Клинок предателя [Себастьян де Кастелл] (fb2) читать онлайн

Себастьян де Кастелл Клинок предателя

Моей матери М. Дж.,

которая как–то в детстве отвела меня в сторону и сказала:

«Знаешь, нам нужны деньги, и проще всего заработать,

сочиняя романы». При этом она забыла упомянуть,

что за всю жизнь не издала ни одной книги

ЛОРД ТРЕМОНДИ

Представьте себе, хотя бы на мгновение, что ваше самое заветное желание исполнилось. Не какое–то там простое и понятное желание, о котором вы рассказываете друзьям, а мечта, настолько сокровенная, что, даже будучи ребенком, вы боялись говорить о ней вслух. Представьте, например, что вы страстно желали стать плащеносцем, войти в число легендарных виртуозов клинка, магистратов, странствующих по городам и весям, чтобы любой человек, независимо от пола и чина, мог добиться правосудия, прибегнув к силе королевского закона. Вы мечтали стать защитником для множества людей, а для некоторых даже и героем. Ощущали тяжесть форменного кожаного плаща на плечах, обманчивую легкость внутренних костяных пластин, делающих вас неуязвимым. Представляли, что в дюжине потайных карманов у вас будут храниться всевозможные инструменты, хитроумные приспособления, редкостные пилюли и снадобья. Мысленно сжимали рукоять шпаги, помня о том, что плащеносец — отличный фехтовальщик и при необходимости способен поспорить в поединке с любым соперником.

А теперь вообразите, что ваша мечта сбылась, несмотря на то что в нашем мире, где боги и святые вечно замышляют недоброе, этого просто не могло произойти. Итак, вы стали плащеносцем — более того, первым кантором магистратов. Рядом с вами два лучших друга. Постарайтесь теперь представить, где вы находитесь, что видите, что слышите, с какой несправедливостью сражаетесь…

Они опять кувыркаются, — сказал Брасти.

Я заставил себя открыть глаза и увидел тускло освещенный коридор трактира, вычурный и грязный: он напоминал о том, что когда–то этот мир, возможно, и был приятным местом, но сейчас окончательно прогнил. Мы с Кестом и Брасти охраняли коридор, удобно устроившись в ободранных креслах, принесенных снизу из общей гостиной. Расположились напротив огромной дубовой двери, ведущей в покои, которые занимал лорд Тремонди.

— Ты это брось, Брасти, — сказал я.

Он сверкнул испепеляющим, как ему казалось, взглядом, но вышло не очень. Для этого Брасти был чересчур симпатичным. Высокие скулы и крупный рот обрамляла рыжевато–золотистая бородка, которая лишь подчеркивала очаровательную улыбку, не раз выручавшую Брасти из бед, до которых доводил его острый язык. В остальных же случаях ему помогало мастерство лучника. Но когда Брасти пытался пригвоздить кого–то взглядом, то выглядело это так, словно он на вас дуется.

— Что я должен бросить, скажи на милость? — поинтересовался он. — То, что, заманивая меня в плащеносцы, ты обещал мне жизнь героя, а вместо этого я обнищал, терплю оскорбления и ко всему прочему вынужден исполнять роль жалкого телохранителя при странствующем купце? Или то, что мы сидим тут и слушаем, как наш милостивый благодетель — заметь, я называю его так условно, ибо он пока нам даже ломаного гроша не заплатил, но сейчас не об этом, — сидим и слушаем, как он валяет какую–то девицу уже в который… в пятый раз за вечер? И как только этому жирному жлобу хватает сил? То есть я имею в виду…

— Возможно, дело в травах, — перебил его Кест, разминая затекшие мыщцы с грацией, приличествующей танцору.

— Травах?

Кест кивнул.

— Что может знать о травах так называемый величайший в мире фехтовальщик?

— Несколько лет назад один аптекарь продал мне снадобье, которое, по его словам, укрепляло руку даже у полумертвого. Я принял его перед боем с полудюжиной наемников, которые собирались убить свидетеля.

— И как снадобье? Помогло? — спросил я.

Кест пожал плечами.

— Даже не знаю. Их было всего лишь шестеро, так что проверять особо и не на чем. Но каменный стояк в течение всего боя оно мне обеспечило.

Из–за двери раздалось громкое пыхтенье, а затем стоны.

— Святые угодники! Не пора бы им уже угомониться и заснуть?

Словно в ответ ему, стоны лишь усилились.

— Знаете, что странно? — продолжил Брасти.

— Ты помолчать не можешь? — устало спросил я.

Брасти меня проигнорировал.

— Странно, что знатный лорд в пылу любовной страсти охает так, словно его пытают.

— Откуда тебе–то знать? Часто доводилось пытать знатных людей?

— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Все эти стоны, пыхтенье, повизгивание. Даже как–то неприлично.

Кест удивленно изогнул бровь.

— А как, по–твоему, это должно звучать?

Взгляд Брасти затуманился.

— По–моему, это женщина должна стонать от удовольствия, это уж как пить дать. И еще она должна восклицать что–то вроде: «О боги, Брасти, да–да, вот так! Как же ты крепок душой и телом!» А эта… — Он скривился от отвращения. — Такое ощущение, словно она рубаху вяжет или разделывает мясо к ужину.

— Значит, «крепок душой и телом»? Разве женщины вообще говорят о таком в постели? — усомнился Кест.

— А вот попробуй ненадолго оторваться от своих ежедневных упражнений с клинком и затащи женщину в постель, тогда и узнаешь. Ну же, Фалькио, поддержи меня, ты же знаешь.

— Возможно. Все это было слишком давно, так что я уже и не помню.

— Несомненно, святой Фалькио, но когда вы с женой…

— Хватит, — отрезал я.

— Я не… не имел в виду…

— Не вынуждай меня подраться с тобой, Брасти, — тихо сказал Кест.

Пару минут мы просидели в гробовом молчании: Кест гневно переглядывался с Брасти, а из спальни всё неслись незатихающие стоны и оханье.

— Поверить не могу, что он до сих пор не угомонился, — принялся за старое Брасти. — Спрошу тебя еще раз, Фалькио, что мы тут делаем? Тремонди нам до сих пор не заплатил.

Я поднял руку и пошевелил пальцами.

— Ты его перстни видел?

— Конечно, — сказал Брасти. — Огромные такие, броские. С камнем в виде колеса наверху.

— Это перстень лорда–предводителя каравана. Ты бы сразу понял, если б хоть чуть–чуть интересовался тем, что происходит вокруг. Перстни нужны для того, чтобы проголосовать на ежегодном совете. Один перстень — один голос. Но не все лорды–предводители ежегодно съезжаются на совет. У них есть право на время передать свой перстень другому лорду–предводителю, который в этом случае может проголосовать от чужого имени по всем важным вопросам. Скажи–ка, Брасти, сколько всего у нас лордов–предводителей?

— Точно никто не знает, это…

— Двенадцать, — ответил Кест.

— И на скольких пальцах у него эти броские перстни?

Брасти поглядел на свои руки.

— Не знаю, на четырех… пяти?

— На семи, — сказал Кест.

— На семи, — повторил я.

— Так значит, он может… Фалькио, а по каким вопросам лорды–предводители будут голосовать на совете в этом году?

— По многим, — рассеянно ответил я. — Курсы валют, пошлины, торговая политика. Ах да, еще охрана.

— Охрана?

— С тех пор как герцоги убили короля, дороги пришли в полное запустение. Герцоги не собираются тратить на них деньги и предоставлять людей, они не станут защищать даже торговые пути, лорды–предводители теряют целые состояния, нанимая частную охрану для каждого каравана.

— А какое нам до этого дело?

Я улыбнулся.

— Тремонди собирается поднять вопрос о том, чтобы хранителями дорог стали плащеносцы, чтобы нам дали власть, полномочия и выделили средства для нормального существования. За это мы будем охранять их драгоценные грузы от грабителей.

Брасти взглянул с опаской.

— Неужели они позволят нам вновь собрать всех плащеносцев? И меня больше не будут называть предателем и гнать из каждого перенаселенного города и богами забытого села от края и до края страны? Неужели я смогу свободно скакать по торговым путям и драться с разбойниками, а мне еще и платить за это станут?

Я ухмыльнулся.

— И тогда у нас появится шанс исполнить королевское…

Брасти махнул рукой.

— Я тебя умоляю, Фалькио. Он умер пять лет назад. Если ты до сих пор не нашел эти чертовы королевские чароиты и никто так и не узнал, что это такое…

— Это самоцветы, — спокойно ответил Кест.

— Неважно. Никто не имеет ни малейшего представления, где эти камни. По–моему, шансы на то, что их кто–то найдет, ровно такие же, как на то, что Кест убьет святого клинков.

— Когда–нибудь я все–таки убью его, Брасти, — спокойно ответил Кест.

Брасти вздохнул.

— Вы оба безнадежны. В любом случае, даже если мы и найдем чароиты, что нам с ними делать?

— Не знаю, — ответил я. — Других вариантов нет, иначе герцоги выловят плащеносцев по одному, и мы все погибнем. Так что, как по мне, предложение Тремонди очень здравое.

— Что ж. — Брасти поднял воображаемый бокал. — За вас, лорд Тремонди! Продолжайте в том же духе!

В ответ из спальни донеслись протяжные стоны.

— Знаешь, мне кажется, что Брасти прав. — Кест встал и взялся за рукоять шпаги, висевшей на боку.

— В каком смысле? — спросил я.

— Сначала мне казалось, что они занимаются любовью, но теперь и я соглашусь: эти звуки ничем не отличаются от воплей человека под пытками.

Продавленное кресло громко скрипнуло, хоть я и постарался встать как можно осторожнее. Приникнув к двери, я прислушался.

— Кажется, угомонились, — пробормотал я.

Клинок Кеста едва прошелестел, когда тот легко вытащил его из ножен.

Брасти приложил ухо к двери и покачал головой.

— Нет, он затих, а она все еще продолжает. Наверное, он уснул. Но почему она все еще…

— Брасти, в сторону, — скомандовал я и ударил плечом в дверь. С первого раза не получилось, но со второго замок сломался.

Поначалу я ничего не мог разглядеть среди аляповатой обстановки, которая, по мнению хозяина трактира, приличествовала даже спальне герцога. Одежда и книги валялись на некогда роскошных, но побитых молью коврах, наверняка кишевших насекомыми. Высокое ложе скрывалось под пыльным бархатным пологом, свисавшим с дубовых опор.

Я успел сделать лишь несколько осторожных шагов, как из–за полога выскользнула женщина. Обнаженная, вся в брызгах крови. Я понял, что она улыбается, хотя и не мог разглядеть ее лица под полупрозрачной маской. В правой руке незнакомка держала огромные ножницы, напоминавшие два мясницких ножа. Она протянула ко мне левую руку, крепко зажатую в кулак, пальцами вверх. Затем женщина поднесла кулак ко рту и взглянула так, словно собиралась послать нам воздушный поцелуй. Но вместо этого она подула, и в воздухе заклубились частички синего порошка.

— Не дышать! — крикнул я Кесту и Брасти, но было уже поздно. Чтобы магия подействовала, порошок вдыхать не обязательно. Мир вдруг замедлился и резко замер, словно я угодил в ловушку, зажатый между дергающимися стрелками старинных часов. Брасти стоял у меня за спиной, но я был не в силах обернуться, чтобы узнать, что с ним. Краем глаза я видел Кеста, но мог разглядеть лишь, что он сопротивляется, как демон, пытаясь освободиться от чар.

Женщина склонила голову набок и посмотрела на меня.

— Как мило, — сказала она нежным голоском и спокойно, не торопясь, подошла, пощелкивая ножницами. Я почувствовал, как она коснулась моей щеки, затем пальцы побежали вниз по кожаному плащу, она раздвинула полы, и рука скользнула внутрь. На мгновение коснулась груди, нежно погладила ее, прежде чем нырнуть ниже к животу и под пояс.

Чик–чик.

Она приподнялась на носки и прильнула лицом, скрытым маской, к моему уху, прижалась обнаженным телом, словно хотела обнять меня. Чик–чик! — щелкали ножницы.

— Этот порошок называется эльтека, — шепнула незнакомка. — Он очень, очень дорогой. Для лорда–предводителя мне понадобилась всего лишь щепотка, но из–за вас пришлось израсходовать весь запас.

В ее голосе не было ни гнева, ни грусти, словно она просто делилась бесстрастным наблюдением.

Чик–чик.

— Я бы перерезала вам горла, мои драные шкуры, но лучше я вами воспользуюсь, а вы благодаря эльтеке ничего не запомните.

Она отступила назад и театрально покружилась.

— Вернее, вы запомните обнаженную женщину в маске, но рост, голос, изгибы тела — всё это ускользнет от вас.

Незнакомка наклонилась вперед и вложила ножницы мне в левую руку. Я попытался бросить их, но пальцы не слушались. Старался, как мог, запомнить ее фигуру, рост, черты лица под маской — всё, чтобы узнать эту женщину, если мы снова встретимся, но образ ее начинал тускнеть, даже когда я смотрел на нее. Попробовал облечь впечатления в стихи, чтобы лучше запомнить, но они тут же растворялись. Я смотрел на женщину не отрываясь, но стоило мне моргнуть, всё тут же забывалось. Эльтека действовала как нельзя лучше.

Ненавижу магию.

Женщина ненадолго скрылась за балдахином и вернулась, бережно неся в горсти немного крови. Она подошла к стене напротив, окунула палец в кровь и, роняя капли, вывела всего одно слово. «ПЛАЩЕНОСЦЫ».

Затем снова подкралась ко мне и сквозь полупрозрачную ткань маски запечатлела поцелуй на моей щеке.

— Грустное зрелище, — легко сказала она. — Как же низко пали королевские плащеносцы, легендарные странствующие магистраты. Вы кланяетесь и прислуживаете этому жирному лорду–предводителю, который недалеко ушел от обыкновенного уличного торговца… Скажи мне, драная шкура, тебе все еще снится, как ты скачешь по стране со шпагой в руке и песней на устах, неся правосудие бедным, обездоленным людям, угодившим под пяту своенравных герцогов?

Я попытался ответить, но, несмотря на все усилия, у меня лишь едва дернулись губы. Женщина подняла руку и размазала кровь по щеке, которую только что целовала.

— Прощай, мой милый шкурник. Через пару минут я стану для тебя лишь смутным воспоминанием. Но не волнуйся, я‑то тебя запомню.

Он спокойно подошла к платяному шкафу и взяла свои вещи. Затем открыла окно и, даже не одеваясь, выскользнула наружу и растворилась в ночном воздухе. Еще минуту мы стояли, как три пня, и лишь потом Брасти, который находился дальше всех, смог открыть рот и воскликнуть:

— Черт побери!

Затем пришла очередь Кеста. Я отошел последним и сразу бросился к окну, но женщины уже и след простыл.

Я вернулся к ложу, чтобы осмотреть окровавленное тело лорда Тремонди. Она разделала его, словно хирург, умудрившись каким–то образом долгое время поддерживать несчастного в сознании — наверное, благодаря свойствам эльтеки. Ножницы располосовали всю кожу, изобразив карту чудовищного преступления.

Это было не просто убийство, а послание.

— Смотри, Фалькио, — сказал Кест, указывая на руки Тремонди. Лишь на правой осталось три пальца — все остальные превратились в окровавленные обрубки. Перстни предводителя исчезли, а вместе с ними и наши надежды на будущее.

Я услышал шум на лестнице. Тяжелые размеренные шаги. Это шла городская стража.

— Брасти, запри дверь!

— Она надолго их не задержит, Фалькио. Ты вообще–то сломал замок, когда мы вошли.

— Действуй!

Брасти захлопнул дверь, потом они с Кестом задвинули ее комодом, а я в это время искал любые следы, которые помогли бы нам опознать женщину, убившую Тремонди.

— Думаешь, мы ее найдем? — спросил Кест, пока мы осматривали растерзанные останки Тремонди.

— У нас нет ни малейшего шанса, учитывая то, что нас ждет, — ответил я.

Кест положил руку мне на плечо.

— Уходим через окно?

Я вздохнул.

— Через окно.

Удары кулаков загрохотали по двери.

— Доброй ночи, лорд Тремонди! — сказал я. — Хозяином вы оказались не слишком добрым. Чересчур много лгали и так и не заплатили обещанного. Что, пожалуй, справедливо: телохранителей из нас не вышло.

Кест уже вылезал из окна, когда констебли принялись выносить дверь.

— Погоди–ка, — остановился Брасти. — Разве нам не следует, ну… ты понял…

— Что?

— Ну… взять его деньги?

Даже Кест оглянулся, услышав это, и выгнул бровь.

— Нет, деньги мы брать не будем, — ответил я.

— Почему? Ему они больше не понадобятся.

Я снова вздохнул.

— Потому что мы не воры, Брасти, мы — плащеносцы. А это должно хоть что–то да значить.

Он принялся вылезать из окна.

— Угу, это что–то да значит. То, что люди нас ненавидят. То, что нас обвинят в смерти Тремонди. То, что нас повесят на первом суку, а толпа будет кидать в наши трупы гнилыми яблоками и орать: «Драные шкуры, драные шкуры!» И да, еще это значит, что у нас вообще не будет денег. Плащи — единственное, что у нас осталось.

Он скрылся из виду, и я полез следом. Моя голова все еще возвышалась над подоконником, когда констебли вынесли дверь, и их командир заметил меня. На лице его мелькнула улыбка — я понял, что внизу нас уже ждут.

Меня зовут Фалькио валь Монд, первый кантор плащеносцев, и это был лишь первый день в долгой череде наших злоключений.

ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Родился я в герцогстве Пертин. В маленьком и ничем не примечательном местечке, на которое остальные жители Тристии даже не обращают внимания. Слово «пертин» имеет несколько значений, но все они происходят от названия цветов, которые растут на подветренной стороне склонов горной гряды, окружающей кольцом нашу местность. Цветы имеют довольно странный голубоватый оттенок, который поначалу кажется красивым, но постепенно на ум начинают приходить слова «скользкий», «сопливый» и, наконец, «тревожный». Есть ли целебные свойства у цветов пертина — неизвестно, но, если их съесть, тебя стошнит, да и пахнут они дурно, когда их срываешь. Говорят, что в далеком прошлом некий завоеватель все–таки решился сорвать цветок. Он приколол его к плащу и назвал землю, в которой впоследствии родился я, Пертин. Наверное, запахов не различал.

Но абсурд на этом не закончился. Городская стража, из которой во время войны формируется войско, носит табарды той же расцветки, что и цветы, украшающие родную землю. Потому их и прозвали пертинцами, ибо они, как и цветы, столь же бледные, скользкие и сопливые, да к тому же от них весьма дурно пахнет.

Я родился в земле со столь богатым наследием, потому что отец мой не только обитал всю жизнь в Пертине, но и служил в пертинской гвардии. Ни хорошим отцом, ни хорошим мужем он не был и понял это довольно быстро: когда мне исполнилось семь лет, он освободился от этой тягостной обязанности. Наверное, рано или поздно отец нашел себе другую жену и завел еще детей, но я так и не удосужился об этом узнать.

Жизнеписцу из монастыря Святого Анласа, Помнящего мир, я заплатил кругленькую сумму, чтобы он всё это изложил, хотя сам я никогда не увижу его рукопись. Как им удается расшифровать события в жизни человека на расстоянии, я не знаю. Одни говорят, что жизнеписцы умеют читать по нитям судьбы или проникают в разум, улавливая мысли человека и запечатлевая их на бумаге. Другие считают, что они просто всё придумывают, потому что к тому времени, как жизнеописание кто–нибудь прочитает, человек, скорее всего, будет уже мертв. Как бы там ни было, я надеюсь, что он хотя бы следующую часть истории передаст верно. Я хочу рассказать о двух случаях, разделенных двадцатью пятью годами жизни, и считаю, что оба они важны, поэтому постарайтесь быть повнимательней.

История первая. Мне было восемь, я жил с матушкой на окраине городка, прямо у границы с соседним селением. Матушка часто посылала меня с поручениями, которые сейчас, по прошествии многих лет, кажутся несколько подозрительными. «Фалькио, — говорила она, — беги скорее в соседний город и принеси мне одну морковку. Только гляди, выбери самую крупную». Или, например: «Фалькио, беги в город и спроси посыльного, сколько будет стоить письмо твоему дедушке во Фралетту».

Не знаю, как там у вас, но у нас в Пертине отправить письмо в другой город вдоль по главному тракту стоит ровно столько же, как и пятьдесят лет тому назад. И что можно приготовить из одной морковки, я до сих пор в толк не возьму. Моей матушке нравилось, когда я надолго отлучался из дому, а я, в свою очередь, пользовался этим, чтобы завернуть лишний раз в трактир и послушать Бала Армидора. Бал, молодой странствующий сказитель, частенько захаживал в наш городок. Состоятельным жителям Пертина он приносил новости о том, что происходит за пределами нашего герцогства. Почтенным согбенным старикам рассказывал о благочестивых деяниях святых. От сладостных песен о любви, которые он пел юным девам, рдели их щечки и вскипала кровь ухажеров. А мне… Мне он рассказывал легенды о плащеносцах.

— Хочешь узнать тайну, Фалькио? — спросил меня Бал как–то днем.

Посетителей в трактире еще не было, Бал настраивал гитару, готовясь к вечернему представлению. Трактирщик, ополаскивая не мытые с вечера кружки, то и дело поглядывал на нас.

— Обещаю, я никому не расскажу, Бал, никогда, — ответил я, словно давая клятву. Голос мой задрожал, поэтому вышло не слишком торжественно.

Бал хмыкнул.

— В этом нет нужды, мой верный друг.

Вот и хорошо, потому что, полагаю, сейчас бы я эту клятву нарушил.

— А что за тайна, Бал?

Он посмотрел на меня поверх гитары, огляделся вокруг и поманил меня рукой. Говорил он шепотом, но таким, что голос его мог бы полететь на крыльях ветра и донестись до тебя даже за сотни миль.

— Помнишь, я рассказывал тебе о короле Агриде?

— Злом короле, который распустил плащеносцев и поклялся, что они больше никогда не воспользуются плащами и шпагами, чтобы помогать простым людям?

— Ага, а еще помнишь, Фалькио, — продолжил Бал, — что плащеносцы были не просто мастерами клинка, которые сражались с чудовищами и злодеями? Они были странствующими магистратами. Выслушивали жалобы людей, которые не могли обратиться в королевскую констабулярию, поскольку жили слишком далеко, и вершили правосудие от имени короля.

— Но Агрид их ненавидел, — сказал я, презирая себя за постыдные хныкающие нотки в голосе.

— Король Агрид близко сошелся с герцогами, — спокойно ответил Бал. — Они верили, что имеют право управлять своими землями как им вздумается и устанавливать свои законы. Не все короли соглашались с этим, но Агрид считал, что, пока герцоги платят сборы и подати, он не станет вмешиваться в то, что они вытворяют в своих землях.

— Всем известно, что герцоги — тираны, — начал я. Но тут, откуда ни возьмись, появилась рука Бала и отвесила мне затрещину.

— Никогда не смей так говорить, Фалькио, — сказал он ледяным голосом. — Ты меня понял?

Я хотел ответить, но не смог. Бал никогда раньше не поднимал на меня руку, и от этого нежданного предательства мой язык примерз к нёбу. Спустя мгновение он отложил гитару и взял меня за плечи. Я съежился.

— Фалькио, — вздохнул он. — Ты знаешь, что бы случилось с тобой, если бы кто–то из герцогских слуг услышал, как ты называешь его господина тираном? Знаешь, что бы случилось со мной? Два слова, которых ты должен остерегаться и никогда не произносить вслух, это «тиран» и «предатель». Очень уж часто они идут рука об руку и несут ужасные последствия.

Я сделал вид, что не обращаю на него внимания, но, когда Бал убрал руки, я не смог сдержаться:

— Так в чем она?

— Что?

— Тайна. Ты обещал открыть мне тайну, а вместо этого ударил.

Бал не заметил упрека. Он снова перешел на заговорщический шепот и склонился ближе, словно ничего не произошло:

— Когда король Агрид издал указ, что плащеносцам больше не скакать по нашей земле, он сказал, что так будет всегда, верно?

Я кивнул.

— У короля Агрида был советник по имени Цеоло. Таинственный Цеоло — так его называли: некоторые верили, что он — великий мудрец и колдун.

— Я никогда не слышал о Цеоло, — восторженно прошептал я, позабыв уже о горящей щеке и уязвленной гордыне.

— Немногие слышали о нем, — ответил Бал. — Таинственным образом Цеоло исчез незадолго до смерти Агрида, и больше никто его не видел.

— Может, это он убил Агрида… Может, он…

Бал перебил меня:

— Даже не думай об этом, Фалькио. Начав, уже не сможешь остановиться, пока не свалишься от усталости. — Сказитель вновь огляделся: кроме нас и трактирщика, моющего стаканы в другом конце комнаты, никого не было. Не знаю, слышал ли хозяин трактира наш разговор, но он всегда держал ушки на макушке. — Что ж, говорят, что после того, как указ был зачитан вслух при дворе, Цеоло отвел короля в сторону и сказал: «Мой король, хоть вы — господин всего и вся, а я — всего лишь ваш смиренный советник, но я знаю, что слово короля, каким бы могущественным оно ни было, переживет моего господина лишь на сотню лет». Агрид поглядел на него, рассерженный подобной неучтивостью, и вскричал: «Да что ты себе позволяешь, Цеоло?» Не шелохнувшись, Цеоло ответил: «Всего лишь говорю о том, мой король, что спустя сотню лет плащеносцы вновь будут странствовать по нашей земле, а ваши великие слова изгладятся из памяти».

Бал взглянул на меня, и искра сверкнула в его глазах — теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это была слеза.

— Знаешь, сколько прошло с тех пор, как умер король Агрид? — спросил меня Бал. Я покачал головой, он наклонился еще ближе и прошептал прямо в ухо: — Почти сто лет.

Сердце затрепетало у меня в груди, словно молнии забушевали в крови. Я мог…

— Будь ты проклят, Бал, — взревел трактирщик на всю комнату. — Не забивай мальчишке голову этим дерьмом.

— Что вы имеете в виду? — спросил я и не узнал свой голос. Трактирщик вышел из–за стойки.

— Этих проклятых плащеносцев никогда не было, нет и не будет. Это просто байки, которые рассказывают недовольные жизнью неудачники. Странствующие магистраты в кожаных плащах, которые дерутся на шпагах и выслушивают жалобы нищих крестьян и рабов? Чертовы сказки, парень. Такого и быть не могло.

От того, с какой легкостью он опроверг существование плащеносцев, я вдруг почувствовал себя ничтожным и пустым, словно наша жалкая хибара, наполненная лишь пустыми мечтами мальчишки и бесплодными надеждами одинокой женщины, которая холодными зимними вечерами все еще глядит в окно в ожидании давно бросившего ее мужа. Бал попытался возразить трактирщику, но я перебил его:

— Вы врете… врете! Плащеносцы были и делали всё, что о них рассказывают. Глупый грязный король Агрид запретил их, но Цеоло знал! Он сказал, что в один прекрасный день они вернутся. И они вернутся!

Я бросился к двери, пока меня кто–нибудь снова не ударил, но остановился и, обернувшись, прижал кулак к сердцу.

— И я стану одним из них! — сказал я. И на сей раз это действительно прозвучало как клятва.

* * *

Вторая история, которую я должен вам рассказать, произошла два года назад в Шеверане, крупном торговом городе на юге Тристии. Все началось с женского крика:

— Чудовище! Отдай мою дочь!

Женщине было около тридцати, как и мне, у нее черные волосы и голубые глаза, такие же как у девочки, которую я нес на руках. Наверное, женщину считали даже красоткой, когда она молчала.

— Мама, что случилось? — спросила девочка.

Я увидел малютку, когда она упала с разбегу, зацепившись ногой за прилавок торговца фруктами на углу улицы. Глаза ее были исполнены ужаса: она сказала мне, что за ней гнался человек в рыцарских доспехах, но, когда я оглянулся, тот уже скрылся в толпе. Я взял девочку на руки и отнес домой; жила она недалеко, но все время путалась и забывала дорогу.

— Она ушибла лодыжку, — сказал я, стряхивая капли дождя с волос, чтобы они не заливали глаза. В Шеверане всегда идет дождь.

Мать девочки вбежала в дом — я подумал, что она хочет принести полотенце, но вернулась женщина с длинным кухонным ножом.

— Отдай сейчас же мою дочь, шкурник! — закричала она.

— Мамочка! — крикнула девочка мне прямо в ухо.

В этой истории все много кричали. Так что лучше к этому сразу привыкнуть.

— Говорю вам, девочка ушиблась, — сказал я. — Будьте так добры, позвольте войти, чтобы я мог спустить ее на пол. После этого можете попробовать зарезать меня, если хотите.

Женщина решила, что я пытаюсь ее обмануть, и стала звать на помощь.

— Драная шкура! Караул! Помогите! Шкурник схватил мою дочь!

— О святой Загев, Вызывающий слезы песней! — взмолился я. — Просто позвольте мне спустить малышку на пол.

На помощь ей никто не пришел; женщина с опаской оглядела меня, а затем отступила назад, пропуская в дом, но нож все еще держала наготове. За себя я не беспокоился: плащ делал меня неуязвимым для ножа, но в пылу борьбы женщина могла бы покалечить собственную дочь.

В главной комнате стояла небольшая лежанка. Я уложил на нее девочку, но малышка тут же вскочила и скорчила гримасу, коснувшись больной ногой пола.

Женщина подбежала к ней, сжала в объятиях, потом отодвинулась и принялась трясти и осматривать дюйм за дюймом.

— Что вы с ней сделали?

— Всего лишь помог встать, когда она упала, принес сюда и выслушал ваши крики. Больше ничего.

Девочка поглядела на нас.

— Это правда, мамочка. За мной погнался рыцарь, а этот дяденька мне помог.

Мать посмотрела на меня, затем на нож, все еще разделявший нас.

— Милая Беатта, глупышка, рыцарь бы никогда не причинил тебе зла. Скорее всего, он пытался защитить тебя.

Беатта насупилась.

— Это просто смешно, — сказал я. — Я собирался купить яблоко у торговца фруктами, когда…

В этот миг в дом вбежали двое мужчин и мальчик лет двенадцати.

— Святые угодники! Мерна, что случилось? — спросил тот, что был выше.

Все трое походили друг на друга — темно–русые волосы, квадратная челюсть, коричневая мешковатая одежда. Мужчины вооружились молотками, мальчик сжимал в руке булыжник.

— Шкурник схватил мою дочь! — заявила Мерна.

Я поднял перед собой руки, словно говоря: пожалуйста, не нападайте на меня.

— Это недоразумение, я…

— Недоразумение, ладно. — Мужчина шагнул вперед. — Думаешь, мы здесь рады шкурникам, которые приходят сюда и нападают на наших женщин?

— Да уж, — подтвердил другой. — Слуги дохлого тирана нам тут не нужны, шкурник.

Несмотря на мое желание развеять напряжение, я вдруг обнаружил, что держу в правой руке рапиру и ее острие находится у самой шеи работяги.

— Назови короля еще раз этим словом, друг мой, и молоток тебе не поможет.

Мерна пыталась закрыть своим телом Беатту, но девочка все–таки высунула голову.

— Почему вы его так зовете? Кто такой шкурник?

— Шкурник — это драная шкура, — процедила Мерна. — Так называемый магистрат кровавого короля Пэлиса.

— Вернее, наемный убийца, — заметил высокий. — Нужно задержать его и послать Тая за констеблями.

— Послушайте, — сказал я. — Я пришел сюда, потому что девочка повредила ногу. Она была напугана и считала, что ей угрожает опасность. Теперь она дома с вами, поэтому просто дайте мне уйти.

Вид рапиры убедил работяг в разумности моего предложения, и они начали понемногу расступаться, чтобы позволить мне пройти.

— Погодите, — остановила меня малышка.

— Что такое, Беатта? — спросила женщина.

— Я обещала ему, что разделю с ним ужин. Он уронил яблоко, когда нагнулся, чтобы помочь мне, и я сказала, что поделюсь с ним едой.

— Не стоит волноваться, — возразил я. — Я не…

К моему удивлению, мать девочки поднялась с лежанки и сказала:

— Обождите.

Оба мужчины и мальчик старательно делали вид, что удерживают меня на месте, хотя решительно ничего подобного не происходило.

— Почему вы зовете его шкурником? — снова спросила Беатта, обращаясь к мужчинам.

На этот раз ответил мальчик:

— Это значит, что он — драная шкура. Себя шкурники называют плащеносцами, и считается, что, пока они хранят честь, их плащи никогда не износятся и не порвутся.

— Только чести у них отродясь не было, — отозвался невысокий.

— Потому что они служили тирану Пэлису? — спросила Беатта.

— Да уж, эти ублюдки чинили препятствия законному правлению герцогов. Но не поэтому их называют «драными шкурами», детка. Когда герцоги возглавили войско, чтобы положить конец правлению тирана, эти так называемые плащеносцы бросили своего короля и сбежали, чтобы спасти собственные шкуры.

— Но если король был плохой, то разве они не правильно сделали, что сбежали? — спросила девочка.

Тут вернулась из кухни ее мать, торопливо засовывая в полотняный мешочек яблоко и кусок сыра.

— Нет, милая. Видишь ли, рыцари учат нас тому, что для любого человека хранить свою честь — значит верно служить своему господину. Эти предатели даже на такое не способны. Поэтому мы и зовем их шкурниками, драными шкурами, потому что их плащи насквозь в дырах, как и их честь.

— Оставьте еду себе, — сказал я. — У меня что–то пропал аппетит.

— Нет! — Женщина загородила мне выход и протянула мешочек. — Я хочу, чтобы моя дочь научилась понимать, что хорошо, а что нет. Она пообещала поделиться с вами едой, и вы ее получите. Я не собираюсь оставаться в долгу перед предателем.

Я поглядел на нее, потом на мужчин.

— А что насчет того человека?

— Какого человека?

— Рыцаря. Того самого, что гнался за ней. Что, если он найдет ее?

Мерна расхохоталась на удивление неприятным смехом.

— Можно подумать, что рыцарь на службе у герцога способен причинить вред ребенку! Если он там и был, то, скорее всего, увидел, как вы следили за девочкой, и хотел защитить ее. — Она посмотрела на дочь. — Беатта — глупышка. Она всё напутала.

Я был обеспокоен происшедшим на рынке. Вряд ли девочка напутала, не в силах понять, гнался за ней рыцарь или нет. Я даже представить не мог, зачем он преследовал Беатту, но и рисковать тоже не хотел. Поэтому повернулся к девочке.

— Беатта, ты все еще боишься рыцаря? Хочешь, чтобы я сегодня ночью посторожил твой дом на случай, если он снова придет сюда?

Мужчина попытался возразить, но Мерна подняла руку.

— Беатта, милая, скажи этому шкурнику, что нам не нужна его помощь.

Беатта поглядела на мать, потом на меня. И сказала с невинной жестокостью ребенка:

— Пошел прочь, грязная драная шкура. Ты нам тут не нужен. Злой король Пэлис был глупой свиньей, он сдох, и, надеюсь, ты тоже скоро умрешь.

Малышка, скорее всего, даже не видела короля Пэлиса живьем.

Герцоги окончательно победили, история усыпана свидетельствами их торжества. Даже если кто–то и охотится за девочкой, что я могу сделать? Орден плащеносцев с позором распущен, а эти люди скорее предпочтут, чтобы их дитя погибло от руки рыцаря, чем было спасено шкурником.

Я протянул руку и взял у женщины мешочек с едой только затем, чтобы поскорее убраться оттуда. Выйдя, я пошел прочь от их дома.

* * *

Спустя несколько дней, уже на пути из города, я под покровом ночи вновь прошел мимо дома Беатты. Знал, что мне придется дорого заплатить, если кто–то меня заметит, но чувствовал непреодолимое желание сделать это. В доме было темно, но на одном окне я заметил изображение птицы, нарисованное красной краской. В Шеверане это значило, что пропал ребенок.

ГОРОД СОЛАТ

К падению из окна второго этажа гостиницы я оказался не готов. Кест нечеловечески ловок: он, наверное, смог бы рухнуть со шпиля самой высокой башни и при этом ничего себе не повредить. Брасти невероятно удачлив, поэтому он приземлился точнехонько на широкий навес над задним входом, а потом просто съехал по нему на мощенный камнем дворик. Я не был ни достаточно гибким, ни везучим, поэтому просто рухнул вниз. Как мешок картошки.

Пока я поднимался, перед нами как из–под земли выросли восемь человек, вооруженных пиками. Ненавижу пики почти так же сильно, как магию. Мощные двенадцатифутовые древки с укрепленными острыми наконечниками из железа. Пикой можно остановить даже рыцаря в доспехах, скачущего на боевой лошади. В то же самое время это простое оружие подходит даже для новичков. И чем больше у вас пикинеров, тем проще будет расправиться с целым отрядом фехтовальщиков, независимо от уровня их мастерства.

Но меня это не слишком беспокоило. Беспокоило то, что я не слышу колокольного звона. Обычно в Солате констебли патрулируют улицы парами: это сделано для того, чтобы в случае опасности констебль мог побежать к одному из множества колоколов, установленных в разных частях города, и позвать подмогу. Существует код, и каждому кварталу соответствует определенное число колокольных ударов, так что подкрепление точно знает, куда нужно бежать. Но я до сих пор не услышал колокольного звона и начал подозревать, что констебли целенаправленно пришли за нами.

— Восемь с пиками здесь, еще двое с арбалетами наверху, — сказал Кест, доставая шпагу из ножен. — Кажется, это ловушка.

— Постарайся хоть немного скрыть свою радость, Кест, — отозвался Брасти, с тоской глядя в другой конец двора, где находился его лук, притороченный к седлу лошади.

— Вы отсюда не выберетесь. — Стоявший напротив него констебль улыбнулся так широко, что у него даже шлем немного сполз.

Брасти оскалился и нехотя вытащил шпагу.

Сверху раздался голос:

— Пики или арбалеты? Что вам больше нравится, шкурники?

Я взглянул наверх на человека, который высунулся из окна спальни Тремонди. На вороте его кожаного доспеха сиял золотой кружок. Старший констебль.

— Если опустите шпаги, я обещаю вам относительно легкую смерть, — сказал он. — Отнесусь к вам с большим уважением, чем вы отнеслись к лорду Тремонди.

— Неужели вы верите в то, что это мы убили Тремонди? — крикнул я в ответ.

— Конечно. Тут же собственной кровью лорда–предводителя на стене написано — «плащеносцы».

— Святой Фельсан, Взвесивший мир! — выругался я. — Какого черта нам убивать своего хозяина?

Старший констебль пожал плечами.

— Кто вас разберет? Разве вы, шкурники, не ищете повода отомстить за смерть корола Пэлиса? Может, Тремонди поддержал герцогов, когда они свергли вашего короля? А может, еще проще: он застал вас за воровством денег, и вы убили лорда, чтобы никто не узнал, что так называемые плащеносцы превратились в разбойников и грабителей.

— Только его деньги до сих пор лежат рядом с телом, — крикнул Брасти, нехорошо взглянув на меня.

— Гм-м… Понятия не имею, о чем ты говоришь, шкурник, — сказал старший констебль. — Тут никаких денег нет, совсем никаких.

Стоявшие напротив загоготали. Очевидно, воровство считалось в Солате преступлением лишь в тех случаях, когда этим занимались не констебли, а кто–то другой.

— Опять ты за свое, Фалькио, — тихо сказал Кест.

— Ты о чем?

— Говоришь вместо того, чтобы драться.

Я обнажил рапиру и поднял воротник плаща, надеясь, что костяные пластинки, подшитые снизу, защитят шею. Кест прав: больше говорить не о чем, ничто не поможет.

— Какие у нас шансы? — спросил я его.

— Мы победим, — ответил Кест. — Но меня, наверное, ранят в спину. В тебя попадет арбалетный болт, и ты, скорее всего, умрешь. Брасти добьет один из пикинеров, после того как они прорвут его слабую оборону.

— Как же приятно драться с тобой бок о бок, Кест, — съязвил Брасти, крепче сжимая эфес. — Тебе уже об этом говорили?

Кест лишь повел плечами, готовясь к атаке.

— Я‑то тут при чем? Это они собираются тебя убить.

Брасти резанул меня взглядом, и я понял, что констеблей он винить не намерен.

— Полагаю, что лучшего плана, чем умереть, у тебя нет? — спросил он и встал в защитную стойку, почти прижимая к себе гарду.

— Конечно, есть, — ответил я. — Мы их научим первому правилу клинка.

Охранник, стоявший ближе всего к Кесту, судорожно сжал пику, готовясь к атаке, и с ухмылкой спросил:

— И что это за правило, драная шкура? Ляг и сдохни, как делают предатели?

Он был крупным парнем, мускулистым и широкоплечим, как и положено пикинеру.

— Нет, — отозвался Кест. — Первое правило клинка — это…

Он не успел договорить, потому что охранник ткнул в него пикой со скоростью пули, вылетающей из дула пистоля.

— …втыкай острый конец в другого парня, — закончил Кест.

Никто из нас не успел ни двинуться, ни слова вымолвить. Все произошло так быстро, что мы успели заметить лишь результат схватки. Левой рукой Кест оттолкнул древко пики, отвел от себя удар, и наконечник оказался далеко за его спиной. Он бросил тело вперед в изящном выпаде, и шпага вошла в живот констебля не меньше чем на шесть дюймов. С нежностью, почти неприличной для подобного случая, Кест извлек клинок из тела стражника, и оно мешком рухнуло на землю.

Констебли, стоявшие перед нами, выглядели настолько потрясенными, что на миг, очень краткий миг, я даже подумал, что они сейчас сбегут. А затем услышал резкий металлический звук выпущенного арбалетного болта и почувствовал удар в спину. По телу поползла боль, и я возблагодарил святого Загева, Вызывающего слезы песней, за костяные пластинки, которые не дали пронзить тело. Но боль была адская.

— Проклятые плащи, — раздалось из окна на втором этаже.

— Под навес! — крикнул я, и мы трое приняли защитную стойку под широким тканым навесом, который прикрывал вход в трактир с заднего двора.

— Он не остановит арбалетные болты, — заметил Брасти.

— Знаю, но целиться будет сложнее.

Два констебля рядом со мной принялись тыкать пиками. Тот, что стоял слева, походил на мелкого злого хорька. Крупный парень справа напоминал медведя. Я отбил удар пики Хорька, свободной рукой схватился за древко и через секунду махнул клинком, чтобы блокировать удар Медведя. Хорек рванул пику на себя, но я крепко стоял на ногах, да и весил больше, поэтому у него ничего не вышло. Я бы получил гораздо больше удовольствия от гримасы разочарования на его лице, если бы рядом с моим ухом не пролетел арбалетный болт и не вонзился в землю прямо между нами. Воспользовавшись их недолговременным замешательством, я нажал на древко пики Медведя эфесом рапиры, а затем наступил на него, пригвоздив наконечник к земле. Хорек попытался еще раз вырвать свою пику — я подскочил к ним обоим, его рывок помог мне направить рапиру в горло Медведя. Крупный парень рухнул на землю, сползая с моего клинка, я ткнул острием в плечо Хорька, и он с громким воплем тоже упал.

Очередной болт заставил меня ретироваться под сомнительную защиту навеса, и я смог оглядеться и понять, что меня ждет. К счастью, ближайшие охранники теперь побаивались подходить, и я воспользовался их замешательством, чтобы посмотреть, как идут дела у Брасти. За Кеста я даже не беспокоился: наблюдая за тем, как он дерется, я чувствую себя неуклюжим подростком во время первого поцелуя.

Брасти пытался отделаться от констеблей, но ему не хватало места для маневра — однако выскальзывать из–под навеса и превращаться в легкую добычу арбалетчиков он тоже не собирался.

— Проклятие, Фалькио! Это твоя вина, — рыкнул он.

— Если ты умрешь прямо сейчас, Брасти, то я прикажу Кесту рассказывать всем и каждому, что ты умер нищим, что тебя все ненавидели и что любовник ты был никудышный.

— Ты же знаешь, что я не могу драться с пиками этойштуковиной, — крикнул в ответ Брасти, неловко размахивая перед собой шпагой. Он был неплохим фехтовальщиком, учитывая, что почти никогда не упражнялся, но драться с двумя–тремя пикинерами одновременно совсем не просто. Конечно, будь у него лук, дело пошло бы совсем по–другому.

— Кест! — крикнул я. — Прикрой–ка Брасти.

Кест посмотрел искоса, одновременно парируя бешеную атаку констебля: он меня понял.

— Арбалеты, Фалькио, — напомнил он, уйдя от лобового нападения и встав бок о бок с Брасти.

«Черт побери, — подумал я, — он прав». Если Брасти бросится к лошадям, то арбалетчики со второго этажа тут же начнут целиться в него. Значит, нужно найти для них более привлекательную цель.

— Отлично. Действуй! Сейчас!

Я вытащил из рукава спрятанный там кинжал, вышел из–под навеса и метнул его в старшего констебля, наблюдающего за боем со второго этажа. Клинок вошел в подоконник, не долетев шести дюймов до его лица, и я выругался, проклиная святого, который не помог мне лучше прицелиться.

Старший констебль был закаленным в боях воином: не обращая внимания на кинжал, он навел на меня арбалет. Я прыгнул влево как раз вовремя: болт вонзился в землю прямо между ног. Без всяких колебаний старший отложил свой арбалет и взял заряженный у другого охранника, но тут же поменял прицел. Наверное, кто–то другой привлек его внимание. Брасти!

Я метнул в констебля еще один кинжал, пытаясь дать понять, что представляю более серьезную угрозу. И в этот раз у меня получилось лучше, чем в первый: кинжал угодил в плечо. К моему несчастью, констебль покачнулся, но выстрелил. Пришлось расстегнуть плащ и достать дополнительные кинжалы. Наверное, удача, отмеренная мне богами и святыми, закончилась, потому что шальной болт угодил мне прямо в незащищенное бедро.

— Ага, я попал в тебя, драный ублюдок! — взревел старший констебль и рухнул на руки своих товарищей в спальне Тремонди.

За спиной раздался вопль — шипя от боли, простреливающей всю ногу, я оглянулся и увидел, что один из оставшихся еще в живых констеблей направил пику прямо мне в грудь и собирается убить меня. Я махнул клинком, зная, что не успею отразить удар, но тут его шею пронзила стрела. Он упал на землю прямо у моих ног — я оглянулся, не атакует ли кто меня, но нападавших больше не было. Рядом с Хорьком и Медведем, которых я убил, лежали двое, пронзенные стрелами. Остальные трое пали мертвыми или раненными от шпаги Кеста.

— Арбалетчики прекратили стрелять, — сказал он, выходя из–под навеса.

— Значит, бегут сюда. Пора уходить.

— Фалькио, отличная была мысль прикрыть Брасти, чтобы он смог достать свой лук. Я об этом даже не подумал.

Я оперся рукой о его плечо, пытаясь как можно меньше ступать на раненую ногу.

— Кест, ты действительно считаешь, что самый лучший исход боя — это когда все, кроме тебя, погибают? В следующий раз, пожалуйста, постарайся придумать что–нибудь получше.

Мы встретились с Брасти в конце двора, и я возблагодарил святого Шьюлла, Купающегося со зверями, за то, что наших лошадей не задели во время боя. Пока Брасти собирал стрелы, я размышлял над тем, кто нас подставил.

— Боги, Кест, с каких это пор нас стало так легко подозревать в самом худшем?

— Времена изменились, Фалькио, — ответил он и показал на что–то за моей спиной.

Я оглянулся и увидел Брасти, держащего стрелы одной рукой и обыскивающего тела павших другой.

— Брасти, прекрати грабить констеблей! — крикнул я.

Он взглянул угрюмо, но тут же прекратил свое занятие и подбежал к лошади.

— Да я и не собирался ничего брать у этих милых людей, которые просто добросовестно выполняли свою работу и собирались убить нас, — проворчал он, вскакивая на свою гнедую кобылу. — Потому что это было бы не просто бесчестно, это было бы, о боги и святые, невежливо!

— Интересно, — сказал Кест, взяв повод и пытаясь развернуть лошадь.

— Что? — спросил Брасти.

Кест кивнул в мою сторону.

— Я только что заметил, что он слишком много говорит перед дракой, а ты — после. Интересно почему?

Он дал лошади шенкелей и припустил вниз по улице, Брасти последовал за ним. Я оглянулся на лежащих на земле и подумал, сколько еще продержатся плащеносцы, пока окончательно не превратятся в тех, кем люди нас давным–давно считают, — в шкурников.

* * *

В мире есть два самых отвратительных ощущения. Второе — это когда вдруг понимаешь, что сейчас придется драться за свою жизнь. Мыщцы сразу же деревенеют, начинаешь потеть и дурно пахнуть (к счастью, в такой момент этого никто не замечает), а желудок скручивается узлом и падает куда–то вниз.

А первое из самых отвратительных ощущений — это то, когда ты осознаёшь, что драка уже закончилась. Мыщцы расслабляются, голова раскалывается, ты продолжаешь потеть, ну и дурно пахнуть, куда ж без этого. А напоследок ты вдруг замечаешь, что из бедра у тебя торчит арбалетный болт. Именно из–за него нам пришлось остановиться.

— Нужно его вытащить, — глубокомысленно сказал Брасти, глядя сверху вниз с крыши, где он отслеживал, не идут ли за нами констебли.

Я мог бы убить его, но для этого моему телу пришлось бы проделать весь цикл заново, а от меня, честно говоря, и так уже пахло хуже некуда. Мы остановились у развилки в переулке и решили немного передохнуть. Лошадям не слишком нравилось на полной скорости огибать углы домов по брусчатке, да и с раной на ноге нужно было разобраться.

Кест посмотрел на меня.

— Как обычно, удар–рывок–затрещина?

Я вздохнул.

— Полагаю, у нас нет времени, чтобы найти лекаря?

Брасти слез с крыши ближайшего дома.

— Они пошли по дворам. Похоже, парни не слишком стремятся нас найти, но их главный, старший констебль, тот, что тебя подстрелил, гоняет их в три шеи. В общем, через несколько минут они сюда доберутся.

Проклятье.

— Значит, удар–рывок–затрещина, — согласился я, заранее содрогаясь от того, что меня ждет. — Только в этот раз бей сильнее, Брасти.

Кест полил водой рану, заставив меня зашипеть от боли.

— Ты только в этот раз не кричи, — предупредил Брасти. — Мы же не хотим, чтобы нас поймали.

Пока я молился святому Загеву, Вызывающему слезы песней, чтобы он спустился хотя бы разок и познакомился с моим добрым другом Брасти, Кест крепко ухватился за древко и кивнул напарнику.

Прием «удар–рывок–затрещина» изобрели мы втроем какое–то время тому назад. Получив множество ранений, ты начинаешь понимать, что тело не может чувствовать боль в разных местах одновременно. Например, если у тебя болит зуб и вдруг кто–то бьет тебя в живот, то ты сразу же забываешь о зубной боли.

В общем, работает это так: Брасти бьет меня кулаком в лицо, Кест в это время вытаскивает стрелу из ноги, и потом Брасти дает мне еще одну затрещину, такую, чтобы мозг не успел отреагировать на боль в ноге и я не заорал благим матом.

Я все–таки заорал.

— Тс–с–с! Тише, Фалькио, — прошептал Брасти, маша пятерней перед моим лицом. — Они нас могут услышать. Крепись!

— Я же просил бить сильнее! — возмутился я; перед глазами все еще плавали звездочки.

— Сильнее с этого угла не смог: Кест мне помешал.

— Ты бьешь как девчонка.

Кест перестал бинтовать мне ногу и сказал:

— Почти треть плащеносцев короля Пэлиса были женщинами. Многих из них ты сам обучил. По–твоему, они плохо дрались?

Всё так и есть, но в тот момент мне было не до семантики.

— Они дрались как разъяренные чертовы святые. А Брасти дерется как девчонка, — проворчал я, придерживая край бинта, пока Кест накладывал на рану еще один кусок ткани.

— Ну что, полагаю, теперь отправимся в Бэрн? — спросил Брасти.

Я поднялся. После перевязки нога болела гораздо меньше: теперь боль была не жгучей, а дергающей.

— Либо так, либо останемся здесь и поучим тебя, чтобы ты больше не дрался как девчонка.

— Фалькио, если ты еще раз это повторишь, я тебя сам ударю, — пообещал Кест.

— Это просто фраза такая. «Дерешься как девчонка». Все так говорят. Смешно же.

Он передал мне рапиру и сказал:

— Не смешно. Это звучит абсурдно.

— Смешно именно потому, что абсурдно, — упорствовал я.

Брасти хлопнул меня по плечу.

— Не обращай на него внимания, Фалькио. Он утратил чувство юмора в тот день, когда научился махать клинком.

Странно, но Брасти оказался абсолютно прав, хоть и сам не догадывался об этом.

КАРАВАННЫЙ РЫНОК

Я уже упоминал, что мы с матерью жили на окраине городка, который граничил с селением Лут. На границе стоял деревянный столб — именно там мы и познакомились с Кестом, когда нам обоим было по восемь лет. Я — бедный мальчишка, безотцовщина, без перспектив на будущее — в лучшем случае мог бы стать городским сумасшедшим. Мать Кеста Мюрроусона была знахаркой, а отец — кузнецом–оружейником. Кест все время шутил, так что, познакомившись с ним, я понял, что не подхожу даже на роль городского сумасшедшего. Но он никогда не насмехался надо мной из–за того, что я бедный или что у меня нет отца, и благодаря этому мы почти сразу же стали лучшими друзьями. Кест был домоседом, которому не нравилось ни ловить рыбу, ни охотиться, ни даже играть в войнушку, — я же всегда мечтал, что когда–нибудь стану плащеносцем, таким же, как в легендах Бала.

Отец Кеста ковал лучшие клинки в округе; фехтовать он научился на войне с Аваресом, страной на западе от нас, населенной варварами, которые время от времени перебирались через горы и устраивали набеги на наши города и сёла. Каждый раз мы побеждали их, потому что наши войска умели драться, а они лишь бегали, кричали и мочились от страха, пытаясь размозжить череп противника всем, что подвернется под руку.

В общем, Мюрроу, отец Кеста, отлично владел клинковым оружием, но так как Кест совсем не проявлял к этому интереса, отец решил вызвать в нем ревность, принявшись учить меня фехтованию. Он показал мне, как драться на саблях — их еще называют боевыми клинками, потому что в наше время на дуэлях дерутся более легким оружием. Но из всех клинков мне больше всего полюбилась рапира — прямая, с острым концом, легкая по сравнению с боевым мечом, а еще мне очень нравился элегантный стиль боя: сражаясь на рапирах, ты словно танцуешь со Смертью. Учеником я оказался хорошим, мне нравилось бывать у них. Как Мюрроу ни старался, разжечь ревность в сыне ему не удалось. Кест наблюдал за моими занятиями и даже время от времени хвалил, но сам ни разу не выказал желания поупражняться с клинком.

Когда мне исполнилось десять, Мюрроу отвел меня как–то в сторону и сказал: «Фалькио, мой мальчик, когда–нибудь ты станешь отличным фехтовальщиком. Отличным. Я не видел никого ловчее тебя».

В моей груди разгорелся теплый огонь. Раньше никто не называл меня «мой мальчик», и в этот момент я почувствовал нечто такое, чего давно уже не испытывал. Я обиделся на Кеста. Не из–за того, что у него был отец, а ему было наплевать — просто сам я когда–то очень старался угодить своему отцу, а Кест не делал и половины этого для Мюрроу. За то, что он не проявлял интереса к фехтованию, я на него совсем не сердился. Кест был умен, умел шутить, и его все любили. Он обладал многими талантами, поэтому я радовался, что хоть клинки друг оставил мне.

Миновали годы: я даже глазом не успел моргнуть, как нам исполнилось двенадцать. Мой день рождения уже прошел, приближались именины Кеста. Я никогда не забуду тот день, когда он явился ко мне домой, чтобы сказать…

В общем, дело было так. Он постучал в дверь. Я вышел с недоеденным ломтем хлеба в руке, и Кест произнес:

— Фалькио, мне нужно тебя кое о чем спросить. То есть, честно говоря, я должен тебе кое–что сказать.

Я положил ломоть на приступок и, по своему тогдашнему обыкновению, скрестил руки на груди.

— Что стряслось? — спросил я.

Он помялся, но потом набрал воздуха и выпалил:

— Я собираюсь взять в руки клинок, Фалькио.

Я облегченно выдохнул.

— Проклятье, Кест! Святые угодники, как же ты меня напугал!

— Я серьезно, Фалькио. Буду учиться фехтованию. И начну сегодня же. Не хотел расстраивать тебя или обижать, потому что с тобой это никак не связано. Просто мне нужно это сделать. Пришла пора взять в руки клинок.

Я посмотрел на него, хотел спросить, почему вдруг он решился, но понял, что Кест мне никогда об этом не расскажет.

— Это значит, что мы с тобой больше не друзья? — спросил я, сбитый с толку и немного обиженный.

— Нет, конечно, мы всегда будем друзьями. Именно поэтому я и хотел тебе рассказать, чтобы ты не подумал, что между нами что–то не так.

Я недолго думал об этом.

— Ну ладно. Вот и хорошо. Теперь мы сможем упражняться вдвоем. И станем лучшими фехтовальщиками в городе. Люди будут собираться, чтобы посмотреть на нас. Сегодня же расскажем об этом твоему отцу и начнем.

Я считал, что милостиво отнесся к другу: всякому понятно, что он меня вряд ли догонит, ведь ему уже почти исполнилось двенадцать. Кест лишь ухмыльнулся, и мы пошли к нему домой. Когда Мюрроу увидел Кеста, он как–то с первого взгляда сразу всё понял и, не сказав ни слова, снял со стены еще один клинок.

Когда Кест взял оружие в руку, я сперва подумал, что моему другу придется тяжко: он, конечно, наблюдал за мной и, скорее всего, знает, как надо парировать и нападать, но поначалу будет выходить неуклюже, потому что таких мыщц, какие нарастил я, упражняясь уже несколько лет, у него пока нет. В течение первого часа так всё и было: он не успевал отбиваться, спотыкался и падал, пытаясь нападать. Но не прекращал упражнений, вставал и повторял движение за движением, удар за ударом.

К обеду он уже побеждал меня в каждом бою. К вечеру победил своего отца, а к тому времени, как Кесту исполнилось тринадцать, на земле не было человека, который управлялся бы со шпагой лучше него. Он так и не рассказал мне, что заставило его передумать, но, став величайшим фехтовальщиком в мире, Кест перестал шутить.

* * *

— Хватит, Брасти, — сказал Кест, но тот лишь покачал головой и спешился.

— Ну конечно, к чему жаловаться, ведь, куда б мы ни пошли, результат один.

Все выезды из города были перекрыты, выпускали лишь караваны.

— Спрячемся, будем драться или сбежим? — спросил меня Кест.

Я не успел еще об этом подумать, но Брасти ждать не собирался.

— Я же сказал вам, что выбраться отсюда мы не сможем. Они никого не выпускают, кроме, святые их подери, караванов. И силой прорваться через всех мы тоже не сумеем. Придется затаиться и ждать, пока всё это не закончится.

— Не закончится, пока нам самим не придет конец или мы не найдем убийцу, — резонно заметил Кест. Он сложил руки на груди и ждал, пока я скажу что–нибудь вразумительное.

Кем бы ни была женщина, убившая лорда–предводителя Тремонди, задумала она преступление идеально. Все знали, что Тремонди богат и что в телохранители он нанял плащеносцев. Поверить в то, что трое «шкурников» убили своего нанимателя, чтобы присвоить его деньги, проще простого. Если нас поймают, то никто нам все равно не поверит, а если мы сбежим, то этим лишь подтвердим свою вину. В любом случае настоящего убийцу никто подозревать не станет. Наверняка эта дамочка сейчас разгуливает по городу и наслаждается свободой.

— Мы не сможем отыскать убийцу, — сказал я. — У нас не получится рассказать, кого мы видели в комнате, мы даже описать ее не сможем. Через пару часов весь Солат будет искать именно нас.

Брасти всплеснул руками.

— Поэтому мы бежим. Опять. Как трусы.

— И это у нас неплохо получается, — заметил Кест.

— Если каждый день упражняться, можно научиться чему хочешь.

— Поедем к рынку караванов, — решил я. — Констебли разыскивают нас по всему городу: они знают, что мы попытаемся спрятаться, поэтому захотят поймать нас прежде, чем мы уйдем в подполье. Но на караванном рынке пока еще ни о чем не известно.

— Блестяще, — съязвил Брасти, аплодируя. — Караванный рынок. И это меня здесь считают самым недалеким.

— Не беспокойся, — спокойно сказал Кест. — На твое место претендентов нет.

— Я думал, ты не умеешь шутить.

— А я и не шучу.

Я слушал, как эти двое перебрасываются колкостями, и раздумывал над ситуацией. Единственный шанс выбраться из города и подзаработать денег — это наняться поединщиками или охранниками в какой–нибудь караван. В наше время воин, умеющий фехтовать, дает огромное преимущество в пути. Но мало кто из караванщиков, кроме лорда Тремонди, отважится нанять «шкурников», а значит, нам придется соглашаться на любые условия, причем быстро, пока констебли не решат обыскать рынок. Я подозревал, что туда они заглянут в самую последнюю очередь. Слухи о том, что в городе жестоко убили лорда–предводителя, распространятся быстро, и это, несомненно, скажется на торговле. Для города будет лучше, если констебли станут помалкивать. Для нас, впрочем, тоже.

— Давайте придерживаться плана, — наконец сказал я. — Мы отправились в путь с лордом Тремонди, потому что он собирался поехать на юг, а мы хотели попасть в Бэрн, так? Денег у нас нет, и даже если бы нам удалось выскользнуть из города обычным путем, то без монет мы далеко не уедем. Остается караванный рынок. Попробуем найти работу в каком–нибудь караване и выйти с ним из города через Рыночные ворота. Констебли их не стерегут, так что меньше шансов, что нас схватят.

— А как же планы Тремонди? Чтобы плащеносцы стали хранителями торговых путей? — спросил Брасти.

— Скорей всего, они умерли вместе с самим Тремонди, — ответил Кест.

Мне пришлось с ним согласиться.

— Даже если кто–то и поставит этот вопрос на голосование, шансов победить у них теперь никаких.

— Что ж, Фалькио, — сказал Брасти голосом, загустевшим от ярости и раздражения, — позволь мне первым лично поблагодарить тебя за то, что теперь мы все умрем в бесплодной попытке помочь тебе обрести искупление!

— У нас все еще есть шанс, Брасти: даже Тремонди слышал, что королевские самоцветы находятся в Бэрне.

— Ну конечно! Это лишь слухи, такие же, как насчет Шеверана и проклятого Рижу. «Ищи среди наименьших из благородных семейств». Что это вообще означает? Никто из них не хочет иметь с нами дела…

— Если мы найдем…

Он отвернулся.

Мне не следовало, но я все–таки сказал:

— Это мое заклятие, Брасти. Последнее, о чем попросил меня король.

За неделю до того, как герцогское войско захватило замок, король встретился с каждым из ста сорока четырех плащеносцев лично, и каждому из нас он дал особое поручение — «заклятие». Скорей всего, вычитал это слово в какой–то древней книге. Одних он заставил поклясться, что они сохранят все в тайне, других — нет. Мне он поручил найти королевские чароиты. Раньше я о них никогда не слышал, но король не в первый раз приказывал мне сделать что–то, не объясняя подробностей.

Брасти снова всплеснул руками.

— Идиот, он нам всем дал заклятья. Тебе, мне, Кесту и всем остальным. Но король мертв, Фалькио. Они убили его, а мы стояли рядом и позволили герцогам захватить замок. А когда они с ним расправились, водрузили его голову на шест и выставили на всеобщее обозрение, мы даже пальцем не шевельнули. По твоему приказу.

— Не начинай, — предупредил его Кест, но Брасти уже несло.

— А ты, твоя величайшая чертова задница! Что делал самый быстрый клинок в мире, пока они убивали короля? Отдыхал в ножнах?

— Что–то я не видел, чтобы твои стрелы летали, — спокойно отозвался Кест.

— Не видел, потому что я такой же послушный жалкий магистратишка, как и ты. Ну и что теперь? Мы жизни свои положили ради нашей глупой мечты, а теперь она мертва, а мы всего лишь проклятые богами глупцы, которые до сих пор этого не поняли.

— Если это всего лишь глупая шутка, то почему ты никогда не рассказывал нам о своем заклятье, Брасти? — спросил я. — Потому что он приказал тебе хранить все в тайне, не так ли?

Брасти отвернулся, но я схватил его за плечо и развернул.

— Если всё, что заботило короля, умерло там вместе с ним, почему ты до сих пор хранишь его тайну? Я тебе скажу почему, Брасти: потому что мечты не умирают, если мы продолжаем в них верить. — Сказав это, я сразу же понял, что совершил ошибку.

— Проклятые святые, Фалькио, да ты еще хуже! — заорал Брасти так, что я съежился. — Ты купился на все эти слова о правосудии и свободе точно так же, как и Пэлис. — Он распростер руки. — Оглянись, Фалькио. Люди нас ненавидят — нет, даже хуже, они нас презирают. Они проклинают наши имена. Когда человек творит что–то ужасное, чему и слова нельзя придумать, они называют его шкурником. Я не хочу так жить.

— Думаешь, крестьянам легче? Или любому другому, живущему под игом герцогов, этих самозваных принцев? Они правят своими землями, как боги, и только король и мы держали их в узде.

— Только не заводи мне эту «Песнь крестьянина», Фалькио. Я родился таким же бедным, как и ты, и на коне проскакал не меньше твоего. Рисковал жизнью много раз и готов был погибнуть смертью героя. Но смерти предателя я не хочу. Это неправильно, не…

— Несправедливо? — спросил Кест.

Брасти замолчал, на лице его промелькнула боль. Когда я с ним познакомился, он был вполне доволен своей судьбой. Жил так, словно мир — золотой плащ на его плечах, и в каждом его шаге звучала уверенность — у Брасти все отлично, и в мире тоже все отлично. Спустя пять минут он вновь натянет эту маску, и никто даже не заметит разницу.

Теперь ему только это и осталось — маска. А под ней сплошная печаль, он предан всем и всеми, прежде всего мной. Как скоро придет тот день, когда Брасти презрит мой приказ и отправится грабить мертвых? Сколько из нас уже встали на путь грабежа и разбоя ради того, чтобы выжить? Не так давно мы были героями — теперь же мы предатели с грамотами о бессмысленном помиловании, не имеющие ни союзников, ни цели.

Может, мы и впрямь стали «драными шкурами».

Кест что–то сказал Брасти, тот ответил, но я уже не разобрал слов. Пять лет я следовал за единственной подсказкой, которую дал мне король. Искал союзников среди наименьших из благородных семейств. Многие из них погибли от руки герцогских рыцарей по ложным обвинениям, а те, кто еще остался, отказывались связываться с плащеносцами. Но были и исключения: слуга леди Лаффаристе, некогда наперсницы короля, передал мне записку с торопливыми каракулями. В ней говорилось: «Не сейчас. Им нужно еще время». Слабая надежда, и для Брасти ее недостаточно, несмотря на то, каким верным он остался под всей этой наносной бравадой. Мы неоднократно спорили о последнем приказе короля, и никто из нас не мог победить в этом споре. Либо королевские чароиты в самом деле где–то есть, и мы их найдем, либо закончим дни, болтаясь где–нибудь в петле.

Я оседлал лошадь и поехал по мощеным улицам в сторону рынка, предполагая, что Кест и Брасти в конце концов последуют за мной. Но в тот миг мне уже было все равно.

* * *

Нам потребовался час, чтобы от центра города добраться до рынка караванов и не попасться. Я все еще считал, что нам лучше всего отправиться на юг в Бэрн, где, по сведениям лорда Тремонди, находился один из королевских чароитов. По слухам, он «разгуливал» по побережью неподалеку от Шеверана. Брасти ворчал, что мы понятия не имеем, где находятся самоцветы, — и это было правдой, но ничего лучше он не придумал. Нам следовало выбраться из Солата, нас ненавидели на севере от Рижу до Орисона — вообще–то нас нигде особенно не любили.

— Мы не даем работу чертовым драным шкурам, — отрезал главный караванщик, толкнув меня в грудь заскорузлой рукой. — Валите отсюда. Ищите дураков, которые вам заплатят.

Старик воевал: это было заметно по его выправке и жилистому телу. Его караван состоял из семи возов; в вычурной карете чудовищных размеров, стоявшей во главе, по моим предположениям, путешествовал владелец каравана. Я осмотрел ее со всех сторон. Замечательная цель для разбойников.

— Послушайте, — сказал я как можно дружелюбнее. — Вам не хватает нескольких человек, лучше нас троих вам все равно не найти, особенно за ту плату, что вы предлагаете.

— Тебе я даже конского навоза не дам, шкурник.

Несмотря на возраст, под кожаной курткой у него бугрились мыщцы — одного этого было достаточно, чтобы отвадить любителей ввязаться в драку. По натуре я человек осторожный, поэтому собрался уже уходить, чтобы попытать счастья в другом караване, но спустя секунду услышал, как он ко мне обращается:

— Почему бы тебе не попытаться еще разок посадить короля Пэлиса на царство, а? Небось он был бы не против, да и его тело, поди, всё там же валяется. Только придется потрудиться найти тот шест, на который водрузили голову тирана!

Каким–то образом клинок оказался у меня в руке, а сам я уже стоял лицом к лицу с караващиком и отчего–то прекрасно себя чувствовал. Просто замечательно. Спокойно и уверенно. Собирался применить первое правило и воткнуть клинок ему прямо в рот, и от этого мне стало бы еще лучше, совсем чудесно: до самого конца своей короткой жизни я бы знал, что в мире стало ровно на одного гада, марающего имя моего короля, меньше.

Пятеро парней обнажили клинки, а за каретой я заметил еще одного с пистолем. Проклятье, придется поторопиться. Если пуля попадет в меня, то останется лишь пара секунд до смерти на то, чтобы пронзить его рот.

— Полегче, парни, — сказал Брасти, натягивая стрелу. — Если ваш приятель с пистолем попробует даже вздохнуть, я его прикончу. Поверьте, у вас пятерых против нас троих шансы невелики.

Капитан готов был уже отдать приказ нападать, но из повозки вдруг раздался голос:

— А как насчет пятерых против одного?

Сказано было женским голосом, тоном весьма соблазнительным, едва прикрывающим издевку.

— Миледи, — начал капитан.

— Молчать, Фелток. Может, ты и капитан, но хозяйка каравана — я.

— Скорее уж ваша матушка, — пробормотал он под нос.

Из повозки вышла девушка в синем платье служанки и робко подошла к капитану. Темные волосы, нежное лицо — она наконец набралась духу и подняла на нас стыдливый взор.

— Миледи просила передать, что если шкурник — прошу прощения, сэр, — плащеносец сможет в одиночку одолеть пятерых, то она наймет вас и ваших товарищей охранять караван за полную плату.

— Трин, возвращайся в повозку к своей госпоже, — рыкнул Фелток. — Тут небезопасно.

Трин опустила глаза, но пропустила его слова мимо ушей. Брасти одарил ее озорной улыбкой и подмигнул, прежде чем обратиться к той, что сидела в повозке:

— Миледи, благодарю за то, что вмешались в наш разговор, но мы уже собирались уходить. Смею ли я надеяться, что вы позволите поцеловать руку и взглянуть на лицо обладательницы столь прекрасного голоса?

Капитан что–то сказал на ухо своему помощнику.

— Позвольте спросить, что именно вы имели в виду, миледи? — поинтересовался Кест, и тут я понял, что дело плохо. Единственное, что развлекало Кеста в последнее время, это различные передряги с ужасно низкими шансами на выживание и то, сможет ли он убить меня, отрабатывая свои новейшие фехтовальные приемы.

— Я имела в виду именно то, что сказала, — раздался голос из повозки. — Ваш старший в одиночку против пятерых мужчин. Если он победит и при этом никого не убьет, я найму всех троих. Но за каждого тяжелораненого вам придется отдать мне одного из ваших, без всякой оплаты.

Подобные условия не были редкостью: в конце концов, как еще можно оценить боеспособность охраны, которую ты нанимаешь? Но пятеро против одного — это не просто вызов, а бой не на жизнь, а на смерть. Даже если я и одолею этих пятерых мерзавцев с дубленной от ветров и солнца кожей, то вряд ли обойдется без потерь. А если я лишу жизни троих, нам придется работать бесплатно.

— Забудь…

— Мы согласны, — крикнул в ответ Кест.

Я повернулся к нему, надеясь, что Брасти приглядывает за караванщиком и его людьми.

— Ты выжил из ума? — пробормотал я. — Я не смогу победить пятерых, не ранив их. Никто не сможет.

— Это возможно, доверься мне.

— У тебя самого так никогда не получалось, — сказал Брасти, не отрывая взгляда от охраны каравана. — А тебя еще никто не мог одолеть.

— Это не так, — ответил Кест. — Однажды Фалькио побил меня в поединке.

Глаза Брасти округлились.

— Это правда, — сказал Кест.

Правда, чисто технически. Плащеносцы были не просто странствующими магистратами, а лучшими в мире поединщиками. Можно даже сказать, это входило в круг наших обязанностей, потому что иногда для того, чтобы привести в действие королевский закон, требовалось бросить вызов самому герцогу и сразиться с его лучшим воином. В случае победы плащеносца герцог обычно сдавал позиции. При обратном исходе они отправляли назад останки магистрата, завернутые в кожаный плащ. Так что во время обучения нам приходилось драться друг с другом на турнирах, и уж конечно не на деревянных мечах. Плащеносец должен уметь нанести противнику такую рану, чтобы он сдался, но при этом не умер. Настолько хорошо мы владели клинком — или, лучше сказать, должны были владеть. Потому что нам это не всегда удавалось.

По окончании королевского турнира победитель получал звание первого кантора плащеносцев. Я очень хотел победить — более того, решил, что обязательно одержу победу. Верил в то, что плащеносцы делают больше, чем кто бы то ни было. И я больше, чем кто бы то ни было, хотел вести их за собой.

Я победил в нескольких раундах, пока из всех претендентов на главный приз не остались лишь мы с Кестом.

Наверное, я втайне надеялся, что он выйдет из борьбы немного раньше или просто потеряет интерес. С Кестом это случалось: временами, когда бой не соответствовал его стандартам или казался слишком легким, он просто выходил из игры. Но в этот раз он дошел до конца, мы дрались, и я победил. Но никогда, ни единой душе я не скажу, как это вышло. Даже Кест не знает — наверное, именно поэтому ему так нравится регулярно подвергать мою жизнь опасности.

— Черт возьми, Кест, пару часов назад ты собственными руками выдернул из моей ноги арбалетный болт, а теперь отправляешь меня сражаться с пятью бойцами? Почему бы тебе не пойти и не вызвать на дуэль чертового святого Кавейла, Режущего клинком воду?

— Когда появится такая возможность, я это сделаю, — ответил Кест, отчего–то выглядя совершенно расстроенным.

— Ты бы пошел на бой со святым клинков? Совсем с ума сошел?

— Святой, Фалькио, — это просто маленький божок. И будь спокоен: если я с ним встречусь, то обязательно сражусь.

— Боги, ты серьезно? — спросил я и отвернулся.

Если Кест когда–нибудь станет святым, воплощением идеала, то его назовут Кест, Не способный ничему научиться. К несчастью, моя потребность соответствовать его ожиданиям всегда побеждала желание набить ему морду.

— Отлично, — сказал я капитану каравана. — Приготовьте место для боя, и давайте поскорее покончим с этим.

Я подумал, может, хозяйка каравана все–таки решит нанять нас, если я произведу на нее впечатление.

Капитан фыркнул и приказал переставить лошадей. Он выбрал пятерых, парни разделись до пояса и вооружились. Два боевых клинка, пика, два кинжала и топор. Проклятье, ненавижу драться против топора. Тратишь столько времени на то, чтобы следить, как бы он не ударил по клинку и не разнес его вдребезги, что совершенно забываешь о своей голове. Мне оставалось лишь одно преимущество. Все они — дюжие парни, но всего лишь юнцы, которые играют грудными мыщцами, чтобы произвести неотразимое впечатление на дам из толпы. Вокруг нас уже начали собираться зеваки. Я же, со своей стороны, не собирался снимать плаща, который все–таки защищал меня от этих ублюдков.

Я обнажил рапиру и достал вторую, которая лежала в ножнах, притороченных к седлу.

— Фалькио, — позвал Кест.

— Что еще?

Он смотрел на меня почти застенчиво: довольно странное выражение для Кеста.

— Они будут драться без доспехов, так что…

— Может, уже закроешь свой проклятый богами рот, Кест, или, клянусь, я сам проткну себе брюхо клинком, чтобы тебе стало стыдно.

Я повернулся к пятерым парням и сказал:

— Если хотите надеть доспехи, поторапливайтесь.

Они ухмыльнулись.

Что ж, ухмыляйтесь, парни. По крайней мере, кто–то из вас заработает такие раны, что сможет показывать их детям. Если я, конечно, прежде не отрежу вам яйца.

Хорошо хоть Брасти оттащил от меня Кеста, и я смог сосредоточиться на противниках и двух основных задачах. Задача первая — как сделать так, чтобы меня не убили, и вторая — как не убить никого из них. Я решил пока не думать о второй задаче и сделать все возможное, чтобы выжить. Обычно котелок у меня хорошо варит, надо только настроиться. Чтобы стать магистратом, мало запомнить все положения королевского закона. Нужно уметь просеивать улики и придумывать, как заставить людей подчиняться закону или, к примеру, как выбраться из темницы, принадлежащей какому–нибудь лорду.

В общем, я решил, что лучше сражаться с каждым по очереди, чем со всеми пятью сразу. Вряд ли бы они со мной согласились, но за долгие годы язык не раз доводил меня до беды — я довольно хорошо научился подначивать противников и определять, кто из них первым получит тумака.

— Погодите, — сказал я, когда они принялись меня окружать. — Мы же договаривались на пятерых мужчин. Это несправедливо.

Капитан каравана смерил взглядом своих людей, потом глянул на меня.

— Тут как раз пятеро, что тебя не устраивает?

— Ты что, слепой? Пять мужчин. Мужчин. — Я указал рапирой на самого мелкого с копьем, который был очень похож на стоявшего рядом парня с двумя кинжалами. — Этот совсем еще мальчишка. Его мамаша очень расстроится, а я не хочу, чтобы эта вечно пьяная коровища, которая принесла его в подоле, каждую ночь кляла мое имя. Мне и так плохо спится, не хватало еще брать на свою совесть смерть мальчишки.

Копейщик выругался.

— Это меня ты зовешь мальчишкой? Чертова драная шкура, я тебе сейчас покажу, кто тут мальчишка.

Он стал запальчиво размахивать передо мной копьем, даже не осознавая, что острие клинка, который я держал в левой руке, уже нацелилось ему в грудь. Правым клинком я легко отклонил наконечник копья, когда он приблизился к моему животу, — копейщик сообразил и остановился в шести дюймах от острия рапиры. Попытался отступить, но я использовал тот же самый трюк, что и с констеблем. Наступил на копье. Он оказался сильнее Хорька и удержал оружие. Сильнее, но глупее. Пришлось использовать простейший прием, который мы с Кестом часто применяли в детстве. Я взбежал по древку копья, и мальчишке пришлось бросить оружие, подпустив меня к себе на расстояние фута; вращением кисти я отвел клинки в сторону от него и гардами ударил парня по вискам. Можно было сделать и по–другому, но я собирался унизить его в глазах товарищей: таков уж был план. Мальчишка–копейщик рухнул как подкошенный.

— Давай, пожалуйся своей мамаше–шлюхе, что тебя сегодня побил злой взрослый дядька, — сказал я, обращаясь к неподвижному телу.

Сбоку от меня раздался вопль. Я оглянулся — на меня несся Два–кинжала. Значит, не ошибся. Старший брат решил вступиться за честь семьи. Если я чему–то и научился в жизни, так это тому, что проблемы чаще всего появляются именно из–за поруганной чести.

Два–кинжала владел неплохой техникой. Он походил на каретника, занимавшегося починкой повозок. Отчего–то многие каретники в прошлом были мореходами, которым пришлось сойти на берег по той или иной причине.

Два–кинжала пытался подойти как можно ближе, чтобы я не смог воспользоваться рапирами. Если вы когда–нибудь видели моряка, нападающего на человека с ножом, то представляете, насколько нелепо в этом случае парировать. Кинжалы двигаются слишком быстро, и пока вы успеете отразить один, получите четыре дырки в животе. Нужно атаковать и быть готовым к паре порезов на руке. Но если кто–то подойдет к вам ближе длины клинка, у вас появятся проблемы: вы не сможете сделать выпад. Но я дрался на двух рапирах с восьмилетнего возраста и придумал пару своих приемов. Если у вас достаточно гибкие запястья и вы не боитесь заработать пару шрамов, то можете вращать клинками, словно крыльями мельницы, настолько быстро, что ваш противник получит вдвое больше порезов, чем сможет нанести вам.

Все–таки нужно отдать ему должное. Судя по множеству белых шрамов на предплечьях, порезов Два–кинжала не боялся. А может, и боялся, просто был не слишком ловок. В любом случае он довольно быстро понял, что теряет преимущество, и сменил стиль, пытаясь заблокировать мой правый клинок и проскользнуть под левым, чтобы добраться до шеи. И это почти сработало: мне пришлось, забыв о боли, перенести вес на раненую ногу. Но затем он раскрылся — и, раз уж мне все равно пришлось перенести вес на больную ногу, я решил воспользоваться шансом.

Обычно те, кто предпочитает драться с кинжалом, крепко стоят на ногах, не отрывая их от земли. И двигаются лишь по необходимости, когда наступают на противника. Они практически никогда не думают, что защищаться следует не только от клинков и редких ударов головой. Мой маневр стал для него полной неожиданностью, когда я изо всех сил врезал ему каблуком левого сапога чуть ниже коленной чашечки. Звук хрустнувшей кости показался мне нежнее вздоха возлюбленной. Со сломанным коленом Два–кинжала рухнул рядом с братом. Хвала тебе, святой Верта, Бегущий по волнам, ибо дети твои не прочнее доски.

Капитан бросился к поверженным, а на меня двинулись сразу двое с клинками.

— Нога сломана, — сказал капитан. — Он нам больше не сгодится.

Дама, сидящая в повозке, рассмеялась.

— Один из ваших принадлежит мне, шкурник.

— Проклятье, Фалькио. Ты же понимаешь, что нам это будет дорого стоить? — возмутился Брасти.

Я выругался, упомянув его матушку, и попытался отвлечься от боли в ноге, пока ко мне приближались фехтовальщики. Очевидно, что драться сразу с двумя клинками тяжелее, чем с одним. Но меня беспокоило то, что парень с топором к ним не присоединился. Не настолько же я глуп, чтобы поверить, что они будут драться со мной по очереди: почему бы ему не воспользоваться ситуацией и не подкрасться ко мне сзади?

Я постарался выбросить из головы дурные мысли и сосредоточиться на противниках, стоящих передо мной. Первый — худощавый блондин, второй — темноволосый и плотный, с бородищей до середины груди. Блондинчик и Чернобородый. Может, не слишком оригинально, но долго общаться я с ними и не собирался. Они были примерно одного роста, что хорошо для меня, а для них — не очень. Когда дерешься с людьми разного роста, приходится все время менять положение рапиры и стойку, а с раненой ногой это делать непросто.

— Ифодор, Фалькио, используй ифодор, — крикнул Брасти без всякой нужды. Наверное, пытался помочь.

— Слышу, — крикнул я в ответ.

Ифодор — это прием, который используют плащеносцы, чтобы драться сразу с двумя фехтовальщиками, буквально это означает «захват клинков». Для этого необходимо иметь крепкие предплечья и одинаково хорошо владеть обеими руками. Я бы оскорбился предложением Брасти гораздо меньше, если бы сам лично не научил его этому приему.

Представьте себе двух противников, которые хотят вас перехитрить: они пытаются разделиться и ходят кругами, приближаясь к вам, чтобы напасть с боков. А вы понимаете, что это почти наверняка означает неминуемую смерть. В таком случае отступайте и постарайтесь приблизиться к одному из них, чтобы второй не смог до вас дотянуться. Тогда вам придется драться лишь с одним противником: так у вас повысятся шансы на победу и уничтожение хотя бы одного врага. С другой стороны, ваши противники тоже не дураки. Они стараются не допустить этого и двигаются так, чтобы сохранить между собой определенную дистанцию, втянув вас в треугольник, где вы — вершина, а они находятся по обеим сторонам. Звучит все довольно изысканно, но в реальности двое постоянно пытаются проткнуть одного, а он отмахивается от их клинков с грацией коровы, пытающейся наступить на мышь.

Здесь мы подходим к ифодору, захвату клинков. Нужно дождаться идеального момента, когда оба противника, подчиняясь естественному ритму боя, начнут двигаться синхронно и одновременно сделают низкий выпад. Если ваши клинки в этот момент находятся выше, вы можете обвести их кругом и тем самым захватить оружие противников. А теперь самое сложное: раздвиньте рапирами их клинки. Крутя запястьями, разверните острия клинков вверх, шагните прямо на противников, снизу придерживая рапирами их оружие, и поразите обоих прямо в живот.

Приемом ифодор овладеть непросто, но он действует безотказно; я как раз собирался провести его, но вовремя услышал покашливание Кеста и сообразил, что если убью этих двоих, то либо умру сам, либо нам придется работать бесплатно. В последнюю секунду я направил острия ниже и ударил по ногам. Чернобородого кольнул, до Блондинчика немного не дотянулся. К счастью для меня, он попытался уйти вбок и левой ногой запнулся о мой клинок. Я дернул быстро и резко, полоснув его по внутренней стороне бедра. Мужчины, стоявшие в толпе, сочувственно ахнули, увидев болезненную рану чуть ниже его хозяйства. Я вытащил правый клинок из ноги Чернобородого, покрутив напоследок, и повалил противника на землю. Острие левой рапиры приставил к шее Блондинчика.

Наступил сладчайший момент тишины, нарушаемый лишь моим собственным дыханием. Затем кто–то захлопал. Блондинчик отступил, и я увидел, что мне аплодирует парень с топором. Он улыбался. В нем было не меньше шести с половиной футов, и выглядел он вдвое сильнее меня. Я выдохся, и правая нога давала о себе знать.

Парень с топором перестал хлопать и принялся натягивать доспехи. Я проклял Кеста, пожелав ему однажды встретиться с краснорожим святым Кавейлом. Этот парень знал толк в драке. Он понаблюдал за моим стилем и сообразил, что правая нога ни на что не годится. Знал, что я уже устал и что рапира не справится с тяжелыми доспехами. Единственный способ остановить противника в доспехах — это загнать острие в просвет между пластинами. И даже тогда будет сложно пробить поддетую снизу кольчугу. Рапира — оружие для поединка, а не для войны, он это понимал. Оттого и улыбался. Но почему улыбался я — вот вопрос.

— Проклятье, — пробормотал Кест.

— Что не так? — спросил Брасти.

— Зря он так ухмыляется, глядя на Фалькио, вот что.

АЛИНА

В Пертине говорят: «Жизнь — это сделка, которую заключаешь с богами». Хочешь быть воином — поклянись, что станешь честно и смело сражаться всю свою жизнь, и тогда ты заключишь сделку с Войной и будешь лить кровь во имя нее. Война же, в свою очередь, укрепит твои кости и сгустит кровь. Хочешь быть торговцем — поклянись, что станешь странствовать по земле и не слишком часто обманывать людей; тогда ты заключишь сделку с Монетой, и она, в свою очередь, дарует тебе защиту и сговорчивых клиентов. Я заключил сделку с Любовью и поклялся, что на всю жизнь отдам свое сердце лишьодной–единственной женщине. Любовь же одарила меня сладчайшими улыбками и теплыми ночами, но ненадолго. Алина была прекрасна; не стану тратить ваше время, описывая ее, потому что, возможно, вы со мной не согласитесь, и тогда мне придется научить вас первому правилу клинка. А может случиться даже худшее: вы влюбитесь в нее и испытаете лишь небольшую часть тех горестей, которыми моя жизнь наполнена до самых краев.

Нам было по семнадцать, когда мы встретились, в двадцать лет она умерла. Мы венчались, любили, спорили, говорили, голодали, ругались с соседями, кое–как пережили проклятье, наложенное на наш дом, и однажды даже едва не завели ребенка. А потом она умерла, потому что наш герцог возжелал ее.

Я любил короля Пэлиса, но ненавидел всех предыдущих королей, а пуще всех его отца, короля Греггора.

Не знаю, зачем король с герцогом и своими слугами свернул на дорогу, проходившую мимо нашего дома. Возможно, они захотели поохотиться, прежде чем вернуться в замок Арамор, свою королевскую резиденцию на юге страны. Или кто–то из соседей, желавших захватить нашу землю, сыграл с нами злую шутку. А может быть, Любовь, обиженная тем, что я пренебрегаю молитвами, решила расторгнуть сделку. Как бы там ни было, королевский кортеж проезжал мимо нашего дома, и герцог предложил королю остановиться и отдохнуть.

Во время войны и массовых беспорядков лорд имеет право призвать на службу любого подданного. Наш герцог несколько излишне вольно трактовал понятие «война» и потребовал, чтобы мы тотчас поднесли им с королем кушанье и питье. Мы повиновались и дали им всё, что имелось, даже свои запасы на зиму. Я был таким же скупцом, как любой из моих соседей, и вдвое больше задирой, но не болваном: шутить с королями — нет, увольте.

Йеред, герцог Пертинский, благодушествовал: мы ему угодили. Король же Греггор и его слуги к кушаньям отнеслись прохладно, и я уж подумал, что пронесло, даже нам кое–что останется после их отъезда. Дурак был и слишком наивен.

— Ты мой подданный? — спросил герцог.

Вопрос не глупый, как может показаться. Мы жили на границе Пертина и Лута, и между нашим герцогом и соседним, Хольмом, постоянно велись споры о том, кому мы должны платить подати.

— Ваш, милорд, и каждый год плачу подати вам, — смиренно сказал я.

— Неужели? Значит, ты редкий болван, мой добрый друг.

Он и его слуги добродушно засмеялись, и я почти убедился, что на этот раз точно пронесло. Подумаешь, нужно лишь помалкивать да кланяться как можно ниже — да я бы что угодно сделал, лишь бы он поскорее убрался с моей земли.

— А это еще кто? — спросил Йеред. Я оглянулся и увидел, как Алина закрывает ворота, чтоб козы не разбежались: один из молодцов герцога оставил их открытыми.

— Это моя жена, милорд, — ответил я.

— Чертовски миловидную бабенку ты себе нашел, парень. Иди сюда, красотка, позволь своему герцогу взглянуть на тебя.

— Уже поздно, Йеред, я голоден, но не собираюсь есть то, что еще сегодня утром росло на грядке, — раздраженно сказал король Греггор со скучающим видом. «Добрый знак», — подумал я.

Йеред расхохотался.

— Мне тоже захотелось сладенького, ваше величество. Прошу вас, дайте мне лишь несколько минут, чтобы я смог убедиться, что мое право собственности соблюдается.

Греггор махнул рукой.

— Как тебе будет угодно.

Йеред посмотрел на меня. Ростом он не вышел, поэтому я старался горбиться, чтобы невзначай его не обидеть.

— Так значит, подати уплатил, парень?

— Да, милорд.

— Все? Не врешь?

— Нет, милорд. В прошлом году мы отдали семь грошей, в этом восемь. У меня и бумага имеется. Если хотите, могу показать…

— Довольно! Хватит блеять, словно овца. Где твой хребет, парень?

Герцог повернулся к слугам.

— Вы это видели? И с этим стадом мне приходится идти на войну. Даже удивительно, как эти варвары нас еще не захватили.

Он взял кубок с вином и отдал мне.

— На, сам пей эту мочу. Может, это прибавит тебе храбрости?

Я выпил: это же все равно было мое вино.

— А теперь поговорим о податях. За землю ты уплатил?

— Да, милорд, четыре гроша, милорд.

— Хорошо–хорошо. А за коз?

— Да, милорд, два гроша.

— А за… э–э–э… кур?

— Да, милорд, и за кур два гроша.

Герцог загибал пальцы.

— Всего, выходит, восемь грошей.

— Да, милорд. Восемь в этом году, как я и говорил, милорд.

Люди герцога угодливо захихикали, предвкушая шутку, которую и прежде слыхали.

— Значит, ты заплатил за коз и кур, а как насчет остальной живности?

Я потряс головой, делая вид, что не понял шутку.

— Прошу прощения, милорд, я не…

— За телку, парень! — сказал он, ткнув пальцем в Алину. — Ты за телку подати платить собираешься?

Они заревели от хохота: может, смеялись не так уж и громко, но для меня это прозвучало как рев.

— Прошу прощения, милорд, я не знал. Заплачу все, что причитается.

И в этот миг я заметил, как его слуги перемигиваются. Чтобы задобрить герцога и скрыть свою ярость, я не подал вида.

— Еще бы! Заплатишь, парень, — дружелюбно сказал герцог. — Но придержи свои гроши. Покроешь долг, если отдашь телку!

Они снова захохотали: воины герцога точно знали, чем заканчиваются подобные шутки, один из них подошел и схватил Алину за руку. А дальше вышло странно. У меня в руке появилась палка, готовая выбить воину глаз.

Прежде чем герцог успел отреагировать, Алина освободилась от его хватки и отвесила мне пощечину. От неожиданности я даже выронил палку.

— Глупый мальчишка, — сказала она. — Никогда не вставай на пути моего счастья!

Герцог засмеялся и махнул своим лучникам, и лишь тогда я понял, что Алина только что спасла мне жизнь.

— Вы только поглядите, эта шлюшка возомнила, что станет моей женой!

Все засмеялись, даже Алина. Герцог сказал что–то насчет вина, и слуга принялся копаться в дорожных запасах. Алина обхватила обеими руками мою голову.

— Не смей, Фалькио, — яростно прошептала она. — Я знаю, как сильно ты меня любишь, знаю, что ты бы дрался за меня, но не здесь и не сейчас. Я заплачу на нас обоих. Не стану царапаться, кусаться и кричать — наоборот, сделаю так, чтобы этот карлик почувствовал себя великаном. Всем известно, что герцог никогда не ложится в постель с одной женщиной дважды. Он оставит нас в покое, уйдет со своими грязными рабами и со своим грязным королем, а мы с тобой вместе состаримся и еще посмеемся, когда эти индюки упокоятся на наших полях.

Она оттолкнула меня и пошла в сторону дома, взглядом призывая герцога последовать за ней. У двери она обернулась и сказала слугам:

— Ведите себя с ним смирно. Ненавижу, когда он рыдает по ночам.

Слуги засмеялись, и даже король Греггор захохотал так, что выронил изо рта кусок ягнятины, которую мы собирались съесть на ужин. Я ждал и молился, ненавидел себя и благодарил Любовь за то, что она подарила мне такую мудрую и отважную жену, отдавшуюся лорду, перед которым я несколько минут назад ползал на коленях и лебезил.

Она сдержала слово: он охал и стонал, а спустя несколько минут взвыл и затих. На какой–то миг я даже испугался, подумав, что Алина вонзила ему нож в причинное место, но по смеху людей понял, что это дело обычное.

Алина с распущенными волосами вышла первой, приводя в порядок рубаху.

— Боги, благословите милорда! Я словно заново родилась!

Следом вышел герцог. Одежда его была в полном порядке, но волосы растрепаны, а рожа красная и потная, как у свиньи.

— Святые довольны тобой, парень. Ты и впрямь богач. Нужно поднять тебе подати в следующем году.

Я проглотил свою гордость, честь и остатки достоинства, преклонил колени и сказал:

— Благодарю вас, милорд, за вашу щедрость и защиту.

— И за то, что наконец–то удовлетворил твою бабу, а? — засмеялся герцог, повизгивая так, как это делают свиньи, перед тем как им перережут горло.

— Да, милорд. Совершили то, на что я не способен.

— Ха! — вскрикнул герцог. — Ты — жаба, парень, жалкий жабеныш. Но место свое знаешь — чего еще ждать от холопа. Не бойся, мы сейчас уедем. Так и быть, скажу своим слугам, чтобы не сжигали твою хибару.

Мне даже в голову не приходило, что такое возможно, но я склонился перед ним еще ниже и выжал из себя благодарный вид. Король и герцог оседлали коней, за ними — слуги, все, кроме одного высокого детины со шрамом на всё лицо, от лба до подбородка. На спине у него висел боевой топор.

— Милорд, — сказал он, глядя мне в глаза, — может, возьмем бабенку с собой, вдруг вам снова захочется сладенького? В трактире, где мы сегодня заночуем, такие вряд ли будут.

Герцог даже головы не повернул.

— Не неси чепухи, Фост. Ты же знаешь, никакая женщина не способна удовлетворить герцога дважды.

— Да, милорд, но разве эта не отличается от других? Слишком уж хорошая телка, чтобы оставлять ее с парнем, который и подоить ее как следует не умеет.

Герцог уже собирался отмахнуться, но тут заговорил король Греггор:

— Черт возьми, Йеред, просто забери эту проклятую девку. Твои люди уже столько раз слышали твое хрюканье, что, наверное, разглядели то, что ты не заметил.

Всем своим существом я презирал герцога, но верил, что он оставит нас в покое, пока его не отчитал сам король, уязвив гордость лорда.

— Пользовать ее сам я не буду, ваше величество. Но раз тебе она так уж понравилась, Фост, можешь забрать ее. Пусть развлекает остальных, пока я буду «хрюкать» на ком–нибудь почище.

Всё это время Фост продолжал смотреть на меня и улыбаться, от шрама по всему лицу бежали морщины. Он махнул рукой своим парням — двое нацелились арбалетами мне в грудь, двое других схватили Алину. Затем Фост вскочил на коня и поехал следом за остальными, а я стоял и смотрел, как увозят мою жену. Как холоп. Как жаба. Как мальчишка, знающий свое место.

Алина была хорошей и мудрой, но даже у ее рассудка имелся предел. К тому времени как я нашел ее на полу трактира в соседнем городе, она уже два дня была мертва. Алина сражалась, моя храбрая девочка, под ногтями у нее остались лоскуты кожи, на руках — синяки и ссадины, а вместо прекрасного лица — кровавое месиво, разрубленное пополам тяжелым боевым топором.

* * *

Странное ощущение. Внезапно оказалось, что нахожусь я на караванном рынке в Солате и стою над поверженным бойцом с топором, мертвым. Я пригляделся и понял, что умер он от удара клинков, вонзившихся в глаз и шею. Еще мгновение я пытался сообразить, кто это сделал, а потом заметил, что меня трясет. Кест оттащил меня подальше.

Фелток держался за рукоять клинка, Трин плакала на его плече.

— Проклятье, Фалькио, — сказал Брасти, осматривая тело. — Ты же должен был только ранить его.

— Заткнись, Брасти, — отрезал Кест. Это показалось мне таким смешным, что я громко захохотал, но отчего–то никто больше не смеялся. А еще я заметил, что у меня все лицо мокрое. И, как ни странно, захохотал еще сильнее.

— Ладно, пришлось убить его, понимаю, но зачем было изображать шрам на лице этого парня, если он уже и так умер?

— Скажи еще слово, и я тебя прикончу, — пообещал ему Кест. Обычно он говорил такое, лишь когда бывал сильно напуган — я даже смеяться перестал. Кест отчего–то гладил меня по руке, что было приятно, но неуместно.

— Помнишь Алину? — спросил я его. Голос мой прозвучал странно, скрипуче, как когда–то в детстве. — Не знаю почему, но я вдруг подумал о ней.

Кест коснулся рукой моей щеки, лишь на мгновение. Потом он махнул Брасти, чтобы тот подошел и присмотрел за мной, а сам отправился к повозке. Ему навстречу шагнул капитан и предупреждающе выставил руку, но Кест не обратил на него внимания.

— Мы заключили сделку. Один убит, один ранен. Значит, работать будем втроем за полуторную плату.

— Каретник со сломанной ногой работать уже не сможет, шкурник, — сказал капитан. — Валите отсюда и молитесь, чтобы я не натравил констеблей…

— Один мертв, второй бесполезен, — громко сказала женщина, сидевшая в повозке. — Значит, плату получит один, но кормить станут всех троих.

Кест глянул на меня, но я все еще рассматривал кровавую рану, которую оставил на лице парня с топором.

— Решено, — ответил Кест. — Один получает плату, а довольствие — все трое. — Затем он повернулся к остальным охранникам каравана. — А вы все зарубите себе на носу: если кто–то захочет отомстить за своих друзей, то вам лучше вспомнить, что пятеро дрались против одного, да к тому же раненого.

— Ага, — добавил Брасти. — И это он еще не разозлился как следует.

Двое из тех, с кем я дрался, стонали и бормотали проклятья, даже не глядя на нас, и только Блондинчик посмотрел мне в глаза и сказал:

— Все по–честному. Кроме того, этот мерзавец все равно никому тут особо не нравился.

— Трин, иди сдай наши бумаги в контору рынка, — сказал Фелток и передал служанке небольшой кожаный сверток. Он пнул сапогом тело парня с топором. — И скажи им, что Крефф погиб на честном поединке. Хотя сомневаюсь, что кому–то есть до этого дело.

Она кивнула и ушла, и отряд начал готовить караван к дороге. Спустя четверть часа мы уже направлялись в сторону Рыночных ворот. Не знаю, искали ли нас констебли, а может быть, они знали, что мы присоединились к каравану, и просто не хотели вмешиваться в дела, связанные с торговыми законами, но, так или иначе, никто нам не помешал, и впервые за весь этот день мы наконец–то двигались в верном направлении.

— Мы идем не туда, — заметил Кест.

Я посмотрел вперед. Капитан вел повозки к мосту. Мы поскакали к карете.

— Вы направляетесь в обратную сторону, — сказал я. — По этой переправе мы выйдем к Копью и двинемся по северному торговому пути.

Фелток ответил:

— У миледи были причины убедить людей в том, что мы отправляемся в Бэрн. Караван идет на север, к дому ее благословенной матушки в Херворе.

— Но это же почти что триста миль на север, в пятистах милях от того, куда нам нужно!

— Именно туда вам теперь и нужно, — сказал капитан. — Вы заключили сделку. Вы часть каравана: куда едет он, туда едете и вы. Если, конечно, вы не собираетесь нарушить торговые законы, но тогда вас обвинят в обмане. Полагаю, не слишком хорошая репутация для шкурников.

Обвинение в обмане для нас означало смертную казнь. «Шкурников» амнистировали, но защищать нас закон не станет. Мы были мишенью для любого, решившего сделать себе имя, если не служили у того, кто имеет достаточно силы и влияния. Теперь нам пришлось вместе с караваном тащиться в противоположном направлении от цели в компании ненавидящих нас людей. Служить женщине, скрывающей истинные мотивы своего путешествия, о которой мы ничего не знаем.

Кест и Брасти глядели довольно кисло, когда наши кони медленно подошли к переправе.

— Валяйте, говорите уже, — не выдержал я.

Брасти с отвращением помотал головой, но Кест понял все слишком буквально.

— Похоже, в этот раз у тебя получилось, Фалькио, и нас все–таки убьют, — сказал он.

ИГРА В МАНЖЕТЫ

Леди нас не замечала, Трин относилась довольно дружелюбно, а у остальных караванщиков в первую неделю нашего пребывания мы вызывали самые разнообразные чувства: от открытой ненависти до того, что гораздо хуже этой самой ненависти. Благодаря этому первая часть путешествия превратилась в… привычное для нас дело.

Не далее как на вторую ночь мы чуть снова не схватились за клинки из–за разговоров о «дохлом тиране», которому мы служили, о «сукиных детях», из которых состоял наш орден, и «драных вонючих тряпках», которые мы называем плащами. Эта болтовня то и дело долетала до нас. Тогда я решил, что нам лучше держаться от остальных подальше, охранять караван и прикрывать друг другу спину.

Обычно Трин приходила уже после ужина и приносила нам остатки еды, что было весьма разумно с ее стороны: иначе нас, несомненно, упрекнули бы в том, что мы съедаем больше положенного. Сама Трин была красавицей, с длинными темными волосами и оливковой кожей. Глаза ее, если удавалось в них заглянуть, напоминали струящийся поток воды. Она даже сидела с нами, слушала истории, задавала вопросы о старых законах и робко улыбалась, когда мы перебрасывались шутками.

О своей госпоже, которой она прослужила всю свою жизнь, Трин почти ничего не рассказывала. Мы узнали лишь, что она происходит из знатного рода. Почти с самого рождения Трин и ее госпожа вместе росли, играли и учились, потому что ее матушка служила у знатных господ нянькой. Когда они стали старше, Трин из подруги постепенно превратилась в служанку. Девушка воспринимала подобный порядок вещей как нечто само собой разумеющееся. Когда Брасти сказал, что она может в любое время украсть лучшее платье госпожи, сбежать куда–нибудь на юг и выдать себя за принцессу, потому что очень на нее похожа, Трин рассмеялась.

— Святые угодники, да ни за что на свете, — ответила она. — Ничего бы не вышло!

— Почему бы и нет? — спросил Брасти. — Вне всяких сомнений, ты очень хорошенькая.

Трин опустила глаза и улыбнулась.

— С такими–то руками? — сказала она и подняла ладонь с очень изящными пальцами и загрубевшими мозолями.

— Ну–ка, дай поглядеть, — попросил Брасти, взял ее руку и принялся внимательно изучать. — М–м–м… Гладкая, как шелк, и прекрасная, как драгоценный камень. А на вкус… — Он склонился, чтобы поцеловать ручку.

— Брасти, — благодушно улыбаясь, сказал я.

— Что, Фалькио? — спросил он, надувшись, как обычно, и бросив в меня сердитый взгляд.

— Давненько мы с тобой не упражнялись в тыльном отбивании. Может, сегодня во время первого дозора поработаем над этим?

— Тыльное отбивание? И на черта мне это сдалось?

Этот прием обычно используется, чтобы отклонить клинок противника тыльной стороной руки. Очень полезный способ защиты, особенно если твой клинок занят, но довольно болезненный — после упражнений руки еще жжет несколько часов, поэтому никто не хочет его отрабатывать. Я продолжал улыбаться.

— Потому что когда–нибудь это может спасти тебе жизнь. Возможно, даже сегодня ночью.

Брасти выпустил из своей руки лапку Трин.

— Лучнику это ни к чему. Нам нужна четкость движений и полный контроль.

Трим поглядела насмешливо.

— А разве фехтовальщикам те же качества не нужны?

Брасти презрительно хмыкнул.

— Этим? Нет, фехтовальщики просто машут клинками и тычут ими друг в друга. Все просто, главное — успеть первым «воткнуть острый конец в другого парня», что–то вроде того. А лучник — это же совсем другое дело, тут нужны особые способности.

Мы с Кестом переглянулись. Мы–то подобное уже много раз слышали, а Трин сразу купилась.

— Неужели так трудно научиться? — спросила она.

— Милая моя, лишь один из сотни может стать хорошим лучником. А мастером — так вообще один из тысячи.

— И вы — этот один? В смысле мастер?

Брасти скромно улыбнулся и принялся изучать ногти на правой руке.

— Ну так говорят.

— И кое–кто даже слишком часто повторяет, — заметил я.

— А как же вы стали мастером? Наверное, им нужно родиться? Или у вас был учитель?

— Был, — таинственно ответил Брасти.

— И как его звали?

— Понятия не имею, — торжественно сказал он. — Мы никогда об этом не говорили.

— Вы не называли своих имен? Он научил вас стрелять из лука, но так и не сказал своего имени?

— До этого как–то не дошло. Однажды, когда я подрос и уже не держался за мамкину юбку, я расставлял силки на кроликов в землях герцога, и тут из–за дерева вышел он.

— И как он выглядел?

— Высокий, очень высокий. С седыми длинными волосами до плеч, по обыкновению лучников.

— А почему у лучников такой обычай? — спросила заинтригованная девица.

— Длинные волосы легко убрать назад и завязать.

— Как у вас?

— Именно как у меня.

— И он научил вас стрелять из лука, но так и не назвал своего имени?

— Так и есть. Сейчас мне даже кажется, что мы друг другу вообще ни одного слова не сказали.

Трин подозрительно поглядела на него, полагая, что он хочет над ней посмеяться, но Брасти ей улыбнулся.

— Честно говоря, милая, это легендарная история, но эти два вахлака ее уже не раз слышали. Может быть, лучше завтра вечером я расскажу ее тебе в более удобной обстановке?

Трин зарделась, и Брасти довольно улыбнулся. Той же ночью мы с Кестом пригрозили избить его до полусмерти, если он еще раз попытается затащить девицу в постель, пока мы охраняем караван.

* * *

На следующий день мы выбрались на древнюю дорогу, которую караванщики называют Копьем, потому что это старинный торговый путь, соединяющий север с югом почти по прямой. Наличие длинного прямого тракта само по себе и неплохо. За довольно короткое время из Шеверана и Бэрна, что на юге, можно добраться до Орисона на севере и заглянуть в другие крупные города, такие как Хеллан и даже Рижу, да хранят меня от него все святые. Но если длинный прямой тракт хорош для караванов, то для разбойников это все равно что сладчайшие сосцы святой Лаины. Короля у нас больше не было, поэтому торговые пути никто не охранял. Исчезли и лесники, следившие когда–то за тем, чтобы дороги не зарастали, превращаясь в идеальные убежища для владельцев клинка и ненасытного брюха, романтиков с большой дороги. Герцоги не имели желания поддерживать торговые пути в надлежащем состоянии, потому что лорды–предводители отказались платить им пошлины: те и другие постоянно пытались обставить друг друга, и никто не желал тратиться на хлеб, который достанется другому. Постепенно дороги начали зарастать, а разбойники весьма удобно располагались в своих лесистых укрытиях. Самое опасное для караванов было застрять в длинном прямом тоннеле, потому что всадники могли легко обогнать мулов, запряженных в тяжеленные повозки. В общем, для разбойников началось настоящее раздолье.

На нас напали дважды за неделю. В первый раз мы едва не понесли потери, потому что другие охранники не хотели помогать нам с Кестом и Брасти. К счастью, разбойники продержались не больше пары минут, и мы втроем легко с ними справились. Рана, которую я получил в городе, уже немного зарубцевалась и больше не мешала двигаться, но по ночам наступала жестокая расплата: нога чертовски болела.

После первой драки капитан слегка поучил остальных охранников плеткой, и они урок усвоили. Ко второму нападению мы подготовились. Из засады вышли восемь человек с клинками и еще четверо с арбалетами. Фелтоку удалось быстро поставить повозки в круг, пока мы отгоняли разбойников, а Брасти убирал арбалетчиков одного за другим. Арбалет — отличное оружие, если он заряжен, а твой противник находится не слишком далеко. Но лук стреляет в два раза быстрее и точнее, чем арбалет, к тому же Брасти, как я, кажется, уже упоминал, никогда не промахивался.

Вскоре разбойники поняли, что их перебьют поодиночке, и решились атаковать. Я дрался рядом с Кестом и Блондинчиком: у него, конечно, было имя, но, как к тому времени выяснилось, все его называли именно так — Блондинчиком. Он неплохо владел саблей, особенно когда держался подальше от Курга, темноволосого бородача. Несколько лет приятели сражались бок о бок и, как водится, плохо влияли друг на друга.

Нам не понадобилось много времени, чтобы отогнать разбойников, но Фелток остался недоволен своим отрядом, поэтому он решил, что отныне мы обязаны, ко всему прочему, научить его людей и подготовить их к будущим встречам с разбойниками.

— Я плачу вам не за то, чтобы вы просто ехали верхом, — сказал он. — Если вы и впрямь такие великие бойцы, то докажите делом.

— Мы уже отбились от двух нападений, — заметил я.

— От нищей черни с никудышным оружием и без малейшей дисциплины. Как по мне, вы лишь кое–как отработали за свое пропитание.

— Можем побить еще кого–нибудь из ваших людей, — любезно предложил Брасти.

— А ну, попробуй, драная шкура! — крикнул Кург. Чернобородый. Он так и не нашел в себе сил простить меня за то, что я побил его на рынке.

— Закрой рот, — проорал в ответ Фелток. — Делай то, что тебе говорят. Ты последний, кому стоило бы хвалиться. Дерешься как девчонка!

— Видишь, — сказал я Кесту. — Не только я так говорю.

Кест пропустил это мимо ушей и произнес:

— У нас проблемы.

Я хотел спросить его, но Брасти вдруг сграбастал свой длинный лук и спешился.

— Тоже слышу, — отозвался он.

— Что там? — потребовал разъяснений Фелток. — О чем, черт побери, вы говорите?

Я тоже ничего не слышал, но научился доверять интуиции Кеста и особенно слуху Брасти.

— Люди, — ответил Брасти. — По крайней мере дюжина человек, и, судя по топоту копыт, скачут они быстро.

— К оружию! — крикнул Фелток. — Поставьте чертовы повозки в круг и охраняйте госпожу.

— Времени нет, — сказал я, услышав лошадей. — Они появятся раньше, чем мы успеем переставить повозки.

— Чертовы деревья, — проворчал Фелток. — За ними даже разбойников не разглядишь, а проклятый Совет караванов не охраняет дорог с тех пор… — Он вдруг понял, что собирался сказать, и запнулся.

Но я молчать не собирался.

— С тех пор как герцоги убили нашего короля, а плащеносцам запретили охранять торговые пути? — закончил я за него.

— Фалькио, — сказал Кест, доставая меч, когда из–за деревьев появилась первая лошадь. — Ты опять за свое.

— Ты о чем? — спросил я, просто чтобы позлить его. Я обнажил рапиры, но затем как следует пригляделся к тому, кто ехал впереди отряда. — Черт!

Фелток и двое раненых охранников приготовили арбалеты, остальные обнажили клинки и прочее оружие.

— Что там? Их так много, что они смогут захватить караван? — спросил капитан. Он бешено моргал и щурился, пытаясь разглядеть, что лежит за сотней ярдов, разделяющих нас с врагами. Возможно, бывший воин стал охранять караваны именно потому, что глаза его утратили прежнюю зоркость.

— Не думаю, что им нужен караван, — отозвался Кест.

— Что тогда, черт побери, им нужно?

Пришельцы спешились и двинулись в нашу сторону хорошо слаженным отрядом. Тринадцать человек, один впереди.

— Бросьте оружие, шкурники, и на колени, — приказал тот, что шел впереди. Из всего отряда только на нем были доспехи — отличные доспехи, а не подлатанные наголенники и собранные из разных пластин латы, которые часто встречаются у сержантов–выскочек. Перед нами стоял герцогский рыцарь, возможно, даже капитан рыцарей.

Наверное, вы думаете: а чем отличаются рыцари от плащеносцев, если и те и другие каким–то образом связаны с законом и умеют драться? Самая очевидная разница в том, что они носят доспехи, а мы — плащи. Их готовят к войне, а нас — к поединкам. Кроме того, они дают клятву верности герцогу или герцогине, а мы присягаем королевскому закону, но не королю, заметьте. Рыцари полагают, что клятва, принесенная не человеку, а идее, вовсе и не клятва. Более того, они считают мерзостью тот факт, что, исполняя свой долг, мы ни перед кем не кланяемся. Есть, конечно, и другие различия, но главное в том, что рыцарями могут стать лишь благородные и свою честь они ценят превыше всего. Плащеносцы же ценят справедливость, и им трудно понять, каким образом грабеж, насилие и убийство вдруг становятся благородным занятием лишь потому, что тот, кому ты принес клятву верности, отдал тебе приказ.

Стоявший перед нами был рыцарем, а это означало, что он владел искусством боя, умел вести за собой и, скорее всего, искал любую причину, чтобы избавить мир от нас. Нам нужно было изо всех сил постараться решить дело как можно дипломатичней.

— Пошел к черту, жестянщик! — крикнул Брасти и нацелился рыцарю в грудь. Трое бойцов обнажили клинки, еще трое прицелились в нас арбалетами. Если придется прорываться, шансы у нас против арбалетчиков невысоки. Рыцарь лишь улыбнулся и отчего–то сразу показался мне знакомым.

— Фелток, что происходит? — спросила леди. — Почему вы до сих пор не расправились с этими разбойниками? Когда мы сможем двигаться дальше? Я не хочу терять ни минуты.

— Леди–предводительница, — обратился к ней рыцарь, сохраняя удивительное спокойствие. У рыцарей это хорошо получается, как у дрессированных котов. — Меня зовут капитан Линнийяк. Меня послал Исолт, герцог Араморский, чтобы схватить и привлечь к ответственности этих людей как убийц известного вам лорда–предводителя Тремонди, а также вернуть деньги, которые они у него украли.

«Привлечь к ответственности» означает убить на месте без суда и следствия, если вы еще не поняли. Наверняка капитан Линнийяк больше горел желанием вернуть деньги, которые мы предположительно украли, чем отомстить за убийство Тремонди.

— Что ж, передайте лорду Исолту, что ему придется подождать. Эти люди нужны мне для охраны каравана, — весело сказала наша госпожа. — После того как мы прибудем в Хервор, я обязательно отошлю их назад, и тогда вы сможете привлечь их к ответственности.

Капитану ее тон не понравился.

— Эти земли принадлежат герцогу, миледи, и он приказал, чтобы эти люди сейчас же сложили оружие и последовали за нами.

— Нет такого закона, по которому герцоги владели бы дорогами, — спокойно сказал я. Эту фразу я частенько слышал от лорда–предводителя и подумал, что она может пролить свет на происходящее. — Более того, полагаю, шансы на то, что герцог сам решил наказать преступников, поднявших руку на лорда Тремонди — который, должен вам сказать, всей душой презирал герцога, — так же малы, как и на то, что вы позволите каравану продолжить путь без нас. Скажите на милость, почему герцог так заинтересовался этим караваном?

— Закрой рот, шкурник, — прошипел капитан, клокоча благородной яростью. — Миледи, не думаю, что вы желали бы обрести врага в лице герцога Исолта.

Повисла тишина. Надо признать, это был достойный ответ на мое замечание, что по закону герцогская власть не распространяется на торговые пути.

— Очень хорошо, — откликнулась леди из повозки. — Шкурники, приказываю вам сложить оружие.

Мы попали в переплет. Брасти и Кест смотрели на меня в ожидании приказа, но я не знал, как следует поступить. С одной стороны, госпожа наняла нас: если она велит нам сложить оружие, мы обязаны сделать это. С другой же стороны, мы оказались между воинами, которых герцог послал схватить нас, и охранниками каравана, которые нас ненавидят.

Капитан Линнийяк улыбнулся.

— Мудрое решение, ми…

— Однако, — продолжила она, — если вы, шкурники, бросите караван и последуете за этими людьми, я буду считать, что вы нарушили условия сделки, и сообщу в Совет караванов, что вы не исполнили договор.

Брасти повернулся и подошел к повозке.

— Что? То есть вы хотите, чтобы мы сложили оружие и при этом не позволили им схватить нас? Мы что же, голыми руками должны с ними драться?

— Миледи мудра и справедлива, — сказал капитан Линнийяк.

— Именно так. И если кто–то из моих людей захочет помочь шкурникам, то они вольны это сделать, — добавила она в заключение.

Капитан Линнийяк метнул взгляд на остальных охранников, но те даже не шевельнулись. От этого он улыбнулся еще шире. И снова показался мне очень знакомым. Где же я видел эту улыбку?

— Что ж, парень, — шепнул мне на ухо Фелток. — Во всем этом есть какой–то смысл. Даже не знаю какой, но, уверен, мы со временем всё поймем.

Бойцы герцога смеялись. Брасти выглядел озадаченным. Я отчаянно пытался найти выход, и только Кест улыбался, отчего все сразу стало еще хуже.

— Кест, — медленно сказал я, — учитывая, что нам все равно придется туго, неважно, будем ли мы что–то делать или нет, скажи мне во имя святого Фелсана, Взвесившего мир, почему ты улыбаешься?

Он бросил клинок на землю и принялся разворачивать рукава плаща.

— Потому что сейчас мы сыграем в манжеты.

Позвольте объяснить, как устроены рукава наших плащей. Кожа, из которых они сшиты, очень крепкая и уже сама по себе может защитить от ранений. Эту кожу, если очень постараться, можно пробить стрелой, но даже самый острый клинок ее не прорежет. Но на конце рукава есть манжеты, которые сделаны совсем из другого материала. Они состоят из двух искусно вырезанных костяных пластин, пришитых к коже, и выдерживают любой удар. Кест считает, что даже пистольная пуля их пробить не может, хотя у нас не было возможности проверить его теорию.

Случается, во время исполнения обязанностей странствующий магистрат не может обнажить оружие, либо потому, что физически мало места, либо по какой–то другой причине: если ты, к примеру, не хочешь исполосовать нападающего. В этих случаях король требовал, чтобы мы могли защищать себя, не прибегая к оружию. Нужно раскатать манжеты и продеть средние пальцы в петлю кожаного ремешка, пришитого к ним. Таким образом можно защититься от ударов клинка, булавы или любого другого оружия, которым вам угрожают. Если, конечно, вы умеете при этом быстро, очень быстро двигаться и не пропускаете удары.

В прежние времена — хвала святому Гану, Смеющемуся с костями, — мы часто упражнялись в подобной защите; это называлось игрой в манжеты.

— Не сработает, ты же знаешь, — сказал я Кесту, раскатывая свои манжеты и просовывая пальцы в ремешки. — Они быстро сообразят, в чем дело, и перестреляют нас издали из арбалетов.

— Ничего, что–нибудь придумаешь, — ответил он.

— Придумывай быстрее, — отозвался Брасти. Во всем цивилизованном мире он был самым лучшим лучником, но редко выигрывал в манжеты. Я же играл неплохо. Когда рапира — твое основное оружие, ты учишься точности движений. Щитом я никогда хорошо не владел, так что манжеты оставались не самой плохой альтернативой.

Но мало уметь хорошо играть в манжеты — важна также стратегия. В самом начале все понятно. Надо заставить противников подойти как можно ближе, чтобы лишить их друзей–арбалетчиков возможности выстрелить. Но даже если нам удастся удержать их, рыцарю скоро надоест, что мы выставляем их дураками. Даже если они не достанут нас клинками, то отступят и позволят арбалетчикам закончить дело. Если, конечно, наши «товарищи» по каравану не изменят своего к нам отношения и сами не возьмут их на мушку — в этом случае у нас был бы шанс выстоять. Но, к несчастью, караванщики желали победы не нам, а нашим противникам.

— У нас есть план? — спросил Брасти, глядя на меня. — Потому что, если он есть, я бы хотел его узнать. А если его нет и мне придется отбиваться голыми руками от фехтовальщиков герцога, которые меня убьют, то я просто перестану тебя уважать, Фалькио.

План у меня имелся. Возможно, на первый взгляд он мог показаться ужасным, но на самом деле был не так уж плох…

— Достопочтенный рыцарь, дозвольте сказать слово, прежде чем мы начнем, — попросил я.

— Последнее слово? Что ж, очень прозорливо для пса.

— Я лишь хотел сказать, что все герцоги — предатели, все рыцари — лжецы, а дороги не принадлежат никому, кроме караванов.

Капитан Линнийяк зарычал, и его воины бросились на нас.

— Пожалуйста, скажи мне, что твой план заключался не только в этом, — взмолился Брасти.

— Хватит болтать, — ответил я, отбиваясь от ударов, которые посыпались на нас градом. — Лучше спой!

* * *

Я отбил клинок Линнийяка правой манжетой, сделав финт рукой и уклонившись от удара влево. Секрет успеха игры в манжеты заключается в том, что нужно успевать парировать каждый удар или уклоняться от них, не стоя на месте, иначе дело закончится переломанными костями.

Стоявший за Линнийяком попытался проткнуть меня в живот, сам же рыцарь замахнулся, чтобы ударить сверху. Я уклонился вправо, чтобы клинок прошел мимо, и пнул Линнийяка в грудь, прежде чем он успел нанести удар. Сбоку от меня Брасти обеими руками блокировал удары боевого меча. Я даже успел представить, как Кест отругает его за плохое владение приемами: нельзя использовать обе руки против одного клинка, иначе останешься беззащитен, если появится второй. О Кесте я даже не беспокоился: это же Кест, наблюдать за ним — лишь зря расстраиваться. Вместо этого я запел песню, потому что именно на ней строился весь мой план.

Совершенно случайно на последней строчке я заехал по челюсти молодцу с булавой, который собирался ударить меня по плечу, но промахнулся. К несчастью, никто мою песню не подхватил.

Кест и Брасти подхватили второй куплет. Всех плащеносцев учат петь. В городках и селах нам нередко приходилось выносить вердикт, перекладывая его в песню для того, чтобы жители поскорее запомнили. У Брасти классический баритон, который отлично подходит для таких песен. Если бы вы услышали, как поет Кест, то наверняка бы удивились: у него тенор, бархатный и переливчатый, совсем не соотвествующий его внешнему виду. Но я надеялся услышать не только их голоса.

Какой–то арбалетчик не выдержал и попытался выстрелить — как раз этого я и ждал. Я толкнул одного бойца на другого — того, кто собирался размозжить мне голову булавой, он покачнулся, и я успел увернуться от удара и прыгнуть в сторону. И арбалетный болт угодил ему прямо в грудь. Я начал слегка задыхаться, но радовался тому, что Кест и Брасти хорошо держатся, да к тому же поют.

Умирающий парень, которым я прикрылся, как щитом, сполз на землю, и я сразу увидел, как на меня нацелился другой арбалетчик. Я отскочил вправо и поднял руки, чтобы закрыть лицо.

Стрела пролетела очень близко, но, к моему счастью, попала в воина, который подбирался ко мне сзади. Мысль, что капитан Линнийяк отчитает своих арбалетчиков после схватки, подняла мне настроение. Но еще больше порадовало то, что караванщики подхватили последнюю строчку.

Наше время выходило. Мы справились с половиной отряда, а это означало, что у арбалетчиков появились шансы. У Брасти по виску текла кровь, он получил сильный удар в голову. Кест расправлялся сразу с двумя, но вышел на открытое место, и если кто–то из арбалетчиков заметит… Ко всему прочему, земля под ногами превратилась в вязкое месиво, и очень скоро кто–нибудь из нас поскользнется или споткнется о лежащее тело. Хуже всего было то, что песня почти закончилась.

Я расправился со стоящим передо мной бойцом, пнув его по ноге, а затем ударив в висок. Кест победил обоих, а Брасти пришлось нелегко, он бешено раскачивался из стороны в сторону, отражая удары мечника. И больше не пел.

Капитан Линнийяк начал отступать и что–то прокричал своим. Два арбалетчика перезаряжались, третий прицелился.

Повинуясь приказу командира, бойцы стали стягиваться назад, и я увидел, что Брасти в пылу поединка не замечает арбалетчика, который прицелился ему в грудь с двадцати шагов. Я постарался отделаться от своих противников в бесплодной попытке успеть прийти к нему на помощь. Кест даже не двинулся: его практичность подсказывала ему, что это бесполезно. Брасти оглянулся и наконец–то заметил арбалетчика, но слишком поздно. Повинуясь рефлексу, он поднял руки, чтобы защитить лицо, — и в этот миг в горло арбалетчика вонзилась стрела. На мгновение всё затопила тишина, никто даже не двинулся с места. Затем я оглянулся и увидел, что рядом стоит караванщик с пустым арбалетом. Блондинчик. «Но верный брат хранит мой караван!» — тихо допел он куплет.

Как говорится в старой пословице, песня быстрее клинка.

Я снова включился в бой. Большая часть отряда Линнийяка уже лежала на земле. На ногах стояли лишь двое, но и они опасливо озирались и отступали назад. Рыцарь посмотрел мне прямо в глаза и вытянул правую руку. Он направил мне в живот взведенный арбалет, позаимствованный у павшего. Обычно рыцари не стреляют из арбалетов: они считают их оружием трусов. Кинжалы тоже годятся лишь воинам, но оскорбляют достоинство рыцаря. За всю свою жизнь я не видел ни одного рыцаря, который прикоснулся бы к арбалету. Но Линнийяк проиграл бой, а этого рыцарь со своими понятиями о чести себе бы не простил. Он видел, как преступники, которых он даже за псов не считал, без оружия побили его людей. Честь его уже не заботила, с досады он и решился пронзить меня стрелой. Рыцарь злобно оскалился, и меня вновь посетило чувство, что мы знакомы.

Затем он рассмеялся, и я его сразу же вспомнил.

Вспомнил этот смех. Поначалу горькие воспоминания лишь коснулись меня будто краем крыла, но затем хлынули и затопили всё вокруг, так что я уже не мог разглядеть ни капитана Линнийяка, ни меча, который я поднял с земли и бросил в него, как мальчишка. Не видел, попал я в него или промахнулся, потому что в глазах стояли лишь пятьсот рыцарей, прибывших в замок Арамор, чтобы низложить короля Пэлиса и объявить плащеносцев вне закона. Я не знал, вонзилась ли выпущенная им стрела мне в горло или лишь слегка оцарапала шею, потому что чувствовал жар, исходивший от руин сожженной королевской библиотеки, от сотен обгорелых томов, которые так много значили для короля. Я не мог понять, зачем кричат Кест и Брасти: чтобы подбодрить меня или предостеречь, что кто–то подбирается сзади, потому что в ушах стоял рев и хохот герцогских рыцарей, которые водрузили голову погибшего короля на шест и размахивали ей над стенами Араморского замка. Этот хохот! Казалось бы, невозможно, но именно по этому смеху я запомнил капитана Линнийяка: для меня он стал одновременно и причиной убрать его с лица земли, и средством.

Я не могу объяснить, что со мной случилось, но ярость вдруг уступила место бездумному равнодушию: мягкому, серому, бесконечному. Впервые со мной такое случилось много лет назад, еще до того, как я познакомился с королем. С тех пор это происходило еще несколько раз, а в последнее время все чаще и чаще. И выходить из этого состояния с каждым разом было все сложней. Именно потому, из глубины безразличия и отстраненности, я был благодарен Кесту за то, что он взял клинок какого–то убитого бойца и гардой ударил меня по голове.

БЕРСЕРКИ

Чуть позже я пришел в себя, обнаружив, что сижу под деревом и смотрю на мертвого капитана Линнийяка и тела его бойцов. Каким образом они так быстро нас догнали? И, что важнее, какое им дело? Известия о гибели Тремонди не могли добраться до рынка прежде, чем мы уехали, а даже если и так, с каких пор рыцари озаботились жизнью и смертью лордов–предводителей? Единственное объяснение —деньги. Некто сообщил капитану Линнийяку, что мы убили Тремонди и уехали с его деньгами. Не слишком благочестивое побуждение, но времена сейчас совсем не благочестивые, и, что бы там ни пели в старинных балладах, рыцари — люди бесчестные.

Блондинчик со товарищи обыскивал трупы в поисках монет и оружия, которое лишним тоже не бывает. Я заметил, что никто их них даже не попытался присвоить найденное, всё складывали на рогожу, которую Фелток расстелил на земле. Там уже собралось достаточно денег: бойцы не бедствовали, а возможно, подстерегли караван не в первый раз.

Оружие Фелток сложил в одну из повозок, монеты разделил между своими людьми. Он подошел ко мне и протянул кошель.

— Законы рынка. Ваша доля, потому что вы деретесь и едите наравне с остальными. Шкурников не люблю, но вы честно заработали.

Я махнул рукой.

— Спасибо, но я их не приму. Мы можем взять лишь оговоренную плату за наши услуги. А это отдай хоть каретнику. Он все еще не поправился, да и за этот раз ему не заплатят.

Трин услышала наш разговор и вмешалась.

— На этом настаивает миледи, — сказала она. — Вы рискуете оскорбить ее, если откажетесь.

— В этом случае, — ответил я, — мы их точно не возьмем.

Фелток покачал головой и рассмеялся.

— Ты серьезно, парень? Никогда не держал вас за монахов.

— Я тоже, — проворчал Брасти за моей спиной.

— Таков обычай.

Должно быть, капитану это понравилось, потому что он положил руку мне на плечо.

— Послушай, парень, ты это заработал и возьмешь. На своем веку я повидал немало шкурников. Поверь мне, есть такие, что берут все, до чего могут дотянуться, да еще и за удачу почитают. Некоторые даже принялись грабить караваны.

— Ты ошибаешься, — возразил я. — Плащеносцы не берут чужого, по крайней мере до тех пор, пока не нарушается королевский закон и людей не приходится штрафовать.

— Верь в то, что хочешь, — сказал капитан. — Но не нужно лгать самому себе.

Он отошел, и я уже подумал, что разговор окончен, но вскоре Фелток вернулся с тремя винными мехами.

— Держи, — сказал он. — Это просто вино. Полагаю, пить вам не запрещается?

Я благодарно кивнул. Хорошая вечерняя попойка вернет нас в форму, насколько это сейчас возможно.

Фелток погрозил пальцем.

— Только пообещай мне, что больше не будешь петь свою чертову песню всю ночь. Половина моих парней до сих пор напевает эту проклятую мелодию. Тебя поэтому называли кантором плащеносцев?

Я усмехнулся.

— Поди попробуй, заставь крестьянина запомнить, каким образом применяется закон в той или иной ситуации: после завтрашней попойки они всё забудут. На самом деле обычный человек и десятую часть законов не может назвать. Но научи их песне, и они всю жизнь будут помнить. Выпивка в этом деле даже помогает.

— Что ж, очень даже может быть. — Фелток почесал затылок. — С моими парнями сработало.

Он кинул мне пару монет.

— Это плата за неделю. А остальную часть вашей доли отдам Чику, моему копейщику, которого ты опозорил на рынке. Надеюсь, после этого он передумает и не станет убивать тебя, пока ты спишь.

Утешающая мысль. Я отнес монеты и мехи с вином Кесту и Брасти, и мы разбили лагерь на ночевку. Оба сидели хмурые, поэтому мы почти не разговаривали.

Я решил держать дозор первым и выпил немного вина, чтобы согреться. Увидел, что Фелток снова ищет меня, и удивился: ночных дозоров он никогда не нес, потому что ему требовалось сохранять бдительность в течение дня.

— Видел что–нибудь? — спросил он.

Я покачал головой и предложил ему вина. Он взял мех и отхлебнул, по подбородку потекла тонкая струйка. Похоже, он уже порядочно набрался.

— Парень, — начал он, — нам нужно поговорить. Я старый солдат и знаю, как дерутся люди. Знаю, на что они способны, и не люблю бросаться лживыми словами. Поэтому скажу так, как есть. Вы хорошие бойцы. Твой друг–лучник — настоящий дьявол, а длинный машет клинком быстрее всех на свете.

— И? — спросил я.

— Только ты меня пугаешь, — заявил он. Знаком приказал мне молчать, прежде чем я успел что–то ответить. — Скажу прямо. Ты отличный фехтовальщик, и какой–то святой сделал тебя чертовски хорошим тактиком. Ты удержал парней в строю во время первого нападения, даже когда они повели себя как глупцы, и уберег нас от этого так называемого рыцаря и его людей. — Знаком он попросил еще вина и, отхлебнув, вернул мне мех.

— Ты вроде собирался говорить прямо, — сказал я.

— Сейчас дойду до сути, дай мне время, — вздохнул он. — Ты хороший боец, но берсерки мне не нужны. Я со многим мирюсь, святые знают, но с этим не стану.

— Берсерк? Я? Назови мне своих святых, и я поклянусь всеми ими, что я не берсерк.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Я видел, что ты сделал с тем здоровенным вахлаком с топором. Мне не хотелось брать этого негодяя в караван, но миледи сама все решила, как и в случае с вами. Честно говоря, я даже не запомнил его имени. Но то, как ты с ним расправился, парень, такого увидеть я больше не хочу.

С тех пор как мы уехали, я ни разу не вспоминал о том, что произошло на рынке, просто не хотел. Он пытался убить меня, на нем были доспехи, так что выбора он мне не оставил.

— Не обманывай себя, парень, — сказал Фелток. — По лицу вижу, что ты пытаешься придумать историю, только скажу тебе, что все это ложь. Ты говоришь, что не берсерк, — ладно. И друзья твои клянутся чем хочешь, что ты не такой. Но говорю тебе правду. Ты рычал и выкрикивал что–то непонятное в лицо тому парню и выглядел как сумасшедший.

Я немного обдумал его слова.

— Нет, капитан, поверь мне, я не сумасшедший. Я сходил как–то с ума, но это делается совсем по–другому.

Фелток разинул рот.

— Святая Биргида, Наплакавшая реку! Парень, и как же это делается?

— Тихо, — ответил я. — В основном очень тихо.

Он отхлебнул еще вина.

— А этот рыцарь, Линнийяк? Ты побежал на него как безумец — любой, кто знает, как держать арбалет, пронзил бы тебя на месте. Хочешь сказать, ты был в себе?

— Нет, — сказал я. — Это мой ответ.

— Твой ответ на что?

Я посмотрел в ночное небо: звезды подмигивали нам, словно все это было шуткой.

— Пять лет назад, после того как войско герцогов захватило Араморский замок, они убили короля и скинули его тело со стены. Водрузили голову на пику. Некоторые кричали от радости, другие смотрели в сторону. — Я отхлебнул вина. — А некоторые смеялись.

— Значит, Линнийяк был там?

— Линнийяк был там, — повторил я. — Командир отряда рыцарей. Сначала я не узнал его, но когда он наставил на меня арбалет и засмеялся…

Фелток прикусил губу. Затем сказал:

— Думаешь, ты помнишь всех, кто был там в тот день?

Я задумался.

— Не всех.

Фелток внимательно посмотрел на меня, словно хотел по глазам понять, помню ли я его. «От этого больше проблем, чем пользы», — подумал я. Но был уже немного пьян, да к тому же устал, поэтому сказал:

— Но если интересно, то да, я помню тебя, генерал Фелток.

Он выпучил глаза, а потом горько рассмеялся.

— Не генерал, вот уже несколько лет как.

Мы выпили еще по глотку в полном молчании.

— Так что ж, — сказал он, распрямляя хрустнувшие колени, — в следующий раз придешь за мной, парень?

Я вздохнул и ответил:

— Нет.

— Почему? Я тоже был там. Я был одним из тех, кто сверг твоего короля. Так чем я отличаюсь от Линнийяка?

— Ты не смеялся.

Он долго смотрел на меня.

— Ха! — выдохнул он наконец, затем встал и пошел к повозкам.

— Почему ты стал капитаном, Фелток? — бросил я ему в спину. — Почему ты больше не генерал?

Он повернулся и грустно улыбнулся мне. Затем вернул мех с остатками вина.

— Потому, парень, что, когда они водрузили голову короля на шест, я забыл посмеяться.

УБИТЬ КОРОЛЯ

Я не могу рассказать, что именно случилось после того, как я нашел Алину в трактире. Помню лишь какие–то фрагменты, словно кусочки яичной скорлупы, которую пытаюсь сложить в своей памяти, но они все время принимают разную форму. Помню, что я долго стоял там. Кажется, даже похоронил ее на заднем дворе, но не уверен в этом.

Там еще был трактирщик — не помню, чтобы я говорил с ним, но запомнил его слова, и это странно. Он сказал, что пытался остановить их; причин не верить ему не было, кроме одной: он все еще оставался жив. Сказал, что его дочь тоже убили, когда она начала слишком громко кричать. Но тела его дочери в таверне не было. Я не уверен, убил ли трактирщика или нет. Трудно сказать. В конце концов, я собирался многих тогда убить. Кажется, я спросил его, где находится Араморский замок. Он сказал, что в четырех днях пути, если ехать верхом на юг. Лошади у меня не было, поэтому попасть туда оказалось непросто. Но я не думал ни о лошадях, ни о дороге. Я вообще ни о чем не думал, кроме того, что мне нужно попасть в замок и убить короля. А еще герцога, всех его людей и обязательно Фоста, того парня с топором. Но в первую очередь короля, а об остальных я точно не забуду.

Помню, из трактира я ушел ночью. У меня не было ни денег, ни лошади, и я просто зашагал на юг. Шел, наверное, не очень быстро, просто двигался. Шел и шел, а когда больше не мог идти, падал в придорожную канаву и засыпал. А потом снова шагал. Наверное, что–то ел, потому что четыре дня пути верхом — это двадцать дней пешком, но этого я тоже не помню. Кажется, раз или два на меня напали; я не мог терять время попусту, поэтому убил нападавших и продолжил путь. Я шел, должно быть, двадцать дней, но запомнились почему–то только ночи.

Иногда я видел Алину. Она говорила, что надо отдохнуть. Говорила, что герцог и его люди оставят нас в покое, если она раздвинет для них ноги еще раз, и тогда мы состаримся вместе и будем смеяться над всем, что случилось. История доказала, что она ошибалась, но я все равно посмеялся ее словам, чтобы вспомнить, каково это. Иногда Алина говорила мне, что если я убью кого–нибудь, то это все равно не вернет ее к жизни, а я спрашивал, будет ли она спать с герцогом на том свете. Не стоило такого произносить, но в тот момент мысли мои мешались, да и вообще все это происходило лишь в моем больном воображении.

Так я и шел. Наверное, я все–таки где–то повстречался с герцогом, потому что однажды обнаружил, что несу мешок, в котором лежит его голова. Я удивился, как мне удалось не столкнуться с его слугами: видимо, я нашел его в каком–то трактире и убил во сне. В те дни я стал невероятно хитрым.

Как–то раз одна старушка дала мне поесть. Я не знал, чем ей отплатить, и предложил голову герцога; она сказала, чтобы я положил ее обратно в мешок. Мы вышли в сад и вместе похоронили ее там. Старушка дала мне еще поесть и собрала провизии в дорогу.

Иногда я думаю: а было ли все это на самом деле? Вряд ли я мог встретиться с герцогом на Южной дороге, и уж тем более мне не удалось бы отрезать ему голову так, чтобы этого никто не заметил. Вообще–то я не очень часто убиваю людей, даже когда прихожу в ярость. А Алина… с тех пор она со мной не разговаривала, так что либо я все это придумал, либо сказал ей какую–то гадость, и она до сих пор на меня сердится.

Какое–то время я продолжал идти на юг в замок Арамор, где жил король. Иногда шел дождь, иногда нет. Особой разницы я не чувствовал. Я почти не разговаривал с теми, кто мне встречался, только с той старушкой — хотя в основном это она все время говорила. Полагаю, именно потому я так и не узнал, что к тому моменту, как я дошел до Араморского замка и начал медленно подниматься по тоннелю, куда сбрасывались останки животных и нечистоты, старый король уже умер. А если бы и узнал, то ничего бы не изменилось: не старый, так новый, какая разница, какого короля убивать.

* * *

Первое, что мне бросилось в глаза, — король совсем не такой крупный, каким я его запомнил. На самом деле он оказался довольно худосочным. И волосы у него выглядели совершенно по–другому. Волосы короля Греггора были седыми и очень короткими. А у этого парня из–под налезающей на уши короны во все стороны торчали пегие жиденькие волосишки. И пахло от него плохо. Учитывая, что большую часть дня я провел в узком каменном тоннеле, по которому отбросы и нечистоты из Араморского замка сливались в канаву, часть недостроенного рва, это что–то да значило.

Нет, парень весь был какой–то неправильный. Он стоял передо мной на коленях, меч мой лежал уже у него на шее, и спустя миг голове его предстояло отлететь и с мягким шлепком удариться о стену. Как же я хотел услышать этот приятный звук. Промокший до костей, полумертвый, я прошел много миль, мечтая об этом шлепке. Парень собирался что–то сказать, но закашлялся — я из вежливости решил немного подождать, потому что выглядел он хилым и сильно простуженным. Кроме того, я хотел, чтобы его голова отлетела в полной тишине.

Спустя пару минут он перестал кашлять.

— Не сочтешь ли неуместным, если я задам пару вопросов, прежде чем ты меня убьешь? — спросил он тоненьким сиплым голоском. Мне он показался спокойным и немного безумным, хотя судить об этом я не мог, потому что и сам в тот момент не слишком дружил с рассудком.

— Хочешь узнать, почему я собираюсь тебя убить? — спросил я.

— Нет, я и так это знаю, — сказал он. — Просто интересно, зачем меня привели сюда.

Вопрос поставил меня в тупик, да и времени было мало: очень скоро кто–нибудь мог обнаружить грязные следы, ведущие в королевские покои, и прийти за мной. Поэтому я решил просто отрубить ему голову и взять ее с собой, оставив обсуждение на потом.

— То есть я хотел сказать, — продолжил он, нарушив ход моих мыслей, — если отец собирался меня убить для того, чтобы королем стал Дергот, то зачем было приводить меня сюда?

— Ты болван, — ответил я. — Я собирался убить короля Греггора. Ты сидишь в его покоях с короной на голове. А у меня с собой клинок и мешок, в который старуха положила мне провизии в дорогу. Еду я уже съел, нужно же чем–то его наполнить, вот и…

— У тебя есть причины ненавидеть короля Греггора?

— Еще бы, — ответил я.

Я произнес речь, которую заготовил для короля, потому что придумывал ее много дней, пока шел сюда, и теперь мне казалось, что нельзя просто взять и промолчать. Рассказал о том, что король сотворил с Алиной и мной и что герцог, хоть он и заслуживал смерти, скорее всего, оставил бы нас в покое, если бы король не вмешался. Рассказал, что собираюсь теперь убить этого парня и никакой бог ему не поможет и не защитит; и что я позабочусь о том, чтобы его правление запомнилось лишь тем, что однажды ночью какой–то грязный крестьянин пробрался в покои короля и отрубил ему голову.

Я много раз повторял эту речь в дороге, короткую, как мне казалось, и неплохо продуманную, но на этом не остановился. Я рассказал этому странному парню о том, как шел сюда: и про дождь, и про то, что меня пытались убить, и про голову герцога, закопанную в саду старухи. Рассказал о том, каково это — перестать быть человеком, и о том, как я шел по тоннелю по колено в дерьме, чтобы убить мерзавца, который заслуживал смерти больше, чем любой на этой земле, но узнал, что его заменили хлюпиком, несущим полную чушь.

Пока я все это говорил, он стоял на коленях и внимательно слушал. А когда я закончил, он спросил:

— Ты все еще собираешься убить меня?

Я немного подумал и честно ответил:

— Ни о чем другом я сейчас думать не могу.

— Можно я сначала расскажу тебе, кто я такой? — спросил он.

— Если я выслушаю тебя, ты пообещаешь мне замолчать, чтобы я услышал, как твоя голова шмякнется об стенку?

Немного подумав, хлюпик сказал:

— Договорились.

— Так как тебя зовут? — спросил я.

— Пэлис. Пэлис Ничтожный, двадцати двух лет от роду, сын и самое большое разочарование короля Греггора и королевы Йесы. Признан слабым телом и духом, поэтому по королевскому указу мне было отказано в праве первородства, а наследником престола стал мой трехлетний брат Дергот, который, как выяснилось, вчера остался без присмотра и случайно выпал из окна спустя два часа после смерти короля.

Хлюпик снова начал кашлять, и я подумал, будет ли кашлять его голова, уже отделенная от тела. Чуть погодя он отдышался и продолжил:

— Три года с того дня, как отцу удалось вытащить из утробы моей мачехи нового сына, он держал меня запертым в башне, без тепла и практически без еды, пил я лишь ту воду, что стекала по стенам сквозь прохудившуюся крышу. Он ждал, пока я сам околею, потому что ему не понравились мои слова. Но отец боялся, что святые проклянут его, если он посмеет пролить королевскую кровь.

Ты не первый человек, чью жизнь разрушил король Греггор. Говоришь, что горе твое больше моего, и я принимаю это. Хочешь, чтобы его правление забыли? Отвечаю тебе: я с тобой. Я провел каждый день своей жизни, мечтая — нет, не просто мечтая, а планируя — избавить мир от невежественной руки моего отца. Хочешь разрушить его королевство? Тогда еще раз повторю, я с тобой!

«Я с тобой». Впервые в жизни кто–то хотел последовать за мной, и это сказал король. Я размышлял о его словах и о том, что же мне делать дальше; что–то даже ответил ему, но не помню, что именно, потому что в этот миг мне в спину вонзилась стрела.

* * *

Я очнулся от непривычного звука и сперва подумал, что это шьет моя матушка. Обычно она штопала крепкой большой иглой и суровой ниткой: игла мягко протыкала ткань, и тут же следом шелестела нить. Меня захватили воспоминания, но даже сквозь туман в голове я понял, что матушка моя несколько лет как умерла. А сейчас мне двадцать один, и я попытался убить короля.

— Можешь открыть глаза, — послышался женский голос. Я послушался и увидел пожилую женщину, сидевшую у моей постели; она вышивала золотом по синему.

— Я вас уже и раньше видел, — сказал я.

Она кивнула, не отрываясь от работы.

— В домике у Южной дороги. Мы… закопали голову в вашем саду…

Она хмыкнула.

— Лучше не вспоминать об этом.

Я огляделся. Комната походила на ту, в которой я пытался убить короля. Вернее, это была именно та самая комната.

— Я в его комнате, — удивленно сообщил я старухе.

— Слуги сказали, что он не позволил переносить тебя. Боялся, что ты не выживешь с такими ранами.

— Арбалетный болт. Попал мне в спину, — глупо сказал я.

— Болт? Святые угодники, сынок, когда тебя нашли, в тебе была по крайней мере дюжина кровоточащих загнивших ран. Думаю, ты выжил лишь для того, чтобы все узнали, с каким богом ты заключил сделку.

Со Смертью. Любовь покинула меня, поэтому я заключил сделку со Смертью.

— Ты портниха? — спросил я.

Она наморщила нос.

— Портнихами называют тех, кто делает платье, сынок. Я — Швея. Последняя настоящая Швея.

Я подумал, что невежливо будет, если я скажу, что в каждом городе мира есть как минимум дюжина швей.

— Пусть будет швея. А что ты здесь делаешь? — спросил я.

Она даже не взглянула на меня.

— Хорошая Швея знает, куда ведет нить. После того как ты ушел, я долго думала и решила, что мое искусство может понадобиться здесь.

— Неужели у короля нет своих швей?

Она поглядела на меня как на идиота. Что весьма справедливо, как я полагаю.

— Я же сказала тебе, сынок: кроме меня, Швей не осталось. К тому же никто больше не знает, как сделать то, над чем я тружусь.

— И что это?

Кто–то постучал в дверь; я подумал, что старуха ответит, но она продолжила работу. Спустя миг стук повторился.

— Это твоя опочивальня, — крикнула старуха. — Какого еще разрешения ты, черт возьми, ждешь?

Дверь открылась, и в комнату вошел тот самый хлюпик — король, как я понял.

— Ах, если бы все мои подданные проявляли ко мне такое же почтение, — весело сказал он. — Большинство их тех, кого я встречал, мечтают меня убить.

Он умылся и принял ванну и теперь казался больше похожим на короля. Похоже, его даже слегка откормили. От этой мысли я окончательно проснулся.

— Сколько я пролежал без сознания? — спросил я.

— Ты находился между жизнью и смертью двенадцать дней, — ответил король.

— Двенадцать дней? Как же так?

Он кашлянул, подошел и сел на край постели: я был поражен его неучтивостью, но вовремя вспомнил, что вообще–то это его постель.

— Ты находился в объятиях Смерти, помнишь? Только святые знают, сколько дней ты провел без сна и еды.

Разговор начал меня раздражать, и я понял, что с головой у меня еще до сих пор не всё в порядке.

— Почему же я не умер от голода, если был без сознания целых двенадцать дней?

— Лучше не спрашивай, — предупредила Швея. — Отвратительное зрелище. Палки и трубки из ткани.

Король пропустил ее слова мимо ушей.

— Не беспокойся, мой странный друг. О тебе заботились как нельзя лучше.

Швея хмыкнула, но король продолжил:

— Я сам ухаживал за тобой с помощью королевских лекарей. Трудно в такое поверить.

— Ты ухаживал за мной? Мыл раны и менял простыни?

— И подтирал задницу, — веско добавила Швея.

— Что ж, — сказал король. — Это лишь справедливо. В конце концов, мой человек выстрелил тебе в спину, так что все по–честному. Знаешь ли, в мире должна царить справедливость.

В мире должна царить справедливость. Я расхохотался, думая обо всем, что произошло, всё смеялся и смеялся, а затем вдруг смех превратился во что–то другое: я принялся всхлипывать, из глаз хлынули слезы — клянусь, я бы мог утонуть в них, потому что никак не мог остановиться.

Король шепнул что–то на ухо Швее, она встала и вышла из комнаты, а он сделал нечто очень странное. Наклонился и взял меня обеими руками за голову, как поступала Алина, когда хотела, чтобы я ее выслушал, — как она сделала в тот день.

Король произнес:

— Мудрец сказал бы тебе, что ее уже нет, друг мой, что ты должен ее отпустить, потому что ее уже не вернуть. Но я не мудрец — по крайней мере, еще им не стал. Поэтому обещаю, что верну ее; клянусь тебе, мой друг, что однажды король найдет способ повлиять на богов и святых и вернет ее тебе. Говорят, что люди умирают в одиночку, но я нарушу этот закон, если потребуется. — Он отпустил мою голову и уронил руки. Закашлялся, утерся. — Но это случится не сегодня. Сегодня мне нужна твоя помощь. Я должен изменить мир, потому что в таком виде он долго не просуществует. Я смогу это сделать, глубоко в сердце убежден, что смогу, только мне нужны такие люди, как ты. Мне нужны те, кто сможет пройти двадцать дней и ночей через любой ад, чтобы драться за справедливость, как ты. Не только ради себя, но ради других. — Его слова повисли в тишине, а потом он добавил: — Однажды я приведу тебя к твоей жене, но сегодня должен принести своему народу справедливость.

Он откинулся назад, сгорбленный, слабый, тощий человек, которого я чуть не убил. Я больше не плакал, хотя знал, что слезы еще не иссякли. Этот мелкий король безумен, так же как и я, но ничего другого нам не осталось. Я знал, что он говорит правду. Даже богам, какими бы никчемными и слабыми они ни были, скоро надоест терпеть мир, которым правят король Греггор и герцог Йеред.

— Я не готов, — сказал я.

— Тебе придется. Пора начинать.

Я едва не захлебнулся собственной слюной. Как ответить, когда у тебя отобрали последнее?

— И как это начнется? — спросил я.

На лице короля появилась слабая, едва заметная улыбка. И лишь намного позже я понял, что это была самая характерная его черта.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Фалькио. Фалькио валь Монд.

— Фалькио, когда ты был маленьким, тебе рассказывали о плащеносцах?

ВРАТА РИЖУ

— Клянусь вам, миледи, что не стоит связываться с Рижу! — воскликнул я. — Его не просто так называют «городом вражды и распрей».

Голос из повозки доносился ровный, но, когда она вновь заговорила, я услышал гневные нотки:

— А я отвечаю тебе, мой шкурник, что у меня дело к Джилларду, герцогу Рижуйскому, поэтому мы сегодня же вечером въедем в город.

— Миледи… он не так уж и неправ.

Даже Фелток согласился со мной, хотя он никогда не перечил госпоже. В Рижу проживали девятнадцать благородных домов, которые без конца враждовали друг с другом, плели интриги, нанимали убийц и порой даже устраивали настоящие сражения. Герцог Рижуйский не делал ровным счетом ничего, чтобы остановить насилие, — более того, он даже поддерживал вражду, потому что таким образом контролировал собственных соперников. Постоянные конфликты ослабляли их войска.

Все остальные жители королевства считали Рижу ужасным городом. Издалека он выглядел блестяще — не в том смысле, что сиял или светился, нет. Так блестит лоснящаяся кожа мертвеца или глаза человека, собирающегося безнаказанно убить тебя. Богатый и напыщенный, город был опасен для любого человека без прикормленного шерифа в кармане и собственного войска, прикрывающего спину. В Рижу землевладелец мог в любой момент изменить условия ренты, получив разрешение от шерифа, и никто не смог бы это оспорить. Однажды король послал нас с Брасти разрешить спор ювелира с благородным лордом, который в очередной раз изменил условия сделки и хотел самолично устанавливать цены в ювелирной лавке. Мы выслушали дело и вынесли решение в пользу ювелира, а на следующий день его обнаружили мертвым. Герцог заплатил штраф, не задавая лишних вопросов, и по его улыбающемуся лицу мы поняли, что можем вернуться в любой момент, если захотим увидеть, как убьют кого–нибудь еще. Я поклялся, что однажды приеду туда и наведу порядок в этой дыре. Но так и не выполнил этого обещания, как и множество других. Какую справедливость и правосудие мог принести я целому городу, если не сумел сохранить жизнь даже одному его жителю?

— Миледи, — я решил попытать счастья в последний раз, — как только мы переступим черту города, никто не сможет гарантировать вашу безопасность.

— Какая чушь, — возразила она. — С нами пойдут десять человек, к тому же до сих пор ты замечательно расправлялся с разбойниками.

— Поймите, всех в город не пустят. Люди герцога нам этого не позволят. Потому что, если вас будут сопровождать больше двух–трех вооруженных телохранителей, кто–нибудь обязательно решит, что вы объявили войну, и нападет на вас.

Я подождал, пока сидящая за занавесью все обдумает. Наконец она ответила:

— Хорошо. Фелток, возьми с собой этого шкурника и еще двоих. Следуйте за моей каретой в город, чтобы я могла обсудить свои дела с герцогом.

Теперь пришлось задуматься мне и попытаться найти нужные слова.

— Миледи, не думаю, что герцог согласится встретиться с вами. Не сомневаюсь, что у вас дома, в Орисоне, вы очень влиятельное лицо, но в Рижу вы не более чем мишень.

— Не более чем? — воскликнула она из–за занавеси. Тон ее голоса не предвещал мне ничего хорошего. — Фелток! Прикажи своему пистольщику выстрелить этому человеку прямо в голову, если он сейчас же не оседлает лошадь и не отведет нас в город.

Фелток, не раздумывая, дал сигнал невысокому парню с пистолем. И повернулся посмотреть, что стану делать я. В последние дни он проникся ко мне симпатией и, скорее всего, разделял мою точку зрения по поводу Рижу, но, будучи солдатом, выполнял приказ.

Кест стоял слева от меня. Брасти я не видел и предположил, что он прячется с луком наготове где–то среди деревьев, растущих по обе стороны от дороги, которая вела в город.

— Думаю, я успею отразить пулю, — веско бросил Кест. — Смогу примерно рассчитать, куда она ударит, учитывая наклон ствола.

— Примерно? — уточнил я.

— Я же раньше такого не делал. Так что придется рискнуть.

— В таком случае лучше не умирать прямо сейчас, а попробовать отложить это на какой–нибудь следующий раз, — сказал я и оседлал лошадь.

Огляделся и увидел, что Брасти возлежит на куче рогож в одной из открытых повозок.

— Ты меня отлично прикрываешь, Брасти.

Он зевнул и похлопал по луку у ноги. Перед ним лежали наготове десять стрел — полагаю, я уже только за это должен был его поблагодарить.

— Я полностью уверен в твоих дипломатических способностях, — сказал он. — Особенно когда следует исполнять приказы. Но ты сошел с ума, если считаешь, что вернуться в Рижу лучше, чем попытаться отразить пулю клинком. Не беспокойся. Я останусь здесь и буду охранять караван.

— Поднимай свою задницу, парень, ты едешь с нами, — рыкнул Фелток. — Раз уж вы так много знаете об этом городе, то наверняка сможете сохранить достоинство миледи, наряду с собственными шкурами.

— Ты же понимаешь, что, отъехав от каравана, мы трое можем попросту убить тебя и смыться? — спросил Кест.

— Так и есть, — ответил Фелток и усмехнулся. — Но в этом случае вы вновь останетесь без денег и работы, и, насколько мне известно, герцог Джиллард не слишком благоволит к драным шкурам.

— Могу убить тебя просто из принципа, чтобы ты прекратил нас так называть, — пригрозил я.

Вскоре мы вчетвером уже вели карету по широкой, обсаженной с обеих сторон деревьями дороге, которая шла от караванного тракта к городу, и, пройдя сквозь ворота, оказались внутри городских стен. Рижу нельзя назвать городом–крепостью, но, чтобы попасть в него, нужно миновать трое железных ворот. Первые, казалось, совсем не охранялись, но в деревьях, растущих вдоль дороги, вполне могли прятаться с полдюжины сторожей с арбалетами. Если ты выглядишь не настолько подозрительно, чтобы тебя убили на месте, и никто не заплатил сторожам за твою голову, то можешь продолжить путь ко вторым воротам, охраняемым стражниками в доспехах. Ворота открывались, скользя по углублению меж двух каменных колонн. Стоило лишь потянуть рычаг, они тут же падали вниз, пронзая все на своем пути. Любимая шутка стражей вторых ворот: «Не нужно просить разрешения, чтобы попасть в Рижу, — надо лишь пройти под воротами». Если они решали уронить ворота тебе на голову, то это значило, что во входе тебе отказано, можно вернуться завтра и попробовать еще раз. Их это несказанно веселило…

Фелтоку подобные шутки не нравились, поэтому он достал бумаги госпожи и вручил их стражнику. Тот бегло просмотрел их и передал второму, который принялся вчитываться в каждую букву. Первый же подошел к нам и осмотрел меня с ног до головы. Молодой парень с темными волосами и короткой жидкой бороденкой, которая ему совсем не шла. Но вел он себя уверенно, потому что доспехи прикрывали крепкое тело.

— Ты же из драных шкур? — спросил он с сильным акцентом. Далеко же нас занесло от караванного рынка и еще дальше от Варна, куда мы направлялись.

— Мы называемся по–другому, но в целом ты прав.

Стражник разглядывал мой плащ, затем протянул руку и как ни в чем не бывало принялся его ощупывать. К нам подошли его товарищи.

— Значит, правду говорят, что вы в них спите, в плащах–то? — Он повернулся к своим. — Похоже на правду: уж больно от него воняет!

На самом деле плащ — самое ценное, чем владеет странствующий магистрат. Он сделан из кожи, но в него вшиты тонкие, очень легкие костяные пластины, способные выдержать случайный удар, а если ты удачлив, то даже и нож, который может вонзить в спину недовольный истец. Плащ может сохранить тебе жизнь, если ты застрянешь в дороге в мороз.

— А правда, — поинтересовался стражник, — что вы прячете в карманах целую кучу оружия?

Согласно легендам, в плаще намного больше потайных карманов, чем я смог обнаружить. Никто точно не знает, каким образом они сделаны, потому что их сшила одна–единственная Швея, и неизвестно, что стало с ней после смерти короля.

— Нет, — ответил я. — Но я держу в них целую кучу цыплят.

В разговор вступил Брасти:

— А я в своих храню целую кучу рыбы, потому что не люблю курятину.

Стражники расхохотались, но первый все не унимался, задетый тем, что наши шутки оказались смешнее:

— Что ж, может, мне стоит забрать оба плаща. Я люблю и курятину, и рыбу.

— С этим может возникнуть небольшая проблема, мой друг, — спокойно сказал я.

Он переглянулся с товарищами, потом посмотрел на меня.

— Да ну? И какая?

— Если ты возьмешь мой плащ, тебе придется его носить.

Стражники вновь рассмеялись, и парень решил, что с него довольно.

— Верно, черт побери. Но стоит мне только захотеть, ты его живо снимешь, это уж как пить дать.

Скрытая угроза. И вовсе не потому, что все знали об оружии в потайных карманах наших плащей, а потому, что никто и никогда не отбирал плаща магистрата. В давние дни, когда нами восхищались, все знали, что любого, кто посмел бы украсть плащ магистрата, нашли бы даже на краю земли. Теперь же они стали никому не нужны, потому что никто не хочет умереть из–за какого–то плаща. Так что слава и бесславие не так уж и отличаются друг от друга.

В конце концов начальник стражи пропустил нас, и мы направились к третьим воротам. У них не стояли стражники в латах, не было ни арбалетов, ни стрел, ни пик с мечами — лишь тщедушный человечек с пером и книгой сидел за небольшой конторкой в конце длинного тридцатифутового тоннеля. Стены высотой в двенадцать футов и потолок были испещрены дырочками и прорезями. Казалось, что тоннель сделан из серого сыра, но все понимали, что стоит лишь немного разозлить сидящего за конторкой, и на тебя из камня сквозь эти дырочки и прорези прольется смерть.

Фелток передал ему те же бумаги, что показывал у вторых ворот. Тщедушный едва взглянул на них и сказал:

— Отказано.

Фелток отошел от конторки и, выразительно подняв бровь, поглядел на меня. Никто не знал, что делать дальше, но мы оба понимали, что спорить с этим маленьким человечком означает совершить непоправимую ошибку.

— При всем моем уважении, ваша светлость, — начал Фелток.

— Я не лорд, а секретарь, — сказал человек.

— При всем моем уважении, ваше… э–э–э… секретарство, они… стражники вторых ворот приняли наши бумаги.

Секретарь поглядел на нас.

— Конечно, идиот, иначе вы бы здесь не оказались. У вас бы стальные прутья торчали из голов. Ну, если вам так угодно, возвращайтесь назад, и я прикажу им уронить на вас ворота.

Брасти улыбнулся.

— А мне он нравится. На тебя похож, Фалькио.

Во взоре Фелтока, брошенном на нас, читались угроза и мольба одновременно.

— Достопочтимый секретарь третьих врат, — начал я, именуя его по званию. — Вы не обязаны ничего объяснять нам, но не могли бы вы хотя бы намекнуть на причину вашего отказа? Могу ли я предположить, что дело заключается «не в личности, а в цели визита»?

Секретарь фыркнул:

— Ха! Шкурник, а? Плащеносцы только и умеют, что повторять законы, как попугаи. Да, именно так, «не в личности, а в цели». Поэтому можете разворачиваться, или увидите, что будет, если я дерну рычаг. — Он указал на деревянную палку, вделанную в камень рядом с конторкой. Я и так подозревал о назначении рычага, и мне вовсе не хотелось узнать, что свалится мне на голову с потолка, если секретарь его дернет.

— Фелток, — раздался голос миледи из повозки. — Почему мы так надолго задержались в этой сырой пещере?

Фелток поглядел на меня и шепнул:

— Скажи ей. Я понятия не имею, что ты там говорил о «личности» и «цели».

Я подошел к повозке.

— Миледи, секретарь объяснил нам, что бумаги, подтверждающие вашу личность, в порядке. Под вопросом бумаги, объясняющие цель и причину вашего пребывания в городе.

— Под вопросом? Я приехала, чтобы увидеться с герцогом. Кто этот жалкий червь, который смеет задавать вопросы?

Я молился, чтобы секретарь этого не услышал.

— Я все слышал, — сообщил он. Соскочил со стула и направился, ковыляя, к нам. Остановился у занавеси. — Поворачивайте домой, — сказал он таким тоном, будто разговаривал с неразумным ребенком. — Сегодня Безумная госпожа герцога не увидит. Герцог — человек занятой. У него много важных дел, не до вас. Он как–нибудь в другой день оприходует Безумную госпожу. — Затем он улыбнулся мне и добавил: — Ты мне нравишься, шкурник. Знаешь законы, что не может не радовать. Но либо ты заставишь ее развернуться, либо через десять секунд узнаешь, что ранит больнее — раскаленное масло на голове или дюжина стрел в груди.

— Масло, — подтвердил Кест.

— Довольно! — закричала дама в повозке. Раньше я ни разу не слышал, как она кричит, совсем по–детски. — Вы сейчас же впустите меня в город. И дадите сигнал, чтобы нас сопроводили во дворец герцога без всяких осложнений.

Секретарь уже собирался отдать приказ кому–то невидимому, как вдруг занавесь раздвинулась и появилась сама госпожа.

Признаюсь, я подозревал, что леди–предводительница появлялась перед нами, переодевшись служанкой Трин. В конце концов, мы часто видели, как Трин входит в повозку и выходит из нее, но никогда не видели саму госпожу. Хоть девушке не хватало манер, она выглядела и вела себя с грацией, присущей дочерям благородных домов. Но, что важнее, мне было бы приятно, если бы женщина, от которой зависело наше будущее, оказалась на самом деле милой девушкой, даже если это все являлось частью сложной игры.

Одежда леди, вышедшей из кареты, была разных оттенков пурпура. Короткая по последней моде шелковая блуза, шелковые шальвары, удобные для странствования. Голова не покрыта, ожерелья на шее, браслеты из граненых самоцветов на запястьях и массивные перстни на средних пальцах. Особенно меня поразили шелковистые, как и ее наряд, изящно уложенные волосы цвета мореного дуба. Наверное, нелегко было содержать их в полном порядке в течение нескольких недель пути. На мгновение я даже подумал, что это и впрямь Трин, триумфально появившаяся на свет из своего кокона, но женщина была выше ростом и держалась уверенней, да к тому же сама Трин тоже вышла из кареты и встала позади нее. Навоображал же себе всякого.

До меня дошло, что до сих пор леди вела себя настолько осторожно, что даже большинство слуг никогда не видели ее лица. Фелток, наверное, встречался с ней раньше, потому что лишь он один не выглядел смущенным, но остальные видели ее впервые за все эти недели пути. Мы бы вряд ли ее забыли: она была изумительно красива, с яркими глазами цвета моря и нежным ликом. Леди увидела, как я беззастенчиво смотрю на нее, и улыбнулась. Отчего–то эта улыбка ранила меня сильнее, чем нужно. Я поглядел на Кеста, но даже он был поражен.

Но только не секретарь.

— Да, милочка моя, вы прекрасны и наверняка очень богаты. Но ведь герцог тоже неплохо выглядит, и, скорее всего, он намного богаче вас, поэтому сегодня вы не сможете с ним увидеться.

— Почему это, несчастный? — Голос звучал так же, но сейчас он мне показался даже более юным.

— Ну… — протянул секретарь, — потому что вы ведете себя как последняя шлюха, а герцог — человек женатый, да и фавориток у него довольно — мы же, милочка моя, не хотим их обидеть?

Я ждал, что она разразится гневной тирадой, но дама лишь спокойно подняла перед его лицом руки, сжатые в кулаки.

— Погляди на мои перстни, несчастный.

Секретарь посмотрел на них и изменился в лице, словно вся жизнь промелькнула перед ним.

— Будь я проклят, — прошептал он.

Я тоже попытался рассмотреть перстни, прежде чем она скрестила руки на груди. На левой руке у нее перстень герцога Херворского, а это значило, что ее мать вовсе не герцогиня Орисонская, как мы думали, а сама Патриана, герцогиня Херворская.

— Чертова преисподняя, — пробормотал Кест. Он редко ругался, но как тут сдержаться? Патриана была нашим главным врагом: именно она убедила остальных герцогов низложить Пэлиса. Я бы мог, не задумываясь, перерезать горло ее дочери и жалел бы об этом даже меньше, чем о смерти парня с топором, которого убил на рынке.

— Хервор, — сказал я Кесту, а он лишь покачал головой.

— И это еще не все. На другой руке — перстень герцога Рижуйского. Она — дочь Патрианы, герцогини Херворской, и Джилларда, герцога Рижуйского. Значит, в ней течет божественная кровь!

Госпожа улыбнулась нам и посмотрела на секретаря.

— Ну что, ты теперь доволен, несчастный?

Секретарь забормотал бессвязно:

— Что ж, это… то есть я не могу подтвердить… чтобы точно сказать… Добро… добро пожаловать в Рижу, ваша э–э–э… светлость.

— Высочество, — подсказала она. — Вы хотели сказать «ваше высочество». Или лучше «ваше королевское высочество принцесса Валиана».

Секретарь преклонил колено. За ним последовал Фелток, которого ничто не смущало, и Трин.

Мы трое остались стоять. По королевскому закону плащеносцы никому не кланяются, даже королю. Кроме того, я собирался ее убить.

* * *

Несмотря на все мои предубеждения, Рижу все–таки очень красив на закате — если, конечно, хотя бы на миг забыть, где ты находишься.

Секретарь третьих врат отправил послание советнику герцога, и к воротам подъехал человек по имени Шивалль, чтобы сопроводить нас до дворца. Для обычного гонца у него была чересчур откормленная рожа, да и одежда слишком роскошная, но меня в тот момент это меньше всего беспокоило. Худшее, что он мог сделать, — убить Валиану, что само по себе и не плохо.

Когда Шивалль приложился к ее руке, госпожа поглядела на меня и улыбнулась так, словно все это устраивалось лишь ради того, чтобы разыграть меня лично, и предполагалось, что ее хитрость поразит меня в самое сердце. Одного этого хватило, чтобы невзлюбить ее, не говоря уж о ее стерве–матери, которая помогла убить моего короля. Но больше всего меня задевало то, как унижалась Трин, идя в трех шагах позади своей госпожи, словно послушная овечка на закланье. Если бы мы наконец–то решились вспомнить обо всех своих обетах и убить Валиану, то первым убрали бы Фелтока. Сделать это не сложно, потому что он солдат и сам выбрал эту судьбу. К сожалению, Трин пришлось бы умереть, потому что она ни за что не позволила бы нам прикоснуться к Валиане, а жаль. Когда Шивалль поцеловал руку Трин, она посмотрела на него так, словно на нее только что испражнилась лошадь, и от этого понравилась мне еще больше.

Шивалль и леди решили остановиться и перекусить. Фелток и Брасти остались охранять их, а нас с Кестом отправили обследовать окрестности, чтобы убедиться, что остаток пути безопасен. Я воспользовался возможностью насладиться городом в краткий миг между закатом солнца и восходом луны: сумерки — единственное время в Рижу, когда, одним лишь святым известно отчего, знать города не чувствует необходимости убивать собственных горожан. К несчастью, мы здесь были чужаками.

— Нам придется это сделать, Фалькио, — в сотый уже раз сказал Кест. Он редко повторялся, потому что обычно поступал так, как считал нужным, а затем уже разбирался с последствиями. Именно поэтому я предположил, что он пытается не повлиять на мое решение, а лишь подвести к неизбежному заключению. — Ты же понимаешь, что они сговорились об этом еще тогда, когда мы мотались по стране, — продолжил он. — Решили установить новую монархию, которая будет полностью подчиняться воле герцогов, чтобы им не пришлось столкнуться с новым королем, подобным Пэлису.

— Герцоги и так всем управляют, — возразил я. — Какая разница?

— Разница в том, что теперь их правление будет распространяться на всю страну, а не ограничиваться землями герцогств.

— Оглянись, — сказал я. — Мир развратился и наполнился насилием до самых краев:такого мы даже себе представить не могли.

— Да, а если мы позволим им посадить эту девицу на престол, он станет еще хуже. Какими бы ужасными ни были герцоги, они пока открыто не нарушают королевского закона. Они знают, что если в силу войдет более–менее порядочный герцог или, дай нам святые, появится новый король, то им будет грозить опасность. Но если мы допустим, чтобы их планы осуществились, то увидим самое корыстное и жестокое правление в истории, которое и станет законом. Королевским законом, Фалькио.

— Если это произойдет, мы станем драться. И победим: мы же всегда в конце концов побеждаем.

— Не хочу, чтобы Брасти оказался прав насчет тебя, — ответил Кест. — Ты же знаешь, что нас мало. В лучшие годы нас было сто сорок четыре, а теперь мы превратились в добычу всякого, у кого есть клинок. Вряд ли в живых осталось хотя бы пятьдесят плащеносцев. И кто знает, в кого они превратились? Я побеждаю любого в поединке, Фалькио, но сражаться с десятью бойцами, вооруженными пистолями, не смогу. Старые правила больше не работают. Мы можем победить — только не думаю, что это удастся, если мы будем, как прежде, сражаться по–честному.

Я даже остановил лошадь.

— То есть ты хочешь вынести ей приговор прежде, чем она совершит преступление? Король бы никогда этого не допустил. Это бы его убило. Это уничтожит и нас.

— А как насчет Тремонди? — спросил он.

— Тремонди? А при чем тут он?

Кест вздохнул.

— Неужели ты до сих пор не понял?

— Представь себе, нет.

Кест ткнул пальцем в повозку, оставшуюся позади.

— Мы знаем, что Тремонди развлекался с женщиной, которая его убила. Кто идеально соответствует вкусам старого извращенца? Валиана. Кто получит выгоду в случае его смерти? Она. Когда мы пришли на рынок в Солате, кто нашел способ посадить нас на короткий поводок и сделать так, чтобы остальные караванщики нас возненавидели? Это она бросила тебе вызов.

— А ты заставил меня принять его.

— Да, ты ничего не упускаешь, Фалькио, кроме самого очевидного. Как только мы уехали с караваном, удалились от города и людей, которые могли бы поверить в нашу историю, появился Линнийяк со своими рыцарями, и что она сделала? Заставила нас драться с ними голыми руками.

— А могла бы позволить им схватить нас.

— Нет, слишком уж велик шанс, что по пути мы сбежим от них. А так она наверняка бы знала, что мы мертвы. Это она, Фалькио. Она убила Тремонди. Если бы она не пустила в ход эльтеку, мы бы опознали ее. Может быть, именно поэтому она так долго от нас и пряталась: чтобы частично сохранившиеся воспоминания к этому времени окончательно рассеялись.

Парировать было нечем. Кест привел весьма убедительные доводы. Мы признавали людей виновными и с меньшим количеством доказательств, а герцоги, святым известно, вынесли бы нам приговор даже без таких улик. Но мы же должны от них отличаться. Мы должны быть лучше них.

— Все в порядке, Фалькио, — тихо сказал Кест. — Я знаю, что ты не смог бы этого сделать. Да я тебя и не прошу.

— Что сделать? Совершить убийство?

— Все исправить. Но это сделаю я. Сам, в подходящий момент, когда мы окончательно убедимся. Только прошу, ради нашей дружбы, не пытайся остановить меня, когда это произойдет.

Я посмотрел на него.

— И какая же дружба будет у нас после этого?

— Такая же, как была до тех пор, пока мы не стали плащеносцами. Я знаю, что ты любил короля, Фалькио. Я тоже. Но они убили его. Я не дам им растоптать все наши мечты.

«Нет, — подумал я, пришпоривая лошадь. — Они их не растопчут. Мы и сами это сделаем».

* * *

Спустя полтора часа я дал сигнал остановить карету. Толпа людей в черном окружила большой дом. В руках у них были пики, все двери и окна на первом этаже они собирались заложить огромными каменными плитами, которые подвозили на телегах, запряженных волами. Тут же стояла еще одна телега с бочками.

Жестом я подозвал Фелтока и спросил:

— Ты понимаешь, что здесь происходит?

— Неужели ты никогда не видел, как происходит осада? — ответил капитан вопросом на вопрос.

Я не придал значения его словам и спешился. Подошел к вознице, сидевшему на телеге с бочками. Тут же двое его товарищей с короткими клинками в руках кинулись мне наперерез, но я спросил их:

— Что здесь происходит?

— А ты как думаешь? В полночь наступит первый день Ганат Калилы, так что не лезь не в свои дела, если не хочешь оказаться среди наших врагов.

Странно. Этот человек упомянул Ганат Калилу или мне послышалось? Потому что если мы действительно прибыли сюда во время Ганат Калилы, то пусть лучше тысячи девственниц–невест проклянут мое имя…

— Простите, — сказал я. — Кажется, я чего–то не понял. Вы сказали…

Мечники медленно пошли на меня.

Сзади подошел Фелток, за ним Кест, держа руку на эфесе меча.

— Что он сказал? — спросл Фелток.

— Ганат Калила, — ответил я. — Кровавая неделя. Мы приехали именно в тот день, когда герцог объявил начало Кровавой недели.

— Пять преисподних для болванов, что это вообще такое? Я никогда прежде не бывал в этих краях, парень; если ты это запомнишь, дело пойдет намного быстрее.

— Ганат Калила — это такой рижуйский обычай, — пояснил я. — Нынешний герцог привез ее откуда–то с востока, кажется, из Авареса. Они называют это Кровавой неделей, потому что в течение семи дней нет никаких правил, кроме одного — ты теряешь все, что не можешь сохранить.

За долгие годы старый вояка повидал много безумия и жестокостей, но это окончательно огорошило Фелтока.

— И на деле что? Тот, у кого самое большое войско, получает все? Да тут же настоящая бойня начнется!

— Герцогу это и нравится, — заметил я.

— Бойня не всегда начинается, — сказал Кест. — Я читал правила, и они довольно сложные. Несколько попечительств и союзов следят за тем, чтобы большинство людей получило защиту вышестоящего покровителя, который, в свою очередь, тоже имеет вышестоящего покровителя, а тот…

— Имеет протекцию герцога. Таким образом он стрижет шерсть со своих овец, так?

— Угу, а иногда герцог просто объявляет имена тех, кого он не собирается защищать, понимаешь?

Фелток кивнул.

— Значит, в Рижу объявили охотничий сезон на пару–другую бедных мерзавцев.

— Не такие уж они и бедные, — сказал я, кивнув на дом.

Элегантное строение в рижуйском стиле, и довольно хорошо укрепленное. Наверняка у них есть луки и, может, даже пистоли. Осаждавшие в доспехах принялись подвозить каменные плиты к дверям и окнам.

— Не пойму, зачем нужны эти плиты, — сказал Кест.

— Огонь, — ответил Фелток. — Они собираются выкурить жителей.

— Скорее сжечь их заживо, — добавил я.

— А может, построят для них замечательный новый дом прямо на улице, — весело сказал кто–то позади нас. Шивалль выбрался из повозки, за ним последовала Валиана. Они прикладывались к маленьким чашечкам с каким–то бурлящим напитком.

— Фелток, — сказала она. — Я не хочу разочаровать своего благословенного отца–герцога. Мы должны воссоединиться с ним сегодня же.

Мы с Кестом переглянулись. Она прибыла сюда для подтверждения и признания родословной, значит, ей уже исполнилось восемнадцать. Если она и впрямь наследница двух правителей, то девятнадцать лет назад Джиллард, герцог Рижуйский, втайне был женат на Патриане, герцогине Херворской, пусть и не слишком долго. Вероятно, они почти сразу развелись, потому что вскоре он воссоединился со своей нынешней супругой. Зачать ребенка, а затем немедленно расстаться, чтобы жениться на другой, несколько странно, но вполне возможно. Полагаю, в этом был некий извращенный замысел, если они собирались втайне вырастить принцессу королевской крови. Только это означает, что заговор состоялся задолго до того, как Пэлис занял трон, еще во времена правления Греггора, что само по себе несколько бессмысленно — как король Греггор их вполне устраивал. Он позволял герцогам править своими землями как им вздумается.

— Так точно, ваше высочество, — ответил Фелток. — Нет смысла оставаться здесь и ждать, пока эти люди перестреляют друг друга.

— О, вряд ли они станут стрелять, — дружелюбно улыбаясь, сказал Шивалль.

— Почему? — спросил Кест.

— Видите ли, семью Тиаррен сейчас никто не охраняет.

— Семью Тиаррен? — Я переглянулся с Кестом. — Когда–то лорд Тиаррен считался ближайшим союзником короля среди представителей менее знатных родов.

— В самом деле? — спросил Шивалль. — Как интересно. Полагаю, герцог приказал лорду Тиаррену и его людям разобраться в пограничном конфликте с варварами. Но в отсутствие мужа леди Тиаррен начала уж слишком громко выказывать свое недовольство рижуйской политикой. — Толстяк улыбнулся и поглядел в темнеющее небо. — Похоже, кому–то придется выучить трудный урок. Часа примерно через два.

— Значит, никто не может начать драку, пока не наступит полночь? — спросил Фелток.

— Верно, пока не начнется Ганат Калила. — Он вновь хитро улыбнулся.

Фелток указал на тех, что складывали каменные плиты перед домом.

— А что же тогда они здесь делают?

— Болван! Почему бы им заранее не подготовиться, пока никто не стреляет и не машет клинками?

Я поглядел наверх. Из открытого окна выглядывала женщина чуть старше тридцати; слабой рукой она держала арбалет. Должно быть, сама леди Тиаррен. За ее спиной копошились дети, пытаясь за полы халата оттащить ее от окна.

— То есть вы хотите сказать, что она, ее дети и слуги должны стоять и смотреть, как кто–то закладывает выходы камнями и разводит огонь, чтобы сжечь их живьем?

Тиаррены были союзниками короля. А вдруг им известно, где находятся королевские чароиты? Что, если один из драгоценных камней спрятан в их доме? Я шагнул к людям в черном, закладывающим окна камнем.

— Помни свое место, шкурник, — предупредил меня Шивалль. — Именно так, будут стоять и смотреть. Не беспокойся, у лорда Тиаррена большая семья. Уверен, герцог позволит ему жениться еще раз, когда придет время. Вне всяких сомнений, в следующий раз он выберет женщину более мудрую и верную, чем нынешняя леди Тиаррен.

Я повернулся к Кесту.

— Возвращайся к каравану. Возьми с собой всех, кто согласится пойти, но обязательно Блондинчика и Крюга. Посмотрим, кого еще они смогут уговорить. — Я махнул Фелтоку. — Отвези леди Валиану в замок герцога. Мы с Кестом и остальными прибудем сразу же, как только сможем.

Фелток потянул поводья лошадей, запряженных в карету, собираясь в дорогу, но леди Валиана остановила его.

— Сейчас же прекрати, — скомандовала она.

— Миледи, тут опасно, — начал я.

— Совершенно безопасно, — возразила она. — Потому что ты и твои люди сопроводят нас во дворец прямо сейчас. Ты работаешь на меня, а не на эту Тиаррен. Понял?

Я почувствовал, как в груди разгорается огонь.

— Вы обезумели? Они сгорят живьем! Все окна и двери заложат камнем и примутся ждать, пока они не сгорят или не разобьются о булыжники, выпрыгнув на улицу!

— Сбавь тон, шкурник, — предупредила она.

— Хотите быть принцессой? — закричал я. — Хотите владычествовать над своими подданными? Вот они. — Я ткнул пальцем в женщину, стоящую у окна, и ее плачущих детей. Старшие держали в руках клинки — достаточно взрослые, чтобы защищаться, но слишком маленькие, чтобы понять, что пользы от них никакой. — Хотите власти? Тогда прекратите мечтать, как вы ее получите, и начните думать о том, как, с помощью святых, ей распорядиться!

Я перешел все возможные границы, но в какой–то момент мне вдруг показалось, что я ее убедил. А потом я услышал покашливание и повернулся.

Шивалль держал в руке пистоль, нацеленный мне в грудь.

— Не нужно драматизма, мой драный друг, — сказал он. — Если эта Тиаррен не глупа, она вывесит свой фамильный герб из окна и сдастся. А если глупа, то в доме наверняка найдется несколько слуг с боевой выправкой — они заставят ее сдаться ради ее же собственного блага.

— А что потом? — спросил Кест, смерив Шивалля взглядом.

— Затем имя Тиаррен вычеркнут из списков знатных родов, и ее щенки станут прислуживать своим победителям — по крайней мере, будут сыты.

— И кто эти победители? — осторожно спросил Фелток.

— Откуда мне знать. Как видите, на доспехах нет герба.

Кест шепнул мне на ухо:

— Весь мир станет таким, Фалькио, если герцоги осуществят свой замысел.

У меня кружилась голова, я едва держал себя в руках.

Однако Шивалль с легкостью справился с ситуацией.

— А теперь, мои драные пташки, предлагаю поступить так, как сказала принцесса Валиана. За работу! — Он поманил Кеста пальцем. — И не трать время зря на бесплодные фантазии, мой друг. Вон у того дома позади нас стоят мои арбалетчики. Я никогда не выезжаю без охраны во время Кровавой недели.

Я знал, что мы должны повиноваться, но не мог заставить себя сдвинуться с места. Словно ноги вросли в землю, а правая рука помимо моей воли тянулась к рапире.

Ко мне подошла Валиана.

— Остановись, Фалькио.

Впервые она назвала меня по имени. Обычно звала шкурником.

— Я… мне тоже не безразлична судьба этих людей. Но Шивалль прав: женщина сдастся прежде, чем прольется хоть капля крови.

Я попытался ответить, но удалось лишь прошептать:

— А что их ждет потом, ваше высочество? Неволя? Рабство?

Валиана заглянула мне в глаза. Она была прекрасна, но красота давно не имела надо мной власти.

— Я поговорю о ней со своим отцом, с его светлостью. Обещаю, что если ты отправишься сейчас со мной, то я гарантирую: Тиаррен не станет ничьей служанкой. Обещаю.

В ее глазах я увидел то, чего раньше не замечал, — не раздражение, а страх. Она не доверяла Шиваллю и боялась за свою жизнь, сомневаясь, что Фелток в одиночку сможет защитить ее. Я собирался оставить ее в руках этого прохинедея, и что потом? У меня не было людей, чтобы сражаться с целым городом, а если бы я и вступился за семью Тиаррен, то, может, только все испортил бы. Сейчас их ждет лишь нищета, но будет гораздо хуже, если их сочтут союзниками плащеносцев.

Я рухнул на колени, потому что ноги больше меня не держали.

— Благодарю вас, ваше высочество. Я поступлю так, как вы приказываете.

Шивалль спрятал пистоль в складках камзола и захлопал в ладоши.

— Замечательно! — сказал он. — Как же хорошо, когда в наши непростые времена человек знает свое место.

ПРИШЕСТВИЕ ПЛАЩЕНОСЦЕВ

Те дни, самые первые, были лучшими. Мы с Пэлисом играли в старинные военные игры, беседовали о стратегии и тактике, философии и идеологии, правосудии и законе. Мы много ели в те месяцы, чтобы нарастить на костях мясо, поэтому любое кушанье казалось невероятным пиром. Раны мои еще болели, а Пэлис порой заходился в кашле, особенно когда похолодало, но в целом мы были крепки и бодры. Я научил его драться на клинках, он показал мне несколько приемов, вычитанных в книгах, о которых я даже не слышал.

— Единственной роскошью, дозволенной мне отцом за три года в башне, были книги, — сказал он, когда мы упражнялись в поле за бараками. — Он бы даже их мне не дал, но я спросил отца, неужели он боится, что я смогу забить его этими книгами. Думал, он меня убьет в тот момент, но король крепко верил в древние предрассудки и считал, что нельзя проливать королевскую кровь.

— И много ты прочитал? — спросил я.

— Все, что было. В библиотеке замка хранилось лишь двадцать книг, удивительных древних фолиантов о войнах и сражениях. Фалькио, если хочешь, я покажу тебе трактаты, написанные четыреста лет назад великими мастерами клинка: свои приемы они надежно спрятали среди множества стихотворных строк. Когда я прочитал всё, моя матушка, да благословят ее боги, послала слуг в монастырь в Газии за другими. Я читал работы философов и тиранов, писарей и королей, и когда закрывал последнюю страницу, то начинал перечитывать их с самого начала.

— Ты никогда не рассказывал о своей матушке.

Он опустил глаза.

— Она так хотела.

Мне показалось, что я чем–то оскорбил его.

— Как–то и я читал одну книгу, — сказал я. — Там было про всякую похабщину. Мне понравилось.

Пэлис улыбнулся и шлепнул меня по затылку.

— Так–то ты разговариваешь со своим королем? Кроме того, ты меня не обманешь, Фалькио. Ты же книжный человек, такой же, как и я сам. Слуги видели, как по вечерам ты таскаешь тома из моей библиотеки.

— Спать больше не хочется, а что еще делать по ночам… — процедил я сквозь зубы. Боялся, что Пэлис сейчас скажет что–нибудь о дамах из замка: лучше бы он подумал дважды, прежде чем такое предлагать.

Но он хлопнул меня по плечу.

— Иногда книги становятся лучшими друзьями, Фалькио. Бери столько, сколько хочешь.

* * *

Первым к нам присоединился Кест. Я нашел его в Луте, там же, где оставил, когда наша детская дружба угасла и появились новые приятели.

— Ждал тебя, — ответил Кест на мой вопрос, что он делает в кузнице своего отца. Прежде чем я смог что–то сказать, он отложил клинок, который ковал, снял с полки несколько готовых и сказал: — Что ж, пошли.

— А ты разве не хочешь узнать, что мы собираемся делать? — спросил я. — Или хотя бы рассказать родителям о том, что ты уходишь?

— Мои родители всегда знали, что рано или поздно я уйду. Я давно с ними попрощался. А насчет того, что мы собираемся делать… видимо, что–то интересное, раз я тебе понадобился.

Когда мы выходили из кузницы, Кест наконец–то заметил Пэлиса, стоявшего в дверях.

— Здравствуй, — сказал он. — А ты кто еще такой?

В воздухе кузницы витали дым и пыль, поэтому королю пришлось откашляться, прежде чем он смог ответить.

— Пэлис Первый, — сказал он. — Твой король.

— А! Здорово. Ну, пошли, а то впереди тучи собираются.

Кест был странным парнем, но я по нему скучал. Бок о бок с лучшим другом детства мы поскакали по полю, следуя за юным королем–идеалистом, который решил возродить орден плащеносцев. Поистине это было самое счастливое время моей жизни.

* * *

А самый лучший момент наступил спустя еще несколько месяцев. Нас к тому времени уже было двенадцать, девять мужчин и три женщины: Кест, Брасти, Шэйна, Киллата, Морн, Беллоу, Пэррик, Дара, Найл, Уинноу, Рэн и я. Двенадцать странствующих магистратов, которые знали королевский закон, умели выносить справедливые решения, быстро скакать и хорошо драться. Возможно, мы слегка заносились, но были готовы ко всему.

В первый день весны пришло время изменить мир. Король призвал нас в тронный зал, и мы подумали, что сейчас состоится пир в нашу честь с цветами, а может, даже и с парадом. По этому случаю я заказал у местной портнихи длинный плащ. Понимал, конечно, что пытаюсь воплотить в жизнь детскую мечту, но я и так теперь почти приблизился к ней. Плащ выглядел так, как я его представлял с самого детства. Брасти тогда здорово повеселился за мой счет.

— Боги, Фалькио, — едва сдерживая смех, сказал он. — Если тебя схватят и начнут пытать, пожалуйста, не говори им, что ты один из нас. Вряд ли я выдержу такой позор! И пожалуйста, не выставляй себя на посмешище перед толпой моих обожательниц, которых король обещал мне.

Я пропустил его остроты мимо ушей: никакие насмешки Брасти не заставили бы меня снять плащ. Он был не слишком крепким и выглядел довольно бедно, но я не снял бы его, даже если бы надо мной смеялся весь двор. Мы вошли в тронный зал — там не было никого, кроме короля и старухи.

— Швея! — воскликнул я. Я не видел ее с того самого дня, как очнулся в королевской опочивальне, услышав, как она шьет.

— Да, сынок, это я: пришла проводить вас.

Брасти хмыкнул.

— Это что, и есть толпа обожательниц?

— Не знаю, как насчет обожания, — сказала Швея, — но если хочешь, могу дать тебе хорошего пинка.

Она улыбнулась, обнажив старые кривые зубы, и сделала такой жест, что даже семеро святых не заставят меня повторить его.

Я заметил, что король сидит на огромном ящике.

— Дорожные вещи? — спросил я.

— Можно и так сказать.

Он открыл ящик, заполненный соломой и стружкой, которую он выгреб на пол. Закончив, король отошел в сторону и предложил мне заглянуть внутрь. И в этом побитом деревянном ящике я увидел безрассудные мечты мальчишки, ставшие явью, — плащи. Двенадцать плащей, идеально подогнанных под каждого из нас. Сшитых из крепчайшей кожи и подбитых внутри тканью, которая была мягче и теплее овечьей шерсти.

— С таким плащом в дороге не замерзнешь, — заметила Швея. — И никто не сможет воткнуть нож в спину.

Она показала нам вшитые внутрь пластины, сделанные из материала, который напоминал кость. Швея сказала, что они могут выдержать удар кинжала, а может, даже и стрелы. Показала нам потайные карманы, в которых лежали небольшие лезвия, крепчайшая бечевка, огниво — всё, что может пригодиться в дальнем странствии.

На груди у каждого плаща были выдавлены индивидуальные, но не слишком заметные узоры. Король достал мой плащ и протянул мне. Он был совершенно не похож на то, что я себе представлял, и в то же время являл собой все, о чем я мечтал: доспехи, убежище и символ нашего служения. На груди справа виднелось изображение цветка пертина с голубым крестом и серебряной рапирой.

— Похоже, мы наконец–то поняли, что символизирует пертин, — сказал король.

Не в силах говорить, я принял плащ из его рук и надел.

Слез, что лились у меня по щекам в тот день, я не стеснялся, не стеснялись и остальные одиннадцать человек. Слезы эти не только омыли наши лица, но и очистили прошлое.

— Святые угодники! — воскликнула Швея. — Хорошо, что я позаботилась о том, чтобы плащи защищали от дождя. У вас они, похоже, частенько подмокать будут.

Многие засмеялись, а я встал, распрямив плечи, и постарался запомнить этот миг. Мы, носящие эти плащи, защитим людей от слез и горестей. И этим моментом я буду гордиться всегда.

ДВОРЕЦ ГЕРЦОГА

— И как это произойдет? — спросил Брасти, когда мы вели повозку по широкой мощеной улице Поминовения, ведущей к герцогскому дворцу.

— Ты о чем?

— Каким образом ее светлость из злобной стервы превратится в королеву мира?

Я оглянулся на повозку, в которой ехала Валиана с посланником герцога, чтобы убедиться, что ни они, ни возница ничего не услышали.

— Вообще–то я не уверен. Кажется, Совет герцогов обладает властью и назначает регента…

— Нет, — сказал Кест. — Это лишь в том случае, если наследнику меньше тринадцати лет. А в данном случае в действие вступает «Региа манифесто де’эгро».

— А это еще что? — спросил Брасти.

— На языке древних «региа» означает «правление», «манифесто» — «управляющий закон», а «де’эгро» — «от богов».

— Ну да, так гораздо понятнее.

— Надо было больше читать и меньше разгуливать по кабакам во время обучения, Брасти.

— Все же не могут быть ходячими энциклопедиями, Кест.

— Полагаю, магистрату более подобает иметь энциклопедические знания о законе, нежели об эле.

Брасти улыбнулся.

— Теперь понятно, в чем твоя ошибка. С помощью пива я разрешил гораздо больше дел, чем ты с помощью мудреных законов, до которых никому нет дела.

Фелток хмыкнул.

— Святой Загев, Вызывающий слезы пением, это так–то вы, плащеносцы, решали мировые проблемы? Неудивительно, что все пошло прахом.

Кест не обратил на него внимания.

— Похоже, другие законы тебя вообще не интересуют, а этот запомнить немудрено. «Региа манифесто де’эгро», или «Божественный указ о законном правлении», состоит всего из семи строк. В нем говорится, что боги требуют, чтобы народом правил лишь один король или королева, а не совет. Также в нем говорится, что благодаря богам королевский род обладает особой кровью и процветание королевства именно от нее и зависит.

— Что за чушь, — фыркнул Брасти. — Кровь всего лишь кровь, она всегда красная.

— Как бы там ни было, полагаю, что ни манифест, ни герцоги с тобой не согласятся.

— И как отнесутся боги к сложившейся ситуации? — спросил я, предполагая, что боги вообще ни о чем таком не думают. Общеизвестно, что в большинстве древних трактатов очень мало говорится о праве.

— На удивление, — ответил Кест, оглянувшись на карету, — в манифесте действительно об этом упоминается. В последней, седьмой строке. Если кратко, то там говорится, что королевская кровь никогда не умирает, но являет себя сама по воле богов.

— Очень полезно, — хмыкнул Брасти.

— Я еще не закончил. По воле богов и при удостоверении «достойных по крови».

Черт!

— А «достойные по крови» — это…

Кест кивнул.

— Герцоги.

— До чего же удобно, — сказал Брасти чуть громче, чем следовало. — Чертовы герцоги убивают короля, а затем, согласно тайному закону крови, написанному каким–то там прикормленным попом, они вдруг наделяются магической силой и способностью разглядеть королевскую кровь в следующем претенденте. Хвала святым, что я стал плащеносцем, чтобы бороться за столь премудрые законы!

— Вряд ли все так просто, — сказал Фелток, потирая подбородок. — Будь это так, герцоги просто выбрали бы одного из своих.

— Ты прав, не все так просто. Ты служил генералом у герцога Пертинского. Думаешь, он стал бы сидеть сложа руки, пока другой, ничуть не более благородный и достойный герцог захватывает власть? Тысяча чертей, ты работаешь на Патриану: как, по–твоему, отнеслась бы к этому герцогиня Херворская?

Фелток хлебнул вина из меха.

— Герцогиня не отличается щедростью. Полагаю, ты прав. Так почему они позволят моей госпоже захватить власть?

— Потому что она дура, — весело сказал Брасти.

Фелток схватился за кинжал, висевший у пояса.

— Придержи свой язык, мальчишка. Я не жду, что ты станешь любить госпожу, но изволь говорить о ней с уважением.

Брасти поднял руки, делая вид, что подчиняется ему.

— Ты прав, ты прав, — любезно согласился он. — Она практически чертова святая, если учесть ее происхождение.

— Это до добра не доведет, — сказал мне Кест.

— Почему? — поинтересовался у него Фелток. — Потому что я старый глупый вояка и мозг мой слишком размягчился, чтобы понять зубоскальство великих плащеносцев?

— Фелток, — сказал я, — я не хочу оскорблять ее светлость, но она слишком молода и неопытна, к тому же бесхитростна и легко поддается влиянию. Герцогу Рижуйскому нет дела до того, что происходит за пределами его герцогства, поэтому он, скорее всего, постарается использовать ее, чтобы упрочить свое влияние. Его область полностью зависит от торговли, поэтому он попытается задобрить остальных герцогов. Валиана будет довольствоваться престолом и красивой одеждой, как радуется ребенок, получивший в подарок щенка, а герцоги станут творить в своих землях все, что им вздумается.

— Что ж, я рад, что вы не хотели оскорбить ее.

— Желаешь узнать о настоящих оскорблениях — тогда расспроси крестьян о том, что с завидным постоянством делают лорды с их юными дочерьми, — сказал Кест. — Или что случается с семьями, когда всех мужчин с крепкими спинами герцог вдруг отправляет на строительство храма или статуи или заставляет их нападать на соседние герцогства лишь для того, чтобы их господин прославился как великий строитель и полководец.

Их взгляды скрестились.

— Я не глуп. Знаю, что бывает, если на месте герцога восходит дурное семя.

— Если ты и впрямь так думаешь, то ты глуп, — тихо ответил Кест. — Герцог, правящий своими людьми не только железным кулаком, очень скоро начинает понимать, что на его призыв собираются лорды с отрядом рыцарей за спиной, размеры чести которых определяются лишь тем, насколько быстро они могут размозжить череп крестьянину по приказу.

— Так что же теперь будет? — перебил его Брасти. — Мы приедем на церемонию и… делу конец?

— Нет, скорее начало, — ответил Кест. — Ей нужна родословная грамота, подписанная всеми без исключения герцогами, иначе впоследствии могут возникнуть вопросы о праве на престол. Даже герцоги не хотят развязывать гражданскую войну.

— Полагаю, что еще они приведут мудреца, чтобы он провел «испытание сердца», — добавил я.

— Какое еще испытание? — напрягся Фелток. — Я не позволю им заковывать мою госпожу в железные цепи или произносить заклинания.

— Это не то, о чем ты подумал, — сказал я. — Это всего лишь обычай, с помощью которого мудрец якобы проверяет состояние ее сердца. Говорит ли она правду о том, что является общей дочерью Джилларда и Патрианы? Есть ли у нее враждебные намерения по отношению к герцогам? Гнездится ли зло в ее сердце? Замышляет ли она что–то низкое…

— У моей госпожи порою крутой нрав, но нет в ней ни зла, ни коварства.

Кест устало посмотрел на него.

— Именно! Поэтому герцоги с радостью примут ее, и Валиана станет идеальным орудием, с помощью которого они навсегда разорят нашу страну.

Мы с Кестом переглянулись. Мне не нужно было проводить «испытание сердца», чтобы понять, что замышляет мой друг.

* * *

Герцогский дворец, как и все остальные дома в Рижу, хранил в себе следы трех эпох усиливающегося разложения. Основание города заложили сотни лет тому назад, когда жители Рижу, подобно стальным медведям, сражались с захватчиками с севера, юга и востока. В далеких штольнях они добывали крепчайший камень эйденит и возводили из него фундаменты и стены дворца, которые не смогли бы одолеть никакие вражеские силы. Камень также положили и в основание городской площади, где теперь проводились все важные церемонии и народные гуляния. Площадь получила название Рижуйский валун, именно к этому месту по призыву властей стекались жители города, когда им приходилось вставать на защиту собственных жилищ.

А над благородным основанием запечатлелись сотни лет разрухи и упадка. Семь герцогских династий по очереди разрушали и перестраивали разросшиеся бальные залы и покои, пробивали во дворце тайные проходы, устраивали скрытые альковы, тюремные камеры в подземелье и комнаты пыток. Они, словно струпья, покрыли загорелую кожу великого народа.

Подобно престарелой шлюхе, герцогский дворец Рижу скрывал морщины и шрамы собственной истории. Ради того чтобы позолотить узоры обширных покоев и залов и заново обить стены дорогими тканями, нынешний герцог разграбил городскую казну. Как бывает со многими безумцами, он проявлял сумасбродство весьма изобретательно.

Бальный зал герцога состоял из нескольких ярусов. На верхнем, украшенном самоцветами, стоял стол самого герцога. На золотом восседали его любимцы из местной знати, на серебряном — те, кто угождал ему чуть хуже. Военные, торговцы и музыканты располагались на дубовом ярусе, там же находился и танцевальный зал, а еще ниже лежал железный ярус с кухнями и прочими подсобными помещениями, скрытыми за тяжелыми дверями.

Освещение бального зала было продумано таким образом, что гости могли видеть только уровни, возвышавшиеся над ними, для того чтобы им захотелось добиться благорасположения герцога и подняться туда. То, что находилось ниже, скрывалось во тьме, и поэтому они могли лишь гадать, что ждет их, если они не смогут угодить своему государю. Герцог и его избранные гости сияли, как самоцветы, чтобы те, кто находится внизу, могли восхищаться ими, — сами же они не желали видеть всякую чернь. Без сомнения, герцог почитал эту на удивление неблагоразумную рассадку гостей символом собственного могущества и уверенности в том, что никто не посмеет напасть на него.

— Я бы мог убить его, сделав всего лишь семнадцать шагов, — заметил Кест, отламывая хлебную горбушку.

— Полагаю, что из лука я бы его и с одного шага убил, — ответил Брасти, наблюдая за тем, как слуги в расшитых золотом ливреях подают главное блюдо гостям, сидящим наверху.

Фелток сердито шепнул:

— А мне сдается, что если вы сейчас же не замолчите, болваны, то нас тут без всяких шагов убьют.

Я посмотрел на прочую чернь, расположившуюся на железном уровне. По большей части здесь находились слуги. Они подавали еду и напитки, уносили грязную посуду судомойкам, сметали осколки разбитой посуды. За столом сидели лишь мы и прочие телохранители знатных гостей, которые выглядели не слишком прилично, чтобы стоять за спинами своих хозяев. Столы и стулья оказались чертовски неудобными, потому что на этом ярусе вся мебель была сделана из железных прутьев. Мало того что это невероятно дорого — это еще и многое говорило о характере герцога.

— Начинается, — сказал Кест.

Герцог встал со своего позолоченного трона. Его темно–красные бархатные одежды не скрывали могучего тела. Грудь и плечи обвивали золотые ленты, на голове сиял простой венец — золотой обруч, украшенный самыми большими бриллиантами из всех, что я видел.

— Гляди, как вперед наклонился, — заметил Брасти.

— Тс–с–с…

— Лорды и леди, — загрохотал голос герцога.

— Хорошая акустика, — оценил Кест.

— Может, хватит уже его нахваливать?

— Друзья мои! — продолжил герцог и широко улыбнулся. — Нет, не просто друзья, вы — моя семья. Мы собрались здесь в преддверии Ганат Калилы, нашего самого благословенного праздника, вновь подтверждая узы, благодаря которым Рижу остается одной большой семьей, и мое сердце разрывается от счастья!

Началось всеобщее ликование. Но неудивительно, что чем ниже ярус, тем меньше ликовали гости.

— Мое сердце полно радости, и душа воспаряет в небо, и не только потому, что сегодня в мою жизнь вошла моя прекрасная дочь. — Тут он явил гостям Валиану, ослепительную в темно–пурпурных одеждах, с сиреневыми самоцветами, вплетенными в волосы. Собравшиеся дружно ахнули от восхищения, когда она поднялась с места. — Как я уже сказал, радость переполняет меня не только от того, что я воссоединился с дочерью, но также и от того, что герцогская стража и храбрые шкурники рискнули жизнью, чтобы доставить ее сюда в целости и сохранности.

Толпа снова ахнула. Наверное, впервые знатный человек сказал о нас хоть что–то хорошее.

— Что ж, приятно, — сказал Брасти.

— С чего бы это? — удивился я.

— …Ибо подобная любовь и преданность к моей дочери со стороны несовместимых с моралью существ является истинным доказательством…

— Ага, — усмехнулся я. — Вот и оно.

— …доказательством для всех нас, людей, святых и богов, что Валиана сможет объединить наш народ. Каждый человек, от самого благородного господина до подлейшего преступника…

— Что–то я больше не уверен в том, что мы ему действительно понравились, — вздохнул Брасти.

— Замолкни. Сейчас всё и произойдет.

— …весь народ будет единодушно любить ее и преклоняться пред ней, но более всего — верить в то, что Валиана поведет нас к счастливому будущему. Она успешно прошла «испытание сердца», в ее душе нет ни пятна злобы, ни порока нечестия. Народ станет единым и свободным под владычеством великодушной принцессы Балканы!

С золотого яруса донесся одобрительный рев: вне всякого сомнения, любимцев короля заранее уведомили о том, когда следует проявлять энтузиазм. На серебряном кричали чуть тише, и мне показалось, что я даже услышал вопли неверия и ярости. На дубовом ярусе царило замешательство, которое вскоре сменилось радостным шумом и аплодисментами: не от того, что гости сообразили, что происходит, а потому, что наконец–то поняли: пора выразить одобрение происходящему. Сомневаюсь, что кому–то вообще было дело, что происходит на железном ярусе.

— Я успею прикончить ее прежде, чем подоспеет охрана, — размышлял Кест. Он повернулся к Брасти. — Но тогда не смогу добраться до герцога. Они меня схватят. Сумеешь подняться туда и убить его прежде, чем тебя поймают?

Брасти взглянул на него, потом на лестницу, соединяющую уровни.

— Я…

Фелток схватил столовый нож и замахнулся на Кеста.

— Святые угодники, ну–ка, заткнитесь все и сядьте спокойно, — велел я.

— Вот оно, Фалькио, — торопливо сказал Кест. — Так они и разрушат всё, ради чего жил король. Скажи мне, назови лишь одну причину, одну стоящую причину, почему я не должен пытаться остановить бурю прежде, чем она начнется?

Я схватил его за шею и притянул к себе так, что наши носы едва не столкнулись. Поймал его взгляд.

— Потому что. Мы. Не. Чертовы. Наемные. Убийцы.

— Нужно было убивать ваших как можно больше, проклятые предатели! — зарычал Фелток.

— Погодите–погодите, герцог хочет единства, он сам так сказал, — воскликнул Брасти. — Не нужно портить пир.

— Поклянитесь своей честью, сколько бы она ни стоила. Чертовой своей честью поклянитесь, что вы не причините вреда девчонке, или даю зарок, что я всех вас, плащеносцев, положу, семь преисподних мне в помощь.

Я повернулся к Фелтоку.

— Я — Фалькио валь Монд, первый кантор плащеносцев. Клянусь, что ни я, ни мои друзья никогда не поднимут оружия на Валиану, принцессу, королеву или просто глупую девчонку, с которой мы познакомились.

Кест смотрел на меня во все глаза.

— Хочу услышать это от него, — сказал Фелток, указав на него ножом.

— Будет так, как он сказал, — тихо ответил тот. — Пока жив Фалькио, первый кантор плащеносцев, я не подниму оружия на твою госпожу.

Фелток бросил нож.

— Что ж, думаю, мы во всем разобрались, насколько это возможно, — радостно воскликнул Брасти. — Глядите, сейчас начнутся танцы.

И он поскакал по лестнице на дубовый ярус. Не желая сидеть в одной компании с Кестом и Фелтоком, я последовал за ним.

* * *

Казалось, что в огромный овальный зал сошли все приглашенные с верхних ярусов и с самого нижнего ради того, чтобы насладиться музыкой и танцами. Сначала гостям предложили пару быстрых плясок, затем один традиционный танец, а после начались обычные парные. Лишь несколько дворян вышли танцевать, но среди них оказался сам герцог и несколько его приближенных. Брасти, как обычно, вел себя развязно, танцуя со всеми дамами подряд из тех, что могли его вынести. Он почти уже пригласил на танец юную благородную деву, но ее отец бросил в их сторону яростный взгляд — заметив это, она поспешно смешалась с толпой.

Мне же больше нравилось наблюдать за музыкантами. Оркестр из дюжины человек сидел на низком постаменте справа. Музыканты были в основном молоды, но командовал ими пожилой человек, который едва справлялся. Его седые длинные волосы, какие бывают у трубадуров, спускались до самых плеч, в меру изысканная одежда повторяла герцогские цвета — темно–красный и золотой. Сквозь морщины на лице еще виднелась былая красота. Слепец. Я не сразу это понял. Лишь спустя некоторое время обратил внимание, что его блестящие голубые глаза не моргают и не двигаются. Вместо них в глазницах находились два драгоценных камня. А затем я заметил, что у него к тому же что–то не так с ногами. На нем были трубадурские кожаные сапоги до середины бедра, но ноги не двигались, даже когда остальные музыканты начинали раскачиваться в такт музыке. Конечно, не все музыканты притопывают, когда играют. Но, скорее всего, ног у него тоже не было — лишь приделанные к телу деревянные колодки в сапогах. Я не заметил, как он вошел, но рядом с ним стоял мальчик лет десяти, играющий на волынке. Рядом лежали два черных костыля. Время от времени трубадур клал руку на плечо помощника и пальцами выбивал замысловатую дробь — мальчик тут же приносил ему воды или другую гитару или шептал что–то на ухо остальным музыкантам.

Я наблюдал за ним долгое время, и лишь когда он принялся играть на гитаре медленную печальную песню «Сумерки влюбленных», мелодию которой исполнить было невероятно сложно, хоть она и казалась довольно простой, я наконец–то узнал его. Бал Армидор! Человек, когда–то приходивший в наш городок и певший песни, потрясавшие до самой глубины души. Бал Армидор, исполнявший баллады о плащеносцах.

Руки Бала быстро перебирали струны, остальные музыканты вплетали своими инструментами ноты в основную ткань его мелодии. Мальчик играл на волынке, но после первого куплета отложил ее и начал подпевать красивым дискантом, что очень украсило песню. Но я уже не слышал музыки: в голове крутилась лишь одна мысль. Каким образом Бал Армидор попал сюда, в замок герцога? Я думал, что он давным–давно пропал в Восточных пустынях среди солнечных племен, потому что когда–то поклялся, что станет первым трубадуром с запада, который овладеет восточной музыкой.

Когда песня закончилась, я стал пробираться к музыкантам, но они тут же начали новую песню — быструю, для парной пляски.

— Потанцуешь со мной, шкуроносец Фалькио? — услышал я голос сзади. Я все еще смотрел на Бала, желая подать ему сигнал, но он вдруг покачал головой. Словно хотел сказать, что сейчас не время.

Я обернулся, чтобы понять, кто говорит со мной. Валиана сияла в своем прекрасном платье; волосы, увитые самоцветами, блестели, хоть и слегка растрепались от танцев. Трин в простом пурпурном платье — такого же цвета, как у хозяйки, — стояла в нескольких шагах позади нее. Такая же прекрасная, как и принцесса, но, по своему обыкновению, за ее спиной, одна. Она заметила мой взгляд и опустила глаза.

— Плащеносец, — не задумываясь, поправил я.

— Что?

— Плащеносец, а не шкуроносец. Плащеносец.

— Ах да, конечно, это же и так понятно, — рассмеялась она. — Потанцуем, плащеносец Фалькио?

Я огляделся и увидел, как несколько знатных господ пытаются прожечь меня своими ледяными взглядами. Заметил улыбающегося герцога и покачал головой.

— Нет, миледи, я…

— Ваше высочество, — поправила она.

— Что?

— Теперь я стала принцессой, Фалькио; раз уж ты желаешь обращаться ко мне официально, то лучше называть меня ваше высочество.

Я поклонился.

— Ваше высочество, благодарю вас за оказанную честь, но боюсь, что не подхожу для танцев.

Улыбка ее угасла.

— Не подходишь для танцев или для того, чтобы танцевать со мной?

— Неуклюж, ваше высочество. Боюсь наступить на вашу королевскую ножку, пытаясь вспомнить танцевальные па и понять, какую игру вы затеяли.

Она стрельнула взглядом в герцога, потом в меня.

— Скажу так, чтобы стало понятно. Мой отец считает, что я продемонстрирую необходимое смирение и единение с народом, если станцую с плащеносцем. Если тебе так проще, считай это приказом хозяйки, которая тебя наняла.

Я пожал плечами и громко сказал:

— Как ваш слуга, ваше высочество, я, несомненно, согласен!

Затем я глубоко поклонился, заведя правую руку за спину, а левую предложив ей. Обычно подобным жестом приглашали на танец даму сердца, что в данном случае выглядело весьма непристойно.

Но, к удивлению, она приняла мою руку и встала в первую позицию для начала танца.

— Умно, плащеносец Фалькио, — прошипела она, когда мы исполнили первую фигуру. — Насколько же ты мудрее и хитрее глупой девчонки, стоящей перед тобой. Я попросила тебя о такой мелочи, но тебе не понравилось, как я это сделала, поэтому ты унизил меня.

— Возможно, стоило попросить об этом кого–то другого, — ответил я.

Она рассмеялась.

— Кого? Того, кто собирается убить меня, или того, кто хочет убить моего отца?

Наверное, Фелтокрассказал ей о том, что случилось.

— Меня интересует лишь одно, миледи. Как…

— Ты хотел сказать «ваше высочество».

— Да, так вот. Как именно вы прошли «испытание сердца»? Мне говорили, что мудреца невероятно трудно обвести вокруг пальца.

— А ты считаешь, что я его непременно обманула? Солгала о себе и своих намерениях? Ты вообще понимаешь, что во времена короля Пэлиса сомнение в чести престола считалось предательством?

— Удивлен, ваше высочество, что меня еще не заковали в железо.

— Почему ты так презираешь меня, первый кантор плащеносцев?

— Я не презираю вас, ваше высочество. Напротив, боюсь.

— Разве у тебя есть причины бояться меня?

Я заглянул ей в глаза, надеясь увидеть издевку, но нашел лишь искреннее замешательство.

— Почти никаких, ваше высочество, — вздохнул я. — Но и причин считать вас мудрой у меня тоже нет: думаю, вас используют в заговоре, чтобы укрепить ложное доверие к новой династии королей и королев, которыми будут управлять герцоги. Сомневаюсь, что вы коварны, — возможно, вы очень милы. Но герцоги используют вас, как вышколенное животное, и в этом мире вы превратитесь в чудовище. Моя работа — останавливать чудовищ, ваше высочество.

Она встала как вкопанная, и я чуть не свалился на нее, но Валиана крепко меня держала.

— Почему ты тогда просто не убьешь меня? Или хотя бы не позволишь своим друзьям сделать это за тебя?

Я выдержал ее взгляд.

— Потому что мой король этого бы не одобрил.

Спустя мгновение она едва заметно кивнула, и мы снова влились в ритм танца.

— Почему же тогда ты так отвратительно ко мне относишься? Если я так глупа, а ты такой умник, воспользуйся мной ради получения привилегий для плащеносцев, раз уж ты считаешь, что именно это собираются сделать мой отец и все остальные.

— Потому что, ваше высочество, я не такой, как они. Мой король этого бы тоже не одобрил.

— Тогда почему?..

— Ваше высочество, — тихо спросил я, — чего вы хотите?

— Я? — Она прильнула ко мне и шепнула на ухо так тихо, что я едва расслышал: — Я боюсь.

Я отодвинулся от нее.

— Вам кто–нибудь угрожал?

— Открыто нет, просто… когда я с ними, я чувствую все то, о чем ты говоришь. Они меня не слушают — вернее, слушают лишь тогда, когда я говорю то, что от меня требуется. Моя матушка…

— Ваше высочество, простите меня, но ваша матушка — герцогиня Патриана. Если мы будем говорить о ней, то я не смогу гарантировать вашей безопасности.

Валиана огляделась.

— Кеста и Брасти я не вижу. Кто же может меня обидеть?

— Я сам, ваше высочество. Я сам.

— Ах, всё потому, что ты винишь ее в смерти короля?

— Да.

— А на тебе ответственность за это не лежит? Тебе не важно, что король нарушил древние законы, разорвал давнишние союзы и договоры, заключенные между его предками и герцогами?

— Я мало что знаю об этом, ваше высочество. Только лишь то, что наша страна слаба, она в упадке и разваливается на части из–за той несправедливости, которую вершат дворяне. А еще знаю, что мой король хотел принести жителям нашей страны некую меру правосудия и милости. Ваша мать и другие герцоги убили его за это.

— Если ты мечтаешь не просто о правителе, Фалькио, а о милосердном правителе, то помоги мне. Стань моим советником. Я… я даже подумаю о том, чтобы вновь собрать плащеносцев — с небольшими, конечно, уступками. Мне нужен тот, кому я смогу доверять, кто не будет жаждать власти для самого себя и своей родни. Фелток сказал, что верит тебе, несмотря на то что говорит ему житейская мудрость. Будь верен мне, и я клянусь: мы вместе поможем народу, который ты так хочешь спасти.

Танец подходил к завершению.

— Миледи, ваше высочество, сегодня вечером вы сказали, что вступитесь за семью, которую станут осаждать, как только начнется Кровавая неделя.

— Я не забыла о них.

— Спасите семью Тиаррен, — шепнул я ей на ухо. — Всего одну семью.

Последние звуки танца повисли в воздухе, и она посмотрела на меня. Я поклонился, на этот раз подобающе, и ждал, что она подаст мне сигнал уходить. Но она ответила реверансом. Прежде чем музыканты начали играть следующую мелодию, она подняла руку, и все замолчали.

— Отец мой, ваша светлость, — сказала она чистым, не терпящим возражений голосом.

Ее отец стоял лишь в паре шагов от танцующих. Он холодно посмотрел на нее и сказал:

— Да, дочь моя.

— Я хочу попросить вас о милости.

— Сейчас не время, дорогая.

— Здесь в Рижу есть семья, которой грозит смертельная опасность.

Он засмеялся.

— Это Ганат Калила, дочь моя. Их участь в собственных руках — таков обычай сильного народа Рижу.

— И все же я прошу вас принять их под свою защиту.

В зале словно стало холоднее. Это была первая опасная проверка истинного ее положения в новом статусе.

Герцог улыбнулся, затем подошел и заключил дочь в объятия. Жест казался совсем невинным и даже любящим, но я видел, что он прижимает ее чересчур сильно.

— Милорды и дамы, простите мою дочь: она слишком юна и не знает жизни за пределами ее бывшего дома. Но мы научим ее, не правда ли?

Смех и аплодисменты. Словно ревели сотни гиен, почуявших кровь.

Валиана осободилась из его объятий.

— Драгоценнейший отец, вы правы. Мне есть чему поучиться. — Она встала перед ним на колени, сложив руки в знак смирения.

— Конечно, моя дорогая, мы понимаем, что…

— И все же, — сказала она.

В зале стало очень тихо.

— И все же я настаиваю на том, чтобы вы защитили семью Тиаррен. Их дом самым отвратительным образом осаждают разбойники в черном, а городская стража их не защищает.

— Это Кровавая неделя, дитя мое.

— Кровавая неделя еще не наступила, когда двери их дома начали закладывать камнем. Но городская стража им не помешала. Ваш слуга Шивалль должен был остановить их, но не сделал этого. И моим слугам воспрепятствовал.

В глазах герцога разгоралась ярость, тень опустилась на его чело.

— Шивалль! — взревел он, и в тот же миг рядом с ним очутился угодливый толстяк.

— Милорд?

— Ты это видишь? Моя дочь умоляет меня. На виду у всех этих людей она требует, чтобы я взял под защиту дом Тиаррен. — Он заговорил громче, обращаясь к собравшимся: — Достопочтенные лорды и леди, я хочу, чтобы все узнали: судьба дома Тиаррен заботит мою дочь, а отныне и меня. Я дорого ценю их жизни, как и жизни всех моих подданных, их будущее находится в моих руках и ничьих других. Я сделаю всё, чтобы воля моя свершилась. Вы слышали меня, достопочтенные лорды и леди?

В гуле одобрения Валиана поднялась с колен и улыбнулась.

— Благодарю вас, отец мой; проявив сострадание, вы еще больше возвысились в моем сердце.

Герцог улыбнулся ей в ответ, на этот раз вполне искренне. И это меня насторожило.

* * *

Кто–то дернул меня за рукав. Юный певец.

— Он желает говорить с вами прямо сейчас, — сказал мальчик.

Он подвел меня к столу неподалеку от возвышения для музыкантов. Оркестр продолжал играть, но Бал сидел у стола с кубком в руке. Я сел напротив, мальчик встал рядом с ним.

— Бал, это я — Фалькио…

Он не ответил, но коснулся руки мальчика и стал постукивать по ней пальцами, как прежде.

— Он узнал вас, — сказал мальчик.

— Почему он сам не говорит?

Бал широко разинул рот, и я увидел короткий обрубок языка.

— Святые угодники!

Голос Бала Армидора был слаще меда — благодаря ему он мог вырвать любую женщину из объятий супруга.

— Что с ним случилось? — горестно прошептал я. — Это сделали варвары?

Трубадур забегал пальцами по руке мальчика.

— Он сказал, что языка лишился в последнюю очередь.

— Что это значит?

Пальцы снова заплясали.

— Он пришел сюда много лет назад, собираясь идти на Восток. Остановился, чтобы сыграть для герцога в надежде заработать пару монет для дальнейших странствий.

— И что случилось?

— Герцогу очень понравилась его музыка, он не скупился на похвалы и награды. Предложил Балу стать главным трубадуром герцогства. Бал сказал, что благодарен за столь щедрое предложение, но что ноги его горят от желания как можно скорее отправиться в путь, как это бывает у любого трубадура.

Обеими руками Бал вытащил одну ногу из сапога. К голени была приделана деревянная ступня, инкрустированная золотом.

— Герцог не поскупился, решив эту проблему.

Бал вернул ногу в сапог и снова сжал руку мальчика.

— Затем Балу приглянулась одна придворная дама, которая ответила ему взаимностью. Герцог приказал им расстаться, ибо эта дама и в нем самом разожгла известный интерес. Взамен он предложил Балу одну из своих любовниц. Но когда Бал сказал, что глаза его принадлежат лишь Сенине, герцог оказался так любезен, что выколол ему глаза и отдал их этой даме. Но в своей бесконечной щедрости он возместил то, что отобрал.

Самоцветы в глазницах. Святые угодники, почему я не позволил Брасти убить этого ублюдка?

— Томмер, сын герцога, прикипел сердцем к Балу и попросил, чтобы тот обучал его музыке и истории. Глупец…

Бал больно сжал руку мальчика, но затем снова забегал пальцами.

— Бал согласился и принялся обучать мальчика. Он учил его музыке, пению и истории. Рассказывал о королях и…

— Плащеносцах. Он рассказывал о плащеносцах?

— Герцог вышел из себя и приказал прекратить уроки, — продолжил мальчик. — Но Томмеру было всего лишь семь лет, он не понимал, почему нельзя получить то, что ему хочется. Бал полюбил мальчика и продолжил рассказывать о плащеносцах втайне от герцога. Слуги Шивалля как–то прознали об этом, и на следующий день герцог отрезал Балу язык.

Я наклонился и схватил Бала за руку.

— Мне очень жаль, друг мой. Я думал… думал, что ты ушел на Восток и остался там.

Бал освободился и покачал головой.

— Он говорит, что в жалости не нуждается. А вы должны сегодня же уйти отсюда. Здесь нет ничего, кроме боли и смерти. Он говорит, что вам нужно вернуться к лорду–предводителю и принять предложение Тремонди.

— Тремонди мертв, — сказал я.

Бал и мальчик на миг замолчали. Наконец Бал едва шевельнул пальцами.

— Тогда, — медленно сказал мальчик, — для вас нигде не осталось ничего, кроме боли и смерти. В любом случае вам нужно уйти.

— Но я хочу знать, Бал, ты можешь о многом мне рассказать…

Бал ударил кулаком по столу и стал яростно двигать пальцами по запястью мальца.

— Он говорит, что больше не станет говорить с вами ни сейчас, ни вообще никогда. У него остались лишь пальцы, чтобы играть, и уши, чтобы слушать музыку. Он просит вас не отнимать их у него.

Я откинулся на спинку стула, внезапно осознав, что на нас могли обратить внимание слуги и донести об этом герцогу. А тот отнимет у Бала даже то малое, что ему осталось. Я встал и сказал:

— Я ухожу. — Но, сделав несколько шагов, остановился. — Скажи мне лишь одно… кто ты, мальчик? Ты его сын?

Мальчик помотал головой.

— Нет, просто его светлость приказал мне прислуживать Балу, когда он играет. Мне уже пора идти, отец зовет.

Мальчик оставил Бала и зашагал к лестнице. Я проследил за ним — в дверях стоял герцог и внимательно наблюдал за нами.

* * *

Я спустился на железный ярус и обнаружил, что Кест и Брасти бражничают вместе с Фелтоком. Должно быть, они уже примирились.

— Фалькио! — воскликнул Брасти. — Вот так представление! Даже не думал, что ты на такое способен. А что дальше? Самого герцога на танец пригласишь?

Я схватил его плечо.

— Пошли–ка отсюда. Я хочу поскорее найти свою комнату и лечь в постель. Утром мы остановимся у дома леди Тиаррен и расспросим, не знает ли она чего–нибудь о чароитах, а затем я хочу убраться как можно дальше от этого богами забытого города.

— Да ты иди, — сказал Брасти, поднимая чашу. — Если я не могу убить герцога, то, по крайней мере, выпью столько его вина, сколько в меня влезет. Хоть как–то ему наврежу.

Кест заглянул в свой кубок, взгляд у него был мутный.

— Это непросто, Брасти. Сокровищница герцога Рижуйского бездонная. Тебе придется…

— Заткнись и пей, — отрезал Брасти. — Вся ночь впереди.

Я их оставил и вышел с железного яруса в коридор, который вел в комнаты для слуг. Завернул за угол и едва не столкнулся с женщиной в пурпурном платье. В темноте коридора мне даже показалось, что я налетел на Валиану. Но секунду спустя понял, что это Трин.

— Фалькио, — сказала она. — Простите, я…

— Всё хорошо. У тебя всё в порядке? Разве тебе не следует находиться рядом с леди Валианой?

— Принцессой Валианой, — поправила она.

— Как скажешь. Почему ты здесь?

— Я… — Она коснулась моего плеча, но тут же отдернула руку. — Вы поступили очень храбро, попытавшись спасти эту семью.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь. Это Валиана, то есть принцесса Валиана, рискнула поговорить с отцом.

Трин лишь на мгновение закатила глаза, но затем вновь посмотрела мне прямо в лицо.

— Ее отец, герцог, и этот толстый угодливый слизняк понимают, кто нашептал ей на ухо. — Она снова коснулась моего плеча. — Они попытаются навредить вам.

Я засмеялся.

— Милая моя, герцоги и их толстые слизняки, все до одного, пытаются навредить мне с того самого дня, как я надел свой плащ. Так что хуже все равно не будет.

Она прильнула ко мне.

— Если бы я была хоть наполовину такой же храброй, как вы. Запах ее волос и изгибы тела, льнувшего ко мне, пьянили.

— Ты? — спросил я, нежно отстраняя ее. — Да без тебя Валиана совсем бы пропала.

Трин поглядела обиженно.

— Что вы! Принцесса любит меня даже больше, чем свою кошку в детстве. Когда кошка сдохла, Валиану эта новость просто раздавила, она плакала и плакала. Почти целый день. И лишь потом попросила, чтобы ей принесли новую.

— Думаю, что ты…

Слова меня оставили. Не мог я обманывать ее, даже ради того, чтобы сделать приятное.

— Валиана взойдет на престол, — сказала Трин, — а вы отправитесь странствовать дальше в поисках удачи. Вы не забудете меня, плащеносец Фалькио?

Я посмотрел на девушку, которая была одновременно умной и тихой, прекрасной и застенчивой.

— Разве это возможно?

Она улыбнулась, словно я наградил ее.

— Мне пора, — сказал я. — Уже поздно, а я хочу как можно меньше времени провести в сознательном состоянии в этом месте.

— Принцесса просила меня оставить ее одну сегодня ночью. Я никогда не ходила по коридорам этого дворца и не посмела бы в одиночку, хотя мне говорили, что здесь очень красиво. Возможно, мы с вами найдем повод, чтобы еще немного пободрствовать?

Она была прекрасна и таинственна; мне не слишком часто делали подобные предложения — честно говоря, ни разу с тех пор, как Алина, моя жена, пригласила меня на танец на деревенском празднике, и…

— Нет, — сказал я. — Прости, но мне нужно идти.

Мне было жаль ее, потому что она осталась совсем одна в этом гадючнике, хоть и пыталась даже здесь найти красоту и дружеское общение.

— Может быть, Брасти… — сказал я и сразу, но, увы, слишком поздно понял, что совершил ошибку.

Лицо Трин тут же заледенело, словно могильный камень зимой.

— Благодарю вас, первый кантор, за дельную рекомендацию. Я больше не займу ни минуты вашего времени.

Она скользнула мимо меня.

— Трин, погоди…

Но девушка уже растворилась в темноте.

Я постоял еще несколько минут, раздираемый двумя желаниями — найти ее и извиниться и просто уйти. Трин пришла ко мне с добрыми словами и намерениями, а я отверг ее. Мог бы отказать, подобрав другие слова, полные милосердия, а вместо этого отнесся к ней как к шлюхе. «Святые угодники, — думал я, направляясь в свою обшарпанную комнатенку, которую делил с Кестом и Брасти. — Выведите меня поскорее из этого богами проклятого города, пока я не подвел кого–нибудь еще».

КЛЯТВА ТРУСА

Наихудший момент моей глупой никчемной жизни наступил утром, когда мы смотрели на обгоревшие руины особняка. Остались стоять лишь несколько разрушенных стен — всё остальное превратилось в золу и дымящиеся уголья, которые не развалились лишь благодаря высоким каменным плитам. Именно они не позволили жителям выбежать из дома, когда нападавшие выливали на него один за другим бочонки с маслом и поджигали.

Валиана сдержала слово. Она попросила герцога, своего отца, пообещать свободу леди Тиаррен и ее детям, если они сдадутся, и он согласился, преподнеся дочери это в виде подарка по случаю воссоединения семьи. Но нападавшие подняли знамя, выброшенное из окна в знак капитуляции, окунули его в масло и сожгли вместе с домом, а затем принялись наблюдать за тем, как задыхаются и горят оставшиеся внутри люди.

Кест стоял рядом. Фелток пытался уговорить леди Валиану не выходить из кареты и остаться с Шиваллем, но она оттолкнула его и бросилась к нам. Трин, последовавшая за ней, молча глотала слезы. Глупцом Фелток не был, поэтому держал пистоль наготове, на случай если я попытаюсь убить Валиану.

— Брось, — сказал Фелток, и в голосе старика я услыхал страх. — Герцог приказал принцессе отвезти родословную грамоту в Хервор. И нам с тобой предстоит работа. Вот и все, что нам осталось, все, что мы можем сделать. Для мужчин, как мы с тобой, это не вопрос.

Валиана позвала меня по имени, нерешительно и тихо:

— Фалькио…

— Я вообще–то сейчас занят, ваше высочество, — сказал я с ледяным спокойствием. И я глупцом тоже не был и не собирался умирать из–за чувства вины за гибель семьи Тиаррен. Для них все уже закончилось, оставалось лишь провести достойные похороны и осуществить бессмысленную месть.

— Ну же, скажи это, шкурник. Я же знаю, что ты этого хочешь, — сказала Валиана.

Девушка явно выжила из ума, если полагала, что знает, чего я хочу в этот момент.

— Миледи, пожалуйста, — обратился к ней Фелток. — Их здесь трое. Я не уверен…

— Ты же меня обвиняешь в том, что случилось. Ты думаешь, что я исчадие зла, давай, скажи это, — потребовала она.

Кест положил руку на меч. Он был готов к тому, что я выйду из себя и Фелток меня пристрелит. Тогда Кест выхватит шпагу, быструю, как молния, и перережет Валиане горло. А что потом? Ждать, когда появится очередной глупый герцогский отпрыск и станет очередным тираном? Что это решит? Закончится ли это когда–нибудь?

— Нет, — тихо сказал я.

Думаю, они не поняли, с кем я говорю, потому что все разом напряглись.

— Нет, Валиана, герцогиня, принцесса, императрица, как бы там вас ни звали. Я вас не виню.

Она посмотрела на меня округлившимися глазами, губы ее слегка приоткрылись, но она ничего не сказала. Просто стояла и ждала отпущения грехов.

Но отпускать я ей ничего не собирался.

— Я верю в зло, миледи. Я его видел собственными глазами. У себя дома и в самых дальних уголках нашей страны. И да, видел его и здесь, в Рижу. Видел его в фальшивой улыбке и тайных планах Шивалля, в глазах герцога, когда вы просили его за семью Тиаррен. Глаза его загорелись, когда он пошутил так, что поняли его лишь приближенные. Я нес когда–то правосудие этим людям. Даже убивал их, когда приходилось это делать. Когда–нибудь Шивалль и герцог Джиллард вдруг обнаружат, что у них из брюха торчат клинки плащеносцев.

Я подобрал дымящийся уголек, крепко сжал его в руке, а затем выронил.

— Но все самое ужасное, что происходит на этой земле, случается не из–за злых людей. Это происходит из–за тех, кто просто не знает о добре и зле. Из–за мытаря, которого совершенно не заботит, что урожай в этом году был плох и крестьянину пришлось отдать весь заработок целой семьи, чтобы уплатить подать. Из–за солдата, который не задает вопросов, когда ему приказывают облить маслом дом и приговорить мать с детьми к огненной гибели. Из–за юной женщины, совсем еще девчонки, которая представляет, как будет здорово жить в большом замке и восседать на престоле, но даже не задумывается, зачем плетутся сложные интриги и каким образом она займет это место. Так что нет, Валиана, миледи, герцогиня, принцесса. Я не думаю, что вы исчадие зла. Я думаю, вы намного–намного хуже.

Она посмотрела на меня и отшатнулась. Кест, несмотря на его намерения, подхватил Валиану: еще чуть–чуть, и она упала бы на землю. Фелток поступил благоразумно, сохранив спокойствие и позволив Кесту отнести ее в повозку.

Шивалль вышел вперед, улыбаясь. Но когда он заметил что–то за моей спиной, улыбка тут же сползла с его жирного лица. Трин поглядела в том же направлении и побледнела.

Я обернулся и увидел, как кто–то выползает из обожженных руин дома. Девочка, совсем ребенок, ей было не больше двенадцатитринадцати. Вся покрытая гарью и совершенно сбитая с толку. Она споткнулась, и, когда Кест бросился к седельным сумкам, я подбежал к ней. Вынес ее с места жестокой расправы, которое прежде она звала домом, и положил на скамью на другой стороне улицы неподалеку от кареты. Кест принес воды и бинтов. Я полагал, что кожа девочки сожжена, но, омывая детские руки, обнаружил, что она почти не обгорела.

— Как ей удалось выжить? — спросил Кест.

— Даже не знаю, — ответил я.

Шивалль подозвал свою охрану и принялся с ними шептаться.

Девочка открыла глаза и закашлялась. Я дал ей немного воды, она выпила и попыталась заговорить, но ее снова начали сотрясать жестокие приступы кашля.

Я подождал, пока они пройдут, и снова напоил ее.

— Не пытайся говорить, если больно, — предупредил я. Девочка мотнула головой.

— Я могу… могу говорить.

— Девочка поедет со мной, — сказал Шивалль, подойдя к нам.

— Сделай еще шаг, — рявкнул Брасти. — Еще один только шаг, маленькое жирное чудовище…

— Она жительница Рижу и подданная герцога…

— Значит, герцог не слишком хорошо справляется со своими обязанностями.

— Как ты выжила в пожаре? — спросил я девочку.

Она снова закашляла.

— В подполье, — прохрипел ребенок. — Когда матушка выбросила знамя, а те внизу подожгли дом вместо того, чтобы выпустить нас, она сказала, чтобы мы спрятались в подполье. Места там было мало, и мои братья хотели сражаться, хоть это и глупо, потому что шпагой огня не победить. Малыши тоже побежали за ними — я не успела вернуть их, потому что в этот миг на люк что–то обрушилось. Все подполье выложено камнем, поэтому огонь туда не добрался, а еще у меня были вода и полотенца, чтобы закрыть лицо от дыма.

Она глотнула воды.

— Я пробовала выйти, но не смогла, а затем, наверное, то, что упало на люк, тоже сгорело…

— Фалькио, — сказал Кест.

Я посмотрел на него.

— Она последняя из Тиарренов. Если кто–то увидит ее, она умрет.

— Шивалль ее видел, — напомнил Брасти. — Считаю, что надо его убить.

— Тогда мы тоже умрем, — сказал Фелток. — Боюсь, парни, что нам нужно выдвигаться прямо сейчас.

Я посмотрел на него.

— Как ты можешь служить Валиане, понимая, к чему это приводит?

Старик помрачнел.

— Я солдат, парень. Служу одному господину и делаю что мне велено. Если ты умен, то поступишь так же.

— Девочка может поехать с нами, — сказала Валиана, выглядывая из повозки. — Это самое меньшее, что мы можем для нее сделать.

Я промолчал.

— Я самая ужасная женщина на свете, да? — спросила она обиженно, но я не понял, на кого она злится, на меня или на себя.

Кест сложил бинты в сумку.

— Надо выдвигаться прямо сейчас. Скоро стемнеет, и снова начнутся беспорядки.

— Боюсь, ничего не выйдет, — сказал Шивалль. Его охрана стояла позади него.

— По какому праву вы мне перечите, Шивалль? — с тревогой и гневом в голосе спросила Валиана.

— Ваше высочество, вы все еще находитесь в землях вашего отца, герцога. Он дал мне четкие распоряжения.

— Он сказал, что девочка будет взята под его защиту.

— Нет, ваше высочество. Он приказывает ей остаться здесь, в Рижу. И позаботится о ней так, как сочтет нужным.

— Я никуда не поеду, — сказала девочка.

— Видите, даже ребенок знает, что ее место здесь, с родным народом.

— Так это вы всю ее родню и перебили, — возразил Брасти.

— У тебя есть доказательства, драная шкура?

— Девочка поедет со мной, — твердо сказала Валиана.

— Тогда, ваше высочество, живой вы за ворота не выедете. Вас убьют за то, что вы мешаете жителю Рижу исполнить его долг перед герцогом.

— Мой отец никогда бы…

— Это измена, ваше высочество. Ваш отец будет огорчен такой потерей. Вот, пожалуй, и всё.

Валиана посмотрела на меня, но вынести моего взгляда не смогла.

— Мой отец поклялся перед всеми дворянами, что защитит эту семью!

— Нет, ваше высочество. Он поклялся, что лично рассмотрит это дело и решит его по собственной воле, — именно это он и сделал.

— Но должен же быть какой–то выход? — Принцесса умоляюще посмотрела на Шивалля.

— Девочка останется здесь до конца Ганат Калилы. Если выживет, то в Утро Милосердия сможет прийти на Рижуйский валун, и тогда ее имя назовет городской мудрец.

— Да какие, к черту, шансы на выживание у сироты? — воскликнул Брасти.

— Не я заставил ее мать принять столь немудрое решение и завести себе любовника, не я советовал ее мужу, лорду Тиаррену, отнестись к этому снисходительно.

Девочка попыталась броситься на Шивалля, но Кест мягко удержал ее и вновь усадил на скамью.

— Неужели герцог Джиллард готов убить женщину и всю ее семью, потому что его так расстраивает супружеская неверность? — спросил я; рука сама собой тянулась к рапире.

Шивалль улыбнулся.

— Нет, конечно. Герцога расстраивает, э–э–э… выбор любовника.

— Идем с нами, дитя. Мы постараемся помочь тебе, — сказал девочке Кест.

— Нет, — решительно ответила она.

— Что значит «нет»?

Девочка оперлась рукой о спинку скамьи и встала.

— Он прав, это Кровавая неделя. Если я не приду на церемонию герцога в конце недели, то имя нашей семьи, всё, что у нас есть, перейдет в руки тех, кто это сделал. Я навсегда потеряю и имя, и права на наследство. — В отчаянии она посмотрела на меня. — Я этого не допущу. Я не сбегу.

— Тогда тебя убьют, — сказал Кест как можно мягче.

— Я умная и еще маленькая. Спрячусь где–нибудь в городе, буду все время переходить с места на место. Мне нужно продержаться лишь одну неделю, а потом прийти на площадь, чтобы мое имя занесли в список герцога.

Я ушам своим не верил. Эта девочка, не старше двенадцати–тринадцати лет, потерявшая всё, всю свою семью, вот–вот погибнет от руки стражников герцога или людей Шивалля из–за чужих прегрешений, в которых она не виновата. Тем не менее она хочет остаться и бороться за себя.

— Как тебя зовут, дитя мое? — спросил я.

— Алина. Алина Тиаррен.

У меня словно сердце остановилось, и в глазах потемнело. Кест положил руку мне на плечо, но я скинул ее. Это всего лишь имя, правда, довольно редкое, но все же просто имя. Глупое имя маленькой девочки с тяжелой судьбой.

Я преклонил перед ней колено.

— Ты знаешь, кто я?

— Плащеносец. Королевский магистрат.

— Ты знаешь, чем занимаются магистраты?

— Фалькио… — попытался остановить меня Кест.

Я поднял руку, чтобы он не мешал, и перестал обращать на него внимание.

— Знаешь, что мы делаем? — спросил я еще раз.

— Выслушиваете дела. Выносите решение. Сражаетесь.

— Мы выслушиваем дела, выносим решение и сражаемся. Здесь совершено преступление, Алина. Ты хочешь, чтобы я выслушал твое дело? Хочешь, чтобы я вынес решение? — Я сделал паузу. — Алина, хочешь, чтобы я сражался за тебя?

Девочка заглянула мне в глаза, словно испытывая мою искренность, а затем сказала:

— Хочу. Я хочу, чтобы вы сражались за меня.

— Фалькио, — возразил Кест. — ты не можешь. Завет…

— В пекло Завет. — Я встал и оттолкнул его. — И тебя, Кест, в пекло, если это всё, что ты можешь сказать. Что ты предлагаешь? Каков твой ответ? Слушай, — яростно прошипел я ему в ухо. — Мы даже не знаем, что происходит. А что, если Тиарренов убили, чтобы они не смогли рассказать нам, где находятся самоцветы короля? Что, если девочка знает о них? Если мы сохраним ей жизнь, то выясним, как остановить герцогов. Я в этом уверен.

Миледи, — обратился я к Валиане. — У меня сильно болит нога. Боюсь, что если поеду с вами, то лишь задержу вас в пути. Прошу, позвольте моей ноге отдохнуть, и затем я сразу же предстану перед вами.

— Когда? — спросила она.

— Примерно через девять дней. Уверен, что боли к тому времени пройдут.

Она поглядела на Фелтока, Кеста и Шивалля. Какого бы ответа Валиана ни ждала от них, она его не получила.

— От тебя одно сплошное неудобство, шкурник. Отец дал мне ясно понять, что я должна отвезти родословную грамоту и сделать скорейшие приготовления к коронации. Я не могу терять время из–за тебя.

— Ваше высочество… — начал Шивалль.

— Молчать. Вас я уже выслушала: остаться я не могу и девочку забрать с собой тоже. Что ж, Фалькио валь Монд, я приказываю тебе оставаться здесь, пока ты не поправишься.

— Да, миледи.

— Ваше высочество, — сказала Трин с выражением крайней тревоги, — это слишком опасно. Весь город будет охотиться за ними. Лучше пойдите к герцогу, своему отцу, умолите его, чтобы он отпустил девочку с вами. Вы можете спасти ее и дать ей кров, как герцогиня, ваша любезная матушка, дала его мне.

— Ты забываешься, Трин, — ответила Валиана, даже не взглянув на нее.

— О да! Вы бы поступили мудро, посоветовавшись с вашим отцом, — заметил Шивалль.

Неужели Трин так наивна и полагает, что Валиана сможет уговорить герцога, особенно после того, как он поступил в ответ на ее просьбу? Да он ей тут же нос утрет.

— Более того, — продолжила Валиана, — я сочувствую этой девочке. И хотела бы узнать ее поближе. Если Ганат Калила закончится к тому времени, как твоя нога исцелится, я приказываю доставить Алину ко мне.

— Да, миледи.

— Ты все еще работаешь на меня, драная шкура. Если кто–то из моих близких друзей здесь в Рижу подвергнется оскорблениям, то ты от моего имени выразишь обидчикам порицание.

Мы встретились взглядами.

— Будьте покойны, миледи.

— Вот и прекрасно. Фелток, скажи людям: пусть приготовятся, мы выезжаем. Мне не терпится скорее отправиться в путь.

— Так точно, ваше высочество.

Фелток на миг повернулся ко мне.

— Было приятно познакомиться с тобой, шкурник. Но ты — проклятый болван.

Мы с Кестом, Брасти и девочкой стояли в нескольких футах от Шивалля и его людей, так что подслушать они нас не могли.

Пока толстяк отдавал распоряжения, Брасти тихо заметил:

— Ты не победишь. Их слишком много: весь этот город — змеиное гнездо, и каждый попытается укусить тебя ради того, чтобы угодить герцогу.

— Клинков я не боюсь, — выпалил я.

— Фалькио, они убьют и тебя, и девчонку!

— Убегать я не стану, Брасти. Ты же сам говорил, что мы только и делаем, что бежим, и это не привело ни к чему хорошему.

— А что тогда? Ну–ка, скажи мне: даже если ты и переживешь Кровавую неделю, хотя они ни за какие коврижки тебе этого не позволят, что ты станешь делать дальше?

— Пойду на Валун, — сказал я и посмотрел на Кеста. — А ты что молчишь?

Он вытащил из своей сумки маленький пакетик и передал его мне.

— Держи. Тут последний леденец. Может, это тебя подбодрит.

— О, да ради всех святых! Неужели ты думаешь, что у него получится? Ты бы смог?

— Не думаю, — ответил Кест. — Но я буду ждать всю Кровавую неделю и еще пять дней. Фалькио, если к тому времени ты не вернешься, я убью эту женщину. Она не сядет на трон в Араморском замке, это я тебе обещаю.

Он повернулся и пошел к повозке. Я поднял с земли камешек и бросил в Кеста, угодив в затылок. Он быстро обернулся, готовый к бою.

— Просто хотел тебе напомнить, что иногда я умею удивлять, — спокойно сказал я.

Он даже не улыбнулся в ответ.

Ко мне подошла Трин.

— Спрячьтесь, — шепнула она. — Говорят, что в городе множество мест, где можно исчезнуть на недели и даже месяцы. Прячьтесь до тех пор, пока опасность не минует, а потом вывезите ее из города. Что бы девочка ни говорила, не ждите Утра Милосердия. Ее имя не стоит вашей жизни.

— Сделаю все возможное, — ответил я.

— Сделайте еще больше.

Она поцеловала меня в щеку и вернулась к Валиане.

— Что они делают? — спросила Алина, показывая на Шивалля. Двое охранников мастерили для него что–то наподобие стула прямо на улице.

— Хотят убедиться, что мы не уйдем до захода солнца, пока не начнется Ганат Калила и беспорядки.

— И что тогда? — спросила она.

— Тогда и мы начнем.

Уходя последним, Брасти всплеснул руками.

— Замечательно. Прощай, Фалькио. Ты был неплохим товарищем, хоть порой и много мнил о себе. Надеюсь, ты понимаешь, что с этой поры я буду обирать каждый проклятый труп, который мне попадется.

Я улыбнулся.

— Полагаю, это справедливо.

Он сделал несколько шагов и затем обернулся.

— Я выстрелю в меркнущий свет в честь тебя, Фалькио. Это всё, что я могу для тебя сделать.

Уже что–то.

* * *

Довольно странное ощущение испытываешь, когда приходится терпеливо ждать, помня, что на заходе солнца трое собираются тебя убить.

Охранник принес Шиваллю маленький столик и бутылку вина, чтобы тот не скучал. На коленях у придворного лежал пистоль, и время от времени Шивалль касался его деревянной ручки. Девочка пыталась держаться, но усталость поборола страх, и она заснула прямо на скамье, в паре футов от меня.

— Осталось лишь несколько минут, шкурник, — предупредил Шивалль, потягивая вино. — Ты уверен, что не хочешь догнать своих друзей?

Я не стал отвечать. В подобной ситуации каждая минута, каждое слово направлены на достижение преимущества. Нужно было заставить Шивалля и его людей волноваться, а значит, необходимо все точно рассчитать.

— Мне интересно, шкурник, что заставляет человека стоять и не двигаться с места, когда Смерть вот–вот заберет его. Ты не боишься Смерти? А может, тебя больше страшит жизнь?

Я промолчал — он перестал ждать ответа и вновь принялся за вино.

— Как тебя зовут? — спросил я охранника, стоявшего ближе всех.

— Молчать! — приказал Шивалль, прежде чем охранник успел ответить.

Но я не обратил на это внимания.

— Меня зовут Фалькио.

— У тебя нет имени, драная шкура, — сказал Шивалль.

Я продолжал смотреть на охранника.

— Меня зовут Фалькио валь Монд, первый кантор плащеносцев. Ты знаешь, что это значит?

Охранник не ответил, лишь дернул губами, но, несмотря на все старания, сдержаться ему не удалось: он покачал головой.

— Это значит, что если что–то случится со мной или с девочкой, то человек, стоящий передо мной, отправится в преисподнюю как душегубец, лишь только померкнет дневной свет. И маленькая игрушка, которую поглаживает твой жирный хозяин, здесь не поможет.

— Кончай свою проповедь, драная шкура! — Шивалль кинул в меня полупустой стакан. Он попал мне в правую руку, упал и разлетелся брызгами по мостовой, а я поздравил себя с тем, что даже не дрогнул.

Зато дрогнули люди Шивалля.

— Меня зовут Фалькио валь Монд, — повторил я.

— Ну–ка, еще разок, что–то никак не могу запомнить, — рыкнул Шивалль. — Давай, шкурник, как тебя зовут?

— Мое имя тебе известно, — тихо сказал я, глядя в глаза парня напротив меня.

— Нет, никак не запоминается. Назови еще раз.

— Мое имя тебе известно.

Охранник, стоявший передо мной, невольно прошептал мое имя. И отшатнулся всего на несколько дюймов, чтобы спрятаться за спиной своего товарища, который тоже занервничал. Хорошо. Они напуганы. Значит, будут осторожничать, когда все начнется, а это далеко не всегда помогает в подобных ситуациях.

— Тот, кто сдвинется хотя бы на волосок, умрет, — рявкнул Шивалль, целясь пистолем во второго.

— Оставь это мне, — сказал я, и Шивалль тут же навел на меня ствол пистоля. Я слегка улыбнулся, чтобы добиться нужного эффекта, и спросил: — Как меня зовут?

— Не знаю. Собачьи клички не запоминаю, — сказал Шивалль.

— Мое имя тебе известно.

— Я сейчас убью тебя, пес, — пообещал он, но это была всего лишь бессмысленная угроза. Никто в Рижу не нарушил бы первого закона Кровавой недели, даже он. Но последние лучи солнца начинали гаснуть один за другим.

— Дитя, — сказал я, обращаясь к девочке, — держись в шести футах за моей спиной, пока все не закончится.

Она встала и тут же начала кашлять, надышавшись дыма на пожаре, который убил ее мать и братьев, но выглядела Алина скорее изумленной, чем испуганной. Девочка исполнила все в точности.

— Как меня зовут? — снова спросил я охранников.

— Фалькио, — пробормотал один, и Шивалль едва не пристрелил его на месте. Жаль: это бы облегчило мне задачу. Я, разумеется, понимал, что вряд ли мне так повезет. Шивалль взглянул на мягкий свет, золотивший крыши домов, и улыбнулся.

— Еще пара секунд, драная шкура. Хочешь сказать что–нибудь напоследок?

Я улыбнулся в ответ.

— Берегись стрелы.

Погас последний луч, раздался колокольный звон, с неба упала стрела, и разверзлись глубины преисподней.

* * *

Верный своему слову, Брасти выпустил стрелу в мою честь, когда погас последний луч солнца. Я представил, как он поднялся на вершину холма, возвышавшегося за первыми вратами, в сотне ярдов от того места, где сейчас стоял я, и снял с седла Невоздержанность. Так назывался его любимый лук длиной в рост человека, настолько мощный, что мог пробить кирпич и уж тем более доспехи. Он не предназначался для ближнего боя, но с расстояния разил, как молния с небес.

Как я уже и говорил, Брасти почти никогда не промахивался, но в этот раз попасть было просто невозможно. При стрельбе с такого расстояния необходимо учитывать силу ветра и целиться почти вертикально в небо лишь с небольшим углом, чтобы стрела, пролетев по огромной дуге, угодила прямо на улицу Рижу. Невероятный выстрел, как я сказал, — не стану превращать легенду в миф, убеждая вас, что каким–то образом стрела попала прямо в руку Шивалля, державшую пистоль (хотя это было бы просто здорово). Но она пролетела очень близко, заставив этого жирного ублюдка вздрогнуть и промахнуться. Пуля вонзилась в землю между мной и ближайшим из трех охранников — парень покачнулся и практически свалился на своего товарища. Я бросился вперед и вверх так быстро, как только смог, пытаясь угодить левым локтем в лицо первому охраннику, а правой рукой выхватывая рапиру из ножен. Если вы удивлены, почему сначала я стоял неподвижно, а затем начал двигаться так стремительно, то ответ прост. Всё это время, пока я стоял перед Шиваллем и его людьми, я планировал неожиданный удар. Видите ли, неважно, насколько ты быстр, ловок и умен: четверо вооруженных мужчин всегда одолеют одного противника, если не случится нечто неожиданное. Плащеносцы всегда имели при себе различные средства, чтобы удивить противника, но если ты не можешь сунуть руку за пазуху, чтобы до них добраться, то ничего не выйдет. Так что, если бы не произошло чего–то необычного, я, без всяких сомнений, умер бы прежде, чем успел нанести первый удар. Маленькое чудо, упавшее с небес, дало мне преимущество — оставалось лишь им воспользоваться.

Первому охраннику я заехал локтем прямо по носу. Второй успел вовремя выхватить клинок, чтобы отбить удар моей рапиры, но не в него я целился. Острие нырнуло под клинком его сабли и полоснуло воздух перед лицом третьего. Люди всегда недооценивают рапиру: поверьте мне, она длиннее, чем кажется. Девочка у меня за спиной вскрикнула, и я увидел, что Шивалль снова заряжает пистоль, но не обратил на это внимание. К тому времени как он будет готов, я либо одержу победу, либо погибну. Надо признать, что человек, заряжающий оружие в паре футов от тебя с явным намерением убить, здорово отвлекает, но трое противников помогли мне сосредоточиться.

Второй — тот, что пытался парировать, мастерски вращая саблей, — попытался нанести вертикальный удар в левое плечо. К несчастью для него, я уклонился в сторону и наступил на клинок, пронесшийся вниз мимо моего носа. Затем снова полоснул острием рапиры перед лицом третьего охранника и вытащил другой клинок — как раз вовремя, чтобы отбить удар первого (того, которому я сунул в лицо локтем), пусть и не слишком изящно. Он изо всех сил навалился на клинок, чтобы пронзить меня в бок, но я успел подставить рапиру. Удар был настолько мощным, что моя же рапира хлестнула меня по телу, но спасла, и я лишь отделался несколькими ушибами на ребрах. В свою очередь, я оттолкнул охранника рапирой, чтобы он потерял равновесие.

Когда Шивалль насыпал в пистоль порох, девочка попыталась выхватить оружие из его рук.

— Алина, уйди! — крикнул я, размахивая остриями обеих рапир перед лицами противников, чтобы отвлечь их.

Алине удалось просыпать порох на землю, но Шивалль схватил девчонку за запястья, развернул и прижал к себе, зажав правой рукой шею.

— Шкурник! — крикнул он. — Бросай оружие, или я сломаю ей шею, как ветку.

Все застыли. Я даже не сомневался, что он так и поступит, но именно в такие моменты начинаешь все просчитывать. Только представьте: у Шивалля три охранника. Один со сломанным носом, из которого сочится кровь, двое других не слишком ловкие. Скажем, он сломает ей шею прямо сейчас, и что случится? Скорее всего, я брошусь на него и проткну его жирное брюхо, а меня убьет один из его парней. Для и меня и Шивалля конец плохой, для его людей — хороший. Слабое утешение, когда из тебя торчит клинок, но и Шивалля такая математика вряд ли устроит.

А теперь представим, что я достойно сложу оружие. Охранники убивают меня, Шивалль убивает девчонку, допивает вино и довольный идет домой. Такое решение Шивалля устраивает, а вот меня и Алину — нет. Значит, этот вариант нам тоже не подходит.

И что остается? Представим, что на какой–то миг время остановилось. Шивалль заполучил девчонку и чувствует себя гораздо лучше, чем прежде. Я (едва–едва) сдерживаю троих охранников. Еще никто не погиб, и все возможно. Как бы странно это ни звучало, но для всех это самый лучший вариант.

Но время, конечно, не остановишь, и что–то обязательно произойдет.

А дальше начинается расчет. Видите ли, хотя в наших общих интересах, чтобы ничего не произошло, положение Шивалля на самом деле не изменится от того, будут ли со мной драться трое охранников или только двое. То есть я хочу сказать, что даже если он со мной не согласится в этом вопросе, то на его стороне все равно численный перевес, да вдобавок и девчонка в руках. Так что если что–то и должно произойти, то смерть одного охранника в данной ситуации — с математической точки зрения — самый лучший вариант.

Именно поэтому левой рапирой я пронзил шею первого охранника. Рука Шивалля сжала горло ребенка еще сильнее.

— Ты убиваешь ее, шкурник, — сказал он.

— Извините, рефлекс сработал.

— Брось оружие, пес, — по крайней мере, девочка останется жива.

Как бы не так!

— Давай, убей ее, и я проткну твою харю еще до того, как твои неумехи успеют нанести мне удар.

Он замешкался.

— Похоже, мы в безвыходной ситуации, — пробормотал Шивалль.

Оба стражника держали клинки наготове, но ждали сигнала.

— Не совсем, — отозвался я. — Видишь ли, у нас есть несколько вариантов. Первый — тыубиваешь девчонку, я убиваю тебя, твои люди убивают меня. Второй — ты не убиваешь девчонку, я убиваю твоих людей, а потом убиваю тебя.

— Вряд ли этот второй вариант возможен, шкурник. Сейчас сюда прибегут еще несколько моих охранников, увидят, что происходит, и убьют тебя.

Один из его парней улыбнулся, предвкушая такую перспективу.

— Не надейся, — сказал я ему. — Для тебя все закончится намного раньше.

Охранник лишь крепче сжал рукоять меча. Я снова взглянул на Шивалля.

— Есть и третий вариант.

— Ну конечно. Ты имеешь в виду, что мы тебя отпустим и будем надеяться, что ты не убьешь меня во сне?

— Что за глупость? Я тебя убью так или иначе, не сегодня, так в ближайшем будущем. Ты больной ублюдок, и я не могу спокойно жить в мире, где ты существуешь. Нет, мой вариант гораздо проще и может сработать. — Я набрал воздуха. — Ты приказываешь своим парням напасть на меня, а сам убираешься отсюда настолько быстро, насколько сможешь. Им, конечно, придется собой пожертвовать, но чем дольше они проживут, тем больше у тебя будет шансов скрыться на задворках этого отхожего места, которое вы зовете городом. Есть также небольшой шанс, что я не убью тебя: либо потому, что ты успеешь спрятаться, либо потому, что кто–то другой убьет меня и девчонку.

Я выждал пару секунд, чтобы дать ему время все обдумать.

— С математической точки зрения это самый лучший вариант, — бодро добавил я.

Его парни занервничали.

— Ты мне нравишься, драная шкура, — радостно сказал Шивалль. — У тебя есть здравый смысл. Однако если мои охранники сейчас нападут на тебя, то ничто не помешает мне сперва свернуть шею этой дочери шлюхи, а потом уйти. Думаю, что именно так я и поступлю.

Я вздохнул.

— Ты и в самом деле не понимаешь математику и не умеешь просчитывать варианты, Шивалль?

Он приказал своим парням нападать, а сам схватил девчонку за голову и попытался свернуть ей шею.

Правую рапиру я метнул ему прямо в лицо. Он вздрогнул и успел пригнуться, едва не потеряв равновесие. Охранники прыгнули на меня, и в этот момент девчонка смогла вывернуться из рук обидчика и кинулась к незаряженному пистолю. Я увернулся от одного клинка и успел парировать другой. Шивалль снова попытался схватить девчонку, но когда он увидел, как я ударом сапога выбил колено охраннику, стоявшему слева, то сразу понял, что удача от него отвернулась.

— Деритесь, проклятые болваны! — закричал он и бросился бежать к ближайшему переулку.

Охранник со сломанным коленом дрался на славу, превозмогая боль. Он схватил меня за левую ногу и попытался свалить на землю, чтобы его товарищ успел поразить меня клинком. Падая, я переложил рапиру в правую руку и нанес удар. Острие пронзило горло нападавшего, клинок выпал из его руки, и колени подкосились.

Лишь девчонка осталась стоять с незаряженным пистолем, яростно и бессмысленно щелкая спусковым крючком. Шивалль давно уже убежал, скрывшись на улицах города в надежде найти помощь. Я лежал на спине — первый охранник все еще держал меня за ногу, пытаясь достать кинжал.

— Как меня зовут? — спокойно спросил я.

Он замер, а затем посмотрел на меня: наверное, пытался просчитать, если у него шансы. Потом отодвинулся, выронил кинжал и сказал:

— Этот идиот должен был сразу убить девчонку.

— Именно так, — подтвердил я, поднимаясь.

— Ты собираешься меня убить? Я думал, что вы, драные шкуры, делаете это лишь в крайних случаях, когда нет другого выхода, — спросил он, держась за сломанное колено.

— Нет, не собираюсь.

Острие рапиры вошло ему в правое ухо. Я поднял клинок и лишь потом понял, что это сделала девчонка. Она бросила бесполезный пистоль, подняла мою брошенную рапиру и вонзила ее в голову охранника.

Спокойно девочка вытащила клинок, вытерла кровь о лицо убитого и передала рапиру мне, рукоятью вперед.

— А теперь нам нужно бежать, — сказала Алина.

ГРОМИЛЫ

Я придумал простой план, как спасти девочке жизнь. Решил найти укромное местечко, чтобы продержаться там до конца недели. А потом, думал я, либо ее приютят в какой–нибудь знатной семье, либо она уедет из города. В любом случае она останется жива — на мой взгляд, это был самый лучший выход.

Найти укрытие и подождать, пока всё не закончится, — что может быть проще? Лишь к третьему удару колокола той ночью я сообразил, что мой план не сработает.

Шивалль предполагал, что у него хватит сил, чтобы справиться с одним мужчиной и девчонкой; ошибка в его суждениях дала нам возможность выбраться с той улицы, где когда–то жила Алина, и, пройдя торговыми рядами, попасть в квартал Красных кирпичей.

Два века тому назад это был самый оживленный квартал города, но со временем красная глина, из которой сделаны кирпичи, начала разваливаться, грозя катастрофой каждому зданию. Торговцы побогаче выехали, и в их покосившиеся дома на обветшалых улицах перебрались бедняки. Трущобы захватили нищие. Там не было ни канализации, ни водопровода, каждый ливень мог обернуться настоящим бедствием — ужасное место для жизни, но отличное укрытие, если бы не магия. Святые угодники, как же я ненавижу магию!

Нам понадобилось не меньше часа, чтобы найти подходящее убежище. Развалившаяся хибара стояла в тупике. Два верхних этажа давно обрушились, от нижнего осталась лишь одна целая стена и половина второй, открытая всем стихиям. Но внутри мы обнаружили столько обломков, что из них вполне можно было соорудить крепость. Оттуда хорошо просматривалась улица и было два пути к отступлению. Вопреки моим ожиданиям, девочка не стала жаловаться на непростые условия. Оглядела хибару и вошла внутрь. Я еще раз обогнул строение, чтобы убедиться, что мы не забрались в чужие владения, а потом устроился рядом с ней, массируя ногу. Рана, полученная от стрелы констебля, почти затянулась, но из–за нескольких недель, проведенных в пути, конечность часто затекала. Теперь у меня было время дать необходимый отдых ноге, хотя я понимал, что придется пойти на поиски воды и пропитания, чтобы хоть как–то протянуть до конца недели.

— Они идут, — тихо сказала Алина.

— Никто не идет.

Я был уверен, что за нами никто не следил; кроме того, я предпринял дополнительные меры: мы сделали пару лишних кругов по городу, прежде чем пришли в квартал Красных кирпичей. А если кто–то и проследил за нами, то откуда им знать, где мы теперь. В таком большом городе прислужники Шивалля практически не имели шансов столкнуться с нами случайно.

— Я их слышу.

— Это, наверное, крысы, — сказал я и вдруг понял, что не стоит напоминать девчонке о том, что в укрытии могут находиться и другие жители.

— Нет, не крысы, а люди.

Я прислушался. Слух у меня не идеальный, но и не самый плохой.

— В Красных кирпичах живет много людей. Поверь мне, они и сами не хотят с нами связываться, — возразил я. А затем услышал звон металла. Так позвякивает дорогой щит, притороченный к бедру воина, когда трется о клинок.

— Черт!

Я выглянул из–за угла и увидел, что к нам приближаются четыре пары людей, осматривающих каждый дом с обеих сторон. Вот тебе и пути к отступлению.

Я постарался сообразить, как выбраться отсюда без боя, но ничего не приходило в голову. Очевидно, они знали, что тот, кого они ищут, прячется в здании поблизости, и если бы я даже попытался разобраться с одной парой, то девчонка вряд ли смогла бы убежать от остальных. У них не было ни пистолей, ни луков — лишь клинки и дубинки. Громилы. Крепкие, туповатые молодчики, которые издеваются над слабыми и убивают за деньги, а иногда и просто ради веселья. Я выругался. Любого из них я бы легко одолел, даже двух, но с шестью сразу мне не справиться. Мой план спрятаться там, откуда будет легко убежать, только что превратился в ловушку. Громилы обычно не отличаются отменной тактикой, а эта банда умом явно не блистала и засаду устраивать не собиралась. Для подобного нужен такой парень, как я.

— Нам нужно бежать, — решила Алина.

— Ты быстро бегаешь?

— Достаточно быстро, чтобы добраться до переулка — если получится прорваться через этих двоих, идущих сбоку.

— Не сработает, это ловушка. В конце переулка тупик, да и вообще он очень узкий. Мы не сможем отделаться от остальных, если они побегут за нами.

— Зато они тоже не смогут окружить нас.

Я задумался об этом и восхитился девочкой, что все еще кашляла от дыма пожарища, в котором едва не погибла, но изо всех сил боролась за жизнь. Она уже сообразила, что просто сбежать не получится. Придется драться, и у меня будет больше шансов, если противники станут подходить по одному или по двое, не имея возможности окружить.

— Ладно, — сказал я, вытаскивая из–за пазухи ножны с маленькими метательными ножами. Их было шесть, каждый не больше четырех дюймов в длину, с утяжеленным клинком. Такой не метнешь слишком далеко, но в подобной ситуации они сгодятся. — Как только прорвемся через этих двоих в конце улицы, беги сразу к тупику. Я хочу, чтобы ты держалась позади меня и не подходила ближе чем на четыре шага. Поняла? Четыре шага.

Алина с испугом посмотрела на меня, окончательно сообразив, что выбираться нам придется с боем.

Я показал ей ножны.

— Каждый раз, как я скажу «нож», будешь подавать мне один из них. Плашмя, тупым концом ко мне. Поняла?

Она протянула руку за ножами, и я услышал шелест шагов совсем неподалеку от нас. Сейчас подойдут двое и обнаружат нас — поможем им. Я жестом приказал девочке приготовиться, затем достал рапиру и выпрыгнул из укрытия.

Как я и ожидал, их было двое: они стояли совсем близко, оба высокие и крепкие, с дубинками наготове. Остальные пары остановились у выходов. Я хотел убрать этих двоих сразу же, но это отняло бы время, а я не мог позволить себе такую роскошь. Я взмахнул рапирой, описав широкую дугу, так быстро, как только смог, и они тут же отскочили.

— Беги! — крикнул я, и мы с Алиной бросились на тех двоих, что прикрывали конец улицы. Они тоже держали в руках дубинки — невероятно тупое оружие против рапиры, но у большинства громил нет денег на хороший клинок, да и способностей к фехтованию тоже, а уж об уроках и говорить не приходится. Но я не хотел, чтобы эти двое ударили меня по затылку, поэтому не мог просто распугать их и пробежать мимо. Я сделал низкий ложный выпад против того, что стоял справа. Всегда поступайте так, когда деретесь с противником с тяжелым оружием. Если он попадется на ложный маневр, ему потребуется потратить много сил, чтобы снова поднять дубинку.

Маневр сработал, но парень слева не замешкался. Он замахнулся, чтобы ударить меня по плечу. Я присел и ткнул правого громилу прямо в брюхо, прежде чем он успел закрыться. Мы стояли так близко, что я просто не мог вытащить из него клинок, поэтому толкнул левого парня локтем, чтобы он потерял равновесие, а затем ударил раненого.

— Вперед!

Мы забежали в переулок. Задние фасады двух–трехэтажных домов, тесно стоявших бок о бок, образовывали темный узкий тоннель без всякой возможности к бегству. Сюда не выходили ни окна, ни двери: жившим здесь людям ни к чему был запасной выход, а вот грабителей они боялись гораздо больше, чем нуждались в таковом. Мы бросились в конец переулка.

В шести футах до стены я обернулся.

— Помни: стой в четырех шагах позади, подойдешь ближе только в том случае, когда я скажу «нож».

— Не дура, — буркнула она и заняла позицию.

У меня не было времени, чтобы ответить. Второй громила, которого я не успел ранить, уже бежал на меня, размахивая дубинкой.

Я подпустил идиота на четыре фута и просто ткнул клинком вперед — его дубинка пролетела мимо в нескольких дюймах от моего лица. Если у вас короткое оружие, то не стоит просто бежать вперед, размахивая им, на противника с длинным острым оружием. Ему лишь останется вытянуть руку вперед, и с вами будет покончено. Так и случилось.

Остальные громилы начали осторожно подходить. Проклятье. У них у всех были клинки и небольшие щиты; они переглядывались, улыбались и медленно шаг за шагом двигались в нашу сторону, зная, что в узком переулке лучше всего держаться вместе.

— Нож. — Я протянул руку назад. — Нож! — снова крикнул я, так ничего и не получив. Парни стояли уже в шести футах, когда холодный металл наконец–то лег мне в ладонь.

— Простите! — выдохнула Алина. — Он застрял.

Я давно уже не смазывал клинки и держатель маслом — неудивительно, что она едва вытащила его. Проклиная собственную леность, я метнул нож снизу. Видимо, в этот миг я угодил какому–то святому, потому что клинок по самую рукоятку вонзился в бедро нападавшего. Плащеносцы метают ножи меньшего размера, их конец заточен, как перо, и оставляет очень неприятные отметины на теле, если ты вообще сможешь извлечь нож из раны.

— Кест, Брасти, арбалеты к бою! — крикнул я, глянув на крыши домов и одновременно отражая удар в лицо. Нападавший на мои слова не купился — стоявший же за ним прикрыл голову руками в безнадежной попытке защититься от стрел. Если деретесь с толпой, то полезно время от времени выкрикивать угрожающие фразы вроде «Лучники!», «Огонь!» или даже «Гигантский летающий кот!». В пылу битвы это чаще всего отвлекает внимание противника, а в такой драке каждая секунда — это лишняя возможность нанести удар или избежать его.

Я воспользовался шансом и, сделав выпад, ткнул рапирой за спину парня передо мной, чтобы пронзить его более осторожного друга. Опасный маневр по двум причинам. Во–первых, потому что ваш клинок находится далеко за линией противника и у него появляется шанс поправить свое положение прежде, чем вы успеете защититься. Я пошел на риск, потому что этот парень был не слишком ловок и дрался более тяжелым, а значит, и более медленным клинком. Во–вторых, не стоит наносить удар в грудь, лучше в живот, в пах, в бок — в общем, туда, где находятся ничем не защищенные органы. Лицо — тоже неплохая цель. А в ребрах замечательным образом застревают клинки, особенно если человек валится на спину. Именно это со мной и случилось: я почувствовал, что держу умирающего на своей рапире.

Его товарищ быстро понял, что меня ждет, и одарил меня широкой тупой улыбкой громилы, который загнал противника в угол. Бедняга, поди, никогда не слыхал о летающих клинках Фалькио.

Наверное, вы тоже не слышали, так что придется объяснить. Когда я только начинал служить плащеносцем, меня осенила гениальная идея насчет того, чтобы оснастить гарду рапиры спиральной пружиной с небольшим рычажком, чтобы при надавливании большим пальцем клинок отскакивал и поражал противника на расстоянии. Блестящая мысль, не правда ли?

К несчастью, Кест, Брасти, король и особенно королевский оружейник Хеймрин объяснили, что у такой маленькой пружины недостаточно силы, чтобы отстрелить двухфунтовый клинок рапиры на большое расстояние. В результате, когда я наставлял на кого–то свою очень–очень дорогую рапиру и нажимал рычажок, клинок просто отделялся от гарды и шлепался на землю. Таким образом, «летающие клинки Фалькио» стали известны как «разболтанные шлепки Фалькио». Чертовы рапиры обошлись мне в целое состояние, поэтому я не стал от них избавляться: если не трогать рычажок, оружие ничем не хуже любого другого.

Мой противник, который стоял совсем близко и собирался обрушить клинок на мою голову, очень удивился, когда я большим пальцем нажал на рычажок, а потом отразил его удар одной гардой и ею же заехал ему по лицу. Небольшие заклепки, украшавшие гарду, произвели незабываемое впечатление: он опрокинулся на спину с таким выражением на лице, будто с ним поступили несправедливо.

Я бросил гарду, ставшую бесполезной, и завел руку за спину.

— Нож! — крикнул я, доставая рапиру левой рукой.

На этот раз девочка подала мне оружие гораздо быстрее. Я метнул его в толпу и услышал приятный стук клинка, угодившего в чью–то грудь. Метать ножи в грудь вполне допустимо, потому что, как правило, вам не приходится сразу же доставать их обратно.

— Нож! — скомандовал я второй раз подряд, чтобы моим противникам было о чем задуматься. Каждый раз Алина подавала их всё быстрее, и, бросив шестой, я удивился, что никогда прежде мне так не везло в метании ножей. Каждый раз я попадал и выводил из строя одного противника. Кроме, конечно, шестого.

Оставшиеся двое начали наступать на меня, но к этому времени я привык драться между стен проулка, а у них уже пар из ушей шел: парням пришлось долго дожидаться своей очереди. Оба были примерно одинакового роста, поэтому я полоснул рапирой на уровне их глаз — одного не достал, второго слегка задел. Ослепленный рухнул, а другой попытался загородить лицо щитом и открылся, дав мне отличную возможность ткнуть его в пах. Не самый изящный способ закончить поединок, но мы выжили, а они нет, поэтому на миг мне даже показалось, что в этом мире всё в порядке.

Полагаю, стоит упомянуть, что на протяжении всего боя громилы осыпали нас гнусными оскорблениями, ругательствами и угрозами, не слишком изобретательными, поэтому я решил, что не стану повторять их здесь: слишком много чести. Имена у врагов тоже были, я мог бы описать их внешность и бойцовские приемы, но не собираюсь. Может, это звучит мелочно, но я не считаю, что эти ублюдки достойны, чтобы о них вспоминали.

Пока кровь во мне постепенно остывала, я разглядывал лежащие тела.

— Можно мне теперь подойти? — спросила Алина.

Я думал, что вид поверженных тел ее напугает. Некоторые просто лежали без сознания, но другие, несомненно мертвые, валялись в лужах собственной крови. Отчего–то я даже приободрился, когда девочку вдруг согнуло пополам и вывернуло. Оправившись, она подошла к мертвому телу, вытащила мой метательный нож и начала обтирать его о рубаху убитого.

— Тебе не обязательно это делать, — сказал я, положив руку ей на плечо.

Она съежилась, но затем скинула мою ладонь.

— Кто–то же должен. Драться я не могу, так хоть так помогу.

Я прислонился к стене и сполз по ней на землю. Едва не заснул прямо посреди проулка, забитого трупами.

Закончив собирать и чистить оружие, девочка уложила его в ножны и начала обыскивать тела.

— Оставь их, — сказал я низким от усталости голосом. Заставил себя встать и начал переставлять непослушные ноги, чтобы подобрать рапиры.

— Денег у меня нет, а они пытались убить нас. Пусть хоть за провизию заплатят, — ответила она. Брасти бы ею гордился.

Но у парней денег почти не нашлось. Алина показала мне лишь пригоршню монет и один серебряный грош. Да и оружие у них было несравненно хуже моего, поэтому я даже смотреть не стал.

— Можно это взять? — спросила Алина. Она подняла руку мертвеца, чтобы показать мне небольшой кружок, лежавший на его ладони, чуть больше серебряного жетона караванщика. Медный или бронзовый диск с кожаным ремешком, который надевался на средний и большой пальцы.

— Вряд ли это вообще хоть чего–то стоит, — сказал я.

— Знаю — ответила она. — Но он интересный: мне нравится, как он светится, когда немного потрешь его большим пальцем.

Я почти согласился, но у меня вдруг мурашки забегали по спине. Я присел рядом с Алиной и внимательно рассмотрел кружок. На нем были какие–то узоры, параллельные линии с разветвлениями и загогулинами, середина блестела больше, чем края.

— Смотрите, — сказала Алина. Она нажала на диск пальцем, и он заблестел еще больше, словно его начистили.

Я наблюдал за ней, потом убрал ее руку и надавил сам. Ничего не произошло. Серединка сияла, но не так ярко, как когда на него давила Алина. Я взял ее руку и поднес к кружку. Серединка снова засветилась и сияла тем ярче, чем ближе находилась рука девочки.

— Черт, — выругался я. — Магия. Ненавижу магию.

— Смешная штука, — сказала она. — Зачем делать кружок, который начинает сиять ярче, когда к нему прикасаешься? Даже магические символы тут какие–то странные, просто линии всякие.

— Он светится, когда к нему прикасаешься ты, а эти значки вовсе не магические символы, это улицы. Смотри. — Я снял кружок с руки мертвеца, и мы пошли в конец проулка. Узоры на кружке, едва видимые для глаза, слегка изменились.

— Похоже на карту! — воскликнула Алина, явно не улавливая суть.

— И не просто карту, а ведущую их прямо к тебе.

Шивалль и герцог воспользовались услугами довольно сильного мага, который создал амулет, способный привести к любому человеку в городе. Из обычной дешевой меди — таких можно было сделать пять штук за полушку. И люди еще меня спрашивают, почему я ненавижу магию.

* * *

Мы забрались вглубь старого города. Я подумал, что у нас есть немного времени, прежде чем Шивалль сообразит, что громилы его подвели, и пошлет за нами другой отряд. Он, наверное, может отправить даже всю городскую стражу, но Рижу плохо подходит для подобных поисков: в нем слишком много узких, петляющих улиц, которые соединяют разные кварталы города. Оставалось надеяться, что во время Кровавой недели большая часть стражи занята, охраняя фаворитов герцога и притесняя тех, к кому он настроен менее благожелательно.

А еще меня беспокоил амулет.

Я снова вытащил его и принялся разглядывать. У меня затеплилась слабая надежда, что если мы найдем еще один, то, возможно, они нейтрализуют друг друга. Чепуха, конечно, но вдруг. Время от времени я поглядывал на амулет, чтобы разобраться в сплетении улиц и переулков. Старый город — не слишком хорошее место, чтобы искать убежище, но других вариантов у нас не было. Кроме того, дома тут теснились друг к другу, что не могло не радовать. Вскоре я обнаружил стену с торчащими перекрытиями и кирпичами, по которым можно было с легкостью забраться на крышу.

— Почему мы лезем наверх? Разве оттуда убегать не сложнее? — спросила девочка.

— Амулет показывает, где мы находимся, но не показывает, на какой высоте, — сказал я, забравшись почти на самый верх. — Они могут стоять прямо под нами, но так и не понять этого.

Она промолчала. Наверное, устала. Мы добрались до крыши трехэтажного дома и смогли насладиться прекрасным видом города на закате. Я видел отблески пламени: по крайней мере еще два знатных дома в миле от нас сгорели в пожаре. Несомненно, друзья герцога времени даром не теряли.

— Куда… теперь? — спросила Алина слабым голосом, без сил валясь на плоскую крышу. Я пригляделся к ней. Совсем устала.

— Постараемся держаться крыш, если сможем. А не выйдет — спустимся вниз и поищем другое место для укрытия.

Два дня, вдруг понял я. Мы были на ногах целых два дня и почти не спали. Прошлой ночью она потеряла всю свою семью. Это уж слишком. Алина не в силах сделать и шага.

— Может, какая–нибудь знатная семья возьмет тебя под защиту? — спросил я, будучи уверенным, что уже знаю ответ.

Алина кое–как подняла голову.

— Нет. Няня говорила, что когда–то мы были могущественной семьей, но давно потеряли влияние.

Поддержка короля — не лучший способ заводить друзей в Рижу.

— Когда–то давно я встречался с твоим отцом. Лорд Тиаррен был хорошим человеком.

Алина задумалась, словно я сказал что–то необычное.

— Он был всегда добр ко мне, — ответила она. — Но не думаю, что он любил меня так же, как моих братьев.

— Почему ты так думаешь?

Она снова замолчала, будто подбирала нужные слова.

— Он был нежен и дарил замечательные подарки на день рождения. И говорил со мной вежливо, как и с матушкой. Но старшими братьями он всегда… гордился.

— Я…

Проклятье! Что ответить на это ребенку? Что отцы не всегда любят дочерей так, как им следует? Что знатные семьи мечтают о сильных мальчиках, которые в будущем возглавят семью, а не о девочках, за которых придется отдавать приданое?

— Думаю, твой отец сейчас очень бы тобой гордился, если бы увидел.

Она едва улыбнулась, но так, словно сделала это не из–за моих слов и улыбка предназначалась не мне. Ее одолевала усталость.

Я встал на колено и, сунув руку во внутренний карман, достал небольшой шелковый мешочек.

— Держи, — сказал я.

Алина взяла его и развернула: там лежал полосатый квадратный леденец.

— Что это?

— Мы называем их леденцами.

— Конфета? — Она раздраженно посмотрела на меня.

— Съешь кусочек.

Она хотела раскусить его, но я схватил Алину за руку.

— Маленький кусочек. Совсем чуть–чуть.

Девочка ничего не понимала, но послушалась. Отгрызла уголок и тут же скорчила гримасу. Я подумал, что она сейчас выплюнет его, и предостерегающе поднял палец.

— Погоди!

Мы посидели еще немного, небо начинало темнеть. Вдруг Алина вскочила, широко раскрыв глаза, напряженная, словно кошка, за которой гонится стая собак.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Словно… словно я смогла бы пробежать через весь город дважды, — сказала она, оглядываясь вокруг. — И усталости больше не чувствую, как будто только что проснулась!

— Постарайся собраться. Требуется время, чтобы привыкнуть к леденцам.

— Все в порядке, чувствую себя отлично. Теперь можем идти, если хотите.

— Нет, теперь мне нужно немного отдохнуть.

Она протянула леденец, но я сжал ее пальцы.

— Оставь себе. Тут не так много, и я стараюсь его не использовать.

Алина недоуменно посмотрела на меня, и я добавил:

—Леденцы придают бодрость, они помогают бежать и оставаться в живых. Но не слишком хорошо действуют на стратегическое мышление и навыки боя.

— Тогда зачем?..

— Мы, магистраты, часто путешествуем на дальние расстояния, и иногда добраться нужно как можно быстрее. Тогда приходится идти много дней без передышки или, вот как сейчас, убегать, чтобы нас не поймали.

Алина положила леденец в шелковый мешочек и сунула его в карман.

— Используй как можно реже, — предупредил я. — Если примешь слишком много за раз, сердце не выдержит и лопнет.

Девочка села рядом, хотя я понимал, что теперь ей сложно сидеть на одном месте.

— А почему леденец?

— Что? — спросил я, заметив, что потихоньку отключаюсь. Уже стемнело. Надо было двигаться дальше.

— Почему вы называете его леденец?

— Потому что это не тянучка, — сказал я, доставая из другого кармана мешочек поменьше.

— Если леденец придает силы, то для чего нужна тянучка? — спросила она и протянула руку, но я спрятал мешочек в карман.

— Для другого. Совсем другого.

* * *

— Фалькио.

Я открыл глаза.

— Черт! Как долго я проспал?

— Всего пару минут, — ответила Алина. — Я хотела, чтобы вы отдохнули, но кое–что услышала.

Я поднялся и прислушался. Ничего. Уже не в первый раз я пожалел, что слух у меня не слишком острый.

— Там.

И тут я услышал шорох мягких туфель по камню: кто–то лез на крышу.

— Проклятье, — выругался я. Вытащил ножны и передал Алине. — Как в прошлый раз. Держись в четырех шагах позади меня.

Обнажил обе рапиры. На крыше места много, так что можно использовать это преимущество.

Они появились: восемь темных теней на крыше. Тысяча чертей, не следовало засыпать. Мы бы могли быть уже далеко.

— Брось оружие, или мы разделаем тебя, — раздался голос с северной стороны крыши. Странно высокий голос, неужели женский?

— Уверен, что вы меня и так разделаете, брошу я оружие или нет, — прокричал я в ответ. — А так я хотя бы пущу немного крови тебе и твоим товарищам.

— Не придется, если ты отдашь нам свои прекрасные клинки и деньги и уберешься с нашей территории.

Территории? Значит, это не люди Шивалля.

— Боюсь, денег у нас нет, а клинки мне и самому пригодятся. Что скажете, если мы просто уйдем, а территория останется за вами?

Алина вдруг ахнула, и я услышал, как кто–то карабкается по стене прямо у нас за спиной.

— Скажи своему человеку, что он сейчас узнает тайны, ведомые лишь мертвым, — сказал я, поднял левое острие и сделал два шага назад к краю крыши, готовясь бить клинком, который держал в правой руке.

Что–то прожужжало у правой ноги и отскочило к краю. Не стрела, не арбалетный болт. Неужели камень, выпущенный из пращи? Сзади раздался испуганный вопль.

— Боксер, идиот! Тебе же говорили не делать этого. Лезь вниз и стой на стреме! — крикнул главарь.

— Не могу! Нога сорвалась! Помогите кто–нибудь! — испуганно завизжал кто–то снизу.

— Послушайте, — сказал я. — Какой смысл умирать просто так? Давайте договоримся: вы в меня не стреляете, а я помогу вашему дружку.

— Еще раз назовешь меня дружком, ты, сукин…

— Заткнись, Боксер! — Главарь сделал пару шагов вперед, остальные двинулись за ним. Дети! Чертовы дети, не старше Алины. Еще и собака с ними, судя по виду, шарпни. Порода крупная и быстрая, идеальный охотничий пес. Я надеялся, что не придется его убивать.

— Только попробуй что–нибудь выкинуть, и девчонка умрет первой, — пригрозил главарь. Ему было лет тринадцать; мне удалось разглядеть чумазое лицо и стоящие торчком волосы. — Попытаешься обмануть нас, и Венчик разорвет тебе горло. — Он махнул в сторону собаки.

— Как обычно, — хмыкнул кто–то рядом с ним девичьим голосом. — Ты всегда бьешь девчонок первыми, Мститель.

— Заткнись, — огрызнулся он и вновь обратился ко мне: — Никаких шуток. Поможешь Боксеру, а затем бросишь оружие, или у вас появятся проблемы.

Пес заворчал, словно подтверждая его слова.

— Сидеть, Венчик! — успокоил его главарь.

Я улыбнулся, опустил левый клинок и шагнул назад. Протянул руку вниз и почувствовал, как кто–то крепко за нее уцепился и дернул, словно пытаясь сбросить меня с крыши, но я крепко стоял на ногах и был к этому готов.

— Попробуй еще раз, и я отпущу тебя, мелкий засранец, — сказал я самым любезным голосом, на который был только способен.

— Боксер! Не балуй, — сердито велел Мститель.

— Ладно, — ответил тот.

Одной рукой я затащил его на крышу; это оказалось не так уж и сложно, весил он как пушинка. Поставив его перед собой, я увидел тощего чумазого мальчишку не старше десяти лет.

— Что, хочешь взять меня в заложники, ублюдок? — рявкнул Боксер, намереваясь заехать локтем мне в пах.

Я толкнул его в плечо — он потерял равновесие и ткнулся коленями в крышу, рухнул между мной и своими приятелями.

— Что теперь? — спросил я.

Мститель смерил меня взглядом.

— Полагаю, можете идти, раз уж Боксер оказался такой тупой скотиной. Только деньги оставьте. И если тебе дорога жизнь, то плащ тоже сними и оставь тут, — сказал он.

Я покачал головой.

— Вот этого, боюсь, не выйдет. Плащ мне нужен. А что ты будешь с ним делать? Тебе он все равно велик.

Мститель злобно хмыкнул.

— Сожгу его.

Как же приятно, когда тебя повсеместно любят.

— Не нравятся плащеносцы?

— Не нравятся глупцы, которые хотят на них походить. Всем известно, что плащеносцев больше нет.

— Он — плащеносец, — высказалась в мою защиту Алина, выступая из–за спины.

— Заткнись, девчонка, — отрезал Мститель. — Ты ничего об этом не знаешь.

За это он тут же получил подзатыльник от подруги, стоявшей сзади.

— Прекрати все время грубить девчонкам, Мститель, — предупредила она.

— Ой! Да я и не грублю. Будь она мальчишкой, я бы то же самое сказал.

— Послушай, — начал я, — меня зовут Фалькио валь Монд, первый кантор королевских магистратов. Я пытаюсь спасти жизнь этой девочке, потому что за нами гонятся. Так что либо ты поверишь мне на слово и уберешься с нашей дороги, либо я перегну тебя через колено и как следует отшлепаю, чтобы ты наконец–то понял, кто стоит перед тобой. Выбирай!

Его приятели насмешливо зафыркали, но, к его чести, Мститель не обратил на них внимания и продолжил беседу:

— Если ты плащеносец, то ответь, почему вы позволили войскам убить короля, раз уж вы такие крутые бойцы? Почему вы все предали старого доброго Пэлиса?

— Потому что плащеносцам было приказано отступить и принять Завет. Приказ, понимаешь?

— Да? И кто же отдал такой приказ?

— Я.

* * *

Мы с королем сидели в библиотеке Араморского замка, прямо передо мной на длинном столе лежали карты и двухсотлетние трактаты о ведении войны. Войско герцога через пару часов уже будет здесь, а у нас лишь сто сорок четыре плащеносца, небольшой отряд королевской охраны, слуги и обитатели замка. Не слишком много, но из старинных книг я почерпнул несколько полезных идей. Я бы с удовольствием прибег к оружию, чтобы отразить осаду, но готовился обойтись без него.

Люди приходили повидаться с королем. Он был в обычной одежде, которую надевал, чтобы поупражняться с клинком.

— Полагаю, ты не передумаешь? — спросил я его, разглядывая схему замка, лежащую на столе. Я продумывал, как можно заблокировать южные ворота, чтобы не пришлось перебрасывать людей на их защиту.

— Короли не бегут, Фалькио, — ответил Пэлис.

Я посмотрел на него.

— Что ж, не можешь бежать — значит, будем драться изо всех сил.

— Не в этот раз. Помнишь девиз: «Суди справедливо, скачи быстро, дерись изо всех сил»? Драться нужно в последнюю очередь. Кроме того, существует причина, почему королю Тристии никогда не дозволялось содержать собственное войско. Герцоги должны иметь защиту от тирании абсолютной власти.

— Тогда что…

— Ты скажешь, чтобы твои люди отступили, Фалькио. Я приказываю твоим парням отступать.

— Но мы можем с ними сразиться! Я уже всё обдумал, и магистраты готовы к бою. Позволь мне поделиться с тобой своим планом, я тебе покажу…

— Достаточно. Я все еще король, пусть мне и осталось лишь несколько часов.

— Говорю тебе, мы можем сразиться!

Он хотел ответить, но приступ кашля помешал ему. Зимой кашель всегда возвращался, и король не спал уже трое суток.

— Ты можешь сразиться с ними, Фалькио, — наконец ответил он. — Но победить не сможешь. А если бы смог, то только ценой жизни всех магистратов.

— Представляешь, что нас ждет, если герцоги победят? — Я грохнул кулаком по картам. — Где все эти знатные дома, черт их побери? Сколько раз ты скитался по городам и весям, чтобы «обольстить наименее знатных»? Где они теперь, когда мы в них так нуждаемся?

— Они не обязаны бросать свои жизни на алтарь войны, в которой не победят, Фалькио. Я и так просил у них слишком многого, святым известно.

— Мы ходим кругами, вместо того чтобы готовить плащеносцев к бою!

Король подошел ко мне и потрепал по щеке. Люди всегда так делают, когда хотят, чтобы я замолчал и поступил так, как не желаю.

— Сейчас я расскажу тебе, Фалькио, что нужно сделать. Я дам тебе новый план. Я твой друг, но прежде всего я — твой король. Ты сдашь замок войскам герцогов в обмен на безопасный проход и помилование для плащеносцев.

Всё так, Пэлис — мой король и друг, и я любил его, но, клянусь, в тот миг я едва его не ударил. Сжал кулаки так, что даже ногти в кожу вонзились. Я бы сбил короля с ног, если бы он не смотрел мне прямо в глаза.

— Я желаю, чтобы все произошло именно так, Фалькио, пусть так и будет. Герцоги согласятся. Они знают, как опасны магистраты, и не станут платить за это приключение больше, чем могут.

Отдать его герцогам? Ни за что! Это означало бы гибель всего, за что боролись плащеносцы. Мы искренне верили, что несем миру правосудие и честь, а сейчас он отнимал у нас и то и другое. Меня мутило, я чувствовал, что меня предали.

— Что ж, прекрасно, будь ты проклят, мой государь, — пробормотал я, отойдя от него. — Только не заставляй меня отдавать подобный приказ. Пусть это сделает Дара или еще кто–нибудь.

Король оперся о стол.

— Это должен сделать ты, Фалькио.

— Почему? Ради всего святого, почему? Почему ты заставляешь меня отдавать этот приказ, эту мерзость, плащеносцам?

Очень тихим голосом он произнес:

— Потому что если приказ отдаст кто–то другой, то никто его не исполнит.

Спустя несколько часов, незадолго до того, как прибыл авангард герцогских войск, я отдал плащеносцам приказ, и они его исполнили.

НОВЫЕ ПЛАЩЕНОСЦЫ

— Думаешь, он говорит правду, Мститель? — спросил кто–то из банды малолетних преступников.

Мститель посмотрел на меня.

— Наверное, да. Думаю, он тот, кем себя называет, и всё, о чем он рассказал, — правда.

Я вложил в ножны один клинок, затем другой. Забрал у Алины ножи и спрятал их за пазуху.

— Мы закончили?

— Мы не хотели причинить вам вреда, — сказал Мститель. — Просто думали, что вы один из тех идиотов, что выдают себя за плащеносцев. Всего лишь хотели припугнуть, и всё.

Эти слова меня насторожили.

— Кто–то выдает себя за плащеносцев? Кто отважится на такое?

— Например, я, — раздался голос с другого конца крыши.

Не моргнув глазом я тут же выхватил клинок — команда Мстителя тоже приготовилась к драке. Но к нам спокойно подошел парень. Молодой, не старше восемнадцати, чуть выше меня. Тонкий, с соломенными волосами и угловатым лицом; на левом боку у него висела рапира, похожая на мою. А еще на нем был длинный плащ.

Мститель узнал его, и вояки сразу же расслабились.

— А, Кайрн, это ты, тупая макака. Иди отсюда, подерись лучше с собственной тенью.

Кайрн не отреагировал на его слова — он подошел ко мне и, несмотря на обнаженную рапиру, неуклюже обнял.

— Брат! — воскликнул он. — Когда я услышал, что в городе появился кто–то из наших и за ним гонятся люди герцога… — Он отодвинулся и смерил меня взглядом. — Один из первых! Ты — Пэррик? Слышал, что он выжил и отправился в эти края.

— Пэррик даже близко на меня не похож, и его нет поблизости. Я — Фалькио…

Кайрн охнул.

— Значит, это правда! — Он преклонил колено и торжественно сказал: — Первый кантор, меня зовут Кайрн, я — новый плащеносец. Моя жизнь в вашем полном распоряжении.

Мститель глумливо фыркнул.

— Лучше распорядитесь ей как можно скорее. Я тебе и раньше задницу надирал, могу и повторить.

— Тебе просто повезло, — сказал Кайрн и быстро добавил: — Я тогда еще только учился.

Я оборвал его и положил руку на плечо.

— Кто такие эти новые плащеносцы? О ком ты говоришь?

Кайрн повернулся ко мне.

— Мы воссоздали орден плащеносцев, — радостно и гордо сказал он. — Вообще–то это Лоренцо начал. Он великолепен. Я не могу дождаться, когда вы познакомитесь с ним и со всеми остальными. Это невероятно! Фалькио валь Монд, первый кантор!

— Погоди, дай сообразить. То есть ты хочешь сказать, что какая–то группа создала собственный орден плащеносцев?

Он кивнул.

— Но чей закон вы представляете? Короля же больше нет.

Парень замешкался, а Мститель снова фыркнул.

— Расскажи ему, Кайрн. Расскажи ему всё о себе и своей кучке героев!

— Ну… мы пока только начинаем…

— Начинают они! Ха! Да вы просто кучка жеманных придурков, богатеньких мальчиков из богатеньких семей, которые делают вид, что они такие крутые и непослушные.

— Не понимаю, — сказал я. — Если вы не вершите правосудие, так чем же вы занимаетесь?

— Мы все еще создаем орден, — ответил Кайрн. — Послушайте, идемте со мной, позвольте представить вас Лоренцо и остальным новым плащеносцам. Вы бы нам здорово помогли.

— И сколько вас там? Я пытаюсь спасти жизнь этого ребенка во время Кровавой недели. Семью девочки убили, и герцог ее разыскивает.

Кайрн улыбнулся.

— Нас почти тридцать человек. Доверьтесь мне, Фалькио, мы поможем вам спасти ее. Вместе мы сильны. Лоренцо — величайший из всех фехтовальщиков!

Я усомнился в его словах, но нуждался в союзниках: вряд ли Мститель и его малолетние разбойники помогли бы нам спастись.

— Целее будете, если с нами останетесь, — предупредил Мститель, словно прочел мои мысли. — Я знаю эти улицы лучше, чем кто бы то ни было. Мы можем незаметно выскользнуть из любого дома в старом городе.

Теперь пришла очередь Кайрна позубоскалить.

— С вами? Ворами и попрошайками? Да вы ради звонкой монеты сдадите их слугам герцога.

— А ну–ка, повтори, — угрожающе прошипел Мститель, и в его руке блеснул маленький кинжал. — Еще раз скажешь — увидишь, что с тобой будет.

— Где находятся твои парни? — спросил я Кайрна.

— В паре кварталов отсюда, на другом конце старого города. Идемте, мы доберемся туда за полчаса!

Я обратился к Мстителю:

— Спасибо за предложение, но за нами гонятся жестокие люди — вас они не пощадят. Я знаю, ты бы справился, но некоторые твои ребята слишком юны.

Мститель снова хмыкнул, и звучало это почти смешно для мальчугана его лет.

— Как хотите, — пожал плечами он. — Но говорю вам прямо: я этим чудикам даже дохлую кошку охранять бы не доверил.

Венчик гавкнул, соглашаясь со своим хозяином, а может быть, просто от голода.

* * *

Не знаю даже, чего я ждал от новых плащеносцев Кайрна, но явно не того, что увидел в башне на другом конце старого города. Внутри просторного двухэтажного каменного дома находился огромный зал, окруженный маленькими комнатками. Снаружи царила тьма, а внутри особняк освещали сотни свечей, в большом камине ярко горело пламя. Музыканты играли мелодии, которые я никогда прежде не слышал, плащеносцы Кайрна танцевали, их тени на стенах дрожали и изгибались. Было в этом что–то первобытное и даже чувственное.

— Слышала когда–нибудь о них? — спросил я Алину, потому что она жила в Рижу, но девочка решительно помотала головой.

— Помню, матушка рассказывала мне, как герцог посылал своих слуг на поиски мятежников–плащеносцев, но я всегда считала, что это ваши люди.

Я задумался. Завет однозначно запрещал мстить плащеносцам. Но герцоги редко играли по правилам и всегда стремились к полной победе любой ценой.

— Лоренцо! — радостно воскликнул Кайрн.

Парень, обернувшийся на его зов, походил на святого из старинной баллады. Высокий, не менее шести с половиной футов. Крепкий, с длинными золотистыми волосами, обрамлявшими загорелое лицо. Рядом с ним Брасти выглядел бы морщинистым стариканом, а Кест — голодающим сиротой. Он был одет в темные кожаные штаны и мягкую кольчугу, сделанную из ильтенских стальных колец. Даже я позавидовал: сделать такую сложно и очень–очень дорого. На нем она сидела просто замечательно, выгодно подчеркивая крепкую фигуру. Вряд ли это случайно. А его плащ… Длинный кожаный пыльник, прекрасно сшитый, вполне сгодился бы в бою. Но это был не наш плащ. И изготовила его не Швея. Я видел все плащи, созданные ее руками, больше никто не мог повторить этот особенный крой. Я часто думал, создал бы король орден плащеносцев, не появись в его замке Швея.

— Кайрн? Какого черта ты приводишь сюда посторонних? — спросил Лоренцо. Он улыбался, но в лице его сквозило раздражение и кое–что еще — презрительное снисхождение.

— Он один из нас, Лоренцо, — сказал Кайрн, больше не в силах сдерживать радость. — Он из тех самых! Это Фалькио, первый кантор!

Лоренцо моментально смерил меня взглядом, не слишком впечатленный увиденным. Можно и простить его за это. Я был крайне утомлен дорогой и боями, одежда износилась, изодранный плащ был местами подлатан. Закончив осматривать меня, он осторожно спросил:

— А кто эта девчонка?

— Алина, дочь лорда Тиаррена, — ответил я.

— Святые угодники, — тихо сказал Лоренцо. — Я слышал, что произошло.

Он присел передней.

— Вы теперь в безопасности, миледи. К черту Ганат Калилу: Кровавая неделя не коснется вас внутри этих стен.

В ответ Алина сделала реверанс и протянула ему руку.

— Благодарю вас, сэр. За нами гонятся люди герцога. Если бы не этот человек, я бы давно погибла.

Лоренцо снова взглянул на меня.

— Значит, это правда? Вы — королевский магистрат?

Я кивнул.

— Первый кантор?

Я снова кивнул.

Лоренцо поднялся.

— Святые угодники. Это невероятно!

Он заключил меня в объятия и что–то прошептал на ухо — точно я не разобрал, но, кажется, «брат». Жест отчего–то показался слишком знакомым.

— Братья! Сестры! — воззвал Лоренцо, перекрывая голосом музыку. Музыканты тут же перестали играть. Очевидно, Лоренцо считали здесь главным. Все глаза устремились на меня — я огляделся. В зале собралось около сорока человек, и все смотрели на нас. Молодые, крепкие, привлекательные. Наверное, к тому же богатые, потому что это четвертое качество часто сопутствует первым трем. — Братья и сестры, нам дан знак, знак богов и святых, — воскликнул Лоренцо. — Этот человек… Фалькио валь Монд, первый кантор королевских магистратов. Человек, который стоял у истоков ордена плащеносцев, пришел к нам, чтобы присоединиться к нашему начинанию!

Поначалу собравшиеся не слишком–то воодушевились, словно не до конца понимали, что значат его слова, но постепенно крики радости превратились в рев. Алина придвинулась поближе ко мне.

— Не понимаю, чему тут радоваться, — тихо сказал я Кайрну.

Лоренцо услышал меня.

— Тому, что, несмотря на все препятствия, вы пришли к нам. Это знак, первый кантор, неужели вы не понимаете? Это знак, которого мы ждали. Это день начала восстания, день, когда мы начнем бороться за свободу нашего города и всей страны!

Ликование переросло в бурную овацию, и я даже растерялся. Неужели эти люди в самом деле надеются вернуть плащеносцев в мир? С чего все началось? Является ли это частью королевского замысла? Мысли вихрем кружились в моей голове, но я никак не мог прийти к заключению, и меня все больше охватывало беспокойное ощущение, что здесь что–то не так.

— Скажите что–нибудь! — прокричал кто–то.

Некоторые засмеялись, но другие подхватили, и теперь уже вся толпа скандировала:

— Речь! Речь!

Лоренцо вытолкнул меня вперед.

Нехотя я открыл рот и заговорил:

— Я вас не знаю. Никого из вас. Не знаю, кто вы и чего хотите. Я здесь не для того, чтобы начать восстание. Не для того, чтобы явить вам знак — святым известно, я не желаю вести добрых людей на смерть. — Я сделал паузу, ожидая реакции, но не дождался и продолжил: — В вашем городе был нарушен закон, королевский закон. С семьей этой девочки жестоко расправились, и сама она стала мишенью для наемных убийц. Лоренцо сказал вам правду. Меня зовут Фалькио валь Монд, и я — первый кантор плащеносцев. Я вынес решение в пользу девочки, поэтому собираюсь сделать все, чтобы спасти ей жизнь во время Кровавой недели. Именно поэтому я пришел сюда. Я все сказал.

Если Лоренцо и был разочарован моей речью, то он этого не показал. Лишь широко улыбнулся, словно я только что призвал всех добрых людей на битву.

— Вы это слышали? — спросил он. — Закон был нарушен, жизнь девочки висит на волоске, и этот плащеносец сражается, чтобы спасти ее. Фалькио валь Монд спасет ее.

Он повернулся ко мне и преклонил колено.

— Милорд кантор, меня зовут Лоренцо. Мой клинок — ваш, моя сила — ваша, и жизнь моя принадлежит вам.

Не ожидая ответа, он встал и повернулся к толпе.

— Кто еще готов сражаться рядом с Фалькио?

Раздался оглушающий рев, мое имя выкрикивали снова и снова. К чертям амулеты, Шивалль их даже из дворца услышит.

— Благодарю вас, — тихо сказал я Лоренцо. — Но сейчас нам нужно…

Он либо не расслышал меня сквозь шум, либо сделал вид, что не расслышал.

— Мы предприняли великое начинание, мои братья и сестры, так давайте праздновать! Кто–нибудь, принесите сюда еды и питья!

Снова раздался рев.

«Святая Лайна, Ставшая шлюхой во имя богов, — подумал я, — кто все эти люди?»

* * *

Следующие несколько часов прошли как во сне, в странном сне. Действие леденца почти закончилось, Алина проголодалась и очень устала, и я решил дать ей возможность отдохнуть и поесть, чтобы не полагаться на смесь из целебных трав и магических сластей, которые рано или поздно сказываются на здоровье.

— Ну что вы об этом думаете? — спросил Лоренцо, обведя рукой своих новых плащеносцев. Музыка и танцы возобновились с еще большим рвением, некоторые разбились на пары и ушли в другой зал упражняться на мечах.

— Похоже, все они весьма воодушевлены, — ответил я, не зная, что еще прибавить.

Парни обращались с клинками умело: наверняка брали уроки у местных учителей фехтования, по обычаю богатых людей. Нельзя же их винить за то, что они с охотой машут клинком. Но все же что–то тут не складывалось.

— С чего все началось? — спросил я.

Лоренцо поглядел на меня и улыбнулся, подняв брови.

— О, это та еще история, но сейчас не время для этого. Время для поединков!

— Поединков?

Он вскочил со стула и махнул рукой, чтобы музыка прекратилась.

— Братья и сестры, давайте покажем кантору, на что мы способны!

Снова раздались радостные возгласы, вперед вышли несколько парней и девушек с обнаженными клинками в ожидании сигнала Лоренцо. Он ткнул в ближайшую пару. Девушка была изумительно хороша собой: темные волосы обрамляли прекрасное лицо, даже чуть резковатые черты его не портили; по ее взгляду, брошенному на Лоренцо, я понял, что они близки. Парень в темно–зеленой рубашке под черным пыльником, стоявший рядом, походил на нее ростом и сложением.

— Первыми станут Этриша и Мотт, вторыми — Саллесс и Коул.

Не обошлось без разочарованных взглядов, но толпа быстро расступилась, дав место бойцам.

— Они будут драться на боевых клинках? — спросил я.

Обычно мы, плащеносцы, тоже упражнялись с клинками, а не с деревянными шпагами, но у нас и опыта было побольше, чем у этих юнцов.

— Увидите, — ответил Лоренцо.

Мотт первым бросился на Этришу, но она очень аккуратно ушла от удара и направила острие клинка ему в грудь. Сделала выпад, и я уже подумал, что девушка вот–вот проткнет его, но он отпарировал тыльной стороной перчатки со спокойной точностью, какую я наблюдал лишь у Кеста. Затем парень развернул руку и нанес удар в лицо Этриши, слишком быстрый, чтобы она успела уклониться, и все же ей удалось. Невероятное зрелище: они словно читали мысли друг друга и заранее знали все движения. А затем до меня дошло: они и впрямь знали все движения заранее.

Я наклонился к Лоренцо и сказал:

— Это не поединок, а представление. Сценический бой.

Лоренцо улыбнулся.

— Ну да. Мы же не можем позволить, чтобы наши плащеносцы ранили друг друга, правда?

Я был потрясен. Заставлять бойцов заучивать партию и просто воспроизводить ее — это наихудший способ тренировки. Отчего–то они считали, что скорость и острые клинки лучше, чем настоящий бой на деревянных учебных клинках. О чем они только думали?

После прекрасной, затейливой серии ударов бой закончился тем, что Этриша остановилась над поверженным Моттом в эффектной позе, направив острие клинка в его глаз.

Раздался гром аплодисментов.

— Это безумие, — сказал я Кайрну. — Почему вы не упражняетесь так, как следует?

— Думаю, довольно невежливо критиковать нашу систему тренировок в нашем же доме. Вы так не считаете? — спросил Лоренцо.

— Я предлагал… — начал Кайрн.

— А тебе, Кайрн, никто слова не давал. — В голосе прозвучала явная угроза. Хотя Кайрн ее, кажется, не услышал.

— На собраниях плащеносцев каждый может высказаться, — упрямо сказал он. — Почему бы нам не упражняться так, как советует Фалькио? С деревянными клинками, но в реальном поединке?

Лоренцо вздохнул и встал с кресла.

— Что ж, хорошо, — сказал он, доставая из ножен невероятно длинную рапиру. — Давай поупражняемся, Кайрн. Будем биться по–настоящему, ты и я.

Толпа колыхнулась в его сторону, и Кайрн занервничал. Если он надеялся, что кто–то станет возражать, то ему не повезло.

— Но я не готов… Я…

— Прекратите. — Я попытался их остановить. — Это не то, что я…

— Давай, Кайрн, — продолжил Лоренцо, впившись глазами в противника. — Плащеносец должен быть всегда готов, не так ли?

Кайрн нехотя вышел в центр зала и обнажил короткую и дешевую шпагу. У меня сложилось впечатление, что у Кайрна дела идут не так хорошо, как у остальных, да и уважением он тут не слишком пользовался.

— По крайней мере, возьмите деревянные мечи, — предложил я. — Вы же покалечите друг друга.

Лоренцо пропустил мое замечание мимо ушей. Он продолжал улыбаться, глядя на Кайрна.

— Ты же не боишься, Кайрн? Ну–ка, докажи гостю, что твоя честь дороже пары царапин.

— К черту честь, — сказал я. — Честь важна лишь для рыцарей. Следуй здравому смыслу, парень.

Толпа сомкнулась кольцом вокруг двух бойцов.

Кайрн поглядел на меня как затравленный зверь, загнанный в угол.

— Нет–нет, он прав. Я хочу быть плащеносцем и должен уметь драться.

Он встал в защитную стойку и принялся ждать нападения. Лоренцо сделал знак своей девушке Этрише, она подошла и на глазах у всех поцеловала его прямо в губы, а потом коварно улыбнулась мне. Я понял, что это ловушка. Дела у Кайрна идут не слишком хорошо, его тут не уважают и не любят, к тому же он опозорил Лоренцо, приведя меня. Они чувствовали себя безопасно и весело в своем маленьком выдуманном мирке плащеносцев, чести и игрищ с клинками, но пришел я со своей уродливой правдой. Возможно, Кайрн намного лучше остальных понимал, какими были плащеносцы, и часто критиковал существующие порядки. Теперь ему решили устроить показательную порку.

— Не будет ли так любезен наш многоуважаемый гость подать сигнал к началу поединка? — спросил Лоренцо.

— Хорошо, — ответил я. У меня возникла одна мысль. — Когда я подам знак, приступайте, но драться можно лишь до первой крови. Тот, кто продолжит сражаться после первой крови, покажет всем, что не умеет держать себя в руках, и, как следствие, проиграет бой.

Теперь поглядим, что ты будешь делать, напыщенная дылда.

— Как скажете. — Лоренцо поклонился мне.

Кайрн согласно кивнул.

— Хорошо. Начинайте!

Клинок Лоренцо ринулся вперед — я уж было подумал, что бой закончился, не успев начаться, но он вдруг остановился прежде, чем шпаги успели скреститься. Хороший финт — несомненно, сделанный для того, чтобы Кайрн испуганно съежился и закрыл лицо руками, как ребенок, который боится затрещины.

Толпа засмеялась.

— Ты в порядке? — поинтересовался Лоренцо, убрав клинок, и склонился к противнику, словно проявляя искреннюю заботу.

Опять послышался смех.

Кайрн снова встал в защитную стойку, Лоренцо пошел в атаку, практически повторив движение. Довольно распространенный трюк: сделать вид, что повторяешь финт, а затем добавить удар. Но в данном случае Лоренцо просто повторил свою уловку, вызвав такую же реакцию. Бедный униженный Кайрн совсем растерялся.

Публика отнеслась к нему без всякого сожаления.

Сначала я даже слегка успокоился: это всего лишь способ опозорить Кайрна и упрочить свое положение среди друзей. Но я ошибался. Лоренцо отлично владел клинком, он знал, как контролировать ход боя и при этом не довести дело до кровопролития. Во время поединка он не просто пугал Кайрна рапирой, а немилосердно бил его плоской стороной клинка. До крови дело не дошло, но Кайрн получал удар за ударом, снова и снова. Когда он пытался защищаться, Лоренцо уворачивался и, скользнув мимо его гарды, стегал противника клинком. Когда бедняга умудрился кольнуть его, Лоренцо наказал Кайрна целым рядом болезненных ударов.

К своей чести, Кайрн упрямо бился и принимал очередную порцию наказания, пока Лоренцо не прижал клинок соперника к полу и не нанес мощный удар по его запястью. Я услышал хруст.

— Достаточно! — вскричал я. — Разойтись.

Лоренцо сделал шаг назад.

— Первый кантор, я не понял. Вы же говорили, что мы будем драться до первой крови.

Я посмотрел на толпу. Некоторые взирали на происходящее с ужасом, но большинство довольно улыбалось, наслаждаясь развлечением.

— Парень свое получил, — ответил я.

— Я… — начал Кайрн.

— Он вправе отказаться, если хочет, — успокаивающим голосом сказал Лоренцо. — Но если человек бежит от поединка, то он больше не может называться плащеносцем и не имеет к нам никакого отношения.

Я рассмеялся.

— Бежит от поединка? Ты рассуждаешь как ребенок. Мы всегда пытаемся избежать драки, если можем. «Суди справедливо, скачи быстро, дерись изо всех сил». Драка — это последнее средство.

Теперь пришла очередь Лоренцо посмеяться.

— Что ж, это объясняет, почему в последний раз вы так быстро убежали от боя, в котором могли сразиться и победить! Возможно, именно поэтому короля больше нет и плащеносцев тоже. А мы… — Он повернулся и театрально раскинул руки. — Мы будем драться, а не бежать!

Алина дернула меня за рукав.

— Идемте отсюда. Нам нужно уходить.

Я отмахнулся.

— Ты глуп, Лоренцо, и лишь болван станет слушать этот бред. Считаешь, ты можешь с сорока бойцами выйти против отряда рыцарей в доспехах? В кольчуге? За королем пришло войско из тысячи всадников. Думаешь, ты бы в этой драке уцелел?

Я почувствовал легкий укол иронии, потому что когда–то пытался убедить короля позволить мне сделать именно это.

— Знаете, первый кантор, вы выглядите уставшим. Возможно, вам надо отдохнуть и вспомнить о прекрасном прошлом, а драться вместо вас станут молодые бойцы, которые лучше вас. А может… — Он повернулся и хищно улыбнулся: — Может, покажете нам пару трюков, как это было в старые времена?

— Идемте, — повторила Алина. — Это не ваша битва.

Она ошибалась: эти люди называли себя плащеносцами. Я посвятил делу правосудия всю свою жизнь, то же сделали еще сто сорок три человека. Ради него мы дрались, проливали кровь и умирали. Ради него мой король сложил голову.

Лоренцо был прав лишь в одном: я действительно устал. Устал от герцогов и рыцарей, от того, что простые люди называют нас шкурниками, и драными шкурами, и даже еще хуже. Устал от того, что они марают память о нашей идее. И более всего я устал бежать и прятаться. Понимал, что мне нужно уйти с Алиной прямо сейчас и постараться найти новое убежище. Практически слышал, как Брасти кричит мне в ухо, умоляя, чтобы я не поддавался ярости. Он был прав.

Но будь я трижды проклят, если позволю этим болванам, этим сукиным детям окончательно предать забвению дело плащеносцев.

Я вышел в центр зала, поглядывая на толпу. Если оценить ситуацию неверно, все может очень быстро обернуться против вас. Думаете, что вышли на парный поединок, но если пятнадцать парней решат вдруг вступить в драку, то вы не сможете закричать, что так нечестно, надеясь, что они отступят. Но, похоже, этих юнцов не заботило ничего, кроме развлечений. Они считали, что Лоренцо непобедим, ибо сам святой Кавейл обучал его фехтованию. Что ж, прекрасно. Кест всегда говорил, что святые — это просто маленькие божки и, скорее всего, их тоже можно победить.

Когда я подошел к Кайрну, он взглянул на меня с мукой в глазах.

— Я не сдался, — упрямо проговорил он. — Я могу еще драться, мы так и не пролили первую кровь.

— Он прав, — заметил Лоренцо. — Молодец, Кайрн. Давай продолжим!

— Вставай и отправляйся к лекарю лечить запястье, — отрезал я.

— Я не трус! — выкрикнул Кайрн, застонав от боли.

— Прекрасно, — сказал я. Достал рапиру и легонько полоснул Кайрна по руке. На коже проступила тонкая красная царапина, он вскрикнул.

— Зачем? — простонал он сквозь сжатые зубы.

— Честь удовлетворена. Ты не отказался от поединка. Теперь отправляйся к чертову лекарю и покажи ему сломанное запястье, иначе ты больше никогда не возьмешь в руки клинок.

По залу пронеслись смешки.

— Начнем, о великий учитель? — спросил Лоренцо.

Я подождал, пока Кайрн встанет с пола и выйдет за дверь, а потом сказал:

— Я выпорю тебя, глупый, напыщенный паршивец.

Не знаю, какое именно слово задело его. Но Лоренцо тут же бросился на меня со своей длинной рапирой, глаза его горели, как пламя семи преисподних.

Хотел бы я сказать вам, что уклонился от него просто и изящно, а потом одним ударом отправил парня на землю. Хотел бы сказать, что все смеялись над его унижением, и он бежал, чтобы закончить свои дни деревенским дурачком. Но, к сожалению, все произошло совсем по–другому.

Начнем с того, что Лоренцо и впрямь оказался выдающимся фехтовальщиком. Возможно, лучшим из всех, что мне приходилось встречать — кроме, разумеется, Кеста. Он был моложе меня лет на десять или даже больше. От природы ему достались высокий рост и длинные, крепкие руки. Мне, уставшему и раненому, не следовало ввязываться в драку лишь для того, чтобы преподать ему урок. Если бы мы сражались на турнире, он бы победил меня без слов.

Но как же я его побил! До посинения, пока на нем живого места не осталось.

Лоренцо попытался захватить мой клинок, но я отклонил удар и схватился за конец его рапиры рукой, защищенной перчаткой, закрутил, чтобы клинок изогнулся дугой и противнику было сложнее вернуть его в исходное положение. Лоренцо раздраженно дернул рапирой, и я последовал за ним, ударив эфесом в плечо. Он попытался использовать преимущество в росте и силе, чтобы нанести мне мощный удар сверху, — я прыгнул вправо от него и ударил по колену плоской стороной клинка. Когда Лоренцо искусно наступал на меня, я бил в ответ, словно разбушевавшаяся пьяная скотина. Когда парень атаковал, ослепленный яростью, я искусно отражал удары. Использовал каждый известный мне трюк, чтобы разозлить противника и оскорбить его, заставить забыть об осторожности и наделать ошибок, унизить Лоренцо и причинить ему боль. Я хотел не просто побить его, а сломать.

Перебил ему пару ребер и пальцы правой руки. Стер наглую улыбку с лица, чуть не лишив его рта. В конце концов я побил его, потому что был гораздо злее и отчаяннее и не играл в игрушки. Я говорил уже, что Лоренцо отменно управлялся с клинком, и еще раз повторю. Похоже, раньше никто никогда не побеждал его — меня же побеждали много раз. Надо заметить, лишь испытав поражение, понимаешь, что стоит на кону. Мир — далеко не романтичный постановочный бой, в конце которого получаешь любовь и славу. Главное в фехтовании не всегда умение и сила: иногда — а может быть, даже в большинстве случаев — все сводится к тому, кто готов принять болезненный удар, чтобы в ответ нанести своему противнику смертельный.

Тяжелой кучей Лоренцо лежал на полу у моих ног, глядя в потолок, словно с небес собирались спуститься святые. Наверное, он не только страдал от боли, но и был потрясен до глубины души. Я отобрал у него самое дорогое. Однажды этот парень мог бы стать легендой фехтования и, может, даже превзойти Кеста, но тогда он бы превратился в чудовище. А останавливать чудовищ — это моя работа.

— Пошли отсюда, — сказал я Алине.

Новые плащеносцы стояли неподвижно, словно каменные статуи, но, как только мы двинулись к двери, они расступились. И только девушка Лоренцо, Этриша, подняла клинок и махнула рукой.

— Сразись со мной! — вскричала она.

Я взглянул на нее, уязвленную гордыней и раненную любовью.

— Нет.

— Ну же, трус! Думаешь, женщины не умеют драться? Проклятье! Дерись как с мужчиной!

— Хорошо, — ответил я.

Ударил по клинку, сместив его с прямой, а потом изо всех сил пнул сапогом ей между ног. Она рухнула рядом с Лоренцо, кривясь от боли. Прием злой и дешевый, но только не в этот день и не в этом проклятом городе. Здесь я и сам стал злой дешевкой.

— Кто–нибудь еще хочет? — спросил я толпу и повторил еще раз чуть громче: — Кто–нибудь еще хочет?

Мой напряженный голос едва не дрожал. Так обычно и бывает, когда я умираю от усталости после боя и хочу лишь одного — умыться и лечь в постель. Но в этот раз все было по–другому. Я находился в ярости даже больше, чем когда дрался с Лоренцо. Он подстрекатель, только и всего, а эти люди его поддерживали. Они не чудовища, а те, кто кормит чудовищ.

— Тогда снимите свои плащи, — приказал я.

Они смотрели на меня так, словно я говорил на чужом языке.

— Живо снимите плащи. И бросьте в огонь.

— Фалькио, не надо, — сказала Алина. — Нужно уходить.

Я пренебрег ее словами, шагнув к толпе.

— Если на вас еще будет плащ, когда я подойду, то я всажу вам клинок в брюхо, неважно, мужчина вы или женщина. Снимайте чертовы плащи и бросайте их в огонь!

Они послушались, все до одного. Этриша, все еще морщась от боли, с помощью другой девушки стащила плащ с Лоренцо. Тяжелые кожаные пыльники едва поместились в огромный камин, огонь даже грозил выплеснуться наружу. Боги, как же они воняли!

— Что… что же нам теперь делать? — испуганно спросил один юнец.

— Найдите себе какую–нибудь другую одежду.

Я взял Алину за руку, и мы вышли за дверь. Никто не попытался остановить нас.

ТЯНУЧКА

В Рижу наступило утро. Воздух еще не потеплел, но в жестких лучах восходящего солнца было видно, как из канав по обе стороны дороги клубится зловонный пар.

— Как же глупо, — сказала Алина.

Я мельком взглянул на нее и повернул голову на восток, куда вела широкая улица Пикейщиков.

— Как же глупо!

— Что именно?

— Всё, — ответила она. — Но глупее всего, что мы идем при свете дня и любой может увидеть, куда мы направляемся.

— Они болваны и трусы, — ответил я. — Никто из них не станет за нами следить. Мы просто пойдем на восток и доберемся до улицы Резчиков по дереву. Во время Кровавой недели там ничего особенного не происходит и к тому же много мест, где можно спрятаться.

— Все равно глупо.

— Сколько еще раз ты собираешься это повторять?

Она остановилась, схватила меня за рукав и попыталась развернуть. Я решил, что пора уже объяснить, кто тут главный.

— Послушай.

Лицо ее было мокрым от слез.

— Почему ты…

— Потому что боюсь! Неужели вы не видите? Вам никогда не бывает страшно?

Я присел перед ней, чтобы наши глаза находились на одном уровне, но она была слишком высокой, и мне пришлось встать и наклониться. Очень неловкая поза, и мои слова от этого звучали еще глупее.

— Я все время боюсь, Алина. И даже сейчас. Но нам нужно двигаться дальше и найти место…

— Неправда! — хрипло крикнула она так, что я даже отшатнулся. Час был ранний, и на улицах никого, но я беспокоился, что жители соседних домов могут нас заметить. — Неправда, — уже чуть тише повторила она. — Тот, кто боится, не стал бы вести себя так глупо. Эти люди могли нам помочь.

— Они не…

Она всплеснула руками от раздражения и беспомощности.

— Они не были плащеносцами, но могли помочь нам. Могли приютить нас и, может, даже дали бы денег или посоветовали, куда пойти. Хоть как–то. Хоть что–то!

— Понимаю, насколько тебе сложно, но ты не осознаешь всего, что происходит, — начал я, но она перебила меня.

— Нет, плащеносец Фалькио валь Монд, это вы не понимаете. Не ведаете, что творите, — сказала она с уверенностью девочки, которая все еще думает, что жизнь — это любовный роман.

Я устал, тело ломило: за последние два дня я сражался больше, чем за весь прошлый год.

— Проклятье! Я просто пытаюсь сохранить тебе жизнь!

— Нет, — сказала она тихо и спокойно. — Вы пытаетесь воздать им всем по заслугам. Шиваллю, герцогу, той, что называет себя принцессой. Всем, кто не верит в вас и ваших плащеносцов.

— Не говори ерунды, — отмахнулся я. — Если бы я хотел причинить им зло, то, поверь, нашел бы множество менее сложных и опасных способов.

— Но разве тогда это не считалось бы местью или убийством? Для вас я всего лишь повод, чтобы сразиться со всеми, кого вы ненавидите, и убить как можно больше, прежде чем один из них убьет вас. Тогда вы умрете, считая себя героем.

— Времени нет, чтобы стоять здесь и выслушивать, как ты меня отчитываешь, малышка: нужно бороться за твою жизнь, — сказал я с обидой.

— Так сделайте это! Прекратите драться со всеми подряд и придумайте, как нам выжить!

— Прекрасно, — процедил я сквозь зубы. — И как, по–твоему, мы можем это сделать?

— Не знаю! Мне тринадцать лет. Я не обязана знать, как выживать, когда все пытаются меня убить. А вы должны… Должны знать, что нужно делать, — сказала она и бурно зарыдала.

Я попытался ее обнять, но она оттолкнула мою руку. Так мы и стояли молча, и ее рыдания разносились по пустой улице.

Наконец я тихо сказал:

— Я тоже не знаю.

Она подняла на меня мокрые от слез глаза.

— Ясно.

— Прости. Я не знаю, как нам выжить. Это не… Я думал, что это возможно, но этот город… он живет убийствами и обманом. Я не знаю, сколько человек разыскивает нас и почему, но знаю: Шивалль может любого в этом городе заставить сделать все, что он хочет. Это место… люди… Тут все предназначено для убийства.

— И я умру? — стоически спросила она.

Отвечать я не собирался: к чему? Даже призрачная надежда побуждает двигаться вперед. Но и лгать я ей сейчас не хотел. Девочка уже потеряла семью, а скоро потеряет и жизнь, и всё из–за интриг тех, кто думает о людях гораздо меньше, чем о вине на ужин. У нее было право решать, как поступить: лицом к лицу встретиться с этим миром, таким, какой он есть, или спрятаться от него.

— Они нас найдут, — тихо сказал я. — Один человек или несколько, но рано или поздно они нас поймают. И да, нас убьют.

Алина опустила голову, затем встряхнулась и снова посмотрела на меня. Глаза ее прояснились.

— Тогда я готова.

Я помотал головой, чтобы и у меня прояснилось, не понимая, что она имеет в виду. Я не знал, что ей сказать в ответ.

— Я хочу, чтобы это сделали вы, — твердо сказала она.

— Что сделал?

— Убили меня, — ответила девочка и сразу же коснулась рукой моей груди, прежде чем я успел отвернуться. — Вам придется. Вы не знаете того, что знаю я, Фалькио. Они меня просто так не убьют. Они схватят меня и будут пытать, отдадут палачам. Я спокойно… В смысле я смогу принять смерть, но боли не выдержу. Не хочу, чтобы они…

— Алина, ты дочь самого обычного дворянина, который разозлил герцога лишь тем, что женился не на той женщине. Скорее всего, они просто убьют тебя, а пытать станут именно меня.

— Мне все равно, — упрямо сказала она. — Я не хочу, чтобы они победили. Если мне суждено умереть, то я хочу это сделать на своих условиях. И бежать больше не могу.

Я задумался. Как ответить человеку, у которого отбирают последнее? Я задавался тем же самым вопросом все прошедшие годы с того момента, как они убили короля. А если честно, то даже раньше — с тех пор, как убили мою жену, мою храбрую Алину. Боги, каким образом я пришел к такому безнадежному финалу, пытаясь сохранить жизнь обреченной девочки лишь потому, что ее зовут так же, как мою покойную жену? Я сунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда маленький мешочек. Отдал ей.

— Я не стану есть леденец, — сказала она.

— Здесь другое. Разворачивай.

Внутри лежал квадратик с оранжевыми и красными полосками.

— Что это?

— Тянучка.

— Вы уже говорили. А для чего она?

— Для тех случаев, когда бежать больше не можешь. Когда совсем не осталось надежды.

Она бережно двумя пальцами вытащила тянучку из мешочка и поднесла ко рту.

* * *

— Надежда умирает последней, — сказал король, отодвигая мешочек. Он только что вернулся из долгого путешествия по большим городам, где «обольщал наименее знатных», как он это называл. Словно все путешествие было лишь одной большой шуткой. Но сейчас он не улыбался. — Ты не должен был просить аптекаря варить подобное снадобье без моего разрешения, Фалькио. Хотя бы только по той причине, что пахнет оно отвратительно.

— А ты бы разрешил? — спросил я.

Он толкнул меня к креслу для чтения: в те дни мы много времени проводили в библиотеке. Король был неопытен в военном деле, он никогда не служил в войске своего отца, не помогал Греггору управлять королевством и вести дела. Большую часть взрослой жизни он провел в заключении в компании с книгами, которые матушка посылала ему.

Благодаря ей он стал заядлым книголюбом, поэтому мы проводили долгие часы в королевской библиотеке, изучая книги о войне, политике и стратегии.

— Нет, Фалькио, я бы не разрешил создавать яд, с помощью которого мои плащеносцы могут свести счеты с жизнью.

— Если кого–то из нас поймают, а нам известно всякое…

— Что, например?

— Всякое, разные тайны. Проклятье, ты же знаешь, что я имею в виду!

— И ты хочешь убить себя, прежде чем тебя заставят рассказать о… всяком?

— Да.

— А почему бы просто не рассказать им все, что ты знаешь?

— Почему? Ты со мной шутки шутишь, твое величество?

Король улыбнулся. У него была забавная улыбка для монарха. Он, конечно, слегка поправился с тех пор, как мы впервые встретились, но сохранил эту глуповатую улыбку, которую я запомнил с той самой ночи, когда собирался убить его в опочивальне.

— Фалькио, думаешь, я хотел бы потерять своего магистрата только ради того, чтобы сохранить тайну? Честно говоря, я все равно так никогда и не узнаю, раскрыл он ее или нет.

— То есть, если нас схватят, ты бы хотел, чтобы мы сразу все выдали?

— Уверен, что вы могли бы хоть чуть–чуть посопротивляться для начала. «Тайны? Какие еще тайны?» Но, откровенно говоря, почему бы и нет? Так я хотя бы точно буду знать, что все тайны уже раскрыты. И у меня хотя бы останется шанс сберечь жизнь магистрату, которому потом, возможно, удастся сбежать из плена и принести мне важную информацию.

— Твое величество, ты явно тут чего–то не понимаешь…

— Уверен, что ты меня просветишь, — сухо заметил он.

— Если плащеносец окружен и вот–вот будет схвачен, то он с большей готовностью сдастся в плен, если будет знать, что у него есть шанс спасти свою шкуру. Неважно, насколько человек храбр и верен, он может пойти на такую сделку.

— А ты бы предпочел, чтобы он дрался до смерти?

— Ты сам сказал, что надежда умирает последней. Пока дерешься, надежда еще жива.

Король улыбнулся.

— Нет, Фалькио. Вокруг тебя всегда будут враги, которых нужно убить.

— Ну уже хоть что–то.

Король встал и наполнил наши кубки вином; несколько минут мы просидели молча, тупо вглядываясь в страницы открытых книг, лежавших перед нами на огромном дубовом столе.

— Ты же не всегда был плащеносцем, Фалькио, — наконец сказал он.

— Я не всегда состоял в ордене, — уточнил я. — Но в сердце я всегда был плащеносцем.

Он засмеялся.

— Каков романтик! Каков оптимист!

— Когда–то это спасло тебя от клинка в брюхе.

— Вообще–то, думаю, помогло мне то, что ты тогда смертельно устал, да к тому же из тебя торчали стрелы.

— То есть ты думаешь, что я бы тебя убил?

Он задумался и ответил:

— Нет, не убил бы: ты же понял, что я не такой, как мой отец, что я беспомощен, как голодный котенок. Но корми они меня чуть лучше и будь я здоровее…

— Ты так плохо обо мне думаешь? Считаешь, что я мог убить кого–то просто потому…

— Да, Фалькио, ты бы мог убить кого–то просто потому, что он крупнее тебя. А если бы он был мелким, но все же врагом, ты бы нашел другой способ вывести его из игры. Но если бы той ночью ты увидел меня здоровым и сильным… Да, думаю, ты бы убил меня и отправился искать следующего претендента на престол, пока не нашел бы слабого, не способного себя защитить.

Мне совсем не нравилось, в какую сторону повернул наш разговор, поэтому я поднял бокал и приник к нему губами. Но он был уже пуст, и я почувствовал себя еще глупее.

— Значит, все–таки хорошо, что я нашел тебя первым, — сказал я, поставив кубок.

Король протянул руку и сжал мое плечо.

— Очень хорошо. Просто чудо. Лучшее из всего, что могло бы произойти. Плащеносцы сделают нашу страну лучше, Фалькио. Они — моя мечта. Мой ответ. Я хочу, чтобы они жили.

— Твой ответ на что?

— Мой ответ на то, что любого мужчину могут убить просто потому, что это угодно вышестоящему. Мой ответ на то, что из–за этого наша страна и народ слабеют. Мой ответ на то, что в один прекрасный день жители Авареса и других соседних стран решат перейти через горы. Может, им не хватит еды и богатства, или они захотят иметь больше, или их попы скажут, что этого требуют боги, или просто от скуки. Наша страна ослаблена системой, которая плодит такую примитивную ненависть, что народ предпочел бы в аду гореть, чем жить в этом мире, но при этом у него нет силы воли, чтобы что–то изменить.

— В этом и заключается твоя задача? Следить за действием этой махины?

— Да, моя и твоя. И Кеста, и Брасти, и всех остальных тоже. Сначала мы принесем миру правосудие, а следом перемены.

— Правосудие уже само по себе несет перемены, — возразил я.

— Нет, правосудие — это всего лишь начало. То, что сделает перемены возможными.

Я немного подумал и сказал:

— Ты забыл про женщин.

— Что ты имеешь в виду?

— Женщин тоже могут убить просто потому, что это угодно вышестоящему.

Король Пэлис вздохнул.

— Всё всегда к этому сводится, правда, Фалькио? Они убили твою жену, и всё, что ты теперь делаешь, так или иначе связано с этим.

— Разве это не достаточная причина? Разве неправильно за это драться и умирать, если необходимо?

— Не то чтобы неправильно. Вполне подходящая причина, чтобы умереть. Но вот чтобы жить…

Я не хотел отвечать. Я любил короля, но иногда он требовал у меня больше, чем я мог ему дать.

— Мне пока подходит, — наконец ответил я. — Если ты мне доверяешь, то поверь, что рано или поздно любой плащеносец попадет в такую ситуацию, когда у него не будет лучшего выбора, чем быстрая смерть.

Король снова пододвинул мешочек к себе.

— Прекрасно. Ты мой первый кантор, и если ты считаешь, что у магистратов должно быть средство свести счеты с жизнью, то я сам поговорю с королевским аптекарем.

Я немного расслабился.

— Может, заодно попросишь его добавить приятную отдушку? Например, запах клубники.

Пэлис ударил кулаком по столу, и, несмотря на всю хрупкость короля, книги полетели на пол.

— Не смей! — вскричал он.

Я хотел спросить, чего я не должен сметь, но, увидев ярость на его лице, промолчал.

— Хватит уже, Фалькио. Ты высказался и получишь то, что хотел, но не смей думать, что ты убедил меня. Не смей думать, что я слишком слаб, чтобы согласиться с твоими доводами. Ты победил. — Он закашлялся и вытер рот. — И покончим на этом. Я слишком долго путешествовал, и теперь мне нужно отдохнуть.

Спустя несколько недель ко мне пришел посыльный с деревянной коробкой. Сверху лежала записка: «Постарайся не перепутать их». Внутри коробки лежали сто сорок четыре–мешочка, в каждом — квадратная тянучка. Я развернул один, стараясь не прикасаться к тому, что внутри. Пахло клубникой, и я так и не понял, что это означает.

АПТЕКАРЬ И ЕГО ЖЕНА

Я пообещал себе, что дам девочке выбор и не буду останавливать, если она решит съесть тянучку. Это был хладнокровный, бездушный поступок, вызванный моей собственной слабостью, но если я не могу спасти Алину, если плен и впрямь означает пытки и медленную смерть, то у нее есть право принять собственное решение. На ее месте я бы так и сделал; я бы принял это решение еще много лет назад, когда смотрел на растерзанное тело погибшей жены, если бы мне дали такой выбор. Если бы у меня в руке лежал маленький мешочек с клубничной тянучкой, которая могла бы положить конец моим страданиям, я бы не задумываясь съел ее. И что дальше? Ничего. Ни долгого безумного путешествия в поисках прохода в замок Арамор, чтобы убить короля, ни знакомства с юным и слабым, но умнейшим Пэлисом. Ни плащеносцев. Ни королевской библиотеки, ни ночей, проведенных над древними трактатами о фехтовании и стратегии. Ни шахматных партий с королем, ни странствий по дальним уголкам страны вместе с Кестом, Брасти и остальными, чтобы в мире стало хоть немного больше порядочности и справедливости. Никаких плащеносцев. Никаких плащеносцев!

— Пожалуйста…

Тихий голос словно вывел меня из забытья. Я посмотрел и увидел, что держу Алину за запястье. Не помню, как схватил ее, но стиснул крепко, до боли и не мог отпустить. Лицо ее исказилось от страха и отчаяния: девочка наверняка думала, что я обманул ее и не позволю выбрать смерть. «Это ее смерть, а не твоя», — сказал я себе и разжал пальцы. Алина отшатнулась, потерла руку. Ей было больно, она не понимала, что происходит.

— Алина!

Крик раздался у меня за спиной, поэтому я тут же выхватил из ножен рапиру и принял защитную стойку. К нам бежали мужчина и женщина, у них не было оружия ни в руках, ни на поясе. Мужчина был крепок, но не слишком мускулист — значит, он не солдат и не кузнец, зарабатывает на жизнь своими руками, но не слишком тяжелым трудом. Судя по одежде, он не бедствовал, но по темным волосам и неопрятной бороде я понял, что и к купеческому сословию этот человек не относится. Миловидная женщина средних лет в похожей одежде была намного стройнее спутника.

— Алина! — кричали они, и я выпрямился, целясь мужчине в брюхо.

— Не делайте ей больно, — умоляюще попросил он низким от тревоги голосом.

— Кому?

— Алина, иди сюда, — позвал мужчина, правой рукой пытаясь прикрыть жену.

— Раджер? — воскликнула девочка за моей спиной. — Лета? Что вы здесь делаете?

— Ищем тебя, глупышка. Мы узнали, что случилось, и Маттея отправила нас разыскать тебя.

— Кто такая Маттея? — спросил я, даже не шевельнув клинком.

Алина бросилась к ним, но я ее остановил.

— Маттея — это моя няня, — объяснила она нетерпеливо. — Раджер — ее сын, а Лета — его жена. Они аптекари, мои друзья. Пустите меня, Фалькио.

— Поднимите руки, — сказал я им.

— Что еще за глупости? — буркнула Лета. — Мы пришли, чтобы отвести Алину туда, где безопасно. Мы думали, что вы слуга герцога и хотите забрать ее.

— Все равно поднимите руки вверх и повернитесь ко мне спиной.

— Фалькио, прекратите.

— Прекращу, как только они поднимут руки и повернутся ко мне спиной.

Раджер осторожно смерил меня взглядом.

— Алина, приготовься бежать, — сказал он. — Если он нападет на меня, просто беги и не оглядывайся.

— Тысяча чертей! Вы все болваны! — крикнула Алина.

— Ну–ка, замолчите, — приказал я. — Если вы действительно ее друзья, то сделаете то, что я вам говорю. А если нет, так давайте покончим с этим. Я уже несколько часов никого не убивал, и мне просто не терпится.

Мужчина выглядел испуганно, женщина гневно стреляла взглядом то в меня, то в Алину. Потом они сдались, подняли руки, как я приказал; одежда тесно облегла их тела, как мне и было нужно. Так проще увидеть, скрывает ли человек что–нибудь под одеждой. Когда они повернулись, я посмотрел, нет ли складок на спине, где может скрываться оружие, но их не было. Не знаю, зачем некоторые люди обыскивают противников: все равно что–нибудь да пропустишь, да к тому же, входя в близкий контакт, ты становишься беззащитен, даже при наличии партнера.

— Всё в порядке, — сказал я, оглядев их. Пока я возвращал клинок в ножны, Алина оттолкнула меня и бросилась к супругам, которые крепко ее обняли. Раджер что–то шепнул ей на ухо, но я не расслышал.

— Где Маттея? — спросила Алина. — Как она?

— Отлично, — ответил Раджер. — С ума сходит от беспокойства, ища тебя, как и все остальные в этом чертовом городе.

— Слава святой Биргиде, мы нашли тебя первыми, — сказала Лета и обняла Алину. — Этот человек… драная шкура… это он забрал тебя.

— Не стоит так говорить, — спокойно заметил я.

— Простите нас, чужестранец, — кивнул Раджер. — Мы не знаем ваших обычаев. Предпочитаете, чтобы вас называли шкурником?

Он был либо изумительным актером, либо и впрямь таким невеждой, поэтому я решил не заострять внимания.

— Предпочитаю, чтобы меня звали по имени. Фалькио.

— Фалькио так Фалькио. Я не хотел вас обидеть, но зачем вы забрали Алину?

— Всю ее семью убили. Девочку разыскивают не слишком любезные лакеи герцога, не говоря уж обо всех стражниках и громилах в Рижу. Больше некому было позаботиться о ней.

— Вы могли привести ее к нам, — сердито заявила Лета и склонилась к девочке. — Милая, почему ты не пришла к нам?

— Я не хотела навлекать страдания на ваш дом, — ответила она. — После того как матушка отпустила Маттею… У нас не было денег, герцог отобрал…

— Глупышка, — сказала Лета и снова обняла девочку. — Неужели ты думаешь, что Маттея сердится на тебя за это? Неужели мы бы захлопнули дверь перед твоим носом?

— Как бы вы сражались с теми, кто хочет ее схватить? — спросил я. — Каким образом вы бы скрестили клинки с громилами и разбойниками, которые мечтают поживиться от щедрот Шивалля?

— А вы ее хорошо защищали? — потребовала ответа женщина.

— Не слишком, — признался я.

— Чужестранец… Фалькио… — Раджер осторожно положил руку мне на плечо, словно коснулся дохлого угря. — Никто не может в одиночку сражаться против целого города. Даже трудно поверить в то, что вам удалось сохранить ей жизнь до сего момента. Мы можем помочь. Она станет переходить из одной семьи в другую, тихо, словно тень, и мы будем прятать ее до конца проклятой Кровавой недели. А затем заберем к себе. Мы позаботимся о ней, я обещаю.

— Мы можем спрятать тебя, — уверенно сказала Лета девочке.

— Но, Лета, я не хочу, чтобы вы или другие люди пострадали, когда они поймут, что вы меня прячете. Или еще хуже…

— Ну–ка цыц! — уморительно сказала Лета, сразу став похожей на старую бабушку — наверное, так говорила няня Маттея. — Они даже не узнают. Простые рижуйцы многие годы прячут кое–что гораздо крупнее тебя, милая.

Я усомнился, что такое возможно: скорее всего, то, что прятали эти несчастные контрабандисты и спекулянты, герцога попросту не интересовало. А на Алину он отчего–то точил зуб.

— Не думаю, что это будет так просто, — сказал я.

— Вы в самом деле считаете, что ей безопасней с вами? — мягко спросил Раджер.

Нет, конечно, но признаться ему в этом я не мог.

— Фалькио, — тихо сказала Алина, дернув меня за рукав. — Думаю… думаю, что стоит попробовать. Не знаю, что еще делать. У меня ведь остался только один выход.

Я вдруг понял, что она сунула что–то мне в руку. Тянучку.

— Хорошо, — сказал я, положив мешочек в карман. — Но я пойду с вами.

Раджер попытался воспротивиться, но я поднял руку.

— По пути домой вы можете столкнуться с людьми Шивалля. Как только мы доберемся и Алина будет в безопасности, я уйду и постараюсь выбраться из города.

Кажется, мои слова их успокоили, и Раджер повернулся, чтобы показать дорогу.

— Мы живем в полумиле отсюда, если идти прямо по Бродвайнской дороге, — сказал он. — Но мы пойдем переулками на всякий случай.

— Ведите, — сказал я.

Еще полмили, и я буду свободен, смогу, как червяк, прогрызть себе дорогу из города и вернусь к каравану, кКесту и Брасти. А что потом? Помогу убить малолетнюю принцессу, прежде чем она сумеет еще кому–нибудь навредить? Или сражусь с Кестом и проиграю в безуспешной попытке остановить его?

* * *

Дом Раджера и Леты выглядел так же, как любая другая аптека. Вдоль одной стены стояли огромные деревянные шкафы; сквозь их стеклянные дверцы было видно множество маленьких баночек и горшочков. С потолка свисали высушенные пучки целебных трав. Длинный аптекарский стол служил и для смешивания снадобий, и для денежных расчетов. В задней части дома, за аптекой, находились большая гостиная, две маленькие спальни и толстая дубовая дверь, которая, скорее всего, вела в погреб. А за занавеской в одной из спален скрывалась потайная дверь.

— Если кто–то придет в аптеку, то мы отправим девочку сюда и выведем переулками, — сказал Раджер, отодвигая занавеску.

— Только, скорее всего, они поставят кого–нибудь охранять переулок, — начал я, но он улыбнулся и открыл дверь. Справа от нее стояла высокая стена.

— Видите эту стену? С улицы выглядит так, словно тут глухой тупик, но на самом деле отсюда можно выйти к конторе нотариуса и мастерской плотника Хеба. Стражники могут хоть весь день простоять в переулке, ожидая, когда мы выйдем, но так и не заметят, что нас уже нет.

Я улыбнулся. Только на это надеяться и остается.

— Где Маттея? — спросила Алина.

Было понятно, что старушка много значила для девочки, к этой семье Алина относилась не как к слугам, а скорее, как к родне. Тем лучше.

— Она все еще ищет тебя, — ответила Лета. — Давайте–ка покормим вас обоих. Кажется, у вас давным–давно даже маковой росинки во рту не было.

Лета усадила нас за большой стол в центре гостиной. Усевшись на жесткий деревянный стул, я ощутил себя словно на облаке. Позволить себе отдохнуть я не мог, как бы сильно ни устал. Нужно было сначала убедиться, что девочка в безопасности, потом можно будет уйти задними дворами и крышами как можно дальше. Избегая самых людных мест, добраться до городской стены, а затем… Затем мне придется придумать, как заставить свое уставшее тело подняться на двадцатифутовую каменную преграду. Может, по деревьям… Я обратил внимание, что люди перестали обрезать деревья, растущие у стены, что, на мой взгляд, довольно глупо. Потому что по ним проще как выбраться из города, так и проникнуть в него. А если не получится по деревьям, то, может, удастся найти пролом в стене… может…

— Фалькио, еда остынет! — Голос Алины вырвал меня из дремоты.

— Сколько?.. — настороженно спросил я.

— Почти час. Я подумала, что лучше дать вам поспать. Вы так удобно устроились и больше не собирались убивать любого, кто следующим войдет в дверь. В какой–то миг я даже перестала вас узнавать.

— Очень смешно.

— Хватить разговаривать, — сказала Лета. — Ешьте.

Я ожидал увидеть обычную похлебку, но передо мной стояла пища, не привычная для бедняков. Жареный картофель, зелень, свежий хлеб, масло цвета янтаря, которое так любят в Рижу. Соус и соль. И, наконец, Лета водрузила на стол жареную утку. Я почувствовал запах утиного жира и чуть не разодрал птицу голыми руками.

— Святые угодники, — рассмеялся Раджер, — да вы, похоже, готовы в одиночку расправиться с мясом, которое приготовила Лета! Давайте выпьем. — Он вытащил из буфета стакан и налил в него желтоватый напиток.

Я взял стакан — мужчина смотрел на меня с таким ожиданием, что я даже заколебался.

Лета заметила это и отложила нож, которым разделывала утку.

— За любовь предков! — Она взяла второй стакан, наполнила его из той же бутыли и отпила. — Видите? Я не умерла. Это просто лимонный сок, настоянный на корне цина, бодрящий напиток.

— Тогда за ваше здоровье! — сказал я, выдохнул и с благодарностью выпил.

— Хорошо, хватит глупостей, — твердо сказала Лета. — Давайте поедим.

Пока она раскладывала еду по тарелкам, я понял, что корень цина помог мне проснуться. Святые угодники, руки мои совсем затекли — на самом деле все тело затекло. И я старался не думать, что произойдет потом, когда я уйду из дома аптекаря.

— Маттея скоро вернется? — спросила Алина с набитым ртом.

— Наверное, через несколько часов, — ответила Лета.

Я почти не слушал разговора, очарованный жареной уткой на тарелке.

— Очень вкусно, — похвалил я.

Алина кивнула, улыбаясь, по подбородку ее тек утиный жир. Она не слишком походила на девушку из благородной семьи, но уже и не была тем отчаявшимся существом, готовым расстаться с жизнью. Святой Кавейл, чего стоит мой клинок, если он несет так мало добра этому миру?

— Рада, что мы нашли вас, — сказала Лета. — Искали–искали, а потом раз — и вы прямо перед …

— Лета, — прервал ее Раджер. — Не стоит вспоминать об этом. Нам несказанно повезло, а если повезет еще немного, то мы сможем как следует позаботиться об Алине.

— Жизнь научила меня не полагаться на удачу, — возразил я, насадив картошку на вилку, но тут же выронил ее из руки. — Прошу прощения.

Затекшим мыщцам и суставам еда и питье отчего–то не помогли. Совсем. Я снова посмотрел на Раджера с женой.

— Так где же Маттея?

— Как мы и сказали, ищет Алину вместе с остальными.

Лета начала убирать со стола пустые тарелки. Вы бы даже не успели намазать масло на хлеб, а мы уже практически уничтожили всё обильное угощение.

— А вы до сих пор не сообщили своим друзьям, что нашли нас?

— Ну их… их же здесь нет. Некому говорить пока. Никто не думал, что мы вас так быстро найдем.

— Но нашли.

— Удача, дарованная святыми, — с благочестивым видом сказал Раджер.

Алина смотрела то на меня, то на него, не понимая, о чем мы.

— Такой вкусной еды я давненько не пробовал, — сказал я, кладя ладони на столешницу. Я чувствовал слабость в руках, но они не дрожали, зато затекли, побаливали и почти не слушались. Все остальные, включая Лету, выглядели нормально, женщина снова села за стол справа от меня. Алина сидела слева, Раджер напротив.

— Рада, что вы наконец–то как следует поели, — сказала хозяйка, улыбаясь. Нервничает, до сих пор нервничает.

Она знает, но не уверена, сколько мне осталось.

— Накормили на пиру — может, скоро я помру, — весело пропел я.

Алина хихикнула, услышав старинную детскую песенку, но остальные молчали.

— Осталась лишь одна проблема, — сказал я с улыбкой.

— Какая? — спросила Лета.

— Хочется сладкого.

Они рассмеялись, но все равно немного скованно.

— У нас не было времени приготовить… Могу намазать варенья на хлеб, — предложила Лета.

— Фалькио, это невежливо, — сказала Алина.

Я покачал головой.

— Не стоит, я всегда всё ношу с собой. Алина, милая, можешь оказать услугу усталому, старому, изможденному и избитому человеку? Сунь руку мне в карман и достань–ка сласти.

Совершенно сбитая с толку, она растерянно поглядела на меня.

— Давай, я же так удобно устроился. Хочу теперь отведать конфет. Достань–ка леденец.

Она встала; Раджер потянулся к ней, но, заметив, что я смотрю, остановился. Я улыбнулся. Едва мог шевелиться, поэтому изо всех сил старался показать, что еще на что–то способен. Полагаю, тут уместно упомянуть, что в самых страшных ночных кошмарах я до сих пор вижу, как меня парализует.

Алина неловко сунула руку во внутренний карман плаща и вытащила один мешочек.

— Нет, милая, я хочу леденец. У тянучки вкус клубники, он не слишком сочетается с уткой.

Она опустила руку в другой карман. Девочка дрожала, но пыталась скрыть это: либо всё поняла, либо думала, что я теряю рассудок.

— Так, — сказал я. — Это он.

Не спрашивая, что делать дальше, она развернула леденец и сунула мне в рот — я почувствовал резкий, почти металлический привкус. Достаточно понюхать это средство, и оно выведет вас из самого глубокого обморока. Маленький кусочек позволит двигаться без перерыва двое суток. Того количества, которое проглотил я, хватило бы, чтобы остановить паралич сердца — если, конечно, оно не лопнет у меня в груди. Я издал такой звук, словно приложился к сосцам святой Лайны, Ставшей шлюхой ради богов.

— Вижу, вы большой сладкоежка, — сухо сказала Лета.

— О да, сударыня, еще какой. Я бы и вам предложил, но это был последний леденец. Возможно, вам придется по вкусу тянучка со вкусом клубники.

— Спасибо, но я откажусь. Кажется, вы говорили, что клубника плохо сочетается с уткой.

Алина села на свое место; она глядела на нас с выражением ужаса на лице и пыталась придвинуться ко мне. Раджер смотрел на меня пустыми, ничего не выражающими глазами: просто ждал.

Что ж, подождем. Руки меня все еще не слушались.

— Так где, вы говорите, старушка? — спросил я.

— Мы уже вам три раза сказали, что она ищет Алину вместе с остальными. — В голосе Леты появилось раздражение, но поза выдавала страх. Раджер встал и направился к шкафчику, стоявшему в углу.

— Точно–точно, вы уж извините меня. И как вы нас нашли?

— Мы же говорили. Нам повезло. Просто повезло.

— Конечно. Как тут не понять.

— Фалькио… — начала Алина.

— Вы угостили меня таким вкусным напитком! Что в нем? Корень цина?

— Да. — Лета посмотрела на мужа, не зная, что ей делать.

— Дело в стакане, — спокойно сказал Раджер. В руке он держал толстый металлический прут длиной с руку. Концы были обмотаны выделанной кожей.

— Если вы все еще не поняли, яд находился в стакане, а не в напитке.

— Ах, в стакане, — пробормотал я, чувствуя, как зелье завладевает конечностями и внутренними органами. — Нужно было сообразить.

— Мало кто догадывается, — сказал Раджер. — Так мы иногда помогаем детям принять лекарство, когда они отказываются. Наносим его на край стакана и наливаем обычную воду. А сами пьем воду из чистого стакана, чтобы они не боялись.

— Раджер! Что ты делаешь? — спросила Алина.

— Цыц, детка. Ты сейчас пойдешь со мной, — сказала Лета, вставая из–за стола.

Алина соскочила со стула и спряталась за моей спиной, достала из внутреннего кармана ножны, вытащила один клинок и выставила перед собой.

— Не глупи, девчонка, — крикнула Лета.

Раждер шагнул к нам, и Алина метнула нож. Промахнулась, понятно, но нож с приятным стуком вонзился в стену. Она тут же достала второй, прежде чем Лета успела схватить ее за руку, и принялась им размахивать.

— Где Маттея?

— Давай успокоимся, милочка моя, — сказал Раджер.

— Где она? Только не говорите, что это она придумала. Нет!

Левой рукой она трясла меня за плечо, пытаясь расшевелить, но я сидел неподвижный, как камень.

— Алина, — сказал Раджер и сделал еще шаг. — Пора бы повзрослеть. В крови этого человека столько лимерота, что он бы и целую свору собак остановил. Поэтому иди с Летой, а я сделаю то, что должен. Я не собираюсь причинять тебе боль, но мне придется, если ты не будешь паинькой.

— К черту! — закричала Алина, размахивая ножом. Раджер сделал еще один шаг, Лета попыталась схватить девочку за руку. — Будьте вы прокляты! Вы же говорили, что мы друзья!

Она снова сунула руку в мой карман, и я понял, что девочка ищет тянучку.

— Нет, — сказал я. — Это не понадобится. Оставь и отойди на несколько шагов назад, Алина.

Девочка замерла и послушалась, но нож все равно крепко сжимала в руке.

Раджер и Лета с облегчением вздохнули.

— Правильно, слушайся его, — подтвердил Раджер. — Он понимает, что все кончено. Не нужно поднимать шум из–за этого.

— Если вы еще не поняли, это была конфета.

— Что?

— Конфета. Вы же аптекарь, — удивился я. — Неужели вы не слышали о королевских леденцах?

— Это миф, — ответил он. — Никто бы не смог создать подобный рецепт.

— Болван. Глупый. Чертов. Болван. Думаешь, ты первый человек, которому пришла в голову идея отравить плащеносца? Думаешь, что король с его деньгами, лучшими аптекарями и всеми книгами из древнейших библиотек в стране не подумал, что нам придется иметь дело с проклятыми отравителями? Неужели он не придумал бы, как с этим справиться?

— Ты блефуешь. Пытаешься тянуть время, надеешься, что твой дурацкий леденец сработает. Но действует он не слишком быстро, не так ли?

— Сделай шаг, — предложил я. — Всего лишь шаг, и ты узнаешь.

Раджер стушевался.

— Давай! Вот же я, сижу перед тобой. Мой клинок в ножнах. Думаешь, я не смогу в лучший день своей жизни встать, обнажить рапиру и заколоть тебя, прежде чем ты успеешь раскроить ломом мою голову? Чего же ты ждешь?

Они с Летой переглянулись, затем он посмотрел на меня и с воплем бросился вперед, размахивая железным прутом.

В свою защиту скажу, что мне все–таки удалось оттолкнуть стул, встать и вытащить клинок быстрее, чем я думал, но леденец действует определенным образом. Сначала начинают работать внутренние органы, к счастью, потом грудь, плечи и бедра. Кисти и пальцы последними отходят от паралича — в моем случае это означало, что мне не удалось ударить прицельно, и вместо того чтобы размозжить мне голову, Раджер смог лишь задеть ребра.

Он сильно толкнул меня, и я упал на стул. Рапира вывалилась из руки, он занес надо мной прут, и тут нож глубоко воткнулся ему в бок.

— Алина? — не веря своим глазам, сказал он.

Девочка успела увернуться от удара, но тут встал я и вонзил клинок Раджеру в бок. Крупный мужчина мог бы собраться и завершить свое черное дело. Но если вас никогда не пронзали раньше, то вы не представляете, насколько это больно, тело сразу охватывает шок. Раджер отшатнулся, жена бросилась к нему. Я наклонился, поднял клинок и крепко встал на ноги.

— А теперь отдайте мне амулет.

— Что? — спросила Алина.

Я приблизил клинок к кровоточащей ране Раджера. Лета сунула руку в карман юбки и вытащила кружок. Бросила на стол. Алина подбежала и подобрала амулет.

— Такой же, как первый, — сказала она, затем подошла и сунула руку в левый карман моего плаща.

— Его там нет, — сказал я. — Наверное, выпал во время боя с Лоренцо. Именно благодаря амулету мы «вдруг» оказались перед вами, ведь так, Раджер?

Он мрачно кивнул, кусая губы от боли.

— Они дали нам эту медную штуковину, — сказал он, — но ничего не происходило, мы просто ходили кругами, обыскивая кварталы. А потом вдруг серединка засветилась и появились линии и пересечения улиц.

— Наверное, они нейтрализуют друг друга, если находятся слишком близко, — объяснил я Алине. — Если бы мы не потеряли первый, то они никогда бы…

Черт. Если бы я не был таким болваном и не ввязался в ненужную драку, то не потерял бы эту чертову штуковину.

— Они вам только один дали? — спросил я.

Раджер замотал головой.

— Каждому из нас по одному.

— Каждому… — прошептала Алина.

— Ты не понимаешь, глупая девчонка! — закричала Лета. — Они пришли ко всем! К каждому, кто хоть когда–то сталкивался с вашей проклятой семьей. «Найдите их, и разбогатеете, а нет — умрете». Нам не дали выбора. — Она умоляюще смотрела на девочку и на меня. — Что мы могли сделать?

— Но Маттея… она бы не… — шепнула Алина. — Я знаю, она бы никогда не предала меня. Где она? Скажите, где она?

Лета была в ярости, но что–то мелькнуло в ее взгляде.

Алина бросилась к двери в погреб.

— Вы… Что вы с ней сделали? Маттея! Маттея!

С криками девочка открыла дверь. Я слышал, как она бежит по лестнице во тьму.

Раджер распростерся на полу. Лета встала на колени рядом с ним и, плача, пыталась заткнуть рану краем юбки.

Я и сам хотел сесть, но лучше было оставаться на ногах, в движении. Паралитический яд, которым они меня отравили, вкупе с леденцом — адская смесь, опасная для сердца; чем больше я буду двигаться, тем скорее очистится кровь.

Раджер виновато посмотрел на меня. Он хотел, чтобы кто–то успокоил его, сказал, что на его месте так поступил бы каждый, или, по крайней мере, наорал на него, избил до полусмерти.

Ни того ни другого я не сделал. Впервые в жизни мне не хотелось мстить. Я просто ужасно устал. Будь проклят этот мерзкий город.

Немного погодя я услышал шаги Алины, следом за ней поднимался по лестнице кто–то еще. В комнату вошла пожилая женщина. Седые тугие кудри обрамляли лицо, которое напоминало карту мира, состоящего из одних гор и долин. Руки ее все еще были связаны, изо рта торчал кляп. Алина подбежала к стене, вытащила нож, который метнула в аптекаря, и быстро перерезала веревки и ремешки кляпа. Старуха откашлялась, прочищая горло, а затем выпрямилась, насколько смогла. Она была скрюченной и сухой, но отнюдь не немощной, и во взгляде чувствовалась сталь. Многозначительная ухмылка появилась на ее лице — она свидетельствовала о жестком характере и остром языке — и лишь тогда я узнал эту женщину.

— Швея!

Она смерила меня взглядом. Заметьте, смотрела не на лицо, не на руки и ноги. Лишь на плащ.

— Похоже, ты сделал все возможное, чтобы испортить мой плащ, Фалькио валь Монд.

И я вдруг устыдился.

— Я…

— Молчи. У меня есть дела и поважнее.

Швея повернулась к Раджеру с Летой.

— Что ж, дети мои. Каких глупостей вы успели наделать после того, как связали меня и бросили в погреб?

Они промолчали. Швея пнула Раджера — тот застонал.

— У вас есть дети? — искренне удивился я.

— Ха! Уж точно не Раджер и Лета. Нет, я заплатила этим двоим за жилье и историю, в которую поверили бы люди. — Лету она пнула еще сильнее. — Только выяснилось, что они даже глупее, чем я думала, а, Лета? Думала, свяжешь старуху и заработаешь легкие деньги?

— Почему «Маттея»? — спросил я.

Она снова зло ухмыльнулась.

— Неужели ты до сих пор не понял, Фалькио? Это же слово на древнепертинском.

Маттея. Нить.

— Значит, вы зарабатываете на жизнь, нанимаясь нянькой в благородные семьи и рассказывая им истории о плащеносцах?

— Лучше так, чем скитаться под проливным дождем в поисках объедков.

Алина вдруг порывисто прижалась к животу Швеи и зарыдала.

Старуха крепко обняла девочку.

— О милая моя, — сказала она. — Сладкая моя девочка. Мне так жаль, что я причинила тебе боль своей ложью. Можешь продолжать звать меня Маттеей, если хочешь. Клянусь, что солгала тебе лишь еще девятьсот девяносто девять раз, но никогда–никогда я не думала, что моя глупость навлечет на тебя такие несчастья. Никогда–никогда.

— Не твоя вина, — проговорила Алина, задыхаясь от рыданий. Швея вздохнула.

— Да, дорогая, наверное, ты права. Не моя вина — но моя ответственность. Теперь я несу за это ответственность. — Напоследок она еще раз крепко прижала девочку к себе, а потом нежно освободилась от объятий. — Вам нужно идти, — вставая, сказала она. — Раджер и Лета не солгали: почти весь город ищет вас, надеясь получить награду.

Она взяла амулет со стола и надела его Алине на шею.

— Грязная магия, — сказала она. — Но качество никудышное — хвала человеческой лени. Мастеру несложно сделать целую кучу таких, только вместе они не работают. Храни один при себе, тогда другие станут бесполезными — по крайней мере до тех пор, пока они не придумают что–нибудь еще.

Она повернулась ко мне.

— Лети быстрее ветра, Фалькио валь Монд, великий чертов болван. Ну и натворил же ты дел!

— И в чем я на этот раз виноват? — спросил я, думая, что она ругает меня.

— Сейчас в Рижу идет Кровавая неделя. И кому, по–твоему, можно здесь доверять на сотню миль в округе? — спросила она.

— Никому. Ни единой душе.

Она ухмыльнулась.

— Душе? Должно быть, какой–то бог–подхалим сделал тебя оптимистом, сынок.

Швея поцеловала Алину в лоб в последний раз.

— А теперь убирайтесь отсюда. Найдите место, чтобы спрятаться до конца Кровавой недели. — Она повернулась ко мне, и весь огонь преисподней сиял в ее взоре. — Теперь все зависит от тебя, Фалькио. Приведи ее на Тейяр Рижу и сделай так, чтобы ее имя назвали. Ты у него в долгу.

Я так и не понял, почему это я в долгу перед лордом Тиарреном, учитывая, что уже сделал для его дочери, но спорить со Швеей не собирался.

— А как же они? — спросил я, кивнув на Раджера и Лету, сидящих в углу.

— Они? Можешь о них не беспокоиться.

— А как же… слуги герцога? — спросила Лета; слезы текли у нее по щекам.

— Ах, малышка Лета, ты можешь не беспокоиться об этих противных мужланах. Ни капельки. — Она взяла у Алины нож и взвесила его на ладони. — Хороший ножичек. Оставлю–ка я его себе, если вы не возражаете.

Я кивнул: а что еще было делать? Она указала нам на запасной выход, а сама подошла к «сыну» и «невестке».

— А теперь идите. То, что случится дальше, не годится ни для ее нежного сердца, ни для твоей глупой совести.

Мы ушли, оставив Швею исполнять свои обязанности.

Я взял Алину за руку и, пройдя через потайную дверь в спальне, повел ее задними дворами и проулками. И только гораздо позже я понял, что, давая мне леденец, девочка забрала себе тянучку.

ДАШИНИ

Спустя пару часов, когда мы, пробираясь переулками, почти уже дошли до внешней стены, нас обнаружили дашини. Даши’нахири тахазу, если именовать их полным именем. Эта фраза вообще–то означает «Охота заканчивается только после кровопролития». Дашини трудно найти, услуги их стоят намного больше, чем жизнь человека, к тому же они заработали плохую репутацию, иногда убивая не только цель, но и заказчика. Это самый тайный орден наемных убийц в цивилизованном мире, хотя сложно считать мир цивилизованным, если в нем существуют убийцы такого калибра.

С ног до головы дашини укутаны темно–синим шелком. Их одежда так же удивительна, как и наши плащи, в каком–то смысле. Человек в костюме дашини видит всех, но его противники не могут разглядеть ничего, даже цвета глаз. Это им на руку, потому что личность каждого дашини, охотника за головами, хранится в строжайшей тайне. Даже члены ордена не знают друг друга. Они попадают в храм в Жине еще младенцами, их приносят туда родители в качестве жертвы… уж не знаю, какому богу приносят в жертву новорожденных. Монах в темно–синих одеждах, приняв ребенка, заворачивает его в шелковые пеленки, и с этого момента и на протяжении всей жизни никто больше не видит его лица. Дашини всегда работают парами, но даже азу, напарники, не знают, как выглядит их товарищ и как его зовут.

В течение многих лет ребенка учат неслышно и незаметно ходить, изготовлять яды из всех растений, рыб и животных, которые существуют в тех местах, куда их посылают, обманывать врагов и, конечно же, драться с любыми противниками. Да, в том числе и с плащеносцами, если вам любопытно. Вообще–то даже со многими магистратами одновременно. Король провел несколько лет, пытаясь придумать способ, как одолеть их, но его теорию трудно было проверить на практике, и решение, к которому он в конце концов пришел, не слишком обнадеживало. С другой стороны, на этот момент мне ничего другого не оставалось.

— Алина… — начал я, скрестив руки на груди и запустив их во внутренние карманы плаща.

— Знаю–знаю, — сказала она, отходя на несколько футов назад.

— Мы пришли за девчонкой, а не ее плащом, — прошептал один из них, а может, и оба сразу. Лица были закрыты тканью, поэтому точнее я сказать не мог. — Доверься своему страху и уходи.

— Висзу на дази, — ответил я. Произнес единственную фразу на их языке, которую знал. Она означает «никто не увидит»: имеется в виду, что дашини не оставляют свидетелей. Они извивались, словно танцующие змеи, длинные их кинжалы блестели, как раздвоенные языки. Мы так и не поняли, каким образом, в отличие от обычных шпаг, их легкие клинки могли пронзить кожу плащей.

— Один шанс из тысячи лучше, чем ничего, — прошипели они и почти неуловимо принялись окружать меня. Я сделал шаг назад и обнажил рапиры. Девочка быстро сообразила и тоже отступила, держа дистанцию.

— Может, сразу перейдем к вашему зловонному ядовитому дыханию? — предложил я. — Мы вообще–то в бегах, и я боюсь, что нас тут скоро обнаружат.

Я видел лишь закрытые темно–синей тканью лица, но надеялся, что хоть немного их удивил. Видите ли, у дашини нет понятия о честном бое. Расправляясь с противником, они никогда не рискуют и не позволяют гордости встать на пути убийства. Поэтому, прежде чем поединок начнется, убийцы стараются подойти как можно ближе и, танцуя, выдыхают вам в лицо мелкий фиолетовый порошок. Они называют его «язык страха», потому что именно так он и действует: вы чувствуете страх, теряете ориентацию и, кроме того, лишаетесь голоса. Обычно все заканчивается тем, что длинный тонкий клинок протыкает вам глаз: именно так дашини любят завершать охоту.

Из–за того, как они двигались, извиваясь вперед и назад, трудно было определить, насколько близко подошли противники. Они, наверное, и с такого расстояния смогли бы отравить меня порошком, но дашини не самоуверенные и никогда не торопятся. Убивают они так, как пекарь печет хлеб: точно отмеряя время. Дашини раскачивались, постепенно приближаясь, чтобы выпустить «язык страха» и парализовать меня тошнотворным ужасом.

Один мудрый человек когда–то задал вопрос: «Если «язык страха» — такое сильнодействующее средство, то почему оно не влияет на самих дашини? Они же держат его во рту — по идее, сами должны вдыхать порошок в больших количествах, чем их жертва». Ответ на самом деле прост. Дашини к нему привыкают. Выяснилось, что когда вы впервые сталкиваетесь с этим ядом (и чаще всего для вас первый раз становится последним), то он действует очень сильно. Во второй раз вы так же напуганы и потеряны, но горло у вас больше не сжимает. К третьему разу вы уже не теряете ориентацию, так что остается лишь страх. После этого лучше уже не становится, но кто ж не справится с небольшим страхом? «Язык страха» — очень дорогое средство, и найти его сложно. К счастью для нас, у короля водились деньги и знакомые. Король считал, что нет ничего хорошего в том, что магистраты при виде дашини будут мочиться от страха и звать мамочку, поэтому за счет казны каждый плащеносец проходил тренировки с «языком страха». Что ж, ваше величество, не зря ты деньги тратил!

Прежде чем они выдохнули блестящую фиолетовую пыль мне в лицо, я глубоко вдохнул и метнул в них пару ножей. Мелькнули длинные клинки, и мои ножи отлетели. Отличный трюк — вряд ли мне такое под силу; может, Кест на такое способен, но не я. Жаль, что они никак не отметили мой сюрприз: без нужды дашини почти не говорили. Однако их змеиный танец слегка изменился — что ж, и на том спасибо.

И все–таки они вознаградили меня за старания и ринулись в атаку. Их клинки работали совершенно синхронно, поэтому я парировал приемом, который называется «отказ»: со стороны выглядит так, будто вы презрительно машете противнику, отсылая его прочь. В действительности это двойная круговая защита, которая отлично работает против длинных прямых клинков. Мой маневр помог сбить их острия с линии, но у них и собственных финтов хватало, и я не был уверен, что смогу угадать, как парировать следующий, а уж тем более два, если дашини используют их одновременно.

Мы немного покружились; дорожная пыль поднялась вихрем, и я почувствовал, как снизу живота поднимается страх, вызванный порошком, и начинает обволакивать сердце. Я постарался не обращать на него внимания. Нужно было сконцентрироваться на трюке, который придумал сам король.

— Рад снова встретиться с тобой, Толлер, — сказал я, не обращаясь ни к одному из них конкретно.

Дашини промолчали, и снова засверкали клинки. На этот раз они намеренно работали слегка вразнобой, чтобы я снова не смог парировать «отказом». Поэтому я сосредоточился на том, чтобы отбиться от правого противника, и слегка развернулся влево. Клинок ассасина прошел мимо, и когда он попытался в возвратном движении рубануть по мне, то даже не поцарапал плаща. На конце клинки их чертовски остры, но лезвия не способны разрезать кожу, особенно при таком слабом ударе.

— Знаешь, Толлер, ты так и не научился бить вовремя, — сказал я, словно поддерживал разговор.

Я пнул сапогом землю перед собой, и пыль взвилась облаком. Тут же прыгнул на стоявшего справа, прикрываясь от удара рапирой, которую держал в левой руке. Моя атака не удалась, конечно, потому что дашини ловко отпрыгнул назад, оказавшись вне досягаемости. Он попытался вогнать клинок мне в руку, но я лишь едва шевельнул кистью, и его стилет ударился о гарду рапиры.

— Почти достал твоего дружка, Толлер. Может, хватит уже развлекаться? Поможешь мне прикончить его?

— Тебе хочется спать, — прошипели они, и я почувствовал, как слипаются глаза. Проклятые дашинские штучки. Не знаю, как это работает, но им можно противиться.

— Ты знаешь, как мы убьем тебя? — спросил тот, что стоял справа. — Это забавная история.

— Тебе хочется молчать, — снова прошипели они, но с этим справиться оказалось просто.

— Вообще–то это не забавная, а великая история. Видишь ли, несколько лет назад королю пришла в голову отличная мысль. И если уж совсем честно, ты давно мог бы это и сам сообразить. В чем ваша таинственность? Вы не открываете друг другу лиц и не знаете имен? Эти маски к тому же меняют голос так, что вас и родная мать бы не узнала? Король был умный парень, он сообразил, что если мы поймаем пару дашини и убьем их, то, следите за мыслью, нам будет очень просто заменить их своими людьми: они вольются в орден, и этого никто не заметит.

Они обрушили на меня град ударов, но я довольно легко отбил их, используя преимущество в длине клинков.

— Как ты думаешь, что бы мы сделали с двумя нашими парнями внутри храма? Нет–нет, мы бы не стали растрачивать их силы на бессмысленное, хоть и героическое нападение: плащеносцев тут же убили бы, а вы бы узнали о нашем замысле. Глупо было бы, правда? Мы бы заставили их разделиться и начать шпионить за жизнью в храме. Знаю, это звучит несколько надуманно, но только представь, что храмовым монахам–ублюдкам заказали убить плащеносцев. Тогда наш парень сделал бы все, чтобы попасть в пару, которой поручили это дело. И тогда… Может, сам ему все покажешь, Толлер? — спросил я.

На миг, всего лишь какой–то миг, они застыли на месте, прервав свой танец, и поглядели друг на друга с внезапным недоверием. А затем посмотрели вниз и увидели, как острия рапир пронзают им грудь чуть ниже ребер. Я слышал, что дашини умеют останавливать кровотечение, что они могут выжить, даже получив рану, от которой обычный человек умирает. Поэтому я вытащил клинки и вонзил их еще пару раз, чтобы добить наверняка. Не знаю, может, это сломило их противоестественную сопротивляемость ранениям, либо чувство достоинства не позволило им просто так стоять и сносить удары, но они сползли на землю.

Я воспротивился желанию усесться рядом и передохнуть, достал из кармана платок, не желая рисковать, на случай если их одежды тоже пропитаны ядом, и осторожно стянул шелковые маски с лиц дашини.

— Теперь понятно, — сказал я. — Выходит, каждому из них на лицо наносят уникальную татуировку. Значит, влиться в их ряды было бы непросто. Интересно, у них у всех такие? Слишком уж сложно, на мой взгляд, — учитывая, что большинство погибают от руки мастера, прежде чем получат первое задание.

Сзади подошла девочка и положила руку мне на плечо. Посмотрела на них, не подходя слишком близко.

— То есть вам не удалось заслать своих шпионов в их храм?

— Гм-м. Нет, конечно. Вернее, король несколько раз пытался это сделать, но дашини их попросту убивали. Тела они возвращали весьма своеобразным способом. А поймать двух живых дашини и переманить их на свою сторону попросту невозможно.

— Но эти вам поверили… В этом и заключалась идея короля?

— Да. Король понял, что люди, которые всю жизнь обучаются искусству убивать и при этом ничего не читают, никогда не общаются с людьми и не слушают даже похабных песен, скорее всего, склонны к паранойе.

Она посмотрела на меня как на идиота.

У меня слегка кружилась голова. Я только что победил двух дашини. Видел бы это Кест. Я улыбнулся Алине и наконец–то облегченно выдохнул. Ее глаза вдруг округлились, и она повела себя довольно странно: развернулась и бросилась бежать изо всех ног. И тут меня ударили по затылку, и я потерял сознание.

* * *

Я несколько раз приходил в себя после того, как нас схватили и повезли во дворец герцога. Руки и ноги мои были привязаны к деревянному столбу, и я раскачивался из стороны в сторону. Передо мной стоял высокий мужчина с широкой спиной; второй — тот, что находился сзади, — наверное, был невысок, точнее я определить не мог, потому что моя голова болталась ниже всего остального тела.

— Он очнулся, — хмыкнул тот, что был сзади.

— Тогда еще раз ударь его, — сказал стоявший впереди.

— Нет, пока не надо, — возразил третий с выговором человека из общества, голос его показался знакомым. Внезапно передо мной появилось лицо: длинные золотистые волосы свисали вниз и почти щекотали мой нос. Симпатичное лицо, правда, украшенное синяками и ссадинами. Недостаточно украшенное.

— Лоренцо.

Он улыбнулся.

— Не думали, что встретимся вновь, первый кантор?

— Лоренцо, как ты успел вылечить синяки за такое короткое время?

— Магия — вещь недешевая. Но вот боль, верите, совсем не снимает. Ломит так же сильно, словно вы только что перестали метелить меня сапогами, Фалькио.

— Я собирался извиниться за это. Прости, Лоренцо, мне очень жаль.

Я посмотрел вправо, чтобы понять, где мы находимся. Судя по толпе, где–то на главной улице, может, даже на Кестрель — дороге, ведущей к герцогскому дворцу.

Сильной рукой Лоренцо ухватил меня за подбородок — левой, заметил я. Пальцы правой я знатно покалечил.

— Вряд ли я смогу принять ваши извинения, Фалькио. По крайней мере, до тех пор пока не буду убежден в их искренности.

Я попытался освободиться от его руки, но почти не чувствовал тела, так что вышло не слишком удачно.

— Где девочка, Лоренцо?

— Отвезли ее пораньше. Мы хотим начать с ней как можно скорее.

Я вздохнул. Алина забрала тянучку — скорее всего, она уже мертва. У нее был выбор хотя бы на этот раз. Я думал о том, как им удалось догнать нас, но кое–что вдруг привлекло мое внимание.

— Мы? — спросил я.

— Что?

— Ты сказал: «Мы хотим начать». Ты же имеешь в виду герцога? И как твои так называемые новые плащеносцы относятся к тому, что ты, получив легкую затрещину, так быстро забыл о своих высоких принципах и стал прислуживать знати?

Лоренцо изучающе посмотрел на меня.

— Вы что, серьезно? — искренне спросил он, затем коротко рассмеялся, словно гавкнул. — В самом деле? Вы не знаете? — залился он смехом. — Святые угодники, Фалькио! Вы не знали? И надавали мне тумаков? За то, что я оскорбил раздутое достоинство плащеносцев?

— Ага, ну теперь все стало намного понятней.

Казалось, этот разговор его забавлял.

— Фалькио, может быть, вы и болван и умирать будете очень нехорошо, но у вас есть стиль.

— Значит, эти твои новые плащеносцы…

— Могут пригодиться. Полагаю, в каком–то смысле вы были правы, хотя… Им и впрямь не хватает достоинства. Но в этом–то вся штука: вернуть назад плащеносцев, которых так любят в народе, но более сговорчивых и знатных.

— То есть глупых, тщеславных и в основном бесполезных?

Он улыбнулся.

— Полагаю, это вполне справедливая характеристика. В целом да: дать людям тех, кто выглядит как плащеносцы и говорит как плащеносцы, но при слушании дела выносит более предсказуемый и удовлетворительный приговор.

— А что будет, когда люди поймут, что этим магистратам нельзя доверять?

— Они отвернутся от плащеносцев, что само по себе тоже хорошо.

Я подумал пару мгновений.

— Должен снова принести тебе свои извинения, Лоренцо.

— За что?

— В следующий раз, когда я повалю тебя на землю, сделаю так, что ты никогда больше не встанешь. — От постоянного раскачивания меня начало мутить, и я обратился к сидящему впереди: — Эй ты, не тряси повозку, иначе не получишь на чай, когда мы доберемся до дворца.

— Ха! Узнаю доброго старого Фалькио, который покорил меня за столь короткое время. У вас есть не только стиль, но и чувство юмора.

Раскачивание прекратилось.

— Уже приехали во дворец. Рад был снова повидаться с вами, Фалькио валь Монд. Сожалею, что нам не доведется увидеться вновь.

Пальцами правой руки Лоренцо зажал мне нос, а левой закрыл рот, пока я не потерял сознание.

ГЕРЦОГИНЯ

В первый день пыток я выспался так, как не спал все последние годы. Мне пришлось провести без сна несколько суток, я дрался полдюжины раз и едва выжил. Тело покрывали десятки ушибов и незаживших ссадин, кроме того, меня отравили паралитическим ядом, и для того, чтобы остановить его действие, мне пришлось принять почти смертельную дозу леденца.

Но хуже всего было осознание, что я провалил дело. Потерпел неудачу, и теперь никакие мои идеи или действия не смогут ничего изменить. Алина мертва, и я скоро умру, и даже если Кест станет убийцей, чтобы помешать Валиане занять престол, герцоги все равно рано или поздно получат желаемое. Моя жизнь — череда неудач: сначала я не смог спасти свою жену Алину, потом не спас короля и не сохранил орден плащеносцев, а теперь даже не смог уберечь от смерти маленькую девочку, которую пытался защитить просто потому, что ее звали так же, как и мою жену. Мне не осталось ничего, кроме пыток и смерти, и я почувствовал себя свободным. Вряд ли попы вам это скажут, но истина в том, что только полные неудачники спят спокойным и глубоким сном.

Проснувшись, я обнаружил, что лежу в крошечной одиночке, чуть длиннее моего роста. Руки в кандалах были прикованы к деревянному приспособлению, напоминавшему козлы. Я счел это удачей, ибо меня могли заковать в колодки.

Не сразу я понял, что в камере находится еще один человек; он сидел на деревянном табурете.

Я поздоровался. Мужчина поднял взгляд. Здоровенный детина с мощными плечами и телом. Лицо его закрывала красная кожаная маска палача.

— Завтрак я не пропустил?

Проводя пытки, в Рижу чередуют избиения и применение ядовитых мазей, вызывающих боль разной степени: от ослепляющей агонии до чесотки, которую ничем не унять. Чесотка во многом хуже, потому что кожу натирают мазью и запирают узника в камере без цепей и кандалов, а затем ждут, когда он ногтями начнет сдирать собственную плоть с костей. Остановить действие мази нельзя: чесотка распространяется по всему телу, так что не остается даже малейшего участка тела, который бы не зудел. Обычно в первую очередь несчастные выцарапывают себе глаза.

Ко мне они этого средства пока не применили. Наверное, хотели, чтобы я сперва размяк, — именно поэтому я не удивился, когда палач принялся наносить мне удары в лицо, живот и спину, одновременно задавая вопросы. У него был такой сильный акцент, что я едва мог понять, что он говорит, но он как заведенный повторял один и тот же вопрос.

— Она желает знать, есть ли другие?

Удар в живот.

— Она желает знать, есть ли другие?

Удар в бок, по ребрам.

— Какие другие?

Удар в лицо.

— Она желает знать, есть ли другие?

Таким манером мы и общались какое–то время.

Иногда он останавливался, но лишь для того, чтобы сдобрить мою кожу мазью, отчего она горела так, словно мне на грудь плеснули горячего лампового масла.

Затем избиение возобновлялось.

Я не пытался молчать: это большая ошибка. Когда человек кричит, тело лучше справляется с болью. Он пытался меня разговорить, и я рассказал ему, как себя чувствую и где болит сильнее всего. Рассказал ему о себе. Я стонал и кряхтел, со слезами молил о милосердии. И когда побои прекращались и я приходил в себя, начинал делать то, что должны делать плащеносцы в плену, — пересказывал королевский закон.

— Первый закон гласит, что люди свободны, — тихо пел я. — Ибо без свободы нельзя сделать собственный выбор, а следовательно, люди не станут служить от всего сердца. Без этого невозможно служить ни богам, ни святым, ни королю.

* * *

— Какое оружие плащеносца самое действенное? — спросил нас король Пэлис. Он стоял на невысоком помосте посреди двора, и все сто сорок четыре плащеносца внимали королю. Наступил первый день весны, и плащеносцы впервые должны были отправиться по всем городам и весям, чтобы принимать прошения и применять королевский справедливый закон на деле. Мы прошли обучение, долго готовились и наконец–то собрались в путь. Но король, не упускающий случая поговорить, решил преподать нам последний урок, прежде чем мы начнем служить.

— Самое лучшее оружие — клинок, — прокричал кто–то.

Король покачал головой.

— Есть нечто получше клинка.

— Это клинок Кеста, — ввернул кто–то.

Все засмеялись.

— Соблюдение тайны.

Король вновь не согласился:

— Лучше всего вы сможете служить лишь тогда, когда люди будут знать, кто вы такие и что им несете.

— Скорость!

— Сила воли!

Так продолжалось несколько минут, и король посмотрел на меня, словно ждал, что я отвечу.

— Наши плащи. Они защищают нас от всякой опасности. Они крепки и могут противостоять клинкам противника. Они легки, и потому в них мы можем двигаться быстрее, чем рыцари в доспехах. Они теплы и согревают нас в морозы. В их карманах хранится все необходимое для выживания. Наши плащи и есть самое действенное оружие.

Остальные согласно закивали.

Но Пэлис покачал головой.

— Ах, Фалькио, даже ты… Нет, плащи — это всего лишь вещь, которую у вас могут отобрать.

— Никогда! — вскричал кто–то.

Король поднял руку, чтобы воцарилась тишина, и подошел к самому краю помоста.

— Ваше самое действенное оружие — это ваша рассудительность, — просто сказал он. — Все остальное оружие есть и у других, и у вас его могут отнять. Множество мужчин и женщин владеют клинками, любой может драться, скакать и убивать. Но только вы, мои магистраты, только вы можете вынести верное решение. Вы знаете закон, и не только слова, а прежде всего его значение. Именно поэтому мы переложили законы в песню, чтобы их запомнили! Вы будете пропевать вынесенный приговор, чтобы он сохранился в умах и сердцах жителей надолго после того, как вы оставите их селение. Вы обладаете величайшей способностью судить не ради наказания, но ради исцеления сердец, разбитых нарушением законов. Именно это выделяет вас из толпы. Мои плащеносцы, когда для вас наступит тяжелейший час — а их будет много, не стоит заблуждаться на сей счет, — в самый тяжелейший час обратитесь к своей рассудительности, к голосу и пойте слова закона.

Обратитесь к своей рассудительности, к голосу и пойте слова закона. Именно так я и поступил, когда палач охаживал меня кулаками. Попытки убедить моего мучителя в том, что он заблуждается, не увенчались успехом, хотя, очнувшись на следующее утро, я с удовольствием отметил, что он напевает мелодию королевского закона о свободе перемещения. Наверное, он устыдился этого, поняв, что я заметил, и потому отметелил меня еще сильнее, чем накануне.

К концу четвертого дня пребывания в камере моя жизнь почти подошла к концу. Несмотря на целебные мази, которыми они умащали мое тело, чтобы я не смог упокоиться с миром, намне не было живого места. Когда они освободили меня от цепей, я даже пальцем не мог пошевелить, не говоря уж от том, чтобы замыслить побег. Пертинцы верят, что именно в такой миг с небес спускается ангел, чтобы выслушать ваше последнее слово.

— Это и есть величайшая надежда Пэлиса? — произнес голос. На ангельский он не слишком походил, поэтому я разлепил веки.

Передо мной стояла женщина в возрасте. Стройная, с прекрасной фигурой, в темно–красном платье. Драгоценности были подобраны в цвет наряда: рубины блестели у нее в ушах и обвивали шею. Седые волосы, уложенные в сложную прическу, венчали строгое лицо, очерченное морщинами. Она не была красива — наверное, даже в молодости не блистала красотой, — но в острых чертах и ледяных глазах таилось нечто обольстительное, словно она знала все тайные желания и потребности человека и могла подчинить своей воле любого: хоть знатного, хоть простолюдина.

А затем я разглядел перстни на руке — целых семь, больших и вычурных, напоминавших колесо. Несмотря на слабость, я бросился вперед, чтобы убить ее.

Палач, которого я прозвал Уф, потому что только это я и мог вымолвить во время побоев, схватил меня за руку и удержал. Он мог бы даже не дергаться. Силы мои иссякли, и, не держи он меня, я сам бы рухнул на пол. Уф для порядка сунул мне кулаком в лицо и отбросил к стене.

— Уф, — выдохнул я.

— Да что вы! Исполнение приговора без суда и следствия? Полагала, что плащеносцы выше этого, — сказала герцогиня Патриана.

— Ты убила Тремонди, стерва, — выкашлял я кровавый сгусток, надеясь, что не лишился последних зубов. — Сама это сделала? Или наняла кого–то? Клянусь, если это была твоя дочь, я лично выпущу ей кишки.

Она посмотрела на меня сверху вниз, даже не дрогнув лицом.

— Неотесанный чурбан. Деревенщина. Мразь.

— Тогда тебе лучше убраться отсюда. А то я собирался рассказать Уфу о правах крестьян и договорах с землевладельцами.

Она улыбнулась.

— А, королевские законы! Такие справедливые, такие благие: овладеть ими — все равно что овладеть силой сияния солнца и луны. А когда их распевают вслух, то они пробуждают душу крестьян и освобождают земли от гнета деспотичной знати!

— Вроде того.

— Интересно, отчего это Пэлис не спас самого себя? Если бы он преподал свои прекрасные законы герцогам, то, может, и нас бы освободил от гнета невежества.

Я улыбнулся.

— Именно по той же причине, почему мы не учим кошек счету. Они либо тупы как пробки, либо им нет дела.

Уф поднял меня с пола и вновь ударил.

Рот наполнился кровью, я закашлялся.

— Ты прав, Уф. Пора заняться делом… Нам нужно многое обсудить. Чем еще… могу вам служить, ваша светлость?

Патриана наклонилась ко мне, изучая лицо с ленивым безразличием лекаря, который осматривает нищего пациента.

— Некоторые из них работают теперь на меня, ты же понимаешь? — тихо сказала она.

— Кто именно, ваша светлость?

— Шкурники. Твои друзья плащеносцы — половина из них работает на меня. Вторая половина подалась в разбойники.

Я фыркнул. От боли.

— Смейся, если хочешь, первый кантор, но это факт. Твои благородные плащеносцы зарабатывают на жизнь, опустошая селения. Они грабят, Фалькио, и убивают. И насилуют. И всё это совершают твои люди.

— Лгунья! — крикнул я, хоть намеревался молчать.

Она покачала головой.

— Невинность и добродетель я еще понимаю, Фалькио. Но добровольное невежество — нет! Прошло пять лет с тех пор, как вас распустили. Неужели ты думал, что все они останутся верны мертвому королю?

— Миледи, среди плащеносцев нет предателей. Ни одного. — Ложь сорвалась с моих губ вместе с каплями крови.

Патриана засмеялась.

— Предетелей? Бедный, заблудший глупец. Плащеносцы служат государству! Король уже пять лет как мертв, и страной по закону правят герцоги. И те, кто нам служит, не изменники, Фалькио. Это ты предатель.

Когда вас пытают, важнее всего не слушать того, что вам говорят. Боль ужасна, но ломают слова. Поэтому надо смиряться с болью, но пренебрегать словами.

— Что ж, ваша светлость, похоже, вы получили все, что хотели. Если не возражаете, я вас покину. — Я закрыл глаза и свесил голову.

Уф ударил меня по лицу.

Расправив платье, герцогиня уселась на деревянный табурет и скрестила ноги.

— Есть ли другие? — спросила она.

— А! Уф меня долго об этом расспрашивал.

— Очевидно, ты так и не ответил. Поэтому позволь спросить еще раз: есть ли другие? Сбежать из города тебе не удалось, зачем же продлевать агонию? Ответь на мой вопрос. Где остальные? Кто еще жив?

Честно говоря, ответа я не знал. Несколько лет я не встречался с другими плащеносцами, кроме Кеста и Брасти. Пытался убедить себя в том, что Пэррик, Найлс, Дара и остальные выжили, что когда–нибудь мы еще увидимся, но истина заключалась в том, что если нам и предстоит встретиться в какой–то стране, то, скорее всего, в стране мертвых.

— Множество, — сказал я. — Сотни. Клянусь, что число наших растет изо дня в день.

— Отвечай! — крикнула она, вскочив со стула, и отвесила мне пощечину. Рука у нее оказалась на удивление тяжелой. — Я всю свою жизнь потратила на то, чтобы хоть что–то изменить в этой стране, сделать ее сильной в глазах святых и богов. И не допущу, чтобы мои планы расстроились из–за ублюдков Пэлиса, крестьянских бунтов и проклятых лордов–предводителей.

— Кажется, вы говорили, что большинство плащеносцев работает на вас или стали разбойниками. Похоже, вы воздаете нам должное больше, чем сами готовы это признать, — сказал я, слегка озадаченный тем, что она явно переоценивает талант убеждения плащеносцев.

— Да я вас знать не хочу, болван. Если ты еще ценишь свой рассудок или хотя бы душу, ответь на вопрос. Где остальные?

От этой женщины, которая более, чем кто–либо другой на земле, несла ответственность за гибель моего мира, исходил такой страх, гнев и искреннее желание узнать истину, что мне пришлось ответить честно.

— Я не знаю. В самом деле не знаю.

Она наклонилась и вонзила длинные ногти мне в щеки.

— Грязный, тупой мальчишка. Пес. Думаешь, тебя достаточно уже пытали? Думаешь, ты знаешь, что такое боль? Все эти пытки — ничто по сравнению с тем, что сделаю с тобой я. Заставлю располосовать твою шкуру и приведу голодающих детей, чтобы они сосали кровь из твоих ран. А затем намажу мазью твой член, чтобы он затвердел, и заставлю тебя до смерти насиловать древних старух. Я создаю чудовищ, Фалькио валь Монд, и тебя могу превратить в чудовище. Ибо знаю, как пытать людей, намного лучше, чем может вообразить этот жалкий палач.

— Тс-с, — сказал я. — Вы оскорбите Уфа, если продолжите говорить подобным образом.

Она отпустила мою голову.

— Приведи его, — приказала она Уфу. — И вели, чтобы привели девчонку, если от нее хоть что–нибудь осталось.

Девчонку?

ЛОШАДЬ ФЕЙ

Придя в сознание, я обнаружил, что руки у меня снова связаны, но не слишком из–за этого расстроился. Кое–как разлепив веки, я разглядел, что Уф тащит меня по коридорам герцогского подземелья. Стены были сложены из того же камня, что и фундамент дворца и площадь перед ним. Вот он, настоящий Рижуйский валун — темница, из которой невозможно убежать, где герцог развлекается, наблюдая за страданиями людей.

Я рыдал, хоть и не смог бы объяснить словами, по какой причине. Сдается мне, что, хоть разум со временем учится пренебрегать потребностями тела, тело все равно всегда оплакивает осквернение духа.

Уф тихонько мурлыкал себе под нос, и я подумал, осознаёт ли он, что напевает королевский закон против несправедливых наказаний. Если нет, то это довольно иронично, а если осознаёт, значит, я уже перестал хоть что–то понимать.

— Думаю, скоро мы распрощаемся, — сказал он с сильным акцентом, который я с трудом понимал. Наверное, он был откуда–то с севера.

— Распрощаемся?

Мы добрались до конца длинного коридора, за которым располагалась лестница, ведущая наверх. В конце лестницы находилась дверь с окошком, забранным решеткой, сквозь него виднелся угасающий вечерний свет.

— Я пронесу тебя через дверь, потом — в конюшню. Она приказала. После лошади обратно нести будет нечего.

— Лошади?

— Ну–ка, тихо, — сказал он, взвалил меня на плечо и начал подниматься по лестнице. — Госпожа сердится, когда болтают. Но ты интересный малый. И песни у тебя веселые. Обычно никто мне не поет. Может, ты и не такой мерзавец, как они говорят. Может, я попрощаться хочу.

Поднявшись по лестнице к двери, он ударил в нее шесть раз. Охранник, стоявший на улице, посмотрел сквозь решетку, затем снял с шеи ключ и открыл.

— Куда? — спросил он.

Уф поставил меня на ноги, поддерживая, чтобы я не упал. В присутствии других людей он обращался со мной грубее, чем прежде.

— В конюшню. Госпожа отдаст его лошади.

— Где приказ?

— Приказ написан на моем чертовом кулаке, как обычно. Хочешь почитать?

Стражник отшатнулся и пропустил нас.

— Тупые чертовы звери, эти охранники, — сказал Уф, ни к кому не обращаясь, когда мы пересекали двор. — Пробежаться не хочешь?

— Конечно, — ответил я. — Только подтолкни.

— Говорят, что вы, плащеносцы, были крепкими парнями. Хитрецы, а? Может, хочешь и меня обхитрить?

Я посмотрел на него.

— Боюсь, мои хитрости все закончились.

Уф толкнул меня вперед.

— Неважно. Отсюда и до ворот дворца кругом стража. Ты и десяти шагов не сделаешь, они тебя завалят. — Он повернулся и заглянул мне в глаза. — Не усложняй, ладно? Смысла нет, согласен? Не усложняй мою работу, ладно?

— Пошли поглядим на лошадь, — ответил я.

Он фыркнул и подтолкнул меня в спину.

Идти пришлось недалеко: я думал, он имеет в виду дворцовые конюшни, но это было совсем другое место. Мы вошли сквозь широкие двери в огромное здание, из которого неслась жуткая вонь, как из шестнадцати преисподних. Внутри было пусто, лишь в центре стояла клетка из железных прутьев. Рядом с клеткой — кресло, в котором восседала герцогиня Патриана, потягивая что–то из чашечки. Внутри клетки жило чудовище.

Мощная зверюга, раза в два больше рыцарского боевого коня. Огромная голова возвышалась над человеком на целую руку. Ободранная шкура висела клочьями, рубцы и шрамы покрывали все тело. Зверь прижал уши к голове, сверкая глазами, словно черными угольями. В пасти виднелись спиленные треугольные зубы. Тварь издавала звук, больше походивший на рык, чем на лошадиное ржание.

Патриана махнула Уфу, чтобы он подвел меня. У клетки палач меня отпустил, но я тут же начал клониться набок. Его мощная рука, впившаяся в шею, спасла меня в последний миг, когда тварь, сидевшая в клетке, чуть не оторвала мне голову. Она смотрела с бешеной яростью, потому что ей не дали насладиться добычей.

— Святые угодники, — прошептал я, — что это?

Патриана улыбнулась.

— Это? Один из моих домашних любимцев; надеюсь, ты простишь мне эту шутку.

Пол клетки утонул в навозе: должно быть, ее никогда не чистили. Кучи нечистот вываливались сквозь прутья. С потолка клетки свисали клочья кожи и жилы — невозможно было определить, кому они раньше принадлежали.

— Вам нужно завести себе новое хобби, — заметил я.

Герцогиня снова улыбнулась.

— Не узнал? Думала, такой романтик, как ты, узнает легендарную тварь. В конце концов, вас же назвали по их подобию.

Живот скрутило узлом, сердце застряло в горле.

— Не может…

— Поверь мне, это он. Могу тебя заверить, обошелся мне очень дорого.

— Лошадь фей… вы сотворили такое с лошадью фей?

— Да ладно, не будь скромником. Это же великий гривоносец? Разве ты не заметил связь?

Разумеется, я слышал слово «гривоносец», но чаще этих животных называли лошадьми фей. Только выглядели они совсем по–другому. Лошади фей — благородные и дикие существа. Их немногочисленные табуны, которые, по слухам, все еще встречаются в нашем мире, носились по просторам детской фантазии. Мальчишкой я часто грезил о них. Мечтал встретить лошадь фей и оседлать самое быстрое в мире животное, которое может скакать без остановки много дней и посрамить любого зверя, даже горного льва… Среди своих собратьев лошади фей походили на святых среди людей, и даже лучше, потому что святые могут стать капризными и злыми. Лошади фей из древних легенд были доблестными защитниками. Но это…

— Да, — сказала Патриана, поняв по моему выражению, о чем я думаю. — Это и в самом деле лошадь фей. Последняя из табуна.

Я вспомнил легенды, рассказанные мне когда–то в трактире Балом Армидором, и те, что я прочитал в книгах из королевской библиотеки. Мы с Пэлисом часто шутили, насколько быстрее передвигались бы плащеносцы, скачи они на гривоносцах.

— До Уоррелтона четыре дня пути, Фалькио, — или два верхом на гривоносце, — говорил король.

Нам с ним очень нравилась одна книга, в которой рассказывалось о мальчике, выучившем язык лошадей фей и отправившемся на бой с рыцарями, которые держали в плену его мать. «Дан’ха ват фаллату, — говорил мальчик на лошадином языке. — Мы из одного табуна».

— А что случилось с другими? — спросил я, не в силах отвести глаз от безумной твари, запертой в клетке.

Она вздохнула.

— Боюсь, что мой эксперимент не удался. Представь себе: двадцать животных, и лишь одно из них хоть немного соответствует моим ожиданиям. Нужно себе признаться, никудышное вложение денег.

— Почему? Почему, во имя всех богов и святых, вы взяли такую красоту и…

— И что? И извратила ее? А какая польза от гривоносцев, которые носятся по степям, Фалькио? Зачем они нужны? Все твари существуют ради того, чтобы служить, в том числе и крестьяне, и ты. Какая польза от животного, если оно не пашет, не дает молока и мяса, если рыцарь не может его оседлать, чтобы отправиться на войну?

— Двадцать, — сказал я, и у меня перехватило горло. — Двадцать лошадей фей, и вы их всех уничтожили…

— Я объезжала их, как обычных лошадей, но они не подчинялись. Я жгла их. Отрезала от них куски плоти. Травила, избивала их до полусмерти, душила веревками, выкалывала глаза. Но ничего не смогла от них добиться.

— Кого вы собирались сделать из них, используя подобные методы?

Она, похоже, искренне удивилась моему вопросу.

— Боевых коней, разумеется. Только представь себе отряд рыцарей, который скачет на битву на этих зверюгах. Кто бы посмел остановить их? Знаешь ли ты, что шкура этих тварей настолько толстая, что их можно осыпать целым градом стрел и они все равно не умрут? Просто будут скакать до тех пор, пока стрела сама собой не отвалится и раны не затянутся. Честно говоря, убить их настолько сложно, что я даже задумалась, стоит ли прилагать такие усилия.

— Что там свисает с потолка? — ужаснувшись, спросил я.

— А, заметил. То, что мне помогло. Видишь ли, наш гривоносец — кобыла. Мы ее искусственным образом осеменили. Эти звери способны скрещиваться и, видимо, поэтому до сих пор еще не вымерли. Когда она ожеребилась и была еще слаба — наверное, это единственный момент, когда они слабы, — мои люди вошли к ней в клетку. Они забрали жеребенка и замучили его до смерти. После четвертого или пятого раза она наконец–то поняла, в чем ее предназначение — убивать. Жаль, что потребовалось так много времени, чтобы до нее дошло. Кроме того, нам так и не удалось заставить ее слушаться, а не просто разрывать в клочья все, до чего она способна дотянуться. Мне нужно еще немного времени, только и всего.

Она рассказала об этом так буднично, как люди обсуждают с соседями погоду. Я оглянулся на стражников, стоявших у дверей, на Уфа. Как они могут просто так стоять, вместо того чтобы выхватить клинок и убить ее? Как они могут терпеть все это?

— Ты же не собираешься разрыдаться? — спросила Патриана, заметив слезы на моих щеках. — Вообще–то мы еще не закончили.

— Зачем вы мне это показали? — спросил я. — Почему просто не оставили меня гнить в камере или не убили меня?

— Потому что в душе я учитель, — утешающим голосом сказала она. — Я хочу, чтобы ты выучил урок и понял.

— Святые угодники и боги, что понял? Что вы чудовище?

— Нет, Фалькио. Понял, что я права.

— Вы безумны.

Она покачала головой.

— Ты же не слепой. Неужели ты не умнее этой твари, сидящей в клетке? Погляди на нее! Неужели ты этого не понимаешь?

Она подошла ко мне и встала лицом к лицу. Я почувствовал, как Уф сжал свою лапищу на моей шее, напоминая, что мне даже пытаться не стоит.

— Твой драгоценный король Пэлис ничем от нас не отличался. Он нуждался в оружии и поэтому выбрал тебя. Отобрал тебя и остальных, научил в соответствии со своими нуждами, а затем использовал против своих врагов.

— Вы сравниваете построение судебной системы, которая защищает права людей, с созданием монстра, который не умеет ничего другого, кроме как раздирать в клочья и убивать?

— Да! — сказала она. — Суть одна. У людей нет прав, Фалькио, кроме тех, что дозволены их законными владельцами, их господами. Пэлис такой же, как и прочая знать, хотя ему нравилось делать вид, что он другой. Король получал удовольствие, наблюдая за радостью черни. И чем он отличался от герцога, использующего холопов по своему усмотрению? В конце концов, у Пэлиса была власть, и с ее помощью он менял мир на свой лад. Но он слишком далеко зашел, Фалькио. Монархи всегда понимали, что мы обладаем высшей властью в наших собственных владениях, но Пэлис решил это изменить. Он нарушил естественные законы этой страны, Фалькио. Твой король был тираном!

Я уронил голову и, упершись взглядом в землю, сказал:

— Он хотел, чтобы люди были свободными, вот и все. Он хотел…

— Он хотел, чтобы его любили, — прошептала она мне на ухо. — Вот и все. Жалкие потуги юнца, немощного умом и телом и не предназначенного для царствования. Несчастный случай отнял жизнь у его брата Дергота, законного наследника. Если бы эта глупая стерва Йеса не поставила его на подоконник, он был бы еще жив. Вряд ли Греггор мог поступить глупее, чем когда женился в первый раз, но и с Йесой он очень сильно просчитался.

— Зачем вы рассказываете мне все это, герцогиня? Вы расчетливая злодейка, но далеко не тщеславны. Если я настолько бесполезен, то почему я здесь? Почему вы сочли важным показать мне то, каким образом замучали гривоносца?

Она взяла меня рукой за подбородок.

— Да потому, мой милый мальчик, что я хотела доказать тебе: это возможно. Ты бы не поверил мне на слово, так ведь? Кроме того, это поможет в моем новом эксперименте.

— Что еще за новый эксперимент? — слабым голосом спросил я.

Она улыбнулась и нежно поцеловала меня в щеку.

— Это ты, Фалькио валь Монд.

Я едва не рассмеялся.

— Я?

— Не думай, что твоя жизнь ничего не стоит, Фалькио. Для меня ты почти что драгоценен. Понимаешь, я искренне считаю, что меня ты ненавидишь больше всех остальных людей в мире.

— В этом я с вами согласен, ваша светлость.

— Поэтому мне есть чему у тебя поучиться, Фалькио валь Монд. Превращая тебя из плащеносца в мое собственное любящее существо, я многое узнаю о том, как дрессировать людей и делать их полезными. Именно этим я и занимаюсь, Фалькио: делаю ненужное полезным.

— Вы творите чудовищ, — сказал я.

— Называй как хочешь. Но не заблуждайся на мой счет: делаю я это очень хорошо.

— С дочерью у вас все–таки не вышло. Она, может, и глупа, но в ней нет вашей подлости.

Патриана засмеялась.

— Моя дочь? О, моя дочь куда опаснее, чем я. Смею сказать, что она лучшее из моих достижений!

Я задумался. Лжет ли она? Я был готов жизнью поклясться, что Валиана — не исчадие зла. Нежели Кест и Брасти уже погибли от ее руки? Почему «испытание сердца» не выявило ее пороков? Или его результаты подменили? Неужели все было обманом?

— Достаточно, — велела Патриана. — Начнем твое обучение?

Она вернулась на свое место.

— Ты сказал мне, что никого больше не осталось, Фалькио, и девчонка, похоже, согласна с тобой, так что…

Она сделала знак стражнику, тот открыл дверь и вывел Алину. Всю окровавленную, в рваных лохмотьях. Изо рта торчал кляп, глаза ее округлились от ужаса. Стражник подвел девочку к нам и толкнул — она упала на колени передо мной. Уф отпустил мою шею, и я рухнул на колени подле нее.

— Почему? — спросил я. — Почему ты не съела тянучку? Почему позволила им…

— Довольно, Фалькио. Пора начинать.

По сигналу стражника клетку окружили слуги с пиками в руках. Один держал короткий металлический прут с ключом на конце. Стражник сунул его в замок и повернул. Остальные слуги подняли пики, чтобы не позволить животному выйти. Другой стражник прикрепил один конец пики к веревке, а другой — к ошейнику, крепко затянутому на шее Алины.

— Что вы делаете? Остановитесь! — крикнул я, но они не обратили на меня внимания.

Я дернул шеей, чтобы освободиться от лапищи Уфа, но другой стражник успел толкнуть меня, и я отлетел к прутьям клетки. Чуть раньше, когда я находился в подобной близости, лошадь пыталась напасть на меня, но теперь она озиралась по сторонам, надеясь сбежать сквозь медленно открывающуюся дверь клетки.

Как только дверь немного приоткрылась, слуги втолкнули Алину в клетку и заперли дверь на ключ.

— Смотри, что она станет делать, Фалькио. Увидешь, как она мучает свою добычу, прежде чем убить ее, чтобы живое существо испытало то же страдание и страх, которые эта тварь видела в глазах своих детенышей.

— Будь ты проклята! — закричал я. — Будь ты проклята, женщина! Вытащи ее оттуда! Вытащи, и я сделаю все, что ты захочешь. Поняла? Тебе ничего не нужно делать со мной. Я согласен на любую цену, только вытащи ее оттуда!

Алина скрючилась в уголке — над ней возвышался гривоносец. Лошадь обнажала зубы, и из пасти ее вырывалось утробное рычание. Копыта рыли землю.

— Ну что ты, Фалькио, все произойдет совсем по–другому, — повернулась ко мне герцогиня. — Знаешь, что интересней всего? Надеюсь, ты это тоже со временем поймешь: чем больше ты ненавидишь меня и злишься, тем быстрее все случится. Разве не странно? Когда ты увидишь, как эта тварь раздирает девчонку на куски, — а я для тебя и другие увлекательные зрелища приготовила, — ты станешь намного более податливым. Оказывается, у человеческого разума есть некие границы того, что он может вынести, и как только ты их разрушаешь… Как же это объяснить? Это словно превратить статую в первоначальную гранитную глыбу: тогда ты сможешь высечь ее заново, так, как тебе угодно, и создать форму, которая никогда прежде не существовала.

Лошадь подбиралась к девочке, пощипывала зубами ее волосы, щеки. Ярость, исходящая от зверя, была почти ощутима, она распространялась на всех и вся. Рот Алины был заткнут кляпом, но не думаю, что она даже пыталась кричать: страх парализовал ее.

— Ради всего святого, должна же в тебе остаться хоть крупица человечности…

Я услышал приглушенный, испуганный вопль Алины. Правое плечо ее обагрилось кровью.

— Видишь, она начинает кусать понемногу? Мы тоже поступали так с ее жеребятами. Уйма времени требуется, чтобы довести дело до конца. Можно даже подумать, что эта тварь разумна. — Посмотрев на выражение моего лица, она подумала и добавила: — Знаешь, оглядываясь назад, я начинаю понимать, что несправедливо называть эту тварь неудавшимся экспериментом. Все–таки она хоть чем–то полезна.

Я заставил себя встать на ноги и бросился на решетку клетки.

— Дан’ха ват фаллату! — закричал я. — Дан’ха ват фаллату! Герцогиня озадачилась.

— Что это еще значит? Даннават? Это какое–то… Ах ты ж… — Она захихикала, прикрыв рот рукой. — Никогда не слыхала ничего более милого! — Патриана обернулась к стражникам. — Он рассказывает этой твари сказки!

Стражники промолчали, но заухмылялись.

— Фей! — закричал я сквозь решетки. — Ты же лошадь фей! Неукротимая и неудержимая, никто не может заковать тебя в цепи. Дан’ха ват фаллату! Мы из одного табуна! Девочка из твоего табуна! Дан’ха ват фаллату!

Я рыдал и бросался на решетки, как безумец. Тянул к зверюге руки, но она стояла слишком далеко, а если бы и приблизилась, то оторвала бы их. Но животное не обратило на меня внимания и куснуло девочку еще раз, теперь уже за лицо.

Алина закричала. Щека залилась кровью.

— Они не могут посадить тебя на цепь, — кричал я. — Не могут связать тебя! Лошади фей свободны! Они защищают свой табун! Дан’ха ват фаллату! Она из твоего табуна! Ты должна защищать свой табун…

Лошадь не отошла от девочки — наоборот, ярость и безумие разгорались в ней с новой силой. Она била копытами рядом с Алиной, затем отошла на пару шагов назад и бросилась вперед, остановившись лишь в дюйме от ребенка.

— Дан’ха ват фаллату! — вскричал я снова. — Я — Фалькио валь Монд. Я храню свой табун, как и ты. Я сломлен так же, как и ты. Дан’ха ват фаллату! Мы из одного табуна. Дан’ха ват фаллату! Девочка из того же табуна. Защити табун! Тебя нельзя связать. Тебя нельзя заставить. Дан’ха ват фаллату! Защити девочку, она такая же, как и ты, как и я…

Из глаз моих брызнули кровавые слезы, и все вокруг расплылось. Я не знал, жива ли еще девочка, не собирается ли зверюга оторвать мне голову. Просто продолжал говорить с ней, умолять ее, повторял всё, что приходило мне в голову, и слышал лишь стук копыт о землю. Рык превратился в сердитое ворчание и ржание, сердце колотилось в моей груди. Я слышал, как сзади беспокойно перетаптываются стражники, как на них кричит герцогиня, но продолжал повторять снова и снова: «Дан’ха ват фаллату!»

Что–то ударило меня по голове, я упал на спину и утер слезы. Увидел, что лошадь бьется головой о решетку, словно хочет сломать ее, а потом краем глаза увидел Алину, неподвижно сидящую на земле. Подумал, что, наверное, она уже мертва, но потом заметил, как слуги шестами пытаются отогнать лошадь и забрать Алину. Грудь девочки ходила ходуном. Лошадь грызла пики и била копытами по решетке, и стражники не могли подойти ближе, даже несмотря на то что герцогиня кричала на них. Лошадь яростно ржала и билась всем телом о решетку — казалось, еще чуть–чуть, и железные прутья лопнут.

Уф поднял меня с земли. Герцогиня едва ли не вплотную приблизилась ко мне. Она улыбалась.

— Ты чудесен, парень, просто чудесен, — сказала она, трепля меня по щеке. — Как же замечательно. Я не видела ничего подобного! Думаю, тебе удалось добраться до глубин сознания этого чудовища — понимаешь, что это означает?

— Это означает, что ваши отвратительные пытки не удались, герцогиня.

— Не глупи, — сказала она и, поцеловав в щеку, прошептала: — Это значит, что и я смогу туда добраться.

Она отошла, чтобы вновь понаблюдать за тем, как лошадь бросается на решетки.

— Отведи его обратно в камеру, — сказала она моему стражнику.

— А что делать с лошадью? И девчонкой? — спросил второй, держа в руке сломанную пику.

— Оставьте их, — ответила Патриана. — Либо лошадь расшибет себе голову о решетки, либо ей надоест, и она убьет девчонку. Меня устраивает и то и другое. Есть о чем еще подумать.

Она снова повернулась ко мне.

— Дан’ха ват фаллату! Как же чудесно!

Уф перекинул меня через плечо и потащил обратно в камеру. На этот раз, пока мы шли обратно, он не издал ни звука.

СОВЕСТЬ ПАЛАЧА

Я проснулся от странного звука. В голове еще плавал туман, я, как и прежде, висел в цепях, прикованный к деревянному устройству, занимавшему бóльшую часть камеры. И в этот миг я вдруг понял, что кто–то плачет.

Открыл глаза. В камере царила тьма, и лишь у двери дрожал огонек свечи. Наверное, было уже далеко за полночь, хотя точнее не определишь. Я огляделся в поисках источника звука, думая, что проснулся от собственных рыданий. Но плакал другой. В углу на табурете сидел Уф, мой мучитель. Он держал в руке нож, которым кромсал плоть несчастных, утративших расположение герцога. Уф тихо плакал, шмыгая и утирая нос рукавом. Потом он полоснул себя по руке и наблюдал, как кровь вытекает из раны.

— Что ты делаешь? — прохрипел я и понял, что едва не порвал связки у клетки с лошадью фей. Брасти у меня в голове сказал, что такого быть не может, и я даже улыбнулся ему в ответ и хмыкнул.

— Не смейся, — произнес Уф, глядя на нож.

— Я смеялся не над тобой, а… неважно. Что ты делаешь?

— Лошадь выбрала, — сказал он с усилием. — Ты заставил лошадь выбирать.

— Не понимаю.

— Лошадь не убила девчонку. Ты говорил с лошадью, и она сделала выбор. Решила не убивать девчонку, — ответил он низким от боли и непонимания голосом.

Я даже хотел сказать ему, что все хорошо. Но все было плохо.

— Проклятая лошадь, — прошептал он и снова полоснул себя по руке.

Я не знал, как помочь ему, что сказать, чтобы он не чувствовал себя таким подавленным. Словно мне было дело до его чувств.

— Проклятая лошадь, — повторил он и поднял на меня глаза, полные слез. — Ты говорил с проклятой лошадью. Ты сказал ей не убивать девчонку. Лошадь… тысяча чертей… как же они измывались над этой тварью… и нас заставляли… а ты сказал ей, и она не убила. Я…

Он всхлипнул и снова полоснул себя по руке, в этот раз еще глубже и сильней.

— Я делаю то, что говорят. Герцог. И сучка эта, герцогиня. Но я же человек! — Он резко встал, и табурет отлетел к стене. — Я, черт побери, человек! — крикнул он, поднеся нож к моему лицу.

— Ты — человек, — тихо сказал я.

— Я — человек, — горестно повторил он. — Проклятая лошадь, бедная проклятая лошадь совсем свихнулась. Без мозгов, без сердца. Всё отобрали, всех… Но лошадь… Проклятая лошадь. Проклятая лошадь послушалась тебя и остановилась. Не убила девчонку. Проклятая лошадь послушалась и не убила. Лошадь! А мы мучали… мы убивали…

Он снова всхлипнул и отошел от меня.

— Я — человек, но какая–то проклятая лошадь лучше меня. Безумная чертова тварь, без мозгов и сердца. Лучше меня! — прокричал он последнюю фразу и повторял ее снова и снова, нанося удары по стенам, раня и проклиная себя. Смотреть на него было так же страшно, как и на лошадь фей, которая пыталась разнести клетку.

Наконец он выронил нож. Вытащил ключ из кармана и подошел ко мне. От него разило алкоголем, в глазах плескалось страданье.

— Ну–ка, скажи, — то ли грозя, то ли умоляя, произнес он. — Скажи, как мне стать… как перестать быть собой. И стать лошадью. Как я могу стать хорошим, как лошадь? Скажи мне, и я тебя отпущу. Выведу тебя. Только сперва скажи.

Я подумал, что он лжет, но заметил в углу, там, где лежал перевернутый табурет, узел с вещами. Там был плащ и рапиры.

— Скажи мне. Ты…

— Тише–тише. Я всё скажу.

— Сейчас же скажи. — Он пододвинул ко мне ухо, словно надеялся, что я прошепчу ему тайну, которая угодит прямо в сердце.

Я набрал воздуха, сделав болезненный вдох.

— Первый закон гласит, что люди свободны, — тихо пропел я. — Ибо без свободы они не станут служить от всего сердца…

* * *

— Первый закон — свобода, — неуверенно пел Уф, таща меня по коридору. — Первый закон — свобода. У человека есть сердце, оно должно быть свободно. Он должен сам выбирать. Ни бог, ни король не отнимут сердца и свободу тоже не смогут отнять.

Не слишком точная интерпретация первого королевского закона, но не хуже большинства версий, которые я слышал.

— Куда идти? — спросил он, когда мы добрались до лестницы.

Я посмотрел наверх.

— Девочка все еще там?

Он кивнул.

— Лошадь никого не подпускает. Почти сломала клетку. Святые угодники, девчонка, наверное, от страха сошла с ума.

— Тогда отведи меня туда. В конюшню.

Уф покачал головой.

— Нет, не нужно. Я отведу тебя туда, и стражники увидят, позовут других.

— Я заберу с собой девчонку.

Он вновь покачал головой.

— Нет же, болван. Столько знаешь — законы, лошадей. Но не дворец. Там слишком много стражников. Я выведу тебя другим путем, через кухни. Поварам все равно. Я дам им денег, пригрожу, что убью, если расскажут. Мы тебя выведем.

Теперь уже я покачал головой.

— Девчонка. Мне нужно забрать девчонку.

— И как потом ты выберешься из конюшни к воротам? Как откроешь ворота?

— Полагаю, мне понадобится быстрый конь.

Он посмотрел на меня так, словно я сошел с ума, затем рассмеялся.

— Ладно–ладно, законник, я отведу тебя на конюшню. Но сам уйду. Лошадь меня не любит.

— Возможно, она просто еще не познакомилась с тобой достаточно близко.

Уф не понял шутки и сказал:

— А теперь помолчи. Нужно провести тебя мимо первого стражника.

Он перекинул меня через плечо, поднялся по лестнице и стукнул в дверь шесть раз.

— Какого черта ты тут делаешь? — спросил стражник, открыв дверь и пропустив нас.

— Она, — ответил Уф, словно это все объясняло. Стражник не двинулся с места, и он добавил: — Этого к лошади. Сунут в клетку. Уже не выйдет.

— Мне таких приказов не давали, — осторожно сказал стражник.

Больше не говоря ни слова, Уф ударил его кулаком в лицо — стражник упал навзничь, стукнувшись головой о стену. Без сознания он сполз на землю.

— Говорил же, что приказ у меня на кулаке. Ну что, прочитал?

Уф спустил меня на землю, и мы прошли крадучись вдоль стены и добрались до конюшни. Там Уф сказал:

— А теперь прощай. Здесь распрощаемся. Ночью в конюшне никого нет, только сторож, который обходит двор. Он раз в час заглядывает внутрь. Я выйду через кухню. Больше не вернусь. И ты иди, умри с девчонкой и лошадью. Ты свободен. Выбирай сам.

— Спасибо.

Он покачал головой.

— Когда тебя привезли, я сказал, что убью тебя. А теперь ты сам убьешь себя. Разницы нет.

— Для меня есть.

Он согласно кивнул, развернулся и пошел обратно.

Я скользнул внутрь конюшни и увидел зверюгу в клетке, стоявшей посередине. Она все еще раздувала ноздри и перебирала копытами, но на решетку больше не бросалась. Я молча подошел ближе, понимая, что, несмотря на уверения Уфа, стражники могут появиться здесь в любой момент, хотя бы ради того, чтобы узнать, мертва ли девчонка или еще нет.

Лошадь всхрапнула и заржала, и мне стало не по себе.

— Фалькио? — прошептала Алина.

— Да, это я. Ты в порядке?

Она кивнула; я едва мог разглядеть ее в полумраке конюшни.

— Она не сильно кусалась, только двигаться мне не разрешает. Храпит, когда я пытаюсь встать.

— Понятно, — сказал я.

Я протянул руку сквозь решетку к лошадиной гриве.

— Привет, девочка, — ласково сказал я.

Лошадь куснула меня и лягнула задними копытами решетку.

Боль привела меня в чувство.

— Дан’ха ват фаллату, — сказал я. — Я из твоего табуна, чертяка. Больше не кусайся.

Лошадь снова всхрапнула.

— Злится, — сказала Алина.

— Знаю.

— Она злится, но, думаю, все понимает. Когда я разговариваю с ней, лошадь меня понимает. Если я говорю, что не буду вставать, она оставляет меня в покое. А если говорю, что хочу подвинуться, лошадь начинает сердиться. Думаю, она все понимает, Фалькио, и ужасно злится.

Я вздохнул.

— Я тоже злюсь. Они забрали моего короля. Убили его, и моих друзей, и мою жену. Понимаешь, чертова зверюга? Они забрали у меня жену. Жену — она была всем для меня, моим табуном. Дан’ха ват фаллату. Ты злишься? Посмотри на девочку. Она тоже злится, — сказал я лошади, показывая на Алину. — Они и у нее отобрали семью, ее табун.

Лошадь чуть не оторвала мне руку, но я ее вовремя убрал.

— Ладно, больше не буду тыкать в тебя пальцами.

Я подошел к стене, где висел железный прут с ключом на конце, и снял его.

— Они убили весь твой табун, — сказал я небесной лошади. — Они убили и наши табуны. Теперь у нас есть выбор. Дан’ха ват фаллату. Мы можем стать одним табуном и вместе драться с ними или умереть поодиночке.

Я вставил ключ в прорезь замка. Лошадь начала бить копытами и ударяться о прутья решетки.

— Пришло время выбирать. Сейчас я открою дверь. Ты можешь напасть на меня, и тогда я погибну, и девчонка тоже, когда они придут за ней. А можешь сбежать — тогда они убьют нас, а со временем найдут тебя и тоже убьют. Или ты можешь вывезти нас из дворца. Поодиночке нам не выбраться отсюда живыми, но ты можешь нас спасти: мы проломим ворота и, возможно, даже выживем и прорвемся в город.

Лошадь немного успокоилась, но не подавала никаких знаков, что поняла мои слова. Да я и сам не знал, какого знака ждал от нее.

— Открывайте клетку, Фалькио. Быстрей! Я слышу, как они идут, — сказала Алина.

— Дай знак, что поможешь нам, — обратился я к лошади. — Дан’ха ват фаллату. Покажи, что считаешь нас одним табуном.

Послышались крики. Наверное, кто–то увидел меня, и скоро сюда прибегут стражники. Я надеялся, что их будет не слишком много: я был настолько слаб, что вряд ли бы справился даже с двумя. И вдруг лошадь пошевелилась, огромная зверюга вдруг уменьшилась в размере. На самом деле она встала на колени, пригнувшись к земле. Я повернул ключ в замке и открыл дверь клетки.

— Забирайся на нее, — сказал я Алине.

Девочка посмотрела на меня как на сумасшедшего.

— Либо она поможет нам, либо нет. Забирайся. — Я поднял Алину и усадил на спину лошади.

Девочку она не убила, и я счел это хорошим знаком и сам неуклюже взобрался на спину животного. Как раз в это время в дверь вбежали первые стражники.

Я прижался к спине лошади.

— Дан’ха ват фаллату, — сказал я, поглаживая ее шею. А затем зашептал на ухо еще одно слово, которое помнил из книги с легендами. — К’хей. К’хей, к’хей, к’хей. Лети. Лети. Лети.

Когда стражники подбежали к клетке, обнажив клинки, я почувствовал, как подо мной начали перекатываться мыщцы лошади фей; заржав, словно гром разгневанного бога, она бросилась к двери клетки, растоптав стражников, угодивших под копыта, а затем рванула из конюшни прямо в звездное небо.

МЕЛКИЕ ГОРЕСТИ

Удержаться на спине животного было так же трудно, как устоять на ногах во время землетрясения. Меня болтало в разные стороны, и держался я лишь благодаря тому, что лошадь вовремя меняла направление, подхватывая меня. Алине было еще хуже.

— Сунь руки в петли плаща, — крикнул я, когда мы неслись к воротам, а под копытами лошади остался очередной стражник.

К стражникам лошадь фей жалости не питала, словно помнила каждую рану, каждый удар и порез. Наверное, именно так и было.

— За ворота! — прокричал я ей в ухо. — Нужно убираться отсюда! Ты не можешь убить всех стражников во дворце.

Полагаю, что если она и не поняла моих слов, то угадала их значение, потому что чуть не скинула меня в ту же секунду.

— Ладно! Можешь растоптать их всех и каждого, но тогда они убьют девочку. Защити ее! Защити жеребенка!

Не знаю, расслышала ли лошадь мои слова сквозь крики стражников, но она наконец бросилась к дальним воротам. Огромные, двенадцать футов в высоту, они были сделаны из таких же крепких прутьев, как и ее клетка. Я надеялся, что замок на них не слишком надежный.

— Держись! — крикнул я Алине и прижался к лошадиной шее, когда животное молнией бросилось вперед. В какой–то момент я даже испугался, что она сейчас врежется в ворота головой, но в последний момент она встала на задние копыта, а передними ударила в металлическую решетку. Прутья погнулись, замок отлетел в сторону, и мы вырвались на свободу.

За спиной раздавались крики, свистели пролетающие мимо арбалетные стрелы. По крайней мере две вонзились лошади в ляжки, но даже если она и почувствовала боль, то никак этого не показала — просто продолжала скакать по главной улице. Я возблагодарил святых за то, что уже спустилась ночь и немногие погибнут под копытами взбесившейся твари.

Мы проскакали не меньше мили, и лишь потом лошадь позволила мне править. Без узды и стремян: я показывал ей дорогу с помощью ослабевших ног.

— Куда мы едем? — спросила Алина, когда мы наконец–то перешли на шаг.

Я слез с лошади, чтобы размять ноги, но мне пришлось опереться на круп животного, чтобы не упасть.

— Нужно сориентироваться, — ответил я. — А потом поедем к малым городским воротам и попытаемся прорваться силой.

— Нет, — сказала Алина.

— Что значит «нет»?

— Сегодня последняя ночь Ганат Калилы, — ответила она. — Завтра на Тейяр Рижу соберутся все знатные семьи. Мы пойдем на Валун, и я буду представлять свой род.

— Ты с ума сошла? Они тебя убьют — и меня тоже, как пить дать.

— После Кровавой недели наступает День милосердия. В этот день никому нельзя причинять вред или арестовывать, если они не нападут первыми.

Я вздохнул и поглядел в ночное небо.

— Скажи мне, и чем это все закончится? — устало спросил я. — Что будет потом?

— Я смогу найти убежище в какой–нибудь знатной семье или вообще уехать из города. Но при этом сохраню свои права наследования, Фалькио.

— Права наследования? И чего они стоят, если герцог хочет убить тебя?

— Это все, что мне осталось. Все, что оставила мне мать… и отец…

— Прости. Я никогда не встречался с лордом Тиарреном, но уверен, он был…

— Замолчите! — вскричала она. — Вы ничего не понимаете.

Я подчинился и просто продолжил шагать вперед. Может, девчонка права? И все действительно настолько просто? Могут ли обычаи Ганат Калилы защитить Алину, учитывая, что здесь находится герцогиня?

Улицы были пусты. В последнюю ночь Кровавой недели жители попрятались по домам, потому что со всеми, с кем хотели, уже сразились, кого смогли — убили. Даже трудно выразить словами, насколько я ненавидел это место.

— Здравствуйте, — раздался вдруг женский голос с уличной скамьи, скрытой тенями.

Алина вскрикнула, я тут же обнажил рапиру, лошадь дернулась и рванула на голос, готовясь бить копытами.

Женщина не убежала — она спокойно встала и коснулась лошадиной морды, словно не боялась огромной зверюги.

— Дан’ха нета ват фаллату, — мягко сказала она. — Я не из твоего табуна, Матушка. Но я не враг тебе.

— Кто вы? — спросил я, наставляя на нее рапиру.

Это была прекрасная женщина в белых одеждах, покрывавших тело, плечи и руки. Прозрачный легкий материал блестел в лунном свете. Темные волосы, частично скрытые капюшоном из той же ткани, обрамляли спокойное и нежное улыбающееся личико. Такое лицо ни один мужчина не забудет.

— Кто вы? Кому служите?

— Я — друг в часы тьмы, — сказала она. — Я — свежий ветер под палящим солнцем. Я — вода и вино, которыми щедро делятся с ближним. Я — отдых после боя и исцеление ран. Я — друг в часы тьмы, — повторила она. — Я здесь ради вас, Фалькио валь Монд.

— Сестра. Сестра Милосердного света.

— Чего? — удивленно спросила Алина.

Орден Милосердного света считался религиозным орденом. Говорили, что у монахинь есть особый дар исцеления, ясновидения, а также… прочие чары.

— Это блудница, — ответил я.

Женщина рассмеялась.

— Полагаю, что и это я, — сказала она без гнева и стыда.

— Что вам нужно? — спросила Алина.

— Исполнить клятву, почтить волю бога и заповеди моей святой.

— Святая Лайна, Ставшая шлюхой ради богов, — моя любимая святая, сестра, — спокойно сказал я. — Но время сейчас не подходящее.

Она подошла ко мне и, как бы невзначай отстранив рукой клинок, коснулась моей щеки.

— Вам больно,Фалькио. У вас есть множество причин, чтобы сомневаться в доброте незнакомого человека. Но я вам не враг. Меня зовут Эталия, я пришла для того, чтобы спрятать вас от врагов, исцелить раны и спасти сердце. — Она заглянула мне в глаза. — Но вы все еще сомневаетесь. Вы законник, вам нужны доказательства и свидетельства, и я предоставлю целых три. Этого хватит?

— Зависит от того, насколько они убедительны.

— Я докажу вам это, Фалькио, с помощью магии, воспоминаний и сердечной боли, хоть мне и не хотелось бы прибегать к последнему средству.

— Фалькио, я ей не верю, — прошептала Алина.

Эталия улыбнулась.

— Твой отец, малышка, с тобой бы не согласился. Назвать его имя вслух?

Девочка замерла.

— Как хочешь. Время бежит, тьма, скрывающая нас, не продлится вечно, так что вот мое первое доказательство.

Она подошла к лошади и взяла ее обеими руками за морду. Я думал, что животное откусит ей голову, но гривоносец лишь опустил голову — Эталия поцеловала лошадь фей между глаз.

— Благодарю тебя, Матушка, — мягко сказала она. — Ты снова встретишься со своими жеребятами на дальних пастбищах, лежащих за горизонтом долгой ночи, но это случится еще не скоро, через много лет. Тебе предстоит еще многое совершить.

Я был поражен.

— Как вам…

— А как вам удалось спасти девочку? — спросила Эталия. — Как вы смогли оседлать лошадь фей? Она позволила вам сделать это, потому что видит сердца насквозь: и ваше, и девочки, и мое.

Она подошла ближе.

— А вот второе доказательство, — сказала она и встала на колени передо мной, молитвенно подняла обе руки, сжав ладони. Так древние выражали свою благодарность.

— Не понимаю, почему вы…

— Благодарю вас? Потому что вы спасли мою жизнь, Фалькио валь Монд. Мое второе доказательство поможет вам принять мою помощь.

— Мы никогда прежде не встречались, сударыня. Вряд ли я забыл бы ваше лицо.

Она улыбнулась и поднялась с колен.

— Я была моложе.

— Сколько вам лет? — спросила Алина.

— Я встретила и проводила двадцать три лета. Но когда Фалькио спас меня, мне было тринадцать, как и тебе.

Я попытался вспомнить. Действительно, я побывал в Рижу десять лет назад по поручению короля. Приехал, чтобы рассудить спор между ювелиром и землевладельцем. Король желал, чтобы правосудие свершилось даже в Рижу, в городе, который никогда о нем не слыхивал и подчинялся лишь капризам герцога.

— Ах, — вздохнула Эталия. — Как быстро ваш разум возвращается на излюбленную тропу. Вы очень часто думаете о короле и его законе, но не вспоминаете незначительных милостей, оказанных другим на этом пути. Не помните девушку, которую один мужчина схватил на улице и удерживал против ее воли…

— Шлюха! — воскликнул я, не подумав. — То есть девушка… Вы — та девушка, которая стояла на углу улицы… Я помню…

Она терпеливо улыбнулась.

— Да, этот человек заплатил за мои услуги, но требовал большего, и я ему отказала.

— Он предложил вам больше денег, — сказал я, вспоминая, как он швырнул ей в лицо пригоршню монет.

— Но мы берем деньги лишь для того, чтобы тот, кому мы помогаем, ценил наши дары. А люди считают, что платят нам, словно покупают свинью на рынке.

— Уверена, что многие не отказались бы воспользоваться ими бесплатно, — заметила Алина.

— Тише, дитя, — сказала Эталия. — Дай ему вспомнить.

— Да там и вспоминать нечего, — ответил я. — Я помню этого человека и то, как просил его угомониться. Он не послушал меня — пришлось его проучить. Потом он пошел домой, слегка помятый, но живой, а я уехал. На моем месте это мог бы сделать любой городской стражник или приличный торговец. Я собирался покинуть город, потому что мне не удалось сохранить жизнь ювелиру, ради которого я приехал.

Она разочарованно покачала головой.

— Когда это происходило, мимо прошли три городских стражника. Множество торговцев и знатных господ. Никто из них не остановился. Никто, только вы. Неужели вы не можете порадоваться тому, что спасли мою жизнь? Пусть даже и жизнь шлюхи, если вам так угодно?

— Простите меня, сударыня, я не хотел вас обидеть.

— Я и не обижаюсь, так что лучше выслушайте мое третье доказательство.

Она положила руки мне на грудь и наклонилась. В какой–то миг я подумал, что она собирается поцеловать меня, и не знал, как отреагировать, но тут она приникла к моему уху и шепнула:

— Я знаю, как сильно ты меня любишь, знаю, что ты бы дрался за меня, но не здесь и не сейчас. Я заплачу за нас обоих. Не стану царапаться, кусаться и кричать — наоборот, сделаю так, чтобы этот карлик почувствовал себя великаном. Всем известно, что герцог никогда не ложится в постель с одной женщиной дважды. Он оставит нас в покое, уйдет со своими грязными рабами и со своим грязным королем, а мы с тобой вместе состаримся и еще посмеемся, когда эти индюки упокоятся на наших полях.

Я оттолкнул ее.

— Нет!

Эталия продолжала смотреть на меня.

— Мне жаль, мне очень жаль, что вы ее потеряли.

Я грубо схватил ее за плечи.

— Как? Откуда вы знаете? Как вы вообще узнали, что она мне сказала? Отвечайте!

— Потому что я Эталия, сестра Милосердного света, которая поклялась помочь вам. По–другому я не смогла бы убедить вас, Фалькио валь Монд из Пертина. Потому что вы не можете принять милосердия, не ощутив прежде боли.

Эталия отвернулась от меня и пошла к переулку.

— Фалькио, — позвала Алина. — Фалькио, что мы будем делать?

— Мы пойдем с ней, — ответил я и положил руку на лошадиную гриву, чтобы дать понять, что мы уходим. И мы медленно пошли следом за Эталией.

НОЧЬ МИЛОСЕРДИЯ

Трудно описать эту ночь, всё, что сделала Эталия и что она забрала у меня. Женщина спустила с цепи боль, которую я давно и глубоко прятал в душе: по сравнению с ней многодневные пытки показались мне небольшим ожогом. Когда нечаянно прикасаешься к раскаленной печке, боль поначалу острая, но долго не длится. А это…

Когда мы подошли к храму, который, по моим воспоминаниям, не сильно отличался от борделя, меня отвели в комнату Эталии. Алина сказала, что ни за что не расстанется с лошадью, поэтому им отвели место за храмом: там лошадь могла поесть, а девочка — поспать. Эталия пообещала, что здесь нас никто не найдет; у меня совсем не осталось сил, поэтому я ей доверился.

Она велела мне лечь в постель.

— Мне нужно помыться, — предупредил я.

— Я помою тебя, — ответила она и знаком приказала снять плащ. Моя остальная одежда превратилась в рваные лохмотья, пропитанные запекшейся кровью, грязью и нечистотами, и при этом невыносимо смердела. С помощью ножниц Эталия разрезала рубаху.

— Прекратите, — запротестовал я.

Она показала на новую одежду, лежащую на столе аккуратной стопкой.

— Вот одежда для вас, — сказала она. — А тряпки вам больше не пригодятся: связанные с ними воспоминания смердят так же сильно, как и они.

Я засмеялся, но она даже не улыбнулась. Осторожно двигая ножницами, срезала остатки одежды, распарывая ее по швам. Помогла мне освободиться от рубахи и штанов, и даже сапоги с ее помощью свалились с ног.

Она заставила меня, грязного и нагого, лечь в постель, а сама ушла в небольшую комнатку. Вернулась оттуда с чашей и полотенцем. Села рядом со мной. Взяла со стола кувшин с водой.

— Простите меня, — сказала она. — Я знаю, что они применяли мази, усиливающие боль, но обещаю: от этой вам станет легче.

Она начала нежно промывать мои раны, смывая толстый слой запекшейся грязи с груди, лица, ног и прочих частей тела. Процесс был долгим и мучительным, и, как бы нежно она ни старалась прикасаться, кожа горела, как в аду. Некоторые раны сильно загноились, но она промыла их, не сказав ни слова. Поначалу мазь жгла, но постепенно пришло блаженное облегчение. Когда Эталия закончила, я уже не чувствовал боли и вообще почти ничего не ощущал. Мои веки слипались, но она сказала:

— Еще не время для сна.

Я открыл глаза и посмотрел на нее. Женщина сняла несколько слоев тонкой прозрачной ткани, окутывавшей ее, но последний полностью облегал тело, и в лунном свете, льющемся сквозь окно, я увидел ее всю.

— Нет.

— Вы боитесь, — сказала она без обиды и злобы.

— Я… — И тут я понял, что и впрямь боюсь, но не того, о чем подумала она. В таком было стыдно признаваться вслух даже самому себе.

Она уложила меня на спину и нежно погладила по бедру.

— Вы боитесь того, что внутри вас. — Эталия говорила со мной нежными прикосновениями мягкой кожи. — Того, что вы обнаружили в себе в день, когда ее забрали.

Я напрягся, попытался отделаться от ее рук и отвернуться, но она прижала меня к постели и оседлала.

— Вы боитесь причинить мне зло, Фалькио. Думаете, что если даже на секунду откроетесь, то ярость выплеснется и вы выместите на мне кулаками свою злобу и жестокость.

— Эталия… не надо.

— Я не боюсь, Фалькио валь Монд. Знаю, что у вас внутри. Вы слишком долго носили это в себе. Ярость спасала жизни вам и вашим товарищам, когда уже не хватало сил или умения, но теперь нужно ее отпустить. Теперь вы сильны, могущественны, не нужно носить в своем сердце этот темный сосуд. Нужно расшатать его и излить содержимое, полностью избавиться от него.

Она почти незаметно двигала бедрами, но ощущение было такое, словно сила, исходящая из нее, разливается по всему телу, преодолевая сопротивление, разрывая оковы, в существовании которых я даже себе не признавался.

— Пожалуйста, — сказал я. — Пожалуйста, остановитесь.

Эталия наклонилась и взяла мою левую руку, завела ее за изголовье постели. Я почувствовал, как что–то обматывается вокруг моего запястья. Попытался вырваться, но не смог. Я дернул второй рукой, но женщина уже и ее успела привязать.

— Остановитесь, — повторил я.

— Я не боюсь, Фалькио. Я не верю, что жестокость, живущая в вашем теле, сильнее милосердия, обитающего в вашей душе, даже когда вам больно и вы в ярости.

Она встала и, подойдя к изножью, достала еще один ремень, прикрепленный к полу.

— Я не могу заставить вас поверить мне, потому что вы слишком сильно себя ненавидите, чтобы принять истину о себе. Поэтому я свяжу вас, и вы выпустите из своего сердца всю ярость, но не сможете причините мне вреда.

Женщина смотрела на меня так, словно ждала ответа, но я не мог ничего сказать. Не чувствовал ничего, кроме стыда, и все слова покинули меня.

Эталии и этого хватило, она вернулась в постель и вновь оседлала меня.

Моя обычная язвительность все–таки прорвалась.

— Похоже, что…

Эталия положила палец мне на уста и вновь нежно начала покачиваться. Я не двигался; это продолжалось очень долго, и мне даже показалось, что в какой–то момент я уснул. Но потом вдруг понял, что нахожусь уже внутри нее, а она все так же нежно раскачивается взад и вперед. Я испугался, что сейчас скажу что–нибудь ужасное, но от раскачивания лона голос мой стих. Иногда мне казалось, что я вот–вот заплачу, но ее мерные движения и руки, упирающиеся мне в грудь, помогали сдержаться. Я не знал, сколько уже прошло времени, — помню лишь, что в окно начали пробиваться первые лучи солнца прежде, чем я заговорил. Голос мой был так тих, что она попросила меня повторить. А может, не просила. Может, просто хотела, чтобы я сам себя услышал.

— Ремни, — сказал я. — Сними с меня ремни.

* * *

Это утро отличалось от всех предшествующих и вообще всего, что только можно себе представить. Я снова проснулся, но раны уже не болели. А что еще важнее, боль, сидевшая во мне жалом так много лет, тоже исчезла. Хотел бы я сказать, что это случилось раз и навсегда, но даже тогда я понимал, что впереди меня ждет еще немало боли. Но это будет потом.

Я услышал тихое пение, оглянулся и увидел, что Эталия стоит у окна. Она наливала в чашку какой–то горячий напиток и раскладывала еду на тарелке. Этим утром на ней было простое летнее платье, белое с голубым, и в нем она совсем не походила на ту таинственную эфирную незнакомку, которая поприветствовала меня прошлой ночью. Она показалась мне еще красивее.

— Пора завтракать, — сказала она. Поставила на темный деревянный поднос две тарелки и чашки и поместила его на маленький столик у постели. Сама села рядом.

Я сделал глоток — в чашке оказался некрепкий травяной чай с медом. На тарелках была простая еда: хлеб с вареньем и куски сыра. Я собирался уже пошутить, сказав, что съел бы жареного цыпленка, но она лишь покачала головой.

— После того, чем они кормили тебя и что с тобой сделали, не стоит принимать тяжелую пищу. Тебе нужно что–то легкое и не слишком много, по крайней мере на первых порах.

Я согласно кивнул: честно говоря, я давно не чувствовал себя настолько хорошо, что даже нужные слова не находились. Я почесал подбородок и с удивлением не обнаружил бороды. Каким–то образом она побрила меня, пока я спал.

— Спасибо, — сказал я.

Она улыбнулась и ответила так, словно я произнес что–то очень оригинальное:

— Вот и замечательно.

Мы завершили трапезу в полном молчании, но после я почувствовал потребность поговорить.

— Где девочка?

— Полагаю, прямо сейчас она взбегает по лестнице, — ответила Эталия.

Тут же раздался стук в дверь, и голос Алины произнес:

— Фалькио! Фалькио! Вы здесь? Мне сказали, чтобы я не беспокоила вас, но я им не верю. Фалькио, вы ранены?

Эталия встала и открыла задвижку.

— Он здесь, дитя. Не стоит беспокоиться и ломать руки о дверь. Не обратив на нее внимания, Алина взобралась на постель.

Вспомнив о том, что лежу обнаженный, я едва успел прикрыться простыней.

— Фалькио! С вами все в порядке?

— Все отлично. А как ты?

— Прекрасно. И Чудище тоже.

— Чудище?

— Лошадь, ну же! Вы уверены, что уже в порядке? Выглядите каким–то одурманенным.

— Клянусь, со мной уже все хорошо.

— Ладно, — сказала она и посерьезнела. — Нам скоро нужно идти, Фалькио. Церемония начнется через пару часов, нам надо появиться там до того, как они начнут вызывать всех по именам.

Я все еще не был уверен в том, что следует так поступить.

— Ступай вниз и жди там, дитя мое, — сказала Эталия. — Поешь пока, а нам с Фалькио нужно еще кое–что обсудить.

— Что обсудить? Плату за услуги? — язвительно спросила Алина и поскакала вниз по лестнице.

Эталия закрыла дверь на щеколду, прежде чем сесть рядом.

— Девочка не ошиблась, — заметила она.

Не мне судить: святые лишь знают, что эта женщина сделала для меня гораздо больше, чем я мог надеяться. Но все равно отчего–то мне стало больно.

— Денег у меня немного, но все, что есть, — твои. А то, что я останусь должен, обязательно найду и принесу тебе позже, когда смогу. Назови цену, Эталия: какой бы она ни была, я буду вечно благодарен тебе.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Какие мудрые и благородные слова. Даже удивительно, что ты не поэт.

Я пожал плечами, желая как–нибудь сострить в ответ. Но в голову ничего не приходило.

— Ты спросил, поэтому я назову свою цену, драгоценный мой.

Всех ли, кому Эталия помогает, она наутро зовет «драгоценными», подумал я. Хотелось бы верить, что это не так.

— Цена моя такова. На юге, недалеко от Бэрна, у Западного берега, есть остров. Это прекрасное место, не тронутое распрями, вдали от торговых путей. Там водится много рыбы и дичи, растут прекрасные цветы и ягоды. Воды там прозрачные и чистые, и солнечный свет по утрам струится меж деревьев по пляжам, словно дождь по песку.

— Я не понимаю. Чего ты хочешь? Чтобы я привез тебе этот остров?

Она улыбнулась.

— Да. Я хочу этот остров. Он мой по праву, достался мне по наследству от родителей еще до того, как я вступила в орден.

— Тогда что? Прости, Эталия, я не пойму, чего ты у меня просишь. Если этот остров и так твой…

Она наклонилась и поцеловала меня в губы.

— Я хочу тебя, — сказала она. — Хочу, чтобы ты остался со мной. Мы уедем отсюда и по южному торговому пути доберемся до того берега. А там купим лодку и поплывем на остров. А если нам надоест, мы всегда сможем вернуться на большую землю.

— Но ты же сестра ордена…

Она улыбнулась.

— Я провела здесь первую часть своей жизни, Фалькио, и воздаю ей честь тем, что сейчас оставляю орден. Судьбой мне было предсказано ждать тебя здесь, чтобы исцелить и освободить. Я исполнила свое предназначение и должна теперь уехать.

— И ты хочешь, чтобы я отправился с тобой? Но, Эталия, ты же почти не знаешь меня.

— Глупенький, я прекрасно знаю тебя. Но соглашусь: ты не знаешь меня так же хорошо. Ты веришь, что я понравлюсь тебе, когда ты узнаешь меня получше? Что ты полюбишь меня?

— Я… В это поверить несложно, просто…

Она нежно посмотрела на меня.

— Тебе трудно поверить, что мы предназначены друг для друга? Ты не думаешь, что мы оба достойны счастья и сможем обрести его друг в друге?

— Я не знаю. Вчера я бы никогда в такое не поверил… Но сегодня… Просто не знаю.

Она встала, погладила меня по груди и снова поцеловала.

— Значит, буду знать я, за нас обоих — по крайней мере, на какое–то время.

Она опять поцеловала меня, и мы долго не могли оторваться друг от друга, пока я наконец не оттолкнул ее как можно нежнее.

— Я не могу, — тихо сказал я. Скорее себе, чем ей.

Эталия сжала мои руки.

— Можем забрать с собой Алину. Ни здесь, ни где–либо еще у нее нет никакой надежды. Ее отец был глупцом, раз считал, что его безумный план принесет хоть что–то, кроме горя.

— Мои друзья, плащеносцы… Ты не понимаешь… Мой король отдал приказ, и я должен его исполнить.

— Какой? Найти королевские чароиты? Сколько раз ты готов был принять смерть за своего короля?

— На один раз меньше, чем он за меня, — сказал я, но прозвучало это чуть высокомернее, чем я хотел.

— Послушай меня, Фалькио. Я уже доказала тебе, что знаю, о чем говорю. Там ты не найдешь ничего, кроме боли, ранений и смерти. Ты долго и усердно сражался, и боги, кому бы ты ни поклонялся, благодарны тебе. Они направили твои пути ко мне, а я — дорогая награда.

— Я не желаю, чтобы боги награждали меня женщиной, словно каким–то медным кубком на карнавале, — раздраженно ответил я.

— Значит, ты именно так меня воспринимаешь? Как вещь, которую нужно заслужить, а не просто получить? Как шлюху?

— Я не сказал…

— Я шлюха, Фалькио, и горжусь этим. Я отдавалась, чтобы выяснить, где тебя держат, когда пришла весть о твоем пленении. И печальному, сломленному охраннику тоже отдавалась, чтобы он отнесся к тебе с милостью. Прошлой ночью.

— Охраннику… палачу. Значит, это ты?

Теперь все понятно. Она использовала свои чары над охранником, чтобы навестить меня в узилище. Вот что изменило его.

— Я думал… Думал, это мои слова, то, что я ему говорил… Я бы никогда не попросил тебя о таком…

— Глупец. Конечно же, его изменили твои слова, но и мои ласки тоже. Твоя мудрость пробудила его разум, а мое тело — его сердце. Иногда в мире все происходит именно так, и мне нечего стыдиться, даже если ты попытаешься упрекнуть меня.

— Прости меня, — пробормотал я. — За все.

— И опять ты не можешь поверить в то, что достоин любви, — отвернувшись, сказала она.

Я протянул руку, но она отстранилась.

— Я не могу бросить девочку. Даже если я отрекусь от Кеста с Брасти, от королевского приказа и всего остального. Девочка решила остаться в городе до конца Ганат Калилы, чтобы сохранить имя своей семьи, и я не могу отпустить ее одну.

— Лучше скажи «не брошу», Фалькио: не нужно, словно ребенок, делать вид, что от тебя ничего здесь не зависит.

— Я не брошу ее, Эталия.

Она снова повернулась ко мне — в глазах стояли слезы.

— Значит, ты не исцелился, ты все так же сломлен и до сих пор не веришь, что заслуживаешь любви. Считаешь, что должен драться, драться и драться, пока не умрешь, и только тогда придет избавление, только тогда ты освободишься и начнешь искать меня. Ты все еще ранен, Фалькио, и потому ты ничего мне не должен. Иди навстречу своей погибели, а я пойду навстречу своей.

На этом все и закончилось. Она села на стул у окна и тихо плакала, пока я надевал одежду, приготовленную для меня. Наконец я застегнул плащ, и он показался мне таким тяжелым, как никогда прежде.

Я заговорил с ней в последний раз, зная, что это глупо, но не мог сдержаться. Эталия права, но правы и Кест с Брасти. Когда мы придем на Рижуйский валун в конце Кровавой недели, герцог просто нарушит клятву и пошлет своих солдат убить нас. Я явился сюда не побеждать, а умереть, пытаясь победить.

И все же…

— Когда все закончится, — сказал я, встав перед ней на колени, — когда девочка будет в безопасности, я приду сюда, куда угодно, где бы ты ни была. Если я приду, ты примешь меня? Поверишь в то, что я хочу счастья и любви?

Она грустно улыбнулась мне на прощанье.

— Если ты вернешься, я буду ждать тебя здесь. Если ты вернешься, я скажу тебе «да».

В голосе ее была такая печаль и обреченность, что я понял: мы больше никогда не увидимся.

НИКТО НЕ СМОЖЕТ РАЗБИТЬ ВАЛУН

Торжества по случаю окончания Кровавой недели проводились на Тейяр Рижу, или Рижуйском валуне, как называли это место жители. Площадь, с которой начинался город, лежала прямо у стен герцогского дворца. Вообразите огромный, почти идеально плоский камень величиной с городской квартал, обсаженный со всех сторон шелковистой травой и яркими цветами, испускающими сладковатый аромат. А теперь представьте, что вся эта красота находится в центре самого развращенного города в мире.

Толпа собралась огромная, потому что герцог требовал, чтобы в День посвящения на Валуне сходились все жители города. В давние времена в этот день проводился ежегодный городской праздник в память о битвах, в которых воевали предки, чтобы отстоять Рижу. Но когда из своих странствий по Востоку герцог привез новые обычаи, Кровавая неделя стала начинаться как раз за семь дней до Дня посвящения, который сразу же переименовали в Утро милосердия. В этот день все выжившие горожане получали пощаду и обещали герцогу, что сложат за Рижу голову, если это потребуется.

Мы с Алиной затерялись в толпе, внимавшей герцогу. Речь удалась на славу: он долго и витиевато рассуждал о долге и чести, так что к концу оказалось, что эти два понятия означают одно и то же. Все свелось к тому, что нужно исполнять законы и повиноваться дворянам.

Герцог стоял на широком помосте, справа от него расположился Шивалль с сыном, слева — мальчик, помогавший Балу Армидору. Помост охраняли стражники, окружившие его со всех сторон и грозно глядевшие на толпу. Мы стояли почти у самого края, как можно дальше от герцога и его верных слуг.

— А теперь, добрые жители Рижу, — торжественно провозгласил герцог, — городской мудрец зачитает имена благородных домов, чтобы вы не забывали своего долга перед вельможами.

Городской мудрец оказался подслеповатым дряхлым стариком. Его работа состояла в том, чтобы называть имена знатных семейств. Чем благороднее ваша кровь в глазах богов, тем выше находится ваше имя в списке и тем позже его назовут.

— Зачитай имена, — приказал старику герцог. — Зачитай имена, и пусть все узнают, что городской мудрец вещает от имени богов и слово его не подлежит сомнению.

— Калабриан, — промолвил мудрец сиплым голосом, едва лишь герцог закончил.

Мужчина в синих одеждах поднял кулак вверх.

— Иробель Калабриан постоит за Рижу! — воскликнул он.

Раздались аплодисменты.

— Олдет.

Встала женщина с детьми и подняла кулак.

— Маллия Олдет постоит за Рижу! — прокричала она.

Снова захлопали.

Так продолжалось некоторое время, пока от мелких дворян не перешли к крупным. Я спрашивал себя, какова роль городского мудреца: неужели боги в самом деле различают людей по крови и считают одних более важными, чем других? Есть ли у них предпочтения, и если да, то на чем они основаны? Ответов я не знал, потому что жизненный опыт говорил мне, что боги с удовольствием проливают любую кровь, и чем больше, тем лучше.

— Хамбер, — молвил мудрец.

Ришель Хамбер. Очередной дворянин, клятва верности, ликование.

Вряд ли простолюдинов это действо развлекало. Но дворяне были их хозяевами, покровителями и покупателями — наверное, так бедняки могли проследить за тем, кто еще жив, а кто уже умер, чей род возвысился, а чей пал.

— Баррет.

— Перрен.

— Квистеллиос.

— Зьерри.

Мудрец все продолжал перечислять знатные семейства, но фамилию Тиаррен так и не назвал.

— Лучше уйти, — сказал я, взяв Алину за руку. — Ничего не выйдет.

Она освободилась.

— Он еще не закончил!

— Слушай, — рассердился я и ткнул пальцем в помост, на который поднимался герцог, чтобы сказать очередную речь, — мудрец уже перечислил все семейства в списке. Имя герцога идет последним, потому что у него самая благородная кровь.

— Джиллард, — произнес мудрец точно таким же голосом, каким вызывал остальных.

— Андреас Джиллард постоит за Рижу! — с облегчением выкрикнул герцог. Он поднял кулак вверх, и толпа радостно заревела. Постепенно ликование начало угасать, но он снова ткнул кулаком в небо и вызвал новый прилив радости. Герцог проделал это еще три раза и лишь тогда успокоился. — А теперь, — сказал он, — я провозглашаю…

— Алина, — послышался сиплый голос.

Все начали оглядываться, чтобы понять, кто это произнес. Это был городской мудрец, подслеповатыми глазами смотревший куда–то вдаль; он словно не сказал ничего важного и даже не осознавал, что внимание всех собравшихся устремлено на него.

— Что? — взревел герцог.

Шивалль подошел к городскому мудрецу и потряс его за плечо, явно сказав что–то не слишком любезное, но старик даже ухом не повел.

— Алина, — проскрипел он, словно ничего особенного не произошло.

Наступила гробовая тишина, герцог рыскал глазами по толпе. Даже я смутился. Городской мудрец назвал ее по имени, а не по фамилии. Но почему?

— Алина, дочь леди Тиаррен, постоит за Рижу! — крикнула девочка.

По толпе пронесся шелест — герцог жестом приказал всем молчать.

— Алина, дочь леди Тиаррен, постоит за Рижу, — повторила она так, словно всю жизнь готовилась к этому моменту.

Я все еще не мог понять, что происходит. Почему мудрец назвал ее, да еще самой последней? Почему по имени, а не по родовой фамилии?

— Тишина! — крикнул герцог, когда по толпе вновь прокатилась волна бормотания. — Кто посмел нарушать священный обряд Ганат Калилы? — взревел он, озираясь и надеясь отыскать глазами девочку, которая скрывалась за спинами стоявших. — Кто посмел опозорить Утро милосердия?

— Кажется, это ваш собственный мудрец, ваша светлость! — выкрикнул кто–то из толпы, и покатилась волна смеха.

— Кто это сказал? Кто сказал? — в ярости закричал герцог и повернулся к Шиваллю. — Найти того, кто посмел перечить герцогу. Найти и убить.

Толпа затихла. Значит, пришло время взять слово мне. Я набрал в грудь воздуха и прокричал:

— Простите меня, ваша светлость, но сдается мне, что нельзя никого убивать в Утро милосердия, ибо в этом и состоит смысл праздника.

— Взять его! — закричал Шивалль стражникам, — Это беглый преступник, осужденный за измену!

Стражники смотрели растерянно, не в силах сообразить, как пробиться к нам сквозь толпу.

— Девчонка лжет, — заявил герцог. — Она… Мудрец просто ошибся…

— Мудрец не может ошибаться, — крикнул я в ответ. — Он же говорит от имени богов, так ведь?

— Девчонка лжет, — повторил он. — Такого рода нет. Ее дома не существует. Если раньше и существовал, то Тиаррены были жалким домом, не достойным даже упоминания. Каким образом ее имя могло быть названо последним, после всех самых знатных семейств в Рижу?

Представители других «жалких домов», стоявшие в толпе, выглядели обиженными, но не проронили ни слова.

— «Пусть все узнают, что городской мудрец вещает от имени богов и слово его не подлежит сомнению», — процитировал я. — Вы сами это сказали, ваша светлость.

— Я…

Шивалль что–то шепнул ему на ухо, и герцог пробормотал:

— Да–да, ты прав, я могу.

Он оглядел толпу и воскликнул с радостной улыбкой:

— Славные жители Рижу! Возрадуйтесь! Возрадуйтесь, ибо Ганат Калила укрепляла наш город в прошлом и сделает нас сильнее и в будущем. По праву герцога и лорда–правителя города Рижу я объявляю о продолжении Ганат Калилы. Сегодня последний день Кровавой недели. И пусть это станет для нас напоминанием, что мы всегда должны хранить бдительность и смело стоять против наших врагов. Завтра мы снова сойдемся здесь на… праздник. Пир! Пир милосердия! Вас всех ждут кушанья и…

— Слишком уж дорого, — крикнул я. — Ваш пир обходится нам слишком дорого!

Герцог с помоста посмотрел на меня через всю площадь.

— Шкурнику слова не давали, — издевательски сказал он. — Предателю с драной шкурой, не защитившему даже тирана, которому служил. Какой же мудростью ты можешь поделиться с жителями Рижу? Может, расскажешь о лживых законах своего короля–злодея?

— Мудрости у меня нет. Совсем никакой. И Рижу — последнее место, куда я хотел бы приехать, чтобы рассказать о королевских законах.

Согласный шепоток пробежал по толпе. Плащеносцев в Рижу никогда не жаловали, потому что здешний народ считал себя независимым городом–государством, им не хотелось подчиняться тому, кто жил на другом конце страны.

— Но если позволите, я расскажу вам о законах Рижу.

Герцог захохотал.

— Ты расскажешь нам о наших же законах, шкурник? Любой человек дорого заплатит, чтобы послушать твою ложь. А если кто и решит тебя послушаться, то и впрямь дорого заплатит, — открыто пригрозил герцог молчаливой толпе.

— Высокая цена за то, чтобы помнить ваши законы, — сказал я, обращаясь к собравшимся. — Его светлость прав. Но ту же самую цену платили и ваши предки, мужчины и женщины, которые построили этот город, сражались и умирали за него, проливали кровь на Валуне, где вы сейчас стоите. Их кровь веками пропитывала Тейяр Рижу, потому что они воевали с захватчиками с севера, юга, запада и востока, чтобы вы, их дети и внуки, могли сегодня стоять на этом месте и чувствовать под ногами то, что крепче любого камня. Жители Рижу, ваша кровь, ваша отвага сделали этот город сильными, они связывают вас с Валуном. Потому что Рижуйский валун — это вы. В течение тысячелетий вы побеждали врагов, и даже когда у вас не было совсем никаких законов, вы всегда придерживались одного закона. Вашего закона.

Я набрал побольше воздуха и прокричал:

— Никто не сможет разбить Валун.

По площади разнеслись радостные крики, и я услышал, как стоявшие рядом старики пробормотали: «Никто не сможет разбить Валун».

— Никто не сможет разбить Валун, — повторил я. — Но взгляните в глаза соседа и скажите мне, что вы там видите. Видите ли вы Валун? — Ответа я не ждал и просто горестно покачал головой. — Нет, вы видите страх. Страх охватил ваш город, он разрушает его, и это началось не сейчас. Так было и во дни ваших родителей. Взгляните в глаза своих детей, и вы увидите, как и в них уже укоренился этот страх. А что станет с их детьми, вашими внуками? Страх разрушает Валун, год за годом подтачивает его, как вода. Посмотрите себе под ноги. Вы видите, как страх уже разъел Валун? Сколько еще лет вы будете участвовать в Ганат Калиле, прежде чем Валун окончательно рассыпется в прах? Сколько еще нужно Кровавых недель, чтобы в ваших сердцах больше не осталось Валуна? Никто не сможет разбить Валун!

— Никто не сможет разбить Валун! — воскликнула какая–то женщина. — Никто не сможет разбить Валун!

Герцог что–то шептал на ухо Шиваллю — толстяк спустился с помоста и стал отдавать приказания стражникам. Двое из них начали пробиваться туда, откуда доносился крик.

— Глядите! — крикнул я. — Вот идет страх, пробирается сквозь трещины Валуна, как червяк. Смотрите, они прорываются через вас, чтобы схватить эту женщину. За что? За измену? За убийство? За грабеж? Нет, за то, что она провозглашает первый закон Рижу. Позволите ли вы забрать ее? Или вы не побоитесь произнести те слова, на которых был построен ваш город? А может, вы передадите этот страх своим детям, чтобы и они молчали, не смея повторить закон? И тогда ваши внуки вырастут, даже не зная этих слов. Вы–то их еще помните? Вы помните свой первый закон?

— Никто не сможет разбить Валун! — прокричал старик с другого конца площади. — Давайте, заберите меня, и пусть будут прокляты ваши черные сердца! Вы можете переломать мои старые кости. И свернуть мне шею. Но никто не сможет разбить Валун!

— Никто не сможет разбить Валун! — начали скандировать люди. — Никто не сможет разбить Валун!

— Никто не сможет разбить Валун, — подхватил я и поднял руку, призывая к тишине. — Герцог — ваш законный правитель. А я — магистрат, и не мне указывать, кто будет вами править или кому вы позволите управлять собой. Хунды с Востока хотели над вами владычествовать, вы им позволили? Что с ними случилось?

— Они нарвались на Валун! — крикнул кто–то справа.

— И лорды Орисона, которые пришли с юга с целой аримией и заявили, что Рижу принадлежит им. Что случилось с этим войском?

— Нарвались на Валун!

— А варвары из Авареса, что на западе? Они много раз пытались поживиться на ваших границах. Когда–нибудь они вернутся и бросят на город всю свою орду, отряд за отрядом, воинов, вооруженных мечами, дубинами и копьями. Не обманывайте себя — аваресцы не боятся ни смерти, ни пыток. Их кровожадные воины воспитываются в боях, купаются в крови своих врагов — они обязательно вернутся, можете быть уверены. И что случится тогда?

— Они нарвутся на Валун!

Шивалль раздавал приказы стражникам, те подзывали своих капитанов. Похоже, знать заволновалась.

— Они нарвутся на Валун, — поддержал я, когда крики немного утихли. — Если Валун еще будет стоять.

Подобное замечание толпе не слишком понравилось, но я продолжил:

— Ваш герцог, ваш законный правитель, привез вам с востока Ганат Калилу. Это нездешний обычай.

В толпе возмущенно заговорили: еще многие помнили те времена, когда никакой Кровавой недели не существовало.

— Герцог говорит, что она делает вас сильнее. Позвольте спросить: когда вы прячетесь по домам, а убийцы свободно разгуливают по городу, становитесь ли вы сильнее?

Тишина.

— Когда вы слышите, как ваших соседей вытаскивают из постели и убивают, становитесь ли вы сильнее?

Над площадью все еще висела тишина, но к ней ощутимо примешивался гнев.

— Посмотрите на эту девочку, — сказал я и поднял руку Алины. — У нее отобрали семью, всех убили, и не в бою, потому что это не в обычаях Ганат Калилы. Нет, в ее дом пришли мужчины в черных одеждах, на которых даже не было семейного герба. Они осадили ее дом еще до начала Кровавой недели, и стражники не посмели их остановить. Герцог не остановил их. Вы не остановили их. — В горле у меня перехватило. — И я не остановил их.

А теперь они все мертвы, и девочка осталась совсем одна. Но несмотря на это — вопреки всему — она пришла, чтобы исполнить закон герцога, исполнить ваш закон. Она могла бежать, но предпочла остаться. Она пришла и стоит здесь, на Рижуйском валуне. — Я ткнул пальцем в герцога. — А ваш герцог говорит, что может менять законы по собственному усмотрению, что Ганат Калила будет продолжаться еще целые сутки. И зачем жаловаться? Это ведь всего лишь одни сутки Кровавой недели, один день! Вот что я вам скажу. Я объехал нашу страну вдоль и поперек дюжину раз, и в каждом городе, в каждой деревне и селении, даже здесь, в Рижу, неделя состоит из семи дней. А Ганат Калила, Кровавая неделя, и так уже длится девять дней! А с этого года — десять! А в следующем году что будет? А потом? Герцог говорит, что Ганат Калила делает вас сильнее. Подумайте, какими сильными вы станете, если Ганат Калила будет продолжаться круглый год!

Дюжина воинов герцога пробиралась к нам, расталкивая стоящих людей. Толпа была густая, и двигались они медленно, но верно. У меня заканчивалось время. Я глянул на Алину и снова крикнул в толпу:

— Эта девочка крохотная, такая же, как и ваши дети. Она весит не больше бочонка с вином. Поэтому я спрашиваю вас, сможет ли Валун выдержать этот вес или разобьется под тяжестью вашего страха?

— Никто не сможет разбить Валун! — воскликнула женщина. Крупная, широкоплечая, она подошла к нам и преклонила колено перед Алиной. — Я буду защищать девочку, если она останется, я буду защищать ее имя, если она уйдет. И я готова заплатить за это кровью.

— И я готов заплатить, — сказал парень, скорее мальчишка, чуть выше самой Алины. Он преклонил колено и крикнул: — Никто не сможет разбить Валун!

— Никто не сможет разбить Валун, — послышался чей–то голос. Я даже не разглядел, кто говорит, но фраза посыпалась со всех сторон. Мужчины и женщины преклоняли колено, повторяя ее. Когда голоса затихли, впереди образовался свободный пятачок, но зато за нами стояла толпа коленопреклоненных людей.

Кто–то захлопал в ладоши — это был герцог. Он стоял на другом конце площади, в сотне футов от нас, его окружали Шивалль, охранники и отряд из пятидесяти лучников, выстроившихся цепью.

— Отличные слова, — усмехнулся герцог. — Какой же ты мастер, шкурник: из твоих уст измена звучит как благородная затея.

— Первый закон Рижу — не измена! — воскликнул сердито мужчина и встал с колена. Тут же его шею пронзила стрела, и он рухнул на землю.

— Тут я определяю, что такое измена, — спокойно сказал герцог. — Всякий, кто осмелится сказать хоть слово, будет считаться изменником и получит заслуженное наказание. Ганат Калила продолжится отныне и навсегда. Девочка — преступница, ее схватят и казнят, ее имя и род навсегда исчезнут из списков; так мы поступим со всеми, в чьих жилах течет кровь предателей. Ну что? — добавил он в гробовой тишине. — Что скажешь, шкурник? Это всё, что ты можешь им предложить? Пустые слова? Этим ты ничего не добьешься. Мертвец не способен прокормить свою семью. Что с ними будет, когда ты сбежишь, драная шкура? Где твои друзья–магистраты? Когда они придут, чтобы утвердить закон после того, как ты уедешь? Давай же, плащеносец, ты уже выслушал все показания. Выноси приговор!

Толпа взирала на меня, и в их глазах снова горел лишь страх.

— Мой приговор таков, — решительно сказал я. — Ганат Калила незаконна. Она нарушает законы нашей страны и, что гораздо важнее, законы этого города. Поэтому с сегодняшнего дня Кровавая неделя в Рижу отменяется. Герцог прав: скоро я отсюда уеду, живой или мертвый. Поэтому не смогу настоять на исполнении приговора. И войско плащеносцев не придет, чтобы защитить закон. Остаетесь только вы. Единственный истинный Валун.

Одну за другой я оторвал черные пуговицы плаща и снял с них мягкие кожаные чехольчики, под которыми засияли золотые кругляши. На каждой монете стояла печать королевских магистратов. Этой суммы было достаточно, чтобы на протяжении года кормить двенадцать семей.

— Мне нужны присяжные, — сказал я. — Двенадцать мужчин и женщин, которые возьмут на себя ответственность за исполнение закона. Двенадцать человек, которые останутся здесь после того, как я уеду, и сделают все, чтобы сказанное сегодня не забылось. Двенадцать человек, готовых умереть ради победы. — Я швырнул золотые монеты на землю, они зазвенели и покатились.

Никто их не поднял.

Рижуйский валун затопила тишина: дворяне, простолюдины и стражники застыли в ожидании. Алина сжала мою руку, но я даже не смог посмотреть на нее. Я снова подвел ее. Навлек жуткую смерть на нас обоих, потому что всем сердцем поверил в гениальность королевского плана, в то, что много лет назад Пэлис поручил мне важную и значимую миссию. «Найди чароиты», — сказал он, словно драгоценные камни или слова могли изменить мир. А теперь Алина умрет, просто потому что она хотела услышать, как назовут ее род, и защитить свои права на наследство, словно в этой адской дыре это имело хоть какую–то ценность. В конце концов городской мудрец даже этого удовольствия ей не доставил. Назвал ее имя, но не фамилию.

Герцог с улыбкой смотрел на меня. Он будет улыбаться до тех пор, пока не перестанет вращаться последняя монета, пока он не увидит отчаяния на моем лице, пока кто–то из толпы наконец не сообразит, что захотел чересчур многого, и не решит вернуть расположение герцога, убив нас.

Городской мудрец сидел рядом с герцогом; казалось, что он задремал. Старый болван, который не смог даже вспомнить родовое имя Алины. Перед моими глазами вновь встали руины ее дома, превращенного в оскверненную могилу для членов семьи Тиаррен; они умерли, исчезли, и даже имена их больше не будут поминаться в Рижу. Глаза почти всех стоявших были прикованы к последнему вращающемуся диску, но некоторые смотрели на меня. Знали ли они леди Тиаррен и ее детей? А может, заранее винили меня в том, что случится? Сколько смертей! И все ради того, чтобы эта тринадцатилетняя девочка встретила свой конец на Рижуйском валуне, поставив все на кон в надежде, что жители самого развращенного города в мире встанут на ее защиту и рискнут ради нее своими жизнями. Я повернулся к Алине — она одарила меня отважной улыбкой, хотя один уголок ее рта странно кривился, словно она намекала мне на какую–то тайну. Что за улыбка! Мне хотелось обнять ее и сказать, как же она дорога для меня, хотя я и сам не знал почему — но у меня не было ни права, ни повода сделать это. Хотелось уверить Алину, что все будет хорошо и я защищу ее, несмотря ни на что, но я не мог. Ее жизнь заключалась в блестящих металлических кругляшах и руках, которые их поднимут или нет. Мы с Алиной смотрели, как монеты вращаются все медленнее и медленнее, пока все не пришло к неизбежному концу.

Никто не поднял монеты.

Нам оставалось лишь слушать.

ПРИСЯЖНЫЕ

— Похоже, вам тут не слишком удобно, магистрат, — сказала женщина–кузнец.

Это произошло много лет тому назад в городе Уттарр, когда я находился на одном из первых своих заданий в качестве королевского плащеносца. Женщина была права.

Колодки соорудили на городской площади из местной свежесрубленной древесины, довольно крепкой, хоть и не слишком подходящей для подобной конструкции. Я провел в них уже два дня. Приехал сюда, чтобы разрешить один спор, и даже отправился к местному лорду с просьбой вмешаться. Один из многочисленных слуг лорда вызвал на дуэль парня, который вступился за честь своей незамужней сестры. Хоть поединки и не возбранялись законом, но в данном случае взрослый мужчина, опытный воин, принудил к бою мальчишку, которому едва исполнилось семнадцать, и при этом даже не позволил выбрать оружие.

Убив парня, он снова начал преследовать его сестру, но на этот раз за нее вступился отец.

— Знаете, в чем ваша проблема, а? — спросила кузнец.

Я наклонил голову, чтобы взглянуть на нее.

— В том, что я не слушаю?

— Не слушаете, сударь. Из вашего рта слова выходят, а в уши не входят.

Когда я только приехал в город, она уже предупреждала меня. Я нашел подтверждения тому, чтобыло написано в плохо составленной жалобе, которую к нам принес странствующий менестрель, побывавший в этом городишке и ставший свидетелем всех событий.

— Вы не слушали, когда я сказала вам, чтобы вы уезжали. Не слушали, когда сказала, что мальчишка давным–давно погиб. Не слушали, когда сказала, что никто больше не хочет умирать ни за что.

— А как же девушка?

— Думаете, она так или иначе не угодит в постель какого–нибудь дворянина вскоре после того, как все закончится?

Лорд отказался принимать меры против своего слуги, поэтому пришлось мне. Я сам вызвал обидчика на дуэль и избил до полусмерти, а когда он попытался подкрасться ко мне со спины, уже после окончания поединка, я научил его первому правилу клинка: всадил шпагу ему в брюхо и убил.

— Вы говорите, всё говорите и говорите, — продолжала ворчать кузнец.

Она предупреждала меня о том, что лорд прикажет заковать меня в колодки, а на следующей неделе, после проведения ежемесячных слушаний, просто повесит.

— Вы говорите о законах, короле и правах. Какие права могут быть у таких людей, как мы?

Когда ко мне пришли горожане, я рассказал им о законах, призванных защищать простых людей, о правах, что принадлежат им, а еще о том, что иногда за эти права надо бороться. Закончив речь, я поступил так, как наставлял нас король: попросил двенадцать жителей города взять на себя роль присяжных, которые обеспечат исполнение приговора и безопасность семьи после того, как я уеду. Но никто не вышел, чтобы поднять золотые монеты. Даже два дня спустя они все еще валялись на земле перед колодками, в которые меня все–таки заковали.

— Сударыня, сказать по правде, я не совсем понимаю, в чем моя вина. Я совершил правосудие, дрался за честь девушки и ее отца, и меня же еще заковали в колодки.

— Да уж, справедливо сказано. Только никто в нашем городе не хочет поменяться с вами местами.

— Как, по–вашему, я должен был поступить? — спросил я.

Она встала передо мной на одно колено, едва не коснувшись золотой монеты.

— Слушать надо было, — ответила она. — А вы всё говорили, ох и хорошие же слова, да только никто не подскочил и не сказал: «Возьмите меня, сударь! Я буду вашим человеком!» Просто вы смотрите на нас так, словно мы псы или дети неразумные. И на слуг лорда напали в одиночку, как болван.

— Решил, что, может, они меня не успеют схватить, если я наскочу на них первым.

— В следующий раз просто бегите.

Она достала из торбы молот и еще какой–то инструмент, напоминавший узкую стамеску. Приставила его к замку, удерживающему колодки, и сбила одним ударом. Убрав инструменты обратно в торбу, женщина нагнулась и подняла монету.

— Не слишком–то большая плата, — сказала она.

Я избавился от колодок и попытался размять затекшие плечи и спину.

— Вам лучше поторопиться. Ваша лошадь стоит вон там за амбаром. Оседлайте ее как можно скорее, а потом скачите, куда я вам покажу.

— Они придут за вами, — предупредил я.

— Муженька своего хоть к делу пристрою, он поможет. Да и другие подтянутся, если припрет.

— Я все–таки не понимаю.

— А чего непонятного–то? Вы тут всякого наговорили, а я слушала очень внимательно.

* * *

Я слушал, но ожидание казалось невыносимым. Огромная толпа. На той стороне площади на помосте герцог с сыном, вокруг него — стражники, готовые схватить нас. И маленькие золотые диски, которые бессмысленно кружатся на камне, постепенно замедляясь.

И тут, словно молния, промелькнули мохнатые лапы: собака породы шарпни, быстрая, как скаковая лошадь, выскочила из толпы и схватила зубами одну блестящую монету, словно крысу поймала.

В камень рядом с собакой ударила стрела.

— Венчик! — крикнул мальчишка из толпы. Мститель, маленький тиран, с которым я познакомился несколькими днями ранее. Он выбежал на пятачок и тоже схватил монету, а затем тут же слился с толпой, сделав рукой неприличный жест и показав его сперва мне, а потом и герцогу. Еще пара стрел ударила по пятачку, ломаясь о твердый камень.

— Любой, кто поднимет эти грязные монеты, получит стрелу! — заревел герцог. — Расходитесь по домам, а не то, клянусь, я заставлю вас всех расплатиться кровью!

Затем крупная женщина, которая первой пообещала защищать Алину, выбежала и схватила монету, тут же слившись с толпой. Выбежал еще один, с раненой рукой, крепко примотанной к груди, — Кайрн, бедняга, который хотел стать плащеносцем Лоренцо. Затем третий, четвертый. Все они хватали монеты и тут же прятались в толпе.

Но одной женщине не повезло: ее пронзили сразу три стрелы, и она рухнула на камень, сжимая в руке монету.

Люди зашептались. На лицах мелькали гнев и решительность. Многие были бы не прочь выскочить на пятачок, взять монету и присягнуть на верность закону, но лучники осыпали камень градом стрел каждые несколько секунд без остановки. Тук–тук — стучали стрелы. Ломались они, лишь ударяясь о камень. Попадая в живую плоть, оставались целыми.

Я услышал крики — толпа заволновалась, кто–то пробирался сквозь людей, создавая волну между герцогом и нами.

— Томмер! Остановите Томмера! — закричал герцог. Я посмотрел на помост и увидел, что мальчика там нет. Неожиданно он оказался у самого края пятачка. В камень прямо перед ним ударила дюжина стрел. И как только в него не попали? — Остановитесь, болваны! — яростно кричал герцог. — Это мой сын!

Мальчик спокойно вошел в центр круга, осмотрел оставшиеся монеты, наклонился и поднял одну. Покатал ее между пальцами, а затем показал толпе.

— Никто не сможет разбить Валун! — воскликнул он высоким, ломающимся голосом рассерженного подростка.

Толпа словно сошла с ума. Люди подняли мальчика на руки и начали ликовать, как безумные. Вокруг нас кружились сотни мужчин и женщин, так что мы совершенно слились с толпой. Сын герцога поднял монету плащеносца. Сын герцога повторил девиз. Теперь я видел всех одиннадцать человек, поднявших монеты, и радостно лающего шарпни. «Ba–лун! Ва–лун!» — скандировали люди, и эхо отражалось от твердого камня. Они больше не обращали внимания ни на герцога с Шиваллем, ни на нас с Алиной, ни на стражников. Словно мы перестали для них существовать.

— Она была права, — пробормотал я, огорошенный тем, что увидел.

— Кто? — спросила Алина.

— Женщина–кузнец. Она сказала, что мне нужно слушать.

Алина усмехнулась, словно сама собиралась дать мне подобный совет.

— Вы слишком много наговорили, сударь, — сказала она.

— Он только и делает, что говорит, но иногда и этого достаточно.

Я оглянулся и увидел седую морщинистую старуху в лохмотьях и со сталью в глазах. Швея держала в руке тяжелый дорожный баул.

— Но время для разговоров вышло: пора вам выбираться из этого трижды проклятого места.

— Маттея! — радостно вскрикнула Алина и порывисто обняла Швею.

— Да, дитя мое, я все еще забочусь о тебе. — В ее глазах светилась невиданная прежде нежность. — Тебе пора уезжать, дитя мое.

— Но почему? Почему я не могу остаться здесь, с тобой? Я не стану тебе обузой, Маттея…

— Это не твое призвание, дитя, — ласково ответила Швея. — И не мое, хотя мне бы очень этого хотелось. Ты сделала то, что должна, — пережила Кровавую неделю, и теперь твой род признан по закону. Никто больше не посмеет отнять у тебя имя, милая Алина.

— Не понимаю, — сказал я. — Почему?..

Маттея перебила меня:

— Да, Фалькио, всем и так ясно, что ты ничего не понимаешь. Поэтому просто делай, что тебе говорят. Ты произнес хорошую речь, и народ наконец восстал, желая лучшей жизни, чем та, что была у них при этом жалком ублюдке–герцоге. Но вскоре их энтузиазм угаснет, и Шивалль вновь начнет плести интриги, чтобы прибрать город к рукам. Поэтому уезжай. Забирай девочку и скачите прочь от Рижу, так быстро, как только можете. Ступай, найди своих приятелей–болванов, пока они не натворили глупостей и не спутали мне все карты. — Она криво улыбнулась. — А та здоровенная зверюга, которая прячется за обгорелыми складами во–он там, ваша?

— Это Чудище! — сказала Алина.

— И впрямь то еще страшилище, — ответила Маттея.

— Не говори так про нее, Чудище хорошая, — возмутилась Алина. — Она гривоносец.

— Она едва не откусила голову одному бедняге, который случайно заглянул ей в пасть. Разве хорошие лошади так себя ведут?

— А вот так они себя ведут? — спросила Алина, а потом, приложив руки ко рту, закричала: — Дан’ха ват фаллату! Дан’ха ват фаллату!

На площади было слишком шумно от воплей бунтующей толпы.

— Она тебя не услышит, Алина. Пойдем…

Но тут раздался какой–то грохот, словно к нам приближалась гроза, а потом я увидел, как обгорелые ворота распахнулись и появилась она. Само пламя преисподней скакало к нам. Стоявшие на ее пути люди разбегались отчаянной волной, пытаясь избежать грохочущей смерти. И спустя пару секунд она уже стояла перед нами.

— Святые угодники! — воскликнула Швея. — Такой лошади я еще не видела. Не знаю, какие злые боги ее сотворили, но хвала им за то, что она тебе служит, дитя мое.

Маттея поцеловала девочку в лоб, я усадил Алину на спину Чудища, а затем и сам кое–как взобрался, устроившись сзади. Не так уж просто оседлать животное подобных размеров. Я наклонился и протянул руку старухе.

— Поехали с нами. Мы сможем защитить тебя.

Швея рассмеялась.

— А кто защитит тебя, если я брошу свое дело?

Она отдала мне дорожный баул.

— Я служила этой девочке еще до того, как ты встретил ее, и буду служить ей, когда тебя не станет.

Я снова не понял ее слов, но поверил женщине. Швея уже собиралась уходить, но что–то заставило ее остановиться и в последний раз взглянуть на меня.

— Ты так и не понял, что совершил здесь сегодня? — спросила она.

Я улыбнулся и ответил:

— Отобрал кое–что у герцога. Может, не очень много и не слишком важное для него, но все равно отобрал. Они хотели убить девочку, но, несмотря на то что Джиллард и Шивалль держат в руках все нити этого проклятого богами города, мне удалось сохранить ей жизнь. Это, конечно, не положит конец их проискам и интригам, но, по крайней мере, я напомнил, что даже им можно дать отпор.

Швея выглядела озадаченной.

— Боги, Фалькио, неужели ты впрямь думаешь, что все дело лишь в этом?

— Всегда дело было лишь в этом, но на сегодня и этого достаточно, — сказал я, потом наклонился вперед к уху Чудища и прошептал: — К’хей.

Мощные мыщцы напряглись, земля начала содрогаться под копытами, и я закричал:

— К’хей, к’хей, к’хей!

УРОК СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА

Время от времени я убеждал себя, что магии не существует, что это всего лишь фокусы шарлатанов. Но в следующие несколько дней, пока мы ехали вдоль Копья на север, мне пришлось вспомнить о том, что магия реальна.

И тому виной стало не огромное животное, которое несло нас быстрее, чем кто–либо другой: лошадь фей хоть и здоровенная, но все–таки просто лошадь. И не городской мудрец, объявлявший родовые имена, ибо чего только не придет на ум дряхлому старику. Доказательством существования магии стали люди Шивалля, которых он послал вдогонку и которые каким–то невероятным образом опередили нас, хоть мы успели удалиться уже на сотню миль от Рижу. Вряд ли они прибыли из самого города, потому что их лошади не смогли бы обогнать Чудище. С другой стороны, я отказывался верить, что Шивалль заранее расставил отряды на всех дорогах, ведущих из Рижу, на случай если мы сбежим. Нет, скорее всего, он каким–то образом связался со своими агентами, живущими в ближайшем городке, и пообещал им щедрое вознаграждение за нашу поимку.

Чудище могла передвигаться без остановки очень быстро и долго, но мы не могли. Последствия Кровавой недели все–таки сказались на нас. Снадобья Эталии исцелили раны, но я был совершенно измотан и чувствовал это каждой частицей тела, поэтому раз в несколько часов нам приходилось останавливаться. И если бы даже я выдержал подобную скачку, Алина бы не смогла. Поэтому наше путешествие на север превратилось в смертельную игру в кошки–мышки. Когда нам приходилось драться, с Чудищем никто не мог справиться. Ее ярость не угасла после обретения свободы: она неистово защищала Алину и лишь изредка пыталась откусить мне голову. Но все остальные, кто попадался ей на пути, были обречены. Лошадь фей обрушивалась на них, ее копыта и зубы разили врагов быстрее, чем мои рапиры.

По мере того как мы удалялись от города, атаки ослабевали, но последнее нападение чуть не стало для нас катастрофой. Четверо набросились на нас с обнаженными мечами одновременно с разных сторон. Должно быть, они давно притаились в придорожных кустах и выжидали, когда наступит подходящее время. Мы с Алиной проскакали несколько часов кряду и уснули бы прямо в седле, если бы оно у нас было.

Чудище хотела сражаться, но я уговорил ее двигаться вперед — она недовольно заржала, но послушалась. Мы поднялись на холм и увидели человека, стоящего на дороге в сотне шагов от нас. Он целился в нас из лука. Чудище яростно заревела и бросилась вперед еще быстрей, готовясь затоптать его, но, когда мы приблизились, я вдруг узнал его и крикнул лошади в ухо:

— Прыгай! Прыгай, Чудище!

Сжав руками ее гриву, я сильно, как только смог, дернул, зная, что позже мне придется за это заплатить. Но в последний миг человек спокойно присел, и Чудище перепрыгнула его. Я оглянулся — Брасти выпустил в наших преследователей одну стрелу за другой, и, когда он закончил, двое лежали на земле, двое других свешивались с седел.

Все четверо мертвы, разумеется. Вот позер!

Алина уговорила Чудище остановиться. Я бросился бежать к Брасти, который собирал стрелы и обыскивал павших.

— Прекрати, Брасти, — сказал я.

— Знаешь, Фалькио, это моя добыча. Ты тут вообще–то ни при чем…

— Они пытались меня убить, — напомнил я.

— Ну ты с ними не очень–то справился. Поэтому всё, что найду, будет моим, а если тебе не нравится, жалуйся в орден плащеносцев.

Я ничего не мог с собой поделать, и несмотря на то, что Брасти был взбешен моим вторжением, крепко сжал его в объятиях, как последний болван.

— Ах, Брасти, Брасти! — сказал я, бессильно смеясь.

— Ладно–ладно. Будет уже, Фалькио. Всё в порядке… — Он неловко похлопал меня по спине, отчего я снова засмеялся.

— Во имя святой Биргиды, а это что еще за фригидная сучка? — воскликнул он, только сейчас разглядев размеры гривоносца, которого Алина подвела к нам. Чудище вела себя смирно, как никогда прежде.

— Это Чудище, — ответила Алина. — Но попрошу вас, сударь, так не выражаться.

Она прошла мимо нас и посмотрела на павших.

— Как вам удалось? — удивленно спросила она Брасти. — Их четверо, вы один и все же так быстро их перебили!

— Я лучник, дитя мое, — сказал Брасти, скромно разглядывая ногти. — Это как фехтовальщик, только намного быстрее. — Он взглянул на меня и добавил: — Пошли, Фалькио. Я просто проверял дорогу на всякий случай, если ты все–таки не погиб. Не хочу пропустить ужин, да и остальные начнут беспокоиться, почему я так долго не возвращаюсь.

— Что…

— Произошло? Да ничего особенного. Кест пару раз порывался убить Валиану, но вовремя вспоминал, что поклялся тебе не делать этого. Я пытался убедить его, что ты, скорее всего, погиб, но он с чего–то взял, что ты неубиваемый. Трин, само собой, не поверила. Фелток поймал ее, когда она пыталась увести лошадь, чтобы вернуться в Рижу и помочь тебе. Уж не знаю, на что она надеялась. Валиана очень на нее разозлилась, но затем осознала свою вину. Если честно, меня это раздражает не меньше, чем когда она ведет себя как заносчивая стерва.

— Брасти! — воскликнула Алина.

— Простите, сударыня. В целом же Фелток пребывает в дурном настроении и становится тем мрачнее, чем дальше на север мы продвигаемся. Остальные несколько смягчились к нам, но настроение капитана на них, несомненно, влияет. Честно говоря, Трин единственная, чье общество я в состоянии снести: по крайней мере, она не впадает в уныние. — Он поглядел на Алину. — И еще кое–что случилось: нападения разбойников, всякие безрассудные выходки и прочие мелочи. Пока тебя не было, я стал заправским героем. Даже если не считать вашего чудесного спасения. А как иначе это назовешь? На вас напали десять человек с копьями наперевес, и вы уже молили о пощаде…

— Четверо, — сказала Алина. — Не нужно лгать, их было четверо.

Брасти посмотрел на нее сверху вниз.

— Дитя мое, ты совершенно ничего не смыслишь в том, как нужно рассказывать истории. Ладно, не волнуйся, Фалькио. Я тебе после ужина поведаю о своих приключениях. — Он посмотрел на меня оценивающим взглядом. — А ты что молчишь? У тебя–то было хоть что–нибудь интересное?

* * *

В течение следующей недели мы влились в привычную жизнь каравана, но мне потребовалось немало времени, чтобы вернуть прежние силы. Благодаря монотонности дороги и отсутствию опасностей в мыслях образовалась дыра, и я бы не возражал, не заполняй ее все время воспоминания о последнем разговоре с Эталией. Она предложила мне счастье, и что я выбрал взамен? Даже честью это не назовешь. У предателей нет чести. И последний глупый приказ короля не приплетешь, потому что я так и не узнал, где находятся его чароиты. А если бы и нашел их, все равно не сообразил бы, что с ними делать. Может, они магические? Даже если и так, я не слишком полагаюсь на магию. Обычно другие люди используют ее против меня, сам же я не рассматриваю ее как оружие или средство защиты. Предположим, что чароитам нет цены, но кому бы мы смогли их продать, если бы нашли? И что потом делать с этими деньгами? Истратить на восстание? Поднять людей, чтобы они объединились вокруг… кого? Нас? Опыт в Рижу показал, насколько люди разобщены. Толпа меня поддержала, но лишь потому, что я взывал к их уникальности, сказал, что они отличаются от всех остальных жителей страны. На деле я не лучше герцога, просто он перегнул палку. Полагаю, что за поддержку плащеносцев выступило бы даже меньше народу, чем за возвращение Кровавой недели.

Так или иначе, я проводил время, пытаясь восстановить силы и собраться с мыслями. Каким–то неведомым образом Эталия исцелила мои раны, но чем быстрее рассеивались мои угрызения совести за то, что я оставил ее, тем быстрее исчезали и ее чары — словно моя неспособность насладиться общением с ней сводила на нет все лечение. Наверное, она бы опечалилась, узнав об этом.

Я чувствовал себя еще хуже оттого, что не мог рассказать о девушке друзьям. Между нами день изо дня росла яма непонимания. Кест все еще тешил себя мыслью, что всадит клинок в Валиану прежде, чем она войдет в Араморский замок, — я был в равной степени настроен на то, чтобы не допустить этого. Брасти пытался все превратить в шутку, предлагая выстрелить в бок тому, кто первым заговорит об этом, и тем самым решить проблему. Мы смеялись и делали вид, что больше не станем об этом спорить, но с каждым днем наша дружба угасала. Иногда я задумывался, почему Кест и Брасти вообще остались в караване. Не потому ли, что им некуда было податься, кроме как идти по этой прямой долгой дороге?

И только Валиана вела себя так, словно искренне радовалась нашему возвращению. Она немедленно приняла Алину, девочка тут же стала ее любимицей, Валиана осыпала ее вниманием и заботой и заставила ехать в своей повозке.

Сама Алина тоже изменилась: иногда она вела себя как маленький смешливый ребенок, а потом резко превращалась в обиженную сердитую девушку, то радовалась, то грустила, то вообще замыкалась в себе. Меня она даже не замечала, и поначалу я думал, что Алина до сих пор винит меня в том, что нас схватили, — несмотря на все то, что я для нее сделал. Но и от Чудища она держалась в стороне, хотя животное спасло ей жизнь. Я же чувствовал с лошадью фей странное родство. Они не подходила к другим животным, к их облегчению, и мы с ней часто издалека вместе присматривали за девочкой.

— Какая же вы странная пара, — сказала Трин, с опаской оглядывая Чудище. Она принесла мне ломоть хлеба с затвердевшим сыром. Мы с Чудищем плелись в хвосте каравана, и, возможно, именно поэтому я заметил, что другим парням досталась еда получше.

— Спасибо, — ответил я, когда она уже уходила.

Трин оглянулась. Неужели думает, что я издеваюсь?

— Спасибо, что хотела помочь нам, — добавил я. — Брасти рассказал, что ты пыталась увести лошадь и вернуться в Рижу.

— Я просто… Ерунда. Глупый порыв, о котором я тут же забыла.

— Хочешь пройтись с нами? — спросил я.

— Если вам так угодно.

Поначалу мы просто молчали, глядя на расстилавшееся перед нами Копье. Со всех сторон дорогу обступали деревья и кусты, создавая странное ощущение, что мы с Трин остались наедине. Я чувствовал себя неловко, словно в эту самую минуту изменял Эталии, с которой вряд ли когда–то еще увижусь.

— Вы изменились, — сказала наконец Трин.

— Да? И как?

Она посмотрела на меня, внимательно изучая лицо.

— Словно что–то потеряли. Раньше в ваших морщинках вокруг глаз и на лбу было нечто такое, что теперь исчезло.

— Ты, похоже, разочарована.

Трин смутилась, вероятно подумав, что оскорбила меня.

— Нет, просто вы не такой, каким я вас считала, когда мы познакомились.

Я вспомнил тот день на рынке в Солате.

— И что же ты тогда от меня ждала?

— Что бы там ни было, нельзя винить меня за то, что я недооценивала вас. Кто бы мог подумать, что такие мужчины вообще существуют? — Она улыбнулась, глядя мне прямо в глаза.

Будь я помоложе и не таким циничным или будь я, к примеру, Брасти, то принял бы ее улыбку за знак восхищения.

— Мне нужно возвращаться, — сказала она. — Принцесса станет искать меня.

Когда Трин ушла, Чудище проводила ее взглядом.

— Думаешь, эта красавица вдвое моложе меня влюбилась без всякой на то причины? — спросил я.

Чудище фыркнула.

— Ага, — согласился я. — Я тоже так думаю.

Может, Трин просто стремится использовать любой шанс, чтобы обрести защиту? Что еще ее могло заинтересовать? А может, она просто играет со мной — хотя я не думал, что она из тех девушек, кто любит подобные игры.

К нам подошел Кест.

— Не мешаю? — поинтересовался он, заметив выражение моего лица.

— Просто просчитываю шансы.

Кест поднял бровь.

— Боя?

— Возможно. Пока не знаю.

— Это насчет Алины?

— Нет. Хотя с ней тоже придется разобраться.

Ситуация с Алиной была запутанной. Она из благородного рода, хоть и непонятно, что это значит в ее случае, особенно если учесть, что она совершенно разорена. Я даже не знал, есть ли у нее теперь хоть какой–то титул. Городской мудрец его не назвал: наверное, это означало, что Тиаррены — обычные лорды и не более. Валиана, конечно, полностью поглощена заботами о девочке, но как только мы приедем в Хервор, то всё изменится, и от Алины избавятся. Станут ли враги девочки и впредь охотиться за ней? И если так, то каким образом я смогу защитить ее?

— Кажется, она не хочет иметь со мной ничего общего, — сказал я вслух.

— Она слишком юна, — ответил Кест. — Думаю, ей какое–то время нужно побыть обычной девчонкой.

— Она не хочет находиться рядом с теми, кто напоминает ей о разрушенной жизни.

— Полагаю, что глубоко в сердце она все понимает. И, возможно, даже любит тебя и лошадь. Алина знает, что вы спасли ей жизнь. Но разумом она все еще переживает то, что с ней произошло. На это нужно время.

Я машинально погладил Чудище по жесткой израненной шкуре. В последнее время она все чаще позволяла мне ехать верхом, но моя нога наконец–то полностью зажила после арбалетной раны, и я предпочитал идти пешком.

— Король мне солгал, — рассеянно сказал я.

Кест посмотрел на меня.

— Насчет чего?

— Насчет тянучки. Когда они схватили Алину, девочка съела тянучку, поняв, что нас поймали. Съела ее, но осталась жива и испытала на себе все эти ужасы. Думаю, что она меня и в этом винит.

— Возможно, действие снадобья просто закончилось: столько лет прошло с тех пор…

— Леденец все еще действует, — заметил я. — Король с самого начала был против них. Он солгал мне.

— Сомневаюсь, что это был один–единственный раз. Забудь, Фалькио. Король всегда поступал лишь так, как считал нужным, да и ты тоже. Девочка, в конце концов, жива, она еще дитя, со временем исцелится. Дай ей срок.

Алина относилась ко мне с высокомерным презрением, слегка побаивалась Кеста, но почти сразу же прониклась добрыми чувствами к Брасти.

— Еще! Покажи еще! — услышал я ее довольный визг.

Брасти широко улыбнулся. Он обожал пускать пыль в глаза благодарной публике.

— Хорошо, что на этот раз?

Алина прикрыла ладонью глаза от солнца и сказала:

— Вон там, на том дереве. Видите?

Он привстал на стременах.

— Что там? Не вижу.

— Яблоко же, вот смешной.

Брасти посмотрел на кривое дерево, наполовину закрывавшее дорогу вдали от нас. Остальные наблюдали за ними, дав отдых лошадям и расправляясь с обедом.

— Нет там никакого яблока, — сказал он, выдержав театральную паузу. — Всего лишь горошинка, маленькая красная горошинка.

Алина захихикала.

— Это яблоко, любой увидит.

— Даже если и так — а я, заметь, вовсе не уверен в том, что это не маленькая красная горошинка, — то оно слишком далеко. — Он расправил плечи и откинул волосы с лица. — У какого человека, у какого великого человека, должны мы спросить, достанет сил, умения и стальной отваги поразить такую цель?

Кест косо глянул на него.

— Отваги? Думаешь, яблоко попытается тебе отомстить?

Алина хихикнула.

— Молчи, фехтовальщик, — надменно сказал Брасти. — Это дело для настоящего мужчины.

Он завел правую руку за плечо и достал из колчана стрелу. Положил ее, натянул тетиву, а затем направил лук вверх и чуть левее.

— Вы же не туда целитесь, — озабоченно сказала Алина, но Брасти не обратил на ее слова никакого внимания и выпустил стрелу.

Сначала я подумал, что он промазал, но дул легкий ветерок, и стрела полетела по дуге, забирая вправо, а потом угодила прямо в яблоко, сбив его с дерева.

Алина радостно захлопала в ладоши.

— У вас получилось, сударь!

Рассматривая ногти, Брасти небрежно сказал:

— Воистину кто способен на такое великое и ужасное дело?

— Тот, кому лень самому собирать яблоки? — предположил я.

Алина чересчур старательно пренебрегла моей шуткой и все внимание отдала Брасти.

— Но как у вас это вышло? Вы же целились намного левее.

— Ветер, — сказал он. — Необходимо всегда учитывать ветер.

— Но он такой слабый.

— Посмотри на тонкие ветки на том дереве. Видишь, как они раскачиваются? Эта часть дороги защищена от ветра склоном холма, но деревья впереди стоят на открытом месте.

Она посмотрела на него с восхищением.

— А вы можете…

— Еще что–нибудь сбить? Дяде Брасти нужно оставить несколько стрел для негодяев, милая.

— Нет, я не то имела в виду… Я просто думала… — Она сглотнула, глаза ее светились надеждой. — А вы можете и меня научить так стрелять?

Брасти взглянул на нее сверху вниз, потом посмотрел на меня.

Я пожал плечами. Не мне решать.

— Ладно, — сказал Брасти. — Но учиться будешь, как я скажу, а не так, как ты захочешь. Договорились?

Алина торжественно кивнула:

— Договорились.

— Тебе понадобится лук.

Девочка задумалась.

— У меня нет лука. И денег нет.

Брасти скрестил руки на груди и поглядел на нас.

— Полагаю, если уж я собираюсь обучать тебя мастерству стрельбы из лука, то должен отдать тебе тот лук, который подарил мне мой мастер, когда я у него учился.

— Правда? — спросила она, совершенно очарованная.

Он ушел к последней повозке и принялся копаться в вещах. Брасти вернулся, держа руки прямо перед собой, словно нес нечто драгоценное. Но в них ничего не было.

— Вот, — сказал он. — Твой первый лук.

Шутка, похоже, зашла слишком далеко: девочка едва не плакала.

— Ох, зачем же так жестоко, — сказал Крюг и помахал ей мощной медвежьей рукой. — Иди сюда, крошка. Я сделаю тебе хороший деревянный меч для игр.

Алине совсем не хотелось играть с деревянным мечом, но она шагнула к нему.

— Значит, ты все уже решила? — спросил Брасти.

— Что?

— Что больше не хочешь учиться стрелять?

— Вы же знаете, что это неправда. Почему вы такой злой? Почему вы все такие злые?

Валиана выглянула из повозки.

— Иди ко мне, Алина. Пусть эти болваны сами играют со своими игрушками.

Алина шагнула к ней, но Брасти ее остановил.

— Последний шанс, — сказал он без тени насмешки.

— Вы же и так знаете, чего я хочу, — вздохнула она с несчастным видом.

— Скажи это вслух, — потребовал Брасти; он все еще держал руки так, словно в них лежал лук.

— Я хочу научиться стрелять из лука.

— Еще раз.

— Я хочу научиться стрелять из лука.

Брасти преклонил колено и сказал:

— Тогда прими его.

Она замешкалась.

— Бери.

Она робко протянула руки и сделала вид, будто берет воображаемый лук из его рук.

— А теперь поклянись, Алина. Поклянись, что будешь следовать моим урокам, всегда метко целиться и, более всего, относиться к луку так, словно это твое последнее оружие.

Ничего не понимая, она кое–как произнесла:

— К-клянусь.

Брасти встал.

— Хорошо. Иди, спрячь лук и возвращайся. Для первого урока он тебе не понадобится.

Алина убежала к повозке, делая вид, будто аккуратно прячет лук среди припасов.

Кест посмотрел на Брасти.

— Должен признаться, что я никогда не учился стрельбе.

— Слишком уж утонченное искусство для вашего брата, Кест.

— Возможно… Признаюсь, что никак не возьму в толк, в чем смысл воображаемого лука.

— Если ты умеешь целиться и стрелять с воображаемым луком, то сможешь и с настоящим.

— Неужели именно так учатся стрелять?

— Мой учитель начал именно с этого, когда мне было столько же, сколько Алине. Мастер должен знать форму лука, а не просто доверять своим ощущениям. Настоящее оружие — это сам лучник, а лук — всего лишь деревяшка.

Кто–то из парней фыркнул, но слова Брасти было трудно подвергать сомнению, ибо он никогда не промахивался.

Алина вернулась и посмотрела на него.

— А про ветер расскажете? — спросила она. — Откуда вы знаете, насколько он сильный?

— Сначала, конечно, определяешь на глаз, но потом их придется закрыть, чтобы определить на слух.

— Как это?

— Закрой–ка глаза.

Она послушалась. Я тоже прикрыл веки, хоть и чувствовал себя глупо.

— А теперь слушай. Что ты слышишь?

— Вас и то, как остальные двигаются.

— Хорошо. А что еще?

— Лошадь храпит, и что–то шуршит, может быть повод.

— Продолжай, — сказал Брасти. — Вслушайся.

— Слышу, как ветер шелестит листьями.

— Правильно. Очень хорошо. Попробуй вслушаться еще и определить направление ветра. Что тебе напоминает звук?

— Будто кошка ступает по листве.

— Точно, как кошка. Это… О, черт!

Я открыл глаза и увидел, как Брасти вскочил на крышу первой повозки и схватился за лук. Настоящий.

— Что там? — спросил Фелток.

— Кошка, ступающая по листьям, — сказал он. — На таком расстоянии этот звук издают лишь люди, которые хотят подойти незаметно.

Фелток не колебался.

— К оружию, черт возьми! Уберите лошадей, поставьте повозки в круг. Карету госпожи в центр. Защищать ее светлость!

Парни кинулись исполнять приказ, а Фелток спросил:

— Сколько их там?

Брасти покачал головой.

— Наверняка не скажешь, но, видимо, больше, чем нас.

Долго ждать не пришлось: как только разбойники поняли, что мы достали оружие, они перестали таиться. Я заметил движение по обе стороны от дороги.

— Проклятые деревья, — выругался Фелток. — Ничего не видно, а мы сидим тут у всех на виду, как чертова мишень.

Охранники рассредоточились под прикрытием повозок, готовясь к атаке и выжидая момент. Брасти, направляя лук, выискивал цели.

Я заметил, что Алина бросилась к повозке, в которой спрятала свой «лук», и крикнул:

— Алина! Иди к леди Валиане и сиди с ней!

Мне пришлось отвернуться, потому что в этот миг в землю рядом со мной вонзилось несколько стрел.

— Пистоли есть? — спросил я у Фелтока.

— Дрянь, а не оружие, — ответил он. — Хорошо, если из дюжины один в цель попадает. Кроме того, они однозарядные, и требуется уйма времени, чтобы их перезарядить.

Брасти выпустил стрелу в лес, и она попала одному разбойнику в плечо.

— Я бы не стал этого делать, — раздался голос из–за деревьев.

— Да? И почему это? — спросил Фелток.

В ответ в грязь под нашими ногами ударил целый град стрел. Не меньше тридцати.

— Проклятье, Фелток. Почему ты не взял с собой больше людей?

— По приказу ее светлости. Десять человек, включая меня, не больше.

— Зачем леди Валиана отдала такой приказ, зная, что это опасно?

Фелток взглянул на меня.

— Не она, а ее мать, герцогиня. Это ее приказ.

Мы с Кестом переглянулись. Он был так же сбит с толку, как и я, — а может, и того больше, если учесть, что до сих пор он замышлял убить Валиану.

Главарь снова прокричал:

— Оставьте повозки и уходите. Не будем лить кровь почем зря. Из леса прилетела стрела и вонзилась в плечо Блондинчика.

— Это тебе за моего парня, которому ваш лучник попал в плечо. Всё по справедливости.

— Мы не можем бросить повозки, — сказал я. — Дорога впереди длинная и опасная, мы умрем от голода.

— Лучше вы, чем мы, — ответил он. — У всех есть право на провизию и удобства.

— И кто это сказал? — пробормотал Фелток.

Но у разбойника был хороший слух.

— Так гласит королевский закон, мой старый дерзкий друг. Можешь сам узнать, если найдешь кого–то, кто научит тебя читать.

— Надо же, какой разговорчивый разбойник, — хмыкнул Фелток.

Действительно, хорошо сказано, и королевский закон верно истолкован.

Даже интересно!

— Давайте обсудим, — предложил я. — У каждого человека есть право на проведение переговоров, прежде чем будет пролита кровь.

Молчание.

— Хорошо, — ответил наконец главарь. — Мы сейчас выйдем. Дюжина наших против дюжины ваших, но имейте в виду, что у меня есть еще лучники, которые прикончат вас, если вы вздумаете схитрить. Оружие у нас наготове.

— Принято, это справедливо, — согласился я.

Они вышли из леса. Обросшие, в лохмотьях, с повидавшими виды мечами и деревянными пиками. Позади всех шел главарь с длинным клинком, сверкавшим на солнце, без малейших признаков ржавчины. На голове у него была изношенная коричневая шляпа с широкими полями. А на плечах — плащ магистрата.

— Адская преисподняя, — выдохнул Брасти.

Фелток, прищурившись, взглянул на меня. Он мне как–то говорил, что некоторые «шкурники» встали на путь грабежа и разбоя.

— Вряд ли он магистрат. Скорее, убил кого–то из наших и снял с него плащ.

— Нет, — ответил Кест. — Я его узнал. Это Куньен из Орисона. Кантор.

Я тоже узнал его. Куньен стал кантором вскоре после меня. Будучи кантором, он решал дела, которые не удалось решить другим магистратам. Кантор всегда был готов отправиться туда, где убили или взяли в плен другого магистрата, чтобы совершить правосудие.

— Вот так встреча, — сказал Куньен. Он неторопливо подошел, оглядывая наших спутников. Обратил внимание на Валиану в повозке. — Вы прекрасны, милочка моя. Может, поцелуете меня? — спросил он, а затем заметил Трин, сидящую рядом. — Надо же. Две красавицы по цене одной, просто замечательно!

— Не смей, — сказал я. — Пока никто еще не пострадал всерьез.

— А ему–то какое до этого дело? — фыркнула Валиана. Она вылезла из повозки и подошла к нам, Трин семенила следом за ней.

— Миледи, — начал Фелток.

— Почему ему должно быть до этого дело? Он же шкурник, а они ведут себя именно так. — Она повернулась ко мне и отвесила пощечину. — Это тебе за все твои возвышенные слова и самомнение, ибо ты всегда считаешь, что другие неправы. Ты и твои люди не лучше остальных, даже хуже, потому что вы всегда смотрите свысока даже на самых достойных.

Куньен огладил усы и улыбнулся Валиане.

— Долго это будет еще продолжаться? Не хочу вас торопить, но мне хотелось бы как можно скорей осмотреть повозки.

— Я дочь герцогини Херворской, — сказала она. — И скорей умру, чем позволю тебе отобрать у меня хоть что–то, драная шкура!

Куньен ответил ледяным голосом:

— Ваше пожелание исполнится, милочка моя, если вы позволите себе хотя бы еще раз так меня назвать. Боюсь, наши переговоры подошли к концу, как бы они нас ни развлекали. Когда я увидел вас из–за деревьев, то хотел сперва убедиться, действительно ли вы плащеносцы или просто воины, убившие магистратов. Но вы ни то ни другое. Вы — вышколенные псы герцогини Херворской, этой стервы, которая убила нашего короля. Как же ты низко пал, первый кантор.

— Кто бы говорил, — огрызнулся Брасти.

— Когда больше нет ни законов, ни короля, все, что тебе остается, — это еда, женщина и немного справедливости, которой еще можно добиться.

Он сделал знак своим парням, и они начали отходить обратно к деревьям, чтобы дать место лучникам. Плохо. Он нам не доверяет, и я не смог поговорить с ним наедине. Мне нужно было узнать, что он делает здесь со своими разбойниками. Существуют ли еще плащеносцы, которые не изменили своим принципам?

— Поединок! — сказал я.

Куньен, обернувшись, улыбнулся.

— Поединок? Не думаю, Фалькио. Мы просто заберем ваши повозки, но, если хочешь, дерись. Мысль о том, что я убил несколько слуг герцогини, согреет меня этой ночью.

— У тебя нет выбора, — возразил я. — Это королевский закон.

— С точки зрения личных разногласий — да, но не думаю, что для герцогини что–то изменится, если я просто убью тебя. Мне все равно придется ограбить караван.

Я улыбнулся и сказал громко и четко:

— Ты абсолютно прав, Куньен. У тебя больше людей, чем у нас, и ты, конечно, заберешь караван. Но и без потерь не обойдется. Брасти — самый лучший лучник из всех присутствующих; кроме того, у нас есть пистоли. А мы с Кестом тоже просто так не сгинем, успеем забрать с собой нескольких твоих парней. Но какова цена, если сравнить с одиночным поединком? Победишь ты — заберешь повозки без боя, а если я одержу победу, ты нас отпустишь. В самом деле, зачем так рисковать — хотя я уверен в том, что твои парни готовы умереть, защищая честь своего командира.

Куньен сверкнул глазами.

— Боги, Фалькио, ты всегда любил поговорить.

— Если дашь мне шанс, то поймешь, что мой клинок намного красноречивей языка.

Он поднял рапиру.

— Отлично. Я всегда хотел узнать, смогу ли побить человека, который, как считается, победил в бою самого Кеста.

Я обнажил рапиру и встал в первую защитную стойку.

— К твоим услугам.

Куньен оборонительную позицию занимать не стал, а просто начал обходить меня, чтобы заставить сменить стойку.

— Честно говоря, Фалькио, — ласково сказал он, — когда–то ты был для меня примером, но теперь я вижу лишь человека, который немного стар и мягковат для подобного дела. Думаю, в груди твоей огонь больше не горит.

— Эй, Куньен! — крикнул Брасти. — А топор у тебя есть?

— Что?

— Ничего, не обращай внимания.

Куньен держал клинок в нижней позиции и шел прямо на меня, но в последнюю секунду поднял его и повернул, пытаясь нанести рассекающий удар. Его клинок едва не угодил мне в шею, но я сделал резкий диагональный выпад влево и уклонился, даже парировать не пришлось. Постарался одновременно с этим уколоть его в руку, держащую меч, но он успел нанести ответный удар, да еще такой силы, что чуть не выбил мою рапиру.

Больше не будем соблюдать приличий? Что ж, отлично!

Я опустил клинок, а затем замахнулся, чтобы ударить Куньена по голове. Он успел закрыться, отразив удар по косой, и замахнулся в ответ, чтобы пронзить мне голову. Я держал рапиру параллельно земле, и мы скрестили клинки. Он схватил меня за запястье, чтобы я не смог освободить рапиру, — я ответил тем же, и несколько мгновений мы боролись, сойдясь в клинче.

— Это, конечно, мило, — сказал Куньен. Но, если не возражаешь, я бы хотел продолжить.

Я попытался выбить каблуком его коленную чашечку, но он вовремя сообразил и отступил, ослабив хватку. Мы снова разошлись, и наконец–то начался разговор по душам.

Он испробовал на мне «уловку блудницы», когда наносится прямой укол, но в последний момент клинок уклоняется от защиты и бьет в ту же цель. Я не был до конца уверен, действительно ли он задумал этот обманный финт, поэтому позволил ему провести его до конца и уклонился от укола. Он повторил его еще раз — я провел круговую защиту, и мне удалось на мгновение захватить клинок противника и оттолкнуть его. Я нанес боковой удар по груди, который оставляет болезненные царапины, да к тому же сбивает с ног, если противник его пропускает. Атака — это вопрос, он на него ответил, успев пригнуться и блокировав удар тыльной стороной перчатки. То есть ответил отрицательно.

Я снова атаковал, теперь уже ложным ударом в левое бедро, успев вернуть клинок в исходную позицию, прежде чем он парирует, и нанес укол. Этим приемом, который называется «змеиный язык», мне удалось его по–настоящему удивить. Он ответил, сделав полуоборот, и попытался нанести несколько небольших быстрых ударов в руку, от которых я с легкостью отбился.

Разговор продолжился.

Еще некоторое время мы обменивались ударами, а затем я увидел, как он приоткрыл правую ногу, и понял, что пришло время заканчивать бой. Бросился вперед, делая вид, что целюсь ему в голову, позволил отбить удар сбоку и попытаться нанести рубящий по шее. В следующий миг я перенес вес на другую ногу и сделал низкий стремительный выпад, пронзив его в незащищенную голень. Он вскрикнул и выронил клинок, который случайно свалился мне на голову. Я чуть не проткнул его еще раз за это, но, полагаю, все вышло по–честному.

— Сдавайся. Все уже решено, — сказал я, вынимая клинок из его ноги.

Куньен упал на землю — его парни тут же схватились за клинки.

— Стоять, — скомандовал он. — Стоять! Всё по–честному, как договаривались.

Его люди, нищие и ободранные, исполнили приказ, как настоящие бойцы.

Я сунул рапиру в ножны и протянул ему руку, чтобы помочь встать.

— Проклятье! — выругался он. — Давно так не болело.

— Это ты раскрылся, не я. И вообще, кто бросает клинок противнику на голову? Серьезно, ну что за манеры?

Куньен улыбнулся.

— Я не мог позволить тебе уйти, даже не получив царапины.

Он повернулся и помахал Валиане.

— Может, как–нибудь в другой раз, миледи! Не дайте Фалькио обольстить вас своими речами. Если вам и придется разделить постель с кем–то из них, то лучше выбирайте Брасти. Он опытнее.

Куньен повернулся к своим людям и приказал им возвращаться в лес.

— Он мне всегда нравился, — сказал Брасти. — У него есть голова на плечах.

Фелток и его парни облегченно вздохнули, начали расставлять лошадей и готовить повозки к дороге. Однако оружие держали наготове.

Алина не сдвинулась с места, напряженно вглядываясь в лес, где растворились разбойники.

— Все в порядке, дитямое, — сказал Кест. — Они больше не вернутся.

— Дело не в этом, — ответила она.

— А в чем? — спросил я.

— Сначала я очень испугалась: подумала, что вас убьют и у нас отберут повозки.

Я хмыкнул.

— Приятно слышать, что ты обо мне беспокоилась.

Она пропустила это мимо ушей.

— Но потом, во время поединка, что–то изменилось. Что–то пошло не так.

— Ты о чем? — спросил Брасти.

— Это было похоже не на бой, а скорее на разговор. Словно клинки беседовали друг с другом.

Мы с Кестом и Брасти постарались не переглядываться.

— И что, по–твоему, они говорили? — осторожно спросил Кест. Она нахмурилась.

— Трудно сказать. Сначала Фалькио задал вопросы, а разбойник ответил «нет», а потом они начали обмениваться репликами, но слишком быстро, я не смогла уследить.

Брасти улыбнулся и взъерошил ей волосы.

— Фантазерка, — сказал он. — Не обращай внимания на все эти глупости с клинками — лучше я покажу тебе, как нужно правильно держать лук.

Девочка хихикнула.

— Как можно правильно держать воображаемый лук? Он же у меня в голове.

То, как быстро Алина переходила от страха и гнева к детской беспечности, меня всерьез беспокоило. То, что ей довелось пережить, даже взрослого бы свело с ума, а она ведь еще совсем дитя. Я понятия не имел, что означало такое поведение и что нам теперь делать.

Они с Брасти пошли к лошадям, мы с Кестом последовали за ними.

— Так что? — тихо спросил он. — Что сказал Куньен?

ПРИНЦЕССА И НИЩЕНКА

— Куньен тоже ищет королевские чароиты, — ответил я, пока мы c Кестом вели своих лошадей позади каравана. — Он понимал, что мы не должны находиться в этой провинции. Поэтому сначала искренне решил, что мы поступили на службу к герцогине.

— Сколько из наших еще осталось? — спросил Кест.

— Он не знает. Сказал, что в Шеверане видел Киллату на корабле.

— Килатту? В Шеверане? Разве она не боится воды?

— Теперь я даже не уверен, ее ли он имел в виду. В любом случае Куньен говорил об одном из первых двенадцати магистратов, причем женского пола. Значит, мог иметь в виду и Дару. Ты же понимаешь, язык клинков не отличается точностью.

— Он нашел хоть какие–то подсказки о том, где находятся самоцветы?

Я вздохнул.

— Нет. Куньен постоянно двигался на север, но застрял, когда угодил в лапы разбойников.

— А потом их возглавил?

— Убедил, что сможет обеспечить им лучшую жизнь, чем его предшественник.

— И как ему это удалось?

— Он убил главаря.

Кест нахмурился, но я остановил его жестом.

— Он поклялся, что тот был настоящим мясником. Куньен убил его в честном поединке, — сказал я и попытался оттащить Чудище от куста, который она облюбовала.

Лошадь всхрапнула, чтобы напомнить мне, что мы лишь заключили временное перемирие, а не стали друзьями.

— В любом случае, — продолжил я, — банда Куньена за это время выросла, питаются они лучше, а в переделки попадают реже.

— Да, он собрал себе небольшое войско, — хмыкнул Кест.

— Сорок бойцов, вооруженных и хорошо обученных. Он продолжает идти на север в поисках чароитов. Нам неизвестно, как они выглядят и где могут находиться. Но, зная короля Пэлиса, можно предположить, что самоцветы могут быть в равной мере спрятаны как в маленькой деревушке, так и в большом городе.

— А он не узнал, сколько этих чароитов? Один или больше?

— Нет, но подозреваю, что их несколько. Пэлис не любил держать все яйца в одной корзине.

Кест взглянул в гаснущее небо.

— Фалькио, каким образом мы должны их обнаружить? Уже пять лет прошло, а мы все еще полагаемся на слухи и питаем надежды. Какие у нас вообще шансы найти их?

— Не знаю, — признался я. — Но нужно постараться сделать это, прежде чем герцоги окончательно захватят престол. Настоящая карманная королева послужит им гораздо лучше, чем Совет регентов. Тремонди мертв, и шанс на то, что плащеносцы станут хранителями дорог, умер вместе с ним — теперь ничто их не остановит.

— Так почему бы нам не убить Валиану, чтобы хоть на какое–то время помешать их планам?

Я даже восхитился, что, обсуждая убийство, он не постеснялся назвать ее по имени.

— А ты не думал о том, что, возможно, она не самый лучший выбор? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Если бы ты почти восемнадцать лет замышлял захватить власть над королевством с помощью марионеточной принцессы, то разве ты не попытался бы — я даже не знаю, как сказать, — лучше подготовить ее?

— Она тщеславная пустышка; каких еще качеств ей, по–твоему, не хватает?

Я немного подумал и ответил:

— Жестокости, например. Разве на ее месте не должен оказаться кто–то более расчетливый?

— Не знаю, но, думаю, ты здесь кое–что нащупал.

— Опиши ее мать.

— Герцогиню Херворскую? — спросил он и принялся загибать пальцы. — Хладнокровная, расчетливая, очень умная, да к тому же смелая. Тиран из тиранов.

— Полностью согласен. Так почему она не подготовила свою дочь как следует? Валиана высокомерна и требовательна, но не бессердечна. А что насчет Алины? Когда герцог Рижуйский узнает, что его марионеточная принцесса прячет девочку, которую он собирается убить, вряд ли ему это понравится. В Рижу он подписал родословную грамоту Валианы, чтобы она смогла представить ее Совету регентов, но это вовсе не означает, что отец не может причинить ей зло. У него множество способов настроить остальных герцогов против дочери.

— Это политика, Фалькио, — нетерпеливо сказал Кест. — Политика, философия и стратегия. Когда ты так говоришь, то напоминаешь мне короля и заставляешь нервничать.

— Неужели тебе все равно, если герцоги навсегда захватят престол?

— Конечно, нет. Именно поэтому я и выжидаю подходящего момента, чтобы убить Валиану. Я ждал твоего возвращения, Фалькио, ждал дольше, чем пообещал. Ты бросил нас, чтобы спасти жизнь девчонки, в надежде найти ответ на вопрос, как остановить заговор герцогов? Ты его не нашел. Девчонка жива, и это прекрасно, но ничего не изменилось, насколько я понимаю; поэтому я сделаю то, чего не станешь делать ты. Убью Валиану. А если смогу заодно добраться до ее матери–стервы, то и ее уничтожу. Если бы у тебя осталась хоть капля здравого смысла, ты бы меня поддержал. Ты бы…

— Не начинай, Кест, — попросил я. — Я устал, у меня ломит все тело. Этот парень уронил мне на голову клинок. Дай мне время.

Я поверить не мог, что вообще собираюсь рассмотреть его план. Неужели мы уже до такого дошли?

— Брасти меня поддерживает, Фалькио, — тихо продолжил Кест. — Он не хотел тебе говорить, но это так.

— Значит, вот к чему пришли величайшие умы плащеносцев?

Кест вздохнул и сказал:

— Как мы до этого докатились?

— Что ты имеешь в виду?

— Как мы так быстро распались? Киллата, Дара, Найл, Джейкин, Старый Тобб… нас было сто сорок четыре, а за пять лет мы встретили лишь двоих–троих.

— Думаю, что именно этого и добивался король. Он не хотел, чтобы мы собрались вместе: так герцоги скоро поняли бы, что мы представляем для них опасность, и бросили бы против нас свои войска.

Кест улыбнулся.

— Им бы точно пришлось это сделать. Сто сорок четыре плащеносца скачут на лошадях с клинками наголо, полы плащей развеваются на ветру, а мы поем боевую песню во имя справедливости в мире. Вот бы такое увидеть!

Я промолчал. В самом деле, то еще зрелище. Именно это я надеялся увидеть, когда герцоги выслали войска к Араморскому замку. Увидеть, как все плащеносцы выйдут против войска, превосходящего их в пятьдесят раз, но не имеющего и десятой доли нашего рвения и умений. Вот на такое я бы и впрямь посмотрел.

Но мне пришлось отдать приказ к отступлению, и мы прошли мимо, как нищие, вымаливающие кусок хлеба. Один из герцогских генералов читал нам приказ о помиловании как раз в тот момент, когда короля тащили на крышу башни, в которой годами держал его отец.

Кест тронул меня за плечо, отвлекая от мрачных мыслей, и указал на Фелтока, который приближался к нам. Мы сильно отстали от каравана, но, с другой стороны, капитан сам приказал нам убедиться, что за нами никто не следит.

— Мы приближаемся к Орисону, — сообщил он. — Прибыл эскорт герцога Перо, чтобы препроводить нас в город.

— Хорошо, — зевая, сказал я. — Мягкая постель мне бы сегодня не помешала.

— Нет, плохо, — возразил капитан. — Мы не просили присылать эскорт и не собирались заходить в Орисон.

— Лучше сразу меня убей, — сказал я Кесту, седлая Чудище и заставляя ее пойти рысью.

— Полагаю, что все идет точно в соответствии с их планом, — ответил он.

* * *

Их было сорок, все в доспехах и верхом. Я насчитал восемь арбалетчиков с кинжалами, все остальные были вооружены клинками и копьями. Они шли, выстроившись в четыре ряда; между третьим и четвертым рядами ехала искусно украшенная карета, запряженная четверкой лошадей, на ней развевалось знамя Орисона.

Из кареты вышел мужчина. Чуть выше меня ростом, ухоженный, с темными короткими волосами и аккуратно подстриженной на военный манер бородкой. Одет он был в темно–синий колет, штаны из такой же ткани и черные высокие сапоги. На плечи мужчина накинул короткий плащ. Рапира, висящая на боку, выдавала в нем дуэлянта, на груди справа виднелся герб Перо, герцога Орисонского.

— Валиана, милая кузина, — воскликнул он, приближаясь к нам. — Я услышал, что вы пересекли границы Орисона. Почему же вы не послали вестника и не сообщили, что собираетесь навестить меня?

Валиана сделала реверанс.

— Простите меня, ваша светлость. Я… Моя служанка Трин, вероятно, забыла послать вам весточку. Иногда она бывает такой рассеянной.

Герцог Перо улыбнулся.

— Неужели? Я всегда считал ее исключительно прилежной.

— Я не знала, что вы с ней знакомы, ваша светлость.

Перо посмотрел на Алину, которая выглядывала из кареты Валианы.

— А это что за прелестное дитя? Выходите, милая, дайте нам посмотреть на вас.

— Девочка больна, милорд, — сказала Валиана. — Я бы не хотела, чтобы вы от нее подхватили болезнь.

Похоже, герцог искренне испугался.

— О боги! И что же я могу подхватить?

— Красного петуха, — пробормотал под нос Брасти, стоящий у меня за спиной. — Если прошлое нас чему–то учит.

— Замолчи, — рыкнул на него Фелток.

— Кроме того, милорд, — продолжила Валиана, — я направляюсь прямиком в дом своей матушки в Херворе и, как бы мне ни хотелось навестить Орисон, не могу терять время.

Герцог снова улыбнулся.

— Но вы бы так порадовали меня, кузина.

Что–то явно шло не так. Уж слишком уверенно вел себя Перо, слишком давил на свою кузину, которая вскоре станет королевой.

Фелток повернулся ко мне.

— Как думаешь, получится повторить тот трюк, что ты проделал с моим бойцом с топором? Сможешь пробить броню одного из этих мерзавцев в доспехах?

— Возможно.

— А потом проделать это еще сорок раз, быстро и красиво?

— Скорее всего, нет.

Он вздохнул.

— Я так и думал.

Валиана возвысила голос:

— Я дочь Патрианы, герцогини Херворской, и вскоре вы узнаете, что я также дочь Джилларда, герцога Рижуйского; я — принцесса, которая вскоре взойдет на престол и станет королевой. Так что не препятствуйте мне следовать дальше, ваша светлость.

Герцог начал смеяться, пока она еще говорила, и, когда она закончила, весело сказал:

— Ты просто глупая девчонка, никакая не принцесса и не королева, даже не настоящая герцогиня. И я сейчас положу тебя поперек колена и как следует отшлепаю, чтобы подготовить к тому, что тебя ждет дальше.

Говорил Перо высокомерно и театрально, словно выступал на сцене. Кто–то предал Валиану. Я оглянулся, поглядел на Фелтока, его людей и даже Кеста, а потом…

Трин. Ее здесь не было. Она осталась в карете. Я оглянулся и увидел, что девушка прячется внутри. Луч солнца упал на ее лицо, осветив довольную улыбку. Но почему? Если она предала Валиану, то чего ждала взамен? Защиту? Награду? Разве станет герцог исполнять условия договора, заключенного со служанкой, когда получит все, что ему нужно?

— Как вы смеете говорить со мной подобным образом? — разгневанно спросила Валиана. — Когда моя мать узнает, она…

— Поаплодирует, — сказал кто–то. Голос прозвучал негромко, но чисто, и от него, как от ледяной воды, душа стыла. Я надеялся, что никогда больше его не услышу. Он принадлежал невероятно умной, да к тому же смелой женщине. Той, кого я ненавидел больше всего в мире.

Из кареты герцога появилась Патриана, герцогиня Херворская.

Мне оставалось лишь удерживать на месте Чудище, которая в ярости открыла рот так широко, что можно было пересчитать все ее острые зубы.

— Если ты сейчас нападешь на нее, то мы все погибнем. Девочка погибнет, — яростно зашептал я ей на ухо.

— А-а! — невозмутимо сказала Патриана. — Вижу, ты захватил с собой мое имущество. Отлично, Фалькио. Я же говорила, что из тебя выйдет прекрасный слуга. Меня радует твое стремление угождать мне.

Я переглянулся с Кестом и Брасти, зная, что на их лицах отразились те же чувства, что и на моем.

— Матушка? — сказала Валиана слабым, дрожащим голосом.

— Должна поблагодарить тебя, детка. Ты сыграла свою роль даже лучше, чем я думала. Но все мечты кончаются, поэтому отдай мне свитки, которые вручил тебе герцог Джиллард.

— Они мои, они подтверждают мою родословную и право на престол!

Герцог Перо снова захохотал.

— Она всё никак не поймет, Патриана. Думает, что она — принцесса Валиана. Ну не душка?

Проклятье! Я вдруг мысленно перенесся обратно в Рижу, в камеру, в тот самый миг, когда Патриана смеялась мне в лицо и похвалялась тем, что умеет создавать таких существ, которые ей нужны. Я же сказал, что ей не удалось сделать чудовище из своей дочери. «Моя дочь? О, моя дочь куда опаснее, чем я сама. Смею сказать, что она лучшее из моих достижений!»

— Ах, — сказала герцогиня. — Возможно, мне пора кое–что прояснить. Выйди же, дочь моя!

Из кареты вышла Трин, но это была не наша Трин, не та девушка, которую я за нее принимал. Она откинула волосы и шагнула вперед, высоко держа голову и высокомерно глядя на нас. Симпатичная, но неуверенная в себе и робкая девушка исчезла — вместо нее шла гордая, высокомерная молодая женщина, глаза ее светились злобой и коварством. И все же что–то знакомое еще оставалось в этих чертах. Когда наши взгляды скрестились, пелена, сотканная из проклятого синего порошка, который затуманил нам взор, наконец–то спала.

— Это… — начал Брасти, глядя на нее во все глаза.

Губы Кеста едва шевельнулись.

— Убийца — та самая, что зарезала Тремонди и подставила нас.

Трин улыбнулась мне. Она именно этого и ждала: хотела, чтобы мы узнали ее. Игра подошла к концу. Валиана — вернее, девушка, которую мы знали под этим именем, — кое–как вымолвила:

— Но это же Трин, моя служанка, матушка. Моя фрейлина. Она же всегда была моей фрейлиной, с тех самых пор…

— С тех самых пор, как ты родилась, — закончила герцогиня. — И она была верна тебе, не правда ли? Везде сопровождала тебя, посещала те же занятия, помогала тебе учиться и познавать придворную жизнь, но все же была твоей служанкой. Представь, каково ей приходилось: знать, что она моя истинная дочь, и при этом унижаться перед тобой и потакать тебе во всех глупостях.

Зло, исходившее от голоса герцогини, было почти ощутимым. Она говорила ритмично, и каждое слово отдавалось ударом в моей голове и в сердце; клянусь, что потом она посмотрела на меня и сказала:

— Представь, какую дисциплину и расчетливость пришлось воспитать в этой девочке, чтобы она смогла годами исполнять роль твоей служанки.

Девушка с холодными глазами улыбнулась в ответ, и герцогиня продолжила:

— Теперь нужно найти тебе более подобающее имя, милочка моя, подобрать более подходящую одежду, прическу, а более всего круг обязанностей.

— Как вы могли? — заплакала Валиана.

— Не скажу, что это было просто, — ответила герцогиня, — но необходимо. Этот глупец Джиллард никогда бы не подтвердил право на трон, если бы ты не оказалась безмозглой куклой. Я не могла оставить всё на волю случая. Джиллард мог бы просто убить мою дочь, чтобы не позволить ей занять престол, поэтому я и вырастила тебя прекрасной пустышкой. Мой дорогой герцог увидел в тебе марионетку, которую можно легко дергать за ниточки, и признал Валиану, дочь Патрианы и Джилларда, которая вскоре станет королевой.

Валиана испуганно всхлипнула, бросилась к герцогине, прижимая к груди бумаги, словно сделанные из золота.

— Это неправда, не может такого быть! Я — ваша истинная дочь, клянусь. Клянусь!

Патриана, герцогиня Херворская, которая, вне всякого сомнения, в течение многих лет ласкала и утешала девушку, отвесила ей такую затрещину, что та опрокинулась навзничь, упав на землю. Затем спокойно и грациозно герцогиня наклонилась и вырвала пакет с бумагами из рук девушки.

— Ты всего лишь жалкое отребье, которое мой слуга вытащил из утробы одной крестьянки лишь потому, что та немного походила на меня.

Валиана корчилась на земле и рыдала, не в силах остановиться, лицо ее было перепачкано землей.

— Ну же, милочка, не надо так печалиться. Большинство крестьян влачат жалкое существование, хоть и недолгое. Ты же восемнадцать лет прожила в роскоши, как дочь герцогини, надеясь, что станешь принцессой. Это же мечта каждой глупой девчонки, а тебе даже удалось ее осуществить. Пусть и ненадолго. Теперь тебе пришла пора отправляться в Орисон. Перо уж придумает, как с тобой позабавиться. Может, отдаст своим слугам или собакам.

Она махнула Фелтоку рукой.

— Посади ее на повозку и сунь в рот кляп, чтобы не орала.

— Нет! — воскликнула Алина и, выскочив из кареты, встала между Валианой и слугами герцога.

Брасти подбежал к ней и обнял за плечи.

— Тише, дитя мое, — прошептал он.

Глаза девочки наполнились слезами, она яростно моргала. Вытянула левую руку вперед, а правую держала у уха, словно натягивала невидимую тетиву.

— Вы ее не тронете! — крикнула она.

Герцог Перо захохотал и шагнул к нам.

— Боги, до чего же славная девочка! Это ты, милочка, причинила столько несчастий моей дорогой Патриане? Плохая девчонка! Нужно будет тебя хорошенько наказать. Очень хорошенько.

— Назад! Это первое и последнее предупреждение, — крикнула Алина, и слезы потекли у нее по щекам.

Перо засмеялся и дал знак своим слугам. Они обнажили клинки и двинулись к ней, злобно ухмыляясь. То шли не спеша, то резко прыгали вперед, словно играли в какую–то игру, и тем веселей смеялись, чем испуганней выглядела девочка.

Она все сильнее отводила руку назад.

— О нет! Только не страшный воображаемый лук! — издевательски воскликнул герцог, театрально защищаясь руками от невидимой стрелы. Затем снова улыбнулся и шагнул вперед.

Алина вскрикнула и дернула рукой, словно выпустила стрелу.

— Какая глупость… но это же не… — сказал герцог, внезапно посмотрев вниз, словно на стрелу, торчащую из его живота.

Спустя миг Брасти снова положил руку Алине на плечо.

— Правильно, — похвалил он. — Выбери цель, выжди и не выпускай стрелу до тех пор, пока не убедишься, что попадешь.

Рот герцога скривился.

— Любой, кто попытается схватить эту девочку, умрет, не успев и глазом моргнуть, — сказал Брасти, и эхо разнесло его слова по округе. — Можете делать ставки, не проиграете.

— Как тебя зовут, покойник? — спросил Перо ледяным голосом, который мог остудить даже яростный огонь голоса Брасти.

Брасти посмотрел ему прямо в глаза; правая рука его лежала спокойно на плече Алины, левой он держал лук.

— Меня зовут Брасти Гудбоу, — сказал он, затем глянул на нас с Кестом и добавил: — Я — Королевская Стрела.

Кест шагнул вперед и встал рядом.

— Меня зовут Кест из Лута, я сын оружейника Мюрроу. — Он обнажил меч. — И я — Королевский Клинок.

У каждого из нас были прозвища, которые дал нам сам король. Дара — Королевская Ярость, Найл — Рука Короля, а я…

Я ненавидел прозвище, данное мне, потому что не заслужил его. Это король сделал нас плащеносцами, король даровал нам всё. А я лишь подвел всех в час великой нужды.

— Давай, — сказал Кест и добавил ласково: — Он бы хотел, чтобы ты назвал себя.

— Говори уже, черт побери, — сплюнул Брасти. — Если не сейчас, то когда еще?

Я глубоко вдохнул и вышел вперед.

— Я — Фалькио валь Монд из Пертина. И я — Королевское Сердце.

Алина, посмотрев на меня, всхлипнула. Один из слуг Перо поднял клинок, и она направила на него воображаемый лук.

— Довольно, — презрительно бросила герцогиня Патриана, уже вернувшись в карету. — Никаких больше сцен, Перо, никаких игр. Схватить всех.

Фелток вышел вперед и повернулся лицом к нам, а спиной к герцогу и его слугам.

— Знаете, парни, не могу сказать, что мне было приятно с вами общаться, но деретесь вы хорошо. А теперь время пришло, — пробормотал он.

— Для чего? — спросил Брасти.

— Момент наступил. Забирайте Валиану и девочку и поезжайте на восток, так далеко, как только сможете. В десяти днях пути отсюда стоит деревня Газия. Рядом монастырь, где живет старый монах по имени Хайян. И еще одна старуха. Она заберет девочек и спрячет до тех пор, пока их нельзя будет отправить еще дальше на восток, в пустынные королевства. Там они смогут стать Сестрами солнца — не самая лучшая жизнь, но на большее и надеяться нельзя.

— Ты знал, что это произойдет, — сказал я.

— Я понятия не имел, что задумала эта старая карга, но всегда понимал: она не любит Валиану так, как мать должна любить свое дитя.

— Но ты же служишь герцогине, — заметил Брасти.

— Так точно. Старый солдат исполняет приказы. Она приказала мне позаботиться о безопасности девочек, и я это исполню.

— А твои парни?

— Большинство из них верны мне. Остальные, что ж… скажем так, я не держу на тебя зла за то, что ты выколол глаза тому парню с топором.

И вдруг до меня дошло.

— Ты хотел взять нас в караван, — догадался я. — Я уже собирался уходить, но ты прицепился ко мне, а она заставила драться с теми парнями.

Фелток поджал губы, но глаза его сияли.

— На рынке в тот день было много работников, но ты захотел нанять именно нас. Почему?

— Я хотел заполучить шкурников, — ответил он. — Герцогиня может купить себе любого человека, если захочет. Чаще всего ей даже не приходится платить, чтобы заставить людей сделать все, что она пожелает. Но я подумал, что только шкурник ненавидит герцогиню и не станет продаваться ей: ведь он знает, что Патриана сделала с вашим королем.

Он был и твоим королем, хотел я сказать, но промолчал.

— Фелток! — раздался звучный голос герцогини.

— Ни ты, ни девочка мне ничем не обязаны, но как солдат солдата прошу тебя: уходи, скачи так быстро, как можешь, и не оглядывайся.

— А как же ты?

— Полагаю, что мы с парнями прямо сейчас и умрем. Но мы хорошие бойцы, так что заберем часть из них с собой. Дадим вам время сбежать.

Я посмотрел на его парней. Блондинчик медленно доставал из повозки свой клинок. Он заметил мой взгляд и кивнул. Ему было страшно, но он держал себя в руках. «Именно так и выглядят храбрецы», — подумал я и кивнул ему в ответ.

Я посмотрел на Валиану, лежащую в грязи, на Алину, стоящую у кареты.

— Хорошо, капитан. Выдвигаемся по твоему сигналу.

Фелток широко улыбнулся, словно вспомнил грязную шутку.

— По моему сигналу, говоришь? Ладно, вот тебе мой сигнал! — Он повернулся к карете, обнажил меч и заорал: — Выходи, старая грязная шлюха! Я слишком долго лизал твой тощий зад, а теперь вздрючу и тебя, и твоего проклятого герцога до самых печенок.

Его парни взревели, Крюг и еще один охранник вытащили арбалеты и принялись обстреливать стражников герцога. Перо смотрел на них, не веря своим глазам. Лошади от страха заржали и дернулись назад, воцарился настоящий хаос, когда парни Фелтока бросили в охранников какую–то тяжелую круглую штуку, которая взорвалась и загорелась, наполнив воздух дымом.

— Бегите! — крикнул я Кесту. Он бросился к Алине, схватил ее одной рукой и забросил на седло, затем вскочил сам. Брасти оседлал лошадь и выстрелил. Стрелял он в герцога, бежавшего к карете, и угодил ему в ногу.

— Девушка! — закричал я. — Стреляй в девушку!

Но поздно: четверо воинов в доспехах окружили Трин, закрывая щитами ее и герцогиню.

Я взлетел на Чудище и, ударив каблуками по бокам, бросился к Валиане, которая наконец–то поднялась с земли и растерянно глядела по сторонам.

— Руку! Дай мне руку! — крикнул я, но она не расслышала.

Какой–то воин попытался ударить Чудище по незащищенной шее; я отразил атаку, но он успел отступить и теперь уже собирался ударить меня. В этот миг я увидел, что в прорези в его шлеме появилось оперение стрелы. Невероятное попадание. Я возблагодарил святого Мерхана, Оседлавшего стрелу, за чудесную меткость Брасти. Воин упал, и тогда у меня появился шанс.

Двое из четырех стражников, охранявших герцогиню и ее дочь, немного нарушили строй. И мне представился случай одним добрым ударом убить дочь, а если повезет, то и саму герцогиню, прежде чем до меня доберутся воины. Мне очень этого хотелось, и Чудищу тоже. Два существа с разбитыми сердцами готовы были очертя голову броситься со скалы в бурное море.

На мгновение мысленным взором я увидел своего короля, стоящего рядом со святыми, и переместил клинок в позицию, необходимую для укола, но тут кто–то дернул меня за левый рукав. Это Валиана пыталась взобраться на Чудище позади меня. Момент был упущен: воины восстановили строй, и теперь я видел перед собой лишь щиты.

Я протянул девушке руку, помогая взобраться. А затем мы с Брасти и Кестом поскакали на восток так, словно за нами гналась сама Смерть. Меня мутило от мысли, что мы бросили Фелтока, Блондинчика и всех остальных на верную смерть, но мне не в первый раз приходилось исполнить подобный приказ.

ШВЕЯ ИЗ ФАНА

Мы скакали от рассвета до заката, от границ Орисона до желтых полей герцогства Пулнам. Мне приходилось заставлять Чудище останавливаться, чтобы не загнать остальных лошадей до смерти, но, хоть мы и скакали так быстро, как только могли, до деревни Газии или монастыря мы так и не добрались. Пересечь Пулнам и добраться до восточных пустынь можно было, лишь пройдя через Арку — огромный овраг пятьдесят футов глубиной с почти отвесными голыми склонами, который образовался под действием песчаного ветра, дувшего на запад из пустыни.

Мы остановились передохнуть в небольшой деревушке в нескольких милях от Арки. Валиана и Алина, не привыкшие к верховой езде, были крайне измучены и страдали от ссадин и мозолей. Кроме того, жизнь обеих разлетелась вдребезги…

Брасти отправился на разведку и заметил впереди войско, поджидавшее нас.

— Кажется, их дозорные меня не заметили, — сказал он. — Но они выступили в нашу сторону. Вперед мы пройти не можем, вернуться назад тоже: кто знает, какое подкрепление герцога Орисонского нас там ждет.

— И где мы оказались? — спросил я.

— В деревушке Фан. Ничего особенного здесь нет. Я расспросил мальчишку на дороге — он сказал, что здесь живут несколько торговцев, мясник, кузнец и еще, кажется, есть швейная мастерская, если я правильно расслышал.

— Ну что, спрячемся, сбежим или станем драться? — спросил Кест.

— Сбежать мы не можем, драться тоже, — сказал Брасти.

Я не ответил, чувствуя странное беспокойство.

— Значит, спрячемся, — решил Кест. — Доберемся до леска?

— Оглянись. В Пулнаме до самой Арки одни поля, лесов тут мало, да и те редкие. Против нас не меньше пятисот человек. Они нас быстро оттуда выкурят.

Алина начала плакать, а Валиана, не сказавшая ни слова с тех пор, как мы покинули Орисон, обняла ее.

— И куда теперь? — спросил Кест.

— Можно попробовать спрятаться в деревушке, только вряд ли добрые жители станут лгать ради нас, когда к ним придут люди герцога.

— Насколько они от нас отстали? — спросил я.

Брасти глотнул воздуха.

— Честно? Кажется, они уже не слишком далеко. У них хорошие кони, да и вообще их много. Мы часто останавливались — будь они даже на повозках, и то бы нас уже догнали.

— Ради чего им так стараться?

— Они хотят убить девчонку, — ответил Брасти.

— Им нужны были свитки, доказывающие родословную Валианы, и они их получили.

— Нет, не получили, — возразила Валиана. — Фелток уговорил меня вытащить их из пакета, а вместо них сунуть туда дорожные документы.

Она порылась в кармане своей блузы и достала пару свитков с герцогской печатью.

— Вот ведь старый хитрый лис! — восхищенно сказал Брасти.

Кест посмотрел на меня.

— Можем попробовать поторговаться.

Торговаться с самой могущественной и хитроумной женщиной в мире на виду у войска, которым она командует? И что потом? Она все равно убьет нас, так что какая разница? Лучше сжечь эти чертовы бумаги, чем увидеть, какой хаос из–за них начнется.

Я чувствовал себя больным и уставшим, к тому же сбитым с толку больше обычного и подошел к Валиане, стоявшей в обнимку с Алиной.

— У меня нет ни идей, ни надежды, — сказал я. — Просто скажи мне, что делать, Валиана, и я сделаю все, что смогу.

— Я больше не Валиана, — печально ответила она. — Я никто и ничто; как вы и сказали в Рижу, я просто глупая девчонка, которая мечтала сидеть на королевском престоле, даже не задумываясь о том, как она туда попадет и что будет делать потом.

Алина дернула меня за рукав, и я заглянул ей в глаза. Она шмыгнула носом и сказала:

— Мы спрячемся, Фалькио. Мы спрячемся, а потом сбежим, а потом будем драться.

Я хотел убрать руку, но она вцепилась в нее.

— Не думаю, что мы сможем победить их, Алина, — тихо сказал я.

Она вдохнула и расправила плечи.

— Знаю, но они поступают неправильно. Несправедливо. И если мы сразимся с ними, то сделаем мир хоть чуточку справедливей. Мир должен быть справедливей, ты не согласен?

Я погладил ее по щеке, и она улыбнулась мне, и клянусь всеми святыми, стоящими за моей спиной, что мое сердце этого не выдержало, а вместе с ним и рассудок. Воздух наполнился горькими рыданиями, я испытал такую боль, словно разом открылись тысячи ран: от первого синяка до стрелы в ноге. А еще все те, что я получил по пути в Араморский замок, когда шел убивать короля. Вдруг нахлынули горестные воспоминания о растерзанном теле моей жены на полу в трактире и о сгоревшем доме в Рижу, а еще осознание, что я подвел короля и скоро вновь подведу маленькую девочку. Каждая рана, каждое воспоминание и горе выплеснулись наружу жутким воем. Из глаз текли слезы, пока я не выплакал всё — но кое–что еще осталось.

Ничего важного, не план и не надежда. Так, мелочь.

— Брасти, — тихо сказал я.

Он подошел и опустился на колени рядом со мной.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил лучник.

— Ты, кажется, говорил, что в деревне есть швейная мастерская?

* * *

Деревня оказалась крошечной, поэтому на то, чтобы найти маленькую хибарку на окраине, много времени не потребовалось. Мы стояли перед мастерской, которую с двух сторон подпирали кривые старые деревья.

— Не понимаю, — сказал Брасти, — чем нам может помочь портной?

Кест ответил за меня:

— А ты когда–нибудь в жизни слышал, чтобы в такой деревушке была швейная мастерская? Что–то тут не вяжется.

— И что по–твоему… Нет, ты же не думаешь…

Тишину нарушил хриплый голос:

— Да вы выглядите несчастнее стаи полудохлых кроликов, за которыми гонятся собаки.

Несмотря на то что в последний раз мы встречались всего лишь несколько недель назад, вид Швеи показался мне странным. Она была такой же растрепанной и не слишком благопристойной, как обычно, но в ее поведении что–то изменилось.

— Маттея! — закричала Алина и бросилась к Швее. Но, пробежав два шага, резко остановилась, словно тоже заметила перемену в старухе.

— Ну же, детка, — подняла брови Швея. — Не могу же я стоять тут целый день и ждать тебя.

Алина осторожно приблизилась на полшага и сделала реверанс.

— Ха! — воскликнула Швея. — Вы это видели? Она приседает передо мной, словно я благородная дама!

Она подошла к девочке, взяла ее за плечи и заглянула в глаза.

— Никто не кланяется перед Швеей, слышишь, дитя мое? Никто, Швея выше всех этих поклонов, реверансов, спасибов, пожалуйст и прочей чепухи.

— Да, мадам, — смутилась Алина.

— И мадамами нас тоже не величают. — Глаза старухи подобрели. — Не нужно стесняться, дитя мое. Я все та же старая няня Маттея, разве нет?

— Вы ее пугаете, — сказал Брасти.

Швея встала, дернув губами, и вздохнула.

— Да уж. Похоже, время для представлений прошло. — Старуха повернулась к нам. — Проходите, садитесь за стол. Я вас накормлю и напою. У нас есть немного времени, хоть и мало.

Она завела нас в мастерскую и предложила рассесться вокруг большого швейного стола.

— Как?.. — спросил я, пытаясь понять, каким образом мы могли здесь встретиться. — Как вы здесь очутились? Именно здесь? В деревушке, куда у нас не было причин заезжать?

Швея принесла тарелку с хлебом и сыром и одарила меня своей кривой улыбкой.

— У вас были все причины, чтобы приехать сюда, сынок. Вы следовали за нитью жизни, и она привела вас сюда, начиная с глупого задания Пэлиса, убийства Тремонди и заканчивая махинациями этой стервы Патрианы. Все это и привело вас сюда, а хорошая Швея знает, куда ведет каждая нить.

Она грубо схватила Кеста за ворот плаща.

— И что вы, ради всех чертовых святых, сотворили с моими плащами? — требовательно спросила она. — Ну–ка, снимайте и давайте их сюда.

— Впереди нас ждет небольшое войско, — сказал я. — А другое гонится следом.

— Тихо, сынок. Я знаю, где они, — точно так же, как знаю, где вы, где вы были и куда направляетесь. Точно знаю, где побывала каждая нить этого плаща; я слишком стара, у меня нет времени выслушивать ваши россказни и нытье. А теперь снимайте плащи. В таком состоянии от них мало толка.

Мы сняли плащи и передали ей — она начала их внимательно рассматривать, попутно комментируя:

— Шеверан, а, Фалькио? Чертов кислотный ливень — одним лишь богам известно, что там были за испарения. Они в любой одежде дыры прожгут, только не в этих плащах, не в моих прекрасных плащах.

Она закончила с моим плащом и взялась за следующий, принадлежавший Брасти, даже понюхала его.

— Проклятье, сынок, а снимать одежду не пробовал, прежде чем на баб разжигаться?

Швея не дала ему возможности ответить и снова принялась рассматривать каждую заплату, пятно и нить, боромоча себе под нос.

— Что ж, все ясно, — наконец сказала она.

— Починить их сможете? — спросил я. Пока она разглядывала плащи, я надеялся, что она, может, хотя бы подошьет износившиеся края.

Она замерла на мгновение, а потом взглянула на меня: лицо ее свело, словно от щекотки в носу или судороги, но она лишь расхохоталась.

— Смогу ли я их починить? Смогу ли я их починить? Святые угодники, живые и мертвые, Фалькио, пусть все несуществующие боги благословят твое имя и пошлют мне еще тысячу таких, как ты.

Положив плащи на стол, она соединила руки на животе.

— Вот он, самый гонимый человек во всем мире: спереди одно войско, сзади другое, бежать некуда, спрятаться негде, драться не выходит, да он и понятия не имеет, за что ему драться. Судьба целого мира лежит у него на плечах — другого спасителя–то нет, — а первое, о чем он меня спрашивает, смогу ли я залатать дыры на его плаще, спасибо–пожалуйста!

Остальные тоже расхохотались, но мне ее слова смешными совсем не показались.

Она продолжала хихикать, фыркать, всплескивать руками. Наконец сказала:

— Уж за что, а за это, Фалькио валь Монд из Пертина, Швея тебя горячо благодарит.

Я подумал: может, это как–то связано с войском, но решил не задавать вопросов. Вместо этого спросил о другом:

— А вам хоть что–нибудь известно о других магистратах? Вы хоть кого–то видели? Кто–нибудь нашел королевские чароиты?

— Ага, всех, и ага, один из них, — ответила она. — Но большего я тебе не скажу и плащи ваши чинить не стану, лучше кое–что подарю.

Она подошла к буфету, стоявшему в дальнем конце мастерской, и вытащила из него огромный сверток, перевязанный пучком соломы. Положила сверток на стол, развязала его, и даже после стольких лет и бедствий, через которые мы прошли, дыхание у меня перехватило.

На столе лежали плащи, новые, совершенные, с нашими символами.

— Разве такое возможно? — спросил Кест. — Откуда вы знали, что мы пройдем здесь? Швея, когда вы приехали в эту деревню?

— Я же говорила: Швея знает, где начинается и заканчивается каждая нить.

Кест и Брасти взяли свои плащи, мой лежал в самом низу. Но под ним обнаружился еще один. Меньше наших по размеру, но сделанный из той же коричневой кожи. На груди ярко–фиолетовый символ — птица, восстающая из пепла.

— Вы же не полагаете всерьез… Вы не думаете, что Алина… плащеносец?

Алина подошла к плащу и осмотрела его. Потрогала гладкую кожу, затем нехотя убрала руку и покачала головой.

— Он не для меня, — сказала она и показала на Валиану, — а для нее.

Валиана встала со стула, переводя взгляд с плаща на меня и обратно.

— Но я не… То есть… Я даже не знаю, что все это значит.

— Как тебя зовут, дитя мое? — спросила Швея.

— Меня называли Валиана Херворская, — сказала она с сомнением.

— Но это не твое настоящее имя, и теперь ты это знаешь, ведь так?

Она медленно кивнула.

— Ты ненавидишь герцогиню, и это справедливо, но скажу тебе вот что: если бы эта старая ведьма не позаботилась о твоей родной маме, когда ты находилась еще в ее утробе, то она бы даже не смогла выносить тебя. Она была нищенкой, твоя мама, и не слишком здоровой.

— То есть я не должна была выжить, — прошептала Валиана.

— Именно так. Ты не должна была выжить и теперь жить не должна.

— Что?.. — начал я.

— Ну–ка закрой свой глупый рот, Фалькио, — отмахнулась Швея. — Истина в том, дитя мое, что для тебя в этом мире нет места. Я знаю, как плетется нить истории: для тебя в этом мире нет другого предназначения, кроме клинка рыцаря в твоем брюхе. Но мир время от времени нуждается в хорошей встряске, поэтому пусть так и будет.

Она взяла плащ Валианы.

— Тебе понадобится новое имя, и ты должна сама его выбрать. В этом мире люди не создают себя сами: родители говорят им, какое имя носить, во что верить и кем быть. Но тебе этого не дано, поэтому придется самой понять, кто ты такая. И начнешь прямо сейчас. — Швея распахнула плащ и помогла Валиане надеть его. Он сидел на ней так, словно девушка родилась уже в нем.

— Но я не могу быть одной из… Я не подхожу, и меня никто не учил…

— Кто бы говорил, — фыркнула Швея. — Ты изучала законы короля и герцогов, разве нет?

— Мне пришлось, когда я готовилась к…

— И, скорее всего, в Херворе ты брала уроки фехтования, чтобы эта маленькая лиса тоже могла научиться и потом воткнуть клинок кому–нибудь в спину?

— Да, но у меня никогда хорошо не получалось.

Швея мягко засмеялась.

— У этих троих тоже не слишком выходит, лишь в редких случаях. Не беспокойся, дитя мое. Быть плащеносцем вовсе не значит судить, скакать и махать мечом, что бы эти болваны тебе ни рассказывали.

Она расправила отвороты плаща Валианы.

— Но об этом позже. А сейчас тебе нужно принести клятву.

— Какую клятву? — спросила Валиана.

— Если бы тебе просто пришлось повторить чьи–то слова, то это была бы не слишком хорошая клятва, не так ли?

Валиана посмотрела на нас.

— Я не понимаю. Вы хотите, чтобы я присягнула на верность плащеносцам? Или памяти короля? Или какому–то святому?

— Если это то, во что ты веришь, за что готова умереть. Не заблуждайся, дитя мое: в конце дороги тебя ждет лишь неглубокая грязная канава, в которой будет лежать твой труп.

Валиана поглядела ей прямо в глаза и отвернулась.

— Нет, — сказала она тихо. — Я не… не то чтобы не верю во все это, но… я даже не знаю, что значит верить во что–нибудь. Вся моя жизнь крутилась вокруг меня, и жизни всех остальных тоже. Я даже не знаю, заботит ли меня что–то. Я никому ничего не обещала, кроме… — Она посмотрела на Алину, которая сидела на стуле, сердито разглядывая ногти. — Кроме тебя. Я обещала, что буду защищать тебя.

Алина кивнула и шмыгнула носом. Валиана посмотрела на Швею.

— Это оно?..

Швея дала ей легонькую, почти ласковую пощечину.

— Никто не скажет, кроме тебя самой. Именно это и значит быть свободной. Не иметь возможность делать все, что тебе вздумается, а иметь право встать и сказать всему миру, за что ты готова умереть.

Валиана стояла некоторое время неподвижно, а потом преклонила перед Алиной колено и взяла ее за руку.

— Послушай, я не знаю, что все это значит. Не знаю, кто я такая и как много мне осталось. Я считала себя самой важной девушкой в мире, а теперь выяснилось, что я ничего не стою, даже этого плаща. Я не невинна и знаю это теперь. Незнание не означает отсутствие вины. Но ты невинна. Ты не сделала ничего плохого, но тебя хотят схватить и причинить тебе горе. А ты ничего дурного не сделала. У тебя есть право жить, чтобы понять, кем ты хочешь стать. Я слаба и не слишком хорошо управляюсь с клинком. Но думаю… думаю, что смогу стать смелой или, по крайней мере, попытаюсь. Думаю, что если кто–то попытается убить тебя, то я… даже не знаю, закрою тебя собой. Понятия не имею, насколько хорошо я смогу драться, скакать или выносить приговоры, но если кто–то поднимет на тебя руку, то, клянусь чем угодно, я остановлю его хотя бы своим телом, если ничем другим не выйдет.

Я хотел что–нибудь сказать, но не смог. Какая–то тяжесть нависла над нами, и мы стояли и слушали, как тихо плачет Валиана.

Не знаю, насколько долго мы там простояли, но потом Валиана оглянулась на Швею, и та кивнула ей, всего лишь раз.

— Швея, как… — Я поперхнулся словами.

— Тс-с, — шепнула она, не отводя взгляда от девочек.

Спустя миг Алина взяла правую руку Валианы и приложила ее к своей щеке.

Почему–то я знал, что она поступит именно так… Я знал, потому что…

— Нет, — сказала мне Швея. — Пока нет. Ты пока еще не готов понять.

Затем она сделала небольшой жест рукой, словно продевала иглу с ниткой сквозь ткань, и вопрос отпал сам собой.

— Все правильно? — спросила Валиана. — Это клятва? Я все верно сказала?

Швея посмотрела на меня.

— Ну, Фалькио, как ты думаешь, верно она сказала?

— Это моя клятва, — ответил я. — Я принес ту же самую клятву королю. И ты все сказала верно.

— Значит, свершилось? — тихо спросил Кест. — Плащи и клятвы — это все, что нам осталось?

Он переглянулся со Швеей — старуха подошла к нему и взяла за руку.

— Ты ведь уже знаешь ответ, сынок, — сказала она, стуча пальцем ему по лбу.

Кест кивнул.

— И ты знаешь, кто должен прийти, правда? — на этот раз ласково спросила она.

— Знаю.

— Ты учился и упражнялся, и теперь ты считаешь себя лучшим в мире, не так ли?

— Да, я лучший.

— Но ты же знаешь, что этого недостаточно?

Мнепоказалось, что в глазах у него блеснули слезы, и он сказал:

— Я знаю.

Она погладила его по руке.

— Говорю тебе, ты очень старался и многому научился. Но здесь у тебя слишком много. — Она снова постучала пальцем по его лбу. — И тут тоже слишком много. — Она погладила его по руке. — А вот тут недостаточно. — Она ткнула ему пальцем в грудь. — Твое время приходит, а ты не готов.

— Сколько еще? — спросил Кест.

— А насколько длинна нить у меня в руке? — спросила она.

— Я не знаю.

Швея ответила:

— Сегодня ночью. Это наступит сегодня ночью.

— Я не понимаю, — сказал я. — Я вообще уже ничего не понимаю.

— А тебе и не нужно, — раздраженно ответила она. — Проклятые магистраты. Вы всегда хотите знать, что нужно делать, где спрятаться, кого убить. Больше такого не будет. Времени не осталось ни для суда, ни для скачек, ни для драк. Только для жизни — пока она еще есть.

Горбясь, она подошла к двери и приоткрыла ее. Цыкнула на Чудище, чтобы та ждала снаружи, — лошадь фей показала ей зубы и всхрапнула.

Швея не придала значения предупреждению и обеими руками взяла морду израненного животного.

— А ты пойдешь со мной, Лошадка. У меня и для тебя найдется работа. Ты им пока не сможешь помочь, хоть и очень этого хочешь. Мы с тобой сестры, ты и я: старые, с разбитыми сердцами, напуганные и сердитые. Они у нас всё отобрали. — Она повернулась к нам всем спиной. — Всё забрали. Всё хорошее, что было в этом мире.

Затем она распахнула дверь.

— А теперь идите и дайте им свой ответ.

СВЯТОЙ КЛИНКОВ

Кого бы я ни ждал увидеть на дороге, но уж никак не Патриану, герцогиню Херворскую, с единственным телохранителем. Она сидела на пне, расположившись настолько грациозно, насколько это возможно, и читала книгу. Ее телохранитель, хоть и вооруженный до зубов, не представлял для нас особой угрозы. Поэтому, само собой, я предположил, что мы окружены.

— Мы здесь одни, — сказала герцогиня, когда мы подошли. — Пока что можете не бояться арбалетного болта в спину.

— Какое облегчение, — хмыкнул Брасти и достал стрелу из колчана. — Погодите немного, друзья, я сейчас убью эту старую корову и вернусь.

Герцогиня вежливо улыбнулась.

— Ах, если бы все было настолько просто.

Я указал на двух лошадей, привязанных у дерева неподалеку.

— Путешествуете налегке.

— Увы! В повозке мы бы не смогли вас так быстро догнать. Путешествовать налегке приятно, когда есть хороший спутник.

— Насколько я понимаю, вы хотели добраться быстрее, чем сюда приедет герцог Джиллард?

— Да. Благодарю тебя за то, что вывез девчонку из Рижу. Похоже, что герцог все–таки намерен ее убить, а я не могу позволить ему добраться до вас пятерых. Он умудрился собрать войско и провести его Восточным перевалом и через Арку — вскоре они уже будут здесь. Не собираюсь оставаться здесь и ждать, пока они прибудут.

Она оглядела нас.

— Надо же, вы времени зря не теряли. Приоделись к встрече со мной. Как же мило ты выглядишь, дитя мое, в этом прекрасном плаще — совсем взрослая, — сказала она, глядя на Валиану.

— Мне скучно, — зевнул Брасти. — Давайте я уже просто убью вас, и мы, даже не знаю, поиграем в мяч вашей головой, например?

— Вряд ли тебе будет так уж весело пинать мою голову, шкурник. Поверь мне, я делала это не раз и не два: голова предателя слишком быстро теряет форму.

В который раз я подумал о том, как ее только земля носит.

— Кроме того, — добавила Патриана, — когда у тебя хороший спутник, становишься терпеливым. Я ждала почти двадцать лет, чтобы завершить свой замысел, так что небольшая задержка лишь усилит удовольствие.

— Ладно, теперь даже я заскучал, — сказал я. — Что вам нужно?

— Переговоры.

— Что?

— Не нужно скромничать. Родословная грамота у вас, она мне нужна. Не хочу, чтобы Джиллард заполучил свитки, поэтому готова пойти на переговоры.

— Ладно, — сказал я. — Безопасный проезд для нас пятерых и бочонок золота.

Герцогиня задумалась, но почти сразу сказала:

— Нет, боюсь, не выйдет. Бочонок с золотом, впрочем, могу пообещать, так что соглашайтесь. Правда, боюсь, большинству из вас все равно вскоре придется умереть.

— Полагаю, вы тогда понимаете, почему ваше предложение нам не подходит, — заметил я.

— Я не жестока. Девчонки умрут просто потому, что ни один из моих планов не осуществится, если они останутся в живых. Лучник оскорбил герцога Перо, поэтому заслуживает смерти. Ну и, само собой, Кест — Королевский Клинок, раз уж он об этом упомянул. — Патриана улыбнулась. — Но ты можешь вернуться со мной, Фалькио, ты и твоя прекрасная лошадь. Кстати, где она? Нам с тобой есть что обсудить.

— Брасти, выстрели телохранителю в лицо. Кест, отруби ей голову: посмотрим, долетит ли она до того дерева, — приказал я.

— Поединок! — отрезала Патриана.

— Что?

— Я хочу использовать свое право на разрешение спора поединком. Королевский закон позволяет это.

Брасти уже прицелился и сказал:

— Можете просить чего угодно, даже вареную рыбу, светлость, но мы с вами больше не играем.

И выпустил стрелу. Я тысячу раз видел, как он стреляет, и ни разу он не промахивался, особенно с такого расстояния.

— Всё в порядке, — тихо сказал Кест. — Ты не промахнулся.

Телохранитель все еще стоял, даже не пошевелившись. Я заметил, что теперь он держал в руке клинок, а у его ног на земле лежала стрела, перерубленная пополам.

— Мы все мечтаем, что после смерти встретимся со святыми, — сказала герцогиня Херворская. — Вы с ним уже встретились и теперь умрете.

Телохранитель снял шлем. Короткие рыжие волосы, пронизывающий взгляд, красное лицо цвета пролитой крови. От него исходило красноватое свечение. Увидев его, лошади попятились, испуганно заржали и бросились врассыпную.

— Святые угодники и боги, — прошептал Брасти.

— Предпочитаем, чтобы к нам не взывали всуе, — сказал Кавейл, Рассекающий клинком воду, кроваволицый святой клинков. — Иногда мы от этого приходим в ярость.

— Это невозможно, — пробормотал я. — Святые не…

Я судорожно размышлял, пытаясь понять, что происходит. Может, это очередная уловка и парень в шрамах просто покрасил лицо красной краской? Но как же стрела…

— Это не так сложно, как ты думаешь, — начала герцогиня. — Если очень постараться и быть готовым на любые жертвы, то можно прийти к взаимному соглашению с кем угодно. — Она встала и продолжила: — Вот мои условия. Вы можете сразиться с моим бойцом, проиграть, и тогда я отниму грамоту и ваши жизни, или можете попытаться сбежать — святой Кавейл все равно убьет вас, я так или иначе заполучу бумаги и ваши жизни.

— Так в чем разница? — спросил я, разглядывая святого, ходящего по земле.

— Дам вам возможность погибнуть достойно. Я же знаю, как много это для тебя значит, Фалькио.

Святой принялся снимать доспехи, являя нам свое сильное худощавое тело. На нем был черный колет, видневшаяся под ним кожа была такого же кроваво–красного цвета, как и лицо. Несмотря на это, его внешний вид не поразил меня: я дрался по меньшей мере с сотней противников с таким же мускулистым татуированным телом. Но от него исходила какая–то сила. Святой — воплощение идеала, в данном случае — мастерства владения клинком.

«Что ж, — подумал я, — если и придется умереть, то, может, об этом хоть кто–то песню сложит?» Хотя он все равно нас всех убьет, а, к сожалению, других свидетелей этого знаменательного события рядом нет. Разве что герцогиня окажет нам такую услугу.

— Хорошо, — сказал я, обнажая рапиру.

Святой засмеялся.

— Ты? Не глупи. Ты даже клинок держать правильно не умеешь. — Он поглядел Кесту в глаза. — Ты. Я пришел за тобой. Ты же всегда знал, что это случится.

— Знал, — просто ответил Кест.

— И теперь ты знаешь, чем все закончится?

— Знаю.

Кавейл улыбнулся.

— Хорошо, что ты не ставишь себя выше святого, мальчишка.

Кест пожал плечами.

— Святой — это всего лишь маленький божок.

Святой продолжал улыбаться.

— Мне нравится твой плащ. Можно я заберу его после твоей смерти?

— Договорились. Только у меня тоже есть одна просьба.

— Справедливо, хоть и бессмысленно.

— Позволь моим друзьям уйти до начала поединка. Если я проиграю, ты их все равно догонишь. А если одержу победу, они будут уже далеко, когда здесь появятся люди герцога.

— Ни в коем случае, — ответила герцогиня. — Твои друзья останутся здесь. Это не займет больше пары секунд.

Святой продолжал смотреть на Кеста, но ответил герцогине:

— Молчи, женщина. Твое блеяние оскорбляет меня.

— Мы договорились…

— Мы договорились, что я убью этого человека. Но я пришел сюда не для того, чтобы уничтожить его одним взмахом клинка. Ты утоляешь свою месть, а я — жажду развлечений. Не бойся: я уверен, что быстро заскучаю и поединок с ним продлится лишь несколько секунд. Если хочешь, можешь до тех пор подержать свитки.

Герцогиня отобрала грамоту у Валианы, проверила печати.

Кест обернулся ко мне.

— Бегите. К черту слова Швеи, бегите быстро изо всех сил.

Бессмысленно спорить: в одиночку или впятером, против святого клинков шансов у нас никаких. Но если мы найдем лошадь фей, то я смогу посадить на нее девушек, и у них появится шанс сбежать от войска герцога Джилларда — если, конечно, герцогиня не лжет и люди герцога Орисона не гонятся за нами.

— Будьте готовы, — предупредил я остальных. — Сначала бегите к деревьям, потом через поля.

Вряд ли она поверит мне, но я все равно не собирался рассказывать ей, куда мы двинемся. Я повернулся, чтобы попрощаться с Кестом. Мой давний друг сейчас погибнет, чтобы дать мне последний, почти невозможный шанс.

— Кест, — сказал я.

Он смотрел на святого Кавейла, который спокойно стоял с клинком в руке, поставив ноги на ширине плеч, и улыбался нам.

— Не… вижу, — сказал Кест, щурясь.

— Что случилось? — спросил я. Неужели Кавейл что–то сделал с его глазами? Неужели святые тоже обманывают?

— Фалькио, я не вижу… Не вижу, как он двигает клинком. — Кест яростно моргал и дышал странно.

Я посмотрел на святого — тот стоял неподвижно.

— О чем ты, Кест? Он даже не шевелится.

— Послушай, — настаивал он. — Просто послушай.

Я так и сделал, и сначала мне казалось, что я слышу лишь ветер с востока, но потом различил ритм в этом тихом шелестении, почти мелодичные, едва заметные вибрации: с таким звуком тончайший клинок разрезает воздух.

Посмотрел на кроваволицего святого Кавейла, который стоял совсем неподвижно и при этом рассекал воздух клинком так быстро, что глаз просто не мог этого заметить.

— Я почти… почти могу разглядеть, — пробормотал Кест. — Смутно… да… нет, погоди–ка… почти…

Я не знал, чем еще помочь другу.

— Бегите! — крикнул я Брасти и остальным.

Кест схватил меня за плечо и заглянул в глаза. Он походил на безумца.

— Фалькио, я хочу, чтобы ты кое–что для меня сделал.

— Что угодно.

— Ты победил меня… в тот раз в замке ты победил меня. Скажи, как ты это сделал. Может, я смогу… может, я чего–то ни разу не попробовал, не видел… Какой–то прием…

Сердце у меня сжалось. Я мог просто лечь на землю и попросить святого убить меня или дождаться, пока меня затопчет войско герцога, принять любую из сотни смертей, ожидавших меня. Ибо всю жизнь Кест был для меня подобен горам или океанам: он ничего не боялся и никогда не сердился. Его просто все интересовало в этом мире — но теперь он сходил с ума.

Я обнял его за плечи и зашептал на ухо, рассказывая, как победил его в тот день в Араморском замке. Закончив, я поцеловал его в лоб и попрощался.

Он на мгновение улыбнулся мне и сказал:

— Что ж, не думаю, что это поможет. Но, полагаю, попробовать все равно стоит.

После этого он повернулся и издал воинственный вопль, который я никогда раньше не слышал. Клинок его сверкнул на солнце, когда он бросился к святому, а я побежал оттуда со всех ног.

* * *

Когда войска герцогов прибыли в замок короля Пэлиса, они насчитывали пятьсот всадников, тысячу пехотинцев, двести арбалетчиков и несколько осадных машин. С таким количеством воинов осада могла продлиться несколько недель. У главных ворот их встретил Пимар, королевский паж. Хороший мальчишка одиннадцати лет от роду, ревностно служивший королю.

Когда авангард подошел к воротам, паж открыл их и вежливо спросил, не желают ли господа освежиться с дороги и промочить горло. В левой руке он держал королевский герб, в правой — договор, подписанный королем и первым кантором странствующих магистратов.

По словам Пимара, генералы некоторое время рассматривали документ, а затем попросили его принести чай со сладостями. А еще они хотели встретиться со мной. Когда враг предлагает вам принять капитуляцию, а единственная альтернатива — это кровопролитная война, которая унесет жизни многих, щедрым быть очень легко.

— Безоговорочное помилование магистратам? И всё?

— И всё, — спокойно ответил я.

— Ты, парень, не шути, — пригрозил их генерал. — Если ты лжешь, то узнаешь, что есть вещи и похуже быстрой смерти от меча.

— Клянусь своей честью, что вы возьмете замок, магистраты будут распущены, а король будет ждать встречи с вами в тронном зале.

— Хорошо–хорошо.

Генерал положил договор на стол и подписал его. Я заметил, как пожилой мужчина с седым жестким ежиком волос и густыми усами фыркнул. Его плащ показался мне странным, и лишь позже я обратил внимание на эмблему с блестящим голубоватым цветком на правой стороне груди.

— За всю свою жизнь я прошел семь войн, — сказал он. — Войны с варварами Авареса и с востока, войны с другими герцогами. И много раз я видел трусость, да уж. Трусы трусам рознь, парень. Но позволить своему господину сгнить ради бумажки с помилованием? Такую трусость я вижу впервые.

— Я что–нибудь могу сделать для вас, генерал? — спросил я.

Он снова фыркнул.

— Да, парень, расскажи мне, в каком герцогстве выросла эта заячья душонка, чтобы я поехал туда и отчитал его герцога.

— Почему бы и нет, генерал, — сказал я. — Родом я из Пертина, где трусы растут, как дикие цветы на вершине холма.

— Я убью тебя за подобную дерзость, пес, — взревел он.

— Да, генерал, — ответил я. — Это дерзость, но, боюсь, в данной ситуации вам придется меня помиловать.

— Довольно, — сказал главнокомандующий, передавая бумаги своему помощнику. — Решение принято. Мы принимаем капитуляцию. Пусть авангард займет замок прямо сейчас.

Я поклонился и стоял так, пока они не ушли. Генерал из Пертина бросил на меня ядовитый взгляд, но сделать больше ничего не мог — ему пришлось проглотить дерьмо, которым его угостили. И в этом мы с ним были похожи.

Спустя несколько часов я стоял за стенами замка в ожидании сигнала. За мной послали человека, и вновь я предстал перед главнокомандующим.

— Узурпатор попросил об одолжении, — сказал он.

— Кто?

— Король, парень, король. Он попросил об одолжении, и в данных обстоятельствах я склоняюсь к тому, чтобы исполнить его просьбу.

— В чем она состоит, генерал?

— Он хотел увидеться с тобой.

Я стал лихорадочно думать, пытаясь на ходу составить план побега или убийства охранников, чтобы хоть как–то его спасти.

Генерал хмыкнул.

— Что ж, парень, иногда жизнь к нам несправедлива, не так ли?

— Да, генерал.

— Даже не замышляй ничего такого. В башню, где сейчас находится Пэлис, тебя будут сопровождать двое стражников. Увидишь его, поговоришь с ним, можешь даже спеть ему, мне все равно; но, когда стража скажет, что время вышло, ты спокойно спустишься, выйдешь из замка и присоединишься к своим.

— А что потом? — спросил я.

— Мы казним короля, и все пойдет своим чередом.

— Простите, генерал, — сказал я, — но могу поклясться, что этого не будет.

Он посмотрел мне прямо в глаза и усмехнулся.

— Хотел бы я пожелать тебе удачи, парень, но, боюсь, в этом мире удачи для тебя не осталось.

* * *

В полях на склонах холмов, которыми славилось герцогство Пулнам, я догнал Брасти и Валиану с Алиной. Валиана бежала быстро, но тринадцатилетняя Алина просто не поспевала за ними. Я посадил ее к себе на плечи, чтобы не задерживаться, но мы были уже давно измучены дорогой, поэтому долго бежать не смогли. Дойдя до вершины холма, мы свалились на землю.

— Сколько времени нам осталось? — спросила Валиана.

— Не знаю. Вряд ли поединок длился долго, но кто знает, насколько быстро бегает святой.

— Довольно быстро, — сказал Брасти, поглядев вниз. Я встал и проследил за его рукой. В полумиле от нас шел человек. С вершины было невозможно разглядеть детали: виднелось лишь красноватое свечение, исходившее от него.

Брасти отличался зоркостью, не то что я. Он прищурился и сказал:

— Вижу этого краснорожего ублюдка.

Я снова взглянул и тоже различил кроваво–красный цвет лица, а затем и плащ Кеста. Обнажил рапиру и пошел вниз по холму.

— Фалькио! — крикнул Брасти.

— Забирай Валиану с Алиной и уходите. Я задержу его, насколько смогу.

— Фалькио, вернись, пожалуйста!

— Идите! — закричал я.

Они продолжали звать меня, но я не обращал внимания на их крики. Святой он или нет, я просто упаду ему под ноги, если ничто другое не поможет: пусть хотя бы споткнется о мое тело. Пыльная пелена поднималась над землей в полуденной жаре, песок набивался в нос и рот, вызывая кашель. Я встал на тропе, широко расставив ноги, и закрыл глаза. Если я все равно не успеваю разглядеть, как он машет клинком, то можно и с закрытыми глазами драться, уповая на одну лишь удачу. Не знаю, является ли Удача богиней, но в тот момент я был бы не прочь заключить с ней сделку.

Я слышал приближающиеся шаги святого, но не открывал глаз, готовясь к тому, чтобы нанести мгновенный удар. Когда я ощутил тепло его тела, пустил в ход клинок. С равным успехом мог бы целиться в самого себя. Я услышал, как клинок просвистел мимо, даже не зацепив его, и опустил рапиру, ожидая неизбежного.

— Позволь спросить, — раздался хриплый голос, — какой человек дерется вслепую?

Я широко раскрыл глаза и увидел его. Лицо, обагренное кровью, которая текла из дюжины мелких царапин.

— Кест! — воскликнул я. — Кест! Разве это возможно? Как ты смог победить самого святого Кавейла, Рассекающего клинком воду?

— Я же говорил, — кашляя, ответил он. — Святой — это всего лишь маленький божок.

После этого он рухнул в мои объятья. Я услышал, как кричат Брасти и Валиана с Алиной. Они окружили Кеста и бросились обнимать его, не давая вздохнуть.

— Кто бы знал, что женщинам так мало надо, чтобы они задушили тебя в объятиях, — наконец выговорил он.

— Так мало? — выдохнул Брасти. — Боги, да ты, дружище, убил святого! И кто ты после этого?

— Кощунник?

— Нет, дружище, ты убил Кавейла, святого клинков. Это значит, что ты — новый святой клинков. У меня друг — святой!

— Поверь мне, Брасти, дружить с тобой могут только святые.

— Что–то тут не так, — сказал я Кесту.

— Что именно?

— Ты снова шутишь.

— Жизнь — смешная штука.

— Почему?

— Помнишь, что ты мне сказал, прежде чем ушел? Как ты победил меня?

— Да, но…

— Веришь или нет — хотя, думаю, у тебя нет выбора, — но, мне кажется, это сработало.

Я захохотал, но Брасти нас оборвал.

— А что с герцогиней?

— Она сбежала. Боюсь, я был слишком занят, чтобы разобраться с ней.

— Оставьте его, — сказала Валиана. — Пусть отдохнет. У нас есть немного времени.

Он покачал головой.

— Нет, боюсь, нам нужно двигаться вперед, как можно быстрее.

— Почему?

— О черт! — воскликнул Брасти, и мы увидели, как вдали клубится пыль. Это войско герцога Джилларда начало подниматься вверх по холму.

— Еще один повод геройски умереть, а, друзья? — спросил Кест. Он лег и растянулся на земле, а мы смотрели, как к нам приближается войско.

ПЕСНЬ ВОЙНЫ

Хотел бы я сказать, что мой король встретил свою смерть без страха, с улыбкой и шуткой на устах. Но, когда стражники впустили меня в башню, Пэлис сидел, скорчившись, в углу, он дрожал, плакал и задыхался от кашля.

— Не думал, что все случится именно так, — наконец выговорил он. — Думал… будет суд или публичная казнь, последнее слово. Но все произойдет здесь, ночью, во тьме.

Он казался маленьким и слабым — таким же, как десять лет назад, когда я пришел в Араморский замок с клинком в руке, готовый покарать короля. Я не мог найти слов, чтобы ответить.

— Нет, — сказал он, взяв себя в руки. — Нет, я справлюсь. Не думал, что мне позволят напоследок поговорить с тобой. Но главнокомандующий оказался разумным человеком: он обещал исполнить просьбу, если она будет разумна. Я даже не ожидал, что он такое предложит, поэтому не придумал ничего лучшего, чем в последний раз поговорить с тобой, Фалькио.

Он огляделся вокруг.

— Боги, я наконец–то убедил себя, что больше никогда не окажусь в этой проклятой комнате. Можешь представить? Десять лет свободы, и как только ты начинаешься воспринимать ее как само собой разумеющееся…

— Ты же знаешь, что мы бы лучше выбрали смерть. Но ты лишил нас этого, — вымолвил я. Он был моим королем и другом, но я не мог промолчать. Своим последним указом он отобрал все, что имело для нас смысл.

Он взял мою руку и поцеловал. Странный жест для короля.

— Знаю, — ответил он. — Но я не мог этого допустить. Время мое вышло, Фалькио, но плащеносцы — это мой дар миру. Единственное важное достижение в моей жизни.

— Все кончено, — сказал я. — Нас распустили на все времена.

— Нет, — возразил он. — Помнишь историю о короле Агриде? Он пытался распустить плащеносцев, и в течение ста лет так и было. Но мы возродили орден, Фалькио. Мы с тобой. Мы вернули их миру, и ты снова сможешь сделать это.

— Как? — спросил я.

— Я времени даром не терял, Фалькио, но не обо всем рассказывал тебе. Много лет тому назад я начал прятать по всему королевству свои чароиты. Теперь тебе придется их отыскать. Тебе и Кесту с Брасти.

— Мой король, ты мне и раньше говорил об этом, и я приложу все усилия, чтобы разыскать их, но можешь рассказать поподробнее?

— Только лишь то, что они бесценны и любой из них может привести герцогов к краху.

— Но откуда мы узнаем, что нашли хотя бы один?

— Если нам с тобой повезет, то и не узнаете: только так можно сберечь драгоценности, пока не придет их время. Ищи их, но не жди, что найдешь. Понимаешь?

— Нет, — ответил я; раздражение начало перевешивать печаль. — Конечно, не понимаю. И никто бы не понял, потому что это бессмыслица.

— Успокойся и послушай, — сказал он. — Ты должен сделать для меня еще кое–что.

Король открыл мне свое желание, и я согласился; потом мы сели рядышком, он что–то говорил, я слушал, но уже не помню его слов. Примерно через час мы услышали, как по лестнице поднимаются стражники, — я обнажил маленький кинжал, который тайно пронес в кармане плаща, и вонзил его королю прямо в сердце.

* * *

Войско герцога Джилларда вскоре настигло нас. Бессмысленно было бежать дальше.

— Ты заставила нас проделать эту увеселительную прогулку, Валиана, — сказал герцог.

Шивалль, сопровождавший его, ощерился.

— Это не ее имя, — заметил Брасти.

Герцог не придал значения его словам.

— Но представь себе мое удивление, когда Шивалль рассказал, что ты на самом деле не дочь герцогини Патрианы, а жалкое отродье какой–то грязной крестьянки. Хотя есть вероятность, что ты все–таки моя дочь. В холостяцкие деньки множество херворских дев прошло через мою постель.

— Она вам не нужна, — сказал я. — Отпустите ее.

Герцог нахмурился.

— И зачем мне это? Скоро я заполучу свитки, на них стоит не только печать Патрианы, но и моя, поэтому я возьму девчонку и сделаю ее королевой. Уверен, что после пары лет обучения она будет послушна моим желаниям. — Потом он взглянул на Алину. — А малышке, разумеется, придется умереть. К сожалению, в ней есть кое–что такое, что я хочу сжить со свету.

— Почему? — спросил я. — Почему вам так важно избавиться от рода Тиаррен?

Герцог улыбнулся.

— Мне нет дела до рода Тиаррен, драная шкура. Лорд Тиаррен был шутом, а его супруга интересовала меня лишь благодаря своим прежним связям.

— У вас ничего не выйдет, — заявил я, хотя мне нечем было подкрепить свои слова.

— Почему? У меня за спиной целое войско.

— А у нас святой, — ввернул Брасти и показал на Кеста.

— Ваш святой, похоже, валяется без сознания.

— Милорд, кто–то поднимается по тропе, — сказал Шивалль.

Герцог оглянулся, мы тоже посмотрели вниз. Сгорбленная фигура медленно шагала вверх по холму.

— О, черт побери, только не она! — воскликнул Брасти.

— Кто? — спросил я.

— Тебе известно кто, — прокричала она снизу.

Несколько герцогских слуг бросились вниз и схватили ее. Подтащили к герцогу и бросили к его ногам.

— Да благословят вас боги, сынки, — сказала Швея воинам. — Честно говоря, не думаю, что сама добралась бы до вершины.

— Что ты здесь делаешь, старуха? Или тебе жизнь не дорога? — спросил Шивалль.

— Не слишком, — ответила она. — Да и остальным, кажется, тоже. Но, отвечая на вопрос его светлости, скажу лишь, что пришла к вам с посланием и подарком.

— Можешь передать послание, а на подарок, боюсь, времени нет, — ответил герцог. Он махнул рукой своим воинам, и один из них приставил пику к животу Швеи.

— Милорд, — сказал Шивалль. — Я знаю, кто эта женщина. Ходят слухи, что она оказывает огромное влияние на плащеносцев. Возможно, даже догадывается о том, где они скрываются. Позвольте мне вытрясти из нее все, что она знает.

— Не нужно, толстяк, — усмехнулась Швея. — Я и сама расскажу вам все, что вы захотите узнать. И все, что давным–давно хотели узнать.

— О чем это ты? — удивленно спросил герцог.

— О том, где находятся плащеносцы, — просто сказала она, стряхивая пыль с рукава.

— Хорошо. Так где же они?

— А-а! — Она погрозила пальцем. — Тебе придется за это заплатить. Не так уж и много — вполне умеренную плату, которую, уверена, ты осилишь.

— Милорд, отдайте мне старуху, и я…

— Чего ты хочешь? — спросил герцог.

— Мелочь, — ответила Швея. — Всего–то расторгнуть Завет, который вы, прекрасные герцоги, заключили с королем: меня он всегда раздражал. Вы не можете убить меня, я не могу убить вас… Если расторгнете его, я буду вам только благодарна.

Герцог запрокинул голову и расхохотался.

— Завет? Женщина, а ты не думаешь, что этот Завет нарушался уже множество раз? Как ты думаешь, что я собираюсь с тобой сделать, когда ты расскажешь мне, где находятся плащеносцы? Не бойся, старуха. Завет давным–давно расторгнут, окончательно и бесповоротно.

— Великолепно, — сказала она и повернулась к Шиваллю. — Видал? Совсем нетрудно.

Шивалль бешено стрелял глазами, пытаясь понять, что происходит.

— Тогда скажи нам, старая глупая корова. Скажи, где плащеносцы, если ты знаешь.

Швея подняла взгляд на герцога и улыбнулась.

— Так вот же они.

А затем она прокричала в небеса одно лишь слово, так громко и четко, что оно, должно быть, навсегда отпечаталось на коре деревьев:

— Пэлис!

ОТВЕТ

Сначала лишь эхо разнеслось по округе, но затем снизу раздался грохот и облако пыли поползло вверх по склону.

— Кони, — определил Брасти. — Сотня или больше.

Сначала я увидел Чудище, бегущую впереди пыльного облака: копыта ее сотрясали землю. А затем из облака появились они, мой давний сон наяву, сотня плащеносцев верхом, с клинками наголо и боевым кличем на устах.

— Говорила же, — повернулась ко мне Швея, коварно улыбаясь, — я знаю, где находится каждая нить и куда она ведет.

— Но как?

— Герцоги сделали все, чтобы найти и уничтожить плащеносцев. Каждого они знали в лицо и по имени. Пока герцоги искали способ убить вас всех, я разыскала новых плащеносцев и обучила так, как надо. Должна признаться, понадобилось немало времени, чтобы собрать их. Проклятый болван Пэлис. Король мог бы создать из вас мощное войско, и что он сделал? Развеял его на все четыре стороны. Но я основала свой орден плащеносцев, и теперь все будет по–моему.

В отряде герцога было в пять раз больше людей, чем в нашем, но всадников ему не хватало, поэтому войско оказалось не слишком боеспособным. В основном оно состояло из призванных на военную службу стражников, которых он провел Восточным перевалом, чтобы сразиться с герцогиней Херворской. Когда они увидели атакующих магистратов, то едва не разбежались в разные стороны.

— Убить ее! — вскричал Шивалль. — Всех их убить!

Но я уже держал наготове рапиру — мы с Кестом и Брасти тут же отогнали пикейщиков от Швеи и окружили ее, защищая от любого, кто вознамерится исполнить приказ Шивалля.

Капитаны кричали на своих людей, заставляя их встать в строй, и как только воины повиновались, Шивалль уговорил герцога отойти в тыл.

— Я тебе показала! — хохотала за нашими спинами Швея. — Я вам всем показала!

Я обернулся — на Швею страшно было смотреть. Лицо ее кривилось от страха, радости и ярости одновременно, она раздирала на себе одежды и кричала в небо:

— Вы отобрали его у меня! Отобрали последнее, что у меня было! Вот… Вот вам мой ответ! Мой ответ!

Швея вдруг начала вращаться и танцевать — полунагая, обезумевшая старуха, — а вокруг нас разгоралась битва.

— Мой мальчик, — безумствовала она. — Мое дитя! Вы отобрали его у меня!

— Святые угодники, что это с ней? — спросил Брасти.

Что–то всплывало у меня в голове: мысль, воспоминание, осколки увиденного, то, о чем я когда–то праздно размышлял. Все вдруг начало обретать ясность. Неужели это в самом деле возможно?

— Думаю, что она его мать, — сказал я, и вся горечь этого мира затопила мою душу. — Наверное, это мать короля!

— Но как? — Брасти уставился на Швею. — Греггор бы никогда… Ты только погляди на нее!

Кест перебил его:

— Да, погляди на нее, на ее лицо. Оно не всегда было таким. Кто–то… возможно, сам Греггор избивал ее, уродовал…

— Он выгнал меня, — прокричала она в ответ. А вокруг нас кружились кони, пыль и смерть. — Ему не понравилось знамение, которое было дано, когда родился наш ребенок, потому он избил меня и запер. Но я приняла это, потому что он позволял мне видеться с моим малышом. Даже когда Пэлис вырос и Греггор назвал сына слабаком, запер его в башне и выгнал меня, я не противилась, потому что все еще могла видеться с моим мальчиком. Приняла и то, что Греггор женился на этой глупой корове и родил второго сына, потому что я женщина, а мир принадлежит мужчинам. Этот мир принадлежал ему.

Она погрозила небу кулаком.

— Но я должна была ответить, поэтому приносила сыну книги и рассказывала истории. Я научила его думать.

— Плащеносцы, — с восхищением сказал Кест. — Это все она задумала. Она научила короля, сформировала его образ мыслей.

— С меня все началось, — рассмеялась она, полунагая и морщинистая, гордая женщина в лучах заходящего солнца. — Я должна была ответить им, поэтому создала вас. Подарила миру великого короля и правосудие.

И вдруг она начала рыдать, словно маленький ребенок, впервые нашедший мертвую птицу.

— Но они отобрали его у меня. Он хотел творить добро, а они забрали моего мальчика. Вот вам мой ответ! — прорычала она. — Когда они отбирают у тебя единственное, что есть в этом мире, им нужно отвечать. Иди! — сказала она, схватив меня за ворот плаща. Безумные глаза, покрасневшие от слез, горели. — Иди и передай им мой ответ!

Кест и Брасти поймали коней, принадлежавших павшим, и оседлали их. Чудище ткнулась мне в руку огромной мордой. Меня не нужно было приглашать дважды: я тут же взлетел на ее спину.

— Эй, герцоги, глупцы из глупцов! — закричала Швея. — Выходите и узнайте, что вам ответит женщина…

В голове не укладывалось то, что она сделала, но Кест привел меня в чувство.

— Поехали, — сказал он. — Я тоже готов им ответить.

Мы поскакали в самое сердце битвы. Я был измучен; так хотелось увидеть лица товарищей, с которыми мы не виделись много лет. Дара, Уинноу, Пэррик и остальные — где они все? Но эти мужчины и женщины верхом на конях теперь тоже были плащеносцами, умелыми и бесстрашными. Я чувствовал радость, рвущуюся из груди; размахивая клинками, мы врезались в войско герцога, сминая его ряды. Дрались как хищные птицы, разя налево и направо, с каждым ударом клинка отнимая жизни.

А потом мы с Кестом и Брасти запели боевую песнь плащеносцев. Пели о справедливости и милости, о крови и жестокости. Пели до тех пор, пока не охрипли, а кровь не смешалась с пылью, навсегда изменив эту землю.

Битва продолжалась лишь час, но нам казалось, что прошло намного больше времени, прежде чем воины герцога сдались и, подняв руки, встали перед нами на колени.

— Неужели такое возможно? — растерянно спросил Брасти у нас с Кестом.

— Что мы победили? Похоже на то, — ответил Кест.

— Нет, — сказал он. — Оглянись. Кругом мертвые, но только воины герцога и рыцари. А у плащеносцев всего лишь несколько ран, но ни одной потери.

Я обернулся, будучи полностью уверен, что он ошибается, но так и не увидел ни одного поверженного плащеносца.

— Боги, — выдавил Брасти. — Да мы могли бы стать настоящим войском.

— Только вы не для этого предназначены, болван, — ответила Швея.

Брасти поглядел на нее.

— Вижу, вы нашли свою одежду. Ну хоть за это спасибо.

Она ухмыльнулась.

— Не нравится, как выглядят настоящие женщины, а? Ладно, не бери в голову. Иногда мы все сходим с ума, правда, Фалькио?

Я задумался и сказал:

— А иногда надо приходить в себя.

— Ага, верно. А теперь оставьте нас на время, идите и разберитесь с герцогиней. Все это будет бессмысленно, если она пустит в дело родословную грамоту и вернется с подкреплением и своей проклятой дочуркой.

— Как нам ее найти? — спросил я, хватая Чудище за повод.

— Патриана отправилась на запад, — сказала Швея. — Едет верхом, но все–таки она уже стара, как и я, поэтому ей придется останавливаться, чтобы отдохнуть. Вы же видели пещеры за теми холмами, когда шли сюда из Орисона? Отправляйтесь туда. Найдите вход в пещеру. Ее святой покровитель мертв, поэтому вы справитесь с ней быстро.

Кто–то потянул меня за рукав.

— Возьмите меня с собой, — предложила Алина. — И тогда герцогиня сама захочет найти нас.

— Зачем? — спросил я.

Швея отвесила мне подзатыльник.

— Хоть раз в своей никчемной жизни прекрати задавать глупые вопросы. — Затем она взглянула на девочку, погладила ее по щеке и сказала: — Умница! Отправляйся, Фалькио, и сделай то, что нужно.

— Вы с самого начала всё это задумали? — спросил я ее, усаживая Алину на Чудище. — Это вы подставили Тремонди?

— Я сделала то, что мне пришлось, Фалькио. Герцоги все равно никогда бы не позволили лордам–предводителям собрать плащеносцев, а убийство отвлекло их внимание, пока я создавала новый орден.

— Планы внутри планов, заговоры внутри заговоров. И чем же вы отличаетесь от Патрианы? — спросил я.

Швея фыркнула и утерла нос грязным рукавом плаща.

— Я никогда не убивала ее сына, — сказала она и ушла.

* * *

До пещеры мы добрались довольно быстро. Внутрь горы вело несколько входов, но не во все мог бы пролезть взрослый человек, чтобы спрятаться там. Патриана даже не пыталась замести следы.

— Ты привез девчонку, — раздался эхом голос герцогини.

— И кое–что еще, — сказал я, вынимая рапиру из ножен.

— У меня тоже кое–что найдется, — ответила она, появляясь из–за валуна.

Я понял, что она пряталась в маленьком углублении в скале. Отблески огня плясали на стенах грота, выдолбленного в камне самой природой, на земле рядом с костром лежали свитки. Герцогиня направила на меня арбалет.

— Можешь оставить девчонку и уйти. Или сам убей ее, если хочешь проявить милосердие: в любом случае она умрет.

Я хотел ответить, но герцогиня не церемонилась и выпустила болт прямо в меня. Я всегда смеялся над предположением Кеста, что клинком можно отразить арбалетный болт, но каждому из нас раз в жизни выпадает удача. Мне удалось закрыть живот гардой как раз вовремя, чтобы отбиться. От удара погнулась сталь, я повредил руку, но все–таки клинок спас меня от смерти.

— Если думаете, что я буду просто так стоять здесь в ожидании, пока вы перезарядите арбалет, то, боюсь, вы меня с кем–то спутали, — съязвил я.

Герцогиня бросила арбалет на землю.

— Хорошо, — ответила она. — Довольно игр. Все кончено. Уходи и захвати с собой эту соплюху.

Я едва не засмеялся.

— Вы что, серьезно? Сейчас начнется самая лучшая часть представления — та, где я отрубаю вам голову.

— Тебе нужна грамота? Забери ее. Можешь уничтожить, если сочтешь нужным. Я стара и измождена: вряд ли в этой жизни мне доведется увидеть то, за что я боролась. Иди, живи, волочись за девками, делай всю ту бессмыслицу, которой обычно занимаются мужчины.

Она грела руки у костра.

— Хочешь убить меня? Ну, давай. Иди сюда, покажи девчонке, как нужно принимать политические решения и применять силу.

Я с удивлением поглядел на нее и сказал:

— Вот слушаю я все ваши умные замечания и мудрые высказывания и думаю: а каково это — быть по–настоящему безумной?

Она рассмеялась.

— Ты еще совсем мальчишка. В самом расцвете лет, но все равно мальчишка.

Я кашлянул. Все равно от этого разговора ничего особенного я и не ждал, учитывая, что клинок в моей руке.

— Только подумай. С этой грамотой ты сможешь посадить Валиану на престол и изменить мир по своему желанию. Представь: тысячи плащеносцев, сотни тысяч, и все как один вершат правосудие по твоему усмотрению.

— Думаю, вы не совсем понимаете, как вершится правосудие, — сказал я. — Я уничтожу грамоту. А Джиллард не станет подписывать новую, зная, что вы собирались посадить на престол Трин. Герцог понимает, что она будет править в ваших интересах, а не в его. Если родословная грамота будет уничтожена, то с ней рухнет и ваш заговор. И пусть мир сам решает, кто должен им управлять.

Она посмотрела на меня сквозь щелки прищуренных глаз и рассмеялась.

— Ты же не… Боги, Фалькио, если ты не знал… то почему пошел на все эти страдания, чтобы… Нет, попытайся сам разузнать. Скажу лишь, что ты, Фалькио валь Монд, на самом деле самый доблестный мужчина из всех, что я встречала, и лишь на третьем месте среди самых глупых.

Правой рукой герцогиня подняла свитки над пламенем костра.

— Вот, пусть сгорят дотла. Как глупые мечтания старой женщины.

Патриана бросила свитки, и лишь потом я заметил, что в левой руке она держала порошок.

— Беги, Алина! — закричал я, и девочка бросилась бежать, когда герцогиня бросила порошок в огонь.

Произошел взрыв, и в следующий миг нас окутал темно–красный дым. Рассеялся он так же быстро, как и появился.

Алина добралась уже до выхода из пещеры, находясь далеко от границы дымного облака.

— Беги! — крикнул я. — Приведи Кеста или Брасти.

Повернулся к герцогине — она была уже мертва. Я закашлял от пыли и дыма, наполнивших легкие, и понял, что тоже уже покойник.

* * *

Странно, но до Рижу меня ни разу не травили, а с тех пор уже три раза. В прошлом я получил множество порезов, ушибов и ран, в меня попадали стрелы, меня избивали и, само собой, пытали, многократно пронзали клинком, но никогда не травили.

А теперь я не мог избавиться от этой дряни.

Я лежал, привалившись спиной к стене пещеры. У меня онемели пальцы, постепенно я переставал чувствовать руки и ноги и думал о том, что произойдет, когда яд дойдет до сердца.

Отсутствие ощущений даже было приятным. Я не осознавал, как много боли накопилось в моих конечностях за последние несколько недель — чего уж там, за последние годы. Думал, почему это все произошло. Герцогиня и ее заговор… Это я как раз таки понимал, потому что все знают, что такое безумие и жажда власти, подкрепленная алчностью, но остальное скрывалось в тумане. Наверное, так обычно и бывает. Только поэты и менестрели видят всю книгу истории — жизнь людей вроде меня занимает в ней лишь пару строк, и даже их мы не до конца понимаем.

Я слышал, как вернулась Алина, приведя с собой Кеста и Брасти. Валиана тоже пришла с ними.

— Боги, что с ним случилось? Фалькио, ты ранен? — спросил Брасти.

— Практически нет, — улыбаясь, ответил я.

Они встал на колени рядом со мной, и я полагаю, что порошок герцогини каким–то образом изменил цвет моего лица, потому что он спросил:

— Яд?

Я кивнул. Или думал, что кивнул. Точней сказать уже не мог. Такая легкость в голове образовалась.

Валиана присела с другой стороны, и Брасти схватил ее за руку.

— Что нам делать? Как помочь ему?

Она грустно посмотрела на меня, а потом сказала:

— Я не знаю. Думаю, это нита. Моя мать, то есть герцогиня, иногда использовала ее против своих врагов. Никто не выжил. Действует быстро, но безболезненно.

Я уже не владел лицом, но почувствовал, как что–то капнуло мне на щеку. Глаза Брасти наполнились слезами.

— Боги, дружище, только не начинай, — тихо попросил я. — Мы так заработаем себе отвратительную репутацию, если, странствуя по стране, будем все время плакать.

— Фалькио?

— Здравствуй, моя безымянная подруга. Ты еще не придумала, как нам тебя называть?

— Мне так жаль…

— Не надо, — сказал я, едва ворочая языком. — Ни о чем не надо жалеть. Просто стань кем–то. Кем–то значимым.

Она поглядела на меня стеснительно и неуверенно.

— А в Пертине есть женский вариант имени Фалькио? — спросила она.

— По–моему, «Фалькио» и так звучит по–бабски, — задумчиво сказал Брасти, не в силах удержаться от шутки, и я понял, что не все так плохо.

— Нет, — прохрипел я. — Но мне нравится «Валиана». Хорошее имя.

— Оно не мое.

— Так прими его. Сделай своим.

Она посмотрела на меня глазами, полными слез.

— Я знаю, что делает этот яд, — сказала Валиана. — И знаю, что я не так уж важна, поэтому много времени не займу…

— Прекрати, — сказал я. — Стань важной. Если… Если я дам тебе имя, ты его примешь?

Она утерла слезы.

— Приму все, что вы мне дадите: я ничего не имею, а то, что мне давали раньше, больше не мое.

Я набрал побольше воздуха, потому что хотел сказать так, как надо.

— Тебе не обязательно быть жертвой чужих интриг. Ты — плащеносец. И можешь стать… — Я искал слово и вдруг понял, что все эти годы не мог его найти. Даже король не смог мне этого дать.

— Ты можешь стать моим ответом, Валиана валь Монд, — тихо сказал я. Что–то мокрое скользнуло по щеке, и я догадался, что теперь это мои слезы.

Она положила руку мне на грудь и произнесла:

— Меня зовут Валиана валь Монд, я — плащеносец. Дочь Фалькио валь Монда, его ответ миру.

А потом она ушла. Брасти поцеловал меня в лоб, и я хотел съязвить по этому поводу, но ничего не вышло.

Ощущение было такое, словно я всплываю со дна озера, и глаза мои видят и подводный мир, и небеса. Я видел вершину холма, но не такого, как у меня на родине, азеленого, плодородного и без этих проклятых голубых цветов. Там стоял человек, и мне удалось его разглядеть во всех подробностях: это был мой король, он что–то говорил мне, но слова разобрать не получилось.

А еще я видел девочку, Алину, которая склонилась надо мной в пещере; здесь я уже не видел настолько четко, как в том прозрачном мире, но слышал, как она плачет.

Я собрался с силами и сказал:

— Улыбнись для меня. Лишь раз.

Наверное, она подумала, что я пытаюсь ободрить ее, но на самом деле я лишь хотел еще раз увидеть эту чертову улыбку.

И она улыбнулась.

И тут я все понял. Целиком. Уничтожение ее семьи, таинственные чароиты короля, непонятные слова Швеи и, более всего, ее имя.

Возможно, те из нас, чьи жизни занимают лишь пару строк в книге истории, в конце концов все–таки понимают, что все это значит?

Я снова увидел короля, но так и не услышал его. Кто–то стоял рядом с ним: думаю, что Пэлис хотел нас познакомить. Вторая фигура вдруг стала четче — это была она. Теперь она казалась совсем другой — возможно, потому, что я уже плохо помнил ее. Пэлис поклялся, что однажды приведет ее ко мне, мою прекрасную, милую жену Алину, и он исполнил клятву. Король назвал ее именем свою дочь, и теперь она смотрела на меня с досадой. Я думал, слышат ли мертвые, когда мы говорим с ними, слышала ли она все те глупости, которые я ей наговорил в бреду, пока шел убивать короля. Если это так, мне придется объясняться с ней.

Прозрачный мир начал отдаляться от меня, но я боролся. «Проклятье, я столько всего сделал для святых и богов, что вы просто обязаны дать мне еще немного времени», — думал я.

— Кест, — прохрипел я и увидел, как он преклоняет колено передо мной. Лицо его все еще было красным от крови, и раны выглядели ужасно.

— Фалькио, — тихо сказал он.

— Выглядишь ужасно, — выпалил я, зная, что какой–то бог или святой сейчас возмущается, с какой это стати предоставлять мне еще несколько минут, если я собираюсь грубить, но мне было безразлично. — Девочка, — прошептал я. — Это она — королевский самоцвет. Его чароит.

— Знаю. Брасти догадался, представляешь, — улыбнулся он. — Оказывается, весь грандиозный план короля по спасению мира заключался в том, что он, скитаясь по стране, затаскивал в постель дворянок, чтобы мы потом нашли его отпрысков и возвели на престол.

Я почувствовал, как он положил мне руку на плечо.

— Она не знает, Фалькио. Алина все еще считает себя дочерью лорда Тиаррена. Швея с ней сейчас разговаривает.

— Она станет королевой, — попытался сказать я, но выходил лишь шепот, который почти не расслышишь. — А ты…

— Знаю, — сказал он, — будет трудно. Но под защитой сотни плащеносцев шансы у нас неплохие.

Я попытался покачать головой. «У вас, — хотел сказать я. — Я исполнил свой долг. Решил проклятую загадку короля и выиграл все его чертовы битвы. А теперь ухожу, чтобы встретиться с ним, выслушивать его безумные мечты и глупые шутки и сидеть со своей женой за рекой в тени деревьев».

— Уже попрощался? — сказал кто–то старым, неприятным голосом, припорошенным песком.

Все перед глазами то расплывалось, то возвращалось назад, пока я не увидел уродливое лицо Швеи.

Пожалуйста, я не хочу, чтобы ее лицо стало последним воспоминанием об этом мире!

Она засмеялась.

— Ах, Фалькио, все шутишь!

Словно сквозь вату, я почувствовал, как она крепко схватила мою челюсть мозолистой рукой и потрясла.

— Закончил уже? Со всеми попрощался?

Я попытался сказать ей, что уже готов.

— Я тебя и так прекрасно слышу, Фалькио.

Хорошо. Тогда отпустите меня. И позвольте дать совет на прощанье: освежите как–нибудь свое дыхание.

Подколку она пропустила мимо ушей, а может, все–таки солгала насчет того, что слышит меня.

— Готов принести жертву, Фалькио? — спросила она.

Уже. Сделал все, о чем он меня просил.

Я снова ушел под воду — или, наоборот, вышел из воды? Почувствовал, как король хлопает меня по плечу, жена касается кончиками пальцев моей щеки. Воздух пах сосной и свежим хлебом. И я хотел окончательно проснуться и остаться здесь.

— Приведите девочку. — Резкий голос Швеи прогремел, нарушая шуршание листьев и шелест воды в ручье. — Кест, дай мне клинок.

— Зачем? — спросил он.

— Заткнись и делай, что тебе говорят. Святой ты или нет, отметелю так, что мало не покажется.

Жесткая рука снова потрясла меня за челюсть. Запах смрадного дыхания заполнил все мое существо и вернул обратно в этот мир.

— Хочешь знать, как действует нита, Фалькио? — спросила Швея.

Нет. Какое мне до этого дело?

Она вновь потрясла меня, и зрение на секунду вернулось. Лицо Швеи было совсем близко, в руке она держала клинок Кеста. Рядом стояла Алина.

— Это та же тянучка, только в виде порошка, Фалькио. Снадобье, которое сделали аптекари Пэлиса по твоей просьбе. Оно обманывает тело, позволяя ему перестать бороться. Поэтому ты не ощущаешь боли. Яд не убивает тебя, а просто позволяет умереть. Отнимает волю, жажду жизни, упрямство, гнев и неумолимость. Иронично, не правда ли?

Не слишком. Она напомнила мне о короле, и я снова захотел найти его, но Швея потрясла меня за челюсть в третий раз.

— Нет–нет, Фалькио. Ты не ответил на мой вопрос. Ты готов принести жертву?

Да! Да, старая вонючая карга. Я всем пожертвовал. Я дрался за его законы и за его дочь. Я дрался, дрался и дрался, пока от меня не остались лишь клинок в руке и ярость в сердце. Я уже принес жертву. А теперь отпусти меня!

— Ах, что за болван! Смерть — это не жертва. Неужели ты так до сих пор и не понял? Все эти годы ты пытался сделать так, чтобы тебя убили в бою? Это не жертва, сынок. Это презрение к самому себе. Это веселый способ самоубийства. Тщеславие.

Я почувствовал, что она отпустила мою челюсть, и увидел, как она встает. Швея подтолкнула ко мне Алину и взяла клинок обеими руками, подводя его к шее девочки.

— А это? Вот это — жертва!

Алина доверчиво смотрела на меня — клинок двигался по дуге к ее шее.

Нет! Кест! Старуха сошла с ума. Она обезумела от горя, и никто, кроме меня, этого не видит… Она собирается…

Каждая клетка тела взорвалась болью. Зрение мгновенно обострилось: я увидел перед собой узкий тоннель, залитый красным. Мир заполнился кровью, пылью, болью — она почему–то исходила от моей левой руки. В ушах стояли звуки неконтролируемого кашля и рыданий, слезы струились у меня по щекам. Я заставил себя закрыть глаза. Словно все мои чувства разом взбунтовались, пытаясь изгнать из меня все следы того мира и спокойствия.

— Фалькио! — раздался голос Кеста.

Я попытался силой воли изгнать реальность, которая возвращалась ко мне. Нет… отпустите. Позвольте уйти туда.

— Фалькио, открой глаза. Сейчас же. Отпусти клинок.

Без моего желания, ибо вынести это было невозможно, глаза открылись. Я стоял на коленях — передо мной, не шевелясь, замерла Алина. Клинок застыл в воздухе, не долетев до ее шеи какого–то дюйма. Его удержала рука, из которой хлестала кровь, порез был глубокий и от веса клинка становился все глубже. Швея уже отпустила нож, и лишь моя хватка не давала ему упасть на пол пещеры.

Кест взял клинок одной рукой, другой ласково разжал мои пальцы. Он смотрел на меня доброжелательно и печально. Кто–то обернул мою руку тряпкой. Если бы у меня были силы, я бы сорвал ее. Я испытал умиротворение и любовь. И получил вознаграждение. Коснулся края теплой земли, увидел тех, кого давно мечтал встретить снова, но меня вернули обратно в смердящий мир, наполненный мерзостью, разложением, разбитыми надеждами и отчаянной нуждой.

Швея оттолкнула Кеста в сторону и схватила меня за затылок. Ее пальцы впились в мои волосы и дернули голову назад, заставив посмотреть на потолок. Она наклонилась и заполнила собой весь обзор.

— Это, Фалькио, и есть жертва. Это цена, которую ты платишь за доблесть.

Она поцеловала меня в губы, и это было самое отвратительное ощущение за всю мою жизнь, но оно отвлекло меня от боли в руке.

Она криво улыбнулась.

— А теперь поднимай свой зад и принимайся за работу.

* * *

Я еще несколько минут простоял на коленях. Знал, что мне нужно начать двигаться, встать, принимать решения, что–то делать дальше, но не мог. Я вкусил радость и освобождение, покончил с болью и яростью, наполнявшими мою жизнь. С тех пор как я увидел изуродованное тело жены в трактире, моим убежищем было безумие. Но теперь оно прошло, его у меня забрали, осталась лишь боль. Я проклял Швею за то, что она сделала. Проклял короля за то, что он нарушил обещание, так и не дав мне воссоединиться с женой. Проклял и ее за то, что слишком отважно вела себя в тот день. «Мы с тобой состаримся вместе и будем смеяться, когда эти индюки упокоятся на наших полях». Как же она ошибалась, глупая: бросила меня одного в этом месте, наполненном гнилью и грязью настолько, что я их больше не замечаю.

Меня подхватили под руки и подняли. Я знал, что это Кест и Брасти, потому что никто другой не отважился бы. Не хотелось даже сопротивляться, поэтому я позволил им вынести меня из пещеры. Я обнимал их за шеи, как пьянчуга собутыльников. Глаза мои были закрыты, но я почувствовал тепло утреннего солнца на лице и открыл их, надеясь, что яркий свет хоть ненадолго ослепит меня.

— Тысяча чертей, Фалькио, — прошептал Брасти. — Слов нет, как мне жаль.

По привычке я открыл рот, но сказать было нечего.

— Брось, — отозвался Кест.

— Нет, — ответил тот. — Нет. Нужно это сказать. Признать, что здесь произошло.

Он отпустил меня, и я вдруг обнаружил, что у меня, оказывается, есть ноги. Кест попытался помочь, но я оттолкнул его.

Брасти повернулся ко мне, положил руки мне на плечи и покачал головой.

— Святые угодники и боги, Фалькио. Мне жаль. Очень–очень жаль. Даже не представляю, что ты перенес.

— Брасти, оставь его в покое.

— Фалькио, я должен знать. Каково это? Насколько ужасно?

Я посмотрел ему в глаза. Поверить не мог, что кто–нибудь спросит меня о таком.

Брасти потряс меня за плечи.

— Мне нужно знать, Фалькио, — вкрадчиво произнес он, но тут заботливое выражение лица превратилось в глумливую ухмылку. — Каково это, когда тебя целует уродливая старуха?

На какое–то мгновение мне вдруг показалось, что мир застыл. Даже ветер задержал дыхание. До сих пор я не понимал до конца, что такое отчаяние, хотя прожил с ним почти всю жизнь. Я думал, что с отчаянием нужно бороться и умереть в этой борьбе, что это нечто такое, от чего можно защититься, лишь облекшись в безумие и ярость. Но, вопреки логике и приличиям, в этот самый невозможный момент Брасти обратил боль в шутку. «Мы с тобой состаримся вместе и будем смеяться, когда эти индюки упокоятся на наших полях», — сказала она. Пустые слова, и все же эта пустота требовала, чтобы ее чем–то заполнили. Звук, сорвавшийся с моих губ, был грубым и неумелым, словно у человека, разучившегося говорить, но он отчего–то развеселил Брасти, и тот принялся хохотать, как идиот.

— Боги, Фалькио, она так крепко тебя поцеловала, что у тебя даже челюсть отнялась!

А затем я услышал, наверное, самый странный звук на свете. Кест захихикал.

— Не смешно, — сказал он, давясь от смеха.

— Нет, конечно, святой дурак, — поддержал его Брасти. — В этих обвисших губах и вонючем дыхании, доходящем до печенок, нет ничего смешного. Скажи–ка, Фалькио, у тебя яйца не поджались, когда она засунула тебе в рот свой язык?

— Прекрати, — прорыдал Кест: он смеялся так сильно, что даже не мог распрямиться.

— Ну мне же нужно знать, — не моргнув глазом сказал Брасти. — Если уж ты стал святым мечей, мне нужно хотя бы постараться стать святым любовников. А раз ты стал им, победив в бою, видимо, мне придется одерживать победу в постели. Как еще к этому подготовиться? Лишь тренируясь в постели со Швеей. Ну же, Фалькио, замолви за меня словечко, помоги мне стать святым, я же рожден для этого!

Кест, как пьяный, оступился и рухнул на землю.

— Хватит! — взмолился он. — Я больше не могу.

— Ха! Я победил самого святого клинков! — Брасти принялся скакать вверх и вниз, размахивая кулаками в воздухе, передразнивая бой без оружия, которому Кест когда–то обучал молодых. — Эй, Кест, сколько ты продержался в роли святого? Полдня?

Позади него на некотором расстоянии я увидел одинокую фигурку. Оставил хохочущих друзей и пошел к ней. Она стояла, скрестив руки на груди.

— Почему вы не сказали мне, кто мой настоящий отец? — спросила она с обидой.

— Я не знал. Понял лишь, когда… под действием яда.

— А Трин? Швея сказала, что она еще где–то поблизости.

— Я…

Смех Патрианы все еще звучал в ушах. «Моя дочь гораздо опаснее меня».

— Полагаю, я так и не догадался, кто она.

— Значит, вы очень глупый.

Это было утверждение, а не вопрос.

— Сам недавно это понял.

Я посмотрел на нее словно впервые и заметил, какая она симпатичная. Хотя из–за угловатых черт она вряд ли когда–то станет легендарной красавицей, о которых пишут в книжках про принцесс. Длинный нос и лягушачий рот моего короля этого явно не допустят. Слишком много мелких странных черт отца запечатлелось на ее лице. Несмотря на все, что произошло, я вдруг понял, что улыбаюсь. Как я раньше этого не замечал?

— Что еще? — сказала Алина и пнула меня по ноге.

Я засмеялся.

— Твое лицо.

— Что с ним не так?

Я встал перед ней на колени и обнял ее.

— Как же оно меня радует.

Она вдруг крепко обхватила меня, и воздух огласился рыданиями: ее они были или мои, даже не знаю.

— Я никогда его не знала, — сказала она. — Но почему же мне так его не хватает?

Я хотел сказать ей, что знал короля Пэлиса даже лучше, чем самого себя. И о том, что у него было отменное чувство юмора, что он любил грязные шутки и колкие остроты, познал тьму и отчаяние, но выбрался из них, чтобы зажечь свечу для всех остальных. Он прочел все книги, которые только мог найти, и почерпнул из них тысячу идей. Потратил свою жизнь, чтобы осуществить их, но при этом никогда не забывал своих друзей и умел сострадать. Я хотел рассказать, почему ей дали имя Алина.

Но решил пока подождать.

— Ну, во–первых, — начал я, — фехтовальщик он был отвратительный и повар никудышный.

Она потерлась о мое плечо щекой и начала хихикать. Так мы простояли, обнявшись, еще несколько минут, окруженные безумной надеждой, которая, словно дождь, начала орошать засохшую землю нашего мира.

БЛАГОДАРНОСТИ

Вместо благодарностей хочу поделиться тем, как можно опубликовать книгу за семь шагов.

Во–первых, женитесь на библиотекаре. Моя жена Кристина знает о книгах и читателях больше, чем я когда–либо узнаю. Она вдохновляет меня своим блестящим умом, красотой и нетерпимостью к моим жалобам.

Во–вторых, вам нужно завести себе одного или даже нескольких лучших друзей, которые пишут лучше вас. Эрик Торин прочитал мой роман столько же раз, сколько и я сам, и каждый раз подсказывал, как сделать его лучше.

В-третьих, вам нужны самые лучшие читатели. Джон де Кастелл, Терри Лантье, Джессика Ли, Кларк Вожен и Деннис Бултье были очень добры ко мне и прочитали эту книгу задолго до того, как она этого стоила.

В-четвертых… Вообще–то, если вы доберетесь до четвертого шага, то уже будете знать, что делать дальше. Но это сложно. Вам очень поможет сотрудничество исключительно талантливых людей — например, тех, кто работает в Ванкуверском институте кинематографии.

В-пятых, когда работа над романом уже подходит к завершению, вам потребуются люди, которые прочитают его и скажут, чего в нем не хватает. Кэтрин Зеллер, Ким Таф и Самарт Чандола дали отличные советы во время заключительного этапа работы.

В-шестых, вам понадобится агент, толковый и участливый, который будет улыбаться вам, когда вы рассказываете ему о своих смешных идеях и ожиданиях. Хезер Адамс из литературного агентства НМА — мой ангел–хранитель в издательском мире. Я бы не познакомился с ней, если бы не Кристина (см. шаг первый: женитесь на библиотекаре).

И, наконец, вам понадобятся издатель и редактор, которые познакомятся с вашим романом и изучат его даже лучше вас. Удивительные Джо Флетчер и Адриенн Керр работают с авторами, которых я боготворю, но и на мой роман они потратили такую же уйму времени. А однажды Джо даже помогла сорвать заговор. Я серьезно.

Оглавление

ЛОРД ТРЕМОНДИ

ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

ГОРОД СОЛАТ

КАРАВАННЫЙ РЫНОК

ИГРА В МАНЖЕТЫ

БЕРСЕРКИ

УБИТЬ КОРОЛЯ

ВРАТА РИЖУ

ПРИШЕСТВИЕ ПЛАЩЕНОСЦЕВ

ДВОРЕЦ ГЕРЦОГА

КЛЯТВА ТРУСА

ГРОМИЛЫ

НОВЫЕ ПЛАЩЕНОСЦЫ

ТЯНУЧКА

АПТЕКАРЬ И ЕГО ЖЕНА

ДАШИНИ

ГЕРЦОГИНЯ

ЛОШАДЬ ФЕЙ

СОВЕСТЬ ПАЛАЧА

МЕЛКИЕ ГОРЕСТИ

НОЧЬ МИЛОСЕРДИЯ

НИКТО НЕ СМОЖЕТ РАЗБИТЬ ВАЛУН

ПРИСЯЖНЫЕ

УРОК СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА

ПРИНЦЕССА И НИЩЕНКА

ШВЕЯ ИЗ ФАНА

СВЯТОЙ КЛИНКОВ

ПЕСНЬ ВОЙНЫ

ОТВЕТ

БЛАГОДАРНОСТИ