две золотые монеты. Эти монеты приписываются Николаю Мирликийскому, или святому Николаю. В современном изложении это не кто иной, как Санта-Клаус. Однажды он спас мужчину и его трех дочерей от бедности и проституции, бросив к ним в окно и через печную трубу несколько мешочков золотых монет.

Из позолоченной шкатулки она достает золотую коробочку с ветхим документом, лежащим между двумя гладкими пластинками.

— Это приказ о казни Иисуса Христа, который написал Понтий Пилат.

— Как вам удалось достать все это?

— Мы всегда были в хороших отношениях с Ватиканом. Некоторые папы, кардиналы и епископы использовали нас в своих целях. Когда бушевали теологические дебаты, они предпочитали отделываться от документов, которые не хотели отдавать врагам. Дворец Мьерколес является более надежным местом, чем собственный архив Ватикана. Потерявшие веру архивариусы и кардиналы всегда представляли опасность для Ватикана. А на нас они могли полагаться.

— Совершенно непостижимо, Беатрис, совершенно непостижимо!

— Не все это пришло из Ватикана. Еще мы покупали манускрипты, письма, книги, кодексы и пергаменты как официально, так и на черном рынке. Мы финансировали раскопки. Подкупали археологов, исследователей и искателей приключений. Купив все эти сокровища, мы, по крайней мере, воспрепятствовали их исчезновению.

— Для ученых и для публики не имеет ни малейшего значения, находятся они за запертыми дверямидворца Мьерколес или у шейха Ибрагима в Эмиратах.

— Шейх перехватил у нас из-под носа множество документов. Хотя он может сказать про нас то же самое. Подожди, я хочу представить тебе одного человека.

3

Он такой высокий, тощий и бледный, что, если бы свет падал сзади, его, наверное, можно было бы вообще не увидеть. Кожа белая как мел. У меня такая же. Может быть, именно поэтому я сразу чувствую к нему симпатию. Под пушком седых волос на голове я вижу рисунок из пигментных пятен. Нос заостренный, изогнутый, с торчащими из ноздрей волосами. Взгляд обращен внутрь себя, в тот мир, в который он никого не пускает.

Спальня его одновременно является кабинетом. Когда мы постучали, он пил свой вечерний чай у конторки, покрытой бумагами, книгами и документами.

— Это Библиотекарь, — говорит Беатрис. — Мы называем его только так: Библиотекарь.

Он протягивает жилистую руку. У меня такое ощущение, будто у меня в руке кости скелета.

— Я читал про вас, — говорит он слабым, тихим голосом, почти что шепотом.

Беатрис с нежностью кладет свои руки на его высохшие плечи:

— Мы старые друзья. Я знаю его всю мою жизнь. Он был моей первой нянькой. Потом стал моим другом, ментором. Он живет здесь, во дворце Мьерколес, с 1942 года, со времени, когда бежал из Варшавы…

— …мальчишкой, надо добавить, мальчишкой!..

— …и после Копенгагена, Бостона и Гаваны попал сюда. Мой отец пожалел его во время одного из редких порывов сострадания. Именно Библиотекарь пробудил во мне интерес к истории и теологии. Ко всему, что скрыто в старинных документах.

— Я понимаю так, что вы разделяете нашу преданность к сокровищам прошлого, — произносит Библиотекарь голосом, похожим на шелест страниц книги, забытой на скамейке в парке.

Когда наши взгляды встречаются, мне кажется, что он открывает дверь в свой внутренний мир. Словно завороженный я смотрю на бесконечный коридор с книгами, покрытыми пылью веков. Но иллюзия проходит, и я опять вижу только слезящиеся глаза с лопнувшими сосудами.

Он наклоняет голову:

— Беатрис приятный человек, ведь правда? Вы должны быть счастливы, что добились ее дружбы.

Я не знаю, что надо сказать в ответ. В его высокопарной манере ощущается доля иронии, он подвергает меня испытанию.

— Когда я жила за рубежом, — говорит Беатрис, — письма и телефонные звонки Библиотекаря держали меня в курсе всего, что происходит во дворце. Когда я ехала домой, то больше всего радовалась встрече именно с ним.

Библиотекарь вопросительно моргает, глядя на распечатку, которую Беатрис держит в руке. Она незаметно кивает. Он прикусывает нижнюю губу. Она протягивает распечатку. Трясущимися руками он берет пачку бумаги. Вынимает из кармана очки для чтения. Тяжело дыша, рассматривает листы. Взгляд скользит по строчкам.

— Наконец-то, — шепчет он несколько раз. Смотрит поверх очков на Беатрис. — Это оно!

4

Библиотекарь наливает три бокала хереса. Мы с Беатрис сидим на его кровати. Сам он располагается на высоком стуле у конторки.

— Король викингов Олаф не имел ни малейшего представления о том, что он похитил, — говорит Библиотекарь. От хереса на верхней губе остался влажный след. — Он, скорее всего, охотился за золотым ларцом, в котором были документы.

— Папирусный оригинал свитков, — говорит Беатрис, — находится здесь, во дворце Мьерколес.

— Эстебан говорит, что в ларце нет ничего интересного.

— Эстебан лжет.

— Можно на него посмотреть?

— Это не так-то просто. Доступ к нему имеют только Эстебан и я. Это гарантия сохранности. Каждый раз, когда открывается дверь в хранилище, это автоматически фиксируется. Эстебан будет знать.

— К сожалению, оригинал не является полным, — говорит Библиотекарь. — Сухой воздух пустынь Египта очень хорошо сохраняет папирус. Морской воздух Норвегии и Исландии менее, скажем так, благоприятен. Часть папируса уже разрушилась. Многое нельзя прочитать. Для того чтобы прочитать и перевести текст правильно, нам нужна неповрежденная копия из Тингведлира.

— Не пора ли вам рассказать, что же такое особенное есть в этом манускрипте?

— Это оригинал текста из Библии.

— Это я уже понял. Но что тут есть такое, чего боится Ватикан?

Библиотекарь встает и наполняет почти опустевшие бокалы хересом. Завинчивает пробку бутылки.

— Боится… Все не так просто. Тысячу лет тому назад Ватикан учитывал совсем другие обстоятельства, чем сегодня. Я не знаю, как бы действовал Ватикан, если бы сегодня обнаружился этот манускрипт. Но тысячу лет назад их охватила паника.

— Почему?

— Потому что Церковь на протяжении столетий распространяла идею, что слово Библии есть Слово Божие! — произносит Библиотекарь агрессивно. — А если Ватикан признает, что Библия есть… ну да, всего лишь собрание хороших, поучительных историй, написанных людьми, измененных людьми, собранных и отобранных людьми, то авторитет и вес Библии и Церкви пошатнется.

— Все теперь знают, что Библию не надо понимать буквально. Библия есть свидетельство чего-то более важного. Не многие люди верят буквально в Библию, как когда-то.

— Разве? Спроси гомосексуалистов. Спроси женщин. На протяжении двух тысяч лет взгляды Церкви вдалбливались в нас. Тебя удивит, как много людей принимает слова Библии за слова, которые Бог обратил к нам, людям, и чуть ли не сам водил пером. Но некоторые верующие воспринимают слова Библии как источник взаимопонимания, поклонения и созерцания, вдохновленного Богом и переданного людьми. И все же… Силы, вызвавшие Крестовые походы, инквизицию и рабство, процветают и по сей день.

— Я думал, что все это изменилось, начиная с Лютера.

— Ну-у… Вспомним слова Павла о гомосексуализме. Апостол, который проповедует необходимость любви, прощения и сострадания, осуждает гомосексуализм и срывает аплодисменты у многих Отцов Церкви. — У Библиотекаря пена на губах. — Как ты думаешь, что сказал бы Иисус о ненависти к гомосексуалистам, которую проявляют некоторые верующие?

— Спокойнее, — говорит Беатрис, наклоняется и похлопывает его по ноге.

— Павел жил в другую эпоху, — говорю я.

— Именно так! И это доказывает, что Библия — принадлежность ушедшей эпохи. Сегодня, да-да, сегодня Церковь осуждает то же самое рабство, которое она длительное время безоговорочно поддерживала. А гомосексуалистов преследуют до сих пор с дьявольским усердием и ненавистью.

Библиотекарь тяжело дышит после взрыва возмущения и держится за конторку.

— С тобой все хорошо? — спрашивает Беатрис.

— Да-да-да!

— Он легко увлекается, — говорит она мне. — Но я с ним согласна. Библия — литературный и мифологический шедевр, который принадлежал своему времени, своему народу, своему миру. Сегодня мы можем сделать выбор: читать Библию как религиозную проповедь или как философский манифест. Как провозвестник Слова Божиего Библия может выступать только при наличии веры в это у читателя. Авторитет Библии зависит от силы и бесспорности текста.

Беатрис переводит дух.

Тут же вступает Библиотекарь:

— Наша Библия получила одобрение Отцов Церкви более полутора тысяч лет назад. На протяжении столетий папы и церковники, священники и проповедники объединились на основе непогрешимости Библии. Критиковать Библию — это все равно что отвергать Бога. Защищая и распространяя слово Божие, люди развязывали войны. Миллионы были убиты во имя Библии.

Когда у Библиотекаря начинается приступ кашля, я успеваю вставить свой вопрос:

— Каким образом «Свитки Тингведлира» могут поколебать ее авторитет?

Пока Библиотекарь переводит дыхание, Беатрис отвечает:

— Самый основополагающий документ из всех существующих, теологический фундамент иудаизма, христианства и ислама — Книги Моисея. Повествование о создании мира. История патриархов. Исход из Египта. Земля Ханаанская. Каин и Авель. Законы. Указы. Десять заповедей. Все эти рассказы образуют фундамент нашего культурного наследия и представления о мире. — Она постукивает кашляющего Библиотекаря по спине. — Моисей — один из самых влиятельных образов всей мировой истории. Половина населения земли основывает свою веру на его словах. Всемогущий Бог, выступающий в Книгах Моисея, — это тот Бог, которому молятся христиане, иудеи и мусульмане.

К этому моменту Библиотекарю удалось отдышаться, он быстро выпивает херес.

— Что было бы, если бы обнаружилось, что некоторые документы из тех, что составляют Ветхий Завет, являются фальшивкой? — спрашивает он.

— Фальшивкой? — как эхо, повторяю я. — Какой фальшивкой?

— Как бы вы отреагировали, если бы я сказал, что Книги Моисея есть сумма многочисленных древних текстов и преданий?

— Мне кажется, что это самое первое, что слышат студенты, приступившие к изучению теологии.

— Но забавно, как они скрывают это знание. Большинство людей как раз не знают, что Книги Моисея и многие другие части Ветхого Завета являются собранием вавилонских мифов, финикийских, хеттских и египетских сказаний, к которым добавлено изображение Единовластного Бога и создание монотеистической религии. И нового государства. Многие отметут все это как еще один миф. Теорию конспирации. А кто-то — специалисты, критически настроенные теологи и ученые — признает, что да, в конце концов Библия является уникальным собранием древних текстов в новом переплете и с новым названием.

— Но конечно, можно проигнорировать всю эту проблематику, если ты убежден, что Библия — Божие Слово, — говорит Беатрис.

— А еще можно рассматривать Библию как характерное для одной из культур изображение прошлого в мифологическом виде и надежду на идеальное будущее, — продолжает Библиотекарь. — Книга о неистребимой мечте о чем-то неземном и прекрасном. Еще хереса?

Я протягиваю бокал, он наполняет его до краев. У Беатрис еще полбокала вина, она защищает бокал рукой.

— А теперь представьте себе… — говорит Библиотекарь и отставляет бутылку в сторону, — представьте себе, что будет, если кто-то предъявит неопровержимые доказательства того, как возникали Книги Моисея и как создавалась новая религия.

— Какого рода доказательства?

— «Свитки Тингведлира»!

Беатрис и Библиотекарь смотрят на меня вопросительно-вызывающе.

— В мире два миллиарда христиан. Половина из них католики, — говорит Библиотекарь. — Полтора миллиарда мусульман. Четырнадцать миллионов иудеев. Для многих из этих богобоязненных людей Книги Моисея — фундамент Их веры. Ведь Моисей проложил дорогу для веры Иисуса и Мухаммеда.

— Поэтому так и важен этот манускрипт, — говорит Беатрис. — Он рассказывает историю по-другому.

— Папа ни при каких условиях не признает публично, что тексты, вокруг которых объединились Отцы Церкви, были неполными, — говорит Библиотекарь. — Он не может сказать, что Библию надо переписать. Это немыслимо! Он не может сказать, что в Книгах Моисея есть ошибки, которые надо исправить. Если бы он сделал это, он нанес бы удар в спину своим предшественникам, жившим на протяжении двух тысяч лет. Он признал бы, что Библия, несмотря на все свое литературное великолепие, не Слово Божие, а создание человека.

— Библия, — говорит Беатрис, — превратилась бы в хорошо написанную красивую книгу сказок, наполненную видениями умных людей о Боге и рае, о котором мы все можем мечтать.

— Но который является всего лишь фикцией, — говорит Библиотекарь.

ШЕСТАЯ КНИГА МОИСЕЯ

1

Мы перешли на террасу. Беатрис взяла с собой вино, толстую свечу и спираль от комаров, которая мучит меня больше, чем комаров. Библиотекарь вернулся в дом за бокалами.

— Почему он такой злой? — Я киваю в сторону двери и Библиотекаря.

— Во время войны он и его родители пытались спрятаться в одном костеле в Варшаве. Священник их выгнал. Он не хотел давать приют евреям. Мальчик-служка выбежал на улицу и позвал солдат. Его отца расстреляли прямо на лестнице перед костелом. Мать попала в концлагерь и там погибла. Библиотекарю удалось сбежать от солдат. Ему было десять лет.

Библиотекарь выходит с бокалами.

— Какие вы тихие, — замечает он вслух, открывая первую бутылку и разливая вино.

— Ты говоришь за всех нас, балаболка. — Беатрис зажигает стеариновую свечу.

— Я просто увлечен, — отвечает Библиотекарь.

Мы поднимаем бокалы.

Библиотекарь погружается в кресло и внимательно рассматривает цвет бургундского вина.

— Вы способны воспринять еще порцию моих поучений? — спрашивает он меня добродушно.

Я тихо смеюсь:

— У меня есть выбор?

— Нет, — говорит Беатрис.

2

Библиотекарь держит бокал за ножку, потом опускает его на стол.

— Нам легко думать о Библии как о чем-то однородном, Божественном и неизменном. Но ведь Библия есть результат целенаправленной редакционной и вполне человеческой обработки. Тексты Библии носят отпечаток личной веры редакторов, а также политической и теологической обстановки в момент их написания и более позднего объединения. Вообще не существует одной-единственной Библии, с которой были бы согласны все верующие. Иудеи, христиане, православные, католики, протестанты — все имеют свою версию Библии. Так вот, если говорить коротко, «Свитки Тингведлира» представляют собой полную копию на иврите и перевод на коптский язык древних текстов. Можете назвать их черновым наброском будущей Библии. Исходным текстом. Позже разные авторы редактировали, обрабатывали и приспосабливали эти тексты, чтобы в результате получилась одна связная история.

— И эта история, — говорит Беатрис, — называется Книги Моисея.

У меня мурашки забегали по коже.

— «Свитки Тингведлира», — продолжает Библиотекарь, — это первоначальные тексты, которые легли в основу Книг Моисея.

— Эти оригиналы не только показывают, как рождалось Пятикнижие Моисея, каждая глава, каждая страница, — говорит Беатрис, — там есть и то, что было удалено.

— Ого! — Единственное, что пришло в голову из наиболее подходящего к данному случаю.

— А кроме того, — говорит Беатрис, — в текстах есть еще одна Книга Моисея.

— Еще одна? Как это?

Она пожимает плечами.

Библиотекарь делает глоток:

— В манускрипте есть Шестая книга Моисея.

3

Мне требуется время, чтобы собраться с мыслями. Неизвестная книга Моисея? Утверждение кажется безумным. Но в этом случае все встает на свои места. Стремление удержать все в тайне. Шейх и Хассан. Ватикан. СИС.

— Я знаю, в это трудно поверить, — говорит Библиотекарь.

Где-то далеко в городе звучит выстрел. А может быть, это просто глушитель с дефектами в какой-то машине.

— Все, что мы смогли прочитать, — сообщает Беатрис, — это некоторые отрывки из частично поврежденного оригинала, который находится здесь, во дворце. Поэтому «Свитки Тингведлира» невероятно важны. В них оригинальный текст сохранился полностью.

— Если верить имеющимся у нас фрагментам, Шестая книга Моисея рассказывает о детстве и юности Моисея. Эти новые правила того, как надо жить, окажут воздействие на иудаизм, христианство и ислам. Бог говорит нечто новое о том, кто Он, почему Он создал Землю и что Он ожидает от людей. Он делает намек на то, что существуют другие боги, но что именно Он создатель людей и Земли.

— Бог излагает положения, которые гностики[97] и катары[98] защищали гораздо позже, — подхватывает речь Библиотекаря Беатрис. — Шестая книга Моисея идет далеко в ослаблении Церкви и позиций ее служителей. Бог осуждает всех, кто по собственному усмотрению истолковывает Его неправильно. Истинная вера в Бога живет в каждом из нас. «Самый святой храм, — говорится там, — ты найдешь в своем сердце». Бог предостерегает Моисея от ложных священников, которые будут использовать Церковь в качестве базы для своей собственной власти.

— Шестая книга Моисея посвящает четыре главы Сатане и еще три известным и неизвестным архангелам и ангелам. Бог называет Сатану своим падшим сыном и говорит о нем с отцовской любовью. То, что мы понимаем под злом, — это прежде всего отсутствие Божественного.

Я чуть-чуть пригубил из бокала и пытаюсь вникнуть в сказанное.

— Шестая книга Моисея изменит многое в восприятии других Книг Моисея, — говорит Библиотекарь. — Но кто-то — по каким причинам, это нам неизвестно — изъял ее. Если ее канонизировать, то это приведет к тому, что трем большим религиям мира придется приспосабливаться к ней.

— Каким образом?

— Это мы узнаем только тогда, когда прочитаем полный текст. Делать выводы на основании уже сделанных переводов было бы гаданием. Вот один пример того, — Библиотекарь вынимает из внутреннего кармана листок с коротким текстом и протягивает мне, — как мы зависим от «Свитков Тингведлира».

Когда ты молишься твоему Богу,

Он… (неразборчиво)… и ты

найдешь… (неразборчиво)… одно,

так же как Он… (неразборчиво)… создал.

Ты не должен… (неразборчиво)… уже нашел…

(неразборчиво)… и Он… (неразборчиво)…

— Разборчивый текст переведен с поврежденного папирусного оригинала, находящегося здесь, во дворце Мьерколес, — объясняет Библиотекарь. — Но для того, чтобы заполнить лакуны, то есть пропуски в местах, где папирус разрушен, нам нужна копия Асима. Текст бывает бессмысленным, когда в нем пропуски.

4

Моисей и израильтяне сорок лет ходили по пустыне в жаре. Я им очень сочувствую. Мое путешествие по пустыне изнуряет меня тоже. И оно еще продолжается.

Библиотекарь входит с переплетенным зачитанным экземпляром Ветхого Завета. Его длинные пальцы переворачивают тончайшие листочки.

— Самое первое, что надо сделать, если ты хочешь читать, понимать и истолковывать Книги Моисея правильно, — говорит он, — это признать, что Моисей их не писал.

Он читает:

И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской, по слову Господню. И погребен на долине в земле Моавитской против Веффегора, и никто не знает места погребения даже до сего дня. Моисею было сто двадцать лет, когда он умер.[99]

— Итак. Мог ли сам Моисей написать это? — спрашивает Библиотекарь. — Как он мог отражать свою собственную смерть и свои похороны?

Он перелистывает страницы.

Моисей же был человек кротчайший из всех людей на земле.[100]

Библиотекарь хихикает:

— Стал бы кротчайший из всех людей на земле так говорить о себе?

— Это ни о чем не говорит, — возражаю я. — Даже если допустить, что Моисей не писал все, что есть в книгах Моисея, он ведь мог написать что-то.

— Многие именно так и думают, — говорит Беатрис. — Что был редактор, который приукрасил текст Моисея. Но в своем подавляющем большинстве теологи и священники в наше время согласны, что Моисей не писал Книг Моисея.

— Если будете их читать, — говорит Библиотекарь, — удивитесь обилию повторов, несовпадающих имен Бога и людей и версий одного и того же события, которые противоречат друг другу.

— В Первой книге Моисея есть два совершенно разных рассказа о Сотворении мира, — говорит Беатрис.

— Два?

— Две истории, которые были соединены в одну, — говорит Библиотекарь. И громко читает:

В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою.[101]

— Так начинается рассказ о Сотворении мира в том виде, в каком мы его знаем. Но не совпадающий с этим другой рассказ о Сотворении мира тоже включен в текст, он создан кем-то другим и соединен с первым. Соединение сделано так элегантно, что читатель не замечает, что рассказ опять начинается с самого начала.

— Где?

Библиотекарь перелистывает страницы и говорит:

— Смотри сам! Первая книга Моисея, глава вторая. Начинается новый рассказ о Сотворении мира. Не надо быть теологом или лингвистом, чтобы заметить здесь начало нового повествования.

Он читает:

Вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в то время, когда Господь Бог создал землю и небо. И всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла; ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделания земли; но пар поднимался с земли и орошал все лицо земли. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою.[102]

— Ты слышишь, что это начало нового повествования о Сотворении мира и оно совершенно не зависит от первого? — спрашивает Беатрис.

— В первой версии, — говорит Библиотекарь, — Бог создает небо и землю, свет и тьму, море и сушу, растения, птиц, рыб, морских животных, сухопутных животных и, наконец, человека, мужчину и женщину. В таком порядке.

— А в следующей главе, — продолжает Беатрис, — порядок другой: здесь Бог создает сначала землю, небо и воду, после этого мужчину, потом растения, животных и птиц и, наконец, женщину — Еву.

— И так можно продолжать, — говорит Библиотекарь. — Прочитай истории о Ное. Они не совпадают! В одном месте Библия говорит, что Моисей пришел в Скинию — до того, как сам сделал ее. В Книгах Моисея много противоречий.

— Неточностей, — говорит Беатрис. — Ошибок.

Библиотекарь энергично кивает.

А я отправляюсь в туалет.

5

Когда я возвращаюсь, Библиотекарь открывает еще одну бутылку вина. Какая-то ночная бабочка упорно бьется о фонарь на террасе. Сквозь листву светит луна. Порыв ветра с моря проносится над парком.

Я сажусь и отпиваю из бокала. Беатрис и Библиотекарь рассматривают меня, как будто решают вопрос, не пора ли им остановиться.

— В теологии сколько угодно «тайн», которые совершенно очевидны, — говорит Библиотекарь. Он делает глубокий вдох и продолжает: — Эти слабости Книг Моисея давно известны теологам, раввинам и священникам. Их объясняли тем, что под изложением прячется более глубокая истина. Уже в XVII веке критически настроенные теологи прямо говорили, что Моисей никак не мог написать этих текстов.

Беатрис прикасается к бокалу губами и смотрит на меня.

— Все это приводит нас к гипотезе об источнике, — говорит Библиотекарь.

— Теория JEPD, — добавляет Беатрис.

— И что это значит?

— JEPD — гипотеза, что Книги Моисея составлены из текстов четырех авторов. Соответственно в аббревиатуре J — от яхвиста, Е — от элохиста, Р — от священника, D — от автора Второзакония (Deuteronomium), — объясняет Беатрис.

Я хлопаю по комару, севшему мне на руку.

— Книги Моисея были начаты за 900 лет до Рождества Христова, и целый ряд разнородных книг были отредактированы и превращены в Пятикнижие Моисея примерно к 400 году до Рождества Христова, — говорит она.

— Авторы Книг Моисея в основе рассказывают одну и ту же историю, но с разными перспективами. — Библиотекарь собирает пальцы в тугой узелок. — Они меняли текст, учитывая политические и религиозные обстоятельства, и пытались подправить друг друга и предыдущую версию.

— Как ни странно, все эти разные и противоречащие друг другу рассказы объединились в один, — говорит Беатрис.

Неподалеку в крыле, где жила прислуга дворца, погас свет в одном из окон.

— Основываясь на знаниях из области теологии, истории, политики и языкознания, теологи разделили все главы и стихи Книг Моисея на части и соединили их по-своему, — говорит Библиотекарь. — В результате теологи пришли к выводу, что Книги Моисея состоят из большего количества довольно разнородных частей, о чем и говорится в JEPD-гипотезе.

— Так кто же написал Книги Моисея? — спрашиваю я.

6

Звонит мой мобильный телефон.

Сначала я не отвечаю. Я не раб телефонов. И мне очень интересно то, что говорят о Моисее. Потом я вспоминаю, что этот номер я давал только тем, кому по-настоящему необходимо связаться со мной.

Это профессор Ллилеворт. В СИС кое-что узнали. Он взволнован. Некий Джамаль Абд аль Азиз, он же Хассан, примерно час назад сел на самолет, направляющийся из Майами в Санто-Доминго.

— Откуда они узнали, что я здесь? — говорю я внезапно осипшим голосом.

— Разведка шейха, наверное, не из самых плохих.

— Что мне делать?

— Оставайся там. Это самое надежное.

— Надежное? Когда сюда прилетит Хассан?

— Я уже поговорил с Эстебаном Родригесом. Степень безопасности во дворце Мьерколес резко повышена.

Я рассказываю Беатрис и Библиотекарю о Хассане. Они согласны с профессором, что для меня опаснее бежать отсюда, чем оставаться.

— Они тебя все равно найдут, — говорит Беатрис. — Здесь ты, по крайней мере, в безопасности.

Я смотрю на большой темный парк.

— Здесь так много сигнализаций, — говорит Библиотекарь, — что человека обнаружат задолго до того, как он перелезет через ограду.

7

— Вернемся к Книгам Моисея, — говорю я и разом допиваю бокал. — Так кто же написал их?

Беатрис наливает мне вина.

— Теологи называют четырех авторов, но в действительности их больше, — говорит она.

— Яхвист, который последовательно использует имя Яхве, — самый видный из теологов и литературных корифеев Ветхого Завета, — говорит Библиотекарь. — Он жил примерно за 900 лет до Рождества Христова и определил основную структуру и гениальную рамку Книг Моисея. Он придал древним мифам и историям новую эпическую форму и теологический смысл. Перспектива, манера повествования, выбор слов, литературный стиль и религиозные взгляды показывают, что он был иудеем. Все его герои из Иудеи. Вероятнее всего, он был писцом при дворе в Иерусалиме, возможно, при дворе царя Соломона. Элохист, который называет Бога Элох, а не Яхве, приписал текст на стороне израильтян к тексту яхвиста через 100 лет. Все герои элохиста были израильтянами, а не иудеями. Он заменил иудейскую перспективу израилитской. Священник — имеется в виду группа священников из Иудеи времен строительства Второго храма — за 500 лет до Рождества Христова, за 87 лет до того, как Иерусалим попал в руки Вавилона. У священников были свои теологические и политические обстоятельства. Второзаконие (Deuteronomium), Пятая книга Моисея, была написана за 600 лет до Рождества Христова, — говорит Беатрис. — Многие думают, что она была написана тем же автором, который написал Книгу пророка Иеремии в Ветхом Завете.

Внутри дворца хлопает дверь. Библиотекарь замолкает. В двери, выходящей на террасу, появляется Эстебан Родригес.

— Так вот вы где, — говорит он и смотрит на меня. — Ты уже слышал?

— Только что позвонил профессор Ллилеворт.

— Я только хочу сообщить тебе, что мы повысили безопасность во дворце. Вызвали дополнительных охранников и усилили охрану парка.

— Спасибо. Я искренне сожалею, что из-за меня пришлось проделать всю эту дополнительную работу. Может быть, мне лучше выехать…

— Даже не думай! — Он переводит взгляд с Беатрис на винные бутылки. — Ну хорошо. Не буду мешать. Приятно провести время. Я должен позвонить начальнику полиции.

Беатрис наклоняется ко мне и похлопывает по руке.

— Все хорошо, — шепчет она.

Услышав, что Эстебан закрыл дверь в коридор, Библиотекарь продолжает:

— Как ни удивительно, все противоречащие друг другу версии были отредактированы и сведены в одну. Представьте себе, что материалы какой-то жаркой газетной дискуссии будут раздроблены, а потом склеены в одну статью, которая как бы является аргументом в пользу одной точки зрения. Как единый текст Книги Моисея стали бесспорным авторитетом и объединили южное и северное царства, Иудею и Израиль, в религиозном, политическом и социальном отношении.

— Как все это оказалось в руках Асима?

— Различные тексты, которые позже стали Книгами Моисея, попали в храм Амона-Ра за четыреста лет до Рождества Христова. Они были завернуты рулонами, упакованы в какой-то материал, уложены в кувшины, которые были опечатаны и помещены в золотую раку. Историк Мането описывает в книге Aegyptica («Египтология») на основании египетских архивов, сохранившихся в храме Гелиополиса, религиозную церемонию, во время которой золотая рака с папирусным манускриптом была помещена в гробницу и положена в ногах мумии.

— И здесь сохранилась нетронутой до 1013 года, — говорит Беатрис.

Я откидываюсь, смотрю на звездное небо и отпиваю вино из бокала, представляя себе, как это могло происходить.

ТРЕТИЙ ХРАНИТЕЛЬ

1

В темноте полно насекомых. Звуки автомобильных сигналов кажутся свистками паровозов в прерии. Мы пьем третью бутылку вина.

— И теперь, — говорю я наконец, прижимая бокал к груди, — отвечайте, почему вы рассказали мне все это?

— Мы тебя ждали, — говорит Беатрис.

— Меня?

— С тех пор как мы с Библиотекарем начали исследовать этот материал в конце шестидесятых годов, мы ждали третьего хранителя.

Пропасть отчаяния разверзлась передо мной и втягивает меня.

— Подождите, подождите! Что это значит?

— Ты, Бьорн, — говорит Беатрис, — и есть третий хранитель.

— Я совсем не хранитель.

— Мы не знали, что это будешь ты. Но мы знали, что у третьего есть что-то особенное. Что-то выделяющее его.

— Это вы, — говорит Библиотекарь.

— Когда я услышала, что сюда, во дворец Мьерколес, пришел норвежец и что этот норвежец именно ты, мы это поняли, — говорит Беатрис. — Бьорн Белтэ… Человек, который спас ларец Святых Тайн.

— Беатрис и я должны выполнить миссию, — говорит Библиотекарь.

— И какую же?

— Завершить дело хранителей.

— Вы хотите сказать…

— Доставить мумию обратно в гробницу в Египет.

— Разве мумия еще существует? Эстебан сказал…

— Не надо слушать Эстебана! — обрывает меня Беатрис. — Он лжет, лжет и лжет. Мир заслужил, чтобы прочитать тексты в том виде, в каком они были написаны.

— Я не разделяю опасений Ватикана, — говорит Библиотекарь. — Верующие и дальше будут верить. Только теперь их вера приобретет другие масштабы. И теологам будет чем заняться в ближайшие сотни лет.

— Что значит, что вы ждали меня?

Библиотекарь вынимает из кармана сложенный белый лист бумаги:

— Это перевод того, что Асим написал перед смертью, — астрологическое предсказание, пророчество, называй как хочешь.

Он протягивает листок. Я читаю:

И придет время, когда ХРАНИТЕЛИ доставят СВЯТОГО обратно к месту упокоения, под священное солнце, в священный воздух, в священную пещеру; и минет тысяча лет; и половина из них пройдет в тумане разрухи и лжи; и из большой армии ХРАНИТЕЛЕЙ останется только трое; и они будут верными, чистыми сердцем, и их число будет три; потому что три — священное число, и три угодно СВЯТОМУ, ибо три — столпы Бога: Иудаизм, Христианство и Ислам, и Святая Троица, три священных города ислама, три патриарха, три праздника пилигримов Шалош Регалим, три мудреца, три вождя Израиля во время хождения по пустыне: Моисей, Аарон и Мириам, три части Танаха и вечная истина: Небо, Ад и Чистилище.

2

Беатрис, глядя на меня, трет переносицу и говорит, что пора спать. Несколько секунд я думаю, что она хочет, чтобы я шел с ней. Но она тут же добавляет, что ужасно устала и что от вина у нее разболелась голова. Она встает и собирает пустые бутылки.

— Вряд ли случайность, что прошла ровно тысяча лет с того дня, когда мумию увезли с места ее упокоения, — говорит она.

— Или то, что прошло ровно пятьсот лет с тех пор, как хранители потерпели моральное поражение здесь, на островах Карибского моря, — добавляет Библиотекарь и задувает свечу.

— И теперь, — говорит Беатрис, — нас наконец трое.

МАВЗОЛЕЙ

1

— Идем, — говорит Библиотекарь.

Летучая мышь гоняется за насекомыми в темноте ночи. Прошло уже много времени с тех пор, как Беатрис вошла во дворец и оставила нас в темноте и тишине.

— Куда?

Библиотекарь неуклюже, по-стариковски, поднимается:

— Я тебе что-то покажу. Идем.

Мы оставляем толстую свечу, спираль от насекомых и пустые бокалы на столе и, войдя в дом, закрываем дверь на террасу.

2

Он приводит меня к Священной библиотеке.

— Минуточку, — шепчет он, пока сканер проверяет цвет радужной оболочки его покрасневших глаз.

Он набирает код, и я еще раз вступаю в библиотечный зал, больше напоминающий церковь.

Между стеллажами с надписями Quardas nόrdicos, Tekstos santos[103] стоит шкаф, который он открывает. С полки с надписью Aventuras de caballeros[104] он снимает прямоугольную картонную коробку. Открывает крышку и поднимает папиросную бумагу:

— Вот это наверняка тебя заинтересует.

Я с любопытством смотрю в коробку. На самой лучшей телячьей коже написанный рунами текст. Ряды скандинавских значков стоят красивыми симметричными столбиками. Я наклоняюсь и перевожу первые строки:

Один, дай мне силы.

Руки мои дрожат. Скрюченные пальцы больше похожи на когти орла. Ногти заострились и обломались. Из груди моей вместо дыхания вырываются свист и хрипы. Глаза, которые когда-то могли разглядеть сарыча в поднебесье или корабль на самом краю горизонта с верхушки мачты, теперь застил вечный туман.

— Этот текст мы называем «История Барда», — говорит он. — Его написал Бард, верный оруженосец и спутник Олафа Святого, в монастыре Селье через сорок лет после битвы при Стиклестаде.

— Бард?! — восклицаю я. — Bárðr! Рассыпавшаяся в прах мумия в гробу рядом с Асимом в гробнице Селье.

— Необычный документ. По стилю не похож на те тексты, которые господствовали в то время.

— Как сюда попал этот манускрипт?

— Хранители, вероятно, прислали манускрипт, когда Снорри…

Распахивается дверь. Словно рассвирепевший полководец, который только что обнаружил предательство, в библиотеку врывается Эстебан в сопровождении двух охранников. Библиотекарь и я вздрагиваем. Незаметно — но, естественно, не так уж и незаметно — я протягиваю коробку с «Историей Барда» Библиотекарю.

— Что-то случилось? — спрашиваю я. — Хассан?

Эстебан что-то выкрикивает по-испански, я не понимаю ни слова. Побледневший Библиотекарь протягивает ему коробку с манускриптом. Эстебан бросает быстрый взгляд на надпись.

— Historia de Bård, — говорит он. — Porqué?[105]

— Perdoneme, señor Rodriquez,[106] — шепчет Библиотекарь.

Эстебан резко поворачивается в мою сторону.

— Интересно? — спрашивает он звенящим голосом.

— Я успел прочитать только несколько строчек, — тихо отвечаю я. — Ты что-то узнал о Хассане?

Охранники хватают Библиотекаря за руки и выводят из библиотеки как простого арестанта.

— Что происходит? — говорю я.

Эстебан смотрит на меня своим ректорским взглядом.

— Я сожалею, если… — начинаю я.

— Пусть Библиотекарь сожалеет!

— Мы…

— Он намного превысил свои полномочия.

— Если ты показал мне текст Асима, я думал…

— Есть большая разница в том, что могу разрешить тебе я и что Библиотекарь.

— Конечно. Я сожалею. Мы не хотели…

— Bueno![107]— прерывает он меня. — Идем!

3

Мы выходим из дворца через боковой выход, идем по широкой каменной лестнице, потом по выложенной плиткой дорожке. Проходим мимо бьющих фонтанов, мраморных статуй, которые устремили свой взор в вечность. Парк напоминает дремучий лес, исчезающий в темноте. Я слышу в листве какой-то шорох, рычащие и пискливые звуки, издаваемые ночными животными, парк напоминает джунгли. Эстебан ведет меня теперь по гравиевой дорожке среди множества цветов. В середине пестрой лужайки стоит подсвеченный скрытыми лампами столб метровой высоты.

Камень с рунической надписью.

Я ощущаю кончиками пальцев знаки, которые минувшие столетия почти стерли. Один знак за другим, я перевожу про себя текст:

Торд высекал эти руны далеко от царства отцов

через бушующие моря и через далекие горы

через леса и через вершины несли святыню

с помощью богов рожденные охранять

как нам это повелел Асим

до солнечного острова

Эспаньола

1503

†

В центре парка, окруженный цветами и четырехметровой кованой решеткой с длинными черными острыми наконечниками, стоит белый мавзолей.

На стенах фризы из красного камня, окон нет. Купол из позеленевшей меди.

Мы останавливаемся у ворот.

— Иди за мной, — говорит Эстебан. Он вынимает из кармана пульт. На темном фоне появляется огромная решетка инфракрасных лучей. — Это для безопасности, — говорит он. — На случай, если кто-то, вопреки ожиданиям, проникнет через внешнюю ограду, мимо ловушек, камер наблюдения, инфракрасных лучей, детекторов и собак.

Он приближает глаз к сканеру, распознающему радужную оболочку входящего, и набирает код. Кованые ворота распахиваются.

Мы останавливаемся внизу гранитной лестницы, которая ведет к площадке перед входом. На фризе фронтона над большой двустворчатой дверью я узнаю три символа: анх, тюр и крест.

Мы поднимаемся по гранитной лестнице к двери. Старинные внушительные замки заменены кодовыми, вставленными в широкие дверные рамы. Эстебан набирает код, выжидает и набирает еще один.

Тяжелые двери беззвучно распахиваются.

Мы входим в вестибюль с мозаичным полом. Стены и крыша покрыты фресками внутри рам, вырезанных из дерева и обвитых декоративными ветками. Двери закрываются за нами. Внутренняя и внешняя двери, судя по всему, не могут открываться одновременно.

За следующей дверью обнаруживается широкая лестница, которая ведет на два этажа вниз, еще к одному вестибюлю. Здесь Эстебан еще раз дает считать сканеру данные со своей радужной оболочки и затем вводит еще один код.

Дверь открывается.

И мы входим.

4

Мои глаза разбегаются от потрясающей красоты мавзолея.

Высокий белый оштукатуренный купол со звездами покоится на четырнадцати мраморных колоннах. За первым рядом выступает второй ряд колонн. Ротонда и купол поразительно гармоничны. Если Священная библиотека и остальная часть дворца Мьерколес украшены с избытком, то мавзолей прост и чист. Непостижимо прекрасный и сияюще белый.

Снаружи гробница не кажется особенно большой. Но внутри она поражает внушительными размерами и изящными пропорциями.

В центре на плитах пола стоит метровой высоты возвышение с широкими ступенями, а на нем золотой саркофаг. В каждом углу по метровому подсвечнику с семью стеариновыми свечами.

С благоговением мы подходим к возвышению и саркофагу. Стук моих костылей кажется святотатством, поэтому я беру их под мышку и дальше иду без них. Мы поднимаемся на пять ступенек подиума.

Крышка саркофага открыта. Она покоится на четырех подставках из черного дерева.

В саркофаге лежит мумия со сложенными на груди тонкими руками.

Фигура замотана в льняную ткань. Форма головы продолговатая, заостренная.

— Это, — говорит Эстебан, — и есть Моисей.

Хотя я и сам это понял, весь воздух из моего тела улетучивается, остается тикающий, лишенный мыслей вакуум. Сердце бьется так сильно, что я начинаю задыхаться. От невероятности и торжественности происходящего глаза наполняются слезами.

— Моисей… — повторяю я с трепетом.

5

В мавзолее открывается внутренняя дверь. Входит Беатрис в сопровождении тех охранников, которые уводили Библиотекаря. Они встают у дверей и смотрят прямо перед собой. Беатрис шагает к нам.

Я растерянно перевожу взгляд с Беатрис на мумию и назад. Зачем она пришла? Мне казалось, что она давно легла спать. Зачем она взяла с собой двух охранников?

— Мне нужны «Свитки Тингведлира», — говорит Эстебан.

Хотя это звучит неожиданно, в словах есть странная логика. Сквозь нарастающие беспокойство и страх я ощущаю смысл того, почему Эстебан показал мне Книги Моисея и мумию.

— Ты хочешь знать, почему я тебя сюда привел, — говорит Эстебан. — Так вот, ты должен понять, что «Свитки Тингведлира» — часть единого целого. А целое находится здесь, во дворце Мьерколес.

Я вопросительно смотрю на Беатрис. А она-то что здесь делает? Она отвечает мне холодным и вызывающим взглядом.

— Беатрис? — говорю я.

Она смотрит на брата.

— Хороша? — Он толкает меня в бок. — Конфетка? Ты думаешь, я не заметил, какими блудливыми глазами ты смотрел на нее?

— Где манускрипты? — спрашивает Беатрис. Ее голос лишен теплоты.

— Ты отдашь мне их, если я разрешу тебе переспать с ней? — смеется Эстебан. — Что скажешь, Беатрис? Стоят свитки того, чтобы ты трахнулась с бледнолицым?

Беатрис смотрит на меня.

— Я был очень терпелив с тобой, — продолжает Эстебан. — Согласен? Я был любезен и шел тебе навстречу. Дал тебе много шансов. Но мало-помалу я начинаю терять терпение.

— Я не знаю, где они, — говорю я. Голос мой дрожит.

— Может быть, я тебе верю. А может быть, и нет. Но в любом случае ты легко можешь это узнать.

Он делает сигнал двум охранникам, которые с топотом бросаются ко мне. На глазах Беатрис меня выводят из мавзолея и ведут по подземным недавно отремонтированным ходам с толстыми металлическими дверями. Когда мы оказываемся где-то под дворцом, открывается тяжелая деревянная дверь. Длинная каменная лестница за ней ведет в глубину подвалов.

— Куда мы идем? — запинаясь, спрашиваю я.

Беатрис сворачивает и уходит туда, где свет.

Меня толкают вниз, в темноту, откуда несет болотом и гнилью. По каменному полу царапают когти. Желтые глаза сверкают из темноты, когда один из охранников зажигает карманный фонарь.

— Куда мы идем? — снова спрашиваю я, понимая, что идем мы не к моей комнате с широкой мягкой постелью и люстрой. Но я хочу получить ответ.

Коридоры в подвале длинные и сырые. Пол мокрый. Мы поворачиваем за угол и останавливаемся у массивной деревянной двери с железными полосами крест-накрест. По полу бежит ящерица, взбирается по стене.

Один из охранников открывает замок до смешного огромным ключом. Замок скрипит, как будто его не открывали уже несколько сотен лет. И это наверняка недалеко от истины.

— Я не хотел бы, чтобы ты плохо думал о моем гостеприимстве, — говорит Эстебан. — Я верну тебя наверх, как только ты пойдешь мне навстречу. А пока что условия жизни в подвале помогут тебе хорошенько подумать.

Он приглашает меня войти.

Какого черта! Я остаюсь стоять.

— Тебе надо знать, — говорю я чуть не плача, — что я страдаю клаустрофобией.

Один из охранников толкает меня в плечо, и я кубарем влетаю в камеру. Костыли стучат по полу. Пол каменный, холодный и сырой.

Дверь захлопывается.

ТЮРЬМА

1

В камере абсолютная темнота. Пахнет гниением, мочой, тухлой водой, мхом и останками тех, кто умер и сгнил здесь давным-давно.

Я распрямляюсь и бьюсь головой о каменный потолок. Кричу от боли. В темноте трудно сохранять равновесие.

Надо сосредоточиться, чтобы предупредить приступ клаустрофобии. Я знаю, главное — не впадать в панику. Один, два, три… Глубокие равномерные вдохи. Опасности нет. Здесь достаточно воздуха. Три, два, один… Я втягиваю воздух в легкие, до самых глубин.

Глаза мои привыкли к темноте, но я ничего не вижу. Абсолютно ничего.

Вытянув руки, делаю несколько шагов до стены. Она тоже из больших камней. Провожу рукой по волосам. На голове появилась шишка.

Дыхание пришло в норму, и теперь, кроме своей икоты, я слышу какой-то другой звук.

Я задерживаю дыхание и прислушиваюсь.

Кто-то дышит.

Я в камере не один.

2

Меня охватывает ужас. Превратившись в каменное изваяние, я стою у стены и слушаю слабое неровное дыхание другого существа.

Человек? Животное? Голем — жуткий урод, который живет в темноте уже четыреста лет и теперь сможет утолить свой голод?

Втягиваю шею в плечи. Икота продолжается как периодические разряды. Руки и ноги дрожат.

— Это всего лишь я, Бьорн.

Сердце замирает.

Я узнаю голос.

Это Библиотекарь.

Еще несколько секунд мое тело в парализующих объятиях страха. Потом воздух вырывается из легких.

Я сползаю по стене на пол.

— Эта тюрьма была сделана, чтобы содержать как рабов, так и пиратов, а еще мятежников и просто неугодных. Мы в нижнем подвале. Когда-то здесь сидели по пятнадцать-шестнадцать человек в одной камере. Некоторые жили по нескольку лет, прежде чем умирали. Теперь эти помещения используются как холодильник и склад.

Я его не вижу. Но, судя по голосу, он в трех-четырех метрах слева от меня.

— Я сожалею, что из-за меня вы влипли в эту историю, — говорю я.

— Это не из-за вас.

— Мне казалось, что Беатрис на нашей стороне.

— Конечно на нашей.

— Но… Беатрис пришла за мной вместе с охранниками. В мавзолей.

— Этому есть какое-то разумное объяснение.

— Вы не понимаете…

— Я понимаю!

— А Эстебан… Он не может обращаться с нами так.

— Король Эстебан может обращаться с кем угодно как угодно.

— Но ведь он нормальный человек и не…

— Нормальный?! Эстебан?! Да он сумасшедший!

— Я не хотел, чтобы мои поиски отразились на вас.

— Это моя ошибка. Надо было сообразить, что охранники видели нас через камеры наблюдения. Даже среди ночи.

— Не понимаю… Вы ведь его помощник!

— До настоящего момента я был идиотом, который ему подчинялся. А теперь дело о манускрипте решается между вами двумя. Теперь без меня легко можно обойтись.

— Но почему он… — я пытаюсь найти нужные слова, — подверг вас домашнему аресту?

— Потому что он мне не доверяет. Потому что он поймал меня на месте преступления. Он следил за мной годами. Но Беатрис охраняла меня. А тут он наконец поймал меня с поличным. Думаю, что в «Истории Барда» нет ничего, о чем вы не должны были бы знать. Он отреагировал на мое предательство. На то, что я показал манускрипт кому-то за его спиной.

— Почему он следил за вами?

— Я всегда был для него помехой. Он меня не переносил. Кроме этого, он ревнует.

— Вас?

В темноте слышны его вздохи.

— Дело в том, что Беатрис любит меня больше, чем его.

— Как это? Он — брат. Вы — друг. Это несопоставимо.

— Эстебан, — тихо говорит библиотекарь, — всегда проявлял к Беатрис больший, чем просто братский интерес.

Темнота еще больше сгустилась вокруг нас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вам известно, что египетские фараоны, стремясь сохранить божественное происхождение рода, женились на собственных сестрах. Клеопатра была замужем за родным братом, который к тому же был намного моложе ее. Принято считать, что фараон Ахенатон и его мать царица Тейя были в связи, и эта история легла в основу мифа об Эдипе.

— Вы хотите сказать, что Эстебан и Беатрис были в кровосмесительной связи?

— Я никогда не задавал вопроса.

— Эстебан ведь не фараон.

— У него такая же мания величия. И вообще мания. Много лет назад, перед своим отъездом в США, Беатрис призналась мне, что Эстебан надругался над ней. В тот момент она думала о суициде. Я смог отговорить ее от самоубийства, когда она рассказала мне это. Больше мы никогда не возвращались к этой теме. Я не знаю, продолжалось ли домогательство с его стороны, или он оставил ее в покое.

Я закрыл лицо руками:

— Почему вы рассказываете мне об этом?

— Чтобы вы поняли степень безумия Эстебана.

— Безумия…

— Пусть вас не обманывает психопатический шарм Эстебана. Он пропитан злобой.

Вдруг у меня мелькнула мысль: возможно, что-то не в порядке с самим Библиотекарем. Я не мог представить себе Беатрис в объятиях Эстебана.

— У Эстебана есть могущественные друзья, — говорю я. — Но когда все закончится, он узнает, что у меня они тоже есть.

— Дорогой мой Бьорн! — Он замолкает, потом продолжает: — Неужели вы думаете, что Эстебан выпустит нас отсюда живыми?

МОИСЕЙ

1

Ночью я сплю беспокойно.

Я сижу на холодном мокром каменном полу, прислонившись спиной к твердой стене. Сны и ужас тесно переплелись. Периодически я просыпаюсь, смотрю в сырую темноту и жадно хватаю губами воздух. Один психотерапевт научил меня как-то отгонять припадки клаустрофобии погружением в себя и сокращением частоты пульса. Три, два, один… Я и мое дыхание превращаются в одно. Но делать это нелегко.

Иногда я слышу какие-то звуки. Я представляю себе густую паутину под потолком, в которой сидят жирные пауки и ждут, когда какая-нибудь птица или крыса запутается в их липких сетях. Я пытаюсь заснуть и тем самым спастись бегством от действительности.

Я слышу тихое похрапывание Библиотекаря. Правда ли то, что он рассказал? Или же Эстебан посадил его в тюрьму, чтобы запугать меня? Может быть, Библиотекарь, Эстебан и Беатрис сговорились, в надежде обмануть меня? Может быть, сумасшедший как раз Библиотекарь и это он покушался на Беатрис? И как только я мог настолько ошибиться в этой женщине? Как мог я влюбиться в нее, столь же подлую и холодную, как и ее брат?

В полусне я представляю себе, что стал хранителем. Тем, кто выполняет миссию, от которой братство отказалось пятьсот лет тому назад. Я — Бьорн Белтэ — хранитель.

Тело болит. Невозможно принять позу сколько-нибудь удобную.

Я просыпаюсь, когда Библиотекарь мочится на стену. Я встаю и делаю то же самое.

Потом пытаюсь заснуть.

2

Я не знаю, что сейчас: утро, день или ночь. В темноте время потеряло всякий смысл. Даже вечный страх не скрывает муки голода.

В темноте я представляю себе пиратов и рабов, которые закончили свою жизнь в этой тюрьме. Я ощущаю терпкий запах их страха.

3

— Бьорн?

— Да?

— Давайте поговорим.

— Зачем?

— Чтобы не сойти с ума.

— О чем?

— О Моисее.

— Опять?

— Почему, на ваш взгляд, Ватикан выплатил роду Родригесов целое состояние только за то, чтобы они охраняли мумию Моисея и манускрипты на протяжении пятисот лет?

— Хороший вопрос. Если бы это действительно была мумия Моисея, Ватикан, скорее, построил бы собор в его честь. Такой, как собор Петра! Это же святыня для иудеев, христиан и мусульман всего мира.

— Нет, не построил бы, если бы оказалось, что он был совсем не тем, что, по мнению Церкви, он собой представлял. Если Моисей не водил израильтян по пустыне сорок лет. Если он оказался бы непослушным египетским принцем, который воспротивился воле отца.

— Значит, написанное в Библии — неправда?

— Прошла почти тысяча лет с момента, когда Моисей, по-видимому, жил, до момента, когда его история была рассказана в Книгах Моисея. Тысяча лет. История претерпевает существенные изменения на протяжении тысячи лет.

Я согласен. Тысяча лет — большой срок.

4

Люди, потерявшие зрение, часто говорят, что другие чувства у них резко обостряются. Я понимаю, о чем они говорят. В темноте я слышу журчание воды где-то за стеной темницы и хрип в легких Библиотекаря. Чувствую запахи минувших времен и вонь мочи в углу. Ощущаю металл в собственном дыхании и бег крови в жилах. Я не вижу Библиотекаря, но вижу ауру вокруг него.

— В Библии события, происходившие в течение многих столетий, сжаты в бульонный кубик, полный драматизма, — говорит Библиотекарь. — И только тогда, когда все встает на свои места и обретает собственный темп и хронологию, факты и мифология встречаются.

— Как, например…

— Давайте возьмем десять великих бедствий Египта. Воды Нила превратились в кровь. Нашествие лягушек и насекомых. Вымирание животных. Моровая язва. Ливни с градом. Тьма Египетская. Помните?

— Да-да, я посещал воскресную школу.

— В библейские времена сильнейшее извержение вулкана разделило греческий остров Санторини на две части. В Средиземноморском бассейне произошло сразу несколько цунами. Огромное количество вулканического пепла достигло стратосферы и закрыло солнце. Опасные для жизни осадки привели к экологической катастрофе. Погибли тысячи людей и животных. Воды Нила были отравлены. Рыба дохла. Это, в свою очередь, привело к нарушению пищевой цепочки. Личинки насекомых перестали быть пищей для рыб. Из них появлялись насекомые в большем, чем раньше, количестве и становились прекрасной добычей для лягушек. Вы понимаете, к чему я веду? Все взаимосвязано.

— А что с Исходом?

— Историческая загадка. Все, что мы знаем об Исходе евреев из Египта, описано во Второй книге Моисея. Если при датировке исторических событий использовать археологические данные, можно установить, что Исход, видимо, происходил через несколько поколений после царствования фараона Тутмоса III, заложившего фундамент нового и могущественного Египта. Страна невероятно разбогатела. Правнук Тутмоса Аменхотеп III возвел во множестве роскошные здания: в Фивах он построил дворец Мальката, дальше на север, в дельте Нила, он приказал вновь построить разрушенный ранее город Аварис. Этот город получил название Пи-Рамсес, или Пифом и Рамсес, впрочем, эти земли больше известны под названием Госен. В Книгах Моисея написано, что «он построил фараону Пифом и Рамсес, города для запасов».[108] И здесь библейская история и археология сближаются. Согласно Второй книге Моисея, рабы-израильтяне были участниками гигантского строительного проекта. Археологи нашли подтверждения того, что иностранцы-рабы работали при восстановлении Пи-Рамсеса.

— И что это значит?

— То, что Аменхотеп III — это и есть фараон, описанный в Библии. Он был отцом Эхнатона, который хотел заменить всех египетских богов одним Всемогущим.

— Тот же проект, что и у Моисея.

— Именно. И я знаю, кто такой Моисей.

ОБЕЩАНИЯ

1

Мы слышим из коридора звук тяжелых шагов.

Оба делаем вдох и замираем.

Слышим, как поворачивается ключ, замок ему плохо подчиняется.

Дверь открывается вместе со вспышкой яркого света. Библиотекарь и я, мы оба ослеплены. Закрываем глаза рукой от острых лучей карманного фонарика.

Когда я привыкаю к свету, я впервые рассматриваю свою тюрьму. Она невелика. Четыре на пять метров или около того. Библиотекарь сидит в дальнем углу. Стены — огромные гранитные блоки. Пол из плохо пригнанных каменных плит, отшлифованных поколениями пленников. Сводчатый потолок.

— Ты!

Один из охранников показывает на меня.

Я беру костыли. Библиотекарь тоже встает, но охранники отталкивают его и захлопывают дверь. Я слышу грохот за спиной — это он колотит по двери.

Охранники разрешают мне принять душ и воспользоваться туалетом. Возможно, запах тюрьмы въелся в мою одежду.

2

Они ждут меня у недавно отполированного стола эпохи рококо, из красного дерева. На Эстебане роскошный костюм. На Беатрис — ласкающее взор облегающее летнее платье.

— Buenas dias![109]— говорит Эстебан. — Спал хорошо?

Я не отвечаю.

Беатрис смотрит на меня невидящим взглядом:

— Всем будет гораздо легче, если ты расскажешь, куда ты спрятал «Свитки Тингведлира». — Голос звучит холодно.

Я умею молчать.

— Ведь правда, она хороша? — Эстебан высовывает кончик языка. Лукаво улыбается и гладит ее голую руку. — Конфетка, правда? Доказательство того, что женщину создал Бог! А посмотрел бы ты на нее, когда она была молода! О-ля-ля!

У Беатрис на лице не дрогнул ни один мускул.

— У нас к тебе один вопрос, — говорит Эстебан.

— И если я отвечу?..

— Мы перестанем тебя мучить.

— И отпустите?

— Конечно.

— И Библиотекаря тоже?

— Конечно.

— А если я не отвечу?

— Ответишь! Ты же не дурак. У тебя будет время образумиться, — говорит Беатрис.

— Время?

— Поразмыслить. В подвале. Вместе с Библиотекарем.

— Как ты считаешь, что мне надо делать, Беатрис?

— Мне кажется, тебе надо сделать то, что говорит Эстебан.

— Я подумаю.

НАСЛЕДНЫЙ ПРИНЦ

1

После допроса меня ведут в тюрьму. Я прихватил с собой две булочки, два яблока и две бутылки воды.

Вонь бьет в нос.

Охранники вталкивают меня внутрь и оставляют наедине с темнотой и уроками истории Библиотекаря.

— Что там было?

— В допросе участвовала Беатрис.

— Вот как…

— Ты слышал, что я сказал.

— Да?

— Она участвует во всем этом.

— В чем?

— В операции Эстебана.

— Беатрис?! Никогда!

Сидя в темноте, мы жуем булочки и яблоки. Воду бережем.

Молча прислушиваемся к дыханию друг друга.

2

— Так кто же он? — спрашиваю я.

Я слышу, как Библиотекарь усаживается поудобнее и прочищает голос.

— Библейский Моисей не существовал никогда.

— И тем не менее ты знаешь, кто он? — Я фыркаю.

— Принц, которого мы знаем под именем Моисей, был египтянином королевских кровей. Он не был сыном раба. Редакторы Библии позже приспособили его к своей израильской версии. Как и многое другое в Библии, эта история изменена и приукрашена.

— Зачем?

— Им надо было формировать нацию. Объединять народ. Создавать религию. Им нужен был пророк. Им нужна была фантастическая история, которая вдохновила бы и подчинила народ.

— И тогда они выдумали Моисея?

— Гениальный ход! Придумав литературный образ, они создали его из реальных и вымышленных персонажей, мифов и исторических событий. Вот, к примеру, происхождение Моисея — сына раба, который стал принцем. Все мы знаем эпизод из Второй книги Моисея, где дочь фараона находит младенца Моисея в Ниле «в корзинке из тростника».[110] Проблема, однако, в том, что дочери фараона никогда не разрешили бы усыновить ребенка так, как об этом рассказывается в Библии. Кровные узы в семьях египетских фараонов были священны, и фараоны, когда нужно было, зачинали детей от сестер и дочерей, только чтобы сохранить чистоту крови. А чтобы полубожественная дочь фараона усыновила мальчика из семьи нищих рабов-евреев, это было невозможно.

— Как же возникла эта история?

— Рассказ об усыновлении мальчика ведет свое происхождение частично из аналогичной истории в вавилонской мифологии, частично из египетской истории. Многие фараоны брали в жены принцесс из других королевств, когда создавались политические союзы. У некоторых из них были собственные дворцы, и они носили почетный титул tet-sa-pro. Как ты думаешь, что значит tet-sa-pro?

В темноте я качаю головой.

— Бьорн, tet-sa-pro значит «дочь фараона». Эти бедняжки жили в одиночестве и не могли иметь своих детей. Грустная жизнь. Если они заводили любовника, их казнили. Из исторических источников мы знаем судьбу одной такой женщины — сирийской принцессы Термут. Она жила в роли tet-sa-pro во времена фараона Тутмоса III. Детей у нее не было. И тем не менее исторические источники говорят, что принцесса Термут воспитывала сына.

— Приемного?

— Да. Мы не знаем его имени, но знаем, что принцесса Термут получила право воспитывать его, потому что она была tet-sa-pro. Соединив эту историю об усыновлении с вавилонским мифом о младенце, плывшем по реке на плоту из тростника, авторы Библии определили путь Моисея из лагеря рабов в египетский царский дом.

3

— Так кто такой Моисей?

— Взбунтовавшийся наследный принц.

— Эхнатон?

— Эхнатон взошел на трон вместо своего старшего брата.

— Что это значит?

Библиотекарь делает паузу.

— Братом Эхнатона был Моисей, — медленно говорит он.

— Братом? Каким братом?

— Старшего сына Аменхотепа III, наследного принца, звали Тутмос. Он был также известен под именем Дьехутимос. Он представляет собой одну из самых больших загадок истории Древнего Египта.

— Я о нем даже не слышал.

— Именно. В то время как все его родственники стали знаменитыми — отец Аменхотеп III, мать Тейе, младший брат Эхнатон, даже Тутанхамон, сын или Эхнатона, или Аменхотепа III, — никто не слышал о наследном принце Тутмосе. Он мог бы войти в историю как великий Тутмос V. Вместо этого он исчез. Без элегий, без гимнов в его честь со стороны народа и семьи. Без объяснения. Наследный принц тихо исчез из истории.

— Почему?

— Он впал в немилость. На двадцать третьем году правления Аменхотепа III наследный принц Тутмос исчез из истории быстро и неожиданно. Как пушинка на ветру.

— Что же случилось?

— Грустная история. Наследный принц Тутмос был прославленным воином в армии отца и религиозным деятелем. Как и Моисей, он взбунтовался. Да, в историях наследного принца Тутмоса и Моисея так много общего, что это не может быть случайностью.

— Например?

— В Библии мы читаем, что Моисей убил одного египтянина, который издевался над рабом в Госене. Наследный принц Тутмос тоже вступился за раба, над которым издевались. Согласно альтернативной библейской истории, Моисей спасся бегством не в Медиан, а в Эфиопию. Там он храбро сражался и был провозглашен царем. В Коране прямо написано, что Моисей был царем Эфиопии. Книга иудеев Талмуд тоже называет Моисея царем.

— И что?

— Наследный принц Тутмос какое-то время был царем Эфиопии.

— И это делает его Моисеем?

— Есть и другие сходства. Моисей и наследный принц Тутмос были полководцами. Оба были глубоко религиозными. После успешного военного похода наследный принц Тутмос был назначен жрецом в храме Ра в Гелиополисе, на севере Египта, и был связан с храмом Пта в Мемфисе. Из этого религиозного центра — недалеко от Пи-Рамсеса — наследный принц Тутмос управлял всеми жрецами Верхнего и Нижнего Египта.

Библиотекарь кашляет. Я думаю о том, что он слишком стар и слаб, чтобы перенести много дней в холодной, сырой тюрьме.

— Вы понимаете, о чем я говорю, Бьорн? Наследный принц Тутмос был жрецом в тех местах, где его отец возвел заново Госен и где, согласно Библии, израильтяне были рабами фараона.

4

После короткой паузы, прочистив нос, Библиотекарь продолжает:

— Мы находим много других общих черт у наследного принца Тутмоса и Моисея в книге историка Мането Aegyptica. Там говорится о восстании рабов в Аварисе, то есть Пи-Рамсесе, или Госене, при фараоне Аменхотепе III. Мането пишет, что фараона призывали очистить страну от нежелательных и отправить их на работу в каменоломни Авариса, что он и сделал.

— Кто такие нежелательные?

— Кто еще это мог быть, кроме презренного племени израильтян? Согласно Мането, рабы работали в каменоломнях много лет, прежде чем к ним пришел священник из храма Ра в Гелиополисе. Наследный принц Тутмос! Он отказался от своей египетской религии и своих египетских богов и стал молиться Богу Всемогущему. Мането пишет дальше, что этот священник раньше был воином — как и наследный принц Тутмос — и поэтому научил израильтян сражаться. Библия пишет, что египтяне «опасались сынов Израилевых».[111] Мането рассказывает, что священник призвал израильтян к восстанию, помог многим из них бежать в свою страну. Видите сходство? Восстание рабов… Их сторонник из Египта… Бегство в свою страну…

— Исход…

— Именно! Столетия спустя авторы Библии превратили этот рассказ в эпическую драматическую историю о предательстве и мужестве, восстании и бегстве — бунт, чтобы найти Землю обетованную. Версия Библии, конечно, более величественная и гордая. Грандиозное массовое бегство… Бог, который активно вмешивается в события на земле… Величественный вождь калибра Моисея…

5

— И все это значит, что та мумия, которая лежит в мавзолее здесь, во дворце Мьерколес, и есть наследный принц Тутмос?

— Да. Мумия — наследный принц Тутмос. Сын Аменхотепа III и царицы Тейе. Паршивая овца в семье. Сорвиголова и бунтовщик.

— Что с ним стало после бегства рабов?

— Когда наследный принц Тутмос помог рабам-израильтянам бежать, он мужественно вернулся во дворец своего отца. К папуле. Ну ладно. Аменхотеп III не был добряком и все понимающим отцом. Он приговорил своего непослушного сына к смертной казни. Наследный принц Тутмос не только восстал против семьи и египетских богов, помогая рабам бежать. Нет, он еще и опозорил своего отца, царя Египта и египетское божество. За такое преступление прощения быть не могло.

— И его казнили?

— Так как он был царского рода, его не казнили публично. Для фараона предательство сына было государственной тайной, тем, чего никогда не было, пятном на чести семьи. Наследный принц Тутмос мог сам выбирать, как он будет умирать. Он выбрал яд. После того как он опустошил чашу с ядом и испустил дух, его тело подверглось бальзамированию и мумификации. Несмотря на то что он был предателем, он оставался царского, а значит, божественного происхождения. Но покоиться рядом с предками он не мог. Поэтому он был захоронен в тайной гробнице на западном берегу Нила, вдали от Долины царей и цариц. Он был спрятан за двумя погребальными камерами. А его имя было вычеркнуто из истории. Аменхотеп III приказал уничтожить все письменные упоминания о нем. Все памятные места сровняли с землей.

— И все же его не забыли?

— Принц оставил много письменных документов. Они являются частью ветхих папирусных манускриптов здесь, во дворце Мьерколес. В совокупности эти тексты составили основу новой веры. Помощники наследного принца — их было много — не забыли своего вождя. Они собрали тексты и более древние сказания. Они изучили его мысли и религиозные видения. Жрецы превратились в священников, которые почитали Единого Бога и отказались от египетских богов. Вот так наследный принц Тутмос вырос в религиозного лидера. Все больше людей стало поклоняться Всемогущему Богу наследного принца Тутмоса. Одно течение превратилось в иудаизм. Маленькое и очень своеобразное течение стало основой культа Амона-Ра. Мумия наследного принца Тутмоса, которую они охраняли, была их божеством. Другие авторы объединили многочисленные тексты, в том числе рассказы о жизни наследного принца Тутмоса. И вот так они создали новую мощную фигуру и дали ей имя Моисей.

ШЕЙХ

1

В темноте время идет медленно.

Мы с Библиотекарем обсуждаем теории о Моисее и истории хранителей. Много ли они знали? Много ли понимали? Каким образом проходившие столетия искажали эту историю?

Меня дважды уводят для разговоров с Эстебаном и Беатрис. Они просят меня сказать, где находятся «Свитки Тингведлира». Я боюсь, страх поглощает меня. Но я не говорю ни слова.

2

Когда в следующий раз за мной приходят, охранник надевает мне на голову капюшон. Страх переходит в панику. Дышу со страшной силой. Пытаюсь вырваться. Плачу как ребенок.

Охранники тащат меня по подвалу, несут по лестницам, по длинному коридору, вносят в комнату, привязывают к стулу. Я пробую вырваться.

Дверь закрывается.

— Помогите! — кричу я. — Помогите!

Пытаюсь прокусить зубами дыру в капюшоне.

— Паниковать не надо, — говорит Эстебан. — Ткань пористая. Пропускает кислород.

— Снимите!

— Дыши ровно.

— Снимите, говорю я!

— Ты крепкий орешек, Бьорн Белтэ.

— Сними с меня колпак!

— Скоро сниму.

— Я не могу дышать!

— Чуть-чуть потерпи.

— Немедленно!

— Конечно, ты можешь дышать.

— Пожалуйста, снимите! Пожалуйста!

— Если ты немного помолчишь и дашь мне сказать, я сниму.

В жаре и влаге под капюшоном я пытаюсь успокоиться. Три, два, один…

— Вот так-то будет лучше.

— Пожалуйста. Поторопитесь.

— Бьорн?

— Да.

— Ты встретишься с шейхом.

— Шейхом Ибрагимом?

— Лицом к лицу.

Мне кажется, монах, находящийся в монастырской часовне, чувствует присутствие Бога так, как я чувствую присутствие шейха в этой комнате, словно он вытесняет кислород.

— Так вы с ним заодно?

Эстебан смеется.

— Ну хорошо. Можно сказать и так. Почти никто в мире не встречал шейха.

Хочу вдохнуть воздух, а вдыхаю мое собственное дыхание. Представляя меня шейху, он тем самым подписывает мне смертный приговор. Так я это понимаю.

Эстебан развязывает веревку на шее и снимает с меня капюшон. Я ловлю губами свежий воздух, моргаю и ищу взглядом шейха. Но вижу я только Эстебана с капюшоном в руке. За окном темнота. Настенные часы показывают 23.30. Я дышу долго и глубоко. Из-за паники и клаустрофобии я весь покрылся потом.

— Где он?

— Он здесь.

Я растерянно смотрю по сторонам. Но в комнате только мы двое. Эстебан встречается со мной взглядом.

— Шейх — это я.

3

Я долго смотрю на него. Жду, что он начнет смеяться и скажет, что пошутил. Дверь раскроется, и шейх Ибрагим величественно вплывет во всем своем великолепии.

Но может быть, это правда.

Эстебан ходит вокруг моего стула.

— С того момента, когда я мальчишкой, — говорит он, — узнал от отца историю о хранителях, манускриптах и мумии, все в моей жизни было подчинено одной задаче: найти копию Асима, то есть «Свитки Тингведлира». Как ты знаешь, и я, и мой дворец находимся под покровительством Ватикана. В разных областях. Не в последнюю очередь в финансовой. Так что мне нужно было заниматься моим маленьким проектом параллельно. От отца я унаследовал страсть: довести коллекцию манускриптов во дворце Мьерколес до идеала. И я рано понял, что мне нужно альтер эго. Слишком многие знали, кто я. Начали бы задавать вопросы, если бы я появлялся на аукционах или бродил по крупнейшим антиквариатам, архивам и библиотекам мира. Поэтому я придумал шейха и дал ему целый штаб сотрудников.

— А почему именно шейха?

— Почему бы и нет? Ибрагим аль-Джамиль ибн Закийя ибн Абдулазиз аль-Филастини. Хорошо образованный, цивилизованный, богатый, избегающий внимания шейх с базой в Объединенных Арабских Эмиратах. Щедрый спонсор, даритель, занимающийся поддержкой, пожертвованиями и благотворительностью. Как шейх, я финансировал факультеты университетов и отделения научно-исследовательских институтов. Но все, что я делал, все распоряжения, которые я отдавал, преследовали только одну цель: добыть информацию, которая могла привести меня к тем пергаментам, которые ты нашел в Тингведлире. Я общался с исследователями и гангстерами. Нанимал ученых и антикваров. И всегда я действовал через подставных лиц. Всегда. Никто не встречался с самим шейхом. Никто не знал, кто он. Даже моя дорогая сестра Беатрис не знала, что я и шейх — одно и то же лицо. Он никогда не жил в одном доме больше недели. Никто никогда не знал, где он сейчас находится. Шейх оперировал через свою организацию. Это была паутина лжи и обмана. Фикция.

— Почему ты выдаешь мне эту тайну?

— Потому что я хочу, чтобы ты понял, насколько важно для меня завладеть «Свитками Тингведлира». Я хочу, чтобы ты понял, почему ты должен рассказать мне, где они.

— А если я не расскажу?

Он подходит ко второй двери, открывает ее и машет кому-то, кто там сидит в ожидании.

ХАССАН

1

В комнату, покачиваясь, вступает всей своей огромной массой Хассан. Хассан Громила.

— Если у нас не получится сотрудничество, — говорит Эстебан, — мне придется просить Хассана переубедить тебя. Но давай не будем доходить до крайностей. Я рассказал тебе правду в надежде доказать, насколько важно это для меня, как серьезно я работаю и то, что не остановлюсь ни перед чем, ни перед чем!

Перочинным ножом Эстебан разрезает ленту, которой я был привязан к стулу.

— А если я расскажу, то ты отпустишь меня и Библиотекаря?

— Конечно.

Но мы оба знаем, что он не может допустить, чтобы его тайна вышла за стены этой комнаты.

Он втягивает воздух между зубами. И вынимает из ящика секретера то, что я сразу узнаю.

— Я любопытен, Бьорн. Расскажи мне, как ты вот из этого, — он кладет передо мной на стол «Кодекс Снорри», — узнал про пещеру в Тингведлире!

Вид пропавшего манускрипта преподобного Магнуса взволновал меня. Я представляю себе моего друга, сидящего за столом, слышу его голос.

— Я знаю, ты думаешь, будто мы украли кодекс у преподобного Магнуса. Будто мы убили священника. Но ведь он сам пытался продать его нам. Преподобный Магнус раздумал, но это меня не касается. Мы не собирались его убивать. Просто у него сдало сердце. Вот и все.

Эстебан бросает взгляд на Хассана. Огромный иракец смотрит прямо перед собой, ничего не говорит, как будто нет ни Эстебана, ни меня, а его мысли бродят по мировому пространству.

Все так просто.

Руками, дрожащими так сильно, что мне трудно держать кодекс, я листаю страницы и дохожу до последней, стихотворение с которой навело нас на оригинал «Саги о Святом Кресте», который, в свою очередь, привел нас к гроту. Эстебан радостно смеется. Потом переводит взгляд на Хассана, который хлопает глазами.

— Уже поздно. Хассан только прилетел. Думаю, что крупный разговор у вас начнется утром.

Меня пугает перспектива крупного разговора с Хассаном.

— Возможно, Хассан не слишком утонченный. Но эффективный. Подумай об этом на досуге. До того, как Хассан приступит к работе. Может быть, умнее будет согласиться на сотрудничество, прежде чем он сломает тебе еще несколько пальцев. А перелом на ноге уже сросся? Не следует его раздражать. Ломать — это мягкая техника Хассана. В Ираке он выдавил глаза человеку, который не хотел говорить. Руками. Я упоминаю об этом, потому что ты затягиваешь с ответом, который мне нужен. Ради тебя самого, Бьорн, гораздо умнее будет согласиться на сотрудничество.

2

Кьеркегор однажды сказал, что страх — это завтра. Я понимаю, что он хотел сказать.

Спать я не могу. Прижавшись спиной к каменной стене тюрьмы, я сижу и напряженно смотрю в темноту. Хотя я знаю, что прямо передо мной в нескольких метрах еще одна стена, я могу смотреть в бесконечное космическое пространство. Ничто не может смягчить мой ужас перед тем, что ждет меня на рассвете. Ужас охватил меня своими щупальцами. Все мысли только об одном — о Хассане.

Конечно, я могу сказать все, что знаю. Я не идиот. И не хочу жертвовать собственными пальцами, глазами или жизнью ради «Свитков Тингведлира». Но есть две проблемы. Они все равно убьют меня. И я не знаю, где свитки. Я могу предположить, что хранилище СИС находится где-то в Лондоне. Но свитки с таким же успехом могут пребывать и в Уэльсе в какой-нибудь идиллической деревушке с названием: Llanfairpwllgwyngyllgogerychwyrndrobwllllantysiliogogogoch.

Почему бы и нет?

Что они сделают со мной, когда я объясню, что ничего не знаю? Сломают еще несколько пальцев только для того, чтобы убедиться в моей искренности? Они наверняка попросят меня позвонить в СИС. Что скажет профессор Ллилеворт или Диана, если я неожиданно позвоню: Привет-привет, это Бьорн, — и спрошу: — А где свитки? В лучшем случае они поймут, что я звоню под давлением. В худшем — откажутся отвечать. Как бы то ни было, ни свитков, ни ученых армия Хассана не обнаружит по указанному адресу, когда начнет стучать в двери стволами своих пушек. И я нисколько не сомневаюсь, что к тому моменту буду еще находиться в этой тюрьме, в темноте, когда они поймут, что я их надул.

Я всегда был трусом, когда дело доходило до боли. Зубные врачи. Респираторные заболевания. Волдырь на ноге. Сломанный ноготь. Я страдал больше остальных.

Одна мысль о боли, которую завтра причинит мне Хассан, доводит до тошноты. Сейчас разрыдаюсь. В груди начинаются спазмы.

А Библиотекарь негромко похрапывает.

ПЛАН

1

На этот раз я не слышу шагов. Я слышу звяканье в замке и упрямое сопротивление ржавого механизма, который борется с ключом. Меня охватывает страх. Перехватывает дыхание. Перестает биться сердце. Мозг отказывается работать, в нем осталась только дикая примитивная паника.

Дверные петли скрипят. Дверь открывается.

Дыхание не возвращается. Шея парализована.

В двери появляется прыгающий овал света от карманного фонарика.

В этот момент я точно знаю, что именно ощущают приговоренные к смертной казни, когда к ним приходят, чтобы отвести на электрический стул. Я начинаю жалобно выть.

— Тсс! — раздается голос.

Беатрис.

Беатрис со взъерошенными волосами и приятной улыбкой. Беатрис с притворной улыбкой.

Предательница Беатрис.

Почему они прислали именно ее?

— Быстро! — шепчет она.

Библиотекарь вскакивает.

— Беа! — кричит он и обнимает ее.

Я пытаюсь прийти в себя: тело и душа никак не могут договориться.

— Уф! Какой запах! — шепчет Беатрис.

Что происходит? Где же охранники? Хассан ждет за дверью?

В страхе и отчаянии я растягиваюсь на полу вдоль стены. Подальше от Беатрис и ужасов, которые, несомненно, пришли вместе с ней.

— Бьорн?

Я сжимаюсь, когда луч света от фонарика бьет мне по лицу как кнут.

— Ну же, Бьорн, — говорит Беатрис.

Ну же, Бьорн?

Я моргаю, глядя прямо в фонарик.

Она спрашивает:

— Дорогой мой, неужели ты не понял?

Не понял? Дорогой мой? Я не отвечаю.

Она входит в камеру. Протягивает фонарик Библиотекарю и помогает мне встать на ноги. Я дрожу. Мне стыдно оттого, что я дрожу. Перед лицом смерти я хотел бы сохранить достоинство. В последние минуты на этой земле я не хочу выглядеть дрожащим трусом.

Она кладет руки на мои плечи и смотрит мне в глаза. В близорукие глаза, которые, перед тем как меня убьют, выдавит Хассан.

— Бьорн?

Я смотрю в сторону.

— Ну же, друг мой.

— Что ты хочешь?

— Да послушай же…

— Ты будешь там?.. Когда Хассан начнет меня пытать?

Она обнимает меня:

— Бьорн, послушай. Ну, посмотри на меня. Бьорн! Бьорн!

— Да?

— Я притворялась!

Притворялась. Говорит она.

— Я делала вид, будто заодно с Эстебаном.

Делала вид.

— Мне было совсем не трудно. Я хорошо играла свою роль. Вся моя жизнь — по сути, одна сплошная комедия, в которой Эстебан был моим партнером. Он… — Она хотела что-то сказать, но остановилась. — В тот вечер, когда Эстебан застал тебя и Библиотекаря в библиотеке, меня оповестил охранник, которому я немного приплачиваю за… Ну, скажем, за то, чтобы он был на моей стороне. В тот момент у меня не было выбора. Единственная возможность выяснить, что задумал Эстебан, виделась мне в том, чтобы убедить его в своей верности. Я предложила вызвать охранников в мавзолей, чтобы у него была возможность поговорить с тобой наедине перед тем, как бросить тебя в тюрьму. Он так обрадовался, когда я предложила мои услуги. Теперь он и я были против всего света… Эстебан — настоящий дьявол, но, когда речь идет обо мне, он полностью в моей власти. И так было всегда.

Последние слова она произносит с горечью.

— Откуда мне знать, что ты не притворяешься сейчас?

— Я думаю, что ты знаешь это, Бьорн.

— Зачем ты просила меня сообщить, где «Свитки Тингведлира»?

— Мне нужно было делать вид, будто я злая Беатрис. Снежная королева Эстебана.

— А если бы я сказал?

— Бьорн, я тебя знаю. Ты и словом бы не обмолвился.

— Она говорит правду, Бьорн, — шепчет Библиотекарь. — Ей можно доверять.

— И даже если ты когда-нибудь будешь вынужден выдать эту тайну, — говорит Беатрис, — для нас «Свитки Тингведлира» не самое важное.

— А что же тогда?

— Спасти мумию и оригиналы манускриптов.

Мой разум продолжает протестовать. Почему я должен ей верить? Но тело давно приняло объяснение Беатрис. Мышцы расслабились. Страх отступил. Я не мог устоять против нежного взгляда и ласкового прикосновения.

— Возьми, — говорит она и протягивает Библиотекарю пистолет.

— Все готово?

— Что готово? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает Беатрис, игнорируя мой вопрос. — Никто ни о чем не подозревает. Я вела себя как обычно. Сделала маникюр, съездила в университет, позвонила друзьям — все как всегда. Эстебан ничего не заметил. Все подготовительные работы я провела.

— Подготовительные работы? — спрашиваю я, ничего не понимая.

— Наняла грузовое судно, в котором есть контейнер с особым температурным режимом, и несколько тонн сахара и кофе. Сухогруз отправляется в Италию.

Я вопросительно смотрю на нее.

— Судно называется Desidéria, — отвечает она, глядя мне в глаза. — Desidéria значит «желание».

Я по-прежнему ничего не соображаю.

— Зачем, — спрашиваю я, — нам везти сахар и кофе в Италию?

Беатрис и Библиотекарь молчат. Очевидно, думают, что я шучу.

— Я нашла два одинаковых автофургона и трейлер, — продолжает Беатрис. — Купила четырнадцать мешков батата и два бочонка с ромом домашнего приготовления. Подкупила таможенников, охранников и докеров в порту. Арендовала грузовой самолет, он ждет в аэропорту. Поговорила с профессором Ллилевортом из СИС, который помог мне связаться с группой быстрого реагирования, в прошлом профессиональных коммандос, они уже вылетели из Лондона. Все готово.

— Хорошая работа! — говорит Библиотекарь.

— О чем это вы? — спрашиваю я.

Оба смотрят на меня без всякой надежды.

— Послушай, Бьорн, — говорит Беатрис, — ты помнишь наш разговор?

— Какой разговор?

— Что мы должны отправить мумию назад в Египет. Что собираемся передать ученым папирусные тексты.

— Как это сделать?

— Надо украсть мумию и папирус. Нет, не украсть — вернуть. Мы, строго говоря, завершаем то, что должны были сделать хранители пятьсот лет тому назад.

— Идем? — Библиотекарь с нетерпением ждет у двери.

— Да, времени мало.

Беатрис смахивает с меня воображаемые пылинки. И протягивает костыли.

2

— Эстебан поставил вверху на лестнице охранника, — объясняет Беатрис. — Излишняя предосторожность. Он прекрасно знает, что убежать из тюрьмы невозможно.

Мы поворачиваем в противоположную от лестницы сторону. Подвал — это лабиринт узких темных коридоров. Мы все идем и идем. По полу бежит ящерица. В какой-то момент мне начинает казаться, что мы заблудились в катакомбах подземелья. Но Беатрис сворачивает то направо, то налево, будто знает все ходы и выходы как свои пять пальцев.

Я на своих костылях ковыляю вслед за ней.

В конце подвала мы попадаем на крутую лестницу — вряд ли шире, чем полметра, — она приводит нас на верхний этаж подвала. Мы идем по коридору к следующей лестнице и поднимаемся в холл перед библиотекой.

— Сначала мы берем папирус! С этого момента надо остерегаться камер слежения, — говорит Беатрис. — Охрана наблюдает за дворцом снаружи и изнутри с помощью сорока пяти телевизионных камер, которые передают изображение продолжительностью десять секунд каждое на пятнадцать мониторов.

Я считаю не очень быстро, но элементарная математика говорит, что у каждой камеры есть двадцатисекундная пауза.

— Времени у нас мало, — резюмирует Библиотекарь.

— В библиотеке две камеры, — говорит Беатрис. — Одна находится справа под потолком, другая — в центре зала. У обеих камер есть большая мертвая зона. Так что идите строго за мной. И не двигайтесь, пока я не дам знак.

ХРАНИЛИЩЕ

1

По сигналу Беатрис мы врываемся в библиотеку. Строго говоря, врываются Беатрис и Библиотекарь. А я ковыляю сзади на костылях, спотыкаюсь о край ковра и растягиваюсь в дверях, костыли со стуком падают на пол. Испускаю стон. Беатрис оборачивается и шикает на меня.

— Пока еще никто не знает, что я освободила вас, — тихо и назидательно говорит Беатрис. — Если кто-то об этом узнает, нам всем конец.

— Понял, — бормочу я.

В мертвой зоне камеры справа, между двумя фарфоровыми вазами, мы прижимаемся к стене.

Как только красный огонек на камере гаснет, мы быстро перебегаем вдоль книжных полок к следующей мертвой зоне библиотеки. Беатрис бежит сначала к сканеру, идентифицирующему личность входящего по радужной оболочке, потом к панели кодов, чтобы открыть дверь в Священную библиотеку. Не слышно ни сирены, ни шагов наших преследователей. Но сердце бьется так громко, что эхо должно быть слышно в Ки-Уэсте.

Мы закрываем дверь в Священную библиотеку и прижимаемся к стене прямо под камерой слежения. Когда огонек на камере гаснет, пересекаем всю библиотеку.

Мы в коридоре, который ведет в стальное хранилище. Здесь, к счастью, нет камер.

Беатрис приближается к сканеру, ждет, когда загорится зеленая лампочка, и набирает код из шести цифр. Каждое нажатие кнопки сопровождается звуковым сигналом. Замок щелкает. Когда дверь раскрывается, в хранилище загорается приглушенный свет.

— Если Эстебан знает, чем мы тутзанимаемся, то сейчас мы это обнаружим, — говорит она.

Я вхожу в хранилище. Все стерильно и холодно. В углу стоит кондиционер, который поддерживает нужную температуру и влажность. В центре помещения я вижу стальной стол с толстым стеклом.

Беатрис идет к столу, я ковыляю следом. Резиновые наконечники костылей скрипят о пол, выложенный плиткой.

Под сантиметровой толщины стеклом между точными датчиками, измеряющими температуру и влажность, лежат шесть папирусных свитков.

Во многих местах папирус потрескался и главным образом представляет собой отдельные фрагменты.

— Это, — говорит Беатрис, — и есть Книги Моисея.

Я благоговейно наклоняюсь над стеклом и смотрю на папирус с нечеткими значками, я их не понимаю.

Библиотекарь стучит по стеклу пальцами:

— Ватикану очень удобно, что они хранятся здесь, далеко от всяческих ищеек и прохиндеев-служителей, которые могли бы раскрыть тайну папируса. На протяжении пятисот лет Ватикан платил деньги роду Родригесов, чтобы свитки хранились в замке.

2

Пока мы с Библиотекарем услаждали себя в тюрьме беседами о Моисее, Беатрис готовила папирусы к предстоящей перевозке.

Сейчас она укладывает их в подходящие по размеру шелковые пакеты. Под стальным столом с толстым стеклом она спрятала алюминиевый ящик, обтянутый внутри мягкой тканью, с шестью подготовленными для папирусов отделениями. Во время пауз в работе камер Беатрис укладывает все шесть папирусов в отделения.

Алюминиевый ящик настолько легок, что Библиотекарь может нести его один. Мы покидаем хранилище и идем по коридору, предназначенному для слуг, где нет камер слежения с их неусыпным контролем. Оттуда мы идем по черной лестнице к подвалу, в котором риск встречи с кем-то из охранников минимален. Беатрис движется впереди, освещая дорогу карманным фонариком. За ней следует Библиотекарь с алюминиевым ящиком. Последним ковыляю я.

Мы снова проходим по узким темным ходам подвала. Я не могу понять, были мы уже здесь сегодня или блуждали по каким-то другим туннелям. Сеть пересекающихся ходов в подвалах заполнена сыростью и темнотой, отличить один ход от другого практически невозможно. И тем не менее Беатрис легко ориентируется. Когда в самом конце она открывает железную дверь со скрипом, который бывает только в кино, мы попадаем в подземный гараж, купающийся в ярком неоновом свете.

— Эстебан устроил здесь гараж в шестидесятые годы, — объясняет Беатрис. — Раньше здесь был склад.

Она открывает заднюю дверцу красного фургона с фирменным логотипом «Кока-кола» по бокам. Внутри стоят два крепких ящика — один большой продолговатый, другой маленький квадратный. Библиотекарь кладет свой алюминиевый ящик в маленький и насыпает поролон и древесную стружку.

В продолговатом ящике место как раз для раки с мумией.

Я прислоняю один костыль к фургону. Если нужно будет оказать помощь при переноске, потребуется свободная рука.

3

Из гаража мы вновь погружаемся в подземный лабиринт ходов, на этот раз с западной стороны дворца. Когда мы проходим через бордовую металлическую дверь, я узнаю роскошный коридор, ведущий в мавзолей.

С одним костылем, оказывается, идти гораздо легче. Я задумываюсь, почему ходил все это время на двух костылях. Итальянские врачи ничего не говорили о том, как долго нужно ходить на костылях. Норвежский врач, заменивший гипс перевязкой, вообще ни слова не сказал о костылях. Может быть, их следовало отбросить давным-давно? Это чертовски характерно для меня.

Мы останавливаемся около двойной двери-шлюза прямо под мавзолеем. Ни в коридоре, ни в шлюзе нет телевизионных камер наблюдения. Беатрис набирает код. Внутри шлюза мы должны дождаться, пока дверь сзади нас не закроется и не щелкнет. Беатрис проходит через проверку сканера, снова набирает код. Дверь открывается.

Мы поднимаемся по лестнице и входим в помещение сбоку от мавзолея.

— О’кей, — говорит Беатрис. Она поворачивается ко мне и делает глубокий вдох. — Теперь самое трудное.

— Что это значит?

— Внутри мавзолея две камеры, поэтому охрана всегда видит на своих мониторах одно из двух изображений. Нужно отключить камеры.

— Разве это возможно? Отключенные камеры сразу выдаст нас. А может быть, они не всегда смотрят на свои мониторы?

— Смотрят, уж поверь мне. Если отключить камеры, можно выиграть несколько минут. Они подумают, что это технический сбой. Один из них уйдет из центра охраны на втором этаже дворца и явится сюда посмотреть на камеры. На дорогу у него уйдет четыре с половиной минуты, если он будет идти быстро. Он обнаружит, что камеры отключены, а рака пропала. Через четыре минуты пятьдесят секунд он включит общую тревогу.

— Общую тревогу?

— Дворец имеет несколько систем сигнализации. Местная тревога объявляется только на отдельных участках и в центре охраны. Общая тревога хуже. Начинают звучать все сирены внутри и снаружи. Все ворота и двери автоматически закрываются. Зажигаются все прожектора и проблесковые огни вдоль ограды. Идет сигнал в полицию. Через четыре-пять минут полицейские окружают дворец, перекрывают главные дороги, ведущие из Санто-Доминго, прекращаются вылеты из аэропорта.

— В общем, это дает нам три минуты на то, чтобы вынести мумию из мавзолея в фургон, и полторы минуты, чтобы выехать из парка в город, — говорит Библиотекарь. — Мы едем через западные боковые ворота?

— Да, — говорит Беатрис. — Сегодня ночью на западных воротах дежурит Карлос.

Она кивает Библиотекарю, который открывает крышку коробки сигнализации.

— Сирена будет звучать очень громко, — предупреждает он. — Готова, Беатрис?

— Готова.

Она набирает код.

Библиотекарь держит палец около кнопки, которая отключает камеры.

Беатрис ведет обратный счет от пяти.

— Старт!

ВЫСТРЕЛ

1

Сирена разрывает тишину.

— Быстро! — кричит Беатрис, открывает дверь и гонит меня и Библиотекаря внутрь мавзолея.

Отзвуки сирены мечутся между стенами, полом и высоким сводом, вызывая ужасную какофонию. Метания огоньков стеариновых свечей порождают отблески света, тени и мягкие краски на белых мраморных колоннах.

— Go! Go! Go!

Мы бежим, спотыкаясь, по блестящей плитке пола к пяти ступеням возвышения.

Словно по приказу, с благоговением застываем перед мумией.

Моисей… Наследный принц Тутмос… Взбунтовавшийся принц…

Закутанное в льняные ткани тело кажется очень хрупким. Сложенные крестом руки покоятся на провалившейся груди. Перевозить его — это кажется кощунственным вмешательством в его глубокий тысячелетний сон.

Беатрис опускает крышку. Вместе с Библиотекарем защелкивает замки.

— Торопитесь! — перекрикивает она безумный вой сирен.

Мы ухватываемся за золотые ручки — Беатрис и Библиотекарь с одной стороны, я — с другой — и вынимаем гроб из саркофага.

Я боялся, что нести будет тяжело. Но он почти ничего не весит.

2

Мы спускаемся с подиума, идем, пытаясь, насколько возможно, держать гроб горизонтально. Эхо от наших шагов заглушается воем сирены. Библиотекарь открывает дверь боковой комнаты и придерживает ее. Потом дверь захлопывается.

В ушах звенит. Сирена настроена на такую частоту, чтобы выводить из строя и слух, и разум.

Мы спускаемся по крутой лестнице, прилагая большие усилия, чтобы гроб сохранял горизонтальное положение. Библиотекарь и Беатрис поднимают гроб над головой, а я иду согнувшись, придерживая его в нескольких сантиметрах над ступеньками. Костыль тащится следом за мной и хлопает по каждой ступеньке.

Я все время жду, что мы наткнемся на охранника. Или — что еще хуже — на Хассана и Эстебана.

В двери-шлюзе сирена едва слышна. Беатрис приближает глаз к сканеру и ждет зеленой лампочки.

Ничего.

— Нас могут запереть в шлюзе? — спрашиваю я.

— Конечно, — говорит Беатрис. — Вся система управляется из единого центра.

— На это всегда уходит какое-то время, — говорит Библиотекарь.

Какое-то время…

Наконец загорается лампочка. Беатрис набирает код. Мы слышим гудение механизма, открывающего замок, и оказываемся в коридоре подвала. Одна из ламп дневного света на потолке мигает. Стучат наши каблуки по полу. В ушах звенит.

Когда Библиотекарь начинает открывать ворота гаража, я вдруг представляю себе, что за ними нас ждет взвод солдат с винтовками наготове. Но в гараже никого нет, ощущается слабый запах дизельного топлива и машинного масла. Под потолком звенит звонок, так во времена моего детства звенел звонок в школе, возвещая о наступлении перемены.

Мы подносим гроб к фургону с логотипом «Кока-колы». Беатрис открывает заднюю дверь.

3

Хассан сидит на откидном сиденье внутри машины.

Лицо каменное. Он похож на директора филиала банка где-то далеко за границей, вдали от мировых центров. Такого директора, который — по сугубо формальным причинам со ссылкой на инструкции с положенными печатями и подписями финансовых органов двух стран — отказывает в перечислении на твой счет денег, которые тебе позарез нужны.

Даже в темноте фургона блестит его голый череп. Торчат недавно подстриженные усы. На нем белая рубашка, синий галстук и отлично выглаженный серо-голубой костюм.

Библиотекарь, Беатрис и я стоим неподвижно. Никто из нас ничего не говорит. Мы смотрим на Хассана и ждем того, что сейчас неминуемо произойдет. Я крепко сжимаю золотую ручку гроба.

Он не вооружен. Его огромная фигура не требует таких пустяков, как стрелковое оружие. Он привык получать все, что захочет. Габариты приучили его к мысли, что его победить не может никто.

Но это не так.

4

Сначала я не понимаю, откуда звучит выстрел. Громкий хлопок, резко отдающийся в бетонных стенах пронзительным эхом. Беатрис и я вздрагиваем.

На лице Хассана появляется изумление. На белой рубашке и серо-голубом костюме вырастает красная роза, которая становится все больше.

В горле раздается бульканье. На губах появляется розовая пена.

С глухим стуком он падает на пол фургона. Откидное сиденье взлетает вверх.

Библиотекарь вынимает из кармана руку. Он держит пистолет, который дала ему Беатрис. Из дула идет дымок.

— Мне пришлось, — говорит он.

Мы ставим гроб на пол в гараже и пытаемся вытащить Хассана из машины. Но он слишком тяжелый. Хотя нас трое и мы очень стараемся, он не сдвигается с места.

— Нет для этого времени! — говорит Беатрис.

Оставляем его лежать.

— У меня не было выбора, — говорит Библиотекарь. И еще раз, более настойчиво: — Ведь так? У меня не было выбора.

— У тебя не было выбора, — хором говорим мы с Беатрис.

Поднимаем гроб, ставим в деревянный ящик, обкладываем древесной стружкой и пластиком.

Я стараюсь не смотреть на Хассана. Но он такой большой, что это почти невозможно.

— Не было выбора, — бормочет Библиотекарь.

БЕГСТВО

1

Беатрис выпрыгивает из фургона, обегает его и садится за руль. Библиотекарь и я перебираемся через Хассана, чтобы разместиться на откидных сиденьях прямо за ней. У меня на колене кровь.

С помощью пульта Беатрис открывает ворота гаража и быстро проезжает мимо припаркованных автомашин и бетонных столбов. Под колесом гремит люк канализации. Тут я вспоминаю, что забыл один костыль. Впрочем, не до него.

Шины визжат, когда Беатрис поворачивает. Ей приходится сбавить скорость перед выездом из гаража. Но вот мы уже во дворе дворца и по грунтовой дороге мчимся через парк.

— Отстаем от плана на полминуты, — говорит Библиотекарь.

Беатрис увеличивает скорость. Щебенка и песок стучат по металлу.

— Странно, — говорит Беатрис.

— Что? — спрашивает Библиотекарь.

— Если Хассан знал, что мы делаем, то Эстебан тоже должен был это знать. Где он? Почему он нас не останавливает?

Эта часть парка не освещена. Мириады насекомых мелькают в лучах фар. Беатрис мчится с бешеной скоростью. Темные стволы деревьев за окном машины превратились в черную стену. Какой-то зверек — кролик или белка — выскочил на дорогу и замер перед смертельными объятиями передних фар. Мы вот-вот раздавим его, но за секунду до этого он ныряет в кусты.

Беатрис так крепко держит руль в своих руках, что они побелели.

Между деревьями мы видим фонари вокруг парковки у западных ворот, возле будки охраны. Мы с Библиотекарем задергиваем занавески, отделяющие кабину от фургона.

Беатрис тормозит и опускает стекло. Охранник что-то со смехом спрашивает. Я улавливаю слово «кока-кола». Беатрис отвечает. Охранник смеется. Они говорят по-испански, и я не понимаю. Двустворчатые ворота дребезжат и скрипят, когда механизм начинает их открывать. Беатрис говорит что-то еще и смеется:

— Si, si, si! Bueno, Carlos. Buenas noches.[112]

В этот момент раздается сигнал общей тревоги.

Название очень точное. Шум и грохот легко могут убедить тебя в том, что только что разразилась третья мировая война. Звук сирены представляет собой что-то среднее между сигналом воздушной тревоги и гудком супертанкера и имеет такую силу, что разбудит всех жителей Доминиканской Республики, Гаити, Пуэрто-Рико, Ямайки и Юго-Восточной Кубы.

Через заднее стекло я вижу, что дворец Мьерколес и парк ярко освещены, как будто это гостиничный комплекс в Дубае. Ворота замирают. Потом начинают автоматически закрываться.

Беатрис нажимает на газ. Фургон двигается вперед и застревает между двумя створками ворот, которые скрежещут по металлу.

Охранник истерически стучит по задней двери:

— Стой! Que pasa?[113] Стой!

Бешеное рычание мотора, звук покореженного металла — и мы на свободе.

2

Западная подъездная дорога, которая плавно сворачивает от ворот к проспекту, окружена невысоким забором и кустами мимозы, достигающей половины высоты кованой решетки. С огромной скоростью мы выезжаем на проспект.

Беатрис не смотрит по сторонам. Она мчится по проспекту. «Мерседес» цвета кокоса резко тормозит и разворачивается поперек дороги. Водитель свирепо гудит.

Беатрис разгоняется до ста двадцати километров в час.

— Люди подумают, что у нас страшная жажда, — говорит Библиотекарь.

К счастью, на дороге в это время не так много автомашин. Посередине вдоль проспекта растут огромные деревья. Вдоль ограды дворца Мьерколес мигают сотни красных огней тревоги.

На следующем перекрестке мы круто поворачиваем направо. За углом стоит совершенно такой же, как наш, фургон и тоже с логотипом «Кока-колы». За ним выстроились трейлер, «лексус», «форд-транзит» и два «хаммера».

Беатрис резко тормозит. Второй фургон «Кока-колы» выезжает на проспект и продолжает наш курс. Очень внимательно Беатрис ведет автомобиль по металлической аппарели и въезжает в трейлер. Ворота дворца Мьерколес полностью содрали логотипы «Кока-колы». Фургон остается внутри трейлера, двери закрываются, а мы — Беатрис, Библиотекарь и я — перебегаем в «лексус». Водитель трейлера заводит мотор, выпуская дизельное облако. Мы делаем круг по кварталу: трейлер, «лексус», «транзит» и два «хаммера» с солдатами спецназа из СИС, потом выезжаем на проспект.

Через несколько сотен метров нас догоняет кортеж, состоящий из машин полиции и охраны дворца Мьерколес. Словно легион римских воинов, он с шумом проносится по проспекту: черный «форд-экскьюшн», два «лендровера» и восемь полицейских машин с сиренами и проблесковыми огнями. Мы пропускаем их. Звонит телефон у Беатрис. Она слушает и улыбается. Отключив телефон, говорит:

— Самолет, который я арендовала, окружен полицией.

— Вот черт, не повезло, — говорю я.

— Напротив, — говорит Беатрис. — Они делают то, что я запланировала.

Пока воинство Эстебана едет за вторым фургоном с логотипом «Кока-колы», а верный брату Беатрис полицейский корпус окружает чартерный самолет в аэропорту, наша маленькая колонна сворачивает налево. От перекрестка-клумбы мы едем в порт.

3

Через десять минут мы на территории порта, на мысу около устья реки.

Водителя «лексуса» вызывает по рации водитель фургона, он говорит, что полиция и охранники дворца Мьерколес догоняют его. Они находятся сейчас далеко в сельской местности.

— В фургоне они обнаружат только четырнадцать мешков батата и два бочонка рома домашнего приготовления, — поясняет Беатрис. — И конечно, пятьдесят коробок с банками кока-колы.

Мы проезжаем мимо будки охраны, складских помещений, танкеров, кранов, контейнерной площадки и россыпи чего-то, напоминающего сахарную свеклу, кору и мелкий песок, предназначенный на экспорт.

— Ну вот, — говорит Беатрис, — мы и приехали.

«ДЕСИДЕРИА»

1

Перед нами, пришвартованная к причалу столь многими тросами, что кажется, будто ее удерживают против воли, стоит «Десидериа».

Это очень красивое судно. Надстройка освещена. На верхней палубе я вижу лица офицеров, которые кажутся бледными в свете корабельных фонарей.

Трейлер останавливается около судна, параллельно краю причала. «Лексус» и «транзит» встают рядом. «Хаммеры» отъезжают в темноту к ближайшему складу.

Мы выходим из машины. Из города, оставшегося позади, доносятся звуки сирены. Гавань пахнет нефтью, и соленой водой, и незнакомыми пряностями. Пеликан, проглотивший, если судить по виду, теленка, вразвалочку ходит по пирсу.

Беатрис выезжает на фургоне из трейлера и подъезжает к трапу. Докеры уже начали перегружать товар на борт. Беатрис хочет, чтобы именно мы перенесли ящики с мумией и манускриптом на борт и поместили в трюме в контейнер с терморегуляцией.

Библиотекарь открывает заднюю дверцу фургона. Резким движением поворачивается и смотрит. Я следую за его взглядом.

2

Три черных автомобиля с потушенными фарами подъезжают к причалу.

Останавливаются в нескольких метрах от нас.

Двери открываются.

Из черных автомобилей выходят восемь человек. Некоторых их них я знаю по дворцу Мьерколес. Одного видел в Исландии. Все вооружены.

Последним выходит Эстебан Родригес.

— Ты удивляешь меня, Беатрис, — говорит Эстебан.

С лицом уставшего от жизни человека он двигается в нашу сторону.

Беатрис стоит между Библиотекарем и мной и смотрит на брата.

— Я от тебя в восторге, — продолжает Эстебан.

— Перестань! — сквозь зубы говорит она.

— Мне даже в голову не могло прийти, что ты можешь быть такой предусмотрительной. Чартерный рейс самолета. Судно. Два фургона. Отвлекающие маневры. Твое притворное очарование и ложь, которыми ты угощала меня. Впечатляет! По-настоящему впечатляет!

— Я обманывала тебя всегда, Эстебан. Всегда.

Он продолжает медленно приближаться. Улыбка на лице искусственная.

— Между тобой и мной, Беатрис, всегда были особые отношения.

— Только в твоей безумной голове.

— Ну, Беатрис!

Он вытягивает руку. Она делает шаг назад.

— Уйдем отсюда, сестричка. Во дворец. И я обещаю, что все забуду. Ты знаешь, что я в любом случае заберу гроб и манускрипт. И ты прекрасно понимаешь, что у меня нет никакого выбора, когда речь идет о них. — Он кивает в сторону Библиотекаря и меня. — Но ты и я, мы можем вернуться домой и забыть обо всем.

Беатрис не реагирует.

— Я человек разумный, — продолжает Эстебан. — Я все понимаю. Ты — женщина. Ты руководствуешься чувствами и наивным идеализмом. Я тебе все это прощаю, Беатрис. Только давай поедем вместе во дворец.

— С самого детства ты думаешь, что я тебя уважаю. Люблю. Но правда заключается в том, что я всегда тебя ненавидела.

— Беатрис…

— Ты прекрасно знаешь почему. Ты болен. Всегда был болен. Только ты этого не знаешь.

Слезы текут у нее по щеке.

— Давай вместе поедем домой, дорогая Беатрис. Домой во дворец.

— Никогда.

— Дворец — это твой мир. И я часть этого мира.

Его лицо и бросаемые на нас взгляды отражают бушующие в нем чувства. Голос становится ледяным:

— Если ты не поедешь добровольно, мне придется заставить тебя, Беатрис. Ты думаешь, я не знал, что ты готовишь? Неужели ты могла поверить, что я позволю тебе уехать на этом судне? Я не идиот. Я был в курсе ваших дел. Со мной восемь вооруженных человек. У каждого за спиной опыт участия в боевых действиях. В двух твоих «хаммерах» прячутся шесть охранников из СИС. Наверное, у вас тоже есть по пистолету? Да… Но шансов никаких. Все твои друзья будут обезврежены за пару секунд. Но с тебя, Беатрис, не упадет ни один волосок, это ты должна знать. Я никогда не причиню тебе вреда.

Пеликан на пирсе останавливается и поворачивается в нашу сторону. Рыгает и продолжает медленное движение.

— Я подозревала, что ты следишь за мной, — говорит Беатрис.

— Ты меня хорошо знаешь, голубка моя.

— Поэтому я приготовила еще один вариант плана.

Эстебан наклоняет голову набок.

— Такой вариант, которого ты не мог предусмотреть и к которому вряд ли готов.

На лице Эстебана удивление.

Пеликан размышляет, не подняться ли ему в воздух.

Словно по невидимому сигналу появляются они. Солдаты коммандос в боевом облачении. Десять-пятнадцать человек прятались на судне. Десять — на контейнерах. Четыре-пять — на крыше ближайшего пакгауза. В их арсенале я успеваю заметить всё — от автоматов и пулеметов до снайперских винтовок.

Эстебан растерянно смеется:

— Вот это, да, Беатрис, вот это да!

Пеликан расправляет свои метровые крылья и взлетает с пирса. Потом с плеском опускается на воду.

Эстебан смотрит на Беатрис, потом с улыбкой на устах подносит пальцы к губам и посылает Беатрис воздушный поцелуй.

3

Все происходит очень быстро.

Эстебан хватается за что-то в кармане. Его гориллы рефлекторно поднимают автоматы. Но солдаты коммандос проворнее.

Звучат выстрелы. Десять-двадцать хлопков в ночи.

Эстебан несколько секунд стоит неподвижно, потом падает. В луже крови он сворачивается во что-то похожее на зародыша.

Несколько конвульсивных движений, и он замирает.

Беатрис делает медленный вздох и рыдает.

Восемь охранников Эстебана мертвы. Ни один не успел сделать даже выстрела.

— Я не идиотка, я тоже не идиотка, Эстебан, — говорит Беатрис.

— Беатрис… — шепчу я.

— Тсс. Сейчас не надо.

Один из солдат коммандос в форме подходит к Беатрис.

— Очень жаль! — коротко говорит он. — Следовать плану?

— Да, делайте, как мы договаривались.

— Договаривались? — спрашиваю я.

— Мы уезжаем.

— Но…

Беатрис берет меня за руку:

— Тебе больше ничего не надо знать, Бьорн.

— Я хочу знать. Это всегда была моя проблема.

Улыбнувшись, она кивает.

— Что происходит, Беатрис?

— Мы уезжаем.

— А это?

— Тела погибших будут похоронены на непосещаемом кладбище в десяти милях от города. Этого никогда не было.

— А Эстебан?

— У нашего рода, как ты знаешь, есть собственный мавзолей. Во дворце.

— А полиция…

— С полицией все улажено.

— Как?

— Дворец Мьерколес подвергся сегодня вечером нападению. Бандитов, террористов — не знаю кого. Мой отважный брат пытался остановить их. Мне удалось ускользнуть в последнюю минуту. — Она бросает прощальный взгляд на тело брата. — Прощай, Эстебан, — говорит она.

4

Пока тела загружают в «хаммеры», мы переносим ящики с мумией и манускриптом на борт судна. Невозмутимые докеры перегружают горы чемоданов и коробок Беатрис из «форда-транзита».

Все происходит быстро и слаженно.

Кто-то подхватывает меня под руку и помогает подняться по трапу на борт.

Матросы отдают швартовы. «Десидериа» берет курс в открытый океан.

5

Через несколько минут я выхожу на палубу. Опираюсь локтями на поручни. «Десидериа» двигается на юго-восток. Двигатель ритмично стучит, корпус корабля дрожит.

Я в последний раз смотрю на Санто-Доминго. В городе море освещенных окон, мигающие рекламы, ряды автомобилей, которые оставляют за собой красный шлейф.

Бросаю костыль за борт. Он летит как вращающаяся стрела и исчезает в пучине.

Дверь открывается и снова захлопывается.

Мгновение тишины.

— Так вот ты где! — Беатрис говорит так тихо, что я почти не слышу ее.

Она спускает рукава на голые руки и прислоняется к моему плечу. Мне кажется, что она плачет. Я обхватываю ее талию. Судно мягко повторяет движения волн. На лицо попадают брызги. Морской воздух терпкий и соленый. После суток, проведенных в вонючей тюрьме, море приносит аромат надежды. Так мы стоим, прижавшись друг к другу, не говоря ни слова, и смотрим на город, который все удаляется, а огни пропадают в море и ночи.

ЭПИЛОГ

Я ушел из жизни, ни одной ошибки не нашли у меня, когда я стоял перед Осирисом и его судьями. Стою перед тобой, господствующим надо всеми богами. Направляюсь в страну мертвых, где царствует справедливость. Эта страна лежит за горизонтом, и я приближаюсь к священным вратам.

Египетская Книга мертвых

И наступят времена, когда ХРАНИТЕЛИ доставят СВЯТОГО назад в место его упокоения, под священное солнце, в священный воздух, в священную скалу.

Асим

ГАЗЕТА «НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС»

ЛОНДОН (Рейтер) — Мумия, которая предположительно является останками библейского Моисея, и папирусный манускрипт, который, как утверждают, содержит Шестую книгу Моисея, сегодня были переданы египетским властям.

Международный коллектив ученых, чьей задачей будет изучение мумии и древнего текста, начнет свою работу в понедельник.

По нашим данным, к этой находке привело обнаружение древних гробниц в Норвегии и Исландии. Но какая связь существует между египетскими и скандинавскими археологическими находками, неизвестно.

Представитель Ватикана кардинал Т. К. Бертоне заявил, что о мумии и манускрипте им известно только из сообщений средств массовой информации. Он уверен, что эти «еретические заблуждения» будут в скором времени опровергнуты. Ватикан считает, что Книги Моисея в том виде, в каком они наличествуют в Библии, «дарованы Богом».

ВАТИКАН

2007 год

— Что вы хотите сказать? Что Ватикан имеет копии этого… этого манускрипта? Так, что ли, кардинал?

Видя ярость папы, кардинал нервно задергал большим крестом, который висел у него на шее на золотой цепи.

— Святой отец, — сказал он, — наши предшественники похитили у жреца Асима копию этого манускрипта уже в XI веке. Когда в Санто-Доминго спустя пятьсот лет вдруг появились мумия и оригинал, папа Юлий II и кардинал Кастанья решили, что будет лучше всего, если все останется, как было раньше. И чтобы никто ничего не узнал.

Кардинал протянул папе ветхий листок с записью беседы папы Юлия II и кардинала Кастаньи.

— Но почему? — спросил папа.

— Они не желали брожения умов, Ваше Святейшество.

Папа смотрел на кардинала со смешанным чувством удивления и гнева.

— И это держалось в тайне…

— Конечно, святой отец!

— …в том числе и ото всех преемников Юлия II?

Кардинал проглотил слюну:

— Есть вещи, Ваше Святейшество, которыми Вашим смиренным подданным лучше заниматься, не оскверняя чистоту дел и помыслов великого человека.

ГАЗЕТА «КОРРЬЕРЕ ДЕЛЛА СЕРА»

ВАШИНГТОН (Рейтер) — Самое большое в мире частное собрание книг, документов, писем и карт преподнесено в дар Библиотеке Конгресса.

Собрание дворца Мьерколес в Санто-Доминго, состоящее из многих миллионов названий, поступило после смерти Эстебана Родригеса, наступившей при невыясненных обстоятельствах, и обнаружения так называемой мумии Моисея и оригиналов Книг Моисея.

По словам директора Библиотеки Конгресса Томми Маннинга, этот дар имеет неоценимое культурно-историческое значение.

ГАЗЕТА «ПАИС»

КАИР, Египет (Ассошиэйтед Пресс) — Главы государств более пятидесяти стран будут присутствовать завтра при захоронении так называемой мумии Моисея в первоначальной гробнице недалеко от древнего египетского города Луксор. На правах хозяина руководить церемонией будет президент Египта.

Мумия, которой более 3000 лет, будет находиться здесь до принятия решения, открывать гробницу для посетителей или же перенести мумию в Луксор, Каир или Иерусалим, о чем пока не договорились египетские власти и религиозные руководители страны.

Представители Ватикана и еврейских организаций на завтрашней церемонии присутствовать не будут. Исламские имамы также бойкотируют церемонию.

По словам представителя Ватикана, папа не может признать мумию земными останками ветхозаветного пророка Моисея. В папской булле говорится также, что вновь обнаруженные манускрипты являются «фальшивкой столетней давности, которую изготовили язычники, чтобы посеять сомнение и неверие».

Представитель Ватикана уверен, что группа ученых в скором времени разоблачит то, что он назвал «зловредным еретическим обманом».

ЕГИПЕТ

2007 год

Лучи прожекторов скользили по звездному небу, когда мумию вносили в ее первоначальную гробницу.

Церемонию передавали по телевидению на все страны мира. Внушительный ряд наиболее известных артистов выступал на большой сцене, построенной внизу у храма Амона-Ра.

На некоторых кадрах телезрители могли увидеть на трибуне блондина с толстыми очками на бледном лице. Он сидел между пожилой женщиной с пышной копной волос и сухощавым стариком с орлиным носом.

Бьорн, Беатрис и Библиотекарь были приглашены как почетные гости. Они получили отпуск в Институте Шиммера, где участвовали в работе группы ученых, которая занималась реставрацией и переводом древнеегипетских папирусных текстов.

Немного раньше в тот же день в гостинице в Луксоре Бьорн написал электронные письма Трайну, Терье, Эйвину, Лоре и всем другим, кто оказал ему помощь. «Дорогие друзья, — писал он, — это прозвучит, быть может, слишком высокопарно, но сегодня вечером будет наконец выполнено обещание, которое тысячу лет тому назад дали хранители. Мы были последними хранителями. Дело сделано».

В полночь церемония завершилась фейерверком. Тысячи ракет взмыли в небо и разлетелись сияющими огнями, полыхающими красками и россыпью серебра. Со своего гнезда высоко в скалах, над храмом, взлетел белый голубь и исчез в темноте пустыни, но этого никто не заметил.

ИЗ ШЕСТОЙ КНИГИ МОИСЕЯ

И когда Моисей вывел израильтян из Египта и показал им путь в землю Ханаанскую, как ему повелел Господь, он вернулся к фараону.

Во дворце его ждали фараон, чародеи, первосвященники и все придворные.

И упал Моисей на колени и сказал: — Господь повелел мне вывести народ Израилев из Египта, одну группу за другой! Это сделано!

Фараон сказал: — Но ты, отец мой, предал меня!

И тогда сказал Моисей: — Бог Израилев повелел мне, и я послушался его.

Тогда царь египтян рассердился и сказал: — Ты изменил мне, и твоему народу, и твоей стране, и приговор будет «Смерть!»

И тогда сказал Моисей: — Это слово царя.

И был Моисей царского рода, поэтому ему дали право самому выбрать, как он будет умирать, и Моисей выбрал смесь из яда, меда и вина.

Его увели от фараона в одно из помещений дворца и дали ему чашу, наполненную ядом, медом и вином.

И вдруг в помещение влетел голубь.

И тут же Моисей опустошил чашу. И в ожидании, когда яд начнет сковывать его сердце, сказал:

— Самый святой храм ты найдешь в своем сердце. Когда ты молишься твоему Богу, Он с тобой. Он всегда с тобой, и ты найдешь Его в себе, потому что ты и Бог — одно, так же как Он одно со всем, что Он создал. Ты не должен искать рая, потому что ты уже нашел его, и он внутри тебя.

И тут он упал.

Так умер Моисей, слуга Господа, во дворце фараона. И его тайно похоронили в гробнице у реки. И в этой скрытой гробнице Моисей будет покоиться вечно, потому что и по сей день никто не знает, где эта гробница.

У Бога нет религии.

Махатма Ганди

Благодарности

Многие специалисты с большой благожелательностью — возможно, с долей скрытой недоверчивости — отнеслись к моим просьбам и позволили мне устроить грабеж в сфере их профессиональной деятельности. Я хочу выразить благодарность всем добровольным помощникам, которые давали мне советы, информировали и дарили идеи. Только я несу ответственность за возникшие ошибки и недоразумения, а также за всплески мысли и фантазии, родившиеся на базе реальной действительности и теологических теорий, которые легли в основу выдуманного. Уместно будет напомнить, что «Хранители Завета» — роман, в котором автор позволил себе допустить много вольностей. Как историческая основа, так и теологические теории приспособлены к вымышленному миру книги. И ни один из моих информантов и источников не несет никакой ответственности за то, каким образом я использовал частички информации, которые они мне давали. Как и любой другой роман в серой зоне между фактами и фантазией, «Хранители Завета» в конечном счете всего лишь игра ума.

Благодарность заслужили:

директор издательства «Аскехоуг» Эйвин Фаро, редактор Александр Опсал и сотрудник отдела авторских прав агентства «Аскехоуг» Эва Кулэй, которые весьма основательно, внося свои предложения, помогали мне благополучно довезти до берега и выгрузить на причале рукопись романа «Хранители Завета». Мой исландский друг и коллега Трайн Бертельссон, исландский писатель и кинорежиссер, который был вдохновителем и помощником. Профессор, доктор философии Гисли Сипордсон из Института Аурни Магнуссона, открывший мне доступ в уникальный бронированный архив древних рукописей и терпеливо отвечавший на все возникавшие вопросы. Священник Гейр Боге в Рейкхольте за его рассказ во время посещения мест, где жил Снорри. Писатели Харальд С. Бёлке, Бодвар Шелдеруп и Эйнар Биргиссон за их идею о священной геометрии. Профессор, доктор теологии Терье Стурдален, теологический факультет университета Осло. Архитектор, специалист по деревянным церквам доктор инженерных наук Йорген X. Йенсениус. Профессор Микаэл Бретт, специалист по истории Северной Африки, военным вопросам и эпохе Фатимидов, из Института восточных и африканских исследований Лондонского университета. Генеральный секретарь Секретного архива Ватикана Лука Карбони и сотрудник отдела внешних связей Библиотеки Конгресса США Томас Манн.

Многие частные лица также заслуживают благодарности за их большой или малый вклад, информацию, идеи, предложения и поддержку: Май Греете Лерум, Арнт Стефансен, Бьорн Аре Давидсен, Йорн Лиер Хорст, Вегард Эгеланн, Фредрик Гресвик, Кнут Андреас Скогсатд, Дэви Ватне, Кьелл Эвере Хелланн, Вигго Слеттеволл, Эйвин Эгос, Астрид Эгеланн, Гунн Холанн и К. Юнас Нурдбю из университета Осло, ленсман Ларс Сместадмуен, археолог Ян Билль из Музея судов викингов, Роскилле, профессор Дорис Беренс-Абусейф из Лондонского университета. Мой исландский издатель Йоухан Паутль Вальдимарссон, Тора Сигридур Ингольфсдоухтир и другие из издательства «ЙПВ». Мой итальянский редактор Элизабетта Сгаби из издательства «Бомпиани» за интенсивный курс итальянского языка и ее коллеги — Беатриса Гати и Валерия Фраска. Сотрудники Управления по охране памятников, Церковного управления в Рингебу, Государственной картографической службы, Статистического бюро и университета Осло.

Особая благодарность моей терпеливой семье и моей жене Осе Мюриволл Эгеланн, которая не только была добросовестным читателем и консультантом, но еще и провела тысячи часов в роли литературной соломенной вдовы.

И в самом конце еще «гав-гав!» Тедди за компанию.

Литература

Ни одна книга не появляется без других книг. При работе над романом «Хранители Завета» мне особенно пригодились нижеследующие источники:

Bibelen.

Den egyptiske dødeboken. De norske bokklubberne (2001). Oversat av Saphinaz-Amal Naguil, Eldrid Johansen, Anders Bettum og Jens Broarvig.

John Bowker: Gud — en historisk fremstilling, Andresen & Butenschøn / Det Norske Bibelselskap (2003).

John Bowker. Den fullstendige Bibel-håndboken, Andresen & Butenschøn i samarbeid med Det Norske Bibelselskap (1998–2001).

Aage Hauken: Teologene som skapte Det gamle testamente, Land og kirke / Gyldendal (1980).

Werner Keller: Men Bibelen hadde rett, Dreyer (1995).

Ronald Grambo: Djevelens livshistorie, Ex Libris (1990).

Harald Sommerfeldt Boehlke: Det norske pentagram, første utgave ved Eutopia Forlag, annen utgave ved forfatteren (2005).

Bodvar Schjelderup: Loggbok for en helsen, Genesis forlag (1997) og Paktens tegn og den femte tavlen, Periscope vision (2004).

Einar Gunnar Birgisson: Egyptian influence and sacred geometry in ancient and medieval Scandinavia, eget forlag, Island (2002).

Snorre Sturluson: Norges kongesagaer, Gyldendal (1979).

Ivar Eskeland: Snorri Sturluson, Grøndahl Dreyer (1992).

Lars Roar Langslet: Olav den hellige, Gyldendal (1995).

Morten Mykebust: Olav — viking og helgen, Fantasi-Fabrikken (1997).

Erling Haagensen, Henry Lincoln: The Templars’ Secret Island, The Windrush Press (2000).

Terje Spurkland: I begynnelsen var futhark — norske runer og runeinnskrifter, LNU og Cappelen Akademisk Forlag (2001).

Kjell Aartun: Runer i kulturhistorisk sammenheng, Pax (1994).

Eva Valebrokk og Thomas Thiis-Evensen: De utrolige stavkirkene, Boksenteret (1993).

Gisli Sigurdsson og Vésteinn Ólason: The Manuscripts of Island, Árni Magnusson Institute in Iceland (2004).

Helge Ingstad: Vesterveg til Vinland, Gyldendal (1965).

Kåre Prytz: Vestover før Columbus, Aschehoug (1990).

Knut Lindh: Leiv Eriksson — Opdagelsen av Amerika, Fahrenheit / Pantagruel (2000).

James Graham-Campbell: The Viking World, Frances Lincoln (1890/2001).

W. Hodding Carter: A Viking Voyage, Ballantine Books (2000).

John Haywood: Historical Atlas of the Vikings, Penguin (1955).

Red. Knut Mykland: Norges historie, Cappelen (1976).

Karsten Alnæs: Historien om Norge, Gyldendal (1996).

David Murdoch: Tut-ankh-Amon, N.W. Damm & Søn (1998).

Richard Elliott Friedman: Who Wrote the Bible, Summit Books (1987/1997).

Graham Phillips: The Moses Legacy, The Evidence of History, Sidgwick & Jackson (2002).

Ahmed Osman: Moses and Akhenaten, The Secret History of Egypt at the Time of the Exodus, Bear & Company (1990–2002).

Israel Finkelstein, Neil Asher Silberman: The Bible Unearthed — Archaeology’s new Vision of Ancient Israel and the Origin of its Sacred Texts, Touchstone (2001).

David Rohl: A Test of Time — The Bible from Myth to History, Century (1995).

Aldan Dodson / Dyan Hilton: The complete Royal Families of Ancient Egypt, Thamses & Hudson (2004).

Simon Singh: Koder — skjulte budskap fra det gamle Egypt til kvantekryptografi, Aschehoug (1990).

Особо ценными были следующие веб-сайты:

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_114www.arild-hauge.com(об эпохе викингов, рунах, народных верованиях)

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_115asv.vatican.va (Секретный архив Ватикана)

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_116http://www.stavkirke.info (о деревянных церквах Норвегии)

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_117">no.wikipedia.org

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_118">en.wikipedia.org

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_119">www.katolsk.no

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20200801131323_120">www.bibelen.no

Том Эгеланн Разорванный круг

ПРОЛОГ

Это слова, которые тайно сказал Иисус и которые записал я, Фома Иуда Петр.

Евангелие от Фомы — Пятое Евангелие, не включенное в Новый Завет. Рукопись обнаружена в Египте в 1945 году

Ближе к вечеру того дня, когда умирала Грета, пошел дождь.

Сквозь струйки дождя за голыми ветками кустарника я едва вижу фьорд, блестящий и холодный, скорее похожий на большую реку. Уже не один час я сижу здесь и смотрю на капли, текущие по оконному стеклу. Я думаю. И пишу. От порывов ветра на запотевшем стекле появляются изменчивые разводы.

Письменный стол я придвинул поближе к окну. Теперь можно писать, бросая взгляд на улицу. Во фьорде плавают комки гниющих водорослей. Волны лениво плещутся о прибрежные скалы. Слышны робкие покрикивания уставшей от жизни морской крачки.

Черные намокшие ветки дуба, растущего рядом с домом, торчат во все стороны. Кое-где видны редкие листочки, которые еще не поняли, что наступающая осень скоро приберет и их.

Когда папа умер, было лето. Ему исполнилось тридцать лет четыре месяца две недели и три дня. Я слышал, как он закричал.

Почти все считают, что это был несчастный случай.

В первое время после его смерти мама пряталась от мира за оболочкой тихой скорби. А после внезапной метаморфозы, которую я до сих пор не могу забыть, начала пить и перестала обращать на меня внимание. О ней стали судачить. В магазине я встречал сочувственные взгляды взрослых. Дети же распевали о ней безобразные куплеты. На асфальте школьного двора появлялись похабные рисунки с ее изображением.

Некоторые воспоминания остаются с вами навсегда.

Конечно, они уже побывали здесь, пока я отсутствовал. Обыскали каждую комнату. И уничтожили все следы ее пребывания. Словно ее здесь никогда и не было.

Но они не безгрешны. Не обратили внимания на четыре шелковых шнура, которые свешиваются со стоек кровати.

В свой дневник я записываю все, что случилось со мной этим летом.

Если бы не ноющие раны и сильное жжение, я мог бы подумать, что все события мне просто привиделись. Что все это время я просто находился в своей палате в клинике. Спеленутый смирительной рубашкой. Напичканный стесолидом. Возможно, я никогда не пойму, что со мной произошло тогда. Но это не важно. Воспоминаний мне хватит надолго.

Дневник мой — толстый том в плотном переплете из кожи. В нижнем правом углу обложки золотом вытиснено мое имя: «Бьорн Белтэ».

Есть два вида археологии. Историческая. И интеллектуальная — раскопки в собственной голове.

Перо скрипит по бумаге. Я медленно разматываю паутину воспоминаний.

Часть первая АРХЕОЛОГ

I ЗАГАДКА

1.

Я сижу на корточках на одном из абсолютно одинаковых квадратных участков и занимаюсь поисками прошлого. Голову нещадно печет солнце. На руках мозоли, которые периодически напоминают о своем существовании резкой болью. Я весь в пыли и поту. От меня разит. Футболка прилипла к спине, словно старый заскорузлый пластырь.

Ветер и лопаты подняли в воздух огромное количество мелкого песка, который висит над полем серо-коричневым куполом. Пыль режет глаза. Во рту у меня сухо, лицо покрыто слоем грязи. Кожа кажется потрескавшейся коркой. Я издаю тихий стон. Невозможно представить себе, что когда-то я мечтал именно о такой жизни. Но ведь всем людям надо на что-то жить…

Я чихаю.

— Будь здоров! — звучит чей-то голос. Удивленно оборачиваюсь. Все заняты своим делом.

Раскопать прошлое очень нелегко. Сидя на глубине нескольких лопат ниже поверхности, я перебираю кончиками пальцев шершавую почву на носилках, стоящихпередо мной. Тому культурному слою, до которого мы сейчас добрались, восемьсот лет. Смрад компоста бьет в нос. В своем учебнике «Археологический анализ древностей» — профессор Грэм Ллилеворт пишет: «Пребывающий в темноте слой земли посылает нам свою безмолвную весть». Как вам это нравится? Профессор Ллилеворт — один из самых заметных археологов мира. Но он слишком большой лирик. Приходится с этим мириться.

А сейчас профессор сидит в тени тента, натянутого между четырьмя шестами. И читает. Посасывает незажженную сигару. У него невероятно умный вид седовласого старца, полного помпезного достоинства. Иногда он переводит на нас взгляд, который говорит: «Когда-то мне тоже пришлось попотеть, но это было очень давно».

Я искоса смотрю на него через толстые стекла солнечных очков. Наши глаза встречаются, и на секунду-другую он задерживает на мне свой взгляд. Потом зевает. Тент вздрагивает от дуновения ветра. Вот уже много лет ни один человек с грязью под ногтями не осмеливался вызывающе смотреть на профессора.

— Мистер Белто? — обращается он ко мне преувеличенно вежливо. Я все жду того момента, когда какой-нибудь иностранец произнесет мое имя правильно.

Профессор знаком подзывает меня к себе. Как надсмотрщик на плантации, повелевающий рабом-негром. Я вылезаю из ямы и отряхиваю землю с джинсов.

Профессор откашливается:

— Нет ничего?

Я взмахиваю руками и становлюсь перед ним, комически изображая стойку «смирно», но это проходит мимо его внимания.

— Ничего! — выкрикиваю я по-английски.

С плохо скрытым презрением он осматривает меня и произносит:

— У вас все в порядке? Бледноваты вы что-то сегодня!

И начинает хохотать. Он ждет моей реакции, но напрасно.

Многие считают, что профессор Грэм Ллилеворт — злобный и властолюбивый человек. Ничего подобного. Его главное врожденное свойство — чувство превосходства над другими. Взгляд профессора на окружающий мир и на крохотных насекомых-людишек, кишащих у его ног, сформировался у него рано и затем застыл, словно бетон. Когда он улыбается, то в его улыбке читаются снисходительность и равнодушие. Когда слушает, то делает это из вынужденной вежливости (которую мать внушила ему палкой и угрозами). Когда говорит, легко поверить, что он выступает от лица самого Господа.

Ллилеворт смахивает пух, прилипший к его серому, с иголочки костюму. Откладывает сигару на переносной стол. Водостойкой тушью он обычно помечает заложенные шурфы.[1] С каменным лицом, сняв крышку с флакончика, он ставит на схеме, лежащей на столе под тентом из простыни, крестик у шурфа 003/157.

Затем усталым взмахом руки отпускает меня.

В университете мы усвоили, что каждый из нас может выбросить на поверхность кубический метр земли в день. Гора промытой породы около сита показывает, что полдня прошли хорошо. Ина, студентка, промывающая всю землю, которую мы доставляем ей на носилках и тачках, не нашла ничего, кроме веретена и гребня, пропущенных кем-то в слое. Она стоит в луже грязи. На ней облегающие короткие шортики, белая футболка и огромные резиновые сапоги. В руке она держит зеленый садовый шланг с мундштуком.

Она очень мила. В двести двенадцатый раз за этот день я бросаю на нее взгляд. Но она ни разу даже не посмотрела в мою сторону.

Мышцы ноют. Я опускаюсь на походный стул в тени густого кустарника, который скрывает меня от августовского солнца. Это мой уголок, где я чувствую себя в безопасности. Отсюда видна вся территория раскопок. Я вообще люблю иметь широкий обзор. Если есть обзор, можно контролировать ситуацию.

Каждый вечер после сортировки и каталогизации находок я заверяю свою опись. Профессор Ллилеворт считает, что я слишком подозрителен, поскольку настаиваю на сверке находок в картонных коробках с этой описью. До сих пор я ни разу не поймал его на расхождении. И все равно я ему не верю. Я сюда прибыл для контроля. Мы оба это знаем.

Профессор начал будто случайно поворачиваться, определяя, куда я подевался. Я тут же посылаю ему веселое скаутское приветствие — два пальца у лба. Он не отвечает.

Мне лучше всего в тени. Из-за дефекта радужной оболочки глаз яркий свет вызывает взрыв искр в голове. Для меня солнце — диск концентрированной боли. Поэтому я часто щурюсь. Один ребенок как-то сказал мне:

— Можно подумать, что у тебя в глазах фотоаппарат со вспышкой.

Повернувшись спиной к контейнеру с нашим оборудованием, оглядываю всю площадь раскопок. Белые бечевки координат образуют квадраты, которые вскрываются один за другим. Ян и Ури стоят рядом с нивелиром и теодолитом,[2] бурно обсуждают что-то и размахивают руками. Я начинаю в шутку внушать себе, что мы ведем раскопки не там, где надо. Что профессор сейчас засвистит в свой идиотский свисток и закричит:

— Стоп, мы ошиблись!

Но по их лицам я вижу, что они просто недовольны темпами работ.

Здесь тридцать семь археологов. У каждого руководителя раскопок (Яна, Теодора и Пита из Оксфордского университета, Моше и Дэвида из Еврейского университета в Иерусалиме и Ури из Института Шиммера) под началом группа норвежских студентов, специализирующихся на археологии.

Ян, Тео и Пит являются создателями совершенной компьютерной программы для археологических раскопок, основанной на спутниковом фотографировании земных структур инфракрасными лучами и локаторами.

Моше — доктор теологии и физики, он участвовал в работе группы специалистов, изучавших Туринскую плащаницу[3] в 1995 году.

Дэвид — эксперт по толкованию манускриптов Нового Завета.

Ури — специалист по истории ордена иоаннитов.[4] А я здесь для контроля.

2.

Когда-то давно я каждое лето жил у бабушки по папиной линии в усадьбе рядом с фьордом. Дом в швейцарском стиле был окружен садом, полным фруктов, ягод и цветов. В саду лежали нагретые солнцем каменные плиты, рос густой кустарник, было полно бабочек, птиц и веселых шмелей. Воздух напоен ароматом смолы и морских водорослей. С середины фьорда доносилось пыхтение лодочных моторов. Вдали виднелось узкое пространство между Ларколленом и Булерне. За ним брезжила бесконечная гладь океана, а за горизонтом мне мерещилась Америка.

В километре с небольшим от усадьбы у дороги между Фулевиком и Моссом был расположен монастырь Вэрне. Он занимал две тысячи декаров[5] с полями, лесами и историей, начало которой теряется в королевских сагах Снорри.[6] В конце XII века король Сверре Сигурдссон подарил монастырь Вэрне монахам ордена иоаннитов. Иоанниты осветили задворки нашей цивилизации отблесками мировой истории Крестовых походов, а также культуры рыцарей-церковников. И только в 1532 году время монахов в монастыре Вэрне подошло к концу.[7]

Жизнь состоит из ряда случайностей. И теперь профессор Ллилеворт производит раскопки на одном из полей этого монастыря.

Профессор утверждает, что наша цель заключается в поисках круглого замка эпохи викингов, по-видимому имеющего метров двести в диаметре и окруженного круглым же земляным валом с деревянным частоколом. Ллилеворт якобы обнаружил его карту в одном из захоронений викингов в Йорке.

Поверить в это трудно. Да я и не верю.

Профессор Грэм Ллилеворт явно ищет что-то другое. Что именно, я не знаю. Сокровища — слишком банально! Захоронение с кораблем викингов? Остатки раки святого Олафа? Может быть, монеты из Хорезма — царства к востоку от Аральского моря? Свиток из телячьей кожи с текстом Снорри? Серебряную чашу для жертвоприношений? Магический камень с рунической надписью? Я могу только гадать. И еще добросовестно выполнять миссию сторожевого пса.

По материалам этих раскопок профессор собирается написать учебник. Финансирует исследования некий английский фонд. Владельцу земельного участка выплатили немалую сумму за возможность покопаться на его поле.

Я до сих пор не понял, как профессору Ллилеворту с его археологическими группами захвата удалось пробраться на норвежскую территорию. Видимо, действует все то же старое доброе правило — без друзей никуда, особенно без могущественных друзей.

Иностранцам, вообще-то, трудно получить разрешение на археологические исследования в Норвегии. А профессор Ллилеворт не встретил никакого сопротивления. Напротив. Директор Инспекции охраны памятников восторженно аплодировал ему. Университет с радостью предоставил самых лучших студентов-археологов для участия в раскопках. Допустили к работе в Норвегии и его помощников-иностранцев. Задобрили представителей местной власти в районе раскопок. Все — ну в самом лучшем виде. А потом выискали меня в кабинете отдела древностей Исторического музея на улице Фредериксгате. На роль контролера. Указующего перста норвежских властей. Меня, близорукого ассистента-археолога, отсутствия которого в течение нескольких месяцев в институте никто и не заметит. Чистая формальность, знаете ли, — перед профессором почти извинялись за мое присутствие, но правила есть правила.

В комнате бабушки в усадьбе стоят часы деда и тикают — исключительно в свое собственное удовольствие. С раннего детства я полюбил эти часы. Они всегда врут. В самое неожиданное время вдруг начинают бить. Без восьми минут двенадцать! В три минуты десятого! В двадцать восемь минут четвертого! Старый механизм самозабвенно раскручивает свои пружинки и колесики и возвещает: «А мне плевать!»

Почему кто-то вообще решил, что все остальные часы в мире идут правильно? Или что время можно зафиксировать движением стрелок? Я обычно думаю не очень быстро. Это связано с моей работой. Когда извлекаешь из земли древний скелет женщины, которая пятьсот лет назад прижала к себе ребенка и так и не выпустила его из рук, время словно замирает.

Порыв ветра приносит с собой соленый запах моря. Солнце уже не такое горячее. Я ненавижу солнце. Мало кто знает о том, что на этом огненном шаре идет непрерывная ядерная реакция. А я знаю. И радуюсь, что через десять миллионов лет все это кончится.

3.

В прозвучавшем над раскопками крике слышатся восторг и изумление. Профессор Ллилеворт зашевелился под своим тентом. Словно дряхлый сторожевой пес, он насторожился и выжидает, обдумывая, стоит ли поднимать лай.

Археологи редко громогласно радуются находкам. Иногда мы что-то обнаруживаем. Но бурно проявлять свой восторг ниже нашего достоинства. После тщательной консервации и каталогизации большинство ломаных монет и веретен попадает в какую-нибудь светло-коричневую коробку в дальнем углу темного хранилища, где годами ждет своего часа. Лишь немногим за свою карьеру удается найти предмет, который будет выставлен в витрине под стеклом. Думаю, со мной согласятся почти все специалисты: последняя по-настоящему грандиозная археологическая находка в Норвегии была сделана в Усеберге в 1904 году.[8]

Кричала Ирена, студентка отделения классической археологии. Талантливая, замкнутая девушка. Я мог бы даже влюбиться в нее.

Ирена входит в группу Моше. Сегодня утром она вскрывала остатки стен фундамента, имевших форму октагона — восьмигранника. Вид девушки пробуждает во мне неясное воспоминание, но оно не успевает четко оформиться.

Никогда раньше я не видел профессора Ллилеворта в таком напряжении. Несколько раз в течение часа он выходил из-под тента, чтобы взглянуть на ее работу.

Ирена выбралась из раскопа и, стоя на краю, возбужденно машет рукой профессору.

К ней бегут другие студенты.

Профессор свистит в свой свисток.

Пффффффф-ррррррр-ииииииит!

Волшебный свисток. И все, вздрагивая, застывают на месте, словно изображения на старинной восьмимиллиметровой кинопленке, застрявшей в киноаппарате.

Все послушно ждут.

Но на меня свисток не оказывает никакого воздействия. Я подбегаю к Ирене. Профессор приближается с противоположной стороны. Он пытается остановить меня взглядом. И свистком. Пффф-ррр-иит!!! Но не успевает. Я оказываюсь у края первым.

Это ларец.

Продолговатый ларец.

Длиной в тридцать-сорок сантиметров. Красно-коричневое дерево слегка подгнило.

Профессор резко тормозит у самого края. Несколько мгновений я даже надеюсь, что он в своем сером костюме свалится вниз. Это было бы бесспорным унижением. Но я не из тех, кому везет.

От быстрого бега он запыхался. Улыбается. Рот открыт. Глаза широко распахнуты. Полное впечатление, что сейчас он испытывает оргазм.

Я слежу за его взглядом. Направленным на ларец.

Профессор очень медленно садится на корточки, левую руку кладет на край и спрыгивает в раскоп.

Все присутствующие издают изумленный возглас.

Кончиками пальцев — мягких пальцев, предназначенных для того, чтобы брать бутерброды, держать бокалы с шампанским и сигары да еще ласкать шелковистые груди стеснительных барышень из Кенсингтона, — он начинает разгребать землю вокруг ларца.

Профессор Грэм Ллилеворт пишет в своем учебнике «Методы современной археологии», что тщательное описание каждой находки является ключом к правильной интерпретации. «Терпение и тщательность принадлежат к числу важнейших добродетелей археолога», — утверждает он в книге «Добродетели археологии», профессиональной библии студентов-археологов. Ему следовало бы понять, что он слишком торопится. Нам некуда спешить. Если что-то пролежало в земле сотни или тысячи лет, то следует потратить несколько лишних часов, чтобы быть точным и осторожным. Необходимо зарисовать ларец сверху и сбоку. Сфотографировать его. Измерить длину, высоту и ширину. И только тогда, когда все возможные детали описаны, можно аккуратно извлечь находку с помощью совка и чайной ложки. Кисточкой смести грязь и песок. Законсервировать деревянный предмет. А если предмет металлический, то обработать его раствором карбоната. Все это известно профессору.

И на все это он сейчас плюет.

Я спрыгиваю к нему. Все остальные уставились на нас так, будто профессор только что распорядился копать без перерыва, пока не покажется мантия Земли.[9]

Руками.

Срок — до обеда.

Я торжественно, преувеличенно громко откашливаюсь и сообщаю профессору, что он слишком увлекся. Но он меня не слышит. Сейчас для него мир не существует. Даже когда мой голос приобретает властные нотки и я именем норвежских археологических властей приказываю ему остановиться, он продолжает неистово разгребать землю. С тем же успехом я мог бы сказать, что меня послал сюда Волшебник страны Оз.

Когда ларец откопан почти целиком, профессор хватает его обеими руками и начинает трясти. От ларца отваливается небольшой кусок дерева.

У многих вырывается крик. Ужаса, изумления. Этого нельзя делать! Я так ему и говорю. С любой археологической находкой надо обращаться очень осторожно.

Слова от него отскакивают как от стенки горох.

Он держит ларец прямо перед собой. Тяжело дыша, пристально разглядывает его.

— Не пора ли, — произношу я ледяным тоном, скрестив руки на груди, — описывать находку?

«Его королевское высочество» продолжает смотреть на ларец с восхищением. И с неуверенной улыбкой. Потом говорит куда-то в пространство с самым безупречным оксфордским произношением:

— This. Is. Fucking. Unbelievable![10]

— Пожалуйста, передайте мне ларец, — вежливо требую я.

Он поднимает на меня невидящие глаза. Я откашливаюсь:

— Послушайте, Ллилеворт! Вы, конечно, понимаете, что мне придется доложить об этом событии. — Мой голос приобретает холодное, официальное звучание, я сам перестаю его узнавать. — Отдел древностей и директор Инспекции по охране памятников вряд ли одобрят такое поведение.

Ни слова не говоря, Ллилеворт выбирается из раскопа и трусцой бежит к палатке. С костюма слетает пыль. Мы, все остальные, перестали для него существовать.

Но я так легко не сдамся. Я бегу за ним.

Экзальтированный голос профессора Ллилеворта звучит за гладкой полотняной стеной палатки. Я отодвигаю занавеску. В полумраке сквозь темные стекла очков я не сразу замечаю широкую спину профессора.

— Да! Да! Да! — запыхавшись, орет он в мобильный телефон. — Майкл, слушай меня. Мы нашли ларец!

Больше всего меня поражает сигара в его руке. Уж он-то превосходно знает, что табачный дым может помешать определению возраста находки радиоуглеродным методом.

В его голосе звучит истерический смех.

— Старина Чарльз был прав, Майкл! Не могу поверить! Черт побери, не могу поверить!

На раскладном столе рядом с ним стоит ларец. Я делаю шаг вперед. В тот же момент в пространстве материализуется Ян, словно некий дух, стерегущий сокровищницу фараона. Он крепко хватает меня за плечо и выводит из палатки.

— О господи, почему ты… — Я запинаюсь. Голос дрожит от волнения и возмущения.

Ян бросает на меня косой взгляд и опять исчезает в палатке. Если бы он мог хлопнуть дверью, он бы так и сделал. Но дверная занавеска только слабо закачалась.

Почти сразу выходит профессор. Он обернул ларец. Изо рта торчит дымящаяся сигара.

— Будьте любезны, отдайте ларец! — говорю я. Только для того, чтобы сказать. Но меня никто не слышит, никто не воспринимает всерьез.

Личный автомобиль профессора Ллилеворта — вытянутое сверкающее гоночное чудо. «Ягуар XJ6» цвета бордо. Двести лошадиных сил. Разгоняется до ста километров за девять секунд. Кожаные сиденья. Безупречный руль. Кондиционер. Похоже, там, в глубине мотора, под хромом и краской металлик, брезжат зачатки человеческой души и самосознания.

Ян проскальзывает в автомобиль на место водителя, наклоняется и открывает дверь профессору. Тот садится и кладет ларец на колени.

Мы все стоим в грязных футболках и джинсах, опираясь на лопаты и масштабные линейки, с песком в волосах и земляными разводами под глазами, и с изумлением наблюдаем за ними. Но они нас не видят. Мы сделали свое дело. Нас больше не существует.

«Ягуар» медленно выезжает с территории раскопок. Оказавшись на шоссе, он издает громкий рык, из-под колес вздымается облако пыли.

И он исчезает.

Мы погружаемся в тишину. Только ветер чуть-чуть шевелит кроны деревьев и студенты тихо переговариваются между собой. В этой тишине мне в голову приходят две мысли. Во-первых, меня надули. От досады я так сильно стискиваю зубы, что на глазах выступают слезы. Вторая мысль еще хуже. Я всегда был человеком послушным и обязательным. Винтиком, но необходимым, хорошо запрятанным в глубине винтиком, который никогда не должен подводить свой механизм. Норвежские органы охраны памятников доверили мне функцию контроля. И я этого доверия не оправдал.

Но черт меня побери, если профессор Грэм Ллилеворт ускользнет с этой находкой. Теперь дело не в отношениях между Ллилевортом и отделом древностей. Или между ним и Инспекцией по охране памятников. Или между ним же и прокуратурой.

Теперь нас осталось только двое: Ллилеворт и я.

У меня нет «ягуара». Моя машина больше напоминает надувную резиновую игрушку для купания, позабытую ребенком на пляже. Розовая, марки «Ситроен 2 CV». Летом на ней можно ездить с откинутой крышей. Я дал ей имя Болла. Мы живем с ней душа в душу, если это вообще возможно в отношениях между человеком и механизмом.

Сиденье скрипит, когда я сажусь за руль. Надо приподнимать дверцу, чтобы замок защелкнулся. Рычаг переключения передач похож на зонтик, который какая-то истеричка в порыве ярости воткнула в торпеду. Я включаю первую скорость, жму на газ и пускаюсь в погоню за профессором.

На автомобильных гонках я бы представлял собой жалкое зрелище. Болла разгоняется до ста километров целую вечность. Но ведь я все равно прибуду к месту назначения. Только несколько позднее. Мне не к спеху. Сначала я поеду в отдел древностей, чтобы доложить обо всем профессору Арнтцену. Потом в полицию. Нужно сообщить о происшествии таможенникам в Гардемуене. И еще на паромный причал — «ягуар» затеряться никак не может.

Я откидываю крышу машины летом, потому что люблю, когда ветер треплет ежик волос на моей голове. Тогда я могу помечтать о прогулках в кабриолете под беззаботным небом Калифорнии, о жизни загорелого пляжного красавца, окруженного девушками в бикини, купающегося в море кока-колы и поп-музыки.

В школе меня прозвали Белый Медведь. Конечно, потому, что Бьорн значит «медведь». Но в еще большей степени потому, что я альбинос.

4.

Когда в мае профессор Трюгве Арнтцен спросил меня, не хочу ли я принять полномочия контролера раскопок у монастыря Вэрне на это лето, я только на одну десятую воспринял это предложение как возможность проявить себя. На девять десятых это был повод выбраться из замкнутого пространства комнаты. Не обязательно быть психом, чтобы внушать себе, что четыре стены, пол и потолок каждую ночь сближаются на несколько сантиметров.

Профессор Арнтцен — муж моей матери. Я бы не хотел использовать в данном случае слово «отчим».

За долгие годы общения со студентами профессор успел забыть, что каждый человек — индивидуальность. Студенты превратились для него в однородную массу. Со временем профессор привык к академическому единообразию, стал нетерпеливым и раздражительным. Отцовское наследство сделало его чрезвычайно богатым. И весьма высокомерным. Очень немногие студенты его любят. Подчиненные на него клевещут. Я их прекрасно понимаю: сам его терпеть не могу. Для этого у нас всех есть свои причины.

Сейчас я в центре Осло, в бешеном столпотворении, сопровождающем конец рабочего дня. Лето клонится к концу. Душно, в воздухе парит.

Я барабаню пальцами по рулю. И пытаюсь понять, куда едут все остальные. Кто эти люди? Что им тут понадобилось в этот час? Черт бы их всех побрал! Смотрю на часы и вытираю пот со лба. Хотел бы я остаться на дороге один! Об этом мечтает каждый из нас. Всех поразило коллективное безумие автомобилизма. Только никто этого не замечает. Это и есть главный признак сумасшествия.

Дверь профессора Арнтцена закрыта. Кто-то стащил семь букв с таблички на двери. И как ребенок, я стою и зачарованно читаю: «Про ее ор югве Ар цен».

Выглядит как тибетское заклинание.

Только собираюсь постучать, как слышу голоса за дверью. Подождем. Отхожу к окну. Подоконник покрыт пылью. Под окном, перед светофором, останавливаются машины, пешеходы едва двигаются из-за жары. На служебной автостоянке музея машин почти нет.

Похоже, я слишком торопился, когда ставил свою Боллу. Обычно я бываю внимательнее. Но сверху я все вижу. Очевидно, главное преимущество Господа Бога заключается именно в том, что он всегда имеет полный обзор. Между темно-серым «мерседесом» и маленьким «саабом-турбо» стоит «ягуар» цвета бордо.

Я осторожно прикладываю ухо к двери.

— …precautions![11] — доносится до меня голос профессора Арнтцена.

Он говорит по-английски. Интонации униженные. Надо быть очень могущественным человеком, чтобы унизить этого профессора.

Я догадываюсь, кто там.

Другой голос что-то произносит, но мне не разобрать что. Это Ян.

Арнтцен: Когда он приедет?

— Завтра утром, — отвечает низкий голос. Это профессор Ллилеворт.

Так я и думал.

Арнтцен: Приедет сам?

Ллилеворт: Конечно. Но он все еще дома. Самолет на техосмотре. А то бы он прилетел уже сегодня вечером.

Ян (смеясь): Не терпится. Очень взволнован!

Ллилеворт: Ничего странного!

Арнтцен: Он сам хочет вывезти?

Ллилеворт: Конечно. Через Лондон. Завтра же.

Ян: Я все-таки думаю, что лучше забрать ларец с собой в гостиницу. До его приезда. Мне не нравится, что это останется здесь.

Ллилеворт: Нет-нет-нет. Подумайте сами. Полиция будет искать его именно у нас. Если альбинос выкинет какой-нибудь номер…

Арнтцен: Бьорн?.. (Смех.) Успокойтесь! Я его обуздаю.

Ян: А может быть, все же взять…

Ллилеворт: Самое надежное место для ларца здесь, у профессора. Несмотря ни на что.

Арнтцен: Никто не будет искать его у меня. Гарантирую.

Ллилеворт: Пусть будет так.

Ян: Ну, если вы настаиваете…

Ллилеворт: Безусловно.

Тишина.

Арнтцен: Значит, он был прав. Все время. Был-таки прав.

Ллилеворт: Кто?

Арнтцен: Де Витт.

Ллилеворт молчит, потом произносит: Старина Чарльз.

Арнтцен: Он всегда был прав. Ирония судьбы, вы не находите?

Ллилеворт: Лучше, если бы он был сейчас с нами. Ну что же. Мы все-таки нашли этот ларец!

Судя по интонации, разговор заканчивается. Они собираются уходить.

Я отскакиваю от двери и на цыпочках быстро пробегаю по коридору.

На синей табличке на моей двери белыми пластиковыми буквами написано: «Ассистент Бьорн Белтэ». Кривые буквы напоминают неровный ряд зубов.

Я запираю дверь и переношу неустойчивый конторский стул зеленого цвета поближе к окну. Отсюда я могу вести наблюдение за «ягуаром».

Ничего не происходит. Транспорт медленно движется по улице. «Скорая помощь» с трудом объезжает другие машины.

Через несколько минут я вижу на стоянке Яна и профессора Ллилеворта. У Яна прыгающая походка. Сила тяжести действует на него совсем не так, как на всех остальных людей. Ллилеворт плывет, как массивный супертанкер. Руки у обоих ничем не заняты.

Немного погодя появляется профессор Арнтцен. Через левую руку перекинут плащ, в правой — зонт. Ларца нет и у него.

На нижней ступеньке лестницы он поднимает голову и смотрит в небо. Он всегда так делает. Вся его жизнь состоит из ритуальных мелочей.

Около «мерседеса» он останавливается и начинает искать ключи. Он феноменально небрежен с ключами и постоянно их теряет. Пока ищет, переводит взгляд на мое окно. Я застываю. Отблеск оконных стекол делает меня невидимым.

Через полчаса я звоню ему домой. К счастью, снимает трубку он, а не мама. По-видимому, он сидел у телефона и ждал звонка.

— Сигурд? — кричит он.

— Это Бьорн.

— Бьорн? Вот как. Это ты?

— Мне надо с тобой поговорить.

— Ты звонишь из Эстфолда?

— Мы что-то нашли.

Пауза.

Потом он переспрашивает:

— Да?

— Ларец.

— Вот как?

Опять пауза.

— Неужели?

Каждое слово будто вязнет в смоле.

— С которым смылся профессор Ллилеворт!

— Смылся?

Профессор не очень хороший актер. Он не может даже изобразить удивление.

— Я подумал, что он, возможно, свяжется с тобой.

Новая пауза.

— Со мной?

Он пытается взять инициативу в свои руки:

— Ты видел, что это за ларец?

— Деревянный.

— Старый?

— Из слоя двенадцатого века. Но очевидно, ларец еще старше.

Он судорожно выдыхает.

— Я не успел осмотреть его, — продолжаю я. — Но мы обязаны выразить протест.

— Протест?

— Ты что, не слышишь меня? Он сбежал с ларцом! Это касается не только Инспекции по охране памятников и нас. Я — буду звонить в полицию.

— Нет-нет, никаких поспешных действий, успокойся. У меня все под контролем. Забудь об этом!

— Пойми, они сбежали с ларцом! И руководство раскопками тоже было ниже всякой критики. Я напишу, докладную! Ллилеворт мог с тем же успехом проводить раскопки при помощи динамита и экскаватора.

— А ты… что-нибудь предпринял?

— Пока ничего.

— Хорошо. Предоставь все мне.

— Что ты будешь делать?

— Спокойно, Бьорн! Я внимательно во всем разберусь. Больше не думай об этом.

— Но…

— Мне надо позвонить. Успокойся. Все будет в порядке. Поговорим завтра.

Возможно, все это пустяки. Ларец. Он пролежал в земле восемьсот лет. Вряд ли человечество много потеряет, если эту находку контрабандой вывезут из страны. Словно мы ничего и не обнаружили.

Возможно, у профессора Ллилеворта большие планы. Может быть, он думает продать ларец какому-нибудь арабскому шейху и получить за него целое состояние. Или подарить Британскому музею, который в очередной раз прославится академическим триумфом за счет чужой культуры.

И все это произойдет при безоговорочной поддержке профессора Арнтцена.

Я ничего не понимаю. Это не мое дело. Но я злюсь. Я был контролером. Меня провели. Пригласили в уверенности, что меня, подслеповатого альбиноса, легко обмануть.

5.

За Вороньим Гнездом, где я вырос, лежало заброшенное, заросшее поле. Мы называли это место Конский пустырь. Рядом был обрыв, и зимой я любил прыгать с него, как с трамплина. В весеннюю распутицу устраивал велосипедный пробег по раскисшим от грязи тропинкам. Летом забирался на деревья и, словно белка, сидя на ветках, подглядывал за девушками и парнями, которые приходили сюда пить пиво, курить гашиш, развлекаться друг с другом под прикрытием высокой травы. В свои одиннадцать лет я был самым настоящим шпионом.

Семнадцатого мая 1977 года среди зарослей рябины была изнасилована одна девушка. Это произошло средь бела дня. Вдали звучала музыка, раздавались крики «ура» и хлопки китайских фейерверков.[12] Неделю спустя, тоже днем, была изнасилована еще одна девушка. Об этом довольно подробно писали в газетах. А еще через два дня кто-то поджег сухую траву. В этом не было ничего необычного. Дети из соседних поселений иногда жгли здесь хворост. Но на этот раз никто так и не остановил распространение пламени. Пожар охватил весь пустырь, часть леса и оставил после себя выжженную дымящуюся пустошь. Абсолютно непригодную для изнасилований. Все подозревали, что между этими происшествиями есть какая-то связь.

В школе мы долго говорили об этом. Полиция произвела расследование. Мы придумывали поджигателю прозвища: Сумасшедший Пироман, Король Огня, Мститель.

До сих пор никто не знает, что поджигателем был я.

У профессора было много разных возможностей, чтобы спрятать ларец. Но большинство мест я исключаю. Я знаком с его образом мысли.

Он мог спуститься в главное хранилище. Мог запереть ларец в несгораемом железном сейфе. Но он этого не сделал. Ведь у всех есть доступ в хранилище. А он не хотел делиться ни с кем.

Один из главных парадоксов жизни состоит в том, что мы не видим того, что на виду. Так думает профессор. Он знает, что именно в отчаянных поступках доля риска минимальна. Хочешь спрятать книгу — поставь ее на книжную полку.

Он спрятал ларец в своем кабинете. В запертом шкафу. За какими-нибудь коробками или папками. Я абсолютно уверен в этом. Моя интуиция безупречна. Я могу представить себе действия профессора так же отчетливо, как если бы видел их на киноэкране. Эту способность я унаследовал от своей бабушки.

Дверь кабинета профессора заперта, но меня это не остановит. Когда он уезжал в Телемарк на раскопки в 1996 году, он дал мне на время ключ и забыл об этом. Как и о многом другом.

Его кабинет вдвое больше моего. И несравненно величественнее. Посередине, на ковре, имитирующем персидский, возвышается письменный стол с компьютером, телефоном и чашкой для скрепок, сделанной моим сводным братом на уроках труда. Офисное кресло с высокой спинкой оснащено гидравликой. Рядом стоят стулья и столик, где профессор пьет кофе со своими гостями. У южной стены расположился стеллаж, набитый знаниями.

Я опускаюсь в кресло, которое встречает меня мягким пружинящим дружелюбием. В воздухе чувствуется резкий запах сигары Ллилеворта.

Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Обращаюсь к интуиции. Так я сижу несколько минут. Потом открываю глаза.

Взгляд падает на архивный шкаф. Это серый алюминиевый шкаф с тремя горизонтальными ящиками и общим замком на самом верху справа. Я подхожу и тяну на себя верхний ящик.

Заперто. Конечно.

Ножницами или отверткой можно легко взломать замок. Но это вряд ли потребуется. Под скрепками в чашке на письменном столе я нахожу ключ. Запасные ключи профессора лежат повсюду. К лампе на письменном столе подвешены ключи от «мерседеса» и виллы.

Я отпираю, потом открываю верхний ящик. Зеленые вертикальные папки заполнены документами, письмами и контрактами. В среднем ящике я нахожу вырезки из иностранных журналов, систематизированные по алфавиту и по темам.

Ларец лежит в глубине самого нижнего ящика. Позади всех папок. Он завернут в мягкую ткань. Вложен в пластиковый пакет от «Лорентцена». Пакет находится внутри полосатой сумки. И сверху все это прикрыто стопкой книг. Держа сумку в руке, я убираю все остальное на место. Запираю ящики. Кладу ключ под скрепки.

Пододвигаю кресло к письменному столу. В последний раз окидываю кабинет взглядом — все ли на месте? Ничего не забыл? Потом выскальзываю в коридор и захлопываю за собой дверь. Коридор темный. И бесконечный. Смотрю сначала в одну, потом в другую сторону. Медленно крадусь к своему кабинету.

Позвольте, позвольте, господин Белтэ, что это вы позабыли в кабинете профессора? И что это у вас в руках?

Мои шаги гулко звучат в пустом коридоре. Стук сердца тоже слышен. Я оборачиваюсь.

Господин Белтэ? Куда это вы направляетесь с ларцом? Вы украли его у профессора?

Я ловлю воздух ртом, пытаюсь идти как можно быстрее.

Стойте! Немедленно остановитесь!

Успел! Голоса продолжают раздаваться у меня в голове. Я рывком распахиваю дверь и вваливаюсь в свой кабинет. Прислоняюсь к двери и тяжело дышу.

Осторожно вынимаю ларец из сумки и пакета, разворачиваю. Руки дрожат.

Находка оказывается неожиданно тяжелой. Два хлипких запора удерживают красноватую подгнившую крышку. Дерево превратилось в труху. Сквозь щели видно, что лежит внутри. Там еще один ларец.

Я не специалист по металлам. Но сейчас это не важно. Без всякой экспертизы видно, из чего сделан внутренний ларец. Это золото. Даже пролежав столетия в земле, оно испускает теплое желтоватое сияние.

Я ощущаю, как на меня надвигается что-то страшное.

Смотрю через грязные стекла окна на улицу и жду, пока сердце успокоится.

6.

Два года назад я провел шесть месяцев в клинике для душевнобольных.

Мне повезло. Я получил место в том отделении, куда раньше ходил на групповую терапию. Время остановилось в этом месте. Узор линолеума не изменился. Стены были того же бледно-зеленого цвета, без всяких украшений. Звуки и запахи те же. Все так же сидел в своем кресле-каталке Мартин и восемнадцатый год подряд вязал все тот же шарф. Огромное произведение вязального искусства хранилось у него в высокой корзине под крышкой. Мартин кивнул мне, как будто я всего лишь ненадолго сбегал в киоск. А мы ведь даже никогда не разговаривали. Он узнал меня, посмотрел благожелательно, словно считал своим другом.

Мама даже не знала, что меня положили в больницу. Она так легко огорчается. Поэтому я сказал ей, что отправляюсь на раскопки в Египет.

Пришлось послать на Главпочтамт в Каире большой конверт формата А4, где лежало шесть конвертов поменьше, каждый с адресом. И письмо с просьбой о помощи. Я не знаю арабского языка. Поэтому я положил туда двадцатидолларовую купюру. Универсальный язык. Некий любезный почтовый служащий все понял и поставил штамп: Cairo, Egypt.[13] Мой ход был очень тонким. Как в криминальном романе. Я предполагал, что оттуда будут посылать по одному письму в месяц. Мне казалось, что это абсолютно понятно. Но на всякий случай я написал названия месяцев на каждом конверте, справа вверху. И все же почтовый служащий отправил все письма сразу. Идиот. Вымышленные события шести месяцев: замечательные археологические находки, романы с египтянками, исполнявшими танец живота, экспедиции в пустыню, песчаные бури, путешествия верхом на перекошенных одногорбых верблюдах — оказались спрессованными в одну неделю. Можно только поражаться моей фантазии и легковерности мамы. Ведь я сумел убедить ее, что все так и было. Возможно, в тот момент она была не вполне трезва.

Терапия помогла мне встать на ноги. У врачей есть свои отработанные приемы. С их помощью я сумел расправить свою жизнь, как расправляют одежду, повесив ее на плечики.

Ничего экзотического в моей болезни не было. Никаких занятных фантазий типа «я Наполеон». Никаких голосов в голове. Только жизнь в абсолютной и беспросветной мгле.

Сейчас мне лучше.

7.

В ужасе мчусь я по улицам Осло. Теперь я вне закона. Заходит солнце. «Дельта Фокстрот 3–0. Подозреваемый едет на „Ситроене 2CV“. Немедленно задержать».

В течение какого-то времени в зеркале заднего вида мелькала «тойота». Когда она наконец свернула на боковую улицу, я вздохнул с облегчением. Подозреваемый совершил кражу ценного артефакта. Он может быть опасен, если попадет в безвыходное положение. Проезжая мимо холма Святого Ханса, пристраиваюсь за микроавтобусом, который едет подозрительно медленно. Я напряженно смотрю в зеркало заднего вида и в то же время слежу за смутными силуэтами в микроавтобусе. Мало ли что. Однако мне удается в целости и сохранности добраться до кольцевой магистрали. Выстрелов не прозвучало. Пока.

Наконец впереди появляются многоэтажки. Дома не очень привлекательны, но мне их вид приносит облегчение. Я всегда радуюсь, когда возвращаюсь домой.

Я вырос в большом нелепом белом доме, окруженном яблоневым садом, на маленькой улице на окраине. Трамвай, пожарная часть, жизнерадостные соседи.

Рядом с родительской спальней располагалась застекленная веранда, на которую я мог выбираться из детской через маленькое оконце. Я часто так и делал, когда не мог заснуть. На дверях веранды, ведущих в спальню родителей, были натянуты тонкие тюлевые занавески, через которые я мог наблюдать за всем происходящим внутри. Ночные шпионские вылазки наполняли меня сладостными щекочущими ощущениями и радостью, что меня никто не видит. Однажды вечером я глядел, как в хитросплетении теней своей спальни мама и папа танцевали обнаженными. Гибкие воспламененные тела, завораживающие руки и губы. Я стоял неподвижно, ничего не понимая, опьяненный магией ночи. Внезапно мама повернулась и посмотрела прямо на меня. И улыбнулась. Но, очевидно, не разглядела моего лица среди складок занавески, потому что тут же отвернулась от окна и утопила папу во вздохах и ласках.

Мне кажется, я бы смог заинтересовать Фрейда.

В саду у двух невзрачных яблонь лежала куча компоста. Компост источал резкий запах, одновременно привлекательный и отталкивающий. Когда папу хоронили, то из могилы доносился точно такой же запах. Почувствовав дух, исходивший из мрака могилы, я понял, что запах компоста означает еще и смерть и обещание новой жизни. Тогда я не сумел выразить это словами, но мое открытие пугало и завораживало.

Всю свою жизнь я был очень чувствителен к запахам. Поэтому я избегал заходить в подвал, из которого несло тлением, плесенью и еще чем-то неприятным. Под трухлявой, полускрытой в траве дверцей подвала позади нашего дома в мире и спокойствии плели свою паутину пауки. Тончайшие сети кружевными пологами висели на каменных ступенях лестницы. Когда папа, пробравшись сквозь заросли крапивы, отпирал висячий замок и открывал дверцу, миллионы крохотных существ издавали беззвучный крик и бросались спасаться от яркого света. В подвале клубились ядовитые облака могильного смрада. Мне казалось, папа ничего не замечает. Но я-то знал, что скрывается во влажном, источающем дух разложения мраке. Привидения. Вампиры. Оборотни. Одноглазые убийцы. Все эти уродливые создания населяли мальчишескую фантазию, и только на солнце опять появлялся Винни Пух.

Я до сих пор могу вызвать в памяти запахи детства. Залитого водой поля в дождливый день. Земляничного мороженого. Нагретой солнцем пластмассовой лодки. Холодной весенней земли. Маминых духов и папиного крема для бритья. Именно из таких мелочей складываются самые дорогие воспоминания.

Остается радоваться, что я не родился собакой.

Рогерн, мой сосед с нижнего этажа, — поклонник ночи. Он ненавидит солнечный свет. Как и я. Глаза его потемнели и устали от жизни. У него черные до плеч волосы. На серебряной цепочке на шее висит перевернутое распятие. Рогерн — бас-гитарист рок-группы под названием «Наслаждение Вельзевула».

Я звоню в дверь и долго жду. Хотя квартира небольшая, мне всегда кажется, что звонок застает Рогерна в самых дальних подземных переходах древнего замка и он вынужден бегом подниматься по длинным, освещенным факелами спиральным лестницам, чтобы добраться до двери.

Рогерн — хороший парень. Подобно мне, он спрятал все страшные мысли на самом дне своей души. Они лежат там, в глубинах, и терзают его, пока нарыв не лопнет и кровь не занесет инфекцию в мозг. Это видно по его взгляду.

Не знаю почему, но я нравлюсь Рогерну.

— Бог ты мой! — восклицает он с радостным смехом, когда наконец открывает дверь.

— Я тебя разбудил?

— Ничего. Выспался. Ты уже вернулся?

— Соскучился по тебе! — ухмыляюсь я.

— Ах ты, чертова водяная крыса!

В зеркале, висящем в прихожей, я вижу себя. Да, надо было переодеться и умыться. Поднимаю сумку с ларцом:

— Можешь кое-что спрятать у себя?

— Что-что? — звучит как «чё-чё?».

— Сумку.

Он моргает.

— Не слепой. Чё в ней? — Он гогочет. — Героин?

— Всего лишь старье. Из былых времен.

Для Рогерна «былые времена» включают в себя крылатых драконов, патефоны и мужчин в напудренных париках. Одним словом, примерно 1975 год.

— Мы сделали новую запись, — говорит он гордо. — Хошь послушать?

Честно говоря, я совсем не «хошь». Но совесть не позволяет мне отказаться. Иду за ним в комнату. Занавески задернуты. Отблеск красных ламп делает комнату похожей на лабораторию фотографа. Или на публичный дом. На круглом столе из красного дерева стоит серебряный канделябр с семью черными стеариновыми свечами. Огромный ковер на полу украшен колдовскими знаками внутри круга. На стенах, над диваном, явно приобретенным на блошином рынке, висят плакаты с изображениями Сатаны и жутких сцен ада. Рогерн несколько странно представляет себе домашний уют.

У продольной стены возвышается черная громада домашнего кинотеатра, напоминающая алтарь неведомого божества, которому поклоняется хозяин. В нем CD-проигрыватель с программным управлением, цифровой PPL-тюнер с системой поиска, усилитель с савбуфером и системой позиционного звука, эквалайзером и двойной кассетной декой для быстрой перезаписи. Рядом чернеют, как скалы, четыре динамика.

Рогерн взмахивает пультом. Стереоустановка пробуждается к жизни фейерверком цветодиодов и дрожащих стрелок. В CD-проигрывателе открывается окошечко, словно волшебная дверь в арабских сказках.

Рогерн нажимает на кнопку «PLAY».

И мир взрывается.

В тот же вечер у себя в душе смываю под ледяной водой пыль и пот и охлаждаю обгоревшую полоску кожи на затылке. От мыла мозоли начинают гореть.

Иногда душ имеет ритуальное значение. После долгого дня можно смыть с себя все неприятности.Меня охватывает усталость. Кажется, сны сегодня мне не будут сниться.

8.

У мамы есть одна особенность. Она всегда производит впечатление человека приветливого и бодрого, позвони ей хоть в половине четвертого ночи.

Сейчас как раз половина четвертого ночи.

Я набираю номер маминого телефона. Сначала отвечает профессор. Голос сонный. Говорит неразборчиво. Сердито. Все-таки что-то человеческое в нем есть.

— Это Бьорн.

— Что? — Он не расслышал.

— Позови маму.

Он принимает меня за моего сводного брата. Стеффена. Того ночью никогда не бывает дома. На его жизненном пути всегда встречаются девушки, которые не переносят одиночества в постели.

С ворчанием профессор передает телефонную трубку. Кровать начинает скрипеть, мама и профессор садятся.

— Стеффен? Что случилось?

Голос мамы. Никаких сомнений. Звучит так, как будто она всю ночь сидела и ждала звонка.

В красном бальном платье. С идеальным маникюром, помадой на губах и уложенными волосами. С вышивкой на коленях и рюмкой на расстоянии протянутой руки.

— Это я, — произношу я в трубку.

— Малыш Бьорн? — Оттенок паники в голосе. — Что с тобой?

— Я… Я сожалею, что разбудил вас.

— Что случилось?

— Мама… Нет-нет, ничего. Я…

Мама тяжело дышит в трубку. Она всегда думает о самом худшем. Об автокатастрофах. Пожарах. Вооруженных психопатах. Она решила, что я звоню из отделения интенсивной терапии больницы Уллевол. Что меня сейчас повезут на операцию. Врачи разрешили позвонить. На случай, если операция будет неудачной. Опасность чего весьма велика.

— Ой, мама, я и сам не понимаю, почему позвонил.

Я так и представляю себе эту картину. Мама, испуганная и взволнованная, в красивой ночной рубашке. Ворчащий профессор в старомодной полосатой пижаме. Борода торчит клоками. Оба полусидят в постели. Спиной прислонились к мягким подушкам в шелковых наволочках с монограммами ручной работы. На ночном столике горит лампа под абажуром с кисточками.

— Малыш Бьорн, расскажи мне, что случилось. — Она все еще убеждена, что произошло что-то ужасное.

— Все в порядке, мама.

— Ты дома?

Я угадываю ход ее мысли. Может быть, я лежу в луже собственной рвоты. В грязном пансионе. Может быть, проглотил пятьдесят таблеток рогипнола и еще тридцать валиума, запив литром дешевого красного пойла. Сижу и кручу в руке зажигалку.

— Да, мама. Я дома.

Мне не следовало звонить. Я иногда сам не свой. Когда просыпаюсь ночью, отвратительные мысли лезут мне в голову. Навязчивые идеи, как зубная боль, терзают меня в темноте с особенной силой. Но мне не надо было мучить маму. Во всяком случае, в половине четвертого ночи. Мог бы принять таблетку валиума. Вместо этого я набрал мамин телефон. Как будто надеялся на утешение.

— Я лежал. И думал. И захотел услышать твой голос. Больше ничего.

— Ты уверен, Малыш Бьорн?

Я начинаю различать нотки раздражения в ее голосе. Как бы то ни было, сейчас ночь. Они спали. Я мог бы подождать до утра. Но мне понадобился ее голос.

— Мне жаль, что я вас разбудил, — повторяю я.

Она в замешательстве. Я не имею обыкновения звонить в середине ночи. Видимо, что-то не так. Что-то такое, о чем я не хочу рассказывать.

— Малыш Бьорн, хочешь, я приеду к тебе?

— Я только хотел… поговорить.

В трубке слышно ее учащенное дыхание. Словно ей позвонил посторонний мужчина и сделал нескромное предложение.

— Вот как? — протягивает мама. Это единственный намек на ночное время, который она позволяет себе.

— Я не мог заснуть. И стал думать про то, что будет завтра. Мне захотелось поговорить с тобой.

Я жду, что она все поймет, почувствует внезапный порыв ледяного полярного ветра.

— Завтра вторник? — спрашивает она.

Нет, не поняла. Или притворяется дурочкой.

Рядом фыркнул профессор.

Я почти ничего не знаю о мамином детстве. Она никогда не желала говорить о нем. Но понять, почему папа влюбился в нее, нетрудно. Она была совсем не такой, как другие девушки в гимназии. В ней было что-то дерзкое и загадочное. Он ухаживал за ней все время обучения в гимназии. В конце концов она сдалась. На выпускной фотографии видно, что животик у нее увеличился.

В полумраке мама до сих пор выглядит как выпускница. Она легка и очаровательна, словно царица эльфов, танцующая в лунном свете.

Иногда я размышляю, что изменилось в маме с возрастом. До войны ее родители, мои дедушка и бабушка, жили на севере в домике с кружевными занавесками и клеенкой на столе. Стены пронизывал северо-восточный ветер. Маленький, я видел фотографию. Домик расположен далеко от других построек, на мысу. Кухня, где они по ночам писали в раковину, комната и спальня на чердаке. Уборная во дворе. В доме всегда было чисто и прибрано. Немцы превратили их дом в маяк. Бабушка и дедушка успели унести только фотоальбом и кое-какую одежду. Бабушка жила некоторое время в Северной Швеции, пока дедушка строил новый дом на мысу, вдававшемся во фьорд. Но прежняя жизнь уже никогда не вернулась. Потом родилась моя мама. Однако и это не помогло. Война изменила деда. Он с бабушкой и мамой переехал в Осло к своему брату. Но там никому не нужны были ни психически нездоровый рыбак, ни женщина, которая разделывает рыбу за семь секунд, лечит воспаления травами и разговаривает в темноте с умершими.

На каждом повороте их жизненного пути им встречалось какое-нибудь «но».

Тело дедушки обнаружили в море, около причала, когда маме исполнилось четыре годика. Расследование проводилось весьма поверхностно, дело было прекращено. Бабушка получила место экономки в одной зажиточной семье в Грефсене. Всегда подавленная, она бессловесно выполняла свои обязанности. Только заглянув ей в глаза, можно было понять, что она полна гордого достоинства.

Нового мужа она не нашла. Относилась к пяти фотографиям дедушки как к настоящим иконам. В шкафу лежала его рубашка, которую она не успела постирать до его смерти. Рубашка была рваная, пропахшая потом и запахом рыбы. В этой рубашке для нее сохранился муж.

Мама не была столь же преданной.

После смерти отца она вычеркнула его из своей памяти и своего прошлого. Finite. The End.[14] Уничтожила фотографии. Сожгла письма. Раздала одежду. Он перестал быть реальным существом. Мы никогда не говорили о нем. Словно он никогда не существовал. В результате маминых усилий Воронье Гнездо было полностью очищено от всяких воспоминаний о папе.

И я остался совершенно один.

В первый раз, когда мама позволила профессору переночевать в Вороньем Гнезде (дело было довольно поздно в пятницу), я спрятался в своей комнате. Чтобы не слышать их смеха и звона бокалов. Мама заглянула ко мне пожелать спокойной ночи, но я сделал вид, что сплю.

Ночью, услышав скрип лестницы, я выполз на веранду. И мой горящий взгляд проследил через занавеску, как мама и профессор прошмыгнули в спальню, заперли дверь и сбросили на пол одежду.

А в углу, неподвижный, невидимый, стоял папа.

Профессор с мамой выпили. Профессор был в игривом настроении. Мама пыталась на него шикать.

Сердце у меня в груди билось, как зверь в клетке, — от ужаса и страшных предчувствий.

В течение нескольких недель я наказывал ее тем, что перестал с ней разговаривать.

Потом были другие игры…

Через полгода после смерти отца мама вышла замуж за профессора. Коллегу и лучшего друга папы. Простите мой несколько натужный смех.

В тот год, когда родился мой сводный брат, мама и профессор продали Воронье Гнездо. Я не стал переезжать к ним. Когда я сказал маме, что буду снимать комнату, мне показалось, что она облегченно вздохнула. Так человек, одолевший самый трудный участок пути, оглядывается назад с чувством выполненного долга. Она начинала жизнь с нуля.

9.

Мама и профессор живут на белой кирпичной вилле в Бугстаде. Они называют ее Нижний Хольменколлен. Дом высотой в два с половиной этажа выглядит так, как будто его спроектировали и построили за три недели непрерывной пьянки. За свой проект архитектор получил несколько премий. По мне же, дом — хаос из закутков, спиральных лестниц и потайных шкафов, в которых мама прячет свой арсенал полупустых бутылок. На склоне, обращенном к дороге, в огромных количествах произрастают желтые цветы лапчатки, швейцарский рододендрон, розы Лили Марлен. Но их ароматы перебивает сильный запах гербицидов.[15] Перед виллой — идеально ровная лужайка. За домом на специально привезенных из Шотландии каменных плитах под навесом стоят качели с подушками такого размера, что в них можно утонуть, огромный гриль, изготовленный одним другом профессора, и фонтан с изображением ангела, который одновременно рыгает и писает и при этом со смехом смотрит в небо. За садом следит садовник, он приходит на виллу каждую пятницу. Тогда же приходят девушки из бюро по уборке помещений. У мамы в этот день много хлопот.

Когда она открывает дверь и видит, что на крыльце стою я, невредимый и веселый (хотя и несколько бледноватый), она всплескивает руками. Я обнимаю ее. Хотя это не в моих привычках. Ласки надо дозировать. Кроме того, я ненавижу запах маминого зубного ополаскивателя, который должен заглушать запах алкоголя в ее дыхании. Мне не особенно хотелось сюда приезжать, но надо было ее успокоить. И напомнить, какой сегодня день.

Кухня светлая и большая. Сосновые половицы перевезены из усадьбы в Хаделанне. Мама варит кофе.

— Будешь чистить рыбу? — спрашиваю я в шутку, глядя на газеты, разбросанные профессором по столу.

Мама пренебрежительно смеется. Она, конечно, готовит сама, но грязную работу за нее делают другие. Она выключает приемник, стоящий на подоконнике. Мама жить не может без передачи «В девять утра». Как и без много другого.

— Ты всегда заставляла других чистить рыбу вместо себя, — произношу я. Это намек. На то, что случилось много лет тому назад. Ей должно быть стыдно.

— Слушай, только что звонил Трюгве, — говорит она.

Она следит за моей реакцией. Но ответа нет.

— Он очень взволнован. Просил, чтобы ты перезвонил ему. Что ты натворил, Малыш Бьорн?

— Натворил? Я? — переспрашиваю я с интонацией маленького лорда Фаунтлероя.[16]

— Во всяком случае, позвони ему.

— Попозже.

— Это очень важно.

— Я знаю, о чем речь.

— Он в ярости.

— Потом позвоню, — лгу я.

— У нас вечером будет бифштекс. Вчера купили у мясника потрясающе нежную говядину.

Я засовываю палец в рот и издаю неприличный звук.

— Дурачок! Придешь? Я запеку картофель с сыром и брокколи.

— У меня сегодня много дел.

— Давненько такого не было. Скажи, в чем причина? Друзья?

— Я зашел только извиниться.

— Глупости.

— Я был сам не свой.

— Да что случилось?

— Ничего. Абсолютно ничего.

Я выпиваю с ней чашку чая. Мы болтаем о том о сем. Она большой мастер таких разговоров. Мои намеки становятся все более прозрачными. Но она не улавливает их смысла. Даже тогда, когда я говорю, что схожу на могилу.

Сегодня исполнилось двадцать лет со дня смерти папы. Возможно, она вспомнит об этом в течение дня.

В то лето умер не только папа. Мама тоже лишилась своей жизни. Ее существование свелось к тому, чтобы сделать жизнь удобной для профессора и моего сводного брата. Она стала послушной хлопотливой служанкой. Она следит за тем, чтобы девушки из бюро по уборке вытирали пыль между клавишами рояля в музыкальной, комнате. Ей звонят то мясник, то торговец рыбой, когда им перепадает что-нибудь по-настоящему первоклассное и дорогое. Она стала надежной опорой для своего профессора. Его драгоценной супругой. Его прекрасной хозяйкой. Его вечно юной и безотказной любовницей. Она замечательная мама для его сыночка. Всегда готова помочь ему. Подбросить лишний стольник, когда он отправляется на гулянку. И подтереть пол, когда, пьяный в стельку и блюющий, он вваливается в прихожую на рассвете.

Иногда немного материнской заботы перепадает и мне. По отношению ко мне ее совесть нечиста. И меня это вполне устраивает.

10.

— Ты по-прежнему вегетарианец? — спрашивает Каспар Скотт.

Необыкновенно красивый мужчина. Мое собственное отражение в зеркале не внушает мне ничего, кроме чувства неполноценности, Каспар же наделен редкой, почти женственной красотой. На него устремлены призывные взгляды всех дам в кафе нашего отдела древностей. Он делает вид, будто ничего не замечает. Но я знаю, что он собирает знаки внимания в большой котел, где хранит запас положительных эмоций на черный день.

В студенческие годы мы были друзьями. На протяжении многих месяцев делили палатку во время экспедиций в разных частях страны. Когда я позвонил ему, мы несколько минут нащупывали правильный тон, прежде чем обрели былую непринужденность в общении.

Сейчас мы сидим в кафе и пытаемся вести себя так, словно и не было этих лет расставания. Пахнет кофе, булочками, жареными котлетами с луком.

Каспар — прирожденный археолог. Даже маленькая, на первый взгляд незначительная деталь говорит ему о многом. Во время раскопок в Ларэйе он по обнаруженным нами невзрачным обломкам ключей и коробке с иголками, прикрепленной к старинному поясу, определил, что мы наконец нашли исчезнувший двор хавдинга[17] Халлстейна. В одном захоронении викингов мы обнаружили крохотный серебряный ножичек и никак не могли понять, что это: игрушка, украшение или символическое оружие. А Каспар сухо констатировал, что этим ножичком чистили уши.

Каспар читает местность, как другие люди читают книгу. У него удивительная способность отличать естественные формы рельефа от следов человеческой деятельности. Он был руководителем группы ученых, которые обнаружили остатки двух поселений позднеледникового периода возрастом более одиннадцати тысяч лет в Ругаланне и Финнмарке. Находки показали, что охотники на оленей района Северного моря, они же охотники из Колы, по-видимому, были первыми, кто пришел на освободившееся ото льда побережье Норвегии.

Довольно скоро Каспару опостылели жизнь в поле, недели и месяцы вдали от Кристины, палящее солнце и внезапные ливни, грязь и пыль. Он стал бюрократом и теперь работает в археологической секции Инспекции по охране памятников.

К своему стыду, должен признать, что поэтому и только поэтому я разыскал его сейчас.

Я прошу его рассказать о том, как проходила организация наших раскопок.

Он делает глоток кофе и корчит гримасу:

— Забавно, что ты об этом спрашиваешь. Очень странная история.

Я вынимаю пакетик чая из кипятка и напряженно смотрю на него.

— Все началось с телефонных звонков директору Инспекции по охране памятников Лоланну, — рассказывает Каспар. — Сначала позвонил Арнтцен, потом директор Виестад.

— Оба?

— Об этом и речь! От имени британского фонда СИС.[18] Это исследовательское учреждение в Лондоне. Фонд полагал, что на территории монастыря Вэрне находятся остатки круглого замка. Как тебе это нравится? Круглый замок! Я нигде не встречал ни малейшего намека на то, что около монастыря Вэрне была крепость. Их интересовало, не будем ли мы возражать, если раскопками будет руководить профессор Грэм Ллилеворт.

— И вам, конечно, показалось, что все нормально.

— Нормально? Нет. Ты ведь меня знаешь! Я ничего не мог понять. Круглый замок? Там? Можешь поверить, вопросов у меня было немало. Бог ты мой, ну откуда круглый замок в этих местах? И какой интерес у британского фонда в норвежском круглом замке? Кто будет платить за банкет? Почему такая спешка? Что они будут делать, если найдут его?

— Может быть, перевезут к себе?

Каспар смеется:

— Вполне в стиле Грэма Ллилеворта.

— Но потом что-нибудь прояснилось?

— Абсолютно ничего. Я не получил ответов ни на один вопрос. Были только поднятые брови и вздохи из-за того, что со мной так трудно. Директор инспекции смотрит на Ллилеворта как на божество. Молодые сотрудники думают, что тот чуть ли не самолично изобрел археологию. Хорошо, пусть он сделал несколько сенсационных находок и написал кое-какие важные учебники. Но, подумал я, неужели же мы дадим карт-бланш этому напыщенному империалисту Грэму Ллилеворту с его полками наемников и экскаваторами? Я сказал себе, что этот номер не пройдет. И забыл обо всем. И вдруг несколько недель спустя появилось формальное ходатайство.

— Ходатайство? Я никакого ходатайства не видел.

— Прекрасно подготовленное. С картами, печатями и нужными подписями. У нас в отделе был переполох. Не прошло и десяти минут, как меня вызвали к Сигурду Лоланну. Почему у меня отрицательное мнение? Разве я не вижу преимуществ интернационального археологического сотрудничества? Ты ведь знаешь, как может наседать Сигурд. «Это ваше решение, — сказал я ему. — Но ведь очень важно, чтобы все его поддержали. И чтобы я тоже подписал разрешение». Не спрашивай, зачем ему нужна была моя подпись.

— Может быть, потому, что ты больше всех критиковал эту идею?

— Я об этом как-то не подумал. Но если они хотели что-то скрыть, то справились с задачей великолепно.

— Ты можешь вспомнить какие-нибудь имена?

— Профессор Ллилеворт — руководитель раскопок, он отвечает за все. Но задание он получил от лондонского СИС — президент правления является инициатором исследований. Кажется, их бюджет составляет пять-шесть миллионов крон. И все это ради поисков круглого замка! Посреди норвежского поля! Бог ты мой!

— Ты знаешь, как я попал туда?

— Контролером? Это вопрос не ко мне. Мы вообще не стали заниматься этим. Я на этом настоял. Мне казалось, что тебя пригласил Арнтцен?

— Но почему именно меня?

— Потому что ты талантливый?

Сначала я смеюсь. Потом начинаю рассказывать Каспару о раскопках. О неожиданной находке. О странном поведении профессора Ллилеворта и Арнтцена. О моих подозрениях. Но я умалчиваю о том, что ларец у меня.

Когда я заканчиваю свой рассказ, Каспар начинает смеяться и трясти головой:

— Мрак! Не зря у меня было ощущение, что тут что-то не так.

Молодая женщина проходит мимо нашего стола — я припоминаю ее по какой-то давней экспедиции, — улыбается мне, как знакомому, и мурлычет Каспару:

— Что-то ты рановато сегодня обедаешь.

Он наклоняется ко мне и понижает голос:

— Знаешь что, я поспрашиваю кое-кого и попробую что-нибудь выяснить. Не заглянешь сегодня вечером к нам с Кристиной? Вместе подумаем. В более удобной обстановке, чем здесь. К тому же прошло столько лет! Кристина будет рада тебя видеть.

— С удовольствием, — соглашаюсь я. Уже при одной мысли о Кристине сердце начинает стучать чаще.

— А ты… На твоем месте я поговорил бы с Гретой. Она все знает об этих парнях.

— С Гретой?

— С Гретой! Не говори, что ты забыл Грету!

Я краснею. Я не забыл Грету.

11.

Около моего дома огромный парень сидит сгорбившись за рулем чисто вымытого красного «рейнджровера» с дипломатическими номерами. На меня он не смотрит, хотя обычно люди на улицах провожают меня взглядом.

Я отпираю входную дверь. Автоответчик мигает. Это очень необычно.

Первое сообщение от мамы. Она напоминает, что я приглашен сегодня вечером на ужин. Впрочем, мы оба знаем, что я отказался. Потом вежливая пожилая дама долго извиняется перед автоответчиком за то, что ошиблась номером. Третье сообщение без слов. Слышно только чье-то пыхтение.

У меня возникает чувство, что я в квартире не один. Такое со мной бывает. Кто-то оставил незримые следы в моем жилище. Я осторожно вхожу в гостиную. Солнце пробивается сквозь занавески. Открываю дверь в спальню. Двуспальная кровать с водяным матрасом злобно ухмыляется, словно намекает на некое невыполненное обещание. В ванной темно. В следующей комнате у меня кабинет, забитый документами и экспонатами, которые я притащил из отдела.

Никого нет. И все же ощущение чужого присутствия не проходит. Я достаю из холодильника обледеневшую бутылку, открываю ее. Пью пиво и брожу по квартире.

Только во время четвертого обхода я замечаю это. Кто-то сдвинул мой компьютер. Совсем ненамного. На пару сантиметров. Но на пыльном столе остался отчетливый след. Я тяжело опускаюсь на стул и включаю компьютер. Ничего не происходит. Ничего не пищит, не шумит. Неприятное потрескивание, всегда сильно раздражавшее меня, наконец исчезло.

Вскоре я понимаю почему.

Передняя панель корпуса системного блока не закреплена. Кончиками пальцев я снимаю ее и заглядываю в электронный хаос, который составляет внутренности машины, ее нервы и мозг. Не нужно быть большим специалистом, чтобы заметить исчезновение винчестера.

Я мгновенно свирепею. Они побывали в моей квартире. Расхаживали тут, как будто я дал им ключи от собственной жизни.

Потом успокаиваюсь. Я все еще сильнее их. Они не нашли того, за чем пришли. Переполненный безрассудным упорством, я звоню в полицию и сообщаю о преступном проникновении в мою квартиру. После этого набираю прямой номер профессора Арнтцена.

Он тяжело дышит.

— Где ларец? — кричит он, когда до него наконец доходит, кто с ним говорит.

— Ларец? — невинно переспрашиваю я.

— Не притворяйся. Будто ты… — начинает он.

Кто-то берет у него трубку.

— Где этот проклятый ларец? — Голос Ллилеворта дрожит.

— Почему вы думаете, что он у меня?

— Прекрати этот треп собачий! Где ларец?

— Я сэкономлю вам массу времени, если скажу, что на моем винчестере нет ничего, кроме научного доклада, незаконченного стихотворения и нескольких веселых компьютерных игр.

— Где ларец?

Я кладу трубку. Беру еще бутылку пива. И жду, что произойдет дальше.

Раздается телефонный звонок. Мне нравится этот звук, но я не хочу ни с кем разговаривать. Телефон не сдается. В конце концов его настойчивость побеждает.

Звонит англичанин. Доктор Розерфорд из Лондона. Директор Королевского Британского института археологии. Он готов предложить мне деньги за экспонат, который находится сейчас в моем распоряжении.

— Находка является собственностью Норвегии, — возражаю я.

— Пятьдесят тысяч фунтов, — парирует он.

Пятьдесят тысяч фунтов — большие деньги. Но я даже не собираюсь рассматривать это предложение. Мое упрямство никогда не было привязано к здравому смыслу.

— У меня его больше нет, — лгу я.

— Нет?

— Ларец украли, — сообщаю я. — Похитили во время сегодняшнего обыска в моей квартире.

Тут доктор Розерфорд выдает себя. Он утверждает, что в квартире ларца не было. Его не нашли. Потом задумывается. Я слышу сомнение в его голосе: вдруг воры, которых он нанял, взяли ларец себе? Надули его? На всякий случай он переспрашивает:

— Вы уверены, господин Белто?

— О да, quite sure.[19]

Он медлит. Моя ложь привела его в смятение.

— Хотите обмен? — спрашивает он.

— А что вы можете мне предложить?

— Я могу рассказать вам о смерти вашего отца.

Время внезапно останавливается. Как в калейдоскопе, замелькали картинки: скала, трос, часы, кровь. Словно и не было последних двадцати лет.

Я смотрю перед собой и ничего не вижу. Со временем отец стал для меня лишь неясным воспоминанием. Только через много лет после его смерти я понял, как плохо знал его. Он редко общался со мной, все двери и окна в его внутренний мир были закрыты. Всего несколько раз я видел, как в его глазах мелькало бешенство. Но большую часть времени он был тихим, задумчивым человеком. Приходил домой со службы или приезжал с раскопок и исчезал в своей комнате в подвале, где работал над каким-то ученым трудом, о котором не любил говорить и которого я никогда не читал.

Я вижу папу глазами ребенка.

Мама о нем никогда не говорит. Профессор этого не любит. Ему трудно выносить, что его дорогая женушка когда-то страстно и безудержно любила другого мужчину. Он чувствует себя так, словно ему досталось пирожное не первой свежести. Однако мне его ревность кажется странной: мать уже прожила с ним вдвое дольше, чем с папой.

Папы мне не хватает. Но с другой стороны, любой сын хотя бы иногда вспоминает, что у его отца между ног висит мошонка, где он некогда был прыгающим живчиком, и там же болтается предмет, который, разбухая, проникает в тело матери и доставляет ей блаженство. Иногда я чувствую себя ненормальным. Может быть, кто-нибудь пришлет мне пластиковую чашку с розовыми таблетками?

Случается, что я вижу в папе самого себя. В этом нет ничего противоестественного. Я никогда не испытывал к нему почтения. Иногда меня это мучает. Мне приходилось читать об отцах, которые сформировали личность своих сыновей, но я не понимаю, что же, собственно говоря, мой папа передал мне. Меланхолический склад ума? Увлечение археологией? Это просто случайность. Я стремился к науке, требующей размышлений, к профессии, соответствующей моим наклонностям и замкнутому характеру. Когда я осмеливался войти в кабинет отца, он иногда отрывался от своих бумаг и находок, холодно улыбался и показывал мне веретено или заостренный кремень, о которых он, судя по всему, знал много чего. Я тогда еще не видел разницы между обоснованной догадкой и эмпирическим истолкованием. Но мне казалось, что папа может читать прошлое.

Его внезапно пробудившийся интерес к скалолазанию противоречил всему его складу. Он был человеком осторожным. Я и сам такой. Немного стеснительным. А заманил папу в горы не кто иной, как Трюгве Арнтцен. В очень подходящий момент, надо сказать. Поэтому я никогда не мог простить ему, что он не спас отца. Если вообще пытался. Он чрезвычайно ловко воспользовался ситуацией и принял в свое владение подержанную папину вдову.

Я рассеянно стою с телефонной трубкой в руке, время перестало существовать. Доктор Розерфорд окликает меня.

— Что вы знаете о моем отце? — быстро спрашиваю я.

— Мы к этому вернемся. Сначала ларец.

— Как он умер?

— Повторяю: когда мы получим ларец…

— Я подумаю, — откашливаюсь я. Обещаю взвесить предложение. Не спеша благодарю за внимание и кладу трубку.

Потом бегу к двери, спускаюсь по лестнице, выскакиваю на улицу. Красный «рейнджровер» исчез. Отлично. Возможно, громила за рулем просто ждал свою девушку.

Я понятия не имею, кто такой этот доктор Розерфорд из Лондона, директор Королевского Британского института археологии. И насколько легко, он рассчитывает, меня можно обмануть. Но я знаю две вещи.

Не существует такого учреждения, которое называлось бы Королевский Британский институт археологии.

И еще. Оказывается, не только я подозреваю, что смерть папы не была несчастным случаем.

12.

Папа похоронен на Грефсенском кладбище. Простенькая плита стоит под старой березой. Мама вносит ежегодно плату за уход.

Я сижу на корточках перед плитой из красного гранита, на которой вырезано имя папы. Даты жизни не указаны.

Нет ничего, что привязывало бы папу ко времени. Биргер Белтэ. Мы с мамой решили, что так будет лучше.

В коричневом бумажном пакете у меня горшочек с желтыми лилиями. Я высаживаю их рядом с надгробной плитой. Чтобы они светились перед папой. Где бы он ни был.

В лесу, между бабушкиным домом и монастырем Вэрне, под огромными дубами есть старое захоронение. Время давно стерло все буквы с тяжелых чугунных плит, но мне бы очень хотелось узнать, что за люди покоятся под ними. Мама сказала, что когда-то им принадлежала территория монастыря Вэрне. Поэтому им и разрешили устроить погребение в лесу. Помню, я тогда подумал: «А мы, все остальные, должны покоиться на кладбище».

На парковке двое мужчин стоят, опираясь на капот красного «рейнджровера». Эту машину я наблюдал в зеркале заднего вида все время, пока ехал из дома. Когда они меня заметили, один из них пошел мне навстречу. Внешность Кинг-Конга. Я успеваю сесть в машину и закрыть дверь. Он стучит в боковое стекло. У него толстые волосатые пальцы. Перстень с печаткой какой-то заграничной школы. В другой руке мобильный телефон. Я завожу Боллу. Начинаю выезжать со стоянки. Он хватает ручку двери. Может быть, он пытается задержать мою машину. И меня бы нисколько не удивило, если бы ему это удалось.

На мое счастье, рука соскальзывает. В зеркало я вижу, что он подбегает к своей машине.

Болла создана не для участия в гонках. Нечего и пытаться. Спокойно еду к улице Хьельсос. Когда появляется красный автобус, я пристраиваюсь к нему. Получается что-то вроде кортежа. Автобус. Болла. «Рейнджровер».

На стоянке автобусов возле тупика между улицами Хьельсос и Лофтхюс я пристраиваюсь за автобусом в узком месте с односторонним движением. Здесь я внезапно торможу. И с чувством глубокого удовлетворения наблюдаю, как шлагбаум отсекает от меня «рейнджровер».

II СВЯТОЙ ЛАРЕЦ

1.

— Не может быть! Малыш Бьорн! Это ты?

Постарела. Грета всегда производила впечатление очень немолодой (хотя слово «зрелая», пожалуй, будет более уместным). Но она принимала свой возраст с врожденным достоинством. Когда мы познакомились, она лихо зачесывала посеребренные сединой волосы и носила облегающую юбку и черные ажурные чулки. Сейчас я вижу, что за последнее время она сильно сдала. Глаза по-прежнему горят, но на худом лице отчетливо проступили морщины и пигментные пятна. Дрожащие руки с тонкими пальцами похожи на коготки крохотного воробья. Седые волосы заметно поредели. Она чуть склоняет голову набок. «С тех давних пор прошло немало…» — задумчиво произносит она. Голос надтреснутый, нежный. Когда-то давно я был в нее влюблен.

Улыбка та же, что и раньше, и взгляд тот же, но очарование пропало. Она отступает в сторону и впускает меня.

Квартира ничуть не изменилась: огромная, забитая мебелью, темная, наполненная терпкими ароматами. Комнаты, комнаты, комнаты. Необыкновенно широкие двери. Лепнина на потолке. На комодах и узких полках фигурки библейских персонажей. Моисей на горе Синай. Мария с Иисусом у яслей. Нагорная проповедь. Распятие Христа. В маленьких плетеных креслицах из лыка сидят медвежата и куколки с неподвижными фарфоровыми личиками. Возможно, именно они напоминают Грете Лид-Вэйен о детстве, о котором она отказывается говорить. Кажется, у нее нет родственников. Во всяком случае, она ни с кем не поддерживает близких отношений. Грета заполнила пустоту жизни наукой. И мужчинами. Повсюду книги. Она замуровала себя в своей квартире в престижном районе Фрогнер и наслаждается одиночеством.

Она ведет меня в гостиную. Проходим мимо спальни. Через приоткрытую дверь видна неприбранная постель. Чужие постели смущают меня. Я отвожу взгляд.

Грета изменилась. Теперь она пожилая дама. Даже походка стала шаркающей.

Со стула спрыгивает кошка и исчезает под роялем. Я терпеть не могу кошек. А они не любят меня.

Грета кивает на плюшевый диван:

— Надо бы предложить тебе чего-нибудь выпить… — Она грузно опускается на стул.

Что-то случилось, я это чувствую. И все-таки не осмеливаюсь спросить.

Она смотрит на меня. С грустной улыбкой. Старинные настенные часы громко бьют два.

— Мне нужна помощь. — Я с трудом подавляю чихание. От кошачьей шерсти свербит в носу.

— Я так и подумала. Ты не ходишь по гостям без дела.

В ее словах мне слышится мягкий укор, но, возможно, она лишь констатирует факт или намекает на вечер двенадцатилетней давности, когда я набрался храбрости и признался ей в любви. Мне было двадцать. Ей много за пятьдесят. Я всегда был со странностями.

— Я постарела? — спрашивает она.

Я никогда ей не врал. Поэтому сейчас молчу. Возраст всего лишь точка на хронологической прямой. В восемьдесят шесть лет математик Кэтлин Оллереншоу разрешила древнюю математическую задачу «магический квадрат». В каком направлении ни складывай, получается всегда тридцать:

0 14 3 13

7 9 4 10

12 2 15 1

11 5 8 6

Не дождавшись ответа, Грета с тоской вздыхает.

— Я больна, — без обиняков сообщает она. — Рак. Уже два года. Благословляю каждый день жизни.

Я беру ее за руку. Впечатление такое, словно я прикасаюсь к холодной руке мертвого ребенка.

— Врач считает, что я терпеливая, — произносит она.

— Очень больно?

Она пожимает плечами, что может означать и «да» и «нет». Потом говорит:

— Душа болит. — Я сжимаю ее пальцы. — Так в чем же проблема? — Она переходит на деловой тон и отнимает руку. В голосе появляются нотки авторитарности, которые были свойственны ей во времена профессорства. Семь лет назад она завершила свою преподавательскую деятельность. — Поговорим о ней.

— Если ты плохо себя чувствуешь, то я не буду…

— Нонсенс!

— Я подумал…

— Малыш Бьорн! — Она направляет на меня пронзительный взгляд.

Я не знаю, как начать. Она помогает:

— Я слышала, ты участвуешь в раскопках в монастыре Варне?

Как и в университетские времена, она все обо всех знает.

— Мы кое-что нашли, — неуверенно говорю я. Но опять попадаю в тупик. Ищу нужные слова. Наконец меня прорывает. — И я пытаюсь понять, что произошло!

Смысла в моих словах никакого.

— Что нашли? — спрашивает она.

— Ларец.

Она выжидающе смотрит на меня:

— И что?

— Золотой.

Она наклоняет голову:

— Мир велик!

— Профессор Ллилеворт сбежал с ним.

Она молчит. Ей следовало бы засмеяться. Покачать головой. Но она молчит. Потом начинает кашлять. Сначала осторожно, потом громко, с надрывом. Кажется, что легкие бьются о стенки грудной клетки. Она прижимает ладонь ко рту. Когда припадок кончается, она некоторое время сидит неподвижно, пытаясь отдышаться. Не смотрит на меня. Это хорошо. Так она не может увидеть моих глаз.

Она кашляет и несколько раз отхаркивается. Деликатно вынимает носовой платок и сплевывает в него.

— Извини, — шепчет она.

Я все это время наблюдаю за дремлющей под роялем кошкой. Когда я был самым прилежным студентом Греты и одновременно ее поклонником, я выполнял для нее все поручения по дому. Тогда у нее был кот Люцифер. Вряд ли это тот же самый кот. Хотя он и похож на прежнего кота необыкновенно.

— Ларец подлинный? Старинный? — спрашивает она.

— Совершенно точно.

— Его не подбросили?

Я качаю головой. Иногда мы, археологи, так развлекаемся. Подбрасываем в культурный слой какой-нибудь современный предмет. Например, пульт от телевизора к сокровищам доисторического вождя или французскую булавку к обломкам керамики и наконечникам стрел.

— Грета, ларец древний. А кроме этого, — я смеюсь, — мы ведь говорим о раскопках профессора Грэма Ллилеворта. Кому придет в голову подшучивать над ним!

Грета тоже смеется.

— И он знал, что именно мы ищем, — продолжаю я. — Он знал, что ларец лежит где-то там. Он знал, что мы его найдем. Знал!

Она некоторое время обдумывает мое утверждение.

— Ты считаешь, он хочет украсть ларец? Чтобы продать подороже? — Ее голос дребезжит из-за мокроты в горле.

— Такая мысль тоже приходила мне в голову. Но все не так просто!

— Вот как?

— Здесь замешан отдел древностей.

Она смотрит на меня с неодобрением.

— И похоже, что директор Инспекции по охране памятников тоже, — добавляю я.

Она сощурилась. Наверняка думает, что бедняга Бьорн рехнулся.

— Я уверен, Грета!

— Да-да.

— И не сошел с ума!

Она улыбается:

— Тогда расскажи, зачем им все это.

— Я не знаю, не знаю…

— Ну а почему…

— Может быть, заказная кража? — перебиваю я. — Вдруг Ллилеворт входит в международную банду, занимающуюся кражей произведений искусства.

Она холодно смеется:

— Грэм? Он слишком эгоистичен, чтобы стать частью чего бы то ни было! Тем более членом банды. — В восклицании звучит горечь.

— Ты с ним знакома?

— Я… сталкивалась с ним.

— Э-э… В экспедициях?

— В том числе. И еще в Оксфорде. Двадцать пять лет назад. Почему ты его подозреваешь?

— Он собирался тайно вывезти ларец из Норвегии.

— Не может быть! Он наверняка всего лишь…

— Грета! Я знаю его планы!

— Почему ты так уверен?

Я инстинктивно понижаю голос:

— Потому что подслушал. — Выжидаю, пока смысл слов дойдет до нее.

— Я слышал, как он договаривался с профессором Арнтценом.

С потерянным видом она качает головой:

— Это похоже на Грэма. А ты, судя по всему, вообразил себя одним из братьев Харди.[20]

— Я всего лишь пробую понять.

— Что именно?

— Откуда Ллилеворту было известно, что ларец запрятан в руинах восьмисотлетнего октагона[21] среди норвежских пахотных полей?

Глаза Греты расширяются, и я чувствую, что тону в их бездонной глубине.

— Боже милосердный!

— Что такое?

— Октагон?

— Да. Мы уже частично вскрыли его.

— Я считала, что его не существует.

— Но ты знала о нем?

У нее начинается новый приступ кашля. Я наклоняюсь вперед и стучу ее по спине. Лишь через несколько минут ее дыхание выравнивается.

— Как ты? — спрашиваю я. — Вызвать врача? Хочешь, я уйду?

— Расскажи про октагон.

— Мне известно совсем мало. Никогда раньше не слышал об октагоне на территории монастыря Вэрне.

— В норвежских источниках об этом, вероятно, ничего нет. Но в зарубежной литературе об иоаннитах и о ранних христианских легендах кое-что есть.

Выходит, в свое время я пропустил важную лекцию. Я спрашиваю:

— Как ты думаешь, профессор Ллилеворт знал об октагоне?

— Похоже на то. — Она произносит это лукаво и даже кокетливо.

— Почему он ничего не сказал? Почему скрыл от нас?

— Это вряд ли было тайной. Или ты спрашивал?

— Он говорил, что мы ищем круглый замок. И ни слова об октагоне.

Она устало кивает, как будто разговор ей надоел. Складывает руки.

— А что профессор Арнтцен?

Я смотрю в сторону.

— Малыш Бьорн?

— Я этого с ним не обсуждал.

— Почему?

— Он один из них.

— Один — из — них? — Она явно сомневается.

Я смеюсь, потому что понимаю абсурдность собственного заявления, и осторожно кладу ладонь на ее руку:

— Я сам все слышал!

— Профессор Арнтцен и профессор Грэм Ллилеворт! Грабители могил? Обыкновенные грабители могил? — Она закрывает глаза с мечтательной улыбкой.

— Чему ты улыбаешься?

— Это самая удивительная часть твоей истории.

— Почему?

— Твой отец и Грэм учились в Оксфорде. В семидесятые годы. Вместе со мной. Грэм и Биргер были закадычными друзьями.

Я откидываюсь на спинку дивана. За окном на провод села ласточка. Сидит, раскачивается. Потом улетает.

— Разве тебе об этом не рассказывал Трюгве Арнтцен? — спрашивает Грета. — Или Ллилеворт?

— Вероятно, забыли. Я помню, что папа учился в Оксфорде. Но не знал, что в одно время с Ллилевортом.

— Именно твой отец познакомил Грэма Ллилеворта и Трюгве Арнтцена.

— Значит, папа и Ллилеворт учились вместе?

— Они вместе написали довольно интересную книгу.

Я замер.

— Она у тебя есть?

Грета показывает на стеллаж.

Я медленно поднимаюсь, подхожу к полкам и провожу пальцем по корешкам книг.

— Третья полка, — подсказывает она. — Рядом с атласом. Черный корешок.

Я вынимаю книгу. Толстенная. Бумага пожелтела и стала ломкой.

На обложке по-английски написано: «Сравнительный социально-археологический анализ интерконтинентальных сокровищ и мифов. Биргер Белтэ, Чарльз де Витт и Грэм Ллилеворт. Оксфордский университет, 1973».

— О чем здесь речь?

— О том, что некоторые клады, обнаруженные археологами, были довольно точно описаны в древних религиозных мифах.

Интересно, почему мне никогда не показывали этого исследования. Ведь после смерти отца в доме должно было остаться хотя бы несколько экземпляров.

Я листаю книгу. На второй странице вижу посвящение, которое залито черной тушью. Подношу бумагу к свету: «Авторы хотели бы выразить глубочайшее уважение и благодарность своим научным консультантам Майклу Мак-Маллину и Грете Лид-Вэйен».

Я с изумлением смотрю на Грету. Она подмигивает мне в ответ.

На странице 54 я читаю раздел о находке свитков Мертвого моря в Кумране. А на странице 466 — это не какая-нибудь брошюра, а огромный научный труд — я обнаруживаю объемную сноску, в которой проводятся параллели между сокровищем Хона, найденным в Верхнем Эйкере в 1834 году, и артефактами из захоронения Аджиа Фотиа на Крите. Ищу в указателе монастырь Вэрне, но там его нет. И вдруг замечаю ссылку: «Варна. С, 296–301».

Глава называется «Октагон Варна: Миф о Ларце Святых Тайн».

Пока я листаю страницы, из книги выпадает закладка. Это визитная карточка. Старомодная, респектабельная. «Чарльз де Витт. Лондонское географическое общество». Машинально засовываю визитку в карман и продолжаю просматривать главу.

Я всегда читал быстро. И в течение нескольких минут я успеваю пробежать глазами текст, пересказывающий легенду о восьмигранном храме — октагоне, который орден иоаннитов построил специально для сохранения одной реликвии. Если я правильно понял, она представляла собой божественное послание, созданное то ли еще при жизни Христа, то ли в эпоху Крестовых походов. Все это очень непросто, — возможно, я что-то перепутал. Я слишком торопился.

— Можно взять ее на некоторое время? — спрашиваю я, держа книгу в руке. — Я хочу прочитать внимательно.

— Да-да, — поспешно соглашается Грета. Как будто рада избавиться от книги.

— Расскажи все, что знаешь, — прошу я.

Грета умиротворенно подмигивает и откашливается. Дрожащим голосом она начинает рассказ о крестоносце, который передал некую реликвию ордену иоаннитов в Иерусалиме в 1186 году. Эта реликвия позже получила название Ларец Святых Тайн. Иоанниты получили от папы Клеменса III приказ не только охранять ларец, но и спрятать его от разбойников, крестоносцев и рыцарей, от епископов, пап и королевских особ. Когда на следующий год Саладин занял Иерусалим, а иоанниты бежали, то следы ларца затерялись. У искателей приключений и охотников за счастьем, пытавшихся разыскать сокровище, была только одна зацепка: Святой Ларец спрятан в октагоне.

— В монастыре Вэрне? — спрашиваю я язвительно.

Она сидит откинувшись и наблюдает за мной. На лице выражение превосходства.

— А почему бы и не в монастыре?

Я не могу удержаться от смеха. Она хлопает меня по коленке:

— Малыш Бьорн, я знаю, о чем ты думаешь. Ты всегда был нетерпеливым, недоверчивым, скорым на выводы. Чему я учила тебя в университете? Разве я тебя не учила совмещать скепсис с фантазией? Понимание с удивлением? Сомнение с доверчивостью? Надо вслушиваться в мифы, легенды, сказки, предания. Не потому, что они и есть истина, Малыш Бьорн. А потому, что они сложилисьна основе какой-то другой, более древней истины.

Сила голоса и взгляд пугают меня. Кажется, сейчас она вручит мне ключи от вечной жизни, а затем исчезнет в облаке дыма и искр. Но она не делает ни того ни другого. Она наклоняется вперед и берет леденец из чашки на столе. Кладет в рот. Я слышу, как он перекатывается у нее между зубами.

Склоняет голову набок.

— Монастырь Вэрне — вполне подходящее место для святыни. Он расположен очень далеко от Святой земли. Норвегия была окраиной цивилизации. Историки так и не смогли объяснить, зачем это вдруг иоанниты заложили монастырь в Норвегии в конце двенадцатого века.

Она задумчиво качает головой:

— Если вы действительно нашли октагон, Малыш Бьорн, и если вы действительно нашли ларец…

Конец фразы повисает в воздухе.

— Что было в ларце? — спрашиваю я.

— В том-то и весь вопрос. Что в ларце?

— Ты не знаешь?

— Избави бог, не имею ни малейшего представления. Слухов было много. Договорились даже до того, что Меровинги[22] спрятали там сокровища немыслимой ценности. Золото и драгоценные камни, которые Церковь и королевский род собирали столетиями…

— Ну уж извини, — прерываю я ее глубоким деланым вздохом. — Спрятанные сокровища? Ты когда-нибудь слышала хоть об одном человеке, который нашел сокровища?

— Может, они ждут своего часа?

— Романтика Индианы Джонса!

— Малыш Бьорн, — она презрительно складывает губы, и я сразу догадываюсь, о чем сейчас пойдет речь, — я передаю слухи, которые циркулировали в академических кругах десятки лет. Я не доверяю им. Но и не отвергаю их полностью, как это делает один мой юный знакомый.

— Так что говорят эти слухи? — Я выплевываю это слово, как гнилую черешню.

— Есть какая-то карта. И какая-то генеалогия. Зашифрованные тексты. Я не знаю всех деталей. История началась в прошлом столетии на юге Франции, в деревне Рене-ле-Шато. Один молодой священник стал приводить в порядок церковь, в которую был направлен служить. Во время реставрации он нашел пергаментные свитки и, по слухам, разбогател. Невероятно разбогател. Никому так и не удалось выяснить, что же такое он обнаружил, но говорят, рукописи хранили непостижимую тайну.

— Которая гласит?..

— Если бы я знала ее, Малыш Бьорн, это вряд ли было бы тайной, ведь так? Были разговоры о религиозных мифах. Будто бы он нашел лист Священного договора, и это вполне возможно, поскольку новое здание строилось на руинах древнехристианской церкви шестого века. Некоторые верили, что обнаружены оригиналы библейских текстов. Говорили о генеалогиях, историях древних родов. А кое-кто попросту считал, что священнику достались карты средневековых кладов.

— И при чем же тут монастырь Вэрне?

— Почём я знаю? Вдруг сокровище спрятано на территории монастыря. Или ларец содержит указания для дальнейших поисков.

— Грета, — вздыхаю я и смотрю на нее глазами растерянного медвежонка.[23]

— Евангелие Q! — восклицает она вдруг.

— Что-что?

— Евангелие Q! — повторяет Грета.

Я ничего не понял. Она продолжает:

— Не то чтобы я все знала. Это лишь догадка. Но мне всегда было любопытно, что же такого важного здесь можно найти. Если собрать вместе все фрагменты информации, то моя головоломка превращается в целостную картинку. Возможно, вполне возможно.

— Евангелие Q? — переспрашиваю я.

— Да. Q от слова Quelle. По-немецки это значит «источник».

— Quelle?

— Неужели ты никогда об этом не слышал?

— Нет, пожалуй, никогда. Что это такое?

— Предполагается, что это оригинальная рукопись на греческом языке.

— Которая содержит?..

— Все изречения Иисуса.

— Иисуса? Неужели?

— Его учение в виде цитат. Первоисточник, который Матфей и Лука использовали при создании Евангелия, в дополнение к Евангелию от Марка.

— Я вообще впервые слышу о существовании Евангелия Q.

— Может быть, его и нет. Это только теория.

— А как он мог оказаться в монастыре Вэрне?

— Спроси своего отчима.

— Он знает?

— Во всяком случае, больше меня.

— Но каким же образом…

— Малыш Бьорн! — прерывает она меня добродушным смехом. Затем она задумывается. — Хочешь прокатиться в Лондон?

— В Лондон?

— Ради меня.

Я молчу.

Она добавляет:

— И за мой счет.

— Зачем?

— Чтобы разобраться в одной старой истории.

Я ничего не говорю. Грета тоже. Она с трудом встает, выходит из комнаты, идет в спальню. Вернувшись, протягивает мне конверт. Я открываю его и насчитываю тридцать тысяч крон.

— Вот это да!

— Наверное, хватит? — спрашивает она.

— Даже слишком!

— Возможно, придется совершить и другие поездки…

— Ты с ума сошла! Столько денег хранить дома!

— Я не доверяю банкам.

Я в замешательстве.

— О чем, собственно, речь?

— Вот это тебе и предстоит выяснить.

— Грета, — пытаюсь поймать ее взгляд, но не могу. — Почему это для тебя так важно?

Она смотрит прямо перед собой. Наконец наши глаза встречаются.

— Я могла бы участвовать в этой истории.

— Этой — какой?

— Той, за верхушку которой ты зацепился.

— Но?

— Но тут кое-что случилось…

Она закусывает нижнюю губу. Ей требуется некоторое время, чтобы справиться со своими чувствами.

Я знаю, что ничего больше от нее не услышу. Но ее мотивы не столь важны. Во всяком случае, сейчас. Наступит момент, когда я сам во всем разберусь.

— Поедешь? — спрашивает она.

— Конечно.

— Общество международных наук. СИС. Лондон. Уайтхолл. Ищи президента. Майкла Мак-Маллина. Ответы у него.

Мы смотрим друг на друга. Она крепко сжимает мою руку:

— Будь осторожен!

— Осторожен? — Я вздрагиваю от испуга и боли.

— У Мак-Маллина много друзей.

Звучит как скрытая угроза.

— Друзей, — повторяю я, — таких как Чарльз де Витт?

Лицо чуть-чуть дрогнуло.

— Чарльз? — В голосе никаких эмоций. — Чарльз де Витт? Что тебе известно о нем?

— Ничего.

Она молчит, словно забыла о моем присутствии, потом произносит:

— Во всяком случае, его ты можешь не бояться.

Голос приобрел оттенок нежности.

— Ты что-нибудь знаешь о несчастном случае? — спрашиваю я.

— Пустяк, — говорит она. — Царапина на руке. В ране началась гангрена.

Я ничего не понимаю.

— Он же разбился насмерть…

Грета с удивлением смотрит на меня, на лбу появляются морщины.

— Ах, твой отец?

Только взгляд выдает скрытое напряжение.

— Абсолютно ничего. — Она с трудом сдерживает себя.

Я продолжаю стоять неподвижно:

— Да, но, Грета…

— Ничего! — выкрикивает она.

Напряжение вызывает кашель. Она долго не может прийти в себя.

— Ничего, — повторяет она тихо, уже более мягко. — Ничего такого, что тебе положено знать.

2.

Я добираюсь до Domus Theologica за двенадцать минут. Это здание теологического факультета на улице Блиндернвейен, а вовсе не супермаркет где-нибудь в Южной Европе, хотя название вполне подходящее. У меня есть знакомый старший преподаватель с кафедры иудаистики. Возможно, он сообщит мне что-нибудь полезное.

Герт Викерслоттен ростом под два метра и худ как щепка, поэтому кажется, что он с трудом удерживает равновесие. Он напоминает большую болотную птицу. Кожа нечистая. Борода выглядит так, как будто ее натянули слишком сильно за ушами и под подбородком. Все в нем — пальцы, руки, нос, зубы — кажется чрезмерно длинным.

В течение нескольких минут мы вспоминаем время совместной учебы, болтаем об общих знакомых, кошмарных педагогах и девушках, о которых мы мечтали, но которые достались не нам. Как и я, Герт одинок. Как и я, скрывает свои неврозы под академическим высокомерием.

Он спрашивает, зачем я пришел. Я говорю, что интересуюсь сведениями о Евангелии Q.

В его глазах загорается огонек. Ничто так не радует специалиста, как возможность блеснуть своими познаниями.

— Q? Oh yesss, baby![24] Евангелие, которого нет!

— Но которое, очевидно, когда-то существовало? — добавляю я.

— Во всяком случае, многие именно так и считают.

— И ты?

— Безусловно. — Он во все стороны размахивает длинными руками, так что приходится опасаться, как бы он не порушил стены своего маленького кабинета.

— Но ведь никто не видел ни одной буквы?

— Евангелие Q вроде черной дыры в астрономии. — Он рисует в воздухе круг большим и указательным пальцами. — Ее нельзя увидеть даже в самые мощные телескопы. Но ее можно обнаружить по траектории других небесных тел.

— Так магнит воздействует на металлические стружки через лист бумаги, — подхватываю я. Он кивает, и я продолжаю: — Мне известно, что Евангелие Q написано по-гречески. И что содержит подлинные записи слов Иисуса. И что его считают первоисточником библейских текстов.

— Это и есть самое существенное в нем.

— Но объясни мне, почему так важно знать, существовало ли Евангелие Q?

— Для познания. Для науки. — Он пожимает плечами. — Ну, нашли вы, археологи, Гокстадский корабль,[25] и что дальше? Но вы нашли его, и это великолепно.

— Если Евангелие Q обнаружат, это будет иметь практическое значение?

— Конечно.

— Почему? И какое?

— Потому что Евангелие Q даст новые возможности для истолкования текстов Библии. Жизнь современного общества пронизана христианством. Христианской культурой. Христианскими законами. Христианская мораль определяет наши взгляды на человека. Все взаимосвязано.

— Само собой. Но при чем здесь Евангелие Q?

— Евангелие Q может пролить свет на историю создания Нового Завета. И тем самым способствовать истолкованию текстов. Древний богослов Ориген[26] утверждал, что слова Библии нельзя понимать буквально, как это делают сегодня многие. Надо воспринимать их как знаки или картины иной, более значимой сущности. Надо толковать Библию, исходя из целого. Когда Библия рассказывает о горе, с которой можно обозреть весь мир, это не надо понимать дословно. Хотя есть любители истолковывать каждое слово отдельно. Евангелие Q поможет нам многое прояснить.

— Когда оно было создано?

— Скоро будет две тысячи лет. Мы думаем, Евангелие Q было написано раньше первых посланий Павла, то есть через двадцать лет после распятия Христа.

— Кто его составитель?

— Неизвестно. — Он наклоняется вперед и понижает голос. — А тогда получается, что текст появился на двадцать лет раньше, чем Евангелие от Марка, и это самое интересное!

Он многозначительно поднимает одну бровь. И ждет моей реакции. Но меня не очень волнует вопрос датировки, и Герту приходится продолжать:

— Евангелие от Марка считается самым древним из всех, а значит, первым, хотя в Новом Завете стоит лишь на втором месте. Оно, очевидно, было создано через сорок лет после распятия Христа, то есть приблизительно в семидесятом году.

— Следовательно, Евангелие Q — более подлинное, чем остальные Евангелия?

— Более подлинное?

— Оно же хронологически ближе к евангельским событиям?

— Ну… — Когда Герт ухмыляется, обнажаются большие зубы и розовая десна. — Разделять по степени подлинности древние манускрипты — теперь, спустя две тысячи лет, довольно бессмысленное занятие. Речь ведь идет еще и о вере. Конечно, чем больше времени отделяет автора от событий, тем менее точным будет его описание.

— Старые добрые евангелисты были своего рода журналистами, — замечаю я.

— Вряд ли. Общественными деятелями, проповедниками, миссионерами…

— Ну вот! Журналистами! — смеюсь я. — А они имели доступ к Евангелию Q?

— Возможно. Мы думаем, что Евангелие Q циркулировало в среде христианских общин первого столетия. — Губы Герта складываются в кривую усмешку, как будто он радуется чему-то, о чем все равно мне не расскажет. — Основные споры вокруг Евангелия Q связаны с тем, что некоторые христианские общины воспринимали Иисуса вовсе не как Бога, а лишь как мудрого философа. Человека, который хотел научить евреев жить счастливо. Без Евангелий и посланий Павла христианство превращается в реформированный иудаизм.

— И так считают многие?

— Если Евангелие Q когда-нибудь обнаружат, оно будет иметь колоссальное значение, потому что его написали современники Иисуса, а не евангелисты, которые жили много лет спустя. Евангелие Q в гораздо большей степени напоминает журналистский отчет, чем красочные Евангелия. В нем Иисус изображен как апокалипсический бунтовщик и гражданин. Революционер того времени. Евангелие Q вообще не затрагивало вопроса, был ли Иисус Сыном Божьим.

— Так что же доказывает Евангелие Q?

— Оно вряд ли может доказать что-либо. Древние рукописи надо читать, имея основательные знания об этом периоде. О жизни общества.

— Я всегда считал, что теологи слепо верят всему, что написано в Библии.

— Ха! Теология — наука, а не вера! Уже в восемнадцатом веке критически настроенные теологи подвергали догмы сомнению. Профессор Герман Самуэль Реймарус низвел роль Иисуса до роли иудейского политического деятеля. В тысяча девятьсот шестом году Альберт Швейцер, следуя его примеру, написал важнейший критический научный труд. Эти теологи четко отделяли исторического Иисуса от Иисуса из проповедей. Критическая теология существует и в наши дни. Если объединить исторические, социологические, антропологические, политические и теологические знания, можно прийти к новому восприятию личности Иисуса.

— Какому же?

— Иисус родился в тревожное время. Его учение использовали с разными целями. Многие ранние христианские общины не придавали особого значения рассказам о смерти и воскресении Иисуса. Его считали своего рода вождем. Вроде Ленина или Че Гевары. Другие же древние общины делали упор на распятие и вознесение и, так сказать, забывали исторического Иисуса.

— Значит, в Евангелии Q нет ничего о божественном Иисусе?

— No sir![27] Ничегошеньки. Такое впечатление, будто авторы Евангелия Q даже не знали об обстоятельствах смерти Иисуса. А если и знали, то не придавали особого значения эпизоду распятия. Не говоря уж о воскресении. Понимаешь? Именно поэтому самые консервативные христиане категорически отрицают само существование Евангелия Q. Оно является угрозой для главных основ христианства. Авторы Евангелия Q никогда не воспринимали Иисуса как Сына Божьего, только как странствующего мудреца и проповедника. Бунтовщика! И только евангелисты позже добавили догму о воскрешении. Они не хотели признать поражения — ведь их спаситель умер, не дождавшись наступления Царства Божьего. Сам Иисус длительное время полагал, что Царство Божье наступит при его жизни.

— И все-таки почему ты уверен, что Евангелие Q существовало?

Герт поглаживает пальцами бороду, совсем как священник:

— Представь себе, что нам двоим дали перевести некий английский текст на норвежский язык. Наши версии будут похожими. Но не одинаковыми. Такими, как Евангелия от Матфея и Луки. Исследователи пришли к выводу, что не меньше двухсот тридцати пяти стихов у Луки и Матфея настолько близки, что, несомненно, происходят из одного источника. Несмотря на то что эти два текста были написаны независимо друг от друга, многие реплики Иисуса идентичны. Повторяются слово в слово.

— И что?

— Исторический Иисус говорил на арамейском, который в течение четырехсот лет был разговорным языком в Палестине. Он не говорил на греческом языке, на котором написаны Евангелия. Значит, существовал греческий первоисточник, который оба евангелиста знали и цитировали. Евангелие Q — Quelle! Источник!

— А может быть, Лука и Матфей попросту списали друг у друга?

Герт ухмыльнулся:

— Если бы все было так просто. Но это исключено. Они работали в разное время. В разных местах. Обращались к разным читательским аудиториям. В их текстах много очевидных несовпадений, которые они обязательно исправили бы, если бы только знали о них. И все же у них был общий источник.

— И это факт, — подвожу я итоги.

— Или почти что факт! — Герт качается на стуле. Если он потеряет равновесие, мало не покажется ни мне, ни ему. — Исследователи уверены, что Марк написал свое Евангелие первым. Далее, опираясь на труд Марка и Евангелие Q, но с собственными дополнениями Лука и Матфей создавали свои тексты. Это подтверждается тем, что около девяноста процентов тем Марка повторяются у Матфея.

— Как давно теологам известно о существовании Евангелия Q?

— Уже в начале девятнадцатого века исследователи Библии установили, что Лука и Матфей пользовались общим источником. Помимо Евангелия от Марка. Но только в тысяча восемьсот девяностом году этот источник был идентифицирован.

— Как Евангелие Q?

Герт кивает:

— Евангелие Q не все воспринимают с одинаковым энтузиазмом. И это легко понять. Ведь непросто восторгаться тем, что существует только в теории.

Он встает. Кажется, что он видит перед собой лекционный зал, переполненный юными восторженными студентками, которые только и мечтают что об уроках Герта по теологии и прикладной физиологии как-нибудь поздним вечером, после хорошего ужина с бутылкой вина.

Он продолжает:

— В тысяча девятьсот сорок пятом году произошло кое-что интересное. Некие братья-египтяне нашли большой запечатанный кувшин в земле у подножия скал в области Наг-Хаммади.

— И оттуда вырвался джинн, который исполнил три их желания? — смеюсь я. — Водка, женщины и новенький, с иголочки, верблюд?

Герт хитро подмигивает:

— Почти! Братья, собственно говоря, ужасно боялись открывать кувшин, потому что в нем действительно мог находиться джинн. Злой джинн. В Египте в таких кувшинах, как правило, водятся именно злые духи. Это известно каждому просвещенному археологу.

Мы смеемся. Смех у Герта клокочущий и приятный.

— Но жадность братьев в конце концов победила. Может быть, в этот кувшин духи не забрались. Но зато там полным-полно золота и бриллиантов. Они решили рискнуть и разбили его.

— Никаких духов?

— Даже намека!

— Так что же они обнаружили?

— Тринадцать книг. Тринадцать томов, переплетенных в кожу газели.

Я склоняю голову.

Герт хлопает ладонью по письменному столу:

— Находка сенсационная! И для археологов, и для теологов. Библиотека Наг-Хаммади! Среди всего прочего манускрипты содержали полный текст Евангелия от Фомы!

Я напряженно щурюсь, пытаясь вспомнить, что такое Евангелие от Фомы. По правде говоря, я никогда не был знатоком Библии. Но мне казалось, что Евангелий всего четыре.

— Евангелие от Фомы не было включено в текст Библии, — объясняет Герт.

— Не всем, однако, на долю выпадает участь быть отвергнутым Богом, — замечаю я. — А вы, специалисты, знали о существовании Евангелия от Фомы?

— Yes! Во всяком случае, в некоторой степени. Но никто не видел его целиком. До тысяча девятьсот сорок пятого года. Фрагмент Евангелия от Фомы, написанный по-гречески, ранее был обнаружен в Оксиринхосе в Египте. В Наг-Хаммади нашли полный список. И это еще не все — рукописи содержали так называемое Евангелие от Филиппа и списки диалогов Иисуса с учениками. Это почти еще один Новый Завет, сильно отличающийся от уже известного. А теперь послушай, вот что здесь самое важное! Написано все было на коптском языке!

— Да брось! На коптском?! — восклицаю я.

Мое восклицание — чистый блеф. Герт мгновенно улавливает притворство.

— Да-да, на коптском! — повторяет он. — То есть на том египетском языке, на котором говорили к концу существования Римской империи.

— Теперь, кажется, понял, — бормочу я, хотя, если честно, это преувеличение.

Герт улыбается понимающе. Видимо, такую улыбку он посылает неуверенным первокурсницам с косичками, в облегающих футболках.

— Пользуясь этим текстом, исследователи смогли реконструировать Евангелие от Фомы на языке оригинала — греческом. В отличие от тех Евангелий, которые вошли в Библию, и подобно тому, что наблюдается в Евангелии Q, Евангелие от Фомы мало говорит о рождении, жизни и смерти Иисуса. Оно содержит его изречения. Сто четырнадцать цитат, которые все начинаются так: «И сказал Иисус». Многие цитаты из Евангелия от Фомы чрезвычайно похожи на реплики в Евангелиях от Матфея и Луки. Исследователям стало ясно, что Фома использовал тот же источник, что и они. Понимаешь?

— Пытаюсь.

— Евангелие от Фомы косвенным образом подтверждает, что Матфей и Лука должны были обращаться к одному и тому же первоисточнику — тексту, который они повторяли и изменяли, создавая свою версию описания жизни и учения Христа. Самое интересное, что составитель Евангелия Q, будучи современником Иисуса, истолковывал его слова совершенно иначе, чем авторы и читатели Библии.

— Иначе говоря, это довольно щекотливый вопрос.

Герт кусает нижнюю губу и кивает:

— Еще бы! В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году группа исследователей начала реконструировать Евангелие Q, сравнивая библейские тексты Матфея и Луки со списком Фомы. Уже одна эта работа вызвала бурную дискуссию о происхождении христианства.

Я смотрю на Герта. Он на меня. Он не понимает, куда я клоню.

Я спрашиваю:

— А что произошло бы, если бы Евангелие Q нашлось?

Герт задумчиво качает головой:

— Трудно даже представить. Такое событие способно отодвинуть обнаружение «Свитков Мертвого моря» и гробницы Тутанхамона на второй план. Нам пришлось бы переписывать историю религии.

Я не могу не мучить себя вопросом: неужели именно Евангелие Q хранится в золотом ларце, который спрятан в квартире у Рогерна?

Если бы я был главным героем фильма, я бы взломал деревянную коробку и вытащил ларец, чтобы удовлетворить свое (а также публики) любопытство. Но я мыслящий человек и серьезный исследователь. Ларец, который пролежал в земле так много лет, нельзя вскрывать, будто обыкновенную консервную банку. Открывать его должны профессионалы с максимально возможной осторожностью. Примерно так, как вскрывают раковину, чтобы извлечь жемчужину, не повредив при этом моллюска.

Если я сейчас поспешу, дело кончится катастрофой. В лучшем случае я поврежу содержимое ларца. В худшем случае памятник будет безвозвратно утрачен. Старый пергамент или папирус может в течение ночи превратиться в пыль. И при этом даже не пойму, что же такое я нашел. Я не очень большой знаток древнегреческого, иврита, арамейского или коптского.

Вывод один: ларец нельзя открывать.

3.

Обаяние некоторых женщин воздействует непосредственно на мой гипофиз.[28]

Высокая женщина, золотистые волосы, зеленые глаза, тонкие губы, чуть заметные веснушки. Юбка плещется вокруг длинных ног, широкий серебряный пояс мягко обвивает талию. Под хлопчатобумажной блузкой видны упругие груди.

Два года я был влюблен в нее. Она наверняка знает об этом. Сейчас она стоит в дверях с той самой задорной улыбкой, которая когда-то очаровала меня. Это Кристина. Жена Каспара. Внешне она похожа то ли на дизайнера, то ли на манекенщицу, то ли на артистку бродячего цирка. На самом деле Кристина — специалист по социальной экономике. Заведует отделом в Центральном статистическом бюро. Когда мы учились в университете в Блиндерне, Кристина и Каспар жили в общаге на улице Маридальсвейен. Студенческая каморка. Джаз и блюз-рок. По выходным круглосуточное веселье.

Жизнь в общаге не для меня. Судорожные попытки изобразить сплоченность. Вечное брюзжание. Гора ботинок и туфель в прихожей. Сохнущие женские трусики на веревках в ванной. Ссоры. Долгие дневные и вечерние часы в гостиной. Кто-нибудь обязательно смотрит, что ты делаешь. Слышит, как ты отправился в туалет. Хочет обсудить с тобой книгу или кинофильм. Или сыграть в карты. Или посылает тебя к черту, когда ты решаешь стрельнуть у него самокрутку. За тобой следят, чтобы ты не пропустил очередь по мытью посуды. Собрания жильцов, общение, солидарность, трения, эротика, голосование по всяческим вопросам, самокритика. Все это не мое.

Однажды в праздник я ночевал в их спальне. Каспар и Кристина стали заниматься любовью на полу рядом со мной. Было раннее утро. В комнату проникал слабый свет. Я делал вид, будто сплю. Они делали вид, будто верили, что я сплю. Я помню сдержанные стоны Кристины, колебание их тел, пыхтение Каспара, звуки, запахи. Утром мы все притворялись, будто ничего не произошло.

Они были анархистами. Я так и не смог понять, против чего они протестовали. Теперь все это в прошлом. Они стали социал-демократами. Единственное, что сейчас отличает Кристину и Каспара от остальных людей, — это странность, оставшаяся со времени проживания в коммуне: у них нет телевизора. Они не хотят его иметь. Принципиально. Пожалуйста, восторгайтесь ими.

— Бьорн! — кричит с восторгом Кристина, втаскивает меня в прихожую и одновременно с улыбкой осматривает с ног до головы. — Ты вообще не изменился!

Мы обнимаемся. Долго. Мне кажется, Кристина тоже мало изменилась. И вдруг я вспоминаю, почему я в нее влюбился.

На обеденном столе Каспар раскладывает копии бумаг, связанных с раскопками в монастыре Вэрне. Куча писем, документов, таблиц, схем, карт. Все они обросли джунглями печатей и регистрационных отметок в журналах, которые любая бюрократическая организация делает, чтобы оправдать свое существование. Тут же прошения и ответы, описания и уточнения на забавной смеси норвежского и английского языков.

— Я чувствовал себя чурбаном, когда копировал эти документы, — признается Каспар. Не знаю, шутит ли он. Не думаю. С годами он стал добропорядочным гражданином. Государство именно так воздействует на своих верных граждан. Они начинают воспринимать себя частью системы. Как будто система — это как раз они и есть. Что, впрочем, не так уж далеко от истины.

Вокруг нас порхает Кристина, как хлопотливая фея. Зажигает тысячу маленьких стеариновых свечек, отчего квартира становится похожей на затерянный в скалах Древней Эллады монастырь. Кристина разливает чай в огромные керамические кружки. И косится в мою сторону. Ее быстрые напряженные взгляды означают, что она ждет от меня каких-нибудь слов, которые помогут разрядить обстановку. Но я ничего такого не придумал. Она испекла печенье и вафли. Окружающие видят в Кристине бывалого человека, заведующую отделом, феминистку, корифея социальной экономики и бунтовщика, но в глубине души она остается обыкновенной заботливой женщиной, которая хочет, чтобы нам всем было хорошо.

Я выхватываю первое попавшееся письмо за подписью Каспара Скотта. Под шапкой Инспекции по охране памятников и государственным гербом со львом помещен следующий текст:

«В соответствии с Законом о памятниках культуры от 9 мая 1978 г., с дополнениями, последнее из которых от 3 июля 1992 г., Обществу международных наук в лице президента Майкла Мак-Маллина (далее: Правообладателю) предоставляется право на осуществление археологических раскопок под повседневным руководством профессора Грэма Ллилеворта на выделяемой территории (геодезическая карта Норвегии, квадрат 1306/123/003). В связи с тем что работы подпадают под юрисдикцию органов охраны памятников культуры, Правообладатель обязан следовать указаниям назначенного археологическими властями местного представителя (Контролера). Поиски крепостных сооружений осуществляются в соответствии с правилами, определяемыми Инспекцией охраны памятников (см. предписания о распределении профессиональных сфер), но, так как работы могут иметь и более отдаленные перспективы, отдел древностей университета в городе Осло делегирует часть юрисдикции региональному Археологическому музею».

Когда-то Каспар писал стихи. В 1986 году опубликовал стихотворение в субботнем выпуске газеты «Дагбладе». Он долго мечтал, что когда-нибудь станет писателем. Возможно, из него вышел бы толк. Жаль, что бюрократия настолько меняет натуру человека.

Тут же другие бумаги — о целях раскопок, о том, где возможные находки должны храниться и выставляться, о правах на публикацию. В них написано, что профессиональную ответственность за раскопки несет профессор Грэм Ллилеворт, знаменитый профессор археологии, автор большого количества книг и научных работ, опубликованных университетами всего мира. Что велика вероятность обнаружения круглого замка с входящими в его состав казармами. Среди прочих бумаг вижу заключение профессора Арнтцена, который одобряет проект и рекомендует меня в качестве контролера. Смотрю на печать и не поддающуюся расшифровке подпись главы института Фрэнка Виестада. Я кладу все копии на стол:

— Это все ширма!

— Для прикрытия чего? — спрашивает Кристина.

Я знаком с Каспаром достаточно давно и знаю, что он, конечно, рассказал ей все. И неплохо знаком с Кристиной, поэтому понимаю, что она умирает от любопытства.

— Ллилеворту было прекрасно известно, что никакого круглого замка мы никогда не найдем, — поясняю я.

— Потому что искал он вовсе не круглый замок, — добавляет Каспар.

— Именно! Он искал кое-что более важное.

Кристина переводит с меня на Каспара огорченный взгляд: «Как ты думаешь, это у него на нервной почве?»

— Важнее круглого замка? — спрашивает Каспар.

Я подмигиваю Кристине и изображаю хитрющую улыбку: «Я совершенно здоров».

— Важнее круглого замка, — отвечаю я Каспару.

Кристина поворачивается, чтобы взять печенье. Блузка натягивается, и под тканью отчетливо вырисовываются соски. Это отвлекает меня от разговора. Каспар замечает направление моего взгляда, и я сильно краснею.

— А почему вообще появились эти англичане? — спрашивает Кристина и быстро добавляет: — Ой, Бьорн, у тебя нет температуры?

— Конечно, они с самого начала всё знали, — приходит мне на помощь Каспар. — То, что ларец там. Ллилеворт. Мак-Маллин. СИС. Иначе зачем им ходатайствовать о раскопках?

— Именно! Они прекрасно знали, что ларец… — начинаю я, но тут же замолкаю: в словах Каспара мне слышатся удары набатного колокола. Пролистываю бумаги и нахожу письмо, которое только что прочитал. Там то же самое имя. Черным по белому. Майкл Мак-Маллин. Именно три «М» подряд пробуждают мою память. Мак-Маллин — это человек, которого Грета просила найти в Лондоне. Научный консультант, которого Ллилеворт, де Витт и мой папа благодарят в своей книге. Мир полон случайных совпадений.

Я тыкаю указательным пальцем в текст письма:

— Внимание! Кто он такой, вот этот парень? Майкл Мак-Маллин?

— Президент СИС, — отвечает Каспар.

— А также научный консультант моего отца и Грэма Ллилеворта в Оксфорде в тысяча девятьсот семьдесят третьем году! — Я рассказываю о книге и посвящении.

— Неужели? — восклицает Каспар. — Мне удалось кое-что раскопать об этом парне! Посмотрите, что я нашел, когда рылся в архивах сегодня.

Он открывает свой «дипломат» и извлекает «Норвежский археологический журнал», четвертый номер за 1982 год. Перелистывает. На шестнадцатой странице статья о междисциплинарном симпозиуме по вопросу международных исследований. Норвежским организатором был Институт археологии. Но финансировало симпозиум СИС. Желтым маркером Каспар выделил три имени: докладчиков Грэма Ллилеворта и Трюгве Арнтцена, а также открывшего дискуссию Майкла Мак-Маллина.

— Три кореша! — замечает Каспар.

— Что-то случилось в Оксфорде в тысяча девятьсот семьдесят третьем году, — говорю я задумчиво.

— Ллилеворт и твой отец, очевидно, наткнулись на сенсацию.

— Вообще-то, их работа касалась сокровищ и мифов. Скорее всего, они сделали какое-то открытие. Вместе с де Виттом, кем бы он ни был.

— Открытие, которое привело их в монастырь Вэрне… — размышляет Каспар.

— Двадцать пять лет спустя.

— Видимо, оно было важнее старого наконечника копья, — констатирует Кристина. Она десять лет замужем за Каспаром, но все еще имеет довольно примитивное представление об археологии.

— Ты когда-нибудь слышал об октагоне? — спрашиваю я Каспара.

Он задумывается:

— Что-то связанное с иоаннитами? Они спрятали какую-то реликвию в восьмигранном храме? Где-то я об этом читал.

Еще один удар по моему самолюбию. Каспар тоже знаком с этой легендой. Я подавлен. Ведь я был контролером во время раскопок. Мне следовало догадаться обо всем, когда Ирена вскрывала основание стены. Но я понятия не имел об октагоне.

— Мы нашли ларец в октагоне, — сообщаю я.

— Ты шутишь? — Каспар пристально смотрит на меня. — Октагон? В монастыре Вэрне? — Он покачивает головой, вперив взгляд в пространство.

— В таком случае ты, возможно, знаком со слухами о Рене-ле-Шато? — спрашиваю я.

Он морщит лоб:

— Не уверен. Это там обнаружили какие-то старые пергаменты при перестройке церкви?

Я вздыхаю:

— Ну как это я умудрился пропустить именно эти лекции?

Каспар смеется:

— Возможно, в то время личность профессора интересовала тебя больше, чем ее лекции?

Мои щеки приобретают пурпурный оттенок. Кристина смотрит на Каспара с упреком. Приходится проглотить шутку.

— Что ты знаешь о СИС? — задаю я вопрос, пытаясь прикрыть румянец рукой.

— Немного. Некий фонд в Лондоне. Сотрудничает с Королевским Географическим обществом в Великобритании и Национальным Географическим обществом в США. И еще с университетами и исследовательскими учреждениями во всем мире. СИС финансирует Интересные проекты по всему земному шару. Из идеалистических побуждений.

— Из идеалистических побуждений? Ха! — Кристина смеется. — Не бывает добрых фей в науке.

Я рассказываю им о Евангелии Q. И о Евангелии от Фомы.

После этого наш разговор перекидывается на воспоминания о старых добрых временах. О нас самих. Даже специалистам мои теории могут показаться перебором. Я ухожу, когда Кристина начинает готовить ужин. Печенку под сливочным соусом. Приятного им аппетита.

4.

Высокого роста худощавый полицейский явно не собирается скрывать свою подозрительность. Щеки землистого цвета, глаза слегка опухли. В прошлом он моряк. Полицейский смотрит на меня, и мне начинает казаться, что он не упустит ничего даже с закрытыми глазами. Губы его сжаты. Выражают решимость. Но как только он открывает рот, звучит тоненький голосок евнуха. Наверное, поэтому он работает в уголовной полиции, а не ловит мерзких бандитов на улицах. У него в руках большой черный «дипломат». Вместе с ним приехал энергичный полицейский, который уже несколько минут обрабатывает мою дверь макияжной кисточкой.

Заявляя в полицию о взломе, я набрался наглости и намекнул, что представляю университет Осло. И что взлом, возможно, связан с преступлением, касающимся культурных памятников, о котором наверняка захотят узнать газеты. Обычно это помогает. Не успел я повесить на плечики свою ветровку, как раздался звонок в дверь, как будто полицейские сидели в машине и поджидали меня.

Не очень настойчиво, поскольку полицейский мои гипотезы мгновенно истолкует как манию преследования, я объясняю, в чем дело. Воры, по-видимому, думали, что на винчестере моего компьютера содержатся данные о недавно обнаруженном золотом ларце, которому восемьсот лет.

Полицейский присвистывает. Восемьсот лет — это много. А любая старинная вещь, да вдобавок золотая, стоит очень дорого.

— Неужели? — удивляется он. Кажется, он не поверил мне. — Можете еще что-нибудь рассказать об этом ларце?

И я очень осторожно, чтобы не проговориться, но в то же время как можно убедительнее рассказываю о раскопках в Эстфолде. Он внимательно слушает. Вынимает протокол и заполняет его шариковой ручкой. Он человек основательный. Почерк, несомненно, вызвал бы похвалу учительницы норвежского языка. Он проходится по всем пунктам. Задает вопросы. Каждый раз, когда он смотрит на меня, мне становится неуютно.

— Чем вы занимались в монастыре Вэрне? — спрашивает он.

— Я был контролером. Раскопками руководил один английский профессор археологии. А я представлял норвежские власти, охраняющие древние памятники. Вы же знаете, формальности всегда важны. — Я пытаюсь перетащить его на свою сторону. И вдруг мне приходит в голову, что я не рассказал ему, где проводились раскопки.

— У кого-нибудь, кроме вас, есть ключи от вашей квартиры? — спрашивает второй полицейский, тот, что с макияжной кисточкой.

— У мамы, — отвечаю я и мысленно добавляю: «И отчима».

— Дверь не взломана, — сообщает он.

— Этот ларец, — пищит его начальник, — сам по себе представляет какую-нибудь ценность?

— Большую.

— Где он сейчас?

Я медлю. Оттого что он полицейский, хочется сказать ему правду. Но что-то удерживает меня.

— В университетском сейфе, — лгу я.

— Вот как?

Он выдвигает нижнюю челюсть вперед и со свистящим звуком начинает втягивать воздух между зубами и верхней губой. Потом он делает выдох, и мне чудится аромат морских трав, фукуса и ламинарии.

— Объясните, — обращается он ко мне, — почему вы думаете, что кто-то совершил налет на вашу квартиру из-за золотого ларца?

Он — из хороших полицейских. Они, вообще, могут порядком досаждать. Задают трудные вопросы. Особенно если тебе есть что скрывать. Я уже жалею, что вызвал полицию. Что они могут изменить? Только усложняют жизнь и задают неприятные вопросы. Добьются того, что ларец попадет в те руки, в которые он ни в коем случае не должен попасть.

Я говорю, что налет для меня загадка, и спрашиваю, не хотят ли они кофе. Нет, не хотят.

— Кто-нибудь посторонний знал об этой находке? — спрашивает он.

— Насколько мне известно, никто. Ларец мы нашли вчера.

— И сразу после этого кто-то запер его в университетском сейфе?

Я киваю так незаметно, что это даже трудно назвать ложью.

— Вы? — спрашивает он.

Мне это не нравится. Я заявлял в полицию о взломе квартиры. А их интересует только ларец.

— Нет, не я.

— А кто?

— Разве это имеет значение? Взлом был здесь. Не в сейфе. Ларец в надежном месте.

— Ларец в надежном месте, — повторяет он, подражая моему голосу и интонации. Получается очень похоже. Вероятно, он мог бы с успехом выступать на сцене, если бы юстиция не взяла его в оборот.

Обладатель писклявого голоса задумчиво постукивает шариковой ручкой по подбородку, и от этого ее стержень то появляется, то исчезает.

— Если я правильно вас понимаю, вы считаете, что взлом был связан с золотым ларцом?

— Есть люди, которые пойдут далеко, чтобы украсть его.

— Какие люди?

— Понятия не имею. Воротилы международного черного рынка… Коллекционеры произведений искусства… Коррумпированные ученые…

— Но ведь если ларец в надежном месте — в университетском сейфе, — значит, все в порядке. Правда? — Он с вызовом смотрит на меня.

— Но у меня украли винчестер, — напоминаю я.

— Вы занесли данные о ларце в свой компьютер?

— Нет! Но воры могли так подумать. Я не вижу никакого другого объяснения этой краже.

Он начинает щелкать ручкой еще быстрее:

— Что вы хотите этим сказать?

— Грабители, очевидно, решили, что в моем компьютере находятся данные о ларце. Что файлы зашифрованы и на их расшифровку уйдет время. Иначе я не понимаю, почему украли мой винчестер.

— Почему они украли только винчестер?

— Об этом надо спрашивать у воров.

— А вы как думаете?

— Может быть, надеялись, что я не обнаружу взлома?

— Что-нибудь другое в файлах могло заинтересовать преступников?

— Мои стихи?

— Или милые картинки с обнаженными маленькими детишками на пляже? — Голос его становится сахарно-сладким. Он из тех, кто думает самое плохое о нас, не похожих на других. Эх вы, чертовы морские волки! У меня возникает желание опрокинуть аквариум, в котором он, несомненно, проводит свои долгие одинокие ночи.

— Мне казалось, что я сообщил вам о взломе, и я не имел ни малейшего представления, что уже объявлен через Интернет в международный розыск за педофилию.

— В полицию поступило заявление о необходимости привлечь вас к ответственности, — сообщает он. Его рыбьи глаза уставились на меня, чтобы зафиксировать мою реакцию.

Меня как парализовало. Потом качаю головой, не веря своим ушам:

— Кто-то заявил на меня?

— Да.

— Обвинив в педофилии? Или распространении порнографии?

— Нет. В краже золотого ларца.

В дверь звонят. Очень настойчиво. Как будто кто-то пытается насквозь проткнуть пальцем звонок. Мы смотрим друг на друга. Я иду открывать.

На лестнице стоит профессор Ллилеворт. Рядом с ним мой постоянный спутник Кинг-Конг. Они молчат и с негодованием смотрят на меня.

— А, это ты, мудак! Ну, и где же он? — восклицает профессор Ллилеворт.

— Заходите, заходите! Будьте любезны, в помещении прохладнее. Заходите, пожалуйста!

Ошеломленные приторной любезностью, они входят в прихожую. Сначала Ллилеворт, потом Кинг-Конг, который явно ожидает, когда же Ллилеворт наконец отдаст приказ схватить меня, ломать мне пальцы и извлекать из них ногти по одному до тех пор, пока я не отдам ларец.

Они не сразу замечают полицейских.

— Это дядя-полицейский, — представляю я ласково и перевожу: — Uncle police!

Синхронный переводчик Бьорн.

Полицейские равнодушно смотрят на гостей. Пока я не рассказывал им, кто такой Ллилеворт.

— А, так это вы профессор Ллилеворт? — произносит владелец писклявого голоса на приличном английском языке и протягивает руку. — Рад вас приветствовать.

— My pleasure.[29] — Ллилеворт протягивает руку в ответ. Я стараюсь не выражать удивления, но не уверен, что у меня это получается.

— Как ваши успехи? — спрашивает профессор Ллилеворт.

Полицейский смотрит на профессора, потом на меня:

— Он утверждает, что ларец находится в университетском сейфе.

Профессор Ллилеворт сдвигает брови:

— Вот как, он это утверждает?

— Что тут происходит? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Ты украл ларец, — говорит профессор.

— Послушайте, — обращаюсь я к полицейскому, — ларец хотели вывезти из страны! Без разрешения. Они хотели украсть его!

Наступает короткая пауза.

— Насколько я понимаю, — медленно произносит полицейский, — профессор Грэм Ллилеворт руководит раскопками в монастыре Вэрне?

— Да.

— Тогда зачем ему красть собственную находку?

— Но именно это и…

— Подождите! — Полицейский вынимает документ, копию которого я видел у Каспара. — Вот разрешение директора Инспекции по охране памятников…

— Вы не понимаете! — Я прерываю его. — Мы искали круглый замок. Прочитайте текст! Они просили разрешения на исследование круглого замка. О золотом ларце здесь нет ни слова!

Полицейский наклоняетголову:

— Значит, археологам всегда заранее известны результаты раскопок?

— Нет! Не совсем так! Но профессор искал именно золотой ларец! Все время. Только ларец! Круглый замок был прикрытием! Он хотел найти ларец и вывезти его из страны! Неужели вы не понимаете? Круглый замок — только ширма!

Полицейский молчит. Ллилеворт не пытается протестовать. Тишина абсолютная. Я слышу даже эхо своих слов.

— Господа, — начинает Ллилеворт самым любезным профессорским тоном, — извините, могу я дать кое-какие разъяснения?

Он отводит полицейских на кухню. Через стеклянную дверь я вижу, что Ллилеворт показывает им визитную карточку. Размер карточки невелик, но на ней длинный список академических титулов, который производит большое впечатление на полицейских.

Ллилеворт что-то им объясняет. Полицейские слушают с уважением. Владелец писклявого голоса уставился на меня рыбьими глазами. Рот беззвучно открывается и закрывается.

Немного погодя они входят. Ллилеворт делает знак Кинг-Конгу, и тот послушно направляется к нему, как будто ему показали связку бананов.

— Я мог бы настоять на обыске, — сообщает мне профессор, — но ты вряд ли настолько глуп, чтобы спрятать ларец в своей квартире.

— Вам это отлично известно. Ваши парни уже пытались найти его, когда рылись тут, — возражаю я.

— Значит, вы признаетесь, что ларец в вашем распоряжении? — спрашивает полицейский.

— Ни в чем я не признаюсь, — огрызаюсь я.

— Продолжим позже.

Ллилеворт и Кинг-Конг выходят. Я так и не понял, к кому он обратился: ко мне или к полицейскому.

— Так-так-так, — произносит писклявый голос. Протокол исчезает в «дипломате».

— Что вам рассказал профессор? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня и ничего не отвечает. Словно я идиот. Но это, вообще говоря, верно. Оба выходят в прихожую.

— Белтэ, — старший откашливается, — у полиции есть все основания полагать, что ларец где-то у вас.

— Это обвинение?

— Я бы посоветовал вам пойти нам навстречу.

— Но я лишь пытаюсь спасти ларец от воров.

Он несколько секунд размышляет над ответом.

— Что будет дальше? — спрашиваю я.

— Ввиду особого характера данного дела я вынужден проконсультироваться с руководством, прежде чем продолжить расследование и предъявить обвинение.

— Как насчет взлома?

— А был ли вообще взлом?

— Оставим без разбирательств в виду отсутствия доказательств? — предполагаю я.

— Мы сообщим вам позже.

Наверное, этой реплике будущих полицейских обучают в школе полиции. Настолько откровенная ложь, что ее даже нельзя считать ложью. Скорее, отговорка, вроде всем известных: «Позвоню на днях!» или «А не пора ли нам наконец встретиться?».

Я открываю им дверь и стою на площадке, пока лифт за ними не закроется. С балкона я наблюдаю, как они подходят к машине. В квартире Рогерна этажом ниже грохочет контрабас.

Преступление наличествует, если нарушен закон и если есть жертва. Сейчас нет ни того ни другого. Я запутался в этих противоречиях. Ведь я пытаюсь помешать преступлению, которое в юридическом и бытовом смысле не совершено. Преступлению, в котором нет жертвы. Преступлению, которое, в строгом смысле слова, не направлено против кого-то. Единственное оправдание моему поведению — это Закон о памятниках культуры. Свод туманных параграфов. У золотого ларца нет владельца. Восемьсот лет он лежал в земле, подобно алмазу в горном массиве или неразведанной золотой жиле. Он мог бы пролежать еще восемьсот лет, если бы профессор Ллилеворт не узнал, где надо копать.

По иронии судьбы, нарушителем закона теперь оказываюсь я.

5.

Вечер светлый, приятный, полный тихого счастья. Над кизиловой изгородью облаком роятся крохотные мушки. Поливная установка разбрызгивает облачко мелких капель. Я останавливаю Боллу над роскошным меловым склоном, в тени крон деревьев. Через откинутую крышу в мою машину проникают запахи свежескошенной травы, приготовленного на гриле мяса и всякие прочие вечерние ароматы.

Я медленно поднимаюсь по узкой тропинке и открываю кованые ворота, которые давно не смазывали. Под ногами скрипит щебень. Иду по каменным ступенькам лестницы.

Звонок в дверях издает низкий солидный звук данг-донг, словно это не дом, а средневековый собор. Я довольно долго стою перед дверью. Смотрю на часы. Скоро семь. Ему нужно пройти через многие залы, чтобы открыть мне дверь.

На нем халат с монограммой на нагрудном кармане. Седые волосы гладко причесаны. В руке рюмка коньяка. Он ничего не говорит. Только с изумлением разглядывает меня.

Он уже знает. Это я вижу по его взгляду. Он знает о ларце. Обо всем, что произошло.

— Бьорн? — удивляется он, как будто только сейчас сообразил, кто я такой.

— Вот и я!

Неизвестно почему, но я чувствую себя то ли опоздавшим вестником, то ли дерзким слугой.

— Мне надо с тобой поговорить, — обращаюсь я к хозяину.

Он впускает меня. От него благоухает коньяком «Мартель». Он закрывает за мной дверь. И запирает ее.

Я до сих пор ни разу не встречал супругу директора нашего института Фрэнка Виестада, зато часто общался с ней по телефону. Она всегда словно на грани истерики. Даже если она звонит, чтобы рассказать о самых незначительных вещах. А теперь она стоит в вестибюле на ковровой дорожке, вся в напряженном ожидании, руки сложены на груди. На двадцать пять лет моложе мужа и все еще красавица. Меня не перестает удивлять, почему талантливые и привлекательные студентки припадают к ногам седовласых педагогов. Хотя именно мне лучше бы помолчать на эту тему.

Как у нее проходит день в этом белом доме среди огромного сада? Наши взгляды на мгновение пересекаются. И за это время я успеваю проникнуть в ее мир скуки и отчаяния. Я ей вежливо улыбаюсь, пока Виестад проводит меня мимо. Она улыбается в ответ. Улыбка благожелательная, возможно, я пришелся ей по вкусу.

На стенах графические работы художника Эсполина Йонсона[30] и бурные красочные акварели с неотчетливыми подписями. Мы проходим мимо маленькой комнаты, которую Виестад обычно называет библиотекой. Люстра слегка позвякивает.

Кабинет в доме в точности такой, каким я его представлял. Стол красного дерева. Коричневые картонные коробки и прозрачные пластиковые пакеты с экспонатами. Глобус. Книжные полки забиты до отказа. На том месте, где раньше, по-видимому, находилась черная стрекотуха под названием «Ремингтон», стоит шикарный компьютер Макинтош.

— Моя пещера, — говорит он смущенно.

Из окна можно любоваться яблоневым садом и соседом, который, послав к чертовой матери всех астматиков, а заодно и парниковый эффект, сжигает на костре траву и хворост.

Директор Виестад выдвигает старинное кресло с высокой спинкой и усаживает меня. Сам он садится за письменный стол.

— Вы знаете, почему я здесь? — начинаю я.

Сразу видно, что я угадал. Директор Виестад никогда не был хорошим артистом. Зато его считают толковым администратором, он пользуется большим авторитетом. Четкий, ответственный, преданный делу. Уважает студентов.

— Где вы спрятали ларец, Бьорн?

— Что вам известно о нем?

— Практически ничего.

Я испытующе смотрю на него.

— Правда. Ничего! — повторяет он.

— А тогда почему спрашиваете?

— Вы украли его из кабинета своего отца.

Он всегда называет профессора Арнтцена моим отцом. Хотя я уже много раз просил его не делать этого.

— Это еще не доказано.

Он вздыхает:

— Бьорн, тебе придется отдать его.

— Кроме того, он мне не отец.

В его глазах появляется усталость.

— Коньяку? — спрашивает он.

— Я за рулем.

Он приносит бутылку яблочного сока и стакан, наливает, протягивает мне и отходит к своему стулу. Потом откидывается назад и массирует глаза кончиками пальцев. Приподнимает рюмку коньяка. Мы приветствуем друг друга бокалами.

— Еще новичком в университете, — произносит директор, — я быстро усвоил, что с некоторыми вещами лучше всего не бороться. Например, с ветряными мельницами, сам знаешь. С академическими истинами. Научными догмами. Не надо понимать их. Не надо любить. Я просто увидел, что есть вещи, которые больше меня.

Я неуверенно смотрю на него, не понимая, куда он клонит.

— Вы ведь верите в Бога? — спрашивает он.

— Нет.

Мой ответ приводит его в замешательство.

— Это не важно. Вы, конечно, понимаете, что христианин верит в Бога, даже если не осознает, насколько Тот всемогущ.

Диалог приобрел направление, которое меня смущает.

— Вы имеете в виду, что вся эта история имеет какое-то отношение к мифу о Ларце Святых Тайн? Или к Евангелию Q?

Вопрос действует на него, как электронный импульс, направленный прямо в мозг. Он выпрямляется на стуле.

— Послушайте меня, это не такая простая история, как вы думаете. Вы когда-нибудь складывали пазл из пяти тысяч фрагментов? Где изображены лес, замок и синее небо? Ты складываешь три кусочка. Но остается еще четыре тысячи девятьсот девяносто семь, и общую картину можно получить, только собрав все вместе.

Я уставился на него. Мои сверкающие, как фотовспышка, глаза оказывают иногда гипнотическое воздействие. И люди говорят больше, чем собирались.

Он продолжает:

— Да, старый миф о Святом Ларце — часть целого. И октагон — тоже часть целого.

— Какого целого?

— Не знаю.

— Они ограбили мою квартиру. Этого вы тоже не знали?

— Нет. Этого не знал. Но ларец для них очень важен, поймите. Важнее, чем вам кажется.

— Хотелось бы знать почему.

— Этого я сказать не могу.

— Потому что не знаете? Или потому что не хотите?

— И то и другое, Бьорн. То малое, что мне известно, я поклялся никогда никому не рассказывать.

Мы знакомы достаточно хорошо. Клятвы он воспринимает всерьез.

Где-то по соседству перестает работать электрическая газонокосилка. Только теперь, когда шум прекратился, я обратил на него внимание. Тишина начинает заполнять комнату.

— Но я могу тебе сказать, — продолжает он, — что ты должен отдать ларец. Обязан! Мне. Отцу. Или профессору Ллилеворту. И тогда тебе ничего не будет. Никаких выговоров. Никаких замечаний. Обращений в полицию. Я обещаю.

— Обо мне уже заявлено в полицию.

— Уже?

— О да. Полиция была у меня дома, пыталась что-то разнюхать.

— Ларец очень ценный.

— Но я не бандит.

— Они тоже не бандиты.

— Они забрались ко мне в квартиру.

— А вы украли ларец. Один-один. Ничья.

— Почему вы выдали им разрешение на раскопки? — спрашиваю я.

— Строго говоря, разрешение выдавала Инспекция по охране памятников. К нам обращались только для консультации.

— Но все-таки — почему?

— Бьорн… — Он вздыхает. — Мы с вами говорим о СИС. О Майкле Мак-Маллине. О Грэме Ллилеворте. По-вашему, надо было отказать самым известным археологам мира?

— Вы хорошо знаете Ллилеворта?

— Уже несколько лет. — По голосу слышно, что он о чем-то умалчивает. — Похоже, вы проводите собственное расследование?

— Особенно напрягаться не приходится. Каждый по отдельности знает очень мало. Но если поговорить со многими, то, быть может, что-нибудь и прояснится.

Он смеется:

— Видимо, не случайно слова «расследование» и «исследование» значат почти одно и то же. С кем вы успели поговорить за это время?

— В частности, с Гретой.

— О, уж она-то знает, о чем говорит.

— То есть?

— Она вела активную жизнь в Оксфорде. Во многих смыслах. — И он покосился на меня. — Читала лекции, была научным консультантом, когда ваш отец, ваш настоящий отец, писал книгу вместе с Ллилевортом и Чарльзом де Виттом. — Он поежился. Взгляд прикован к мухе на потолке.

— Эта находка принадлежит Норвегии, — настаиваю я. — Что бы ни было в ларце, откуда бы он ни был доставлен, находка — норвежская. И она принадлежит Норвегии.

Виестад тяжело вздыхает:

— Бьорн, вы словно психованный маленький терьер, который вздумал тявкать на бульдозер.

Он улыбается:

— Праведный юношеский гнев! Но вы не видите всей картины.

— Я знаком, во всяком случае, с Законом о культурных ценностях! Он запрещает вывозить за рубеж археологические находки, обнаруженные на территории Норвегии.

— Можешь мне этого не рассказывать. Я участвовал в разработке закона перед обсуждением его в стортинге[31] и назубок знаю каждый параграф.

— Ллилеворт покусился на то, что запрещается норвежскими законами.

— Все не так просто. Чистая случайность, что ларец нашли у нас.

— Что вы имеете в виду?

— Поверь мне. И отдай ларец своему отцу.

— Арнтцен — не мой отец!

— Тогда Ллилеворту.

— Профессор Ллилеворт — негодяй!

— А я? Кто я?

— Не знаю. Я не знаю, что думать теперь о людях. А кто вы?

— Я пешка. — Виестад стучит костяшками пальцев по столу. — Я только пешка. Все мы пешки. Ничтожные пешки.

— В чьей игре?

Он наливает себе коньяку. Только теперь, впервые за все время, что мы работаем вместе, я начинаю понимать, почему столь многие студентки от него без ума. У Виестада грустное лицо уставшего от жизни человека, но в минуты душевного подъема он все еще похож на американского киноактера из довоенных фильмов. Мощный подбородок. Широкие скулы. Брови взвились двумя бесцветными дугами на лбу. Темные глаза смотрят мне прямо в душу.

— Это не наша игра, — тихо произносит он.

Его внезапная доверительность смущает меня. Я делаю вид, что закашлялся.

— У меня вопрос, — говорю я.

Он молча смотрит на меня.

— Ну?

— Откуда профессор Ллилеворт узнал, где искать октагон?

— Обнаружил карту. Или какие-то новые сведения.

— Почему тогда он врал, что мы ищем круглый замок?

— А именно такой замок вы и искали. Заложенный около девятьсот семидесятого года.

— Но в действительности мы искали октагон?

— Да.

— И Ллилеворт догадывался, что там находится ларец?

— Видимо, так.

— А вам известно, что он из золота?

Судя по реакции, нет.

— Что вы слышали о Рене-ле-Шато? — спрашиваю я.

В ответ искреннее удивление:

— Не очень много. Французская деревушка в горах, где нашли что-то вроде старинных пергаментов. Пробудила псевдоисторический интерес.

— И вы ничего не знаете о сокровищах?

Его лицо становится все более и более растерянным.

— Сокровищах? Там, в Рене-ле-Шато? Или здесь, в монастыре Вэрне?

— Ллилеворт знает, что находится внутри ларца?

— Вы все спрашиваете и спрашиваете. Но вам надо понять, я только пешка. Я тот элемент головоломки, который находится в самом верху справа. Малюсенькая часть неба. — Он смеется и наклоняется над письменным столом. — Бьорн… — почти шепчет он.

И тут звонит телефон. Он берет трубку:

— Да?

Остаток разговора идет на английском языке. Нет, он не знает. Потом он несколько раз говорит «да», и по его взгляду я понимаю, что речь идет обо мне. Он кладет трубку. Я встаю.

— Уже уходите? — спрашивает он.

— Я понял, что к вам сейчас придут гости.

Он обходит стол и кладет руку мне на плечо:

— Послушайте меня. Отдайте ларец. Они не мерзавцы и не злодеи. Но у них есть свои основания. Поверьте мне. Действительно есть. Эта игра не для таких, как мы.

— Таких, как мы?

— Таких, как мы, Бьорн.

Он провожает меня до входной двери, продолжая держать руку на моем плече. Возможно, он сейчас размышляет, как не дать мне уйти. Но когда я освобождаюсь от его руки, он не пытается меня задержать. Он стоит в дверном проеме и смотрит мне в спину.

Из-за шторы в окне второго этажа — я уверен, что это спальня, — мне машет рукой его жена. Спускаясь по тропинке к своей Болле, я сочиняю историю о том, что своим жестом она приглашала меня к себе, а вовсе не прощалась. Я не всегда воспринимаю действительность адекватно.

6.

Белая палата размером четыре на три метра. Кровать. Стол. Шкаф. Окно. Дверь. Целых шесть месяцев в них заключался для меня весь мир.

Первое время в клинике я вообще не выходил из палаты. Я подолгу сидел на кровати или на полу и раскачивался из стороны в сторону, спрятав лицо в колени и сложив руки за головой. Я не осмеливался даже смотреть в глаза сестрам, которые приносили лекарства в прозрачных пластиковых коробочках. Если они гладили меня по голове, я съеживался, словно актиния.

Каждый день в один и тот же час меня отводили к доктору Вангу. Он восседал на стуле и изрекал умные вещи. Я на него никогда не смотрел. Прошло четыре недели, прежде чем я решился взглянуть ему в глаза. Он не отреагировал и продолжал говорить. Я только слушал.

Через пять недель я его прервал.

— Что со мной? — спросил я.

— Каждому надо заглянуть в свое детство, — ответил он.

Жутко оригинально.

— Личность человека формируется в детстве, — повторял он. — Именно тогда у тебя в мозгу зарождается эмоциональная жизнь.

— Я был счастливым ребенком, — отвечал я.

— Всегда?

Я рассказывал, что рос как избалованный принц, во дворце среди пурпура и шелка.

— И никогда ничего плохого не происходило? — допытывался доктор Ванг.

— Ничего, — врал я.

— Тебя били? С тобой плохо обращались? Были случаи сексуального насилия? Тебя запирали в темной комнате? Тебе говорили что-то скверное? Тебя мучили?

— Бу-бу-бу… — не унимался он.

Перед его кабинетом в коридоре на стене висели часы. Тираны времени. Часы всего мира в моем сознании превратились в одну тикающую цепь. Но эти часы были не такие, как все остальные. Они подчинялись сигналам, которые передавались по радио от центральных атомных часов Гамбурга. Я мог подолгу следить за плавным полетом секундной стрелки по циферблату.

В начале этого лета я еще раз навестил доктора Ванга. Мне захотелось с его помощью разобраться в кое-каких воспоминаниях, всплывавших у меня в голове под покровом ночи. В обстоятельствах смерти папы. В тех мелких странностях, которые я не мог понять, когда был ребенком. Каждый маленький эпизод был ниточкой в запутанном клубке. Доктор обрадовался, когда я наконец-то рассказал ему о случившемся в лето смерти отца. Что-то, видимо, отпустило меня.

Он заявил, что теперь понимает все гораздо лучше.

— Я рад за вас, — сказал я.

Именно доктор Ванг посоветовал мне записывать воспоминания.

— Так прошлое станет реальностью, — объяснил он. — Твои мысли прояснятся, как будто ты совершил путешествие во времени и пережил вновь все события своей жизни.

— Будет сделано, — сказал я. И стал записывать.

7.

Когда я был ребенком, меня дразнили «бледнолицым» и бросали в меня камни. Я бежал к маме и просил защиты.

Сейчас я оставляю Боллу у въезда на плитках кирпичного цвета. Яркий свет и звуки музыки из «Ромео и Джульетты» Прокофьева льются через открытое окно гостиной. Вижу, как из окна выглядывает мама. Фея, окруженная сияющим светом.

Было бы несправедливо утверждать, что мама старалась меня забыть или отвергнуть. Но вместо любви появилась рассудочная, холодная забота. Словно я дальний родственник, который приехал на каникулы в места, где провел детство.

Она стоит в дверях, когда я поднимаюсь на лестнице.

— Поздновато ты сегодня, — упрекает она. По голосу легко определить, что она весь день прикладывалась к бутылке и уже после прихода профессора пропустила пару стаканчиков.

— У меня были дела.

— Ты знаешь, что мы всегда едим ровно в половине восьмого!

— Мама, профессор Арнтцен когда-нибудь при тебе упоминал Евангелие Q?

— Трюгве! — мягко поправляет она меня. Она все еще пытается как-то сблизить нас.

— Евангелие Q? — повторяю я.

— Прекрати! Какая еще корова?[32] — хихикает она.

Мы входим в дом. Профессор кривит губы с видом мученика. Так он делает уже двадцать лет, старательно изображая нового папу, а также верного друга и преданного возлюбленного матери.

— Бьорн! — Он говорит холодно и неприветливо. И в то же время улыбается, чтобы доставить радость маме.

Я молчу.

— Где он? — повторяет он сквозь зубы.

— Мальчики, — громко восклицает мама, — вы проголодались?

Мы идем в комнату. Это настоящий оазис. Пышные ковры, мягкие диваны, обитые бархатом стены, серванты. Люстры весело позванивают под легкими порывами летнего ветерка. На полу, в самой середине, персидский ковер, по которому запрещено ходить. Двустворчатая дверь между гостиной и столовой широко распахнута. На обеденном столе горят стеариновые свечи в канделябрах, их мерцание отражается на фарфоровых тарелках ручной росписи. Из кухни раздается хруст — собака грызет кость. Из-за глухоты она с опозданием замечает посторонних. Слышно, как ее хвост ритмично постукивает о скамейку.

— Где Стеффен? — спрашиваю я.

— В кино, — отвечает мама. — С девушкой. Очаровательной девушкой. — Она фыркает. — Не спрашивай, кто она. Он девушек меняет раз в месяц. — Она произносит это кокетливо, с гордостью, словно подчеркивая, что я такой радости ей никогда не доставлял. Но зато у меня нет СПИДа и гнойных прыщей на лице.

Я не люблю своего брата. Стеффен для меня чужой человек. Он и его отец отняли у меня маму. И я остался один на крыльце в морозную ночь.

Мы с профессором садимся за стол. В этом доме у всех постоянные места. Мама и ее муж сидят друг против друга по краям стола, я — в середине между ними. Таков ритуал.

Когда мама открывает дверь на кухню и начинает стучать кастрюльками, оттуда появляется старый профессорский пес. Ему четырнадцать лет, имя Брейер. Или Бройер. Никогда не было желания уточнять. Клички у собак глупейшие. Пес смотрит на меня и машет хвостом. Потом движение хвоста останавливается. Пес со мной так и не подружился. Или ему на все наплевать. У нас довольно прохладные отношения. Он внезапно падает на пол посередине комнаты, как будто из его позвоночника выдернули стальной стержень. Изо рта текут слюни. Он смотрит на меня слезящимися глазами. Для меня по-прежнему остается загадкой, как можно любить собак.

— Ты должен вернуть ларец, — шепчет профессор. — Ты не понимаешь, во что ввязался.

— Я должен был наблюдать за сохранностью обнаруженных на раскопках артефактов.

— Вот именно!

— Профессор, — говорю я самым ледяным тоном, на какой только способен, — как раз это я и делаю.

Мама приносит бифштекс, потом бросается на кухню за соусом, а в заключение появляется горшочек с запеченными в сыре картофелинами и капустой брокколи.

— Я не виновата, если все остыло, — весело говорит она. И переводит взгляд с меня на профессора. — Что такое ты говорил про Трюгве и корову?

Профессор косится на меня с изумлением.

— Это недоразумение, — ухожу я от ответа.

Мама в прошлом году отпраздновала пятидесятилетие, но можно подумать, что она старше меня всего на несколько лет. Стеффену повезло, он унаследовал мамины черты лица.

Профессор режет бифштекс, мама наливает вина ему и себе, а мне легкого пива. Я беру капусту из горшочка. Мама никогда не интересовалась, почему я стал вегетарианцем. Но блюда из овощей она готовит изумительно.

Пес таращит на меня глаза. Мокрый длинный язык вываливается на ковер.

Профессор рассказывает старый анекдот и сам добросовестно смеется над ним. Не могу понять, почему мама решила отдать ему свою жизнь и свое тело. Мысли такого рода плохо сказываются на моих манерах.

— Ты была сегодня на могиле? — спрашиваю я маму. Она бросает быстрый взгляд на профессора. Но не находит у того ни малейшей поддержки. Профессор аккуратно разделяет картофелину на две части и отрезает кусочек мяса. Потом кладет в рот и то и другое и начинает жевать. У него есть удивительная способность делать вид, будто ничего особенного не произошло.

— А ты был? — спрашивает мама робко.

Отца хоронили в четверг. Через неделю после несчастного случая. Пол в церкви вокруг гроба был покрыт цветами. Я сидел в первом ряду. Между мамой и венками. Каждый раз, когда я смотрел на распятие на стене алтаря, я думал о том, как папа перед падением висел высоко на скале. У гроба было много венков с лентами и надписями. Белый гроб. С позолоченными ручками. Папа лежал со сложенными на груди руками. Глаза покойно закрыты в вечном сне. Тело закутано шелковой тканью. На самом деле он был искорежен до неузнаваемости: череп разбит, руки и ноги переломаны, — превратился в кровавое месиво.

— Вкусная капуста, — хвалю я.

О кладбище можно больше не говорить. Своим вопросом я даю понять им обоим, что свела их вместе бессмысленная смерть и что с мамой за столом должен сидеть совсем другой мужчина.

— Она прибрана? Могила? — спрашивает мама.

Я удивленно поднимаю на нее глаза. Вопрос выдает ее волнение. До сих пор она не возражала, когда я дерзил.

— Я посадил там лилии.

— Ты упрекаешь меня в том, что я там не бываю?

Профессор, покашливая, начинает перекладывать с места на место овощи в своей тарелке. Я очень умело изображаю непонимание:

— С чего это ты взяла, мама?

Мама ненавидит ходить на кладбище. Мне кажется, что она ни разу не побывала там после смерти отца.

— Прошло двадцать лет, Малыш Бьорн! Двадцать лет!

Ее глаза блестят от волнения. Она чувствует себя оскорбленной. Пальцы крепко сжимают нож и вилку.

— Двадцать лет! — повторяет она. И еще раз: — Двадцать лет, Малыш Бьорн!

Профессор поднимает бокал с красным вином и пьет.

— Это много, — соглашаюсь я.

— Двадцать лет, — твердит она снова и снова.

Мама любит разыгрывать оскорбленное достоинство, для нее это род искусства, в котором она постоянно совершенствуется.

Собака кашляет и отрыгивает, потом с явным удовольствием пожирает все, чем ее стошнило.

— Ты хотя бы иногда думаешь о нем? — спрашиваю я.

Это не вопрос, а злобное обвинение. Мы оба понимаем это.

Профессор откашливается:

— Соус хорош, дорогая! Воистину хорош!

Мать не слышит его. Глядит на меня.

— Да, — с трудом выговаривает она, — я думаю о нем.

Мама кладет на стол нож и вилку. Складывает салфетку.

— Конечно, я знаю, какой сегодня день, — произносит она униженно. В речи появился северонорвежский акцент. — Каждый год! Каждое лето! Не думай, что я забыла, какой сегодня день.

Встает и выходит из столовой.

Профессор растерян. Он не знает, идти за ней или наброситься на меня с упреками. Скорее всего, надо было сделать и то и другое. Но он остается на месте и продолжает жевать. Смотрит на пустой мамин стул. Потом на меня. Потом в свою тарелку. И при этом не перестает жевать.

— Ты должен вернуть его! — заявляет он.

Я поворачиваюсь к псу. Пристальный взгляд заставляет его поднять голову и навострить уши. Он начинает скулить. Из открытой пасти течет слюна, оставляющая омерзительное пятно на светлом ковре. Потом пес поднимается, с громким звуком портит воздух и уходит.

8.

Возле своей многоэтажки я сразу замечаю красный «рейнджровер». В нем никого нет.

Мои знакомые, видимо, решили, что я поглупел. Или ослеп.

Затем я вижу Рогерна. Он сидит, покуривая, на ящике с песком у входа в дом.

Свет из квартиры первого этажа падает на него сбоку и оставляет на лице тени. Если бы я не знал Рогерна, то вряд ли обратил бы на него внимание. В любом спальном районе можно встретить подобных ему мужчин, слоняющихся по улицам и мучающихся от безделья. Длинные волосы и мятая футболка с надписью «Metallica»[33] делают его похожим на шпану, словно он только и ждет, как бы выхватить сумку из рук какой-нибудь немощной старушки или начать приставать к твоей тринадцатилетней дочери. Но поскольку обычно Рогерн не болтается у дома по вечерам, а рядом стоит припаркованный пустой «рейнджровер», я начинаю волноваться. Увидев меня, он спрыгивает с ящика.

— У тебя гости? — спрашивает он и открывает дверь подъезда.

Я смотрю на него вопросительно. Он нажимает на кнопку лифта:

— В твоей хате люди. Ждут тебя.

Мы выходим на девятом этаже, и Рогерн отпирает дверь своей квартиры. Я звоню по телефону домой. Автоответчик отключен. Кто-то снимает трубку и молчит.

— Бьорн? — спрашиваю я.

— Да? — отвечает чей-то голос.

Я кладу трубку.

Рогерн сидит на диване и вертит в руках сигарету:

— Они пришли несколько часов назад.

Я плюхаюсь на стул:

— Спасибо, что подождал меня.

Желтыми кончиками пальцев он все крутит и крутит свою сигаретку. Облизывает языком бумагу и закуривает.

— Не знаю, что делать, — признаюсь я.

— А если звякнуть в полицию? — предлагает Рогерн и хохочет.

Мы смотрим в окно и ждем, когда полицейский автомобиль свернет с кольцевой дороги и подъедет к нашему дому.

Рогерн остается в своей квартире. А я встречаю полицейских на площадке десятого этажа. Это молодые, серьезные мужчины, осознающие свою власть. Из Суннмёре. Я протягиваю им ключ и остаюсь на площадке. Абсолютно ясно, что дежурная служба не связала этот вызов с расследованием, которое ведется по моему делу. Видимо, это произойдет позже, когда утром кто-нибудь из Уголовной полиции начнет листать ночную сводку. Через несколько минут выходят гости. Трое. Накачанный парень со злобным взглядом. Это мой дружок Кинг-Конг.

Второй — изысканный джентльмен в роскошном костюме и с маникюром.

Третий — профессор Грэм Ллилеворт.

Все трое, увидев меня, застывают на месте.

— Они сидели у вас в комнате. Вы их знаете? — Тон полицейского выдает его удивление. Можно, подумать, он готов обвинить меня в том, что эти люди проникли в мой дом.

Я долго рассматриваю каждого из них, потом качаю головой.

— Англичане, — сообщает полицейский. И ждет от меня объяснений, но я молчу.

Глаза профессора Ллилеворта сузились.

— Тебе это даром не пройдет! — цедит он сквозь зубы.

Полицейские подталкивают их к лифту. Весьма настойчиво. Хотя троица идет, не оказывая сопротивления.

Дверь лифта захлопывается.

9.

Насекомое, попавшее в ловушку, притворяется мертвым. Иногда у меня возникает похожее желание.

Ужас и неудачи парализуют. В трудную минуту я теряю голову. Не воспринимаю происходящее вокруг. Притворяюсь мертвым, как насекомое, на короткое время. А потом пристраиваюсь в тени какой-нибудь соломинки, собираю все свои силы и мужество.

Я так долго и так пристально смотрю на Рогерна, что он смущается.

— Можно, я у тебя переночую? — спрашиваю я. Мужество и безрассудная храбрость покинули меня. Гости вернутся. Потеряют терпение и захотят отомстить.

— Конечно.

— Я уезжаю за границу. Завтра утром.

Рогерн не из тех, кто пристает с расспросами.

Мы спускаемся в его квартиру. Он спрашивает, не устал ли я. Нет, не устал. Я бодр как никогда. Он ставит компакт-диск «Metallica». Приносит из холодильника несколько бутылок пива и зажигает свечу, от которой идет запах парафина. Мы сидим, пьем пиво, слушаем музыку и ждем рассвета.

III ЛЮБОВНИК

1.

Я из тех мужчин, которых женщины выбирают скорее инстинктивно, чем осознанно. Во мне они видят блудного сына.

Как-то раз, когда мне исполнился двадцать один год, мама попросила меня приехать к ней в воскресенье для серьезного разговора. В огромном доме никого, кроме нас. Профессора и моего сводного брата отправили погулять. Мама испекла печенье и приготовила чай. С кухни доносились ароматы бифштекса и квашеной капусты. И чего-то запеченного в сыре для меня. Мама усадила меня на диван и села на стул прямо напротив. Сжала руки коленками и посмотрела на меня. По покрасневшим глазам я понял, что она все утро плакала. В этот момент она была невероятно красива. Я ожидал рассказа о том, что врачи обнаружили у нее раковую опухоль. И жить ей осталось не больше полугода.

Но мама спросила, не гомосексуалист ли я.

По-видимому, она долго думала об этом. Мама вообще не понимала, как живется альбиносам. Мне кажется, она так и не обнаружила, какие недостатки имеет альбинос с красными глазами по сравнению с голубоглазыми парнями, у которых смугловатая кожа и волосы цвета спелой ржи.

Помню улыбку облегчения, появившуюся на лице мамы, когда я заверил ее, что меня всегда тянуло к девушкам. При этом я умолчал о том, что девушек ко мне влекло гораздо меньше.

Я часто размышляю, кто из нас двоих, я или мама, виноват в том, что между нами выросла стена отчуждения и непонимания. После смерти отца мне стало казаться, что она не хочет больше со мной общаться. Я почувствовал, что я — ее вечная боль, путы на ногах, и послушно смирился с ролью изгоя, несчастного горемыки, старающегося не мешать людям, для которых он всегда лицо нежеланное. Может быть, кто-то скажет, что я несправедлив к ней. Разве я когда-нибудь, ну хотя бы один раз, представил себя на ее месте? Разве я когда-нибудь подумал, что жизнь обошлась с ней жестоко, раз ей пришлось прибегнуть к помощи алкоголя и притворства? Разве легко быть женой человека, который стремится взять от жизни все, что можно?

В Лондоне я остановился в гостинице в районе Бейсуотер. Если бы из окна не было видно Гайд-парка, можно было бы подумать, что гостиница расположена на Людвигштрассе в Мюнхене или на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Я сочувствую классическим музыкантам и звездам рока, которые после четырехмесячного турне перестают понимать, в какой стране они в данный момент находятся.

Комнатка узкая, стены кремовые, на них невыразительные репродукции. Кровать, стол, телефон, толстая папка с рекламными проспектами и глянцевой бумагой для писем. Встроенный мини-бар. Телевизор. Пустой шкаф. Ванная, облицованная белой плиткой. От маленьких кусочков мыла в пластиковых пакетиках исходит дурманящий аромат чистоты. Я впервые в этой гостинице, но обстановка мне знакома. За свою жизнь я перебывал во многих гостиницах. Через какое-то время они начинают казаться абсолютно одинаковыми. У некоторых мужчин точно так же обстоит дело с женщинами.

На меня польстились не очень многие — из любопытства, преданности и сострадания. Всем им не выпало в жизни ничего лучшего. Ни с кем у меня не сложилось длительных отношений. Я легко могу понравиться. Но меня трудно полюбить.

Я привлекаю женщин особого типа. Они старше меня. Их зовут Марианна, Нина, Карина, Вибеке и Шарлотта. Образованные и умные. Немного невротичные. Преподаватели университета. Референты по культуре. Библиотекари. Социологи. Старшие медсестры больниц. Сами знаете таких. Сумка на плече, косыночка, очки. Они источают доброту и заботу обо всех отверженных. Зачарованно гладят пальчиками мою белоснежную кожу и объясняют, как доставить удовольствие женщине. Задыхаясь от волнения, они показывают, как приступить к делу. Как будто со мной это происходит впервые. И я не пытаюсь их переубедить.

Около часа я провожу в постели, отдыхая после дороги. Уже принял душ. Сложив руки на животе, обнаженный, лежу на гладкой прохладной простыне. Шум с улицы Бейсуотер-роуд, звуки духового оркестра из Гайд-парка сливаются в чужеземную какофонию, которая уводит меня в мир снов. Но сплю я только несколько минут.

2.

— Чарльз… как?

— Чарльз де Витт!

Очки в виде полумесяца съехали на кончик носа женщины в приемной. Взглядом, извлеченным из самых дальних глубин морозильника, она смотрит на меня поверх оправы. В шестой раз названное имя совершает путешествие от меня к ней и обратно. Мы оба начинаем терять терпение. Ей столько же лет, сколько мне, но выглядит она на десять, да нет, на двадцать лет старше. Волосы, собранные в тугой конский хвост, натягивают кожу, и от этого ее лицо приобрело такой вид, словно хирург-алкоголик из Челси сделал ей несколько неудачных косметических операций. На ней красное облегающее платье. Она явно из тех женщин, которые под покровом ночи предаются садомазохистским играм.

— Мистер де Витт у себя? — спрашиваю я вежливо. Справиться с такой бабой можно только преувеличенной вежливостью и сарказмом.

— Я буду говорить отчетливо, чтобы вы поняли. — Она шевелит губами, как перед глухим. — Здесь-нет-никого-по-имени-Чарльз-де-Витт.

Из кармана достаю визитную карточку, которую нашел у Греты. Картон пожелтел, буквы расплылись. Но прочитать текст можно. На ней написано: «Чарльз де Витт, Лондонское географическое общество».

Я протягиваю визитную карточку. Она ее не берет, смотрит безо всякого интереса на мою руку.

— Может быть, он перестал работать здесь? — спрашиваю я. — До того, как вы пришли сюда?

По выражению лица я догадываюсь, что мой вопрос был тактической катастрофой. Передо мной за отполированной перегородкой в обшитой панелями приемной сидит Неоспоримая Владычица Вселенной. Здесь ее империя. Отсюда, из комнаты с ковром, по которому давно пора проехаться газонокосилкой, с секретарским телефоном справа и старинной электрической пишущей машинкой марки IBM слева, с фотографией мужа, очаровательных детишек и карликового шнауцера на столе, она управляет всем миром — от последнего мальчика на побегушках до генерального директора. Назвать ее секретаршей или телефонисткой было бы неслыханным оскорблением. Намек на то, что она чего-то не знает о Лондонском географическом обществе, — кощунство.

— Не думаю, — отвечает она, — что это так!

Я пытаюсь представить себе, как звучит ее голос, когда вечером она, нежная и шаловливая, подлизывается к мужу.

— Я приехал из Норвегии, чтобы встретиться с ним!

Можно подумать, что она смотрит на меня сквозь глыбу льда. То же, по-видимому, чувствовали бедняги, которых приносили в жертву, когда верховная жрица бросала на них последний взгляд, перед тем как вонзить нож прямо в сердце. Я осознаю: битва проиграна. Беру ручку со стола. Женщина ерзает на стуле. Видимо, прикидывает, много ли чернил я потрачу.

— Прекрасно, мадам, если вы все-таки вспомните что-нибудь, не будете ли вы так любезны сообщить мне, — я протягиваю свою визитную карточку, где приписано название гостиницы, — вот сюда?

Она улыбается. Я не верю своим глазам. Она сладострастно улыбается. Очевидно, она поверила, что я ухожу.

— Разумеется, — мурлычет она и кладет визитную карточку на самый краешек письменного стола.

Прямо над мусорной корзиной.

3.

Вокруг такой, казалось бы, простой архитектурной детали, как колонна, возникла целая архитектурная наука с типологиями и таинственной лексикой.

Две мраморные колонны, вызвавшие мое восхищение, имеют ионический ордер, которому две тысячи пятьсот лет. Об ионических колоннах искусствовед скажет, например, так: «Закругленные окончания волют[34] частично прикрывают эхин»[35] или «Основа колонны образована дугообразными утолщениями и углублениями». Вуаля! Каждая наука прячется внутри своей терминологии, в словах, пугающих несведущих людей. Все мы, непосвященные, стоим снаружи, широко открыв глаза.

Над колонной — фронтон, а в тимпане, треугольном углублении, резвятся вокруг даты «1900» херувимы и серафимы.

К кирпичной стене по обе стороны от входа прикручены латунные таблички, начищенные до такого блеска, что в них, как в зеркале, отражаются машины и двухэтажные красные автобусы, проезжающие у меня за спиной. Углубления букв залиты серебром. Никто не может обвинить Общество международных наук в чрезмерной бережливости.

Двустворчатая дверь — из красного бука. Дверной молоток напоминает посетителям, что по пустякам сюда не заходят. Справа от меня — двумя метрами ниже камеры слежения — в стену вмонтировано переговорное устройство из черного пластика. Чтобы компенсировать это ужасное нарушение единства стиля, звонок сделан в виде цветка (а может быть, солнца?) из чистого золота.

Я звоню. Гудит зуммер. Меня впускают, не задав ни единого вопроса.

Огромная приемная напоминает банк такого ранга, где нужно заранее договариваться о времени визита, если хочешь сделать вклад. Раздаются негромкие голоса, быстрые шаги. Нижние части стен закрыты темно-коричневыми панелями, над ними живописные полотна, вполне достойные Национальной галереи. На мозаичных керамических плитках пола блестит лак. Сквозь скошенную стеклянную крышу видны бегущие облака. В центре зала поднимается из квадратного отверстия в полу и тянется к небу высокая пальма. Похоже, она соскучилась по Сахаре.

Единственное, что нарушает целостность картины, — это бабушка.

За письменным столом, таким огромным, что на нем вполне можно играть в настольный теннис, сидит пожилая седая женщина. Она вяжет и смотрит на меня. Прелестная, как жаворонок. Вяжет и вяжет. Видимо, из-за того, что обстановка помещения плохо сочетается с обликом бабушки, я теряюсь.

— Чем могу вам помочь? — добродушно спрашивает она. Спицы позвякивают друг о дружку.

— Что вы вяжете? — вдруг вырывается у меня.

— Носки! Внуку. Он милашка! Чем еще вам помочь?

Вопрос с юмором. Я тут же влюбляюсь в нее. В руки человека с хорошим чувством юмора я безо всяких колебаний готов положить свое трепещущее сердце.

Я называю себя и говорю, что приехал из Норвегии.

— Страна полуночного солнца, — кивает она с улыбкой. — В таком случае вы знакомы с Туром Хейердалом?[36] — Она смеется, раскатисто и звонко. — Какой обаятельный мужчина! Он частенько заезжает сюда. Так в чем же состоит ваше дело?

— Я надеюсь встретиться с Майклом Мак-Маллином.

Ее глаза увеличиваются. Она откладывает вязание.

Я чувствую себя человеком, которому отказывают в политическом убежище, а он все повторяет, что прибыл с планеты Юпитер, и просит разменять деньги, чтобы заплатить за парковку летающей тарелки.

— Боже милосердный…

— Что-нибудь не так?

— Но он… Боюсь, что мистер Мак-Маллин находится в зарубежной командировке. Мне очень жаль. У вас была договоренность о встрече?

— Строго говоря, нет. Когда ожидается его возвращение?

— Не знаю. Мак-Маллин — не какой-нибудь там… Но возможно, я смогу вам помочь чем-нибудь еще?

— Я археолог, — говорю я. Язык меня не слушается. По-английски в слове «археолог» слишком много согласных подряд. Rrr…chae…olo…gist. — Мак-Маллин принимает участие в одном проекте, связанном с раскопками в Норвегии.

— Неужели?

— Мне обязательно надо с ним поговорить. Можно его найти? По мобильному телефону?

Отчаявшись отделаться от меня, она тихо смеется:

— Сожалею. Это абсолютно невозможно. Вы думаете, что у Мак-Маллина здесь кабинет. Но ведь он уезжает и приезжает, ничего не сообщая об этом нам… — Она наклоняется ко мне и шепчет: — Нам, кто следит за всеми этими растяпами. Но быть может, вам будет полезен исполнительный директор?

— Разумеется.

— Мистер Уинтроп! Минуточку! — Она набирает на телефоневнутренний номер и объясняет, что мистер Болтоу из Норвегии приехал по делу к мистеру Мак-Маллину. — Да, конечно! Нет, без договоренности! Да, неужели нет? Можно ли ему встретиться с мистером Уинтропом?

Она несколько раз говорит «Да-да», благодарит и кладет трубку.

— К сожалению, мистер Уинтроп сегодня занят. Но в его приемной говорят, что он смог бы вас принять завтра. В девять часов утра. Подходит?

— Конечно.

— Проделать такой длинный путь из Норвегии — вот это да!

Хотя библиотека сегодня уже закрылась, бабушка дает мне разрешение заглянуть туда.

Библиотеки я люблю с детства. Местный филиал Публичной библиотеки Дейхмана был моим прибежищем после уроков, когда мама выгоняла меня на улицу к загорелым парням с хорошим зрением играть в футбол или бегать. Перед метрами библиотечных полок с корешками книг я преклоняюсь. Тишина. Алфавитные и тематические каталоги. Запах бумаги. Сказки, драматические произведения, приключения. Я часами мог бродить по библиотеке Дейхмана, вынимать книги, перелистывать их, присаживаться с заинтересовавшей меня книгой, перебирать карточки в длинных узких ящиках, вести поиск в компьютере.

В библиотеке СИС царит тот же необъяснимый покой. Как в церкви. Я стою в центре зала, скрестив руки на груди, и смотрю, впитываю впечатления.

— К сожалению, библиотека уже закрыта.

Голос — звонкий, немного язвительный. Я оборачиваюсь.

Видимо, она сидела тихо как мышь и наблюдала за мной. Очевидно, надеялась, что я сейчас же уйду. Лишь бы не подняла шум. Она устроилась недалеко от архивных шкафов. На коленях коробка с карточками.

— Женщина в приемной разрешила мне заглянуть сюда, — объясняю я.

— Тогда все в порядке!

От улыбки ее лицо сразу взрослеет. Наверное, ей около двадцати пяти. Волосы недлинные, рыжеватые. Проглядывают веснушки. Она очень мила. У нее необычные глаза. Как в калейдоскопе, мелькает ирис разных оттенков. Меня поражает, что есть цвета, которые известны только мне одному. Описать цвет невозможно. Ученый может сказать что-то о спектральном составе цвета, например, что красный имеет длину волны 723–647 нанометров. Но в конечном счете каждый цвет — это что-то субъективное. Поэтому вполне возможно, что все мы живем в мире своих собственных цветов. Привлекательная мысль.

Вот такие у нее глаза.

Девушка ставит коробку с карточками на передвижной стол. Она изящная, не особенно высокая. Ногти — очень длинные, заостренные. Маникюр темно-красного цвета, я раньше не мог себе представить ногти настолько чувственными. Смотрю на эти ногти и невольно представляю себе, как они гладят мою спину.

— Вам чем-нибудь помочь? — спрашивает она.

Интонация, взгляд, стройная фигурка — все это возбуждает меня, как будто внутри меня появилась заведенная тугая пружина, вроде той, которая заставляет тикать часы.

— Я не совсем понимаю, что мне нужно, — начинаю я.

— Да. Тогда искать будет трудно.

— Я хочу найти очень многое. Может быть, у вас уже есть наготове хороший ответ?

— А в чем дело?

— Не знаю. Но если вы найдете ответ, то я сумею точно сформулировать свой вопрос.

Она наклоняет голову и смеется. Я полностью очарован. Как мало для этого надо.

— Откуда вы взялись?

— Из Норвегии.

Ее брови взлетают вверх.

— Что-что? Ниоткуда?[37]

Я произношу раскатистое «р»:

— Nor-way! I'm an… — Я делаю разбег, чтобы выговорить все правильно: — Archae-olo-gist.[38]

— На службе у СИС?

— Как раз нет. Наоборот, можно сказать. — Я делано смеюсь.

— Вы занимаетесь здесь исследованиями?

— Я приехал поговорить с Майклом Мак-Маллином.

Она с изумлением смотрит на меня. Хочет что-то сказать, но раздумывает.

— О! — произносит она наконец. От этого звука ее маленькие губки становятся еще более очаровательными.

— У меня к нему несколько вопросов.

— У нас у всех тоже.

Я улыбаюсь. Она улыбается. Я краснею.

— А что есть в вашей библиотеке? — спрашиваю я.

— В основном научная литература. История. Теология. Философия. Археология. История культуры. Математика. Физика. Химия. Астрономия. Социология. География. Антропология. Архитектура. Биографии. И так далее…

— А, — вздыхаю я. — Тривиальности жизни.

Она снова смеется и с любопытством разглядывает меня, видимо, хочет понять, что я собой представляю, кто меня вскормил и отправил в полет.

— А вы библиотекарь? — спрашиваю я.

— Одна из них. Диана!

Она протягивает руку с красными ногтями. Я пожимаю ее:

— Я — Бьорн.

— Как теннисист? Борг?

— По-вашему, похож?

Она измеряет меня взглядом, берет в рот карандаш.

— Ну хорошо, — она решает подразнить меня, — в нем, пожалуй, чуть-чуть больше цвета, чем в вас.

4.

Я обедаю в излюбленном месте лондонских вегетарианцев. Распалившись, я выбираю одно из самых дорогих блюд — из красной капусты, шампиньонов и спаржи с соусом из сливок и чеснока.

Мне надо думать о ларце. О наглых махинациях Ллилеворта. Размышлять о загадочном Чарльзе де Витте. Надо позвонить Грете. Она, конечно, все сумела бы объяснить. Возможно, де Витт здесь больше не работает. Визитная карточка выглядит далеко не новой.

Вместо этого я думаю о Диане.

Я представляю своей возлюбленной и будущей женой каждую женщину, поэтому я так легко влюбляюсь. Улыбка, голос, прикосновение… Меня нельзя назвать отталкивающим. Я бледный, но не отвратительный. Говорят, у меня добрые глаза. Добрые красные глаза.

Размышляя о загадках своей натуры, я съедаю капусту, шампиньоны, спаржу и выпиваю графин вина. Рыгнув напоследок, ухожу.

5.

Учительница норвежского языка однажды задала мне вопрос.

— Если бы ты был не человеком, а цветком, Бьорн, каким цветком ты хотел бы быть?

Она любила задавать странные вопросы. Мне кажется, ей доставляло удовольствие играть со мной. Я был благодарной жертвой. Мне было семнадцать лет. Ей вдвое больше.

— Цветок, Бьорн? — повторила она. Голос нежный, веселый. Она наклонилась над моей партой. Я долго помнил ее аромат — теплый, пряный, полный чарующих тайн.

В классе тишина. Все ждали, какой цветок выберет Бьорн. Или же надеялись, что я запнусь и покраснею, как это часто бывало, когда она наклонялась надо мной со всеми своими ароматами и колышущимися прелестями.

Но в виде исключения у меня был готов ответ на этот вопрос.

Я рассказал ей о цветке «серебряный меч».

Он растет на Гавайях в кратере вулкана. В течение двадцати лет он представляет собой невзрачный шарик, покрытый серебристыми ворсинками. Он набирается сил. Но однажды летом происходит взрыв, пышное цветение, поток золота и пурпура вырывается на свободу. После этого он погибает.

Мой ответ изумил ее. Она долго стояла около моей парты и смотрела на меня.

Интересно, какого ответа она ожидала от меня. Что я — кактус?

6.

Сообщение написано школьным почерком со множеством завитушек и финтифлюшек на гостиничном листке под готическими буквами «Сообщения для наших гостей»:

То Mr. Bulto, room 432

Pleese call Ms Grett Lindwoyen imidiatly!

Linda/Reception/Thursday 14:12 PM[39]

— Это вы Линда? — спрашиваю я девушку-портье.

— К сожалению, нет! Линда сменилась в три часа.

Значит, Линда — это длинноногая из семейства кошачьих, которая принимала постояльцев, когда я въезжал. Линда, хорек для охоты на лис. Вполне возможно, что в ней много хорошего. Наверняка она добрая и ласковая. Симпатичная. В руках опытного палача мне бы пришлось сознаться, что ее попка привлекла мое внимание. Но правила орфографии — не самая сильная ее сторона.

Держа в руке сообщение и карту-ключ, я поднимаюсь по лестнице и отпираю свою дверь.

Набираю номер, в трубке долго звучат длинные гудки.

Звуки за окном изменились. От проходящего автобуса, а может быть, грузовика оконные стекла вибрируют. Я сижу на кровати. Солнечные лучи косо падают на обои. Я сбрасываю ботинки, снимаю носки и начинаю массировать ноги. Между пальцами скопилась грязь.

Трубку снимают. Длительное время тишина.

— Грета? — спрашиваю я.

— Алло? — раздается голос Греты. Далекий, неприветливый.

— Это Бьорн.

— Да.

— Я только что получил твое сообщение.

— Да. — Она вздыхает. — Надеюсь, что я не… — Она опять вздыхает.

— Грета? Что случилось?

— А? Нет, ничего.

— Ты словно не в себе.

— Это из-за таблеток. Ты можешь перезвонить позже?

— Здесь написано, что дело срочное.

— Да. Но я… Сейчас неудачный момент.

— Грета? Кто такой Чарльз де Витт?

Она начинает кашлять. Кашель с хрипом. Она бросает трубку на стол. Я представляю себе, как кто-то стучит ей по спине. Через какое-то время она поднимает трубку и шепчет:

— Перезвони позже.

— Грета, тебе плохо?

— Ни-че-го, пройдет.

— У тебя кто-то есть?

Она не отвечает.

— Позвони врачу! — настаиваю я.

— Все — прой-дет.

— Кто у тебя?

— Малыш — Бьорн, — я — не — могу — сейчас — говорить.

Она кладет трубку.

Жизнь научила меня всегда быть настороже. Погруженный в себя альбинос умеет воспринимать тончайшие оттенки интонации. Даже сквозь потрескивание телефонной линии, которая проходит от Бейсуотера в Лондоне до улицы Томаса Хефтю в Осло по подземным кабелям и через телекоммуникационный спутник на стационарной орбите, я ощущаю страх Греты. Она мне лгала.

Я ложусь на кровать и включаю телевизор. С помощью пульта переключаю каналы.

Час спустя я звоню Грете еще раз. Она не отвечает. Я принимаю душ, смотрю по телевизору конец старинного сериала «Старски и Хатч»,[40] потом еще раз набираю номер. Насчитываю двадцать гудков.

Целый час читаю книгу, которую написал папа вместе с Ллилевортом и де Виттом. Это плохое снотворное. Их выводы настолько ошеломляют, что я начинаю сомневаться, всерьез ли это. В конечном счете, утверждают они, если будет обнаружен Ларец Святых Тайн, общественный порядок на земле переменится. Но, соблюдая обычную осторожность ученых, они добавляют столько оговорок, что их рассуждения теряют всякий смысл.

Когда я дохожу до страницы 232, из книги выпадает письмо. Написано от руки. Дата — 15 августа 1974 года. Подпись отсутствует. И нет указаний, кому оно адресовано. Сначала мне кажется, что письмо от отца. Почерк такой же, как у него. Но неужели это возможно? Впрочем, я узнаю его обычные закругления под буквами g и j и характерную черточку над u. В своем письме он сообщает о планах экспедиции в Судан. И все же я чего-то не понимаю. Почему папино письмо попало в книгу, которая двадцать пять лет простояла на полке у Греты?

В ночи что-то есть.

Я всегда стараюсь быстро заснуть, чтобы скорее наступило утро. В темноте все пропорции искажаются. Я чувствую себя больным. Дневные заботы предстают в виде неразрешимых проблем.

Я должен чувствовать усталость. Истощение сил. А я лежу, широко раскрыв глаза, и вглядываюсь в темноту гостиничного номера. За окном тянется непрерывный поток машин. Громко кричат гуляющие туристы. Я думаю о Грете. Я думаю о ларце, который спрятал у Рогерна. Я думаю о профессоре Ллилеворте, профессоре Арнтцене и Майкле Мак-Маллине. Я думаю о папе и маме.

Но больше всего я думаю о Диане.

В половине третьего ночи я внезапно вскакиваю и зажигаю настольную лампу. Еще не проснувшись совсем, я набираю номер Греты.

В маленькой стране, в маленьком городе, в квартире района Фрогнер без конца звонит и звонит телефон.

7.

Есть приятные пробуждения. От поцелуя в щеку. От пения птиц. От звуков скрипичного квинтета Шуберта до мажор. От пыхтения лодочного двигателя.

Но в большинстве случаев причины пробуждений неприятные. Вроде звонящего телефона.

Хватаю телефонную трубку.

— Грета? — бормочу я.

На часах четверть девятого. Я проспал.

— Мистер Белто? — спрашивает женщина.

Ее голос мне смутно знаком, но я не успеваю сообразить, чей он.

— Да?

Она выжидает.

— Я из Лондонского географического общества.

Голос напряженный, холодный, недружелюбный. И в ту же секунду в голове возникает образ злой фурии за письменным столом. Любительница садомазохистских развлечений оставила кожаную юбку и хлыст дома, облачилась в шикарный секретарский костюм и снова обрела командирские ноты в голосе.

— Да?

Она опять выжидает. Этот разговор ей неприятен.

— Похоже, возникло недоразумение.

— Неужели?

— Это вы спрашивали о… Чарльзе де Витте?

Злобная ухмылка появилась на моих губах.

— Я ужасно сожалею… — Она произносит это так сухо, что слова ее можно резать на части, а буквы превращать в порошок. — Похоже, что у нас в действительности работает один Чарльз де Витт.

— Да что вы говорите? — Я наслаждаюсь ее унижением, разыгрывая изумление.

Она стиснула зубы и шумно втягивает воздух. Я в восторге.

— Вероятно, вы забыли о нем? — спрашиваю я.

Она слегка покашливает. Я прихожу к выводу, что рядом кто-то стоит и слушает.

— Мистер де Витт хотел бы с вами встретиться. К сожалению, его нет в Лондоне в настоящий момент, но мы ожидаем его возвращения утренним самолетом. Он попросил меня договориться с вами о встрече.

— Как приятно. А может быть, и вам принять участие во встрече? Заодно и вы бы с ним познакомились? — Это моя беда. Иногда я становлюсь слишком саркастичным.

Она пропускает последнюю реплику мимо ушей.

— Не могли бы вы прийти в…

— Секундочку! — перебиваю я. Хочу, чтобы мою скромную персону оценили. Иногда в меня словно бес вселяется. — Мистер де Витт может связаться со мной, когда приедет. Я очень занят.

— Мистер Белто! Он настаивал, чтобы я с вами до…

— Вы ведь будете так любезны, что дадите ему номер гостиничного телефона. Я буду дома во второй половине дня или вечером.

— Мистер Белто!

— Портье примет сообщение.

— Но…

— И пожалуйста, передайте от меня привет! Я с нетерпением жду от него весточки.

— Мистер Белто!

С громким смехом я спускаю ноги на пол. В чемодане нахожу трусы, носки и рубашку. Одеваюсь, потом звоню Грете. Меня больше не удивляет, что она не отвечает.

Иду в туалет. В моче чувствуется запах спаржи из вчерашнего ужина. Я очень удивился, когда узнал, что очень немногие могут заметить запах спаржи в моче. Я с удовольствием отмечаю все черты, которые делают меня уникальным.

8.

— А! Загадочный мистер Болто!

Энтони Лукас Уинтроп-младший — невысокий толстяк с круглой, как шар, лысой головой. Булькающий смех делает его похожим на клоуна, которого наняли развлекать избалованных детишек на дне рождения в высшем свете. Он протягивает мне руку. Коротенькие пальчики напоминают мохнатые сардельки с золотыми кольцами. Глазки весело подмигивают мне, лицо источает сердечность и отеческую заботу.

Я ему не верю. Из-за голоса.

Бабушка с вязанием проводила меня по широким мраморным лестницам на третий этаж и привела в длинный коридор с колоннами, где гулко раздавались шаги и негромкие голоса. За углом приемная Уинтропа.

Он встречает меня и проводит в свой кабинет.

Это не кабинет. Это вселенная.

Вдали, у арочных окон, я различаю контуры письменного стола. В другом конце, у двери, стоит гарнитур мягкой мебели. А между ними плавают туманности, кометы и всякие черные дыры.

— Неужели вы вообразили себя Господом Богом? — спрашиваю я с язвительной усмешкой.

Он неуверенно смеется:

— Я астроном. По профессии.

Он взмахивает руками со смущенным выражением лица, пытаясь объяснить, почему его кабинет превратился в модель космоса.

Не так давно я прочитал в одной газете заметку об интернациональной группе астрономов. Они открыли при помощи радиотелескопа странное небесное тело на расстоянии тридцати тысяч световых лет от Земли. Довольно далеко, одним словом. Это тело, по-видимому, испускает материю, передвигающуюся со скоростью, которая выше скорости света. Если их наблюдения соответствуют истине, то это разрушает наиболее абстрактный принцип современной науки — превышение скорости света невозможно. Эта новость стала сенсацией на конгрессе в Гамбурге. Но так как для газет такая абстрактная вещь, как скорость света, не очень интересна, об этом больше не писали.

Мы бредем по Солнечной системе и углубляемся в дальний космос, минуем созвездие Кентавра и туманность Андромеды и подходим к его письменному столу. От моих шагов галактики начинают дрожать и позванивать на нейлоновых нитях.

— Я слышал, что вы сегодня встречаетесь с Чарльзом де Виттом?! — спрашивает он.

— О, разве в этом мире еще остались тайны?!

Нервно посмеиваясь, Уинтроп усаживается на неожиданно высокий конторский стул. Я опускаюсь на стул, столь же неожиданно низкий. С таким же успехом я мог бы сесть на пол. В припадке злости размышляю о том, что за блестящим письменным столом даже клоун может возвыситься до Бога.

— Мистер Болто! — восклицает он в восторге, покачиваясь на стуле и хлопая ручонками, как будто ждал этого дня всю свою жизнь. — Что мы можем для вас сделать?

— Я ищу кое-какие сведения.

— Это я понял. Но что привело вас в СИС? И к Майклу Мак-Маллину? Как вы поняли, его здесь сейчас нет.

— Мы кое-что нашли.

— Вот как?

— Я думаю, что Мак-Маллину что-то известно об этом.

— Неужели? И что же вы нашли?

— Мистер Уинтроп, — говорю я преувеличенно вежливо, — давайте не будем заниматься ерундой.

— Простите, что?

— Мы оба умные люди. Но плохие актеры. Давайте не будем играть в игры.

Его настроение претерпевает не очень большое, но все-таки ощутимое изменение.

— Все в порядке, мистер Болто. — Его голос стал деловым и подозрительным.

— Вы знаете, конечно, кто я?

— Преподаватель университета в Осло. Норвежский контролер на раскопках профессора Ллилеворта.

— И вы, конечно, знаете, что мы нашли?

Он поежился. Уинтроп не из тех, кому нравится, когда на него давят. Я помогаю ему:

— Мы нашли Святой ларец.

— Я так и понял. Какая прелесть!

— Вы можете рассказать мне о Ларце Святых Тайн?

— Боюсь, что знаю не слишком много. Я — астроном, а не историк или археолог.

— Но вы слышали эту легенду?

— Как часть Договора. Ларец Святых Тайн? Послание? Манускрипт? Не более того.

— Но вы, конечно, помните, что Ллилеворт искал именно Ларец Святых Тайн.

— Мистер Болто! СИС не занимается суевериями. Ллилеворт вряд ли мог надеяться найти именно этот предмет.

— А если речь идет не о суеверии? А, например, о золотом ларце?

— Мистер Болто! — Он вздыхает и протестующе поднимает вверх обе связки сарделек. — Вы взяли с собой артефакт? Сюда? В Лондон?

Я отрицательно пощелкиваю языком.

— Надеюсь, он находится в надежном месте?

— Естественно.

— Дело ведь в деньгах, не так ли? — начинает он издалека.

— В деньгах?

Иногда я соображаю медленно. Он смотрит мне в глаза. Я — ему. У него серо-голубые глаза и очень длинные ресницы. Я пытаюсь прочесть его мысли.

— Сколько вы собираетесь попросить? — спрашивает он.

И тут я вспоминаю, где я слышал этот голос. Я разговаривал с ним по телефону. Два дня назад. Когда он назвался доктором Розерфордом из Королевского Британского института археологии.

Я начинаю смеяться. Он растерянно смотрит на меня. Потом присоединяется ко мне со своим клоунским смехом. Так мы сидим и хихикаем, нисколько не доверяя друг другу.

Позади нас, в противоположном конце Вселенной, открывается дверь. Вплывает ангел с серебряным подносом, на котором стоят две кружки и фарфоровый чайник. Не говоря ни слова, разливает чай и исчезает.

— Прошу, — предлагает Уинтроп.

Я опускаю в чай кусочек сахара, но не трогаю молока. Уинтроп поступает наоборот.

— Почему вы отказываетесь вернуть артефакт? — спрашивает он.

— Потому что это собственность Норвегии.

— Послушайте, — раздраженно произносит он, — мистер Болто, ведь профессор Арнтцен — ваш начальник?

— Да.

— Почему же вы не подчиняетесь распоряжениям вашего начальника?

Распоряжения, предписания, декреты, приказы, законы, правила, инструкции, повеления… большинству британцев всяческие указания придают уверенность в жизни. У меня же они вызывают только протест.

— Я ему не доверяю.

— Вы не доверяете своему отчиму?

По спине у меня бегут мурашки. Даже это им удалось выяснить.

Уинтроп подмигивает и прищелкивает языком. Глаза хитрущие.

— Скажите, мистер Болто, у вас, случайно, нет мании преследования?

Меня не удивит, если окажется, что он читал мои медицинские документы. И дневник. Иногда и параноики бывают правы.

— Что находится в ларце? — спрашиваю я.

— Я уже говорил, мистер Болто, и позвольте напомнить вам еще раз: вы обязаны вернуть то, что вам ни в коей мере не принадлежит.

— Я верну…

— Великолепно!

— …как только выясню, что находится там внутри и почему так много людей жутко заинтересовано в нелегальном вывозе ларца из Норвегии.

— Мистер Болто, позвольте!

— Я был контролером на раскопках!

Уинтроп причмокивает:

— Совершенно справедливо. Но ведь никто вам не рассказывал, что, собственно говоря, было предметом поисков?

Я выжидаю. Догадываюсь, что он хочет сделать меня соучастником истории, которую мне не положено знать. Но понимаю и то, что он подсунет мне хорошо обдуманную ложь, заманчивую дорожку, ведущую в тупик.

— Карта кладов? — предполагаю я.

Его брови приобретают форму двух перевернутых букв V.

— Карта кладов, мистер Болто?

— Вы недавно были в Рене-ле-Шато?

— Где? — Он глядит на меня невинными глазами. Я произношу отчетливо:

— Рене-ле-Шато! Ну знаете, средневековая церковь? Карта кладов?

— Мне очень жаль. Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду.

— Расскажите мне, что же такое они искали?

Поежившись, он понижает голос:

— У них была теория.

— Теория?

— Ничего другого. Всего лишь теория.

— Которая гласит, что?..

Уинтроп делает странную гримасу. Возможно, она должна была отразить всю глубину его мыслей, но в результате осталась лишь странной гримасой. Он говорит:

— Разве не удивительно, что древние цивилизации были вовсе не так примитивны, как мы о них думаем?

— Возможно.

— Они обладали знаниями в области техники и философии, которых у людей на этом этапе развития, вообще-то, не должно было быть. Они знали Вселенную лучше, чем многие современные астрономы-любители. Они были знакомы с высшей математикой. Были замечательными инженерами. Владели основами терапии и хирургии. Умели точно устанавливать расстояния и пропорции.

Я испытующе смотрю на него. Стараюсь прочитать по выражению его лица и глаз то, что он пытается от меня скрыть.

— Вот один пример. Вы когда-нибудь размышляли, зачем были построены пирамиды? — спрашивает он.

— По правде говоря, нет.

— Но вам это известно?

— Ради погребальных камер? Для прославления фараонов в веках?

— Представьте себе пирамиду Хеопса, мистер Болто. Зачем примитивная цивилизация начала такое грандиозное строительство почти пять тысяч лет назад?

— Им больше нечем было заняться в своей пустыне, — пытаюсь я сострить.

Он вознаграждает меня смешком.

— Выдвинуто много теорий. Возьмем самую известную из роскошных погребальных камер. Естественно, это захоронение в пирамиде Хеопса, высота которой составляет сто сорок четыре метра. Археологи и древние грабители в поисках сокровищ обнаружили залы для погребения фараона и царицы, шахты, галереи, узкие проходы. В совокупности установленные пустоты составляют около одного процента от общего объема пирамиды. Понимаете?

Я понимаю.

Он наклоняется ко мне над столом:

— Ученые с помощью современных технических средств начали просвечивать пирамиды. Они вскоре установили, что пустот гораздо больше, чем было замечено ранее. В действительности их там до пятнадцати процентов от всего объема.

— Ничего странного.

— Да, это так. Но ведь пятнадцать процентов, мистер Болто, — это очень много. И это еще не все: высокоточное оборудование выявило большой металлический предмет семью метрами ниже основания пирамиды.

— Клад?

— Я вижу, вас интересуют только клады. Вы, конечно, можете возразить, что все содержимое пирамиды, по определению, является кладом. Присутствие металла в египетской пирамиде, вообще-то, никого не удивляет. Но здесь ведь речь идет не о саркофаге из золота или какого-нибудь сплава. Размеры металлического объекта оказались таковы, что исследователи были вынуждены несколько раз проводить повторные измерения, чтобы избежать ошибок. Они сумели установить общий вид металлического объекта. То есть его очертания.

— И что же это такое?

Уинтроп понимается и подходит к шкафу, в который вмонтирован сейф. Он набирает код. Дверь с шумом открывается. Уинтроп вынимает черную папку и направляется к письменному столу.

— Это контур объекта, обнаруженного под пирамидой, — сообщает он.

Листок лежит внутри прозрачной пластиковой папочки, которую он протягивает мне. С первого взгляда рисунок напоминает космический шаттл.

Потом я прихожу к выводу, что это действительно шаттл.

Удлиненный корпус, небольшие крылья, хвостовые рули.

Я бросаю быстрый взгляд на Уинтропа.

— В прошлом году мы дошли до галереи, в которой находится этот корабль, — говорит он.

— Но что это?

— Вы не видите?

— Похоже на шаттл.

— Это космический корабль.

— Космический корабль?

— Именно так.

— Подождите. Космический корабль, который получил повреждения, потому что застрял под пирамидой Хеопса при неудачном приземлении в пустыне? — язвительно спрашиваю я.

— Нет-нет, вы заблуждаетесь. Это космический корабль, над которым позднее надстроили пирамиду Хеопса, — отвечает Уинтроп.

Я окидываю его печальным взглядом разочарованного пса: «И вы хотите, чтобы я поверил в этот вздор?» И глубоко вздыхаю.

Он говорит:

— Возможно, вам известны непризнанные теории швейцарского ученого Эриха фон Деникена?

— Конечно. О пришествии на Землю инопланетных существ в далеком прошлом?

— Совершенно верно.

Я смотрю на листок бумаги с изображением космического корабля, напоминающего шаттл. Потом поднимаю взгляд на Уинтропа.

— Вы это серьезно?! — восклицаю я.

Из черной папки он извлекает схемы со множеством математических формул:

— Это расчеты. — Он протягивает мне листочки. — В НАСА просчитали аэродинамические характеристики этого корабля. Расчеты будут использоваться при создании шаттлов в будущем.

Я прижимаю руки к груди. Мне плохо. Не потому, что я ему верю. А потому, что начинаю понимать, как страшна должна быть тайна, которую пытаются скрыть за такой чудовищной ложью.

— Космический корабль под пирамидой Хеопса, — усмехаюсь я. Но мой саркастический тон не производит на Уинтропа никакого впечатления.

— В это нелегко поверить, — соглашается он. Как будто он меня уже убедил.

Я поворачиваю голову налево. Потом направо. Словно у меня затекла шея. Отпиваю чай. Чуть теплый, как у богатого бедуина в шатре среди пустыни.

— Вы хотите убедить меня, что пирамиду Хеопса соорудили над доисторическим шаттлом? — Я нарочно растягиваю слова.

— Я повторяю — над космическим кораблем. Мы предполагаем, что это космическая кабина, которая была послана кораблем-маткой с околоземной орбиты.

— Ну конечно.

— У вас скептический вид.

— Скептический? У меня? Ни в коем случае. Но как объяснить, что над кораблем египтяне построили огромную пирамиду? Понятие «гараж» вряд ли существовало пять тысяч лет назад?

— Они смотрели на космический корабль как на святыню. Небесный корабль богов.

— Космическим пришельцам, вероятно, было очень не по себе, когда они вернулись и увидели, что над их кораблем построена огромная тяжелая пирамида!

Он даже не улыбается. Он — вообразил, что я ему доверяю.

— С самого начала что-то не заладилось, — говорит он. — Возможно, произошла авария. Возможно, корабль больше не мог взлететь. Песок попал в двигатель? А может быть, инопланетные астронавты умерли, попав в земную атмосферу. Или заразившись нашими бактериями. Мы пока можем только гадать.

— А ключ зажигания не пробовали найти там?

— По-настоящему мы ничего еще не пробовали. — Он медлит, потом продолжает: — И есть еще одна теория.

— Не сомневаюсь.

— Мы предполагаем, что инопланетяне с космического корабля и не собирались возвращаться. Их миссия состояла в том, чтобы высадить группу человекоподобных существ, которые должны были остаться на Земле.

— Зачем?

— Возможно, они хотели колонизировать нашу планету. Попытаться закрепиться тут. Может быть, именно эти существа стали прообразом тех прекрасных высокорослых ангелов, о которых говорится в Библии. Они были и крупнее, и выше, чем мы, люди. И необыкновенно прекрасны. Как мы знаем из истории религии, от них не раз рожали земные женщины. Так что у нас с ними, по-видимому, общие гены.

Я смеюсь.

Он молчит.

Я не выдерживаю:

— И вы в это верите?

— Приходится признавать факты, мистер Болто.

— Или ложь.

Я смотрю на него. Долго. Наконец на его круглых щечках проступает яркий, словно две розы, румянец.

— А ларец? — спрашиваю я. — Какое отношение ко всему этому имеет ларец?

— Это мы постараемся выяснить, когда вы передадите его нам.

Я фыркаю в ответ. Он продолжает:

— Мы надеемся, что содержимое ларца приведет нас к инопланетянам. Не обязательно к доисторическим пришельцам. Вряд ли они бессмертны, хотя кто знает. — Он поднимает взгляд к небу. — А к их потомкам. Генеалогия. Возможно, мы получим Весть. От них.

Я предпочитаю промолчать.

В газетах я недавно прочитал о финской даме по имени Рауни-Леена Лууканен. Врач по профессии, она не только специалист по обыкновенным земным болезням вроде воспаления гайморовой полости, но и первый друг инопланетян, прибывающих из других галактик. У нее есть телепатический контакт с гуманоидами, которые непрерывно летают по небесным просторам над нашими головами. В ее откровениях меня больше всего позабавило то, что пришельцы существуют в шести измерениях, путешествуют туда-сюда по пространству и времени, а еще их делегация приветствовала Нила Армстронга[41] во время его первых шагов по Луне. Оказывается, они вегетарианцы, как и я, а их любимое блюдо — земляничное мороженое. Очаровательно!

У меня вырывается смешок. Вероятно, Уинтроп начинает меня в чем-то подозревать.

— Можете не верить, — говорит он колко.

— Именно так я и делаю.

— Я изложил факты. Все, что мы знаем. И все, во что верим. Больше я ничем не могу вам помочь. Верьте чему хотите. Или же не верьте.

— Обещаю так и поступить.

Он откашливается и усаживается поудобнее на стуле.

— Что такое СИС? — спрашиваю я.

— А! — Он сжимает руки. Вопрос ему нравится. Совершенно безопасный. На эту тему он способен рассуждать часами на вечеринках, куда ходит со своей молодой красивой женой, которая уж конечно состоит в любовной связи с тренером по теннису. — С. И. С., — произносит он, как бы взвешивая каждую букву. — Это научное учреждение основано в тысяча девятисотом году крупнейшими учеными и исследователями того времени. Их целью было объединить достижения различных отраслей науки в общий банк знаний.

Впечатление такое, как будто он включил магнитофонную запись, предназначенную для группы школьников.

— Подумайте, какое было время! — Он взмахивает руками. — Начало столетия. Оптимизм! Рост.

— Да?

— Никто не думал ни о чем, кроме своего собственного маленького раздела науки. Общество международных наук должно было осуществлять общий надзор над развитием научной мысли, координировать, объединять тех ученых, которые могли быть полезны друг другу. Иначе говоря, собирать вместе разрозненные элементы.

— Прекрасная идея. А СИС сегодня?

— Нас поддерживают все отрасли науки. Частично нас финансируют через государственные бюджеты, а часть денег дают наши владельцы. Поступают дотации от университетов и исследовательских центров всего мира. Постоянных сотрудников у нас более трехсот двадцати. На нас работает огромное количество ученых. Мы поддерживаем контакты с крупнейшими университетами. Мы участвуем во всех серьезных исследованиях.

— Я никогда раньше о вас не слышал.

— Очень странно!

— Узнал, только когда СИС решила поддержать археологические раскопки, на которых я был — ха-ха! — наблюдателем!

Уинтроп задумчиво перекладывает какие-то бумаги у себя на столе.

— Что вы можете сказать о Майкле Мак-Маллине? — спрашиваю я.

Уинтроп смотрит на меня поверх бумаг.

— Великий человек, — произносит он с чувством уважения. — Президент СИС. Очень состоятельный пожилой землевладелец. Настоящий джентльмен. Космополит! Был назначен профессором в Оксфорде сразу после войны. В тысяча девятьсот пятидесятом году ушел из университета, чтобы посвятить всю свою жизнь СИС.

— Где он сейчас?

— Мы ждем его с первым самолетом. Скоро вы сможете познакомиться. Он очень хочет встретиться с вами.

— Какая у него специальность?

Брови Уинтропа подскакивают. Выглядит так, как будто кто-то сзади потянул брови за веревочку.

— Разве вы не знаете? Он археолог. Как вы. Как ваш отец.

9.

Диана сидит за стойкой и щурится на экран компьютера с зелеными буквами. Она очаровательна, когда щурится. Когда не щурится, тоже очаровательна.

Лучи солнца льются через большие окна и наполняют библиотеку мягким светом. Я стою по стойке «смирно» в дверях. Мну в руке свернутую брошюру о СИС, которую мне дал Уинтроп. При расставании он засмеялся своим дурацким клоунским смехом и заявил, что его радует мое решение пойти им навстречу. Навстречу? Он, видимо, считает, что хорошо выполнил порученное ему дело. Что я уже думаю, как бы добежать до дому, найти этот чертов ларец и передать ему. Он, очевидно, думает, что меня легко переубедить. И что я довольно глуп.

С негромким покашливанием, которое эхом отдается в церковной тишине библиотеки, я делаю шаг вперед. Диана рассеянно смотрит в мою сторону. На ее лице появляется улыбка. Свет дурачит. Мне кажется, что она покраснела.

— Это опять ты? — спрашивает она.

— Я только что был у Уинтропа.

Она встает и подходит ко мне. Сегодня утром (эта картина так и стоит у меня перед глазами) она очень тщательно выбирала наряд. На ней светлая шелковая блузка, облегающая черная юбка, черные нейлоновые чулки и туфли на высоких каблуках.

— Мы называем его Человек с Луны, — хмыкает она и кладет ладонь на мою руку.

Я натужно хихикаю в ответ на ее шутку. От одного ее прикосновения мои гормоны пускаются в пляс.

— Диана, вы… ты не могла бы мне помочь?

Она медлит с ответом. Потом кивает:

— Конечно.

— Вероятно, это не совсем обычная просьба.

— Я сделаю все, что смогу. На невозможное уйдет немного больше времени.

— Речь идет о компьютерных данных.

— О каких?

— Здесь есть место, где мы могли бы поговорить спокойно? — Я резко понижаю голос.

Она нежно берет меня за руку, проводит по библиотеке и входит в комнату с дверью из матового стекла. Этот кабинет никому не принадлежит. На полках стоят толстые скоросшиватели. Древний письменный стол, на нем — роскошный светящийся монитор суперсовременного компьютера. Клавиатура, от которой отходит извивающийся по полу кабель. Пустая пепельница. Пластиковая кружка с остатками кофе и окурками. Шаткий конторский стул. Диана садится на него. Смотрит на меня снизу вверх. Я проглатываю слюну. Меня ошеломляет сознание того, что мы с ней наедине. Что я (чисто гипотетически) могу наклониться и поцеловать ее. А если она ответит на мой поцелуй и, возможно, сладострастно вздохнет, я смогу (опять-таки в теории) усадить ее на стол и овладеть грубо и жестко. А потом написать в мужской журнал о том, как это было.

— Ну, так в чем проблема? — спрашивает она.

Моя проблема в том, что у меня слишком много проблем.

Венский стул трещит под моим весом.

— Ты умеешь пользоваться поиском? — спрашиваю я и киваю в сторону компьютера.

— М-м-м, ну да. Это, как бы сказать, моя специальность.

— Мне надо собрать информацию о Мак-Маллине.

Она долго смотрит на меня. Я не могу понять выражения ее лица.

— Зачем? — холодно интересуется она.

— Я не знаю, что ищу, — честно говорю я.

Она продолжает смотреть на меня. Потом замечает, как неловко я себя чувствую, притягивает к себе клавиатуру, нажимает клавишу «F3 (Поиск)» и набирает с огромной скоростью Michael El MacMullin. Компьютер проглатывает вопрос, жужжит и выдает ответ: найдено 16 документов, 11 — закрытые.

— Хочешь получить распечатку? Доступных файлов?

— Доступных?

— Одиннадцать файлов — закрытые. Чтобы их открыть, нужен пароль.

— У тебя нет пароля?

— Есть конечно. Но, видишь ли…

Она вводит свой пароль. На мониторе появляется надпись: «Доступ запрещен. Требуется уровень 55».

— Что это значит? — спрашиваю я.

— Система имеет несколько уровней секретности. Уровень 11 открыт для всех, даже для посторонних. Уровень 22 защищает данные, в получении которых ты имеешь обоснованную потребность, но тебе это нужно подтвердить. Например, перечень текущих исследовательских проектов Общества. Уровень 33 защищает информацию, не предназначенную для публикации. Мы, библиотекари, работаем на 33-м уровне безопасности. На уровне 44 зашифрованы сведения о сотрудниках и другие внутренние документы. А есть еще уровень 55. Только боги знают, что там хранится. И руководители СИС, конечно.

— Ваша сеть подключена к какой-то базе данных?

Диана уставилась на меня, словно я задал глупый вопрос. Да так оно и есть.

— Мы и есть база данных, — объясняет она. — Ты никогда о нас не слышал? Бюллетень СИС или www.soinsc.org.uk. Мы — ведущее учреждение мира в своей области! На наш Бюллетень подписываются университеты и исследовательские центры всего мира.

— О какого рода информации идет речь?

— О всякой! Обо всем, что имеет отношение к науке и исследовательским проектам с участием СИС. Почти обо всем. База данных включает наши собственные материалы, историю и новейшие данные, перекрестные указатели. Сюда введены все отчеты и описания полевых работ. В приложениях мы собираем интересующие нас статьи Агентства Рейтер, Ассошиэйтед Пресс, «Таймс», «Нью-Йорк таймс» и других серьезных средств массовой информации.

— И ты можешь провести поиск по любой тематике?

— Почти.

— Попробуй тогда найти что-нибудь о Ларце Святых Тайн.

— Это еще что такое?

— Одна реликвия.

Я повторяю название. Она вводит его в компьютер. Мы получаем девять упоминаний. Первое отсылает нас к книге, которую написали мой папа, Ллилеворт и де Витт в 1973 году. Другое упоминание является кратким изложением мифа:

«Ларец Святых Тайн — миф о святыне или послании, находящемся в золотом ларце. Согласно утверждению философа Дидактемуса (ок. 140 г.), послание было адресовано только „самому узкому кругу посвященных“. Содержание послания неизвестно.

Ларец хранился в монастыре Святого Креста примерно до 300–954 гг., затем был похищен. Принято считать, что крестоносцы передали ларец ордену иоаннитов в 1186 г., но надежных свидетельств о месте пребывания ларца после падения Акры в 1291 г. очень мало. Устные свидетельства гласят, что ларец, возможно, был спрятан монахами в октагоне. В соответствии с различными легендами местом нахождения октагона могут быть: Иерусалим (Израиль), Акра (Израиль), Хартум (Судан), Айя-Напа (Кипр), Мальта, Линдос (Родос), Вэрне (Норвегия), Себберсунн (Дания)». Перекрестные ссылки:

Арнтцен/ де Витт / Ллилеворт Ref 923/8608hg

Беренжер Сонье Ref 321/2311ab

Свитки Мертвого моря Ref 231/4968cc

Вэрне Ref 675/6422ie

Орден иоаннитов Ref 911/1835dl

Монастырь Святого Креста Ref 154/5283oc

Персидский шах Камбюс Ref 184/0023fv

Рене-ле-Шато Ref 167/9800ta

Туринская плащаница Ref 900/2932vy

Клеменс III Ref 821/4652om

Институт Шиммера Ref 113/2343cu

Пророк Иезекииль Ref 424/9833ma

Евангелие Q Ref 223/9903ry

Наг-Хаммади Ref 223/9904an

Для того чтобы открыть другие документы — удивительное собрание старинных европейских мифов, перечней королевских династий, генеалогий аристократических родов, сведений по оккультизму, узкоспециальных знаний и непостижимых ссылок, — нужен пароль. Диана вводит свой пароль. Компьютер отвечает: «Запрещено. Требуется уровень 55».

— Странно, — удивляется Диана. — Мы обычно не защищаем паролем общие сведения. Только личные данные о наших сотрудниках. Может быть, кто-то из королей или пророков у нас в штате? — хихикает она.

— На полставки? — предполагаю я.

Она косится в мою сторону:

— А что это еще за реликвия?

— Бог ее знает. Попробуй посмотреть на «Иезекииля»?

— Кого?

— Пророка Иезекииля. Есть такая ссылка.

Она получает четыре ссылки. Три из них закрытые. Открытая указывает на Институт Шиммера.

— Что представляет собой Институт Шиммера? — спрашиваю я.

— Это центр, где проводятся археологические и теологические исследования. Кроме всего прочего.

— Попробуй открыть: Вэрне. В-э-р-н-е.

Мы находим семь документов. Один говорит о папиной книге. Другой отсылает к ордену иоаннитов. Третий дает указание на монастырь на Мальте. Четвертый рассказывает о раскопках, проводимых в настоящее время профессором Ллилевортом. И еще один отсылает к Институту Шиммера. Три оставшиеся — закрытые.

— Поищи на Рене-ле-Шато!

Она смотрит на меня.

— Рене-ле-Шато, — повторяю я.

Она откашливается и некоторое время путается во французской орфографии.

Восемнадцать ссылок. Большинство из них закрыто.

Диана распечатывает доступную информацию, и мы читаем о бедном молодом священнике, который обнаружил старинные пергаменты. Их содержание до сих пор неизвестно. Но оно было таково, что он получил за них целое состояние. Есть намеки на Крестовые походы, рыцарские ордена, таинственные упоминания масонов и династий духовных лиц.

— Ты можешь посмотреть все раскопки с участием СИС? — спрашиваю я.

— Ты с ума сошел? Мы будем сидеть здесь до утра.

— А как обстоят дела с раскопками под руководством Мак-Маллина и Ллилеворта?

— Это можно. Но потребуется время.

На это действительно ушло много времени. Список огромен. Когда яначинаю просматривать названия и годы, мой взгляд случайно задерживается на Айя-Напа на Кипре, Цзы-фенг-коу в Китае, Тюмени в Сибири, Карбале в Ираке, Аконкагуа в Чили, Туле в Гренландии, Себберсунне в Дании, Лахоре в Пакистане, Коацакоалькосе в Мексике, Хартуме в Судане.

В примечаниях ко многим из этих пунктов упоминается аббревиатура ASSSA и какая-то дата. Диана поясняет, что ASSSA — это сокращение от названия «Археологические исследования с применением спутников на основе возможного спектрального анализа».[42] Это фотографии, сделанные со спутников с учетом магнитных и электронных измерений земной коры. Подобная геофизическая фотография может обнаружить руины на глубине многих метров под нынешним уровнем почвы. В примечаниях к «Вэрне (монастырь Варне) в Норвегии» сообщается, что спутниковая фотография была сделана в прошлом году. Я уже раньше читал об этой технологии в международных специализированных журналах.

— Спутник был запущен в январе прошлого года, — говорит Диана.

— Ты можешь найти эту фотографию? Вэрне?

С терпеливым вздохом и улыбкой, которая вряд ли предназначена для великих ученых, Диана идет в хранилище, чтобы найти спутниковую фотографию. Но там ее нет.

В получении фотографии расписался лично Грэм Ллилеворт.

— Двинемся дальше, — вздыхаю я. — Что у тебя есть об иоаннитах?

Есть множество сведений. Мы находим перекрестные указания на Институт Шиммера, на миф о Ларце Святых Тайн, оттуда ссылку на монастырь Святого Креста, расположенный к юго-западу от Иерусалима. Монастырь был основан примерно в 300 году на том месте, где, как говорят легенды и библейские источники, Лот взрастил дерево из посохов трех ангелов, посланных Господом. Посохи пустили корни и стали деревом. Легенда утверждает, что Крест Иисуса был изготовлен именно из этого тройного дерева.

По легенде, здесь, в монастыре Святого Креста, ларец хранился до 954 года, когда его похитили и спрятали в другом секретном месте. Нет никаких исторических указаний на местонахождение ларца вплоть до 1186 года, когда крестоносцы передали его иоаннитам.

— Посмотри, что есть про Грэма Ллилеворта! — прошу я.

Компьютер выдает сорок документов. Почти все они — газетные статьи и упоминания о нем в специальных журналах. Но четыре последних документа зашифрованы.

— Посмотри про Трюгве Арнтцена!

Компьютер находит пять документов. Все — закрыты.

— Введи мое имя!

Диана вопросительно смотрит на меня. Потом с огромной скоростью печатает: «bjorn El belto».

Компьютер отвечает: «Найдено 0 документов».

— Попробуй написать фамилию через «ое», — предлагаю я.

Она отстукивает: «bjorn El beltoe».

Я должен испытывать чувство гордости.

Компьютерная сеть Общества международных наук зарегистрировала знаменитого альбиноса Бьорна Белтэ из Норвегии один раз.

И это еще не все. Ссылка закрыта. Информация обо мне засекречена.

— Введи-ка свой пароль, — прошу я. Мы смотрим на монитор.

«Доступ запрещен. Требуется уровень 55».

Пять слов. Не так много поводов для размышлений. Пять слов, написанных зелеными буквами, только и всего.

10.

Говорят, что преступников, которые много лет отсидели в тюрьме, тянет туда после освобождения. Назад, к сообществу за тюремными стенами, к повседневной рутине, товариществу, абсурдному спокойствию среди бандитов и приговоренных к смертной казни насильников.

Я могу их понять. Так же у меня обстоят дела с клиникой.

Диана знает одно уютное кафе на улице, отходящей от Гувер-стрит. Мне кажется, что оно не так уж и уютно. Все декоративные украшения, столы и стойки сделаны из стекла и зеркал. Куда ни повернись, всюду моя испуганная физиономия.

Пока я рассказываю об обнаружении золотого ларца, о моих бессмысленных приключениях в Осло, о туманных намеках Греты, о цели, визита в Лондон, я наслаждаюсь тем, как она на меня смотрит и как слушает. Я чувствую себя искателем приключений, который пустился в опасное путешествие. Мне кажется, что Диана воспринимает меня так же.

Когда мы возвращаемся в СИС, чтобы захватить забытые распечатки сведений из компьютера, Диана спрашивает, какие планы у меня сегодня на вечер. От такого вопроса во мне взрывается бомба надежды. Я отпрыгиваю в сторону, чтобы не наступить на зазевавшегося голубя, и сообщаю, что особых планов у меня нет. Нет необходимости изображать полное отчаяние. Через четыре шага она спрашивает, не хочется ли мне, чтобы она показала мне Лондон. Меня наполняют одновременно чувство блаженства и паника.

— Это было бы чудесно, — говорю я.

Я жду около здания СИС, пока Диана заходит туда за распечатками о Майкле Мак-Маллине. На это уходит много времени. Когда она наконец выходит и протягивает мне пачку документов, то закатывает глаза и делано смеется.

— Прошу прощения, что я так долго! — Она издает наигранный стон. Мне начинает казаться, что она сейчас поцелует меня. Она медлит, а затем неуверенно произносит: — Послушай… Идея насчет сегодняшнего вечера, может быть, не очень удачная… — Но тут она видит мой взгляд. — Наплевать! — восклицает она неожиданно. — Паб Королевской армии. В половине восьмого!

Я еще ни разу не открыл рот. Она набирает воздуху, чтобы что-то сказать, но раздумывает.

— Знаешь что… Одна моя подруга работает в библиотеке Британского музея. Хочешь, я ей позвоню? Вдруг она тебе поможет?

— Замечательно! — благодарю я. И жду, что она меня сейчас поцелует, но этого не происходит. Она смотрит на меня. Я не могу больше выдерживать ее взгляда. Она что-то скрывает.

— Увидимся вечером! — Диана улыбается и исчезает. В магазине, заставленном полками с компакт-дисками, я покупаю альбом для Рогерна. Он называется «Дети Сатаны: Торжество мертвого металла». На обложке изображение дьявола, который играет на электрической гитаре. Языки пламени лижут ему ноги. Милая штучка, которую Рогерн сумеет оценить.

11.

У меня тоже есть вредные привычки. Если уж ты оказался победителем в бешеной гонке от мошонки до яйцеклетки, если ты продрался через все детство и ни один пьяный водитель не сумел тебя задавить, а сам ты ни разу не заснул от лишней дозы героина на лестничной площадке, где горит синий свет, если ты выдержал шесть лет учебы в Блиндерне, а потом получил место на службе у общества, если тебя не поразила болезнь почек или опухоль мозга, — то ты, черт тебя побери, имеешь право нажимать на тюбик зубной пасты посередине и не опускать сиденье унитаза в туалете, когда пописал. Вредные привычки — неотъемлемое право свободного человека. Я очень рад, что у меня нет жены.

Я люблю, чтобы моя зубная щетка лежала на краю раковины. В этом случае я всегда знаю, где она. Хорошо, пусть это вредная привычка. Пусть это неразумно. Но мне на это наплевать.

А сейчас зубная щетка лежит на кафельном полу.

Может быть, все не так плохо. Возможно, виновата горничная. Возможно, подул ветер в форточку. Возможно, здесь прогуливался сам Генрих VIII, окутанный парами серы.

Я поднимаю зубную щетку и кладу ее снова на раковину, чтобы горничная с радостью могла поставить ее в пластиковую кружечку на полке около зеркала.

Когда я был маленьким, больше всего меня пугала вовсе не сказка о ведьмах-людоедках и кровожадных троллях, а сказка о Златовласке и трех медведях. Когда медведь рычал: «Кто спал в моей постели?» — я погружался в бездну ужаса. Думаю, уже в детстве я преклонялся перед незыблемыми правилами домашнего порядка.

Молния на моей туалетной сумке закрыта. Я всегда оставляю ее открытой. Так, чтобы легко извлечь пакетик с презервативами (сверхтонкими, без смазки), если ночью ввалюсь в гостиничный номер в окружении роя фотомоделей и манекенщиц.

Половина четвертого дня. Я набираю номер Греты на старомодном гостиничном телефоне с крутящимся циферблатом.

После десяти гудков кладу трубку.

Ощущение опасности заставляет меня позвонить Рогерну. Кажется, я его разбудил. Да, именно так. Я спрашиваю, все ли в порядке. Он что-то бормочет, я расцениваю это как положительный ответ. Я спрашиваю, в надежном ли месте ларец. Он опять бормочет «да». За его спиной кто-то хихикает.

Тогда я звоню Каспару и прошу узнать, что с Гретой.

— Где ты? — спрашивает он.

— В Лондоне.

Он тихо присвистнул. Звук похож на свист кипящего чайника.

— Будь осторожен, — предупреждает он.

— А что?

— Ты в Лондоне из-за ларца?

— А что?

— У тебя был взлом в квартире.

— Знаю.

— Вот как? А теперь попробуй угадать, кого там задержали?

— Погоди. Почему ты вообще знаешь об этом?

— Потому что директор Инспекции по охране памятников собственной персоной — я имею в виду Сигурда — был вызван в полицию и Министерство иностранных дел, чтобы извиниться перед великим и ужасным Грэмом Ллилевортом. — Сухой смех Каспара звучит как шуршание бумаги.

— Я знаю, что он там был. Я их видел.

— А ты знаешь, кто еще был с ними?

— Нет, но мне очень интересно!

— Один из взломщиков имел дипломатический статус. Что скажешь? Дипломатический статус! Ходят слухи, что он из разведки. Британское посольство устроило жуткий шум. Можно подумать, что речь идет о безопасности государства. Это беспредел, Бьорн! Вершина! Министерство иностранных дел пыталось загладить скандал, насколько это в их силах. Какого черта вы там нашли?

Я сбрасываю ботинки, вытягиваюсь на постели и разворачиваю многометровый рулон со сведениями о Майкле Мак-Маллине.

Сначала читаю краткую биографию. Время и место рождения не указаны. Получил стипендию для пребывания в Оксфорде, где стал профессором археологии в 1946 году. Читал лекции в Еврейском университете в Иерусалиме. Один из главных участников работы по переводу и истолкованию «Свитков Мертвого моря», найденных в 1948 году. Президент СИС с того же времени. Почетный профессор Института Вейсмана. Член правления Лондонского географического общества с 1953 года, Исторического общества Израиля с 1959 года. Один из создателей Общества Британского музея в 1968 году. Член правления Лондонского городского клуба финансистов и банкиров с 1969 года.

Дальше я читаю статьи, извлеченные из специализированных журналов и газет. Мак-Маллин участвовал в археологических, теологических и исторических семинарах, конгрессах и симпозиумах во всем мире. Он представлял СИС на крупнейших археологических раскопках. Через СИС финансировал ряд проектов. Когда под Кумраном были найдены «Свитки Мертвого моря», Мак-Маллин был среди первых западных ученых, кого туда пригласили. На протяжении многих лет он был посредником в спорах еврейских и палестинских ученых о праве собственности на фрагменты рукописей, которые были распределены между Еврейским университетом в Иерусалиме и Институтом Шиммера. Еще несколько деталей: с 1953 года является президентом Интернационального клуба почитателей Туринской плащаницы, а с 1956 года — членом правления Института Шиммера.

Я еще раз звоню Каспару и обращаюсь к нему с просьбой. Я прошу рекомендовать меня для стажировки в Институт Шиммера. Эта мысль пришла мне в голову совершенно неожиданно. Но у меня смутное ощущение, что это пригодится. Каспар даже не спрашивает меня, зачем это надо. Обещает послать рекомендации на следующий день.

По телефаксу. С гербовой печатью и штампом Инспекции по охране памятников. И тогда все-все двери и шкафы откроются перед любопытствующим гостем из Норвегии.

12.

— Не так уж и легко мне выглядеть красивым.

Женщины добиваются потрясающих результатов с помощью макияжа. Некрасивые становятся красивыми. Красивые становятся обворожительными. Мужчины же могут причесаться, воспользоваться лосьоном после бритья или же отпустить бороду. Но мою внешность это вряд ли улучшит.

При острой необходимости я компенсирую этот недостаток одеждой.

Сегодня вечером я нарядился в серые боксерские трусы, костюм от Армани, белую сорочку, шелковый галстук, расписанный вручную цветками лотоса, черные носки, кожаные туфли. На рукавах золотые запонки.

Ниже воротничка я выгляжу вполне пристойно.

Прыскаю на щеки лосьон после бритья. Смазываю бриллиантином ежик волос. Когда я был помоложе, я пробовал подкрашивать свои бесцветные брови и ресницы маминой тушью. Но теперь я это бросил.

Иду в прихожую и смотрю на себя в большое зеркало.

Совсем не греческий полубог. Но и не хуже многих.

Я разрываю упаковку Cho-San и вынимаю один презерватив. Я — вечный оптимист. А в брюках кое-кто горит и надеется.

Линда, портье, оглядывает меня, когда я сдаю ей карту-ключ.

— Вы очень элегантны, мистер Болтоу, — одобрительно кивает она. Извращенка, что ли? Или обожает альбиносов? Линда, похотливая лилия. — Я не знала, что вы у себя, — добавляет она. — Я приняла для вас сообщение.

Протягивает мне листок: «Звонил Чарльз де Витт. Немедленно перезвоните, пожалуйста».

— Когда пришло это сообщение? — спрашиваю я.

— Разве я не записала? Ой, извините! Несколько часов назад. Нет, больше. Сразу после того, как я вышла на работу. Около четырех, вероятно, — произносит она кокетливо-извиняющимся тоном и смеется. Должен же я догадаться, что ей поручают дела поважнее, чем прием сообщений для ломаки-альбиноса в гостинице среднего пошиба.

Я смотрю на часы. Половина восьмого.

Поднимаюсь в номер и звоню в Лондонское географическое общество. Отвечает ночной дежурный. Он брюзжит. Видимо, только что проснулся. Он никогда не слышал о Чарльзе де Витте и предлагает перезвонить в рабочее время. Я прошу его на всякий случай просмотреть список местных телефонов. Раздается громкий треск, когда он швыряет трубку на стол. Слышу, как он листает страницы. Вдали звучит истерический голос спортивного комментатора. Он возвращается. Все так, как он сказал, никакого Чарльза де Витта в списке нет, надо перезвонить в рабочее время.

В телефонной книге я нахожу только одного человека по фамилии де Витт, это женщина — Джоселина, с Протероу-роуд. Я набираю номер.

— Резиденция де Виттов, — подходит к телефону женщина, скорее всего негритянка.

Я называю себя и спрашиваю, говорю ли я с Джоселиной де Витт. Нет, не с ней. Миссис Джоселины нет дома, у телефона домоправительница.

— Может быть, вы мне поможете. Здесь, случайно, живут не родственники некоего Чарльза де Витта?

Наступает тишина. Потом она отвечает:

— Да, это семья Чарльза де Витта. Но вам надо поговорить с миссис Джоселиной.

— Когда она вернется?

— Миссис Джоселина провела несколько дней у своей сестры в Йоркшире. Она возвращается завтра.

— А мистер де Витт?

Молчание.

— Я уже сказала, что это вам надо обсудить с миссис Джоселиной.

— Только один вопрос: Чарльз де Витт — ее муж?

После паузы:

— Если хотите, я могу сообщить миссис Джоселине, что вы звонили.

Я называю свое имя и номер телефона гостиницы.

13.

Диана ждет меня у стола, имеющего форму бочки, в самой глубине паба. В табачном дыму я долго не могу найти ее. И только когда она начинает махать мне рукой, я замечаю ее.

Пленительная мысль о том, что есть души-двойняшки, что охота за великой любовью — это погоня за потерянной половинкой, кажется мне самой романтичной идеей метафизики. Одним словом, чистым вздором. Тем не менее это очень заманчивая идея. Нельзя полностью отвергать предположение, что Диана и есть вторая половина нашей общей души-двойняшки. Хотя я думаю так обо всех, в кого влюбляюсь.

Мужчины вокруг Дианы следят за ее взглядом. Увидев меня, они вновь обращают внимание на нее. Может быть, хотят убедиться в том, что она близорука или слабоумна. Или в том, что мы просто деловые знакомые, которые решили разочек гульнуть. Или же я заказал по телефону эту элегантную женщину в качестве эскорта.

Я прошу извинения у всех подряд, пробираясь, сквозь орущую массу людей, и втискиваюсь между Дианой и немцем, распевающим пьяные песни. В Лондоне более семи тысяч пабов. Во многие из них приходят только туристы. Британцы предпочитают свои хорошо запрятанные любимые заведения. Я их понимаю. Мы подзываем к столу официанта, размахивая меню. Диана заказывает два светлых пива. Мы их тут же выпиваем.

Транспорт проносится мимо нас металлическим потоком. Световые фонтаны неоновых реклам преломляются в стеклах очков. Я чувствую себя потерянным. Попавшим на другую планету. Диана здесь как дома. Она взяла меня под руку и о чем-то болтает без конца. Благодаря долгим часам, проведенным перед зеркалом, она полна уверенности в себе. На ней нейлоновые чулки, черная юбка и красная блузка под коротким бархатным жакетом. Я могу только фантазировать по поводу того, какое на ней белье. На ремешке, который обрисовывает грудь, маленькая сумочка. Волосы она собрала в конский хвост.

— Я не забыла поговорить с Люси. Разве я не хорошая девочка?

— Люси?

— Из библиотеки Британского музея. Она с очень большим удовольствием поможет тебе.

— Очень большим?

Диана фыркает:

— Люси интересуется всеми моими знакомыми мужчинами.

Пока Диана рассказывает о веселой Люси, я размышляю, попал ли я в разряд «ее знакомых мужчин».

Я предпочитаю тихих женщин. Немного смущенных, задумчивых. А не тех, кто бегает за мужчинами по барам. Я люблю женщин, полных сокровенных мыслей и чувств, а не тех, кто делится ими с первым встречным. Я не знаю, к каким женщинам принадлежит Диана. Не знаю, почему меня к ней тянет. Еще меньше я понимаю, что она нашла во мне.

На Гаррик-стрит расположен французский вегетарианский ресторан, который славится фантастическим картофельным меню и безбожными ценами. Если кто-то хочет предложить красивой женщине вегетарианский ужин, то в большинстве случаев его ждет полный крах.

Я уговариваю Диану попробовать фасолевую кашу под сыром. Сам я заказываю баклажанную запеканку и неразрезанную спаржу с винегретом. В качестве закуски мы оба берем шпинат и шампиньоны, которые нам неохотно порекомендовал шепелявый официант с прищуренными глазами. Одним из главных преимуществ вегетарианских ресторанов является то, что у официантов нет предрассудков. Поэтому они относятся к альбиносу абсолютно с тем же презрением, что и ко всем остальным посетителям.

После того как официант записал заказ, зажег свечи и удалился, Диана ставит локти на стол, опускает голову на руки и смотрит на меня. В полумраке ресторана мое лицо оказывается в тени, поэтому я чувствую себя увереннее и осмеливаюсь пошутить над тем, о чем принято умалчивать:

— Я знаю, почему ты согласилась пойти на свидание со мной.

Мои слова ошеломили ее. Она выпрямляется:

— А?

— Тебе интересно, как выглядят альбиносы в полночь!

Сначала она ничего не понимает. Потом начинает смеяться.

— Тогда скажи почему, — прошу я.

Она откашливается, успокаивается, глядит на меня искоса:

— Потому что ты мне нравишься!

— Я тебе нравлюсь?

— Я еще никогда не встречала такого человека, как ты.

— Вот этому я готов поверить.

— Ты не думай. Я в хорошем смысле.

— М-м, спасибо!

— Ты не из тех, кто легко сдается.

— То есть упрямый.

Она тихо смеется и бросает на меня быстрый взгляд:

— У тебя есть возлюбленная? На родине?

— В настоящий момент нет. — Это не совсем верно. Но я не хотел бы, чтобы меня жалели. — А у тебя?

— В данный момент тоже нет. Но было у меня наверняка не меньше сотни. — Какое-то время она не может решить, смеяться ей или отчаиваться. Смех побеждает. — Вот засранка! — бросает она в пространство.

Я молчу. Решать любовные проблемы других людей — не самая сильная моя сторона. У меня хватает своих проблем.

Она смотрит мне в глаза. Я пытаюсь отвечать тем же. Это не очень просто. Мое слабое зрение привело к ослаблению глазных мышц. Медицинское название болезни — нистагм. Врачи считают, что она объясняется попыткой одновременно сфокусировать взгляд и распределить свет, который попадает на хрусталик. Но большинству людей кажется, что мои глаза просто нервно бегают.

— Ты не такой, как все, — повторяет она.

Приносят закуску. Мы молча едим.

Только когда официант подал второе блюдо, налил вина, прошипел: «Bon appetite!»[43] — и удалился в темный сырой угол за кухней, Диана оживает. Она долго сидит и рассматривает меня, то улыбаясь, то покусывая нижнюю губу. Поддевает вилкой фасоль и отправляет ее в рот.

— Так почему же ты стал археологом? — спрашивает она.

Я рассказываю, что стал археологом, потому что люблю историю, систематизацию, дедукцию, интерпретацию, осмысление. Теоретически я мог бы стать психологом. Психология — это археологические раскопки души человека. Но я слишком стеснителен, чтобы быть хорошим психологом. Кроме того, меня очень мало интересуют проблемы других людей. Не потому, что я эгоистичен, а потому, что мои собственные проблемы слишком велики для меня самого.

— А что с твоим ларцом, Бьарн? — задает новый вопрос Диана.

Я гоняю спаржу по тарелке.

— Они что-то скрывают. Что-то очень важное.

— Что же?

Я выглядываю в окно. Микроавтобус с тонированными стеклами стоит в запрещенном для парковки месте у тротуара. Я втыкаю вилку в спаржу и вздрагиваю. Перед моим мысленным взором возникают телекамеры и микрофоны, спрятавшиеся за черными стеклами. Иногда у меня бывают параноидальные припадки.

— Огромную тайну. Они готовы на все, чтобы сохранить ее, — отвечаю я тихо.

— Кто это они?

— Все. Никто. Не знаю. Мак-Маллин. Ллилеворт. Профессор Арнтцен. СИС. Директор Инспекции по охране памятников. Все вместе. Возможно, что ты тоже?

Она молчит.

— Шутка, — смеюсь я.

Она подмигивает и показывает мне язык.

— Они, видимо, на что-то наткнулись в тысяча девятьсот семьдесят третьем году в Оксфорде.

— В Оксфорде?

— Все нити сходятся там.

— В семьдесят третьем?

— Да?

На ее лице появляется болезненная гримаса.

— Что-то случилось? — спрашиваю я.

Позади нас посетитель опрокинул бутылку вина. Официант мчится к нему.

Диана качает головой.

— В общем, нет, — говорит она задумчиво.

— Я никак не могу разобраться, — продолжаю я. — Очень многое не сходится.

— Может быть, ты просто не видишь связи? — предполагает она.

— Как ты думаешь, — спрашиваю я, — откуда в СИС могли точно узнать, где спрятан ларец?

Вопрос изумляет ее.

— А разве мы знали?

— Очевидно. Профессор Ллилеворт, де Витт и папа сделали предположение в своей книге тысяча девятьсот семьдесят третьего года, что Святой ларец находится в монастыре в Норвегии. И лишь в этом году его надумали там искать.

— Ничего странного. Только в прошлом году мы получили спутниковые фотографии, которые показали точное место, где расположен октагон.

Вот это мне надо было бы давным-давно понять.

— Действительность вовсе не такая, какой мы ее воспринимаем, — говорю я, — кто-то невидимый дергает за ниточки.

— Что ты хочешь сказать?

— Они ведь в точности знали, что надо было искать. И где надо было искать. И они нашли то, что искали. И тут вдруг появляюсь я и мешаю им.

— Именно это мне в тебе и нравится! То, что ты мешаешь им!

— Они от меня не в таком большом восторге.

— Пусть скажут за это спасибо сами себе.

— Я им как бельмо на глазу.

— Так им и надо!

Я смеюсь:

— Ты не слишком-то их любишь.

— Они такие… — Она качает головой и стискивает зубы.

— Понравилась фасолевая каша?

— Чудо!

— Ты могла бы стать вегетарианкой?

— Никогда! Слишком люблю мясо! — И она подмигивает мне.

Я не очень часто хожу по Лондону, тесно прижавшись к очаровательной девушке. Честно говоря, я и, вообще-то, не очень часто гуляю с очаровательными девушками.

Воздух горячий, плотный, наэлектризованный. Или же мне только так кажется. Машу автомобилям, которые проносятся мимо. Подмигиваю девушкам. Вот, прислонившись к телефонной будке, дремлет нищий. А рука Дианы в заднем кармане моих брюк.

Я не рассказывал Диане, в какой гостинице поселился. И тем не менее она ведет меня по Оксфорд-стрит, потом по Бейсуотер-роуд. Или же меня ведет туда подсознание. Я использую шанс и обнимаю ее за плечи.

— Я рад, что встретил тебя, — шепчу я.

Мы перебегаем улицу на красный свет светофора. Тут же раздается гудок «мерседеса».

— Очень рад, — повторяю я и притягиваю ее к себе.

Внезапно она останавливается и машет рукой. Я не понимаю, чего она хочет. Я пытаюсь разглядеть, нет ли здесь комаров. Если комары вообще водятся в центре Лондона. К тротуару подъезжает такси. Когда она поворачивается ко мне, на ее глазах блестят слезы.

— Извини! — говорит она. — Спасибо за сегодняшний вечер. Ты очень милый. Извини!

Она захлопывает дверь. Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но слова застревают в горле. Диана что-то сообщает шоферу. Что именно, мне не слышно. Шофер кивает. Машина трогается с места. Диана недвижима. Такси заворачивает за угол. Я потерянно стою на тротуаре и смотрю на проезжающие мимо машины.

Долго стою.

Дежурство Линды еще не кончилось. Той, что из семейства кошачьих. Линда, длинноногий леопард.

— Приятный вечер? — спрашивает она профессиональным тоном.

Я угрюмо киваю.

— У меня для вас еще одно сообщение. И письмо. — Она протягивает мне листок, исписанный ее рукой, и конверт.

Я читаю, что мне звонил де Витт, просил с ним связаться.

Поднимаясь в номер, разрываю конверт. В нем белый листок бумаги с коротким сообщением:

За ларец вы получите 250 000 фунтов.

Пожалуйста, ждите новых инструкций.

Я размышляю, за сколько им удастся купить меня. Мою гордость. Уверенность в себе. Самоуважение. Но даже 250 000 фунтов и рядом не стояли с суммой, которая могла бы меня соблазнить.

Мне, видимо, пора идти к психиатру.

14.

— У Дианы довольно искаженное представление о мужиках.

Я сижу на жестком стуле в читальном зале библиотеки Британского музея. Купола надо мной возвышаются на высоте в тридцать два метра, отчего захватывает дух. Столы для читателей лучами расходятся от центра зала, имеющего форму круга. Зафиксированная на бумаге память англосаксонской цивилизации. На столе передо мной высится гора толстых книг. На полу стоят две картонные коробки с документами из рукописного архива. Все: воздух, моя одежда, пальцы — пропахло бумажной пылью. Но от Люси исходит аромат «Сальвадора Дали».

Я листаю страницы и делаю пометки на протяжении четырех часов. Заполнил двенадцать страниц формата А4 заметками, комментариями, наблюдениями. Люси только что вернулась. Она опустила свою милую попку на пустой соседний стул, а теперь сидит и качает ножкой. Рыжая, с подкрашенными голубой тушью ресницами, в мешковатом свитере. Совершенно ясно, что, с ее точки зрения, я недооцениваю искаженное представление Дианы о мужиках.

Я не привык, чтобы меня включали в разряд «мужиков». Я не привык, чтобы женщины вообще обсуждали меня. Если только они меня не жалеют.

— Ну что же, мужики есть мужики, — бормочу я и пытаюсь скрыть, как неловко себя чувствую.

— Они хороши только для самих себя! — мурлычет Люси.

— Нашла еще что-нибудь? О монастыре Вэрне?

— Сожалею. Больше у нас ничего нет. — У нее сипловатый голос, как будто она слишком долго и слишком часто курила. — В основном письма и ссылки в рукописях. Но зато у нас много всего об иоаннитах, если ты хочешь взглянуть. А зачем тебе это?

— Речь идет об археологической находке.

— Диана сказала, что ты археолог. Ты уже нашел нужные материалы?

— Я не знаю, что ищу.

Люси хихикает:

— Диана предупреждала, что ты чудной.

Орден иоаннитов был создан как символ милосердия в одной больнице Иерусалима в 1050 году и посвящен Иоанну Крестителю. Монахи ухаживали за старыми и больными, но потом (по примеру ордена тамплиеров, созданного в 1119 году) взяли на себя обязательство с оружием в руках охранять святые места.

Когда Иерусалим был захвачен в 1187 году, иоанниты перенесли свою резиденцию в крепость крестоносцев Акру. Отсюда они совместно с тамплиерами организовывали вылазки против мусульман. Одновременно монахи совершали рейды по всему миру. Как ни странно, даже в Норвегию. Когда в 1291 году Акра пала, иоанниты перебрались сначала на Кипр, а затем на Родос.

На протяжении столетий иоанниты участвовали во многих битвах, не раз были вынуждены бежать, переживали величие, падение и снова величие. Орден иоаннитов становился все более могучим и богатым. Они принимали дары от королей и князей. Крестоносцы привозили из своих набегов несметные богатства. Сам за себя говорит тот факт, что орден существует и по сей день.

Пока братья боролись в Европе против могущественных врагов, монахи ордена иоаннитов в монастыре Вэрне наслаждались покоем. Папа римский отдал письменное распоряжение, чтобы местное население и король оберегали их. Но вскоре обитатели в монастыре Вэрне стали встречать сопротивление. Папа Николай II написал письмо епископу Осло с просьбой вернуть монахам отнятое у них имущество. Можно только догадываться, что стало причиной такого обращения.

Великий магистр ордена признавал выше себя только папу. Три класса иоаннитов — рыцари, священники и рядовые монахи — распространили орден по всей Европе. В монастырях они по-прежнему ухаживали за старыми и больными. Но за внешней маской покорности и набожности Великий магистр скрывал честолюбивые мечты о захвате новых земель, золота и драгоценных камней, об усилении власти. Для королей, князей и духовных властей иоанниты и тамплиеры стали опасными конкурентами. В 1312 году Филипп IV французский устроил короткий процесс и распустил самый могущественный орден — тамплиеров. Более безопасные для него иоанниты получили многие богатства из сокровищниц тамплиеров. Но наслаждаться благосостоянием им пришлось недолго. Вскоре их имущество было конфисковано. В 1480 году иоанниты отбили турецкое нападение на Родос, но сдались турецкому султану Сулейману в 1522 году. Турки отпустили Великого магистра в Мессину и во время переговоров с императором Карлом V в 1530 году уговорили его отдать им Мальту, Гозо и Триполи.

Через два года после этого время иоаннитов в монастыре Вэрне кончилось.

На Люси красные нейлоновые чулки. Они меня отвлекают. Нейлон шуршит, когда она шевелит ногами. От этого звука легко включается фантазия.

Я спрашиваю:

— Кто он? Ее последний парень?

— Джордж. Засранец. Он использовал ее. А она такая легковерная. — Люси делает выразительную гримасу. — Диана наткнулась на него, когда он был с одной… шлюхой.

— И ушла от него?

— Диана? Ха! Она была от него без ума. Я ей говорила: он только тело! Тело и мускулы! Чудный осел, никаких мозгов. Но ей это нравилось.

— Вообще-то, она производит впечатление, скорее, умной девушки.

— Диана — это голова! Но даже если ты умна, ты не обязательно разбираешься в мужиках. Диана какая-то неприкаянная, ищущая. Я не знаю, что с ней. Она очень специфическая.

— Мне она показалась нормальной.

— Ну конечно. Но у нее было тяжелое детство. Это накладывает отпечаток.

— В каком смысле тяжелое?

— Диана выросла в интернате. Отец навещал ее раз в месяц. Она его боготворит. Но мне кажется, что и ненавидит тоже.

— Он ее бросил?

— Отец?

— Ее бывший. Джордж.

— Уж можешь мне поверить! Съехался с этой своей шлюхой. У которой фигурка получше, чем у Дианы. Но ума в десять раз меньше. Очень подходящая пара, надо сказать.

— А ты? Ты замужем?

— Я? — Она издает громкий крик. В полной тишине зала все читатели поднимают голову. Она закрывает рот рукой и сама на себя шикает. — Замужем? Я? — Она шепчет: — Мне двадцать три!

Как будто это объяснение.

Если бы не Люси, я потратил бы целый день только на то, чтобы получить доступ в библиотеку и в рукописный отдел. Люси добыла мне безо всякой очереди читательский билет и пропуск. Я только сфотографировался, показал мой норвежский паспорт и заполнил две страницы анкеты.

Большой в линейку блокнот уже содержит целый ряд сведений, но сейчас я не знаю, насколько они полезны. Большая часть архива из монастыря Вэрне — Domus hospitalis sancti Johannis in Varno[44] — на латинском языке находилась в целости и сохранности в 1622 году. Самое старое папское письмо, подписанное Иннокентием III, было выдано монахам монастыря в 1198 году. К этому времени папа уже проклял короля Сверре. Значит, монастырь, во всяком случае, старше. Существует самое позднее с 1194 года. Но наиболее вероятно, что с 1188 года — вскоре после того, как иоанниты покинули Иерусалим и перебрались в Акру. Папа Климентий III (который так и не стал признанным папой) написал послание главе ордена иоаннитов. Впоследствии исследователи испытывали трудности с его расшифровкой. Вкратце: письмо содержало в себе приказ ордену выполнять священное указание, скрывать и оберегать Святой ларец. Это письмо не играет большой роли в истории религии. Оно даже не сохранилось полностью. Но на копии разорванного документа я вижу рядом с разрывом три буквы «ВЭР». Никто не обращал на них внимания. Это всего лишь один документ из многих тысяч. Но нельзя исключать, что эти буквы входят в слово «ВЭРНЕ».

Позже Люси заходит за мной и проводит в кабинет с телефоном.

Я слышу голос Дианы.

Почти шепотом она просит у меня извинения за вчерашнее. В ее голосе холодные нотки. Как будто она сама не знает, что ей надо. Она совсем не хотела уходить от меня так неожиданно, но ей стало плохо. Она надеется, что я не обиделся.

Я предполагаю, что ей, возможно, пришлось не по нутру вегетарианское угощение.

Она спрашивает, не обижен ли я.

— Обижен? — Я изображаю веселое непонимание. — Мы ведь и так собирались разойтись по домам.

Она спрашивает, может ли она исправить ситуацию. Может быть, мы встретимся сегодня вечером? У нее дома?

— Почему бы нет? — соглашаюсь я. Кажется, у меня на вечер ничего не запланировано.

15.

Я уже некоторое время наблюдаю за ним. Это пожилой джентльмен в слишком теплом кашемировом пальто. Черты лица немного восточные, как будто одним из его предков был принц с Востока, который приезжал погулять в Лондон. Волосы, убеленные сединой, длиннее, чем обычно у мужчин в его возрасте. Ему, должно быть, около семидесяти. Он высокий и стройный. Манеры аристократические. Глаза миндалевидные, живые. Он расхаживает вокруг, берет книги и вынимает карточки безо всякой, системы, явно наугад. И все время следит за мной. Сейчас он медленно приближается к моему столу.

Я устал. Провел целый день над книгами, и документами, которые не разрешили ни одной загадки. Я одну за другой читал книги и статьи об иоаннитах, религиозных легендах и Крестовых походах. Я только что обнаружил кипу документов о событиях в Рене-ле-Шато. Я просмотрел труды о мировоззрении средневековых монахов и о постепенном изменении взглядов Церкви на материальные ценности и имущество. Я не раз спрашивал себя, зачем я это делаю. Разве это имеет значение? Может быть, гораздо проще отказаться от этого проклятого ларца? Он не принадлежит мне. Это не моя проблема. Но что-то во мне протестует. Я хочу узнать.

— Мистер Белтэ? Мистер Бьорн Белтэ?

Это первый англичанин, который сумел произнести мое имя правильно. Он четко выговаривает все звуки. По-видимому, он когда-то выучил правильное произношение. Например, потому, что был коллегой и другом моего отца.

Например, в Оксфорде.

Например, в 1973 году.

Чарльз де Витт…

Наконец-то я его нашел. Хотя, строго говоря, это он нашел меня.

Я закрываю странную брошюру о кодах розенкрейцеров (которая по неизвестной причине лежала среди документов о Рене-ле-Шато) и смотрю на него снизу вверх.

— Да, это я, — подтверждаю я и кладу брошюру на стол.

Он стоит, склонившись надо мной. Одной рукой опирается на стол. Бросает беглый взгляд на брошюру, потом переводит глаза на меня. Впечатление монументальное. Он напоминает аристократа времен минувших — лорда восемнадцатого века, перебравшегося в наше время. В обычных условиях я бы съежился под его упорным взглядом. Но сейчас я лишь дерзко смеюсь.

— С моей внешностью мне довольно трудно исчезнуть. Даже в Лондоне, — нахально заявляю я.

Я не могу в точности описать то, что происходит в следующие секунды. Собственно говоря, он просто улыбается моей иронической шутке. Но кажется, что улыбка и взгляд уносят нас обоих из Британского музея и помещают в вакуум, где время остановилось. В глубине моего сознания раздается тиканье старых часов в комнате бабушки, папиной мамы, в доме у фьорда. Я слышу, как мама шепчет: «Маленький принц! Бьорн!» — я слышу крик папы, я слышу, как Грета говорит: «Я надеялась, что ты никогда этого не узнаешь», слышу слова, голоса, все мгновенно переплетается в секундном всплеске воспоминаний.

Внезапно я возвращаюсь в настоящее и вздрагиваю. Мне кажется, что мой собеседник ничего не заметил.

— Вы меня искали? — спрашивает он.

Я думаю: «О боже, если такое повторится, мне надо будет звонить доктору Вашу после возвращения!»

— Пожалуй, искал, — бормочу я. Я взволнован и растерян. Как, черт побери, называется то, что только что случилось со мной?

— Что вы от меня хотите? — спрашивает он.

— Разве вы не догадываетесь?

Он наклоняет голову, но ничего не отвечает. Я вздыхаю:

— Все знают больше, чем говорят, и делают вид, что вообще ничего не знают.

— Так бывает.

— У нас есть общие интересы.

— У нас? Забавно! Какие же?

— У меня есть вопросы. Думаю, что у вас есть ответы.

— Все зависит от того, что это за вопросы.

— И еще от того, кто их задает.

Он поднимает голову и оглядывает зал:

— Воистину это замечательное место. Вам известно, что сэр Ганс Слоун завещал в тысяча семьсот пятьдесят третьем году Британскому музею пятьдесят тысяч книг, которые стали основой библиотеки? А в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году был выпущен каталог библиотеки музея, и только каталог составил двести шестьдесят три тома?

— Мне как-то забыли рассказать об этом.

Он произносит:

— Я сожалею, что заставил вас ждать, господин Белтэ. Я только что прибыл из-за границы. Снаружи стоит моя машина. Может быть, вы окажете мне честь и примете приглашение заехать ко мне на чашку чая? Тогда мы поговорим о наших делах в более приватной обстановке.

— Откуда вы узнали, что я здесь?

На его губах появляется смущенная улыбка.

— Я хорошо информирован.

— Не сомневаюсь.

Он живет на фешенебельной улице в доме с широкой лестницей перед главным входом и узкой лесенкой, ведущей к кухонной двери. Лимузин с тонированными стеклами подкатил к дверям Британского музея, как только мы вышли. Минут двадцать шофер, силуэт которого я видел за разделительным стеклом, крутил по лабиринту улочек. Я заподозрил, что меня хотят запутать. Поэтому, когда мы остановились, я сразу отыскал табличку с названием улицы. Шеффилд-террас.

Джоселина де Витт жила на Протероу-роуд.

Де Витт отпирает дверь. На стене заметна небольшая ниша, где должна находиться табличка с именем владельца.

Дом аристократический. И так же, как другие аристократические дома, он производит впечатление необжитого помещения, куда хозяева только что въехали. Ни мебель, ни картины на стенах, ни ковры не сделали его уютным. Ни малейшего беспорядка. Ничего личного. Ни одного бессмысленного предмета, который нарушал бы целостность интерьера, но зато доставлял владельцу радость. Все так стерильно, словно хозяин только что развелся, выехал из своего старого дома и сейчас собирается обосноваться на новой квартире.

— Значит, ваша жена оставила себе домоправительницу? — говорю я, пока мы снимаем пальто.

Де Витт с изумлением смотрит на меня:

— Моя жена?

Я готов откусить себе язык. Какое неловкое и необдуманное замечание. Типичное для меня. Такую фамильярную реплику можно позволить себе в беседе с хорошим приятелем. Но для аристократа вроде Чарльза де Витта развод — а он, несомненно, в разводе с миссис Джоселиной — является настоящей социальной катастрофой, а не предметом шуток со стороны совершенно постороннего человека.

— Я сожалею, — робко признаюсь я. — Я заглянул в телефонную книгу и позвонил ей. Вашей жене. Но ее не было дома.

— Простите, что? — переспрашивает он. Вид растерянный.

— Джоселина? — повторяю я испытующе. — Что?

— Я не застал ее дома.

— А! — вдруг восклицает он. И с улыбкой смотрит на меня. — Джоселина! Понимаю! О… Понимаю!

Мы входим в комнату и садимся у окна; в лучах солнца роятся серебристые пылинки.

— Вы хотели поговорить со мной? — спрашивает он.

— Вы, наверное, догадываетесь, о чем пойдет речь?

— Может быть, догадываюсь, а может быть, нет. Что вас привело сюда, ко мне? К нам?

— Я нашел ваше имя в книге. У Греты.

— У Греты. — Голос становится слабым, нежным. Так отец может говорить о своей дочери, живущей в далекой стране.

— Вы ее помните?

Он закрывает глаза.

— О да, — только и произносит он. Потом на лицо набегают сумрачные тени.

— Вы хорошо ее знали?

— Мы были любовниками.

Он употребляет слово sweethearts,[45] и это придает его воспоминаниям сладостный оттенок. Насколько я представляю себе характер Греты, их связь могла быть какой угодно, но только не сладостной. Но эта новость, по крайней мере, объясняет ее поведение. И тут вдруг происходит нечто неожиданное. У него блестят глаза. Он смахивает слезу.

— Пожалуйста, не удивляйтесь, — смущенно смеется он, — не надо удивляться. Грета всегда была — как бы это сказать? — женщиной страстной. Горячей. И добрым человеком. Слишком ласковой и всепрощающей. Неудивительно, что у нее было много мужчин… поклонников за все годы. Сколько лет прошло с тех пор.

— Я попросил у нее совета. По поводу одной археологической находки. И наткнулся вот на это. — Я показываю его визитную карточку Лондонского географического общества.

Он задумчиво смотрит на пожелтевшую визитку. Явно пытается что-то скрыть.

— О вас там никогда не слышали, — сообщаю я.

— Это недоразумение.

— Какое недоразумение?

— Забудьте про это. Но там, конечно, должны были узнать имя Чарльза де Витта.

— Я приехал в связи с одной археологической находкой.

— Да?

— Мы нашли ларец.

— Интересно.

— Из золота.

— Вы его привезли?

— Простите?

— Мы могли бы вместе взглянуть на него?

— Вы меня не поняли. Дело в том, что я должен этот ларец защищать!

Левая бровьподнимается.

— Вот как?

— Его пытались украсть. Хотели вывезти ларец из Норвегии.

— О ком вы сейчас говорите?

— Ллилеворт. Арнтцен. Лоланн. Виестад. Мои начальники! Все! Все замешаны! Так или иначе.

Его смех звучит не очень натурально.

— Думаете, что я преувеличиваю? — спрашиваю я. — Или что я все выдумал?

— Я думаю, что вы многое поняли неправильно. Нам надо во всем разобраться. — Он смотрит на меня. — Вы мнительный человек, Бьорн. Очень мнительный.

— Возможно, я параноик. Но в данном случае у меня есть все основания для подозрений.

Совершенно ясно, что он радуется. Хотя я не понимаю чему.

— Так что же вы сделали с ларцом? — спрашивает он.

— Я его спрятал.

Опять брови взлетают вверх.

— Здесь? В Лондоне?

— Нет.

— А где же?

— В надежном месте!

— Надеюсь, что так! — Он задерживает дыхание, пытается собраться с мыслями. — Расскажите мне, почему вы пошли на это?

— Потому что все хотят отнять его у меня. Потому что я был контролером. Потому что меня пробовали обмануть.

На его лице появляется довольное выражение.

— Заступник, — шепчет он.

— Простите?

— Вы видите себя в роли заступника. Это мне нравится.

— Я предпочел бы ни за кого не заступаться ни по какому поводу.

— Само собой разумеется. Что произошло во время раскопок?

— Мы работали в поле около старинного средневекового монастыря в Норвегии. Экспедицией руководил профессор Грэм Ллилеворт из СИС. Профессор Трюгве Арнтцен, директор института Фрэнк Виестад и директор Инспекции по охране памятников Сигурд Лоланн осуществляли наблюдение за раскопками. Я был контролером на месте. Ха-ха. Мы искали круглый замок. Так утверждалось. А обнаружили руины октагона. Вы ведь знаете про этот миф? И в руинах мы нашли ларец. Сим-салабим!

— И во всем этом вы усматриваете заговор?

— Профессор Ллилеворт похитил ларец и отвез его к профессору Арнтцену. Моему начальнику.

— И все же мне представляется, что все до сих пор шло по правилам. Почему же вы вмешались?

— Потому что они запланировали вывоз золотого ларца из Норвегии.

— Каким образом?

— По-видимому, на частном самолете. Они кого-то вызвали из Франции.

— Вот как? А откуда это вам известно?

— Я подслушивал у дверей.

Он смотрит на меня и начинает смеяться:

— Теперь я понимаю! Это многое объясняет! Вы подслушивали под дверью! — Он веселится от всего сердца и никак не может успокоиться.

— Я позволил себе разрушить этот маленький заговор.

— Вот это да!

— Я сам украл у них ларец.

— Какое чувство долга!

Я не могу понять, издевается он надо мной или нет.

— А что привело вас ко мне? — спрашивает он.

— Я надеялся, что вы разъясните мне все, что связано с этим ларцом.

— А почему я вообще должен знать что-то о нем?

— Все следы ведут в Оксфорд, в тысяча девятьсот семьдесят третий год. К книге.

— Вот как? — Он задумывается.

Я потираю руки:

— Сейчас я вступлю на тонкий лед. Но вы не участвовали в раскопках, и я надеюсь, что вы мне поможете.

— Как?

— Расскажите, что вы обнаружили двадцать пять лет назад.

Он задумчиво поглаживает подбородок и смотрит на меня.

— Я буду откровенен, — говорит он. — Но рассчитываю на взаимную откровенность.

Мы оба взглядом оцениваем друг друга.

— Вы знаете, что находится в ларце? — спрашиваю я.

— Сначала я хочу узнать, где он находится.

— В надежном месте.

— Надо полагать, вы его не открывали?

— Конечно нет.

— Хорошо! Бьорн, вы мне доверяете?

— Нет.

Мой правдивый ответ опять вызывает у него смех.

— Друг мой, — восклицает он, — я вас понимаю! Я понимаю ваш скептицизм. Но подумайте сами. Вы не ведаете, что творите. Верните ларец! — Его взгляд становится почти просящим, умоляющим.

— А почему?

— Вы можете просто поверить мне?

— Нет, я хочу знать, что в нем.

Он закрывает глаза.

— Я действительно вам сочувствую. Вы любопытны. Мнительны. Не уверены в себе. Испуганы. А еще думаете, что в конечном счете все упирается в деньги.

— Такая мысль приходила мне в голову.

— Но дело не в этом.

— Тогда в чем же?

— Это длинная история…

— У меня много времени.

— Запутанная, со множеством деталей.

— Я хороший слушатель.

— Не сомневаюсь.

— Я жду объяснений.

— Это понятно. Но решение загадки имеет настолько деликатный характер, что вас просто нельзя посвящать в эту тайну. Я вынужден просить вас отступиться.

— Какое нагромождение вздора!

Мое восклицание веселит его.

— Сказано не так уж и глупо, мистер Белтэ! Должен признаться! Не так глупо! Похоже, что такому человеку, как вы, можно доверять. Кажется, у меня нет выбора. — Де Витт обращается не ко мне. Он разговаривает сам с собой. И только позволяет мне присутствовать. — Я попросту вынужден посвятить вас в нашу маленькую… тайну. Вынужден! — повторяет он. — У меня нет выбора!

Я жду. Не может быть, чтобы он опять пустился разыгрывать мелодраму. Но я ошибаюсь. Он делает попытку встать, но остается сидеть.

— Мистер Белтэ, вы можете дать мне клятву?

— Клятву?

— Я вынужден просить вас дать клятву джентльмена и ученого никогда никому не выдавать того, что я сейчас вам расскажу.

Никак не могу понять, шутит он или нет.

— Обещаете?

Я уже почти готов поверить, что в стене обнаружится дверь, оттуда выйдут с громким смехом телевизионщики из передачи «Скрытая камера» и преподнесут мне цветы. Но ничего такого не происходит.

— Ладно. Обещаю, — соглашаюсь я, но не знаю, всерьез ли.

— Хорошо! — Он по-прежнему обращается не ко мне, а к какому-то духу, который парит у нас над головами. — С чего же начать? — спрашивает он себя. — М-м-м… Можно назвать это юношеским клубом. Клубом посвященных. Клубом знатоков. Клубом юных археологов.

— Археологическим клубом?

— Но не любых археологов. Здесь только самые выдающиеся. Мы называем его просто «клуб». Он был создан Остином Генри Лейардом сто лет тому назад. Лейард собрал вокруг себя пятьдесят самых выдающихся археологов, путешественников и любителей приключений того времени. Количество членов не может превышать пятидесяти. Когда умирает кто-то из членов, остальные собираются для того, чтобы голосованием решить, кого им пригласить в свой клуб. Напоминает выборы папы римского. Хотя, конечно, это не имеет подобного значения, — добавляет он таким тоном, словно сам сомневается в серьезности своих слов.

— И вам так повезло, что вы состоите в этом клубе? — спрашиваю я.

Он пропускает мимо ушей язвительный тон.

— Я являюсь президентом клуба.

Он смотрит мне в глаза, пытаясь уловить, какое впечатление произвело на меня это сообщение. Вообще-то, никакого. Но я всегда могу сделать вид, что произвело.

— Для вас главное — понять, какое значение имеет этот маленький клуб. Неформально, в дружеской обстановке, тайно собираются пятьдесят самых выдающихся археологов. Это происходит два раза в год. Большинство из нас являются профессорами крупных университетов. Мы устраиваем дискуссии, обмениваемся опытом, оцениваем теории. И еще, чтобы не забыть, мы веселимся.

— Как, еще и веселье! — вырывается у меня.

Он взглядом ставит меня на место.

— Конечно, — подтверждает он. Мое отношение смущает его. Он, очевидно, привык, что его слушают с большим уважением и искренним восхищением.

— А у вас не найдется свободного местечка для преподавателя-альбиноса из Норвегии?

— Мистер Белтэ, не думаю, что вы говорите это серьезно.

Я смотрю на него и думаю, черт побери, что это истинная правда.

Глаза его сужаются, он смотрит куда-то в пространство.

— Дискуссии в нашем клубе касаются самых сенсационных археологических находок последних десятилетий. Естественно, все происходит совершенно неофициально. Клуб никогда не присваивал заслуг своих членов, которые совершали выдающиеся открытия. Хотя часто именно клуб был фактическим инициатором начала раскопок или указывал место их проведения. Клуб является своего рода банком знаний. Общим банком, в который каждый из нас делает вклад из своих знаний и где взамен получает проценты в виде совокупных знаний всех пятидесяти членов.

Я откидываюсь на стуле и складываю руки на груди. Иногда умнейшие люди могут нести самую банальную чепуху, рассказывая о себе и своих достижениях. И при этом сами они этого не замечают.

— Вы, вероятно, думаете, что наш клуб — собрание высушенных, лишенных чувства юмора стариков-ученых? — Он хохочет. — Друг мой, мы наслаждаемся радостями стола, пьем самые лучшие вина и пробуем самые благородные сорта шерри.

— А кое-кто из аристократической молодежи к вечерку блюет?

Он смотрит на меня с чувством оскорбленного достоинства:

— Нет. Но мы устраиваем игры.

— Игры?

— Мы организуем конкурсы. Даем задания. Совершенно уникальные. Комбинации из исторических ребусов, карт и, конечно, археологических материалов. Можете назвать это изощренным кладоискательством. Раз в пять лет мы даем новое задание. Тот, кто справится с ним и привезет артефакт, который мы запрятали, попадает в президиум клуба. В настоящее время в нем пять членов.

Я начинаю понимать, куда он клонит.

— В последний раз мы спрятали в могильник в Месопотамии палочку с рунической надписью. Очень приятный анахронизм. — Он хихикает. — Мы придумали ребус, основанный на крылатых сфинксах Лейарда с пятью ногами и головой быка из Британского музея. Поиски привели внимательного ученого в Нимруд…

— А в этом году, — прерываю я его, — вы закопали золотой ларец в монастыре Вэрне.

— Вы человек умный. Но все не так просто. В этом году мы отмечаем юбилей клуба. Поэтому мы решили поставить особо трудную задачу. Мы поручили… — он кашляет, медлит, — мы поручили составление ребуса Майклу Мак-Маллину. Он решил воспользоваться мифом о Ларце Святых Тайн. В семидесятые годы, обучаясь в университете, ваш отец вместе с Грэмом Ллилевортом написал книгу. В ней был намек, что Святой ларец спрятан в октагоне около монастыря Вэрне в Норвегии.

Он забыл упомянуть, видимо из скромности, что сам был третьим автором этой книги.

— Ребус был очень запутанным, — продолжает он. — Разрешимым, но хитроумным. Труднейшая задача.

Я угадываю, что он сейчас скажет.

— И тут что-то сорвалось, — предполагаю я.

— Совершенно верно! К сожалению, совершенно верно. И получилось ужасно неловко. Для нашего анонимного клуба. Для СИС. Для Британского музея. Для всех британских археологов. — Он делает гримасу. — Мог бы получиться скандал. Деликатного свойства. — Он впивается в меня глазами. — Но скандал еще может произойти. — Он вздыхает. — Я расскажу вам о Майкле Мак-Маллине. Он один из самых выдающихся членов клуба. Член президиума. Выдающийся профессор. Вы ведь его знаете? Он провидец. Но в то же время без тормозов. И он украл Святой ларец из Британского музея.

— Украл? Ларец?

— Золотой ларец, найденный вами, — это артефакт, который был обнаружен в Хартуме в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году и затем попал в Британский музей.

Это сообщение неприятно удивляет меня. О Хартуме в Судане папа писал в книге, которая была у Греты. Почему же все упорно скрывали, что реликвию уже нашли сорок лет назад? Неужели Грета что-то утаила от меня?

Я не хочу выдавать собеседнику свои сомнения, поэтому не перебиваю его.

— Мак-Маллин вынес ларец из музея в своем «дипломате». Очевидно, он закопал его в монастыре Вэрне.

Я мог бы уточнить, что присутствовал в раскопе, когда обнаружили ларец. Если бы сам он не был археологом, я рассказал бы ему о структуре почвы, о том, что земля и песок на протяжении столетий откладываются горизонтальными слоями, которые будут нарушены, если сделать шурф, а затем засыпать его вновь. Я мог бы объяснить, что земля вокруг ларца была нетронута. Но ничего этого я не говорю.

— Это безобразие. Мак-Маллин недопустимо превысил свои полномочия. Смею заверить, что в клубе еще никогда не было подобных скандалов. Но единственное, что нам оставалось, — исправить роковую ошибку. Мы, конечно, догадывались, где Мак-Маллин спрятал ларец. Проблема состояла только в том, чтобы узнать это совершенно точно. Нам удалось обнаружить спутниковые фотографии, которые он заказал специально. Снимки были сделаны в инфракрасных лучах, так что мы смогли расшифровать тип структуры под холмом. Там мы увидели октагон и даже… да, круглый замок на территории Вэрне. Остальное было делом техники. Операция получила кодовое название «Ларец». Мы организовали раскопки. Поскольку на основании фотографий, сделанных со спутника, предполагаемая территория раскопок получалась довольно большой, было невозможно откопать ларец потихоньку. Нас бы разоблачили. Поэтому мы сделали вид, что ищем круглый замок. Мы соблюдали правила игры. Мы ходатайствовали о разрешении. Заплатили за лицензию. Мы даже пошли на то, чтобы пригласить норвежского контролера, который совершенно неожиданно создал нам проблемы.

Он смеется и смотрит на меня.

— Британское правительство сообщило норвежским властям о деталях этого дела. Британское посольство в Осло оказывает нам содействие в работе. Мистер Белтэ, у вас вряд ли есть выбор. Вам придется вернуть ларец.

Я чувствую себя ребенком в рождественский вечер. Все подарки розданы, ты сидишь на диване в уголке, разгоряченный, опустошенный и усталый, потому что напряжение спало. Вокруг находятся твои родители, бабушки и дедушки, тети и дяди, улыбаются, прихлебывают вино из рюмок. А ты знаешь, что все кончилось, что до следующего праздника надо ждать еще год. Каким бы фантастическим ни было объяснение, оно подействовало на меня как холодный душ. Полное разочарование.

— Понимаю, — произношу я в никуда.

— Понимаете?

— Вы его получите.

— Рад слышать. Очень рад. Он при вас?

— К сожалению, нет. Он у меня в Норвегии.

Де Витт встает:

— В Стенстеде у меня стоит самолет.

— На сегодняшний вечер у меня есть договоренность. Я не могу изменить свои планы. Но мы можем поехать завтра.

— Девушка?

— Богиня.

Он подмигивает мне. Даже если годы охладили его страсть, в воспоминаниях она еще жива.

Перед уходом я заглядываю в туалет. Рулон туалетной бумаги заклеен. Мыло не использовано ни разу. Полотенце выглажено. Но на зеркале множество отпечатков пальцев и пятна жира. Никто не догадался оторвать ценник: «9,90 фунта». Очень удачная покупка, должен признать.

Де Витт протягивает мне руку, когда я ухожу. Мы договариваемся о встрече перед входом в мою гостиницу завтра утром в десять. Он благодарит меня за то, что я пошел им навстречу.

Лимузин подкатывает к тротуару, когда я спускаюсь по лестнице. Открываю дверь и сажусь. Де Витт машет мне рукой. У него вид богатого одинокого дядюшки. Лимузин трогается с места. Я не сказал, куда ехать. Но через пять минут машина останавливается у моей гостиницы.

16.

— Завтра я еду домой, — сообщаю я.

Диана словно спряталась под стеклянным колпаком для сыра. Полное равнодушие. Смотрит на меня.

— Уже? — удивляется она. Взгляд измученный. Как будто она искала утешение в белом порошке.

Она живет в квартире на девятнадцатом этаже высотного здания с таким видом из окна, что я спрашиваю, не Эйфелева ли башня виднеется вдали. Прихожая покрыта шахматными квадратиками черного и белого цвета. На узкой стене мозаика зеркал. Под аркой вход в крохотную кухню. Огромное окно во всю стену смотрит прямо в небо. Каждое утро Диане приходится выходить на балкон и вытирать испарения облаков.

Кожаный диван блестит черным и красным. Стол сделан из такого толстого стекла, что можно спрятаться под ним, если кто-нибудь вздумает обстреливать тебя из базуки.

Я встаю у окна. Подо мной веером домов, улиц и парков раскинулся Лондон.

Я говорю:

— Роскошный вид!

Она говорит:

— Спасибо.

Что-то происходит между нами. Но я не могу понять что.

— Какая квартира! — восклицаю я. Я чуть было не добавил, что здесь чувствуется рука дизайнера. Но я не знаю, воспримет она это как комплимент или как сарказм.

— Большей частью это работа Брайена.

— Кого?

— Одного моего парня. Брайена. Он дизайнер.

Внизу, на улице, появляется синий хвост мерцающих огоньков пожарных машин.

— Люси здорово помогла мне сегодня. Она великолепна.

— Нашел что-нибудь?

— В музее — нет. Но когда я там был, кое-что произошло.

— Она звонила. Сказала, что ты милый.

— Милый?

— И очень странный.

— Странный?

Она смеется.

— Так что же случилось там, в музее?

— Человек, которого я искал, сам подошел ко мне.

— Кто это?

— Его зовут де Витт. Чарльз де Витт.

Она молчит. Но я вижу, что имя ей известно и вызывает удивление. Тем не менее я ничего не спрашиваю.

Она приготовила вегетарианское блюдо по рецепту из журнала, который все еще лежит раскрытым на кухонном столе.

— Надеюсь, что я сделала все правильно. — Она нервно сжимает руки. Характерный жест для всех, кто думает, что приготовление вегетарианской пищи требует каких-то особенных качеств, доступных только избранным.

Я сижу за круглым столом в углу комнаты. Диана порхает взад и вперед, вспоминая, что забыла то одно то другое. Я кладу себе на тарелку тыкву, запеченную в сыре, и салат. Она наливает белого вина. Протягивает мне длинный французский батон, который я разламываю пополам, и чашку с чесночным маслом. Держа руки на спинке стула, она стоит и выжидающе смотрит на меня.

— Прекрасно! — восклицаю я с полным ртом.

Она улыбается и разглаживает юбку, перед тем как сесть. Есть что-то первобытно-женственное в этом ее жесте. Она поднимает бокал с белым вином и кивает мне. Вино — очень сухое.

— Очаровательный господин, этот де Витт, — произношу я.

— Он тебе помог?

— Пытался.

— И что же он рассказал?

— Длинную историю. С множеством пропусков.

— Вот как?

— И странностей.

— Ты ему не веришь?

— Я обдумываю, что именно и почему он опустил в своем рассказе.

— В мире полным-полно лжецов. — Она едва сдерживается. Глаза ее словно стеклянные.

— Мне кажется, за мной следили, когда я шел сюда.

— Что?

— Меня преследовала от гостиницы машина. Надеюсь, это ничего не значит.

— За тобой следили? — спрашивает она возмущенно. — По дороге сюда? Ублюдки!

Она хочет сказать что-то еще, но берет себя в руки. Она впивается взглядом в меня, как будто собирается сообщить что-то неприятное. Может быть, что это приглашение я не должен воспринимать слишком серьезно. Что я зря думаю, будто мы предназначены друг другу. Что я всего лишь милый парень, которого она, может быть, припишет в конце своего списка. После Брайена, Джорджа и девяноста восьми других.

Мы едим молча. На десерт она сделала божественное суфле. На дне чашки под суфле я обнаруживаю ягоду земляники и кусочек шоколада. Она называет это блюдо «Искушение археолога».

Диана ставит на старомодный проигрыватель пластинку «Chicago».[46] Приглушает свет. Зажигает две красные свечи на стеклянном столе. Ее нейлоновые чулки поблескивают в свете маленьких огоньков.

Кожа дивана скрипит, когда она садится рядом со мной. Такой же скрип слышится в музыке. Судя по всему, она ставила эту пластинку много-много раз. Несколько минут мы сидим молча и боимся прикоснуться друг к другу. Или не прикоснуться.

Диана спрашивает, не хочу ли я выпить. Я соглашаюсь.

Она приносит из кухни джин «Бифитер» и тоник, два стакана, кусочки льда. Мы чокаемся и фыркаем при звоне стаканов. После этого пьем молча. Не знаем, с чего начать. Я пытаюсь придумать какую-нибудь романтическую тему. Ту, которая помогла бы растопить смущение.

Она опережает меня:

— Тебе не кажется, что ты уже что-то нашел? В своем расследовании?

Это не совсем романтично, но лучше, чем напряженная тишина. Я отвечаю:

— Я знаю ровно столько же, сколько на момент отъезда. Но зато я теперь еще более растерян.

Она тихо смеется:

— Странно думать, что у тебя есть… жизнь там, в Норвегии. Я ничего о тебе не знаю!

— А я о тебе.

— Расскажи о себе!

Я рассказываю. Очень бегло.

За окном мерцают миллиарды крохотных огоньков Лондона.

— Засранцы! — шепчет она тихо сама себе.

— Кто?

— Они думают, что я их собственность!

— Кто?

— Папа. И все прочие, его слуги. «Делай то, делай это! Диана, будь послушной. Диана, делай, что тебе говорят!» Тошнит от всего этого!

У Дианы бокал пустой. А у меня еще половина. По ее глазам видно, что она уже опьянела. Наливает себе еще один стакан и выбирает новую пластинку. «Отель „Калифорния“».[47]

У нее есть проигрыватель CD, но сегодня вечером она ставит только пластинки семидесятых годов. On a dark desert highway… Cool wind in my hair… Warm smell of colitas… rising up through the air… [48] Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания.

— Ты напоминаешь мне одного знакомого парня, — заявляет она.

Я открываю глаза и молча смотрю на нее. Она делает несколько глотков из своего стакана и бросает туда два кусочка льда.

— Его звали Робби. Роберт. Но мы звали его Робби.

Я не произношу ни слова.

— Собственно говоря, только сегодня вечером я поняла, на кого ты похож. Теперь вижу. Ты похож на Робби. — Она смотрит на меня и в то же время куда-то вдаль. — Робби Бойд. Мы были вместе одно лето.

— Давно?

— Нам было по пятнадцать лет. Учились в разных школах-интернатах.

— Он был альбинос?

Взгляд изумленный.

— Ты сказала, что я тебе его напоминаю, — объясняю я.

— Не в этом дело. Вы похожи.

— Что с ним стало?

— Умер.

— Ой.

— В автокатастрофе.

— Ой.

— Я узнала об этом случайно. Никто не подозревал, что мы встречались. Я не могла никому об этом рассказать, В каком-то смысле для меня эта история не кончилась. Каждый раз, когда я бываю с каким-нибудь мужчиной, мне кажется, что я изменяю Робби. Может быть, поэтому я никак не могу остановиться на ком-нибудь. — Диана задумчиво хихикает, набирает воздух и медленно выдыхает. — Ты испытываешь когда-нибудь чувство одиночества? — Она ерошит мне волосы.

— Бывает.

— Я не имею в виду, что ты остаешься без партнера. Я хочу сказать — чувствуешь одиночество?

— Иногда.

— В юности я чувствовала себя самым одиноким человеком на этой земле. У меня никогда не было мамы. Она умерла при моем рождении. А папа — он… — Она делает глоток из бокала.

— Что с ним?

— Он… Он всегда очень далек от меня. Вел себя, как добрый дядюшка. Наверное, поэтому мне так нужен был Робби. Наконец-то я нашла кого-то, если ты понимаешь.

— Я потерял отца, когда был мальчишкой.

— Наверное, это еще хуже, — задумывается она. — Ты знал его. Ты потерял того, кого любил. Я не сразу поняла, что потеряла маму.

— Значит, и не надо было чем-то заполнять пустоту.

— Или, может быть, пустота была такой большой, что я ее не заметила. — Она смотрит на меня. — Я часто чувствую проклятое одиночество. Даже если в это время я с парнем.

— Многие чувствуют одиночество в толпе.

— У тебя было много девушек?

— Не особенно.

— А у меня много! Ну конечно, не девушек, а парней! Мужчин! И знаешь что?

— Нет.

— Это не спасает от проклятого одиночества. Даже если у тебя было сто любовников, все равно оно остается с тобой.

Я пожимаю плечами. Сто возлюбленных — это для меня такая же теория, как последний постулат Ферми: я не постигаю даже, в чем тут проблема.

Я спрашиваю:

— У тебя было сто любовников?

Она хихикает:

— У меня такое ощущение! Девяносто девять! Не знаю. В каком-то смысле у меня был только один возлюбленный. Это Робби. Все остальные были только… Ну, сам знаешь…

Она прислоняется ко мне. Левой рукой я обнимаю ее за плечи.

— Иногда я его ненавижу! — восклицает она.

— Робби?

— Нет, папу! Пойми меня правильно. Я его люблю. Но иногда я его ненавижу до глубины души! — Она вздыхает, поворачивается ко мне и смотрит прямо в лицо. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты очень красивый?

— Ну да. После двух-трех рюмок.

— Я не шучу. Тебя легко полюбить.

— Диана, я видел себя в зеркале.

— Ты милый!

— Ты тоже милая!

Она грубо смеется и тычет меня в бок указательным пальцем:

— Ты мне льстишь! Я рада, что встретила тебя!

— Почему?

— Потому что ты мне понравился. Потому что я никогда не встречала такого, как ты. Ты сам по себе. Ты посылаешь к черту весь мир. Ты уникальный.

— У меня, в общем-то, нет другого выхода.

— Ты во что-то веришь! Никогда не сдаешься. Тебе все равно, с кем ты имеешь дело. Я всегда уважала таких, как ты. А эти засранцы…

— Кто?

— Им кажется, что они могут… — Она останавливается. — Если бы ты только знал… Покажи им! — гневно выкрикивает она.

«Сейчас что-то будет», — думаю я.

Она наклоняется и целует меня.

Когда я поцеловал девушку в первый раз, мне было шестнадцать лет. А ей — четырнадцать. Ее звали Сюзанна. И она была слепая.

Целуя Диану, я думаю о Сьюзи. Не знаю почему. Я не думал о Сьюзи много лет. Но то, как Диана целуется (с какой-то неловкой навязчивостью, как будто она хочет и не хочет одновременно), открыло дверь в прошлое. Я вспоминаю тщедушное тело и несложившиеся формы Сьюзи, то, как мы дышим в рот друг другу.

Дыхание Дианы отдает джином. Язык ее озорничает. Не знаю, куда мне девать руки. Она немного отодвигается, берет мое лицо в свои ладони и глядит на меня. В глазах появились красные прожилочки, которые бывают у непривычных к выпивке людей. Есть и еще что-то — переживание? горе? смущение?

Ничего не говоря, она начинает расстегивать блузку. Застыв в ожидании, я слежу за каждым ее движением. Справившись с пуговицами, она берет мою руку и прикладывает пальцы к лифчику.

Бросает на меня взгляд. «Бьарн, милый альбинос». Один из ста.

Ведет меня в спальню. Стены ярко-красного цвета. На двуспальной кровати — черное одеяло с желтой молнией. На столике у кровати — глянцевые модные журналы. Она сбрасывает одеяло, забирается на постель и, извиваясь, выбирается из юбки. Ради такого случая она приоделась. Красный прозрачный лифчик в тон трусикам. Она шевелится в кровати, ожидая, когда я приду. Я расстегиваю рубашку и мучаюсь с ремнем. У меня каждый раз проблемы с ремнем, когда надо его расстегнуть на глазах у нетерпеливой женщины. Хотя сказать, что это бывает часто, я никак не могу.

Когда я сажусь на край кровати, она наклоняется и жадно целует меня. Я чувствую себя глупым. Беспомощным. Я знаю, что мне надо делать. Но не делаю этого. Сижу неподвижно и заставляю ее страдать.

Впрочем, не очень сильно. Она открывает ящичек столика и вынимает четыре коротких шелковых шнура.

Нервно фыркает:

— Хочешь привязать меня?

Она пьяна. Безусловно, пьяна.

— Что это такое? — бормочу я.

Я правильно расслышал ее слова. Но не могу поверить.

— Привяжи меня!

Я смотрю на шнуры.

— Шокирован? — спрашивает она.

— Вовсе нет!

Как будто я в жизни ничем другим не занимался, кроме как привязывал женщин к кровати и потом любил их до безумия.

— Ты шокирован! Я же вижу!

— Вовсе нет! Я читал об этом!

— Не хочешь? Откажись, если не хочешь!

Конечно хочу. Я только не могу понять как. Она показывает мне, что надо делать. Я привязываю кисти и лодыжки к каждой из четырех стоек кровати. Она тяжело дышит. У каждого из нас свои желания.

Я никогда раньше не занимался сексом таким образом. Я человек не обидчивый. Но я всегда прямо приступал к делу.

Не очень уверенно я ложусь рядом с ней. Она уже изнемогает, когда мои пальцы прикасаются к ней.

Но тут появляется проблема. Я ведь никогда раньше так не делал. На ней все еще надеты трусики. А расставленные ноги крепко привязаны. Если я развяжу шнуры, магия исчезнет. Я мучительно думаю, как же мне разделаться с трусиками. Наконец я сдаюсь. Попросту сдвигаю их набок. И проблема решена.

Потом, когда мы, прижавшись друг к другу, лежим под периной, она спрашивает:

— Послушай, можно, я поеду с тобой? В Норвегию?

Она неправильно истолковывает мое молчание.

— Я вовсе не хочу тебе навязываться. Извини.

— Нет-нет-нет. Мне очень приятно слышать твои слова.

— У меня осталось несколько недель отпуска, — объясняет она. — Я подумала, это было бы здорово. Увидеть Норвегию. Вместе с тобой.

— Я еду домой завтра.

— Не важно. Если только ты хочешь.

— Конечно хочу.

В три часа ночи она меня будит.

— Ты хорошо его спрятал? — спрашивает она. Я не понимаю, о чем она говорит.

— Ларец! — объясняет она. — Я подумала кое о чем. О твоих словах. Надеюсь, он в надежном месте?

Я так устал, что в глазах у меня двоится. Две очаровательные сестрички Дианы.

— Хорошо, хорошо, — бормочу я.

— Ты не поверишь, насколько здорово они умеют все выяснять. Когда захотят. Против тебя задействован не кто попало.

— Почему ты это говоришь?

— Потому что хочу, чтобы ты знал: я на твоей стороне. Хотя работаю в СИС и все такое. Я думаю, что ты мне не доверяешь полностью. Но что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне.

— Конечно, я тебе доверяю.

— Надеюсь. Но ты все равно не доверяй. Может быть, у меня в сумке есть микрофон. Или что-нибудь в этом роде. Поэтому никогда не рассказывай мне, где ты спрятал ларец. Хорошо?

— Он — мой друг. Ты его не знаешь. И я доверяю тебе, — шепчу я и отворачиваюсь. Она прислоняется ко мне. Ее груди прижимаются к чувствительной коже на спине. И вот так я засыпаю.

17.

Этого портье я еще не видел. Мужчина. Высокий блондин, похожий на арийского бога войны. Но когда открывает рот, раздается гнусавый голос со странными издевательскими интонациями. Кокетливо взглянув на меня, он сообщает, что я пользуюсь большой популярностью. Потом протягивает два сообщения. Телефакс и записку от королевы ночи Линды. Записка короткая и почти без орфографических ошибок. Звонила Джоселина де Витт.

Телефакс — письмо, написанное от руки на бланке Инспекции по охране памятников:

Бьорн! Пытался до тебя дозвониться. Какого ч… ты пропал?

Не могу поймать Грету. Sorry. Может быть, у нее есть родственники и она к ним уехала? Звякни мне, хорошо?

К.

В номере — все как было. Почти. Перед уходом я сунул зубочистку под крышку чемодана под кроватью. Так, на всякий случай. Для того, чтобы убедить самого себя в том, что я параноик и идиот. Сейчас зубочистка лежит на ковре.

В душе я смываю с себя запах Дианы.

Переодевшись, я решаю, прежде чем собирать вещи, позвонить Джоселине де Витт. Не потому, что я хочу с ней поговорить. А потому, что я вежливый молодой человек. И еще потому, что я — вынужден признать — любопытный.

Отвечает домоправительница. Хотя она закрыла трубку рукой, я слышу, как она рассказывает, что звонит джентльмен по поводу мистера Чарльза.

Джоселина де Витт снимает трубку другого аппарата. Я называю себя. Бьорн Белтэ. Археолог из Норвегии.

— Археолог? — восклицает она. — Понимаю. Это многое объясняет.

Голос у нее приятный и мягкий. Мне кажется, что он доносится из прошлого века.

— Что именно?

— Для Чарльза археология была самой жизнью. Хотя она стала и его… Это было давно. Двадцать лет назад.

Я почему-то сдерживаю себя.

— Не так уж и много де Виттов в Лондоне, — говорю я.

— Мой муж происходил из французского рода. Во время революции они сбежали в Англию. А в связи с чем вам был нужен Чарльз?

Я признался, что позвонил наудачу единственному человеку по фамилии де Витт, который был в телефонном справочнике Лондона.

— Конечно, мне стало ужасно интересно, — продолжает она. — Я стала гадать, что вам надо и кто вы. Вы меня извините, но Чарльз умер много лет тому назад. А чем могу помочь вам я?

Сейчас половина девятого. Через полтора часа за мной придут.

18.

Джоселина де Витт напоминает лебедя с длинной шеей и грациозными жестами. Интонации голоса усыпляющие, в них слышится звон хрусталя, шум охоты на лис, приближение вечера в прохладной тени беседки. Во взгляде ощущается одновременно веселая и сдержанная уверенность в себе. Все в ее облике свидетельствует о том, что ей никогда не приходилось подниматься в восемь утра, чтобы подложить кокс в печь. От этого особенно странно звучат сочные словечки, которые она периодически вставляет в свою утонченную речь.

Она управляет своей цветной толстушкой-домоправительницей быстрыми движениями пальцев. По-видимому, они создали свой особый условный язык. Именно так бывает с хозяевами и слугами, если они прожили вместе так долго, что стали единым целым. Домоправительница понимает, какой жест означает «Выматывайся из комнаты и закрой за собой дверь», какой: «Принеси банановый ликер» и какой: «Почему ты не угощаешь норвежца сигарой?».

Я никогда раньше здесь не бывал. Даже улица совсем другая, чем та, куда я приходил в гости к Чарльзу де Витту. Или к его призраку.

Мы входим в комнату с тяжелыми люстрами, арочными окнами, гобеленами и толстыми коврами, мебелью в стиле барокко, громадным камином и — бог ты мой! — еще и печкой в углу.

Миссис де Витт берет меня за руку и подводит к камину, который, по причине мании величия, вздумал изображать из себя слона.

— Вот он! — восклицает она. — Мой дорогой Чарльз и все остальные. Фото семьдесят третьего года.

Она повесила сильно увеличенную фотографию в рамке под стеклом на почетное место над камином. Краски выцвели. У мужчин длинные волосы, футболки самых невероятных цветов. Кажется, что эти люди смотрят на тебя из застывшего мгновения в прошлом.

Они собрались группой у раскопа. Кто-то опирается на лопату. Кто-то обвязал голову платком, чтобы не напекло.

Справа за Гретой стоит папа.

Грету трудно узнать. Она молода и привлекательна. Игрива. Глаза блестят. Она держит руки на животе. На отвале, возвышаясь над всеми остальными, царит Чарльз де Витт, скрестивший руки на груди. У него вид надсмотрщика на плантации, которому принадлежит вся эта проклятущая бригада. Значит, это все-таки он. Пожилой джентльмен обманул не меня. Он обманул свою жену.

Не знаю, какой секрет он скрывает. И зачем он притворился умершим. Или каким образом он ухитрился прожить, спрятавшись, все эти годы. Не будучи разоблаченным. В центре Лондона.

Мне страшно рассказывать ей правду.

Она ему надоела? Он сожительствовал с другой женщиной? Или встретил какого-то очаровательного мальчишку, перед которым не устоял? Может быть, обнаружил в Оксфорде в 1973 году вместе с папой и Ллилевортом нечто такое, что заставило его покинуть прежнюю жизнь?

Миссис де Витт приглашает меня в гостиную в стиле Людовика XVI. Мы садимся. Положив ногу на ногу. Тут, словно джинн из бутылки, возникает домоправительница с хрустальным графином.

— Чуть-чуть бананового ликера? — предлагает миссис де Витт.

Я вежливо киваю в знак согласия. Миссис де Витт отлично выдрессировала домоправительницу, и та никогда не смотрит прямо в лицо. Она разливает ликер по рюмкам, не поднимая глаз. Ликер наполняет рот сладостью.

— Чертовски хорошо! — причмокивает миссис де Витт. Вряд ли это ее первая рюмка за утро. — Так что же вы хотели у меня узнать? — спрашивает она и доверительно наклоняется ко мне.

— Я уже говорил, что я — археолог…

— А зачем вам Чарльз?

— Я сделал находку, которая требует некоторых изысканий. И в этой связи появилось имя вашего… покойного мужа.

Банановый ликер напоминает по вкусу сироп. Я сижу и чмокаю.

— Каким образом? — спрашивает она.

Мне в голову приходит, что я не представляю, как ей что бы то ни было объяснить. И меньше всего хочется сообщать о том, что ее муж благоденствует и по сей день. Я пытаюсь направить разговор в другую сторону:

— Вы говорили, что семья де Виттов бежала из Франции во время революции?

— Чарльз очень гордился своими предками. Замороженные французские лягушки! Они с криком о помощи ускользнули от гильотины. Семья выскочек, скажете вы! Но они же общались с королем и аристократами, в особенности женщины. Шлюхи высшего класса! И они драпанули через Канал. Прадед Чарльза основал адвокатскую контору «Барроу, Пратт & де Витт Лимитед». Дед и отец по очереди наследовали контору. Ожидалось, что Чарльз примет дела вслед за отцом. Чарльз был… хорошо воспитанным, как вы понимаете. Он начал учиться на юриста. Но набросился на археологию. Обратил его в другую веру профессор Майкл Мак-Маллин. Для семьи Чарльза это было скандалом. Окаянной революцией! Отец с ним не разговаривал много лет.

И только тогда, когда Чарльз стал профессором, отец пришел к нему. И поздравил. Но так никогда и не простил.

— И ваш муж умер в…

— Тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, — говорит она.

Ответ заставил меня похолодеть. Перед глазами возник выступ скалы. Трос. Узел.

Она не замечает моего волнения.

— Но скажите мне, пожалуйста, молодой человек, что вас интересует? — спрашивает она.

— Что вы знаете об обстоятельствах смерти вашего мужа? — запинаясь, говорю я.

— Они искали что-то вроде клада. Психи! Он все скрывал. Обычно он рассказывал о своей работе гораздо больше, чем мне хотелось бы слышать. О-о, как он мог надоедать мне своей болтовней! Вся эта академическая словесная моча! Но на этот раз я узнала от него только то, что они искали ларец. Чертов доисторический ларец!

О небо…

— Нашли? — спрашиваю я.

— Да кому это интересно? После смерти Чарльза я уехала к сестре в Йоркшир. И прожила у нее около года. Чтобы прийти в себя после шока. Вы когда-нибудь теряли дорогого человека?

— Отца.

— Тогда вы понимаете, о чем я говорю. Тяжелое время. Нужен покой. Время и тишина для воспоминаний. Надо думать. Правильно относиться к горю. Может быть, попытаться вступить в контакт с умершим через медиума. Сами знаете. Скажите мне: Чарльз оставил какие-то бумаги, которые привели вас ко мне?

— Только визитную карточку. Отчего он умер?

— От инфекции. На левой руке была рана. Строго говоря, царапина.

— От которой он скончался?

— Рана воспалилась. В любом другом месте его бы спасли.

— А он где находился?

— Далеко от людей! До того как его доставили в больницу, у него началась гангрена.

— Где?

— На руке, я же говорю! Руку ампутировали! Всю руку! Но эти безмозглые павианы — прошу прощения! — не привыкли иметь дело со сложными случаями. Он умер через два дня после ампутации.

— Но где?

— В джунглях проклятых!

Я сижу молча несколько секунд, потом переспрашиваю:

— В джунглях?

— Я так и сказала, разве нет?

— Вы имеете в виду — в Африке?

Она закатывает глаза:

— Я гарантирую, что не имею в виду Оксфордскую площадь!

— А это произошло, случайно, не в Судане?

— Зачем вы спрашиваете, если вы и так все знаете?

— Как прошли раскопки?

Она откидывает голову назад:

— Без понятия! Честно говоря, я никогда об этом не задумывалась. А если точнее, плевать я на это хотела! Перед смертью он написал мне письмо. Прощальное письмо, как потом выяснилось.

Она щелкает пальцами. Домоправительница, стоявшая до этого в углу подобно неподвижной толстенной статуе Будды, пробуждается к жизни, открывает шкатулку и подносит хозяйке коробочку. Внутри коробочки лежат пять листков, исписанных от руки и связанных черной шелковой лентой. Миссис де Витт развязывает узелок и протягивает хрупкие листки мне.

Я медлю.

— Читайте! — командует она.

У Нила в Южном Судане

Понедельник, 14 августа 1978 г.

Моя дорогая Джоси!

Какое невезение! По дороге от лагеря, где стоят наши палатки, к месту раскопок я был неосторожен (пожалуйста, не надо комментариев!), споткнулся о корень и упал с крутого склона из камней и глины. Не пугайся, дорогая. Падение было неопасным. Но я зашиб немного коленку, а острый камень поцарапал руку. Выступила кровь, но наш бой перевязал рану и помог мне добраться до лагеря. Тут оказалось, что мы не можем найти нашу аптечку. До чего характерно! Мак-Маллин приказал мне побыть сегодня в палатке, чтобы царапина заросла. Рана не очень глубокая, и я думаю, что необходимость зашивать ее не появится.

Но в этом происшествии есть кое-что хорошее: я сижу в палатке и скучаю, так что у меня — наконец-то! — появилась возможность написать тебе несколько строк. Да-дa-да, я прекрасно знаю, что следовало написать давно, но Мак-Маллин — не тот человек, который считает свободное время и отдых благом для человечества…

Здесь гораздо жарче, чем я предполагал. Если честно, то жара невыносима. Но хуже всего влажность, которая приклеивается к человеку, как расплавленная краска. А еще есть насекомые, да-да! (Но так как ты очень сердечно относишься к насекомым, я не буду говорить, какие они большие — огромные!!!! — здоровенные!!!!!!!!! — или же где мы их находим: в постели! В обуви! В одежде!)

Мы уже очень далеко (или глубоко, хи-хи-хи) продвинулись с нашими раскопками. Не буду утомлять тебя профессиональными разговорами, я знаю, что тебе это кажется совершенно неинтересным, но дело обстоит так: мы ищем следы, оставшиеся от персидского похода. Не знаю, сколько раз я говорил Мак-Маллину, что ларец никогда не был у персов. Что иоанниты, скорее всего, спрятали его у октагона в своем монастыре в Норвегии. Но никто меня не захотел выслушать. Один только Биргер. Мир праху его…

Упс, принесли обед! Позже продолжу, мой пупсик!

Ночью

Сейчас половина второго (ночи!!!), не могу уснуть, снаружи темнота, чужие звуки и резкие запахи.

Африканская ночь имеет в себе что-то такое, чего я никогда не встречал на родине. Кажется, что она шепчет тебе, будто что-то рождается. Я говорю не о животных и насекомых, а о чем-то, что несравненно больше по размеру. Прости меня за сантименты.

По-моему, у меня жар.

Меня знобит, хотя сейчас здесь в палатке как минимум 35 градусов. А влаги — как в проклятой теплице.

Рана на руке ужасно болит. Черт, черт, черт… Попробую заснуть. Мне тебя не хватает, дружок! Чмок, чмок!

Вторник

Произошло то, чего я боялся. У меня поднялась температура. Как ты думаешь, в эту чертову царапину попала инфекция?

Не переживай, Джоси! Мак-Маллин решил отправить меня в деревню, где есть больница. На это потребуется один день передвижения пешком и еще один день на джипе. Надо честно признать: я чертовски боюсь!

Вечером во вторник

Целый день я лежал наносилках, как ломоть датской ветчины. Восемь человек попеременно несли меня. Все аборигены. Они болтали и смеялись друг над другом. А я ничего не понимаю в их разговорах. К счастью, Мак-Маллин послал также двух англичан, Джакоба и Кеннеди. Они составляют мне компанию. Но на этой жаре нет никаких сил для разговоров! Жара и влажность — невыносимые. Джунгли — густые, полные испарений. Многие мили отделяют меня от ближайшего моря, но у меня морская болезнь.

Вечером в среду

Я должен тебе кое-что рассказать, Джоси. Моя рана стала испускать запах. Сначала я думал, что это от пота. Но потом остальные тоже начали замечать это, а когда сняли повязку, пошла такая вонь, как будто от ядовитого облака. Не знаю, этот запах идет от бактериальной инфекции или в ране развилась гангрена. Я боюсь самого худшего. Если говорить правду, то я чувствую себя ужасно плохо. Днем меня стало тошнить. Но мы, к счастью, добрались до автомобилей. Ранее мы предполагали разбить на ночь лагерь. Но мои спутники решили, что надо немедленно отправляться в путь. Хотя ехать по этим дорогам среди черной ночи — все равно что ехать по преисподней. Я могу только уважать их самопожертвование.

Заканчиваю, сейчас поедем!

Вечером в четверг

Какая ночь! Расскажу тебе, когда вернусь домой.

Когда наконец прибыли утром в больницу, там поднялся переполох. Мне кажется, что у них никогда еще не было белого пациента. Это хорошо — они будут ухаживать за мной, как за богом, который вдруг спустился к ним с небес.

Сейчас ожидаем врача. Он в деревне в нескольких милях отсюда. О боже, я взвинчен, Джоси! Вонь — ужасная. Видимо, это гангрена. Но мы, к счастью, приехали рано.

Чувствую себя совсем плохо.

Вечером в пятницу

О, Джоси, Джоси, Джоси!!! Должен сообщить тебе ужасную вещь! Будь храброй девочкой, обещаешь?

Мне отрезали руку, Джоси!

Слышишь? Они ампутировали мою руку! О боже! Когда я смотрю влево, я вижу обрубок с кровавым бинтом! Действительно это была гангрена, как я и боялся! О, Джоси!!

К счастью, боли не такие сильные, как можно было ожидать, но меня все время тошнит! Меня напичкали морфием!

Мне очень неприятно, что я вынужден сообщить тебе это вот таким образом!

Домой к тебе вернется инвалид! Мне надо было послушаться тебя и остаться дома!

Больше не в состоянии писать!

Ночью

Тоскую по тебе! Не могу уснуть.

Очень больно.

Холодная как лед.

Суббота

Дорогая самая дорогая Джоси сегодня — (неразборчиво)

и я — (неразборчиво) — перед священником

Но — (неразборчиво) — Моя Дж(оселина)

— я люблю тебя! — прости — (неразборчиво)

Ночью

Сейчас (неразборчиво) —

Джоси любимая от жара я стал (неразборчиво)

так устал!!!!!

Напишу тебе поз…

Это прекрасный образец поэтического творчества. Чарльз де Витт, вероятно, злобно ухмылялся, когда изображал себя самого на смертном одре. Первая страница написана четкими буквами с правым наклоном, которые глубоко вдавлены в бумагу. Постепенно он меняет почерк, который становится все менее уверенным и плохо читаемым. Под конец буквы едва заметны.

Я откладываю листочки в сторону.

— Он умер в ночь на воскресенье, — произносит миссис де Витт.

Я не знаю, что на это ответить.

— Настоящее прощальное письмо, да? — вздыхает она.

— Наверное, очень тяжело читать такое письмо!

— В каком-то смысле. И в то же время я чувствовала, что я при этом присутствую. Я знаю, как это происходило. Что он думал и чувствовал. Если вам понятно, что я хочу сказать. Мак-Маллин сам привез письмо из Африки и передал его мне.

Она делает глоток ликера. Я встаю и подхожу к фотографии у камина. Миссис де Витт семенит за мной.

— Вам знакома эта женщина? — Я указываю на Грету.

Миссис де Витт фыркает:

— Эта шлюха? Норвежская поблядушка?

Тут она вспоминает, что и я тоже норвежец. И что теоретически женщина на фото может быть моей матерью. Возможно, выяснить это я и приехал.

— А вы ее знаете? — робко спрашивает она.

— В известных пределах — да, — вру я. — Она преподавала в университете.

— Она забеременела, — сообщает миссис де Витт.

Я стою с открытым ртом.

— Забеременела? — запинаясь, повторяю я. И спрашиваю себя: от папы? Или от де Витта? Он сам рассказал, что они были любовниками. Но я не смею задать этот вопрос.

— Все делали вид, что не замечали этого, — фыркает она.

Я показываю на Чарльза де Витта.

— А это, — спрашиваю я негромко, чтобы скрыть волнение, — это ваш покойный муж?

— Боже милосердный, нет! — смеется она. — Хотя я нисколько не возражала бы против такого мужа!

Смутившись, она показывает на невзрачного смуглого мужчину, который сидит на корточках с левой стороны фотографии. Вид у него как у обиженного испанского торговца на рыночной площади.

— Вот он, мой Чарльз! Да помилует его Бог!

— Но, — спрашиваю я, ничего не понимая, и тыкаю ногтем в мужчину, который царит над всеми на фотографии, — это кто?

— Это, — она смеется, — руководитель раскопок. Очень известный археолог и ученый. Добрый друг моего Чарльза. Разве я не упоминала его? Майкл Мак-Маллин!

19.

Грузовик для перевозки мебели, огромный, как бензовоз, занял весь тротуар вдоль Шеффилд-террас, так что пешеходам приходится идти почти по середине проезжей части. Я прошу таксиста подождать. Полный необъяснимого ужаса перед Судным днем, я подбегаю к одному из грузчиков с тупым взглядом и мощными, как бревно, руками. Я спрашиваю его, где хозяин. Он меня не понимает и зовет другого амбала, который у них, по-видимому, бригадир. Я повторяю вопрос. Оба смотрят на меня и бесстыдно смеются над моим акцентом. Для них я всего лишь бледнолицый испуганный клоун-попрыгунчик, который дрыгает ножками перед их глазами.

— Хозяин? — повторяет наконец бригадир. — Понятия не имею.

— А кто здесь раньше жил? — повышаю голос, чтобы перекричать проезжающий мотоцикл. Они пожимают плечами. — Это важно, — настаиваю я, — я иностранный хирург. Речь идет о трансплантации сердца, очень срочно, жизнь ребенка!

Они неуверенно переглядываются. Потом бригадир входит в кабину грузовика и вызывает диспетчерскую. Когда он возвращается, вид у него растерянный.

— Ты, наверное, ошибся, приятель, эта квартира сдается внаем, — объясняет он. — Мы не знаем имени хозяина, да и не имеем права сообщать, кто наши клиенты, так ведь, господин из полиции? — Его внимание переключается на пять фунтов, которые я сую ему в карман. Он наклоняется ко мне: — И кроме того, тебе нужно говорить с теми людьми, понимаешь, которым принадлежит эта квартира. Это ведь не первая попавшаяся квартира, понимаешь?

Возможно, это просто-напросто совпадение. Совпадения бывают очень смешные. Иногда события происходят подряд, как будто между ними есть какая-то связь.

Чарльз де Витт, однокашник и коллега папы по Оксфорду в 1973 году, испустил дух в суданских джунглях августовской ночью 1978 года. Это случилось через месяц с небольшим после того, как мой отец погиб в результате несчастного случая, который полиция даже не захотела расследовать в связи с особыми обстоятельствами.

В связи с особыми обстоятельствами.

От такой формулировки у меня бегают мурашки по спине. Как будто что-то они знают. Но не всё.

Лондонское географическое общество, как всегда в субботу, закрыто. Но я продолжаю звонить до тех пор, пока из переговорного устройства мне не отвечает брюзгливый голос. Я спрашиваю Майкла Мак-Маллина.

— У нас закрыто, — отвечает охранник.

Я повышаю голос и снова требую Майкла Мак-Маллина. Вопрос важный.

— Приходите в понедельник! — огрызается охранник. Я прошу связаться с Мак-Маллином и сообщить ему, что мистер Белтэ из Норвегии ищет его по чрезвычайно важному делу.

— Что за колокольчик из ниоткуда?[49] — хрипит голос.

— Я мистер Белтэ из Норвегии! — кричу я так громко, что пешеходы испуганно смотрят на меня и ускоряют шаг. — Передайте ему, что сумасшедший альбинос хочет с ним поговорить!

Жужжание в переговорном устройстве прекращается. Я звоню еще много раз, но охранник не отвечает. Я вижу его за стеклом у экранов наблюдения. Испуганный и довольный собой, он сидит там, в безопасности, за толстенными стенами у многометрового кабеля телекамер. Я изображаю губами слова: «Немедленно позвони Мак-Маллину, сукин сын!» Может быть, он не понимает меня. Я показываю ему средний палец и бегу к такси.

Такси уехало. Шофер даже не захотел взять причитающиеся ему деньги.

20.

— О боже! Это ты? Уже?

Даже через переговорное устройство в СИС я узнаю голос своей старой подружки — седовласой бабушки с вязанием в руках. Я изображаю перед камерой самую зубастую из всех своих улыбок и машу ей.

Забавная штука язык. Именно язык отличает нас от животных. «Уже». Такое невинное слово. Но оно что-то означает. Оно выдает, что бабушка знала о моем приходе. Потому что кто-то ей сказал, что я сюда направляюсь.

— Боже милосердный! Здесь еще никого нет. И никто не предупредил, что мне…

Разговаривая, она открывает замок, и, пока он жужжит, я вхожу, а она все еще стоит у письменного стола, держа палец на кнопке, и что-то рассказывает мне по телефону. На руке плащ. Не могу решить, пришла она только что или собирается уходить. При виде меня у нее на лице появляется тупое, перепуганное выражение. Мне ее жалко. Она не знает, что ей со мной делать.

— Вы сегодня работаете? В субботу? — спрашиваю я.

— Вовсе нет. То есть, я имею в виду, обычно нет. Но сегодня… Ух, не знаю… Так что вы хотите?

— Хочу поговорить с Мак-Маллином.

Напряженность спадает с лица. Она наклоняет голову:

— Ой, как смешно. Он уже едет. Он надеялся, что вы здесь будете. У вас ведь была договоренность? О встрече? И вы поедете в аэропорт. Он просил, чтобы, если вы… — Она спохватывается и бросает плащ на спинку стула. — Ну хорошо, он скоро приедет. Может быть, нам пока подняться в его приемную?

Она идет вслед за мной по мраморной лестнице, потом по коридору с колоннами. Акустика еще более подчеркивает, что во всем здании, кроме нас, никого нет. Мы проходим по мозаичным плиткам мимо Вселенной мистера Энтони Лукаса Уинтропа-младшего и поворачиваем еще раз за угол. И вот мы стоим перед двустворчатыми церковными вратами, которые ведут к кабинету Майкла Мак-Маллина. Маленькие, гладко отполированные латунные буковки, образующие это имя, привинчены к темной деревянной панели. Когда вся власть в твоих руках, ты можешь позволить себе быть скромным.

Приемная перед кабинетом Майкла Мак-Маллина размером с конференц-зал. Поблескивает паркетный пол. Письменный стол секретаря стоит рядом с эксклюзивными французскими креслами и диванами, где посетители могут сидеть в ожидании, пока его превосходительству не будет угодно пригласить их в святая святых. Книжные полки ломятся от библиографических редкостей. Два окна обращены на улицу, видно, что стены толстые. Огромный ксерокс и такой же компьютер деликатно запрятаны подальше от глаз. Дверь в кабинет, где царит Мак-Маллин, имеет один обыкновенный замок и два с секретом. На подоконнике металлическое покрытие. На стене мигает красная лампочка сигнализации. В любой день Майкл Мак-Маллин может испытывать счастье и чувствовать полную безопасность, словно маленькая свинья-копилка в самом безопасном денежном хранилище мира.

— Ну вот, посидите здесь и подождите! — говорит бабушка. Она переводит дыхание. Потом выходит из приемной и закрывает дверь.

Я сажусь на подоконник. Поглядывая на улицу, размышляю, что мне надо сказать Мак-Маллину.

Вскоре из-за угла выскакивает «БМВ-745» бежевого цвета. Переходившая через дорогу женщина резко отпрыгивает к тротуару. Поэтому я и обращаю внимание на машину. Я ненавижу автомобильных хулиганов.

Под окном машина резко останавливается. Взвизгивают тормоза. Из машины выходят четверо мужчин. Шофера я раньше не видел. За ним идет Мак-Маллин (он же де Витт). И мой старый добрый друг Грэм Ллилеворт.

Но только последний пассажир пугает меня по-настоящему. Мы уже встречались с ним раньше. Это Кинг-Конг.

Я задумываюсь, зачем они прихватили с собой пальцедробителя, если хотели только поговорить со мной.

Когда я приоткрываю дверь приемной, то слышу жужжание электрического замка. Пришедшие идут по первому этажу.

Голос бабушки:

— Он наверху!

Я разуваюсь и бегу по коридору с колоннами, держа в каждой руке по ботинку. Увидев четверых на лестнице, прижимаюсь к колонне. Если они сейчас обернутся, то увидят меня. Но они не оборачиваются.

Жду, когда они завернут за угол, бегу к лестнице и мчусь по ступенькам. В самом низу обуваюсь.

Бабушка поворачивается.

— Как… Это вы? — изумленно спрашивает она и ищет кого-то взглядом. — Здесь?

— Воистину это я, — отвечаю я.

Из приемной Мак-Маллина раздается вопль.

— Но… — начинает она и делает шаг в мою сторону, когда я прохожу. Как будто у нее черный пояс джиу-джитсу и она намеревается самолично уложить меня на пол.

— Задержать его! — кричит голос.

Бабушка семенит за мной до самых дверей, в испуге вереща.

Я выбегаю на улицу и растворяюсь в толпе.

21.

Чемодан Дианы стоит в прихожей и подготовлен к отъезду. По выражению ее лица можно понять, что она сидела на нем и ждала все последние пять часов.

— Наконец-то! — выкрикивает она. — И где же тебя…

Я ее обрываю:

— Я думаю, они их убили!

Рот у Дианы остается открытым.

— Надо ехать! — напираю я.

— Кто, — заикаясь, лепечет она, — убил кого?

— Я говорю о моем отце. И де Витте.

— И кого же они убили?

— Это их убили.

— Теперь я ничего не понимаю! Почему их убили?

— Они что-то знали.

— О боже! О ларце?

— Не знаю. Но они умерли почти одновременно. В результате несчастных случаев.

— Вот как?

— Между этими событиями должна быть связь.

— Не думаю…

— Диана! Ты ничего в этом не понимаешь. Бежим! Вещи собрала? Сейчас поедем!

— К чему такая дикая спешка?

— За мной гонятся!

— Подожди немного.

— У нас нет времени!

— Кто за тобой гонится?

— Мак-Маллин! Ллилеворт! Кинг-Конг! ЦРУ! Дарт Вейдер!

— Э-э…

— Идем!

— Гонятся за тобой?

— Я спасся в последний момент! Они не успели меня схватить!

Она огорченно наблюдает за мной:

— Бьарн… Тебе не кажется, что ты слегка преувеличиваешь?

— Диана!

— Хорошо-хорошо, мы едем! Твой багаж внизу?

— Ему придется остаться в гостинице.

— Но…

— Деньги и паспорт при мне.

— Бьарн, я боюсь! Что случилось?

— Потом расскажу. Идем! Надо спешить, если мы хотим успеть на самолет.

— Но разве не надо сначала…

— Сначала что?

— Я должна позвонить отцу.

— Вот как?

— Понимаешь, он…

— Позвони из аэропорта! Позвони из Норвегии!

— Это займет одну минуту. Полминуты!

— Тогда звони! Быстро!

Диана берет трубку. Я смотрю на нее. Она смотрит на меня. И кладет трубку.

— Не страшно, — решает она. — Позвоню из Норвегии.

В это время раздается телефонный звонок. Она растерянно берет трубку. Несколько раз произносит «да», нетерпеливо, возмущенно.

— Что ты хочешь сказать? — спрашивает она.

И слушает.

— А на каком основании? — огрызается она.

Кивает мне и поднимает к небу глаза.

— Ну что же тут объяснять? — кричит она в трубку. Потом кидает ее на рычаг. — Работа! Можно подумать, что наступит конец света, если я уйду в отпуск.

Я подношу чемодан к лифту. Диана запирает дверь, но тут же вспоминает, что ей надо в туалет. О женщины! Она отпирает дверь. Проходит целая вечность. Я удерживаю лифт, загородив чемоданом датчик закрывания дверей. Наконец мы внутри, звенит звонок, двери захлопываются. Диана нажимает на кнопку с контуром автомобиля. Лифт тихо жужжит. В животе обрывается.

В гараже она отпирает багажник «хонды». Я кладу чемодан.

Диана трогается с места. Шины взвизгивают, когда она начинает разгоняться, звук отзывается в теле. Я откидываю голову на сиденье и делаю глубокий вдох. Заныли ноги.

Нам приходится ждать, чтобы встроиться в поток автомашин, и вот Диана выезжает из гаража. Одна из проезжающих мимо машин внезапно тормозит перед входом в наш дом. Это «БМВ-745» цвета беж. Я не вижу, кто там внутри. Но ведь это не могут быть они!

Часть вторая СЫН

IV УМОЛЧАНИЯ, ОБМАНЫ, ВОСПОМИНАНИЯ

1.

Это случилось в то лето, когда умер папа.

Даже израненный делянками и линиями электропередач, старый лес устоял и по-прежнему простирается во все стороны далеко-далеко. Прошло двадцать лет. Но если я закрою глаза, я легко могу вспомнить атмосферу тех летних каникул. Скрытые от чужих глаз уголки моего личного мемориала. Долгая поездка на машине… Небо над нами переполнено светом. Нервно потрескивает радио. Впав в полудрему от долгой езды, я сидел на заднем сиденье и выглядывал из приоткрытого окна. Тучи мошек роились над высокой пожелтевшей травой на обочине… Жара была невыносимой. Холодные озера мелькали, как осколки зеркал между стволами деревьев. Помню в лесу избушку из трухлявых бревен, пораженных мхом и гниением. На ветке — пустой пластиковый пакет с рекламой кофе «Али». Брошенная автомобильная покрышка. Громадные валуны. Со стороны лесистого склона доносилось журчание ручьев, загнанных в серые бетонные трубы. Мы проезжали мимо маленьких лесных озер, окруженных кустарником. Я пытался подавить тошноту. Мама гладила меня по лбу. Папа сидел за рулем, молчаливый и далекий. Рядом с ним возлежал Трюгве Арнтцен, закинув ноги на приборную доску, жизнерадостный и громогласный. Грязные следы колес строительных машин пересекали нашу лесную дорогу. Попадались домики с заколоченными окнами и заросшие поля. Памятники прошлому. На одном таком поле на колоде сидел старик и что-то строгал. Как будто гном из забытой сказки. Или старый дед, потерявший счет времени. Он не поднял головы. А может быть, его и не было.

Тропинка извивалась среди густой травы от места стоянки вверх по склону. Под деревьями было темно. В сумраке засохшие корни деревьев напоминали окаменевших змей. Влажный мох рос на пнях. Папа молчал. Мама напевала. Трюгве шел за ней. Я замыкал шествие. Вид у нас, скорее всего, был как у потерявших дорогу проводников-шерпов.[50] Горный воздух налетал на нас свежими волнами.

— Малыш Бьорн!

Далекий и сердечный, врывается в воспоминания голос мамы. Словно ласковое прикосновение.

— Медвежонок!

Солнце проникало даже сквозь стены палатки и слепило меня. Скоро девять. Я поискал глазами Трюгве, с которым я делил палатку. Его спальный мешок пуст, обмякший, наполовину вывернутый, похожий на старую змеиную кожу. Еще не совсем проснувшись, я прячусь во влажном нутре собственного спальника.

— Маленький принц! Бьорн!

С громким треском мама открыла молнию палатки и просунула голову внутрь. Лицо ангела, обрамленное пышными волосами.

— За-а-а-автра-а-а-ак! — пропела она.

Она стала трясти меня. Я сопротивлялся. Ожесточенно. В последнее время у меня появились признаки полового созревания, что особенно чувствовалось по утрам. Но ведь не мог же я сказать об этом маме. Завтрак подавался на бумажных тарелках на пледе между палатками. Здоровые ломти хлеба, нарезанные финским ножом. Масло. Салями. Колбаса из баранины. Малиновое варенье. Яичница с ветчиной, поджаренная на примусе.

Трюгве дружески похлопал меня по плечу. Он уже несколько дней не брился.

Маме очень не нравилось, что папа увлекся скалолазанием. Папа и Трюгве продемонстрировали ей все средства страховки. Тросы и костыли, болты и карабины, крепления. Но это не помогло. Она все равно боялась, что может что-нибудь произойти.

После завтрака мы с мамой пошли на озеро купаться. Вода была черной и блестящей. Я спросил маму, нет ли в воде пиявок. Она ответила, что их, скорее всего, нет. Вода оказалась теплой. Вокруг цвели лилии, как в волшебном озере троллей. Мы поплавали и вышли на разогретый солнцем скальный островок. Мама подложила руки под голову и закрыла глаза. В лесу, судя по звуку, взлетела какая-то птица, но я ее не видел. Я лениво следил, как с мамы стекали капли. Рывками, как капли дождя на оконном стекле, они спускались по ее коже и шлепались на камень, с которого испарялись задолго до того, как добегали до поверхности озера.

А вот еще один момент.

Я поймал двух рыбок, был страшно доволен собой и всю дорогу до лагеря насвистывал, держа удочку на плече. Рыбки в пластиковом пакете плохо пахли.

Когда я вернулся, в лагере никого не было.

Я приставил удочку к дереву и повесил пакет на сломанную ветку, чтобы никакая дикая кошка или медведь гризли не похитили мою добычу.

И тут вдруг.

Голос мамы из палатки: Болтунишка!

Я подошел ближе. Лес вокруг меня замер. Я стал духом, который носился, невидимый и неслышимый, вокруг палатки.

Ее голос стал чужим. В нем появилось что-то незнакомое. Неприятное. Не предназначенное для моих ушей.

Мягкое, нежное, липкое.

Из спального мешка доносилось негромкое радостное бормотание.

Я стоял на лугу в мертвой тишине. И слушал.

Мама (как вздох, почти неслышно): Ты такой милый.

Тишина.

Мама: Не сейчас.

Задорный смех.

Мама (игриво): Нет!

Тишина.

Мама: Послушай, они могут вернуться в любую минуту.

Какие-то движения.

Мама (с воркованием и повизгиванием): Ах ты!

Из глубин спального мешка раздалось рычание дикого зверя.

Мама (со смехом): Ты совсем рехнулся!

Пауза.

Воркование.

Тишина, полная звуков. Ветер в деревьях. Далекий шум горной речки. Птицы.

Мой голос, тонкий, слабый: Мама?

Очень долго все тихо.

Потом в палатке зашелестела открывающаяся молния. Трюгве выкарабкался наружу и осмотрелся. Увидев меня, он сладко потянулся и зевнул:

— Уже вернулся?

— Я поймал двух рыбок. Мама здесь?

— Двух? О боже! Больших?

Я снял пакет с дерева и показал их.

— Мама здесь?

— Сейчас нет. Пойдем почистим их?

Он взял меня за руку. Раньше он никогда этого не делал. Я помедлил.

— Ну, пойдем же. — Он нетерпеливо потянул меня в сторону.

Мы пошли и почистили. Очень быстро. Когда вернулись, мама уже сидела на большом камне, загорая. Улыбнулась Трюгве, с сожалением и усмешкой. Рыбки ей понравились, и она обещала испечь их на завтрак.

Когда человек думает о своем прошлом, именно мелкие эпизоды приходят на ум первыми. А то, что, казалось, будешь помнить всю жизнь до мельчайших подробностей, вылетает из памяти напрочь.

Однажды ранним утром я отправился с папой на охоту. Он разбудил меня в половине пятого. Мама и Трюгве не захотели пойти с нами. Но Трюгве весело подмигнул мне, когда я одевался. У него сна уже не было ни в одном глазу, он готов был, поднявшись, срубить хоть дюжину деревьев скаутским топориком.

Слабо светило солнце. Клочья испарений ползли по склону. А внизу, в долине, у большого озера, длинные языки тумана проникали глубоко в лес. Я дрожал. Утренний холод леденил внутренности. Усталость, словно ватные шарики, залепила глаза.

Погрузившись каждый в свои мысли, мы шли вдоль реки мимо скал, на которые отец с Трюгве обычно взбирались. От горной реки исходил холод. На плече у отца висел винчестер. Тяжелые патроны оттягивали карманы моего анорака[51] и бились друг о друга, словно камни на берегу горной речки.

Лес был дремучим и непроходимым. Упавшие стволы деревьев, расщелины, лужайки с вереском, небо, как запотевшее зеркало, над верхушками елей. В болотистой почве и ручейках под ногами хлюпала вода. Запах мха и гнилой травы. Острые концы пней, мешанина из корней, папоротник на солнечных прогалинах. Где-то высоко на склоне кричала птица. Одно и то же снова и снова. И как только она не сойдет с ума от собственного крика. Свет ярко-синий, такой, что хочется прикоснуться к нему рукой.

На полянке, которая была заросшей делянкой, папа остановился около ели, давным-давно поваленной во время бури, и осмотрелся. Кивнул. Пощелкал языком. Дал мне знак, что можно присесть. Я передал папе патроны. Он зарядил ружье. Папа надеялся подстрелить лисицу. Ему очень хотелось, чтобы у него в прихожей было чучело лисы. Чтобы он мог показать на нее и небрежно сказать: «Вот эту я подстрелил прошлым летом. Среди расщелин в скалах».

Мы лежали молча и смотрели на заброшенную делянку. Пахло листвой, травой и болотом. В тени деревьев попискивали и пощелкивали птицы. Но было еще рано, и пение звучало как-то не от всего сердца, а скорее по обязанности. Лежать тихо было не очень легко. Каждый раз, когда я хотел зевнуть, папа на меня шикал. Я пожалел, что пошел с ним. Маме тогда очень хотелось избавиться от меня.

Я первым увидел его. Он величественно появился из чащи с противоположной стороны делянки. Ветер дул в нашу сторону, поэтому он нас не почуял. Роскошный благородный олень.

Медленно и грациозно он вышел на поляну. Прихватил губами листочки с низенькой березы и стал озирать окрестности с видом хозяина. Шерсть была рыжеватой и блестела на солнце. Как бронза. Наросты на рогах имели вид настоящей короны.

Я посмотрел на папу. Он покачал головой.

Олень подошел еще ближе. Папа и я почти не дышали. Мы прижались к земле за стволом.

Внезапно олень поднял голову.

Сделал шаг назад.

Резко повернулся.

И тут прогремел выстрел.

Я повернул голову. Винчестер папы лежал между нами.

Он приложил палец к губам.

Олень опустился на колени, попытался уйти в безопасное место. Следующий выстрел был роковым. Олень упал на бок. Несколько ужасных мгновений он лежал, дрыгая ногами и дрожа.

Откуда-то из недр леса прозвучал триумфальный крик. Потом еще один.

Я собирался встать. Но папа удержал меня.

Их было двое. Браконьеров, как потом объяснил папа. Они пробрались через заросли папоротника и подлеска. Один издавал вопли индейца.

Они остановились перед мертвым оленем. Стояли неподвижно, восхищаясь им. Первый вынул фляжку со спиртным, отпил несколько глотков и протянул компаньону. На поясе у него висел длинный нож. Он вынул его из ножен. Когда напарник подсунул под шею оленя кружку — крышку от термоса, он сделал надрез на сонной артерии. Кружка наполнилась кровью. Они смешали ее с водкой.

И выпили.

Потом схватили оленя за передние ноги и перевернули на спину. Широким движением один из них распорол зверю живот. С отвратительным хлюпающим звуком стал вытаскивать кишки, метр за метром, сине-стального цвета кишки, от которых поднимался пар. Потом появились остальные внутренности. Вонь шла прямо на нас с отцом.

Браконьеры присели на корточки. Они нашли то, что искали. Горячее сердце. Человек с ножом высунул кончик языка наружу и, щурясь, стал разрезать сердце пополам.

Как будто делал очень сложную современную операцию. Здесь, в дремучем лесу. Потом отдал компаньону половину.

Они стали есть.

У меня перед глазами пошли круги. Я слышал, как они чмокали. Кровь стекала по их щекам.

Папа держал меня, пока меня рвало. Без единого звука.

Эти двое разрезали оленя и потащили тушу по полянке с гиканьем и песнями. Когда мы с трудом поднялись на ноги, то увидели голову оленя, которая лежала на возвышении и смотрела нам вслед.

Появились мухи и потребовали своей доли. Уже в лесу я услышал крики стаи ворон.

Кое-кто думает, что вегетарианцем становишься для того, чтобы выглядеть интересным в глазах других людей. Возможно, что так бывает. Но у многих из нас не было выбора. Нас к этому привела жизнь. Варварство крови.

2.

Греты дома нет.

Я другого и не ожидал. И все же я стою минут пять, давя на звонок в надежде, что она подойдет к переговорному устройству или что вдруг сама выбежит из-за угла с изумленным криком «Привет, Малыш Бьорн!» и сумкой для покупок из магазина «Рема 100».

Трамвай из Фрогнер-парка несется мимо с таким шумом, будто везет металлолом, что, впрочем, не очень далеко от истины. Надо мной на гранитном козырьке буйствуют сладострастный сатир и нимфа. Этот сюжет напоминает мне нас с Дианой.

События вчерашнего дня похожи на фильм, который запомнился как-то не очень ясно. Словно в тумане. Я пытаюсь вспомнить безумное бегство: сначала Хитроу, потом полет на самолете, нескончаемая гонка на Болле от Гардемуена до бабушкиной дачи у фьорда. Но изображение получается нечетким.

Мы приехали на дачу под вечер. Море было спокойным. В моей комнатке в мансарде, среди книжек о братьях-сыщиках Харди, журналов и потрепанных номеров «Ридерз дайджест», в запахе нагретой солнцем пыли мы занимались любовью по-летнему жарко и энергично. Позже она нашла свои шелковые ленты и захотела, чтобы я привязал ее и повторил еще и еще раз. Пожестче. Так продолжалось некоторое время. Потом я развязал Диану и оставил шелковые ленты на стойках кровати.

Посреди ночи я проснулся оттого, что она плакала. Я спросил, что случилось. Но она сказала, что все в порядке. В теплой ночной темноте я лежал и слушал, как она дышит.

Пожилая женщина с трудом передвигается по тротуару. Внимательно посмотрев на меня, она останавливается и опускает сумку на землю.

— И что? — бросает она мне прямо в лицо. Громко и вызывающе. Как будто ей принадлежит этот дом. И тротуар. И весь центр Осло. И как будто она изобрела слуховой аппарат.

— Я ищу Грету Лид-Вэйен! — кричу я. Столь же громко. Подобным образом неразумные люди общаются со стариками и умственно отсталыми.

— Госпожу Вэйен? — спрашивает она. Как будто Грета когда-нибудь была чьей-то женой. Голос добреет. — Ее нет дома. Ее увезли.

— Кто ее увез?

Вопрос звучит слишком поспешно, чересчур возмущенно. Она с испугом смотрит на меня:

— А вы, собственно, кто?

— Друг!

— «Скорая помощь», — отвечает она.

Грета сидит на постели. Перед ней раскрытые страницы газеты «Афтенпостен».

— Малыш Бьорн!

Голос слабый. На лице обвисла кожа, словно ее слишком много. Руки дрожат, и газета шелестит, напоминает о сухих листьях под ветром ранним утром в ноябре.

— Я пытался позвонить тебе из Лондона. Много раз, — говорю я.

— Меня не было дома.

— Я не знал, что тебя положили в больницу.

— На несколько дней. Я живучая. Не хотела тебя беспокоить.

— Вот еще!

— Я знаю, знаю. Но не хотела тебе мешать.

— Как ты себя чувствуешь?

— Это не так важно. Как дела? В Лондоне?

— Жуткая неразбериха.

— Что ты выяснил?

— Что сейчас я знаю меньше, чем когда уезжал.

Она тихо смеется:

— Вот так всегда в науке.

Я сажусь на край кровати и беру ее за руку:

— Ты мне должна кое-что рассказать.

— Спрашивай, мальчик мой.

— Кто такой Майкл Мак-Маллин?

— Майкл Мак-Маллин… — тихо повторяет она.

— И Чарльз де Витт?

Веки ее медленно закрываются. Перед ее мысленным взором проплывают картины прошлого.

— Майкл… — Она делает паузу. — Это близкий добрый друг! Он был моим начальником, когда я, как приглашенный профессор, читала лекции в Оксфорде. Да. — В ее голосе появляются лукавые нотки. — Больше чем начальник. Гораздо больше. Умный, добрый человек. Если бы жизнь сложилась иначе, то, возможно, мы… — Она открывает глаза и с улыбкой прогоняет неуместную мысль. — Мы долго после этого поддерживали отношения.

— А де Витт?

— Чарльз де Витт. Друг и коллега твоего отца. Он написал книгу вместе с ним и Ллилевортом. Добрый милый англичанин, большой оригинал, был женат на бой-бабе. Он умер. В Судане. От гангрены.

— И все это ты знала? — спрашиваю я.

— Конечно. Это же мои друзья.

— Но ты мне ничего о них не рассказала.

Она с удивлением смотрит на меня:

— Как это? А ты меня спрашивал? И почему это важно?

Я слегка сжимаю ее руку:

— У меня есть еще один вопрос. — Я медлю, потому что догадываюсь, как он будет воспринят. — Его могли убить?

Грета реагирует совершенно естественно: она удивляется.

— Кто кого мог убить?

— Кто-нибудь мог убить де Витта?

— Да что такое ты говоришь? — Она испытующе смотрит на меня. — Кто мог пойти на такое ужасное преступление?

— Мак-Маллин?

— Майкл?

— Потому, что де Витт знал слишком много? Или потому, что он догадался о чем-то, о чем не следовало?

Она коротко смеется:

— Нет уж! Это слишком.

— А кто-то другой? Кто-нибудь из СИС? Ллилеворт? Не знаю. Кто-то…

Она тихо смеется:

— Ты начитался глупых книг, Малыш Бьорн.

— Что-то случилось. В семьдесят третьем году. В Оксфорде.

Она замирает. Ей явно не хочется ворошить прошлое.

— Грета, что там произошло? Что именно они обнаружили? Что-то имеющее отношение к ларцу? Что это было?

Она делает глубокий вздох:

— Если бы я хоть что-нибудь знала… Их во что-то втянули, Малыш Бьорн. Но я не уверена, что они сами это понимали.

— Кто «они»?

— Твой отец. Де Витт. И Ллилеворт.

— Двое из них умерли.

— Меня тоже могли вовлечь.

— Но?

Она отворачивается к окну. И, не глядя на меня, произносит:

— Беременность.

Тишина обжигает.

— Незапланированная, — добавляет она. — Так бывает.

— Я… — Мне никак не подобрать подходящих слов.

— Это было так давно.

— А что потом?

— Я уехала на последних месяцах беременности. Родила ребенка. В Бирмингеме. Никому ничего не известно об этом, Малыш Бьорн. Никому.

Я молчу.

— Я не могла оставить его себе, — продолжает она.

— Понимаю.

— Понимаешь? Не думаю. Но все было именно так.

— Ты когда-нибудь общалась с…

— Никогда!

— Но как же…

Она поднимает руку. Лицо обращено в другую сторону.

— Я не желаю об этом говорить!

— Это не столь важно. Я хочу сказать… Для меня… И сейчас.

— Ларец еще у тебя?

— В надежном месте.

— Надежном… — бормочет она, проверяя слово на вкус.

— Грета, что в этом ларце?

— Понятия не имею.

Мне кажется, что она сожалеет об этом.

— Но что-то ты ведь знаешь? — спрашиваю я. — Это Евангелие Q? Или что-то совсем другое?

Она садится на постели почти прямо. Кажется, будто она хочет стряхнуть с себя болезнь, слабость, немощность. От напряжения она тяжело дышит. В глазах, устремленных на меня, невероятное упорство.

— Тебе известно, что некоторые ученые думают, будто старейшие французские и британские аристократические роды происходят от дохристианских племен, которые были изгнаны с Ближнего Востока? — спрашивает она.

— Знать не знал…

— А что некоторые королевские семьи — происходят напрямую от наших библейских предков?

— Возможно, я слышал о таких гипотезах, — размышляю я. Меня сейчас больше интересует вопрос, насколько сильные лекарства дают ей врачи.

— Но откуда мне это знать… — обращается она сама к себе, как будто мое недоверие заразило ее. — Должно же быть право домысливать, не так ли? Использовать дедукцию? Рассуждать?

За закрытой дверью я слышу, как маленький ребенок радостно кричит: «Дедушка!»

— Есть некая… группа, — начинает она.

В коридоре кто-то смеется. Я представляю себе, как дедушка поднимает в воздух внука.

— Я о ней мало знаю, — объясняет Грета. Она попеременно разговаривает то со мной, то сама с собой. Как будто пытается убедить себя, а не меня. — Но она существует.

— Группа? — помогаю я ей.

— Ее члены происходят из древних французских аристократических родов. Некое объединение.

— Но чем она занимается?

— Можно назвать ее масонской ложей, если хочешь. Закрытой сектой. Тайной. Мало кто слышал о ней.

— Но в таком случае, откуда ты это знаешь? — Я начинаю смеяться. — Я хочу сказать, как ты можешь о ней рассказывать, если ее существование — большой секрет?

Она бросает на меня быстрый взгляд, сердитый, горячий. Словно я мог бы и сам догадаться, а не спрашивать. Но взгляд тут же добреет. Она объясняет:

— Может быть, я знакома с кем-то… — Она тут же обрывает себя. — К тому же даже посвященным неизвестны другие члены ордена. Каждый член ордена знает в лучшем случае двух-трех других. Каждому известен только его начальник. Структура ордена — очень сложна и хранится в секрете.

— Куда ты клонишь?

— Может быть, эти люди и охотятся за ларцом, Малыш Бьорн.

— Тайный орден?

В вопросе звучит оттенок недоверия. Или высокомерия, если быть более точным. И она на него не отвечает. Я спрашиваю:

— Ну уж они-то, во всяком случае, представляют, что внутри ларца?

Грета смотрит прямо перед собой:

— Они всегда что-то искали. Всегда. И я думаю, что искали ларец. И теперь все становится на свои места. Все части головоломки. — Ее глаза обращены в мою сторону. Но они бегают. Я не уверен, что она меня видит.

Я встаю и подхожу к окну. От яркого света начинаю моргать. Вдоль соседнего здания несколько рабочих возводят леса. Вид у лесов весьма ненадежный.

— Ты устала. Я пойду, — обращаюсь я к Грете.

— Это не имеет смысла, — бормочет она. И громче: — Я же говорила Биргеру!

Я не понимаю, о чем она.

— Я его предупреждала! Я сказала ему!

Она тяжело дышит, покрывается потом, но затем ее глаза светлеют. Кажется, что она возвращается к действительности. К своей особой действительности.

— Все на свете не такое, как нам кажется, Малыш Бьорн!

Я сжимаю ее руку:

— Мне пора уходить. Ты измучилась.

— Очень многое нам, собственно говоря, и не хочется знать. — Она смотрит на меня, как будто именно это самое главное во всем нашем разговоре.

— Я знаю, — тихо отвечаю я. — Но мне надо уходить.

— Есть много вещей, которые мы не хотим знать, — повторяет она. — Хотя нам кажется, что хотим. Много такого, о чем нам не следует знать. Много такого, о чем нам знать вредно.

— Что ты пытаешься мне сказать?

Она закрывает глаза; многократное повторение слов не делает их более понятными.

— Ты боишься, Грета? — спрашиваю я.

Она снова открывает глаза.

— Боюсь? — Она качает головой. — Ты умираешь только тогда, когда все забывают о том, что ты существовал.

По дороге из больницы я останавливаюсь у телефонной будки. Наверное, мне следовало бы купить мобильный телефон. Но мне больше нравится жить без него. Это дает абсурдное ощущение свободы. Никто не знает, где я. Никто не может меня найти. Если только я сам этого не захочу.

Сначала я звоню Диане. Только для того, чтобы услышать ее голос. Она не отвечает. Наверняка сидит на террасе.

Потом я звоню Каспару.

Он взволнован, дрожит. У него был взлом. И дома, и на работе. Он не может понять, кому могло понадобиться обыскивать его квартиру и кабинет. В один и тот же день! Он слишком не в себе, чтобы разговаривать со мной. Да, все это малоприятно.

3.

На всякий случай я паркую Боллу на соседней улице за углом, подальше от моей многоэтажки, и крадусь к двери по тропинке между деревьями у спортивной площадки.

Десять лет назад дома строились серыми и исключительно функциональными. Были страшны как черт. Теперь архитекторы решили их украсить. Новые фасады, новые краски, новые балконы, новые окна. Но дома по-прежнему страшны как черт.

На лифте я поднимаюсь на десятый этаж и отпираю свою дверь. Меня встречает запах замкнутого пространства. Я чувствую его всегда, когда возвращаюсь домой из отпуска. Кроме того, я ощущаю аромат старой сигары.

После обыска здесь царит страшный беспорядок, все вещи разбросаны. Даже постельное белье разорвано. Книги кучами валяются на полу.

Ящики шкафов открыты.

Что-то не так. Не понимаю, что именно. Это моя интуиция. Не надо было уезжать.

Проверяю автоответчик. Четыре сообщения от мамы. Восемь из университета. Одно из СИС. На шести записях только молчание. И на трех тонкий писклявый голос с нарастающим раздражением требует, чтобы я вступил в контакт с полицией.

Как можно скорее!

Со вздохом я снимаю трубку и делаю то, что обязан сделать. Я звоню маме. Она отвечает сразу. Холодным голосом она повторяет свой телефон. Как будто ее фамилия имеет слишком личный характер, чтобы делиться ею с первым попавшимся, набравшим ее номер.

— Это я, — говорю я.

Она некоторое время молчит. Как будто не сразу может определить обладателя голоса. Как будто я и есть тот самый посторонний человек, случайно позвонивший на ее номер.

— Где ты был? — спрашивает она.

— За границей.

— Я пыталась тебя найти.

— Пришлось уехать. В Лондон.

— Э-э…

— По работе, — добавляю я.

— Ты в Норвегии?

— Только что вернулся.

— Связь плохая.

— Я тебя слышу хорошо.

— Я звонила тебе много раз. Трюгве тоже надо поговорить с тобой. Это чрезвычайно важно, Малыш Бьорн.

— Уехать пришлось без предупреждения.

— Я за тебя беспокоилась.

— Не надо беспокоиться, мама. Я только хотел извиниться.

— Извиниться?

Она делает вид, что не понимает. Но она прекрасно знает, о чем мы говорим. Мы оба знаем.

— За тот… вечер. За то, что я тогда сказал. Я был тогда не в себе.

— Ничего страшного. Давай забудем об этом.

Ее ответ меня устраивает. Потому что я совсем не уверен в искренности своих слов.

Диалог кончается привычными банальностями. Внезапно пришедшая в голову мысль заставляет меня спросить, можно ли мне забежать к ней на минутку. Я тут же раскаиваюсь, что спросил, но она так рада, что я не могу сразу сказать, что не приду. Мама говорит: «Пока!» — и кладет трубку. Я продолжаю стоять с трубкой в руке.

Звучит щелчок.

— Мама? — окликаю я.

В ответ тишина.

— Это ты? — спрашивает Рогерн.

Он и не думает спать, полностью одет. Впрочем, времени всего половина первого. В зубах сигарета. Глаза горят. Он тихо смеется и впускает меня в квартиру.

В комнате стоит сладкий тяжелый аромат. Вздохнешь пару раз — и уже на стенку лезешь. От запаха покрываешься потом, хочется раздвинуть стены и открыть окно. Рогерн хихикает.

На комоде кучкой лежит моя почта, которую он вынимал за меня. Среди газет, реклам и счетов я нахожу конверт от Каспара, в нем — телефакс из Института Шиммера, адресованный Инспекции по охране памятников. Они сердечно приглашают мистера Бьоерна Белтое на стажировку, о которой ходатайствовал директор инспекции. Более того, они предлагают мне дотацию на оплату дороги и пребывания, которая покроет практически все расходы. У них очень слабо развиты контакты с норвежскими учеными. Указаны телефон и имя. Петер Леви. Он будет заниматься мной, если я приеду.Они надеются, что так и будет. И скоро. Достаточно позвонить.

Я кладу письмо во внутренний карман и обращаюсь к Рогерну:

— У меня для тебя кое-что есть.

Он выжидающе мурлычет.

Я протягиваю ему CD. Он разрывает обертку. Прочитав все имена на оборотной стороне, сжимает кулак в знак благодарности.

— А скажи-ка, что это у тебя в сигарете? — спрашиваю я.

Вопрос вызывает у него взрыв смеха. Он кивает на что-то, что находится позади меня. Я оборачиваюсь.

Из спальни, шаркая, выходит девчушка. С первого взгляда кажется, что она ищет свою соску и розового мишку. Лет ей не больше четырнадцати-пятнадцати. Симпатичное лицо с макияжем и длинные темные волосы до талии. На ней черные облегающие трусы и рубашка Рогерна. На руках и вокруг лодыжек намотаны кожаные шнуры. На одном плече татуировка, напоминающая какую-то руну или оккультный символ.

— Николь, — представляет Рогерн.

Николь безо всякого выражения глядит на меня.

— Это Бьорн. Тот тип, о котором я тебе рассказывал.

Она опускается на диван, закидывает на стол одну ногу, подгибает под себя другую и начинает свертывать себе курево. Я не знаю, куда смотреть. Ее ногти на ногах покрыты черным лаком. Обнаруживаю еще одну татуировку. На внутренней стороне ляжки. Изображена змея, которая, извиваясь, ползет куда-то вверх.

— Конфетка, а? — Рогерн шутливо толкает меня. Я чуть не падаю. Мое лицо пламенеет.

Николь показывает Рогерну язык. Красный и острый. На кончике колечко. Она закуривает. Она выпускает дым через нос и приобретает ужасно бывалый вид. Как будто ей уже за пятьдесят и сорок лет из них она провела в публичном доме в Танжере. Ее глаза впиваются в мои. Я не в состоянии отвести взгляд. Хотя и пытаюсь. Ее взгляд — ледяной и гораздо старше, чем тело. Он проникает в меня через зрачки, потом забирается в головной мозг, начинает бродить по самым дальним закоулкам и поднимать крышки сундуков, хотя я считал, что они заперты на замок. Он скользит как по маслу в окрестностях моего гипофиза и задерживается там, отчего я вздрагиваю. Тут она отпускает меня. Улыбается. Как милая юная девица. Моя поверенная, посвященная во все мои секреты.

— У тебя снова были гости, — сообщает Рогерн.

— Гости? — машинально повторяю за ним. Я пытаюсь произвести уборку с проветриванием в своем мозгу после визита Николь и не понимаю, о чем идет речь.

— Два раза. Самое малое. Я их слышал. — Он показывает глазами наверх.

Жизнь наносит мне удар прямо в челюсть.

— Ты хочешь сказать, они проникли в мою квартиру? Снова?

— Да-с. И что чичас будешь делать? — спрашивает он.

Я не имею ни малейшего понятия, что буду делать.

— О чем это вы говорите? — спрашивает Николь.

— О всякой хрени, — отмахивается Рогерн.

— Что тут происходит? — настаивает она.

— Мужская хрень! — отметает он ее попытки.

— Бэ-э. — Николь выпячивает нижнюю губу.

В этот момент я случайно подхожу к окну и тут же замечаю красный «рейнджровер». Он на полном ходу мчится по дороге к нашему дому.

— Ах-ах! — вырывается у меня.

Рогерн следит за моим взглядом.

— Вот черт. За твоей хибарой наблюдение или что?

— Проблемы с копами? — спрашивает Николь. — Классно!

— Сумку! — тихо командую я сквозь зубы.

— Уно моменто! — отвечает Рогерн. Моя сумка с ларцом лежит в запертом комоде вместе с CD.

— Адиос! — кричит Николь нам вслед, когда мы с Рогерном выскакиваем из квартиры и мчимся вниз по ступенькам. Лестница кажется нам сейчас надежнее, чем лифт. Сумку я несу под мышкой.

На первом этаже я жду за дверью, пока Рогерн выясняет обстановку на площадке. Вернувшись, он показывает глазами вверх.

— Тачка стоит у дверей, — шепчет он. — Один сидит внутри. Лифт на десятом этаже!

Глаза его разгорелись. То, что происходит, не совсем реальная жизнь. Он сейчас участник телевизионной интерактивной игры в формате 3D.

Высоко над нами открывается дверь с площадки на лестницу. С десятого этажа выглядывают сначала одно, потом два лица. Я толкаю Рогерна в сторону:

— Выходи и спокойно прогуливайся!

Потом я звоню в дверь к фру Улсен на первом этаже. Это вдова нашего старого консьержа.

Лифт шумит, на лестнице слышны быстрые шаги.

Фру Улсен приоткрывает дверь. Стучат вставные зубы, звенят драгоценности, грохочут замки. Моргают подозрительные глаза. Вся ее жизнь крутится вокруг страха быть ограбленной в собственной квартире.

— Белтэ меня зовут! — кричу я в ее слуховой аппарат.

— Кого убьют?

— Вы меня знаете?

Она кивает весьма скептически. Раньше мы здоровались, когда шли в магазин или из магазина. Перекидывались парой слов у почтовых ящиков. Но, судя по всему, она не исключает, что за моей внешностью скрывается злой демон с красными глазами и клыками.

— Мне нужно взглянуть на ваш балкончик, — говорю я.

— Какой кончик?

— Бал-кон-чик! Есть опасность, что он может обвалиться!

— Никогда ничего подобного не слышала! — возражает она. Смотрит на мою сумку. Как будто в ней спрятаны переносные орудия пыток.

— Меня послало сюда начальство! — ору я.

Для старого приверженца социал-демократии, к которым относится фру Улсен, слово «начальник» — волшебное. Она впускает меня и ведет по квартире. Порядок идеальный, все прибрано. Как будто в любой момент с проверкой могут прийти представители Общества культуры быта. По дороге она рассказывает мне о кошмарных мастеровых, говорит, что жилищный кооператив выбросит массу денег на ремонт балконов, что она будет голосовать против и что ее Оскар, мир его праху, ни за что не потратил бы деньги на эдакую ерунду.

Я открываю дверь балкона и выхожу. Чтобы она поверила, делаю вид, будто проверяю щель между полом и стеной.

— Хорошие новости! У вас все в порядке, фру Улсен, — сообщаю я, — ваш балкон вряд ли упадет первым.

— Вряд ли? Первым? — повторяет она в ужасе.

— К тому же вы живете на первом этаже. Ха-ха! Если что-то случится, я имею в виду. Во всем надо видеть хорошую сторону!

Она хочет спросить меня о чем-то. Я кричу:

— Мне нужно проверить еще много балконов, пожалуй, я пойду короткой дорогой! — Я залезаю на перила балкона и спрыгиваю на траву. Приземление не слишком удачное. Фру Улсен смотрит мне вслед, пока я бегу к деревьям.

Там я оборачиваюсь. На десятом этаже среди отблесков света в моем окне я вижу силуэт мужчины.

В окне этажом ниже стоит Николь.

Я машу ей.

Она машет в ответ. На своем балконе фру Улсен поднимает руку и начинает медленно размахивать из стороны в сторону.

Я растворяюсь среди деревьев.

Для того чтобы запутать вражеские ракеты, запрограммированные на мое тепло, я долго мечусь по тропинкам вокруг моего дома. Весело киваю молодым мамам с колясками. Так же весело переговариваюсь с малышами, которые с изумлением рассматривают бледнолицего сумасшедшего.

Наконец я осмеливаюсь подойти к Болле. Они еще не обнаружили ее, малышку.

Сумку с ларцом я кладу на заднее сиденье. Сверху кидаю куртку.

4.

Сад у дворца в Нижнем Хольменколлене буйствует красками. На кустах цветы. Все ужасно благополучно. Даже лужайка перед домом источает самодовольство.

Несколько минут я стою на лестнице и пытаюсь все обследовать. Потом решаюсь позвонить. Когда мама открывает дверь, я вижу, что она уже порядком поддала. Макияж лежит на тонких морщинах, как шпаклевка. Глаза потяжелели от вина и транквилизаторов. Губы растрескались. Мне кажется, что сейчас у нее вид хозяйки борделя, которую только что обратила в свою веру какая-то подозрительная религиозная секта.

— Дорогой, это ты? Уже? — произносит мама.

Это не вопрос. Она чувствует приближение чего-то неотвратимого.

— Да, я. А где профессор?

— Трюгве? Ему пришлось уехать. Совершенно неожиданно.

— Куда?

— Разве это важно? Что случилось? Чем ты сейчас занимаешься? Как ты себя чувствуешь?

Вопросы так и лезут из нее. Каждый раз, когда я веду себя хоть немного иначе, мама думает, что у меня рецидив. Что санитары из клиники бегают по городу с сетью и смирительной рубашкой и ловят меня. У меня часто такое впечатление, будто она стыдится моих нервов и предпочла бы что-нибудь более реальное. Вроде рака. Инфаркта. Болезни Крейцфельта. СПИДа. Я пытался объяснить ей, что мозг, строго говоря, ничем не отличается от сердца или почек. Переплетение нервных клеток, волокон, жиров, жидкостей. Наши мысли в конечном счете могут быть сведены к химическим и электронным сигналам. Психические болезни — это разбалансировка. Но мама принадлежит к тому типу людей, которые вздрагивают, если им советуют беречь нервы. И сразу уходят. Как будто им сообщают, что сейчас отрубят голову. И тут же съедят.

Мы идем по комнате, обходим стороной персидский ковер. Входим на кухню. Пес Бройер поднимает голову и рыгает. Хвост делает два-три удара об пол. Больше этот пес ни на что не способен. Его голова опять опускается на лапы.

Я ставлю сумку с ларцом на пол. Мама вряд ли догадывается, что внутри. Тишина.

— Так ты… хотел… поговорить со мной?

Мама совершенно не умеет притворяться. Она, конечно, надеялась, что все будет благопристойно, вроде «Ой, как хорошо, что ты забежал», но интонация выдает ее волнение.

Я обдумывал похожий разговор с тех пор, как стал подростком. Так что теперь вполне готов к нему. Я отрабатывал реплики, правил их, улучшал и полировал. Пытался предвидеть мамины ответы. Но все, что я заготовил, исчезло в пучине забвения.

Я смотрю на маму. Она смотрит на меня.

Потом я просто говорю:

— Я вас застал!

Не знаю, чего она ждала от меня. Но вряд ли этого.

— Ты нас застал? — переспрашивает она, ничего не понимая.

— Когда мы ездили с палатками.

— С палатками?

Я слышу, где-то голоса и смех, которые сбивают с толку. Оказывается, в соседней комнате включено радио. Я уточняю:

— Тем летом. Тебя и профессора.

Каждое слово подобно глубинной бомбе. Проходит несколько секунд, прежде чем раздается взрыв. Она вздрагивает. Четыре раза. Каждое слово поражает свою цель в недрах ее души.

Сначала она молчит. Глаза становятся стеклянными. Мой взгляд проникает ей прямо в мозг. Она нажала клавишу rewind[52] и возвращается в прошлое. Я вижу, как фильм крутится с бешеной скоростью назад, доходит до того лета. На экране поблекшая сцена с ласками профессора.

— Ты видел нас? — повторяет она еще раз, как будто ждет, что я признаюсь в дурацкой шутке. А сейчас просто валяю дурака.

Но я продолжаю смотреть на нее.

— О господи, Малыш Бьорн! О господи, дружок.

Я чувствую, как у меня начинают бегать желваки. Она глубоко вздыхает.

— Это ерунда! — восклицает она. Тон голоса холодный, отталкивающий. Можно подумать, что она сейчас оправдывается перед отцом. — Там и тогда это ничего не значило!

— Но ты ведь вышла за него замуж. Так что не совсем ерунда.

Ее взгляд становится обиженным, раздраженным.

— Это потом. Потом у нас появилось… Но в то лето… — Она ищет слово, но не находит его.

— …ты ему изменяла, — заканчиваю я.

— Мы с папой договорились. И никогда не изменяли друг другу. И папа тоже… — Она остановилась. — Если бы папа остался жив… — Слова застревают у нее в горле.

— Он был папиным другом, — продолжаю я прокурорским тоном.

Она берет мою руку, с волнением переплетает свои пальцы с моими. Я чересчур быстро отдергиваю руку.

— Вы продолжали заниматься сексом даже во время похода. Прямо на наших глазах!

— Но Малыш Бьорн! Дружочек! Мне никогда не приходило в голову, что… Я не подозревала, что… Я думала, что вы оба не…

— Ты ошиблась!

Она пожимает мою руку. Сильно.

— О боже! Малыш Бьорн… Не знаю, что и сказать. Я не знала, что ты видел. Или догадывался. Ты ведь был такой маленький.

— Я был достаточно взрослым…

— Мне так неловко. Мы с папой были откровенны. Мы говорили об этом. Время было другое, Малыш Бьорн. Другая атмосфера. Попробуй понять.

— Сомневаюсь, что папа понял бы.

Мама опускает глаза.

— Да, — соглашается она. — Если честно, я тоже не думаю, что он понял бы. Ты никогда не знал своего отца так, как знала его я. Он не всегда был… — Она с горечью отводит от меня взгляд. — Казалось, что он все держит под контролем, но в глубине души он был совсем не…

Мы смотрим друг на друга.

— Но я уверена, что он не бросился со скалы сам, — подытоживает она. — Если ты это хочешь сказать.

Это, по-видимому, мучило ее двадцать лет. Меня удивляет, что проблема прозвучала в ее устах довольно небрежно.

— Упасть можно по-разному, — замечаю я.

Она пропускает намек мимо ушей.

— Трюгве воспринимал все это очень серьезно. Я имею в виду нашу связь. Гораздо серьезнее, чем я. Для меня это было… Не знаю. Попыткой к бегству? Флиртом? Развлечением? Отдыхом? Паузой в буднях?

Она вопросительно смотрит на меня, но уж у кого-кого, а у меня нет ответа.

Она продолжает размышлять:

— Это была любовная связь. Интрижка. Но тут произошел несчастный случай.

Какое-то время мы молчим.

— И ты об этом думал все годы? — спрашивает мама. Она обращается скорее к себе, чем ко мне.

Я молчу, давая ей возможность обдумать важность этого вопроса.

— Почему ты ничего не рассказал мне?! — восклицает она. Голос становится напряженным.

Я пожимаю плечами, отвожу глаза в сторону.

— Господи, Малыш Бьорн, и что только ты обо мне думаешь?

На этот вопрос мне не хочется отвечать.

— Когда твой папа умер, — начинает она, но не может продолжать. — Мне было очень тяжело. Каждый божий день я пыталась забыть об этом.

— И обо мне тоже?

Она наклоняет голову:

— О тебе?

Я делаю глубокий вздох, чтобы овладеть голосом.

Она помогает мне:

— Ты когда-нибудь спрашивал себя, справедливо ты относишься ко мне?

Я проглатываю слюну.

— Не только ты потерял папу, — продолжает она. — Я ведь тоже потеряла мужа. Которого любила. Несмотря на… эту историю… с Трюгве. Но мне кажется, об этом ты сразу забыл, Малыш Бьорн. Я понимаю почему. Боже, до чего же ты был несправедлив!

— Я…

Она кивает. Глаза полны слез.

— Дети никогда не должны узнавать о таких вещах. Это тебе надо понять! — восклицает она.

Я чувствую себя засранцем. Может быть, вполне справедливо.

— Это ведь было шоком для нас обоих, — бормочу я. Не очень хорошее извинение. Но было задумано как таковое.

— Трюгве никогда не рассказывает о том, что случилось в тот день, — говорит она. — Никогда. Он упрекает себя. Но не признается почему. В то утро он поменял страховочные канаты перед выходом. Потому что Биргер позаимствовал его канаты. По сути, упасть должен был Трюгве. Но я не хочу заставлять его говорить об этом. Каждый человек хочет забыть. Оставить все в прошлом.

Мама гораздо лучше меня умеет оставлять все в прошлом. Может быть, потому, что я соображаю лучше.

5.

Голубоглазая девушка в приемной растерянно смотрит на меня и восклицает:

— Привет, Турстейн, у тебя новая куртка?

Я никогда не видел этой девушки. И зовут меня совсем не Турстейном. Я не менял куртки. Но, подмигнув и помахав ей, я проскакиваю мимо нее и открываю дверь в джунгли с кондиционированным воздухом, где великолепно чувствуют себя пальмы «юкка» и еще более великолепно — пластиковые папоротники. Здесь, в продолговатом конторском помещении, которое именуется центральной редакцией, сидят три журналиста с видом людей, которым поручили сформулировать Десять заповедей. На стенке висит рекламный плакат с изображением компьютера, показывающего мускулы на своих руках, растущих из дисплея. «„PC!“ — газета мускулов компьютерной Норвегии!» — гласит он.

Я открываю дверь с матовыми стеклами. За столом сидит точная копия меня самого.

У Турстейна Авнера бледная кожа, белые волосы, пламенеющие красные глаза. Когда люди видят нас рядом, то думают, что мы с ним близнецы. Будучи тинейджерами, мы сочиняли истории о том, как мы будем когда-нибудь обмениваться нашими женщинами. Они все равно не заметили бы разницы. Но этого так никогда и не произошло. У нас просто не было женщин для обмена.

Он моргает глазами в мою сторону через стекла очков, которые еще толще, чем у меня. И когда узнает меня в том тумане, который мешает ему видеть мир, встает и машет рукой.

— Старый орел! — кричит он и громко смеется. — Черт бы тебя побрал, неужели это ты? А я уж подумал, что у меня галлюцинации.

Мы протягиваем друг другу руки.

— Старый добрый друг Бьорн! — ухмыляется он. И крепко жмет мне руку.

Я смущаюсь.

— Давненько не виделись!

Он наконец-то выпускает мою руку. Улыбка демонстрирует полный рот зубов.

— Девушка в приемной подумала, что я — это ты, — сообщаю я.

— Лена-то? — тянет Турстейн на северонорвежском диалекте. — Чё умеет, то и делает.

Мы с Турстейном познакомились на семинаре альбиносов пятнадцать лет назад. С тех пор поддерживали контакт. Периодически. Он несколько раз заходил ко мне домой. Я тоже забегал к нему пару раз на протяжении последних лет. Он начал работать в «PC!» мальчиком на побегушках с зарплатой, поступавшей из органов социального обеспечения. Потом стал журналистом и получил собственную колонку «Г@зета @внера». Он показал мне несколько своих статей. Я не понял в них ни бельмеса. Теперь он специальный технический редактор. Тут я совсем ничего не понимаю.

— Ясно-ясно. Сдох твой винчестер? — спрашивает он.

Я чувствую себя жадным родственником, который навещает свою умирающую тетку. Каждый раз, когда я прихожу к Турстейну, у меня что-то не в порядке с компьютером.

— Мне требуется небольшая помощь, — начинаю я.

— Судя по твоему тону, помощь нужна другого размера, — хохочет он.

— Ты можешь найти мне кое-что в Интернете?

— Конечно! Что именно?

Я протягиваю ему листок со списком:

Иоанниты

СИС

Институт Шиммера

Майкл Мак-Маллин

Монастырь Вэрне

Вэрне

Рене-ле-Шато

Беренжер Сорьер

Свитки Мертвого моря

Монастырь Святого Креста

Туринская плащаница

Евангелие Q

Наг-Хаммади

— Bay! — восклицает он. — И ты уверен, что больше тебе ничего не надо?

— Это много? Некоторые слова, конечно, можно перевести на английский. Например, Dead Sea Scrolls. The Shroud of Turin.[53]

— Bay!

— Мне не обязательно это нужно прямо сейчас, — оправдываюсь я.

— Дай мне, во всяком случае, один час! — просит он.

Я не могу понять, говорит он всерьез или издевается.

— Я вполне могу получить ответы завтра.

— Какой поисковик, по-твоему, лучше применить?

Я делаю вид, что обдумываю вопрос. Но если честно, то я не понимаю, что он имеет в виду.

— Yahoo? AltaVista? Kvasir? Excite? HotBot? Meta Crawler? — спрашивает он.

— Чё?

— Понимаю, понимаю. — Он хихикает. — Первые пять упоминаний каждого слова? Сделать как URL?

— А распечатки можно сделать?

— На бумаге?

— Хотелось бы.

Он закатывает глаза:

— Бьорн, Бьорн, Бьорн… Разве ты не заметил, что мы живем в мире без бумаги? Если, конечно, хотим. А мы хотим. Подумай о деревьях!

— Я знаю. Но этому я сопротивляюсь, как могу.

— Ну, давай я тебе скопирую нужные места на дискету.

— Турстейн, я бы предпочел распечатки. К тому же у меня украли винчестер.

— Бумага! — презрительно фыркает он. Как будто бумагу он считает таким же древним носителем информации, как глиняные таблички и папирус. Хотя в этом, может быть, он и прав. — Украли винчестер? — вдруг изумленно спрашивает он, но не дожидается ответа.

Прежде чем уйти, я прошу у секретарши разрешения и звоню Диане на бабушкину дачу. Лена растерянно смотрит на меня, пока я стою и слушаю гудки в трубке. Под слоями загара из солярия, кремов и красок начинает проступать слабый румянец, когда до нее доходит, что я вовсе не Турстейн.

Диана не отвечает.

6.

По дороге к усадьбе у фьорда я прячу ларец в таком месте, где его будут искать в самую последнюю очередь. Я очень доволен своей находчивостью. И начинаю наслаждаться чувством победы. Вечерний бриз заполняет Боллу нежным соленым ароматом последних дней лета. Я еду по колее, ведущей к бабушкиному дому. В садах полно спелой сливы и вишни. Сквозь деревья виднеется спокойная серебристая гладь фьорда. С мола доносится громкий крик подростков. Неподалеку от таблички спасательной станции встала на якорь небольшая яхта. По поверхности «пенных барашков» скользит тень пролетающего гидросамолета. Я останавливаю Боллу рядом со скрюченной сосной в самом конце дороги и весело зову Диану. Дверь домика открыта. Видно, как колышется скатерть на столе террасы.

Когда я уходил сегодня рано утром, Диана спала, открыв рот. Волосы свешивались на лицо. Я пожалел ее и не стал будить. Было прохладно, стекла на окнах запотели. Я прикрыл ее обнаженное тело, поцеловал в щеку и отодвинул волосы с лица. Перед выездом написал, что поеду в Осло. А записку подсунул под стакан с водой на ночном столике — «Моему ангелу. Твой принц». Как мы милы друг другу!

Я подаю сигнал — гудок Боллы звучит, как труба в праздник 17 мая, потом захлопываю дверь и жду, что она сейчас выбежит. «Бьарн! Наконец-то!» — закричит она. Нетерпеливая и радостная. Весь дрожа от возбуждения, я представляю, что сразу же после того, как она обнимет меня и расспросит, почему я так задержался, мы будем заниматься любовью на скрипящем диванчике в гостиной.

Я начинаю насвистывать и медленно, чтобы дать ей возможность закончить все дела, иду по каменной лестнице на террасу, вхожу в прихожую. Зову Диану и ищу ее на кухне. Она сходила в сельский магазин и кое-что купила на ужин. Яйца, лук, помидоры, картошку, пиво. Видимо, поэтому она и не отвечала, когда я звонил. На кухонной скамейке лежат чек, бумажные десятки и монеты по одной кроне. Я ненадолго задумываюсь, где она достала норвежские деньги. Тарелка с моим ужином прикрыта целлофаном. Ветчина, яичница, нарезанные овощи. На записке, лежащей на тарелке, большими буквами написано мое имя.

Я ищу ее повсюду. В ванной комнате, где ее зубная щетка в розовом пластмассовом стаканчике над раковиной заставляет мое сердце сильно биться. В гостиной. В бабушкиной спальне. В комнате для гостей. В мансарде, где стоит ее чемодан. В кладовке. В саду позади домика. Она, вероятно, пошла погулять. Я беру съестное и пиво и усаживаюсь на террасе. Внизу, на камне «бараний бок», стоит рыболов с удочкой. Он, по-видимому, из отдыхающих в кемпинге, потому что все жители деревушки знают, что так близко от берега рыба не ловится. На середине фьорда по воде скользит парусная лодка. На яхте, стоящей около мола, блеснул бинокль.

Ну где же она?

Съев все и выпив пиво, я опять возвращаюсь в дом. У меня появляется чувство страха. Она ни за что не ушла бы далеко, если ожидала, что я в любой момент могу появиться. Я сажусь на велюровый стул, который так любила бабушка. Скрипят пружины. Этот звук возвращает меня в детство, когда жалобное пение этих пружин загоняло бабушкиного кровожадного ротвейлера Грима под диван, где он дрожал и скулил. Уже тогда меня удивляло, что есть такие звуки, которые слышат не все люди. Если это верно, то неудивительно, почему некоторые люди способны увидеть привидение.

Я выхожу в сад за домом и опускаюсь на скамейку-качалку. Поют птицы. По воде стремительно несется глиссер.[54] Трос на металлическом флагштоке соседа бьется под ветром и издает веселый звук. Я смотрю на часы.

И только сейчас до меня доходит.

Она попала к ним.

Они знали об усадьбе. Они вели за нами наблюдение. Мое ощущение победы — иллюзия. Самообман.

Вхожу в дом и ищу что-нибудь, что она мне оставила. Записку, тайный знак. Еще раз обхожу все помещения. Голова кружится. Как будто я перепил. В отчаянии бегу к самой кромке воды. Словно боюсь найти ее плавающей у берега. С лицом, опущенным в воду.

Когда я возвращаюсь к дому, слышу звонок телефона. Я прыгаю по каменной лестнице, вбегаю в дом, но чуть-чуть опаздываю.

Достаю в холодильнике пиво. Делаю глоток. Дыхание неровное.

Пытаюсь понять. Почему ее схватили? Если именно это произошло? И почему ее? Где она? Чего от нее хотят? Использовать ее, чтобы оказать давление на меня? Я допиваю пиво большими глотками, рыгаю и ставлю пустую бутылку на подоконник среди дохлых мух.

Телефон звонит снова. Я поднимаю трубку и кричу:

— Диана?

— Все в порядке. Она у нас.

Голос низкий, незнакомый. С хорошей артикуляцией. В нем есть что-то приятное, успокаивающее.

Я не успеваю ответить. Обстановка в комнате выглядит как-то очень странно. Как будто я здесь впервые.

— Мы хотели бы с тобой побеседовать, — заявляет человек.

— Что вы с ней сделали?

— Ничего. Можешь не беспокоиться. Ты уже поел?

— Где она?

— Не думай об этом. Ей хорошо. Вкусно было?

— К черту вкус! Почему вы ее захватили?

— Успокойся. Нам надо поговорить.

— Я уже наслушался ваших разговоров. Я позвоню в полицию.

— Пожалуйста. Но это вряд ли что-нибудь изменит.

— Диана не имеет к этому никакого отношения! — ору я.

— Когда мы получим ларец?

Бросаю трубку и выбегаю на террасу. Мне душно. Голова кружится. Положив руки на перила, ловлю воздух губами.

Далеко во фьорде лодки собрались кучкой около рыбной отмели. Чайки из Ревлингена летают над лодками, испуская крики. Невидимый отсюда теплоход, направляющийся в Данию, ритмично постукивает лопастями по поверхности воды. Я закрываю глаза и массирую нос кончиками пальцев. Начинаю раскачиваться, падаю назад и оказываюсь в плетеном кресле. Меня знобит. Волны холода исходят из моей диафрагмы и достигают кончиков пальцев рук и ног. Хватаюсь за край стола, чтобы не упасть.

Что со мной?

Правое полушарие мозга раздувается, его покалывает. Череп слишком мал, чтобы вместить распухший мозг.

Во рту пересохло, язык приклеился к нёбу. Я издаю ужасные звуки, хватаюсь за голову и пытаюсь позвать на помощь. Вместо этого только всхлипывание срывается с губ. Пробую встать, но ноги и руки оторвались от тела и лежат кучей на полу террасы.

По дороге к дому едет машина. Шины шелестят о гравий. Тарахтит мотор. Машина останавливается около моей Боллы. Я еще могу поднять голову. Это красный «рейнджровер».

Прижимаю руку ко рту и издаю хриплый стон.

Двери машины открываются.

Их двое. Старые знакомцы, вломившиеся в мою квартиру. Кинг-Конг. И аристократического вида мужчина в шикарном костюме.

Они поднимаются по лестнице, как будто в их распоряжении целая вечность.

— Добрый вечер, господин Белтэ, — здоровается аристократ. Британец до кончиков пальцев.

Я пытаюсь ответить, но язык не слушается, и раздается только нечленораздельное бормотание.

— Я глубоко сожалею, — вздыхает англичанин. — Мы надеялись, что вы пойдете нам навстречу. Но пришлось прибегнуть к крайним мерам.

Меня хватают под руки и тащат с террасы. Ноги стукаются о ступеньки. Меня втаскивают в машину и швыряют на заднее сиденье.

Больше я ничего не помню.

7.

Когда я был маленьким, я всегда прекрасно знал, какой сегодня день, еще до того, как просыпался по-настоящему. Тихое спокойствие в воскресенье, тоскливое пробуждение в среду, нервное напряжение в пятницу. С годами я утратил эту способность. Как и многое другое. Теперь иногда даже в середине дня случается, что я спрашиваю, какой сегодня день. И какой год.

Закрытое на крючок окно состоит из шести квадратиков стекол, сияющих под лучами солнца.

Я натягиваю ватное одеяло на голову и в течение нескольких минут прихожу в себя. Это совсем не просто. Но вскоре я выглядываю наружу.

Комната — чужая, голая. Я тоже.

На спинку венского стула кто-то очень аккуратно повесил мою одежду. Мне становится противно: кто-то меня раздевал! Какой-то чужой человек снимал с меня одежду и укладывал меня голого в постель!

В комнате дверь и шкаф. Офорт, изображающий Иисуса с ягнятами. Литография каменного замка. И фотография Букингемского дворца.

Голова раскалывается.

На ночном столике около моих очков стакан воды. Спускаю ноги на пол. От этого движения головной мозг сразу же увеличивается вдвое. Я надеваю очки. Одним долгим глотком выпиваю всю воду, но жажда не проходит.

Мои наручные часы лежат на столике, как покойник с раскинутыми в стороны руками-ремешками. Но они тикают и идут. Сейчас половина одиннадцатого.

Встаю, ковыляю к окну. Голова кружится. Приходится держаться за подоконник. Он белый и пахнет свежей краской.

Сад не очень большой. Несколько автомашин стоят на асфальтовой полосе вдоль дома. Каштаны закрывают вид на улицу, где слышен грохот трамваев. Значит, я в Осло. На втором этаже дома с садом.

Я одеваюсь. Очень трудно застегнуть пуговицы на рубашке. Пальцы чертовски дрожат.

Они ничего не украли. В заднем кармане по-прежнему лежит записная книжка. И деньги.

Дверь заперта. Я трясу ее. С той стороны я слышу голоса и шаги. Как в тюрьме, звенят ключи на связке. Затем ключ поворачивается.

— Привет, мой друг!

Это Майкл Мак-Маллин. Или Чарльз де Витт. Или кто-то третий, кем он захочет быть сегодня. Секунды тянутся долго. Наконец я говорю:

— Для человека, который умер двадцать лет назад, вы выглядите удивительно свеженьким!

Обычно у меня бывают затруднения с наглыми репликами. Эту я сочинял в самолете из Лондона. Я все время был уверен, что когда-нибудь мы снова встретимся.

— Я все объясню.

— Где Диана?

— В надежных руках.

— Что вы с ней сделали?

— Попозже, дружок, попозже. Мне действительно очень жаль!

Мне начинает казаться, что он действительно так и думает.

— Не будете ли вы так любезны пройти со мной? — спрашивает он.

«Так любезны»?

В коридоре бархатные обои и маленькие бра между старинными портретами королей и королев, аристократов, рыцарей, крестоносцев и пап римских. Каждый из них провожает меня пристальным взглядом.

Мягкая дорожка приводит нас по длинному коридору к широкой лестнице. Затем тяжелая дверь. Не знаю, как назвать это помещение: залом заседаний, курительной или гостиной. Предо мной роскошный, с явным избытком мебели, салон, бук и палисандр на стенах, тяжелые шторы и люстры. Запах политуры[55] и сигар.

Первое, что успевает ухватить мой взгляд, — огромное живописное полотно, изображающее двух друидов у Стоунхенджа. Второе — длинный, хорошо отполированный стол, на котором лежат зеленые фетровые подкладки для письма напротив каждого из двенадцати стульев с высокими спинками. Третье — два человека в углу на креслах. Я их обнаруживаю только тогда, когда замечаю поднимающийся дым от сигар. Оба обернулись и внимательно смотрят на нас.

Это Грэм Ллилеворт и директор Инспекции по охране памятников Сигурд Лоланн.

Оба встают. Лоланн никак не может решить, куда ему смотреть. Первым мне протягивает руку Ллилеворт. Потом то же самое делает Лоланн.

— Спасибо за последнюю встречу, — неуклюже бормочет Лоланн. Как будто помнит, когда она у нас была.

Никто из нас ничего не говорит.

На столе стоят фарфоровый кофейник и четыре чашки.

— Сахар? Сливки? — спрашивает Ллилеворт. Между указательным и средним пальцами тлеет сигара.

Я не люблю кофе.

К Лоланну я обращаюсь по-норвежски:

— Я не очень силен в Уголовном кодексе. Но могу предположить, что за похищение иностранки, отравление и похищение норвежца могут дать от пяти до семи лет тюремного заключения. Если только вы не задумали утопить меня в океане, предварительно всунув в бочку с бетоном. Тогда уже можно говорить о сроке в двадцать один год тюрьмы.

Лоланн нервно кашляет и бросает взгляд на Мак-Маллина.

Мак-Маллин по-отечески хихикает, как будто понял мои слова:

— Очень жаль. Вы, возможно, предпочитаете чай?

— Где Диана?

— Не волнуйтесь. Ей хорошо.

— Что вы с ней сделали?

— Ничего особенного. Пожалуйста, не беспокойтесь. У всего есть объяснение.

— Вы ее похитили!

— Вовсе нет.

— Кто вы? На самом деле?

— Я — Майкл Мак-Маллин.

— Забавно. В последний раз, когда мы с вами беседовали, вы назвали себя Чарльзом де Виттом.

Грэм Ллилеворт с удивлением глядит на него:

— Ты так себя назвал? Это правда? — и не удерживается от короткого смешка.

Мак-Маллин делает искусственную паузу.

— М-м, неужели так и назвал? — Он смотрит на меня игриво, морщит лоб. — И правда. Когда наши друзья в Лондонском Географическом обществе сообщили, что Бьорн Белтэ из Норвегии спрашивал о Чарльзе, мы придумали этот маленький глупенький план. Вы правы. Я сделал так, что вы поверили, будто я и есть добрый старый Чарли. Но справедливости ради следует добавить, что сам я вам так и не представился.

Я спрашиваю:

— Почему же теперь я должен поверить, что вы — Майкл Мак-Маллин?

Он протягивает мне руку. Я машинально хватаю ее.

— Я Майкл Мак-Маллин. — Он делает ударение на каждом слове.

От него исходит аура спокойствия и дружелюбия, которая смущает меня. Ллилеворт, Лоланн и я — мы напоминаем пугливых шавок, которые рычат и крутятся вокруг одной вожделенной кости. Майкл Мак-Маллин — другой. Он как бы парит над нами, не опускаясь до мелочных ссор. Вся его натура — добрый взгляд, низкий голос, спокойствие — источает-мирное и дружелюбное достоинство.

Лоланн предлагает мне стул. Я сажусь на самый край. Мы смотрим друг на друга.

— Вы — крепкий орешек, Белтэ, — признается Мак-Маллин.

Двое других начинают нервно смеяться. Лоланн подмигивает мне. Они пытаются мне внушить, что все мы перешли некую черту и оказались на одной стороне, а теперь сидим и веселимся по поводу того, что уже позади. Но они плохо меня знают. Я действительно крепкий орешек.

— Я очень рад, что вы теперь с нами, — произносит директор инспекции Сигурд Лоланн. И лицо у него елейное. — Нам бы побольше таких, как вы.

Мак-Маллин замечает мою сдержанность. Он ежится:

— Господа, будьте благоразумны. Надо дать объяснения нашему другу.

Иногда полезно помолчать. Я молчу.

Они переглядываются. Как будто каждый надеется, что начнет кто-то другой. И снова первым берет слово Мак-Маллин.

— С чего начнем? — спрашивает он.

— Давайте начнем с де Витта, — предлагаю я.

— Де Витт… Это было глупо с моей стороны. Я недооценил вас. В очень большой степени.

— А чего вы хотели добиться?

— Мы представляли себе, что нам будет легче, если вы примете меня за Чарльза. Что вы поверите ему. То есть мне. Мы надеялись, что вы доверите ларец де Витту, если он вам все объяснит. Мы были наивны. Я прошу у вас прощения.

— Я не должен был обнаружить, что вы его убили?

— Что? — восклицают они в один голос.

— В то лето, когда умер папа? — Я смотрю на каждого по очереди. — Вы хотите сказать мне, что совершенно случайно эти двое умерли одновременно?

Изумленные выражения лиц заслуживают доверия. И на мгновение я готов поверить им. Но только на одно мгновение.

— А почему вы сомневаетесь, что так и было? — спрашивает Мак-Маллин.

Лоланн фыркает:

— Ну знаете!

— Значит, это было чистым совпадением?

— Само собой разумеется! — кивает Мак-Маллин.

— Мы не варвары! — вступает в разговор Ллилеворт.

Лоланн качает головой:

— Вы начитались детективных романов! Ваш отец погиб в результате несчастного случая. Чарльз умер от инфекции. То, что это произошло в одно и то же лето, не более как совпадение.

Ллилеворт добавляет:

— В жизни сколько угодно подобных совпадений.

— Не говоря уж о смерти, — отвечаю я.

Я перевожу взгляд с одного на другого.

— Хорошо, оставим это, — говорю я. — На время. Я все еще не могу понять, почему вы не могли рассказать мне правду? Ларец у меня. Все, о чем я прошу, — это дать ответ на вопрос, что там внутри. Когда я узнаю истину, я верну его. Все эти обманы и ложные следы — зачем они?

— Правду? Э-э… А что такое истина? — спрашивает Мак-Маллин. Он смотрит на меня улыбаясь и в то же время с вызовом.

Я равнодушно пожимаю плечами.

— И какие у вас права требовать, чтобы вам рассказали так называемую истину? — продолжает он.

— Я представляю норвежские власти!

— Вздор! — возражает Лоланн. — Это я представляю норвежские власти.

— Вы? — усмехаюсь я. — Вы один из участников заговора!

— Ах, Бьорн, Бьорн, — смеется Мак-Маллин. — Не надо говорить глупости! Попробуйте посмотреть на дело с нашей стороны. Мы не знали, кто вы. Были ли вы с нами?

— С вами? — эхом отзываюсь я.

— Да, или же против нас. Были вы искренни?

— Искреннен?

— Или хотели получить деньги? Мы не знали, почему вы украли у нас ларец.

— Я не украл его! Я его вернул. Потому что вы собирались его украсть.

— Нельзя украсть то, что принадлежит тебе по праву, — произносит Мак-Маллин.

— Ларец вам не принадлежит! Ларец — норвежская собственность. Найденная на территории Норвегии.

— Мы к этому еще вернемся.

— Вам не приходило в голову, что у меня честные намерения? — спрашиваю я. — Я хотел всего лишь досконально разобраться в этом деле.

— Мы надеялись, что вы вернете ларец, — вздыхает Мак-Маллин. — Что вы и обязаны были сделать.

— И тогда вы стали изображать умершего. Сняли квартиру и обставили ее мебелью на один день.

Он изумленно косится на меня:

— Разве? Мы только одолжили ее. Если честно, то эту квартиру власти используют для… ну, таких дел. — Серебряной ложечкой он помешивает кофе в чашке. — После нашего короткого разговора я был уверен, что все будет нормально, но Диана рассказала, что вы отнеслись к этому скептически.

Я похолодел. Диана? Мак-Маллин смотрит на меня:

— Когда-нибудь вы все поймете. Она не имеет отношения к этому делу. Прямого. Только после того, как мы узнали, что вы с Дианой… дружите, мы ее изолировали. Это было против ее воли. — Его взгляд темнеет. — Мы ее убрали для ее же блага.

Они ждут, что я что-нибудь скажу. Но я молчу. Это беспокоит их.

— Когда мы узнали о вашей встрече с вдовой Чарльза, мы поняли, что недооценивали вас, — говорит Мак-Маллин.

— Совершенно точно, — подтверждает Лоланн.

Мак-Маллин продолжает:

— В Лондоне все пошло слишком быстро. Вы были умнее, все время опережали нас на один ход.

Я пытаюсь понять роль Дианы. Все тут как-то не сходится.

Мак-Маллин подносит чашку ко рту и допивает кофе.

— В конце концов я решил: нам поможет только откровенный разговор. Такой, как сейчас. Мы объясним вам все. И вы примете решение.

— Вот как? — недоверчиво бормочу я.

— Когда вы пришли в СИС, мы решили, что сможем с вами поговорить. И опять мы вас недооценили. Вы — крепкий орешек, Белтэ! Крепкий орешек!

Мак-Маллин бросает взгляд на Лоланна, который рассматривает ковер на полу.

— И все это дает вам право выкрадывать Диану, пичкать меня отравой и тоже похищать?

— Это безвредное лекарство, Бьорн. Скорее, снотворное. Я очень сожалею. Но ведь добровольно вы вряд ли пошли бы с нами?

— Можете быть абсолютно уверены, не пошел бы.

— Нам необходимо, чтобы вы поняли. — Он опускает глаза. — Поэтому иногда мы вынуждены использовать нетрадиционные средства. Дело не в том, что мы специально ищем наиболее драматические способы разрешения проблем.

— У меня есть один вопрос, — заявляю я.

— Да?

— Что в ларце?

— Это не норвежский артефакт, — быстро вставляет Лоланн.

— Ларец сделан из золота, — подчеркиваю я. — Стоимость одного только золота измеряется миллионами крон.

— На коммерческом рынке сам по себе ларец стоил бы, самое малое, пятьдесят миллионов фунтов, — уточняет Мак-Маллин. — Но для нас не играет абсолютно никакой роли, из чего он изготовлен. Или в какую сумму он оценивается.

— Потому что его содержимое еще дороже, — предполагаю я.

Мак-Маллин наклоняется вперед:

— При этом ни содержимое ларца, ни сам ларец не являются норвежскими.

— Ларец найден в Норвегии.

— Это правда. Совершенно случайно он находился в Норвегии. Но он не норвежский. Поэтому норвежские археологические власти не могут возражать против его вывоза.

Директор Инспекции по охране памятников начинает кивать, пожалуй, уж слишком энергично.

— Напротив, — продолжает Мак-Маллин, — чрезвычайно важно, чтобы соответствующие инстанции изучили артефакт. Норвегия — всего лишь краткий эпизод в истории ларца.

— Не понимаю, о чем речь. В какой истории? — спрашиваю я.

Мак-Маллин делает глубокий вдох:

— Это длинная история. Ведь так, господа? Длинная история!

Лоланн и Ллилеворт подтверждают: да, история длинная.

— У меня достаточно времени. — Я складываю руки на груди и откидываюсь на стуле.

— Позвольте начать с СИС, — говорит Мак-Маллин. — Society of International Sciencies, это мой вспомогательный аппарат. Общество в его нынешней форме было создано в тысяча девятисотом году. Но его корни простираются в глубь веков. СИС является межотраслевым объединением наук. Но скрытым образом СИС представляет также то, что можно назвать… э-э-э… научной контрразведкой. Мы собираем данные всех нужных нам отраслей науки и ищем… следы. СИС вело наблюдение, большей частью совершенно открыто, за всеми важнейшими археологическими раскопками на протяжении последних сотен лет. Иногда мы посылаем туда наших представителей, как, например, профессора Ллилеворта, под прикрытием какого-нибудь исследовательского проекта. Но, как правило, нам присылают отчеты руководители раскопок.

— Я подключился в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, — сообщает Лоланн. — Наблюдал за норвежскими раскопками и посылал в СИС необходимые отчеты и книги.

— Как мило! — усмехаюсь я.

— И следует добавить, — вступает в разговор Ллилеворт, — что все происходило совершенно легально. Мы не какие-нибудь злодеи.

— Мы в контакте с добропорядочными людьми, вроде Сигурда Лоланна и вашего отчима профессора Арнтцена, по всему миру, — рассказывает Мак-Маллин. — А Грэм Ллилеворт — один из наших полевых агентов.

— Агент 007, — абсолютно без выражения произносит Ллилеворт. За все время я в первый раз слышу от него шутку. Даже Мак-Маллин и Лоланн с изумлением смотрят на него. А он пускает кольца дыма.

— Мы приближаемся к главному, — продолжает Мак-Маллин. — Дело в том, что СИС хранит один секрет. Который косвенным образом связан с ларцом.

— Наконец-то!

Он откашливается. В его облике появилось что-то торжественное. И нереальное. Проходит несколько секунд.

— Я сделал это таким образом, — объясняет он. — Я представил себе реку. И прошу вас сделать то же самое. Окажите — мне услугу, Бьорн. Закройте глаза. Ипредставьте себе реку.

Я вижу перед собой реку. Широкую, плавно текущую. Похожую на сталь, расплавленную жарким тропическим солнцем. День клонится к вечеру. Над камышом вдоль берега роятся ленивые насекомые. Среди барашков волн видны крутящиеся ветки и комки зелени. Река течет мимо пустынь и кипарисов. На скале стоит мраморный храм. Но людей не видно.

Мак-Маллин ждет, пока картинка зафиксируется в сознании. И продолжает:

— А теперь представьте себе путешественников. Их немного. Два-три, может быть. Участники экспедиции. Плывут по реке, направляясь в чужую, загадочную страну.

Я представляю эту сцену, как на киноэкране: они плывут на плоту. Бревна соединены толстыми тросами. Позади мачты хижина из веток и лиан. Люди сидят на передней части плота. Один опустил в воду ноги. Второй посасывает трубку. Оба истекают потом.

— Их долго отбирали для экспедиции. Были выбраны самые квалифицированные. Самые мужественные. Путешествие опасное. Путь лежит по неизведанной стране. По местности, которой они ранее не видели. Они не бывали здесь. Только в книгах читали.

Я закрываю глаза, чтобы лучше видеть.

— Река бесконечна. Она течет все дальше. И дальше. И дальше.

— И кончается в океане.

— Нет. Она нигде не кончается.

— Нигде?

— Представьте себе, что у нее нет ни истоков, ни устья.

— Странная река.

— Она течет и течет. А плот несет и несет — не по течению, а против течения. Члены экспедиции прикованы, они должны сопротивляться воле реки. Они не могут обмануть ее. Не могут вернуться в пункт отправления. Они должны плыть против течения.

— Могут ли они сойти на берег?

— Да, они могут сойти на берег. Но это будет означать конец пути. Они никогда не двинутся дальше. Они могут разбить лагерь. Но они не смогут вернуться назад и не смогут поплыть вниз по реке.

— Которая не имеет конца.

— Абсолютно правильно. Не имеет конца.

— Бесконечное путешествие.

— Именно так.

— Цели нет?

— Само путешествие и есть цель.

— Вероятно, оно довольно скоро станет скучным.

Мак-Маллин смеется. Потом складывает ладони, расставляет пальцы так, что получается пять шпилей, и говорит:

— У них нет никакой связи с теми, кто их послал. И только с несколькими избранными по дороге. Но они оставляют за собой нечто… Назовем это бутылочной почтой. Адресованной тем, кого они покинули. Путевые заметки, можно сказать. Там они рассказывают о том, что увидели и испытали. Научные отчеты. Основанные на тех знаниях, которые у них были на момент отправления.

— Значит, бутылочная почта может двигаться в обратном направлении?

— Если ей помогает время. — Мак-Маллин кивает сам себе. — Потому что… Как вы определите время?

Я не знаю.

— Время, — изрекает он, — есть бесконечная цепь мгновений.

Я пытаюсь осмыслить это уравнение. Но не могу. Тогда я делаю попытку.

— А что, если предположить, — спрашиваю я, — что эта река — космическое пространство? Что экспедиция прибыла с другой планеты? Находящейся где-то в бесконечности?

Вопрос — безумный. Я это понимаю сам, когда слова вырываются у меня. И все же Мак-Маллин смотрит на меня так, как будто я догадался правильно. Чокнутый Уинтроп-младший сказал мне правду. Эта история повествует о группе инопланетян, обладающей технологиями столь совершенными, что они могут преодолеть расстояния во много световых лет между их Солнечной системой и Землей. Это объяснило бы многое. Возможно, что они прибыли сотни лет тому назад. И оставили свои технологические визитные карточки. Которые удивят археологов, когда они наткнутся на них среди разбитых горшков и кончиков стрел. Это гуманоиды. Высокоразвитые существа, передающие сообщения нам, землянам.

— Это правда? — недоверчиво спрашиваю я. Мак-Маллин протягивает мне вырезку из «Афтенпостен». Маленькая заметка:

ЧАСТИЦЫ ИГРАЮТ В ПРЯТКИ С УЧЕНЫМИ ИЗ OERN

Мейрин, Швейцария

Интернациональная группа ученых, работающих на ускорителе частиц OERN в Швейцарии во время экспериментов в диапазоне скоростей, приближающихся к скорости света, обнаружила, что масса исчезает, не отдавая энергии.

Руководитель проекта профессор Жан-Пьер Латрок сообщил агентству Ассошиэйтед Пресс, что ученые не могут объяснить явления, которые он назвал «физически невозможными».

«В соответствии с физическими законами масса не может исчезнуть просто так, — говорит Латрок. — Поэтому мы поставили своей задачей выяснить, куда исчезают частицы».

— OERN, — объясняет Мак-Маллин, — это Organisation européеппе pour la recherche nucléaire.[56]

У него идеальное произношение, как у прирожденного француза.

— Что это?

— Европейская лаборатория физики элементарных частиц. Основана в пятидесятые годы. Расположена в Мейрине в Швейцарии. Огромный размах! Лаборатория находится в тоннеле в горе, на глубине в сто семьдесят метров. Диаметр — двадцать семь километров. Самая большая в мире.

— Крупнейшая в мире лаборатория?

— Самый большой ускоритель!

— Что это значит?

— Замочная скважина, чтобы заглянуть в тайну Сотворения мира!

— Э-э?

— Ускоритель частиц! Преобразует поток частиц при скорости, близкой к скорости света, в массу.

Иногда мне бывает трудно подобрать подходящие слова.

— Боже мой! — вырывается у меня.

— И таким образом мы можем выяснить, что произошло в первые миллионные доли секунды мироздания. Во время экспериментов мы сумели воссоздать состояния, равные тем, которые возникли сразу после Большого взрыва, момента рождения Вселенной.

— Боже мой!

— Чтобы осмыслить Сотворение мира, — рассказывает он, — мы должны исследовать самые маленькие кирпичики Вселенной. Атомы, электроны, протоны, нейтроны, кварки. Антивещество.

Он делает перерыв, во время которого мой мозг наслаждается отдыхом.

— Боже мой! — повторяю я в третий раз. Это не очень большой вклад в беседу. Но физика никогда не была моей сильной стороной. В особенности физика элементарных частиц.

— Я не слишком быстро объясняю? — спрашивает Мак-Маллин.

— Быстро или медленно, я все равно ничего не понимаю.

Он продолжает:

— Ускоритель элементарных частиц разбивает самые маленькие частицы на еще более мелкие фрагменты.

— Допустим.

— При помощи магнитного поля эти огромные ускорители разгоняют частицы по кругу, пока те не достигнут скорости, близкой к скорости света.

— Какая скорость!

— И тут ученые сталкивают частицы друг с другом. Для того чтобы изучить физические последствия.

— Послушайте. Я ничего не смыслю во всех этих делах. Что вы мне объясняете? Какое отношение это имеет к ларцу?

Мак-Маллин протягивает мне еще одну газетную вырезку — из «Нью-Йорк таймс».

ПОНЯТИЕ ВРЕМЕНИ ПОД ЛУПОЙ

Абе Роузен

Ученые, работающие в престижном центре OERN, европейской лаборатории физики элементарных частиц, рассмотрели понятие времени через огромную лупу. Если теории и предположения ученых будут доказаны, открываются безграничные перспективы.

Во время одного эксперимента на ускорителе частиц в этом году физики, к своему удивлению, обнаружили, что частицы исчезли, не отдав энергии.

Эксперимент, который носил название «Эксперимент Уэллса» в честь знаменитого романа Г. Дж. Уэллса «Машина времени», был воспроизведен несколько раз с одним и тем же результатом.

Руководитель проекта французский физик, специалист по элементарным частицам, профессор Жан-Пьер Латрок говорит, что физики не сумели найти разумного объяснения этого физического парадокса.

«На данном, раннем этапе наша теория состоит в том, что частицы получили ускорение и исчезли во времени», — поясняет Латрок.

Он подчеркивает, что эту теорию следует сейчас принимать только как рабочую гипотезу исследователей: «Если бы нам удалось доказать, что частицы переместились во времени, это означало бы принципиально новое понимание законов природы. Мы не можем говорить о том, что было раньше и будет потом. О том, что причина и что следствие. Это сфера без времени и пространства. Можно назвать это измерением, параллельной Вселенной, гиперпространством».

Латрок осторожен с выводами, но указывает, что даже знаменитые ученые, такие как астрономы и физики Стефен Хоукинг и Кип Торне, всерьез обсуждают возможности путешествий во времени через так называемые спиральные дыры во Вселенной.

Некоторые ученые считают, что черные дыры есть входы и выходы этих «спиральных дыр», которые являются путями ускоренного движения по бесконечным пространствам Вселенной. Если это астрофизическое предположение имеет под собой почву, то магический и абсолютный барьер времени уже преодолен.

Один австрийский эксперимент с фотодетектором недавно подтвердил квантофизический феномен «внеместопребывания». Это понятие означает, что частицы, которые в течение какого-то времени были соединены в пучок, останутся вместе независимо оттого, где бы во Вселенной — во времени и пространстве — они ни находились.

Исследования группы ученых под руководством Латрока привели к бурной реакции со стороны выдающихся физиков в большинстве университетов Европы и США.

Один из ее наиболее известных критиков атомный физик и лауреат Нобелевской премии Адам Дж. Дж. Траст III заявляет, что понятие времени — последняя неприступная линия обороны в науке. «Даже в природе есть абсолютные величины, — настаивает Траст. — Скорость света — одна из них».

Но критика не удивляет Латрока и возглавляемую им группу. «Мы первыми сказали, что эта теория звучит безумно. Некоторые ученые считают, что допустимы другие интерпретации данного явления. Но лично я не вижу никакого другого объяснения того, куда девались частицы!»

Я смотрю поверх газетной вырезки.

— Понимаете? — спрашивает Мак-Маллин.

— Абсолютно ничего.

— Разве вы не видите связи?

— Какой? Что мне здесь надо понимать? Какое отношение это имеет к ларцу?

Мак-Маллин делает глубокий и медленный вздох. Я чувствую себя тупым учеником, который не приготовил домашнего задания.

— Представьте себе, — вновь пускается в объяснения Мак-Маллин, — что ученые через двести пятьдесят лет сумеют преодолеть барьер времени. Так же, как NASA в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году сумела послать человека на Луну. Представьте себе, что ученые будущего сумеют дать человеку возможность путешествовать во времени.

Я пытаюсь представить себе это. Но не могу.

— Вы ведь имеете в виду путешествие назад, в прошлое? — спрашиваю я.

Мак-Маллин выпускает воздух через нос с громким свистом.

— Представьте себе, — медленно говорит он, — что путешественники во времени вывалились из своего корабля в далеком прошлом. И стали такими же беспомощными, каким был бы Армстронг на Луне. Представьте себе также, что они оставили после себя послание. Не американский флаг, а сообщение для тех, кого они покинули в будущем. Сообщение о том, что они благополучно прибыли на место.

— Подождите… — Я пытаюсь сложить начало и конец этого странного уравнения. — В этом случае они сами же прочитают свое сообщение, прежде чем отправляться в дальний путь… Потому что если им это удалось сделать в прошлом, то должно удаться и в будущем…

— В конечном счете да. Но мы здесь сталкиваемся с вечным парадоксом: если человек отправляется в прошлое, то он может случайно убить своих будущих родителей до своего рождения! Мы должны осознать, что здесь дело в разном протекании времени.

Я молчу. Потом говорю:

— Вы собираетесь мне сказать, что лежит в ларце? Сообщение группы путешественников во времени?

Все трое торжественно смотрят на меня. Время идет. Но его у меня достаточно! Секунды летят.

— Мы нашли капсулу времени, — объявляет Мак-Маллин. — Их корабль. Машину времени, если хотите.

— В монастыре Вэрне?

— Ларец, обнаруженный в монастыре Вэрне, содержит сообщение, которое они отправили.

— М-да. Вот как. Ну конечно. И как же ларец попал туда?

— Это длинная история. Египтяне приняли путешественников во времени за богов. Когда золотой ларец с письменами был перевезен из Египта на Ближний Восток, его стали считать святыней. Религиозной реликвией. Потом он попал к иоаннитам. Они думали, что это божественные документы. И сочли, что монастырь Вэрне — надежное место для их хранения. Край света.

Я киваю. Как будто все понял.

— А капсулу времени где вы нашли?

— В Египте.

— В Египте?

— Под пирамидой Хеопса был найден вовсе не космический корабль. А капсула времени.

И тут я не выдерживаю. Я начинаю снова фыркать. Фырканье — это моя вечная беда.

У Ллилеворта такой вид, как будто он сейчас навалится на меня всеми своими ста пятью килограммами.

— Ну и ну! — восклицаю я.

Ллилеворт берет из пепельницы сигару. Потухшую. Быстро зажигает спичку и подносит к сигаре.

— Да? — спрашивает Мак-Маллин великосветским тоном.

— Ну и ну! — повторяю я. — И за кого же вы меня принимаете?

Мак-Маллин смотрит на меня, подложив большие пальцы под подбородок и скрестив остальные пальцы домиком перед своим носом. Если бы ситуация была другой, я подумал бы, что он только что удачно пошутил.

— Пожалуйста, продолжайте меня дурачить, — говорю я. — Считайте меня круглым идиотом.

— Почему ты думаешь, что мы тебя дурачим? — обижается Лоланн.

— Путешествия во времени? Ну и ну! Даже умственно отсталый преподаватель археологии знает, что это физически невозможно. Научная фантастика.

— То же самое думали о полетах на Луну. Многое из того, что окружает нас сегодня, было научной фантастикой пятьдесят лет назад.

— И все же! Я должен поверить, что антикварный золотой ларец, найденный в монастыре Вэрне в Эстфолде, скрывает в себе сообщение, которое люди из будущего оставили после того, как совершили путешествие во времени и оказались в прошлом?

— Именно так.

— Ну, знаете!

Я смеюсь и театрально вздыхаю, взмахиваю руками — одним словом, устраиваю целое представление.

— Парни, вы забыли одну вещь. Одну важную деталь.

Они вопросительно смотрят на меня. Им принадлежит власть. Они привыкли добиваться того, что хотят. Сейчас моя реакция приводит их в растерянность.

— Вы забыли, что человек, который знает, где находится ларец, — это я.

— Что правда, то правда, — вздыхает Мак-Маллин.

Я не могу удержаться и забиваю решающий гол матча.

— Кроме этого, я знаю про Рене-ле-Шато, — заявляю я.

Мак-Маллин замирает. Через секунду он берет себя в руки. Но он уже выдал себя.

— Знаете? — спрашивает он небрежно.

Я многозначительно покашливаю:

— Вы еще чего-то ждете от меня?

Мак-Маллин кладет мне на плечо свою руку.

— Немного позже, — он бросает быстрый взгляд на Ллилеворта, — мы поговорим о Рене-ле-Шато.

Все еще держа руку на моем плече, он выходит со мной из зала и ведет обратно в мою комнату.

8.

Я мечусь как неприкаянный по зеленому ковру. Жарко, воздух спертый. Я приоткрываю окно, и в комнату проникает запах свежескошенной травы и выхлопных газов.

Через щелку в комнату влетает шмель. Он тут же начинает отчаянно биться о стекло. Ему здесь не нравится, и я ему сочувствую. Он большой и лохматый. Рассказывают, что шмели с точки зрения аэродинамики вообще не должны летать. Что-то в шмелях мне нравится. Не знаю что. Может быть, их упорство. Я люблю сравнивать себя со всеми, какими угодно разными тварями.

Не могу понять, что они сделали с Дианой. И где она сейчас. Я спрашиваю себя, что сказали бы в полиции, если бы я пришел к ним с заявлением. И объяснениями, которые были бы довольно близки к правде. Я сомневаюсь, что обладатель писклявого голоса выложил бы передо мной все, что у него есть, и бросился бы мне на помощь. Бог ты мой, я даже не знаю, какая у Дианы фамилия. Когда я заказывал билеты на самолет, она, захихикав, настояла на том, чтобы ее записали как госпожу Белтэ.

Я совсем не герой. Взломать дверь, а потом бегать по лабиринту помещений в поисках Дианы — это не для меня. Да я и не вышибу ни одной двери — скорее, вывихну плечо. А если бы даже я выбрался из этой комнаты, любой мускулистый мужик успокоил бы меня одним своим взглядом.

Я настолько пуглив, что вздрагиваю, когда обнаруживаю на ночном столике конверт. Белый, самый обыкновенный конверт. Мое имя написано на нем большими буквами.

Вскрываю конверт ногтем указательного пальца и вынимаю письмо, написанное от руки:

Бьорн!

Что еще я могу тебе сказать, мой дорогой, кроме как «Извини!»? Лишь бы ты смог меня простить. Пожалуйста! Мне так стыдно…

Они не знают, что я пишу тебе. Поэтому не показывай им. Или кому-нибудь другому. Это касается только нас. И больше никого.

У тебя должно быть много вопросов. Если бы я могла дать тебе ответы, ответы, которые имели бы смысл, которые объясняли бы хотя бы маленькую частичку того, что случилось! Но я не могу. Сейчас не могу.

Но я хочу, чтобы ты знал одно: я люблю тебя! Я никогда тебя не предавала! Я никогда не делала вид, будто у меня к тебе есть такие чувства, которых не было. Пожалуйста, поверь мне. Я не шлюха. Но, может быть, я все же…

Кто сказал, что все в жизни должно быть чертовски просто? Жизнь не уравнение, которое обязательно сходится, если множители верные. Жизнь — уравнение, которое никогда не сходится. Моя жизнь? Цепь катастроф. Которая началась, когда я родилась.

Бьорн! Я сожалею, что оказалась на твоем пути. Прости, что я полюбила тебя. И втянула тебя во все это. Ты заслуживал лучшей судьбы. Когда-нибудь жизнь отомстит мне. А пока я несу один вздор. Ты ничего не понимаешь. Да ты и не должен понимать.

Если ты боишься за меня, успокойся, нет никаких оснований. Они не могут мне ничего сделать. Возможно, я объясню тебе это, когда все кончится. Я не знаю. А возможно, и не объясню. Но объяснение есть у всего.

Если бы только мы могли отсюда убежать! Ты и я!! На необитаемый остров. Где никто бы нас не мучил.

Я должна была все знать. Я должна была все предвидеть. Но я упрямая, своевольная, думаю только о своей собственной тропинке. Если папа мне говорил: «Надень красное платье, оно тебе идет», то я надевала серые брючки и лиловую блузку. Если папа говорил: «Этот парень не для тебя», то я тут же затаскивала парня в постель. Я говорю «в постель», но это не значит, что я его любила. Но тебя я любила, Бьорн.

Понимаешь ли ты хоть что-нибудь из того, что я пытаюсь тебе сказать? Я и сама не знаю, что имею в виду. Кроме одного: я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.

Забудь меня! Забудь, что ты когда-то встретил глупую девчонку по имени Диана! Забудь, если тебе казалось, что она была чем-то мила тебе! Забудь, что она полюбила тебя! Смотри, вот стиральная резинка, сотри эту девчонку из своей памяти и из своей жизни!

Твой ангел

XXX

Диана

Я разрываю простыню на две части и связываю концы с пододеяльником от ватного одеяла. Широко распахиваю окно. Кладу на подоконник белье.

Шмель ликует.

Крепко привязываю конец тряпок к средней части подоконника. Забираюсь на окно и начинаю спускаться. Последние полтора метра лечу по воздуху.

9.

Крик длился только одну секунду или две. Но в моей голове он звучит уже двадцать лет.

Накануне несчастья папа был тихим и чужим, как будто чувствовал, что грядет нечто ужасное.

Когда наступили сумерки, Трюгве разжег костер. Поленья были поставлены пирамидкой и окружены галькой. На ветке над костром висел почерневший кофейник. Удобная маленькая конструкция для любителей дикой природы. Прямо из пособия для бойскаутов.

Трюгве сидел с гитарой и пел «Blowing in the wind».[57]

В лесу пахло кофе, сосновой хвоей и мамиными духами. Папа пустил в ход средство от комаров, которое ужасно воняло и дымило, но ни в малейшей степени не испортило комарам аппетит. Папа полулежал-полусидел, прислонившись к пню. Мама сидела рядом, опираясь спиной о его ноги. Папа рассказывал о недавнем обнаружении жемчуга, золота, серебра и драгоценностей на холме Голос-в-Несе в провинции Хедмарк. Мама слушала не очень внимательно. Но я сидел, как прикованный, и пытался представить себе эти бесценные сокровища.

У Трюгве был низкий красивый голос. Во время пения он закрывал глаза. От пламени костра его длинные светлые волосы и щетина на щеках отсвечивали оранжевым. Сильные руки нежно держали гитару. Мама посылала ему взгляды, полные маленьких невидимых поцелуев.

Звуки гитары разливались среди деревьев. Небо посветлело от множества звезд. Среди листвы поблескивало маленькое лесное озеро. Вверху, на склоне, завершала свой рабочий день пеночка. Волшебный и бесконечный, лес поглотил нас.

Вечером папа отправился проверять альпинистское снаряжение. Он всегда был осторожным. Я вижу эту картину. Он перенес рюкзаки за палатку и, склонившись, возился со снаряжением, когда я неожиданно подошел к нему. Он отпрянул с испуганным лицом. Как будто я застукал его за чем-то. Я тут же забыл об этом. Фигура папы, склоненного над рюкзаками, осталась, как фотография, вспышка, и всплыла в моей голове только двадцать лет спустя.

Трюгве открыл ему бутылку пива, но он не стал пить. Позже выпил, не отрываясь, всю бутылку одним глотком.

Папа лег спать рано. Мама и Трюгве еще долго сидели, веселые и таинственные, с пивом в руках, негромко переговаривались и бросали в костер алтей.

На безоблачном небе блестели звезды, когда я забрался в палатку. Я чувствовал тошноту и беспокойство. Засыпая, прислушивался к ночи. И к тихому смеху мамы.

Я сидел на пеньке и вырезал ивовую дудочку в тот момент, когда папа сорвался и упал. Я был близко от этого места.

Продираясь сквозь кусты, я всем сердцем надеялся, что кричал Трюгве. Но внутри меня уже была уверенность, что это папа.

В такие мгновения сознание распадается на фрагменты — застывшие картинки и обрывки звуков, которые врезаются в память.

Синее небо.

Крик птицы.

Пронзительные голоса.

Отдающая серым блеском гора, поднимающаяся резко вверх.

Трюгве, пестрое пятно на уступе скалы высоко вверху.

Крик: Бьорн! Уходи! Уходи! Уходи немедленно!

Вертикальный срез скалы.

Падающая веревка свертывается клубком.

Вопль мамы.

Кровь.

Куча одежды внизу, у подножия скалы. Нет, не одежды. Это папа.

Ствол дерева у меня за спиной. Кора царапает мой затылок, когда я теряю сознание и падаю.

Только на следующее утро спасателям удалось спустить Трюгве с уступа скалы. Папа во время падения увлек за собой веревку.

Было произведено расследование. Написан протокол.

Как человек более опытный, Трюгве должен был отвечать за безопасность. Поэтому он стоял на уступе скалы. Для того чтобы спуск прошел успешно. Но этого-то как раз и не случилось. Ручка крепления оторвалась во время спуска. Из-за усталости металла — так было записано в протоколе. Хотя никто не понимал, как это получилось. Такой дефект просто так не мог возникнуть. У папы не было ни единого шанса.

Но никто не стал упрекать Трюгве Арнтцена. Ни мама, ни комиссия, которая проводила расследование. Он сам воспринял несчастный случай очень тяжело.

Через полгода он женился на маме.

V ПУСТЫНЯ

1.

Нещадно палит солнце. Небо совершенно бесцветное.

Я только что открыл глаза. Лучше бы не открывал. Солнечные лучи тут же взрываются у меня в затылке. Свет через зрачки проникает прямо в череп. Когда я засыпал, прижав лоб к прохладному окну, было еще темно. И довольно холодно. Прошло четыре часа после приземления самолета. Солнце использовало эти часы весьма эффективно. Кажется, я попал внутрь скороварки, работающей на полную мощность.

Отворачиваюсь от света пустыни и вынимаю солнечные очки, которые купил в Гардемуене за 745 крон. По сниженной цене. Марки «RayBan». Но за 745 крон? По сниженной цене? Если бы продавщица не была милашкой, я наверняка фыркнул бы презрительно и оставил очки на прилавке. Но теперь я надеваю их на нос.

Шоссе идет по прямой линии через пустынную пересеченную местность. Полоса асфальта исчезает в дымке горячих испарений, горизонта не видно.

В автобусе работает кондиционер. Мы в каменистой пустыне. А может быть, на другой планете. Например, на Юпитере. Все скалы в поле моего зрения ржавого красного цвета. Из камней на обочине кое-где пробиваются упрямые растения вроде тех, что встречаются в террариумах. Или в гербариях. Или на дорожке забытого богом заброшенного сада. Вдоль гребня гор высится строй кипарисов. Как на изображениях библейского ландшафта, вышитых на диванных подушках у очень религиозной тетушки с юго-запада Норвегии. В пятитысячный раз за эту поездку я вынимаю письмо Дианы и перечитываю его. Слово за словом, строчка за строчкой. Я уже знаю его наизусть. Но все еще надеюсь понять смысл.

В автобусе только двое: я и шофер. Не произнося ни слова, мы едем по пустыне, которая все никак не кончается. Шофер выглядит так, словно его встроили в водительское кресло на автозаводе, перед тем как выпустить автобус с конвейера. Внешний вид и конструкция шоферов были разработаны группой толковых генетиков, а затем их стали штамповать с большим прилежанием в особом корпусе производственного комплекса. У шофера рубашка с короткими рукавами, волосатые руки. Под мышками пятна пота. Волосы жидкие, лицо небритое. Пышные брови. Иногда он бросает на меня взгляд в огромное зеркало. Но на мое присутствие не реагирует абсолютно никак, ни одним кивком.

Мне всегда трудно общаться с людьми. С течением времени я прикрыл свою стеснительность камуфляжной сеткой искусственного веселья и саркастических высказываний. Есть люди, которые провели бы эту поездку за веселым разговором с темнокожим шофером. О евреях и арабах. Или о спортивных автомобилях и европейском футболе. О христианстве и исламе. О ловле рыбы на муху в Намсене или проститутках Барселоны. Но я другой. И по лицу шофера я вижу, что он этому рад.

Мы подъезжаем к выступу скалы. За ним открывается цветущий оазис долины. Райский сад, полный оливковых деревьев, бамбука, сандаловых, камфарных деревьев и кедров. Смоковная роща покрывает зеленью склон горы. Из колодца дизельный насос с громким шумом качает ключевую воду в хорошо облицованные каналы.

В этом оазисе было решено построить Институт Шиммера. Не спрашивайте меня, почему именно здесь. Вряд ли можно найти более удаленное от людей место.

Но зато здесь есть необходимый для работы покой.

Институт — прекрасная иллюстрация того, что человек все время стремится соединить самую древнюю старину с суперсовременными веяниями. Результат, понятно, разный. Семьсот лет тому назад монахи основали монастырь в центре оазиса. Постройки из камней пустыни, обтесанных с геометрической точностью, отшлифованных и подогнанных друг к другу, образовали комплекс из келий, коридоров и залов. Священное место для религиозных раздумий и самопознания. Вокруг этого древнего монастыря в пустыне архитекторы и инженеры построили в начале 1970-х годов мастодонта из стекла, зеркал и алюминия. Крик модернизма в пустыне, где время потеряло смысл. Институт не растет в высоту, он расширяется во все стороны, блестит и мерцает под лучами солнца.

2.

— Бьарн! Друг мой! Добро пожаловать!

Автобус въехал на перекресток с круговым движением, где в изобилии росли кусты и травы, и остановился, переводя дух после долгой поездки.

Он ждет меня на тротуаре перед входом в здание института. Маленький и толстый, с веселыми добрыми глазами, плешкой и румяными щечками. Если бы еще добавить монашескую рясу, была бы прекрасная пародия на монаха.

Зовут его Петер Леви.

Институт Шиммера — исследовательский центр, притягивающий студентов и ученых со всего мира. На недели и месяцы можно снять номер в гостинице института, а потом закопаться в его богатейшей библиотеке. В особом корпусе реставрируют фрагменты манускриптов, расшифровывают слова, записанные на пергаменте или папирусе тысячи лет назад. Теологи, историки, лингвисты, палеографы, философы, археологи и этнографы работают в дружном единении. Все они хотят пролить свет на прошлое.

Петер Леви подходит ко мне с таким восторгом, что я подумываю, не принимает ли он меня за кого-то другого. Но он еще раз кричит «Бьарн!» и жмет мне руку, глядя в глаза и широко улыбаясь.

— Добро пожаловать! Я надеюсь, мы сможем быть тебе полезны! — Он говорит по-английски картавя, с заметным акцентом.

Мы с ним уже общались. Два дня назад. Я позвонил ему из квартиры Турстейна Авнера после моего побега от Мак-Маллина. Он был для меня именем на письме с приглашением от института. Только именем, случайным контактным лицом. Теперь он будет моим гидом и консультантом. Каждому гостю в институте полагается иметь куратора, постоянно живущего здесь человека. Но Петер Леви ведет себя так, как будто мы с ним однополчане. Которые сидели в одном окопе, когда снаряды свистели у нас над головой, а горчичный газ, как каша, лежал толстым слоем, и мы по-братски делили один противогаз на двоих. Хотя в нем была дыра.

Я не знаю, можно ли ему доверять. Но он мне нравится.

Он хватает мой чемодан, который шофер вытащил из багажника автобуса. Держа левую руку на моем плече, Петер приводит меня в зал регистрации, где я получаю ключ-карту и записываюсь:

Name: Bjørn Beltø

Title: Research assistant/archaeologist

Origin (City/country): Oslo, Norway

Academic institution: University of Oslo

Academic speciality: Archaeology

Purprose of visit: Research.[58]

Петер показывает мне мой номер 207, расположенный в отдельном крыле, который выглядит в точности как комната в дешевой сельской гостинице в Англии. Тут он меня покидает, чтобы я «дождался, когда после поездки душа догонит тело». Я раскрываю чемодан и вешаю одежду в шкаф. Со вздохом, который относится скорее к усталости, чем к скуке, опускаюсь на маленький зеленый диван. В руках держу все распечатки, которые мне прислал Турстейн Авнер.

Он действовал очень эффективно. На основании тех ключевых слов и имен, которые я ему дал, он провел поиск в Интернете и составил список всех мест, где была нужная мне информация. Между этими сведениями я не вижу связи. Ключевое слово «иоанниты» дало ему тридцать два упоминания в системе поисков AltaVista и семнадцать в Meta-Crawler. Исторические и псевдонаучные материалы об иоаннитах, масонах и подпольных сектах. Я листаю распечатки с нетерпеливым раздражением. Я не знаю, что ищу, и старательно отмахиваюсь от сведений, которые мне не нужны.

Раздражаясь на Турстейна, я поступаю несправедливо. Он выполнил то, о чем я его просил. Проклинать надо свою собственную беспомощность.

Где Диана?

Какую роль она играла в этом спектакле? Как понимать намеки в ее письме?

Почему они всегда лгут? Зачем усыпили меня, а потом стали угощать откровенной ложью? Надеялись сбить меня с толку?

Что в ларце? Какую тайну от меня хотят скрыть?

Пытаются сохранить тайну, сочиняя еще более фантастическую ложь? Такие вопросы роятся в моей голове. Но я ни на шаг не приблизился к ответам.

Турстейн настаивал на том, чтобы я пошел в полицию и рассказал все, что знаю. Взяв с собой ларец. У меня было такое искушение. Но любой человек, который сражается с чем-то большим, что нельзя охватить взглядом, развивает в себе хотя бы частично манию преследования. Я не верю полицейским. Они в соответствии со своими учебниками и своей логикой отдали бы ларец в отдел древностей. А меня привлекли бы к ответственности за воровство. Откуда поехали, туда и приехали!

А как полиция найдет Диану? Я о ней ничего не знаю. Ничего, кроме имени. Живет в Лондоне, в небоскребе. И работает в СИС. А я-то был жутко наивным и думал о ней хорошо. Впрочем, я уверен, что в постели она не притворялась.

Еще около часа я сижу и листаю толстую кипу бумаг Турстейна. Читаю об иоаннитах и французской аристократии, о глубоком уважении, которое весь мир испытывает к Институту Шиммера, о монастыре Вэрне. Я просматриваю материалы о Рене-ле-Шато и Беренжере Соньере, о «Свитках Мертвого моря» и монастыре Святого Креста, о Туринской плащанице, о Евангелии Q и Библиотеке Наг-Хаммади. Я даже обнаруживаю статью, подписанную Петером Леви, о воздействии на мандеев нехристианских сект. Нахожу тридцать четыре страницы с сайта СИС, где есть, в частности, краткие биографии Мак-Маллина и Ллилеворта.

Но все это никак не приближает меня к цели.

3.

Я отдыхаю. Душа догоняет тело ближе к вечеру. Вздремнув несколько больше, чем следовало, я сейчас бесцельно брожу по институту с пугливым ощущением, что я здесь лишний. У меня вообще часто возникает чувство, что я мешаю людям. Лихорадочное оживление пронизывает Институт Шиммера. Это академический муравейник. Я — черный муравей, приехавший в гости к прилежным красным муравьям. Они целеустремленно бегают по размеченным невидимой краской тропинкам. Встанут. Поговорят. И бегут дальше. Хлопотливые студенты носятся (жужжа! жестикулируя!) по бесконечному коридору. Может быть, он ведет к покоям Царицы муравьев? И все это время они косятся на меня, оценивают меня, рассматривают меня, сплетничают обо мне. Доктор Ванг, вероятно, сказал бы мне: «Это самовнушение, Бьорн».

— Что за странное место? — спрашиваю я сам себя. И вздрагиваю.

В центре зала регистрации, на круглом папоротниковом острове, стоит столб со стрелками и табличками, которые показывают дорогу в научные отделы, лаборатории, комнаты семинарских занятий, лекционные залы, сектора конференций, столовые, киоски, книжные магазины, кинозалы, библиотеку, студии, читальные залы.

В углах под крышей висят небольшие камеры слежения с красными лампочками. Никто не может назвать меня человеком невнимательным.

4.

Вечер.

Петер Леви сидит в кресле с боковыми выступами на уровне головы, пьет кофе и коньяк в темной переполненной комнате, которую принято называть «читалкой». Над фешенебельной библиотечной стойкой сигаретный дым стоит столбом. Как в британском клубе джентльменов. Тонированные стекла создают иллюзию вечной ночи. На подоконниках свечи. Тихая фортепианная музыка. Голоса мягкие, приглушенные. Если кто-то начинает громко смеяться, на него шикают. Оживленные дискуссии на иностранных языках. Увидев меня, Петер машет. Его интерес ко мне и радость, с которой он меня встречает, удивляют меня.

Петер делает знак официанту, который тут же приносит поднос с чашкой чая и бокалом коньяка в форме тюльпана.

Чай невероятно крепкий. Не знаю, может быть, коньяк предназначен для того, чтобы запивать им чай. Я задумываюсь: а чай ли это?

— Я рад, что у тебя хватило сил прийти сюда, — говорит Петер.

— Хватило сил?

— Ты, наверное, устал с дороги.

— Но мучительно больно отказываться, когда предлагают коньяк.

И мы смеемся, чтобы скрыть некоторое напряжение.

— Нам с тобой есть о чем поговорить, — произносит Петер.

— Разве?

— О твоих исследованиях, — объясняет он. — О твоем интересе к иоаннитам, к мифу о Святом ларце. О том, чем мы можем тебе помочь.

Я спрашиваю, знаком ли Петер с Ури, который был направлен Институтом Шиммера на раскопки в монастырь Варне. Да, знаком. Ури еще не вернулся.

Петер закуривает сигару. С удовольствием затягивается. Сквозь табачный дым с любопытством разглядывает меня.

— А зачем, — спрашивает он и начинает крутить сигару между пальцами, — в действительности ты приехал сюда, к нам?

Я рассказываю. Во всяком случае, кое-что. Я не пересказываю всю ту ложь и мистику, с которой столкнулся в последнее время, а делаю вид, что исследую уникальную археологическую находку. Объясняю, что ищу информацию об иоаннитах. Обо всем, что имеет отношение к монастырю Вэрне и Ларцу Святых Тайн.

— Это я знаю. Но я, кажется, сказал «в действительности»?

— Если ты считаешь, что у меня есть какой-то секрет, то ты знаешь и почему, — отвечаю я двусмысленно.

Петер ничего не говорит. Только смотрит на меня и делает глубокий вздох. Огонь медленно пожирает его сигару.

Для того чтобы заполнить паузу, я рассказываю о раскопках в монастыре Вэрне, которые не слишком-то его интересуют. Рассказывая, начинаю крутить бокал с коньяком. Петер следит за золотисто-коричневым водоворотом, как будто все его мысли погружены в бокал. Глаза потухли.

Сейчас у него вид завсегдатая одного из баров, что располагаются на многочисленных улочках Нью-Йорка, облюбованных проститутками в черных шелковых чулках, со свинцовым взглядом.

Когда я наконец замолкаю, Петер смотрит на меня с видом превосходства, но, скорее всего, так у него выражается обыкновенное любопытство.

— Ты веришь в Иисуса? — спрашивает он.

Вопрос неожиданный. Я делаю, как он, — нюхаю коньячный аромат.

— Исторического? — уточняю я. Мягкое опьянение начинает пульсировать в голове. — Или божественного?

Он кивает, как будто я уже дал ответ. Но это не так. Я спрашиваю его, как он оказался в институте. Негромко, как будто не желая, чтобы остальные слышали, он рассказывает о своем детстве в бедных кварталах Тель-Авива, об отце — религиозном фанатике, о матери — всегда готовой на жертвы, о своих поисках веры, о своих научных изысканиях. Петер — историк религии. Специалист по истории сект, которые возникали и умирали во времена Христа. Он изучает их воздействие на формирование христианства.

— Ты интересуешься ранним христианством? — Этот вопрос задан таким тоном, что мне не остается ничего другого, кроме как ответить «да».

— Безусловно!

— Хорошо! Не зря мне и показалось, что у нас с тобой много общих интересов. Есть о чем поговорить. Ты, например, знал, — он, усмехаясь, наклоняется ко мне через стол, — что у иоаннитов было много общего с гностической сектой мандеев?

— Мне кажется, — медленно отвечаю я, прихлебывая крепкий чай, — что это я не совсем усвоил.

— Но дело обстоит именно таким образом! Мандеи отвергли Иисуса и считали своим пророком Иоанна Крестителя. И еще они думали, что спасение приходит через знание, называемое manda.

Я решаю про себя, что моя мама была очевидным мандеем в те времена, когда я учился в школе.

Петер продолжает:

— Священные книги мандеев «Сокровище» и «Книга Иоанна» существовали уже пятьсот лет, когда был создан орден иоаннитов. У мандеев был свой Царь Света. А главное, мой растерянный друг, прозвучит сейчас. — Он медлит, перед тем как взорвать бомбу. — Иисус и его современники во всех деталях были знакомы с посланиями эссеев! — Он с триумфом и вызовом глядит на меня.

— И что? — спрашиваю я.

Пораженный моим непониманием и отсутствием энтузиазма, он одним долгим глотком допивает бокал коньяка. Потом восстанавливает дыхание.

— Ты прав. Эти сведения тебе уже давно известны.

Я раздумываю:

— М-м-м… Пожалуй, не во всех деталях.

Он вопросительно смотрит на меня и, негромко посмеиваясь, хлопает меня по плечу. Я еще раз пробую чай и сдерживаюсь, чтобы не скорчить гримасу. Где-то далеко в баре пианист снова начинает играть. Я не обратил внимания, когда он прервался. Неизвестно откуда возник официант с новым бокалом коньяка для Петера.

— Ты ведь умираешь от желания рассказать мне про эссеев, — ободряю я собеседника.

— Это и вправду интересно!

Он поднимает бокал коньяка. Мы чокаемся. Он отставляет бокал и откашливается:

— Эссеи, или назареи, как их называют по-другому, имели веру, основанную на вавилонской религии. Они считали, что душа состоит из частиц света, образовавшихся после того, как злые силы взорвали Бога Света. Эти частицы света были пленниками в теле человека всю его жизнь. В момент смерти частицы света воссоединялись с Богом Света.

— Петер, — я подыскиваю правильные слова, — зачем ты мне все это рассказываешь?

— Мне показалось, что это тебе интересно.

— Да, будет. Как только я пойму, что именно ты пытаешься мне объяснить.

Он наклоняется вперед и кладет свою коричневатую руку поверх моей. Собирается что-то сказать. Но почему-то замолкает.

— Завтра я все это забуду.

Он икает. Мы оба смеемся.

Потом он добавляет:

— Это не важно. Я слишком много болтаю.

— Если ты мне объяснишь, зачем мне это знать, — я скажу, что это интересно.

— Ну конечно, это интересно! — Мои слова стимулируют его. — Главное тут в том, что влияние эссеев на формирующееся христианство представляется намного более заметным, чем считалось раньше.

— Я вообще не подозревал, что такое влияние существовало.

Он ведет рассказ шепотом, как будто раскрывает секрет:

— Многие считают, что некоторые части Нового Завета дают искаженное и идеализированное представление об истоках христианства.

— Хорошо… — Я медлю и начинаю ему подыгрывать. — С той поры прошло некоторое время. Может быть, теперь это и не так уж страшно.

— Но мы тем не менее все еще живем в полном соответствии с духом Библии!

— Потому что многие верят, что Библия — Слово Божье, — говорю я.

— И еще потому, что Библия — самая вдохновляющая из всех книг, которые когда-либо были написаны.

— И самая красивая.

— Руководство по жизни и смерти. По морали и любви к ближнему. Учебное пособие по человеческому достоинству и уважению.

— Великие слова…

— Великая книга, — шепчет Петер с трепетом.

Мы оба смотрим куда-то в пространство. Скрытые в крыше прожекторы серебристыми колоннами разрезают сигаретный дым. Голоса, смех, музыка — все это спрятано от нас за какой-то невидимой стеной. Петер тушит остаток сигары в пепельнице и впивается в меня взглядом.

— Действительно ли Библия — Слово Божье?! — восклицает он неожиданно горячо.

— Не спрашивай меня.

— Бог не написал ни одной строчки! Двадцать семь книг Нового Завета были отобраны в результате длительного и болезненного процесса.

— При вмешательстве Божьем?

— Думаю, что при постоянных скандалах.

Я смеюсь, но останавливаюсь, когда понимаю, что Петер не шутит.

Он прикладывает бокал коньяка к губам, вдыхает аромат и пьет. Закрывает на мгновение глаза. Осторожно отставляет бокал:

— Библия не была написана группой святых писателей раз и навсегда. В распоряжении Церкви для выбора и оценки было множество рукописей, созданных на протяжении нескольких веков. Какие-то тексты были отвергнуты, другие включили в Новый Завет. Очень важно понимать: канонизация Нового Завета происходила одновременно с борьбой за власть как внутри, так и вне Церкви, в ослабленной иумирающей Римской империи.

— Борьба за власть? Звучит кошмарно.

— Не забывай, Церковь принимала активное участие в борьбе за культурное, политическое и экономическое доминирование в том вакууме, который образовался после падения Римской империи. — Петер оглядывается вокруг, улыбаясь. — Если бы падение Римской империи не совпало с расколом среди евреев и с появлением новой религии, мир сегодня выглядел бы иначе.

— Я никогда над этим не задумывался, — признаюсь я. — Наша цивилизация — винегрет из римских, греческих и христианских ценностей и обычаев.

— Если мы вернемся к месту и роли Библии в истории, то должны будем вспомнить, что прошло почти четыреста лет от Рождества Христова до признания Библии в том виде, в котором мы знаем ее сегодня. В то время те тексты, которые были включены в Новый Завет и сегодня считаются центральными, были весьма спорными.

— А кто их отбирал?

— Церковники, конечно. Ранние христиане.

— Священники…

— Точнее говоря, епископы. Авторитет которых поддерживался апостолами.

— Так же было и с папой?

— Принцип тот же. Епископы очень много спорили, что включить в Библию. Тот сборник текстов, который сегодня известен как Библия, был утвержден на синодах в Риме в 382-м, в Иппоне в 393-м и в Карфагене в 397 годах. Библию редактировал не Бог, а епископы. Позднее — религиозные общины. Например, протестанты признают не все тексты Ветхого Завета, как это делают католики. Протестантская церковь придерживается ветхозаветного канона, который древнееврейские ученые составили в Ямнии в 90 году от Рождества Христова. Они одобрили только тридцать девять книг, написанных на древнееврейском языке и на территории Палестины. Канонические тексты Католической церкви были переведены на греческий в Александрии в Египте в 200 году до Рождества Христова и содержат сорок шесть книг. Именно на эту версию Новый Завет ссылается более трехсот раз. А мы еще не затронули священные книги иудеев!

Я не могу удержаться от шутки:

— Я так и представляю себе толстых церковников, которые то включают рукописи в состав Библии, то исключают их оттуда.

Петер втягивает воздух между зубов с противным звуком:

— Вульгарное и упрощенное представление. Но зерно истины тут есть.

— Могущественные люди.

— Могущественные, предусмотрительные, целеустремленные. Какие мотивы были у них? Они были верующими? Христианами? Или шарлатанами, которые использовали новую религию как трамплин для удовлетворения собственных амбиций?

— А зачем это знать? Как вышло, так вышло.

— Затем. Задача состоит в том, чтобы части Библии дали репрезентативную картину учения Иисуса.

— Они ее дают. Как бы то ни было, оно целиком описано в Библии.

— Гм. Не забудь, что отбор и редактирование текстов Нового Завета были частью политического процесса. Звеном в борьбе за власть. Очень скоро после смерти Иисуса Церковь рассыпалась на общины и секты с самыми разными теологическими взглядами. Так что в конце концов для Нового Завета были отобраны те тексты, которые в большей степени соответствовали амбициям епископов и Церкви. В этом и заключается основная проблема.

Я пытаюсь переварить сказанное им. В глубине живота зарождается жуткое подозрение. Я не могу его отогнать. Но мне приходит в голову, что Петер — еврей, что Институт Шиммера — еврейский и что предмет, лежащий в ларце из монастыря Вэрне, может подкрепить еврейское понимание истории Библии.

Он издает долгий, горловой звук.

— И вот я спрашиваю… Спрашиваю, дает ли отбор текстов Библии полную и правильную картину учения Иисуса? Была ли у кого-нибудь потребность приспособить новую религию к личным целям Церкви и епископов?

Я пожимаю плечами:

— Многие, несмотря на это, по-прежнему будут считать, что Библия — книга о том, как евреи воспринимали мир и современников.

Петер тянется к бокалу коньяка, но передумывает.

— Не забудь и о правилах жизни, — напоминает он.

Я допиваю свой бокал и встаю. Я устал. С меня хватит библейской истории. Я хочу спать.

— Лично я, — произношу я, — склонен рассматривать христианство как суеверие, пришедшее в мир две тысячи лет назад с Ближнего Востока.

5.

Странный запах, словно жгли бумагу и карамель, наполняет библиотеку Института Шиммера.

Раннее утро. Свет пустыни проникает через стеклянные купола крыши и опускается косыми колоннами на ряды книжных полок. Пыль носится в воздухе между стеллажами с книгами и коробками, хранящими рукописи на папирусе, пергаменте и бумаге. Согнувшись над столами, сидят, словно в музее восковых фигур, ученые и студенты: длинноволосые американцы, ортодоксальные евреи с пейсами, женщины в шалях и женщины с конскими хвостами, энергичные азиаты, маленькие очкарики, которые неистово грызут свои карандаши. Мне приходит вдруг в голову, что я великолепно вписываюсь в эту эксцентричную компанию.

Книжные коллекции и коробки с рукописями содержат материалы о Среднем Востоке, Малой Азии и Египте. Есть специализированные секции с текстами на языках, один вид букв которых приводит меня в ужас. Раздел англоязычной специальной литературы феноменально мал.

И всюду женщины и мужчины, изолированные в своих маленьких мирах экзотических специальностей и отраслей науки. Люди, значимость которых состоит в том, что они лучшие в мире специалисты по странным проблемам — шумерским клинописным дощечкам, истинным авторам Пятикнижия, истолкованию древних вавилонских мифов и влиянию египетских ритуалов смерти на дохристианские догмы. В этом море знаний я брожу, как испуганный маленький мальчик, который не знает, чем себя занять. Я не являюсь специалистом ни в одной области. Меня бесконечно удивляет наше постоянное стремление к знаниям о прошлом, когда столь многое мы не понимаем в сегодняшнем мире.

Я обнаруживаю Петера только тогда, когда случайно сталкиваюсь с ним. Он стоит на цыпочках и ищет книгу в секции под названием «Древняя мифология: Египет — Греция». Я говорю: «Ой!» — и мы здороваемся. Он приветливо улыбается, как будто мой вид доставляет ему необыкновенную радость.

— Спасибо за вчерашний вечер. — Он подмигивает.

— Тебе спасибо.

— Как самочувствие?

Последнее замечание скорее шутка. Возможно, ему показалось, что я выгляжу бледновато.

Мы отходим в сторону, чтобы не мешать тем, кто углубился в свои книги.

— У меня голова болит! — нарочито вздыхает он.

Мы останавливаемся у стойки с микрофильмами. Испытующе смотрим друг на друга. Подобно двум любовникам, которые пытаются выяснить, насколько серьезно другой воспринимает то, что было вчера.

— Ты мне рассказывал о… — напоминаю я.

— Рассказывал? О боже! Я, пожалуй, сболтнул лишнего. У меня язык без костей, когда выпью. Я прошу тебя с пониманием отнестись к моим словам.

— Ты знаешь, что можешь на меня положиться.

— Знаю? Да я почти ничего о тебе не знаю. Но ты прав. Я могу на тебя положиться.

— То, что ты рассказал, показалось мне любопытным.

— Неудивительно. Хотя я и не помню ничего. Или, вернее, того, чего мне не следовало бы говорить. — Тихо посмеиваясь, он оглядывает библиотеку. — Пойдем! — Он хватает меня за руку и ведет по лабиринту коридоров, вверх по лестнице, вниз по лестнице, открывает и закрывает двери, пока мы не оказываемся в маленьком кабинете с его именем на двери. Кабинет продолговатый и узкий, наполненный книгами и кипами бумаг. На окне жалюзи. Под потолком вращается вентилятор.

Он удовлетворенно вздыхает:

— Вот! Здесь разговаривать лучше всего.

Он садится на конторский стул. Сам я опускаюсь на пуфик, стоящий по другую сторону письменного стола. Приходится прилагать усилия, чтобы принять сколько-нибудь комфортную позу и не выглядеть слишком уж позорно.

— Так что же ты нашел в рукописях, которые вы тут анализируете? — спрашиваю я.

— Детали. Детали. Детали. Я должен сообщить тебе одну вещь. Больше всего времени мы тратим на то, чтобы снова и снова перечитывать старые рукописи.

— Снова? Почему?

— Мы знаем больше, чем те люди, которые в последний раз читали и переводили эти рукописи. Мы читаем и переводим, пользуясь знаниями нашего времени. Насколько точны переводы библейских текстов? Могут ли сегодняшние знания бросить свет на понимание и истолкование старинных текстов? Влияют ли вновь обнаруженные манускрипты, такие как «Свитки Мертвого моря», на понимание ранее известных библейских текстов?

— Ты все спрашиваешь и спрашиваешь.

— Я ищу новые ответы. Переводить тексты, которым несколько тысяч лет, означает в равной степени как по-новому их истолковывать, так и использовать лингвистику и знание языков.

— Может быть, нужна и вера?

— Вера нужна в высшей степени.

— А что вы делаете, если сталкиваетесь с фактами, которые могут поколебать веру?

Он смотрит мне прямо в глаза. В свете, который проходит через жалюзи, я вижу, насколько темны белки его глаз.

— А почему, по-твоему, мы так секретничаем? — спрашивает он, с трудом сдерживая негодование.

Я кручусь, предпринимая безнадежные попытки сесть повыше на своем пуфике.

— Я приведу тебе пример, — начинает Петер. — Моисей раздвинул воды с Божьей помощью, чтобы бежавшие израильтяне оказались в безопасности, а вся армия фараона утонула, когда поток вернулся. — Он ставит локти на письменный стол, раздвигает пальцы и кладет подбородок на большие пальцы. — Институт потратил много лет на то, чтобы исследовать миф о Моисее и расступившихся водах. Наши лингвисты обнаружили возможную ошибку в переводе или в толковании израильского выражения «Yam suph». Оно означает: «Место, где так мелко, что растет тростник». Yam suph, — повторяет он медленно.

Я тоже пытаюсь произнести это, но звучит что-то невразумительное.

Петер достает с полки исторический атлас и раскрывает на букве «С» — «Синай»:

— В древности Синайский залив простирался гораздо дальше на север. — Он держит в руке атлас и показывает это место на карте. — Вся территория была мелководьем, где рос тростник. Наши ученые, группа исследователей разных специальностей — лингвистов, историков, географов и метеорологов, — обратились к этой языковой детали. Они установили, что израильтяне, вероятно, пересекли море в том месте, которое сейчас называется озером Бардавилля.

Он тыкает пальцем в карту. Я, щурясь, пытаюсь разобраться в географии.

— Мы проверили некоторые модели на нашем компьютере, — продолжает он. — Условия на местности здесь были такими, что если определенный ветер дул достаточно сильно и достаточно долго, то вполне мог бы отогнать трех-четырехметровый слой воды. — Он делает пальцами движение, как бы отгоняя воду. — И при таких условиях Моисей вполне мог пересечь это практически высохшее море. Однако… — он поднимает указательный палец, — когда ветер стих или же переменил направление, водные массы тут же вернулись назад. — Он с улыбкой хлопает ладонью по атласу.

— Вот это да! — восклицаю я. Вряд ли мое восклицание звучит особо научно. Но это все, что я могу придумать.

В полном удовлетворении он откидывается на стуле.

— Или возьмем Всемирный потоп. Что, собственно говоря, произошло? Наши археологи, палеонтологи и геологи нашли доказательства того, что примерно семь тысяч лет назад некое наводнение заставило покинуть обжитую территорию племя, занимавшееся земледелием в районе Черного моря.

— Я думал, что Всемирный потоп поразил поселения между Евфратом и Тигром.

— М-да. Догадка, одна из многих. Все строится на догадках. Гипотезах. Но мы реконструировали то, что могло произойти, изучив старинные источники.

— Какие же?

— О, многие. Библию. Клинописные глиняные таблички, шумерский «Эпос о Гильгамеше», собрание индийских гимнов на ведийском языке «Ригведа». Другие, менее известные источники.

— И что же вы из них извлекли?

— Давай начнем с геологов. Они нашли в отложениях на дне Черного моря останки живших в соленой воде животных, которым семь тысяч лет. Эти отложения образовались быстро. Как будто шла волна. А ведь Черное море первоначально было пресным, внутренним озером, отделенным от Средиземного моря полосой земли в районе пролива Босфор. И представь себе, как Средиземное море сначала медленно, затем со все большей интенсивностью проникало через хрупкий барьер земли. В конце концов он не выдержал. Какое это было величественное зрелище! Одно море вливается в другое… Грохот льющейся воды был слышен на расстоянии пятидесяти миль. Триста дней ушло на то, чтобы уровень воды в двух морях сравнялся. Черное море поднялось на сто пятьдесят метров. Но так как эта территория невероятно велика, земледельческие районы на севере, по-видимому, постепенно затапливались. И каждый день людям приходилось уходить от наступающего моря.

— Какой ужас! — вздрагиваю я.

— А сейчас мы перейдем к следующей улике. Археологические находки показывают, что высокоразвитая земледельческая культура появляется в Восточной и Центральной Европе как раз в это время.

— Беженцы из Причерноморья?

— Мы не знаем. Но это вполне вероятно. Языкознание подтверждает данное предположение. Почти все индоевропейские языки происходят из древнего праязыка, который рассказывает об ужасном наводнении. Эти рассказы переходили из уст в уста, а две с половиной тысячи лет назад были зафиксированы, когда появилась письменность. Мы думаем, что именно это событие и послужило основой возникновения мифа о библейском Всемирном потопе.

— Мифа? Я-то думал, что вы более всего заинтересованы в том, чтобы доказать правдивость Библии?

Он делает какую-то непонятную гримасу:

— Я и не утверждаю, что Бог не принимал никакого участия в этой игре.

Он резко встает. Лекция закончилась, и мы идем назад в библиотеку. По дороге мы храним молчание.

— Увидимся, — бормочет он, хлопает меня по плечу и уходит.

Я остаюсь, растерянный и потрясенный всеми этими не до конца разъясненными примерами.

6.

«Над вершиной Поталы парил одинокий дракон».

Я всегда испытывал неизъяснимую тягу к монастырям. Тишина, созерцание, вечность. Особая мистика. Ощущение близости к чему-то великому, неосязаемому. Но в Институте Шиммера совсем не чувствуется атмосферы монастыря. Я думаю о Потале — легендарном монастыре в Лхасе, с его золотыми крышами и куполами. На фоне вершин Тибета. «Над вершиной Поталы парил одинокий дракон». Так торжественно заканчивается книга, в которой я впервые прочитал описание монастыря. Библия хиппи «Третий глаз» 1956 года — автобиография, написанная тибетским ламой Лопсангом Рампа. Пленительный рассказ о тибетских монастырях и о том, что происходило вокруг. Жизнь монахов включала освоение наук, полеты на драконах, моления, философию и астральные путешествия. Велико же было мое изумление, когда я узнал, что Лопсанг Рампа был вовсе не низкорослым монахом, закутанным в восточные одеяния, а долговязым англичанином с девонширским выговором и любовью к мистике нового века, которая у него проявилась задолго до возникновения самого этого понятия. Он не только прозрел тибетского ламу в своем английском теле. Он утверждал, что кошки были посланы с другой планеты, чтобы наблюдать за нами. Разве удивительно, что я не переношу кошек?

Я остерегаюсь иллюзий. Всех явлений, которые не соответствуют полностью тому, что мы о них думаем. Я никак не могу понять, что такое Институт Шиммера. Это не обязательно что-то значит. Иногда у меня возникает такое же ощущение в моем кабинете в отделе древностей. Или в квартире в воскресенье рано утром.

Отдохнув в середине дня, я сажусь и начинаю писать в своем дневнике. Мне нравится, когда перо скрипит по бумаге. Как будто я слышу свои мысли. Мысль, которая сейчас с негромким поскрипыванием изливается на бумагу, заключается в том, что Институт Шиммера — орудие Мак-Маллина. Не исключено, что я параноик. Но по крайней мере, последовательный.

Мои мысли гуляют по темному, туманному лесу загадок и страхов. Если у института еврейский фундамент, то, может быть, в его интересах вскрыть содержимое ларца, чтобы раз и навсегда установить, что христиане ошибаются. Но если институт христианский, то здесь захотят, быть может, уничтожить содержимое ларца, чтобы сохранить веру, Церковь, власть. Лес слишком большой, туман слишком плотный. Но твое дело выбирать! Два заговора по цене одного.

7.

Ближе к вечеру, измученный навязчивыми мыслями и абсурдными предположениями, я отправляюсь в зал регистрации, потом в бар. Я не вижу ни одного знакомого. Но через несколько минут прибегает Петер. Мы здороваемся и занимаем столик позади фортепиано. Внимательный официант тут же приносит кофе, чай и коньяк, хотя мы не успели об этом попросить. Петер поднимает бокал и приглашает выпить.

— Можно тебя кое о чем спросить? — Я отхлебываю коньяк.

— Конечно.

— Как ты думаешь, что находится в ларце?

— Ларце Святых Тайн? — произносит он неспешно, с почтением. Задумчиво морщит лоб. — Как и любой другой миф, он представляет собой искаженное отражение истины. На протяжении веков Церковь приукрашивала эту историю. Как это было принято.

— Что ты этим хочешь сказать?

— В одном манускрипте третьего века, который мы как раз сейчас изучаем в институте, содержится намек на то, что после Иисуса Христа остались тексты, которые он надиктовал или сам написал.

— Ты это серьезно?

— М-м-м…

— Какого рода эти тексты?

— Откуда же мне знать? Никто их не читал. Как бы то ни было, это всего лишь гипотеза.

— Но что написано в той рукописи, где ты об этом прочитал?

— Там содержится указание на то, что это перечень правил жизни. Предписаний. Новых заповедей, если угодно. Манускрипт лежал в запечатанном кувшине в египетской могильной камере. Мы не стали публиковать эту информацию. Ждем, когда гипотеза подтвердится. Вначале мы даже не поняли важность того, что нашли. Но потом увидели связь с мифом о Ларце Святых Тайн.

— Невозможно поверить!

— Ватикан совершенно обезумел, когда эти сведения дошли до них. У наших дверей появилась папская делегация. Но мы им ничего не рассказали. Ватикан должен учитывать многие обстоятельства. Истина — только одно из них, и если быть честным, то весьма второстепенное. Теперь Ватикан плавает в двух шагах от нашего берега, знает, что мы что-то скрываем, но не знает толком, что именно. И они не в восторге от происходящего.

— Подожди! Ты хочешь сказать, что в золотом ларце, который мы нашли в монастыре Вэрне, возможно, лежит манускрипт, который продиктовал сам Иисус Христос?

Петер развел руками:

— Возможно всё, — и поежился.

— А может быть, это Ватикан натравил на меня агентов? Охотников за ларцом?

— Агентов? — Он смеется. — У Ватикана достаточно своих методов. Но они так привыкли к послушанию, что вряд ли знают, как обращаться с отступниками. Нет, пожалуй, я не верю, что тебя преследует Ватикан.

— Если такой манускрипт существует, хотя это пока и теория, то ведь многие должны были бы слышать о нем?

— Или же кто-то заинтересован в том, чтобы эта информация держалась в секрете.

— Зачем?

— Попробуй сам догадаться.

Я делаю глоток коньяка:

— Это было бы невероятно. Религиозные факты, отличающиеся от общепринятых… Документы, которые изменят наше представление о христианстве.

— Пугающая перспектива для многих.

— Пугающая?

— Это будет самая сенсационная новость всей мировой истории. Более важная, чем сообщение о высадке человека на Луну. Подлинное Евангелие Иисуса Христа!

От этой мысли у меня начинает кружиться голова. А может быть, виноват коньяк.

8.

Библиотечный бар закрывают в одиннадцать. Прилежные ученые рано ложатся спать. Во всяком случае, в пустыне, где грехов и искушений не так уж и много. Мы переходим в зал регистрации, где почти никого нет. Петер слегка опьянел.

— Пойдем подышим свежим воздухом? — предлагает он.

Я с радостью соглашаюсь.

Снаружи чернота, на ясном небе множество звезд. Воздух сладковатый и немножко морозный. Петер показывает мне дорогу, которая огибает комплекс зданий и выходит к подножию гор, в рощу из смоковниц и олив. Мы медленно двигаемся в слабом отблеске звезд и освещенных окон института.

Поднявшись на склон горы, мы останавливаемся под деревом, ветки которого образуют своего рода крышу над нами. Кора дерева источена когтями времени. Сквозь листочки видна луна, напоминающая здесь японский фонарик. Неожиданно прохладный воздух пустыни освежает и немного пьянит. Как будто прямо за углом стоит шельма-кактус и испускает наркотические газы и соки.

— Когда-то давно здесь был естественный оазис, — рассказывает Петер. Он глубоко вдыхает воздух через нос, словно хочет впитать ароматы. — Монахи высаживали и выращивали деревья. Это чудо, что здесь что-то может расти.

— Кто они были? Монахи?

— Группа иудеев и христиан. Бродяги. Бунтовщики. Они хотели найти новую общность. — Он смеется. В смехе звучат язвительные нотки.

Мой взгляд блуждает в темноте. Отсюда институт выглядит космическим кораблем, который потерпел аварию, а теперь лежит догорает и постепенно растекается по земле. И как будто в заранее заказанном кинотрюке в этот миг с неба падает сияющая звезда.

— Какое зрелище! — вырывается у меня.

— А по сути дела, это всего лишь песчинка, которая сгорает при встрече с земной атмосферой, — говорит Петер.

Темнота, великолепие, тишина. Такое настроение пробуждает стремление к доверительности.

— Кто ты, Петер? — спрашиваю я.

Ухмыльнувшись, он достает из кармана фляжку. Отворачивает крышку и протягивает мне плоский сосуд со смещенным относительно центра горлышком.

— В большой перспективе?

— Давай начнем с большой.

— Абсолютно никто, — отвечает он.

Я отпиваю. Коньяк оставляет огненный след.

— А в малой перспективе? — Я передаю ему фляжку.

Петер делает глоток, вздрагивает, делает еще один.

— В малой перспективе я самый прилежный муравей из всех в этом муравейнике! — восклицает он.

Мы смотрим друг на друга. Он подмигивает мне, как будто хочет сказать, что в действительности его ответ ничего не значит.

— У меня такое впечатление, что ты очень много знаешь об этом ларце.

— В теории, — отзывается он негромко. — Я — ученый. Мое дело жизни как раз состоит в том, чтобы знать об этих вещах.

— Но то, что ты знаешь, ты знаешь досконально.

— Кто сказал, что знаю? Угадываю.

— Давай продолжим угадывание, — предлагаю я.

— Над чем ты задумался?

— Если Ларец Святых Тайн действительно существует и мы нашли именно эту реликвию в монастыре Вэрне… — начинаю я и останавливаюсь, чтобы взглянуть на собеседника, — то почему кому-то очень важно захватить ларец?

— Они охотятся за тем, что внутри.

— Кто они?

— Их много. Ученые. Коллекционеры. Ватикан. Подпольные группы.

— А зачем?

— Представь себе, что эта рукопись весьма деликатного свойства.

— Например, какого?

— Например, она затрагивает догмы.

— Каким образом?

— Таким, что библейскую историю придется переписать.

— Ну и что?

— Ну, знаешь, не валяй дурака. Библия по определению не содержит ошибок. Ее нельзя править.

— Но разве будет иметь какое-то практическое значение, если этот манускрипт изменит несколько традиционных представлений?

Он морщит лоб:

— Не можешь же ты так думать на самом деле, дружок. Меняй точку зрения! Все христианские нормы потеряют смысл. Вера людей пошатнется. Позиции Церкви окажутся под ударом. Вот такие мелочи!

Я не могу удержаться, чтобы не свистнуть. Его голос дрожит.

— В конечном счете! — добавляет он. Он поднимает фляжку и пьет, глядя на меня. Глотает с трудом. — Но все это только предположения в чистом виде.

— Увлекательные теории!

— А история вообще увлекательная штука. Не в последнюю очередь, потому что история — это истолкование.

— Истолкование с точки зрения будущего.

— Именно! Для современников Иисус Христос был прежде всего политической фигурой.

— И Сыном Божьим.

— М-м-м… да. Скорее всего, да, внимание на его божественную природу было обращено несколько позже.

— Позже?

— Гораздо позже. Для того чтобы определить место Иисуса в истории, тебе придется обратиться к тысячелетнему ожиданию иудеями Мессии и к политической ситуации в Иудее и Палестине. — Он облизывает губы и вытирает их тыльной стороной руки.

— Я не очень большой эксперт в этом вопросе, — признаюсь я.

— Римская империя стала огромной и могущественной, — говорит он. — Иудея была как бы небольшим царством Ирода, но в действительности управлял ею Рим через своего ставленника Понтия Пилата. Для жителей Рим был далекой, но очень досадной болячкой. А царство представляло собой паноптикум сект и группировок, обманщиков и предателей, священников и пророков, бандитов, убийц и жуликов.

— Словом, как любой большой город в сегодняшнем мире.

Я хватаюсь за фляжку. Коньяк — теплый, опьяняющий.

Лицо Петера приобрело незнакомое выражение. Так выглядят люди, безгранично поглощенные какой-то темой и уверенные, что все остальные так же ей преданны.

— Это было время бунтовщиков! — рассказывает он. — Зелоты собрали фарисеев, эссеев в политическом и военном союзе в период Рождения Иисуса. Иисус родился в момент, когда начиналась стосорокалетняя эпоха бунтов. И все, абсолютно все ждали прихода Мессии. Спасителя. Политического и религиозного вождя.

— Они его и получили.

— М-м-м… да… — Он морщит нос. — А действительно ли получили? Давай обратимся к языку. К семантике. В наши дни слова «Мессия» и «Спаситель» имеют другой смысл, чем в то время. «Мессия» по-гречески «Christos» — Христос. На иврите и греческом это значит «избранник» или «помазанник». Своего рода король или вождь.

— Фигура вождя?

— Именно. Фактически все еврейские цари, происходящие от Давида, носили титул Мессия. Даже священники, которых римляне провозглашали царьками, употребляли слово «Мессия» применительно к себе. Но для зелотов ни один из них не был истинным Мессией. Их Спаситель должен происходить из рода Давида. Мечты о Мессии граничили с истерикой. Не забудь: они ожидали не божество в первую очередь, а царя. Вождя. Руководителя! Слово «Мессия» было политическим обозначением. Мысль о Сыне Божьем, таком, каким мы его знаем сегодня, была довольно далека от них. Но с другой стороны, они думали, что Царство Божье может наступить в любой момент.

— Но мы-то в наше время верим в Сына Божьего и поклоняемся именно ему, — возражаю я. — Мы — сотни миллионов людей. Почти во всех странах мира.

Петер поднимает камень и швыряет его в темноту. Мы слышим, как он падает на склон холма, а потом еще несколько раз стукается о землю.

— Именно так, — подтверждает он.

Я делаю глоток коньяка.

— А теперь ты собираешься сообщить мне, что в золотом ларце содержится что-то такое, что поколеблет нашу веру? — спрашиваю я.

— Я не знаю. Я действительно не знаю! Это возможно… — Он делает глубокий вздох. — Ты меня спрашиваешь, что я думаю? Я думаю, что твой ларец содержит нечто…

Он останавливается, как будто замечает, что кто-то в темноте подслушивает нас. Я пробую уловить какие-нибудь звуки, шорох одежды, чьи-нибудь тихие шаги, треск сломанной ветки. Но ничего не замечаю. Поворачиваюсь к Петеру. Он смотрит в сторону. Я протягиваю ему фляжку. Он делает несколько быстрых глотков. Потом охлаждает горло, вдыхая свежий воздух.

Мы прислушиваемся к тишине.

— Ты сказал, — напоминаю я, — что, по-твоему, ларец содержит нечто…

— …нечто такое, что изменит наше понимание истории, — продолжает он. — И понимание христианства.

Я молчу. Но думаю, что это, безусловно, объясняет истерический интерес к ларцу.

Он находит новый камень и бросает его в ночь. Возможно, этот камень пролежал здесь неподвижно пятьсот лет или больше. И воздушная прогулка в темноте стала для него настоящим шоком. Но вот он опять лежит. И пролежит, быть может, еще пятьсот лет или больше.

— А ты можешь выразиться точнее? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Но почему манускрипт обязательно должен иметь такое огромное значение? — спрашиваю я. — Может быть, в ларце… псалмы?.. Стихи? Секретные любовные письма папы? Или еще что-нибудь в этом роде.

Он смеется, ударяет ногой по корню дерева, высунувшемуся из-под земли.

— Друг мой, манускрипт, который привозят в золотом ларце в монастырь на краю земли, не может содержать счетов за покупку или прокорм ослов, это я могу тебе гарантировать.

— Тогда что он содержит?

Петер думает. Пока он стоит и размышляет, он беззастенчиво оценивает меня.

— Кое-что о христианстве? — предполагает он. Или утверждает.

— Евангелие Q? — подсказываю я ему.

Он издает звук одобрения.

— Может быть, да. А может быть, нет. Это меня не удивило бы. Но у меня такое ощущение… Нет, я не верю, что это Евангелие Q.

— Почему бы и нет? Это подтверждало бы твою гипотезу.

— Бьорн, — он переходит в наступление, — что ты знаешь об Институте Шиммера?

Я бросаю взгляд на светящийся дворец внизу, под нами:

— Это одно из ведущих исследовательских учреждений по изучению иудейской и христианской религии?

— Верно. Это наше академическое алиби и наша слава. — Он приближается ко мне, и я чувствую запах коньяка. — Я поделюсь с тобой секретом.

Он молчит, я жду. Он протягивает мне фляжку. Я чуть-чуть отпиваю.

— Большая часть того, что мы выясняем, публикуется в ведущих специализированных журналах мира. Или же выходит в виде отчетов, научных работ, докторских диссертаций. Но мы занимаемся также исследованиями, о которых никогда не сообщаем коллегам. Эти исследования предназначены только для строго ограниченного круга.

— Исследования чего? — спрашиваю я.

— Древних текстов.

К счастью, он не смотрит на меня, потому что я совсем не удивился. Я надеялся на что-нибудь более интересное. Исчезнувшие клады. Забытые могилы королей. Древние загадки, которые до сих пор не удалось разгадать. Тайны пирамид. Мистические карты недоступных горных долин, где весело журчат ручьи с эликсирами вечной молодости. У меня воображение, прямо скажем, довольно примитивное.

— Древние тексты, — повторяет он и причмокивает, — коды ДНК цивилизации и знаний, если хочешь. Источники нашего понимания прошлого. И тем самым понимание того, кто мы есть сегодня.

— Высокопарные слова. Но я понимаю, что ты хочешь сказать.

— Это оригиналы рукописей. Записи происходящего и записи пересказанного. Письма. Законы и предписания. Гимны. Евангелия. Библейские тексты. «Свитки Мертвого моря». «Библиотека Наг-Хаммади». Манускрипты, которые вполне могли быть включены в Библию, но не попали туда. Потому что в свое время кто-то этого не захотел.

— Уж не Бог ли?

Он фыркает:

— Совсем не Бог.

Я говорю:

— Если никто не знает, что в золотом ларце или что написано в спрятанном там манускрипте, то почему же все так отчаянно ищут его?

Петер поднимает глаза к небу. Воздух прозрачен. Звезды среди листьев кажутся молоком. Меня захватывает мысль, что огоньки, которые мы видим на небе, — это прошлое. Самые дальние из звезд на небе перестали светить задолго до того, как появилась Земля.

Мы делаем не спеша еще несколько шагов. Петер садится на камень.

— Если будет позволено, — произносит он, — то я сделаю предположение, что речь идет о библейских текстах.

Я сажусь рядом с ним. Камень холодный, это чувствуется даже через брюки.

— Ты хочешь сказать — оригиналы библейских текстов?

— Например. Или совершенно неизвестные и тем не менее принципиально значимые тексты. Или оригиналы известных текстов, которые доказывают, каким образом впоследствии изменили содержание.

— Библии?

Он наклоняет голову:

— Да. Тебя это удивляет?

— В общем, да. Разве кто-нибудь мог поднять руку на Библию?

— Конечно.

Петер достает сигару и закуривает ее. Пламя зажигалки кажется в темноте морем света. Возникает ощущение, что вокруг множество насекомых, которых мы не видим. Запах табака вытесняет ароматы цветов и трав.

— Библия не была написана за один прием, — говорит он. — Библия была плодом коллективного творчества, понимания и интерпретации. Кто-то начал. Кто-то завершил. В середине историю приукрашивали. — Он делает глубокий вдох, потом выпускает дым через нос. — Для того чтобы понять Новый Завет, мы должны понять историю. Ты не можешь читать Библию в отрыве от исторической действительности, в которой жили пророки и евангелисты.

Я хмыкаю. Делаю еще глоток коньяка. Кто-то зажигает в библиотеке свет. Стеклянные купола крыши дерзко сверкают синим светом неоновых ламп. Как будто трубки ламп заснули глубоким сном и не желают пробуждаться.

— Я не вижу связи между библейской историей и иоаннитами, — признаюсь я.

— Связь появилась гораздо позднее. Они стали охранять те знания, которые скрывал ларец. И скрывает. Иоанниты перевели свою резиденцию в замок крестоносцев в Акре, когда Иерусалим пал в тысяча сто восемьдесят седьмом году. Здесь они находились более ста лет. — Он медлит. — Мало кому известно, что орден иоаннитов разделился на две части в тот период, когда их резиденция была в Акре.

— На две?

Я чувствую, что это важная информация, но не понимаю почему. В темноте глаза Петера горят.

— Это может показаться несущественным. Лишь немногие историки и специалисты по истории религии знают, что орден разделился. И почти никому не ясно почему. Известная историкам часть перебралась затем на Кипр и Родос, а позже в Мессину и на Мальту в тысяча пятьсот тридцатом году.

— А вторая?

— Исчезла! Вернее сказать, ушла в подполье.

— Почему?

— Я не знаю.

— Но?..

— Давай рассуждать. Что, если скрывшаяся часть сохраняет какую-то тайну? И ее единственная функция — уберечь это знание? Возможно, по-прежнему существует Великий Магистр.

— Ты хочешь сказать, что у иоаннитов до сих пор есть Великий Магистр?

— Да, Великий Магистр, о котором не знают даже рядовые члены ордена. Тайный Великий Магистр.

— А зачем он, если он — тайный?

— Возможно, что это именно он сохраняет знания о прошлом. И что это именно он ищет Евангелие.

— Ты считаешь?

— Я догадываюсь.

— Ты что-то знаешь.

Петер закатывает глаза:

— Я? Что я знаю? Что, скажи на милость, иоаннитам делать в Норвегии? Далекой, холодной Норвегии? Почему им в голову пришло спрятать что бы то ни было в октагоне на краю света?

Я не отвечаю. Я не замечаю и того, что ему известно о существовании октагона. Я ему ничего про октагон не рассказывал. Судя по всему, он очень хорошо осведомлен.

— Возможно, — предполагаю я, — речь идет о подсказке?

— О чем?

— Насчет клада?

— Клада? — Петер не может понять. — Какого клада?

— Н-ну… Спрятанного и потом потерянного клада с сокровищами династии Меровингов?

Он громко смеется:

— Так ты принадлежишь к числу любителей историй про разбойников? Ты веришь, что когда-то были люди, которые так хорошо умели прятать свои сокровища, что те до сих пор не найдены?

— Я ни во что не верю, собственно говоря. Я размышляю. Так же, как и ты.

— Я скажу так: легенды о кладах принадлежат к числу наиболее устойчивых, наравне с историческими сказками о заговорах масонов и евреев.

— Но, быть может, что-то в них есть?

— Проблема состоит в том, что всегда найдется невероятно богатый человек, которому приходит в голову невероятно глупая мысль закопать или спрятать свое имущество, вместо того чтобы поместить его в надежное место. — Он хохочет. — Не забудь, что богатые люди становятся богатыми именно потому, что любят деньги больше всего на свете! Ни один из них не выбросит имущество так, чтобы никто из ближних не знал об этом.

— И если кто-то мог бы во всем этом разобраться, то, скорее всего, это вы, — говорю я.

Он что-то бормочет себе под нос, и я воспринимаю это как подтверждение.

Я нервно кашляю:

— Петер, какой ты веры — христианской или иудейской?

Он выдыхает воздух с громким неприятным звуком.

— Какой я веры, — тихо отвечает он, — не играет никакой роли. Я занимаюсь только наукой.

Позже, когда мы, допив коньяк из фляжки, отправляемся в институт, Петер чуть не падает, споткнувшись о корень. Лишь моя молниеносная реакция мешает ему покатиться с крутого склона. Он бормочет слова благодарности, обращенные то ли ко мне, то ли к Богу, любовь к которому вспыхивает в сердце Петера именно в эту секунду.

В зале регистрации мы желаем друг другу спокойной ночи.

Я пьян, голова кружится, подкатывает тошнота. Прежде чем забраться в постель и вихрем ворваться в царство снов, я встаю на колени (очень напоминая монаха) перед белоснежным унитазом. Меня рвет.

9.

Завтрак я съедаю так поздно, что его совершенно спокойно можно назвать ланчем. Он состоит из тостов, недожаренной яичницы, йогурта с черносливом и свежевыжатого апельсинового сока. Потом иду в библиотеку. В старомодной алфавитной картотеке я нахожу слово «Вэрне», оттуда отсылку на «Ваерне», на карточке, расположенной на несколько сантиметров ближе к началу. Там я обнаруживаю указание на четыре книги и собрание манускриптов. Я три четверти часа трачу на то, чтобы разыскать манускрипты на высоте двух метров над полом в подвальном хранилище библиотеки. Библиотекарь, производящий впечатление выпускника школы унтер-офицеров в Уругвае, который, судя по его действиям, спит и видит, как бы применить на практике сведения из факультативного предмета «Пытки V–IX», вынимает манускрипты из коробки и кладет на стол, покрытый фетром. И я тут же обнаруживаю, что никакой пользы из всего этого мне извлечь не удастся: рукописи написаны на иврите.

Весь следующий час я перелистываю британский труд о рыцарских орденах, в котором иоаннитам посвящено более двухсот страниц, а тамплиерам — в три раза больше. Я нахожу американскую докторскую диссертацию 1921 года, которая рассматривает стиль евангелиста Луки. Исследователь считает, что врач Лука (который явно был спутником апостола Павла) использует те же литературные приемы, что и современные прозаики-романисты. Именно это было по вкусу его образованным, философствующим греко-римским читателям. В своем Евангелии и в Деяниях апостолов он дает портрет Иисуса как ветхозаветного величественного пророка. Вдохновленный греческими поэтами, Лука рисует Иисуса как героя-полубога.

Я нахожу сочинение шестидесятилетней давности, в котором рассматривается отношение Луки и Иоанна к разрыву между иудаизмом и нарождающимся христианством. Я узнаю, что Лука создает понятие «христианин», описывая распространение новой религии в Римской империи. Я с изумлением читаю, что сам Лука был язычником, что его читатели прежде всего были людьми, которые стремились быть одновременно христианами и счастливыми гражданами Римской империи. Совсем не такой прагматик Иоанн. Более других евангелистов он увлечен духом, божеством, небесной мистикой. Ученый по имени Й.-К. Шульц, родившийся, как указано на титульном листе, в 1916 году, подчеркивает, что Иоанн вкладывает в уста Иисуса длинные монологи, в которых тот сам называет себя божеством. Иоанн показывает, как иудеев-христиан изгоняют из синагоги, а затем из иудаизма. Но это более чем теологический спор, утверждает автор. Борьба иудеев и христиан — это борьба за политическую и экономическую власть. Короче говоря, за господство.

Долгие часы я провожу, вникая в чужие мысли и толкования. Я ищу что-то такое, что продвинет меня вперед, даст мне опору. Но я не знаю, что ищу, и поэтому ничего не нахожу.

Увидев, что один из компьютеров освободился, я бегу через комнату и опережаю одного еврейского ученого. Компьютер подключен к базе данных библиотеки и института.

Я подключаюсь к центру, используя то общее имя пользователя, которое маркером нанесено на экран компьютера. Программа поиска проста: можно искать по темам, ключевым словам, авторам и комбинациям всех трех условий.

Для начала я набираю Ларец Святых Тайн. Девять ссылок. Первая — книга, которую написали мой папа, де Витт и Ллилеворт. Чувство гордости охватывает меня. Далее я нахожу краткое изложение мифа. Затем серия ссылок: Беренжер Соньер, Свитки Мертвого моря, Вэрне, орден иоаннитов, монастырь Святого Креста, Камбюс, Рене-ле-Шато, Туринская плащаница, Клеменс III, Иезекииль, Евангелие Q, Библиотека Наг-Хаммади и Институт Шиммера. Другие документы о мифе требуют пароля.

Что-то в этих ссылках тревожит меня. Как будто на автобусной остановке я вдруг увидел лицо своего мучителя из давнего детства.

Я подзываю библиотекаря и спрашиваю, не знает ли он пароля, который дает доступ к закрытым документам. Он просит меня отвернуться и набирает секретные знаки. Потом кашляет. Я смотрю на экран.

«Доступ запрещен. Требуется уровень 55», — мерцают знакомые буквы.

По спине у меня бегут мурашки.

10.

Задумчиво иду я по длинному коридору к своей комнате. Темно-зеленая ковровая дорожка на полу делает шаги бесшумными. Вылавливаю из кармана ключ и открываю дверь.

И сразу же вижу все.

Стопка распечаток из Интернета лежит там, где я и оставил. Но серая нитка, которую я засунул между двумя листками, исчезла. Кусочек скотча, приклеенный утром к дверце шкафа, оторвался. Спичка, воткнутая мною в щель крышки чемодана, лежит на полу.

Я не испуган. Я проклинаю. Их. Себя. Потому что не догадался, что они всюду. И здесь тоже. Пожалуй, здесь даже в большей степени, чем в других местах. Возможно, Петер Леви получает зарплату прямо в СИС, откуда мне знать. Может быть, он является ассистентом Майкла Мак-Маллина. Вполне вероятно, что Ллилеворт сидит в комнате с мониторами и динамиками и наблюдает за мной, используя камеры слежения и микрофоны. И смеется над той ложью, которой меня угощает Петер, чтобы скрыть, что в действительности спрятано в ларце.

Я поворачиваюсь к потолку и показываю верховной власти кулак. На тот случай, если она наблюдает сейчас за мной через объектив.

11.

Свои привычки надо уважать. Даже те привычки, которые трудно соблюдать. Я люблю поспать днем после обеда. Даже если и не пообедал. Это помогает успокоить мозг.

Выключаю свет, закрываю бежевые занавески и ложусь в постель. Подтягиваю прохладную негнущуюся простыню. Свертываюсь калачиком ипревращаюсь в шарик из костей, кожи и волос.

Сплю два часа. Сновидения не успокаивают. Они быстрые, пугающие, раздражающие. Я чувствую себя окруженным врагами, которые издеваются надо мной. Среди них я вижу профессора Арнтцена и маму. Мак-Маллина и Ллилеворта. Сигурда Лоланна и папу. Они шепчутся, переговариваются, смеются. Но быстро убегают и растворяются в тумане, когда я пытаюсь к ним приблизиться.

Когда я просыпаюсь, мне кажется, что в моей голове образовалась дыра. Все, что было внутри, вытекло. Три четверти часа уходит на то, чтобы сознание полностью вернулось ко мне.

Петер Леви сидит и ждет меня, скрытый в тени бара, когда под вечер я прихожу туда. В его глазах отражается пламя свечи. В качестве приветствия он поднимает бокал коньяка. Я делаю ответный жест.

— Невозможно продолжать встречи в такой атмосфере, — шучу я и присаживаюсь.

— Нашел что-нибудь интересное?

— А вы? — парирую я подчеркнуто официально.

Он делает вид, что не понял.

— Я немного вздремнул после обеда, — сообщаю я.

— Так поздно?

— Я сплю, когда устаю, а не тогда, когда часы говорят: «Пора спать».

— Но теперь ты не заснешь ночью, — заботливо говорит он.

— Ничего страшного. На том свете высплюсь.

Он хохочет.

— Ты сказал вчера одну вещь, которая заинтересовала меня, — произношу я.

— Надеюсь, что так!

— То, как возникала Библия. И как ее редактировали.

Он хватает меня за руку:

— Я не люблю разговаривать здесь о делах. Слишком много ушей!

— Пойдем прогуляемся в рощу? Мне там очень понравилось.

Он допивает коньяк. Не произнося ни слова, мы встаем и покидаем бар. Мне кажется, что нам вслед смотрят сотни глаз. Но, обернувшись, я не обнаруживаю ни одного человека, который обратил бы на нас внимание.

12.

Мы идем по мощеному двору, пересекаем заасфальтированную площадь и входим в рощу. Здесь очень тихо. Под кронами деревьев я чувствую себя как дома.

— Чтобы понять мои рассуждения, — объясняет Петер, пока мы взбираемся по склону горы, — ты должен понять то время, которое мы сейчас рассматриваем. У большинства людей есть представление об эпохе Иисуса. Но оно основано на версии Библии. В Новом Завете все вращается вокруг Иисуса Христа.

— А разве так не было в действительности?

— Иисус пришел в мир в бурный период. И когда он ушел, лучше не стало. Евангелия были написаны через много лет после жизни и смерти Иисуса. Написаны людьми, которые не были очевидцами событий. Они пересказывали то, что слышали от других. Они воспроизводили письменные источники. Но и летописцы были детьми своего времени. На них наложило отпечаток их окружение, дух эпохи.

Мы помогаем друг другу перебраться через ствол упавшего дерева. На ветках зеленеют довольные листочки, которые делают вид, будто все в абсолютном порядке. Петер стряхивает кору с брюк, и мы продолжаем путь.

— В качестве исходной точки надо взять бунт иудеев, — рассказывает он. — Падение Иерусалима и разрушение римлянами Второго Храма в семидесятом году. И самосознание иудеев после этого позорного поражения. Самые ожесточенные бунтовщики сбежали в крепость Масада, что находится на побережье Мертвого моря. Когда римские солдаты захватили крепость, они там в живых никого не нашли. Абсолютно никого. Все покончили жизнь самоубийством, только бы не сдаваться римлянам. И вот так Масада стала символом иудейской чести.

— Хотя они потерпели поражение?

— Да, но в то же время поражение, встреченное с гордостью и бесстрашием. Их было мало. Перевес противника слишком велик. Но подавленное восстание создало почву для сомнений и у иудеев, и у новых христиан. Им был необходим ответ. Иерусалим разрушен. Храм в руинах. Где был их Бог? Чего Он хотел? Что Он проповедовал? Без Храма как места собраний прежние священники потеряли основы своей власти.

— Но кто-то же был у власти.

— Конечно. Это были фарисеи, то есть раввины. Они заполнили ту пустоту, которая осталась после ухода священников. И раввины привели иудеев к сегодняшнему дню.

— А христиане?

— Христиане тогда еще не отделились от иудеев. Христиане были, если это вообще возможно, в еще большем смятении. Куда пропало обещанное Царство Божье? Где их Мессия? На эти вопросы попытался ответить Марк. Он создал свое Евангелие в семидесятом году до Рождества Христова. Его Евангелие было самым первым, хотя и стоит вторым в Новом Завете. Но он написал его через сорок лет после смерти Иисуса. А это большой срок.

Мы останавливаемся. Петер закуривает сигару, потом поворачивает ее и рассматривает огонек, описывая в темноте круги.

— Все эти годы история Иисуса передавалась из уст в уста в форме преданий и гимнов, — продолжает он. — Христиане в маленьких общинах сидели при свете костра или горящего очага и пересказывали то, что им раньше рассказали другие. Кто-то немножко изменял детали. Немножко убавлял. Немножко прибавлял. Рассказывали притчи про Иисуса. Рассказывали о чудесах. О его словах и поступках. Делились воспоминаниями. Так факты обрастали легендами, мифами и песнопениями.

Где-то неподалеку начинает грохотать дизельный агрегат оросительной системы.

— Одни ученые полагают, что Марк работал в Риме, другие — что в Александрии или Сирии. Но все согласны, что Марк и его читатели находились в эмиграции, вне своей родины. И что они не очень хорошо были знакомы с иудейскими обычаями.

— Они были чужаками.

Петер задумчиво кивает:

— В известном смысле. Эти люди искали свои корни. Евангелие от Марка было написано довольно скоро после неудачного восстания. Представь себе их настроение! Они были в отчаянии. В бешенстве! Им была нужна новая вера, новая надежда. Подобно Иисусу на кресте, читатели Марка чувствовали себя покинутыми своим Богом. Над ними издевались, их презирали.

— И они обратились к Марку в поисках утешения?

Он глубоко втягивает табачный дым, а затем, выпуская его, отвечает:

— Марк воспринимал себя как утешителя. Того, кто мог собрать иудеев вместе и внушить им надежду. Многие испытали на себе варварство римлян.

В роще дует приятный ветерок. Он приносит с собой слабые запахи, которые слегка заглушают запах табака.

— В соответствии с духом времени он создал загадочный, мистический, божественный образ Иисуса. У Марка Иисус не бунтовщик, каким его видели многие до восстания. Личность Иисуса приобретает гораздо больший масштаб. Здесь кроется причина того, что историки религии называют секретом Мессии.

— И что это значит?

— Люди должны чувствовать, но не понимать, кто он. Иисус должен быть словно бы в тумане. Только Иисус знает, что должен делать Иисус. Его задача на земле состоит не в том, чтобы творить чудеса. В те времена чудеса мог устраивать любой знахарь. Но только Иисус знал, что он Сын Человеческий. Он прибыл на землю, чтобы страдать и умереть. Чтобы спасти род людской.

— Это не пустяки, — комментирую я.

Петер держит сигару между пальцами и втягивает дым, глаза прикрыты. Внизу, в институте, в одной из комнат выключают свет, а в другой — включают. Я замечаю за занавеской силуэт человека. Петер вынимает из кармана фляжку и протягивает ее мне. Фляжка полная. Я делаю глоток и передаю ему. Он смотрит в пространство, отпивает, возвращает мне.

Он произносит:

— Читатели Матфея были другими. Матфей был иудеем и христианином и написал свое Евангелие через пятнадцать лет после Марка. Он прочитал написанное Марком и большую часть включил в свой текст. Читатели Матфея — и христиане, и иудеи одновременно. Они спаслись бегством в поселениях Северной Галилеи и Южной Сирии. Здесь раввины тоже захватили значительную власть. Христиане были в меньшинстве. Для Матфея важно подчеркнуть, что Иисус — такой же хороший иудей, как и все остальные. Не случайно Матфей начинает с древа Иисуса, которое доходит до Авраама. Парадокс состоит в том, что, хотя прослеживается линия Иосифа, сам Иосиф вовсе не признается отцом Иисуса.

Мы оба хихикаем.

— Матфей пытается создать образ Иисуса, напоминающий Моисея, — объясняет Петер. — У него Иисус обращается к своему народу со скалы, как это делает и Моисей, и произносит пять проповедей, что совпадает с пятью книгами Моисея. И все же, думаю, Матфей хотел, чтобы читатели видели в Иисусе фигуру более могущественную, чем Моисей. Если у Матфея фарисеи так сильно выделены, то это потому, что читателей Матфея раздражали как раз фарисеи. Их власть усилилась после восстания. Фарисеи и христиане спорили о путях развития иудаизма.

Петер делает короткую паузу и тихо вздыхает. Он смотрит на сигару, гасит ее и отбрасывает окурок.

— Предстояло еще одно восстание иудеев, которое раз и навсегда должно было отделить иудеев от христиан, — рассказывает он. — Через шестьдесят лет после Масады, в сто тридцать втором году, вождь иудеев Бар-Кохба поднял еще одно восстание против римлян. Он называл себя наследником царя Давида и новым Мессией. Среди иудеев начались метания. Это его они ждали? Появился их Спаситель? Многие примкнули к новому герою. Но не христиане. У них уже был свой Мессия. Бар-Кохба привел своих сторонников к пещерам неподалеку от Масады. Римляне нашли укрытие и окружили его. Некоторые иудеи сдались. Другие умерли от голода. В Пещере Страха археологи недавно нашли сорок скелетов женщин, детей и мужчин. В Пещере Письма найдено письмо Бар-Кохбы, из которого следует, что он надеялся выстоять. Не получилось. С Бар-Кохбой умерла надежда иудеев на нового Мессию.

— А христиане?

— Они ждали, когда Иисус вернется, как он и обещал.

— Но ничего не происходило?

— Абсолютно ничего. И у христиан, и у иудеев надежда на Царство Божье становилась все более призрачной, все более духовной, все менее реальной. Можно сказать, что христианство имеет двух основателей: Иисуса, с его сердечным и, по сути дела, простым учением, и апостола Павла, который превратил Иисуса в мифологическую, божественную фигуру и придал его учению религиозный и духовный характер.

— Но если Иисус был только политической фигурой, то исчезает фундамент христианства, — удивляюсь я.

— И один из краеугольных камней культурного наследия западной цивилизации.

Размышляя об этом, мы стоим и смотрим в темноту. Где-то раздается свист. Сначала я не могу понять, откуда идет звук. Петер начинает шевелиться.

— Пейджер, — извиняется он, улыбаясь.

Он вынимает из оттопырившегося кармана коробочку и, щурясь, читает сообщение.

— Прохладно, — замечает он, — не вернуться ли нам? Мы успеем перехватить что-нибудь тепленькое, пока там не все закрыли.

Вглядываясь в темную дорожку, мы осторожно спускаемся к институту.

— Ты думаешь, что манускрипт в ларце скрывает сведения, которые по-новому осветят представление об Иисусе? — спрашиваю я.

— Вполне допускаю.

— Интересно, что бы это могло быть.

— В этом ты не одинок, — смеется Петер.

13.

В зале регистрации шумно, тепло и уютно. Из читалки доносятся голоса и музыка. Непрерывно звонит телефон. За стойкой тихо и настойчиво гудит сигнал вызова.

Петер вталкивает меня в бар и просит сделать заказ, пока он отлучится по делу.

— Пузырь, — шепчет он и подмигивает.

Кофе и чай уже стоят на столе, когда он возвращается. Его лицо приобрело странное выражение.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Абсолютно ничего.

Я перехожу в атаку:

— Петер… Ты слышал о СИС в Лондоне?

— Конечно.

Это признание изумляет меня. Я-то думал, что он будет по-прежнему изображать из себя незнайку.

— А в чем дело? — небрежно спрашивает он.

— Что ты о них знаешь?

Брови вздымаются.

— Зачем это тебе? Они финансируют многие наши исследования. Мы тесно сотрудничаем с ними по ряду программ.

— А меня какая-нибудь из них включает?

— Я и не подозревал, что ты являешься объектом исследования.

— Во всяком случае, объектом внимания.

— Со стороны СИС?

— Безусловно.

— Забавно. Они здесь организуют в эти выходные конференцию. Новые данные по этрусской этимологии.

— Забавно, — повторяю я.

— А почему они тобой интересуются?

— Ну, об этом ты и сам знаешь. Они охотятся за ларцом.

— Вот как. — Он больше ничего не говорит.

— И я теперь начинаю понимать почему.

— Ты полагаешь, что у них есть законные основания на право владения?

Я ожидал этого. Сигнала, который показывает, что Петер не просто случайный спутник на орбите моей жизни.

— Может быть… — соглашаюсь я.

— Они, вероятно, хотят выяснить, что такое может находиться в нем?

— Конечно.

— У тебя недоверчивый вид.

— Они пытаются обвести меня вокруг пальца. Все до одного. И я подозреваю, что ты тоже.

На его губах появляется ухмылка.

— Начинаются личные разборки?

Официант, приносивший нам кофе и чай, подходит к Петеру и, не привлекая внимания, передает ему записку. Петер, быстро прочитав, сует ее в карман.

— Что-то случилось? — опять спрашиваю я.

Он смотрит в чашку.

— Ты крепкий орешек, Бьорн Белтэ, — произносит он. В его голосе слышно восхищение. И впервые за все время он произносит мое имя почти правильно.

— Не ты первый это заметил, — усмехаюсь я.

— Такие, как ты, мне нравятся!

Допив, он бросает на меня измученный взгляд. Потом неожиданно поднимается и желает мне спокойной ночи. Я-то думал, что он будет сидеть и выпытывать у меня местонахождение ларца. Или предлагать деньги. Или угрожать карами. Вместо этого он крепко пожимает мою руку.

После его ухода я остаюсь и допиваю чуть теплый чай, рассматривая вокруг себя смеющихся людей, окутанных дымом.

Иногда у меня возникает странное ощущение. Все люди на свете только статисты в твоей жизни, появившиеся, чтобы всегда находиться рядом с тобой, но не обращать на тебя внимания. Эти люди, так же как дома и пейзажи, — всего лишь кулисы, построенные на скорую руку, чтобы иллюзия была более полной.

Чай всегда оказывает на меня мочегонное действие. После двух чашек мне приходится мчаться мимо людей, мимо запасного выхода в мужской туалет, блещущий чистотой и пахнущий антисептиками. Я стараюсь не смотреть в зеркало, когда стою у писсуара.

Мне жутко повезло. Когда я выхожу, обнаруживаю среди леса рук и голов официанта, разговаривающего с тремя мужчинами. Я замираю на месте как громом пораженный. Если бы кто-нибудь в этот момент бросил на меня взгляд, то вполне мог бы подумать, что я превратился в соляной столб. Совершенно белый и абсолютно неподвижный.

В толпе я вижу Петера. Вижу Кинг-Конга. И вижу своего старого доброго друга Майкла Мак-Маллина.

Рядом с главным входом я нахожу стоянку велосипедов, современных горных велосипедов, которые используются для передвижения от корпуса к корпусу. Они без замков. Их можно брать на время. Кому придет в голову украсть велосипед посреди пустыни?

14.

Поблескивает луна. Непроглядной тьме вокруг меня нет конца. Очень далеко впереди я предполагаю существование гор — не потому, что их видят глаза, а потому, что там кончается темнота. Все вокруг большое, плоское и черное. Кажется, что я лечу по воздуху. Внимание попеременно обращается то на небо, которое куполом висит надо мной, то на пятно света от фонарика, которое, раскачиваясь, ведет велосипед за собой по асфальту.

Я мерзну. Мне страшно. Так, вероятно, страшно астронавту, когда он все больше отдаляется от своего космического корабля.

Тишина. Ни воющих койотов, ни дальних свистков паровозов, ни стрекочущих сверчков. Единственный звук под этим куполом тишины — скрип велосипеда.

У ночи нет конца. Лунный свет — плоский и холодный. В черной, хоть глаз выколи, ночи свет велосипедного фонарика пожирает метр за метром белую разделительную полосу.

Ближе к утру на горизонте появляется желтая полоса. Я надеялся разогреться от быстрой езды и вспотеть, но у меня до сих пор стучат зубы от холода.

Около огромного ржаво-красного камня я останавливаюсь, запыхавшийся и дрожащий. Сижу на жесткой велосипедной раме и наслаждаюсь восходом солнца.

15.

Когда мне было восемь лет, папа и Трюгве впервые повели меня в парилку. Перед этим мы совершили большой пешеходный переход на сильном морозе. Когда меня пригласили в парилку, я почувствовал, что меня посвящают в секретные ритуалы взрослых. В первые минуты я мужественно сидел, хватая воздух губами. Потом папа вылил из ведра воду на раскаленные камни.

В пустыне нет деревянной двери, которую можно распахнуть, чтобы выбраться на волю.

Тепло обнимает меня, словно нагретое полотенце. Воздух тяжелый и плотный. Жар ползет по телу. Дышать больно. Солнечные лучи пронзают насквозь.

Я еду механически. Каждый поворот педалей — завоевание. Неожиданно для себя обнаруживаю, что я сошел с велосипеда и качу его рядом с собой.

Воздух дрожит. Жар кажется стеной из вязкой резины.

Я слышу звук задолго до того, как появляется автомобиль. Поэтому я успеваю скатить велосипед с шоссе и спрятаться в углублении. Через несколько минут он проносится мимо.

«Мерседес» с тонированными стеклами.

На всякий случай (и чтобы набраться сил) остаюсь лежать в углублении. Здесь когда-то протекал ручей. Очень давно. Скорее всего, в древние времена.

Хочу пить. Я не взял с собой воды. Когда я совершил побег, было не так жарко. Я предполагал, что у меня уйдет четыре-пять часов, чтобы от комплекса института добраться до цивилизации. Четыре-пять часов я легко мог прожить без воды. Так я думал. Если это можно было назвать словом «думать».

В русле высохшего ручья видны неровные слои сланца и ржаво-красного песка. Русло тянется к далеким фиолетовым скалам. Прямо у меня перед глазами скачет насекомое с длинными ногами. У него вид радиоактивного мутанта, чего-то среднего между жуком и пауком. Значит, кто-то здесь все-таки живет.

Солнце бьет меня по лицу и рукам и прижимает к земле плечи. Каждый луч весит килограммы. Если бы у меня не было так сухо во рту, я плюнул бы на камень, чтобы посмотреть, как влага зашипит и тут же испарится.

Я подкатываю велосипед к шоссе. Через несколько минут по моей спине уже ползут языки пламени. Сначала я пытаюсь идти рядом с велосипедом. Асфальт кипит. Прилипает к ногам. Над дорогой висит дымка. Сердце глухо стучит. Пот со лба стекает на глаза и жжет. Из воздуха медленно исчезает кислород. Я тяжело дышу, стараюсь уменьшить потребление воздуха. Через пелену слез пытаюсь увидеть какой-нибудь ручей, источник, тень. Жара убивает меня. В глазах появились черные точки. Обзор резко уменьшился. Так бывает, когда смотришь в бинокль с обратной стороны. Но жажда еще не довела меня до безумия. Тогда я увидел бы мираж, фата-моргану, красочный оазис из фильмов про утенка Дональда! Но я вижу только пустыню из камней, жару и дальние скалы.

16.

Стоя на коленях у скалы, рядом с углублением, которое когда-то давным-давно, вероятно, было источником, я прихожу в себя. Велосипеда нет.

Я поднимаюсь на ноги, смотрю на дорогу и ищу велосипед или что-нибудь еще, за что мог бы зацепиться взгляд. Язык прилип к нёбу и издает сухие щелкающие звуки. Меня тошнит. Но ничего не выходит наружу. Опускаюсь на колени и начинаю стонать. Поднимаю глаза. Белое солнце полыхает на небе.

Больше я ничего не помню.

VI ПАЦИЕНТ

1.

Мне в голову забили раскаленный болт, лицо намазали каустической содой, руки воткнули в кувшины с расплавленной лавой. Я слышу пульсацию электрического аппарата. Звуки вызывают в памяти удары часов у нас дома, в Вороньем Гнезде. Глухие и размеренные. Вздохи времени. Каждый час завершается боем.

Мама перестала заводить часы в тот день, когда похоронили отца. И они стали молчаливым напоминанием о кончине папы и о своей собственной незаметной смерти.

2.

— Бьорн Белтэ, ты крепкий орешек!

Свет приглушен. Я делаю осторожный вздох, выпускаю воздух, еще раз вдыхаю. Чувствую сильную боль.

Малыш Бьорн… проснись… медвежонок… маленький принц…

Я лежу в комнате с невероятно высоким потолком. Аромат старины. Стены оштукатурены и побелены. Тоненькая трещина разрезает потолок.

— Проснись! — зовет голос.

Полупрозрачная светло-зеленая занавеска отгораживает кровать.

Когда я облизываю потрескавшиеся губы, на лице появляются трещинки от кончиков губ до виска. Лицо — фарфоровая маска, которую передержали во время обжига. Она лопнет в ту же секунду, как кто-нибудь прикоснется к ней пальцем.

Малыш Бьорн… проснись же!..

В вене у меня игла. Сверху, от бутылки капельницы, вниз идет трубка. Жидкость медленно сочится по трубке и попадает в кровь. «Сыворотка истины? — думаю я. — Содиум пентотал, который разделяет тормозные колодки ума на масло и жир».

Голос:

— Ты проснулся?

Я не знаю, проснулся я или все еще вижу сны. Возможно, я попал в больницу. Возможно, мои преследователи просто набили первое попавшееся помещение медицинской аппаратурой. Чтобы вылечить меня. А может быть, поймать меня.

Я стараюсь поднять перевязанные руки. Это все равно что поднимать две раскаленные свинцовые болванки. Я начинаю стонать.

— Солнечный ожог, — сообщает голос.

В голосе что-то знакомое.

Поворачиваю голову в сторону.

Вижу его колени.

Руки, сложенные на коленях.

Словно огорченный дедушка, Майкл Мак-Маллин сидит на стуле рядом с моей кроватью. Глаза внимательно осматривают меня.

— Ожог рук, лица и затылка второй и третьей степени. Тепловой удар, конечно. Обезвоживание организма. Могло кончиться по-настоящему плохо.

Стоны. Я осторожно поднимаю голову. Ощущения такие, как будто все на самом деле кончилось плохо. Руки и ноги будто деревянные. Пробую приподняться. Голова кружится. Цепляюсь руками за блестящие стальные поручни кровати.

— Вот таким мы тебя и нашли, — говорит он.

У него нет оружия, но это, конечно, ничего не значит. У них, разумеется, есть более гуманные способы, чтобы отделываться от досаждающих им лиц. Может быть, шприц. А может быть, они привязывают нас голыми к столбу посередине пустыни и отдают на растерзание муравьям.

Позади занавески, как черная тень, прячется какая-то фигура. Она наклонилась вперед и прислушивается.

Вряд ли прошло много суток с тех пор. Время летит быстро только тогда, когда тебе весело. За окном шелестит листва. Дуб? Осина? Я лежу слишком низко и не вижу. Но по своим ощущениям заключаю, что я больше не в пустыне.

Солнце не так печет. Свет не такой яркий. В воздухе запахи навоза и вегетации.

— Где я? — хриплю я.

Пустыня засыпала песком голосовые связки.

— Здесь хорошо, Бьорн. Не бойся. — Его голос звучит мягко, тепло, по-доброму.

Я не могу отвести взгляд от тени на занавеске.

— Тебе дают морфин, чтобы смягчить боль, — объясняет он. — И очень нежную мазь на основе алоэ. От морфина ты будешь немножко сонный, будет кружиться голова.

Меня пронизывает резкая боль.

Он опирается ладонями на мою перину:

— Бьорн, мой храбрый юный друг. Ты зашел слишком далеко. Будь так добр, расскажи мне, где ты спрятал ларец?

Я смотрю на него, не отвечая. Глаза закрываются сами собой. Чуть позже я слышу, что он уходит. Тень исчезла.

За эту ночь я выпиваю примерно тысячу литров воды. Периодически появляется санитар, который проверяет, как я себя чувствую и действует ли обезболивающее. Морфин действует, спасибо вам, фантазия работает прекрасно. В большинстве случаев в этих видениях фигурирует Диана.

Несмотря на свои страдания, я жду их следующего хода.

Пришла Диана.

Легкое постукивание в дверь пробуждает меня ранним утром от дремоты. Я долго ищу слово, прежде чем до меня доходит, что и по-норвежски, и по-английски «Kom inn» звучит одинаково.

Приятный голос произносит:

— Как ты чувствуешь себя сегодня? — Интонация одновременно теплая и холодная — смущенная, торжественная, ищущая. Как будто после двух лет фронта я вернулся домой к любимой без рук и без ног.

Диана быстро проходит к окну. Стоит вполоборота. Прижимает руки к груди. По ее спине я вижу, что она тяжело дышит. Или плачет.

Каждый ждет, что первым заговорит другой.

— Где я? — спрашиваю.

Она медленно поворачивается. На покрасневших глазах слезы.

— Сам видишь! — отвечает она.

— Я прогулялся. По пустыне.

— Ты мог умереть!

— Как раз этого я и боялся. Поэтому убежал.

Диана говорит:

— Он мой отец.

Сейчас она просто красавица. Ангел.

— Ты слышишь? Он — мой отец! — повторяет она.

— Кто? — спрашиваю я.

— Майкл Мак-Маллин!

Я смотрю на свои руки. В бинтах. На пальцы. Которые ласкали ее.

— Он — мой отец, — твердит она.

Я сдерживаюсь. Ни одно чувство не проявляется. Ни одно слово не вырывается. Смотрю на нее. Она ждет, что я скажу что-то, разряжу обстановку. Но я молчу. Я стараюсь осмыслить ее слова.

— Пойми меня правильно, — произносит она тихо. И подходит ближе, все еще прижимая руки к груди. — Дело было не так, как ты подумал.

Я молчу.

— Мы познакомились совершенно случайно. Ты и я. Мы понравились друг другу. Это случайность. Я влюбилась. Я очень сожалею… Они обнаружили в моем компьютере результаты наших поисков, — объясняет она и кашляет. — И только тогда папа меня попросил ему помочь.

Я ловлю ее взгляд.

— И ты согласилась? — спрашиваю я.

— Только ты не думай, что… — Она останавливается, слова застревают в горле.

У меня самого большие проблемы с дыханием. Это из-за сердца, которое бешено колотится.

— Тогда ясно, почему ты вдруг решила поехать со мной в Норвегию.

Она делает шаг ко мне и останавливается:

— Бьарн, все совсем не так! Совсем не так, как ты думаешь. Это так трудно объяснить. Я не думала, что я… Я не хотела, чтобы… Ты не знаешь слишком многого.

— Вот это правда.

— Никто не планировал нашей встречи. Я вовсе не выполняла чье-то поручение. Ты и я… Это произошло бы все равно, независимо от всего. Но ваши с папой дела… Из-за них все неприятности.

— Можно и так сказать.

— Ну отдай ты им его! Этот ларец! Он тебе не нужен.

Когда Диана вот так стоит, она очень напоминает маму. Фигурой и жестикуляцией. Странно, что я этого раньше не замечал.

— Ты меня ненавидишь? — Она садится на край моей постели и смотрит мне в глаза.

— Нет.

— Ты слышишь меня? — Она почти кричит. Мне кажется, что ее тяготит чувство вины. — Я помогала им, чтобы эта история кончилась. Ради тебя!

Я перевариваю ее слова. Одно за другим. Они действуют на меня, как изысканные лакомства, которые перед употреблением макнули в медленно действующий яд. Я изучаю ее глаза. Чтобы проверить, верит ли она сама в то, что сказала. Или же использует общие фразы, заготовленные специально для подобных случаев.

— Но это еще не все… — начинает она.

— Да?

— Мы…

— Что?

— Ты и я…

— Что ты пытаешься сказать?

— Бьарн, мы…

Она так сильно зажмуривается, будто хочет осушить слезы.

Я окликаю ее:

— Диана?

— Я! Больше! Не! Могу! — Каждое слово вырывается из нее с болью.

Я кладу свою перевязанную руку на ее руки. Мы оба слушаем наше дыхание. Жужжание аппаратов. Снаружи вдали гудит трактор. В листве шуршит ветер. Где-то стучит молоток. Мопед без глушителя трогается в путь, его звуки постепенно глотает тишина.

— Разве ты не понимаешь, что это тебе не по силам? — тихо спрашивает она.

— Что ты здесь делаешь, Диана?

— Меня привезли сюда.

— Из Лондона?

— На самолете.

Удары пульса отдаются в моем дыхании.

— Что здесь, собственно, происходит?

Она делает странную вещь. Начинает смеяться. Смеется, громко икая. Смех на грани истерики. Не понимаю, что с ней. Но смех заразительный. Я улыбаюсь, улыбка на лице вызывает страшную боль, и я погружаюсь в дремоту.

Когда я прихожу в себя, ее уже нет.

Позже появляется медсестра с огромной иглой. Она смеется, когда видит мой испуг, и машет рукой успокаивающе.

— Лекарство! — выкрикивает она на ломаном английском языке и показывает на бутылку капельницы. — Хорошо для вас. Да?

— Где я?

Она вставляет иглу в трубку и удовлетворенно кивает, когда лекарство начинает поступать в систему.

— Пожалуйста… Где я?

— Да-да!

Я слежу за желтоватой струей, которая медленно перемещается в капельнице и растворяет боли и вопросы.

3.

Мак-Маллин снова наносит мне визит в середине дня. Мази и морфин снимают боли, но кожа жутко чешется, а морфин превращает мозг в жидкий суп, в котором плещутся мои мысли.

— О-о! Ты выглядишь гораздо лучше! — восклицает он.

Лжец.

Он придвигает стул к кровати.

Я пытаюсь сесть. Кожа на два размера меньше, чем надо. Несмотря на то что наркотическое опьянение должно привести к полному безразличию, я не могу удержаться от стона.

— Это пройдет, — успокаивает он. — Доктор заверяет, что ожог поверхностный.

— Когда я поеду домой?

— Как только будешь в состоянии.

— Я не узник?

Он смеется:

— Все мы, конечно, узники. Но ты не мой узник.

— Мне надо кое-что обдумать.

Он проводит пальцами по серебряным волосам:

— Ты никогда ничего не делал необдуманно, Бьорн?

— Я поступаю спонтанно. Иногда. Где Диана?

— Диана? — Взгляд его темнеет. Он замолкает. Открывает рот, но останавливается.

Я пытаюсь прочитать его мысли по выражению лица.

— Я знаю, что вы ее отец.

Он даже не отвечает. Похоже, ему надо подумать. Но наконец он говорит:

— Да. — Тихо. Словно вздыхает. Как будто он сам в этом не очень уверен.

— Это многое объясняет.

Он бросает на меня свирепый взгляд:

— Послушай! Она никогда ничего плохого тебе не делала! Она никогда тебя не предавала! Никогда!

— Она…

Он предупредительно поднимает руку.

— Больше не надо, — говорит он. — Сейчас. — Ему приходит в голову смешная мысль, лицо оживает. Губы шевелятся беззвучно, в улыбке. Зачарованный, я наблюдаю за сменой его внутренних декораций. У меня такое чувство, будто я подслушиваю, как привыкший к одиночеству человек ведет разговор сам с собой. — Мы с тобой два упрямых барана, Бьорн.

— Говорите только о себе.

— Ты не отдашь мне ларец, пока я не выложу то, что знаю.

— Мне не нужно то, что вы знаете, Мак-Маллин.

— А что же тогда?

— Истина. О ларце. О том, что внутри.

Он смотрит мне прямо в глаза и тяжело вздыхает:

— Это, друг мой, такой секрет, за который люди умирали.

— Иногда, — заявляю я, — вы ведете себя как герой мелодрамы.

Изумление на его лице переходит в веселый раскатистый смех. Оскорбления никогда на него не действуют. Для тех из нас, кто любит защищаться при помощи иронии и сарказма, это очень неудобно.

— Забавно, когда двое упрямцев вроде нас с тобой тянут каждый за свой конец каната, — произносит он. — Я хочу заполучить ларец и сохранить его тайну. А ты не хочешь выпустить его из рук, пока не узнаешь, что там внутри.

— Скажите мне, почему я должен вам верить? — Он вопросительно наклоняет голову. — Вы рассказывали мне о машине времени. Уинтроп утверждал, что речь идет о космическом корабле. Петер распинался о своих теологических теориях. Так во что же мне верить? Вы лжете, все до одного!

Он долго смотрит на меня. С лукавой улыбкой.

— Мы хотели сбить тебя с толку.

— Это вам удалось. Поздравляю! Задание выполнено. Я сбит с толку!

— У нас были свои причины.

— Вот в это я охотно верю!

— Но если можешь, попробуй нас понять. Никто не ожидал, что ларец попадет в твои руки. Это только помешало нам, Бьорн. Ты не должен нас осуждать за то, что мы готовы на все, чтобы вернуть его.

— Готовы на все?

— Ты понимаешь, о чем я.

— Конечно. Вы хотели сбить меня с толку…

— …и дать тебе такое объяснение, в которое никто не поверит, если ты потом его кому-то передашь. Но настолько фантастическое, чтобы оправдать в твоих глазах наши усилия по добыванию ларца.

— Добыванию? Да он же у меня!

— Именно так.

Он поднимается и бережно берет мою перевязанную руку. Долго смотрит на меня. В конце концов я вынужден отвести взгляд. Он склоняется и гладит меня по волосам. Кажется, его глаза заблестели. Вероятно, отражение света.

— Кто вы? — спрашиваю я.

Он отворачивается. Не отвечает.

— На самом деле? — продолжаю настаивать я. — Кто вы на самом деле?

— Скоро наши пути разойдутся. Навсегда. Ты вернешься в Осло. Меня уверяют, что через пару дней худшее будет позади.

— Кто уверяет?

— Ты получишь мазь. Чтобы смягчать жжение.

— Замечательно.

— Мы организуем для тебя самолет.

— «Мы»?

— Ты большой скептик, Бьорн.

— И не привык к тому, что все охотятся за мной.

— А может быть, все охотятся не за тобой?

— Ха-ха.

— Может быть, они охотятся за тем, что ты присвоил?

— Может быть, я соглашусь отдать это, — говорю я.

— И какова цена?

Очень заманчиво потребовать десять миллионов крон. «Феррари». Неделя на Мальдивских островах с исполнительницей танца живота, которая все эти годы лелеяла грешные фантазии об альбиносе. Но я ограничиваюсь одним:

— Объяснение.

— Что еще ты хочешь узнать?

— Правду. А не лоскуток от нее.

— Разве ты еще не понял? — спрашивает он.

— Нет, — отвечаю я. — Но есть люди, которые считают альбиносов глупее других.

Он нерадостно смеется.

— Евангелие Q? — предполагаю я.

Его брови взлетают вверх.

— Евангелие Q? В ларце? Это было бы разочарованием. Хотя я ничего не исключаю.

Я жду, но он больше ничего не говорит.

— Кроме этого, я хочу выяснить еще одну вещь, совершенно другую.

— Что именно?

— О том, как связаны смерти моего папы и де Витта.

— Они никак не связаны.

— Выкладывайте! Все висит на волоске.

— Они умерли. Ни один из них не был убит. Случайные события, несчастные случаи. Каждый человек рано или поздно умирает.

— Почему вы уверены, что их не убили?

— Я был знаком с обоими. И присутствовал при смерти де Витта. Мы проводили раскопки в Судане. У меня была теория, что ларец могли закопать во время похода вдоль Нила. Чарльз был уверен, что я ошибаюсь и что ларец спрятан в Норвегии. Как-то раз он споткнулся. В рану попала инфекция. Мы были в тропиках, далеко от медицины. Случилось то, что и должно было. Но никто его не убивал. И никто не убивал твоего отца.

— Вы абсолютно уверены.

— Давай забудем старые истории.

— А как умер папа?

— Спроси Грету.

— Я спрашивал Грету. Она отмалчивается. А что она знает?

— Почти все.

— Что это значит?

— Спроси ее. Грета и я… Мы… Мы… — Несколько секунд он ищет слова. Потом берет себя в руки. — Мы были любовниками, возможно, ты слышал. С годами все успокоилось. Со временем мы стали друзьями. Все, что я знаю о смерти твоего отца, я слышал от нее.

— Ее же не было там, где это произошло. А я был.

— Она знает. И поэтому знаем мы.

— Откуда Грета может знать что-то о смерти папы?

— Она была близким другом твоего отца.

— Они были коллегами.

— И друзьями! Близкими друзьями.

Мне в голову приходит одна мысль:

— Любовниками?

— Нет. Но очень близкими людьми.

— Она никогда мне этого не рассказывала.

— А зачем?

Я замолкаю.

— Они переписывались, — рассказывает Мак-Маллин. — Письма хранятся в наших архивах. Тысячи писем, где они делятся друг с другом своими мыслями и чувствами. Они были нужны друг другу. Как друзья, как психоаналитики. Потому-то мы и знаем.

4.

Я плохо сплю. Лицо горит и чешется. Каждый раз, когда меня клонит в сон, я боюсь, что сейчас ко мне начнут стучаться кошмары.

Я лежу в темноте и думаю о бабушке. Она жила на первом этаже в Вороньем Гнезде. По ночам она бродила по самым дальним углам Вороньего Гнезда, как замковое привидение. На ее ночном столике в стакане с водой лежала челюсть, а ночная сорочка волочилась по полу. Если вечерами мама и папа уходили куда-то, то я никогда не соглашался спать в бабушкиной темной мрачной спальне среди запахов камфары и бальзама. Я всегда предпочитал переживать ужасы в своей комнате и надеялся, что она услышит, если я закричу.

Днем она была милой, доброй, седовласой. Трудно представить, что эта старая развалина в молодости была красавицей-певицей, со множеством поклонников, и когда-то могла вызывать любовь мужчин. Но дряхлые старики подходили к ней на улице и спрашивали, не она ли выступала на сцене театра «Тиволи» в Осло после войны. Подразумевая Первую мировую войну.

В спальне, в ящике ночного столика, бабушка хранила программку ревю 1923 года, в которой была помещена ее овальная фотография. Узнать было невозможно. Сияя, как звезда немого кино, она смотрела прямо на меня с желто-коричневой бумаги. Под фотографией было написано ее девичье имя: «Шарлотта Викборг». И когда я всматривался в глаза, я видел, что это все же она. Только в другое время.

Я очень мало знаю о дедушке. В нем было что-то испуганное и забитое. Он был тощим, как скелет. Слишком широкие брюки были подтянуты высоко на грудь. Изо рта пахло мятными лепешками и нюхательным табаком. Все перекрывал терпкий запах Eau de Vie,[59] который он пил из бутылок, спрятанных в укромных уголках во всем доме, и о существовании которого, как он думал, мы не подозревали. Жизненно важные припасы дедушки.

Я не знаю, когда же мне удалось заснуть. Но день в полном разгаре, когда я с большими усилиями пробиваю пленку сна.

5.

Глаза у него сейчас приветливые. Во взгляде мягкое понимание. Зрачки похожи на темный лесной цветок. Смотреть в его глаза все равно что погружаться в теплую воду и умирать медленной смертью утопленника. Как будто нет ничего важнее в этой жизни, чем нырять в эти глаза и доставлять удовольствие их обладателю.

Я спал. Теперь проснулся. Встретил взгляд. Небольшая моя часть еще блуждает среди безумных снов.

Майкл Мак-Маллин произносит:

— Ну вот, и опять мы тут вдвоем.

Он стоит у моей кровати, сложив руки на груди, и рассматривает меня, нежно, заботливо. Я пытаюсь проснуться, ожить, стать после сна самим собой.

— У вас с собой опять корзинка сюрпризов? — спрашиваю я.

— Ты крепкий орешек, Бьорн Белтэ!

Где-то внутри у меня что-то сжимается.

Он торжественно провозглашает:

— Я пришел, потому что хочу с тобой поговорить.

Уже вечер. Или ночь. В окне темно. Стекло настолько темное, будто черноту просто нарисовали на нем. Я до сих пор не знаю, куда я попал. В больницу института? Или какого-то города.

— О чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я.

Мак-Маллин поворачивается и медленно идет к окну.

В окне отражается его лицо. На нем исчезли морщины, черты смягчились, он стал молодым.

— У тебя когда-нибудь была такая большая тайна, которую ты должен был бы унести с собой в могилу?

Я думаю о папе. О маме и профессоре. О Грете. Он все еще стоит, отвернувшись от меня, и разговаривает со своим отражением в стекле.

— Свою тайну я получил по наследству, — начинает он.

«Это, видимо, немалая ноша, — думаю я, — судя по тому, каким важным ты стал с годами».

— Мой отец и все его предки оберегали эту тайну, жертвуя своей жизнью. — Он поворачивается ко мне с обезоруживающим выражением на лице. — Извини, если это звучит мелодраматично. Но мне сейчас очень нелегко.

— Если вас это утешит, то для меня это тоже нелегко.

С улыбкой он тяжело опускается на стул рядом с кроватью.

— Ты сам что-то узнал? — спрашивает он.

— Не очень много.

— Я слышал, что ты разговаривал с Петером?

Я молчу.

— Все в порядке, — быстро шепчет он. — Он не сделал ничего плохого.

— Что в ларце?

Его губы сложились в узкую полоску. Глубоко в глазах появляется какое-то неопределенное выражение.

— Я по-прежнему считаю, что это Евангелие Q, — настаиваю я.

— Сомневаюсь. Я могу продолжить то, что Петер, несомненно, уже рассказал тебе. Когда иоанниты разделились в тысяча сто девяносто втором году, это было связано с одной реликвией, которую в будущем стали называть Ларцом Святых Тайн. Сами они назвали ее Реликвия. Святыня, которую многие пытались найти. Короли, властители, князья и первосвященники, крестоносцы и папы.

— Потому что там было что-то ценное?

— Самое смешное, что почти никто не знал, что в ларце. Знали только, что это совершенно фантастическая вещь. Святыня. Многие гадали. Кое-кто считал, что там священный договор. Что, кстати сказать, чистая фикция. Средневековый миф.

— Так в монастыре Вэрне мы нашли Ларец Святых Тайн?

— После разделения ордена секретная часть его стала охранять ларец. Но где его прятать? На кого положиться? Ведь все за ним охотились. Приходилось скрывать его максимально надежно. И тут они сделали гениальный ход. Они отправились в путь с теми братьями, которых послали в монастырь Вэрне. Три монаха, именуемых «Хранители ларца», проделали далекий путь на Север. Втайне. Никто не знал их настоящего задания. Это были три уважаемых монаха. Один из них был Великим Магистром. Те братья, с которыми они отправились в путь, не подозревали, что их спутники принадлежат к отделившемуся крылу. Они участвовали в священной поездке. Никто не задавал вопросов. Все молча приняли, что эти трое добрались с ними до Норвегии и жили в монастыре изолированно от других. Их единственное отличие от остальных состояло, видимо, только в том, что хранители соорудили октагон, имевший, как они полагали, священную силу.

Майкл Мак-Маллин опускает взгляд. Я начинаю дрожать. Мы приближаемся к сути.

— Во всем этом деле была одна маленькая заковырка, — продолжает он. — Только три монаха знали, где ларец. — Он закусывает губу. — Позже это оказалось роковой ошибкой. Один из трех монахов умер от болезни осенью тысяча двести первого года. На другого напали разбойники и убили его, когда он отправился в Нидарос в тысяча двести третьем году. А еще через год, в тысяча двести четвертом году, Великий Магистр отправился в дальний путь, чтобы его сын, следующий Великий Магистр, получил полную информацию о ларце и месте его захоронения.

Мак-Маллин переводит дыхание. Машинально наматывает седые волосы на палец.

— И что с ним стало? — спрашиваю я.

— Во время путешествия он заболел. Он попал в дом к одному священнику в североитальянском горном городке. Несмотря на хороший уход, он умер через несколько недель. Дальше версии расходятся. Некоторые утверждают, что он оставил там письменное сообщение. Другие верят, что через какого-топосланца он передал сведения ордену и своему сыну. Переданное сообщение было, мягко говоря, неясным. Он сообщил, что реликвия хранится в октагоне. Но никому не было известно, откуда он прибыл. Понимаешь? Никто не передал, что он ехал из Норвегии. Никто этого не знал! Никто не догадался соединить все эти сведения.

Мак-Маллин качает головой и делает тяжелый вздох.

— В какой-то момент исчезли сведения о трех монахах и их задании. На всем лежал толстый налет мифов и мистики. Единственное, на что мог опираться тайный орден на протяжении многих столетий, — это данные об октагоне, в котором находится пропавший ларец.

Я молчу. Я чувствую, что это правда. Во всяком случае, та ее часть, которой решил со мной поделиться Мак-Маллин. Он встает. Снова останавливается у окна.

— И по сей день существует Великий Магистр, — говорит он.

— Откуда вы это знаете?

Он не отвечает прямо.

— Никто не знает, кто он. Или где он находится.

— Но откуда известно, что он существует?

— Он существует, потому что невероятно, чтобы он не существовал.

— Вот так верующие аргументируют существование Бога.

— Великий Магистр — не Бог. Он всего лишь человек.

— Но вряд ли такой же, как все?

— Подобно всем Великим Магистрам до него, он ведет происхождение от того самого первого Великого Магистра.

— А тот кем был?

— Предки Великого Магистра могут быть прослежены до времен библейской истории. До древнего французского рода. До династии Меровингов, до французского рода, создавшего великое французское государство и сохранявшего королевскую власть до восьмого века.

— Потрясающе…

— Но никто, Бьорн, практически никто не знает, кто он. Тайный орден имеет Совет, состоящий из двенадцати человек. Только эти двенадцать знают, кто он, и доверяют ему. Места в Совете переходят по наследству. Кровные узы прослеживаются на протяжении столетий. Да больше! Им тысячи лет!

Он поворачивается ко мне. Я молчу.

— Совет состоит не из верующих фанатиков, — рассказывает он. — Все гораздо серьезнее. Они — могущественные. У многих, как у Великого Магистра, предки из королевских родов. У других — из аристократов. Им принадлежат роскошные дворцы, огромные усадьбы. Все они богаты. Богатства этих семей восходят к средневековым сокровищам Церкви. Некоторые из них знамениты. Своим богатством. Своими знаниями. Но ни один непосвященный не знает, кто входит в состав Совета, никто не знает, какую тайну оберегает Совет. Вряд ли кто-то знает даже то, что Совет существует.

— Но как вы узнали все это?

— В тысяча девятисотом году Совет создал и профинансировал СИС. Они тогда захотели более интенсивно искать Реликвию. Пришел новый век. Новое время. Стало ясно, что требуется организация для сведения воедино всех тех знаний, которые собирались в отдельных отраслях, в университетах, среди ученых и любителей. СИС.

Он откашливается, потирает руки. Я вижу, хотя не могу объяснить почему, что он говорит мне правду и в то же время затуманивает ее.

— Вот так мы и подошли к разгадке, — продолжает он. — Спустя восемьсот лет. Мы слышали, что ходили легенды о существовании октагона в районе монастыря Вэрне. Но, несмотря на изучение письменных источников и полевые работы в тысяча девятьсот тридцатые годы, мы вплоть до самого недавнего времени не могли найти ни малейшего следа октагона. Пока наконец современные технологии не пришли нам на помощь. Так сказать, в одну прекрасную ночь. Если говорить в исторической перспективе. Археологические исследования с применением спутников на основе спектрального анализа. В прошлом году мы получили снимки, сделанные со спутника, которые ясно показали, где в Вэрне находится октагон. Именно здесь! — Он щелкает пальцами. — В полутора метрах от поверхности земли. — Он тихо смеется. — Представляешь, как мы обрадовались? Спустя восемьсот лет у нас появилась возможность найти Реликвию. Вскрыть ее. Удалить деревянный чехол и извлечь золотой ларец. Открыть ларец и извлечь то, что внутри.

Он тяжело дышит через нос.

— Остальное было делом пустяковым, — продолжает он. — Мы раздобыли разрешение на раскопки. Не забудь, что финансовые ресурсы Совета безграничны. Деньги, контакты… Директор норвежской Инспекции по охране памятников — друг СИС. Такой же, каким был твой отец. И профессор Арнтцен. Но даже они знают только малую часть того, что я рассказал тебе сегодня. Ты в привилегированном положении.

— Я благодарю и кланяюсь.

Какая-то мысль приходит ему в голову, и он смеется, но негромко. Я не двигаюсь. Мне кажется, что у меня нет права находиться здесь. И что малейший звук, малейшее движение заставят его замолчать.

— Мы хотели сделать все по правилам, — вздыхает он. — Поэтому мы не стали возражать, чтобы на раскопках присутствовал норвежский контролер. Преподаватель. Мы вообще не думали о нем. Наши коллеги заверяли нас, что он для нас не составит никакой проблемы. Уступчивый и доброжелательный молодой человек. Такой, о котором можно вообще забыть.

— Но тут вы ошиблись.

Мак-Маплин серьезно смотрит на меня. И делает нечто совершенно неожиданное — подмигивает мне и мягко стучит кулаком по моему плечу:

— Ты прав, приятель. Ошиблись.

— Я все еще не понимаю, что же такое жутко ценное находится внутри ларца, — замечаю я. — Может быть, стоимость золота делает его столь желанным? Все так просто?

— Ларец — это только упаковка. Тара.

— Вот как?

— Содержимое, Бьорн! Содержимое!

— Которым является…

— Знание.

— Знание? — повторяю я.

— Знание. Информация. Слова!

— Манускрипт?

— Который имеет ценность только для тех, кому он нужен.

— Например, для вас?

— Даже не для меня. У меня только ключ к пониманию.

— На что вы намекаете?

— Думай. Некий манускрипт!

— Значит, это все-таки Евангелие Q? — Мой вопрос напоминает вздох. Звучит как разочарование. После всего, что я испытал, я надеялся на что-то более осязаемое. Терновый венец Иисуса. Кусок Креста.

— Некий манускрипт, — повторяет он тихо, торжественно. — Рукописный документ. Но без правильного истолкования он останется всего лишь историческим артефактом, которому две тысячи лет. Рукопись надо читать знающими глазами.

— Две тысячи лет, — вторю я.

— Манускрипту уже была тысяча лет, когда иоанниты взяли его под свою охрану. Великие Магистры лично берегли его в своих замках и церквях. Вплоть до четвертого века ларец был спрятан в монастыре Святого Креста. Мы знаем, что было предпринято много попыток украсть ларец. Страх, что кто-нибудь похитит его, был наиболее вероятной причиной того, что решили прибегнуть к помощи ордена иоаннитов. Разногласия по поводу судьбы ларца привели к распаду ордена.

— А этот манускрипт? О чем он?

Лицо Мак-Маллина почти прозрачно. Сквозь кожу просвечивает сетка тонких жил. Если бы свет падал по-другому, я мог бы видеть его насквозь. Он открывает рот, чтобы легче дышалось. Ему очень тяжело расставаться со своей тайной.

Я решаюсь:

— Две тысячи лет… Попробую угадать? Это что-то, связанное с Иисусом. С историческим Иисусом.

На его губах появляется улыбка.

— Ты определенно разговаривал с Петером.

— А сейчас вы хотите убедить меня, что Петер действовал не по вашим инструкциям.

Мак-Маллин в упор смотрит на меня.

— И что он не говорил именно того, что вы заставили его говорить? — продолжаю я свою атаку. — Пичкать меня фактами и полуправдой? — Мак-Маллин кокетливо наклоняет голову. Причмокивает. Но все еще не отвечает на мои обвинения. — Мне кажется, что вам нравится эта игра.

— Игра?

— Ложные пути! Вранье! Намеки! Загадочные экивоки… Все это для вас игра. Соревнование.

— В таком случае ты достойный противник.

— Спасибо. Но вы забыли обучить меня правилам игры.

— Это верно. Но тебя не обмануть. Это мне нравится. — Он соединяет кончики пальцев рук. — Мой юный друг, ты когда-нибудь задавался вопросом, кем был Иисус Христос?

— Нет! — отрезаю я.

— Кто он был на самом деле? — Он смотрит на меня. — Единородный Сын Божий? Спаситель? Мессия, иудейский царь? Или он был философ? Этик? Бунтовщик? Обличитель? Политик?

Вряд ли он ждет моего ответа. Да я и не отвечаю.

— Кое-кто скажет, что он был и тем и другим, но и это еще не все… — произносит он.

— Я не понимаю, куда вы клоните. Петер уже прошел со мной этот урок. Он рисовал и рассказывал. Не надо повторять. Хочу услышать главный вывод!

Он не обращает внимания на мое нетерпение.

— Почему, как ты думаешь, — спрашивает он, — распятие на кресте стало вдруг событием, которое произвело такое большое впечатление на человечество?

— Понятия не имею! — почти рычу я. — И если честно, то не очень хочу знать.

— Но ты думал об этом когда-нибудь? Жестокость казни? То, что Бог принес в жертву своего Сына? Или то, что Иисус дал себя принести в жертву? Ради тебя и меня? Для спасения нашей души?

— Мак-Маллин, я человек неверующий. Я об этом никогда не думал.

— И тем не менее ты, безусловно, можешь поделиться со мной своими мыслями. Какое событие, связанное с распятием на кресте, привело к возникновению религии?

— Может быть, то, что Иисус воскрес из мертвых?

— Точно! Именно так! Все началось с распятия на кресте! Культура Запада началась с распятия на кресте. И воскресения.

Я пытаюсь понять, что он имеет в виду.

— Распятие на кресте… попробуй представить себе это, Бьорн… — Его голос нежный, шепчущий. Перед его взором картины, которые видит только он. — Иисуса ведут на Голгофу римские солдаты. Он измучен. Спина покрыта рубцами от ударов хлыстом. Терновый венец оставляет раны на коже, кровь смешивается с потом, по щекам текут кровавые ручьи. Кожа полопалась, губы пересохли. Зрители издеваются и торжествуют. Скрипучие голоса выкрикивают ему вслед насмешки. Кто-то плачет из сострадания, отворачивается. Запахи… Аромат полей и рощ смешивается с жуткой вонью из клоак, мочи, пота, смрада от козлов, ослиного навоза. На плечах у Иисуса перекладина креста, к которой прикованы его руки. Он шатается под ее тяжестью. Он иногда опускается на колени, но солдаты грубо и нетерпеливо поднимают его на ноги. Когда Иисус снова падает на землю, солдаты заставляют нести крест Симона из Кирены. Немного позже они проходят мимо группы плачущих женщин. Иисус останавливается и утешает их. Ты видишь эту картину? Ты можешь вжиться в то, что там было? Атмосфера заряжена, наэлектризована… По прибытии на Голгофу Иисус получает порцию вина, смешанную с успокаивающей, утоляющей боль миррой. Но он делает только один маленький глоток.

Мак-Маллин останавливается, взгляд направлен в пустоту.

Я тихо лежу в постели.

— Потом они прибивают его к кресту, — говорит он.

— Да, — подтверждаю я наконец, чтобы заполнить тишину.

Мак-Маллин откашливается и продолжает:

— Кто-то вырезал его имя на кресте. «Иисус, царь иудеев». Пока он висит на кресте с лицом, искаженным от боли, солдаты делят его одежду между собой, бросая жребий. Представь это себе. Делят его одежду. Пока он там висит, прибитый гвоздями, как животное, принесенное в жертву, и наблюдает за ними, они делят его одежду! Потом они усаживаются, чтобы сторожить его. В какой-то момент он зовет в отчаянии Отца и просит у Него прощения. Измученный, почти неслышным голосом, разговаривает со своей матерью Марией, которую утешают три женщины, среди которых Мария Магдалина. Зрители, священники и писцы — и даже два разбойника, которые распяты по обе стороны от Иисуса, — принимаются издеваться над ним, призывают его как-нибудь выбираться из безвыходного положения. Потом, Бьорн, потом на землю опускается темнота. Возможно, налетели тучи, возможно, померкло солнце. Иисус кричит: «Господи! Господи! Почему ты покинул меня?» Над землей проносится порыв ветра. А может быть, все еще стоит жара. Мы не знаем. Кто-то приносит губку, смоченную в уксусе, прикрепляет к палке и дает ему возможность утолить жажду. Иисус произносит: «Отче, в твои руки предаю себя» — и умирает.

Мак-Маллин смотрит на часы. Не глядя на меня, он встает и идет к двери. Дверь тяжелая. На наличниках изображены срезанные цветы.

— Куда же вы? — кричу я ему вслед.

Он открывает дверь и поворачивается ко мне.

Я растерянно спрашиваю:

— И ничего больше?

— Больше?

— Зачем вы рассказали мне все это? — спрашиваю я.

— Бьорн, попробуй понять вот что… — Он выжидает, смотрит в пространство. — Попробуй представить себе, что Иисус не умер на кресте.

Часть моего сознания воспринимает его слова. Другая часть не хочет следовать за неожиданным поворотом.

— Что? — переспрашиваю я. Хотя я слышал то, что он сказал.

Он тихо закрывает за собой дверь и оставляет меня во власти ночи и вопросов.

6.

Есть ли в жизни человека минута, поворотный пункт — момент, когда некое событие бросает яркий луч на все случившееся до сих пор и освещает ему дорогу, лежащую впереди?

Жизнь — кольцо. Начало жизни и ее конец соединяются в одной точке, в которой каждая религия концентрирует все, что представляет ценность.

В религии майя время стремится к повторению. Стоики полагали, что мир исчезнет, но новый мир возникнет из старого.

Я нахожу в этом какое-то утешение.

Но для христиан время — неуклонно прямая линия, которая ведет к Судному дню.

Если подняться до космической перспективы, то все оказываются правы.

И в таком бесконечном цикле обожженному солнцем бедняге с потрескавшимися ногтями и просроченной трамвайной карточкой может оказаться затруднительно найти свое место в жизни.

В мире много загадок. Я не создан для того, чтобы разбираться в них. По сути дела, ничего страшного в этом нет. По сути дела, я на них плюю.

7.

Рассвет. Небольшие поля соединяются мягким узором. Лоскуты самых нежных цветов — зеленого, желтого разных оттенков, серого — образуют вместе загадочную головоломку. Полосы леса на склонах — протяженные, ласкающие взор. Терпеливо и с большим трудом крестьяне приручили ландшафт и вдохнули жизнь в почву. Но в этой пышности есть что-то упрямое и суровое. Земля сопротивляется. Словно опухоль, гора вторгается в поля, острые утесы отшвыривают землю в сторону, участки пашни рассекаются каменными ранами.

Я смотрю на этот ландшафт из окна. Окна замка. Средневекового замка красно-серого камня. Может быть, кто-нибудь назвал бы его дворцом. Подоконник такой широкий, что на нем можно сидеть.

Замок стоит на поросшей лесом горе. Я не имею ни малейшего представления, где я. Пробую угадать. Тоскана? А может быть, испанское высокогорье? Различные варианты проходят в голове чередой. Один из них, последний, кажется мне наиболее вероятным. И наиболее заманчивым.

8.

— Где я?

Мак-Маллин слушает вопрос, подняв брови. Он стоит в дверях. Я до сих пор сижу на подоконнике. Просидел тут несколько часов. Но ландшафт не открыл мне ни одной из своих тайн.

— Ты уже выбрался из постели, как я вижу? Меня радует, что ты поправляешься!

— Спасибо. Где я?

— В Рене-ле-Шато.

Я вздрагиваю.

Рене-ле-Шато. Дамы и господа, спектакль сейчас начнется, занавес поднят, за кулисами ждут актеры, но наш уважаемый автор должен сначала дописать свою пьесу.

Мак-Маллин закрывает дверь и входит в комнату:

— Восточные Пиренеи. Южная Франция…

— Я знаю, где это, — перебиваю я. — Деревня, где жил тот священник.

— У тебя хорошая память.

— Что я здесь делаю?

— Тебя сюда привезли.

— Как? Зачем?

— На моем личном самолете.

— Не помню.

— Ты был без сознания.

— Долго?

— Некоторое время. Тебе давали обезболивающие и успокоительные препараты. После того как мы тебя нашли среди пустыни. Ты был в ужасном состоянии.

— Опять наркотики.

— Выбора не было.

— Какие скверные у вас привычки!

— Для твоего же блага.

— А зачем меня привезли сюда?

— Амбулатория института не очень хороша.

— Но почему сюда?

— Мы могли отвезти тебя в частную больницу ближайшего крупного города. Или в Лондон. Или в Осло, если уж на то пошло. Но мы привезли тебя сюда. Потому что я хотел пригласить тебя сюда. В Рене-ле-Шато. Ко мне домой. Вскоре ты поймешь почему.

— Что это за дом?

— По правде говоря, это замок.

— Ваш личный маленький замок, да?

— Средневековый замок крестоносцев. Он был собственностью моей семьи на протяжении длительного времени.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — киваю я, — моя семья тоже владеет кое-какими средневековыми замками.

Позже Мак-Маллин выводит меня из комнаты, ведет по темному коридору, затем вверх по широкой гранитной лестнице. Мы идем медленно. Он держит меня под руку.

На верху лестницы он открывает тяжелую дверь, и мы оказываемся на крыше, между башней и шпилем, в узком проходе у бруствера. Открывается изумительный вид. Воздух наполнен запахами, душно.

Мы смотрим на ландшафт.

— Красиво? — спрашивает он.

Он показывает на юго-восток:

— Гора, которую ты видишь, называется Безю. Там сохранился средневековый форт рыцарей-тамплиеров, где у них была школа. Здесь вокруг сотни церквей. Многие из них стоят на священной земле. В забытых могилах покоятся, по-видимому, апостолы, пророки и святые. Сотни! К востоку от нас, — полуобернувшись, он показывает, — расположены руины дворца Бланшфор. Четвертый Великий Магистр тамплиеров Бертран де Бланшфор жил здесь в двенадцатом веке.

— Ваш торговец недвижимостью может спокойно назвать это место хорошо обжитым районом, если вы когда-нибудь надумаете расстаться с замком, — шучу я.

Мак-Маллин вежливо смеется.

— В Средние века это был скорее перенаселенный район. Кое-кто считает, что вокруг Рене-ле-Шато жило до тридцати тысяч человек. Регион был расположен рядом со Средиземным морем и торговыми путями, недалеко от Испании и Италии, эта часть Франции была развита лучше, чем остальные.

— Вы хотите предложить мне этот замок по дешевке? Или что-то рассказать?

Мак-Маллин подходит к стене и садится в выемке бойницы.

— В 1960-е годы один французский журнал опубликовал историю, которая заинтересовала людей, умевших читать между строк, — рассказывает он. — Статья побудила группу псевдонаучных авторов-документалистов приступить к расшифровке загадок, которые скрывает это место. Благодаря их книгам поток туристов резко возрос.

— Загадок?

— Журнал рассказал историю о Беренжере Соньере.

— Приходском священнике…

— Тридцатитрехлетний священник приехал сюда, в Рене-ле-Шато, в июне 1885 года.

— Ну и что в этом странного?

— Было загадкой, почему он поехал сюда, в деревню, где жило несколько сот человек. Во время обучения ему сулили блестящую карьеру. Но, по-видимому, там что-то случилось. Скорее всего, он сильно провинился, раз начальство сослало его в эту глушь.

— Но здесь ведь хорошо.

Мак-Маллин прислоняется к стене:

— Между 1885 и 1891 годами Соньер имел скромный годовой доход, которого едва хватало для поддержания достойного образа жизни. Как бы то ни было, тратить здесь деньги особенно не на что. — Он оглядывает скупой пейзаж. — Соньер был увлекающимся человеком. Он начал разбираться в истории местности с помощью священника соседней деревушки Рене-ле-Бэн аббата Анри Буде.

Мак-Маллин показывает мне, где находится Рене-ле-Бэн. На склон горы находит облако.

— В течение длительного времени Соньер собирался привести в порядок обветшавшую церковь. Само здание существует с 1059 года, но оно строилось на фундаменте церкви шестого века. В 1891 году Соньер начал ремонт. Он одолжил в сельской кассе небольшую сумму денег и приступил к делу. Для начала он вскрыл фундамент алтаря. Обнаружились две колонны. Одна из них была полой. Внутри отверстия он нашел четыре пергамента в опечатанных деревянных трубках. Утверждали, что два пергамента содержали генеалогические перечни. Про два других говорили, что это документы, написанные в 1780 году предшественником Соньера, аббатом Антуаном Биту. Бигу был личным духовником рода Бланшфоров, представители которого до Французской революции принадлежали к числу крупнейших землевладельцев этого региона. Тексты Бигу были списками со старых, восходящих к эпохе Нового Завета. Но записи были довольно хаотичны и бессмысленны. Между словами не было промежутков. Явно лишние буквы были выделены особым почерком и как бы случайно разбросаны по всему тексту. Казалось, что они передавали какое-то секретное сообщение. Часть этих зашифрованных текстов не поддается истолкованию даже с помощью компьютерной техники. Соньер не понял ни текста, ни шифров. Но он рассудил, что нашел что-то, что может быть ценным. Он привез пергаменты своему непосредственному начальнику — епископу Каркасонна, который взглянул на них и тут же за свой счет послал Соньера в Париж к крупным представителям Церкви. Соньер пробыл в Париже три недели. Что именно случилось там, до сих пор неизвестно. Но бедного деревенского священника ввели в самые высшие круги. Ходят слухи, что он стал любовником прославленной оперной певицы Эммы Кальве. В последующие годы она часто навещала его здесь, в деревушке. Побывав в Париже, он вернулся в Рене-ле-Шато и продолжил ремонт церкви. Непонятно было только одно: почему он стал невероятно богатым? Финансирование ремонта перестало быть проблемой. У него появились адресаты в стране и за рубежом, с которыми он вступил в обширную переписку. Он занялся предпринимательством. Оплатил строительство дороги до Рене-ле-Шато. Он покупал редкий фарфор, коллекционировал марки, собрал богатейшую библиотеку редких книг. Устроил зоопарк и заложил апельсиновую рощу. Он сорил деньгами и одаривал прихожан своей церкви. К нему в гости приезжали многие известные люди Франции и других стран. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но только к своей смерти в 1917 году он сумел потратить несколько десятков миллионов. Откуда были эти деньги? На этот вопрос он никогда не отвечал. Один неопытный подозрительный епископ попробовал перевести его в другое место, но Соньер позволил себе то, что до него никто никогда не делал: он отказался выполнить распоряжение. Тогда он стал объектом самых злых обвинений, и был отстранен от служения. Но тут вмешался Ватикан и вернул его на старую должность. Семнадцатого января 1917 года Соньера поразил апоплексический удар. Через несколько дней он умер. Но и до сих пор люди в деревне задаются вопросом: откуда свалилось на бедного священника внезапное богатство?

Мак-Маллин встает из выемки бойницы.

— Я думаю, что ты видишь связь, — обращается он ко мне. — Ты тоже спрашиваешь себя: что было в тех пергаментах, которые Соньер отыскал в полой колонне под алтарем? Что написано в документах, которые он отвез в Париж? Что превратило бедного сельского священника в зажиточного человека, обладающего многими тайнами и покровителями?

— Я не знаю, — признаюсь я. — Но вы правы. Я задавал себе эти вопросы.

— Я так и думал. Ты любопытный человек.

— И вам, конечно, известны ответы на все вопросы?..

Он берет меня за руку, как будто у него кружится голова, но в ту же секунду выпускает.

— …но мне рассказывать не хотите? — заканчиваю я.

— Зашифрованные тексты содержали генеалогическое древо, перечень членов рода, если хочешь, где прослеживалась история королевских семейств вплоть до начала нашего времени. Пергаменты объясняли, каким образом следует понимать это древо.

— Происхождение королей?

— Все имена. Все короли. Все королевы. В каждой стране. Из века в век.

— Имеет ли это отношение к твоим вчерашним намекам? По поводу распятия Иисуса на кресте?

— Не самое глупое предположение.

Крепко сжав мою руку, он ведет меня к двери.

— Но документы, найденные в церкви в 1891 году, содержали еще кое-какие сведения. Мы не знаем, откуда они. Мы не знаем, кто распоряжался ими и как их передавали. Но они дали нам первые указания на то, куда пропал Ларец Святых Тайн. Поэтому через девять лет было создано СИС. Это прямой результат обнаружения пергаментов. Теперь у нас появился четкий след. Мы знали, где надо искать ларец. И октагон. И все же должно было пройти еще почти сто лет, прежде чем нам это удалось.

Он запирает дверь огромным ключом, который, соприкасаясь с механизмом замка, издает скрипучий звук.

— Вообще-то, — бормочу я, спускаясь по лестнице, — рановато утверждать, что вам это удалось.

9.

В сочельник мама всегда водила меня в церковь. Как раз в середине фильма про утенка Дональда, который передавало шведское телевидение, она вбегала, напевая и сверкая нейлоновыми чулками, окутанная облаком духов и смеха, и начинала собираться в церковь.

— Нам нужны традиции, — повторяла она часто.

Она вообще любит штампы. Ей было непонятно, что для меня мультфильмы были важнее церкви. Если шел снег и раздавался колокольный звон, если загорались свечи в фонариках на кладбище, — могу сказать, что во мне тогда в известной мере пробуждалось рождественское настроение. Но даже отдаленно оно не напоминало того взрыва эмоций, который производили во мне фильмы об утенке Дональде.

То же самое повторялось перед летними каникулами. Но только в школе. Кучками по классам нас посылали на богослужение. Я не христианин, но перед огромным алтарем, где Иисус распростер свои руки, загипнотизированный органной музыкой и убедительным голосом священника, я послушно разводил свои детские руки. В такие минуты во мне просыпался верующий. Маленький уродец, который ищет утешение везде, где только можно.

Религиозный экстаз продолжался порядка пятнадцати минут. Затем лето вступало в свои права.

Позже я находил другие способы умерить страсти. Став взрослым, я искал утешение в лоне женщины. Желание быть объятым теплом и нежностью любимого человека, который хочет тебе добра. Во всей своей простоте.

Я тихо лежу в постели. Темно. Лицо и руки чешутся.

Комната большая, пустая и тихая.

Одна мысль крутится в голове. Словно муха, которая никак не может найти покой. Мысль такая: «Существует ли одна-единственная истина?»

Я не хочу верить в секреты Мак-Маллина. Их слишком много. Они слишком невероятны. Распятие, крестоносцы, тамплиеры, средневековые замки, догмы, таинственные масоны, непостижимые богатства, скрытые сокровища, вековые тайны. Такого рода вещи не встречаются в реальной жизни. Во всяком случае, в моей жизни. Неужели орден мог сохранять тайну на протяжении двух тысяч лет? Вряд ли это возможно.

Где-то в замке почти бесшумно открывается тяжелая дверь.

Мак-Маллин слой за слоем снимает пласты лжи со своей тайны. Но вдруг то, что скрыто внутри, тоже ложь?

Я не знаю, лжет ли Мак-Маллин сейчас. Я не знаю, верит ли он сам, что говорит правду. Или он действительно говорит правду.

То же самое я всегда думаю о священниках. Когда я сижу на жесткой деревянной скамье и пристально смотрю на кафедру, то часто задаю себе вопрос, верит ли проповедник в то, что говорит. Или же сомнения посещают и священника, оставляя ему лишь изъеденную червячками надежду, что все-все на небе и на земле обстоит именно так, как он объясняет прихожанам?

10.

Я немного вздремнул, и вдруг дверь открывается, и я слышу за занавеской легкие шаги Дианы.

Я должен немедленно прийти в себя. Мне хочется верить, что ее возвращение вызвано вспышкой страсти. Я приподнимаюсь на локтях. Я готов сыграть роль беспомощного пациента, подчиняющегося воле похотливой медсестры. В своих фантазиях я безоговорочный приверженец большинства сомнительных штампов.

Но лицо ее печально. Она тяжело опускается на стул. Избегает встречаться со мной взглядом. Что-то гнетет ее.

— Диана?

— Нам надо поговорить.

Я некоторое время жду продолжения.

— Папа сказал, что… — начинает она. Потом замирает.

Очень медленно я встаю и одеваюсь. Не глядя на меня, она берет мою руку, так нежно, словно боится, что сделает мне больно. И мы оба выходим из комнаты и спускаемся по широкой лестнице в рощу.

Темно. Фонарь собрал вокруг себя рой насекомых и теперь не отпускает их. Дует мягкий бриз. Он ласкает мою кожу, которая не перестает саднить. Я думаю, что Диана сейчас сообщит мне что-то такое, чего я не хочу знать.

Она ведет меня по покрытой гравием дорожке к скамейке возле декоративного бассейна, в котором давно разрослась болотная трава, а фонтаны больше не бьют. До нас доносится запах гнили.

— Бьарн, — шепчет она. — Мне надо тебе кое-что сказать.

Голос ее стал чужим.

Я сажусь на скамейку. Она стоит передо мной, сложив руки на груди. Она похожа на прекрасную мраморную статую одинокой монашенки в саду при монастыре Вэрне.

Но кое-что я замечаю сразу. Она беременна!

— Я много думала об этом, — начинает она. Дыхание тяжелое. — Сначала не хотела. Но ведь это важно. Я должна объяснить, в чем дело. Чтобы ты понял.

После этого я замолкаю. Я никогда не думал о себе как о будущем отце. Такая мысль мне чужда. Но она этого хочет? Я представляю себе счастливую семейную пару: Бьорн и Диана, окруженные пускающими пузыри и ползающими по полу крошками.

Она выпустила мою руку. Но потом, присев, снова сжала ее, и довольно сильно. «Жить будем в Осло или Лондоне?» — думаю я. И пытаюсь угадать, мальчик или девочка. Смотрю на ее плоский живот. Следующая мысль: «Как она может знать, что ждет ребенка, если прошло так мало времени?»

— Иногда узнаешь о таких вещах, — говорит она, — о которых хотелось бы не знать.

— Хотя осознаешь это только тогда, когда уже слишком поздно, — подхватываю я. — Потому что, только узнав что-то, ты видишь, что лучше бы этого не знать.

Мне кажется, что она не слушает меня. Да и изрек я нечто довольно загадочное.

— Речь вдет о моей матери, — говорит она.

В зацветшей воде заквакала лягушка. Я пытаюсь увидеть ее. Но ее нет, только звук.

— А что с ней? — спрашиваю я.

Диана икает. Из бассейна в тон ей отвечает лягушка.

— Странно, что мне нужно было познакомиться с тобой, чтобы выяснить, кто моя мать.

— Какое отношение я имею к твоей матери?

Она закрывает глаза.

— Я думал, что твоя мать умерла, — добавляю я.

— Я тоже так думала.

— Но?

— Меня с ней просто не познакомили. Она не хотела меня знать.

— Не понимаю. Кто она?

— Ты ее знаешь. Ты с ней знаком.

Я пытаюсь прочитать разгадку на ее лице. Сначала я думаю о маме, потом о Грете.

— Мак-Маллин был вместе с Гретой! — вскрикиваю я. — В Оксфорде!

Она молчит.

Теперь уже мой голос дрожит и хрипит:

— Грета — твоя мать?

Лягушка куда-то перебралась. Кваканье доносится совсем из другого конца. А может быть, первой отвечает вторая?

— Есть еще кое-что, — продолжает она. — Я единственная дочь у папы. Единственный ребенок.

— И что?

Она качает головой.

— Это ведь ничего не значит. Для нас с тобой, — говорю я.

— Это значит всё. Всё!

— Объясни.

— Видишь ли, папа ведь не…

Пауза.

— …ведь не — что? — спрашиваю я.

— Когда он умрет, я буду…

Пауза.

— Да? Когда он умрет, ты будешь кем?

Она ждет.

— Я не могу ничего этого… Поверь мне. Но это правда.

— Я не понимаю.

— Невозможно, — шепчет она.

— Что невозможно?

— Ты. Я. Мы.

— Чепуха! Мы все сможем вместе.

Она качает головой.

— Мне казалось, что у нас все всерьез.

— Знаешь… Когда мы познакомились, я сразу почувствовала, что ты необыкновенный, не такой, как все. Я поняла: это настоящее. Это то, чего я ждала всю жизнь. Но потом появился папа и все испортил.

— Но ты не порвала со мной.

— Не ради них. Напротив. Вопреки им. Попробуй понять, Бьарн. Мы были вместе, потому что этого хотела я. Вопреки им. Потому что ты много значишь для меня. Потому что я хотела показать им, что я не играю в их игры. И все-таки… — Она качает головой.

— Все устроится, Диана. Мы забудем об этом.

— Ничего не получится. Они все испортили.

— И все-таки давай мы…

— Нет, Бьарн. — Она резко встает. — Вот так обстоят дела. Мне очень жаль. — Она смотрит мне в глаза и печально улыбается.

Потом поворачивается и быстро идет прочь по дорожке. До меня доносится шорох гравия под ее ногами.

Когда папа умер, мама долго обсуждала в похоронном бюро вопрос, открывать или не открывать гроб во время прощания в часовне. Агент похоронного бюро советовал нам оставить гроб закрытым. Чтобы мы запомнили папу таким, каким он был раньше. Только тогда, когда мама отказалась, агент стал говорить прямо:

— Он упал с высоты в тридцать метров на камни.

Мама не поняла. Она была не в себе.

— Вы можете его загримировать? — предложила она.

— Вы не понимаете. Если тело падает на камни с высоты в тридцать метров…

Гроб остался открытым.

Часовня была украшена цветами. Органист и скрипач исполняли псалмы. У задней двери стояли четверо мужчин из похоронного бюро. У них. были профессиональные выражения лиц, и казалось, что они сейчас расплачутся. Или рассмеются.

Гроб стоял на возвышении посередине.

Адажио. Режущие звуки в тишине. Негромкий плач. Скорбь сливается с музыкой.

Они сложили его руки, которые не пострадали, и вставили в пальцы букет полевых цветов. Небольшая часть лица проглядывала через овальное отверстие, вырезанное в шелковом покрывале вокруг головы. Это чтобы пощадить нас. Работали, судя по всему, долго. Пытались воссоздать его облик с помощью хлопка и грима. И все же узнать его было невозможно. Там лежал не папа. Когда я прикоснулся к его пальцам, они были жесткими и холодными, как лед. Я помню, что я подумал: вот что такое трогать покойника.

11.

Утро. Приглушенный свет. Краски на склоне горы еще не проснулись.

Оцепеневший от усталости, я сижу, положив локти на подоконник. Целую ночь я смотрел в огромную черную пустоту и видел, как темнота превращалась в слабое мерцание, видел, как танцевали летучие мыши в свете звезд. С рассветом птицы возобновили полеты и пение у дерева, стоящего под окном. Как маленькие точки, они стрелой проносятся в погоне за насекомыми. Внизу, на лужайке, остановился черно-серый кот, сладко потягиваясь. Сонный грузовик с овощами и фруктами на борту пыхтит где-то на шоссе.

Диана уехала. Я наблюдал за ее отъездом из окна. В середине ночи ее чемоданы перенесли в микроавтобус, и он тронулся. Несколько минут я следил за медленным движением света, потом все пропало в темноте.

12.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что ничто в этой жизни не бывает таким, как тебе кажется?

Он сидит, освещенный пламенем, перед камином в библиотеке. Сейчас вечер. Какой-то неандерталец со сжатыми зубами и бегающим взглядом пришел ко мне и молча отвел по коридорам в комнату, которую Мак-Маллин с преувеличенной скромностью называет «читальным уголком».

Все стены огромного зала заставлены книгами. Тысячи и тысячи старых книг от пола до потолка. Мозаика золотистых переплетов с вязью заглавий на латинском, греческом, французском и английском языках. В библиотеке пахнет пылью, кожей и бумагой.

Мак-Маллин наполнил два бокала шерри. Мы чокаемся и молча отпиваем. Дрова в камине шипят и потрескивают.

Он откашливается:

— Мне известно, что ты разговаривал с Дианой.

Я смотрю на огонь:

— Грета — ее мать?

— Это так.

— У нас с вами много общего.

— Мне жаль, что все так закончилось, — произносит он. — Для тебя. Для Дианы. И… Для всего.

— Почему вы носите фамилию Мак-Маллин? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня с удивлением:

— А какое имя для меня ты бы предпочел?

— Вы принадлежите к старинному французскому роду. Откуда же шотландское имя?

— Мне нравится его звучание.

— Так это псевдоним?

— У меня много имен.

— Много? Почему? И почему именно шотландское? — допытываюсь я.

— Это имя мне нравится больше всего. Один из моих предков, Франциск Второй, женился на Марии Стюарт, которая провела детство при французском дворе и была тесно связана с Францией. Ты ведь хорошо знаешь историю. Перед своей внезапной кончиной он имел любовную связь с благородной дамой из могущественного шотландского клана Мак-Маллинов.

Он подносит бокал к губам. Между нами повисает молчание. Мак-Маллин опять погружается в себя. А я начинаю рассматривать неоглядные дали библиотеки.

В конце концов я сдаюсь под напором тишины.

— Вы просили меня прийти? — спрашиваю я.

В его взгляде появляется игривый блеск. Как будто он гадает, как долго он может испытывать мое терпение.

— Вчера, — говорит он, — я рассказал тебе о пергаментах, которые священник Беренжер Соньер нашел, ремонтируя старую церковь.

— А сегодня? — спрашиваю я со смехом. Я чувствую себя погруженным в мир «Тысячи и одной ночи». Хотя Шахерезада была, пожалуй, посимпатичнее Мак-Маллина.

— Сегодня я расскажу, что было в пергаментах.

— Генеалогическое древо?

— Да. И кое-что еще.

Мак-Маллин делает вдох, задерживает дыхание и медленно выпускает воздух через зубы. Все вместе кажется одним глубоким вздохом.

— Намеки на то, что на самом деле произошло?

— На самом деле?

Он сильно трет руки, как будто пытаясь снять невидимые перчатки.

— В прошлый раз ты не был готов воспринимать мои слова.

— Вы имеете в виду распятие?

Мак-Маллин отвечает не сразу. Кажется, что он вообще ничего не хочет рассказывать.

— Распятие Иисуса на кресте, — произносит он, — является одновременно историческим событием и религиозным символом. Фундамент христианства — догма о воскрешении Иисуса из мертвых.

— Мак-Маллин, — спрашиваю я и наклоняюсь на стуле вперед, — какую религию вы исповедуете?

Он пропускает вопрос мимо ушей.

— Если Иисус не умер на кресте, если воскрешение — ложь, то кем он был?

— Бунтовщиком. Проповедником. Великим гуманистическим философом, — предполагаю я. — Все это мы уже прошли.

— Но не божеством, — уточняет Мак-Маллин. — И вряд ли Сыном Божьим.

— Вы, видимо, иудей?

— Моя вера не имеет никакого значения. Я не принадлежу ни к одной церкви. Я верю в Силу, которую нельзя описать словами или запрятать в толстый переплет. Которая не является собственностью священников или пророков. — Он качает головой. — Но то, во что я верю, мы можем обсудить в другой вечер.

— Объясните мне, — прошу я, — почему вы считаете, что Иисус выжил после казни?

Мак-Маллин поднимает бокал с шерри к свету и начинает его вращать.

— У меня есть искушение сформулировать вопрос по-другому.

— Вы хотите сказать — почему он умер?

— Вернее будет спросить — почему он умер так быстро?

— Быстро?

Мак-Маллин ставит бокал на низкий круглый столик, стоящий между нами.

— В Евангелиях очень мало сведений о том, что раны Иисуса, по сути дела раны мягких тканей, должны привести к быстрой смерти.

— Его же распяли на кресте! — восклицаю я. — Гвоздями прибили к кресту! Это больно! Почему же он не мог умереть быстро?

Мак-Маллин соединяет кончики пальцев рук:

— Каждый верующий человек, каждый медик, каждый историк имеет право на свою трактовку. Но абсолютно точно, что если только у тебя нет тяжелой болезни или серьезных повреждений внутренних органов, то умирание на кресте продолжается долго. Человеческий организм очень вынослив. Его функция состоит в том, чтобы поддерживать жизнь.

— Насколько я помню, Иисус провел на кресте долгие часы?

— Это ничего не значит. Проходили дни, прежде чем смерть милостиво освобождала распятых. Часто много дней. Если только охранники не были милосердными и не раздробляли им ноги или не наносили смертельный удар пикой.

Я пытаюсь представить себе эти страдания.

— Для того чтобы понять мои рассуждения, — продолжает Мак-Маллин, — ты должен знать, как римляне проводили процедуру распятия на кресте. Все происходило по четко определенным правилам.

— Я не уверен, что хочу слышать об этом.

— Летом 1968 года группа ученых под руководством археолога, которого звали Тцаферис, обнаружила четыре погребальные пещеры под Гивэат ха-Мивтар к северу от Иерусалима. В пещерах нашли тридцать пять скелетов. Смерть произошла в период между концом второго века до нашей эры и семидесятым годом. Каждый скелет рассказал свою страшную историю. Трехлетнему ребенку вонзили в череп стрелу. Мальчик-подросток и женщина постарше были сожжены. Женщине лет шестидесяти разбили череп. Тридцатилетняя женщина умерла при родах. Останки плода еще лежали в ее чреве. Но самый интересный случай — распятый мужчина.

— Иисус?

— Нет, — возражает Мак-Маллин, — это было бы сенсацией. Этот мужчина был моложе Иисуса. Но человек, которого, судя по надгробной надписи, звали Иехоханан, был распят в том же столетии, что Иисус. Его распяли не только в то же время, но и в том же месте, поблизости от Иерусалима, и к тому же римляне. Поэтому мы можем предположить, что казнь Иисуса имела много общих черт с этим распятием.

— Я не хочу вникать в подробности.

— Методика казни была, прямо скажем, жуткой. Невероятно варварской. После вынесения приговора жертву били хлыстом и мучили. Потом руки прикрепляли — либо ремнями, либо гвоздями — к тяжелой деревянной балке, помещенной горизонтально за затылком на плечах. Эту перекладину он был вынужден нести к месту казни, где балку прибивали к вертикальному столбу.

Мак-Маллин опускает руки на колени и инстинктивно сжимает кулаки.

— В предплечьях Иехоханана были обнаружены следы гвоздей, — продолжает он. — Другими словами, гвозди вбивались не в ладонь, а в кости рук. Ладони не выдерживают веса взрослого мужчины. Далее, ноги Иехоханана были развернуты коленями наружу. Пятки были пробиты одним гвоздем. Ученые предположили, что крест имел небольшой выступ, на который Иехоханан опирался. Он висел в совершенно неестественной позе.

Мак-Маллин делает глоток шерри. Мы смотрим на огонь в камине.

— Если свешиваться вперед, то тяжело дышать, — продолжает он. — Изощренные палачи часто продлевали страдания жертв тем, что делали выступ под ногами или седалищем, чтобы распятый мог на него опереться. Он скорее стоял, чем висел. В таком положении молодой сильный мужчина мог жить на кресте день или два, иногда неделю. Вряд ли существует более негуманный вид казни. Жертвы умирали не от боли или потери крови. Они умирали от изнеможения, от жажды, от удушья, от заражения крови! — Он трет пальцы о подбородок, чтобы прийти в себя. — Случалось, что палачи проявляли к осужденным милосердие. Как нипарадоксально это звучит, ломая им кости. Таким образом они ускоряли смерть. Потому что с раздробленными костями невозможно поддерживать свое тело, и наступало удушье. Именно так поступили с Иехохананом. Ему переломали кости. Для его же блага.

— А Иисус?

— Ноги Иисуса были прибиты к кресту. Для тела была поддержка. И все же он провел на кресте только несколько часов и умер. Нет никаких медицинских показаний, что он должен был умереть так быстро. Ничто в описаниях Библии не говорит, что мучения, которым он подвергался, — удары хлыста, терновый венец, гвозди, уколы пикой — сами по себе должны были привести к быстрой смерти.

— Почему бы нет? — возражаю я. — Разве все эти страдания не могли так его измучить, что распятие стало для него последней каплей?

— У римлян был богатый опыт в таких делах. Даже Понтий Пилат изумился тому, как быстро умер Иисус. Он не мог в это поверить и вызвал офицера, чтобы тот подтвердил факт смерти.

Я верчусь на своем стуле. Я не знаю, доверять ли мне словам Мак-Маллина. Или же это еще один ложный след, который должен сбить меня с толку и скрыть истину.

Мак-Маллин встает и подходит к камину. Он поворачивается и разводит руки в стороны:

— Отчего Иисус умер так быстро? Вряд ли от гвоздей, которыми его прибили к кресту. И не от ран, нанесенных в бок пикой, что, как говорит Писание, случилось уже после его смерти. Единственная вероятная причина смерти, как ты говоришь, — усталость. Но Иисус был молодым, крепким, здоровым мужчиной. Он был слишком выносливым, чтобы можно было поверить, что он умер от изнеможения.

— Странно. Я всегда воспринимал распятие на кресте как что-то неописуемо жестокое. Что лишает жизни быстро и болезненно.

Мак-Маллин тяжело вздыхает:

— Жестокое — да. Но быстрое — нет. Напротив. Распятие было долгим и мучительным способом убийства.

Он садится опять на стул и быстро допивает шерри:

— Еще одна важная деталь: Иисусу дали выпить уксуса перед тем, как он испустил дух. Уксус? Зачем ему дают уксус? Уксус — стимулирующий напиток, который предназначен для поддержания жертвы в сознании. Вместо того чтобы умереть, он, глотнув уксуса, должен был стать бодрее.

Мак-Маллин вертит в пальцах пустой бокал:

— А теперь можем приступить к нашему интеллектуальному эксперименту. — На протяжении нескольких секунд он произносит какой-то монолог про себя. — Представь себе, что в губке был не стимулирующий уксус, а что-то другое. Например, усыпляющее наркотическое вещество. Вещество, от которого Иисус теряет сознание. Для всех присутствующих это выглядит как внезапная смерть.

Я пытаюсь представить себе эту картину. Но я по-прежнему сомневаюсь.

Мак-Маллин откидывается на стуле и смотрит на меня с осторожной улыбкой, играющей на его губах. Как будто прекрасно понимает, какого рода мысли крутятся у меня в голове.

— Вопросы возникают чередой, как только ты начинаешь читать Евангелия критически, — убеждает он. — Согласно Библии, распятие происходило на Голгофе, что в переводе означает «череп». Поблизости от сада… сада с частной погребальной пещерой в горе. Сад был собственностью Иосифа из Аримафеи, последователя Иисуса. Далеко не каждому выпадает на долю иметь частную погребальную пещеру. По-видимому, Иисус принадлежал к высшему сословию. Но в то же время распятие на кресте было способом казни, применявшимся по отношению к представителям низших слоев общества. Все это довольно непонятно. Повествование в Библии заставляет думать, что эта казнь имела частный характер и происходила на частной территории. А не на обычном месте публичных казней. Но судебный процесс был публичным.

— Кому нужен был этот обман?

— Как ты отнесся бы к предположению, — тихо говорит он, — что эта сцена с распятием была сыграна при участии власть имущих?

— Что вы хотите сказать? Что римляне принимали участие в розыгрыше?

— А почему бы и нет? Кем был Понтий Пилат, как не коррумпированным негодяем? Неужели трудно было подкупить его, чтобы он сквозь пальцы посмотрел на инсценировку распятия? Хитрое маленькое мероприятие, которое разрешало, в частности, и его проблемы с этим иудейским подстрекателем Иисусом.

Я закатываю глаза, но Мак-Маллин этого не видит.

— Мы должны рассматривать обстоятельства смерти Иисуса исходя из того, как его воспринимали современники, — настаивает Мак-Маллин. — Кто он был для них? Мятежный политик! Вовсе не божество! Не забудь, что пророков-самозванцев в то время было навалом. Глашатаи, провозвестники, факиры, предсказатели, оракулы… Любой шарлатан мог демонстрировать чудеса.

— Почему же мы до сих пор поклоняемся ему? Что отличает его от множества других?

— Он владел словом. Словом!

— И все?

— Его слово было другим. Его человеческий облик был другим. Он создал новую картину мира, в которой человеческое достоинство считалось подлинной ценностью. Иисус был мудрым. Добрым. Он не запугивал своих сторонников, как это делали ветхозаветные пророки. Он провозгласил Евангелие любви. Он научил нас доброте. Набожности. Любви к ближнему. Очень редкие по тем временам понятия.

— Но он, как вы сказали, был не единственным пророком.

— Лишь очень немногие верили, что Иисус был Мессией Ветхого Завета. Иудеи вообще отвергли его. Мудрецам-книжникам он мягко возражал. Он опровергал древнейшие иудейские устои. Только позже под руководством апостолов и евангелистов был создан божественный образ Иисуса. История о жизни Иисуса была сильно приукрашена. Евангелия подгонялись под вкусы читателей-современников. Почему мы должны верить старым, не поддающимся проверке спискам, сделанным со списков? Нет никаких письменных документов об Иисусе, созданных в Его время. Все, что у нас есть, записано гораздо позже.

— Вы все говорите и говорите. Но ничто из ваших слов, однако, не подтверждает, что распятие было обманом.

— Оно не было обманом! — Мак-Маллин наклоняется ко мне. — Ты слушай, не перебивай меня! Распятие Иисуса на кресте происходило на самом деле. Я объясняю тебе другое: последующие события были не такими, как это описано в библейской истории.

— И такое абсурдное утверждение вы базируете на косвенных уликах?

Мак-Маллин смеется взахлеб:

— Упрямец! Это мне нравится! Я не пытаюсь ничего доказывать. Я знаю правду. Я пытаюсь показать тебе, как часть парадоксов Библии и истории поддается осмыслению в рамках нового понимания.

— Нового понимания? Какого понимания? Я вообще ничего не понимаю!

В его глазах появляются веселые искорки.

— Позволь, я приведу тебе один пример.

— Доказательство?

— Улику. После казни Понтий Пилат нарушил все римские правила и отдал Иосифу из Аримафеи тело Иисуса. В греческом переводе Библии Иосиф просит выдать ему soma — живое тело. Пилат отвечает, употребляя слово «proma» — «труп». Каким образом возникло неправильное толкование?

— Это вы меня спрашиваете? Я не очень большой специалист по библейским переводам.

— А почему вообще Пилат должен был разрешить выдачу тела приверженцу преступника? Они могли сделать из него мученика! Распятых на кресте чаще всего не хоронили. Порой их оставляли стихиям и птицам. Для римлян Иисус был в первую очередь дерзким бунтарем. Подстрекателем и агитатором, от которого они хотели избавиться, чтобы он перестал быть в центре внимания людей. Слухи о том, что он будто бы Сын Божий, они считали забавным курьезом. У римлян были свои боги. Они, скорее всего, не могли понять, почему иудейский Иегова должен был зачать человеческого сына от бедной девушки, которая была помолвлена с каким-то плотником. В соответствии с традиционным восприятием доброжелательное отношение к Иисусу после распятия было маловероятным — если только какие-то могущественные люди не подкупили Понтия Пилата.

— Вы уверены?

— Ты сам побывал в Институте Шиммера. Там есть манускрипты, записи рассказов, тайные документы, которые содержат намеки именно на такой поворот событий. Но даже в хорошо известных памятниках встречаются следы, подтверждающие эту теорию.

Мак-Маллин подходит к книжной полке и вынимает Библию в красном кожаном переплете.

— Давай посмотрим Евангелие от Марка, — предлагает он и начинает листать страницы. — Оно написано раньше других. В древнейших из сохранившихся рукописях история Иисуса кончается на том, что он умирает, а его тело переносят в погребальную пещеру. Когда к могиле приходят женщины, то могила открыта и в ней никого нет. Тело исчезло. Некий загадочный мужчина в белых одеждах — ангел? — рассказывает, что Иисус воскрес. Женщины в ужасе убегают. И будучи в шоке от происшедшего, они никому не сообщают, что там произошло. Так пишет Марк. Как он вообще узнал об этом происшествии, в известном смысле загадка. Но это не тот хеппи-энд, которого желали современники. Никто не принял такого бессмысленного завершения истории. И что тогда сделали? Изменили концовку. Приписали новое заключение.

— Кто?

— Писцы! Другие евангелисты!

С невероятной скоростью он начинает листать книгу, доходит до шестнадцатой главы и читает вслух:

«По прошествии субботы Мария Магдалина и Мария Иаковлева и Саломия купили ароматы, чтобы идти — помазать Его.

И весьма рано, в первый день недели, приходят ко гробу, при восходе солнца.

И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба?

И взглянувши видят, что камень отвален; а он был весьма велик.

И вошедши во гроб, увидели юношу, сидящего на правой стороне, облеченного в белую одежду; и ужаснулись.

Он же говорит им: не ужасайтесь. Иисуса ищете Назарянина, распятого; Он воскрес, Его нет здесь. Вот место, где Он был положен.

Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее; там Его увидите, как Он сказал вам.

И вышедши побежали от гроба; их объял трепет и ужас, и никому ничего не сказали, потому что боялись».

Мак-Маллин поднимает глаза:

— Здесь кончается Евангелие от Марка.

— Но там есть еще что-то! — возражаю я.

— Да, есть. Но написал это не Марк. Марк, самый первый из евангелистов, тот, чей текст использовали все другие евангелисты, завершает свое повествование только обещанием о воскрешении Иисуса. Видишь, как естественно кончается здесь история? Но в будущем такая концовка не могла бы никого удовлетворить. Все ждали чего-то более конкретного и осязаемого. Конец вдохновляющий! Конец, который давал бы надежду. Поэтому со временем дописали продолжение. И обрати внимание на резкое изменение стиля — последние стихи приклеены, словно это скороговорка:

«Воскресши рано в первый день недели, Иисус явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов.

Она пошла и возвестила бывшим с Ним, плачущим и рыдающим; но они, услышавши, что Он жив и она видела Его, не поверили».

— Отметь это, — прерывает чтение Мак-Маллин. — Они не поверили, когда она рассказала о том, что видела. А дальше написано:

«После сего явился в ином образе двум из них на дороге, когда они шли в селение.

И те возвратившись возвестили прочим; но и им не поверили».

— Это поразительно! — восклицает Мак-Маллин. — Потому что Иисус сам предвещал свое возвращение. Самые близкие к нему люди ждали его. Так написано в Библии. Так почему же никто из его приверженцев не верит, что это произошло? Иисус выполняет обещанное — и никто из его последователей не верит этому? Они же должны были ликовать! Они должны были восхвалять Господа. Аан нет, что происходит в действительности? Они отказываются верить этому! Если ты прочитаешь последние стихи внимательно, то увидишь, что это откровение выглядит как приписанное в более поздний период. Почему? Манускрипты фальсифицировались. Подправлялись. Улучшались. Словно сценарий фильма. Переписчики и другие евангелисты воскресили Иисуса, чтобы он во плоти и крови возвещал Евангелия всему миру. Гораздо более приемлемый для читателя конец. Вполне можно подумать, что сценарий отредактировали в Голливуде.

Мак-Маллин опускает палец к четырнадцатому стиху и читает:

«Наконец явился самим одиннадцати, возлежавшим на вечери, и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видавшим Его воскресшего не поверили. И сказал им: Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари».

— Ты обратил внимание на то, как усердие все больше и больше захватывает автора? — спрашивает Мак-Маллин. — Как он старается довести повествование до апогея, до бурной литературной кульминации? Здесь он умеряет пыл — обещаниями и угрозами:

«Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет.

Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы».

Мак-Маллин морщит лоб:

— Будем воспринимать это буквально? Изгнание нечистой силы? Выкрикивание бессмысленных слов? Устойчивость к ядам? Рукоположение? Или мы здесь видим автора, который переполнен пламенной верой и хочет завершить повествование духовной кульминацией? Текст кончается так:

«И так Господь, после беседования с ними, вознесся на небо и воссел одесную Бога.

А они пошли и проповедовали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями».

Мак-Маллин захлопывает книгу:

— У Марка концовка была вялая, слабая, открытая. Даже когда первоначальный финал Евангелия от Марка был обработан переписчиками и распространителями его труда, он все еще был слабоват. Другие евангелисты не были удовлетворены его повествованием. Они украсили свои версии еще больше. Они хотели пафоса. Действия, напряженности. Они заставляют самого Иисуса, а не ангела встречать женщин у гроба. Они сводят Иисуса с учениками лицом к лицу. Какая из версий правильная? Какой евангелист рассказывает правду, а какой что-то перепутал? И я спрашиваю себя: что знают другие евангелисты такого, чего не знал самый первый из них — Марк? Почему они гораздо более посвящены в детали, чем Марк? Ни один из них не был там, на месте, — у всех один и тот же источник, на который они опираются. Почему же они так точно отражают детали Воскресения и Явления Христа, если самый первый ничего этого не знал?

Мак-Маллин, возможно, считает это вопросом. Но я даже не пытаюсь отвечать.

— Евангелия, — повествует он, — возникли, чтобы удовлетворить потребность раннехристианской церкви в закреплении веры в Иисуса именно как в Воскресшего Господа. Догма о Воскрешении Иисуса была предпосылкой. Необходимостью. Фундаментом для всего дальнейшего. Потому что без Воскрешения у них, по сути дела, не было религии. Евангелисты вовсе не интересовались историческим Иисусом. Они изображали духовного Иисуса. И верили в Него. Они были убеждены в том, что дух Иисуса был с ними. Они не имели целью дать исторический или хронологический обзор жизни Учителя. Их единственной целью было проповедовать. Убеждать читателей, что Иисус был воскресшим Сыном Бога. На основании бесчисленного количества рассказов раннехристианской Церкви они составили свои Евангелия. Но если ты уберешь из Библии Воскрешение, то перед тобой останутся отдельные истории о героической жизни великого гуманиста.

Он наливает шерри нам обоим. Мы сидим молча. Идут минуты.

Я спрашиваю:

— Если все это правда, то что же случилось на самом деле?

Он прихлебывает шерри и прищелкивает языком, чтобы уловить каждый маленький нюанс. Медленно и сосредоточенно, как будто он поднимает гирю одним только огромным усилием воли, он переводит взгляд с пламени в камине на меня:

— Не так просто дать тебе объяснение, которое сразу же вызовет доверие. — Он отставляет бокал.

Я медленно киваю.

— Если какие-то представления вбиваются в нас две тысячи лет, очень трудно принять другое объяснение. Человек недостаточно открыт, чтобы поверить в новую версию.

— Вы рассказали мне самое главное: Иисус выжил после распятия на кресте.

Только теперь я вижу, как он измучен. Он выглядит усталым, старым. Как будто беседа поглотила его силы. Кожа мертвенно-бледная и влажная, глаза тусклые.

— Кто-то назовет это заговором, — изрекает он медленно и задумчиво. — Другие скажут, что это гениальная находка. Как бы то ни было, это можно назвать самым большим обманом мировой истории.

— Но что же случилось с Иисусом?

Его лицо преображается. Такое впечатление, будто он рассказывает мне о том, что видел собственными глазами, но ему трудно описывать подробности, так как это было очень давно.

— Что случилось? — Он долго сидит молча, потом продолжает: — Потерявшего сознание Иисуса сняли с креста и закутали в плащаницу, которая позже стала такой знаменитой и вызвала столько споров. Да-да. Это его контур на Туринской плащанице. Химический процесс, не больше и не меньше. Без внешних признаков жизни он был перенесен в пещеру. Только самые близкие люди были с ним. Только те, кто знал, что он не умер. Для всех других — зрителей, солдат — было очевидно, что в нем не осталось признаков жизни.

— А потом?

— Никто не знает подробностей происходившего потом. Опираться можно только на неясные намеки в древнейших документах. Но в какой-то момент, когда это стало совершенно безопасно, очевидно с наступлением темноты, с Иисуса сняли плащаницу, которая осталась в пещере. Его перевели в тайное укрытие. Мы предполагаем, что он провел там несколько недель, пока женщины лечили его раны и ухаживали за ним. А еще распространяли историю про ангела, который сидел у его пустого гроба.

— И которую евангелисты так разукрасили спустя сорок лет, — добавляю я.

Мак-Маллин смотрит на меня с непонятным выражением лица.

— Продолжайте! — настаиваю я.

— Об этом периоде известно не очень много. Но мы можем предположить, что со временем он поправился. Я вижу его спрятанным за занавеской в жилище богатого человека. За ним ухаживают его самые верные сторонники. И когда он наконец выздоровел и набрался сил… то спасся бегством из Святой земли.

— Бегством? — вырывается у меня. Какая-то до сих пор скрытая от меня взаимосвязь начинает вырисовываться.

— Его время кончилось. Выбора больше не было. Кроме смерти. Вместе с ближайшими сторонниками он бежал.

Переодетым он покинул Иерусалим. Вместе с Марией Магдалиной, Иосифом из Аримафеи и группой своих самых верных и преданных последователей. Даже апостолы не были посвящены в тайну. Им подкинули ложную историю. О Воскрешении. Официальную версию. И как тебе известно, они приняли этот рассказ. Он стал историческим фактом. И религией.

— Что стало с Иисусом?

— Он уехал.

— Куда?

— В безопасное место.

— Я читал где-то о том, что он переехал в Кашмир и основал там общину.

— Легенда о Кашмире — это хорошо придуманная фальшивка.

— Так что же случилось?

— Иисус и его приближенные поехали на запад, по дороге до моря, где их ждал корабль. На нем они отправились в хорошо защищенное место.

— Куда?

Он изумленно смотрит на меня:

— Ты еще не догадался?

— Догадался? Куда они приехали?

— Сюда, — говорит Мак-Маллин. — Последним тайным прибежищем Иисуса было Рене-ле-Шато.

13.

Иногда надо обращаться к природе, чтобы познать самого себя. К шмелям, которые нарушают законы аэродинамики. К лисицам, которые отгрызают свою лапу, чтобы выбраться из ловушки. К рыбам, которые уподобляются кораллам, чтобы не быть съеденными. Из всего растительного мира я всегда испытывал чувство любви к Argyroxiphium sandwicense. Помните, я рассказывал своей учительнице, на кого бы я хотел быть похожим? Серебряный меч. Он растет, незаметный и скромный, и никому не бросается в глаза. В нем я узнаю себя.

Медленно-медленно он превращается в полуметровой величины шар, покрытый серебристыми ворсинками. Потом выбрасывает из шара двухметровый стебель. По прошествии двадцати лет он неожиданно расцветает. Цветение такое пышное, что сразу после этого он умирает.

Можно только восхищаться его поразительным терпением.

14.

Мак-Маллин заходит за мной на рассвете. Еще не проснувшись, я раскрываю глаза. В слабом свете мне кажется, что он парит надо мной, словно привидение.

Я пытаюсь проснуться. Пытаюсь понять, чего он хочет. И не снится ли он мне.

— В чем дело? — бормочу я. Слова отзываются в моей голове тягучим дребезжащим эхом.

Впервые за все время нашего знакомства он производит впечатление человека неуверенного. Он нервно потирает руки.

— Бьорн… — окликает он меня. Как будто ему очень не хочется говорить мне что-то.

Я сажусь. Пытаюсь стряхнуть с себя сон. Комната вращается перед глазами. Передо мной два Мак-Маллина. Голова опять падает на подушку.

— Мне звонили, — говорит он.

Я крепко зажмуриваю глаза и широко их раскрываю, крепко зажмуриваю и широко раскрываю. Вид у меня вряд ли нормальный. Но я пытаюсь прийти в себя.

— Кто позвонил? — спрашиваю я.

— О Грете.

— Она…

— Нет! Еще нет. Но она спрашивала тебя.

— Когда мы можем ехать?

— Сейчас.

15.

Частный реактивный самолет ждет на аэродроме в Тулузе. Белый лимузин Мак-Маллина проезжает мимо ограждений и контрольных постов и мягко останавливается у «Гольфстрима». Через двадцать минут мы уже в воздухе.

— Скоро мы достигнем конца пути, — произносит он.

Я сижу в глубоком кресле у большого овального иллюминатора с видом прямо в небо. Непостижимое единение аэродинамики и инженерного искусства подняло нас на высоту семи тысяч футов. Под нами лоскутное одеяло полей.

Между Мак-Маллином и мной столик в середине самолета. В центре стола стоит ваза с красными и зелеными яблоками. Он поймал мой взгляд.

— Пожалуй, тебе это нелегко осознать, — говорит он.

— Да, — соглашаюсь я. Я не знаю, имеет ли он в виду свой рассказ или Грету. — Это очень нелегко.

Два реактивных двигателя «роллс-ройса» «Гольфстрима» создают фон нашему разговору. Вдали я вижу гряду облаков, которая напоминает белую краску, растекающуюся по воде.

Мак-Маллин очищает яблоко. Маленьким фруктовым ножичком он снимает красную шкурку одной длинной спиралью. Разрезает яблоко на четыре части и удаляет середину.

— Хочешь? — предлагает он, но я качаю головой.

— В конечном счете, — он кладет кусочек яблока в рот, — многое в жизни основывается на иллюзиях. Только мы этого не подозреваем. Или не хотим это признавать.

И опять мне трудно отвечать конкретно. Я не понимаю его.

— Все это слишком для меня… — бормочу я.

Он продолжает жевать. Кивает.

— А я и не жду, что ты мне поверишь.

Сначала я некоторое время молчу.

— Может быть, именно поэтому верю.

Кислый вкус яблока вызывает гримасу на лице.

— Верить — значит делать выбор, — говорит он. — Либо верить тому, что человек тебе рассказывает, либо верить в Слово.

— Не так легко узнать, чему можно верить, — отвечаю я уклончиво.

— Неуверенность и скептицизм — сами по себе ценности. Они свидетельствуют о том, что ты думаешь.

— Возможно. Я все еще не решил, что мне думать о вашем вчерашнем рассказе.

— А я и не жду этого.

— Это ведь не какие-нибудь пустяки. То, что вы просите меня принять.

— Тебе ничего не надо принимать, Бьорн. Что касается меня, то ты можешь отмести абсолютно все, что я тебе сказал. Лишь бы ты отдал мне ларец. — Он негромко смеется.

— Вы опровергаете всю Библию.

— А что такое Библия? Собрание древних рукописей о духе времени. Предписания, правила жизни, этика. Записанные от руки рассказы, толкования и мечты, приукрашенные и отредактированные, рассказы, которые передавались из уст в уста, в конечном счете собранные в одном месте, заключенные в один переплет и получившие штемпель церковников «одобрено». — Он с шумом доедает последние кусочки яблока и облизывает губы.

— А ваша версия? — спрашиваю я. — Чем кончается ваша история?

— Это не моя история. Я только рассказываю о ней.

— Вы понимаете, что я хочу сказать.

— Мало о чем можно говорить определенно, — отвечает он. — Прошло много времени. Документов мало. Неясные отрывки. Фрагменты информации.

— Вот так же я чувствовал себя на протяжении последних недель.

Мак-Маллин смеется и начинает ерзать в кресле, словно неудобно сидит.

— Вам известно, что на самом деле случилось после распятия? — спрашиваю я.

— Кое-что. Далеко не все. Но кое-что.

— Например, то, что Иисус отправился в Рене-ле-Шато?

— О побеге мы знаем многое. Если кратко, то у нас есть манускрипты, написанные двумя участниками побега. Они описывают путь от Святой земли до Рене-ле-Шато.

— Да?

— Когда Иисус выздоровел и залечил раны после распятия, он отправился в путь на ожидавшем его корабле с группой близких приверженцев. Сначала они прибыли в Александрию, в Египте. Потом отправились на север, на Кипр, потом на запад, на Родос, Крит и Мальту, и в самом конце опять на север, в Старый порт Марселя. После этого они поехали по суше на юго-запад страны и обосновались в Рене-ле-Шато.

— Трудно поверить.

Мак-Маллин сжимает губы и смотрит в иллюминатор. Жужжат двигатели. Он взмахивает рукой с довольным выражением лица:

— Но уж если на то пошло, разве версия Библии намного более правдоподобна?

Некоторое время я обдумываю этот вопрос.

— Вы убеждены, что все было именно так? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня. Долго.

— Сколько он прожил?

— Этого мы не знаем. Но от женщины, на которой он женился, Марии Магдалины, у него было много детей.

— Иисус женился? У него были дети?

— Почему бы нет?

— Звучит это… Не знаю.

— У них было семеро детей. Четыре сына и три дочери.

Стюардесса, стоявшая позади нас около небольшой буфетной и готовившая завтрак, выкладывает его на теплые тарелки. Она улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. Мак-Маллин осматривает блюдо и с удовлетворением чмокает губами. Мы разрезаем булочки пополам, наливаем апельсиновый сок в стаканчики с кусочками льда, открываем стеклянные баночки с домашним джемом.

Мак-Маллин откусывает кусочек булочки и вытирает уголки губ салфеткой с собственной монограммой.

— Дети Иисуса хранили тайну своего происхождения, — произносит он. — Именно его сыновья и внуки, а не сам Иисус подготовили почву для того, что через тысячу лет превратилось в рыцарские ордена, движение масонов, закрытые общества. Маленькие конспиративные союзы, глубинная цель которых — сохранять тайну, о которой сегодня они сами позабыли. — Он задумчиво качает головой. — Их сейчас сотни. Секты. Клубы. Движения. Ложи. Все они касаются только самой дальней окраины истины. Написаны сотни книг. Писатели вышивали по канве лженаучных гипотез и мифов. В Интернете существуют группки и сайты, обсуждающие спекуляции и догадки. Но никто из них не видит целого. Они подобны мухе, которая не понимает, что бьется о стекло.

— Или шмелю, — быстро вставляю я.

— Или шмелю, — повторяет он, не понимая.

Я беру холодный стакан. Апельсиновый сок только что выжат и свеж.

— Куда же пропали потомки Иисуса? — спрашиваю я, обсасывая кусочек льда, который скрипит у меня на зубах.

— На этот вопрос нельзя ответить.

— Почему?

— Потому что они не «пропали». Они прожили свою жизнь. Завели детей. И до сих пор живут среди нас. Могущественный и гордый род. Здесь, среди нас.

— Они знают, кто они?

— Практически никто. Только очень немногим известна правда. Примерно тысяче человек. А теперь еще и тебе.

— Его потомки живут до сих пор, — повторяю я задумчиво и с благоговением.

— Да, конечно. Но прошло две тысячи лет. Так что этот род тоже раздробился. Мы говорим о множестве ветвей. Старший сын Иисуса был первым Великим Магистром. Это он добыл и запечатал золотой ларец. После смерти первого Великого Магистра его старший сын принял на себя ответственность за ларец. Ларец Святых Тайн передавался из рук в руки, от отца к старшему сыну, на протяжении столетий. А потом ларец пропал.

— Но что вы скажете о намеке на тот факт, что Иисус был основателем королевских родов Европы?

— Как и многое другое, это преувеличение. Но содержит зерно правды. Через несколько столетий потомки Иисуса породнились с династией Меровингов и стали частью рода, который сохранял королевскую власть в государстве франков до 751 года. Но почти никто, за исключением нескольких королевских особ и Великих Магистров, ничего не знал об этой истории. Это был секрет. Я говорю о бегстве Иисуса и о его потомках. А со временем и это превратилось в миф. В который даже самые посвященные не очень верили.

Я съедаю булочку и выпиваю сок. Нет, с меня довольно всех этих сказок.

— И что же, — спрашиваю я небрежно, — лежит в ларце?

Мак-Маллин смотрит на меня так, словно хочет, чтобы я забрал свой вопрос обратно.

Тогда я повторяю:

— Что внутри ларца?

— Мы думаем… — Он тянет с ответом. — Мы думаем, что там две вещи.

Он кладет руки на стол. Весь покрылся потом. Не хочет расставаться с тайной. Сказать правду постороннему человеку невозможно, он никогда этого не делал. Это претит ему. Но выбора у него нет. Я крепкий орешек.

Он смотрит на меня умоляюще:

— В последний раз, Бьорн… Ты отдашь ларец?

— Да, конечно.

Ответ ошеломляет его.

— Да?

— После того, как вы расскажете мне, что в нем.

Я чувствую, что последние, самые стойкие силы сопротивления сломлены.

Он зажмуривается.

— Описание, — говорит он. — Скорее всего, карта.

— Карта?

— Описание того, как найти могилу Иисуса. Скорее всего, она в пещере. Там покоятся его земные останки. Но еще более важно другое…

Он раскрывает глаза, но не глядит на меня.

Я молчу.

Он смотрит мимо меня.

— Евангелие от Иисуса, — выговаривает он. — Повествование, которое Иисус сам написал о своей жизни, деятельности, вере и своих сомнениях. И годах, прошедших после распятия.

Мак-Маллин отворачивается к окну и окидывает взглядом небо, ландшафт внизу, облака.

Короткими, быстрыми выдохами он выпускает тех маленьких дьяволов, которые бушуют сейчас у него в груди.

Я даю ему время прийти в себя.

Он поворачивается ко мне. Глаза пустые.

— Вот так обстоят дела, — вздыхает он.

— Манускрипт, — говорю я. — Манускрипт и карта.

— Мы так думаем.

Некоторое время мы сидим молча.

— Мы похожи сейчас на участников какого-то иудейского заговора, — замечаю я.

— Ты большой любитель конспирации.

— А вы, может быть, лидер иудейской сети, которая должна раз и навсегда доказать миру, что Иисус не был Сыном Божьим.

— Все может быть.

— Если Манускрипт докажет, что Иисус никогда не умирал на кресте, а значит, и не воскресал, это приведет к краху мирового религиозного порядка.

— Совершенно верно. Но я не приверженец иудейской веры.

— А если вы приверженец христианской веры, то в ваших интересах уничтожить предмет, который доказывает, что христианство построено на лжи.

— Снова поразительно точный анализ. Но я вовсе не скрываю, что миру не надо знать правды. Вот что я скажу прямо. Для всех будет лучше, если это останется тайной. Альтернатива слишком пугающая. Никто не получит выгоды от встречи с этой правдой. У нас нет права рвать историю на части. Ничего хорошего из этого не выйдет. Это будет стоить миллионов человеческих жизней. Отнимет веру у людей. Правда не стоит того. Ничто не стоит того.

— Манускрипт, написанный самим Иисусом… — говорю я тихо. — Указание, где находится его могила…

— Мы надеемся, что так оно и есть.

— Надеемся?

— Мы не можем быть абсолютно уверенными. Пока не вскроем ларец и не посмотрим. Но независимо от того, что хранится в ларце, мы знаем, что первый Великий Магистр — старший сын Иисуса — поставил на нем печать и берег, а затем передал своему старшему сыну, ставшему следующим Великим Магистром. Каждый из них посвятил свою жизнь сохранению ларца. Вплоть до момента, когда он для нас исчез. В монастыре Вэрне в 1204 году. А потом и в твоих руках, конечно. Еще через восемьсот лет.

— Ларец никогда не открывался?

— Конечно нет.

— Что с ним будет теперь?

— Я сам отвезу его в Институт Шиммера.

— Это меня не удивляет. Может быть, Петер — один из тех, кто его ждет?

— Петер конечно! Дэвид, Ури, Моше… И еще несколько дюжин самых известных ученых, нанятых СИС. Историков. Археологов. Теологов. Лингвистов. Филологов. Палеографов. Философов. Химиков.

— Вы пригласили всех своих друзей, как я вижу.

— Мы уже построили для ларца специальный корпус. Мы не можем рисковать. Слишком влажный или слишком сухой воздух, холод или жара могут привести к гибели Манускрипта. Наши ученые создали методику, которая постепенно адаптирует атмосферу в ларце к атмосфере в лаборатории. Само вскрытие ларца займет месяцы.

— Какой я молодец, что не взломал его у себя в кабинете.

Мак-Маллин вздрагивает.

— После того как мы наконец вскроем ларец, — продолжает он, — мы будем очень бережно извлекать содержимое. Один листок за другим. Возможно, что папирус разрушился, и листки надо будет склеивать кусочек за кусочком, как в головоломках. Придется фотографировать фрагменты и консервировать их. Мы не знаем, в каком состоянии их найдем. Но подобно тому, как ты можешь прочитать надпись на обгоревшем листке бумаги, мы сможем прочитать текст. Работа очень тяжелая. Сначала техническая, потом языковая. Мы должны будем разобрать знаки. Перевести. Понять их, исходя из контекста, из обстановки. Если речь идет о большом тексте, то работа займет годы. Много лет. Если мы обнаружим карту или указание, где находится могила Иисуса, то профессор Ллилеворт со своей командой археологов отправится туда. Все готово. Нам не хватает только ларца.

Я не знаю, куда деть глаза.

— Да-да, — вздыхает он, — все в твоей власти.

— Так и было все время.

— Я знаю. — Он смотрит в окно. Мы погружаемся в облако. — Бьорн. — Он поворачивается ко мне. — Пожалуйста. Ты отдашь мне ларец?

Его взгляд весит много тонн. Я смотрю на него. Теперь я понимаю, кто он. Не знаю, как долго я это осознавал. Но теперь не сомневаюсь.

У меня внутри что-то освобождается. Даже у самых больших упрямцев сила сопротивления ослабевает в какой-то момент. Я думаю о приключениях последних недель. О вранье. О ложных следах. О людях, которые меня подстерегали. Сейчас они выстроились в ряд. Все фрагменты головоломки на своих местах. Я вынужден принять объяснение Мак-Маллина. Потому что я ему верю. Потому что у меня нет выбора.

— Конечно, — киваю я.

Он наклоняет голову, как будто не понимая смысла моих слов.

— Вы получите ларец, — подтверждаю я.

— Спасибо.

Он молчит. Потом повторяет:

— Спасибо. Спасибо тебе.

— У меня вопрос.

— Это меня не удивляет.

— Почему вы мне все это рассказали?

— Разве у меня был выбор?

— Вы могли бы сочинить очередную ложь, в которую я поверил бы?

— Я пытался. Много раз. Но не получалось. Ты — недоверчивый дьявол. — Последние слова он произносит с усмешкой.

— А вдруг я это кому-нибудь расскажу?

На его лице задумчивое выражение.

— Такая возможность, конечно, существует.

— Я могу обратиться в газеты.

— Да.

— Могу написать книгу.

Он молчит.

— Конечно можешь, — соглашается он. Возникает короткая пауза. Потом добавляет лукаво: — Но кто же тебе поверит?

РАЗОРВАННЫЙ КРУГ

1.

Она выглядит как покойник. Маленькая, как у воробья, голова лежит на большой подушке. Кожа словно приклеена к черепу. Рот полуоткрыт, губы сухие, бесцветные. Зеленая кислородная трубка введена в нос и прикреплена к щеке белой клейкой лентой. Исхудавшие, покрытые синими пятнами руки скрещены на перине. На стойке капельницы висит пакет, из которого по трубке течет жидкость.

Ей дали отдельную палату. Хотели сделать лучше. Но я помню, как однажды она сказала, что больше всего в жизни она боится умереть в одиночестве!

Палата наполнена ярким светом. Я переношу стул, стоящий около раковины, к кровати. Стальные ножки царапают пол.

Я осторожно беру ее руку. Словно тонкий кожаный мешочек, набитый костями. Глажу по коже и распрямляю ее вялые пальцы в своей руке.

Звуки. Ее дыхание. Тиканье электронного аппарата. Рычание автомобильного двигателя на улице. Вздох. Ее вздох.

На стене над дверью висят часы, которые отстают на пять минут. Секундная стрелка дергается, чтобы поспеть за тиканьем. Что-то в часах явно не в порядке.

На ночном столике стоит букет в блестящей больничной вазе. Прикреплена визитная карточка. Можно прочитать сообщение, написанное от руки печатными буквами.

Peaceful journey, Grethe! Eternally Yours

МММ.[60]

Мак-Маллин открыл мне часть правды. И ничего больше. Часть правды. Возможно, что я ничего не знаю. Не знаю, в какое объяснение верить. Я не знаю даже того, надо ли верить в какое-нибудь из них. Но я знаю: как только я передам ларец Мак-Маллину, сам ларец и его содержимое исчезнут навсегда. Если они оберегали свою тайну две тысячи лет, они сумеют сохранить ее еще две тысячи. Монастырь Вэрне никогда не станет международным туристическим центром. Поля не превратятся в переполненные автостоянки, нетерпеливые американские туристы не будут стоять в очередях, чтобы взглянуть на расчищенный октагон под пуленепробиваемым стеклом или изучить копию — с переводом на шесть языков — манускрипта из ларца. Потому что все это будет тайной. Все будет так, как если бы никогда ничего не случилось.

Ее ресницы дрожат. Она открывает глаза. Взгляд тяжелый, мутный, исходящий из тьмы, где нет сновидений. Она медленно узнает меня.

— Малыш Бьорн, — шепчет она.

— Грета…

Глаза пытаются сосредоточиться на действительности, частью которой она больше не является.

— Ну и видок! — шепчет она.

Сначала я не отвечаю. Потом понимаю, что она имеет в виду.

— Я всего лишь загорел, — объясняю я.

Ее взгляд мутнеет. Вдруг она пугается.

— Ты нашел что-нибудь? — спрашивает она.

— Да, — отвечаю я.

И рассказываю ей все.

Потом она долго молчит. Только кивает сама себе. Как если бы ее ничто не удивило.

— Значит, дело было так, — выговаривает она наконец.

Тишина вокруг нас полна звуков.

— А как он? — спрашивает вдруг она.

— Кто?

— Майкл? С ним все в порядке?

— Да. Он прилетел в Осло вместе со мной. Но он не хотел… мешать.

— Он со мной. По-своему.

— Я скажу это ему.

— Всегда по-своему, — продолжает она и смотрит на цветы.

— Есть кое-что еще, — говорю я.

— Да?

— Ты и Мак-Маллин… — Я помогаю ей.

— Да. — Она шепчет, как будто от этого боль ослабевает. — Мак-Маллин и я. В Оксфорде. — Ее глаза нежно смотрят на меня. — Он такой благородный. Как ты. Благородный.

Я смотрю на часы, слежу за упорной борьбой секундной стрелки с часами.

— Как умер мой папа, Грета?

Она закрывает глаза:

— Бессмысленно.

— Но как?

— Он ревновал! Твою мать к Трюгве.

— Значит, он знал. И он тоже.

— Он не мог вынести, что твоя мать влюбилась в Трюгве.

— Понимаю.

— Но это не обязательно должно что-то значить. В перспективе. Она вернулась бы к нему. Но он не мог вынести, что его жена отдалась другому.

— И что случилось?

— Это не мое дело. И не твое.

— Но ты знаешь?

Она вздыхает.

— Пожалуйста, Грета. Что случилось?

— Не мучай меня этим сейчас, Малыш Бьорн!

— Пожалуйста.

— Спроси своего отчима, Малыш Бьорн. Он знает.

— Он убил папу?

— Нет.

— Маме известно, что случилось?

— Нет.

— Но как…

— Не спрашивай больше.

— Почему ты не хочешь мне это рассказать?

— Потому что так лучше.

— Лучше?

— Для тебя.

— Как это?

Ее глаза матовые, безжизненные.

— Ты пожалеешь.

— Пожалуйста!

Пальцы на перине вздрогнули, резко и нелепо.

— Поверь мне! Ты не захочешь этого знать!

— Захочу!

— Ну, если настаиваешь, — вздыхает она.

Она выжидает, потом продолжает:

— Ты, конечно, знаешь все о твоей матери и Трюгве…

Я опускаю глаза, как будто мне стыдно за свою мать.

Впрочем, так оно и есть.

— Я знал уже тогда.

— Они увлеклись друг другом.

— Странно, что все увлекаются друг другом.

— Такое бывает.

— И папа им помешал.

— Так всегда бывает, когда два человека находят друг друга и один из них принадлежит третьему.

— И они его убили?

Я удивляюсь тому, как буднично я задаю этот вопрос.

Она смотрит на меня.

Я продолжаю наступать:

— Оба участвовали? Или только профессор? Или мама вместе с ним?

Она стискивает зубы.

— Нет, — возражает она еле слышно, — дело было не так!

— Кто из них?

— Никто не убивал твоего отца.

— Но…

— Ты можешь успокоиться? Никто из них не убивал Биргера.

— Значит, это был несчастный случай?

— Нет.

— Я не понимаю.

— Хорошенько подумай, Малыш Бьорн.

Я думаю. Не помогает.

Тут в ней лопается какая-то струна. По щеке бежит слеза.

— Милый мой… — говорит она. — Это Трюгве должен был умереть в тот день. А не Биргер!

— Что?

— Теперь понимаешь? — спрашивает она. Злым голосом. — Это Трюгве должен был умереть!

Я пытаюсь собраться с мыслями, осознать услышанное.

— Ты понял, что я сказала?

Я пожимаю плечами:

— Нет…

— Это Биргер повредил страховку. Чтобы упал Трюгве.

Она отворачивается. Не в силах выдержать мой взгляд.

Как будто все это случилось по ее вине.

— В тот день должен был умереть Трюгве, — снова повторяет она. Коротко, холодно. — Перед отъездом Биргер рассказал мне, что он собирался… — Она останавливается. — Испортить крепления! Я не знаю как! Но так, чтобы она… Но только я не думала, что он на самом деле… Я не думала, никогда… Никогда! — Она поворачивается ко мне, ее рука ищет мою руку. — Твой отец пытался убить Трюгве. Но почему-то погиб сам.

Мы долго сидим и держим друг друга за руку. У меня не осталось слов. Только разрозненные картинки: серая блестящая скала, веревка, которая свертывается клубочком, крик мамы, горка одежды внизу у скалы, кровь. Ствол дерева позади меня, кора, которая царапает мне шею, когда я падаю, теряя сознание.

Я думаю, могли ли это знать мама и профессорвсе эти годы.

Грета дремлет. Я выхожу в коридор. Опускаюсь на стул прямо у дверей. Мысли мои скомканы. На противоположной стене от двери до двери я насчитываю пятнадцать плиток в высоту и сто сорок в ширину. Две тысячи сто серых плиток. На передвижном столике целый гербарий веток с увядшими цветами.

Немного спустя я опять захожу к ней. Глаза закрыты. Лежит тихо.

— Грета?

Невидимые нити держат ее веки. С трудом раскрываются глаза.

— Упорная старушенция, — пробует шутить она.

— Ты родила ребенка.

Полузакрытыми глазами она смотрит на меня. Взгляд резко изменился.

— Я встретил ее.

Грета смотрит в потолок.

— У нее все хорошо. Диана. Замечательная молодая женщина.

Улыбка на лице появляется откуда-то изнутри.

— Самая прекрасная маленькая девочка в мире. — Голос у нее хрупкий, тонкий. Улыбка теряет силу. — Ей нужна была не такая мать, как я. Во мне этого не было. Майкл — с ним по-другому. Я подумала, что так лучше. Пусть она останется у него. Пусть никогда не узнает обо мне.

Она сильно кашляет. Хочет что-то сказать. Я шикаю на нее, Ее губы шевелятся. Она что-то рассказывает, но голоса нет.

— Я останусь с тобой, — обещаю я.

— Как я устала, — шепчет она.

Я глажу ее руку. Она стонет. И смотрит на меня. Пытается что-то сказать, но язык не слушается. Кашляет. Даже кашель бессильный. Дыхание слабое, натужное.

Пробует подняться на локтях, но опускается.

— Отдохни, — шепчу я и глажу ее лоб. Холодный и влажный.

Проходит час.

Я держу ее руку. Она то засыпает, то просыпается. Иногда смотрит на меня.

Я медленно кладу ее руку на перину и спускаюсь в столовую, где съедаю сандвич, упакованный в целлофан и имеющий такой же вкус. Когда я возвращаюсь, рука Греты лежит точно там, где я оставил ее. Я беру ее и сжимаю. Чувствую, что она пытается ответить.

Так мы сидим долго. Наконец ее дыхание становится таким тихим, что я его не слышу. К нам долетают звуки из коридора. Негромкие шаги, приглушенный смех, хныкающий ребенок. Одна медсестра зовет другую.

Рука Греты совсем ослабла. Я пробую сжать ее. Она не может ответить. Мы могли бы сидеть здесь часами. Если бы не аппаратура. Какие-то провода, которые уходят к ней под больничную пижаму, подключены к аппарату с выключателями и экрану со светящимися цифрами. Машина начинает пищать. Одновременно из нее выходит полоса бумаги с двумя чернильными графиками. Грета вздрагивает. Раскрывает глаза и хрипит.

Я глажу ее руку.

Вбегает медсестра. Потом врач.

Я отпускаю руку. Она падает на перину. Поднимаясь, я хочу отойти назад и роняю стул, который с грохотом падает на пол. Я отступаю в сторону, чтобы дать дорогу врачу.

Он отключает аппарат. Писк прекращается. Тишина режет ухо. Он прижимает пальцы к шее Греты и кивает медсестре. Осторожно расстегивает пижаму Греты и приставляет стетоскоп к груди.

— Вы ничего не будете делать? — спрашиваю я.

— Так будет лучше, — отвечает врач.

Медсестра гладит меня по руке:

— Вы ее сын?

Врач закрывает Грете глаза.

За окном я вижу человека, который балансирует на лесах.

— В известном смысле, — отзываюсь я.

Мы молчим.

— Теперь ей хорошо. — Медсестра сжимает мою руку.

Я смотрю на Грету.

— Хотите побыть с ней один? — спрашивает медсестра.

— Один?

— Перед тем как мы приведем ее в порядок? И отвезем вниз?

— Не знаю…

— Если вы хотите…

— Не важно.

— Мы можем выйти на несколько минут.

— Очень любезно. Спасибо, не надо.

— Только скажите.

— Спасибо. Очень любезно. Но это не нужно.

И все-таки они выходят и оставляют меня одного с ней.

Я пытаюсь найти понимание, тепло, покой в ее лице. Но она выглядит мертвой, и только.

Я выхожу из палаты не оглядываясь. Когда я покидаю больницу, начинается легкий моросящий дождь.

2.

Мы сидим в моей Болле и смотрим сквозь лобовое стекло на территорию раскопок за оранжевой пластиковой сеткой. Дождь льет не переставая. Палатки собраны. Большая часть оборудования все еще в запертом контейнере. Ветер гуляет по полю, разбрызгивая струи дождя. Пластиковые таблички на разграничительных шестах полощутся, как вымпелы. Мой режиссерский стул лежит около зарослей черемухи. Никто не позаботился спрятать его в контейнер.

Я вспоминаю квадратики раскопов, профессора под полотняным тентом, Моше и Яна, которые мотались от участка к участку, как жаждущие крови комары.

Когда профессор Ллилеворт исчез, работа остановилась. Все теперь думают только о том, что будет до того, как придет бульдозер и завалит плодородной почвой все раскопы.

Я поворачиваюсь к Майклу Мак-Маллину.

— Она спрашивала про вас, — говорю я.

Он смотрит в пространство. Запавшие глаза увлажнились.

— Это было так давно. — Он обращается сам к себе. — Другая жизнь. Другое время. Скоро наступит мой черед. И тогда я, может быть, встречу ее.

Его старое лицо напоминает пергамент, но чувствуется юношеский жар, нетерпение. Сейчас он выглядит даже моложе, чем всегда. Как будто сознание того, что сейчас он близок к цели, зажигает у него внутри лампочку, которая просвечивает через тонкий слой кожи.

Что-то внутри меня вздрагивает.

— Кто вы? — спрашиваю я.

Сначала он молчит. Потом отвечает:

— Ты это уже понял. Если спрашиваешь.

Тишина вибрирует между нами.

Он потирает ладони:

— Ты парень неглупый.

Не веря самому себе, я говорю:

— Я знаю, кто вы. Сейчас я все понял.

— Вот как?

— Вы не просто член Совета, ведь так?

Он сухо смеется.

Я не спускаю с него глаз. Он распрямляет пальцы. На ногтях маникюр. На левой руке я впервые замечаю кольцо с печаткой и огромный опал.

Я издаю негромкий свист:

— Вы — Великий Магистр!

Он открывает рот, чтобы что-то сказать. Щеки пламенеют.

— Я? Бьорн, ты должен понять. Только двенадцать человек в мире знают, кто Великий Магистр. Двенадцать человек!

— И вы — Великий Магистр!

— Я не имею права отвечать на твой вопрос, — говорит он.

— А это не вопрос.

— И все же…

— Боже мой, — хохочу я. — Вы — Великий Магистр!

— Может быть, пора ехать за ларцом? — спрашивает он.

Мне требуется время, чтобы прийти в себя. Поверить невозможно. Я изучаю его. Долго. Эзотерические черты лица. Теплый мягкий взгляд.

— Вот что хотела сказать Диана, — размышляю я. — Она ваш единственный ребенок.

Он смотрит на меня.

— Поедем за ларцом? — повторяет он свой вопрос.

— Нам не нужно ехать.

Он вопросительно смотрит на меня.

— Он здесь.

Растерянно:

— Здесь? — Он вглядывается в дождь.

— Хотите взглянуть на октагон?

— Ларец здесь?

— Идем со мной!

Мы выходим из машины под дождь. Я проскальзываю в щелку в оранжевой пластиковой сетке с надписью «Вход воспрещен!» и придерживаю сетку, чтобы прошел Мак-Маллин. Из-за наших перемещений с сетки льется вода.

Около раскопа я останавливаюсь. Мак-Маллин смотрит вниз, на восьмиугольный фундамент.

— Октагон! — только и произносит он. В его интонациях появилось что-то молитвенное.

Дождь смыл остатки земли с камней, которые возвышаются над грязью.

— Октагон, — повторяю я.

Он нетерпеливо восклицает:

— Можем мы увидеть ларец?

Я спрыгиваю в раскоп, присаживаюсь на корточки и начинаю копать.

Только сейчас до него доходит.

Мак-Маллин начинает смеяться. Сначала тихо. Потом громко хохочет.

И пока он смеется, пока его смех перекатывается по всем раскопам и полоскам поля через струи дождя, я извлекаю ларец из тайника. Того самого места, где мы его нашли. Последнего места, где они стали бы его искать.

Земля хлюпает и цепляется за сумку, когда я вытаскиваю ее из грязи. Я осторожно поворачиваюсь и протягиваю ларец Майклу Мак-Маллину.

Вокруг нас запах земли и дождя, едкий и вечный.

3.

Дрожащей рукой я продолжаю плести мою паутину воспоминаний.

За окном бабушкиного дачного домика листочки упорно не хотят отрываться от веток дуба. Как будто не понимают, что скоро придет осень и заберет их.

В тот давний вечер, когда я признался Грете в любви, она отвергла меня так нежно и заботливо, что мне еще долго потом казалось, будто она скрывает свои глубокие чувства ко мне. Я плелся из ее квартиры в районе Фрогнер в студенческую комнатушку в Грюнерлёккен под мелким дождем. Я весь промок. Я до сих пор помню ее прощальные слова. Она сидела, держа мою руку в своей, и нежно гладила ее, словно мать, утешающая сына.

— Ничто никогда не кончается, — говорила она, — все продолжается, только по-другому.

Мужчины в красном «рейнджровере» уехали вместе с Мак-Маллином. Они стояли и смотрели, когда я ставил Боллу перед домом. Они, вероятно, всегда рядом с ним.

Перед отъездом Мак-Маллин пожал мне руку и сказал, что я сделал все правильно.

Я его видел в последний раз.

Когда «рейнджровер» выехал на шоссе и красные габаритные огни скрылись в листве, я отпер дверь и по скрипящей лестнице поднялся в свою детскую комнату.

Конечно, они побывали здесь.

Как незримые духи, они обыскали дом от подвала до чердака. Не оставив ни единого следа. Они забрали все вещи Дианы. Но безгрешными их назвать нельзя. Четыре шелковых шнура свешиваются со стоек кровати. Может быть, они подумали, что это мое. И представили себе все остальное.

4.

Я придвигаю письменный стол к окну и вынимаю дневник. Капли дождя бегут по запотевшему стеклу. За паутиной следов от капель фьорд напоминает тихую реку — блестящую и холодную за голым кустарником.

Моя кожа горит и чешется.

Я думаю. И пишу. Слова превращаются в ничто. Слова о событиях, которые словно никогда не происходили, о людях, которые словно никогда не существовали. Непрочные, тщеславные. Похожие на слова из забытой книги, которую ты когда-то прочитал и сунул на полку, чтобы никогда к ней не возвращаться.

Так закончилась эта история. Вернее, так могла закончиться эта история. Потому что, по сути дела, никогда не бывает конца. Все продолжается, только по-другому. Где начинается и где кончается кольцо?

После того как Мак-Маллин тихо-мирно получил ларец, я остался в доме своих бабушки и дедушки — за неимением другого объяснения — для того, чтобы собраться с мыслями. В последующие дни я ждал окончания, но оно не приходило. Каждый вечер я надеялся, что кто-нибудь постучит в дверь — Диана, Мак-Маллин, Ллилеворт, Петер. Или что кто-нибудь позвонит. Но ничего не происходило.

Через неделю я отключил воду, отказался от надежд и поехал домой в Осло.

Медленно и послушно я вернулся в свою старую жизнь.

Каждое утро я шел к перекрестку Стурукрюссет и затем ехал на трамвае до центра. На работе я выполнял все возложенные на меня обязанности вяло и равнодушно. Иногда меня спрашивали, что же, собственно говоря, случилось там, в монастыре Вэрне, минувшим летом. Но я обходился отговорками.

Иногда, когда зимняя темнота была уж очень тягостной, ко мне являлась Диана, и я ощущал ее сладость, ее аромат и тоску по ней. Бывало и так, что я брал телефонную трубку и набирал все цифры ее номера, кроме последней. Со временем я настолько осмелел, что давал даже прозвучать звонку пару раз и только потом клал трубку. Однажды субботним утром я стал ждать, когда она подойдет к телефону. Я только хотел поздравить ее с Новым годом. Но Диана не подошла. Очевидно, она была привязана к чему-то, вроде кроватных стоек. Я звонил до тех пор, пока сонный мужской голос не спросил меня, кто я такой и что мне надо.

Однажды в январе я потерял связь с действительностью. Не помню точно, когда или как это произошло. Но несколько дней я не ходил на работу. Профессор и мама нашли меня сидящим в комнате моей квартиры. На машине «скорой помощи» меня доставили в больницу. У меня было чувство, что я вернулся домой. В больнице можно не притворяться. Не делать вид, будто солнце сияет, а завтра будет еще лучше, чем сегодня. Кажется, что больше нет непреодолимой синей сверкающей горы, которая в тумане отделяет тебя от залитой солнцем долины, где ты мог бы жить, как счастливый хоббит в лесу возле журчащего ручья. В больнице ты можешь нырнуть в бушующее море и утонуть в нем. И оставаться на дне столько, сколько захочешь. В водолазном колоколе твоей жизни.

По прошествии нескольких месяцев ожиданий и размышлений я пришел к выводу, что меня надули. Я увидел слабые места их объяснений, промахи в логике, вопиющие дыры в их ответах. Я убедил себя, что стал жертвой хорошо спланированного и великолепно поставленного представления. Что я сыграл роль простодушного легковерного Стража с таким блеском, что мое имя уже вписано на постамент одной из фигурок Оскара. «Спасибо! Спасибо! Прежде всего хотелось бы поблагодарить моих маму и папу…» Я представил себе, как все сидели и сотрясались от смеха.

Хотя я прижимал руки к ушам и качался взад и вперед, я продолжал слышать их громкий истерический смех. «Машины времени!» — хором кричали Ллилеворт и Арнтцен. «Летающие тарелки!» — икая, вопил Энтони Лукас Уинтроп-младший. «Библейские манускрипты!» — орал Петер Леви. «Конспирация Иисуса!» — хохотал Мак-Маллин. «Сокровища Меровингов!» — взвизгивали Диана и мама. И все били себя по ляжкам и вертелись. Как-то раз, пуская от ярости слюну, я позвонил в СИС и потребовал, чтобы меня соединили с Мак-Маллином. Его, конечно, не было на месте. Я тщетно пытался узнать его телефонный номер в Рене-ле-Шато; там никто никогда о нем не слышал. Я много раз звонил в Институт Шиммера, но ни разу не смог пробиться через хорошо отлаженную сетку вежливых отказов коммутатора.

Понемногу таяли гнев и возмущение. Ладно, меня надули. Не беда! Я дал им настоящий бой. В конечном счете вряд ли для благополучия человечества важно, что ларец после восьмисотлетнего пребывания в земле попал в руки злодеев, а не под стекло в сонном музее на Фредериксгате. Именно благодаря Мак-Маллину он вообще был обнаружен. Иначе земля скрывала бы ларец еще восемьсот лет. Таинственность ларца ему по душе. Пусть там даже эликсир, гарантирующий вечную жизнь.

Меня объявили выздоровевшим и в мае отпустили домой. Мама приехала за мной на «мерседесе» и даже проводила до десятого этажа.

В конце июня я поехал в усадьбу у фьорда. В отпуск на сей раз. По пути я заехал в монастырь Вэрне. Все было увезено. Крестьянин сравнял все наши холмики и засеял поле зерном. Только один раскоп вокруг октагона оставался огороженным оранжевой пластиковой сеткой. Археологические власти до сих пор размышляют, что делать с этим памятником древности.

Когда я открыл дверь дома, мне показалось, что меня встретил аромат духов Дианы. Зачарованно стоял я, держась за косяк двери. Я уже готов был услышать ее голос: «Привет, милый. Как ты поздно!» — и получить страстный поцелуй в щеку. Но когда я открыл глаза и принюхался, то почувствовал только запах затхлого воздуха и пыли.

Я молча побродил по комнатам, отодвинул занавески, смел дохлых мух, открыл окна и потратил некоторое время на то, чтобы включить после зимы воду.

Потом началось лето, время отдыха. Солнечные дни и теплые вечера шли друг за другом в приятном однообразии.

Я сижу на террасе под солнцем в шортах цвета хаки и сандалиях. По радио передают бесконечный прогноз погоды. Очень жарко. Далеко в дымке колышется Болерне. Прямо через фьорд Хортен и Осгорстранн — неясные точки на голубой полосе берега. Я чувствую глубокий покой. Иду за пивом и открываю его. Молодежь, собравшаяся на берегу у трамплина, подняла громкий крик. С визгом летит в воду девушка. Следом прыгает юноша. Вялым движением я отгоняю осу, проявившую несвоевременный интерес к моей бутылке. Две чайки висят в воздухе и борются с ветром.

Внезапная мысль заставляет меня отправиться в путь к воротам и проверить, нет ли почты. Среди рекламных брошюр и мятых информационных листков я нахожу большой желто-коричневый конверт. Трудно сказать, сколько времени он здесь пролежал. На конверте не обозначен отправитель. Но штамп места отправки — Франция.

Как сомнамбула, я беру конверт и иду в свою комнату на чердак. Открываю конверт ножничками для ногтей и вываливаю содержимое на письменный стол.

Короткое письмо. Вырезка из газеты. Фотография.

Письмо написано от руки, почерк нечеткий, витиеватый.

Рене-ле-Шато, 14 июля

Господин Б. Белтэ!

Вы меня не знаете, мое имя Марсель Авиньон. Я был сельским врачом здесь, в Рене-ле-Шато, сейчас на пенсии. Обращаюсь к Вам по просьбе нашего общего друга Майкла Мак-Маллина, который оставил мне Ваше имя и летний адрес. Мне больно сообщать Вам, что гранд-сеньор Мак-Маллин умер минувшей ночью. Он тихо заснул после короткой и, к счастью, не доставившей страданий болезни. Была половина пятого, когда он покинул нас. Вместе с его дорогой дочерью Дианой, которая провела эту ночь рядом с ним, я находился у его ложа в последние часы. Одним из его самых последних дел было проинструктировать меня, что надо Вам написать и что приложить к письму. Он сказал также, чтобы Вы (и тут я вынужден опираться на свою слабеющую память), «будучи крепким орешком, делали с известной Вам информацией абсолютно все, что Вы, захотите». От себя я добавлю, что он произнес эти слова с проникновенностью, убедившей меня, что Вы были его другом, которого он невероятно высоко ценил. Поэтому для меня большая честь и радость выполнить, маленькое поручение Мак-Маллина, а именно послать Вам газетную вырезку и фотографию. Он подумал, что Вам не составит труда увидеть между ними связь. Надеюсь, что Вы разберетесь, потому что в этом я Вам не помощник. Позвольте в заключение выразить Вам самое искреннее соболезнование, так как я предполагаю, что потеря Вашего друга причинит Вам такую же боль, какую она причинила мне. Если я смогу в дальнейшем чем-то Вам помочь, обращайтесь немедля к нижеподписавшемуся.

Преданный Вам М. Авиньон

Фотография — черно-белая. На ней фрагмент древнего манускрипта, лежащий на матовом стекле с подсветкой снизу. Рука в латексной перчатке смахивает невидимую пыль.

Это похоже на головоломку из листков папируса, хаотическое собрание обрывков. Знаки мне непонятны. Почерк ровный, прямой.

Глаза мои увлажнились.

Манускрипт…

Несмотря на то что не могу прочитать написанное или расшифровать эти чужие мне знаки, я продолжаю сидеть и изучать их. Не знаю, как долго это продолжается. Но когда я прихожу в себя, тяжело дыша, склонясь над письменным столом, у своего дневника, раскрытого рядом с фотографией и газетной вырезкой, на часах уже около одиннадцати.

Вырезка из газеты «Ла-Депеш дю Миди», выходящей в Тулузе:

СВЯЩЕННИКИ ПРОТЕСТУЮТ ПРОТИВ РЕСТАВРАЦИИ ДРЕВНЕЙ ЦЕРКВИ ЛЕ-ЛЬЮ

Безье. Несколько человек, среди них два священника, были вчера днем задержаны полицией во время несанкционированной демонстрации у древней церкви Ле-Лью, которую в народе обычно называют «Упокоение Христа».

Обветшавшая церковь, расположенная в километре к западу от Безье, была в минувшем месяце куплена за пять миллионов франков неким финансистом из Лондона. Согласно сведениям, которыми располагает «Ла-Депеш дю Миди», сенсационная покупка была одобрена местными властями под давлением правительства.

Как говорит знаменитый британский археолог профессор Грэм Ллилеворт, возглавляющий работы в церкви, неизвестный инвестор выразил «настойчивое желание путем реставрации вернуть церкви роскошь давних времен». Критики горячо протестуют против этих работ, которые предусматривают полный снос церкви и ее последующее восстановление по кирпичику. «Святотатство!» — восклицает Жан Бовари, один из двух священников, участвовавших во вчерашней акции.

Еще более разожгло слухи то, что археологи построили трехметровую стену вокруг места работ, ночью там яркое, как днем, освещение, а собственные охранники патрулируют территорию и удерживают на расстоянии всех любопытных. Профессор Грэм Ллилеворт заявляет: «Общепринято, чтобы любые археологические работы происходили в изоляции от населения».

Согласно местным легендам, эта церковь построена над пещерой в горе, где, как принято считать, похоронен неизвестный святой. Священник Жан Бовари, который руководит только что созданным Комитетом поддержки Ле-Лью, сообщил, что эта церковь является одной из старейших на Пиренеях и, вероятно, во всей Франции.

«Церковь в том виде, в каком мы ее наблюдаем сегодня, была построена в 1198 году, — рассказывает Бовари. — Но мы можем с уверенностью утверждать, что фрагменты первоначальной церкви, так называемая восточная часть и руины в парке, относятся к 350 году от Рождества Христова. Но если верить местным преданиям, еще раньше на этом месте находилась какая-то святыня».

Бовари опасается, что археологи попытаются добраться до пещеры в горе, которая, согласно легенде, находится под алтарем и опечатана. «Пусть усопшие покоятся с миром!» — говорит он.

Профессор Грэм Ллилеворт отрицает, что они ищут вышеупомянутую могилу. «То, что под церковью расположена какая-то могила или пещера, нам неизвестно, — утверждает он. — В случае, если это подтвердится, мы, разумеется, с уважением отнесемся к умершим».

Я задумчиво разглядываю письмо, газетную вырезку, фотографию папирусного манускрипта.

Я думаю о Диане и Грете. О Майкле Мак-Маллине. О монастыре в пустыне. О том, что скрывается под церковью в Безье.

Смотрю в окно. Жар любопытства разгорается во мне. Впереди ждут новые загадки. Вопросы.

Внизу, в комнате, скрипят дедушкины часы. Они тикают и идут, но всегда неправильно. Эти часы живут в своем времени и довольны этим. Неожиданно начинают бить. Тринадцать минут двенадцатого. Дин-дан-дон!

Руки у меня чешутся. Неуемное стремление. Узнать. Потом понять.

Перо скрипит по бумаге. Паутина слов и воспоминаний опутывает меня. Но всегда есть место для нового. Ничто и никогда не кончается. В нетерпении я закрываю мой дневник. История не закончилась. Я должен только выяснить ее продолжение.

От автора

Ни одна книга не возникает без других книг.

Древний, основанный иоаннитами монастырь Вэрне — со своими археологическими загадками и своей мистикой — и сегодня можно найти, если отправиться через Мосс в сторону Фулевика. Информацию о монастыре Вэрне и трехсотлетнем пребывании иоаннитов в Норвегии я нашел, в частности, в книгах: Cårder og slegter i Rygge (1957) и Bygdehis-torien i Rygge inntil 1800 (1957).[61]

Если вас заинтересовали теории и тайны вокруг Беренжера Соньера и Рене-ле-Шато, я отсылаю к книге: Michael Baigent, Richard Leigh, Henry Lincoln. The Holy Blood and The Holy Grail.[62] Хотя я широко использовал их спорные гипотезы, я затронул только самый верхний слой их теорий о религиозных тайнах.

Для более глубокого анализа вопросов о соотношении исторического и богоданного Иисуса я рекомендую тонкую, но умную книгу: Jacob Jewells. Den historiske Jesus (1962).[63]

Спасибо Тому Коху с телевизионного канала WBGH. Я использовал многое из его документального сериала «От Иисуса к Христу».

Евангелие Q существует как гипотеза. Ученые из Института античности и христианства в Калифорнии реконструировали Евангелие Q — каждое слово, каждый стих. Евангелие от Фомы было впервые опубликовано на норвежском языке уже после выхода моего романа «Разорванный круг».

Если у вас есть доступ к Интернету и вы хотите поглубже познакомиться с теми теориями и мыслями, которые встречаются в этой книге, то больше информации и ссылок на релевантные места в Интернете можно найти на сайте этой книги:

http://www.aschehoug.no/sirkelensende

Благодарю терпеливых специалистов, которые помогали мне, сообщали информацию, знакомили с различными теориями, давали советы и корректировали: Университет Осло (особенно Институт археологии), Инспекцию по охране памятников, Британский музей, OERN (Европейскую лабораторию физики ядерных частиц).

Спасибо Юну Гангдалу, Себьёргу И. Хальворсену и Анне Ведер Осен.

За чтение рукописи и ценные замечания я благодарю Кнюта Линда, Улава Ньостада, Иду Дюпвик и, как всегда, Осе Мюрволд Эгеланн.

Ни одна книга, ни один специалист, помощью которых я воспользовался, не несут ответственности за паутину мыслей и многочисленные поэтические вольности, которые я себе позволил.

Самую большую благодарность заслужили: Осе, Йорунн, Вегард и Астрид… на данный момент.

Том Эгеланн tomegel@online.no

Послесловие «РАЗОРВАННЫЙ КРУГ» И «КОД ДА ВИНЧИ» — ИСТОЧНИКИ И ИГРА МЫСЛЕЙ

А что если…

С этих слов начинается работа каждого автора, та работа, которая со временем — впрочем, не всегда — становится книгой.

А что если…

Первый замысел книги «Разорванный круг» возник из такой игры мыслей: а что если археолог найдет клад со старинным манускриптом, который сможет изменить ход мировой истории.

Правда, от идеи до самого романа очень далеко. В течение пяти лет, пока я собирал материал и писал задуманную книгу, я много раз порывался сделать ее стопроцентным триллером — с агентами Ватикана, фанатиками-убийцами, перестрелками и захватывающими дух погонями. Но Бьорн Белтэ сюда не вписывался. Тогда я решил: пусть «Разорванный круг» будет тихой книгой о некоей загадке.

Когда осенью 2000 года я принес рукопись в издательство «Aschehoug», то назвал ее криминальным романом без преступления. Интрига строилась как в криминальном романе, разве что отсутствовало убийство — единственным преступлением в романе была такая, казалось бы, совершенно неинтересная история, как нарушение норвежского закона о сохранении культурного наследия, так что драматическим двигателем действия стало нагнетание загадочных обстоятельств.

Роман «Разорванный круг» был опубликован на Пасху 2001 года. Будучи главной новинкой Книжного клуба «Сегодняшняя книга», он продавался по норвежским меркам очень хорошо. Но, как и большинство книг вообще, был сразу практически забыт.

«Код да Винчи»: успех до публикации

18 марта 2003 года — два года спустя после того, как издательство «Aschehoug» выпустило «Разорванный круг», — вышел триллер, который стал невольной причиной того, что вы держите в руках именно эту книгу и что «Разорванный круг» в ближайшее время будет опубликован в Швеции, Дании, Финляндии и Бразилии.

Уже в самый первый день продаж роман неизвестного писателя Дэна Брауна «Код да Винчи» был продан в количестве 6000 экземпляров.

Дэн Браун родился в семье математика и музыканта, окончив университет, переехал в Калифорнию, где зарабатывал на жизнь как поп-музыкант, композитор, пианист и певец. В 1993 году он вернулся в Нью-Хэмпшир и стал преподавать английский язык. Пять лет спустя он издал свой первый триллер «Цифровая крепость» (1998), за ним последовали «Ангелы и демоны» (2000) и «Точка обмана» (2001). Три книги были проданы суммарным тиражом в 20 000 экземпляров.

Когда редактор Дэна Брауна перешел из издательства «Pocket Books» в большое, всеми признанное издательство «Doubleday», он забрал с собой все книги Дэна Брауна.

«Dan who?»[64] — спросили в издательстве. Это было до того, как Браун подал заявку на новый роман, который в это время обдумывал. А что если… Издательство загорелось (скажем осторожно), услышав о его идее. Купило права на издание. И Дэн Браун начал писать «Код да Винчи».

Всем авторам и издателям отлично известно, что некоторые книги могут совершить невероятный, неожиданный взлет — стать суперновой звездой на мерцающем небе литературы. Иногда это случается благодаря литературным качествам книги. В других случаях все решает механика книжного рынка. Недостаточно, чтобы книга была хорошей. Книга должна прийти на рынок в нужный момент.

Почему «Коду да Винчи» выпал всемирный успех?

«Это триллер для тех, кто не любит триллеры», — утверждало издательство. «Увлекательно, призывает к размышлению, много информации», — вторили восторженные читатели.

«Код да Винчи», вопреки сложной тематике из области теологии, истории и символов, является легкочитаемой книгой. Она призывает нас мыслить. Возбуждает. Дает ощущение знакомства с чем-то новым. «Умберто Эко на стероидах», — лаконично констатировала «The San Francisco Chronicle».

Но успеху способствовал также эффект снежного кома, сработавший на книжном рынке.

Чтобы увеличить интерес к роману Брауна, издательство «Doubleday» послало целых 10 000 экземпляров до выхода книги критикам и наиболее известным книготорговцам — это больше, чем суммарный тираж обычного американского романа в твердой обложке. Они хотели создать из книги супербестселлер. Хотели показать, что книга абсолютно неизвестного автора может стать «настоящей историей» в издательском деле. Задолго до официального выхода «Код да Винчи» стал темой обсуждения в мире издателей. Предварительный интерес достиг апогея, когда «The New York Times» сделала нечто беспрецедентное, опубликовав до официального выхода книги рецензию, которую можно выразить одним словом «ВАУ!». Рецензия была напечатана 7 марта 2003 года на первой полосе раздела культуры.

«Код да Винчи» стал самопровозглашенным пророчеством, которое сбылось, и сладкой мечтой отдела сбыта: издательство подготовило массивную рекламную кампанию и беспримерную рассылку книги по книжным магазинам США. Оно отправило Дэна Брауна в длительное рекламное турне. И так как книгопродавцы поверили в обещание издательства, что этот триллер будет иметь феноменальный успех, большинство заказало такое количество экземпляров, что для того, чтобы впоследствии не остаться наедине с забитыми книгой складами, словно обоями обклеило витрины «Кодом да Винчи».

Их опасения не оправдались.

«Код да Винчи» стал книгой, которую надо прочитать. Все о ней говорили. Книга-экшен для мужчин и в то же время книга, требующая размышлений, с глубоким уважением к женским ценностям. Книга, которая обращалась к женщинам и мужчинам, к интеллектуалам и читателям, требующим интересного действия. За первую неделю было продано более 25 000 экземпляров книги, роман ворвался в список бестселлеров. И остается там до сих пор. В момент, когда я пишу эти строки, тираж книги достиг астрономических пределов — 12 000 000 экземпляров, напечатанных минимум на 12 языках. «Код да Винчи» давно вошел в историю издательского дела.

В Норвегии издательство «Bazar», которое, кстати говоря, публикует книгу «Разорванный круг» в Швеции, Дании и Финляндии, купило права на выпуск «Кода да Винчи». Это общескандинавское с базой в Норвегии издательство было создано Эйвинном Хагеном в 1922 году. Хаген обнаружил успешную книгу Дэна Брауна задолго до своих скандинавских конкурентов. Еще раньше он опубликовал «Алхимика» и другие книги Пауло Коэльо в Скандинавии, а в 1998 году положил глаз на книгу, в которую больше никто в Скандинавии не поверил, — «Гарри Поттера». В настоящий момент «Код да Винчи» опубликован в Норвегии тиражом более 125 000 экземпляров и находится в списках бестселлеров с мая 2004 года.

И эти строки я пишу задолго до рождественской распродажи.

Сходства и различия

Какое отношение «Код да Винчи» имеет к «Разорванному кругу»?

Никакого.

Никакого, если не считать ряда смешных и совершенно случайных совпадений.

Хотя «Разорванный круг» и «Код да Винчи» абсолютно непохожи, их легко сравнивать друг с другом. Вот как я ответил в сентябре 2004 года Кайе Корсволл из газеты «Aftenposten», когда она делала репортаж о сходстве наших с Дэном Брауном книг: «Я рад, что написал свою книгу раньше. Иначе меня, пожалуй, могли бы обвинить в плагиате».

Потому что:

— обе книги рассказывают о загадках, связанных с Иисусом Христом;

— обе книги критически относятся к догмам и легендам об Иисусе Христе;

— обе книги содержат в себе намек, что Церковь в более позднее время подогнала учение Иисуса к потребностям Отцов Церкви;

— обе книги утверждают, что Иисус женился на Марии Магдалине и что от их потомков происходят некоторые королевские фамилии в Европе;

— обе книги базируются на теориях, опубликованных в книге «The Holy Blood and The Holy Grail»;[65]

— обе книги широко используют теологические теории конспирации;

— обе книги говорят о тайных орденах, братствах и масонах;

— в обеих книгах в качестве одного из главных героев выступает, как ни странно, альбинос;

— в обеих книгах главный герой ученый, путешествующий в поисках разгадки некой тайны;

— обе книги апеллируют к нашей тяге к неизвестному, скрытому, находящемуся в тумане — и раскрывают тайны, в которые на протяжении веков были посвящены лишь немногие.

Именно эти сходства втягивают «Разорванный круг» в водоворот рыночных страстей, крутящийся вокруг «Кода да Винчи».

Легко, однако, указать и на различия двух книг. «Код да Винчи», имея американское происхождение, особо критически относится к точкам зрения и догмам Католической церкви. К псевдоисторической основе добавляется история искусств. В «Разорванном круге» за основу взята археология. Так что археолог-альбинос Бьорн Белтэ вовсе не Индиана Джонс. «Разорванный круг» — тихое, иногда слишком медленное повествование, Дэн Браун создает бешеную гонку невероятных масштабов, интеллектуальный ребус в упаковке экшен-триллера, рассказ о Джеймсе Бонде-ученом, который нас увлекает и развлекает. Он расширяет наши знания обо всем на свете — от истории искусств до теологии. Или не так?

Истина или не истина?

На гребне оглушительного успеха «Кода да Винчи» возникла совершенно неожиданная международная литературная дискуссия. О содержании и тезисах книги, о нечетких границах между истиной и сочинительством, между наукой и литературным творчеством.

Волны дискуссии особо заметны среди христиан, но наблюдаются также среди историков, искусствоведов и, конечно, теологов. Хотя сам Дэн Браун подчеркивает, что «Код да Винчи» был и остается романом, он в своем вступлении к книге и в еще большей степени в интервью, а также на собственном сайте (www.danbrown.com) заявляет, что многие идеи — от тайны Священного Грааля и скрытых намеков в произведениях Леонардо да Винчи до сущности заповедей Иисуса, Сионского и других тайных орденов — доказаны и аргументированы и зачастую опираются на державшиеся ранее в тайне истины. Роман, да, конечно, но роман, который раскрывает исторические тайны.

Представление многих читателей о том, что в основу «Кода да Винчи» положена истина, привело к появлению многочисленных дискуссий в Интернете и статей в газетах по всему миру. В Норвегии движение критиков возглавил Бьорн Аре Давидсен, который в статье «Aftenposten» от 30 июля 2004 года разгромил рецензентов, слепо поклонявшихся Дэну Брауну и восторгавшихся его «научным шедевром». В Норвегии большая часть дискуссий происходила в Интернете и на страницах газет, отведенных для писем читателей. Историк религии Асбьорн Дюрендал написал в Интернете (www.forskning.no) рецензию «Шум вокруг „Кода да Винчи“», где очень тщательно проанализировал многие теологические и искусствоведческие положения книги. Одно из утверждений Дюрендала состоит в том, что Дэн Браун, выстраивая криминальную интригу на ранее скрывавшейся истине, приглашает своих читателей к обсуждению и спорам и тем самым увеличивает интерес к книге и ее продаже.

«Код да Винчи» привел к публикации целого ряда схожих между собой книг, которые на фактической и научной основе атакуют положения романа (эти книги не только сами хорошо продаются в свете успеха «Кода да Винчи», но, как ни парадоксально это звучит, привлекают еще больше внимания и поднимают еще больший шум вокруг Дэна Брауна — получается, так сказать, коммерческий вечный двигатель). На сайте издательства «Игнатиус» (www.ignati-us.com/books/davincihoax) авторы Карл Улсон и Сандра Мисель, написавшие критическую книгу «The Da Vinci Hoax» («Блеф да Винчи»), разбирают положения романа Дэна Брауна. Многие тезисы Дэна Брауна из области теологии и истории искусств анализируются и опровергаются. Они не выдерживают никакой критики. Нет теологического или исторического обоснования утверждению, что Иисус был, по сути, философом-гностиком, или тому, что Леонардо да Винчи прятал тайные сообщения о христианстве в свои художественные произведения. Леонардо был, пожалуй, и правда хитрецом, однако надо иметь очень сильно развитые конспираторские способности и чрезвычайно богатую фантазию, чтобы высмотреть Марию Магдалину на картине «Тайная вечеря» или найти исторические разоблачения в других его всемирно известных произведениях.

Дэн Браун сделал в точности то, что делает большинство авторов романов: он искал легкодоступный материал, который подходил бы для фиктивной истории, и затем расцветил его. Таким образом он нашел и извлек на свет несколько увлекательных теорий, тезисов и мыслей для своей выдуманной истории. Очень немногие из них являются новыми и уж тем более истинными. Новое же заключается в том, что книга, проданная тиражом 12 000 000 экземпляров, донесла до огромной читательской массы мысли, которые раньше тихо и мирно таились в рамках дискуссий оккультных групп и малотиражных брошюрках для особо интересующихся.

Самые враждебные критики, по-видимому, ставят Дэну Брауну в упрек, что он вытащил на свет столь, мягко говоря, недокументированные альтернативные теории. Но позвольте! Дэн Браун пишет романы. Он апеллирует к нашей фантазии. Он не утверждает, что опубликовал докторскую диссертацию. Он не занимается наукой. Романы — не истина. Пусть ученые и исследователи оценивают литературную сторону его произведений.

Критикам романа лучше бы радоваться, чем брюзжать: сколько других романов они могут вспомнить из тех, что вызывают к жизни научные дискуссии подобного рода среди обыкновенных людей и стимулируют читателей к усвоению новых знаний? Когда в последний раз наша теология и взгляд на женщин как на существ, занимающих гораздо более низкое по сравнению с мужчиной положение в обществе, столь характерный для раннего христианства, были темой общественных дискуссий? Дэн Браун написал книгу, которая увлекает, провоцирует, зажигает миллионы читателей, в равной степени простых людей и ученых. Настоящий подвиг для обыкновенного автора триллера!

Приорат Сиона: великая фальшивка

Так же как и «Разорванный круг», «Код да Винчи» черпает некоторые исходные тезисы в книге Майкла Бейджента, Ричарда Ли, Генри Линкольна «The Holy Blood and The Holy Grail» (1982). Эта книга уже продана в количестве двух миллионов экземпляров и вскоре выйдет на норвежском языке. Если говорить кратко, то главная теория этой квазинаучной документальной книги состоит в том, что Иисус не умер на кресте, а остался жив после распятия (что в свою очередь разрушает самую главную догму христианства: Воскресение Христово), что он совершил бегство в Южную Францию и женился на Марии Магдалине. У них родилось несколько детей, потомки которых заняли место среди французских королей династии Меровингов. Средневековый миф о Священном Граале — чаше, из которой Иисус пил во время тайной вечери и которая позднее, после распятия, была наполнена его кровью, — излагается авторами как линия кровной связи, которая идет от Иисуса к Марии Магдалине.

Эта фантастическая теория уходит корнями в многовековую историю конспирологии, отсылая нас к тайне, которую, по-видимому, охраняют и по сей день существующие рыцарские ордены. Интерес к ним возродился благодаря событиям, произошедшим со священником Беренжером Соньером в деревне Рене-ле-Шато. Во время реставрации старинной сельской церкви в конце XIX века он, как считается, нашел документы, спрятанные в секретной нише, взял их с собой в Париж и будто бы сделался невероятно богатым.

К несчастью для почитателей конспирологических теорий и Сионского ордена, вся эта история такая же фиктивная, как «Код да Винчи» и «Разорванный круг». Приорат Сиона, или Сионский орден, которым будто бы руководили такие великие люди, как Леонардо да Винчи, сэр Исаак Ньютон, Боттичелли и Виктор Гюго, и который будто бы имел тесные тайные связи с тамплиерами, — выдумка французских правых экстремистов-националистов, это всего лишь оккультный мужской клуб. Полиция и средства массовой информации установили, что француз Пьер Плантар и его сторонники создали Приорат Сиона в 1956 году, тогда же была разработана идея некоей общности между этим орденом и тамплиерами XII века. В 1956 году появились первые слухи о «великой тайне» Рене-ле-Шато. Многие основные установки Приората Сиона были позаимствованы у розенкрейцеров. Этот первоначально немецкий орден XV века подвергался реформам и в XVII, и в XVIII веках и обычно связывался с чем угодно — от алхимии и магии до философии, был возрожден французским писателем и мистиком Жозефом Пеладаном на рубеже XIX и XX столетий.

Пьер Плантар сфабриковал в середине 1960-х годов документы, содержащие имена руководителей Приората Сиона и две генеалогии будто бы 1244 и 1644 года, а также несколько копий манускриптов (тех, которые священник Беренжер Соньер будто бы нашел в конце XIX века) и подкинул их в архив Национальной библиотеки в Париже. Авторы подделок подложили также «исторические» документы в разные французские библиотеки. Находка «Секретного досье» вызвала большой интерес. Партнер Плантара Филипп де Шерси неоднократно заявлял, что именно он — автор подделок. По данным властей и французских средств массовой информации, Плантар, умерший в 2000 году, в 1993 году на допросе признался, что документы из «Секретного досье» были подделаны, а Приорат Сиона — фальшивка. (Правды ради, настоящий Сионский орден существовал в действительности, но был распущен в 1617 году, став частью ордена иезуитов. Это был католический орден, далекий от принципов герметичности братства, не имевший отношения к тамплиерам и другим тайным учреждениям.) ВВС разоблачил методы Плантара в документальной программе 1996 года. На сайте www.priory-of-sion.com можно ознакомиться с подробностями истории ордена.

Эти факты, естественно, не играют никакой роли в судьбе «Кода да Винчи» и «Разорванного круга», но они, конечно, не подкрепляют предположения о том, что Дэн Браун нашел свои многочисленные «разоблачения» в теологических, исторических, культурных и искусствоведческих фактах. Многие восторженные читатели «Кода да Винчи» зачастую разочаровываются, стоит им узнать, что «разоблачения» Дэна Брауна есть не что иное, как старое доброе литературное творчество, плод вымысла на основе квазинаучных книг и материалов Интернета, либо, в лучшем случае, туманные гипотезы, подвергаемые сомнению специалистами. Туристов, попадающих в величественную церковь Сан-Сюльпис в Париже, где монах-альбинос Силас надеялся найти Священный Грааль,встречает плакат с надписью: «Вопреки фантастическим утверждениям некоего недавнего бестселлера эта церковь не была ранее языческим храмом!» Далее в тексте плаката опровергаются другие утверждения книги Дэна Брауна об этом богатом традициями храме. И все же именно благодаря «Коду да Винчи» Сан-Сюльпис получила свою долю известности: за полгода сюда зашло 10 000 туристов — поклонников Дэна Брауна.

«Код да Винчи» — роман. Точка. Он не раскрывает никаких секретов, если не считать недокументированных и всемирно известных предположений и фантастических конспирологических теорий, которые поддерживает лишь горсточка серьезных ученых. Но успокойтесь! «Код да Винчи» — увлекательный роман. Даже если многие теории в «Коде да Винчи» не соответствуют научным данным, а часть сенсационных утверждений можно отбросить, это интересный и увлекательный триллер. Если вас захватило чтение, вы можете сами выяснить, что в книге правда, а что нет!

Радовать и возбуждать интерес читателя — самая благородная задача романа. И эту задачу Дэн Браун решил лучше, чем многие из нас. В отличие от большинства триллеров, «Код да Винчи» стимулирует читателя на поиски ответов на трудные, но от этого не менее интересные вопросы, затронутые в романе.

Вопрос веры

На этом фоне многие читатели зададут вопрос: «Насколько достоверен „Разорванный круг“?»

Ответ очень простой: книга — роман от начала до конца. Игра мысли. Некоторые исторические и теологические сведения, если их брать изолированно, «истинные». Некоторые с научной точки зрения спорные и вызывают возражения. Кое-что автор приукрасил. Кое-что — чистая фантазия автора. Я лишь использовал «исторические истины» в литературном плане, и в конечном результате это привело к тому, что моя книга от начала до конца — сочинение. Если я и обращался к теологическим и историческим теориям конспирологии, то только потому, что это было нужно для романа. Если я брал не общепринятые теологические оценки, то потому, что это украшало действие. Этот роман должен был рассказывать о загадке большей, чем сама жизнь, и предположения книги «The Holy Blood and The Holy Grail», а также нетрадиционные теологические точки зрения подходили мне, как перчатка к руке.

И все же…

Я не теолог. Я даже не являюсь верующим. Но многие вопросы, которые «Разорванный круг» затрагивает относительно возникновения Нового Завета, — это вопросы, которые меня искренне интересуют и ответов на которые у меня нет. Но у теологов ведь их тоже нет. В конечном счете они соединяют эти основополагающие вопросы и ответы и превращают их в вопрос о вере. Без ключа к решению вопросов теология очень медленно движется по пути превращения в науку.

Если вас затронула в книге игра мыслей, касающаяся Нового Завета, то вы можете воспользоваться серьезными профессиональными книгами, которые основательно освещают фактические данные относительно формирования Библейского свода.

Библия — продукт интеллектуальной деятельности. Изначально легенды о Христе существовали в устной традиции. Позднее они были зафиксированы на бумаге. В дальнейшем эти тексты перерабатывались и дописывались. Наконец, кто-то сделал отбор из многих текстов и включил их в Библию.

Если рассматривать библейские тексты как священные и напрямую продиктованные или вдохновленные Богом, то вряд ли можно подвергать Библию источниковедческому анализу. А что если снять вопрос веры с понимания Библии и рассмотреть Библию и ее заветы как исторический и философский манифест?

Изучение истории Иисуса разнообразно и развивается быстрыми темпами на протяжении последнего столетия и особенно последних десятилетий. Уже в начале XX века Альберт Швейцер показал, как ученые формировали образ Христа на основе идеалов своего времени. Как и в любой другой науке, в теологии есть разные направления, тенденции и «школы». Многие предположения моего романа основаны на сравнительном источниковедении и радикальной американской традиции, в то время как существует и другая, более консервативная позиция позитивного отношения к Библии.

Для большинства исследователей-теологов общим является то, что их труды, хоть и в разной степени, обязательно несут в себе отпечаток веры (возможно, отсутствия веры). Теология не является абсолютной наукой. В большой степени на точку зрения оказывает влияние личная вера и теологическая (в какой-то мере политическая) позиция исследователей. Разные исследователи оценивают факты и гипотезы по-разному.

Так же как герой романа Бьорн Белтэ, я только скольжу по поверхности увлекательной науки теологии. Профессиональные теологи снисходительно улыбнутся, воспринимая некоторые мысли этой книги. Как и большинство авторов, я выбрал определенную позицию, поэтому фиктивные теологи и исследователи выражают в романе такие точки зрения, которые подходят к сюжету книга. Таким образом, эти идеи не являются репрезентативными для большинства теологов. Я так же, как Дэн Браун, написал роман и не утверждаю, что нашел истину. А ученые?

Евангелисты не сдаются

Буквально или критически надо читать Новый Завет?

Каждый читатель должен найти свой ответ.

Новый Завет — собрание текстов, так называемый канон, который в большой степени уже существовал в I веке, но окончательно был составлен и признан Отцами Церкви на синодах в Иппоне (393 г.) и Карфагене (397 г.).

Четыре евангелиста — Марк, Матфей, Лука и Иоанн — были, судя по всему, христианами второго поколения, которые писали свои тексты в конце первого столетия (некоторые теологи считают, что Евангелие от Иоанна, возможно, действительно было создано апостолом Иоанном). Марк написал свое Евангелие, видимо первое из четырех, около 70 года. Матфей и Лука были знакомы с текстом Марка. Но прежде чем любое из четырех Евангелий было написано, уже существовало то, которое позже получило название Евангелие Q.

Евангелия Q не «существует». И тем не менее многие считают его «первым Евангелием», которое Марк и Лука позже использовали как источник (Q от немецкого слова «Quelle» — «источник»). Немецкие библеисты пришли к выводу, что должен быть письменный источник, откуда слова Иисуса перешли в Евангелия от Матфея и Луки. На основании существующих текстов каждое слово Евангелия Q было реконструировано в Институте античности и христианства при университете в Клермонте в США (http://iac.cgu.edu). Евангелие Q, таким образом, не содержит ничего нового или неизвестного, это чисто теоретическая модель, которая может объяснить материал, который является общим для Матфея и Луки. Те, кто заинтересуется этим, могут обратиться к двум сайтам: http://iac.cgu.edu//qproject.html и http://homepage.virgin.net/ron.price.

Когда тексты Библии нужно было выбрать — этот процесс занял несколько сот лет, — их выбирали из целого ряда других текстов, на которых «редакторы Библии» не поставили свой штамп божественного качества. Апокрифические евангелия — это те евангелия, которые не вошли в Библию. В частности, потому, что их не сочли первоначальными относительно описываемых событий (они были написаны «слишком поздно», то есть через 100–200 лет после распятия). Другие теологи подчеркивали, что тексты апокрифов были еретическими по отношению к ортодоксальным идеям христианства или же представляли иной, по сравнению с общепринятым на тот момент, обликом Иисуса. Примеры апокрифов можно найти на сайте www.earlychristianwritings.com.

По мере ознакомления с содержанием все новых обнаруженных альтернативных писаний многие наши представления об учении Иисуса могут видоизменяться. Иисус может восприниматься как радикальный, критически относящийся к властям человек, что не соответствует образу, принятому Церковью. Так Евангелие от Фомы — один из апокрифов — содержит в себе только слова Иисуса без связывающих их рассказов и комментариев. В нем ничего не говорится о распятии, о смерти и вознесении Иисуса, об истории его страданий, крещении или тайной вечере. В нем нет никаких чудес. Некоторые исследователи полагают, что Евангелие Q и Евангелие от Фомы доказывают, что смерть Иисуса — жертвенная смерть — вообще не была частью раннего христианства, эта линия стала развиваться позже под влиянием стремления к жертвенности в иудаизме. Там, где Библия подчеркивает важность индивидуальной веры, Евангелие от Фомы призывает принять на себя ответственность за собственное развитие и стремиться к нему через познание (классические гностические черты). Иисус имел вокруг себя открытую общность, состоящую из равно достойных мужчин и женщин (этому очень большое внимание уделяет в своем романе Дэн Браун). Иисуса не называют Сыном Божьим или Мессией. Наряду с гностическими чертами Фома использует фрагменты из коптских манускриптов, учитывает изменения в трактовке образа Христа в переводах II–IV веков. Многие признаки в тексте свидетельствуют, что Фома был знаком с Евангелием от Марка — что ослабляет теорию, будто бы Евангелие от Фомы старше (и тем самым ближе к первоначальным), чем Евангелия Нового Завета.

Хотя и в Евангелиях Нового Завета, как ни парадоксально, Иисус изображается по-разному, облик Христа в Евангелии от Фомы вызвал протест у многих ранних христиан. Одна из причин заключается, по всей видимости, в том, что Фома изображает Иисуса в большей степени как философа. Такой подход мог вызвать протест Отцов Церкви, которые были вынуждены в формирующемся учении сохранить лишь одну линию, сосредоточившись на божественной сути Иисуса. Стоит отметить также, что тот Иисус, которого изображает Фома, главным образом посвящает себя духовным вопросам, в то время как Иисус в Новом Завете обращает внимание не только на духовное, но и на человеческие поступки. Иисус из Библии обращается к своему времени, Иисус Фомы отвечает на вопросы, не будучи привязан к повседневности.

Многие верующие представляют себе Библию как неизменную, абсолютную величину. Апокрифические тексты демонстрируют, что библейский канон создан человеком, является результатом оценок и отбора, редактирования и сокращений.

Многие теологи подчеркивают, что апокрифические писания не «разоблачают» ничего, кроме того, что Церковь отбирала для Нового Завета лучшие тексты. Фактически находка в Наг-Хаммади (www.nag.hammadi.com) показывает, как тщательно Отцы Церкви относились к работе по включению и отклонению писаний, которые можно было бы использовать для Нового Завета. Хотя апокрифические писания, естественно, не могут ничего опровергнуть в Новом Завете, они дают альтернативную рамку для понимания не только Евангелий как таковых, но и параметров их отбора, а также беспокойного времени и процесса, который привел к формированию библейского канона. Но в зависимости от теологической позиции они могут быть прочитаны и как доказательство того, что авторитарный канон является результатом наиболее удачного выбора с исторической и теологической точек зрения.

Даже если не верить в Иисуса как в божество, мы можем с большой степенью уверенности сказать, что Иисус как исторический персонаж существовал (дополнительную информацию о божественном Иисусе ищи на норвежском сайте: www.jesus-messias.org). На мой взгляд, его философия, в сокращенном виде выраженная в словах: любовь к ближнему, — ценна сама по себе, независимо от того, верим мы или не верим в воскресение и прощение грехов.

Мне кажется, было бы замечательно, если бы «Разорванный круг» — так же как это произошло с «Кодом да Винчи» — стимулировал читателя к поискам собственных ответов и одновременно заронил сомнения относительно тех истин, которые нам внушают авторитеты, будь то Церковь, профессора, священники или писатели. «Разорванный круг» был, в первую очередь, задуман с амбициозной целью — заставить читателя думать, я хотел написать приключенческий роман, который оставил бы вас наедине с вопросами, на которые никто не может ответить, но которые важно задать.

Источники наносят ответный удар

В конце маленькая сноска.

В октябре 2004 года газета «Daily Telegraph» сообщила, что Дэн Браун будет вызван в суд по делу о плагиате. Кем же? Ни больше ни меньше, как двумя авторами из трех книги «The Holy Blood and The Holy Grail» — Майклом Бейджентом и Ричардом Ли! Как сообщает газета, Ли заявил: «Дело не в том, что Дэн Браун украл некоторые идеи, потому что так делают многие. Но он использовал всю структуру и все предварительные исследования — всю головоломку целиком — и повесил все это на фиктивные плечики».

Очень заманчиво рассматривать это судебное разбирательство как пиар-ход со стороны Бейджента и Ли — и не более. Дэн Браун упоминает книгу «The Holy Blood and The Holy Grail» в главе 60 «Кода да Винчи». Плюс к этому добавлю маленькую шутку в духе «Кода да Винчи»: имя одного из героев Дэна Брауна сэра Ли Тибинга составлено из фамилии Ричарда Ли и анаграммы из букв, входящих в фамилию Бейджента. Так вот, в книге Брауна Тибинг снимает с полки издание «The Holy Blood and The Holy Grail» и хвалит авторов за «надежные доказательства».

Нет, этого недостаточно, считают Ли и Бейджент, надо еще отхватить кусок от солидного банковского счета Дэна Брауна.

Независимо от исхода возможного судебного процесса мало оснований думать, что внимание к этому делу заметно отразится на продаже обоих бестселлеров. Публичный интерес, подогреваемый скандалами, играет на руку любому автору, и так будет всегда.

Том Эгеланн. Осло, октябрь 2004 года

Том Эгеланн «Евангелие Люцифера»

ПРОЛОГ

ilia sa-ba-si-su uz-za-su ul i-mah-har-su ilu ma-am «-man ru-u-ku lib'» «-ba-su su-'i-id'» «kar-as-su»

Когда он [Мардук][1] смотрит в ярости, он не смягчается [не поворачивается]

При его бушующем гневе ни один бог не смеет перечить ему [его настроению]

Вавилонский миф о Сотворении мира «Энума элиш»

Как упал ты с неба, денница, сын зари.

Пророк Исаия

Когда же окончится тысяча лет, Сатана будет освобожден из темницы своей… А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков.

Откровение Иоанна Богослова

И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана.

И сказал Господь Сатане: «Откуда ты пришел?» И отвечал Сатана Господу:

«Яходил по земле и обошел ее».

Книга Иова

Изображение демона Бафомета в книге Элифаса Леви «Dogme et Rituel de la Haute Magie» («Учение и ритуал высшей магии», 1854)

Я не умерла. Но лежу в гробу. Обнаженная. В сплошной темноте. Я слышу собственное дыхание и биение сердца, звук которого отдается в ушах.

Господи, помоги мне выбраться.

Я не могу пошевелиться. Локти упираются в стенки гроба. Тесно.

Я рыдала. Но слез больше нет.

Тяжело дышать. Хочется пить. Я много думаю.

Наверное, так чувствует себя человек, который умер.

ЮВДАЛ

23–28 мая 2009 года

Тяга скрываться — это в такой же мере состояние духа, как и действие.

По подоконнику, жужжа, мечется муха. Туда-сюда, туда-сюда. Может быть, она чувствует, что ее свобода за стеклом, о которое она бьется. Сквозь неровное стекло кухонного окна я вижу слегка искаженные очертания далеких вершин, склонов гор и большого леса с прогалинами и выступами холмов. Внизу, в поселке, виднеются крыши домов. Лесничество. Мастерские, в которых изготавливают изделия из серебра. Фермы на склоне. Старинная деревянная церковь. Серебряные брызги водопада.

— Так что же я сделал? — вертится у меня в голове.

Муха раздражает. Туда-сюда, туда-сюда. Ее замуровали. Она в панике. Ей можно посочувствовать. Каждый взмах крыла — крик отчаяния. Я открываю окно и выпускаю ее. В ту же секунду она исчезает. Муха. В ней я узнаю себя. Я узнаю себя во всем, что есть на свете.

Скрыться — значит исчезнуть, сделаться невидимым. Спрятаться в толпе. В хаосе большого города. Убежать — значит перестать существовать.

Я спрятался в безлюдном месте.

Старый точильный камень лежит за окном комнаты. Его покрыл мох. Под кухонным окном стоит прогнившая скамейка. Я люблю сидеть на ней, вдыхать запах согретых солнцем сосен, ощущать ветерок, дующий с гор. Лучи солнца как раз такие, которые подходят для моей нежной кожи. В нескольких шагах от меня бежит горный ручей, откуда я каждое утро приношу свежую ключевую воду. Ювдал — самое тихое и мирное место на земле, забытая Богом долина в горах между Телемарком и Эуст-Агдером. Здесь, в горах, далеко от людей, спрятавшись от моих преследователей, окруженный невысокими березами и вересковыми пустошами, густыми лесами и зубцами покрытых снегом гор, я пытаюсь досконально разобраться в одной загадке.

Идеальное место, чтобы спрятаться. Идеальное место, чтобы исчезнуть.

«Так от кого же я бегу?» — тревожит мысль.

Мне было двенадцать лет, когда умер папа. Он упал со скалы и разбился. Я был не очень далеко от того места. И слышал его крик.

Уже тогда я спросил себя, есть ли в мире зло — разрушительная сила тьмы и разложения, которая преследует нас всю жизнь и при первом удобном случае застит солнце. А может быть, я перепутал зло с капризной игрой судьбы.

Я рос, как избалованный принц, в белом доме, который называли Вороньим Гнездом, расположенном в фешенебельном пригороде, люди там хорошо одеты, у каждого автомобиль, они жарят в саду антрекоты, поливают газон, от жары их спасает живая изгородь. Мама была запойной. Соседи относились к ее экстравагантным поступкам с пониманием, поглаживали меня по голове и говорили, что я хороший мальчик. Мне кажется, папа так и не заметил глубины ее падения. Когда он умер, мама вышла замуж за его лучшего друга, и обо мне опять забыли. У меня появился братишка, с которым я так и не познакомился всерьез, и отчим, которого я так и не полюбил. Теперь он мой начальник в институте.

Только став взрослым, я узнал, что смерть папы не была несчастным случаем. Он стал жертвой своего же плана убить друга. Потому что тот «грешил» с моей мамой. Когда папа разбился, запутавшись в альпинистских канатах и своих приступах ревности, он оставил после себя искореженный труп, спившуюся супругу и заброшенного мальчишку, который всю жизнь будет помнить его последний крик. И вот прошло почти тридцать лет. Куда уходит время?

Мама звала меня Малыш Бьорн. Она умерла. Это имя было выражением нежной материнской преданности. Пока таковая наблюдалась. Мальчишки в школе прозвали меня Белым Медведем. Потому что я — альбинос.[2]

В Ювдале время течет медленно. Час за часом, день за днем я сижу у ноутбука, лежащего на кухонном столе, и рыскаю в Интернете в поисках информации. Я выделяю имена ученых, названия публикаций и сайты, которые могут мне пригодиться. Не называя себя, подключаюсь к группам исследователей, религиозным чатам и странным сайтам любителей оккультизма и мистики. Я пишу шифрованные электронные письма коллегам, которым доверяю. Прошу о помощи и конспирации. Я получил уже много ответов. Но ясности до сих пор нет.

«Что же я ищу?» — возникает вопрос.

Вечерами мне очень плохо в этом заброшенном уголке. В одиночестве, под звездным небом я чувствую себя ничтожным и запуганным. Словно в темноте прячется кто-то. Кто-то наблюдает за мной. Кто-то, кого я не вижу.

Кто-то. Или что-то…

Я боюсь включать свет. Зажигаю несколько свечей и задвигаю шторы. В полутьме сижу и думаю об убийстве Кристиана Кайзера и обо всем, что случилось в Киеве.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРИСЛУЖНИКИ САТАНЫ

Менее отвратительна, но так же жестока, а может быть, даже более жестока секта «приносящих жертву небу». Главной догмой в их учении является мистическое воззрение, что только тот достигнет блаженства, кто порвет со своими грехами путем мучительной смерти, независимо от того, будет эта смерть добровольной или произведенной чужими руками.

Леопольд фон Захер-Мазох. Русские секты. 1890

Caedite eos! Novit enim Dominus qui sunt eius.

Убивайте всех! Господь узнает своих.[3]

Арно Амальрик (1209)

I МУМИЯ

КИЕВ

9 мая 2009 года

1

Мумия смеялась мне в лицо, как смеются помешанные.

За минувшие столетия кожа лица оттянулась назад и обнажила ряд зубов, которые казались теперь частоколом из клыков. Растянутые губы и провалившиеся глаза — продолговатые, больше кошачьи, чем человеческие, — придавали лицу издевающийся, зверский характер.

— Кто это был? — прошептал я. — Монах? Пилигрим? Он, скорее, похож на вампира.

Хранитель Тарас Королев перекрестился:

— Некоторые мумии действительно выглядят пугающе. Настоящими монстрами их делает естественное бальзамирование.

Снизу, из главного туннеля, из-за лент и ограждений, доносился гул голосов туристов. Чтобы показать скрытую от досужих глаз погребальную камеру, хранитель провел меня через длинные, в несколько сотен метров, узкие каменные коридоры. Королев был невысоким коренастым мужчиной с круглыми глазами и взглядом, который заставлял думать, что он вот-вот совершит эпохальное открытие. Будучи хранителем музея Киево-Печерской лавры в Украине, он давно привык общаться с умершими. В глубоких катакомбах подземного монастыря, в побеленных монашеских кельях и погребальных туннелях вечным сном покоились монахи и святые. На протяжении столетий их тела мумифицировал прохладный сухой воздух подземелья.

Никто ни в монастыре, ни в музее ничего не знал об этом монахе. Грот, где он захоронен, за стеной позади алтаря, в одном из тупиков, обнаружили четыре студента, занимавшиеся уборкой помещений.

В руках мумифицированного трупа монаха, которые были такими тонкими, что походили на клешни какой-то рептилии, находился свернутый манускрипт.

2

Любая мелочь может иметь значение. Легкий взмах крыла бабочки может привести к урагану. Снежинка, нарушившая равновесие, может вызвать лавину. Так математики объясняют забавный факт, что даже крохотные вариации в исходных данных динамических систем могут привести к колоссальным изменениям. Странно изъясняются они, эти математики.

Я сам был такой вариацией в исходных данных.

Хранитель Королев, стоя неделю назад в кабинете с телефонной трубкой в руке, как раз начал цепочку событий, о которых он сам, естественно, не мог иметь ни малейшего понятия. Прошло всего лишь полчаса после того, как он вытянул манускрипт из крепкой хватки мумии. Телефонная трубка застыла в руке хранителя. Кому позвонить? Начальнику — этому алкоголику? В милицию? Даже если умерший стал жертвой преступления и замурован специально, чтобы скрыть убийство, — эта смерть имела место много столетий назад. Археологические инстанции? Но кто будет заниматься этим делом всерьез, как оно того заслуживает? Кому он обязан сообщить об этом? На кого можно положиться?

И он позвонил мне, скромному археологу из университета Осло.

Я помню, как вежливо слушал, когда Тарас Королев, представившись, рассказал о своей находке. Приятным баритоном он спросил:

— Вы можете приехать в Киев, мистер Белтэ?

— Я — археолог, а не палеограф.[4]

— Ваше знакомство с древними манускриптами говорит само за себя.

— Вам надо обратиться к экспертам. У меня есть друг в Исландии, я могу дать его телефон, он — выдающийся…

— Бьорн Белтэ, правда, что вы нашли рукописный текст Евангелия Иисуса Христа?

— Это было десять лет назад. И если точно, то нашел его не я. Я только не дал ему исчезнуть.

— И разве не вы открыли папирусный манускрипт, который оказался шестой книгой Моисея?

— Случайное везение!

— И мумию Моисея?

— А может быть, это она нашла меня?

— Вы слишком скромны, Белтэ. Я читал про вас. В газетах. В международных археологических изданиях. Вы обнаружили и другие манускрипты. Я знаю, что вы — человек настойчивый.

— Настойчивый? Обычно обо мне говорят, что я упрямый.

— Вы — тот человек, которого я ищу. Я знаю. Я такой же.

— Послушайте, я всего лишь старший преподаватель, даже не профессор.

— Вы хотите мне помочь?

— К сожалению, не могу. Ищите кого-нибудь другого!

Принципиальным человеком я никогда не был.

3

Мумия лежала обнаженной на каменном возвышении за алтарем, скрывавшим вход в пещеру. Только в последние годы, уже после краха коммунизма, здесь стали прикрывать тела.

— Неужели власти позволят мне увезти манускрипт? — спросил я.

— Их интересует только мумия. А никак не манускрипт. — Хранитель изобразил на лице гримасу, которая поразительно напоминала выражение лица мумии. — Мои начальники уже начали драку за то, кто несет формальную ответственность за мумию и получит финансирование на исследования. Если исходить из местонахождения могильной камеры и возраста алтаря, можно предположить, что этот монах нашел упокоение раньше, чем летописец Нестор, которого захоронили здесь, в Киево-Печерской лавре, в 1114 году. Манускрипт же начальники засунули бы в шкаф к прочим древним текстам, которые мы толком не исследуем так. — Он кивнул в направлении свитка с манускриптом, который покойный крепко прижимал к своей груди. — Я заменил его другим текстом того же времени, который взял из архива.

4

Пергамент с оригинальной рукописью лежал на подсвеченном снизу столе в кабинете хранителя. Каждая страница была разделена на два симметричных столбца, ограниченные прямыми невидимыми линиями.

— Эта часть текста, — хранитель Королев показал на правый столбец, — написана знаками, которых я никогда не видел. Левый столбец написан клинописью. Данный шрифт был создан в Месопотамии пять тысяч лет назад и обычно связывается с глиняными табличками в Шумере, Вавилоне и тому подобных местах. Можно предположить, что перед нами копия глиняной таблички. Впрочем, пока текст манускрипта не исследован — с филологической, семантической, палеографической, лингвистической точек зрения, — это лишь предположение, не больше. Если текст и правда переписан с глиняной таблички, мы никогда не узнаем, сколько лет оригиналу. Однако после радиоуглеродного анализа мы сможем сказать, сколько лет пергаменту.

Я осторожно потер пальцами краешек пергамента:

— Посмотрите! Кожа кажется мягкой, даже новой. А должна была бы быть твердой, высохшей. На протяжении тысяч лет свиток лежал в свернутом состоянии и тем не менее развертывается практически без разломов и складок.

— Я ничего не знаю о том, как обрабатывали кожу животных в южных широтах. Ничего.

— Неизвестные значки в правом столбце — как вы думаете, что это такое?

— Понятия не имею.

— Арабские буквы?

— Нет, я узнал бы их. Это больше похоже на какие-то математические формулы. В Вавилоне еще за несколько тысяч лет до Рождества Христова были разработаны довольно совершенные математические постулаты. И еще меня смущают украшения манускрипта.

— Почему?

— Вот трикветр, например, — он указал на символ, расположенный в самом верху пергамента, — обычно этот знак не ассоциируется с Древней Месопотамией. А вот это, — произнес он, переводя мое внимание на изображение павлина, — особая птица.

Я погрузился в изучение рисунка птицы, распустившей полукругом хвост.

— Павлин, — сказал хранитель, — это древний символ езидов.[5] Они поклоняются павлину. Считают его символом падшего ангела. В их религии павлин символизирует демиурга, божество низшего ранга, которым был создан космос. Эту птицу называли Малак-Тавус, что значит «Ангел Божий» или «Павлин-ангел». Христиане и мусульмане воспринимают езидов как поклонников дьявола. Дело в том, что одно из имен Малак-Тавуса — Шайтан. Знакомо оно вам? — Взгляд Королева блуждал некоторое время, потом он кивнул в ответ на мой незаданный вопрос. — Шайтан на арабском языке — имя Сатаны.

5

За окном кабинета хранителя золотом сверкали шпиль колокольни и луковицы куполов храма. Ежегодно тысячи православных пилигримов приезжают в Киево-Печерскую лавру в надежде ощутить дыхание Господа. Пока Королев разливал кофе, я перевел взгляд с собора и колокольни на множество церквей и памятников, видневшихся из окна. Однако перед глазами у меня все еще была мумия, обнаруженная в одной из пещер, среди переплетений ходов с маленькими и большими подземными церквами. Очень кратко Королев объяснил, что произойдет, если он будет послушно следовать предписаниям: «Ничего».

Бюрократические процедуры, формальности, и больше ничего… Для Королева стало навязчивой идеей помешать тому, чтобы находка мумии дала старт жутким бюрократическим перетягиваниям каната между музеями, церковными и государственными властями. На протяжении сотен лет монахи Киево-Печерской лавры собирали и копировали многочисленные религиозные тексты. И что? В архивах музея они по-прежнему лежат без всякой пользы. После революции 1917 года о текстах забыли. О них никто не вспоминал. Коммунистическая власть не интересовалась изучением христианских документов. А потом наступила пора нехватки денег, борьбы за власть, бюрократии.

— Манускрипт необходимо изучить, — сказал Королев. — Подвергнуть радиоуглеродному анализу. Перевести, истолковать, определить место среди других. Но у нас нет возможностей.

— Я все еще не понимаю своей роли в этом деле.

— Я хочу, чтобы вы увезли манускрипт на Запад! Я хочу, чтобы он был изучен при помощи методов, которые находятся в вашем распоряжении.

— Но что скажут украинские власти иностранному ученому, который попытается вывезти из страны подобного рода манускрипт?

Он посмотрел на меня. Очень долгим взглядом.

— Нет! — крикнул я.

— Ну теперь вы понимаете, почему я позвонил вам, Бьорн Белтэ, вам, а не кому-то еще?

— Вы не можете меня об этом просить!

— Такого рода манускрипт заслуживает, чтобы его изучали. Самым тщательным образом.

— Вы хотите… вы имеете в виду…

— Вы не такой, как другие. Вы — прагматик. Вы не из формалистов и бюрократов. Вы — настоящий исследователь. Вы любопытны. Вы хотите знать.

— Вы не можете просить, чтобы я вывез манускрипт из Украины как контрабанду!

Но он попросил.

А я вывез.

Судьба — это переплетение нитей, видимых и невидимых, которые пересекаются, но общий рисунок мы обнаруживаем, как правило, слишком поздно. Когда в аэропорту я прощался с Тарасом Королевым, я видел его в последний раз.

Как и все другие, кого судьба вовлекла в водоворот событий, связанных с манускриптом, он был убит через несколько недель.

II КВАРТИРА

ОСЛО

22 мая 2009 года

1

Ни один человек не может быть готов к тому, что обнаружит труп. Поверьте мне. У меня есть некоторый опыт.

Дом был огромным и казался неприступной каменной крепостью. Со своими эркерами, шпилями, стилизованными брустверами он легко мог сойти за место событий минувших времен. Стены из красного гранита и кирпича были увиты диким виноградом и торчавшим в разные стороны плющом. Клочья травы и увядшие тюльпаны тянулись вверх на узкой полоске зелени между фасадом в стиле модерн и кованой решеткой, которая держала прохожих на подобающем расстоянии.

Лестница внутри дома носила отпечаток прежней роскоши, от которой только она и осталась, с перилами из дорогих сортов дерева, железной решеткой в стиле модерн. На потолке сохранились живописные изображения очаровательных херувимов и ангелочков с крылышками. Шаг за шагом, словно дряхлый старик, я поднимался по ступенькам лестницы. Перелет измучил меня. В руках чемодан. Каждый шаг отдавался эхом. Как будто в кино. Лицо отражалось на блестящих плитках стен. Запыхавшись, я остановился на площадке перед двустворчатой дверью из красного дерева со вставкой из матового стекла. Я позвонил. Звонок прозвучал хрипло, как будто он был не совсем здоров и хотел закутаться в шарф и проглотить лекарство, чтобы не саднило горло. У меня был ключ, и я мог отпереть дверь сам, но я всегда предпочитал звонить Кристиану. Это более естественно.

Я знал Кристиана Кайзера восемнадцать лет и никогда не слышал, чтобы он о ком-то отозвался пренебрежительно. Он легко сходился с людьми. Его юмор — суховатый, чисто британский — был элегантным и необидным. Все знают людей такого типа. Он всегда помнит ваше имя, а заодно имя вашей бывшей жены и ваших детей-бездельников, помнит о том, что ваш эрдельтерьер Трикси потерялся в горах в прошлом году. Его внешность трудно забыть. Очень худой. С заостренными чертами лица, неуклюжий, как привидение. До того как в результате несчастного случая он оказался прикованным к инвалидному креслу, к чему он так и не привык, он казался выше, чем был на самом деле. Носил модный костюм с галстуком-бабочкой. Весной обычно вставлял в петлицу только что сорванный цветок. Густые подвижные брови казались заблудившимися усами. Он непрерывно подмигивал, словно у него тик. Седые волосы были зачесаны назад, отчего он напоминал добродушного сельского священника.

Я ждал. Обычно он кричал мне:

— Открой ключом! Зачем я давал тебе ключ? — но сегодня не было слышно ни звука.

Лифт, на котором Кристиан поднимался в своем кресле, застыл на втором этаже. Значит, он был дома. Установка лифта после несчастного случая (неблагоприятное стечение обстоятельств: неосторожный вагоновожатый, подвыпивший писатель, пешеходный переход) вызвала бурю возмущения и привела к экстренному заседанию правления жилищного кооператива. Некоторые потребовали, чтобы Кристиан Кайзер съехал.

Кристиан был историком и автором научно-популярных произведений. За последние годы не вышло ни одной его книги, которая продавалась бы в количестве менее пятидесяти тысяч экземпляров. Такие книги, как «С Одином в восточных землях», «Викинги на Ниле», «Норвежское наследие тамплиеров», вызвали оживленную профессиональную дискуссию, а красноречие, остроумие и характерная внешность сделали Кайзера желанным гостем пятничных телевизионных шоу. Когда декан Трюгве Арнтцен с обычным упрямством отказал мне в просьбе профинансировать исследование киевского манускрипта, я обратился к Кристиану. На протяжении многих лет мы обсуждали с ним возможность совместного написания книги. И наконец у нас появился проект — загадочный манускрипт, который я тайно вывез из Украины, его изучение могло стать основой для нашей совместной работы. Хотя в тот момент мы почти ничего не знали о манускрипте, издательство Кристиана клюнуло на наживку — мумия! сатанинские символы! загадочные значки! — и выдало щедрый аванс. Декан с огромным удовольствием отправил меня в неоплачиваемый отпуск. И тем самым избавился от необходимости лицезреть меня.

Я позвонил еще раз. Кристиан уже должен проснуться. Он был «жаворонком». Не слышит звонка?

Вчера вечером, когда Кристиан звонил мне в Рейкьявик, он просил приехать к нему прямо из аэропорта.

— Нам надо обменяться свежей информацией, — сказал он со смехом, слегка подшофе.

Потом сообщил, что нашел в Париже женщину, знавшую о некой паре в Амстердаме, которая изучала упоминания трикветра и Малак-Тавуса в средневековых манускриптах. Многообещающее начало. Сам я тем временем встречался с одним из знаменитейших ученых — исследователем древних манускриптов. Профессор Трайн Сигурдссон не только руководил отделом манускриптов Института Аурни Магнуссона,[6] но и был моим другом, на которого я мог положиться.

Куда пропал Кристиан? Не случилось ли с ним чего? В роли ангела-хранителя я выглядел довольно жалко. После перелета чувствовал себя не в своей тарелке. Потерял способность действовать. Я вообще не люблю путешествовать. Мои чувства от этого тупеют. Душа не успевает за переездами.

Наконец я решился и отпер дверь сам. Весь в сомнениях и с опаской. Словно был взломщиком.

2

Квартира огромная. В такой и целый школьный класс потерялся бы навсегда. Конгломерат комнат, спален, помещений для прислуги и коридоров, которые вели в никуда.

На полу у входной двери лежала утренняя газета. Кристиан поднимал ее обычно с коврика щипцами.

Я сбросил с ног ботинки.

— Кристиан?

С некоторой задержкой ответил кот. Сэр Фрэнсис. Перс. Ужасный сноб. Хотя я и бывал здесь много лет, он так и не удостоил меня своим вниманием.

Паркет был недавно натерт. В нем можно было увидеть свое отражение. Два раза в год Кристиан нанимал людей из бюро натирать пол. Я принюхался и узнал слабый запах чего-то сладкого, пикантного, чужеродного. Благовония? Странно. Кристиан окружал себя только запахами коньяка «Мартель», сигар Алехандро Робайна и парфюма «Диор Ом».

— Кристиан?

Я заглянул в большую кухню. Пусто. Ни единого пятнышка. Как в мебельном каталоге. Терракотовая плитка. Шкаф из красного, как пламя, бука. Из окна светило солнце на мойку. Ни салфетки, ни кофейной чашки. Хлебница, в полном соответствии с предписаниями, тщательно закрыта.

В комнате с плюшевыми гардинами стоял диван, на котором сидел сэр Фрэнсис. Он смотрел на меня. Я смотрел на него. Я мяукнул. Он не ответил. Взгляд его был тяжелым, грустным, глаза желтыми. Ему явно не хватало порции джина-тоника.

Я постучал в дверь спальни:

— Кристиан?

Тишина и запах благовоний стали действовать мне на нервы.

— Ты проснулся?

Я не мог решиться. Есть что-то личное в спальне, в том, как человек спит, в запахе тела, в сновидениях, которые прилипают к стенам. Вы никогда не знаете, что увидите, открыв дверь спальни.

Я постучал сильнее:

— Кристиан?

Если бы он был моложе и здоровее, я мог бы подумать, что у него в постели группа восторженных читательниц из какого-нибудь читательского клуба. Но то время давно прошло.

Я втянул в себя слабый аромат благовоний и, задыхаясь от удушающего запаха, вдруг подумал, что случилось что-то ужасное. Я не могу объяснить это ощущение. Я совсем не провидец. Когда я был моложе, я считал, что мне по наследству достались способности моей бабушки. Говорили, что она общалась с покойниками. Сейчас я забыл обо всех этих глупостях. И все же, вспоминая секунды перед тем, как я открыл дверь, я понимаю, что уже тогда твердо знал, что Кристиан Кайзер умер. Эта мысль напомнила мне о предостережениях неизвестного мужчины, который несколько раз звонил мне на прошлой неделе. Ему было известно о существовании манускрипта. Говорил он по-английски с акцентом. Я рассказал о нем Кристиану. Мы не знали, кто это. Украинский полицейский? Исследователь из Киево-Печерской лавры, коллега Королева? Нелегальный коллекционер?

Я постучал кулаком изо всех сил:

— Кристиан?

Потом положил руку на ручку и приоткрыл дверь.

III РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (1)

Кристиан Кайзер лежал на кровати, на гладкой шелковой простыне, голый, сложив руки на груди. Глаза закатились. Челюсть отпала, обнажив кривую усмешку покойника. Тело мертвенно-бледное. Мужское достоинство съежилось до маленького куска кожи в окружении седых волосков.

Повсюду в спальне — на полу, на прикроватных столиках, на подоконнике — горели восковые свечи. Много восковых свечей. Поразительно много.

Время остановилось. Я глубоко вздохнул и застыл на месте. Парализованный. Окоченевший. Стук сердца отдавался в груди, в ушах, во всем конгломерате артерий и вен моего тела. Колени и руки дрожали. Капли пота текли по лбу, под мышками, по спине. Мозг отказывался управлять телом. Взгляд фиксировал — не реагируя, бесстрастно, отстраненно — всевозможные детали. Солнечные лучи в щелках между занавесками. Шлепанцы рядом с кроватью. Полупустой стакан с водой на ночном столике. Баночку с лекарствами. Книгу. Одежду, аккуратно разложенную на инвалидном кресле. Скомканную и брошенную поверх пижаму. Восковые свечи. Тело.

Непроизвольный стон.

— Боже мой, Кристиан… Что случилось?

Рысцой подбежал ко мне сэр Фрэнсис. И резко отвернулся.

Очень медленно я стал приближаться к кровати. Едва не падая. Весь в поту. Я сосредоточился на запахе. Кожа у умершего была восковой белизны. Но запах шел не от тела. Пока. Кристиан умер совсем недавно. Сквозь сладковатый запах благовоний и горящего воска пробивался другой — более острый, металлический. Я никак не мог определить, что это.

Кристиан был совершенно белым. Смерть лишила его красок. Он был даже белее меня. Как смерть могла сделать тебя таким немыслимо бледным?

Кто-то его убил, это очевидно. Так люди не умирают сами. Не умирают голыми, на кровати без одеяла, с руками, скрещенными на груди, и сжатыми кулаками, в окружении мерцающих свечей. Было что-то… надо найти слово… ритуальное… в том, как он лежал. Словно агент похоронного бюро и священник уже побывали здесь и теперь уехали, чтобы привезти погребальную одежду и святую воду.

Целую минуту я стоял и смотрел на безжизненное тело моего умершего друга. Потом оно исчезло под пеленой моих слез. Я закрыл ему глаза и вызвал по телефону полицию.

IV КЛЮЧЕВОЙ СВИДЕТЕЛЬ

Сыщик Курт Хенриксен был рослым мужчиной в очках с роговой оправой, с записной книжкой в нагрудном кармане и взглядом, от которого самый закоренелый преступник потерял бы самообладание и признался бы в совершенных преступлениях.

Полицейские в форме и в штатском заполонили квартиру, Эксперты в белых халатах ходили из комнаты в комнату, словно пингвины. А я сидел на стуле в гостиной в полной уверенности, что полицейские забыли обо мне. Один «пингвин» нечаянно наступил мне на ногу и рассеянно попросил прощения. Курт Хенриксен расхаживал отдельно от них, поглядывая на книги на полке, открывая шкаф, выясняя, на какую волну настроено радио. Он прибыл позже остальных.

— Большинство людей упускают мелочи, — неожиданно сказал он. Несмотря на пребывание в Осло в течение двадцати лет, он не избавился от мягкости согласных и картавости своего родного диалекта. — А между тем мы можем многое почерпнуть из того, что представляется несущественным. — Он протянул мне руку. — Курт Хенриксен. Инспектор полиции. Полиция Осло, второе отделение. Вот так обстоят дела. Это вы нашли умершего?

— Да, к сожалению. Меня зовут Бьорн Белтэ.

— Я так и подумал. Я про вас слышал. Читал в газетах.

Он имел в виду, что слышал об археологических находках, к которым я имел отношение несколько лет назад. О них писали газеты. Иногдаменя узнают на улице.

Чтобы нам не наступали на ноги и чтобы не мешать своим присутствием колонии «пингвинов», мы переместились на кухню. Хенриксен занес мои личные данные в блокнот и спросил, почему у меня был ключ от квартиры Кайзера. Я объяснил, что мы работали вместе над одной книгой. Это его не заинтересовало. Зато он спросил, где я находился в это утро с пяти до семи.

— Его убили в это время?

— Это стандартный вопрос, я должен задать его для порядка.

— Я спал. На борту самолета между Кеплавиком и Гардемуеном.[7]

— Потрясающее алиби, — пошутил он таким тоном, как будто мы оба знали, что убийца я и что это лишь вопрос времени, когда он разоблачит мои хитрые уловки и отправит меня в кутузку. — Значит, в прихожей стоит ваш чемодан?

— Вы добьетесь в полиции больших успехов, инспектор!

— Что вы делали в Исландии?

— Я посетил Стофнун Арна Магнуссонар.

— Я не понимаю.

— Институт Аурни Магнуссона при университете Рейкьявика занимается хранением и изучением древних рукописей. Там мне помогли провести анализ одного манускрипта.

Курт Хенриксен отвел взгляд от блокнота. Хороший полицейский часто бывает вынужден опираться только на интуицию. Он сидел, вперив в меня свой взор. Я — альбинос и потому привык, что на меня смотрят.

— Какая-то книга. Какой-то манускрипт. Скажите, какая может быть связь между планами написать книгу, манускриптом и убийством Кристиана Кайзера?

Этот вопрос разрядил обстановку.

Я сделал вдох. Очень глубокий вдох. И рассказал то, что знал. Рассказал о мумии и о манускрипте. Правда, я не стал распространяться, что вывез его из Украины контрабандно, но намекнул, что в сотрудничестве с университетом Осло помогал киевским коллегам сохранить пергамент. А в качестве grand finale[8] поведал об угрозах по телефону.

— Кто звонил? — спросил Хенриксен.

— Номер не определен. Звонивший не назвал себя. Все началось неделю назад. После этого он звонил каждый день. Но сегодня звонка не было.

— Он вам угрожал?

— Послушайте сами. — Я вынул мобильный телефон.

— Вы записывали все разговоры?

— Только первый. Я стал записывать, когда решил, что он знает, что киевский манускрипт в моем распоряжении. Остальные разговоры точно такая же белиберда.

Я нашел нужное место. Запись началась с резкого щелчка, потом послышался голос незнакомца:

— «…в общих интересах встретиться для разговора. Я могу приехать в Осло. В любой момент.

— К сожалению…

— Белтэ, это чрезвычайно важно!

— Я так не считаю.

— Вы не понимаете, что вы нашли!

— Вы не представились.

— Я ваш друг, я могу оказать помощь.

— Кто сказал, что мне нужна помощь?

— Поверьте мне, вам нужна помощь!

— Послушайте, не могу же я…

— Бьорн Белтэ! Вы в опасности!

— Не смешите меня.

— Вы можете лишиться жизни, Белтэ.

— Кто вы?

— Я представляю организацию, которая готова помочь вам.

— Закончив разговор, я обращусь в полицию.

— Я на вашей стороне.

— Мне не нужна…

— Могу объяснить.

— Угрозы — не объяснение.

— Я вам не угрожаю, я…

— Я уже имел дело с такими, как вы.

— Это недоразумение. Я только пытаюсь заставить вас выслушать меня.

— Вы надеетесь напугать меня?

— Я не хочу вас пугать. Мы можем встретиться?»

Послышался треск, я выключил запись.

Я виновато посмотрел на инспектора полиции Хенриксена:

— Я не заявил об этом разговоре в полицию. Я знаю, что должен был это сделать…

— Если честно, Белтэ, он не угрожал вам. Он предостерег вас и предложил помощь. И тем не менее это многообещающий след.

Новая информация дала Хенриксену пищу для размышлений. Его глаза загорелись. К сожалению, он тут же конфисковал мой мобильник. Хотел, чтобы эксперты попробовали определить скрытый номер звонившего и изучили запись.

С чего-то начинать надо.

Потом он захотел узнать о манускрипте побольше. Он сказал, что полиция рассмотрит вопрос о конфискации пергамента как вещественного доказательства. К счастью, я отговорил его от этого. Манускрипт находился в сейфе в подвале собрания рукописей в Исландии. Но я об этом не сказал. Не хотел раскрывать местонахождение манускрипта. Я терпеливо объяснил, что это очень хрупкая вещь, имеющая огромную историческую ценность, и дотрагиваться до нее могут только эксперты, имеющие специальную подготовку. Что текст покажется в полиции совершенно бессмысленным, если только в их рядах не обнаружатся специалисты по клинописи или семиотике древних текстов. Даже для нас, ученых, объяснил я, манускрипт, которому несколько тысяч лет, представляет собой загадку. Я заверил Хенриксена, что установлению личности убийцы вряд ли помогут ряды непонятных значков.

Он сказал, что еще вернется к этому вопросу.

Один из «пингвинов» вошел на кухню и помахал Хенриксену. Несколько минут они отсутствовали. Потом Хенриксен вернулся с маленьким предметом в запечатанном прозрачном пластиковом пакете для вещественных доказательств.

— Умерший сжимал в правой руке вот это. — Он передал пакет мне. — Вы что-нибудь знаете об этих символах?

Это был бронзовый амулет.

Я покрутил его. Как дети крутят ракушки. Изучил. С каждой стороны выгравировано по одному символу.

— Первый символ — пентаграмма, — сказал я. — Второй — трикветр.

— Вас это удивляет?

Я не ответил. Если я скажу, что трикветр много раз встречается в манускрипте, он без всяких разговоров конфискует его. Хватит с него мобильного телефона.

— Вы не знаете, у Кристиана Кайзера был такой амулет?

— Совершенно исключено.

— Значит, кто-то вложил его Кайзеру в руку прямо перед смертью или сразу после нее.

— Зачем им это делать?

— Такие знаки обычно имеют особое значение?

— Все знаки что-то символизируют. Именно поэтому их используют. Пентаграмма — священный знак, который имеет отношение к чему угодно — от книг Моисея до черной магии, оккультизма и сатанизма. У пентаграммы есть много названий: ведьмин крест и печать Соломона — лишь два из них, а также несколько толкований как символа и как религиозного объекта.

— А второй знак? Как вы его назвали?

— Трикветр. Узел павших. Сердце Хрунгнира.[9] Магический и религиозный символ, известный по германским монетам, кельтскому искусству, скандинавским руническим камням. В христианской религии он обозначал Святую Троицу. В Норвегии мы связываем этот символ с королем эпохи викингов Харальдом Хардроде.[10]

Закончив записывать, Хенриксен посмотрел на свои наручные часы:

— Слишком много информации. Нам надо будет еще поговорить.

— Можно вопрос?

— Да.

— Кто позаботится о сэре Фрэнсисе?

За время возникшей паузы я успел прочитать во взгляде Хенриксена, как его мозг быстро сканирует файл с материалами о британских аристократах и параллельно проводит срочный психиатрический анализ болезненного состояния у ключевого свидетеля Бьорна Белтэ. Мозг у полицейских устроен именно таким образом.

— О сэре Фрэнсисе?

— Я про кота!

— Ах про кота. Скажете тоже. Н-да. Мы позаботимся о коте, конечно.

Он сунул мне свою визитную карточку и отпустил на все четыре стороны.

V ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Меня уже ждали, когда я вышел из дома. Я их не увидел. Но они там были. Вероятно, стояли в толпе, собравшейся за полицейскими ограждениями. И ждали меня. Заметил я их, только выходя из такси рядом с университетом. Нужно было забежать за книгами. В тот момент, когда такси свернуло и остановилось, а я вынул бумажник, чтобы заплатить, таксист спросил меня:

— Попали в переплет?

Водитель был молодой смуглый мужчина, с черной бородкой и акцентом, который выдавал его пакистанских предков.

— В общем, да. А почему вы спрашиваете?

— Видите вон тот «лексус»?

Я посмотрел в боковое зеркало. На расстоянии пятидесяти метров от нас остановился автомобиль.

— Нехорошо, — сказал он. — Они едут за нами всю дорогу. Фараоны?

— Нет.

— Кто-то из врагов?

— Поехали! Быстро!

Он включил газ и отъехал от тротуара.

— Шантажисты?

— Хуже не бывает.

— Позвонить моему двоюродному брату?

— Лучше не надо. Могу я позвонить по вашему мобильному?

Я нашел визитную карточку Хенриксена и набрал номер. Он сразу ответил. Выслушав меня, он стал задавать вопросы, в которых ощущался элемент вновь возникшего ко мне психиатрического интереса. И пообещал прислать патрульную машину. Скорее, для того, чтобы успокоить меня, — так мне показалось. Как бы то ни было, я для него ключевой свидетель.

Я попросил таксиста поездить по университетскому городку, пока мы будем ждать патрульную машину. «Лексус» ехал за нами. Таксист провел несколько хитроумных маневров, безрезультатно пытаясь оторваться. Осознав, что разоблачены, преследователи приблизились. Я попытался разглядеть, кто они, но из-за яркого солнца и отблесков света мне удалось увидеть лишь нечеткие силуэты.

Дорога узкая, с большим количеством припаркованных автомобилей. Спидометр показывал восемьдесят пять километров в час. Теперь «лексус» был на расстоянии всего лишь нескольких метров от нас.

Я еще раз позвонил Хенриксену. Он заверил, что патрульная машина уже выслана. Открыв окно, я услышал звуки сирены.

«Лексус» исчез в одном из переулков как раз перед тем, как полицейский автомобиль, подъехав к нам, залил такси блеском мигающих огней.

Отправитель: Примипил[11]

Адресат: Легату легиона[12]

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Осло

Шифр: S/MIME РКС37

Послано: 22.05.2009 15:36

Dominus![13]

Магистр, с чувством глубокого сожаления я вынужден сообщить Вашему Святейшеству, Совету старейших и всем посвященным дракулианской общины, что местонахождение манускрипта в Осло установить не удалось. Кристиан Кайзер был подвергнут дракулианскому ритуалу — в соответствии с правилами этой церемонии, предписаниями древних письмен и инструкциями Совета Старейших, — но он не выдал искомой информации. Так же безрезультатно мы проверили квартиру Бьорна Белтэ и его кабинет в университете, квартиру и кабинет Кристиана Кайзера, две лаборатории и три архива. Пока мы находились в квартире Кристиана Кайзера, зазвонил телефон. Я присовокупляю сообщение, которое было записано на автоответчике, и предлагаю, чтобы еще одна декурия[14] была немедленно послана в Париж. Если Бьорн Белтэ вернется домой, на рассвете мы нанесем ему визит и подвергнем дракулианскому ритуалу.

Ave Satanas![15]

Примипил брат Хэрэгуш

VI ЖЕРТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ

ЮВДАЛ

23 мая — 2 июня 2009 года

Подобно тому как на смену любой радости рано или поздно приходит горе, каждая удача уравновешивается каким-то провалом. Свет и тьма. Инь и Ян.

Свобода и бегство.

Полиция предложила мне конспиративную квартиру и пульт срочного вызова в случае опасности. Я с благодарностью отклонил оба предложения. Не захотелось становиться рабом электроники и страха.

Вместо этого я поехал на автобусе в Ювдал. К одиночеству. К тишине. И летучим мышам. На сеновале они основали небольшое поселение.

Судьба бросила меня в безлюдное место, на отдаленное высокогорное пастбище, в окружение скал, лугов, болот, сосновых и еловых лесов.

Только два человека знали, где я спрятался. Моя подруга Кристина, которой принадлежит это пастбище. И инспектор полиции Хенриксен.

Он позвонил мне в воскресенье во второй половине дня ровно в шестнадцать ноль-ноль.

Я сидел на скамейке у пастбища. Внизу, в долине, на другом берегу ручья, блеснуло солнце в стекле автомобиля. Ветер шевелил листву. Доносилось блеяние овец. Я вдыхал аромат черемухи. Вокруг головы кружила мошкара.

До моего бегства из Осло мы договорились созваниваться два раза в день. Полиция дала мне защищенный мобильный телефон. На мой собственный телефон все еще продолжали приходить звонки, как сказал мне Хенриксен. От абонента со скрытым номером. Он рассказал еще, что кто-то подсоединил мой телефон к GPS-навигатору — устройству слежения, которое посылает сигналы через спутниковую связь.

Когда я ответил на звонок, Хенриксен облегченно вздохнул:

— Все идет как надо?

— Тихо и мирно.

— Нет никаких подозрительных туристов?

— Не видел ни одного человека. Почему вы спрашиваете?

Секундная пауза.

— Это убийство… Эти убийцы…

Порыв ветра поднял в воздух цветочный пух.

— Да?

— Я расследовал много убийств за свою карьеру. Большинство были трагедиями. Бессмысленными. Ревнивые мужья. Подвыпившие приятели. Люди с нарушенной психикой, искаженными представлениями о мире, с голосами в голове. Сами знаете. Но это? Никогда не видел ничего подобного. Никогда. Скажите, он был человеком религиозным?

— Кристиан Кайзер? Я сказал бы, скорее, наоборот.

— Вы можете хранить секреты?

— Конечно. Кристиан был моим другом.

— Мы обнаружили много странных деталей в этом убийстве. О них прессе неизвестно. Эксперты из лаборатории говорят, что в квартире Кайзера орудовали профессионалы. Вскрыли замок, не оставив ни единого следа. Как будто у них был ключ. Не оставили нигде ни волоска. Ни единого отпечатка пальцев. Но это еще ерунда. Хуже обстоит дело с амулетом, который они положили ему в руку. А еще эти шестьдесят шесть свечей. Белая шелковая простыня. Обнаженный человек. Благовония. Но есть и еще кое-что.

— Что же?

— Кристиана Кайзера обескровили.

Солнечные лучи исчезли за облаками.

— Что вы такое говорите? — Мне показалось, что я ослышался.

— Обескровили! Как это обычно делают с принесенным в жертву животным. Они выкачали из его тела всю кровь — и при этом в квартире убитого мы не нашли ни единой капли крови.

VII НЕСУЩИЙ СВЕТ

1

И очень хорошо разбираюсь в запахах. Зрение у меня плохое. Зато нюх как у собаки.

Любой запах может молниеносно отправить меня в детство. Малиновое монпансье… Папин бритвенный лосьон и мамины духи… Тающее во рту мороженое и крем от загара…

Я сидел на пастбище и вдыхал запахи раннего лета и гор. Каждый вдох давал море запахов. Лесная подстилка и болото, вода в ручье, дивный аромат вереска, болотная трава, лиственные деревья, полет пыльцы полевых цветов.

Люди, которые не любят свой нос, называют все это свежим воздухом.

В понедельник в первой половине дня я получил электронное письмо из Киева от хранителя Тараса Королева. К нему приходили двое американских ученых. Во всяком случае, они назвались учеными. Джон Скотт из Стэнфордского университета и Марк де Валуа из Йеля. Они произвели впечатление людей, которым все известно. Что подменили манускрипт. Что я контрабандой вывез оригинал в Норвегию. Королев попробовал все отрицать. Тогда они положили на стол копии моих авиабилетов в Киев и обратно и моего ходатайства декану с просьбой о финансировании исследования. Они стали угрожать хранителю, что сообщат украинским властям, если тот не пойдет им навстречу. У Королева не было выбора. Он подтвердил все. Но ничего не сказал об Исландии.

Я был в растерянности. Американцы? Кто они, эти так называемые ученые? Из того, что у них были копии авиабилетов, я сделал вывод: они не ученые. Ни одна авиакомпания не выдаст копии авиабилетов, если только это не требование властей.

Я тут же позвонил Трайну в Исландию. Там все было в полном порядке.

Я так и не ответил Королеву. Меня не удивило бы, если бы оказалось, что американцы контролируют его переписку. Хотя Хенриксен уверял меня, что и мой мобильный телефон, и мобильная связь по Интернету вполне безопасны — он рассказал что-то такое об аналоговых и цифровых сигналах, которые зашифрованы, — я побоялся, что компьютерные гении могут найти меня через ближайшую базовую станцию. Это невозможно, как сказал Хенриксен. Но я стоял на своем.

2

Несколько месяцев своей жизни я провел в психиатрической лечебнице. Мне за это не стыдно. Мне там понравилось. Быть вместе с другими психами. Моими друзьями. Любому из нас необходимо иметь про запас гнездо кукушки. Нервы… Никакой драмы. Никаких искаженных представлений о мире, холерических приступов. Есть только склонность к меланхолии и социальному страху и в довесок неуверенность и жалость к себе. Нет ничего такого, чего нельзя было бы нейтрализовать ежедневной дозой антидепрессанта. Я прошел почти через все. Индивидуальную терапию. Групповую терапию. Когнитивную терапию. Гештальттерапию. Психодинамическую кратковременную терапию. Розовые таблетки. Синие таблетки. Горькие таблетки. Когда я в самый первый раз попал в клинику, психиатр захотел, чтобы я рассказал о папе и маме, обо всем, что случилось в то лето. Я тут же закрылся, как морская лилия. Так я провел несколько дней. Меня заставили глотать таблетки. Но помочь мне они не смогли. Когда я пришел в себя, они меня отпустили. Они, конечно, не понимали, что я их дурачил. Я никогда не был болен. Понять это непросто. Я не являюсь сумасшедшим. Но и нормальным тоже. Мои нервы чрезвычайно напряжены.

Я знаю, что в моих словах нет смысла. Пусть так. Тот, кто увидел свой взгляд в зеркале и почувствовал отвращение к себе, поймет, что я пытаюсь сказать. Тому, кто погружался в болото депрессии и ненавидел себя за то, что знал, как мало значит любовь, наверняка знакомы обрывки мыслей, в которых я пытаюсь разобраться.

3

Электронное письмо, пересланное мне с университетского адреса на Gmail, весьма обеспокоило меня. Некий американский ученый — антрополог культуры Нил Мак-Холл из Массачусетского технологического института — попросил связаться с ним. Нам было бы обоюдно полезно обменяться информацией о манускрипте, утверждал он. Откуда он узнал о манускрипте? Он оставил несколько электронных адресов и телефонных номеров. Письма от Нила Мак-Холла продолжали приходить. Каждый день. Как спам.

Однажды поздно вечером я позвонил Трайну, чтобы поинтересоваться, нет ли какого-нибудь продвижения в изучении манускрипта, а также не получал ли он каких-нибудь писем от неизвестных людей. Ничто не говорило о том, что кому-то было известно о моем пребывании в Исландии. Утечка информации произошла в Киеве. Или в Осло.

Трайн сообщил, что один лингвист разобрался в клинописи. Левый столбец написан на аккадском языке, которым пользовались в Месопотамии на протяжении тысячелетий до эпохи Христа. Лингвист сделал перевод небольшого фрагмента. Текст имел апокалипсическое звучание. Некий ангел света, несущий свет с небес, прилетел на Землю, чтобы спасти мир и все человечество от гибели.

— При желании, прибегнув к фантазии, мы можем истолковать «несущего свет» как дохристианского предшественника Люцифера, — сказал Трайн. — Люцифер — одно из многих имен, которые приписываются Сатане. Латинское имя Люцифер состоит из двух слов: lux и ferre — и означает «несущий свет» или «принесший свет». Ангел света из манускрипта указывает на то, что текст и религия езидов берут свое начало в месопотамских мифах.

— Это значит, что павлин Маклак-Тавус — ранний вариант Сатаны?

— Не факт. Все очень запутанно. Если текст действительно аккадский, то трудно связать его исторически или географически с езидами. Я просмотрел книги о езидах. Их вера — особая смесь гностической космологии с примесью ислама и христианства. Они отрицают, что поклоняются Сатане в том виде, в каком воспринимаем его мы. Они поклоняются летающим богоподобным существам, которых мы называем ангелами.

— А как насчет языка в правом столбце?

— Вот это совершенно непонятно. Я показывал знаки нескольким языковедам и одному математику. Никто ничего не может сказать. Попробуй связаться со специалистами по ивриту из университета в Иерусалиме. Или в Багдаде. Возможно, в Каире. И вообще, я специалист по скандинавским средневековым рукописям, а не по древним восточным манускриптам.

— А каков возраст пергамента?

— Как раз это самое странное. Мы подвергли его анализу, в том числе на углерод-14.

— И результат?

— Нулевой. По-видимому, материал был как-то обработан. Мы даже не можем установить, кожа какого животного была использована. Химики почесывают в затылке. Прямо скажу, ответа нет.

4

На следующее утро я получил электронное письмо от декана Трюгве Арнтцена. Моего дорогого отчима. После смерти мамы мы отбросили притворство, длившееся тридцать лет, и открыто стали демонстрировать неприязнь друг к другу. Он хотел знать, куда я подевался. Группа выдающихся профессоров, которые проводят исследования в престижном Гарвардском университете, пожелала установить со мной связь. Это невероятно важно. Он приложил список с именами, телефонами и электронными адресами. Ни Нил Мак-Холл, ни Джон Скотт, ни Марк де Валуа среди них не значились.

Если бы не Трюгве Арнтцен, я давным-давно стал бы профессором. Он не дает мне возможности продвинуться по служебной лестнице. А я не могу простить ему маму. Вот как между нами пробежала черная кошка. Он был когда-то маминым любовником. Когда они поженились через полгода после папиного падения со скалы, я превратился в маленький неприятный довесок, который постоянно напоминал им обоим о трагедии, предшествовавшей их браку. Папа хотел убить Трюгве Арнтцена. Я хорошо его понимаю. Но папа был рохлей. Я унаследовал от него эту черту. Он начал химичить с креплениями и канатами. Планировал, что эта система откажет при спуске Трюгве Арнтцена. Вместо этого упал сам. Не спрашивайте меня, как это вышло. Когда мама, раскрасневшись, сказала «да» в ответ на предложение, которое сделал ей Трюгве Арнтцен, и стала его очаровательной и готовой на самопожертвование супругой и лучшим другом, я остался где-то на морозе с заплаканными глазами и сознанием того, что буду изгоем. Извините, если это звучит горько и вам кажется, что я напрашиваюсь на сострадание. Позже у меня появился сводный брат, который вытеснил меня и стал центром маминого мироздания. Его зовут Стеффен. Он имеет все то, чего нет у меня. Он — менеджер по недвижимости. Привлекательный. Обожаемый дамский угодник. Мама души в нем не чаяла. С самого момента его рождения я стал прозябать в тени Стеффена.

Трюгве Арнтцен написал электронное письмо в повелительно-презрительном тоне, что полностью соответствовало его сущности. Он явно считал само собой разумеющимся, что я вступлю в контакт с американцами. Незамедлительно. Еще бы, это же американцы! Ученые одного из ведущих университетов мира.

Почти тридцать лет я был пасынком Арнтцена. И это письмо лишний раз доказывало, что он плохо знал меня.

VIII ЛИЛИТ

1

В темноте я прислушивался к тишине и беззвучному крику летучих мышей.

Спальня моя была расположена на втором этаже, за массивной дверью, рядом со скрипучей винтовой лестницей. На полке лежали разлохмаченные дешевые книги карманного формата, несколько годовых комплектов журнала «Ридерс дайджест» шестидесятых годов и гора комиксов: «Серебряная стрела», «Темпо», «Романтика». Кровать стояла рядом с маленьким чердачным окном без занавесок. Через окно в спальню вливалась темнота.

Я не верю в привидения. Но если бы они были, они жили бы именно в этом доме. Рядом с горным пастбищем, вдали от городской суеты. Разве нельзя допустить, что место может сохранять картины и настроения прошлого, что чувства могут оставаться безмолвными криками и бесцветными вспышками с напоминанием о том, кто здесь когда-то жил и умирал? Подобного рода мысли вертелись в голове в этой темноте. Я никогда не дружил с ночью.

Только когда утренний свет стал просачиваться через оконное стекло, я заснул и увидел странный сон. Я находился в какой-то экзотической местности под ярким солнцем. Вдали, среди красноватых зарослей, разглядывая меня и словно обдумывая, не выйти ли оттуда на свет, пряталась какая-то долговязая фигура.

Спустя несколько часов я проснулся и неторопливо сошел вниз по лестнице на кухню. В шкафу среди сгнивших резинок, заржавевших вилок, чайных ложек и тупых ножей я нашел пакет с сахаром к утреннему кофе. Сделал бутерброд. Несколько мух с восторгом присоединились к моему завтраку.

Когда я открыл почту, меня ждало электронное письмо от коллеги из Копенгагена, который сообщил, что Кристиан Кайзер активно участвовал в дискуссионном форуме для теологов в Интернете. В частности, послал три запроса о знаке трикветр и Малак-Тавусе. Кристиан рассказывал мне раньше, что пользовался научными форумами, чтобы улавливать новые идеи и собирать информацию. Но никогда не называл их, а я не спрашивал. Благодаря копенгагенскому коллеге я мог проследить шаги Кристиана на электронных дорогах. Этот сайт был организован как хронологический архив с 1998 года. Кликнув на неделю, последовавшую после моего возвращения из Киева, когда мы с Кристианом приступили к нашему проекту, я обнаружил его первые запросы. Казалось невероятным читать их теперь. Среди ответов я нашел два шифрованных сообщения от пользователя с ником Лилит.[16] Она намекнула, что могла бы дать дополнительную информацию, и попросила Кристиана связаться с ней напрямую. Похоже, эта Лилит имела контакты с парой из Амстердама, изучавшей трикветр и Малак-Тавуса. Через сервер я узнал ее данные:

Имя: Мари-Элиза Монье

Ник: Лилит

Профессия: x-x-x

Место работы: Университет Сорбонна (Париж IV)

Место жительства: Париж

Электронный адрес: marie.monnier@paris-sorbonne.fr; marie_е_m_1985@hotmail.com

Домашний телефон: x-x-x

Мобильный телефон: x-x-x

Телефакс: x-x-x

2

По адресу Infobal.com я нашел номер мобильного телефона Мари-Элизы и позвонил. Ответили не сразу. Мужской голос:

— Oui? Marie?[17]

Голос был одновременно и энергичным, и смертельно усталым.

— Marie-Elise Monnier, s’il vous plait,[18] — запинаясь, сказал я.

Человек спросил меня о чем-то. По-французски. Невнятно.

— Desole![19] Excuse me. Do you speak English?[20]

— No. — Пауза. — Well, yes, maybe. A little. Who are you?[21]

Я представился и еще раз попросил к телефону Мари-Элизу Монье.

— Я ее отец, — сказал мужчина. — Позвольте спросить, о чем речь?

Его английский был фактически очень хорош. Но как француз, он должен был сначала ответить отрицательно. Я объяснил, что работаю в университете Осло и наткнулся на ее имя в Интернете на дискуссионном форуме.

— Темы наших исследований пересекаются, и мне хотелось бы обсудить с ней наши находки, — объяснил я.

Он замолчал. Надолго.

— Мари-Элизу ищут.

— Ищут? Вы хотите сказать, что она… пропала?

— Полиция не обнаружила никаких следов. Они думают, что она сбежала, уехала отдыхать, нашла тайного любовника. Покончила с собой. Но они ее не знают. Она никогда не поступила бы так. Она сказала бы.

— Я искренне сочувствую вам.

— Она переслала мне по почте свой мобильный телефон. Как вы думаете — зачем? Зачем кто-то станет посылать свой мобильный телефон? Каждый раз, когда он звонит, у меня появляется надежда.

— Я не позвонил бы, если бы не…

— Конечно, я понимаю.

— Есть какие-нибудь следы? Подсказка?

— Нет ничего!

— Она пропадала раньше?

— Никогда. Вы сказали, что темы ваших исследований пересекаются?

Я рассказал о манускрипте и неясности с его происхождением и датировкой. Но умолчал об убийстве Кристиана Кайзера.

— Да. — В его голосе появились теплые нотки. — Как будто говорит моя Мари. Она всегда интересовалась подобными вещами.

Подобными вещами.

— Я знаю, что прошу слишком многого, но если — нет, когда! — она появится, не могли бы вы попросить ее позвонить мне? По тому номеру, с которого я сейчас говорю?

— Ну конечно.

Я поблагодарил его за помощь и пожелал, чтобы все кончилось хорошо.

Он сказал спасибо. И мы повесили трубки.

Безнадежность в его голосе подействовала на меня угнетающе. Хотя мы оба знали, что Мари-Элизы уже нет в живых, мы усердно старались не признавать этот очевидный факт. Он был ее отцом. Для меня же Мари-Элиза — просто имя, незнакомая женщина в чужой стране, номер в записной книжке, человек, который, возможно, оказал бы мне помощь. Однако я не мог избавиться от мысли, что ее исчезновение не было случайным.

Просто имя… И все же я чувствовал странную скорбь в связи с ее исчезновением.

3

В середине дня, когда я пил кофе на скамейке у пастбища, поглядывая на долину и горы, мне позвонил Хенриксен. Этот банный лист. Он прокашлялся и затем вдруг обратился ко мне со странной просьбой: не сочту ли я за труд связаться с группой американских ученых, которые хотят поговорить со мной?

— Извините, — воскликнул я, — но почему вы звоните мне от имени американских ученых?

С обстоятельностью полицейского и уважением к деталям он объяснил, что запрос от группы ученых поступил от Госдепартамента США в Министерство иностранных дел Норвегии, которое переправило его в Министерство юстиции, которое в свою очередь попросило управление полиции обратиться в соответствующий полицейский округ.

— Зачем?

— Я передаю сообщение, поступившее сверху, и только.

— Вы не сообщили, где я нахожусь?

— Вы с ума сошли, конечно нет!

— Кто они?

Он прочитал список — те же самые имена, которые были в списке, присланном по электронной почте Трюгве Арнтценом.

Папа был археологом. Они с Трюгве Арнтценом были коллегами и друзьями. И соперниками, которые соревновались за благосклонность мамы.

Иногда я спрашиваю себя, не потому ли я стал археологом, что захотел заполнить брешь, оставшуюся после смерти папы. Кухонная психология. Конечно, я интересуюсь прошлым, чтобы избавиться от необходимости выражать свое отношение к будущему. Не говоря уж о настоящем. Психология — археологическое исследование мозга. Раскопки в душе. Я читал Фрейда и Юнга. Кафку и Клера. Вундта и Вертгеймера.[22] Но чем больше я читаю, тем меньше понимаю самого себя. Я похож на рыбку, которая не подозревает, что живет в аквариуме. А может быть, я не хочу этого понимать. Для этого есть основания.

Я никогда не смогу стать психологом. У меня слишком много собственных проблем.

IX РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (2)

1

Тараса Королева коллеги стали искать в среду во второй половине дня, потому что он не вышел на работу. Когда через несколько дней киевская полиция вскрыла его квартиру на четвертом этаже дома на улице Ярославов Вал, он был мертв. Лежал на кровати голый, с руками, скрещенными на груди. В правой руке он держал амулет с трикветром и пентаграммой. В спальне вокруг кровати — шестьдесят шесть полностью выгоревших свечей. В квартире стоял запах благовоний и гниения.

Все это я узнал из электронного письма одной дамы — коллеги Тараса Королева. Он попросил ее написать мне, если с ним что-нибудь случится.

Она не сообщала, что кровь из тела была выкачана. Это будет обнаружено только при вскрытии.

2

Когда я позвонил Хенриксену и рассказал об убийстве Королева и о предполагаемом убийстве Монье, по его голосу я понял, что он изумлен. Убийство в Осло мгновенно получило интернациональную окраску. Хенриксен сказал, что свяжется с Интерполом и полицией Украины и Франции.

В последовавшие дни я продолжил охоту за информацией в Интернете. Часами я сидел у компьютера и вел раскопки. www.theology.org, www.palaeography.com, www.archaeology.org. Я просматривал англоязычные украинские интернет-газеты, но убийство хранителя практически не привлекло внимания прессы. Одновременно я пытался как можно больше узнать о Мари-Элизе Монье. Во французских интернет-источниках ничего не говорилось об ее исчезновении. В связи с отсутствием подсказок я продолжил поиски в архиве теологического форума, в котором до исчезновения Мари-Элиза Монье принимала активное участие. Я систематически изучал различные темы, которые она обсуждала. Она была первоклассным полемистом. Деловым, но агрессивным. Одним из тех, кто никогда не сдается. Чем немного походила на меня.

Целый ряд дискуссий, в которых она принимала участие, касался, во всяком случае косвенно, разных теологических тем, в частности грехопадения и поклонения дьяволу. Очень странное впечатление производила эта Мари-Элиза. Возможно, мы очень хорошо подошли бы друг другу. Она послала почти сорок писем о наличии связи между разными существами, такими как бог Вааль, демон Вааль, или Ваэль, с одной стороны, и Ваал-Зебуб, повелитель мух, более известный под именем Вельзевул, — с другой. Насколько я понял из ее увлеченных реплик, она считала доказанным наличие связи между Ваалем, вавилонским богом Мардуком и Сатаной. Все трое были одним и тем же существом, утверждала она. Другие участники дискуссии настаивали на том, что Ваэль был царем в аду, а Вааль герцогом. Вот так-то. Добравшись до 2003 года, я наткнулся на краткую и очень интересную переписку между Мари-Элизой, она же Лилит, и одним пользователем, который называл себя Моник. Нужно было иметь терпение и страстное желание, чтобы вообще обратить внимание на их не бросающуюся в глаза переписку среди обилия громкоголосых дебатов. Данные Моник были весьма скромны:

Имя: x-x-x

Ник: Моник

Профессия: x-x-x

Место работы: x-x-x

Место жительства: x-x-x

Электронный адрес: rijsewijk2000@dds.nl

Домашний телефон: x-x-x

Мобильный телефон: x-x-x

Телефакс: x-x-x

Нидерланды.

Амстердам?

Я послал электронное письмо по адресу rijsewijk2000@dds.nl, но тут же получил автоматический ответ, что аккаунт закрыт. User unknown.[23]

Моник обнаружила ярко выраженный интерес к информации Мари-Элизы, касающейся эзотерических тем. Оккультизм. Дьяволы и демоны. Вызов духов. Экзорцизм. Но если Мари-Элиза была полна юниорского упрямства, то Моник была сдержанной, скрытной, почти невидимой. У нее не было требований, аргументов, она только постоянно искала информацию. Через несколько недель их переписка на форуме прекратилась. Остановка произошла на пике обмена мнениями об ассиро-вавилонском демоне Пазузу, поэтому я предположил, что Моник и Мари-Элиза продолжили дискуссию в частной переписке по электронной почте. На этом форуме Моник больше никогда не появлялась.

Не всем дано приспособиться, научиться притворяться, выдерживать фальшь других людей. Когда я находился в психиатрической клинике и был окружен сумасшедшими, изгнанными из общества, я видел их отношение к жизни и смерти, более честное и естественное, чем у «нормальных» людей. Двое из моих друзей, пока я был в больнице, покончили жизнь самоубийством. Марион и Эскиль. Марион захватили мании. Эскиль думал, что его одолел демон. Каждому свое. Они не столько покинули жизнь, сколько приблизили смерть. Конечную станцию существования. Оба предпочли умереть, испугавшись жизни. Человек должен обладать порцией безумия для того, чтобы понимать. Так, как понял я.

Демона Эскиля звали Пазузу.

3

Раз в два дня после полудня я, надев толстовку с капюшоном, неспешно спускался к поселению с рюкзаком на плече. Чтобы сделать запасы. И купить газеты.

Иногда я делал вид, будто приехал отдыхать. Гулял по лесу вокруг пастбища и даже поднимался вверх по горе до мест, где деревья уже не росли. Варил кофе на костре. Пробовал ржавой косой косить траву вокруг дома. И с раннего утра до позднего вечера охотился за фактами и теориями.

О трикветре, о Малак-Тавусе, о Мари-Элизе Монье и, вообще, о чем угодно, что могло пролить свет на загадку манускрипта. И однажды я был вознагражден за свой упорный труд. В университетском архиве Кембриджа, который перевел в цифровую форму несколько интернациональных журналов, я нашел — благодаря ссылке в Википедии — английское резюме статьи 1969 года из итальянского журнала «Теологическое обозрение». В октябре 1969 года профессор теологии Григорианского университета Ватикана Джованни Нобиле написал дискуссионную статью «О спорных гипотезах, связанных с исчезнувшим древним манускриптом под названием Евангелие Люцифера». Нобиле утверждал, что этот манускрипт, который, согласно историческим источникам, был значительно старше Ветхого Завета и написан за 2500 лет до Рождества Христова, является не чем иным, как подделкой и мистификацией. Самое известное упоминание о существовании манускрипта, который предположительно был уничтожен на Никейском церковном соборе в 325 году, находится в имевшем малое распространение собрании текстов Афанасия Великого Александрийского.[24] Последний указал, что еретический документ, имевший распространение под названием «Пророчества Ангела Света», а позже переименованный в Евангелие Люцифера, был сожжен и его пепел развеян над клоакой. Профессор Нобиле заявлял, что утверждение, будто Отцы Церкви уничтожили спорный манускрипт, ошибочно. Верно, что епископы выступили против еретического текста, но факт сожжения документа никак не документирован. Нобиле считал, что собрание текстов, приписываемое Афанасию, — очевидная фальшивка VII века и что сведения об уничтожении манускрипта, а также указание на «Пророчества Ангела Света» лишь подкрепляли эту гипотезу. В качестве еще одного доказательства, подтверждающего его гипотезу, Нобиле называл следующее: такие символы, как трикветр и Малак-Тавус, никак не могли присутствовать в манускрипте, которому 4500 лет. С моей точки зрения, дело обстоит как раз наоборот. Именно указание на использование трикветра и Малак-Тавуса позволяет сделать заманчивый вывод, что киевский манускрипт и есть тот самый, существование которого Нобиле отрицал. Даже профессора могут ошибаться. Неужели в моем распоряжении находится Евангелие Люцифера?

4

Хотя статья была написана в 1969 году, когда сам я только-только учился ходить, я позвонил в Папский григорианский университет и спросил, не знают ли они что-нибудь об авторе статьи Джованни Нобиле.

— О ком? — переспросила дама, подошедшая к телефону.

— Джованни Нобиле.

— Никогда о таком не слышала.

— Он работал в конце шестидесятых.

Ответом был раскатистый смех.

Я попросил переключить меня на теологический факультет. Там тоже ничего не знали о Нобиле. Я спросил, не могут ли они связать меня с кем-нибудь, кто работает на факультете много лет.

Мужчина, в конце концов ответивший мне, взял в руки трубку, продолжая разговор с кем-то, кто, очевидно, был в той же комнате. Звучание голоса заставило меня задуматься, а не слышал ли я когда-то давно, как этот человек читал доклад. Кто-то засмеялся. Потом хлопнула дверь. В трубку задышали, и голос объявил, что он — профессор Альдо Ломбарди.

Когда я назвал себя, он замолк. Стало так тихо, что вдали, где-то на римской улице, стали слышны гудки автомобиля.

— Профессор?

— Простите. Я поражен.

— Поражен? Что вас так поразило?

— Что мне звоните именно вы.

— Но почему?

— Бьорн Белтэ… Тот самый Бьорн Белтэ…

Я обычный человек. Мне польстило, что он слышал обо мне.

— В академических кругах вы все еще имеете имя. Чем обязан?

— Я ищу информацию о некоем Джованни Нобиле, который был профессором на факультете в конце шестидесятых.

Снова наступила тишина. За моим окном прокаркала ворона.

— Профессор Ломбарди?

— Никто не спрашивал о Джованни Нобиле уже много лет.

— Вы его знали?

— Не очень хорошо. Он гораздо старше меня, он уже стал профессором, когда я еще был студентом.

— Он умер?

Пауза.

— Профессор?

— То, что случилось, было настоящей трагедией.

— Если честно, я не знаю, что тогда произошло.

— Трагедия. Во всех смыслах. Карьера. Дочь.

— Помогите мне, я ничего не знаю об этом.

— Говорят, что он сошел с ума.

— От чего?

— Будто бы его одолели его собственные демоны. — Эту фразу Ломбарди произнес с коротким смешком.

— Одолели? Демоны?

— Профессор Джованни Нобиле был демонологом. Разве вы этого не знали?

— Я знал, что он теолог. Но не знал о его специализации.

— Почему вы о нем спрашиваете?

— Я наткнулся на его имя в связи с одним древним манускриптом. И подумал, что он может мне помочь.

— Вы возбудили мое любопытство. Что это за манускрипт?

— В октябре 1969 года Нобиле написал статью в журнале «Теологическое обозрение» об одном апокрифическом тексте, известном под названием Евангелие Люцифера. Он доказывал, что такой текст никогда не существовал. Я пытаюсь выяснить, не находится ли в моем распоряжении именно этот текст.

Профессор чуть не задохнулся:

— Вы хотите сказать, что у вас в руках Евангелие Люцифера?

— Возможно. Если оно вообще существует, конечно. — Я сухо засмеялся, но реакции не последовало.

— Белтэ, позвольте задать вам один вопрос. Можете ли вы при всей занятости выкроить время для визита ко мне в Рим?

— В Рим? Я не понимаю?

— Нам есть о чем поговорить.

— Разве?

— С глазу на глаз. Доверительно.

— Профессор Ломбарди, как бы это сказать… Моя ситуация в данный момент весьма щекотливая. Убито несколько моих коллег. Надо мной тоже висит угроза.

— Что вы говорите?! Все это из-за манускрипта?

— Очевидно, так. Поэтому я и хочу во всем разобраться.

— Выражаю вам свою симпатию. Наш университет обязательно предоставит в ваше распоряжение квартиру. Бесплатно. И покроет расходы на дорогу. Учитывая сложную ситуацию, мы готовы обеспечить вашу… дать вам некоторую гарантию безопасности. — Голос его звучал доверительно. — Мы будем вас охранять, Бьорн.

— Да и ехать ни с того ни с сего в Рим не так-то просто.

— Для вас это важно.

— Почему?

— Не хочу говорить об этом по телефону.

— Я подумаю, как все устроить.

— Это важно. Важнее, чем вы думаете.

— Но почему?

— Скажите, вам известно Евангелие от Варфоломея?

— Я не теолог.

— Варфоломей был одним из двенадцати апостолов Иисуса. Но хотя имя его упоминается у Матфея, Марка и Луки и еще в Деяниях апостолов, в Библии о нем практически ничего не говорится. Считается, что он написал одно из Евангелий. Но оно утрачено. Тем не менее в других памятниках того времени сохранились отрывки из него. В частности, там упоминается некий Сальпсан. Знакомое имя?

— Никогда не слышал.

— Сальпсан — сын Сатаны.

— Я не знал, что у Сатаны был сын.

— Именно так! В том-то все и дело!

— Это имеет какое-то отношение к Джованни Нобиле или кЕвангелию Люцифера?

— Самое прямое! Нобиле был в равной мере одержим этим манускриптом, этим языческим евангелием и… своими демонами.

— Что с ним стало?

— Он умер.

— Как?

— Полиция предполагает, что он был убит. Или покончил жизнь самоубийством. Он убил несколько человек из-за Евангелия Люцифера. В 1970 году это дело было очень громким. Полиция считает, что Нобиле и его дочь были убиты и потом зарыты в землю или выброшены в море. Если только Нобиле не убил свою дочь сам, а потом покончил жизнь самоубийством.

— Чем закончилось расследование?

— Ничем. Все это было очень давно. Мы пытаемся забыть. Никто толком не знает, что тогда произошло, — это и есть печальная правда, господин Белтэ, никто не знает, что тогда произошло.

РИМ

май 1970 года

Без десяти минут два, ночь. Ему уже давно полагается спать. Профессор Джованни Нобиле крепко, пожалуй, слишком крепко сжал зубами мундштук трубки и с наслаждением вдохнул дым. Сквозь табачный дым он рассматривал белый лист бумаге. Двумя указательными пальцами он ударял по круглым клавишам пишущей машинки «Ремингтон» с такой силой, что во многих местах буквы пробивали бумагу:

Изображение демона Бафомета о козлиной головой, крыльями, женскими грудями и рогами взято из книги Элифаса Леви[25] Dogme et Rituel de la Haute Magie («Учение и ритуал высшей магии», 1854). Но для того чтобы найти источник этой фигуры, мы, по-видимому, должны обратиться к египетским и шумерским мифам и религиям.

Холодный ветерок заставил его посмотреть вверх. Лучана забыла прикрыть окно? Он положил трубку в пепельницу и вышел на кухню. Окно было закрыто. Он налил стакан молока и взял его с собой в кабинет. Остановился. В комнате было холоднее, чем в коридоре и на кухне. Придется поговорить с консьержем.

Джованни сел. Скрипнул стул. Трубка погасла. Он не стал ее трогать. Потягивая молоко, он перечитал написанное. Так-так. Кончики пальцев немного побаливали. Он снова склонился над пишущей машинкой:

Имя Бафомет, очевидно, представляет собой старофранцузское искажение имени Магомет (пророк Мухаммед), обладатель которого был представителем самого главного противника крестоносцев — мусульман. К тому же Бафомет был связан с многочисленными теориями конспирации вокруг тамплиеров. В Новое время демон Бафомет стал центральным образом в спорном учении Телемы[26] оккультиста и сатаниста Алистера Кроули,[27] которая…

Раздался какой-то звук.

Рыдание?

Он остановился на середине предложения.

Сильвана?

Это было предчувствием?

Дочь лежала с закрытыми глазами и равномерно дышала, руки нежно обхватили мишку. Ей что-то снилось? Гончая Белла, которая всегда спала у нее в ногах, лениво подняла голову. Он пощупал у Сильваны лоб. Она жалобно застонала.

— Ло-Ло, — пробормотала она во сне.

Джованни сел на край кровати и прошептал:

— Ш-ш-ш!

Настенные часы в комнате пробили два раза. Он поцеловал дочь в щечку. Она не пошевелилась. У Сильваны были глаза мамы, губы мамы и милый мамин носик. От него ей мало что перешло. Разве что упрямство.

— Ti amo, — шепнул он ей в ушко. «Люблю тебя».

Когда он встал, матрас слегка подался, она перевалилась на другой бок и сунула большой палец в рот. Вообще-то, она этого не делала. Уже пять лет.

Джованни на цыпочках вышел из комнаты, тихо закрыл за собой дверь, выключил свет в коридоре и вошел в свой холодный кабинет.

X РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (3)

ЮВДАЛ

3–4 июня 2009 года

1

Мари-Элиза Монье была найдена мертвой в развалинах церкви в Каркассоне, в 770 километрах к югу от Парижа, поздно вечером во вторник, второго июня. По разным причинам сообщение поступило в полицию только рано утром следующего дня. Тело обнаружили в полуразрушенной часовенке, которая простояла все послевоенное время заброшенной среди густого леса. И вот кто-то проник туда, закрыл алтарь покрывалом из белого шелка и, по сообщению полиции, зажег не менее шестидесяти шести восковых свечей.

На шелковую поверхность они положили тело Мари-Элизы. Она была обнаженной, с венком из цветов на голове. Местная полиция сначала решила, что речь идет о ритуальном сексуальном убийстве. Но судебные медики не нашли никаких признаков изнасилования.

— Даже мертвая она была прекрасна. Она лежала так мирно. Как ангел.

Голос в телефоне дрожал. Отец Мари-Элизы Монье долго молчал, потом продолжил:

— Я видел несколько фотографий у полицейских. Ее волосы рассыпались по шелковой поверхности и напоминали сияние. Руки сложены на груди. Неземная красота. Как у богини. Но они не закрыли ей глаза. Правда, странно? Они могли бы, по меньшей мере, закрыть ей глаза. В ее глазах была огромная скорбь, Белтэ. Огромная скорбь.

Я думал, что никогда больше не услышу о нем. И все-таки он позвонил. Потому что я просил его позвонить. Если она объявится. И она объявилась. В каком-то смысле.

Вероятно, ему надо было с кем-то поговорить. Возможно, было не очень много людей, кому он мог позвонить.

— Кто мог такое сотворить? — продолжил он. — Кто мог сделать такое с молодой женщиной?

— Ужасно.

— Мари-Элиза всегда интересовалась потусторонним миром. И теперь попала туда. Трагическая ирония. Ей исполнилось двадцать четыре.

— Примите мои соболезнования. Я не знаю, что сказать.

— С самого раннего возраста она была ищущим человеком. Я думаю, именно по этой причине она стала изучать теологию. Она была верующей. Но не по четко обрисованному церковному образцу. Ее не занимали правила, предписания, запреты и догмы и подобные вещи. Мари-Элиза считала, что Церковь — как институт — была жалкой попыткой человека привести веру в систему. Она полагала, что на свете есть более высокая истина. Истина, которую ни Церковь, ни Библия — или какая-то другая религия или другое вероисповедание — не смогла установить. Сам я добрый католик. Вполне традиционный. Признаю это. У нас было много увлекательных дискуссий, у нас с Мари-Элизой. Но я всегда уважал ее. Так же как она уважала меня:

— А какая же вера была у нее?

Он задумался, потом ответил:

— Мари-Элиза была христианкой, но совсем в другом смысле, чем мы привыкли. Она увлекалась гностиками,[28] катарами,[29]манихеями.[30] Ее занимала грань между добром и злом, светом и тьмой. Она полагала, что эфир вокруг нас заполнен добрыми духами — светлыми существами, как она их называла, лишенными плоти. И еще верила в темные силы. В злых духов тьмы. Называйте их демонами, если хотите. Дьяволятами. Подручными Сатаны.

Он замолк. Я слышал только его дыхание.

— Мари-Элиза стала теперь светлым духом. Когда я смотрю на фотографии в полиции, мне кажется, что она сияет. Даже мертвая. Она сияет.

— Где она обрела свою веру?

— У нее было два наставника. Учителя. Собственно, вам надо бы поговорить с ними. Один — старик, насколько мне известно. И его жена — моложе. Мари-Элиза в восторге от них. Была.

— Они живут в Париже?

— Нет, в Амстердаме.

Я подумал о Моник, у которой был нидерландский электронный адрес. И еще о паре в Амстердаме, о которой попытался узнать Кристиан Кайзер.

— Как вы думаете, они могут иметь отношение к… к тому, что произошло?

— Никакого. Мари-Элиза очень хорошо разбиралась в людях. Она много раз бывала в Амстердаме и навещала их. Эти встречи вдохновляли ее.

— Что вы знаете об этих людях?

— Не много. Они жили уединенно. Окруженные тайной. Мари-Элиза помогала им.

— Чем?

— Хороший вопрос. Помощь имела отношение к тому, что они изучали. Это все, что мне известно. А занимались они чем-то странным.

— В каком смысле странным?

— Я не разбираюсь в таких вещах. Но насколько я понимаю, они были экспертами по сатанизму. Только не думайте плохо ни о Мари-Элизе, ни об этих исследователях. Их интерес был исключительно академическим.

— Какую роль в их исследованиях играла Мари-Элиза?

— Она была их контактом с внешним миром. Через Интернет большей частью. В Интернете она была ас.

— Вы можете мне помочь связаться с ними?

— К сожалению, нет. Мари-Элиза стерла в мобильном телефоне список контактов. Ноутбук со всеми электронными адресами конфисковала полиция.

Мы поговорили еще несколько минут. Перед прощанием я попросил его позвонить мне, если у него появятся новые сведения.

2

Он позвонил на следующий день утром. Его едва было слышно. Как будто он вот-вот потеряет голос.

— Кое-что случилось. Совершенно неожиданное.

— Что случилось, Монье?

— Речь идет о Мари-Элизе.

— Вот как?

— И о вас.

— Обо мне?!

— Я получил письмо.

— От… убийц?

— От Мари-Элизы. Ее подруга переслала его мне.

— Надо передать его полиции!

— Они его получат.

— Что она пишет?

— Вам надо прочитать его.

— Почему?

— Вы там упомянуты.

— Я? И что там написано?

— Не по телефону. Нет-нет.

— Как мне его получить?

— Вы можете приехать в Париж?

За окном я увидел большую птицу — орел? Коршун? — которая парила большими кругами, на фоне неба был виден только силуэт. И вдруг она ринулась вниз и исчезла.

Вы можете приехать в Париж?

— Белтэ?

Амстердам… Париж… Каркассон… Рим…

Я искал хищную птицу и думал. Я не могу прятаться здесь, на горном пастбище, всю свою жизнь. Быть в бегах — значит издеваться над собой. Ты становишься добычей. Прячешься и ждешь, что тебя поймают.

— Я только предлагаю, — сказал он. — Я могу отдать письмо полиции.

— Нет-нет! Мне нужно было подумать.

Я опять увидел птицу. Теперь у нее в когтях была добыча. Отсюда не видно какая.

А что я? Конечно, я могу прожить здесь все лето, рядом с пастбищем. В Ювдале. Кристин вряд ли будет против. А они меня здесь никогда не найдут.

Или…

Или же я могу что-то сделать.

Что-то сделать.

Я могу сам напасть на них. Хватит бегать. Пора переходить в контрнаступление.

— Белтэ? Алло?

Я проследил за большой птицей, пока она не пропала из виду. Где-то на скале у нее было гнездо. Совершенно неприступное. Если поеду в Париж, думал я, то сначала заеду в Амстердам, а потом двинусь в Каркассон и Рим. Я могу прийти к тем людям, чьи жизненные судьбы оказались связанными с моей. Я могу что-то сделать. Вместо того чтобы прятаться. Бегство — это состояние души. Рано или поздно из этого состояния надо выходить.

— Конечно, я приеду.

— Прекрасно.

— Я не могу точно сказать, когда это будет, может быть через пару дней, но я приеду!

— Они были здесь вчера.

— Кто?

— Полиция.

— Ну, это же нормально.

— Тогда я еще не получил письма. Оно лежало в почтовом ящике сегодня утром. Я… — Он больше не мог говорить. Накануне он производил впечатление спокойного человека. Как будто то, что его мертвую дочь нашли, успокоило его наконец. Теперь до него полностью дошел весь ужас происходящего. — Полицейские сказали…

Еще раз правда оказалась слишком тяжелой ношей. Он не смог закончить.

— У меня теперь есть их телефон, — сказал он вместо этого.

— Чей?

— Тех, про кого вы спрашивали. В Амстердаме. Я могу послать его эсэмэской, как только мы закончим разговаривать. Имя и номер телефона.

— Спасибо. Это очень поможет.

— Белтэ?

— Да?

Пауза.

— Монье? Вы здесь?

— Белтэ, знаете, почему я хочу показать вам письмо?

— Потому что я в нем упомянут?

— Потому что я надеюсь, что вы сможете содействовать тому, чтобы убийцы Мари-Элизы понесли наказание.

«Вы слишком многого от меня хотите», — подумал я.

По какой-то причине Мари-Элиза напомнила мне о Сусанне. Она тоже умерла очень рано. Я случайно увидел объявление о смерти несколько лет назад. «Равно хороши цветы и дар Союзу по борьбе с раком».

Сусанна была первой девушкой, которую я поцеловал. Мне было шестнадцать. Она была слепой.

РИМ

май 1970

— Джованни?

Ее голос не сумел проникнуть в пелену, отделявшую сон от сознания. В сновидении он стоял, как и в других случаях, лицом к лицу с Вельзевулом — повелителем мух, магистром демонов, помощником Люцифера и властителем ада. Изо рта демона несло гнилым мясом и тухлой рыбой. Он закутался в покрытые кожей крылья, словно ему было холодно, и издевательски смотрел на Джованни.

— Чего ты хочешь? — закричал Джованни, он ребенок, голосок тонкий, нежный, пугливый. — Чего ты от меня хочешь? Почему ты меня преследуешь?

Вельзевул расправил свои огромные крылья, сразу же бросившие ледяную тень на Джованни.

— Идем со мной, дитя! — прорычал демон, и голос его был именно таким, каким Джованни представлял его себе: грубым, сиплым, скрипучим.

— Джованни? Ты проснулся?

За Вельзевулом в желто-сером тумане он различал целую армию уродливых тел и демонов; серафимы и шедимы; некоторые голые, другие волосатые, некоторые крылатые, другие бескрылые. Звериный рев, жуткие крики исходили из туманных глубин, отдававших серой. Интуитивно Джованни чувствовал присутствие царя Ваала, графа Фурфура, маркиза Шакса и других могучих демонов. Но он их не видел, сейчас не видел. Вельзевул издевательски произнес:

— Ты кого-то высматриваешь, Джованни? Свою маму, может быть? Она здесь, как ты знаешь, она вместе с нами. И папа твой тоже здесь. Позвать его?

Демоны низшего ранга, подобно изголодавшимся грифам, сидели на ветках без листьев и бесстрастным взором внимательно смотрели на бесцветный ландшафт.

— Джованни! Сколько можно! Уже половина десятого!

Он открыл глаза. Рассвет проникал через тонкие занавески. Лучана стояла у его кровати, изящная, пахнущая душем. На мокрых волосах полотенце.

— Вставай!

— Доброе утро.

— Ты — соня!

Он оперся на локти. Белла, их разжиревшая гончая, спавшая на его кровати в ногах, вскочила тоже. Из душа раздалось пение Сильваны.

— Послушай, — сказала Лучана.

— Мм?

— У меня сегодня дело в Л’Акуиле.[31]

— Ты об этом ничего не говорила.

— Я узнала только вчера.

— Что там будет?

— Ну как ты думаешь?

Он сел, почесал живот, потом волосатую грудь. Белла зевнула.

— Домой приеду поздно, — сказала Лучана.

— Во сколько?

— Трудно сказать. Поздно. Сам знаешь. Но позавтракать мы можем вместе.

Они разлили чай, на завтрак были яйца всмятку, варенье и сыр. Белла лежала под столом и кусала резиновую кость, которая пищала при каждом ее укусе. Лучана была молчаливой и неприступной. Сильвана размазала мягкий яичный желток по поджаренной белой булке. Как и мама, она была нелюдимой и закрытой. «А ведь, между прочим, и я такой же», — подумал Джованни, помешивая чайной ложкой сахар.

— Так что же будет в Л’Акуиле? — спросил он.

— Покупка недвижимости.

— И что-то интересное?

— Всего лишь промышленное здание.

— Поедешь на поезде?

— Меня повезет Энрико.

Сильвана посмотрела на родителей. Джованни улыбнулся ей. Она ответила улыбкой. У нее всегда был взрослый взгляд. Ей только десять, и возраст выдавало тщедушное тельце, но по уму Сильвана была старше своего возраста. Порой ее высказывания поражали его. Словно они принадлежали взрослой женщине. Иногда он ловил себя на мысли, что дочь одержима. Это был глупый и иррациональный страх, возникший из-за тематики его занятий и постоянных кошмаров, он понимал это, но никак не мог отделаться. Сильвана жила в собственном мире. У нее был воображаемый друг по имени Ло-Ло, с которым она подолгу разговаривала. Эти разговоры были взрослыми. Если рассуждать трезво, то у девочки могло бы быть легкое психическое отклонение. Но нет. С Сильваной все было в порядке в этом отношении. И все же что-то угнетало Джованни. Чего он не мог понять. За несколько секунд она могла полностью перемениться. Взгляд маленькой девочки мог наполниться чем-то, что нельзя определить и что пугало его. Словно она видела все, оценивала все, знала все. И все же. Если она одержима, то чем? Или кем? Одним из тех демонов, которые были в его ночных кошмарах? Не будь смешным, Джованни. Может быть, ему сменить сферу деятельности? Специальность стала его собственной одержимостью.

По улице прогрохотал мопед без глушителя.

— А ты чем займешься сегодня? — спросила Лучана. Не глядя на него. Ее взгляд был прикован к кругам, образуемым ложкой в чашке чая.

Он подумал: «Зачем она изображает интерес ко мне?»

— У тебя сегодня много лекций? — продолжила она, когда он не ответил.

— Только две.

— В холодильнике бараньи котлеты.

— Приятная новость. Тебя ждать?

— Нет. Ешьте сами. Я приеду поздно.

— Да. Ты уже говорила.

Когда Джованни было восемь лет, он заразился брюшным тифом. Почти неделю он провел в состоянии комы в сельской больнице. Врачи говорили родителям, что болезнь очень опасна и в самом худшем случае Джованни может умереть. Родители не отходили от его постели вплоть до самого выздоровления. Папа и мама были верующими католиками и призвали церковную общину деревни молиться за его выздоровление. Когда молитвы не помогли и они стали думать, что сына заберет Бог, которому они всегда молились, они вызвали местного священника, который окропил его святой водой и прочитал молитву. Это не помогло Джованни. Измученный жаром мозг увлек мальчика в первые ряды представления в аду, где армия демонов и дьяволят издевалась над ним, соблазняла его, угрожала, издевалась, третировала. С криками, ревом, шипением, лестью вертелись они в болезненных фантазиях Джованни. Сегодня, более тридцати лет спустя, его навещали те же самые картины и звуки, запахи и предчувствие гибели. Он мог проснуться среди ночи, весь покрытый потом, от кошмара, который казался ему таким же реальным, как вид спящей Лучаны и овал луны за занавеской. Эти сны часто поднимали его с постели, он шел на кухню, где согревался теплым молоком с медом и пытался выгнать из головы жуткие видения. Безумие, Джованни, настоящее, ярко выраженное безумие. Даже средь бела дня, когда светило солнце, он мог вообразить, что видит демона — на улице, в коридоре университета, за деревом в парке или плывущего в воде фонтана, находившегося рядом с пиццерией, полной туристов. Он начинал думать, не пора ли ему сходить на консультацию к психиатру. Визит не состоялся. Хотя он и верил в демонов в духовном смысле, он никогда не верил в них как в физические объекты. И тем не менее они имели над ним мрачную власть, похожую на фобию или фетиш, от которой он стремился избавиться полностью или хотя бы на некоторое время. Детские фантазии закрепились в нем, как будто его болезнь оставила приоткрытой дверь в другой мир.

— Тебе надо подстричь бороду, — сказала Лучана.

— Думаешь, надо?

— И подстричься.

Он провел пальцами по волосам у висков. Как и его отец, он начал рано седеть.

— А тебе, мой очаровательный ангел, ничего не надо менять, ты и без того само совершенство. — Он хотел, чтобы получилась шутка, преувеличенное объяснение в любви, но сам услышал, как глупо и фальшиво это прозвучало.

Она улыбнулась. Или же ему показалось, что она улыбнулась.

Он встретил Лучану, когда ей было восемнадцать, а ему на десять лет больше. Чем-то она напоминала Джованни ангела с картины Боттичелли.[32] Он был стар для нее, а она слишком хороша для него; и тем не менее они полюбили друг друга и через год поженились на Капри, церемония бракосочетания была очень романтичной. Ощущение, что он недостоин ее, никогда не покидало Джованни. Лучана слишком хороша, слишком благородна; она создана для богатых мужчин, владеющих быстрыми яхтами и собственными винными погребами. Его давно уже мучило чувство, что он ее утомляет. У нее было так много желаний, у его Лучаны, а он не в состоянии осуществить даже часть из них. Она хотела путешествовать по миру, писать картины, пить утренний кофе на террасе с видом на Лазурный Берег и заниматься любовью на краю бассейна, скрытого за стеной фиговых деревьев.

После завтрака они убрали со стола, но не стали мыть посуду. Сильвана переоделась в своей комнате, обсуждая с Ло-Ло предстоящий день. Джованни быстро прогулялся по кварталу с Беллой. Когда он вернулся домой, обе его красавицы, мать и дочь, были уже в дверях. Лучана обычно провожала Сильвану до школы, а потом садилась на трамвай и ехала в агентство по недвижимости.

— Не забудь, я вернусь поздно, — сказала она и побежала вместе с дочерью.

— Знаю, знаю, — ответил Джованни. — Л’Акуила.

Каждое утро он ехал на велосипеде в университет, расположенный неподалеку от Пьяцца ди Венеция. Лучана называла эту езду на велосипеде унизительной и считала попыткой самоубийства. Лавирование по утреннему потоку транспорта давало ему, как ни парадоксально, ощущение покоя и безопасности. Поездка в Григорианский университет отнимала у него семнадцать минут, что примерно соответствовало тому времени, которое коллеги-автомобилисты тратили на поиски места парковки для своего автомобиля поблизости от факультетов, кафедр и библиотеки. Теологический факультет, на котором работал Джованни Нобиле, был одним из самых больших в мире, а коллеги принадлежали к числу самых лучших специалистов по узким и зачастую странным дисциплинам. Сам он по причинам, которые казались ему до противности банальными, увлекся одним странным побочным ответвлением теологии — демонологией. Посторонним людям он представлялся теологом. Тогда на него, как правило, не обращали внимания. Когда же он по ошибке называл свою узкую специальность, люди реагировали с безграничным любопытством. И ужасом.

Мимо него на расстоянии всего нескольких сантиметров проехал автобус. Он выкрикнул проклятия, потонувшие в шуме дизеля автобуса и сирены полицейского автомобиля, который пытался проскочить мимо.

Демонология была наукой о демонах, классической и иногда подвергавшейся сомнениям специализацией внутри теологии. А есть ли вообще демоны? И что такое демон? Злой дух? Падший ангел? Самое простое определение, обычно говорил Джованни, такое: это сверхъестественные существа, которые не являются ни богами, ни ангелами. Но такая дефиниция была до бессмысленности поверхностной. Иерархия демонов включает большое количество типов — и человекоподобных, в физическом облике, и отвратительных духов. Уже много лет он, наряду с чтением лекций, отнимавших много времени, работал над собственным проектом, который предполагал составление каталога демонов, систематизацию их по именам, особенностям и религиозной принадлежности. На протяжении веков были сделаны многочисленные попытки классифицировать и каталогизировать демонов в зависимости от типа, характера, времени года, способностей — но Джованни считал, что вполне возможно собрать все особенности в одном общем систематическом каталоге. Некоторые коллеги протестовали против демонологии. Они считали, что вредным духам не место в Царстве Божьем, что демоны — это только метафоры и лишь разные проявления Сатаны. Другие же, фундаменталисты и православные христиане, всерьез думали, что демоны существуют как осязаемые создания в эфире между физической действительностью и потусторонним миром. Сам Джованни Нобиле считал, что голуби на дороге могут изображать демонов так же хорошо, как и что угодно другое.

Рядом с теологическим факультетом он прикрепил переднее колесо велосипеда к отопительной трубе, о которой давным-давно забыли и охранники, и отопительная компания. Закрыл висячий замок. Все на факультете, и студенты, и профессора, знали, что это была личная велосипедная парковка Джованни. До кафедры он шел вместе с Роберто Фалетти, коллегой, которому Джованни помогал в работе над докторской диссертацией о месте Сатаны в теодиции — проблеме зла. Роберто создал особую теорию Сатаны и места зла в созидательной деятельности Бога и поэтому был в постоянном конфликте со своими консультантами, деканом и группой упрямых кардиналов в Ватикане.

Джованни отпер свой до смешного маленький кабинет, где книги, брошюры и диссертации образовывали грозящие рухнуть сталагмиты. Повесил вельветовую куртку на стул и закурил первую за день трубку. У него с Лучаной было заключено негласное соглашение, что она не будет призывать его бросить курить, если он будет курить только на работе и только в кабинете за закрытыми дверьми. По Пьяцца делла Пилота ходили первые в летнем сезоне туристы, легко узнаваемые по картам, путеводителям и фотоаппаратам. Он глубоко втянул дым и задержал его. Два туриста прошли сквозь стаю голубей, которая «открылась», а потом «закрылась» за ними, как это происходит с молнией на одежде. Рядом с пишущей машинкой лежала стопка бумаг — черновик статьи, которую он писал для «Гарвардского теологического обозрения» по поводу своих десяти тезисов о месте Сатаны в демонологии. Он пробежал глазами разделы, над которыми работал перед тем, как уйти вчера с работы:

По-видимому, есть какая-то неуверенность, какое-то сомнение, какие-то разногласия по вопросу о той, принадлежат ли имена Сатана, Люцифер и Вельзевул одному и тому же персонажу (с различным религиозным происхождением), или же это разные дьяволы. Ответ зависит от того, на какие источники опираются авторы. Уместным здесь будет сказать, что слово «сатана», которое значит «обвинитель» или «противник», долго было общим названием для любого дьявола, а вовсе не собственным именем.[33]

В «Завещании царя Соломона» — которое, как утверждается, было написано библейским царем Соломоном[34] (что не было задокументировано и с большой долей вероятности является не более чем мифом) — читателю представлен ряд пугающих демонов (в частности, один, лишенный головы, который смотрит через груди), обладающих различными (и, естественно, малосимпатичными) свойствами. «Завещание Соломона», апокрифическое произведение, написанное, по-видимому, между 100 и 400 годами после Рождества Христова (и которое, похоже, базируется на более старых, ныне утраченных источниках), описывает, каким образом царь Соломон умудрился пленить группу демонов, возглавляемую Вельзевулом, который, как ни парадоксально, получает задание помочь Соломону в строительстве храма в Иерусалиме. Из нескольких бесед с демонами царь Соломон узнает об их слабостях и о способах одолеть этих существ.

Таким образом «Завещание Соломона» выступает своего рода инструкцией, как нам избежать гнева демонов. Этот труд считается древнейшим из известных произведений, называющих и описывающих демонов. Когда демонов просят описать, назвать их личных противников, то многие намекают на некоего будущего спасителя, что подтверждает теорию о том, что текст фактически написан после, а не до Христа (то есть они как бы предсказывают пришествие спасителя).

Интересной деталью в «Завещании Соломона» является упоминание о Вельзевуле (одно из многих имен Вельзебуба), принце ада, который выступает в роли начальника демонов в период царствования Соломона. Он говорит, что когда-то был самым высокопоставленным ангелом на небесах, что его имя связано с Геспером, «вечерней звездой», — греческим названием Венеры, которая по вечерам появляется на западе, а по утрам на востоке. В этом случае Вельзевул и Люцифер — один и тот же персонаж. Вельзевул в древней семитской традиции идентичен богу Ваалю. В более поздней христианской традиции Вельзевул приравнивается и к Люциферу, и к демонам более низкого ранга. Также Люцифера рассматривают как одного из представителей дуализма Сатаны, а некоторые считают, что несущий свет Люцифер, божий ангел, представляет более позитивные идеалы, чем Сатана, инкарнация дьявола зла. В XIII веке папа Иоанн XXI сосчитал, что Сатану поддержали 133 303 668 ангелов — и превратились в демонов, в то время как 266 613 336 ангелов остались верными Богу. Однако неясно, что послужило основанием для математических изысканий папы и последующих выводов.

Джованни посмотрел на стопку бумаги. На пишущую машинку. Н-да. Вздохнул. Выпустил из ноздрей табачный дым. «Над этим, — подумал он, — надо еще поработать, прежде чем показывать щепетильным редакторам „Гарвардского теологического обозрения“». Он хотел сесть, но тут зазвонил телефон. Дал ему прозвонить три раза — чтобы создалось впечатление, будто он занят чем-то важным, — потом ответил:

— Да, Нобиле!

— Профессор! Старина! Это я!

Он тут же узнал вкрадчивый грудной голос Луиджи Фиаччини. Луиджи — настоящее чучело. Горбатый кривой урод, который при соответствующем освещении мог сойти за одного из изучаемых Джованни демонов. И грандиозный пьяница. Луиджи владел антикварной лавкой в переулке около Виа дель Говерно Веккио.

— Луиджи! Старый бандит! Чем могу быть полезен?

— Многим, профессор, многим. Но сначала я могу кое-что сделать для тебя.

— Да?

Курительная трубка погасла, понадобилось две спички, чтобы зажечь ее снова.

— Манускрипт, профессор…

— Вот как?

— Ты не поверишь!

— Поподробней, Луиджи.

— Это снова случилось!

— Луиджи! Не играй со мной, будь так добр.

— В Египте. Точно так же, как с библиотекой Наг-Хаммади.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Козопас, Джованни, ты можешь в это поверить? Пастух коз нашел в пещере посреди пустыни древний манускрипт.

В боку закололо, как будто он вскочил слишком быстро, — Джованни ухватился за спинку стула.

— Ты там? Джованни?

— Я здесь, здесь. Продолжай!

— Манускрипт был плотно завернут в вощеное полотно и спрятан в запечатанный кувшин. Разве не фантастика? Сначала «Свитки Мертвого моря». Потом Наг-Хаммади. Теперь это. Что появится теперь? Евангелие от Иуды? — Луиджи громко рассмеялся над собственной шуткой.

— Какого рода найденный текст?

— Джованни, Джованни, не будь таким нетерпеливым, друг мой. Его еще не перевели, даже почти не прочитали. Мой египетский продавец, который, если честно, является специалистом скорее по верблюдам и женским попкам, чем по языкам, считает, что текст написан клинописью.

Джованни нахмурил брови. Клинопись? Он привык читать латинские и греческие манускрипты. Остальные были написаны на иврите и арамейском языке. Клинопись обычно связана с более древними культурами. И если только не какое-то невероятное везение, если только этот пастух не наткнулся на глиняные таблички, содержащие «Эпос о Гильгамеше» и «Энуму элиш»,[35] то чаще всего такие находки оказывались скучнейшими перечислениями товаров.

Луиджи угадал его мысли:

— Потерпи, мой друг, потерпи. Речь идет совсем не об унылой описи содержимого склада товаров или подсчете торговцем своей прибыли.

— Это точно? Ты только что сказал, что никто еще не прочитал его?

— Мой египетский друг описал мне два символа на первой странице.

— Да?

— Джованни…

— Я слушаю.

— Ты сидишь? Держись крепче.

Джованни сел, словно по приказу, за письменный стол:

— Ну же! Только не надо мелодрам. Говори! Что там было на первой странице?

— На самом верху страницы был нарисован символ.

— Какой?

— Трикветр.

Джованни нахмурил брови и положил трубку в пепельницу. Задумчиво нарисовал три переплетенных дуги символа на странице блокнота, который всегда лежал раскрытым около телефона.

— Ну?..

— Я думаю…

— Ты должен меня извинить, в какой-то момент я решил было, что этот текст интересует тебя.

— Дальше!

— Второй символ — павлин.

В наступившей тишине было слышно только тихое шуршание в телефонной трубке.

— Ты решил надо мной подшутить, Луиджи?

— Малак-Тавус.

Джованни схватил трубку и сделал глубокую затяжку, отчего опять появился огонек.

— Джо-о-о-ва-а-ан-нни-и-и, — запел Луиджи.

— Трикветр… Павлин… ты хочешь сказать, что это может быть Евангелие Люцифера?

— Разве не фантастика?

— Оно не может быть подлинным.

— Почему?

— Наверняка фальшивка. Фальшивая версия. Невежда-монах когда-то насочинял что-то в Средние века и засунул в пещеру, чтобы сбить с толку таких идиотов, как мы.

— Говори только о себе, бестолковый ученый!

— Ты не читал статью, которую я написал в прошлом году? В «Ревиста Теологика».

— Читал, естественно. Ты думаешь, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Как правило, я оказываюсь прав.

— Так ты берешься за эту работу, Джованни?

— Какую работу?

— Для профессора ты соображаешь слишком медленно. Силы небесные, неужели можно быть таким несообразительным?

— Скажи попросту, чего ты хочешь, Луиджи?

— Ты можешь поехать в Луксор за мой счет, привезти сюда манускрипт и сделать предварительный анализ?

— Но…

— Джованни, послушай! Я не собираюсь выплачивать этому ослиному фаллосу то состояние, которое он затребовал. А вдруг манускрипт — подделка? Ты же сразу почувствуешь дыхание Сатаны, когда увидишь текст.

— А египетские власти установят, что манускрипт…

— Все формальности уже улажены.

— Кого ты подкупил, Луиджи?

— Шутить изволите, профессор! Ты знаешь не хуже меня, что к манускрипту будут относиться гораздо лучше здесь, в Риме, чем если мы оставим его в руках акул черного рынка и коррумпированных хранителей, которые будут его чистить наждачной бумагой и резать тупыми ножницами.

— Я не желаю связываться с контрабандой. Я не…

— Успокойся, крючкотвор! Все разрешения и лицензии в порядке.

— Мне, конечно, нужно получить согласие декана…

— Спасите меня! Даже бюрократы в муниципалитете не такие формалисты, как вы, ученые!

— На мой взгляд, нельзя обойтись без одобрения этой работы.

— Этого еще не хватало!

— Как бы то ни было, в интересах университета и факультета, чтобы…

— Все будет хорошо, я думаю. Спасибо, спасибо, спасибо. Когда ты можешь ехать?

— Как часто летают самолеты в Луксор?

— Я заказал тебе билет до Каира на вечерний рейс сегодня.

— Ты заказал билет?

— А в Луксор ты полетишь завтра рано утром.

— Луиджи…

— Ты думаешь, я не знал, что ты согласишься?

— Я тебе не ответил. Я сказал, что мне нужно получить разрешение от моего начальства. Мне нужно найти кого-нибудь, кто посидит с Сильваной. Кто-то должен выгуливать Беллу. Правда, можно договориться с соседкой.

— Я зайду к тебе в семнадцать ноль-ноль и отвезу в аэропорт.

— И тем самым сэкономишь деньги на такси?

— Сарказм тебе очень не идет.

— Ты знаешь, почему я заинтересовался этим манускриптом?

— Да! Ты хочешь доказать, что он не существует.

— Не говори глупости! Только потому, что у меня есть здоровый научный скептицизм…

— О, извини, я неправильно огласил официальную версию. Сейчас последует верная: твой интерес и интерес университета состоит в том, чтобы, исходя из бескорыстного профессионального идеализма, оградить памятник культуры от вандалов и коммерческого использования, — торжественно возвестил Луиджи.

— Григорианский университет сохранит за собой право участвовать в торгах, когда ты выставишь манускрипт на продажу.

— Бла-бла-бла…

— Луиджи!

— Он вам будет дорого стоить.

— Я ни одной секунды своей жизни не сомневался, что в тебе нет ни крупицы порядочности.

— Мне абсолютно все равно, попадет манускрипт в руки частного коллекционера или ученых. Все вы одинаковые, скряги, все-все.

— Ты прекрасно знаешь, что ты не прав. Но эту дискуссию мы с тобой вели уже много раз, — он услышал, как Луиджи фыркнул и засмеялся, — и я знаю, что ты не такой циник, каким хочешь казаться.

— Думай что хочешь.

— И независимо от того, чем это кончится, ты получишь свои деньги. При условии, что манускрипт не подделка.

— Ну конечно, друг мой.

Поездка в Луксор была напряженной, суматошной и погруженной во влажную жару, которая казалась невыносимой даже для человека, привыкшего к августовской погоде в Риме. Он пришел в антикварную лавку во вторник незадолго до двенадцати. Такая была договоренность. Лавка была заперта. Ясное дело. В Египте все указания времени в лучшем случае приблизительные. Жара и тысячи мух. Он попробовал убить время на раскуривание трубки. Даже в тени под гофрированной поверхностью ржавого навеса тяжелый табачный дым вызывал тошноту. Сам антиквар появился минут через сорок в грузовике, который выглядел так, будто его использовали еще при строительстве пирамиды Хеопса. Никаких извинений или объяснений, рядом беззубый парень, окруженный облаком пыли и насекомых-паразитов. Беззубый оказался тем самым пастухом коз, который нашел манускрипт. От него исходил соответствующий запах. В течение следующих часов Джованни понял, что в Египте все относительно. Антиквар в действительности был местным лавочником, говорящим на ломаном английском. У него был брат со связями в подпольных антикварных кругах в Каире. Антикварная лавка была примитивной, здесь торговали подержанными вещами, кухонной утварью и котлами эпохи Шестидневной войны.[36] Самое старое, что Джованни смог обнаружить в лавке, — это полочка растрепанных книг с кулинарными рецептами конца пятидесятых годов. Невероятно, подумал Джованни, как эти люди могли создать одну из самых могущественных и продвинутых цивилизаций в истории. С помощью торговца, выступавшего в роли переводчика, пастух рассказал, как он искал пропавшую козу, которая, как он боялся, упала в какую-нибудь яму в пустыне. Внутри одной пещеры он что-то увидел, но то, что он сначала принял за козу, оказалось продолговатым глиняным кувшином. Он вытащил кувшин на солнце, вскрыл его пятью прицельными ударами камня.

— В нем ведь могли быть золото и драгоценные камни, — с обезоруживающей улыбкой сказал он, — или джинн, например. — И увидел манускрипт, завернутый в полотняную ткань. Он не преминул вспомнить, что нашедшие рукописи Наг-Хаммади получили большую награду, поэтому он обратился к ближайшему антиквару. Последнее он сказал, почтительно обращаясь к торговцу, который гордо перевел это на английский.

— И вот теперь мы сидим здесь, — сказал торговец с довольной улыбкой, которая показывала, что он уже видит бассейн, построенный на вырученные от продажи манускрипта деньги.

Луиджи и торговец уже заранее договорились о некой предварительной сумме — депозите, — чтобы Джованни мог на время взять манускрипт для изучения. Торговец вручил Джованни завернутый в ткань манускрипт, а Джованни ему — толстую пачку наличных. Торговец, ухмыляясь, стал пересчитывать деньги. Беззубый пастух получил свою долю и, издавая бессмысленные звуки, убежал с высунутым языком. «Вот так, — подумал Джованни, — делают дела в Египте».

В связи с опозданием самолета ему пришлось провести вечер и ночь в Каире, где он купил по чересчур высокой цене духи Лучане и алебастровую фигурку бога Гора — Сильване.

* * *

— Белла! Фу!

Держа лупу в правой руке и незажженную трубку в левой, Джованни оторвался от манускрипта и посмотрел на гончую, которая лаяла, стоя на персидском ковре в прихожей в нескольких метрах от его кабинета. Он очень редко повышал голос на эту миролюбивую собаку, относившуюся к миру с неизменным равнодушием, которому Джованни только мог позавидовать. Ни громкие сигналы спецавтомобилей на главной улице, ни тяжелые шаги по лестнице, ни звонки в дверь не пробуждали у Беллы инстинкта защитницы. И Джованни радовался этому. Сторожевой пес был ему не нужен. А собак-побрехушек он терпеть не мог.

— Ну, замолчи же!

Белла оскалила зубы и, казалось, была готова вцепиться ему в горло. «Странно, — подумал Джованни, — что с ней?» Собака в последний раз тявкнула и рухнула на пол, как будто из нее вынули все батарейки. Еще порычала и положила морду на лапы.

— Хорошая собака!

Текст был разделен на две колонки: одна с клинописью, другая с неизвестными значками. Ни того ни другого языка он не знал. Но вообще-то, Джованни не был ни лингвистом, ни палеографом. И все же он чувствовал какую-то систему в хаосе значков. Пораженный симметрией, он рассматривал их ровные ряды. Невероятно! За столетия написанное практически не поблекло. Как это возможно? А пергамент? Чем его обработали, что он сохранил мягкость? Уважение к старому пергаменту не давало ему закурить трубку. Дым мог повредить нежному материалу и чернилам. В коридоре рычала Белла. Иногда она поднимала голову и обнажала зубы. Это так не похоже на Беллу. Он включил радио. The Windmills of Your Mind.[37] Он сидел и слушал. Любимую песню. Не осознавая того, отбивал такт ногой.

* * *

В середине дня он поехал на велосипеде в университет. В рюкзаке лежало сокровище культуры. Он передал манускрипт заведующему техническим отделом университета Умберто Джалли. После нескольких громких краж пять лет тому назад, когда исчезли список «Вульгаты»[38] VI века и реликвия, связанная с апостолом Павлом, технический отдел перевели в защищенный корпус с охранниками, стальными решетками и кодовыми замками. Умберто посвятит работе с манускриптом целый вечер. Поскольку Джованни знал его, не было никаких сомнений, что и большую часть ночи тоже. Из технического отдела Джованни поднялся по лестнице в свой кабинет. Он еще не совсем закончил доклад, который обещал сделать в Орнитологическом обществе о месте птиц в демонологии. Джованни пробежал глазами последнюю страницу текста:

Книги Моисеевы, осуждают поклонение богам в виде птиц, летающих по небу. По-видимому, это была попытка ограничить поклонение идолам, которое принесли с собой пришедшие из Месопотамии племена. Известный археолог Лэйард[39] на раскопках под Нимродом обнаружил на глиняных табличках много священных птиц, которые были частью вавилонской и ассирийской религии. Эти птицы считались видом демонов. Они имели мистическую власть над людьми. В Древнем Вавилоне королевский дворец украшали золотые фигуры священных и магических птиц. И финикийцы, и филистимляне считали голубя священным животным. Да, есть много примеров религиозного использования птиц. Но самое интересное вот что. Филистимляне поклонялись богу плодородия по имени Вааль, или Вельзевул. Вааль Зебуб может восприниматься как повелитель мух и властитель всего, что летает. Израильтяне рассматривали Вааля как большую угрозу и соперника Яхве. Их пророки резко нападали на поклонение идолам, и по сей день по-прежнему Вааль и Вельзевул связываются с демонами и поклонением дьяволу.

* * *

Когда он вернулся с работы, Лучана сидела на стуле в передней. У нее был ужасно подавленный вид.

— Тяжелый день на работе? — спросил он.

— Сильвана не пришла из школы!

Джованни посмотрел на часы. Дочка должна была прийти полчаса назад. Он попробовал успокоить Лучану.

— Она сейчас придет, — несколько раз повторил он.

Заверения Джованни на жену не действовали. Он принес флакон духов, который купил в Каире. Белла тявкнула.

Лучана вытерла слезу нижней стороной ладони и три раза понюхала.

— Очаровательно, — сказала она так равнодушно, что он засомневался, почувствовала ли она вообще запах духов.

— Для Сильваны я купил алебастровую фигурку, изображающую Гора.

— Кого?

— Ну, ты знаешь, бога с головой сокола.

— Она, наверное, обрадуется.

— Может быть, подушишься ими перед тем, как мы ляжем спать?

Это было похоже на флирт, который вот уже несколько месяцев как исчез из их отношений. Вероятно, поэтому Лучана посмотрела на него непонимающе.

— «Арабские ночи», — продолжил он. — Духи называются «Арабские ночи».

— А-а?

— Мне сказали, что их состав придумала наложница, которая хотела обеспечить себе благосклонность султана на каждую ночь.

— Благосклонность?

— Наверняка дешевый торговый трюк.

— Что с ней могло случиться?

— Дорогая, она всего лишь задержалась.

— Только не Сильвана.

— Все опаздывают время от времени.

— По дороге из школы? Ей десять лет, Джованни!

— Может быть, уроки затянулись? Может быть, заигралась с подружками по классу и забыла о времени? Может быть, автомобильная авария, она стоит и смотрит, как подъезжает «скорая помощь»?

— Авария? О боже!

— Конечно не с Сильваной, она ведет себя правильно на улице, ты ведь знаешь Сильвану.

И все же беспокойство Лучаны передалось и ему. Сильвана была не из тех, кто мог что-то забыть. Она была добросовестной и послушной до крайности. Она всегда приходила из школы вовремя. Всегда.

— Я могу сходить и посмотреть.

— Да. Пожалуйста.

Он свистнул Белле, но та, похоже, решила, что прогулка по улице не более заманчива, чем сон на теплом ковре. Она медленно поднялась, пару раз махнула хвостом и снова легла.

* * *

Джованни прошел шесть кварталов до школы. Все было спокойно. Во всяком случае, он не обнаружил на дороге ни одной автомобильной аварии.

Он был уверен, что встретит дочь. Он представил себе, как Сильвана, танцуя, подбегает к нему и рассказывает, что засмотрелась на витрину магазина, что подруга нарисовала мелом на тротуаре квадратики и они играли в классики, ну, дает какое-то объяснение, которое в будущем окажется вполне нормальным и естественным, и они с Лучаной будут смеяться над своими переживаниями.

Так где же она? Подойдя к школе, он попытался открыть тяжелые двери. Но школа была заперта. Может быть, учитель в неразберихе запер ее в классе? Может быть, сломалась защелка на двери туалетной кабинки? Он звонил, но никто не выходил. Когда заканчивает работу администрация? Неужели нет сторожа? Несколько минут он ходил взад и вперед в тщетной надежде увидеть кого-то, выходящего из дверей. Но никто не выходил. На обратном пути он зашел в парк. В нем было полно детей. Но Сильваны среди них Джованни не увидел.

Когда он открывал ключом дверь, он верил, что Сильвана сидит на кухне и ждет его вместе с Лучаной и Беллой.

— Ау? — крикнул он в тишину. — Сильвана?

Лучана заплакала. Белла стала лизать его руку.

— Может быть, она зашла в гости к подруге?

— Какой подруге?

— Не знаю — но ведь есть у нее, наверное, подруги?

Лучана неподвижно смотрела на него. В ее взгляде был укор? У десятилетней девочки есть подруги? Они нашли список учеников класса и пробежали глазами все имена. В конце концов выбрали четыре знакомых имени из тех, кого при желании можно было рассматривать как подруг Сильваны. Джованни позвонил всем четверым. Он поговорил с двумя матерями и одним отцом, которые с пониманием и огорчением в голосе сказали, что Сильваны у них нет. В четвертой семье телефон не ответил.

По прошествии полутора часов после положенного времени возвращения из школы Джованни позвонил классному руководителю Сильваны. Ее не было дома. Потом он позвонил в больницу. Звонить в больницу было проклятием. Как будто звонок сам по себе превращал Сильвану из опоздавшей в пропавшую или того хуже — в пострадавшую. Его соединили с приемным отделением. Медсестра проверила список всех вновь поступивших. С чувством сострадания она сообщила, что у нее нет сведений о десятилетней девочке. Однако от этого известия Джованни не почувствовал облегчения.

— Позвоните в полицию, — предложила медсестра.

Он стал звонить в полицию.

— Что ты делаешь, Джованни? — спросила Лучана. Голос был дрожащим и нервным. — Что они сказали? Она была у них?

— Нет.

— Куда ты звонишь?

— В полицию.

— Боже! В полицию?

— На всякий случай, Лучана.

В телефонной трубке послышалось несколько щелчков, будто кто-то с кастаньетами вторгся на линию, затем гудок и соединение.

— Профессор Нобиле, — сказал мужской властный голос, — чем могу вам помочь?

Лишь несколько секунд спустя Джованни понял, что не так. Полиция не могла знать, с какого номера звонят и уж тем более кто звонит.

— Откуда вы знаете, кто я?

— С Сильваной все в порядке.

Вихрь отчаяния и ужаса, облегчения и страха едва не сбил с ног Джованни. «С Сильваной все в порядке». Полиция охраняет Сильвану. Она вне опасности. Сильвана в надежных руках. Но что она делает в полиции? Видимо, с ней что-то случилось. Но что? О боже, неужели ее… — Он был не в силах закончить мысль, не в силах произнести то слово, то непроизносимое слово. Он схватился за галстук и потянул его, пытаясь ослабить узел. Ему не хватало воздуха. «С Сильваной все в порядке».

— Что с ней?

— Джованни? — Голос Лучаны превратился в шепот.

— С Сильваной все в порядке, профессор.

— С ней все в порядке, — сказал он Лучане, закрыв трубку рукой.

— О боже, спасибо!

Он убрал руку:

— Где она? Куда мне зайти за ней?

— Ничего не предпринимайте, профессор Нобиле.

— Что вы хотите сказать?

— Никому не звоните. Ни с кем не вступайте в контакт.

— Я не понимаю…

— Ни с полицией. Ни с коллегами. Ни с друзьями.

С полицией.

Несмотря на жару и большую влажность, от которой рубашка прилипла к спине, мороз пробежал по коже. Джованни пришлось взять себя в руки, чтобы удержаться на ногах. «Ни с кем не вступайте в контакт. Ни с полицией…» Он попытался справиться с охватившим его оцепенением.

— Сильвана! — крикнул он. Он хотел спросить: «Как она?» — но голос изменил ему.

— Джованни? — У Лучаны начиналась истерика. Она дергала его рубашку, словно хотела сорвать с него одежду. — Что случилось? Джованни! Что с Сильваной?

— Если вы не выполните наши требования, профессор Нобиле, вы и ваша супруга никогда больше не увидите Сильвану.

— Но…

— Спокойно. Ни слова ни одному человеку. Тем более полиции. Вы поняли, насколько серьезно ваше положение?

— Джованни? — рыдала Лучана.

— Профессор Нобиле?

Он чуть не задохнулся.

— Да… Да! Да-да-да!

— Мы свяжемся с вами.

— Но Сильвана…

Незнакомец повесил трубку. Вместо гудка на линии послышалось потрескивание. «Кастаньеты», — подумал Джованни. Затем он разобрал нетерпеливый голос:

— Да? Полиция! Что случилось? — Голос был более высокий, чем предыдущий.

— Джованни! — плакала Лучана, прижимаясь к нему.

— Синьор, вы занимаете линию срочного вызова!

— Извините.

— Что случилось?

— Извините.

Он положил трубку и встретился взглядом с Лучаной.

XI ДИРК И МОНИК

АМСТЕРДАМ

5 июня 2009 года

1

Очень медленно она чуть-чуть приоткрыла дверь и посмотрела на меня.

Где-то глубоко внутри у нее зародился позыв к икоте. Как будто альбинос, стоящий на пороге, едва ли не самое жуткое зрелище, какое может увидеть женщина, целый день погруженная в собственные мысли и вдруг пробудившаяся к реальности от звонка в дверь.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами сквозь щелочку, цепочка на двери разделяла наши два мира. За моей спиной по каналу Кайзерсхрахт плыл экскурсионный катер с туристами. И сразу заколыхался ряд узких, странных каменных домов, отраженный в воде.

Мне показалось, что она моего возраста, но сохранила девичью прелесть. Карие глаза, светлые волосы с золотистым оттенком. «Ты легко могла бы меня покорить», — подумал я, как и всегда при встрече с привлекательной женщиной. Но сам я, скорее всего, напугал ее.

— Добрый день, — сказал я на своем самом лучшем английском языке, который, если честно признаться, был, скорее, ломаным, — я ищу Дирка ван Рейсевейка.

От ужаса глаза ее забегали. Она сделала попытку закрыть дверь.

— Дирк ван Рейсевейк? — повторил я. — Я пришел по правильному адресу?

Она высунула заламинированную табличку с текстом: «Aan de deur wordt niet gekocht. Ga weg!»[40] Я не совсем понял надпись на картонке. Но «Ga weg!» очень напоминало: «Катись колбасой!»

В СМС-сообщении, присланном мне Луи-Фердинандом Монье, было сказано, что нидерландским контактом Мари-Элизы является некий Дирк ван Рейсевейк, что вполне соответствовало старому электронному адресу, упомянутому среди данных этой самой Моник: rijsemjk2000@dds.nl. Я поискал адрес Рейсевейка в международном телефонном каталоге и в справочниках по Амстердаму. Дело в том, что тот номер телефона, который дала Моник, был засекреченным. Я звонил сначала из Ювдала, потом с нескольких автозаправок и площадок отдыха между Осло и Амстердамом, но так и не получил ответа. И если я вообще сумел обнаружить этот адрес, то только благодаря моему доброму старому опыту детектива. Обзванивая университеты, издательства и антикварные лавки Амстердама, я сумел установить круг общения Дирка ван Рейсевейка через его доброжелательных коллег. Они знали этого пожилого историка, который зарабатывал на жизнь переводами специальной литературы, консультациями по предметам старины и по редким манускриптам. Если верить им, он был человеком странным и нелюдимым. То, что он интересовался, в частности, сатанизмом, было не известно никому из тех, с кем я разговаривал. Дирк ван Рейсевейк жил на набережной канала Кайзерсхрахт со своей значительно более молодой женой, которая была его личным помощником. По-видимому, именно эта женщина сейчас и пыталась захлопнуть дверь перед моим носом.

— Можно встретиться с Дирком ван Рейсевейком? — еще раз спросил я.

Она стояла как каменная глыба. Может быть, она глухая?

Я крикнул:

— Дирк ван Рейсевейк?

Во взгляде ее появился гнев.

— Я пришел поговорить о Евангелии Люцифера.

Она вздрогнула, как будто я просунул в щель руку и схватил ее. Проходящие стали более внимательно смотреть на меня. Катер с туристами прибавил скорость.

Дверь захлопнулась.

В удивлении стоял я на ступеньке и смотрел на закрытую дверь. Я чувствовал себя нежеланным коммивояжером, проклинаемым миссионером, отвергнутым женихом. В конце концов я написал свое имя и номер мобильного телефона на визитной карточке моей гостиницы «Ambassade Hotel» на набережной Херенхрахт и сунул ее в щелочку для почты.

2

Все еще ошеломленный и растерянный из-за негостеприимного приема, я перешел на другой берег и двинулся в сторону порта. Из переполненных баров тянуло запахом гашиша, сладкой мечты. По дороге я зашел в интернет-кафе и проверил почту. Потом сел за столик на улице и заказал пиво, которое стал пить под солнышком, поглядывая на проходящих дам.

Ни одна из них не посмотрела на меня.

Не буду хвастаться, что я — Казанова. Я побаиваюсь женщин. Дело не в том, что я их не люблю. Но очень уж они навязчивые. Если ты им нравишься, то они желают обладать каждой клеточкой твоего тела. И ожидают того же с твоей стороны. Они обрушивают на тебя всю нежность и любовь. Они хотят держать твою руку в кино. Владеть тобой. Брать тебя в «ИКЕА». Те женщины, которые интересуются мной, — бог знает, что они во мне находят, — делают это скорее из сострадания, чем из страсти. Они выключают свет, когда занимаются со мной любовью, так что могут представить себе на моем месте кого-то другого. Самая долгая связь в моей жизни длилась четыре месяца. Со мной трудно жить. Некоторые люди созданы для того, чтобы жить в одиночестве. Ни одна из моих возлюбленных не сказала прямо, но все думали, что я странный. Я сам по себе. И речь не о том, как выжимать из тюбика зубную пасту. Я всегда в стороне. Не только потому, что меня долгое время выживали разные «добрые» люди, а потому, что мне там хорошо. В стороне. Я из тех, кто стоит в стороне на школьном дворе, кто с ужасом ждет урока физкультуры, кто остается невыбранным, когда капитаны отбирают себе игроков в футбольную команду. И дело тут не в альбинизме. Не в плохом зрении. Не в расшатанной психике. Просто я не хочу навязываться там, где меня не ждут.

Я допил пиво, вернулся в гостиницу и лег в постель размышлять, как мне установить контакт с Дирком ван Рейсевейком.

3

— Господин Бьорн Белтэ? — раздался в телефонной трубке старческий голос, тусклый и слабый.

Я прижал мобильник к уху, чтобы слышать лучше.

— Да, это я?

— Goedemiddag![41] — картаво сказал он по-нидерландски и перешел на английский. — Меня зовут Дирк ван Рейсевейк.

Я вздрогнул и вскочил:

— Спасибо, что позвонили.

— Я предполагаю, что вы — тот Бьорн Белтэ, о котором я читал в археологических изданиях.

— Это я.

— Goed![42] Я так и подумал. Прежде всего хочу извиниться за негостеприимный прием. Она очень осторожна. И подозрительно относится к посторонним. Vrouwen![43] У дверей толпится так много странных людей. Она ничего плохого не имела в виду. И все-таки приношу свои извинения. Иногда она перегибает палку.

— Забудьте.

— На вашей визитной карточке я вижу название — Евангелие Люцифера. Вот так сюрприз! Я очень давно ничего не слышал о нем.

— Вы знаете о существовании этого манускрипта?

— Natuurlijk![44]

— Я так и думал.

— Полагаю, ваш приезд связан с убийствами Кристиана Кайзера, Тараса Королева и бедняжки Мари-Элизы Монье?

— Вы осведомлены лучше, чем полиция, ван Рейсевейк.

— Я полагаю, что в вашем распоряжении есть некая копия… het handschrift?[45]

— Возможно. Я не знаю. Пытаюсь собрать нити. Понять.

— Не удастся ли мне уговорить вас посетить нас еще раз? — В голосе появились нотки доброжелательности. — На этот раз гарантирую иной прием.

4

Молчаливая женщина приоткрыла дверь и, смущенно улыбаясь, сняла цепочку.

— А вот и снова я! — пропел я и сладко заулыбался. Это мой обычный метод, помогающий сгладить неловкость любого положения.

Входя в квартиру Дирка ван Рейсевейка, вы словно покидали современную жизнь, брызжущую солнцем и смехом, и проникали в библиотеку, дремлющую под слабым светом пыльных старых ламп. От пола до потолка прихожая была заставлена книгами. Старыми, новыми, тонкими, толстыми. Воздух был насыщен тяжелым запахом бумажной пыли и переплетного клея и еще знаниями. Комната в конце коридора казалась складом антикварного магазинчика. Даже на маленькой кухне повсюду лежали книги.

— Сожалею, что напугал вас в прошлый раз, — сказал я. — И спасибо за то, что вы передали мою визитную карточку.

Не говоря ни слова, она повела меня по коридору, стеллажи в котором угрожали обрушиться под весом книг, потом по узкой лестнице, ступеньки которой жалобно заскрипели под нами.

Не скрою, что я представлял себе Дирка ван Рейсевейка ярко выраженным сатанистом, элегантным мужчиной дьявольского облика с проблесками седины на волосах и заостренными ногтями, сидящим в кожаном кресле с боковыми выступами вокруг головы, окруженным черными стеариновыми свечами, кошками и полуобнаженными рабынями, готовыми повиноваться любому взмаху руки этого супермена.

А действительность оказалась такой. Дирк ван Рейсевейк лежал на широкой кровати в спальне, пахнущей камфарой и болезнями. Он был тщедушным костлявым стариком, с возрастом утратившим былые силы и энергию, с бесцветными глазами и блеклой кожей. Под пушком на голове просматривалась лысина.

Занавески задернуты. Ночной столик и пол под кроватью заложены книгами и стопками бумаги.

— Господин Белтэ! — Он протянул мне руку. Его пожатие было вялым. Дыхание отдавало металлом.

— Называйте меня Бьорн.

— Я извиняюсь за все это, — он провел рукой вокруг себя, — но я очень болен. Годы похитили мое здоровье. Ну да ладно. Хватит об этом. Спасибо, что вы вернулись. Dank и![46]

— Спасибо за приглашение.

— Прежде всего позвольте вам представить Моник.

Моник…

Имя с сайта Мари-Элизы Монье…

Я удивленно оглянулся и взял ее руку. Маленькую и теплую. Когда я пожимал ее, возможно, нажал слишком сильно, она сделала почти незаметную гримасу. Как будто она не привыкла, что кто-то дотрагивается до нее.

— Она немая. Вы, наверное, удивились, почему она такая тихая.

— Бьорн, — назвал я себя. — Белтэ. Но это вы уже знаете.

— Не надо так кричать. Я сказал, что она немая, а не глухая.

— Извините.

— И кстати, она вовсе не отставшая в развитии или тупая. А совсем наоборот. — Его смех перешел в приступ кашля.

Из нагрудного кармана Моник вынула блокнот.

«Простите! Что так грубо прогнала вас!» — невероятно быстро написала она. Почерк был изящный и легко читаемый. Вперемешку английский и нидерландский языки. Я ожидал продолжения, но его не последовало.

— Все в порядке. Забудьте об этом.

Моник пододвинула мне стул. Сама осталась стоять, прислонившись к стене.

— А дьявольское Евангелие, которое привело вас сюда из далекой Норвегии? — спросил Дирк ван Рейсевейк.

Его фраза прозвучала как вопрос, но подразумевалось, скорее, что она будет воспринята мной как приглашение рассказать все, что я знаю. И я рассказал. Когда я закончил, Дирк долго общался со своими воспоминаниями.

Наконец он сказал:

— Во многих отношениях Евангелие Люцифера определило всю мою жизнь. Я не буду мучить тебя, дорогой Бьорн — позволь мне так к тебе обращаться, — своей манией. Но более всего на свете я хотел разгадать загадки, связанные с этим так называемым Евангелием. К сожалению, время и здоровье уходят от меня. Похоже, что все свои вопросы я унесу с собой в могилу. Правильно я понимаю, что текст, который ты привез из Киева, — это Евангелие Люцифера?

— Это всего лишь гипотеза. Поэтому я и приехал. Я надеялся, что вы поможете мне разобраться.

Дирк закашлялся. Моник помогла ему сесть. Когда кашель наконец кончился, она поправила подушку так, чтобы Дирк мог говорить сидя.

— Как ты нас нашел? — спросил он.

Я рассказал. Про сайт в Интернете. Про данные Моник и электронный адрес. Про письмо Мари-Элизы Монье. Про СМС-сообщение с ее телефонным номером. Про мои разыскания их адреса по телефону.

— Да, никто не может полностью защитить себя, — сказал Дирк ван Рейсевейк. — Я всего лишь хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу быть в стороне. Это все. Очень многие… — Он резко остановил себя. — Бедняжка Мари-Элиза. Она приезжала к нам. Много раз. Что известно о ее убийстве?

— Очевидно, Мари-Элизу убили те же люди, которые раньше убили Кайзера и Королева. Способ убийства тот же. Есть явная связь. Только я не понимаю какая.

— Трагедия! Жуткое преступление. Мне не могло прийти в голову подвергать жизнь Мари-Элизы опасности. Я чувствую себя виноватым за ее убийство.

— А убийцы, — спросил я, — сатанисты?

Дирк ван Рейсевейк долго смотрел на меня, потом ответил:

— Сатанисты? Какой странный вопрос!

— Разве? Что противоестественного в том, что охоту за Евангелием Люцифера устроили сатанисты?

— А что ты знаешь о сатанизме?

— Не очень много. Это поклонники дьявола. Служат черные мессы, в которых христианские ритуалы и символы искажаются и подвергаются насмешкам. Они приносят в жертву грудных детей, поджигают церкви и устраивают оргии…

— Если ты имеешь в виду не фильмы ужасов, то те, о ком ты только что сказал, скорее бунтовщики и клоуны, чем настоящие сатанисты.

— А кто же такой настоящий сатанист?

Дирк ван Рейсевейк поудобнее устроился на кровати.

— Для этого надо понять, что такое сатанизм? Вера в Сатану как путеводная звезда индивидуума в жизни? Сатанизм не однозначная религия, а каша из альтернативных и противоречащих друг другу верований. Поклонников Люцифера больше привлекает философия, чем религия. Они считают, что Люцифер и Сатана — разные божества, что Люцифер более позитивен, чем Сатана. Иные религиозно-философские идеи выдвигает учение Телема, созданное в 1904 году оккультистом Алистером Кроули. «Делай что хочешь!» — основной постулат Телемы. Антон Ла-Вей,[47] основавший в 1966 году церковь Сатаны, создал разветвленный аппарат верования. В своих книгах главный упор Ла-Вей делал на индивидуализм, материализм и гедонизм. Дело в том, что большинство сатанистов имеют одну общую черту: стремление к мудрости, знанию и саморазвитию.

— А как насчет поклонения злу?

— Сатанизм не занимается злом. Это ему навязывают христиане. В теистическом сатанизме Сатане поклоняются как божественной силе, подобно тому как христиане поклоняются Богу. И только ценности у них разные. Хотя сатанисты поклоняются Сатане, они больше всего уважают свое «я» и индивидуализм. Христиане любят ближнего. Сатанисты любят себя самих. Но теперь я хочу задать вопрос, Бьорн. Как ты добрался до Джованни Нобиле?

— В Википедии я увидел ссылку на сайт университета в Оксфорде. Так я узнал, что в 1969 году Нобиле опубликовал в «Ревиста Теологика» статью о Евангелии Люцифера, в которой выразил сомнение в его существовании.

— Вот как. Теперь понимаю. Да, я читал эту статью. Нобиле мог ошибаться. Он отрицал бы существование Евангелия вплоть до того самого момента, как ему положили бы манускрипт на колени.

— Я позвонил в университет, где он когда-то работал, и попытался связаться с ним. Я поговорил с человеком, который знал его.

— Альдо Ломбарди?

— Откуда вы знаете?

— Я знаком с ним. Хороший человек. Альдо стал профессором демонологии после Джованни Нобиле.

— Он об этом ничего не сказал.

— Поговори с ним. Ты можешь полностью положиться на него!

— Я еду в Рим для встречи с ним.

— Прекрасно. Goed! Итак. Что еще ты узнал о Евангелии Люцифера?

— Если честно, не очень много. Насколько мне известно, вплоть до 325 года существовал текст, который называли «Пророчествами Ангела Света». По-видимому, именно этот манускрипт стали позже именовать Евангелием Люцифера.

— Совершенно верно.

— Насколько я понимаю, специалисты — историки и теологи — придерживаются разных точек зрения, был ли этот еретический манускрипт — ну да, если он вообще существовал — уничтожен во время Вселенского собора в Никее или нет.

— Ты довольно информирован, как я погляжу.

— А у меня чувство, что я ничего не знаю.

— Mijn beste man![48] Позволь мне рассказать об этом мистическом манускрипте. На протяжении многих лет — начиная с раннего Средневековья — это так называемое Евангелие теологи и историки считали мифом. Когда Джованни Нобиле писал свою статью в 1969 году, он был последним в длинном ряду теологов, полагавших, что Евангелие Люцифера — мистификация или в лучшем случае апокриф, то есть не канонический библейский текст. Как бы то ни было, никто не читал его и даже не видел. Все, что мы о нем знали, основывалось на цитатах или упоминаниях в других изданиях. Дискуссия вновь разгорелась в 1950-е годы, не в последнюю очередь в связи с обнаружением «Свитков Мертвого моря». Дело в том, что во многих текстах встречались ссылки на манускрипт, который на протяжении столетий до Рождества Христова и в годы жизни Христа был известен как «Пророчества Ангела Света». Невозможно умолчать тот факт, что в исторической литературе есть целый ряд указаний на этот манускрипт. Согласно пятитомному труду Adversus Haereses («Против ереси»), написанному одним из Отцов Церкви — Иринеем Лионским,[49] который жил во втором столетии, в гностических кругах ходил список этого языческого документа. В то время считалось, что оригиналу две тысячи лет, если не больше. Мы обнаруживаем указания на него также у римского историка Иосифа Флавия[50] и в Aegyptiaca («Книга о Египте»), основанной на египетских архивах, сохранившихся в Гелиопольском храме. Историк Манетон[51] утверждал, что манускрипт находится в некоем святом месте. В переносном ларце, покрытом золотом, который более всего напоминает ковчег Завета.

— А почему этот манускрипт называется Евангелие? Принято считать, что евангелия рассказывают о жизни и учении Иисуса Христа?

— Вот именно. Отец Церкви Иоанн Златоуст[52] утверждал в 398 году, что такое название было введено еретиками для того, чтобы поиздеваться над Библией.

— Значит, текст Евангелия все-таки сатанинский?

— Nee, nee.[53] Если верно, что манускрипт был написан за две-три тысячи лет до Рождества Христова, то тогда не существовало никакого Сатаны в том виде, в каком мы его знаем по Библии. Были сомнения, не слишком ли произвольно древний манускрипт рассказывает о жизни падшего ангела. Того ангела тьмы, который со временем превратится в Сатану, каким мы его знаем. Это плохо воспринималось в некоторых кругах! Подумайте, какая еретическая мысль, что восстание ищущего истины ангела против самодовольного Бога имело под собой твердую почву! Представь себе, что Сатана стал героем в этой истории — подчиненный, который осмелился протестовать и был наказан чересчур жестоко.

— Зачем говорить о мифологии древних времен. Никто не воспринимает буквально эти сказки о богах.

— Precies![54] Это лишь одна из многих теорий. Другая, еще более пугающая, теория рассказывает, что в Евангелии Люцифера названа точная дата Армагеддона,[55] гибели Земли.

— Армагеддона? Разве это не христианское представление?

— Ты совершенно прав. А парадоксальным — и для некоторых пугающим — в этой связи является то, что Евангелие Люцифера старше христианского пророчества на несколько тысяч лет.

— Но из этого не следует, что пророчество верное.

— Конечно. Nee, nee. Но христианские пророчества базируются на более старых мифах и воззрениях. Представление христиан об Армагеддоне может быть взято из Евангелия Люцифера.

— Что же случилось с манускриптом на Вселенском соборе 325 года в Никее?

— Среди многих тем, стоявших в центре внимания епископов и Отцов Церкви, была тема ереси. То есть, в сущности, они говорили об инакомыслящих. Вселенский собор в Никее считается одним из первых форумов, где христиане обсуждали что-то коллегиально. Перед епископами стояла задача уничтожить все тенденции к отклонению от единой религиозной линии. И в частности, например, точку зрения ариан,[56] которые считали, что Иисус не был по природе своей таким же божественным, как сам Бог. Поплатились за свои взгляды и гностики. А в качестве совсем маленького довеска принято решение уничтожить древний текст «Пророчества Ангела Света». Сжечь его. Более всего это решение напоминало символический акт.

— Но его не сожгли?

— Достоверно это не известно. Но похоже, что либо весь манускрипт, либо его части сохранились.

— Откуда эти сведения?

— Упоминания о Евангелии и цитаты из него обнаружены в других источниках того времени. На протяжении всей истории в неортодоксальной религиозной среде циркулировали короткие фрагменты, предположительно копии отдельных разделов Евангелия Люцифера. Но только в 1970 году в Египте обнаружилась — предположительно — часть этого манускрипта. К сожалению, этот текст пропал в том же году вместе с Джованни Нобиле, который привез его для изучения в Рим.

— По сведениям Альдо Ломбарди, по сей день неизвестно, что стало с профессором и с манускриптом.

— Я знаю эту историю. Een tragedie. Его убили экстремисты — религиозные фанатики. — Дирк сел поудобнее. — И что же ты собираешься предпринять теперь?

— Ну, есть же объяснение всему. Манускрипту. Убийствам. Так что я буду продолжать поиск, пока не разберусь, что к чему. Надеюсь, Альдо Ломбарди мне поможет.

— Альдо, пожалуй, единственный человек на свете, так много знающий об истории Евангелия Люцифера. — Он закашлялся. Сухим надрывным кашлем. — Бьорн, могу я попросить тебя об одной услуге? Я хочу кое-что предложить.

— Что именно?

— Я хочу, чтобы Моник была с тобой.

Трудно сказать, кто из нас двоих был больше изумлен. Моник издала странный горловой звук и опустилась на край кровати. Что-то быстро написала в блокноте, показала. Дирк покачал головой. Она положила на его руку ладонь и сжала ее.

— Моник? — повторил я, вернув самообладание.

— Чтобы действовать вместе с тобой.

— Но почему?

— Она — прекрасная помощница, поверь мне, я ее знаю!

— Действовать вместе? — спросил я, затягивая время, чтобы успеть переварить предложение.

— Она может стать твоим помощником, ассистентом, называй как хочешь.

Не каждый день пожилой муж пытается навязать мне свою молодую супругу. Я не знал, что сказать.

— Мне надо ехать в Париж, Каркассон и Рим, — пробормотал я уклончиво.

— Моник тебе пригодится. Она знает эти места.

— На автомобиле!

— Моник водит автомобиль.

— На крохотном «Ситроене-2CV»!

— Белтэ… Можно ей с тобой поехать? Ну пожалуйста. Ты принимаешь мое предложение?

Я перевел глаза с Дирка ван Рейсевейка на Моник, которая что-то написала. Он прочитал, но не прокомментировал. Я не знал, что сказать. Больше всего я люблю работать один. Но в пользу Моник говорило то, что я с самого начала был очарован ею.

— Бьорн?

— Конечно, — вырвалось у меня. — Конечно.

Вот так Моник вошла в мою жизнь.

XII ПАУК

ПАРИЖ

6–7 июня 2009 года

1

На следующее утро я из Амстердама отправился в Париж, погруженный в болото из множества вопросов и подавленного ужаса, сопровождаемый моим вновь приобретенным оруженосцем Моник, которая молчаливо, как сфинкс, восседала на пассажирском сиденье. Она взяла с собой вязанье, целиком поглотившее ее внимание. Мне казалось, что иметь спутника во время автомобильной поездки очень приятно, но несколько мешало то, что она была немой. Иногда я пытался завязать с ней что-то вроде беседы, но трудновато читать ответы на скорости в сто километров в час. Большей скорости мой автомобиль осилить не мог. Даже на автобане. Даже вниз по склону. Даже при попутном ветре. Моя Болла — маленький «Ситроен-2CV», очень напоминающий консервную банку на четырех колесах со слабым «резиновым» моторчиком.

Моник взяла с собой много багажа. Я хочу сказать — очень много багажа. Она производила впечатление дамы, которая будет приглашена на торжественные обеды, рок-концерты, карнавалы и пижамные вечеринки и поэтому должна иметь с собой все, что нужно для каждого случая. Любая женщина хочет хорошо выглядеть, но, когда продолжительность поездки заранее не известна, знает, что обуви, косметики и парфюмерии надо брать по минимуму. В Болле места совсем немного, к счастью, в ней есть заднее сиденье. Туда-то я и сложил резервный запас чемоданов, больших и маленьких сумок и пакетов Моник. Под всей этой кучей прятался мой чемодан. В нем были смена одежды, туалетная сумочка с зубной пастой, зубной щеткой, дезодорантом и пачкой давно просроченных презервативов.

На автозаправке под Антверпеном мы заказали кофе и багеты. Сидели за пластиковыми столами в окружении семейств с кричащими детьми и пузатых шоферов-дальнобойщиков. Мы привлекли внимание. Моник имела вид очаровательной супруги изысканного посла. Я же тянул не больше чем на лакея этого самого посла. Сбежавшего с легкомысленной супругой своего господина.

Моник открыла маленький блокнот, который был ее горлом и голосом. «Waarom een auto?» — написала она, беззвучно засмеялась, зачеркнула написанное и продолжила: «Почему автомобиль? Почему не самолет?»

— Потому что они контролируют списки пассажиров!

Мой ответ прозвучал как откровенная паранойя. Я услышал это сам. Моник не стала уточнять. Она понимающе кивнула — как будто сама принимала участие в этой игре или была частью моего безумия — и смахнула что-то прилипшее к верхней губе.

2

Мы прибыли в Париж к вечеру и получили два последних остававшихся свободными номера в затрапезной гостинице в Клиши. Я поставил машину между черным «БМВ» и «мерседесом» цвета мокрого асфальта. Моя Болла розовенькая с черными пятнышками.

Приняв душ и отдохнув, мы встретились у стойки регистрации. Моник воспользовалась своей косметикой. Щеки и лоб напудрены, глаза и губы подкрашены, словно она боялась забыть, как она, вообще-то, выглядит. Фигурой в поблескивающем серебристом платье и прической она напоминала какую-то кинозвезду, имя которой я забыл.

— Я не знал, что ты выслала своих фрейлин вперед, — сказал я.

Она улыбнулась.

— Хорошо выглядишь! — Я слегка подтолкнул ее.

Она источала потрясающий аромат. Улыбка и взгляд говорили о чем-то игривом.

Мы прогулялись до ближайшей пиццерии и получили столик на двоих с видом на главную улицу. Когда официант спросил, не сделали ли мы свой выбор, Моник заказала каннеллони с мясной начинкой, а я — спагетти с тушеными овощами. Я — вегетарианец. Официант порекомендовал нам прекрасное красное вино. Вернулся с бутылкой и налил. Моник и я подняли бокалы. Ее волосы мерцали в неярком освещении пиццерии.

— Можно один личный вопрос? — спросил я.

Она склонила голову набок и кивнула.

— Как ты стала немой?

«Een spin!» — написала она. Потом удивленно посмотрела на нидерландское слово. «Извини. Паук. Ядовитый паук. Мраморная вдова. Обычно безопасный паук. Мне четыре года. Укусил. Аллергическая реакция. Была в коме. Очнулась немой. Голоса нет».

— Ой-ой!

Я не люблю об этом говорить. Но я всегда боялся пауков. Знаю, что это звучит смешно. Моя боязнь высоты и намеки на клаустрофобию хотя бы как-то можно объяснить. Но пауки? Если мне нужно что-то взять в подвале, и я вижу, как пугливый паук посматривает на меня из своей уютной паутины, как он, мохнатый, спускается по ниточке на пол и исчезает под диваном, то мой с трудом завоеванный контроль над собой начисто исчезает.

Она написала: «О чем ты думаешь?»

— О пауках.

«Твоя очередь. Как становятся альбиносами?»

— Это легко. Надо такими родиться.

Она беззвучно рассмеялась. Потом написала: «И из-за чего такими рождаются?»

— Генетический дефект. В теле нет пигментов. Во всяком случае, достаточного количества.

Она положила свою золотистую руку рядом с моей бледной. Я не понял почему. Потом до меня дошло. Она хотела сравнить. Пальцы ее были длинными и узкими. Как пальцы пианиста или виолончелиста. На нескольких пальцах изумительной красоты кольца. Заостренные ногти покрыты красным лаком. Я вообразил, какое ощущение должно быть у того, кого по спине царапают эти ногти.

«Получила. От мамы», — написала она в блокноте. Я подумал, что она пишет про ногти. Увидев, что я не понял, она добавила: «Кольца!»

— Кольца очень красивые.

«Почему ты смотришь на мои ногти?»

Эта ее тревожащая полуулыбка.

— Ногти тоже очень красивые.

Эх, Бьорн, покоритель сердец! Когда она встретила мой взгляд, мне показалось, что она прочитала мои мысли и увидела, очень ненадолго, то же, что я: острые ногти оставляют красные полосы на моей белой как мел спине. Она улыбнулась. Я покраснел. Я отвернулся и стал глядеть на проезжавшие автомобили. В отражении на оконном стекле обнаружил, что Моник рассматривает меня. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.

Я очень легко увлекаюсь женщинами старше меня. Не спрашивайте почему. Не теми, что поддались возрасту и процессу старения, а теми, кто еще помнит, каково быть молодой женщиной. Моник была такой. Чувственное соединение зрелости и молодости, опытной женщины и неиспорченной девушки. Это видно по взгляду. В глазах блестит что-то бунтующее и игривое.

— Тебе не дашь больше тридцати, — сказал я.

Она сжала мою руку.

— Это правда!

«Ты флиртуешь?» — написала она. И кокетливо нарисовала маленькое сердце.

Я смущенно поднял бокал. Мы выпили друг за друга. У меня мелькнула мысль, что ее муж болен. Но я тут же отбросил эту мысль.

Я рассказал Моник то немногое, что знал о человеке, с которым я договорился встретиться на следующий день, — об отце Мари-Элизы Монье, о том, как я с ним познакомился. Убийство Мари-Элизы произвело на нее сильное впечатление, поэтому я перевел разговор на теории, связанные с Евангелием Люцифера. Оказалось, что Моник многое знала. Не только об аккадском происхождении этого текста и параллелях с другими месопотамскими произведениями, но и о предполагаемой датировке и трудной судьбе манускрипта на протяжении истории.

— Впечатляюще! — воскликнул я наконец.

«Все благодаря Дирку, — написала она. — Он — эксперт!»

— Он, видимо, очень начитан?

«Он настоящий кладезь премудрости. Невероятно умен».

Я подумал: «Зато дряхлый супруг и увядший любовник».

— А что с ним?

«Рак легких».

Не просто дряхлый, он умирает…

Она перевернула страницу в блокноте: «Хватит про меня! Расскажи! Про себя!»

Я рассказал о моем детстве в Вороньем Гнезде в районе Грефсен в Осло, где я рос альбиносом в окружении красивых и устроенных людей, которые, хоть наверняка и неосознанно, давали мне понять, что я не принадлежу к их кругу. Я был изгоем в этом кругу, был тем, на кого дети могли наброситься, если взрослые отвернулись, тем, о ком соседки говорили своим гостям, что он ну абсолютно вменяемый, нисколько не отставший в развитии. Я рассказал о своем папе, который погиб, упав со скалы, а мама вышла замуж за его лучшего друга. Моник узнала обо всем. Включая историю о моем пребывании в клинике для психически больных. Я рассказал историю находки золотого ларца[57] и о событиях, связанных с королем викингов Олафом Святым и мумией египетского наследного принца Тутмоса, которого потомки назвали Моисеем.[58] Я говорил без остановки. Моник положила локти на стол и оперлась головой о сложенные руки. Я наслаждался неприкрытым и восторженным интересом к моему рассказу. К сожалению, официант принес заказ и прервал представление. После обеда мы остались сидеть, довольные и счастливые, и разговаривали, пока бутылка не опустела. Потом медленно пошли к гостинице. Не держась за руки, но, во всяком случае, бок о бок. Вино подняло мне настроение и пробудило желание. Мне очень захотелось обнять Моник. Я был уверен, она не оттолкнула бы меня. Но я этого не сделал. Ах, Бьорн, слабохарактерный трус! Умирающий муж Моник незримым духом оберегал свою супругу. Я готов был задушить его подушкой! Я представил себе, как ее рука двигалась по спине и останавливалась у бедра. Горячая рука с острыми красными ногтями… Мы шли очень медленно, словно оба хотели, чтобы это продолжалось как можно дольше. Или потому, что у нее на ногах были туфли на высоких каблуках. В душной синей ночи мимо нас ехали автомобили и шли прохожие, как тени из какого-то другого измерения. В моем измерении существовали только Моник и я. И желание прижать ее к себе и дать ей возможность нарисовать иероглифы страсти на моей спине. Когда мы остановились около наших номеров в гостинице, я надеялся, что она войдет в мой; не говоря ни слова, как нечто само собой разумеющееся. Но она, конечно, не сделала этого.

«Goedenacht!»[59] — написала она по-голландски и быстро поцеловала меня в щеку.

На секунду наши взгляды соединились в тихом оргазме неудовлетворенной чувственности, и мы отправились к одиночеству холодных постелей.

XIII МОНЬЕ (1)

Луи-Фердинанд Монье напоминал отощавшее привидение. Жил он в тесной квартирке в наклонившемся многоэтажном доме, который, похоже, содержало социальное управление, а построил его Союз архитекторов-алкоголиков.

Перед домом в Клиши стояли два контейнера, битком набитые мусором, мебелью, коврами-самолетами, потерявшими способность летать, сломанными велосипедами, стиральными машинами, испорченными компьютерами, старой одеждой и дохлыми кошками. Лестница пропахла вареной капустой и рвотой. Лифт не работал, пришлось идти на шестой этаж пешком. Мы с Моник едва дышали, когда наконец взобрались наверх. На двери не было таблички, но Монье рассказывал, что живет «мимо лифта, третья дверь направо». Звонок не работал. Я постучал, очень сильно. Прошло некоторое время, прежде чем мы услышали шарканье шлепанцев и бренчание цепочки. В щели появилось мертвенно-бледное лицо. Разговаривая по телефону, я представлял себе Луи-Фердинанда Монье изысканным помещиком, сидящим в плюшевом кресле и поглаживающим за ушком фокстерьера, тоскующим по умершей дочери. В действительности колоритным был только его французский акцент. Кожа серая, тупой безжизненный взгляд. Глаза косили. Губы потрескались. Лицо перекошенное, не совсем симметричное, словно после инсульта. Редкие седые волосы торчали во все стороны. Клетчатые брюки со сломанной молнией ширинки, старые вытянутые подтяжки поверх майки-сетки.

— Месье Монье?

— Oui.[60]

— Я — Бьорн Белтэ.

— Yes, yes, yes…

— Это Моник из Амстердама.

— Yes. Oui. Yes, I understand. I see.[61]

По-видимому, он вспомнил ее имя и понял, зачем мы пришли. Кивнул сам себе и открыл дверь, чтобы впустить нас в свою нищету. Из прихожей мы прошли через тесную вытянутую кухню, где в раковине накопилась грязная посуда за несколько недель, и оказались в такой же тесной и вытянутой комнате. Но зато вид из окна был безупречным. Луи-Фердинанд Монье ходил взад и вперед по комнате, как будто не знал, куда себя девать.

— Мари-Элиза очень любила вас, — сказал он Моник.

«Спасибо. Мы тоже любили ее», — написала Моник в своем блокноте и показала ему.

Луи-Фердинанд непонимающе переводил взгляд с блокнота на Моник.

— Она немая, — объяснил я.

— Ах вот что, — пробормотал он и взял очки. — Немая? — При чтении лицо его исказилось, словно ему давно нужно было завести другие очки. — Ах так, ах так. — Он посмотрел на Моник и на меня. — Так кто же они? Говорите! Эти нелюди… кто они?

— Мы не знаем, — был вынужден признать я.

— Ну зачем все время какие-то секреты? — продолжал он, обратившись к Моник. — Всякие страхи? Боязнь чего-то? Только теперь я начинаю понимать, почему Мари-Элиза вела себя все эти годы общения с вами так, как будто кто-то за ней гонится. Какой еще чертовщиной вызанимаетесь?

«Извините. Я сожалею, — написала Моник. — Мы ничего не знали о том, что Мари-Элиза была в опасности. Я очень сожалею».

Она дала Луи-Фердинанду прочитать запись в блокноте.

— Когда вы позвонили и пригласили меня к себе, — произнес я, — то рассказали, что получили письмо?

— Я вас не приглашал. Я сказал, что вы можете прийти, если хотите прочитать письмо до того, как я отдам его в полицию. — Его упрямство выглядело искусственным, как будто он внушил себе, что должен прятать свое горе и прикрывать чувства под нарочитым возмущением. — Извините меня, — пробормотал он и бросился на кухню. Вернулся с растворимым кофе и алюминиевым чайником с горячей водой. — Мари-Элиза была очень своеобразной. — Его тон стал мягче, теплее. — С самого раннего детства она была увлечена сверхъестественными существами. Эльфами. Феями. Ангелами. Богами. Вся ее жизнь крутилась вокруг того, что нельзя увидеть, но можно почувствовать. Она осталась без матери в возрасте семи лет. Возможно, в этом и кроется причина ее пристрастий. Я нисколько не удивился, когда она решила изучать теологию.

— Что написано в письме, которое она вам прислала?

Он подошел к комоду и вытащил ящик. Письмо лежало в фотоальбоме с детскими фотографиями Мари-Элизы. Веселая маленькая девочка в песочнице.

XIV ПИСЬМО (1)

23 мая 2009 года

Дорогой папа!

Я сижу в поезде, который везет меня на юг и пишу это письмо. Идет дождь. Запотевшие окна скрывают блестящий от дождя пейзаж, он кажется ненастоящим. Вокруг дремлют пассажиры. Папа, я надеюсь, что ты никогда не получишь это письмо и через несколько месяцев я смогу забрать его и сжечь. Когда я закончу писать, поезд доедет до места назначения, я отправлю письмо в заклеенном конверте — с полностью написанным адресом и маркой — Амели. Ты ее, конечно, помнишь по нашему пребыванию в Велизи-Велликубле. И попрошу ее опустить письмо в ящик, если она узнает, что я умерла. Если этого не произойдет, я заберу письмо у нее и посмеюсь над событиями последних дней за бокалом белого вина.

С чего же начать? Как ты знаешь, я несколько лет помогала одной паре в Амстердаме заниматься исследованиями, иногда оказывала практическую помощь, передавая кое-что. Не волнуйся, речь идет не о наркотиках, а о старых книгах, письмах, рукописях, манускриптах, подобного рода вещах. Они прекрасные люди. Обаятельные, умные. Его зовут Дирк ван Рейсевейк, ее — Моник. И если ты читаешь это письмо, то прошу тебя позвонить им по телефону: +31 16 522 81 51 — и рассказать о том, что со мной случилось.

Я познакомилась с Дирком и Моник через Интернет. Сначала я общалась с Моник свободно и открыто. Но когда я стала им помогать, мы перешли на шифрованные электронные письма.

История такая. В этом году в одном подземелье в Киеве был найден манускрипт. Из Украины его контрабандой вывезли в Норвегию. Несколько дней назад я получила электронное письмо от писателя, живущего в Осло, некоего Кристиана Кайзера. Он, вообще-то, искал Дирка, но узнал, что с ним легче всего связаться через меня. Он написал, что имеет доступ к экземпляру манускрипта, в котором есть рисунки трикветра и павлина. Поскольку он прочитал, что об этих символах говорится во многих работах Дирка по религиозной иконографии, то стал просить Дирка помочь ему. Мы переписывались некоторое время. Он рассказал, что сотрудничает с археологом по имени Бьорн Белтэ, имя которого мне тоже известно, и я переслала эти электронные письма Дирку. Дирк был в восторге и попросил пригласить Кайзера в Амстердам как можно скорее. Я позвонила ему в Осло сегодня утром. Он не ответил. Очевидно, он был уже мертв. Да, папа, кто-то его убил! Его тело обнаружил Бьорн Белтэ. Но ничего этого я не знала, когда звонила. По глупости я оставила на автоответчике Кайзера свое имя и номер телефона. Подумай только, если убийцы находились в его квартире, когда я звонила, и неправильно поняли мое сообщение? Я попробовала позвонить Бьорну Белтэ, чтобы предостеречь, но его мобильник был отключен.

Дирк позвонил мне из Амстердама в тот же день, как раз тогда, когда я узнала, что Кристиан Кайзер найден мертвым. То, что Дирк позвонил, было очень необычно — мы общались почти всегда через Интернет. Он беспокоился за меня и спросил, не могу ли я на всякий случай, переночевать в другом месте, а не у себя дома. Я остановилась на ночь у Пьера. И хорошо сделала. Ночью в мою съемную квартиру вломились. Все перевернули вверх дном — так сказал консьерж. Я не осмелилась зайти домой.

Позже зазвонил мой мобильный телефон. Это были они. Убийцы. Я уверена.

— Мари-Эльза Монье? — сказал мужчина. Он говорил с восточноевропейским акцентом.

— Да. Кто вы? — спросила я.

Я услышала в трубке щелканье. И гудок.

Голос появился опять.

— Нам надо встретиться, — сказал он. — В вашем распоряжении есть вещь, которая принадлежит нам.

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

— Когда и где мы можем встретиться?

— Я не думаю, что мне хочется встречаться с вами, — сказала я и положила трубку.

Он был такой мерзкий. Как те, кто звонят среди ночи и начинают дышать в трубку. Он сразу же позвонил еще. Я опять положила трубку. Когда раздался третий звонок, я не стала отвечать. Я обратилась в полицию. Но они даже не захотели выслушать меня. Тогда я решила поехать к Симонетте. Больше двух лет мы говорили о том, что пора мне еще раз съездить к ней. Но дальше слов дело не шло. Теперь у меня есть серьезная причина побывать у нее в гостях. Нам всегда так весело вместе. Она живет очень далеко, они никогда меня не найдут.

Поезд сейчас прибудет. Я немножко поспала. Симонетты нет, но вряд ли она далеко. В худшем случае — поживу в гостинице.

Заканчиваю. Папа, надеюсь, ты никогда не прочтешь это письмо!

С сердечным приветом!

Твоя дочь

XV МОНЬЕ (2)

— Симонетта уехала по учебным делам в Барселону, — сказал Луи-Фердинанд Монье.

Когда я отдал ему письмо, он сложил его и положил обратно в фотоальбом. Только сейчас я заметил, что он под сильным воздействием психотропных лекарств. Я понял это по тусклому взгляду, с которым сталкивался в клинике.

«Где живет Симонетта?» — написала Моник.

— В Каркассоне, конечно. Я думал, это понятно. По сведениям полиции, Мари-Элиза некоторое время ждала у квартиры Симонетты. Позже она поселилась в гостинице. И это последнее, что мы знаем. Никто, ни полиция, ни я, не имеем ни малейшего представления, что стало с Мари-Элизой после того, как она вышла на прогулку из гостиницы.

— Видимо, преследователи настигли ее, — сказал я.

— Они же не могли знать, куда она направляется.

— Они следили за ней. Мобильный телефон функционировал как устройство GPS.

— Как это возможно?

— В письме говорится о странных звуках во время телефонных звонков.

— Но что это значит?

— Они дистанционно установили шпионскую программу. GPS-навигатор. Она, очевидно, поняла, что что-то не так. А иначе зачем бы ей пересылать вам мобильный телефон?

— О боже! Девочка моя. Так вот почему она вынула батарейки. Она не глупа, моя Мари-Элиза.

«Убийцы будут найдены, — написала Моник. — И понесут наказание. Обещаю!»

— Как вы можете это обещать? — раздраженно спросил Луи-Фердинанд. И повернулся ко мне. — Почему бандиты не пришли ко мне? Сюда? Я ведь привел мобильный телефон в порядок и включил его. Почему они не явились сюда?

— Потому что они уже настигли Мари-Элизу в Каркассоне, — предположил я. — Больше им незачем было следить за телефоном.

Он покосился на меня:

— Кто эти безумцы?

— Я охотно рассказал бы вам, кто они. Но я об этом знаю так же мало, как вы.

Отправитель: Примипил

Послано: 08.06.2009 13:43

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Рим

Шифр: S/MIME РКС37

Dominus!

Мы благодарим за молитвы Совет и общину и сообщаем, что местонахождение манускрипта в Осло установить не удалось. Мы прибыли в Рим. Согласно данным брата Раца, Бьорна Белтэ ожидают здесь в ближайшие дни. Контакт Белтэ, профессор Альдо Ломбарди, находится под нашим постоянным наблюдением.

Примипил брат Хэрэгуш

XVI СМЕРТЬ В ЧАСОВНЕ

КАРКАССОН

8 июня 2009 года

1

От внезапного порыва ветра полицейская лента ограждения громко хлопнула. От облака упала тень на часовню, расположенную в лесу. Дверь в часовню была заколочена. К стене под окном без стекол и рамы был приставлен деревянный ящик. Штукатурка на стенах во многих местах облупилась и осыпалась. Части стены, где кирпичная кладка выглядывала наружу, напоминали незаживающие раны. В промежутках между широкими проходами, которые полиция проложила сквозь заросли вокруг руин, пышно цвели полевые цветы.

— Вот здесь они нашли ее, — сказала Симонетта ле Телье.

Она с несчастным видом сидела на левом крыле моей Боллы. Моник, утешая, обняла ее.

— Я была знакома с Мари-Элизой двенадцать лет, — сказала Симонетта, — но в тот единственный раз, когда я была ей нужна, по-настоящему нужна, меня не оказалось рядом.

Она наклонилась, набрала горсточку песка и стала понемногу выпускать его между пальцами.

— Что это за место? — спросил я.

— Часовня была построена орденом Пресвятой Девы Марии в девятнадцатом веке. Незадолго до войны в нескольких километрах к северу отсюда построили церковь. Двери и окна часовни закрыли ставнями. Тут началась война. И в таком виде, — Симонетта кивнула, — часовня стояла, пока о ней совсем не забыли.

— Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой Мари-Элизу нашли именно здесь?

Она снова зачерпнула горсть песка и покачала головой, ветер подхватывал песчинки, падающие из ее ладони.

«Ты была в Барселоне?» — написала Моник.

— Мне дали стипендию. Вместе с несколькими коллегами я десять дней провела в Испании, изучая архитектуру Гауди. О том, что Мари-Элиза приезжала сюда, я узнала только по возвращении, прослушав записи на автоответчике. За границей я всегда выключаю мобильный телефон. Попробовала ей позвонить. Но ответил ее отец. Она послала ему свой телефон. По почте. Не могу этого понять. Послать по почте мобильный телефон своему отцу?!

— Она думала, что за ней гнались.

— Какое отношение это имеет к мобильному телефону?

— Они выслеживали ее по мобильнику. Так убийцы узнали, что Мари-Элиза поехала в Каркассон. И конечно, они обнаружили, что она набирала твой номер телефона.

— Разве Мари-Элиза не подвергала опасности отца, посылая ему телефон?

— Видимо, она подумала, что все обойдется, если вынуть батарейку. Кроме того, она справедливо рассудила, что преследователи потеряют интерес к телефону, если схватят ее. В-третьих, отец живет в многоэтажном доме в густонаселенном районе. Тут уж никакой мобильник не выследить.

Моник написала: «И к тому же было слишком поздно! Они уже знали, что она здесь».

Симонетта откинула голову и посмотрела на кроны деревьев, росших вокруг часовни.

— Видимо, они держали ее взаперти в каком-то месте недалеко отсюда. Бог знает где. И почему.

— Кто ее нашел?

— Одна пара, которая использовала эту часовню, — несмотря на слезы, Симонетта смущенно улыбнулась, — как место свиданий.

Я посмотрел на руины и на ленту ограждения, которая колебалась на ветру. Часовня на поляне, окруженная деревьями, выглядела очень привлекательно.

— В этой местности люди живут уже более пяти тысяч лет, — сказала Симонетта, когда немного пришла в себя. — Это ведь очень давно, правда? Пять тысяч лет… Но и это ерунда. Здесь, в Южной Франции, люди и неандертальцы жили бок о бок уже пятьдесят тысяч лет. Потом неандертальцы вымерли. Люди остались.

Я ждал продолжения, но его не последовало. Симонетта задумчиво смотрела на лес:

— Сначала полиция не могла понять, кто она. Она ведь не из местных, правда? Но кто-то из полиции обратил внимание на сообщение из Парижа о поиске пропавших, в котором числилась Мари-Элиза. Мой молодой человек — полицейский. Он знал, что я ее подруга. И тогда меня пригласили на место преступления для опознания.

— Я понимаю, это тяжело, но все-таки ты можешь описать, что увидела?

Симонетта вздохнула.

— Я спрашиваю, потому что недавно сам побывал в такой ситуации.

Симонетта бросила на меня удивленный взгляд.

— Кайзер был моим другом и коллегой, — объяснил я. — Это я нашел его. — Пауза. — В квартире. Обнаженного.

Симонетта не отрывала от меня глаз. Мы оба чувствовали себя будто бы частью некоего тайного сообщества, нас связали мой умерший друг и ее умершая подруга.

— В этом есть что-то ненормальное. Совершенно ненормальное. Она лежала на алтаре. Обнаженная. Со скрещенными на груди руками. На ней ничего не было, кроме венка из цветов. На голове. Ее положили на шелковую ткань. Очистили от мусора пространство вокруг алтаря. В часовне было полно сгоревших свечей… — Она закрыла глаза. Потом открыла их, встряхнув головой, словно хотела изгнать навязчивые картины. — Ненормальное. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Что-то ненормальное!

2

Я люблю все старое. Прошлое рассказывает о том, откуда мы пришли. И куда идем.

Крепость Каркассон с двойными стенами и замком с башней — часть Средневековья и не может восприниматься в отрыве от истории. Когда-то давно, восемьсот лет назад, христианская секта катаров населяла этот южнофранцузский регион. Их тысячами истребляла Католическая церковь. Некоторые считают, что это истребление объясняется борьбой за огромные земли. Другие полагают, что дело исключительно в религиозных противоречиях. Католики относились к катарам как к язычникам. Третьи выдвигают теории, будто бы катары скрывали святой Грааль.

Утомленный жизнью портье в гостинице, куда вошли мы с Моник, не был похож на человека, который может во что-то верить. И уж во всяком случае, в загадки прошлого. Чуть заметный слой косметики на лице. И сколько угодно свободных номеров. После утомительной поездки из Парижа и встречи с Симонеттой у часовни, Моник и я отправились принять душ и передохнуть. К сожалению, каждый в своем номере.

3

На закате мы встретились в крепости с Симонеттой и ее возлюбленным, полицейским Франсуа Сарду.

Вечер был теплым, полным мошкары и запахов, долетающих от многочисленных грилей из ресторанов. С площади доносились звуки музыки чересчур громкого духового оркестра.

С Франсуа Сарду разговаривать было очень трудно. Это был полицейский до мозга костей, он все время отвлекался на разговоры с прогуливавшимися коллегами и знакомыми, которым можно было бы рассказать, кто мы и почему он с нами беседует. Сильнее преданности своей работе у него была только влюбленность в Симонетту. Она попросила его встретиться с нами, и он не мог отказать ей.

Мы устроились на скамейке в сторонке от людей, в тени деревьев за внутренней стеной крепости. И постепенно он начал расслабляться. Он рассказал, что следствие открыло не очень много нового о Мари-Элизе и ее убийцах. «Не очень много нового» — совсем не преувеличение. Допросив свидетелей и просмотрев записи камер наблюдения, они установили, что Мари-Элиза сошла с поезда на станции Каркассон 23 мая, во второй половине дня. Багажа у нее не было. На станции она отправила почтой небольшой пакет. По-видимому, мобильный телефон. В кондитерской напротив станции она купила багет, который съела по дороге к квартире Симонетты. По словам соседки, которая, вообще-то, не имела обыкновения следить за всеми приходящими и уходящими, Мари-Элиза позвонила в дверь и некоторое время ждала на лестнице. Другой сосед, который спустился, чтобы вынуть почту, сообщил, что Симонетта уехала за границу. После этого Мари-Элиза бродила по улицам, пока наконец не поселилась в средней руки гостинице на бульваре Жана Жореса. После нескольких часов, проведенных в номере, она сдала ключ портье и пошла делать необходимые покупки. По словам портье, в руках у нее была туристская карта города.

Больше ее никто не видел.

4

В полицию сообщение об убийстве Мари-Элизы Монье поступило утром 3 июня. Влюбленная парочка увидела труп накануне вечером. По разным причинам — из-за шока от обнаружения мертвой женщины, ужаса от возможности быть замешанными в уголовную историю и страха перед ревнивым мужем — они не сразу сообщили о находке.

— Мы тут же поняли, что это было не обычное убийство по пьянке, — сказал Франсуа Сарду. — Все говорило о ритуальном характере убийства. Обнаженная женщина лежала на шелковой ткани на алтаре в часовне. Убийцы потратили время на то, чтобы вплести цветы в ее волосы. Зажгли шестьдесят шесть свечей. Но самое страшное мы обнаружили только после вскрытия.

— Расскажи им! — тихо сказала Симонетта.

— В интересах следствия и чтобы не тревожить публику, некоторые сведения мы не передали прессе. Я попаду в неприятную ситуацию, если они станут известны.

— Мы ничего не расскажем. Мы ведем частное расследование, мы не журналисты.

— Вскрытие обнаружило некоторые странные детали.

Я начал догадываться, какие именно.

— Тело лежало со сложенными на груди руками. Руки были крепко сжаты. Но когда медик раскрыл правую руку, он обнаружил…

— …амулет!

Франсуа Сарду изумленно посмотрел на меня.

— Бронзовый, — продолжил я. — С пентаграммой и трикветром.

— Вы с кем-то уже говорили?

— Ни с кем. Моего норвежского друга и одного коллегу в Украине убили те же самые люди. Тем же способом. Я рекомендую вам связаться с полицией в Осло и Киеве.

— Мы уже обращались в Интерпол. — Он помолчал. — Но есть кое-что еще.

На этот раз я позволил ему закончить самому:

— Труп был обескровлен.

5

Мы пригласили Симонетту и Франсуа поужинать с нами, но он не захотел, чтобы нас лишний раз видели вместе, и вежливо отказался. В турецком ресторане на небольшой улочке мы с Моник сели за свободный столик. Поглощая чечевичные котлеты с черным хлебом и местным вином, мы обсуждали дальнейшие планы. Мы договорились ехать в Рим через Французскую Ривьеру и Геную, которая лежала точно в середине пути. Моник предложила, чтобы мы там переночевали. От Генуи до Рима, где нас ждал профессор теологии Альдо Ломбарди, примерно пять часов пути.

В гостиницу после ужина мы пошли через площадь, несколько минут постояли на ней, слушая кошмарные звуки духового оркестра, потом сбежали от них. Из гостиницы я позвонил Трайну в Исландию. Там все еще работали над текстом. Но теперь эксперты пребывали в еще большем затруднении, чем раньше. Трайн подтвердил, что на тех четырех-пяти ученых, которые помогали ему, можно положиться. Каждый вечер они запирали манускрипт в надежный сейф в подвале университета. Затем я позвонил старшему полицейскому Хенриксену в Осло. Он по-прежнему не испытал никакого облегчения, услышав мой голос. Казалось, он только и ждал, что ему сообщат о моей кончине. Удалось найти автомобиль, который арендовали убийцы. Обгоревший остов машины был обнаружен в каменоломне в Аммерюде. Личные документы и кредитные карты, которые использовали преступники, взяв напрокат «лексус», были фальшивыми.

Как обычно, я не мог заснуть.

Я лежал и думал о папе. Я часто думаю о нем, когда не могу заснуть. О том, кем он мог бы стать, если бы ревность не отняла у него разум и не сделала меня сиротой. Что за мысли промелькнули в его голове, когда он падал со скалы?

О чем вообще думают, когда умирают? Интересно, стал бы я другим человеком, если бы папа остался жив? Может быть. Вероятнее всего. Но теперь это уже не важно. Даже для меня.

XVII САТАНА

РИМ

10 июня 2009 года

1

— Сатана жив!

В карих глазах профессора Альдо Ломбарди вспыхнули огоньки; признаки безумия можно увидеть во взглядах одержимых, больных людей и увлеченных профессоров академий.

Я беспокойно задвигался на стуле. Моник закашлялась.

— Если верить в Бога, — продолжил он, — то Сатана — неминуемое следствие этой веры. Гармония жизни зависит от баланса и равновеликих противовесов. Исходными камнями Вселенной были материя и антиматерия. Свет и тьма. Тепло и холод. С этой точки зрения Бог и Сатана представляют собой два неизбежных полюса. Добро против зла. Но теологический парадокс состоит в том, что именно Бог — а кто же еще? — создал Сатану. — Ломбарди разразился едва слышным смехом. — Друзья мои, я вижу, что испугал вас. Расслабьтесь, успокойтесь, я всего лишь увлеченный человек!

Его кабинет был светлым и каким-то живым, если так можно выразиться, как будто он годами впитывал в себя глубокие мысли своих многочисленных хозяев и отказывался их выпускать. На шкафу архива попыхивала колба-кофеварка. На письменном столе лежали пачки рукописей. Неровными штабелями прислонились к стенам диссертации и учебники. В любой точке мира кабинеты ученых похожи друг на друга. Кофеварка издала долгий свист, будто готовясь передать свою жизнь в руки Господа. Альдо Ломбарди снял колбу, налил кофе в белые пластиковые стаканчики мне и себе (Моник от кофе отказалась). Затем вернул колбу на место.

— Я рад, что вы приехали. Оба. Я знаю, что чересчур давил на вас, Бьорн. Но это важно. Вы поймете. Очень важно. — Он повернулся к Моник. Взгляд его подобрел. — Моник… — Он взял ее руки в свои, как это делает заботливый священник, общаясь со своими прихожанами, и повторил ее имя тихо, почти про себя. Потом отпустил руки и воскликнул: — Ну так как же? Как чувствует себя Дирк?

Моник кивнула, словно говорила: «Спасибо, хорошо», хотя это было явным преувеличением. Мне пришло в голову, что ни она, ни Дирк не хотели, чтобы люди знали, насколько серьезно он болен.

— Хорошо. Хорошо. — Когда он поворачивался ко мне, я заметил в его правом ухе слуховой аппарат. Н-да. Альбинос с плохим зрением. Немая. Тугоухий. Хорошенькая компания.

— Дирк и я, мы переписывались много лет, — объяснил Ломбарди. — Темы наших исследований часто пересекались.

Я механически подхватил:

— Он говорил.

— Дирк — прекрасный человек!

— Мне было очень приятно и полезно встретиться с ним.

— Может быть, он упомянул, что я принял кафедру Джованни Нобиле?

— Да.

— Это произошло много лет спустя после того, как Нобиле исчез. Кафедра долго пребывала без руководителя. Надеялись, видимо, что он вернется.

Внизу на улице завели грузовик. В коридоре громко заговорили студенты, словно усердные пророки захотели поделиться своими откровениями. Я пригубил кофе. «Такой вкус, — подумал я, — наверное, был бы у стен дома из просмоленных досок на горном пастбище в Ювдале, если бы я вздумал их лизать».

— К сожалению, я не был лично знаком с Джованни Нобиле, — продолжал Ломбарди. — Слишком большая разница в возрасте. Я был студентом, когда Нобиле здесь работал. Я слушал его лекции и собирался спросить его, не согласится ли он быть научным руководителем моей дипломной работы, которая отвечала на вопрос, какое влияние широко известное сочинение о ведьмах Malleus Maleficarum («Молот ведьм»)[62] оказало на понимание женской сексуальности в период 1500–1850 годов. Но, как вы знаете, мне не посчастливилось воспользоваться его советами. Джованни Нобиле исчез, а я попал к своенравному руководителю, у него пахло изо рта, и он проявлял нездоровый интерес к пухленьким студенточкам с первого курса. После исчезновения Нобиле инспектор допрашивал меня. В его кабинете нашли несколько моих писем. Но, конечно, я ничем не помог полиции.

Я с отвращением сделал еще один глоток кофе.

— С моей стороны было бы преувеличением утверждать, что нам не хватало Нобиле. Он был очень закрытым человеком, который держал все внутри себя. И после того отвратительного дела… если честно, многие предпочли забыть о нем. Знавшие Нобиле лично любили и уважали его. Но думаю, что многие студенты и коллеги — совершенно неосознанно — боялись его. Да, боялись! Очевидно, потому, что боялись тех демонов, которыми он — в профессиональном смысле — окружал себя. Сама сфера его интересов была неоднозначной. И даже больше — пугающей. В особенности в среде верующих католиков здесь, в Италии, в Риме, в собственном университете Ватикана.

В дверь постучали. Появилась голова мужчины в слишком больших очках. Он извинился, когда увидел, что у профессора посетители. Альдо Ломбарди крикнул ему:

— Витторио! Входи, входи! Помнишь, мы говорили о Бьорне Белтэ из Норвегии? Археологе? Вот он. Бьорн, это Витторио Тассо, семиотик, мой добрый коллега.

Я воспользовался моментом, чтобы отставить пластиковый стаканчик с кофе и забыть о его существовании. Мы с Витторио Тассо пожали друг другу руки и обменялись обычными при встрече любезностями. Он читал мою критическую статью в журнале «Археология» о попытках семиотиков истолковать использование викингами знаков и символов. Когда он ушел, я попробовал вернуться к старой теме:

— Так что же случилось с Джованни Нобиле?

— Да, что же случилось? — повторил Альдо Ломбарди. — Я обычно говорю, что его бес попутал. Он обнаружил древний, языческого происхождения документ — «Пророчества Ангела Света», или Евангелие Люцифера, как его еще называют, — и сошел с ума. — Взгляд Ломбарди говорил, что он погрузился в воспоминания. — Так что же случилось? Что же, собственно говоря, случилось? Я думаю, что и сегодня никто точно не знает, что случилось. Мы по-прежнему задаем вопросы, на которые ни у кого нет ответов. Все, что мы знаем: умерло много людей. Джованни и его дочь пропали.

Альдо Ломбарди покачал головой.

— Они умерли? Оба? — предположил я, но, скорее, задал вопрос.

— Вероятнее всего, простились с жизнью, закованные в цепи, на дне Тирренского моря или залитые бетоном в устоях одного из путепроводов, которые тогда строились повсюду на автострадах в нашем регионе. Трагедия, никак иначе. И самое странное… — он поискал нужное слово, — самое странное то, что происходящее сегодня является зеркальным отражением событий сорокалетней давности. История повторяется. Опять, неизвестно откуда, появился тот же манускрипт. Та же секта… Убийства…

— Секта? Вы знаете, кто стоит за убийствами?

— Кто — не знаю. Я кое-что знаю о секте, которая в этом деле замешана. Но вы слишком торопитесь. Я еще вернусь к этому.

— Подождите! Вы хотите сказать, что секта, которая была замешана в убийствах Джованни Нобиле и его дочери в 1970 году, та же самая, что охотится за манускриптом сейчас?

— Все другое было бы невероятным.

— Спустя сорок лет?

— Бьорн, манускрипту больше четырех тысяч лет. Сорок лет — это ничто.

— Что случилось с манускриптом в 1970 году?

— Он исчез вместе с Джованни Нобиле.

— Но он не мог быть тем же манускриптом, который сейчас нашли в киевской пещере!

— Конечно нет.

— Копия?

— Простите. — Он выжидающе посмотрел на меня с намеком на улыбку. — Бьорн Белтэ, вы верите в Бога?

— Нет.

— А вы, Моник?

Она кивнула. Потом написала: «Я не верю. Я знаю. — Она подчеркнула слово „знаю“. — Бог и Его ангелы существуют. Сатана и его демоны существуют. Вот так обстоят дела».

— Идемте, друзья мои, — сказал Альдо Ломбарди. Встал и положил пачку бумаг в старенький кожаный портфель. — Вот так! — Затем надел серый плащ и фетровую шляпу, которые висели на вешалке в углу за книжной полкой. — В кабинете тесно и жарко.

2

— Большинство людей, независимо от того, христиане они или нет, имеют искаженное представление о Сатане, — сказал Альдо Ломбарди.

Мы расположились в тихом уголке Ватикана с видом на купол собора Святого Петра. Альдо Ломбарди сидел слева, держа кожаный портфель и шляпу на коленях, Моник в центре, я справа. На деревьях щебетали птички. Листва отбрасывала тень, дающую прохладу. По дорожкам прогуливались молчаливые туристы: некоторые с восторженными взглядами, другие в глубоком раздумье, словно они наконец добрались до конца священного путешествия по своим сомнениям.

— Функция Сатаны в Библии совсем не в том, чтобы наказывать или пугать нас, — продолжил он. — Все это пришло позже, в Средние века, когда Церковь превратила падшего ангела с торчащими крыльями и увядшим сиянием в звероподобное существо с рогами и хвостом. Сатана все время был орудием Бога. До того как Отцы Церкви и священники превратили Сатану во Властителя Зла, Сатана имел четко определенную функцию, данную ему Богом, — очищать и испытывать человека, подвергать проверке его веру. Только люди, имеющие в сердце Иисуса Христа, могут противостоять соблазнам падшего ангела. Сатана — такая же часть Бога, как и все Его творения. Посмотрите по сторонам! Формально мы находимся сейчас не в Италии и не в Риме. Мы в Ватикане. И подобно тому как Ватикан одновременно является независимым государством и интегрированной частью государства, которое находится за его пределами, Сатана немыслим без Бога. Когда стены кабинета затемняют мой разум и делают работу невозможной, я обычно прихожу сюда. Здесь, рядом с Богом, мысли получают порцию кислорода. Сатана… — медленно и вдумчиво сказал он, — Сатана, по-моему, является одним из самых пленительных образов теологии.

«Когда-то был ангелом», — написала Моник.

— Не просто ангелом, а архангелом… изгнанным с небес! Иов описывает его как одного из сыновей Бога, приближенного Бога.

«Властитель ада», — написала Моник.

— Это позже, да, это появилось позже. Ни в Библии, ни в религиозной истории в целом Сатана не был завершенной фигурой. Напротив. Он постепенно возвышался до позиции властителя ада.

— На протяжении нескольких сотен лет, — вставил я.

— Возьмем, к примеру, Библию. Сатана отсутствует в книгах Моисеевых. Концепт «Сатана» еще не существовал во время их написания.

— Разве змей и Сатана не одно и то же?

— Это более позднее истолкование.

— Откуда же тогда появился этот концепт?

— Одни ответят, что Сатана — идеологическая необходимость как противоположность милосердному Богу. Другие отыщут место рождения Сатаны в различных религиях и мифах. Иудеи в период изгнания познакомились с учением персидского пророка Заратустры — зороастризмом,[63] неотъемлемой частью которого был образ Ангра-Манью, всеотрицающего духа, прародителя лжи, несправедливости и беззакония, олицетворяющего злое начало и смерть. Эта персонифицированная фигура дьявола впоследствии была соединена с вавилонскими царями, божествами и древними духами — так сформировался образ Сатаны. Впервые как представитель зла Сатана упоминается в Первой книге Царств, где он подговаривает Давида провести перепись населения. Знаменитый фрагмент Книги пророка Исаии о царях вавилонских был соотнесен с дьяволом лишь в первом столетии после Рождества Христова. — Ломбарди вынул листок из портфеля и протянул мне:

Ад преисподний пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем; пробудил для тебя Рефаимов, всех вождей земли; поднял всех царей языческих с престолов их. Все они будут говорить тебе: и ты сделался бессильным, как мы! И ты стал подобен нам! В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви — покров твой. Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы.[64]

— Это только один из многих примеров того, как представление о Сатане и аде произрастало в различных местах Библии, в разных истолкованиях. Вот еще пример:

И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и Сатаною, обольщающий всю Вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.[65]

Моник протянула Ломбарди свой блокнот: «Сатана — это в первую очередь христианское представление?»

— Ни в коем случае. Демоны и злые духи занимали иудейских святителей на протяжении столетий между Ветхим и Новым Заветом, что наложило несомненный отпечаток на восприятие Сатаны в христианской Библии. Древние мифы и примитивные представления о злых духах слились с более сложным взглядом того времени на конкретную фигуру дьявола. Но вы правы в том, что в христианстве Сатана пришелся к месту. Обратите внимание на то, насколько более дьявольским Сатана выглядит в Новом Завете христиан. В Откровении Иоанна Богослова мы встречаем Сатану, достигшего апокалипсических размеров. С течением времени Сатана становится все более злым и отвратительным. Кульминация наступает через несколько столетий после того, как Библия была окончательно написана и канонизирована. В Средние века Сатана постепенно становится все более пугающей фигурой и начинает играть роль властителя зла, который распоряжается армией демонов на земле и в аду.

— Евангелие Люцифера старше Нового Завета, — отметил я.

— И тем более оно важно для понимания образа Сатаны. Ясно, что этот текст послужил основой для формирования самых ранних мифов о Сатане.

— И что же, есть верующие, которые считают, что такая побочная линия теологии может оправдать убийство? Мы говорим о манускрипте. О тексте! Это только слова! Слова!

— Слово — это сила.

— Такая сила, которая заставляет экстремистов убивать невинных? Я этого не понимаю, правда не понимаю.

— Достойной сожаления чертой многих религий является то, что они подкрепляют в своих адептах веру, будто те могут выступать от имени Бога. Отсюда крестоносцы — христиане. Сторонники джихада в исламе. Еврейские сионисты. История полна примеров, когда человек утверждал, что он действует по велению и вместо своего Бога, и включался в процесс творения.

— Но вы говорите, что Евангелие Люцифера имеет прямое отношение к Сатане? Хотя текст написан за несколько тысяч лет до того, как Сатана вошел в сознание пророков, священников и верующих?

На лицо Альдо Ломбарди легла печать спокойствия. Его густые брови и волосы в носу хотелось бы немного подстричь. В эту минуту он походил на стареющего учителя из почти забытой сельской школы своего детства.

— Бьорн, вы не верите даже в Бога. Вы не религиозны. Для вас существует только видимое, осязаемое. Вам недоступны загадки существования. Недоступно удивление… Как же мне удастся убедить вас не только в существовании Бога и дьявола и их вечной борьбы, но и в чем-то настолько потрясающем, что может полностью перевернуть ваше восприятие мира? Удастся ли мне сдвинуть ваши сомнения в вере хотя бы на один миллиметр в сторону Бога и Его сущности?

— Можете попытаться.

Моник беззвучно кашлянула в руку.

— То, что я вам скажу, Бьорн, вы едва ли хотите знать. Если мой великий страх окажется справедливым, то эти три убийства станут всего лишь началом, не имеющим никакого значения. — Ломбарди поднял взгляд на купол собора Святого Петра. — Весь существующий мировой порядок изменится. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Вы хотите сказать, что Евангелие Люцифера — своего рода апокалипсис?[66]

— У нас есть основания считать, что Евангелие Люцифера, так же как и Священная Библия, содержит предсказание, пророчество, которое…

Внезапно он прижал руку к правому уху, как будто там возникла сильная боль. Я услышал жужжание голосов в его слуховом аппарате.

— Где? — воскликнул он. Еще жужжание. — Код красный? — крикнул он в пространство. — Трое зафиксированы около проспекта Виале Чентро-дель-Боско!

— О чем вы говорите?

— Идем! Быстро!

Он спешно повел Моник и меня к выходу. Недалеко от нас с шумом затормозил автомобиль. Я повернулся, но ничего не увидел за деревьями. Услышал какой-то шум, крик туристов, звук закрывающихся дверей автомобиля.

— Идем! Идем! — повторял Альдо Ломбарди и тянул нас через парк.

РИМ

май 1970 года

Хуже всего было бессилие. Полная неизвестность. Невозможность что-то предпринять.

Джованни закурил трубку, хотя и сидел в гостиной вместе с Лучаной. Она вряд ли это заметила. Лучана позвонила в полицию, но ведь она не слышала серьезного угрожающего тона мужчины. «Если вы не выполните наши требования, вы и ваша супруга никогда больше не увидите Сильвану». Звучание голоса не оставляло никаких сомнений в том, что угрозу надо воспринимать буквально. И все же отказ от звонка в полицию казался Джованни противоестественным. Он был согласен с женой. Как бы то ни было, у полиции есть опыт расследования такого рода дел. Но кто знает? Не станет ли Сильвана жертвой некомпетентности и честолюбия какого-нибудь неопытного или же чересчур амбициозного старшего полицейского?

— Я думаю, надо звонить, — прошептала Лучана.

— Ты не поняла, что я сказал?

— Все равно.

— Не надо рисковать.

— Так что же делать?

— Ждать.

— Ждать?

— Ждать!

— Чего?

— Они свяжутся с нами.

— Ждать… А что будет, когда они свяжутся с нами, Джованни?

— Мы узнаем, чего они хотят.

— И что тогда мы будем делать?

Он попытался избавиться от ощущения, что Лучана обвиняет его. В чем? Не будь дураком, Джованни. В беспомощности. В инертности. Трусости. «Что сделал бы отец? — подумал он. — Что сделал бы Энрико?»

— Мы не знаем, чего они хотят, — произнес он.

— Ты не думаешь, что им нужны деньги?

— Деньги?

— Что же еще?

— Почему из всех людей на свете они похитили именно ее, чтобы получить деньги?

— Может быть, они думают, что мы богатые?

— Они знают наши имена. Знают наши телефоны. В какой школе учится Сильвана. Следовательно, они знают, где мы живем и чем занимаемся. Им хорошо известно, что мы не богаты.

— Тогда почему?

— Я не знаю!

Она вздрогнула.

— Извини. Я не хотел… Извини. Но я не знаю. Я знаю не больше тебя. Ничего не понимаю.

— О боже! Джованни! Вдруг это кто-то из моих клиентов?

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, кто-то недовольный продажей квартиры.

— И он похитил Сильвану?

— Ты не веришь в это, Джованни? Что кто-то из моих клиентов решил мне отомстить?

— Конечно не верю.

— Случается, что после продажи или покупки квартиры наши клиенты бывают очень недовольны.

— И все-таки. Это вряд ли причина похищать дочь риелтора.

Белла подошла к ним и положила голову на колени Джованни. Он почесал ее за ухом. Лучана принесла стакан воды. Зазвонил телефон. Оба вздрогнули. И посмотрели друг на друга.

— Джованни…

— Да?

— Ты не будешь отвечать?

Он поднял трубку:

— Да? Квартира Нобиле.

— Джованни, это Умберто, я не помешал?

— Умберто?

— Умберто Джалли! Ты что, не узнаешь мой голос?

— Извини, Умберто. Я ждал звонка одного человека и вздремнул немного.

— Извини, что разбудил. Я хотел только сообщить тебе последние сведения. Если можно?

— Конечно. Какие сведения?

— Я извлек манускрипт и произвел внешний осмотр. Надо сказать, он в отличном состоянии.

— Прекрасно.

— Он был очень хорошо упакован. Материал кажется практически новым. И я думаю, это не фальшивка.

— Рад слышать это, Умберто.

— Что-то случилось?

— Нет-нет. Голова немножко кружится. Я еще не совсем проснулся.

— Ты слегка дернул?

— Дернул?

— Ну да. Чтобы отпраздновать. Ты заслужил!

— Совсем нет. Нисколько!

— Я не узнаю тебя.

— Говорю тебе, я спал.

— Ты говорил с деканом Росси?

Доктор теологии Сальваторе Росси был деканом факультета.

— Нет. О чем?

— Он заходил сюда сразу после того, как ты ушел.

— Из-за манускрипта?

— Он хотел что-то обсудить с тобой.

— Вот как? Что обсудить?

— Манускрипт. Он сказал, что позвонит тебе. Не звонил?

— Нет. Он очень хотел поговорить с тобой. Немедленно.

— Значит, еще позвонит.

— Ты придешь завтра?

— Завтра?

— Да?

— Не знаю… завтра… если надо будет… Может быть, я уеду…

— Да-да. Это связано с манускриптом?

— Нет. Или хотя… да. Да.

— Хорошо, не буду мешать, Джованни. У тебя, конечно, много дел.

— Спасибо за звонок.

— Забеги ко мне, когда вернешься.

— Конечно, Умберто, сразу же.

— Пока, профессор.

Положив трубку, он увидел, что Лучана смотрит на него широко открытыми глазами.

— Он что-то знает?

— Умберто? — Джованни попробовал сообразить, как этот разговор воспринимала Лучана. — Он хотел поговорить о манускрипте.

— Манускрипте?

— Том, который я привез из Египта.

— О боже, Джованни, что делать, что же нам делать?

Он закурил трубку:

— Ждать. Это мы и делаем.

— Но чего мы ждем?

— Когда они свяжутся с нами, — сказал Джованни.

— Не надо говорить со мной в таком тоне.

— Извини. Но ты должна понять.

— Понять? Что?

— У них нет иного интереса, кроме как получить за Сильвану деньги. Они будут звонить.

— О боже, Джованни, представь себе, а вдруг они… — Она не закончила.

— Ты о чем?

— Ей только десять лет. Десять лет!

— Я думаю, здесь дело иного рода.

— Ты уверен?

— Они хотят получить деньги.

— Да. Деньги.

— Они вынуждены будут связаться с нами.

— Когда?

— Я не знаю когда. Извини, я знаю не больше того, что сказал тебе. «Мы позвоним» — были их последние слова.

— Но сколько времени предстоит ждать?

— Не знаю.

— Они должны понимать, что мы тут сидим… и ждем!

— Скоро, видимо, позвонят.

Он встал и посмотрел в окно. День шел своим чередом, на улице машины, какофония звуков. Обыденная жизнь города показалась ему вдруг абсурдной. Оскорбительной. Парочка шла по улице и смеялась над чем-то. Как они могут смеяться? Мотороллер пробирался между рядами автомобилей. Пешеходы спешили по тротуару и переходили через улицу. Автомобили тормозили и подавали сигнал. Все было как всегда. Не было лишь Сильваны. Контраст между повседневными делами и драмой, которая выпала на их долю, сделал его злым, неприкаянным, испуганным. К нему подошла Белла, дотронулась лапой до ноги. В окно он увидел полицейский мотоцикл, который пробирался среди автомобилей. На лестничной клетке хлопнула дверь. Они даже не знают, что Сильвана пропала. Он положил трубку на подоконник.

— Хочешь выпить? — спросил он.

— Выпить?

— Вина?

— Спасибо, нет.

— Чего-то покрепче?

— Не хочу.

— Чтобы успокоиться.

— Думаю, это не поможет.

— Пожалуй, ты права.

Лучана посмотрела на мужа:

— А это может иметьотношение к манускрипту?

Неожиданная мысль не сразу дошла до него.

— Джованни?

— Ты имеешь в виду Евангелие Люцифера?

— Да? Ты не слышал, что я спросила?

— Я думаю. Оно не стоит таких денег. Конечно, за него можно получить деньги, если Луиджи найдет хорошего покупателя, но… Нет. Это абсурд. Я никогда не слышал, чтобы ребенка похищали ради того, чтобы получить выкуп антикварными вещами и культурными ценностями.

— Но это возможно?

— Конечно возможно. Только это абсурд!

— Почему?

— Эту редкость невозможно выставить на продажу.

— Где он?

— В университете.

— В твоем кабинете?

— У Умберто. Поэтому он и звонил.

— Ты должен отдать им его.

— Манускрипт?

— Если они ищут его. Слышишь?

— Конечно! Ты думаешь, я буду подвергать риску жизнь Сильваны из-за какого-то древнего манускрипта?

Намек на самую возможность такого развития событий оскорбил его.

— Извини, Джованни. Конечно. Я знаю. Я не хотела тебя обидеть. Прости.

Он подошел к ней и обнял.

— Я очень боюсь, — прошептала она.

— Я тоже.

* * *

Он вышел на кухню и налил себе стакан воды. Увидел под стулом пробежавшего таракана. Съел несколько сухих изюминок, сполоснул стакан под краном и поставил его назад в шкаф. Белла зевала так, словно хотела закончить свою жизнь, проглотив баскетбольный мяч. Из кухни он пошел в свой кабинет. Ему нужно было прочистить мозги. На самом верху кипы бумаг на письменном столе — подобно волшебной формуле зла — лежал один из его старых списков демонов. Джованни собирался дополнить его и объединить с каталогом демонов по регионам. В этом списке, основанном на Clavicula Salomonis («Ключи Соломона»),[67] значилось семьдесят два демона в строго иерархическом порядке. Не думая ни о чем, он смотрел на список, который несколько дней назад представлялся ему таким важным, а теперь утратил всякий смысл.

СПИСОК ДЕМОНОВ

базируется на Clavicula Salomonis с использованием также Clavis Salomonis и Pseudomonarchia Daemonum

Джованни Нобиле Рим, июнь 1969 года

В соответствии с каталогом демонов Clavicula Salomonis[68] семнадцатого века — которое, по-видимому, базируется на еще более старом произведении Clavis Salomonia[69] — демоны подразделяются на царей, принцев, герцогов, графов, маркизов, президентов и одного рыцаря (Туркас).

Труд голландского оккультиста и демонолога Иоганна Бейера Pseudomonarchia Daemonum («Иерархия демонов»)[70] был опубликован в 1577 году, еще до выхода Clavicula Salomonis, в качестве дополнения к его же работе De praestigiis daemonum («O проделках демонов») (1563).[71]

Оба произведения содержат авторитетные списки известных демонов — шестидесяти восьми в Pseudomonarchia Daemonum и семидесяти двух в Clavicula Salomonis,[72] — а также сообщают, когда и как демонов можно вызвать. Эти гримуары[73] — черные книги — испытали, в частности, влияние мусульманского мистицизма и иудейской каббалы.[74] Демоны распределяются таким образом (место в иерархии обозначено в скобках):

Цари:

Баэль (1),

Паимон (9),

Белет (13),

Пурсон (20),

Асмодеус (32),

Вине (45)*,

Балам (51),

Белиаль (68),

Заган (61)*.

Принцы:

Вассаго (3),

Ситри (12),

Гаап (33)*,

Столас (36),

Оробас (55),

Сеере (70).

Герцоги:

Агарес (2),

Валефар (6),

Барбатос (8),

Гусион (11),

Элигос (15),

Зепар (16),

Батин (18),

Саллос (19),

Аим (23),

Буне (26),

Берит (28),

Астарот (2),

Фокалор (41),

Вепар (42),

Увал (47),

Крокелл (49),

Аллокес (52),

Мурмур (54)*,

Гремори (56),

Вапула (60),

Флаурос (64),

Амдусиас (67),

Данталион (71).

Графы:

Ботис (17)*,

Моракс (21)*,

Ипос (22)*,

Гласиа-Лаболас (25)*,

Фурфур (34),

Хальфас (38),

Раум (40),

Бифронс (46),

Андромалиус (72).

Маркизы:

Самигина (4),

Амон (7),

Лерайе (14),

Набериус (24),

Ронове (30)*,

Форнеус (30),

Маркоиас (35),

Фенекс (37),

Сабнок (43),

Шакс (44),

Ориас (59),

Андрас (63),

Андреалфус (65),

Кимейес (бб),

Декарабиа (69).

Президенты:

Марбас (5),

Буэр (10),

Форас (31),

Мальфас (39),

Хаагенти (48),

Каим (53),

Осе (57),

Амии (58),

Волак (62).

Рыцарь:

Фуркас (50).

* Вине имеет также ранг герцога, Заган, Гаап, Ботис, Моракс и Гласиа-Лаболас — президента, Мурмур и Ронове — графа и Ипос — принца.

Сильное душевное волнение заставило его смять листки и бросить их об стену. Он вскочил так быстро, что закружилась голова. Успокоившись, пошел к Лучане в комнату. Сел. Некоторое время следил за движением секундной стрелки на старых дедовых часах. Лучана тяжело дышала. Через окно в комнату проникали звуки улицы. Время шло. Он попробовал представить себе Сильвану. Плакала она? Была связана? Или ее уже убили и бросили в грязь на обочину неиспользуемой проселочной дороги? И она, мертвенно-бледная, лежит среди битых пивных бутылок и пустых ведер из-под краски? Лучана пошла в туалет. Он следил за мухой, которая летала взад и вперед под потолком. Что-то в дедовых часах затрещало и щелкнуло. Лучана спустила воду и вышла. Джованни закурил, но тут же забыл о трубке и держал ее в руке, пока она не потухла.

— Все нормально прошло в Л’Акуиле?

Она непонимающе посмотрела на него.

— В понедельник ты ездила по делу в Л’Акуилу.

— Это важно?

— Я просто убиваю время.

— Все прошло как полагается.

— Хорошо. Приятно слышать. Ты ездила с Энрико?

Она еще раз посмотрела на него. Что-то было во взгляде…

— Да. Я говорила, что это было необходимо.

— Приятный парень.

— Да.

— Красивый.

— Да.

— Он тебе нравится?

— Он мой начальник.

— Но он тебе нравится?

— Конечно, он мне нравится.

— Понимаю.

— Что ты понимаешь, Джованни?

— Ничего. Просто так говорят.

Пауза.

— Может быть, поговорим о Сильване? — сказала она.

— Да, конечно.

Они посмотрели друг на друга и замолчали.

* * *

Джованни не привык молиться. Когда он был маленьким, он молился каждый вечер. Он не вспомнил, когда или почему перестал молиться. Может быть, потому, что понял бессмысленность молитвы. Как мог Бог — даже Бог! — справиться с тем, чтобы выслушать все эти молитвы? И зачем Ему это? Разве Он не подарил людям свободу? Зачем Богу вмешиваться в мелкие проблемы жизни только потому, что кто-то из этих жалких червей-людишек вдруг сложил руки и стал молить Его о помощи?

«Молитва, — подумал Джованни, — крик о помощи попавших в беду. И вот теперь Бог нужен мне».

Он посмотрел на Лучану. У него родилась мысль спросить жену, не хочет ли она помолиться вместе с ним. За Сильвану. Но эта мысль сразу умерла. Лучана была совершенно не религиозна. Когда они только съехались и стали жить вместе, они ходили в церковь каждое воскресенье. Но с годами Лучана утратила веру, во всяком случае страстную веру. Если бы он предложил ей помолиться, то даже сейчас она посмотрела бы на него пустым взглядом. Джованни был в этом уверен. Лучана выглядела очень сильной женщиной. Хотя только что плакала. Как будто она взяла себе всю силу, которой не хватало ему. Он не мог позволить ей смотреть на него, когда он молится, она восприняла бы молитву как признак его слабости. Его ничтожности. Ведь обычно он не молился. И только сейчас, придя в отчаяние, обратился к Богу с просьбой о помощи. Как трогательно! Нет. Он не будет трогать Лучану. А вот у него совесть не чиста. Он не хотел, чтобы она видела его во время молитвы. Он вошел в туалет и закрыл дверь. Прислонился спиной к стене и посмотрел на свое отражение в овальном зеркале. Лицо было мертвенно-серым. Неожиданно пришли в голову слова молитвы, которой обучила его мама, когда он был маленьким. «Дорогой Боженька, Отче наш на небесах, спасибо за сегодня, мне было так хорошо…» Он попытался сдержаться, но не получилось, он икнул. Открыл кран, чтобы Лучана не слышала, как он плачет. «…Не сердись на меня, даже если я огорчил Тебя…» Он подошел к унитазу, встал на колени, закрыл крышку, положил на нее локти. Сложил руки. «Отче наш на небесах… Дорогой, дорогой Господь… Я знаю, что не имею права просить Тебя о помощи… Я недостоин Твоей милости… Но послушай меня, дорогой Господь, ради Сильваны, дорогой-дорогой Господь, не ради меня, ради Сильваны… Она всего лишь дитя, невинное дитя… Не наказывай ее за мое тщеславие и мою гордыню… Не надо за мои слабости наказывать Сильвану… Дорогой Господь, прояви милость к маленькой Сильване…»

— Джованни?

В двери стояла Лучана.

Он оторвал пальцы друг от друга — как будто его застали на месте преступления в момент, когда он занимался чем-то постыдным, — но остался стоять на коленях.

— Джованни?

Она испуганно смотрела на него.

— Я… только…

— Что… что ты делаешь?

Он не узнал ее голос.

— Меня… тошнит.

В какой-то квартире спустили воду. Раздался шум.

— Ты молишься?

Через трубу промчалась вода.

— Я… Лучана, я…

Он замолчал.

— Ты молишься, Джованни?

— Да.

— Богу?

Он посмотрел на нее. «Богу?» Хорошенький вопрос. Кому же еще? О небеса, ну какой глупый вопрос! «Какого черта, Лучана, кому же еще я могу молиться, ты думаешь, что я вызываю всех этих мелких дьяволов, чтобы они помогли Сильване? Неужели ты всерьез думаешь, что я приглашаю сюда легионы демонов и духов?» Но он ничего не сказал.

— Ты молишься Богу?

Пауза.

— Да.

Она заплакала. Он медленно поднялся и обнял ее:

— Я не знаю, что говорить, Лучана, не знаю, что делать.

— Мы никогда ее больше не увидим, да?

— Конечно, мы увидим ее!

— Поэтому ты молился Богу. Ты знаешь, что она никогда не вернется домой!

Он не знал, что сказать.

* * *

Когда он вышел на кухню, чтобы приготовить себе кофе, Лучана сидела за столом с большой керамической кружкой чая, но чай не пила. Она не посмотрела на него и ничего не сказала. Об оконное стекло билась муха. Лучана встала и пошла в комнату со своей кружкой. Когда кофе был готов, он налил его себе и сел туда, где сидела Лучана. Стул был еще теплым. Он обмакнул кусочек сахара в кофе и стал посасывать его. Правильно ли было отказаться от звонка в полицию? Он подумал, что было бы легче передать все профессионалам, которые привыкли иметь дело с похитителями. Тем, кто знал, что надо говорить, чего нельзя говорить. Какие слова никогда нельзя употреблять в переговорах с похитителями. Тем, кто понимал: угрозы произносились только для того, чтобы напугать. Или же они были смертельно серьезными. Но он не мог рисковать и предполагать, что похитители просто блефовали. На кону стояла жизнь Сильваны. Если бы им нужны были деньги! Тогда он был бы спокойнее. Любая сумма была чем-то понятным. Осязаемым. Обычные бандиты избирают путь наименьшего сопротивления. Но похитители Сильваны не производили впечатления обычных бандитов. Они не просили денег. Они вообще ничего не просили. Почему? К чему они стремились? Неужели заполучить манускрипт? Мог ли древний манускрипт иметь такую ценность? Вряд ли. А может быть, не сам манускрипт, а его содержание? Указание на какое-то сокровище? Или какой-то связанный с религией артефакт? Крест и тело Христа? Святой Грааль? Нет, манускрипт был слишком древним. Ковчег Завета? «Не будь дураком, Джованни!» Даже если бы манускрипт скрывал расположение сокровищницы царя Вавилона, было мало оснований верить, что текст может привести разбойников к цели спустя несколько тысяч лет. Он не понимал, что хотели заполучить похитители. И от этого они казались Джованни еще более опасными и непредсказуемыми. Неужели им нужно Евангелие Люцифера? Но зачем им практически нечитаемый древний манускрипт? На нелегальном рынке коллекционеров его цена не столько велика, чтобы ради наживы похищать не имеющую отношения к делу десятилетнюю девочку. Неужели это возможно? Джованни сделал себе кофе, от крепости которого почувствовал накатывающую тошноту. Выплюнул кофе в мойку. Скоро семь часов. Вылил остаток кофе и вымыл чашку теплой водой. Пошел к окну и открыл его. Муха улетела. «Уже лето», — подумал он. Если высунуться из окна подальше и посмотреть налево, то можно увидеть собор Святого Петра. Агент по недвижимости при покупке ими с Лучаной квартиры делал на это обстоятельство очень большой упор. Джованни ни разу не проверил, правду ли говорил агент, ведь это не имело значения. Иногда лучше просто верить во что-то.

XVIII ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ

РИМ

10 июня 2009 года

1

Автомобиль — внедорожник с тонированными стеклами — ждал нас в воротах у Пьяцца ди Санта-Марта. Альдо Ломбарди втолкнул нас с Моник на заднее сиденье, а сам сел рядом с шофером.

— Быстрее! Быстрее! — крикнул он.

Шофер завел машину, выехал на улицу, резко остановился, включил первую передачу и рванул по Виа Аурелиа. Я пытался спросить у Альдо Ломбарди, что произошло, но он, прижав руку к своему слуховому аппарату, шикнул на меня:

— Потом, все потом.

Мы проехали по Трастевере несколько светофоров на красный свет, пересекли Тибр параллельно с железнодорожной линией и помчались через сплетение маленьких улочек.

— За нами гонятся? — спросил я.

Ни Альдо, ни шофер не ответили. Руки мои дрожали так сильно, что мне пришлось ухватиться за спинку переднего сиденья. Моник сидела бледная и смотрела в окно; она погрузилась в свой мир, заперла дверь и поставила перед дверью комод. Я не осмеливался посмотреть на спидометр. Мы промчались через Пьяццале Осиензе и Виале Авентино, проехали Циркус Максимус и оказались на обратной стороне Колизея. Только на Виа деи Фори-Империале шофер сбавил скорость.

Я наконец набрал в легкие побольше воздуху и спросил:

— Профессор Ломбарди! Что случилось?

Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза:

— Это они.

— Откуда они знают, где я?

— Они знают.

— Откуда?

— Потом, Бьорн, потом.

На Пьяцца Венеция нас встретили двое полицейских на мотоциклах. Я подумал, что их послали остановить нас из-за сумасшедшей езды по городу, но оказалось, что они начали сопровождать наш автомобиль, образовав нечто вроде кортежа.

— Откуда вы узнали, что кто-то охотится за нами в Ватикане? — спросил я.

— Многих из них узнали в лицо.

— Кто?

— Потом, Бьорн.

— Так вы знаете, кто они?

— Частично.

— А откуда взялся этот автомобиль?

— Он стоял наготове.

— Я думал, мысль пойти с нами в Ватикан посетила вас неожиданно. А вы, оказывается, держали наготове автомобиль, и вряд ли случайно.

— Мы опасались, что нечто подобное может произойти.

— Мы? Кто это — мы?

Он вынул из уха наушник. Из нагрудного кармана достал крохотный микрофон с передатчиком.

— Мы не хотели упустить шанс.

— С кем вы разговариваете?

— Потом, Бьорн, потом.

Два полицейских мотоцикла вели нас через перегруженные транспортом улицы.

2

Тот, кто отдает себя любви, говорят бразильцы, препоручает себя и страданиям. По-видимому, в глубине души я — бразилец.

За свою жизнь я любил нескольких женщин. Они не всегда отвечали мне взаимностью. Когда я изучал археологию, я был влюблен в Грету, она была профессором в нашем университете, а когда-то еще и моим преподавателем. Если Грета и испытывала хотя бы иногда по отношению ко мне порывы любви, то, во всяком случае, очень хорошо скрывала это. Много лет спустя она умерла практически на моих руках.

Не Грета ли зародила во мне любовь к зрелым женщинам? Или она просто раздула тлеющий во мне с самого рождения уголек? Марианна. Нина. Карина. Вибеке. Шарлотта. Беатрис. Каждое имя имеет лицо, аромат, запас нежности. Моник…

Только Диана был много моложе меня. Она единственное исключение. Я встретил ее в Лондоне. Мы провели вместе несколько недель. Мы расстались почти десять лет назад. Но я еще не расстался с этой любовью.

3

Позже — в квартире, которую Альдо Ломбарди предоставил в наше распоряжение, — мы собрались вокруг обеденного стола в большой комнате. Моник поставила кофейник, я вынул чашки и салфетки. Альдо Ломбарди все время общался с кем-то по телефону, прикрывая рот рукой, чтобы я не слышал, о чем он говорит. И совершенно напрасно, я не знаю итальянского.

Я пил кофе и пытался успокоить нервы. Моник вынула свое вязанье. На перилах французского балкона курлыкал сидевший там голубь. Я подошел к открытому окну. Голубь тут же улетел. На улице стояли наш внедорожник и еще два автомобиля, припаркованные наполовину на тротуаре. За стеклами машин я смог разглядеть лица сидящих в них людей. Альдо Ломбарди подошел ко мне и посмотрел на город, он держал в руках чашку кофе так, словно пытался согреть замершие руки.

— Кто они? — спросил я и кивнул в сторону припаркованных автомобилей.

— Не бойтесь, это наши люди.

— Но кто они?

— Они оберегают нас.

Профессор Альдо Ломбарди вернулся к обеденному столу, за которым Моник угощалась цветочным чаем. Я стоял спиной к городу, опираясь на ограду балкона. За мной с открытой площадки внизу на улице взлетела стая голубей. Моник пила чай, не глядя ни на кого из нас. Бессмысленность ситуации раздражала меня, делала бессильным. Какие-то люди — явно те же, что убили Кристиана Кайзера, Тараса Королева, Мари-Элизу Монье и бог знает сколько других, — сумели выследить меня здесь, в Риме. Альдо Ломбарди имел, судя по всему, какие-то связи с группой сил безопасности, которые наблюдали за мной. И охраняли меня. И то и другое казалось мне абсурдным. Альдо Ломбарди — профессор теологии, миролюбивый исследователь слов и мыслей.

Или все это инсценировано, чтобы обмануть меня? И Альдо Ломбарди прятался за кулисами хорошо отрепетированного спектакля, единственным смыслом которого было заставить меня поверить, что профессор на моей стороне?

— Почему им так необходимо захватить Евангелие Люцифера? — спросил я. — Вы что-то говорили о пророчестве… о секте…

— Я предлагаю продолжить попозже. Вы взволнованы и растеряны. Я хорошо вас понимаю. Все, что я рассказал вам, и все, что происходит, объясняется довольно легко. — Он отпил кофе и поставил чашку на стол. — Сейчас мы успокоимся, чтобы все происшедшее и все, о чем мы говорим, уложилось в голове. Может быть, стоит чуть-чуть поспать, если вас не пугает сон в такую жару? И потом я введу вас, насколько сумею, в закулисную историю событий сегодняшнего дня и всех предыдущих недель.

4

Прежде чем лечь спать, я позвонил Трайну в Исландию. Он рассказал, что манускрипт на время отложен в сторону.

Новая, ранее неизвестная версия «Саги о Ньяле»[75] была обнаружена в Скаульхольте и потребовала всех ресурсов института.

После этого я позвонил старшему полицейскому Хенриксену в Осло. Впервые за все время голос старшего полицейского звучал оптимистично. Использовав данные гостиниц региона Осло и билетный архив авиакомпаний, а также компьютерную программу службы безопасности полиции, они установили десятерых, которые прилетели в Осло на рейсах трех авиакомпаний в среду двадцатого мая, жили в пяти разных гостиницах и улетели из Норвегии: двое — на SAS в Копенгаген, четверо — на British Airways в Лондон и еще четверо — на Lufthansa в Мюнхен в воскресенье седьмого и понедельник восьмого июня. Кроме одинаковой схемы поездки, общим было то, что они приезжали с фальшивыми документами и все их следы пропали, как только они достигли цели путешествия.

— Во всяком случае, у нас есть над чем работать, — сказал Хенриксен.

«Есть над чем работать». Это стало для него спасением, иллюзией, что он продвигается вперед. Он не понимал, что каждая новая деталь не продвигала его вперед, а, наоборот, все больше погружала в болото неразберихи.

Когда я стал погружаться в сон, мне приснился снова чужеродный ландшафт под ярким солнцем. Сам сон продолжался лишь несколько секунд. Но странное состояние продлилось вплоть до момента, когда Моник слегка поцарапала мое плечо спустя час.

XIX СЫН САТАНЫ

1

Вечернее солнце опускалось за силуэты крыш Рима и куполов церквей, когда Альдо Ломбарди, Моник и я собрались вокруг обеденного стола в большой комнате. Моник как раз кончила решать кроссворд, который она привезла с собой из дому. Происшествия сегодняшнего дня превратились во что-то нереальное, что-то такое, что нам приснилось или было увидено в кино. Голубь — очевидно, тот же самый, что и раньше, — как на насесте, сидел на ограждении французского балкона. Профессор успел сходить за кофе для кофеварки, Моник предпочла свой цветочный чай.

Альдо Ломбарди откашлялся и начал рассказ:

— Неверующему, как вы, человеку, Бьорн, религиозные аспекты жизни должны казаться непонятными. Я мог бы с вами согласиться. Но вера в Бога — и в Сатану — является фундаментом для взглядов миллионов людей на протяжении тысяч лет. Пророки, священники и философы старались достичь того понимания Бога, на котором мы, христиане, — и в схожем плане также иудеи и мусульмане — базируем нашу веру. Вера — это признание существования Бога. Религии приводят этот факт в систему. Вера — внутреннее пламя, убеждение. Но чтобы вы могли понять то, что я сейчас расскажу, вы должны попытаться проникнуть в сознание верующего. Хотя бы на короткое время сделать вид, будто верите, что Бог существует и является всемогущим властителем во Вселенной. Попытайтесь поверить в то, что Бог окружил себя верными помощниками, ангелами, а некоторые ангелы вдруг восстали против своего властителя и стали поклоняться тьме вместо блаженства.

Я подул на кофе, который был все еще горячим и обжигал губы. Моник сидела откинувшись на спинку стула, вязала и слушала. Она ни разу даже не посмотрела на свои две спицы.

— Две тысячи лет назад случилось чудо, в мир пришел Сын Бога, — возвестил Альдо Ломбарди. — Вы оба знаете, какое значение имел Иисус Христос. Слова и поступки, которыми Он делился с нами в течение короткого времени пребывания здесь, на Земле, все еще живут внутри нас и с нами. Он создал новый мировой порядок, новую религию, новый способ понимания старых религий.

Альдо Ломбарди вел себя как миссионер, обращающий в свою религию.

— Библия говорит о Боге и путях света. Сатана и его демоны являются всего лишь второстепенными фигурами в посланиях света и милосердия. Они служат мерилом зла и милосердия. Но то, что Сатана и падшие ангелы не занимают центрального места в Библии, не означает, что другие пророки не могут описать историю и заповеди Сатаны. Так же добросовестно, как авторы и пророки Библии, целый легион сторонников тьмы писал историю зла и восхвалял тьму. Эти письмена были спрятаны. Священники стремились уничтожить эти языческие тексты, когда те к ним попадали. Подобно тому как Библия в самое раннее время существовала во многих вариантах и экземплярах — в более или менее точных списках ранних текстов или устных рассказах, — тексты сторонников Сатаны также существовали в бесчисленных вариантах. Но со временем их выследили и уничтожили. К тому времени, когда Отцы Церкви собрали части Библии в единый авторитетный канон, существовал только один известный экземпляр текста, который сегодня называется Евангелием Люцифера.

Я посмотрел на Моник, которая поерзала, но не взглянула на меня.

— Почему Евангелие Люцифера могут в наше время воспринимать всерьез? — спросил я. — Что делает его таким опасным?

— Кто-то, может быть, скажет, что сатанинская библия сама по себе опасна, потому что дает экстремистам и заблудшим душам цель, направление, однозначный призыв, который восхваляет эгоизм, а не любовь к ближнему, зло, а не добро, тьму, а не свет. Чем были бы иудаизм и христианство без Библии? Чем был бы ислам без Корана?

— Я жду появления «но».

— Что мы знаем о Евангелии Люцифера? Этот кодекс состоит из разнообразных элементов: аллегорий и притч, гимнов, предсказаний и откровений. Вдобавок он содержит магические символы, которые нам непонятны, но содержат ответы на многие жизненные вопросы и загадки смерти. Вы, вероятно, слышали предсказания о 2012 годе?

Как школьница, Моник подняла руку и написала: «Мир переменится».

— На основе древних текстов — от пророчеств Библии до предсказаний, взятых из памятников культуры майя, — все вокруг твердят, что в этом году случится что-то эпохальное. Но что? Армагеддон, конец света, Воскресение Христово?

«Новое познание мира», — написала Моник.

— По данным легендарного календаря майя, в этом году начнется новый цикл, произойдут большие перемены в мировом порядке. Кто-то говорит, что магнитные полюса поменяются местами. Кто-то верит, что Земля начнет крутиться в другую сторону. Или что Земля пройдет мимо гипотетической планеты Нибиру,[76] которая делает один оборот вокруг Солнца за 3661 год. Может быть, откроется проход между параллельными измерениями. В общем… 2012-й — магический год, и фантасты разных калибров соревнуются в изложении разных теорий и фантастических пророчеств о том, что произойдет.

— Евангелие Люцифера тоже дает свою теорию?

— В сочинении историка Созомена,[77] относящемуся к пятому веку, цитируется отрывок из кодекса, которому тогда было триста лет. В нем говорится о том, что произойдет через 1 647 000 дней. В наше время.

— И что же произойдет?

— В Новом Завете мы находим похожее — хотя и аллегорическое — изложение в Откровении Иоанна Богослова:

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, это число человеческое; число это шестьсот шестьдесят шесть.[78]

666 — мистическое число. С годами создалась целая псевдонаука вокруг толкования этого числа. Почитайте только, что наш друг Джованни Нобиле написал о числе 666 в одной из своих статей.

Он передал мне машинописный листок в пластиковом файле.

Многие думают, что число зверя в Откровении Иоанна Богослова — 666 — числовой кол презираемого императора Нерона. Символика вокруг 666 базируется, по-видимому, на неправильном чтении вавилонской клинописной надписи. Когда вавилоняне должны были писать имя своего бога Мардука кодом, то писали священное число 3661:

Иудеи во время вавилонского плена[79] прочитали число неправильно. Они понимали, что три значка клинописи обозначали бога вавилонян, врагов иудеев, но истолковали его как число 666. Они не знали вавилонскую математику и при этом еще и перепутали числа со значками иврита. Таким образом написанное клинописью число 3661 прочитали как 666. Но клинописное число значит вовсе не 666. Поскольку месопотамская математика была шестидесятеричной (базирующейся на числе 60), а разделение разрядов происходило с помощью запятой, сочетание 1, 1, 1 нужно было читать как 3661. Первый клинописный знак в этой системе представлял число 3600, следующий знак — число 60, последний знак — 1. Вот таким образом тайный код, обозначавший вавилонского бога Мардука, — 3601 — был превращен в знак зверя в Откровении Иоанна Богослова — 666. А продвинутая математика вавилонян оказала влияние на иудейскую и христианскую мифологию.

— Хотя я и не силен в математике, я понял, во всяком случае, принцип. — Я протянул листок профессору обратно.

Он продолжил:

— Так вот, в старых письменах говорится, что «князь родит от женщины-блудницы сына и этот принц станет могущественным властителем земель и царств во всем мире».

— У Сатаны будет сын от женщины? От блудницы? Евангелие Люцифера содержит пророчество о том, что в 2012 году у Сатаны родится сын, который подчинит себе весь мир?

— Так написано. И в этом пророчестве высмеивается история о Боге и Деве Марии, зачавшей Сына Божия. Хотя текст написан за 2500 лет до Рождения Иисуса. Я же не говорю, что пророчество правильное, я только цитирую его. До 2012 года осталось меньше трех лет.[80] Разве так уж нелогично предположить, что те, кто убивает одного за другим ради получения манускрипта, имеют религиозный мотив? Им нужен текст, чтобы осуществить пророчество.

Я посмотрел на Моник, чтобы узнать, как она отреагирует. Вязанье, понятное дело, полностью поглотило ее внимание.

— Миллионы людей убеждены в том, что Иисус Христос воскреснет для того, чтобы судить живых и мертвых, — сказал я. — С этой точки зрения не менее вероятно, что сын Сатаны, Антихрист, тоже вернется сюда.

— Где хранится манускрипт, Бьорн?

Вопрос был простительным и вполне уместным. Как теолог и исследователь, Альдо Ломбарди, естественно, хотел бы изучить древний сенсационный манускрипт. И все же, учитывая всю совокупность фактов: ярко выраженное стремление профессора заполучить меня в Рим, охранники, которые ждали нас наготове, все рассказы и пояснения Ломбарди, — я не так уж был уверен в его мотивах.

— Манускрипт в надежном месте.

— Очень важно, чтобы вы передали его тому, кто сможет сохранить и истолковать его. Но вы это, конечно, знаете и сами. Я понимаю, что вы хотите сберечь манускрипт. И не отдадите его кому попало.

Без особого успеха он попытался обосновать свой вопрос о местонахождении манускрипта. Где-то далеко в лесу из шпилей, башен и часовен я услышал, как ни странно, церковный колокол, который пробил всего один раз. Я тут же проникся симпатией к нему. Как и я, этот колокол жил в своем собственном мире. И это когда Рим набит нетерпеливыми автомобилями и восторженными туристами, шаловливым воркованием голубей и молитвами священников, монахов и монашек, любовными стенаниями за окнами, прикрытыми жалюзи.

— Вы можете, — сказал он нетерпеливо, — оказать мне услугу и подтвердить мою правоту или неправоту? Если я прав, не будучи религиозным фанатиком, то через три года сын Сатаны придет в наш мир, чтобы уничтожить все то хорошее, что Иисус посеял на Земле, и разве не в интересах всех, даже атеистов, было бы остановить его? Помешать этой дьявольской затее?

Он продолжал обволакивать меня паутиной риторических вопросов, поэтому я не стал отвечать. Но, встретив его взгляд, не отвернулся.

— Вы помните, мы говорили об утраченном Евангелии от Варфоломея? — спросил Ломбарди. — Варфоломей был одним из двенадцати апостолов Иисуса, он называет десять демонов по именам: Халкатура, Харут, Дут, Графатас, Хоетра, Мелиот, Мермеот, Нефонос и Ономатат. Но самый интересный из них десятый — Сальпсан. Он единственный, кого в новозаветном апокрифическом источнике «Вопросы Варфоломея» называют сыном Сатаны. — Ломбарди подтолкнул ко мне лист бумаги:

И я [Сатана] разбудил моего сына Сальпсана и спросил у него совета, как мне обмануть человека, который позволил свершиться тому, чтобы меня свергли с небес.[81]

— Бьорн, — сказал Альдо Ломбарди, — в вашей власти воспрепятствовать тому, чтобы сын Сатаны вернулся на Землю.

Подобно всем обезумевшим от видения, профессор Альдо Ломбарди был так поглощен пророчеством манускрипта, что не усмотрел безумства в своем заблуждении.

— Я всего лишь ничтожное орудие в борьбе за Иисуса Христа, — сказал он. — Но я представляю нечто большее. Я представляю здесь тех, кто любой ценой хочет остановить Антихриста. Мы — это группа лиц: священники, верующие, монахи, теологи — добрые люди, Бьорн, добрые люди! — которые поставили своей целью воспрепятствовать замыслу Сатаны. И чтобы остановить Сатану и помешать его помощникам из плоти и крови отыскать для него блудницу, без которой ему не обойтись при осуществлении задуманного, нам нужно знать его планы. Поэтому-то мы и должны прочесть пророчества. Целиком.

В конце его тирады так и хотелось добавить: «Аллилуйя».

— Нам нужен этот манускрипт, Бьорн. Подобно тому как Ветхий Завет был основой для прихода на землю Иисуса Христа, Евангелие Люцифера открывает дорогу сыну Сатаны. Узнав пророчество в деталях, мы будем вооружены и помешаем его претворению в жизнь. Ученикам Сатаны манускрипт нужен, чтоб осуществить волю князя тьмы. Как Богу нужна была Дева Мария, так и Сатане нужны хорошие помощники здесь, на Земле. Мы боремся за то, во что верим. Я уверен, что вы больше всех понимаете это. На протяжении многих лет мы ожидали появления Евангелия Люцифера. Мы поддерживали постоянный контакт с деканами и профессорами ведущих университетов, исследовательских центров и музеев во всем мире. И вот таким образом мы узнали — лучше поздно, чем никогда, — о находке хранителя Тараса Королева. Парадокс заключается в том, что узнали мы о находке не в музее Киево-Печерской лавры, а от нашего человека в университете Осло. — Он посмотрел на меня. — Тогда-то я и начал вам звонить.

2

До глубины души пораженный, я сидел и смотрел на профессора.

Я пытался переварить его рассказ о сыне Сатаны, и вдруг до меня дошло, что загадочным мужчиной, который звонил мне, когда я вернулся из Киева, и продолжал мучить меня потом, пока полиция не конфисковала мой мобильный телефон, был Альдо Ломбарди.

Я должен был узнать его голос. Или нет? Многие ли могут узнать голос незнакомца, с которым говорили только по телефону?

— Вы удивлены? А теперь представьте, каково было мое удивление, когда вы сами позвонили мне и спросили про Джованни Нобиле!

Я хотел сказать Ломбарди, что звонил вовсе не ему, что на него меня переключила секретарь, представив его как человека, который предположительно мог знать что-то о Нобиле. Но сердце билось так сильно, что я испугался потерять голос.

Моник сложила вязанье на коленях и смотрела на нас.

— А как вы узнали, что манускрипт у меня? — спросил я в конце концов.

— Один из наших контактов сообщил об этом, когда вы вернулись из Киева.

— Трюгве Арнтцен!

Это была чистая догадка. Но по выражению лица Ломбарди я понял, что попал в точку.

— Мы никогда не открываем наши источники.

«Но у них, по-видимому, не было источников в Институте Аурни Магнуссона, — радостно подумал я. — Поэтому они не узнали, что я побывал в Исландии».

Моник вынула блокнот, как будто хотела что-то сказать. Но не написала ничего. Она с подозрением смотрела на профессора Ломбарди. Когда я устремлял на нее взгляд, она отводила глаза.

— Вы, наверное, устали, — проговорил профессор. — Давайте пойдем спать. И продолжим нашу беседу завтра.

Ни я, ни Моник не сказали ему: «Спокойной ночи!»

Профессор Альдо Ломбарди — формально и церемонно — попрощался с нами, надел свою шляпу и покинул нас.

Я не знаю, почему я так упорно стараюсь верить в людей. Может быть, из-за маминого предательства. Или из-за папиного. Все мое детство прошло под знаком фальши. Или же у меня в воспоминаниях все перепуталось. Я не исключаю и такого варианта.

3

«Ты ему не веришь?» — написала Моник в блокноте.

— А ты?

Мы перешли из столовой в гостиную. Я налил себе бокал красного вина. Окно и дверь на французский балкон были открыты. Приятный ветерок обдувал квартиру, в которую нас привез Ломбарди.

Я взял блокнот и ручку Моник и написал: «Думаю, что квартира прослушивается».

Она посмотрела по сторонам, закусила нижнюю губу и пожала плечами.

«Это секта……..» За двумя словами Моник следовал длинный ряд многозначительных точек.

«В первый раз, когда профессор мне позвонил, анонимно, я был абсолютно уверен в том, что он один из них».

Если написать слова, то слабое предположение тут же превращается в конкретную угрозу.

«Все это напоминает абсурдную логику, — продолжил я. — Он изображает из себя нашего покровителя. Но в действительности может оказаться одним из них».

«Ломбарди? Никогда!» — написала Моник.

«Вся история о Джованни Нобиле могла быть придумана для того, чтобы заманить меня в сети Альдо Ломбарди».

Она не взяла ручку.

«И все же я не понимаю, — продолжал я. — Я не могу поверить, что такой человек, как Альдо Ломбарди, может быть участником трех убийств».

«Невероятно! Он не имеет к ним отношения!»

«Но что-то здесь кроется! Что-то ужасное!»

Я встал, подошел к французскому балкону и посмотрел на Рим. На летевшем по небу самолете вспыхивали проблесковые огни. Моник приблизилась ко мне. Мы молча стояли у открытого окна.

«Как бы то ни было, я думаю, надо бежать, — написал я в блокноте. — Так вернее».

«Куда?»

«Прочь! Туда, где мы на сто процентов будем уверены в людях».

«Давай подождем! Посмотрим, что будет!»

Я отрицательно покачал головой.

«Так что ты планируешь делать?»

«Сначала заберу Боллу из подземного гаража. Потом мы уедем из города и найдем гостиницу».

«Этот дом под наблюдением!»

«Знаю. Видишь фургон внизу? С тонированными стеклами? Он стоит здесь с момента нашего приезда. — Я показал на предмет на крыше фургона. — Сенсорное устройство! Реагирует или на перемещение, или на тепло человеческого тела».

«Они заметят, если мы покинем квартиру».

«Поэтому тебе придется остаться. Я вернусь за тобой».

Она схватила меня за руку, словно хотела задержать. Я шикнул. Она энергично покачала головой и вцепилась в меня. Я освободился и написал: «Не бойся. Все будет хорошо. Я вернусь. Ты заметила окно на втором этаже лестницы? Через него можно выйти на карниз, по которому добраться до пожарной лестницы. Я скроюсь в одной из боковых улочек. Они же не могут вести наблюдение за всем кварталом».

Моник продолжала качать головой.

«Я пошлю тебе СМС-сообщение, когда приеду на Болле и буду поблизости. Подхвачу тебя на улице. Ты выйдешь через окно, переберешься по карнизу и будешь ждать меня во дворе!» Я нарисовал улыбающуюся рожицу.

— Думаю, надо пойти поспать, — громко сказал я и преувеличенно отчетливо зевнул.

В блокноте Моник я написал: «Чтобы добраться до гаража, надо 20–30 минут. Так что я вернусь примерно минут через 40–50. Самое позднее — через час. Смотри на мобильный! Скоро увидимся!»

«Бьорн!» — беззвучно произнесла она мое имя.

В ее взгляде я увидел отражение всего того ужаса, который нас ожидал.

4

Абсолютно бесшумно я отпер замок, вышел из квартиры и спустился по лестнице. На втором этаже поднял крючки окна с видом на двор. Петли скрипнули, когда я открывал окно. К счастью, во дворе было пусто. На горе автопокрышек сидел кот и смотрел на меня. Он очень напоминал сэра Фрэнсиса.

Я вышел на довольно широкий карниз. Кончиками пальцев я держался за узкий шов, который нащупал прямо над головой. Создавалась иллюзия, будто у меня есть какая-то опора. Одно неверное движение — и ты летишь в пропасть. Ну хорошо. Пусть не в пропасть, а всего лишь три-четыре метра вниз, но и этого вполне достаточно для человека с боязнью высоты и расшатанной психикой.

Шаг, еще шаг, сердце стучит, балансирую, иду от окна к пожарной лестнице. Вообще-то, карниз не такой уж и узкий. Наверняка больше тридцати сантиметров. Но кажется, что мало.

Пожарная лестница громко забренчала, когда я ее раздвинул. Стал спускаться вниз и смотреть, нет ли людей в окнах.

Никого не было.

Даже кот исчез.

Из тихого квартала я вышел к оживленной главной улице. Автомобили придавали миру вид нормальной жизни. Я бегом побежал к подземному гаражу, где оставил Боллу. За столиками уличных кафе сидели римляне и туристы и пили кофе латте и вино. Рим готовился пробудиться к ночной жизни.

При входе я оплатил парковку. Спустился на нижний этаж паркинга. Болла верно ждала меня во всем своем великолепии: розовая с пятнышками, — там, где я ее поставил, зажатая между «фордом-фиестой» и «тойотой-хиаче». На секунду меня охватил ужас, что я забыл ключи и придется за ними возвращаться, но, к счастью, они лежали в кармане.

5

Мои шаги отдаются гулким эхом от бетонных стен. Есть ли что-то столь же пустое, как подвал подземного гаража без людей?

Когда в полутьме на ощупь я пытаюсь найти связку ключей, чтобы открыть дверь, я слышу, как в стоящем рядом фургоне отодвигается дверь. Я даже не успеваю испугаться. Делаю шаг в сторону, кто-то наваливается на меня сзади.

— Извините, — машинально говорю я.

Я узнаю руки, которые хватают меня. Поворачиваюсь, но не успеваю увидеть напавшего. Зову на помощь. Наношу удар в пространство. Изо всех сил пытаюсь сопротивляться. Они сильнее. И все-таки отчаянным рывком я вырываюсь. Бегаю среди автомобилей и зову на помощь. Но сейчас поздний вечер, никого нет. Я слышу их шаги и вижу их тени на бетонном полу.

— Opri! — кричит один из них на незнакомом языке.

Когда я был тинейджером, я бегал шестидесятиметровку за одиннадцать и три десятые секунды. У меня очень тяжелые ноги. Вот и сейчас я бегу так быстро, как могу, но преследователи не отстают. Если появится автомобиль, я буду спасен. Бегу по спиральному подъему гаража.

Неизвестно откуда появляется мужчина, перекрывает мне путь бегства. Я натыкаюсь на него. Тут же подбегают остальные. Кто-то встает сзади. С рычанием я пытаюсь освободиться. Попадаю локтем в чей-то живот, продолжаю распихивать противников. Бесполезно. Их больше, они сильнее. Чья-то рука прижимает к моему лицу влажную тряпку. Резкий запах. Острая боль пронизывает гайморову полость, проникая далее в легкие. Успеваю понять, что, когда начинаю падать, кто-то меня подхватывает.

XX МОНАХИ

1

О Salutaris Hostia quae caeli pandis ostium…[82]

У меня нет ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как откуда-то из бесконечной дали, из другого конца Вселенной, донеслось пение григорианского хора:

…Bella premunt hostilia, da robur, fer auxilium…[83]

Монотонное пение входило в мое сознание и вызывало картинки из какого-то сна с монахами в длинных сутанах в монастырях прошлых веков. Я увидел сотни безликих монахов, проходивших мимо моей кровати, в которой я, как мне привиделось, лежал, обнаженный и замерзший, в заброшенном соборе, свет в который проникал через витражи.

…Uni trinoque Domino sit sempitema gloria, qui vitam sine termino.[84]

Медленно стало затихать многоголосое пение, и с закрытыми глазами я сумел идентифицировать хор мужских голосов, которые больше говорили, чем пели:

…Nobis donet in patria.[85]

Я застонал. От головной боли мозг распух. Во всяком случае, мне так показалось. Голова кружилась, тошнота, холод. Ощущения жуткие. В носу и в глотке жжение. Каждый раз, когда я делал вдох, легкие наполнялись жгучей кислотой. Я закашлялся. К тому же сладкий резкий запах. Прошло некоторое время, прежде чем я понял его происхождение. Ладан. Я попробовал открыть глаза. Внутри головы тут же появилось какое-то стальное раскаленное кольцо. На несколько секунд или минут яполностью отключился, мне стало хорошо. Когда я пришел в себя, однообразное пение продолжалось:

Audi, benigne Conditor, Nostras preces cum fletibus.[86]

Наконец я сумел открыть глаза. Фигуры людей, стоявших вокруг меня, расплывались неясными плавающими контурами. Я попытался определить, где я, что произошло. Вспомнил, что я в Риме. Но не мог понять зачем. В сознании всплыл образ Моник, но кто она — я никак не мог сообразить.

И вдруг я вспомнил.

Все.

Альдо Ломбарди. Квартиру. Бегство. Людей в подземном гараже.

Где я? Я несколько раз моргнул, быстро и резко, пытаясь увидеть все четко и оценить, но не получилось. Альдо Ломбарди тоже здесь? Он участвовал в моем захвате? Что случилось с Моник? Ее тоже схватили?

— Моник?

Вопрос вызвал ураган боли.

Ужасно медленно окружающее приобретало четкость. Вокруг меня стояли девять мужчин. Я никого из них не знал. Все в серых одеяниях. Стояли закрыв глаза, произносили абсурдную монотонную молитву — или что там у них такое.

— Кто вы такие? — Кт… в… кие. Язык еще очень плохо повиновался.

Комната была очень большой, скорее зал, с высоким сводчатым потолком, в нишах — красочные изображения на стене.

Я попробовал подняться на локтях, но обнаружил, что привязан. Только теперь увидел, что я голый. Абсолютно голый. Моя белая кожа казалась ненормальной и прозрачной на фоне белой ткани, на которой я лежал.

Голый.

Голый — как Кристиан Кайзер. Как Тарас Королев. Как Мари-Элиза Монье.

Голый, привязанный к постели, накрытой белой тканью.

Я с ужасом начал рвать шелковые шнуры, которыми был связан. Издавая какие-то горловые звуки.

2

Служба внезапно прекратилась. Из-за неожиданно образовавшейся тишины ситуация стала еще более страшной. Мужчины, стоявшие вокруг меня, отступили на шаг назад. Раздался звук открывающейся двери, и я не совсем отчетливо услышал, как кто-то входит в зал.

— Господин Белтэ.

Два слова показали, что у говорящего акцент. Он оказался в поле моего зрения. Ему шестьдесят лет, может быть больше. Волосы на голове и борода седые. Во взгляде карих глаз угадывается твердость характера.

— Господин Белтэ…

В его устах мое имя звучало со скрытой угрозой. Он соединил пальцы рук, получилось нечто вроде домика. Ногти длинные и острые. Как у женщины. Без всякого смущения он окинул взглядом мое голое тело. Другие мужчины стояли неподвижно и молчали. Их взгляды были устремлены куда-то вверх.

Он сделал шаг вперед.

— Кто вы? — выкрикнул я, чтобы оставить его на расстоянии.

Если бы он сказал, что он сам Сатана, я не удивился бы.

— Я — Примипил моего святого ордена.

— Что-что?

— Ты меня слышал.

— Не имею представления, о чем вы говорите.

— Они не рассказали тебе, кто мы?

Острым ногтем указательного пальца он провел черту по моей коже от горла до пупка. Обжигающее прикосновение показалось мне непристойным. Варварским. Как будто он одним-единственным движением вспорол мой живот и извлек внутренности.

Он закрыл глаза.

— In Nomine Magna Dei Nostri Satanas.[87]

Мужчины, стоявшие вокруг, повторили эти слова. Они были безликими, как отряд кадетов.

Примипил положил руку мне на грудь, прямо на сердце, словно хотел убедиться, действительно ли оно бьется. Рука показалась холодной, словно была из металла. Когда он вонзил ногти в мою кожу, я застонал от боли и ужаса. Неужели он хотел вырвать мое бьющееся сердце?

— Ki’q Melek Taus r’jyarh whfagh zhasa phr-tga nyena phragn’glu.

Он провел рукой по телу вниз и остановился на животе, в нескольких сантиметрах от полового органа. Когда он наконец перестал до меня дотрагиваться, мне показалось, будто с меня сняли тяжкий груз.

— Ты знаешь, что нам надо. — Тон не угрожающий и не просительный. Простая констатация факта.

Я чуть не заплакал. Какой ответ предпочесть? Конечно, я понимал, что он имел в виду манускрипт. Но отпустят ли меня, если я скажу, что манускрипт — в бронированном хранилище в Исландии, или меня все равно убьют? Что сказать? Как объяснить? Как купить жизнь у этих религиозных фанатиков?

— Зачем меня связали? Почему я голый? — спросил я, скорее для того, чтобы что-то сказать и подальше отодвинуть неизбежное.

— Таковы правила.

— Какие правила?

— Те, которые установили старейшие. Где манускрипт?

— В надежном месте.

— Где?

— Вы меня убьете, если я скажу.

В наступившей тишине я услышал его тяжелое дыхание.

— Ты, вероятно, думаешь, что сможешь промолчать, — сказал он терпеливо, как будто говорил с упрямым ребенком. — Ты знаешь, на что мы способны. Ты знаешь, что мы сделали с другими упрямцами. Почему ты думаешь, что сможешь устоять?

— Вы уже убили троих. По меньшей мере. И хотите убить меня и выкачать мою кровь — независимо от того, скажу я или нет! — Голос изменил мне на мгновение. — Но если вы убьете меня, вы никогда не найдете манускрипт.

— Позволь я тебе кое-что объясню. Наши предшественники, мужественные монахи, которые боролись с претензиями и ложью христианской Церкви, сделали много важных открытий во время этой борьбы с властью католиков. Одно из открытий касается магии крови.

Он кивнул мужчинам, стоявшим вокруг. Один из них подошел и стал губкой обмывать мое тело, с головы до ног, водой с благовониями. Другой принес деревянный ящик, внутри которого был продолговатый сосуд. Большой. Литров на пять крови. Третий принес серебряный ларец. На красном бархате лежали маленькие ножи, скальпели и другие инструменты.

— Мы не хотим потерять ни единой капли крови, — сказал человек, который назвал себя Примипилом. — При помощи наших инструментов и приспособлений мы можем изъять из человека всю кровь за несколько минут. Но мы можем продлить эту процедуру на часы и даже дни.

Сосуд был старый. С непонятными символами и изображениями каких-то отвратительных существ.

Монахи стали надевать продолговатый сосуд на мое правое предплечье, перехватив руку тесьмой у самого локтя. Сопротивляться было бесполезно. Кисть и предплечье оказались внутри сосуда. Потом мою кисть перехватили еще двумя тесемками. Теперь через отверстие они могли вставить в сосуд нож и пустить мне кровь.

— Белтэ, мы можем сделать это быстро и практически безболезненно. Но можем продлить твое мучение на долгие-долгие часы. Я спрашиваю тебя в последний раз: где ты спрятал манускрипт?

3

Время как вино: больше всего его ценишь, когда его осталось совсем мало.

Что происходит, когда ты узнаешь, что скоро умрешь? Кто-то предпочитает, чтобы смерть наступила как можно скорее. Чтобы избежать страданий.

А я буду цепляться за жизнь, пока это возможно.

— Если я умру, — взмолился я, — манускрипт будет навсегда утерян.

— Ты заговоришь. Все говорят. Рано или поздно все говорят.

— Не я!

— Бьорн Белтэ, ты — всего лишь человек.

Он кивнул одному, тот вышел из круга. Когда его подручный подошел поближе, я увидел, что он молод — во всяком случае, ему меньше тридцати — и невероятно высок. Он схватил мою левую руку и что-то сунул в нее. Амулет. Бронзовый амулет с пентаграммой на одной стороне и трикветром на другой. Чисто рефлекторно я сжал его в руке.

Примипил повторил молитву на языке, которого я не знал:

— N’kgna th ki’g Melek Tans r’jyarh fer’gryp’h-nza ke’ru phragn’glu.

Он был похож на друида.

Монахи возобновили монотонное церковное пение:

О Salutaris Hostia quae caeli pandis ostium…

Некоторые пали на колени и начали молиться.

Из серебряного ларца Примипил достал скальпель с кривым лезвием.

— Белтэ… — Мое имя он произнес так, словно хотел удостовериться, что я готов к смерти.

— Нет! Не надо!

Он поднес скальпель к одному из отверстий в сосуде.

— Не надо! — закричал я. — Нет!

Я почувствовал, как острое лезвие коснулось кожи.

— Нет-нет-нет!

Он поднял голову и произнес как молитву:

— Ave Satanas!

РИМ

май 1970 года

Джованни вошел в комнату и включил вечерние новости по телевизору. Он сам не знал, сделал он это по привычке или чтобы заполнить пустоту в комнате. Лучана так и не выпила чай. По телевизору показывали репортаж о плавании Тура Хейердала[88] через Атлантический океан на «Ра-II». Джованни не понимал, что хотел доказать норвежец. Потом был рассказ о том, насколько беспомощно полицейские вели расследование взрывов бомб в Риме и Милане в прошлом году. Он выключил телевизор, когда разговор перешел на политику. Лучана сидела неподвижная и молчаливая. Джованни перешел в кабинет и стал перелистывать бумаги, не читая их. Когда он опять вернулся в комнату, Лучана курила сигарету.

— Ты куришь?

Она посмотрела на него и выпустила дым. Она бросила курить десять лет назад.

— Мне надо. Извини.

— В гостиной?

— Не надо, Джованни. Не надо. Извини.

— Откуда у тебя сигареты?

— Из киоска.

Она сделала глубокую затяжку и, закрыв глаза, задержала дым внутри. На диване лежала сумочка. Сигареты были куплены про запас? Она покуривает на работе?

— Хочешь выпить? — спросил он.

Лучана выпустила дым через нос.

— Вина? Или воды?

— Нет, спасибо.

Кончиком языка смочила губы и сделала новую затяжку.

Вдруг у Джованни перед глазами встала картина: Лучана в постели Энрико, голая, ошалевшая от любви. Улыбающаяся, не совсем проснувшаяся. В объятиях Энрико. С сигаретой в зубах.

Поэтому у нее и были сигареты в сумке. Конечно! Чтобы курить после секса.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила она.

— Фруктов хочешь?

— Спасибо. Нет.

В коридоре Белла потянулась и жалобно завыла.

— В чем дело, Джованни?

— Почему ты спрашиваешь?

— Почему ты не можешь сказать, в чем дело?

— В чем дело?

Зазвонил телефон. Лучана вздрогнула. Стала смотреть на Джованни, который взял трубку.

Энрико.

Джованни протянул ей трубку. Она смяла сигарету — резко, быстро — в пепельнице, принесенной из кухни, и сказала, что сейчас не время, заболела Сильвана, она не знает, придет ли завтра на работу. Они попрощались. Лучана положила трубку.

— Короткий разговор, — сказал Джованни.

— Чтобы не занимать линию.

— Понятно.

— Сам подумай, вдруг они позвонят.

* * *

Большая стрелка на дедовых часах продвинулась вперед. Лучана сидела с закрытыми глазами. Джованни подумал, не спит ли она. От него плохо пахло. Он знал это. Может быть, принять душ? Он остался сидеть, продолжая размышлять, не принять ли ему душ. А вдруг они позвонят, когда я буду в душе? Лучана ни за что не сможет поговорить с ними. Она сложила руки. Она молится? Джованни так и не определил ее отношения к Богу. Он откинулся назад на спинку дивана. Он слышал, как Лучана дышит через нос. Сам он никогда не мог набрать достаточно воздуха в легкие при дыхании через нос. Он подумал о Сильване. «Бедная моя маленькая девочка». И не заметил, как заснул.

Оба сразу очнулись ото сна, когда в дверь позвонили. Джованни посмотрел на часы. Полночь. Лучана поправила волосы. Боже мой, женщина, никакой роли не играет, как ты выглядишь! Джованни еще не совсем проснулся и не мог понять, что происходит. Он остался сидеть, хлопал глазами, пока не стали звонить во второй раз. Долго, настойчиво.

— Джованни! — прошептала Лучана.

Он вышел в прихожую и приложился к глазку. Четверо мужчин. Двое в возрасте, двое молодых. Благородные, ухоженные. Все в прекрасных костюмах.

Они.

Они вполне могли быть полицейскими в штатском. Но он сразу понял, что это они.

Он отпер замок и открыл дверь.

— Виопа sera,[89] профессор Нобиле, — сказал самый старший.

— Виопа sera! — механически повторил он.

— Я предполагаю, что вы догадываетесь, кто мы, — сказала мужчина, которого Джованни посчитал главным. Такой у него был вид. По-итальянски он говорил с акцентом.

Джованни впустил их в квартиру.

Лучана стояла в двери, держа руки у груди, с измученным выражением лица.

— Что… Что вы сделали… с ней? — жалобно спросила она. — С Сильваной? Что вы сделали с ней?

— Лучана… — сказал Джованни наполовину успокаивающе, наполовину умоляюще.

— Позвольте мы сначала представимся, — сказал главный. — Эти два господина, — он показал рукой на двух молодых крепких парней, — носят звание рыцарей третьей степени. Он кивнул в сторону соседа. — Это Примипил. А я в нашем ордене скромный Великий Магистр.

«Примипил? Великий Магистр?» — подумал Джованни Нобиле.

— Где она? — пронзительно выкрикнула Лучана. — Где Сильвана? Что вы сделали с ней?

Великий Магистр только посмотрел на нее.

— Мы вернемся к этому вопросу, — сказал Примипил. — С ней все в порядке.

Джованни принес из столовой стулья, так что в гостиной места хватило всем.

Великий Магистр и Примипил сели. Рыцари стояли, пока им не дал знак Великий Магистр. Тогда они тоже сели.

— Я не обращался в полицию, — заверил их Джованни.

— Мы это знаем, — сказал Примипил.

— Чего вы хотите?

— Прежде всего вам надо знать, что с Сильваной все хорошо.

Джованни резко выпрямился на стуле. Двое мускулистых парней сделали то же самое.

— Хорошо? — воскликнул он. — Что значит «хорошо»?

— Почему? — спросила Лучана. — Боже мой, она всего лишь девочка, ей десять лет, почему?

— Всему есть причины, — ответил Примипил.

— Вы ищете манускрипт, ведь правда? — спросил Джованни. — Речь идет о Евангелии Люцифера?

— Логичное заключение, профессор Нобиле.

— Но господи боже мой, вы же могли меня просто спросить!

— И вы отдали бы его?

— Конечно нет. Но вы могли бы угрожать мне! А не моей дочери! Мне! Достаточно было бы просто сунуть мне под нос пистолет.

— Где манускрипт?

— У меня его больше нет.

— Как это? — спросил недоверчивым тоном Примипил.

Великий Магистр дал знак молодым парням, которые отправились в кабинет Джованни.

Джованни не видел их с того места, где сидел, но слышал, как они там шуровали. Вытаскивали ящики, открывали дверцы шкафов. Бросали на пол бумаги.

— Я же сказал, что здесь его нет!

— Вы готовы рисковать жизнью вашей дочери, чтобы сохранить манускрипт? — спросил Великий Магистр.

— Джованни! — зарыдала Лучана.

— Конечно нет. Я говорю правду. У меня дома манускрипта нет. Он находится в университете. Понятное дело, Сильвана для меня важнее. За кого вы меня принимаете?

Недоверие мелькнуло во взгляде Великого Магистра.

— Когда вы приехали из Египта, манускрипт был у вас. Это правда?

— Да. Но сейчас он в университете.

Великий Магистр с сомнением посмотрел на Джованни:

— Неужели вы хотите сказать, что ехали на велосипеде по Риму с Евангелием Люцифера в рюкзаке? — Вопрос прозвучал как выговор.

— Да, — тихо ответил Джованни.

— Здесь ничего нет! — крикнул один из молодых парней из кабинета.

— Продолжайте искать! — приказал Великий Магистр. Потом перевел взгляд на Джованни. — Вы — профессор, теолог! Кому, как не вам, должно быть известно, что ко всему святому надо относиться с соответствующим почтением. Везли в рюкзаке? Представьте себе, вы могли попасть под машину! У вас нет никакого уважения к…

Примипил прикоснулся ладонью к руке Великого Магистра.

Джованни тяжело вздохнул. Это правда. Поездка на велосипеде была настоящим безобразием.

— Где Сильвана?

— Сильвана у нас, — сказал Примипил.

— Почему?

— Так предписано, — проговорил Великий Магистр.

— Кем предписано? Где?

— Профессор Нобиле, — ответил Примипил, — такой выдающийся ученый, как вы, конечно, понимает важность ритуалов и традиций — той красной нити, которая проходит через всю историю и веру.

— Я не понимаю…

— В одном древнем пророчестве говорится: «Придет тот день, когда девственницы и невинные души будут покоиться во гробе, и блеск Люцифера…»

— Во гробе? — закричала Лучана.

— Ритуалы священны, — сказал Великий Магистр.

— Какой еще гроб? — рыдала Лучана. — Что значит «гроб»?

— В ритуалах мы вспоминаем и восхваляем прошлое.

— В Риме одна весталка, подозревавшаяся в потере невинности, была замурована в пещере, и только богиня Веста могла ей помочь, если бы та оказалась невинной, — сказал Примипил.

— Как теолог, вы, профессор Нобиле, знаете, что святой Кастул был заживо погребен в песке на Виа Лабикана в 286 году, — сказал Великий Магистр. — Христианский мученик святой Виталий был заживо погребен в Милане.

— Заживо погребен? — испугалась Лучана.

— Что вы сделали с Сильваной? — спросил Джованни.

— Не только христианские мученики подвергались этому ритуалу, — сказал Примипил. — Фатех и Зоравар, два младших сына гуру Гобинда Сингха,[90] были замурованы в каменной стене после того, как отказались перейти в ислам.

— Господи боже мой, вы же не замуровали ее заживо?! — воскликнул Джованни.

Лучана закричала.

Как джинны из бутылки, два мускулистых парня внезапно возникли в гостиной. Но одним движением руки Великий Магистр успокоил их.

— Конечно нет, пожалуйста, успокойтесь. — Он даже не повысил голоса. — Этот ритуал символический.

— Какой еще символический? Что значит «символический»?

— Не так громко, Нобиле. Не хотелось бы беспокоить соседей в это время суток.

Джованни расплакался:

— Кто вы? Она ведь ребенок! Кто вы?

Великий Магистр и Примипил вздохнули, как будто этот вопрос был адресован не им.

— Боже мой, — рыдал Джованни, — что вы сделали с Сильваной?

— С Сильваной все хорошо, — сказал Великий Магистр.

— Скажите, что вы ее не похоронили заживо! Скажите же!

— Как прикажете. Ее не похоронили заживо, — уступил просьбам Примипил.

— Наш символический ритуал уходит корнями в историю, — сказал Великий Магистр. Примипил кивнул. — Наш орден почти такой же древний, как Католическая церковь. Но, в отличие от католиков, мы не очень выставляем себя напоказ. И нас не так много. Но наши корни растут на почве истины.

Джованни вытер слезы и взял себя в руки:

— Вы — сатанисты?

— Вовсе нет.

— Корни нашей церкви более глубокие, — сказал Примипил.

В голове Джованни мелькнула мысль.

— Вы — дракулианцы!!!

Великий Магистр и Примипил подняли головы. Ответа не последовало.

— Какими бы безумными ни были ваши представления, — сказал Джованни, — вы должны понимать, что нельзя похищать десятилетнюю невинную девочку.

— Никто на земле нашего Господа не является невинным, профессор Нобиле. Ваша дочь, как и все мы, рождена с обязательствами, отменить которые ни в чьей-либо, кроме Господа, Сатаны и Костхула, власти.

— При всем моем уважении вынужден заметить, что это детерминистская болтовня!

— Сильвана — часть целого, профессор. Так предписано.

— Безумие. Послушайте себя сами! Пожалуйста… Это безумие.

— Безумие, профессор Нобиле? Библия все еще направляет жизнь миллионов людей. Почему же наши святые книги — безумие?

— В древности было написано несколько сотен, даже тысяч пророчеств. Сегодня они более не действительны! Библия является продуктом на только авторов Писания, но также и истолковывавших ее на протяжении двух тысяч лет.

— Это говорит истинный христианин.

— Вы не должны вести себя так!

— Как профессор, вы имеете право на такое понимание. В отличие от христианских миссионеров мы никогда не навязывали нашу веру и наше понимание Библии, к нам люди приходят сами.

— Не может быть, чтобы вы так думали.

— Я не прошу вас верить нам или признавать наши священные книги. Я просто объясняю вам судьбу Сильваны.

— Безумие. Безумие…

— Профессор.

— Чего вы хотите?

— Но ведь это довольно очевидно. Мы хотим получить Евангелие Люцифера.

— Вы получите его.

— Мы высоко ценим вашу готовность сотрудничать с нами.

— Как только Сильвана целой и невредимой будет доставлена в надежное место, вы получите его.

— Дело обстоит, к сожалению, не так просто. Мы не сомневаемся, что вы хотите добра своей дочери, но мы также не сомневаемся, что вы — или, возможно, ваша супруга — обратитесь к полиции или к властям. Этого мы позволить не можем. Вы наверняка понимаете, что постороннее вмешательство нам ни к чему.

— Мы не обращались в полицию.

— Пока нет.

— Мы только хотим вернуть Сильвану.

— Давайте поедем за манускриптом. И тогда найдем какое-то решение.

— Мы не можем сейчас поехать за ним.

— Почему?

— Я отдал его в технический отдел для анализа и консервации. В этот отдел у меня нет доступа. В университете усилены меры по обеспечению безопасности.

— Мы знаем об этих мерах.

— Они откроются завтра в девять утра. И тогда я его заберу.

— Мы будем с вами.

— Так дело не пойдет. Это возбудит подозрение. Я должен взять его сам. Один. Но даже и это представляет собой нарушение правил.

— Почему?

— Если артефакт передан на консервацию, мы не можем забирать его когда вздумается. Есть определенная процедура, правила. Но я справлюсь. Я найду объяснение. Я знаю хранителя.

Великий Магистр и Примипил долго внимательно смотрели на него. Наконец кивнули.

— Давайте договоримся, что в ваших интересах — и не в последнюю очередь в интересах Сильваны, — чтобы вы согласились сотрудничать с нами, — сказал Великий Магистр.

— Ну конечно!

— Если вы или ваша супруга расскажете о нас кому-нибудь — полиции, родственникам, друзьям, властям, — Сильвана умрет.

Лучана зарыдала.

— Мы не будем ее убивать. Мы оставим ее там, где она сейчас находится. В гробу. Понимаете?

— В гробу?

— Вы не слышите, что я говорю?

— Мы слышим. В каком гробу?

— Я подчеркиваю это исключительно для того, чтобы вы поняли, что ничего не надо делать наспех. Например, просить о помощи. Это строго между нами, на кону стоит жизнь Сильваны.

Все замолчали.

— Боже милосердный, — сказала Лучана, — не можете же вы…

Все четверо поднялись.

— Мы вернемся завтра утром. Тогда и договоримся, где и когда произойдет передача манускрипта.

— И еще где и когда мы получим обратно Сильвану, — сказал Джованни.

— Лучше поспите, — сказал Примипил. — Утро вечера мудренее.

Они ушли и закрыли за собой дверь. На фоне негромкого икания Лучаны Джованни слышал их шаги по лестнице. Потом хлопнула уличная дверь.

* * *

Гроб…

У него не было сил раздеться и лечь в постель. И он остался сидеть на диване. Весь дрожал. Пытался найти заслуживающее доверия объяснение, чтобы Умберто Джалли вернул ему манускрипт. Лучана пошла принимать душ. Он слушал, как в душе лилась вода, а за окном проезжали автомобили.

Когда перед войной отцу Джованни было столько лет, сколько ему сейчас, он сбежал от обязательной службы в фашистском добровольческом корпусе[91] и присоединился к подпольной коммунистической группе. Всю войну отец принимал участие в опасных для жизни диверсионных актах. Джованни узнал об этом лишь много лет спустя, как-то мимоходом, когда отец объяснял свои проблемы с алкоголем. Когда старик умер и Джованни стал разбираться в оставленном им имуществе, то нашел пистолет «беретта» и несколько пожелтевших листков с кодами. «Что, — подумал он сейчас, — сделал бы отец, если бы меня похитили, а к нему пришли мои похитители? Спокойно разговаривал с ними? Плакал? Угрожал им? Или стал стрелять?»

«Что сделал бы отец?

Что мне надо было сделать?

Что я могу сделать?»

* * *

Когда он проснулся, в квартире было тихо. Лучана, по-видимому, легла спать. Он уставился в потолок и представил себе звездное небо. Каково быть космонавтом… Как назывался тот фильм? Который в прошлом году летом смотрел в кино. Четыре раза. Нет, пять! «Космическая одиссея 2001 года».[92] Лучана не ходила тогда с ним. Ни разу. Он раньше никогда не думал, что его, человека, жизнь которого связана с прошлым и с метафизикой, могут когда-нибудь заворожить будущее и техника. 2001-й… Через тридцать лет. Как будет тогда выглядеть мир? Может быть, подумал он, мы завоюем космос. Только год прошел с того дня, когда Нил Армстронг[93] ступил на Луну. Он следил за этим событием в прямой трансляции по телевизору. Что человечество сделает за следующие тридцать лет? Он наконец заснул. Когда Джованни открыл глаза, он увидел в углу какую-то фигуру. Он вздрогнул и поднялся на локтях.

— Эй? — пробормотал он. В комнате был ужасный холод. Четверка вернулась, что ли? Помещение наполняла ужасная вонь, как от гнилого мяса. «Я забыл вынести ведро с мусором?» — Кто вы? — спросил он.

Фигура стояла тихо и была по размерам намного выше человеческого роста. «Наверное, это тень, или я все еще сплю». В темноте огромная фигура колыхалась на фоне светлых обоев. Она вибрировала, издавая звук, как ток высокой частоты, и еще ниже; этот звук скорее воспринимался телом, чем на слух. «Я еще сплю, это не реальная жизнь, мне только приснилось, что я проснулся». Джованни слышал равномерные удары больших часов и неясный шум автомобилей за окном. «Могут ли человеку сниться звуки и запахи?» Он покосился на призрачную фигуру. Даже во сне Джованни чувствовал себя недостойным находиться в присутствии этой гигантской фигуры. «Я всего лишь ничтожный человечек среди миллионов ничтожных человечков». И тут вдруг он увидел двух крохотных существ у ног гиганта. Одно из них больше походило на эльфа, а другое на демона.

— У нее все хорошо, — сказал эльф.

— Хорошо ли? Она страдает! — захохотал демон.

— Она жива, — сказал эльф.

— Ты должен ее вернуть, господин Нобиле, вернуть Сильвану. Да-да, если ты ее найдешь… — хихикнул демон.

Джованни представил себе в темноте лицо Сильваны, бледное, покрытое потом, в глазах кровяные прожилки.

— Где она? — тихо произнес он.

Эльф и демон захохотали.

— Расскажите мне, где она!

— В гробу! В церкви! — в один голос прокричали эльф и демон.

— Забери ее! — кричал эльф.

— Пожалуйста, — подхватил слова эльфа демон и засмеялся.

За одну секунду жужжание затихло. Эльф и демон заскулили и замолкли. Джованни увидел перед собой клинику и своих родителей, которые наблюдали за ним. Рядом, невидимые для глаз человека, кишмя кишели демоны, которые ползали по полу, летали над его постелью и свешивались с потолка. Джованни посмотрел вверх и увидел, как ему показалось, два сверкающих глаза. Он опустил взгляд:

— Вельзевул? Это ты? Это ты, Вельзевул?

В темноте тень растворилась, звук пропал. Вместе с ним исчезли эльф и демон. И вонь от протухшего мяса. Значит, это был сон. Фантазия. Джованни попытался проснуться. Это не реальность, Джованни, все это только в твоей голове, это не реальность. Дедушкины часы продолжали бить: на высокой ноте «тик» и на более низкой «так».

* * *

Джованни проснулся в пять утра. Принял душ, выпил чаю и поехал на велосипеде в обычное время, прекрасно понимая, что за ним, вероятнее всего, ведут наблюдение. Прикрепил велосипед к трубе отопления около университета, зашел в свой кабинет, потом, миновав контроль безопасности, постучался в кабинет Умберто Джалли.

— Джованни? Я думал, ты уехал.

— Позже. Может быть. Кое-что появилось…

— Бывает. Чем тебе помочь?

— Мне надо взять манускрипт, Умберто.

— Взять манускрипт?

— Всего лишь на несколько часов.

Брови Умберто образовали идеальную перевернутую букву V.

— Я наткнулся на одно место в Codex Sinaiticus («Синайский кодекс»),[94] где есть то ли ссылка, то ли, может быть, копия раздела Евангелия Люцифера.

Ложь выглядела не очень убедительно, но Умберто не был теологом.

— Звучит хорошо, Джованни. Но боюсь, я тебя разочарую.

— Почему?

— Если бы манускрипт был у меня, я бы, конечно, тебе его отдал.

— Где он?

— У меня его нет.

— Что ты говоришь?

— Я пробовал тебе объяснить это вчера вечером. Но если честно, ты производил впечатление человека, у которого немного поехала крыша.

— Объяснить что?

— Декан Росси конфисковал манускрипт.

— Конфисковал Евангелие Люцифера? Почему?

— Я предлагаю тебе на эту тему поговорить с ним.

— Он ничего не объяснил?

— Он говорил о каких-то формальностях.

Формальностях… Это было очень похоже на Росси, да.

Джованни поблагодарил Умберто и побежал к контролю безопасности. Дал себя проверить и бегом ринулся по лестнице, потом по коридору в сторону кабинета декана факультета.

Декан Сальваторе Росси только что снял пальто и шляпу и вешал их в приемной перед кабинетом, когда ворвался Джованни.

— А, Нобиле. Как удачно! Я собирался позвонить вам. У нас проблема.

Они вошли в кабинет, размер и меблировка которого говорили, что Росси был начальником и не стеснялся показать это.

— Проблема?

— Нобиле, я знаю, что вы близкий друг антиквара Луиджи Фиаччини.

— Не то чтобы близкий…

— Когда вы уехали, чтобы привезти манускрипт, я взял на себя смелость позвонить египетским властям.

По спине Джованни побежали мурашки.

— Все в порядке, декан. — Его голос дрожал. — Лицензии. Документы на вывоз. Все в порядке, везде есть подписи и печати.

— Профессор…

— Я сохранил даже ксерокопии всех документов на случай, если возникнут юридические затруднения.

— Я не сомневаюсь, что вы действовали из самых лучших побуждений, профессор. К сожалению, на Луиджи Фиаччини полностью положиться нельзя.

— Он торговец, это правда, но раньше он никогда не давал повода усомниться в нем.

— Вчера вечером, около шести часов, мне позвонили из Египта. Документы — фальшивые или получены в результате подкупа.

— Фальшивые?! Но…

— Власти по охране памятников и полиция в Египте уже начали расследование.

— Расследование? Направленное против меня?

— К счастью, я предотвратил скандал. Два представителя Египетского музея в Каире прилетят сегодня во второй половине дня и отвезут манускрипт обратно в Египет. Они сказали, что забудут обо всем, раз мы сами проявили инициативу. Никакого ущерба.

Декан улыбался, явно довольный своим героическим вкладом.

— Но, — тяжело выдохнул Джованни, — это ведь не мой и не ваш манускрипт. Это собственность Луиджи Фиаччини.

— Ошибаетесь. Он принадлежит египтянам. Вы ему доверились, Нобиле. Очень важно все время стоять на том, что вы ему доверились. То, что нам подсунули фальшивые документы, нельзя поставить нам в упрек.

— Строго говоря, это конфликт между Луиджи Фиаччини и египетскими властями! Университет не должен быть вовлечен в него.

— Совершенно справедливо, Нобиле.

— Послушайте! Я могу лично передать манускрипт Луиджи, и египтяне заберут его у него.

— Египтяне смотрят на это иначе. Манускрипт был вывезен из Египта представителем Папского григорианского университета Ватикана. Вами, профессор. Тем самым они считают нас ответственными за вывоз памятника, и так будет, пока они не получат манускрипт обратно. Только после этого они обратят внимание на Фиаччини. Они намекнули, что Фиаччини и раньше участвовал в разных сделках, с которыми они тоже будут тщательно разбираться.

— Но…

— Не надо расстраиваться. Это дело не будет иметь никаких последствий ни для нас, ни для вас лично. Я заверил египтян, что вы — почитаемый и серьезный исследователь, которого обманул представитель — скажем так — коммерческого ответвления археологии.

— О боже!

— Спокойно, профессор Нобиле, не надо переживать. Я полностью вас поддерживаю и защищаю. Это не будет иметь ни малейших последствий для вашего curriculum vitae.[95]

— Я…

— Забудьте об этом. Естественно, вам придется как можно скорее прекратить ваши контакты и сотрудничество с Луиджи Фиаччини. Но я должен признаться, что никогда не доверял этому парню.

— Я выплатил от его имени довольно большой задаток египтянам.

— Это его проблема.

— Если он не получит ни манускрипта, ни денег, он возложит ответственность на университет.

— Пусть только попробует. Ха! Пусть только попробует.

— Он может действовать бесцеремонно.

— Если он будет возникать, посоветуйте ему подать заявление в полицию с жалобой на вас и на меня, и на его святейшество папу Павла VI заодно!

Джованни закрыл руками лицо. Внезапное чувство тошноты. Его чуть не вырвало на персидский ковер декана.

— Не горячитесь, профессор, я знаю, что вы не виноваты. И тем более я ценю то, насколько серьезно вы воспринимаете эту ситуацию.

— Господи боже мой!

— Господь, к счастью, всем нам помогает.

— Где он находится?

— Манускрипт? В безопасности. Я сам лично запер его в мой сейф, — он кивнул в сторону огнестойкого сейфа с кодовым замком, — где он будет находиться, пока наши египетские коллеги не заберут его.

— О боже!

— Спокойно, профессор. Как я уже сказал, дело улажено самым лучшим образом. Вам не о чем беспокоиться.

Джованни закрыл глаза и погрузился в размышления. Декан откинулся в своем кресле с самодовольной улыбкой на лице.

— Я знаю, что это покажется странным, — сказал Джованни, голос его опять стал дрожать. — Но я хотел бы попросить разрешения взять манускрипт на несколько минут. Для меня чрезвычайно важно кое-что посмотреть.

Декан решительно покачал головой:

— Я сожалею, профессор. Я знаю, что это очень интересный манускрипт…

— Декан!

— …и что он значит для вас очень много. Я с большим удовольствием разрешил бы вам изучать этот текст.

— Речь идет об одной детали, это займет не более полуминуты…

— Знаете, Нобиле, я узнаю в вас самого себя. Это страстное стремление во всем разобраться! Но мы должны на это взглянуть с другой точки зрения: мы никогда не притрагивались к этому манускрипту. Его нет в нашем распоряжении. Мы не можем просматривать то, чего у нас нет.

— Но…

— Послушайте! После того как египтяне заберут его, вы можете ходатайствовать о получении стипендии, чтобы изучать манускрипт в Каире.

— Декан…

— Я сожалею, профессор Нобиле. В этом вопросе я не просто принципиален. Я несгибаем.

— Пожалуйста!

— Нет! Евангелие Люцифера останется в моем сейфе до момента, когда египтяне заберут его.

* * *

Джованни зашел в свой кабинет. Что делать? Он посмотрел на кипу листков со статьей в «Гарвардском теологическом обозрении», на окно, через которое проникал бледный утренний свет, на стены. Подумал, не позвонить ли Луиджи, но отказался от этой мысли. Вместо этого позвонил домой узнать, не было ли сообщений от похитителей. Лучана не взяла трубку. Чтобы как-то убить время и собраться с мыслями, он взял несколько справочников и диссертаций, которые положил около пишущей машинки. В краткой справке собрал известные исторические и теологические сведения о дракулианцах. Он надеялся найти у них слабое место, которое можно было бы использовать. Но ничего не нашел. Перед глазами все время стояла Сильвана.

«О боже! Что они сделали с ней?»

Еще раз позвонил домой. Никто не ответил.

Он отпер дверь кабинета, спустился по лестнице и поехал на велосипеде домой. Безумное движение. Лучаны не было дома. Он ходил из комнаты в комнату и искал ее, как будто она спряталась и только ждала, чтобы он ее нашел.

«Неужели они похитили и Лучану тоже? Как я мог быть таким непредусмотрительным, таким неосторожным? Конечно, ее не похитили. У них уже есть Сильвана. Им не нужна еще и Лучана. Энрико!» — подумал он.

Она у Энрико. Внезапное просветление. Энрико… Но звонить ему не хотелось. Номер Энрико был в записной книжке в ящике под телефоном. Но набирать номер и спрашивать жену — и, может быть, даже услышать ее — было чересчур.

Он опустился на обитый плюшем стул. Манускрипт… Господи боже мой! Что ему сказать, когда они позвонят? И как они отреагируют? «Мы оставим ее там, где она сейчас. В гробу». Он встал, схватил пепельницу и запустил ее в стену. Облако пепла заискрилось в лучах солнечного света.

Гроб…

Рыдание. Болезненное и отчаянное. Откуда этот звук? «Я не думаю рационально. Я как раненый зверь, который пытается ускользнуть от охотников. Думай, Джованни! Думай!»

Зазвонил телефон.

Сначала звук его парализовал. Потом он бросился к телефону, поднял трубку:

— Да?

— Профессор Нобиле, спасибо за прием. — Это был голос Великого Магистра. — Вы достали то, о чем мы договаривались?

Сбившееся дыхание и сердцебиение мешали говорить.

— Профессор Нобиле?

— У… нас… проблема.

Голос был задыхающийся и неровный. Слова едва вырывались, — казалось, он плачет.

— Какого рода проблема?

— Мой начальник на факультете, декан доктор теологии Сальваторе Росси конфисковал манускрипт.

— Почему?

— По-видимому, Луиджи Фиаччини, которому принадлежит антикварный магазинчик на улице…

— Мы знаем Луиджи. Продолжайте!

— Луиджи подделал документы на вывоз или подкупил египетских…

— Конечно, так оно и было. К делу!

— Декан Росси оповестил египетские власти о том, что манускрипт в университете. Они направляются из Каира сюда, чтобы забрать манускрипт.

— Где находится манускрипт?

— В сейфе декана Росси.

Пауза.

— Профессор Нобиле, давайте я объясню вам, как обстоят дела. Если вы нас обманываете и это только попытка сохранить манускрипт…

— Верьте мне! Я не хочу рисковать жизнью моей дочери!

— Если вы говорите правду и манускрипт в сейфе и будет передан египетским властям, ответственным за памятники старины…

— Да, это правда!

— …то у вас есть только одна возможность, если вы хотите увидеть свою дочь снова.

— Да?

— Достаньте нам манускрипт!

— Я не могу!

— Вы не слышите?

— Но я не могу, ведь я же…

— Профессор Нобиле, послушайте, что я говорю! Достаньте нам манускрипт! Мне все равно, где он находится. Мне все равно, как вы это сделаете. Достаньте нам его!

— Я…

— Я не требую невероятного. У вас целый день впереди.

— Это невозможно!

— Я позвоню снова в шестнадцать ноль-ноль, чтобы обговорить время и место передачи.

— Он запер манускрипт в сейфе!

— В шестнадцать. Понятно? У вас должен быть манускрипт, профессор.

— Послушайте…

— В шестнадцать!

— Я не знаю код сейфа!

— Зато мы знаем о каждом вашем шаге. Если вы оповестите полицию, начальника, власти или кого-то еще, мы будем считать это нарушением договоренности. Последствия вам известны.

— Я не могу.

— В шестнадцать, профессор.

И Великий Магистр повесил трубку.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СЕМЬ ПЕЧАТЕЙ

И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее?

Откровение Иоанна Богослова[96]

Eli, Eli, lema sabaktani?

Или, Или! Лама савахфани?

То есть: Боже Мой, Боже Мой!

Для чего Ты меня оставил?

Евангелие от Матфея

РИМ

май 1970 года

ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ПОМОГИ МНЕ! Я НЕ ХОЧУ ОСТАВАТЬСЯ ЗДЕСЬ! Я ХОЧУ ДОМОЙ, К МАМЕ И ПАПЕ! И К БЕЛЛЕ. ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, НЕ ДАЙ МНЕ УМЕРЕТЬ!

* * *

Кто они? Почему они сняли с меня одежду и положили голую в каменный гроб? Они сумасшедшие. Они хотят моей смерти?

* * *

Они ждали меня у школы. Их было четверо. Четверо мужчин в черном «мерседесе». Солнце сверкало на звезде на капоте. Поэтому я знала, что это «мерседес». Машина стояла у тротуара, мотор работал.

— Быстро проходи мимо! — сказал мне Ло-Ло, когда я приближалась к ним. Как будто он знал их или что-то про них.

Когда я была уже рядом, двое вышли из машины.

— Сильвана? — спросили они. Хотя они, наверное, знали, что это я, раз спрашивали.

— Да, — ответила я.

Они сказали, что мама и папа послали их, чтобы забрать меня домой.

— Не верь им, — шептал Ло-Ло.

Я и сама не хотела ехать с ними. Мама и папа говорили, чтобы я никогда даже не разговаривала с незнакомыми людьми. Но они втолкнули меня на заднее сиденье, и мы поехали.

— Куда мы едем? — спросила я. Я не хотела показывать, что испугалась.

— Недалеко, — сказали они.

Я спросила, кто они. Они не ответили. Я испугалась. Но, может быть, мама с папой и правда послали их за мной. Мы ехали по городу. Потом я перестала узнавать места. Мы оказались на автостраде. Затем съехали с автострады и двинулись через какой-то маленький городок, где почти не было людей. Потом поехали мимо полей.

— Не плачь, — сказал мужчина, сидевший справа от меня. Голос у него был добрый.

— Куда мы едем? — спросила я еще раз.

— Скоро будем на месте, — ответил мужчина с приятным голосом.

Другие молчали. Сидели и смотрели вперед. После долгой поездки машина остановилась у замка. Или того, что мне показалось замком. Но когда они выпустили меня из машины и я огляделась, то поняла, что это монастырь с часовней и кладбищем, окруженный высокой стеной. Ко входу в монастырь вела лестница. Над дверью я прочитала слова: кажется, «монастырь», и «синьор», и «Санто», и год — «1871». Слов было гораздо больше, но их я не запомнила. Здесь, наверное, уже давным-давно никто не обитает. Окна разбиты. Во дворе разрослись сорняки, деревца росли прямо между камнями брусчатки. Мне показалось, что я слышу пение монахов. Но, может быть, это пение звучало у меня в голове. Мы стали подниматься по широкой лестнице в монастырь. Ступени были покрыты пылью и песком, обломками разбитой черепицы. У стены вверх ногами стоял прислоненный огромный крест, видимо свалившийся с крыши. Рядом, в тени, кто-то заботливо расположил сохранившиеся статуи пророков и святых из библейской истории. Во всяком случае, я узнала Моисея, Деву Марию и Иисуса. Вместе с четырьмя мужчинами из машины я прошла по монастырю. Мужчина с добрым голосом вел меня за руку. Мы вошли в часовню. В центре на высоком постаменте стоял каменный гроб. Со всех сторон украшенный орнаментом из вьющихся растений и фигур из ада. Демонов и дьяволов. Тех, кого изучает папа. Острые лица с длинными языками и пустыми глазами. Мужчины встали вокруг гроба и запели. Как будто они были монахами. Может быть, они и правда были монахами. Мужчина с добрым голосом сжимал мою руку. Когда они кончили петь, один из них опустился на колени перед гробом. Я думаю, что он молился.Но слов я не слышала. Когда он закончил, все склонили головы и хором произнесли одно слово, которого я не поняла. Потом все повернулись ко мне. Мужчина с добрым голосом еще сильнее сжал мою руку. Я заплакала. Двое держали меня, другие двое срывали с меня одежду. Мне было страшно и стыдно. Я закричала. Попробовала сопротивляться. Но они сильнее. Потом, уже голую, они повели меня через часовню. Я не могла вырваться. Звала маму и папу. Но никто меня не слышал. Никто, кроме четверых мужчин. Они заставили меня влезть в холодный каменный гроб. Когда они сдвинули крышку гроба, посыпалась пыль. Я закашлялась. Я попробовала крикнуть. Пыль и ужас сжали горло. Наступила темнота.

Я бью кулаками по внутренним стенам гроба. Пинаю ногами крышку. Гроб маленький. Тесный. Если я пробую встать, голова стукается о каменную крышку. Все здесь твердое и тяжелое. Сердце бьется быстро. Я кашляю. При ударах сдираю кожу. Стараюсь не дышать.

— Воздуха не хватает, — говорит Ло-Ло.

Я читала о детях, которые умерли, потому что залезли в старый холодильник и не смогли открыть дверь изнутри. Я стараюсь дышать медленно и глубоко. Надо экономить воздух. Это очень нелегко. Мне нечем дышать. Для дыхания нужен кислород, я читала об этом в учебнике по биологии. Воздух в гробу теплый и мокрый. Сердце стучит. Тук-тук-тук. Внутренняя сторона гроба пахнет в точности так, как пахло на строительной площадке, куда меня водила мама несколько месяцев назад. Я не знаю, это запах цемента, или извести, или камня, или еще чего-то. Мама продает виллы и квартиры. Как правило, в них кто-то жил раньше. Но иногда фирма, на которую работает мама, строит новые дома на продажу. Я поняла так. И пахнет здесь как на строительной площадке.

Мне надо пописать.

— В гробу нельзя писать, — строго говорит Ло-Ло.

* * *

Через дырочку в крышке они просунули тонкий резиновый шланг. Через шланг входит воздух. От движения воздуха на коже появились пупырышки. Я поднимаю ладошку вверх, и поток воздуха попадает на нее. Я добираюсь до самого шланга. Поворачиваюсь на бок. Потом на живот. Поднимаю голову, и воздух попадает мне прямо в лицо. Открываю широко рот и глотаю воздух. СПАСИБО, ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ЗА ВЕСЬ ВОЗДУХ, ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ СПАСИБО, ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА!

— Совсем это не Бог вставил шланг, — говорит Ло-Ло. Он такой неблагодарный.

В конце концов я чувствую себя шариком, который наполнили воздухом. Я могу лопнуть. Я выпускаю воздух и ложусь на спину. Думаю о маме и папе. Они наверняка испугались. ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, МОЖЕШЬ ТЫ ПОМОЧЬ МАМЕ И ПАПЕ, ЧТОБЫ ОНИ НЕ БОЯЛИСЬ, ОНИ ДУМАЮТ, ЧТО Я УМЕРЛА. ВО ИМЯ ИИСУСА. АМИНЬ. Папа, конечно, позвонил в полицию. Сейчас в нашей квартире, наверное, уже полно полицейских. В газетах будут мои фотографии. Кто-то, наверное, видел, как меня увозили. Возможно, даже записали номер машины. А может быть, монастырь уже окружен полицией. И тогда мужчины расскажут, где я лежу. Не факт, что полиция решит открыть гроб. Подумать только, вдруг они арестуют мужчин и уедут, а я останусь тут.

* * *

Скоро я описаюсь. Можно ли так сказать, если я лежу в гробу голая. Я сжимаю ноги. Щиплет в животе и ниже. Но я не хочу писать. Не хочу лежать мокрая. Фу-у. Я стискиваю зубы, сжимаю коленки.

* * *

Папа занимается демонами. Я не понимаю зачем. Я боюсь демонов. Я люблю ангелов. Они добрые. А демоны плохие. Плохие, и все. Ло-Ло говорит, что мир полон демонов.

— Мы, люди, не можем видеть демонов, если они не хотят этого, — говорит Ло-Ло. — Как правило, они не хотят, чтобы их видели.

Я хочу пить. Странно, что я хочу пить и хочу писать. Одновременно. Во рту пересохло. Язык прилип к гортани. Я думаю о холодной как лед воде. О фонтанчике с питьевой водой в школьном дворе. И о кока-коле с кусочками льда. Мне ее дают за обедом по воскресеньям.

Каждый раз, когда я делаю глоток, в горле раздается хлюпающий звук. Я не хочу есть. Но у меня тошнота. Я думаю о том, когда они дадут мне есть и пить.

— Они тебя не выпустят, — говорит Ло-Ло.

— Замолчи, — говорю я.

* * *

Наконец я не могу больше сдерживаться. Так хочется писать, что меня почти тошнит. И я думаю, что мне придется лежать здесь еще много часов, и невозможно сдерживаться так долго. Все тело онемело, и я не замечаю, как начинаю писать.

— Какой стыд! — говорит Ло-Ло.

Мужчины увидят это, когда откроют крышку. Я чувствую, что краснею в темноте.

Ло-Ло — дух. Давным-давно он был эльфом в царстве, которым управляли царица по имени Суливана и злой тролль по имени Зах-Маль. Во всяком случае, так он рассказывает сам. Суливана и Зах-Маль отравили царя экстрактом белладонны. Сотни лет Ло-Ло жил в зеленой дубраве внизу под горой. Он говорит, что возделывал землю, ухаживал за животными и любовался небом. Тогда его звали Ловиндулар-кан-Лошвеемин. В сине-зеленом омуте под водопадом он ловил карпов, которых ел с овощами из своего огорода. Когда ему исполнилось 753 года, он умер от отравленного леденца, который ему послал Зах-Маль. Ло-Ло так и не смог понять, что он сделал троллю, чем досадил ему. После смерти он стал жить как дух. В тот год, когда я родилась, его вызвали к архангелу Михаилу и назначили моим ангелом-хранителем. Все это он рассказал мне. Я не знаю, можно ли ему верить. Он так много говорит. Он немножко странный. Трудно поверить, что он прожил 753 года. Он не настолько умный. Моя бабушка была и умной, и старой. А Ло-Ло говорит, скорее, как ребенок. Я называю его просто Ло-Ло. Нельзя же жить с именем Ловиндулар-кан-Лошвеемин. Так не принято.

Мама и папа говорят, что я придумала Ло-Ло.

Они говорят, что он существует только у меня в голове.

— Пусть себе думают, — говорит Ло-Ло.

Они его не видят. И не слышат. Не замечают его даже тогда, когда он стоит рядом со мной на полу и кричит и поет народные песни, которые были популярны во всех странах в годы его жизни. Они смотрят сквозь него. Его голос не слышен их ушам. Когда он лежит в моей постели, а мама и папа приходят пожелать мне спокойной ночи, они иногда садятся прямо на него. Тогда он лежит тихий как мышка и моргает глазами.

— Ты ангел, Ло-Ло? — спросила я его однажды.

— Я хотел бы им быть.

— Тогда кто же ты?

— Я, наверное, дух.

— Но ты говоришь, что ты мой ангел-хранитель?

— Ангел-хранитель — это не настоящий ангел, Сильвана.

— Какая разница между духом и ангелом?

— В присутствии Бога.

— Что это значит?

Он долго молчал. Для Ло-Ло это совершенно нехарактерно. Наконец он сказал:

— Не думай об этом, Сильвана, не забивай свою голову такими вещами.

— Почему?

— Когда будешь взрослой, может быть, поймешь.

— А ты понимаешь?

— Хочу понимать. Но не думаю, что понимаю.

* * *

ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА, ПОМОГИ МНЕ! ПУСТЬ ЭТО БУДЕТ СОН, ПУСТЬ Я ПРОСНУСЬ И УЗНАЮ, ЧТО МНЕ ЭТО ПРИСНИЛОСЬ. ПОЖАЛУЙСТА, БОЖЕНЬКА. ВО ИМЯ ИИСУСА ХРИСТА, АМИНЬ.

— Сильвана, — шепчет Ло-Ло, — проснись!

Я смотрю в темноту. Делаю вдох. Жажда. Ужасная жажда.

— Нельзя крепко спать, дружок.

— Почему?

— У тебя жар и судороги. Не засыпай.

— Я очень устала.

— Постарайся не засыпать.

— У меня в легких песок.

— В гробу мало воздуха, — говорит Ло-Ло.

Он приближается и шепчет на ухо мое имя, с утешением. Я плачу. Градом льет пот. Воздуха не хватает. Умираю. Я умираю, мама и папа, почему вы меня отсюда не заберете? Вы хотите, чтобы я умерла?

Тело мое вздрагивает и трясется.

Больше не могу.

Ло-Ло шепчет снова:

— Проснись, дружок.

Не могу.

Я сплю.

Вижу сны.

Просыпаюсь.

Открываю глаза.

Демон сидит — наклонившись и съежившись — у меня в ногах. Смотрит на меня. Он испускает свет и сверкает. Поэтому я его вижу в темноте. Руки у него как кости. Голова без волос имеет форму заостренного яйца, кожа такая тонкая, что я вижу череп.

Я кричу.

Его глаза закрываются. От него пахнет.

— Ло-Ло! — кричу я.

Ло-Ло не отвечает.

Я кричу и кричу.

I К. К.

РИМ

11–12 июня 2009 года

1

Каждый человек, который совершил дальнюю поездку на Восток, туда, где восходит солнце, знаком с тягостным ощущением потери одного дня собственной жизни. Ничто — ни логика, ни аргументы, ни тщательное изучение календарей и альманахов — не может избавить вас от ноющего чувства, что у вас украли время, что вы что-то упустили в промежутке между прошлым и настоящим.

Я с трудом открыл глаза. Каждая ресница весила много тонн.

Несколько минут я лежал тихо, как после длительной и шумной пьянки, которая закончилась полной потерей сознания. Как будто я проснулся на носилках за квадратной дверью в холодильнике морга.

Факт: Я живой. Это уже что-то. Я не в больнице. И не на вскрытии в морге. Я лежал на кровати. И не был связан. Это значило, что я не пленник. На предплечье пластырь.

Вопрос: Что случилось? Где я? Где Примипил и другие безумцы?

Неужели похищение было только инсценировкой, чтобы напугать меня до ужаса? В таком случае спектакль удался. Аплодисменты и топот ног зрителей. Но я не сказал, где находится манускрипт. Или все же сказал? Я попытался вспомнить. Крепко зажмурился и напрягся. Вспомнил седого мужчину, который назвал себя Примипилом. Вспомнил монахов в серых костюмах. Вспомнил, что они надели сосуд на мою руку. Вспомнил продолговатый сосуд и хирургические инструменты в серебряном ларце.

Но после этого? Ничего.

2

— Шоковая граната[97] и газ.

Мужской голос. Это американец.

Я повернул голову набок, но не увидел его.

— BZ-91,— продолжил он. — Газ поражающего действия на основе скополамина и морфина. Разработан в ЦРУ в 2005 году. Чрезвычайно эффективный. Отключает за полсекунды. Они успели вскрыть вам вену.

Я попытался сесть на кровати, чтобы увидеть говорящего. Но не смог. Со стоном откинулся.

— Головная боль и мягкая форма паралича продолжаются примерно пятнадцать часов после вдыхания газа. Сожалею. Альтернативой была бы вооруженная акция. Спорный ход. Я не сторонник вооруженных акций, знаете ли. В них погибают люди. Гранаты и газ надежнее. Через несколько часов вы будете на ногах.

Слышны тяжелые шаги. Затем появился неясный силуэт. Я прищурился, чтобы сфокусировать взгляд. Человек сел на стул около кровати:

— У нас в распоряжении была оперативная группа «Морских котиков». Элитного подразделения, одолженного нам. Они вас освободили. Реальной опасности не было ни секунды. Хотя вам так показалось. Приношу свои извинения. Этих монахов мы держим под наблюдением уже некоторое время.

Этих монахов…

Силуэт принадлежал высокому стройному мужчине лет пятидесяти, с привлекательной внешностью и бросающимся в глаза кривым носом.

— Кто вы? — Голос мой был похож на пересыпающуюся щебенку.

— Имя — Карл Коллинз. Большинство знакомых называют меня К. К. Единственное, что вам надо знать, — это то, что я хочу вам добра.

По причинам, в которых лучше разбираются психологи, я скептически отношусь к людям, которые говорят, что хотят мне добра.

— Квартира, в которой вы остановились с Моник, находилась под наблюдением. Как вы и предполагали. Не только датчики, но еще телекамеры и микрофоны. Когда вы начали писать Моник, мы решили, что вы разоблачили нас. Мы следовали за вами в подземный гараж. Но оперативная группа не была наготове, когда на вас напали. Я сожалею, что дело зашло так далеко. Но в любом случае все было под контролем.

— Где Моник?

— Здесь. Она попала к нам, когда вы вышли на лестницу.

— Что вы с ней сделали?

— Абсолютно ничего. Вы меня не поняли. Я на вашей стороне.

— Все так говорят…

— Мы сообщили обо всем инспектору Хенриксену в Осло. Вам не надо беспокоиться.

— Вы знаете Хенриксена?

— Мы в курсе событий. Вы сейчас не в себе, Бьорн. Отдохните несколько часов. Нам есть о чем поговорить.

К. К. исчез за дверью. А я исчез в темноте.

3

Самым первым проник в сознание какой-то странный звук. Клик-клик. Клик-клик. Клик-клик. Я попытался открыть глаза. Просыпаться после химического отравления — все равно что подниматься на поверхность в ванне грязелечебницы. Я попробовал объяснить себе кликающие звуки. Когда я наконец открыл глаза — сначала правый, потом левый, — то увидел неясный контур Моник. Она вязала, сидя у моей кровати. Звук исходил от ее спиц.

— Доброе утро, — прокряхтел я.

Она отложила спицы. Даже в состоянии полусна-полубдения я отметил, что лежал практически голый. На кровати. В комнате. Рядом была Моник.

— У тебя все хорошо? — спросил я.

Она кивнула. «А у тебя?» — написала она.

— Голова кружится. Тошнота. Кто они?

«Наши друзья».

Моник помогла мне встать с кровати и пойти в туалет. Я вымыл лицо холодной водой и оделся. Я чувствовал себя развалиной, как после одновременного употребления коньяка со снотворным. Когда я вернулся в комнату, рядом с Моник стоял К. К.

— Бьорн! — воскликнул он, как будто мы были старые друзья. — Теперь вы выглядите гораздо лучше!

— Не надо смеяться. Я знаю, как выгляжу.

Взглядом, затуманенным газом и остатками сна, я попытался посмотреть ему прямо в глаза. Не очень удачно. Когда я очень устаю или напиваюсь или же когда врачи накачают меня слишком большим количеством розовых таблеток, у меня появляются признаки косоглазия. Толстые стекла очков только подчеркивают эту беду. Косоглазие никого еще не красило.

4

Стремление окружить себя красивыми вещами не обязательно говорит о тщеславии. Это может означать попытку создать в своей жизни гармонию. Фэн-шуй души. Найти покой в красоте.

Профессор Альдо Ломбарди имел такой вид, словно нашел этот покой. Он принял нас в роскошной квартире с бархатными коврами, живописными полотнами и люстрами эпохи барокко.

Лжец.

— Как дела? — спросил он, накинув личину заботливости, когда я, пошатываясь, вошел в гостиную.

У меня появилось желание съездить ему по физиономии. Но я был слишком слаб.

Альдо Ломбарди виновато откашлялся:

— Сожалею, что ввел вас, в известной степени, в заблуждение. Я ни разу ни солгал. Однако и всей правды не сказал.

Старинные кожаные диваны заскрипели, когда мы сели на них. Служанка принесла поднос с кофе и чаем. Стекло звякнуло, когда она поставила стеклянный поднос с чашками на стеклянный стол с ножками из кованого железа, покрытого серебром. Она налила чай Моник и кофе — К. К., Альдо и мне.

— Кто вы? — спросил я, когда она закрыла за собой дверь. Голос мой дрожал. Это меня раздражало. — Что вы от нас хотите?

— Я прекрасно понимаю вашу подозрительность, — сказал К. К. — Вы, естественно, боитесь, что за похищениями и убийствами стоим мы.

— Такая мысль приходила мне в голову.

— За Евангелием Люцифера охотятся две группировки. Две абсолютно разные группировки. Альдо и я представляем одну из них. Другая — монахи из религиозной секты, известной под названием дракулианцы. Название можно перевести как «кровь дракона».

— Евангелие Люцифера было одним из текстов, которые легли в основу их веры, — сказал Альдо Ломбарди. — Проблема состоит в том, что дракулианцы — как и все прочие — неверно его истолковали.

«Религиозный орден? Который убивает?» — написала Моник и повернула блокнот так, чтобы мы все могли прочитать.

— Парадокс, — сказал Альдо Ломбарди. — Или нет? Такой же великий парадокс, как средневековые Крестовые походы и инквизиция. Или джихад и террористы-смертники у исламистов. В Библии можно отыскать множество примеров того, как жизнью жертвуют, чтобы достигнуть высших целей. Дракулианцы так же, как иезуиты, считают, что цель оправдывает средства. Они следуют заветам Бога и Сатаны.

— Заветам Сатаны?

— Они поклоняются Сатане, — сказал К. К. — Называть их экстремистами совсем не преувеличение. Эти монахи — фанатики, которые во всех отношениях живут в прошлом и прошлым.

— А кто вы? The good guys?[98]

— Мы — исследователи, — сказал К. К. — Ученые. Мы принадлежим к крупной исследовательской организации. Ее кодовое название — проект «Люцифер».

— Что?

— Проект «Люцифер». Группа состоит из ученых разных специальностей. Археологи. Историки. Теологи. Палеографы. Антропологи. Философы. Лингвисты. Физики. Астрономы. Биологи. Математики. Социологи. Психологи. Антропологи. Как пример…

Я посмотрел на профессора Альдо Ломбарди:

— А ваша роль?

— Я один из теологов в этом проекте.

— То, что вы рассказывали о Сатане…

— …истинная правда. В Евангелии Люцифера действительно ничего не говорится о сыне Сатаны. Однако дракулианцы верят, что это там написано. Верят! Они прочитывают древний текст таким образом. Они вкладывают такой смысл в пророчества. Подобно тому, как священники иногда неправильно истолковывают Библию, а имамы — Коран.

— Именно поэтому дракулианцы так стремятся захватить манускрипт, — сказал К. К. — Они хотят облегчить сыну Сатаны путь на землю.

— Все, что я рассказывал об Антихристе, — продолжал Альдо Ломбарди, — базируется на основах веры дракулианцев. Подобно тому как в Библии много ошибок, которые возникли, когда манускрипты переписывались, переводились и истолковывались, так и греческие и латинские переводы Евангелия Люцифера были, мягко говоря, неточны.

— Как вы можете знать, что есть в манускрипте, если вы его не читали?

— Мы прочитали большие куски из него, — сказал К. К. — И мы изучили другие тексты, где о нем говорится. Но нам нужен сам манускрипт.

— Мы вас просим, — сказал Альдо Ломбарди, — передать Евангелие Люцифера нам, мы изучим и расшифруем его.

— Что случится со мной и Моник, если я откажусь?

— Случится? — К. К. тихо рассмеялся. — Не слишком-то вы высокого мнения о нас.

— Я хочу домой! Можно мне уехать?

— Конечно, вы можете свободно ехать домой. Вы вовсе не пленник. Но мы надеемся, что вы останетесь.

— Почему?

— Потому что хотите узнать больше. Потому что вы, как и мы, хотите знать, что скрывает этот манускрипт.

К. К. подлил кофе Альдо Ломбарди и мне. Кружка с чаем Моник все еще была наполовину полной.

— Где сейчас монахи? — спросил я.

— В надежном месте.

— Что это значит?

— Они у нас.

— Я хочу с ними поговорить.

— Они не хотят ни с кем говорить.

— Позвольте мне, по крайней мере, посмотреть им в глаза.

— Почему?

— Они хотели меня убить.

— И что?

— Если бы вы не пришли на помощь, они пустили бы мне кровь. Мне кажется, что у меня есть причины встретиться с ними.

К. К. посмотрел на Альдо Ломбарди, тот покачал головой.

— Не знаю… — протянул К. К.

— Насколько я понимаю, у вас выбор такой. Вы отпускаете меня домой, в этом случае можете навсегда забыть о манускрипте. Или мы будем идти друг другу навстречу.

— Хорошо. Вы встретитесь с ними. Завтра. Но не думайте, что они что-то расскажут.

— Посмотрим. А теперь я жду рассказа о Евангелии Люцифера? Что это за текст? Как он попал в Киев?

— Не так быстро, Бьорн, — вступил в разговор Ломбарди. — Ваши вопросы требуют обстоятельных ответов. Позвольте я объясню… В 1995 году группа археологов под руководством американца Джозефа ван дер Вельта сделала находку во время раскопок в Испании христианского монастыря, который был разрушен, когда римляне потеряли контроль на Иберией в пятом веке. Археологи обнаружили папирусный текст Codex Hispania («Испанский кодекс»), в котором говорилось о Евангелии Люцифера и никейском Вселенском соборе. Проект «Люцифер» был тут же подключен к изучению этого текста. Codex Hispania содержал важные указания, которые помогли нам осуществить систематическую и целеустремленную охоту на Евангелие Люцифера, его третью часть. Именно эта часть находится у вас.

— Разве киевский манускрипт не является полным?

— Евангелие Люцифера вот уже 1700 лет не существует в виде единого документа. Манускрипт был разделен на три части во время никейского Вселенского собора в 325 году. Киевская часть — последняя из трех.

— Понятно. — С моей стороны это было преувеличением. — Позвольте задать вам вопрос. Музеи и архивы во всем мире полны апокрифическими предсказаниями и пророчествами. Почему вы тратите столько сил и денег на текст, о котором никто ничего не слышал? То, что какая-то религиозная секта верит в пророчество о сыне Сатаны, еще не является весомой причиной.

— Вы — внимательный наблюдатель, Бьорн. И обладаете здоровым скептицизмом. Вы правы. У нас есть другая, более важная и притом сенсационная причина.

С торжественным видом К. К. протянул мне папку:

— Прочитайте этот отчет. Здесь много говорится об этой причине.

II ОТЧЕТ

Отчет о Codex Hispania

Авторы: доктор Уиллиам Голдман и доктор Лоуренс Шварц

Секретно — 15 января 1996 года

1 — О Евангелии Люцифера

Евангелие Люцифера (Codex Lucem Ferre) в числе прочих сокровищ было украдено из Второго Иерусалимского храма[99] в 70 году. Манускрипт длительное время рассматривался как магический, еретический и оккультный. В христианское время манускрипт получил греческое название Σατανα Διαθηκ — Satana Diathiki (на древнегреческом «Завещание/Пакт Сатаны»), которое во время увлечения в первые столетия христианскими Евангелиями было изменено на Κατ Εωσφσπον Ευαγγελον— Евангелие Люцифера.

2 — О Codex Hispania

2.1 — Находка

Этот отчет написан о манускрипте Codex Hispania, свитке с папирусным текстом, который был найден в 1995 году в глиняном кувшине на окраине раскопок руин монастыря Святого Павла в Испании. Codex Hispania, найденный американской исследовательской группой во главе с археологом Джозефом ван дер Вельтом из Котсеновского института археологии университета Калифорнии, бросает новый свет на более древний текст Евангелие Люцифера.

2.2 — Датировка

На основании радиоуглеродного анализа папирусного свитка мы относим происхождение папируса к 400 году (с разбросом плюс-минус 50 лет), что подтверждает датировку писца (375 год).

2.3 — Язык/перевод

Текст на папирусном свитке написан на коптском языке[100] и переведен профессором Кристофером Уоттом.

2.4 — Краткое изложение содержания

Codex Hispania оценивается как достоверный рассказ монаха Пофейноса об одном эпизоде, происшедшем на никейском Вселенском соборе 325 года:

«Я, пишущий эти строки Пофейнос из Фив и Александрии, — истинный христианин, крещеный и благословленный, — клянусь, что описание событий в Никее являются истиной, как она мне известна».

Вместе с двумя другими монахами — Никасием и Якобом — Пофейнос получил задание уничтожить еретический текст, известный под названием Евангелие Люцифера. Три монаха через несколько дней покинули Никею с манускриптом в руках.

Codex Hispania важен по нескольким причинам. Самая важная та, что он приводит цитаты из Евангелия Люцифера, которые позволяют оценить содержание, форму и природу манускрипта. Codex Hispania дает также важную новую информацию о том, что случилось с Евангелием Люцифера позже.

3 — О никейском Вселенском соборе

3.1 — Исторические данные о церковном соборе

Многие мифы и неточные представления связаны с первым Вселенским церковным собором в Никее[101] в Малой Азии в 325 году. Например, такие: церковный собор не ввел христианство простым большинством голосов, он не принимал канон христианской Библии и не утверждал, что женщина обладает душой.

Император Константин созвал ведущих епископов на Вселенский собор в Никею. Основанием послужила, в частности, необходимость разрешить теологические разногласия с арианством — о соотношении между Богом Отцом и Богом Сыном.[102] В то же время император, несомненно, желал консолидировать силу и единство империи с помощью и при поддержке Церкви.

Количество участников точно не установлено. Император Константин пригласил 1800 епископов. По-видимому, собралось около 250 епископов. Собор был открыт 20 мая 325 года и продолжался два месяца.

Важным итогом собора стало утверждение никейского Символа веры.[103] Было также принято решение о том, когда отмечать Воскресение Христово.[104] Важным также является тот факт, что Вселенский собор в Никее стал первым форумом, на котором полномочные представители христиан различных направлений и общин собрались, чтобы прийти к единому мнению по вопросам, вызывающим различное толкование.[105]

Вселенский собор в Никее объединил также церковную власть со светской. Этот собор содействовал таким образом созданию симбиоза христианской Церкви с государственной властью.

3.2 — Вселенский собор о Евангелии Люцифера

Распространен миф о том что собор принял решение сжечь спорные апокрифические тексты. Подобное решение не зафиксировано в исторических источниках.

И тем не менее, по данным Пофейноса, узкий круг епископов решил уничтожить Евангелие Люцифера. Существует теория, что манускрипт содержал в себе формулировки, которые можно было использовать для обмана в среде епископов — противников арианской теории. Однако, поскольку Пофейнос подчинялся епископу, который не поддерживал вызывавшую споры арианскую трактовку императора Константина, такое утверждение вряд ли можно считать обоснованным. Возможно также, что решение об уничтожении было принято из-за предположительно сатанистских симпатий текста. Третья теория, основанная на одном из разделов «Истории Екклесиаста» епископа Евсевия,[106] исходит из того, что в манускрипте содержались магические формулировки, которые при злоупотреблении могли помочь вызвать Сатану. Евангелие Люцифера не упоминается в известных авторитетных источниках о деятельности Вселенского собора. По словам Евсевия, решение о сожжении принималось тайно, и присутствовали при этом лишь немногие епископы. Три монаха — Пофейнос, Никасий и Якоб — получили задание сжечь текст. Ни один из них не был формально делегатом, они были только помощниками своих епископов. О тех, кто давал задание, Пофейнос пишет:

«Они пришли во мраке. Поздно вечером они постучали ко мне в дверь. Вошли трое мужчин, которых я знал по дворцу, они сказали, что пришли со священным поручением. Я, Пофейнос из Фив и Александрии, был среди избранных».

3.3 — Непослушание монахов

Три монаха получили задание уничтожить еретический текст. Но через короткое время они переменили мнение. Пофейнос пишет:

«Но мы встали в тупик. Разве имели мы право навсегда уничтожить текст, который мы не прочитали и не поняли? Разве могли мы сжечь слова, которые другие сочли священными?»

Трое пришли к единому мнению, что текст надо спасти. Обоснование передается не очень отчетливо — если не считать всеобщего благоговения перед старинным Священным Писанием, — но можно предположить, что эти трое монахов (во главе с Никасием) провели обсуждение задания (подстегиваемые силами, которые выступали против уничтожения). Отсутствие идеологического обоснования наводит на мысль, что возможность подкупа исключить нельзя.

Коррупция может считаться вероятным объяснением, поскольку три монаха своими действиями порывали со своими начальниками — епископами — и тем самым теряли пропитание и статус. Большая сумма денег, возможно, давала им базу для вступления в новую жизнь.

Мотивация — идеологическая, религиозная, принципиальная или финансовая — играет в последующий период менее важную роль. Пофейнос пишет:

«Манускрипт был разделен на три части. И нас было трое. Таким образом, мы и текст были искаженным отражением принципа Святой Троицы, который церковный собор как раз принял, то есть единые и тройственные одновременно».

Монахи решили встретиться в Фивах и соединить три части манускрипта в Александрийской библиотеке. Но так как они опасались преследования, то решили двигаться тремя разными маршрутами.

4 — О трех монахах

4.1 — Пофейнос

Пофейнос родился в семье христиан-коптов[107] недалеко от Фив около 300 года:

«Старейшины рано обнаружили, что я был сообразительным, способным к учебе, набожным и послушным; поэтому меня, мальчишку, послали в монастырь, чтобы я там, под наблюдением опытных воспитателей, усваивал знания о нашем Господе Иисусе Христе, чтобы мог служить ему и почитать его так, как это проповедовал апостол Марк».

В двадцатилетием возрасте Пофейнос был послан в Александрию на севере Египта. Он был монахом-слугой и личным помощником папы Александрийского.[108]

Пофейнос, который вез из Никеи первую часть Евангелия Люцифера, двигался сухопутными путями до Византии,[109] откуда отправился на торговом судне назад в Александрию. О плавании он пишет:

«Господь, который с милосердием отнесся к нашему заданию, даровал нам хорошую погоду на всем пути. Мы ненадолго задержались на Крите, чтобы забрать товары. Капитан не задавал никаких вопросов и делал вид, будто принимает меня за паломника, возвращающегося домой».

В Египте Пофейнос укрылся в неназванном монастыре среди пустыни, судя по всему неподалеку от Фив. На протяжении многих лет он тщетно ждал своих братьев-монахов:

«Я терпеливо наблюдал, как дни утекают, подобно песку сквозь пальцы, но я так никогда и не увидел ни Никасия, ни Якоба и не знаю, что с ними случилось, и моя скорбь велика».

Пофейнос спрятал манускрипт (первую часть Евангелия Люцифера) в пещере среди пустыни:

«Далеко в пустыне, где свирепствует солнце, среди скорпионов и песков, в красной скале есть несколько пещер, о которых знают только козопасы. В запечатанном кувшине из самой лучшей глины скрываю я мой свиток и дарю его на милость времени в надежде, что его найдут люди более разумные, чем мои современники».

В конце жизни по неустановленным причинам Пофейнос перебрался в Испанию в монастырь Святого Павла. Здесь он написал Codex Hispania, о котором рассказывает наш отчет.

Первая часть Евангелия Люцифера, которую Пофейнос привез с собой из Никеи, была найдена пастухом коз в Египте в 1969/1970 годах и попала в руки итальянского теолога Джованни Нобиле в мае 1970 года при содействии местного торговца черного рынка, который имел связи с итальянцем — владельцем антикварного магазина.

4.2 — Никасий

Откуда Никасий — неизвестно, и мы не знаем, какому епископу он служил. Пофейнос пишет:

«Из далеких царств на западе через горы и реки прибыл верхом на коне мой брат Никасий со своим господином, епископом, и я знал, что он мой друг».

Имя и упоминание о способе прибытия могут свидетельствовать, что Никасий — как и его официально делегированный на Вселенский собор тезка, позже ставший святым,[110] — прибыл из Галлии.[111] Мы можем сделать предположение, что он старше Пофейноса (который говорит о Никасии как о «мудром советнике» и позже как о «старшем брате»). Многие упоминания Пофейноса о Никасии:

«…так слушал я его мудрые слова…»;

«…его мудрые и убедительные слова…»;

«…Никасий видел свет там, где мы, все другие, видели тьму…»

— дают нам возможность предположить, что именно Никасий уговорил двух своих собратьев спасти манускрипт от уничтожения. Мы не знаем, что случилось с Никасием. Пофейнос пишет:

«Я пожал Никасию руку, пожелал ему удачи и больше никогда его не видел».

Мы можем предположить, что вторая часть манускрипта, которую вез Никасий, была использована дракулианцами. На основании текста второй части Евангелия Люцифера дракулианцы создали религию Судного дня в полном убеждении, что два бога — Бог света, представленный Иисусом Христом, и Бог тьмы, представленный сыном Сатаны Антихристом, — вернутся на землю в физическом обличье и начнут борьбу, которая кончится Армагеддоном и спасением душ.

4.3 — Якоб

О Якобе мы знаем мало. Он был монахом из Сирии. Пофейнос называет его «братом». Мы не знаем, какому епископу он служил и когда родился и умер. Пофейнос пишет:

«Якоб — так его звали; он был преданным и добросовестным слугой своего епископа».

Монах Якоб должен был добираться до Александрии через Византию и Афины. О его кончине ничего не известно.

5 — Дополнение от 17 мая 2009 года

Совет получил информацию о манускрипте, найденном в Киеве, которая может прояснить судьбу монаха Якоба. Если текст, находящийся сейчас в руках норвежского археолога Бьорна Белтэ, является третьей частью Евангелия Люцифера, то возникает следующая гипотеза: монах Якоб, по-видимому, потерял манускрипт в Константинополе или в его окрестностях. Возможно, его остановили солдаты, которые охраняли императора Константина, или же ограбили разбойники. Вероятно, что затем манускрипт попал в библиотеку императоров Восточной Римской, позднее Византийской, империи.

После битвы под Стиклестадом в 1030 году Харальд Хардроде,[112] ставший позже королем норвежских викингов, бежал в Гардарики,[113] а позднее в Миклагард.[114] Здесь он был на службе Византийского императора. Император имел гвардию, состоявшую из скандинавских наемных солдат.[115] Харальд Хардроде прослужил в гвардии варягов семь лет и был назначен ее начальником. Когда он покидал Византию, у него были несметные богатства. Он не только возглавил грабительский набег на Африку, но и получил богатства во время службы при дворе.[116] Мы предполагаем поэтому, что он — сознательно или, скорее всего, не осознавая — прихватил и третью часть Евангелия Люцифера. Харальд был близким другом великого князя Киевского Ярослава[117] и женился на его дочери.[118] Мы предполагаем, что он оставил манускрипт в Киеве, потому что там было больше ученых людей, чем на его родине — в Норвегии. Эта гипотеза может получить известную поддержку в том факте, что позднее Харальд Хардроде взял трикветр в качестве своего личного символа. Трикветр как символ постоянно встречается в манускрипте.

Если наша гипотеза верна, то третья часть находится в распоряжении норвежского археолога Бьорна Белтэ. Это дополнение написано для того, чтобы обеспечить получение Советом этой части.

III ARCHIVUM SECRETUM

РИМ

12–14 июня 2009 года

1

Читальный зал Секретного апостольского архива Ватикана напоминал нерешительную церковь, которая хотела бы стать библиотекой, но никак не могла решиться. Здесь сидели исследователи с покрасневшими от напряжения глазами, покрытые пылью и погруженные в забытые загадки. На столах — груды книг с потрескавшимися корешками и рассыпающиеся документы, все это снятое с двухэтажных стеллажей или принесенное из подвалов со сводами потолками. Архив содержал документы, пергаменты, письма и книги, которые Католическая церковь собирала почти две тысячи лет.

Разговор с К. К. и Альдо Ломбарди и отчет о Codex Hispania с рассказом о странной судьбе трех частей Евангелия Люцифера возбудили мое любопытство. Когда К. К. и Альдо Ломбарди дали мне необходимую информацию и отправились по своим делам, я покинул здание. Никакой сигнализации. Никаких охранников. Мне кажется, никто за мной не следил, но в это трудно поверить.

Несколько лет назад, изучая исландский манускрипт «Кодекс Снорри», я познакомился с одним из сотрудников Ватиканского архива — Томазо Росселлини. Я спросил о нем в регистратуре. Через несколько минут он вышел и провел меня внутрь. После обязательного цикла притворной радости от встречи и горячих рукопожатий я объяснил, что мне надо. Он помог мне найти свободный стол и привез целую тележку книг, научных трудов и документов, которые содержали материалы о дракулианцах.

В Encyclopedia of World Religions and Sects («Энциклопедии мировых религий и сект») я прочитал, что этот монашеский орден имеет базу в румынских Карпатах. Их аналог римско-католического папы Доминус управляет советом из двенадцати епископов, которые называют себя старейшинами. И по сей день дракулианцы используют римские военные титулы. Такие как легат — командир легиона, или генерал. Оперативные подразделения дракулианцев называются декуриями, так назывались когда-то группы римских солдат из восьми-десяти человек, живших в одной палатке и возглавляемых Примипилом, самым старшим из центурионов. Перелистывая предоставленные мне книги и документы, я добрался до низа кипы и наткнулся на машинописный текст Джованни Нобиле. Как он попал в Ватиканский архив?

КРАТКОЕ ВВЕДШИЕ В ИСТОРИЮ ДРАКУЛИАНЦЕВ

Джованни Нобиле

Рим, май 1970

Первоначально секта дракулианцев возникла в IV веке на Ближнем Востоке на основе синкретизма гностических, христианских, манихейских и езидских воззрений — другими словами, в результате объединения различных религий. Подобно тому как друзы[119] собирают свою идеологию из разных религий и философий, на дракулианцев оказали влияние различные верования. Секта обосновалась в Центральной Европе в VI веке, но постепенно сведения о ней растворились в истории. Не известно доподлинно, перешли ли дракулианцы в подполье или растеряли приверженцев. Вновь они объявились одновременно с катарами в XI веке, расцвет секты пришелся на XIV век, ее следы, отмечены на территориях, которые сейчас принадлежат Румынии, Венгрии и Украине. Дракулианцы поклонялись Люциферу, представленному птицей-павлином Малак-Тавусом в качестве главного божества. Секта основана на вере манихеев в царство света и гармонии, представленное душой, и в царство тьмы и вражды, представленное телом. Пророк манихеев Мани жил в Вавилоне в III веке и считал себя преемником таких пророков, как Будда, Заратустра и Иисус.

Взгляды дракулианцев на Люцифера/Сатану гораздо более нюансированные, чем у современных поклонников дьявола вроде Ла-Вея. Подобно гностикам и катарам, дракулианцы верят, что мир создан демиургом, божеством низшего ранга. Но там, где гностики и катары не говорят четко, является ли этим демиургом Сатана, дракулианцы утверждают, что демиург — это и есть темная, то есть злобная, часть триединства. Но не христианской Троицы. Их святой символ трикветр символизировал Бога, Сатану и силу, называемую ими Костхул, которая связывает вместе Божественное и сатанистское, две противоположности Вселенной. Они считают, что Бог и Сатана — части Костхула — универсального целого. Подобно тому как христиане рассматривают Отца, Сына и Святой Дух как единое целое, а не три части этого целого, дракулианцы поклоняются Богу, Сатане и Костхулу как равнозначным частям. Но так как иудаизм, христианство и ислам поклоняются исключительно Божественным (светлым) силам, секта пытается сохранять баланс в Костхуле Вселенной путем поклонения Сатане и темным силам, полагая, что тем самым укрепляют нарушенный баланс. Они верят в Бога, но для них Бог — только одна третья часть Божественных сил.

Извращенная практика и ритуалы секты — сюда входят удаление крови из человеческого тела, использование ладана и преклонение перед обнаженностью — объясняются примитивными представлениями о связи между людьми и богами. Ладан в их ритуалах играет ту же роль, что и в ритуалах Римско-католической церкви. Начиная с Античности верующие полагали, что ладан освящает место и действие. В качестве символической жертвы ладан доносит молитвы до богов. Уже в Моисеевых книгах говорится, что Богу угоден ладан. Обнаженность связана со стремлением к чистоте, к основному, к первоначальному. Адам и Ева, например, были обнаженными вплоть до грехопадения. Раздевая своих жертв, дракулианцы возвращают, как они думают, мертвых к богам в том виде, в каком они были созданы, — обнаженными и чистыми.

Целую минуту я сидел и размышлял над тем фактом, что секта лишила жизни человека, который так страстно изображал их экстремизм. И что они были близки к тому, чтобы лишить крови и меня.

Некоторое время я листал исследование Blut und Heiligkeit: Anthropologie und Metaphysik,[120] объясняющее, почему дракулианцы рассматривали принесение крови в жертву как священное действие. Они разделяли тело и кровь, поскольку этот вид жертвоприношения, по их представлениям, очищает тело и душу. Эти же представления оказали влияние на румынского князя Влада Цепеша, подтолкнувшего Брэма Стокера к написанию книги о Дракуле, и на венгерскую графиню Элизабет Батори, убившую сотни девственниц, чтобы купаться в их крови. Представления о священной и чудотворной силе крови являются, с одной стороны, не новыми и непривычными — с другой. Автор сочинения указывает, что многие христиане как ни в чем не бывало пьют «кровь Христову»[121] во время причастия. Для «свидетелей Иеговы» кровь столь неприкасаема, что они готовы умереть, но не позволят перелить себе кровь в медицинских целях. В одном пассаже о сыворотке правды Sodium pentothal я обнаружил интересное упоминание о предположении дракулианцев, будто бы удаление крови приводит к короткому замыканию в коре головного мозга и умирающий не может лгать. Необъясненной осталась информация, почерпнутая мной из фотокопии заметки из «Нью-Йорк геральд трибьюн», датированной 29 ноября 2007 года:

Нападение коммандос на мужской монастырь

Сфанту-Георге, Румыния, 20 ноября (Рейтер). Мужской монастырь Сфант-Санж — главная база религиозной секты дракулианцев — в прошлую среду подвергся нападению некой группы, напоминающей коммандос. Это сообщают румынские власти. Монастырь расположен в нескольких милях от города Сфанту-Георге в Карпатах, в румынской Трансильвании.

Секта пытается скрыть подробности и отказывается сотрудничать с местной полицией.

Неясно, кто напал на монастырь и какую цель преследовал. Ни один человек не пострадал. Источники среди местного населения утверждают, что 20–25 военного облика солдат коммандос в камуфляжной форме проникли в монастырь в 02.30 и покинули его через несколько минут.

Источники предполагают, что коммандос унесли с собой какую-то реликвию исторической и религиозной ценности, но подтверждения этого факта не последовало.

Обитатели монастыря не пожелали прокомментировать это событие.

Я думал, что провел в архиве с полчасика, нооказалось, что прошло уже больше двух с половиной часов. Я поднял голову — и увидел перед собой человека, которого я узнал. Он был удивлен не меньше моего. Я не мог вспомнить, кто он. Но когда он снял очки, я вспомнил. Витторио Тассо. Семиотик, с которым я познакомился у Альдо Ломбарди. Ему было неловко видеть меня здесь, как будто мы, старые товарищи, вдруг встретились в сомнительном порносалоне. Мы перекинулись парой слов, потом он вернулся к своему исследованию хризмы[122] на боевом щите, принадлежавшем королю остготов Теодориху Великому.[123] Я сдал все, что брал под расписку, и не спеша пошел к подземному гаражу. По дороге с телефона-автомата я позвонил инспектору Курту Хенриксену. Он подтвердил, что знает о похищении и акции по спасению. Сказал, что все десять человек, подозреваемых в трех убийствах, были арестованы.

— Так что же все-таки происходит, Белтэ? — спросил он.

Я ответил правду: не имею ни малейшего представления.

Я трясся от страха, когда шел по гаражу и открывал дверь автомобиля. На этот раз не было никаких безумцев. Ни монахов, ни охранников. Я спокойно проехал по римским улицам. К. К. разрешил мне припарковать Боллу во дворе. Моник и я были приглашены на обед к нему в половине восьмого.

2

Можно быть пленником, не сознавая этого. Многие жены подтвердят, что я прав. Это обнаруживается тогда, когда ты хочешь расправить крылья свободы и тут обнаруживаешь, что кто-то их подрезал.

После хорошего вегетарианского обеда с вином и кофе мы с Моник вернулись в гостиницу. К. К. поехал по делам в посольство на машине Альдо. Я подумал, не взять ли мне бутылку вина из бара в номере и не постучаться ли к Моник. Никогда не знаешь, что нас ждет. Я открыл бар и взял в руки бутылку вина — Accordini Amarone della Valpolicella Classico Acinatico 2005 года, — но, стоило руке соприкоснуться с холодным стеклом, мужество покинуло меня. Полностью одетым я лег на кровать и уставился в потолок, размышляя, что сказала бы и сделала бы Моник, если бы я оказался в дверях с бутылкой и двумя бокалами и с глупой ухмылкой на лице. Вероятнее всего, она бы сочувственно улыбнулась и отослала меня вон. Или выпила бы один бокал, чтобы утешить меня. Я переключил мысли на то, что прочитал за день. Трудно отрицать, что загадка становилась все более увлекательной. Немного позже, размечтавшись, что смогу оказаться наедине с Моник, я собрал все свое мужество и пошел к ней с бутылкой вина и двумя бокалами. В замочной скважине был виден свет. Я постучал. Она тут же открыла и с изумлением посмотрела на меня. Как будто ждала кого-то, но никак не меня. Засмущавшись, я поднял руки с бутылкой вина и бокалами:

— Я подумал, не выпить ли нам по бокалу, чтобы успокоить нервы. Сама понимаешь… Но, может быть, сейчас некстати?

Только тут я заметил, что на ней плащ. А рядом стояли собранные чемоданы и сумки.

«Дорогой! — написала она. — Сожалею! Не могу. Уезжаю. Я думала, что это шофер».

— Куда?

«Домой».

Бутылка и бокалы стали тяжелыми как свинец. Домой… Она и не собиралась прощаться со мной.

«Дирк, — написала она. — Ему хуже. Я должна быть с ним. Надеюсь, ты понимаешь».

— Ты вернешься?

Она посмотрела на меня взглядом, понять который было трудно.

У меня навернулись слезы на глазах. Я стоял в коридоре, в дверях женщины, которую хотел соблазнить или быть соблазненным ею, с бутылкой вина и двумя бокалами и унизительным ощущением человека, которого не просто отвергли, а выбросили из своей жизни, как ненужную вещь.

Моник склонила голову, как будто обдумывая мои слова.

«Сожалею, Бьорн, — написала она. — Правда, должна ехать к нему».

Хотелось так много сказать ей. Например, что я влюблен в нее. Что она невероятно хороша. Но как это сказать женщине, которая едет домой к умирающему мужу? И которой ты, скорее всего, просто-напросто не нравишься.

— Хорошо… — Я планировал пожелать ей счастливого пути, может быть слегка рассмеявшись в конце, но понял, что не владею голосом, и промолчал.

Раньше я думал или, скорее, надеялся, что она будет сопровождать меня в этих приключениях, пока мы в конце концов не разгадаем тайну манускрипта. Но я, как обычно, раздул из мухи слона. По крайней мере, в ее улыбке была нежность. Дверь открылась. Вошел шофер.

— Такой поздний рейс? — спросил я. Больше для того, чтобы что-нибудь спросить.

«К. К. одолжил мне свой личный самолет», — написала она.

— Ну конечно. — А я и понятия не имел, что у него был личный самолет. — Спасибо тебе за все, за все. — Лучше все же мне было промолчать. Голос задрожал на последних словах.

Она погладила меня по щеке.

Чтобы скрыть блеск глаз и покрасневшие щеки, я протиснулся мимо нее в номер, поставил бутылку и бокалы на комод и помог шоферу вынести багаж. Когда вещи были погружены, мы обнялись. От нее хорошо пахло. «Шанель № 5».

«Vaarwel, Бьорн Белтэ», — написала она в своем блокноте. Я не был уверен, означало это «прощай навсегда» или только «до свидания».

3

Я остался стоять на широкой лестнице гостиницы, когда они уезжали. Я провожал автомобиль взглядом, пока он не исчез в транспортном потоке. Моросил мелкий дождь. Ступенька за ступенькой я стал спускаться вниз к тротуару. Мимо прогрохотал грузовик. Большая группа туристов вышла из-за угла и оттеснила меня на первую ступеньку лестницы, они проходили мимо, погруженные в облако незнакомых языков, жестов и зонтов. Внезапно мне пришла в голову мысль — пойти вслед за ними. Через несколько минут мы уже были на Пьяцца Навона. Тут группа расползлась, как будто мы попали в магнитное поле с двумя полюсами. Я стал проталкиваться через кучки влюбленных парочек, которые окружали фонтаны — под звуки смеха и поцелуев, — и продолжил свой путь до Корсо Витторио Эмануэле II. Я уже почти вышел на Пьяцца Венеция, когда длинный черный седан подъехал к тротуару прямо передо мной. Заднее окно открылось.

— Гуляешь? — спросил К. К.

— Так точно. А ты? Следишь за мной?

— Вовсе нет. Возвращаюсь из посольства. Они предложили подбросить меня домой. А я заметил тебя.

Я не стал распространяться о том, что для этого нужно было сделать большой крюк.

— Моник уехала.

— Я знаю. Дирк. Ему осталось недолго. Бедняга. Хочешь поехать со мной?

— А можно?

— Конечно нельзя.

Я сел рядом с ним. На меня напала какая-то вялость. По пути мы не сказали друг другу ни слова.

IV МОНАХИ В КАМЕРАХ-ОДИНОЧКАХ

1

Десять монахов были помещены в камеры-одиночки ныне закрытой тюрьмы, которую К. К. разрешили использовать итальянские власти. Такие вещи у К. К. получались очень легко.

Движение по улице перед тюрьмой было перекрыто, она охранялась вооруженными карабинерами, а также транспортной и обыкновенной полицией. Военный вертолет барражировал над кварталом. Шофер, К. К. и я должны были показать паспорта и пропуск с печатью, чтобы нас пропустили дальше.

Во дворе в полной готовности находилась еще одна группа вооруженных солдат.

— Группа захвата, — сказал К. К. Словно это было самое обычное дело. — На случай, если кто-то попытается освободить наших пленников.

Коридор с облезлой штукатуркой просматривался через видеокамеры. Солнце светило через узкие прорези высоко под потолком. Коридор пропах мочой, гнилью и чистящими средствами.

Один из охранников отпер первую дверь, которая была помечена большой цифрой «1», написанной тушью на выкрашенном серой краской металле. Я тут же узнал молодого монаха с большим носом. Он сидел на нарах и был прикован к стене. С него сняли темный выходной костюм и одели в серую тюремную одежду.

Он поднял голову, когда мы вошли в камеру, но тут же отвернулся, когда увидел, кто мы. Я попробовал завести с ним разговор. Но он не смотрел на меня. Наконец и мы отказались от мысли вступить с ним в контакт и пошли к следующей камере.

Все повторилось.

Короткий взгляд. Ни единого слова.

Охранники без выражения отпирали одну дверь за другой. Чтобы дверь открылась, в каждый замок нужно было вставить и повернуть два толстых ключа.

Монахи не хотели говорить. У них не нашлось слов для того, кого они пытались убить.

2

В последней камере под номером «10» сидел мужчина с аристократической внешностью, который называл себя Примипилом. Он кивнул, когда К. К. и я вошли в его камеру. Как будто он нас ждал.

— Они обязаны молчать. — Акцент у него сейчас был заметнее, чем тогда. — Даже пытками вы не заставите их говорить.

— А если им выпустить кровь? — бесстыдно сказал я.

Он же был прикован к стене.

— Ничего не знаю об этом, — сказал К. К. Голос его звучал формально и без выражения, как будто он делал объявление для собравшихся членов жилищного кооператива. — Зато знаю, что вы будете выданы в одну из тех стран, где были совершены убийства. Такая вот юридическая головоломка. Три убийства в трех странах. Если все три страны потребуют вашей выдачи, определить, в какой из стран вас будут судить, поможет Суд Евросоюза. Очевидно, ваша группа будет осуждена за совершение целого ряда преднамеренных убийств. Но все это произойдет после того, как мы закончим нашу часть расследования. Вам предстоит отвечать за многое. Но вы успокойтесь. У нас более гуманные методы допроса. Мы не прольем ни капли вашей крови. У нас есть другие средства, которые заставляют людей говорить. Химические методы.

Мужчина, словно не слыша ни слова, поглаживал пальцами свою седую бороду. Запястья были ободраны. Длинные острые ногти острижены и спилены. Возможно, охрана опасалась, что он может использовать их как оружие. Что, в общем, было недалеко от истины.

— Что вы тут делаете? — спросил Примипил, обратившись ко мне. Тюремная одежда зашуршала, когда он пошевелился.

— Вы хотели убить меня. Мне кажется, что у меня есть право узнать почему.

— Я думал, вы знаете почему.

— Я понимаю, что вы хотите захватить манускрипт. Но я не понимаю, почему человеческая жизнь стоит так мало.

— Мы, люди, живем по милости богов.

— Вы — монахи. Не боги. Не ваше дело решать, кто должен жить, а кто умереть.

— Мы — средство в руках богов.

— С неограниченными полномочиями?

— Вы нас осуждаете, потому что ничего не знаете. Когда мы умрем, мы вернемся назад в Костхул — универсальную общность, которая всегда была и всегда будет. Жизнь здесь, на Земле, — только незначительная вспышка в этой вечности.

— И эта вера дает вам право убивать?

— Что значит жизнь? Жизнь коротка. Костхул вечен.

— Кто это говорит? Бог?

— Никто не знает Бога. Ни иудеи. Ни христиане. Ни мусульмане. Ни мы. Бог слишком велик, чтобы Его можно было понять. Мы, люди, не можем понять Божественного. Даже пророки и священники его не понимают. Но когда мы воссоединимся в Костхуле с богами, каждый из нас сможет господствовать над всеми мирами на небесах. Harga-me-giddo-dom должен освободить нас от оков земной жизни. Только после того, как Судный день уничтожит созданное, мы все сольемся. С темнотой. Со светом. С Костхулом.

— Вы не в себе.

— Прочитайте наше Священное Писание!

— Какое Писание?

Он замолчал. Демонстративно.

Я задал ему еще несколько вопросов, но, казалось, кто-то — может быть, Люцифер, может быть, разум — отключил его. Бесполезно. Взгляд его был направлен туда, где не было ни К. К., ни меня. На наше счастье.

Через несколько минут мы покинули камеру. Когда дверь закрывалась, он поймал мой взгляд и сказал:

— In nomine Magna Dei Nostri Satanas.[124]

Закрывшаяся дверь оборвала концовку.

3

Мы вышли во двор и сели в автомобиль. У К. К. был задумчивый вид.

— Странно. Монах произнес слово, которое я недавно прочитал. Harga-me-giddo-dom.

— Звучит как Армагеддон. Это какое-то место? Место последней битвы между Богом и Сатаной?

— На холме Мегиддо в Израиле. Здесь, как предсказывает Библия, произойдет решающая битва между воскресшим Иисусом и Антихристом.

— Где ты прочитал это слово?

— Мы изучали многообещающий след, который Альдо Ломбарди нашел в одном из текстов папы Григория Двоеслова.[125] Он указывает на надпись на стене в римских катакомбах.

Я никогда не считал себя специалистом по религиям.

Я могу понять веру. Стремление к чему-то, что больше нас, к непонятному, к тому, что дает направление. К смыслу. Но у меня больше симпатии к карме. Все, что ты делаешь и чего не делаешь, определяет твою судьбу. То есть сумма действий определяет твою последующую жизнь. Где посеешь, там и пожнешь. Коротко и ясно. Избежать второго рождения — нирвана.

Я никогда не мог понять нирваны.

Будда описывал нирвану как идеальное состояние души, выражающееся в радости, покое и гармонии. Довольно далеко от моей нынешней жизни.

V КАТАКОМБЫ

1

И смотри, с небес, окруженный сияющим пламенем, сойдет Сатана, князь тьмы, похожий на многоголовое чудовище с большим количеством рогов; и рядом с ним, по левую руку его, единородный сын зверя, и вместе они будут господствовать над всеми мирами небесных пространств, пока Harga-me-giddo-dom не уничтожит все созданное, и тогда Сатана, и демоны его, и все души Земли опять сольются с ангелами Господа и с Яхве.

В слабом свете карманного фонаря указательный палец Карла Коллинза отбрасывал длинную тень, которая медленно — слово за словом, строчка за строчкой — ползла по стене с поблекшей надписью между трикветром и хризмой, когда-то давно бывшими ярко-красными.

Голос тихий, скорее шепот, когда он переводил старый текст. Он выпрямился и стукнулся головой о потолок.

— Эти катакомбы начали копать во втором веке после Рождества Христова. Но надпись датируется концом четвертого века, — объяснил К. К. — Как видишь, текст содержит явный намек на Откровение Иоанна Богослова, на христианские догмы и на слова монаха-дракулианца.

В колоссальной сети катакомб с туннелями и низкими ходами воздух был прохладный и влажный. Почти незаметный ветерок приносил слабый запах гниения.

Здесь, за пределами старых городских стен Рима, — тысячи умерших римлян и христианских мучеников. В пещерах, нишах и запечатанных надгробиях их отправляли на покой во власть веков. Узкие крутые лестницы вели все глубже в подземелье. В некоторых ходах катакомб все еще лежали тысячи черепов и фрагменты скелетов, к болезненной радости туристов, которые каждый день толпами бродили по этим коридорам.

— Текст и символы не дают логического объяснения, — продолжил К. К. и провел рукой по волосам. — Почему трикветр? Почему хризма, символизирующая Иисуса Христа? И обрати внимание на формулировку «вниз с небес». Более естественным было бы написать «вверх из ада», правда? Ни в одном библейском тексте не написано, что Сатана сходит «вниз с небес» — если не считать того несчастного эпизода, когда Люцифера вместе с его последователями выгнали оттуда. Далее писавший играет игру с Откровением Иоанна Богослова: «похожий на многоголовое чудовище с большим количеством рогов» — и уж чистое издевательство, когда «единородный», как он называет его, сын Сатаны помещается «по левую руку» от отца. Harga-me-giddo-dom означает «Судный день». Это не христианский текст, это святотатство!

Игра теней на лице К. К. делала его похожим на того дьявола, о котором он с таким увлечением говорил. От далекого звука — похожего на коллективный стон душ, нашедших упокоение в катакомбах — я вздрогнул. К. К., кажется, ничего не услышал. Он тщательно рассматривал надпись, которую перевел, глаза были обращены в сторону стены с текстом.

— Ты слышал? — спросил я.

— Слышал что?

— Звук.

— Нет.

— Как стон.

— Боишься, Бьорн?

Я и в самом деле испугался. Не говоря уже о моей клаустрофобии. Как бы то ни было, мы находились у погребений под землей, которая могла в любой момент обрушиться. Хотя катакомбы и простояли без изменений почти две тысячи лет.

— Я слышал звук.

В мелькании карманного фонаря я увидел, что К. К. рассмеялся.

Шофер, который нас привез, ожидал на площади перед базиликой Святого Себастьяна, построенной над самыми старыми римскими захоронениями.

На обратном пути к Виа Венето мы с К. К. задремали в машине.

2

«До нашей следующей встречи, — написал К. К. на листочке самоклеящейся бумаги, — ты должен это прочитать».

Листочек был прикреплен к стопке пожелтевшей от времени бумаги.

НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ РАССУЖДЕНИЙ ОБ АДЕ

Джованни Нобиле Рим, ноябрь 1968 год

Большинство религий имеет представление об аде как о метафизическом или реальном месте, куда попадают души умерших, если им не выпадает на долю вечное блаженство. Итальянское слово inferno произошло от латинского infernus (что значит «под, внизу»). Английское hell происходит от древнеанглийского hel/helle и древнескандинавского hel (которое связано с Helheim, обозначающим «подземное царство мертвых»).

Большинству людей ад представляется абстрактным понятием, в худшем случае религиозным ожиданием или страхом. Церковь и священники использовали ад, начиная со Средних веков и до середины XIX века, как эффективную угрозу, чтобы запугивать верующих и неверующих и добиваться религиозного послушания.

Но был ли ад в какой-то период времени физическим местом — а не только религиозно-мифологическим представлением? Если мы проведем прямую линию от ада[126] и Аида[127] назад через Геенну[128] и Шаолу[129] к Иркалле[130] вавилонян, то увидим среди многих общих черт то, что царство мертвых находится под поверхностью земли. Уже в XIX веке французский оккультист Жак Огюст Коллен де Планси[131] проследил изменение представлений об аде от подземного царства Нергала и Эрешкигаль до христианского ада. Пророк Исаия пишет: «В царство мертвых ты спустился, далеко вниз в глубокую пещеру». Исаия ставит знак равенства между царством мертвых и пещерой. В вавилонской мифологии мертвые собирались в подземной пещере. Этот огромный подземный грот они назвали Иркалла.

Религиозные представления об аде уходят корнями в мифологии более ранние, нем древнееврейская: шумерскую, аккадскую и вавилонскую. Самые древние царства мертвых связывались не с жарой и пламенем, ад, напротив, был холодным, каменным и темным. В царстве Иркалла (Irkalla/Ir-Kalla/Irkalia/Arali/Kigal/Gizal) господствовал бог смерти Нергал.[132]

Иркалла имеет несколько общих черт с древнееврейским подземным миром Шеол (Shaol). Шеол во многих отношения похож на ад и подземный мир греческой мифологии Аид (Hades), но эти миры не обязательно полностью совпадают. Геенна (Gehenna), в свою очередь, представляет собой параллель христианскому аду (и не идентична Шеолу). Первоначально Геенна была пропастью, использовавшейся для сброса мусора под Иерусалимом, в долине Еннома туда раньше бросали детей, приносимых в жертву богу Молоху. В чем сходства и различия между царствами смерти Аидом, Геенной, Шеолом и заодно и их предшественницей Иркаллой?

Выдвигаю гипотезу: Иркалла изначально была некрополем. Думаю, что могу ее документировать. Дело в том, что ад и все другие аналогичные царства мертвых имеют общее происхождение от такого в высшей степени физического и реального места, как грот, куда вавилоняне отправляли умерших на покой так же, как это делали в катакомбах Рима. В последующем я расскажу о классическом понимании и современном истолковании…

Я отложил стопку в сторону.

Конечно, я понял, чего добивался К. К. Он хотел, чтобы я сделал разминку. Подготовился к разностороннему анализу ада. Но я не такой наивный. Сочинение Джованни Нобиле сорокалетней давности не поколебало ни моего здравого смысла, ни восприятия реальной действительности.

3

— Скажи мне, — произнес я и посмотрел прямо в глаза К. К., который закуривал сигару, большую и черную, как гнилой банан, — ты пытаешься убедить меня в том, что вы опасаетесь скорого появления сына Сатаны?

— Совсем нет.

К. К. сосал сигару как грудной ребенок, пока она не задымила. Мы вдвоем сидели в его кабинете. Не особенно большом. С окнами во двор. Между двумя высокими книжными стеллажами висела карта мира, в которую было воткнуто много разноцветных булавок.

Я был растерян. В голове у меня вертелось множество мыслей и гипотез.

— Итак, Бьорн, — продолжил К. К., сигарный дым выходил у него из носа, как у огнедышащего дракона, — я прекрасно понимаю, что тебя не обманут ни старые профессора, ни еще более старые надписи на стене. Позволь мне напомнить, что это ты захотел пойти в катакомбы.

— Из-за монаха! Почему ты показал мне рассуждения об аде Джованни Нобиле?

— Чтобы ты имел как можно более широкое представление о его взглядах. — Он втянул грозовую тучу сигарного дыма и стал выпускать его маленькими порциями. — Не исключено, Бьорн Белтэ, что ты тоже можешь что-то узнать для себя.

— Если только пойму, что происходит вокруг меня.

— А чего ты до сих пор не понял?

— Например, вот чего. Ты говоришь, что вы представляете группу ученых. И тем не менее у вас есть группа захвата, которая больше всего напоминает элитное военное подразделение.

— А это и есть элитное подразделение. Проект «Люцифер» имеет в своем распоряжении не только элитное подразделение, но еще и секретных агентов и самое современное разведывательное оборудование, какое только существует. Все имеет свое объяснение. Без этого подразделения и секретных технологий мы никогда не освободили бы тебя. Не многие из нас, — К. К. поднял вверх обе руки с обезоруживающим смехом, — смогут вступить в физическую конфронтацию с кем бы то ни было. Мы — ученые, а не боксеры.

Что-то в его взгляде сказало, что сам К. К. это высказывание к себе не относит.

— Почему ты не расскажешь мне, что мы ищем? Я хочу знать больше!

— Бьорн, есть люди, очень много людей, которые верят в пророчество о сыне Сатаны. Они верят, Бьорн! Они готовы пойти так далеко, насколько понадобится, чтобы пророчество сбылось. Они ждут Сатану и его сына! Вот так христиане ждут второго пришествия Иисуса Христа уже две тысячи лет. Но все это побочная линия по отношению к теориям и гипотезам, над которыми мы работаем уже несколько лет. — К. К. подул на кончик сигары. — Позволь предупредить. Эти теории комплексные и — для постороннего — маловероятные.

— И секретные?

— Ты получишь ответы на свои вопросы. — Тление постепенно съедало сигару. — Мы разрабатываем три гипотезы. Они основаны на знании, полученном из двух первых частей Евангелия Люцифера, и на упоминании в других сочинениях о третьей части.

— Подожди-ка, подожди-ка… Ты хочешь сказать, что у вас есть две первые части?

— Да. Мы этого и не скрываем.

— Они же были утрачены? Исчезли?

— В свое время — да.

— А теперь нашлись?

— Мы имеем первую и вторую части Евангелия Люцифера. Ты, мой дорогой, имеешь третью.

— Первая часть была у Джованни Нобиле…

— Специалисты в университете успели сделать с нее фотокопию.

— А вторая часть?

— Мы нашли ее в монастыре дракулианцев.

Я вспомнил газетную заметку, которую читал в тайном архиве Ватикана.

— Так это были вы? Вы украли манускрипт в монастыре?

— Да. — К. К. посмотрел на меня подчеркнуто снисходительно. — Бьорн, мы украли его у группы религиозных фундаменталистов, обладавших примерно таким же чувством чести и теми же взглядами, которые были у «Аль-Каиды». Можешь сравнить это с кражей лома у вора-домушника. Или компьютера у распространителя компьютерных вирусов.

— Тогда зачем дракулианцам мой манускрипт, если они лишились своего?

— Можно предположить, что они сделали копии.

— Вы смогли прочесть первые части?

— Да. И, впервые ознакомившись с содержанием первой и второй частей вместе, мы увидели, как филигранно и сложно они соединены. И как многое зависит от третьей части, чтобы получить общий смысл. Поддающийся чтению текст в левой колонке — это одно дело. Пророческий и мифологический апокалипсис, включающий биографию автора. Но символы и значки во второй колонке не могут быть прочитаны таким же образом. Они бессмысленны без третьей части. Мы думаем, что ее надо читать вертикально, с самой первой страницы до последней. На основании того, что мы уже прочитали, мы создали три главные гипотезы, которые проверяем. Есть ли среди них верные, мы узнаем, — тут он посмотрел на меня, — когда ты передашь нам третью часть.

Пока я размышлял над тем, почему К. К. сказал «когда», а не «если», он глубоко втягивал дым в легкие.

VI ОРИОН

— Что же ты молчишь, К. К.?

Полночь. Мы сидели на узкой террасе рядом с гостиной. На улице стояла тишина. Изредка проезжал автомобиль или мотоцикл. К. К. принес бутылку «Asti» и два высоких бокала. Я рассказал ему о своем детстве и приключениях в разных концах света.

— Позволь, я отвечу вопросом на вопрос: почему ты мне не веришь?

Мы посмеялись. Друг над другом. Каждый над собой.

— Ты делишь истину на маленькие порции, — сказал я. — Прячешь от меня карты. Ты делаешь вид, будто делишься со мной, но фактически рассказываешь о мелочах. Что ты скрываешь? Какой тайной ты не хочешь со мной поделиться?

— Тайна — уже не тайна, если она известна.

— Возможно, от меня будет больше пользы, если ты мне все объяснишь. Я археолог, К. К. Моя профессия делает меня любопытным. Я хочу знать. Ты должен мне открыться.

— Что ты хочешь знать?

— Ты обо мне знаешь все. Я о тебе ничего. У тебя степень доктора астрофизики Стэнфордского университета. И ты — исполнительный директор проекта «Люцифер». Вот все, что мне известно.

— Во многих отношениях я похож на тебя, Бьорн. Я человек, который любит делать дело.

Белое вино серебрилось в бокалах. Вокруг лампы на террасе с шумом летал большой жук, наконец он наткнулся на лампу и хлопнулся об пол с сухим фатальным стуком.

— Ты женат? — спросил я.

Вопрос удивил его. Он посидел немного, глядя перед собой, потом ответил:

— Был женат. Я женился на моей Сью, нам было по двадцать. К тому времени мы встречались уже пять лет. Правда, мило? Она оставалась в Канзасе, когда я получал образование в Калифорнии. Все закончилось так, как и должно было. Когда я наконец получил докторскую степень, мы развелись. Сью снова вышла замуж и родила двоих детей от парня, который до сих пор торгует скобяными товарами на главной улице в Форт-Скотте. Он — председатель приходского совета, масон, президент торговой палаты в городе. Чарли. Чарли Менкрофт. Чертовски славный парень. — К. К. поднял бокал и посмотрел на меня через стекло, глаз стал большим. — Но вот что кошмарно и так патетически банально, Бьорн, — я так и не смог забыть эту даму. Ты не находишь это смешным? Она уже бабушка. Я не видел ее двадцать пять лет. Вот так. Были другие женщины. Но… ты сам знаешь, как это бывает.

Я прекрасно знал, как это бывает.

— Так ты из Канзаса?

— Мой брат до сих пор владеет фермой, которую завел еще прапрадед в 1856 году. — Он опять прикрыл глаза. — Канзас… Более типичного сельского штата в США нет. Вечерами я любил гулять в темноте. Отсюда интерес к астрономии. Я мог часами сидеть в темноте на пшеничном поле и смотреть на небо. Какое зрелище! Большинству людей хорошенько разглядеть небесный свод мешает свет. Свет большого города, свет на ферме, свет от автомобилей — мир загрязнен светом. Но в Канзасе в пятидесятые годы было темно. Темно, друг! Казалось, я мог протянуть руку и снять с неба звезду.

— Ты часто бываешь дома? В Канзасе?

— Я не был там двадцать пять лет. С тех пор как умер отец. — Он покосился на меня. — Зачем тебе это?

— Хочу узнать тебя поближе.

— Почему ты думаешь, что я тебя все время обманываю?

— Потому что это твоя работа.

— А почему я должен доверять тебе, Бьорн?

— Я не просил тебя доверять мне. — Пауза. — Ты ничего мне не рассказываешь, — продолжал я наседать на него.

— Разве? Мне кажется, я рассказал очень много.

— Я хочу знать больше!

— Давай я скажу тебе вот что. Мы пытаемся понять Евангелие Люцифера и для этого проверяем три гипотезы. Теперь ты знаешь больше, чем половина тех, кто участвует в проекте «Люцифер».

— Какие три гипотезы? Я знаю только об одной: текст предсказывает о пришествии сына Сатаны.

— Придет время.

— Ну вот опять. Ты обещаешь ввести меня в курс дела — и снова ничего.

Несколько минут мы сидели молча.

— Где ты живешь? — спросил я наконец К. К.

— Где живу? М-да, как бы это объяснить? Мой дом — скажем так — расположен под Вашингтоном, округ Колумбия. Но я много путешествую. Рим. Лондон. Хьюстон. Стэнфорд. Поэтому мой дом едва ли можно назвать постоянным местом жительства.

— Место, где мы живем, говорит о нас как о людях. Я живу в многоэтажке в Осло. Это мой дом. Трехкомнатная квартира в многоэтажке.

— А теперь мы здесь. Оба. В Вечном городе.

Мы подняли бокалы и посмотрели в темноту. Я наслаждался виртуозным вкусом «Asti».

К. К. указал на небо:

— Видишь звезды вон там, над крышами? Это Орион. Название происходит, по-видимому, из аккадского Уру-анна — небесный свет. Созвездие возникло полтора миллиона лет назад и будет видно на протяжении еще стольких же. Потом перестанет существовать. Не потому, что звезды погаснут, а потому, что взаимное расположение звезд, наблюдаемое с Земли, изменится. Орион — самое стабильное созвездие в истории человечества. Человечеству только двести тысяч лет. Для нас Орион существовал всегда. Но, как и все другие созвездия, Орион не более чем иллюзия. Мысленное представление, основанное на силе света различных звезд и их взаимном расположении, рассматриваемое с определенной точки зрения в мировом пространстве: с Земли. Зачем я это рассказываю тебе? Не потому, что я астроном. Это хороший пример. Он показывает нам, что ничто в мире не является таким, каким оно нам представляется. Созвездия. Люди, которых ты встречаешь на дороге. Ничто не является таким, каким тебе кажется. И я тоже. Ты видишь лишь маленькую толику меня. А я — тебя. Самое главное, Бьорн, чтобы мы иногда брали на себя смелость доверять друг другу. И если мы не всегда знаем друг о друге все или чего-то не рассказываем, это не обязательно означает, что нам есть что скрывать.

Чтобы не показать, будто меня это совершенно не интересует, я сидел и смотрел на Орион. Или делал вид, что смотрю на Орион. Зрение у меня не из самых лучших. Для меня звездное небо — просто туман.

В свете уличного фонаря я увидел летящее насекомое, может быть цикаду, которая по ошибке залетела сюда из ближайшего парка. Я узнавал себя в ее состоянии отчаяния, в панике, в бегстве от невидимых преследователей, которых вы только ощущаете. Вы знаете, что они есть, но не видите их. Когда насекомое улетело в темноту, за ним бросились две птицы.

Так что же ты таешь, Карл Коллинз? Чем ты не хочешь поделиться со мной?

К. К. допил вино из своего бокала:

— Спокойной ночи, Бьорн. Подумай об этом. Хорошо? Не только ради меня. Но и ради себя самого. Очень важно доверять людям.

РИМ

май 1970 года

Лучана пришла домой после часа. Вопросительно посмотрела на Джованни: есть какие-нибудь новости? Он покачал головой. Лучана повесила пальто и вошла в гостиную. Даже несмотря на запахи шампуня, мыла и духов, исходящие от нее, Джованни услышал запах лосьона после бритья и сигарет. Или он это внушил себе. Подозрительность была его чертой. Ни один мужчина, имея молодую красивую жену, не может жить, время от времени не испытывая приступов ревности.

— Где ты была?

— Там.

— Там?

— Я не могу быть здесь.

— Они могли позвонить.

— Я больше не в состоянии, Джованни.

— Да-да, конечно. Я понимаю.

— Не в состоянии сидеть и ждать, и ждать, и ждать, когда этот чертов телефон зазвонит.

«Но ты почему-то уверена, что я в состоянии», — подумал он.

— Непривычно слышать проклятия из твоих уст, Лучана.

— Тебе так кажется? Кто-то украл нашу дочь! Джованни! Слышишь ты! Черт! А ты никогда не свирепеешь, да? Черт бы их побрал! Черт, черт, черт! — Она заплакала. — Извини. Я…

Он сказал:

— Тсс!

Она успокоилась.

— Где ты была — там? — Он попытался придать голосу естественное бытовое звучание.

— Я была… на работе.

Пауза длилась не более десятой доли секунды, но он уловил ее.

На работе…

— Три часа?

Она поймала его взгляд; не сейчас, умоляли ее глаза, пожалуйста, не сейчас.

— Ты не рассказала им о Сильване?

— Конечно нет.

— Как дела у Энрико?

Снова этот… взгляд.

— У него… хорошо. Почему ты спрашиваешь?

— Меня интересует все, что важно для тебя, ты же знаешь.

Она взглянула на него, явно не будучи уверенной, как истолковать такую двусмысленность.

— Я кажусь тебе тряпкой? — Он поднял ее подбородок указательным пальцем и посмотрел прямо в глаза, словно его взгляд мог объяснить ей все, что он вынашивал. — Скажи все как есть, Лучана.

— Джованни, ты меня пугаешь.

— Во мне сохранилось не слишком-то много мужского, да?

— Почему ты это говоришь?

— Тебе кажется, что я должен относиться к сложившейся ситуации как-то иначе?

— Перестань, это неправда.

Приступ гнева и жалости к самому себе улегся. Он вышел на кухню и выпил стакан воды.

— Ты раздобыл манускрипт? — спросила она, когда он вернулся в гостиную.

— Нет.

Он рассказал, что произошло. Лучана опять заплакала.

VII МОЛИТВА В КРОВИ

РИМ

14 июня 2009 года

1

Белые как мрамор, в страшных позах, словно фигуры из подвала ужасов музея восковых фигур, обнаженные монахи купались в крови в лучах утреннего солнца.

Смерть всегда приходит неожиданно. Лобовое столкновение автомобилей на шоссе. Инфаркт. Лопнувшая артерия, лезвие ножа, огонь, опухоль. Даже для безнадежно больного, который неделями и месяцами пытался ускользнуть от нее и теперь собрал вокруг себя всех близких — шепчущихся, ожидающих, — смерть наступает неожиданно. Сейчас? Уже сейчас? Такова смерть.

Но это?..

— О боже! — простонал К. К.

Кровь была повсюду. На полу. На стенах. Даже на потолке. Утреннее солнце вливалось через продолговатые окна камер вверху на стене. Свет отражался в крови, которая застыла темно-красными узорами.

Я быстро отвернулся. Икая, оперся о стену обеими ладонями. Закрыл глаза, борясь с ощущением тошноты и невероятности случившегося.

Голос К. К.:

— Во имя Господа, что тут произошло?

Голос начальника охраны:

— Мы не понимаем!

Резня. Кровавая баня.

Я подумал: «Неужели в человеческом теле столько крови? Пять литров… Неужели пять литров крови — это так много?»

Все, кого отталкивает кровь, думают о цвете, консистенции и о том, что кровь должна быть внутри тела, а не снаружи. Очень немногие думают о запахе. Резком запахе, отдающем металлом. Я очень чувствителен к запахам. Я узнал запах крови задолго до того, как открыли дверь в коридор с камерами. Все время пытался дышать через рот. Девять трупов из десяти лежали на топчанах, каждый в своей камере. Казалось, они спали. Некоторые сложили руки на груди. Один широко раскрыл рот, застыл в беззвучном крике. Другой тупо уставился в пространство. Словно для того, чтобы помешать им убежать, они все еще были прикованы к стене. Тюремная одежда была разодрана на полосы и брошена в угол.

2

— Все до единой двери, — заверил начальник охраны, — были надежно заперты, когда заключенные были обнаружены мертвыми в положенное время завтрака, в половине восьмого.

Мы перешли в дежурную комнату в коридоре. Даже сюда доходил запах крови.

— Может быть, они убили друг друга? — спросил я.

— Двери были заперты снаружи. Двумя ключами.

— Ну а если кто-то сумел украсть комплект ключей?

— Невероятно!

— А если?

— В камерах нет оружия, ножей, даже бритвенных лезвий.

— Сколько человек дежурило в ту ночь?

— Три группы. Восемнадцать вооруженных мужчин. Двое в коридоре. Четверо в дежурной комнате. Шестеро во дворе. Шестеро на улице.

— Мог ли кто-нибудь суметь пройти мимо всех охранников, войти в запертые камеры, убить монахов, снова запереть двери и исчезнуть?

— Нет.

— Тогда это значит, что охранники были соучастниками?

— Ни в коем случае! Проверенные, надежные люди.

— Профессионалы?

— Самые лучшие.

— Каждого наемника можно купить…

— Только не моих!

— …если заплатить побольше.

— Я предпочитаю пропустить оскорбление мимо ушей.

— Их допросили?

— Конечно. Все, кто дежурил сегодня ночью, на местах. Если бы они участвовали в убийствах, уже давно сбежали бы.

— Если только не остались, чтобы на них как раз не подумали.

— Вы не просто подозрительны. У вас слишком бурная фантазия.

— Когда наступила смерть?

— По предварительному заключению врача, все умерли с пяти до половины шестого утра.

— На рассвете, — сказал К. К. — В это время дракулианцы обычно отнимают жизнь у своих жертв. На рассвете или в сумерках на исходе дня.

3

В череде охранников, врачей и полицейских был один человек, который резко отличался от остальных.

Крупных размеров, с лысеющей головой, в белой рубашке и синем галстуке с монограммой. Несмотря на толстый живот, редкие волосы и круги пота под мышками, он напоминал хулиганистого мальчишку, который забрался в построенный в буковой кроне деревянный домик и оттуда планировал налет на соседние участки.

— Марк! — окликнул его К. К.

Марк задыхался и двигался рывками, чем походил на фигурку из узкопленочного фильма, пленка которого застревала в кинопроекторе. Обернувшись и обнаружив К. К. через толстые стекла очков, он так и засиял во всем своем добродушии. Можно было подумать, что резня его никак не касалась.

— Это Бьорн, — представил меня К. К., — Бьорн Белтэ.

— А! Археолог! Человек с манускриптом! — Марк встретил мой взгляд с обезоруживающей улыбкой и взял меня за руку. — Маркус Вандерлейден Третий. Все зовут меня Марк, просто Марк. Моего деда назвали в честь Марка Аврелия. Знаешь такого? Это император? Marcus Aurelius Antonius Augustus! — Он провозгласил это имя так громко и торжественно, что привлек по-утреннему недовольные взгляды нескольких охранников. — Что касается «Третьего», обвинять меня не надо. Мой отец — сноб. Единственная причина, по которой меня назвали в честь деда и отца, была та, что он мечтал иметь сына по имени Маркус Вандерлейден — проклятие! — Третий. Как король или кто там еще. Они надеялись, что я унаследую банк. И тогда я встряхнул это чертово благородное генеалогическое древо от самых его снобистских корней до аристократической кроны, приступив к изучению международной политики, а затем внедрившись в сферу государственного управления. Они до сих пор не отошли от шока. Вот я и рассказал свою биографию в самом сжатом очерке.

— Что вы здесь делаете?

— Здесь? Здесь, в тюрьме? Здесь, в Риме?

— Марк входит в мой штаб, — сказал К. К. — Он…

Громкий крик прервал К. К.:

— Мистер Коллинз!

Начальник охраны поманил К. К., и они вошли в камеру Примипила.

— Так что же вы делаете в тюрьме?

— Хороший вопрос. Дьявольски хороший вопрос. Какого черта делаю я здесь? — Он остановился, размышляя, как будто вопрос касался загадки Вселенной. Потом он как бы пришел в себя. — Я вам кое-что покажу.

Он потянул меня в первую камеру.

Монах с большим носом спал мирным сном в луже застывшей крови. Обнаженный. Окровавленный. Белый. Он казался ненастоящим, как будто его тело заменили куклой.

На стенах кровь. Впечатление ужасное. Поэтому на слово я обратил внимание только тогда, когда проследил за взглядом Марка.

На стене кто-то нарисовал трикветр и кровью написал большими рукописными буквами:

SFANT

Я почувствовал ужас и отвращение.

Кто написал его? Монах перед смертью? Убийца?

— Подобные слова написаны во всех камерах, — сказал Марк.

— Что написано в других камерах?

— Не знаю. Разные слова.

— Что это значит?

— Мы еще не знаем. Сначала надо перевести. Мы думаем, что это по-румынски. Монахи написали какое-то сообщение своей кровью и умерли.

— Зачем?

— Для всех дракулианцев написанное кровью имеет сакральное значение. Кровь священна. Если написать сообщение кровью многих умирающих, то это придаст особую силу молитве. Точно так же у христиан молитва всей собравшейся общины, по-видимому, имеет особый вес у Бога. Идем!

Во второй камере монах лежал лицом к двери, как будто ему больше всего хотелось увидеть реакцию тех, кто войдет. На лице жуткая гримаса: глаза широко раскрыты, губы оттянуты назад, зубы обнажены. На стене он написал:

SANGE

Под буквами и трикветром стекавшая кровь застыла темно-красными полосами.

— Ужасно, правда? — прошептал Марк.

— Сначала sfant. Теперь sange. Их монастырь называется Sfant sange.

— Так оно и есть. По-румынски это значит примерно «святая кровь».

Только камера Примипила была недоступна, там работали техники. Марк и я записали разные слова, переходя из камеры в камеру. В конце концов мы получили такой список слов:

SFANT SANGE MAESTRU SATANA

DORMI CADAVRU PIRAMIDA TREZI

HARGA-ME-GIDDO-DOM

— О чем тебе говорят эти слова? — спросил Марк.

— Не очень о многом, если не считать «святой крови». Я предполагаю, что Satana — это Сатана. Harma-me-giddo-dom означает «Судный день», Армагеддон.

«Но почему именно эти, на первый взгляд бессмысленные, слова?» — подумал я. Почему они не написали, кто их убил? Этот вопрос дал толчок внезапному и дикому предположению. Против своего желания я понял, что произошло. Я взглянул на Марка:

— Вы ведь тоже поняли, что произошло?

— А вы?

— Думаю, что понял.

— Нам надо поговорить. Можем мы встретиться в посольстве через несколько часов?

— В посольстве?

— Я там работаю.

— Вы дипломат?

— Скажу правду: я работаю в ЦРУ.

4

— Бьорн…

Если крик может быть замедленным, то это был замедленный крик.

К. К. стоял перед камерой Примипила. Голос звучал странно. Как будто у него была плохая новость, которую он очень не хотел мне рассказывать. Он помахал мне, мягко взял за руку и ввел в камеру.

Трупные судороги — каталептические спазмы — один из самых жутких феноменов судебной медицины. Человек, умирающий в экстремальном физическом или психическом напряжении, может застыть в самой неестественной позе в момент смерти.

Примипил был единственным монахом, издесяти, кто не лежал на топчане. Он молился, стоя на коленях.

Он умер — обнаженный, стоящий на коленях, молящийся — с кровью, вытекающей из тела. Так он и застыл. Голова направлена вверх. Как будто он искал того бога или дьявола, которому посвятил свою жизнь. Колени на полу. Локти опирались на матрас. Руки и длинные пальцы прижаты друг к другу. Рот приоткрыт.

Если бы я приложил ухо к его губам, я услышал бы, возможно, эхо его последней молитвы…

На стене почти исчезли под стекавшей кровью трикветр и шесть слов на краске цвета беж.

К. К. положил руку мне на плечо. Как отец.

Долго стоял я, читая слова:

BJORN BELTO!

MANUSCRIS!

ACUM!

AVE SATANAS!

VIII СУДНЫЙ ДЕНЬ

1

Аналогично рептилии — из тех, у которых невероятно длинный язык, а глаза смотрят во все стороны, — Маркус Вандерлейден III был помещен в стеклянную клетку, которая очень напоминала террариум. Охранник проводил меня от входа до стеклянной клетки Марка в большом конторском зале. Мы пожали друг другу руки.

— Уже готов перевод, — сказал он и пододвинул мне стул.

— Что там написано?

— Собственно говоря, слова не имеют смысла. Переводчик говорит, что предложений там нет. Между словами нет грамматической связи. Переводчик думает, что люди писали слова независимо друг от друга. И все же… Если соединить слова хронологически и логически, забыть о грамматике и добавить порцию здравого смысла, то получится сообщение примерно такое… — Он поднял листок с письменного стола. — «Святая кровь! Господин Сатана спит, как труп, в пирамиде и проснется в Судный день. Бьорн Белтэ! Манускрипт! Сейчас! Слава тебе, Сатана!»

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы переварить эти слова. Даже с переводом сообщение казалось бессмысленным. Сатана спит, как труп? В какой пирамиде?

— Почему они называют меня?

— Это приказ. У вас манускрипт. Они хотят заполучить его! С помощью Сатаны!

— Чем им поможет то, что они написали мое имя? Кровью? На стене?

— Написав священное послание кровью, они надеялись вызвать Сатану. Они пытались призвать тебя отдать им манускрипт. Магия крови, Бьорн. Молитва, обращенная к Сатане.

Это было смешно. И в то же время довольно пугающе. Любой человек, имя которого было написано кровью умирающим сатанистом, поймет, что я хочу сказать.

— Подействовало? — спросил он наполовину шутливо. — Если подействовало… хоть немного… можешь передать манускрипт К. К.

— Вы на него работаете?

— Yes, sir! Строго говоря, я сотрудник ЦРУ. Но в последние годы я вхожу в состав проекта «Люцифер». — Марк изобразил пальцами когти и сделал страшное лицо. — Формально в посольстве я руковожу отделом геополитического анализа. Но сейчас я полностью занят делами К. К. Раньше я сидел в Лэнгли и в ЦРУ занимался сообщениями, которые «Аль-Каида» передавала через Интернет.

— Так вы тайный агент?

Марк рассмеялся.

— Как видите, — он похлопал себя по животу, — я не агент. Не работаю в поле. Я — бюрократ. Аналитик, работающий за письменным столом. Человек, читающий документы и отчеты и пишущий свои отчеты. Бьорн, давайте обменяемся мячами. Что вы думаете о сообщении, которое они написали на стене?

— Примипил, видимо, знал о предстоящей резне. Он упоминал о сообщении, когда мы с К. К. приходили вчера к нему в камеру. Все было спланировано заранее.

— Интересно. Вы сказали, что поняли, как были совершены убийства?

— Конечно. Но этой информацией я поделюсь с К. К. И он уже решит, надо ли передавать ее ЦРУ.

Маркус поудобнее уселся на стуле, который скрипнул под ним.

— Я расскажу вам, чем мы тут занимаемся. В ответ вы должны будете поделиться со мной информацией, которой у меня нет. Я знаю, что Альдо и К. К. рассказали вам о пророчестве насчет сына Сатаны — Антихриста. Увлекательно. Но притянуто за уши. Чистой воды «Ребенок Розмари», «Изгоняющий дьявола», «Предзнаменование».[133]

— Какое дело аналитику ЦРУ, работающему против «Аль-Каиды» до теологических теорий о сыне Сатаны?

— Для начала надо расширить перспективу. Вера в Сатану, демонов и злых духов широко распространена в некоторых религиозных, особенно фундаменталистских, кругах. Как бы то ни было, о них написано в Библии, Коране и других религиозных книгах. Если человек предпочитает верить в священные книги буквально, как это делают многие, то дьявол и его демоны непременно должны быть обнаружены. В некоторых сектах и общинах стремление к гибели мира, к Армагеддону глубоко укоренилось. Эсхатология. Учение о конце света.

— В древнескандинавской мифологии это называется Рагнарок,[134] — добавил я. — Там были боги и йотуны — злые великаны, — которые сражались друг с другом.

— Рагнарок состоит в родстве с Армагеддоном христиан — представлением об окончательной битве между Богом и Сатаной. Это не какие-то пустяки. Почитайте Откровение Иоанна Богослова! Настоящее светопреставление из града, огня и крови, молний и грома, смерти и разрушений! Горячие схватки! Религиозные фанатики воспринимают этот текст буквально — не как аллегорию. Во многих религиях, не в последнюю очередь в христианстве и исламе, Судный день — фундамент веры. Без Судного дня жизнь будет протекать без цели и смысла. Судный день, как ни парадоксально, — ультимативная цель религии.

— Какое отношение все это имеет к Евангелию Люцифера?

— Дракулианцы верят, что Евангелие Люцифера предсказывает не только дату Судного дня, но и его протекание.

Манускрипт, по сути, каталог и руководство к действию. Проблема состоит в том, что очень важные детали описываются только в третьей части. А не в первых двух. В первой части есть формулировка: «Через 1 647 000 дней Земля родится после harga-me-giddo-dom». Как понять такое предсказание? 1 647 000 дней, как ни крути, очень точное указание времени. Евангелие Люцифера было написано 4500 лет назад. «Через 1 647 000 дней» — это ведь наше время. Это может случиться в любой день, строго говоря. Manana?[135] В 2012 году? Самое позднее — в 2024? Но вообще, что такое harga-me-giddo-dom? Армагеддон придет в виде атомной войны на Среднем Востоке? Какие страны будут вовлечены? Иран? Ирак? Пакистан? Израиль? Нападение террористов начнет третью мировую войну? Такие вопросы и смутные толкования получат разъяснение в тексте. Это одна из причин, почему ЦРУ участвует в охоте на загадочный древний манускрипт.

Он продолжил раньше, чем я успел задать вопрос:

— Дракулианцы прочитали текст с точки зрения Сатаны и всеми силами пытаются приблизить конец света. В монастыре в Карпатах они подготовили не только зал, где Сатана оплодотворит блудницу, но еще и родильную комнату и очаровательную детскую, где ребенок дьявола будет расти. Если бы они остановились на этом! О дракулианцах мы все-таки кое-что знаем.

— Разве еще кто-то замешан в этом деле?

— Одна из соперничающих с «Аль-Каидой» экстремистских группировок называет себя «Яум аль-Киямах», что означает «Судный день». Группировку возглавляет исламист-фанатик, сторонник джихада, располагающий огромными финансовыми ресурсами. Как и в случае с дракулианцами, поддерживающие его теоретики нашли в священных текстах многочисленные упоминания о том, что Аллаху нужна помощь правоверных, чтобы Судный день настал.

— Ничего удивительного. Коран почти каждый мулла толкует по-своему.

— Есть и еще много общего. В пятом веке дракулианцы создали понятие sanctus bellum — священная война, аналогичное джихаду у исламистов. Сейчас две экстремистские группировки: дракулианцы и «Яум аль-Киямах» — нашли друг друга. Можно говорить о партнерстве, пришедшем из ада! Они считают, что Судный день не произойдет сам по себе как результат каприза богов. Поэтому хотят осуществить его от имени богов.

— Как? При помощи террора?

— Очевидно. Но что может быть целью террористической атаки, которая начнет мировую войну? Взорвать бомбу в «Куполе над скалой»?[136] В здании ООН? На нефтяной платформе? Во время вручения премии мира в Осло? На спортивных соревнованиях вроде Олимпийских игр, чемпионата мира по футболу или Суперкубка?[137] Устроить химическую или радиоактивную атаку на один из западных мегаполисов? Взорвать, например, «грязную бомбу»[138] в Нью-Йорке?

На протяжении долгих секунд я представлял себе жуткие картины, одну за другой. Марк перестал говорить.

— Вы молчите, — констатировал он.

— Я размышляю.

— О чем?

— То, что вы мне рассказали, по-видимому, секретно. Совершенно секретно.

— Конечно.

— И тем не менее вы рассказываете это мне. Ни с того ни с сего. Почему?

Марк с удивлением посмотрел на меня:

— Потому что К. К. попросил меня об этом.

2

— Ты просил Марка встретиться со мной?

К. К. бросил на меня усталый взгляд, тяжело вздохнул. Он опустил в своем кабинете жалюзи. Вместо резкого утреннего света комнату наполнял мягкий свет настольной лампы.

— Да? — сказал он. — Что-то не так?

— Почему ты не рассказал мне, что это ты организовал нашу встречу?

Он негромко рассмеялся:

— Ты что же думал, что можешь встретиться с Марком за моей спиной? Что он доверит тебе какие-то секреты, а я не буду об этом знать?

За стеной звонил и звонил мобильный телефон. Лицо К. К. было серым, он явно устал. Слишком долго я видел в К. К. только противника, потенциального врага, того, кто пытается меня обмануть и захватить манускрипт. Ну а вдруг все мои подозрения напрасны и являются лишь последствием моих неврозов? Я не допускал мысли, что К. К. может оказаться четным и искренним человеком.

— Ты очень устал, — сказал я.

— Спасибо за сочувствие. Все хорошо.

— Я знаю, как умерли монахи.

— Неужели знаешь?

— Ты ведь тоже догадался?

— Результаты вскрытия ожидаются с минуты на минуту. Какая теория у тебя?

— Самоубийство.

— Я думаю так же. Вопрос в том, как они его осуществили.

Кто-то стал стучать в дверь так сильно, словно хотел проломить ее. Кулаком.

— Входи, Дик! — крикнул К. К.

Шефа безопасности проекта «Люцифер» звали Дик Стоун,[139] именно так он и выглядел. Он был такой широкоплечий и мускулистый, что я забеспокоился, достаточно ли ему места в дверях, или он разнесет в пух и прах и дверь, и часть стены, проходя внутрь.

— Что стало известно? — спросил К. К.

— Самоубийство.

— Способ?

— Зубы.

— Зубы?

— Они прокусили вену у кисти.

— Друг у друга?

— Каждый сам себе.

Пауза.

Я содрогнулся и попытался избавиться от картины, которая появилась перед глазами.

— Боже милосердный… — сказал К. К.

— Разве это возможно? — спросил я.

Дик Стоун стоял не шевелясь, будто вопрос касался не его.

— Они принесли себя в жертву, — сказал К. К. — Как мученики sanctus bellum.[140] Они пожертвовали собой, чтобы достичь вечного блаженства.

— Сэр? — нетерпеливо сказал Дик Стоун, как будто больше не мог ждать и хотел вернуться в зал вскрытия и рассмотреть все раны подробнее.

Когда Дик покинул нас, я остался сидеть и смотреть на К. К. Наконец я выкрикнул предположение, которое жгло меня с того момента, как К. К. и я стояли в камере Примипила:

— Сообщение монахов тебе о чем-то говорит, ведь правда? О чем-то большем, чем ты мне рассказал?

К. К. пожал плечами, придав лицу притворно равнодушное выражение. Вот теперь я начал узнавать его.

— Мне сообщение кажется непонятным. Но ты что-то знаешь, К. К., я вижу это. Ты знаешь, на что они намекают.

— Если бы я был тобой, я тоже гадал бы и строил предположения.

— Ты рассказывал мне, что у вас есть три гипотезы о содержании Евангелия Люцифера. Три гипотезы. Три части. Три монаха. Три — везде. Ты попросил Марка рассказать мне об одной из гипотез. А как насчет двух других?

— Тебе придется подождать, Бьорн.

— К. К., ты хочешь иметь манускрипт. Но ты ничего не рассказываешь. Я такой же упрямый, как ты.

— Что правда, то правда.

— У меня есть манускрипт. У тебя есть тайны. Если ты хочешь иметь то, что есть у меня, ты должен поделиться со мной. Рассказать все, что ты знаешь!

Под толстыми стеклами очков мои глаза с красными прожилками выглядели, вероятно, ужасно настойчивыми.

— Бьорн… — сказал он, словно добродушный папаша своему строптивому сыночку.

— Я ведь могу уехать домой, чтоб ты знал!

— Не надо упрямиться.

— Я хочу узнать о двух других теориях!

К. К. тяжелым взглядом посмотрел на меня:

— Их изучают в Англии, а не здесь, в Риме.

— Тогда поехали туда!

— В Англию?

— Конечно.

— Бьорн, так дело не пойдет…

Но дело пошло именно так.

Болла стояла во дворе, а К. К. и я летели на «Гольфстриме» из аэропорта Леонардо да Винчи в аэропорт Хитроу.

РИМ

май 1970 года

Он подумал: «Каждый человек — если давление будет достаточно долгим — дойдет до крайности».

Джованни вошел в туалет, встал на колени перед унитазом, его стошнило. Вот так. Стало легче. Захотелось ополоснуть лицо. Кран заскрипел, когда он открыл холодную воду. Она была тепловатой. Набрал воды в руки. Вымыл лицо. Несколько раз. Посмотрел на себя в зеркало. «Выглядишь ты как труп, Джованни». Лицо распухло, было серого цвета. Надо побриться. Он встретил в зеркале свой взгляд. Взял в рот из ладошки воды, от которой отдавало хлором, пополоскал и выплюнул. Долго чистил зубы большим количеством зубной пасты. Потом намылил лицо мыльной пеной и стал бриться безопасной бритвой.

Когда Сильване было полторы недели от роду, она заболела, всего через несколько дней после возвращения Лучаны из больницы. Кожа девочки стала мертвенно-бледной и влажной. Она отказывалась от молока матери. Джованни вспомнил бесконечный страх перед тем, что она их покинет. Они обернули ее одеялами и сразу отвезли в больницу на обследование. Врачи дали ей подслащенной воды и оставили для наблюдения на несколько дней. Аппетит появился вновь. Свежий цвет кожи. Но они так никогда и не узнали, что с ней было.

«Разве возможно потерять ребенка, — подумал он, — и остаться после этого жить?»

Гроб…

Он еще раз наполнил руки водой и вымыл лицо. На ватных ногах вошел в кабинет и закрыл дверь. Прислонился спиной к двери. Закрыл глаза. Ему нужно было ощущение нормальной повседневной жизни. Работы. Мыслей без страха, без ужаса от того, что они могли сделать с Сильваной.

Он уселся за письменный стол и нашел список демонов, который раньше с горя скомкал и бросил о стену. Как можно лучше расправил топорщившиеся уголки страницы и положил лист на стол. Выдвинул нижний ящик стола и после некоторых поисков нашел пачку машинописных листов, связанных тематически со списком. Он очень любил делать списки; это была почти идея фикс. Списки приводили все в систему, превращали хаос в порядок. Сколько дней он потратил на сбор материала о демонах и на составление этих списков? Все религии имели собственный каталог демонов. Часами он мог смотреть на членов этой армии дьяволов. У каждого была особая функция, свои качества, своя собственная, очень индивидуальная камера пыток. Некоторые демоны умудрились прорваться в мифологии нескольких религий. Пользуясь старой ремингтоновской пишущей машинкой, Джованни написал:

КАТАЛОГ ДЕМОНОВ

Джованни Нобиле Рим, март 1969

Описок не является полным, он не унифицирован при наличии разных форм написания одного и того же имени (Самиаза может, например, встречаться как Семиазза/Шемиазаз, Кокабиель — вариант Кокб'аэль и т. д.), Лилит представляет группу женских имен; Лилу/Лилиту. Пазузу и Ламашту представляют демонов-богов.

ПРИМЕРЫ МУЛЬТИРЕЛИГИОЗНЫХ ДЕМОНОВ

Абраксас

Асмодаи

Азазель

Бааль

Бафомет

Беельзебуб

Белиаль

Инкубус

Лилит

Левиафан

Ликс

Тетракс

Суккубус

ПРИМЕРЫ ДЕМОНОВ ХРИСТИАНСКОЙ МИФОЛОГИИ

Аамон

Абаддон

Абалам

Агарес

Агромон

Аластор

Аллоцес

Амаймон

Балам

Барбас

Батин

Белеет

Берит

Ботис

Буне

Каим

Кимейес

Крокелл

Кроне

Элегос

Элекша

Фокалор

Форас

Фуркас

Фурфур

Гремори

Гусион

Хальфас

Хаурес

Итеа

Кулак

Лерайе

Роаокаде

Мальфас

Маракс

Марбас

Молох

Мурмур

Нафула

Обизот

Орай

Ориакс

Оробас

Паймон

Фенекс

Процелл

Раум

Сабнок

Саллос

Скокс

Шана

Шакс

Столас

Таммуз

Валефор

Вапула

Вине

Волак

Вуаль

Ксафан

Заган

ПРИМЕРЫ ДЕМОНОВ ИУДЕЙСКОЙ ДЕМОНОЛОГИИ

ААф

Агиэль

Асб'ель

Бехемот

Даньяль

Думах

Кокб'аэль

Лилим

Лилу

Мастема

Наамах

Орниас

Оулотеп

Пенемуе

Румьяаль

Самаэль

Семиазза

Таннин

Йекуон

Зиз

ПРИМЕРЫ ДЕМОНОВ ИСЛАМА

ААд-дажжаль

Аль-А'вар

Иблис

Масват

Шайтан

Тубар

Тсабар

Зальнабур

ПРИМЕРЫ ДЕМОНОВ РЕГИОНАЛЬНЫХ РЕЛИГИЙ

ААллу

Аммут

Анат

Анзу

Апеп

Асаг

Дагон

Хумбаба

Лабасу

Мот

Пазузу

Нергал

Шезму

Телаль

Утукку

ПРИМЕРЫ ИЗ КНИГИ СТЕРЕГУЩИХ (руководители двухсот падших ангелов)

Самиаза

Аракиба

Рамеель

Кокабиэль

Тамиэль

Раимэль

Даниээль

Эзекеель

Баракиаль

Асаэль

Армарос

Батарель

Ананэль

Закшэль

Самсапеэль

Сатарель

Турель

Йомйаэль

Сариэль

Его взгляд скользнул по списку. Пазузу. Нергал. Боже мой! Какая бессмыслица! До самого дальнего ада бессмыслица! А это нормально? Абраксас. Самиаза. Бафомет. Это его жизнь? Крокелл. Эзекеель. Работа? Баракиалъ. ААд-дажжаль. Этот список и есть его специальность? Аль-А’вар. Ксафан. Как могла эта банда дьявольских бездельников полюбиться ему? Не только полюбиться, но и заложить основу его карьеры, учебы, исследований. Как это стало возможно?

Самсапеэль. Йомйаэль. Кокабиэль.

Беельзебуб. Люцифер. Сатана.

Эль Элохим. Яхве. Иегова. Господь. Бог.

Бог…

Теперь, когда Сильваны не было, он увидел, какой бессмысленной была вся его чертова работа. Сильвана — реальность, подумал он. Она что-то значит. А Бог? Бог был большей реальностью, чем все эти демоны? Эти смешные уроды, эти отвратительные монстры, эти карикатурные отражения человеческого зла. Имя. Только имя. Он мог составить другой список. С другими именами. Зевс. Осирис. Один. Аполлон. Беллона. Амон-Ра. Пта. Вакх. Тор. Пан. Посейдон. Купидон. Ащторет. Изиз. Юпитер. Анубис. Балдр. Тебо. Локке. Афродита. Ахиджах. Фрейя. Хадес. Ньорд. Муул-Лил. Фригг. Венера. Список вымерших богов был бесконечен. Но Бог, он-то жив еще? Всемогущий и довольный собой. Он смел всех своих конкурентов три тысячи лет назад. Ты не должен иметь богов, кроме меня! Ладно-ладно. Вас понял. Теология, горько подумал он, это наука ни о чем. Ни о чем! Изучение исследований, мыслей, истолкований, рефлексий других. Систематизация религиозных представлений. Плод фантазий. Систематизация суеверий. Вечный замкнутый круг. Наука, основанная на предположении, что боги и ангелы существуют. Силы, которые невозможно проверить, исследовать. Наука? Это наука — изучать тексты и мысли о богах и дьяволах, ангелах и демонах, пророках и евангелистах, видениях и откровениях? А если Бога нет? Что остается от теологии? Если Бог — игра воображения, стремление куда-то, то теология — только изучение суеверий и глупости людей. От этой мысли ему стало нехорошо. Стул закачался. «Думай о чем-нибудь другом, Джованни… О чем? О чем-нибудь другом». Он подумал: «Господи, почему Ты так далек от меня? Почему Ты не помогаешь мне, когда я в беде? Я кричу днем, Господи, — Ты не отвечаешь.

И ночью тоже, покоя нет». Он посмотрел в пространство. Надо что-то делать. Действовать. Он понял, что Бог не спасет Сильвану. «Неужели Сильвана, бедная невинная Сильвана должна умереть из-за какого-то манускрипта? Этого чертова манускрипта? Что делать? Черт побери, что мне делать?» Он заметил, что ужас и бессилие уходят, проявляется разум. Не важно, какую ценность представляет собой Евангелие Люцифера, не важно, какое значение оно имеет для странной религиозной секты, не важно, что в нем есть какая-то информация, — нет ничего важнее Сильваны. Что ему делать? Он должен — может — заставить декана открыть сейф? Но как? Его остановят охранники задолго до того, как он дойдет до выхода.

«Я ничего не могу сделать, черт побери!»

Или же…

«Что сделал бы папа?»

Он смог бы…

Он повернулся на стуле к окну. Он сидел и считал удары сердца. «Ты утратил Бога, Джованни».

Момент истины.

Поворотный пункт.

Безбожник.

Он попробовал это произнести. Безбожник. Что восклицал Иисус на кресте? Eli, Eli, lema sabaktani? «Я тоже потерял веру в Бога», — подумал он. Он доверял Господу. Зачем? Ради чего?

«Пусть Бог спасет сейчас Сильвану, если она Ему дорога. Пусть Бог остановит меня, если я Ему дорог».

Джованни стал медленно подниматься, подошел к шкафу, где хранил пистолет, которым папа пользовался во время войны: полуавтоматический пистолет девятого калибра, «беретта М 1934». Когда он сорвал крышку с неоткрытой коробки, ему показалось, что на него обрушилась тьма. Он вынул магазин и зарядил пистолет. Даже Спаситель на кресте дошел до предела… Ему приказывали. Над Ним потешались, издевались, Его третировали. По милости Господа. И громко крикнул Иисус: Eli, Eli, lema sabaktani?

«Теперь, — подумал Джованни, — я тоже дошел до предела.

Мой Бог, мой Бог, почему Ты покинул меня?»

Отправитель: Примипил

Послано: 15.06.2009 12:32

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Лондон

Шифр: S/MIME РКС37

Dominus!

Именем нашего князя я благодарю за доверие, оказанное мне в связи с получением мной поста Примипила. Мы готовы выполнить до конца то поручение, которые было дано нашим храбрым братьям по оружию, мученикам sanctus bellum, мир их праху. По данным брата Раца, Бьорн Белтэ находится в Лондоне. Доминус, на этот раз у нас все получится. Штаб-квартира под постоянным наблюдением. По данным брата Раца, проект «Люцифер» разрабатывается также в Хэмпстеде, Виндзоре, Сэлсберри, Оксфорде и Кембридже. Я предлагаю, чтобы мы вели наблюдение за Коллинзом и Белтэ везде. Что означает, что нам придется разбить группу. Я прошу разрешения на это и ожидаю инструкций Совета старейших.

Примипил брат Черестешиу

IX АРМАГЕДДОН

ВИНДЗОР

15 июня 2009 года

1

По небесному своду пронеслась падающая звезда. Далекие галактики и звезды поблескивали в темноте Вселенной. Слабо мерцая, Млечный Путь вплывал в неясные очертания тумана.

— Роскошно, правда? — спросил К. К. в восторге. — А как насчет спутника? — Запрокинув голову, уперев руки в бедра, он следил за полетом кометы через небесное пространство. А я полулежал на диване с откидывающейся спинкой и наблюдал за хищной атакой черной дыры на близлежащие вселенные. — Джофф! Спутник!

Через десять секунд в поле зрения появился спутник связи. Медленно и грациозно он проплывал мимо нас, на блестящей поверхности его вспышками отражались солнечные лучи.

— Как видишь, Бьорн, мы можем…

К. К. вдруг замолчал. На заднем плане из глубин космического пространства показался квазар.[141]

— Джофф? Что это значит? Джофф?

Квазар во всем своем великолепии приближался к нам. Я прилип к стулу. Когда он подошел к нашей Солнечной системе, случилось то, что должно было случиться: квазар взорвался в ослепительной и совершенно беззвучной вспышке света, которая уничтожила Солнечную систему и ее окрестности за десятую долю секунды.

— Опа! — сказал чей-то голос. Это был Джофф. — Прошу прощения.

— Квазар? — воскликнул доктор Ян Максвелл. Он все время стоял, прижавшись к стене в темноте, позади К. К., а теперь выступил вперед, как бог, которого вызвали навести порядок в космическом хаосе. — Извините меня, — сказал он нам. — Одну секунду. Джофф? Джофф! Какого черта появился этот квазар?

Доктор Максвелл был научным руководителем Виндзорского астрономического института. Рыжие волосы, веснушки, круглые очки. И пластырь на лбу. Во время перелета из Рима К. К. рассказывал мне, каким уважением доктор Максвелл пользуется в астрономических кругах.

В этот момент включили свет.

— Sorry, sorry, sorry, — продолжал повторять бормочущий голос, целый поток извинений. Голова Джоффа выглянула из высокотехнологичного центра управления планетарием в углублении в центре пола. — Sorry! Я работал над взрывом квазара до поздней ночи. И по ошибке, видимо, скопировал весь файл в папку нашей Солнечной системы. Позор мне!

— Джофф! — сказал доктор Максвелл с наигранным терпением. — Ты знаешь, так же как и я, что квазар в нашей части Вселенной…

— Знаю, знаю, — прервал его Джофф. — Извините, я немедленно уничтожу этот файл.

К. К. добродушно подмигнул мне:

— Наш планетарий может показывать картины и анимации, рядом с которыми другие планетарии выглядят как домашние кинопроекторы восьмидесятых годов. — Он сел на диван рядом со мной. — Как видишь, Евангелие Люцифера можно прочитать самыми разными способами. Доктор Максвелл несет ответственность за одну из гипотез. Ян, продолжишь?

Моложавый рыжий мужчина подошел и встал перед нами:

— Наше исследование текста связано с теорией, направленной в сторону — скажем так — космического пространства. Мы говорим по-прежнему про Судный день. Но в другом смысле. Некоторые формулировки Евангелия Люцифера заставляют думать о столкновении Земли с астероидом.

2

Несколько секунд было тихо.

— Бьорн? — позвал меня К. К.

В отличие от большинства людей нам, альбиносам, трудно бледнеть. Я не знаю, где в этот момент была моя кровь, но в головной мозг она точно не поступала.

Я не мог думать ясно. Поднял руки в знак того, что мое сердце все еще билось и мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя.

— Что именно, — спросил я наконец, — заставило вас думать о страхе перед таким конкретным явлением, как астероиды?

— Дело в двусмысленных формулировках исследуемого манускрипта. Текст написан на чужом для автора языке, которым он к тому же владел не очень хорошо, — сказал К. К.

На экране под потолком появился текст:

ЧЕРЕЗ 1 647 000 ДНЕЙ ЗЕМЛЯ ВОССТАНЕТ

ПОСЛЕ HARGA-ME-GIDDO-DOM

КОГДА НЕБЕСНЫЙ ОБЪЕКТ УПАДЕТ НА ЗЕМЛЮ

НАЧНЕТСЯ НОВОЕ ВРЕМЯ

И НИЧТО НА ЗЕМЛЕ

НЕ БУДЕТ ТАКИМ КАК БЫЛО

— Это из первой части Евангелия Люцифера, — сказал К. К — Той, которую нашли в пещере в Египте в 1970 году. Ее привез в Италию профессор Джованни Нобиле. Слова harga-me-giddo-dom мы встречали раньше. «Судный день». Аккадское слово «восстанет» можно также перевести как «расцветет» или «проснется».

— А остальное?

— «Небесный объект» немного расплывчато, потому что на аккадском языке это значит всего лишь «что-то, находящееся на небе» или «что-то, пришедшее с неба». «Небесный объект» может быть истолкован как «комета» или «астероид», но может означать и «божество». Нюансы утрачиваются при переводе. Аккадский язык красочен и метафоричен по сравнению с сухими современными языками. Так какое слово выбрать для перевода? Большой объект на небе — это астероид или бог?

Я ничего не сказал. Абсолютно ничего. Когда тишина стала гнетущей, К. К. продолжил:

— Так что, возможно, речь в Евангелии Люцифера идет не об Армагеддоне, вызванном человеком, а о природной катастрофе апокалипсических размеров.

— Астероид, — ответил с опозданием на вопрос К. К. доктор Максвелл. — Если на Землю попадет астероид достаточно больших размеров, то последствия будут катастрофическими. Цивилизация будет уничтожена.

— Почему в 2009 году мы должны учитывать астрономические пророчества тысячелетней давности? — спросил я.

— Наши предки были выдающимися астрономами, — сказал доктор Максвелл. — Астрономия была одной из первых наук, из которой потом выросли философия, математика, физика, химия. Ну и религии тоже. Но это совсем другая история.

— Вопрос хороший, — сказал К. К. — Зачем тратить время, силы и деньги на гипотезу, основанную на манускрипте того времени, когда у людей не было даже бинокля? Как, доктор Максвелл?

— В узком смысле — так. Астрономы в прошлом, возможно, наблюдали комету или траекторию полета астероида и точно зафиксировали время и место его прохождения по звездному небу, так что мы можем использовать данные для вычисления этой траектории. Мы будем знать, когда она столкнется с Землей. Эти траектории могут быть определены по третьей части Евангелия Люцифера. — Доктор Максвелл нажал на кнопку пульта, у которого был вид, по меньшей мере, пульта авиалайнера. Свет стал приглушенным, на своде планетария опять появилось звездное небо. — Есть много видов метеоритов, астероидов и комет. Метеориты — самые маленькие. Большинство имеет размер с песчинку или с камешек, самые большие — до десяти метров.

На экране планетария возникло метеоритное облако, которое превратилось во вспышку пламени и пыли.

— Астероиды — каменные глыбы, пойманные притяжением нашей Солнечной системы, — продолжил доктор Максвелл. — Самые большие — в диаметре достигают нескольких сотен километров.

Появился астероид, неровная гигантская скала, плывущая по космическому пространству.

— Некоторые астероиды пересекают траекторию Земли при ее вращении вокруг Солнца, — сказал К. К. — И среди них очень немногие иногда проходят в опасной близости.

— Кометы, — сказал доктор Максвелл, — еще более проблематичны. — Пультом он вызвал комету с хвостом из пыли и газа. — От астероидов кометы отличает наличие хвоста.

Изображение Вселенной задрожало и сменилось другим, которое было почти таким же.

— Вот так, — сказал доктор Максвелл, — космическое пространство выглядело в Китае 2250 лет назад. Видите комету справа? Комета Галлея — такой ее видели китайские астрономы. В последний раз мы ее наблюдали в 1986 году. В следующий раз это случится в 2061-м.

Изображение на звездном небе дрогнуло, как это бывает при переключении каналов телевизора, — появилась новая комета.

— Комета Галлея вполне предсказуемая, но другие появляются совершенно неожиданно. Комета Хейла — Боппа была обнаружена в 1995 году. Она вернется в 4377 году. Комета Хякутаке прошла мимо Земли в 1996-м. Ее ожидают через сто тысяч лет или около того.

— Как велик риск столкновения кометы с Землей? — спросил я.

На своем пульте доктор Максвелл вызвал анимацию траекторий планет Солнечной системы и перекрещивающихся с ними траекторий астероидов и комет.

— Мы знаем примерно 5500 астероидов около Земли и до 4000 комет, проходящих в окрестностях Солнца.

— Неопасные метеориты встречаются нам все время, — сказал К. К. — Раз в тысячу лет на Землю попадают крупные объекты вроде того, который упал в районе Тунгуски в России в 1908 году. Совсем недавно, в марте этого года, подобный астероид прошел рядом с Землей на расстоянии всего в шестьдесят тысяч километров.

— А в будущем? — спросил я.

— Самый большой и опасный астероид, о котором мы знаем, называется 2007 VK184. Он пройдет мимо Земли или попадет в нее в 2048 году. Проблему составляют не астероиды и кометы, о которых мы знаем. Проблема с теми, о которых мы не знаем. И возможно, Евангелие Люцифера могло бы нам дать предварительную информацию.

— А зачем? Разве можно сделать что бы то ни было, чтобы помешать столкновению?

— Конечно, — сказал доктор Максвелл. — Но нам нужно время. Время планировать защитные мероприятия. Все зависит от размера астероида. Мы можем взорвать его с помощью ядерного оружия. Мы можем помочь ему изменить траекторию. Но чтобы подготовить подобную акцию спасения, нужны годы. Поэтому нам надо знать, когда ожидать такой визит.

— Вот для чего, — сказал К. К., — нам нужна полная версия Евангелия Люцифера.

3

Я смотрел на небесный свод надо мной. Внезапно мне пришла в голову мысль — любознательность у меня в крови, — и я спросил:

— Как вы думаете, есть там жизнь?

— Жизнь? — переспросили К. К. и доктор Максвелл в один голос.

— Да. Разумная жизнь.

— Бесспорно! — сказал доктор Максвелл.

— Конечно, — сказал К. К.

— Фактически астрономы всего мира ищут разумную жизнь изо всех сил, — сказал доктор Максвелл. — Уже в 1960 году астрономы из Корнуэльского университета начали ловить сигналы из района звезд тау Кита и эпсилон Эридана. При помощи радиотелескопа в последующие годы был осуществлен целый ряд проектов SETI — Search for Extra-Terrestrial Intelligence.[142]

— Более вероятно предположение, что жизнь где-то в космосе есть, чем то, что ее там нет, — сказал К. К. — Только на небольшом пятачке Млечного Пути астрономы идентифицировали четыреста экзопланет, то есть планет, которые вращаются вокруг своего солнца. В марте этого года НАСА запустила космический зонд «Кеплер» с телескопом и спектрофотометром, который должен помочь нам найти другие экзопланеты. Во Вселенной их миллион миллионов.

Доктор Максвелл продолжил:

— Уравнение Дрейка было создано Фрэнком Дрейком в 1960-е годы, чтобы установить вероятность жизни в нашей Галактике. Не просто жизни, а разумной жизни. Данные ошеломляющие. Джофф! — крикнул он. — Ты можешь вывести на экран уравнение Дрейка?

Вместо звездного неба на потолке появилась формула:

N = R* х f_p х n_е х f_l х f_i х f_c х L

— Я не буду входить в детали…

— Ладно-ладно.

— …но ограничусь тем, что скажу, что N определяет шансы появления разумной жизни в какой-то вселенной. Отсюда N — функция таких астрономических параметров, как количество звезд с системой планет, количество планет, которые потенциально могут развить примитивную и разумную жизнь, и так далее.

— И что в итоге?

— Итог не подлежит обсуждению: абсурдно предполагать, что Земля — единственная планета Млечного Пути, на которой есть разумная жизнь.

РИМ

май 1970

Ожидая, Джованни прислонился к фонарному столбу. В фетровой шляпе и серой хлопчатобумажной куртке, он имел вид безработного исследователя, который бродит вокруг Григорианского университета в надежде устроиться на работу. Велосипед он оставил в узком переулке, таком узком, что преследование на автомобиле было бы невозможно. Темные очки скрывали глаза, которые внимательно наблюдали за всеми входящими и выходящими. Университетский представительский автомобиль «Фиат-2300» подъехал к тротуару, двигатель продолжал работать. Джованни оторвался от фонарного столба и стал медленно приближаться ко входу. Декан Сальваторе Росси вышел вместе с двумя египтянами. Один нес дипломат из черной кожи. Росси сказал что-то, отчего египтянин рассмеялся. Джованни продолжал приближаться. Шофер в униформе, увидев Росси и египтян, вышел из машины и открыл заднюю дверь. Декан ужасно стремился показать уважение к гостям и стал извиняться за убожество автомобиля. Джованни услышал, что он сказал что-то про аэропорт Фьюмичино.

— No problem, — ответил один из египтян, — we have plenty of time.[143]

Джованни подошел и встал перед ними. Росси и египтяне остановились.

— Джентльмены, — сказал Джованни и сжал рукоятку пистолета в кармане, — мне очень жаль, но я вынужден просить вас отдать мне дипломат с манускриптом.

— Профессор Нобиле? — произнес Росси, ничего не понимая.

— Манускрипт! — потребовал Джованни.

— Это два представителя из Каирского музея, — объяснил декан, как будто Джованни не понял, что тут происходит.

— Я вынужден по причинам, о которых расскажу позже, просить отдать мне манускрипт.

— Не будьте смешным!

Джованни вынул из кармана пистолет.

Египтяне отступили назад.

— Профессор! — воскликнул декан.

— Примите мои извинения.

— Вы сошли с ума?

— Прошу отдать мне манускрипт!

Египтяне обменялись репликами на арабском языке.

— I am very sorry,[144] — обратился декан к египтянам. Потом обернулся к Джованни, негромко и зло сказал: — Боже милосердный, профессор Нобиле, что вы тут вытворяете?!

— Сейчас я не могу этого объяснить. Но мне нужен манускрипт.

— Какая чушь!

— Дело идет о жизни и смерти.

— Уберите пистолет!

— Я не шучу!

— Возьмите себя в руки, профессор Нобиле! Это очень серьезное дело!

Джованни направил пистолет в сторону египтянина с дипломатом. Тот испуганно подскочил на ступеньку вверх.

— The manuscript! — крикнул Джованни и помахал пистолетом.

Несколько прохожих, увидев пистолет, постарались скрыться побыстрее.

— Профессор! Джованни! Нобиле! — резко произнес декан с ударением на каждом слове.

Джованни подошел к египтянину с дипломатом. Испуганный египтянин поставил дипломат на ступеньку и поднял вверх обе руки. Джованни схватился за ручку. То же самое сделал второй египтянин. Они стали тянуть дипломат каждый в свою сторону. Свободной рукой египтянин попытался ухватиться за пистолет. Джованни отдернул руку. Египтянин стал трясти его за куртку.

— Отпусти! — закричал Джованни по-итальянски.

Египтянин замахнулся.

Выстрел прозвучал, когда кулак египтянина ударил Джованни по плечу. Многочисленные туристы на Пьяцца делла Пилота закричали. Египтянин отпустил дипломат. Распространился резкий запах пороха. Сначала Джованни решил, что выстрел был в воздух. Чуть не попал! Египтянин опустился. Сел на ступеньку. Тут Джованни увидел, что на блейзере египтянина чуть ниже левого плеча появился кровавый след. Кровь закапала на серые брюки. Египтянин съежился и застонал. На ступеньке стала расти лужа крови.

— Извините, — пробормотал Джованни.

На Пьяцца делла Пилота все замерли. Потом, как по команде, пустились бежать. Кто-то закричал. Раненый египтянин упал на бок.

— Остановите кровотечение! — сказал Джованни второму египтянину. Тут до него дошло, что сказал он это по-итальянски.

Декан Росси стал пятиться по ступенькам, предостерегающе держа руки впереди. Шофер «фиата» давно скрылся где-то на площади. Джованни спустился по лестнице, бросил дипломат на заднее сиденье «фиата», захлопнул дверь, обошел машину и сел за руль. В открытое окно он уже слышал сирену полицейских автомобилей. Поставил первую скорость и попробовал дать газ. Двигатель взвыл. «Фиат» медленно тронулся. Запахло жженой резиной. Тогда он понял, что включен ручной тормоз. Он опустил его. «Фиат» выехал на площадь. Быстро проехал по Виа деи Луччези, потом направо по Виа делла Датариа. По всему Риму звучали сирены.

Выехав на Виа Национале, он встретил несколько полицейских машин и карет «скорой помощи». Но у них, конечно, еще не было информации об автомобиле, скрывшемся с места преступления.

А если его преследовали эти, похитители, то он избавился от них уже давно.

В нескольких кварталах от дома, за одним мусорным контейнером на сонной боковой улочке, он оставил «фиат». Мотор продолжал работать. Если немножко повезет, то какой-нибудь вор угонит машину и выведет полицию на ложный след. Джованни выбежал на главную улицу и открыл дверь табачного торговца, которого тоже звали Джованни и который поэтому не только стал для него постоянным поставщиком свежего трубочного табака, но и провозгласил себя верным другом и закадычным приятелем на всю жизнь. Дверной колокольчик радостно зазвенел. Торговец, который при росте сто двадцать сантиметров был примерно такой же ширины, сидел на табуретке за прилавком.

— Джованни! — сказал Джованни.

— Джованни! — сказал Джованни.

У них это была любимая шутка.

— Что случилось с твоей шляпой и курткой?! — воскликнул торговец.

— Ты должен мне помочь.

— Всегда готов!

— Я говорю серьезно. Все зависит от тебя!

— Тем более приятно быть в твоем распоряжении.

— Речь идет о жизни и смерти Сильваны. Я не шучу.

Лицо торговца — комплект из седых усов, густых бровей, носа картошкой и глубоких морщин — стало серьезным.

— Что-то случилось с ангелочком? — Он был одним из немногих, кто был очарован Сильваной.

Нобиле протянул Джованни дипломат:

— Можешь спрятать это до тех пор, пока я не приду за ним?

— Конечно, друг мой, конечно.

Торговец взял дипломат.

— Спрячь его получше.

Он вошел в соседнее помещение и спрятал чемодан в шкафу.

— Никому не отдавай, кроме меня.

— Конечно.

— Никому — абсолютно никому, — кроме меня, не отдавай его.

— Понял, друг мой.

— Даже полиции.

Торговец как бы засмеялся, но только одной бровью.

— Потом я тебе все объясню. Я тебе верю!

— Конечно, конечно.

Нобиле вышел через заднюю дверь во двор, потом через подвал на боковую улочку в нескольких кварталах от своего дома. Натянул поглубже шляпу и перебежал на другую сторону улицы. Он предполагал, что эти держали под наблюдением вход, но он их не видел. Возможно, они сняли квартиру на той же улице и сейчас наблюдали за ним из-за занавески. Он вошел в подъезд и стал подниматься, прыгая через ступеньку. Было без пяти минут четыре.

* * *

Лучаны дома не было. Ну как ей не стыдно! Она положила на кухонный стол записочку: «Дома нет! Л.» Он подошел к окну в гостиной и посмотрел на улицу. Полиция должна уже быть где-то близко. Он услышал сирену. «Звони! — подумал он. — Звони, звони, звони!» — Сирена приближалась, потом прекратилась. Полицейский автомобиль выехал из-за угла и остановился перед входной дверью. — «Звони же, черт бы тебя побрал!» — Телефон зазвонил в шестнадцать ноль-ноль. Он схватил трубку.

— Времени болтать нет. Полиция поднимается по лестнице. Встреча через полчаса на лестнице Испании! — Джованни повесил трубку в тот момент, когда полиция стала звонить и стучать во входную дверь.

— Полиция! — кричало одновременно несколько голосов, как будто Джованни жил с ложным убеждением, что они были очень усердными миссионерами. Он открыл окно во двор и выбрался на узкий карниз. От балкона соседа перебрался на пожарную лестницу. Он был уже внизу, когда услышал, что полиция взломала дверь квартиры. Он забежал в подворотню, оттуда вышел на боковую улочку подальше от входной двери. Никто его неждал.

* * *

Когда появился черный «мерседес», он стоял, спрятавшись за припаркованными автомобилями в тени колонны Девы Марии на площади Тринита деи Монти напротив лестницы Испании. Он сразу увидел, что это они. Великий Магистр сидел на пассажирском сиденье впереди. Один из молодых монахов был шофером. Они ехали так медленно, что Джованни успел на ходу открыть заднюю дверь и заскочить внутрь, на заднее сиденье, — туда, где сидели гигант и Примипил. Никто не сказал ни слова. Шофер прибавил скорость. Сильваны в машине не было. Он этого и не ожидал. Он только надеялся.

— Я вижу, у вас в руках ничего нет, профессор Нобиле, — сказал Великий Магистр.

— Я не дурак. Где Сильвана?

Они молча проехали несколько кварталов.

— Вы взялись за дело очень профессионально, профессор. Производит впечатление. Мы слышали о происшествии в новостях по радио. Мне и в голову не могло прийти, что вы на это способны.

— На что способен?

— Стать убийцей.

— Он умер?

— Не удалось спасти. Потеря крови, сами понимаете. Человеческое тело очень хрупкое. Оно не создано для того, чтобы в нем пистолетом делали дырки.

Джованни почувствовал пустоту, но эта смерть не слишком взволновала его. Пока… Пока Сильвана не спасена. И все же… «Я убил человека. Из-за меня умер человек. Я — убийца».

— Вас ищет полиция. Но вы об этом, конечно, знаете.

— Я не хотел его убивать. Это получилось случайно.

— Приберегите извинения до суда.

Они въехали на автостоянку.

— Так что мы делаем? — спросил Великий Магистр.

— Я получаю Сильвану, вы получаете манускрипт.

— Должен вам сказать, что я не считаю вас глупцом, профессор. Я надеялся, что вы тоже уважаете меня.

— В одном вы можете быть уверены: если бы полиция знала, где я, я бы давно был арестован.

По улице проехал полицейский мотоцикл с сиреной.

— Я предлагаю следующее, — сказал Джованни. — Мы едем за Сильваной. Вас в любом случае больше. Вместе с Сильваной мы едем и забираем манускрипт.

Двое на переднем сиденье переглянулись. Великий Магистр кивнул:

— Мы согласны. Хочу подчеркнуть, что и вы, и ваша дочь будете убиты при малейшем отклонении от договоренности. Вы поняли предупреждение?

— Конечно. Для меня лишь Сильвана имеет смысл. Как только увижу, что она невредима, я привезу вас к манускрипту.

Великий Магистр еще раз переглянулся с шофером. «Как будто такая возможность уже заранее была взвешена и обсуждена и все подготовлено», — с беспокойством подумал Джованни.

X КОД БИБЛИИ

ОКСФОРД

15 июня 2009 года

1

Лаборатория по изучению Евангелия Люцифера располагалась в скромном кирпичном здании, примыкавшем к парку на окраине университетского кампуса в Оксфорде. После долгой поездки из Виндзора я был разбитым и сонным. Наконец К. К. свернул с тихой улочки и остановил автомобиль у невысокого дома, который выглядел как трансформаторная станция, пожелавшая слегка приодеться. Окна были узкими — скорее щели, чем окна, — и «сидели» высоко на стене. Выглядевшая здесь совершенно неуместно решетка окружала дом. Входная дверь была стальной.

Пройдя через ни много ни мало два шлюза безопасности, мы попали в приемную, потом спустились на лифте на третий подземный уровень, где начальник отдела по исследованию текста Евангелия Люцифера Элис Гордон ждала нас у своего кабинета. Ей было чуть за сорок.

— Хотя вы меня не знаете, я о вас хорошо осведомлена, — сказала она, когда мы пожимали друг другу руки.

— У Элис большой опыт по изучению древних манускриптов, — объяснил К. К. — Она работала со «Свитками Мертвого моря» и «Библиотекой Наг-Хаммади», а также с Евангелием от Иуды.

Доктор Гордон провела нас по коридору в пустую аудиторию, которая амфитеатром спускалась вниз еще на два этажа. Откидные стулья мягкие и удобные, как в кинотеатре класса люкс. Свет приглушенный. Доктор Гордон пошла вниз к подиуму, сверху спустился большой экран.

— Карл Коллинз попросил меня познакомить вас вкратце с работой нашей лаборатории и с той гипотезой, которой мы занимаемся. Фактически вы первый посторонний, которому мы рассказываем об этом.

На экране появилась картинка. На ней была изображена первая часть Евангелия Люцифера.

— Как видите, хотя манускрипт напоминает любой другой дохристианский текст, он все же очень сильно отличается от всех остальных. Аккадский текст в левой колонке рассказывает, если его упростить, о жизни иноземца в Вавилоне.

— Сбежавшего туда иудея?

Доктор Гордон покачала головой:

— Он прибыл в Вавилон откуда-то издалека и полностью обосновался в своей новой стране. Он изображает людей и культуру Месопотамии и Среднего Востока с примесью пророческих и апокалипсических видений мифологического и религиозного характера.

Красной лазерной указкой доктор Гордон выделила в правой колонке непонятные символы:

— Мы не знаем, как читать или как истолковывать эти значки. Мы ничего не можем извлечь из них. Решить что-либо без полного комплекта манускрипта — это все равно что решать математическое уравнение, где третья часть знаков отсутствует. Совершенно определенно этот язык не является ни одним из известных в настоящее время древних языков. Что представляют собой значки? Буквы? Числа? Символы? Пиктографические знаки? Идеографические, как в китайском языке? Фонетический алфавит? И вообще, как его читать? У нас есть туманные предположения, но без полного текста они так и остаются предположениями. Есть гипотеза, что символы представляют собой числа или среднее между буквами и числами, — неизвестная нам форма математики, основанная на тексте, а не на числах.

— Многое свидетельствует о том, что автор Евангелия Люцифера имел хорошие знания в области математики, — вставил К. К.

На экране изображение манускрипта сменилось фотографией глиняной дощечки.

— Математика — очень старая наука, — сказала доктор Гордон. — Среди старейших математических текстов, которые нам известны, есть вавилонская глиняная дощечка, которой почти четыре тысячи лет, ее называют «Плимтон 322». Вавилоняне использовали старую, шестидесятеричную систему шумеров, основанную на числе «шестьдесят», остатки которой мы видим сегодня в измерении углов и при указании времени.

На экране появилась новая картинка — крупное изображение символов из правой колонки. Доктор Гордон показала на некоторые значки лазерной указкой:

— Мы попытались предположить, а не являются ли символы закодированным текстом? Но даже самые совершенные компьютеры и шифровальные машины не смогли обнаружить какую-то закономерность при замене символов буквами.

— Наша самая увлекательная теория, — сказал К. К., — имеет связь с гипотезой, выдвинутой в книге The Bible Code («Код Библии»), вышедшей в 1997 году. Она была написана американским журналистом Майклом Дроснином, но основывается на работах известного израильского математика профессора Элияху Рипса из Еврейского университета в Иерусалиме.

— В своей книге Дроснин — используя многочисленные таблицы, разработанные Рипсом, — утверждает, что пять Моисеевых книг содержат тайный код со скрытыми предсказаниями, — сказала доктор Гордон. — Рипс берет в качестве исходного материала оригинал Торы, написанный на древнееврейском языке. Ликвидировав пробелы между словами, все гигантское количество слов поместили в компьютер на матрицу — сетку, заполненную знаками. Компьютер обрабатывает текст. С использованием математической систематики удаляется определенное количество знаков. Например, удаляется десять знаков, остается один, удаляется еще десять знаков, остается один. Или удаляется каждый седьмой. Или каждый тринадцатый. И так далее. Во всем тексте. Предположительные предсказания становятся читаемыми, когда мы — горизонтально, вертикально или по диагонали — читаем знаки, которые остаются на своих местах в сетке.

— Кажется невероятным, какое количество сообщений Рипс нашел в книгах Моисеевых, — сказал К. К. — Во многих случаях они говорят о современных нам событиях — например, об убийстве Кеннеди[145] и столкновении кометы Шумахера — Леви с Юпитером.[146]

— Математики и статистики называют метод Рипса чистым вздором, — сказала доктор Гордон. — Они утверждают, что подобные сообщения и предсказания можно найти также в «Войне и мире»[147] и «Моби Дике».[148]

— И все-таки увлекательно читать, какие предсказания они обнаружили при дешифровке, — сказал К. К. — Даже израильская разведка МОССАД заинтересовалась их теорией.

— Автор этой книги в 1994 году поехал в Израиль, чтобы предупредить тогдашнего премьер-министра Рабина,[149] — сказала доктор Гордон и вывела на экран текст.

В письме Рабину Дроснин написал:

«Один израильский математик обнаружил в Библии скрытый код, который, судя по всему, говорит о событиях, которые произойдут через тысячи лет после создания Библии. Причина, по которой я пишу Вам, состоит в том, что Ваше полное имя, Ицхак Рабин, упоминается в „Коде Библии“ один раз и рядом можно увидеть формулировку: „убийца, который хочет убить“».[150]

— Ни МОССАД, ни Рабин не восприняли предупреждение всерьез, — сказал К. К. — Мы знаем, чем это кончилось. Рабина застрелили год спустя.

— И тогда Рипс и Дроснин обнаружили еще одну сразу обеспокоившую их деталь: имя убийцы — Игаль Амир, которое тоже встречалось рядом с именем Рабина в тексте Ветхого Завета, — сказала доктор Гордон. — В своей книге Дроснин задает вопрос, не на этот ли «код», «печати» Библии дается намек в Откровении Иоанна Богослова.

Доктор Гордон вывела на экран новый текст:

И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее? И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее.[151]

— Или возьмите Книгу пророка Даниила в Ветхом Завете, — вставил К. К.

А ты, Даниил, сокрой слова сии и запечатай книгу сию до последнего времени.[152]

— На какие скрытые сообщения и свитки указывают пророки? — спросил К. К. — Дроснин размышляет, не намекают ли письмена, запрятанные в запечатанную книгу или же в свиток, на существование тайного кода в Библии. Он спрашивает, не является ли современная наука с ее электронными вычислительными машинами ключом, который откроет нам печати. Нельзя ли предположить, что Евангелие Люцифера содержит ключ к тому коду, который необходим, чтобы прочитать скрытые сообщения в Библии?

— Каким образом пророки, которые писали Моисеевы книги, могли иметь хоть малейшее представление о том, что произойдет спустя много тысяч лет после них? — спросил я.

К. К. пожал плечами:

— Если Бог существует, он знает все. И под этим я подразумеваю все.

— А если Бога нет?

Доктор Гордон поспешила дать изящный уклончивый ответ:

— Чтобы исследовать все гипотезы, касающиеся Евангелия Люцифера, мы создали комиссию, состоящую из представителей разных наук. И теперь разбираемся.

2

После рассмотрения вопросов в аудитории мы спустились еще на один этаж вниз, пройдя через три стальные двери с кодовыми замками и проверкой отпечатков пальцев. В сводчатом помещении-сейфе с черными стенами и неярким освещением — за дверью такой толщины, как будто здесь охраняется американский золотой запас в Форт-Ноксе,[153] причем дверь открылась только после того, как доктор Гордон набрала две бесконечно длинные цепочки цифр и подошла вплотную к аппарату, который считывал информацию с радужной оболочки глаз входящего, — на полу в центре стояли три металлических пьедестала. Все разной высоты, на каждом — купол из тонированного стекла.

Мы вошли в помещение. Датчик тут же замигал и запищал.

— Температурный контроль, — объяснила доктор Гордон. — Наши тела оказывают влияние на температуру и влажность воздуха. Устройству потребуется несколько секунд, чтобы учесть наше присутствие.

Писк прекратился.

— Даже освещение здесь подобрано специально, — сказала доктор Гордон.

Под стеклом на двух пьедесталах лежали два манускрипта. Третий был пуст.

— Первая и вторая части Евангелия Люцифера, — сказал я.

— Дотроньтесь до стекла, — предложила доктор Гордон.

Я вопросительно посмотрел на К. К., он кивнул и положил мою руку на стекло.

За полсекунды все три пьедестала опустились в шахты под полом, появился стальной лист, который выдвинулся со стороны и закрыл три отверстия. Металлическая решетка опустилась и закрыла выход. Главная дверь захлопнулась. Сквозь звучание сирены я услышал рычащий звук мотора, который запирал дверь. Доктор Гордон открыла дверцу пульта на стене и набрала код. Сигналы прекратились, и теперь они продолжали звучать лишь в моих ушах в виде эха. Металлическая решетка поднялась, дверь тоже пошла вверх, три пьедестала медленно появились из шахт.

Я стал изучать первую страницу манускрипта под стеклом малого пьедестала. Вторая часть Евангелия Люцифера. Даже через толстое прочное стекло я видел, что пергамент такой же, как у третьей части. Мягкий, вечный.

— Вы узнали, как был изготовлен этот пергамент? — спросил я.

— Мы продолжаем наши анализы, — быстро парировала доктор Гордон.

— Но у вас есть какие-то догадки?

Взглядом она попросила у К. К. помощи, тот сказал:

— Главное внимание мы обращаем на содержание. Нас особо не интересовали ни качество пергамента, ни техника его обработки.

— А как с датировкой манускрипта?

— Исходя из содержания, мы думаем, что…

— Я имею в виду радиоуглеродный метод датировки пергамента.

Доктор Гордон переглянулась с К. К.:

— С этим ничего не получилось.

— Чудно как-то.

— Да, это действительно странно.

Они опять переглянулись.

Отправитель: Примипил

Послано: 15.06.2009 18:22

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Оксфорд

Шифр: S/MIME РКС37

Dominus!

Бьорн Белтэ обнаружен в Лондоне. Усиленная американская охрана во всех местах, где появляются Б. Белтэ и К. Коллинз. Вынуждены поэтому всесторонне изучить систему охраны, прежде чем похищать Белтэ.

Примипил брат Черестешиу

XI МОЛЬБА

ОКСФОРД

15–16 июня 2009 года

1

Я думал, что мы вернемся в Лондон, но К. К. настоял на том, чтобы переночевать в Оксфорде. В нескольких кварталах от лаборатории руководство проекта располагало аристократической виллой с квартирами и гостиничными номерами люкс. К. К. поселился в трехкомнатной квартире на втором этаже. Я получил гостиничный номер люкс на третьем.

С нового адреса Hotmail я послал электронное письмо Трайну, чтобы убедиться в том, что с ним и с манускриптом все в порядке. После этого я рассказал инспектору Хенриксену обо всем происшедшем, включая мое нынешнее местопребывание. Он ответил сразу же. Норвежская полиция, написал он, получила информацию от итальянской уже вчера утром. Полный отчет итальянской полиции ожидается в течение ближайших недель. Расследование убийства Кристиана Кайзера было приостановлено. «По-видимому, виновные избежали наказания», — лаконично написал Хенриксен. «Или наказали себя сами», — подумал я.

Закончив переписку, я уничтожил все ее следы в памяти компьютера. На всякий случай.

Когда через три четверти часа я вошел в гостиную, там сидела Моник с рюмкой шерри, а К. К. вводил ее в курс событий последних дней.

— Моник! — воскликнул я с плохо скрываемым восторгом.

«БЬОРН!» — написала она неровными заглавными буквами в своем блокноте.

Радость от встречи с ней была огромной, я хотел прижать ее к себе и, как щенок, виться у ног, виляя хвостом. Но ограничился тем, что слегка обнял. Потом придал лицу сочувственное выражение и спросил, как дела у Дирка.

«Не очень хорошо».

— Ему хуже?

Еще до того, как я задал вопрос, я знал, какой будет ответ. Моник кивнула. Посмотрела на меня. Как будто ей не хотелось говорить.

— Говори-говори, — сказал К. К. и тут же поправился: — Напиши.

«Дирк хочет с тобой поговорить».

— Дирк? О чем?

«Сам знаешь».

У Моник был с собой ноутбук со встроенной веб-камерой, она поставила его на стол перед нами. Включив скайп, вызвала Дирка по списку контактов и открыла окно диалога. Установилась связь. Я увидел на экране ноутбука руку, которая покрутила, настраивая, камеру. Хриплый голос Дирка произнес:

— Вот так. — Изображение сбилось, теперь экран показывал стену и спинку кровати. Дирк еще покрутил камеру, и в центре кадра появилось его лицо. Лицо умирающего. — Привет, Моник. Вот так свидание! Модерновые технологии! Привет, Карл!

— Дирк! — поздоровался К. К.

Они знакомы?

Дирк откашлялся, чтобы прочистить горло.

— Бьорн, спасибо, что согласились поговорить со мной. Как вы знаете, я болен.

— Знаю, Дирк. Знаю.

— В будущем году мне исполнилось бы восемьдесят лет. Подумать только! Но у меня нет будущего года. Я не хочу быть слишком сентиментальным и вызывать к себе жалость, Бьорн, однако каждый день может оказаться для меня последним. Так обстоят дела. И я примирился с судьбой. Все мы умрем. Рано или поздно приходит наш черед. Жизнь — всего лишь оттягивание неизбежного. Мне не страшно.

Никто из нас ничего не сказал. Моник тихо плакала и шмыгала носом.

— Verdorie,[154] — продолжил Дирк. — Я не собирался быть таким помпезным и мелодраматичным, простите.

— Все в порядке, Дирк, — сказал К. К., — не думай об этом. Ты хотел сказать что-то Бьорну?

— У некоторых из нас есть в жизни миссия. Цель. Смысл всей жизни. Для меня таким смыслом было Евангелие Люцифера. Я понимаю, Бьорн, что вы не хотите отдавать манускрипт. Вас терзают всякого рода сомнения. И они должны быть. Это неизбежно.

Я ничего не смог ответить на его слова. Когда слышишь такие вещи, волнуешься. Дирк, что говорить, был на пороге смерти.

— Я вас умоляю, Бьорн.

Он смотрел на меня с экрана:

— Я прошу вас отдать манускрипт К. К. — Карлу Коллинзу. Он — человек, которому можно доверять.

Что-то оборвалось во мне и покатилось куда-то в пропасть. Прозрение. Прозрение…

Отдайте манускрипт К. К.

Карлу Коллинзу…

Он — человек, которому можно доверять…

Дирк… К. К…

То, что они знали друг друга, было очевидно. Они знали друг друга все это время.

Если Дирк действовал заодно с К. К., означало ли это, что Моник тоже действовала с ними заодно? Я долго думал. Пытался разобраться. Посмотрел на Моник. Она отвернулась.

— Вы знаете друг друга? — спросил я, обращаясь наполовину к Дирку, наполовину к К. К.

— В некоторой степени, — сказал Дирк.

К. К. молчал.

В некоторой степени.

Признание Дирка вмещало бесконечно много, гораздо больше, чем эти три слова. Существовала связь между Дирком и К. К. и тем самым между ними и Моник.

Моник положила свою руку на мою. Я отодвинул ее.

— Бьорн, — сказал Дирк, даже не догадываясь, какой душевный хаос вызвало его признание во мне. — Я понимаю, что мы знаем друг друга недостаточно долго для того, чтобы я осмелился просить вас отдать манускрипт ради меня. И все же я сделаю это. Поверьте, я готов молиться на вас, если бы это помогло делу. Я выполз бы из этой кровати и на коленях стал бы молить… если бы только молитва умирающего могла вас тронуть. Но я знаю, что вы крепкий орешек, Бьорн. Некоторые называют вас упрямцем.

Последние слова он произнес с обезоруживающей улыбкой. Он, конечно, был прав.

— Много лет тому назад, в другое время, в другом мире, я был точно таким же, как вы, — продолжал Дирк. — Честолюбивым, любознательным, уверенным в себе. Я понимаю, почему вы медлите. И тем не менее умоляю вас. Я посвятил свою жизнь Евангелию Люцифера и хочу увидеть загадку разгаданной до того, как умру. Я так хочу узнать… — Пауза. — Я готов пойти на обмен, если угодно. Я могу рассказать, почему Джованни Нобиле, итальянский демонолог, вел себя так иррационально. Вам пригодятся эти сведения. В качестве обмена любезностями вы выполните и мою просьбу. — Дирк не стал ждать моего ответа. — Я могу рассказать вам о Нобиле и просто так. Вы, должно быть, слышали, что его сочли сумасшедшим. Он застрелил четверых. После этого он исчез вместе с Евангелием Люцифера. Вот то немногое, что мы знаем. Но никто не спрашивает, почему он это сделал. Почему, Бьорн? Почему Евангелие Люцифера превратило уравновешенного теолога Джованни Нобиле в убийцу? Почему он стрелял и убил четверых? Почему манускрипт был для него таким важным? Никто не задавал этот напрашивающийся сам собой вопрос. Почему? Полиция, СМИ, публика — все спрашивали, что случилось. Как? Где? Но никто не спросил: почему?

— И почему?

Дыхание Дирка стало похожим на шелест листьев под дуновением осеннего ветерка.

— Ты уже знаешь, что дочь Джованни Нобиле исчезла вместе с ним. Ее звали Сильвана. Очаровательная маленькая девочка. Десяти лет от роду. Сильвана… Никто не знает, что религиозные фанатики похитили ее.

— Дракулианцы?

— Конечно.

— Из-за манускрипта?

— Чтобы заставить Джованни Нобиле отдать его им.

— Он отдал?

— Нет.

— Что с ней стало?

— Они похитили ее около школы и спрятали в гроб, в саркофаг, находившийся в заброшенной часовне при монастыре на окраине Рима.

— Что вы такое говорите? Десятилетнюю девочку? В гроб?

Как люди, даже если это дракулианцы, могли опуститься так низко?

— Что с ней случилось? Не говорите, что она умерла в гробу!

Дирк продолжил, не обращая внимания на вопрос:

— Для ордена дракулианцев все это было извращенной формой религиозной церемонии, осуществлением древних пророчеств. Вера ослепила их. Сделала беспощадными.

Я перевел взгляд с экрана ноутбука на К. К., который смотрел на меня бесстрастным взглядом ученого.

— Не могу поверить, жизнь не может быть такой жестокой… — бормотал я.

— В гроб… — повторил Дирк.

— Но что случилось с девочкой? Вы расскажете, чем все кончилось? — Во рту у меня пересохло. — Девочка умерла? Что стало с Джованни Нобиле?

Через сеть кабельных линий между Амстердамом и Лондоном Дирк смотрел на меня отсутствующим взглядом умирающего человека.

— Об этом, — сказал Дирк ван Рейсевейк со вздохом, сопровождаемым хлюпающими звуками, — история умалчивает.

2

— Я должен задать тебе вопрос, Моник.

К. К. покинул нас. Его вызвал начальник службы безопасности. Мы с Моник остались сидеть в гостиной. Она взяла блокнот и вопросительно посмотрела на меня.

— Я ничего не понимаю, — признался я. — К. К. и Дирк знают друг друга?

«Да», — написала она. Буквы на бумаге словно плясали, — если бы она могла говорить, вероятно, голос Моник дрожал бы.

— Это значит, что ты все это время знала К. К. и Альдо Ломбарди?

«Немного».

— В чем заключалась твоя роль?

«Ты мне не доверяешь?»

— Зачем Дирк попросил тебя сопровождать меня?

«Ему было трудно отослать меня. Но он знал, что ключ к загадке у тебя».

— И поэтому он был готов использовать тебя? Чтобы ты со мной…

«Дирк уверен, что ты человек достойный».

— Но… зачем?

«Его удерживает в жизни только одна вещь — надежда узнать!»

— Что узнать?

«Нужно ли было это все?»

— Что — все?

«Исследования. Самоотречение. Весь этот труд. Из года в год. О господи! Как я ненавижу этот манускрипт! — Восклицание было неожиданным. Буквы стали большими, кончик пера застрял в бумаге. — Дирк может умереть в любую минуту…» — продолжила она. Перо стало писать спокойнее.

— И поэтому ради душевного покоя Дирка я, по-твоему, должен отдать ему манускрипт?

«Они… — написала она и зачеркнула. — Мы — не злодеи. Мы хотим добра. Все до одного. Верь нам. Верь Дирку. Верь К. К. и мне».

Кончик пера повис над бумагой в нескольких миллиметрах, потом она продолжила: «Где манускрипт?»

3

Вернувшись, К. К. рассказал, что были замечены четверо мужчин в подозрительном автофургоне, который стоял чуть дальше по улице. Когда к ним приблизились два охранника, фургон рванул с места и заехал в соседний тупик, выезд из которого был заблокирован мусоровозом со спущенным передним колесом. Из фургона начали стрелять в охранников К. К. Когда позже на место происшествия прибыла полиция, все четверо уже были мертвы — выстрелили друг за другом себе в голову. Из одного пистолета.

На шее каждого были обнаружены бронзовые амулеты, с отчеканенными на них трикветром с одной стороны и пентаграммой с другой.

4

Моник уехала к Дирку на следующий день утром.

Я не знаю, был ли причиной ее отъезда страх, что Дирк умирает, или же они поняли, что ее пребывание рядом со мной больше ничего им не даст.

Или же она просто не хотела меня видеть.

Когда я спустился из номера, направляясь на завтрак, она стояла в вестибюле, уже в пальто и с чемоданом.

Дежавю.

Я остановился и несколько секунд смотрел на нее, пока она меня не заметила. Она кивнула в качестве безмолвного подтверждения того, что, покидая меня, оставляет и охоту за Евангелием Люцифера. И, вновь почувствовав, что не смогу совладать с голосом, я ничего не сказал ей. Лишь подошел к ней и похлопал ее по плечу.

«Мне надо домой!» — написала она.

— Понимаю.

«Дирк».

Вошел К. К.:

— Автомобиль подан. Доброе утро, Бьорн.

Он понес ее чемодан на улицу.

— Вы в безопасности в Амстердаме? — спросил я. — Ты и Дирк?

Она кивнула.

«Еще одно, — написала она. — Не важно, что ты думаешь обо мне. Я всегда буду твоим другом. Всегда. Ты мне очень дорог».

Я не ответил.

«Ты не доверяешь людям, Бьорн. Ты всегда противопоставляешь себя другим. Бьорн против черни! Если есть возможность что-либо понять неправильно — намерение, мотив, — ты обязательно выберешь самый худший вариант. Но ведь не всегда окружающие тебя люди — твои противники и враги. Мы, другие, не всегда имеем злой умысел. Подумай об этом».

Это была самая длинная запись, которую я до сих пор видел в ее исполнении.

Она встретилась со мной взглядом. Ее глаза были полны слез. Мои — тоже.

«Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ».

Она печально улыбнулась и протянула мне руку. Я пожал ее нежную маленькую ручку.

— Прощай! — сказал я.

Все, что человек ценит в жизни, преходяще. Красота. Любовь. Преданность. Ничто не существует вечно.

Долгое время после того, как Моник ушла из здания и из моей жизни, я стоял и думал о том, что она написала в своем маленьком линованном блокноте.

Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ.

5

— Ты — крепкий орешек, — сказал К. К.

— Знаю. Мне это уже говорили.

Мы сидели в гостиной с коньяком. Со времени отъезда Моник прошло десять часов. Мне ее не хватало. Сознание того, что она меня провела, а я ее обидел, лишь усугубляло мое скверное настроение.

Я никак не мог выбросить из головы ее слова. Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ.

— О чем ты думаешь? — спросил К. К.

— Почему ты не рассказывал мне все, что знаешь о Евангелии Люцифера?

— В соответствии с действующим законодательством я вынужден соблюдать режим секретности. Если бы я рассказал тебе то, что я знаю, меня стали бы преследовать по закону.

— Но ведь что-то ты мне рассказал.

— У разведчиков существует такое понятие: дозированная информация.

— Что это значит?

— Никогда не говори больше того, что абсолютно необходимо. Давай объекту информацию пункт за пунктом. Не давай новой информации, пока это не станет необходимо. Имей всегда что-то в запасе как материал для переговоров.

— Ты мне не доверяешь?

— Конечно, я доверяю. Ты можешь раздражать, особенно когда ты не в духе, что, впрочем, бывает довольно часто. Но ты мне нравишься.

— Давай будем честны друг с другом.

— Хорошо.

— Проект «Люцифер» в ведении ЦРУ?

— И да и нет. По большей части — нет. С технической точки зрения мы независимы от них. Но для того чтобы общественность не копалась в нашем бюджете, мы получаем финансирование через ЦРУ. Мы отчитываемся перед ними о наших делах. И что самое важное: весь их аппарат — технологические разработки, штаб, агенты — находится в нашем распоряжении. По особому распоряжению президента США.

— И перед кем конкретно ты отчитываешься?

— Перед особой группой лиц.

— Кто они?

— Это секретная информация, извини.

— Как ты можешь чего-то ожидать от меня, если ничего не даешь взамен?

— Позволь я ограничусь замечанием, что во главе группы стоит президент.

— И это из-за какого-то манускрипта, которому несколько тысяч лет?

— Из-за его содержания и связанных с ним последствий.

— Почему-то мне кажется, что наш старый добрый Сатана не играет тут главной роли.

— Играет, но лишь второстепенную.

— Какую часть выданной мне информации составляют ложь и дезинформация?

— Ты не понимаешь. Мы не лгали тебе ни в чем. Наши гипотезы реально существуют, и мы их действительно разрабатываем. Конечно, мы не тратим ни времени, ни сил на какие-то довольно неясные предположения, связанные с Евангелием. Но мы не лгали.

— И все-таки ты знаешь гораздо больше, чем знаю я, верно?

— Да.

— Значит, ты признаешь, что придержал часть информации?

— Да.

— И это правда, что вам, чтобы дойти до цели, нужна моя часть манускрипта?

— Да. Мы многое знаем на основании двух частей, которые у нас есть, но без третьей нам не продвинуться дальше.

— Иными словами, вы попали в ситуацию, которая называется deadlock. Тупик.

— Бьорн, у меня есть к тебе предложение. Я думал об этом уже давно. Подумай и ты, прежде чем ответить.

— Какое предложение?

— Ты не хочешь присоединиться к нам?

— К «нам»? Кто эти «мы»?

— Проект «Люцифер».

Предложение ошеломило меня. Такая мысль никогда не приходила мне в голову. До сих пор я испытывал только недоверие и совершенно необоснованные подозрения к К. К. и проекту в целом. Я знаю, что временами бываю странным и дьявольски упрямым. Неужели мне — Бьорну Белтэ, старшему преподавателю по специальности «археология», слабонервному мужичонке из крохотной Норвегии — предлагают влиться в ряды суперсекретной научной организации с доступом ко всевозможным технологиям и военизированным ресурсам?

Эта мысль показалась мне абсурдной… Возбуждающей… Увлекательной…

— Что скажешь, Бьорн?

— Если ты озвучишь нечто подобное своему начальству, они умрут со смеху.

— Не скажи. Ежегодная конференция проекта «Люцифер», где принимается решение о принятии в организацию новых членов, дала зеленый свет для включения тебя в наш состав. Твоя биография, твой опыт и не в последнюю очередь твои профессиональные заслуги были в твою пользу.

— Не говоря уже о том, что у меня есть манускрипт, который вам нужен.

— Конечно.

Должен сказать правду. Предложение было лестным. Они хотели вовлечь меня в проект. Они хотели, чтобы я стал членом их эксклюзивной, совершенно секретной группы ученых. Меня приглашали вступить в эту группу.

— И ты уже поднимал этот вопрос… на вашей ежегодной конференции?

— Все формальности улажены. Чего недостает — это твоей подписи на обязательстве соблюдать секретность и быть верным интересам проекта. Ты будешь подчиняться непосредственно мне. Тебя уже проверили. Я буду нести за тебя персональную ответственность, Бьорн.

Мысль о том, что я стану частью проекта, открыла у меня в голове какую-то калитку, о существовании которой я даже не подозревал, как не подозревал, куда она может привести.

— Если ты предпочтешь присоединиться к нам, стать членом команды, я смогу рассказать тебе больше. Гораздо больше.

Членом команды…

— Мне нужен хороший археолог… У меня навалом толковых археологов, работающих непосредственно на самих раскопках. Но мне нужен личный консультант, археолог, который был бы моей правой рукой и был бы в состоянии помогать мне.

— На каких раскопках?

— О!.. — с восторгом сказал К. К. и откинулся назад. — Это всего лишь самые увлекательные археологические раскопки в мировой истории, которые далеко задвинут в тень даже находку Картера[155] — захоронение Тутанхамона. Эти раскопки, Бьорн, откроют новую эру в истории Земли.

6

Последнее заявление прозвучало так невероятно, так преувеличенно грандиозно, что я понял: каждое слово было правдой.

— Но что вы ищете?

— Бьорн Белтэ, хочешь взять свою лопату, и свои кисточки, и свою проклятую ершистость и начать вместе со мной искать нечто совершенно фантастическое?

— И тогда ты мне расскажешь все? Если я скажу «да», ты мне расскажешь все?

— Когда придет время, — пробурчал он. — Не забывай о дозированной информации.

— А это не обман, К. К.?

— Нет, Бьорн, это не обман. Где манускрипт?

— Подожди-подожди. Я должен все уяснить для себя. Если я отдам тебе манускрипт, то меня включат в проект «Люцифер»?

— Точно так.

— И я приму участие в археологических раскопках?

— Точно так.

— И ты ничего от меня не будешь скрывать?

— На протяжении проекта ты узнаешь все.

Я проглотил слюну. С трудом. Сердце билось. Громко.

— Так что скажешь? — продолжал он давить на меня. — Мы договорились?

Я подумал о Кристиане Кайзере. О Тарасе Королеве.

О Мари-Элизе Монье. О моем долге перед ними.

Я мог бы продолжать молчать. Я мог бы продолжать вести мою частную маленькую борьбу за манускрипт. Бьорн — неутомимый рыцарь.

Или прямо сейчас мне нужно было начать верить людям.

И двигаться дальше.

«Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ».

Я могу стать частью научного сообщества. Добровольно, преисполненный вновь обретенным идеализмом, воссоединиться с человечеством.

— Бьорн?

Я встретился с К. К. взглядом, набрал воздуху в легкие и ответил:

— Манускрипт в Исландии.

7

Признание принесло мне чувство облегчения, неотвратимости и любопытства к тому, что случится дальше. Я думал, что раскаяние настигнет меня тут же. Но нет. Зато появилось ощущение, что я поступил правильно. Прекрасное ощущение.

Неподдельное удивление К. К. свидетельствовало, что об Исландии даже он не думал. Одновременно я увидел у него на лице облегчение, радость, удовлетворение.

— В Исландии? — повторил он.

— В Рейкьявике. В безопасном месте.

— Насколько безопасном?

— В защищенном от огня и взлома.

Он ненадолго задумался.

— Ну конечно! — воскликнул К. К. наконец. — В Институте Аурни Магнуссона?

— О манускрипте знают только несколько ученых. Людей, которым я полностью доверяю.

— Когда поедем за ним, Бьорн?

— Что касается меня, то в любой момент.

— Я попрошу пилотов быть готовыми к вылету завтра утром.

8

— Ну вот, К. К., — поговорил я в напряженном ожидании, чувствуя, что кровь все быстрее бежит по жилам, — теперь наступил твой черед. Что ты до сих пор скрывал от меня?

В точности так же, как раньше я сам, К. К. стал тянуть с ответом, как будто истина никак не хотела появляться на свет. Лучше, чем кто-либо другой, я сознавал, как трудно выдать тайну, которую носишь в себе очень долго.

— Что ж, позволь, я начну с небольшого введения, которое даст возможность двигаться дальше.

Из внутреннего кармана он вынул бумажную копию одной страницы Евангелия Люцифера.

— Посмотри на эти значки в правой колонке, которые кажутся совершенно непонятными.

— Кажутся непонятными?

— В древности никто не мог их расшифровать. Лишь в двадцатом веке цивилизация достигла такого технологического уровня, который позволил оценить, что лежит перед нами.

— Каким образом?

— Я знаю, это прозвучит невероятно. Но значки в правой колонке лучше всего можно охарактеризовать как код некой примитивной компьютерной программы.

— В манускрипте, которому несколько тысяч лет?

— Если говорить еще точнее, эта примитивная программа задает точки системы координат. Но без чисел, которые имеются во всех трех частях манускрипта, мы не можем приступить к поискам.

— Поискам чего?

Он помолчал, прежде чем ответить. Он понимал, что ответ прозвучит как нелепость:

— Бьорн. Мы ищем руины Вавилонской башни.

— Библейского сооружения, которое разрушил Бог?

— Моисей имел склонность к преувеличениям. Башня разрушилась сама по себе.

— Я всегда считал, что Вавилонская башня существовала лишь в мифологии.

— Нет, если верить Библии.

— Если верить Библии, Земле шесть тысяч лет.

— Как и многое другое в Библии, Вавилонская башня — символ, который выражает не только себя, но и нечто гораздо большее. В Библии Вавилонская башня символизирует тщетные усилия человека проникнуть в рай. Если человек не попадает туда путем спасения, то может построить высокую башню и забраться по ней наверх. Бог возмутился. Он разнес башню на маленькие кусочки и наказал людей, дав им множество разных языков. Трудных, непонятных языков.

— Как немецкий.

— Но как ты понимаешь, любая мифология уходит корнями к забытым истинам. Висячие сады в Вавилоне существовали на самом деле и были одним из семи древних чудес света. Но то, что мы ищем, не библейская версия Вавилонской башни. На камнях тех руин ты не найдешь отпечатков пальцев Бога. Мы же ищем остатки совершенно конкретного, физически существовавшего сооружения, возведенного в Вавилоне много тысяч лет тому назад.

— Башни, которая поднималась до самого неба?

— Писавшие Библию были вынуждены приукрашивать ее размеры, чтобы подчеркнуть свои претензии. И не только они. На протяжении веков башню изображали множеством фантастических способов. Преувеличение свойственно любой религии и любой мифологии. Пример — высота башни. Или то, что она была покрыта золотом, серебром и драгоценными камнями. Греческий историк Геродот — отец истории — описывает какую-то башню в восемь этажей с фундаментом в двести квадратных метров. Восемь этажей представляли собой восемь башен все меньшего и меньшего размера, поставленных друг на друга. На внешней стороне спиралью шла лестница, или дорожка, которая поднималась вплоть до алтаря на вершине. Да, в Вавилоне существовала высокая красивая башня. Но ее разрушил не Бог. А Время.

— Сколько ей лет?

— Мы не знаем, когда Вавилонская башня была построена. Или когда она рухнула. Но утверждают, что она существовала с древнейших времен. Если Геродот описывал Вавилонскую башню, то он, возможно, побывал в Этеменанки — зиккурате,[156] возведенном в честь бога Мардука.

— Зачем ее возвели?

— Основываясь на местной традиции и способах строительства, мы предполагаем, что Вавилонская башня была зиккуратом, башней — храмом пирамидальной формы с террасами и лестницами. Вавилоняне считали, что боги жили в зиккуратах, чтобы быть поближе к людям. Задачей жрецов было заботиться о благе богов. Только жрецы имели доступ во внутреннее помещение, в фундаменте башни.

— И неизвестно, кто ее построил?

— Тут нам снова приходится домысливать. Хотя напрямую это не сказано в Библии, принято считать, что строил башню Нимрод.[157] Уже в 94 году иудейский историк Флавий Иосиф в историческом труде Antiquitates Judaicae («Иудейская древность») написал, что Нимрод построил башню, которая вызвала гнев Бога. По словам Моисея, Нимрод первым создал огромное царство после Всемирного потопа. Ты знаешь, кем был Нимрод?

— С ходу не могу сказать.

— Нимрод был правнуком Ноя.

Так как я не отреагировал, он добавил:

— Ной! Построивший ковчег!

— Я знаю, кто такой Ной. Но мне кажется, что это подтверждает мое предположение, что башня — нечто из области мифологии.

— Ты ошибаешься, Бьорн. Вскоре ты узнаешь, насколько ошибаешься. И кроме того, мы ищем не саму башню. А то, что в ней находится.

Во мне вспыхнуло пламя любопытства. Стремление понять. Стремление узнать.

— И что же в ней находится?

— Не пришло время, Бьорн.

— Дозированная информация?

— Дозированная информация!

— И вы хотите найти руины Вавилонской башни при помощи компьютерной программы, написанной несколько тысяч лет назад…

— Да, мы, Бьорн, мы хотим найти руины Вавилонской башни при помощи компьютерной программы, написанной несколько тысяч лет назад. И это, — добавил К. К. с глубоким вздохом, — всего лишь начало.

XII ВОРОТА БОГА

РЕЙКЬЯВИК-ОКСФОРД

17–24 июня 2009 года

1

На следующий день, в среду, К. К. и я вылетели в Исландию. Вместе с нами в самолете «Гольфстрим» находилось два телохранителя. Дуг и Дункан из «Морских котиков». Ни тот ни другой за все время не сказали ни слова.

Трайн встретил нас в аэропорту. Дуг и Дункан ехали на машинах сопровождения, предоставленных американским посольством. На «форде-бронко» Трайн провез нас по пустынному, продуваемому ветром лунному ландшафту между аэропортом Кеплавик и Рейкьявиком. В страшном волнении он рассказывал об оригиналах, найденных в саркофаге в Скаульхольте. Исландские археологи нашли не только утраченный текст «Саги о Гуннаре» и первоначальный вариант «Саги о Ньяле», которые в XIII веке были соединены в то, что мы теперь знаем как «Сага о Ньяле», — но еще и большое количество других, ранее неизвестных и очень интересных и важных для становления исландской культуры текстов.

В Институте Аурни Магнуссона Трайн провел нас по винтовой лестнице к хранилищу манускриптов в подвал. За толстой тяжелой стальной дверью с кодовым замком сохранялись письменные свидетельства истории Скандинавии и самые старые из рукописей Исландии.

Манускрипт, который я ему доверил месяц назад, был спрятан в картонной коробке, предназначенной, судя по надписи на ней, для «Саги об Эйнаре Скуласоне». Трайн открыл плоскую коробку и отодвинул слой защитной шелковой бумаги.

Евангелие Люцифера.

— Узнали что-нибудь новое? — спросил Трайн.

— Не очень много, — сказал я уклончиво. Дозированная информация…

— Как вы знаете, — он перевел взгляд с К. К. на меня, — мы подвергли анализу материал.

— Да, и что? — спросил К. К. сзаметным беспокойством.

— Раньше мы предполагали, что материал — пергамент. Обработанная шкура животного. Но оказалось, это не так.

— Но что же это тогда? — спросил я.

— Понимаю, что звучит это довольно странно, но наши химики говорят, это синтетика.

— Синтетика? — повторил К. К. раньше, чем я успел отреагировать.

— Я же сказал, видимо, в анализы вкралась какая-то ошибка. Но мы не можем понять, в чем она.

Он снова положил шелковую бумагу на манускрипт и закрыл картонную папку.

— Спасибо за доверие, — сказал Трайн, протягивая мне папку с манускриптом.

Честно говоря, вид у него был радостный: наконец он отделался от всего этого.

2

В тот же день к вечеру мы вернулись в Англию. Вертолет доставил нас из Хитроу в лабораторию в Оксфорде.

Все сотрудники лаборатории — три палеографа, математик, специалист по шифрам и кодам, лингвист, два географа, семиотик и историк — стояли в ряд, нетерпеливые, с горящими глазами, когда мы передавали текст доктору Гордон.

Мгновение было торжественным. Впервые после Вселенского собора в Никее, проведенного семнадцать столетий тому назад, манускрипт, текст Евангелия Люцифера, был воссоединен.

Задание для коллектива сотрудников, как мы понимали, было эпохальным — расшифровать значение древних непонятных символов.

3

В тот вечер, когда доктор Элис Гордон позвонила К. К. и пригласила нас в лабораторию в Оксфорде, шел дождь. Ехать надо было немедленно.

Они разгадали код.

— Все так, как мы и думали, — сказала доктор Гордон К. К., встречая нас перед шлюзом безопасности. Она тяжело дышала, раскраснелась, волосы в беспорядке, как будто после страстного свидания. — При наличии третьей части манускрипта дешифровка прошла необыкновенно легко. Все сразу прояснилось.

Сияя от восторга и усталости, доктор Гордон подвела нас к лифту, потом проводила до подземной аудитории. Мы с К. К. промокли насквозь при пробежке от автомобиля до входа. Пока мы стряхивали воду с одежды, Элис Гордон готовила к работе аудиовизуальную установку и уменьшала освещение. С жужжанием опустился большой экран. Доктор Гордон показала на экране картинку.

Земной шар.

— Нам посчастливилось, — объяснила она, — преобразовать древнюю систему координат в современную, с градусами долготы и широты.

Складывалось впечатление, будто она сама не может поверить, что такое могло свершиться.

— Прекрасно! — сказал К. К.

— Как вы это сделали? — спросил я.

К. К. дал знак доктору Гордон продолжить рассказ.

— Я не знаю, насколько детально надо рассказывать, — проговорила она, поворачиваясь к К. К.

— Сейчас деталей не надо, — ответил К. К.

— Как вы, конечно, знаете, земной шар делится современной наукой линиями по вертикали и по горизонтали на градусы, минуты и секунды.

На экране быстрая анимация рассекла земной шар вертикальными и горизонтальными линиями, которые иллюстрировали современную систему координат.

— Если число по десятеричной системе будет достаточно длинным, мы можем обозначить расположение с поразительной точностью. Северный полярный круг, например, проходит параллельно экватору по 66°33′ 39'' северной широты. Вертикально к параллелям находятся меридианы, или градусы долготы. Так называемый нулевой меридиан проходит через обсерваторию, расположенную в лондонском пригороде Гринвич. Но это, понятно, только один из возможных способов разделить земную поверхность. У вавилонян была другая система.

— А вы не можете рассказать нам по-простому, что вы нашли? — нетерпеливо попросил я.

— Вавилонская система координат, которая возникла в глубокой древности и на которой базируется дешифровка, использует ту же самую главную мысль, что и наша сегодняшняя. Горизонтальные и вертикальные линии, базирующиеся на числе «шестьдесят». И все-таки расхождения между системами настолько велики, что…

— К какому выводу вы пришли? — спросил К. К.

Взгляд доктора и крохотная пауза говорили, что ей не по душе наше нетерпение, и она сделала попытку скрыть раздражение.

— Что ж, как угодно! Если перевести на современную систему координат, то Евангелие Люцифера создано здесь.

На экране появилась вереница цифр, доктор Гордон прочитала каждую из них:

32°29′ 34'' С 44°08′ 23'' В

— Где это? — спросил я.

Доктор Гордон нажала на пульт. На экране карта мира начала видоизменяться, увеличивался масштаб. Вот уже различим Ближний Восток… Ирак… Багдад… Аль-Хилла…[158]

Остановка.

Аль-Хилла. Ирак.

— Теперь понял? — спросил К. К.

— Да, — выдохнул я. Хотя в действительности ничего не понял.

4

Аль-Хилла вряд ли известна каждому. Город расположен в десяти милях к югу от Багдада, он долго был центром исламистского учения. Здесь пророк Иезекииль в ссылке закончил свои дни, здесь же он похоронен. Но Аль-Хилла на протяжении тысячелетий носила совершенно другое название.

Название, окутанное мистикой и мифами.

Вавилон.

Легендарный город-государство между реками Евфрат и Тигр в Месопотамии. Колыбель цивилизации.

— Феноменально, что вавилоняне имели знания, которые давали им возможность определять расположение с такой точностью, — сказала доктор Гордон.

— Каким образом нам помогут координаты? — спросил я. — И без того довольно понятно, что Вавилонская башня была расположена в Вавилоне. А что Аль-Хилла скрывает руины Древнего Вавилона, было известно и раньше.

— Придется прочесывать огромную территорию, — сказал К. К.

— Координаты не имеют отношения к расположению Аль-Хиллы, — объяснила доктор Гордон. — Они показывают точку, находящуюся на границе между пустыней и плодородной местностью вдоль реки Евфрат.

— Это и есть место, где находилась Вавилонская башня? — спросил К. К.

— Добрейший Моисей — или кто бы там ни написал Первую книгу Моисееву, — наверняка потирал руки, когда передавал миф о разрушении Вавилонской башни, — сказала доктор Гордон.

Она нажала на пульт. На экране я увидел:

Babylon

Babilu

Bab-ilu

בבל

Babel

Balbal

— Babylon — греческое название того, что называется Babilu или Bab-ilu на аккадском языке. На иврите пишется בבל. Это слово очень похоже на слово иврита Balbal, которое означает «вводить в заблуждение». Вот так возник миф о том, что Бог ввел в заблуждение человечество, дав людям разные языки. В Первой книге Моисеевой Ветхого Завета написано так:

И сказали они: построим себе город и башню высотой до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей Земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ и один у них язык; и вот что они начали делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей Земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей Земли, и оттуда рассеял их Господь по всей Земле.[159]

— Вот так, — сказала доктор Гордон, — звучит миф Ветхого Завета о Вавилонской башне. Но проблема состоит в том, что оригинальное название Bab-ilu не является аккадским вариантом Balbal, как думал автор Библии. Bab-ilu значит не «вводить в заблуждение» на аккадском языке. Настоящее значение могло бы стать исходным пунктом для еще одного грандиозного библейского рассказа.

— Какого же?

— Bab-ilu, — сказала она, — значит «ворота Бога».

Ворота в Божье царство…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СЫНОВЬЯ БОГА

В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входишь к дочерям человеческим и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди.

Первая книга Моисеева

Горе живущим на земле и на море, потому что к вам сошел дьявол в сильной ярости…

Откровение Иоанна Богослова

РИМ

май 1970 года

Демон исчез.

— Где он? — спрашиваю я.

— Кто? — шепчет Ло-Ло.

— Демон.

— Какой демон?

— Тот, который был здесь.

— Здесь только ты и я.

— Я видела его.

— Тебе приснилось.

— Я не спала.

— Это твоя фантазия.

— Тогда ты тоже моя фантазия!

— Все, что вокруг тебя, не настоящее.

— Ты хочешь меня утешить.

— Ты нездорова.

— У меня ничего не болит.

— Ты измучена. Растеряна. Бедная девочка.

— Они говорят, что ты тоже не существуешь. Ты знаешь об этом?

— Кто так говорит?

— Мама. Папа. Они говорят, что ты — моя фантазия.

— Может. быть, они правы, — отвечает Ло-Ло.

Хотя я не мерзну, я поворачиваюсь на бок и подтягиваю колени к груди. Обеими руками обхватываю их.

Снаружи гроба через толстые каменные стены слышу отдаленное пение монахов. Прикладываю ухо к каменной стене: In nomine Magna Dei Nostri Satanas. Introibo ad altare Domini Inferi. Ave Satanas![160]

* * *

Перед тем как бабушка умерла, мы пришли к ней в больницу. Мама сказала, что она в коме. Казалось, что она спит. Голова покоилась на толстой белой подушке. Рот был открыт. Она издавала странные звуки. Как будто хотела что-то сказать нам. Или она не могла дышать. Я подняла ее руку. Сжала. Бабушка не ответила. Она, наверное, не знала, что мы к ней пришли.

* * *

Голова очень болит. Когда я открываю глаза, начинается мерцание. Как бы я ни лежала, на животе или на спине, все вокруг кружится. Я поворачиваюсь и поворачиваюсь, снова и снова. Меня тошнит. ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ДАЙ МНЕ ПОПИТЬ! Во рту пересохло. Язык распух.

Когда тяжелая крышка гроба сдвигается, мир взрывается от обилия света. Зажмуриваюсь. От света режет глаза.

Глотаю свежий воздух. Пробую встать, но от слабости и головокружения ничего не получается.

Все кончилось? Мне можно уйти?

— Сиди спокойно, Сильвана, — говорит мужчина с добрым голосом.

Он протягивает мне стакан воды и салфетку с сухим кексом и маленьким помидором. Я выпиваю воду и прошу еще.

— Позже, — говорит он.

— Мне можно идти?

— Пока нельзя, Сильвана.

Я пытаюсь выбраться.

— Скоро, Сильвана, скоро. Еще не сейчас.

Я начинаю плакать.

— Я больше не хочу оставаться здесь! — кричу я.

* * *

Они толкают меня назад в темноту и возвращают каменную крышку на место.

I ВАВИЛОН-II

АЛЬ-ХИЛЛА, ИРАК

23–27 августа 2009 года

1

В облаке песка и пыли вертолет «апач» взлетел с вертолетной базы временного аэродрома. Со стрекочущим звуком вертолет помчался навстречу слепящим лучам света. Вдали, почти полностью скрытые поднимаемым ими облаком пыли, двигались колонной окрашенные в цвета камуфляжа джипы «хамви», танки М-1 «Абрамс», несшие патрульную службу вдоль границ территории раскопок. Ветер пустыни нес с собой горячие песчинки, которые больно били и приклеивались к коже, образуя что-то вроде засохших ран. Я прикрылся от яркого солнца рукой. На небе ни облачка, невыносимая жара. Под одеждой цвета хаки, под перчатками и накидкой на голове, которые оберегали мою белоснежную кожу, я весь взмок. Утром кто-то измерил температуру: сорок пять градусов. В тени! Горизонт плавал в мареве жары. «Такое ощущение, — подумал я, — должно быть у того, кто попадает в ад».

Евангелие Люцифера находилось в защищенном хранилище лаборатории в Оксфорде. К. К. счел это место наиболее надежным. Он усилил охрану на случай нападения дракулианцев. Чтобы ввести в заблуждение монахов, неясные тени которых мелькали вокруг нас все лето, К. К. постарался создать впечатление, будто мы взяли манускрипт с собой в лагерь в Ираке.

Совсем близко от площадки, где я сидел в тени от натянутого под углом брезента, толпились археологи и инженеры со своими теодолитами[161] и другими инструментами, необходимыми для изучения ландшафта. Итальянский археолог, жестикулируя, вел дискуссию с американским. Несколько человек, протягивавших ленты от одной точки до другой на колоссальной территории раскопок, погрозили кулаком еще одному вертолету, типа «Супер Кобра», который, пролетая, завис над нами и поднял в воздух столько песка, что стало трудно дышать. Один из пилотов открыл дверь и сделал несколько снимков, после чего вертолет подлетел к посадочной площадке и приземлился в середине круга с большой буквой «H». Из-за барака-терминала выехал стоявший в ожидании бронированный «хамви». Из кабины вертолета выпрыгнул человек и побежал, наклонившись, под крутящимися крыльями к «хамви». «Супер Кобра» взлетела. «Хамви» поехал в сторону полевого военного штаба, над которым на высоком флагштоке развевался американский флаг.

Я надел черные очки, которые купил в Аль-Хилле и окинул взглядом всю территорию, которая получила название Вавилон-II. Где-то здесь мы должны были найти остатки Вавилонской башни.

Американские солдаты, в задачу которых входило охранять нас и археологические раскопки, уже успели развернуть лагерь и организовать контроль всей территории. Въездная часть состояла из высокого ограждения из колючей проволоки, стальных ворот и шлюзов безопасности. Все как в тюрьме, только главным было не допускать сюда посторонних. Поставленные под углом стальные балки и полутораметровые бетонные блоки торчали из земли вокруг всего лагеря. Внешняя ограда из колючей проволоки высотой в четыре метра. Внутренняя двухметровая ограда поставлена под напряжение. Ходили слухи, что десятиметровой ширины полоса между внешней и внутренней оградой заминирована. Ночью весь периметр ярко освещался, отчего лагерь становился центром притяжения для мириад насекомых и пресмыкающихся. Самые опасные из них — верблюжьи пауки — были размером с ракетку для настольного тенниса. То, что, строго говоря, они не были пауками, меня утешало мало.

Все гражданские сотрудники жили в бараках, находившихся в стороне от военного городка и общего командного центра. Моя комнатка была так мала, что напоминала, скорее, ларек. Раскладушка. Стол. Стул. Военный алюминиевый шкаф. К счастью, глава нашей администрации Кэролайн Олссон выделила мне комнату на одного. В большинстве комнат стояли двухэтажные кровати.

2

— Разве не удивительно думать, — сказал К. К. в первый вечер, когда мы сидели под звездным небом на площадке перед штабом руководителей раскопок, — что мы находимся в овеянном славой Вавилоне?

Когда солнце заходило, воздух пустыни быстро становился холодным. С темнотой появлялись всевозможные насекомые и незнакомые запахи. От поселения и возделываемой земли к востоку от нас доносился запах гниющей капусты и клоаки.

Я смотрел в темноту и думал об истории области, где мы находились. Шумеры. Аккадское царство. Вавилон. Ассирия. Цари Навуходоносоры…[162]

— Да, удивительно. К. К., может быть, ты можешь мне объяснить, как вавилоняне умудрились разделить земной шар на градусы широты и долготы?

Не знаю, сколько раз уже я пытался заставить К. К. объяснить мне, каким образом вавилоняне за несколько тысяч лет до нашего времени были в состоянии создать примитивный код и систему координат, которые мы смогли расшифровать в 2009 году.

— Вернемся к этому позже, — ответил К. К.

Вот опять. Эту фразу он повторял часто. Дозированная информация…

Хотя я и стал частью проекта, хотя я и был теперь своим, К. К. по-прежнему придерживал часть информации. С безразличием, которое я давным-давно истолковывал как притворное, он пытался обойти вопрос о присутствии военных. Я, конечно, понимал, что война в Ираке привела к необходимости военной охраны. Копать там, где, с точки зрения многих, была историческая Святая земля, рискованно. Один грузовик, загруженный взрывчаткой, легко мог уничтожить всех нас и дать дешевую пропагандистскую победу иракским мятежникам.

Но даже в правде могут быть недоговоренности и неясности.

В лагере была расквартирована целая военная бригада. Несколько тысяч солдат, чтобы охранять археологические раскопки?

II ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

1

Раскопки в пустыне — комплексное испытание из пыли и песка и жары такой интенсивности, что ты в припадке сострадания к самому себе легко начинаешь воображать, как испаряешься, превращаясь в лужу кипящего жира, водяного пара и подгоревших снов.

Хотя мы находились в пустыне, тишины не было. Огромные бульдозеры кормили непрерывный поток грузовиков просеянным грунтом, который оставался после работы строительных рабочих и археологов. Над территорией летали вертолеты. Огромные гудящие дизель-генераторы подавали электричество. Руководитель раскопок отвечал за координацию работы экскаваторов, бульдозеров и бригад рабочих, которые удаляли землю. Только если обнаруживалось что-то требующее более тщательного рассмотрения, приступали к работе археологи с лопаточками, кисточками и своим бесконечным терпением. Используя нивелиры, теодолиты, спутниковые фотографии, компьютерные программы и угловые измерители, мы поделили большую неровную поверхность пустыни на квадраты и теперь изучали их метр за метром. Даже имея в своем распоряжении очень точные координаты вавилонян, мы должны были применять новейшее высокотехнологичное оборудование, чтобы осуществилась наша надежда найти руины самой башни. Из самолетов переносными измерительными инструментами мы отсканировали поверхность лазерным лучом. Разведывательный спутник делал очень точные фотографии с использованием инфракрасных лучей и видимого света. В компьютер эти спутниковые фотографии были введены с подключением результатов сейсмических и геомагнитных измерений. В итоге появились трехмерные фотографии с поразительной глубиной и богатством деталей. Главный археолог и его штаб очень быстро обнаружили большую подземную структуру в четырехстах метрах к северу от нас. Она имела три острых угла и вполне могла рассматриваться как фундамент. Но я был убежден, что это всего-навсего скрытая почвой скала. Геологи и бурильные установки подтвердили правоту моих слов. Меня же больше заинтересовало возвышение на местности в пятидесяти метрах к северо-востоку от городка из бараков. Главный археолог и главный геолог считали, что возвышение создано природой и не представляет интереса для нас. Но оно напомнило мне древнескандинавский погребальный холм, который мы раскапывали в Ругаланде. Правда, здесь мы искали не погребальный холм, но ведь хороший археолог всегда должен верить своей интуиции и способности читать местность.

— Возвышение на местности — это остатки обрушившейся башни, — заявил я. — Квадратная структура в подземных осадочных отложениях, по-видимому, является фундаментом зиккурата.

— Да нет же, — сказал главный геолог и заслужил одобрительный смешок главного археолога, — это каменный холм.

— Подобные возвышения нехарактерны для данной местности.

— Посмотрите! Вокруг полно таких холмов.

— У этого совершенно другой вид.

Взгляд. Кривая усмешка. Глаза к небу. Ко всему этому я привык.

Главному археологу пришлось скрепя сердце признать мою правоту, когда позже мы получили трехмерные фотографии и результаты исследований георадара, который посылает на землю сигналы высокой частоты, магнитометра, регистрирующего магнитные изменения при активности человека, и измерителя сопротивления, который фиксирует электрическое сопротивление: под холмом действительно находилась прямоугольная структура площадью в несколько сот квадратных метров.

— Вавилонская башня, — сказал я с весьма заметной гордостью К. К.

Главный археолог не был ни злопамятным, ни мстительным человеком. С новыми силами при моей активной поддержке он составил план вскрытия возвышения. Чтобы сэкономить время и сделать работу более эффективной, мы разделили археологов и землекопов на три группы. Одна отвечала за удаление земли, другая — за прорытие шурфов, третья — за просеивание и анализ массы почвы и песка.

Мы осторожно продвигались вниз. Метр за метром. Час за часом.

Двое суток без остановок шла работа. Под палящими лучами солнца. В ночной холод.

Наконец мы нашли то, что искали.

Фундамент.

Фундамент такой прочности и таких размеров, что сомнений не оставалось.

Мы нашли Вавилонскую башню.

2

Чтобы попасть на вскрытую часть фундамента, нам пришлось спуститься по четырем алюминиевым лестницам, вмонтированным в леса шахты. Сухой воздух внизу был насыщен песчаной пылью и солнечным теплом. На земле полно строительного мусора, разбитых горшков и разгневанных скорпионов. Огромная резиновая труба подавала охлажденный воздух беднягам из бригады землекопов, которых, казалось, вполне можно было отжать и повесить на просушку. Когда К. К., главный археолог, главный инженер и я собрались внизу шахты, бригада землекопов успела отрыть несколько метров фундамента. Базовая стена состояла из колоссальных квадратных каменных блоков, обтесанных и подогнанных другу к другу с ювелирной точностью. И вот что удивительно. Такого рода камня в регионе не было.

К. К. похлопал по стене ладонью:

— Солидная кладка!

— Странно, — сказал главный археолог. — В Первой Моисеевой книге сказано, что Вавилонская башня построена из обожженных кирпичей с земляным скреплением.

— Я не стал бы принимать на веру высказывания Моисея по вопросам строительных технологий, — возразил я.

— Так строили в те времена, — ответил главный археолог.

— Невероятно, — сказал К. К., — насколько плотно каменные блоки примыкают друг к другу.

Я провел пальцами по поверхности базовой стены. Можно было представить себе, что рухнувшая башня полностью рассыпалась. Я все время представлял себе, что предмет наших поисков — как бы его ни называли — превратился во фракции песка, земли и камней. Но этот фундамент был твердым как гранит.

Не знаю, что навело меня на мысль о том, перед чем мы сейчас стояли. Может быть, это было зародившееся абсурдное подозрение насчет секретов, которые скрывал К. К. Может быть, воспоминание о семинаре по вопросам строительства в древности, в котором я участвовал в Турции в 2003 году. А может быть, чистая интуиция.

— Это не камень, — заявил я.

— А что? — спросил К. К.

— Конечно, это камень, — сказал главный инженер.

— А чем еще это может быть? — спросил главный археолог.

— У вавилонян, которые строили башню, был один выбор, — объяснил я. — Они могли перевозить эти огромные каменные блоки из каменоломни. Расположенной в сотнях километров отсюда. Жара в пустыне. Невероятный труд. Или же делать фундамент там, где предполагалось построить зиккурат. Что сделали бы вы?

— Вопрос не в том, что сделали бы мы, — парировал главный инженер. — Вопрос в оборудовании и технологиях, которые были в их распоряжении.

— Что ты хочешь этим сказать, Бьорн? — спросил К. К.

— Эти блоки отливали.

— Отливали?! — воскликнул главный инженер.

— Отливали, — повторил я. — Они сделаны из бетона.

К. К. и главный инженер в изумлении уставились на меня.

Главный археолог положил руку на поверхность базовой стены:

— Интересная мысль. Но бетона в те времена еще не было.

— У них не было ни знаний, ни техники, чтобы делать супербетон, — подтвердил главный инженер. — Тот цемент, который в те времена могли изготавливать, был очень хрупким. Ненадежным. На короткое время. Если это бетон, то качество и твердость свидетельствуют о технологиях, которым мы позавидовали бы даже сегодня.

— Вы забываете, насколько продвинутой была культура строительства в древности, — возразил я. — Вавилоняне, египтяне и римляне великолепно владели техникой отливки. Многие их постройки стоят и сегодня.

— Как руины, — уточнил главный археолог.

— Подождите, — сказал главный инженер. В нем проснулся профессионал, готовый поставить на место зарвавшегося археолога. — Если это бетон, — он похлопал по фундаменту, — как объяснить, что он так же прочен спустя 4500 лет?

— Я думаю, что это лучше всего объяснит К. К.

К. К., защищаясь, поднял вверх руки:

— Даже не подозреваю. Но у Бьорна есть интересная мысль. Как они могли доставить сюда этот камень?

Я еще раз провел пальцами по поверхности.

— Бетон! — сказал я.

— Это же очень просто выяснить, — обратился к главному инженеру К. К. — Проведите анализ материала…

— Ничего себе, К. К.! — воскликнул главный инженер.

— …а мы продолжим копать. Где-то вдоль этой стены должен обнаружиться вход.

Отправитель: Примипил

Послано: 27.08.2009 12:32

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Аль-Хилла/Вавилон-II

Шифр: S/MiME РКС37

Dominus!

Будучи назначен Примипилом, я в соответствии с планом прибыл в тот лагерь, который американцы по своему безрассудству назвали Вавилон-II. Хотя я пребываю в одиночестве, я думаю, что мне повезет больше, чем моим предшественникам. Доминус, в своем первом отчете я могу сообщить, что раскопки сегодня привели к обнаружению фундамента зиккурата, который, по мнению археологов, является Вавилонской башней. Большинство местных ученых склонны согласиться с этой версией. Но мы здесь ищем что-то другое. Предположение: возможно, именно здесь, в зиккурате, находятся земные останки нашего господина — Люцифера? Возможно, Люцифер, подобно Иисусу, обрел человеческий облик или в момент смерти вошел в тело человека, который испустил дух? Вавилонская башня, вероятно, является местом упокоения Люцифера? Возможно, Bab-ilu — это башня, о которой пророк говорит в Писании, глава 14, стих 52? Условия для работы здесь, на базе, не очень простые. Не возбуждая подозрения, я должен самым добросовестным образом выполнять требующие большого количества времени задачи, которые были поставлены передо мной моими начальниками. То, что я тут один и не имею поддержки со стороны своих храбрых братьев, делает мое задание еще более сложным. Но я обязательно оправдаю доверие ордена. У меня есть основания думать, что манускрипт находится в сейфе штаба (альтернатива: комнаты Коллинза или Белтэ).

Слава Сатане!

Примипил брат Рац

III ПОДОЗРЕНИЕ

АЛЬ-ХИЛЛА

28–29 августа 2009 года

1

— У меня была встреча с начальником службы безопасности, — сказал К. К. — Он опасается, что произошла инфильтрация раскопок.

Он только что постучал в дверь моей комнаты, где я читал лежа, сел на единственный в комнате стул — венский стул из самых дешевых, — и сел грудью к спинке. Я заложил книгу разворотом суперобложки и положил роман на стол рядом с кроватью.

— Почему он так думает?

— Кто-то попытался проникнуть в сенситивные части компьютерной системы.

— Кто?

— Неизвестно.

— Я думал, что всех работающих предварительно проверили?

— Не только проверили, каждого рекомендовал также ответственный работник проекта «Люцифер».

— Каким образом стало известно о проникновении?

— Компьютерная система разделена на несколько уровней безопасности. Кто имеет допуск к каким уровням, зависит от оценки службой безопасности функции того или иного сотрудника на раскопках. Лингвисты не имеют доступа к файлам археологов, и наоборот. Инженеры имеют доступ к сведениям, которые недоступны биологам. Можно войти в систему под своим собственным логином и паролем или можно войти как члену группы под общим паролем. В этом случае ты получаешь допуск к общим файлам — к спискам работающих по сменам, к персональной информации и к тому подобным вещам, — но не к файлам, имеющим гриф секретности. Лишь те, кто имеет самый высокий уровень допуска, знают, что мы ищем. Большинству работающих известно только, что мы раскопали Вавилонскую башню.

— А что же мы на самом деле ищем?

К. К. сделал вид, что не расслышал вопроса.

— Мы никого не проинформировали о том, что служба безопасности регулярно просматривает все включения и весь трафик в Интернете. Вот так они обнаружили, что кто-то заходит в сеть как член группы и систематически пытается путем взлома перейти на более высокий уровень безопасности.

— Что это значит?

— Пробует разные сочетания знаков, чтобы обнаружить пароль.

— Но это же почти невозможно.

— Все зависит от пароля. И соответствующего оборудования. Код, конечно, не был взломан. Но служба безопасности докладывает, что последняя попытка проникновения была осуществлена при помощи чрезвычайно современного генератора. Он имеет ресурс, сопоставимый с космическим шаттлом, рядом с ним самые совершенные гражданские взламыватели кажутся давно устаревшими. В течение тринадцати минут машина перебрала несколько миллиардов комбинаций знаков.

— В какой группе находится этот человек?

— В группе ученых.

— И сколько же подозреваемых?

— От 125 до 150.

— Подозревается кто-то конкретный?

— Нет. Речь идет о ком угодно — от археологов и историков до теологов и лингвистов… из многих стран… из разных учреждений…

— Один из них — «крот».

— Строго говоря, мы не знаем. Но многое говорит за то, что так оно и есть. Если бы не генератор, мы могли бы думать, что кого-то просто разбирает безумное любопытство. Но данная машина стоит много миллионов, так что этот человек выполняет чье-то задание. Тех, у кого огромные ресурсы. Например, разведки.

— Или же на раскопки проник дракулианец.

— Или дракулианец…

2

Что такое жизнь, как не длинная цепь случайностей и совпадений?

Много лет спустя после того, как мой друг Эскиль сбежал из клиники нервных болезней, перерезав себе вены, я понял, что демон, который вошел в его тело и душу, — Пазузу — был тем же, который издевался над одержимой злыми духами девочкой Рейган в фильме «Эскорт». Никто из смотревших этот фильм ужасов не может забыть эти кадры. Сам я видел его на видео, когда мне было пятнадцать лет. И до сих пор не могу забыть. Несколько раз, когда я пытался успокоить Эскиля до прихода санитаров, я буквально видел демона, смотревшего на меня из испуганных глаз Эскиля.

Ужас, как говорят, большее зло, чем то, чего боятся. Сам я боюсь невидимых совпадений в жизни, невидимые нити судьбы обвивают нас, хотя мы не понимаем, что они есть. Как Пазузу. Видел ли Эскиль этот фильм? Читал ли книгу? Или это чистое совпадение?

Пазузу — отсюда. Из Месопотамии. Я находился в его родных местах. Где он свой. Это все равно что оказаться лицом к лицу с заклятым врагом. Врагом, которого я уже видел в глазах моего друга.

3

Даже сквозь стену и шум вентиляторов я слышал возбужденные голоса.

Я раскачивался на стуле в штабе, положив ноги на стол, и читал последний отчет руководства раскопок. В середине дня, после ленча и брифинга, я решил спрятаться от удушающей жары пустыни в штабе, где работал кондиционер. Поскольку К. К. и другие руководители подразделений в это время обычно инспектировали работы на территории, я приходил сюда на полчасика, чтобы побыть одному под прохладным ветерком кондиционера.

Главный инженер ворвался в штаб, окруженный облаком жары.

— Черт меня побери, ты оказался прав! — воскликнул он и взмахнул отчетом, представленным инженерами и химиками, которые провели анализ каменных блоков, из которых был сделан фундамент.

— Бетон?

— Это невероятно! Материал состоит из ранее неизвестного типа цемента, песка и каменной пыли, пепла, щебня, керамических шариков, стекла, волокна, гипса, извести и других веществ, анализ которых еще не закончен. — Судя по тону, он сам не верил своим словам. — Этот состав отличается от тех, которые известны в технологиях древности. Материал в десять раз прочнее современного супербетона.

Он положил на стол отчет, насыщенный схемами, кривыми и терминами: мегапаскаль, единица С для измерения сопротивления давлению и износу. Довольно непонятно, но результаты произвели впечатление на экспертов.

— Эта смесь сделала бетон таким крепким, — продолжил главный инженер, — таким износоустойчивым, что он превосходит самый лучший, самый дорогой и самый современный промышленный бетон, который производится сейчас в мире. Даже на нефтяных платформах и в конструкциях мостов нельзя найти такой прочный бетон.

— Тогда почему же рухнула башня?

— Из этого бетона был отлит только фундамент. Пол, стены, потолок. А сама башня поверх фундамента была возведена из очень непрочного материала. — Главный инженер посмотрел на свои схемы. — В высшей степени непостижимо!

IV РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (4)

1

Пропажа Кэролайн Олссон обнаружилась вечером, в половине десятого.

Я ее не знал. Правда, я с ней поздоровался в июле, когда помогал К. К. планировать раскопки, и еще раз, когда по прибытии в лагерь она определила мне комнату и выдала пропуск. Кэролайн была американкой, но вышла замуж за англичанина и поселилась в Ливерпуле. Ее представили как главу администрации и правую руку К. К. по организационным, логистическим и практическим вопросам. Кэролайн отвечала за все — от выплаты заработной платы до заказа продуктов питания.

Когда она не пришла на совещание, которое проводилось каждый вечер, и не ответила на звонки по мобильному телефону, ближайшие коллеги начали поиски, Кэролайн не была легкомысленной женщиной, которая забывает про совещания.

Кэролайн Олссон не нашли ни в ее комнате, ни в столовой, ни в комнатах отдыха, ни в штабе. И она не покидала лагеря. Все входящие и выходящие с территории раскопок обязательно регистрировались.

Примерно через час информация об этом поступила к К. К. и начальнику службы безопасности Дику Стоуну.

Сотрудники службы безопасности и подразделение солдат и военной части лагеря обследовали все помещения жилого комплекса и другие места.

Кэролайн Олссон нигде не было.

2

Ее нашли через час.

Она лежала в пустом бараке на окраине лагеря, в северо-восточном углу, где лагерь соприкасался с бесконечной пустыней. Барак остался после отъезда рабочих, которые сооружали ограду.

Два солдата, отправленные на джипе проверить, не заблудилась ли она, вопреки ожиданиям, на пустынном участке раскопок, нашли ее совершенно случайно. Никто не говорил им, что надо проверить заброшенный барак. Но солдатам вдруг пришла в голову мысль остановиться и посмотреть.

К. К. стоял, прислонившись плечом к стойке двери, когда я подбежал к нему. Увидев меня, он выпрямился. Он выглядел бледным и потрясенным. И неудивительно. Он работал с Кэролайн на протяжении многих лет.

«Они?» — спросил я взглядом.

К. К. только кивнул.

3

Кэролайн Олссон умерла.

Была убита.

Она лежала обнаженная на раскладной кровати в середине барака.

Руки сложены на груди. В одной руке был бронзовый амулет, который начальник службы безопасности Дик Стоун в этот момент вынимал.

— Трупное окоченение еще не наступило.

Он показал амулет К. К. и мне.

Даже на расстоянии я увидел, что он такого же типа, как и те, что раньше.

К. К. отвел начальника службы безопасности и меня в сторону:

— Что мы знаем?

— Пока не очень много, — сказал Дик Стоун. — Она умерла не очень давно.

— Причина смерти?

— Надо произвести вскрытие, чтобы что-то сказать. Внешних повреждений не видно.

— Кровь выкачали? — спросил я.

— Этого мы пока не знаем.

— Почему Кэролайн? — спросил К. К. — Почему она?

— Она знала код сейфа в штабе. И пароль для выхода на высший уровень безопасности в компьютерной системе.

— Она могла что-то сказать?

— Сейф открыт и обыскан. Но мы не знаем, что там искали.

— Манускрипт, — сказал я.

— Но он же в Англии, — сказал К. К.

— Об этом знаем только мы, — сказал начальник службы безопасности. — Только самый узкий круг.

— Что будем делать?

— Для начала мы отключились от сервера и создаем новые пароли для всех.

— Пойду звонить ее мужу, — сказал К. К. — Ее вдовцу.

РИМ

май 1970 года

Боюсь.

Не хочу умирать.

Прислушиваюсь к своему дыханию. Но мне кажется, что дышит кто-то другой. Короткие, быстрые выдохи. Не мое дыхание. Со свистом.

Не хватает воздуха.

Боюсь.

Стучу по боковой стенке, пинаю ногами крышку. Я очень ослабла. Получается — шлеп-шлеп.

Прикладываю рот к резиновому шлангу, который вдувает воздух в гроб. Делаю глубокий вдох. Но это не помогает.

За стенками гроба слышу звуки подземелья: крики и смех, плач и хлопки. Кто-то поет.

Или все это мне снится. Я надеюсь, что снится.

Ни один звук не кажется настоящим.

* * *

— Сильвана, — шепчет Ло-Ло.

Открываю глаза.

Он лежит рядом со мной. В нескольких сантиметрах от моего лица. Добрый, милый, хороший Ло-Ло.

— Сильвана, — шепчет он.

Он кажется озабоченным. Я никогда не видела его таким. Ло-Ло почти всегда веселый. А сейчас печальный.

— Ло-Ло, — пробую я шепнуть.

Не получается. Слова не выходят. Как будто в горле застрял кусочек мяса. Дыхание мое похоже на дыхание бабушки. Она умерла в ту ночь, когда мы к ней приходили. Наутро меня разбудила мама. Она сказала, что бабушке хорошо. «Она может теперь дышать?» — спросила я. «У Бога все могут дышать», — сказала мама. И тогда я поняла, что бабушка умерла.

V ТРЕУГОЛЬНИК

АЛЬ-ХИЛЛА

30 августа 2009 года

1

Бригада землекопов отбрасывала камни и песок на протяжении десяти часов, начиная с шести утра, пока наконец не добралась до входа. Дело было в воскресенье.

Внушительный вход шириной в четыре и высотой в три метра. Полотна двустворчатых дверей, выполненных из какого-то металлического сплава, украшал символ — треугольник с кругом-солнцем внутри — на всех трех пластинах каждой из створок.

Треугольник Осириса.

Странно. Треугольник Осириса был египетским, а не вавилонским символом.

Петли на дверях отсутствовали. Инженеры утверждали, что створки дверей должны открываться каждая в свою сторону. По-видимому, они должны раздвигаться. Открыть двери не представлялось возможным. Несколько часов инженеры искали механизм, который отвечал за их открытие. И ничего не нашли. Поскольку на дверях не было ручек или замков, во всяком случае снаружи, инженеры предположили, что они открываются и закрываются только изнутри. Что само по себе странно. Это означало, что некто закрылся внутри — с очевидными последствиями для себя. Или же где-то в другом месте был оставлен проход, который впоследствии замуровали. Тоже нелогично.

Просвечивание специальным военным оборудованием — К. К. что-то говорил про оптические и инфракрасные сигналы, нейтронное излучение и ультразвуковые волны — обнаружило шедевр механики из шестеренок, запоров, болтов и металлических крюков, которые опирались на металлические стойки.

— И как же нам открыть эти двери? — спросил К. К.

— Выбора нет, — сказал главный инженер. Голос его приобрел мощную, почти звериную окраску. — Этот запор и эти створки прочны, как банковский сейф. Если мы хотим попасть внутрь, следует применить силу.

— Но как?

— Можно попробовать приоткрыть створки при помощи домкрата. Гидравлики. Или срезать запоры сварочным аппаратом, лазерным резаком или супердрелью.

Он был полон энтузиазма, идеи били ключом.

— Да что с вами, инженерами, такое, откуда эта страсть к разрушению? — спросил я наполовину шутя, наполовину серьезно. Я представил себе, как двери будут поддаваться резакам в какофонии хруста, дребезжания, скрежета и свиста. — Эти двери — культурное достояние, — продолжал я. — Посмотрите, какие они красивые! Нельзя их разрушать, их непременно надо сохранить для будущего!

— У вас есть ключ?

— Фактически есть.

— Рад буду воспользоваться им.

Я повернулся к К. К.:

— У меня есть мысль, как открыть эти двери.

— Да, и какая?

— Я весь внимание, — сказал главный инженер.

— Треугольник Осириса символизирует трех египетских богов: Осириса, его жену Исиду и их сына Гора. Треугольник Осириса был обнаружен археологами лишь в двух местах в мире — в Египте, среди настенной живописи и барельефов, а также на наскальных рисунках греческой префектуры Магнезия. Именно из Магнезии египетские мудрецы привозили свои магические камни.

— Магические камни? — спросил главный инженер.

— Сегодня эти магические камни называются магнит. Слово происходит от греческого magnitis lithos, что значит «камни из Магнезии». Там есть месторождения магнетита, или магнитной железной руды.

— И археологи знают о таких вещах? — спросил К. К.

— Ну да.

— Зачем вы нам это рассказываете? — нетерпеливо спросил главный инженер.

— В древности треугольник Осириса был символом магнетизма. Теперь понимаете?

— Нет, — хором сказали главный инженер и К. К.

— Посмотрите на дверь. Вот треугольник Осириса. Каждая створка двери состоит из трех металлических пластин. Для посвященных этот символ означал ключ.

— Что за ключ? — спросил К. К.

— Если поместить на каждую пластину по мощному магниту посредине треугольника, то возникнет магнитное поле, замкнется электрическая цепь, которая и откроет замок.

Где-то в районе военного лагеря завели грузовик.

Главный инженер снисходительно улыбнулся:

— Интересная теория, Белтэ. Действительно интересная. Но есть несколько моментов, которые опровергают ее. Магнитный замок был запатентован в 1989 году. Такой замок состоит из электромагнита и арматурной платы и зависит от наличия электричества. Я, конечно, не археолог, но, насколько я понимаю, этой пирамиде 4500 лет.

— Не разрушайте эти прекрасные двери, — обратился я еще раз к К. К.

Я знал, как хотелось К. К. проникнуть внутрь, поэтому не верил, что он послушается меня.

Но он послушался.

— Бьорн прав, — сказал он. — Двери сами по себе являются большой культурной ценностью. Давайте сначала испробуем другие возможности, чтобы открыть их.

2

К. К. и я почти дошли до штаба, когда нас нагнал начальник службы безопасности Дик Стоун. Мызаперлись в прохладной комнате, взяли в холодильнике по банке пива. Даже начальнику службы безопасности захотелось «будвайзера».

— Какие новости? — спросил К. К. после первого глотка.

— У Кэролайн не выкачана кровь.

— Уже хорошо.

— Убийца вряд ли взял с собой в лагерь ритуальное оборудование.

— Причина смерти?

— Передозировка. Коктейль из наркотических лечебных препаратов. Темазепам, транквипам и флунитразепам. Пентотал натрия.

— «Сыворотка правды».

— Она умерла, не чувствуя боли, — сказал Дик Стоун. — Заснула и не проснулась.

— Вы знаете, кто это сделал? — спросил К. К. — Вы его уже нашли?

— Поиски продолжаются. Мы надеемся, что вскоре вычислим его. К сожалению, у него в распоряжении первоклассные технологии. Мы не понимаем, как он уничтожает следы. Нам осталось проверить пятьдесят человек — у них нет бесспорного алиби. Но это ничего не значит. Кто-то спал. Кто-то работал один. Мы прорабатываем все свидетельские показания, все алиби и делаем хронологические компьютерные графики, чтобы установить, где каждый потенциальный преступник находился в момент убийства. Это касается, между прочим, и вас, достопочтенные господа, что лишь подчеркивает основательность нашего подхода к делу.

— А что, если он или они уже сбежали? — спросил я.

— Это невозможно. Никто не покидал лагерь после убийства.

— Значит, убийца по-прежнему среди нас, — констатировал К. К.

— Да, и не просто живет среди нас, он еще продолжает общаться с кем-то извне с помощью электронной почты.

— Что он пишет?

— Прочитать невозможно. Тексты зашифрованы — превращены в электронный код, который может расшифровать только адресат, — и посланы с портативного компьютера. Мы установили сам факт отсылки электронных писем, но мы не знаем, о чем они. Мои люди осматривают все помещения, чтоб найти это оборудование. По-видимому, оно хорошо спрятано. На это уйдет время.

— У нас нет времени!

— Ирония судьбы, — заметил я. — Монахи религиозной секты, которой тысяча лет, переписываются при помощи кодированных электронных писем…

— То, что их вера и образ мышления страшно древние, не означает, что их методы и технологии не могут быть современными, — заметил Дик Стоун.

— И что же нам делать? — обратился к нему К. К. — Отложить работу и ждать, пока вы его не поймаете?

— Мы усилили охрану и наблюдение. Нам нужно еще совсем немного времени.

— Считаешь, что мы можем продолжать?

— Если остановить работу, это нисколько не поможет нашему расследованию и не ускорит поиск.

— А ты что скажешь, Бьорн?

— Если альтернатива — сидеть в своих комнатах и ждать, когда служба безопасности найдет «крота», то я предпочитаю работать. Он или они не осмелятся напасть на большую группу людей средь бела дня.

3

Когда Дик Стоун ушел, я решил бросить К. К. вызов. Взял в холодильнике еще одну банку пива и открыл ее.

— Кажется, я понял, что скрывается в зиккурате.

— Вот как? — Голос его дрогнул.

Я обдумывал это долго и тщательно. Начиная с июня. Пытался догадаться, как можно объяснить все то, что мне рассказал К. К. И чего не рассказал.

Я сделал еще глоток и рыгнул в кулак.

Идея исходит из книги Герберта Уэллса.[163] Я читал ее в подростковом возрасте. В шестнадцать-семнадцать лет я глотал все, что мне попадалось из научной фантастики. Подобно Жюлю Верну,[164] Уэллс умел предугадывать будущее.

— И что же это? — спросил К. К.

Моя теория была такой абсурдной, что граничила с помешательством. Я сам это понимал. И все же в ней была своя логика. В четырехугольной Вселенной нужна смелость, чтобы думать кругами. Как бы то ни было, всему, о чем говорил К. К. и что пытался скрыть, должно быть какое-то объяснение, пусть даже самое невероятное. И вот теперь я наконец разоблачу его тайну. Так мне казалось.

— Машина времени.

К. К. посмотрел на меня, как будто я только что признался, что в свободные минуты охочусь на фей, усыпляю их эфиром и прикрепляю иголкой к стене.

— Хм… — только и сказал он. Взгляд забегал, как стрелка компаса, потерявшая направление.

— Я прав?

Ни слова. Только этот… взгляд.

— Машина времени объясняет все! — продолжил я. — Компьютерную программу Евангелия Люцифера. Координаты, которые привели нас сюда. Все содержащиеся в тексте предсказания будущего и пророчества. Код Библии. Синтетический материал, на котором написан манускрипт. Магнитный замок. Невероятный интерес американских властей.

— Машина времени…

Никакой реакции. Он был похож на голограмму самого себя.

— Вы думаете, что кто-то — в каком-то будущем — совершил путешествие во времени? В прошлое? На машине времени? И оставил вам сообщение? Здесь, в Вавилонской башне?

Он продолжал смотреть на меня.

— Когда-нибудь это станет возможным, — сказал я. — Если можно путешествовать на Луну, то когда-нибудь станет возможным путешествовать во времени.

— Вот это да, Бьорн!

Он сказал только это.

Вот это да, Бьорн!

И с этими словами он встал, улыбаясь, и взял следующую банку пива.

Отправитель: Примипил

Послано: 30.08.2009 19:13

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Аль-Хилла/Вавилон-II

Шифр: S/MIME РКС37

Dominus!

Как только они откроют двери, руководители исследовательских групп войдут в зиккурат. Я не принадлежу к числу доверенных лиц.

Бог смерти вавилонян Нергал считается не только богом пламени и света, но также и демоном. Наверное, я не единственный, кто видит его сходство с нашим князем Люцифером. Я спрашиваю себя: может быть, Вавилонская башня и есть место входа в Царство смерти, переход между земной и потусторонней сферами? Конечно, я знаю, что Царство смерти, называемое также Преисподняя, Ад, Шеол, Геенна, Иркалла, Аид, Курнугия, не находится физически под Древним Вавилоном. Но вавилоняне были религиозными людьми, обладающими магическими способностями. Для них смерть была не единственным путем в потусторонний мир. Живые люди тоже могли попасть в Царство смерти и вернуться назад к живым. Возможно, вавилоняне нашли связь между нашим миром и Царством смерти. И я думаю, что вход в Царство смерти — ворота Бога Bab-ilu — расположен здесь, под зиккуратом. Покорно передаю свои размышления для оценки Совета старейших.

Я не забыл своего задания. Сегодня ночью планирую обыскать комнаты Бьорна Белтэ и Карла Коллинза.

Примипил брат Рац

VI ГАЗ

АЛЬ-ХИЛЛА

30 августа — 1 сентября 2009 года

1

Было уже поздно, когда я лег спать.

Мы потратили несколько часов на то, чтобы найти фирму, которая могла бы поставить необходимые нам магниты. К. К. и я встречались с главным инженером и главным археологом, потом с начальником службы безопасности Диком Стоуном и его ключевыми сотрудниками. На обратном пути, шагая к нашему царству бараков, я потребовал от К. К. ответа на свои вопросы. Он был крайне нелюбезен и молчалив. К. К. категорически отказался обсуждать мою теорию о машине времени.

— Интересная гипотеза. — Это все, что он изрек.

Но было ли это подтверждение или опровержение моей теории?

Я заснул через несколько минут. Видимо, я спал два или три часа, мне снились монахи без лиц, когда кто-то стал дергать дверь.

Я тут же очнулся ото сна. И раскрыл в темноте глаза. Когда я сплю, я могу не услышать пожарную тревогу. Но могу проснуться от писка комара.

Лунный свет проникал через щели между жалюзи и подоконником. Я лежал на спине.

Что-то блестящее — вероятно, мои часы — отбрасывало свет на потолок.

Я пребывал в состоянии, среднем между полусонной растерянностью и ужасом только что проснувшегося.

Кто-то открывал мою дверь.

Следовало ее, конечно, запереть. Но это было невозможно. Ни одна внутренняя дверь в царстве бараков не имела ни замков, ни ключей.

В природе есть две тактики выживания. Перейти в контратаку. И представиться мертвым.

Я из тех, кто представляется мертвым.

Если бы я был сильнее, мужественнее и нахальнее, если бы мои очки не лежали на столе в полуметре от меня, я возможно — возможно! — вывалился бы из кровати, покатился по полу. Вскочил на ноги и воткнул каблук в челюсть того монаха, который, судя по всему, стоял в дверях, чтобы выкачать из меня кровь.

Но я не силен. Не мужествен. Не очень хорошо подготовлен к кикбоксингу и нейтрализации врага.

Поэтому я остался лежать. Застывший и испуганный. В надежде, что это простое недоразумение. Ошиблись дверью. Или что-нибудь в этом роде.

Я услышал звук, похожий на щелчок.

Потом на свист…

Потом на шипение…

Потом…

ничего…

2

— Малыш Бьорн!

Голос принадлежит моему папе. Мне двенадцать лет. Я вижу его высоко на скале. Впечатление такое, что он приклеился к скале. Зеленые и синие шнуры охватывают тело, словно электрические провода.

— Малыш Бьорн!

Голос звучит более настойчиво.

Мама бьет меня по лицу. Словно я в чем-то провинился.

— Малыш Бьорн!

Молниеносным движением, которое не может кончиться, папа выбирается из шнуров. Словно птица или, скорее, как ангел, он расправляет свои крылья и парит в воздухе.

Мама опять бьет меня.

Малыш Бьорн! — кричит папа.

Его крылья складываются.

Он падает.

Прямо на камни.

— Малыш Бьорн! — кричит папа.

Хотя он умер.

3

— Бьорн!

Судорожный вдох — и я открыл глаза. Ничего не видно. Только в тумане какой-то силуэт.

Монахи? Я прищурился. К. К. сидел на моей кровати.

— Бьорн! Ты проснулся, Бьорн?

Я надел очки.

За спиной К. К. стояли Дик Стоун и четыре громадины из службы безопасности. Все держали перед носом белоснежные носовые платки.

— Бьорн! — снова крикнул К. К.

— Что случилось? — спросил я.

Во всяком случае, я хотел это сказать. Вместо этого слова прозвучали примерно так: «Ш… сл… ч..?» Язык, как и все остальное тело, был онемелым и безжизненным. Как будто сошедший с ума зубной врач ввел огромную порцию обезболивающих средств.

— Они прихватили и меня, — сказал К. К.

Вид у него был помятый.

— Кто? Что случилось? — «Хт… Ш… сл… ч..?»

— Усыпляющий газ. Меня разбудили десять минут назад. Они обыскали мою комнату. Твою, очевидно, тоже. Но не нашли то, что искали.

— Манускрипт! — Получилось: «М… н… с… п».

4

К. К. и я потратили следующий день на то, чтобы прийти в себя. Душ, таблетки аспирина, десять литров холодной как лед воды и хорошая порция сна могут творить настоящие чудеса.

Все это время служба безопасности проводила полномасштабное расследование. Проверка отпечатков пальцев, пробы ДНК. Установление алиби. Допросы потенциальных свидетелей.

Никто ничего не видел. Никто ничего не слышал.

Магниты, заказанные К. К., прибыли к вечеру. Ни он, ни я не были в состоянии заняться ими.

VII АД

1

Десять вооруженных солдат, охранявших нас, казались силуэтами на фоне слепящего солнца и бесцветной глубины неба.

Пятнадцать человек, включая К. К. и меня, присутствовали при открывании дверей с помощью магнитов. Инженеры называли этот способ «магическим методом Белтэ».

— Готовы? — спросил К. К.

Он заметно нервничал и был крайне напряжен. Как это не похоже на него!

— Конечно.

Я проследил взглядом за змеей, извивавшейся между камнями. Потом отвел К. К. подальше от других:

— Ну уж теперь-то ты можешь рассказать мне, что мы найдем внутри?

— Давай сначала откроем двери, а?

— К. К.!

— Я хочу, чтобы ты увидел это собственными глазами.

— Я правильно угадал? Машина времени?

Змея исчезла в щели. Под землей.

— Я прав, К. К.?

Он молчал.

— К. К.? — Я продолжал напирать.

— Я тебя слышу.

— Ты знаешь, что ждет нас за закрытыми дверьми. Ты знаешь!

— Да. Или лучше так. Я не могу знать этого наверняка. Но у меня есть обоснованное предположение.

— Там машина времени?

— Нет.

Я взглянул на него. Он лгал. Дозированная информация?

— К сожалению, нет, — продолжил он. — Ты изложил очень привлекательную теорию — должен отметить. Я понимаю, почему ты так решил. Но — нет.

Ответ разочаровал меня. Неужели я ошибся?!

— Нет? Не машина времени?

— Нет.

— Так что же, по-твоему, мы тут найдем? Бога?

— Вот это, — сказал К. К., — уже недалеко от истины.

2

Работа началась ровно в десять часов.

С застывшей улыбкой главный инженер приказал своим людям поднести к дверям шесть мощных магнитов, которые были вынуты из специальных ящиков.

— Есть какие-нибудь особые ритуалы, связанные с этой церемонией, маэстро Белтэ? — спросил главный инженер. Кто-то из инженеров захихикал. — Магический танец, например?

— Предполагаю, вы знакомы с вуду?[165]

— Тихо, тихо, парни, — вмешался в перепалку К. К. — Приступайте!

Первый магнит прилип к символу солнца с такой силой, что неосторожный бедняга, державший его в руках, вывихнул два пальца и помчался в санчасть.

— Аккуратнее, ребята! — наставительно сказал главный инженер. — Нет никакой спешки.

Если говорить правду, сила магнита оказалась для него такой же неожиданностью, как и для всех нас.

С большой осторожностью один из инженеров расположил оставшиеся магниты на символах солнца. Один за другим.

Каждый магнит прилипал к металлу со щелчком, который подкреплял мою теорию.

«Магический метод Белтэ».

В конце концов три магнита прилипли к правой створке дверей и три — к левой.

— Сезам, откройся! — пробормотал один из инженеров.

Ничего не происходило.

Негромкий смех.

Далеко вдали залаяла собака.

Ничего.

Абсолютно ничего.

Теории хороши, когда в них есть логика, — хороши чисто теоретически. Лучше всего им оставаться гипотезами. В головах. Там им и место.

У меня появилось желание отправиться за змеей. Под землю.

К. К. вздохнул. Не знаю, относилось это ко мне или к нему самому. Или к обоим.

Главный археолог сказал:

— Ну, мы должны были попробовать.

— Ты так считаешь? — сказал главный инженер. — Должны были?

— Идея была прекрасной.

Кто-то из инженеров хихикнул.

— Да-да-да, — произнес главный инженер, обращаясь к К. К. — Будем пробовать еще раз?

— Еще раз? — задумчиво спросил К. К.

— Или используем домкрат?

К. К. молчал.

— У нас нет другого выхода.

В этот момент раздался жалобный скрип.

Мы все повернулись к дверям.

Медленно, бесконечно медленно створки дверей стали расходиться в стороны.

«Магический метод Белтэ».

К. К. улыбнулся. Я улыбнулся.

Главный инженер раскрыл рот.

— Какого дьявола! — воскликнул он. — Как это может быть?

Створки открывались сантиметр за сантиметром.

— Сработало! — лаконично констатировал К. К.

— Магнитные замки действуют по-другому! — продолжал настаивать главный инженер. Он старался не смотреть на меня. — Какой механизм открывает двери? Где-то внутри есть противовес?

Он посмотрел на меня. Как будто я должен был дать ему ответ. Я развел руками. У меня много идей, но мало ответов.

— Так как же он работает? — продолжал он. — Магниты пустили в ход механизм замка, который высвободил внутренний противовес? Но как такой механизм может работать спустя 4500 лет?

— Магия… — предположил я.

В конце концов двери раскрылись полностью, движение створок прекратилось.

К. К. сделал знак человеку в защитной одежде с противогазом и фонарем. Словно космонавт, нетвердой походкой тот отправился в темноту проверять качество воздуха аппаратом, который держал в руках. Анализ не установил наличия в спертом воздухе ядовитых газов или бактерий. На всякий случай внутрь внесли две пластиковые трубы, подсоединенные каждая к своему вентилятору, чтобы внутрь закачивался охлажденный свежий воздух.

3

Зал оказался намного больше, чем я его себе представлял. От дверей шел уклон вниз на четыре-пять метров. Крыша, на которой когда-то раньше стояли надстройки зиккурата, покоилась на четырех массивных рядах колонн.

На первый взгляд зал разочаровывал пустотой, был похож на подземную парковку без автомобилей. Серый. Голый. А я-то представлял себе сокровищницу, полную золота, статуй, сундуков со сверкающими драгоценными камнями, позолоченных фигур богов и рельефов на мифологические сюжеты.

Между тем все было серым, бесцветным.

Мы шли по широкому длинному уклону. Поскрипывали наши тонкие защитные накидки. Бригада, которая была направлена сюда прямо перед нашим приходом, смонтировала прожекторы на высоких стойках. Перед отверстиями вентиляционных труб метался песок и пыль. Вдоль стен — частично закрытых тенями колонн — можно было видеть тупики и боковые камеры. Хотя прожекторы очень хорошо освещали большую часть зала, чтобы заглянуть в боковые камеры, нам приходилось зажигать карманные фонари. В некоторых местах мы замечали что-то прикрытое брезентом или плетеными матами, на расстоянии это было не очень хорошо видно.

В конце зала карманные фонари и прожекторы осветили каменный портал. Подойдя ближе, мы увидели, что за порталом из художественно обработанного камня открывалась широкая лестница, которая вела куда-то в глубину.

Две высокие каменные статуи — обе представлявшие грозных, похожих на демонов ангелов — охраняли спуск. Трех-четырехметровые статуи изображали очень худые, костлявые и согнутые фигуры. На пьедесталах мы заметили надписи.

— Стойте! — приказал К. К. и помахал главному палеографу.

Они присели на корточки и осветили надписи.

— Аккадская клинопись, — уверенно проговорил палеограф.

— Что тут написано?

— Мне нужно время, чтобы перевести весь текст. Но на самом верху написано… — он прищурился, чтобы лучше прочитать надпись, — Иркалла…

— Иркалла! — повторил К. К.

— …охраняется… ангелом Света.

— Ангел Света… Люцифер, — сказал К. К. так тихо, что я почти не услышал его.

4

Из черной глубины поднимается холодный влажный воздух с тошнотворным запахом.

Широкая каменная лестница привела нас вниз, на каменную площадку перед огромным гротом, откуда доносился шум воды в невидимой реке.

— Это подземная река, ответвление Евфрата, — сказал К. К.

Та часть грота, которую мы видели с площадки, резко уходила вниз. Грот был минимум сто метров глубиной и двадцать-тридцать метров высотой. Чуть поодаль я различал какие-то торчащие камни. Дрожащие лучи карманных фонариков прорезали темноту. От влажного воздуха мои очки запотели, и я стал видеть неотчетливо.

— Господи боже, — пробормотал К. К.

Я направил луч фонарика на камни, на которые светил К. К. Но никак не мог понять, что это такое. Деревья? Окаменевшие деревья с ветками?

— Скелеты! — выдавил из себя в ужасе К. К.

И только тогда, когда К. К. произнес это слово, мои глаза и голова свели воедино впечатления.

В гроте было множество человеческих скелетов.

Тысячи скелетов.

Они лежали на возвышениях, на камнях, в нишах, на площадках и уступах. Какие-то сидели, прислонившись к стене, другие уже рассыпались, превратившись в кучку костей. Скелетов было так много, что они сливались с камнем стен и образовывали каменные глыбы.

— Что это за место? — прошептал я.

— Хочешь верь, хочешь не верь, Бьорн, но ты находишься в аду.

Я посмотрел на него. Он не смеялся.

— В аду?

— Помнишь, я давал тебе почитать одну из рукописей профессора Джованни Нобиле насчет различных представлений об аде? Он считал, что может доказать, что наше иудейско-христианское представление об аде происходит от некрополя в вавилонском гроте. Вот он!

— Это не очень похоже на ад.

— Конечно нет. Тысячи лет ушли на то, чтобы превратить эти захоронения в пылающую преисподнюю Сатаны.

Я посмотрел по сторонам.

В аду…

— Каково, — сказал К. К., и на этот раз его голос приобрел игривость, — каково это — побывать в аду?

Я снова взглянул на выступы скал, на скелеты, нагромождение которых образовало нечто более похожее на каменные глыбы.

Неужели это подземное кладбище, эти имеющие естественное происхождение вавилонские катакомбы могли послужить источником для ужасных средневековых представлений об аде?

Не хватало пламени. И конечно — Сатаны. Люцифера, князя ада. А также Вельзевула и его демонов. И криков многих миллионов грешных душ, испытывающих вечные страдания.

С открытым ртом я смотрел в темноту грота. И вдруг начал смеяться. Очень странная реакция. Как бы то ни было, я оказался в аду. Но это казалось нереальным. Непостижимым. «Каждый из нас носит в себе свой ад», — писал римский автор Вергилий. У меня же их несколько. Увидеть, как твой папа падает со скалы в пропасть, увидеть, как твоя мама выходит замуж за своего любовника, — и то и другое событие не прошли для меня бесследно. Все эти годы я старался подавить безумные картинки, звуки и мысли. Крик папы. Измену мамы. Мой собственный ад. С годами не стало лучше. Врут те, кто говорит, что с годами становится легче. Не становится. Когда мои нервы завязывались в узел, мне негде было искать утешения. Только в темноте и тишине.

Как здесь.

В аду.

И вдруг я повернулся и побежал вверх по каменной лестнице.

— Бьорн? — крикнул мне вслед К. К.

Но я остановился только в большом зале. Здесь я ловил губами воздух, я был один на один со своим дыханием и страхом.

Услышав шаги других на лестнице, я ринулся в тень. Я освещал карманным фонариком самые темные углы пещеры и уходил все дальше. Пол был покрыт толстым слоем пыли, камешков и песка. Я заглядывал в каждую камеру, мимо которой проходил.

Вход в одну из них был выполнен в виде каменной арки. Я остановился и посветил внутрь.

И застыл.

Сначала я подумал, что меня вводят в заблуждение тени и луч карманного фонарика. Наверное, глаза и мозг неправильно истолковывают то, что никак не может находиться передо мной на расстоянии нескольких метров.

Но наконец, ужаснувшись, я понял, что вижу.

Шатаясь, сделал рывок назад.

Я слышал шаги остальных, шедших за мной следом: шарканье, хруст резиновых подошв по камням и песку на каменном полу.

Ничто — ничто из того безумия, которое я пережил на протяжении последних месяцев, — не подготовило меня к этому зрелищу.

РИМ

май 1970 года

Когда они проехали по узким улочкам Трастевере, появились тучи. Небо приобрело угрожающий серый оттенок. «Тучи, — подумал Джованни, — похожи на плохо выкрашенный хлопок». Они пересекли Тибр, миновали центр и выехали на окружную дорогу. Все время казалось, что небо вот-вот обрушит на них проливной ливень. Они ехали в сторону Неаполя. У Сан-Чезарио полиция контролировала скоростной режим, но их не остановили. Транспорта было немного. Джованни, зажатый между Примипилом и дверцей, смотрел на голову шофера и красную игральную кость, которая тряслась под зеркалом заднего вида. Над горизонтом поднималась зарница. Джованни показалось, что это пламя, вырвавшееся из стволов огромных пушек. Он услышал звуки далекого грома. Или это не хватало воздуха в шинах? Через несколько километров они съехали на второстепенную дорогу, развернулись и поехали на север, к Риму. «Это они проверяют, нет ли за нами слежки», — подумал Джованни.

Вдоль дороги росли высокие деревья. Аллея была с километр в длину. Джованни подумал, что когда-то раньше она вела к помещичьей усадьбе, давно снесенной. Никто в автомобиле ничего не говорил. Они проехали мимо фермы с брошенными на поле тракторами и какой-то конной повозкой — свидетельством давно ушедших времен. Джованни думал о Сильване. Думал о раненом египтянине и декане Росси. О Лучане. И Энрико. Он думал о том, как за несколько часов его жизнь превратилась в руины. Убийство. Брак. Манускрипт. Он займется этим потом. Когда Сильвана будет в надежном месте. Все это было сейчас не важно. Главное — спасти Сильвану. Они проехали через маленький городок с узкими улочками. Около каменного дома стояла группа мальчишек, игравших мячом о стену. Они довольно равнодушно посмотрели вслед проезжающему автомобилю. Когда они ехали по безлюдной площади, Джованни бросил взгляд внутрь церкви, двери которой были открыты. Увидел крест со Спасителем Иисусом Христом. Незаметно скрестил руки в молитве. «Бог мой! Дорогой Бог! Прости меня. Прости меня за мои сомнения. Прости меня за то, что я думал, что Ты меня покинул. Ты можешь простить меня? Пусть с Сильваной ничего не случится. Она всего лишь ребенок. Господи на небесах, Ты нам нужен больше, чем когда-либо раньше. Помоги нам. Помоги Сильване. Услышь мою молитву, Господи. Во имя Иисуса, аминь». Они продолжали двигаться на северо-восток. Джованни никогда раньше не ездил по этой дороге. Небо становилось все чернее.

— Монастырь, куда мы едем, — сказал Великий Магистр, и слова его прозвучали так неожиданно, что Джованни вздрогнул, — был построен в Средние века. В 1423 году. Монахи покинули его во время войны. В 1942 году. «Покинули» не совсем верное слово. Монашеский орден был уничтожен фашистами. Хрупкий баланс между Католической церковью и фашистским движением был нарушен. Орден Святой Девы Марии представлял собой религиозную идеологию, которая угрожала фашистской идеологии Муссолини.[166] В последующий период никто не осмелился воспользоваться имуществом монастыря: католики — из чувства религиозного уважения, а государство — из опасения, что в худшем случае это могло бы привести к глубокому конфликту с более умеренными секциями ордена Святой Девы Марии.

— Ради всего святого, какое отношение к этому имеет Сильвана?

— Орден Святой Девы Марии был одной из общин в Риме, которая имела тесные контакты с нашим орденом.

Джованни не подозревал, что дракулианцы были связаны с итальянскими орденами и мужскими монастырями. Он всегда считал, что дракулианцы — маргинальное движение, не имевшее особой поддержки. Мысль о том, что такой известный орден, как орден Святой Девы Марии, имел с ними связь, напугала его. Какие еще общины и секты — не афишируя — черпали вдохновение у таких экстремистских фундаменталистов, как дракулианцы? И почему? Кто их поддерживает сегодня? «Похоже, мир сошел с ума».

Они продолжали ехать в темноту навстречу непогоде.

VIII СКЕЛЕТ

АЛЬ-ХИЛЛА

1 сентября 2009 года

Скелет лежал на возвышении из красноватого гранита, которое напоминало алтарь. Четыре колонны с высеченным орнаментом, напоминавшим переплетенные цветы, стояли по углам каменного цоколя. Гранитный фундамент был декорирован рельефами и надписями, вырезанными на камне.

Череп был развернут таким образом, что казалось, будто покойник смотрит на нас. Глазные яблоки превратились в два черных шарика. Тонкая погребальная ткань давно сгнила, обрывки и нити лежали вперемешку с остатками костей. На макушке сохранились тонкие, как шелк, волосики. Значительные части скелета все еще были покрыты кожей и мускулами. Большая часть внутренних органов сохранилась. Зубы были очень маленькие, плоские, похожие на молочные. Вероятно, он лежал, сложив руки на груди, когда умирал, так как правая рука застыла на изогнутых ребрах. На среднем пальце красовалось золотое кольцо с драгоценным камнем. Толстые черные как уголь ногти казались когтями хищника. Левое предплечье и ладонь провалились между ребрами. На шее висела цепь с подвеской в виде трикветра.

Но более всего на меня произвело впечатление другое.

Непостижимым, поразительным, тем, от чего у меня захватило дыхание, был его размер.

При жизни это существо было, видимо, высотой более четырех метров.

Гигант. Титан.

Все в нем — нижние и верхние конечности, а также позвоночник — было длинным и как будто растянутым. Череп, большой и круглый, имел такую форму, что у меня возникло подозрение, что лицо этого переростка было скорее ужасным, чем некрасивым.

— Боже милосердный, — прошептал я. Мой голос дрожал, а дыхание прерывалось.

К. К. подошел вплотную к останкам урода и стал изучать, не дотрагиваясь. За спиной у нас молча полукругом выстроились остальные.

— Что с ним? — спросил я. — Почему он такой огромный?

К. К. осмотрел череп существа, потом повернулся ко мне.

— Это, — сказал он, — нефилим.

Впервые за все время голос К. К. дрожал.

— Нефилим? — вскрикнул я. — Гигант из Библии?

— Друзья, дорогие коллеги, — торжественно произнес он, обращаясь ко всем присутствующим, и несколько раз прокашлялся, — этот скелет принадлежит представителю рода легендарных гигантов, которые, по рассказам Ветхого Завета, жили среди людей до Потопа.

РИМ

май 1970 года

Дыхание прерывается. Все тело дрожит. Сейчас ты умрешь, Сильвана.

Странно, что мне все равно.

Я больше не могу.

IX НЕФИЛИМЫ

АЛЬ-ХИЛЛА

1 сентября 2009 года

Вечернее солнце бросало через прямоугольный портал зиккурата приливно-отливные волны света. Звуки снаружи — от генераторов, бульдозеров, грузовиков — были почти не слышны и сливались в далекий неясный гул.

К. К. осторожно взял меня за рукав:

— Пойдем, Бьорн?

Хотелось пить — от жары и пережитого испуга, я мечтал о прохладном воздухе в штабном бараке.

— Да, идем.

И мы вместе пошли навстречу слепящему серебристо-белому свету.

В штабном бараке кондиционеры понизили температуру до двадцати двух градусов. Я шлепнулся на один из стульев у стола совещаний. Пот струился по мне. Я соединил руки, чтобы они перестали дрожать.

— Воды, Бьорн?

— Да, спасибо.

К. К. налил воды, поставил передо мной стакан и взял потрепанную Библию с полки над письменным столом. Я одним глотком выпил полстакана.

— Для сравнения, — сказал К. К., — самый высокий человек в мире — Роберт Першинг Уодлоу — к моменту своей смерти в 1940 году имел рост 272 сантиметра.

— Но тот парень был, вероятно, высотой в четыре-пять метров?

— Да. У него совершенно другая природа. Он…

— Нефилим?

— Гигант, исполин. Библейское слово «нефилим» происходит из древнееврейского или арамейского языков. Языковеды все еще обсуждают вопрос, что это значит: всего лишь «гигант» или «тот, кто заставляет других падать».

К. К. лизнул палец и стал листать книги Моисеевы, пока не нашел то, что искал:

Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих и брали их себе в жены, какую кто избрал. <…> В то время были на земле исполины,[167] особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди.[168]

— Большинство культур имеют мифы о великанах. В Норвегии говорили о йотунах и троллях. Греки имели титанов и гигантов. В индуизме их называли дайтиа. В Ветхом Завете мы можем прочитать о царе аморитов Оге — последнем из Рефаимов, рода гигантов. Традиционно принято считать, что Ог выжил во время Всемирного потопа, поскольку сумел зацепиться за Ноев ковчег. Он прожил около трех тысяч лет. В Пятой Моисеевой книге мы читаем о царе Оге:

Вот, одр его, одр железный, и теперь в Раве, у сынов Аммоновых: длина его девять локтей, а ширина его четыре локтя, локтей мужеских.[169]

— Гроб длиной в четыре с половиной метра — впечатляет, даже если учитывать, что это царь.

К. К. продолжал перелистывать Ветхий Завет:

Там видели мы и исполинов, сынов Енаковых, от исполинского рода; и мы были в глазах наших пред ними как саранча, такими же были мы в глазах их.[170]

— Кто они, эти гиганты — нефилимы? — спросил я.

— Видишь ли, если верить мифологии, они не только имели огромный рост, но еще и очень долго жили. С этой точки зрения у них было нечто общее с первыми людьми, вспомни: Адам прожил 930 лет, Ной — 950, Мафусаил — 969, Иаред — 962, Сет — 912 лет. Упоминания о нефилимах есть в Книге Еноха,[171] пророчестве, которое не было включено в состав Ветхого Завета:

И у них родились дети, и эти дети были исполинами[172] <…> И когда человек больше не мог кормить их, исполин повернулся и стал есть человека. От начали грешить против птиц и против животных и против пресмыкающихся и против рыб, начали есть мясо друг друга и пить кровь друг друга.[173]

— Шестая часть Книги Еноха называется «Книга исполинов», она стала важной частью основанного пророком Мани манихейства, из которого дракулианцы взяли значительную долю своей философии. В Книге Еноха мы можем прочитать, как исполин по имени Огиас сражался с драконом. В Талмуде Огиас описывается рядом с Гильгамешем. Видишь, как все переплетено? В вавилонской версии Талмуда есть этот же самый исполин под именем Огиа, он является отцом Сигона и Ога, которых мы находим в Первой Моисеевой книге. Огиа был сыном Самиазы, одного из падших ангелов, от которых рожали земные женщины. Интересно, что Самиаза, согласно христианской традиции, то же самое, что Сатана.

— Но кто они? — не унимался я. — Откуда они пришли?

— Ответ зависит от того, где его искать. Согласно Таргуму — арамейскому переводу и истолкованию Ветхого Завета, — нефилимы являются потомками падших ангелов, вступивших в связь с земными женщинами. Другие считают, что нефилимы — потомки иудейских богов, которым люди поклонялись, пока бог-создатель Яхве не уничтожил их. Свидетельства, подтверждающие эту гипотезу, были удалены из Моисеевых книг, поскольку не способствовали главной цели — собрать народ вокруг веры в единого всемогущего Бога. Согласно текстам, найденным археологами в древнем городе Угарит в Сирии, которые, в частности, содержат списки богов того времени, у Бога было семьдесят сыновей, каждый из которых надзирал за своим племенем.

— Так эти исполины, нефилимы, были потомками Бога?

— Не Бога! Сатаны!

— Разве ты не сказал только что…

— Древние мифы часто смешиваются с другими мифами. Самая распространенная теория — та, что нефилимы — потомки падших ангелов, которые завели детей с земными женщинами.

— Я не знал, что ангелы любили секс.

— Во времена Ноя многие ангелы поддались искушению и покинули Бога, чтобы иметь секс с женщинами. Ангелы говорили женщинам, что они мужчины. Они были неотразимы. Но дети от ангелов рождались уродами. Нефилимами. Агрессивными, злыми гигантами. Их уничтожил Всемирный потоп. Родители нефилимов — падшие ангелы — спаслись тем, что превратились в духов. Но для этих духов небесные врата были закрыты. Они нашли приют у Сатаны. И именно эти существа с тех пор называются демонами.

Зазвонил мобильник. К. К. заменил сигнал вызова знаменитыми словами Нила Армстронга: That’s one small step for a man, one giant leap for mankind.[174] К. К. внимательно слушал. Задал несколько вопросов.

— Фантастика! — произнес он несколько раз. Когда он захлопнул телефон-раскладушку ловким движением иллюзиониста, его лицо осветила мальчишеская улыбка. — Нашли еще один манускрипт. Он лежал в серебряном ларце в одной из ниш зиккурата. Нефилим оставил нам еще одно сообщение.

X «МЕДНЫЙ СВИТОК»

1

В моих фантазиях я вижу его, испытывающего жажду и измученного, он моргает из-за сверкания света, прикрывает рукой глаза. Воздух горячий и сухой. Высоко над ним, почти невидимый на расплавленном небе, парит сокол. Пастух Мухаммед эд-Дхиб бросает камень в пещеру, чтобы выгнать оттуда козу, которая заблудилась в темноте ночи.

Раздается звук разбиваемого кувшина…

Может быть, его звали и не Мухаммед эд-Дхиб. Истории самые разные.

После того как пастух коз нечаянно разбил кувшин, было найдено еще много глиняных сосудов в дальних пещерах и гротах вокруг Кумрана на Западном берегу. В кувшинах, запечатанных для будущих поколений, скрывалась почти тысяча древних манускриптов. Некоторые были папирусными, другие пергаментными.

Тексты, которым было две тысячи лет, оказались сокровищницей для исследователей. Написанные на папирусе и на выделанной коже, создававшиеся иудейской сектой ессеев[175] на протяжении трехсот лет, они бросали новый свет на возникновение Библии.

Некоторые свитки содержали в себе фрагменты из Ветхого Завета, комментарии к Библии и религиозные трактаты. Археологи, теологи и другие ученые смогли прочитать рассуждения древних авторов по поводу веры, дисциплины и общественной жизни. Своды законов. Была найдена копия Десяти заповедей. Свиток «Война между сыновьями Света и сыновьями Тьмы». Часть текстов была апокрифами, не включенными в библейский канон. К их числу принадлежала знаменитая Книга Еноха.

Собрание текстов, которое Мухаммед эд-Дхиб нашел в 1947 году, известно сейчас всему миру под названием…

— «Свитки Мертвого моря»! — воскликнул К. К.

Он оперся костяшками пальцев на стол и наклонился ко мне, как будто взглядом хотел швырнуть мне весь сборник текстов.

— Ты можешь представить себе что-нибудь более пленительное, Бьорн? Тысяча древних текстов! Сама по себе находка «Свитков Мертвого моря» была сенсацией. Мировой сенсацией! Для верующих и неверующих. Для историков, для археологов, для палеографов. Но прежде всего для теологов. Находка, которая освежила интерес и дала новый импульс археологии и теологии. Кроме этого, среди свитков было обнаружено еще кое-что более интересное, чем древние тексты на папирусе и пергаменте. Ты когда-нибудь слышал о 3Q15?

— Звучит как имя робота в «Звездных войнах».

— Среди древних пергаментов и папирусных свитков в третьей пещере под Кумраном нашли нечто уникальное.

К. К. вынул из ящика своего письменного стола папку и театральным жестом положил на стол передо мной изображение:

— Как ни странно, очень немногие слышали о 3Q15.

Фотография изображала что-то похожее на старую жестяную банку, расплющенную молотком.

— Что это? — спросил я. — Железный лом?

— Название 3Q15 означает, что в пещере номер три в Кумране (Qumran) этот манускрипт был пятнадцатым по счету. Находка уникальная. Большинство текстов «Свитков Мертвого моря» написаны на папирусе или на пергаменте. 3Q15 написан на металле. Он выгравирован на тонком слое кованой меди с примесью одного процента олова.

— Ради всего святого, почему на металле?

— Потому что предполагалось хранить текст. Долго. Папирус и пергамент могут сохраняться на протяжении сотен, возможно, тысяч лет. Но то, что написано на металле, адресовано вечности.

— Вечности, скажешь тоже… Что же там написано?

— Поскольку металл был свернут и подвергнут коррозии, свиток сначала нужно было разрезать, чтобы расшифровывать дальше. В противоположность многим другим свиткам, текст на медном свитке не является ни библейским, ни религиозным. Он содержит много описаний того, где можно найти огромные сокровища. Двадцать тонн золота. Шестьдесят пять тонн серебра. Редкие спрятанные манускрипты. Текст описывал эти ценности с большим количеством деталей. Вот послушай. — Он откашлялся и по памяти стал цитировать:

В руинах Хореббаха, которые расположены в долине Аккор, под ступенями, ведущими на восток, около сорока шагов: лежит серебряный гроб, который весит семнадцать талантов.[176]

— Дальше идут три греческие буквы, KEN, которые до сих пор являются загадкой для исследователей. А потом текст продолжается:

В погребальной камере, в третьей группе камней, лежит сто золотых слитков. Девятьсот талантов спрятаны под слоями камней на дне большого резервуара во дворе, окруженном колоннадой.[177]

— Нашли хоть что-нибудь из этих сокровищ?

— Кое-кто считает, что никаких сокровищ не существует, что «Медный свиток» — чистый обман. Ученые до сих пор не знают, является ли «Медный свиток» картой сокровищ или всего лишь чьей-то шуткой. Но, бог ты мой, зачем было древним шутникам тратить столько времени и сил на обыкновенный розыгрыш? Сначала надо было изготовить металл, раскатать его на тонкие пластины, потом выгравировать миллиметр за миллиметром текст длиной в полторы тысячи слов. И все это только для того, чтобы посмеяться над будущими археологами?

— Я завидую их чувству юмора.

— Есть одна деталь, связанная с «Медным свитком», которая ставит в тупик специалистов, особенно лингвистов и палеографов. А именно беспомощный язык и орфография. Ученые насчитали более тридцати орфографических ошибок. Почему? Ведь в то время писцы были очень квалифицированными специалистами по письму. Есть версия, что текст копировал иностранец, не владевший языком на достаточном уровне. Или же это происходило в большой спешке, непосредственно перед началом Иудейско-римской войны в 66 году. В дальнейшем возникли предположения, что «Медный свиток», собственно говоря, указывал путь к спрятанным религиозным сокровищам Первого и Второго храмов Иерусалима. И тогда речь, скорее всего, идет не о золоте и серебре, а о ковчеге Завета и о каменных табличках с Десятью заповедями. Но никто не понял, чем на самом деле являлся «Медный свиток». Ни археологи. Ни теологи. Ни палеографы. Понял только один из моих предшественников, занимавшийся проектом «Люцифер».

— И что же он понял?

— За описаниями сокровищ он обнаружил нечто совсем другое. Шифр. Код.

2

— «Медный свиток» 3Q15 был найден в 1952 году, — сказал К. К., — но только в шестидесятые годы опубликовали его первый официальный перевод. И это притом, что наши специалисты — американские и израильские археологи, лингвисты, палеографы и другие эксперты — дали предварительный перевод в год обнаружения свитка. Важная деталь: они сумели дешифровать код.

— И что же там написано?

— «Медный свиток» перечисляет шестьдесят три подземные сокровищницы в местах, которые сегодня находятся на территории государства Израиль, где спрятано несколько тонн золота и серебра. Но тайный код рассказывает совершенно другое — где можно найти «Бронзовый свиток». Ессеи создали «Медный свиток», чтобы передать в нем закодированные сведения о расположении «Бронзового свитка».

— Который вы нашли?

— Да.

— И что же в нем?

К. К. снизил темп:

— Он содержит еще одно указание. На другую пещеру. За ложной каменной стеной в одном из гротов Кумрана ессеи спрятали «Серебряный свиток». И это еще не все: «Серебряный свиток» имел знак трикветра и силуэт павлина Малак-Тавуса. Теперь тыпонимаешь, мы находим связь там, где для других только хаос и загадки?

3

— Знаешь, Бьорн, ни «Бронзовый», ни «Серебряный» свитки никогда не упоминались официально. Менее ста человек знает об их существовании. Теперь ты стал одним из них.

Все эти манускрипты и металлические свитки начали у меня путаться в голове.

— Какая же информация была в «Серебряном свитке»? — спросил я. — Еще один код? Еще указание?

— «Серебряный свиток» — эпический и мифологический рассказ. Правда, язык — аккадский — очень хромает, он совсем беспомощный. Этому есть свое объяснение. Для создателя «Серебряного свитка» родным был не язык вавилонян. Скажем так, осторожно: он с большим трудом выучил язык своей новой родины. Он хотел, чтобы написанное им могли прочитать через тысячи лет. Именно из-за «Серебряного свитка» наша группа — проект «Люцифер» — была создана в 1952 году.

На лице К. К. сияла лукавая улыбка. Я понял, что мы наконец стали приближаться к сути и разрешению всех загадок Евангелия Люцифера.

— «Серебряный свиток» дал толчок безумной горячке, — продолжал он. — Было создано несколько комиссий — многие из них даже не знали, с какой целью их собрали. Одно хорошо известное подразделение, которое возникло в связи с изучением «Серебряного свитка», по-прежнему является любимым объектом теоретиков конспирации во всем мире. Это подразделение напрямую подчиняется проекту «Люцифер». Но сами они этого не знали. Они думали, что посылают отчеты министру обороны, который, в свою очередь, тоже не знал, о чем идет речь. Для непосвященных проект выглядел как имеющий отношение к американской противовоздушной обороне, но там тоже не могли понять, зачем они выполняют такую странную работу. Да им не надо было этого понимать, потому что работали они на нас.

— 1952 год? Мы сейчас говорим о том, о чем я думаю?

— А о чем ты думаешь, Бьорн? — К. К. подмигнул левым глазом.

— О проекте Blue Book.[178]

— Да, — сказал К. К. расслабленно и пошевелил своими безупречными пальцами.

— Мы сейчас говорим об одном и том же? Об исследованиях Военно-воздушных сил США, посвященных вероятности появления НЛО?

К. К. оставил в покое свои ногти и взглянул на меня:

— Проект Blue Book проанализировал 12 618 наблюдений за НЛО. Самолеты. Воздушные шары. Шаровые молнии. Метеорологические явления. Официально проект Blue Book был создан для анализа наблюдений за неопознанными летающими объектами, о которых сообщалось в то время. Комиссия Blue Book должна была выяснить, не могут ли НЛО представлять собой угрозу для США. Но это был всего-навсего отвлекающий маневр. Совершенно секретным обоснованием этого проекта была находка «Серебряного свитка».

РИМ

май 1970 года

Это конец.

Я больше не могу.

Не могу дышать.

Ло-Ло замолк. Меня это пугает. Почему Ло-Ло молчит?

— Ло-Ло? — говорю я.

— Ш-ш-ш, — шепчет Ло-Ло.

Он берет своей рукой мою руку. Осторожно сжимает ее. Я не могу ответить тем же.

— Ло-Ло, я умру?

Он не отвечает, снова сжимает мою руку.

— Ло-Ло?

— Дружок, — шепчет Ло-Ло и гладит меня по лбу, — тебе надо набраться сил. Ради мамы. Ради папы. Ради меня.

Я устала.

Спать нельзя.

Я так устала.

XI ОУЭХ

АЛЬ-ХИЛЛА

1 сентября 2009 года

— «Серебряный свиток», — сказал К. К., — был написан здесь, в Месопотамии, в Вавилоне, более 4500 лет назад.

Снаружи доносились обычные звуки строительных работ: шум бульдозеров, стуки по металлу, крики, треск улетавших и прилетавших на базу вертолетов.

Я попросил:

— Объясни мне, как мифологический текст может привести к тому, что спустя 4500 лет будут созданы проект Blue Book и проект «Люцифер».

К. К. крепко сжал ладони:

— Давай прежде всего вспомним, что есть поразительное сходство между шумерскими и вавилонскими мифами, с одной стороны, и возникающим иудаизмом — с другой. Мы видим воспроизведение вавилонских мифов в Моисеевых книгах. Возьмем «Эпос о Гильгамеше». Так называемая стандартная версия этого текста была найдена…

— …археологом Остином Генри Лэйардом[179] в 1849 году, — продолжил я. Археологам это хорошо известно. — В руинах библиотеки Ашшурбанипала в древнем городе Ниневии — неподалеку от современного города Мосул в Ираке — он наткнулся на тысячи глиняных табличек с древними мифами и эпосами о богах. В «Эпосе о Гильгамеше» мы можем прочитать о наводнении и об одной супружеской паре, которая пережила наводнение благодаря содействию богов, — поразительное сходство с библейским Всемирным потопом.

— Это не просто сходство. Герой эпоса встречает, как и в рассказе о саде Эдема, хитрую змею, которая ворует источник вечной жизни не только у царя Урука, но и у всего человечества. В эпосе мы читаем, как Энкиду — друга Гильгамеша — создают из глины, в точности как Адама. Оба являются точными копиями бога-создателя. В поисках вечной жизни Гильгамеш встречает человека по имени Утнапиштим, единственного человека, жившего вечно. От своего бога Утнапиштим получил совет построить ковчег и взять с собой членов своей семьи и еще по паре всех животных. Потом бог вызвал поток воды, в котором утонули все люди. Даже в истории об Иове, которого мучит Сатана, можно найти аккадские истоки в месопотамской поэме Ludlul bel nemeqi («Восславлю владыку мудрости»). В этой поэме предшественник Иова подвергается в точности тем же испытаниям.

— И вавилонский миф о Сотворении мира «Энума элиш» имеет поразительное сходство с последующими религиями, — добавил я. — В «Энума элиш» и в Библии Вселенная и ее обитатели появляются в результате того, что Бог поочередно создает небо и землю, свет и тьму, воду, море и твердь, флору и фауну, и человека. И в обеих версиях Бог должен отдохнуть, завершив созидание. Но в этом нет ничего нового, К. К. Отзвуки шумерских и вавилонских мифов мы находим и в более поздних религиях.

— Интересно, что ты упомянул именно «Энума элиш». — К. К. достал из папки листок, который протянул мне через стол:

Когда ты спустишься с неба, чтобы принять решение, это будет местом твоего отдыха перед встречей.

Я назову его «Вавилон», «Дом Великих Богов».[180]

— Ветхозаветное понимание земли, неба и моря, — сказал К. К., — имеет много общих черт с «Энума элиш». Строго говоря, «Энума элиш» был не повествованием о создании мира, а литературным произведением, предназначенным поставить бога Мардука выше всех других месопотамских богов.

— Явная параллель с книгами Моисеевыми, которые начали создавать на триста-четыреста лет позже. Но там, где «Энума элиш» выделяет Мардука как важнейшего из богов, книги Моисеевы делают еще один шаг вперед, называя Бога единственным истинным богом. Не важнейшим, а единственным! Всемогущим!

— Версия, обнаруженная Лэйардом, относится к 700 году до Рождества Христова, другие варианты эпоса на пятьсот-семьсот лет старше. Значит, эта мифология родилась в тот же период, что и иудейская мифология. Насколько случайны черты их сходства? Бог Адапа, который позже стал более известен как Оаннес, дал людям мудрость. Он научил людей создавать цивилизации. А Мардук? Он правил пятьюдесятью основными шумерскими богами, функции которых — например, управление городами — чрезвычайно напоминают о задачах христианских святых.

Я усиленно пытался понять, куда клонит К. К.

— Не хочешь же ты объяснить интерес проекта к Евангелию Люцифера и «Серебряному свитку» тем очевидным фактом, что мифы и религии мира имеют общее происхождение?

— Объяснение еще более простое, и связано оно с тем, кто писал «Серебряный свиток».

— И кто же?

— Он прибыл в Месопотамию более пяти тысяч лет назад. Прибыл вместе с группой соотечественников. Их было около двухсот. Они были не такие, как все. И их восприняли как богов.

— Нефилимы на гастролях? — пошутил я.

— Они были очень рослыми, что в последующем послужило основой для рассказов о нефилимах.

— Написавший «Серебряный свиток», — это его скелет мы нашли?

— Именно так.

— И кто же он?

— Его имя Оуэх, и он прибыл из космоса.

РИМ

май 1970 года

Очень высоко, в конце туннеля, сверкает свет, такой сильный, что я не могу смотреть на него.

— Ло-Ло, — шепчу я, а может быть, это я только думаю, а не шепчу, — что это за свет?

— Какой свет? — спрашивает Ло-Ло.

— Яркий свет.

— Дружок, ты лежишь в гробу в полной темноте с закрытыми глазами.

— Ты не видишь свет?

— Нет.

— И ангелов ты тоже не видишь?

XII НЕВЕРОЯТНО!

АЛЬ-ХИЛЛА

1 сентября 2009 года

Когда тебя охватывает безумие, ты можешь найти спасение во многих вещах. Кто-то находит его в смехе. Кто-то совершает бегство в надежную гавань отрицания всего. А кто-то сует пальцы в уши и кричит как можно громче: ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА-ЛА! — чтобы в результате перекричать тех, кого не хочет слушать. Такими уж мы созданы. Во всяком случае, некоторые из нас. Я именно из этой породы людей. Я убегаю или прячусь от того, чего не хочу знать. Я внимательно смотрел на К. К., чтобы найти какой-то признак, что он пошутил. Но его лицо не менялось. Губы не дрожали от едва сдерживаемой улыбки. Глаза не щурились, предвещая взрыв веселья. Взгляд К. К. был совершенно спокоен. Он ждал, что его слова войдут в меня и взорвутся внутри моего сознания.

«Его имя Оуэх, и он прибыл из космоса».

Когда я был маленьким и стая кровожадных пираний, которая скрывалась под обманным названием «школьные друзья», издевалась надо мной в школьном дворе, обзывала меня бледнолицым и красноглазым и тыкала в меня презрительными взглядами и заточенными карандашами, я убегал от них к фру Ульриксен, доброй и приветливой учительнице домоводства, которая следила за порядком во время перемен. Под прикрытием внушительного поля притяжения и бюста фру Ульриксен я чувствовал себя защищенным от нападений стаи Pygocentrus piraya, которая впивалась в меня в надежде отхватить хотя бы кусочек. Много лет спустя, когда я, как обычно, в одиночестве поглощал свой ленч, я, листая газету, обнаружил статью о фру Ульриксен. Я помню, что застыл с куском хлеба в руке и полуоткрытым ртом. На протяжении пятнадцати лет над фру Ульриксен издевались ее коллеги-учителя. Теперь она обратилась в суд.

Методы ее коллег были, естественно, более утонченными, чем у моих школьных друзей, но результат тот же самый. Фру Ульриксен, как и я, чувствовала себя изгоем. Человеком, которому нет места в коллективе. Ее выживали молчанием, взглядами, повернутыми к ней спинами. Фру Ульриксен искала спасения в одиночестве переполненного школьного двора. С монументальной внешностью матроны она вышагивала по своему обычному маршруту — от фонтанчика с водой для питья к навесу от дождя и потом к фонарному столбу — и во время медленного прохождения спасала таких же несчастных, как я, от хищной злобы шайки. Мне никогда не приходило в голову, что она сама была жертвой. Я теперь всегда думаю о фру Ульриксен, когда что-то выглядит иначе, чем является на самом деле; когда я чувствую, что что-то остается недоговоренным, что-то прячется между строк.

«Его имя Оуэх, и он прибыл из космоса».

С самого первого момента, когда я бросил любопытный взгляд на Евангелие Люцифера, и на протяжении всей долгой и полной приключений охоты, чтобы найти решение загадки, я чувствовал присутствие чего-то, чего я не мог понять.

Чего-то вроде этого Оуэха…

В то же время объяснение К. К. было ударом под дых. Сродни диагнозу врача, установившего, что ты смертельно болен. Ты не можешь поверить, хочешь повернуть время вспять.

Оуэх прибыл из космоса.

Я подумал о фру Ульриксен. Она совершала свое бегство в школьный двор.

Мне бежать было некуда.

РИМ

май 1970 года

Они ехали вдоль обветшавшей стены длиной в несколько сот метров, только частично скрывавшей виноградную плантацию, которая когда-то в прошлом была частью поместья или монастыря, но теперь обрабатывалась лишь одним крестьянином, проживавшим поблизости. В некоторых местах стена обрушилась. Сорняки, мимоза и плющ росли на обочине рядом с монастырской стеной. Автомобиль поднимал облако пыли, которая опускалась на растительность вдоль покрытой щебнем проселочной дороги. На земле поодаль от дороги стоял брошенный трактор с прицепом. Над ним пролетела стая скворцов. «Скоро будет дождь», — подумал Джованни. Он повалился вперед, когда шофер притормозил, чтобы машина не попала в яму. Над стеной и между деревьями мелькала колокольня.

— Это, — сказал Великий Магистр, — монастырь Святой Девы Марии.

Джованни вспомнил оливковую рощу, в которой проработал несколько недель, когда был мальчишкой. Он до сих пор помнил все запахи: особый аромат спелых олив, сухой земли, листьев и насекомых. Тогда же он стал смотреть на старые деревья с большим уважением. Деревья, кора которых была покрыта трещинами веков, напомнили ему о бабушке с дедушкой. К семидесяти годам время превратило их лица в потрескавшиеся карты запустения. В тени под оливковыми деревьями молодой Джованни впервые задумался о течении времени. «Время, — пришло ему в голову в те дни, — совсем не прямая линия, вдоль которой бежит жизнь. Часовой механизм, — подумал Джованни, — не измеряет время, а разделяет его на маленькие кусочки и приводит их в порядок».

Они свернули во двор монастыря. Кованая решетка поддалась укусам времени. В середине двора высохший фонтан. Веселый херувим, который должен был заполнять фонтан водой, покрылся патиной из птичьего помета, мха и забвения. На долю секунды Джованни представил себе этот двор таким, каким тот был когда-то раньше. Он увидел идущих на вечернюю молитву монахов, воркующих голубей, струю воды в фонтане.

«Мерседес» остановился перед лестницей.

— Ну вот мы и прибыли, — сказал Великий Магистр.

Некоторое время все сидели неподвижно, словно были не в состоянии покинуть автомобиль.

— Идем?

Они вышли из машины и двинулись по территории заброшенного монастыря.

XIII НЕВЕДОМОЕ

АЛЬ-ХИЛЛА

1 сентября 2009 года

— Оуэх?

Я попробовал произнести имя, как его произнес К. К.

К. К. посмотрел на меня взглядом, которым отец подбадривает своего растерявшегося сына. С искренним сочувствием.

Смириться с абсурдным — значит опрокинуть все, на что ты потратил жизнь. Никто из нас не берет в расчет непостижимое, неведомое.

— Оуэх из космоса?

Мой голос выдал мучившее меня сомнение.

К. К. подошел к кухонному столу и налил еще стакан воды. Ни слова не говоря, протянул его мне. Я жадно выпил.

— Ты, вероятно, думаешь, что я не понимаю твоего состояния? — сказал он. — Прекрасно понимаю.

Я отставил стакан и вытер рот.

— В первый раз, когда я услышал об этом, я ушел из конференц-зала злой как черт. Я решил, что коллеги издеваются надо мной.

Я все еще не знал, что сказать.

— Все наши взгляды на жизнь опираются на предположение, что мы, жители Земли, одиноки в космосе. Что мы уникальные Божии создания. — Он помолчал. — Довольно высокомерное предположение, если хочешь знать мое мнение. Только в Млечном Пути имеется сто тысяч миллионов звезд. Млечный Путь — всего лишь одна из многих миллиардов миллиардов галактик. А мы, такие наивно самодовольные, воображаем, что мы уникальны в непостижимо огромной Вселенной?

Я снова промолчал. Только покачал головой, пытаясь умножить сто тысяч миллионов на миллиард миллиардов; получилось много-много нулей.

— Если что-то кажется непостижимым, — сказал К. К., — это означает, что наш мозг не может оценивать. Насколько вероятным показалось бы римскому легионеру или крестьянину в восемнадцатом веке, что астронавт может ходить по Луне? Что это показывают по телевидению в прямом эфире по всей Земле? Мог ли человек каменного века понять концепт мобильного телефона? Мог ли фарисей во времена Иисуса представить себе компьютер или атомную бомбу? Они жили в другое время. Но и мы живем в другое время. Точно так же ты и я ограничены представлениями нашего времени.

Я выпил остаток воды, а К. К. продолжил:

— Мы, люди, допускаем ошибку, когда оцениваем все с позиции знаний и опыта своего времени. Вряд ли мы можем представить себе технологии, которые выходят за рамки того, что мы сами в состоянии понять. Я и ты, Бьорн, подобны двум обитателям пещер, которым предлагают разобраться в загадках квантовой физики.

— Я готов допустить, что на других планетах есть жизнь. Но вот посещали инопланетяне Землю или нет?

— Именно! Вопрос связан с расстояниями. Космическое пространство невероятно велико. Звезда проксима Центавра расположена от нас на расстоянии четырех световых лет, тау Кита — двенадцати световых лет. А это самые близкие к нам звезды.

— В таком случае как пришельцы попали сюда?

— Мы не нашли их космического корабля. Поэтому остается только гадать. Наша проблема в том, что мы слишком примитивны. По сравнению с Оуэхом наши выдающиеся астрономы и физики — всего лишь полуголые охотники джунглей, которые пытаются понять лазерное оружие. Концепты будущего, такие как ядерная пульсация, фузионные ракеты, световые паруса на лазерном топливе, уже намечены.

Все двигается невероятно быстро. Нужно думать совсем по-другому. Мы говорим о таких понятиях, как тахионы — которых, строго говоря, вообще не существует, — тахионные поля и тахионное конденсирование. О суперструнах. Теория босонских струн. Теория квантовых полей. Теория Гауге.

— Э-э…

— Я даже не буду пытаться объяснить, Бьорн. Это сферы, которые являются абстрактными даже для физиков. Здравого смысла в квантовой физике вообще нет. Для путешествий между звездами мы должны найти новую космологическую модель. Должны освободиться от таких ограничений, как время, пространство, скорость света и законы природы, как мы их знаем.

— Я не способен освободиться от всего этого.

— Мы должны думать по-другому. Должны найти короткие пути. В промежутках между измерениями. Найти змеиную пещеру, которая связывает время и пространство. Туннели между многочисленными вселенными. Физики считают, что параллельных вселенных несколько, они существуют наряду с нашей. Все они были созданы Большим взрывом[181] четырнадцать миллиардов лет назад. И стали развиваться параллельно друг с другом. И в каждой из этих вселенных, Бьорн, есть эхо от тебя и от меня.

Отправитель: Примипил

Послано: 01.09.2009 20:55

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Аль-Хилла/Вавилон-II

Шифр: S/MIME РКС37

Dominus!

Приношу покорнейшую благодарность за мое награждение и причисление к числу блаженных во имя Люцифера. На протяжении многих лет я отдаю свою жизнь нашему братству. Sanctus bellum для меня всегда была самым важным и почетным делом. Доминус, конечно, я нахожусь в полном распоряжении ордена!

Примипил брат Рац

XIV ПРИШЕЛЬЦЫ

АЛЬ-ХИЛЛА

1 сентября 2009 года

1

К. К. вынул из холодильника банку пива. Вопросительно посмотрел на меня: «будвайзера»? Я покачал головой. У меня голова и без пива шла кругом.

— Если Землю посещали пришельцы, — сказал я, — то должны же быть доказательства этого?

— Ты хочешь сказать — кроме Оуэха?

— И что же они оставили тут?

Он открыл банку, поднялась пена. Со смешком сказал:

— Ты знаешь, что многие рассказывали даже гораздо более невероятные истории о доисторических астронавтах, которые осуществили необъявленные визиты на Землю. Иммануил Великовски[182] отнес библейские истории и мифы к тому времени, когда произошло столкновение между Землей, Венерой и Марсом в доисторические времена. Захария Ситчин[183] утверждал, что в нашей Солнечной системе есть планета Нибиру, на которой существует очень продвинутая цивилизация, и что представители этой цивилизации посещают Землю каждый раз, когда эта планета проходит по своей орбите достаточно близко от нас. Дэвид Айк[184] говорит, что Землей управляет Вавилонское братство — раса человекоподобных рептилий, возглавляемая королевой Елизаветой II,[185] Джорджем Бушем[186] и Крисом Кристофферсоном.[187]

— Думаю, что я один из них. Во всяком случае, я чувствую себя рептилией, когда просыпаюсь по утрам.

— Самый знаменитый астроархеолог из всех — швейцарец Эрих фон Дэникен.[188] В своих многочисленных книгах он утверждает, что инопланетяне прилетали на Землю в древности, что мир полон археологических доказательств этих посещений. Проблема состоит в том, что инопланетяне не были на Земле уже четыре-пять тысяч лет. Чтобы обнаружить их следы, нам приходится читать между строк мифы и документы религий. Именно в передаваемых веками религиозных памятниках еще живут свидетельства о загадочных небесных богах.

— В виде аллегорий?

— Да. В виде мифов, притч, видений, откровений. Даже в Библии ты можешь найти изображение космического корабля, приземлившегося прямо на глазах восторженного пророка, который решил, что стал свидетелем некоего религиозного видения.

Он перекинул мне через стол исписанный листок:

— Вот откровение из Ветхого Завета. Проведи эксперимент: прочитай текст глазами современного человека. И ты обнаружишь, что Иезекииль описывает астронавтов в непривычных одеяниях, пламень и рев тормозных двигателей приземлившегося корабля. Ты поймешь намеки на металл, стекло, механику, электронику, выхлопы.

И я видел: и вот бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него. А из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, — и таков был вид их: облик их был как у человека.

И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огней и молния исходила из огня. И животные быстро двигались туда и сюда, как сверкает молния. И смотрел я на животных, — и вот на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их. Вид колес и устроение их — как вид топаза, и подобие у всех четырех — одно; и по виду их, и по устроению их казалось, будто колеса находились в колесе.

И когда шли животные, шли и колеса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса.

Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их. А под сводом простирались крылья их прямо одно к другому, и у каждого были два крыла, которые покрывали их, у каждого два крыла покрывали тела их. И когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод, как бы глас Всемогущего, сильный шум, как бы шум в воинском стане; а когда они останавливались — опускали крылья свои.

А над сводом, который был над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него.[189]

— Как это истолковать? — спросил К. К. — Как религиозное видение, экзальтированный и религиозный сон? Как Божественное откровение? Или как описание прибытия кабины, отправленной с основного корабля, находящегося на околоземной орбите? Фактически в мифологии имеется несколько подобных описаний. Иезекииль был не единственным, кто видел космический корабль. В «Эпосе о Гильгамеше» Энкиду носят над землей «крылья орла». Енох тоже летал на космическом корабле. В своей книге Енох описывает свою встречу с астронавтами, которых он воспринял как ангелов. Именно Енох дал первое в истории описание Земли с высоты птичьего полета.

2

— Верящие в палеоконтакты — посещение Земли в древности инопланетянами — демонстрируют что угодно: от живописных изображений похожих на астронавтов существ в пещерах вплоть до совершенных пирамид, — сказал К. К. — В лучшем случае мы говорим о косвенных доказательствах. Или о возможных истолкованиях.

— О каких косвенных доказательствах?

— О, сам знаешь. Стоунхендж. Пирамиды Гизы. Линии Наски в Перу. Календарь ацтеков. Математика майя. Астрономия китайцев. Багдадский аккумулятор. Антикитерская машина, механическое устройство, которому почти две тысячи лет, которое считается самой первой в мире аналоговой вычислительной машиной. Список длинный, очень длинный. Но речь все время идет об истолкованиях. Никто не предлагал считать косвенные доказательства прямыми. До настоящего момента. Теперь у нас есть доказательства! Речь идет об объектах, которые совершенно очевидно имеют внеземное происхождение. А теперь у нас появился еще и скелет.

Я наполнил легкие воздухом и медленно выдохнул.

— Я понимаю твой скептицизм, Бьорн. Но я знаю, что Оуэх прибыл с другой планеты. Я не фанатик. Я даже не любитель научной фантастики. Я никогда не смотрел Star Trek, Babylon 5, X-files,[190] или как еще там называются все эти телевизионные сериалы. Я рассказываю тебе это, потому что я знаю. Потому что мне известна вся история. И даже древняя история, если угодно.

3

К. К. несколько раз глотнул пива, потом присел к столу:

— Давай вернемся к найденным в 1947 году «Свиткам Мертвого моря» и обнаруженному в 1952 «Серебряному свитку». «Серебряный свиток» поведал нам историю астронавта, прибывшего с другой планеты. Подписавший назвал себя Оуэхом. В «Серебряном свитке» Оуэх рассказал, откуда они с товарищами прибыли, что увидели на Земле. Его формулировки — окрашенные символикой и лексиконом, характерным для жрецов, у которых он научился языку, — содержат многочисленные раздражающие двусмысленности. Те, кто на протяжении десятилетий пытался прочитать и истолковать «Серебряный свиток», не понимали, что это рассказ астронавта, прилетевшего из космоса. Они воспринимали его как историю падшего ангела. Они поставили знак равенства между Оуэхом и Сатаной. Ничего странного. В «Серебряном свитке» он говорит о себе и своих астронавтах то как о живших в небе, то как об изгнанных с неба. Вероятнее всего, это не слишком удачный способ сформулировать, что их послали в экспедицию с их родной планеты. Очень типична формулировка мы с крыльями, упавшие с неба. Нечеткая, плохая формулировка. Когда Оуэх говорит о крыльях, он имеет в виду полет, то есть космический корабль. Но читавшие эту фразу понимали ее буквально. Ангелы упали с неба. Текст не очень хорошо написан. Как будто его писал ребенок. Или тот, кто недавно выучил местный язык. Аккадский. В аккадском языке сложная грамматика. Ты можешь представить себе, что изучаешь язык другой планеты? Фонетику. Значки. Грамматику. Орфографию.

— У меня были большие проблемы с немецким языком.

— О себе он написал, что пришел с небесного моря. Он имел в виду космическое пространство. В тексте много таких двусмысленностей и странных формулировок. Поэтому его можно прочитать по-разному. В том числе и как религиозное пророчество или апокалипсис. Точно так же Нострадамуса[191] можно читать сотнями разных способов. Как бы то ни было, текст написан существом, которое привыкло думать и формулировать свои мысли по-другому, чем это делаем мы, люди. Когда Оуэх говорит о себе как о небесном боге, который упал подобно горящей звезде с неба, мы не можем воспринимать его слова буквально. Он позаимствовал красочный словарный запас у жрецов, которые обучили его языку и поклонялись ему как богу. Собственно говоря, Оуэх вел себя очень по-человечески — если только это слово применимо к нему, — он трудился, чтобы овладеть аккадским языком. Ничего удивительного, что он усвоил аллегорические формулировки жрецов.

— Непостижимо…

— Удивительное повествование, — продолжил К. К. — Оуэх рассказывает о группе из двухсот астронавтов — ангелов, — которые прилетели со своей родной планеты к нам на Землю. Хотя у них было много человеческих черт — это существа, созданные на основе, углерода, с двумя ногами, двумя руками, головой с глазами, носом и ртом, — генетически они не были похожи на нас, людей. Они были вдвое выше. Жили гораздо дольше. У нас, людей, потенциальная продолжительность жизни примерно сто — сто двадцать лет. Соплеменники Оуэха могли прожить несколько тысяч лет.

— Разве это возможно?

— Когда мы получим ответ на этот вопрос, мы сумеем разработать методику для продления нашей жизни.

— Но некую теорию вы, вероятно, уже имеете?

— Биологи должны найти объяснение в ДНК Оуэха. Теории у них, конечно, есть. Автоматически возобновляемые ДНК. Присутствие каких-то других энзимов, антиоксидантов и свободных кислородных радикалов. Что-то воздействующее на обмен веществ, замедляющее пульс, но при этом сохраняющее необходимый кровяной обмен в сердце и в мозгу. Автоматически обновляемые митохондрии. Что-то очищающее биологию всего организма. Все это в совокупности. Есть много теоретических способов продлить жизнь. Раса Оуэха была создана так самой природой.

— Представь себе — дожить до возраста в несколько тысяч лет.

— Даже останки его удивительно хорошо сохранились. Что-то препятствует старению. И распадению тканей. Ты видел это собственными глазами.

— Если честно, вид у него был непривлекательный.

— Я думаю, что мы полюбили бы его, Бьорн. Хотя он был высоким и очень непохожим на нас.

4

— А зачем он вообще написал эти тексты?

— Мы думаем, что Оуэх и его люди хотели нам помочь. Поделиться своими знаниями. Технологически цивилизация Оуэха опережала человечество на много десятков тысяч лет. Однако они обнаружили, что люди слишком примитивны, чтобы использовать то, чему они могли нас научить. Знания, принесенные Оуэхом со своей планеты, были слишком продвинутыми для человечества. И все же он хотел, чтобы последующие поколения людей знали, что они побывали здесь. Поэтому Оуэх позаботился о том, чтобы он и свитки, которые приведут к нему, были сохранены до поры до времени в тайне, дабы быть найденными, когда человечество достигнет определенного уровня развития и будет способно расшифровать и истолковать их. В дополнение к «Медному свитку», который Оуэх оставил здесь, в Вавилонской башне, он написал еще два текста — «Золотой свиток» и «Серебряный свиток», — которые могли гарантировать, что место его захоронения будет найдено и мы поймем, кем он был, — но только тогда, когда мы будем к этому готовы.

— Подожди-подожди. «Золотой свиток»? Ты ни слова не сказал о нем.

— «Золотой свиток», к сожалению, утрачен. Он был, как говорит название, написан на чистом золоте. В нем указывалось точное расположение Вавилонской башни с помощью геометрических и математических координат. Но как ты понимаешь, эта информация была бессмысленной для его современников, впрочем и для наших тоже. Только когда мы получили полный текст Евангелия Люцифера, доктор Гордон и ее штаб смогли расшифровать код, который необходим, чтобы найти координаты Вавилонской башни.

— «Серебряный свиток»… «Золотой свиток»… Что же такое Евангелие Люцифера?

— Я знаю, что это прозвучит странно, но Евангелие Люцифера можно охарактеризовать как резервную копию. Не так, как в компьютерах, конечно, но аккадский текст левой колонки представляет собой копию «Серебряного свитка». Символы и знаки в правой колонке — копия «Золотого свитка». Евангелие Люцифера написано на имеющем внеземное происхождение материале, который не поддается разрушению. Это дополнительная мера, предпринятая Оуэхом для обеспечения сохранности. На случай, если что-то произойдет с оригинальными текстами. А ведь так и произошло.

— И где он прятал свои свитки?

— Он спрятал «Золотой свиток» и «Серебряный свиток» в надежном укрытии.

— И тем не менее его нашли?

— Укрытие, которое он приказал построить, было самым надежным и неприступным из всех. И оно существует до сих пор. Ты сам его видел. Собственными глазами.

— Где? Когда?

— Поставь себя на место Оуэха. Вот сидит он в зиккурате в Вавилоне. Каждый день, каждую ночь он пишет послание потомкам. Все другие, прибывшие с ним, умерли. Ему поклоняются как богу. Но он знает, что все преходяще. Новые властители могут разрушить все, что построили их предшественники. Он знает природу человека. Поэтому он должен себя обезопасить. Зиккурат, в котором он живет, практически неприступен для грабителей гробниц. Ты сам знаешь, как мы вскрывали двери. У примитивных грабителей гробниц не было никаких шансов. Оуэх понимал, что надстройка башни, стоявшая на крепком фундаменте, рано или поздно разрушится и еще лучше прикроет его тайник.

Но если он будет слишком хорошо спрятан, ни Оуэх, ни «Медный свиток» никогда не будут обнаружены. Поэтому он искал другое место, где он мог бы разместить «указатели», то есть «Серебряный свиток» и «Золотой свиток». Ему требовалось солидное сооружение, которое проживет тысячелетия, это сооружение должно было быть настолько внушительным, чтобы будущие поколения обязательно начали его изучать. И таким образом, рассуждал Оуэх, человечество рано или поздно обнаружит тайник — желательно на такой стадии развития цивилизации, когда люди смогут осознать, что им досталось. Об остальном ты, вероятно, догадался сам.

— Нет.

— Подумай. Какая цивилизация была самой могущественной во времена Оуэха?

— Примерно 2500 лет до Рождества Христова? М-да… Египет?

— Именно.

— Одна из пирамид в Гизе? Большая пирамида Хеопса?

— Совершенно верно. Большая пирамида была идеальным местом для Оуэха. Он самолично прибыл в Египет и уговорил Хеопса — или Куфу, как его называли египтяне, — воздвигнуть монументальное сооружение и сделать вид, будто оно будет местом его захоронения. Пирамида так и не стала местом захоронения Хеопса, это был тайник. Тайник Оуэха.

— Благородство могущественного властителя…

— Фараон считал Оуэха богом. Для них он был не астронавт из космического пространства, он был бог! А если бог стучится в дверь и просит помочь ему в чем-то, то даже язычник Бьорн будет рад согласиться, чтобы заработать свою порцию вечного блаженства, ведь так? Фараон Хеопс не медлил ни секунды. Он построил пирамиду, о которой попросил его Оуэх.

— И там Оуэх спрятал свои свитки?

— Оуэху нужны были три камеры. Главная камера, которая впоследствии получила название камеры Фараона, была расположена в центре пирамиды. От камеры Фараона две шахты указывают на гигантскую звезду зета Ориона и на альфа Дракона — Полярную звезду древности Тубан в созвездии Дракона. У нас есть гипотеза, что одна из шахт указывала на звездную систему Оуэха. В камере Фараона он положил в каменный саркофаг «Золотой свиток», который хранился в ларце из дерева акации, покрытого золотом. Ларец в саркофаге имел сто тридцать сантиметров в длину и семьдесят восемь сантиметров в ширину. Между прочим, эти размеры указаны в Библии для ковчега Завета.

Я промолчал.

— «Серебряный свиток» спрятали в камере Царицы. И по сей день египтологи не пришли к общему мнению, а лучше сказать, не знают предназначения этой камеры. И есть еще резервная копия, собственноручное творение Оуэха. Евангелие Люцифера. Копия «Золотого свитка» и «Серебряного свитка». Оно было спрятано в камере, расположенной на глубине почти в тридцать метров. Невероятное свершилось. Грабители сумели проникнуть через многочисленные системы защиты, которые блокировали проходы к камерам. Оуэх думал, что священный статус пирамид и камни, скрывавшие ходы к камерам, защитят манускрипт от грабителей. Но не вышло. Египетские грабители — большие хитрецы. В период Среднего царства египетской истории сокровища пирамиды были разворованы. «Золотой свиток» исчез навсегда. Мы можем только догадываться, что с ним случилось. Грабители, которые ничего не поняли из текста, вероятнее всего, раскололи его на маленькие кусочки и продали по отдельности. Судьба второго свитка была удачнее. Ларец из дерева акации без золотого покрытия появился у царя Соломона в его легендарном храме в Иерусалиме. То же самое произошло с «Серебряным свитком» и Евангелием Люцифера.

К. К. подошел к окну, посмотрел в него, потом продолжил:

— Римляне, разрушившие Второй храм в семидесятом году, похитили много сокровищ и святынь. Но при странном единодушии жрецов и ессеев «Серебряный свиток» избежал этой участи и был спрятан в пещере, где его нашли наши археологи в 1952 году.

— Которым, вероятно, показалось, что «Серебряный свиток» — фальшивка?

— Как ты думаешь, разве это не первая реакция любого, кто прочитает его? Поначалу главной целью нашего проекта было доказать, что Оуэх — сказочный персонаж, а «Серебряный свиток» — доисторическая фальшивка.

— И что же вас переубедило?

— Оуэх оставил предметы внеземного происхождения. Материал, на котором написано Евангелие Люцифера, например. Материал может, правда, напоминать шкуру животных, но в действительности — как это увидели твои друзья в Исландии — он синтетический. В ларце с «Серебряным свитком» лежало также что-то органическое — листок, — имеющее внеземное происхождение. Свежий красный листок. Каким-то образом его сохранили для вечности. Биологи, химики и все другие ученые исследуют этот листок почти шестьдесят лет. Он все еще не завял.

5

Только я собрался спросить, как мог листок не завянуть, когда распахнулась дверь штабного барака. К нам ворвался Дик Стоун:

— Мы знаем, кто он!

За ним в щели между прямоугольным очертанием двери и его силуэтом темнела чернота пустыни.

— Вы его поймали? — спросил К. К.

— Еще нет. — Начальник службы безопасности прикрыл дверь. — Его нет у себя в комнате. Но он не мог далеко уйти. Мои люди ищут его.

— Кто он?

— Один из тех, кто даже не был в списке подозреваемых, — сказал Дик Стоун и присел к столу. — За него поручился профессор Альдо Ломбарди.

Когда он увидел нашу реакцию, он, словно защищаясь, поднял руки:

— Профессор вне подозрения. Я говорил с ним по телефону несколько минут назад. Его нельзя ни в чем обвинять. Его ввели в заблуждение, так же как и вас. Ломбарди взял этого мерзавца на работу в Григорианский университет задолго до того, как его самого приняли в проект «Люцифер».

— Кто? — повторил К. К.

— Итальянец. Витторио Тассо. Семиотик.

Я вздрогнул. Витторио Тассо. Впервые я поздоровался с ним, когда пришел в кабинет профессора Альдо Ломбарди. Мы сталкивались с ним в секретном архиве Ватикана. Здесь, в лагере, он всегда держался в стороне — в столовой, в общих помещениях — и редко разговаривал с кем-либо. Я пытался пару раз обратиться к нему, но он не проявил интереса.

— Все это очень печально, — сказал Стоун. — Тассо — протеже профессора Ломбарди.

— Он все время был «кротом» дракулианцев, — задумчиво сказал К. К. — Поэтому они были хорошо информированы. Они знали, где мы. О чем мы думаем. Из-за Витторио Тассо информантом дракулианцев стал, сам того не ведая, и Альдо Ломбарди.

— Вместе с итальянскими спецслужбами мы изучаем его прошлое. По словам профессора Ломбарди, Витторио Тассо был принят в Григорианский университет в 1998 году. До этого он провел много лет, имея самые лучшие отзывы о работе, в университетах Болоньи, а еще раньше Турина. Докторскую степень получил в Кембридже.

— А когда он стал дракулианцем? — спросил я.

— Очевидно, он был им все время. Мы подозреваем, что он так называемый спящий агент. По документам, он родился в Бреши. Но его бумаги — свидетельство о рождении, свидетельство о крещении, школьный аттестат — фальшивые. Мы уже получили данные от местных органов власти и школьных управлений. Впервые след Витторио Тассо появляется в официальных итальянских регистрах, когда его приняли в университет Турина. Они основывали свои записи на фальшивых документах. Не сочли необходимым свериться с исходными документами. Мы проверяем сейчас, не прибыл ли он из Румынии, где у дракулианцев главная база, и…

6

— Великолепно!

Витторио Тассо был невысокого роста, невзрачный мужчина, с редкими волосами и в старомодных очках, отчего производил впечатление стареющего интеллигента. И вот теперь он стоял в дверях между штабом и коридором и выглядел кем угодно, только не интеллигентом. Никто из нас не слышал, как дверь открылась.

— Встать! Всем встать!

Голос был слишком гнусавым и писклявым, чтобы внушать естественное уважение, которое должно быть связано с докторской степенью, его биографией и пистолетом «глок», который он направил на нас.

Мы встали. Начальник службы безопасности сделал шаг в сторону.

— Стоять спокойно!

— Витторио… — начал говорить К. К.

— Нет! В сложившихся обстоятельствах вы должны обращаться ко мне, используя мое настоящее имя. Брат Рац.

— Брат Рац… — повторил К. К. — Как хотите. Вы являетесь, судя по всему, дракулианцем?

— Я стал монахом-дракулианцем, когда мне исполнилось тринадцать лет. К этому времени я прожил в монастыре Сфант-Санж десять лет. Монахи воспитали меня.

— Вы ищете манускрипт?

— Да.

— Я должен вас разочаровать.

— Где он?

— Манускрипта в лагере нет.

— Вы недооцениваете меня.

— Брат Рац, манускрипт служил только одной цели. Он должен был показать, где находится Вавилонская башня. Зачем он вам теперь? Пророчеств, которые, как вы думали, находятся в третьей части, нет. Вы не найдете там ни слова о Боге, Сатане или Костхуле. Вы неправильно поняли текст. Послушайте меня! Вы…

— Где манускрипт?

— В надежном месте. Ни вы, ни ваши начальники не получат его.

Брат Рац вошел в комнату:

— Тогда мы сделаем таким образом. Сначала я застрелю Белтэ. Потом я застрелю начальника службы безопасности. В самом конце я выстрелю в тебя. Сначала в одно колено, затем в другое. И наконец — в живот. Говорят, выстрел в живот ужасен, это самый тяжелый способ умирать. Может, ты все же предпочтешь сообщить, где он.

Тассо, брат Рац, направил взгляд и оружие на меня.

Я — тряпка. От страха перед болью и перспективой смерти колени мои задрожали. Я схватился за спинку стула, чтобы не упасть.

— Так что будем делать? — спросил брат Рац у К. К.

К. К. сказал, что он, конечно, может рассказать, где находится манускрипт, — если уж нужен такой пустяк. В ушаху меня звенело, я не уловил, что он говорит. На несколько секунд я потерял сознание. А может быть, в меня выстрелили.

— Где? — крикнул брат Рац так громко, что едва не сорвал голос.

Только теперь я заметил две красные точки, которые танцевали на лбу брата Раца. Я подумал, что мне это мерещится.

— Где? — крикнул он еще раз.

— Конечно, послушайте меня… — начал К. К.

Снайперы, как я узнал позже, уже лежали в прикрытии грузовика, который стоял около штабного барака. Через микрофон на одежде начальника службы безопасности они слышали каждое сказанное слово.

— Мы знали, что он понял: мы его разоблачим и вы являетесь самой естественной целью для него, — объяснил начальник службы, когда все кончилось. — Мы все предусмотрели. Сделав шаг в сторону, я дал снайперам возможность беспрепятственно стрелять.

Когда две лазерные точки нашли друг друга на потном лбу брата Раца, взорвалось окно, а потом голова монаха. Зрелище не из приятных. Мне до сих пор мерещится эта картинка. Я бросился на кучу осколков стекла. Но все уже кончилось. Останки брата Раца лежали в той крови, которую он считал священной.

РИМ

май 1970 года

Свет.

Интенсивный, слепящий свет.

И воздух.

Я икаю. Кашляю. Хватаю воздух ртом.

Воздух…

Закрываю глаза локтем. Плачу. Кашляю.

Они кладут крышку на пол. Свет режет глаза. Меня вынимают из гроба. Часть меня осталась там. В гробу. Меня моют. Одевают. Мужчина с добрым голосом дает мне кекс и стакан сока.

* * *

Сильвана сидела на стуле в большой пустой трапезной монастыря. Ее ранец лежал рядом со стулом. Блузка приклеилась к тщедушному тельцу девочки. Лицо было бледным, вспотевшим.

Джованни расплакался:

— Сильвана!

Его голос заставил ее посмотреть вверх. Слабая улыбка. Но она не встала. Не бросилась ему навстречу. Она осталась сидеть на стуле, склонив голову набок.

Что они с ней сделали?

— Сильвана! Девочка моя!

* * *

Папа…

Вижу его, солнце светит мне в лицо.

Папа?

Папа пришел забрать меня. Или это кто-то другой и только выглядит как папа. Кто-то вошел в тело папы, смотрит на меня глазами папы.

Ло-Ло ушел. Вечно он исчезает.

— Сильвана! — говорит папа.

* * *

Он подбежал и поднял ее. Она слабо обхватила его за шею.

— Сильвана, Сильвана, Сильвана, — шептал он ей в волосы, которые были жирными и мокрыми от пота.

Ее кожа казалась холодной и липкой. Запах от нее был ужасный.

* * *

Он поднял меня со стула. Его голос идет откуда-то издалека:

— Сильвана, Сильвана, Сильвана…

Я пытаюсь улыбнуться. Он действительно мой папа? Где мама? Где Белла?

Пахнет он как папа.

* * *

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

Сильвана икнула.

— Папа пришел забрать тебя. Мама тебя ждет. Дома. Она так боялась за тебя! Теперь все будет хорошо.

Девочка прижалась к нему.

Джованни слушал ее жадное дыхание, она словно не могла надышаться.

— Теперь все кончилось, дружок.

Он посадил ее на стул и подержал ее лицо в руках. Боже мой, что они сделали с ней? У нее был далекий безразличный взгляд. Он провел рукой по мокрому лбу дочери. Затем зло повернулся к группе мужчин, стоявших за его спиной:

— Что вы с ней сделали?

Великий Магистр шагнул вперед:

— Ей не причинили зла, профессор Нобиле.

— Посмотрите на нее!

— Несколько дней на свежем воздухе, и все будет в порядке.

— Свежий воздух?

— Ей не причинили вреда.

— Во имя Господа, неужели вы не могли держать ее взаперти в помещении? В квартире? Почему — это?

Великий Магистр медленно развел руками. Из-за этого движения он стал похож на епископа в соборе.

— Потому что так предписано.

— Предписано? Где?

— В святом писании.

— В Библии не написано ничего, ни единого слова о таких… безобразиях! Ни единого слова!

— Есть и другие святые писания, профессор Нобиле, кроме Библии. Об этом такому выдающемуся теологу, как вы, должно быть известно.

— Вы безумцы — вот что я вам скажу. Вы безумцы! Безумцы! Господи мой боже, да как же вы не понимаете…

Сильвана потянула его за рукав.

— Человек должен подчиняться и поклоняться своим богам, — сказал Великий Магистр.

— Богам, да? Богам? А собственно говоря, о каких богах вы говорите?

* * *

Папа…

Он сердится. На мужчин.

Папа, не надо сердиться.

* * *

Когда они поехали в Рим, наконец пошел дождь.

Сильвана сидела у Джованни на коленях. Великий Магистр и двое его громил сидели тут же. Второй автомобиль с двоими мужчинами ехал следом. Тучи несли тяжелые занавеси проливного дождя. Капли дождя стучали по крыше и рикошетом отскакивали от асфальта. Усыпляющие монотонные передвижения дворников на лобовом стекле автомобиля напомнили ему о метрономе в доме учительницы музыки, у которой он учился до двенадцати лет. Движение транспорта в сторону Рима во второй половине дня затихло, но навстречу им из города тянулся плотный поток автомобилей. Джованни подумал, сколько лет ему предстоит пробыть в заключении. То, что Сильвана похищена, будет, надо полагать, считаться смягчающим обстоятельством. Но в любом случае он не имел никаких прав стрелять в не имеющего к этому отношения египтянина. Хотя выстрел был случайным. Он не собирался стрелять. Впрочем, он не имел права носить с собой пистолет. Во всяком случае, заряженный. Убийство по неосторожности — лучший вариант. Преднамеренное убийство, если ему не поверят. Заказное убийство — худший вариант. Как бы то ни было, он специально искал и нашел старый револьвер, зарядил его, пришел в университет, дождался декана и египтян. Об убийстве по неосторожности в этом случае трудно говорить — в юридическом смысле, — хотя он и не планировал убийства. Ему должны поверить? Сколько лет он может получить? Десять? Больше? Раньше он никогда особенно не размышлял на тему Уголовного кодекса. Преступники, думал он обычно, заслужили свое наказание. А теперь он стал одним из них.

Сильвана будет жить с Лучаной. Бедная девочка! Отец — убийца. Сможет ли она пережить свое пребывание в гробу? Он очень на это надеялся. Какое воздействие на психику ребенка оказывает пребывание в гробу? Придется сходить к профессионалам. Это было очевидно. Но получила ли Сильвана психологическую травму? Это покажет только время. Бедная Сильвана…

А что скажет Лучана? Достопочтенная Лучана. Она не переносила, даже если он лишал жизни рыбу. В краткий момент болезненного видения он увидел, что она берет с собой Сильвану и уезжает. Возможно, к Энрико? Настолько низко она не могла пасть. Несмотря ни на что. В то же время он не мог представить себе, что она будет ждать его, пока он отбывает наказание. Никогда. Настолько глубокой любовь Лучаны не была. Лучана привыкла, чтобы ее боготворили, любили, чтобы ей поклонялись. Десять лет без поклонения мужчины… Никогда.

Его, конечно, уволят. Декан Сальваторе Росси видел убийство собственными глазами. Совершенно очевидно, что он будет главным свидетелем обвинения во время судебного процесса. Формалист Сальваторе Росси… Теоретически можно продолжать исследовательскую деятельность и в тюрьме. Сидеть и работать в тесной камере или в тесном кабинете — разница небольшая. Но, конечно, это невозможно. Университет никогда не пойдет на то, чтобы человек, осужденный за убийство, остался профессором теологии. Пусть даже это демонология. Все проиграно. Он увидел это сейчас. Лучана. Работа. Научные исследования. Жизнь. Всё.

Когда они приблизились к окружной дороге, Великий Магистр спросил, куда ехать.

— Поезжайте ко мне домой, — ответил Джованни.

— Спасибо. Только этого недоставало! Прямо в лапы полиции.

— Можете остановиться в нескольких кварталах. Я покажу дорогу.

* * *

Они остановились в нескольких кварталах от многоэтажного дома, где жил Джованни с семьей. Держа Сильвану за руку, Джованни повел своих спутников по одной из параллельных улиц, потом по переулочкам, забитым велосипедами, мотороллерами и переполненными мусорными контейнерами с запахом гниющих фруктов.

— Мы скоро будем дома, Сильвана, — сказал он, — дома, с мамой и Беллой.

Сильвана не откликнулась. Они вышли на главную улицу в нескольких метрах от входа в табачную лавку Джованни. Как обычно, покупателей в ней не было. Торговец засиял, когда увидел Джованни и Сильвану.

— Ангел мой! — воскликнул он восторженно.

Сильвана слабо улыбнулась.

— Джованни! — сказал Джованни.

— Джованни! — сказал Джованни.

— Все хорошо?

Торговец с беспокойством посмотрел на одетых в шикарные костюмы мужчин, которые заполнили его маленький магазин.

— Мне нужен мой дипломат.

Торговец подождал немного, наблюдая за незнакомыми мужчинами.

— Ты уверен, Джованни?

— Да. Спасибо за помощь. Дай мне дипломат, это все. Полный порядок.

Торговец пробормотал:

— Да-да-да, — и вышел в другую комнату.

Они слышали, как он возится. Потом вернулся с дипломатом и протянул его Джованни.

— Откройте! — приказал Великий Магистр.

Джованни открыл дипломат. Манускрипт лежал там, завернутый в ткань, внутри картонной папки.

— Спасибо, — сказал Великий Магистр.

И дал знак одному из громил, который выхватил пистолет и выстрелил торговцу прямо между глаз. Тот тяжело упал, сначала на полки с маленькими сигарами, потом пополз на пол, его закрыли сотни сигар. Послышался булькающий звук.

— Мне очень жаль, профессор Нобиле. — Голос Великого Магистра ничего не выражал. — Никаких свидетелей быть не должно. Сожалею. Вы, конечно, понимаете. Я очень высоко ценю вашу помощь. Но должно быть только так. Я сожалею.

«Конечно, — подумал Джованни. — Мы им больше не нужны. Ни я, ни Сильвана. Они получили то, что хотели получить. Сейчас они нас убьют. Никаких свидетелей. Потом они сунут пистолет мне в руку. В руку сумасшедшего профессора. У которого поехала крыша. Которого одолели демоны. Он уже убил египтянина из-за идиотского древнего манускрипта. Он убил торговца табачной лавки. Потом убил свою дочь и наконец себя. Все ясно».

Джованни толкнул Сильвану к прилавку, чтобы она оказалась у него за спиной, а рукой стал шарить в правом кармане в поисках пистолета. Они думали, что орудие убийства у него изъято. Жалкий профессор. Им просто не могло прийти в голову, что пистолет все еще при нем.

Держа пистолет в кармане, он выстрелил Великому Магистру в грудь, громиле в голову. Оба упали. Тогда он выстрелил во второго громилу, который хотел схватиться за оружие. Остальные, по-видимому, были не вооружены. Они стояли неподвижно, парализованные, потом подняли руки вверх.

— Всем лечь! — крикнул Джованни.

Они вытянулись на полу.

— Лежать!

Он встретился взглядом с Великим Магистром. Кровавые пузыри выходили у того изо рта. Он пытался что-то сказать, но слов невозможно было разобрать.

— Сильвана, — позвал дочку Джованни, — идем, дружочек.

Он схватил дипломат с манускриптом, взял за руку Сильвану и увел ее с собой навсегда.

XV МОНИК

АЛЬ-ХИЛЛА

2 сентября 2009 года

1

Когда солнце взошло над пустыней, возникло ощущение, будто накануне ничего не случилось.

В шесть часов утра я проснулся, как всегда, при сигнале побудки из военного лагеря. Я побрел вниз по лестнице, заглянул в туалет и продолжил путь к большому общему душу, где брился К. К.

— Все хорошо? — спросил К. К.

— У меня перед глазами все еще стоит картина смерти Тассо.

— Я знаю, какие у тебя ощущения. Пообщайся с военным врачом. Говорят, это помогает.

Ученые работали в три смены с пяти часов утра. Каждый квадратный метр зиккурата был сфотографирован, снят на видео, зафиксирован на планах и описан словами. Защитный каркас из пластика был сооружен над останками Оуэха. Часть большого зала была отгорожена, так что биологи могли беспрепятственно проводить анализы. В походной лаборатории, где проводилась классификация и каталогизация всего доставленного из погребального зала, работа шла круглые сутки. После регистрации артефакты упаковывались в алюминиевые ящики с пенопластом, имеющим форму каждого предмета. Алюминиевые ящики погружались в специальные контейнеры и отправлялись в США для более детального анализа.

Около входа в лагерь вырос городок средств массовой информации. Многие крупные телеканалы переместили своих военных корреспондентов и спутниковые передатчики из Багдада. Несмотря на большие газетные материалы и длинные телевизионные репортажи о Вавилонской башне, новость об Оуэхе еще не просочилась в прессу. К. К. очень боялся, что факт обнаружения Оуэха станет известным. Такая новость, думал он, должна быть представлена миру с тем уважением, которого заслуживает. План его состоял в том, чтобы президент США доложил о находке на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в речи, которую будут транслировать в прямом эфире на весь мир.

Журналисты оценили открытие местонахождения Вавилонской башни как нечто среднее между историческим курьезом и военно-политическим осложнением. Никто из них не догадался, чем мы на самом деле занимались. Но в конечном счете это не играло никакой роли.

2

Я увидел ее, когда шел из столовой в штабной барак. Она только что покинула территорию автостоянки и, окруженная облаком пыли, направлялась по узкой пешеходной дорожке к барачному городку.

Моник.

Увидев меня, она остановилась. Ветер трепал ее волосы. Они больше не были светлыми. Они были жгуче-черными.

— Моник! — пробормотал я, сам себе не веря.

Глаза ее распухли, покраснели, стали будто стеклянными. Только тогда я понял. В другом мире, в своей постели в Амстердаме, Дирк ван Рейсевейк перестал бороться.

Я похлопал ее.

— Прими мои соболезнования, — шепнул я.

Она прижалась к моему плечу.

«Спасибо», — сказали ее губы.

Я неловко обнял ее, — это было что-то среднее между жестом утешения и лаской. Она вынула блокнот. «Я сидела рядом, когда он уходил», — написала она. Ее взгляд обеспокоил меня. Казалось, она хочет написать еще что-то. Она помедлила. Видимо, какая-то мысль, пришедшая ей в голову, успокоила ее. И она написала: «Я хочу пить!»

3

«Я приехала, чтобы рассказать тебе кое-что», — написала Моник.

Мы сидели на скамейке перед бараком, держа стаканы лимонада с кусочками льда. Я принес два вентилятора — один для Моник, другой для себя. Поток воздуха шевелил листки ее блокнота.

В глубине души я надеялся, что она напишет, что любит меня. Что она хотела бы, чтобы мы состарились вместе. Что она наконец освободилась от брачных цепей, связывавших ее с Дирком, и может теперь отдаться чувствам. Ко мне. Что-то в этом духе. Бьорн, романтик.

«Я знаю, что ты разочарован, — написала она. — Не делай вид, что не понимаешь. Ты думаешь, что я тебя обманула».

Я не мог полностью отрицать этого. Она на самом деле обманула меня. Она все время была заодно с К. К.

«Я не могла говорить. Тогда, — написала она. — Теперь Дирка нет… Это он настаивал. Все время. У него была мания анонимности. — Она вопросительно посмотрела на меня. — Ты действительно этого не понял?»

Я не имел ни малейшего представления, о чем она говорила.

Десять-пятнадцать секунд она рисовала в блокноте каракули. Потом написала: «Кем был Дирк?»

— Дирк был твоим мужем.

Она вздрогнула, словно Дирк вдруг стал полтергейстом и воспользовался возможностью дать ей пощечину.

«Моим мужем? Почему ты так думаешь?»

Выражение неподдельного искреннего изумления не могло быть комедией.

— Это… я всегда воспринимал как данность. Кто-то мне сказал. А вы не были женаты?

«Женаты? Никогда! Это абсурд!»

Она покачала головой.

«Я тебе никогда не давала повода так думать».

— Извини. Я так понял. Видимо, это недоразумение.

Она еще помедлила, потом написала: «Задай себе вопрос, почему Дирк и я жили скрываясь?»

— Потому что вам больше нравились деликатность и скромная жизнь?

«Добрый, милый, наивный Бьорн».

Поток воздуха от вентилятора щекотал мою спину.

«Дирк ван Рейсевейк не был голландцем, — написала она. — Он был итальянцем. Его настоящее имя — Джованни Нобиле».

4

Джованни Нобиле…

Итальянский теолог. Демонолог.

— Я думал, что Джованни Нобиле был убит!

«Он хотел, чтобы все именно так и думали».

Я взглянул на нее.

И понял. Наконец.

Все понял. Глупый, глупый Бьорн.

Я посмотрел на ее красивое лицо, золотистый оттенок кожи, карие глаза.

— Ты — его дочь.

Она кивнула.

— Ты никогда не была его женой. Ты — дочь Джованни Нобиле.

Она кивнула.

— Ты — Сильвана.

Она продолжала кивать.

«Да, — написала она. — Я — Сильвана Нобиле».

5

И она стала рассказывать.

Она писала. Долго. Я читал ее историю — листок за листком.

Я прочитал о том дне, когда ее похитили рядом со школой. Как ее положили в гроб. Я читал о бесконечных часах, когда она была там в заточении.

«В гробу я потеряла способность говорить, — написала она. — Врачи ничего не могут объяснить. Папа водил меня к специалистам. Голос остался там. В гробу. Я не жду, что ты поймешь. Слова не идут из меня. Насчет паука — вынужденная ложь. ГРОБ сделал меня немой. Гроб!»

Мы смотрели друг на друга. Я ощущал поток воздуха от вентилятора и слабый аромат «Шанель № 5».

«Мы с папой бежали. Сначала из Рима. От полиции. От монахов. Все они охотились за папой. Полиция. Секта. Университет. Антиквар Луиджи. Мы прожили несколько недель у папиного друга в Орбетелло. Несколько недель в Градо. В Триесте. У папы много друзей. Людей, на которых он мог положиться. Они нам помогли получить новые имена. Фальшивые паспорта. Удостоверения личности. Украли у одного умершего. Голландца. В Амстердаме папе помог обустроиться один коллега».

— А твоя мама?

На лице боль.

«Она приезжала в Орбетелло. Тайно. Этого мама не смогла перенести. Мне трудно объяснить. Она не хотела вечно жить в бегах. Может быть, в отношениях между ними были проблемы. Не знаю».

— Но она разрешила папе увезти тебя?

«Она хотела, чтобы я осталась с ней. Вернулась в Рим. Папа сказал „нет“. Это было опасно».

— Понятно.

«Мама сказала, что она потом приедет. Когда все успокоится. Но этого так и не произошло».

— Что потом?

Моник долго смотрела в пространство. Как будто хотела у себя самой получить точный ответ.

«Итальянские власти объявили папу умершим. Много лет спустя. Мама снова вышла замуж. За своего начальника. Энрико. Родила двух сыновей. Я никогда не встречалась с ними. Моими сводными братьями».

Я подумал про собственную маму и своего сводного брата. Судьба Моник неким образом была связана с моей судьбой.

«Я встречалась с мамой пять раз до ее смерти», — написала она.

— Каким образом проект «Люцифер» нашел вас в Амстердаме?

«Наоборот. Это папа нашел их. Он никогда не переставал заниматься Евангелием Люцифера. Следил за развитием событий. В среде специалистов. В журналах. Спустя несколько лет он понял, что не только дракулианцы, но и международная группа исследователей ищет манускрипт. Устроил ловушку. И заманил К. К. — Она перевернула страницу. — Когда папа проникся доверием к К. К., то рассказал ему о себе. И отдал манускрипт, который оберегал начиная с 1970 года. Стал частью группы исследователей. Очень нужным человеком. Как ты».

Она открыла сумку, вынула конверт и протянула его мне.

«От папы. Мне пришлось принести с чердака старую пишущую машинку. Пробовала научить его пользоваться моим ноутбуком. Но нет. Ему был нужен только „Ремингтон“. Который прислала нам мама вместе с коллекцией грампластинок и моими игрушками, когда переехала из нашей квартиры в Риме».

Ее перо застыло.

«Папа умер на следующий день после того, как написал это письмо».

XVI ПИСЬМО (2)

АМСТЕРДАМ

30 августа 2009 г.

Дорогой Бьорн Белтэ!

Мой юный настойчивый друг. Прошу извинить меня. Теперь, когда Сильвана все тебе объяснила, я надеюсь на твое понимание и прощение. Что касается меня, то уже слишком поздно. Когда Сильвана передаст тебе письмо, я буду мертв.

Прошу тебя, как мужчина мужчину, не веди с Сильваной двойной игры. Я знаю, что она высоко ценит тебя. Так же как я. Я узнаю в тебе многие черты себя самого. Я хотел бы, чтобы ты присмотрел за моей дочерью. Теперь, когда меня нет, она осталась в мире одна.

Я посвятил свою жизнь тому, чтобы разрешить загадку Евангелия Люцифера. В самый первый день, когда я дотронулся до манускрипта в 1970 году, текст заколдовал меня. Это Евангелие изменило всю мою жизнь. Скажу по секрету; когда Карл Коллинз позвонил мне и сказал, что ты нашел Оуэха, я заплакал. А я не из тех, кого легко довести до слез.

Я чувствую потребность — в качестве последнего и совсем незначительного жеста — дать объяснение, чтобы все было понятно. Ты, возможно, спрашиваешь себя, нет ли связи между Оуэхом и мифами о Сатане? Евангелие Люцифера само по себе объясняет все недоразумения и неверные толкования, которые возникали на протяжении истории.

Когда манускрипт нашли после разрушения Второго храма в 70 году, он был прочитан как магический и еретический текст. Те части текста, которые тогда не поняли, были истолкованы как оккультные. Те же части, которые были поняты — они были написаны на аккадском языке, — истолковали неверно. Священники и библеисты восприняли всякие упоминания и аллегории как рассказ о падших ангелах, о войне между сыновьями Света и Тьмы, об изгнании Люцифера с небес. Как ты сам понимаешь, текст был полон аллегорий, которые нашли богатую пищу при распространении христианства.

Все мифы о Люцифере, который, как факел, упал с небес, о нефилимах, ангелах и демонах своим происхождением обязаны встрече людей с Оуэхом и прибывшими с ним пришельцами. Существа, которые в основном выглядели как мы, но были гораздо выше, могущественнее, умнее, старше. Странно ли, что люди восприняли их как богов?

Концепт «ангелы» был создан не в это время — во всяком случае, в христианском понимании этих наполовину божественных духов. Когда жрецам надо было прославлять и зрительно изображать Оуэха — в форме крылатого божества, которое спустилось с небес, — они выбрали символ, который для них представлял самую красивую и самую эффектную птицу: павлина. Малак-Тавуса. Так появился первый ангел.

Разве не соответствует человеческой природе то, что мы — вслед за жрецами и пророками — превратили их позже в дьяволов и демонов?

Согласно мифологии, Сатана увел с собой с небес третью часть ангелов после бунта против Бога. Исходный материал — это двести инопланетян, прибывших к нам с небес, из космоса. Как же несправедливо мы с ними обошлись, превратив их в дьяволов и демонов. Они прибыли, чтобы помочь нам. Они были нашими друзьями. Нашими учителями. Они познакомили нас с сельским хозяйством и созданием государства, с астрономией и математикой — со всем тем, что требуется, чтобы цивилизация развивалась. Они превратили нас, племена примитивных кочевников, в цивилизованных, мыслящих людей. Они сформировали человечество.

И как же мы их отблагодарили? Мы превратили их в носителей зла. Мы сочли их угрозой. Чем-то опасным. Мы превратили их в демонов. В подручных зла. Мы восприняли их самым худшим образом. Разве не характерно для нас, людей, что мы видим в других только самое плохое?

Кто-то должен вернуть им утраченную честь. Они этого заслуживают. Бьорн Белтэ, я униженно прошу тебя: расскажи их истинную историю. Окажи им честь и уважение — и благодарность, которой они заслуживают.

Это, мой юный друг, все, что я хотел сказать. Я устал. Пусть так и будет. Мир тебе.

С дружеским приветом, Джованни Нобиле

P. S.: Впервые за сорок лет я могу бесстрашно подписаться своим настоящим именам. Это все равно что вновь обрести самого себя.

P. P. S.: Я думаю, что моя дочь Сильвана не станет возражать, если ты продолжишь общаться с ней.

XVII СОН

АЛЬ-ХИЛЛА

3 сентября 2009 года

1

Ночью я лежал в постели и думал о том, что мне нужно было все понять намного раньше. Неужели я такой легковерный, как мне намекнула Моник? Да, может быть. Очевидно, что так.

Моник уехала домой в день приезда. Нужно было уладить все дела с похоронами. Я обещал ей писать.

«Прекрасно», — ответила она в блокноте.

И что-то было во взгляде…

Прекрасно…

Надо называть ее Сильвана. Но для меня она навсегда останется Моник.

Когда я наконец заснул, мне приснилась планета Оуэха. Было что-то удивительно знакомое в моем сне. Я шел по лесу, где вся растительность была красной. Вдали горы и леса. Солнце больше нашего, с красноватым оттенком. У планеты две луны. Одна большая, розоватая, другая поменьше, голубоватая; возможно, малая луна вращается вокруг большой. Мне снилось море с парусниками, которые напоминали финикийские торговые суда, а рядом плавали суперсовременные суда обтекаемых форм из блестящего металла. Волны набегали на прибрежную линию с округленными водой камнями. На берегу здесь и там поднимались незнакомые деревья. Некоторые напоминали пальмы, у других огромные листья покрывали колючки; на третьих росли маленькие цветы. Солнечный закат окрашивал облака в красный цвет. Неотчетливое зарево на рубеже света и тени создавало иллюзию мерцающего золота, отчего казалось, что если сунуть туда руку, то оно на руке так и останется. На горизонте — у подножия горы — виднелся силуэт города. Дома были узкие и высокие, скорее башни, чем дома, но их форма без углов и острых краев придавала городу сходство с термитниками. Некоторые дома украшали ниши, башни и шпили, другие были гладкие и лишены всяческого декора. Отдельные дома соединяли друг с другом мостики. Окна разбросаны по фасаду произвольно, как будто внутри не существовало деления на этажи, а они просто строились в несколько уровней, в чем трудно усмотреть логику. Там и тут летали какие-то уродливые…

— Бьорн!

…птицы между домами.

— Проснись! Бьорн!

К. К. постучал громче и одним махом остановил сновидение. Он был окружен облаком пыли и энтузиазма.

— Войдите, — пробормотал я в полусне и сел на кровати. Нашел очки и наручные часы на стуле. Было 02.36.

К. К. махал пачкой бумаг:

— Невероятно! Идем со мной!

— Сейчас половина третьего…

— Идем!

— …ночи!

— Об этом надо поговорить!

— Об этом?

— Идем! Идем смотреть на звезды.

— Смотреть… на… звезды?

— Одевайся. На улице холодно!

2

В пустыне было очень темно, жутко холодно, а небо усыпано звездами. Я как следует закутался в свою куртку, когда К. К. водил меня вокруг зиккурата. Когда мы остановились, К. К. поставил руки на пояс и посмотрел в небо. Над нами светили звезды.

— Более пяти тысяч звезд видно невооруженным глазом, — сказал К. К. — За ними прячутся миллиарды миллиардов и еще миллиарды миллиардов звезд, которых мы не видим. Но они там есть.

Когда я не ответил, он продолжил:

— Смотреть на звезды — значит смотреть в прошлое. Настолько далеко они от нас. До Луны полторы секунды. До Солнца восемь минут. Но некоторые видимые нами звезды послали нам свой свет, когда на Лютера сыпались проклятия, когда был распят Иисус, когда строились пирамиды. Когда астрономы забираются в самые отдаленные глубины Вселенной, они видят свет звезд того времени, когда Земли вообще не существовало. — Он похлопал себя по плечам. — Невероятно холодно!

Казалось, он отодвигал сюрприз как можно дальше.

— Мне передали предварительный перевод текста Оуэха, который сделала рабочая группа палеографов, лингвистов и филологов.

Он пнул ногой кусок глины, который поднял облако пыли. Потом указал на точку в небе:

— Туманность Андромеды! Один из самых отдаленных объектов, которые можно видеть невооруженным глазом. До нее два с половиной миллиона световых лет. Глаз воспринимает ее как одну звезду. Но в этой галактике более тысячи миллиардов звезд. Подумать только! Точка на небе состоит из тысячи миллиардов звезд. И та точка, Бьорн, та точка, которую мы видим как раз в это мгновение, послала свой свет два с половиной миллиарда лет тому назад. Здесь, на Земле, обезьяна только еще начинала превращаться в человека.

К. К. повернулся ко мне. Я видел перед собой мальчишку, который когда-то давно на поле в Канзасе смотрел на звезды.

— К. К., что мы делаем среди пустыни в половине третьего ночи?

— Помнишь, мы говорили о выражении harga-me-giddo-dom?

— Судный день.

— Нет-нет-нет. Наше чтение было неверным. Мы не поняли. Судный день… Астероиды… Вознесение… Небесные объекты… Все не так. — К. К. рассмеялся. — Только теперь, когда лингвисты просмотрели последние послания Оуэха, нам стало понятно, что он, собственно говоря, имел в виду. И это невероятно, Бьорн, совершенно невероятно.

— И что же он имел в виду?

— Слово harga-me-giddo-dom представляет собой аккадскую транскрипцию слова родного языка Оуэха. И оно не значит Судный день, конец или что-то в этом роде, как мы думали. На языке Оуэха часть слова harga-me означает что-то вроде «возвращения» или «вернуться куда-то опять». A giddo-dom — имя собственное. Это название Оуэх и прибывшие с ним пришельцы дали Земле.

— В таком случае harga-me-giddo-dom означает… «возвращение на Землю».

К. К. не мог удержать улыбку:

— Ну, ведь правда невероятно?

Холодная темнота, идут секунды, потом до меня дошло.

— Они вернутся? Люди Оуэха?

— Да! Ведь правда невероятно?

— Сюда? На Землю?

— Да! Все эти зашифрованные формулировки — все, что мы истолковывали и пытались понять, — не означают ничего другого, кроме того, что они предупредили о своем возвращении.

К. К. засмеялся. Или заплакал. Понять было трудно.

— «Новое время наступит» значит не то, что Земля погибнет, — сказал К. К., успокоившись. — «Новое время» значит, что они вернутся. И к тому времени они наконец встретятся с цивилизацией, с которой смогут вступить в контакт. Мы сможем поучиться у них. Сможем развиваться. Перенимать у них знания. Избежать их ошибок. Подумать только! Сородичи Оуэха там у себя собирали знания на протяжении сотен тысяч лет. И всеми этими знаниями они поделятся с нами.

— Оуэх прибыл слишком рано.

— Он был не первым посетителем Земли. Согласно последним истолкованиям текста, обитатели его родной планеты посещали Землю раз в пять тысяч лет все доисторическое время. В первый раз, когда они прибыли сюда, наши предки были всего лишь стадами животных. Они превратили этих животных в людей.

— Почему? Почему они взвалили на себя это бремя?

К. К. помолчал. Посмотрел на небо, потом на зиккурат и встретился со мной взглядом:

— Я получил от биологов отчет сегодня утром. Они изучили обнаруженные останки.

— И что же они установили? Кроме того, что он умер?

— Мы его родственники, Бьорн! — К. К. помолчал. — Оуэх и человеческая раса! Правда невероятно? Это меняет наше восприятие Вселенной.

— Как это может быть? Каким образом мы можем быть родственниками?

— Мы получили от генетиков предварительный анализ ДНК. Анализ митохондриальной ДНК Оуэха говорит, что мы все — его потомки. Мы обнаружили общее происхождение МТ ДНК Оуэха, это значит, что мы можем оценивать наше место во Вселенной совершенно по-другому. Либо Оуэх и его люди общались с земными женщинами — что уже означает близкое биологическое родство. В таком случае они — наши предки, а мы, люди, их потомки. Или же Оуэх и мы, люди, происходим из одного и того же места где-то в космическом пространстве.

Я пытался осмыслить то, что говорил К. К. Это было непросто.

— Ты хочешь сказать, что у нас общая биология?

— Долго же до тебя доходит. Люди Оуэха были способны совокупляться с земными женщинами, что означает наше тесное биологическое родство, или же общим было наше происхождение когда-то очень давно в какой-то точке в космосе. Я не знаю, какая альтернатива более невероятная.

— Общее происхождение? Ты хочешь сказать, это было на какой-то третьей планете?

— Я не могу ответить на этот вопрос. Мы — люди каменного века, Бьорн. Мы не способны увидеть всю картину сразу. Одну гипотезу в астробиологии называют «панспермия». Она утверждает, что космическое пространство насыщено «семенами жизни». Вселенная имеет огромные размеры, но вся ее материя происходит от единого акта Большого взрыва одной-единственной точки с невероятной концентрацией энергии, в результате которого возникла Вселенная. «Семена жизни», возможно, рассыпаны по всему космическому пространству. Согласно родственной гипотезе — «экзогенезису», — жизнь на Земле возникла, когда метеоры принесли сюда некие устойчивые бактерии. Такие же бактерии могли попасть на другие, похожие на Землю, планеты и дать аналогичным образом начало жизни.

— Но без вмешательства Бога…

— Кто знает? А существует ли план созидания Вселенной? — Мы оба автоматически посмотрели на звездное небо над нашими головами. — Если бы я осмелился мыслить как философ или специалист по религии, то я определил бы Бога как универсальную первоначальную силу. Не как мысль, не как библейского патриарха, который управляет человечеством с заботой о каждом из нас, а силу. Силу, возникшую одновременно с Вселенной в качестве части Вселенной. Разве все религии мира не есть жалкие потуги людей установить рамки этой не подлежащей определению силы? Силы, которую некоторые называют Богом.

К. К. вынул из нагрудного кармана сигару и закурил. Огонек светился оранжевой точкой в темноте. Он предложил сигару мне. Я удивил нас обоих тем, что взял ее.

— Когда можно ждать их обратно? — спросил я и зажег сигару спичкой, которую протянул мне К. К.

— Оуэх сам пишет, что это произойдет через 1 647 000 суток. Это значит — в течение ближайших пятнадцати лет. Может быть, в 2012 году? Самое позднее — в 2024-м.

— Они вернутся на Землю… — ошеломленно повторил я сам себе, не в состоянии осмыслить сказанное. Я попробовал представить себе последствия того, что рассказал мне К. К. Дым сигары разъедал рот. — Мы — далекие родственники.

— Ну правда это невероятно, Бьорн?

— Но зачем? Зачем они вернутся?

— Может быть, по такой абсолютно банальной причине, что хотят нам помочь.

— Зачем?

— Неужели не понимаешь? Чтобы сделать этот мир более удобным для жизни.

3

Когда я снова лег спать, я встретился во сне с Оуэхом.

Сначала я подумал, что нахожусь на чужой планете. Но когда Оуэх подошел ко мне, я понял, что мы оба здесь. В пустыне. На Земле.

Giddo-dom.

Он улыбнулся. Во всяком случае, я подумал, что он улыбнулся. Сказать трудно. Рот имел что-то очень слабо напоминающее губы… Вид у него был совсем не дружелюбный. Это правда. И все же я смог увидеть в нем что-то человеческое под широким балахоном: две руки, две ноги, шею и голову, только он был невероятно высоким и худым. Голова узкая, продолговатая, заостренная макушка. Он был лысым, но на самой макушке торчал пучок волос, и еще немного волос было за небольшими ушами. Нос казался слишком маленьким для такого длинного лица.

Бьорн.

Я не услышал его голоса. Его слова — или, может быть, мысли — сразу появились у меня в голове.

— Оуэх, — ответил я.

Он протянул костлявую руку и погладил меня по волосам:

Вы уже подготовились.

Он улыбнулся. Кажется, улыбнулся. На его бледном лице я почувствовал благожелательность. Несмотря на сон, я почувствовал желание познакомиться с этим добрым свободным существом, который умер давным-давно.

Не думай, это не сон, Бьорн.

— Не сон?

Сновидения связывают наши мысли наперекор всему, что нас разделяет: времени и пространству, жизни и смерти.

Он взглянул мне в глаза. Я не рассмотрел, какого цвета у него глаза. Протянул руку и потрогал его. Кожа была не как у человека. Толстая. Грубая. Красноватая.

— Оуэх…

Но что сказать ему, я не знал. Сон начал уходить от меня. Я попытался задержать его настроением, нежностью, которые исходили от этого удивительного создания.

Помни…

И он растворился.

Я открыл глаза и попробовал вернуть сон. Но ничего не вышло.

Мне уже не хватало Оуэха. Хотя он явился ко мне во сне.

Может быть, я узнал в нем самого себя. Одинокого. Не такого, как все. Оторвавшегося от дома. У меня есть некая странность: я идентифицирую себя всегда и с кем угодно.

ЭПИЛОГ

Здесь конец слова.

Пророк Даниил

Это не конец. Это даже не начало конца. Но это, может быть, конец начала.

Уинстон Черчилль

ВАВИЛОН

2560 год до Рождества Христова

«Сегодня ночью, — подумал он, — я умру».

Это факт, а не предположение. Стремление к тишине. Осознание… «Мое время здесь, на Земле, истекло». Да-да-да. Он чувствует грусть? Более всего он чувствует нестерпимую тоску по дому. Смерть, подумал он, есть всего лишь переход. Изменение.

Шаг, еще шаг, он поднимается по крутой лестнице до вершины пирамиды. От подагры ноги ноют. Он останавливается. Еще пять ступеней. Он задыхается. Он устал. «Теперь я остался один, — думает он. — Сегодня наконец дошла очередь до меня». Он переводит дыхание и двигается дальше. Его вытянутое тело неустойчиво. Он собирает последние силы и садится на трон, который воздвигли для него. Он любит сидеть здесь, на вершине пирамиды, смотреть в небо, на город и пустыню. В городе горят факелы и масляные светильники. Вавилон… Как долго он был его домом? Слишком долго.

Его кожа, красноватая, грубая, чешется и шелушится. С тех самых пор, как он прибыл сюда, он чешется, появились лишаи. Жуткое солнце пустыни! Он любит ночь. Темноту. Прохладные ветерки, полные ароматов. Над ним купол неба с обилием звезд. Он любит небо. Много лет тому назад, прибыв в город у моря, он тихо радовался, сидя в одиночестве на берегу и глядя на горизонт. У каждого моря есть берег. Небо безбрежно. Из города доносится шум голосов людей, лай собак, звуки струнных инструментов, нежное звучание дудочки. Он чувствует запах пищи — даже после многих лет пребывания здесь у него все еще есть проблемы с их пищей — и сладкий запах, который тянется с полей, где растут дыни.

Когда костры потухают и город замолкает, он шагает по ступенькам вниз, к зиккурату. С трудом доходит до входа. И останавливается. В последний раз смотрит на окружающую местность и на город. Поднимает взгляд к звездному небу, наполняет легкие воздухом — отвратительным сухим воздухом пустыни — и медленно выдыхает.

Послание написано. Одно слово за другим, одну строку за другой писал он текст, потом спрятал его для потомков. Текст на золоте, который рассказывает, где найти его тело и все то, что он оставил. Манускрипт на серебре, который рассказывает историю его жизни. И копию двух текстов, написанных на материале, который он привез из дому. Он хорошо спрятал рукописи — в пирамиде одного из властителей Египетского царства. Как же того зовут? Не вспомнил. Все эти чужие имена… Когда смогут люди понять то, что написано в манускрипте? Через тысячу лет? Через пять тысяч лет? Губы растягиваются, можно назвать это улыбкой. Через десять тысяч лет? Или никогда? Как примитивны эти люди! Наивные, простодушные, невероятно примитивные. И опасные. Для себя. Друг для друга.

Что увидят члены новой команды, которая прибудет сюда через пять тысяч лет? Если исходить из того, что он знает, то, возможно, люди истребят друг друга задолго до этого срока. Они источают насилие. Любят войны. Переполнены ненавистью. Может быть, знания сделают их более миролюбивыми? Хотя бы когда-нибудь. Надежда умирает последней, думает он.

Он входит, зажигает факел и поворачивает тяжелые рукоятки запора, вставляет болты и пломбирует замок. Остается наедине с тишиной и мраком. Медленно бредет по залу, к каменному постаменту и ложу на нем. Когда зиккурат был построен и люди освятили его в честь Оуэха, постамент вносили сюда двести человек…

С тихим стоном опускается на ложе. Потягивается и ложится. Складывает руки на груди.

Домой… Лежит и смотрит в темноту. Потом закрывает глаза.

Сегодня ночью, думает Оуэх.

е-nu-ma e-lis la na-bu-usa-ma-mu sap-lis am-ma-tum s u-ma la zak-rat

Прежде чем высокие небеса возникли [получили имя],

А Земля под ними еще не была создана [ей дали имя].

Вавилонский миф о Сотворении мира «Энума элиш»

И упала с неба большая звезда,

Горящая подобно светильнику…

Откровение Иоанна Богослова

БЛАГОДАРНОСТИ

Выражаю мою благодарность замечательным специалистам издательства и агентства Аскехоуг. А также Эгилу Биркеланну, Арнстейну Бьорклю, Осе Мюрволь Эгеланн, Эве Кристине Кулэй, Александеру Упсалу, Кари Спьельнэс и Трюгве Ослюну, Вегарду Эгеланну, Лейфу Гьерде, Кристине С. Квисвик, Гисли Сигурдссон, Сотириосу Соулиотису и Пауле Стевенс, помогавшим мне в работе над романом.

«Евангелие Люцифера» — роман, игра воображения в туманной зоне между фактами и выдумкой, фантазией и мифологией. Для тех читателей, которые хотят больше узнать о проблемах, связанных с его тематикой, я выложил список литературы, ссылки и дополнительную информацию на моем сайте:

www.tomegeland.no

1

Дуат — в мифологии Древнего Египта загробный мир.

(обратно)

2

Хель — в скандинавской мифологии царство мертвых в подземном мире.

(обратно)

3

Осирис — в мифологии Древнего Египта бог возрождения, царь загробного мира.

(обратно)

4

Один — верховный бог в германо-скандинавской мифологии.

(обратно)

5

Амон (Амон-Ра) — в мифологии Древнего Египта бог солнца, царь богов и покровитель власти фараонов.

(обратно)

6

В этой битве в 1030 г. погиб Олаф Святой, бывшийкоролем Норвегии в 1015–1028 гг.

(обратно)

7

Один — верховный бог в германо-скандинавской мифологии, отец и предводитель асов, высших богов. Тор — один из асов, бог грома и бури, защищающий богов и людей от великанов и чудовищ. Бальдр — один из асов, бог весны и света. Браги — сын Одина, бог поэзии и древнейший скальд (поэт) на Скандинавском полуострове. Фрей (Фрейр) — бог плодородия, богатства, мира и лета. Фрейя — богиня любви и войны, предводительница валькирий.

(обратно)

8

Валгалла — в германо-скандинавской мифологии небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов.

(обратно)

9

Скальды — норвежские и исландские поэты IX–XIII вв.

(обратно)

10

Хавдинг — в Исландии и Норвегии в эту эпоху предводитель, глава рода.

(обратно)

11

Снорри Стурлусон (1178–1241) — исландский историк, поэт и государственный деятель.

(обратно)

12

В 1508 г. папа Юлий II поручит расписать потолок Сикстинской капеллы Микеланджело.

(обратно)

13

«Речи Высокого» — одна из песен древнескандинавского литературного памятника «Старшая Эдда».

(обратно)

14

«Бассейн Снорри» — термальная каменная купальня XIII в., сохранившаяся в местечке Рейкхольт, родине знаменитого поэта Снорри Стурлусона. По преданию, Снорри Стурлусон купался в ней каждый день.

(обратно)

15

Быстрая перемотка (англ.).

(обратно)

16

Биркебейнеры (букв. «березоногие», т. е. «лапотники») — крестьяне, участники гражданской войны в Норвегии в конце XII в.

(обратно)

17

Каролингский минускул — один из типов средневекового письма с четкими, свободно поставленными буквами латиницы.

(обратно)

18

Аурни Магнуссон (1663–1730) — исландский ученый, собиратель древнеисландских рукописей.

(обратно)

19

Старшие руны — древнейшие долатинские письмена германских народов.

(обратно)

20

Лейв Эйрикссон — скандинавский викинг, который первым совершил в древности плавание из Исландии к территории, ныне являющейся частью США. Рядом с этой гостиницей перед церковью стоит памятник ему. Его имя носит также международный аэропорт Рейкьявика в Кеплавике.

(обратно)

21

Тинг — древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области.

(обратно)

22

Говард Картер (1874–1939) — знаменитый английский археолог и египтолог, совершивший в 1922 г. в Долине царей, близ Луксора, открытие гробницы Тутанхамона, признанное одним из решающих и наиболее известных событий в египтологии.

(обратно)

23

Пожалуйста (англ.).

(обратно)

24

Что? (англ.).

(обратно)

25

Где свитки? (англ.).

(обратно)

26

Этот алфавит из 24 знаков использовался в Скандинавии и некоторых других странах Европы вплоть до IX в. Начиная с IX в. стали использовать, причем только в Скандинавии, так называемые младшие руны, с алфавитом из 16 знаков.

(обратно)

27

Гусиная печенка (фр.).

(обратно)

28

Дерьмо случается! (англ.).

(обратно)

29

Ворвань — жидкий жир, добываемый из сала морских млекопитающих (китов, тюленей) и рыб.

(обратно)

30

В 1537 г. Норвегия потеряла самостоятельность и стала провинцией Дании.

(обратно)

31

Всякий дар во благо (лат.).

(обратно)

32

Приветствие новым рыцарям (лат.).

(обратно)

33

«Supertramp» — британская рок-группа, работающая в жанре прогрессивного рока и поп-рока.

(обратно)

34

Оригинал этого текста находится в библиотеке дворца Мьерколес, номер по каталогу 1432-KJ-sjs-31.— Прим. авт.

(обратно)

35

Аль-Андалуз — мусульманская часть Иберийского полуострова (Испания и Португалия). — Прим. авт.

(обратно)

36

Пролив Ла-Манш. — Прим. авт.

(обратно)

37

Гибралтар. — Прим. авт.

(обратно)

38

Африка. — Прим. авт.

(обратно)

39

Кадис. — Прим. авт.

(обратно)

40

Фатимиды — династия халифов, правившая на Ближнем Востоке и в 969 г. завоевавшая Египет.

(обратно)

41

Каир. — Прим. авт.

(обратно)

42

Локи — в скандинавской мифологии был бог из числа асов, олицетворение огня в его разрушительном действии, воплощение хитрости и коварства.

(обратно)

43

Розеттский камень — базальтовая плита с идентичными надписями на древнеегипетском языке, начертанными иероглифами и демотическим письмом, и на древнегреческом языке, обнаруженная в 1799 г. в Египте при сооружении форта Сен-Жюльен (близ Розетты на западном рукаве дельты Нила), находится в Британском музее (Лондон). Тексты Розеттского камня, высеченные в 196 г. до н. э., представляют собой благодарственную надпись египетских жрецов Птолемею V Епифану (правил в 204–180 гг. до н. э.). Иероглифический текст Розеттского камня был дешифрован в 1822 г. Ф. Шампольоном; это положило начало изучению египетской иероглифической письменности.

(обратно)

44

Ленсман — исполнительный полицейский чин в сельской местности.

(обратно)

45

Откуда вы? (англ.).

(обратно)

46

Издалека (англ.).

(обратно)

47

Society of International Sciences — Общество международных наук (англ.).

(обратно)

48

Скиния — по библейскому преданию, переносной храм в шатре, который был у древних евреев до постройки храма в Иерусалиме.

(обратно)

49

«Зимний дворец» (англ.).

(обратно)

50

Горная дорога у Нила (фр.).

(обратно)

51

Гений места (лат.).

(обратно)

52

Норвежская миля равна 10 км.

(обратно)

53

«Нубийские ночи» (англ.).

(обратно)

54

Минутку, минутку (ит.).

(обратно)

55

Посторонним вход воспрещен (ит.).

(обратно)

56

Вот это да! (ит.).

(обратно)

57

Марко Поло (ок. 1254–1324) — итальянский путешественник и писатель, вошел в историю как первый европейский исследователь, подробно описавший Азию и Китай. Христофор Колумб (1451–1509) — испанский мореплаватель и открыватель новых земель, наиболее известен своим открытием Америки в 1492 г. Васко да Гама (1460 или 1469–1524) — португальский мореплаватель, известен как первый европеец, совершивший морское путешествие в Индию. Генри Гудзон (ок. 1550–1611) — английский мореплаватель и первопроходец, исследователь Арктики и Северной Америки. Фритьоф Нансен (1861–1930) — легендарный полярный исследователь и общественный деятель. Организатор и участник первого перехода через льды Гренландии, руководитель знаменитой экспедиции, которая попыталась достичь Северного полюса вместе с дрейфующими льдами. Руаль Амундсен (1872–1928) — норвежский полярный путешественник и исследователь. Первым прошел Северо-Западным проходом на судне «Йоа» от Гренландии к Аляске, первым достиг Южного полюса. Тур Хейердал (1914–2002) — известнейший норвежский историк, археолог, путешественник и писатель. В 50-х гг. XX в. заново открыл миру остров Пасхи, в 1953 г. открыл остатки поселений доинкского периода на Галапагосских островах.

(обратно)

58

Меркатор Герард (1512–1594) — фламандский картограф и географ. В его огромной карте мира, сделанной в 1569 г., использована система проекций, называемая сегодня его именем.

(обратно)

59

Винланд — название территории Северной Америки, данное исландским викингом Лейвом Эйрикссоном в 986 г. В 1960 г. в местечке Л'Анс-о-Медоуз на острове Ньюфаундленд было обнаружено археологическое свидетельство раннего поселения викингов.

(обратно)

60

Друг мой (ит.).

(обратно)

61

Конгрегация — центральный орган Римской курии; совет из кардиналов при папе римском во главе с назначенным им префектом.

(обратно)

62

Купеческая Гавань — первоначальное название Копенгагена.

(обратно)

63

В Древнем Риме с этой скалы сбрасывали преступников, приговоренных к смерти.

(обратно)

64

Конечно (ит.).

(обратно)

65

Сеиримы — волосатые демоны. Шедимы — в ветхозаветных преданиях злые духи, демоны, бесы, которым приносили в жертву животных и даже своих детей. На их зооморфный облик указывает название «косматые», в синодальном переводе передается как «лешие» (Исх. 34, 14). Позднейшие предания считают, что у шедимов птичьи лапы.

(обратно)

66

Имеется в виду мюзикл Клода-Мишеля Шонберга и Алана Бублиля по одноименному роману Виктора Гюго.

(обратно)

67

Да, сеньоры? (ит.).

(обратно)

68

Быстро! (англ.).

(обратно)

69

Воды. Пожалуйста. (англ.).

(обратно)

70

Пожалуйста! Хочу пить! (англ.).

(обратно)

71

Заткнись! (англ.).

(обратно)

72

Фал — трос для крепления космонавта к космическому кораблю при выходе в открытый космос.

(обратно)

73

Заткнись! Да заткнись же ты! (англ.).

(обратно)

74

Даны — древнее германское племя, в основном населявшее нынешнюю Швецию и Данию.

(обратно)

75

Заложник! Дорогу! Врача! Немедленно! (ит.).

(обратно)

76

Национальный географический канал (англ.).

(обратно)

77

Имеется в виду стальная корпорация Левински.

(обратно)

78

Джеймс Медисон (1751–1836) — четвертый президент США.

(обратно)

79

Томас Джефферсон (1743–1826) — третий президент США, автор Декларации независимости (1776).

(обратно)

80

Итак, добро пожаловать в Вашингтон (англ.).

(обратно)

81

Протокол — здесь: первый лист, приклеенный к свитку манускрипта.

(обратно)

82

Палеотип — условное название европейских печатных книг, изданных с 1 января 1501-го до 1 января 1551 г.

(обратно)

83

Норумбега — у географов XVI–XVII вв. название области в Северной Америке, приблизительно в районе Новой Англии.

(обратно)

84

Абрахам Ортелий (1527–1598) — фламандский картограф.

(обратно)

85

Джованни да Веррацано (1485–1528) — итальянский мореплаватель на французской службе, первым из европейцев проплыл вдоль восточного побережья Северной Америки вплоть до Нью-Йоркской бухты и залива Наррагансетт.

(обратно)

86

О боже! (англ.).

(обратно)

87

Скрелинги — древнескандинавское название аборигенов Гренландии и Северной Америки, т. е. эскимосов и индейцев.

(обратно)

88

Рагнарок — в германо-скандинавской мифологии гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами.

(обратно)

89

Миллионер, герой одноименного романа Ф. С. Фицджеральда.

(обратно)

90

Вот это да! Счастливчик! Хотела бы я там оказаться! (англ.).

(обратно)

91

Закуски (фр.).

(обратно)

92

Мик Джаггер — лидер американской рок-группы «Rolling Stones».

(обратно)

93

Джордж Митчелл (р. 1933) — американский политик, член демократической партии.

(обратно)

94

Лето любви. ЛСД. Цветы жизни (англ.).

(обратно)

95

Новый век (англ.) — философское движение 1970-х гг.

(обратно)

96

«Grateful Dead» и «Jefferson Airplane» — две влиятельные американские рок-группы, основанные в 1965 г. в Сан-Франциско.

(обратно)

97

Гностики — приверженцы гностицизма, религиозно-философского течения, выступившего одной из форм связи оформляющегося христианства с мифофилософским эллинистическим фоном и вероучениями иудаизма и зороастризма.

(обратно)

98

Катары — приверженцы ереси XI–XIII вв., получившей распространение в Западной Европе. Осуждение всего земного, плотского вело к крайнему аскетизму. Катары отвергали брак, запрещали употребление животной пищи, допускали самоубийство. Катары не признавали церковных таинств, поклонения святым, индульгенций. Католическая церковь вела против катар ожесточенную борьбу.

(обратно)

99

Пятая книга Моисея, 34, 5–7.

(обратно)

100

Четвертая книга Моисея, 12, 3.

(обратно)

101

Первая книга Моисея, 1, 1–2.

(обратно)

102

Первая книга Моисея, 2, 4–7.

(обратно)

103

«Северные хранители», «Священные тексты» (исп.).

(обратно)

104

«Приключения рыцарей» (исп.).

(обратно)

105

«История Барда». Но почему? (исп.).

(обратно)

106

Прошу прощения, сеньор Родригес (исп.).

(обратно)

107

Хорошо! (исп.).

(обратно)

108

Вторая книга Моисея, 1, 11.

(обратно)

109

Добрый день! (исп.).

(обратно)

110

Вторая книга Моисея, 2, 3—10.

(обратно)

111

Вторая книга Моисея, 1, 12.

(обратно)

112

Да, да, да! Хорошо, Карлос. Спокойной ночи (исп.).

(обратно)

113

Что случилось? (исп.).

(обратно)

Оглавление

ТОМ ЭГЕЛАНН ХРАНИТЕЛИ ЗАВЕТА

  ПРОЛОГ

    ЕГИПЕТ

    ДРЕВНЕИСЛАНДСКИЙ ПЕРГАМЕНТ

    НОРВЕГИЯ

    РУНИЧЕСКАЯ НАДПИСЬ

    ВАТИКАН

    НАДПИСЬ НА МОГИЛЕ

    ИСЛАНДИЯ

    РУНИЧЕСКАЯ НАДПИСЬ

    ВАТИКАН

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МАНУСКРИПТ

    УБИЙСТВО СВЯЩЕННИКА

    НАЧАЛО

    ГОЛОС ИЗ МОГИЛЫ

    ТИНГВЕДЛИР

    РУНИЧЕСКИЙ КОД

    ПЕНТАГРАММА

    ГРОБНИЦА

  ИНТЕРЛЮДИЯ ИСТОРИЯ БАРДА (I)

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ СПРЯТАННАЯ ПОДСКАЗКА

    РУНИЧЕСКИЙ КАМЕНЬ

    ДЕРЕВЯННЫЕ ЦЕРКВИ

    ЗАДАНИЕ

    ОПУСТИВШИЙСЯ УЧЕНЫЙ

    ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ

    АНТИКВАР

    «БИБЛИЯ САТАНЫ»

    ПАЦИЕНТ (I)

  ИНТЕРЛЮДИЯ ИСТОРИЯ БАРДА (II)

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПУТЬ В ВИНЛАНД

    ПАЦИЕНТ (II)

    ОСТРОВ МОНАХОВ

    ГРОТ

    КОЛЛЕКЦИЯ ФОН ЛЕВИНСКИ

    ПОГОНЯ

  ИНТЕРЛЮДИЯ ИСТОРИЯ БАРДА (III)

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПОСЛЕДНИЙ ХРАНИТЕЛЬ

    ДВОРЕЦ МЬЕРКОЛЕС

    ИСТОРИЯ ХРАНИТЕЛЕЙ

    БЕАТРИС

    СВЯЩЕННАЯ БИБЛИОТЕКА

    ШЕСТАЯ КНИГА МОИСЕЯ

    ТРЕТИЙ ХРАНИТЕЛЬ

    МАВЗОЛЕЙ

    ТЮРЬМА

    МОИСЕЙ

    ОБЕЩАНИЯ

    НАСЛЕДНЫЙ ПРИНЦ

    ШЕЙХ

    ХАССАН

    ПЛАН

    ХРАНИЛИЩЕ

    ВЫСТРЕЛ

    БЕГСТВО

    «ДЕСИДЕРИА»

  ЭПИЛОГ

  Благодарности

  Литература

Том Эгеланн Разорванный круг

  ПРОЛОГ

  Часть первая АРХЕОЛОГ

    I ЗАГАДКА

    II СВЯТОЙ ЛАРЕЦ

    III ЛЮБОВНИК

  Часть вторая СЫН

    IV УМОЛЧАНИЯ, ОБМАНЫ, ВОСПОМИНАНИЯ

    V ПУСТЫНЯ

    VI ПАЦИЕНТ

  РАЗОРВАННЫЙ КРУГ

  От автора

  Послесловие «РАЗОРВАННЫЙ КРУГ» И «КОД ДА ВИНЧИ» — ИСТОЧНИКИ И ИГРА МЫСЛЕЙ

Том Эгеланн «Евангелие Люцифера»

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРИСЛУЖНИКИ САТАНЫ

    I МУМИЯ

    II КВАРТИРА

    III РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (1)

    IV КЛЮЧЕВОЙ СВИДЕТЕЛЬ

    V ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

    VI ЖЕРТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ

    VII НЕСУЩИЙ СВЕТ

    VIII ЛИЛИТ

    IX РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (2)

    X РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (3)

    XI ДИРК И МОНИК

    XII ПАУК

    XIII МОНЬЕ (1)

    XIV ПИСЬМО (1)

    XV МОНЬЕ (2)

    XVI СМЕРТЬ В ЧАСОВНЕ

    XVII САТАНА

    XVIII ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ

    XIX СЫН САТАНЫ

    XX МОНАХИ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ СЕМЬ ПЕЧАТЕЙ

    I К. К.

    II ОТЧЕТ

    III ARCHIVUM SECRETUM

    IV МОНАХИ В КАМЕРАХ-ОДИНОЧКАХ

    V КАТАКОМБЫ

    VI ОРИОН

    VII МОЛИТВА В КРОВИ

    VIII СУДНЫЙ ДЕНЬ

    IX АРМАГЕДДОН

    X КОД БИБЛИИ

    XI МОЛЬБА

    XII ВОРОТА БОГА

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СЫНОВЬЯ БОГА

    I ВАВИЛОН-II

    II ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

    III ПОДОЗРЕНИЕ

    IV РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (4)

    V ТРЕУГОЛЬНИК

    VI ГАЗ

    VII АД

    VIII СКЕЛЕТ

    IX НЕФИЛИМЫ

    X «МЕДНЫЙ СВИТОК»

    XI ОУЭХ

    XII НЕВЕРОЯТНО!

    XIII НЕВЕДОМОЕ

    XIV ПРИШЕЛЬЦЫ

    XV МОНИК

    XVI ПИСЬМО (2)

    XVII СОН

  ЭПИЛОГ

  БЛАГОДАРНОСТИ

*** Примечания ***