КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Стенд [СИ] [Светлана Альбертовна Тулина] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Светлана Тулина СТЕНД

Глава 1 На чужом поле

Стенд. Верхне-средний уровень. Вброс.

«Женщина не может быть изнасилована против ее воли».

Конец цитаты.

Статья 117 параграф два пункт один внутреннего трудового кодекса «Амазонкс-Инкорпорейтед» на этот счет весьма недвусмысленна. Просто и ясно. Гуманно, главное...

Правда, там еще подпункты имеются, три штуки. По типу «не-спит-не-пьян-не-под-наркозом», общим заголовком объединенные: «Если она не...»

Ну-ка, ну-ка…

«а) — …принудительно обездвижена при помощи веревок, кандалов, наручников и (или) иных технических и (или) механических средств (список прилагается);

б) — …находится под воздействием принудительно введенных химических одурманивающих тире лекарственных, алкогольных, наркотических веществ и (или) иных психотропных препаратов, а также аналогичных им очевидных и признанных кодексом Хамбллера иных средств подавления и принуждения нефармакологического характера...»

Интересно, что они в этом подпункте в виду имели? Кодекс Хамбллера упоминает лишь допотопный глушак, тогда еще ничего другого-то и в проекте не намечалось...

И, наконец, гораздо менее приятное:

«в) — …находится не в состоянии адекватно реагировать на окружающую действительность в результате внешнего физического воздействия исключительно грубой формы».

Читай – без сознания.

«Во всех же остальных случаях, не предусмотренных пунктами а, б, в статьи 117 ВКАИ, а также девятой поправкой 4/б-прим потеря девственности в лучшем случае расценивается как грубейшее нарушение служебных обязанностей и вопиющая халатность, в худшем же — как предумышленная порча имущества корпорации — или даже диверсия.


Авансовая служащая, предумышленно потерявшая профессиональную пригодность до полной отработки авансового контракта, признается виновной и несет ответственность в полном объеме пункта 1 статьи 117 ВКАИ, а именно: может быть подвергнута штрафу в размере от трех до пятнадцати реальных лет в возмещение нанесенного ею материального ущерба с учетом последней индексации неустоек, и (или) отстранению от работ на срок от трех до двенадцати реальных месяцев с полным или частичным возмещением понесенных при этом корпорацией убытков, и (или) окончательному расторжению контракта по вине исполнителя по медицинским показаниям с несением уголовной ответственности в полном объеме...»

Конец цитаты.

Гуманно, главное. М-да… Называется — подняла настроение.

Никакими техническими средствами или психотропикой здесь не будет пахнуть еще лет триста. Если, конечно, Лига так и не раскачается на вердикт о культурной помощи ущербным запредельникам, исключенным Оракулом из великого круга перерождений. Хотя… К вопросу о запахе.

Тут можно было бы и поспорить, особенно — если адвокат толковый попадется. Б-прим как раз мог бы и сработать, поскольку наверняка ведь никто не проверял с подобной точки зрения естественные феромоны местных геймеров — ха! Это какими же придурками нужно быть, чтобы самим же себя так обозвать? Игроки, мать вашу! Нет, не зря Оракул счел их недостойными колеса Сансары. Пусть они и похожи на людей, но по сути – бесконечно чужие, лишенные даже той частички души, что присуща растениям. Внешность обманчива.

А вот пахнут они довольно сильно, хотя и не сказать, чтобы неприятно. Странный такой запах, непривычный, сладковато-смолистый. Наверное, на него можно будет сослаться, если вдруг… Ага.

Только в том-то и дело, что никакого «вдруг» тут не будет.

А ведь жопой чувствовала, что не выйдет ничего хорошего из этой самоволки. И никакой особой необходимости не было! Аккуратно проведенная мимо накладных цистерна мятки так же аккуратно приныкана в уютненькой пещерке, замаскирована на славу и вообще в полной безопасности. Коллегами те пещеры осмотрены и признаны неперспективными к разработке и использованию — слишком хрупкий свод и запутанная система коридоров. Местные же дикари вообще по земле не ходят, верхолазы они, так что в мрачную подскальную нору тем более не сунутся. Визуальные ориентиры закреплены, координаты помечены, чего еще надо? Нет же, захотелось идиоткам еще и маячок навесить, словно забыла, что лучшее – первейший враг хорошего. Вот и вляпались по уши.

А могли бы, кстати, и предположить, что среди любых игроков имеются свои нарушители правил.

Засаду эти сволочи разместили по всем правилам — не у первых деревьев на склоне, к которым Стась присматривалась с особым подозрением, уж больно те удобную группу образовывали, словно специально кто верхнюю дорогу вымостил. Три огромных башнеобразных ствола плотненько так, не более двух-трех десятков метров друг от друга, кроны сплелись до полной непроглядности, четко скошены в сторону основной чащи, переплетаясь ветками и словно бы образуя мост. Впечатление усиливал одиноко стоящий древесный исполин, метрах в ста ниже по склону, уже почти на ровном. Этакая подпорка. Что характерно — в сторону скалы ни единой веточки. Хотя оно и понятно — чего там искать? Да и лавины, наверное, камнепады там всякие. Стась не геолог, но смутно подозревала, что раз есть горы - должны быть и лавины. Но речь не о том.

Короче, слишком удобный мостик Стась сразу подозрительным показался. И потому всю эту странную рощицу-западню они с Джесс обошли по широкой дуге, хотя для этого и пришлось тянуть лишнюю страховку, склон в том месте оказался крутоват.

Подвесной город местных находился в стороне, туда они тоже соваться не собирались. И даже не из-за самих геймеров, страсть как охочих до чужой крови – с теми сейчас вроде как перемирие, до конца сбора урожая. Но рядом с городом начиналась дорога к основному хранилищу, и там была опасность наткнуться на патруль. Потому и добирались до гор они с Джесс не напрямую, путая след, и табл оставили у самого озера.

Вот там-то их и поймали.

Почти у самого озера.

Примитивной липкой сетью, даже без датчиков движения и трековых усилителей – любое возмущение энергопотоков сенсоры Стась почувствовали бы заранее, заставив как минимум насторожиться, но в том-то и дело, что никакой энергией эта примитивная ловушка запитана не была. Потому и сработала.

Стась смотрела поверх голов ближайших геймеров — ей это было нетрудно. Похоже, здесь собрались лишь подростки, а рост и взрослого стендовского аборигена редко превышал пять, ну от силы — пять с половиной футов. Женщины у них, правда, крупнее. И агрессивнее.

Впрочем, женщин здесь не было. Местных, во всяком случае…

А вот, кстати — это хорошо или плохо, что не наблюдается в пестрой компашке гнусных похитителей ни одной ничуть не менее гнусной похитительницы? Где-нибудь в цивилизованном месте подобное обстоятельство стоило бы счесть если не пугающим, то уж хотя бы настораживающим. Компания молодых и явно чем-то уже подогревшихся самцов, не сдерживаемая даже номинальным присутствием тех, перед кем им хотелось бы выглядеть попривлекательней да поприличней… Если не ужас-ужас-ужас, то уж хотя бы на однократный ужас можно точно рассчитывать.

Но в том-то и дело, что до цивилизованной местности отсюда – две недели на форсаже. Это если считать оплотом цивилизации Землю Ирис, тоже дыру ту еще, рассадник пиратства и прочей контрабандной мерзости. Давно бы почистить, да только кому это надо — система Тарсова, дикая глушь на самой границе вроде бы освоенного пространства. Сюда и не летал бы вообще никто, если бы не Стенд с его уникальной экосистемой и нигде более не добываемой мяткой.

Красиво, однако, танцуют гады. Не хочешь, а залюбуешься скольжением и пируэтами вертких гибких тел цвета полированного ореха. Воздушный балет просто, а не дикарские пляски. Насколько все-таки изящнее и элегантнее выглядит дискотека, если танцующие перемещаются не только в горизонтальной плоскости. И голоса красивые — до звона, до дрожи, даже мурашки по спине.

Впрочем, может быть — просто связали слишком туго. Руки немеют. Это плохо. Но если зациклиться – пальцам будет только хуже.

Отвлечься.

Что там у нас в сухом остатке по 117-Б-прим? Да, кстати! Точно. Был же прецедент. Так называемое «Дело О'Харры». Наличие реальной возможности физической расправы вплоть до прекращения жизнедеятельности над самой потерпевшей непосредственно или ее близкими. Подпадает ли Джесс под категорию близких? Лучше будем считать, что подпадает. Это как-то оптимистичнее.

Если, конечно, отвлечься от того радостного факта, что уж что-что, а изнасилование нам тут не грозит точно. Потому что по своей сексуальной агрессивности среднестатистический геймер может быть сравним разве что с вареной морковкой. Уточнение — хорошо протертой вареной морковкой. Да и то, морковка, пожалуй, еще и фору ему даст.

Интересно, что там, за поворотом колеса Сансары?

Вполне возможно, скоро удастся проверить. Будет забавно, если Оракул соврал и никаких перерождений не существует. Шансы проверить это на собственном опыте в самое ближайшее время у Стась довольно приличные, фифти-фифти. Ну, может, поменьше чуть, если отталкиваться от уже имеющейся не слишком веселой статистики — четверо из одиннадцати. Остальные выжили.

Если очень повезет — то потом даже вылечить смогут. Эм же вылечили. И никаких последствий, постоянно проверяли почти год, пока точно не убедились. И лучше не думать про остальных, которые так и не… Эм вылечили, это главное, остальное не важно.

А поют красиво, ничего не скажешь. Хорошо так поют. Сильно. Можно даже сказать — душевно. И акустика хорошая, хотя и странно – от чего тут отражаться звукам? Сквозь тонкие ветви самой верхушки крон просвечивает желтоватое небо, и лучше не думать о том, сколько километров отсюда до поверхности. Верхолазы, мать их за ногу, так с деревьев и не спустились! Но танцуют красиво, этакая воздушная гимнастика по вертикали, аэропилон. Жаль, видно плохо.

Рядом монотонно поскуливает Джесс. Джесс — девочка послушная, бояться всегда умела на пять с плюсом. Впрочем — может, и не от испуга она, пока волокли по этим гнусным джунглям, перебрасывая с ветки на ветку — излупцевали прилично, да еще сучья, да самая первая стычка… Бедная Джесс!

Стась не было страшно. Совсем.

Не умела она бояться, патология такая, уж извините. А абстрагироваться от боли тсены детей своих учат с пеленок.

Уйти в медитацию наглухо, правда, мешало природное любопытство, и потому приходилось тренировать память и отвлекать внимание цитатами из ВКАИ, заодно предпринимая очередную безнадежную попытку запугать себя статьями со 117 по 126 — наиболее важными для авансисток.

— Слышь, Джесс, по крайней мере сто семнадцатая нам тут не грозит, — сказала Стась и даже сама удивилась, как отстраненно и незнакомо прозвучал голос.

— Что? — Джесс подвывать перестала. Было отчетливо слышно, как щелкнули ее зубы.

Сработало.

Теперь она будет думать. И, насколько Стась ее знает, думать она будет долго. Пожалуй, достаточно долго для того, чтобы постепенно успокоиться, потому что думать она будет привычными мыслями о привычной же опасности. А страх, став привычным, наполовину перестает быть страхом. Домашним он становится. Ручным. Привычным...

Интересно, скоро ли эти певцы-танцоры (которых, кстати, стало намного больше!), почувствуют жажду? Об этом мы тоже не будем думать...

А здесь красиво. И листья шумят.

Сойти с ума — не страшно. Ты-то ведь так и не поймешь, что сошел с ума. А смерть от потери крови — тоже не самая худшая из смертей. Словно уснул. Говорят, даже приятно. Гораздо приятнее, чем, например, удушение. И чище. Не говоря уж об отравлении или там поджаривании на медленном огне. На Генуе аборигены предпочитали именно поджаривание, хорошо, что мы не на Генуе.

Эстеты они, однако, эти геймеры! Хотя мать их все равно надо бы за ногу. Юркие, длиннорукие эстеты с кисточками на острых ушах и варварской тягой к ярким цветам... И еще — эти глаза, огромные, круглые глаза обитателей ночи. Может быть, они произошли от какой-то разновидности местных лемуров. Ну, такой исключительно крупной и очень сильной разновидности. А ведь на вид и не скажешь. Худенькие такие. Хрупкие.

Интересно — среди лемуров бывают вампиры?

Стась потрогала языком бесчувственную десну. Спасибо навыкам блокировки, а то выла бы она сейчас не хуже Джесс. Если бы вообще в сознании была.

То, что слева выбит нижний клык — это, в общем-то, не так уж и страшно, хотя и приятным не назовешь. А вот то, что левый предклыковый резец и первый коренной недовыбиты, и острые обломанные края их царапают бесчувственные губы — гораздо хуже. Эти зубы были живыми. И, значит, нервы торчат наружу в полной боевой готовности. И блокировать вечно их нельзя, это любой ребенок знает – отомрут.

Впрочем, четыре из одиннадцати шансов за то, что у дантиста мучиться не придется. В смысле — вообще не придется уже. Никогда.

Черный юмор…

Красиво танцуют, шельмы.

Слитные движения изящных фигур, мелькание тонких рук, яркие краски взлетающих крыльями плащей, мерцание огромных глаз, стремительные перелеты от ветки к ветке, словно закон гравитации писан не для них. Синее пламя костров — зачем им костры? Они же в темноте видят, как летучие мыши! Вернее, нет, как совы, свет их ослепляет, так зачем же им эти долбанные костры?! Для создания интима, что ли? Ну, словно пригашенная иллюминация на наших вечеринках… Красиво.

И — не страшно.

Ну вот нисколечко! Скучно только.

Скорей бы уж.

Как говаривала небезызвестная Зоя Монроз — «Чем скорее, тем лучше». Может быть, тогда, в самый последний момент, получится все-таки понять, что же это такое — настоящий страх…

Не получилось.

Забавно, но Стась даже обрадовалась, когда увидела наконец-то перед собою их главаря, демонстрирующего в нехорошей улыбочке великолепные никем не выбитые зубы — все шестнадцать, полный набор. Хотя и испытала нечто близкое к досаде — поскольку именно в эту морду метила она пяткой. И так надеялась, что хотя бы удастся сравнять счет.

Старый театральный прием — короля играет свита. Этот мелкий типчик ничем не отличался от остальных. Такой же худосочный и длиннорукий. Вот разве что искривленной спиной — то ли горб, то ли просто с ветки мама уронила неудачно. А в остальном — точно такой же, как все, и одет ничуть не богаче. Не ярче даже, если уж исходить из их дикарских предпочтений. Ни тебе браслетов золотых до локтя, ни бриллиантовой серьги в носу.

Но сразу чувствовалось, что остальные именно свита, а он — Главарь. И свита «играла» его со всем старанием хорошо оплаченной массовки: выла так, что куда там Джесс с ее доморощенным поскуливанием:

— Всади ей, Керс! Не подкачай! Досуха! — и много чего еще, являвшегося каким-то непереводимым местным сленгом. (Похоже, стендовский вариант мата — разумные, они везде одинаковы, как бы не выглядели и где бы ни проживали, первым делом на любом языке именно мат придумывают. Может быть, древний эсперанто потому и оказался мертворожденным, что мата как такового не предусматривал.)

И — мерзкий гогот.

Стась опять заскучала. Происходящее все больше напоминало провинциальный театр, причем не из лучших. Ну не могла она, хоть тресни, воспринять этих остролицых ребятишек всерьез.

Самое большее, на что тянули они — на хулиганье малолетнее. Мелкая шпана, изображающая из себя донельзя крутых, жутко деловых и прожженных до усеру… Стась прикрыла глаза и зевнула.

Просто зевнула. Практически и не демонстративно даже. Ну, если честно — может быть чуть-чуть. Самую-самую малость. Не любила она все эти до ужаса пафосные и жутко торжественные провинциальные постановки.

И, похоже, угадала, нанеся этим своим зевком местным горе-трагикам какое-то немыслимое оскорбление. Во всяком случае швырни она им под ноги шоковую гранату — и то не произвела бы большего впечатления.

Глава 2 По чужим правилам

Смех и вопли смолкли, как отрезанные. Главарь потемнел лицом (натурально потемнел! Почти до черноты!) и зашипел как-то странно, на вдохе. А свита теперь смотрела на него — настороженно, с интересом и опаской, словно сигнала ждала. Но сигнала не было — главарь молчал, разглядывая Стась исподлобья. И больше не улыбался…

Черт.

Нет, ну вот же… Предупреждал же кубик — сегодня день повышенного риска. Авантюры не проканают. Можно подумать, что этот паскудный маяк был так уж необходим. Можно подумать — без него бы потом не нашли. Перестраховаться захотелось идиоткам. А теперь еще и от зевка типа удержаться не смогла. Трижды дура.

— А они, пожалуй, в моем вкусе. — Сказано было даже как-то задумчиво. Только вот голос все портил — неприятный такой. Голос привыкшего командовать. Слишком низкий для геймера. Слишком похожий на человеческий. И от этого — неприятный вдвойне.

Тут же радостно откликнулись, завопили, задребезжали фальцетики и визгливые тенорки:

— Правильно! Так их! Наша победа — чистая победа! Пусть знают наших! — И снова, сквозь гогот: — Вытяни их, Керс! Досуха!..

Главарь передернул ушами. Показалось — неприязненно. Хотя кто его разберет. Керсом, стало быть, тебя зовут. Что ж, будем знакомы.

— Я сыт. А этих просто трахну.

Опаньки.

Вот это да! Дофантазировалась…

Что-что, а уж это-то нам тут не грозит... Фригиднее автоклава и безопаснее тертой морковки… Чьи это слова? Твои это слова. Доутверждалась.

Наверное, вот тут и надо было бы испугаться. Самое время. Задергаться. Ужаснуться. По-настоящему. Запаниковать даже…

Стась стало смешно. Она улыбнулась, уже практически не скрываясь. Даже хихикнула, кажется.

— Сначала — вот эту! — Керс мотнул головой в сторону Джесс. Но смотрел он по-прежнему на Стась. Спокойно так смотрел. Уверенно. И даже, кажется, с совсем уж необъяснимым веселым интересом. Можно сказать, обрадовано, чуть ли не польщенно.

Забавно, но на остальных его слова произвели не меньшее впечатление, чем стасин зевок. Вытянувшиеся лица и шокированное молчание. Кто бы мог подумать, что их так легко шокировать! Тоже мне — скандал в благородном семействе.

Керсу, похоже, произведенное впечатление весьма понравилось. Гаденькая его улыбочка вновь появилась на своем месте.

— Сразу обеих? — Кто-то неуверенно хихикнул, явно пытаясь свести все к шутке, пусть даже и неприличной, но просто шутке, — Лопнешь ведь, Керс!..

Возникший было робкий смех сразу же оборвался, стоило Керсу обернуться. Но он еще помолчал, разглядывая окружающих тяжелым взглядом. И лишь потом сказал — очень тихо сказал, но услышали все:

— Для глухих повторяю — Я. Их. Просто. Трахну. Кому не ясно?..

Ответом было неодобрительное молчание. Потом кто-то сказал с отвращением:

— Я знал, конечно, что ты злостный штрафник... Но не до такой же степени!..

Керс вздернул плечи и зашипел. Откуда-то сверху опрокинулся говоривший, повисел вниз головой и спрыгнул, ловко крутанувшись вдоль диагональной ветки — Стась видела его смутно, боковым зрением, так как головы, привязанной к развилке ветвей за волосы, было не повернуть. Второй выскочил удачно, прямо напротив Стась, словно специально позировал – качнулся вправо-влево на толстой лиане, картинно так провернулся вокруг нее, оставив за ней во время этого проворота ту тряпку, которой они так любят прикрывать спины. Кувыркнулся вниз уже голышом. Они переместились куда-то вбок и ниже, там Стась уже не могла их видеть. Что-то новенькое. Похоже, выяснять отношения они предпочитают в чем мать родила, забавно, ксенологи кипятком уписаются, раньше никто ничего подобного…

Все вокруг сразу зашумели, затрясли кулаками, но в суете этой было больше растерянности, чем возмущения или азарта. Да и на Стась поглядывать стали с опасливым уважением. Сложные у них, однако, отношения, в этой банде. А на первый взгляд и не скажешь. Еще один просчет ксенологов – те утверждали, что полностью разобрались в местной иерархии и никаких неожиданностей быть не может.

Ну да. Вот они, в полном объеме. Повезло же…

За все три года присутствия амазонок на Стенде не было ни одной подобной проблемы! Ни одной!

Дождались.

Нет, не то чтобы проблем вообще не было — лазарет вечно переполнен обескровленными психопатками, чуть ли не каждый месяц кто-нибудь попадается с передозом мятки, и хорошо еще, если вовремя попадается и откачать успевают. Климат опять же, постоянные простуды вкупе с тепловыми ударами и обморожениями, но к этому всему уже как-то притерпелись.

А вот таких проблем — не было.

Ксенологи, сволочи, мамой клялись, что именно таких проблем тут и возникнуть-то не может. В корне! И вовсе не из-за каких-то там слишком уж высоких моральных качеств этих самых геймеров, шутить изволите? Это у кого там высокие моральные качества? У дикарей, по деревьям прыгающих чуть ли не голышом и жрущих в сыром виде всякую пакость?! Впрочем, даже если бы и высокие… чем высокоморальней и ближе к пуританству общество — тем больше в нем потенциальных маньяков, и тем страшнее такие маньяки. Эту теорему по соционике доказать просят на втором курсе в качестве лабораторной, да и то не всегда. Слишком уж простая она.

Тут дело в другом. В отсутствии получаемого удовольствия.

Нет для них в сексе кайфа. Просто работа, необходимая, но вовсе приятности не доставляющая. Так-то вот. Как они еще не вымерли, бедные, при таком-то раскладе.

А если кайфа нет — зачем напрягаться?.. Все равно как в лишний наряд по уборке санузлов напрашиваться. Какой нормальный станет, и не важно при этом, человек он или геймер? Никакой не станет. Нормальный, в смысле.

Нормальный… Ага. Именно что – нормальный. А ей, похоже, повезло нарваться на извращенца-трудоголика!

Правда, если от семантического анализа отталкиваться, за изнасилованием остается еще функция подчинения-унижения поверженного врага и его ближайших родственников… Забавно. Так естественно и по-человечески — превратить удовольствие в инструмент принуждения. По-человечески. Ага.

Только вот трудоголик этот — не человек. И даже близко не. Геймер он. А для геймеров функцией подчинения-унижения другое является, стоит хотя бы разок на зубки их посмотреть, у них же даже и ругань вся – именно на этом, и такое понятное любому человеку «поиметь» после перевода на местный и обратно будет звучать как «надкусить». А, значит, мы возвращаемся все к тем же четырем шансам из одиннадцати…

Вернулся главарь быстро — не прошло и двух-трех минут. Скользнул мимо сквозь привычно расступившихся. Голый, уродливый, теперь он вовсе не походил на человека — скорее, на огромного паука, он и передвигался-то по-паучьи.

И был он один.

С тонких губ на острый подбородок текла кровь, и Стась слегка замутило, когда она поняла, что кровь эта — не его.

Взвизгнула Джесс. Кто-то спросил испуганно:

— Но ты хотя бы их …? Для страховки?

Одного из произнесенных слов Стась не поняла — очевидно, тоже какой-то местечковый сленг, не вошедший в основную лингво-базу. Ответом был хриплый смех. А потом Джесс заорала уже всерьез.

И орала долго…

* * *
Стась провела быструю ревизию своих повреждений, но не нашла ничего утешительного: на ведущие к потере сознания они не тянули, а для принуждения при помощи грубой физической силы и реальной угрозы жизни были нетипичны. Самое скверное — что он сильный и уверенный. Такой не станет бить по голове поверженного и беспомощного врага. Просто так – не станет.

Придется спровоцировать.

Той тринадцатилетней идиотке, что сопротивлялась на Базовой четыре часа подряд за ради сохранности своей профессиональной пригодности, было все-таки легче. Она знала, что ее ищут. И свято верила в спасателей — молодая, наивная, что с нее взять? Стась же дежурила раза три в спас-отряде, сподобилась, потому и иллюзий никаких насчет их оперативности не питала. Да и не знает никто, что они в самоволку рванули, специально ведь подгадали в окно между дежурствами, а потому и искать начнут не раньше, чем дня через два. А два дня — это вам не четыре часа, этого никому не выдержать.

Единственная надежда, что раньше не выдержат нервы у Керса, и он все-таки применит указанную в сносках грубую физическую силу. Как там в учебнике было насчет пассивного сопротивления? Вот-вот… Так и сделаем. В точности по учебнику.

А орать — это оставим Джесс.

Стась приглушила тактильную чувствительность, пройдясь по рецепторам. Сопротивляться мы не будем — пусть работает, трудоголик несчастный…

Честитский пояс он, правда, сломал за пару минут — и это хваленый синопласт, который не берет иридиевая сталь и алмазная ножовка! Хорошо же корпорация защищает свое имущество, нечего сказать! Но это — пояс, так, железка.

А вот с физиологией ему придется потрудиться, медики АИ не зря свои зарплаты получают — об амазонках среди мужских наемников на эту тему немало страшных историй ходит. И далеко не все эти истории – просто страшилки для новичков. Этот Керс по своей малообразованности на собственной шкуре скоро испытает все удовольствия, заранее жаль мальчика.

Пахнет от него приятно...

Стась прикрыла глаза, принюхалась и улыбнулась. Испуганный почти детский голосок спросил неуверенно:

— Может, морду ей все-таки завязать?

И — другой, более низкий и привыкший командовать:

— Рискну.

Смешок.

Шипение.

Прикосновение пальцев к почти полностью потерявшей чувствительность коже. Впрочем, кажется, уже не только пальцев...

Если бы не протекция тети Джерри, бывшей секретарем финстриссы левого рукава АИ и рекомендовавшей свою племянницу после обучения и отработки авансового срока не куда-нибудь, а строго и исключительно в корпус миротворок, Стась не видала бы синей формы, как собственных ушей. А не будь в составе «Амазонкс Инкорпорейтед» этого печально знаменитого и мало кому интересного корпуса, то не помогла бы ей никакая протекция. Даже тети Джеррина.

Потому как первый же из основных тестов — тест на мобилизацию резерва агрессивности — Стась завалила благополучно и напрочь. Если и был у стасиного организма какой-то там скрытый резерв, то он предпочитал оставаться в подполье, и мобилизовать его Стась была просто не в состоянии. Ни тогда, ни сейчас.

Хотя и старалась изо всех сил, честно и добросовестно пытаясь представить себе что-нибудь жутко страшное или отвратительное до дрожи. Но кончались все эти попытки всегда одинаково — ей в конце концов становилось смешно. Адреналин, естественно, никуда не выделялся, Стась виновато улыбалась, преподаватели зверели и начинали брызгать слюной.

И дело тут было вовсе не в недостатке воображения или крайней тупости, хотя в личной медицинской карте Стась формулировка стояла именно такая. Просто ни к чему в глупой и скучной жизни не способна была Стась отнестись всерьез. Ну действительно, сами подумайте — что такого можно себе навоображать? Такого, чтобы мороз по коже? Или мерзкого до натуральной тошноты? Луковица вареная или длинный волос в супе? Мерзость, конечно, но кто виноват, если ты на закусочных экономишь. Да и, потом, их же можно просто вынуть и положить на салфетку. И вдоволь повеселиться, наблюдая реакцию сидящих рядом.

Или вот, еще: раскусываешь яблоко — а там червяк. Причем не целый, а уже половинка. Мяконькая такая извивающаяся половиночка...

Прелестно, правда?!..

И чего по этому поводу, скажите, вопить, словно тебя за сиську ущипнул не тот, кого бы ты хотела? Это же не просто какой-то там грязный уличный червяк, это же червяк яблочный! Он не глиста какая, гадость не жрет, питается исключительно диетическим яблочком! У него и вкус — яблочный. Сами попробуйте, если не верите на слово — убедитесь. Какие проблемы?..

Или вот, еще лучше — какашка. Свеженькая такая, большая и сочная.

А ты на нее — голой пяткой...

Вот как раз в этом самом месте Стась и начинала хихикать, а наставницы — свирепеть.

С ужасами дело обстояло еще хуже.

Ранят или убьют? Грустно, конечно, но, может, в следующей жизни ты окажешься принцессой Фомальгаута (есть у них там принцессы, причем даже наследные, Стась проверяла!). Или вольным самураем шитакана — тоже, между прочим, неплохо, хотя их вроде бы и не существует. Мальчик любимый попку морщит? Ну это уж, простите, совсем смешно, особенно после обработки доблестных медиков АИ. Что еще?

Черная рука?

Гроб на воздушной подушке?

В учебнике советовали представить смерть родных, но у Стась это уже было.

Это не страшно. И даже не больно. Во всяком случае, именно так сказал тот парень из Корпуса, которого прислали с повесткой. Слишком быстро, просто вспышка — и все, они ничего не успели почувствовать, так он сказал. А смерть тети Джерри вызвала бы у Стась повышение чего угодно, только не адреналина…

Не было страшно ей и сейчас.

И ненависти особой к Керсу не было тоже. Скорее уж жалость — бедненький извращенец, с оттенком уважения — дело свое он знал и выполнял без халтуры, надо отдать ему должное.

И когда, дождавшись удобного момента и вывернув шею до хруста позвонков, она вонзила недовыбитые зубы в оказавшуюся в пределах досягаемости руку — это не было вызвано ненавистью. Чистый прагматизм. Обеспечение лишней зацепочки адвокату.

А ненавидеть — за что? Его пожалеть впору. Приличный мальчик, вежливый. Даже не садист. Страховка в полном порядке, недовыбитые зубы с оголенными нервами сработают — так чего же особо переживать? Психозондирование — штука, конечно, малоприятная, но до суда вряд ли дойдет, особенно ежели тетя Джерри проявит семейную солидарность.

Нет, не со зла она его укусила. И даже не совсем верно было бы посчитать это просто провокацией. Ради провокации было бы гораздо проще плюнуть ему в глаза.

Просто со всеми своими трудностями Стась привыкла справляться сама, врожденная осторожность требовала подстраховаться, а зубная боль не зря считается самой сильной, там же нервов до черта, она как раз должна…

Боль была дикой, ломающей блокировку, словно картон. Она прошила раскаленной иглой голову от подбородка до затылка, из глаз брызнули слезы, тело свело судорогой, и, проваливаясь в гулкую черноту, Стась, кажется, еще сильнее стиснула челюсти, кромсая осколками зубов чужую руку, и чужая кровь обожгла язык, а потом во рту словно взорвалась граната.

Потом он ее, кажется, все-таки ударил.

Но она этого уже не почувствовала…

* * *
…А потом она лежала, запрокинув голову, и было ей все равно.

На лицо падали тяжелые холодные капли дождя. Долго падали. Скапливались в открытых глазах, нагревались, а потом стекали по вискам теплыми струйками.

Ей было все равно.

Джесс, плача, била ее по щекам и трясла за плечи. Стась не сопротивлялась. Даже не закрывала глаза, продолжая смотреть в пустоту куда-то поверх ее головы.

Ей было все равно.

Все равно.

Все — все равно.

И то, что нехило погрызенного ею Керса до сих пор трясло. И пропитавшаяся оранжевым повязка на его руке. И дождь. И плачущая Джесс.

И даже то, что какой-то геймер сказал детским голоском:

— А ее все-таки надо бы того… досуха. На всякий случай…

— На всякий случай держи свое горло подальше от моих зубов! — Керс вызверился быстро и так же быстро остыл. Сказал уже почти спокойно:

— Когда я играю — то играю по правилам. Пусть даже это правила Керса.

— А если теперь это будут правила крестника скиу? — спросил кто-то ехидно.

Керс дернул плечом, но даже не возмутился. Сказал устало:

— Я похож на рль? Открой глаза! — Он несильно ударил ее ногой в бок, поддел, переворачивая. Стась не сопротивлялась. Из распоротого острым сучком плеча снова пошла кровь. Ей было все равно, что геймеры смотрели на эту маленькую ранку с каким-то странным выражением.

Завистливый голосок протянул:

— Везучий ты…

Стась почти не слышала, как Керс ответил:

— Не везучий. Предусмотрительный.

Ей было все равно…


Глава 3 Базовые правила

Базовая. Площадь перед штаб-квартирой А-И. Стась.


Перед зданием правления «Амазонкс-Инкорпорейтед» стоянка была запрещена, о чем предупреждали многочисленные знаки и весьма сурового вида охрана в количестве трех лбов. Заметьте – невооруженных. Что и само по себе оч-чень многое говорит понимающему человеку.

Во всяком случае — вполне достаточно, чтобы отбить охоту парковаться в непосредственной близости от этих лбов.

Идиотов не было.

Впрочем, у всякого правила...

Золотисто-серый табл аккуратненько вывернулся из общего потока и мягко осел на траву прямо у самой нижней ступенечки. Точнехонько посередине, хоть с рулеткою проверяй.

Охранницы среагировали мгновенно — двое синхронно вошли в тау, легко так вошли, практически не шелохнувшись, одной волной. Класс не просто высокий, а высочайший. Мечта и зависть всех салаг, тихая ненависть выпускниц, понимающих уже, что не достичь им такого уровня без помощи черной магии.

Третья метнулась к машине и оказалась у ступенек даже раньше, чем табл окончательно замер. Распахнула дверцу и тоже с поклоном вошла в тау — но это уже так, ради проформы и антуража для.

Злые языки утверждали, что в те редкие дни, когда Фрида Лауэрс решает почтить своим присутствием контору, событие это отмечается расстиланием красного ковра от лифта и до автомобиля. Более же нахальные вообще говорили, что паркуется она непосредственно к окну своего кабинета.

Действительность была куда проще и забавнее. Мало кто из посторонних знал, что Фрида Лауэрс чрезвычайно гордится своей подчеркнутой демократичностью и все двадцать четыре ступеньки до личного кабинета предпочитает преодолевать исключительно пешком.

Демократичность проявлялась и в одежде. Синяя форма ее отличалась от обычной командорской только качеством пошива, да сапожки светились тою же белизной, что и манжеты — в отличие от черных форменных. И отсутствовали знаки различия.

Окинув охранниц одобрительным взглядом и озарив всю округу ослепительной улыбкой, она легко взбежала по ступенькам к уже распахнувшимся ей навстречу дверям. Сверкнула улыбкой налево-направо двум совсем еще юным аскам, наверняка первокурсницам, весьма демократично перекинулась с каждой из них парой слов о здоровье и погоде, еще раз сверкнула улыбкой и исчезла в темном провале холла.

Забавно. Если бы не было привратниц-асок и заряд демократичности целиком пришелся на охранниц — как бы выглядела попытка поболтать о погоде с вошедшими в тау?..

Личный шофер-секретарь-референт-носильщик-и-прочая-прочая-прочая несколько замешкалась, вынимая с заднего сиденья массивный кейс. Была она тоже массивна и коренаста, идеальный пробор делил полуседые волосы точнехонько пополам, светло-голубая форма безукоризненно отглажена, походка нетороплива, движенья уверенны. Ни на охранниц, ни на юных асок она не обратила ни малейшего внимания. Охранницы ответили ей той же монетой, а вот аски проводили настороженными взглядами, поскольку женщина эта излишней демократичностью не страдала и при желании умела быть достаточно неприятной.

Звали ее Джеральдина Эски, и, кроме скверного характера и тяжелой руки, отличалась она также еще и богатейшей фантазией по части придумывания неприятностей ближним своим, имевшим неосторожность попасться ей на глаза в неподходящий момент.

Двери захлопнулись. Одна из охранниц повела табл в закрытый гараж…

Стась оттолкнулась от балюстрады шестого яруса, на которой лежала грудью, наблюдая разыгрываемую внизу на площадке сценку. Потянулась с легкой улыбочкой. Отвернулась, потеряв к зданию конторы всякий интерес.

Она увидела все, что хотела.

Значит — командировка, да? Вне зоны досягаемости, значит? И неизвестно, значит, когда вернется… А это — это так, просто обман зрения… Ну-ну.

Конечно, можно было бы и заранее догадаться. Стась сама виновата — не оправдала надежд и все такое… А объяснять провинившимся что-либо — не в привычках у тети Джерри.

* * *
Хайгон. Интернат «Солнечный зайчик». Стась.


— Ась-ка-а-а!!!

Жанка вылетела из-за угла, издав воинственный клич. На крутом повороте ее занесло, и она была вынуждена слегка притормозить, что позволило Стась сгруппироваться, вдохнуть и вскинуть руки, и даже вякнуть, без всякой, правда, надежды на успех:

— Анька, не смей!!.. — Но тут светловолосый смерч пронесся по коридору и прицельно прыгнул метров так с пяти.

Стась хэкнула, выдерживая удар, спружинила на полусогнутых, потом, скрипнув суставами, крутанула Жанкино тело вокруг себя. Вообще-то ничего сложного, только сильная нагрузка на шею, которую Жанка привычно замыкает в кольцо рук. Не хватается, а именно замыкает. Словно крутишь крупный несбалансированный обруч с тяжелым довеском.

Крутанувшись пару раз, Жанка взвизгнула, разжала руки и плюхнулась в угол кожаного дивана. Телом она с пеленок владела так, что завистливо ахали матерые десантницы, а в глазах профессиональных тренерш всех мастей моментально вспыхивал азартный огонек.

Впрочем, огонек этот, быстро вспыхнув, так же быстро и угасал — ленива и безалаберна была Жанка с тех же самых пеленок, а с милой улыбкой качать головой в ответ на всевозможные обещания и уговоры научилась даже раньше, чем говорить. В тау при желании, например, она уже сейчас входила не хуже тех охранниц, да вот только попробуй, вызови у нее это самое желание! Взывания к совести действовали еще меньше, поскольку совести у Жанки не имелось. О чем она с радостной улыбочкой сообщала всем окружающим, и лишь пожимала плечиками, когда те деликатно пытались не поверить.

Сегодня она могла с легкостью выиграть первый тур региональной олимпиады, а завтра запросто не прийти на второй только потому, что попалась интересная книжка и неохота было отрываться, не дочитав. Или мультик хороший нашла и захотелось заинтерактивить проду. Или еще какая весьма уважительная причина в виде плохой погоды.

Забавно, но почти никто на нее не обижался. Даже тетя Джерри не прибегала к суровым методам воспитательного воздействия. А на все неодобрительные поджимания губ по поводу систематических прогулов или поведения вообще Жанка лишь улыбалась безмятежно и рассеянно.

Наверное, именно такой могла бы стать Зоя Монроз, не случись в ее жизни двух революций, тифа, смертей и Роллинга…

Жанка и сейчас улыбалась. Широко и радостно. Но, пожалуй — чересчур широко и слишком радостно. А на темное пятно нагрудного кармана стасиной форменки – кармана, с которого уже была спорота белая честитка, — старательно пыталась не смотреть.

Понятненько. Бабское радио не дремлет.

Стась хмыкнула, присела рядом.

— Как твое ничего?

Вопрос был традиционным, как и бурное приветствие до него. Почти что риторическим. Ответ, впрочем, оказался куда менее традиционным, но вполне в стиле.

— Дура ты! — сказала Жанка, помолчав.

Вот так. Честно и откровенно. Не взирая на…

Такая она.

— Тебе же радоваться надо, идиотке!

Жанка была моложе. На восемь лет. Восемь лет — это иногда очень чувствуется.

— И чего, скажи, ты там потеряла? Ханжи несчастные! Ну чего тут переживать? Не понимаю!

Стась хмыкнула. Дернула плечом.

— А кто переживает?

— Ну не я же, в конце-то концов! Перед нею такие горизонты открываются, а она… Идиотка, одно слово. Ты же теперь свободна, как птица! Куда хочу — туда лечу! Кайф! А хочу — вообще никуда не лечу! По мне так еще больший кайф.

Это верно. Жанка — ребенок домашний до невероятности. В это почти невозможно поверить, но с четырехлетнего возраста Жанка не покидала Хайгон. Ни разу. С милой безмятежной улыбочкой умудрялась даже как-то уворачиваться от обязательной ежегодной практики в Малом Поясе.

Бедная Жанка…

— И вообще, я на твоем месте умотала бы в роскошный круиз. Ты когда по-настоящему отдыхала-то последний раз? Во-во… Да и что ты тогда видела, кроме своей драгоценной Базовой?!

— Ага, вот только круиза мне сейчас и не хватает для полного счастья. А кредитки попросить у тети Джерри…

Теперь фыркнули уже обе, почти синхронно. Жанка махнула рукой, сказала с проникновенной задумчивостью:

— Аська, все — туфта и туфта туфтовая, вот что я тебе скажу.

Стась улыбнулась, осторожно сжимая свежевставленные зубы. Знала бы ты, сколько лет впаяли твоей не слишком-то умной сестричке вчера с учетом чертовой индексации и личной просьбы доверенного секретаря самой Фриды Лауэрс «разобраться по всей строгости и невзирая на личности». Знала бы ты…

— А к невесомости можно привыкнуть, фигня это! Нет, правда, я узнавала, даже и на линкорах бывают нужны поварихи, так что фигли у вас выйдет меня в десант загнать! — Голос у Жанки стал твердым. Показалось даже — зазвенел. И она засмеялась, чтобы скрыть этот звон.

Стась сглотнула — похоже, знает.

Б-бабское радио!

— Ну, это ты перегнула. До такого не дойдет.

Жанка улыбнулась ласково и снисходительно, словно это она была старшей, а маленькая глупенькая Стась не понимала таких простых вещей:

— Конечно, не дойдет. Я просто хотела, чтобы ты перестала жалеть себя и для разнообразия пожалела маленькую беззащитную и несчастную меня, которую злые тетки хотят заставить даже дышать по режиму! И звать меня тогда станут Жаном, представляешь, мерзость какая?! Да одного этого достаточно, чтобы…

— Я же сказала тебе — не волнуйся.

— А я и не волнуюсь. — Жанка безмятежно дернула плечиком. Посмотрела из-под полуопущенных век, мурлыкнула:

— А тете Джерри можешь передать, чтобы она не суетилась. Поскольку кое о чем я уже позаботилась. И теперь в авансистки ей меня не удастся запихать ни под каким соусом. Увы и ах! Не соответствую.

— Анька, ты с ума сошла…

— Ничуть. По-моему, так это вы все с ума сошедшие, а я так разумна до тошноты, противно даже. И вообще — что за странная реакция? Могла бы хоть ради приличия поинтересоваться, кто он! Чтобы я имела право заделать таинственно-загадочное лицо и сказать со значением: «Это неважно!»… Да не переживай ты так, племянников на тебя не повешу, я блокаду еще полгода назад прошла.

— Да… Ну ты меня и убила… Одна радость — не думаю, что тетя Джерри будет счастлива это услышать!

— Да уж! Впрочем — это ее проблемы.

— А ты не радуйся — у нее еще одна возможность имеется.

— Какая?

— Запихнуть тебя в иможенки. Туда любых берут! Даже беременных!

Они расхохотались, и Стась почувствовала, как уходит возникшее было напряжение. Жанка внезапно оборвала смех. Спросила:

— Что-то еще случилось, правда?

Ушлая девочка.

Суд — ладно. Но экспертиза была закрытой.

Стась мотнула головой, остро ощущая тяжесть авантюроллового кубика на груди. При последнем запросе первой же триграммой выпало 2-5-6 — «не перекладывай тяжесть свою на плечи более слабого». И она даже не сталавыяснять всю гексаграмму. Зачем?

И так все ясно…

— У меня отобрали права.

Это была правда. Хотя и не та правда, которую почувствовала Жанка.

— Жалко, конечно. Но зачем они тебе — теперь? Ты ведь все равно кроме «единорогов» ничего не водила.

— Все равно обидно, можно было переучиться. И ни в одну приличную кампанию без них не возьмут.

— Послушай, но ведь они не имели права…

Ушлая девочка, черт бы ее побрал.

Стась отвела глаза и нехотя буркнула:

— Штраф обошелся бы в шесть с половиной лет… реальных.

Жанка присвистнула. Потом сузила глаза — она поняла.

Шесть с половиной лет.

По максимуму.

Зато никто не посмеет утверждать, что тетя Джерри делает поблажки своей племяннице.

— Ты ее видела?

А вот теперь следует быть осторожной, поскольку ложь Жанка чувствует за парсек.

— Да.

— Ну и что?

— Ну, ты же знаешь тетю Джерри…

Жанка хмыкнула — тетю Джерри она знала.

— Не понимаю… Ты же всегда была ее любимицей.

Стась ответить не рискнула, неопределенно мотнула головой. Сменила тему:

— Ладно, этот год ты доучишься, я все утрясу. А там посмотрим. Придумаем что-нибудь. Мне пора.

Она тяжело поднялась с дивана, чувствуя себя до странности скверно.

— Анька, будь!

— Будь, Аська!

Они ударились ладонями — это тоже был ритуал.

Стась подошла уже к самым стеклянным дверям, когда через весь холл прозвенел напряженный Жанкин голосок:

— Аська, но ты все-таки обязательно будь, слышишь?!!

Стась обернулась.

Резко, на выдохе.

— Что ты мелешь?!!

Но гостевой холл и прилегающий к нему коридор были пусты.

* * *
Базовая. Бар «Маленькая палка в дорогу». Стась.


Тетя Джерри не была жестокой и злобной теткой-мачехой из детского мультика, и племянниц по-своему любила. Только вот именно что по-своему.

А еще были у нее свои твердые убеждения о том, где именно место женщины в современном мире, и в убеждения эти никак не вписывались знаменитые «Три К» — кухня, киндер, кирха. Муж и детские пеленки, правда, начисто не отрицались, но маячили где-то в страшно отдаленном будущем, практически у самого горизонта, когда ни на что другое и более ей присталое женщина способна уже не будет.

А вот Жанкин кулинарный колледж отрицался напрочь. Как вздорная бабская блажь.

И, соответственно — не оплачивался. Поэтому суточные Стась ею честно делились пополам, против такой блажи тетя Джерри не возражала из принципа: хотите блажить? Блажите. Но оплачивайте это сами. Они и оплачивали, хватало вполне.

Раньше, когда эти суточные были.

Стась сидела за столиком пенсионного кафе с традиционно халявной банкой пива. Она не собиралась его пить — горькая маслянистая бурда, как можно получать удовольствие от такой гадости? Просто здесь на каждом столике стояла корзинка, полная этих банок, на улице шел дождь, а до следующего собеседования было в запасе еще двадцать минут. Двадцать минут уюта и тепла перед промозглой слякотью.

Забавно. Раньше она не замечала, что осень — это так мерзко.

На Стенде осень — горячий сезон. Сбор плодов опикао, из которых потом и давят мятку-сырье. Геймеры толпами стекаются к обменным пунктам, снуют орбитальные челноки, ругаются диспетчера, а под конец обязательно прибывает целая свора дипломированных ксенологов из Лиги для «выявления фактов притеснения внекастового контингента»…

Притеснишь таких, как же!

Кстати, хотелось бы знать — какой идиот назвал Стенд Стендом? В первых отчетах черным по белому дан точный перевод с туземного — «Площадка-для-игр». Это уж скорее стадион. Или корт. Или ринг. Ну, на худой конец — сцена. Но никак не Стенд.

Шутнички! Что те, что эти…

Не заболей она тогда так некстати — судили бы ее на Конусной, как и Джесс, а оттуда до Стенда рукой подать, отбою бы не было от желающих подвезти, намекни лишь. Даже в долю бы брать не пришлось, амазонская солидарность — сила великая.

На Базовой же Стенд — не более чем точка на карте, далекая и неинтересная. Мятка здесь продается на миллиграммы и на вес иридия, только через проверенных поставщиков, ибо если поймают — впаяют такой штраф, что триста раз умереть успеешь, его отсиживая. И фиг кто поверит тому, что считается важнейшей коммерческой тайной АИ, и о чем в размещенном на Стенде легионе знает любая честитка. Еще и пальцем у виска покрутят.

Да и не бывает осенью на Базовой тех, кому можно было бы доверять. Лишь неудачницы и штрафники, срок доматывающие. Ушедшие в запас, отстраненные, оштрафованные по дисциплине или нравственности, залетевшие не ко времени или экономящие на отпускных. Шваль, короче.

Вряд ли кто из них сумеет достать корабль. Тем более — грузовой.

Конечно, все сложилось бы совсем иначе, останься она вместе с Джесс. И не важно даже — где, здесь или на Конусной, можно даже у черта на рогах. Джесс в любой момент и в любой дыре могла бы получить супернавороченный корабль с вышколенным экипажем и золотыми переборками, просто попросив его у папы. В подарок. И не на день рождения даже — боже ж ты мой! Зачем же ждать так долго из-за таких-то пустяков, если девочка хочет?!

Но Джесс сейчас поправляла пошатнувшееся здоровье на Верхнем Галапагосе и была еще менее досягаема, чем и без того недосягаемый Стенд.

Глава 4. Правила - не денежный эквивалент парсека, чтобы нравиться всем

Еще раз взглянув на часы у двери — свой призовой «Таузунд» она отдала вчера мотористу буксира за челночный рейс на Хайгон, — Стась встала, машинально поправила униформу, пригладила волосы. Банку дешевого «Туборга» при этом она сунула в карман вполне сознательно.

* * *
Базовая. Индивидуальная кабинка дальсвязи, офисы, улицы. Стась.


Доктор Ли Нгу Ен был улыбчив, лыс и толст, словно на рекламном ролике китайского ресторана. Его крохотные черные глазки напоминали двух тараканов, запеченных в круглом лимонном кексе. А еще у него была забавная манера складывать сарделькообразные пальцы домиком на объемистом животе.

— Вы можете водить все, что угодно, от мотодиска до тяжелого крейсера... Ну, если справитесь, конечно… За одним исключением. Облегченные шлюпки и истребители типа «единорог». То же самое и насчет планетарной работы — все что угодно, пожалуйста, никаких ограничений, за исключением горячего цеха…

Он пожал пухлыми плечами, добавил с еле заметным оттенком то ли обиды, то ли укоризны:


— То же самое вам мгла сказать любая полуграмотная санитарка, для этого незачем было обращаться ко мне, тратя столько времени на дальсвязь.

Крест в личной карте был жирно-сиреневым, отвратительным, как раскормленный паук. Окончательным. Голубой еще оставляет хоть какую-то надежду, его можно после реабилитации переправить в зеленый. Сиреневый — уже насовсем, даже дальтонику ясно.

Стась не была дальтоником.

— Док, я не верю, что ничего нельзя сделать. Я знаю девчонок, у которых само зарастало, как уши, и не по одному разу!

Сардельки вяло шевельнулись и снова сомкнулись домиком, черные тараканы нырнули в наплывы лимонного теста.

— Конечно, кто будет спорить? Случается. Но на вашем месте я бы особо не рассчитывал, работали качественно. А уж тем более — после родов… хм-м…

— Док, мне вас рекомендовали как лучшего специалиста по гименопластике…

Тараканы вынырнули, уставились на Стась непотараканьи остро, голос не изменился:

— Кто?

— Эльга.

— Эльга? Не помню такой. Впрочем, у меня бывает столько пациенток…

— Бешеная Эльга-Держи-в-масть.

— А-а-а… — Пухлые губы с сомнением вытянулись. — Впрочем, почему бы и нет? Не знаю только, что это вам даст, ведь ограничения никуда не денутся. Разве что только при поверхностной проверке…

— Вы меня неправильно поняли, док. Мне не нужен косметический ремонт. Я — ас, понимаете? Честитка. Я на авансовом сроке. Мне меньше года до приема осталось. Но — РЕАЛЬНОГО года, понимаете? И отработать я его должна не где-нибудь, а именно в сборочном или на единорогах! Эльга говорила — это дорого. У меня есть деньги… Вернее — будут. Я получу к ним доступ, как только возобновлю контракт. Семь лет псу под хвост, семь реальных лет — я не хочу, понимаете?! Я отдам с любыми процентами, сколько скажете. В конце концов, моя родная тетка — доверенный секретарь самой Фриды Лауэрс, и если вам нужны поручители…

Нгу Ен Ли вздохнул. Посмотрел снизу вверх. Так смотрит очень добрый и очень усталый директор школы на чрезвычайно тупого второгодника.

— Деточка, дело ведь не в этом разнесчастном кусочке кожи, ну как же вы не понимаете… Я могу вам туда вшить хоть молнию, хоть крючочки-кнопочки, да только что это вам даст, кроме некоторого физического неудобства?.. Биоритмы-то ваши при вас останутся. Вы, когда в седло садитесь, эмкан, простите, куда крепите — на голову или… Вот то-то же. Это необратимо, деточка.

— …Три оплаченные минуты истекли. Если желаете продолжить разговор, нажмите кнопку один и введите код оплаты…

Стась встала и вышла из кабинки, не дослушав.

Необратимо.

Деточка.

Вот так…

* * *
«Счет аннулирован в связи с действиями, приравненными к самовольному расторжению контракта».

Считалось, что это был секретный счет.

Ага! Как же ж. Мечтать не вредно.

Стась не расстроилась. Посмотрела на оплавленную пластиковую карточку. Хихикнула. У каждого человека имеется своеобразный предохранитель, который перегорает, если напряжение превысит определенный предел.

У нее этот предохранитель полетел еще утром, когда Ник отшатнулась, шипя: «И у нее еще хватает наглости!»…

* * *
Стась увидела патрульный корабль рано утром. Сквозь прозрачную стену зала ожидания, в одном из кресел которого проводила вот уже третью ночь. Встала с жесткого сиденья, невыспавшаяся и злая, рассеянно посмотрела на летное поле — и увидела.

Словно продолжение сна.

Какого черта делать патрульным на Базовой осенью?!! Тем более — «Серебрянной Чайке», аккредитованной на Стенде с самого начала. Покинуть орбиту ее могло заставить только нечто весьма неординарное.

Вроде еще одного нарушения 117-ой статьи…

* * *
Это был шанс.

Не ахти какой, конечно, но все-таки… Лиз, конечно, капитан тот еще, резкий и грубый, быстрый на расправу и тяжелый на руку. Но при этом она оставалась справедливой и честной. И от девчонок своих того же требовала. Сочувствия от нее не дождешься — плечами пожмет лишь да оборвет грубо.

А вот в долг даст.

И не спросит зачем.

Причем не постесняется потом взыскать все до секундочки, но — даст. И не по старой дружбе вовсе, нет у нее друзей, а просто из принципа. Потому что с ее точки зрения это — правильно. Нет, Лиз была далеко не худшим вариантом. Лишь бы на вахте оказался кто-нибудь не слишком высокомерно-правильный...

На вахте была Ник.

* * *
… Жанка…

Стась перестала хихикать на полувдохе.

Жанка, мать ее за ногу… Ты же обещала ребенку. Хотя бы этот год. Ты же клятвенно обещала! Идиотка.

Мадам Ламоль, божественная Зоя, говорила иногда, щуря на солнце светло-серые глаза: «Сделайте глупость! Для меня. Ну я вас очень прошу…»

Да, она говорила так. Другим.

Но она никогда не делала глупостей сама.

* * *
Тяжелая столешница из натурального камня. Это хороший признак — не мелочатся, значит. Ваза с фруктами, розетка с конфетами, кофе со льдом, топи-кола в запотевшем бокале.

— Угощайтесь.

— Благодарю.

Деликатно — одну карамельку двумя пальчиками. Пальчики, между прочим, тщательно отмытые и наманикюренные при непосредственной помощи ненового, но весьма неплохого дорожного наборчика одной не ко времени зазевавшейся туристочки, костюмчик почищен и выглажен в припортовом туалете, личность приведена в порядок и даже слегка подмазана. Не хватает только бус, тех самых хрустальных светящихся бус, на которые Зоя в свое время поймала Роллинга. Зато есть наградные листы, а это тоже немало…


В перстне белого металла — узкий сиреневый камень. Он ярко высверкивает, когда холеные пальцы диспетчера перебирают распечатки. Здесь не экономят и на документах, предпочитая не листать в виртуале, тоже хороший признак. Только вот камень… Сиреневый, словно крест в карточке. Символ окончательности…

— Вы знаете наши условия?

— Да.

— Аванс небольшой, зато на все время контракта персонал поступает на полный пансион…

— Меня это устраивает.

Снова шелест бумаг.

— У нас вахтовая система и нет особых условий для детей…

— Я не собираюсь размножаться.

— Что ж, это снимает вопрос. Амазонкам мы рады всегда. И им у нас, я бы сказала, неплохо. Многие продлевают контракты, и не раз. Есть возможность профессионального и должностного роста… Вы ведь офицер? Чиф?

— Джорент.

— Ну, это тоже неплохо. У джорентов больше амбиций. Когда вы сможете приступить?

— Когда будет нужно.

— Ответ истинной амазонки. Вот и славно. Следующую смену мы отправляем в субботу. Суббота вас устроит?

— Вполне.

Пальцы мерзнут.

Скрещенные, глубоко засунутые в карман – а все равно мерзнут…

Слишком уж это хорошо, чтобы оказаться правдой.

— Ну что ж, тогда до субботы…

Слишком.

— Постойте, минуточку…

Вот оно.

А до двери было всего четыре шага.

— Я не совсем поняла. Вы же говорили, что не собираетесь размножаться, а тут указано…

Спокойно.

Спокойно, черт возьми!

Это еще не конец. Раз не выгнала сразу, брезгливо поджав губы и стараясь не коснуться даже кончиками наманикюренных ногтей — это еще не конец. Есть еще шанс.

Пока ты жив — шанс есть всегда.

— У меня есть разрешение на чистку. Я же ас, хотя и бывший. Это входит в нашу страховку.

— Но ведь до субботы…

— До субботы справка будет в порядке.

— Хорошо. Бухгалтерия на втором этаже. Сдадите справку — и можете сразу же оформлять контракт.

Перстень мигнул сиреневым.

И сиреневыми были фантики у конфет.

Шанс — он, конечно, есть всегда…

— Вы разрешите? Очень вкусные конфеты.

— О?.. Да-да, разумеется…

Зачем мелочиться? Здесь мелочиться не любят.

Стась вытряхнула розетку в карман и взяла из вазы пару яблок, не забывая при этом улыбаться, глядя прямо в медленно округляющиеся сиреневые глаза. Улыбаться скорее нагло, чем вежливо.

Эта контора была шестой…

* * *
Средневековье какое-то! Викторианская Англия Старой Земли! Ханжество высшей марки!

Порнография для младшеклассников в любой публичной видиотеке, в школьных буфетах торгуют контрацептикой, медсестер скаутских лагерей первым делом учат принимать преждевременные роды и оказывать помощь при выкидышах.

И в то же время, если ты носишь клеймо и сверкаешь нагрудной меткой честитки — то должна быть непорочнее Оракула.

Эта контора была шестой. Шестой из тех, где хотя бы выслушали и посмотрели карточку, а не отказали с порога, брезгливо косясь на споротую эмблему. Забавно…

Юс, капитан «Желтого Листа» и непосредственный чиф Стась — бывший чиф, но это не так уж и важно, — говорила в таких случаях, хмыкая: «Бог был мужчиной...» Кажется, она действительно в это верила.

* * *
От пива и карамелек поташнивало. И кружилась голова. Но это не страшно, если не шевелиться.

Главное — не шевелиться.

* * *
Их было трое.

И у одной была монтировка.

Не слишком опасно, но и приятно не очень. Чем они собирались поживиться — а черт их знает? Ни хрустальных бус, ни заколки с пятью бриллиантами у Стась не было. Была разве что банка пива и полный карман карамелек.

Вряд ли они знали, что Стась готовили именно в миротворки и потому даже в самом крайнем случае защищаться она будет, не убивая. Вряд ли они даже задумывались об этом.

Их было трое. И у одной из них была голубая «А» на левом виске, что в корне осложняло ситуацию.

Но у Стась имелось одно преимущество, отсутствовавшее у нападавших. Маленькое такое преимущество. Пока еще маленькое.

Но быстро растущее.

Про иможенок всякие непотребства рассказывают — вполне понятно, на то они и конкурентки, чтобы грязью их поливать. Но в то, что пилотов своих держат они в состоянии перманентной беременности — в это Стась вполне могла поверить. А чего тут такого, в самом-то деле? В Коалиции аборты вполне легальны для всех, не то что у нас, а первые пара месяцев — допинг не из слабых, на ускорение реакции отлично работает.

Только вот подпитки требует отнюдь не карамельковой.

Когда нападавшие, похрюкивая, улеглись в ближайшей луже, Стась начала уплывать.

«Куда ты падаешь?» — «Не знаю… Кажется — в обморок, я там не была ни разу…»

Ничего, ничего, это бывает. Никто от этого еще не умирал… голову только ниже надо, ниже надо голову… Как можно ниже. Идеально было бы лечь, но не здесь же… Ничего, можно и так, согнувшись и упираясь ладонями в коленки. Это — не страшно. Не страшно. Просто обморок.

Просто хватит врать. Хотя бы самой себе. Глупое это дело.

Удар был по касательной, уклоняться — этому миротворок учат на совесть, если уж не можешь бить в полную силу, то вдвойне важным становится умение подобных ударов избегать. И напряжение с усталостью вовсе тут не при делах. И растущее преимущество, что перегружает метаболизм — тоже. Не они виноваты.

Просто блок среагировал.

С опозданием, правда, но все-таки среагировал, и скажи еще спасибо, что придавило тебя лишь самым краешком, так сказать, по касательной. Тоже. Потому что вот уже шесть дней ты пытаешься сделать то, о чем настоящей миротворке даже подумать немыслимо — ты пытаешься убить. Осторожненько так, опять же по касательной, старательно обходя острые углы и стараясь даже мысленно, даже в подсознании не называть вещи своими именами. И уже почти что даже убедив себя, что это — так, пустяки, маленькое недоразумение, а недоразумения требуется что? Пра-авильно — устранять. Главное — ни на секунду не забывать, что это — просто недоразумение. Потому что миротворческий блок — – штука серьезная, тут простым обмороком не ограничится. Может и насмерть припечатать, были прецеденты. Ладно, ладно, поняли мы, поняли, больше не будем. Мы вообще понятливые, особенно ежели долбанет нас как следует. Главное — дышать как можно глубже, с усилием проталкивая затвердевший воздух сквозь сведенное горло.

Главное — глубоко дышать…

Когда немного отпустило и звон в ушах снизился до терпимого, она поняла, что стоит на коленях, пытаясь подняться, но снова и снова падая в грязь. От холодной воды стало легче. Во всяком случае, она сумела встать, дрожа и прижимаясь к стене. По спине сразу же побежали холодные струйки.

Выше по улице проехал табл. Остановился. Хлопнула дверца. Нереально-знакомый голос спросил с ноткой сомнения:

— Эй, какие-то проблемы?

Стась шатнуло.

Это глюк.

Говорят — бывает при сотрясении мозга. Во-во, и тошнит как раз… Неужели та, с клеймом, все-таки успела достать? В запарке показалось — так, чепуха, лишь содрала кожу на скуле…

В табле шевельнулись. Другой голос, еще более узнаваемый из-за неистребимого хортаунского акцента протянул равнодушно с ленивой хрипотцой:

— Юс, да не связывайся ты… Местная сволота балуется…

Так и есть. Глюк.

Если, конечно, не убедить себя в возможности мгновенного перемещения сквозь какую-то незарегистрированную дырку пространства прямиком на Стенд. Посредством удара в челюсть.

А что? Бывали случаи, если верить тиви-сериалам. Некоего янки вон, помнится, при помощи такого же удара вообще в прошлое зафутболили.

— На ней наша форма…

— Сперла. — Звук зевка. — Крысы… — И ленивый хрипловатый смех.

Хлопнула дверца. Кажется, там, внутри, еще сказали:

— Да ты только посмотри на нее — она же на ногах не стоит! Это же надо напиться до такого…

Но кто именно — было уже не разобрать.

Зашипели амортизаторы. Окатило волной горячего воздуха. По лицу мазнуло светом фар.

Стась зажмурилась На невыносимо долгую долю секунды показалось — табл остановился. Но потом яркий свет скользнул дальше. Зашуршал мокрый асфальт. Все стихло.

Забавно.

Когда свет ударил в глаза — она испугалась. Может быть — первый раз в жизни. Вот это да! Забавно.

Но — не остановились.

Не узнали…

Вот тогда-то она и выпила эту банку, сразу всю, теплую, на голодный желудок.

* * *
— Сигаретки не найдется?

Девочке было лет пятнадцать. Хотя в чем тут можно быть уверенной?

Стась достала ксивник, ногти царапнули по кубику. Вытащила неначатую пачку, бросила на грязные худые коленки, выпирающие из рваных джинсов.

Грязные пальцы жадно схватили золотисто-черную коробочку, из-под натянутой на самые брови вязаной шапочки сверкнули рысьи глаза.

— Можно про запас?

Скорее угроза, чем просьба. Попробуй не дай! И носик остренький. Вот они какие, уличные лапочки, крыски приспособившиеся. Не то, что некоторые.

Стась хмыкнула.

— Бери все. Я не курю.

— Зачем тогда брала?

— А разве на ощупь разберешь? Думала — концентраты…

Стась присела рядом на теплую панель. Некоторое время молчали. Девочка с острым личиком и тонкими пальцами каонистки быстро курила. Из-за мусорного бака вышла жирная крыса, посмотрела презрительно, пошла по своим делам. Стась крутанула кубик, но в темноте не смогла разобрать метки, а на ощупь не понять — то ли тройка, то ли пятерка.

— У меня мятка есть. Хочешь?

На грязной ладошке — две продолговатые капсулы-иньект.

Стась присвистнула. Ничего себе! Судя по цвету — очищенный, а это не меньше десятки потянет. Каждая. Щедро. И соблазнительно: забыть все. Отключиться. Отшибить себе память и чувства, хотя бы на время.

— Концентрат. Тройная перегонка…

В голосе — грустная гордость.

Что-то еще было в этом голосе… Стась прикинула на взгляд объем каждой капсулы. Посчитала. Сощурилась, вскинула голову. Спросила осторожно:

— Золотая пуля?

Усмешка у девочки тоже была острой. И взгляд. Поправила со значением:

Две золотые пули...

Глава 5 Правила суровы. Но это правила

— Ты… серьезно?

— Не знаю еще… — Она выдавила в вену на запястье пару капель. — Посмотрим. Холодно как-то — одной.

Стась покатала золотистую горошину на ладони. Около сорока стандартных доз. Полгода для начинающего и больше месяца для заядлого. Красивый жест, черт возьми!

— Где скендерила?

— Шутишь? Купила.

— Ого!

— Давно уже. Уходить надо красиво, правда?

А что, не лишено логики. Логичная девочка.

— Я еще вчера думала. Но очень хотелось покурить. И чего-нибудь не слишком противного. А тут — ты. «Бонни» с черной смородиной. Надо же! Это судьба. — Она засмеялась. Закашлялась, — Я первый раз курю с черной смородиной. Надо загадать желание, как ты думаешь?

— Наверное.

— Я загадаю… Ну — как?

— Спасибо.

— Спасибо-да или спасибо-нет?

— Спасибо-нет.

— Ну и дура. На кой тебе ляд это все?

— Дела у меня, понимаешь. Разобраться еще кое с чем надо.

— А-а… Ну, дела — это да. Это уважительно. Пожевать ничего нету?

— Нету.

— Жаль. Было бы славно именно сейчас шоколадку раздавить, черную такую, с орехами. У них еще слонопитек на фантике, знаешь?

— Знаю. У меня карамельки есть. Хочешь?

— Спрашиваешь! Конечно! Знаешь, тебя мне и вправду судьба послала. Нет, в самом деле! Я кидала вчера кубик, выпало — встреча на повороте и новое рождение. А тут — ты… правда, про поворот непонятно. Не передумаешь?

— Нет.

— Ладно… А если все-таки — то приходи. Я подожду еще. С тобою славно…

* * *
Точка Отсчета. Ставка «Иможен Коалисьен». Лайен.


Нулевая «Иможен Коалисьен» с юности отличалась дивным зрением и скверным характером. И годы не внесли корректив ни в первое, ни во второе.

— Лайен, детка, судя по твоей кислой роже — ты таки провалил задание. Простейшее и примитивнейшее задание, с которым справится любая домохозяйка. Не трудись оправдываться и уверять меня, что это не так.

Лайен, командор звена Экстрим и ответственный за сектор А-умляут попытался втянуть бритую под ноль голову в широкие плечи. Не удалось — мешала шея. Вздохнул. Выдавил с тоскливой безнадежностью:

— Но это не так…

— Тогда позволь задать тебе один вопрос. Очень простой. Всего два слова: ГДЕ ОНА?

Лайен вздохнул еще раз.

Нулевая скривила похожее на печеное яблоко лицо, продолжая сверлить подчиненного цепким немигающим взглядом. Морщинистые веки и манера держать глаза наполовину закрытыми делали ее похожей на рептилию. Но не на черепаху. Слишком цепким и острым был взгляд полуприкрытых и почти бесцветных глаз. Именно за этот взгляд ее еще в молодости прозвали Каа. Прозвище сохранилось до сих пор.

Хотя сейчас ее так называл лишь необстрелянный молодняк. У побывавших хоть раз на месте бандерлогов напрочь отбивало охоту шутить…

— И это — мой лучший работник! У тебя было три дня.

— У нее недельная фора, — трепыхнулся Лайен обреченно, забыв о только что принятом твердом решении больше не возражать. — И если вы думаете…

— Я ничего не думаю. Не обязана. Ни думать, ни бегать по околопортовым дырам, высунув от излишнего усердия язык. Для этого у меня есть такие, как вы. Вам за это платят. И неплохо платят. Так почему же, черт возьми, вы не желаете работать?!

— Мы работаем…

— К чертям собачьим такую работу! Я смотрела отчеты. Вы везде появляетесь позже! Позже всех! Везде! Даже эти синие идиотки успевают раньше вас. И не пытайся мне тут ссылаться на объективные трудности, мне это неинтересно. Мне интересно — когда и как? Адреса, пароли, явки, всякие там подружки по клубу, соседки-напарницы-любовницы, кто-то что-то знать должен! Ну?!

— Мы работаем. — Лайен почти запредельным усилием воли превратил очередной вздох в просто выдох. — Есть странный факт. Единственный взрослый родственник является доверенным лицом самой…

— Знаю. Намекаешь?

Ха! Еще бы Каа — да чего-то не знала.

Но переключение мыслей непосредственного начальства на привычные размышления об интригах Улыбчивой Кобры и ее окружения давало бандерлогам определенный шанс.

— Странное совпадение. Карантин, опять же... И наказание по максимуму. — Лайен помялся немного и наконец решился: — Очень похоже на провокацию.

— Провокация! — Каа фыркнула. — Не видел ты настоящих провокаций. Похоже ему, видите ли… Не похоже! На обычную дурость человеческую похоже, и больше ни на что. Нет, будь это все заранее подстроено — синие чулки бы ее так просто не отпустили. И не носились бы сейчас по всему обозримому пространству, словно им неотработанного топлива под хвост плеснули. Что им — развлекаловок мало? И не думаю, что карантин — это их рук дело. Это, скорее, лигисты что-то химичат, они к Стенду давно подбирались. Просьбы есть?

— Людей мало…

— Чушь. Бери столько, сколько нужно. Из любых отделов. Даю тебе форсмажорный статус. Черт возьми, бери самых лучших, но достаньте ее, пока она не достала денег на аборт! Да, и не орите по общей связи на всю галактику, как вчера... Боже, с какими идиотами приходится работать!

* * *
Базовая. Штаб-квартира АИ. Фрида.


— Я проверила трижды — тест действительно положительный. Просто никто не ожидал, вот и не обратили внимания. У нее были очень низкие пики, плановую стерилизацию сочли необязательной. Блокаду тоже не проводили – зачем, если колебания почти что нулевые? А эти дуры не обратили внимания.

— Хм… В таком случае у меня лишь один вопрос. Где она?

— Мы засекли ее присутствие на Хайгоне, потом она снова вернулась на Базовую. Приобретения билета не зафиксировано, да и не на что ей было бы, мы заблокировали все ее счета. На Хайгон ее явно подбросил кто-то из пилотов, выделено четверо потенциально-подозрительных, со всеми ведется работа. На Базовой она посетила «Серебрянную Чайку», искала Лиз. И снова пропала.

— Кого оставили на «Чайке»?

— Стандартную тройку под командованием Кэт. Но вряд ли она туда еще раз придет — Ник устроила ей страшный скандал.

— Скандалистку штрафануть и понизить в звании. Медперсонал тоже — в следующий раз будут внимательнее. — Фрида Лауэрс пробарабанила ногтями по столу. Нахмурилась. Теперь понятно, чего сюда притащились эти рыжие шлюхи. Ну уж нет, не обломится им тут! Что наше — то наше. Одно хорошо — не в Коалиции живем, а денег на подпольную чистку этой дуре взять неоткуда. Это немного утешает. Но, Оракул, с какими же идиотками приходится работать?!

* * *
Базовая. Космопорт. Стась.


— Что вы тут лепечете о поправке на равноправие? Мне не нужны секретутки и поварихи! Мне нужен здоровый мужик с крепкими яйцами, а не тонконогая фря из дамского колледжа! Сэмми! Проводи!.. Этих б…б-барышень больше не пускай! У тебя башка на плечах или… Нам механик нужен, а не…

Дальше слушать смысла не имело.

Стась беззвучно скользнула вдоль корабельной стенки в промозглую темноту, прочь от освещенного трапа. Хотелось бы, конечно, взглянуть на свою незадачливую конкурентку, но лучше не попадаться под горячую руку этого чокнутого женоненавистника.

Интересно, из какой дыры он свалился, если всерьез надеется нанять на Базовой осенью механика восьмого разряда, за гроши, да к тому же — мужчину?!..

* * *
Слонопитэк был желтым.

Он стоял на красно-коричневой тумбе, держал высоко поднятым хоботом полосатый мяч и улыбался. Маленький такой желтый слонопитэк на иссиня-черной фольге, смятой тонкими грязными пальцами. «Черный Цезарь», шведарский горький с фисташками, товар контрабандный, а посему — не меньше декады плитка.

Стась разжала грязную холодную ладошку и почти не удивилась, увидев нечетко проступающую сквозь кожу голубоватую татуировку. Как раз под линией жизни. Она ожидала подобного. Было в этом крысеныше что-то характерное, не до конца вытравленное базовским дном.

Коллега…

По-крайней мере, напоследок ей повезло. И с шоколадкой, и с компанией — рядом вытянулась во весь свой нехилый рост высокая худосочная девица в кожаной куртке и замшевых брючках с бахромой. Брючины задрались и белые носочки торчали из-под них нелепо и трогательно. Стась отметила это. А так же и то, что, похоже, не осталось уже ничего, способного ее расстроить. Или напугать. Или шокировать. Интересно только — это возвращение к прежнему состоянию или что-то новенькое? Забавно…

А девочка эта замшевая — вовсе не придонная шваль. Чистенькая, ухоженная, подмазанная стильно и подстриженная по моде. Золотая девочка, удравшая от богатеньких и очень правильных папочки с мамочкой вкусить запретной мятки. И нарвавшаяся на золотую пулю…

В висок.

Вряд ли она именно этого искала — ну какие у золотой девочки могут быть проблемы? Так, от скуки дурью маялась. А это наказуемо.

Между прочим, костюмчик-то ничего. Особенно для осени. И размер подходящий. Стиль, правда… Но у дареного табла спидометр не разглядывают.

Стась стащила с окостеневшего тела куртку — хорошая такая куртка, добротная. С тонким свитером пришлось повозиться, тело упорно не желало с ним расставаться. Хорошо еще, что вернулась мода на одежду на два-три размера больше, иначе вообще было бы не снять, раздевать мертвецов – та еще заморочка. Но оно того стоило, натуральный раньяк. Это вам не котэ чихнул. Мажористая девочка, асфальт ей пухом… Рубашка была шелковая, белая и холодная, словно только что выпавший снег. Вещь красивая, но не актуальная. Ну да ладно, возьмем до кучи.

Освободив начавшее уже коченеть тело от совершенно ненужной ему рубашки, Стась начала кое-что понимать. А, натянув пришедшиеся почти впору замшевые штанишки, убедилась окончательно. Хмыкнула. Н-да… Может быть, у золотых девочек действительно не бывает проблем.

А вот у золотых мальчиков, одевающихся как девочки, похоже, кое-какие имеются.

Поднимая рюкзак с формой — зачем оставлять? пригодится — Стась задела сползшую шапочку бывшей коллеги. Голова той слабо мотнулась, густые светлые волосы рассыпались по грязному асфальту. Клеймо на виске было сиреневым.

Вот оно, значит, что. Не просто коллега. Дважды.

Паскудство.

Да она же сама — совсем еще ребенок. Хотя… Времена такие. Жанка-то вон — вообще соплячка, куклы-бантики, а тоже туда же, позаботилась она. Джульетте было четырнадцать. Четырнадцать! А кто из сегодняшних ждет до четырнадцати? Разве что честитки, да и те — вынужденно, поскольку авансированы и за нарушение контракта штрафуют их не по-детски.

Каковы темпера — таковы и моресы.

Зачем-то Стась приподняла голову мертвой девочки и подложила под нее упавшую шапку. Погладила по холодному лбу, закрывая слегка приоткрытые глаза.

И дернулась, когда с легким полувздохом-полустоном бывшая дважды коллега попыталась вернуть голову в прежнее положение.

* * *
Базовая. Кафе «Встреча». Стась.


Забавно…

Стась глядела на восторженного маленького человечка — и никак не могла понять причины своей к нему неприязни. По идее, это не ему надо сейчас ручками от радости всплескивать, а ей самой скакать козлом мартовским, время от времени стукаясь об потолок пустой башкой. Ведь на блюдечке с голубой каемочкой — кушайте, не обляпайтесь! — причем не только что на халяву, так еще и заплатят! Сами!!

За то, что тебе совсем не нужно. За то, чего ты никогда не хотела, что выбросила бы и сама, не задумываясь. Если бы денег сумела достать. За то, о чем ни в коем случае не стоит думать иначе, как о чем-то, совершенно не имеющем ценности и значения. Просто недоразумение. Можно даже сказать — мусор. Нет, не мусор — хуже, мусор не мешает, не тянет на дно, словно залитые цементом ботинки, не стоит поперек судьбы жирным сиреневым крестом… И вот эту дрянь у тебя не просто предлагают забрать — покупают.

А ты морщишь свой отнюдь не аристократический нос и презрительно принюхиваешься — а чем это от вашего предложения пованивает?

Если здесь от кого и пованивает — так это от тебя. Портовый сортир — это все-таки портовый сортир, а не персональная сауна с бассейном и душем шарко, специфический аромат дезинфекции остается.

Стась лениво потягивала золотистый сок, смотрела на возбужденно жестикулирующего крысолицего и размышляла о странности собственных реакций. Его попытки заказать ленч она пресекла на корню вовсе не из излишней принципиальности — о чем вы? Какие такие принципы после двух недель на самом дне Базовой?! Просто сегодня был уже пятый день, как она воровала исключительно соки, намереваясь завтра-послезавтра войти на недельку-другую в абсолютную голодовку и очищая организм перед этим достойным всяческих похвал делом. И она еще не была уверена, что изменит свои планы. Что бы там не говорил этот остроморденький.

Забавно.

Она ведь даже не очень-то и верующая, если на то пошло. Во всяком случае — не настолько. И деньги, подлец, в световых предлагает — валюта твердая. Так что же еще надо для полного счастья? Какого, простите, рожна?!

А вот нет их, ну хоть тресни. Нету. Ни дебильного восторга, ни даже простой человеческой радости.

Лишь глухая досада и что-то смутное, неосознанное, от чего горечью сводит горло. Согласитесь — на радость похоже мало. Может, все дело просто в том, что она со спецотряда не очень-то любила крыс?..

«Ну, а тебе-то как? Нравится этот типчик?» — ехидно поинтересовалась она у того, кого типчик деликатно именовал «объектом» и о ком до сегодняшнего дня сама она старалась не думать вообще. Объект вел себя очень смирно, словно понимал, что излишняя активность сейчас чревата. А, может, был просто шокирован неожиданным соседством не с привычным уже Эй-Джи-Комплект, а с натуральным, березовым, без консервантов и сахара. Ответил уклончиво, слабой пульсацией — а чего, мол, нам? Мы — люди маленькие…

Стась усмехнулась и несколько изменила вопрос: «А в целом?»

И чуть не раздавила хрупкий бокал, покрываясь холодным потом от тупой тошнотворной боли, завязавшей в тугой узел мышцы живота, и теперь неторопливо ввинчивающей в этот узел крупный штопор. Предложения крысолицего блондинчика нравились объекту еще меньше тесного соседства с березовым соком.

Оно и понятно…

Хотя, возможно, опять сработала миротворческая блокировка, реагируя на вполне осознанную и четко сформулированную мысль. И, кстати, понятно теперь, откуда здесь взялась «Чайка». Да и не она одна, «Лист» тоже пригнали, та встреча в грязном переулке вовсе не была плодом ушибленного воображения.

Ищут.

Странно только, что не узнали тогда, на узкой припортовой улочке, когда остановились, на форму среагировав. Да, ночь, да, грязь и последствия драки, и стояла она на четвереньках… но искали-то они, похоже, именно ее. И – не узнали.

Неужели она так изменилась?

Искали…

Кстати, выход. Добровольная явка всегда неплохо выглядит.

Нет, конечно, извиняться они не станут, и санкции штрафные отменять — это тоже навряд ли. Но в правах, может быть, и восстановят. А что? Вполне может быть. Все-таки сенсация. Первый случай в истории контакта. Масса интересных возможностей. Хотя нет, интересные возможности — это по части белобрысого и его коллег. Любопытно, под чьим крылом их институт? Независимый — это вряд ли, не бывают институты, имеющие хорошее материальное обеспечение, еще и независимыми, И не работают в независимых институтах такие вот… личности.

Личность эта, очкастая и белобрысая, не просто не нравилась Стась. Она вызывала физическое отвращение. Почему-то сразу вспоминалась всякая мерзость — копошащиеся в гнилом мясе опарыши, пещерные цеюты, бледные подкаменные мокрешки и прочее, прочее, прочее. Ему бы преподавать «Мобилизацию резерва» честиткам — отстающих бы точно не было! Соглашаться с предложением такого человека — это просто себя не уважать.

Чего бы он там не предлагал.

Нет, это вовсе не означает, — осадила она радостно трепыхнувшийся было объект, — что подобные предложения будут отвергнуты сходу по мере дальнейшего их поступления от более приятных личностей. Живи пока. А там посмотрим.

Глава 6 Знание правил есть высшая мудрость

Кожу потянуло мурашками смутная боль. Ах, ты так, значит? А это, братцы мои, уже шантаж. За это и схлопотать можно. Ты смотри, доугрожаешься! Антипатия-антипатией, но ведь можно и наступить на горло собственной песне. Да-да, именно! И вообще — тебя пока что в природе не существует, так что права голоса тебе тоже никто не давал. Вот и заткнись!

Она глубоко задышала, как учили когда-то. Тошнота прошла. Стало просто противно.

Большая, да?!


Справилась, да?..

Она качнула головой, вставая.

— Вы не понимаете!.. — Он бежал рядом, заглядывая ей в лицо, растерянный и несчастный. — Господи, я никогда не умел разговаривать с женщинами!.. Если вас не устраивают условия — диктуйте свои… Вы не понимаете!.. Вы же сейчас в таком положении… О, я вовсе не то хотел сказать… У вас на руках все козыри, понимаете?! Я не должен был вам этого говорить, но наше руководство пойдет на любые издержки!.. Не может быть, чтобы вы сохраняли верность корпорации, которая с вами так поступила… У нас лучшие адвокаты, ваш иск будет не только принят к рассмотрению — мы добьемся возмещения ущерба в размере один к сорока, может быть, даже — к семидесяти, если сумеем доказать, что вы находились на задании… У нас грандиозные возможности! Никто не даст вам большего при стопроцентных гарантиях!..

Стась ускорила шаг — его истеричные выкрики и размахивания руками привлекали внимание окружающих, чего именно сейчас ей нужно было менее всего, особенно, ежели кто-то из этих окружающих окажется в форме.

Быть пойманной — вовсе не то же самое, что добровольная явка, а она еще и по поводу оной-то не вполне уверена.

— Господи, но почему же вы не хотите понять?! — Он почти плакал, задыхаясь и делая слабую попытку вцепиться в замшевый рукав куртки. — Поймите, вам никто не предложит больше! ТиВиэрщики? Ха! Вы же им не нужны, поймите! Ну — на час, на месяц, но потом... Другая сенсация. Им же наплевать… Первый случай!.. Феномен! А ваше начальство? Идиотки! Да они же на руках должны были вас… Пылинки сдувать!.. А теперь… Вы в розыске, понимаете?! Вас все равно обнаружат, и тогда… Вы им не нужны, вы им даже опасны, неужели вы не понимаете… Они же все равно не оставят вас в покое!

Она отцепила его пальцы от своего рукава и быстро пошла вдоль ярко освещенной витрины. Она не оглядывалась и очень спешила, почти бежала. И завернула в первый же боковой проход.

Но все-таки успела услышать его отчаянное:

— Неужели вы не понимаете, вас просто убьют?!

* * *
Хайгон. Интернат «Солнечный зайчик». Жанка.


— Жанка, мы же не в поддавки играем!

— А? — Жанка заморгала, рассматривая проекцию. — Ой!

— Вот тебе и «Ой»! Опять зевнула!

Жанка фыркнула, двигая очередную фигуру наугад. Сообщила с наставительной серьезностью:

— Это потому, что я такая добрая. Мне для тебя ничего не жалко. Хочешь — короля зевну?

— Ты его и так сейчас зевнешь! Шах.

— Ну надо же... А если так?

— А так — мат.

— О!.. Поздравляю!

Жанка встала, потягиваясь. До Инги наконец дошло:

— Так нечестно! Ты специально это сделала!

— Вы и без меня доиграете.

Керри фыркнула. Поль, самый младший и поэтому самый откровенный, сказал:

— Без тебя скучно…

Жанка потрепала его по рыжей макушке.

— Я скоро приду, так что мою лежанку прошу не занимать.

— Ты куда?

— В инфотеку.

* * *
Сегодня в интернатской информатеке дежурил Макс.

Он уже собирался обесточивать каталоги, когда скрипнула дверь. Мгновенная гримаса раздражения сменилась счастливой улыбкой, когда он увидел, кто вошел.

— О, Жанка! Ты что сегодня так поздно? Есть два новых романа, я специально скачал…

— Спасибо, ты всегда такой милый, но я хотела просто спросить… Не знаю, этого наверняка нет в нашем каталоге… Но ты же умеешь, вот я и подумала…

— Да не мнись ты!

— Ты ведь знаешь тетю Джерри?

Она спросила вполне нейтральным тоном. Самым что ни на есть нейтральным. Но Макс был мальчиком умным, он понял. Взглянул быстро, запер дверь изнутри. Аккуратно выключил каталоги — один за другим.

Жанка молчала, глядя в широкое окно. Макс сгреб чистые бланки в ящик стола, запер его. Сел на краешек.

— Что, совсем плохо?

Жанка вздохнула.

— Боюсь, на этот раз мне не удастся отвертеться.

— Попроси Стась.

— Бесполезно, у нее свои неприятности.

— Ясно. А что именно тебе надо?

— Да все, что сумеешь достать. Понимаешь, неохота вляпываться с закрытыми глазами, лучше уж заранее знать. Да, и обязательно — протоколы заседаний УКАИ. Хотя бы за последние два-три месяца. Они наверняка ведут запись.

Макс задержал дыханье. Заметил осторожно:

— Но ведь внутренние протоколы УКАИ — это...

Жанка вздернула бровь:

— Будь они в свободном доступе — я бы тебя не просила.

У нее была оченьзаразительная улыбка. Он не хотел, но улыбнулся тоже.

— Ладно, посмотрим, что там можно будет…


Базовая. Космопорт. Зал ожидания для транзитников. Стась.


Она заметила их, когда вскрывала автомат с соком и чипсами.

За последнее время она неплохо научилась обращаться с этими автоматами. Тут главное — делать морду таблоидом и внимательно смотреть по сторонам. А уж воткнуть шпильку в нужное место любой кретин сумеет, процедура хотя и деликатная, но не особенно мудреная.

Вот и на этот раз все прошло на ура, глупые электроны радостно помчались по укороченному маршруту, а Стась уже намеревалась запустить жадную лапу в беззащитное чрево несчастного автомата, когда, незаметно проверив, не проявляет ли кто из ближайшего окружения нездорового любопытства, она и заметила их.

Вернее, ничего она не заметила. Просто кожу стянуло мурашками и заныли зубы. И трепыхнулся этот, без имени.

Тогда она еще раз огляделась — на этот раз внимательнее.

Залы ожидания космопорта на Базовой были стандартными, каждый из них напоминал выпотрошенную таблетку, проткнутую по центру спицей лифта. Или плоскую бусину на общей толстой леске. Десяток бусин-таблеток одна над другой. Зал для транзитников — на седьмом этаже, самый безопасный с точки зрения пряток. Здесь куча путей отхода и всегда полно народу. Вот и сейчас люди сидели на длинных диванах, смотрели видео, толкались у лифтов и посадочных выходов, входили и выходили в бар и на террасу. Много людей, очень разных.

Но этих она увидела сразу, словно в зале не было вообще никого, кроме них. Хотя как раз они-то массу времени потратили на то, чтобы слиться с толпой.

Трое подходили со стороны лифтов. Эти были дальше всех, и потому шли быстро и целеустремленно, почти не скрываясь. Но были и другие. Один — у газетного автомата, еще один — у входа в бар, двое перекрывали широкую лестницу.

Никто из них не был настолько глуп, чтобы идти прямо к ней, или даже хотя бы просто пристально на нее смотреть. Нет, все они двигались по довольно сложным спиральным траекториям, и при этом с разными скоростями и вроде бы не имея друг к другу ни малейшего отношения. И смотрели они куда угодно, только не туда, где спиральные их орбиты должны были в конце концов сойтись в одной точке. И точка эта находилась как раз посередине между Стась и полупарализованным автоматом…

Ай да крысоморденький!

Быстренько он, однако! И часа ведь не прошло. Чистая наука, стало быть, да? Белые халатики, стерильные ручки. А ребятишки эти — не иначе как лаборанты-стажеры.

Без паники. Спокойствие, только спокойствие, как говорил один не слишком законопослушный тип, это дело житейское.

Между прочим, тип этот обожал крыши…

Правда, у него был пропеллер, а у нас вот как-то не наблюдается, и это минус. А вот то, что по направлению к веранде горизонт относительно чист — это плюс. Правда, все мы помним, что дает плюс на минус, но порассуждать на абстрактные математические темы успеется и потом, если, конечно, это потом наступит.

Стась вынула из автомата пару пакетов, отсоединила шпильку — секундное дело, а вещь ценная. И неторопливо направилась к широким стеклянным дверям. Неторопливо — это если со стороны смотреть. Когда делаешь широкие стелющиеся шаги, для постороннего наблюдателя это всегда выглядит походкой неторопливой и расслабленной. И лишь потом у этого самого наблюдателя, ежели не совсем он посторонний, начинает зарождаться смутное подозрение — а почему, собственно, ему даже бегом не удается не то что догнать неторопливо прогуливающегося принципала, но и даже просто сохранить с ним прежнюю дистанцию?

Сработало и сейчас — двигавшиеся по спиральным орбитам сориентировались мгновенно, прикрывавшие лестницу сделали даже рывок, намереваясь перехватить Стась у дверей.

И опоздали.

Злорадно усмехаясь, Стась скользнула сквозь узкую щель смыкающихся стеклянных створок. Ловко лавируя между курящими, пьющими, разговаривающими и просто стоящими людьми, оказалась у перил раньше, чем даже двери эти окончательно захлопнулись за ее спиной. Перегнулась через перила.

И усмехаться перестала.

Если те ребята, что спешили сейчас через зал ожидания, были хоть как-то замаскированы и стремились не привлекать к себе лишнего внимания, то те, что с профессиональной небрежностью оцепляли широкую веранду пятого этажа, не находили нужным опускаться до камуфляжа. Вернее, если уж быть точными — до его снятия, их пятнистые десантные комбинезоны ярким пунктиром тянулись вдоль белых перил, охватывали столики и сливались в сплошное пятно у стеклянных дверей.

И было их гораздо больше шести…

На то, чтобы увидеть это все и тут же отдернуться назад, ушла какая-то доля секунды. Ее не смогли бы заметить снизу, даже если бы точно знали, куда и когда смотреть.

Бар отделялся от собственно веранды легкой ажурной решеткой — препятствие скорее морального характера. Стась прыгнула на тонконогий белый столик, сбив вазочку с салфетками. Столик шатнулся — он не был предназначен для подобных акробатических выкрутасов, — но Стась уже на нем не было. Схватившись рукой за крайний прут ажурной решетки, она одним прыжком перемахнула на территорию бара.

Вроде бы — просто. Раз — и все. Столик-решетка-перила-пол. Но — седьмой этаж. А этажи тут…

— Вот она!

За спиной — звон разбитого стекла. Она не стала оглядываться. Снова решетка-столик-перила-решетка-перила. На этот раз спрыгивать на пол не имело смысла. За баром шли отдельные номера, и следующая решетка находилась на расстоянии каких-то трех метров.

И еще одна.

И еще…

Стась бежала по перилам. Легко, уверенно, не напрягаясь. Не так уж это и трудно. Главное — не вспоминать, на каком ты этаже. И не смотреть вниз. А остальное — ерунда.

Они пока отставали балкона на полтора, не больше. Слишком мало, чтобы успеть разбить балконное стекло, пробежать через номер и открыть дверь в коридор. Но это ее не беспокоило — она знала, что скоро сумеет довести отрыв балконов до трех, а этого вполне хватит, если клювом не щелкать.

Беспокоило ее другое — здесь, в отличие от бара и веранды, не было людей. С одной стороны — неплохо, никто не путается под ногами. Но существует ведь и другая сторона. Интересно, скоро ли они о ней вспомнят?

Плафон дневного света взорвался тысячами мелких осколков почти над ее головой.

Ну, вот и вспомнили. Сообразительные ребята, ничего не скажешь.

Идеально было бы добраться до угла, но уже вряд ли выйдет…

Она взлетела по решетке с ловкостью перепуганной макаки — те, сзади, опять не успели, пуля чиркнула по металлу где-то на уровне ее подошв, решетка отозвалась гулкой дрожью под пальцами — и все, в следующее мгновенье она уже больно ударилась коленками об пол балкона восьмого этажа.

Этот балкон был уже, но без разграничивающих решеток. Правда, и без окон-дверей, но на той стене, что выходит в сторону города, должна быть пожарная лестница, а двумя этажами выше…

Завернув за угол, Стась затормозила так резко, что ее занесло, развернув к перилам.

На площадку двумя этажами выше спускался боевой бот.

Синий.

И еще два зависли над крышей…

Еще позавчера она метнулась бы навстречу бывшим коллегам, с радостными воплями и перекошенной от неожиданной удачи мордой.

А вчера был суд.

И презрительная рожа общественной защитницы. И много чего было вчера. Например, аннулированный секретный счет. И впавшая в благородное негодование Ник. И голос Рен из глубины ночного табла. Были слова крысомордого.

И совсем не важно, что это самое «вчера» растянулось на три недели, право, совсем не важно…

Короче, бросаться с приветственными воплями навстречу почему-то не хотелось. Ну не хотелось. Совсем. Больше того — возникло вдруг откуда-то странная уверенность, что настоящие неприятности только начинаются.

Куда же теперь?

Роллинг, Роллинг, мы погибли…

* * *
Базовая. Штаб-квартира АИ. Фрида.


Курьеру было лет десять, но вовсе не юный возраст уберег ее честитские погончики от срывания, а ее саму от гауптвахты, когда влетела она, запыхавшаяся, с восторженным воплем:

— Поймали!!!

И даже не запоздалое осознание тяжести собственного проступка, исказившее кукольное личико.

— Ой! Я не хотела… То есть… Младший пилот Кениган… Мисстрисс Лауэрс, разрешите обратиться к леди Рен?

Но мисстрисс не разрешила.

— Где?

— Во внешнем порту, мисстрисс Лауэрс, восьмой уровень… Эль… то есть старший джорент-наблюдатель Мейер… включила системы, а меня послала доложить…

Пол под ногами дрогнул. Четыре раза, с равными промежутками, хоть по секундомеру сверяй. Включился интерком, женский голос сообщил бесцветно:

— Лаборатория будет готова через шестнадцать минут.

— Плохая примета. — леди Рен, капитан «Прыжка в Пропасть», сказала это себе под нос. Но Фрида Лауэрс услышала, обернулась с надменным недоумением:

— Я послала туда четыре бота. Четыре! О каких приметах может идти речь?..

* * *
Точка Отсчета ИК. Лайен.


— Четыре? — Каа дернула морщинистой шеей. Осторожно доковыляла до кресла, долго молчала, жуя бледные губы и жмуря глаза. Лайену показалось даже — уснула.

Но вдруг левое веко дрогнуло, губы растянулись в плотоядной улыбке:

— Да, Фридочка всегда предпочитала силовые методы. Четыре!.. Однако. Что ж, ее ожидает небольшой сюрприз.

Пронзительно голубые глазки открылись полностью, голос утратил добродушную мягкость.

— Сколько наших в том районе?

— Две неполные группы, шестеро на периферии, а «Медивар» может добраться в течение…

— Отставить. Отвечай лишь тогда, когда спрашивают, и лишь на то, о чем спрашивают. Немедленно очистить район.

На этот раз Лайен ничего не сказал. Просто стоял и смотрела, забыв вернуть челюсть на место. Каа сделала удивленное лицо.

— Ты все еще здесь? Убирайся. И чтоб духу вашего не было поблизости от порта в ближайшую пару часов! Непонятливые автоматически лишатся гражданства и могут отправляться куда хотят. Что-то не ясно?

— Никак нет! — выдавил Лайен сквозь зубы, стискивая кулаки. Щелкнул каблуками. Четко развернулся и вышел, чеканя строевой. Дверью хлопнуть не получилось — там стоял гаситель инерции.

Специально для подобных случаев.

Прикрытые тяжелыми веками бесцветные глазки смотрели ему вслед насмешливо. Щелкнула клавиша.

— Денни, детка, порт перекроют минут через двенадцать, ты успеваешь? Ладно, верю, молодец… Еще раз проверь насчет оружия, чтобы чисто, а то знаю я вас. И никакой самодеятельности! Просто смотреть в оба глаза. Просто проследить. Конец связи.

Дэнни — мальчик хороший, отличник курса «Ромео», стабильность просто запредельная. Такой в драку не ввяжется.

А драка там будет. Обязательно…

Потому что Фриду Лауэрс ожидает большой сюрприз.

— Викки, это я. Что значит — «Кто?»?! Стареешь, брат, стареешь. Ну-у, Ви-икки… Молодец, конечно, что все-таки узнал, но к чему такая черная неблагодарность?. А я-то тебе лакомый кусочек припасла. Да не застрянет он у тебя костью в горле, зачем сразу такие ужасы… Но ты же вроде как и с прошлой моей косточки неслабый такой шмат мяса сорвал, премия «Золотое ведро», нет? Ну «золотое перо», какая разница! ..

Глава 7 Соблюдение правил есть высшая добродетель

- Викки, поверь старой мне, дело серьезное… Синьки устраивают в порту разборку. Если Я тебе говорю, что дело серьезное — значит, оно серьезное! Фрида послала туда четыре полностью укомплектованных десантных бота. Да, именно! Тебе не кажется, что четыре бота — это многовато для несчастной и очень мирной Базовой?.. Не думаю, зачем им революция, Базовая и так под их протекторатом… А вот тут ты ошибаешься — мои девочки никого изображать не будут. Хватит! Разбирайтесь сами. Моих вообще там нет. Проверяй, проверяй, я даже настаиваю, чтобы ты взял детектор. Нет, не собираюсь… Я же сказала — разбирайтесь сами! Сами виноваты! Отдали ей полсистемы на откуп — вот она и держит вас на роли дикарей, даже хуже, за тех хоть Лига вступиться может… И не подумаю! Нет, вообще-то я бы с удовольствием, но поинтересуйтесь у мисс Лауэрс о последних ограничениях… Вот именно, вы правильно догадались. Категорически запрещено. Нет, нет, я бы не хотела прибегать к исключениям и создавать прецеденты. Короче, Викки, я кукарекнула, дальше — дело твое.

* * *
Базовая. На высоте. Стась.


— Я назову тебя Зоей. Вот. Это будет… правильно. И Зоя бы… одобрила. Да. Ей нравились… Авантюристы. А ты у нас… явный авантюрист… Или — стка… Жаль, я не… проверила… знала бы… точно. Ничего, вот… выберемся… из дерьма этого… тогда и… узнаем. Впрочем… кто сказал, что Зоя — имя… женское?.. Чушь собачья… Марии вон бывают… усатыми… чем Зои хуже? Только извини — отчества не знаю. Как-то не было… времени спросить… Хотя, нет, знаю! Керсом его… звали! Керсовна… Или Керсович… Не звучит… правда, Зоя? На фиг нам всякие… керсы? Чем отчество лучше матьчества? Поступим по-амазонкски… Зоя Стасьевна. Или — Настасьевич… Звучит! Гордо… А глаза у тебя будут синими… Синее море, белый пароход!.. А вот тапочек белых нам, Зоя, не надо, мы еще поживем. Мы еще всех их… уделаем! И станцуем джигу… у них на поминках. Ты умеешь танцевать джигу? Я тоже, но это… не важно… Другое что-нибудь станцуем… В конце концов, Зоя, кто сегодня умеет… танцевать… эту самую джигу?.. Ну что, Зоя, отдохнули? Понервируем этих гавриков?

Стась ухмыльнулась, взялась руками за перекладину, на которой сидела, отдыхая, и легко соскользнула вниз.

Вялотекущая перестрелка на уровне взлетного поля прекратилась мгновенно, словно выключателем щелкнули. Двое на крыше даже вскочили на ноги, появившись над балюстрадой в полный рост — стреляй-не-хочу!

Только никто не выстрелил.

Не рискнул.

Ухмылка Стась стала шире. Повиснув на одной правой, она левой рукой почесала за ухом, не торопясь, достала из кармана карамельку, похрустела фантиком в тишине. Что там стрелять — они даже дышать громко боялись! И она одна позволяла себе в этой жуткой задушенной тишине говорить в полный голос, паузами отмечая перехваты.

— Зоя, а знаешь… кем была та… настоящая Зоя? Она была чудом. Она говорила «Ап!»… и химический король… прыгал… в горящее кольцо ее хрустальных бус! Ее лицо рисовали золотом… Ее имя алмазами выкладывали на орденах… Ей посвящали сонеты… Она в шторм стояла на хрупком капитанском мостике… и стреляла навскидку из лазера… Она послала мир ко всем чертям… и мир послушно пошел! Ева — чушь… Ева — осколок Адама… Именно Зоя была первой женщиной! Настоящей женщиной… Вы что-то имеете возразить?

Дрыгнув ногами, Стась перехватила пару перекладин. Словно на горизонтальной шведской стенке. Забавно! Внизу возникло движение — быстрое, бесшумное, лихорадочное. Стась вновь отпустила одну руку — и все замерли.

— Видишь, Зоя, как они забегали? Как тараканы по пробитому реактору! Думаешь, это они из-за меня… переживают? Как бы ни так! Меня они прихлопнут… и бровью не поведут. Нет, Зоя, это ты им нужен. Знать бы только — зачем… Ну, крысомордым там всяким — понятно. А остальным-то? Вопрос… Чисто за компанию? Из чувства стадности? Раз кому-то нужно — то и мне присралось? Забавно!.. Только вот ведь какая штука… ежели мы, Зоя, разожмем сейчас пальчики и навернемся отсюдова прямо и точно на этот вот славный пластбетон… Хороший такой пластбетон… то, когда отскребут нас от него… вряд ли кто-нибудь даже из самых ушлых крысомордых сумеет тогда разобраться — где там я, а где там ты, Зоя… Забавно, не правда ли?..

Перехватываясь руками, Стась двинулась вдоль основной стойки. Дойдя до самого края антенны, подтянулась и встала на перекладине, придерживаясь рукой за плоскость наклонной выгнутой тарелки.

Металл был теплым и слегка вибрировал: шла передача. Может быть — как раз о ней, если Ти-Эр работает в прямом эфире.

Стась прошлась по узкой перекладине, придерживаясь за такую же трубку на уровне груди. Лучше не оставаться на одном месте, не давая им возможности провернуть эту штуку со спасательным тентом…

У самой антенны длинные поддерживающие стойки, стянутые между собой зигзагами более тонких перекладинок, сходились, превращаясь в густую металлическую паутину. Лезть по ней было не труднее, чем по пожарной лестнице, разве что ступеньки шли не горизонтально, а под углом в сорок пять градусов.

Интересно, лазала ли Зоя по вантам?..

С легким гудением из-за металлической чаши вывернул трансляционный хоптер. Завис. На порядочном расстоянии, надо заметить. В прошлый раз, когда попытались они это расстояние сократить, нагло потрясая информ-эмблемами и норовя сунуть микрофон чуть ли не в рожу, Стась не стала спорить, а просто совершила четырехметровый прыжок, распластавшись в полете красивой ласточкой, а для пущего эффекта сделала довольно-таки убедительный вид, что не сумела зацепиться с первой попытки, сорвалась, проскользив пару-другую метров вниз, зацепившись только за пятую от верха горизонтальную перекладину. Резонно полагая при этом, что вряд ли подобное зрелище оставит равнодушным наблюдателей.

Не оставило.

Об информ-неприкосновенности было забыто моментально и напрочь, хоптер обстреляли, и нехило, даже сумели повредить звукоизоляцию — он теперь гудел, как рассерженная муха. И больше не приближался.

Ти-Эр не дурак. Как бы ни хотелось ему снять самым крупным планом шикарное падение человека с ведущей антенны, но рисковать ради этого своей шкурой он не станет.

Итак, что мы имеем в сухом остатке?

Над макушкой круги описывает славная информ-пташка. На крыше — бывшие коллеги расположились. Настойчивые, между прочим, личности — сбитый пехотинцами синий бот до сих пор дымится у главного входа, три оставшиеся блокируют порт. Пехотинцы, стало быть, в самом низу пирамиды, их как раз хватает на полное оцепление. Плюс еще те непонятные ребята на седьмом этаже. Не говоря уже о двоих, затянутых в черные полускафы, что затаились сейчас на стреле портового крана.

— И во что это, интересно, Зоя, мы с тобою вляпались?..

Страшно не было.

Было смешно.

С той самой минуты, когда, балансируя на перилах восьмого этажа, она ожидала выстрела. А его все не было. Она даже злиться начала — сколько же можно нервы мотать?! И обернулась. И увидела их перекошенные белые лица — они подкрадывались осторожно, на цыпочках. И с каким-то восторженным злорадством поняла — выстрелов не будет.

Во всяком случае — сейчас, пока балансирует она на перилах восьмого этажа…

Два быстрых выстрела слились в один. Два тела в пятнистой униформе закувыркались вниз, так и не успев добраться до стоек антенны. Стась хмыкнула одобрительно. Профессионализм она уважала, а двое на стреле были явными профессионалами. Восемь выстрелов — восемь тел. Как в тире. И позиция отлично выбрана. Трупов, правда, меньше, если вообще есть — судя по суете медиков внизу, оружие у этой парочки парализующее. Так что тут кому как повезет.

Забавно, но жалко пятнистеньких ей не было. Ну не было, и все тут! И блок не срабатывал. Может быть, окажись среди подстреленных кто-нибудь в синих комбах, отреагировала бы она иначе. Хотя — сомнительно. В смысле, сомнительно, что такое могло бы произойти. Хорошо тренированные и не раз обстрелянные девчонки с ее курса никогда не допустили бы подобной глупости. Так повести себя могли бы лишь штабные гусыни. А гусынь – не жаль. Да и лиц у них нет, далеко слишком. Абстрактно. А она никогда не умела жалеть кого-то абстрактного, близко не знакомого. Такой вот дефект психики.

Интересно все-таки — кто они такие, эти двое на кране? С остальными понятно хотя бы кто, пусть даже вопрос «зачем» так и остается открытым...

Стась сунула в рот последнюю конфету, выкинула пакет, шелестящий и яркий, похожий на диковинную бабочку. Отряхнула руку. За чудо, за гений, за дерзость — так вроде ты говорила, Зоя?.. Всего остального у нас навалом, а вот немножко чуда сейчас бы очень не помешало.

Ну хотя бы совсем немножко…

Стась поправила рюкзак. Вообще-то повезло, что шмотье этого Уве Янсена (ну что ты скажешь, Зоя – именно таки что Янсена?! Судьба!) сегодня там — в форме лазать удобнее, чем в тесных брючках. Хотя, конечно — не так эффектно будет смотреться на видео, но это уже проблемы Ти-Эр.

Посмотрела с усмешечкой на залегших амазонок и суетящийся себе в убыток спецназ — очередная парочка, кстати, опять пытается подобраться к основанию, камикадзе несчастные! – на оцепивших шестой этаж пехотинцев — светлые капли запрокинутых лиц и черные черточки боевых марчеров, — на почти невидимую в сумерках стрелу портового крана.

И, наконец, словно случайно — на свою настоящую цель.

Восемь туго натянутых крепежных тросов.

Они шли от центрального полого стержня антенны, черными лучами разбегаясь на сотни метров, далеко за пределы крыши…

Тер-рак… Негромко, словно порвали брезент. Еще двое. Интересно, если таки медики не успеют — кем эти несчастные будут в следующей жизни? Сегодня где-то наверняка всплеск рождаемости…

Сняла рюкзак. А что — имеем право! Вполне невинное действие, может, у нас там еще карамельки имеются? Сделала пару шагов в сторону — не глядя, занятая проверкой крепления лямок. По идее, выдержать должно, а там — оракул знает. Ну, что, Зоя — рискнем?

Присела, накинула рюкзак на трос, вцепилась в лямки и прыгнула.

А чего тянуть?

Это, Зоя, называется Подвесной Канатной Дорогой…

* * *
Стенд. Верхний уровень. Рентури.


День догорал, славный пасмурный день, так и манивший к романтическим прогулкам на грани ветра. На вышесреднем уже началась привычная вечерняя суета — запасные всегда просыпаются засветло и начинают всячески суетиться, повышенную активность демонстрируют в надежде запасными быть перестать. Для кадровых слишком рано, а самые нижние вообще встают не раньше полуночи.

Самое время порядочному орсу-штрафнику отправляться баиньки. А уж если он к тому же еще и злостный нарушитель в ранге керса…

— Вот ты где!

Рентури сцепил несколько вбок-веток в примитивном подобии сейта, развалился вальяжно, покачался. Перевернулся на живот.

— Почему ты ушел? У тебя же было право первой крови!

То, что Эльвель сидел, свернувшись в клубок, еще ничего не значило — он почти всегда так сидел, спина Для-Песни-Рожденного не способна выпрямляться до конца, она не для этого предназначена, и кто же виноват, что не вышло? Но вот то, что при этих словах Эльвеля передернуло, значить могло многое. В том числе и…

Рентури пригляделся внимательнее и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Вечер вступал в свои права и было уже не настолько светло, чтобы не увидеть на левой руке Эльвеля, чуть повыше вириссы, свежий порез. Узкий двойной характерный такой порез, который ни с чем невозможно спутать.

След укуса.

Свеженький совсем.

— Что же ты молчал?!

Эльвель лизнул руку, глядя куда-то вдаль. Шевельнул ухом.

— А что об этом — петь, что ли?

Где-то внизу рль выводила первые жалобные такты. Рентури показалось, что он узнал мелодию.

— Конечно! Почему бы и не спеть о том, как Великий Эльвель обрывает поводок самой Эйни-ю? Была бы славная песня. Для усиления эффекта Эйни-ю можно сделать Арбитром…

— Брось. Не было никакого поводка.

Глаза Рентури сузились.

— И — давно?

— Что — давно?

— Давно у тебя… не бывает поводков?

Эльвель повернул голову. Глаза его были темно-серыми, почти черными, голос ровен и сух:

— Ты на что-то намекаешь, троекратный орс Рентури, удаленный из команды отца?

Он не оскорблял — просто обращался, как положено. Мог бы, кстати, и про безбуквенность добавить, и про неизвестную мать, в официоз и это входило…

Не добавил.

— Тебе показалось.

Рентури примирительно запрокинул голову.

В конце концов — зачем пытаться быть крылатее аврика? Глупо терять настоящих друзей из-за такой ерунды, и какая, в сущности, разница кто кого и когда укусил первым?

* * *
Базовая. Бар «Триникси». Экран.


Крохотная фигурка висела между небом и асфальтом в ореоле бегущих по разлаженному экрану радужных полос, хрустела конфетами и рассуждала о предназначении Божественной Зои.

Экран был большим, но старым, сменить бы, да вечно не хватает времени — в обоих смыслах этого слова. Бармен закончил протирать грязной тряпкой грязную стойку, оглядел полупустое помещение, презрительно сощурился.

Так, ничего особенного, шваль помоечная. На таких много не заработаешь, но, как говорится — минутка век бережет. Нормальный народ подтянется попозже, когда кончится смена в порту, а пока…

Зевнув, он выключил экран. Кинул тряпку на поднос. Обернулся.

Вздрогнул, наткнувшись на прозрачный холодный взгляд очень светлых глаз из-под натянутой на самые брови вязаной шапочки.

— Включи.

Оценил с профессиональной мгновенностью сильный загар и эту самую шапочку, в меру грязную и надвинутую почти что до самых глаз, чтобы уж наверняка закрыть виски. Ага, понятно… Тонкие пальцы с прозрачными ногтями, сведенные в точку зрачки. Тоже понятно.

Пожал плечами, щелкнул пультом.

Что он — законченный идиот, чтобы возражать явной отшибистке, да к тому же — из бывших амазонок?..

* * *
Стенд. Верхне-надверхний уровень. Эльвель.


В чем же была его ошибка?

Ошибиться в трактовке он не мог, просьба была слишком уместной для простого совпадения, да и оформлена по всем правилам. Ну, почти по всем, нельзя же всерьез ожидать от скиу соблюдения абсолютно всех тонкостей, но суть-то была оформлена четко.

Но тогда почему она повела себя так?

Время было настолько позднее, что кое-кто на среднем уровне мог бы счесть его и ранним, солнце давно перевалило зенит и здесь, на самом верху, отделенное лишь невесомым кружевом тонких веток, давило на плечи почти физически. Защитная зеркальная маска отсекала большую часть спектра и позволяла видеть почти как ночью, но придавала окружающему странный оттенок, что-то среднее между яростью и страхом. На защитные маски идут боковые пластины перелинявших линкерлей, предпочтительнее не раньше пятой-шестой линьки, когда пластинки эти вырастают по максимуму, выравниваются и почти не искажают изображения. Ну разве что самую чуть окрашивая его в приятные тона любви и довольства. Не желая даже тут подчиняться правилам, Эльвель долго искал среди новорожденных линкерлей достаточно крупного, а потом хорошо его раскормил, чтобы сброшенных им при первой же линьке пластинок хватило на маску.

Хватило вполне.

Позже многие из сокомандников пытались, но у них, конечно же, ничего не вышло — ведь у них не было крови Для-Песни-Рожденного, а без нее даже самого крупного линкерля невозможно вырастить до нужного размера. Так что маски второй или даже третьей линьки сейчас у всех поголовно, а вот первой — только у него. Сомнительная, если разобраться, привилегия — глядеть на мир словно через агрессивную красно-оранжевую дымку. Но все лучше, чем видеть его сквозь золотисто-зеленую, счастливую до тошноты.

Не так раздражает.

Эльвель устроился на отшибе, как обычно, никто не возражал и не пытался втянуть в общую малую игру, кажется — с едой, да, конечно же, как же с едой-то и не поиграть? Он почти лежал в удобной развилке, свернувшись и отгородившись от всех тем, что пристроил на коленях бродячего стинкля, накормил как следует, а теперь легонько перебирал его спинные иглы, создавая незамысловатую мелодию. Стинкль, хоть и ничейный, но оказался довольно чистым и звучал на удивление хорошо, а сокомандники давно приучены воспринимать такую позу как четкий знак: капитана не трогать! Капитан песню творит.

Но сейчас мысли Эльвеля были далеки от песнетворчества.

В чем же он ошибся?

Глава 8 Нарушение правил есть высшая доблесть

Они ведь были по-своему честны, эти чужачки, затянутые в боль и прозванные двуногими скиу. Зря, кстати, прозванные. Они заранее предупреждали любого, кто имеет глаза, они не прятали своих намерений — да они в эти намерения буквально завернуты были! А еще они не опускали подбородка ниже пяток, как некоторые — мы, мол, все из себя, а вы кто такие? — и играли с любым желающим.

Даже со штрафниками.

Играли, правда, жестко и промежуточных побед не признавали — никаких ничьих, в серьезных матчах порою до полного финала. Они словно не делали различия между игрой и Игрой, всегда всерьез. Но правила соблюдали не менее жестко — пусть даже это и были правила скиу. Сам Эльвель не особо любил с ними встречаться, ну разве что по мелочи. Он не был уверен, что до конца понял их систему установок и штрафов, а игра вслепую его и в голоруком отрочестве не особо прельщала. Он бы и с этими двумя, что так некстати им тогда подвернулись, тоже бы играть не стал — так, прогнал бы по кругу разок, ребят порадовать, да отпустил. Если бы одна из них вдруг не огорошила его просьбой, настолько же неожиданной, насколько и обязательной к исполнению. Именно в тот день — обязательной как никогда.

Они ведь тогда не просто так погулять вышли — они возвращались с предания ветру Эллидау, что завершила свою Большую Игру два дня назад так же тихо, достойно и незаметно, как и вела ее все почти девяносто больших оборотов.

Конечно же, орсов на церемонию не приглашали, но Эльвель бы себя уважать перестал, если бы не пошел. Это ведь именно Эллидау подарила ему его первого стинкля, и ставила его пальцы, и учила — когда все были уверены, что исковерканного Для-Песни-Рожденного учить бессмысленно, все равно из него ничего не получится. Хорошим она была человеком, Эллидау, хоть и Арбитром, да будут облака к ней добры.

Так что Эльвель пошел. Ну, а остальные, конечно же, следом увязались — как же они своего капитана бросят?! Пришлось их потом уводить задолго до завершения ритуала — иначе они бы точно не удержались и испортили всю торжественность момента. Они совсем еще юнцы, им что угодно в развлечение, а Эльвель такого не хотел, он слишком уважал свою первую учительницу.

Есть правила, которые следует соблюдать даже самым злостным керсам. Хотя бы изредка. Впрочем, к врийсу всех, пусть они сами играют за себя как знают, но в ночь предания ветру Эллидау сам Эльвель был твердо намерен сделать все, как полагается. Танцы, костры, песни. Пара-другая хорошо одурманенных чинчаку, не для того чтобы совсем потерять голову, а так, для тонуса. Ну и, конечно же — ребенок. Первой, кто попросит.

Кто же мог предположить, что ребенка попросит двуногая скиу?..

Стинкль протестующе вздрогнул — пальцы Эльвеля дернули звуковые иглы слишком сильно, в диссонансе. Хорошо еще, что негромко, а то неудобно бы получилось, так сфальшивить. Эльвель сосредоточился на успокаивающем поглаживании, и еле слышная музыка вновь обрела гармонию.

Она ведь не совсем попросила тогда, вот в чем дело. Он ей понравился. И она не сочла нужным это скрывать, прятать под агрессию и издевки, как это делала та же Эйни-ю, к примеру. А эта двуногая дрянь смотрела ему прямо в глаза и говорила — да, ты мне нравишься. И я бы хотела твоего ребенка. Но не предлагаю вслух, ибо ты все равно побоишься…

Как же было удержаться и не ответить?

Как же было устоять перед таким-то искушением?

Членство в команде ему предлагали часто, и иногда даже вполне искренне зеленели при этом, но вот чтобы ребенка… Главное, он ведь раньше и не догадывался даже, насколько такое предложение может оказаться… хм… ну да, привлекательным. Да. Пожалуй. Вот и сработало все вместе, особая ночь, особая просьба, особая неожиданность.

А эта двуногая скиу выждала подходящий момент и…

Снова диссонанс.

Некрасивый поступок, некрасивые ноты.

Самое страшное, что она была искренней. Всегда. И когда просила-предлагала, и потом, когда… Словами легко солгать, но она же не сказала ни слова, в том-то и дело! Она не врала. Он видел ее глаза, он тогда даже споткнулся, когда впервые увидел. Ни капли страха, ни грана агрессии — только симпатия и легкое сожаление. И потом, в тот самый миг, когда она дождалась удобного момента — он ведь тоже видел, близко-близко. Ни торжества, ни злорадства, ни ненависти — только симпатия и легкое сожаление, глаза не лгут.

Вот оно! Вот в чем ошибка — они ведь ему людьми показались. Да — странными, да — непохожими, но все же людьми. А они — не люди.

Они скиу.

Потому что только приходящие-снизу способны так поступить с теми, кто симпатичен — и не испытывать при этом ничего, кроме легкого сожаления…

* * *
Хайгон. Интернат «Солнечный зайчик». Жанка.


В «Солнечном зайчике» экран располагался в игровой.

Это был стандартный обучающий экран, однопрограммный и не имеющий выключателя. Если не было индивидуальных заказов, он крутил процензуренные информашки или фильмы с пометкой «для семейного просмотра». К его непрестанной бубнежке быстро привыкали. Если, конечно, поблизости не оказывалось юного умельца, способного втихаря закоротить звуковую плату.

Этот вот, например, отремонтировали только вчера, и местный юный умелец просачковал свою прямую обязанность под предлогом нежелания лишний раз нарываться.

И потому играли в дальнем от экрана углу, убавив звук до минимума и время от времени поминая сачка нехорошим словом.

Жанка сидела к экрану спиной. К тому же была отгорожена высокой спинкой дивана. Звук, правда, был все равно слышен хорошо — экраны всегда специально располагали так, чтобы хотя бы словесные назидания доставали нерадивых учеников в самых глухих уголках игровой.

Жанка зевнула ладью, когда Поль заверещал:

— Смотрите, смотрите, сейчас сорвется!..

Обернулась.

Посмотрела немного, продолжая улыбаться. Спросила:

— Доигрывать будем?

И больше уже к экрану не поворачивалась.

В этот вечер она выиграла одиннадцать партий.

Подряд.

* * *
Базовая. Космопорт, первый этаж. Стась.


Все!

Амба!

Кранты!!!

Живем, братцы-кролики!

Теперь можно замедлить шаг до легкого прогулочного и расслабиться. И с независимым видом расправить плечики. И насвистеть что-то, безбожно фальшивя при этом. И даже покоситься ехидно через плечо напоследок — что, съели?!

Их растерянные квадратные физиономии были просто бальзамом для глаза, а ругательства звучали сладчайшей музыкой. Есть все основания для гордости — не так-то просто среднестатистической амазонке вывести среднестатистического пехотинца из равновесия.

В зеркале над раковиной Стась увидела свою циничную улыбочку. Где в нашем до безобразия оцивилизованном мире порядочная женщина может почувствовать себя в относительной безопасности хотя бы на пару минут? Где юная и трепетная честитка может быть уверена, что не ухватит ее за девственную задницу волосатая мозолистая рука? Где дама потертого возраста и бальзаковских жизненных обстоятельств может подновить штукатурку, почистить брюки или желудок, покурить спокойно, в конце концов, и вообще — просто почувствовать себя женщиной?

Во-во! И-мен-но…

Закрывая за собой белую дверцу кабинки, Стась услышала сухой треск разряда и крики — кто-то из наиболее нетерпеливых и наименее умных сунулся-таки через турникет. Ничего, не помрет. Зато будет немного умнее. Да и у остальных желание отобьет. Напрочь.

В запасе, стало быть, есть минут двадцать — двадцать пять. Как минимум. Минуты две из них можно потратить на мусоропроводную мембрану — дело плевое, а форы потом даст еще около часа, не меньше. Они обязательно проверять кинутся, кубик не бросать!

Есть такая спецотрядовская игра — кошки-мышки. Догонялки по трубам с элементами пряток. И все почему-то предпочитают быть кошками, мода такая, что ли? Стась не любила спорить, а играть любила, и потому за все спецотрядовское время кошкой не была ни разу. Зато успела на собственном мышином опыте убедиться, что мусоропровод подходит для чего угодно, но только не для успешного удирания. И лучше всего он подходит для бросания камня по кустам, поскольку с точки зрения среднестатистической кошки является почему-то объектом весьма привлекательным — ни один из догоняющих не способен совладать с маниакальным желанием обязательно поймать тебя именно там.

А вот вентиляцию они практически всегда игнорируют. Интересно, почему? Вентиляция — штука хорошая, вам любая мышь скажет. Если, конечно, она — стандартная. Вентиляция, конечно, а не мышь.

Система была стандартной. То есть — сдвоенной. Только двери мужского отсека выходили в тот же самый зал.

Всего лишь метров на десять дальше…

* * *
Стенд. Нижняя площадка. Эльвель.


Стоянка была пуста.

— Они всегда играют без правил, — сказал Рентури, и голос его звучал обиженно. Ощущение нереальности происходящего было острым и почти болезненным, на какое-то мгновение показалось даже — это просто полуденный сон, нереальный и нелепый, как все сны. Сами подумайте — чтобы отпетый орс рассуждал о правилах без привычной презрительной ухмылочки и всерьез обижался на их нарушителей?..

Всего этого просто не могло быть.

— Нет, ну правда, обидно же — только-только в их систему очков врубились, только-только отыгрываться начали…

Разум старательно цеплялся за мелкие нереальности, уходя от реальности большой. Той самой реальности, в которой многословный от обиды Рентури был, а не было совсем другого. Много чего другого больше не было в этой нереальной реальности.

Не было вереницы странных отчаянно-оранжевых сейтов, сейтов наземных, странных таких, перевернутых, от их опрокинутого вида всегда начинала слегка кружиться голова и путалось ощущение верха и низа. Одни уже эти сейты выдавали в пришельцах чужаков даже больше, чем их полное неумение ходить по вертикали. Даже больше, чем странные остро пахнущие штуки — иногда гудящие, иногда бесшумные, маленькие или большие, летающие или стоящие на месте, но входящие в одно определение инвентаря — машины.

Впрочем, машин тоже больше не было.

Только примятая и почерневшая трава там, где они обычно стояли, и ровные спокойно-серые квадраты-заплатки, к которым ранее крепились странные сейты. Не подвесные. И — окруженный серебристым коконом защитного поля комплекс того, что заменяло им Паутину и Арбитраж. Если бы не это да уходящая к посадочной шахте просека — можно было бы подумать, что сами пришельцы как раз и были сном, нелепым и нереальным.

Что не было их вовсе.

А, значит — ничего не было.

— Но могли бы хоть дать отмашку…

Арбитры говорят, там, в горах, у самой площадки, оставлен их инвентарь. Те странно пахнущие и временами довольно шумные штуки, что так облегчали пришельцам игру, выводя их команды сразу же на уровень корневой лиги. Такой инвентарь — это тебе не на коленке сделанный арбалет или саморучно склеенное крыло, только и годное, что потешить арбитров. Такой инвентарь — это призовые очки еще до начального свистка. Такой инвентарь не бросают.

Да, конечно, все эти штуки сейчас напрочь выведены из игры. Когда оставляешь надолго — надо обезопасить от зверья и перепадов температуры и выключить все, что только можно, это и рль ясно, да и правила довольно жестко требуют. Не заботятся об инвентаре только в том случае, если больше не собираются его использовать. Если не оставили, а выбросили. За ненужностью. Инвентарь ведь не станут сохранять — если нет намерения вернуться и продолжить игру?

Нет, это не заявка, конечно, не обещание, не надежда даже.

Но — все-таки…

…Вчера к орсам поднялась одна из Арбитров… Ну, не совсем, конечно, к ним и не совсем поднялась, на полпути встретились, но все равно — явление почти неслыханное.

И сказала об этом.

Не об оставленном инвентаре, конечно.

— Мы-то ладно, мы привыкли уже… Но с остальными-то так — зачем? Они же играли по правилам!

…О том, что в этом году ничего не будет. Ни Сбора, ни Больших Игр.

Она так и сказала — ничего…

— Не понимаю я их, — сказал Рентури.

…Говорят, где-то далеко на Островах еще остались какие-то отдельные команды. Другие.

А эти — ушли.

Он не поверил, когда услышал.

Даже Арбитру — не поверил.

И вот — стоит здесь, на непривычной, так и норовящей вывернуться из-под ног РОВНОЙ поверхности. И по-прежнему не верит. Хотя мог бы понять еще врийс знает где, даже у самого расщепленного молнией ствола уже мог бы понять, — обычно шум долетал и туда.

А сейчас — тишина.

Только ветер. И бубнящий над ухом Рентури.

Ушли…

Не поблагодарили за игру, не договорились на будущее, даже финальной отмашки не дали.

Впрочем, чего еще ждать от тех, кто приходит снизу? Снизу приходят лишь скиу, а у скиу нет правил. Так чему же ты так удивлен — если, конечно, это только и именно удивление.

Получили все, что хотели, попутно смешали с ветром. Может быть — даже и не заметили. И ушли, унося в нагрудном кармане очередной трофей.

Ушли.

Не вспомнили даже.

И не отдали обещанного.

А ты что — на что-то иное надеялся?..

* * *
Базовая. Космопорт. Холл первого этажа. Стась.


Турникет, по логике вещей, должен срабатывать только на входе… Глупо же проверять на выходе тех, кого уже и так проверили только что? Лишние хлопоты, лишняя аппаратура, а, главное — зачем его проверять, ежели выходит он уже? Кому, собственно, до него дело есть, до выходящего?..

Стась рассуждала логически и была уверена, что никому до выходящего никакого дела быть не должно. Но все равно постаралась не коснуться пластиковых стенок, а кожу на лопатках стянуло мурашками. Да и волосы на затылке наверняка бы встали дыбом, оставайся они там еще…

Метрах в двух от женского турникета толпилась пехота — матерящаяся, налезающая друг на друга и медленно свирепеющая. Но — дистанцию соблюдающая свято. В воздухе аппетитно пахло подгоревшим мясом, хотя самого пострадавшего экспериментатора видно не было — оттащили уже.

Стась предпочла бы сразу смешаться с толпой, но толпа тоже блюла дистанцию. Что ж, не все котэ маслицем.

Она уже миновала турникет и успела сделать пару шагов, когда один пехотинец обернулся. Это был тот, молодой и усатый, под рукой которого она поднырнула тридцать восемь минут назад…

Рефлексы — они и на Базовой никуда не деваются. Тут уж ничего не пропишешь. Стась щелкнула зубами и в последний момент поймала рванувшееся наружу сердце, стиснула его аккуратненько, глупое, в истерике бьющееся и верещащее; «Бежать!!! Бежать!!!» И, с трудом разгибая сведенные судорогой икры, во всем согласные с истошными приказами сверху, сделала следующий шаг — ленивый, медленный, непричастный.

У пехотинца отвисла челюсть и глаза стали квадратными. Стась видела это краем глаза, делая следующий шаг. Точно такой же, как и первый. Рефлексы опять рванули во все тяжкие. Еще один шаг. Теперь Стась больше невидела пехотинца, но рефлексы рисовали отчетливо, как в квадратных глазах его загорается нехороший охотничий огонек, как раскрывает он еще шире и без того немаленький рот, как набирает в грудь воздуха для мощного вопля…

Еще один шаг. Спокойный, неторопливый.

Сейчас…

Вот сейчас он закричит. Вот сейчас… Еще один шаг… Интересно — заперта ли дверь для персонала?

Вообще-то, конечно, на летном поле делать ей было нечего, но от центрального входа уже приближалась малоприятная группа, где среди пятнистых комбинезонов явственно просвечивали синие, а, значит, зал вот-вот оцепят все равно, даже если этот чертов пехотинец так и не заорет…

Дверь на летное поле заперта не была.

Стась оставалось до нее шагов пять, когда, распахнув с треском тяжелые створки, в зал влетела Лиз. Увидела Стась. Запнулась. Моргнула очумело. Перекосилась, словно раскусила лимон целиком.

И, уже больше не обращая на Стась ни малейшего внимания, рванула к пехотинцам.

Глава 9 Игнорирование правил есть высшая глупость

Нормальная, между прочим, реакция нормального человека. И этот, за спиной — не заорет. Сморщится только брезгливо — здесь все-таки Базовая, а не Анграунд.

Стась так обнаглела, что, проходя мимо выставленного в дверях пехотинца, мазнула его голым плечом. И получила еще один скользящий брезгливый взгляд. Пехотинец даже отодвинулся слегка, чтобы проход не загораживать.

Что и требовалось доказать.

Стась выпятила подбородок и помяла зубами тугой неподатливый ком жевательной резинки. Две полные упаковки «Лорекса», двадцать четыре подушечки; чтобы такое жевать — необходимо помогать себе обеими руками. Зато челюсть оттягивает — будьте-нате, и подбородок становится что твой кирпич! А это всегда пригодится.

Тем более если нет под рукой ничего более радикального для изменения внешности.

* * *
Базовая. Космопорт. Стась.


Она не шла сюда специально, просто этот участок поля был наименее освещен. Если быть точным — освещен он не был вообще. Здесь не парковались модные яхты и пассажирские лайнеры среднего класса. Зато не было и сигнализаций. И пехоты здесь не было тоже. Места погрязнее, охрана похуже, арендная плата поменьше. Второсортные каботажники, третьесортные экипажи, ржавые трапы и наверняка безбожно фонящие движки.

Зато никто не посмотрит вслед, как бы странно ты ни выглядел и капитаны вряд ли станут разоряться на генсканер.

Этот трап был ей знаком. Шесть ржавых ступеней, ручной герметизатор. Рядом с люком — белый ромбик вакансии. Хмыкнула. Еще бы! Где этот кретин найдет на Базовой осенью хорошего механика, да еще к тому же — мужчину?

Этот корабль был крайним. Дальше начиналась склады. Стась подошла к забору из реек и проволочной сетки, остановилась. Выломала две боковые доски — сойдет как еще один камень. В смысле — по кустам. Если, конечно, догадаются сюда проследить. Из выломанных досок очень привлекательно торчали длинные гвозди, Стась вытащила их пальцами. Связала в двойной узелок. Подумала. Вытащила еще парочку, продолжила косичку…

Чем, в сущности, мужчина отличается от женщины? Если не считать, конечно, генетического кода — мы ведь не собираемся соваться под детекторы. Да и не похоже, чтобы на борту этой рухляди имелся хоть один исправный. Порт приписки у них, похоже, Новая Земля, это тоже обнадеживает.

Итак, чем же с точки зрения среднего новоземельца отличается сильный пол от слабого? (Стась вплела четвертый гвоздь, скрутила колючку, усмехнулась).

Бородой. Хм…

Это отпадает. Не успеем мы ее отрастить, срочно надо. Что же остается?

Квадратным подбородком, широкоплечестью, мощным торсом, узкобедростью, сильнорукостью (Стась попробовала цепочку на разрыв, осталась довольна, продолжила плетение), кривоногостью, низким хриплым рыком и волосатой грудью.

Что касаемо волосатой груди — это, конечно, вряд ли, а вот все остальное… Почему бы, в сущности, и не пойти навстречу непрезентабельным вкусам провинциального капитана? Стало быть — Янсен, вы говорите?

Янсен, Янсен, мы погибли…

Нет, шалишь! Это Янсен тогда погиб. Судьба у них такая, у Янсенов. А Зоя даже ранена не была. Так-то вот.

Пальцы Стась двигались автоматически — на ощупь находили в доске шляпку, поддевали (только не ногтем, ноготь сломать можно!), сжав до скрипа, аккуратно вытаскивали. Словно дятел металлического червяка. Аккуратно вплетали в очередное звено или колючку быстро растущей цепочки. Три звена — колючка, стандартная боевая цепь.

Все честитки любили плести такие на переменках — хорошо разминает пальцы.

* * *
«Иможен Коалисьен». Точка Отсчета. Лайен.


— Где ты его нашел?! — Каа даже слегка привстала из-за стола, что означало запредельную степень двигательной активности.

— В баре, — Лайен чуть поколебался, но все же добавил. — Нашел Дэн. Со мною они бы даже и не…

— Где он?

— В приемной.

— Тащи его сюда! Но — ласково, ясно?!..

Пехотинец был очень молод и очень пьян, но, несмотря на эти печальные обстоятельства, субординацию понимал и чтил. Даже чужую. И то сказать, нулевой круг ИможенКоа — это где-то на уровне ставки главнокомандующего. А как должен чувствовать себя в ставке главкома простой ефрейтор?

Вот и таращил он добросовестно стекленеющие глаза и старательно дышал в сторону, время от времени икая и пытаясь вытянуться по стойке смирно — правда, немного по диагонали. От предложенных напитков отказался почти с ужасом, и долго не мог понять, что именно от него требуется. Таращил глаза еще старательнее и твердил, что к джинжерам он сам завсегда с большим уважением, а чтобы отказать или шуточки какие — так это ни-ни, не он это был, он вообще там и не был, он на посту стоял, любого спроси…

Каа дала ему вволю побарахтаться в прежних грешках, а когда он весь взмок и начал, окончательно шалея, лепетать что-то совсем уже несусветное — прервала небрежным жестом морщинистой руки и поинтересовалась как бы между прочим:

— Так кого же ты видел вчера в порту выходящим из зала? Видел — и не доложил… Нехорошо.

Солдатик вновь попытался изобразить биссектрису и затряс головой в том смысле, что никак нет, никого он не видел, а если бы видел — доложил бы обязательно, он же себе не враг!..

Каа треснула по столу ладонью, приведя тем самым солдатика в состояние надлежащего молчания, и очень противным голосом с подчеркнуто казенными оборотами зачитала выдержку из протокола. О том, что, согласно информированному источнику, Герман Гетслинг при распитии спиртных напитков в баре «Сирена» в компании сослуживцев — имена прилагаются — и нескольких неустановленных лиц был замечен в том, что, вполне осознанно и четко формулируя мысль, что исключает неправильное толкование, высказался в том ключе, что во время несения патрульной службы в период оцепления пассажирского зала видел выходящего из мужского туалета человека, однако не поставил в известность об этом факте свое непосредственное начальство ни в тот момент, ни позднее.

Солдатик был настолько растерян, что не сообразил поинтересоваться, а какое, собственно, отношение имеет Каа к его непосредственному начальству. Он удивился, но другому:

— Так мы же, эта… бабу ловили! А там вышел такой… Ну… настоящий братишка, словом, тьфу ты, мерзость какая! К тому же из этих… ну… Полуголый такой и крашеный — смотреть противно! На улице холодрыга — а у него вся задница голая! Тьфу!..

В кабинете повисло молчание. Потом Каа мурлыкнула:

— Стало быть — Дэн его нашел…

— Но посылал его я. — Лайен невозмутимо выпятил подбородок.

— Посылальщики!.. — Каа пожевала морщинистые губы, фыркнула — Свободны!..

* * *
Базовая. Грузовик «Утреземь». Стась.


— Уве Янсен… — Толстые короткие пальцы брезгливо помяли пластиковую полицейскую карточку, прокуренные усы шевельнулись — капитан поморщился. Глянул искоса:

— А других документов нету?

Даже совершенно слепому ежику за парсек и против солнца было бы ясно, что ему не нравился этот худосочный тип с крашеным хохолком на бритом черепе, поскрипывающий черной кожей и позвякивающий металлическими цепями при каждом движении. Все в нем раздражало простую капитанскую душу — и фиолетовые стрелочки у висков, и кожаные браслеты с шипами, и шнурочек, змейкой продернутый сквозь кожу лба. Но особенно выводил из себя изогнутый ржавый гвоздь, воткнутый в мочку левого уха — на этот гвоздь капитан посматривал с содроганием.

Стась шевельнула голым плечом, продолжая презрительно перемалывать зубами тугой резиновый комок. Документы, конечно, были и другие, но на этих самых других красовалась фотография, полицейскую же карточку украшал лишь оттиск генетического кода. И посему — пусть будет лишь полицейская карточка.

Правда, подобная скудость в наличии бумаг могла навести капитана на определенную мысль о не совсем праведном недавнем прошлом будущего подчиненного, но это тоже сработало бы на образ, братишки часто нарушали законы и попадали в тюрьму, так что — чего волноваться?

Говорить, во всяком случае, она собиралась как можно реже, в этом тоже помогала жвачка.

Как там было на кубике сегодня утром? Изменившиеся обстоятельства изменяют внутреннюю сущность путем изменения наружности, что ведет к смене окружения. Насчет внутренней сущности рановато пока судить, но изменение наружности удалось на славу, что там пехота — ее бы сейчас родная тетя не узнала! На этих Янсеновских сапожках — нехилые четырехдюймовые каблуки, хотя по виду и не скажешь — тоже, очевидно, комплексы мучили.

Капитан братишек, похоже, ставил ненамного выше женщин — это было заметно по его перекошенной роже. Но — все-таки выше. К тому же он провел здесь уже почти месяц, и это вносило коррективы.

Он еще раз окинул неодобрительным взглядом разболтанную нагловатую фигуру — помятые уши, на бритом черепе — отчетливые шрамы трепанаций, подчеркнутые кожаной борцовкой широкие плечи, на левом — татуировка. Сверху — что-то затертое, явно криминального характера, ниже — группа крови и совместимости, не очень новая, выцветшая, стало быть — опыт имеется. Ниже — более яркий пиковый туз. Не совсем, конечно, по профилю, но все-таки — ТУЗ. Еще три какие-то мелкие пикушки пониже, у локтя.

Среди них — ни валета, ни дамы. И — одни только черные. Это решило дело.

Капитан пожал плечами.

— Ладно, Сэмми тебя проводит. И чтоб у меня на борту никаких ритуалов, никакого этого вашего… об…брядства!

* * *
Грузовик «Утреземь», порт приписки Новая Земля. Стась.


Тивизор был крохотный и такой же дряхлый, как и все остальное оборудование. Если удавалось наладить хорошее изображение — пропадал звук, при налаживании же звука изображение покрывалось радужными пятнами и рассыпалось на отдельные двоящиеся фрагментики с растянутыми ореольчиками. На компромисс упрямый тиви-прадедушка не шел ни в какую.

Экран побольше и поновее был в каюткомпании. Но там собирались все свободные от работы члены команды, поскольку личные каюты больше напоминали анабиозные боксы и размерами, и наличием удобств — в них можно было только спать, да и то заползать приходилось на четвереньках. Бывать там Стась старалась как можно реже, для чего работу стремилась находить в любое время — к радости всех остальных…

Стась полюбовалась на тщательно отчищенный от ржавчины четвертый компрессорный блок, последний раз прошлась щеткой и осторожно вдвинула его на место. Пользуясь невесомостью, она собственноручно и единолично перебрала все четыре генератора и компрессор, что, вообще-то, категорически запрещалось делать в полетных условиях. Тем более — в одиночку. Но все честитки предпочитали это делать именно в одиночку и именно в полетных условиях, чтобы не маяться потом в доках, ворочая вдесятером многотонные бандуры. На один компрессор в порту ушло бы не меньше месяца при самом удачном раскладе, а здесь — двое суток…

Они вчера приходили. С обыском.

Это уже третий кордон. За какие-то четыре дня полета… Капитан на этот раз ничего не сказал.

После первых он был язвителен и жутко придирчив, после вторых просто рвал и метал, проклиная всех подряд и швыряясь посудой. После третьих впал в задумчивое оцепенение.

И еще — у этих был биолокатор…

Покончив с последним фиксатором, Стась соединила клеммы, отключила микропаяльник и сдвинула на лоб специальные очки для работы с инструментом, который невооруженным глазом и рассмотреть невозможно было бы, если бы не массивная рукоять.

После чего закрыла верхний кожух и перевела режим с аварийного в рабочий. Распрямив ноющую спину — последнее время ноет не по делу, твоя работа, мелкий паскудник? — и, оттирая руки промасленной тряпкой, оглядела машинное отделение с законной гордостью и чувством глубокого удовлетворения.

На картинку с выставки, конечно, не тянет, однако ржавчины и грязи существенно меньше, а ходовая часть работает так, как, похоже, давно не работала — даже капитан не нашел к чему придраться, хмыкнул только, но сделался существенно вежливей в обращении.

Первыми были синьки, коллеги бывшие. Крыло местное, незнакомое совершенно даже по символике корабля — непонятному синенькому насекомому в желто-зеленом круге. Они перевернули все вверх дном, чуть было не доведя до инфаркта сначала — капитана, когда походя вскрыли пару его тайников, а потом — и саму Стась, заявившись толпой в двигательный отсек. Но искали они не мятку. И не заляпанного смазкой моториста-братишку.

У них, конечно, был ее код.

И фото.

И отпечатки.

Но в корабельный компьютер код и сетчатка были заложены янсеновские, с полицейской карточки. А на трехгодичной давности голлке Стась выглядела девочкой-пай.

Вторые были более вежливы и менее заметны. Они даже обыска не проводили, ограничившись общим сканированием, сверкой данных и долгой приватной беседой с капитаном.

Третьи носили оранжевую форму, были развязны и недисциплинированны, прямо на ходу чем-то аппетитно хрустели, плевали на пол, перебрасывались малопонятными ругательствами и вели себя так, словно были на этом корабле хозяевами.

И у них был био-детектор.

Спасло Стась только то, что разобранный генератор страшно фонил, и потому была она в горячем рабочем скафе, больше похожем на толстостенный гроб из усиленного свинца. У таких скафов абсолютно-зеркалящая поверхность, так что куда там твоему детектору.

Да еще, пожалуй, то, что искали они незарегистрированного зайца, а Стась попросили не путаться под ногами, поскольку она не пряталась и зарегистрирована была по всей форме. Да и какой дурак будет слишком уж долго искать что-либо рядом с фонящим генератором?..

Дверь наверняка скрипела, открываясь, но за ритмичным рокотом двигателей этого слышно не было. Внимание Стась привлек не скрип, а легкий сквозняк. Она обернулась.

В образовавшуюся щель протиснулась черная лопоухая голова, огляделась, восторженно поцокала языком, просияла белозубой улыбкой. Выразив свое глубокое восхищение всеми доступными ему средствами, Сэмми прокричал, перекрывая механический шум:

— Венни, я тебе покушать принес!..

Стась кивнула молча. Отвернулась, протирая давно уже чистое сочленение. Разговаривать она на этом корыте не собиралась ни с кем.

И особенно — с этим откровенно обрадовавшимся ее появлению среди экипажа тихушником. Умные люди шарахаются при одном только упоминании Братства, а этот словно нарывается. Может, отыметь его по полной, как у братьев положено, чтобы не одной целой косточки?

Мысль была невсерьезная, так, от нечего делать и острого нежелания общаться с назойливым жаждателем братской любви. Капитан недвусмысленно высказался по поводу братских ритуалов, так что не обломится тебе, как ни проси.

Сэмми помялся у люка, вздохнул, поставил сумку-термос на ступеньки, утянулся в коридор и закрыл дверь.

… Девочки были не дуры. Задание заданием, а галлончики мятки они с собою прихватили. Литров восемьдесят там было, а это вам не фунт палладия. И даже не два фунта. Пусть и неочищенной.

Особенно — в свете внезапного объявления Стенда карантинной зоной.

На базах трудно что-либо утаить. Все знают все и обо всем. И себя, разумеется, не забывают. Кто помаленьку, а кто и…

Восемьдесят литров.

Ха!

У них с Джесс в той пещерке было уже по полторы тонны на брата натаскано. На сестру то есть. Какая там безбедная старость — детям и внукам, если бы вывезти сумели. Между нами — это два с половиной миллиона. Световых.

Забавно. Иметь такую заначку — и драить ржавую палубу!

Но еще забавнее то, что вторыми были Лигисты. Эти-то вообще с какого боку?..

* * *
Хайгон. Интернат «Солнечный зайчик». Пашка.


— И что? Обнулишь такую роскошную отмазу ради какого-то спора?

Жанка пожала плечами, свернула экран и сунула школьный комм в портфель, громко щелкнув магнитным замком. Но отвязаться от Маськи было не так-то просто.

— Тебе ведь тогда и на другие практики летать придется! И не только на астероиды! Ты была на Базовой? А я была! Там такая гадость и грязь, и дождь все время идет. Я бы сама попыталась изобразить что-нибудь, лишь бы туда не лететь, да только кто поверит, я-то ведь уже столько раз летала. Нет бы в самый первый сообразить… Но ты-то умная! Ты сумела! Я бы полжизни отдала за такую отмазу! Так зачем же теперь, из-за какого-то дурацкого спора… А Пашка — он дурак, конечно, но добрый, повопит и забудет. Может, уже забыл!

Жанка еще раз пожала плечами. Вздохнула.

Маська просто так не отстанет.

— Зато я не забыла. Он поймал меня на слабо. Как маленькую. Понимаешь? — Жанка улыбнулась. Она умела хорошо улыбаться. Так, что даже Маська отстала, протянув напоследок разочарованно:

— Ну ты и дура!

Вообще-то, это еще вопрос, кто кого и на чем поймал. Во всяком случае, первой слово «Слабо» произнесла сама Жанка.

Глава 10 Правила никому ничего не должны

Это было вчера, после отбоя, когда они почти что всей группой сгрудились в смотровой у огромного окна. До практики два дня, какой уж тут режим? А сегодня еще и Хайгон проходит через край метеоритного потока, и синоптики обещали красивый звездопад. Девчонки, конечно же, разахались и собрались непременно смотреть такое чудо. Пашка тоже решил сходить — а че в спальном блоке торчать, если все в смотровую ломанутся? Звезды, как обычные, так и падающие, были ему неинтересны, но присутствие в тесном пространстве большого количества девчонок, да еще и при выключенном свете — дело совсем другое! Темнота, теснота, красота, чьи руки? Какие руки? Ах, эти руки… да с чего тебе померещилось, нужно больно о твои ребра пальцы бить, просто дорогу нащупываю…

Но вечер не задался с самого начала. Во-первых, Жанка села на широкий подоконник. А Пашка был уверен, что к окну она не пойдет, она звезды тоже терпеть не могла, что он, не видел, что ли?! Всегда морду кривила, словно тухлый лимон жует, если классная свою вечную песнь заводила. Или стихи свои любимые читала, про плевочки. Стихи Пашке нравились — правильные стихи, плевочки и есть. Он как-то, еще в младшей группе спецотряда, нажевался светящейся резинки и обплевал ею прозрачный потолок в переходе между корпусами. И пол тоже обплевал, хотя он и непрозрачный был. Красотища получилась! Идешь — а у тебя под ногами звезды. И над головой тоже звезды, но это дело обычное, а вот чтобы под ногами…

Причем — свои звезды, личные.

Кончилось скверно — ухо надрали и заставили оттирать. Директриса тогда как раз новомодную теорию о стимулировании правильной реакции болевым рефлексом на практике проверяла, так что уши драли за все подряд. Вот тогда-то Пашка звезды и невзлюбил — и те, которые над головой, и те, которые под ногами.

А Жанка их не любила просто так. Значит, толкаться у окна ей незачем. А если не пойдет она к окну, то вариант остается только один — кожаный диванчик в углу. Вот Пашка его середину заранее и оккупировал, развалившись с комфортом и руки на всю спинку раскинув. Теперь на какой бы край Жанка ни села — все равно окажется в пределах досягаемости.

Да только вот не угадал Пашка — она к окну пошла. Правда, села на широкий подоконник спиной к пластстеклу. Но все равно обидно. Если самой неинтересно — зачем других-то обламывать?

Кто первым завел разговор о Станции, Пашка не слышал. В комнате было достаточно шумно — девчонки регулярно ахали и ойкали, парни похохатывали и отпускали шуточки, да и сам Пашка отвлекся. Он тогда как раз очень удачно прижал Линку, усадив ее к себе на коленки, и теперь удерживал, пресекая попытки встать, и при этом как бы случайно задевая руками то за одну, то за другую интересную выпуклость. Линка взвизгивала и подпрыгивала, как заведенная, все коленки своей задницей оттоптала, попробуй тут что расслышать. Но, очевидно, какой-то разговор о Станции все-таки был, потому что Жанка вдруг сказала, что все равно там — самый большой экран. И если уж кому-то так приспичило смотреть на эту гадость, то стоит делать это только оттуда. Ни с самого Хайгона, ни даже с Пояса Астероидов так ты их не увидишь.

Слова Жанки Пашка услышал отчетливо — по какому-то хитрому закону природы получалось так, что ее слова он всегда слышал отчетливо, даже когда говорила она негромко и в шумной комнате, вот как сейчас, например. И сразу же захотелось сказать что-нибудь наперекор. Но его опередили.

— Ха, много ты чего увидишь изнутри диагноста!

Это, конечно же, Макс. Он прав — попасть на Станцию можно, лишь подцепив какую-нибудь космо-чумку, а тогда тебе уже будет не до звезд. Ну или лаборантом, но там допуск с двадцати одного года, и отборочные тесты такие, что с Пашкиным средним баллом лучше и не думать. Жанка бы прошла, у нее балл один из самых высоких по интернату, только ей это неинтересно.

— Слабо? — спросила вдруг Жанка. В Сторону Макса она и не посмотрела, просто так слово кинула, ни к кому конкретно не обращаясь. Но Пашке почему-то показалось, что это она его спросила, Пашку.

— Мне — не слабо, — ответил он, отпуская Линку, которая в тот же момент по непостижимой девчачьей логике передумала вставать и завозилась на его коленях, устраиваясь поудобнее. Но Пашка уже забыл о ней. На его глазах происходило невиданное — Жанка предлагала пари. И какое пари…

— Мне-то не слабо… Но ты-то ведь — не ответишь.

Все знали, что у Жанки есть справка, и на практику она не летает — никогда, с самого первого класса.

Все также знали, что справка эта — фальшивая. Но на Жанку не обижались — на нее вообще невозможно было обижаться.

— Ну почему же… — сказала Жанка после короткой паузы, когда Пашка уже был готов засмеяться, сморозив какую-нибудь глупую шутку про инвалидов, Жанка любила такие шутки в свой адрес, можно даже сказать, коллекционировала. — Я отвечу.

Она легко соскочила с подоконника, подошла и стиснула холодной ладошкой пашкину руку. Кто-то разбил. Хлопнула дверь — Жанка умела очень быстро двигаться, когда хотела, конечно. Кто-то присвистнул. Кто-то сказал: «Ну, дела… а практика будет ниче так». Кто-то возразил: «Не, не успеет подтверждение получить, там же столько анализов!», разгорелся спор. Про звезды все как-то сразу позабыли. Пашка встал, растерянно озираясь. И вздрогнул от вопля Линки — та орала уже всерьез, больно припечатавшись задницей об пол. Про то, что она сидит у него на коленях, Пашка тоже как-то совсем забыл.

* * *
Хайгон. Интернат «Солнечный зайчик». Теннари.


Легкий и какой-то деликатный стук в дверь оторвал Теннари Хогга от прессворда.

— Входите! — крикнул он, улыбаясь заранее, потому что знал, кто именно стоит за дверью: так осторожно и деликатно умел в интернате стучаться лишь один человек, а до практики оставалось всего два дня.

Жанка аккуратненько закрыла за собой дверь, приветственно качнула челкой — и замерла, накручивая на пальчик светлую прядку. Этакая идеальная девочка с картинки из учебника по педагогике. Улыбка ее, правда, немного выбивалась из образа, поскольку была хитроватой и чуть вопросительной.

— Здравствуйте, Теннари-сан…

Его забавляло ее упорное стремление видеть в нем сенсея, несмотря ни на что — ни на то, что сама она ни разу не была на тренировке, ни на то, что здесь, в общем-то, у него совсем иные обязанности, ни на то, наконец, что сам Теннари никогда не претендовал на предков из Рассветной Конфедерации.

— Заходи, заходи, — ответил он сразу же на невысказанный вопрос, — Печенье хочешь?

— А калорий в нем много? — спросила достаточно озабоченно, но глаза смеялись. Она всегда так — все превращает в игру или шутку. Он называл ее Ани, вроде бы уменьшительно, а на самом деле намекая на идеальную школьницу из популярного аниме.

Славная девочка.

— Как говорили древние, в присутствии врача — все не вредно. Никакой химии, никаких суррогатов и красителей, мама-Таня пекла чуть ли не в натуральной микроволновке.

— О! Если Мама-Таня, тогда я, пожалуй…

Чай тоже был натуральный. Хороший такой, классический желтый чай.

Чашки, правда, для подобной роскоши подходили мало — обычные, интернатские, из небьющегося мутного стекла. Печенье приятно хрустело на зубах почти что настоящим маком.

— Будешь еще?

— Буду, спасибо, — она еще похрустела печеньем. — Но вообще-то я по делу.

— Ага, понимаю. — Теннари подмигнул.

Девочка приятная и серьезная, не то что некоторые. Профессиональная память подсказала услужливо — за последний год всего две справки, на четыре дня и неделю. Не так уж и много по сравнению с прочими, почему бы и не помочь, если ребенку отдохнуть захотелось?

— Мне кажется, что у тебя вирус. Какой-нибудь. При вирусном заболевании, кстати, часто не бывает внешних симптомов, даже температуры. Ни кашля, ни насморка. Очень коварные они, эти вирусы, и недельки на две я бы прописал тебе домашний режим.

— Да нет, Теннари-сан, я здорова.

Теннари фыркнул, посмотрел насмешливо.

— Ты в этом абсолютно уверена?

Она подумала. Вздохнула с сожалением.

— Уверена. Дел слишком много. Теннари-сан, я к вам по поводу практики…

— Ани, я бы на твоем месте по поводу практики вообще перестал волноваться! У тебя же белый билет по подозрению, а переатестационная комиссия будет только при распределении. Еще пару лет можешь спать спокойно — никакая практика тебе не грозит.

— Теннари-сан, я как раз об этом и хотела попросить… Я хочу полететь на практику.

Теннари подавился печеньем.

— Ани, ты… серьезно?..

— Теннари-сан, подумайте сами, с психологической точки зрения вряд ли рационально отрывать ребенка на целых три месяца от коллектива… У меня сейчас трудный возраст, Теннари-сан, переходы там всякие… На таком этапе три месяца — очень много… А вдруг неопытные воспитатели меня в ваше отсутствие сломают как личность? Или озлобят? Между прочим, большинство подростковых суицидов приходится как раз вот на такие переломные моменты, я смотрела статистику…

— Ани! — Теннари восхищенно развел руками, — Твой шантаж просто великолепен! Но как же быть с тем приступом?

— Теннари-сан, но ведь тогда не проводили глубокой проверки… Может, и не было у меня никакого приступа? Отравилась консервами — и все?.. А?

Она улыбалась. Хитренько так.

Конечно же, он не проводил контрольной проверки. Потому что отлично знал, что нет у нее никакой аста ксоны, симптомы нулевой стадии сымитировать — ерунда, это любой ребенок справится, догадается ежели. Он прекратил все тестирования, как только узнал, что это именно она запрашивала в информатеке файлы спайс-медицинской энциклопедии.

Он восхищался этим чудным ребенком уже тогда.

— Очень надо?

Она вздохнула.

— Очень-очень!

— Лады, — он хмыкнул, — Считай, что ты уже в списках. Предохраняться не забывай. Да, и — познакомишь потом как-нибудь, ладно?..

Она растерялась. Открыла рот, поморгала.

— Ой, а как… А откуда вы?..

Теннари засмеялся.

Забавно, но каждое поколение в этом вопросе почему-то именно себя считает Первооткрывателями. Словно самих их родители из пробирки достали.

* * *
Джуст. «Проспект Тшикатилло». Стась.


Две грудастенькие девочки на углу танцевали акробатический ролл. Танцевали они неплохо, хотя и со стилизацией, а вот люминесцентной краски, которой были они щедро заляпаны (ногти рук и ног, веки, губы, ноздри, соски и мочки ушей), из-за чего танец оставлял впечатление роящихся светлячков, Стась не одобряла. И вовсе даже не из-за вопиющего несоответствия подобного макияжа изображаемой танцем эпохе, карнавал — штука условная, детальной аутентичности не требует, лишь бы красиво было.

Это было красиво, кто спорит.

Вот только такая краска здорово сжигает кожу, провоцируя рак. Она въедается намертво, фиг отмоешь, и ногти потом начинают расслаиваться. Но где и когда пятнадцатилетних волновали отдаленные последствия?!

… Праздник Святой Селины…

«Почему бы тебе не попробовать?» — так сказала черненькая синеволосая малышка, с которой они вчера драили тротуар и покрывали стены праздничными блестками. «Почему бы тебе не попробовать? В конце концов — что ты теряешь?»

Что ты теряешь…

Стась закашлялась, прижалась спиной к ободранной стене, сдвинула кепку на самые брови и глубже засунула стиснутые кулаки в узкие карманы замшевых штанчиков. Обрезая янсеновский шмот под принятую у братишек униформу, она специально старалась не задеть боковые карманы, задними-то все равно пришлось пожертвовать, ибо ягодицы скрывать от честного народа эта братия считала недостойным. За что порою и отхватывала по этим самым, неприкрытым — к вящей обоюдной радости. Часть ритуала.

Глотать было больно — горло словно перехватили удавкой.

М-да…

Вот тебе и попробовала.

Затарахтели петарды, заливая тротуар потоками неровного света. Основным оттенком был, разумеется, красный — сегодня же все-таки день Святой Селины. Ностальгический милый праздник, их так мало осталось. Рождество, Случайность, да этот вот… Ну, еще День Независимости.

Но Независимость и Случайность — они же обезличенно-общие, а неофициальное, но тем не менее вполне сохранившееся Рождество — так и вообще сугубо мужской праздник, день рождения архаичного Бога-мужчины, который к женщинам вообще относился не больно-таки хорошо, мать его хотя бы вспомнить…

А Святая Селина женщиной была. До кончиков ногтей. И хотя заодно покровительствовала она довольно-таки пестрой компании (всяким там студентам, морякам и ворам), не этим она прославилась и не за это вошла в историю.

Правда, сейчас праздник ее давно уже перерос просто профессиональный уровень, превратившись в общеженский. Сегодня алым шелком по древней традиции затянуты все фонари, и даже шустрые луны кажутся алыми, и в «Квартале цветов» день открытых дверей, и любая может попробовать свои силы, никто не станет смеяться над неумелостью или лицензию спрашивать. Никто не будет ехидненько интересоваться: «А у кого, собственно, вы учились так топорно делать минет, деточка?» или проверять сертификат, сегодня День Святой Селины, а значит, никаких ограничений — было бы желание…

Вот именно что.

Хм… Чувство довольно-таки острое. Новое, доселе незнакомое. Забавно. За все двадцать лет — впервые. Новый опыт.

Чувство острого унижения…

Главное — даже сравнить не с чем. Ну, разве что с тем не слишком приятным случаем, когда тетя Джерри застукала ее в мужской игровой комнате в самом разгаре игры с «Живыми куклами Уолли». Впрочем, тогда преобладало раздражение — надо же было так глупо попасться!

А вот стыдно — не было. Почти совсем. Забавно…

И то, что тетя Джерри не захотела тратиться на ее стерилизацию, тоже не показалось тогда оскорбительным. Позабавило лишь. Ее все тогда забавляло.

Сегодня тоже было… забавно.

Нет, правда, ну разве не смешно, что на Стенде ее дожидаются почти полторы эры, а ей приходиться выбирать — бургер или ночь не на скамейке в парке?

Разве не смешно, что эту старую разваливающуюся лохань спокойно пропустили через три на самом деле опасных кордона и арестовали именно в этом порту, куда корабли залетают раз в неделю по обещанию? И за что?! За ничтожное превышение содержания какой-то дряни в посадочном выхлопе! И проявленное неуважение — уладить можно было небольшим штрафом, но капитан заартачился. Слово за слово — и арест транспортного средства с принудительным расторжением контракта со всем персоналом по форсмажорным обстоятельствам. А значит — никакого выходного пособия, скажи спасибо, что вещи забрать разрешили.

Разве не смешно, что в нагрудном ее кармане (бывшем кармане Уве Янсена) лежит маленькая такая полимолекулярная карточка-завещание, в которой, в частности, имеется упоминание о пяти тысячах на предъявителя при условии вручения карточки законному адресату. Только вот до законного адресата отсюда… поближе, конечно, чем до Стенда, но все равно. Ну вот что стоило проверить его карманы на Базовой! И далеко ходить бы не пришлось.

Пятьдесят веков — это, конечно, не полторы эры, но тоже… смешно. Мир — забавная штука.

И не смешно ли, в конце-то концов, что сегодня в местном борделе ее признали фригидной, абсолютно и окончательно?..

Смешно…

Что бы по этому поводу сказала великолепная Зоя? К черту! Какая тут, к оракулу, фригидность?! Фригидная не влипла бы под статью, на то она и фригидная. Если бы просто фригидность. Если бы…

Всю жизнь гордиться своей выдержкой, втайне забавляясь, что так ловко провела всех, даже тетю Джерри… Да, внутри я — огонь, но попробуйте-ка прошибить броню! И вдруг обнаружить, что броня твоя — не броня вовсе, так, скорлупка, и не ореховая даже, а под ней — ничего. Пустота. Не протухло даже — высохло просто. За ненадобностью. А может — и не было. Совсем… Забавно.

Стась оттолкнулась лопатками, пошла вдоль улицы. Мотнула головой, убыстряя шаг и чувствуя, как стягивает кожу на скулах. Новое ощущение.

Что, Зоя, забавно, да?

Если бы только фригидность…

Фригидность — ладно. Можно древних французов послушать — умные тоже люди были! — и на мужиков все списать, не виноватая я, мол, это они сами идиоты неумелые. Да ведь только был же, Зоя, папашка твой, сволочь эта ушастая. Был.

Так что иначе это называется.

Улыбка Стась стала хищной — в конце расцвеченной улочки она, наконец, увидела то, что давно искала. Расслабилась, переходя с инерционного Бега Преследования на легкий стелющийся Шаг Разведчика. На ходу привычно промяла суставы. Мышцами и связками мы, Зоя, с тобой и позже заняться успеем, это незаметно со стороны, а вот костями хрустеть у всех на глазах не стоит.

Сквозь плотную волнующуюся толпу она просочилась легко, но в первые ряды лезть не стала — зачем высовываться раньше времени? На площадке пока крутились юные качки, этих в расчет брать не стоит, все равно долго не протянут. Придется обождать. Ничего, Зоя, мы люди привычные.

Мы подождем.


Глава 11 Правила ни за кого ничего не решают

Базовая. Космопорт. Лайен.


Панель отошла легко, даже усилий особых прикладывать не пришлось. В узкой вентиляционной шахте было пыльно — киберуборщики сюда добираются в лучшем случае раз в два-три месяца. Не то чтобы очень грязно, но и не стерильно во всяком случае. А вот на перемычке пыли не было. Совсем…

Лайен поставил панель на место. Стиснул зубы. Зажмурился, чувствуя, как изнутри горячей волной обжигает щеки.

Он оч-чень отчетливо представлял выражение лица Каа, когда та спросит (а она обязательно спросит!): «И вам потребовалось почти неделя для того, что знает любой идиот еще со спецотрядовского возраста?!»

И — многозначительная пауза. Чего-чего, а уж паузу Каа держать умеет…

Что самое обидное — знал ведь про эти панели. Сам бессчетное количество раз играл в кошки-мышки, локти и коленки в этих шахтах сбивая. И ворохнулось же что-то недоверчивое, когда про мусорку заговорили, любой ведь ребенок знает… в смысле — любой умный ребенок, глупые-то как раз в этот тупик и лезут, легкой добычей становясь. И — не сообразил. Если бы не Дэн. Проклятье!

Хлопнув дверью кабинки так, что сломался замок, Лайен вышел из вокзального туалета. Пнул ногой ни в чем не повинную урну. Урна жалобно звякнула и поспешила отойти от греха подальше, смешно переваливаясь на толстых ножках. Лайен с огромным трудом удержался, чтобы не пнуть ее еще разок. Спросил хмуро у подпиравшего стенку Дэна:

— Ну?

Дэн отлепился от стенки, просиял счастливой улыбкой:

— Ты был прав! Я насчет трупов. Вообще-то за тот день подозрительных больше десятка, но парочка особенно… И один, заметь, рядом с портом. Причем не только остался без документов, но был еще и раздет, весь обляпан ее пальчиками и к тому же, заметь, преставился от лошадиной дозы мятки. Но там одна проблемка… Знаешь, чей это был трупик?

— Ну?

— Уве Янсена.

Возможно, умственная ограниченность — явление не столь быстро проходящее, как хотелось бы надеяться. А, может, виновата была та урна, по которой очень хотелось пнуть еще хотя бы пару раз — известно же, что подавление искренних и сильных желаний тем негативнее сказывается на способности к логическому мышлению, чем искреннее и сильнее были эти самые желания! — но, как бы то ни было, Лайен успел пробурчать, провожая удаляющуюся урну тоскливо-голодным взглядом:

— Уве Янсен, не Уве Янсен, какая, к дьяволу, разница, даже если и Уве Янсен… — прежде чем застыл с открытым ртом, потому что трижды произнесенное имя наконец-таки дошло до сознания.

— Черт!..

Спрашивать: «Что, тот самый?» было бы в данной ситуации верхом идиотизма — будь это просто однофамилец, Дэн не стал бы смотреть столь сочувственно.

— Что, тот самый?..

Дэн не ответил, лишь вздохнул.

— Черт…

А что еще тут скажешь? Только янсеновских молодчиков для полного букета не хватало. А если к тому же окажется, что это вовсе и не было самоубийством, то вообще самое умное — прикинуться ветошью и забыть обо всем, моля судьбу, чтобы и о тебе соответственно позабыли.

Эта малышка просто шагает по трупам. Если считать с теми, кто не выжил в порту при попытке ее поймать, Уве Янсен будет уже четвертым.

И это — тсенка в шестом поколении, в миротворки рекомендованная?!

Куда мы катимся…

* * *
Джуст. Отель Тортуга-14. Номер эконом класса. Бэт.


Экран в номерах эконом был хоть и без эффекта присутствия, но вполне себе трехмерный.

— …Знаешь ли ты, что такое — быть Зоей? — Прыжок. Скольжение. На секунду кажется, что пальцы вскинутой руки не достанут до очередной рейки.

Достали.

Прыжок повтором, в рапиде. На него накладывается абсолютно спокойный голос:

— Быть Зоей — это обязывает… Соответствовать необходимо… А иначе — нечестно.

Голос ровен, только чуть сбито дыхание, словно говорящая идет быстрым шагом вверх по склону не слишком крутого холма. Или перебирается на руках по хлипкому мостику над пропастью в одиннадцать этажей.

Замолчала, достала шуршащий яркий пакетик, захрустела оберткой. Ти-Эр свое дело знал, под этот хруст дал неторопливую панораму и вернулся к маленькой фигурке в форменном комбинезоне уже издалека, отчего она показалась еще меньше и беззащитнее. В свете прожекторов выгоревший комбинезон казался серебристым, рыжие волосы выбивались из-под беретика трогательными прядками, суетящиеся внизу приземистые коротконогие пехотинцы по контрасту казались еще более уродливыми и отвратительными, их пятнистая полевая форма нелепыми кляксами резала глаз на фоне почти черного пластбетона.

Ти-Эр был в ярости и прощать им повреждение съемочного хоптера не собирался.

И если поначалу, еще заочно, он более склонялся к вариации на тему: «Опасная маньячка и бравые парни доблестной пехоты», а, увидев декор площадки развернувшихся боевых действий и оценив юмор сложившейся ситуации, засомневался и уже решил было выдать «Взгляд беспристрастного наблюдателя», то сейчас в эфир шел откровенный и недвусмысленный слезодавильный трешак «Злые дяди и бедная крошка». Не прямой эфир, конечно, повторный показ, уже шестой по счету. ТиЭру даже не пришлось напрягаться, выбивая прайм-тайм — первые прокрутки так взвинтили рейтинг, что за этот ролик чуть не передрались все основные каналы, а уж распиратченные куски давно уже разлетелись по всей инфосети. Но с личным ТиЭровским копирайтом все равно котировались выше.

Комментатор рангом пониже уже давно не удержался бы от парочки злобных выпадов, и тем самым наполовину испортил бы ненавязчиво и потихоньку создающееся у зрителей впечатление. Ти-Эр же был неизменно корректен и безукоризненно вежлив. И вообще больше молчал.

За него говорили ракурс, форма, цвет. Укоризненное жужжание поврежденного хоптера. Выхватываемые время от времени крупным планом вооруженные до зубов пехотинцы. И — серебристая фигурка, зависшая в серебристой же металлической паутине между небом и асфальтом и рассуждающая о высоком предназначении Божественной Зои.

Легкий рапид на нее — так, самую чуть, ненавязчиво и почти незаметно, — не менее легкое ускорение на пехоту — и вот уже каждый жест одной приобретает утонченную плавность и отточенность, а другие же, наоборот, начинают выглядеть неприятно суетливыми и нервозными. В арсенале хорошего тивера есть немало подобных приемчиков.

А Ти-Эр был не просто хорошим.

Он был лучшим.

И он сделал все, чтобы сердца миллиардов тивизрителей переполнились негодованием как раз к моменту трагического финала.

— Хорошо висит! — сказала Рысь, профессиональный хитчер с двадцатитрехлетним стажем соседке по номеру, откликавшейся на славное имя «Железные Зубы», и шмыгнула перебитым носом. Железнозубка фыркнула через резиновый загубник, не прекращая послеобеденной разминки на портативном тренажере. Кроме них в номере было еще двое. Эркюль спал, поскольку есть пока не хотел, а тренажер был занят. Бэт сидел на краешке стола, грыз яблоко и морщился.

Эркюля и его соратниц по команде многие принимали за близнецов. Или хотя бы за очень близких родственников с какой-то крупной планеты — были они широкоплечи, крупноруки, накачаны до предела и стрижены коротко. К тому же — практически раздеты, хотя в номере было не жарко. Бэт же больше походил на гимнаста — маленький, гибкий, черноволосый, молния на воротнике свободной черной рубашки поднята до самого верха, липучки манжет тщательно замкнуты. То, что не был он хитчером — ясно было с первого же взгляда. Со второго некоторые понимали, что мнение это несколько скоропалительно. Если успевали, конечно. Драться Бэт умел. Но не любил. Зато он умел и любил находить тех, кто умеет и любит это делать.

И еще он умел и любил извлекать из этого их умения максимально возможную прибыль.

Потому-тоостальные, в номере присутствующие, его уважали и почти боялись, а это что-то да значит в такой компании. В общении был он весьма неприятен, характером обладал скверным, а языком — ядовитости чрезвычайной.

— Учитесь! — процедил он, смерив обеих хитчерш уничижительным взглядом. — Смотрите, как публику держит! Вам до такого класса срать да срать… а они еще юморят!.. Юм-мористки!

Рысь хотела что-то возразить, но посмотрела на Бэта и промолчала. Надулась, засопела. Некоторое время молчали все, было слышно лишь тяжелое дыханье Железнозубки, скрип тренажера да негромкий задумчивый голос, говоривший о Зое.

Потом Бэт сморщился, пнул Эркюля острым носком ботинка:

— Выключи.

Рысь хотела было возразить, но опять посмотрела на Бэта.

И опять промолчала.

* * *
Верхний Галапагос. Отель «Хилтс». Аликс.


— Будьте осторожны, умоляю вас! Я своими глазами видела здесь эриданца!!!

Эти слова, произнесенные с трагическим придыханием, заставили приглушенно ахнуть еще парочку знакомых голосов — не понять, то ли восхищенно, то ли негодующе. Впрочем, скорее — последнее, для восторгов возраст у этих клуш неподходящий.

Светлые губы чуть дрогнули в еле заметной улыбке.

До столика, за которым Ингрид Эйзенкиль сообщила столь пикантную информацию своим приятельницам, было метров тридцать через весь зал, и ни один человек не смог бы услышать ее театральный шепот сквозь многоголосие разговоров, позвякивание посуды, шарканье ног и ненавязчивую тихую музыку в стиле цяо.

Но та, что на сегодня даже имени себе толком не выбрала — зачем? Делов-то на полчаса, а к вечеру вновь проснется обворожительная А-Ль-Сью, — была эриданкой. А эриданцев кормят уши. В основном. Ну и, разумеется, то, что заполняет пространство между этими самыми ушами.

Нет, она вовсе не рассчитывала услышать сегодня что-либо ценное, просто развлекалась, убивая время и тренируясь заодно — тренировка никогда не бывает лишней.

— Я выскажу это администрации! Дожили! Это же просто ни в какие шлюзы!.. Чтобы в приличном обществе…

А Фиммальхенчик что-то больно уж рьяно возмущается, не мешало бы проверить, покопаться как-нибудь на досуге… Впрочем, если судить по обертонам — ничего серьезнее двух-трех банальных любовников и не слишком откровенных, но отличающихся завидной регулярностью шалостей с мужниной чековой книжкой. Скука.

Фимма Фон Розен-что-то-там (жена того самого Генделя Фон Розен-и-так-далее, как, неужели не слышали?! Да вы что, даже на самых отдаленных подступах к Фомальгауту каждая собака…) продолжала возмущаться в прежнем режиме, и та, что еще утром называла себя А-Ль-Сью, автоматически провела более детальное сканирование. Если нас так просят, мы же не в силах отказать.

Любовников, похоже, все-таки двое, третий пока в стадии разработки. И где-то в весьма далекой юности проскальзывают забавки весьма пикантного характера. Можно было бы копнуть, да не стоит выделки. Ну что можно взять с фомальгаутского миллиардера?

Так, мелочь.

— Кому нечего скрывать — тому нечего и бояться всякого сброда.

Это уже Цинтия. Или Порция? Никак не запомнить, но какое-то удивительно подходящее ей достаточно мерзкое и благопристойное до отвращения имя. (…Милочка, вы не находите, что ваша… э-э… манера ничего не носить под вашим… э-э… нарядом производит впечатление некоторой… э-э…). Остренький носик, вечно поджатые блеклые губы и постоянная готовность выказать свое негативное отношение словесно и по возможности громко. Церковь Девы-Великомученицы, вдова, непременная участница всех благотворительных игрищ. Наркотики, женская тюрьма на Сиетле, три убийства, совершенных лично, и не меньше дюжины заказных. Финансирует террористическую организацию «Кровь Девы». Похоже — искренняя и законченная фанатичка, но муж не в курсе.

Скука…

Вот ведь странная вещь — еще вчера вечером она вполне искренне наслаждалась этим обществом. Пила вино, танцевала, гуляла по саду. Как все. Даже к водопаду сходила. А стоило надеть привычную шкурку — и как отрезало. Словно вместе с одеждой надеваешь другую личность. Всегда настороженную, всегда готовую к появлению как лакомых кусочков, так и потенциальных конкурентов, на них же и претендующих. Какой уж тут отдых!

Поскорей бы пришел заказчик — и катись оно все к чертям. В конце концов, это ее законный отпуск, и никто не смеет портить его разными неприятными мыслями, к числу которых относятся и мысли о работе.

Полчаса — и баста. Даже если он не придет. Плевать. Как говорили предки — всех денег не заработаешь. Интересно — что такое деньги? Какой-то эквивалент информации? Или времени?

Плевать. Полчаса — и все.

И снова очаровательная А-Ль-Сью будет гулять по саду, пить, сплетничать и танцевать. Заводить легкие и ни к чему не обязывающие курортные романчики — надо же поддерживать репутацию канальерок!

Полчаса. За ради таки сволочного младшего братика, очаровательного паразита, очень хорошо научившегося использовать свою младшесть!..

За столиком у самых дверей деловито поглощала салат по-синтиански и запеченных кауринов под острым соусом — достаточно-таки скверных, надо заметить, кауринов, да и приготовленных не так чтобы очень… — скучная парочка со скучным выражением скучных лиц. Скучные фразы о соли, перце, хлебе. Повышенное давление, гастрит, слабые почки. Ему за шестьдесят, ей лет на десять поменьше. Развод где-то через полгода с шумным скандалом и попыткой оттяпать побольше или тихое убийство года через полтора, если развода удастся избежать.

Скука…

Ага, а вот и наш горячо любимый клиент пожаловал! И совсем необязательно оборачиваться — по рожам этих разряженных клуш вполне понятно.

До двери на веранду — метра двадцать два. Плюс угол столика и два стула, которые надо обходить. Накинем еще пару секунд на выпитый у стойки скотч… Нет, пожалуй, три с половиной секунды, поскольку скотч двойной…

Пора!

Она встала, не оборачиваясь, стремительно и плавно и подалась назад всем корпусом, одновременно начиная поворот.

Тут самая главная фишка в том, чтобы не успеть обернуться полностью и суметь врезаться в будущего клиента на полуобороте, плечом. Недовернешь — ударишь спиной, а спиной, сами понимаете, общаться затруднительно. Перевернешь — впечатает грудь в грудь, мужчин это очень отвлекает, а женщинам доставляет массу весьма неприятных ощущений, особенно, ежели со всего размаха… Нет, что ни говори — плечом это самое то, много раз проверено и результаты всегда самые…

На этот раз она не успела.

В смысле — не успела именно так, как и было задумано. Плечо впечаталось во что-то мягкое, скользнуло, шурша тканью о ткань, и резко ударилось о твердое. Над самым ухом клацнули зубы. Удачно.

— Извините… — голос был нетверд и хрипловат. Это уже хуже.

Она обернулась.

— Через двадцать две минуты. В сауне.

Его реакция показала, что она не ошиблась. Расширенные зрачки, дернувшийся подбородок. Он даже голос понизил.

— Зачем?

Она пожала плечами. Мурлыкнула:

— Вам лучше знать…

Посторонилась. Идя к выходу, улыбнулась поощрительно — умный дядя! Не остановился, вслед ей вылупившись, не начал орать в спину глупости, — прошел к столику, не обернувшись даже ни разу.

Неплохая реакция…

У бассейна было практически пусто — она специально выбирала именно это время, неделю наблюдала. В раздевалке включены лишь четыре шкафчика. Правда, могут нагрянуть из тренажерной, для этих фанатиков хорошей фигуры режим не писан. Раздевшись, сложила вещи в шкафчик, заперла, придавив сенсор большим пальцем.

— Мы хотели бы вас нанять.

Голос мягкий и тихий. Слишком мягкий…

Она обернулась, автоматически высвобождая волосы из узла в боевой веер. Тот, кто полагает, что обнаженный эриданец беззащитен, очень редко доживает до возможности осознать всю глубину своих заблуждений. Не то чтобы именно сейчас она ожидала каких-либо неприятностей — просто привычка. Приподняла бровь. Сделала улыбку поощрительной и слегка насмешливой. Что это у нас тут за любители приходить на не им назначенные встречи?

Глава 12 Правила просто есть

Он не подумал раздеться и выглядел весьма мелодраматично в своем черном плаще чуть ли не до пола. Тоже мне, граф Дракула в бане! Лицо слишком правильное, усредненное какое-то — слишком мягкое для мужчины и слишком грубое для девицы. Голосочек тоже профессионально беспол, и никаких тебе обертонов, — это тоже о чем-то, да говорит.

Ему бы очень пошли усики. Этакие набриолиненные черные усики.

Если, конечно, это он.

В раздевалке было не то чтобы очень жарко — градусов сорок, не больше, — но и не настолько прохладно, чтобы было комфортно стоять полностью одетым. Но он не торопился, хотя лакированная поверхность остроносых черных туфель уже затуманилась от пара.

Она потерла голым плечом ухо. Край клипсы царапнул кожу.

— Работа по какой специфике?

Она не была встревожена или заинтересована. Забавлялась просто. И уж во всяком случае она не собиралась браться за эту работу…

— Анализ. — Он чуть пожал узкими плечами. — Просто да или нет. Ничего сложного. Если, конечно, все то, что мы слышали про эриданцев — правда.

Теперь она поняла, что именно ее в нем настораживало. Отсутствие обертонов. Не просто отсутствие — с кем такого не случается время от времени!

Полное отсутствие.

Вот сейчас, в последней шпильке он должен был раскрыться, в шпильках всегда раскрываются целые веера, успевай только фиксировать да считывать… Этот — не раскрылся. Ни разу. Даже в шпильке.

Ему что — действительно наплевать? Или…

— Хороший анализ стоит дорого.

У него была острая улыбка.

И — никаких обертонов. Обломайся, детка.

— Взгляните сами. И оцените.

Его левая рука вынырнула из кармана, метнулась вперед и вверх, потом снова в карман — она едва успела поймать маленький шестигранник информашки. Снова улыбка — быстрая и острая, как порез.

— Не захотите поработать — вернете адекватом, мы вам верим.

Он пошел к двери, а она смотрела ему вслед почти с восхищением. Нет, ну это же надо! Так непринужденно всучить котэ в мешке, и кому — эриданцу! Поймать не на чем-то — на всем известной эриданской этике! Он же почти издевался.

И — никаких обертонов…

Она подкинула информашку на ладони. Нехорошо усмехнулась, глядя на дверь раздевалки. Хитрый мальчик. Все рассчитал, все предусмотрел, ко всему подготовился. Не учел лишь одного.

В каждом опутанном старинными законами, древними правилами и нерушимыми традициями обществе встречаются свои нарушители традиций, плюющие на законы и правила с очень высокой башни из черного дерева.

* * *
Джуст. Площадь Бониклайда. Стась.


— Что поставишь? — Лысый толстяк оторвал заплывшие жиром глазки от арены.

Стась ткнула себе в грудь большим пальцем, потом вскинула вверх указательный. Толстяк с сомнением посопел, ощупывая Стась оценивающим взглядом. Решился.

Он очень громко ругался через шесть минут, отсчитывая Стась проигранные четыре месяца. Стась молчала — она старалась говорить как можно меньше. Голос имитировать куда труднее. На арену она не смотрела — а чего смотреть? Любая честитка сразу бы сообразила, что этот осторожный качок не выносит и намека на боль, а у рыжего не руки — капканы, из таких фиг вывернешься.

Через сорок минут у нее уже были необходимые для вступительного взноса полтора года. Но она не спешила. Это же не официальные соревнования — так, любительский показательный матч за ради праздничка, никаких тебе драконовских поэтапных проходов. Вот и воспользуемся.

Тем паче что игроки подустанут, а ставки возрастут.

* * *
Хайгон-Астероиды. Пассажирский салон ультравена-экспресса. Тэннари.


Разместить более сотни человек от семи до тринадцати лет в тесном помещении рейсового шатла — это работа не для слабонервных.

Тем паче, что практически все полторы сотни желают сидеть не иначе как у иллюминатора, а попытка усадить их куда-нибудь в другое место вызывает не просто бурный протест, а прямо-таки шквал негодования, а кто-то уже успел подавиться жевательной резинкой, а по салону носится ошалевший от новой обстановки недоксют с привязанной к левому хвосту консервной банкой, а кто-то засунул голову под кресло и там благополучно застрял и теперь громкими паническими воплями информирует об этом факте окружающих, а кто-то просится в туалет, а кто-то уже сходил, и теперь пытается кинуть в кого-нибудь памперс, а прибежавшая из второго салона милая девочка мило ябедничает на тихо дерущуюся в уголке парочку, да еще и старшей воспитательнице становиться плохо с подозрением на приступ псевдоксоны…

Удовольствие ниже среднего.

Привязывая к креслу последнюю орущую и брыкающуюся малолетнюю неприятность, Теннари в очередной раз мысленно клялся, что больше уже никогда и никому не даст себя соблазнить никакими повышенными командировочными. Как, впрочем, регулярно клялся сам себе все последние годы.

Проходя к своему креслу в конце второго салона, он заметил Макса и вдруг вспомнил, что за все время этого посадочного светопреставления ни разу не видел Ани. Это почему-то его несколько обеспокоило.

— Макс, ты не видел Снежанны?

Макс прижал палец к губам и показал глазами в угол. Теннари настороженно посмотрел туда, готовый к любым неожиданностям, увидел знакомый свитер, плечо и часть затылка. Ани спала, отвернувшись к борту. Но почему-то спокойнее не стало, скорее — наоборот.

— Ей плохо?

— Она спит… Очень устала, понимаете? Она просила меня проследить, чтобы не будили… А у вас к ней что-то срочное? Разбудить?

Макс явно заразился от Теннари беспокойством. Не дело это — детей пугать… Теннари усилием воли согнал с лица настороженно-подозрительное выражение, покачал головой. Пошел дальше.

Девочка устала, чего тут такого? Да и Макс не из тех, что устраивают подобные мелкие пакости… Во всяком случае — только не с Ани, он о ней так трогательно заботится. Вполне возможно, это именно из-за него… Впрочем, ладно — это их дела.

Вот только тревога не проходила.

Может быть, дети здесь ни при чем, а все дело во вчерашней краже из медотсека?..

* * *
Верхний Галапагос. Отель «Хилтс». Аликс.


Аликс задумчиво покачивала прозрачный шестигранник на узкой ладони.

Ну надо же, кто бы мог подумать…

Дилемма.

Отказаться от предлагаемой черным профи работы — но при этом самой не поиметь ничего с такой соблазнительной фишки… Или же таки дать заказчикам то, чего они просят, как и полагается всякому порядочному эриданцу, посрамив этим честь фамилии, но заработав неплохой куш… и потерять плату за бастарда. Потому что девчонка — явный бастард. Наверняка воспитывалась в какой-то глуши типа Хайгона, вот никому раньше на глаза и не попалась, но теперь кто первый увидит, тот и прав.

И что скажут старшие братья? Лучше не думать об этом заранее. Старшие братья порой бывают весьма обременительны.

Зато какая вкусная информашка!!!

— Нет, — она усмехнулась, швыряя шестигранную флешку через плечо.

Легкий шорох, движение воздуха. Нейтральный голос — голос профессионала:

— Означает это ответ на поставленный вопрос или отказ от ответа?

Аликс фыркнула. Развернулась.

Одна из семейных заповедей Скаутов гласила: «Никогда без особой на то нужды не следует ссориться с тремя силами — хорошо натасканным и обученным профессионалом, молодым сильным кланом и большими старыми капиталами.

Тем более — ОЧЕНЬ БОЛЬШИМИ капиталами».

Клановая печать у этого профессионально-бесполого существа прямо на лбу сияла пятидюймовыми буквами, слепой не пропустит, а большими капиталами от него разило так, что не справлялись кондиционеры.

— Мое «нет» означает результаты анализа — практически нулевую вероятность причастности объекта, — ответила достаточно вежливо, о семейных традициях памятуя. Пояснила: — Это вовсе не означает, что объект абсолютно безгрешен, вас ведь, насколько я поняла, не интересовали ни прошлые, ни будущие интроспекции, только лишь отдельно взятый конкретный случай отдельно взятой конкретной смерти. Так вот, по этому — повторяю! — конкретному случаю ответ отрицательный с вероятностью девяносто девять и девять в прогрессии. Почти идеальный случай. Если вас интересует мое личное мнение, то добавлю, что с вероятностью около девяноста восьми это вообще не было насильственным актом и сын вашего нанимателя принял смертельную дозу сознательно и добровольно. Исключительный, кстати, случай — обычно безоговорочными самоубийствами считаются те, где вероятность достигает хотя бы девяносто одного процента, а выше девяноста пяти в моей практике вообще впервые.

Вот так.

С вероятностью около девяноста семи она знала, о чем он спросит теперь. И это знание не доставляло ей удовольствия.

Было одно общеэриданское правило, закрепленное генетически, и даже Скауты ничего не могли с ним поделать, хотя нельзя сказать, чтобы не пытались. Для эриданца не просто немыслимо — физически невозможно исказить передаваемую информацию.

Назовите это как хотите — кодекс, репутация, основа стиля жизни, предрассудки, коллективная склонность к массовому идиотизму, но если это закреплено генетически — с ним не поспоришь…

— У нашего подопечного на момент исчезновения из поля зрения охраны были с собою кое-какие документы… На момент обнаружения тела их при нем уже не было. Некоторые из них обнаружены позже, в мусоре. Местонахождение остальных до сих пор неизвестно. У нас есть достоверная информация о том, что объект воспользовалась его полицейской карточкой по крайней мере один раз. Какова вероятность того, что остальные документы тоже у объекта?

Вот оно!

Теперь требовалось быть осторожной и деликатной, как слонопитек в музее кхитайского фарфора.

— Полицейская карточка — единственный документ, на котором ограничиваются лишь генокодом, на всех остальных обязательны пальчики, аура, сетчатка, фото, что, сами понимаете, сравнить гораздо проще даже при самой поверхностной проверке. — Аликс сощурилась, потерлась ухом о плечо. — Подобные документы хранить у себя человеку в ее положении… Но вас ведь не идентификационные карточки интересуют, я права? Права. Что же касается завещания… Сами понимаете, оно не относится к разряду документов, которые берут с собою просто так, на память. К тому же там ведь наверняка имеется пометка о вознаграждении для предъявителя, так?

— Мы дадим больше. — Голос спокоен.

Опаньки! Это уже становится интересным.

По-прежнему никаких обертонов, но явная концентрация опасности. С очень неприятным личностным оттенком.

Чертов гермафродит как раз сейчас подумывает над вопросом, а не слишком ли много знает эта конкретная отдельно взятая эриданка для того, чтобы оставаться и дальше, так сказать, в хорошо функционирующем состоянии, и проявит ли кто элементы особой заинтересованности, исчезни эта эриданка из числа ныне здравствующих…

На какой-то миг Аликс даже обрадовалась — Ура! Помахаемся! — однако профессиональная рациональность победила — черненький лишь повторил, меняя тональность:

— Намного больше.

— Не сомневаюсь. Я просто хотела, чтобы вы поняли — такие документы никто не берет в качестве сувениров. Оно будет предъявлено, — если уже не предъявлено! — в ближайшие же дни, как только его обладатель доберется до ближайшего филиала банка корпорации… Если, конечно, изъятие действительно имело место…

— И все-таки — есть ли вероятность?

— О, вероятность есть всегда! — Аликс повела плечом. — В принципе, есть даже вероятность того, что я ошибаюсь. Или просто лгу. Я могу подсчитать и эти вероятности, но у вас опять же не будет стопроцентной уверенности… Стопроцентно нельзя быть уверенным даже в себе, что уж говорить о других. Могу сказать сразу, что вероятность крайне низкая.

Она постучала ногтями по ручке кресла, добавила, поморщившись:

— Это, конечно, не входит в сумму сделки, но я могу построить расчетные схемы с точностью до шестого знака… Однако процент вероятности это не увеличит. Впрочем, если настаиваете, могу заняться.

Она хмыкнула и многозначительно вздернула левую бровь. Обычно это срабатывало. Сработало и на сей раз — он молча поклонился и шагнул к двери.

Мочку левого уха кольнуло.

— Я не занимаюсь благотворительностью, — сказала Аликс нейтрально. Расценивай, мол, как угодно.

Черный профи расценил правильно — похоже, его тоже учили не ссориться без особой нужды. Остановился. Обернулся даже.

— Реалы или информация?

— Или.

— Уровень?

— Полагаюсь на вашу оценку. — Что ж, мы тоже можем быть вежливыми.

— Двенадцатый. — Думал он недолго и скорее напоказ. Не слишком-то щедрые у него хозяева. Что у нас из неоконченных тянет на двенадцатый уровень? И чтобы обязательно клан замазан был по уши.

Мысленно пролистнув три десятка потенциальных заказов, Аликс сделала выбор:

— Синтия Вильямс, два года назад, на Ариадне. Способ исполнения, внешность и личность исполнителя на сегодняшний день. И заказчик, разумеется.

— А почему вы полагаете, что мы…

— Милый, а вот обижать меня не надо.

Он подумал. Кивнул.

— Хорошо. Я передам вашу просьбу.

— Заказ.

Он подумал еще. Опять кивнул.

— Вот и ладненько.

Когда за ним чавкнула дверь, Аликс еще раз фыркнула. Риск, конечно, был. И нехилый, пятьдесят на пятьдесят где-то. Он бы мог и уточнить, а цифры — жесткая штука. Это тебе не слова, которые можно понимать, как хочется.

Но — не уточнил. И не ее вина, стало быть.

Она не лгала — семьдесят пять процентов нельзя, пожалуй, назвать слишком уж высокой вероятностью, особенно если с девяносто девятью сравнивать. Главное — сравнить умело и вовремя. И не вслух, конечно. А там — пусть понимает, как хочет, это уже не ее дело. И не ее вина.

Она еще раз фыркнула. Потянулась. Проверила защиту на окнах, заперла дверь на задвижку, прошлась по внутренним сенсорным замкам. Ребячество, конечно, но пускай завтра персонал поломает голову над тем, как она выбралась из запертой изнутри комнаты. Вот вам и еще одна легенда об эриданцах, надо же имидж поддерживать, в конце-то концов!

Аликс встала в центре квадратного ковра, оглядела помещение напоследок. Да нет, вроде ничего не забыла… Закатала на животе черную кольчужную маечку, открыв надетый прямо на голое тело серый спасательный пояс.

Вообще-то, это было запрещено. Да и поясам таким в частных руках находиться совсем не полагалось. Но где и когда это останавливало кого-то с Эридани? Расстояние она промерила до миллиметра, специально вчера по пожарной лестнице все восемь этажей чуть ли не обнюхивала. Все равно ведь иначе — никак.

Еще раз фыркнув, Аликс активизировала пояс.

И оказалась восемью этажами выше, в роскошных апартаментах А-Ль-Сью, в центре точно такого же квадратного ковра.

Впрочем, кое-какие различия все-таки имели место — этот ковер был сплошь завален грудой шелковых диванных подушек. Что оказалось весьма предусмотрительным со стороны Аликс, поскольку материализовалась она не точно на ковре, а на высоте около двух футов над ним, откуда и рухнула незамедлительно на эти самые подушки.

Аликс не опустилась до вульгарной ругани. Только снова фыркнула. Растянулась на подушках в полный рост, закинула руки за голову и позволила себе минут на двадцать расслабиться. Поморщилась — в ухо долбануло уже нехилым разрядом.

— Чип, ты свинья! Пять минут потерпеть не можешь!

— Ничего себе — пять минут! Да ты опоздала с моим кормлением почти на два часа! Хорошо еще, что я взрослый и в меру самостоятельный…

— Не в меру самостоятельный, я бы сказала.

— Я ведь и обидеться могу.

— Ладно тебе! — Аликс встала с глубоким вздохом, сдернула левую клипсу, отщелкнула с нее прозрачный ромбик с тремя металлическими усиками, вставила его в не совсем обычного вида флешку — усики вошли в пазы с характерными щелчками. Флешку же воткнула в настольный комм.

Через голову стащила кольчужную майку вместе с оранжевой шелковой бронежилеткой, стянула высокие ботфорты, привычно пробуя пальцами острия отвинчивающихся каблуков — хотя идиотизм, конечно, что их могло затупить здесь? — отстегнула ритуальные булавки, больше похожие на стилеты. Сложила все это в узкую щель между стенками портативного чемоданчика. Стянула в узел отросшие волосы.

Глава 13 Если бы правил не было - их стоило бы придумать

— Шорты забыла!

— Кто-то наелся?

— А тебе жалко, да? Жалко?!

— Да хоть лопни — мне-то что?

— Можно подумать! Вот помру — кто тебя возить будет?

— Если ты и помрешь — то только из-за собственной вредности.

— А у меня сейчас возраст трудный!

— Скажите пожалуйста!..

Продолжая лениво переругиваться, Аликс сложила шорты к остальным ритуальным шмоткам, срезала под корень волосы, обрила голову и втерла в кожу аппилятор, замораживающий луковицы.

Пока аппилятор впитывался и высыхал, образуя защитную пленку, быстро нанесла свойственный жительницам Перекрестка яркий макияж.

Шкурка, тонкая и прозрачная, была тона на три темнее обычного цвета ее кожи и точно повторяла очертания тела от щиколоток и кистей рук до ключиц. Только в некоторых стратегических местах добавляла этим очертаниям выпуклости. Немного подумав над цветом граничных апликаторов, Аликс выбрала алый с вишнево-сиреневым отливом, как наиболее подходящий к фиолетовым линзам.

Браслеты были без претензий — просто липкие ободки. А вот горловинка — куда интереснее, под грудями она раздваивалась, огибая каждую снизу кокетливым полумесяцем, а потом шла ниже, изгибаясь и охватывая левосторонней спиралькой пупок. К ней еще полагались две вызывающе-острые шляпочки на соски, и в какой-то мере выбор Аликс был обусловлен предвкушением реакции милейшей Цинтии (или Порции) на эти очаровательные штучки.

Фыркнув в очередной раз, Аликс натянула на подсохшую голову роскошную черную гривку и критически осмотрела себя в большом трюмо.

А-Ль-Сью готова к выходу в свет. Осталось лишь придать личику утонченную томность и одеться — в понимании обитателя Перекрестка.

* * *
Джуст. Переулок Джека Ризныка. Стась.


Ныли зубы. Странно. Им-то чего ныть, ни разу ведь в челюсть не схлопотала, даже по касательной, обошлось.

Стась прислонилась к стене и немного постояла, стараясь дышать диафрагмой, размеренно и не слишком глубоко — при попытке вдохнуть поглубже левый бок прокалывало острой болью. Морщась, потянула левый носок на себя — икру опять свело. Постояла немного, пережидая, пока пройдет покалывание в пальцах, двинулась дальше, чуть прихрамывая.

Вообще-то, Зоя, нам грех скулить, мы еще легко отделались! Ни тебе переломов, ни даже серьезных трещин. Вот, правда, судя по гнусным ощущениям в боку, с одним или двумя ребрами таки проблема. Но вроде бы тоже больше похоже на трещину, при переломе бы кололо куда острее.

Ну, саднят сбитые пальцы да ноет выбитый локоть, да судороги вот эти постоянные, потому что правую стопу потянула в самом начале и на голени пришлось перенести основную нагрузку…

Но сегодня пока еще почти не больно.

Больно будет завтра. И, ой же мамочки мои, как же это будет больно!..

Впрочем, чего это мы? Больно бывает только тем идиоткам, которые после таких нагрузочек бросают несчастные мышцы застывать на ветру у холодной стены на полуночной улице. А мы же, Зоя, не идиотки, мы, Зоя, баньку предпочитаем, желательно мягонькую, чтобы не слишком жарко, и массажик, и расслабление опосля по всей форме с приятным блондинчиком в номере люкс. Заслужили, черт возьми!

Нет, Зоя, ты-то хоть понимаешь, что мы сегодня с тобой сделали?! Это было бредом, безумием это было, шансов-то практически никаких, и надежда почти что иллюзорная, зато злости хоть отбавляй. И — получилось.

Самой не верится…

Стась зевнула и сморщилась — ногу опять свело. Покрутила ступней, наступила осторожно. Ничего вроде. Хорошо, что до вокзала недалеко.

Конечно, автоматов полно на каждом углу, в любом кафе, только вот автоматы нам без надобности — они в сети след оставляют до удивления четкий и работают слишком быстро, нет уж, не надо нам этого! Пусть те, кому это надо, в массе обычных переводов зароются, незачем им жизнь облегчать…

А все-таки та девочка с жутеньким стальным оскалом была явно лишней. И хозяин у нее… Неприятный такой хозяин. Опасный.

Чего-чего, а возможные неприятности Стась распознавать умела. Научили. А этот мелкий шустрый тип был одной сплошной ходячей неприятностью. Она отказалась бы от схватки с его командой, даже находясь в сносной форме. А после пяти проведенных подряд встреч форма ее была какой угодно, только не сносной.

Но за ту девочку предложили почти три года. Святой оскоромится. Вот и сгубила жадность фраера.

Фраершу…

Лишними, если уж быть откровенными до конца, были все после третьего. Когда хрустнуло в боку и потянула голеностоп. Так что теперь — только баня. И массажик. И минеральные ванны. Это не роскошь, это — жизненная необходимость. Роскошью мы займемся потом.

Шоколадный торт! И мороженое. И — березовый сок, литра три, не меньше!

Пусть хоть треснут, а достанут, желаю потому что. Имеем право, Зоя! Да-с! Со свечами и шампанским. И что бы лакеем — плечистый блондин с квадратным подбородком и на все готовым взглядом.

Стась зевнула. Передернула плечами. Опять зевнула. Нет, похоже, сегодня после баньки и массажика мы будем просто спать. На хрустящих простынях и настоящей кровати. Тоже, между прочим, неплохо. А все остальное завтра.

Но сначала — вокзал.

Жанке осталось три года. Реальных. При пересчете на световые выходит что-то около двенадцати с половиной. Ха! Для нас, Зоя, это теперь просто семечки.

Стась шла вдоль центрального проспекта. Шла прямо по проезжей части — все тротуары были заставлены вынесенными из выходящих на проспект заведений столиками с конкурсной бесплатной закуской, хозяева витиевато и красочно ругали угощавшихся.

Тоже традиция. Кто лучше приготовит, изящнее украсит, элегантнее стащит или виртуознее обругает вора. Святая Селина — святая своеобразная, чего же вы хотите? Да и сам Джуст был когда-то пересыльной колонией для нежелательных элементов, а традиции необходимо беречь…

Центральные фонари погасли, в утреннем сумраке тускло перемигивались разноцветные праздничные гирлянды. Стась шла по асфальту, загребая ботфортами сугробы конфетти, фантиков, обрывков мишуры и серпантина. Ей навстречу уже торопились деловитые мрачные личности, не имеющие к празднику ни малейшего отношения. Начинался новый рабочий день. Заспанная девчонка в миниюбке сгребала праздничный мусор на поперечной улочке, не обращая ни малейшего внимания на расположившуюся за столиком припозднившуюся компанию.

Она была права — праздник закончился.

— Не спешите, драгоценнейшая…

Этот тягучий выговор она узнала сразу. Но, очевидно, слишком устала, чтобы сразу понять, осознать до конца сказанное. Обернулась с некоторым даже удивлением — чего, мол, надо-то? Ладно бы — глухой ночью и в темном переулке, но здесь, на оживленном проспекте, при свете фонарей и уже почти что утром?! Что он — совсем рехнулся, что ли?

И даже то, что его не ввела в заблуждение ее теперешняя внешность, не насторожило поначалу ничуть.

— Вы меня сегодня очень серьезно обидели. Вам не кажется, что это не совсем хорошо с вашей стороны?

И даже тогда она не поняла, хотя обращение он повторил трижды. Вскинула брови — на что он рассчитывает, здесь и один?

— Не пора ли восстановить справедливость? А, драгоценниейшие?

Он говорил на архэнгле…

Стало больно дышать.

Стась сглотнула, пытаясь дышать диафрагмой и продолжая криво улыбаться. Он говорил на архэнгле. Она отметила это — и сразу стало больно дышать. В архэнгле нет уважительного обращения.

Есть только множественное число.

— Я потерял законную пятерку из-за вашего тандема. Не считая двух или там трех спорных лет, которые я вполне мог бы… но не суть. Так вот — как насчет того, чтобы возместить ущерб?

Она долго молча смотрела на него, перестав улыбаться.

Потом так же молча достала пятерку из нагрудного кармана, протянула, не глядя.

Ошибиться не боялась — пятерка была одна, остальное все мелочью, а карточек здесь, похоже, вообще не признавали.

Он был ниже ее на полголовы. И уже в плечах. Она легко справилась бы с ним даже сейчас, когда сердце колотится, а ноги словно желе. Много ли такому шпендику надо? Движения расхлябаны, реакция фиговая, рядом со школой и не ночевал, плюнь как следует — с копыт слетит.

Кругом были люди. И до двери в кассовый зал — рукой подать. В конце концов, можно же было просто крикнуть, там же есть дежурный охранник…

Не крикнула.

Сощурилась. Усмехнулась жестко. Спросила почти с надеждой:

— Что-нибудь еще?

Но мальчик был умный, на такой простейший финт не попался. Отступил на шаг, раскланялся и даже замахал ручками, словно отметая такие нелепые подозрения:

— Нет проблем!

Она кивнула и ушла, не оборачиваясь.

Вообще-то хитч — бои без правил. К запрещенным приемам относится разве что применение огнестрельного оружия, а слова о допинг-контроле любители этой жесткой борьбы относят к разряду шуток тупых и неприличных.

Везде — кроме Джуста.

На планете, бывшей когда-то пересыльной тюрьмой, очень щепетильно относятся к честной игре. И очень не любят тех, кто использует допинги.

Любого вида.

В сущности, все эти отельные альфонсы — такое паскудство! И люксовые ничем не лучше панельных. Разве что одеты покрасивше и моются почаще. Даже если он тебя к утру не обворует — то уж подцепишь что-нибудь наверняка, не ВИЧ — так дизентерию. От шоколада и мороженого болят зубы, а они и так что-то ноют, зачем еще провоцировать? Шампанское — фигня на машинном масле, мы же его, Зоя, никогда не любили, зачем пижонить? Ужин при свечах — такое занудство, что просто скулы сводит. Тут вот рядом столовая, оттуда так чудно пахнет! Не выйдет из нас, Зоя, аристократов, мы и в столовой с удовольствием похаваем…

Сок вот только. Березовый.

И сауна…

Плевать!

Мещанство и убожество. И хватит об этом.

А мальчик вежливый.

И умный. Мог бы ведь и все отобрать. Ну, во всяком случае — попытаться мог. Не во всех жизненных ситуациях можно заорать стоящему поблизости полисмену: «Караул! Грабят!» Даже если тебя действительно грабят на ярко освещенной улице, на глазах у ничего не подозревающего народа, нагло, в открытую.

Интересно, воровала ли Зоя Монроз бутерброды с праздничных столов? Впрочем, если и воровала, то делала это весьма элегантно. Вкусный бутербродик. И пироженка тоже ничего, а как классно ругается хозяйка столика, просто любо-дорого!

Мальчик умный. И оттого — еще более опасный. Не зря она его сразу отметила. Сволочь, конечно. Но сволочь по-своему честная.

Какой-то восточный классик сказал: «Никогда не отбирай последнее у врага своего…» Пока есть у него хоть что-то — не опасен он. Не загоняй крысу в угол. Чревато. Восточный человек, умница!

А сколько крутоплечих мелкоголовых индивидуумов от начала времен и до наших дней усердно плодят зорро-немовых монте-кристо, и ладно бы — только в диких колониях и отсталых подоракульных провинциях, так нет же, и в просвещеннейшей Империи Восходящего Солнца!

С чисто садистской тупой радостью убивают у врага своего горячо любимого (и желательно — единственного, это усугубляет и радость и последствия!) родственничка, а еще лучше — родственницу, в идеале — ребенка, но можно и распятием любимой собачки-кошечки ограничиться, тоже неплохо действует на некоторых. Отнимают работу, благосостояние, привычное окружение. А потом искренне удивляются.

Нет, пожалуйста, можно и так себя вести, если хотите с гарантией обеспечить себе максимум неприятностей на всю оставшуюся жизнь — жизнь, прямо скажем, в связи со всем вышеизложенным сильно укоротившуюся. Никогда не отнимайте у человека последнее.

Тем более — у… тандема…

Умный мальчик.

Будь эта самая пятерка последней — ох, и устроила бы шоу Стась, прямо вот тут, посреди утренней улицы, на глазах у изумленных прохожих. И уж постаралась бы, чтобы ни говорить, ни писать умненький этот мальчик не смог бы в течение ближайших пары месяцев, а там уже не важно будет, жалуйся кому угодно, ракета ушла.

Но в том-то и дело, что повела бы Стась себя так только в том случае, если бы терять ей уже было бы нечего.

Пока что терять ей было чего. И очень даже чего. Мелочь, когда ее много — она мелочью как-то сразу быть перестает. А мелочи этой самой, по карманам распиханной, у Стась и теперь оставалось никак не меньше десятки…

Когда она скармливала ее детектору у кассы — не торопясь, по одной монетке, а кассирша только косилась неодобрительно да губы поджимала, но молчала — сумма все-таки немалая, комиссионные обломятся — не котэ чихнул, — возникло искушение.

Нет, ну всякие там вибро-матрасы и массажисты — это, конечно, пошло, слов нет… Но прогреться хотя бы как следует. Не зверь же тетя Джерри, хоть на каникулах-то может ребенка куда-нибудь… Да и не хватает на все три года, так что чего уж тут…

Возникло. Разок.

Но, реально оценив свои шансы, в скором времени возникать перестало.

Аптечный киоск в зале ожидания был закрыт. Это минус. Но до конца перерыва оставалось каких-то пятнадцать минут. Это плюс. К тому же в этой дыре никто еще не додумался спрашивать наличие билетов у желающих просто посидеть в мягком кресле зала ожидания. Тоже плюс.

Да и то, что идти сейчас все равно некуда, в данной ситуации можно расценивать тоже как фактор положительный. Так что, Зоя, видишь сам — количество плюсов явно перевешивает, а против математики не попрешь.

Да, и еще один плюс — кресла здесь очень мягкие…

Десяток кубиков ультрагана, он самый дешевый из кетоновых анальгетиков, упаковка безанаболиковых протеинов, пара тюбиков разогревающего геля, эластичный бинт. Витаминный комплекс… на весь целиком не хватит, но на мышечный хотя бы, всякие там магнии-кальции, если брать вразброс — дешевле выйдет. Может быть, останется еще и на пачку какого-нибудь не слишком дорогого стимулятора… Тот же фреш хотя бы — она видела его через прозрачное стекло закрытой витрины.

— Кто такая Снежанна Эски?

Стась закрыла глаза.

Выпятила подбородок.

Обернулась.

Открыла глаза.

Убедилась, что со слухом у нее все в порядке и галлюцинаций не наблюдается.

И лишь после этого ответила, очень четко и внятно:

— Не. Твое. Собачье. Дело. Ясно?

Она не собиралась больше быть вежливой. Даже с вежливыми и умными мальчиками.

Его нелегко было смутить. Просияв восторженной улыбкой, словно она только что сообщила ему что-то очень приятное, он как ни в чем не бывало продолжил:

— Знаешь, я только что сам у себя выиграл декаду, я спорил, ответишь ли ты мне словами или сразу пустишь в ход кулаки. Теперь-то тебе нечего опасаться, правда? Не думаю, чтобы это был долг чести, не твой типаж. Вымогательство?.. М-м-м?.. Вряд ли. Любому идиоту должно быть заранее ясно, что в связке с тобою можно заработать гораздо больше, чем в спарринге… Да и не стала бы ты платить шантажисту, ты для этого слишком рассудительна. Ведь так?

Стась стиснула зубы. Пошевелила челюстью. Вздохнула.

— Не твое собачье дело.

— Умничка! На деловые обязательства тоже не тянет. Нет, вряд ли. Такие, как ты, горят, как правило, на сентиментальности. Что-нибудь из области нежных чуйств. Друзья сопливого детства, милость к павшим, всякие там напарники-инвалиды, старые лямуры, внебрачные дети-мутанты, плюшевые мишки с оторванными ушами и пришедшие в негодность родители. Впрочем, нет — родители тут не канают, больно уж название нетипичное.

Стась вздохнула еще раз. Но зубы стискивать не стала. Смирилась.

Чего уж там.

Если даже опытнейшим наставницам по мобилизации резерва ни разу не удалось вызвать у нее хотя бы зачатки ярости, то глупостью было бы думать, что получится у этого, умненького и вежливого.

Даже раздражения не было. Ну хоть тресни. Что поделать, такие уж мы нетипичные. Ни тебе раздражения, ни тебе беспокойства. Даже обиды особой нет — на что обижаться, каждый зарабатывает себе на жизнь, как может. Да и чего беспокоиться, когда в карманах — не больше декады. Забавно только.

Всегда забавно наблюдать чужой облом.

Глава 14 Меняющий правила в ходе игры должен быть готов к переработке на мыло

— Меня, между прочим, зовут Бэт. Если тебе интересно. — Он сверкнул обаятельной улыбочкой, качнул длинной челкой. Стась зевнула.

Предупредила лениво:

— Если ты еще не понял — я пустая.

Так, на всякий случай. Не обольщался чтобы. Закрыла глаза. Улыбаться она не хотела — это получилось как-то само собой.

Бэт фыркнул, закивал.

— Да знаю я, видел, это-то и интересно! Не каждый день такую самоотверженность встретишь. Хотел бы я быть на месте этой Снежанны Эски из «Солнечного зайчика», кем бы она ни была… Дочь?.. Ха! Чушь собачья.

Готов поставить год против дохлой крысы, что это твоя первая беременность. Идет?

— У меня нет дохлой крысы. — Стась ответила. Потом удивилась. Потом подумала — а чего, собственно? Ну глупо же, право слово, изо всех сил изображать негодование только потому, что в таких ситуациях положено негодовать?!..

Да и до открытия киоска еще девять минут.

— Значит, я прав! — Он опять просиял самодовольной улыбочкой от уха до уха. — Но вернемся к трогательным чуйствам… Нэжьно любимая подружка, после какой-нибудь заварушки потерявшая профпригодность? Вряд ли… Вас же страхуют на этот случай. Нет, почему-то мне кажется, что это ребенок. Не твой, разумеется, но чем-то близкий. Племянница?.. Хм-м… Возможно. Или — ребенок друга… Скорее всего — погибшего. Хотя — нет, не друга — подруги. Я бы сказал даже больше — коллеги. Возможно, напарницы. Тебе сколько до срока оставалось?

Он умный — да. Очень умный. Но достаточно ли он умный, чтобы…

— Да не дергайся ты! — снова смех, — Я не из хранителей или кто там за тобою охотится. Просто амазонкой от тебя разит за милю, скажи спасибо, что в этой глуши сравнивать не с кем. Манеры, походочка, жесты… Кстати, такая походочка без ежедневного тренинга сглаживается уже где-то через полгода… Так что ты — явная честитка, у джинжерок взгляд другой, видел я их. К тому же у них иные критерии, сама знаешь. Но вернемся к «Солнечному зайчику». Остается еще один вариант — ребенок врага. Возможно — тобою же убитого. У тебя же благородство печатными буквами через всю рожу проштамповано! Я прав?

Была такая игра с разноцветными гвоздиками, которые надо вставлять в гнезда на серойпластинке, пытаясь угадать задуманные противником комбинации цвета пяти выбранных гвоздиков и их места в ряду. Если ты угадал гвоздик по цвету — появляется одна белая фишка, если по цвету и месту — черная. «Диалогом» она называлась. Глупое название, а игра ничего, Стась любила ее когда-то.

Бэт, похоже, тоже ее любил.

— Ты кого-то убила на ринге и теперь содержишь оставшегося без кормильца несчастного сиротку? Чушь собачья. На что хочешь спорю — на ринг сегодня ты вышла впервые. Покалечила кого-то во время рейда с аналогичными последствиями? Реальнее… Но не думаю. Я видел твой стиль, ты не просто осторожна сверх всякой меры — ты королева осторожности. Если уж ты кого и убьешь, то сделаешь это не сгоряча, предварительно продумав все до мелочей и заранее для себя решив… Я прав? Так что же у нас остается?

Оставалось минуты четыре. Пока пусть себе треплется. А потом… В конце концов, тут тоже есть турникеты на входе в места определенного назначения…

— Племянница. Или сестра. Младшая, разумеется, и разрыв очень большой, лет десять. Впрочем, это все ерунда, это я так, за ради светской беседы. Да и любопытно. Знаю, что порок, но ведь так приятно свой порок удовлетворять! На самом-то деле я не за этим к тебе подошел…

До открытия киоска оставалось меньше минуты, когда он сказал:


— Хочешь работать на меня? Я неплохо плачу. Нет, я серьезно.

* * *
Верхний Галапагос. Отель «Хилтс». Аликс.


—… Я так и сказала администратору: «Как хотите, а это просто недопустимо!» Да, я прямо так ему и сказала! Что они себе позволяют?!.

— Фиммальхен, дорогая, тебе вредно волноваться, попробуй лучше салат, он сегодня на редкость…

— А все-таки это была женщина! — Ингрид хихикнула и немного смущенно пояснила — Я видела ее в бассейне, в чем мать родила, представляете?! И знаете — с кем?! С Яном Краузе!!!

Цинтия (или все-таки Порция) поджала тонкие губы:

— А чего еще можно ожидать от эриданки? Удивляюсь, как их вообще…

Фиммочка тем временем, проморгавшись, спросила с живейшим интересом:

— А что… фон Краузе… он тоже был, ну, это… ну, э-э-э… Вы меня понимаете?..

— Абсолютно!!! — Глазки у Ингрид расширились почти до квадратного состояния.

Теперь уже заинтересовались все.

— Ну и… как?

— Ой, девочки!!! — Ингрид прижала кулачки к бурно вздымающейся груди, зажмурилась и восторженно замотала головой, — Нет слов!!! Такая фигурка!.. М-м-М-м-м!!!

Порция-Цинтия, слушая внимательно, между тем поджала губы так, что длинный нос ее почти стукнулся об острый подбородок.

— Милочка, Вы что, и сами… э-э… там присутствовали? В этом… э-э… бассейне?

Она произнесла последнее слово с той непередаваемой интонацией, с которой активист общества трезвости произносит словосочетание «пивной ларек». Ингрид покраснела так, что проявились обычно почти невидимые светлые реснички.

— Ну что вы… Как можно! Нет, конечно! Я в окошечко сверху… Случайно…

Шелест листвы сливался с шелестом отдаленных голосов. Музыка в парке была почти не слышна, так, легким фоном. Чирикала какая-то птичка, да в тон ей перезванивались серебристые обручи А-Ль-Сью.

Фиммочка покосилась на мужа, увлеченного картами и не обращающего на женские разговоры ни малейшего внимания. Понизила голос:

— А… это?.. Ну, сама понимаешь… Как?

Ингрид запунцовела вконец. Пролепетала растерянно:

— Девочки, но ведь я только со спины… Да и далеко было…

— А правда ли, что у него на левой ягодице есть пикантная родинка?

— Правда-правда, — сказала А-Ль-Сью довольно громко своим кукольным голосочком. — Хорошая такая родинка, прямо на попке. И совсем не выступающая, гладенькая такая и приятная на ощупь…

Возникло шокированное молчание. Мужчины заинтересованно подняли головы от карт — они всегда заинтересовывались, когда говорить начинала А-Ль-Сью. И заинтересованность их была полна несколько испуганного азарта.

А-Ль-Сью позвенела обручами и, обрадованная всеобщим вниманием, сообщила радостно, по-прежнему в полный голос:

— И пипка у него приятная. Маленькая такая, аккуратненькая, гладенькая. Особенно, если языком…

Договорить ей не дали, опомнившись, хотя и с опозданием.

Женщины заговорили все разом, громко и бессвязно. Ингрид, цветом лица сравнявшаяся с темно-бордовой отделкой своей блузы, желала вина, и немедленно, Фиммочка призывала мужа, требуя оторваться наконец от дурацких карт и уделить все-таки кусочек внимания своей жене, Цинтии-Порции немедленно потребовался счет, мужчины же тихонько гудели о чем-то своем, посмеиваясь в усы и время от времени бросая украдкой на А-Ль-Сью взгляды отнюдь не осуждающие.

А-Ль-Сью молча тянула через соломинку золотистое вино, улыбалась чуть рассеянно.

Преподанный неделю назад урок не прошел даром — на этот раз даже Цинтия (или все-таки Порция?) не осмелилась сделать замечание. Даже в самой деликатной и безличностной форме. Другие и подавно не рискнули, только Фиммочка глазки страдальчески оквадратила.

А в том, что никакие намекающие разговоры об общепринятых нормах приличия А-Ль-Сью не понимает и понимать не собирается, реагируя хлопаньем пушистых ресниц, округлением ярких губок и восклицаниями типа: «Подумать только!», «Надо же, как интересно!» в лучшем случае, а в худшем — издевательским фырканьем, откровенным хохотом и «Да ну!.. Врете вы все! Не бывает такого! Это же глупость полная!» — в этом они уже успели убедиться на собственном горьком опыте.

Впрочем, личная заслуга самой А-Ль-Сью в создании такой репутации была не слишком и велика. Обитательницы Перекрестка все были такими. Или почти такими. И прощалось им многое. Во всяком случае — гораздо большее, чем представителям других миров. И не из-за богатства, фантастического даже по меркам Верхнего Галапагоса. Просто были они чем-то вроде стихийного бедствия или явления природы, а с явлениями природы глупо спорить. От них можно спасаться, их можно приветствовать, с ними можно смириться или даже восхищаться ими, желательно, правда, издали, — но спорить с ними глупо. Так и с канальерками.

Потому что альтернативы нет.

Эриданца можно поймать. Трудно, да, но — можно. А поймав, — применить к нему принятые в данном конкретном мире меры принудительно-воспитательного характера. Во всяком случае — попытаться эти самые меры применить.

Но еще никому и никогда не удавалось поймать канальерку — больше, чем на двадцать один день. В канале время дискретно и нелинейно, родившиеся там живут по его законам даже за пределами Перекрестка. Так лучше уж и не пытаться, чтобы не попасть потом в нелепое положение борца с ветряными мельницами. К тому же Перекресток давно уже стал для всего цивилизованного Мира чем-то вроде Символа Общей Вины. Своеобразным вечным укором, напоминанием и предостережением. Чем-то вроде Австралии на Старой Земле или ребенка-инвалида в благополучной семье спортсменов.

Попробуй эриданка выкинуть хотя бы десятую часть того, что свободно сходит с рук канальерке — о, как бы они взвыли, все эти аристократы и не очень! Может, в открытую связаться и не рискнули бы — не идиоты же они, в самом деле! — но ненавидели бы втихаря и гадости исподтишка делали обязательно. А с канальеркой — шалишь. Не было такого. И не будет.

Казалось бы — почему? Похожие истории, судьбы один к одному, даже культурные традиции схожие, хотя кто и когда обращал на них внимание?..

Дело за малым.

Много разнообразных чувств испытывают добропорядочные граждане по поводу Эридани в целом и отдельных ее представителей в частности, и зависть — отнюдь не самое скверное из них. Лишь одно отсутствует в этом полном и многообразном наборе — жалость. Канальеркой же можно восхищаться, можно по ее поводу негодовать, возмущаться, обижаться на нее, жалеть, презирать и даже ненавидеть, если вам так уж охота.

Вот только завидовать — шалишь.

Чему тут завидовать?..

Дети одинаково любят играть в Эридани или Перекресток, прыгать по времени безоружным неуязвимкою и никому незаметным шпионом собирать информацию. Но, вырастая, почти что каждый из них, продолжая подсознательно завидовать эриданским и канальерским способностям, при этом к самому Перекрестку начинает испытывать эмоции куда менее приятные. И в конце концов более или менее осознанно благословляет судьбу, что не родился в Канале или на его берегах. И уже не завидует.

Невозможно завидовать человеку, еще до рождения обреченному на то, что во всем цивилизованном мире совсем недавно признавалось приемлемой заменой смертной казни.

На балконе было почти пусто. А-Ль-Сью подошла к балюстраде, долго смотрела на вечернее море. Синхронизированные кольца платья двигались почти бесшумно, с легким шелестом вспарывая воздух. Костюм на ней сегодня был узкий, по понятиям Перекрестка неброский, почти что строгий — самые широкие обручи не больше метра в диаметре, а по центру вообще сужаются до пятидесяти двух сантиметров. Вращать такие не очень-то и приятно, все тело сотрясает противной мелкой дрожью, настолько быстрой, что со стороны и не видно, а вот ощущения премерзейшие. Зато выглядит просто роскошно.

Тонкие пальцы с переливчато-бордовыми узкими лепестками ногтей погладили местный полупрозрачный аналог мрамора. На Эридани мрамора много. Настоящего мрамора. Правда, все больше — серо-голубого, холодного.

Этот был теплым. Таким теплым, что казался почти живым. И очень хотелось лечь на него животом, прижаться всем телом, согреться и просто уснуть…

К сожалению, костюмы Перекрестка не предусматривали подобных вольностей, а раздеваться не хотелось. А-Ль-Сью ограничилась тем, что еще раз погладила глянцевую полупрозрачность. И с подноса проходившего мимо официанта взяла бокал с бледно-розовым чуть подогретым чиоилли, хотя и предпочитала золотистые сорта.

В зале возникло легкое оживление. А-Ль-Сью заинтересовалась. Прислушалась, допивая бокал.

А-а, понятно. Фон Краузе явился.

Дамы краснеют, хихикают и перешептываются, мужчины улыбаются в усы и бросают косые взгляды. То тут, то там то и дело упоминается что-либо приятное и гладкое на ощупь и служит причиной безудержного сдавленного смеха. Популярностью так же пользуются эпитеты «маленький» и «аккуратненький» во всевозможных сочетаниях.

Ничего не понимающий фон Краузе относится к нездоровому оживлению вокруг своей персоны философски, хотя и с некоторой опаской. Заказывает тушеную миногу, вызвав очередной всплеск веселья, приступает к еде.

Двое у самой стойки бара говорят о ней, уверенные, что их не расслышат даже собственные жены.

— Какая попка! Ум-м!.. — Нет, ты на сиськи-то посмотри, на сиськи! Туда-сюда, туда-сюда, ну кто такое выдержать способен, она же просто напрашивается!.. — Видел, как она на меня смотрела? У меня приятель у них работал, говорил — Канал влияет, они там просто ненасытны… — Нет, ну какая попка!.. — Когда не беременны — всегда хотят, как кошки… — Врал, наверное…— А может, и не врал, тебе-то откуда знать? — Нет, ну ты только посмотри, она же под кольцами практически… — Да что там, за этим мельтешением, видно?! — Смотри, она опять пьет! Вот бы ее напоить как следует, чтобы обручи так и посыпались… — Подпоить, а потом… — Зачем же так грубо… — А мы грубо не будем. Ты когда-нибудь имел канальерку? Говорят, они в постели просто… — Ну да, а потом она про тебя при всех, как про бедного Яна… — Да ты просто ему завидуешь… — Напоить в стельку — это весело… — Не просто весело, ты слушай, подпоить как следует — и в номер, и ничего она потом никому не расскажет, пьяная будет, и не только, сегодня двадцатый день, понимаешь?.. — Что — двадцатый день?.. — Идиот, у них же дискрет три недели ровно, пока завтра проспится — уже тю-тю…

— Сволочи! — сказала вдруг молчавшая до этого молодая блондиночка, что сидела на парапете, болтая ногами, наматывая длинные светлые кудри на палец и глядя в закат.

— Все мужчины — сволочи, вы будьте осторожны, пожалуйста! — повторила она очень серьезно, словно важную тайну открывала. Соскочила на бетон, с прежней серьезностью заглянула в лицо А-Ль-Сью. Глаза у нее были дикие, совсем дикие, даже не понять, какого цвета — зрачки во всю радужку. Тронула за руку. Мягко, но решительно отобрала бокал, покачала головой:

— Вы хорошая. Вы молодец. Так и надо. Только так. Только вина не пейте больше, не помогает. Я проверяла.

Еще раз покачала головой, поставила бокал на розовый камень, отошла к столику с рулеткой.

А-Ль-Сью смотрела на ее светло-золотистый затылок, забыв даже про двух сволочей у стойки, заняться которыми собиралась какую-то минуту назад — и стремительно уступала место Аликс.

Черт.

Черт, черт, черт!!!

Как же ее зовут?

Джеки, кажется… Еще вчера видела, да внимания не обратила. Явный шок, к тому же девочка — латентный сенс, слышать тех двоих у стойки она никак не могла, однако отреагировала, пусть даже и бессознательно. Травматический шок, ежу ясно. Залеченный к тому же. Лечили паршиво, коряво и второпях, лишь загладили да симптоматику внешнюю убрали. Вплотную бы заняться, да прав тот гаденыш в зеленом саронге, завтра последний день, нельзя нарушать имидж прикрытия.

Психу, что с этой девочкой возился, ручки бы пообрывать не мешало, да засунуть туда, откуда они у него растут! По локоть. Это так, лирика. Завтра — последний день. Хотя…

Послезавтра никто не мешает вернуться, а Джеки эта вряд ли куда отсюда за один-то день…

— Добрый вечер!

А-Ль-Сью обернулась. Тип в зеленом покинул стойку и стоял теперь рядом, руку протянуть. Заметьте — уже с двумя бокалами!

Так-так-так…

— Не посчитайте меня нахалом, но такая шикарная женщина скучает одна…

А-Ль-Сью еле заметно сузила глаза и поощрительно улыбнулась.

Вечер обещал быть интересным.


Глава 15 Правила писаны кровью тех, кому они не писаны

Джуст. Спа-салон «Северный Централ». Стась.


Пахло горячими досками, подгоревшим хлебом и мятой. Ноздри не жгло — так, пощипывало чуть-чуть, насчет температуры Бэт был непреклонен, а Стась не стала возражать, ей поначалу и предбанник парилкой казался, она только здесь поняла, насколько же замерзла там, на продуваемых всеми ветрами праздничных улицах.

Бэт обращался с ней по-хозяйски, то есть властно и бережно, и Стась было по этому поводу даже немного неловко — он же ничего про нее не знал и искренне верил, что сделал выгодное приобретение, наверняка надежды всякие питал и планы строил.

Стась не любила обманывать людей. Особенно, если люди эти были ей чем-то симпатичны.

— Еще?

Стась сонно вздохнула, мурлыкнула что-то утвердительное, не разжимая губ. Шевелиться не хотелось.

Зашипела вода на камнях, по плечам и спине прокатилась жаркая волна. Кожу осторожно куснули горячие иголки — Бэт снова взялся за хвойный веник.

Славный мальчик этот Бэт. Улыбчивый и умный, с кошачьей грацией и глазами крупного хищника. А то, что завернут он в простыню от пяток до самого горла — не твое дело, в конце-то концов. У каждого из нас — свои тараканы.

— Вставай, соня! Чай готов!

Маленькие быстрые пальцы теребили ее за плечи, пощипывали, щекотали. Стась хихикнула и передернула плечами, поднимаясь. Чаем это можно было назвать с очень большой натяжкой — нечто белесоватое, густое и тягучее, с резким запахом и странным вкусом. Бэт заметил ее реакцию, сверкнул улыбкой:

— Ты пей, я и не таких на ноги ставил, что-что, а дело свое знаю. Пей и ложись — мять буду…

Пальчики у него были тонкие, длинные, изящные — пальчики профессионального каратэка. Стальные тиски, а не пальчики.

— Плечи у тебя ничего, хорошие такие плечи, их только чуть-чуть обрельефить, чтобы уже вообще никаких и мыслей даже в подкорке ни у кого не ворохнулось. Грудь — просто мечта, даже перетягивать не придется, конфетка, а не грудь, словно и нет ее совсем!..

Стась слабо хихикнула — такого комплимента ей слышать еще не приходилось.

А он был бы неплохим хозяином. Что там неплохим — отличным! Может быть — лучшим из всех возможных…

— Руки выше всяких похвал, просто-таки отличные руки, хоть завтра на выставку. Спинка у нас что?.. Да нет, вроде есть спинка, сойдет на первое время, капюшончик неплохой, хотя и не эталон. Дельта зато хороша, хороша дельта, ничего не скажешь! А это у нас что? Косые это у нас, вот они, родимые, хорошо прощупываются… А вот пресса не вижу. Это пресс? Это не пресс, это недоразумение! Такой пресс начинающей гимнасточке еще может на что-то сгодиться, но никак не тебе и не в твоем положении! Тебе железобетон нужен, а не это хлипкое желе! Родная, ты о чем думала сегодня, когда в драку лезла?! Да тебя же первый же пропущенный удар…

Поначалу она еще предполагала с его стороны некий побочный интерес. Не то чтобы считала себя такой уж неотразимой, особенно в образе братишка, но мало ли у кого какие вкусы.

Трудно сказать — надеялась или опасалась. Если и опасалась, то не самого факта. Подтверждения своего несоответствия чужим ожиданиям — вот чего, пожалуй, она действительно опасалась.

Даже после того, как себя в зеркале увидела, определенные мысли на этот счет еще оставались — ну мало ли?..

И потому сразу правильно оценила его наряд — не просто небрежно наброшенную на плечо простыню, как у нее самой, в сауне так и вообще используемую в качестве подстилки, а что-то типа сари, с изящным узлом, уложенное тщательно красивыми складками. Он умудрился не только сохранить элегантность, но и расставить все точки. Умный мальчик.

А жаль. Наверное…

— Бедра сойдут… Кости у тебя славные, узкие, я это сразу отметил. Кальций попьем, витаминчики я тебе проколю. Есть еще одна такая хитрая штучка для костей, посмотрим потом… Колени слабоваты… Это хуже. Но не смертельно, в крайнем случае — врастим подтяжку, время еще есть. Я тебя раньше чем через неделю выставлять все равно не намерен, так что… Икры хороши, чудо, а не икры! Чисто кегли! Ты случайно бегом не занималась?.. Упс… Лучше бы ты коньками занималась! Это что, по-твоему? Это голеностоп? Это дряблая матка старой крысы, а не голеностоп! Прыгать, прыгать и прыгать… Пальчики… Ну ладно, пальчики еще ничего. А голеностопом займемся прямо сегодня же. Топай греться, лентяйка!..

От выпитого «чая» — а может быть, от тех разноцветных восьми кубиков, что вколол ей Бэт около часа назад, скалясь: «Не боись, лицензионные!», — голова была тяжелой, а тело — словно ватное. В сауне она почти заснула, Бэт разбудил и выволок под контрастный душ, а потом включил солярий, и она опять чуть было не заснула, пока обсыхала.

— Спасибо! — сказала она ему уже в узком отсеке раздевалки, понимая, что это — последняя возможность. Хотела еще что-нибудь добавить, но потом решила, что лучше не стоит.

Он засмеялся.

— Давай-давай! Не спи на ходу, одевайся, нам еще до гостиницы топать!

Был он полностью одет — и когда успел? — стоял, поставив остроносый сапог на скамейку и опираясь локтями о колено, нетерпеливо постукивал по голенищу перчатками.

Стась могла бы сказать ему.

Не сказала. Зачем? Пусть лучше сам все увидит.

Натянула ботфорты и замшевое кружево, нарезанное из янсеновских брюк. Поежилась. Вот когда начинаешь завидовать шотландцам! Поверх таких брюк — да еще бы ихнюю юбочку!

Привычно перетянула стяжкой эластичного бинта грудь — действительно, чего тут перетягивать-то особо? Защелкнула кнопки на кожаном ошейнике и манжетах от кисти до локтя — на них пошли рукава янсеновской курточки.

И лишь после этого тронула вырезанную из черного раньяка борцовку.

Цепочка выскользнула из мягкой черной майки холодной и толстой змеей, тяжелый авантюролловый кубик громко стукнул гранью о дерево скамейки.

Прокатился, постукивая.

Остановился. На верхней грани чуть отсвечивали пять крапинок.

Интересно…

Пятерка случайная и без поддержки — это, между прочим, акуна матата, этакий восторженный пофигизм в кубе и полное отрицание каких-либо осознанных действий. Это что же получается?! Нас сейчас будут бить, и, возможно, ногами, а нам предписывается расслабиться и попробовать получить удовольствие?

Бэт присвистнул, длинно и как-то непонятно.

Стась натянула борцовку с жилеткой. С неприязнью покосилась на кубик — в полумраке он казался почти черным, лишь на скошенных ребрах вспыхивали золотистые блики. Холодная цепочка обняла шею, кубик скользнул под нагрудные бинты.

Вздохнула. Посмотрела виновато — мальчик он, конечно, хороший, да и кубик вот… Но у нас на плечах своя голова, и если сейчас этот хороший мальчик шевельнется или за оружием потянется — вырубим мы его, Зоя, без всяких угрызений совести, и своей дорогой дальше пойдем. Своей тсенской дорогой, куда поведет кубик.

Бэт не шевелился и за оружием тоже не тянулся, он, словно в ступоре, смотрел на ее грудь где-то на уровне ключиц. Смотрел почти с восторгом. Этаким идиотским, с толку сбивающим, совершенно неуместным здесь и сейчас восторгом. Облизнулся. Протянул с мечтательной тоской:

— Если бы я знал, что ты тсен… Если бы я только знал заранее… А я, дурак, еще удивлялся, что ты никого из них так и не убила… нет бы сразу догадаться, придурку… — заглянул ей в глаза, взгляд его был безумен, лицо передернулось страдальчески. Всхлипнул. Спросил несчастным голосом, чуть не плача:

— Ты хоть понимаешь, глупая, какое пари я мог бы тогда выиграть?.. Конфетку, а не пари!..

* * *
Верхний Галапагос. Отель «Хилтс». Аликс.


А-Ль-Сью потеребила бордовым ноготком пухлую губку в некотором недоумении, к которому примешивалась изрядная доля иронии.

На широкой кровати валялись двое ее недавних ухажеров. Споить их было как два пальца, не проблема, короче. Тоже мне, герои, кого перепить вздумали? Эриданку? Фан-та-зе-ры…

Подготовка тоже не была проблемой. Когда они уже перестали соображать, что пьют, она, почти не таясь, влила им в бокалы по полной суточной дозе УКВ-6. Для тех, кто криминальную фармакологию не изучает, можно и пояснить, что под этой аббревиатурой скрывается некий весьма действенный препарат, названный шутниками-изобретателями Универсальным Конским Возбудителем. Модификация шестая, усовершенствованная, с пикантными спецдобавками, приятная еще и тем, что действовать начинала не сразу, а часов так через пять, после чего максимального пика напряжения достигала через три минуты и держала этот пик в течение суток. Хорошая такая штучка, просто-таки необходимейшая принадлежность ридикюля любой одинокой и себя уважающей девушки.

Проблема начиналась сейчас, когда предварительная обработка была уже доведена до конца, и дело оставалось за малым — привязать этих мальчиков рядышком к роскошному ложу любви. Причем привязать хорошо бы так, чтобы отвязаться самостоятельно они не смогли, но при этом имели бы достаточную свободу перемещения относительно друг друга в пределах ложа. Со всеми отсюда вытекающими, и так далее. (Ох, и бурная же ожидает мальчиков жизнедеятельность в ближайшие сутки! А, главное — какой простор для нововведений во всех смыслах этого слова, пустячок, а приятно…)

Сомнения или там угрызения ее не тревожили. Попытайся они вчера споить ее как эриданку — посмеялась бы только, и вечерок они втроем скоротали, вполне возможно, гораздо приятнее — а чего? Парнишки видные.

Да только вот в том-то и дело, что не подсели бы эти двое к эриданке, тем более — в полном боевом. Кишка худощава. А вот с утонченной и внешне беззащитной обитательницей Перекрестка — с ней у них никаких проблем. К тому же — двадцатый день, значит, никто не успеет возмущенно ахнуть. Чисто, безопасно и безнаказанно…

Такого не прощала даже А-Ль-Сью — не то что Аликс.

У нее было три часа, чтобы продумать все до последней детали. И казалось — она действительно это сделала. Чисто по-эридански. Просчитала каждую мелочь, по три раза, с гарантией чтобы. Только вот не учла, что расчеты эти справедливы лишь для эриданки.

В баре ребятишки еще кое-как перемещались сами, в лифт их погрузил обслуживающий персонал холла, сюда помог доставить он же, вышколенный и предупредительный. Мало ли для каких целей девочке могут пригодиться два невменяемых мальчика? Девочка платежеспособна? Значит, нет проблем!..

Проблема была в том, что приведением в должный вид и состояние декораций и актеров ей предстояло заняться самой. Лично и непосредственно.

Они не тяжелые. Подумаешь — средний мужчинка средней упитанности, пустячок. Ее парадные серебряные обручи — и то весят больше, а попробуй-ка к тому же их покрути несколько часов подряд во время какой-нибудь гнусной торжественной церемонии! И с чего это у всех такая непробиваемая уверенность в том, что канальерки подобны хрупким цветочкам, дунь — и сломается? И никому почему-то и в голову не приходит, что изначально не может быть хрупкой и изнеженной женщина, ежедневно таскающая на себе от сорока до ста пятидесяти фунтов в виде обручей из металла-керамики-дерева-пластика — кому что больше нравится, — да еще и не просто так таскающая, — как же, разбежались! — а вынужденная разномастные и порой весьма неудобные кольца эти постоянно и непрерывно вращать, поскольку весь ее наряд, не считая шкурки, держится единственно этим вращением, запнись хоть на миг — и кольца попадают.

А вращение колечек этих, кстати, тоже целое искусство. Быстрее, медленнее, синхронно, вразнобой, то свивая в короткий плотный цилиндр, то растягивая полупрозрачной спиралью от щиколоток до макушки. Можно волну пустить, можно ощетиниться звездочкой, можно деланной асинхронностью возбуждать нездоровое любопытство у тех, кто надеется когда-нибудь застать канальерку, раздевшуюся не по своей воле. Не зря же за уроженкми Перекрестка закреплена прочная слава непревзойденных танцовщиц.

И никому никогда не придет в голову проверять у закутанной в звенящий смерчик женщины документы — ведь ясно же и идиоту, что никто нигде и никогда не способен такой прикинуться. Никто, конечно, кроме эриданца, те, говорят, вообще способны притвориться твоей родной бабушкой, а ты и разницы не заметишь, но нужно быть трижды кретином, чтобы всерьез пытаться обнаружить какие-то там неполадки в документах у прикинувшегося кем-то эриданца.

Обручи тихо позвякивали, выписывая восьмерки. А-Ль-Сью надула губы и пришла к выводу, что раздеться все-таки придется. Как это не противно натуре истинной канальерки. Потому что даже в узком вечернем наряде абсолютно невозможно заниматься перетаскиванием крупных предметов — не на вытянутых же руках их держать?!

Нет, раздеться придется…

Но сначала разберемся с тем, чьи осторожные шаги приблизились к самой двери номера со стороны коридора и замерли у порога.

Осторожно звякнула ручка.

Навыки кое-какие имеются — дверь даже не скрипнула, да и всего остального вряд ли смог бы засечь кто иной. Школа наличествует, осторожность явно не врожденного характера, это хорошо. Нервы на взводе — это хуже, но не страшно. И — главная, но приятная странность — не несет этот коридорный визитер угрозы. Ну ни малейшего даже оттеночка, любо-дорого посмотреть. Редко такая цельность встречается. Интересно — кто? Мелкий воришка, на насилие неспособный? Приятель-собутыльник бессознательных мальчиков? Гостиничный шпик? Не в меру назойливый персонал?

Оборачиваясь, она продолжала гонять варианты, сама с собою заключая пари. И поэтому первым чувством ее при виде нацеленного в лоб пистолета было удивление.

Искреннее и непритворное.

* * *
Базовая. Штаб-квартира АИ. Фрида.


Твердый палец Джеральдины Сьюзан Эски тронул опознавательную клавишу. В столбике «адресат» она снова набрала личный код своего персонального и непосредственного начальства. Огонечек внизу из предупреждающе-желтого перетек в зеленый — ее допуск еще раз подтвердили, невзирая на место и время.

Конечно, без восемнадцати три ночи — не слишком удобный час для нанесения визитов, автомат правильно об этом напомнил, но личный секретарь имеет кое-какие привилегии.

Фрида Лауэрс не спала.

Обставлено это было с известной долей саморекламы и вело к ужесточению дисциплины среди рядового состава — «как-вы-смеете-дрыхнуть-на-посту-когда-сама-Фрида-не-смыкает-глаз?!» Хотя на самом деле она просто никак не могла привыкнуть к укороченным базовским суткам.

Сигналу с переходного тамбура она даже обрадовалась. К тому же то, что Джерри Эски явилась лично, игнорируя комм, говорило если и не о важности информации, то хотя бы о ее конфиденциальности.

Фрида разблокировала тамбур и три последовательных двери коридора-отстойника. Коридор-ловушка — необходимая принадлежность апартаментов любой достаточно умной и достаточно богатой женщины. Он делает жизнь значительно спокойнее и гораздо, гораздо длиннее. У любой секторальной имеется длинный список всевозможных недоброжелателей, и Фрида Лауэрс исключением не была.

С некоторых пор она даже подумывала внести в этот список имя личного секретаря, одновременно аннулируя ее допуск. Но решила рискнуть и выждать. Все-таки Джерри Эски была идеальным секретарем на протяжении почти двадцати лет.

— Она на Джусте.

Два очень знакомой формы листка скользнули на стол. Фрида тронула верхний ногтем, развернула. Так и есть — переводный ордер.

Фрида чуть поморщилась. Не потому, что ей не понравилась информация. Джуст так Джуст, не лучше и не хуже. Ей не нравилась привычка Джерри Эски всегда и во всем оказываться правой. Очень неприятная привычка.

Особенно — у подчиненной.

Неделю назад Джерри отклонила предложение Фриды Лауэрс зачислить ее младшую племянницу в Элитный Корпус в обход всевозможных правил и даже минуя авансовый срок — по медицинским данным эта нимфеточка в честитки все равно бы не прошла. Неслыханная честь, другие бы такой привилегии добивались всеми правдами и неправдами, а потом до потолка бы прыгали от восторга и пятки лизали.

Но своему секретарю Фрида сама предложила оплатить обучение племянницы из фонда Корпуса.

Полный цикл. По высшему разряду. Без подвохов. Без выкручивания рук. Без заранее оговоренных обязательств.

Сама.

Предложила…

Глава 16 Правило правилу - друг, товарищ и правило

Острые ногти впились в ладонь. Улыбка была сладка до оскомины:

— Выпьете со мною кофе? Местная, конечно, но достаточно неплохой сорт.

— Не откажусь.

Еще бы она отказалась!

По пустякам она не отказывается…

Она отказалась тогда, неделю назад.

Двадцать третье, пятница. Незабываемый день!

Отказалась от беспрецедентной взятки, высшей награды, неслыханной чести. Легко. Небрежно. Даже как-то пренебрежительно. Как от походя предложенного носового платка сомнительной свежести. Отказалась, не сочтя нужным даже просто извиниться. Не снизойдя до объяснений. Отказалась.

И оказалась права…

Впрочем, в последнем Фрида и не сомневалась.

— Вам одну или две? Сливки, коньяк? Вы хорошо поработали, можете не сомневаться, я прослежу…

Проследит.

Обязательно проследит.

Возможно, даже повторно предложит взятку. Не эту — так другую, должно же найтись хоть что-то…

Фрида Лауэрс не любила слишком умных.

Но искала их с почти маниакальным упорством везде, куда только могла дотянуться. А найдя — носилась с каждым, как наседка с самым обожаемым своим яйцом, лелеяла, оберегала, создавала спец-условия, находила преподавателей или какое-нибудь суперовое оборудование, пробивала лаборатории и стипендии, покупала услугами и подкупала искренним восхищением и знаменитой демократичностью, оказывала нужное давление, шла на любые интриги и не гнушалась самыми что ни на есть незаконнейшими методами, но добивалась своего — рано или поздно (чаще — рано) найденный талант оказывался зачисленным в ее Штаб.

Ее считали просвещенной наставницей, обожающей новые идеи и поддерживающей дарования. Быть зачисленным в Штаб Сектора почитали за честь. Юные таланты ее просто боготворили. Умненькие такие талантики…

Она не любила умненьких. Терпеть не могла. А Джерри Эски — так просто ненавидела…

Но она никогда не сумела бы стать секторальной, позволь хоть раз личным чувствам помешать Делу. Делу, для которого умные головы были гораздо важнее сильных рук и даже преданных сердец.

Так что будет и кофе, и коньячок, и чай с конфетами. И очень-очень много очень-очень сладких улыбок. Сладких и очень-очень-очень искренних. Поскольку и Джерри Эски была не просто умна. Она была умна ОЧЕНЬ. Даже, скорее, ОЧЕНЬ В КУБЕ.

(И поставьте, пожалуйста, три восклицательных знака!).

* * *
Таллерлан. Временная резервация на территории летнего лагеря спецотряда АИ. Х.


— А я вообще не понимаю, к чему вся эта мышиная возня вокруг Стенда? Дохлое солнце, дохлая планетка, полудохлая раса на уровне позднего палеолита… Ни полезных ископаемых, ни сырья… никаких металлов тяжелее кадмия, даже подозрительно! Словно специально вычистил кто! К тому же — в такой глуши… Какой там терций! Там и уран-то давно выдохся! Старое солнце, старая планета… Ткни пальцем в карту наугад — все равно найдешь получше. У них же даже ядро насквозь промерзло!

— Э-э, батенька, ничего вы не понимаете! Это же феноменальное явление — живая планета с мертвым ядром! Нонсенс! Я верить не хотел, то такое возможно, пока сам спектрограммы не пощупал, да и то поначалу думал — розыгрыш…

—…Практически нулевой, что бы там ни говорили! И для колонии она не пригодна — какой смысл осваивать мир без будущего?! Так нет же — нашлись умники, понастроили баз, а теперь бросать жалко, стало быть — положат кучу народа, их защищая и отвоевывая… Для чего, спрашивается?..

— Это же смешно — не смогли справиться с кучкой полуголых дикарей! Да одного взвода тяжелой пехоты…

— Вот только тебя с твоим взводом там и не хватало! Ты когда-нибудь пробовал работать в паре с лигистами? Нет? Твое счастье! А у нас их там под конец было в два-три раза больше, чем простых сотрудников! Когда тамошних голозадиков внекармовыми признали, я было обрадовался, чего церемониться, если они вне Круга? Ага, щаз! Сразу же защитничков понабежало, посмотрел бы я, как в таких условиях твой взвод там с чем-нибудь справился. Синьки, конечно, тоже не подарок, но уж эти…

Маленький человечек в огромных очках в дискуссии не участвовал. Он смотрел в окно на залитую дождем площадь. Острый нос и чуть выступающие вперед зубы придавали ему сходство с грызуном. Или крысой…

По стеклу шуршал дождь. Капли возникали ниоткуда, набухали, сливались, спешили вниз, оставляя прозрачные дорожки, к которым уже спешили следующие капли.

На мокром газоне стоял танк.

За углом, у фонтана — еще один.

Двое пехотинцев лениво переругивались под навесом, третий изображал стойкого оловянного солдатика у клумбы, под фонарем поблескивала мокрая каска. Оцепление было поставлено внаглую, можно сказать — демонстративно…

—…Из-за пары-другой идиоток, попавшихся с парой фунтов левой мятки, закрывать целую систему!.. Ну, ладно, — пусть даже и не парой и совсем не фунтов… пусть даже и тонн! Все равно!.. Аналогов-то до сих пор не найдено! Оставлять всю цивилизованную фармацевтику на голодном пайке?! Нелепо…

—… мера скорее временная, вряд ли им удастся протащить это через Сенат. Ричи, будь другом, передай мне мартини…

— Я с самого начала говорил, что надо работать! Плантации в других мирах — единственный выход… Не может быть, чтобы мы не смогли подобрать хотя бы парочку подходящих. Так нет же — польстились на дешевую рабочую силу!

—…На годы затянут обсуждение, внесут кучу поправок… Карантин продлят. Нет ничего более постоянного, чем временные меры. А тебе что?..

— Джин. Льда не нужно.

— А мне пиво.

— Пиво кончилось еще вчера…

—…просто уникальная, работать и работать! А их мозгодробильный язык??! Я не филолог, но говорил с одним, он себе всю шевелюру разодрал. Никаких аналогов! Ни малейшей логики! У старой Берты полетели предохранители, когда они пытались провести тривиальный семантический…

— Ты слышал теорию Ника о ранних переселенцах?

— А, ерунда. Звезда не того класса. Да и такие мутации потребовали бы слишком сильный фон… Про язык я уже говорил — ничего общего.

Похожий на крысу человечек улыбнулся понимающе своему отражению в мокром стекле. Как дети, ей богу! Сразу же зашумели все вместе, задвигали стульями, предпочитая не говорить о наибольших из возможных неприятностей, словно от этого умалчивания те испарятся сами собой.

И никто ни разу даже не заикнулся о том, что каждый второй танк отмечен серебристым лигистским трилистником…

—…А когда малышу исполняется год, его вместе с одним из родителей изгоняют в джунгли! А иногда — и вообще одного, и бросают там на месяц. Жуть! Дикие нравы! Зато выживают лишь самые приспособленные…

—…Ну, не скажи… Язык — это, конечно, аргумент… Но как иначе ты объяснишь совместимость генотипов?

— Чепуха. Ты эту совместимость видел? Ну и где она? Покажите мне ее!

— Ты в окно посмотри — там много всякой чепухи…

— Знал бы заранее, что нас вот так, коленом под зад — послал бы к оракулу всю эту этику и правила! «Налаживание отношений», как же!!! Они же согласны были давать генетический материал, на обмен если, так сказать — баш-на-баш…

— Мерзость какая!

— Почему же сразу мерзость? Кровопускание известно с незапамятных времен, им лечили, донорство вон одно время даже почетным считалось, а какой-то пещерный исследователь даже полностью пустил свою шевелюру на обмен с изучаемыми им автохтонами… Волосы, кровь — какая разница?

— Забавный у них, наверное, обмен веществ…

— Можешь кубик крутить или гадать на кофейной гуще, что теперь еще остается? Плесни…

— У меня медицинский спирт.

— Плевать. М-м-м?..

— …да паразиты они, что не ясного? Обычные кровососущие паразиты, присосались к чему-то — и довольны! Паразитизм — высшая форма существования белковых тел, не понимаю, почему Оракул…

— …какие переселенцы?! О чем вы? Совершенно иной тип крови! Проверено, ни малейшей совместимости…

— Ну и что? Каких-то четыреста лет назад групп крови вообще было только восемь! У меня вот одиннадцатая, так что, меня бы тогда тоже за человека не посчитали и из круга выбросили — так что ли, если по-вашему?!..

— Жертвоприношения! какая может быть вершина эволюции, если…

— …Д-да н-нет, я н-не думаю… Скорее, тут дело в суеверии… Примитивные н-народы всегда… М-м? Что я хотел сказать?

—…А каждую весну отбракованных младенцев приносят в жертву. На священном острове… Режут оптом. Хотелось бы взглянуть. А эта их обширная коллекция мифов об Авриках? Крылатые и вечно счастливые существа, в одно из которых любой может превратиться после смерти, если будет хорошо себя вести и не нарушать правил. Классика же! Вот и с кровью — то же самое, наверное… Ритуал.

— Передай мне мартини, если там еще хоть что-то…

— Да какая работа?! Ты в окно посмотри! Я просто комок нервов!

— Они же на психику давят, гады!

Чисто дети. Сейчас поорут — и будут плакать. Ныть, на жизнь жаловаться. И так — каждый день.

Только вот знают эти взрослые дети слишком много, хотя и не понимают еще пока всей ценности своего знания. Но они — умные дети, а потому рано или поздно обязательно поймут. Если, конечно, дать им время и отобрать спиртное, которое употребляют они в количестве просто ужасающем. Они не привыкли бездельничать, эти умные дети, потому-то и пьют так, вынужденное безделье напрягает их куда сильнее, чем вынужденное же ограничение свободы. К последнему большинство из них привыкло, они и так практически всю жизнь проработали в каких-нибудь конторах большей или меньшей степени закрытости. А вот от полной информ-блокады страдают сильно и бездельничать совсем не умеют. И никогда не научатся — не те это люди. А значит, скоро начнут проводить аналогии и задавать вопросы…

Жаль. Люди они в большинстве своем неплохие. Да только вот что делать, если казавшийся безграничным запас алкоголя катастрофически подходит к концу и выхода другого уже просто не остается?..

Похожий на крысу очкарик посмотрел на часы и покинул столовую. Но вместо того чтобы сразу пройти в свой кабинет, задержался в коридоре, у большого окна, что выходило на площадь.

На стекле мерцала новогодняя гирлянда и кружился целый ворох пластиковых снежинок. Давно пора убрать, да некому. На соседнем стекле слева топал куда-то жизнерадостный Санта-Кристо с огромным мешком. Стекло справа было пустым.

Не хотелось.

Совсем не хотелось, вот ведь пакость какая. Расслабился. Привык. Даже почти подружился. Даже надеяться начал, что не придется… Но слишком уж много эти взрослые дети болтают. Особенно сегодня. А еще через пару-тройку дней такой вот болтовни кто-нибудь что-нибудь обязательно ляпнет такое, от чего у другого кого-нибудь перемкнет пара нейронов и завопит он «Эврика» в полной уверенности, что вопить можно и нужно обо всем и всегда.

Сегодня вон уже почти что ляпнули. И пойдут трепать, попробуй, останови. Это ж ученые.

Человек, похожий на крысу, не изменился в лице и даже вздыхать не стал. Когда-то он тоже был ученым, но за долгие годы службы совсем другой конторе научился хорошо контролировать все внешние проявления эмоций. После крохотной заминки, почти незаметной стороннему наблюдателю, он оторвал пару снежинок и переклеил — одну перед носком вскинутого валенка Санты так, что теперь казалось, будто он наподдает снежинку, словно мяч. Вторую — на чистое стекло. Не по центру — немного влево и вниз.

* * *
Верхний Галапагос. Отель «Хилтс». Аликс.


Пистолет — оружие глупое. Никчемное, в общем-то, оружие.

Нет, конечно, теоретически — даже эриданца из него завалить можно. Теоретически. Если провести предварительную подготовку, заключающуюся в приковывании вышеупомянутого эриданца чем-нибудь достаточно прочным к чему-нибудь достаточно тяжелому. Да и то — постараться придется очень, поскольку эриданцев, как и мифических белок, бить следует только в глаз. Причем в глаз открытый.

А неприкованного эриданца появление за его спиной вооруженного пистолетом типа действовать заставит даже раньше, чем тип этот успеет сообразить, какую глупость собирается он вот сейчас непосредственно совершить.

Но с пистолетом — на канальерку? Смешно. Напугали бордель-маман фаллоимитатором!

— Ах! — восхитилась А-Ль-Сью, с интересом разглядывая оружие.

Издержки первоклассной мимикрии, ничего не попишешь. Вжилась, понимаешь, в образ до такой степени, что и реакции стали соответствующими именно этому образу: канал дискретного времени по-своему заботится о тех, кто в него угодил или родился между его берегов. При смертельной угрозе он просто отбрасывает их в другое время, и все. Удобно. Но Аликс-то не канальерка...

Ладно, не смертельно. Всамом худшем случае будет просто немного больно. И придется сразу же тут всех глушить и сматываться, иначе все прикрытие полетит к чертям. Паскудникам этим повезло. Что не радует. УКВ, конечно, никуда не делся, но, может, успеют добежать до медпункта или ближайшего борделя. Если очень повезет. Ну да ладно, все равно проблему колец не решила…

Хуже другое.

Гораздо хуже.

Ее только что застали врасплох. Тепленькую. Скверно. Ой, как скверно-то! Ведь уверена была, что ни малейшей опасности.

Пистолет качнулся, дернул стволом и вдруг скользнул в карман. Большой такой карман на животе синего форменного комбинезона.

— Ой… извините… а я думала…

Голосочек разочарованный, светлые завитки выбившихся из-под заколки волос рассыпаны по синему шелку, ноги босые, зрачки расширены.

— Ты это… зачем?

— Следила… — Джеки тронула пальцем губы, сообщила наставительно:

— Нужно помогать друг другу. Я знаю.

Логика убийственная, опешила даже А-Ль-Сью.

— А-а… Ну да… Тогда — конечно…

Джеки посмотрела на кровать. Сморщила носик. Вздохнула. Лицо ее передернулось ненавистью такой концентрации, перед которой побледнела бы от зависти даже царская водка.

А-Ль-Сью восторженно расширила глаза — кажется, проблема колец только что перестала быть проблемой!

— Джеки, а не поможешь ли ты мне сделать одну… эм-м… небольшую пакость этим молодым людям?

Вопрос был почти что риторическим — у девочки явный психоз с четко направленным гендерным вектором. Отказа быть не могло.

Его и не было.

Была радость, чистая и непосредственная. Ни тебе злобствований, ни яростного оскала с возможным рычанием, ни даже простого злорадства — только сияющие глаза и восторженная улыбка:

— Охотно! А можно не одну? И большую?

Светлая радость, как у ребенка, которому дали конфетку.

— Только я не Джеки, а Джесси…

Говорят, канальерки ничего и никого не боятся. Как и эриданцы…

Ню-ню.

* * *
Таллерлан. Временная резервация на территории летнего лагеря спецотряда АИ, внешний периметр. Мэт.


На левом стекле появилась снежинка.

И еще одна.

Мэт Гейсон, сержант пехотного корпуса, потер глаза и посмотрел еще раз. Снежинки никуда не делись.

Ну что ж, прекрасно. Он отлично знал, каковы инструкции по поводу появления на этом окне определенного знака. Его заставили их вызубрить перед тем, как отправили на первое патрулирование.

Правда, он не заметил, когда именно появились эти снежинки, поскольку ту часть, которая говорила о необходимости внимательнейшим образом осматривать определенные окна трижды в течение каждого часа, считал слишком обременительной и последний раз доставал бинокль часа три назад, но будем надеяться, что это не особенно важно и ничего фатального случиться еще не успело.

Да нет, конечно же, не успело. Произойди что-нибудь в этом роде — тут наверняка бы все засуетились, как проклятые, а пока тишь да гладь, ползают сонными мухами, можно особо и не беспокоиться.

Мэт включил передатчик и набрал кодовое слово, потом несколько цифр. Сигнал пошел дальше. Если бы снежинок было три — цифры были бы другими. Если бы располагались они иначе — другим было бы слово.

Но снежинок было две. И располагались они так, что соответствовали именно этому сочетанию букв и цифр, спешащих сейчас куда-то по электронным сетям. Мэту, в общем-то, было абсолютно безразлично, куда именно они направлялись и что обозначали. Его гораздо больше интересовала собственная работа. Особенно та ее фаза, что наступала сейчас, после отправки куда-то там кодового послания.

Поскольку работа Мэта этой отправкой не завершалась.

Отнюдь.

Мэт перешел к другой амбразуре патрульного танка, сел в кресло стрелка и поудобнее поправил оптическую винтовку.

Хоть это и совершенно не интересовало Мэта, его бы удивило, наверное, то, что сигнал не пошел слишком далеко. Всего лишь до соседнего танка. Командирского. Точнее — в филиальный отсек центрального корпусного комма. Еще точнее — в специальную программную петлю-ловушку, дальше которой уже не прошел, не попав даже в оперативную память.

Зато в самой петле он включил подпрограмму, для чего, собственно, и был предназначен, и благополучно самоликвидировался.

Включенная подпрограмма сравнила поступившую информацию с уже имеющейся, нашла аналог и начала действовать в соответствии с его предписаниями. Их было немного. Всего лишь проверить цепи и послать два сигнала.

Один — на ближайший стаб с подходящими кодовыми обозначениями.

И второй — гораздо ближе.

Совсем рядом.

В детонатор взрывного устройства, находящегося в одном из подвалов под зданием детского центра.


Глава 17 Правило правилу параграф не выключет

Таллерлан. Временная резервация на территории летнего лагеря спецотряда АИ. Х.


В отличии от Мэта, крысообразный типчик как раз-таки очень хорошо представлял себе, что именно должно последовать непосредственно за за перемещением снежинок и нажатием пресловутой кнопки. Потому он и потел в прохладной комнате так, что капли текли по лбу, щекотали шею, а рубашка промокла чуть ли не насквозь. Приспичило же Большой Берте вызвать их для обсуждения очередной петиции протеста именно сейчас, а чертову Батлоу — перехватить его уже у самой двери. Изображай теперь камикадзе.

Часы на бомбе в подвале были настроены на пятнадцатиминутную задержку. Он сам их так настроил, резонно полагая, что не стоит особо доверять словам начальства — он имел в виду свое настоящее начальство — о том, что никаких необратимых шагов не будет предпринято, пока он не покинет здание.

Не будет. Конечно же. Так он им и поверил. Да и необратимость очень по-разному выглядит для него и для его начальства.

Он не первый год работал на Контору и юношеских иллюзий по поводу ее методов не питал. Нет человека — нет проблемы, очень удобное правило, а тут, к тому же, для приведения его в жизнь не требуется прилагать никаких дополнительных усилий. Конечно, никто не мешает им попытаться устранить его уже потом, по-тихому, когда закончится вся эта шумиха и никому не придет в голову связать с ней случайную смерть не слишком удачливого и не слишком известного ксенобиолога. Но все это если и будет, то будет потом, к тому же потребует как раз-таки приложения некоторых дополнительных усилий. А Контора, как и любая другая достаточно забюрократизированная организация, очень не любила эти самые дополнительные усилия…

К тому же до этого потом следовало еще дожить.

Вот потому-то он, благодарно покивав заботливому начальству с самым что ни на есть непроницаемо доверчивым видом, потом потратил почти сутки на аккуратное подсоединение к приемному устройству взрывателя пятнадцатиминутного таймера. Ему тогда показалось, что пятнадцати минут вполне достаточно даже при самых непредвиденных осложнениях.

Пятнадцать коротких минут…

Из них прошло уже девять.

Когда на круглых часах, висящих над столом Большой Берты, стрелка дернулась и отсекла еще одну минуту, Крысолицый ощутил резкий спазм внизу живота и был вынужден свести колени. Его движение заметили и поняли правильно, хотя и однобоко. И это дало шанс.

— Прошу прощения, — просипел он, уже не скрываясь, — мне нужно выйти.

И засеменил к двери, провожаемый неодобрительными взглядами. Хорошо еще, что приемная была пуста.

В коридоре он перешел на бег.

Оставалось две минуты.

Рюкзак придется бросить, хотя и жаль. Но времени нет даже на туалет, будем надеяться, что не обделаемся на бегу. На третьем этаже выход на пожарную лестницу был закрыт. Гадство.

Он бежал по лестнице, уже понимая, что не успевает. Оставалась, правда, маленькая надежда, что дежурный пехотинец окажется достаточно ленивым и даст выигрыш еще в три-четыре минуты, хотя бы три-четыре, большего мы не просим…

Наружная дверь оказалась заперта.

Он перепробовал четыре отмычки, прежде чем подобрал подходящую.

Дальнейшее произошло одновременно.


Крысолицый радостно распахнул поддавшуюся дверь и сделал четыре первые шага по бетонной дорожке.

Мэт Гейсон увидел долгожданную цель и, радостно поймав ее в перекрестье прицела, спустил курок.

Часовой механизм в подвале отсчитал последнюю секунду и радостно замкнул цепь.

Освобожденная наконец-таки из крохотной металлической темницы энергия радостно рванула наружу, сметая все на своем пути.

Бетонная дорожка, взбрыкнув, радостно ударила крысолицего по ногам, и за какую-то секунду до того, как потонуть в воющем пламени, он успел увидеть другую вспышку, не такую сильную, но гораздо более неожиданную, направленную прямо в лицо.

И даже успел удовлетворенно огорчиться тому обстоятельству, что опять оказался прав.

* * *
Точка Отсчета. «Иможен Коалисьен». Лайен.


— Я не знаю.

— Ну еще бы! Кто бы сомневался. Он не знает. Прекрасно. Просто замечательно. Зачем ему это знать? Совершенно незачем. Он ведь и так уже знает массу гораздо более интересных вещей. Например — как квалифицированно и грамотно запороть любое порученное дело. Это он знает! Или как просрать тривиальнейшее задание, с которым справится любой желторотый спецотрядовец — это он тоже знает, можете не сомневаться. И уж конечно он все знает о ежемесячной прибавке к жалованию, правах профсоюзов, суточных, сверхурочных, командировочных, выслуге лет, надбавке за вредность и диффамацию, льготах служащей молодежи и дотациях не состоящим в шовинистических организациях по какому-либо из трех основных признаков — не сомневайтесь, про все про это он знает твердо, тут его не собьешь!.. Но попробуйте только спросить о чем-то кроме зарплаты и привилегий — и что же вы получите? Ничего. Ну? Что же ты замолчал? Публика ждет твое знаменитое соло из трех слов на бис!..

Лайен щелкнул каблуками. Вздернул подбородок. Спросил нейтрально:

— Разрешите быть свободным?

— Сядь!.. — Каа поморщилась, разглядывая подчиненного с отвращением и брезгливой опаской, словно мышь, издохшую дня этак четыре назад, причем исключительно жарких дня.

Ее и надо бы выбросить за порог, да уж больно противно.

— Сядь, я сказала… Где список?

—?..

— Стало быть, списка тоже нет… Насчет расширенного поиска по аналогии я уже и не спрашиваю… Слушай, я что-то не совсем понимаю — а зачем ты вообще ко мне пришел?

Лайен медленно выдохнул, сосчитав про себя до десяти. Очень хотелось ответить так же, как отвечал последние десять минут (очень, кстати, неприятных минут). Потому что теперь Лайен действительно не понимал — зачем.

Глупая идея, не подкрепленная ничем, кроме странного внутреннего убеждения и слов Дэна. Но внутренние убеждения к делу не подошьешь и на стол перед начальством не выложишь.

— Предположение. Появилось…

— Появляются прыщи на рожах, да и то лишь при неправильном питании. А предположения прежде чем вслух высказывать, проверять надо.

Это было сказано с интонацией окончательности, так разговор завершают, если нет желания утруждать себя даже чисто формальной вежливостью типа «Свободен» в смысле «Пшел вон».

Лайен встал.

— Разрешите идти?

— СЯДЬ!!!

Вздрогнули пуленепробиваемые стекла, заполошно промигался сейсмодатчик на стене. Лайен рухнул на жалобно скрипнувший стул, словно ему подрезали сухожилия.

Еще минуту назад он голову бы мог заложить, что не существует обстоятельств, способных заставить Каа — нет, не крикнуть даже, а хотя бы просто повысить голос. И проиграл бы.

Потому что сейчас Каа не просто повысила голос — она самым натуральным и вульгарным образом рявкнула. В худших традициях крутых шерифов из сериальных космо-вестов.

— Твои действия? НУ?!

Это было тоже почти что рявкнуто — отрывисто, повелительно, зло. Хотя и тоном пониже. Лайен сглотнул, плохо соображая, поскольку в голове билась отчаянная мысль о том, что ему никто не поверит, ну не поверит — и все тут…

— Я н-не… — выдавил было неуверенно, но вовремя заметил опасный огонек, словно в маленьких бесцветных глазках вспыхнули вдруг два стоп-сигнала. Поправился лихорадочно:

— Я н-не уверен… но для начала… полагаю, надо бы… э-э-э… проверить… — и замолчал, так как еще не успел придумать, что именно следовало бы проверить для начала.

— О, боги, с кем приходится работать! — Каа повздыхала, помолчала, побарабанила пальцами по столу. Наконец потребовала: — Ну?

Лайен постарался всем своим видом выразить подобострастное внимание.

— Так и не придумал, что соврать?

И вот тут Лайен разозлился. Неожиданно для себя. Вообще-то он редко злился, а тут…

И сразу же успокоился.

— Документы. Она не могла их купить. Кражи-потери… Ну и… трупы. Есть один. Проверяем. И — транзитники. Не слишком крупные, не слишком новые. На маленький грузовик со сломанным индексатором вполне могли взять даже бывшую синьку без рекомендаций.

— Почему — грузовик?

— Я н-не… то есть… ну… На персональных контроль жестче. На круизных пассажирских — тем более. Небольшой катер устаревшей конструкции и окраинной приписки. Потрепанный, с просроченным техосмотром… И — без индексатора…

— Ладно, допустим. Дальше?

— Н-ну… проверить, где с таких катеров сошли нанятые на Базовой… Проследить.

Каа фыркнула.

— А ты хотя бы приблизительно представляешь себе, сколько бывших амазонок ежедневно нанимается и перенанимается в такие катера на Базовой? Сотни. Каждый день. Это сколько же к сегодняшнему наберется? Да и то лишь в том случае, если она действительно ушла сквозь кордон. Если всех проверять…

— Всех не надо. Только тот день. Ближайшие часы. Если ушла — только тогда. В первые час-полтора.

— Хм-м. Допустим. Это уже похоже на версию. Дальше?

— Там был один грузовик… Стартовал как раз. Его не выпускали два месяца из-за ареста механика, а тут вдруг…

— Допустим. Дальше?

— Узнать, кого наняли. Проверить порта остановок. Прочесать базы данных уже там — на обе личности. Вдруг засветилась.

— А если нет?

— Тогда — повторить проверку на кражи-потери-трупы. Уже там.

— Там она может просто купить билет. Если ты прав и она действительно нанялась, а не стреканула зайцем, деньги у нее уже есть.

— Не сможет. С билетом придется пройти идентификацию.

— Она может купить документы.

— Сложно. И долго.

— Это ты так думаешь. Она может думать иначе.

— Может. — Лайен согласно пожал плечами и сделал попытку встать.

— Сядь, я сказала…

Каа поковырялась в ящике стола, вытащила оттуда карточку-бланш. Осмотрела неприязненно надпечатки, ногтем толкнула карточку по столу в сторону Лайена.

Место назначения начиналось с восьмерки, хуже не придумаешь. Впрочем, конечно, могли бы загнать и на безатмосферную базу девятого порядка, и поделом — не буди страдающее язвой начальство среди ночи.

В графе «категория срочности и секретности» стояло XR — пятнадцать минут на сборы и многочасовые ожидания пересадок, поскольку рейсовый, а не специальный и даже не курьерский…

Еще один щелчок по слишком ретивому носу.

Лайен криво усмехнулся и сунул карточку в нагрудный карман. Срок ссылки не проставлен, это внушало кое-какие надежды, а что касается всего остального… Ладно, переживем.

Он был уже у самой двери, когда Каа сказала насмешливо:

— Этот каботажник… ну, который стартовал так вовремя… Короче, он показался подозрительным не только тебе. Его арестовали четыре дня назад. На Джусте. Повторяю — арестован был корабль, а не команда. А позавчера на счет пансионата «Солнечный зайчик» поступил взнос за небезызвестную тебе Эски. Отправлен с Джуста, так что не писай кипятком, никто тебя не отстраняет… Да, и еще — синьки в курсе.

Она не добавила «так что поторопись и будь осторожен».

Она и так сегодня была на удивление разговорчива.

* * *
Хайгон-Астероиды. Пассажирский салон ультравена-экспресса. Тэннари.


Каникулярная практика — удовольствие ниже среднего на порядок. И если вы так не считаете — то, значит, вы ни разу не принимали активного участия в ее проведении; а если и принимали, то в том юном и нежном возрасте, когда главной заботой оставалось протащить на борт заказанного катера вопреки бдительному надзору зануды-преподавателя что-нибудь, этим самым занудой к проносу на борт категорически запрещенное…

Полторы сотни прыгающих, бегающих, никак не желающих садится на свои места и галдящих так, что начинает уже через пять минут казаться — не полторы сотни их тут, а полторы тысячи как минимум! — детишек самого вредного возраста (недостаточно взрослых, чтобы перебеситься и заняться вплотную проблемою взаимоотношения полов, но и недостаточно мелких, чтобы ограничивать свой репертуар пакостями относительной безвредности) обеспечат вам головную боль с гарантией уже через полчаса. И ваше счастье, если во время пути дело ограничится лишь парой-тройкой потянутых сухожилий, полудюжиной сломанных ручек всяких там переключателей или выковырянных кнопок, а для колорита и букета — обязательным обнаружением истеричной личности с ксоноподобными симптомами.

Короче — удовольствие то еще. Как там у классика? Пожар в борделе во время потопа.

На астероидах — тоже не сахар, но все-таки утрясается как-то, в норму приходит. Любой преподаватель с опытом вам скажет, что в каникулярной практике главное — пережить доставку. Желательно, никого не потеряв. В обоих смыслах этого слова.

И если вы полагаете, что истории о детишках, свалившихся в рабочую зону реактора или заблокировавших своим несколько обуглившимся тельцем систему жизнеобеспечения, или выдравших кусок проводки этой самой системы для плетения из разноцветных красивеньких проводочков браслетика-фенечки, или нажавших кнопочку аварийного катапультирования только потому, что на ней была сложноломаемая решеточка, или там еще какие-либо подвиги совершивших — всего лишь пилотские байки, то вы, очевидно, совсем не знаете современных детей. Детей, которые целый год готовятся к семичасовому перелету основательнее многих террористов-профессионалов.

Трудности начинаются задолго до самого полета, поскольку невероятно сложно найти экипаж, согласный подвергнуть свой корабль подобному риску.

Теннари детей знал хорошо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем хотелось бы. И намного, намного, на очень много лучше, чем необходимо для внутреннего спокойствия.

Неспокойно ему сегодня было. Очень неспокойно… Шел уже пятый час полета, самый напряженный период позади, можно бы и немного передохнуть — но беспокойство засело прочно и никуда не собиралось уходить.

Бдительным взглядом Теннари прошелся по рядам, фиксируя, анализируя, делая выводы и отметая их как не грозящие немедленной катастрофой.

Макс упорно ковыряется с многомерным тетрисом, но это не страшно с тех самых пор, как полчаса назад у него отобрали миниатюрную драйв-йотку — очень вовремя отобрали, надо сказать, он уже умудрился влезть в программу полета и даже, кажется, взломал первую линию защиты, умненький мальчик. Но без приставки — практически неопасен, его игрушка автономна и замкнута, проверяли.

Вик и Тимоти опять притихли. Подозрительно так притихли. Но тревогу это затишье вызовет лишь минут через двадцать. Если, конечно, до этого времени они не подерутся. Действительно опасным может оказаться лишь то, что заставит их мириться друг с другом долее получаса. В прошлом году они как-то затихарились почти на два часа, никто вовремя внимания не обратил. Ой, что потом было!..

Элен и Стив. Ну, тут можно не волноваться до тех пор, пока их безотказно снабжают комиксами и поп-корном. Интересно, можно ли отравиться попкорном?

Энди и Чак тоже заняты весьма активно. После того, как у них последовательно отобрали атомную зажигалку, кремниевый пистолет, пузырек с химически чистым бензином, пять таблеток сухого спирта, лазерную микродрель, музейные спички и даже увеличительное стекло, они усердно и старательно пытаются добыть огонь с помощью трения. Еще минут на тридцать, как минимум, это их займет, а потом придется вмешаться и отобрать… Что именно отобрать? А вот то именно и отобрать, что они надыбают к тому моменту, пироманы несчастные.

Кто там у нас еще из возмутителей спокойствия?

Пит? Ну, сегодня счастливый день — Пита можно исключить. Пит спит. Что наводит, правда, на размышления — а чем это, собственно, Пит ночью так усердно занимался, что дрыхнет в таком гаме? Тревожные размышления…

Впрочем — все может быть гораздо тривиальнее. Кто-то же вчера грабанул аптечку, утащив среди кучи непонятно зачем взятого и пачку вполне понятного снотворного. Милая шуточка, хотя Пит, продрыхнув весь перелет, наверняка ее не оценит.

Глава 18 Если правило не дало тебе по башке, это не значит, что его не существует

Ани тоже спит.

Хм-м?..

Ани и Пит?

Бред!

Хотя… Кто их разберет, современных правильных девочек? Может быть, такой круторогий кретин для них — самое то.

Так, кто у нас дальше?

Люси. По тому, как она хитро поблескивает глазками, сразу ясно —- сцинка уже успела кому-то подсунуть. С минуты на минуту жди оглушительного визга. Но особых неприятностей тут не ожидается — сканер точно показал, что сцинк не боевой, совсем еще крошечный, только-только из яйца. Надо будет опять поговорить с леди Эл, сколько можно дарить ребенку такие опасные игрушки. Впрочем, этот, судя по размеру, скорее из рода украшений, а не телохранителей. Но сути это не меняет.

— Сандер, Сандер, у Вики ксона!

Тимоти отчаянно махал руками от дверей туалета. На секунду все замерли, уставившись на Теннари тремя сотнями глаз, а потом засуетились в два раза лихорадочнее, пытаясь освободиться от страховочных ремней и немедленно посмотреть на столь интересное зрелище. Даже Пит проснулся, моргнул ошалело.

— Тихо! — рявкнул Теннари, мгновенно пресекая бурную деятельность. Добавил спокойно:

— Всем сидеть на своих местах. Кто встанет — сделаю профилактическую прививку. Очень болезненную, настоящей иголкой.

Неторопливо прошел к туалету.

В аста ксону он не верил. Нет, не то чтобы вообще, но именно сейчас — ни на грамм.

Ну какая там ксона, о чем вы? Да будь это правдой, фиг бы Викки до туалета добежала, не до того бы ей было. И визгу тут было бы гораздо больше, и паники, и воплей. Взрослые тренированные десантники — и те орут, как резаные. Видел он это дело. Дважды видел. Потому и не торопился.

Так и есть — стоит, согнувшись над раковиной. Стояла бы она, будь у нее даже первая, даже намек на первую стадию! Ручки теплые, глазки красные, мордочка перемазанная, зареванная. Укол успокоительного и умыться холодной водой — вот и все, что ей надо.

— У нее и правда аста ксона? — Тимоти застыл в дверях, глаза испуганные. Среди детей упорно циркулируют слухи, что ксона заразна.

— Меньше немытой просроченной дряни жрать надо.

После успокоительного Викки больше не рвало, она лишь плакала, тихо поскуливая. Но Теннари решил проявить безжалостность и желудок ей все-таки промыл. Это заняло какое-то время и немного отвлекло.

Но тревожный осадок остался.

Позже, сидя в своем кресле и в любую минуту ожидая какой-либо каверзы от Элен или Стива или хотя бы оглушительного визга той, которая вот-вот обнаружит у себя в кармане живого сцинка, он краем сознания попытался разобраться, что же такое не понравилось ему в салоне. Попытался без особой надежды, так, от нечего делать.

И неожиданно понял — что.

Ани так и не проснулась.

Ни от воплей Тимоти, ни от общего галдежа, ни от его собственного крика. Даже Пит проснулся, а она — нет.

Нахмурился. Еще одна шуточка? Но чтобы с Ани… Да нет, не то тут что-то, не из таких она, над которыми кто-то может так грубо подшутить, ее же любят все… Еще ничего не понимая, но уже предчувствуя крупную неприятность, Теннари отстегнул ремень и стал выбираться из узкого кресла.

И тут его накрыло.

Крик не был похож на человеческий.

Начался он с полузадушенного хрипа, перешедшего в вой, и завершился пронзительным металлическим визгом. Прервался на пару секунд, и снова завибрировал на одной ноте — высокой, режущей уши. Исчезли все остальные звуки — шум двигателей, общий галдеж, гул крови в ушах, чьи-то вопросы, остался лишь вой.

Теннари узнал его сразу, потому что слышал уже ранее.

Дважды.

Это врожденное, и это не лечится. Во всяком случае — современная медицина бессильна перед коллапсом нервной системы, ощутившей за тонкой переборкой бесконечную пустоту. Можно оглушить себя наркозом или ударной дозой снотворного до полного бесчувствия и на какое-то время сгладить симптоматику, но это не лечится! И когда наркоз отойдет…

Теннари продирался по проходу, путаясь в чьих-то ногах, он бежал, но ему казалось — еле полз, и уже знал, что поздно, поздно, никто не повернет назад, а если бы и повернули — глупо, прошли уже больше половины пути, так и так выхода нет, только вперед, а это как минимум — три часа, не всякое сердце выдержит, он знает, он видел, дважды видел, тренированные взрослые десантники, и те…

Ее выгнуло так, что затылок почти касался пяток. Глаза белые, на прокушенных губах — розовая пена. Лимфатические узлы увеличены, ледяные пальцы сведены судорогой — картина почти классическая.

Он успел еще удивиться, что ее не рвало, и одновременно обрадоваться, что соседние кресла пусты.

* * *
Джуст. Отель «Хаза». Стась.


— Соскучились, паразитки? А я вам пополнение привел. Красный Дракон, прошу любить и жаловать. А на твоем месте я бы поостерегся зубки скалить и глазки строить — он братишка.

Одна из двухметровых девиц — та, что с металлическими зубами, — фыркнула и сделала непристойный жест. Вторая вообще не прореагировала, продолжая с шумом вдыхать и выдыхать — ритмично, безостановочно, в такт движению мощного корпуса. Только скрипели ремни тренажера и перекатывались под тонким топиком булыжники мускулов. Парень, похожий на этих двух перекачанных дам как брат-близнец, дрых на широкой откидной койке, свернувшись почти клубком — иначе не умещался.

А дракон на виске у Стась действительно был красным — Бэт утверждал, что только этот краситель надежно и с гарантией перекрывает амазонский татуш.

— Э! — нахмурилась вдруг обладательница стальной улыбочки — У нас и так по восемь часов на брата! Я свои не отдам, так и знайте! Лучше этого лежебоку потесните, ему все равно и до полуфинала не добраться!

— Не пыли, — Бэт отмахнулся. — Сам буду натаскивать, по особой программе. На заявочных выставлю, убедишься, он — просто сказка!

— Ни минуты не дам. Самой мало.

— И не надо. Я «Хорст» купил.

Клацнули металлические зубы. Взвизгнули отпущенные ремни — у второй сорвалась рука. Парень на койке сел, моргая голубыми глазами. Спросил неуверенно:

— Это еще сон или уже нет? Я про «Хорст» не ослышался?

Стась и раньше-то чувствовала себя в этом номере не слишком уютно, а теперь и вовсе испытала острый приступ клаустрофобии.

— «Хорст»… — голос девицы охрип, — «Хорст», мать твою. Три года просили… А теперь — ради этого… хлюпика?!

— Этот хлюпик уделал тебя, как куколку! Он принесет нам не меньше эпохи. — Бэт довольно хихикнул. — Я не шучу. На десять «Хорстов» хватит. Пошли, красавчик, успеешь еще с ними поболтать.

Насчет братишки — это тоже была его идея. Вернее, он поддержал первую стасину полуинстинктивную находку. Если ты не был изначально готов психологически или не прошел специальных тренингов — полностью перестроиться на другой пол очень сложно. Все равно у окружающих тебя людей остается какое-то смутное ощущение фальши. А оно нам надо? В случае же братишек — никаких проблем! Они же, паразиты, и так насквозь фальшивые, их даже солидные квиры сторонятся — так чего же вы хочете? Даже голосовые связки резать не придется.

Волосы — это тоже его идея.

Мягкая, длинная огненно-красная грива чуть ли не до пояса, стянутая в тугой высокий хвост — специально, чтобы продемонстрировать две великолепные залысины. При виде таких-то залысин кто усомнится, работа не на подсознание даже — на подкорку. Кожа, правда, зудела, но Бэт утверждал, что это на день-два, не больше, остаточный эффект стимулятора роста.

А на виске — хвост красного дракона.

Умный мальчик этот Бэт.

Номер его был смежным. Она еще успела заметить, прежде чем захлопнулась дверь, как девицы быстро переглянулись, а потом первая ткнула парня локтем в бок, прошипев:

— Говорила же тебе, идиоту! Нет бы чуть-чуть пошевелиться, «Хорст» бы нашим был, на все сто, а теперь дождались… Лентяй несчастный!

Это очень мало походило на начало добрых и дружеских внутрикомандных взаимоотношений.

Стась взглянула на Бэта и поняла, что он тоже слышал. И услышанное почему-то его весьма развеселило.

* * *
Стенд. Средне-верхний уровень. Эльвель.


Гордость — забавная штука.

Она нелогична, бессмысленна, смешна, неудобна в обращении. И — очень живуча. Практически неистребима. И невероятно беззащитна при этом — веселенькое сочетание. Она так забавляет, если смотреть на нее со стороны — о, только со стороны! Куда уж нам, мордой не вышли. Гордость — товар хрупкий, дорогой. Где уж ее сохранить на пронзительном верхнем ярусе, насквозь продуваемом и незащищенном?

Сорвется — и вдребезги, и осколки смешаются с ветром, даже если была, даже если пытался…

Но ее так легко и забавно использовать, когда имеется она у других! Конечно, ежели ты достаточно циничен и нагл, чтобы показывать зубы на виду у арбитров и не обращать внимания на благородно-негодующую кривизну их рож.

Скалясь со всем возможным ехидством и даже постукивая по острым передним зубам ногтем большого пальца, Эльвель занимался именно этим, находясь там, где находиться ему было, мягко говоря, не положено. И не просто находясь, а вися вниз головой в нагловато-развязной позе.

Он даже провел подушечкой пальца по острой грани верхних резцов — движение, не узнать которое невозможно, тем более непристойное, что не было игрой, натуральным было, до крови, — и увидел, удовлетворенный, как парочку из самых приличных передернуло.

Сам же он при этом не ощутил ничего. Только горечь и легкое пощипывание в порезанном пальце. Он давно уже ничего не ощущал. Но был уверен, что на таком расстоянии они не разглядят цвет его прищуренных глаз, сработает поза и жест.

Да за одну такую позу — не говоря уж о вовсе возмутительном и неподходящем для приличного юноши жесте — его, не задумываясь, вышвырнули бы с любого мало-мальски заботящегося о собственной репутации уровня. А отсюда, между прочим, вышвырнули бы с особенным удовольствием.

Но…

Она самая.

Он не зря выбрал себе вбок-ветку немного повыше арбитражной эс-сейтри. Ненамного. При желании, повиснув на носках и вытянувшись, он мог бы легко коснуться края наклонной сетки рукой. Но все-таки — выше уровня глаз тех, кто на ней находится.

И теперь вся проблема собравшегося на эс-сейтри общества заключалась в том, кто же из арбитров первым его увидит.

О, нет, не то чтобы они не видели его на самом деле — все они все прекрасно видели, каждый из них, с самого начала. Стоит только на рожи их кислые посмотреть, чтобы убедиться. И, что совсем уж забавно, каждый из них точно так же прекрасно знает, что и другие тоже видят не менее хорошо, и точно так же знают, что и он тоже видит, но…

Гордость.

Вслух признать перед окружающими, что ты, подобно какому-то орсу, замечаешь что-либо выше своего горделиво опущенного носа?.. Тогда, может быть, ты еще и на небо смотришь, а?!

Не-ет.

Никто из них не поднимет голову первым, как бы им всем ни хотелось зашвырнуть его в облака, смешав с ветром. За удовольствия всегда надо платить. Хотя бы тем, что терпишь присутствие выродка, которого в приличном обществе неприлично и замечать.

Гордость — удовольствие дорогое.

Здесь было холодно и скучно. Эльвель слишком привык к открытому горячим ветрам верху, чтобы чувствовать себя комфортно там, где явственно ощущалось зябкое дыхание нижней площадки. Он надеялся услышать о себе немало гадостей после вчерашней выходки, но арбитры пока говорили лишь о Тех-Что-Приходят-Снизу. Эльвель злился и скучал.

Пока не понял, что арбитры делают это специально. В отместку.

Разумеется, они не могли не заметить два десятка прекрасно натасканных рль с новой песенкой о малыше и его маленькой штучке, которую он никогда не забывает дома. Эльвель рассадил их вчера на самых тонких и труднодоступных верхне-ветках с пятиночным запасом сиропа у каждой. Песенка была достаточно похабной, а рль — молодыми и голосистыми, сам выбирал! — чтобы можно было вполне рассчитывать на должный эффект.

Игнорируют.

Ну ладно, это мы еще посмотрим, кто кого. Любопытно будет взглянуть, как вы сумеете проигнорировать, если переложить эту песенку на оверсайф… А ведь хотелось, аврик свидетель! Вот бы тогда запрыгали!

Официальная часть закончилась, арбитры зашевелились, скользя по сетке, кто-то принес напитки — по кругу пустили сонного викса. Голый полностью развернувшийся хвостик безвольно свисал между чуть подрагивающими задними лапками Одобрительно пофыркивание первых призубивших свидетельствовало о том, что викс откормлен и одурманен на славу. Крутанувшись вокруг ветки, Эльвель с трудом увернулся от прицельно брошенного ореха.

Его по прежнему «не замечали», но неофициальная обстановка позволяла швырнуть наобум пару-другую огрызков, и если при этом случайно — о, чисто случайно! — кому-то заедут по лбу — то кто же будет в этом виноват, кроме тех, кто шляются где не положено? Оставаться больше смысла не было.

Эльвель нагловато и со вкусом зевнул, зная, что может сделать это вполне безнаказанно, и по отполированной вертикали скользнул вверх, навстречу горячим ветрам. Там его уже ждали.

Впрочем, наверху его ждали всегда.

— Ну как?!

Эльвель фыркнул. Он мог бы помотать им нервы обстоятельным рассказом о своей неудаче и общем ходе арбитража в целом, о словах, поведении и внешнем виде арбитров — каждой и каждого по отдельности, и о том, какое именно выражение глаз было у него или нее при той или иной фразе — и они выслушали бы покорно и безропотно, и не перебивали бы, и даже не заикнулся бы никто из них о том, что их действительно сейчас интересует.

Вот, пожалуйста, полюбуйтесь! Еще один наглядный пример. Даже здесь.

Неистребимо.

И ведь учишь их, учишь!..

— Можете успокоиться — игры будут продолжены. Просто теперь у чужачек появились другие команды. Не здесь, ближе к горам. Ну, разумеется, и правила тоже будут другими, тут и гадать не надо. Арбитры и сами еще ничего точно не знают — но могу спорить на собственный хвост, что лькис будет нужен и этим!

Спорить никто не хотел…

Рентури нашел его у крайней сетки на верхнее-верхнем — та пустовала давно — ближе к утру. Выпалил, подвизгивая от восторга:

— Они согласны! Эльвель! Правда-правда! Я сам видел вызов на поединок! А квалификация у них — закачаешься! Не то что у прошлых, мы сунулись было внаглую, думали — будет как раньше, те ведь с нулевого уровня начинали, а эти сразу как врезали! Кьюсти руку обожгло, Эсфэйри оглушило, остальных слегка помяло. Какие у них ловушки, ты бы видел! Просто обалдеть! Слушай, неужели нас приняли в ихнюю Корневую Лигу?!

— Распелся… — Эльвель с неожиданным раздражением обломил тонкую вбок-ветку. Передернул ушами, попытался смягчить: — Просто рангом пониже, на пробу. Корневая Лига… Ха! По мне — так мы и с теми были в лучшем случае на равных.

— Ну — им самим виднее. Пойдешь?

И опять — раздражение душной волной, и нижний ветер ознобом скользит вдоль спины, поднимая дыбом шерсть на затылке.

— Когда?

Показалось — или голос действительно сел?

— Сегодня. Чего тянуть? — И, после зависшей паузы, немного даже растерянно. — Ты что — не хочешь?

Эльвель опустил подбородок, фыркнул:

— Арбитраж все равно опротестует, а Ффэйси не простит, она злопамятна, и это ей дали право первой игры…

Не вышло — Рентури только растерялся еще больше.

— Эльвель, ты что?.. Когда тебя останавливало мнение какого-то там капитана?

Рентури не трепло. Он никому не скажет. Даже если догадается.

Но — противно.

Вот-вот. Она самая, чертова гордость. Ну разве не смешно?

Нет, тут уж если делать финт ушами — то такой, чтобы ствол перешибло.

— У меня будет ребенок.

— Как?! А-а… Т-ты… От той, что ли?!.. От скиу?!.. Так ты что — не шутил тогда? На самом деле?!..

Дикий ужас в распахнутых глазах.

Ничего себе! Что-то ты, Эльвель, сегодня говорить совсем разучился, что ни скажешь — все как в лужу. Перешиб, называется!..

— С-с-с ума с-с-сошел?! Это шутка была! Ясно?! Просто шутка.

— Насчет ребенка?

— Насчет скиу, безмозглый! Нужны мне ублюдочные полукровки, что я — совсем, что ли?! А ребенок… Какие уж тут шутки. Будет ребенок.

Глава 19 Если правило дало тебе по башке - это не значит ничего

Стенд. Средне-верхний уровень. Эльвель.

ПРОДОЛЖЕНИЕ.


— Поздравляю…

— Ой, как мило! Ему такую новость сообщают, а он ограничивается вялым таким «поздравляю»!

— Теперь ты уйдешь в команду?

— Что — не терпится занять мое место? Не дождетесь!

— Она… знает?

— Нет пока. Она питает великие планы поиметь меня в запасных, надеется, что уж с дочерью-то я от нее никуда не денусь… Наивная.

— А скоро?

— Да вот-вот буквально. Точнее не знаю. Мы с ней долго тогда… игрались. Она из приличных. Представляешь, как Арбитры взбесятся?

— Да уж! Можно представить. А я ведь поначалу перепугался… Не из-за скиу, со скиу бы даже интересно было. Из-за того, что подумал — ты уйти решил. Ну как же — дочь все-таки… Ответственность. В команду берут… Да нет, я знаю, что просто так ты не уйдешь, даже и не в запасные не уйдешь, ты не такой, но — ребенок… Слушай, а тебя не обяжут?

— Ха! — Эльвель фыркнул. — Очень даже надеюсь, что попытаются. Хоть повеселюсь, а то скучно последнее время.

* * *
Джуст. Большая арена Алькатраса. Стась.


— С этим не церемонься — он маньяк. Сразу вырубай, не пытайся уйти в оборону. У него пробой еще тот!

— Да ясно мне, ясно…

Влажное полотенце мазнуло по лицу, свисток резанул уши и тут же сильным толчком Стась буквально швырнуло вперед, в центр ярко освещенного круга. Видимого ограждения у ринга не было, лишь управляемые силовые поля, что эффективнее.

И эффектнее.

Или надо говорить не «ринг», а «татами»? Впрочем, нет — татами вроде бы квадратная… или квадратный? Черт его знает, корни-то у этих драк явно откуда-то из Поднебесной, боксом здесь и не пахнет, а в самом слове «ринг» есть что-то неистребимо древне-имперское, джентльменское, вымершее, словно динозавры или рыцарский кодекс. Сейчас такого не производят, а империя сохранилась лишь Рассветная, и она — дело тонкое…

Стась еще не успела устать — «маньяк» был только третьим, делов-то! Руки у него работали как поршни, и он так стремился вперед, что о защите не думал. Стась вырубила его чистенько, на восьмой секунде. Вырубила жестоко и наверняка, позволив напороться на собственный же поршень со всей дури — убийц она не любила.

Расслабилась, обвиснув в силовом коконе. Она еще не устала, но зачем без нужды выпендриваться? Закрыла глаза.

— С этим не спеши, помотай на длинной. У него — капоэйра, выглядит красиво, но выдохнется быстро. Он не опасен, так что устрой спектакль, пусть народ порадуется, ясно?

— Да ясно мне, ясно…

Акробатика — штука красивая, кто же спорит? Прыжочки, кувырочки, ножнички-мортальчики там всякие. Зрелищно. Гораздо более зрелищно, чем Стойка-тени-за-спиной. Да только вот имеется два «но», как же без них. Первое — сил забирает уйму. А Стойку тени можно, между прочим, сутками держать — и ничего.

А второе «но» — время.

Зрелище будет восхищать первую минуту. Ну — две, от силы. Потом вызовет скуку. Потом начнет раздражать.

Имидж — штука гораздо более нужная, чем сила или даже зрелищность. И если его нет — его нужно создать. Так сказал Бэт, и кто она такая, чтобы спорить? Сруби она этого циркача на первых секундах — и не вызвала бы ничего, кроме смутного раздражения: тупой варвар победил утонченную красоту. А вот когда на девятой минуте вымотанный акробат завалился сам от легкого едва-едва намеченного толчка — ей аплодировали даже те, кто потерял на ее победе деньги. Теперь это выглядело как победа скромного простого парня над задавакой и выпендрежником.

Забавно.

Но что вы хотите? Хитч — скорее шоу, чем спорт.

— …В атаку не лезь, пусть сам нарываться начнет, и помни — он левша.

— Да помню я, помню…

Снова свисток. Пружинящий мат под ногами, шипение рассекаемого воздуха. Левша он там или не левша, это еще эриданец надвое сказал, а вот ноги у мальчика — ого-го! Опасные ноги.

Двадцать секунд. Двадцать пять. Тридцать…

Глухая защита, шаг вперед, шаг вправо — и все.

Блок, нырок под удар, разворот от другого.

Перерыв тридцать секунд. Время для желающих сделать дополнительные ставки. И как только они успевают — эти несчастные секунды пролетают коротким вдохом…

Блок. Разворот. Нырок. Шаг влево. Шаг вправо. Словно странный парный балет. Без музыки, на цыпочках. Вторая минута…

Двенадцать раз она пыталась его подловить. В среднем — каждые пять-семь секунд, вложив в атаку все, что только могла, все, чему учили на курсах и в чем последнюю неделю даже во время сна натаскивал ее Бэт. Раскрывалась, подставляясь так, что должен был среагировать даже и самый нерешительный. Красиво, грамотно — и безрезультатно. Подловить удалось лишь на самом финале четвертой минуты, совершенно неожиданно. Стась чуть было не прозевала, но тело само среагировало.

Бэт не стал ругаться и говорить: «Ведь я же тебя предупреждал!», умный он. Хмыкнул только: «Не пережми». Быстро размял затвердевшие икры, прошелся по плечам.

— Черт, этой не знаю, будь начеку…

Пятая? Или нет — уже шестая. Явная дилетантка, непонятно даже, как она добралась до финала, пусть даже и среди не-центровых.

Стась справилась с ней за двадцать две секунды, да и то только потому, что первые двадцать прощупывала на дальней дистанции, всерьез ожидая подвоха.

— Заставь его побегать. У него дыхалка слабая. Займи центр и погоняй по кругу, ясно?

— Да ясно, ясно…

Яркий свет. Боль в сведенных пальцах. Почему-то — только в пальцах.

И — сквозь нарастающий звон в ушах:

— Этот — вообще не соперник, он после травмы. Сделай ложный выпад ниже пояса — он их боится до судорог. Ясно?

— Да ясно, ясно…

Свист. Онемевшее плечо. Парень, встающий и снова падающий на колени, запутавшись в собственных ногах.

Восьмой?

Девятый?

Отборочные игры — это марафон. Скорее на выносливость, чем наумение.

Фрагменты… Свист. Звон в ушах.

Звон — это после того, длинного, задел-таки по уху, еще чуть — и в висок было бы. По касательной, правда, только кожу свезло, но никаких сотрясений быть не может, не ври, Зоя, ты отлично знаешь, что поташнивает нас по совсем другой причине…

— Все, хватит!

Махровый халат с капюшоном, огромный, как плащ-палатка, обрушивается на плечи всегда неожиданно. Только-только сумеешь войти в ритм, настроиться на длинную дистанцию, и сразу — бац!

Первое время Стась пыталась сопротивляться. Негодовала, возмущалась, взывала к совести и меркантильности и пыталась выпутаться из мягких тяжелых складок. Выпутаться не удавалось. При продолжении же активного сопротивления Стась, к вящему для себя неудовольствию, обнаружила, что длинные рукава халата при желании легко превращают его в смирительную рубашку.

— Два пропущенных в колено, один в бедро, шесть в корпус и один в голову. По-моему — вполне достаточно.

— В голову по касательной, а это не считается!

— Видел я, по какой касательной.

Бэт голоса не повышал, однако спорить с ним желание пропадало. К тому же если посмотреть с другой точки зрения…

Вот, например, переработает она, увлечется, зазевается — и сломает руку. Сорвется с марафона, пропустит как минимум неделю… Для нее это будет просто болезненным переживанием, неприятным, но коротким, а для Бэта и его команды — финансовой катастрофой. Они же все только на нее и рассчитывают, вон сколько в нее сил и средств вбухали, один универсальный тренажерно-массажный комплекс Хорста чего стоит, и если сейчас она вдруг повредит себе что-нибудь серьезное — это будет с ее стороны просто черной неблагодарностью. Пожалуй, что даже подлостью это будет.

Она вытерла предложенным полотенцем лицо, покосилась виновато. Вздохнула.

— Извини…

Он, похоже, разозлился.

Это не было чем-то необычным — настроение у него менялось стремительно и непредсказуемо. Во всяком случае она уже давно перестала даже пытаться понять, что именно может его развеселить, а что огорчает — все равно не угадаешь. Хотя некоторые закономерности прослеживались — он, например, почти что всегда злился после окончания боев, и она никогда не могла понять причины, потому что злился он вне зависимости от результатов, причем как самих боев, так и тотализатора.

Нет, он при этом не ругался, не рычал на нее или других, не топал ногами. Наоборот. Он становился очень-очень вежливым, говорил медленно и тихо, почти ласково, и беседу при этом мог поддерживать вполне осмысленную, так что первое время она даже не понимала, что это он так злится. Пока случайно не заглянула во время одной из таких бесед в его глаза. И не замолчала на полуслове, задохнувшись…

— Пошли, погреемся. Заминку сегодня я тебе сам сделаю, так будет надежнее.

Она ничего не ответила, боясь неверным словом разозлить его еще больше. Осторожно кивнула.

Это не страшно. Это даже хорошо. Массаж на него всегда действовал успокаивающе, еще одна странная закономерность, пока что не имевшая исключений. Он никому не доверял этого дела, собственноручно расстилая Стась на теплом камне и выжимая крепкими пальцами из ее тела воспоминания о ринге до самой последней капли. И не только из соображений конспирации — во всяком случае у Стась были на этот счет серьезные подозрения. Слишком уж умиротворенным становился он потом.

А еще немного позже, проваливаясь в горячую, пахнущую распаренным деревом темноту, Стась даже рисковала привычно пошутить и бормотала с расслабленным удовлетворением:

— Ты — чудовище…

А он смеялся. Нормально вполне смеялся. Почти довольно.

И глаза у него были нормальные.

* * *
Талерлан. Униаполис. Частная клиника псисомокоррекции. Аликс.


— Сумеешь, Енни?

— Хорошая девочка, большие надежды могла бы подавать. Дар, правда, узконаправленный, зато мощности неплохой… Запущенный, конечно, и полное отсутствие тренинга и школы… Что характерно, имевшее место досадное происшествие ничуть не стерло его, даже не пригасило. Скорее, пожалуй, придало дополнительную фокусировку. Ты уверена, что не собираешься заводить ученицу?

— Енни, ты же меня не первый день знаешь…

— Знаю, к великому своему сожалению. Если я возьмусь за стабилизацию без параллельного развития — от этого великолепия не останется практически ничего. Ты издеваешься, да? Своими руками уничтожить подобное чудо…

— Зато будет обыкновенной. Ничего не знающей. Ни к чему не причастной. Простой и счастливой. Если повезет.

— Из нее вышел бы прекрасный школлер. Может быть — даже уровня самшита.

— Только попробуй.

— Ха! Она еще мне угрожает?! Нос не дорос! Мелочь пузатая! У вас когда там совершеннолетие наступает, а? Вот то-то же! Угрожает еще! И — кому?.. Ты кому угрожаешь, а?!

— Ты уходишь от ответа, Енни.

— Тоже мне… Угрожальщица!

— Енни, пожалуйста, не делай вид, что обиделся. Ты всегда так поступаешь, когда хочешь уйти от ответа. Да или нет? Берешься — или мне самой попробовать?

— Самой!.. Это уже шантаж, знаешь ли! Тебе только доверь бедную девочку… Радуйся! Ты вовремя успела. Прогрессирующий синдром куколки, недели через две она бы уже окончательно ушла в себя, и никакая твоя шоковая терапия… Волей-неволей пришлось бы брать в ученицы… Хотя бы на фильтровку.

— Теперь моя очередь говорить «Ха». Прости, Енни, но ты дурак. Ты же ничего не знаешь о фильтрах, а туда же.

— Ох, извините, затронул ненароком профессиональную гордость, больше не повторится.

— Не язви. Да или нет?

— Да! Конечно же, да! К стенке приперла, да еще спрашивает. Ты же не случайно сюда притащилась, не ближний же свет… Стала бы ты сюда тащиться, если бы не была стопроцентно уверена.

— Задаешься. На Талерлане лучшие медцентры и лучшие специалисты во всей галактике. Это известно всем.

— Ха! Три раза. Ты же не пошла в первый попавшийся центр к первым попавшимся специалистам. Не-ет. Ты ко мне пошла.

— Спасибо. Отработать или?..

— Никаких или, именно что отработать и именно что ты. На ловца, как говорится… Если бы ты вчера не пришла, я бы сам не сегодня-завтра тебя искать начал.

— О, Великий Оракул, ты только погляди, что творится? Никому в этом славном мире больше не нужны реалы! Зато всем вдруг страшно понадобились услуги. Кстати, вот тоже вопрос — чьи именно услуги понадобились тебе? Фильтровать у тебя вроде бы нечего, хотя — кто его знает, конечно… Координировать ты еще и покруче меня умеешь, в Колледже нам тебя вечно в пример приводили… Охранника? Смешно… Школлера? Еще смешнее… Убить кого-то, что ли, внезапно понадобилось? Да нет, пожалуй, ты же мастер, сам бы справился, судьбу бы подстроил, даже рук марать не пришлось бы… Значит — анализ или информация. Всего лишь. Увы. А я было уже подумала, что будет что-то интересное.

— Информация. Можно сказать и так. У меня есть сын.

— О! Поздравляю. И что?

— Мы не поддерживаем отношений. Давно. Можешь считать проблемой отцов и детей, не имеет значения. Хотя — вру. Имеет. Он странный. И дело с ним иметь трудно. Впрочем, это-то как раз не важно… Информацию я тебе сбросил, пакет найдешь в своем планетарном адресе.

— А на словах?

— А на словах… Скажем так — у меня есть некоторые основания полагать, что у него не все в порядке. Короче — он может влипнуть в очень скверную передрягу. Если уже не влип.

— Известно, где он обретается?

— Известно, где он был. Или должен был быть.

— Найти, вытащить за уши из дерьма и нашлепать по попке?

— Если понадобится. Хотя, может, все это и блажь, и нет там ничего…

— Если не секрет — откуда у тебя эта… информация?

— Не секрет… Только не смейся. Кубик. Выпадало трижды подряд.

— Я давно уже не смеюсь над способом добывания информации. Какая, в сущности, разница. Ладно, сделаю. Пока. И еще раз — спасибо.

Она всегда перемещалась быстро. Если, конечно, была в подходящей шкуре — а сейчас она вырядилась в полное парадное эриданское. Да и прощания никогда не затягивала. И потому была уже у самой двери, когда Нгу Енн, имевший когда-то весьма красноречивую кличку Ки Кю, а ныне всеми уважаемый ведущий нейрохирург и психоструктор разряда «Альфа», вздохнул, шевельнулся массивным телом в не менее массивном кресле и сказал неуверенно:

— Только ты… это… ну, поосторожней там. Понимаешь, он все-таки Рыцарь…

Ки — это в переводе с киндского нечто полное и абсолютное.

Как вселенная.

Кю же, в смысле, если по буквам, кай-аш-у-умляут, — это ругательство такое. Нецензурное и единственное на древнечатланском. Так сказать — средоточие всей мерзости, какую только можно себе вообразить. Сильная это штука — старинные диалекты. Главное, точная.

А клички в Колледже Координаторов за просто так не раздавали, их заслужить еще надо было.

Нет, ну это кем же надо быть, чтобы так мило и естественно, почти небрежно, сообщить такое под занавес. Словно речь идет о незначительном пустячке, о котором и знать-то необязательно, но ладно уж, цени мою доброту, расскажу и о нем на всякий случай.

Это полным КЮ надо быть, и никак не иначе.

И как на подобное прикажете отвечать?..

Вообще-то, вариантов много было. От простого и недвусмысленного жеста с выставленным вверх средним пальцем до пространной возмущенной тирады о совести, славных годах совместной учебы и явно назревшей у некоторых личностей проблемы с рассудком.

Отношения Эридани с Орденом Рыцарей и так-то на добрососедские походили не очень, скорее напоминая вооруженный нейтралитет, усугубленный повышенным до почти болезненного взаимным интересом. А как, простите, еще могут сосуществовать в тесных условиях одной галактики пироманы и те, кто сам себя полагает единственной пожарной бригадой человечества? Рыцари возводили стабильность мироздания и истории в абсолют и стремились ее защищать всеми возможными способами. От нарушителей, фильтрующих эту стабильность по мелочи или же глобально ее координирующих. Так что нейтралитет был достаточно условным, но все-таки держался.

Глава 20 Правилам плевать на то, что ты о них думаешь

Талерлан. Униаполис. Частная клиника псисомокоррекции. Аликс. Продолжение.


Но сталкивать лбами с молодым и явно очень честолюбивым (уже хотя быв силу юного возраста и малой опытности) рыцарем именно ее, бывшего школлера, фильтра и самурая шитакана, выпускницу «Королевского Колледжа Координаторов» — и, заметьте, выпускницу не из худших, а это значит, что координация, повсеместная и ежесекундная, стала уже второй сутью, на подсознательный уровень перешла, и не пригасить ее теперь, как ни пытайся — попытайся, например, сознательно и активно не думать о белой черепахе, то же самое…

«Вот тебе, детка, красная шапочка и ведерко, сходила бы ты за водой. Только, знаешь, ты это… поосторожнее там. Не расплескай. Да и колодец все-таки принадлежит волку-людоеду… Который на ужин предпочитает малолеток в красных шапочках. Я знаю, что у тебя есть пулемет, но ты его дома оставь, и гранаты тоже, и кинжал не трогай. И вообще с волком поосторожнее там, мне он сильно дорог, не порань ненароком».

Что ответить на это?..

Аликс ограничилась тем, что иронически отдала честь. Хотя ухо кольнуло так, что даже в глазах потемнело — Чип был не согласен с ее сдержанностью и всеми доступными ему силами намекал на то, что если ему дадут право голоса, уж он-то выскажет этому типу…

* * *
Аликс шла по коридору, улыбаясь насмешливо и легкомысленно. Шедший навстречу санитар принял эту улыбку на свой счет, приосанился, хотя и с некоторой опаской, улыбнулся в ответ. Она скользнула по нему взглядом заинтересованно. Даже, кажется, подмигнула, чем довела до состояния, близкого к восторженной панике. Она не заметила его. Она вообще сейчас ничего не видела, шла и на окружающих реагировала на автопилоте.

Она думала, делая это так, как умеют только эриданцы.

Десятки, сотни, тысячи вроде бы никак не связанных между собой событий мелькали калейдоскопом, выстраивались цепочками, тут же рвались, разлетались брызгами и снова выстраивались — уже в другой последовательности. Миллионы абсолютно разрозненных мелочей. Ни на что вроде бы не влияющих. Незаметных.

Неважных…

Чип, конечно, умница, но он слишком молод и прямолинеен. Чересчур быстро выносит суждения и принимает решения. Эриданцы же не торопятся никогда. Во всяком случае — не торопятся в их понимании этого слова.

Чип не понимает одной существенной детали — Енни, конечно, кю. Причем не просто кю, а именно что ки кю. Но — не дурак. И пусть он не знает о ее самурайстве, — хотя это тоже спорный вопрос, а точно не знает ли?! — но про фильтров он знает отлично, в колледже это как раз его тема была.

Неспроста он. Мог бы ведь и сам, с легкостью мог, координатору его уровня призвать к порядку зарвавшееся чадо, пусть даже и рыцарством балующееся — да как две тропки выпрямить. Даже общую плетенку нарушать не придется.

Не стал. Что — не смог? Вряд ли. Скорее, не захотел. И тут возникает резонный вопрос — почему?

Сложные проблемы из разряда взаимоотношений отцов и детей — или же ему необходимо, чтобы именно она?.. Стоп. Енни, хрыч старый, не хотелось бы думать, что это просто твоя очередная попытка из уже изрядно поднадоевшей серии поползновений на тему матримониальную… Не удалось самому — так хоть через сына, так, что ли?.. Да нет, вряд ли он всерьез может рассчитывать, что она попадется в столь примитивнейшую ловушку.

Тогда — что?

А на бастардов, между прочим, опять подняли цену…

И, если Ки Кю не врет и не ошибается — у нас имеется не просто Рыцарь, а Рыцарь, вышедший на Большую Охоту. Давненько не было у нас этой самой Большой Охоты, подзабывать уже стали, расслабились…

Значит — опять будут костры. Если Большая Охота завершится удачно для Ордена — кубик не бросать, будут. Хотя нет, костры они уже пару веков как не используют, они же теперь гуманные стали, просто смертельная инъекция, а кремация уже потом.

Бастарды, мать вашу! И папочек тоже, заодно. Наплодили, понимаешь, а воспитывать некому, бегай теперь…

Потому что за кем, кроме очередного бастарда, очень не вовремя осознавшего и тут же попытавшегося использовать налево и направо основную свою силу, может начать Большую Охоту молодой и очень честолюбивый рыцареныш?

Впрочем — это все потом. Пока имеется куда более насущная проблема. Главное — близкая. И почти неожиданная. Вот она, рядышком, на площадке первого этажа…

На площадке первого этажа стояла Джесси.

Аликс спасла быстрота реакции.

А так — место Джесси выбрала идеальное, немного слева от лифтов, с того края площадки как раз просматривались обе лестницы и дорожка, ведущая к черному ходу, а парадный вообще был как на ладони. Выучка у девочки неплохая, ничего не скажешь.

Джесси была одета в голубые форменные брюки какого-то санитара, имевшего несчастье и глупость с ней повстречаться, а у больничного халатика отрезала рукава и подол, превратив его во вполне приличную рубашонку. Рюкзачок на левом плече дополнял картину. Она стояла почти неподвижно, двигалась только рыжая голова на напряженно вытянутой шее, обшаривая глазами входящих-выходящих.

Она явно ждала, и Аликс даже догадывалась — кого.

Черт. Вот тоже — проблема…

А может быть, старый перечник прав, и пришло время завести ученицу?

Она отпрыгнула назад и вверх. На восемь ступенек. Был бы кто на лестнице — удивился бы. Возможно. Хотя — от эриданцев и не такого ожидать можно, они же непредсказуемы.

Вышла на второй этаж. Тронула пальцем клипсу.

— Чип, соедини меня с доком… Енни, где моя девочка?

— Спит. Я ее успокаивающими под завязку накачал, пусть расслабится. А что — передумала?

— Енни, если ты спустишься в холл первого этажа, то очень удивишься. И не могу гарантировать, что приятно. Поэтому спускайся не один. А в следующий раз повнимательнее, пожалуйста, отнесись к выполнению моих заказов…

Она не стала слушать, что он ответит. Не стала и ждать в коридоре второго этажа. Окна этого коридора были бесполезны, поскольку выходили во двор. Аликс прошла мимо столика дежурной, читавшей толстый журнал и не обратившей на нее ни малейшего внимания, завернула за угол. Открыла дверь общей палаты.

Жажда деятельности — вот как этот рефлекс называется. Очень трудно устоять на месте, если не уверен, что поступаешь правильно.

Она практически ничем не рисковала — было время обеда, все ходячие сидят в столовой, а если уже и поели, то наверняка гуляют по дворику, напоминающему тюремный, но все-таки дворику, там есть трава на газонах, деревья, скамейки и даже фонтан, а двери туда открывают лишь на пару часов как раз после обеда, так что все, способные передвигаться…

Таких в палате было, если судить по пустующим койкам, девятнадцать человек. Похоже, ее угораздило завернуть в муниципальное отделение, они всегда на перегородках экономят.

Девятнадцать пустых коек. И одна — занятая.

Впрочем, вряд ли этот один представлял собою хоть какую-то опасность. Он и на месте-то находился сейчас лишь из-за полной неспособности передвигаться самостоятельно не то что по коридору, но даже и в прикроватных окрестностях. Больше всего он напоминал распятую мумию, весь, с ног до головы, запакованный в пластиковый заменитель кожи и растянутый на распорках специализированной кровати. От него за версту разило смертью и разложением, хотя изобретатели пластиката клялись, что он не пропускает запахи.

Помешать он не мог.

Окон в палате было три. Но наиболее удобным оказалось крайнее справа, рядом с ним как раз проходил какой-то толстый кабель, а от особо любопытных глаз сбоку прикрывал небольшой эркер, а сверху — козырек веранды третьего этажа. Огромная рама открывалась вовнутрь, и поэтому Аликс пришлось слегка подвинуть спецкровать с распятым на ней обрубком человека.

Сделала она это очень осторожно.

Просто по привычке, а не потому, что боялась причинить ему боль — пластикатовый кожезаменитель первым делом напрочь замораживает нервы, так что носящий его человек не чувствует вообще ничего, хотя и выглядит при этом премерзко, поскольку медики меньше всего заботились о косметическом эффекте и оставили пластикат абсолютно прозрачным. Им-то, допустим, так даже удобнее, а вот остальным случайным наблюдателям не всегда бывает приятно видеть шевелящиеся кишки или, как вот сейчас, запекшееся синевато-бордовое мясо с редкими желтоватыми прожилками.

Но он все равно проснулся, о чем свидетельствовала изменившаяся тональность хрипа, заменявшего ему дыхание. И резко усилившийся запах. Хотя это, скорее, чисто психологические выкрутасы, не может от живого человека так пахнуть. Впрочем, это уже не имело значения.

Аликс вскочила на подоконник.

— Эриданец… Эриданец, постой…

Хрип почти не изменился. Да и звучало это совсем не так, поскольку согласные он не выговаривал почти что все, она скорее догадалась, чем услышала, но вот обертона…

Радость. Облегчение. Болезненная надежда. И все это — в тугом клубке с мстительной яростью и наконец-то подвернувшейся возможностью свершить возмездие.

Опасность! Опасность! Опасность!..

Она села на подоконнике. Опустила длинные ноги в палату.

Это становилось интересным.

— Эриданец… Это судьба… У меня есть товар… Высшей пробы…

Радость. Злоба. Удовлетворение.

Опасность!

Докторская степень, несколько неудачных экспериментов на грани законного. Изгнание. Ого! Здесь, на Талерлане, исчезающе малое количество медицинских экспериментов имеют честь стыдливо именоваться не совсем законными, да и тогда суды смотрят сквозь пальцы.

— Эриданец… Ты покупаешь информацию?

Вот оно что.

Ты ведь, дядя, по трупам шел, как по бульвару. Пожалуй, даже не военные, что-то из секретных правительственных… Вот откуда этот запах, действительно — чистой воды психосоматика, подсознание сработало. И товар у тебя наверняка такой, что потом вовек не отмоешься.

— Не глядя — нет. Да и от цены зависит.

— Понимаю… Информация о дилонгерах… Живых, вполне здоровых… И, главное — активно практикующих… Цена — новое тело… Не все, конечно… Кожа, кости, лицо… зубы… пальцы… пальцы — очень важно… И — услуги хирурга-реаниматора… Стоит этого такая информация?

Он не врал.

Опасность!

Он действительно знал. А, значит, вполне могли знать и другие…

Аликс закрыла раму. Это становилось не просто интересным — интересным смертельно.

— А поточнее?

— Целая планета дилонгеров… Как тебе такое, а, эриданец?.. Их там несколько сотен тысяч… никто не считал… Стоит целая планета дилонгеров одного нового тела, эриданец?

Ей захотелось рассмеяться. Дело из разряда смертельно опасных перешло в разряд просто любопытных, не более. Но менее интересным от этого не стало. То, что знает он и кто-либо там еще, не имеет ни малейшего отношения к Эридани. Да и глупо было даже на секунду предположить, нет ведь никаких предпосылок. Еще одна планетка собратьев по странному гену, позволяющему некоторым из своих носителей влиять на реальность при помощи голоса. Пожалуй, интересно. Но не более.

Странно вот только, что не исчезает ощущение опасности…

— Да, такое, пожалуй, стоит нового тела.

* * *
Джуст. Космопорт Владимирско-Центрального. Лайен.


Будем исходить из того, что реального времени у нее тогда было очень мало. А финансового — и того меньше. Стало быть — хирургия и пластформация отпадает. Что остается?

Волосы.

Это — в первую очередь. И обязательно. Нет, она, конечно, не тянет на уроженку Ирланда, но достаточно рыжая, чтобы отсвечивать в любой толпе стоп-сигналом на полгалактики. И еще этот красноватый отлив…

Итак — волосы. Два крайних варианта по цвету и два промежуточных… Ладно — один промежуточный, ближе к темному. Теперь — фактура. Мелкая кучеряшка, крупная, прямые. Это уже девять вариантов. Длина дает еще три — итого двадцать семь. Теперь форма… Наиболее меняющих лицо немного — всего пять-шесть. Драконье гнездо, прямой пробор, каре, пиня, беби и вуди. Ладно…

Теперь — глаза.

Свои у нее светлые, паскудство какое! Даже линз не надо — в каждом аптечном автомате полно подкрасок на любой вкус. Если она стала брюнеткой — то и глаза наверняка затемнит, чтобы внимания не привлекать. Будет ли делать это для блондинки? Хм-м… А пес ее знает! Значит — удвоим. Так надежнее.

Кожа… Снять загар — пара пустяков. Или — усилить. Изменить цвет. Четыре основных оттенка — как минимум. А ведь есть еще и экзоты.

Это — уже более двух тысяч вариантов.

Пол… Да запросто! Значит — еще удваиваем.

Рост… Ну, тут посложнее. Плюс-минус сантиметров пять, ну — десять, не больше.

Вес… Тут простор неограничен. При желании она может выдать себя даже за беременную тройней хиятанку. Если, конечно, сможет таскать на себе лишние двести-триста фунтов.

Стоп. А это идея. Не насчет хиятанки — насчет беременных вообще. Мы почему-то полагаем, что свое состояние она будет скрывать. А если нет? Если наоборот — постарается усилить и сыграть? Их же стараются проверять как можно реже после того скандала с мутациями на Тайжере… Идея удобная, вполне могла сработать.

Лайен отложил интдок. С верхней иконки на него смотрел ушастенький негритенок, мало похожий на расположенную ниже холодноглазую Бругнильду, мечту любого викинга. И еще меньше — на взятую за основу галлографию Стась.

Но существуют люди — наверняка существуют! — на которых эти виртуальные личности окажутся похожими как две капли воды. Закон подлости в действии. Как раньше вообще умудрялись кого-то найти без повсеместного генсканинга?!

Лайен вздохнул, сунул интбок в сумку.

—…идет на посадку. Просьба к пассажирам занять свои места и пристегнуть ремни.

В смотровом иллюминаторе возник краешек посадочного круга. Маленький шестиместный ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок, мимо шпиля направляющей антенны. Теперь посадочное поле было видно почти целиком — пара грузовиков, несколько мелких яхточек-внутрисистемок, огромный круизер линкорного типа — явно какой-то экстравагантный денежный мешок развлекаться изволит! — и рейсовый «Пангалакстис».

Надо же, даже в такую дыру они проложили регулярную трассу.

* * *
Джуст. Космопорт Владимирско-Центрального. Стась.


Маленький юркий ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок посадочной площадки мимо острого шпиля направляющей антенны.

Ботик, впрочем, был не таким уж и маленьким — шестиместка как минимум, плюс дополнительная масса крыльев для маневрирования в атмосфере. Плюс багажное отделение. Плюс дополнительные баки для горючего. Он мало походил на юркие одноместные кабинки внешней защиты, на которых работало большинство честиток, а уж асы — все поголовно.

Но он тоже был класса «Единорог»…

Стась следила, как он шел на посадку — такой маленький на фоне огромной двадцатипалубной яхты-круизера. Уверенный, шустрый. Фыркнула — слишком длинный вираж, явное рысканье, перерасход горючего и к тому же промах метра на три от центра площадки. К аскам такую пилотессу не подпустили бы и на парсек, несмотря на всю ее двухсот процентную честитность.

— Трехминутная готовность. Просьба к пассажирам пристегнуть ремни и воздержаться от приема наркотиков и алкоголя на время взлета.

Стась оторвалась от иллюминатора, шевельнула ноющими ногами, поморщилась — Бэт заставлял ее носить специальную обувь с продольной планкой на подошве — типа высоких коньков. Для постоянного тренинга голеностопа. Сидящая напротив Железнозубка заметила ее гримасу, ухмыльнулась, довольная.

Отношения с командой у Стась не сложились. Не то чтобы ее это особо задевало — просто было немного грустно. И как-то не совсем понятно — чего, в сущности, им от нее надо?

Глава 21 Правила - белый суслик на белом листе: попробуй не думать о нем, зная, что он там есть

Джуст. Космопорт Владимирско-Центрального. Стась.

Продолжение.


Отборочные игры они прошли все, но только Стась выбилась в транслируемый на весь сектор персональный марафон предфиналья, в котором против тебя может оказаться по жребию или выйти осознанно любой претендент на финал и ограничений по времени не существует, фиксируется лишь чистая победа. И, хотя приглашение на чемпионат Деринга распространялось на всю команду целиком — все они отлично понимали, кому этим приглашением обязаны. Но только если парня такое положение вполне устраивало — его устраивало все, что не отрывало от сна, еды, тренировок и собственно драк, — то обе девицы просто бесились. К тому же они, похоже, еще и то ли ревновали, то ли искренне полагали, что она обижает Бэта — положение братишки имеет свои сложности, особенно если твой хозяин постоянно умудряется где-то наставить себе синяков.

Стась закрыла глаза, притворяясь, что спит.

А стюардик-то смотрел просто-таки с восхищением. И место дал у окошка, и суетился всячески. Хотел даже автограф попросить, но так почему-то и не решился. Популярность Реддрака растет, в этом нет сомнений. Вон даже пилот со штурманом перед стартом прогулялись по проходу, словно бы невзначай.

Мелочь, а приятно.

Забавно, но процентов на семьдесят эта популярность обязана отсутствию в ее послужном списке трупов. В этом Бэт тоже оказался прав. Слишком уж необычно для хитчера, особенно — для начинающего бойца, они же в подавляющем большинстве только за счет размазывания соперников в кровавый фаршик популярность и зарабатывают, каждым собственноручно приконченным гордятся, словно какой-нибудь древний лорд — редкостным охотничьим трофеем. А тут — по нулям. При, заметьте, весьма неплохих результатах. Бэт — мальчик умный, сразу сообразил, как это будет выглядеть и какие дивиденды принесет ему как хозяину. А некоторые идиотки тупые еще и кубиком перед его носом самодовольно размахивали.

Клиника…

— …Помотай его на длинной, но будь осторожна…

Свет.

Свисток.

Пружинящий мат под ногами. Темный силуэт, ускользающе быстрый, подвижный, словно ртуть, словно стремительно тающие шарики воды на раскаленной сковородке. Его никак не поймать взглядом, не зафиксировать, не разглядеть, словно руками ловишь юркую скользкую рыбу, и остается лишь след на краю зрения, легкое касание, тень, а пальцы хватают лишь воду…

Это называется «Стойка-тени-за-левым-плечом»…

Будь осторожна! Своевременное предупреждение.

Стойка=тени-за-левым=плечом - это тебе не тень-за-спиной.

И даже не Тень-лицом-к-лицу.

Очень опасная стойка, все отлично знают, кто именно стоит у любого за левым плечом.

Будь осторож…

Поначалу удар показался несильным.

Быстрым — да. Но не сильным. Просто — слишком быстрым. Она не успела поставить блок. Да что там блок — она это движение даже заметить-то толком не успела! Так, вихрь вспененного воздуха, ветер, стремительная тень…

Но кольнуло под грудь. И онемели ребра. И тряхнуло так, что лязгнули зубы. И пережало дыхание.

Такое бывает, когда пропустишь удар пяткой в солнечное сплетение. Но он-то ударил выше.

Рукой…

Недоумевая, Стась машинально взглянула туда, куда он ударил.

И увидела осколки ребер, острые и белые, прорвавшие намокшую красным желтую майку.

Его удар смял защитную бронежилетку, словно та была из картона, и вдавил ее смятый кусок глубоко в грудную клетку, ломая ребра, в капусту шинкуя легкие и выдавливая их, словно фарш сквозь дырочки в мясорубке. Забавно, но майка при этом осталась целой, только в трех местах ее проткнули обломки ребер.

Боли не было.

И страха пока еще тоже. Наверное, это и называют шоком. Когда ни страха, ни боли, и только дурацкий вопрос: «Как же так?»

Стась попыталась вздохнуть. И вот тут пришла боль. Навалилась душной волной, когда зашевелились обломки ребер в хлюпающем пузырящемся месиве, а острая грань осколка бронежилетки, повернувшись, воткнулась прямо в дергающееся сердце…


Стась вздрогнула, застонала.

И проснулась.

Боль сразу уменьшилась от запредельной до терпимой, не слишком сильной.

Это был кубик.

Всего лишь кубик — во время сна она неудобно прижала его локтем, и он уперся острой гранью в ребра.

Вот и все.

* * *
Система Маленькой-Хайгона. Медицинская база № 28. Марк Енсен.


У Марка Червиолли-Енсена (да-да, именно так, поскольку мамочка его действительно была той самою Червиолли, прославившейся на полгалактики не только неподражаемыми ногами, но и не менее неподражаемым упрямством, а папочка происходил прямиком из потомственных Енсенов, ни один из многочисленных предков которых не мог бы похвастаться чем-либо хоть мало-мальски примечательным, кроме того же самого неподражаемого… догадались? Да-да, именно. И, поскольку в дружно упершейся рогами чете слово «компромисс» считалось грубейшей непристойностью и употребление его влекло за собой немедленное промывание рта с хозяйственным мылом, пришлось их единственному чаду терпеливо носить обе фамилии разом, но это так, к слову) была своя теория, объясняющая, почему дежурство на двадцать восьмой базе поручили именно ему.

Теория эта касалась присутствия во Вселенной некоей высшей справедливости.

За свои тридцать четыре года он успел побывать в гостеприимных лонах шестнадцати религий и десяти более мелких культов, в каждой пройдя путь от отчаянья, надежды, обретения веры, восторга, преклонения через последующие сомнения, метания, разочарования, к новому отчаянью.

Полтора года назад у него как раз случился острый приступ воинствующего атеизма, и в туалете студенческого общежития (а надо отметить особо, что все свои религиозные искания Марк вполне успешно сочетал сперва с учебой, а потом и с аспирантурой) был торжественно предан сожжению весь накопившийся к тому времени «мистический хлам», хранимый до этого, кстати сказать, в течение двадцати лет весьма бережно, несмотря на постоянно менявшиеся убеждения.

Атеизм казался чем-то настолько новым, что возникла даже было надежда, что это — насовсем.

Надежда рухнула где-то в середине прошлого года, а три месяца назад он испытал жесточайшее разочарование и даже попытался покончить с собой, но как-то робко и неумело, поскольку раньше никогда ничем подобным не занимался. Впрочем, может быть, именно поэтому сия попытка чуть было не увенчалась успехом — помешало короткое замыкание, происшедшее в электросети как раз в тот момент, когда обмотанный оголенными проводами с ног до головы Марк собирался с мужеством над вскрытой электрической розеткой.

Так что теперь, живой и вполне здоровый, Марк Червиолли-Енсен был вполне доступен новым мистическим озарениям, буде таковые появятся. Да вот беда — появляться на двадцать восьмой станции не спешил никто. Ни клиенты, ни строгие инспектора санэпида или раднадзора, ни тем более озарения.

Может быть, все дело было в том, что Марку никак не удавалось впасть в нужную степень отчаянья — ну не получалось у него, и все тут! Как прикажете впадать в отчаянье, если рядом нет никого — ну абсолютно никого! — кто бы мог тебя в это отчаянье привести?!

В отчаянье Марка Червиолли-Енсена не могли привести ни бездонная мгла за иллюминаторами, ни паршиво работающая связь, ни однообразный рацион, ни даже отсутствие элементарных удобств, из-за чего постель приходилось убирать самому, самому же загружать в тамбур посуду для вакуумной чистки и самому же постоянно программировать допотопного робота-уборщика.

В отчаянье Марка обычно приводили люди.

А вот людей-то как раз на двадцать восьмой станции не было…

Ну, разумеется, кроме самого Марка Червиолли-Енсена.

Так что вот уже шестую неделю Марк пребывал в странном и непривычном состоянии, которое буддисты вполне обоснованно могли бы назвать нирваной, а христиане — райским блаженством, правда, с несколько меньшим на то основанием.

Ему было хорошо и спокойно. Он ничего не хотел и ничего не боялся. Даже непривычное умиротворение больше не пугало его. Он просто жил, радуясь каждому новому дню.

И в этом вот состоянии тихой радости начал потихоньку склоняться к чему-то типа космического язычества, приняв за аксиому существование во вселенной некоей высшей силы, может быть даже и не совсем разумной, но свято блюдущей принцип справедливости. Который и был осуществлен при назначении на двадцать восьмую станцию именно его, Марка Червиолли-Енсена.

Когда-то давно его единокровный брат Вайминг сказал, что это только умирать хорошо в компании. А будь на то его воля — ушел бы он в одиночное плавание куда-нибудь подальше от нашей чересчур густо населенной Галактики.

Марк тогда с ним не согласился, поскольку как раз исповедовал учение пресветлого Яцзыня, утверждавшего, что все беды идут именно от человеческой разобщенности. А вот ежели удалось бы слиться всем особям рода людского в единовременном вселенском оргазме — вот тогда и только тогда бы и наступило царство Божие на всех землях, сразу и навсегда.

Позже, глубоко разочаровавшись в Пресветлом и пройдя курс лечения от какой-то венерической фигни, Марк вспомнил тот разговор и подумал, что Уве прав. Сумей они выиграть в лотерею или получить шальное наследство (о «заработать» речи не идет, такого количества не заработаешь и за десять лет, а работать дольше — это же просто смешно!), они бы, возможно, действительно купили два одноместных корабля — именно два и именно одноместных! — и подались куда глаза глядят.

Но в лотерею они не играли, а богатые родственники умирать что-то не спешили. Впрочем, даже при наличии средств Уве все-таки вряд ли решился бы на такое. Он был очень ответственным и слишком серьезно подходил к своему положению наследника по крови и духу. Он был младшим и самым любимым из всех сыновей Свена Енсена, к тому же — единственным ребенком Элизабет, последней и самой обожаемой его пассии. А у Марка, лишенного отцовского благорасположения после истории с Белым Братством, на подобную авантюру финансов не было и в проекте.

Так что двадцать восьмая станция — самая дальняя на подходе к поясу астероидов в малонаселенной системе Кляйна-Хайгона — это действительно был на данный момент идеальнейший вариант.

Марк зевнул, потянулся с хрустом, благостно осмотрел пульт, собираясь переключить управление на автоматику, поскольку наступило время ленча, да и играть в покер с вечными и неутомимыми виртуальными партнершами поднадоело, когда один из огонечков вдруг привлек его внимание. Несколько секунд он смотрел на огонечек в недоумении, но по-прежнему благостно, пытаясь вспомнить, что сие могло бы означать. На плановую проверку не похоже — о тех предупреждают за двое суток, чтобы ты успел хорошенько подготовиться. Заправку проводили на прошлой неделе, техосмотру не больше трех месяцев — нет, с этой стороны подвоха ожидать не приходится. Так что же это у нас такое зелененькое, мигающее так забавно, ритмичненько так?..

И вдруг вспомнил.

Сигнал дальней связи.

Причем — не просто сигнал, этой зелененькой мигалкой обычно зеленый коридор требуют. Ну, там, где в этом есть необходимость. Не здесь, где путаться под ногами или в стороны шарахаться просто некому.

Он еще улыбался, хмыкал недоверчиво, а пальцы жили собственной жизнью, наводя сигнальный маяк, готовя причальные захваты, активируя медицинский и гостевые отсеки. Да, кстати — неплохо было бы узнать, в чем, собственно, причина…

Он оформил запрос, отослал с информационным пакетом. Ответный пакет, в сущности, даже ответным назвать было бы трудно — он пришел практически сразу, без запаздывания — похоже, готовили его одновременно. Куча технической муры, с этим пусть автоматика сама разбирается, а вот и наше.

Марк моргнул. Перечитал еще раз. Присвистнул.

Ничего себе!

Да нет, быть не может.

Ксона — здесь?!

Даже для учебной тревоги — слишком невероятно. Ксона — не такая штука, которую можно внезапно подхватить в глубоком космосе. Ею нельзя болеть «немножко», как нельзя быть немножко беременной. Она или есть — или нет. И если она есть — то и сам ее обладатель, и все окружающие его люди узнают о ее существовании в первые же пятнадцать минут полета. Максимум — полчаса, если фаза нулевая, а симптоматика достаточно сглажена. Так что самые типичные места ее обнаружения — ближние орбиты. Не зря же вокруг каждой планеты или станции столько госпитальных ячеек, хотя на самом-то деле истинная ксона — явление крайне редкое, он сам, например, видел только во время обучения, их тогда специально возили на Астарту, в Институт Проблемной Генетики.

Да нет, это чья-то шутка. Чья-то глупая шутка. Наверняка. Не бывает такого…

Он смотрел на экран и не верил.

Он не верил, когда серая громада трейвера-ультравена перекрыла обзор, нависнув над крохотным диском станции, не верил, когда дрогнул весь астероид от небрежной стыковки, не верил, когда истеричный голос по ближней связи требовал чего-то маловразумительного, а станционные стыковщики пытались совместить при помощи допотопного рукава выходной кессон станции со шлюзовым коридором пассажирского экспресса, совершенно к этому не приспособленного.

Не верил, когда по палубе затопали тяжелые ботинки и куча народу заполнила крохотное пространство, чего-то требуя, крича, толкаясь, издавая самые разнообразные звуки, при этом словно стремясь перекричать друг друга, когда протащили узкие носилки с привязанным к ним неподвижным телом, больше напоминавшим кокон, когда запихнули в почти непристойной спешке эти носилки прямо в диагност.

И даже когда диагност выдал предварительный результат, снабдив его для пущей важности коротким взревыванием сирены — Марк Червиолли-Енсен все равно не поверил.

Ну не бывает такого!..

* * *
Талерлан. Униаполис. Частная клиника псисомокоррекции. Нгу Ен Ли.


Лицо спящей девочки потеряло свою вечную настороженную готовность ударить первой, до того, как ударят другие. Оно разгладилось, став беззащитным и от этого — еще более юным. Светлые волосы разметались по темно-голубой подушке, курчавились слегка, поблескивали в свете дежурной лампочки над входом.

Другого освещения на данный момент в специализированном боксе для «особых» пациентов, куда доктор Нгу Ен Ли поместил эту девочку еще вчера, не было. Но оно Нгу Ену и не требовалось — он с детства хорошо видел в полумраке, да и девочку эту за прошедшие двое суток изучил досконально вдоль и поперек, как снаружи, так и изнутри.

И смотрел он на нее сейчас не только с вполне понятным удовлетворением хорошо проделанной работой, но и с интересом почти плотоядным. Девочка Нгу Ену нравилась. Очень нравилась.

Особенно после того, что выловила сегодня утром из Сети его не слишком догадливая ассистентка. Она была дурой, эта ассистентка. И поэтому, конечно же, ничего не поняла в том, что именно сумела раздобыть. Но дурой она была исполнительной, все интересненькое и странное тащила в клювике исправно, и потому оставалась одной из самых приближенных ассистенток. Нгу Ен даже любил ее за то, что она такая дура. Надо же ее хоть за что-то любить. А больше вроде бы и не за что, ведь старательной быть входит в ее должностные обязанности.

Все знали, что Нгу Ен любит девочек. Очень любит. Любых.

Нгу Ен постоял у кровати, полюбовался еще немного. Поправил упавшие на лицо светлые прядки.

Эту девочку он любил особенно.

Бокс для вип-пациентов был устроен хотя и без излишней роскоши, но с учетом максимально возможного комфорта. И потому напоминал гибрид офиса и клуба. Здесь ненавязчиво и удобно располагалось все, что может понадобиться деловому человеку как для ведения собственно деловой жизни, так и для отдыха, и даже туалет был телефонизирован.

И связь отсюда осуществлялась отнюдь не через комплексный коммутатор.

Глава 22 Правила - черная кошка в темной комнате: попробуй поймай, даже если она там есть

Талерлан. Униаполис. Частная клиника псисомокоррекции. Нгу Ен Ли.

Продолжение.


Нгу Ен присел в максимально удобное кресло, защелкал клавишами. Код планетарной Сети он помнил наизусть, номер же Верхнего Галапагоса ему радостно прочирикала все та же глупенькая ассистентка.

Подождал — на таком расстоянии даже мгновенная связь не была такой уж мгновенной.

— Соедините меня, пожалуйста, с управляющим отеля «Хилтс». Тем, который в Уводопада…

Снова пришлось некоторое время ждать. Нгу Ен почти физически ощущал, как падают секунды, на таких расстояниях превращаясь в дни, минуты, может быть, даже года — которые придется заплатить. Можно было бы, конечно, сразу же заказать разговор с оплатой этим самым отелем, все равно им его в конечном счетеоплачивать и придется. Но существовала маленькая вероятность, что управляющий пока еще не впал в достаточную степень отчаяния. Или от природы окажется слишком прижимистым человеком, не желающим покупать котэ в мешке. Во всяком случае такой риск имелся. А рисковать Нгу Ен не любил.

— Управляющий на линии.

Никаких тебе «Хелло!» или хотя бы «Слушаю…» С другой стороны — можно понять, у человека такое горе…

— У меня есть информация о том, где сейчас находится ваша пропавшая постоялица. Позвоните мне, желательно с видео, если заинтересованы в уточнении деталей.

Он нажал отбой сразу же, но еще успел услышать испуганное, срывающееся почти на визг:

— Кто вы?! Что вам надо?! У нас никто не…

Максимально удобное расположение всего необходимого — штука приятная. Особенно если ты стар и толст. Не вставая с кресла, Нгу Ен протянул руку и включил кофеварку. В прозрачную чашечку закапали перегретые под давлением капли — тяжелые, угольно-черные, маслянистые. Запахло миндалем и корицей. Нгу Ен любил местный сорт, чуть кисловатый и очень горький, с непередаваемым запахом, пощипывающим ноздри. Гораздо лучше той, что считается настоящей классической кофе и до сих пор извлекается из допотопных зерен примитивным путем простого неэкономичного вываривания. Каменный век! И вкуса никакого — Нгу Ен пробовал как-то на приеме, пресная, безвкусная, пахнет несвежей пепельницей, и чего люди с ума сходят по ее натуральности? Впрочем, люди — они на то и люди…

Он давал управляющему отеля минут десять на то, чтобы связаться с заинтересованными персонами — вряд ли этот жалкий тип может самостоятельно решиться на что-то более отчаянное, чем выбор носового платка.

Еще минуты три — на усвоение теми полученной информации.

И от пяти до пятнадцати минут — на споры, выяснения и попытки связаться с полицией. Короче — вполне можно выпить чашечку кофе. Может быть — даже не одну.

Угрызений совести он не испытывал. Наоборот — даже некоторую гордость своей бескорыстностью, потому как лечение по высшему разряду он провел, еще не зная, чья именно она блудная дочка. Сутки координировал временные потоки из чисто доброты душевной, уместив в них двухмесячный восстановительный курс, та еще работенка. И тогда же он и решил, что пошлет далеко и надолго всякие там распоряжения всяких там эриданок.

Не будет он эту девочку калечить, делая такой же, как все…

Зуммер дальней связи был приятен на слух. Тринадцать минут. Оперативные ребята.

После третьего сигнала Нгу Ен включил режим ответа. И с некоторым даже удовольствием убедился, что управляющий отеля действительно человеком оказался прижимистым — связь шла по-прежнему лишь в аудио-режиме.

— Кто вы такой? С чего вы взяли, что у нас кто-то пропал?

Нгу Ен хмыкнул.

Люди. Что с них взять?

— А что — нет? Ну, тогда я не понимаю, зачем вы мне вообще позвонили.

Пауза.

Потом неуверенно-агрессивное:

— Мы сообщили в полицию!

Теперь Нгу Ен фыркнул уже в голос. Так, чтобы и собеседник расслышал.

— Да пожалуйста, сколько угодно!

Пауза.

Похоже, он говорит не от себя, просто выслушивает чей-то ответ, а потом повторяет. Это радует.

— Кто вы?

— Не могу поверить, что вы этого до сих пор не выяснили.

— Мы выяснили, кому принадлежит этот номер. Но мы так и не выяснили, каким образом вы смогли к нему подключиться. На станции говорят, что это практически невозможно…

— Знаете, мне они тоже говорили именно так. И именно поэтому я и выбрал их фирму.

На этот раз пауза была дольше.

— Вы что, всерьез хотите сказать, что доктор Нгуенли…

— Просто доктор Ли, если не возражаете.

Пауза на этот раз была короткой, еле уловимой.

А вот голос стал другим.

— Хорошо. Ждите, я сейчас подключу картинку.

Нгу Ен сделал последний глоток, отставляя пустую чашечку. Не стоит быть демонстративно развязным, это мелочно. Особенно если человек попадется приличный.

Возникшее на экране лицо, словно высеченное из грубого камня несколькими ударами топора, принадлежало явно не управляющему. Маленькие глазки-буравчики воткнулись в безмятежное докторское лицо жестко и подозрительно.

— Доктор Ли?

— К вашим услугам.

— Какое отношение вы имеете к похитителям? Вам известно, кто они? Сколько их? Где они держат заложницу? Их требования?

Нгу Ен зевнул. И подумал, что с выводами он, похоже, поторопился.

Заварить, что ли, вторую чашечку?..

— Послушайте, молодой человек, если вы желаете меня допросить, то я с удовольствием свяжу вас с моим адвокатом.

— Вам известно, что любое пособничество…

Напористый молодой голос вдруг смолк, словно отрезанный. Нгу Ен поднял глаза на экран.

И столкнулся взглядом со своим зеркальным отражением.

Почти зеркальным.

Лысоватый толстяк удобно развалился в сером кресле, сложив сарделькообразные пальцы домиком перед грудью, его маленькие черные глазки смотрели на доктора вдумчиво и благожелательно.

— Я отключил мальчика, — сказал толстяк, потирая пальцы друг о друга, — Мальчик хороший, но глупый. И усердный чрезмерно… Вы не против поговорить напрямую?

— Отнюдь. Всегда предпочитал переговоры без посредников.

— Я, знаете ли, тоже. Эти посредники… они иногда бывают слишком старательны. Когда мы получили ваше… предложение… То ошибочно приняли вас самого за… ну, вы меня понимаете. Но потом, узнав, кто вы такой… Мы пришли к выводу, что похитители, знакомые с вашей репутацией, решили воспользоваться тем обстоятельством, что Талерлан широко известен не только своими знаменитыми медицинскими исследованиями, но и практическим улаживанием подобных… конфликтов. Заложники, выкупаемые через талерланских посредников, как правило, домой возвращаются живыми и здоровыми… Так что дело теперь за определением приемлемой обеими сторонами суммы… Я прав?

— Отдаю должное вашей проницательности. Вы сделали правильные выводы из неправильных предпосылок. Дело действительно закончится определением некоторой суммы, но я в данном случае выступаю не как посредник, а как врач. Надеюсь, моя врачебная репутация вам тоже известна и не будет подвергнута сомнению?

— Ну что вы! Как можно. Но я не совсем понимаю…

— Во-первых, я ничего не знаю о похищении. Если оно и имело место, то мне об этом ничего не известно. Вашу дочь случайно обнаружил и привел ко мне один мой старый друг… Уточню заранее — о возможном похищении он тоже не имеет ни малейшего понятия. А ко мне он ее привел, потому что она явно нуждалась во врачебном присмотре. Вы понимаете меня?

Нгу Ен не ожидал, что маленькие черные глазки могут становиться такими большими.

— Вы хотите сказать, что она… Что у нее опять… Но мой личный врач утверждал, что все нормализовано! Он сам рекомендовал лучшего специалиста, лечение обошлось мне…

— Надеюсь, ваши слова не означают, что ставится под сомнение мой диагноз? И еще надеюсь, что вы более никогда не воспользуетесь услугами того коновала, который снимал вашей дочери последствия шока. Будь он моим студентом, я не доверил бы ему лечить даже послеродовую депрессию у подопытной крысы. Работай я в реальном времени — мне пришлось бы потратить полгода на то, чтобы ваша девочка не бежала бы с визгом прочь от первого же попавшегося ей навстречу мужчины. Или не пыталась бы его убить, что даже более вероятно, учитывая ее навыки. Я сделал все, что мог. И все равно ближайший год-полтора в смешанной компании она будет чувствовать себя не слишком уютно. Сейчас она спит. Хотите посмотреть?

Он подвинулся вместе с креслом так, чтобы не загораживать кровать. Подсвеченная аварийной лампочкой спящая девочка выглядела все так же очаровательно.

— Мы вам очень благодарны, доктор Ли. Очень. Ваши услуги не останутся неоцененными.

— Я пришлю счет.

— Ее уже можно… забрать домой?

— Пожалуйста. Хоть сегодня. Я оставлю рецепты и рекомендации, первые дни подержите ее на успокоительном, а потом ей неплохо было бы вернуться к прежнему образу жизни… если, конечно, он не предусматривает плотного ежедневного общения с представителями противоположного пола.

Черные глазки снова утонули в пухлых щеках, животик колыхнулся:

— О, нет, доктор! Совсем наоборот! Значит, вы полагаете?..

— Думаю, со временем она придет в норму. Лет через пять даже можете попробовать выдать ее замуж, если это входило в ваши планы. Но — не раньше.

— Спасибо вам, доктор… Спасибо! Если бы не вы… Приятно было познакомиться.

— Взаимно.

Нгу Ен выключил связь. Поморщился. Приятно, конечно, поговорить с приятным во всех отношениях человеком… Но до чего же сводит скулы!

Немного подумав, он добавил к уже выписанному счету еще один ноль. Посмотрел на получившуюся сумму. Улыбнулся удовлетворенно. Сбросил счет в окно-приемник экспресс-доставки. Улыбка его была мечтательной и полной предвкушения.

Зуммер ответной почты пискнул через полторы минуты — приятный во всех отношениях человек тоже предпочитал старомодную возню с чеками удобным, но каким-то нематериальным расчетам в Сети. То ли дело старые добрые чеки — даже в руках приятно подержать, чувствуется вес и ценность…

Нгу Ен достал из приемной камеры тонкую полоску хрустящего пластика. Развернул. Удивился.

Он хорошо знал людей. И потому очень удивился бы, не окажись сумма в чеке удвоенной. На этот раз сумма удвоенной не оказалась — удвоенным оказался добавленный им ноль. Приятно, черт возьми, иметь дело с приятным человеком.

Во всех отношениях.

* * *
Талгол. Малая арена Деринга. Стась.


— Извини.

— А-а, пустяки! — Бэт умел скрывать огорчения. Когда хотел. — Давай-ка я тебя лучше просканирую.

Она не стала возражать, все еще чувствуя себя виноватой. Хотя и была уверена, что повреждений на этот раз особых нет. Ключица — это ерунда, пара минут в реакамере.

— Как я и думал — все отлично! Можешь пока отдохнуть, а через двадцать минут опять выйдешь с Чарли. На этот раз не торопись, время удвоено. Сделай вид, что испугалась, он поверит, теперь-то как раз и поверит. Видишь, как все удачно складывается? Но не переигрывай. А если будешь падать — не залеживайся, он любит добивать лежащих ногами. И помни про его стимулятор. Он обречен.

Бэт не предложил отменить встречу. И Стась не была уверена в причине этого — действительно ли он верит в то, что говорит, или просто хочет, чтобы верила она. Интересно, сколько он потерял? Даже спрашивать страшно, Чемпионат Деринга — это вам не хилые полулегальные стычки по праздникам, здесь счет не на недели идет.

И, если немного повезет, можно протиснуться в призовую десятку. Один проигрыш на шесть побед и две продленки — шансы весьма неплохие. А призовая десятка — это полуэра. И пусть даже восемьдесят пять процентов принадлежат Бэту как хозяину команды — все равно можно запросто выходить из игры и больше ни о чем не беспокоиться…

* * *
Джуст. Космопорт Владимирско-Центрального. Ресторан «Генделык». Лайен.


— Лайен, мальчик мой, ты ли это?!

— Френни, зараза, ты не меняешься! А я-то думаю — чья это посудина полстоянки загородила?! Френни, это Дэн, мой напарник. Дэн — это Френни, мой старый... ну скажем так, приятель.

— Ну не такой уж и старый, мог бы и не уточнять! Дэн, говоришь? Красивое имя. Да и мордашка ничего так. Надеюсь, вы напарники только по работе и я тебя не обижу, если понравлюсь мальчику? Не хитчер, случайно? Нет? Жаль, жаль… Не ревнуй, детка, я все равно не охочусь в чужих владениях и не смешиваю два удовольствия, это так, профессиональная привычка. И только не говори, что привычка дурная, а то я огорчусь! Вы уже завтракали? Вот и прекрасно, садитесь сюда, я сейчас утрою заказ, если вы доверяете вкусу старого доброго Френни. Какими судьбами?

— Тебе не понять, Френни, твой интеллект таких слов не знает, но все-таки напрягись, запомни по буквам, потом в словаре значение посмотришь, есть такое понятие — работа.

— Ай-яй-яй, Лайен, деточка, как тебе не стыдно произносить подобные непристойности в присутствии приличного почти что старика? Если человек имеет несчастье быть несносно богатым, то все почему-то сразу начинают приставать к нему со всякими непристойными предложениями! Просто ужас какой-то!

— К тебе, пожалуй, пристанешь. Тебя-то как сюда занесло?

—Тебе не понять, малыш, но запомни по буквам, потом спроси кого-нибудь из взрослых, может быть, тебе и объяснят на досуге — есть такое слово: «ХИТЧ».

— С каких это пор ты стал шататься по разным забытым богами помойкам? Разве здесь может быть хороший хитч? Новички да списанные инвалиды.

— Не скажи! Молодые звезды рождаются как раз в подобных захолустьях. Видел Роки? Я подобрал его на задворках Джирана, дыра еще та. А знаешь, откуда родом сам Морткомпф?

— Я его не люблю.

— Деточка, ты меня удивляешь! Как можно любить Морткопмфа?! Но он же звезда, с этим нельзя спорить.

— Что, нашел на этой занюханной свалке нового Морткомпфа?

— О, ты как всегда прав! Совсем юное дарование, но какой стиль, какая техника, какая энергетика! Обаятельнейший малыш! Харизма потрясающая! Он нравится даже чопорным училкам младших классов! А как стартовал?! Начал с нуля, на него даже никто не ставил — а через пару десятков боев уже вышел в Кубок! Я видел записи — это что-то невероятное! Я приказал отчалить немедленно, как только увидел его первый бой в трансляции, и всю дорогу мы гнали как проклятые. Но увы…

— Почему же увы?

— Да потому, что такие шустрые и обаятельные не бывают ничьими, деточка! Во всяком случае — – не бывают таковыми долго… Уж не знаю, каким образом, но этот сволочной черный звереныш со своими сучками оказался здесь раньше меня и вцепился в парня всеми четырьмя лапами!

— Френни, да ты, никак, стареешь! Когда раньше тебя останавливали чужие контракты?

— Ай, деточка! Если бы дело было только в контрактах… В этой гнусной дыре просто катастрофически некого покупать! Настоящая трагедия!.. Кофе здесь дерьмо, бренди не лучше, но если в их дерьмовую кофе добавить их дерьмовую бренди и закушать все это дело хорошей шоколадкой с орехами — то очень даже ничего. Шоколадки здесь хорошие.

— Ты куда потом двинешь?

— Ох, если бы я это знал!

— А когда?

— Как только узнаю, куда проклятые конкуренты утащили мою драгоценную будущую звезду. А что, тебя подкинуть?

— Было бы здорово.

— Это будем подумать. Куда?

— Ох, если бы я знал!

— Хм-м… А когда?

— Как только — так сразу…

Они переглянулись, обменявшись понимающими улыбками. Дэн оторвался от эклеров, моргнул задумчиво и тоже улыбнулся — нерешительно, за компанию. Причем совершенно искренне, в ромео не берут тех, кто не обладает должным уровнем эмпатии и не умеет искренне проникаться настроением тех, кто рядом. Лайен потягивал дрянную кофе, откинувшись на мягкую спинку уютного кресла — Френни всегда умудрялся устроиться самым уютным образом — и рассеянно смотрел в панорамное окно, взвешивая плюсы и минусы неожиданной встречи. Где-то на самом краю поля суетились дозаправщики — похоже, готовился еще один старт. Необычное оживление для подобной дыры.

Глава 23 Правила есть условность, данная нам в ощущениях

Джуст. Космопорт Владимирско-Центрального. Ресторан «Генделык». Лайен.

Продолжение.


Плюс очевиден — вон он стоит, этот плюс, нагло выпятив отражатели и раздвинув мощными боками непрезентабельных соседей. Межсистемная яхта-круизер класса «экстра», экипаж не менее пятидесяти человек, средняя грузоподъемность, повышенная комфортность, безопасность по типу «мечта параноика», дальность автономного хода ограничена лишь капризами владельца. Минус же…

Ну, в своем роде минус не менее очевиден. Вот он сидит, и балагурит незатыкаемо, хитрый толстомордый минус.

Он не отказал сразу. Но и не согласился безоговорочно — впрочем, Лайен и не ждал такого согласия, он слишком хорошо знал Френни. Чего он ждал, так это встречного предложения, обмена услугами, своеобразного торга — и вполне готов был пойти навстречу. Френни умница, он не попросит взамен такой не слишком обременительной услуги нечто запредельное.

Но Френни не выдвинул сразу с десяток вариантов, предлагая Лайену самому выбрать из того, что нужно Френни, наиболее приемлемый и наименее затруднительный для самого Лайена. Старый мерзавец был по-своему честен, Лайен работал на него пару раз, да и потом время от времени услугами обменивался и сохранил впечатления вполне приятные.

Но сейчас Френни сказал «будем подумать». И значить это могло только одно — выбора не будет. У Френни нет десятка равноценных вариантов, а есть одна большая проблема. И решение именно этой проблемы настолько важно для Френни, что он даже не решился сразу о ней заговорить.

Лайен вздохнул.

Раз выбора нет у Френни — то у него его тем более не будет. И глупо тешить себя иллюзией, что остается выбор между согласием и отказом. Уж ежели Френни почему-то решил, что с его проблемой наилучшим образом справится именно Лайен — а ведь он решил именно так, вон как обрадовался, и глазками цепкими постреливает, и завтрак оплатил, и наверняка потом на яхту к себе потащит что-нибудь показать, а там и на ночь оставит, зачем, мол, на гостиницу тратиться… Так вот, если Френни чего решил — то сопротивляться бессмысленно. Он ведь из тех зануд, которым проще дать, чем объяснить, почему не хочешь.

Оставалось только надеяться, что решение его проблемы не пойдет вразрез с основным заданием. И не будет тем или иным боком касаться его дочки.

* * *
Талгол. Деринг. Отель у малой арены. Стась.


«Я дерусь, потому что дерусь!»

Светящиеся буквы на фоне темного неба вспыхивали пронзительно-синим, постепенно выгорали до багрового, и снова ярко-синяя вспышка — каждые три минуты, своеобразный таймер Деринга.

Отсюда, с балкона Оракул его знает какого этажа, лазерный слоган над стадионом скорее угадывался, чем читался на самом деле. Впрочем, высота не причем, просто ракурс неудачный — со стороны космопорта надпись была видна четко и сверху, Стась обратила на нее внимание еще в отстойнике, пока Бэт и остальная команда проходили таможню. Сама она освободилась раньше — рабы-контрактники шли через особый терминал, вместе с домашними любимцами, да и проверяли их куда менее дотошно, это Бэт ловко придумал. Забавно. Меньше прав — больше свободы. Например, свободы любоваться припортовыми пейзажами этой самой… кстати, а действительно, как она называется? Спросить у кого, что ли? Еще одна грань свободы — можно спросить, а можно и не спрашивать, выбор только за ней самой. Пустячок, а приятно…

— Не стой на ветру, простынешь.

В любой другой день Стась обязательно начала бы возражать. Просто так. Для поддержания разговора. Да и потом — какой же это ветер?

Но не сегодня. И даже не потому, что сегодня она слишком устала.

Молча встала с перил, бросила последний взгляд на мигающую рекламу далеко внизу, передернула плечами — становилось действительно прохладно. В полушаге развернулась — пушистый халат волнами крутанулся вокруг лодыжек — задвинула балконную дверь до упора, отсекая бронестеклом шумы ночного города там, далеко внизу.

Забавно, но Стась вдруг буквально только что вот осознала, что не знает названия этого города. Да что там города — она и о названии отеля представление имела весьма смутное, «Плаза», кажется… Или «Старлайф»?.. Нет, «Старлайф» был на прошлой неделе.

— Устала?

Стась качнула головой.

Она устала, разумеется, но вопрос Бэта подразумевал не это, просто одна из вариаций чего-то типа «мне уйти?», а она не хотела, чтобы он уходил. Забавно. Действительно, забавно, но она чувствовала себя не совсем уютно в этом огромнейшем номере своей мечты — одна.

Тем более сегодня.

Неужели она когда-то мечтала о подобном? Давно, в какой-то другой жизни. Обслуживание-люкс, сауна с массажистом, шоколадный торт, канистра березового сока, шампанское в номер и блондинистый пухлогубый стюард, готовый, как скаут, всегда и на все. Ох, какой же богатой и свободной она тогда себя ощущала! Карман распирал выигрыш целой десятки, и до любой звезды казалось рукой подать…

Стась присела на мягкую ручку кресла, поболтала ногой, глядя, как мерцают удвоенные отражения свечей в глубине полированного дерева, как медленно тонут разноцветные колкие искры в гранях тяжелого хрусталя.

Не хотелось садиться в кресло — в его мягкой обволакивающей глубине она чувствовала себя еще более неуютно. Да и встать потом будет сложновато. Бэт молодец, конечно, и заминку провел на уровне. Не стал ограничиваться обычными мерами и поставил полную деинтоксикацию, кислоты в мышцах не осталось, спасибо ему. Да только вот и самих этих мышц после сегодняшнего не очень-то…

— Музыка не мешает?

Стась опять качнула головой.

Музыка — тихая, плавная, обволакивающая, — действительно не мешала, больше того — не замечалась, словно была неотъемлемой деталью этого номера.

Немного подумав, Стась подцепила еще один сэндвич и ложку салата. Сэндвич, конечно, назывался вовсе не сэндвичем, да и салат носил гордое наименование длиною в три строчки, но Стась не собиралась ломать голову и язык при запоминании и произнесении точных и правильных титулов всего того, что было сегодня ими съедено под шампанское при свечах в номере-люксе на двести тридцать шестом этаже отеля… хм-м, наверное, все-таки, «Плаза», в городе… хм-м… ладно, проехали.

Бэт снял президентские апартаменты. Весь двести тридцать шестой этаж и половину двести тридцать пятого. С бассейном, зимним садом и огромным роялем в одной из комнат. С примыкающим к бассейну тренажерным залом и оружейной с портативным тиром — очевидно, для развлечения президентских телохранителей. Ресторан, разумеется, тоже отдельный и персональный. Кажется, в тире можно было пострелять и по живым мишеням. Если возникнет такое желание.

Бэт снял два этажа неслучайно.

На двести тридцать шестой им была поселена Стась, этажом ниже — остальная троица. Стась не знала, как к подобному распределению помещений отнеслись другие члены ее вроде бы команды. Когда же она сама попыталась возразить — Бэт даже спорить не стал, просто отмахнулся. И Стась сдалась.

Раз уж он так решительно вознамерился не дать ей ни малейшего шанса наладить нормальные отношения с остальными — спорить бесполезно. Все равно что-нибудь придумает. Да и прав он, наверное. Глупо прикидываться, что она им ровня. За их головы не назначена награда, и на хвосте у них не сидят сине-оранжевые ищейки…

Стась отправила в рот еще один сэндвич. Тоже мне, бутерброды. Размером с почтовую марку! Хотя вкусные, заразы, спору нет.

Ужин при свечах и с шампанским. Между прочим, был даже шоколадно-ореховый торт. Правда, вместо на все готового раскрепощенного блондина — до чрезвычайности вежливый брюнет, застегнутый на все пуговицы до самого подбородка и о скаутских правилах слышавший разве что в далеком безоблачном детстве.

Вежливый.


Очень-очень-очень. Даже массаж не помог…

И — ни слова упрека.

Что там слова — ни одного косого взгляда за весь вечер. Словно и не случилось ничего. Словно все в полном порядке. Только лицо закаменевшее и голос повышенной мягкости.

Лучше бы наорал. Лучше бы грубо схватил за плечи, как тогда, на ринге, затряс яростно, легко перекрывая звенящим от бешенства шепотом неистовые вопли трибун. Лучше бы даже ударил. Тогда можно было бы по крайней мере хотя бы обидеться. И не чувствовать себя такой виноватой…

— Ну не могла я, понимаешь?..

Он откликнулся сразу, но опять о другом:

— Попробуй вот это вино, оно местное, привкус необычный, но не плохой, оно слабое, попробуй, советую…

Привкус ей был знаком. Странный такой, сладко-терпкий, холодящий, с легким оттенком шоколада… Где она могла пить такое, она ведь не очень любила вина, особенно — синие?

— Я не смогу объяснить… дело не в том, что я тсенка, это как раз ерунда, мои родители никогда не были излишне религиозны… Просто меня готовили в миротворки, понимаешь? А вот это уже куда серьезней. Блокада — страшная штука… Нас не просто обучают, нас кодируют. Ты видел мои уходы… Мы называем это разносом. Очень удобно, скорость возрастает в сотни раз, даже от пули можно увернуться. Но есть одна штука. Если ты в разносе — то любой твой удар заведомо смертелен… даже самый слабый… даже просто легкое касание. Мы никогда не контачим в разносе, это забито на уровне рефлексов, понимаешь?

— Я знаю, что такое разнос, — перебил Бэт спокойно. — Как тебе понравился торт?

И опять в его голосе не было осуждения.

Более того — он ясно и недвусмысленно не желал поддерживать разговор на эту тему. И — никаких претензий. Словно все в полном порядке, словно и не поставила она своей сегодняшней нерешительностью все их предприятие на грань не просто финансового провала, а вообще полного краха…

Хотя кто его знает, может быть, он вовсе ничего сегодня и не потерял — может быть, он еще и заработал на этом, случай-то ведь беспрецедентный! Бэт — мальчик умный, кто его знает, на что именно ставил он. Может быть, там, на ринге, он просто испугался, не за ставки свои испугался, а за нее, чисто по-человечески, человек же он, в конце-то концов!

Но если не потерял он сегодня ничего — на что тогда он так злится? Откуда тогда это раздражение? Не внешнее раздражение, показушное и язвительное, которое так часто демонстрирует он окружающим, а глубоко запрятанное на самом дне темных глаз и прорывающееся наружу лишь в почти незаметных движениях острого подбородка, лишних морщинках у губ, слишком резких жестах. Или таком вот взгляде, словно он ждет от нее чего-то очень важного, ждет, и никак не может дождаться. И внутренне раздражается все больше и больше от бесплодности ожидания, но, человеком будучи вежливым, внешне никак раздражения не проявляет.

И от этого взгляда его, и от вежливо-безличной заботливости смутное намерение как бы невзначай поинтересоваться — а чего же, собственно, он с таким нетерпением ждет? — потихоньку перерастало в довольно-таки острое желание схватить со стола самую большую тарелку и изо всех сил треснуть его по макушке. И бить до тех пор, пока не объяснит он, наконец, чего же ему, скотине, от нее надо?!

И оттого, что желание это, даже полностью осознавая собственную порочность, вовсе не собиралось становиться желанием чего-то более правомерного, чувство собственной вины лишь усиливалось.

Она не проиграла сегодня.

Ей присудили победу.

По очкам.

После второй суперпродленки.

В десятке не принято откладывать в третий раз, даже если никто так и не был убит или избит до потери сознания — а чистой победой в финале считалась только такая, когда проигравшего с поля уносили.

Она очень надеялась, что сумеет. Потому и вызвалась выйти против Морткомпфа — сама вызвалась, благо других желающих не было. Его партнеров всегда разыгрывали через довольно жестокую жеребьевку.

Она все утро листала спортивные архивы, чтобы убедиться окончательно и бесповоротно — без подобного человека мир станет только чище. Он был откровенным садистом-маньяком и злостным социопатом, он любил убивать и калечить, при этом не делая особых различий между рингом и жизнью вне его, и до сих пор не был надежно заперт в комнате с мягкими стенами только благодаря многочисленной своре персональных и хорошо оплачиваемых адвокатов. Во время затишья между играми его пытались контролировать при помощи усиленных транквилизаторов, но это удавалось не всегда, о чем свидетельствовали несколько так и не доведенных до суда уголовных дел.

Она просмотрела их все. Тщательно и скрупулезно. Особенно долго задерживая на экране фотографии жертв. Вглядываясь. Запоминая. Убеждаясь.

Нет, ни малейших сомнений в том, что человек этот жить не должен, у нее не было. Материалов дел хватало как минимум на четыре смертных приговора. И это — не считая тех, кого убил и искалечил он вполне легально, в рамках правил того или иного Кубка.

Ей мало было удостовериться в том, что не должен этот человек жить. Ей нужно было убедить себя, что он вообще не человек. Не животное даже — была довольно-таки высокая вероятность, что законтаченная на тсеновское воспитание миротворческая блокада может сработать и на убийство любого представителя великого круга перерождений.

Стась не сомневалась, все для себя решив и придумав обход блокады за несколько часов до жеребьевки. Изучение архивов потребовалось для окончательной убежденности, что в последний момент не начнут одолевать посторонние мысли.

Еще вчера она была уверена, что сможет. А уж сегодня, после всех этих фотографий… Ни человек, ни зверь не может вести себя так, так ведут себя лишь вирусы, в короткий срок уничтожая все, до чего могут дотянуться. А миролюбивого отношения к вирусам никто не требует даже от трижды тсена или четырежды миротворки. С вирусами обращаются при помощи антивирусных программ.

Кажется, она вздрогнула — край бокала звякнул о сомкнутые зубы. Или просто неверное движение: руки дрожали, и противной мелкой дрожью отзывалось все тело.

Пятьдесят четыре минуты — это много. Очень много…

Она даже не ударила его, он сам упал. Подвернулись ноги. Судороги, наверное. Ее и саму скрутило, но немного позже, а в итоге — победа… Победа, черт возьми! Так откуда же это острое чувство вины и желание во что бы то ни стало оправдаться?..

— Не злись, я прошу тебя… Я пыталась.

Пятьдесят четыре минуты.

Абсолютный рекорд чемпионата…

Это для Морта и зрителей — чуть больше двух часов, если все перерывы учитывать, а она только и делала, что уходила в разнос, растянув сомнительное удовольствие раз в пять. Сама виновата, слепому ведь ясно, что Морт пробитый, и пробитый не раз. Не первый же год замужем, полно таких с пеной на губах и стекленеющими глазами даже на тренировках, среди боевиков подобное поощрялось всегда, хотя и неофициально, а тут — хитч, игры без правил. Нельзя было просто бить его в висок, надеясь на временную отключку. Только — убивать…

Забавно, но ей вовсе не было страшно. Даже сегодня. Даже на последних минутах. Зубы выбили о стекло мелкую дробь, она придержала край губами. Запоздалая реакция? Стась отставила пустой бокал, и вдруг вспомнила.

Не вино, в том-то все и дело.

Сок.

Лишь один сок в этом мире имеет вот такой ментолово-шоколадный привкус — сок опикао. Забавно. Опикао — здесь?.. И почувствовала, как мурашками стянуло кожу на руках и затылке, а вдоль позвоночника потянуло ознобом.

Она ведь так и не узнала точно, где именно расположено это самое здесь. Как-то все не нужно было…

— Послушай, тебе это, возможно, покажется странным… Но… Где мы?

— Деринг. — Бэт шевельнул плечом. То ли пожал, то ли просто так.

— Ну, знаешь ли… Я знаю, что Деринг. Но где расположена эта дыра?

— Талгол, южный континент.

— А… подробнее?

Бэт хмыкнул. Но ответил все тем же тихим и спокойным голосом, что пугал ее до дрожи.

— Пирамида Дьявола, левый нижний угол. Почти пограничье. Есть пара обитаемых систем — у Свингла и Тарсова. До Базовой всего триста лет, соседство, конечно, малоприятное. Поэтому стричься не рекомендую.

Стась машинально потерла висок. Татуировка уже не зудела, став привычной и неощутимой. Тарсов…

— До Тарсова далеко?

— Сотни не будет. А что?

Меньше сотни. Вот же насмешка Оракула…

Рукой подать.

— Ничего.

Глава 24 Правило есть условность, которая работает

Талгол. Деринг. Отель у малой арены. Стась.

Продолжение.


Догоревшая свечка ярко вспыхнула напоследок и погасла. Бэт долго смотрел на Стась с какой-то странной задумчивостью, потом сощуренные глаза его стали непроницаемыми.

— Уже поздно, — сказал он очень мягко. — Я не буду будить ребят, лягу на диване.

Забавно, но это ее обрадовало. Оставаться одной в восьми пустых комнатах — удовольствие ниже среднего.

А еще ей очень хотелось, чтобы он понял. Хотя бы он. Может, тогда бы он и ей самой объяснил…

Кровать была достойна апартаментов, в такой можно заблудиться. Шестнадцать вариантов вибрации и столько же терморежима, антиграв, обтянутый темно-сиреневым шелком. Некоторое время Стась полусидела-полулежала на краешке — кровать услужливо сформировала спинку, когда стало понятно, что принимать горизонтальное положение немедленно гостья не собирается. Было приятно просто сидеть, зарываясь босыми ногами в пушистый мех ковра. Она не стала понижать прозрачность огромных окон, и в спальне было даже светлее, чем в той комнате с балконом, где стоял на столике недоеденный шоколадный торт и таяли свечи.

Забавно, не правда ли, Зоя? А главное — сколько нового про себя узнаешь. Ну, ладно, тсен из тебя никакой, с этим все давно уже смирились. Амазонка вот тоже фиговая при всех твоих метках и навыках. Можно, конечно, упирать на то, что в миротворки, мол, готовили, а миротворки тем-то как раз и печально знамениты, что никогда и ни при каких условиях не могут они нарушить блокаду, даже если иначе не выжить.

Только ведь сама знаешь, что и миротворка из тебя получилась бы аховая. Попросту — никакая.

Они ведь не просто не могут. Они даже пытаться не будут. Ни при каких обстоятельствах. Потому что стержень у них такой. Основа жизни. А какой у тебя стержень? Не смогла, потому что не смогла?

Не смешно.

Стась встала, осторожно прошла по ковру к двери в соседнюю комнату. Наверное, это был кабинет — книжные полки, два рабочих терминала, комм, кресла черной кожи, еле уловимый запах хорошего табака. Наверняка ароматизатор для придания колорита — Бэт не курит, а здесь слишком хорошая система кондиционирования, чтобы от прежних постояльцев остался хотя бы запах. В кабинете не было ковра на полу, паркет холодил босые ноги.

Стась на цыпочках прошла к тяжелой темной двери, приоткрыла осторожно. За дверью оказалось темно — свечи догорели, а понизить прозрачность стекол почти до нуля Бэт таки не поленился. Стась прислушалась, пытаясь понять по его дыханию, спит ли он. Подумала, что это глупо — не мог он успеть заснуть. Да и если бы успел — все равно бы уже проснулся от скрипа открываемой двери. Но еще глупее спрашивать в темноту: — «Бэт, ты спишь?»

— Бэт, ты спишь?

Тишина. Тяжелый вздох. Шорох.

— Сплю и тебе советую. Завтра трудный день.

— Бэт, пару слов…

— Детка, перестань маяться дурью и спи.

— Пара слов…

— Слушай, достала! Ладно, для тех, кто в бункере, объясняю первый и последний раз! Если бы ты видела ваш бой, ты бы не задавала глупых вопросов. Морткомпф был похож на вконец озверевшего берсерка, ты — на тореадора. А симпатии публики, знаешь ли, очень редко бывают на стороне быка, особенно если тореро хотя бы наполовину так же изящен, строен и симпатичен, как ты, детка. А жюри — что жюри? Та же публика. К тому же я почти догадывался о подобном раскладе и подстраховался. Тебе не о чем волноваться, спи спокойно, премиальные я уже перевел.

— Я не об этом… Бэт, неужели Деринг был прав? Драка без причины — это и есть основной признак разума?

— Чушь собачья.

В темноте завозились. Кажется, он сел на диване.

— Никто никогда не дерется без причины. Никто, поняла?

Стась вздохнула.

— Ну да, я помню правила. Никто из живых и дышащих, и только люди, как высшие представители тварного круга перерождений, тем самым проявляя свободу воли, данную им…

— Перестань повторять эту чушь. Люди — в первую очередь. Даже бьютиффульцы.

— Ну, это ты, пожалуй, загнул…

— Отнюдь. То, что мы считаем просто дракой, на колонии Бьютти является очень серьезным и строго регламентированным ритуалом, если бы ты там побывала хоть раз, сама бы все поняла. Да и этот наш легендарный Пуарто, чьи слова Деринг сделал слоганом… с ним ведь вообще смешно получилось. Он мог болтать что угодно, но причину для драки имел очень вескую.

— Кто такой Пуарто?

— Ну ты, мать… Ты что, не смотрела «Наемников кардинала»?! Ну ты даешь. Легендарный боец, мастер клинка, ниндзя, мог кулаком убить лошадь, а как он стрелял из плазмомета! Это видеть надо! Будет время, я обязательно нарою эти серии, сам пересмотрю с удовольствием и тебе покажу, своих героев надо знать. Но не сейчас. Потому что сейчас надо спать.

Стась отшатнулась — Бэт возник из темноты неожиданно, даже воздух не шелохнулся. Просто только что была лишь темнота — и вот уже он стоит рядом, как всегда, насмешливо улыбающийся и застегнутый на все пуговицы, словно и не ложился. И глаза у него уже совсем нормальные.

От острого облегчения резко захотелось спать. Стась судорожно зевнула и позволила отвести себя к чуду инженерно-кроватной мысли безо всякого сопротивления. Спросила только:

— А какая у него была причина?

— Лень! — Бэт беззвучно смеялся. — Представляешь, да? Ему было просто лень зашить дыру на штанах, он прикрывал ее плащом. А другой наемник, Дарт, этот плащ сдернул, и все увидели голую задницу! Тут уж, сама понимаешь, без хорошей драки было никак… Пришлось бедному Пуарто перебить всех свидетелей его позора. Кроме Дарта, конечно, с ним они потом подружились. А свою знаменитую фразу он уже потом придумал — сама посуди, ну не мог же он всем объяснять, почему ему на самом деле пришлось драться!

— Сильно! — Стась опрокинулась на спину, кровать мягко покачивалась, спать хотелось все сильнее.

— Бэт, а какая причина у меня?

— А у тебя ее нет. — Белые зубы сверкнули в темноте. — Ну так ведь тебе и не нужно. Помнишь, ты говорила, что не умеешь драться? Ты была права. Но, опять-таки, это тебе не нужно. Успокойся, детка, для кубка Деринга или любого другого кубка не нужна драка, им нужно шоу. А шоу ты делаешь, и делаешь великолепно. Помнишь того мальчика с капоэйро? Как он прыгал! Красавчик, да и только! Но совершенно не умел держать публику и ловить момент. Ты великолепно сработала на контрасте. Ха! Да тебе аплодировали стоя даже те, кто потерял деньги на твоей победе! Чувство времени, детка, это главное. А оно у тебя есть. Спокойной ночи.

— Бэт, — спросила она, уже почти засыпая, — значит, я так и не научусь драться по-настоящему?

Он обернулся в дверях. Пожал плечами. Опять блеснули в улыбке белые зубы. Но голос оказался неожиданно серьезным. И тихим.

— Конечно научишься. Как только появится причина, так сразу и научишься. И тогда уже я буду тебе не нужен. Спокойной ночи.

Дверь за собой Бэт закрыл, как всегда, беззвучно. Но Стась не услышала бы даже, хлопни он ею со всей силы, потому что уже спала.

Она спала, и не видела, как Бэт курит на балконе сигарету за сигаретой, вытягивая каждую чуть ли не в одну длинную затяжку. Он столько надежд возлагал на Морткомпфа. Идеальный экземпляр, уж если с кем и могло сработать, так только с ним. Настоящий гад, пробы ставить негде. Бэт сам искал в сети наиболее жутенькие материалы — чтобы наверняка. Да любого, взгляни он даже мельком, трясти начнет, а не то что тсенку, в миротворки готовившуюся…

Не вышло.

Она так и не смогла разозлиться по-настоящему. Знала, что надо, верила и старалась изо всех сил, но не смогла. И опять этот виноватый взгляд, словно у потерявшегося щенка. А, значит, вся последняя неделя — насмарку. Все мелкие подначки, придирки, спровоцированные ссоры с ребятами, постоянное напряжение — котэ под хвост. Она снова будет извиняться и смотреть виновато, такая вроде бы непобедимая — и совершенно неприспособленная к обычной жизни за пределами ринга.

Бэт курил редко, но теперь мял внезапно опустевшую пачку, смотрел на мигающую в ритме Деринга городскую рекламу и думал о том, как же трудно отыскать дыру на штанах у нудиста.

* * *
Стенд. Верхнее-нижний ярус. Эльвель.


— Когда же ты перебесишься?!

Эльвель не ответил. Даже головы не повернул. И уж, разумеется, не стал возвращаться.

Да Эрсме и не ждала ответа, так просто крикнула, от синих глаз, в спину. Большинство их встреч в последнее время оканчивалось именно так — он нагловато скалился и уходил, а она что-то кричала ему вслед. Проблемы переходного возраста, растянувшиеся на пятнадцать оборотов. И каждый раз возникала неприятная мысль о том, что, может быть, у поводка тоже есть преимущества. Поумнее нас люди придумали, и, потом, для его же пользы… Многие матери так поступают — и ничего, Эйнис вон даже с дочерей не снимает, хотя это, конечно, уже перебор, девочкам так никогда не стать капитанами… Старшей, кстати, Эльвель нравится еще с островов, предлагала место запасного, жаль, что ему наплевать. Впрочем… Капитан на поводке, без команды и опыта, начинающий набор с запасных… Тоже мне, кандидатура!

Хотя…

Никто из дочерей или тем более сыновей Эйнис никогда бы себе не позволил сказать своей матери: «Ну чего ты ноешь?» или «А мне это надо?», тут даже не сами слова важны, а интонация. Или вот это, последнее — «Ну куда она денется?» Нет, подержать немного на коротком поводке вконец отбившегося от рук великовозрастного оболтуса — вовсе не то же самое, что закрепить на нем намертво взрослых и вполне самостоятельных дочерей…

Эрсме очень боялась этих встреч. Когда-нибудь она может не выдержать и крикнуть ему что-то, о чем потом будет жалеть.

Нет, она знала, конечно, что никогда не использует поводок. Но не была уверена, знает ли об этом Эльвель. А вот о том, что мысли о поводке посещают ее в последнее время все чаще, он знал — чтобы это понять, достаточно было разок взглянуть в его вызывающие насмешливые глаза.

Он всегда любил нарываться.

— Когда-нибудь ты нарвешься на действительно большие неприятности! — крикнула она ему в спину, понимая, что он вряд ли услышит на таком расстоянии.

Он услышал.

Но не обернулся.

Сегодня он перевел песенку о славном малыше и его четырех стервочках на оверсайф. И спел.

Аукнулось аж до самой площадки.

В ближайшие дни одному вниз соваться не стоило — могли сгоряча выбить из Игры насовсем, не успев подумать о последствиях.

Именно поэтому он именно сегодня явился с сыновним визитом к Эрсме. Ее ссейт располагался у одной из центральных вертикалей, на среднем уровне, и ему пришлось трижды ненадолго задержаться по пути.

Славно.

Ту, ушастенькую, можно будет даже и оставить на некоторое время — она очень даже ничего, а у него давно не было постоянной девочки для развлечений. Если не изменяет память — она без пяти минут капитан, а может быть, и уже. Ха! У благородных арбитров будет еще один повод для шокированного негодования: штрафник-керс, сделавший запасной капитана…

…Когда-нибудь ты нарвешься…

Знала бы она...

Сегодня днем он проснулся от собственного крика. И больше уже так ине решился заснуть. Не то чтобы не захотел, нет, именно не решился.

Когда-то он считал, что ничего нет страшнее потери свободы. О, златоглазые, как же наивен он был! Остается лишь посмеяться дапереложить на священный язык песен что-нибудь попохабнее. А что еще остается, если просыпаешься глубоко заполдень от собственного крика?

Когда-нибудь ты нарвешься…

Хотел ли он того ребенка? Да Аврик его знает! Поначалу было просто забавно — ну надо же! Вот так, нахально, при всех, в такой пиковой ситуации — взять и предложить. Словно нет ничего естественнее, словно это абсолютно нормально... Никто не предлагал. Кроме нее. Ни тогда, ни сейчас, Эхейкса — так, жертва, сам все подстроил, она поначалу и не догадывалась. И не слишком-то, кстати, обрадовалась, когда узнала.

Нет, там иное было.

Сама.

Первая.

Предложила.

Попросила почти.

Ах, какое искушение! Ну как же было устоять-то, тем более — видя перепуганные рожи этих папенькиных сынков, что воображают себя…

Когда-нибудь ты нарвешься.

Хотел ли он того ребенка? Поверил ли на самом деле столь странному предложению? Предложению, которое она даже не собиралась выполнять. Ни на миг не собиралась.

Смешно.

Он о чем-то думал, чего-то боялся, переживал даже, а она… Просто ушла. Забыла. Не подумала даже.

Самым логичным было бы испытать облегчение. Рентури прав, трижды прав. Но в том-то и дело, что Эльвель редко поступал правильно и логично. Вот и сейчас.

Он разозлился.

Впрочем, простое слово «разозлился» не передает и десятой части того ощущения, которое он испытывал. Не помогало даже то, что сегодня ему таки удалось довести арбитров до почти что апоплексического состояния. Хотелось чего-то большего.

Гораздо большего…

— Рентури! Скажи нашим, что пойдем сегодня. Сразу после рассвета.

— Сегодня?..

— Ну да. А чего тянуть?

* * *
Система Маленькой-Хайгона. Станция Маленькая. Пашка.


Здесь тоже звезды были под ногами. Мелкие такие, хрупкие, наступил ботинком — и нету звезды, поэтому ходить приходится осторожно. Жалко их, шустрые живые звездочки, гордость станции. На Хайгоне светлячков нет.

И на медбазе тоже нет. Откуда там светлячки? А вот звезды под ногами там тоже были. И можно было на них наступать ботинком, что Пашка и делал с большим удовольствием.

Эти звезды были врагами — они сделали больно Жанке.

С каким бы удовольствием Пашка их раздавил тяжелым ботинком. Или хотя бы отковырнул ногтями с прозрачного пластиката — все, до единой! Как те, в младшей группе спецотряда, которые сам же и наплевал. Только эти звезды сколупнуть невозможно — они где-то там, с другой стороны, далеко, не дотянуться. И оставалось только давить их ботинком — просто, чтобы не видеть.

И не понимать…

Когда Жанку утаскивали — обколотую, зафиксированную в спецзахватах носилок — она повернула голову, нашла Пашку глазами и ухмыльнулась. Почти подмигнула. Она уже снова уплывала в беспамятство, и глаза теряли фокусировку, но Пашка мог голову заложить — это было осознанное движение! Не остаточная судорога, не рефлекторное сокращение перенапряженных мышц — она на самом деле ему ухмыльнулась. Как сообщнику.

На медбазу пассажиров не пустили, Пашка стоял в переходном тамбуре. В салоне рыдала Маська, некрасиво размазывая по щекам вроде бы неразмазываемую тушь, спрашивала непонятно кого: «Ну что за подлость, а?! Ну что за подлость такая…» Линка шепталась со всеми по-очереди, многозначительно выпучивая глаза и мелко тряся головой. Макс ходил гордый — как же, ведь именно он не растерялся и первым вспомнил про базу. Кто-то сказал про карму. И про то, что дошутилась. Нельзя, мол, такими вещами и так долго, и во всякой шутке есть доля шутки. И что, будь она умнее — давно бы прошла контрольные тесты и получила бы свой белый билет на полных правах. И все бы про себя знала, и не пугала бы людей, а то вон Теннари аж серый был, когда ее уносили…

Они рассуждали с такими умными мордами и с таким знанием дела, что Пашку даже затошнило. Вот и стоял он тут, в переходном тамбуре, и давил ботинками звезды на прозрачном полу — все лучше, чем там сидеть и выслушивать.

Потому что эти, в салоне, ставшие вдруг чужими — они только думали, что знают. А вот Пашка на самом деле знал.

Это именно он вскрыл интернатовскую аптечку. И кое-что оттуда вытащил — кое-что такое, чего нельзя получить по обычной доставке.

Не для себя, конечно — ему такая дрянь на фиг не нужна. Просто Жанка попросила. А если тебя просит Жанка — отказать невозможно. Ну, во всяком случае, Пашка вот точно отказать не мог. Хотя и огорчился сильно — было странно и неприятно думать о том, что Жанка может загонять себе в вены какую-то дрянь. Настолько неприятно, что он даже названия запомнил. А потом не поленился и залез в информаторий. И долго копался.

Глава 25 Правила есть безусловная условность

Система Маленькой-Хайгона. Станция Маленькая. Пашка.

Продолжение.


И почти ничего не понял, конечно. Слишком уж там было много всяких специальных медицинских слов, жутко умных и жутко сложных. Но главное уяснил — не наркотик это. Что-то там было про выстилание стенок сосудов. И армирование. Их же, стенок то есть. Какой-то витаминный комплекс ударного действия… что-то про стволовые клетки еще. Или про зародышевые? Короче, что-то жутко полезное для здоровья. Главное, что про наркотики там ни слова не было, и в реестр ограниченных к применению оно тоже не входило. Просто какая-то редкая медицинская штучка, и все. Вряд ли может быть слишком уж опасной, если имеется в стандартной интернатовской аптечке. Надо Жанке — ну, значит, надо. Достанем, делов-то. Замочек на этой аптечке —против честных людей, не замочек и был.

Антиблюйки она уже перед самым стартом пила, вялая такая, заторможенная, на себя не похожая совсем. Он еще удивился, что две упаковки выпотрошила, обычно одной-двух капсул вполне хватает даже взрослому. А потом добавила еще что-то из безыгольного иньектора прямо через комбез, зевнула, устроилась в кресле — и попросила не будить.

Спокойненько так.

Все она про себя знала. Давно уже. Потому и подготовилась заранее.

Сколько ей было тогда, ну, узнала когда? Шесть? Нет, наверное, даже меньше шести, первую практику проходят как раз перед школой. Ей тогда повезло — Пашка, когда догадываться только начал еще (ну это ему тогда казалось, что он умный такой и сам догадался, что справка Жанкина липовая), отыскал тот случай во внутреиинтернатовском новостном архиве. Ну чтобы окончательно убедиться: ага, липовая. И убедился, чего уж.

Несколько малолетних дур с ее потока перед самым полетом отравилось какой-то домашней консервированной экзотикой. Проявилось почти сразу после старта, на орбите их ссадили, накачали лекарствами и отправили вниз. На всякий случай всем, конечно же, поставили нулевую под вопросом — с переаттестацией по достижению совершеннолетия. Или раньше — при изъявлении желания. Обычная процедура, все и везде так делают.

Три мелкие дуры оказались дурами как есть, потребовали переаттестацию через месяц. И получили ее. И потеряли великолепную отмазку от всех внепланетных практик — ну, дуры, что с них и взять? Четвертая ничего требовать не стала — и справку о предполагаемой инвалидности сохранила. И приобрела репутацию умненькой и расчетливой стервочки, которая далеко пойдет. И улыбалась потом, отвечая лишь загадочным приподниманием бровей на все подначки по поводу мнимости ее заболевания: думайте, мол, как хотите, а я помолчу. Как же она могла улыбаться — потом, как она вообще могла улыбаться, ведь она-то — знала…

А еще она знала нас — вот что подумал Пашка, когда Теннари вернулся и погнал его из стыковочного тамбура обратно в салон.

Она знала нас — и она нас боялась, думал Пашка с какою-то странной отстраненностью оглядывая с жадным сочувствием шушукающихся по углам одногруппников. Вот именно этого и боялась, этих сочувственно-снисходительных рож, этих самодовольно-жалостливых взглядов, пересудов вот этих. «Ах, она, бедненькая, ах, она несчастненькая! Ах, как же ей не повезло!» И с тайной радостью% хорошо, что не у меня...

Наверное, она тогда и выдержала-то только потому, что рожи эти наши как наяву увидала. И решила — нет уж! Не будет вам такой развлекаловки. Обломайтесь. Можете считать ее ленивой, продуманной и слишком умной или, наоборот, наглой дурой — можете считать ее вообще кем угодно. Только вот инвалидом — шалишь. Не можете.

Не позволит.

У нее было почти три месяца до их возвращения с практики. Вполне достаточно времени, чтобы все это как следует обдумать. И выбрать линию. И вести себя потом так, словно ничего не произошло. Чтобы никто ничего не заметил.

И никто ничего не заметил, вот в чем самое паскудство! Действительно не заметил. Не обратил внимания даже Пашка, а он ведь ее знал, сколько себя помнил, говорят, даже в яслях капсулы рядом висели. Она изменилась тогда — а он не заметил. Раньше из имитатора неделями не вылезала, а тут как отрезало. Понятно, для нее это не игра была, тренировка на будущее. Тренировки стали не нужны — зачем, если все равно при первой же проверке комиссуют вчистую, какой уж тут пилотаж. Но это сейчас понятно, а тогда мимо прошло. Она ведь пилотом стать хотела тогда — а кто, скажите, не хотел в младшей-то группе? Пашка и сам хотел, только вот в имитаторе штаны протирать лень было. Помнится, он даже обрадовался тогда, что Жанка повзрослела и перестала маяться дурью. А она просто линию поведения такую выбрала. И держалась ее. Одна. Все эти годы…

Вы кого сейчас друг другу инвалидом называете и кому сочувствовать смеете, идиоты? Да она сильнее любого из вас! И здоровее! Она вырвалась из такой ловушки, о которой вы даже и представления-то не имеете! Вы бы не смогли — никто из вас. Пашка бы и сам первым не смог, чего уж. А она — сумела. Не зря же весь последний год так налегала на биохимию. Придумала выход, поймала на слабо, чтобы все показалось естественным и вы не догадались раньше времени, испортив все своими догадками — и сумела.

Потому что ее тянуло туда.

Потому что зачем-то ей было это нужно — увидеть звезды не только над головой.

И если уж она сумела добраться до Астероидов — то фиг ее теперь остановишь. Найдет способ. Придумает что-нибудь. Один раз почти что справилась, только дозу немного неверно рассчитала — ну так теперь рассчитает точнее, опыт есть. Пашки, правда, больше под рукой не будет, чтобы взломать какую-нибудь аптечку, ну да Жанка и на этот случай что-нибудь придумает. Она умная. А Пашка что, Пашка идиот, раз так ничего и не понял за столько-то лет.

А со звездами мы еще разберемся. Что у них там за сферы всяких Шварцев и прочие фиговины…

Пашка вздохнул, привычно развернул комм на коленях и полез в местную сеть — на физмате у него была своя страничка, как и у любого постоянного посетителя. Вот уже третий день он продирался сквозь зубодробительные концепции черных дыр.

Получалось пока не так чтобы очень.

* * *

Глава 26 Незнание правил микробиологии не освобождает от ответственности перед чумой

Справочник Викинета.

Синдром Аста Ксоны (в дальнейшем АК).

Другие названия — Звездная аллергия. Планетарная зависимость. Непереносимость пустоты.


Впервые классифицирована и описана на Аста Ксоне в 322 году, названа по месту обнаружения, хотя талерланский институт генетики оспаривает приориетет, ссылаясь на статьи доктора Аспиро о психосоматических расстройствах эры активной колонизации, изданные в 306 году.


В некоторых отдаленных системах АК была обнаружена самостоятельно и потому в дополнение к основному официальному названию имеет местечковые определения, форма которых может меняться от планеты к планете, но суть остается неизменной и сводится к вышеперечисленным.

А если простыми словами, то подверженный АК не способен переносить Космос. Даже в том мизерном количестве, в каком виден он в крохотных иллюминаторах пассажирских катеров. Даже если нет у этих катеров иллюминаторов. Он навсегда оказывается прикован к планете, на которой родился…

Спровоцировать приступ может любой из множества инициирующих факторов — перегрузки при старте, последующая невесомость, простое изменение силы тяжести, если ни перегрузки, ни невесомости не было и в помине, изменение радиационного фона на какие-то микроскопические доли, даже приборами не фиксируемые, вибрация двигателей, поля работающих эмканов… В частности — то смутное, почти подсознательное ощущение ИНАКОСТИ, хорошо знакомое любому опытному путешественнику.

Именно последнему фактору отдают предпочтение новейшие разработчики теории аста ксоны, мотивируя свои выводы тем, что ни разу ни в одной лаборатории на поверхности многочисленных планет не увенчались успехом не менее многочисленные попытки спровоцировать приступ искусственно, ни применяя факторы по отдельности, ни используя их оптом, и даже в том случае, когда испытуемые были твердо убеждены, что находятся за пределами орбиты.

Аста ксона — штука серьезная. Ее на мякине не проведешь.

Проявления ее тоже могут быть различны — от легкой головной боли, тошноты, ломоты в суставах и общей вялости, до кататонического ступора, кровоизлияния в мозг, паралича, остановки сердца.

Есть у Аста Ксоны и еще одна неприятная особенность.

Она неизлечима…

* * *
(Выдержка из скандального доклада профессора Нгу Ена Ли на межсистемной медицинской конференции, посвященной тенденциям борьбы с отдаленными последствиями генетических отклонений и потенциального их купирования на ранних стадиях развития зиготы. Выступление зафиксировано не полностью, поскольку закончилось всеобщей потасовкой, в которой ведущему оператору-мнемонику разбили голову, чем привели в полную негодность вмонтированную в лобную кость аппаратуру. Администрация канала приносит извинения за качество и незавершенность отснятого материала, предоставляемого ею широкой общественности)

— …Вы полагаете, что царем природы человека сделал Его Величество Разум, великий и могучий? Ха! Ничего подобного! Царем природы человека сделала Ее Величество Приспособляемость. Человек — такая скотина, что приспособится к чему угодно! Он с удовольствием живет и здравствует там, где дохнут крысы и тараканы. Более быстрые, сильные, хитрые, свирепые, зоркие благополучно вымирали, стоило слегка измениться окружающим условиям, а человек — приспосабливался и выживал!

Он был всеяден и нетребователен к климатическим условиям. Не имея собственной теплой шкуры, он научился разводить костер и утепляться при посредстве шкур, содранных с неумеющих приспосабливаться представителей прочей окружающей его фауны. С родственников своих, так сказать, дальних или даже ближних…

(Смех в зале, отдельные хлопки.)

— …И даже объявив войну природе, он все равно приспосабливался — к задымленному воздуху, отравленной воде и генетически модифицированным продуктам питания. Он побеждает, уступая. Впрочем, что это я о нас говорю в третьем лице? Не он. Мы. Именно мы с вами, господа, все вместе и каждый в отдельности!

(Легкий одобрительный шум в зале.)

Еще не имея жабр, мы освоили океаны. Поднялись в небо, не умея летать. Покорили время. Расстояние. Природу.

Космос.

Покорили, приспособившись. А, значит, изменившись.

Но мы давно перестали бы быть людьми, если бы не Аста Ксона и синдром, названый в ее честь. Да-да, вы не ослышались! Именно благодаря так называемому синдрому аста ксоны мы до сих пор остаемся людьми! Да здравствует аста ксона, господа! В ней единственной — наше спасение…

(Шум в зале усиливается, приобретает недоумевающий оттенок. Слышны отдельные растерянные выкрики: «профессор, вы о чем?», «Что он несет?!». Властный и уверенный голос докладчика пока еще легко перекрывает нарастающий гвалт.)

—…Я повторяю еще раз — господа коллеги, руки прочь от аста ксоны! Когда же до вас наконец дойдет, что это — не болезнь, а защитный механизм?! Иммунная система и спинной хребет человечества! Последняя преграда, не позволяющая разнести к чертовой матери человеческий генофонд клочками по галактическим закоулочкам!

(Негодующий шум в зале, выкрики с мест.)

— …Да, да, я все это понимаю! Ни один из больных синдромом Аста Ксоны со мной не согласится. И будет по-своему прав! Больному, ему ведь что главное? Ему главное — выздороветь. А, значит — болезнь уничтожить. И ему наплевать на последствия, до которых он все равно не доживет! Но вы же ученые, господа! И не думаю, что кто-то из вас болен даже самой слабой формой. Иначе вы вряд ли сумели бы сюда добраться!..

(Шум и смех в зале, одобрительные хлопки, возмущенные крики с мест.)

—… Да, я согласен, что это — самое настоящее проклятье для людей, ей подверженных. Но с тем, что это — проклятие всего человечества в целом, я не согласен категорически! Аста ксона — благословение человечества! Его неубиваемая фишка и козырный туз-джокер! Именно благодаря аста ксоне человек в любой глубинке остается человеком. Невзирая на многочисленные местечковые мутации, мы все с вами — люди, а жабры, хвосты, крылья и количество рук — это мелочь, господа, самая настоящая мелочь, не стоящая внимания! Именно благодаря аста ксоне все еще возможны межвидовые браки, и нормальные дети могут быть, допустим, даже у хиятанки и эриданца! Если, конечно, сумеете вы отыскать такого… ну, скажем так, не совсем нормального эриданца, склонного к экстремальным развлечениям. И сумеете уговорить на подобную авантюру какую-нибудь не слишком расторопную хиятанку до того, как она откусит вам голову!

(Смех в зале. Шум. Выкрики с мест становятся настолько громкими, что временами заглушают докладчика.)

— …Уничтожать гены стабильности — все равно, что пилить сук, на котором выстроено все здание нашей цивилизации! Да и зачем? Тех, у кого планетарная зависимость проявляется хотя бы в самой малой степени — менее десятой доли процента! Да, конечно, даже в масштабах одной среднеиндустриализованной планеты эта цифра впечатляет, но тех же гермов, например, рождается чуть ли не в шесть раз больше! Но вы же не станете требовать, чтобы только из-за этого обстоятельства все мы…

(Хохот в зале, аплодисменты, свист.)

—… На Диксаунте ее называют звездной аллергией. На мой взгляд, это куда более верное название. Впрочем, зависимость тоже можно принять. Аллергии — они ведь очень разной степени тяжести бывают. От легкой крапивницы до глубокого отека Квинке-Фингербальда, полной остановки дыхания и анафилактического шока. И с аста ксоной дело обстоит точно так же, вы же и сами это прекрасно знаете, господа.

Кто спорит, быть на всю жизнь прикованным к планете, на которой тебе не повезло родиться — что может быть ужаснее?! Особенно, если родился ты не на столичной Церере или хотя бы тех же верхних Галапагосах…

(Смех в зале.)


— … Но ведь это — всего лишь миф, господа! У большинства больных симптоматика минимальна! Легкая тошнота, головная боль, ломота в суставах… Уверяю вас, что при самой обычной простуде или ревматоидном псевдоартрите Лероны вы испытаете куда больший дискомфорт, чем эти несчастные, задумай они покинуть свою родину! Не надо их жалеть — пожалейте себя! Они вполне способны перенести полет, слегка потерпев! Или воспользовавшись анальгетиками из домашней аптечки и всем вам еще со студенческих времен наверняка хорошо известными антиблюйками, никогда не мог запомнить, как же они на самом деле называются…

(Смех в зале. Свист. Выкрик: «Прекратите балаган!»)

— …На той же Асте Ксоне, кстати, где этот синдром впервые идентифицировали как отдельное заболевание, сейчас подверженных ему людей в десятки раз больше, чем в любом другом месте, выбранном наугад! Как вы думаете — почему? Ну, напрягите мозги, если они у вас еще остались! Ну же, кто самый смелый?.. Нет! Вы ошибаетесь, молодой человек! Вовсе не потому, что их там больше рождается! Ничего подобного! Просто они слетаются туда со всего космоса!

(Шум в зале нарастает.)

— …Да! Вы не ослышались! Именно слетаются! Что бы там не утверждали мои горе-коллеги! Им нравится чувствовать себя среди своих, таких же, им нравится подчеркивать свою ущербность! На Аста Ксоне их уже более пяти процентов населения! Это полноценная этническая группа! Там есть целые города, в которых нет ни одного здорового взрослого человека! Да, я не случайно отметил — «взрослого», дети у них рождаются вполне… Да что вы себе позволяете, молодой человек?! Вы бы еще про мифический Котдог вспомнили! Вы же ученый, а не…

(Шум, крики, звуки потасовки. Обрыв записи.)

Глава 27 Первое правило любого правила - правильное правило

Система Маленькой-Хайгона. Автономная медицинская база № 28. Марк Енсен.


Отчаяние разным бывает. Очень разным.

От робкого и светлого, с привкусом легкой ностальгической грусти, до мрачных чернильно-черных глубин, когда нет сил даже на жалость к самому себе.

Марк Червиолле-Енсен был знаком с отчаянием вплотную, давно и очень накоротке, пересмотрел все оттенки, перепробовал все тончайшие нюансы и мельчайшие привкусы. Он мог бы написать альманах, путеводитель или даже энциклопедию, поскольку знал об отчаянии все.

Во всяком случае, так ему раньше казалось…

—… РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

До того, как полтора десятка абсолютно приличных и вроде бы безвредных людей умудрились за каких-то полтора часа превратить его жизнь в подобие ада, а 28-ю станцию — в помесь бедлама со свалкой, оставив его в растрепанных чувствах в не менее растрепанной станции и на грани самого глубокого и отчаянного отчаяния из всех, с которыми ему только приходилось иметь дело на протяжении последних по крайней мере двадцати лет.

—… ДИНЬ-ДОН…

И улетели, оставив его одного.

Почти одного…

—… ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

Может быть, все оказалось бы вовсе не так страшно, если бы только этим бы и ограничилось. И Марку Червиолле-Енсену, вполне вероятно, и удалось бы удержаться на грани. Если бы такие приличные с виду люди действительно отбыли, оставив его одного.

—… ДИНЬ-ДОН…

Но не тут-то было…

—… ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Неприятности усугублялись еще и тем обстоятельством, что Марк Червиолли-Енсен не любил детей.

—… ДИНЬ-ДОН…

Не любил и побаивался.

Разных — молчаливых и орущих даже во сне, активных и апатичных, веселых и плаксивых, скандальных и тихонь.

Не любил — и все тут.

—… ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

Он не любил их, независимо от возраста — и совсем крошечных, регулярно пачкающих пеленки, насквозь пропахших молоком и усердно таскающих в рот всякую дрянь, и относительно больших, регулярно пачкающих стены подъездов, насквозь пропахших папиными папиросами и маминой парфюмерией и с не меньшим усердием таскающих все, что не приколочено.

—… ДИНЬ-ДОН…

Он не любил их, вне зависимости от внешнего вида — и аккуратных толстеньких отличников-всезнаек в очках, и хрупких поэтов-художников с мечтательной поволокой в подслеповатых глазенках, и дочерна загорелых жилистых сорвиголов спартанского воспитания.

—… ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

Он не любил их, вне зависимости от социального положения — и золотых юнцов, скучающих в обществе персональных телохранителей, и вокзальных оборвышей с цепкими глазами и ловкими пальцами.

—… ДИНЬ-ДОН…

Но больше всего на свете он ненавидел девочек типа крошка-барби…

—… У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Аккуратненько причесанных, одетых в воздушные кружевные платьица, которые любой нормальный ребенок благополучно изгадил бы в течение первых же пяти минут, кукольных милашек с фарфоровыми личиками и стеклянными прозрачными глазками, с маленькими аккуратненькими пальчиками — розовый ноготок к розовому ноготку, — с вечно белыми носочками, губками бантиком и ровненькой, как по линеечке, челочкой.

—… ДИНЬ-ДОН…

Правда, сумасшедших он не любил намного больше.

Хотя бы уже потому, что в реальной жизни сталкивался с ними гораздо чаще — родной дядюшка со стороны матери, как никак, хотя и считался абсолютно безобидным, любил-таки иногда выскакивать перед самым началом номера на сцену в абсолютно непотребном виде, чем неизменно страшно пугал пожилого дирижера, невероятно смущал тогда еще совсем молоденькую тетушку со стороны матери и приводил в полный восторг остальную публику. А двоюродная сестра самого Свена Енсена, например, всю свою сознательную жизнь боролась за предоставление избирательных прав канарейкам, в полной и не подлежащей критике разумности которых не сомневалась ни секунды. И даже основала специализированную академию при построенной персонально для их нужд церкви в рамках какой-то из труднопроизносимых конфессий. Да и сам Свен Енсен под старость крышей ослабел преизрядно.

—… РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

А еще Марк Червиолле-Енсен не любил считалки. И животных тоже не любил. Особенно зайцев.

Вернее — зай-чи-ков.

—… ДИНЬ-ДОН…

Зайчиков Марк Червиолле-Енсен просто на дух не переносил.

—… ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

Голос был громок и имел ясно слышимый металлический оттенок. Но все-таки — это был детский голос.

—… ДИНЬ-ДОН…

Марк заскрежетал зубами и, не рассчитав, задел гаечным ключом какие-то провода. Посыпались искры, запахло озоном. Половина огонечков на пульте мигнула и погасла. Жалобно пискнув, отключилась система аварийного оповещения.

Голос продолжал звучать, как ни в чем ни бывало.

—… ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Марк взвыл и швырнул кожух динамика внутренней связи об пол. Покосился на экран.

Этот экран демонстрировал внутреннее помещение реабилитационного отсека. Славное такое помещение, любо-дорого посмотреть. Травка, цветочки, журчащий по почти натуральным камушкам почти натуральный ручеек. Пока работал внутренний динамик — имеется в виду нормальная его работа! — еще и птички пели, и всякие там прочие звуки природы слух услаждать спешили. Отсек потому как был специально предназначен для психологического и физического восстановления лиц, перенесших острый приступ аста-ксоны.

—… ДИНЬ-ДОН…

Хороший отсек.

Славный.

—… ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

У ручья, прямо на траве, был постелен квадратный ковер. Яркий такой, цветастый. Квадратный. Не очень большой.

Но ведь и девочка была не слишком крупная.

—… ДИНЬ-ДОН…

Она сидела на ковре и играла с неваляшкой.

Игра заключалась в том, что после каждой считалочной строчки она сосредоточенно толкала неваляшку указательным пальцем, и та издавала весьма громкое ДИНЬ-ДОН.

Музыкальное такое ДИНЬ-ДОН.

Очень чистое.

Ре-ми второй октавы…

—… ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

Девочка выглядела типичной девочкой из ночного кошмара — белые носочки, розовое кукольное платьице, губки бантиком. А главное — волосы. Волосы были совсем уж ненатуральными, блестящие, волосок к волоску, и цвет типично кукольный — словно яркий пушистый апельсин присыпали серебряной пудрой.

—… ДИНЬ-ДОН…

И девочка эта явно была ненормальной.

—… У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Ксона — болезнь коварная.

Судороги крутят такие, что иногда даже кости ломает, а мышцы и связки летят только так. И сосуды, конечно же, рвутся. Куда они денутся? Перенапряжение такое, да к тому же и стенки истончаются, все одно к одному. Вот и появляются после каждого приступа всякие там капиллярные сетки, гематомы и внутренние кровоизлияния.

А мозг этого любит не больше, чем Марк Червиолли-Енсен зайчиков.

—… ДИНЬ-ДОН…

Рванул один-другой крупный сосуд — и вот тебе готовенький инсульт с последующим параличом и всеми сопутствующими прелестями. Или, что не лучше — лопнула ко всем чертям пара-другая совсем уж крохотных, еще в дюжине тромбики засуетились, и вот вам рассеянный склероз с прогрессирующим маразмом и всякими там психозами вкупе, просим любить и жаловать. Удовольствие то еще…

—… РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

Особенно — тем, кто рядом находится.

—… ДИНЬ-ДОН…

Девочка играла с неваляшкой вот уже трое суток. Не отрываясь от этого милого занятия ни на минуту.

Это — нормально, да?!

Вот уже трое суток милая детская считалочка, прерываемая мрачным ДИНЬ-ДОНОМ, непрерывно транслировалась по внутренней связи — внятно, отчетливо, ритмично.

И очень, очень ГРОМКО…

—… ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

Как этой мелкой дряни удалось добраться до динамика и намертво закоротить его — один Оракул знает. Психи — они иногда очень изобретательными бывают. И продуманными настолько, что любой нормальный человек ошизеет.

—… ДИНЬ-ДОН…

Просто с ребенком Марк Червиолле-Енсен еще бы справился. С трудом и внутренней дрожью — но справился бы. С просто психом — тоже. Ценою множества седых волос и безвозвратно сгоревших нервных клеток, но сумел бы, поскольку дело и раньше имел. Если вести себя с ними, словно с корзиной тухлых яиц, то есть до чрезвычайности нежно и аккуратно, то это срабатывает. Главное — не называть их психами. И обращаться, словно они самые обычные люди, и вся шизня ихняя — вполне нормальное человеческое поведение.

Но — ребенок, плюс девочка, плюс самого паскудного вида, плюс еще и сумасшедшая…

Четверо на одного — это уж слишком.

—… ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Вот уже трое суток Марк Червиолле-Енсен боролся с превосходящими силами противника. И, разумеется, проигрывал.

Поначалу он пытался просто вырубить динамик, но так и не сумел даже понять, в чем там, собственно, дело. А сегодня от отчаяния и вообще спалил. А заодно и перепортил половину следящего оборудования, автомеханику на две недели работы.

—… ДИНЬ-ДОН…

Он пытался усыпить ее саму. Поначалу — словами и лаской. Потом — подкупом. Потом — угрозами и силой. И, наконец, уже впадая в мрачные глубины отчаяния и начиная понимать тщетность и суету жизни вселенной вообще и его, Марка Червиолле-Енсена, в частности, — при помощи химии.

—… ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

Но девочка еще раз подтвердила диагноз, проявив свойственную всем психам предусмотрительность, и диагност тоже оказался заблокированным.

—… ДИНЬ-ДОН…

Он пытался не обращать внимания…

В конце концов, он же спал в общежитии для студентов под вовсю работающий тивизор или даже при проведении дискотеки на первом этаже, а это что-то да значит, поскольку звукоизоляцией стены студенческой общаги не страдали отроду.

Но и эта затея была обречена на провал, поскольку мощность и тембр динамика внутренней связи были специально рассчитаны опытнейшими специалистами таким образом, чтобы быстро и эффективно разбудить даже спящего после недельного запоя сурка.

—… ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

А сегодня утром он окончательно убедился, что и сам сходит с ума.

Забавно, но это его почти не испугало.

—… ДИНЬ-ДОН…

Ох уж это музыкальное ДИНЬ-ДОН… Тембр действительно самый пакостный. Под такой не поспишь, хоть тресни. Даже если уши зажать. Даже если подушкой накрыться…

—… У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Гомер врал.

Не видел Одиссей никаких сирен. А если бы видел — только бы его самого и видели, поскольку никакие восковые пробки в ушах против ЭТОГО не помогают, разве что приглушают слегка, но все равно — слышно…

Марк Червиолле-Енсен знает.

Пробовал.

—… ДИНЬ-ДОН…

Марк вцепился зубами в воротник форменной куртки. Потянул.

Материя не поддавалась, и он дернул, зарычав. Потом дернул еще раз. Всхлипнул. Выплюнул изжеванный воротник.

—… РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

Сегодня утром он попытался опять включить тиви.

Он пытался это сделать еще вчера, но вырубил сразу же, как только услышал первую фразу.

—… ДИНЬ-ДОН…

А поначалу вроде бы ничто не предвещало кошмара. Шел какой-то фильм. Красивый такой фильм, синее море, небо безоблачно, яркое солнце в воде отражается… (Хм-м?.. Ассоциации странные… Ладно, проехали).

Синее море, белый пароход…

Пароход действительно был белым. Правда — не пароход, а изящная древняя яхта, еще моторная, с убранными по случаю слабого ветра парусами. Старинная, даже без антигравитационого покрытия. И сделанная, кажется, из дерева. То ли фильм исторический или хотя бы в стиле ретро, то ли наоборот — последний писк моды

—… ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

На ослепительно белой палубе под парусным тентом сидела молодая женщина в белом костюме.

Сидела, облокотясь на легкий белый столик, покачивала белой туфлей на стройной ноге, щурила на солнце темно серые глаза. Потом обернулась на звук шагов, посмотрела оценивающе и насмешливо прямо в камеру, изогнула капризно красивые яркие губы.

—… ДИНЬ-ДОН…

— Капитан Енсен, сделайте глупость… Ради меня.

Марк Червиолле-Енсен, действительно дослужившийся в медицинском корпусе до суб-капитана, взвизгнул и отскочил от тиви, выдернув провод. Потом нашел в медкаталоге индекс неразбавленного спирта, синтезировал и выпил полстакана залпом.

—… ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Он вообще-то не пил. Совсем. Поэтому после второго полустакана, уже практически утром, сумел себя убедить, что ему просто показалось. Вернее — послышалось. Эта сероглазая женщина в белом совсем не то говорила. Или произошло какое-то дурацкое совпадение — ну ведь бывает же, в самом-то деле!

Правда, для того, чтобы решиться снова включить тиви, понадобилось еще несколько глотков.

—… ДИНЬ-ДОН…

Шел боевик, на экране не наблюдалось ни синего моря, ни белой яхты. Рушились здания, взрывались машины, падали тут и там трупы, пули чирикали, словно весенние птички. Пробежал, отстреливаясь, какой-то раненый парень. Короче, Марк совсем было успокоился.

А потом появилась ОНА…

—… ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

Та самая.

В белом которая. Ну, то есть раньше была в белом, а теперь..

Замотала головой, заломила руки, закричала отчаянно:

— Енсен, Енсен, мы погибли!..

Правда, сейчас она была уже вовсе не в белом, но какая, к дьяволу, разница, если это точно была она?

Марк разбил экран каблуком ботинка.

Он не закричал — голоса не стало.

—… ДИНЬ-ДОН…

Сумасшествие, выходит, штука острозаразная…

—… ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

Марк Червиолле-Енсен посмотрел на себя в маленькое зеркальце, укрепленное над погасшим пультом.

И увидел мерзкую небритую рожу маньяка-убийцы с красными мутными глазами и стекающей из угла перекошенного рта слюной.

—… ДИНЬ-ДОН…

Марк Червиолле-Енсен посмотрел вокруг.

И увидел развороченные останки двадцать восьмой станции, явно свидетельствующие о нападении пиратской эскадры и десятка хорошо вооруженных и мастерски обученных диверсантов-террористов. Посмотрел на выведенный из строя диагност, испорченные динамики, погасший пульт, сломанную кофеварку.

Кофеварка оказалась последней каплей.

—… У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Марк Червиолле-Енсен вздохнул и сдался.

По захламленному коридору прошел к медотсеку, разблокировал двери, потянул на себя створки.

Спросил устало:

— Чего тебе от меня надо?

Девочка толкнула пальцем неваляшку, издав очередное мерзкое ДИНЬ-ДОН. Подняла кукольную головку. Из-под серебристой челочки оценивающе смотрели кукольные глаза, прозрачные мертвые пуговки цвета имбирного эля.

Марк Червиолле-Енсен содрогнулся.

Глаза моргнули. Сощурились. Кукольные губки сложились бантиком. Голосок был невыносимо капризен:

— Шлюпку.

* * *
Система Маленькая-Хайгон. Станция Кляйн. Отдел кадров лагеря каникулярной практики Теннари.


На Станции Кляйн Теннари задержался несколько дольше, чем рассчитывал.

Тут так и хочется еще разок недобрым словом помянуть полторы сотни орущих, неугомонно скандалящих и чертовски изобретательных личностей несовершеннолетнего возраста, но поминать их недобрым словом было бы несправедливо, поскольку именно в данном конкретном случае они-то как раз были абсолютно не причем.

Виновата оказалась профессиональная вежливость.

А детишки вели себя как раз-таки на редкость приятно. То ли притомились за растянувшуюся на почти что сутки дорогу, то ли израсходовали все тщательно приготовленные пакости залпом, в самом начале. То ли подействовала отвлекающим фактором незапланированная остановка у Двадцать Восьмой медбазы со всеми сопутствующими обстоятельствами — еще бы! Такое приключение не каждый год случается, то-то остальные обзавидуются!..

Да и конец пути — это всегда гораздо легче, чем начало. В профильные лагеря Астероидов детей распределяют компактными группками по десять-пятнадцать человек, и каждую тут же подхватывают персональный воспитатель с помощником-стажером из старших практикантов, размещают группами еще при посадке, никакой путаницы или давки. Спрятаться на катере тем, кто полет продолжить желает, практически негде, так что и с этой стороны никаких неприятностей — сколько принял на борт в порту Хайгона, столько и сдаешь с рук на руки, тютелька в тютельку… С шестой группой, правда, небольшая заминка вышла, пока документы сверяли, но и то ненадолго. Сверили, отметились, и все. Долго, что ли?..

Глава 28 Если хочешь иметь хорошие правила - пиши их сам

Система Маленькой-Хайгона. Станция Кляйн отдел кадров каникулярной практики Теннари.


Все вышеописанное вместе заняло чуть более часа. И еще через четверть, уладив профессиональные формальности, отметив прибытие и получив подтверждение на отпуск, Теннари неожиданно для самого себя вдруг оказался перед проблемой этического плана.

Чисто технически улететь с Астероидов он мог немедленно, этим же челноком, не в меру любопытный пилот всячески намекал, что отнюдь не прочь повторить крюк до Двадцать Восьмой медбазы благого дела и собственного удовольствия ради, так что с этой стороны сложностей не предвиделось. Сложность была в том, что формально отпуск Теннари начинался только через сутки.

Это было общепринятая практика, сутки после прилета сопровождающий еще считался на работе, но никому бы и в голову не пришло требовать в течение этих самых суток от него исполнения своих профессиональных обязанностей. Люди на Станции Маленькая работали понимающие, с детьми дело имеющие повседневно, и сутки эти предоставлялись человеку для того, чтобы мог он немного прийти в себя, успокоить истрепанные перелетом нервы и элементарно выспаться.

Никто не стал бы обвинять Теннари в нарушении служебной дисциплины, отправься он в отпуск на сутки раньше. Более того — многие так и делали, это не то чтобы поощрялось, но нарушением не считалось и карательных мер за собой не влекло. Но все-таки…

Теннари не был воспитателем. Теннари был медиком. То есть по сути военнообязанным. К тому же — рыцарем Ордена, а это тоже организация почти военная, не поощряющая дисциплинарные нарушения даже в столь малом.

И поэтому он вежливо отклонил любезное предложение пилота, мотивируя свой отказ необходимостью составления отчета для дирекции. С отчетами пилот был явно не в ладах, если судить по его вмиг сочувственно поскучневшей физиономии, и потому расстались они вполне дружески, но достаточно быстро.

Разумеется, не в отчете было дело. И задерживаться на Станции дольше необходимого минимума Теннари не собирался, поскольку странная тревога почему-то упорно не хотела никуда уходить из его подсознания, хотя никаких рациональных объяснений подобного самовольного захвата чужой территории да и самой своей сущности предъявлять не желала с не меньшим упорством.

Бред?

Бред.

И все-таки.

Все-таки…

Шестая группа была сдана с рук на руки в неполном составе. Впервые за все годы его практики.

Вроде бы и не его вина. Вроде бы и сделал он все, что мог. Вовремя понял, вовремя купировал приступ, насколько это вообще было возможно. Вовремя нашел ближайшую медбазу и сам запрограммировал диагноста, не надеясь на стандартные меры.

Что же тогда?..

Двадцать восьмая эта — база вроде неплохая, во всяком случае не из худших, реабилитирующий отсек выше всяких похвал. Аста Ксона штука неприятная, но летальные исходы при ней редки, особенно если обнаружили и локализовали вовремя. Ну, разве что при старческих истончившихся сосудах да изношенном сердце. Но тут-то — не тот случай.

Можно даже больше сказать — совсем не тот случай…

Еще при первом взгляде он удивился отсутствию синяков, и потому анализ сделал более расширенный. И результату уже не удивился.

А чему удивляться, если «Антиксоновский коктейль» продается в любой припортовой аптеке и среди молодежи пользуется повышенной популярностью из-за побочных эффектов, схожих с легким наркотическим опьянением? И не запретить ведь, они же не туфту продают — настоящий и прошедший все положенные испытания состав, действительно укрепляющий стенки сосудов и снижающий постксоновский травматизм, да вот только для того, чтобы концентрация этого коктейля в крови достигла необходимого уровня, выпить его следует не менее двух литров, что уже проблематично. И не снимает он боль, и, вопреки повсеместному заблуждению, от тошноты тоже не спасает. Но кого волнуют такие мелочи? Никого.

Ну — поддалась девочка модному веянию, приняла за компанию на грудь пару склянок… Ну — оказалась эта ее блажь очень даже к месту. Случайно. Мало ли бывает счастливых совпадений? Порадоваться за девочку и благополучно забыть…

Так что же тогда?

Опасность рецидива? Еще больший бред. Не бывает у Ксоны рецидивов. Во всяком случае — на поверхности пусть даже и астероида, не зря же все спасательные медбазы именно на них собачили, если уж подходящей планеты под боком не оказывалось.

Откуда же тогда взялось это крайне неприятное и очень смутное ощущение какой-то неправильности. Неточности. Неверности. Несоответствия. Ошибки. Оно возникло еще там, на станции. И с тех пор никуда не исчезло. Хотя и яснее не стало. Усилилось только.

Врачебной ошибки?..

Ну, это, братцы, уже даже на бред не тянет. Что он, ксоны не видел, что ли? Типичная ксона, пробы негде ставить, а что симптоматика смазанная и нетипичная — так это тоже вполне объяснимо, Макс сказал, что она вот уже почти неделю жила на одной минералке и витаминах, диета такая. Идиотизм, конечно — куда ей еще худеть?! — но у каждого свои тараканы. Вот только сон этот ее, разве что…

Спать во время приступа Аста Ксоны — все равно что спать в работающей электромясорубке. Или бетономешалке. Нереально, короче. Попробуй как-нибудь — сам поймешь, почему. Что же это за гадостью баловалась она в предполетную ночь, если утром даже ксона сумела разбудить ее только через шесть часов, а кровь больше напоминала гремучую смесь всевозможной дряни и выглядела скорее как специально приготовленный образец из пособия по токсикологии?

И это — Ани, девочка-пай, которой и о существовании-то всякой такой мерзости известно быть не должно! РастерянностьТеннари носила характер растерянности исследователя, вдруг обнаружившего на месте тщательно простерилизованной десятками всевозможнейших способов лабораторной салфетки носовой платок, причем многократно использованный. Чувство, хорошо знакомое любому педагогу.

Проблема, конечно, малоприятная. Но скорее психологическая, чем медицинская. В конце концов, он же не воспитатель, в души подопечных лезть не обязан. Ошибся. С кем не бывает? Стоит ли гнать волну?..

Если трезво разобраться — у Теннари не было ни малейших оснований для срочного возвращения на Двадцать Восьмую медбазу. Поступив на эту самую базу, Ани перестала быть его подопечной, перейдя под опеку МЕДАСа, так что и тут оснований не было.

Оснований не было. Предчувствия — были.

А Теннари слишком долго имел дело с детьми, чтобы не доверять своим предчувствиям. Тем более если орут они истошно дурным голосом на всю галактику, пусть даже из-за истошности этой и не понять — о чем именно орут…

И потому, душевно распрощавшись с пилотом, Теннари прямым ходом отправился в отделение МЕДАСа, точнее — в центр экстренной помощи при этом самом отделении, намереваясь воспользоваться полномочиями Сопровождающего и реквизировать реабилитационный глайдер. Уж эти-то действия с врачебной этикой находились в полнейшем соответствии!

Вот тут оно и началось…

Сначала оказалось, что ни одной машины с реабоксом в данный момент на базе нет. Жаль, что хваленые предчувствия Теннари на этот самый «данный момент» взяли выходной. Иначе, только услышав эти слова, он бы сразу же развернулся, даже не попрощавшись, и, пробежав половину дороги бегом, еще бы вполне успел заскочить на челнок к вящей радости любознательного пилота.

Но Теннари не уловил в словах об отсутствии катеров никаких особо тревожных намеков и весьма благосклонно отнесся к предложению диспетчера «немножко подождать», поскольку в любой момент какой-либо из них может и вернуться.

Он прождал четыре часа. Потом робко усомнился в правильности своей трактовки профессиональной этики и навел справки в транзитном отделе. И узнал, что доставивший его челнок вот уже три с половиной часа как отправлен назад.

Начав наводить справки — очень трудно остановиться. Теннари и не остановился. И обнаружил, что в ближайшие две недели нет ни одного рейса, направляющегося с любого из Астероидов в сторону Двадцать восьмой медбазы. Даже приблизительно в ту сторону.

В тот момент его это даже порадовало. Поскольку отпала необходимость решать и сомневаться. Если выбора нет — то волей-неволей придется блюсти эту самую этику.

Он прождал еще двенадцать часов. Лишь для того, чтобы обнаружить полнейшее и вопиющее несоответствие бокса на вернувшемся глайдере не только межпланетным медстандартам, но и простейшим требованиям гигиены и техники безопасности.

Впав в весьма непривычное для себя состояние ярости, он посредством диспетчера выдернул из теплой семейной постели дежурного медмеханика, который искренне полагал, что дежурить на базе при отсутствии катеров — излишество и дурь, после чего тихим и вежливым голосом нагнал на пожилого, толстого и очень мирного отца семейства такого страха, что тот клятвенно обещал справиться с ремонтом за три часа. Ну — четыре от силы.

Но Теннари, войдя в раж, оказался не способен остановиться так быстро. Провел полную инспекцию катера, после чего принялся за базовое обеспечение и успокоился только тогда, когда полностью обновлен и перезагружен оказался весь фонд диагноста.

За четыре часа механик не справился.

Бледнея и заикаясь, он твердил о своей полнейшей невиновности в этих прискорбных обстоятельствах, поскольку необходимой схемы на базе МЕДАСа не оказалось, пришлось заказывать у соседей, еще три-четыре часа, и он все наладит, там и работы-то осталось — раз плюнуть, хотите — сами проверьте.

К этому времени вернулись уже четыре катера, но боксы на двух из них были в еще худшем состоянии, а на одном — так и вообще отсутствовал. Это можно вполне понять — здесь не то место, где регулярно встречается аста ксона. Ксона — не понос, который может прихватить вас за задницу где угодно и когда угодно. Она или есть — или нет. И если она есть — вы сразу же это обнаружите. И вы, и окружающие вас пассажиры, и уж тем более — базовые врачи. При первом же вашем визите на орбиту той несчастной планеты, которая имела трижды несчастье быть вашей родиной, а теперь окажется к тому же еще и местом пожизненного заключения.

Теннари не удивился бы, узнав, что за все четыре с половиной сотни лет существования базы МЕДАСа на Астероидах здесь не было ни одного случая. И не будет, пока дети здесь только проходят осеннюю практику, а не занимаются рождением новых детей.

Любое дело, будучи начато, когда-нибудь заканчивается, и ремонт не является исключением. Какой бы сложности он ни был. Теннари утешал себя этой мыслью еще часа два, сидя в жутко неудобном кресле зала ожидания. Потом проснулся. И понял, что за прошедшие три с половиной часа у него страшно затекла левая рука, да и ноги неплохо было бы размять, проверив заодно, насколько соответствует реалиям сегодняшнего дня мысль о конечности любого начинания.

Оказалось, что соответствовала. И, что оказалось совсем уж приятной неожиданностью — вполне. Вот только пилот не соответствовал совершенно.

Пилот — существо вполне понятное. Во всяком случае, предсказуемое. В том смысле, что, воспользовавшись временным выпадением грозного начальства из реальности, он сумел не только тихонько улизнуть в ближайший бар и к великому для себя удовольствию набраться преизрядно, на жизнь свою тяжелую жалуясь всем, кто имел неосторожность оказаться рядом, но и подраться там от души с кем-то, на жизнь свою обиженным ничуть не менее. И, как результат, сейчас благополучно отсыпался в полицейском участке, вконец ублаготворенный и довольный собой и окружающими.

Вывести Теннари из себя не удавалось еще никому. За все десять лет его работы в интернате. А это, простите, от трехсот до пятисот (в особо урожайные) ходячих неприятностей ежегодно. И, видит Оракул, они пытались!..

Он не стал орать на диспетчера: «А куда вы смотрели?!», топать ногами и скандалить в участке. Просто объяснил ситуацию весьма понятливым полицейским, не лишенным некоторых человеческих слабостей, отнюдь не худшей из которых является злорадство. И пошел обзванивать остальных пилотов.

Правда, полицейские оказались куда более понятливыми и злорадными, чем он ожидал, и, когда через полчаса вызванный из отгула пилот второго катера явился на базу, там его уже ожидал подвергнутый тотальной очистке организма коллега — мокрый, как мышь, злой, как черт и трезвый, как стеклышко.

Но и тут улететь не удалось.

Потому что произошла пересменка. И новый диспетчер, проверив по комму и обнаружив, что полномочия Теннари закончились больше часа назад, сделался вдруг ужасно бдительным и потребовал немедленно покинуть помещение всем посторонним, не имеющим документально заверенного права находиться во вверенном его попечениям ужасно секретном и так далее.

Ни о каком полете, разумеется, и речи быть уже не могло.

Теннари не стал скандалить. Оставил рапорт и заявку на катер, уверенный, что никуда дальше мусорной корзины эта заявка у бдительного диспетчера не проникнет. Зашел в контору интерната, где на него посмотрели с легким недоумением, но дубликат рапорта и заявки все-таки приняли. Поинтересовался наличием каких-либо приятных изменений в расписании ближайших гражданских рейсов и почти не огорчился, узнав, что подобных нет и в помине. И пошел отсыпаться. Потому что все равно делать больше было нечего.

Ему удалось поспать около двух часов. Да и то только потому, что сначала его пытались отыскать в личном отсеке или других подходящих местах интерната, и лишь потом догадались проверить припортовую гостиницу.

Двадцать восьмая автономная медицинская база не вышла на связь в установленное время и на аварийные вызовы тоже не отвечала.

* * *
Талгол. Деринг. Отель у малой арены. Стась.


— Ну и что это такое?

Шариков было много, горсти две, пожалуй, хотя вряд ли кому придет в голову мерить их горстями — Стась попыталась было потрогать сгоряча, и теперь сосала изрезанные пальцы. Больше всего они напоминали крохотные плавучие мины, даже не сами мины, а то, как любят их изображать в «морском бое». Или крупные дробинки, утыканные иголками. Иголки, правда, были совсем не иголками, а осколками мономолекулярных лезвий. Которые, в свою очередь, являлись штукой весьма секретной и в свободную продажу вроде бы не поступали…

Впрочем, Бэт есть Бэт.

— Зажимы. Для волос.

Очевидно, на ее лице что-то все-таки отразилось, потому что он поспешно добавил:

— Э-э, я не шучу! На самом деле зажимы. И на самом деле для волос.

И она поняла — не шутит.

— Что-то я не совсем…

— Новая фишка! — Он засмеялся беззвучно, оскалив ровные зубы. — Пора раскручивать твой хвост на полную катушку.

Стась пожала плечами. Поморщилась. Вздохнула.

— А я-то надеялась, что его скоро можно будет совсем отрезать.

— Ты что! Отрезать такое богатство! Знаешь, во сколько он мне обошелся?! Нет?! И не знай — крепче спать будешь!..

— Неудобно с ним. Мешается, да и вообще… Так и ждешь, что кто-нибудь схватит как следует, дернет — и звездец котенку.

— Можно подумать — еще не хватали!

— Повезло. Не каждый же раз так везти будет.

— Везет, знаешь ли, утопленникам. А чтобы на плаву удержаться — одного везенья мало. Думаешь, я тебя просто так этой дрянью голову дважды в день мыть заставляю?.. То-то… специально, чтобы волосы скользкими были! А теперь еще и зажимчики…

— Комиссия не пропустит, это уже оружие.

— А вот и нет, я проверил! Мелкие инородные тела запрещены в общем количестве более ста грамм и при весе каждого отдельно взятого более двух грамм, а здесь ровно девяносто восемь зажимов по грамму каждый. А с учетом разрешенных трехсантиметровых бронированных когтей лезвия в один сантиметр и обсуждать смешно! Никаких серьезных повреждений, зато кровищи будет — хоть залейся, очень, знаешь ли, психологически эффектно… Представляешь, какой сюрпризик ожидает следующего, кто попытается дернуть тебя за косичку?!

Глава 29 В чужую команду со своими правилами ходят лишь эриданцы

Талгол. Деринг. Отель у малой арены. Стась.

Продолжение.


Бэт хихикнул. Потом добавил уже серьезно:

— Но это не главное. Ради просто обороны я бы и суетиться не стал, «Шелковый угорь» — бальзам надежнейший, пусть бы пробовали, силы тратили… Но ты мне сама идею подсказала. Помнишь Вомбата?

— Это который с татуировкой в виде черепов?

— С черепами — это Комбат. А у Вомбата ногти мутированные и уха нет.

— Комбат, Вомбат — какая разница?.. Постой, это на прошлой неделе? У него еще бедра перекачаны, ходит враскорячку, да?

— Вижу, помнишь. Это хорошо. Финал свой помнишь?

— Н-ну…

— Это плохо. Учишь вас, учишь… Удачные фишки запоминать надо!

Ав-то-ма-ти-чес-ки!

— Это… когда я его хвостом по глазам, что ли?

— Умница! Сходу повторить сможешь?

— Так это же нечаянно получилось!

— Это ты другим рассказывать будешь. А я к некоторым словам глухой. Давай-давай, я жду!

— Да не помню я, Бэт! — Знал бы кто, как это противно, все время чувствовать себя виноватой! — Это же случайно…

Он ударил без предупреждения — резко и в полную силу, она уже умела определять подобное. Удар был нацелен в висок — не смертельно, но болезненно, а, главное — обидно. Попади он в цель — и хвост дракона был бы подпорчен некрасивым синяком. Но в цель он не попал — шея сработала автоматически, крутанулась, голова нырнула назад и вбок и красно-рыжая коса с оттяжкой хлестнула Бэта по руке.

Звук был очень неприятный — словно плеткой по кожаному креслу. Бэт зашипел. Стась ойкнула. Скривилась, словно себя ударила. Глядя, как на предплечье наливается краснотою широкий рубец, Бэт выдавил, морщась:

— А представляешь, если бы еще и с зажимчиками!..

Голос у него был довольный, почти мечтательный.

* * *
Дженейра. Орбитальная станция, отель «Дирол». Аликс.


Серебристая паутина крепежных тросов, короткие зигзаги лестниц. Серебристая фигурка на фоне черного неба. Постояла немного, распрямившись. Взмахнула руками. Качнулась.

Прыгнула.

Пролетела метра три. (По пологой дуге, очень высокая инерция посыла должна быть, при тамошней-то гравитации, но это так, о птичках). Попыталась ухватиться за натянутый трос. Мазнула по касательной. Сорвалась.

Рухнула вниз.

Вертикально. Свободное, ничем не задерживаемое падение. Схватилась за горизонтальную штангу. Крутанулась, гася инерцию. Дрыгнула ногами.

И — все…

А если о тех же птичках, — между штангой, на которой она сейчас висела, и тем тросом, с которого так удачно-неудачно сорвалась, было никак не меньше семи ее ростов. Метров двенадцать, и это — как минимум…

Аликс позволила себе улыбку, острую и стремительную, как бритвенный порез. Ей хотелось смеяться и петь, но смеющийся мерилаксец — зрелище не для слабонервных, а сейчас таскала она именно эту довольно-таки увесистую шкурку, и потому ограничилась просто улыбкой.

Этот ролик крутили по всем каналам, и никто — никто!!! — ни на секунду не усомнился. Он успел стать модным, созданная под него песня о «Дочери неба» стала хитом и в десятках клипов растиражированы подлинные или поддельные куски, Ти Эра выдвинули на «Золотую Комету», а какая-то полурелигиозная фемин-секта даже использует ролик целиком в качестве заставки к своей еженедельной пятничной программе «В поисках новой реинкарнации Зои».

И никто не обратил внимания.

Впрочем, неудивительно. Народ у нас доверчивый, на боевиках воспитанный, а там ежесекундно еще и покруче наворачиваются, а потом отряхиваются и дальше чешут. Чтобы увидеть несоответствие и ненормальность в примелькавшемся, надо быть эриданцем. А много ли эриданцев смотрят тиви?

То-то и оно…

Аликс и сама не увидела бы, наверное. Если бы не тот бесполый профи в черном — почему-то он счел нужным добавить этот ролик к основной информации для анализа.

Аликс зарычала тихонечко — мерилаксцы не умеют свистеть, у них гортань и губы не приспособлены, а высшее удовольствие выражают именно так — коротким горловым рычанием на инфрачастотах. Можно не беспокоиться — все равно никто не услышит. Разве что зубы заноют вдруг, или на секунду перехватит дыхание. Сидящая напротив женщина-типпи покосилась неприязненно, но тут же отдернула взгляд и закрылась длинной челкой, стоило Аликс слегка приподнять надбровные пластинки в безмолвном вопросе: «Какие-то проблемы, мэм?» Мерилаксцев могли недолюбливать, но открыто подобную нелюбовь выказывали редко.

Обычный человек — далеко не то же самое, что киношный герой. После падения с двенадцатиметровой высоты при стандартной силе тяжести он ни за что не сумеет ухватиться за подвернувшуюся штангу и повиснуть на ней.

Вернее, ухватиться-то он, может, еще и сумеет, а вот удержаться — шалишь. Сорвется. А если каким-то чудом и сумеет не сорваться, приклеив ладони самым супермоментальным и суперкрепким из суперклеев — ему же хуже. Потому что за двенадцать метров свободного, ничем не сдерживаемого падения даже при стандартной силе тяжести тело успевает набрать такую массу инерции, что порвет он, пожалуй, на руках даже мышцы, не говоря уж о связках и сухожилиях.

Может быть, кто-то из ее милых землячков этот ролик и видел. Может быть. Но он наверняка не был на Базовой. И, если подсознательно и отметил эту странность, то отнес ее за счет пониженной гравитации.

А Аликс на Базовой была. И знала, что сила тяжести там на пятнадцать процентов выше стандарта. Чтобы так легко и играючи гасить такую инерцию, эта девчонка должна выдерживать на разрыв тонны полторы на каждую руку. Нехило, правда?..

Есть, конечно, пара-другая рас, на такое способных. Но отпадают они сразу по внешним показателям. Тех же мерилаксанок или там хиятанок с обычными девочками никак не спутаешь. А обычную девочку разорвало бы прямо на глазах потрясенных тивизрителей к чертям собачьим. Отсюда вывод, что же именно мы тут имеем?

Пра-авильно…

Имеем мы, братцы и сестры, бастарда.

На волосики на ее посмотреть бы, конечно, следовало повнимательнее и поближе, в целях окончательной достоверности, но, в принципе, и так ясно. Мамочка там или папочка на стороне подгулять изволили. А эриданская кровь — штука сильная, с ней не поспоришь.

Скандальчик будет — туши свет.

Давненько их не обнаруживали, некоторые даже самодовольно заверяли о полном контроле. Плату за обнаружение, правда, отменить так никто и не предложил, наоборот, увеличили даже. И это радует.


— Извините, но вам ничего нет… — Девушка за стойкой была явно смущена и старалась смотреть в сторону.

— Но мне сообщили о наличии пакета. — Аликс слегка приподняла верхнюю губу, обнажив двухдюймовые клыки. Девушка пошла пятнами и заерзала на высоком стульчике.

— Еще раз прошу извинить… Это, конечно же, вина нашего отеля… Эти рекламщики… Просто не знаю, как они прорвались… Управляющий согласен принести разумную компенсацию за причиненное беспокойство…

Казалось — еще пара секунд, и она заплачет. Бедная девочка. А вот управляющим, который на опасный участок перед разгневанным постояльцем (и постояльцем, кстати, не простым, а двухметрово-бронированным, очень-очень вспыльчивым по природе своей и, к тому же, в данный момент причину для гнева имевшим весьма обоснованную) выставил вместо себя молоденькую то ли секретаршу, то ли кадровичку… управляющим стоит, пожалуй, заняться поближе. Он или просто трус, или скрытый садист, а это уже чревато.

— Отсталый мир. Отсталая техника. Я не имею претензий. Техника — всего лишь техника. Она не имеет значения.


Наверняка у управляющего сейчас забот по горло — всем штатом пытаются отловить гения, что сумел протолкнуть свой пакет через супермощную трехслойную систему отельной защиты. Пусть попарятся, все равно концов не найдут. Даже Аликс еще в школе неплохо следы заметать умела, а ведь считалась отнюдь не самой умной из семьи.

Интересно — кто из братишек вниманием почтить соизволил? Скорее всего — Туанчик или Айгер, они младшие, и потому общительные. Еще не осознали, что общение — роскошь, и за нее, как и за всякую роскошь, приходится иногда очень дорого платить. Впрочем, может быть — Слан. Очень даже может быть. Пакет рекламной фигни — это на него похоже, он всегда любил такие решения.

Хорошо, если действительно Слан, он неплохие работенки подкидывал.

Номер у нее был на минус первом этаже — мерилаксцы не любят высоту и открытые пространства — и потому возвращение заняло пару минут. Еще минут пять потребовалось на то, чтобы привести Чипа в рабочее состояние, совместить его с отельным компом, обнаружить в отделе рекламы пакет на свое имя и, сдублировав на всякий случай, вытащить его на экран.

Это был Густ.

Само уже по себе малоприятное обстоятельство. И записочка была вполне в его стиле: «Оцени сама. Мои — 75% от результата». И все.

Ну да, конечно. Пахать будет она, и пахать прилично — простое дельце Август бы ни за что не прислал, он делился только такими, какие проглотить единолично был просто не способен, — а три четверти он потом себе хапнет только на том основании, что первым что-то там раскопал. Не выйдет, братишка. Ищи другую дуру.

Сперва Аликс хотела отправить пакет обратно, не распечатывая. Но потом генетически запрограммированное любопытство, усиленное семейным воспитанием, все-таки победило. Почему бы и не посмотреть, действительно, от чего отказываешься, если уж отказаться решила твердо и бескомпромиссно?

Там была запись хитча.

Любительская запись, любительский поединок. Минуты на две, не больше. Она просмотрела их стоя. Потом села, тупо уставившись в экран. Прокрутила еще раз. Проморгалась. Помотала головой, словно пытаясь изгнать дефект зрения. Поставила еще один повтор — но на этот раз в рапиде.

И лишь после этого сползла на пол, давясь от беззвучного хохота.

Она не ошиблась.

Конечно же, она не ошиблась!

Нет, ну это же надо!.. А еще говорят что-то там про снаряд, который никогда в одну воронку два раза подряд… Да одних этих волос уже достаточно, чтобы сомневаться перестать И это вот движение шеей… Вот-вот-вот, сейчас… Ага! Вот оно! Миленькое такое движеньице, не нужное никому, кроме тех, чьи волосы являются оружием. Движение, которому невозможно научить чужака. Потому что врожденное оно. Генетически запрограммированное.

Еще один!

Нет, ну это же надо!. Ой, папочки-мамочки, любили же вы, однако, много и плодотворно, честь вам за это и хвала. Поскольку бастарды стоят дорого.

Очень дорого…

* * *
Астероиды, 28-я медбаза. Теннари.


Позже он не смог бы с точностью указать момент, когда возникло первое подозрение. Нет, не подозрение даже — так, легкий намек, полутон, неуловимая тень на самом краю зрения, никак не попадающая в фокус. Преддверие мысли, еще не оформленное словами и образами.

Но, во всяком случае — не на двадцать восьмой автономной медбазе, там подозрения не было, там была уверенность. И тоска. И желание напиться — отголоском другого желания, гораздо более сильного и не имеющего ни единого шанса осуществиться — желания все забыть.

А подозрение — оно раньше возникло. Задолго до того, как увидел он ожоги на ушах и шее несчастного медстажера, специфические такие ожоги, ни с чем их не спутаешь, и потеки расплавленного стеарина на воротнике его форменного комбинезона…

Раньше. Намного.

Может быть, когда он рассматривал показания анализатора. И не особо удивлялся тому, что видит, хотя вроде бы должен был. Впрочем — нет. Еще с самого начала полета было что-то такое, смутное и нечеткое… Может быть, оно было всегда. Неясное. Неназванное. Потому что он сам не хотел его называть. Назвать — значит, вызвать к жизни. Окончательно признать существование. Поверить, что все, к чему он относился как к увлекательной игре ума — реальность. А он всю свою сознательную жизнь надеялся, что это не больше, чем древняя сказка, просто сказка, красивая и страшная.

Теннари стоял, уткнувшись лбом в холодное стекло иллюминатора и уставившись пустыми глазами в бархатную черноту. Не потому, что пытался там что-то разглядеть. Просто боль оказалась такой, что трудно дышать. И не было сил смотреть ни на что другое, кроме этой бархатной черноты.

За его спиной хрустели осколки чего-то не до конца разбитого под тяжелыми армейскими ботинками — Служба Охраны все-таки навязала шестерых спецназовцев, — кто-то ахал в восторженном ужасе перед практически не имеющей предела способностью человека разумного разрушать до основания окружающую его среду, независимо от ее размера и склонности к самовосстановлению, кто-то сыпал проклятиями, пытаясь добиться от диагноста хоть чего-нибудь стоящего, слышались другие звуки суеты и планомерно продолжающегося поиска. Теннари это все не интересовало.

Теперь уже — нет.

С тех самых пор, когда он заметил отсутствие в ангаре спасательной шлюпки. И понял, что не обнаружит на медбазе за номером двадцать восемь ничего, достойного внимания. Независимо от того, что обнаружат на ней остальные. И подозрение перестало быть подозрением.

А уши — это так, еще одно косвенное подтверждение. Не больше.

Красивая и страшная сказка оказалась реальностью. Гораздо менее красивой. Зато намного более страшной. Пора это признать. И признать свое место в ней. Место, предопределенное задолго до его рождения.

Больно-то как!..

Это всегда больно. Тем они и страшны, эти твари, что встречаться с ними всегда — вот так больно. Не он первый, не он последний. У него хотя бы есть преимущество, он знает, в чем дело. Он подготовлен. Во всяком случае — всю свою жизнь считал себя таковым. И ждал. Хотя и надеялся, что не дождется…

Шорох. Хруст мусора под ногами. Странное напряжение за спиной.

Он обернулся.

Два санитара полувели-полунесли молодого стажера в обрывках медлаборантского комбинезона. Теннари узнал его, хотя и с трудом — недельная щетина, блуждающая улыбка, жутковатый контраст белых глаз, обведенных черными кругами, всклокоченные и местами обгоревшие волосы. Полное отсутствие реакций на внешние раздражители, ребята несколько часов с диагностом мучались, и все впустую. Только они так и не поняли, что дело тут вовсе не в диагносте.

Да и стажер этот несчастный совсем ни при чем. Просто не вовремя под руку подвернулся. Оказался в ненужное время в ненужном месте. Очередная случайная жертва. Сколько их было уже, и сколько будет еще, тех несчастных, кому не повезет оказаться на пути у вышедшего из древней кровавой сказки монстра?.. Монстра безжалостного, неразборчивого в средствах и практически непобедимого.

Монстра под обликом обаятельной и симпатичной маленькой девочки…

* * *
Базовая. Орбитальный стыковочный блок. Неофиты Ордена Божественной Зои.


Дежурства спасателей-аварийщиков на приемном шлюзе — занятие, прямо скажем, особой популярностью среди добровольцев не пользующееся. Это вам любой завкадрами любой станции подтвердит без малейшей тени сомнения в начальственном голосе. Самое удобное место для возникновения мелких склок с крупными и весьма далеко идущими последствиями.

И не потому вовсе, что работа эта такая уж противная, опасная или трудная. Если при виде ядовито-зеленого комбинезона и шлема-сферы вам мерещатся беззвучно взрывающиеся в пустоте танкеры, ломающиеся переборки, утечки, метеориты, пошедшие вразнос реакторы, пожары, эпидемии, террористы и (традиционно!) один кислородный баллон на двоих — то вы явно имеете представление о Спасательной Службе лишь по многочисленным тивисериалам. Любой же настоящий спасатель, немного похмыкав, вам ответит задумчиво, что такое, конечно же, случается, но только почему-то всегда на каких-то других станциях. И обязательно во время дежурства других бригад. А у них пока как-то вот… Впрочем, и у них было что-то вроде пожара… лет этак пятнадцать назад… кажется. А, может, и не было, это в архиве посмотреть надо. А с тех пор никакие террористы и метеориты не заглядывали.

Так что на особой утомительности этого самого дежурства всерьез настаивать ни у кого язык никогда и не поворачивался. Скорее уж, наоборот. За все время существования человечества никто не придумал более скучной и бездеятельной работы, чем дежурство на аварийном шлюзе. Говорят, правда, что раньше были некие почти легендарные «пожарные», которые только тем в основном на посту и занимались, что дрыхли в полном составе, целыми бригадами.

Счастливчики. Спать дежурным на шлюзе запрещалось категорически Уставом Аварийно-Спасательной Службы. Равно как и читать, играть в компьютерные или настольные игры (перечень на двадцати шести страницах прилагается), вязать, рисовать, петь, плести макраме или фенечки, заниматься армреслингом (так же как и любым другим видом спорта), оригами, художественным свистом или медитацией, играть на музыкальных инструментах, пользоваться аудио и тивиприемниками или плеерами и вышивать крестиком.

Глава 30. У пятницы - свои правила

Базовая. Орбитальный стыковочный блок. Неофиты Ордена Божественной Зои.


Длилось такое дежурство, как правило, полные базовские сутки, что составляло около восемнадцати часов. И все это время находиться дежурные спасатели обязаны были, в соответствии с требованиями того же Устава, в скафандрах усиленной защиты. Тех самых, которые больше похожи на гробы и весят в неактивированном состоянии никак не менее пятисот фунтов…

Поэтому стоило ли удивляться тому обстоятельству, что добровольцев, желающих из каких-то своих не вполне понятных религиозных или философских убеждений дежурить (добровольно! Не по графику! Без всякого к тому принуждения и дополнительных льгот!!!) на аварийном шлюзе каждую пятницу умный завкадрами воспринимает не иначе как лакомый дар судьбы, который надобно по мере сил беречь и лелеять, и ни в коем случае не лезть с бестактными вопросиками типа: «А зачем, в сущности, вам это вдруг понадобилось?..» Ну, понадобилось людям, — хорошим людям! безусловно хорошим, раз дежурят по пятницам! — ну так и что?.. А излишнее любопытство, знаете ли, чревато удовлетворением.

Допустим, залезешь ты поглубже, выяснишь все досконально — и что? Лакомый дар судьбы застрянет костью в горле, потому что возникнет опасная нервными срывами дилемма — или сообщить куда следует о творимом в подведомственном тебе хозяйстве безобразии и потерять столь ценные кадры, или молчать в тряпочку, как и раньше молчал, но уже без ощущения чистой совести.

А оно нам надо?

Так что никаких ревизий и внеплановых проверок по пятницам, ни-ни-ни, Боже упаси, дежурьте спокойно, девочки! Флаг вам в руки. И никаких претензий. Если, конечно, не занимаетесь вы ничем, безоговорочно запрещенным Уставом Аварийно-Спасательной Службы.

А осторожный — о, очень-очень осторожный! — взгляд, бросаемый иногда мудрым завкадрами на следящие мониторы однозначно показывал, что требования Устава соблюдались добровольными дежурными не в пример строже остальных, которые так и норовили то протащить на пост микрочип с какой-нибудь игрушкой, то вмонтировать тивиприемник прямо в роговицу. Что же касаемо вышеозначенных всяческих гипотетических безобразий, то оные безобразия в Уставе вовсе даже и не упомянуты.

Сегодня была как раз пятница. И потому завкадрами старательно делал вид, что ужасно заинтересован диаграммой роста загрязненности фильтров, которую выстраивал неумелый и вечно путающийся джорент на общем экране. Экране, кстати сказать, по чистой случайности наиболее удаленном от сектора шлюзовых мониторов, один из которых демонстрировал две неповоротливые и лишь отдаленно напоминающие человеческие фигуры в ядовито-зеленых скафандрах.

— …Нет, я не хочу сказать, что версия с той древнерусской Монро лишена интереса, но с чего ты так уверена, что это именно то самое? Всего лишь один из трех сотен вариантов.

Снимать шлемосферы запрещалось инструкцией. Разрешалось только фиксировать открытое забрало в положении «готовность № 1». Разговаривать это не мешало, если у вас отсутствует настоятельная необходимость при разговоре обязательно видеть лицо собеседника.

— Оно, оно… Таких совпадений не бывает.

Скептически настроенная слабо шевельнула многокилограммовой перчаткой.

— И кто бы мне говорил о совпадениях?

Двигаться в этих зеленых гробах сейчас, при выключенных ради экономии сервоприводах, было не очень-то. Поэтому они просто полусидели-полулежали в специальных креслах-держателях, вот уже более пятнадцати часов, впереди осталось всего ничего, если разобраться.

— Ну ты все-таки… не это… не ровняй!

Судя по голосу та, что собиралась признать именно версию с Монро за ТО САМОЕ, была готова всерьез обидеться. Шлемофоны, даже в откинутом состоянии, затеняли лица, но голоса выдавали крайнюю молодость спорщиц. Разве что только у скептически настроенной звучал немного более хрипловато, словно прокуренный.

Впрочем, курить на посту запрещалось Уставом тоже.

— Даже та эриданская программка дала не более сорока процентов вероятности. — Похоже, скептически настроенная обострять отношений не хотела и переключила разговор в прежнее русло.

— Подумаешь, программа! Много она понимает! Если бы лично кому-нибудь из них заказ сделать, тогда еще ладно, а программа — фигня… Там в тексте столько намеков! Вот, например, окончание… Я специально у архолингвистов интересовалась — буквой «З» на конце в то время обозначали множественное число. Множественное, понимаешь в чем фишка?!.. А ты сама ту легенду хоть читала?

— Я фильм смотрела. Красивый.

— Фильм — фигня, это читать надо.

— Не скажи… Красивый. И как это вам удалось его протащить на первый канал? Он же наверняка из спецхрана, я в видиотеке заказать пробовала — сказали, что у них даже на центральном складе нету.

— А, фигня… Организовали официальное письмо с просьбой от всего Клуба, за всеми подписями, как полагается, у нас же теперь даже печать есть, и в Каталоге зарегистрировали.

— Странно, что сработало. Сколько я сама таких заказов писала — и что-то никогда…

— Ха! Ну, во-первых, у нас заказ был от трех тысяч человек, это тебе не котэ чихнул. Клуб ордена Божественной Зои — это сила! А во-вторых… Ты Ирийну помнишь? Впрочем, нет, она уволилась еще до тебя… А Ирийна эта как раз в тиви-трансляторе первого канала теперь работает, чьим-то там помощником. Вот она и подсунула наше письмо нужному человеку в нужный момент… Но фильм — фигня. Это читать надо.

— Ну, читала я…

— Хочешь сказать — не впечатляет?!

Скептически настроенная помолчала. Подумала. Признала.

— Ну, допустим. Но меня много чего там впечатляет. Времена легендарные, по сути — практически сказочные. И люди — тоже. Эта вот, хотя бы… ну, Космо-Демьен которая… как она — по снегу-то босиком… по настоящему, кристаллическому… Когда ее повесили, я даже плакала.


— Она не могла быть настоящей Зоей! Фальшивка, неужели не ясно?!

— Это еще почему? Даже программа…

— Настоящая Зоя ни за что не дала бы себя повесить!

На это скептически настроенной возразить оказалось нечего.

Разговаривать Уставом не запрещалось. Даже наоборот. Если следящая система в течение определенного периода времени не фиксировала звуковых колебаний, однозначно определяемых ею как негромкая членораздельная речь, она подавала непосредственно в наушники шлемосфер весьма неприятный звуковой сигнал, резонно полагая, что замолчавшие дежурные просто-напросто давят храпака, гнусно наплевав на требования Устава.

Поэтому после короткой паузы сторонница версии с Монро заговорила снова:

— Понимаешь, я ведь тоже это не сразу поняла… Она тогда... ну, тогда... сказала, что еще не время. Что у Нее еще и здесь полно дел. Я тогда не поняла, о чем это Она. Подумала просто — боится, мол. Вот и отговаривается какими-то делами. Ну и пусть, была бы честь предложена. Я совсем ничего не поняла тогда. И потом, когда валялась в муниципальной больничке — злилась только, на весь мир, на себя, что вот, даже уйти красиво — и то не вышло… И на Нее… Мне ведь сказали, что это она меня туда притащила. Спасла, так сказать. Ох, как же я злилась! Только позже, когда… Когда увидела, как Она там, на вышке антенны… Меня как ударило. Она права, понимаешь? Нельзя уходить, недоделав… Нельзя бросать… Это слишком просто и слишком неправильно.

— Тоже мне, выискалась… Пифия доморощенная! Пророк-толкователь. Магогамед, Лично Зревший, Истинный Свидетель Священной войны… — В голосе скептически настроенной слышалась откровенная зависть.

— Нет, ну если серьезно… Ее имя означает саму жизнь, я читала. Так какая же настоящая Зоя позволит вовлечь себя в ситуацию, заканчивающуюся собственной гибелью? Ведь сама Ее сущность как раз и состоит в нахождении выхода из любой ситуации… обязательном нахождении выхода из любой ситуации…

— Кстати, это как раз еще спорно! Вспомни, что говорил Полянский о «стремлении на публичный костер как одном из критических проявлений дефицита общения». Если я не ошибаюсь, то дословно это звучало: «дайте человеку трибуну — и он не полезет на эшафот».

— Чему тебя учили, горе ты мое?! Даже запомнить, и то как следует не можешь… «Лишите человека трибуны — и он сам потащит свой крест на Голгофу, лишь бы хотя бы там иметь возможность высказаться…» Том второй, часть шестая. Страницу не помню, не обессудь.

— Ну, не у всех же такая память…

— Просто некоторые, в отличие от прочих, не просто афоризмы заучивают, а и в смысл прочитанного иногда вникают.

— ТРЕВОГА ПО ШЕСТОМУ СЕКТОРУ. ТРЕВОГА ПО ШЕСТОМУ СЕКТОРУ, ОБЩАЯ, ГОТОВНОСТЬ НОМЕР РАЗ. ТРЕВОГА ПО ШЕСТОМУ…

Две неуклюжие фигуры в ядовито-зеленых скафандрах-гробах дернулись было одновременно, но тут же так же одновременно и расслабились: шестой сектор. Только та, что настроена была скептически, сказала все с той же завистью в голосе:

— Везет же некоторым!..

Помолчали, прислушиваясь. У транслятора был мелодичный женский голос, при его кодировке контуры доброжелательного спокойствия усилили специально. Это должно было создавать дополнительный комфорт и чувство уюта у слушателей.

— ОБЪЕКТ ОДИН, КЛАССИФИКАЦИЯ ЗАТРУДНЕНА, МАЛАЯ ГРУЗОПОДЪЁМНОСТЬ, ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИСКУССТВЕННОЕ, КЛАССИФИКАЦИЯ ЗАТРУДНЕНА, НА ЗАПРОСЫ НЕ ОТВЕЧАЕТ, КЛАССИФИКАЦИЯ ПРОИЗВОДИТСЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМИ МЕТОДАМИ, ДВИГАТЕЛИ НЕСИНХРОНИЗИРОВАНЫ, КЛАССИФИКАЦИЯ ОБЪЕКТА ПРОВЕДЕНА ПО ТИПУ СИГМА, КЛАССИФИКАЦИЯ ДВИГАТЕЛЕЙ ПО ТИПУ СИГМА-ЗЕТ, ОБЪЕКТ ПРОШЁЛ ЗОНУ ВНЕШНЕГО КОНТРОЛЯ, ТРАЕКТОРИЯ ДВИЖЕНИЯ ПО НИЖНЕЙ ГРАНИЦЕ ШЕСТОГО КОРИДОРА С ВЫХОДОМ В ПРИЧАЛЬНЫЙ СЕКТОР ШЕСТЬ… ПОПРАВКА, ПОПРАВКА, ПРИЧАЛЬНЫЙ СЕКТОР ПЯТЬ, ТРЕВОГА ПО ПЯТОМУ СЕКТОРУ, СЕКТОРАМ ЧЕТЫРЕ И ШЕСТЬ — ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН…

— «И доблестные спасатели, с бортовыми плазмотронами наперевес, храбро бросились навстречу злобным тварям из чуждой галактики»…

— Ты хоть раз пыталась поднять бортовой плазмотрон? Одна?

— А я что? Я просто цитирую… Да и где ты их сейчас найдешь, злобных тварей из чуждой галактики? Вот это да!.. Нет, ты только глянь, что творит!..

Некоторое время они молча смотрели на экранчики персональных мониторов, привычно вычленяя из многослойно перепутанной разноцветной паутины посадочных коридоров и реальных причальных траекторий — а движение вокруг станции было на редкость оживленным — нужную линию. Линия эта, вместо того чтобы тянуться себе спокойненько до самого причального шлюза, дергалась из стороны в сторону, совершая немыслимые виражи и рассыпая вокруг быстро гаснущие фейерверки предполагаемых траекторий.

— ВНИМАНИЕ, ТРЕВОГА ПО ЧЕТВЁРТОМУ СЕКТОРУ, СЕКТОРАМ ТРИ И ПЯТЬ — ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН, СЕКТОРУ ШЕСТЬ — ОТБОЙ ГОТОВНОСТИ НОМЕР ОДИН, ПОВТОРЯЮ, ТРЕВОГА ПО ЧЕТВЁРТОМУ СЕКТОРУ, ОБЪЕКТ КЛАССИФИЦИРОВАН, НА ЗАПРОСЫ НЕ ОТВЕЧАЕТ, ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ПО ТИПУ ТРИ НУЛЯ, ДОСТУП В КОНТРОЛИРУЮЩУЮ СИСТЕМУ ЗАБЛОКИРОВАН, ДВИГАТЕЛИ РАБОТАЮТ НА ФОРСАЖЕ, ИДЁТ ПО ЛЕВОЙ МЕДИАЛЬНОЙ СТОРОНЕ ЧЕТВЁРТОГО КОРИДОРА, ВЗЯТИЕ ПОД ВНЕШНИЙ КОНТРОЛЬ ЗАТРУДНЕНО…

— Слушай, я что-то не пойму… как это можно заблокировать систему контроля?

— Просто. — сторонница Монроз говорила невнятно и отрывисто, словно зубы у нее свело после целиком разжеванного лимона. — Ручное управление…

— Ты что?! Какое ручное?! Ты только на эти кренделя посмотри, ты же сама… Перегрузки прикинь!.. Вот именно… Так что нет там никого живого. Я вот только не пойму, как…

— Долбанется сейчас на полном форсаже — сразу поймешь.

— Да ни фига! Сейчас закончат проверку, и на границе Внутреннего Контроля…

— ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ВНУТРЕННЕМУ КОНТРОЛЮ — ОТБОЙ, ПОВТОРЯЮ, ВНУТРЕННЕМУ КОНТРОЛЮ — ОТБОЙ, ОБЪЕКТ ОКОНЧАТЕЛЬНО КЛАССИФИЦИРОВАН ПО ТИПУ СИГМА/ЗЕТ, «ДЖЕНИФЕР», 1-1-1, ПОВТОРЯЮ, ТРИ ЕДИНИЦЫ, ВНУТРЕННЕМУ КОНТРОЛЮ ОТБОЙ, ВЗЯТИЕ ПОД КОНТРОЛЬ ЗАТРУДНЕНО, ВНИМАНИЕ, ОСВОБОДИТЬ КОРИДОРЫ НОМЕРА ТРИ, КОРИДОРЫ ОДИН И ДВА РАЗГРУЗИТЬ ПО МАКСИМУМУ, ОБЪЕКТ ИДЁТ ПО ДИАГОНАЛИ, ДВИГАТЕЛИ НА ФОРСАЖЕ, НЕСИНХРОНИЗИРОВАНЫ, ТРЕВОГА ПО ТРЕТЬЕМУ СЕКТОРУ, СЕКТОРАМ ДВА И ЧЕТЫРЕ — ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН, СЕКТОРУ ПЯТЬ — ОТБОЙ ГОТОВНОСТИ НОМЕР ОДИН…

Скептически настроенная присвистнула. Три единицы означали одноместный кораблик малой грузоподъемности с экипажем из одного человека на борту. Что характерно — живым экипажем.

Так что никакого тебе расстрела на подступах.

— Сносит, однако…

— Да ни фига! До нас еще далеко. Не дотянет.

— Если долбанется… да на полном форсаже…

— Думаешь — камикадзе? — скептически настроенная попыталась сказать это ехидно, но вышло не слишком убедительно.

— Или просто сопляк… накачавшийся до синих слонов.

Она говорила тихо, сквозь зубы, морщась. Лимон попался большой и незрелый.

— ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ТРЕВОГА ВСЕМ СЕКТОРАМ ЛЕВОГО КРЫЛА, СКОРОСТЬ ОБЪЕКТА — ПРЕДПОРОГОВАЯ, ПОВТОРЯЮ, СКОРОСТЬ — ПРЕДПОРОГОВАЯ, ВЗЯТИЕ ПОД КОНТРОЛЬ ЗАТРУДНЕНО…

— Он что, собирается уйти в гипер прямо здесь?!

Скептически настроенная попыталась еще раз присвистнуть. Но не успела.

— ВНИМАНИЕ, ВЗЯТИЕ ПОД КОНТРОЛЬ ПРОИЗВЕДЕНО, СКОРОСТЬ ПОГАШЕНА ДО ПРИЧАЛЬНОЙ.

Скептически настроенная сглотнула. Было слышно, как ее напарница скрипнула зубами. Погашена до причальной. Секунды за три, не больше. От предпороговой…

И понятно, конечно, что выхода другого не было — даже если бы этот гипотетический террорист и не собирался уйти в гипер, увлекая за собой часть станции, просто врежься он в эту самую станцию на этой самой предпороговой — и что бы осталось от левого крыла, кроме светлых воспоминаний? И понятно, конечно, что ты тут совсем ни при чем — не ты же на кнопку нажимал, на нее вообще не живой человек нажимал, а специальная программа, и даже программу эту не ты писал… И программа, кстати, правильная, до последнего пыталась обойтись по-хорошему, ведь куда проще было бы долбануть еще на Внутреннем Контроле…

А все равно — не легче.

Потому что скорость погашена. От почти что пороговой до по причальной. За три секунды…

И то, что тянут сейчас силовыми захватами к причальному шлюзу — перестало быть действующим и живым кораблем, превратившись в груду искореженной электроники. Электроника — штука тонкая. Она не выдерживает двадцатикратных перегрузок. Обязательно возникающих, если скорость была погашена от предпороговой до причальной за три секунды.

Человек — он посильнее будет, он иногда и выдерживает. Хотя и не часто. И не без неприятных последствий для здоровья. Но сейчас на это всерьез не стоит рассчитывать даже самым махровым оптимистам. И кому-то из спасателей предстоит сегодня не слишком приятная работенка, потому как выгребать пилота из кресла придется при помощи тряпочки и ведерка…

— ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ОБЩИЙ ОТБОЙ ТРЕВОГИ, ПОВТОРЯЮ, ОБЩИЙ ОТБОЙ ТРЕВОГИ, СЕКТОРУ НОМЕР ОДИН ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПРОВЕДЕНИЮ СТЫКОВОЧНЫХ МАНЁВРОВ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ХАРАКТЕРА, СПАСАТЕЛЯМ СЕКТОРА НОМЕР ОДИН ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН, АКТИВНАЯ…

Скептически настроенная сделала еще одну героическую попытку присвистнуть, но так и не сумела. Вместо этого выругалась. Мягко загудели сервоприводы, словно обрадованные снятием с голодного пайка. Сторонница Монроз прыжком соскочила с опостылевшего кресла, попрыгала немножко на месте, потянулась, разминая суставы. Какое все-таки это чудо — скафандры высшей защиты, когда включены они на полную мощность, и каждое твое движение не только усиливается мгновенно и многократно, нословно бы и даже предугадывается! И неподъемная груда керамометалла становится невесомей балетной пачки, и собственное тело теряет вес, не теряя при этом ловкости.

Она не удержалась и сделала сальто с места. Посмотрела на неторопливо встающую напарницу. Фыркнула.

— Докаркалась. Радуйся — таки нам работенка подвалила.

И засмеялась, слушая, что именно думает та по поводу подобной работенки. В общем-то, напарница была права. Но все-таки кое-чем ближайшая перспектива радовала.

Например — легкостью движений.


Глава 31 Правила, возведенные в догму, перестают быть правильными правилами

Система Джуста. Борт частного круизера «Мицар». Лайен.


— Лай… я, конечно, очень извиняюсь и скорее всего не слишком-то прав, но... а тебе не кажется, что мы что-то где-то как-то…

Комм радостно пискнул и загудел с тупым удовлетворением, выдавая очередную карточку. Дэн вздохнул и принял распечатку, отправив оригинал в архив почти автоматически, поскольку Лайен делать этого явно не собирался, лишь покосился хмуро. Да и кровожадные огонечки, зажегшиеся в глубине обычно спокойных темно-серых глаз, Дэну очень не понравились. Их надо было гасить, эти огонечки, пока не разгорелись во что куда более масштабное и опасное. И потому продолжать незаконченную мысль Дэн не стал — он все же был отличником курса «ромео», а это подразумевает тренированную интуицию, развитую эмпатию и активно действующий комплекс сопереживания. Ну и стремление и умение избегать взрывоопасных ситуаций тоже.

— Ну надо же! — Толстые пальчики Френни с неожиданным проворством схватили пластиковый четырехугольник. — Моя несостоявшаяся звезда! Вернее, уже как раз состоявшаяся, но, увы, не моя. Славный мальчик, увы, увы. Вот так стоит опоздать на какие-то сутки…

А проблема у Френни оказалась-таки именно с дочкой связана, предчувствия Лайена не обманули. Дочка у Френни была красавицей, не в папашку. И характер вполне себе, и привычек вредных не больше, чем у любой другой девицы ее круга и возраста — даже и поменьше, пожалуй. Хорошая такая девочка, правильная и веселая. И в койке самое то — с энтузиазмом, но без фанатизма (во всяком случае, время на Церере они тогда провели весело и расстались вполне дружески). Вокруг нее увивалась толпа таких богатеньких красавчиков, что Лайену, пожалуй, стоило бы удивиться интересу золотобогемной девочки к простому курсанту — не считай он в ту пору себя кем-то сродни Императору Предрассветной. Как же! Поступить в Летную Академию Базовой! Да без протекции! Да без подготовительных курсов! Да с первого раза! Воистину, пред таким достижением все суета и тлен.

Так что интересу скучающей молодой аристократки он не удивился, приняв его как должное. Еще один бонус от Вселенной за его немалые перед оною вселенной заслуги — а кто в восемнадцать, скажите, считает свои заслуги перед Вселенной хотя бы умеренными?

Но вот чему он таки удивился — так это явной протекции со стороны ее папаши, миляги Френни, про чью безжалостность ходили легенды. От встречи с этим финансовым монстром новоиспеченный курсант мог ожидать чего угодно — от более или менее завуалированных угроз и запугиваний до прямых физических воздействий разного уровня убедительности или даже самой настоящей расправы. А получил свой первый разовый контракт — и чертовски выгодный, надо сказать, контракт!

С тех пор прошло десять лет, но в отношениях между Лайеном и милягой Френни ничего не изменилось. Лайен никак не мог понять, почему именно в него этот старый прожженный мерзавец вцепился, как клещ — ведь после тех двух недель на Церере Лайен и близко не подходил к его дочке, да и она наверняка забыла мимолетное развлечение, к тому же говорили, что вообще ушла в синие амазонки, а у тех целибат на разнополые отношения. Френни тоже делал вид, что забыл, но при этом постоянно, словно бы случайно, называл Лайена сынком или деточкой и сетовал на трудности в обращении с непристроенными дочерьми. И работу вот подкидывал время от времени не слишком сложную и вкусную, от которой и хотел бы отказаться, да жаба задушит. И помогал, если попросить.

И все вроде бы по-честному — просто так никаких подарков, всегда ответная отработка или услуга. Только вот работа или услуга эта зачастую казалась Лайену несоразмерно простой и от того — подозрительной. Вот как сейчас.

Тоже мне проблема, ну просто на смех канарейкам. Если не врет, конечно. Всего-то — пристроить дочку не просто в какой-нибудь из корпусов, а непременно чтобы не к синькам, а к иможенкам и обязательно под хороший пригляд. Тоже мне, проблема! Трудно поверить, чтобы бизнесмен уровня Френни действительно не знал, что Иможен Коалисьен отличается от Корпорации синек не только цветом формы, и что семейственность любого рода в ней приветствуется и вообще всячески поощряется. Значит, наверняка какой-то подвох имеется… ну да разберемся, все равно выхода нет.

Френни тем временем ласково царапнул ногтем распечатку. Вернул. Лайен мельком отметил ярко-рыжий хвост, спускавшийся почти до пояса, квадратную челюсть и кокетливый татуш от залысины до виска.

— Сколько процентов совпадения?

— Больше восьмидесяти, но… Лайен, деточка, он тебе не интересен, он был интересен лишь мне, но я опоздал. Он хитчер.

Лайен фыркнул:

— Тебе же легче, старый лентяй!

— Не скажи! За хитчером я бы слетал с удовольствием и к черту на куличики. Особенно — за таким хитчером… Жаль, ты не видел его в деле! Это было что-то просто фантастическое, поверь слову старого знатока!

— У нас и без него…

Восьмидесяти процентная вероятность — это, конечно, немало… Но — хитчер. Да и волосы… Слишком яркие, чтобы быть натуральными. Слишком… похожие. Глупо не изменить первым делом именно то, что изменяется легче всего.

Не идиотка же она?

— Куда теперь прикажешь?

— По Ингрид сколько?

— Сорок пять… — Похоже, Ингрид у Френни энтузиазма не вызывала. Да и не удивительно, поскольку отпуск отправилась она проводить не куда-нибудь, а на Бетти-Эр, ближний свет! Есть еще, правда, та смуглолицая штучка с Волчьего Уха, всего тридцать четыре процента, но зато рукой подать… И еще тот полтинничный парень с Черной. У остальных — ни у кого не наберется выше двадцатки по совпадению вероятностных психопрофилей. А программке верить можно, хорошая такая программка, эриданская. Пас-скудство! Всех ведь проверять придется, не взирая на эту программку. Всех…

Какое же это счастье — искать кого-то в цивилизованной части галактики, где без персональной (и автоматической, что особо приятно) идентификации ты не сможешь даже перейти на другую сторону улицы! Чик — и все как на ладони!

И даже если тебе повезет угнать корабль и выломать на нем контрольный чип-пеленгатор — ты сможешь наслаждаться незаслуженной свободой лишь до первой заправочной станции, где тебя возьмут за жабры тихо, без шума и пыли!..

— Давай-ка так… Прокатимся через Волчье Ухо к Инвейре, потом вдоль Черной и Викса, а там уже и Бетти-Эр рядом… относительно.

Инвейра и Черная — в одной системе, Викс тоже рядом, три-четыре года, ерунда, в один прыжок уложимся. Впрочем, Викс — меньше двадцатки, направившийся туда порожний сухогруз с подозрительным радистом давно уже мог загрузиться и продолжить путь куда угодно. Надежда лишь на то, что сухогрузы обычно не спешат.

На Инвейре любители квадратного мяча проводили сборы игроков, один из которых имел неосторожность оказаться в ненужное время в ненужной близости от одного ненужного места. Нет, он не был замечен ни на Базовой, ни на Джусте, но теоретически вполне мог побывать на них обеих. А на Черной обитал сейчас один молодой паразит, имевший милую привычку шататься на папиной яхте по всему дальнему космосу и бузить помаленьку везде, где яхта эта останавливалась на более-менее длительный срок. Был он, конечно, проверен и перепроверен насквозь, и охрану имел хорошую, так что все бы ничего, да вот таскал он на борту пару дюжин риппующих оболтусов обоего полу, меняющихся чуть ли не в каждом порту.

Она больше ни разу не воспользовалась ни своей карточкой, ни карточкой бедного Янсена. То ли умница, каких мало — то ли дура, судьбой хранимая. Капитан того несчастного корыта, на котором добралась она до Джуста, до сих пор с содроганием вспоминает янсеновских ребятишек. И не забудет, можно ручаться. Даже если выйдет когда-нибудь из больницы… Так что документами она разжилась, это точно. И вот тут возникает одна версия…

Тому, что в том борделе воспользовалась она своей засвеченной карточкой, есть еще одно объяснение, кроме безграничной наглости и самоуверенности, присущей всем синькам. Ее новые документы могли просто не подойти. Как и янсеновские. Именно там — и только там.

Десять против одного, что у нее теперь мужское имя. Из учебника по криминальной психологии — скрывающиеся первым делом стремятся изменить цвет волос, прическу и пол…

Комм обрадовано пискнул и выдал очередную карточку.

— Церковь Светлого Братства! — Френни произнес это так, словно не знал более грязного ругательства. Впрочем, может, и действительно не знал.

— Проповедник второй ступени. Турне с лекционной работой. Тридцать девять процентов… Что, тоже проверять будешь?

— Обязательно! Синьки проверяют всех тсенов и буддистов, шерстят кришнаитские коммуны и общины Дао, а вот заглянуть к Светлым Братьям даже и не подумали, а почему? Если и прятаться тсену — то именно там, где никто не станет его искать, эти братишки ведь даже за смертную казнь голосовали, насколько я помню…

— Слушай, сынок, это, конечно, не мое дело, но мне кажется, что твой напарник прав — ты что-то перемудрил с параметрами расширения программы. Есть ведь и чисто психологические ограничения… А этот жестяной чурбан вторые сутки подсовывает нам всяких наемников, таксидермисток и проповедников всеобщего самоубийства.

— Психологические ограничения?

Кем же не сможет ни при каких обстоятельствах стать комиссованная подчистую авансистка-тсенка, которую в миротворки готовили? Пилотом кораблей типа «Единорог» уж точно стать не сможет. Сборщицей любого из горячих цехов аналогично, но это — физиология, а мы же хотели найти психологические ограничители…

Киллером. Да, пожалуй, не то воспитание и данные не те, иначе не готовили бы ее в миротворки. В наемницы тоже не примут — образование не закончено, сертификата нет. Таксидермистом?.. Во всяком случае — не сразу. Охотником любой категории. Забойщиком скота. Палачом. Хитчером, тут Френни прав. Порно-звездой или девочкой по вызову — тоже не получится, синьки же просто помешаны на фригидности, даже специальные методики имеются…

Стоп.

Но ведь именно такой девочкой пыталась она стать на Джусте!

Сощуренные глаза Лайена сделались почти черными. Он постучал по зубам световым карандашом. Хмыкнул неуверенно.

Рыже-красный хвост. Слишком рыжий, чтобы быть натуральным, это с первого взгляда видно… Вот именно что видно — и именно что с первого взгляда.

А если кто-то просто хочет, чтобы все думали именно так?

— Френни, дай-ка мне еще разок глянуть на того твоего хитчера — ну с красным хвостом до жопы, помнишь? Как там его…

* * *
Талгол. Деринг. Отель у Малой Арены. Рысь.


— Давайте сломаем ему что-нибудь. Ну руку там. Или ногу. Ногу даже лучше. Только надо аккуратненько, чтобы словно бы и нечаянно, а то, сами знаете…

Ритмично поскрипывал старый портативный тренажер — Железнозубка качала плечи. Хорст оккупировал Эркюль, была его очередь, и с той стороны доносилось лишь тяжелое дыханье и удовлетворенные постанывания, поскольку Хорст, как и полагается суперсовременным аппаратам высшего класса и новейшей модификации, работал абсолютно бесшумно.

— Толкнуть с лестницы… Словно бы и не совсем нарочно. Видели, какие тут крутые лестницы? Прокатится до самого низа — мало не покажется! А можно еще надломить каблук… слегка, чтобы не сразу сломался… Эти его платформы так и просятся, чтобы их сломали!..

Рысь ходила из угла в угол роскошного номера и рассуждала на абстрактные темы, дожидаясь своей очереди. Сейчас она вполне соответствовала своей кличке, пружинистой мягкостью шага и какой-то кошачьей хищной грацией. Этакая большая и очень опасная кошка, находящаяся к тому же в весьма скверном расположении духа. Не хватало только длинного хвоста, которым она могла бы хлестать себя по бокам. Но ведь и у настоящей рыси хвоста тоже нет…

— Эрки, ты мужик или тряпка? В конце концов — это целиком твоя вина! Ты единственный из нас даже пальцем не пошевелил, а ведь мы тебе говорили! Вспомни, три года назад… Уж как мы тогда старались, евнух бы — и то оскоромился. Я тогда сразу сказала, что он из этих, и сразу же попросила тебя заняться. Что, так трудно было немножко пококетничать в жестком варианте? Только не строй из себя девственника, я с тобой не первый год знакома! Ты ведь умеешь, если захочешь, выучка-то осталась. Но тебе было лень. Просто лень. Не зря тебя из ромео вышибли с треском, я их вполне понимаю. И что в результате? Ты и в этот раз только отмахнулся! По-прежнему жрал и спал, только и всего! И что мы теперь имеем? Он клюнул на первую же смазливую задницу! И где мы теперь, благодаря твоей великой лени? Там же! Ты как-нибудь напрягись, посмотри, как этот красножопый на него смотрит. Посмотри-посмотри, тебе полезно будет! Это ведь ТЕБЕ так надо было смотреть, а не какому-то чужаку! Как пес на хозяина! В рот заглядывать! Тогда хорст бы нашим был, полностью нашим, причем еще три года назад… Тебя ведь тоже учили так смотреть! Но тебе лень. Правда? Кретин!

Рысь швырнула в угол взятую со стола вазу. Та не разбилась — на полу был ковер, да и стекло на вазу усиленное пошло, специально на заказ делали, поскольку нравом постояльцы «Президентских» номеров отличались, как правило, весьма необузданным, администрация привыкла и заранее обезопасилась.

— Не суетись, — сказала Железнозубка, выплевывая загубник и переходя на другой режим. Тренажер удовлетворенно поскрипывал.

— «Не суетись»! Тебе легко говорить! У тебя вообще тайминг существования другой, иногда мне кажется, что ты спишь так мало именно потому, что спишь постоянно, чем бы ты ни занималась!.. Нет чтобы посоветовать что-то дельное!.. «Не суетись!»… Кончится тем, что я просто разозлюсь как следует и проломлю этому паразиту башку, и плевать мне будет на последствия… Стоп! Я, кажется, придумала. Что, если заменить пару пластин в его бронежилетке, а? Аккуратненько так заменить. И мы остаемся как бы вообще не при делах, травма — она и есть травма, сотни свидетелей, что мы до него даже пальцем… И хорст…

— Не суетись. — Железнозубка встала, уступая место на тренажере. Потянулась. Добавила. — Вот ты говоришь — как этот на Бэта смотрит… А ты на самого Бэта смотрела? Как смотрит он? Так не смотрят на что-то свое, принадлежащее полностью и безраздельно. Так смотрят на взятую напрокат новую игрушку. Напрокат, понимаешь? Рано или поздно такая игрушка перестанет быть новой. Перестанет быть интересной. Надоест. Или сломается. И ее вернут. Туда, откуда взяли. Понимаешь? Надо только подождать. И не суетиться.

* * *
Базовая. Орбитальная станция. Тэннари.


«…десятая минута сорок вторая секунда четвертый час, двести одиннадцать сутки сто сорок восьмой год после Основания. Фиксация нарушения зоны безопасного контроля на граница шестой сектор контроля, смещение причального корридора нарушителя в сторону пятый причальный сектор. Идентификация нарушителя по типу сигма-зет, „дженифер“, 1-1-1. Двигатели несинхронизированы, форсированы, движение по диагонали, скорость предпороговая. Взятие под контроль на границе первого сектора, угроза безопасности сектора, решение о принудительном гашении скорости до причальной скорости. Принудительная стыковка и лизинг, кремация останков нарушителя-пилота, ответственная группа дежурных спасателей в составе рядовой Д. Доу и старшей по наряду К. А.Мэккинг…»


Переводчик у них был неотлаженный, текст коверкал и игнорировал глаголы. А может, это просто местный административный сленг такой — Теннари раньше со здешними бюрократами не общался и сравнивать ему было не с чем.

— Вам потребуется заверенная копия?

Теннари покачал головой.

Глава 32 Те, кто играют по правилам, редко гибнут

Базовая. Орбитальная станция. Тэннари.


Местный комендант был предупредителен до отвращения — отцы-основатели Ордена постарались. Теннари не знал, пустили ли они в дело финансовую смазку или просто наделили его какими-то фантастическими полномочиями. Ему это было не интересно. Главное, что перед его карточкой распахивались теперь любые двери и любой местный начальник начинал неприятно лебезить, изо всех сил стараясь выполнить любой каприз опасного гостя. Когда-то такое отношение радовало новоиспеченного рыцаря Ордена Чистоты Генома и составляло одно из основных удовольствий Охоты. Потом — раздражало. Теперь же казалось просто неважным.

— Хотите осмотреть шлюпку?

Снова отрицательный поворот головы — шлюпку Теннари уже видел. И видел хоть и затертые ремонтом, но все же явственно различимые сведующему глазу следы повреждений. Много их было. И следы разрушенной органики в районе кресла пилота тоже присутствовали — сам бы Теннари их уловить не смог, но умная аппаратура зафиксировала. Так что рапорт не врал: скорость шлюпки действительно была принудительно погашена от предпрыжковой до причальной за критически малый промежуток времени. И пилот в оный промежуток действительно в кресле имел место быть. Впрочем, это так, дополнительное подтверждение. Комендант не врал, когда говорил про кремацию останков — ложь любого вида и формы Теннари, как и всякий рыцарь, чувствовал за парсек.

— Хотите поговорить с дежурными?

Теннари ничего уже не хотел. Разве что забиться в самую маленькую щель, закрыть глаза и свернуться калачиком. Разумом он знал, что это всего лишь синдром финала охоты, усиленный неожиданностью и отсутствием жертвы. Разумом он понимал, что ничего страшного не произошло, наоборот, все завершилось довольно удачно и не пришлось собственноручно нейтрализовывать монстра, которым стала когда-то симпатичная ему ученица. Нет, у него не дрогнула бы рука, кодекс рыцаря свят, и жизни миллионов детей перевешивают чашу весов. Но подобные нейтрализации никогда не проходят бесследно, потом наверняка пришлось бы ложиться на длительную психокоррекцию. Так что случившееся можно назвать удачным исходом — может быть, даже самым удачным из возможных. Новорожденный монстр переоценил свои силы и был случайно уничтожен законом природы. Разумом Тэннари это понимал.

Но желания редко когда подвластны разуму. Ими подсознание управляет, а оно неразумно. Вот и сейчас оно никаких доводов и слушать не хочет. Жертва ускользнула, и точка. И хочется свернуться калачиком и закрыть глаза…

Помедлив, он третий раз покачал головой.

* * *
Талгол. Большая Арена Деринга. Стась.


Она потеряла сознание во время большого полуторачасового перерыва.

Уже по-настоящему.

Шум закрытого стадиона стал почти невыносимым из-за тысяч ринувшихся по проходам разносчиков всякой ерунды; от запаха пива, булочек, сигарет и жирных жареных сосисок ее тошнило, и голова кружилась все быстрей. Этот мерзкий запах сводил с ума, запах пота и кухни, прокисшего пива и присыпки для рук, не просыхающих матов и свежей нитроэмали, дешевого табака и ошпаренных тараканов — о, особенно этот последний, мерзко-кисловатый, ни с чем не сравнимый, всепроницающий и неистребимый, он преследовал ее постоянно, доводя до тихой истерики и сводя на нет все попытки съесть что-либо более ли менее питательное.

Сперва она пыталась его игнорировать, потом старалась обмануть при помощи огромного количества разнообразных дезодорантов и освежителей, но от них тошнота лишь усиливалась, да и голова начинала страшно болеть, до рези в глазах, сам же этот уксусный гнусный запашок никуда не исчезал, упрямой струей пробиваясь сквозь все парфюмерные ароматы.

И Стась пожала плечами, смиряясь с еще одной силой, которую ей не дано победить. Мало их, что ли? Одной меньше, одной больше. Какая разница?

Одновременно же она перестала насиловать себя попытками обедов — все равно бесполезно, зачем мучиться? И только глотала необходимые поливитамины и пила, пытаясь литрами березового сока смыть липкий запах хотя бы с губ. Зачем бесполезно расходовать силы в заранее обреченных на неудачу попытках трепыхаться? Она и без того слишком быстро стала уставать в последнее время, слишком быстро и слишком часто, и уже не получается отдохнуть в перерыве, времени не хватает даже просто успокоить дыхание…

Она не была дурой и отлично понимала, признаком чего это является и как отреагирует на это изменение ее состояния Бэт. Когда узнает. Если узнает…

Стало быть — не должен он узнать. Не сейчас. Совсем немного осталось. Два плановых, одна персональная и одна товарищеская, всего четыре встречи. Причем серьезное значение из них имеет лишь одна, вот выиграем — тогда и поговорим.

Или — не выиграем…

Вчера, например, она не сумела бы. В смысле — честно и чисто. Она поняла это сразу, потому честно и чисто не стала даже и пытаться. У соперницы были невероятно длинные ноги, и лягалась она ими с убойной силой взбесившегося страуса. И, когда мягкая, но тяжелая бутса пару раз просвистела в непосредственной близости от ее виска, Стась поняла, что пора с этим делом завязывать.

В хитче практически нет ограничений типа «лежачего не бьют» или там «запрещенными приемами не пользуются». В хитче вообще нет запрещенных приемов. Кроме, пожалуй, одного. Да и то запрещение это не официальное, и связано, скорее, с ущемлением мужского самолюбия. Судьи редко признают этот прием некорректным, если применяется он сугубо между бойцами одного пола. А вот женщине, применившей его против мужчины, не прощают. Потому что судьи у нас кто? Во всяком случае, в большинстве своем…

Вот именно.

Это было даже забавно. И весьма удачным оказался тот факт, что среди судей пятеро тоже были сильного пола, а соперницей Стась оказалась эта крупноногая баба. Оставалось только умело подставиться. Что Стась и сделала мастерски, сначала уйдя в глухой непросматриваемый угол и, словно бы случайно, заслонив спиной камеру, а потом развернувшись эффектным полубоком в самый последний момент, когда соперница уже не могла ни сдержать удара, ни изменить его направления…


Оказалось довольно-таки больно — Стась даже почти не пришлось притворяться. Рухнув на спину и прижав к животу колени, она стонала сквозь зубы, пока ей стучали по пяткам, и размышляла, каково бы ей сейчас было, будь она на самом деле мужчиной? Может, стоит потерять сознание, удар-то нехилый был? Или хотя бы стонать погромче?

Подумав, Стась отказалась от чересчур сильных демонстраций. Разве что разок-другой сдержанно всхлипнула, после чего медленно распрямилась и позволила поставить себя на ноги для получения победного жетона — девицу дисквалифицировали на весь этап соревнований. Неспортивно, кто спорит. Но победителей не судят. И Бэт только фыркнул, хлопнув ее по плечу…

Это было вчера. А сегодня она потеряла сознание.

Она только что выиграла первый из плановых боев. Уж лучше бы это был товарищеский, тогда можно было бы подойти к Бэту и сказать, что с нее на сегодня достаточно, плановые может закончить любой, там же нет персональных заявок, а теперь еще оставался по крайней мере один обязательный, еще один… Один. Всего лишь.

Иногда даже один — это слишком много.

Да, она выиграла сейчас, выиграла вчистую, не как вчера. Но лишь она сама знала, чего стоила ей этот выигрыш. Звон в ушах нарастал с самого утра, тихо и незаметно, она даже почти не обращала на него внимания — ну, подумаешь, звон? Что мы, в самом деле, звона, что ли, не слышали?.. — разве что протолкнула в горло лишнюю таблетку, запив ее очередной порцией сока. Это были хорошие таблетки — смесь кофеина с еще какой-то там стимулирующей дрянью, от них дышалось легко, хотелось смеяться и немного звенело в ушах — может быть, еще и поэтому она не обратила внимания на этот звон…

А когда на третьей минуте боя вдруг резко распрямилась из глубокого приседа с уходом на левую опорную и выбросом правой пяткой в корпус — стало вдруг тихо-тихо. И очень темно.


Все тогда произошло так быстро, что никто ничего не успел понять, даже сама Стась. Она отключилась на середине разворота, и еще продолжала по инерции начатое движение, хотя и теряла скорость, когда чужой кулак вписался в незащищенный подбородок.

Этот удар ее спас.

Голова резко откинулась назад, наполнившись гулкой болью, в шее что-то хрустнуло, зубы лязгнули по загубнику и Стась окончательно пришла в себя. Даже упасть не успела.

Но каким-то чудом сумела испугаться. Их ведь не зря все-таки этому учили, так упорно и так долго. Стимуляция адреналинового шока — штука полезная. Просто испугаться. Хорошенько и по-настоящему, остальное дело техники, но ей так редко удавалось это простое вроде бы дело, да что там редко, практически что и никогда…

На этот раз — удалось. Но никто не мог дать гарантию, что удастся еще раз.

Ее толкали, хлопали по плечам, тискали, хватали за руки, пихали локтями в бок и кулаками в грудь, что-то радостное орали в ухо — она все-таки победила, хотя никто в это не верил, и потому ее дергали снова и снова, а она все думала, как же сказать Бэту, что товарищеской встречи она просто не вынесет, сдохла, скисла, сгорела, как там еще говорят в таких случаях на профессиональном сленге? Она не знала жаргона хитчеров, а на амазонкском это звучало слишком уж лично и непристойно, а еще ей очень хотелось сесть, а ее все дергали, все хлопали по спине, все по плечам трепали и что-то говорили, а она только кивала и улыбалась, потому что все равно уже почти не слышала слов, слова сливались в невнятный многоголосый рокот, накатывали волной, и нарастал звон в ушах…

А потом она вдруг увидела Бэта.

Он смотрел на нее очень странно, не мигая, и взгляд его был взглядом змеи. Он ничего не говорил, просто стоял и смотрел. И не улыбался.

И вот тогда-то она и потеряла сознание — уже по-настоящему.

* * *
Стенд. Нижняя площадка. Эльвель.


Здесь было холодно, очень холодно. Подсаженным на азарт орсам, может, такое и нравится, им вечно жарко, сам же Эльвель любил места потеплее. Сейчас его откровенно знобило.

Впрочем, вполне вероятно, знобило и не от холода. Но он предпочитал не думать об этом. И без того неуютно сознавать, что ниже уже ничего нет, и вообще нет этого самого «ниже», отсюда просто некуда прыгать, а вот на голову может свалиться все что угодно, вплоть до…

От одной мысли об этом становится трудно дышать и не возникает такого уж острого желания думать о других неприятностях. Тем более что эти самые другие неприятности не касаются больше никого. Вот и не надо о них думать. Других покуда предостаточно. Более важных. Общих.


— Какие же они все-таки твари… — В голосе Рентури было больше удивления, чем ненависти, да и глаза светились растерянно. Кто-то постанывал — быстро и коротко, словно от боли. И еще кто-то другой все время твердил «Как же так?.. Ну вот ведь… Как же это так?..», словно глупая старая Рль, которую как следует шмякнули головой о толстую ветку основы.

— А ведь я им почти поверил…

— Они скиу. Хоть и двуногие. Чего же ты хочешь от скиу?

Эльвель дернул подбородком. Может, так будет менее заметно, насколько чужим стал его голос. Рентури засмеялся. И смех этот был горьким.

— Наверное, я идеалист, но так хочется верить, что хоть кто-то играет честно… Ну, в смысле — не совсем так как положено, с соблюдением абсолютно всех этих дурацких и никому не нужных правил, а… ну, просто… должны же быть хоть какие-то правила даже у самых завзятых орсов?.. даже у керсов. Даже у скиу. Смешно, правда?

Орс-идеалист — это действительно смешно. Наверное. Но только вот смеяться не хотелось. Даже так, как Рентури. И вряд ли весело сейчас хоть кому-то на всем эссейте. Не спасало даже то, что это не первый насильственный вывод на его Большой Игре, и даже то, что керсом он был, не спасало… Слишком уж это было неправильным.

Если бы рассказал наверху кто-то из орсов — ему бы просто не поверили. Но Эйрис видела все своими глазами, а не поверить Эйрис — это вовсе не то же самое, что отмахнуться от какого-то там вечного штрафника-орса.

Они — скиу, конечно, кто спорит. Но такой подлости почему-то не ожидаешь даже от скиу, а уж тем более от тех, кто так хорошо провел первые таймы. Все подло, тихо и просто. Никакого «лицом к лицу». Никакой игры. И никаких свидетелей, если бы не случайность. Просто синяя вспышка. Никаких тебе предварительных свистков или предупреждений, просто вспышка.

И больше — ничего.

Абсолютно ничего от шести голоруких девчонок, самое большое нарушение которых заключалось лишь в том, что сунулись они со своей полудетской командой во взрослые игры.

— Эльвель, ты был на Коллегии?

Коллегия, ха! Эльвель опять дернул подбородком. Не назвать приятным воспоминанием, но вряд ли Рентури поймет почему. Он и сам не очень-то понимал.

На этот раз никто не кидал на него испепеляющих взглядов, а уж об огрызках всяких там и вообще речи быть не могло. Забавно…

— Что — Коллегия? — Эльвель сделал неприличный жест.

— Дисквалифицировали, конечно, за такое грубое нарушение правил как писаных, так и подразумевающихся. Заочно. Всех скопом. Что они еще могут-то?..

— Грубо… И скучно. Со скиу, по крайней мере, было интересно. Хотя — тоже грубо. Возражений не было?

Улыбка Эльвеля была куда неприличнее жеста:

— Эти новеньки — заведомо орсы, все поголовно, если не хуже. В чем я, кстати, не уверен… Ты же сам видел. Кто станет с такими связываться?

— Действительно — кто? — Глаза Рентури благоразумно прикрыл, но вполне хватило и интонации.

Кто же свяжется с орсами, кроме таких же грубо и грязно играющих орсов?

Арбитры разве что не сказали этого открытым текстом, а сама Коллегия Капитанов больше напоминала любительские показательные выступления на одного зрителя. Ему стоило бы гордиться подобной честью, но гордости не было, было лишь раздражение. И горечь.

Приличные капитаны не желают марать чистеньких ручек. А зачем, собственно? Они ведь отлично знают, что существует где-то там далеко наверху куча отщепенок, с которыми не станет играть ни одна здравомыслящая команда. И есть еще этот, как его, Эльвель, кажется, с его дикими мальчишками… Он тоже, конечно, мерзавец не из нижних, но все-таки в какой-то мере свой. Вы знаете его мать? Такая трагедия… Но, конечно, она была совсем молодая, к тому же — первый ребенок, отсутствие опыта… Он подавал большие надежды, да вы же и сами наверняка слышали. О, да, конечно, верх неприличия, но какой голос! Кто бы мог подумать, что он… Такой удар для матери. А эти его пацаны… Жуткие нравы! Но… Да, да, я тоже так полагаю, именно такие и могут справиться.

А как бы они запели, эти приличные и чистенькие, если бы вдруг однажды орсы послали бы их врийсу под хвост? Если бы не было орсов, которых можно высокомерно не замечать, лишь морщиться и поджимать брезгливо губы, и быть при этом уверенными, что в нужный момент эти самые орсы всегда проведут за тебя все грязные игры — как бы они запели тогда?..

— Ладно! — сказал Эльвель сквозь зубы, обрывая чей-то скулеж с небрежной досадой, как обрывают мешавшую вбок-ветку, — Ладно… По крайней мере, они начали первыми.

* * *
Базовая. Орбитальная станция. Борт нарушителя. Неофитки Ордена Божественной Зои. Несколькими днями ранее.


Чем хороши тяжелые десантные скафандры полной защиты — так это тем, что все делают за тебя. Малейшее усилие — что там усилие, просто намек на него! — они превращают в мощное и несокрушимое действие. Человеку в таком скафандре совершенно не приходится напрягаться. Если, конечно, питание подключили по полной. Разгребать завалы и распутывать перекореженную арматуру в поврежденной аварийным торможением шлюпке в таких скафандрах не сложнее, чем расправлять смятое оригами.

И они совсем не мешают разговаривать.

— Я тоже сначала широкий поиск запустила, по аналогиям. Знаешь, сколько мне вариантов прислали?

— Штук двести?

— Двести тысяч страниц, не хочешь?! Ну, если точной быть, не двести, конечно… Но больше ста пятидесяти. Одно перечисление источников заняло больше сотни страниц. Ну, смотрю я, значит, на это дело и медленно шизею. Неужели, думаю, мне все это перелопатить собственноручно придется? И тут меня как что-то толкнуло. Дай, думаю, сужу поиск. Чем кубик не шутит? И набираю… Убери эту хреновину, иначе мне труповозку не протолкнуть. Нет, рядом которая… ага! Ее. Вот так порядок… Знаешь, что я набираю?..

— Ну?

— Орден Божественной Зои.

— Ну у тебя и самомнение!

Глава 33 ... и еще реже - выигрывают

Базовая. Орбитальная станция. Борт нарушителя. Неофитки Ордена Божественной Зои. Несколькими днями ранее.

Продолжение.


— Дура! Мы же тогда даже зарегистрированы не были! Я тот, древний в виду имела… Вспомни, Она ведь тоже тогда говорила про какой-то Орден.

— Мало ли что Она говорила… Может, его и не было вовсе…

— Был. Ну и теснотища на этих старых шлюпках… Как они в этот шлюз влезали? Боком, что ли?

— С ними не было гробов. Да и одевались полегче. Что тебе ответили?

— Да в том-то и фишка… Набираю, понимаешь, Орден Божественной Зои, включаю поиск. И вся эта многотысячная мутотень с экрана вмиг исчезает. Вся. Полностью. И смотрю я, значит, на пустой экран… Тупо так смотрю… И вдруг понимаю, что он не совсем пустой. Торчит, понимаешь, в самом углу одна коротенькая строчечка… И тут меня словно ударило — оно!.. Когда потом развернула и вчиталась — уже окончательно убедилась, а поняла сразу, как только увидела…

— Осторожно! Сначала выровняй давление.

— Не учи мать рожать, я здесь на два месяца дольше тебя.

— Смотри-ка! Действительно — совсем ребенок… Эй! А ведь он жив.

— Нехилые детишки пошли… Подожди, не трогай, просканируй сначала, он может быть весь переломан…

— Кто теперь учит ученую?.. Да и нет у него ничего, что я, не вижу, что ли?.. Повезло.

— Ну, это как сказать… Его сейчас быстренько подлечат и такой штраф впаяют, что небо с перчатку покажется. Пожалеет, что жив остался.

— Осталась. Это девочка. Бедненькая… Сообщаем диспетчеру?

— Подожди… У нее точно шея не сломана?

— Точно. Даже никаких внутренних повреждений, что совсем удивительно.

— А почему голова так вывернута?

— Судороги… Ничего себе!..

— Что такое?

— В крови столько химии, что сканер зашкаливает.

— Понятно теперь, почему она чуть полстанции не разнесла!

— Не поэтому… Знаешь, звучит невероятно, но это больше всего похоже на антиксоновскую смесь. У нее ксона.

— Не может быть. Ты не путаешь?

— Нет. Понимаешь, химия эта… У меня у брата тоже. Я из-за него и в медицинский-то пошла. На ранних стадиях он еще пытался летать, вечно этой дрянью ширялся. Да только все равно, сглаживай симптомы, не сглаживай… толку-то, если зашкалит… Бедная девочка.

— Она в сознании?

— Не знаю… Так что, сообщать?

— Подожди… Она говорить может?

— Что, не надоело еще?

— Ну, когда-нибудь же должно повезти… Просто по закону вероятности. Так она в сознании?

— Не уверена. Реакции расплывчатые. Если и в сознании, то в довольно-таки сумеречном.

— Ладно, так даже лучше для чистоты эксперимента… Подожди пока, не сообщай ничего… Эй! Ты меня понимаешь? Ты говоришь на лингве?.. Ты говоришь на архэнгле?.. На рашдойче?..

— На архэнгл реакция точно положительная. Говори на нем, если хочешь, чтобы она тебя хоть чуть-чуть поняла…

— Ты меня слышишь? Вижу, что слышишь… Ответь — чет или нечет? Это не сложно… Просто — чет или нечет?

— Ну что ты пристала к ребенку? Ей сейчас и дышать-то больно, не то что говорить…

— Чет.

— Она что-то сказала!..

—Тебе послышалось, что она могла сказать?!

— Чет.

Пауза.

— Она сказала чет.

— Ну и что?

— Ничего. Просто она сказала чет…

— Ну и что, что сказала? Подумаешь, совпадение! Когда-нибудь кто-нибудь обязательно должен был ответить тебе именно так. Статистика!

— Угу. Только пока что-то никто не отвечал. Все почему-то предпочитали сами задавать вопросы и пускаться в длинные дискуссии.

— Ты на нее посмотри! Ей же и НЕЧЕТ-то сказать в два раза труднее, чем ЧЁТ, вот и все! Какие уж тут дискуссии! Ну что ты опять задумала?!

— Сегодня пятница. И она сказала чет…

— Послушай! То, что ты задумала… оно пахнет должностным преступлением.

— Старик на лодке…

— Тихо! Она что-то сказала. Что-то про старика…

— Чет… Зоя так загадала, и он сказал чет… Но это — неправильно… потому что потом… Засада… они ждали ее… потом… в гостинице…

Пауза.

Длинный двойной выдох — кажется, сквозь зубы.

Короткий смешок.

— Ну вот… А ты говорила — диспетчеру.

* * *
Базовая. Общежитие спасателей. Номер для новобрачных.


Сцинк был маленький. Гораздо меньше тех, которые показывали всей малышне так понравившиеся фокусы в цирке на Хайгоне прошлым летом. Меньше тех, что украшали руки, прическу или воротник великолепной леди Эл, когда приезжала она проведать свою ненаглядную и единственную наследницу Люси, из соображений воспитания в духе модного демократизма отданную в кулинарный колледж. Те ведь были взрослыми, пусть даже и из рода украшений, а этот — совсем маленький, только-только вылупившийся, еще даже слепой.

И это было очень удачно, что слепой еще. Потому что кто его знает, может он, конечно, и безвредное украшение, у которого ни инстинктов боевых, ни ядовитых зубов в наличии не имеется от рождения, не надобны поскольку, а вдруг нет? Вдруг все-таки телохранители вырастают именно из вот таких вот крошечных козявок со стрекозиными крылышками?..

Он еще не умел петь, вернее, не петь даже, петь сцинки не способны, нет у них голосовых связок, да и легких тоже нет, а обмен веществ такой, что ксенобиологи до сих пор за головы хватаются и наотрез отказываются признавать их за живые существа. А то, что называют их песней, добавляя при этом всевозможные эпитеты, самым мягким из которых будет «смертоносная», получается при быстром-быстром соударении острого псевдометаллического язычка и не менее острых псевдометаллических зубов. А смертельно опасный резонанс возникает из-за пустотелости этих самых зубов и собственно сцинковых костей, да и то лишь в том случае, если сцинк напуган, а напугать его непросто.

Гораздо опаснее сами зубы. И пустотелый, острый как бритва язычок, способный располосовать человека до костей, проткнуть броню или попросту прыснуть концентрированной кислотой метров на десять.

Впрочем, это все взрослых особей касается. А этот был маленький. Совсем еще кроха.

И ему давно уже надоело лежать в кармане сумки.

Выбраться было нетрудно, он затратил не больше пяти минут. Немногим больше заняла ориентация в окружающем сумку пространстве. Поскольку глаза у него еще открываться не умели, он воспользовался присущим всем сцинкам чувством, которое можно было бы сравнить со своеобразным компасом. Ксенобиологи называли его «Направленным поиском». И главным тут было правильно выделить объект этого самого поиска.

Но тут маленькому и неопытному сцинку опять повезло — в пределах досягаемости находилось не так уж и много возможных объектов. А подходящими и уже запомнившимися характеристиками обладал из них лишь один.

Ксенобиологи расходятся в оценке эмоциональной шкалы сцинков. Некоторые вообще утверждают, что они не способны испытывать что-либо, напоминающее эмоции. Другие же полагают, что способность таковая у сцинков имеется, но вот эмоции их существенно отличаются от привычных человеку. Если исходить из первой теории, то ползти вверх по свесившемуся с кровати одеялу сцинка подвигло не что иное, как безусловный рефлекс и реакция на тепловой раздражитель. Если же отдавать предпочтение оппонентам, то нельзя исключить вероятности, что юный прикроватный альпинист был в тот момент обуреваем чем-то, отдаленно напоминающим радость и предвкушение.

Кровать была высокой, а на одеяле имелись складки, что не облегчало подъема. Дважды сцинк срывался. Один раз — на пол, второй — в пододеяльник, где чуть не запутался. Но выбрался и продолжил утомительное восхождение. И в конце концов добрался до перевала.

Потом он долго отдыхал, привалившись мягкими еще пока гранями крылышек к высунувшейся из-под одеяла руке, прежде чем начать почти такое же утомительное восхождение на подушку. Добравшись до вожделенной цели, он ткнулся пару раз мордочкой в теплую кожу, примериваясь, и слегка кольнул острым, как иголочка, языком.

Вернее, это он хотел — слегка, но не удержал равновесия и щеку проколол почти насквозь…

Зашипев, Жанка села на кровати, прижала к щеке ладонь. Полизала изнутри прокол, успокаивая боль, слизнула с ладони кровь. Сцинк позвякивал виновато, тыкался носом в коленку, трогал кожу языком, но уже осторожно, чуть-чуть.

Жанка проглотила вертевшиеся на языке не слишком приличные выражения, которыми собиралась приветствовать столь бесцеремонное пробуждение, погладила остроносую переливчатую головку, подняла к лицу, потерлась носом о нос. Сцинк радостно звякнул и открыл глаза.

Они были золотистыми. И очень большими.

Жанка перестала дышать.

Какое-то время она таращилась в эти золотистые шарики, словно парализованная змеей крольчиха. Потом осторожно (очень осторожно!!!) отвела ладонь от лица. Сглотнула.

Все равно — близко. Слишком близко. Взрослые могут плюнуть метров на пять спокойно, значит, этот метра на два тоже достанет. Говорят, сцинка очень трудно разозлить или испугать. Может, и не врут. Да вот только…

— Ладно, допустим, — сказала она и заметила, что голос ее звучит не слишком-то уверенно. Кашлянула, попыталась продолжить более твердым тоном. — Давай рассуждать спокойно. Я, конечно, не являюсь твоей хозяйкой. И ты это знаешь. Должен знать, вас же еще до рождения программируют. Но ты также должен знать, что я тебя не крала. Знаешь? Надеюсь, что знаешь… Ты скорее всего украшение, слишком уж ласковый. Раз я тебя не крала — я, стало быть, хорошая, так? Так. И я тебя обязательно отдам… при первой же встрече. Вы же эмпаты, ты должен чувствовать, что я не вру. Даже если ты телохранитель… Ладно, пусть. Я ничего плохого твоей хозяйке не сделала, так? Так… И не сделаю. Правда-правда! Мы даже подругами были… насколько это вообще возможно. Я плохо помню, но что-то там было по поводувременной опеки друзей подопечного при отсутствии самого подопечного. Будем надеяться, что ты у нас парень правильный, обученный то есть. А я — друг. Слышишь? Ладно, будем надеяться, что не только слышишь.

Сцинк звякнул жалобно, ткнулся носом в ладонь. Жанка сглотнула пару раз — горло почему-то сразу пересохло. Осторожно погладила пальцем маленькую мордашку точно между золотыми глазами.

Говорят — от яда сцинка нет ни защиты, ни противоядия. Врут. Наверное.

Сцинк обрадовался, зазвенел увереннее, потрогал ее палец острым кончиком языка — самую малость потрогал, осторожненько, не уколол даже. Не злой он был, просто маленький и неумелый. И ласковый. Наверное — действительно украшение, и нечего было так паниковать.

Скрипнула дверь.

— Проснулась? Вот и хорошо. Есть хочешь?

Жанка подумала. Покачала головой.

— Ты узнала насчет корабля?

Вошедшая казалась совсем девчонкой. Старше Жанки, конечно, но не намного. Только вот глаза… И тонкие пальцы любительницы отшибать себе память при помощи сладкой дряни с запахом мятного шоколада. Жанка не помнила, как ее зовут, — она не слишком-то хорошо соображала вчера, словно в тумане плавала. Кажется, поначалу ей пытались что-то объяснить, но она была слишком занята сперва ванной, потом — едой, а когда начались песни, просто и тривиально заснула, так и не успев толком ничего понять.

— Узнала. Вот… — Вошедшая протянула Жанке узкую пластинку распечатки.

Жанка взяла, еще не понимая. Взглянула на голограмму. Прочитала текст. Со свистом втянула воздух сквозь зубы.

— Послушай, у меня же просто нет таких денег! И ничего настолько ценного… — Она вдруг запнулась. Потому что поняла, что сказала неправду. Ценность у нее была. И ценность немалая.

Сцинк.

Если окажется, что он все-таки украшение… Или того лучше — производитель. С телохранителями сложнее, их генетически программируют на принадлежность одному человеку, в крайнем случае — семье, но ведь могут же программу эту и подчистить, было бы желание и время…

И еще она поняла, что сцинка не отдаст.

— И не надо. Считай это подарком от нашего... хм, клуба.

Странно, но этой отшибистке действительно ничего не надо было взамен. Жанка это почувствовала сразу, как только перестала судорожно придумывать способы оставить у себя и билет, и сцинка.

— Не понимаю…

— И не надо. Просто вчера была пятница. А по пятницам я бываю немного не в себе. Видишь ли, однажды я умерла, и было это как раз в пятницу.

* * *
Талгол. Большая Арена Деринга. Стась.


Бэт захлопнул дверь, отсекая многочисленных любопытствующих и стадионный шум. Лицо его было застывшим и непроницаемым, руки глубоко засунуты в карманы узких черных брюк. Взгляд прищуренных глаз, тяжелый и неотрывный, давил почти физически. Дверь он захлопнул резким пинком плеча, так, что задрожала узкая кушетка и у Стась лязгнули зубы.

Она знала, конечно, что он разозлится. Но подобной ярости не ожидала.

Шелковая форменная японка завязывалась широким поясом с перехлестом на спине. На то, чтобы шагнуть к самой кушетке, снять узел и одним движением сдернуть синий шелк, ему потребовалось не больше пары секунд.

— Бэт, я уже в норме. Все нормально, я просто…

Он ничего не сказал, только окатил с ног до головы тяжелым взглядом. И Стась заткнулась.

Он не стал возиться с завязками жилета, просто срезал их под самый корень и аккуратно снял раздвинутые пластины. Стась глядела в стену, грызя губы и стараясь не морщиться. Если у нее и была слабенькая надежда на то, что с утра что-то изменилось в лучшую сторону — хотя бы зрительно, — то надежда эта приказала долго жить в тот момент, когда Бэт перестал дышать. Не насовсем перестал. Всего лишь секунд на десять. Но для надежды вполне хватило.

Стась вздохнула и не сдержала болезненной гримасы. Синяк еще увеличился и потемнел, и теперь доходил до самых ребер.

Бэт со свистом выдохнул воздух. И Стась тоскливо подумала, что вот именно сейчас он и начнет орать. Она не любила, когда на нее орали, пусть даже и за дело.

— Ну и чего страшного? Подумаешь, синяк?! Делов-то. Когда-нибудь это должно было случиться, я же не заговоренная… — Стась упрямо выпятила подбородок, но вызова не получилось. Получилось что-то вроде слабой попытки оправдаться.

Легкие и пористые бронепластины приняли на себя основную силу удара, равномерно распределив ее на большую площадь, поэтому прямого пробоя в печень с выворачиванием наизнанку всей наличествующей требухи не получилось. Остался только синяк. И вмятина на жилете, хотя создатели пеноброни утверждали, что ее невозможно пробить даже реактивным снарядом. Ну, так, в худшем случае — лишь поцарапать.

Заменить пару пластин — дело нехитрое, для этого и в мастерскую ходить не надо. А синяк… Ну, что — синяк? Больно, конечно… Но выглядит совсем не так страшно, как мог бы выглядеть у кого другого, у Стась с пеленок крепкие и на совесть простеленные всем чем надо стенки сосудов и богатая гемоглобином густая кровь быстрой свертываемости. Конечно, это грозит ранним атеросклерозом, повышенным риском тромбообразования со разными малоприятными последствиями в виде маячащего в более или менее отдаленном будущем инсульта и гипертонии, но зато синяки не возникают в самых ненужных местах от любого чуть менее слабого соприкосновения с чем-либо чуть более твердым. По большей части дело вообще обходилось без синяков, а для напоминания о допущенной неосторожности оставалась боль.

На этот раз боль тоже была. Но и синяк — был…

— Это не так уж и больно на самом-то деле. Это просто так выглядит страшно, у меня вообще синяки возникают от любой ерунды, нет, правда! Достаточно пальцем посильнее надавить…

Она не надеялась, что Бэт поверит. Она и сама-то себе не очень верила, и голосочек был гнусненький — растерянно-заискивающий такой голосочек, с мелким противным дрожанием внутри.

Она никак не могла справиться с этим противным дрожанием.

— Отлежусь пару часов, регенератор съем, в камере посижу… Потом высплюсь — и завтра буду, как новенькая!

Черт, до чего же противный голосочек. Но молчать еще хуже — тогда становится ощутимее молчание Бэта. А молчание у него нехорошее.

И хуже всего в этом молчании было то, что Стась отлично знала, каким именно вопросом оно завершится. Коротеньким таким вопросиком, маленьким и простеньким. И Бэту, по большому счету, совершенно наплевать на то, что она ответит. Потому что он и так знает правильный ответ, не зря же так долго молчит — наверняка уже подсчитал.

— Сколько?

— Чего — сколько? — переспросила — и чуть не взвыла, таким фальшивым и ненатуральным прозвучал и без того довольно-таки противный голосочек.

— Недель. Сколько?

Очень тихо, почти шепотом.

Он не кричал. И от этого было лишь страшнее.

— Четырнадцать! Ну или пятнадцать… Вот только на днях… Правда-правда…

Она видела, что он не поверил. И не могла на него за это сердиться — она и сама бы не поверила такому мерзкому голосочку.

Да и считать он умел…

Глава 34 Там, где есть правила - найдутся и те, кто их нарушает

Джуст. Космопорт Алькатраса. Жанка.


Темнота.

Боль.

Голос — плаксивый, хнычущий, неприятный:

— Великий Оракул, чем я прогневил судьбу, чтобы каждый раз — вот такое?..

Задержка в пути — это иногда очень некстати. Особенно — если капитан прижимист, а боцман вороват, и в корабельной аптечке нет ничего, кроме полупустой пачки таблеток от кашля и облаток из-под биогеля.

— Великий Оракул, ну ведь ни рейса не проходит, чтобы все как у людей, ни единого рейса!..

Боль.

Вернее, самой боли уже нет. Есть только ее тень. Осадок. Воспоминание. Легкий намек. Но и этого достаточно, чтобы хотелось снова провалиться в спасительную темноту. И никак не проходит противная мелкая внутренняя дрожь, и нет даже сил плюнуть в лицо этой прижимистой твари, пока оно в пределах досягаемости находится. А хочется.

Очень.

— Одна беременная, другой сбежал в первом же порту, третьего упекли за драку, четвертая вообще наркоманка! Великий Оракул, за что?!

Трех однодневных доз, предназначенных, сами понимаете, на три дня, может хватить на неделю. Если растягивать по самому минимуму, половинить и вводить крохотными порциями, чтобы только-только чуть пригасить дикую боль, лишь бы в сознании оставаться и не слишком к себе внимание привлекать. Рано постаревшая девочка с восьмилетним внутривенным стажем объяснила ей суть этого приема еще на Базовой, приняв за начинающую коллегу. Трех капсул может хватить на неделю, если выхода другого нет.

Но на десять дней их не хватит.

Хоть тресни…

— Одни убытки, нет, ну что за судьба такая?! Если еще и ее зверя продать не удастся — совсем по миру пойду! Вышвырните эту падаль, пока пассажиры не заметили…

Холод.

Холодные капли, текущие по лицу.

Они не были плохими ребятами, эти охранники — усадили ее у стены пакгауза и даже поставили рядом сумку. Они не были плохими ребятами. Просто работа такая.

Она сошла с пассажирского лайнера во втором порту. Просто вдруг поняла, что надо, что дальше — нельзя. Почему-то она это твердо знала, что ей не надо туда, куда летит этот лайнер. Желание немедленно выйти было настолько повелительным, что она ни на миг не задумалась о том — а что же дальше? Просто в каюте вдруг словно не стало воздуха, она лишь успела схватить куртку и сумку, а в спину уже толкало, и не обернуться, не задержаться, быстрее, быстрее, на поле, туда, где можно дышать… Без денег, в чужом порту. Она не знала даже названия планеты, да и не стремилась узнать. И про возможность получения компенсации за оставшуюся часть пути вспомнила лишь потом, когда было уже поздно.

А тогда ее просто тянуло вдоль пирса в сторону от вокзала, все дальше и дальше. Она шла мимо плотно припаркованных кораблей — здесь экономили место, предпочитая выводить на орбиту и принимать с нее транзитные суда антигравами, и потому сажали их чуть ли не вплотную друг к другу — пока вдруг напротив одного не остановилась, поняв: оно. Вот на этом малотоннажном мульти-коммерсе ей и предстоит лететь дальше, любыми правдами и неправдами. То, что над входным люком светился белый ромбик вакансии, оказалось лишь приятным бонусом, а решить она все успела в первую же секунду, сама не понимая почему. Просто откуда-то зная — этот летит туда, куда ей надо.

Не долетел…

Она провела рукой по надежному пластбетону космодромного покрытия, за которым ощущались не менее надежные многокилометровые массивы планетарной тверди. Многие, многие сотни километров, а не жалкие дюймы обшивки, за которыми — ничего, кроме пустоты и холодных колючих звезд.

Рука дрожала.

* * *
Джуст. Космопорт Алькатраса. Аликс.


Вообще-то Аликс торопилась.

Начать с того, что база данных в так называемом Центре Информации Алькатраса просто-таки удручала своей убогостью, ни о какой глубинной сети не было, конечно же, и речи, а ответ на запрос, возникни у Аликс безумное желание таковой отправить, пришлось бы ждать как минимум неделю с поправкой на человеческий фактор. Провинция, чего вы хочете? Но Чип настаивал, утверждая, что здесь пересечения шестого порядка, и она не стала ему мешать маленько почистить эту их жалкую базу, тем паче что охранялась она так себе, а самой Аликс очень уж хотелось поразмяться.

В качестве своей мнимой родины она на этот раз выбрала Бьютифул, поскольку хотела размяться всерьез. А с бьютифульцами несерьезные люди предпочитали дружить, причем желательно на расстоянии. К тому же располагался Бьютифул не так уж и далеко, к бродягам оттуда на Джусте привыкли, удивляться не станут.

Облик менять почти не пришлось, колония Бьюта относилась к мирам земного типа. Аликс просто зачернила глаза и волосы и заплела три традиционные косы-удавки, украсив каждую мощным кастетом на конце. Косами бьютифульцы орудовали весьма умело. Конечно, никакого сравнения с коренным эриданцем, но на фоне остальных — очень даже и ничего. Да и вряд ли кто, встретившись с желающим поразвлечься бьютифульцем, станет проводить сравнительный анализ и задаваться вопросом — а не слишком ли хорошо данный бьютифулец владеет своими косами?

Она успела провести две из трех запланированных драк в двух из трех намеченных на полное уничтожение пивнушек — специально выбирала именно эти, в них было самое отвратительное пиво и самые наглые бармены. В одной Аликс имела несчастье побывать около года назад, а про две остальные была наслышана. И вот, размолотив в пух и прах два полуподвальных помещения телами двух, а, может быть, и трех десятков матросиков и всяких там прочих гражданских, имевших наглость отпустить какое-либо замечание в ее адрес после опрокидывания на их новые костюмчики кружки пива, или просто вообще имевших наглость явиться сегодня в эту самую пивнушку, Аликс как раз направлялась в сторону последнего, третьего бара, уже предвкушая удовольствие от созерцания изменяющейся физиономии бармена, когда увидит он, кто именно собрался почтить своим присутствием его заведение. Полиции она давала еще минут двадцать, как раз хватит вполне.

Заведением этим Аликс собиралась заняться серьезно, а не просто поломать пару столов и разнести с десяток бутылок, как в предыдущих, потому что именно здесь ее — ее! — год назад пытались обсчитать.

Причем была она тогда в своем родном виде, вот что самое забавное.

Она так поразилась тогда, что даже заплатила все, что с нее потребовали. И долго вспоминала потом, каждый раз впадая в недоумение. Человек, пытающийся обсчитать эриданца, или дурак, или слепой. Иначе вообще непонятно.

Бармен слепым не был — Аликс успела получить толику законного удовольствия, наблюдая, как бледнеет и перекашивается его толстая физиономия по мере того, как приближалась она к стойке уверенным шагом, расталкивая плечами посетителей, по каким-либо причинам вовремя не успевших освободить ей дорогу. Следом за ней ввалилась небольшая толпа болельщиков — непременный атрибут любого развлекающегося бьютифульца. Слухи здесь, похоже, распространялись куда оперативнее, чем информация для полиции — бармен знал. И о судьбе уже посещенных нынче вечером Аликс баров, и о том, что ни в один из них полиция до сих пор не приехала. Так что если и собирался он позвать кого-то на помощь, вряд ли этот кто-то носил униформу и требовал от коллег неукоснительного соблюдения законности.

И потому, когда потянулся он к кнопке, Аликс без тени сомнения разбила о его голову бутылку марочного ликера. Контрабанда, к тому же наверняка подделка, если судить по цене. С пяти метров, швырнув рикошетом один из множества метательных шариков, наполняющих карманы любого развлекающегося бьютифульца. Шарик сбил три бутылки, разбив две первые, а третью уронив точно на барменскую лысину. Хорошая была такая бутылка, пятилитровая, из толстого темно-синего стекла.

Это было как-то где-то в чем-то даже красиво. Толпящиеся у входа болельщики одобрительно заорали в том смысле, что неплохо бы и повторить. Аликс на выкрики не прореагировала, налила себе пива — разбавленного, конечно! За год тут ничего не изменилось. И приступила к ожиданию охраны, которая должна была с минуты на минуту пробиться к ней через уплотнившуюся толпу.

И именно в этот момент ухо царапнул Чип. И не просто царапнул, что еще можно было бы объяснить его неодобрительным отношением к подобному времяпрепровождению. Морзянкой царапнул. Передав, что только что кто-то пытался прощупать бортовой комм Аликсовой «Малышки». Неумело так пытался, по дилетантски. Сумел взломать лишь верхние системы допуска, самые примитивные и выставленные в качестве сторожей. Да и программой при этом пользовался какой-то идиотской, Чипу удалось сохранить кое-какие фрагменты цепей после ее самоуничтожения, и он вполне искренне удивлялся теперь, что такой бред смог открыть даже верхние и самые примитивные сторожа.

Не правительство и не полиция — слишком топорно и непрофессионально. Да и кто из агентов станет работать с общественного терминала обычного прикосмодромного кафе — а именно туда вели обрубленные хвостики-цепочки. Это даже не смешно.

Конечно, ни до чего действительно важного неудачливый хакер добраться бы не сумел и при более тщательном прочесывании, но сам факт внушал некоторые опасения. Вот тебе и провинция!

Аликс поскучнела и потеряла к предстоящей драке весь интерес. А потому уложилась в две с половиной минуты, после чего покинула разгромленную пивнушку через выбитое окно, поскольку дверь перегораживала груда сломанной мебели и временно отключившихся тел, и быстро направилась к космодрому.

Чипу она, конечно, доверяла, но предпочитала посмотреть на причиненные разрушения лично и лично же составить мнение. К тому же оставалась вероятность, что просто кто-то из гешвистеров опять вспомнил о ее существовании. Хотя, конечно, вряд ли, уж пару-другую уровней защиты любой из ее горячо любимых братцев вскрыл бы, не поморщившись.

Ко всему этому следовало бы добавить, что полицию местную Аликс все-таки несколько уважала, и потому покинуть гостеприимную планету стремилась до того, как объявят облаву. Размяться, конечно, дело хорошее, но кому нужны лишние неприятности?.. Короче, она торопилась. Действительно торопилась.

И потому, хотя и заметила подозрительную возню между штабелями грузовых контейнеров, но не обратила на нее должного внимания, отметив только, что заняты этой самой возней семь… нет, восемь, человек, и заняты весьма активно. Мало ли какие у людей причины могут быть для активной возни в темной щели между двумя штабелями? Может быть, им тоже хочется развлечься…

И она со спокойной совестью прошла бы мимо, не мешая людям развлекаться, если бы в тот самый момент, когда оказалась она как раз напротив темного двухметрового провала, бесформенная куча не рассыпалась на отдельные составляющие. И стало понятно, почему она поначалу ошиблась с определением количества развлекающихся. Просто их действительно было семь. Против одного.

И этот один был ребенком.

Аликс притормозила. Подошла поближе. Остановилась у края левого контейнера. Это становилось интересным.

В узкой пещере между высоченными вертикальными стенами контейнеров было темно, но это не мешало ей, зрение для эриданцев — один из основных способов добывания информации, предки давно уже позаботились, чтобы всякие досадные мелочи вроде недостатка освещенности, помех, удаленности объектов или их микроскопических размеров не мешали любознательным потомкам. Ну, скажем так — не слишком мешали… Так что она стояла себе тихонечко у самого края и любовалась жанровой сценкой. Тем более, что посмотреть было на что.

Драться ребенок умел. Вернее — умела, поскольку был этот ребенок вовсе не мальчишкой, пластика движений выдавала с головой. Нападавшим мешали близкие стенки, между которыми им трудно было развернуться в полную силу. Девчонка же использовала тактику «вода-сквозь-пальцы», просто не давая себя схватить, ныряя им под ноги, сбивая, сталкивая друг с другом, сваливая в кучу, из которой сама ускользала с пронырливостью угря. Девчонка была потрепана и очень зла. Ее противники потрепаны и злы не меньше. И отступать, похоже, не собирался никто. Если бы Аликс так не торопилась, она обязательно досмотрела бы этот матч до конца. И, пожалуй, поставила бы на мелкую. Был в ней какой-то внутренний стержень…

И проиграла бы.

Потому что как раз в тот момент, когда раздумывала она, не прервать ли это весьма занимательное шоу своим эффектным появлением, один из нападавших ударил девчонку по затылку обрезком металлической трубы, доказав, что против любого внутреннего стержня всегда найдется внешний и вполне конкретный лом.

Девчонка свалилась беззвучно, как подкошенная. И ее тут же кинулись добивать ногами, сопя и толкаясь, ибо пнуть посильнее хотелось каждому, конкретно она их достала, похоже. И что характерно, судя по силе и интенсивности наносимых ударов, ее именно добивали, такого не выдержит никакой внутренний стержень.

Всемером. Одного несчастного ребенка, к тому же девочку. И тот, с обрезком металлической трубы, уже замахнулся снова, метя в голову.

Ну, народ!..

Аликс отлепилась от стенки и шагнула вперед, лениво подставив руку под удар. Левую руку. Хотя ни один из этих семерых не внушал ей и тени опасения, но труба все-таки была металлической.

— Какие-то проблемы? — спросила она миролюбиво, слегка дилонгируя — так, самую малость, просто чтобы действительно услышали, — и развернувшись таким образом, чтобы всем заинтересованным лицам было ее хорошо видно в тусклом свете дальних фонарей над полем.

Ее услышали.

И увидели.

Репутации колонии Бьюта оказалось вполне достаточно. Может быть, они знали, что три традиционные косы — признак поиска хорошего развлечения в бьютифульском понимании этого слова, а, может быть, просто посчитали, что семеро против двоих — это вовсе не то же самое, что семеро против одного. Или им просто стало стыдно. А что? Случается и такое.

Во всяком случае, они очень поспешно избавили воинственного колониста и недобитую жертву от своего присутствия, рассудив, что, если бьютифульцу так уж хочется развлечений, то пусть выбирает себе в партнеры эту мелкую вредную дрянь, предварительно приведя ее в чувство. Или не приведя — мало ли какого развлечения ищет по всяким темным углам этот воинственный колонист? Девчонка осталась лежать на пластбетоне.

Вообще-то вариантов было несколько.

Отнести ее в медпункт. Или в полицию, там тоже медики есть, а идти гораздо ближе. Вызвать полицию или скорую помощь сюда. Или просто пойти по своим делам — кстати, весьма и весьма неотложным! — сделав вид, что ничего не заметила.

Вздохнув, Аликс сгребла несостоявшуюся жертву ночных разборок за темную куртку, аккуратно пристроила себе на плечо и быстро зашагала к посадочным модулям. Конечно, если у этой мелкой имеются внутренние повреждения, подобное обращение очень скверно скажется на ее дальнейшем самочувствии. Но, если предчувствие не обманывает, никаких особо серьезных повреждений у этой мелкой быть просто не может. А ей почему-то казалось, что предчувствию можно верить.

Ох, мамочки-папочки, веселая же, однако, была у вас юность!..

* * *
«Малышка» действительно была очень маленькой. Чуть больше спасательной шлюпки. Переходный тамбур вел прямо в рубку, за ней располагалась крохотная каютка и санузел. И все. Ну, если не считать сделанных по спецзаказу двигателей, которых на «Малышке» было, кстати, несколько больше положенного, но кого это касается, а?..

Аликс положила свой трофей в одно кресло, сама села в другое. Спросила:

— Ну и чего вы не поделили? Не притворяйся, я же вижу отлично, что ты уже в сознании.

Девчонка открыла глаза.

Очень красивые глаза, надо отметить. Светло-светло карие с оранжевым отливом. Почти светящиеся, кошачьи такие, неожиданно яркие на чумазом лице. Взгляд тоже неожиданный — цепкий и чересчур спокойный. Почти безмятежный. Характерный такой взгляд.

Словно услышав ее мысли, девчонка сморщилась. Вытерла лицо рукавом порванной куртки, размазав текущую из носа кровь. И глаза пригасила, глядя теперь искоса, сквозь частую сеточку светлых ресниц.

— Платок дать? — спросила Аликс нейтрально. Ей очень хотелось услышать голос юной драчуньи, по голосу проще ориентироваться. А возникшее подозрение не мешало бы проверить.

Глава 35 Правила не всемогущи. И не всеведущи

Но девчонка промолчала, посмотрела только вопросительно. Аликс пожала плечами, протянула начатую упаковку бумажных салфеток. Мелкая взяла, но достать сразу не смогла — пальцы сильно дрожали. Разорвала обертку, уронив половину салфеток на пол. Вытерла лицо — осторожно, но вполне спокойно, значит, нос не сломан, а просто разбит, что в принципе тоже доказательно уже само по себе.

— Не притворяйся калекой, тебе не настолько уж сильно досталось. Я бы на твоем месте умылась. Душ вон там, за дверью. Если надо — слева есть диагност. В шкафчике справа — чистка. Кончай притворяться, кому сказано!

Улыбка скользнула на перемазанное кровью и многодневной грязью личико, не слишком-то оттертое сухой салфеткой.

— Спасибо. — Голос хриплый и сорванный. Но приятный. А вот взгляд — по-прежнему острый и цепкий.

Так и есть.

Бастард.

— Только давай в темпе, у меня мало времени!

Мелкая прошла в душ, почти не раздумывая. От двери еще раз улыбнулась — вполоборота, через плечо, радостно и искренне. И — почти кокетливо.

Еще интереснее. Что это — предельная степень отчаяния, когда уже все — все равно, вполне осознанная провокация или просто по-детски тупая уверенность в собственной неуязвимости? Ведь не знать о репутации бьютифульцев она не может.

Аликс сняла клипсу, вставила в комп.

— Чип, что там было?

— Случайностью это быть не может, слишком уж хорошо проработана мизансцена. Причем, заметь, ловушка была поставлена именно на тебя! Нельзя тащить бомбу туда, где живешь!

— Чип, я задала тебе конкретный вопрос. На уровне, который она взломала, было что-то ценное?

— Три сотых, ты понимаешь?! Вероятность случайности — три сотых процента!

Чип не умел ругаться. Спорить — другое дело. Она сама когда-то столько времени и сил угробила на отлаживание его логических контуров, что было бы просто смешно, не умей он спорить. Особенно, если считает себя правым. А правым в последнее время он считает себя постоянно. Возраст такой…

— Чи-ип!..

И, что характерно — голос менять на него бесполезно…

Он не ответил, только высветил схему на левом экране, одновременно на правом прогоняя файлы — все подряд и на очень высокой скорости. Ругаться, конечно, он не умел, но адекватную замену находил мастерски и всегда.

Впрочем, он никогда не наглел до беспредела. Вот и сейчас скорость прогона не превышала критичной. Для эриданца, конечно. Неудобно и напрягает, да, но вполне читаемо.

Технические характеристики — разумеется, настоящие, но далеко не полные. Порта приписки и данные о прошлых владельцах — не сказать чтобы очень фальшивые, поскольку, хотя «Малышка» с момента создания и принадлежала ей и только ей одной, но вот сама ее личность за это время претерпела столько изменений, что даже самый дотошный проверяющий вряд ли сумеет разобраться. Маршрутный лист, фальшивый наполовину. Сведения о нынешнем владельце — фальшивые от начала и до конца. И между прочим, даже не залегендированные, поскольку не казалось это необходимым, на один-то визит в провинциальную глухомань! Упущение. Маршрутный лист…

Аликс подняла бровь.

— Чип, ты видишь то же, что и я?

— Маршрутный лист, — ответил Чип неохотно.

Маршрутный лист. Вернее — предстартовая заявка. Кстати, совсем даже и не фальшивая, в нарушение всех традиций.

Да. Похоже. Во всяком случае — куда более реально, чем все остальные возможные варианты. Где-то на порядок. Все интереснее и интереснее. Кстати, об интересном — а не пора ли уже этой драчливой замарашке…

Дверь слабо пискнула. Аликс подняла голову.

Девчонка стояла у стеночки, чистенькая и сияющая, застенчиво ковыряя пальчиком переборку. Мокрые кудряшки под цвет глаз, зеленый рабочий комбинезон Аликс с аккуратно закатанными рукавами. Комбинезон был укороченный, типа бридж, и потому штанины ей даже закатывать не пришлось.

— Я одолжила ваше, пока мое чистится… Не возражаете?

Ах, как же славно у нее получается это наивно-кокетливое хлопанье пушистыми ресницами, любо-дорого! Просто девочка из рекламного ролика про идеальную семью, рыженький ангелочек, и одежду, между прочим, подобрала мастерски, там же в шкафу много чего висело. Аликс хмыкнула, вздернув бровь. Полюбовалась немножко, прежде чем спросить:

— Откуда ты, прелестное дитя?

— Из интерната.

— Понимаю, что не из помойной ямы. Где этот твой интернат?

— На Хайгоне.

Аликс присвистнула. Похоже, малышка считает честность лучшей политикой. Интересно — до каких границ?

— Ближний свет… И что — все время вот так, автостопом?

— Да нет, чаще нанимаюсь на работу. А один раз у меня даже был билет, правда-правда, мне его подарили!

У нее потрясающая улыбка. Восторженно-доверительная. Еще бы не подарили! Такой не подаришь, пожалуй…

— Иногда — на попутках. Но вообще-то не часто. Это же так редко случается, чтобы подвернулся кто-то, кому нужно именно в ту же…

Ее улыбка внезапно увяла. Она замолкла на середине фразы. В оранжевых глазах метнулась паника.

Она поняла.

— И именно поэтому ты вскрыла мой комм?..

Внешний люк пока еще был открыт. Она вполне могла убежать. Три прыжка — Аликс даже не успела бы встать с кресла, никакая эриданская скорость реакции не помогла бы, запаникуй мелкая вдруг и рвани с места. Одна надежда на то, что девочка еще не встречала достаточно серьезных противников и потому несколько более уверена в своих возможностях, чем следовало бы.

Короткий и быстрый, почти незаметный, взгляд на люк. Улыбка вернулась — немного более смущенная, чем раньше, но ничуть не менее сияющая. Быстрое пожатие затянутым в зеленый шелк плечиком:

— Ну, вообще-то я не специально… В смысле — именно ваш комм. Я просто сидела в ихнем кафе, копалась в сети… искала кого-нибудь, кто летит в направлении Талгола. Я даже не рассчитывала, что точно туда, просто задала поиск по приблизительным векторам, а вдруг повезет… А когда увидела вашу предстартовую заявку — просто не смогла удержаться. Понимаете, мне очень нужно на Талгол! Очень-очень!!!

Бровки домиком, личико страдальчески запрокинуто, ладошки сложены перед грудью, а в широко открытых глазищах такая мольба, что надо быть просто распоследней сволочью, чтобы отказать.

Ай да девочка!

И ведь похоже на то, что Мастера у нее еще не было. Да и откуда ему тут взяться, в такой-то глуши? Хайгон… Значит — сама, собственным разумением и опытом.

Врать эриданцам трудно. Очень. Да что там трудно — практически невозможно. Всем. Бастардам тоже. Но некоторые пытаются. Не понимая простой истины, что честность — лучшая политика, главное, честно и от всей души верить в то, что говоришь. И — ура Станиславскому!

— Х-м… — Аликс нахмурилась, сделав вид, что думает. — А что ты не поделила с теми, на поле?

— Я пыталась забрать у них одну мою вещь… Вернее, не совсем мою… и совсем не вещь... а они не хотели отдавать.

— Что-то ценное?

— Да.

Вот так. Коротко и ясно. И больше она говорить об этом не желает. Похоже — что-то действительно ценное. Но не настолько, чтобы из-за него отказаться от возможности полететь на вожделенный Талгол.

— Попыталась отобрать? Одна – у семерых?

— Если бы я действительно попыталась отобрать, то уж отобрала бы! Я просто… То есть… я хотела сказать…

Она, похоже, смутилась. На самом деле. Сначала ляпнула, не подумав, радуясь, что вопросы пошли не те, которых она ждала и опасалась. А потом сообразила, какие из ее слов можно сделать выводы — и от смущения стала многословной и торопливой:

— Да у них ведь его и не было… не они же забрали-то… не отдали то-есть… они помогали просто… Они не то чтобы совсем плохие, нет, просто работа у них такая…

Поня-ятно.

Интересно, ей действительно надо на этот самый Талгол, или это — предлог? Часть непонятной более сложной игры? Но, с другой стороны — что еще могло заинтересовать ее на полупустом внешнем уровне до такой степени, чтобы… А, кстати – до какой именно степени?… Проверим.

Аликс пожала плечами:

— Малышка, тебе не повезло. Видишь ли, я не беру пассажиров.

Вот так.

А теперь посмотрим…

Если тебе так уж нужен этот самый Талгол — заслужи. Поработай. Попытайся убедить. Ну-ка, ну-ка, давай, детка, а мы поглядим. Оценим. Прикинем. В эту игру можно играть и вдвоем, хотя ты об этом пока и не догадываешься…

Девчонка не разочаровала. Сделала несколько мелких шажочков в сторону Аликс, продолжая доверительно-заискивающе улыбаться и вдавив сжатые ладони вертикально в ребра на груди так, что на ребрах этих откуда ни возьмись проявились два намека на выпуклости. И не просто проявились — нахально заявили о своем существовании и теперь туго натянули тонкий зеленый шелк. Остановилась прямо перед Аликс. Их лица оказались практически на одном уровне, и поэтому девчонка запрокинула и склонила набок голову, чтобы иметь возможность заглянуть в глаза немного снизу, усиливая тем самым впечатление заискивания и приниженности. Аликс отметила, что в остальном она в точности скопировала ее позу. Насколько, конечно, возможно скопировать стоящему человеку человека сидящего.

— А вам не нужен юнга? Я могу быть хорошим юнгой!

Она была просто очаровательна сейчас, такая симпатичная куколка, огненно-рыжий цветок на тонкой зеленой ножке. Ссадины на мордашке ее совсем не портили, скорее, лишь добавляли очарования. Если приодеть как следует… Или — совсем раздеть…

— Очень хорошим юнгой… сэр… — Голос стал вкрадчивым, улыбочка — многообещающей. Вгляделась пристально. Поправилась:

— Ой, извините… мэм.

Еще более вкрадчивый голос, еще более многообещающая улыбочка.

А вот это уже серьезно.

Она явно работала в режиме «зеркала», эта малышка, подстраиваясь под собеседника по ходу действия. Проведенный Аликс только что простейший тест это явно и недвусмысленно выявил. Работала, конечно, плохо и примитивно, методом тыка, словно нахватала где-то верхушек, сути не понимая. Но — работала.

И назвала ее «мэм».

Уверенно так назвала. Без тени сомнений. При том что Аликс сегодня, чтобы не заморачиваться со сложными женскими головными уборами, принятыми в колонии Бьюта, работала под мальчика. А если уж эриданка работает под мальчика, то никому даже и в голову не придет подумать о каком-то ином варианте.

— Мэм, я… Я и правда могу быть отличным юнгой! Я уже работала… У меня даже рекомендации… были… Я все умею делать! Правда-правда! Я даже помощником моториста была!..

Голос почти не изменился, разве что стал более напряженным. Та же вкрадчивость и обещание. А в обертонах — паника. Паника и…

— ВОзьМИТе, ПОжаЛУйсТа, ну ЧТО ВАм сТОиТ?!!

Она опустилась на колени.

Ч-черт!

Дилонг!..

Точно!

Черт…

— И готовить могу!.. И убирать!.. И массаж умею… ВоЗьмИТе, мЭм! Не пОжаЛЕете!..

Неумелый, неотработанный и драный, брошенный широким веером вместо экономного прицельного лучика, но тем не менее вполне узнаваемый.

Вот же паскудство!

Стыдно, Аликс. Могла бы и просчитать вероятность такого развития событий: с «зеркалом» сорвалось, она запаниковала и ударила из самых крупных орудий, чтобы уж наверняка, она же не понимает еще, чем это чревато, она же ни черта не понимает еще… Счастье ее, что здесь такая глухомань, никаких детекторов на ближайшую сотню парсеков, счастье ее, что не встречался ей лицом к лицу пока еще ни один самый занюханный рыцарь.

— Ладно, уболтала. Будешь юнгой до Талгола, а там посмотрим. Но — с одним условием.

— Как прикажете, мэм! — Мелкая потянулась, еще раз выгодно демонстрируя неплохую фигурку, улыбнулась ликующе и завлекательно, пригасив торжествующее сиянье рысьих глаз.

— Больше никогда не пытайся проделать ЭТО. Ни с кем.

— Что в-вы… имеете… в виду… мэм?

Очень тихий голос. Почти спокойный. Если бы не обертона. Глаза широко распахнуты.

Удивительно, до чего же холодными могут быть эти оранжевые глаза.

— Ты — знаешь… — Аликс крутанула пальцем в воздухе, — ЭТО.

Девчонка медленно встала с колен. Улыбка ее дала явственную трещину.

— Я не уверена, что… понимаю…

— То, что ты проделала с теми, на поле, заставив их драться с тобой, чтобы привлечь мое внимание. То, что ты так неумело пыталась проделать со мною сейчас. То, что, похоже, ты с той или иной результативностью проделываешь со всеми встречными.

Ее улыбка разлетелась на сотню дрожащих осколков. В голосе зазвенело отчаянье:

— О чем вы, мэм?! Я не понимаю…

— О тебе. Если хочешь быть моим юнгой — больше никогда и ни с кем не будешь проделывать ЭТО. Во всяком случае, пока не научишься делать правильно.

Девчонка спрятала руки за спину. Сделала шаг назад, в сторону люка. Сказала неуверенно:

— Я… передумала. Пожалуй, мне не так уж надо на Талгол. Я, пожалуй, пойду…

Она сделала еще шаг и была уже у самого тамбура. Явно готовая рвануть во все тяжкие при малейшем намеке на опасность. Или на то, что покажется ей опасностью. Чтобы услышать исходящую от нее панику, вовсе не надо было быть эриданцем.

Но — не одну только панику.

Любопытство.

Именно поэтому шаги к тамбуру были такими медленными. И именно поэтому Аликс продолжала говорить, словно ничего не случилось, не повышая голоса, не шевелясь и даже головы не поворачивая:

— Ты можешь уйти, дверь открыта. Но сперва я хочу тебе кое-что рассказать. О тебе. У тебя никогда не было переломов. Даже растяжений. Тебе легко даются практически любые виды спорта. Ты почти не болеешь. У тебя очень прочные ногти, ты их не ломаешь, как другие девчонки. Любой прочитанный текст ты запоминаешь с первого раза. У тебя до сих пор нет месячных, зато очень быстро растут волосы, быстрее, чем у всех твоих подруг. И стричь их довольно сложно. Ты хорошо понимаешь людей — что они сделают в следующее мгновенье, чего они хотят, даже о чем думают. Ты помнишь лица с первой, пусть даже самой случайной, встречи. Можешь узнать человека или предмет, который видела мельком несколько лет назад. Хорошо видишь в темноте, в тумане, под водой. А однажды ты заметила, что, если попросить с определенной интонацией, твою просьбу выполнят ОБЯЗАТЕЛЬНО… Но заметила ты это не так давно. Да ты и вообще не так уж много знаешь о своих истинных возможностях. И, похоже, уже начала об этом догадываться. Верно?

Она рискнула посмотреть на девчонку.

В конце концов, раз та до сих пор не убежала — значит, истинно эриданское любопытство победило благоприобретенную осторожность.

Мелкая действительно стояла в проеме тамбура, открыв рот. Сейчас обязательно спросит. Они все на этом этапе спрашивают. Причем, что характерно, — обязательно какую-нибудь глупость.

— А откуда вы знаете?.. Ну, про волосы?.. Я же стригу их чуть ли не каждый день…

— Объясню. Потом. Сейчас нет времени. — Аликс уже развернулась к пульту и начала предстартовую рутину проверки готовности. — Занимай кресло и пристегивайся. У нас всего восемь минут в запасе.

— А мы не можем… задержаться? Ненадолго.

В голосе — ни малейших намеков на дилонг. От избытка старательности она уничтожила даже эмоциональную окраску. Почти. Остался только просительный компонент.

— Я — не могу.

Намек мелкая поняла. Больше ничего не сказала. Вздохнула, глядя сквозь тамбур и два синхронно закрывающихся люка в надкосмодромную черноту. Забралась в кресло, привычно повозилась, подгоняя его по фигуре.

Она не врала насчет своей опытности — явно не первый раз сидит в не пассажирском с его универсальной авто-подгонкой. Еще раз бросила короткий взгляд в сторону закрытых люков. Словно на что-то надеясь. Отвернулась.

Что бы там ни было у нее оставлено, оно не шло ни в какое сравнение с возможностью добраться до Талгола. Любопытно будет узнать, зачем… Но это — потом.

Интересно вот только, что малышке этой, приложившей столько усилий, чтобы иметь возможность туда добраться, на самом деле на Талгол этот вовсе не хочется.

Совсем.

До дрожи.

До тошноты.

До заледеневших рук.

Все интересатее и интересатее...


Глава 36 На каждое правило рано или поздно найдется свое исключение

Талгол, Космопорт Деринга, Борт частного круизера «Мицар». Лайен.


Каа умела убивать.

В том числе и подручными нетрадиционными средствами, как в инструкции и предписывается всем порядочным амазонкам, от цветов независимо. И ей не надо было для этого даже шевелиться. Она могла убить фразой. Словом. Интонацией. Одним лишь презрительным подергиванием морщинистых складок у поджатых губ. Страдальчески заломленной бровью. Да чем угодно! Взглядом, например. Умела она это. Особенно — взглядом…

Лайен открыл глаза, но легче не стало. Просто теперь вместо укоризненного взгляда Каа («О, Боги, с какими идиотами приходится работать!..») он видел сияющую физиономию Дэна. Дэн был честно и откровенно счастлив, потому что ему удалось помочь, а это случалось с ним не так уж и часто. И сиял он теперь, как свеженачищенный офицерский сапог.

Лайен с куда большим удовольствием посмотрел бы сейчас на милягу Френни, поскольку после эпохального открытия тот впал в такое великолепное уныние, что просто любо-дорого, любой ипохондрик пять минут с утра посмотрит — и весь день будет ощущать себя самым махровым оптимистом! Но Френни теперь из каюты почти что и не выходил, предпочитая переживать подлое гендерное предательство своей несостоявшейся мечты в гордом одиночестве.

Так что для созерцания оставался один Дэн.

Лайен посмотрел на Дэна. Скривился. Скрипнул зубами. Спросил хмуро:

— Что-то узнал?

— Они принимали участие в чемпионате Деринга. Финал проходил здесь, на Большой арене, Реддрак шел в пятерке лучших. Но перед последним кругом взял самоотвод. Их команда покинула планету, не дожидаясь окончания Чемпионата. Я скопировал все игры, в которых они принимали участие. Будешь смотреть?

— Буду… — Лайен постучал ногтями по подлокотнику, добавил хмуро, — Потом.

Придется. Может, проскользнет какая зацепка и станет понятно, чего это вдруг один из ведущих игроков выходит из игры — просто так, не потерпев поражения и не будучи дисквалифицирован. И куда после этого он может направиться… ну вот куда?

— На Талерлан они направились.

— Что?..

— На Талерлан! — Дэн засиял еще сильнее, хотя это и казалось невозможным, — Мне диспетчер сказала. Я с ней это… ну… поговорил.

Поговорил он…

Еще бы она не сказала, если с ней один из лучших ромео поговорить решил. Проскользнувшая зависть была привычной уже и мимолетной.

Потому что…

— Талерлан… — повторил Лайен внезапно охрипшим голосом, и лицо его исказилось, — Талерлан?! Френни!

* * *
Борт скоростного катера «Ки-Со» (комфортные каюты, высокая скорость, аренда вместе с вышколенным персоналом всего за…). Стась.


— Куда мы летим?

Правильнее было бы сказать: «Куда ты меня тащишь?» Честнее, во всяком случае. Но Стась не отважилась на такую формулировку. Она вообще решилась спросить его лишь в каюте, когда стало окончательно ясно, что Бэт не собирается ничего объяснять.

Он устроился на краешке стола, положив коммуникатор на колени и продолжая что-то быстро выстукивать, его пальцы метались по крохотным кнопкам, как заведенные, лицо постоянно менялось — тохмурилось, то искажалось нетерпеливой гримаской, то ухмылялось удовлетворенно. Походило на то, что между ним и невидимым собеседником шли какие-то активные переговоры, трудные, но вроде как вполне удачные.

И то, что проводил он переговоры эти не в звуковом режиме, Стась очень не нравилось.

— Бэт, куда мы летим?

— А? — Он на секунду оторвался от коммуникатора, посмотрел непонимающе, словно никак не мог понять, о чем это она. Потом сообразил, перестал хмуриться, улыбнулся даже успокаивающе, но она видела, что думает он о другом, — На Талерлан.

Его улыбка не успокаивала. Скорее, наоборот. Так улыбаются душевнобольным добрые медбратья перед тем, как провести рекомендованный сеанс лоботомии, так капрал улыбается новобранцам перед самым началом безнадежной атаки.

А уж место назначения…

Она порывалась спросить его еще на стадионе. Или в такси. Или в пункте проката… Не смогла.

И не потому даже, что был он занят, активно и катастрофически, ну просто ни на секунду не вклиниться с расспросами — если не тащил ее куда-то за руку, значит, с кем-то разговаривал, лично или по фону, или что-то подписывал, или вот так, как сейчас, что-то быстро набирал и стирал на своем комме, и тонкие пальцы его стремительно летали над клавиатурой, а лицо хмурилось, будучи сосредоточенно-отстраненным, и отпадало всякое желание задавать вопросы.

И даже не потому, что такой Бэт — сосредоточенный, гиперактивный, деловой и невозмутимый, занятый чем-то малопонятным, Бэт, улыбающийся снисходительно и заботливо раздвигающий кресло — пугал Стась гораздо больше, чем Бэт в ярости, с суженными глазами и перекошенным от бешенства лицом. Этот Бэт уже все для себя решил, а был он не из тех, кто легко отказываются от выбранного пути. И Стась не была уверена, так ли уж ей хочется знать, что именно он там решил… И вообще, задавать Бэту вопросы чревато, как-то раз она уже спросила его, и получила ответ. Честный ответ. Он всегда был честен до непристойности. В этом-то и заключалась основная опасность.

Она спросила тогда, почему он с нею не спит. И даже не попытался. Ни разу. Ведь все равно остальная команда и большинство проинформированных услужливыми комментаторами о традиционном люксе на двоих зрителей считают их чуть ли не семейной парой. Так в чем же дело? В ней или в нем?

И он ответил в том смысле, что недотраханные злее и лучше дерутся, а умный хозяин не будет сам крутить голову курице, несущей золотые яйца. Честный мальчик. Причем ответил легко. Даже весело. Так, чтобы она сама выбирала, принимать его ответ за шутку, или нет. А потом он засмеялся, облегчая ей выбор, и она засмеялась тоже. Чтобы не подумал он, что она обиделась. Обиделась, вот еще! Из-за такой ерунды…

Да только вот ерунды ли?..

Умные люди, конечно, не крутят шеи золотоносной куре. Умные люди берегут ее, зерном отборным угощают, о здоровье заботятся, не утомляют разными лишними глупостями, от несения яиц отвлекающими, оберегают, короче, от всяческих неприятностей. А недотраханные действительно злее, тут не поспоришь.

Да только такая вот мелочь: что случается с курицей, если вдруг перестает она нести эти самые яйца?

Талерлан…

— Зачем?

Она знала — зачем. Вернее, догадывалась. Кто же не знает специализацию Талерлана! Но почему-то очень хотелось получить подтверждение.

А быстро он, однако. И полутора часов не прошло. Как ему удалось? В разгар чемпионата… Ладно, матчи, там естественная убыль большая, замены наверняка все заранее предусмотрены. А вот как он сумел за это время арендовать катер, втиснуть его в жесткий стартовый график без предварительной записи, да к тому же уладить проблему с визами — Талерлан ведь уже вне юрисдикции Протектората? Это вопрос…

— Зачем, Бэт?..

— А? Ну… Детка, здешним хирургам я доверил бы разве что любимую тещу… А сейчас не отвлекай меня, ладно?

Это не был вопрос или даже просьба. Скорее — комментарий. Информация. Точка в разговоре. Не отвлекай меня, детка.

А, может быть, так и проще. Когда все за тебя решили, а ты вроде бы и ни при чем… Может быть, она давно уже выбрала именно этот путь. Не случайно ведь не спросила его ни разу: «А что — потом?» Он ведь честный. Он бы не стал врать. И он не из тех, кто останавливается на полпути…

Она отлично видела это. Видела, но предпочитала не задумываться. И не задавать лишних вопросов. Не стоит их задавать. На них ведь и ответить могут. Честно ответить.

— Бэт, а если я… Не хочу?..

* * *
Базовая. Штаб-квартира А-И. Фрида.


Фрида Лауэрс новость восприняла спокойно.

Может быть, потому что поняла все сразу, как только услышала голос Джеральдины Эски, или даже раньше, когда лицо ее увидела. Лицо как лицо, такое же каменное и непроницаемое, как всегда. Вот только увидеть его по незащищенной линии, для любого прослушивания открытой, ожидать она могла всего менее. А увидев, — сразу все поняла.

Таиться более смысла не имело. Равно как и подслушивать. Пока они тут интриговали и между собой цапались, девчонка каким-то образом сумела раздобыть денег и записалась-таки на операцию. И не куда-то там, а в лучший Талерланский комплекс, клинику Рихтера, губа у девочки не дура. Причем записалась двое суток назад. Значит, сегодня уже ничего не поделаешь.

Поздно.

Учитывая их оперативность, поздно было даже вчера…

— Ладно… Сворачивай операцию. Тут ловить больше нечего.

Так глупо!.. Ссорились, боялись, что другие опередят… А эта дура так и не поняла, каким сокровищем обладала! Одно утешает — приз не достался никому. И этой лупоглазой оранжевой курице — в том числе…

* * *
Борт скачковой скоростной малолитражки «Малышка». Аликс.


Мелкая спала мало и беспокойно, просыпаясь каждые час-полтора на полминуты для того, чтобы еще раз удостовериться в отсутствии опасности.

Вряд ли она это делала сознательно, скорее похоже на работу подкорки. Не Волчий сон, конечно, и уж тем более не Кошачье ухо, но для необученного и абсолютно дикого бастардика очень и очень даже неплохо. Тем более, что и во время сна она пару раз всплывала почти к самой поверхности для легкого зондирования — тоже, кстати, совсем не осознанно, спроси ее, как она это делает, не только не ответит, но еще и не поверить может, что вообще делает это, как та сороконожка.

Подкорка — сила великая…

Аликс не смогла удержаться и разок даже повела ее, закрепляя усвоенные, но еще такие неразвитые и до конца не осознанные навыки. Поддалась девчонка легко, моментально приняв предложенные условия игры, точнее — скопировав их. Похоже, даже во сне она продолжала бессознательно работать в режиме зеркала. В течение следующего часа она всплывала уже легко и регулярно каждые восемь минут, Аликс даже залюбовалась.

Действительно, не бастардик, а загляденье просто! Конфетка. Вот разве что эти ее милые привычки… Ладно, будем надеяться на лучшее. В конце концов, девочка она умная. Даже, пожалуй, слишком. Глупая просто бы не дожила до ее лет, с такими-то способностями. Начала бы применять Голос налево-направо — и все. Кто-нибудь да услышал бы.

Нет, что там не говори, а девочка умненькая. Вот уже минут десять как проснулась, а вида не подает, осматривается, дышит ровненько. Думает, что если так дышать и лежать неподвижно, то все, к ее персоне спиной повернутые, будут пребывать в наивной уверенности, что персона эта по-прежнему сладко дрыхнет.

— Вставай, лежебока. Нам скоро в гипер входить.

— А «Доброе утро!» нам не полагается?

— Так ведь не утро же, а вечер, скорее, если по стандарту.

— Ну, так «Добрый вечер» хотя бы, раз уж утра не полагается…

— Вставай-вставай, а то посажу в кресло неумытую, и будешь писать в памперс.

Угроза подействовала — мелкая соскочила с лежанки в момент, одним движением скатала ту в стенку, смеясь, отдала Аликс честь и шмыгнула в сан-отсек.

Вышла она оттуда очень быстро.

И уже не смеясь.

Порылась в повешенной на выступающий датчик кислорода сумке-кармашке. Сдернула ее, перевернула, высыпав прямо на пол кучу разномастных полудетских мелочей. Разгребла их пальцем. Медленно повернула голову, поднимая на Аликс тусклый взгляд. Лицо у нее было осунувшееся и хмурое.

— Что-то потеряла? — спросила Аликс безмятежно.

—Да. На полке там, — она мотнула головой в сторону сан-отсека, — я вчера оставляла… И еще… у меня тут была такая… коробочка.

— Давай договоримся сразу — у меня на борту никаких наркотиков… Лады?

— Где?

— В утилизаторе.

Мелкая сглотнула. Лицо у нее не изменилось.

— Зря.

— Не думаю. Назови мне хотя бы одну достаточно вескую причину, из-за которой ты на корню согласна загубить свой великолепный и на многое способный молодой организм — и я сама первая проголосую за эту дрянь. Но только причина должна быть действительно веская.

Мелкая запрокинула голову и улыбнулась уголком рта — в этой улыбке обнаружить можно было что угодно, вплоть до презрительного злорадства, очень старой, не по возрасту, тоскливой снисходительности и детского безбашенного вызова по типу: «Вот помру — вам же хуже будет!» Взгляд ее был по-прежнему тусклым и очень тяжелым, взгляд этот не имел с улыбкой ничего общего.

— Видишь ли… У меня — синдром аста ксоны. Пятая стадия.


— Удивила. У меня, знаешь ли, тоже. Седьмая, кстати. Ну и что?..

* * *
Борт скоростного катера «Ки-Со». Стась.


Надоело…

Наверное, если бы Стась потребовалось сейчас выразить свое внутреннее состояние одним словом, она прибегла бы к помощи именно этого. Или не прибегла бы. Потому что ей действительно надоело.

В конце концов, сколько можно?

И почему это все всегда так уверены, что они гораздо лучше знают, что именно для тебя лучше? И почему все всегда так уверены, что, раз не любишь ты ругаться и активно возражать, то они обязательно должны взять на себя ответственность за твое существование и организовать существование это в полном соответствии со своим пониманием правильного мироустройства? Все и всегда.

«Сейчас в тебе говорят гормоны. Успокоишься и придешь в норму — сама мне спасибо скажешь. Нет никакого смысла рушить столь понравившийся публике образ из-за такого пустяка, а сменить пол на Талерлане, сама знаешь…» «Ай, брось, все это делают, ты что, хуже других?..» «Чем тебе не нравится Стенд? Ну и что, что наркотики, тебя же насильно никто не заставляет, а для авансистки там очень даже…» «Не спорь, милочка, танцы — это несерьезно, а в корпусе тебя ожидает неплохое…» «Какая из тебя кошка?!.. Ты же такая ма-а-аленькая! Тебе же самой будет лучше мышкой…»

На-до-е-ло…

Стась лежала на откидной койке в пустой каюте и улыбалась, кусая губы и глядя в близкий потолок.

Она была закрыта в запертой каюте на запертом корабле, да вдобавок еще и прикована к койке специальными полицейскими наручниками. Но никогда в жизни еще не ощущала она себя настолько СВОБОДНОЙ.

Свободной от чувства вины.

То, что собирался сделать с ней Бэт, словно бы освободило ее от всякой ответственности за то, что собиралась сейчас сделать она сама. И это чувство полной свободы было восхитительно новым ощущением. Или новым восхитительным ощущением, не важно. Важно — что восхитительным…

И больше не надо оглядываться в испуге, выискивая, а не обидела ли кого случайно, больше не надо думать, не огорчит ли кого-то ее отказ. Просто есть вещи, соглашаться на которые нельзя. Нельзя — и все.


Этого не объяснить тем, кто не понимает. Просто нельзя — и все тут. Ты это сам понимаешь — и достаточно. Или момент такой наступает… Еще вчера, может быть, было бы можно. Может быть. А сегодня — все. Хватит.

Надоело…

* * *
Борт частного круизера «Мицар». Лайен.


— Она на Талерлане.

— Если это — все, что ты собирался мне сообщить, то мог бы и не тратиться! — Каа фыркнула.

Дальняя связь у Френни была выше всяческих похвал, но расстояние все-таки приличное, по маленькому экранчику то и дело шла снежная рябь помех. Возможно, это именно из-за них казалось, что лицо Каа время от времени передергивается в странной гримасе, а глаза вспыхивают, словно два индикатора опасности.

— Это я знаю. Я знаю даже больше — она прибыла туда девять с половиной часов назад. А вот чего я не знаю, так это того, почему вас до сих пор там нет?

Лайен порадовался, что Френни, при информации о Талерлане впавший в буйно-активную эйфорию, утром настоял на своем и все это время гнал почти на пределе, нещадно насилуя двигатели и уложив два прыжка почти стежок в стежок.

— Мы будем там через три часа.

— Три часа… — Каа пожевала морщинистыми губами, что-то про себя прикидывая. Смилостивилась, — Растешь. Пожалуй, даже я не смогла бы среагировать быстрее… Ты только это собирался мне доложить?

— Нет. Синьки свернули операцию.

— И поступили вполне логично… С их точки зрения. Ты что-то хотел спросить?

— Да. В свете всего… вышеизложенного… наше задание… В чем оно теперь будет заключаться?

Морщинистое лицо на экранчике приняло несколько озадаченное выражение. Потом внезапно скривилось. Пошло рябью.

Это помехи. Это всего лишь помехи. Будем надеяться, что это только…

Глава 37 Любое исключение рано или поздно становится правилом

Борт частного круизера «Мицар». Лайен.

Продолжение.


— М-да… Рановато я тебя похвалила… Задания никто не отменял. И не изменял… Что-нибудь не ясно?

— Но зачем? Теперь-то. Даже Фрида…

— Фрида — дура. И всегда ею была. Впрочем, ты, похоже, немногим… Наша цель уже девять с половиной часов на Талерлане, но до сих пор так и не подтвердила заявку. Более того — она даже не зарегистрировалась в приемном покое. Понимаешь, нет? М-да, вижу, что нет… Объясняю для… тех, с которыми приходится работать: можно налить котэ молока, но нельзя заставить его пить… Впрочем, по твоим старательно выпученным глазам видно, что ты все равно ничего не понял.

— Мы должны попытаться перехватить ее до клиники?

— О боги, с какими же идиотами… Главное — не упустите, а до или после — какая, к дьяволу, разница?!

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Борт катера «Ки-Со». Стась.


Бэт ошибался.

Его первая ошибка заключалась в том, что он использовал полицейские наручники. Десантные при малейшей подозрительной активности вырубают подопечного на пару часов, с ними не поспоришь, а у полицейских фаза короткая, минут на десять-пятнадцать. Ну — двадцать пять, от силы, ежели организм особо хлипкий и к эргодролу непривычный. А приличные амазонки, Зоя, эргадрол на завтрак ежедневно с превеликим удовольствием кушали, и добавки просили, так что ничего они нам, Зоя, не сделают!

Кровь была противно-липкой и теплой, она текла по руке щекотными струйками, делала липкими и скользкими пальцы, и лезвие все норовило вывернуться из них или резануть в сторону. Но все-таки крови было немного — Стась старалась вырезать браслет из собственного запястья по самому краешку, аккуратненько, не затронув вены.

Это было не так уж и сложно — надрезать только кожу, как на занятиях по прикладной таксидермистике… Только вот кровь мешает… И — щиплет. Особенно на тыльной стороне руки. А вот на внутренней — нет. Правы были эти многочисленные романтически настроенные истерички, что именно тут себе вены полосовали — малоэффективно, зато эффектно и почти что никакой боли.

Без истерики, конечно, труднее. Очень уж малоприятное дело это, когда по свежему порезу — да лезвием, и при этом, к тому же безо всякой истерики, ме-е-едленно так, аккуратненько… Поскольку наручники, пусть даже и полицейские — штука чувствительная. Особенно на резкие натяжения.

Раза четыре не удалось сработать достаточно аккуратно, так что порядочную дозу она все-таки схлопотала, хорошо, что привычка имелась и не было аллергии, как у некоторых, Джесс вон, например, моментально крапивницей бы покрылась с ног до головы, какая уж тут работа.

Второй его ошибкой было то, что зацепил он ее лишь за правую руку, что вообще иначе как издевательством и провокацией и расценивать-то нельзя. Тем паче что сумку ее он небрежно бросил на стол. Хорошую такую сумку, в один из карманов которой она сама уложила маленькую коробочку с зажимами для волос. Теми, на мины похожими, по одному грамму, с приклеенными кусочками мономолекулярного лезвия.

Интересно, а Зоя вены резала? История об этом умалчивает, но все-таки любопытно…

От койки до стола было меньше трех метров. Ненамного, но меньше. Вряд ли можно считать это еще одной его ошибкой. Ее удача? Может быть… Рукой, конечно, все равно не дотянуться, она попробовала и, придя в себя через десять минут, решила больше так не рисковать. Рукой, в смысле. А вот ногой — вполне. Если вытянуться до предела, так, что хрустнут чересчур натянутые связки…

Удалось зацепить сумку пальцами левой ноги со второй попытки, даже не ожидала, что получится так быстро. Всего дважды и схлопотала, делов-то! А четвертый раз ее шарахнуло позже, когда дернулась, начав резать кожу рядом с наручником.

Три надреза. Два кольцевых, параллельных, вдоль браслетика-липучки и дальше, до замыкания круга, чтобы аккуратно подрезанный браслет из собственной кожи с наклеенным поверх наручником свободно крутился на запястье. И третий — короткий. Поперек. Главная хитрость тут, чтобы уголочки поперечного легко разошлись, без натяжки и напряжения, потому как именно на финальном этапе вырубаться бы не хотелось даже на эти смешные десять минут.

Аккуратно подцепив край надрезанной кожи ногтем, Стась потянула. Легонечко так. Осторожненько…

А ничего. Словно лейкопластырь отдираешь. Впрочем, если заканчивать аналогию — то лейкопластырь отдирать следует быстро. Одним рывком…

Главное, что целостность наручниковского браслетика не нарушена ни в коей мере, а, стало быть, ни на каком чертовом пульте не зажжется никакой чертов сигнал, и чертовы сирены тоже не взвоют. Что нам и надо. Правда, Зоя?

Забавно, однако, выглядит человеческая кожа изнутри. А наручник она все-таки натянула, в самый последний момент — на месте соединения шлейки с липкой браслеткой высунулась инъекционная иголка, выпустила тонкую струйку парализатора, спряталась, снова высунулась, подергалась неуверенно. В ее рыскающих движениях было что-то омерзительно-живое, почти непристойное.

Руку саднило.

* * *
Талерлан, Космопорт Униаполиса. Кают-кампания катера «Ки-Со». Бэт.


Всем хорош космопорт славного города Униаполиса — и чистотой, и вышколенной корректностью обслуживающего персонала, и невысокими таможенными сборами, и лояльностью иммиграционного контроля.

Нигде более во всей обитаемой Вселенной нет такого количества бассейнов, кортов, манежей и тренажерных залов на душу прилетающего населения. Самые искусные массажисты, самые новейшие безалкогольные витаминизированные коктейли, самые лучшие оздоравливающие процедуры, отдельные и коллективные клубы водо-траво-цвето-звуко и аромо-лечения. Мебель здесь удобна, интерьеры ненавязчиво привлекательны для глаза, уровень неприятного шума снижен до еле заметного фонового шороха. Нет, что ни говорите, всем хорош славный порт Талерлана! Развлечений вот, разве что, маловато.

Особенно — развлечений неоздоровительного характера.

Бары — только безалкогольные и все насквозь жутко полезные. Никаких тебе азартных игр — они повышают давление и могут вызвать инсульт, а отрицательные эмоции при вероятном проигрыше наверняка сведут на нет многочасовую работу вашего личного психоаналитика. И уж, разумеется, никакого тотализатора…

Потягивая искусственный апельсиновый сок, наполовину разбавленный натуральным спиртом, Бэт с неподдельным интересом наблюдал по монитору слежения, как его контрактный хитчер Реддрак разрывает на узкие ленты наволочку и наскоро бинтует руку.

Когда, шутя вскрыв дверной замок, он осторожно выбрался в коридор, Бэт засмеялся — беззвучно, шипящим смехом, как разозленный кот.

— Фартовый ты! — вздохнул Теки-Чу и бросил на стол еще одну десятку, поскольку ревностно следил за модой и уже третий месяц пользовался исключительно бумажным платежным эквивалентом, последним писком Церерских франтов. Остальные зрители тоже зашевелились, жестами и междометиями выражая разные степени разочарования и удовлетворения. Разочарования было больше. Защелкал считыватель кредиток, зашуршали живые чеки.

Их уже немало скопилось на узком столе перед терминалом.

Когда, вопреки здравому смыслу, Реддрак направился в противоположную от шлюза сторону, Бэт зашипел снова, скаля в довольной улыбке острые зубы. Теки-Чу выругался нецензурно, полез за убранным было бумажником.

Ставки росли.

— Ну что, господа? Кто-нибудь еще рискнет проверить интуицию?..

На трех маленьких экранах происходящее в капитанской каюте было очень хорошо видно. Причем с разных ракурсов.

Пока что ничего особенного там не происходило — Реддрак сидел на корточках перед сейфом почти неподвижно, шевелились только кисти рук — их крупным планом отслеживала одна из камер.

— «Братья Зольгер»? — спросил, присматриваясь к фирменному клейму у шифрового замка, высокий мужчина несколько нервного вида.

— Они самые. Шестая модель.

— Тогда ставлю две декады, что он не справится… Во всяком случае — за оговоренные полчаса не справится точно, я знаю эту модель.

— Удваиваю. Думаю, хватит и двадцати минут.

— Ставлю полтинник на то, что его вообще не откроют, сколько времени ни дай. Я знаю эту модель, у нас в офисе такая же, однажды потеряли комбинацию, так пришлось наладчика ждать трое суток…

Бэт слушал, почти лежа в кресле и усмехаясь. При его росте закинуть ноги в черных скайуокерах на стол удавалось только из такой полулежащей позиции. Подождав, пока спорщики израсходуют все приходящие им на ум комбинации «Вскроет-не-вскроет-и-за-сколько-минут», зевнул с нарочитым хрустом и спросил вкрадчиво:

— Что, джентльмены, иссякли? Никаких идей насчет того, что именно оттуда будет вытащено?

— Значит, вы ставите на то, что сейф будет вскрыт? — нервный обернулся к Бэту резко, лицо его еще больше побледнело, красные пятна на скулах проступили ярче. — С такими руками? Почти без инструментов? Сколько вы ставите?

Бэт посмотрел, как Реддрак вынимает из огненно рыжего хвоста пару шпилек. Перевел взгляд на часы. Прикинул.

— Ставлю сотню. И даю не более… ну, скажем… трех минут. Идет?

— Идет! — Нервный так резко мотнул головой, что показалось даже — она вот-вот оторвется.

— Поддерживаю, — сказал вдруг негромко Теки-Чу из своего угла, — В смысле, поддерживаю сотню и то, что сейф будет вскрыт за три минуты. Вернее — уже за две с половиной…

На экраны он не смотрел, смотрел на Бэта. После того как объект их спора покинул каюту, в которой был прикован, Теки-Чу впал в задумчивость и вышел из игры. Но из кают-компании не ушел — сидел, присматривался. И, пожалуй, единственный заметил, что за все это время Бэт не проиграл ни разу.

Бэт тоже на экран больше не смотрел. На оценивающий взгляд ответил усмешечкой. Поднял бровь. Спросил вкрадчиво:

— А — потом?

Стратегия Теки-Чу по возврату хотя бы части ранее проигранного при всей своей правильности страдала одним существенным недостатком — он никак не мог присоединиться к ставке Бэта, пока сам Бэт не озвучил, на что именно он ставит.

— Сейф пуст? — спросил Теки-Чу осторожно.

— Ни в коем случае, я играю честно. Там вся наша двухмесячная выручка, я даже не стал запирать отделение с наличными.

— Только наличные?

— Нет. Еще четыре карточки — личные каждого из ребят. Моя карточка. Кое-какие документы. Кое-какой флакончик. Не слишком ценные личные безделушки. Ну, и наличные, как я уже говорил.

— Карточки — генокодовые?

— Отнюдь. На предъявителя, типовые. — Бэт явно наслаждался, — Просто на каждой маркером проставлено имя, и все.

Нервный мужчина, все это время пытавшийся разорваться между экранами и этим разговором, наконец не выдержал:

— Думаю, он возьмет не меньше половины! — заявил он решительно, словно забыв, что только что ставил на абсолютную неприступность изделий «Братьев Зольгер», — Вашу наверняка, он же отлично понимает, что заработал большую часть, а при ваших грабительских процентах… я вообще удивляюсь, как он не сбежал от вас с самого начала! Ставлю сотню на то, что не меньше половины и вашу — обязательно!

— Принято. — На нервного Бэт даже не скосил глаз, продолжая рассматривать Теки-Чу. — А ты что думаешь?

Теки-Чу был неглуп. А после начального проигрыша стал еще и осторожен. И легкую презрительную гримаску, мелькнувшую на лице Бэта при словах нервного, он уловил и оценил по достоинству.

— Полагаю, он не тронет чужие карточки, возьмет только свою. По поводу налички не уверен, настаивать не стану… Документы, ему принадлежащие, там имеются?

— Имеются.

— Думаю, их он возьмет тоже… Пузырек с… кое-чем… его вещь?

— Нет.

— Значит, пузырек он не возьмет.

— Уверен?

Глядя в насмешливые черные глаза, Теки-Чу секунду помедлил, но потом все же решился.

— Да. Значит — свою карточку и документы. Ставлю… Сотню.

— А насчет налички?

— Пас.

Бэт незаметно взглянул на часы. Заканчивалась вторая из отпущенных им трех минут.

— Кто-нибудь хочет высказать свои предположения насчет налички?

Желающие нашлись. Приятно…

Шла уже третья минута.

— Он не возьмет наличку. Только документы. И кулон. Не ценный — просто авантюролловый кубик на цепочке. Карточки не возьмет. Ни одной. Даже той, на которой написано его имя — она, кстати, лежит верхней, обратите внимание.

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как щелкнула, открываясь, дверца сейфа «Братьев Зольгер».

* * *
Борт «Малышки». Аликс.


— … Мне было шесть, когда я узнала… Вернее, нет даже шести не было, как раз за месяц до дня рождения… этакий подарочек… Повезло, что там еще парочка каких-то дур тушенкой траванулась… Но я-то знала… я же тушенку ту и не нюхала. Страшно?.. Да, наверное… Нет! Не страшно. Противно… рожи их… сочуственно-снисходительные… НА ФИГ!!! Лучше — сама… Не хочу, мол, сама не хочу — и все! И не заставите!.. Лучше — так, чем… Я полночи тогда сидела под лестницей, ревела и думала, думала, думала… Мне нужно было решить сразу же, и сразу же все хорошо продумать, чтобы потом не сбиться… Вот я и думала… Думала так, что башка раскалывалась… Она у меня маленькая, в этом все и дело, повезло, можно сказать… Я подавала заявление, никто не знал, втихаря, сама к почтовому модулю бегала, чтобы не заподозрили… они иногда берут пятилеток, если водить умеешь, а я умела, из имитатора неделями не вылезала. Они берут пятилеток… В виде исключения… но только крупных, эмканы ведь стандартные, никто не станет их специально подгонять… а я мелкая была, почти на три сантиметра не вписалась… Я тогда расстроилась жутко… Это очень удачно вышло, что у меня башка такая маленькая… При первой же проверке комиссовали бы вчистую, но уже официально, уже — не скроешь… А так — не хочу, и все! А остальное никого не касается… Куда мы летим?

Мелкую звали Жанной.

И ломка у нее проходила нестандартно — даже для эриданца.

— Талгол. Ты же сама хотела.

— Да… конечно… Просто — дергает… Знаешь, а я даже один раз сама вела… не на имитаторе, правда-правда! Смешно, правда, я угнала шлюпку, настоящую шлюпку, а в ней не оказалось автопилота…

Она металась по тесному помещению, каким-то чудом умудряясь при этом не задевать за кресла и пульт, то скрещивала руки на груди, то хватала себя за плечи, словно мерзла, хотя в каюте было жарко. Хватала из холодильника пузыри с соком, потом, недопитые, забывала на пульте, кресле, полу…

И — говорила, говорила, говорила, не умолкая ни на секунду, лихорадочно блестя глазами, почти бессвязно, перескакивая с темы на тему.

— А потом я сошла с ума, это бывает… И даже почти не испугалась… Я умела водить, правда-правда… И боль переношу неплохо. Обычно… Обычно в таких случаях говорят — не справилась с управлением… Вранье! Я справилась… Просто… Просто не ожидала, что это будет — так долго… Мне потом говорили, что меня тормознули принудительно, и даже уже мертвой посчитали… Это тоже удачно сложилось, иначе сидеть бы мне там до скончания веков, штраф отрабатывая… Там кошмарные штрафы! Заметь, мне вообще ужасно везет, вот и с тобой… Но тогда я так не думала, тогда я подумала — все, девочка, допрыгалась, это уже серьезно… понимаешь, это было лишь наше… Наше с Аськой… Наша игра, понимаешь, ее Аська придумала… Это только наша игра была, ее не могли знать другие… был такой роман, исторический, про инженера… Аська читала мне вслух… а потом мы играли в Зою… Ловили друг дружку вопросами… обосновать, почему именно так, а не иначе… это была наша книжка, наша игра… Зоя тогда загадала «Чет», и старик на лодке ответил «ЧЁТ», но был ли этот «ЧЁТ» правильным решением, ведь в гостинице их ждала засада… Я ничего не понимаю, это просто какое-то безумие, когда в сумке обнаруживаешь живого сцинка, а абсолютно посторонняя девушка вдруг спрашивает тебя… Она сказала, что умерла в пятницу, и подарила мне билет до Деринга, но там уже никого не было… я еще на полпути вдруг поняла, что не надо мне туда… Ты проверяла курс?

Глава 38

Борт «Малышки». Аликс.

Продолжение.


— Не волнуйся. У меня хороший автопилот. Я тебя с ним как-нибудь познакомлю… потом.

То, что температура у нее под сорок — это нормально. Ну, почти нормально, организм эриданца к наркотикам относится немножко иначе, чем организм любого другого человека. Болтливость эта повышенная — тоже естественно. И обезвоживание, и метание по каюте…

Неестественно только то, что длится это ее состояние вот уже шестой час.

— … Почему вы такие жадные?.. Вы же продаете информацию, любую информацию, это каждый знает… Не может быть, чтобы эту штуку знала лишь ты одна, то, что знает один эриданец — известно всем эриданцам, это тоже все знают… Почему же вы никому… Нет, не то, не то… Мне же вот… Ты не боишься, что я всем расскажу?.. Почему? Ты ведь меня совсем не знаешь… кровная солидарность? Чушь собачья! Я не ощущаю себя эриданкой… Да, я немножко не такая, как другие, но мы ведь все разные… у кого-то нос курносый, у кого-то чешуя или жабры… Почему я должна сразу все бросить и начать жить по каким-то чужим законам?.. Только потому, что у меня обнаружились лишние гены? Чушь… собачья… К чему эти тайны предрассветного двора? Что за дрянь ты мне вкатила, это от нее меня так выкручивает?..

Метание — ладно. Его можно счесть естественным. Даже шестичасовое. Но…

Вот именно, что но.

Вот эта манера неожиданно замирать, замолкнув на полуслове и уставившись в пустоту. Это ведь совсем не похоже на ломку. Это куда больше похоже на…

— Та дрянь, которую я тебе вкатила, просто немножко перестроит твой обмен веществ и поможет справиться с ломкой. И благодари судьбу за то, что ты все-таки наполовину эриданка, а для эриданца практически невозможно стать наркоманом. Хотя ты и старалась изо всех сил.

— Ты! Осуждаешь?! Ох ты еж жеж! А какое право ты имеешь осуждать?! Ты мне кто?.. И не надо меня жалеть, не надо, ясно?! На фиг! Ты знаешь, каково это было — лежать всю ночь, уставившись в потолок, тихо так лежать, чтобы никто не обеспокоился… Лежать и думать, что никогда, никогда, никогда… Я ведь лучшей была, на имитаторе со мной даже из старших групп не справлялись… И все равно, теперь уже все равно... их возьмут… Даже самых тупых… Даже Руди, который не мог отличить квазара от двойной переменно-циклической в радиодиапазоне… А меня — никогда… Смешно… Я даже в медицинский не могла поступить, потому что его не было на нашем благословенном гребанном Хайгоне… Пошла на пищеблок, там хоть химию и биологию нормально дают… У тебя закурить не найдется?

ПОИСК.

Режим активного поиска — вот на что это похоже больше всего. Фильтры называют это зовом, школлеры — настройкой координации, а эриданцы — поиском. И учатся входить в такой режим, между прочим, довольно-таки долго…

— Не курю.

— Я тоже… — Жанка поежилась, передернула плечами. Добавила виновато, словно сама себе удивляясь, — Просто что-то вот… захотелось… Сама не понимаю… Куда мы летим?..

Точно.

Мама дорогая, ПОИСК, пробы не ставить!

Классическая симптоматика смены направления, словно картинка из учебника. И останавливается она, между прочим, все время в одной точке, слева от пульта. А Талгол у нас где? Пра-авильно, Талгол у нас прямо по курсу…

Раннее созревание, стало быть. Акселератка чертова, чего ей на своем Хайгоне не сиделось?

Жаль.

В кои-то веки в руки сами падают ажнак три бастарда, а поймать удается лишь одного, да и то — левого. Но не бросать же уже пойманный куш ради куша возможного, семья не поймет.

А начатый поиск должен быть обязательно завершен, так уж этот режим устроен. К тому же этот, похоже — тот самый ПЕРВЫЙ ПОИСК, который официально приравнивается на Эридани к чему-то вроде торжественного вручения аттестата зрелости, первого, так сказать, совершеннолетия… Вряд ли у этой акселератки было нечто подобное раньше, иначе не удивлялась бы она так.

— По-прежнему на Талгол. Как заказывали.

— Да… конечно… Талгол… конечно… Не знаю, хреново мне что-то… Впрочем, чего уж… я же столько всякой дряни… было бы странно… куда мы летим?!

— На Талгол.

— Я… я не хочу. Я не хочу на Талгол!

— А куда ты хочешь?

— Не знаю… — Ее трясло. Она рухнула в кресло, обхватив себя руками за плечи, сидела, раскачиваясь взад-вперед. Зажмурилась.

— Так лучше? — спросила Аликс, осторожно смещая курсор в том направлении, куда оказалось повернутым незрячее лицо мелкой. Чип недовольно пискнул, но курс пересчитал мгновенно и спорить не стал.

— Не знаю… — Мелкую по-прежнему трясло, но уже не так сильно. И раскачиваться она перестала, только чуть поводила головой.

— Тогда говори.

— О чем?

— О чем хочешь. Это не важно. Может быть, что-то и проявится…

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Катер «Ки-Со». Бэт.


На маленьком экранчике монитора слежения было очень хорошо видно Стась. Она неподвижно сидела на корточках перед металлической дверью. Двигались только руки. Могло бы показаться, что ничего не изменилось. Но это было не так. Изменилось многое.

Начать с того, что дверь была другой.

С сейфом она благополучно справилась (кто бы сомневался!) тому назад уже минут сорок. И взяла из него лишь пакет со старыми документами Уве Янсона. Проигнорировав как наличку, так и карточки — такие привлекательные, солидненькие, на предъявителя. Даже ту, на которой красным маркером был нарисован маленький дракончик. Бэт специально положил эту карточку на самом краю и эмблемой вверх, чтобы не заметить было совсем уж невозможно. Хотя и знал, что она все равно — не возьмет…

Новая дверь была внешней дверью шлюза. Внутреннюю — тоже, кстати, заклиненную личным кодом — Стась вскрыла минут десять назад. Шустрая, далеко пойдет. Прямо-таки талант на всякие замки да наручники…

В кают-компании Бэт был один.

Он закрыл свой тотализатор — существенно, кстати, увеличивший его личное благосостояние и повысивший риск инсульта у остальных участников, — и вот уже минут пятнадцать, закатав длинный рукав черного свитера к локтю, рассматривал левую руку, пытаясь понять, откуда среди старых, наполовину выцветших и пожелтевших синяков взялись вот эти три — абсолютно свеженькие, яркие, почти параллельные полоски поперек предплечья? Временами, хмурясь, он делал пару глотков едкой оранжевой дряни — не для того чтобы лучше думалось, а просто так. Пил он редко, по ряду причин это занятие требовало слишком долгой и тщательной предварительной подготовки. Но по ряду этих же причин если уж начинал он пить, но нажраться старался в хлам, с запасом на несколько ближайших лет…

Вспомнил.

Этот, бледный и очень нервный, как же его… имя еще такое… Ладно, черт с ним. Именно он в эмоциональном порыве все время норовил схватить за руку. И, похоже, один раз таки не удалось увернуться. И несильно ведь хватанул, а достаточно оказалось, гадость какая. Только-только подумать успел, что руки выглядят почти прилично… Ладно, чего уж теперь, заранее предупреждали, да и не такая большая это, в сущности, плата.

На монитор слежения он не смотрел.

А что смотреть, когда сделано все и в кои-то веки сделано, кажется, правильно. После растянутой чуть ли не на четыре месяца ежедневной безрезультатной мороки, когда бьешься, как муха о бронестекло, и так стараешься, и эдак, и с разных сторон заходишь, и ночами не спишь, думаешь, что бы такое еще… а в ответ — только этот неподражаемый виноватый взгляд… Взгляд потерявшегося щенка. Готового в любой момент лизнуть твою руку только за то, что не ударил ты. И, даже если ударил — все равно готового лизнуть. В надежде на то, что больше не ударишь…

Об этот взгляд он споткнулся еще на Джусте.

И непонятно было, как же другие-то, которые тоже вроде слепыми не были, смотрели на нее в упор — и не видели. Мамина дочка, тетина племянница, впервые оказавшаяся вне защищенного дома без гувернантки, одна на улице. Такие не оказываются на улице одни просто так, если не случилось у них какой-то большой беды.

И что куда хуже — такие на улице не выживают.

Он попытался тогда ее разозлить. Просто слегка разозлить, привести в чувство, заставить сопротивляться — а что может разозлить сильнее, чем наглая попытка среди бела дня на людном проспекте отобрать собственными кровью и потом заработанное? Он тогда еще не знал, что злиться она не умеет. Зато умеет всегда и за все чувствовать себя слегка виноватой, именно слегка, немножечко, извините, мол, так получилось…

Раньше бы прошел мимо, не оглядываясь, мало ли девочек со своими бедами на улицу выходят, что же теперь — на всех оглядываться? Раньше бы не заметил просто. Ну действительно — не хватать же за шкирку каждого бездомного котэ, под ноги подвернувшегося? Он ведь этим несчастным-потерявшимся не хозяин, он им вообще никто. Посторонний.

Раньше.

До того, как несколько лет назад его самого сграбастала за шкирятник и как следует тряханула, в себя приводя, совершенно посторонняя эриданка по имени Аликс…

Дверная панель тихонько скрипнула, пропустив в узкую щель коротко стриженую голову. Голова заискивающе улыбнулась, сверкнув всеми тридцатью стальными зубами:

— Бэт, послушай, там этот твой любимчик…

И стремительно отдернулась, потому что обрадованный возможностью хоть немного сорвать злость Бэт со всей дури запустил в нее пустой бутылкой. Он метил точно в середину лба и знал, что попадет. Но убить не боялся. У Железнозубки была для этого слишком хорошая реакция.

Сам натаскивал.

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Крыша ремонтного дока. Человек Без Имени.


Он лежал, распластавшись, на крыше невысокого ангара.

Задание было простым и понятным, как три секунды. Отыскать и загасить объект при первой же возможности первому обшарить карманы. Если же первому обшарить карманы не получается — не гасить ни в коем случае и принять все возможные меры к тому, чтобы и другие не сумели. Загасить — он предпочитал именно это слово, очень правильное по сути и смыслу. Дунули, мол, — и нету. Делов-то.

Найти объект было не так легко. Искать всегда трудно. Но он был умный. И опытный. И хорошо понимал, что информации мало не бывает.

Один эриданец — это хорошо.

А три — лучше.

Ровно в три раза.

И если один из них пожимает плечами и говорит «не думаю», а двое других чуть ли не в один голос твердят про семьдесят четыре и семьдесят шесть процентов вероятности, то чему нас учит семья и школа?

Правильно.

Экипирован он был по высшему разряду, давно придя к выводу, что время, потраченное на снаряжение, окупается потом сторицей. Потому и был он профессионалом. Те ребята, которые этой простой истины так и не поняли, в итоге профессионалами так и не стали. И уже не станут. Потому что плохо подобранное снаряжение — тоже фактор своеобразного естественного отбора.

Его мимикрирующий плащ был не просто «Хамелеон», а «Хамелеон-экстрим», при необходимости он мог превратиться в глубоководный костюм или даже минискафандр, имитируя окружающую среду и защищая владельца даже на некислородной планете или в глубоком вакууме. Если не слишком долго. И уж, конечно, не могло доставить ни малейшего дискомфорта находящемуся в нем человеку трехчасовое пребывание в летний солнцепек на раскаленной крыше ангара.

Его личный корабль, находившийся сейчас на другом конце посадочного поля, был унифицированным одноместным истребителем класса «А», продажа которых в частные руки, вообще-то, была строжайше запрещена и каралась в цивилизованных секторах как Протектората, так и Коалиции весьма сурово, поскольку при неслабом вооружении скоростью эти кораблики обладали потрясающей, а размерами — комариными, не каждый радар засечет. Благодаря этим же размерам из гипера выныривать они могли чуть ли не прямо в атмосфере, что тоже, знаете ли…

Его личная снайперская винтовка, сквозь оптический прицел которой он вот уже три часа разглядывал внешнюю створку некоего шлюза, была изготовлена на заказ лучшими оружейниками Танжера. Некоторые, правда, предпочитают Уницион с его новомодными технологиями и наворотами, но лично он к самым-самым новейшим технологиям, многие из которых так и не вышли из стадии эксперимента, а другие не выйдут и через десять лет, относился с подозрением и предпочитал старую добрую и надежную лазерную винтовку с оптическим целенаведением.

Неудивительно поэтому, что именно он оказался здесь самым первым. И вот теперь лежит, распластавшись на крыше ангара, и испытывает вполне заслуженное чувство глубокого удовлетворения. Чувство это, конечно, достигнет своего пика лишь в момент окончательного завершения работы, но и сейчас уже приятность доставляет немалую. Первоначально их десять было. К стычке в космопорту Базовой осталось трое. А тут лежит лишь он. Один. Вот так-то. А еще посмеивались — куда, мол, ты, дед, сидел бы дома, внуков нянчил. Ну и где теперь эти, молодые да ранние?.. То-то же. Возраст — тьфу.

Главное — опыт.

* * *
Стенд. Верхние уровни. Эльвель.


Высота среднего лькиса составляет около сотни ростов. Приблизительно половина этой высоты достаточно удобопроходима, имеет отполированные многолетним прикосновением сотен рук вертикали, страховочные сетки, игровые площадки и прочие признаки цивилизации. От нижне-среднего, где слишком холодно для жилья, но самое то для активных игр, и до верхне-нижнего яруса. Ниже живут лишь скиу с горячей кровью и лживыми глазами. Верх отдан орсам, нарушителям правил…

Негласно, конечно, отдан. Но какое, в сущности, это имеет значение? Все равно понятно любому, что руки-ноги там переломать легче легкого, там места есть, по которым и сами-то орсы пробираются весьма и весьма осторожно.

Эльвель старался гонять свою неофициальную команду именно по таким местам. Вниз, потом вверх, потом снова вниз и опять вверх. Сначала ночью, по всем маршрутам не менее пяти раз, чтобы запомнить путь не мозгами — руками, носом, всей своей кожей. А потом и при свете дня, вслепую уже. Снова. И снова. И снова… С ускорением, с внезапными изменениями направления движения, с неожиданными сюрпризами на пути типа порванных сцепок, надломленных вбок-веток или намазанных жиром вертикалей.

Сначала они возмущались.

Потом уже только ныли и жаловались.

Потом перестали — дыхания не хватало…

Когда — уже после полудня — он повел их на одиннадцатый круг, с ним осталось не больше трети первоначальных участников. Он не видел их — только слышал. И уже почти что стал узнавать по разной манере дышать. Хотя кто его знает, может быть, это уже только казалось, он ведь и сам почти терял сознание и дышал как загнанный. Но руки работали сами, без участия головы, и он бы довел их. Наверняка бы довел. Наверняка…

Если бы не сорвался на повороте. Позорно, на простейшем повороте безо всяких сюрпризов. Просто ноги вдруг отказались держать.

Повезло — Рентури шел вторым. Буквально руку протяни. И они вдвоем свалились в ближайшую развилку.

Остальные ситуацию поняли по своему и с такими радостными стонами повалились кто куда мог, что Эльвель счел за лучшее даже не пытаться их немедленно поднимать. Тем более что ноги действительно не держали…


— Почему они так себя ведут? — спросил Рентури потом, когда дыхание уже перестало напоминать клекот подавившейся рль, а усталость оказалась слишком сильной, чтобы просто заснуть, — Почему они каждый раз, победив, исчезают? Почему никогда не дают отыграться? Паскудство же все-таки… И неспортивно как-то.

Эльвель засмеялся. Тихонько — сил на громкий смех не было, мышцы ныли даже от такой малости. И это было хорошо…

— На самом деле тебя ведь не невозможность отыграться раздражает, правда?

Рентури посопел в ответ немного смущенно. Хмыкнул. Но не возразил.

Глава 39 Правила - такие правила

Стенд. Верхние уровни. Эльвель.

Продолжение.


Оно и понятно.

Ситуация была самая обычная и повторявшаяся уже много раз. Арбитры снова морщили свои аристократические носы и становились ужасно щепетильными при воспоминаниях о прошлых нарушениях. Прошло даже, кажется, очередное ужесточение правил. А чего, простите, церемониться со всякими орсами ТЕПЕРЬ, когда играть им не с кем?..

Было такое уже. Кушали, знаем. Скоро кто-нибудь наверняка сгоряча предложит очистить лес от «всяких там…»…

Вот и царит на верхнем ярусе уныние. Впрочем — весьма умеренное, поскольку сил у измотанного большинства не хватает сейчас даже на то, чтобы огорчиться как следует.

— Ты поэтому нас так гоняешь? Ну, чтобы времени не было на жалобы, да?..

Рентури — умница. Он все всегда очень тонко чувствует. И понимает. И не его вина, что выводы делает не совсем те.

— То, что арбитры ведут себя не слишком вежливо… ну, так на то они и Арбитры. Хуже то, что ведут они себя еще и глупо. Рентури, вот ты только что сказал очень мудрую фразу, помнишь? Не про арбитров, про двуногих скиу. Ты сказал — «Они всегда так поступают…» Они ВСЕГДА так поступают, понимаешь? Всегда… Они всегда играют по своим правилам. Всегда — – неспортивно. Всегда уходят после победы. Всегда… Всегда, понимаешь?.. Но, чтобы делать это всегда, что еще они всегда должны делать?

Рентури охнул. Потом задышал быстро-быстро.

— Возвращаться…

— Точно. И они ВСЕГДА возвращаются… вот о чем очень непредусмотрительно забывают сейчас наши доблестные Арбитры. И вот когда они вернутся… а они обязательно вернутся… то будут иметь дело не с кучкой обрадованных доверием любителей, а с хорошо натасканной и организованной командой. Пусть даже и неофициальной командой. К тому же командой, чьи правила несколько отличаются от тех, которым так привержены Арбитры. И вот тогда… Как ты думаешь, кто тогда с кем и по чьим правилам будет играть?

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Катер «Ки-Со».


— Ну и что будем делать?

Вопрос был задан по существу. А, главное — вовремя. Они стояли у двери в капитанскую каюту. Все трое.

Вернее, стояли лишь Эркюль и Железнозубка, а Рысь по вечной своей привычке устоять не могла и металась по узкому коридорчику — два шага от одной стенки до другой. Но на дверную панель, отделанную со стороны коридора под темное дерево, смотрели они все трое, даже Рысь постоянно голову выворачивала то в одну, то в другую сторону. И никто как-то не спешил вызываться добровольцем и лезть под следующую бутылку — а бутылок этих у Бэта в личном сейфе штук восемь, не меньше, как раз на один запой средней продолжительности, а уж на три головы — так и с лихвой…

— Не суетись…

— Если мы сейчас не подсуетимся, то он уйдет! Не знаю, как ты, а я не хочу потом объяснять Бэту, почему мы дали ему уйти!..

Рысь Бэта уважала, Реддрака терпеть не могла, а врать умела не слишком. И потому злорадство скрыть даже и не пыталась. Схватить, связать и приволочь хозяину на расправу бывшего любимчика, нынче отчего-то в немилость впавшего — что может быть приятнее?.. Возможно, даже попинав слегка за «оказываемое сопротивление», втроем вполне получится.

— Ты что, боишься? Ерунда, втроем мы его вполне… Или что — пойдешь опять лоб под бутылку подставлять?.. Эрки, ну хоть ты ей скажи!..

— Не суетись…

Железнозубка думала.

И чем больше она думала, тем больше это занятие ей нравилось…

— Так ведь уйдет!

— Ну и что?

— Так ведь… — Рысь даже растерялась слегка, — Так ведь с нас потом спросят!

— С какой стати? Ушел — и ушел. Мы ему в сторожа не нанимались.

— Так ведь Бэт…

— А Бэту — заметь! — мы доложили… И не наша, знаете ли, вина…

Они переглянулись. И до Рыси потихоньку начало доходить. Она остановилась. Замолчала. Подумала.

И чем больше она думала, тем больше это занятие начинало нравиться и ей…

ХОРСТ…

Этого слова из них не произнес никто. Но оно само словно материализовалось в воздухе, мгновенно загущая и электризуя крохотное коридорное пространство — прекрасное никелированное чудо, за пятнадцать минут разминающее мышцы в полном объеме пятичасовой тренировки, не раз снившееся по ночам и доводящее до истерики своей прекрасной недосягаемостью… Показалось даже, что между троими проскочили с отчетливым треском вполне осязаемые искры.

Но это были лишь взгляды.

Понимающие.

Согласные.

— Вот и прекрасно…

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Крыша ремонтного дока. Человек Без Имени.


— Я не совсем понял…

— А чего тут непонятного? Старик плох, вот-вот начнется Большая Грызня, тут каждый человек на счету… Или связь барахлит?..

Связь работала отлично. Он никогда не экономил на снаряжении, вот и мобилка у него была одна из лучших, на пьезокристаллах, так называемая прямая связь, без всяких там коммутаторов и потерь времени. Даже на таком расстоянии. И слышимость отличная — он полтора месяца подбирал наклейку, наиболее удачно резонирующую с его височной костью…

Вот только то, что по этой идеальной связи с идеальной звукопередачей было им только что услышано, не было настолько уж идеальным. Даже больше. Словно яркий солнечный день вдруг перекрыли огромной грозовой тучей. Одна серость и никакого тебе удовольствия.

В оптический прицел было отчетливо видно, как открылся люк шлюзовой камеры. И на бетонное покрытие спрыгнула тоненькая фигурка с ярко красной длинной косой. Ну вот, прекрасная цель, и так просто было бы вот сейчас…

— Отбой, повторяю, отбой! Немедленное возвращение на базу. Некогда ерундой заниматься. Десятый, отбой, как меня слышите, Десятый?..

— Слышу вас хорошо.

Он вздохнул. Обидно…

— Десятый все понял. Отбой и срочное возвращение.

Сидя на раскаленной крыше ангара, разбирая снайперскую винтовку с оптическим прицелом и тщательно укладывая ее отдельные детали в ячейки специального футляра — он ценил первоклассное снаряжение и всегда обращался с ним бережно, — он смотрел, как уходит по серому бетонному покрытию космодрома его несостоявшаяся клиентка. Он был послушным и исполнительным. За что его и ценили. А еще — опытным.

И никогда не ставил удовольствие выше работы.

* * *
Борт «Малышки». Аликс.


— … Талерлан… Это тоже была из ЭТИХ, неосуществимых… Вторая… или третья?.. неважно… Не то чтобы уж совсем неосуществимых… Талерлан — это была цель… Туда со всей галактики… там ведь полно специалистов, они каждый день что-то изобретают… Вырасти, разбогатеть, и купить люксовый билет… Вот бы они все взвились! Особенно тетя Джерри! Чтобы одну из Эски — и перевозили в качестве хорошо замороженного мяса! Я заранее радовалась, ее рожу представляя!.. Я все рассчитала, вполне реально… Но — не раньше двадцати двух лет… Двадцати одного, если очень повезет… Целая жизнь, с ума сойти!.. А вот, смотри как вышло… Талерлан — где-то там, и вряд ли я на него попаду в ближайшее время, а звезды — вот они, руку протяни… И водить я могу… Хотя и больно это… Но если не слишком долго, то очень даже… А Талерлан — так и остался… ТА-ЛЕР-ЛАН… Знаешь что… Пожалуй, я хочу именно туда… Да. Вот сейчас сказала — и поняла. Сначала думала — просто отголосок старой мечты… Но теперь — нет. Талерлан! Да. Точно.

— Ты уверена? — спросила Аликс очень осторожно. Она не хотела случайно повлиять на чужой поиск.

— Да.

— Не спеши. У меня топлива не хватит обшаривать все запомнившиеся тебе планеты подряд. Так что ты уж точно реши для начала, ладно?..

Мелкая помолчала немного, теребя пальцами подбородок. Нахмурилась.

— Ты говорила вроде, что я дорого стою? Ну, как этот… бастард.

— Да. Семья неплохо платит обнаружившему и дает очень даже весомые подъемные новому родственнику… но это долгая песня — пока проведем генетическое сканирование, пока отыщем твою семью.

— Я не о том… Дорого стоит любой бастард, так?

— Так.

— Ну так вот… я ищу свою сестру. Я полагаю, что… предположение… о том, что и она — бастард… имеет под собой некоторые основания?

Вот это да…

Это сколько у нас получается? Тут даже не сразу и сообразишь… Ну, родители, ну вы и это самое… Круты, похоже, в свое время…

Но ведь так не бывает. Ну не бывает такого, чтобы бастарды размножались, как кролики! Не может быть. Не может быть просто потому, что не может быть никогда…

— Она была амазонкой. Ее комиссовали… по здоровью. Она выступала в хитче, я ее видела по тиви. Не знаю, что она делает на Талерлане, но если ты права насчет моего поиска или что там у меня, то она именно там, меня туда тянет со страшной силой, мне даже название это произносить приятно, Талерлан, словно сосульку облизывать…

Ну конечно. Вот оно. Конечно.

Хитчер.

Амазонка.

Ага.

Рекламный ролик. Серебристый силуэт на фоне почти черного неба. Братская посылочка. Странное поведение Ки Кю. Вышедший на тропу войны рыцареныш из братства радикальных генетических ортодоксов…

Бастардов не может быть много, это старая истина, и она не перестала быть истиной только лишь потому, что старой стала. Бастард может быть лишь один. Максимум — двое. Если братья они.

Или сестры…

— Талерлан — это прекрасно!

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Кафе «У братьев/сестер Вачовски». Лайен.


— Хочешь сендвич?

Они заскочили в это кафе, спасаясь от неожиданно обрушившегося на пыльные припортовые улицы ливня, и теперь вот сидели за крайним столиком у входа, пережидая. Хотелось пить. Хотелось спать. Хотелось плюнуть на все и с кем-нибудь подраться — до кровавых соплей, до истошного визга, до мерзкого хруста чужих костей о твое колено. Хотелось умереть.

Они опять потеряли след.

— Ты обязательно должен что-нибудь съесть! Здесь эклеры хорошие, я узнавал! И сендвичи есть!

Дэн заглядывал в лицо с несчастным видом, суетился, смотрел умоляюще. Дэн — это Дэн, лучший выпускник курса ромео. Хорошие ромео плохо переносят долгое отсутствие подопечных, автоматически переключаясь на ближайший подходящий по иерархии объект. Это дело надо пресекать. И в самом начале. Иначе потом не отмахаешься…

Лайен мотнул головой, разбрызгивая капли с мокрых волос:

— Сядь. Я сам.

Дэн сел за столик у окна и смотрел вслед с видом побитой собаки.

Они сегодня нашли этот корабль. Тоже мне, корабль! Вот у Френни — это да, это впечатляет. А тут — крохотное суденышко, потрепанный полу-грузовичок, они бы еще яхтой это обозвали! Фантазеры.

Но, как бы там ни было, они его нашли. Сегодня утром.

И узнали, что известный под именем Реда Драка хитчер покинул борт этой псевдо-яхты еще вчера и возвращаться не собирается. Какая-то ссора у него вышла с капитаном-владельцем, что ли, очень улыбчивая девушка с полным набором металлических зубов сама толком ничего не знала. Но в том, что Ред Драк сюда больше не вернется, была уверена точно. Даже показала вскрытый сейф — в качестве подтверждения своей уверенности. Хотелось бы, конечно, поговорить и с самим капитаном-владельцем, но, к сожалению, находился он в состоянии, для разговоров малопригодном. Так что пришлось ограничиться этой, улыбчивой.

Конечно, они первым же делом наведались в клинику Рихтера. Они наведались туда еще даже до того, как обнаружили корабль. И потом прозванивались — каждые час-полтора. Но пока что все было неизменным — Стась не только не появилась для предварительной регистрации, но даже и не подтвердила оформленную и оплаченную ранее заявку.

Это, конечно, еще ничего не значило. Клиник подобного типа было на Талерлане более двух сотен, проверить все — дело нереальное. Они обследовали шесть ближайших — и уже ноги стоптали до жопы, тут ведь по телефону тебе не ответят даже какое сегодня число, только лично, традиции, чтоб их! От этих гребанных традиций озвереть можно. И очень хочется с кем-нибудь подраться. Или хотя бы чего-нибудь как следует пнуть.

* * *
Талерлан. Космопорт Униаполиса. Кафе «У гешвистер Вачовски». Стась.


Капли ползли по стеклу, посекундно меняя траектории, обгоняя друг друга, сливаясь и снова разбегаясь. Вот ведь странно — стекло-то, вроде, ровное, так почему бы и не катиться им ровненько так, сверху и до самого низа? Ветра тоже вроде не наблюдается, а они все равно мечутся, как живые, вправо, влево бросаются, словно стараются самих себя убедить, что вовсе не вниз они скатываются, а так просто, вечерний моцион по стеклу совершают в произвольном направлении.

Стась наблюдала за каплями, сидя за крайним столиком — в углу, у самого бара. Крохотный этот столик был удобен тем, что предназначался только для одного посетителя — с остальных трех сторон за него было просто не влезть. К тому же свет из окна падал только на столешницу, а сидящая у самой стенки Стась оставалась в тени.

Но за удобство это приходилось платить тем, что подходящие к бару часто задевали ее — не специально, просто не заметив в полумраке. Потому-то и жалась Стась к самой стенке, не желая менять столь понравившееся ей место.

Она сидела тут уже долго. С самого утра. И надеялась просидеть если не до вечера, то хотя бы до того момента, когда кончится дождь. Очень уж удобное место, рядом с портом, да и цены божеские, а кофе — вполне терпимая. Если бы еще не эти постоянно спотыкающиеся посетители…

Ну вот, сглазила! Опять.

Высоченный бритоголовый амбал с огромным блюдом эклеров и сэндвичей (дюжины две, не меньше!) в одной руке и кофейным набором на двоих — в другой начал неловко поворачиваться от стойки, зацепился ногой за ножку стула и чуть не рухнул всеми своими шестью с половиной футами прямо на столик перед Стась. Вывернулся просто каким-то чудом, даже эклеры не рассыпал. Только из носика кофейника прямо на незащищенное предплечье Стась брызнуло парой обжигающх капель. На столик плеснуло больше.

Стась отшатнулась, задержав дыханье. Не то чтобы очень больно — просто неприятно. Вот потревоженное неловким движением забинтованная запястье — это сегодня гораздо больнее.

Амбал засопел, буркнул что-то, что с большой натяжкой можно было принять за извинение. Лицо у него было странным — квадратный подбородок, перебитый в нескольких местах нос, тяжелые надбровья — а под ними светлые глаза пронзительной голубизны. И на костяшках пальцев этакие характерные мозоли. Знаем мы, откуда берутся такие пальчики.

Он неловко поставил свои подносы на Стасин столик и наклонился, пытаясь вытереть столешницу салфеткой и поглядывая на Стась как-то странно. Впрочем, на нее мало кто не странно поглядывал, да и что он увидеть мог в полумраке…

Внезапно амбал выпрямился — резко, на полувдохе. Круглые глаза моргнули, губы сжались в тонкую линию, по челюстям заходили желваки. Стась подавила невольный вздох — отсидеться не удалось.

Ее узнали.

А такие узнавалки заканчивались стандартно — дракой и выпивкой. Или выпивкой и дракой. Очередность компонентов могла варьироваться, а вот сами они оставались неизменными. Ну, иногда еще удавалось удрать. Но сегодня на улице шел дождь и удирать не хотелось.

Стась повела плечами, начиная разминку — а что делать остается? — но тут амбал ее удивил.

Забыв про оставленные на Стасином столе подносы, он рванулся было куда-то в сторону выхода. Но тут же, не сделав и пары шагов, вернулся, навис над столиком с несчастнейшим выражением на крупной и ставшей какой-то совсем детской физиономии.

Странно, но Стась он совершенно не пугал. Несмотря на все свои габариты и странное поведение. Пожалуй, Стась было даже смешно.

— Вы не пугайтесь, ладно? — Он старательно приглушил голос до рокочущего почти шепота. — Дэн сейчас вам все объяснит… вы только не пугайтесь… и не убегайте… ладно? Дэн! Дэн, м-мать т-твою!!!

Стась не удержалась и фыркнула. Мысль о том, что кто-то может испугаться этого перекаченного щенка с глазами обиженного ребенка показалась ей просто нелепой. Вот второй, обернувшийся на его крики — дело совсем другое…

Напрягшись, Стась смотрела, как он подходит. Тоже высокий и плечистый, но при этом не производящий впечатления громилы. А это куда опаснее. Блондинистые локоны чуть ли не до плеч, брови вразлет, лицо как с рекламы. Но пальчики такие же, как и у бритого. Да и встал он так, что перегородил единственный выход — вот, кстати, и еще один недостаток такого, казалось бы, удобного места…

Стась вздохнула. Драться ей не хотелось. Но, похоже, никто не собирался сегодня ее спрашивать, чего ей хочется, а чего — нет…

Дэн подошел, хмурясь и поглядывая на бритоголового недоуменно. Сощурился, пытаясь разглядеть Стась. А потом вдруг на холеном лице его — на этом лице даже шрамы смотрелись изысканным украшением — появилось уже знакомое Стась обалдело-восторженное выражение.

Похоже, с этими психами действительно придется драться. Жаль только, позиция неудобная.

Стась уже начала приподниматься, когда расплывшийся в восторженной улыбке блондин вдруг спросил:

— Хотите пирожных? Вы эклеры любите, да? Лайен много взял, как чувствовал! Пошлите за наш столик, там удобнее и места больше!..

Глава 40 Эпилог

За их столиком действительно оказалось удобнее.

Если они собирались ее задерживать, то это был странный ход — их столик стоял у самого выхода, отсюда Стась могла уйти легко, даже драться бы не пришлось. Сидя напротив этой странной парочки (опять же — напротив! Не самая выгодная для них позиция…), Стась никак не могла определить хотя бы для самой себя свое к ним отношение.

Непростая парочка. Бритый в руки себя взял быстро, теперь вот сидит, кофе потягивает, улыбается непроницаемо. А глазки по сторонам так и стреляют. Но блондин… он ведь откровенно счастлив. У него такое лицо — и захочешь, ничего не скроешь. Стась почему-то была уверена, что блондин — парень хороший. Наверняка животных любит и никогда не обижает детей. Нет, вряд ли он бы так сиял, задумай его приятель какую-то подлость.

Стась не то чтобы расслабилась, просто снизила немного уровень готовности к экстренному реагированию.

— Ладно. Для начала, может быть, познакомимся? Я так поняла — вы меня знаете. А вот я вас — вроде как нет.

— Простите! — блондин заулыбался, протянул через столик огромную руку.

— Я — Дэн, ромео первой категории, — добавил горделиво — Один из лучших в потоке! А это — Лайен!

И заморгал, счастливый и уверенный, что все прояснил.

Ага.

Лайен, значит. И Дэн, который еще и ромео. Какой-то там категории. К тому же — лучший в потоке, что бы там это ни значило.

— Я — офицер «Иможен Коалисьен», — сказал бритоголовый, поморщившись.— По вашим меркам — что-то вроде кавторанга. Уполномочен предложить вам контракт.

Он развернул над столиком вирт-окно планшетки.

Забавно.

Стась почему-то совсем не удивилась. И не испугалась, хотя среди авансисток про иможенок (а тем более иможенов) ходило немало жутеньких историй. Просто за последнее время как-то отвыкла она удивляться по пустякам. А пугаться — так и вообще никогда не умела…

Контракт был неплохой.

Она ожидала куда более жестких условий, но они оговаривали только возможность непрерывного наблюдения за течением внутриутробного и последующего развития. Сроком на год, что радовало. Единственное, что настораживало — пропуск в графе оплаты. Наверняка если и таился где подвох, то именно здесь.

Остановив световое перо напротив этой графы, Стась подняла вопросительный взгляд. Сладкая парочка переглянулась смущенно. Заговорил опять бритый — вопреки собственным же утверждениям, что объяснять все предстоит Дэну:

— Мы не стали сразу вносить… контракт нестандартный, есть возможность торговаться. Что вы скажете о четырех… четырех с половиной годах?

А вот и он, тот самый подвох. Четыре с половиной условных световых за год реального времени. Негусто. Раньше Стась побольше получала, раза этак в три. Но, если рассуждать логически, то раньше она работала, а не служила объектом лабораторных исследований. Впрочем… если они с самого начала предлагают четыре с половиной, да еще сами же намекают на возможность поторговаться — просто-таки грех не воспользоваться и не поднять планку хотя бы до шести-семи. Но для этого следует пугануть их так, чтобы семь лет показались им семечками!

— Четыре с половиной — в месяц? — скептически спросила Стась с каменным лицом, внутренне шалея от собственной наглости. И увидела по их облегченно-растерявшимся физиономиям — сработало! Они почти и не испугались. Значит — дано им разрешение и на куда большую сумму. Что там семь — они, похоже, и на все четырнадцать согласятся, если прижать как следует…

— Почему же в месяц? — бритоголовый смущенно прятал глаза. — В неделю. А?

Голт.

Голт и еще раз голт.

Это все, что смогла бы в тот момент сказать Стась. Если бы попыталась. Четыре с половиной. В неделю. Это, пардоньте, сколько же в год выходит? Мозги почему-то работали слабо и сосчитать не удавалось никак.

— Ладно, — сказала она наконец, надеясь изо всех сил, что лицо удалось сохранить по-прежнему каменным. — Пожалуй, что и подпишу. На год. А там — посмотрим.

* * *
Борт «Малышки». Аликс.


Не слишком приятно проснуться под свист утекающего наружу воздуха, кто спорит. Только вот продолжать спать под него не сможет никто из заядлых путешественников, чьим домом давно уже сделалась пустота. Именно поэтому Аликс давно уже избрала этот весьма неприятный звук в качестве основного и чаще всего используемого будильника. Ну и чтобы держать себя в тонусе — никогда ведь не знаешь, какая именно из тревог окажется вовсе не ложной.

Потребовались долгие полсекунды, чтобы прогнать в слегка подтормаживающей после слишком резкого включения памяти вчерашний вечер и осознать простую истину — будильник она не ставила. И Чипа тоже не просила. И мелкая подшутить не могла.

Значит — вот оно. То самое. Не ложное. А она уже потеряла полсекунды, пока пыталась вспомнить, для чего могла поставить будильник, и продолжает терять…

Кресла в боевой режим из режима спящего Аликс привела раньше, чем успела додумать. Оба — буквально одним движением, специально для такого случая запаралелила консоли, чтобы время не тратить. Хоть и казался случай гипотетическим, но у береженного карма чище и корма целее. Вот и пригодилось.

— Что слу…

Впечатавшаяся мелкой в лицо и прилипшая к нему намертво маска оборвала вопрос на полуслове, та даже пискнуть не успела. Сама Аликс маску натянула первым же движением, еще не проснувшись толком, как раз в те самые, потерянные. Перебдевший может выглядеть смешным хоть сто раз кряду. А на сто первый посмеется сам, ибо живым останется. Свист прекратился. Значит, пробой был минимальным, умная обшивка сама заклеила. Так, а где…

Но сразу обнаружить место пробоя не удалось — мелкая вполне различимо ойкнула, а потом протянула:

— Птеня… как ты меня?..

Растерянно так протянуло, но вполне разборчиво, а это значило, что маски у нее на лице больше нет. Под маской не поразговариваешь. Аликс развернулась к малолетней идиотке всем корпусом, собираясь выдать ей по первое число все, что полагается. И замерла — они с мелкой больше не одни были в крохотном замкнутом помещении. Таком маленьком. Таком тесном. Таком… незащищенном.

В воздухе между Аликс и мелкой зависла смертельно опасная тварь.

Тварь Аликс опознала мгновенно — боевой трансформант, причем в активной фазе. У обычного среднестатистического хомо против такого шансов ноль, прятаться бесполезно, даже если бы и было где — они работают не хуже бортовых деструкторов армейского образца, разве что зона захвата поменьше, но основа та же. И результаты. Одна радость — трансформанты беспричинно агрессивны бывают лишь во время брачных игр и в стае, а этот — один и молоденький совсем, вон даже крылья еще гибкие. Птенчик.

Только вот завис этот птенчик точно напротив лица Жанки. Обузы. Малолетней идиотки, которая еще вчера показалась не более чем удачно подвернувшейся возможностью разжиться парой-другой лишних сотен. И в характерной такой позе завис, зараза, и поздно уже пытаться выяснить, где же эта слишком активная малолетка умудрилась так сильно насолить его хозяину, что несчастный геннозапрограммированный птенчик счел задачу догнать и отомстить более приоритетной, чем даже…

— Жанка, на пол!

— Птеня, зараза… Ай!

Два непроизвольных дилонга слились в один, заныли зубы и в висках заломило, и, возможно, на скорости реакции отразилось именно это, а не понимание бессмысленности любой реакции в подобных обстоятельствах — но, уже вскидывая лучевик, Аликс знала, что опаздывает. На долю секунды, но счет-то как раз на них.

Птенец клюнул.

Движение было настолько быстрым, что показалось — ничего страшного, острая треугольная головка просто дернулась на длинной шейке. Просто дернулась. Кивнул типа. Бывает.

Но — вскрик. Но — боевой трансформант. Нервнопаралитический яд даже у новорожденного ботрикса действует мгновенно. И противоядия нет. И — сторонний интерес: как ботрикс в активной фазе поступит со случайным и совсем-совсем ни к чему не причастным просто свидетелем? Ага-ага. Свидетелем, у которого в руке лучевик. Чья реакция окажется…

— Аликс?! Ты чего?! Он же тебе ничего!!!

Совершенно не собирающаяся падать замертво и дико возмущенная Жанка обеими руками неуважительно сграбастала не менее возмущенную и брыкающуюся всеми конечностями крылатую смерть и попыталась запихнуть ее себе за спину. Загородить, так сказать. Кровь со щеки она вытерла о плечо, ибо руки были заняты.

Упс…

«… У них осталась одна моя вещь…» — так, кажется, она тогда сказала? И, кажется, добавила, что не слишком ценная.

Какое, однако, дивное преуменьшение!

Тварь между тем высунула остренькую головку над жанкиным плечом. Тем самым, испачканным кровью. А на щеке, между прочим, уже набухает новая капля. Хорошо клюнул. Качественно так. Постарался. Птенчик, а понимает. Аликс замерла, оскалившись в улыбке и надеясь, что основную человеческую мимику птенчик определять тоже научился уже и не сочтет подобную судорогу лицевых мышц демонстрацией агрессии. Может быть, ему хватит неподвижности, может быть, он поймет, что она не собирается… Но тут крохотные темные бусинки кончили беглый осмотр каюты и уставились на Аликс в упор. Раскрылась узенькая щель пасти-резонатора, замелькал крохотный язычок, сливаясь в полупрозрачную тень от скорости. Сквозь виски словно продернули раскаленную спицу, зубы заныли сильнее.

Продолжая изо всех сил улыбаться и стараясь, чтобы движение выглядело как можно более миролюбивым, Аликс протянула лучевик вперед рукоятью и разжала пальцы. Жанка вздрогнула, проследив взглядом за упавшим оружием. Ну же, девочка! Просыпайся. Ты необученная, но не полная же дура?!

— Обозначь меня как друга! Быстро! Ну?!

— Что?

Или таки дура?

— Статус! Скажи своему… что я друг! И быстрее, пока он не разнес все тут нахрен!

— А почему ты думаешь, что он меня послу… Эй! Птеня, зараза!!!

Одно радует — последний возмущенный вопль предназначался не Аликс. Тормознутая малолетка соизволила обернуться — и увидела свое сокровище в полной боевой, уже нацеленное. А хорошо кричит. Уже почти что и без рассеивания. Быстро учится девочка, все меньше возни…

Узконаправленный дилонг смел тварюшку, словно беспомощный комочек перьев, говорят, на Старой Земле водились такие, пушистенькие и милые, совсем неядовитые и даже без зубов. Рухнув к ногам хозяйки, ботрикс жалобно запричитал уже во вполне слышимом диапазоне и попытался свернуться в позу зародыша. Но спрятать голову под хвостом ему не удалось — мешали уже наполовину затвердевшие крылья. Тогда он еще раз виновато чирикнул и распластался на полу с самым несчастным видом, пытаясь подсунуть узкую мордочку под жанкин ботинок.

— Чего это он? — Жанка отдернула ногу и теперь боялась ее опустить, балансируя на одной.

— Просит обозначить степень его вины. А также причину твоего недовольства. Ты на него наорала и даже не объяснила — за что. А он ведь так старался.

— А я тут при чем? Он же сам!

Нет, не издевается. Действительно не понимает.

Опаньки…

Вот оно что! Похоже, девочка не просто в ступоре. Движения вялые, глаза мутные, стоит вон, шатается — и это наполовину эриданка-то?! Типичный послепоисковый отходняк, аналитику не включать. С непривычки и не так стормозишь. Значит — спокойно. Значит — как с маленькой…

— Скажи ему, что меня не надо убивать. Потому что я — друг. И что ты на него не сердишься. Скажи ему это сейчас же.

— Я не сержусь, — покорно подтвердила Жанка, осторожно вставая на обе ноги, но поднятую предусмотрительно поставив подальше), — и ее убивать не надо. Потому что она своя.

Ха!

Отходняк отходняком, а сообразила, однако, перестраховаться. Скорость реакции малолетки вызвала не раздражение, скорее восхитила. Свой — это вовсе не то же самое, что и друг. Лучше, конечно, чем вообще ничего, и даже чем простое «спокойно», которое вообще является гарантией на один этот вот настоящий момент и не более. «Свой» на порядок повыше будет, на своего не нападают, даже когда он с оружием, но все же «друг» — категория куда более привлекательная. Друг автоматически попадает под защиту, друг — это высшая привилегия, конечно же, неположенная по статусу, но Аликс не была бы достойна своей семьи, если бы не попыталась воспользоваться жанкиным состоянием.

Ушлая девочка.

Прощенный ботрикс радостно тыкался жутенькой мордочкой в малолеткину ладошку — та присела рядом и что-то ему тихо выговаривала. Но больше не клевался. Незачем: прививка сделана, обмен генотипами совершен.

Аликс отвлеклась, рассматривая свежую заплатку в левом верхнем углу шлюзового люка. Сама заплатка ее интересовала не особо — керамопласт надежен и многократно проверен, на шкуре «Малышки» таких заплаток не сосчитать. Но вот ее расположение…

Как же она сразу не заметила! Одной этой заплатки хватило бы, чтобы понять — ботрикс не мстить шел, он просто искал хозяина. Когда идут мстить, не выбирают дороги и не заботятся о сохранности и благополучии объектов мести. А тут для проникновения выбрано чуть ли не самое безопасное место — через шлюзовую камеру, где скорость ликвидации любого повреждения традиционно программируют чуть ли не втрое выше обычной.

— Откуда у тебя это чудо?

Жанка запрокинула голову, улыбаясь:

— Случайно. Он не мой, просто так вышло. Временно, пока не встретимся с его настоящей хозяйкой. Я думала, что насовсем его потеряла, а вот…

— Смешно. Три раза. Он, похоже, считает иначе — а то искал бы ту самую хозяйку, а не тебя. Ты что — действительно не понимаешь? Ботриксов нельзя потерять, они персональные. Ипрингингуются первым взглядом и на всю жизнь. И они не бывают временными, они — навсегда. Этот заточен под тебя, и продолжает подстраиваться, иначе ты бы валялась тут мертвой. Против их яда нет нейтрализаторов, только прививки. Ты только что получила очередную, но ведь были и раньше? Были, да? Я-то все думала — что за странные шрамики…

— А почему ботрикс?

— Для краткости. Потому что каждый раз произносить «боевой трансформант» — это язык сломаешь. А у вас их называют иначе?

— Ага. У нас их называют сцинками. Очень дорогая игрушка. Ой… — ботрикс тем временем залез на ее руку целиком, поерзал по предплечью — и вдруг обвился вокруг запястья и замер, вцепившись в собственный хвост. Словно толстенький такой браслетик с парой черных помаргивающих бусин. Крылья он при этом умудрился сложить ступенечками, и теперь их ритмично повторяющиеся посверкивющие грани лишь усиливали сходство с украшением.

— Сцинк — это такая маленькая ящерка. Архаичная и совершенно безобидная. Питается сверчками и мухами, хорошо приживается в домашних условиях. А твое чудо я бы назвала каким угодно, но только не безобидным. Типичный боевой трансформант, заточенный на персональную охрану живого объекта в статусе хозяин. По первоначальному поведению я подумала было, что он класса «телохранитель-миротворец», просто мелковатый, но миротворцы в свободном режиме не притворяются украшениями. Очевидно, какая-то новая модификация. Можешь не говорить, как тебе удалось его заполучить, хотя мне и было бы интересно. Но сейчас у нас другие проблемы… Как ты себя чувствуешь?

Спросив, протянула руку пощупать жанкин лоб — скорее для тестирования собственного статуса в глазах твари, чем для тактильного подтверждения нормальности жанкиной температуры. Да и какая температура может быть при отходняке?

— А? Ш-шшш, маленький, все в порядке, все хорошо, — ботрикс отреагировал правильно, лишь обозначив легчайшую степень настороженности, Аликс это сразу поняла, но вот сама малолетка, похоже, восприняла всерьез. — Тихо, маленький, она своя, она друг, — И уже Аликс. — Как чувствую? Да нормально вроде. А что?

Так вот в чем дело — для этой дурочки просто нет различия между «свой» и «друг». Для нее если не чужой — то уже друг, априори. Глупость на грани полного дебилизма. Как она вообще дожила до своих лет, с такой-то наивностью?! А ты-то обрадовалась — умненькая, быстро схватывающая, будет проще, да? Да тут учить и учить! Причем основам. Вбивать в тупую головенку, пока не треснет! Нет у тебя друзей, идиотка, нет и быть не может! Думать иначе — умереть молодой.

Аликс внезапно разозлилась так, как давно уже не позволяла себе. Потому что отчетливо просчитала перспективы — и ни одна из них ей не нравилась. А особенно та, что была наиболее вероятной.

— Никуда больше не тянет? Говорить ни о чем не хочется? Ничего не болит?

— Неа… — Жанка с хрустом зевнула. — Только спать. Твой коктейль просто супер. А почему ты злишься?

— Потому. Поздравляю — ты снята с крючка. Твой первый поиск завершен. Хотя поздравлять, в сущности, не с чем — поскольку завершился он неудачей. Твоей сестре больше не нужна помощь, она справилась сама. — Был, конечно, еще один вариант, куда более реальный и мрачный, но его озвучивать Аликс не собиралась. — А значит, мы потеряли компас. Путеводную нить. И искать теперь бесполезно.

Жанка подумала. Склонила голову набок:

— Это хорошо для нее. Плохо для меня. А почему злишься ты?

— Потому! Найди мы ее — за тебя бы она отвечала. А я бы сдала вас обеих нашим, получила бы свои кровные, и была бы свободна, остальное — не моя проблема!

— А теперь что изменилось? Награда меньше?

— Все изменилось! Все, понимаешь? Морока, а не награда!

Сдерживать дилонг и правильно им управлять тебя любой из наших научит, это не проблема. Но поиск такой силы просто так не бывает, предрасположенность нужна. К фильтрации или даже координации, если совсем уж... не повезло. И тут уже число возможных учителей намного меньше, а если подумать о доступных, так и вообще… Понимаешь, нет? Вот именно что не понимаешь… Учить тебя надо, дуру! А какой из меня, нахрен, наставник?!..

* * *
Базовая. Портовый отель. Тэннари.


Теннари открыл глаза и несколько минут лежал, вслушиваясь в ночную тишину. Потом встал и босиком подошел к окну, словно эти несколько шагов что-то решали, словно тут, глядя на ночной город, больше шансов что-то услышать. Наивно, наверное, но наивность не равняется глупости.

Теннари открыл окно, подставляя разгоряченное ожиданием лицо прохладному ночному ветру. Зажмурился. Он не молился — молиться о таком не просто грешно, а немыслимо. Все равно что молиться о жертвоприношении детей. Он просто ждал.

И был вознагражден — легкое еле заметное эхо, на грани слышимости, почти неощутимое, словно осенней паутинкой мазнуло по лицу — то ли было, то ли нет, через минуту уже и не определить.

Крик монстра. Торжествующий и гневный. Далекий — очень далекий. Но вполне узнаваемый. Зверь выжил.

Значит, вчера не померещилось от усталости и разочарования. Значит, правы были отцы-наставники, и неправы патрульные на орбитальной станции — монстра невероятно трудно убить. Тварь слишком живуча. Она везде найдет лазейку. Она обманет любого, даже его обманула один раз. Но больше ей обмануть не удастся. Только не Теннари.

Все, все говорили — ты не прав! Твоя охота завершена. В тебе говорит чувство вины, с кем не бывает. Отринь гордыню и возвращайся. Тут больше нечего ловить. Все говорили — а он кивал, не споря. А потом просто написал заявление на отпуск, положил в сканер и вышел из кабины дальсвязи. И остался тут. Потому что знал — так будет правильно.

Гулял, смотрел на засыпающий улицы грязный снег, превращающийся в темно-коричневую мокрую кашу через пять минут после падения, улыбался встречным, иногда даже о чем-то с ними говорил — и ждал. Ждал всем существом, ждал и надеялся никогда не дождаться.

Надежды не оправдались.

Теннари стоял босиком на холодном полу у раскрытого настежь окна и улыбался далеким звездам.


Оглавление

  • Глава 1 На чужом поле
  • Глава 2 По чужим правилам
  • Глава 3 Базовые правила
  • Глава 4. Правила - не денежный эквивалент парсека, чтобы нравиться всем
  • Глава 5 Правила суровы. Но это правила
  • Глава 6 Знание правил есть высшая мудрость
  • Глава 7 Соблюдение правил есть высшая добродетель
  • Глава 8 Нарушение правил есть высшая доблесть
  • Глава 9 Игнорирование правил есть высшая глупость
  • Глава 10 Правила никому ничего не должны
  • Глава 11 Правила ни за кого ничего не решают
  • Глава 12 Правила просто есть
  • Глава 13 Если бы правил не было - их стоило бы придумать
  • Глава 14 Меняющий правила в ходе игры должен быть готов к переработке на мыло
  • Глава 15 Правила писаны кровью тех, кому они не писаны
  • Глава 16 Правило правилу - друг, товарищ и правило
  • Глава 17 Правило правилу параграф не выключет
  • Глава 18 Если правило не дало тебе по башке, это не значит, что его не существует
  • Глава 19 Если правило дало тебе по башке - это не значит ничего
  • Глава 20 Правилам плевать на то, что ты о них думаешь
  • Глава 21 Правила - белый суслик на белом листе: попробуй не думать о нем, зная, что он там есть
  • Глава 22 Правила - черная кошка в темной комнате: попробуй поймай, даже если она там есть
  • Глава 23 Правила есть условность, данная нам в ощущениях
  • Глава 24 Правило есть условность, которая работает
  • Глава 25 Правила есть безусловная условность
  • Глава 26 Незнание правил микробиологии не освобождает от ответственности перед чумой
  • Глава 27 Первое правило любого правила - правильное правило
  • Глава 28 Если хочешь иметь хорошие правила - пиши их сам
  • Глава 29 В чужую команду со своими правилами ходят лишь эриданцы
  • Глава 30. У пятницы - свои правила
  • Глава 31 Правила, возведенные в догму, перестают быть правильными правилами
  • Глава 32 Те, кто играют по правилам, редко гибнут
  • Глава 33 ... и еще реже - выигрывают
  • Глава 34 Там, где есть правила - найдутся и те, кто их нарушает
  • Глава 35 Правила не всемогущи. И не всеведущи
  • Глава 36 На каждое правило рано или поздно найдется свое исключение
  • Глава 37 Любое исключение рано или поздно становится правилом
  • Глава 38
  • Глава 39 Правила - такие правила
  • Глава 40 Эпилог