Три этажа сверху (СИ) [Александра Викентьевна Ковалевская] (fb2) читать онлайн

Три этажа сверху

Роман "Три этажа сверху"

Имена, указанные в Хрониках Насты Дашкевич и в разрозненных записях Алины Анатольевны Зборовской:

Владислав Карнадут (Боксёр)

Евгений Бизонич (Жека Бизон)

Владислав Адамчик (Адам)

Денис Понятовский (Лысый, Голова)

Дмитрий Сивицкий (Брови)

Алексей Стрельченя (Лёха)

Владимир Краснокутский (Большой Вован)

Максим Грек (Макс Грека)

Анатолий Филоненко (Толян)

Елисей Прокопенко (Елик)

Павел Стопнога (Стоп-нога)

Матвей Мурашко (Мелкий)

Александр Реут (Сашка гитарист)

Вячеслав Левант

Игорь Шабетник

Виктор Чаплинский (Чапля)

Алина Анатольевна Зборовская

(Алина, Циркулиха, Фараониха, Мухоморка)

Анастасия Дашкевич (Наста)

Татьяна Гонисевская (Большая Польза)

Ксения Конюшенко (Ксюша Мелкая Польза)

Светлана Конторович (Светка Вовановна, Контора)

Ангелина Чадович (Анёлка)

Иоанна Метлушко (Иванка)

Лилия Цыбульская (Рыбка Лилёк)

Вероника Миц

и другие: всего пятьдесят четыре человека. Никто не вернётся обратно.

Дневник Алины. Потерянные

Радио над учительским столом неожиданно зашуршало, затем голос завуча произнёс: "Внимание! Всем педагогам спуститься в актовый зал на рабочее совещание!"

Время — 13.40, как раз между первой и второй сменами. На проклятых верхних этажах четырёхэтажной школы осталась я, единственная учительница, дежурные старшеклассницы, убиравшие кабинеты, восьмилетние Ксюша и Матвей, — они раньше времени явились ко мне на кружок, и с полсотни, не меньше, парней-старшеклассников, собравшихся на городские соревнования по футболу. Их я не знаю, это чужие ученики, — сегодня ребята со всех школ съезжаются к нам.

Конечно, с футболистами прибыли тренеры, и мужчины спорткомитета, и судьи, да ещё в спортзале должны были быть мои коллеги физруки. Со школьниками могли остаться полтора десятка педагогов, кое-что смыслящих в стрельбе, в оказании медицинской помощи, отведавших жизни с кострами, палатками и комарами — да, наконец, просто мужиков, способных навести порядок в необузданной ораве подростков. Где был мой ангел-хранитель, когда три этажа сверху отрезало от остального мира? За что оставил меня одну в окружении растерянного, злого, голодного, воинственного молодняка?

…День второго сентября выдался прохладным. Утром ласково светило солнце, но после полудня микрорайон накрыл плотный туман, сырой и промозглый. Возможно, из-за плотного тумана мы не сразу заметили, что всё пошло не так. Вот Вероника подметает класс, держит щётку одной рукой, лениво и медленно перетягивая песок, нашарканный ребятнёй под партами. Второй рукой она пытается реанимировать смартфон, но тот мёртв. Вероника подходит к окну:

— Не поняла! — удивляется она. — Откуда здесь сосны?

Мы смотрим за оконное стекло. Действительно, вокруг должны быть видны девятиэтажки спального района. Тесную застройку не может скрыть никакой туман, но домов нет. В разрывах серой мглы — лишь заболоченная почва, теряющаяся в дымке, жесткая трава и камыш, застывший в немом оцепенении, да слева — сосны.

Наверное, мы побледнели.

На лестнице западного крыла перекатывались возбуждённые голоса старшеклассников.

По восточной лестнице летели с круглыми от возбуждения глазами двое третьеклассников — и прямиком в открытую дверь моего класса.

— Там… там… — задыхались от волнения дети, заглядывая мне в лицо снизу вверх, — там ничего нет! Там мокро и трава растёт! И первого этажа нет!

— Как нет первого этажа?

— Мы сбегали вниз, нет ничего!

— Там земля! — выдохнула Ксюша. — Мы шли в буфет, а лестница в землю, а первого этажа нет!

Матвей показал ладони: они перепачканы. Он трогал землю или пытался разгребать её. Дети перепуганы, а утешать их или ворковать с ними некогда; разобраться бы самой, что происходит?

Я сделала невозмутимое лицо и засыпала Ксюшу и Матвея совершенно посторонними вопросами. Дети отвечали и понемногу успокаивались. А сейчас что они согласны делать: идти со мной, или остаться в классе и ждать моего возвращения? Хотите, я достану шашки и домино? Не хотите? (Только бы не расплакались! Эти дети!..) Вы пойдёте со мной? Боитесь? Хотите, я закрою вас в классе и вернусь, как только выясню, что произошло? Нет? Не надо закрывать? (Что ж с вами делать-то?) Я предложила им спрятаться за высокой кафедрой. Вытащила из шкафа пару старых штор, приглашая устроить гнёздышко, и наблюдала, как восьмилетняя Ксюша, получив в руки тряпки, забыла страхи и принялась хозяйничать: ползая на коленках, стелила шторы под просторным столом-кафедрой, выглядящим вполне солидным убежищем. Как ни заглядывай в класс, с порога не видно, что под столом может прятаться кто-то маленький и испуганный.

Я оставила этих воробышков, намереваясь пойти и увидеть всё своими глазами, но дети догнали меня на выходе из класса и крепко вцепились в руки.

Счастье, что за мной таскаются двое мелких ребятишек, а могли бы ходить несколько начальных классов…

Странная аномалия, отрезавшая три верхних этажа школы от всего остального мира, была замечена не только нами. Кто-то из старшеклассников спускался вниз и, увидев, как лестничный проём уходит во влажную почву, покрытую болотным дёрном, вбежал в спортивный зал с воплем. Все ребята, кроме самых увлечённых юниоров, на спор набивавших на коленке мяч в дальнем углу спортзала, носились от одной лестницы к другой, пока не убедились, что из школы с пятью выходами невозможно воспользоваться ни одним: словно исполинский нож аккуратно срезал здание на уровне перекрытий между первым и вторым этажом.

Они веселились; они были возбуждены и фальцеты одних мешались с молодыми тенорками других. Запах анархии, потных футбольных маек и кроссовок двадцать девятого размера наполнил коридоры.

Быстро сообразили, что теперь можно всё, и ринулись открывать обиженно задребезжавшие старые рассохшиеся оконные рамы бывшего второго, теперь ставшего первым, этажа, в намерении выбираться через подоконники. Бритоголовый парень, лихо спрыгнувший на землю, приземлился на обманчиво-зелёную кочку. Кочка заходила ходуном под тяжестью его тела, дёрн прорвался, и парень ушёл в бурую болотную жижу по пояс. Остальные ржали, перегнувшись через подоконники. Бритоголовый серьёзно завяз в болоте, в метре от кирпичной стены и в двух метрах от ухмыляющихся рож своих ровесников. Наконец, молодняк додумался, что пацан в беде: пытаясь шевелиться, он погружался всё глубже, побледнел, а глаза сделались глазами испуганной жертвы. Он уже не ругался, он просил помощи, и всё было реалити — то есть, всерьёз. Совместными усилиями его вытянули и помогли вскарабкаться на подоконник. После мне доложили, что именно этот парень, страшно ругаясь, истратил весь запас воды в водопроводных стояках рекреаций, пытаясь отмыться от грязи. Когда я опомнилась настолько, чтобы думать о воде, как о жизненно важном ресурсе, было поздно: все краны иссякли.

Связи не было, электричества — тоже. На меня, единственную учительницу, минут двадцать никто не обращал внимания, и я успела обойти этаж за этажом.

Школа — правильный в плане квадрат, — ориентирована углами строго по четырём сторонам света, поэтому я имела возможность оценить обстановку во всех направлениях. С северо-востока в стену упирался сухой пригорок, заросший могучими соснами. Корни сосен находились на уровне подоконников кабинета английского языка, и заколодевший лес размытой акварелью терялся в плотной дымке. С остальных сторон нас окружало болото или сырая низина. Ветер на мгновение отнёс клок тумана и удалось разглядеть край озерца в западном направлении: там травы росли из воды, и там, скорее всего, было самое непроходимое место.

Делая обход, я закрывала кабинеты, которые дежурные бросили открытыми, потому что заметила среди футболистов Вована Краснокутского и его друганов: ребят проблемных и с криминальными замашками. Они ни разу не спортсмены, они рассматривают школу лишь как территорию своего влияния, потому и были здесь — контролировали. Не могли упустить такое событие, как приезд чужих парней.

Я вернулась на четвёртый этаж и заняла позицию на пороге своего класса. К тому времени у меня были ключи от восьми или девяти кабинетов, и я приказала младшим детям припрятать их.

Наконец, галдящая, возбуждённая до крайней степени толпа, перекликаясь по всем коридорам так, что стены сотрясало гулкое эхо, прирастая людьми, стала стягиваться вокруг меня. Большинство — парни, юноши. Девчонок мало. Или не все девочки здесь. Впрочем, вряд ли кто-то останется сидеть в стороне, когда творится такое… Просторный коридор заполнился старшеклассниками. Ничего хорошего ожидать не приходилось.

Старшеклассники — мой контингент, и многие из них совсем не рассудительные отроки, вроде тех, которые рулят звездолётом во вселенной. У меня на этот счёт никаких иллюзий. Я или буду нужна им, или меня отшвырнут, как тряпку, переступят и пойдут дальше, делать свои дела, а они, эти дела, у некоторых семнадцатилетних не самые добродетельные. Кроме того, не угадаешь, для каких заскорузлых их комплексов доведётся стать мишенью?

Когда в школе все этажи были ещё на месте, я поступью сурового коменданта проходила мимо старшеклассников, и они оборачивались на весомые удары каблуков под пятой моей, и здоровались охотнее, чем с другими учителями, мышью старавшимися прошмыгнуть в свой кабинет. Но сейчас я одна, и кто-то воспользуется ситуацией.

Пожалуй, присутствие третьеклассников оказалось очень кстати.

Бедные! Они увидели, как всё теснее становится толпа вокруг меня, и у обоих глаза наполнились слезами, а губы начали дрожать. Младшие дети не любят старших, опасаются их. Вид у Матвея и Ксюши был жалкий И я воспользовалась этим. Я погладила по головам младших детей и привычно рявкнула в толпу профессионально подсевшим, зычным голосом:

— Так! Вы, там, потише! Детей не пугаем! — кивнула я на третьеклассников. — Я увожу их в свой класс, и никто туда не войдёт без моего разрешения. Дети должны чувствовать себя в безопасности. Понятно?! — на высоких оборотах выдала я. Втолкнула младших в класс, прикрыла дверь в кабинет и поборола сильное желание прижаться к дверному полотну спиною, а ещё лучше, нырнуть за Матвеем и Ксюшей в класс и закрыться на три оборота замка.

Следом догнало холодное понимание, что соотношение сил неравное настолько, что со мной просто, шутя, не по злобе, а исключительно из юношеского гадюшничества, могут сделать, что вздумается, и оставить жить дальше. А я не из тех, кто сносит обиду. Меня нельзя ломать, это категорически. Запертая в угол, я скорее пойду на крайние меры, самые радикальные, но не позволю… Чего ухмыляешься, Вован?! В прошлом году я возила твой 10 "Г" в санаторий и знаю, что ты вовсю трахаешься с бабами, предпочитая не глупых девчонок, а взрослых молодых женщин. Двадцатитрёхлетняя педагог-организатор из соседней школы пришлась очень кстати, и с радостью, лишь глянув на твои мощные бёдра и всё, что выказывало себя между ними, предложила себя в качестве тренажера, на котором ты, здоровый жеребец, упражнялся ночи напролёт…

Я повернула к нему лицо, бросила веско:

— Что, Краснокутский?

— Делим территорию! Делим женщин! — глумливо рявкнул этот лось и несколько голосов подхватили его призыв. Толпа зашевелилась, загоготала, произошли перемещения — дружки Вована подтягивались к нему а, значит, и ко мне.

Несколько девушек — аккуратные, ухоженные и брезгливые, — стараясь обойти Краснокутского на расстоянии, просочились вдоль стенки и встали за моей спиной. Они смотрели на меня с доверием.

Так полтора метра между мной и дверью оказались заполнены школьными джульетками.

Я покровительственно кивнула девчонкам и впустила на свою территорию, — в кабинет.

Раздел сфер влияния начался. Вряд ли всем пришли на ум такие слова, но все мгновенно поняли суть. Ко мне попыталась пробиться ещё одна десятиклассница, Света, но Макс из параллельного класса обнял её за плечи, что-то нашёптывал в ушко и принудил остаться с ним.

У меня мелко подрагивали коленки, я боялась, что это заметят, сосредоточилась на дыхании и стала бесшумно втягивать воздух через нос — медленно, медленно… Не вышло медленно. Вообще ничего не вышло с релаксацией. Я думала, что будет, когда этот пипл почувствует голод, — а время обеденное, ждать осталось недолго. Или они захотят пить. Или, о господи! — придёт желание облегчиться по-большому, а затем и все прочие нужды. Что делать-то?!

И отдала первое приказание:

— Хватит ревели! (на их жаргоне я сказала "хватит громко разговаривать" — они меня поняли). Следите за вещами. Сумки не оставлять, если оставлять, то под присмотром. Я не буду отвечать за ваши рюкзаки.

Подумала, добавила:

— Не стану отвечать за ваше добро, если ваши сумки не у меня в классе. Дежурные, ключи от кабинетов сдайте мне.

Девятиклассник протянул мне ключ. Толя Филонов, человек из своры Большого Вована, вырвал ключ из его руки.

Я сделала вид, что не заметила этого. Но отметила, что ребята с других школ ведут себя более сдержанно.

Понятно. Моя школа посреди новостроек раза в четыре многолюднее и безумнее тихих старых школок города, и учителя здесь выживают при одном условии: если у них есть данные, позволяющие командовать полками.

Я приказала:

— Не выливайте из вёдер воду, которой мыли пол. Вёдра вынесите в коридор.

— Вёдра ко мне! — сказал Вован, поднимая вверх по-мужски крепкую руку. Тупой и ленивый, он быстро сориентировался в практических вопросах. — Я в них буду ср. ть!

Я протянула Вовану на вытянутом мизинце ключ от кабинета английского, который окном упирается в лесистый холм. Распорядилась, веско впечатывая слова:

— Делать то, что ты сказал, все будут в лесу. Из двести восьмого кабинета выйдете на сухой бугор. И, да: хорошей охоты, сссэры!

Старшеклассники засмеялись. Я сказала:

— Предупреждаю: нельзя поднимать присмиревшего зайца за уши, у них когти на задних лапах кривые, острые, как ножи, и до десяти сантиметров длиной, а лапы мощные. Случалось не раз, зайцы распарывали живот охотникам.

На мгновение все ошалело затихли, переваривая информацию. До сих пор они знали только набитых поролоном зайцев.

Я поняла, что — или сейчас, или никогда. Пора расставить всё по своим местам.

— Еды у нас нет. Воды надолго не хватит даже для мытья рук. Света нет. Связи нет. Слёз и воплей тоже чтоб я не слышала. Первое, что надо сделать: плотно закройте все окна — иначе станет холодно. Через окна летят комары, а мы от них отвыкли, и могут залезть ужи и всякие болотные твари, видите сами, какая вокруг глушь. Затем…

Договорить я не успела.

В лестничном пролёте показался Владик Карнадут: скромный сухощавый паренёк, вежливый и обязательный. Он часто уезжал на соревнования, но отрабатывал все темы у меня на факультативе. Он шёл со спортивной сумкой, тяжёлой, лямкой давившей ему плечо. Все пропускали его: Карнадута знали не только в нашей школе, городские ребята увидели его и сказали: "О, Влад Карнадут! Привет!" Владика и с ним двоих младших мальчиков воспитывали приёмные родители, оба, и отец, и мать — известные спортивные тренеры. Мать тренер по боксу, отец — футболист. Мать вылепила из Влада мастера спорта.

В сумке Влада плотно звякнуло.

Первым сообразил, что к чему, мужлан Вован. Карнадут сын тренера и, не иначе, побывал в комнате физруков. Может, отец оставил ему ключ. И теперь то, что Карнадут вынес от физруков, полновесным стеклянным голосом сигналило: "Я — есть, и я есть веселье!"

Вован, позабыв про всё, попросту наложил свою руку на сумку Карнадута, а Владик невозмутимо отдал ему ношу, коротко взглянув мне в лицо. Уж не знаю, специально он сделал это, или само сложилось, но я вскоре оценила его решение как единственно правильное.

Вован энд друзья, побрякивая сумкой, живо скрылись за поворотом коридора, возбуждённо гогоча.

Возле меня осталась группа, по большей части, незнакомых, но трезвомыслящих футболистов-юниоров; плюс несколько девиц, как я поняла, свободного поведения (или просто доверчивых неопытных глупышек — они демонстрируют себя так же, как и первые), и штук пять девятиклассников, взволнованных и растерянных больше других. Эти, пользуясь возможностью, перебежали ко мне под крыло.

Девицы чего-то ждали, но чужие ребята не проявляли к ним интерес, и они тоже постепенно перетекли поближе к дверям в мой кабинет.

Я осталась лицом к лицу с толпой человек в тридцать, для которых я была незнакомой учительницей, но эти ребята — неплохие спортсмены, вышколенные тренерами, и к наставникам относятся с пиететом.

И они явно оценивали меня.

— Держитесь своих команд, — сухо, негромко сказала я и наступила тишина: ребятам пришлось вслушиваться. К тому же, над нами словно повисла тайна: тайна заговорщиков, что тоже было мне на руку.

— Предлагаю обследовать классы, собрать все вещи, кроме мебели и книг, и закрыть собранное в музее: он тесный, зато это внутренне помещение и у него обитая железом дверь, а ключ Галина Адамовна оставила мне.

— А что можно найти в классах? — спросил кто-то.

— О, ты будешь удивлён! — пообещала я. — В нашем положении особую ценность имеют вода, туалетная бумага, мыло и моющие средства, вёдра, посуда, металлические изделия, особенно молотки, гвозди, проволока и прочее. Ваши носки будут служить вам недолго, поэтому нужны ткани — шторы, затемнения, — любые, даже те, которые хранят на тряпки для мытья пола. В общем, всё, что найдёте — наш ресурс выживания. И, — тут я подумала, взвесив всё, — ребята, несите личные вещи учителей, даже очки.

Они опешили.

— Сумки, пакеты, плащи, шали, сменную обувь — несите всё. Не бойтесь, я беру ответственность на себя. Я бы не спешила с этими крайними мерами, если бы не эти… — Я не договорила, только кивнула в сторону, куда ушёл Вован.

— Не возьмём мы, прихватят они. И размолотят, подотрутся, изорвут, испортят.

И ещё, парни. Вы взрослые. Вы должны понимать кое-что. Берегите девочек. Скоро начнутся проблемы. Если мы не готовы гм… к произволу и диким сценам, надо быть готовыми защищать девочек. Подумайте.

Ребята не отвечали.

— Ладно. Об этом после. Ходите группами. Я и девушки обследуем этот этаж, а вы разделите между собой остальные кабинеты, но не суйтесь туда, где пьянствует Вован.

— Скажите, кому куда идти, мы не знаем вашу школу, где что находится, — сказал красивый парень в дорогих кроссачах из команды гимназии. Он шептался с друзьями, не умолкая, но до сих пор к себе внимания не привлекал. Этих ребят просто отличить: гимназия держит фасон, у всех парней одинаковая форма с эмблемой, хоть футболисты они никудышные. Именно их больше всех покоробила перспектива брать и сносить чужие вещи.

Я поняла, их беспокоит бремя ответственности; все решения они будут стараться переложить на меня и задёргают вопросами, согласовывая каждое своё движение. Проку с них пока будет немного.

Я передумала, и оставила гимназистов на четвёртом этаже, а сама позвала Таню Гонисевскую, толковую во всех отношениях одиннадцатиклассницу, и предложила ей пойти на второй этаж со мной и девочками. Именно там в подсобке спортивного зала засели собутыльники, но они заняты, а на втором этаже самые важные для нас двери: там находится кабинет домоводства со множеством полезных в нашем положении мелочей, и у девочек на руках ключ от этого кабинета. Рядом — кабинет белорусского языка, через который можно попасть в школьный этнографический уголок. Внутренний голос подсказывал мне, что этноуголок нам очень важен. Хотя бы потому, что в нём развешано и разложено множество льняных полотенец, домотканых покрывал и даже ковёр, и всё ручной работы, из натуральной пряжи, а эти вещи хорошо согревают и могут нам пригодиться. В школе ощутимо похолодало; старшеклассницы, одетые в лёгкие вискозные блузки и короткие юбочки, уже подрагивали от холода, потирали плечи, а кожа на шеях у самых субтильных пошла пупырышками. Ещё я подумала, что швейные машинки с ножным приводом — настоящее сокровище для отрезанных от мира и электричества людей, а чугунки из музея вообще бесценные — ведь их можно ставить на огонь. А старинные утюги с углями… А ещё, фу-фу, чур, не про нас, — у этнографов хранятся прялки, жернова и ткацкий станок!…

О, кажись, за каких-то полчаса у меня резко поменялись приоритеты! О кабинете информатики, например, я не подумала ни разу. Действительно, на что могут сгодиться в нашем положении компьютеры? А вот ухваты и гарпун для ловли рыбы, которые я видела рядом с прялкой, и даже сноп пшеницы там же — гораздо важнее.

Потом меня осенило, что на третьем этаже есть ещё одна пещера Али-Бабы: каморка столяра, а в ней рабочие инструменты, тиски, монтировка и топор! Топор!

Всё это я обдумала за считанные секунды.

— Владик Карнадут! — позвала я, называя имя и фамилию, иначе ко мне повернулось бы несколько парней с таким именем. — Первым делом надо побывать в каморке папы Карло. (Карлами у нас за глаза называют любого столяра, эти стариканы на работе долго не задерживаются) Придумай, как бы нам открыть дверь? Там будут молотки, гвозди и — топор, Владик, топор! И точильный брусок. Да вообще там всё нужное — только успейте забрать и, как хотите, но сделать всё надо тихо.

Ребята прыснули весельем, разные голоса повторяли: "Топор, Карл!"

Владик, разумник, кивнул.

— Папа, — он проглотил комок в горле, — папа однажды открывал замок вот этим. — Он достал ключи на крупном брелоке с логотипом "Henkel", снял кожух, обнажив нож для вскрывания пивных бутылок и ещё один, прочный, короткий, с косым лезвием.

— Ты гений! — искренне восхитилась я и распорядилась, что делать остальным.

— Кто она? — спросили чужие ребята.

— Училка рисования, — ответили мои ученики.

— Риска? — футболисты были разочарованы.

— И черчение ведёт.

— А чего командует?

— А ты, что, сам хочешь?

— Неа.

— А чего она так…

— А что?

— Ну… шарит в этом деле.

— Она рассказы пишет.

— Какие?

— По истории. Исторические то есть.

— Она?

— Да.

— Ага, так мы — внутри её головы! Клёво! Виртуальная реальность!

Я услышала последние слова и взорвалась:

— Внутри моей головы или снаружи, но ты уже чувствуешь голод, так? А скоро ты захочешь поменять носки, захочешь на унитаз…

— Я уже сходил, по-привычке, — хмыкнул кто-то. — И кран крутил, тоже по-привычке.

— А в телефон заглядывал — узнать время?

— Каждые пять минут за ним лезу и туплюсь в экран, и думаю, что я его забыл поставить на подзарядку.

— Может, мы и есть участники чьей-то игры, но нам от этого не легче, и действовать придётся по-настоящему, потому что хотеться, болеться и кровить будет по-настоящему.

Я прихлопнула комара, севшего на щеку.

Это подействовало лучше всяких слов убеждения: по школе уже летали полчища этих кровососов и все мы дёргались и почёсывались.

Минут через двадцать кабинеты, которые мы открыли имевшимися ключами, были очищены от полезных, условно полезных и возможно полезных в перспективе вещей. Старшеклассники обсуждали находки, поражённые разнообразием добытого. У нас оказались четыре бутылки спиртного: одна водки и три — домашнего вина (я знала, что у Светланы Павловны из 4"А" юбилей, она собралась отметить с коллегами, а в начальной школе празднуют дружно, собирается человек пятнадцать за одним столом. Там же, где и спиртное, были найдены продукты. Для учительниц хватило бы хорошо угоститься, но нас, без компании Вована, не пятнадцать, а сорок с лишним человек, и большинство — проголодавшиеся одинадцатиклассники.

Оценив количество съедобной добычи, я убедилась, что пока всё не так плохо. Но подчистить угощение надо немедленно — иначе моя орда не насытится, а остатки еды придётся охранять от страждущих, а мне это ни к чему.

Кто знает, может, действительно, все мы спим, и скоро это кошмар закончится? Тогда тем более нет смысла растягивать запас.

И мы с Таней Гонисевской, Иоанной Метлушко и красавчиком гимназистом (неудобным типом, бестолковым, но амбициозным, потому пришлось терпеть его рядом), принялись делить съестное под присмотром Карнадута.

Я предложила старшеклассникам вино — по глотку, больше не выйдет, но водку забрала — нужно сохранить как антисептик.

Все согласились.

Я подумала и отложила в запас одну бутылку вина из трёх, молодёжи скупо объяснила: "Тем. На опохмел".

Они окружали меня и добычу, притихшие.

Мы даже не сносили еду в класс, я спешила покончить с этим поскорее. Расстелили найденную целлофановую скатерть на полу в коридоре, прилюдно поделили котлеты, готовившиеся на юбилей, сыровяленую колбасу, пекинскую капусту — два кочана, по листикам; лимоны — тончайшими дольками; огурцов и помидоров нашли килограмм двенадцать, в двух пакетах — явно кто-то кому-то нёс часть дачного урожая; ещё были майонез и кетчуп. К моему удивлению, в сумках у классных дам чуть ли не у каждой оказался хлеб, у кого — батон, у кого — половинка свежего батона в упаковке. Нашлась одна пачка кефира, сахар, кусок сала в целлофане с ценником. У меня было печенье и, по инерции сознания, я хотела было предложить девочкам после заваривать чай и поить по-очереди всех, но вовремя вспомнила, что нет электричества… Да, ещё у юбилярши был домашний пирог, а у учительницы труда, большой любительницы сладкого — полтора кило легковесных шоколадных конфет и полтора килограмма мёда в пластмассовом ведёрке (у неё много знакомых, которые носят ей товар по-свойски), и во всех кабинетах были упаковки чая и кофе разной степени наполненности.

Все уселись, кто — на корточки, кто — на пол коридора, и мы, передавая поделенное, сносно справились с распределением еды и подкрепились. Моментально всё было подчищено. Остался лишь раздражающий в атмосфере школьного коридора запах колбасы, котлет и хлеба.

И — наша забота.

Дверь в каморку столяра "папы Карло" Владику не поддалась, а шуметь было опасно, мы решили отложить это дело. В музей тоже не добрались — на этаже куражилась, хохотала разгорячённая компания Вована, и надо было срочно решить, когда сделать вылазку за крестьянскими раритетами, а лично мне — обдумать следующие наши действия.

Вован не дал такой возможности. Его лихие молодчики уже неслись вверх по лестнице западного крыла.

Между нами и ими был внутренний коридор с двумя противопожарными дверями, снабжёнными ушками и навесными замками, но лишь для противопожарной проверки. На самом деле, двери никогда не замыкались, а в школьные будни ужасно мешали движению и лязгали, захлопываясь под действием пружин.

Клянусь, все мы, мирные люди, подумали об одном: будь эти двери заперты, они на некоторое время избавили бы нас от встречи с бандой Вована. То, что в нынешнем их состоянии это — пиратская банда, лично у меня не было сомнений. Видно, я выболтала часть мыслей, буркнув: "В бандах Сомали и Конго возраст головорезов от пятнадцати до восемнадцати лет".

Вован помедлил где-то за поворотом коридора, и нарисовался в поле нашего зрения последним. Лицо его было сальным и красным. Большинство девочек благоразумно убрались в глубину моего кабинета, ребята явно захотели сделать то же самое, моя стая попятилась и уплотнилась. Между футболистами и пьяными друганами Краснокутского посреди коридора осталась нерушимо стоять я, да пара ребят во главе с Владиком Карнадутом.

Я чувствовала, что наша безрассудная группа рискует разделить бремя посмертной славы граждан города Кале.

Вован подходил, развязно покачивая снятой с двери тугой пружиной с острым крюком на конце (ну спасибо, пожарные инспекторы!). С его ростом метр девяносто снять пружину не составило труда.

Как в вязкой паутине тяжкого кошмара, я знала, что он сейчас скажет.

— Жрали?

— Нет! — соврала я. От испуга, наверное.

— Жрали без нас?!

— Да. Съели всё. — тоже от страха.

— Ладно… — протянул Вован.

И после паузы, страшной и долгой, как вечность, в которой я успела подумать, на кого он замахнётся этой пружиной, и как закричат испуганные дети, и как порвут на лоскуты меня, потому что я не буду молчаливым статистом смотреть на беспредел, разве что меня свяжут и воткнут кляп, после паузы он сказал:

— Ну что, тогда давайте женщин! Светка, к ноге!

От толпы отделилась покорная Света Конторович. Правильно сплетничали коллеги, что она его подружка. Пошла к Вовану, повелительно хлопнувшему себя по бедру.

Я почувствовала, что Владик Карнадут сбоку смотрит на меня.

— Света, если не хочешь, никто не заставит… — просипела я. — Оставайся в классе.

Света улыбалась, но кисло. Она не верила в меня.

Скалился Вован и его ребята. Они здорово упились, некоторые чуть на ногах стояли, но выпендривались.

Вован кивнул:

— Одной Светки мало. Берём ещё.

— Не позволю! — ответила я, чувствуя, как заполыхало лицо.

— Ну, тогда сама, — хохотнул этот кобель. — Чего? Аля, к ноге! Мы на острове, чего уставилась, Циркулиха? Или размечталась? Пацаны, оттяните её!

Максим, с соловыми глазами, заплетающимся языком брякнул:

— Неа, Циркулиха опасная! Ещё яйца поцарапает!

— Я ей поцарапаю! — хмыкнул Вован.

Время ярости пришло. Я выпустила всех ведьм, долго сидевших глубоко на дне моей души в ожидании этой минуты. Господи, если ты позволил им жить у меня внутри, это же неспроста? Ведь правда?

— Тронешь детей — сядешь. Тронешь меня — не встанешь! — пообещала я Краснокутскому и так же люто прошипела Владику, до сих пор не оставившему меня одну, стоявшему у правого плеча: "Открывашку!" — протянула ладонь.

Влад пробормотал: "Не бойтесь, Алина Анатольевна!"

И я перестала бояться.

Я буду сражаться за свою честь, и потому не увижу, что ждёт всех дальше. Я не узнаю, как будут они выживать, но они выживут: на трёх этажах сверху есть все условия для того, чтобы продержаться на первых порах, пока научатся добывать еду охотой и рыбной ловлей. За час смутного времени я сделала для них всё, что от меня зависело: накормила, составила план действий, предупредила об опасностях и даже, худо-бедно, организовала…

Вован схватил меня, как пёрышко, дёрнул к себе, больно зажав под мышкой, согбенную, ахнуть не успела.

Владислав мгновенно принял боксёрскую стойку, выбросил вперёд руку, метя, наверное, в солнечное сплетение. Не понимаю я в боксе. Наверное, в кулаке Владик сжимал брелок, потому и не отдал его мне.

С лестницы в коридор влетели двое незнакомых ребят, с разбегу разметали пьяных, запрыгнули на Вована и повисли на нём, как гончие.

Через минуту всё было кончено. На полу, лицом вниз, с заведённой за спину рукой, корчился здоровяк и местный плейбой Володя Краснокутский. Рядом, слабо реагируя на происшедшее, лежали его собутыльники, кое-кто в собственной блевотине.

— Не бойтесь, Алина Анатольевна, — невозмутимо промурлыкал Карнадут, перекинувшись с незнакомыми ребятами парой фраз. — Это мои друзья. Моя мама тренирует Женю Бизонича, а папа — Влада Адамчика. Мы решили, что надо обследовать местность вокруг школы, вдруг это… — Карнадут запнулся, — у нас массовый психоз.

Парень по имени Женя сказал мне, поглядывая на Влада, словно ожидая его разрешения:

— Мы прошли километра три по краю болота. В лес мы не совались — туда не влезть, деревья поваленные лежат, завалы из веток — полно завалов. Новости не очень. Вокруг безлюдно, лес слева, болото справа до самого горизонта.

Я кивнула, хоть смысл слов плохо доходил до меня, взъерошенной.

Женя опять переглянулся с Карнадутом.

— Густой туман только в этой низине, над болотом. Школы за сто метров не видно. А дальше тумана нет, видимость неплохая, хоть дождь моросил всю дорогу.

Влад Карнадут негромко добавил:

— Алина Анатольевна, мы все — за вас.

Я опустилась на подкосившихся ногах на пол, зачем-то подобрала фантик от конфеты, положила себе на колени. Мокрые-мокрые щёки и нос, надо бы вытереть, а нечем, — разве что рукавом блузки…

Яростные ведьмы ушли в самую глубину души. Некому бросать Алину Анатольевну на амбразуру…

Пока разбирались с пьяной свитой Краснокутского, из класса осторожно высунул голову восьмилетний Матвей. Прислушался, прошмыгнул через коридор на лестничную клетку. Женя метнулся за Матвеем и вернулся, держа под круглое брюхо щенка овчарки. Матвей приплясывал рядом, не спуская с собаки восхищённых глаз. У меня явно был невменяемый вид, потому что друзья Карнадута снова представились мне и растолковали, что Женя Бизонич — не футболист. Он боксёр, как и Влад Карнадут. Живёт в Днепровском микрорайоне, в центре города. К нам его занесло, потому что договорился встретиться с Владом, вёз ему щенка и заодно собирался поболеть за второго друга, Влада Адамчика, футбольного нападающего из команды первой школы.

Появление щенка вызвало у всех новый приступ оживления. Одни предлагали съесть собаку (и это после недавнего перекуса!), другие высказывались насчёт того, что на охоте пёс пригодится.

Вечер наступил слишком рано, сумерки сгустились, и вскоре школа погрузилась в непроглядную темноту. До сих пор мы не осознавали, до чего же привыкли к огням и разноцветным сполохам города. Влад Карнадут тихо совещался с Жекой, называл его Бизон. Обсуждали судьбу щенка. Жека Бизон не соглашался, но потом они что-то решили.

Старшеклассники

Утром, когда в окнах чуть начало светлеть, Влад неслышно прошёл среди спящих ребят, спустился этажом ниже к кабинету информатики, в котором вчера сам же запер буйного Краснокутского.

Там были две двери, причём внутренняя — металлическая решетка в металлической раме, на совесть вмонтированной в дверной проём, закрывалась на висячий замок, и для изолятора это было именно то, что надо.

Вован Краснокутский спал, свернувшись калачиком на кафедре.

По кабинету были разбросаны выдернутые из учительского стола ящики; их содержимое — исписанные листы, — Вован использовал, вытряхнув на холодный пол и устроив себе на них постель.

Карнадут тихо позвал Краснокутского.

Тот поднялся со своего лежбища и, расслабленно почёсываясь, подошёл к решетке, разделявшей их.

— Ключ принёс? Пшёл нах, боксёр! — широко зевнул Вован.

— Ключ не знаю, где. Не спрашивал. Найду — открою, — немногословно пообещал Влад.

Протянул Краснокутскому сквозь крупные ячеи решётки поскуливающего пса:

— Мне с ним возиться некогда. Пацаны могут повредить собаку, жалко будет. Если ты скажешь, что он твой — никто не посмеет тронуть.

Краснокутский, слегка покраснев, принял щенка, нюхнул собачью холку, сказал с ухмылкой:

— Я натравлю его на тебя, жопу отгрызёт, Карнадут!

— Натрави, — легко согласился Влад. И добавил:

— Только вырасти из него толкового пса. Есть хочется.

— лять! — отозвался Вован.

— Кишки крутит! — признался Влад. — Женик подскажет, как воспитывать щенка, там всяких запретов много, нужно знать, как с псом правильно обращаться.

— Ладно, — буркнул Вован. — Кликуха у пса есть?

— Ты назови. Твоя собака. Никому не давай, ладно? Алина сказала, пока щенок растёт, хозяин у него должен быть один.

— Алина… Чего вы все под неё?..

— А под кого?

— Ну… — протянул Вован, многозначительно качнув головой.

Но уверенности в этом его "ну" не было ни на грош, и Влад это почувстовал.

— Ты будешь возиться с младшими, за всё отвечать и помнить обо всех и сразу? А как быть с девушками? Они уже злые и ноют, что им не хватает всякого, женского. И посинели от холода.

Вован ухмыльнулся:

— Прокладки, небось, кончились.

Он не спустил щенка с рук, держал в больших красивых ладонях.

Осклабился, глядя на Влада Карнадута:

— Бабам можно помочь одним тыком — и прокладки надолго не понадобятся. Заодно и согреются.

— А потом будешь смотреть, как они умирают в родах?

— лядь! — неожиданно разъярившись, рявкнул Краснокутский.

Зачем-то щёлкнул неработающим выключателем и ушёл вглубь кабинета, унося собаку.

Пять минут назад он хотел требовать к себе Свету Конторович, но после слов Карнадута резко передумал. Хмурил лоб, разглядывал щенка, подставлял ему ладони, позволяя покусывать пальцы прорезающимися клыками.

Щенок был потешный, с вислыми нежными ушами, тёплый, круглобрюхий, крепколапый.

"Интересно, чем вчера кормили пса? А сегодня? А если кормили неподходящей ерундой цуцык сдохнет, и кто будет виноват? Он, Вован? Тоже мне, подкинули подарочек! Пускай выпускают скорее, надо потолковать насчёт собаки с этим, Жекой…"

Щенок покружился, устраиваясь поудобнее, и затих, прижавшись к бедру сидящего на ворохе мятых бумаг Краснокутского. От щенка было тепло ноге. Школа и болото за рассветным окном до краёв были наполнены пугающей, чужой тишиной.

"А Карнадут на говнюка не похож!" — подумалось Вовану. И стало стыдно за то, что ночью он отлил прямо в шкаф, на бумаги, на какие-то предметы, наверное, нужные сейчас, в их-то положении…

Хроники Насты Дашкевич. Как это было

Алина сказала, что для жилья лучше подойдут классы начальной школы на третьем этаже. Потому что четвёртый этаж — это для третьего дополнительная защита от холода, и окна в кабинетах начальной школы совсем недавно поменяли на новые стеклопакеты, и теперь в кабинетах на третьем этаже нигде не дует из щелей. Алина настаивала, чтобы обустраиваться начали немедленно, потому что в местном климате скоро школа выстынет и мы не обогреем огромное здание.

Она рассердилась, когда узнала, что окна второго, нижнего, этажа закрыли неплотно, хоть она вчера распорядилась следить за окнами.

Утром в коридоре нашли двух больших ужей.

Змеи растянулись вдоль плинтуса, так и лежали.

Матвей подбежал и схватил ужа, он думал, это кусок провода, и хотел нести наверх (Алина сказала собирать всё, что валяется, и сносить в кладовую в музее: там разбирались, куда положить так, чтобы потом не затерялось).

Матвей завопил, когда змея свилась кольцами у него в руке. А рядом с Матвеем всегда ходит Ксюша, потому что Алина приказала им не разлучаться. Алина вообще тревожный тип личности, хоть Таня Гонисевская говорит, что это неправда, и что Алина умная и прозорливая.

Когда Матвей испугался ужа, за компанию с ним испугалась Ксюша, и двое младшеньких подняли такой визг и крик, что мы летели со всех концов школы — все: и девочки, и ребята. Прыгали по лестницам вниз, на второй этаж, и мысли у нас в головах были самые чудовищные: что на детей напали местные вурдалаки, что в школу проникли хищники… всякое передумали, пока бежали.

Скоро в коридоре вокруг Матвея и Ксении стало тесно от народу, но пока разобрались, что к чему, змеи уползли и теперь их надо отловить.

Алина сказала, что, раз все собрались, нужно обсудить план действий на сегодня и на завтра.

Алина держится за главную, но почему-то, как только она начинает распоряжаться, мне становится тревожно. Всё-таки, было бы спокойнее, если бы нами командовал какой-нибудь солидный и сильный дядька. Физрук, например. Наших физруков в этой роли я не представляю: они старые, нервные и не кажутся сильными. Нет, наши учителя физкультуры были бы хуже Алины. Но я видела, были другие мужчины, которые приехали с футболистами. Пусть бы они командовали ребятами.

Что теперь думать? С нами только Алина.

Алина мелкая, некоторые девочки выше её. Она умеет ставить людей на место, она правильно говорит, но она какая-то слишком дерзкая и наступательная, и я замечаю странный блеск в глазах всех этих футболистов, когда они смотрят на Алину, когда она без остановки отдаёт распоряжения.

А хуже всех дружки Краснокутского.

Они уселись на пол отдельно и демонстративно докуривают последние сигареты. Я слышала, как они обсуждали возраст Алины, и один сказал, ей двадцать два года, и это точно — ему говорил Вован.

Вчера пьяного и буйного Краснокутского затащили в класс информатики и закрыли решетку. Решётка вставлена в дверной косяк, по типу, дополнительная дверь, и закрывается на висячий замок. Кабинет информатики на третьем этаже, то есть, в нашем случае — на втором, но Краснокутскому некуда бежать: прямо под окнами топкое болото. Видимо, ужи просочились из болота по стенке в северное крыло школы и разлеглись, прикинувшись шлангами. А ещё на окне видели распластавшуюся по стеклу лягушку…

Так вот, мы сбежались к орущим младшим детям и остались послушать очередные Алинины инструкции.

Все сидят группами, своими командами. Девятиклассники из нашей школы держатся вместе, отдельно от одиннадцатиклассников и ближе к нам. А мы, девочки, рядом с Алиной, за её спиной, и почему-то всегда у стеночки. И я гоню от себя мысль, что будет, если однажды Алине скажут в лицо: "А пошла бы ты!.." И начнут поступать по-своему. Я боюсь этого "по-своему", потому что, мне кажется, "по-своему" — это что в голову взбредёт.

Мне не нравится гимназист, который вертится вокруг Алины, и во всё суёт свой нос, как будто без него не обойдутся. И мне не очень-то нравится, как посматривает на меня тип из четвёртой школы: тот самый бритоголовый типчик, который вчера выпрыгнул в окно и завяз в болоте. Я сама не видела, но все об этом говорили. Он кое-как отмылся и ходит в этой своей затрапезной футбольной форме до сих пор. Немного жалко его, конечно, — во что он может переодеться? — но чего он на меня вечно смотрит? И со своими ребятами переговаривается. Разбойник какой-то. И лысый.

Вчера вечером мы расположились спать в классах: вынесли парты, настелили на пол толстый слой макулатуры — газет и книжных листов. Перед этим сосчитали все шторы, жаль, их не очень много, в большинстве кабинетов висят дурацкие бесполезные жалюзи. Но на наше счастье шторы кое-где завалялись в шкафах и мы собрали тридцать штор — это как раз всем укрыться, если лечь спать парами, нас пятьдесят четыре человека. Алина распорядилась, что один класс будет спальной комнатой для девочек, один — для девятиклассников, и два класса пусть занимают себе под спальни "взрослые", это она имела в виду футболистов. Но футболисты сами собой разделились не на две, а на три группы, и заняли три класса. Друзья Вована — отдельно, и оставшиеся двадцать человек поделились неравномерно: с Карнадутом и его друзьями набраласьгруппа тринадцать человек, они заняли кабинет русского языка. Семь гимназистов с Еликом, своим капитаном, перетекли в кабинет истории. Я записываю это так подробно, потому что Алина поручила мне вести 'бортовой журнал'. Случай нетипичный, сказала она, нужно делать записи и беречь их. Кроме того, она внушает нам мысли об ответственности. Мы должны иметь документ, который в будущем будет доказательством в спорных вопросах. В каких именно, она не стала приводить примеры. 'Мы выпали не только из времени, — сказала она. — Мы выпали из привычного правового поля'. Таня Гонисевская кивнула. Таня заодно с Алиной.

Так вот, вечером мы все в обязательном порядке "сходили до ветру", по словам Алины. Перелезали через подоконник кабинета английского в сосновый лес, который стоит над болотом и корнями растёт чуть ли не из подоконника.

Снаружи было промозгло и холодно, так холодно и сыро, что зубы сами по себе принялись стучать. И темно — хоть глаз выколи. Лес тревожно шумел. Было жутко, и я старалась не всматриваться в темноту. Никогда не думала, что деревья так сильно раскачиваются и скрипят, а в их кронах громко воет ветер; не просто воет, а высвистывает, и потом, разогнавшись над болотом, шумит камышом и кажется, это буря шумит…

Мы вернулись в школу и поднимались наверх с таким чувством, как будто вернулись домой. В школе было тепло по сравнению с тем, что творилось за стенами. В пролётах западной лестницы, по которой нам идти на четвёртый этаж, горели аккуратные маленькие костерки из деревянного хлама: какие-то спинки от стульев, дощечки. Костерки бросали свет на ступени. Другого освещения у нас нет. У Алины есть свечи, она их хранила для вощения бумаги и создания разных эффектов во время рисования, но Алина заявила, что будет беречь свечи на случай непредвиденных обстоятельств.

А ещё в школе нас много, и от этого уютнее, и не страшно, и пахнет людьми. Хоть в основном, это запах кое-чьих носков.

Бритоголового футболиста из команды четвёртой школы зовут Денис. Он к ночи переоделся в чистые спортивные штаны и ветровку, правда, ветровку напялил на голое тело. Он подкараулил меня в коридоре возле спальни девочек. Он затаился в нише у двери класса и, когда я проходила, тихо позвал: "Наста, послушай!" — и взял меня за руку, не очень резко, но достаточно сильно потянул в нишу. Я остановилась возле него, хоть и не собиралась. В нескольких метрах от меня, в жестяном тазу, в котором технички разводили летом краску для полов, в этом тазу горел костерок. Сновали люди, всем что-то нужно было выяснить перед тем, как разбрестись по спальням. Мне нечего было опасаться, и я стояла в тёмной нише, недолго, пока Денис называл своё имя и дышал, и молчал. У него горячая рука, а кожа ладони обветрела — значит, стирал одежду в холодной воде ручья, вот руки на ветру и обветрели и стали шершавыми. Он уже пах немного, чуть-чуть, по-мужски, непривычно, резко и тревожно. Нам всем пора принять душ. Я стеснялась. Вдруг и я уже пахну ему — понимаете… Мне было неловко, я хотела уйти скорее к девочкам, на нашу территорию. Нам, девочкам, лучше отдельно… Я выслушала его имя и сказала, что мне пора, и отодвинулась. Думаю, Денису просто нечего было сказать мне; о чём нам говорить? А теперь он с меня глаз не сводит.

Утром я встретила его уже несколько раз, хоть время ещё раннее, восемь часов утра. Я подумала над этим и, выбрав момент, сказала Алине, что один парень слишком старается обратить на себя внимание.

Алина спокойно посмотрела мне в лицо серыми глазами. Если бы я почувствовала, или просто уловила любопытство или насмешку, или тень любопытства и насмешки в её глазах, я бы, наверное, перестала ей доверять. Но она смотрела на меня очень серьёзно. Она меня выслушала и сказала, как всегда, конкретные слова:

— Настасея, я бы тебя попросила сшить этому Денису что-нибудь тёплое. Завтра ему идти на охоту, добывать пропитание. Ты умеешь шить?

Я научилась строчить на машинке, но не знаю, как шить тёплые вещи на парня. Но я люблю вязать, и я сказала об этом Алине.

Она ответила:

— Умеешь вязать? Это здорово. Спицы есть, полно. Есть и нитки. Выбери себе нужные спицы и пряжу. Ты первая говоришь мне, что умеешь вязать. Знаешь что, собери всю пряжу, какую удастся найти, и пусть это добро станет твоей заботой. Ты будешь распоряжаться нитками и спицами. Иметь своё имущество в любых обстоятельствах неплохо. Если бы ты согласилась взяться за вязание ковриков из всякой бросовой ерунды — тоже было бы супер. Нам нужны спальные коврики. Ещё всем нужны тапки, подумай, как бы связать их из чего-нибудь, что не будет истираться. Обувь мы не умеем делать, поэтому ту, что на ногах, надо поберечь. Ребятам придётся сушить свои кроссовки, пусть бы у них было что-то, во что они смогут переобуться дома.

Я услышала слово 'дом' и шмыгнула носом, и слёзы сами набежали глаза.

Потом она сказала, что в кабинет домоводства пойдём после обеда. Я кивнула. Почему-то я ей благодарна. Они видит всё наперёд. И она права.

Я стала ждать послеобеденное время. Не знаю, из чего и как мы будем шить тёплую одежду, но это интересно. Этим хочется заняться. Надоело кутаться в шторы. Мы с девочками одеты, как древнегреческие коры: по совету Алины завернулись в льняные шторы, на плече завязали концы полотнища большим мягким узлом, перепоясались ремешками, хоть и без ремешка штора неплохо держится на фигуре и не слишком сковывает движения, особенно если слегка распустить её, чтобы неплотно спеленала туловище. Так и ходим. Выглядим не слишком страшно, и телу тепло. А то уже начинали дрожать в своих нарядах делового стиля "светлый верх — тёмный низ". Можно было одеться в пиджаки учительниц, собранные по кабинетам, но мы не готовы кутаться в чужие вещи. Да и пиджаки учительниц всё равно для нас большие, и немодные.

Парням проще: они в спортивных костюмах, у них есть спортивные трусы и футболки, с длинным рукавом футболки, между прочим. На ногах у них кроссовки, а в кроссовках ступням удобно и тепло, как раз по сезону. Они прихватили футбольные бутсы, тоже неплохо. У них есть кепки, у кое-кого трикотажные шапочки. У некоторых есть куртка или ветровка. Да, их одежда практичнее наших нарядов…

Но потом я представила, что футболисты выберутся в лес в дождь и туман и, наверное, уйдут на рассвете, ведь охота, кажется, всегда происходит ранним утром. Им нужно будет сидеть в засаде, наверное, они промокнут. Часть парней собираются в разведку — осмотреть окрестности, и уйдут далеко, и могут не вернуться до ночи и остаться ночевать в лесу или посреди болота, на ветру… Я содрогнулась. Я поняла, что должна сшить Денису хорошую тёплую вещь. До обеда нечего терять время, от меня пока ничего не требуется, я вполне могу начать вязать тёплый шарф прямо сейчас. Пригодится. Даже если успею связать совсем короткий шарф — всё равно, пригодится, у кое-кого шея будет в тепле.

Очень занимал мысли будущий обед. Мы все страшно голодные. Голодные, немытые и заношенные, хоть прошли всего-то одни сутки. Мы сидим в коридоре, в котором двое детей видели двух ужей. Мы сидим вокруг Алины, и смотрим ей в рот. И ждём решение наших проблем.

Нет Владика Карнадута и его друзей, Адамчика и Жени: тех, которые завалили вчера пьяного Краснокутского и его дружков. Я бы, пожалуй, сшила одежду Карнадуту. Но всё свидетельствует о том, что о Карнадуте с радостью позаботиться практически каждая девушка. Вот и пусть… Денис на вид сильнее Карнадута, и он — капитан команды четвёртой школы. И он, я уже проследила, не общается с друзьями Вована. Я это одобряю.

Алина рассказала о том, что против долгих холодных зим у людей было одно средство: жить вместе, просто потому, что так теплее и легче. Времена бывали разные, бывало, мужчины уходили из селища, а возвращались не все и не сразу, и снега заметали все пути и даже входы в дом; и люди болели, слабели, и если запаса дров не хватало, обогреть жильё как следует им не удавалось. Поэтому было спасением жить большой семьёй и заботиться друг о друге.

— Дикарство! Я не хочу, не хочу, не хочу! — хлюпнула носом Вероника и уткнулась лицом в коленки.

Алина поднесла Веронике под нос фартучек, взятый из кабинета домоводства. Вероника влажно высморкалась, а Алина сказала:

— Ээ, у тебя, кажется, поднимается температура.

Все заволновались. Скоро на нас накинутся болезни, мы умрём, ослабевшие, голодные, холодные, потерянные и забытые, от какой-нибудь чумы!

— Надо отделить эту, она заразная! — завопил Макс, друг Вована.

Вероника забилась в истерике:

— Не трогайте меня! Я не заразная!!!

Алина сказала ей:

— Я никому не позволю тебя обидеть. Сейчас распределим работы, и я за тобой поухаживаю. А ты, Максим, научись принимать ситуацию. Ваш иммунитет позаботится о вас ещё лет пятнадцать, вы переживёте все болячки. Конечно, если…

Её голос потонул в общем пессимистическом хоре. Кто-то крикнул:

— Как это, лет пятнадцать?! Мне будет тридцать два, и что? И конец иммунитету? Я подохну не сейчас, а через пятнадцать лет? У меня дядя — ему тридцать три, он по дискотекам ходит, и на байдарке загребает…

— Ты будешь жить долго и счастливо, — ворчливо отмахнулась Алина.

Раздались нервные смешки, но, чувствовалось, все хотят её слушать. Она говорит обыкновенные вещи, но это как-то успокаивает нас.

— Мы должны пережить без потерь первую зиму, возможно, год. А потом вы сами увидите, как уверенно заживём и многому научимся. И, я надеюсь, нас отпустят.

— Как в игре. Переведут на другой уровень, — догоняли Алину голоса со всех сторон

— Почти, но немного не так. Мы будем играть свою игру, не ту, которую нам могли бы навязать. Может, мы здесь ненадолго. Но жить надо так, как если бы мы здесь оказались навсегда. Ко всему человек привыкает. Мы всё-таки не в пещере, а в крепких сухих стенах, у нас полно сокровищ в виде мебели и вещей, и нас много…

— …пока много… — недовольно буркнул себе под нос гимназист, но вовремя смолк, заметив, как зло и настороженно покосились в его сторону. Всех грызла тревога. Все боялись думать о завтрашнем дне. Алина одна не боялась планировать будущее и знала, что делать сейчас.

Алина сглотнула.

— Лекарства, которые мы собрали, прибережём для раненых. (Все вздрогнули). Еду добудем охотой и рыбалкой. Сегодня решим проблему с водой: воду из ручья нужно кипятить, хранить отдельно только для питья и не загрязнять. У нас проблема с сохранением тепла; нужно утепляться и утеплять классные комнаты, которые мы превратим в жилые. И главная проблема: если что-то должно быть сделано, то каждый обязан делать это без возражений. Если что-то запрещено, то запрещено безусловно. Я не стану спрашивать, кто вчера закрывал окна второго этажа, и почему они оказались приоткрытыми. Но зимой из-за такой мелочи мы можем погибнуть. И змей теперь придётся выловить и выдворить, иначе они окажутся где угодно, даже в постели.

Все загалдели, переваривая неприятную перспективу проснуться с гадом на теле.

Алина дала нам пошуметь.

— Предлагаю назначить караул. Стражам особенно тщательно контролировать нижний этаж, окна, и следить за огнём в светильниках на лестнице. Пока костерки будем разводить в тазах, но в ближайшее время нужно слепить небольшие печурки. Кто найдёт поблизости глину и камень — окажет нам неоценимую услугу. Заступать в караул будем все, по очереди. Думаю, дежурить надо парами; пока никакой угрозы нет, вполне достаточно двух человек, чтобы наблюдать за порядком. Стражам глаз не смыкать — ни днём, ни ночью.

Потом Алина сказала, что в школу легко попасть через крышу, это минус. На крышу выходят окна спортзала и технические выходы со всех четырёх лестниц. Окна спортзала нужно утеплить, иначе холод проникнет в спортивный зал, а зал у нас — внутренне помещение и имеет общие стены со всеми этажами. Если не утеплим спортзал, скоро станет холодно везде, а нам нужно греться и сушить вещи. Желательно укрепить окна, которые выходят на крышу, или лучше заложить их чем-то, и понадёжнее. И для этого снова нужна глина. Технические выходы с лестниц на крышу сейчас закрыты на замки, поэтому важно, чтобы они всегда оставались закрытыми.

Некоторые ребята стали шуметь, что мы обсуждаем меры защиты от Кин-Конга. Алина невозмутимо продолжала:

— Медведи хорошо лазят по деревьям. На восточном холме деревья растут вплотную к стене и медведь-шатун вполне может оказаться на крыше. Местные люди тоже могут воспользоваться этой дорогой и проникнуть к нам, если не в окна, так через верх. Мы же не знаем, кто хозяин в этом краю. Но сегодня не крыша главное. Послушайте, котятки (она говорит "котятки", когда на уроке хочет приструнить класс, и её "котятки" — это когда строго сдвинуты брови и голос угрожающий), половина ребят будут каждый день уходить за добычей, иначе нам не прокормиться. И ещё нужно делать припасы на зиму.

Алина глянула на нас, девочек.

— Девочки займутся собирательством. Будем искать всё, что можно съесть или сохранить. Мы не знаем, когда выпадет снег. Мы не знаем, в какой сезон нас занесло, но, чувствуете, здесь заметно холоднее, чем было… хм, там… в нашем вчера. Таня, у биологов надо найти сведения о лекарственных растениях. Пригодятся учебники, журналы, доклады, гербарии: ищите информацию везде, она есть в кабинете биологии, я уверена. Слава Левант и Игорь Ковалёнок, о вас сказали, что вы мастера, поработайте с дверями, которые пока не удалось открыть. Всё, что найдёте — под опись.

- Я перепишу всё! — подскочил с места гимназист.

— Ты, Елисей, запишешь всё, — с нажимом повторила, глядя на него снизу вверх, Алина Анатольевна и мне показалось, что она тоже не симпатизирует гимназисту.

— Сегодня ты, завтра другой побудет смотрителем казны. Казны у нас нет, но всё, что отыщем — наше добро, а добро счёт любит. Ребята поставят тебя в график на охоту и на рыбалку в другой день.

Гимназист фыркнул и даже скривился: его не устроила перспектива, обрисованная Алиной. По-моему, он скоро начнёт возражать и ругаться с ней. Он не хочет ходить в лес, и кто-то из девочек слышал, как он верещал от страха, когда с куста ему за шиворот пролилась вода, а под ногами шевельнулась, взметнув опавшую хвою, гнилая палка.

Максим, друг Вована Краснокутского, крикнул:

— Жрать когда будем?

— Когда добудете рыбу или дичь, я так понимаю.

— Сама себе лови! — засмеялись друзья Краснокутского и некоторые ребята из команд разных школ. — Мы себе наловим!

Алина медленно, словно в раздумье, повернулась к Максиму, и негромко, с расстановкой, покусывая губу и глядя куда-то в угол, поверх голов, произнесла:

— Мы, женщины, и мы не сможем охотиться. Если не будет мужчин, готовых делиться с нами, мы умрём первыми. Так было всегда. Не потому, что мы не хотим охотиться, нам просто не по силам эта работа. И ещё. Кому-то нужно варить мыло, стирать и поддерживать чистоту, иначе запаршивеем и будем маяться от инфекций. Нужно готовить еду, обшивать людей, чинить одежду, сохранять тепло. Придётся лечить — будем лечить раненых. Принесёте детёнышей животных — будем ухаживать за ними.

Потом она переменила тон:

— А насчёт обеда я вас обрадую. Сейчас на холме в лесу варят на кострах всё, что удалось найти и добыть. Будет суп, даже с солью, и будет сладкий чай — вдоволь чая. Так что обедаем в последний раз вместе, а потом разделимся для работ…

Все заволновались, в коридоре поднялся шум, и кое-кто рванул в сторону кабинета английского языка, через который мы выходим в лес. Но бритоголовый Денис и его команда неожиданно встали на пути этих шустряков, и не дали им бежать к кострам за обещанной едой. Даже возникла небольшая потасовка. Из западного крыла, где мы заседали, путь в кабинет английского только один — по узкому коридору, метра полтора шириной, потому что сюда выходит задняя стенка спортивных раздевалок, вот почему в этом месте коридор очень узкий. У команды четвёртой школы легко получилось перекрыть его, и они явно заранее приготовились сдерживать толпу.

Все вели себя по разному: девятиклассники галдели, однинадцатиклассники спорили и наскакивали, и я расслышала, что некоторые совещаются — не отделиться ли им, заняв часть школы? Другие обсуждали что-то, но тихо, и девушки, похоже, входили в их планы, потому что они всё посматривали в нашу сторону.

Я сбегала на четвёртый этаж за одеялами, Алина попросила.

У нас есть два одеяла — тёплые, настоящие, немного заляпанные краской, но это пустяки. Так вот, когда я вернулась с одеялами в руках, я увидела толпу как бы со стороны: взгляды и выражения лиц. Я даже немного задержалась на ступенях лестницы, внимательно изучая людей в коридоре. И парни показались мне какими-то прозрачными в своих намерениях, потому что я смотрела на них словно глазами постороннего. Я как будто научилась понимать их сущность. Вон те — робкие. А у этих — в голове ветер. А этим не нравится подчиняться…

Сделав такое открытие, я протолкалась к Алине, к Веронике и другим девочкам. Вероника истерила: рыдала в голос, открыв рот и откинув назад голову, не стесняясь своего насморка. Алина почему-то от её рёва рассердилась, замахала на девочек фартучком, которым утирала Веронике нос, и погнала нас в сторону кабинета домоводства, как маленькое стадо. А спина у Алины была неестественно прямая. Денис и его парни расступились и пропустили нас, потому что путь в кабинет домоводства тоже шёл по узкому коридорчику, хоть идти до двери нам всего три метра.

— Алина Анатольевна! — вдруг крикнул, спотыкаясь на отчестве "Анатольевна", Дима Сивицкий. Наверное, он, как и все мы, в уме называл учительницу по имени и раздумывал, как к ней обратиться: по имени, или по имени с отчеством. Сивицкий сказал:

— Я пойду на охоту и буду делиться… — Дима покраснел, слова дались ему с трудом, а парни вокруг смеялись: "Делиться и размножаться!"

Дима вытерпел их насмешки, потому что заметил, что Денис и его команда не смеются над ним.

Он договорил:

— Распоряжайтесь, Алина Анатольевна! Нам самим заседать будет некогда. У вас лучше получится, вы у нас одна такая… предусмотрительная. — Сивицкий оглянулся на парней:

— А что? Она говорит по делу!

— Мне нужны полномочия! — громко и решительно заявила Алина и вернулась от двери в кабинет домоводства в толпу парней.

Мы, девушки, остались в кабинете, потому что футболисты четвёртой школы держали коридор, да и не хотелось нам обратно в толпу. Но мы слышали всё через раскрытую дверь.

— Это матриархат! — петушиным тенорком кукарекнул кто-то. — Я не согласен!

— Собери свою команду несогласных, потолкуем, — мрачно посоветовал ему Денис.

— Мы — команда! — заявил Макс из компании Краснокутского.

— Вы команда на охоте, или на трёх этажах?

— Мы — банда! Отбираем добычу у тех, кто принесёт добычу! — Макс сказал это не слишком уверенно и хихикнул. Типа, клоун я, чего с меня взять? Вчерашние собутыльники, наверное, ткнули Макса в бок, потому что он стал ругаться и отмахиваться.

Пока в коридоре выясняли отношения, из лесу в школу вернулся Адамчик, которого с утра не было.

Мы столпились в дверях. Адамчик, который на самом деле Влад, но Владов у нас несколько, и потому их зовут больше по фамилии, чем по имени, так вот, этот Влад Адамчик кивнул нам. Подошёл к Денису и негромко сказал, что обед готов, женщины могут идти к кострам.

Он назвал нас женщинами, мне было неловко слышать такое о себе. Впервые меня кто-то назвал "женщина".

Девочки тоже закраснелись и немного поартачились. Но деловой Денис скомандовал нам идти и энергично помахал ладонью Алине Анатольевне, а когда она, недоумевая, придвинулась ближе к нему, он подхватил её под локоть и с извинениями вытащил из толпы, силой заставив присоединиться к нашей стайке.

— А власть делить будете после обеда, — буркнул он Алине на ухо, чтобы никто в толпе парней не слышал.

Алина хотела что-то возразить. Она разозлилась, ей очень не понравилось, что к ней прикасались, дёргают и приказывают. Но она передумала ставить на место Дениса и, вздёрнув подбородок, серьёзная, стала перелазить за нами через подоконник в лес.

В лесу меж четырёх тлеющих больших костров было тепло. Там заправляли Влад Карнадут, которого уже успели прозвать "Боксёр", Адамчик (он футболист) и Женя Бизонич, тоже боксёр. Его зовут Бизон. С горячими чашками чая сидели на двух стульях, вынесенных из класса, прижавшись боками друг к другу, Ксюша и Матвей, гордые, что их допустили в свою компанию старшие. Детей успели покормить, поэтому у них был довольный вид.

Мы зачерпнули из ведра каждая себе в тарелку уху. С хлебом было бы вообще чудесно, но хлеб съели вчера. В ведре варилась рыба, маленькая и средних размеров, немного грибов, чуть-чуть картошки, попадались крупы из кабинета биологии и мелко порубленный корень петрушки. Там плавал лавровый лист, и всё варево было приправлено солью и даже перцем. Вёдер с супом было четыре — целых четыре закопченных снаружи ведра с едой. И над ними курился пар. Неплохо. Чай вообще показался восхитительным: он был наваристый и сладкий, он уже чуть-чуть остыл, и на поверхности чая плавали упавшие в него комары. Алина раздала по половинке печенья. Эта крошка показалась вкуснее всех тортов, перепробованных в прежней нашей жизни. А из окна уже лезли девятиклассники: их, как и нас, пропустили на обед вперёд. Им предложили вымыть тарелки в ведре с водой, и налить себе супу. Некоторым вымыли свою тарелку девочки — просто из любви к порядку. Кто-то торопливо сполоснул посуду сам, а один мальчишка просто схватил тарелку, плеснул в неё суп и принялся жадно есть. Потом он втихаря налил себе ещё супу.

Мы справились с обедом быстро: пяти минут хватило. Допили чай и уже уходили в школу, когда озверевшая толпа прорвалась сквозь заслон в коридоре и, страшно ругаясь, хлынула через подоконник наружу, к кострам. Лесной бугор здесь вровень с подоконником, и, когда выбираешься из школы, получается, вылезаешь на четвереньках. Мы поняли, что нам лучше не смотреть на безобразие у окна. Получится ли пообедать ребятам Влада Карнадута и команде Дениса? А ещё в лесу оставалась Алина, и мы ждали её возвращение, чтобы узнать, что происходило вокруг костров? Сами благоразумно решили не соваться туда, чтобы не потерять веру в людей.

Мы в школе уже начали беспокоиться, потому что ругня вокруг костров продолжалась, парни орали до хрипоты, а ни Влада, ни Дениса и их друзей не было слышно в этом оре, и в школу они не возвращались. Потом вернулась Алина с детьми. Она водила их искать грибы, и дети нашли несколько красивых и душистых подберёзовиков, и снова были довольны. Выяснилось, что Алина не успела с детьми вернуться в школу, когда навстречу ломанулась голодная орава. Конечно, Алина, как и мы, решила уйти с глаз долой, и подальше. "Голодные взбесившиеся мужики!" — произнесла она, опускаясь на стул, и впервые назвав мужиками вчерашних своих учеников. Мы почувствовали, что, да, вот такая она — новая правда; теперь нас с ровесниками разделяет наша разнополость. Алина рассказала, что эта орава налетела на вёдра с супом, большую часть еды расплескали и опрокинули, немало чая тоже вылили мимо ртов и, передравшись, все остались голодными и теперь ругаются. А Карнадут увёл ребят из четвёртой школы подальше в лес, где у него была припрятана запечённая на углях рыба. Карнадут позаботился о том, чтобы те, кто наводил порядок в толпе и сдерживал стадо, пообедали, для них и припрятал готовую рыбу: Алина ему подсказала подумать заранее об "заградотряде", и он поступил по её совету.

Алина не произносила слово "стадо", но мне почудилось, именно это вертелось у неё на языке.

Потом я шила куртку из старого женского пальто чёрного цвета, которое трудовичка Валентина Викторовна начала распарывать для очередного своего творческого проекта, но успела только выпороть воротник из меха "чебурашка". Пальто было немаленького размера, но рукава короткие, требовалось удлинить. Я пришила воротник на место, Алина посоветовала распороть пальто в проймах и расширить линию плеч, и показала, как это сделать. Пришлось повозиться. Потом я пристрочила снизу к рукавам куски гладкого меха, опять таки, из запасов учительницы, забившей большой шкаф в подсобке кабинета старыми вещами, которые служили ей материалом для поделок. Потом я додумалась настрочить сверху на пальто кожаную кокетку, защищающую плечи от дождя. Потом я подумала о лысой голове Дениса, и из четырёх небольших кусков меха скроила вполне достойную шапку. Получилось вполне стильно: чёрное пальто, мех на рукавах, мех на воротнике, и шапка из того же меха…

Я разглядела в шкафу тёмно-серые шерстяные штаны и принялась удлинять их, потому что большинство ребят высокие, и Денис тоже. Я настрочила на штаны кожаные заплатки на колени и сзади, на седло, как сказала Алина. Девочки шили из кусков плотной брезентовой ткани жилеты, утепляя их с внутренней стороны подкладкой, состроченной из мелких лоскутов драпа. Большие куски ткани пока отложили, чтобы после кроить из них одежду.

Мы работали, головы не поднимая, но успели не всё, что задумали, потому что темнеет осенью рано. Алина даже расстроилась, и ругала себя за то, что совсем забыла, что теперь рабочий день будет зависеть от светового дня.

Я решила, что вполне смогу вязать даже при свете костра, и пошла занимать место у огня с начатым шарфиком и спицами в руках.

Костры снова развели в тазах на лестнице и возле спален, чтобы можно было передвигаться. Остальная часть школы погрузилась в кромешный мрак.

Когда все совершили обязательную вылазку в лес перед сном, первые стражи, а дежурить назначили девятиклассников, плотно закрыли окна в кабинете английского, и Алина объявила, что до рассвета, если кому-то приспичит, должен выходить только с разрешения стражников. А стражники должны проследить, чтобы человек вернулся из лесу. Если кого застанут, когда он мочится в угол, будут наказывать.

В темноте делать было нечего, все снова собрались в коридоре на четвёртом этаже, где были временные спальни, потому что до обустройство третьего этажа ни у кого руки не дошли. Уселись вокруг костра, горящего в тазу. Слово взял Владик Карнадут. Он сидел напротив Алины, их разделял огонь. Теперь все смотрели не на Алину, а на Карнадута и на его друзей: на Адамчика и Жеку Бизона, и на сидевших вокруг Карнадута футболистов четвёртой школы во главе с Денисом. Их тринадцать, и у них уверенный вид, чувствовалось, что они — команда и знают, что делать. А остальные парни — сами по себе и, хоть и рыскали по лесу до самого вечера, похоже, мало чего раздобыли, и были злые и голодные. Из голодной толпы кто-то поторопил: "Давай, Карнадут, говори!". Я с удивлением узнала голос Вована Краснокутсткого. Значит, протрезвевшего Вована уже выпустили из кабинета информатики. А мы, девочки, не знали. Мы были очень заняты в кабинете домоводства.

Влад Карнадут сказал, что завтра готов показать, как ловить рыбу в ручье. Карнадут заметил, что голодные сами виноваты — не смогли поделить готовый обед. И он назвал десяток ребят, которые пойдут с ним, и наловят рыбы на всех. Ещё десять человек будут заготавливать дрова для обеденных костров, плюс стаскивать хворост на первый этаж, чтобы было под рукой сухое дерево. Алина при этом довольно кивнула: делать запасы — её любимая фишка. Она просто двинутая на мысли о всевозможных запасах.

Ещё десять ребят, сказал Влад, пойдут собирать орехи. Заросли лещины нашли Адамчик и Женя, но идти туда далеко. Влад предупредил, что собирать орехи надо со всей ответственностью, до самого обеда, и для всех. А ещё, сказал Влад, пять человек останутся в школе, чтобы изобрести орудия для охоты, а через сутки отправятся в дальнюю разведку и, если повезёт, на поиски зверя.

— Вот такие у нас дела, — подвёл итог Карнадут. — Как будем делиться на команды? По жребию, по школам, или добровольно? Да, я забыл сказать: обедают сначала девушки и дети, потом парни из девятого класса, а потом — все остальные. У нас тарелок и ложек на всех не хватает.

— Львы едят первыми! Добытчики всегда едят первыми! — раздался голос одного из гимназистов.

— Так и будет. Но не раньше, чем станем добытчиками. А пока Денис Понятовский и его ребята будут следить, чтобы соблюдали очередь на обед.

Вот так Денис занял комендантскую должность.

— Не слишком-то они проследили! — закричали недовольные.

— Всё идёт как надо! — поднял руку Денис. — Кого надо, того мы сегодня накормили. Завтра вы или научитесь подходить к котлам по-человечески, или снова уйдёте голодные и с синяками.

— А мы выйдем из лесу! — хмуро заметил друг Вована, Толян. — Не удержишь!

— А ты не при, — добродушно заметил ему Вован Краснокутский. — Жрать все хотят. Пускай пока так. Бабы пусть первые поедят, и для нас чтоб посуду помыли, я после чужих слюней есть не собираюсь. И вообще, пусть подносят нам еду и прислуживают: это их бабское дело.

Алина чуть не захлебнулась от возмущения, уставилась на Вована и даже приоткрыла рот, но передумала, только зло цыкнула. А Вован знал, чем её можно достать, и сидел, ухмылялся, на Алину глядя.

Карнадут пропустил выпад Краснокутского мимо ушей. Его заботило, как футболисты разделятся на группы для завтрашних работ. Тогда Алина вскочила с места — тонкая, ломкая, в свете костра глаза блестят, вокруг глаз тёмные круги. Алина выпалила:

— Рабство для женщин значит только одно: вы нам не сможете доверять!

— И чтооо? — потянул Макс и почесался.

— Да, и что вы сделаете? — неожиданно поддержал Макса Елисей, гимназист. Я на него внимательно посмотрела, и мне показалось, Елик срочно ищет себе покровителей и новую стаю. Потому что команде гимназистов он был никудышный лидер, и вообще, бросил своих ребят, был занят исключительно своими планами — как бы втереться в доверие и стать правой рукой Алины. А она дала ему понять, что на охоту Елисей пойдёт как все, и прочие мужские заботы будет разделять с ребятами, а не с девочками. Прозрачно так намекнула. Гимназисты тоже его раскусили, отвернулись от Елика, объединились с девятиклассниками и теперь кучкуются вместе, образовав серенькую, но многочисленную группировку.

Все, затаив дыхание, ждали, что ответит Алина.

А Алина вдруг изменила свою повадку, скинула с плеч пиджак какой-то училки, скрывавший её фигуру, а фигура у Алины красивая, да. И Алина, сама приветливость и обаяние, какой я видела её только один раз, на открытом уроке черчения год назад, — ответила. И, можно даже сказать, промурлыкала:

— Не будем ссориться, нам предстоит выживать вместе. Мы с девочками сегодня приготовили подарок. Не совсем подарок, но, в общем, очень нужные вещи для всех, кто будет ходить на охоту. Мы начали шить тёплую одежду и даже сменную обувь, и кое-что успели сделать, пока не стемнело. Но вы подумайте, как разделить вещи для завтрашней вылазки в лес. Мы сшили девять жилетов, а Настасея смастерила тёплую куртку.

В толпе послышался общий вздох одобрения и смешки, и стало понятно, что хитрая лисица Алина умеет не только командовать, выпучив глаза. Она всех просто обезоружила своей медовой вкрадчивостью. Настроение у толпы резко переменилось. Тогда я подумала, что мне будет неприятно, если куртка, которую я шила Денису, достанется кому-то другому. Это будет нечестно, ведь я старалась, чтобы ему было тепло. Если понадобится, пускай потом одалживает одежду своим друзьям, но получить мою первую куртку должен именно он. И я вскочила с места, и распорядилась своей курткой. Я быстро шагнула к парням четвёртой школы и всучила куртку Денису: прямо в руки ему втолкнула, и убежала к девочкам, спряталась за их спины, туда, куда не доставал свет костра. И не видела, как сильно покраснел Денис, и как хлопали его по плечам ребята, и что-то говорили. Потом ещё потратили немного времени, распределяя тёплые жилеты среди завтрашних добытчиков, а потом Алина сказала, что у Тани Гонисевской сегодня День рождения. И Таню поздравляли на разные голоса, и голоса эти тоже были тёплыми. Таня немного всплакнула о том, о чём мы условились не говорить, не вспоминать, и не писать в своих дневниках. Незнакомый парень из чужой школы хорошо играл на гитаре и пел. Он настроил гитару и посвятил Тане именинную песню и нашу любимую, "Три черепахи". Мы подпели. Потом Алина сказала, что пора спать, завтра много работы. И вдруг мы увидели дежурных. Они бросили свой пост и, оказывается, слушали песни, прячась за углом коридора. Алина попилила им мозги, приказала обходить этажи со смолистыми горящими палками в руках, и так — ночь напролёт. И прогнала дежурных.

Парень с гитарой попросил у Алины разрешения спуститься с именинницей Таней вниз, на сторожевой пост, чтобы ещё попеть немного, и чтобы ребятам не было скучно в первую ночь дежурства. И они ушли. За ними двинули за поворот коридора, да там и остались и принялись что-то тихо обсуждать Алина, Влад, лысый Денис в моей дарёной куртке, накинутой на плечи, и Краснокутский (я удивлена!). К ним на цыпочках просочился Елик-гимназист. Я думала, они прогонят Елика. Нет, не прогнали. Вот проныра!

Куда-то подевалась Света, с которой я сплю под одной шторой. Я решила, что она тоже ускользнула вниз, слушать гитариста.

Сопел во сне "наш мужичок" — Матвей. Он спит в нашей спальне под одной шторой с Ксюшей и Алиной. Я скрутилась калачиком, чтобы не так ныл голодный живот, положила голову на подушечку, которую по-быстрому сшила и набила мятой бумагой, и сразу уснула крепким сном.

Дневник Алины. Выживание

Я разрываюсь от необходимости быть везде и сразу.

Они подначивают и поколачивают друг друга, что вполне укладывалось бы в рамки летучих подростковых разборок, но в условиях борьбы за выживание обиженные пугаются, ловят меня за локти и докладывают обо всём случившемся. Они понимают, бесполезно скулить и жаловаться, но им становится легче, и я киваю этим лузерам и бурчу что-нибудь духоподъёмное. Самые проблемные в этом плане девятиклассники. Они задержались в школе между сменами, потому что ждали завуча по воспитательной работе — вручить ей справки о состоянии здоровья, нужные для поездки на оздоровление. Они с диагнозами, от которых у меня волосы на голове встают дыбом. Кроме аллергии и хронического бронхита я и выговорить не могу то, что разобрала в их справках, собрав эти бумажки скорее по привычке, чем по необходимости. Они младше остальных парней на два года и не сплочены в команду, и потому именно на них направлены тычки старших ребят. Я посоветовала девятиклассникам по возможности держаться вместе, всех юбкой не прикрою. Юбки — это отдельная песня. Никогда бы не поверила, что буду несказанно рада такой одежде. Юбки шерстяные, длинные — до середины икры; собранные в складки по талии, синего цвета, с поперечными яркими полосками и с алой шелковой подкладкой. Извлекли мы их из костюмерной на четвёртом этаже. О костюмерной никто не знал, даже я не знала, в какой именно каморке находятся сценические костюмы. В этих юбках мы, молодые специалисты, на смотре самодеятельности отплясывали полечку в первый год моей работы, а через год танцевали кадриль, — тоже на учительском смотре. Отличная одежда в здешнем промозглом климате — народная, временем проверена. Когда открыли костюмерную, я бродила меж перекладин с вешалками-вешалками-вешалками — метра четыре висящих костюмов по обе стороны вдоль стен узкого, но длинного чулана, чувствуя облегчение от того, что хоть одна проблема на время отодвинулась. Я всё время думала, во что одевать, и как утеплять мой народ? Пока у нас самыми упакованными были Ксюша и Матвей: им в начальной школе собрали ворох одежды и обуви из шкафчиков. Кое-что из детского возможно было перешить на тонких девушек. И всё. Парням грозила перспектива ходить легко одетыми и в одной паре обуви. А в костюмерной мы нашли много полезного. Здесь выстроились белые танцевальные туфли всех размеров: удобные, кожаные, с ремешками-застёжками поперёк стопы. Плюс чёрные танцевальные туфли, тоже кожаные и совершенно новые. Плюс ворохи разномастного тряпья в мешках и картонных коробках: мягкие игрушки из гуманитарки, старая шуба из искусственного меха, четыре шинели, военные фуражки, пилотки, шапка из искусственного каракуля, солдатские штаны, два комплекта офицерской формы: китель и брюки, — о, театралы, как я вас уважаю! Нашлось серенькое пальто и фетровые шляпы, костюм Деда Мороза на синтепоне а, значит, тёплый. И, главное, костюм Деда был в комплекте с валенками — настоящими, высокими, белыми новыми валенками! Отдельно от валенок валялись целые и тоже новёхонькие галоши. В костюмерной оказалось столько годного добра, что ко мне ненадолго вернулся оптимизм. Девушки переписали всё, до последнего лоскута. Благодаря энтузиазму коллег-театралов и ещё руководителей кружков, мой народ, полсотни людей, могли выбирать: нарядиться им в костюм Юного инспектора дорожного движения, в форму Юного спасателя-пожарного, или составить гардероб из цветного, но разнообразного барахла КВНовской команды — те вообще ни в чём себе не отказывали, и костюмерная кладовая пухла от разнообразных и случайных вещей, нелепых, но годных. В нашем положении выбирать нам не приходится. Всё стало оцениваться исключительно по степени полезности.

Выздоровела Вероника. Чахнет Ангелина. Она лежит, укрытая ворохом одежды, и всё равно мёрзнет, хоть температура вернулась к нормальной. Когда девушки расходятся на болота или к обеденным кострам, Ангелина переходит в кабинет обслуживающего труда, где работают швеи, скручивается калачиком в двух составленных вместе креслах и дрожит, укутавшись в тряпьё. У неё нет аппетита, и девочки силой вливают в неё жидкую и слабо подсоленую уху — единственную нашу еду, не считая свежих орехов. Нам удалось вырвать из Ангелы признание, что она голодала две последние недели августа — хотела прийти первого сентября в школу с осиной талией. У неё сильное истощение, или авитаминоз, который Таня Гонисевская пытается лечить травами. Ангеле нужна еда, вдоволь белковой еды. Но с едой у нас скудно, рыбы вылавливают много, но и пожирает моё племя немало. Ребята ловят мелких птиц силками, но не доносят — съедают прямо в лесу; научились запекать их в костре, обмазав глиной, и съедают на месте, бессовестные… Впрочем, это бывает редко, им некогда отвлекаться на ловлю мелких птиц.

Вчера вернулись рыскуны. Так я назвала разведчиков местности, и слово прижилось. Не я его придумала; до меня тысячи лет рыскунами называли в наших краях тех, кто рыскал — обследовал местность. За несколько дней рыскуны Влад Карнадут, Игорь Ковалёнок и друг Карнадута, Влад Адамчик, — прошли километров тридцать на юг и столько же обратно, держась края дремучего леса и переходя вброд небольшие болотные речки и ручьи. В лес не углублялись, мешал бурелом. Край дикий и безлюдный. Никто из нас не готов к тому, что обычный лес средней полосы без вмешательства людей становится непроходимым. Ребята вынуждены были двигаться только по границе зарослей и болота. Они видели звериные тропы, терявшиеся в чаще, но пройти по ним не решились. Дошли до огромной реки. Возможно, это Днепр, такой, каким он был в первобытные времена. Дальше путь лежал по кромке крутого обрывистого берега. Они не встретили следов присутствия человека, хоть и опасались этой встречи, подготовленные мной к неизбежному: с жителями дикого края нам не сладить, придётся подчиниться. Ребята видели бессчётные стаи уток и гусей, но добыть их оказалось непросто — птицы предпочитали камышовые болота, подальше от края леса. Вскоре выяснилось, кто держит их в страхе: лисы и молодые волки выходят из лесу и охотятся на птиц. Парням пару раз удалось отобрать у лисов жирную утку и устроить пирушку. Они перебивались ягодами и орехами, жарили над костром грибы на прутиках, ловили рыбу — в общем, вернулись живые и здоровые, это главное. Устраиваясь на ночёвку, они стелили на землю свежесрезанный камыш, над настилом сооружали шалаш, скрепляя камыш верёвками (у нас немало верёвок из расплетённых канатов). Ночевали, охраняя по очереди шалаш (в чём я сильно сомневаюсь). Они обнаружили речную старицу. Когда-то это было русло речушки, но теперь оно, перегороженное бобровой плотиной, со стоячей водой, стало ловушкой для рыбы, пришедшей туда во время весеннего разлива. Ребята входили в воду и просто выбрасывали рыбу на травяной берег. Назад они вернулись, искусанные пиявками, но с богатым уловом. Моё племя устроило им радостную встречу, и в этот день у нас был не только обед, но и щедрый ужин — рыбу решили не экономить, да и старица находилась неподалёку. Ребята составили карту местности, отметили места, где жируют болотные птицы, звериную тропу к водопою, соляной камень, от которого отломили три куска. Обозначили место, где встретили медведицу с медвежатами, волков и лосей. Однажды кто-то могучий ломился сквозь бурелом в чаще леса. Решили, что зубр. На обратном пути, то есть, во время третьей ночёвки, Игорь Ковалёнок увидел, как низкие облака на юге приняли опаловый цвет и в просвете странных облаков, словно подсвеченных снизу, полыхнуло кроваво-красное зарево. Это случилось часа через два после заката. Ковалёнок — единственный свидетель странного пожара в небе. На то, что горел город или селение, было не похоже. Так гореть может только половина мира. Остальные разведчики решили, что это были зарницы. Но следующее утро было теплее обычного, болото вокруг школы снова окутал плотный туман; ощущался запах гари, но едва уловимый, мешавшийся с дымом наших кострищ.

Вторая команда рыскунов, отправившаяся на север, доложила, что в двух километрах от нас течёт ещё одна большая река. Я ушам своим не поверила: в этом месте в наше время было русло мелкого Ведрича, притока Днепра, и воды в нём было в самых глубоких местах по пояс. Я валилась с ног от усталости и обилия работ, которые должны быть сделаны немедленно, но заставила себя встать ранним утром в кромешной тьме вместе с разведчиками. Мы оделись потеплее, кто во что горазд и, лишь рассвело, ушли на север, перейдя через болото по намощенной тропе. Тропу сделали сами, для этого ребята утопили в топкое дно железные остовы парт. Остовы стали каркасом для бесчисленных вязанок хвороста и камыша, тоже утопленных в болотную грязь. Камыш рубили и вязали всем племенем, работали, не покладая рук, весь день, до заката, оставив в школе лишь дежурных у обеденных костров. Так мы намостили гать — дорогу по топкому месту. До того, как мы сделали дорогу, Краснокутский потерял здесь в грязи кроссовку и вынужден был взбаламутить болото в поисках своей обуви. Он и настоял, чтобы тропа была сделана, и немедленно, а вечерний Совет одобрил его предложение. Наверняка существовалидругие способы мостить тропу по грязи, но без парт нам пришлось бы трудиться дольше и тяжелее, забивая в болото колья, которые и обтесать-то нечем: у нас единственный топор и мы бережём его как зеницу ока. А тропа на север нужна. Иначе каждая вылазка на сухие бугры, тянущиеся до самой реки, начиналась бы и кончалась переходом через болото по пах в холодной илистой жиже…

…Уже достаточно рассвело, когда мы вышли к берегу, и я увидела эту реку.

Течение гнало свинцово-серую воду, закручивая буруны; водовороты отмечали глубокие ямы на дне, ветер вздувал рябь, волны беспокойно плескали в глинистый берег. Что-то мне напоминал этот берег… Я вспомнила, что у Ведрича, каким я его знаю, высокий правый берег порос сосновым лесом, и жители микрорайона зимой там катаются с горок на лыжах: с уступа на уступ древней речной террасы. Значит, когда-то, миллионы лет назад, река была и широка, и глубока, метров шесть глубиной, судя по крутизне берегового склона; потом река мелела, и уровень воды опустился на два-три метра, и так повторялось ещё и ещё, пока не остался ленивый поток. Чтобы могучая река к двадцать первому веку иссякла, одной мелиорации окрестных земель мало — должны пройти сотни тысяч лет, — вот о чём думала я, кутаясь в большой платок, потому что холодный ветер не стихал уже несколько дней и был над рекой особенно пронзительным. Ещё бы, здесь сходятся две великие реки: Днепр-то небось, никуда не делся, течёт километрах в пяти на восток от места, на котором стою. Есть где разгуляться сырым ветрам! Сколько же тысячелетий отделяют эту молодую и полноводную реку от мелкого Ведрича? Куда нас занесло?

Одновременно в голове крутилась одна навязчивая мысль. Она касалась пространственной ориентации нашей школы. Всё время я задавалась вопросом: почему именно школа попала во временную петлю? Не сыграл ли тот факт, что школа — компактное квадратное здание и точно указывает углами на четыре стороны света? Дело в том, что я знала ещё одно такое место: как раз за рекой, над которой сейчас стою, коченея на ветру и стуча зубами. Но расположено оно километрах в пятнадцати на север, на днепровском берегу. Двухэтажные корпуса летнего лагеря 'Солнечный' тоже были квадратными и тоже ориентированы по четырём сторонам света, — я знала это совершенно точно. Ещё студенткой, работая в этом лагере, я не раз проводила игру на местности с ориентацией по компасу, и знала все направления, размеры строений 'Солнечного' и их взаимное расположение. Лагерная территория, обнесённая высоким забором, — даже эта территория была строго квадратной в плане. Вряд ли вокруг лагеря когда-нибудь находились болота. Восточной стороной он выходил на древнюю речную террасу, и место для лагеря на берегу выбрано высокое — оттуда хорошо просматривался лесистый край и заречные низины. Чем была заманчива эта мысль и почему не отпускала? Лагерь ведомственный, хорошо финансируемый. С лета и до лета он пустовал, но отапливался круглый год: котельная с запасом солярки грела добротные корпуса. Там были цистерны для питьевой воды, артезианские скважины, насосы, генератор, система канализации и электросистема. И всё было рассчитано и на автономный режим (иногда буря повреждала электролинию, запитывающую лагерь). Был кухонный блок с электроплитами, стальными кастрюлями и другой не убиваемой и очень большой посудой. Там были кровати, матрасы, мебель, постельные принадлежности и полотенца в больших количествах, — тысячи полторы комплектов белья, — потому что в лагере отдыхали одновременно за смену пятьсот детей. Там было много стали, железа (одна ограда чего стоила: по периметру — километра полтора хорошо прокрашенных толстых железных прутьев двухметровой длины!) В смысле жизненно необходимых вещей, сырья и выгодного расположения это настоящее Эльдорадо, и оно могло бы обеспечить нам век железа до конца наших дней.

Вечером я выложила свои соображения в племени.

Объяснила, почему есть слабая надежда, что летний лагерь, как и нашу школу, выдернуло из одного времени и зашвырнуло в другой. Если петля времени прошла на определённой высоте и смела наш нижний этаж, — сказала я, — то местность, на которой стоит лагерь, наверняка находится выше этой отметки. Шутников из гимназии, вспомнивших о кривизне земной поверхности, я попросила не сорить мыслями: лагерь и нашу школу на окраине города отделяли каких-то восемнадцать километров, кривизну можно не брать в расчёт.

Некоторые ребята знали этот лагерь, и они поддержали моё предложение. Наше существование зависело от того, насколько тщательно мы исследуем местность вокруг, поэтому все высказались за поход. Через два дня решили отправить поисковую группу, которая попробует переправиться через реку. Все почему-то не хотели отождествлять реку с Ведричем и назвали её Большая река.

'Большая река'. Может быть, мы дичаем и язык наш беднеет?

Я решила не заморачиваться подобными мыслями.

Предстояло день и ночь коптить и вялить пойманную в Большой реке большую рыбу.

Выловили её волейбольной сетью. Лёха Стрельченя и Вован Краснокутский проплыли в ледяной воде метров пятнадцать, натянули сеть между берегом и торчавшей из воды корягой и несколько раз плавали выбирать попавшуюся в сеть рыбу, загоняя в реку других парней: им нужны были помощники. Я тащила домой на плече прут с нанизанными через глазницы осетрами и щуками, хвосты которых тянулись чуть ли не до земли. Тянула, обливаясь потом, на пару с Еликом: ему здорово досталось на той рыбалке. Краснокутский догнал его, убегавшего от воды, и закинул в реку, не слушая воплей Елика, голосящего, что не умеет плавать. Оказалось, умел. Елик барахтался вдоль сети, стуча зубами, ярко синея большими глазами, и выбрасывал рыбу на берег. Домой он шёл ошалевший, в мокрой одежде, лишь чуть подсушенной над костром, и молчал. Впервые в жизни речистый Елик молчал. Взгляд его выдавал обречённость и нездоровую решимость. Но я чувствовала, что внутри него произошёл перелом: наш нежный гимназист прошёл посвящение в мужчины.

Через пару сотен метров, изнемогая под тяжестью рыбы и прикинув, что её ни за что не донести за раз, парни отправили меня в школу, и я тянулась домой по неприветливому болоту, думая о наваристой ухе для бледной немочи Ангелины, и отправила на помощь рыбакам отдохнувших людей. Богатый улов доставили в школу, но это был праздник, как в дедушкиной песне поётся, "со слезами на глазах". Мы, мокрые, вымотавшиеся, замёрзшие, с обветревшими лицами и красными руками в цыпках, ещё раз убедились, что, возможно, не умрём от голода, но и покоя в холодном этом краю нам не видать.

***

Мы сидели и обсуждали, как переправимся на другой берег. Я только открыла рот, чтобы предложить соорудить плот, взяв за основу для него деревянные скамейки из спортзала, но Влад Карнадут сказал, что не нужно всё это: лодка у него есть.

— Так это ты её стащил?! — зло буркнул Краснокутский, не стеснявшийся в выражениях.

Влад Карнадут огрызнулся:

— В курсе, что это лодка моего отца?

Вован задел-таки нашего Боксёра за живое.

Краснокутский плевать хотел, чья это лодка. И на сыновьи чувства тоже. Однажды наложив на лодку лапу, он мысленно считал её своей. Краснокутский взревел:

— Да мне пофиг! Я за неё навешал сначала Греке, потом Толяну, — мы ругались полдня!

Они, и правда, устроили жёсткие разборки на второй день после временной петли, и никто не знал причину разлада в группе Вована. Оказывается, вот из-за чего тогда у них мокрое горело: они украли в комнате физруков надувную лодку. Лодка была импортная, клёвая, компактно упакованная. Эти гопники договорились толкнуть её 'налево' и уже решили, кому сбудут лодку. Но случилось то, что случилось. Пока накачивались спиртным, а потом страдали с похмелья, лодка пропала, и Вован был уверен, что перепрятал её кто-то из своих. Три этажа отрезало от мира, о лодке пришлось забыть, и Краснокутский забыл. Вспомнил только, когда Боксёр, Владк Карнадут, признался, что лодка — у него, и это — его лодка.

Теперь, получалось, плыть за реку — право Карнадута.

Вован цыкнул слюной и расстался с мечтой о лодке.

На совете решили, что на поиски 'Солнечного' отправится Боксёр, Жека и Сивицкий Димка — предводитель девятиклассников.

Влад не берёт с собой в дальние вылазки Адамчика и Жеку одновременно; кто-то из этой неразлучной троицы неизменно остаётся при мне. Я догадываюсь, что так решил и постановил Влад. А я… Мне как воздух необходим надёжный человек рядом; в деревне по-прежнему неспокойно. К тому же, я избавлена от необходимости отчитываться Карнадуту и Денису Понятовскому о происшествиях, за меня это делает или Адамчик, или Жека. Их лаконизму позавидовали бы и спартанцы, но сами они понимают друг друга с полуслова.

Значит, при мне в этот раз будет Адамчик.

Но… Я хотела своими глазами увидеть 'Солнечный'! Почему-то мне позарез нужно увидеть лагерь! (Или не увидеть, если я всё выдумала).

Видимо, я хмурилась больше обычного, потому что Карнадут взвесил всё и предложил мне тоже идти на поиски лагеря. Вован Краснокутский загоготал и потёр ладони от радости:

— Опа! Фараониху уводят! Мы без фараонихи будем! Как это мы без неё? Ого-го! Не оставляй нас, Циркулиха, Алина Анатольевна, мы жеж пропадём без тебя!

Ему подхихикивал Елик, ехидна ещё та, хоть старается выглядеть простым малым: мол, настроение у него такое хорошее.

Денис Понятовский, Настасьина тайная любовь, и моя симпатия и тревога (у парня серьёзный диагноз, и только я знаю это) сказал:

— Хватит!

Миролюбиво, но категорично.

— Четверо в лодке? Не опасно? — уточнил Денис у Карнадута.

— Она лёгкая, — ответил ему Влад, кивнув в мою сторону. Парни как по команде перевели глаза на меня, оценивая и взвешивая. — Лодка выдержит, — добавил Влад, снова лаконично.

За шесть недель все мы отощали. Взамен появилась выносливость, но голод мучает по-прежнему, отступая ненадолго лишь после особо изобильного стола с поднадоевшей речной рыбой, который мы стараемся организовать по субботам и воскресеньям. Мы — это ребята с их добычей, и девушки, экспериментирующие с болотными кореньями, собирательницы грибов и ягод. Грибы и ягоды едим мало, их заготавливаем впрок. Единственный утренний заморозок стал мне союзником; после заморозка никто больше не сомневается, что заготовка припасов необходима.

Первые потери коснулись обуви. Так я и думала! В племени произошёл случай мародёрства: старшие попытались отнять кроссовки у девятиклассников, но девятиклассники взбунтовались и впервые объединились и дали отпор. Их побили, но не сломили. Не знаю, что предпринял бы Краснокутский, будь это его дежурство. В школе в этот момент был Карнадут. Он, в досаде оттого, что не дали выспаться после ночной вахты, свистнул ребятам Дениса Понятовского, скорее, по-привычке, но, пока те бежали на подмогу, уложил самолично пару самых ретивых, разбив себе кулаки в кровь, и заставил вернуть кроссовки их хозяевам. После этого весь вечер в свете костра племя изобретало велосипед, то есть, сочиняли свод законов. Споры вокруг законодательства длились три вечера подряд. А что я говорила месяц назад? Не я ли призывала первым делом обозначить права и обязанности каждого?! На Дениса Понятовского официально возложили обязанности войта и верховного судьи, которые и так с первых дней лежали на нём, но неофициально.

А потом нам стало не до разведочный рейдов.

Был убит первый олень.

На заре далеко в чаще послышался могучий рёв. Все, кто слышал его, невольно насторожились.

'Это гон! — подумала я. — Осенний гон у лосей и оленей!'

Я опять болезненно чувствовала собственную бесполезность: об элементарных нужных для выживания вещах я имела весьма смутное представление. Как ведут себя самцы оленей в пору гона? Не опасно ли уходить в леса добытчикам?

Рёв приближался. Леса и долы внимали ему и возвращали эхом. Один голос, второй, третий…. Это было волнующе. Мы, не решаясь выходить из школы, прислушивались к рёву быков. Когда раздвинулись ветви подлеска и из утреннего марева вышел к стенам школы крупный олень с глазами, затуманенными страстью, мы притихли в благоговении перед этим совершенным созданием, перед лесным исполином с рогами, размахнувшимися на полтора метра. И каждый подумал, что наши окна находятся слишком низко, опасно низко, вровень с корнями деревьев на холме… Парни рассматривали оленя через стекло, почтительно отодвинувшись вглубь кабинета. Олень был близко, он возвышался над ними. Вдруг слева проревел ещё один самец. Красавец-рогач, которого мы разглядывали из школы, матёрый и сильный, повернул голову на призыв соперника, но увидел своё отражение в стекле.

Ребята бросились в коридор. Жизнь в диком краю сделала их сообразительными: они успели выместись из кабинета. А сзади звенело и сыпалось стекло и трещали рамы, это олень, увидев своё отражение, ввалился внутрь школы, рухнул на пол, стремительно вскочил на ноги, заполнив собой пустой, очищенный от мебели, кабинет, сделавшийся и тесным, и низким от присутствия лесного великана. Он бушевал с дикой и необузданной силой и крушил рогами то, что осталось от разбитых окон, треск стоял на всю школу. А я подумала, что он вот-вот подцепит рогами и сорвёт трубы отопления, и из них хлынет закачанная в систему вода…

Кто-то выдохнул: 'Пацаны, мясо!' — и толпа заволновалась, зашумела. 'Добыча!!!' — голосило внутри каждого, заставляя сердце биться быстрее, а кулаки — сжиматься.

'Несите топор!' — крикнула я, сама от себя не ожидая такой выходки.

Олень раздувал ноздри, копыта молотили в щепы доску пола; зверь искал выход. Ещё немного — и дичь уйдёт от нас, выпрыгнет в окно…

Вован вбежал в дверь кабинета с ученическим стулом в руках, метнул стул в оленя, целясь в голову, и выскочил, потому что зверь отреагировал так стремительно, что Вовану едва не стоил жизни его наскок. Олень попал копытом меж железных поперечин упавшего стула, потянул его за ногой и, потеряв рассудок от ужаса, метался в тесноте стен, раня себя мотающимся на ноге предметом: стул бил его по бабкам. Теперь стулья с железными ножками стали оружием охотников; они хватали их в ближайшем кабинете и швыряли в ревевшего от боли оленя; шум и грохот стоял адский. Девочки сбежали на лестницу и плакали там от жалости к оленю и закрывали себе уши ладонями. В дверях орали одиннадцатиклассники, делая выпады и калеча несчастное животное. Снова прибежал Вован с топором наперевес, но Лёха в запале взревел: 'Дай!' — метнул тяжёлое лезвие и сразил, наконец, бедного оленя, раскроив ему череп косым ударом в лоб. Олень свалился на пол, дёрнулся в агонии, в последний раз прогремели, ударяясь друг о друга, расшвыриваемые длинными стройными ногами животного поломанные стулья. Всё стихло. Только тяжело дышали старшие ребята. Лёха зажимал пальцами перебитый нос, пытаясь унять кровь. К нему позвали Таню Гонисевскую. Таня, оглядываясь на дверь, в проёме которой был виден погибший зверь, утёрла слёзы, усадила раненого Лёху в кабинете труда, и, всхлипывая и страдая о судьбе убиенного оленя, обработала парню нос и губу, экономно смочив тампон той самой водкой, которую я в своё время припрятала.

Вид у Лёхи был ужасный. В суматохе ему задели чем-то по лицу, повредили нос и откололи зуб; опухоль пошла по щеке к левому глазу, глаз почти закрылся. Но он сбежал от Тани, буркнув: 'Сейчас!' И вернулся с куском оленьей печени, кровавой и дышащей паром.

Он шмякнул лоснящуюся добычу на парту, рядом с лежавшим там шитьём. Опёрся о парту руками, тяжело дыша и отфыркиваясь, и объявил, глядя одним глазом, что это — ей, Тане. И никому другому.

Я потёрла ладонью лоб и вышла из класса, заняв позицию за дверью.

Я думала, какое счастье, что рядом нет гитариста. Сашка, наш бард, с самого первого дня робко ухаживает за Таней, и я не знаю, что будет, когда парни расскажут ему о Лёшином подарке…

Что будет, что будет? Гитаристу не по силам убить Лёшку. А Лёшка… Не убьёт же Лёша гитариста? Надеюсь. Но мог бы. Он сильный. Два богатыря в деревне: Вован и Алексей. Оба недалёкие, оба выносливые, как буйволы. И оба нужны нам, чтобы выжить.

Вскоре был доеден последний кусок оленины, божественной оленины, сваренной в вёдрах на кострах. Мы ещё не пробовали коптить мясо и не научились заготавливать продукты впрок, слишком мало продуктов. С наступлением морозов мы устроим ледник. Было бы мясо!

Ожила на костном бульоне худая и бледная Ангелина.

Простудилась Лиля.

Заболел Димка Сивицкий: на четвёртый день сытая жизнь не пошла ему впрок, стало крутить живот. Решили не откладывать разведку за реку, отправляться без него, втроём.

Хроники Насты Дашкевич. Мы ещё живы

Вчера Алина и Таня Гонисевская воевали за Пашу СтопнОгу.

Над Стопногой конкретно издеваются дружки Вована Краснокутского. Было дежурство десятка Краснокутского, и я сказала Алине, что видела, как Пашу заставили валяться у них в ногах.

Он не может постоять за себя, потому что инвалид. Его левая нога и ступня немного вывернуты, и от этого он не может бегать, и ходит он неровно, сильно раскачиваясь. Пашка хороший человек, мне его жалко. Он терпеливо сносит все насмешки, но чтоб издеваться над Пашей — такого я не стерпела и, хоть Алина была занята, пошла и рассказала ей и девочкам, что происходит на третьем этаже.

Алина отшвырнула ведро, которое отчищала от краски, и пошла из кабинета.

Таня Гонисевская закричала ей вслед:

— Куда вы одна? Это же ублюдки!

И позвала за собой девочек. Все оставили свои работы и пошли за Алиной и Таней, кроме Светки.

Когда мы поднялись на этаж и заглянули в спальную комнату десятка Вована, на Пашку было больно смотреть.

— Пшли все вон! — крикнула Алина, трясясь от бешенства.

— Минуточку! — издевался Макс. — Это наше дежурство, Алина, как вас там, Анатольевна! Мы вас можем призвать к ответу. За нарушение полномочий!

— Я тебя уполномочу! — орала Алина. — Я тебе сейчас личный трибунал организую, Грек! Паша, выходи, я тебя забираю!

— Алина Анатольевна, — сказал мужественный Паша, — мы…это… разберёмся.

Пашу тоже колотило: от страха, или от унижения.

Тут вступило второе тяжёлое орудие: Таня.

— Паша, ты мне нужен! — громко заявила она и упёрла руки в бока, — корни измельчать некому!

— Девушки, по-мед-лен-нее! — сказал Вован Краснокутский, восседая, как падишах. — Ваш матриархат остался во-о-он там: за дверью и этажом ниже. Здесь мужская территория! Девочкам на неё заходить не советую, потому что я-то за себя ручаюсь, но мои парни по девочкам соскучились, как бы чего не вышло. Я, знаете ли, в некоторых случаях бессилен.

Довольный рёв был ему ответом.

Алина покорно вздохнула, словно успокаиваясь:

— Мы уйдём. Но только с Пашей. В последний раз прошу, перестаньте замечать Стопногу: он невидимка для вас, нет его, забудьте!

— Но он есть, — возразил Вован и зажал Пашкину голову подмышкой. — Ему здесь нравится.

— Тогда я скажу, что будет дальше. У меня лежит признание Павла, в котором он рассказывает обо всех издевательствах с вашей стороны, с указанием фамилий, времени и места. О свидетелях я позабочусь, как позаботилась о том, чтобы за это преступление у нас несли наказание. Или вы забыли наш Закон?

— Ты что-то писал, Нога?

Паша замотал было головой, но затих.

— И рука у тебя поднялась? — продолжал глумиться Краснокутский. — Я выверну тебе руку, как ногу, Паша! Две сразу выкручу на спину, и оставшуюся ножку тоже разверну — чтобы ты стал со всех сторон этот… симметричный! Коленками назад!

Алина с олимпийским спокойствием холодно продолжала:

— Пора предъявить совету Пашино заявление и, будь уверен, я сделаю это!

— Шантажистка! — крикнул Макс. — Нифига у неё нет!

Алина даже бровью не повела, а теперь я думаю, что она не слишком-то и рассчитывала на силу закона. У неё был запланирован другой хитрый ход. Она приказала:

— Анатолий! Выведи Пашу из вашей спальни!

Толян вдруг покраснел и пробурчал:

— Володя, на кой нам этот дрыщ… Давай, я его вытащу отсюда.

Краснокутский удивлённо глянул на Толяна Филоненко. Он что-то подумал, потому что Толян смотрел на него немного виновато, но твёрдо, и глаза не опустил.

Вован спросил загадочно:

— Ты что?

А Толян хмыкнул ещё более загадочно:

— А что? Думаешь, ты один такой?

И оба покраснели.

И они отпустили Стопногу.

Остальные дружки Вована не вмешивались.

Таня Гонисевская подытожила:

— Если перестанете шпынять Пашу, обещаю вам, как и остальным в деревне, посильную медицинскую помощь.

— Ладно! — ответили ей неохотно. И долго обсуждали между собой и поругивались. Но для ребят Вована разборки — обычное дело.

Когда мы шли назад и вели за собой Пашку, Таня спросила:

— Алина Анатольевна, как вы нашли в этой стае слабое звено? Почему вы решили, что Филоненко пойдёт против Краснокутского?

Алина не ответила, и зря. Потому что следующую загадку нам задала Света Конторович (ненавижу эту особу!)

Она послушала, как мы спасали Пашку Стопногу, усмехнулась и сказала, что всё проще простого. Алинка, мол, только на вид такая строгая, а на самом деле, наверное, Толянчика приласкала, вот он и боится портить с ней отношения.

— Дуры! — сказала нам Конторовичиха. — У вас в голове только грибы, корешки, и ваше шитьё. Знаете, как легко мужиками управлять?

Мне захотелось выбросить Светку головой вниз из окна в болото.

Ангелина вечером потихоньку подошла ко мне. Она заметила, что я рассердилась на Конторович. Ангелина разоткровенничалась:

— Не слушай Светку, она бешеная. На всех бросается и думает, что самая умная и опытная. А сама ничего не знает. Толя признался мне в любви. Он хочет на мне жениться, но боится сказать ребятам и особенно Вовану.

— Почему?

— У нас парней в четыре раза больше, чем девушек, и пока девушками управляет Алина, парни нас не трогают, их сдерживает круговая порука. И Алину они боятся: Алина глаза любому выцарапает, если сделают не по её слову. Толя думает, что меня отобьют, если он признается в своих намерениях, или ещё что придумают, турнир какой-нибудь, например, как в старину. Вован точно первым перейдёт ему дорогу — потому что он альфа-самец и наглый. И поэтому Толя договорился с Алиной, чтобы она меня для него хранила, если появится кто — чтобы он сразу был в курсе. Он старается угождать Алине и ссориться с ней не станет. Когда я болела (это Ангелина о своём истощении выразилась) Толя принёс для всех девочек, а на самом деле, мне, того жирного гуся, первого подстреленного гуся — помнишь?

После Ангелининых откровений я почувствовала, что мне нужно подумать над этой ситуацией. Что-то в ней есть такое… не совсем прозрачное…

Надо определиться и составить своё мнение насчёт парней, девушек, и Алининой роли в нашей жизни.

И про гуся Ангела зря сказала, потому что помню я этот первый удачный лов с новыми самострелами, когда каждому мужскому десятку досталось по два гуся, а девочкам — один, но самый крупный. Значит, Толян нашептал Ангеле, типа, это он гуся лично ей принёс.

Вот Лёшку я хорошо понимаю: он, не таясь, ухаживает за Таней Гонисевской, и если бы придумал, от чего её защитить, защитил бы без оглядки. И никто ему не указ. А Толян с его секретами… мутный. Все ребята рядом с Краснокутским мутные.

Вечером прочитали список ценностей, которые нужно спасать в первую очередь, если случится что-то непредвиденное. Это инструменты, рыболовные снасти, обувь, посуда. Особая ценность — коробка, за которую я ответственная. В ней Хроники деревни, мои записи, тетрадь, в которую Пашка Стопнога и Таня записывают лечебные рецепты, и конверты. Сначала конверт был один, для заметок мастеров, которые должны были писать, из чего мастерили самострелы для ловли птицы, камин и вентиляцию к нему, как именно острят ножи и заточки, заготавливают трут и горючую жидкость, ставят езы на рыбу в ручьях — в общем, всё, что может помочь выживанию. Изобретают и придумывают ребята из десятка Влада Карнадута и гимназисты. Елисей экспериментирует в кабинете физики. Слава Левант и Игорь Шабетник не любят вести записи и отнекиваются, но потом милостиво соглашаются продиктовать, что именно они делали. Лучше сразу обращаться к Владу Адамчику, — он доступнее. Но Адамчик тоже ленится сидеть над записями, предпочитает рассказывать, и кто-нибудь из девочек записывает за ним.

Вот как выглядят эти «советы бывалых»:

«К большой палке (любой, какую подберёте) привяжите длинную верёвку, чтобы потом за эту верёвку тащить палку из болота. К палке привяжите четыре тонкие, но крепкие короткие бечёвки, на их конец надёжно прикрепите кусочки пенопласта. Большую палку забрасываете в воду, ждёте, пока всё успокоится. Утка или гусь выплывут из камышей, заинтересуются и заглотнут пенопласт. Пока они будут биться на привязи, стреляйте в них короткими стрелками из рогатки или самострела, лучше сразу в голову. Потом вытянете птиц вместе с палкой, плававшей на воде. Утки могут сорваться, если не заглотнули наживку как следует, стреляйте быстро. (Придумали Влад Адамчик, Влад Карнадут, Жека Бизонич)»

Внизу приписано рукой Алины:

«В старину крестьяне держали прирученную выдру, она приносила стрелку подбитых уток из болота. Держать охотничью собаку крестьянину было не по статусу» (Алина Зборовская)

Но потом под видом деловых стали подбрасывать разные записки: стихи, рисунки и просто шедевральное «Девушки, как я вас лублю!», и в таком духе. Алина поручила мне сохранять всё, что несёт печать вдохновения. Так в коробке появились конверты «Стихи», «Посвящения», «Откровения» с разнокалиберными листочками. Например:

«Когда мы были

молодыми

Друг друга так ценили мы

и так любили.

Ты младше на год,

а мне шестнадцать,

и каждый день

готов был я

в тебя влюбляться.

А помнишь тот дом,

мы с тобою вдвоём,

и я тебе вручаю

самый первый свой альбом.

За окном идёт дождь,

мы с тобою не спим,

и ты мне говоришь,

что я твой номер один»

Сашка гитарист говорит, это старая песня старой группы «Руки вверх». В виде стихотворения она не очень, но звучит душевно, и ребята вечерами любят её напевать «под занавес», и уже после расходятся спать. Ангелина в свете камина рисует девушек ангелов — она с детства их рисует. Елисей увидел, стал собирать и хранить её рисунки в файлах, и теперь у него целый иконостас и, когда он читает проповеди, он сначала выкладывает из папки ангелов Анёлки и начинает словами Энштейна: «Был ли у Бога выбор, когда он создавал Вселенную»? А Ксюша не в первый раз шёпотом переспрашивает, как это понимать?

…Сегодня с утра Алина повторила, что там, где среди мха часто попадаются лужицы застойной воды, нужно остерегаться, и если на болоте растет пушица — трава, на которой после цветения остаются головки пуха; и если болото поросло кустарником, ивой, ольхой, елью или березой — оно тоже опасное. Почему-то. Я всю жизнь была уверена, что, если растут кусты, то это никак не топь. Но Таня Гонисевская подтвердила слова Алины.

И шансы выжить стремятся к нулю, так твердит Алина, если болото покрыто камышом и если по болоту плавает трава. «Да, травяной покров если плавает — то это топь», — кивнула Таня.

Мы идём в болота, собирать клюкву, поэтому Алина провела этот дополнительный инструктаж.

Глава первая. Болото

Ночной заморозок подсушил склизкие тропки, разбегавшиеся от деревни, густо посеребрил ветки деревьев. За ночь разом опали последние листья с осин и редких берёз, ясеней, дубов. Сосны не шумели, не раскачивались; ветер стих.

Рыскуны ушли, как всегда, ранним утром, ещё в полной темноте. Пар валил изо рта ребят, пока они стояли у входа, в слабом свете караульного костерка. Охотники впервые видели небо в звёздах над своей головой. Это было бы событием для Алины, собиравшейся сделать выводы по расположению звёзд, но не для ребят Краснокутского. Парни двинулись по лесной тропе на юг, радуясь, что идти под звёздным небом проще. Они не собирались возвращаться раньше завтрашнего вечера. За плечами каждый нёс мешок, сшитый из дерматина от спортивных матов, в мешке был скрученный гимнастический коврик из полипропилена, служивший отличной защитой от земляной сырости. Если дождь заставал охотников в походе, они несли раскрученные коврики на голове, накрыв ими плечи. Немудрящий, но безотказный способ не промокнуть насквозь.

Рассвело на час раньше; солнце, ещё не видимое за лесами, готовилось взойти в ясное небо. В деревне все проснулись, почувствовав ранний свет, крепнувший за окнами. Вид скованной морозцем земли никого не обрадовал. В их положении с наступлением морозной поры приходилось ждать лишь новых проблем.

Алина торопила всех на работу.

Охотники собрались за птицей: стаю видели над болотом в западной стороне, куда проторены были от деревни тропинки.

Алина распорядилась отложить дела, которые не относились к заготовке хвороста, оставила двух поварих, и с ними Матвея и Ксюшу, готовить обед, остальных девушек повела собирать клюкву, пока ягоду не накрыл снег.

Через час солнце опять скрылось за плотными тучами, слабое движение воздуха с запада гнало стену тепла, и ягодницы, гуськом двигаясь в болоте по еле заметным тропкам и уходя всё дальше от деревни, даже стали расстёгивать плотно запахнутые одежды.

Таня, сгребавшая ягоды в ладонь, боковым зрением отметила четыре сухих, древесных, как ей показалось, ствола. Но возле неё не росло ни одно деревце, а единственный куст, зацепившийся за болотистую почву, находился у неё за спиной. Таня подняла голову, оценить странные деревья, и упёрлась взглядом в величественного лося, спокойно стоявшего по бабки в болоте в двух шагах от неё. Лось свысока взирал на Таню, посмевшую ползать по его территории. Пашка Стопнога тоже не видел, когда и откуда к ним подошёл гигантский лось, да и болото укутал туман, сузив видимость до сотни метров, но он наблюдал, как Таня медлено-медленно отстранилась назад, потеряла равновесие и провалилась одной ногой в болотную жижу, оставив на тропе корзину, полную клюквы.

Алина, собиравшая ягоды неподалёку, разогнула спину, услышав короткое: «Оох!», и следом — плеск.

Алина распрямила спину и сначала уставилась на рассыпавшиеся ягоды, густо и тревожно пламенеющие на траве. Клюква алела как кровь, как знак беды, и ягодная россыпь неряшливой стрелкой указывала направление на чью-то фигуру, осевшую низко.

Стопнога стоит на тропинке, значит, там — Таня, больше некому. Таня Гонисевская в болоте! Загрузла почти по пояс! Алина торопливо расстегнула одежду на груди, пытаясь извлечь свисток, висевший у неё на шее на шнурке. Шнурок запутался в кистях платка, и Алина всё никак не могла его достать, и осторожно нащупывала ногами тропу, на ходу раздёргивая на себе одежду, а вокруг тропы колыхалась обманчиво-крепкая поверхность болота и от этого колыхания подрагивали на границе тумана слабые, жалкие деревца.

Таня старалась выбраться без посторонней помощи, но не решилась лечь плашмя грудью и лицом на грязный, неверный, прорванный весом её тела, болотный дёрн. Вместо этого она двинулась с места; она рассчитывала вылезти на сухую кочку, для этого нужно было только дотянуться до куста и схватиться за ветки. Она вытянула ноги из липкой жижи и вздохнула с облегчением, а в следующий миг провалилась в болото по пояс, и ей стало не до спасительных веток. Она раскинула руки по поверхности болота, и, чувствуя, что медленно, но неуклонно погружается в ледяную пучину, тихо запричитала. Она застряла в болоте спиной к тропе и не могла видеть Алину и Пашу, и боялась пошевелиться, чувствуя, как с каждым вздохом болото сильнее обхватывает её тело.

Алина кричала ей в спину: «Не дёргайся!», но этот крик ещё больше пугал. Таня, одинокая и потерянная, переживала смертный ужас.

Алина свирепо дула в свисток, повернувшись в сторону деревни, махала рукой, подзывая к себе Пашку Стопногу с боковой тропки. Она понимала, что Паша не успеет привести людей на помощь, — ходил он размашисто, но не скоро, и гнать его в деревню бесполезно. Алина свистела, не переставая, пока Стопнога не прихромал к ней.

Алина всучила ему свисток и приказала дуть в него без передышки, метнулась за полусгнившим, но достаточно крепким тонким осиновым комлем, лежавшим в болоте, упала плашмя и стала подталкивать ствол Тане, приговаривая: «Я тебя вытащу!»

Стопногу повело в сторону, он оступился и провалился почти по колено.

Алина, оглянувшись на бедолагу, предупредила: «Не дёргайся! Двоих я точно не вытяну!»

Все силы Тани уходили на то, чтобы справиться с паническим страхом.

Топь засасывала её.

Алина слишком слабая, чтобы тянуть человека из болота. Бревно, которое она будто бы подсовывает в сторону Тани… как его обхватить? Алина наверняка полезет в болото, она отчаянная, но тогда топь засосёт их двоих… Холодный и вместе с тем прозрачно-ясный ужас подсказал неизбежное: «Нужно утонуть прямо сейчас, пока Алина не сошла с тропы!» Обдумать всё это хватило мгновения, а затем что-то внутри Тани сломалось, и мир перестал существовать.

Алина, распластавшаяся на земле, толкала осиновый ствол, не решив ещё, как Таня сможет воспользоваться этой помощью: бревно, даже если бы его длины хватило, окажется у Танюшки за спиной….

Алина не видела, как на них наскочил Лёша, охотившийся на уток неподалёку. Она узнала его голос, обернулась, увидела, как Пашка Стопнога трясёт пальцем в сторону и от волнения задыхается больше, чем Лёха, примчавшийся на сигнал свистка. Взвинченная Алина, решившая, что скорее сгинет здесь сама, чем отдаст болоту единственную врачевательницу и умницу Гонисевскую, расслышала Лёшкин вопрос: «Кто?», — и сообразила, что Стопнога сейчас ответит: «Таня тонет!», — а Лёшка рванётся, не думая, в прорву, и тогда уж точно им всем тут конец…

Алина бросила:

— Лёха, ко мне!

Тугодум Лёха послушно подобрался к ней, ступая в следы на узкой тропинке.

Она сказала, стараясь, чтобы голос звучал спокойно:

— Таня похоже в отключке. Пока без сознания, она не дышит. Пока не дышит, её топь не засасывает. Ты понял?

Богатырь Лёшка кивнул, а лицо его задёргалось.

Алина растолковала:

— Подавать дерево бесполезно. Она не может взяться за ствол. Вытяни осину назад и переломи.

Лёша подтянул ствол и ударом ноги переломил гнилое дерево.

— Мости здесь. Становись на деревяшки. Если понадобится, ляг на них животом. Ты подтолкнёшь меня в болото, немедленно. Я схвачу Танюшу, скажу тебе, и ты начинай тянуть. Вытянешь?

Лёша закивал головой.

— Как толкать? — спросил он, не зная, как подступиться к Алине и глаз не сводя с Танюшки.

— До упора! — рявкнула Алина, обернувшая голову тонким шарфиком до самых глаз и закусывая шелковые концы шарфа.

— Зачем это делаешь? — успел спросить её Лёша, пугаясь странных манипуляций учительницы с полосой ткани.

— Чтобы не порвать лицо и не наесться грязи! Чем я тогда буду говорить? Булькать?

Алина приказала:

— Подай меня к ней!

Лёха толкнул её, распластавшуюся на куске осинового бревна, в болото, не в состоянии представить, что из этого выйдет. Чавкнула жидкая грязь и всколыхнулись кочки под Алиной. Отфыркиваясь, она вытянула руки, с усилием продвинулась ещё вперёд, цепляясь за дёрн, впилась в Танюшкин воротник одной рукой, и в волосы на темени — другой рукой.

— Тащи нас!!! — услышал Лёха её рык сквозь зубы, развёл руками, не понимая, как именно тащить, и бестолково дёргаясь от волнения. Со своего места он не мог дотянуться до Алины. Паша Стопнога подсказал:

— За платок её тяни!

Лёха заметил тёплый платок, который Алина привязала к подолу своей юбки, этот платок стлался на полметра за ней по земле. Он потянул платок и Алину, Алина крепко вцепилась в Танюшку, от напряжения скуля при каждом рывке по-звериному, сквозь зубы. И вот уже Лёха крепко обхватил обе щиколотки Алины. И почувствовал, что теперь он — хозяин положения.

— Скорее! — командовала Алина, испытывая сильную боль в щиколотках ("Однако, как же больно, когда за ноги схватили!")

Лёха рывком вытянул двух девушек из болота и взглянул на дело рук своих. Широко раскрыл глаза, потом зажмурился, и ещё раз зыркнул. Алина извивалась, освобождая щиколотки из клещей лёхиных рук. Он сообразил, что уже не надо держать её за ноги, и разжал пальцы.

Алина, сидя на земле, перемазанная с ног до головы, с лицом, забрызганным по самые брови, с перекрутившейся и задравшейся выше пояса юбкой, одёрнула одежду, закрыв голые ноги, наспех утёрлась рукавом и растирала щиколотки со следами Лёхиных лап, бурча под нос.

Смущённый Лёшка отвёл взгляд.

Он поднял и поставил на ноги Танюшку.

С одежды и волос Танюшки стекала болотная жижа, но лицо у неё не было испачкано, как у Алины, ведь её вытаскивали из болота лицом к небу. Но Лёха принялся зачем-то оттирать ладонью Танины щёки, а затем длинно впился губами в посиневшие губы несчастной жертвы болота.

Алина отвернулась от них. Пашка Стопнога дул в свисток и вряд ли осознавал, что делает, и зачем дует, если всё уже позади. Алина поднялась на ноги, силой вырывала у него свисток, зажатый меж зубов. Стопнога коротко всхлипнул, словно очнувшись от наваждения, и потёр рот.

Алина приказала Лёхе тащить собранную клюкву и, ползая по тропке, быстро сгребла перепачканную ягоду обратно в корзину.

Таня побрела домой, переставляя негнущиеся ноги. Её страх ещё не прошёл, сильный озноб бил тело, с одежды стекала болотная вода. Они пошли в сгущавшемся и ощутимо тёплом тумане. Навстречу уже торопились девчонки-клюквенницы. Все они спешили на затяжной Пашкин свист. Охая, хотели накинуть на мокрые Танюшкины плечи свои сухие платки, но Гонисевская остановила подруг:

— А смысл? Потерплю… — выдавила она через охрипшее горло, стуча зубами и опираясь на горячую и сильную руку Лёхи, тащившего корзину и добытую жирную гусыню.

— Хватит на сегодня, — просипела ей в тон Алина. — Возвращаемся.

Все с готовностью потянулись в деревню на трёх этажах. Тем более, непонятный туман, принесший тепло, совсем скрыл болото, из которого поспешно возвращались охотники за перелётными гусями, успевшие добыть птицу.

Вечерело, когда Алина проходила мимо поварских костров. Вован остановил её. Кивая в сторону висевшей на верёвке одежды, как будто нищие клоуны шапито устроили у них под навесом постирушку цветных лохмотьев, Краснокутский хохотнул:

— Моё почтение, миледи! Лёха офигел, когда увидел ваши роскошные красные панталоны в белые горохи!

Алина беззлобно процедила:

— Дурак. Не панталоны, а штоники маленьких мухоморчиков. Донашиваем всё, что ещё не пустили на ваши наряды, сир!

— А! — заржал Вован. — Так ниже пояса вы, Алин Анатольевна, Мухоморка! Ядовитая!

— Ну-ну, любишь ты меня, Краснокутский!

— Ага! — хохотнул Вован, покраснел и закашлялся.

Согнулся, откашливаясь, и повторил ей в спину:

— Быть тебе Мухоморкой!

Роман "Три этажа сверху". Продолжение

Хроники Насты Дашкевич. Преступление и наказание, и другие неожиданности

Света Конторович и Максим устроили оргию. Света украла шесть драгоценных картофелин, о которых знали только девочки, и которые мы берегли до весны, чтобы посадить в землю. Теперь у нас осталось всего двадцать клубней. Света была дежурной поварихой и они с Максом втихаря сварили картошку в общем супе в капроновой сетке, а потом втихаря достали и съели. Всех возмутило это воровство, мы очень разозлились! Картошки все хотели!

Комендант Денис Понятовский с присяжными вынесли им приговор. Макса поставили вне очереди на ловлю рыбы, а Свету наказали неделей ночёвок в холодном карцере, в кабинете информатики. От дневных работ её никто не освобождал. Света начала бушевать, пела песни и орала. Когда к ней пришли стражники, чтобы призвать к порядку, она уже сообразила, что проведёт ночь одна и в полной темноте, а ещё ей забыли выделить одеяло. Она начала плакать и жаловалась, что с ней поступили слишком жестоко. Дима Сивицкий в ту ночь заступил на стражу, он отправил к ней Елика, чтобы Елик просветил Свету, познакомил её с заповедями и наставил на путь истинный. И если она сделает правильные выводы, то Елик оставит Светке одеяло.

Потом, перед самым отбоем, после обычного вечернего совещания старост, вернулась Алина. Она то улыбалась, то хмурилась. В конце концов, рассмеялась, и рассказала мне и Тане Гонисевской, что Елик принялся наставлять Светку, а она обнажила перед ним груди, с умильным видом предложила потрогать, соблазнила премудрого Елика и лишила девственности прямо в тюрьме. Бедный Елик не успел опомниться, Светка выскочила наружу, закрыла замок на решетке и сама же всё рассказала старостам — деваться-то ей из деревни некуда.

Алина отсмеялась и сказала:

— Вы по любому должны быть в курсе. Ты, Наста, пишешь летопись нашего народа, и должна знать, а Тане придётся принимать роды у этой потаскушки. Чую, она скоро принесёт нам в подоле. Но больше — никому ни слова.

В середине ночи страшно заорала в карцере Света. Стражи выругались и не сразу пошли к ней. Но она кричала про пожар, и пришлось ребятам подняться на этаж, и посмотреть в западные окна. Никакого огня на горизонте они не увидели, и стаю летящих на школу чудовищ тоже. В спальнях многие проснулись, пришли к карцеру послушать истерику Светки. Не из сочувствия, на неё ещё злились, но просто потому, что спать мешала. Света немного поартачилась, доказывая, что видела пожар собственными глазами, потом затихла.

В школе не было десятка Влада Боксёра, он с ребятами ушёл на юг, где задержались с отлётом стаи гусей, и наши добытчики рассчитывали на хорошую охоту. А Вован Краснокутский с командой на пару дней направился в разведку на северо-восток, вдоль реки. Краснокутский в своё отсутствие доверяет щенка только Владу и Жеке, и поэтому рано утром, в темноте, Жека вынес Зуба в лес. После Светкиного ночного переполоха дежурные дремали, сидя с открытыми глазами, и ничего не видели. А Жека не столько видел, сколько почувствовал: что-то сорвалось со стены школы и вдруг полетело, взмыло вверх и уже сверху спикировало на Зубика. Жека не растерялся и бросил шапку, он метил в это существо с перепонками вместо крыльев. Чудовище подхватило когтями его шапку и улетело. Жека теперь готовится с парой ребят искатьшапку и это чудовище. Мы могли потерять Зуба. Мы можем пострадать, если в здешнем краю водятся неизвестные твари. Утром Игорь смотрел на флюгеры за окном, и заметил странное: флюгер с западной стороны в кабинете биологии расплавился. Пропеллер был вырезан из негодной пластиковой бутылки, и выглядел так, словно его подогрели над пламенем. Но с других сторон школы ничего подобного не наблюдалось, вертушки не пострадали.

Карнадут вернулся с болота и выходил с ребятами на крышу. На всякий случай он надел каску и поднялся первым. На крыше было пусто, но Карнадут нашёл на рубероиде несколько опалённых странных с виду перьев. Они валялись под парапетом крыши как раз с северной стороны, с той, где у нас в лесу навесы над кухонными кострами, верёвки с бельём, и где гулял Зуб, чуть не ставший добычей неизвестного птеродактиля.

Глава вторая. Тепловой след

Туман сгустился, такой плотный, что в четырёх шагах стала неразличима школьная стена. Болото курило тяжёлыми испарениями, было невыносимо душно и с каждым часом становилось теплее. Деревня оказалась не готова к таким испытаниям. Неожиданное тепло могло испортить продукты, которые запасали помаленьку. Наружный термометр на западном окне стал показывать плюс двадцать два градуса. Из-за высокой влажности с трудом разгорелись костры. На срочном совещании решили открыть окна: прогреть и проветрить деревню. Денис Понятовский выставил наблюдательный пост на крыше, Алина потребовала подавать звуковой сигнал охотникам, вдруг они надумали вернуться, чтобы не заблудились в тумане. Оставалось найти подходящий для шумовых эффектов инструмент. Вероника пробежалась глазами по общему списку вещей, полезность которых пока была не ясна, и потому их не раздали десятникам и хранили отдельно, как общинное добро. Вскоре она принесла наблюдателям на крышу медную тарелку от ударников, и железный прут.

А потом заволновался Зуб, которого впервые привязали к батарее у входа. Из тумана полетели первые птеродактили. Сначала маленькие, не больше вороны. Многие из них падали на землю и на крышу. Они обгорели, и с запада, откуда прилетели эти несчастные существа, уже ощутимо несло дымом, гарью, серой. Туман в той стороне окрасился в ржавый цвет. На западной лестнице было заметно теплее, с этой стороны даже разогрелась стена. Слава высказал предположение, что странный тепловой коридор очень узкий и длинный, скорее всего, десятки километров, и как раз на его пути оказалась школа. Обнаружили тепловой след на крыше: полоса разогретого удушливого и пыльного воздуха имела в ширину четыре-пять метров, не больше, словно на западе в их сторону дул по невидимой трубе колоссальный горячий фен.

— Меня настораживает чёткий геометризм здешних событий! — буркнула Алина на собрании десятников, озабоченных тем, как сохранить продукты.

Но скоро эта проблема отпала сама собой. Тепло держалось только в загадочной полосе, температура вокруг деревни снова вернулась в норму, то есть, упала до плюс шести градусов. В школе вынуждены были закрыть три западных окна, через которые впускали тёплый воздух внутрь, потому что вместе с теплом прибыли здоровенные комары и насекомые странного вида.

Работы остановились. Решили не отходить от школы, мало ли какие сюрпризы таило их новое положение. Дежурные у костров раньше времени позвали всех на обед, и оказались правы. Взвар из брусничных листьев и ягод ещё кипел, но рыбную похлёбку почти прикончили, когда дозорный на крыше крикнул: «Берегись! Небо!!!» и заполошно заколотил в медную тарелку. В густом от тумана воздухе что-то размером с летающую лошадь с криком пронеслось над верхушками сосен. Комендант Денис Понятовский бросил тарелку с недоеденной ухой и скомандовал немедленно убираться под защиту стен. «Посуду не прибирать! В деревню, живо! Димон, пересчитай людей!» — распоряжался комендант. Дима Сивицкий привычно провёл перекличку. Понятовский с тремя ребятами остались у костров и видели, как за соснами на землю тяжело упал крупный птеродактиль, а вокруг его ног расслабила кольцо-захват гигантская сколопендра, по-видимому, прибывшая на летающем ящере против его воли. Птеродактиль болезненно вскрикивал, неуклюже переступал, как будто земля обжигала ему ноги, и пытался клюнуть сколопендру. Но она была проворнее, и сбежала, продемонстрировав в деле волнообразное движение сильного тела с бахромой отростков — ложных ног по краям. Сколопендра устремилась прямо в костровую яму, где тлели угли под вёдрами с отваром брусничных листьев и ягод, который пили вместо чая.

— Почувствовала тепло! — шепнул Игорь, следя за сколопендрой.

Что-то происходило на крыше, затем стало тихо, а через мгновение разом закричали все. Денис с ребятами рванулись в школу и плотно захлопнули окно в кабинете английского, служившего входом в деревню. Наблюдатели сбежали с крыши, увидев, как большая сколопендра в окружении более мелких легко взбежала по стене наверх как раз из полосы тёплого следа. Похоже, она осталась на крыше. О том, чтобы выйти наружу, нечего было и думать: вокруг школы земля шевелилась от сотен плоских сколопендр, кишевших там, ползавших по стенам и по окнам школы. Пытались изучить этих тварей и добыли несколько экземпляров: маленькие сколопендры не убегали от человека, наоборот, бежали навстречу своей смерти. Теперь, когда деревня оказалась в осаде, гора сохнущего хвороста в спортивном зале, небольшие закрома с зимними припасами и какой-никакой запас воды для питья оказались очень кстати.

И пришла тревожная ночь.

Света билась в истерике, не соглашаясь ночевать одна в карцере, но суровый Денис Понятовский и дежурные стражники силой отвели её туда. Денис сказал Свете:

— Зови, если что-то заметишь. Но без истерик. Поняла?

Света картинно бросилась красивой грудью на решётку двери, но Денис — не трепетный Елик, и остался нечувствителен к её выходкам. Брезгливо пригрозил:

— Мадам Конторович, в мою вахту поблажек не жди. Красть и жрать втихаря не позволю никому. С Елисеем разберись до возвращения Вована. Поняла?

— Лысый! — обозвала Света Дениса. — Я не просила, чтобы меня шпилили к этому Краснокутскому!

Она грязно ругнулась.

— Или ты перестанешь ссорить парней, или поговорим с тобой по-другому! — нахмурился комендант.

— Ой, что ты мне сделаешь? — фыркнула Конторович, кривляясь.

— Я вытолкаю тебя вон, на съедение сколопендрам! — пригрозила проходившая мимо Алина.

Света визгливо понесла на Алину всякое. Но Алина остановилась под дверью и продолжала угрожать:

— Ты возьмёшься за ум и будешь вести себя прилично! Не прикидывайся дурочкой, ты прекрасно знаешь, чего делать нельзя! Уймись, Светлана! Ты играешь с парнями, это добром не кончится!

Света огрызалась в ответ.

Алина смотрела мимо неё, зло сощурив глаза и, скривив рот, и продолжала воспитывать, одновременно решительно дёргая навесной замок в намерении открыть его и распахнуть дверь.

— Ядовитая сука! — визжала Света, топая ногами и закрывая уши ладонями.

И вдруг Алина ворвалась в карцер, выдернула Свету из кабинета и с грохотом захлопнула решётку двери.

— Ооой! — услышала Конторович её болезненный выдох. Конторович была уверена, что эта стерва-училка, возомнившая о себе неизвестно что, намерена её бить. Она подняла глаза, увидела в слабом свете костерка бросившуюся на решётку страшную сколопендру в рост человека, и распахнувшееся окно в карцере, и шипящую от боли Алину, вцепившуюся в решётку, открывающуюся внутрь класса. Алина приказала:

— Теперь кричи, Света! Зови ребят!

Света помчалась по лестнице вниз, вереща на ходу.

Димка и Юрик успели вовремя: Алина уже готова была выпустить из рук решётку, которую удерживала обожжёнными руками, и на её пальцах вспухали пузыри химического ожога. Дима ловко вставил дужку замка в ушки, и тоже подул на пальцы, хоть лишь мгновение контактировал с ядовитой бахромой сколопендры. Юрик шпагой-вертелом брезгливо ткнул сколопендру, тварь перетекла подальше от входа и замерла, слегка подрагивая бахромой, а потом сбежала в открытое окно, перевалилась через подоконник и исчезла.

Свету отправили за Стопногой и за Таней. Нужно было что-то делать с руками Алины.

Сивицкий спросил:

— Это наша крези Конторович открыла окно?

Алина, укачивая руки, вертелась на месте от сильной боли. Она предположила:

— У Конторович не было ключа от окна. Скорее всего, окно и не закрывали со времён отсидки Краснокутского, просто прикрыли когда-то. Такие козлы! А ведь я сколько раз просила, проверяйте всё! — раздражённо добавила она. Чувствовалось, что у неё наболело.

Она подула на руки и продолжала:

— Тварь пробежала по стеклу, потом вернулась и разложила бахрому ног точно по краям рамы. Она исследовала окно! Я это видела! Сколопендра почувствовала тепло из щелей, надавила, а не закрытая рама, естественно, распахнулась — заходите!

Сивицкий покрутил головой:

— Здоровая была тварь!

Алина добавила:

— Они идут на источник тепла. Снова проверьте все окна.

Света Конторович прошептала:

— Ты специально ругала меня, чтобы я не перепугалась до смерти и не наделала глупостей, да?

— Да, уж, тебе лучше было не видеть тварь — мерзкое зрелище, после такого точно спать не будешь. Я думала, она просто уползёт, и всё. Их тут сотни бегают по стенам. Я не ожидала, что эта ядовитая дрянь найдёт дорогу внутрь.

— И ты оставишь меня одну? — взмолилась Света.

— Чтобы отменить наказание, нужно собрать десятников. Будь взрослой, в конце-то концов. Пойми, мы не тусуемся здесь, мы выживаем, и каждый обязан соблюдать законы, это важно для общей безопасности. Давай переведу тебя в бывшую костюмерную. Тогда согласие Совета не понадобится.

Света согласилась.

У Алины распухли и болели пальцы, обожжённые ядом сколопендры, такими пальцами ключ в руки не возьмёшь. Она попросила дежурного девятиклассника закрыть Конторович во внутренней узкой комнате без окон. Но от Светы жди чего угодно, и ей пришлось проводить стражника и заключённую, и забрать ключ от костюмерной. И только после этого Алина пошла в кабинет биологии в сопровождении доморощенных врачей, ломавших голову, чем облегчить ей боль.

Хроники Насты Дашкевич. Алина даёт всем характеристику

Алина позвала меня, и мы полночи просидели у костра дежурных, потому что Алине было плохо после ожогов сколопендры, и не спалось от боли в руках. Но я подозреваю, мнительная Алина ещё и проверяла дежурных, делала два дела сразу. Дежурные в её присутствии не смели дремать и потянулись проверять этажи, наблюдать за окнами и за кострами на лестнице. А Алина попросила записать под диктовку её размышления. Сказала, что ей совершенно некогда, что она забросила свои записи.

Итак, пишу со слов Алины.

«К Тане приклеился Паша Стопнога и помогает ей. Увечная нога ограничивает Пашу, но он стоически справляется со своим увечьем, и в делах, требующих терпения, он незаменим. Лёшка сначала приглядывался к Стопноге, потом решил, что так даже лучше: пока он, Лёха, на охоте, его Танюшка под присмотром. Стопногу в число соперников Лёша никогда не вносил. Таня доверила безотказному Пашке приготовление отваров, отправляет его искать корни и смолу и ведёт себя с ним как владычица морская, гоняя увечного парня по своим врачебным делам. (На этом месте я задумалась. Но вспомнила отношения Тани Пользы и Стопноги, подумала, и согласилась с Алиной). Однако Таня Гонисевская покровительствует Стопноге, и нападки на Пашу и издевательства со стороны Макса и его дружков прекратились». «Меня это устраивает — сказала мне Алина. — Не пиши это. Я наблюдаю, как сама собой происходит перегруппировка в коллективе, и вокруг кого собираются ребята».

Дальше я по просьбе Алины записала характеристику каждого десятка во главе с десятником. Правильных десятков у нас нет, везде на несколько человек больше. Потому что в школе по разным причинам и для разных нужд кто-то остаётся, и на охоту уходят с десятником не больше десяти человек.

Получился список из нескольких пунктов:

1. Владислав Карнадут (Боксёр). У него лёгкая на подъём и немного таинственная команда бродяг. Сдружились с первых дней, и с тех пор никто не добавился в группу Боксёра. Когда находится в отлучке, Влад оставляет одного из своей команды в деревне. Это попеременно или Жека, или Адамчик, или кто-то из приболевших ребят.

2. Владимир Краснокутский, (Вован). Его ребята — ловкие добытчики, но обжоры, горлопаны и драчуны. Он с ними справляется, в ход идут кулаки и матерщина. Эта группа — источник кличек для всех и злых шуток. Вован не доверяет никому по отдельности, но доверяет всей своре (Алина попросила зачеркнуть последнее слово, я зачеркнула и переписала вместо «всей своре» «всей команде»). Его люди всегда начеку и следят друг за другом.

3. Комендант Денис Понятовский. Кличка «Лысый», после вступления в должность Понятовского зовут «Голова». (Я записала и напряглась, мне было бы неприятно услышать что-то плохое о Денисе. Но Алина, перед тем, как диктовать свою характеристику, произнесла «Хороший парень», и я расслабилась, и спокойно записала всё, что она сказала). 'У Дениса самая многочисленная и разношерстная группа. К нему, как официальному лицу, обращаются все, к нему и привыкли быстрее. После блужданий и поиска свободной ниши Елисей тоже переметнулся к Понятовскому — поближе к власти. В комендантском десятке на самом деле не десять, а семнадцать человек, но из этих семнадцати семь — девятиклассники, плюс хромоногий Стопнога, не годный для охоты и разведки. Понятовский мудро разделил свою группу на два звена. Старшим над «зелёными» поставил не Елисея, (а Елик очень рассчитывал получить людей в подчинение), и не Игоря. Игорь неплохой парень, но всё время оглядывался бы на Дениса, которого уважает. Денис выбрал себе в помощники Сивицкого Диму по кличке Брови, девятиклассника, ещё не окрепшего, но самостоятельного и деловитого паренька. Елисей остался сам по себе, он присвоил право выступать на собраниях с разными притчами и мудрыми сентенциями, которые он вычитывает или придумывает на ходу. Я улыбаюсь…», — да, так и пиши, сказала Алина, и я записала, — «…в Елике я не ошиблась».

Потом мы помолчали, потому что вернулись дежурные, они завершили обход. Тогда по этажам отправились мы с Алиной, присели на ступеньках у костра на лестнице и закончили диктовку.

4. Девять девушек плюс два восьмилетних ребёнка: Ксения и Матвей. Старшая группы педагог Алина Анатольевна Зборовская. Клички: Циркулиха, Фараониха, Мухоморка. В своём племени на положении деревенской ведьмы. Ни в чём не ограничивают, но скорее боятся, чем любят».

— Точка. Пошли спать! — подытожила Алина.

Я глянула на неё. Странно, я никогда не думала об Алине как о ведьме, но что-то есть в её словах… такое… правдивое.

Вслух я сказала:

— Вы не ведьма, вы просто авторитетная. На самом деле, вы смелая и переживаете за всех.

Глава третья. Нашествие

С наступлением темноты теплолюбивые сколопендры впали в спячку. Дежурные наблюдали через окна, как сколопендры отваливались от стены и падали вниз. Алина всю ночь промучилась с руками: опухоль спадала медленно, поднялась температура, её подташнивало. Но к утру всё прошло, хоть кожа на пальцах оставалась слегка натянутой и болезненной.

Тепловой след с запада стал слабеть, температура в нём упала до плюс шестнадцати. Ночью снова был заморозок, и сколопендры умерли на холодной земле.

В коридоре на западной стороне школы угрожающе трещали рамы. Елисей предположил, что коробятся рамы на границе теплового следа: слишком большая разница температур. И это произошло. Сначала на нижнем этаже, потом на верхнем. Со звоном вылетело стекло окна в коридоре на втором, а затем и на четвёртом этаже.

В это время мужская часть племени работала в лесу, приканчивая окоченевших тварей, так как было не ясно, оживут ли сколопендры после анабиоза? Денис размышлял, как проверить, съедобное ли мясо у этих существ? Разделывая сколопендр, решили сохранить прочные, лёгкие и гибкие спинные пластины самых крупных особей. Отделялись пластины легко, но работа грозила растянуться надолго — погибших сколопендр было много.

Новая тварь, ещё более крупная, ворвалась в деревню через разбитые западные окна. Ребята, занятые разделкой сколопендр под северо-восточной стеной, узнали об этом, когда опять услышали крики и визг. Они похватали ножи и заточенные арматурные прутья, служившие и гарпунами, и вертелами, и помчались на голоса.

Алина была в музее, из которого видны окна западного коридора, но она не смотрела на окна. Она рассматривала вместительный чугунок, и соображала, чем можно заделать небольшую дырку в такой нужной посудине…

Двухметровая сколопендра стремительно сбежала по стене с крыши, втекла в разбитое окно внутрь, в коридор, и под дверью кабинета отчаянно завизжали. Алина похолодела: она узнала голос Ксюши и рванулась на крик.

— Мама!!! — взвизгнула девочка. — Мамочка!!!

Крик прервался, Ксюша всхрапнула и замолкла.

Алина с музейным ухватом, подвернувшимся под руку, бежала на помощь Ксюше, крича:

— Ксюшечка, девочка моя! Я бегу!

Гибкое и плоское тело сколопендры, вибрируя, перетекало по телу девочки. Сколопендра обследовала свою жертву, обвиваясь вокруг Ксюши, перехватывая её своими кольцами так и этак и всё теснее сжимая захват. Сколопендру интересовала голова жертвы, самая тёплая часть, и Алина ужаснулась, помня собственную боль ожогов на руках. Она подскочила к Ксюше, обмякшей, и с головой, словно обмотанной огромным махровым тюрбаном. Одно мгновение Алине было видно, как тварь пытается многоногой бахромой разомкнуть губы ребёнка, выделив рот как особый источник тепла. Алина боднула тварь ухватом, чувствительно, но неудачно: железные гнутые рога ухвата скользнули по чудовищной спине, заходившей волнами, не причинив твари вреда. От удара сколопендра лишь отлетела в угол коридора вместе со своей жертвой. Алина, лучше всех понимая, какая сильная боль терзает Ксюшу, сбросила шарф, пиджак и рубашку, оставшись в юбке и в коротком обтягивающем топе. Она подскочила к твари, широко раскинув руки и почти касаясь грудью панциря сколопендры. Сколопендра почувствовала тепло голого тела — гораздо больше и теплее, чем добыча, вокруг которой обвилась. Она расслабила хватку, и Ксюша свалилась без чувств с багровым раздувшимся лицом и кистями рук. Верный Паша Стопнога бросился на пол, игнорируя соседство со сколопендрой, и волоком потянул Ксюшу в другой конец коридора, схватив её подмышки. Алина изловчилась и снова пригвоздила ухватом сколопендру к стене. Ей было не по силам удержать тварь, но Денис, Влад Карнадут и Елисей вбежали в коридор, воткнули в прижатую к стене сколопендру три заточенных шкворня, вогнав их по деревянные рукоятки и ворочая металлом в теле ядовитого существа.

Понятовский приказал Елисею, который оказался ближе к голове сколопендры:

— Елик, режь!

Елик брезгливо, но сноровисто, надрезал плоть сколопендры в области шеи, глубоко вогнав нож под пластинки. Белёсый мерзкий студень вытек ему на руку.

В другом конце коридора над Ксюшей склонились Пашка Стопнога и Таня Гонисевская.

Алина подскочила к ним:

— Она умирает! Девочка наша умирает! Она впервые обожглась, это шок! Если бы раньше у неё был контакт кожи с ядом… как у меня — вчера…

Таня Гонисевская, у которой от волнения дрожали руки, делала Ксюше искусственное дыхание. Пашка осторожно давил на грудину девочки. Вероника промокала несчастной лицо и тихонько выла от волнения.

Матвей сильно шмыгнул носом и сказал:

— Ксюша не в первый раз…

— Что? — простонала Алина, мельком глянув на Матвея.

— Обожглась. Не в первый раз… Я вчера пошутил, я гонялся за Ксюшей с маленькой живой сколопендрой и нечаянно задел её. Вот тут. — Матвей показал на свой затылок.

Алина простонала:

— Выдрать тебя надо! Ей болело?

— Да! У неё сразу вспухла полоска на шее, она заплакала и убежала. Убейте меня! — он спрятал мокрое лицо, уткнувшись в живот Понятовского, возвышавшегося над остальными, сидевшими на коленях перед Ксюшей.

— Может, вчерашняя прививка её спасёт, — предположила Вероника. Алина закусила губу и кивнула.

Ксюша очнулась и мучительно трепыхалась: у неё опух нос, губы и слизистые ткани во рту, и воздух не проходил в лёгкие.

— Вставьте ей трубку! — посоветовала тихая, незаметная Лилия слабым, бесцветным голосом.

— А где взять? — горько произнесла Гонисевская и снизу вверх заглянула Лилии в лицо. Лилия протянула «музыку ветра», украшение, которое сорвала со стены в кабинете труда. Карнадут подхватил подвеску, молниеносно разрезал верёвки, скреплявшие бамбуковые трубочки. Алина поспешно облизала конец трубки, и через распухшие слизистые рта и горла Ксюше удалось вставить полый бамбуковый стержень. Это спасло её от удушья, судороги прекратились. Багровые пятна, особенно насыщенные вокруг рта и носа несчастной девочки, стали менять цвет на красный. Алина глянула на следы ядовитых прикосновений сколопендры у себя на животе и груди: полосы на голой коже из багровых быстро превращались в красные. Болело и жгло не так, как вчера, когда впервые сколопендра прошлась ядовитой бахромой по её рукам, державшим дверь.

Паша Стопнога заметил:

— Может, Матвей со своей сколопендрой как раз Ксюшу спас!

Алина тем временем смотрела на Лилию. Её начала бить дрожь — без одежды было холодно, а она почувствовала это только сейчас. Она сказала:

— Лиля, пора учиться громко звать на помощь. Громко, понимаешь? Я боюсь, что не услышу тебя, если случится что-то неожиданное.

Секунду все обдумывали эти слова. Потом у девочек повлажнели глаза. Матвей первый, а за ним все остальные обняли Алину и обнялись друг с другом, сделав тесный круг.

Хроники Насты Дашкевич. Таня, Света и другие

Алина, Влад Карнадут и Жека переправились за Большую реку. Их провожали ребята девятиклассники и проследили, как они доплыли в лодке, высадились на другом берегу далеко внизу по течению, Алина помахала рукой и они ушли в туман.

Щенок Зуб впервые залаял, когда увидел, как дрались из-за кроссовок старшие ребята с девятиклассниками. Все так удивились и обрадовались, что перестали драться и окружили нашего Зубика. Карнадут там накостылял кое-кому по-боксёрски, восстановил порядок, и теперь за грабёж чужих вещей племя будет наказывать по закону, и строго.

Света стала совсем несносная. Она завидует Тане Гонисевской, которую уважают все парни, и называет её не по имени, а как они зовут её за глаза — Большая Польза. Таня лечит царапины и порезы, даёт есть мел тем, у кого сводит по ночам икроножные мышцы, делает примочки на обветревшие глаза и смазывает цыпки на руках. Она не отказывается вытягивать занозы и всегда готова осмотреть голову: не засел ли у охотника там клещ. Клещей мы здесь не замечали, но многие парни просят осмотреть голову и шею, Таня вздыхает и перебирает им волосы. Таня провела первую операцию: пришила Игорю надорванную мочку уха. Она собирает травы, вычитывает в кабинете биологии всё о целебных свойствах растений и варит настои, когда её очередь дежурить по школе. До полуночи, не меньше, горит костёр, и Таня в опустевших вёдрах из-под ухи запаривает дубовую кору, зверобой, листья брусники, корни аира и потом, когда её зелья остынут, она переливает их в пластиковые бутылки и предлагает всем, объясняя, что от чего помогает и рекламируя пользу своих отваров. Ксюша стала помощницей Тани. Таня велит Ксюше всегда держаться рядом с ней и не верить словам взрослых мальчиков — воспитывает так. Ксюша тоже собирает травы и делает примочки. И тоже, когда наливает в чашку питьё, говорит про пользу для здоровья, подражая своей любимой Тане. Естественно, Ксюшу стали звать Мелкая Польза. Но доверяют ей, показывают ей ссадины, и Ксюша уже сама решает: натереть больное место рубленым подорожником, или потратить драгоценную каплю спирта?

Теперь ясно, что Света гуляет с разными парнями. Они обзывают её неприличным словом. Вован непонятно куда глядит. Как будто ему без разницы. А Свету это злит.

Когда Алина ушла за реку, Света увязалась с охотниками в лес, на восточную тропу. В то утро уходила команда ребят шестой школы. Им не нужна была Света, но она побежала за ними, хохоча. Стыдно за неё. Вечером Света вернулась в бешенстве. Оказывается, парни привязали её к сосне, и отвязали только на обратном пути. Она простояла там целый день. Потом попыталась украсть водку — Танино главное лекарство. Вот тогда Таня не выдержала, и послала «нашего мужичка» Матвея с жалобой к Вовану. Вован пришёл, выволок Свету за дверь и побил в тёмном коридоре. Так сказали. Хоть я плохо представляю, куда, в какие места бьют девушку? И как можно было выжить после кулаков Вована? Может, всё-таки он её не слишком…

Света вернулась живая, на своих ногах, упала в угол и разрыдалась. Она кричала, что беременная уже третий месяц, и колотила кулаками по полу. Мы с девочками онемели от такой новости. Таня что-то шепнула Ксюше, Ксюша подошла к Свете и принялась сюсюкать, что будет очень рада её ребёночку, и будет ждать его с нетерпением. Тогда Света истерично рассмеялась, уселась, вытерла слёзы, сказала: «Ладно, Мелкая Польза! Будешь выколачивать говняшки из пелёнок!» Мы с девочками переглянулись и стали заговаривать зубы несчастной Светке, приказали ей не экстремальничать, беречь себя и ребёнка. Она, оказывается, хотела от него избавиться, да не додумалась, как. Надеялась, что само собой рассосётся. Она просила ничего не говорить Вовану.

Дневник Алины. Поход за Большую реку

Лес непроходимый. Опасаемся встретить в буреломах медведицу с выводком. Пятнадцать километров от реки мы с трудом преодолели за восемь часов, и пора готовиться к ночёвке в чаще. Компас показывал, что мы двигались в правильном направлении, но лагеря не нашли. Мечта моя таяла. Возвращаться назад ни с чем страшно. Перед глазами стояли закопченные лестничные площадки, разбитый класс, в котором бушевал олень, покорёженные стулья, разорённые кабинеты, вещи из которых перекочевали в руки десятников, отвечающих за это добро пока что не головой… Но кто знает, может, когда всё износится и придёт в негодность, дойдёт и до этого? Наше выживание теперь зависит от самых ничтожных мелочей, и потерянная иголка в такой ситуации может оказаться невосполнимой потерей…

Влад Карнадут вдруг остановился и показал рукой вперёд. Он первый разглядел высокую ограду за осинником. Территория лагеря вписалась в дикий лес так плотно, что старое дерево, попавшее под 'лезвие времени' было разрезано в продольном направлении, сверху вниз, и в нашем 'сегодня', осталась половина ствола, и ствол этот подсыхал, листья на нём пожелтели раньше, чем на других деревьях, и уже опали. Заросли вплотную примыкали к ограде. Жилых корпусов мы не видели. Мы вообще ничего не видели, кроме фрагмента забора: высокий бетонный бордюр, обложенный тёмно-розовой отделочной плиткой, и строй железных прутьев двухметровой высоты, объединённых сваркой с двойными дугами-поперечинами. Удивительно, как Карнадуту удалось разглядеть эту ограду в непроходимой чаще? Мы бы кинулись к ограде немедленно, но глубокий и широкий овраг разделял нас. Я помнила этот овраг: в моём вчера он был не так глубок, явно не раз и не два подсыпан, и по дну его проходила асфальтированная дорога, спускавшаяся к реке. Дорога пользовалась популярностью: она вела на турбазу внизу, на берегу Днепра, а вокруг в живописных лугах проводились туристические слёты… Это уже неважно. Важно, что мы до темноты не успеем продраться сквозь заросли, обойти овраг и проверить, на месте ли лагерь. Влад и Жека, рискуя в сумерках свернуть себе шею, спустились по круче к реке и вернулись с водой в пластиковых бутылках. Я наломала веток для лежбища, приготовила хворост для костра. Удивила ребят, заварив настоящий, не брусничный чай: воспользовалась-таки своим положением, припрятала несколько щепоток! Мы умыли лица и руки водой из бутылок, выпили чаю и сжевали по куску оленины — последние остатки роскоши. Спать предстояло под резиновой лодкой, которую снова развернули и накачали. Лодка спасла нас, не дав промокнуть до костей. С приходом темноты начался унылый дождь, и не затихал до самого рассвета, загасив наш костёр. От усталости я спала мертвецки, но и сквозь сон чувствовала, что замерзаю, леденеют ступни ног, холод забирается под платок и в рукава, тело трясётся в ознобе. Но вдруг впереди появилась белая стена, освещённая солнцем, и я прибрела по мягкой мураве к этой стене, уселась, обессиленная, под ней, а потом, оценив её тепло, вжалась в стену позвоночником, бёдрами, лодыжками, и блаженно затихла. Утром оказалось, что Карнадут привлёк меня, обнял, так мы и спали, устроившись на боку в позе ложек. С другой стороны, прислонившись спиной ко мне, посапывал Женик, спрятав ладонь под щеку. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я — в середине. Я была смущена и в душе благодарна парням; никогда не решилась бы попросить их об этом, даже если бы закоченела до смерти.

Влад встретил меня, возвращающуюся из лесу с охапкой сучьев, которые я накануне прикрыла хвойными лапами и уберегла от дождя.

— Ты молодец! — похвалил, глядя на сухие сучья.

Я чувствовала, что это не всё, что он хочет сказать.

— Хочешь рыбки? Я припрятал, для тебя.

Я хотела рыбки. Рыбки, мясца, хлеба, сахара… Я хотела есть, ужасно хотела. Мясо, съеденное вечером, давно переварилось в моём в желудке. С тех самых пор, как нас занесло сюда, голод наш постоянный спутник. Но, сглотнув слюну, я отказалась.

— Рыбу есть надо бы втроём! — заметила я.

Карнадут не смутился, пожал плечами.

— Я тебя люблю! — сказал он просто. Так говорят четырёхлетние дети в песочнице. Но мне стало тепло, как в недавнем сне. И нежно. И грустно. Захотелось погладить его по голове. Он стоял близко, и оказался и выше, и крепче, чем я привыкла о нём думать. Видимо, запомнила худощавого мальчишку-девятиклассника, добросовестно корпевшего над чертежами, которому всё время смотрела в темечко, и до сих пор не отдаю себе отчёта, что за два года он возмужал.

Что за жизнь у нас — мы толком не видим друг друга и вообще никого не видим: мы заняты бесконечной работой или вынуждены бежать на зов к кому-то… на помощь бежать…

Я подумала это, а вслух сурово произнесла:

— Маленький ещё!

— Ты думаешь? — фыркнул он, разворачивая плечи. Ироничная улыбка тронула его губы и исчезла с серьёзного лица, сказав больше, чем слова.

Я взвесила всё, в том числе, пугающую откровенность Краснокутского, и жизненную необходимость иметь преданного рыцаря подле себя.

— Спасибо! Ты — лучший!

— Значит, нет?

— Потом.

— Когда?

Я чувствовала, ему трудно даётся нарочитое спокойствие. Ох уж, эта холодная, страшно холодная ночь!

— Я похожа на твою маму?

Он замотал головой, растерявшись.

— Не-ет!

Добавил, подумав:

— Только характером.

— Она могла бы — с учеником?

— Я в нокауте! — признался он. Коротким жестом поднял обе ладони и покаянно опустил лицо. — Я подожду. Согласна?

Женщина во мне, хитрая предвечная Ева, пившая кровь-сок запретного плода, вдруг взяла и шепнула:

— Мы подождём.

Я решила, что срочно женю его. На ком? Девочкам он нравится. Но есть маленький пустячок — нужно, чтобы и он был неравнодушен к кому-то из девушек. А вот этого я не замечала. Нужно подумать, Алина Анатольевна. Их всех надо бы переженить, и пусть бы заботились друг о друге, да только девушек на всех не хватает, как ни крути. И я, неожиданно для себя, однажды обнаружила, что извлекаю немалую выгоду из дефицита невест в деревне. Тайком друг от друга парни — те кто постарше и похитрее, — стараются угодить мне, всерьёз думая, что я имею право распоряжаться судьбой девушек и влиять на их выбор. А девчонки чувствуют мой авторитет среди ребят, и слушаются — по струнке ходят. Хоть и не надо мне, чтобы по струнке…. Но, с другой стороны, кто их организует, кто будет мирить в девчоночьих ссорах? Кто плохих ребят сдержит, а хорошим парням напомнит, что девушки — не мужики, они другие, и нуждаются в них…

Как, однако, жизнь всё сама, без нашего участия расставила по своим местам! И я уже как мать двоим младшим, а девушкам — строгая бона, и при мне они боятся капризничать, боятся показаться ленивыми или неумехами, влюбляться и тискаться по тёмным углам тоже опасаются. Света Конторович — исключение. Проблемная, конечно, особа, но без этого, наверное, не бывает….

Страшный треск и угрожающий шум ветвей падающего дерева раздался рядом. Мы подскочили от неожиданности и бросились с прогалины, которая была местом нашей ночной стоянки. Ломились в чащу, цепляясь рюкзаками за сучья и мокрые ветви густого подлеска. А когда остановились и оглянулись, увидели, что рассечённая пополам старая осина упала поперёк оврага.

Ребята молча изучали, как легло дерево, оценивая варианты: перебираться по осине прямо к лагерной ограде, или обойти овраг лесом? Я, понимая, что у них на уме поход по дереву, грустно призналась:

— Не смогу. Голова сильно кружится…

Женик вопрошающе глянул на Влада. Наверное, что-то прочитал в глазах друга и, повернувшись спиной к нам, отошёл и принялся топтать носком женской танцевальной туфли сорок первого размера угли утреннего костра. Влад подсунул руку под рюкзак на моей усталой спине, приобнял, а я…я смачно чихнула ему в куртку из чебурашкового меха.

Он выдохнул мне в ухо:

— Я готов умереть с тобой!

Я подумала. Если отбросить юношеский романтизм, выходило, что его пожелание, как ни посмотри, самое разумное. Умереть сию же минуту было бы кстати, по крайней мере, мне. Снова холодно, зябко, голод проснулся и накинулся с новой силой, голова трещит, и до лагеря мне всё меньше дела, скрутиться бы калачиком и уснуть вечным сном… Кто знает, что ждёт всех нас дальше?

Но вспомнила почему-то Ксюшу и Матвея — похудевших, с трогательно тонкими шеями, на которых, как одуванчики, сидят крупные полудетские головы. Вспомнила Дениса Понятовского, которому за день до петли времени объявили уточнённый диагноз: злокачественная опухоль. А тренер сказал родителям, чтобы отпустили парня на футбол, пусть, мол, сыграет… или пан, или пропал… И он пропал. Вместе со всеми нами. С диабетиком Юркой из девятого 'А' и астматиком Коляном из девятого 'В'. И они пока не вспоминают о своих лекарствах, но, может, это у них от стресса, непрерывного, растянувшегося на восемь недель? А может, мы все уже того… населяем другой мир?

— Я бы умерла хоть сейчас, да как младших оставишь? Вы-то худо-бедно прокормитесь, а о них кто позаботится? Я учила их подмывать пиписки тёплой водой из баночки… А чему ещё научить не успела?

Карнадут поводил лицом и аккуратно коснулся губами моей щеки:

— Вот такая ты деловая! — сказал, как выдохнул, чуть слышно.

Прошептал: 'Алина! С ума сойти!'

Не было сил метать гневные молнии. Я только хмыкнула в ответ, быстрым движением поправила нос и поплелась в чащу, отдавая себе отчёт в том, что чувствую близость этого человека даже трансцендентально: это когда тело каждой клеткой своей имеет в виду факт его существования. И сигналит: «Он. Он! Он рядом!» Может, есть причина, почему он уходит из деревни со своими ребятами в дальние походы чаще других?

Мы боялись пройти мимо цели, потерять её, призрачную нашу надежду, и приготовились облазать каждый метр здешних зарослей. Мы промокли насквозь, сверху и снизу: всё здесь было густорастущим, мокрым и холодным. Лишь ветра не чувствовалось в этом лесу. Не знаю, много ли времени нам понадобилось на то, чтобы пройти вдоль всего оврага, потом перейти на другую его сторону — я смотрела больше внутрь себя и чувствовала, что жар становится сильнее, а ноги вот-вот подкосятся, я упаду на колени, потом прильну к земле и не найду в себе сил подняться. Мы углубились в лес, продвигаясь едва ли не ощупью. А потом вышли на звериную тропу и увидели искромсанную тушу лося, повисшую на прутьях ограды. Лось выглядел так, словно его обкусывали сзади, со стороны леса, и отрезали ножом куски плоти со стороны лагеря. Кто-то жил в «Солнечном»! Кто-то совсем недавно кромсал звериную тушу, и этот кто-то не в силах был снять тушу с ограды и освежевать её! Сюда бы Вована и Лёху!

Влад и Жека осмотрели тушу и определили её как годную для сегодняшнего обеда. И мы пошли вдоль ограды, держась за прутья и переступая прямо по парапету, достаточно широкому, чтобы поставить на него ногу. Это было удобнее; лес здесь по-прежнему был непролазным, не считая той звериной тропы, на которой нашёл свою смерть лось. Мы дошли до центральных ворот и до калитки, выходившей на главную аллею. Они, естественно, были закрыты. Они всегда закрыты, даже во время работы лагеря, и сторож, сидящий возле входа, записывает всех посетителей… Перелезть через прутья когда-то не было проблемой даже для меня с моим средним ростом: крепления достаточно удобные, чтобы поставить на них ногу и, сильно толкнувшись, подняться, перенести ногу на верхний ряд креплений, соединяющих решетку со столбами-опорами, и потом повторить этот акробатический номер с растягиванием ноги почти в вертикальный шпагат, спускаясь вниз. Но сейчас моя тёплая одежда не рассчитана на такие движения. А ещё я знала, что метров через тридцать в ограде будут ещё одни хозяйственные ворота, и они крепятся довольно высоко от земли. Если ничто нам не помешает, мы пролезем под ними. И мы пролезли под этими воротами и столкнулись нос в нос с большой овчаркой.

— Пальма! — от неожиданности растерялась я, узнав старую верную смотрительницу лагеря.

Собака не лаяла. Она стояла меж деревянными горками и качелями, густо натыканными на участке для младших отрядов, и смотрела на нас, опасливо выпрямлявшихся после дерзкого подныривания под ворота. У собаки был сытый вид. Это обнадёжило. Кто-то негромко свистнул, собака, забыв про нас, потрусила в сторону котельной. Мы не спеша двинулись за ней, любуясь нетронутым уголком цивилизации. Надо знать этот лагерь, его добротные мощёные плиткой дорожки, скамейки на чугунных гнутых ножках, фонари вдоль аллеи, его клумбы. Огромный открытый бассейн под крышей из зелёного пексигласа, вместительную танцплощадку под синей пексигласовой крышей, искусственное покрытие спортивных площадок, и даже нефтяную вышку в качестве памятника в центре территории — этот лагерь когда-то, в прекрасном далёко, если можно так сказать из нашего дня, принадлежал нефтяникам. Жилые корпуса стояли безмятежные и нетронутые, но ветер уже намёл листвы и лесного мусора на крылечки.

Собака задержалась у входа в котельную и глядела на нас.

Внутри негромко бубнил человек, но навстречу не выходил. Он не знал о нашем приходе, пока мы не показались в дверях, — ребята ходят бесшумно и молча, и я приноровилась к их неслышному шагу. Мы вошли и увидели мужчину в возрасте под пятьдесят. Мужчина лежал на кровати, на матрасе, застеленном чистой простыней. Выглядел он не очень. Рядом, за тёплой стенкой отопительного агрегата, стояло разлапистое и широченное старое кресло из административного корпуса. Я опустилась в кожаные глубины этого кресла…Через минуту я заснула в тёплых мебельных мягкостях, и все попытки разбудить меня кончились тем, что Женик взял мой рюкзак, а я, будучи в забытьи, отметила уголком сознания, что Влад приподнял меня, перекинул мою руку себе через плечо, перетащил столбиком, приговаривая: 'Теперь поднимаем ноги и шагаем через трубу, Алина Анатольевна! Вот так!' И уложил на матрасе в глубине тёплой котельной, подальше от входа.

Сутки я спала и бредила в жару. Бред свой запомнила ясно: снились огненные мечи, они торжественно и грозно спускались с неба, нацелившись остриём в меня. Надо было успевать заговаривать их, чтобы не воткнулись в грудь и не пригвоздили, и этим я и занималась без остановки. Что было в реальности, я не помнила. Влад потчевал меня антибиотиками, которые нашёл в медпункте, а когда через сутки жар прошёл, оставил меня на верного друга Жеку и отправился с надувной лодкой за плечами в дом родной: на три школьных этажа.

Я с трудом продавила слова сквозь запёкшееся горло:

— Зачем?

— У него уговор. Вопросы власти, — туманно ответил Жека.

— Какой власти? — насторожилась я. — Это я ваша учительница! Вопросы власти — мои вопросы! А я вот никуда не иду. Мои ученики не грудные, могут обойтись без меня… сколько суток прошло?..

Мне показалось, Жека хмыкнул, слушая мою тираду. Но подсчитал вслух:

— День в пути, день здесь в лагере, и сегодня идут третьи сутки, как мы ушли из школы. Боксёр доберётся домой только к ночи, он вышел на рассвете, значит, в восемь утра. Он договаривался с Лёхой и Вованом: если мы не вернёмся к концу третьих суток, чтобы сообразили из подручных средств плот, плыли через Большую реку и искали нас. Он перестраховывался из-за тебя. За нас он бы так не боялся — ушли и ушли, не в первый раз.

(«Он боялся за меня, и всё-таки предложил мне идти на поиски лагеря?»)

— И Вован позволил собой распоряжаться?

— Они нормально общаются.

Сказав это, Женик исчез куда-то, оставив меня наедине с мыслями в тяжёлой раскалывающейся голове.

(«Нормально общаются? Это Карнадут с Краснокутским? А то, что всех лихорадит, когда сменяется дежурство ребят Кранадута или Понятовского, и на их место на двое суток заступают гопники Вована, это как, ничего? А впрочем, мне надо пересмотреть свою позицию к пацанским внутренним отношениям… Разборок на трёх этажах хватает, но, в принципе, Женя прав: между собой эти двое, вроде бы, нашли общий язык. И ладно! Мне одной за всеми не уследить… Они взрослые, совсем взрослые. Вон, даже с учительницами некоторые пробуют любезничать… Видишь ли, вопросы власти у него! Подождите, я только чуть-чуть поправлюсь и спрошу, а я для них вообще — кто?»

Жека вырулил из-за агрегата с трубами, держа перед собой розовый поднос. Я узнала этот поднос — такие были в обеденных залах «Солнечного». Жека протянул мне шоколадный батончик, придвинул горячий чай в чашке. На подносе остался стоять чайник, полный горячего душистого чая.

— Волшшшебство! — прошипела я, хватая шоколад. Голос у меня сам собой менял регистры и сейчас получился сиплый.

— Павлович говорил, ему этот шоколад поперёк горла стоит.

— Странное горло! — теперь влажно хрипнула я. — А моему горлу сразу сталолучше. Что ты сказал про Павловича? Он какой-то слишком… лежачий был, когда я его увидела. По виду пьяный вусмерть. Что бы это значило? Или мне показалось в горячечном бреду?

— Не показалось. Вусмерть, это точно. Павлович умер этой ночью.

Я содрогнулась и вопросительно уставилась на матрас, на котором спала. Матрас был застелен, как под Павловичем. Подушка в наволочке, одеяло в пододеяльнике весёленькой расцветки, с ромашками и облаками…

Жека успокоил:

— Мы принесли тебе другой матрас, и себе постелили там — он указал куда-то вглубь длинного помещения, за сплетения толстых и очень толстых труб.

— У Павловича открылась прободная язва. Не залечил вовремя, а когда остался здесь один, питался, чем придётся, и почувствовал себя совсем паршиво. Говорит, жил ради собаки. О ней беспокоился. Очень страдал от одиночества. Вышел собрать грибов и наткнулся на гадюку, она его ужалила в ладонь. Был бы здоров, организм справился бы с ядом, но у него печень не выдержала. Нас обозывал клоунами, даже выпытывал: не розыгрыш ли всё это?

Я представила нас троих, входящих в котельную. Да одной меня было бы достаточно, чтобы брови взлетели на лоб, да там и остались. Я пожаловала в ярко-полосатой юбке, в белых танцевальных туфлях, в жёлто-коричневых, 'а-ля пчёлка' полосатых КВН-вских гетрах и такой же полосатой трикотажной шапочке-буратинке: с длинным клином сзади, заканчивающимся жёлтой кисточкой. Вместо куртки на мне подбитый слоем синтепона шерстяной пиджак, слегка перешитый, чтобы застёжка вышла под горло, и на плечи накинут большой клетчатый платок. На самом деле, это не платок, а третья часть старого вытертого пледа, разрезанного и обшитого для красоты тесьмой. Женик и Влад выглядели чуть приличнее, но тоже, не сомневаюсь, сразили дядьку истопника своим гардеробом, собранным из случайных вещей. Например, штанами с нашитыми сёдлами и заплатами из искусственной кожи на коленях. Вдобавок ко всему, Жека так берёг свои кроссовки, что в поход отправился в женских танцевальных туфлях, подошедших ему по размеру. На голове Карнадута был неизменный картуз с лаковым козырьком. Он разлучил катруз с аленьким цветочком, нашитым сбоку. Правда, после этого на картузе открылась дырка, раньше прикрытая цветочком, и я по просьбе Карнадута самолично пришивала туда большую пуговицу в один из вечеров в кругу семьи… А Жека, когда уходит в лес, предпочитает надевать на голову будёновку со звездой во лбу… О, бедное моё племя, наследовавшее странные сокровища школьной костюмерной! К тому же, мы втроём измызгались в пути и были откровенно грязны.

Я вздохнула, бережно разглаживая фольгу от шоколадного батончика (фольга на что-нибудь сгодится!):

— Откуда вкусняшка?

— Завезли в буфет. У них какой-то праздник намечался, корпоративчик. В субботу.

Я согласно кивнула. Я знала о традиционном корпоративе в честь профессионального праздника, он действительно проводился на базе лагеря, в большой столовой, неизменно в первую субботу сентября. А первая суббота в этом году как раз выпала на следующий день после роковой петли времени.

— А где остальные люди? — вяло поинтересовалась я, потому что тут же вспомнила, что весь штат работников лагеря с окончанием сезона уволен. Только истопника и дворника оставляют. И горничных — чтобы закруглились с уборкой и заклеили окна в корпусах на зиму. Их в 13.30 увёз рабочий автобус, потому что пятница после лагерной смены короткий рабочий день. Но должен был оставаться директор лагеря, завхоз, сторож… Где же эти люди?

— Павлович сказал, что директор лагеря отправил автобус с работниками, потом подписал накладную водителю, привезшему продукты. Потом ему срочно понадобилось отлучиться в город, и он ушёл на остановку на шоссе, на пригородный рейс.

('Да, автобус проезжает как раз в 14.00, директор вышел раньше, чтобы спокойно пройти полкилометра лесом до шоссе — как, однако, всё совпало роковым образом!')

Женя продолжал:

— Завхоз взял свободный день по заявлению. Сторожиха вышла собирать грибы: предупредила Павловича, что побродит за забором. Павлович сидел у ворот за столиком рядом со сторожкой, курил. Он задумался, а когда поднял голову, не поверил глазам: исчезла автостоянка перед воротами, и дремучий лес вокруг лагеря поднялся сплошной стеной. Павлович первые дни крадучись пользовался продуктами с кухни, а потом понял, что уже всё равно. Он прикинул запасы, на сколько их хватит, если экономить, и стал учиться выживать на подножном корму. Говорил, зайцев тут много, ему удалось поймать жирных зайцев силками.

— Ему в некотором смысле было легче, чем нам… — задумчиво протянула я.

— Не знаю, — пожал плечами Жека. — Павлович боялся одиночества, я думаю, это его убило. Весь он был дёрганый. Везде ходил с собакой, даже из корпуса в корпус. Когда увидел нас, стал трепаться без остановки. Умолял не уходить, не оставлять его одного, даже когда мы вышли принести матрасы из корпуса. К ночи у него началась белочка на почве алкоголизма, — тут спиртного, завезённого к празднику, полно. Одному залиться можно.

— Хорошенько спрячь спиртное, Жека, я тебя прошу! Нужная вещь, особенно, если это водка.

— Да, в основном, водка. Есть коньяка немного и немного винца, и неплохого.

— Вот! Вино понадобится серьёзно больным. Водка — Тане Гонисевской.

— Ей столько ни за что не выпить.

— Очень смешно! Знаешь, сколько дырок на шкуре ей пришлось дезинфицировать всего за два этих месяца? У меня была бутылка, и почти вся вышла.

— Ну вы, девочки, и пьёте! — острил Жека.

Не замечала, что он такой весельчак. Может, сам немного принял?

— Кстати, мы вливали в тебя между приёмом таблеток по ложке коньяка. С чаем. И ты перестала бредить насчёт огненных мечей.

— Господи!.. Что ещё вы со мной делали?

— А надо было?

— Прекратите, Евгений, как вас там… Я не помню ваше отчество, ученик… но двойку поставлю.

— За что?!

— Для профилактики. Чтобы не смели лечить умирающих учительниц подручными средствами.

— Владик подумывал привести сюда Таню Пользу, она бы лечила подножными средствами. Но потом решили, что ты справляешься.

Я слабо улыбнулась и чихнула в одеяло, так, что мозги, кажется, перевернулись.

Хорошо. Тепло со всех сторон. Подушка настоящая, одеяло… Матрас мягкий.

Спросила:

— Вы успели расспросить Павловича насчёт работы котельной, и насосов, и прочего?

— Первым делом спросили. Но Павлович заговаривался. О системах говорил скупо, а вот трепался обо всём другом много и охотно.

— Может, мозги пропил, — вздохнула я.

— Да, что-то вроде этого, — кивнул Женя. — Чудила ещё тот.

— Земля ему пухом. Что-нибудь полезное рассказал?

— Так. Бред сивой кобылы, в основном. Немного объяснил принцип работы топки, и как форсунки чистить. У меня ещё шоколадный батончик есть, сейчас дать, или потом?

— Конечно, сейчас!

— Чаю?

— Да, да!

— Влад сказал, пора начинать хавать помаленьку…

— А что есть из съестного?

— Ну, тут много чего осталось, Павлович почти не ел, ему ничего уже не лезло, но собаку кормил щедро: жалел Пальму. Думал, как она без него останется? Когда уже был при смерти, из последних сил нарезал ей лосятины, положил в погреб. Зайцев отловленных тоже в основном собаке скармливал.

— Кто загнал лосиху, волки? — спросила я, дуя на горячий чай и чувствуя блаженное тепло, разливающееся внутри.

— Да, скорее всего, волки. Но на прутья она налетела, потому что испугалась Пальмы. Лосиха бы перепрыгнула ограду, там бурелом горой, ей удобно было, но увидела перед собой овчарку, приняла, небось, её за волка, и… в общем, ей не повезло, но у нас снова есть мясо. Мы с Владиком счистили всё, что смогли, с костей, останки сняли с ограды, оттащили подальше. Когда умер Павлович, мы вынесли его за ограду и похоронили. Выкопали две ямы: для лосихи отдельно, чтобы не привлекать волков, и для Павловича. В общем, не надо тебе этого знать, мы старались, чтобы было всё по-человечески.

— Спасибо! — слабым голосом поблагодарила я. — Мне снилась кошка, она мяукала.

— Здесь живёт кошка. Павлович говорил, деревенские постоянно подкидывали котов на территорию лагеря. Эта кошка родила котят, но когда они только начали выходить, коршун унёс котёнка. И сколько их выжило, непонятно, кошка их прячет. К нам с Боксёром кошка приводила только одного котэ. Белый с чёрными и рыжими пятнами на спине, серьёзный зверь, шипит и в руки не идёт, и рычит, когда мясо трескает. Хочешь, я его поймаю?

Всё это я слышала, уже засыпая. И засыпая, подумала: трёхцветный котёнок — это точно девочка. Дети будут рады. Если коршун всех не унесёт, если годзилла-крокодила всех не съест, если… и блаженно уснула. Во сне мне казалось, кто-то держит в ладони мою руку и гладит пальцы. Наверное, просто после месяцев на промозглых этажах и болотной сырости мне было по-настоящему тепло.

Глава четвёртая. Совет старейшин

К вечеру следующего дня в лагерь вошли Влад Карнадут, Вован Краснокутский, Денис Понятовский и Дима Сивицкий. В мокрой от дождя и прихваченной морозцем одежде. С красными носами и обветревшими лицами: они всю дорогу шли против северного ветра.

Перед их приходом, днём, Алина вставала, немного походила по лагерю и приготовила еду, хоть болезнь ещё не оставила её. Жека Бизон покормил ребят. Они, бедняги, ошалели и размякли от наваристого крупяного супа на бульоне из лосины и сладкого чая с печеньем и хлебными сухарями. Мужественно подавили желание потребовать ещё еды, так как и Влад, и Женя предупредили, что до утра больше ничего не дадут — иначе пойдёт не впрок. Осматривать территорию лагеря тоже не стали; пришли в сумерках, измученные бездорожьем, и выходить в непроглядную холодную ночь никому не хотелось. Развесили одежду по тёплым трубам, сели на матрасы в единственном свободном от агрегатов углу, подоткнув под бока подушки. Женик раздал каждому по пакету семечек из буфета. Семечками обманывали зверский аппетит, устроив совет старейшин, в котором Алина принимала участие, скрывая болезненную слабость.

Выслушали Бизона, отчитавшегося, какие ценности обнаружил в лагере. А в их положении ценным было всё, включая последний ржавый гвоздь.

Влад, повернувшись к Алине, не таясь, накрыл её ладонь своей ладонью и сказал:

— Алина Анатольевна, спасибо. Честно, никто из нас не додумался бы искать этот лагерь. Может, мы набрели бы на него, потом… но могло быть поздно…

Помолчали.

— Да, похоже, зима наступает, — заметил младший десятник Дима. — Игорёк Шабетник говорит, приметы есть кой-какие. Он думает, идут затяжные морозы. Сегодня снялись с болота последние гуси.

Алина вздохнула, пряча тревогу.

— Переселиться сюда пока не выйдет, — заявил Карнадут. — Для этого надо делать плот и рисковать людьми и добром. И река стала бурной, вода поднялась.

— Да, мороки много с переправой, а ещё больше — в дороге, — добавил Денис. — Заросли здесь отпадные. Тропу мы наметили, но метки — ещё не дорога. А низина, которую переходили в середине пути — это квест. Как вы вообще прорвались сюда втроём?

— Алину Анатольевну, небось, пустили вперёд, лес расступился, кусты полегли, — буркнул под нос Вован, оставаясь абсолютно серьёзным.

Карнадут продолжал:

— Отсюда переносить в деревню вещи тоже не вижу смысла: потратим уйму сил и времени.

Алина дождалась своей очереди и произнесла:

— Я так понимаю, сейчас решаем вопрос, где будем зимовать? А движение между лагерем и школой наладим по льду, когда замёрзнут реки?

— Я ещё не видел лагерь, — заупрямился Краснокутский. — Зачем нам сюда переселяться? У нас уже места разведанные, рыбные ставки.

Алина хотела настаивать, что здесь зимовать лучше, наверняка лучше, но осеклась, испугалась, что её слова не примут к сведению. Её рука дрогнула. Влад почувствовал, но виду не подал. А она не убирала руку из-под его загрубевшей ладони: ей по-прежнему было холодно. Пусть. Руку греет.

Алина постаралась говорить как можно спокойнее:

— Зимовать лучше здесь, поблизости нет сырых болот и котельная работает. Отвлекаться на заготовку дров придётся всё равно, но всё-таки заботы с отоплением будет меньше, а тепла больше. Потом, я подумала, может, ребята усовершенствуют что-нибудь… И здесь есть душевые, можно организовать в них баню. И прачечную девочкам… непросто обстирывать всех на морозе-то. Представьте.

Она прикрыла глаза и закашлялась.

— Это да! — кивнул Влад и продолжал.

— Значит, что мы имеем: по лесу, пока не вырубим тропу, налегке пройти — проблема. С санями и грузом не пробраться тем более. По льду путь длиннее, но реальнее. Реки готовятся замёрзнуть. Нужны сани.

— Используйте каркасы кроватей, — подсказала Алина. — Для полозьев сплющите дюралевые флагштоки — их здесь хватает. Вставьте их в пазы внизу деревянной основы. Ну, или ещё что. Придумайте.

Снова установилась тишина. Но уютная, домашняя.

Так бывает, когда люди просто хорошо сидят, никуда не спешат, ничего не делят.

Как раз, из них всех Алина отличалась особенным умением придумывать — этого у неё не отнять. Она смело рассказывала свои задумки, и даже если они казались бредовыми, парни переглядывались только, а потом обнаруживали в себе желание мастерить то, о чём она говорила. Делали всё не так, как она придумала, по-своему, но она неизменно радовалась их решению. И единственная возможность заслужить её удивление и восхищение была в том, чтобы делать то, что она определила как необходимое для выживания деревни. Она словно видела вещи под другим углом и угадывала в них универсальные свойства. Она подсказала положить над костровой ямой старые чугунные радиаторы, валявшиеся в углу чулана, и на них ставить вёдра с варевом. Разогретый чугун долго держал тепло, пища перестала подгорать, а вёдра — портиться от открытого пламени. Но Алина пошла ещё дальше: потребовала соорудить небольшой помост из досок пола, его водружали на остывающие, но ещё горячие, радиаторы, сверху натягивали самодельную палатку из дерматина, снятого с двух спортивных матов и в этой импровизированной бане мылись по очереди. Больше четырёх-пяти человек туда не влезало, поэтому мылись каждый вечер, соблюдая очерёдность, в три захода, пока палатка держала тепло. Воду отводили по канавке. Как дело будет зимой — пока не думали; деревне катастрофически не хватало рабочих инструментов. Лагерь облегчил ситуацию: кое-какой инструмент здесь удалось найти.

Влад продолжал:

— Приведём Славу, Игоря и Елисея, надо разобраться в устройстве котельной. Подачу тепла на корпуса Павлович отключил, мы восстановим отопление только одного корпуса — для жилья там места предостаточно.

— Лучше готовить для зимовки административный корпус, — заметила Алина. — Он ближе всех к котельной, стоит с подветренной стороны, за корпусом младших отрядов и за бугром, какая-никакая защита от прямого ветра с севера. Под ним есть подвал, и на первом и втором этажах достаточно просторные внутренние коридоры с тамбурными дверями.

— Зачем нам просторные коридоры?

— Затем, что в старину были морозы по пятьдесят градусов, плевок на лету замерзал. Если мы попали в климатический минимум, здесь может быть не просто холодно, а очень холодно. Тогда у нас будет возможность устраиваться на ночь во внутренних коридорах. Отопительная система не выдержит таких морозов, она рассчитана только на подогрев, но это лучше, чем ничего. И надо сложить печи в корпусе.

Комендант Денис Понятовский, вежливо прикрывшись ладонью, чтобы всласть поковырять в зубах, сказал:

— Согласен. Тёплый дом — это хорошо! Сегодня я конкретно понял, как это хорошо!

Вован возразил:

— Некому печки лепить. Всех погоним на охоту, да, Голова? Запасы перевезём в любое время, сейчас главное успеть сделать запасы.

Денис согласно кивнул:

— Алина Анатольевна, если твои девушки возьмутся за эту работу — пожалуйста. Но, боюсь, что с печами мы опоздали. Если глину найдём, как отковыряем? Подморозило ведь. И некогда отвлекаться — времени мало.

— Страшно! — тихо, но веско сказала Алина. — Голодать страшно, но холод ещё страшнее. От холода человек умирает в течение нескольких часов. Добудьте нам глину любой ценой. Найдите. В этих местах она есть, всегда была. Красный кирпич я видела в лагере, немного. Но его много и не надо: только на топку. Саму печь сложим из тротуарной плитки «кирпич». Должна выдержать. Не может быть, чтобы не выдержала. Поспрашивайте своих людей, пусть вспоминают всё, что знают о ремесле печника. Пашу Стопногу поставлю делать печь, он справится.

— А это мысль! — согласились все, и Вован первый.

'Вот оно как всё обернулось, Краснокутский! Стопнога пригодился, надо же, а тебе казалось, ты один у нас царь горы!' — устало подумала Алина.

Она без колебаний согласилась остаться в лагере одна и ждать прибытия мастеров. К ней обещали отправить умельцев Славу и Игорька; башковитого, хоть и занудного, Елика; может, ещё кого-нибудь из ребят, проявивших себя в ремесле. Если, конечно, получится освободить для подготовки лагеря столько добытчиков одновременно.

Рано утром парни поспешили обратно в деревню. Морозцем стало прихватывать воду, резиновой лодке плавание по замерзающей реке ничего хорошего не сулило. Уходили они весёлые, приложились всё-таки к винным запасам! А она-то как жалела спирт — всё для них, для них же: чем ещё обрабатывать раны?

Алина покормила Пальму, обошла лагерь, заглянула во все помещения. Корпус столовой решила осмотреть после; там лежали продукты, которые ей хотелось съесть все до крошки, и которые нельзя было трогать в ожидании честного дележа. Нет, она заглянет в столовую потом…

Алина знала, где хранятся роликовые коньки. Она открыла склад, подобрала себе коньки и, вспоминая, как лихо мчалась по старым асфальтированным дорожкам по периметру лагеря, за корпусами, решила развеяться немного — на пару-тройку кругов сил у неё, пожалуй, хватит, и проще будет объехать лагерь, чем обойти его просторную территорию.

Пальма бежала рядом, весело лая. Так они промчались половину пути, как вдруг Алина почувствовала что-то инородное; съезжая по пологому спуску, она пересекла струю ледяного воздуха. На Алину ощутимо и резко повеяло холодом. Алина зашла на второй круг. Эффект повторился. Пальма, которой Алина приказала сесть в полосе холода, беспокоилась и выла. Алина отпустила собаку и та с готовностью отбежала подальше. Алина вернулась с компасом в руках, проверила. Да, так и есть: холодная струя шла точно с севера. Алина по траве, через кусты, по специально проложенной для детей туристической тропе, пошла к ограде, в северный её угол. Раньше оттуда была видна река. Она разглядела реку, непривычно широкую, просто необъятную, вздувшуюся, пугающую, стремительную, но находившуюся гораздо дальше от лагеря: река текла в пятистах метрах от холма, деревья её почти не заслоняли, не было между холмом и рекой деревьев. Был мокрый луг с заводью, снова луг; на нём стелилась под резкими порывами ветра трава. Алина изучающе вгляделась в отвесный склон берега, просматривавшегося левее, там, где река делала крутой поворот, — склон был оголённый, почти не покрытый дёрном, значит, весной вода заливает нижнюю террасу поймы, подходит к возвышенности и подмывает берег, на котором стоит лагерь. Она обратила внимание на цвет обнаженных пород склона: в одном месте он был красный. Скорее всего, это глина, так необходимая их племени.

Река уже начала потягиваться льдом. Молодой лёд образовал тонкий мостик от берега до берега в таинственной и необъяснимой полосе холода.

Алина вернулась к корпусам.

Размышляя об увиденном, она осмотрела столовую, вспомнила про погреб овощехранилища, решила заглянуть и туда… Волосы Алины встали дыбом, когда она обнаружила на холодном цементном полу пустого овощехранилища мёртвого истопника. Но Женя сказал, что Павловича похоронили… Что всё это значит?! Теперь ей придётся выйти за ограду и проверить могилу, о которой говорил Бизонич. Или ребята человека живым сюда затащили?

Нет, не может такого быть…

Она ни за что не поверит… Конечно, больной и слабый человек в племени, лишний рот, но… Влад и Женька — они не такие… Нет!

За этим что-то кроется… Зачем, зачем они оставили труп?!

Алина вышла наружу, тщательно прикрыв дверь в подвал. В небе среди привычной плотной облачности наметилась тонкая полоса голубого чистого неба, над «северным температурным следом». Это было необычное и грозное явление.

Алина позвала с собой Пальму и пролезла под воротами, точно так, как вошла на территорию лагеря три дня назад. Выпрямилась, переждала, пока чуть успокоится сильная боль в простуженной и пусто звеневшей голове, чихнула, и осторожно двинулась по едва заметной тропке, оставленной ребятами. Других тропинок здесь не было. Она размышляла, что ребята не стали бы далеко уходить, чтобы выкопать погребальные ямы. Значит, где-то совсем рядом нашли пятачок мягкой земли, там и копали…

Впереди в зарослях завозились, заскулили. Она увидела открытую яму, и волчонка на её дне. Волчонок пытался выбраться, но песчаные края осыпались под его лапами, и у него ничего не выходило. Это был странный альбинос, и он поднял красивую светлую мордочку, смотрел снизу вверх на Алину, на рычащую собаку рядом с ней, вжимаясь в стенки ямы от страха.

Алина разглядывала зверёныша, самочку, и представила упряжку ездовых собак, тянущих сани охотников, и поняла, что волчонка упустить нельзя. Но и брать голыми руками тоже опасно: эта девочка была старше Зуба, к тому же дикарка. Алина оглянулась и подумала, что волки могут наблюдать за ней. На Пальме шерсть стояла дыбом, но волновалась собака только в сторону ямы. Тогда Алина, осмотрев, сколько могла, густые заросли, быстро, пятясь, перебежала в лагерь, а там подготовилась как следует для новой вылазки.

От незалеченной простуды у неё ломило кости и раскалывалась голова, чувствовалось, что снова поднимается температура, и ей бы сейчас отлежаться в тепле, да только, наоборот, пришлось идти на всякие ухищрения, чтобы заманить в пластиковую корзину для белья голодного волчонка, затем спуститься в яму и вытянуть корзину наверх. Она первым делом закрутила крышку корзины куском шпагата, чтобы клетка не открылась, так и волокла скулящую пленницу в котельную. Совсем обессиленная, Алина решила не выпускать волчонка из клетки, пусть сидит, не пропадёт же там? Просунула волчонку обрезок мяса и воду в пенале, для чего ей пришлось расковырять ножом пластиковые дырки в задней стенке корзины. Затем проверила давление в работающем отопительном котле, поставила чайник на оборудованную бывшим истопником прямо здесь, на котле, конфорку. И, перекусив двумя черпаками вчерашнего супа и напившись чаю, проспала, как убитая, до вечера. Ожидать людей из деревни следовало не раньше, чем через сутки, на закате следующего дня.

Глава пятая. Волк

Алина проснулась внезапно, как от толчка, и вскочила на постели. Вокруг, и внутри котельной, и снаружи, сгустилась непроглядная тьма. Выл ветер, дьявольски шумел лес и скрипели старые сосны в лагере, а в чаще кто-то двигался, и басовито взлаяла отважная Пальма, оставленная до ночи в будке под стеной котельной.

Алина загнала страх глубоко внутрь и лихорадочно соображала, что делать; приоткрыла дверь и поманила собаку, предлагая ей укрытие от неведомой лесной опасности. Но Пальма продолжала лаять, стоя на крыльце.

Алина торопливо зажгла от котла самодельный переносной фонарь — ещё одно наследство истопника. Потом она услышала человеческие крики, и кто-то свистом позвал Пальму.

«Алин, открывай калитку!» — кричал Жека Бизон.

Страх отступил; Алина метнулась обратно в котельную. Нашарила ключи от ворот и калитки, объединённые массивной цепочкой, и побежала открывать. Но парни не дождались её, возились у хозяйственных ворот в тридцати метрах правее — разглядеть что-нибудь в здешней чернильно-чёрной ночи было невозможно. Алина подбежала к ним и увидела в неровном свете фонаря Жеку и Диму Сивицкого, помогавших идти Боксёру. Все втроём задыхались от напряжения.

Далеко в лесу, в том направлении, откуда они пришли, раздался волчий вой.

Парни торопливо вошли в котельную и впустили собаку. Пальма метнулась в угол, где была корзина с отловленным волчонком, рычала там, принюхивалась, и волчонок шевелился и беспокойно скулил и тявкал в своей тесной тюрьме.

Жека Бизон отчитался Алине, склонившейся над раненым Боксёром:

— Мы вернулись.

— Остальные живы?

— Что с ними сделается: переправились и ушли в деревню.

— А вы?

— Мы прошли до Большой реки и обратно, — отозвался Боксёр, стараясь крепиться.

Виду него был ужасный. Кровоточили длинные и глубокие царапины на горле и левой щеке, левая рука искусана, и сейчас он с помощью Алины осторожно освобождал эту руку от одежды, а Жека Бизон стоял над ними с фонарём, изучающе разглядывал раны на теле друга и хмурился.

Сивицкий в дальнем углу сидел на корточках над корзиной с волчонком.

Оттуда донёсся его удивлённый голос:

— Ну вы даёте! Как вы волчишку поймали?!

— Действительно, как? — озадачились Жека и Влад, глядя на Алину.

Алина обмакивала лоскут в воду и проигнорировала их вопрос. Вместо этого категорично потребовала выдать ей спирт: водку, коньяк. Что припрятали, то и выдать.

Десятники слабо поупирались, но сдались под напором обстоятельств, и Жеке пришлось вскрыть тайник.

Алина обмыла и обработала спиртом раны Боксёру.

Оглянулась — не видят ли их Жека и Дима, — мягко поцеловала Влада в лоб, пригладила спутанные тёмные волосы и поправила на нём одеяло.

— Спасибо! — сказал Боксёр. — Вообще-то положено награждать за каждую боевую рану по отдельности. Но так тоже хорошо.

Алина спросила:

— Волки?

Влад закрыл и открыл глаза.

— По-моему, у меня ребро сломано. И это… Жеку мне позови, а сама уйди, не подсматривай.

Алина повиновалась.

Жека возился с больным. Волк цапнул когтем задней ноги Боксёра пониже спины, справа и ниже крестца. И эту рану Боксёр показывать не хотел.

Дима Сивицкий рассказал, что случилось на обратном пути в лагерь.

Карнадут, шедший последним, делал зарубки на деревьях острым ножом. Внезапно он насторожился и потрусил догонять друзей, и вот в этот момент Карнадуту на спину прыгнул волк. Спасла парня лодка в заплечном мешке, закрывавшем шею.

Запрыгнув ему на спину, волк клацнул челюстями над ухом, когтями порвал щеку и кожу на горле, задней лапой вспорол ткань штанов. Падая, Боксёр успел выставить левую руку локтем вперёд между собой и зверем, и его предплечье оказалось в захвате волчьих челюстей.

Хладнокровие парня не подвело, или везение — Боксёр блокировал напавшего самца, даже не пытаясь вытянуть руку из его пасти, а у гривастого белого волка не хватало мощи перекусить человеку предплечье под слоями стёганой тёплой куртки, шитой из лоскутов, скреплённых друг с другом частыми машинными швами, толстыми и грубыми, как коллагеновые рубцы. Правой рукой Влад оттягивал верхнюю челюсть зверя назад.

Рядом посуетился и упал на землю Дима, а Жека встретил второго хищника ударом в брюхо длинной острой заточкой; заточками в деревне орудовали ловко, управляться с этим подобием шпаг парней быстро научила суровая жизнь. Заточка пронзила зверя насквозь и вышла из-под ребра волчицы, и белая зверюга, облившись кровью, свалилась на землю рядом с Димой. Оказывается, Сивицкий тряс перед носом волка, навалившегося на Боксёра, своим шарфом — «проверял на флажок», как пояснил он Алине, сидя в безопасной котельной. Но про то, что растянулся на земле и верещал от страха, Сивицкий умолчал. Жека метнулся к Карнадуту и вонзил заточку в белого самца. Одновременно Карнадут свернул пасть зверю. Он выкатился из-под умирающего волка и первое время в пути не чувствовал боли, только лихорадка боя не покидала его. Они продолжали идти в лагерь. Впереди ждала самая трудная половина пути, но возвращаться к реке удобной тропой — значило рисковать. Они не были уверены, что волк в прыжке не повредил когтем оболочку лодки, тогда о переправе и думать нечего. К тому же, обстановка в деревне была непонятная. Владу становилось хуже, его начало лихорадить. Последние пару километров им пришлось идти в быстро сгущавшихся сумерках, и когда они решили, что сбились с тропы в темноте, Жека свистом и криком позвал Пальму, собака услышала, отозвалась, и путники двинули на собачий брех.

Алина выслушала рассказ парней. Спросила:

— Почему вы не пошли в деревню?

Но Жека сбежал к конфорке, где закипела вода в большой кастрюле, и надо было зачерпнуть кипятка и наполнить им чашки для вечернего чая, а затем побросать в кастрюлю мелко наструганное мясо, которое Жека рассчётливо отрезал от последнего куска холодной лосятины.

Влад не расположен был говорить. Он нуждался в покое, отбив три перехода туда и обратно по дикому лесу за два дня. К тому же, Алина чувствовала, глядя, как прикрыл веки Боксёр — он не готов делать выводы, а без выводов будет молчать. И всё это свидетельствовало об одном: на трёх этажах что-то произошло. И только юный Сивицкий, счастливый тем, что жив и сидит в тепле и безопасности, с готовностью принялся пересказывать Алине последние новости. Но он знал немного, так как оставался с Жекой на левом берегу Большой реки, когда десятники Краснокутский, Понятовский и Карнадут переправились на правую сторону и встретили Лёху.

Дима зачастил обычной своей скороговоркой:

— Алин Анатольевн, в деревне власть сменилась. Елик объявил себя мужем Светки Конторович и отцом её ребёнка…

— Какого ребёнка?! — простонала Алина, — Ещё же ничего не родилось, всё только в проекте… А что Света?

— Конторовичиха заседает рядом с ним, раздувшись от гордости. Елик объявил себя главным, типа, правителем.

— А остальные?

— Лёха ничего не сказал про остальных. Мы так прикинули, что Елик объявил себя императором Поднебесной утром, когда ушли охотники. Сегодня очередь охотников из десятка Боксёра, значит, всё делалось без них. Ребята Дениса Головы должны отдыхать после вчерашнего рейда. Наверное, они отсыпаются и, пока их не разбудили, не в курсе всех этих государственных переворотов.

Тогда, получается, бунт Елика — это бунт Елика, и поддержали его только ребята Вована Краснокутского, и только потому, что Вована рядом нет. Сегодня и завтра их очередь дежурить на трёх этажах.

И что сделает Большой Вован — непонятно. Может, возьмёт инициативу в свои лапы, может, надаёт всем оплеух и вернёт всё на место… Никто точно не может сказать. Но под Елисеем Вован, ясное дело, ходить не будет.

Алина отозвалась эхом:

— Не будет, это точно.

— Лёха бродил как потерянный вдоль Большой реки, он ждал нашего возвращения, а сам ничего не соображает от переживаний, потому что девушки непонятным образом оказались на территории десятка Краснокутского, и Лёха подсмотрел, как шептались его Танюшка и Макс. Шептались и улыбались. Лёха думает, что Танюшка к Максу переметнулась, типа, продинамила его девушка.

— Бред! — отрезала Алина.

— Лёха бросился к Понятовскому, как к отцу родному. Похоже, он того, от горя спятил.

— Вован и Денис, надеюсь, не спятили от таких новостей? А то для одного дня слишком много в нашей деревне чудесатостей.

— Не знаю, вряд ли. Вован Краснокутский, как услышал про Елика и Свету, двинул в деревню, не оглядываясь. Понятовский с Лёхой бросились догонять Краснокутского, мы с Жекой удивлялись, глядя с другого берега, как они маршируют вверх по склону от реки, а Влад Боксёр садится в лодку и рулит обратно, к нам.

Влад слушал Сивицкого, ждал, пока тот выскажется, а потом открыл глаза и, морщась от раны на щеке, подытожил:

— Было так. Лёха нас встретил. И он действительно расстроен из-за Тани. Что в деревне — непонятно. О чём шептались Таня с Максом — тоже неясно.

Мы обсудили, что всем в деревню возвращаться не стоит, имеет смысл кому-то вернуться в лагерь, а дальше — видно будет.

Как только решили, Вован ушёл, ни слова не сказав. Мы с Понятовским тянули жребий, кому гнать лодку обратно. Выпало — Денису. Но он, конечно, думал только о Насте, на всё махнул рукой, и я только спину Понятовского увидел: он попёр как скорый поезд вслед за Вованом, в школу. И Лёха при нём.

В общем, надо решать, как быть дальше. Ночь переночуем спокойно, а завтра после обеда могут нагрянуть гости, и кто именно придёт — неизвестно. И кто их выведет на тропу в лагерь — неясно.

Жека пояснил:

— Вдоль реки мы метки не делали… Так, на всякий случай… Метки начинаются за буреломом. Влад волнуется, что тропа стала опасной, раз на ней появились волки, и сообщить об этом ребятам нет никакой возможности. Если дело совсем плохо, то Адамчика с нашими ребятами могут не пустить в деревню, когда они явятся с охоты. Вот что фигово. И через реку им не перебраться, единственная лодка у нас…

Алина осторожно проверила, как держится повязка на раненой щеке беспокойного Боксёра.

Успокоила:

— Это у вас от усталости воображение разыгралось. У Елисея руки коротки. Я доверяю Лёхе, Денису и его ребятам и своим девочкам, а потом в деревню вернётся Адамчик с парнями, или уже вернулись, если уходили недалеко… Подождём до утра. Завтра я осмотрю вашу рану, Владислав Олегович, и пойду в деревню. Женя и Дима, я попрошу вас идти со мной.

Ребята молча переглянулись.

Жека Бизон отозвался от конфорки с кипящим в кастрюле бульоном:

— Здесь волки, Алина!

— Вы убили их, — загадочно изрекла Алина.

— Мы убили одну пару белых волков, — заметил Влад.

— В этих краях не живут белые волки. С человеком местные волки вряд ли встречались, поэтому людей не трогают, и так будет, пока волкам будет хватать другой добычи. А те, которых вы убили, — чужаки, они вынуждены были отвоёвывать себе территорию и напали на первых, кто попался: на вас. И я догадываюсь, откуда они взялись.

— Откуда?

— Я наткнулась на северный тепловой след. Поток направлен точно с севера на юг. Только тепловой он в противоположном значении: он гонит сюда жутко холодный воздух.

— Заметно холоднее?

— Градусов на десять холоднее здешнего, — вздохнула Алина.

— Ёлки! Но это же меняет наши планы! Подсесть на холодную иглу, оказавшись в лагере, это не лучший вариант!

— Павлович что-нибудь говорил о струе морозного воздуха?

— Нет.

— Думаю, это свежая аномалия. И она нестабильная. Как было у нас с западным воздушным коридором. И мы не можем быть уверенными, что завтра холодный поток не задует на школу. И ещё есть одно дело. Дима Сивицкий, можно тебя?

Дима подошёл к Алине, Владу и Жене.

Алина спросила:

— Ты доверяешь Владиславу Карнадуту по прозвищу Боксёр и Евгению Бизоничу…

— …Бизону! — закончил за неё Сивицкий. — Доверяю, конечно!

— Подожди, не торопись. Ты не наблюдал у этих двоих приступов необъяснимой жестокости?

— Нет, конечно!

— Ты уверен? И на охоте тоже?

— Вам что, волков жалко, которых они сегодня убили? Алин Анатольевн, мы выживаем в диком лесу! Нам эти звери во где сидят! Конечно, мы бы с радостью пошли в магазин и купили поесть, чем ловить и резать всё, что шевелится! — воскликнул ничего не понимающий Дима.

— Тогда спроси этих двоих, — как себя спроси, по-совести, что они сотворили с умирающим человеком?

— С каким человеком?! — воскликнули все трое.

— С Павловичем! — отрезала Алина.

Она отвернулась, сжимая сплетённые пальцы, и чувствуя, что всё в ней напряглось, и не зная, какой ответ её бы устроил.

— Ну и ну! — за её спиной то ли восхищённо, то ли возмущаясь, произнесли Влад и Жека.

— Я тобой любуюсь! — заметил Влад. — Ловко припёрла нас к стенке. Алина Анатольевна! Ты что, нашла тело?

— Конечно! Зачем бы я ходила смотреть яму в лесу?

— Да, об этом мы не подумали. Скажем ей, Жека?

— Все равно она нас раскусила, — ответил Жека, подозрительно гнусавя. — С некоторых пор мы вампиры и некроманты…

— Этого добра я не боюсь, но и шутить бы не советовала, — сказала Алина и обвела взором стены котельной, по которым двигались и ломались жутковатые тени, отбрасываемые светом сработанного покойником фонаря.

— Ну?!

— Паша Стопнога заказал нам труп, — ответил Влад, заинтересованно наблюдая за меняющимся выражением глаз Алины.

— Не верю! — на всякий случай воскликнула Алина, вдруг осознав, что уже не имеет власти над парнями; они живут своим умом и лишь позволяют ей играть в учительницу-распорядительницу.

Она испугалась этого прозрения, испугалась нового статуса и, наверное, болезнь истощила её силы, потому что к ней вернулся детский кошмар: она смотрела перед собой, но ничего не видела, кроме стремительно вращающихся огромных, с полмира, обручей, и обручи грозили налететь на неё, беспомощную, испуганную, безвольную, заключить в свой бешеный вращающийся круг, пленить навсегда. И выхода не было, как не было избавления: не было, не было, не было — потому что имя этому кругу — Безысходность.

Это был её персональный ад, мучивший в возрасте девяти лет после перенесённого тяжёлого гриппа, когда она едва не сгорела от высокой температуры. И теперь кошмар повторился.

Алина, стуча зубами от страха и заливаясь слезами, снова переживала чувство беспомощности, загораживаясь подушкой, голося, как по покойнику, и вцепившись левой рукой в ближайшую трубу, словно её уносило ветром. В миг просветления она попросила валерьянки, помня, как один только запах, стойко державшийся на полке аптечки, прогонял ночной кошмар — стоило лишь втянуть ноздрями специфический и отвратительный в любом другом состоянии валерьяновый дух.

Жека торопливо откупорил припрятанную шикарную бутылку и налил для истерившей Алины в ложку крепчайшего египетского бальзама.

Алина глотнула бальзама, стуча зубами о металл ложки, отняла и облизала ложку. Под языком её медленно таял вкус настойки на травах. Не валерьянка, но всё же…

Она всхлипнула в последний раз, свалилась, как подкошенная, и уснула.

Влад сам проверил её:

— Да, спит. Дышит ровно. Сломалась малышка…

Жека сказал:

— Не думал, что железная Алина способна прослезиться. А чтоб истерить…

— Это от переутомления, — Влад зыркнул на Жеку. — Фиговые всё-таки мы мужики, довели девушку до истощения.

Жека кивнул:

— Пальцы тонкие, но в трубу вцепилась так, что, я думал, вырвет, разворотит всю отопительную систему.

Влад приподнялся на постели, глядя на друга горячечным взором:

— Если хоть одну девчонку потеряем, не будет нам прощения. Если не для них — для кого тогда жить, Бизон? Для чего всё это? Мы здесь зачем, скажи? Нас, мужиков, в четыре раза больше, — разве это случайность? Мы должны сдохнуть первыми, вот что это значит. Но их сохранить. А Елика удавлю собственными руками. Не о том думает… — процедил Карнадут.

Дима Сивицкий в их разговоре не участвовал. Он был занят приручением юной волчицы и успокаивал Пальму, реагировавшую на нового зверя.

Жека прошёлся от спящей Алины и обратно, к матрасу, на котором лежал Карнадут:

— Вы оба горячие. Поздравляю. А ну-ка, душитель революции, показывай раны, надо снова обработать. Фиговые у тебя, брат, раны. Будем отрезать конечности по одной. Иначе я не могу дать гарантию, что завтра ты дойдёшь до деревни.

— Начнёшь сверху или снизу?

— Голову и шею отрежу первыми, исключительно чтобы сохранить всё остальное.

— А задний бампер?

— Его отрежу вторым — его хотели отодрать и маленько продырявили. Так что пойдёшь налегке.

Жека промыл раны, как это делала Алина. Влад кряхтел, переворачиваясь с боку на бок — болело ребро.

«Как бы у Стопноги не собралось слишком много трупов…» — обеспокоенно размышлял Жека, просыпаясь среди ночи и вслушиваясь в дыхание спящих.

Утром Алина проснулась легко.

— Здоровый воздух, все болезни проходят быстро! — заметила она, совершенно не помня вчерашнюю истерику. Так у неё было и в детстве: ночной испуг она забывала к утру и, если бы не рассказы матери, не догадывалась бы о своём лунатизме во время кошмаров.

— Если наши вирусы здесь не приживутся, мы будем иметь самую завидную экологическую среду, — сказала она.

— А если наши вирусы приживутся? — поинтересовался Дима.

— Мы загадим этот мир, как загадили тот, — ответила Алина. — Знаете анекдот про планету? «Кажется, у меня завелись люди!» — сказала планета. И ей ответили: «Принимай по крупному метеориту в день».

Влад в конце концов согласился, что вставать ему ещё нельзя. Он беспокоился, но тщательно скрывал это. Идти с Алиной должен был Жека, как и задумывали стразу.

— Нужна хоть какая связь между деревней и лагерем! — прошипел Карнадут Бизону. — Вы ещё не ушли, а я уже жалею, что отпускаю вас!

Жека отмахнулся:

— Без новостей вы будете только до вечера. Если у них там реально не случился серьёзный беспредел, Денис сегодня отправит к переправе мастеров. Кроме притырка-Елика, конечно. Я поставлю ребят на тропу, а дальше они по меткам доберутся сами, и вечером ждите пополнение. Зимовать надо в лагере, тут Алина права, мы в деревне поставим этот вопрос. Диме я сказал проверять силки на зайцев. Если повезет, побалуетесь свежим мясцом. Эх, лагерь-санаторий! Лечи свою шкуру, Боксёр!

Алина уломала десятников выделить для своей миссии часть продуктов. Дары, так сказать. Уложила в рюкзак шоколад, чай, немного печенья и пакеты с орешками и семечками.

Жека с Димой тщательно проверили лодку в свете хмурого рассвета, расстелив её на траве возле крыльца. На чехле их единственного плавсредства был рваный след волчьего когтя, но вроде бы, до порчи самой лодки дело не дошло. Жека поставил на сомнительное место быстросохнущую заплату и заявил, что Диму не берёт, пойдёт вдвоём с Алиной — плыть втроём он не рискует. Решили взять ещё и спасательные жилеты. Влад подсказал не тащить их, сразу надеть на себя, так и идти. Пожелал удачи и в досаде отвернулся на своей постели.

Над Большой рекой, за поворотом береговой линии, укрываясь под выворотнем от ветра и очередного моросящего дождя, сидели вокруг костерка Слава Левант, Игорь Ковалёнок, Паша Стопнога и Витёк Чаплинский. Чаплинского ни Жека, ни Алина не ожидали увидеть в составе мастеров и немного удивились. Но быстро сообразили, что с каждого десятка в лагерь отпустили по одному человеку,чтобы не терять людей. В команде Вована не было технарей, но этот Витёк был безотказным исполнителем. Он и хворост собирал сноровистее всех, и за рыбой лез в воду первым, и к голодной жизни был приспособлен лучше других — у его матери-одиночки было семеро детей, и Витёк был старший.

Парням предстояло гонять лодку через Большую реку туда и обратно, но парни проверенные, справятся.

— Значит, так, — распоряжался Жека Бизон. — Пока все будут возиться через реку, ты, Славка, высаживайся первый и отыщи тропу. Наводку я тебе дам, а дальше — по меткам. Через десять километров начнётся сплошной бурелом и густой подлесок, но мы прошли, значит, и вы пройдёте.

— Как там в лагере? — спросили ребята.

— В лагере! — восхищённо протянул Бизон. — В лагере цивилизация! Вы, главное, в лесу не щёлкайте клювами, ножи и заточки держите наготове: вчера мы столкнулись с волками

Алина подумала, что 'вчера' было как будто много дней назад, так плотно нанизывались здесь события.

Стопнога отозвался:

— Ничего! Волки мною перекусят!

Пашка был счастлив. Его наконец-то заметили и отправили для выполнения настоящей мужской работы. Он ещё не догадывался, какой трудной будет дорога в лагерь, он опирался на свежий костыль из кленовой рогатины и улыбался. Жека Бизон, критически оглядев Пашку, отозвал в сторону Славу Леванта. Сказал:

— Пашку не бросайте, ладно? Он единственный на охоту не ходит, будет печки мастерить, нужный человек. Не представляю, как он будет прыгать по бурелому, но там до лагеря уже немного останется — километра два. Если волков не встретите, сделайте так: разделитесь, пара человек пусть шустро бегут в лагерь, там возьмут собаку и Димку Бровь, и бегом назад — забирайте Стопногу и тащитесь с ним через бурелом. Если задержитесь, не страшно, с собакой дойдёте даже в сумерках. И Пальма она грозная зверюга.

Славка пообещал так и сделать.

Хроники Насты Дашкевич. Политические интриги на трёх этажах

С Алиной революция проходит, как насморк. Это не я придумала, это сказала Таня. Таня пробовала вытапливать гусиный жир в кособоком пузатом тандыре, чтобы потом делать из жира лекарственные мази, и наблюдала, как встречают Алину Анатольевну ребята, занятые под стеной школы починкой сетей, и ощипыванием гусиных тушек, и сооружением навеса для копчения, и другими повседневными делами. Воцарение Елисея Прокопенко привело к тому, что ни один десяток не ушёл на охоту и лов рыбы, боясь пропустить самое интересное — пытки, казни и расстрелы, — и все сновали поблизости, придумывая себе работы. Мы все пошли навстречу Алине, и Алина протянула к нам руки, и радовалась, это было видно по её глазам, по счастливой улыбке, и все вежливо пожимали её маленькие ладони, и тоже радовались. Вероника удивилась: «Она что, одна вернулась?» Но никто не разделил недоумение Вероники, наоборот, почему-то на Зборовскую было похоже, что она в одиночку и лесом пройдёт, и через реку переправится. Её засыпали вопросами про лагерь. Она обещала рассказать вечером, когда темнота загонит всех на спальный этаж, и семья соберётся вокруг очага в центре коридора: открытого жаркого очага, с трубой, выведенной в окно. Мы уже наладили кое-какой уют, но подождём вечера, что расскажет Алина. Говорят, в лагере нам будет лучше.

Алина разыскала Елисея, от которого самым некрасивым образом, при всех, переметнулась Светка, лишь только Большой Вован показался на пороге. Света картинно ахнула, упала на грудь Вовану, расплакалась, блестя большущими всегда влажными глазами, жаловалась, что он её не любит, что он её забыл — в общем, это была бы трогательная романтическая сцена, если бы мы не знали Конторович. А она самым откровенным образом сползла Вовану в ноги, вцепилась в него, и Вован поднял Свету, и они исчезли до следующего утра, оставив злого и оскорблённого императора Елика с носом, без супруги и будущего наследника.

Алина говорила с Елисеем, называя его по имени-отчеству, что-то ему втолковывала, Елисей краснел и бледнел, картинно принимал разные позы и вскрикивал: «Я не откажусь!» и «Поймите!» Алина кивала. И так — полчаса, и всё — ровным утешающим тоном.

Потом пришла очередь Макса Греки и Толяна отвечать за беспредел. Вот кому попало! Анёлка жёстко, до крика, разругалась с Толяном, сказала, что никогда не простит, как он её вскинул на плечо и тащил, как мешок, по лестнице у всех на виду, и было больно лежать перекинутой через плечо, и унизительно, и страшно было видеть ступеньки, глядя на них из перевёрнутого положения, и вообще, она не вещь, и как он посмел?!

Таня Гонисевская, наоборот, сохраняла спокойствие, как и Лиля, от которой эмоций не добьёшься. Но в присутствии Алины Лиля подошла и ударила Макса Грека, подлого шакала Греку, по лицу. Сказала — за детей. Он не ожидал от тихони Лили такого, и вдруг сжался весь и вечная улыбка сползла с его рожи.

Алина настояла, чтобы Макс был осуждён и отсидел в карцере за испуг нашей Ксюши. Макс схватил проходившую мимо Ксюшу и заявил, что она — его будущая невеста. Ксюша кричала: «Не хочу-не буду жениться, дурак!» Матвей Мурашко, наш младшенький мужичок, стал колотить Греку. Макс его жестко оттолкнул. Матвей объявил Макса Греку своим личным врагом и чуть не разбил дверь в спальню десятка Краснокутского, саданув её об косяк. Разбираться пришли Таня, я, Иванка и Лиля. Мы расселись в спальне этих бандитов, сказали, что Елисей нам не указ и начали самосуд. Почему-то без Вована эти ребята были не страшны, как будто без Вована его банда — просто сборище нелепых. Один Толян устроен сложнее, но его занимала рассерженная Ангелина.

Макс стал юлить перед Таней, они сидели за столом друг напротив друга и вели дипломатические переговоры. Макс пытался понравиться и даже сыпал анекдотами, а Таня шептала ему почти нежно, что отравит в ближайшее время, вот только нацедит змеиного яду. Она, мол, займётся отловом змей в ближайшее время. А Грека, он же дурак, он решил, что Танюшке нравится, и даже разгорячился. Когда Тане надоело над ним издеваться, мы ушли.

На следующий день, когда Таня и Пашка Стопнога серьёзно занялись очередной медицинской проблемой, обсуждая анатомический атлас и справочник медицинской сестры, в кабинет биологии вошёл Лёша. Молча сел и, набычившись, смотрел в глаза Танюшке. Гонисевская разозлилась и накричала на Лёшку. Она не знала, что Лёша видел её переговоры с Грекой и взревновал — страшно, до умопомрачения. Лёха побежал на реку то ли топиться, то ли встречать десятников, возвращавшихся из лагеря. Теперь мы замиряем Лёху и Таню. Но странно, Таня как будто не заинтересована в продолжении отношений с влюблённым в неё Лёшкой. И она только вздыхает и молчит. А Лёха с ума сходит.

Алина уединилась с Таней, потом позвала Лёшку и говорила с ним с глазу на глаз. Потом Таня призналась мне, что Алина сказала ей ужасную вещь. Меня разбирало любопытство. Расстроенная Таня не сразу, но всё-таки открылась:

— Она сказала, мы с Лёшей идеально подходим друг другу, у нас даже носы одинаковой формы. И то, что Пашка умнее и интереснее Лёши, для семейного союза ничего не значит. Лёша тоже станет опытнее и мудрее, от него у меня будут здоровые дети, и Лёша сможет прокормить семью. А Паша… Паша переживёт, он справится. Я себя ненавижу! Я всё ненавижу! Жизнь такую!!!.. — воскликнула Таня и расплакалась.

Я ей посочувствовала. Она действительно крепко сдружилась с Пашкой Стопногой.

С Денисом мы встретились очень мило, он молодец, я им горжусь.

Он думал, у нас тут настоящий государственный переворот, бежал ко мне и торопился стать политическим заключённым. А оказалось, здесь игры в песочнице.

Дневник Алины. День гнева

Безмозглые эгоисты!

Из-за поворота коридора, как когда-то, в смутный первый час петли времени, вышел Краснокутский, и ярость, пережитая мною тогда, снова поднялась волной, потому что я чувствовала, что затевается.

Я читала будущее — по крайней мере, на ближайшие десять минут, — так ясно, как будто над головой Большого Вована горели светодиодной вывеской его намерения: хищные и, что самое нестерпимое, — низкие.

Краснокутский наступал с развёрнутыми плечами. Он шёл, вызывающе уставившись мне в лицо горящим взглядом, бросив затерявшуюся в конце коридора, растерянную и всю помятую Свету Конторович, злыми глазками впившуюся не в кого-нибудь — снова в меня. Её-то взор и прокричал всю правду. Краснокутский шёл подчинить авторитетную деревенскую ведьму Зборовскую, для этого надо завоевать её на глазах у всего племени, да только ведьма не уверена, что бой состоится — некому за неё воевать.

Некому. Одна. Одна. Одна…

Раненый рыцарь Владислав далеко за рекой, верный его оруженосец Жека куда-то пропал, я не видела его после возвращения из лагеря, впрочем, не до того было… Друг Адамчик — тебе лучше не знать, что сейчас происходит, всё равно не поможешь, это не твоя война.

Я надавила пальцами на виски, вздохнула и приготовилась:

— Как дела, Володя? Рада тебя видеть! Ваш десяток справляется, родник почистили?

— Отлично! — был его ответ.

Вовану понадобилась пауза. Деловой вопрос, как у десятника к десятнику, выбил его из колеи. В том, что требует гибкости, Краснокутский не силён, и потому сделает всё, чтобы не тянуть кота за хвост. Он ухмыльнулся, и сразу же ухмылка, мелькнувшая тенью, расцвела приятной, предназначенной для интересных ему женщин, улыбкой:

— Алина Анатольевна, Алиночка! Вот, присядь, милая, любимая ты наша, потолкуем.

Мы с Большим Вованом уселись, вопреки сложившемуся обычаю общих собраний, лицом друг к другу с одной стороны круглого очага под вытяжной трубой. Остальным пришлось подвинуться.

Я заметила, что ребята Вована, выставив кадыки, торжественно выстроились по правую руку от него, а не уселись за спиной своего десятника. А вот у левого плеча Краснокутского неожиданно оказался наш комендант, Денис Понятовский. И уже дальше — ребята его десятка.

Это насторожило.

Сивицкий и Карнадут остались в лагере. Нас, десятников, в наличии только трое, и поведение Дениса Понятовского наводит на подозрения, что сегодня мы — союз лебедя, рака и щуки.

Только расселись, Краснокутский встал, положил руку на плечо коменданта.

Понятовский поднялся, демонстрируя свой официальный статус на этом собрании. Но хранил молчание. Заговорил опять Краснокутский.

— В присутствии коменданта, нашего Дениса Александровича Понятовского, и всего народа…

Краснокутский покраснел и даже потянул ноздрями, он явно разволновался. Решил, что лучше остаться самим собой:

— Алина Анатольевна, прости за всё, что было, я тебя люблю! Давно уже! Стань моей э-э… супругой! Ну не могу я так! Вот подарки, вот мой самострел: доверяю! Вот мои ребята… сейчас сделаем, как положено…

Он стоял уже на коленях и успел в минуту короткого замешательства схватить меня за обе руки и крепко держал — я почувствовала, насколько крепко, попытавшись незаметно высвободить ладони.

Дурацкая ситуация!

Не прощу, Краснокутский!

Слово взял Денис, объясняя присутствующим, что союз двух десятников автоматически приведёт к усилению власти отдельной семьи и надо или согласиться с перераспределением влияния, или переизбрать десятника: Владимира или Алину Анатольевну. Но в десятке Алины Анатольевны одни девушки… тогда… и дальше в этом духе.

Я не слушала Дениса, потому что давно просчитала все возможные последствия.

Слух мой ловил голоса из толпы, а мозг лихорадочно искал способ освободить руки из клещей Большого Вована.

Вот Лёха, и он почему-то стоит среди ребят Краснокутского и спрашивает:

— А Карнадут как же?

Второй голос:

— У Вована большая хотелка.

— И что? — заволновался Лёшка, явно примеряя ситуацию на себя.

Третий голос:

— И я мечтаю о девушке!

Четвёртый, недовольный и неиспорченный голос:

— А Вовановна опять будет вешаться на всех, кто подвернётся?!

Шёпот:

— Девочки, ой, что же Алинке делать?! Светка же…

Что делать Алинке? Что же тебе, Алинка, делать? Сидеть рука об руку с Вованом, быть подмятой этим бугаём, и потом всю жизнь терпеть, наблюдая, как он устанавливает свои порядки в прайде…

Я наклонилась и укусила руку Краснокутского, не шутя, со всей силы, непроизвольно издав при этом грудной звук: «Гхам!!»

— Ссука! — басом крикнул Краснокутский и затряс рукой.

Я вскочила, но осталась на месте, никуда не пряталась. Зло сцепила зубы и сощурила глаза — мне нужно достать его и раздавить, нейтрализовать хотя бы на время. Сейчас или никогда. И уклониться не имею права.

Он хотел меня ударить, но почувствовал, что все недобро насторожились и сдержался.

Снова, — я это проходила, — схватил меня в охапку, прижав к животу так, что я уткнулась ему в грудь носом и чуть дышала, и заявил:

— Все усекли: это моя женщина, поняли?! Кто не согласен, выходи вперёд, поговорим!

Я поняла, что положение ещё более невыигрышное: унизительное положение, а сделать ничего не могу.

«Так, — подумала я, — теперь, Алиша, всё решается без твоего участия. Или тебя предадут и оставят добычей Вовану, или…

Но, что бы ни было, всё произойдёт снаружи. Ты своё отыграла, расслабься. Дай себе отдохнуть от мира, и дай миру отдохнуть от тебя. Попробуй, удержи меня, проклятый гоблин — это была твоя идея!»

Я расслабила коленки, размякла и повисла. Вован ещё больше разозлился, поняв, что я специально не стою на ногах. Эта скотина лапнула меня под ягодицы, коротким движением поддёрнув повыше, выпятила живот, чтобы половчее удерживать килограмм сорок пять безвольного живого веса, и что-то трубила в народ. Народ и Денис Понятовский что-то отвечали скотине. Толян выяснял отношения с Лёшкой, у них началась потасовка.

Я старалась абстрагироваться, но вдруг почувствовала присутствие того, кого не может быть на трёх этажах. Глянула поверх плеча Краснокутского: так и есть.

Рядом как из-под земли встали Влад, Жека и Адамчик, все трое такие родные и все трое ничего себе: плечистые в толстых стёганых куртках. И мне осталось только вскинуть брови от удивления, а ноги взбрыкнули и задёргались, молотя по коленям и голеням Краснокутского.

Я сообразила, что Карнадут шёл за мной и Женей. Он не выпускал нас из виду, затем дождался, пока переправятся по очереди мастера, забрал у них лодку и переплыл реку. Жека мог и не знать, что Боксёр в школе. Да, наверняка так и было: встретились и сговорились потом, подальше от чужих глаз.

Краснокутский отпустил меня и, как в очень откровенном, не для детей, танце произошла смена партнёров с поддержкой: теперь меня притянул к себе, поставив рядом, Влад Карнадут:

— Здравствуйте, Алина Анатольевна, всё в порядке?

— Да, спасибо, всё хорошо. Очень рада вашему возвращению!

И шепнула:

— Твоё ребро?! Как твоё ребро?

— Теперь при мне! — процедил сквозь зубы этот великий конспиратор, умудряясь сохранять официальное выражение лица.

— Сейчас у нас кворум. — Это голос коменданта Дениса. Он улыбается одними глазами и переводит разговор в деловое русло:

— Сегодня на повестке дня план переселения в лагерь. Но сначала о разном. Алина Анатольевна, мы вам не помешали вступить в брак с Владимиром Краснокутским?

— С Владимиром Юрьевичем Краснокутским! — вставляет взбешённый Вован, мысленно взвешивая, спустить на ребят свою свору, или отказаться от задуманного. Но свора проморгала тот момент, когда её разделили по одному ребята Понятовского и Карнадута. И ребята Понятовского и Карнадута готовы схватить под локти каждого, кто рванётся по сигналу Вована.

Я взяла слово. Нет, мягко сказано — я сделала шаг вперёд и возмущённо взревела, чувствуя, что трясусь от бешенства, но не в силах успокоиться:

— Заявляю при всех, я отказываюсь выходить замуж за кого бы то ни было! Считаю, что это нарушает общие интересы, которые для меня важнее, и требую расширить свод законов! Никто не может заставить женщину вступить в брак!

— Заявление принимается! — с энтузиазмом кивает Денис.

Я с облегчением понимаю, что он на моей стороне, и половина сегодняшнего спектакля была допущена им по сговору с Владом и его ребятами. И нас теперь трое десятников против одного Вована, и даже если бы он захотел возразить, — нас большинство, и это будет учтено в решении общего собрания.

Влад тоже делает шаг вперёд и вежливо поддерживает под локоть оскорблённую меня, а сам, разумник, сообразил, что моя поправка в свод законов действует во все стороны, и выдыхает мне в ухо: «Оставь мне шанс!»

Мне снова тепло, спокойно и, вернув равновесие мыслей и чувств, я уверенно вношу дополнение:

— Женщина может вступить в брак только по собственному желанию, по любви, и только через месяц после помолвки, успев три раза подтвердить на Совете, что её никто не принуждает к замужеству и ответив на все вопросы старейшин. У меня всё!

Влад Карнадут быстро чмокнул меня в щеку, это ему легко: стоим, прижавшись друг к другу.

Я подумала, что и он не удержался от демонстрации, отметился всё-таки на мне. И пора всё менять, иначе Алина Анатольевна, ты станешь объектом спекуляций в мужающем не по дням, а по часам, пацанском окружении. А затем та же роль достанется Тане Гонисевской, и бедный будет Лёшка… А потом быстро всех девочек разберут…

Подозреваю, что у Светы Конторович всё сложится иначе, но я искренне желаю ей счастья. Вот только с кем? Ага, пылкий влюблённый Елисей тайком увёл в тень плачущую Светлану… Что ж, без меня разбирайтесь, ребята… Всех юбкой не прикрою. А надо бы.

Но как?

Внезапно дым от огня в камине не ушёл в вытяжную трубу и повалил внутрь, заставив закашляться всё общее собрание. Все повскакали со своих мест. Окна школьного коридора, обращённые на юг, залило водой. Но странно залило: словно воду подали из шланга. Кто-то первый открыл окно рядом с выходом каминной трубы. Из окна потянуло теплом, от которого все отвыкли. Вокруг стояла ночная тишина, разбавленная никогда не прекращавшимся шелестом камыша да поскрипываниями деревьев в лесу за восточной стеной. Но дымовая труба, выходившая из форточки, слегка курила мокрой поверхностью, она была мокрой от порыва ветра, хлестнувшего внезапным сильным и коротким ливнем.

Роман "Три этажа сверху" Продолжение-2

Глава шестая. Буря

Южный тепловой след стал катастрофой.

Вокруг школы снова происходило что-то за гранью человеческого понимания.

Алина и Елисей Прокопенко временами не прочь были пофилософствовать на отвлечённые темы, и сейчас для этого нашёлся и повод, и свободное время. Они, как древнегреческие мыслители, выстраивали доводы исключительно эмпирически, чем втайне гордились, и додумались до того, что здешняя квадратная аномалия распространяет лучи на местности, и не только на местности, но и во времени, проникая в разные эпохи, и так определяет своё местонахождение. Или, возможно, таким вот способом удерживает себя на месте. Шире и дальше в своих выводах доморощенные философы по умолчанию старались не заходить: слишком зыбким и незавидным было положение затерянных трёх этажей. Рядом не было Славы Леванта и Игоря Шабетника — вот кто любил обсуждать научные проблемы до хрипоты и не съезжал с темы до глубокой ночи. А Карнадут и другие редкие любители замудрени находились рядом исключительно как заинтересованные слушатели диспута, реплики вставляли нечасто, потому что думали о практической стороне вопроса — чем всё обернётся для деревни, и к чему готовиться.

А гроза бушевала просто эпическая.

Электрические разряды рвали небо от горизонта до горизонта. Иногда в тучах вспыхивала вертикальная молния, словно освещавшая стену — необъяснимое явление, впрочем, одно из многих, происходящих в этом краю. По стёклам барабанил ливень, в кабинетах юго-восточной и юго-западной стороны дождь заливал внутрь, проникая сквозь старые оконные рамы, и приходилось осматривать кабинеты и принимать меры. Нечего было и думать ходить на промысел. Уровень воды в болоте поднялся настолько, что трава скрылась под водой. Пейзаж выглядел устрашающе — школа стояла в беспокойно ходившем рябью озере, соединённая тонким перешейком с лесным холмом, на котором совсем недавно кипела жизнь вокруг костров и под навесами. Буря повалила пару старых деревьев. Размокла глина круглой печи-тандыра, она превратилась в бесформенную кучу камней. Ливень залил удобные костровые ямы. Ушла под воду гать, выводившая на северные холмы и на хорошо исхоженную тропу к Большой реке. К концу первого грозового дня, находясь посреди воды, деревня вынуждена была начать собирать для питья дождевую воду, выставив на крыше школы все мало-мальски годные посудины. Вылезать на крышу за водой приходилось с оглядкой, в перерывах между вспышками молний.

Жители деревни давно убедились, что их стены не промокают, хоть южная и западная сторона квадрата школы стояла на сыром болотистом грунте, а с севера и на северо-запад прямо под стеной тёк болотный ручей. Три этажа, выхваченные в другой эпохе, перенеслись во времени, но так и не стали частью этого мира, и школа способна была выдержать подъём воды без вреда для кирпичной кладки. Но уровень воды грозил подняться выше подоконников, и вот тогда ничего хорошего ждать не приходилось, тем более, хворост запасали именно на нижнем этаже, в огромном спортзале…

Закрытой картой была судьба ребят, ушедших в 'Солнечный'.

Южный тепловой коридор с дождём, громами и молниями мог пройти восточнее лагеря, не задев его, как не задел школу северный поток холодного воздуха, но это были только предположения.

Ни у кого не было сомнения, что школу нужно покинуть в ближайшее время, не дожидаясь наступления морозов. Сколько будет шуметь непогода — неизвестно, но привычный уклад уже нарушился, готовить пищу приходилось внутри школы и здание провоняло рыбной шелухой; с остальными нуждами тоже возникли нешуточные проблемы.

В ручье под стеной школы был устроен рыбный ставок: это когда рыба содержится в проточной воде, но не выплывает за перегородки. Ребята приносили улов, часть добычи деревня съедала, а часть отловленной рыбы выпускали в ставок пастись на свободе. Но в первую же грозовую ночь дежурные вовремя сообразили, что, если не поспешат и не достанут рыбу, она поверху уйдёт на волю — так стремительно поднималась вода в болоте. И дежурные прочесали ставок сачком и выбрали рыбу, высовываясь в окна коридора.

Всех грызла тревога. У девушек работа валилась из рук, они пугались грозовых раскатов и ещё больше — ослепительных разрядов молний, после которых пламя лучин и костра казалось тёмным и глазам требовалось привыкать заново к скудному освещению. Вряд ли кому-то доводилось пережидать грозу в таком огромном, пустом и гулком здании, каким была школа. К тому же, здание смотрело на мир сотнями окон, зашторить которые было нечем, а короткие жалюзи не спасали. Вспышки молний, как огонь гигантской сварочной дуги, освещали классы, лестницы и коридоры. В спальнях нечего было и думать о сне: поминутно сверкало и вспыхивало, гремел и усиливался эхом от стен гром, перекатываясь по гулким этажам.

Через несколько часов этой пытки молниями десятники объявили срочные работы, и парни с девушками освободили от вещей внутренние помещения без окон: книгохранилище, музей Великой Отечественной войны, опустевшую костюмерную, две узкие лаборантские комнаты рядом с кабинетом химии.

Алина заняла для девушек бывшее книгохранилище. В нём раскаты грома слышались приглушенно. Ребята тоже разошлись — кто набился в каморку столяра, кто в лаборантские, кто ушёл подремать в бывший музей. Пережидать непогоду пришлось за закрытыми дверями, словно загнанными в норы. Сидеть всё время не получалось, нужно было работать, и Алина нашла и раздала работникам наушники и беруши, собранные в шкафчиках младших учеников, потому что особо сильные раскаты грома вызывали временную глухоту. Таня Гонисевская приказала следить за тем, чтобы из ушей не пошла кровь — это был бы очень тревожный признак.

Некоторые парни стали напрашиваться к девушкам в книгохранилище — им просто хотелось побыть в относительной тишине. Они устраивались на бывших книжных стеллажах вдоль стен, смотрели на пламя лучин, на работающих хозяек, и засыпали. Приходилось через час-другой их расталкивать, потому что в тихую внутреннюю комнату шли другие парни, ошалевшие от чудовищных разрядов и грохота. В книгохранилище было тесно от собравшихся людей, душно и тепло. Над поставцом с лучинами висела пёстрая и странная с виду конструкция: квадратный раструб из ватмана собирал копоть от горевших лучин и соединялся с чередой пластмассовых цветочных горшков с вырезанным дном. Горшки были вставлены один в другой и подвешены на продетой через них верёвке, закреплённой высоко под потолком в вентиляционном отверстии. Конструкция служила вытяжной трубой, и другим концом эта составная труба втыкалась в вентиляционный канал в стене, а зазоры между трубой и отверстием хорошенько заткнули тряпками, потому что и в вентиляционных каналах грохотало. Волей-неволей приходилось изобретать на ходу, постоянно приноравливаясь к меняющимся условиям.

Неровно горел камин в коридоре перед дверями спален, в его трубу время от времени заливал косой дождь.

В деревне принялись делать то, что откладывали до сих пор за неимением времени. Алина усадила парней шить зимнюю обувь: девушкам оказалось не по силам прокалывать толстые слои ткани. Девушки кроили заготовки для бурок, жалуясь на то, что у парней большие ступни, лоскутов уходит много, и кому-то обуви может и не хватить. Алина подсказала пустить на стельки ковёр ручной работы из музея, а внутренний слой бурок кроить из старых, но дебёлых, шерстяных домотканых покрывал. Это частично решило проблему нехватки материала. В пошиве бурок преуспел Лёха: крепкими пальцами он терпеливо протыкал шилом заготовки, простёгивал их, и как следует затягивал лавсановую нитку в шве, что тоже требовало силы. Алина и девушки нарадоваться не могли на работу Лёхи. Танюшка рассталась со Стопногой — он ушёл с мастерами в лагерь, — и снова подобрела к Алексею.

Влад Карнадут занялся сооружением плота. Для этого парни разбирали пол в спортивном зале, морщась от каждого удара грома. Поплывёт ли плот — никто не знал. В конце концов, Алина настояла спустить плот на воду рядом со школой. Парни были против: доски намокнут, тяжело будет нести плот даже в разобранном виде к Большой реке, но Алина возразила, что, если плот не поплывёт, его никуда не придётся нести. Дождались недолгого затишья. Плот на воде держался. Между досками заложили полтора десятка имевшихся в спортзале мячей. Было бы неплохо отправить туда же пластиковые бутылки, но этого добра в школе всё равно было недостаточно, чтобы наверняка удержать двойной настил из досок в плавучем состоянии. На плоту поместились шесть человек и кое-как научились заходить на него и располагаться, чтобы он был равномерно нагружен. Но плот осел и черпал воду. Было ясно, что поплывут, стоя в ледяной воде. И поплывут ли?

Буря снова загнала всех под крышу, и попытаться управлять плотом, проплыв вокруг школы, не успели.

Алина смотрела на всё это, мяла фаланги пальцев и страдала от плохих предчувствий: ей плот казался ненадёжным. Она предложила устроить паромную переправу, натянуть верёвки от берега до берега. Но подходящих верёвок в школе не было. Алина настаивала, парни лениво возражали — выкраивали время «на подумать» и, в конце концов, пообещали помозговать, как подстраховать переправу. Карнадут, руководивший работами, вспомнил, что есть ещё способ заякорить паром на середине реки, и подруливать на привязи к середине переправы, а затем, как маятник — рулить к другому берегу, что явно будет тяжелее, но так делалось… Это был хоть какой-то вариант.

Плотовщики убрались на жилой этаж, сушили одежду и обувь, и бурно обсуждали, из чего сделать якорь. Алина прислушивалась к их разговору и шила из теннисной сетки спасательное кольцо, предупредив, что не отпустит первых плотовщиков, на надев на них хоть десяток пустых пластиковых бутылок, вшитых между слоями сетки. На этом они поладили.

К концу третьего дня всё было готово для испытания плота на Большой реке. Уже лежали длинные вёсла, шесты и якорь из срезанного металлического спортивного инвентаря. Скрутили в бухту переплетенный на верёвки канат, разобрали доски плота, связав их для переноски, позаботились об инструменте…

И никуда не двинулись.

Гроза, притихшая ночью, обрушилась на лес с новой силой. Нести железную трёхрогую перекладину, которая должна была послужить якорем, было невозможно, даже выходить за стены было опасно.

Вечерело, когда в небе, наконец, всё успокоилось, и гром ворчал далеко в восточном направлении.

Десятники планировали завтрашний день. У Алины была одна мысль насчёт таинственных температурных коридоров, и она взяла слово:

— Я предлагаю пройти по берегу Большой реки против течения и, возможно, идти придётся далеко. Идти и осматривать берег.

— Против течения? — удивились десятники.

— Ты думаешь о северном следе? — догадался Карнадут.

— Путь температурной аномалии… А в этом есть смысл! — отозвался комендант Денис Понятовский. — Куда ушёл южный след, мы в общих чертах представляем. На север от школы непролазные заросли, но по течению Большой реки и до условного Днепра ходили не раз и можно догадаться, что прямая линия в направлении юг-север упирается в берег Днепра где-то вот здесь. — он ткнул в карту.

Алина кивнула:

— Если наша карта верна хотя бы в общих чертах, южный коридор проходит далеко от «Солнечного». Меня это радует. Если наши рыскуны пойдут против течения Большой реки, они узнают, дотянулся ли сюда северный след. Возможно, причина местных гроз в том, что два температурных потока сходятся где-то близко.

Алина никому не говорила про полосу наледи поперёк широчайшей реки, которую видела собственными глазами, когда была в лагере и осматривала окрестности. Она втайне надеялась, что здешняя река тоже где-то частично замёрзла, но решила, что рано обнадёживать, всё равно, без разведки им не обойтись. Она замолчала, задумалась и рассматривала самодельную карту окрестностей, на которой были учтены показания всех разведывательных экспедиций. На карту нанесли не только овраги, пригорки, лес и болото, но и начало звериных троп, уходивших в чащу, места охоты на птицу, рыбные угодья, соляной пласт, выход слоя глины, россыпь камней, редких на этой песчаной земле, два родника, кусты орешника, группы берёз и клёнов (весной будет сок), ягодники, грибные места и бурелом, в котором добывали сучья для костров, отламывая их ударами тяжёлой самодельной кувалды (топор берегли).

— Почему мы думаем, что Большая река течёт, удаляясь от лагеря? — прошептала она, но ребята расслышали слова. — Вдруг река кружит, петляет и где-то близко подходит к 'Солнечному'?

Влад возразил:

— Против течения по воде нам не выгрести. И тогда Большая река теряет смысл как дорога в лагерь. Я вот что предлагаю: рыскунов отправить на рассвете. А сейчас, пока до ночи ещё полчаса, пойдём, глянем, как переправиться по затопленной гати. Не мешает бросить поверх неё наш плот, а не то завтра придётся рыскунам босиком переходить это место.

Идти вдоль реки вызвались Макс Грек и Рома Меркулов.

Влад Карнадут усилил разведывательную группу, отправил с ними Жеку Бизонича. Жека после краткого отдыха в лагере «Солнечном» был полон энтузиазма и рвался в бой. Сашка Реут вышел проводить их, растянул сиплую детскую гармошку и выдал искусственным фальцетом свежесочинённый куплет: "Бегал Грека возле река. С Грекой — Рома, с Ромой — Жека. А потом наоборот: ноги в руки и вперёд!"

Сашка как в воду глядел; через три часа рыскуны вернулись бегом. Но известие стоило того.

Новости были следующие. В пяти километрах вверх по течению заметно похолодало, речную волну гнало поперёк реки — от левого берега к правому, ветер взметал вихри, потом парни оказались в полосе нетающего снега, испещрённого звериными следами, и увидели, что Большая река в этом месте замёрзла, и лёд образовал прочный мост местами до трёх метров шириной. Они спокойно перешли на другой берег и обратно.

Все, кроме Алины, не поверили своим ушам, и некоторое время стояли, ошарашенные.

Алина ничуть не удивилась. Уточнила:

— Вы думаете, всего лишь в пяти километрах вверх по течению реки не было грозы?!

Жека озадачился:

— Честно, о грозе даже не подумали. Увидели снег, хорошо прикрывший землю, и полосу льда через речку, и обрадовались…

Алина рассуждала вслух:

— Впрочем, гроза могла шуметь и вверх по реке, но дождя там не было — он выпал снегом. И пока не закроется хотя бы северный коридор, покоя нам не видать, грозы будут собираться и бушевать в области резкой перемены температур. Эти странные температурные коридоры направлены не идеально по сторонам света, раз на расстоянии каких-то пяти километров от нас они сблизились, и мы оказались между ними. Были бы параллельными — их след на местности должен был лежать гораздо дальше. Послушайте, котятки, — Алина взяла паузу, — вот что я думаю: отсюда надо не уходить, отсюда надо бежать! Бежать, пока новая гроза не порвала нам перепонки!

Всем был объявлен приказ выходить в поход перед рассветом. Брать только то, что в состоянии нести на спине. Идти походным строем: то есть, каждый в паре, каждый отвечает за напарника, помогает и поддерживает в случае необходимости.

Двигаться до реки предстояло быстрым шагом: в этом краю сплошных неожиданностей ледяной мост мог раствориться, как мираж, не успев сослужить добрую службу племени. Переправа на плоту теперь казалась пустой и опасной авантюрой.

За короткий световой день нужно было дойти до лагеря, а с учётом удлинившегося пути вдоль реки и непредсказуемой погоды это сделать непросто, и Алина предчувствовала, что не все осилят такой километраж. Да ещё пять километров по противоположному берегу реки были совершенно не разведанной дорогой, потому что рыскуны, увидев снег и ледяной мост, на обратном пути забыли о главной задаче — разведке местности, и помнили левобережье только в общих чертах.

Алина попросила десятников на всякий случай озаботиться устройством ночной стоянки в лесу. Краснокутский бурно возражал: по его мнению, все обязаны были, кровь из носу, но пробежать эту дистанцию.

Тогда решили отправить первым его десяток, и налегке. Пусть протаптывают дорогу.

Карнадут и Понятовский отнеслись к Алининым тревогам с пониманием, и нагрузили оставшихся ребят дерматиновыми полотнищами от спортивных матов и верёвками для устройства навесов над кострами. Забрали все двадцать гимнастических ковриков. Прихватили бутылку, на дне которой ещё плескался бензин. Взяли пару вёдер — заварить кипятка, и железные рогатки для костра — могли пригодиться как оружие или для других неожиданных приспособ, хоть были увесистые. Больше взять было нечего. В деревне кончилась еда, и все настроились терпеть голод в дороге, а лагерь "Солнечный" теперь казался землёй обетованной.

Лишь только забрезжил поздний ноябрьский рассвет, жилистые и выносливые ребята Краснокутского, засидевшиеся на трёх этажах, бодрой рысцой отправились в путь.

Они несли ножи в ножнах на поясе (с ножами никто из парней не разлучался, ножи держали под рукой даже в деревне). У каждого вдоль бедра свешивалась заточка из арматурного прута, самые длинные были до семидесяти сантиметров, с деревянной хорошо пригнанной рукояткой. Заточки помещались в ножнах, так как концы их были тщательно заострены, и вот уже два месяца подряд юные мужчины каждую свободную минуту опиливали прут камнем по всей длине, добиваясь формы обоюдоострой шпаги. Ножнами служили обрезки водопроводной трубы из металлопластика, крепившиеся к поясному ремню. За спиной у одних был пружинный самострел, у других имелись рогатки. В ученических рюкзаках лежали с короткие, но очень острые стрелки с оперением, со стальным обрезком на конце, в кистене запас камней — их метали из рогатки и рукой, чаще без толку, но с каждым разом всё лучше и лучше. В рюкзаках были силки, верёвка, ещё один ножик для хозяйственных нужд, кусок волейбольной сетки, подлатанный и переплетённый — из физручьего хлама, — на случай ловли рыбы; игла и прочные нитки, сухие и чистые портянки, предназначенные стать, если понадобится, перевязочными бинтами, и «ништячок от Тани Пользы»: маленький пузырёк с туалетной водой, с йодом, или аптечной перекисью водорода для обработки раны — тут уж кому что досталось. Всё это было личным имуществом добытчика.

Предплечья парней защищали широкие стёганые нарукавники, моду на которые породил случай с Боксёром, отбившим атаку волка. Во время ничегонеделанья по причине грозы нарукавники попробовали расшивать металлическими деталями, подсмотрев за работой Алины, колдовавшей над доспехами для кого-то. На украшения пустили твёрдые части детского конструктора, обрывки цепочек и прочую мелкую дребедень. Некоторые использовали спинные пластины сколопендр, их тоже прикрепили к нарукавникам. Под рукой на случай встречи с опасным хищником держали кастет: соединённые капроновым шнуром в одно целое случайные железки. За пазухой парни хранили от сырости трут, кремень и бензиновую зажигалку, которую берегли и не использовали.

С опозданием минут в двадцать, дождавшись, когда стала различима тропа под ногами, прочь из школы двинулась колонна из тридцати девяти человек: шесть парней впереди, шесть позади, в середине ребята с поклажей и в паре с девушками. Сашка гитарист, сложив ладони рупором, бросил: «Внимание! Поезд отправляется карнадутостями вперёд, голова сзади!» — это было сказано по поводу десятка Карнадута, пробивающего дорогу, и замыкающих — старших парней Дениса Головы. Все засмеялись, особенно ржали ребята. Они знали что-то ещё, шутка удалась.

Два человека задержались, чтобы обойти здание, проверить ещё раз потухшие камины и огниски, окна на этажах, и надёжно закрыть заново вставленное окно, служившее входом в деревню. Это были Алина и Влад.

Когда дело было сделано, Алина проверила рану под повязкой на шее Владислава, которого она всё чаще называла по имени-отчеству — так само собой получилось.

Она прикрепила ему поверх повязки кожаный нагрудник с воротником-стойкой, прикрывшим шею. Эта штука была искусно расшита гайками, мелкими металлическими трубочками и зубчатыми колёсиками от разбитых будильников и впереди застёгивалась на два крючка-защелки, снятых со шкатулок.

Владислав сказал:

— Отличная сбруя! Я верный твой конь, мастерица! Или дракон. Кто тебе больше нравится?

— Конь это благородно. А дракон это глупо. У него спина шипастая и летает он безбашенно.

— Реально красиво! — придержал её ладони Влад. — Чувствую руку художницы.

— Эстетика стимпанка, — улыбаясь и любуясь своим изделием, ответила Алина. — Я хотела делать дипломный проект по этой теме. Раньше воины носили на шее кольцо из тордированной стали, оно защищало шею от рубящих ударов и называлось шейная гривна. Но это лучше, чем кольцо, это тебе мой оберег от укусов волков.

— Супер! — согласился Влад, разглядывая их двойное отражение в зеркале. Промурлыкал, намекая на безлюдье вокруг:

— Чем займёмся?..

Алина увильнула:

— Владислав Олегович, я больше никогда не позволю волкам дегустировать вас, даже если придётся сообразить вам доспехи с головы до ног.

— И я пойду, как тряпичный танк, бренча великолепием шестерёнок, и таким и войду в историю нашего племени! — подыграл ей Карнадут.

— В историю мы уже вошли, — грустно рассмеялась Алина. — Мы даже влетели в неё! Всей толпой, дружно и, похоже, бесповоротно.

Она вздохнула, потому что представила, какая непростая дорога предстоит, хоть некоторым поход по дикому лесу длиной в двадцать пять километров кажется пустяковым… Сохранить бы всех, не случилось бы беды… Особенно беспокоилась за младших детей и девочек в плохой обуви и худой одежонке; девушки старательно обшивали парней-добытчиков, а сами вышли в чём пришлось…

Она и Владислав неожиданно сблизили губы и поцеловались, сначала тревожно, как перед разлукой, потом сладко. Отдышались, сдерживая горячий порыв, и двинулись в путь.

Миссия осмотра трёх этажей задержала их на полчаса, но Алина и Боксёр догнали остальных у Большой реки. До переправы люди так и не дошли, наблюдая с речного обрыва миграцию животных, идущих вдоль воды. Внизу неспешно двигалось стадо зубров, по-видимому, тоже уходившее подальше от затянувшегося ненастья.

Таня Гонисевская воскликнула:

— Девочки, это настоящие зубры! Они ровесники мамонтов, только мамонты не дожили до наших дней, а зубры сохранились!

По колонне пронеслось сенсационное: "Ровесники мамонтов! Зубры ровесники мамонтов!"

Жека ответил Тане:

— Не знаю, какие дни ты называешь нашими. Если сегодняшний, когда нам перешли дорогу опупенные коровы, то в этом дне, может, и мамонты где-то бродят!

У переселенцев оставался выбор: или плестись за стадом огромных зубров, что было опасно, или ломиться по верху, лесом, обходя овраги и спускаясь в них. А с юга наступал новый грозовой фронт.

Бродячее племя, вытянувшись цепочкой по одному, принялось пробивать себе тропу в зарослях, держась края речного склона и внимательно изучая местность на противоположном берегу Большой реки.

Глава седьмая. Переправа

Уже начался день, когда десяток Краснокутского вышел к ледяному мосту через Большую реку.

Вован втянул ноздрями морозный воздух.

На подступах к переправе было пронзительно и непривычно студёно, как бывало, резко обдавало холодом, когда залазишь в холодильник…

Передовой отряд приближался к полосе глубокого снега, покрытого твёрдым настом.

Они разглядели впереди небольшое стадо олених с оленями-первогодками. Животные тоже тянулись вверх по течению, на юг, но две сытые самки отстали от стада. Они с трудом перебирали ногами и проваливались в снег. Их острые копытца пробивали наст, наст больно резал им ноги.

Охотничий азарт и голод сработал, как спусковой крючок; бывшие гопники рванулись, выставив подбородки вперёд. Кобелёк Зуб радостно лаял на бегу и тянул за поводок своего хозяина, и вскоре корка снега захрустела под ногами рыскунов Краснокутского. Они окружили отставших олених, и черезнесколько минут исколотая шпагами и добитая топориком добыча лежала на окровавленном снегу.

Парни недолго ликовали.

Перед угрозой новой бури суетливо, напрягаясь в спешке и потея, перетащили туши по льду на другой берег. Возиться с дичью было некогда, грозовые тучи наступали и ходили кругом, небо темнело, и приходилось торопиться, чтобы уйти подальше от реки. Вован и Толян срезали кусок мяса с бедра оленихи в расчёте накормить своих людей; остальную добычу решили оставить, вот-вот должны подойти остальные.

Но из-за поворота Большой реки вышла не колонна переселенцев, а стадо зубров.

Вован только присвистнул; ситуация менялась на глазах. Он понял, что людей задержали быки, и всем грозит встречать непогоду на открытой местности. И в который раз за сегодняшнее утро Краснокутский вынужден был менять план, потому что зубриха с тёмной гривой и обломанным левым рогом, ведущая стадо коров и молодых телят, уверенной поступью шестовала… на лёд через реку!

Стадо двигалось медленно, самка-матриарх не спешила. Передние животные столпились на заснеженном участке, остальные коровы подтягивались сюда, молодые телята тыкались лбом в бока животных и взбрыкивали задними ногами.

Важно было отогнать коров от переправы. Молодой лёд не выдержит поступи восьмисоткилограммовых туш (это парни определили навскидку, но, в принципе, не ошиблись).

В свете далёких зарниц на краю обрыва показались ребята, возглавлявшие колонну переселенцев. Они рассматривали берег, прикидывая, где лучше спуститься. Рыскуны Вована свистом и жестами направили их дальше — им с другого берега был виден удобный спуск, и ради этого стоило пройти ещё полторы сотни метров.

Потом на тропе показались девушки. Они радостно махали рыскунам и верещали.

Парням стало тепло от этих криков, приветов — да просто от мелодии родной человеческой речи. По бровке склона шла их семья, а они, получается, вели свою семью к новой жизни.

Передовые ребята уже спустились и бежали вдоль воды, перекрикиваясь и сговариваясь, как прогонят от переправы стадо зубров. Но самка-матриарх, рассерженная появлением шумных существ, сделала всего один, зато проворный скачок в их сторону, заставив передумать: зубру с его размерами ничего не стоило в три скачка догнать любого быстроногого охотника. Самка развернулась боком, косясь на людей и недовольно фыркая, и заняла позицию, сигналившую о том, что она намерена прикрывать отход своего стада через реку по льду.

В начале моста встали Краснокутский и его рыскуны, и они свистели и махали заточками, отпугивая животных; Макс держал дымившую ветку, ради которой чиркнул зажигалкой.

Матриарх рванулась в их сторону.

Краснокутский отпрыгнул, его ноги разъехались, он поскользнулся на льду и не смог сразу подняться.

Зубриха наклонила голову.

Смерть глядела в лицо Большого Вована маленькими тёмными и бездумными глазками, утопленными в кудлатой шерсти, и могуче пыхнула влажными ноздрями, пустив пар. Он видел каждый волосок на чёрном носу, единственном участке тела зверя, покрытом короткой шерстью, и уже слышал хруст своих рёбер под копытом первобытного бородатого чудовища…

Толян и Макс метнули камни в лоб главной зубрихи, ничтожными дробинами отлетевшие прочь.

Девушки на тропе сжались от страха, Таня неосторожно охнула:

— Растопчет Вована!

Ксюша вздрогнула и тонко и пронзительно заголосила. Звук её голоса отчётливо донёсся с высоты правого берега:

— Страшные-бычищи-не топчите-нашего-братика!!! Убирайтесь!!!

Ксюша тряслась от страха, уставившись на реку, и кричала теперь что-то бессвязное про вылезшие глазки, кишки и косточки. Алина прижала её к себе, закрывая девочке глаза ладонью. Таня проклинала себя за неосторожность.

Медлительные зубры плохо видят, но хорошо слышат. Зубриха прянула едва заметными в космах гривы ушами, повела массивной головой вправо и шагнула не на лёд, а в воду, отвернувшись от побледневшего Вована, замершего на низком старте. Стадо невозмутимо пошло за ней в реку и поплыло вдоль наледи, раздвигая хрупкие стекляшки тонкого молодого льда.

Рыскуны, стоявшие на мосту, разглядывали колоссальные мохнатые загривки трёхметровых плывущих коров. Краснокутский ткнул пальцем в сторону матриарха и пробурчал: «Вот отчего я офигел и растянулся, видите штуку у неё на роге?!»

Зубры вышли из воды и спокойно прошествовали своей дорогой. Но их путь опять совпал с путём племени: зубры устремились вниз по течению, куда надо было возвращаться и переселенцам, чтобы выйти на тропу с метками, ведущую через лес в далёкий лагерь.

Выждав, пока отойдут зубры, парни и девушки перебежали на левый берег. Им бы радоваться, но не получалось: день померк, вокруг потемнело, ветер взмёл снежные вихри, угрожающе раскачал деревья, вздыбил воду Большой реки.

Сверкнула первая молния и раскатился далёкий гром.

Невысокий левый берег, тем не менее, хорошо укрыл их от пронзительного северного ветра. Переселенцы осмотрели промоину в породе береговой террасы недалеко от переправы: промоина была как длинная и достаточно просторная пещера, которой не хватало внешней стены. Им пришлось воспользоваться этим пристанищем и достроить стену пещеры из снега. Все принялись нарезать снежные блоки, бегая к мосту за строительным материалом и обратно со снежными кусками в руках; нужда заставляла шевелиться.

У них было мясо, вдоволь свежего мяса, и это придавало сил, вот только успеть закончить стену, да собрать побольше хвороста…

Вот только бы…

Скоро девушки обнаружили, что остались одни; десятники погнали парней собирать дерево для костров, ломать и резать хвойный лапник для постелей, и девчонки поднимали стену, думая о том, чтобы не свалиться на землю и не замёрзнуть насмерть. Алина приказала не терять из виду друг друга, в сторону не отходить.

Начался град и за ним метель, но стены пещеры были почти готовы, а с упавшей иссохшей ивы обрублены все ветви и сложены внутри самодельной норы. Ствол ивы, корнем зацепившийся за берег, вершиной лежащий внизу, послужил дополнительной опорой для стены.

Начали по одному выскакивать из снежной круговерти ребята, каждый с охапками хвороста и с лапником; они отфыркивались и отирали лицо, побитое колючим градом.

Замёрзшие, с красными лицами и руками, переселенцы свалили хворост в кучу перед низким входом. Успели притащить с другого берега крупные сухие сучья. Добытого дерева кострам должно было хватить на всю ночь. Дрожащие в ознобе люди стеснились в своём убежище и развели костры. Внутри пещеры было холодно, стены только начали оплавляться и покрываться коркой льда.

Девушки, чувствуя, что коченеют, решили продолжать строительство — останавливаться сейчас было смерти подобно.

Что-то переклинило у Вована. Вован отказался распоряжаться своим десятком, поручив все хлопоты Толяну. В ледяной норе он опустился перед костром и сидел, уставившись в огонь. Алина выпросила у него пса; по её просьбе Вован приказал Зубу лежать с детьми, греть их.

Краснокутского оставили в покое, попросили только следить за огнём в кострах.

Пока снаружи суетился народ, Вован сидел неподвижно, а у него под боком сбились в кучу Ксюша, Матвей и Зуб. Ксюша не могла прийти в себя от стресса и тихо ныла, Зуб жалел её, пытаясь облизывать лицо, Ксюша отмахивалась, затем зарылась рукой в шерсть собаки, вжалась в собачий бок и уснула.

Постепенно Краснокутский вернулся к действительности. Он сноровисто поджарил для младших на прутике тонко нарезанные полоски мяса. Матвей жадно съел все. Ксюшу решили не будить.

Снаружи парни, мужественно перенося мороз, разделывали оленьи туши, и в целях безопасности избавились от требухи и шкур, отправив их в реку — не хотели привлекать к пещере волков.

Когда девушки сложили из снежных блоков ещё и коридор, чтобы внутрь не задувало, в пещере стало ощутимо теплее.

И вот уже на огне закипело варево, в вёдрах готовилась оленина.

Хроники Насты Дашкевич. Загнанные в нору

Я не знаю, почему записываю всё в таких подробностях в неверном свете костра в снежном доме, положив на колени толстую тетрадь. Но пока я пишу, пока двигаются мои пальцы, два часа назад деревянные от холода, я ещё жива. И все, о ком я пишу, живы на страницах моей книги.

Я перечитываю эпизод за эпизодом и словно просматриваю любительское видео. Вот наши говорят, смеются, пугаются, скалятся от напряжения, подначивают друг друга, спят, раздувают костёр, протирают красные глаза, просят о чём-то, решают всем собранием, затачивают оружие, шьют, остругивают ножичком…

Потрескивает очередной костёр, закипает вода в безнадёжно закопченном снаружи ведре, ждёт приготовления свежее мясо оленя, благоухает еловый лапник, которым устелили пол пещеры. Лапник пахнет морозом, лесом и Новым годом, перебивая запах множества стеснившихся людей, их одежд, их разгорячённых недавней работой тел…

Дым от трёх костров вытягивается в отверстия, оставленные в своде нашей длинной снежной норы, но порой ветер отправляет дым назад и метель швыряет в нас горсть снега со льдом. А мы сидим на гимнастических ковриках, раскатанных поверх елового лапника, и всё равно чувствуется холод, хоть воздух в нашей норе уже прогрелся, снежные стены покрылись ледяной коркой, и это хорошо — так будет теплее.

Корень ивы на потолке стал оттаивать, и с него срывается ожившая мышь и падает на колени Лилии. Лилия подпрыгнула, словно подброшенная пружиной.

Мне, сидящей с другой стороны костра, отлично видно, как Влад Адамчик стоит на четвереньках, раздувая пламя, а Лиля прыгает ему на спину.

Матвей шустрит, пытается словить мышь шапкой, девочки визжат, Лиля стоит на спине Адамчика и трясёт кистями рук от гадливости — она не меньше других испугалась, но молчит. Адамчик не знает, кто у него на хребте, а вокруг теснота, а рядом костёр… Он поводит головой и спрашивает друга Карнадута:

— Ху?

— Рыбка! — отзывается Карнадут.

— О, Рыбке можно! Главное, чтоб не Контора… (это он Светку Конторович помянул).

Но Лилия уже слезла со спины Адамчика, перебежала на другую сторону костра и спряталась за моей спиной.

Адамчик находит её взглядом и говорит:

— Рыбка Лилёк, ты можешь запрыгивать на меня, когда хочешь! Всегда пожалуйста, буду рад!

— И пусть сыплются мыши и прыгает на Адамчика Рыбка! — дополняет Жека, а Елисей ставит точку:

— Аминь!

Они беззлобно смеются, а за стеной снежного домика мороз, метель завывает и крутит, гремит и блистает вокруг. А мы в самом глазе бури, и приходится отогревать у костра то один бок, то другой — по очереди.

— Почему это я рыбка? — спрашивает Лиля из-за моего плеча, и я понимаю, что для этого ей понадобилось собрать всю свою решимость. — Потому что я пловчиха?

Адамчик блестит на неё глазами:

— Упс… а ты пловчиха? Вот почему ты молчишь, как рыбка!

Впервые я наблюдаю в режиме реального времени, как люди находят друг друга, потому что я случайно оказалась на пересечении их взглядов.

Не знаю, замечал ли Адамчик Лилю? Скорее всего, замечал, и у ребят давно сложилось мнение о неразговорчивой Лильке, как и обо всех нас, девушках. Но Лилёк разглядела Влада Адамчика только после того, как использовала его в качестве табурета.

Потом молчаливая Лиля незаметно отплыла в самый тёмный уголок омута — то есть, нашей норы, и почти спряталась в охапке хвойных лап. Лилька из тех, кто умеет и в людской толпе оказаться в сторонке, отдельно от всех. А Владик Адамчик закончил хозяйничать вокруг ведра с варевом, выловил кусок дымящегося мяса, положил его на свою рукавицу поверх еловой веточки, заменившей ему салфетку, и с важным видом отнёс угощение Лиле, переступая через сидящих парней. И они с Лилькой тихо ели этот кусок, развернувшись вполоборота друг к другу. Адамчик отрезал мясо ножом, а Лиля, как птичка, следила за его руками, принимала отрезанный кусок, её губы что-то беззвучно произносили, наверное, обычное Лилькино: 'Спасибо!', - и опять тишина, и двое жующих: парень с красными обветренными щеками и подпаленными у костра бровями, и бесцветная, перемёрзшая, с аккуратным носиком тихой отличницы, теперь с красным подмороженным носиком, наша Лиля. Адамчик ещё раз сходил к костру и зачерпнул мясного бульона. И они выпили его по очереди из одной чашки. Лиля пила первая, Адамчик разглядывал её, и когда она хотела вернуть ему чашку, он уговорил её сделать ещё пару глотков, а у самого кадык шевельнулся, должно быть, от голода. Потом он сказал что-то Лильке, и вернулся к ребятам. А вечером я видела, как Лиля выплыла наружу в накинутой на плечи куртке Адамчика. Он позаботился, чтобы Лилёк не переохладилась.

Я размышляю о том, как выросли в цене самые простые вещи: тепло, забота, еда и кров. И как обесценилось всё, совершенно всё, что когда-то было престижным и важным.

Мы успели поесть, чуть размякнуть после обеда и почувствовать, как к пальцам рук и ног возвращается кровь и больно покалывает, согревая. А рыскуны Вована, выглянув наружу, решили идти дальше.

Сказали, что небо проясняется, возможно, продержится ясная погода.

И неудобный Макс Грека сейчас такой нужный — он отличный бегун, он успеет, добежит до "Солнечного", а в лагере есть умная собака, она проведёт людей по тропе даже в полной темноте… И мы благодарны этим ребятам; да, они драчуны, и дури у них в голове выше крыши, но ведь они стараются жить. И ещё для нас они стараются тоже… хотя бы иногда… как сегодня утром на ледяном мосту…

Я наблюдаю за всеми через пламя костра. Из глаз текут слёзы и я объясняю, что это, наверное, дым раздражает мои обветревшие глаза. Никогда ещё мы не были такими жалкими загнанными в нору животными, и никогда мы не будем более близкими людьми…

Глава восьмая. Декамерон

— За что? — неожиданно спросила Наста Дашкевич. Все поняли, что она имела в

виду, повернули к ней грязноватые, примявшиеся и распотевшие лица, и повисла хрупкая тишина, потому что все боялись собственных воспоминаний, а без них на вопрос Настасеи не ответить.

И тогда Алина попросила у Матвея его рюкзак. Младший мальчик принёс ей маленький пёстрый ранец, в нём лежали четыре учебника, которые Алина велела взять в лагерь — учиться, учиться и ещё раз учиться. Кроме того, Алина подсунула Матвею перекидной настенный календарь на будущий год, скрутив его тугим рулоном. Она развернула этот дорогущий большой календарь, открыла вторую страницу — февральскую, с качественной репродукцией Беноццо Гоццоли, и сказала:

— Вот идёт торжественная процессия людей. Впереди — совсем юные всадники с фонарями в руках. За всадниками едет герцог, вокруг него много молодых людей и мальчиков. Следом едут верхом важные и влиятельные господа. В середине процессии женщины, потом снова молодёжь. Есть прогуливающиеся парочки, есть мудрецы, даже в пути не переставшие разговаривать о чём-то глубокомысленном; есть копьеносцы и охотники….

Я не могу больше ничего сказать об этой картине, я не специалист по эпохе Раннего Возрождения, но, когда я смотрю на неё, мне кажется, что художник изображал не просто процессию, он показывал течение жизни. И молодые идут впереди, освещая путь. Потому что они сильные, красивые, они на конях — всё у них есть для того, чтобы быть первыми. Великолепие красок в этой картине радует, но, если не замечать нарядные цвета, мне кажется, с нами происходит то же самое. Мы тоже идём по дороге жизни. Через холмы, меж гор, по долинам. Вокруг растения и животные — весь мир перед нами. И так вышло, что мы идём далеко впереди, обогнав остальных, даже герцогов и королей. Кто знает, что случилось с человечеством в нашем вчера? Зачем думать, что мы отстающие?

— Арьегард, — вставил Елисей.

— А если мы не арьегард? Что, если мы — авангард? Тот самый, с фонарями в руках. Разгоняем светом тьму и прокладываем дорогу другим.

Календарь пошёл из рук в руки. Рассмотрели сначала фреску Беноццо Гоццоли, которую показала Алина. Нашли на этой репродукции сцену охоты на упитанного оленя, или мула, обсудили замах копьём охотника, гнавшего свою добычу к обрыву, покритиковали. Листали и рассматривали дальше, и всё больше находили параллелей со своим бытом. В картине Мантеньи у знатных мужчин на поясе висели кинжалы и длинные узкие шпаги — совершенно как у них, добытчиков. Обсудили чулки мужчин разного цвета и потешались над ними вволю. Над портретом работы Антонелло де Мессина зависли, сказав, что дядька на портрете похож на Макса Греку лет через десять.

— Макс ушёл, но я скажу за него, — отозвался один из парней. — Знаете, про что он рассказывал?

Кто-то хмыкнул:

— Как ехал грека через реку!

— Нет, я серьёзно. Его дед переехал с семьёй в Югославию из Болгарии, и там их накрыла война. Это было за три года до рождения Макса. Его мамке было семнадцать, как Максу сейчас. Потом она за белоруса с фамилией Грек вышла замуж, а тогда амеры их стали бомбить — ни с того, ни с сего. Бомбили только в первый день, но город оказался в окружении: ни подвоза продуктов, ни купить, ни продать. И так целый год. Они там голубей и кошек ели. Спилили на дрова все деревья в городе, а город был курортный, зелёный, там же тепло, примерно как в Одессе, если кому непонятно. Выжили, говорит Макс, благодаря деду: тот был фельдшер, сошёл за медика, и умел элементы питания подзаряжать, как наш Левант Славка, как Елик. К ним все шли — услугу за услугу. В основном, хавчик приносили. У кого не было хавчика, тот в беде. Одинокие женщины за банку тушенки отдавались — только чтоб детей накормить. А что ещё им было делать? Семью Грека спасло то, что дед в первый день войны быстро сообразил, и созвал к себе в дом всех родственников. У них мужиков в родне было достаточно, это стало главным. Плохо было, когда одни бабы… Родственники в свои квартиры так и не вернулись — в квартирах вообще людям была труба… Жили Греки всей большой семьёй, хавчик и самое необходимое прятали в потайной погреб. Днём спали, выходили только по ночам — это чтобы мародёры не узнали, что дом жилой, не пришли, не ограбили, не перестреляли всю семью. Свой квартал Греки охраняли вместе с соседями — дружные соседи попались. Въезды в квартал завалили хламом. Выходили в караул по очереди, чуть что — сигналили друг другу. Собирали дождевую воду, другой не было. Вода в реке через неделю стала непригодна для питья, туда сливали нечистоты и трупы скидывали. Макс говорил, сколько лет прошло, а для его деда война так и не кончилась. Дед погреб забивает тушенкой, консервами, мылом, лекарствами — у него всегда есть годовой запас. Потом запас обновляет. И так до сих пор. Макс, когда послушал Алину, сразу сказал: 'Она двинутая как мой дед, но с ней реально выжить!' Макс назад не хочет. Он говорит: 'Живёшь себе, никого не трогаешь, и вдруг. Везде жопа, и там, и тут. Без разницы!'

— Я тоже не хочу назад, — сказал пацанский голос, и многие его поддержали.

— А что меня ждёт? Типа, мы не понимаем, что никому после школы не нужны? Пойти в работяги и спиться от безнадёги? А в универе меня матушка не выучит, откуда у неё бабки? А если бы даже получил высшее — что, сидеть на зарплате инженера, как отец сидел? От получки до получки перебивались с пустым холодильником, пока его отдел решал проблемы, типа, заказов нет, то да сё, нафик вы, инженеры-архитекторы, кому нужны… Тогда папашка начал таксовать после работы, крутился, как мог. Однажды выехал недоспавший, пассажира покалечил, сам — насмерть. В той, прошлой жизни, что, много было смысла?

— А ты, Саша? — спросила Алина гитариста, всегда казавшегося беспечным.

— Ну… — смутился гитарист. — Наверное, я не готов ответить. Смысл… смысл…

Есть песня, свежая, её только этим летом начали крутить. Я даже не просёк, кто поёт, но припев помню.

Он, бряцая по струне лежащей на коленях гитары, напел:

Ведь я мечтаю о том, что и ты тоже,

Чтобы журавль в руках, а клинок в ножнах,

Иметь дочурку и сына к тридцати примерно

И быть не просто отцом, а быть примером.

Понимаете, двадцать первый век, всемирная связь и всё такое, а песни — про что? Про клинок, чтобы был в ножнах. Так и мы здесь этого хотим — чтобы клинок не доставать. Да?

Алина кивнула:

— Мне ваша учительница истории когда-то сказала: 'Полные опасностей джунгли никуда не делись, они просто стали выглядеть по-другому. И по-прежнему человек ищет безопасную пещеру и жмётся к сородичам'.

Один из гимназистов потрепал по спине Прокопенко:

— Елисей, теперь ты расскажи!

Елисей подкатил глаза и изрёк то, что только от него можно было услышать:

— На всё воля божья!

— Угу. Мало твоему папашке крутизны, он, оказывается, ещё и бог, раз его воля — божья. Давай про то, как ты оказался в нашей футбольной команде.

Елисей сказал:

— Отец запретил заниматься математикой.

— Родной батюшка отлучил от складывания богомерзких цифирей!

— Ну, всё! — фыркнул Елик и демонстративно отвернулся.

— Не хочешь сам рассказывать, давай я расскажу!

— Обломись. В пятнадцать лет я принял участие в математическом конкурсе и победил на республике. А в тот год мелкая девчонка, Алёна… как её там… Федуто победила в детском Евровидении, и её семье дали трёхкомнатную квартиру в столице, в самом центре. Мой отец ждал, что обо мне хоть в местной газете напишут, как я всех математиков на республике обошёл. Нет, не написали.

— Об этой Алёне зато написали на полразворота. Рот открыла и спела — и героиня. А наш Елик, получается, никто.

— Мой отец так и сказал. И ещё сказал: 'Сын, больше никакой математики! Петь ты не можешь, значит, пойдёшь в футбол!' Директор гимназии звонила отцу, и к себе вызывала для серьёзного разговора. Но папка не повёлся. Он одел футбольную команду, мячи купил, директрисе пару машин щебня со своего предприятия выписал, чтобы засыпали яму на въезде в гимназию, и всё затихло. Математица ждала, что я снова к олимпиадникам вернусь, а потом перестала.

Разговоры ещё кружили. Девушки молчали и слушали. Им было что сказать, но это если подружке, и на ушко. Вслух и для всех — они так не умели.

Алина подумала, что как раз, их родной мир был устроен для женщин. Женщинам в нём было легче, чем здесь, и её девушки не просто потерялись во времени — девушки потеряли всё, абсолютно всё

Алина пообещала раскисшей Ксюше набрать воды в свистульку, потому что в их убежище был только кипяток в ведре над костром. Позвала Таню Гонисевскую и вдвоём они вылезли из норы сначала в приделок-коридор, упиравшийся в мёрзлый берег; повернули вправо, оказались под голубым умытым небом. Вечерело. Было холодно, но тихо. Они вдохнули, словно испили по глотку, свежего воздуха. По слегка наклонному песчаному берегу девушки медленно приблизились к речной воде, которая текла в нескольких метрах от их пещеры.

Алина поискала твёрдое место над водой, чтобы поставить ногу, наклонилась и наполнила свистульку. Легонько свистнула — раздалась булькающая соловьиная трель. Алина задумалась: слышала ли она, городская, когда-нибудь трель соловья? Она любила вставать рано, и ловить пару часов, когда время принадлежит только ей, а соловьи, вроде бы, поют поздно ночью…

— Танюша, ты слушала соловья? — спросила она Гонисевскую.

— Может, разок слушала. Наш дом на краю микрорайона, под окном частный сектор, если ночью не спать, услышишь, как соловьи поют в садах. Но я поспать люблю, и мальчики меня в скверике на задерживали, сами понимаете, я для них была толстая Танька, или мадам Гонисевская…

— Зато здесь ты самая нужная и самая популярная девочка, а уж красавица какая! Поверь, Таня, ты — ладная, настоящая, надёжная даже с виду, на тебя положиться можно. Всё в тебе для жизни, и кто-то из всемирно известных кутюрье, ненавидевший худые модели, с которыми ему приходилось иметь дело, говорил про таких, как ты: "Когда я вижу крепкую девушку с грудью и бёдрами, я думаю, что Бог всё-таки есть!"

Танюшка засмеялась. В словах Алины не было фальши.

— Да уж, я похудела, но в модели вряд ли гожусь! Спасибо, Алина Анатольевна! Но вы ребятам больше нравитесь!

— Это каждая девушка про других девушек думает. Ерунда всё это, Таня. На самом деле, девушке нужна не любовь вообще, а любовь одного-единственного.

Таня её удивила, сказав:

— А если не одного, а двух?

Алина подумала, что сейчас как раз тот случай, когда на некоторые вопросы и даже мысли у неё нет права.

Спросила о другом:

— Ты слышала, что рассказывали про семью Макса? А ты, лично ты, задаёшься вопросом — за что мы здесь, и зачем?

Таня Гонисевская сказала весело:

— Алиночка Анатольевна, у меня наоборот. Я чувствую, что сейчас я там, где мне и положено быть. Я вам расскажу, вы поймёте.

Перед республиканской олимпиадой я была на сборах. Однажды я сидела и пыталась понять, почему моя группа крови не вписывается в решётку Пеннета?

— Какая-то схема совместимости групп крови?

— Ну, да. Решётка Пеннета — простая и наглядная таблица. Группы А и В — доминантные гены, группа 0 — рецессивный ген. Алина Анатольевна, можно я не буду сейчас об этом?

— Конечно, Танюшка, — кивнула Алина. — Нам не до решёток Пеннета. Разобраться бы в нашей ситуации. Рассказывай.

— Ну, я разволновалась, потому что подумала, что я чего-то не догоняю, и хороших результатов на олимпиаде мне не видать как своих ушей. Тогда я сказала о своей проблеме профессору и выложила перед ним: у моего отца нулевая группа крови, у матери — группа крови "А", но при этом у меня группа крови "АВ"'. Профессор объяснил, что это невозможно, быстро нарисовал разные решетки Пеннета, стал горячиться, и внезапно — пауза. Профессор внимательно глянул мне в лицо и опустил глаза. И вот когда он замолчал, я вдруг поняла, что значит «красноречивое молчание», и поняла, почему моя группа крови не вписывается в решетку Пеннета. Всё просто. Я растерялась и у меня началась тихая паника. Профессор мягко сказал: «Давайте продолжим разговор завтра, если хотите». Но я бросила курсы и уехала домой, и рассказала всё маме. Мама не отпиралась, но припечатала: «Провалилась бы эта школа и биология! Кому она нужна, биология твоя? Что, умная сильно стала? И что тебе теперь с этого-то ума?! Ну, живи, как хочешь!» И я поняла, что случилось непоправимое, и счастье разбито, а мне ещё год до окончания школы, а потом я рвалась в университет, на терапевтическое отделение, и вдруг все мои старания обернулись против меня… А мой папа — не мой папа, чужой человек. Они стали с мамой разводиться, потому что, оказывается, бабушка пришла, когда мы с мамой говорили, подслушала наш разговор и папе пересказала. Мама призналась, что я — ребёнок от его родного брата, моего дяди. Я очень переживала, я вдруг оказалась чужая в родном доме, и мои успехи в учёбе никого не радуют, и лишняя я, всем ненужная… Маме своей жизнь сломала, а она ведь ещё нестарая женщина…

А потом нас занесло сюда.

И каждый день я чувствую, что нужна со своей биологией-анатомией, ну просто очень необходима, иногда столько пациентов — хоть разорвись. Пашка думает точно так, и мы с ним обучаем Ксюшу. Жаль, она ещё маленькая, но пусть привыкает к врачебному делу. Матвея надо бы приобщить к нашему медицинскому хозяйству, но он тянется к охотникам.

Они шли вдоль реки в молчании.

— Таня, какая жизнь непростая! — после долгой паузы сказала Алина. — А ведь ты самая благополучная девочка.

Вздохнула:

— Как ты думаешь, мы в аду?

— Нет, что вы! — горячо перебила её Таня. — Нам дали шанс выйти из той реальности, не умирая. А по-другому, видимо, не получалось. Как у Светки Конторович, я же давно её наблюдаю, ну, вы понимаете, как врач наблюдаю. Знаете её историю?

— Откуда мне знать? — вздохнула Алина.

— А я знаю. И теперь смотрю на Краснокутского другими глазами.

Я понимаю, что вы с Вованом в противостоянии, но он сложнее, чем кажется, и не испорченный человек. Он Светку спас. У Светы есть брат — старший сын мамы, ребёнок от первого мужа. Он нашу Светку держал за секс-рабыню, а она понимала, что деваться из дому некуда, этот урод ездил на заработки, матери денежки подкидывал, она его боготворила и Светке в лучшем случае заткнула бы рот, и всё. Светку мать не любила, обзывала лахудрой, лентяйкой и по-всякому. Однажды Светка с горя напилась. Украла в доме спиртное, и напилась, и сбежала в компанию Вована, прямо с недопитой бутылкой, и всё Вовану рассказала. Вован был в десятом классе, но он всегда был мужик, он Светку пожалел, в беде не бросил. Он с Толяном Филоненко подкараулил этого брата и пугнул его хорошенько. Света сказала, урод как уехал на заработки, так почти год не показывался. Ну, у неё закрутилось с Вованом. Они постоянно ссорятся и ерунду творят, но Вован всё равно к Свете неравнодушен. Всё равно, он её любит, просто такая странная у них любовь, не по-детски…

— Получается, Света Конторович не хочет назад?

— Да никто, кроме Елика, богатенького сыночка, не хочет назад, и Света тоже!

Мы разговаривали с ней об этом. Она вся была в напряжении — вдруг вернётся брат, и снова за своё. Не бежать же Свете к Краснокутскому в квартиру?

— Но ведь ей рожать придётся здесь…

— Я врач, я обязана успокоить пациентку, внушить ей уверенность. Я — только так. Или мне надеяться, что завтра нас отсюда вытащат, сложить руки и ничего не делать? Не будет этого. Справимся своими силами и организмами!

Алина Анатольевна, это испытание, и многие согласны, что это испытание. И есть у всего, что с нами происходит, какая-то высшая цель, нас словно готовят к чему-то.

— К чему готовят? Готовят для особой миссии? Переплавляют, закаляют в трудностях, как солдат?

Таня вздрогнула.

— Я подумаю над вашими словами, Алина Анатольевна. Ваша очередь рассказывать. Сегодня у нас вечер воспоминаний.

Алина хмыкнула:

— Исповедуемся ещё Елисею, получим отпущение грехов, и дальше пойдём налегке. Только нечего мне рассказывать.

— Вы не запирайтесь, как вы умеете.

— Поступила в университет на художественно-графическое отделение, плюс декоративное творчество. Но в детстве я хотела быть учёным-физиком. Астронавтом хотела быть, или изобретателем, который создаёт космические корабли, умный дом и всё сверхтехнологичное. И немного хотела быть писателем, но это оставляла на старость, когда будет богатый жизненный опыт.

— У вас желания были не девчонские.

Алина согласилась.

— Естественно, я не такая высокоинтеллектуальная, чтобы стать учёным, да и с астронавтикой промахнулась, до ближайшего космодрома далековато… Ещё я очень любила историю. Вообще, много чего любила: шить наряды, любила музыку, танцы. Играла на аккордеоне до умопомрачения, забывая о времени, но с танцами не получилось, не умею, деревянная я. А теперь уже и не научусь. Так что, если рассуждать о личностном росте, здесь его не будет. А высший смысл тоже пока не просматривается…

— Про рисование вы и не вспомнили.

— Потому что рисовать — это естественно. Ты просто отпускаешь себя, словно покидаешь тело, свободно созерцаешь натуру с разных сторон: спереди, сзади, слева, справа, насквозь… На занятиях я вставала и ходила вокруг натюрморта или натурщика. В группе привыкли, что я такая. На самом деле, я ходила, чтобы хоть как-то объяснить самой себе, почему я вижу, как сканер: сразу объёмно и в связи с другими предметами. Преподаватели приводили в пример мои рисунки, мол, безупречная композиция, прочувствован объём… Огорчались, что по живописи я отстаю. А в живописи я чудила, цветоведение для меня не было догмой, я составляла палитру и накладывала цвет, как хотела, и веселилась. Теперь вспоминаю: много хорошего у меня связано с учёбой по специальности. Но я так и не полюбила рисование…

— Вы избыточно талантливая! — заметила проницательная Танюшка. — У вас так и с эмоциями — временами вы их просто выплёскиваете. А как вы к нам в школу попали?

— Первого сентября разбились в автокатастрофе мама и папа. Их едва спасли. У меня только начался четвёртый курс, мне позвонили прямо на занятия. Я пошла в деканат писать заявление: бросаю учёбу, еду ухаживать за больными родителями. Декан, старый-старый, седой, говорит: «Детка, поверь мне, пока все помнят про твоё горе, все пойдут навстречу. Но бросишь учёбу — тут же забудут, и не восстановишься, сейчас же всё денег стоит, и немалых. Послушай меня, немедленно поезжай домой, побудь с родителями, здесь я тебя прикрою. Ищи работу рядом с домом — переведём тебя на заочное отделение, выучим. У тебя ещё вся жизнь впереди. Не бросай профессию!» Я вернулась домой. Меня взяли на полставки в вашу школу. А я хотела сбежать от этого внезапного счастья, из школы сбежать.

— Почему? — удивилась Гонисевская, — вы такая вся к людям обращённая, внимательная!

— Признаться честно?

— Честно.

— Школа мне мешала. Я ухаживала за двумя больными людьми и, когда вела урок, не понимала — зачем я здесь? Что я здесь делаю? Зачем распинаюсь перед равнодушными и избалованными малолетками? Это не стоило тех усилий, которые я вкладывала, чтобы они хотя бы делали вид, что учатся. Дома ждали мама и папа, несчастные, изувеченные, и ждало моё увлечение — я сочиняла, чтобы не сойти с ума, это была единственная дверь из реальности, а сбежать хотелось порой до крика. Это очень тяжело, когда самые любимые люди теряют себя, и ты понимаешь, что лучше им уже не будет, будет только хуже… А ведь вчера они были красивые и полные сил, строили планы….

А в школе… В школе я предлагала никому не нужный товар — знания. И когда умер сначала папа, а через месяц, от тоски, мама, я всё думала, что не справилась, потому что бросала их, в школу уходила, уроки вела. Директор заставляла меня в самодеятельности участвовать, мол, плясать на сцене больше некому…

— А говорите, не умеете плясать… Всё прошло, не надо расстраиваться, Алиночка! — утешила её Таня Гонисевская, приобняла и поскулила чуть-чуть, из сочувствия.

— Алиночка, вы не представляете, как мы любили черчение. Вы каждый урок вели, как будто он для нас жизненно важный. И мы тянулись к вам. Всё искали вашу страничку в соцсетях, но вас нигде не было. Мы думали, вы замужем, фамилию сменили. В городе тоже вас не встречали. Когда узнали, что черчение только один год, и в десятом классе больше не увидимся, расстроились. Завучу написали в анкете, что лучшая учительница школы — Алина Анатольевна Зборовская.

— Да? На педсовете он не говорил об этом ни слова… Впрочем, весь педколлектив знал, кого завуч хочет видеть лучшим учителем. О какой ерунде я вспоминаю… Тебе не кажется, что та жизнь была ненастоящей?

— Кажется. Здесь всё честно.

— Ты права, здесь всё честно. Трудно, на пределе сил, зло и яростно, но честно. А там… Я страшный человек, Таня, я позволяла себе страшные вещи. Бездельников не любила, дураков и хитрецов — тоже. А это непедагогично. Уважала только детей, которые не разменивались по пустякам. Ты, Танюша, мне очень нравилась, и весь ваш 'А' класс. Вы были деловитые, с правильным отношением к отпущенному времени: вы брали знания, как берут нужный продукт, осознанно. Влада Карнадута помню. Он приходил на факультатив и отрабатывал все темы. А вот уроки часто пропускал. Я думала, он болеет, но его классная сказала: 'Что вы, он профессионально занимается боксом!' И я пригляделась к его полудетским тонким рукам, и удивилась: как такой долговязый — и мастер спорта?

— А я Карнадута по школе не помню. Он из 'Г' класса, мы с 'гековцами' не дружили. Он уже не мальчишка с тонкими руками, Алина Анатольевна, и он любит вас до умопомрачения. Мне Пашка говорил. Все ребята о его любви знают. Как говорят итальянцы, любовь и кашель не скроешь. А вы его нисколечки не любите? Только вежливость и ничего больше?

— Таня, что ты! Я же учительница!

— Какая глупость! Смешно! Ага, вылезли из норы, идём по безлюдному берегу, наевшись дичи, хорошо хоть, не сырой, а вареной. Ели прямо из ведра, а вы про учительницу вспомнили… Вы женщина, Алина Анатольевна! Ужасно красивая женщина!

— То-то и оно — ужасно…

— Я правду говорю. Вы скажете мне по секрету, сколько вам лет? Вы учились три курса, потом два года отработали, вам не может быть больше двадцати трёх.

— Вчера исполнилось двадцать два. Я старая уже.

— Вчера?! — Таня огорчилась. — У вас вчера был день рождения?! А мы вас не поздравили! Я скажу Владу!

— Не говори!

— Нет, безобразие какое! Он любит вас, а вы!.. «Нельзя быть жестокой с мальчиками, — так говорила моя бабушка, — они тоже люди, у них тоже есть душа».

Алина горько усмехнулась. У неё дрогнули губы.

Таня заметила это. Жарко зашептала:

— Алина Анатольевна, я всё для вас сделаю! Выкладывайте всё до конца, я же доктор, я тоже как сканер вижу всех насквозь!

— Таня, я боюсь…

— Потому что девушка? — догадалась Таня.

Алина размякла:

— У меня ни разу с мужчиной не было, Таня. А если случится?

— Хочешь к нему? — прошептала Таня.

— Ужасно! — тоже шёпотом призналась Алина.

— Он-то как будет рад! Скорее бы вы!.. — горячо зашептала Таня. — Алин, я Свету давно наблюдаю. И — Настасею. Вот уж где умница, и Дениска её молодец. Ничего в этом страшного нет, это природа, я справлюсь со всеми вами, девочки, хоть даже сразу. Только бы нам дойти до лагеря, какой-то он очень далёкий и несбыточный, этот «Солнечный»… Придёшь ко мне потихонечку, мы Пашку за дверь выставим, Лёшку за дверь выставим, Ксюшку…

-..за дверь выставим, и все узнают, что-то не то! — засмеялась Алина, успев поразиться новости про взрослые отношения Настасеи и Дениса. Она почувствовала облегчение, секретничая с крупной и сильной девушкой Таней Гонисевской.

Таня улыбнулась:

— Глупости! Я скажу, что мы с Алин Анатольевной просто хотим привести в порядок ногти на ногах, и не хотим, чтобы нас видели завязавшимися в узел на кушетке. Ха! Всё это надуманная проблема. Ты сделаешь Влада счастливым?

— А ты сделаешь своего Лёшку счастливым?

Таня слегка свела брови.

— Он мне не очень.

Алина опешила. Потом закивала:

— Танюшка, а ведь я понимаю, о чём ты!

— Ах, так ты уже снюхалась с Боксёром?

Алина покраснела.

— Поцеловались, честно, не было ничего…

— И как?

— Восхитительно! До головокружения. Трудно оторваться.

— А мне Лёшка — не восхитительно. Пашка лучше. Вот где проблема, Алиночка. И никто мне не поможет.

— Никто… — растерявшись, пролепетала Алина.

И замерла, прислушиваясь.

Танюшка побледнела и испуганными глазами смотрела Алине в лицо.

Земля глухо содрогалась.

Зубры, современники мамонтов, возвращались.

Таня тихо сказала:

— Я читала, что стадо зубров обязательно приходит к реке вечером на водопой. Обязательно. Я забыла об этом.

— Может, до пещеры не дойдут? Почему они не ушли?

— Их что-то остановило…

— Деревья поваленные, например… Не знаешь, они ходят через поваленные деревья?

— Не знаю…. - упавшим голосом выдохнула Гонисевская. — Возле нашей пещерки узкий берег! Что делать?!

Алина ощутила холодную и ясную решимость, и даже в глубине души пожалела, что позволила себе расслабиться, заговорить себя, забыть обо всём на свете — вот он, результат: проворонила наступление зубров, а теперь бежать и выводить людей из норы поздно.

Они с Танюшкой побегут — зубры погонятся за ними, у животных всегда так. Пока ребята и девочки выскочат, — ещё и полуодетые, ещё и детей забудут — зубры могут накинуться на кого-нибудь. А так, может, животные пройдут мимо и снежный дом будет цел. Лишь бы не стали в панике лезть под ноги животным!

На девушек наступала первая самка, самая большая, необъятная в груди, широкая во лбу, высокая в холке — Алина, хоть с зубром её разделяли три десятка метров, ужаснулась. Чтобы обойти стену пещеры, зубрам нужно было выстроиться парами, иначе снесут всё на своём пути.

Алина шепнула Танюшке:

— Отходим спокойно, не суетимся. Зайдёшь вон за тот ствол — карабкайся на берег и жди наверху. Не вздумай кричать. Беги к норе, и шепчи нашим, чтобы сидели тихо. Танюшка, главное — чтобы тихо сидели, понимаешь?

Гонисевская, белая, как мел, закивала и пошла рядом с Алиной, глядя на неё, невысокую, и удивляясь, сколько в этой Зборовской отчаянной смелости.

Алина цыкнула на неё:

— Людям нужен врач, Таня. Вырасти детей. Лезь на берег! Марш!

Алина умела приказывать.

Таня юркнула за ствол дерева, теперь вряд ли её видели зубры. Вскарабкалась по замёрзшим глыбам на пару метров вверх и, пригибаясь, поспешила к пещере. За её спиной слышалась соловьиная трель: Алина шла вдоль кромки воды и свистела соловьём, а за ней, сокращая расстояние огромными неспешными шагами, ступало лохматое стадо.

Таня была уже над пещерой. Там Сашка гитарист веселил народ, чем-то бренчали, подхватывали последние строчки в припеве и то ли не слышали содрогания земли, то ли не поняли причину… Таня соображала, как сказать им?

Наружу вышли Карнадут и Понятовский, она услышала их голоса и, распластавшись на земле, свесила голову с травяного склона:

— Тихо!!! Скажите, чтобы молчали! Зубры идут!

У двух десятников при виде зубров и Алины, ведущей стадо, открылись рты.

Ребята переглянулись.

Предпринимать что-либо было поздно. Влад и Денис, ни слова не сказав Танюшке, юркнули внутрь. Внутри люди уже почувствовали топот, тревожно прислушивались.

Влад согнал парней с гимнастических ковриков у снежной перегородки, и растянулся вдоль стены на боку как ни в чём ни бывало. Денис понял его, улёгся точно так вдоль жалкой, наскоро слепленой, стенки — голова к голове. Влад коротко кивнул ему, достал из-за пазухи карты Краснокутского с голыми женщинами на крапе.

Раздал.

За снежной перегородкой пел соловей; мимо их убежища шествовало стадо зубров. Земля содрогалась от их поступи. Близкое присутствие огромных животных ощущалось так ясно, как будто люди видели зубров.

Все замерли, вжавшись в береговую породу в тылу пещеры. Сидели, затаив дыхание. А в руках десятников легко шуршали карты: в полуметре от животных, отделённые от них снеговой стенкой, двое молча резались в подкидного. И всем было понятно, что паниковать нельзя.

Терпеть, молчать, не двигаться.

Присмотревшись к игре, Сашка заметил, что Понятовский побил семёркой треф десятку треф и Карнадут пропустил. Но внешне всё выглядело круто.

Руки игроков дрогнули только один раз. Карнадут выронил карту: зубр, из последних, остановился рядом. Могуче пыхтя, обнюхал их убежище, а потом легко протёрся боком, задев ствол поваленной старойивы, который поддерживал стену.

Соловьиная трель едва слышалась, зубры оставили позади полуразрушенное человеческое убежище и ударяли в землю копытами возле наледи через реку.

Карнадут выбрался из-под упавшей снежной стены, побежал вдоль воды, глаз не спуская с маленькой хрупкой фигурки, а между ним и девушкой берег заполнило стадо коров, собравшееся идти по ледяному мосту.

Лёд затрещал и раскололся под тушей матриарха.

Казалось, пройдёт вечность, пока матриарх решала, какую дорогу выбрать. Наконец, она ступила в воду, и зубры, следуя за ней, поплыли через реку, потом прошли по мелководью и правым берегом удалились, шествуя на юг, вверх по течению Большой реки.

Карнадут подбежал к Алине и увидел ледяные дорожки слёз на её щеках.

— Я боялась, что замёрзнет вода в свистке… — прошептала она.

Глава девятая. «Солнечный»

Собаки первыми почуяли друг друга и надрывались в лае. Хозяева позволили им брехать, пока не сошлись вместе. Потом отбили последние полтора километра по тёмному лесу, ступая чуть ли не ощупью, и рассчитывая только на Пальму, которая уверенно вела по тропе в лагерь.

Пальму привёл навстречу группе Большого Вована Игорь Шабетник. Димка Сивицкий гордо шёл с белянкой Маской, учившейся у Пальмы, и становившейся понятливее день ото дня.

Кобелёк Краснокутского, Зуб, к неудовольствию хозяина, растерялся, попав в дамскую компанию и, прижав уши, повёл себя с Пальмой, как последний подкаблучник. Зато Маска привела Зуба в восторг. Но собак растащили, помешав их знакомству — парни спешили.

В лагере дела складывались следующим образом.

Шабетник, Сивицкий, Левант, Стопнога и Чаплинский прожили в тёплой котельной двое суток, но из деревни никто не явился.

Так не договаривались. Десятники всегда держали слово и требовали от других соблюдения договорённостей.

Заканчивался третий день, а гостей по-прежнему не было. А лодку забрал Карнадут, переправившись последним, и отрезал их от мира, хоть обитаемым миром были всего-то три школьных этажа. Если сорок девять человек не нашли возможность отправить в 'Солнечный' гонцов, значит, что-то случилось. В той стороне, где была школа, гремело и грохотало, сверкали зарницы.

Парни стали выводить в лес Пальму и Маску, удаляясь от территории лагеря на километр-два и заодно помечали зарубками деревья вдоль тропы. Выходили ближе к вечеру, чтобы встретить людей на подходе. Волков перестали опасаться: волки ни разу не дали о себе знать, да и с собаками парни чувствовали себя уверенно.

«Солнечный» встретил отряд Краснокутского зажжёнными фонарями: одно жёлтое пятно света под навесом у центральных ворот, второе — на скамейке широкой аллеи, нырявшей в непроглядную ночную темень, и третий фонарь висел над дверью в котельную. Славка Левант не пожалел солярки, устроил иллюминацию специально в честь прибывших.

«Солнечный» покорил тёплыми постелями, едой и десертом: им подали сладкий компот с дикими грушами и апельсиновыми корками.

Пашка, стараясь быть небрежным, спросил десятника Димку Сивицкого:

— Бровь, завтра пойдёте встречать наших?

Димка тряхнул плечами:

— Да, вроде, особой необходимости нет. Их тридцать девять человек, дойдут.

— Каких тридцать девять?! — заволновался Пашка, — двое детей, десять девушек… каких тридцать девять человек?!

— Так что, девушки уже не люди? Паш, ты не мусульманин, случаем? — вставил Славка Левант.

Но у Пашки глаза налились слезами. Левант заметил, успокоил:

— Ладно, мы с Игорем пойдём, встретим. Димка, ты пойдёшь?

— Угу.

— Чапля, а ты?

— А что я?

Тому было всё равно, что делать. Что скажут, то и станет делать.

Славка Левант подумал, что не до почётного эскорта, время дорого, до прихода Алины успеть бы помозговать, как работает система подачи тепла на корпуса…

Спросил Стопногу:

— Ты со своим покойником разобрался?

Пашка мужественно выдохнул:

— Завтра.

— На кой он тебе нужен? Его захоронить надо до прихода людей. Прикинь, что праведный Елик скажет? Он тебя на костре сожжёт. Посреди центральной аллеи.

— Я сделаю это ради Тани. Деревне нужен хирург, мало ли что, и я не хочу, чтобы это была Танюшка. Резать — не женское дело.

— Ффф… — потянул Левант, — страшный ты человек, Стоп-нога. Но теперь понятно. Ради женщины мужики даже живых вскрывали. Я думал, ты из дурного любопытства.

— Нифига себе, любопытство! — возмутился Пашка. — У меня руки трясутся, как только подумаю, что надо взяться за это дело…

— Паша, возьмись. Ты пронзительно прав. Если что надо, в смысле, из инструментов — обращайся. Но ассистировать я тебе не буду, и не проси.

Ребята первые два дня в лагере отрывались по полной: катались на роликах, на скейтах, гоняли по дорожкам на велосипедах, играли в мяч, а вечером уходили в павильон, заставленный теннисными столами, и резались в настольный теннис в свете пары фонарей, пока не начинали стучать зубы от холода. В стеклянном павильоне было очень холодно: северный температурный след давал о себе знать, и это здание стояло как раз на пути северного потока.

Только к концу второго дня мастера вспомнили, для чего их сюда послали, и развели бурную деятельность. Помучились, таская глину со склона реки: это было бы не очень далеко, если по прямой, но прямого пути не существовало. Густые заросли, ещё и переплетённые со стороны реки дикой малиной и лесным шиповником, вплотную подступали к лагерю. Мастера потратили время и силы, втроём втаскивая глину вверх по склону крутого оврага, подавая её в подкоп под оградой, а уж дальше по окультуренной территории Стопнога возил груз в садовой тележке в противоположный конец лагеря.

Они сложили печь в административном корпусе. Работали вчетвером с раннего утра, справились только к темноте: вывели прямоугольную колонну печи с поворотом дымового канала для сохранения тепла. Предусмотрели колосники, заслонки-вьюшки и отверстия для чистки сажи. Консультировал их Игорь Шабетник, у родителей которого была дача с печами.

С трубой пришлось помозговать. Дырявить бетонные плиты перекрытия между первым и вторым этажом они не рискнули, поэтому горизонтально протянули трубу под потолком, поставив кладку на опоры. Опорами сделали стальные рамы от вышедших из употребления и складированных в подвале панцирных кроватей. Затем вывели это горизонтальное колено через окно, за которым снаружи проходили железные ступени лестницы с перилами. Ступени вели на крохотный железный балкон перед чердачной дверцей. Вертикальный стояк печной трубы опёрся о лестницу, поднялся до конька крыши, а там его нарастили куском асбестоцементной трубы, на конце увенчанной хорошо выкрашенным железным конусом-колпачком, снятым с канализационной отдушины. На эту наружную часть трубы потратили весь цемент, который нашли в хозслужбе лагеря — его там было немного. Умаялись подносить и складывать кирпич и плитки и замешивать глину и цементный раствор, но были довольны собой. Печь получилась солидная, с двумя конфорками для кастрюль в прямоугольной нише — хозяйки должны быть довольны. Выставленное окно залатали щитом, на который пустили дверцу шкафа-купе. Чаплинского отправили собирать топливо.

В силки ночью попались зайцы, и парни, обрадованные успехом, расставили с десяток силков вдоль ограды, которая в лагере образовывала почти трёхкилометровый периметр. Димка согласился готовить еду.

Закончился короткий ноябрьский день.

Сыграв на сон грядущий в шашки, а Левант с Шабетником — в шахматы, все улеглись спать, и тут Дима Сивицкий вдруг вспомнил о просьбе Алины насчёт душевых и постирочной. Он даже подскочил на постели:

— Алина будет недовольна, отвесит нам… благодарностей!

— Что такое? — сонно отозвался Левант, но внутри при упоминании об Алине неприятно кольнуло. Была, была за ними вина, и мастера это чувствовали: ведь проболтались без дела два дня…

— Мыться хотят! Бельё стирать хотят! — кратко донёс суть просьбы Сивицкий.

— А ванну с чаем они не хотят? — буркнул Славка.

Димка волновался:

— Ванну с чаем это было бы круто, но реально пожалеть девчонок надо. Что, им на речку ходить с нашими шмотками? Они ж всех обстирывают, пацаны.

И теперь уже Славке стало не до сна; завтра с утра нужно было поспешить и организовать баньку. Вот-вот кто-нибудь придёт из лагеря… Воду они подкачивали из артезианской скважины вручную, теперь оставалось придумать, как и в чём будут её греть. Он растолкал Игоря Шабетника и потребовал рассказать, как была устроена баня на их даче…

***

…Когда подошли к последнему повороту тропы, за которым была видна ограда лагеря, Алина остановилась. Подождала, пока подтянутся все, и велела:

— Всю поклажу оставьте здесь, после заберёте. Девушки зайдут первыми. Мы не бродяги, пришли три десятка с десятниками и комендантом во главе. Пусть открывают нам ворота!

Комендант Денис Понятовский удивлённо покосился на Зборовскую и ушёл вперёд.

В лагере уже давно брехали собаки, Славка радостно мчался открывать калитку, готовый дружески обняться с Головой, своим десятником…

Денис с места не сдвинулся. Алина и остальные стояли на тропе в нескольких метрах за его плечами.

Он потребовал:

— Ворота!

Левант уставился ему в лицо внимательным изучающим взглядом, у него даже руки дрогнули от обиды, когда принялся открывать большой навесной замок на центральных воротах. Но Понятовский украдкой подмигнул. Левант расслабился и свистнул остальным мастерам, занятым работами.

Понятовский процедил уголком рта:

— Женщины прибыли!

— О!.. — понимающе прошелестел в ответ Левант. Он уловил особое значение момента.

Алина ждала, пока им раскроют створки ворот, собранные из двухметровых металлических прутьев.

Стояла, молчала, хмурилась.

Люди выстроились за ней, притихшие и подтянутые.

Затем через распахнутые ворота чинно вошли в лагерь, оглядывая ухоженную территорию. Остановились.

Только тогда Алина улыбнулась и поручила Славе показать людям, где они могут расположиться и привести себя в порядок.

Слава почувствовал внутреннее желание поклониться в ответ, провалиться сквозь землю, снова поклониться — и всё это в произвольном порядке.

Он покраснел и проклинал себя за то, что его команда прощёлкала впустую два дня, и он совершенно не знает, как и где разместится эта откровенно грязная орава намучившихся и иззябших в конец путников.

Он больше рефлекторно — не иначе, память поколений подсказала, — поцеловал руку Алины.

Алина дала понять, что удовлетворена, но девочек и мужчин (впервые назвала мужчинами парней, вчерашних школьников), надо поскорее устроить на новом месте и покормить. Она напомнила Димке Сивицкому по кличке Брови, что он — десятник. Тот и так уже крутился, как вьюн на горячей сковородке. Она оставила растерявшихся Славу, Димку, Игоря и Пашку лицом к лицу с усталыми переселенцами, а сама с десятниками, заинтересованно наблюдавшими сцену торжественной встречи, двинулась по центральной аллее, указав на стеклянный павильон. Её зоркие глаза заметили игроков за теннисными столами в 'стекляшке'.

Парни Краснокутского снова были пьяны. Разгульная компания увидела людей на аллее и засуетилась. Бутылки припрятать было некуда: зал был совершенно пустой, не считая теннисных столов на тонких металлических ножках. Тогда недопитые и пустые бутылки привычно рассовали под ремни штанов и прикрыли куртками.

Вошедшие остановились: Влад Карнадут, Алина Зборовская и Денис Понятовский в центре, Женя Бизонич и Влад Адамчик — по сторонам.

Алина потребовала:

— Отчитайтесь за количество выпитого! Что припрятали — верните!

Краснокутский двинулся к Алине. Протянул к ней руки ладонями вверх:

— Козу ела? Козлятину давай обратно!

— Вы вылакали лекарство, которое могло спасти кому-то жизнь!

— А ты жрёшь мясо, которое не резала, глядя ему в глаза! «Их едят, а они глядят!» Я не просто так пью: я у зубра под копытами валялся, ты знаешь, что это такое?! Ты видела то, что видел я? За нами уже следят! Оттуда! — он показала пальцем вверх.

— Или оттуда! — он ткнул пальцем в землю.

Парней развезло — организм успел за эти месяцы очиститься, и бунтовал; спиртное их просто оглушило.

— Я видел… Я имею право выпить, напиться имею прраво! — он, пошатываясь, показал пальцами рога зубра.

— Нас нашли, и нас или вытащат отсюда, или угробят. Пустят в расход, если кому непонятно. Так-то Мухо-мо-рочка! А ты мне, мне — Вовану! — жалеешь!..

Влад Карнадут сказал:

— Слушай сюда, вчера она спасла всех.

— Этому дала, этому дала? И этому дала?.. — хмыкнул Краснокутский.

Карнадут, которого беспокоила боль в ребре, сделал три шага назад, за порог, и в ярости сплюнул на газон. Взбешённые Жека и Адамчик налетели на Вована, зажав плечами. Тот только икнул и попробовал пошевелиться. Соображал он плохо. Его ребята неуверенными руками вяло схватились за ножи.

Комендант Денис остановил парней.

Сказал Вовану:

— Алина провела стадо зубров мимо норы. До самой переправы вела за собой.

— Да ну?! — непритворно восхитился Краснокутский и помотал головой, пытаясь стряхнуть хмель.

— Значит, ты видела это?

Он опять изобразил рога, наклонив голову, не удержал равновесие, и спикировал под теннисный стол.

— Пацана по жизни беспокоят рога! — не выдержал, чтобы не съязвить, Денис. — Как говорится, у кого что болит…

— Но-но-но! — возмутился Краснокутский, подымаясь из-под стола, но тотчас забыл, что сказал Денис.

Алина произнесла спокойно, как говорят больному:

— Володя, я видела рога главной самки. Я была перед ней, как сейчас перед тобой — очень близко.

— И?

— Сверкнул слабый голубой огонёк. Больше ничего.

— Не слабый, не слабый! — горячился Вован. — Сначала разъехалась щель в штуке, потом побежали огни, и по кругу, по кругу. — Он изобразил пальцем спираль. — Что ты об этом думаешь?

— К нам заносило по воздуху птеродактилей и насекомых, по земле пришли сколопендры и полярные волки. И если зубриха подцепила где-то колпачок от дезодоранта, влетевшего в нашу аномалию, то будет красоваться с ним, пока не почешет хорошенько свой рог. А за выпитое спиртное вы все ответите перед народом!

— Вот увидишь, за нами уже летят, — проблеял Вован. — Да, Толян? Дружище! Где твой ствол? Я буду отстреливаться, я не дамся, видал я всех!.. Ффу… — твоя свита, Мухоморка, заплесневела. Пещерный народ!

Вован брезгливо окинул взором парней и Алину, действительно, несвежих и одетых в пёструю рвань. Сам он был чистый, стоял в рабочей униформе с надписью 'Белоруснефть' на куртке, в резиновых сапогах, и гордо оглаживал себя по груди.

— Я этого не выдержу! — прошептала одними губами сконфуженная Алина и выскользнула, понеслась искать девушек и возможность привести себя в порядок.

— Ствол у неё, — заплетаясь языком, признался Толян и болтнул головой в сторону уходящей по дорожке Алины.

В «стекляшке» наступила тишина.

Все посмотрели в спину Зборовской.

Затем десятники развернулись и, пригрозив напоследок, вышли.

— Во! Тухлая свита съеба. сь! — хохотнул Краснокутский.

Десятники услышали, вернулись в теннисный зал и поколотили пьяных.

Толяна потянули за собой — на допрос.

Хроники Насты Дашкевич. На новом месте

Я снова ожила, хоть в пути до крови стёрла ноги танцевальными туфлями. Танцевали мы по лесу через буреломы и болотца с утра и почти до вечера, с двумя маленькими перерывами на присесть, отдохнуть и позаботиться о ногах.

В лагере не дома; парни ничего не понимают в деле обустройства, и за все дни сложили только одну печь, хоть десять раз повторили, что они её сложили. Мастера бросились к Тане Гонисевской, умоляя её распорядиться насчёт того, как принять людей.

Мы, девочки, заняли комнату с печью. Печь хорошая, тёплая. Внутри неё топка из кирпича, снаружи печь сложена из тротуарной плитки, с аккуратно затёртыми глиной швами. Таня оставила возле себя Димку Сивицкого и стала требовать принести нам вёдра, воду, кровати, постели, вынести прочь столы и диванчики… Мальчики-девятиклассники наконец, организовались, оборудовали нам спальню, в соседней комнате расставили столы, стулья и собрали единственную швейную машинку, которую перенесли из лагеря по частям: разобранную тумбочку отдельно, корпус отдельно. Парни не хотели брать тумбочку, обещали сообразить подставку для машинки в лагере, но Алина настояла, чтобы тумбочка по частям, но ехала на их горбах. И правильно. Когда бы мы ещё увидели машинку в сборе? А так Вероника стала кроить рубашки из простыней, Лиля села строчить, я её сменила, и за два часа мы обеспечили всех девочек нижними рубашками с длинными рукавами, шитыми просто, но пахнущими свежестью и крепкими. В лагерной костюмерной приодеться не получилось, здесь были только летние костюмы из шёлка, органзы и сатина.

Алина предупредила, что завтра всем надо отправляться на поиски еды. Девушки обследуют заросли и луг вдоль реки, парни пусть ищут любую добычу. Лагерных запасов съестного хватит едва на пять-шесть дней, и только если будет прибывать понемногу свежая дичь или рыба. Если здешний лес прокормит нас, растянем запасы продуктов дней на десять.

А сегодня — праздник!

Мы думали, праздник в честь новоселья, но парни объявили, что это праздник они организуют в честь нас, девушек. И собрались приготавливать кашу на кострах за котельной. Где готовить еду на пятьдесят четыре человека, они, видите ли, ещё не думали.

Мы вымылись в душевой.

Славка Левант и Игорь Шабетник разрешили плескать и лить воду на пол, мол, утечёт в сливные отверстия. Правда, они что-то недоговаривали, и Таня переспросила: 'Точно утечёт? Не придётся потом вымакивать её тряпками?' Славка заверил. Мы вымылись: ох, хорошо! Как будто в прежней жизни, только горячая вода из больших кастрюль, снятых с костров, а не из душа, но парни сказали, они над этим работают. Душевых здесь две. Не нужно никуда далеко ходить, наша спальня с печью через коридор от душевых. Следующая комната будет рабочая. С другой стороны временно пустующая комната, дальше административный кабинет и маленькие комнаты сторожа, пультовая, комната электрика и чулан для швабр. На втором этаже кабинеты медиков, изолятор, и Таня и Пашка ждут не дождутся, когда начнут в них хозяйничать. Сейчас Чаплинский носит в изолятор исписанные листы из тумбочек и шкафчиков. Алина когда-то постановила, что бумага для гигиены будет у Тани, и Таня выдаёт её лично в руки каждому, по требованию. Это сделано для того, чтобы к Танюшке подходили и показывали ладони. Случалось, она разворачивала просителей бумаги остричь ногти и хорошенько вымыть руки. Иногда она осматривает всем живот. На первом же осмотре начались злоупотребления: отдельные парни сами заголяют перед Танюшкой пуп а, если Ксюши нет рядом и Пашка отвернулся, то и ниже. Таня вздыхает, говорит, что такова мужская природа. Парням она бурчит что-то типа: "Вижу, вижу, ребёнок развивается нормально, пора брить!"

Димкиным девятиклассникам отвели для спальни административную комнату в нашем корпусе. Старшие пока ещё не определились, и решили первое время угнездиться в котельной: тепло, тесно, вместе. Они туда натаскали матрасов. Таня предупредила, что будет приходить и проверять чистоту в их логове. У Тани специальные полномочия главврача, она может приказывать, если дело касается гигиены и здоровья. Она громким голосом напомнила 'Правило правой руки':

— Все помнят, какая рука у вас правая?!

Парни вскинули правую руку, а кое-кто, шутя, поднял левую, и нарвался на Танюшкино неодобрение:

— Правой рукой здороваемся, берём еду, чистим зубы, а левую суём в куда хотим. Но чтобы и в куда хотим было чисто!

Дружный гогот был ей ответом.

Кто-то крикнул, что готов даже на обрезание в гигиенических целях, если его проведёт Танюшка.

— К Паше! Все к Паше! — отмахнулась Таня.

Лёшка чуть не воет, когда к Тане идут с заботами типа осмотреть голову на педикулёз. Он уверен, что парням лишь бы приложиться к Таниной груди. Тогда Таня, тоже заподозрившая тайные умыслы, стала просить девочек помогать ей в деле осмотра голов: пусть ко всем по очереди подходят, она устала от такой бешеной популярности.

Мы пируем в кинозале. Он просторный, находится через волейбольную площадку от котельной, и в одном корпусе с кинозалом находится кухня и буфет с припасами.

Парни придвинули к высокой сцене стулья для девушек, край сцены застелили плотными лощёными ведомственными газетами, и сцена стала столом. Сами свободно расположились вокруг угощения — полулёжа и сидя на сцене. Славка Левант произнёс тост, в котором пафосно восхвалил женщину, мудрую хозяйку, хранительницу очага. Парням без нас — ну никак, всё не клеится и идёт наперекосяк. Славка признался, опустившись на колено и положа руку на сердце, что сегодня он это прочувствовал всем своим нутром. В общем, ура, девушки, спасибо, что вы у нас есть! Алина Анатольевна, вам наш респект и уважуха! Любим, преклоняемся!

Выпили вина из бокальчиков — культура… Вкусно поели из банкетных лагерных запасов, и почувствовали, что смертельно устали. Парни обещали концертные номера, но отделались парой песен Саши Реута. Игорь Шабетник готовился показать фокусы, но кое-кто сладко всхрапнул прямо на сцене, не дождавшись зрелища. Решили закруглиться с концертом, и все ушли спать.

За пьянку ребята Вована будут всю ночь по очереди нести караул, обходить лагерь.

— Проспят же! — сказал Денис Алине.

— Собаки зашумят, разбудят, — ответила Алина. — Повесьте эту заботу на них. Пока всё спокойно.

Дневник Алины. Оружие

Мастера так и не продумали то, что я просила — возможность по-человечески смыть грязь.

Я ткнула их носом в военно-полевую кухню, стоявшую в трёх шагах от крыльца корпуса, который мы собираемся сделать жилым. Это такая цистерна на автомобильных колёсах, и она в отличном состоянии; прицепом к грузовой машине её доставляли к реке, когда лагерь выходил в поход.

Под ней снизу жгут дрова, а внутри в объёмных кастрюлях варится походная каша на пятьсот человек и сверху из-под крышки-люка поварихи черпают готовую кашу длинными черпаками.

Я сказала, что нетрудно согреть в этой полевой кухне воду для помывки всех людей, но девочек — в первую очередь. Мастера выпали в осадок, потом запрыгали вокруг цистерны, разглядывая её так, как будто эта штука секунду назад приземлилась с Луны.

Впечатление, что только у меня глаза видят вещи, способные послужить нам немного в другом качестве.

Пока снаружи происходила неразбериха с расселением, в которой я отказалась участвовать (пусть отдуваются Левант, Шабетник и Чаплинский, их для того сюда и отправили), я быстро опрокинула на себя два ведра холодной воды, растёрлась докрасна полотенцем и переоделась.

Ко мне притащили пьяного и в кровище Толяна Филоненко. Кровища оказалась вином, расплескавшимся из бутылки, которую Толян прятал за поясом. Но вид у Филоненко был, как будто его пытали и делали харакири.

Денис Понятовский развернул меня обратно в душевую, из которой я вышла.

Десятники шмякнули Толяна на деревянную скамейку под вешалками.

Карнадут поглядывал на меня исподлобья и выглядел обиженным. Остальные смотрели с величайшей заинтересованностью.

Понятовский спросил:

— Про какой пистолет толкуют люди Краснокутского?

Я не стала темнить. Рассказала:

— Первого сентября ночью в компании кто-то подложил Толяну в рюкзак оружие. Граница от нас недалеко, вы не забыли? И с той стороны неспокойно. Толян знает почти наверняка, кто подкинул. Он испугался…

— Я перебздел! — икая, вставил Толян.

— Да, он хочет сказать — сильно испугался. Завернул пистолет в спортивную майку, положил на дно рюкзака. Утром зашёл в класс младшего брата, в начальную школу. Оставил рюкзак в шкафчике, в котором складывают забытые вещи, и пошёл на уроки. Он знал, что никто в начале учебного года не будет туда заглядывать. Он там не в первый раз припрятывал своё… В общем, в начальной школе я нашла чью-то торбу, а в ней лежал настоящий пистолет. Кто хозяин, я не знала, и не была уверена, что этот человек среди нас. Толян тоже долго не решался спросить. Потом понял, что мы здесь застряли, милиция осталась далеко, и вызвал меня на разговор. Я сказала, что пистолет не отдам.

— Да! — болтнул головой Толян. — Она никому не даёт!

— Ты удивлён?! — съязвил Жека.

Я давно перестала обращать внимание на постоянные приколы, этот фонтан красноречия не заткнуть ничем.

Филоненко ненадолго ожил:

— Она не даёт, (ик!) как будто мы все друг друга пере-ссреляем. А это моя пушка! Вован жениться хотел на пушке… на Алине ссс… пуш-кой… (он снова икнул). Боксёр, никогда, слышишь, никогда не бей в грудь, даже легонько… ты мне накостылял, я точно блевану… говно пойло, пацаны…

Толян широко развёл колени, согнулся, и его вырвало на плитки пола кислятиной и вином.

— Алина Анатольевна, не перестаю удивляться! — выдал мне Денис.

— Я должна была отдать пистолет Толяну? Нет? Тогда кому?

Я почувствовала по их взглядам, уловила, как задержали дыхание на вдохе, и уверилась: владеть боевым оружием — заветная мечта каждого. И это у них генетическое.

— Как я должна была поступить? Тем более, Толя Филоненко просил сохранить всё в тайне. Было такое?

— Да, — подтвердил Толян, валяясь навзничь на скамейке. — Не говорить.

— А сам рассказал всё Вовану?

— Рассказал.

Его опять стошнило, но хмель стал проходить и мысли — проясняться.

— Что ж ты так?

— Я не крыса, я долго молчал. Но потом накопилось. Вован запомнил, как я Пашку Стоп-ногу по твоему слову выдал. И меня подкалывал, типа, мы с тобой… это… кувыркаемся… А мне что, а я говорю — ага.

— Но-но, — раздражённо прервала я его, — к вашим влажным фантазиям я не имею никакого отношения!

— Вован допытывался. Однажды мне это надоело. Я подумал, кто я после этого?.. Я сказал, что, мол, всё наврал, у нас другое. Что ты хранишь одну мою вещь. Он ржал: типа, я тебе яйцо с иголкой, свою смерть, доверил. Я взъелся на него и ляпнул, что не яйцо, а кое-что покруче. Он чуть не обос…ся от зависти.

— А почему ты уверен, что пистолет у меня?

— Хе! Был бы не у тебя — тот, кто с пистолетом, уже давно бы выстрелил! Хоть раз, но пальнул бы! Только ты можешь прятать его так, что никто не узнает.

Я снова заглянула в лица десятников, взвесила всё и заявила:

— И не мечтайте. Пистолет не дам, потому что я ваша учительница! Я несу профессиональную и прочую ответственность за ваши жизни!

Они ухмыльнулись, каждый на свой лад, но расслабились.

Люблю, когда меня считают маленько с приветом. Как ни странно, это снимает многие проблемы.

Младший десятник, Димка Сивицкий, взмолился:

— Алин Анатолевн, вы точно не стрельнули ни разу?

— Сейчас же! Я патроны берегу, других нет!

— Покажете пушку? Вы же её где-то близко держите?

— Ещё как близко. Не вздумайте втихаря шарить по моим вещам! Отойдите подальше! — приказала я и вздохнула.

Они отступили на пару шагов, в душевой некуда особо отходить.

Я аккуратно, чтобы не сверкнуть перед ребятами, приподняла широкую танцевальную юбку с левой стороны, ковырнула резинку штоников и достала из-под них пистолет. Я давно привыкла к нему, таская в удобном подвесном кошеле высоко на бедре, о чём и заявила.

— Я дурею!!! — выдохнул кто-то, а кое-кто хмыкнул, и сильно покраснел Влад.

Вот оно что — уважаемый Боксёр тоже не прочь сделать вид, что он мачо-мачо?!

Такие, значит, пацанские игры? Всем будет о чём посплетничать на досуге: как это Карнадут не нащупал до сих пор пистолет…

Потом я подумала, что ставлю его в двусмысленное положение. У парней жёсткая субординация, Карнадут вторая фигура после Дениса Головы, и тот факт, что он не знал об огнестрельном оружии… да… В общем, я невольно выставила его в дурацком свете.

Тогда я стала плечом к его плечу, переплела пальцы с его пальцами, и сказала:

— Пока я жива, пистолет будет у меня. Забудьте.

Они ещё подумали и пришли к выводу, что лучше оставить всё как есть.

И вымелись наружу, выпихнув перед собой Филоненко.

Влад не расплёл рук. Он был такой горячий посреди холодной комнаты, не прижаться к нему было бы преступлением против собственного тела, нуждавшегося в тепле. Но в душевой воняло блевотиной и это было оскорбительно неподходящее место. И я буркнула это вслух, а он расслышал и зашептал: 'Уйдём, уйдём куда хочешь!'

— В тепло хочу!

Мы с оглядкой перетекли в узкий закуток электрика рядом с душевой.

— Выгоню всех из котельной! Хочешь?

— Какой махровый эгоизм! Даже не думай! Я подожду. Я буду любоваться тобой со стороны, люблю смотреть, как ты распоряжаешься, как движется дело и в нашей ничтожной жизни по капле добавляется человеческого.

— И я люблю наблюдать за тобой! Ты такая маленькая пружинка, от которой всё начинает крутиться, вертеться, дёргаться…

- 'Они были странной парой…' — сказала я фразой из анекдота.

Влад, оказывается, знал этот анекдот:

- 'Она любила мужчин, а он женщин'. Нет, у нас должно быть не так. Мы будем любить только друг друга. Если ты согласна…

— Только так! — мурлыкнула я ему в воротник. Я предчувствовала, что скоро отдам этому человеку всё с пистолетом в придачу… И хлопнула его по руке.

Нет, пистолет не отдам.

Я за всех в ответе!

Он заметил:

— Ты в курсе, что оружие иногда самопроизвольно стреляет?

— Это будет метка судьбы. Мы оба пойдём с дырявыми левыми половинками. Не волнуйся, я приняла меры.

Карнадут был занят оформлением очередного поцелуя и дальше тему не развивал.

А меня вдруг взволновала пронзительная догадка:

— Подумай, как бы ты разыскивал людей в диком безлюдном месте?

— В смысле?

— Как бы ты разыскивал разумных существ с большого расстояния? Может, даже из другого времени, или из другого измерения, и на огромной территории? Или, может, наблюдал за людьми?

— Разрешаю тебе придумать, как сделать это.

— Спасибо, мой генерал! — ответила я. — Я бы рассеяла очень простые и безотказные датчики, реагирующие на металл!

— И надеть один на рог зубра — это верняк! — подхватил Карнадут.

Я волновалась:

— Железо не ходит по земле, носителем железа может быть только разумное существо, достигшее стадии обработки металлов! Узнай у Краснокутского, сколько металлических предметов было у его ребят.

— Зачем мне Краснокутский? Я знаю всё оружие в племени, оно под счёт. У Вована был топорик. Я его принёс в деревню и выдал Вовану, когда собрались идти сюда. У Толяна собственный самострел с пружинами, у Макса самострел Вована — он ему отдал, а сам вёл собаку. Ножи и заточки у всех ребят, и остальное — кастеты, стрелки, но это мелочи.

— На мне из железа — только пистолет. Я забыла, а теперь припоминаю, что один голубой огонёк был в мою сторону, и очередь мелких искр — в сторону нашего логова, может, потому что там было сложено всё железо, которое несли! Конечно, неожиданно было увидеть искры на чёрном колпачке, но я на втором курсе подрабатывала в цехе при киностудии, ещё и не такие нано-технологии собирала из всякого бросового хлама. Например, я смастерила протез для пирата из 'Космической гавани', видел бы ты, получилась совершенно неземная штука. И мне неплохо заплатили, хоть стрелялку в него монтировал другой специалист. Я сначала решила, что нарог у зубрихи — случайная вещь. А теперь не знаю, что и думать. Надо дождаться, когда Вован протрезвеет. Расспросите у него подробности. У меня других забот полно.

Мы чмокнулись в последний раз, мне досталась забытая в кармане шоколадная медаль — как же, из буфетных запасов стырил. Я позволила Боксёру откусить кусочек.

'День — супер!' — улыбнулся он и выскользнул первым.

В административном корпусе двигались, мягко хлопали многочисленными евро дверями и переставляли мебель.

Расспросить Вована нам удалось не сразу.

Вован нацелился заслужить титул неудачника, и повесился на ограде.

На рассвете следующего дня залаяли собаки и заверещала дурным голосом Света Конторович. Все ещё сладко спали после трудного похода, но десятники свистнули подъём, все вскочили, кое-как оделись и побежали.

Я недосчиталась на месте двух девушек: Светы и Насты. А ведь должна, обязана знать, где находятся мои люди.

Денис позже всех явился к ребятам. Десятник Димка Сивицкий, нагловатый по причине своих зелёных пятнадцати лет, уже руководил и своими людьми, и ребятами Понятовского, так как являлся командиром звена, входившего в большой комендантский отряд.

Конечно, я догадалась, с кем был комендант, хоть Денис что-то буркнул насчёт несварения желудка.

С этим нужно что-то делать. Не со слабым желудком Понятовского, а вообще.

Или не предпринимать ничего? Не составлять же мне график для милующихся голубков, украшенный розовыми сердечками?

Краснокутский, одетый для охоты, с рюкзаком и при оружии, умудрился провалиться под ограду. Это случилось как раз в том месте, где упала, разворотив землю корнем, располовиненная по всей высоте осина, и Вован собирался воспользоваться деревом как мостом через овраг и уйти в лес один. Видимо, он обиделся за вчерашние разборки.

Но земля осыпалась под ним, Краснокутский, осоловевший после вчерашней пьянки, как стоял, так и съехал вниз, туристический рюкзак застрял под оградой и Краснокутский повис на крепких шлейках. Он оказался спеленатый подмышками, и не мог нащупать опору для ног; лёгкий песчаный грунт крошился и сыпался, а внизу прямо под ним топорщилось острыми щепами съехавшее вниз дерево.

Над его головой суетились и выясняли отношения Света и Елисей. Света звала на помощь, плакала над своим Вованчиком и обвиняла Елисея во всех смертных грехах, будто он столкнул Краснокутского.

Когда все сбежались, Карнадут оставил сильных парней, остальных распустил. Велел только принести на всякий случай носилки. Носилки в лагере были.

Под ступни Краснокутского пропустили верёвку, на которую он смог встать. Второй верёвкой прихватили Вована поперёк груди, рюкзак с него срезали, ножами раскопали пошире дыру, через которую он провалился под ограду, и парни потянули Вована наверх, подстраховывая со всех сторон. Для этого Адамчик и Лёха перелезли через прутья и поднимали Краснокутского, ухватив его за ремень. Сверху его взяли подмышки, и он заорал благим матом от боли. По лагерю пронесли на носилках, уложили на матрас и позвали в котельную медиков.

Таня растерялась, расплакалась.

Зато Паша приказал разрезать одежду на Воване, ощупал плечо и предплечье, уверенно определил растяжение и закрытый перелом и посетовал лишь на то, что нет гипса.

— Есть гипс! — сказала Иванка. — В кружковой комнате есть гипс в пакетах, я сама его перекладывала в другой шкаф. Из гипса делали зверюшек и раскрашивали их. Я принесу!

Слава Левант спросил:

— Алина Анатольевна, случайно никто из педагогов не мастерил на кружке электрогенераторы? Или солнечные батареи? Я офигеваю, сколько нужного добра скопилось у них! Как вспомню ваши стеариновые свечи, тысячи новеньких спичек, склеенных в домики, фольгу, клей 'Титан' и кучу ножиков, проволоки и лески в вашем кабинете, и это всё — рисование?!

— А ты что думал? С детьми, пока они растут, учителя только пальцы в фигуры складывают?

— Как-то поверхностно я всё это представлял. Типа, книжки-тетрадки, ручки-карандашики… Знаете, День Учителя должен остаться праздничным днём. Мы тут выживаем только потому, что нас учили, и запасли для нас дофига ништяков! До сих пор удивляюсь, откуда всё необходимое находится. Ну, или почти всё. Для ремесла только инструментов мало.

— Это потому что в школе мужчин почти не осталось. Но спасибо тебе, Слава, за всех учителей! — искренне поблагодарила я.

Комендант Понятовский собрал парней Краснокутского и предложил назначить десятником Толяна Филоненко. Простое решение, в других десятках на три шага вперёд известно, к кому переходит право вести людей в случае потери командира. Но это был десяток Большого Вована, державшийся только на воле Краснокутского. Его ребята неожиданно возмутились. Толян был жёсткий.

Дело усложнилось.

Разбивать десяток Краснокутского было несправедливо, назначить им чужого десятника — несправедливо по отношению к десятнику, вынужденному потом делить опасности, оружие, котёл и кров с этими ребятами.

Посовещались, и Денис присоединил команду Краснокутского к старшим ребятам своей команды, перевёл неконфликтного Лёху к Димке Бровь, укрепив тем самым группу младших парней, а Чаплинского и Елисея отправил под начало Карнадута. Десятки укрупнились. В группе коменданта Понятовского теперь шестнадцать человек, у Карнадута — четырнадцать, у Димки Бровь десять. Два парня, Краснокутский и Стопнога, остались в лагере.

Люди спокойно приняли смену командиров и новым составом отправились разведывать местность.

Назад вернутся только младшие, уходившие в ближний рейд без ночёвки. Мы не увидим тридцать добытчиков долгие восемь дней, показавшиеся нам вечностью. Они ушли под началом двоих, а вернутся, ведомые одним командиром

Глава десятая. Девушки и мемека

…Пашка уверенно наложил Краснокутскому гипс, закрепил больную руку в лубках.

Таня смотрела на Пашку с благоговением, подошла и обняла его при всех. Пашка зарделся от ушей и до кончика носа.

Вован спросил, какой для него прогноз?

— Будешь жить до самой смерти! — уверил его окрылённый Таниным поцелуем Стопнога.

— Рука не отсохнет?

— Наоборот, — это же твоя левая рука. Как сказала бы доктор Таня, она не будет лазать в куда хочется, и отдохнёт. Только не дёргайся, а то рука заживёт в другую сторону, локтем вперёд, — предупредил Паша. — Но ведь так даже веселей: будешь уток стрелять как бог — на все стороны сразу!

— Ну ты и клоун! Но спасибо тебе, Стоп-Нога! Знаешь что, выгони народ, потолковать надо наедине.

Когда все вышли, Пашка выжидающе посмотрел на Вована.

Краснокутский признался:

— Мне больно звездануло промеж ног — я на осину налетел сначала… Только не говори, что у меня там яйца всмятку, я этого не вынесу, уж лучше безруким буду ходить…

Пашка осмотрел больного, нахмурил брови.

— Горло не болит?

— Не-ет, — ответил встревоженный Вован, нервно дёргаясь на постели и, вытягивая шею, пытался рассмотреть собственный нижний фасад.

— Если горло болит, значит, ангина. Ангина для пацанов опасна: может привести к бесплодию. У тебя горло не болит, значит, всё в порядке.

— Лять… Ты этот, как его…

— Шарлатан, — подсказал Стопнога. — Но другого мужского врача у тебя нет, поэтому ты должен мне верить. Первое время не закручивай ножка на ножку, когда сидишь. Просторнее их раскладывай, Владимир Юрьевич.

Паша, привычно раскачиваясь и опираясь на кленовую рогульку, ушёл к печам, к рубке дров, к ручному насосу артезианской скважины, в лазарет — дел было по горло.

Охотники оставили лагерь на его и Большого Вована.

Девушки под руководством неугомонной Алины распределили работы на день и ушли до обеда: обследовать лес, луг, и собирать всё, что может оказаться полезным.

Матвей и Ксюша не слезали с качелей и горок на площадке для младших отрядов и Пашка должен был хоть в полглаза, но присматривать за детьми.

Пальма и Маска рычали и колошматили молодого Зуба, заигрывающего с ними.

Кошка Машка пряталась с единственным выжившим котёнком и не показывалась; она подходила только к дежурным поварам и с оглядкой на собак.

В целом, всё шло нормально.

Территория лагеря с дорожками, площадками, скамейками и беседками выглядела уютно и отлично просматривалась. Не хотелось думать, что это всего лишь осколок прежней цивилизации. Крепкая высокая ограда окружала лагерь, ворота на замках, под воротами начали укладывать тугие вязанки хвороста — чтобы собаки не бежали в лес, а из лесу не проникало зверьё. В лагере было четверо ворот: главные, ведущие на центральную аллею, южные для въезда продуктовых автомобилей, и плюс двое хозяйственных и работу эту нужно было поскорее закончить.

Пашка занялся растопкой новой печи, просушивая кладку, одновременно развёл огонь в полевой кухне — грел воду для всяких нужд, как договорились. Насчёт этой полевой кухни у него возникла идея, но нужно было посоветоваться с Алиной…

Девушки вернулись после обеда продрогшие, исцарапанные, голодные, но довольные. В ранцах и вёдрах несли много мелких сморщенных плодов диких груш. Собрали весь шиповник в округе, нашли заросли орешника, уже ободранные, но всё же немного хватило и обитателям лагеря. С растущего по склону малинника нарезали верхушек с иссохшими ягодами и пожухлыми, но ещё зелёными, листьями: для чая. Надрали мха, коры осины для врачебных отваров. Нашли крапиву. Крапивой Таня всю осень кормит деревню в обязательном порядке: она запаривает эту редкую в лесу траву, и даёт пить от малокровия. Все привыкли забегать к врачам вечерком, чтобы опрокинуть в себя треть стаканчика тёплого отвара. Некоторым Ксюша по указке Тани давала проглотить из большой ложки зелья, укрепляющие кишечник.

В низине у реки в заболоченной старице порылись лопатками, прихваченными с пожарных щитов, и насобирали плотно закрытых речных мидий, целое ведро. Выкопали корни капелюшника — так назвала это растение Настасея. Корни капелюшника партизаны вываривали, сушили и растирали в муку: это рассказывала белорусскоязычная экскурсовод в столичном Музее Великой Отечественной войны, и Наста хорошо запомнила этот факт, но ботаническое название капелюшника Наста не помнила. Тане Гонисевской предстояло покопаться в книгах, чтобы выяснить это.

Девушки выгрузили свою добычу, пообедали овсянкой и ушли снова.

Северный температурный след сегодня не чувствовался, но зима вступала в свои права. С низкого неба начал сыпаться первый снег. Снег полосой лёг там, где замёрзла земля в потоке холодного воздуха, но таял, попав на неостывшую почву, травы и кусты. Алина торопила: скоро вылазки придётся делать по снегу, а её такая перспектива пугала. Да и растения и корни под снегом им ни за что ненайти.

Кончался день, когда в лагерь прибежали запыхавшиеся Иванка и Лиля, и суматошно стали искать садовую тележку и верёвки; спрашивать, как себя чувствует Вован…

Пашка, ничего не понимая, скакал за ними.

Девушкам нужна была помощь, которую они не решались попросить. Оказывается, они нашли молодую косулю, застрявшую в буреломе, и теперь соображали, как доставить её в лагерь. В лесу олениху караулили остальные и ждали тележку. Девушки решили, что все вместе смогут протянуть тележку по лесу.

Вован, отлежавшийся за полдня, услышал их метания и, кряхтя, поднялся с постели. 'Какая тележка?! — загремел он. — Понесём вашу козу!' Он не понял, что девушкам нужна была живая косуля. Но Иванка и Лиля именно это имели в виду, вспомнили про носилки, как на них несли Вована, и выволокли их из угла. Брать садовую тележку они передумали. Вован даже оскорбился немного: на этих носилках утром несли его самого. Но девчонок было не переспорить, к тому же, они торопились обратно. И Краснокутский поспешил за ними в лес. Пашка хотел двинуться с ними, но Лиля сказала, что нельзя оставлять лагерь, печки и детей — Матвей и Ксюша спали. И Пашка остался.

В лесу Светка Конторович разговаривала с оленихой и ни за что не хотела с ней расстаться. У Конторович случился прилив нежности, она требовала сохранить 'мемеку', доставить её в лагерь, и сказала, что с места не двинется без козы. Всем пришлось бродить по лесу вокруг Светы с козой, ждать возвращения отправленных в лагерь девчонок. Девочки с носилками вернулись нескоро. Вован вёл на поводке Пальму, так как уже вечерело, в лесу сгущались сумерки, и он подумал про себя, что девчонки совсем страх потеряли.

Косуля обезумела от ужаса при виде собаки.

Вован навалился здоровым плечом на козу, одной рукой ловко скрутил ноги животному, не переставая бурчать недовольно. Потом с помощью девчонок перевалил козу на носилки. Нести носилки, имея в напарницах девушек, было тяжело: по росту Вовану мало-мальски подходили только Таня и Вероника, остальные были слишком низкие, и Краснокутскому казалось, что он вместе с козой тянет здоровой правой рукой ещё и вцепившихся в носилки девчонок.

Вован взмок. Он успел тысячу раз обругать их за эту затею, и предлагал зарезать козу и нести мясо. Света вопила в ответ, девушки тоже. Собака взлаивала, мемека испуганно блеяла и временами сильно дёргалась, — шуму было на весь лес, но они всё-таки двигались в лагерь.

На шум из лагеря пришли девятиклассники Влад и Стас во главе с Лёхой: они только-только вернулись с охоты. Здоровяк Лёха взвалил козу на плечи и донёс до лагеря.

По дружному требованию женской половины Пашке пришлось обследовать ногу мемеки в свете трёх фонарей. Нога была действительно сломана, а животное находилось на грани безумия. Пашка старательно перевязал ногу козе, пока девушки, совершенно вымотавшиеся за день, следили за манипуляциями своего костоправа. Куда поместить козу, ещё не решили. Света гладила мемеку и слышать не хотела оставить её на газоне. Она придумала и сама себе поверила, что ночью козу съедят волки.

Тогда решили запереть косулю в чулане, где когда-то стояли швабры. Свету это устроило.

Когда поужинали синим бульоном с зайчатиной и отдельно — кашей, по которой за месяцы дикой жизни истосковались и потому проглотили на 'раз', Димка Сивицкий сказал:

— Эх, представляю: однажды мы вернёмся с охоты, а здесь стада животных ходят, птица кудахчет и яйца несёт, собаки с котами плодятся, грядки с репками-морковками зеленеют, грибы прямо под скамейками растут, в бассейне рыба косяками плавает!.. Хорошо у вас, девушки, получается!

Все согрелись мечтой о мясных и молочных стадах.

Тем более, рейд девятиклассников по окрестностям выдался неудачным: им удалось подбить только двух куропаток и выловить немного мелкой рыбы. И это на двадцать четыре человека.

На следующий день Алина 'сделала воскресенье'.

Это выражение принадлежало младшим детям. Давным-давно, словно в другой жизни, ещё на трёх этажах, когда измученное голодное племя и думать забыло считать первые беспросветные дни, — однажды серым промозглым утром Алина послала Ксюшу и Матвея обежать спальни и объявить, что сегодня воскресенье, и никто не пойдёт на работы. И младшие понеслись с криком: 'Алина Анатольевна сделала воскресенье! Выходной день для всех!' И кто-то из ребят в тот первый выходной подкинул в ведро, которое Алина несколько дней подряд очищала от краски в любую свободную минуту, сложенный вчетверо лист, а на листе было написано 'Только настоящая ведьма может сделать воскресенье. Я люблю ведьмочку Алишку!'

Воскресенье в деревне всегда проходило своеобразно: одни работы менялись на другие. Не ходили на промысел, но мастерили что-нибудь для себя. А после захода солнца ничего не делали, сидели у огня, читали по очереди книжки вслух и уже перечитали немало и учебников, и книг, которые собрали в классах. В старшеклассниках проснулся интерес к любой литературе, но задержались на той, которая описывала жизнь, полную преодолений. Хорошо пошёл Паустовский и Пришвин, "Охотничьи рассказы" Тургенева, весь Янка Мавр и 'Люди на болоте' Мележа. Но ещё лучше слушали рассказы Джека Лондона и романы старика Жюля Верна, которого оказалось до обидного мало — всего пара томов. Алина настаивала на воскресных уроках и напирала на грамотность. Елисей согласился вести историю и обществоведение. Алине не нравилось, как он трактует учебники, и часто урок срывался, потому что эти двое начинали спорить, причём Алина вспыхивала и изобретательно язвила, а Елик высокопарно настаивал на своём и циклился. Все остальные следили за их перепалкой с большим интересом, считая это представление самой интересной частью вечера. Зато Елисею никто не мешал в его нравоучениях, и ещё он почему-то охотно читал вслух сказки, любые, даже из азбуки, выводя из них мораль и усматривая эзотерические намёки и естественнонаучные наблюдения. Так, Колобок, оказывается, символизировал смену лунных фаз. В общем, по воскресеньям интеллектуальная пирушка растягивалась до полуночи. Однажды попробовали читать стихи — не пошло, но Настасея возмутилась, обозвала всех дикарями, и настаивала на повторении поэтических вечеров. Успевали вволю попеть под гитару, — всё больше ребята, для них, оказывается, подходили все Сашкины песенные запасы. Для девушек песен, которые им хотелось бы петь, было мало. Всё, что девушки помнили, теперь казалось глупым, или ничтожным, или дурацким. Жека Бизонич заявил, что если потеряют основные принципы программирования — им не будет прощенья. Таня сказала, что Жеке нужно продумать и записать всё в понятной форме для потомков.

— Чьих потомков? — резковато бросил ей Жека Бизон. И Таня, почувствовав его тоску, решила не бередить парню душу. Ей давно казалось, что Жека… Ладно. Она решила молчать.

…Впервые на новом месте девушки развели большую стирку, получая тёплую воду из огромной кастрюли в полевой кухне. Подсчитали количество постельного белья и штор в лагере. Получился солидный запас добротной ткани. Алина назначила кастеляншей Иоанну, умевшую постоять за общинное имущество и ловко бившую парней по рукам по малейшему поводу, и всегда неожиданно. За это Иванку редко звали по имени, чаще по фамилии: Метлушка.

Алина была уверена: никто из ребят не знал, что метлушками в древности называли вертлявых крылатых женских духов размером с комара, а позже так дразнили шустрых и суетливых женщин. Это знала только она, потому что страстно любила историю и этнографию. Но она никому не говорила, откуда произошла фамилия Иванки. И надо же!..

… Паша ходил за Алиной, пытаясь обмозговать с ней, нельзя ли вкатить полевую кухню в вестибюль административного корпуса и вывести трубу наружу? Алина выслушала его и коротко ответила: 'Нужно! Зима на носу! Срочно решайте с ребятами, как это сделать'. Паша озадачился. Он словил себя на мысли, что ждал её практического совета… В корпус заходили через стеклянную группу, это значит, там был внешний ряд евро остекления, потом промежуток метра два шириной и снова евро двери, только уже внутренние. Парадных входов было два: с северной и южной стороны, один напротив другого. Но что толку? Паша не знал, как поступить. Вернее (он опять задумался над этим фактом), он не знал, какой способ раскурочивания стекла удовлетворит Алину? А попадать ей на язык Стопноге не хотелось.

Он поковылял к десятнику Димке, по привычке стараясь не пересекаться больше необходимого с Краснокутским.

Света Конторович упросила Лёшку вынести хромоногую косулю на участок с травой, отгороженный от остальной лагерной территории сеткой-рабицей. Отгорожен он был, потому что там находился вход в загадочный подвал, на железной двери которого белел выразительный знак с молнией. Света попросила у Алины, дежурившей по кухне, насыпать щепотку соли на зелёный лист. Света хотела побаловать свою косулю.

И вот тут-то Алина крепко задумалась.

Алина тоже сходила покормить Мемеку ветками, а после обеда посмотрела, как осмелевшее животное обглодало кору и остатки листьев.

Мысль о козе и соли созрела, и Алина изложила свой план девятиклассникам. Козьей тропой вдоль бурелома животные ходили совсем недавно: Алине там попался на глаза свежий помёт и, значит, если соорудить кое-что…

И ещё до заката солнца в лесу, в километре или чуть дальше от лагеря, на месте поимки захромавшей косули, появилась ловушка на коз. Ловушку обложили слева и справа свежесрубленными ветками, и отдельные ветки чуть мазнули солёной водой. Потом приходили проверять ловушку, но добыча не попадалась. Через день парни сказали, что на тропе видели свежий помёт. Приближаться к ловушке не стали, чтобы не оставлять 'дух человечий'. Ночью ловушка зажала молодую косулю. Олениху освободили, и Лёха снова вынужден был нести животное на своих плечах в лагерь. На третью ночь самец, встретивший свою первую зиму, зашёл в ловушку и тоже был связан и переправлен в лагерь. Теперь в выгородке за сеткой паслись Мемека, Бебека и Бяшка, грозя выесть и вытоптать всю траву и нагрузить девушек новыми заботами. Но пустить добычу под нож девушки, разумеется, не позволили.

Утки и жирные гуси, лёгкая добыча, давно отлетели. В лесных тысячелетних буреломах парни Сивицкого не могли добыть ничего. Они ушли далеко вниз по течению реки на заболоченную старицу, за рыбой. Вернулись грязные и мокрые. Рыбы принесли, но немного — на два дня не растянуть. Обещали, что завтра улов будет больше: они понаставили в здешней протоке ез, как делали в ручьях вокруг школы

По качелям запрыгали синицы и снегири, красуясь нарядным оперением. Было ясно, что погода поменяется и станет не просто холодно, а очень холодно.

Краснокутский разглядывал косуль, пока Лёха Стрельченя перебрасывал животным связки свежих веток. Козы стояли смирно в дальнем углу загородки, подальше от Зуба и Маски, и чутко прядали ушами.

Краснокутский стукнул ладонью по заиндевевшей сетке и пробурчал:

— Я фигею, Алина снова нас обскакала! Что нам пацаны скажут, когда придут?

— Чего? — не понял Лёха, счастливый и преданный своей Танюшке.

— Мы, мужики, что сделали?

— Бровь сказал, завтра идём в деревню за швейными машинками. Девушки просили принести. Там сырость, а им машинки позарез здесь нужны. Притащим.

— Если переправа цела, — заметил Вован.

— Так морозчик уже третий день! — отмахнулся Лёшка. — И небо прояснилось, ночью станет ещё холоднее. Димону целый список дали, что надо забрать из деревни.

Вован промолчал. Он пытался определиться в своём новом статусе.

Жизнь в окружении хозяйничавших девушек сказалась на нём наилучшим образом, куда подевалась его неукротимая воинственность. Со Светкой под боком Вован успокоился, стал благодушный, шутил с девушками. Его использовали в работах, и он откликался с показной ленцой, но охотно. На девятиклассников смотрел покровительственно. Но перспектива скорого возвращения остальных добытчиков взводила Краснокутского.

Он сказал:

— Я найду новую тропу, ещё одни 'ворота' поставлю. Это верняк.

Лёха кивнул:

— Кабаны ходят под горой за дубами. У них, видно, водопой здесь. На грязи следы свежие, я сегодня видел.

— Думаешь, реально заманить в ворота кабана?

Лёха подхватил:

— Попробовать можно. Только дерево побольше найти, чтобы прижало крепко. Но в дубах нет подходящей пары деревьев для 'ворот', надо другое место поискать.

— Кабана бить сразу надо, — заметил Вован.

— Это точно. А чем бить?

— А хр… его знает… Топором, больше нечем. В лобешник. Лёха, ты со мной!

— Я с Сивицким! — напомнил Краснокутскому Лёшка. — Он мой десятник.

Краснокутский впервые за пять дней почувствовал, что сейчас он не только без одной руки, ещё и без своих людей…

Хроники Насты Дашкевич. Охотники не возвращаются

В Хроники добавилась ещё одна записка, Алина передала её мне на хранение.

-*-*- Ловушка-давилка на копытного зверя. Поперёк свежей козьей тропы меж двух деревьев делают неширокие воротца и порожек — хорошо закреплённые перекладины из стволов молодых деревьев. Пониже воротец устанавливается ещё одна перекладина из связанных вместе двух нетолстых стволов. Это давилка. Давилку кладут на слабые опоры: на шаткие колышки, и слегка фиксируют, чтобы не упала раньше времени, но чтобы точно упала, когда в ворота войдёт косуля и протрётся боком хотя бы мимо одного колышка. Сверху на перекладину-давилку кладут длинный ствол дерева с обрубленными ветками, комлем вверх, тонким концом вниз. Тонкий конец этого рычага крепко привязывают у самой земли к стволу дерева, которое служит воротами. Тяжёлый толстый конец этого ствола поднят и выступает далеко, чтобы плечо рычага было подлиннее. Нужно натянуть тонкие, но крепкие верёвочки, можно лозовые жгуты, так, чтобы входящее в ворота животное переступило порог — нижнюю перекладину, и задело крепления и колышки. Колышки падают, роняют перекладину-давилку. Вес длинного ствола-рычага прижмёт животное и не даст вырваться из-под давилки. В такой ловушке коза останется живой. Воротца полезно окружить наломанными ветками. Косули любят объедать почки и кору и придут в это место, когда выветрится запах человека, хозяйничавшего на тропе' — *-*-

Димка и его кузнечики сделали по Алиному рисунку 'ворота' для лова.

Кузнечиками мы за глаза зовём девятиклассников. У них ноги длинные и худые, — кажется, переломятся, а плечи острые.

Мы тоже отощали, но наше эльфийское телосложение ещё куда ни шло, мы же девушки… хоть колотить бельё во время стирки и таскать тяжести, ох, нелегко. Очень много тяжёлой работы. А парень должен быть покрепче, от него же помощи ждёшь, как от Вована и Лёши, когда словили Мемеку — чтобы взял и понёс…

Но кузнечики справились с заданием.

Перекладины они отсекли топорами, дерево для ловушки подпилили лагерной пилой-ножовкой, потом подрубили и повалили. И умудрились никого не задавить, шутливо заметила Алина. Димка очень волновался, и орал бы на всю округу, распоряжаясь своими людьми, но Алина была с ними, и запретила шуметь, чтобы не распугать животных. И он пинался ногой и тихо ругался на ребят. Резкий мальчишка. Алина сказала, что теперь поняла, почему он для нас просто Димка, а для парней — Брови, или Бровь. Он свои широкие брови сводит вместе и тогда выглядит очень грозным.

Мы не знаем, что мемеки едят зимой. Две девушки заготавливают для них траву на берегу реки, чтобы выяснить, будут ли козы есть осот? Но другую траву уже не найти, землю заметает снегом. Решили, что будем скармливать им ветки, а если не получится прокормить — придётся зарезать.

Кузнечиков и Лёшку отправили в деревню и дали им синюю краску эмаль — метить деревья вдоль тропы, дорога через лес должна быть видна.

Вован с Зубом на поводке целый день бродил по лесу и Светка пилит его за одинокие блуждания, потому что перелом руки будет заживать месяц и больше, а в зимнем лесу с человеком может случиться всё, что угодно.

Зайцев нам освежевал единственный оставшийся в лагере парень — Стопнога. В отсутствие ребят зайчатины нам достаётся больше, не только супчик, но и кусочки мясца. Но очень жутко ночами, слишком дремучий лес вокруг, а лагерь вдруг стал таким огромным и безлюдным… Хорошо, что нам оставили Пальму и Зуба, одна надежда на собак.

Волки могут заинтересоваться нашей ловушкой, к ней надо ходить, проверять, а мы вдруг стали трусить. Алина и так удивляется, что волков не слышно, и они не съели Бяшку, попавшегося в ловушку последним.

Мы с Рыбкой Лилёк бегаем смотреть за реку, ждём моего Дениса и её Адамчика. Лилёк сама не своя. Три дня она не беспокоилась, но уже заканчивается шестой день, а добытчиков нет. Никогда ещё ребята не уходили на шесть дней, и все сразу. Могли бы гонцов отправить домой с вестями…

Сейчас и Алина стоит рядом. Мы втроём долго вглядывались вдаль, пытаясь различить сквозь падающие снежинки, сквозь серую холодную взвесь в воздухе низину левого берега, и Алина сказала: пора жечь костёр и подавать сигнал. У нас есть горн, но всех охватил какой-то мистический страх, как будто, если затрубим в горн, нас найдут чужие. Не знаем, кто именно, но это будут Чужие. Здесь звук очень далеко разносится. И кто-то из девочек спрятал горн и не признаётся.

Но Алина всё-таки полезла на вышку.

Не знаю, для чего служила эта высокая, высотой в четыре этажа, железная вышка с маленькой площадкой наверху, прожектором и громоотводами. Она стоит за амфитеатром, где проходили концерты, на краю лагеря, там, откуда уже видна река, и эту вышку поддерживают четыре троса-растяжки.

Алина полезла наверх с зеркалами, снятыми со стены, с лампой, полной солярки, с парой тротуарных плиток в рюкзаке, которые сильно оттягивают ей плечи. Она хотела установить зеркала, чтобы в хорошую погоду они отбрасывали солнечные зайчики за реку. Она сказала, что солнечные зайчики замечали даже с самолёта и отправляли помощь терпящим бедствие. Зборовская взбиралась наверх по прутьям-ступенькам вертикальной лестницы, потом долго возилась, стоя на верхней ступеньке: установила зеркала в сторону реки и немного развернула друг к другу. Привязала зеркала к перилам площадки, подпёрла плитками, чтобы не сдвинулись с места, и зажгла фонарь, потому что уже начало темнеть — чтобы он послужил маяком. Она оценила свою работу и начала спускаться. Мы не знали, получилось ли у неё направить луч света за реку? Хватит ли слабого огонька? Но любая надежда всё же лучше, чем ничего.

Мы стояли и молчали. Смотрели, как подоткнутая под пояс юбка на Зборовской на ветру то надувается пузырём, то прилипает. Под юбкой узкие брючки, под коленками подвязаны и спускаются на голенища ботинок гетры, сшитые из полосок разноцветного искусственного меха, — все девушки носят такие гетры, сапогов-то у нас нет, — да светятся в сумраке мыски и пятки белых танцевальных ботиночек. С гладкой подошвой ботиночек, — чтобы на сцене кружиться и скользить…

Порыв ветра сорвал зеркало, оно звякнуло, кувыркнулось вниз, ударилось о страховочное ограждение вертикальной лестницы — это такие полукруги из прутьев, — и на Алину посыпались осколки. Кирпич плитки догнал её, она на каких-то рефлексах отшатнулась в сторону, сорвалась с лестницы, а на руках долго не повисишь…

(ненавижу голливудские выдумки, где люди на пальцах висят на карнизе сто первого этажа — в жизни всё не так!!!)

Алина нашарила ногой ступеньку, снова сорвалась, проскользила вниз, цепляясь за железные вертикальные боковины, перехватывая их и ойкая, и упала с высоты четырёх метров. Она лежала неподвижно, а мы пережили вечность в одном мгновении, прежде чем все бросились к ней и перевернули её лицом вверх. А по лестнице потекла горящая солярка из опрокинувшегося фонаря, и сам фонарь ярким болидом, глухо бомкнув, полетел вниз, свалился рядом с Алиной на снег, присыпавший землю.

Алина дышала.

Она с трудом села. Подобрала осколок разбитого вдребезги зеркала, глянула на него, заплакала, закусила костяшки пальцев, словно рот себе заткнула. Выронила осколок и потеряла сознание.

Мы все разревелись. Зеркало разбилось. Словно знак беды упал с неба.

Вован прибежал, ругался и обзывал нас дурами.

Пашка приковылял, стоял и кусал губы.

Мы завели Алину в спальню и помогли снять одежду. Её тошнило. Она содрала в кровь обе ладони и набила огромную шишку на затылке — ударилась, когда падала. И ей было больно лежать на спине.

— Я посплю немного, — сказала она. — Хорошо, что я сама… а не кого-то из вас послала… Никогда бы себе не простила… Девочки, держитесь вместе, обещаете?..

Проклятые скользкие танцевальные ботинки! Я впервые видела вездесущую Алину разбитой. Я не могла вспомнить, заставала ли её спящей? Зборовская всегда вставала раньше всех и ложилась позже, когда мы сваливались без сил на свои постели. Гасила светильню на ночь тоже всегда она.

Гонисевская склонилась над Алиной и стала спрашивать, тряся нам указательным пальцем:

— А что с парнями делать? С теми, ну, ты знаешь…

Алина открыла глаза и прошептала:

— Парней возвращайте в человеческий облик… они вернутся другими. У них ножи уже в крови… И в этой глуши всегда так будет…

— У тебя видения? — пискнула испуганная Оля.

— Мужчины быстро ожесточаются без женщин…

— Ой, ты как Елисей — тот задолбал своими моралями! — вставила Светка.

— Нормально, Света. Родишь детей и научишь уважать его… Заповеди ещё никто не отменял… не убий… не укради…..дальше что, всё забыли?

— Не лжесвидетельствуй, — ответили мы хором, — не пожелай жены ближнего своего, не прелюбодействуй и почитай родителей!

Алина удовлетворённо повела ресницами и как-то по особенному затихла, и даже не дышала.

Я испугалась. Но Танюшка Польза вращала пальцем себе у рта, делая нам знак: "Говорите! Говорите с ней!"

Мы переглянулись.

Анёлка брякнула:

— Кузнечики матерятся не по-детски.

Алина прошептала:

— Постановите, что в стенах дома ругаться нельзя. Не давайте им бездельничать. Викинги только пировали, а женщины, дети и старики вели всё хозяйство. Нельзя скатиться до такого состояния… равноправие должно быть… ох… и помощь…

Иоанна Метлушко:

— Когда-нибудь нитки кончатся, и чем мы будем шить?

Алина открыла глаза и в её бесцветный голос вернулось выражение:

— Точно! Распускайте бельевые верёвки. Уже начинайте. Присматривайте всё, что реально разделить на нитки.

Света:

— Козы замёрзнут в загоне.

— Скажите, чтобы раскатали по брёвнышку навесы за турполосой и собрали их в загоне в виде домика. Ох… Да вы сговорились, что ли?!

— Алиночка, мы пристаём, чтобы ты оставалась в сознании! Ты уже два раза отключалась! — извинилась Таня, склонив голову на постель рядом с Алиной и разглаживая её подушку.

— Да не умру я, не бойтесь. Дайте поспать. Нет, воды не хочу. Уйдите все.

Таня с Пашкой шептались по поводу её падения. Пашка простучал Алинины рёбра длиннющими тонкими, но сильными, пальцами, но что с этого? Что он мог сказать?

Вован скрылся в котельной, за агрегатом надо было следить.

Я не могу уснуть. Думаю, что будет, если не станет Зборовской? Мы все на ней висим, вцепившись, маленькие и испуганные, а она держится над бездной на своих слабых руках. И каково ей приходится? Она да Таня — самые выносливые из девушек. Или самые терпеливые?

Вован среди ночи взял собак, факел, и потащился проверять ловушку. Снова попалась косуля, лакомившаяся подсоленными ветками. Но перекладина-давилка переломила ей шею. Пусть бы где-то переломила, но нет — именно у основания черепа ударила! Как у Алины! Вован развёл костёр, покромсал козью тушу одной рукой, помогая себе ногой: наступал на козьи бока и резал, и понёс мясо, сколько смог взять с собой. Вернулся он со Светой, которую разбудил, с Таней, с Пашкой, и выспавшимися Матвеем и Ксюшей. Остальных решили не расталкивать. Я помню, ночью кто-то тихо одевался и выходил, слышались шаги за корпусом, но я не могла проснуться.

Они перенесли в лагерь всё, что вчера ещё бегало оленем, — и рожки, и ножки. Младшие замели ветками кровавый снег. Закончили они перед рассветом, когда небо уже светлело.

Светка сказала, что её Вованчик успокоился, потому что теперь в лагере есть мясо. Своё мясо, добытое здесь.

Не дожидаясь обеда, я сказала Лиле:

— Ты на лыжах можешь ходить?

Лиля призналась:

— Я не пробовала.

Конечно, где нам было пробовать. В школе, оказывается, хранились старые-престарые лыжи, но на уроках мы их за десять лет ни разу не видели. А родители не каждому купят… И зимы у нас случаются без мороза и без снега.

Я размышляла вслух:

— Я тоже не пробовала бегать на лыжах, но это нетрудно. По ровному месту мы сумеем. Здесь лыжи есть. А без лыж нас не отпустит Таня. Без лыж опасно идти на другой берег.

— Пойдём за реку? — спросила Лиля. — К ним навстречу? — она даже зарделась. Влюблена в Адамчика по уши, сразу видно.

Я сказала:

— Рыбка, не будем мы бегать за мужиками! Но река за ночь стала, и снег всё вокруг заносит. А если охотники пойдут через реку не в полосе холода, где лёд уже давно, а по молодому льду? Надо им путь обозначить. Поставим вешки и вернёмся.

И мы взяли у Иванки Метлушко две пары лыж. Она важно записала нас в тетрадь.

Глава одиннадцатая. Младшие

Большой Вован и Света Конторович ушли в домик бывшей постирочной, стоявший на отшибе, возле бассейна. Им нужно было убедиться, что контузия Большого Вована благополучно проходит.

…В первый же день в лагере Денис Понятовский и Вован, заинтересованные лица, навели свой порядок внутри этого деревянного дома, обложенного кирпичом. Оттащили стиральные машины в угол, соорудили на плиточном полу каменный очаг с примитивной вытяжкой в форточку, заготовили дрова. К стене поставили матрасы…

Вован уставился на дверь.

Навесной замок был снят. Кто-то вошёл в бывшую постирочную. А между тем, Понятовский забрал у Алины ключ исключительно для себя и для Вована, договорившись не мешать друг другу.

Кто-то воспользовался припрятанным ключом. А в лагере сейчас из парней только Стопнога…

Дела!..

Света подошла из-за спины Вована и, не зная, что он не открывал замок, просто толкнула дверь внутрь. Внутри в темноте двое заполошно дёрнулись и забились в разные углы. Вован поднял руку, нашарил драгоценные спички за косяком двери, там же — свёрток берёзовой коры и поджег кору, держа её, как факел.

— Опаньки!!! — возмутился он, потому что из углов выскочили Матвей и Ксюша и попытались прошмыгнуть мимо Вована. Но Света быстро захлопнула дверь и клацнула защёлкой. И на пару с Вованом живо принялась раскручивать младших:

— Ты, Мелкая Польза, бегаешь с мальчиком в тёмные углы?!

— Ты, малой, водишь сюда свою девушку?!

— Пустите! — зло шептала Ксюша. — Не ваше дело!

Но Вован уже опрокинул матрас на пол, и, заграбастав лапой куртку Матвея, отправил мальчишку на матрас, следом — Ксению. Приказал:

— А ну, сидеть!

— Рассказывайте! — потребовала Света. — Что делали?! Целоваться учились, да?

— Сама ты! — крикнул оскорблённый Матвей.

— Тогда что? Сказать Тане, как ты залетела, Ксения?

Ксения не знала, что такое залёт, но поняла, — что-то чудовищное. Упоминание о любимой Тане привело её в ужас, Ксюша расплакалась.

Матвей обречённо вздохнул. Похлопал Ксюшу по содрогающейся от плача спине:

— Это она придумала. Я был не согласен, но потом подумал…

— И что вы тут соображали на двоих?

— Ксюша сказала, что, когда люди голодают, они сначала терпят, а потом решают, кого съесть первым. Когда все не смогут терпеть голод, они посмотрят на нас. И Алину никто слушать не станет. А если она будет нас защищать, её тоже съедят вместе с нами.

— Ооо! — простонала Света. — И ты в это поверил?

— Ну, кое в чём Ксюша права, — рассудительно заметил Матвей. — Она внимательно слушала, когда читали книжки про путешественников. Поэтому я не стал с ней спорить. Нужно быть готовыми ко всему. И пока мужиков в лагере нет, мы стали собирать нужные для выживания вещи.

— Ага! — заявил Вован, выволакивая из угла пластиковую корзину и заглядывая в неё. — Голодным людям нужны кружки, миски, ложки и кастрюля.

Внутрь кастрюли заговорщики сложили бересту, немного бумаги, спички без коробка и самодельную 'вечную спичку' — Матвей умел её делать с первого класса. Видимо, спичечный коробок пока не добыли: спичечные коробки в племени ещё не все израсходовали, но они были большой ценностью.

Света порылась в припрятанных одеялах, доставая из узла двумя пальцами содержимое:

— И одеяла приготовили. И сухой шиповник. Что я вижу? Пропавший горн! Вот, значит, кто трубу стащил и не признаётся! И ранцы у них тут с вещичками, и верёвка… И, глянь, — костюмы жёлтых зайчиков на синтепоне! — с издевкой пропела она.

Дети перебили её:

— Они тёплые и на куртку надеваются!

— Не считай нас дураками! — воскликнул Матвей.

Краснокутский хмыкнул:

— Нет, что ты, пацан. Я пытаюсь определить, что вы забыли взять из нужного.

— Топор. Топор нужный, но они под счёт. Нож мы стянули, и то сколько было разговоров.

— Ты реально собирался рубить топором?

— Честно, не хотелось никуда уходить. Но ради Ксюши, если бы пришлось бежать из лагеря, я бы ушёл. Одну же её не брошу. Мы решили, если станет опасно, мы не будем дожидаться, когда нас схватят, и сбежим в этот домик. Ненадолго, только время выберем, когда незаметно уйти, и уйдём в школу. И спрячемся там на этажах.

— А потом?

— Потом все или вымрут от голода, или словят какую-нибудь дичь, или ещё что случится, и можно будет вернуться.

— Добрые детки! — кивнула головой Света, и потёрла лицо, чтобы спрятать рвущуюся наружу улыбку. — Но горн вам зачем?

— Если мы заблудимся в лесу, придётся звать на помощь. И ещё медведи боятся шума.

Краснокутский восхитился этим ответом:

— Пацан, дай пять: дуешь музыку медведю в морду, от страха он отбросит копыта и ты танцуешь на его костях. Мне нравится твоя идея!

Надувшийся Матвей поднял внимательные глаза на Вована, но тот сидел невозмутимый.

— Идея как идея, — скромно заметил Матвей. — Не хуже ваших. В костюмах зайцев не сильно в ладоши похлопаешь — там рукавицы пришиты. А медведей отпугивают хлопаньем, шумом и криками, это все знают.

Конторович бросила взгляд на чёрный квадрат окна, выходившего в сторону леса, представила двух жёлтых меховых зайцев с горном в лапах-варежках, одиноко бредущих по бурелому в школу…

Ей расхотелось смеяться, хоть секунду назад она готова была заржать в полный голос.

Она присела к детям на матрас:

— Я офигела от ваших фантазий. Танька Гонисевская со своим Лёшкой к вам никого не подпустит, это стопудово. И это ещё не всё. Алина будет защищать вас с Боксёром. — Она показала на Матвее, как бьёт кулаком Карнадут.

— Наста вообще при власти, она будет с Понятовским, а Понятовский всё-таки главный начальник. А Стопнога — вы верите, что он способен кого-нибудь съесть?

— Ну, как бы нет.

— А Жека Бизон?

— Нет, Жека точно не такой.

— А Сашка гитарист? А Славка Левант и Игорёк Ковалёнок?

— Нет, они нормальные. Хорошие.

Матвей с Ксюшей слушали лицедействующую Свету, забывая дышать. Внутри них зрела надежда на благополучное будущее.

Света разошлась, всё больше вдохновляясь, и перечислила всех:

— Может быть, Вероника вас напугала? Или Иванка Метлушко? Знаете что: назовитесь полотенцами и запишитесь в тетрадь к Иванке, и она к вам не то, что голодных людоедов, она к вам никого не подпустит!

Дети засмеялись:

— Она так ударит по рукам, что мало не покажется!

— Кстати, Лиля Рыбка будет защищать вас, знаете с кем?

— С Адамчиком! — выдохнули дети.

— Они уже целовались! — заявила Ксюша.

— По типу ты с Матвейчиком не целовалась?

— Я?! — задохнулась Ксюша. — Пусть сначала женится! И то, я ещё посмотрю, жениться мне с ним, или нет…

Матвей проглотил обиду.

Пристал к Светке:

— А чем докажешь, что вы не захотите нас съесть? Все от голода сходят с ума, даже самые нормальные.

— Чем докажу? Что-то меня не прёт оттого, что я рожу ребёнка, а его кто-нибудь может съесть. Поэтому я буду защищать закон, по которому детей есть нельзя. Уфф… вы мне вынесли мозг… Я не так сказала. Вообще никого есть нельзя. Людей есть нельзя! Поняли? Повторите! Вованчик, ты тоже за этот закон?

— Стопудово! Вдруг кому-нибудь приглянется Светкина ляжка. Это, Матвей, не твоя костлявая Ксюша, в одной Светкиной ляжке мяса будет побольше! Я бы сам укусил, но скоро примем закон не жрать своих ближних, так что я, пожалуй, откажусь от этой идеи!

Они развеселились и вчетвером повалялись, дрыгая ногами, на холодном матрасе, пока Вован без церемоний приказал младшим валить отсюда.

— А вы что будете делать? — поинтересовался Матвей без задней мысли. Просто качественное веселье слишком быстро кончилось.

Краснокутский возмутился:

— Нет, Светлана Владимировна, ты это слышала?!

Света отмахнулась. Сказала:

— Мне нужно полечить Вованчика, он сломался, что непонятного?

— Помощь нужна? — деловито откликнулась Ксюша, вспомнив, что она начинающий доктор.

— Обойдёмся! — ответила им взрослая парочка.

Обратно в жилой корпус дети пошли, крепко держа за руки новую подружку Свету.

На востоке серебрилось очистившееся от туч небо — это за лесом восходила пока не видная из лагеря полная луна. Снег скрипел под ногами, и было светло, только за оградой сплошной стеной чернели непролазные заросли. Зуб и Пальма потрусили вдоль забора в ту сторону, где скоро должна была показаться луна: ну чисто волки. Впереди тускло желтели окна, и маленький огонёк лампы дрожал на скамейке у двери в котельную, и Алина стояла на крыльце в накинутом на плечи платке; она искала младших детей.

Ксюша попросила:

— Света, расскажи перед сном всё, что сейчас рассказывала, ещё разочек! И точно такими словами! Смешно! Из меня быстро весь страх убежал! Матвей, а из тебя?

— Из меня тоже. Мне не хотелось идти в лес. Я точно знаю, ты бы там устанавливала свои порядки.

Они с Ксюшей поссорились, не дойдя до административного корпуса, в котором мягко светились шесть окон, по два в каждой комнате, где хозяйничали люди. Сквозь целлофан на окнах виден был квадрат света в спальне: это в печи горели дрова. Лампы с соляркой горели в рабочем кабинете, и оттуда доносились голоса девушек. Мелькал огонёк и разговаривали на втором этаже в холодном пока ещё врачебном кабинете. Там Стопнога складывал ещё одну печку.

Света увидела, что Вован уходит из домика прачечной в котельную, на свой пост. И пошла к нему. Они обнялись, ища тепла друг у друга.

— Чего-то пузко не вспухает, — ощупывая её, поинтересовался Вован.

— А ты мне сделал пузко? — огрызнулась Света, сузив глаза.

— Чего?! — растерялся Вован, но, зная свою подружку, скривил рот и тоже прищурился:

— Забрехалась, значит? Цену себе набивала?

— А что, нельзя? Ну, я серьёзно предполагала сначала. Танька Гонисевская тоже предполагала… а потом уже и не предполагала… Тоже мне, великая докторша Танька. Может, у меня тогда ритмы сбились от голода. Но я всё равно всем говорю, что беременная. Мне так нравится.

Краснокутский громко расхохотался:

— А Елик думает, у него есть шанс получить свой, как он выразился, генетический экземпляр!

Вован крепко выругался в непроглядную темноту котельной, в которой только ближайшие трубы были освещены жалким огнём, трепетавшим в стеклянной банке, подвешенной за проволочный крючок на вентиль.

С выбрыками Конторович он с недавнего времени смирился. Теперь, оказывается, надо заделать этой козе собственный генетический экземпляр.

Он сказал:

— Как тебе Алинины любимчики? Хитромелкое ворьё! Ключ утянули, ничего оставить нельзя. Наш тоже такой вредный будет?

— Если в тебя удастся. Здесь крыша поедет у кого хочешь. Они сироты, телепаются между нами, как неприкаянные. Попробуй только сдохни раньше времени и оставь моих детей беззащитными. Сначала вырасти наследников, а потом помирай!

— Это ты мне говоришь, нежная подруга? Елик вырастит!

— Опять пристал с Еликом! Чего ты заводишься?

— Того, что на всех вас очередь уже расписана наперёд.

Светка приподняла голову:

— Животные!

— Не мы такие, жизнь такая… — философски вздохнул Краснокутский.

— Ладно, — миролюбиво произнесла Светка, расположившись поудобнее у него на здоровом плече. — А на Алину кто второй? И третий? — хихикнула она.

— Сейчас, рот открыл и сказал! Обойдёшься! — грубо оборвал её Краснокутский. — Наши мужские дела.

Он лежал и пытался разобраться, когда и как девушки вдруг оказались на постаменте? Вокруг каждой сложился неназванный, но чётко ощущаемый круг из нескольких парней, и ребятам уже в некоторых случаях приходится действовать с учётом этих обстоятельств. Вован замечал, как задумывался иногда Денис Голова, распределяя ребят, и понимал, что руководило им. Влад Боксёр — тот может не трепетать. Алина стерва ещё та, к ней просто так никто не рискнёт…

Лёха… Лёха — счастливый идиот…

Вован искоса глянул на сопевшую Светку. Подумал, за что ему такая дура досталась? Ну пусть бы подняла Толяна, Макса, или Славку с Жекой, или Адамчика. Их бы Вован с удовольствием отмесил. Отличный повод выяснить отношения с десятком Карнадута.

Макс с Толяном и раньше получали от Краснокутского, и мирились с этим — знали, за что получают. Толяну пора бы заново подправить рыло, потому что зарываться стал, борзой совсем. Но Светка задурила голову ещё и Елисею, а вот драться из-за бабы с хнычущим Еликом — себя не уважать.

Света повернулась, уткнувшись носом в ухо Вовану, накрыла его рукой. Мягкая и тёплая, разоспалась, доверчиво прильнув к нему.

«Дура не дура, а сиськи — лучше не бывает, завидуйте. И вообще: моя!»

Хроники Лилии Цыбульской. Страшно!

Я, Лилия Цыбульская, дописываю Хроники по просьбе Алины Анатольевны. Потому что Наста отказалась открывать эту тетрадь. Она больше не будет писать историю нашего племени. Она сказала, что всего, что она считала своим, больше не существует, и семьи больше нет. У неё глубокая депрессия. Мы стараемся не оставлять её одну. Но Хроники нужно продолжать. И я доскажу до конца, что было со мной и Настой Дашкевич.

Мы через ограду спустили лыжи по крутизне, а когда обходной тропой пришли на берег, там их и подобрали. Мы встали на лыжи, сунув ноги в холоднющие твёрдые лыжные ботинки, немного поскользили вдоль реки, вроде бы, получилось. Палки с флажками мы заготовили в лагере. Готовые флажки лежали в костюмерной, ими украшали балконы на родительский день. Мы хорошо знали начало ледяного моста, но на реке — не в лесу, вокруг мело и крутило снег, дул пронзительный ветер. Чтобы не сойти с прямой, мы додумались ставить вешки так, чтобы последняя заслоняла все предыдущие. Мы радовались, что скоро станем находчивые, как Алина.

Когда мы перешли реку, оказалось, нашего высокого берега совсем не видно и вообще ничего не разглядеть. Какие мы глупые! Как не заблудиться? А мы ещё хотели пройти вдоль реки и там оставить метки… Наши вешки, наверное, упали. Их не было видно, ни одной. Мы с Настой боялись сдвинуться в сторону, чтобы не потерять из виду лыжный след. Ветер выл и перегонял снег, засыпая лыжню. Нужно было немедленно возвращаться! Если бы знала Алина!..

Мы развернули лыжи носами обратно и только лыжи указывали направление, куда идти, чтобы вернуться домой. А у нас за спиной, где-то далеко в болотах левого берега, завыли волки! Мы похолодели! Мы дрожали от страха! Это было реально страшно: ветер и сплошная белая мгла вокруг! (Я оставлю восклицательные знаки, хоть знаю, что это избыточная экспрессия. Всё равно, пусть будут!) А потом нам померещился человеческий голос и как-будто бы свист.

Но всё глушил ветер.

И вдруг звонко затрубил пионерский горн. Горн трубил, и метель не могла его заглушить, он был сам по себе в этом первобытном краю.

Ветер снова произнёс далёкий крик, похожий на "Эге-еей!"

Мы с Настой стояли, как гвоздями прибитые. Мы нарушили все Алинины инструкции: забыли взять с собой свисток, нож, трут и огниво, ушли без решения общего собрания, Иванке не сказали, что идём за реку, она думает, мы по дорожкам с горок катаемся… Но кто-то же трубит в горн, стоя у ограды над рекой?

Я наклонилась и вытянула из-под снега большую сухую ветку.

— Сейчас подожгу! — сказала я.

— Чем? — спросила Наста.

Я призналась, что Адамчик, то есть, Владик Адамчик, подарил мне свою зажигалку, чтобы я его не забывала. Я понимала, что это чересчур, что зажигалка в походе очень нужна ему самому, и отказывалась брать такую вещь. Но Адамчик огорчился, и я поняла, что он сомневается в моём чувстве, и я взяла подарок, и обещала хранить, зажигать огонёк и помнить о нём каждую минуту. Адамчик так обрадовался! И я обрадовалась. Больше я ничего про нас писать не буду, это очень личное.

А тогда, за рекой, я сказала Насте:

— Может, люди увидят наш огонь. Или волки увидят и не подойдут.

Я щёлкнула зажигалкой, но палка не хотела разгораться. Тогда Наста сняла с шеи ситцевую косынку, подвязанную под шарф для тепла, обмотала ветку, и нам удалось поджечь ткань. Мы подождали, пока займётся огнём дерево, заслоняя его от ветра, вдвоём подняли ветку, она была большой, и помахали ей в воздухе. Не знаю, как далеко виден огонь в метель. Но горн стал трубить безостановочно, словно требуя срочно нас домой. И мы двинулись через реку. Вешки упали, но не все. Мы ставили горящую ветку на лёд, а сами поднимали упавшие вешки, подгребали к ним снег и обтаптывали.

Мы вышли на родной берег, переобулись, а потом сзади закричали, и Толя Филоненко, Макс Грек и почти все ребята Краснокутского прибрели из метели. Вид у них был ужасный, лица заострились, глаза блуждали, они очень устали. Они шли по нашим следам, шли на свет огня и на звук горна.

— Мужики где? — первым делом спросили они.

— Мы вдвоём… — ответили мы с Настой.

Толян сразу бурно отреагировал:

— Как? Вы что? За нами волки идут с утра! Кто вас отпустил? В лагере парней нет? Никого? Опаньки! Ну, спасибо, девчонки! Вы нам, пожалуй, жизнь спасли! Мы как раз искали, где перейти. Да вообще заблудились, честно говоря. Тут стрелка компасапляшет, как сумасшедшая.

Я видела, что бедная Настасея готова расплакаться, и я её понимала. Эти парни уходили под началом Дениса и должны были вернуться со своим десятником. Наста засыпала их вопросами:

— Где все остальные? Вас не было целую неделю!

— Неделю? — удивились они. — Ладно, разберёмся.

И ничего больше не сказали, только подгоняли нас:

— Давайте-давайте, в гору, скорее! Уходим отсюда! В лагере расскажем! Показывайте лучше тропу. Нет, не где вы шли, а ту, по которой глину втаскивали, которая выведет на край лагеря, за корпуса.

И это мы, мы сами привели их в лагерь!

Глава двенадцатая. Противостояние

Алина проснулась от непривычного чувства: было поздно, и она была одна в комнате с застеленными кроватями.

Снаружи стучали дятлы, облюбовавшие местные сосны. Мягко серел зимний день за большими окнами. Для сохранения тепла в окна от подоконника и до верха плотно вставили реечные рамки с натянутым на них целлофаном. Сквозь целлофан толком ничего не разглядеть, но света он пропускал достаточно.

За стенкой, она слышала, открылась дверь и младшие дети в мягких самодельных бурках вошли в соседнюю комнату, да там и остались.

Алина села на постели, преодолевая головокружение и лёгкую тошноту от постоянного недоедания. Было прохладно, пора протапливать печь. Она ощупала шишку на затылке. Оделась. Аккуратно сложила спальный мешок, сшитый из одеял в два слоя, и снова прислушалась: административный корпус — сплошные окна и стеклянные двери, — свободно пропускал звуки снаружи.

Она определила, что в лагерь вернулись охотники. Вернулись только ребята Краснокутского, и привёл их Толян. Входили не в ворота. Пробрались, словно крадучись, по крутому склону со стороны реки.

Алина прошлась до соседней рабочей комнаты. Там Ксюша и Матвей лепили из цветного пластилина. Алина присела к детям за большой стол, несколько брусков пластилина незаметно засунула подмышки, а сама вся обратилась в слух. Содранная кожа на ладонях болела, но она мяла в пальцах согретый теплом тела пластилин, стараясь казаться беспечной. А изнутри грызли плохие предчувствия.

Голоса и шаги охотников приближались от дальнего корпуса, который, наверное, из-за разгулявшейся метели и не разглядеть. Толян распоряжался людьми и его хриплый тенор неуместно резко и неприятно звучал посреди здешней устоявшейся тишины, и девушки, ещё ничего не поняв, собрались под окном и недоумённо переговаривались. Тогда Алина приказала детям не говорить, что видели её, ушла в спальню и влезла в хранивший остатки тепла спальный мешок

Вскоре в комнату девушек вошли и стали над постелью Алины ребята с Толяном во главе. В группе не было Краснокутского и Чаплинского. Чапля перешёл к Карнадуту и, значит, бродит где-то с охотниками. А голос Краснокутского Алина не слышала ни разу за всё это утро.

'Что не так с Вованом?' — пронеслось у неё в голов.

Макс Грек сказал:

— Правильно сказали, что Циркулиха головой саданулась. Точно — лежит до сих пор.

Он отступил к дверному косяку, будто бы поправить рвань на ногах, сохранявшую приметы бурок. Филонов осклабился:

— А пофигу! Голову трогать не будем! Начинаем!

Две пары рук вытряхнули Алину из спального мешка и потянулись к её бёдрам.

Они пришли за оружием.

Толян нашарил на её бедре мягкую кожаную сумочку, нагло заглядывая в широко распахнувшиеся Алинины глаза.

— Нашёл! Вот он, мой ствол!

Приказал:

— Тихо, прелесть! Власть сменилась!

Он подёргал её, как тряпичную куклу, и сорвал пояс, к которому крепилась сумка с пистолетом. Нагло ощупал всю, и ещё двое, глядя на него, пошарили по её телу, вызвав испуг, гадливость и молчаливую ярость.

Алина перегнулась с кровати и сделала вид, что её тошнит.

За распахнутой настежь дверью она увидела Ксюшу и Матвея. У детей округлились рты и глаза. Они готовы были чуть что — сорваться и бежать.

Толян оглянулся на младших, хмыкнул, и его банда вымелась из комнаты.

Оставшиеся без руководства Алины девушки столпились вокруг раскочегаренной полевой кухни. Высокие Таня и Вероника перехватили черпаки, а Таня незаметно придвинула к себе ещё и топор, которым рассекали дичь и мелкие дрова. Иванка Метлушко суетилась и перешёптывалась со всеми. Света гладила Пальму, придерживая собаку на месте. Оля и Кристя побледнели, но держались молодцом и свой испуг не показывали. Насты не было в этой стайке. Не было Рыбки Лилёк. Метлушко шепнула, что они утром брали у неё лыжи, и Светка с Вованом трубили им в горн, и сверху видели огонь на другом берегу, а затем девчонки вышли из метели и сняли лыжи, собираясь подняться в лагерь. Тогда Света с Вованом вернулись в котельную. Но ни Настасея Дашкевич, ни Лиля Цыбульская пока не показывались.

Таня только головой покачала.

Алина слышала голоса под восточной стеной и свободно достроила картинку, представляя всё в лицах. Она тихо подозвала Матвея и спросила, почему не видно Краснокутского?

— Он в котельной возится с оборудованием, — со знанием дела ответил Матвей.

"Или делает вид, что агрегат требует его заботы", — подумала Алина.

Она что-то вложила в ладонь Матвею, приказав действовать быстро, никого не бояться, на окрики не реагировать. Матвей выбежал из южного входа в корпус и, стараясь остаться незамеченным, поспешил в сторону бассейна и дальше.

Ксюша спряталась под кроватью в спальной комнате.

Стопнога мужественно сходил по ступенькам со второго этажа вниз, вытирая испачканные глиной и кое-как наспех отмытые руки.

— Девушки, власть сменилась! — услышала Алина голос Толяна. ('Переклинило, да? Далась тебе эта власть!' — подумала она, вскипая).

Толян напрягал голос:

— Сейчас мы будем заново выбирать женщин. Когда придут охотники, их встретят новые семьи и новые вожди…

— Где Лиля и Наста? — крикнула Таня Гонисевская, чувствуя неладное.

— Наста теперь моя женщина! — заявил Филоненко. — Привыкайте! Светлана, ты остаёшься баб… дамой Краснокутского…

— Тебя не спросила! — недобро прошептала Светка, сощурив большие глаза.

— И не надо спрашивать! — ощерился на неё Толян. — Кто, когда и с кем будем решать мы!

Гонисевская, сорвавшимся голосом:

— Что творишь, Филоненко?! Где Наста и Лиля?!

— Татьяна, ты можешь оставить себе Лёху, но станешь подругой Кирика Шуханка.

— Вы за всё ответите! — настаивала Гонисевская, дрожа от беспокойства.

— Поздно, доктор! Твоих подружек уже уе… Закрепили, так сказать, за собой.

Он без перехода заорал в сторону котельной:

— Краснокутский, сюда!!!

И, рисуясь, добавил негромко, чтобы слышали девушки:

— Однорукий, к ноге…

Бывшая свора Вована нестройно засмеялась.

В дверь котельной изнутри барабанил Краснокутский, но было поздно — Матвей обежал круг за постройками и успел запереть железную дверь котельной на ключ.

— Ведите сюда Стопногу, будем пытать заложника. Девушки, советую принять наши условия и выйти замуж добровольно. А любовь мы вам обеспечим, это мы обещаем, да, ребята?

— Как вы можете, вы же не дикари? — закричала Вероника.

— Да, чего вы?! Больные?! — взвизгнула Иванка.

— Он страшный человек! — шепнула Ангелина, затаившись за кухней на колёсах, чтобы не попадаться на глаза Филонову.

Толян, забавляясь всеобщей растерянностью, пояснил:

— Елик, двинутый по отдельным пунктам, однажды высказал правильную мысль. Очень правильную. Кто первый расплодится, тот и будет на троне через двадцать лет. Лично меня не вставляет ходить под кланом Карнадута или ещё кого, и заглядываться на женщин. Ясно объясняю?

— А закон нарушать тебя вставляет? — это бросила Таня.

— Закон мы перепишем! — ответил он.

Алина слышала речь Филоненко. " Ты не назвал Понятовского, а ведь на языке крутилось… Дениски Понятовского нет в живых!" — подумала она с горечью.

Пашка испуганно замер в коридоре под дверью спальни. Он боялся повернуть голову и взглянуть на Алину, неподвижно лежавшую на постели среди раздёрганных и сброшенных одеял.

Алина приказала себе: "Никто нас не спасёт. Пора! Или будет поздно". Она метнулась с кровати в коридор, Пашке наперерез, так, что того даже ветром обдало.

Однажды он видел, как стремительно открывается дверь перед Алиной: этот её коронный «бросок на рывок», когда Зборовская летела на помощь Ксюше с ухватом в руке. Только сейчас у неё не было ухвата.

У Паши заныло внутри. Он сжал виски ладонями: «Я убогий выродок! Мне, а не ей, сейчас надо драться! Но я тормоз, я Стоп-Нога, и сдохну Стоп-Ногой!» И одновременно почувствовал, что словно гора с плеч свалилась — Зборовская всё-таки оклемалась после падения. Но совесть напомнила о себе, Пашка бросился на стену и колотил по ней кулаками в молчаливом исступлении…

— Опомнись, Толя! — крикнула Таня, когда Толян, упиваясь долгожданным мгновением, выхватил из Алининой сумки холодный на морозе ствол.

И осёкся, глянув на то, что оказалось в его руке. Секунды остановились для Филоненко; дятел стучал с паузами длиной в вечность и вязли низко-басовитые звуки вокруг.

На пороге Алина.

Алина вскинула пистолет. Настоящий "макар". Дуло направлено на Толяна, и он знал, что с десяти шагов невозможно промахнуться, если ты зоркий, как Циркулиха, и твоя рука несгибаемая, и спина несгибаемая, и воля несги…

Эта не промахнётся.

Эта выстрелит.

Потому и молчит.

Поторопился он с Настой. Ребята завелись, и он позволил и ребятам — в холодном корпусе… Лиля, тихоня, оказалась хитрая и вёрткая — выкрутилась и сбежала…

Алина — в лице ни кровинки, в глазах решимость.

Короткий сухой пистолетный «ггых».

Короткий взлай Пальмы.

Короткое сдавленное, на вдохе, «А!» стоящих вокруг людей.

Толчок — отдача в руку. Боль тонко отозвалась в плечо и шею, ушибленные вчера. Рука опускается вдоль бедра, но пальцы цепко держат оружие. Стреляная гильза резко и незнакомо, металлически-кисло, пахнет смертью.

Добытчики растянулись полукругом, как при облаве, и из этого полукруга человеческих тел выпадает одно — Толян Филоненко. Да ещё Макс Грек нарушил расстановку фигур и оказался прямо за спиной упавшего Филоненко.

Макс отшвыривает кастет, как отшвыривают от себя гремучую змею, — с ужасом и гадливостью. Макс держится рукой за левое ухо, опалённое выстрелом, предназначавшимся не ему.

Он кричит Алине в лицо, трясясь от страха:

— Лять! Ну ты даёшь! Лять!!! И меня чуть не пришила… Ты же реально стреляла! Смотрите, народ — она реально стреляла, на поражение! Я фигею! Да ты что — совсем конченая?! Головой стукнутая?! Ствол заимела и всех перебьёшь, кто поперёк тебя?!

— А ты не ходи поперёк! — веско шепчет бескровными губами Зборовская.

Кивает людям десятка Краснокутского в сторону Филоненко:

— Поднимите сволочь. У него ещё семь жизней осталось, но всё равно — поднимите. Надо найти Насту. Её Дениска погиб, нет больше нашего коменданта, иначе они бы не посмели. Света, отопри Вована. Я приказала запереть его, чтобы руку не повредил, мало ли что у этих… его друзей… на уме… Что у Вована на уме, я тоже не знаю…

Света Конторович рванулась к Алине и порывисто обняла её:

— Он за девушек, Алин! Не сомневайся! Он бы драться полез! А эти фашисты могли ему что угодно сломать, инвалидику моему любимому… Спасибо тебе! Спасибо!

— Фашисты? — возмущается Грек. — Я, я хотел уделать Толяна! За всё! За Насту!

Таня заходится в крике и швыряет в понурившихся парней черпак:

— Скоты!

Она бежит по аллее, за ней Вероника и другие девушки.

— Меня там не было! — кричит им в спину Макс. — Я на баб не кидаюсь!

И он плачет, потому что у Толяна переломана шея у основания черепа. Макс саданул со всей дури, или Толян дёрнулся под дулом пистолета навстречу своей смерти.

Макс думает, что всё равно, Алина виновата: слишком скоростная.

Он только прицелился дать Филоненко по куполу и идти толковать про дела нехорошие с Большим Вованом. Но эта Мухоморка выскочила на крыльцо, и без «бла-бла-бла» — сразу в стойку, и стрелять. А он, Макс, испугался.

«Прости, Толян, не рассчитал…

Анатолий Филоненко лежал на снегу, подвернув под себя ноги. На изнурённом походной жизнью, но не потерявшем привлекательности лице семнадцатилетнего парня обозначилась молодая щетина. В восковой ладони чернел холодный и твёрдый кусок пластилина: сделанная наспех, но точная и даже сбалансированная по весу копия настоящего пистолета. Лепила мастерица.

Пашка Стопнога приковылял к Алине. Вован выбежал из котельной с Зубом на поводке, оба яростные и грозные.

Алина брезгливо показала Краснокутскому на Шуханка и Лёгенького, присевших на корточки и потерявших всю свою напускную уверенность.

— С этими что делать? Я патроны берегу, на всех ублюдков не хватит. Может, запрём их в подвале под корпусом?

Краснокутский выдохнул воздух из могучей груди:

— Ага, напугала рыскунов тёплым помещением с двухразовой кормёжкой!

— Не знаю… — призналась Алина. — Некуда их деть. Думай, Вован. Думай, Паша. Не топить же их в ведре. Пусть расскажут, что на охоте случилось.

Алина не скрывала слёзы.

Вован сообразил, что, пока его левая рука заживёт и станет рабочей, он рискует лишиться всех своих людей. Или казнят, или расформируют команду (лично он сделал бы это, если бы речь шла о чужом десятке). Краснокутский напряг мозги, думая, как наказать своих пацанов (а он их прекрасно понимал!), да в здешних условиях? Да так наказать, чтобы десяток остался всё-таки его десятком?

— Еды нам не положено? — смиренно спросил один из парней Краснокутского. И добавил, оправдываясь:

— Я ни в чём стрёмном не участвовал… Толян нас вёл, я шёл. Не помню, когда мы ели в последний раз…

— Покормим, чем богаты, — буркнула Алина. — Каким хмырём надо быть, чтобы не накормить голодного. Володя, налей им супу. Пашке это тяжело морально и физически.

— Мы вернёмся за Денисом! — пообещал Максим Грек.

— Что значит, вернёмся?! — в один голос отозвались Зборовская, Краснокутский и Стопнога.

— Мы его того… оставили. Толян сказал. Оставить. Не искать, без нас найдут. Он торопился.

Алина не отворачивала от них мокрое от слёз лицо:

— За что, скажите? Денис, он же лучший был — за что вы его бросили?..

— Подонки мы… — шепнул один. — И подонка слушали.

Стопнога подошёл к Вовану. Кивнул на парней:

— Если сейчас отправятся за реку, попадают и уснут в снегу, вон как их разморило после еды, встать не могут.

— А куда их?

— Получить нож в спину не боишься?

— Да нормальные они пацаны, это Толян один был…

— …жёсткий, — закончил за него Пашка.

И предложил:

— Тогда забирай их к себе в котельную, как раньше было. Девушки с ними контачить не станут, я знаю девушек — так оно и будет, не сомневайся. Особенно Таня. А чтобы сперма в голову не стучала, скажи им учебники и книжки читать каждый вечер. Часа по два, и без дураков, пусть вникают в то, что читают. А потом Алине пересказывают. И так пока она их не простит. А когда Алина простит, тогда и девушки смилостивятся.

Большой Вован поперхнулся:

— Паша, ты садист! Ну и ну! Заставлю, конечно, пусть читают.

Пашка кивнул:

— Алина оценит!

Глава тринадцатая. В западне

Третий день их большой охоты был синий. Синий ледяной и прозрачный воздух, синее небо, по которому катилось бледное зимнее солнце; синие подмерзающие по краям зеркальные озерца болотной воды и уходящая вдаль полоса замёрзшей почвы — северный температурный след.

До сих пор они охотились в тумане и снежной мгле. Туристические палатки советских времён, запасённые в лагере ещё в те времена, когда деды этих ребят ходили с красными галстуками, — эти палатки замерзали по ночам и брезент к утру становился твёрдый, как фанера.

У добытчиков суровыми стали лица, глаза замечали каждую мелочь, слух и обоняние обострились. Они стали поджарые, как волки, чуткие к малейшим переменам, стойкие к колебаниям температуры, и осознавали эти изменения. Тело приспосабливалось к новому образу жизни. Но ничего не даётся даром, по ночам все спали мертвецки, рассчитывая только на сменный караул: что не подведёт, не проспит, и костры будут гореть всю ночь. Время от времени то один, то другой парень впадали в сон, похожий на оцепенение, и растолкать такого стоило терпения и усилий. Этих спящих называли «труп». Десятку приходилось задерживаться, дожидаясь, когда их человек придёт в себя и встанет на ноги.

Сами десятники пока держались.

Владислав Карнадут был неприхотливый и выносливый парень, а Денис Понятовский, после петли времени расставшийся с диагнозом, звучавшим как приговор, жил, бросив вызов судьбе. Никакая сила не могла заставить его признаться в собственной слабости. Только Алина знала, что в прошлом Понятовский был обречён. Он был благодарен Алине за умение молчать и боготворил её. Он был влюблён в Насту и хотел от неё ребёнка, как будто это было ещё и его личным спасением.

Всё началось на четвёртый день, после безбрежной синевы, открывшей дали до самого горизонта, и, как им казалось, ещё дальше — потому что мир вдруг распахнулся и стал виден как на ладони. Далеко на западе сверкнул под небом изгиб реки и пропал, заслонённый лесами, не успевшими потерять окрас стволов и ветвей: охристых, нефритово-серых, бледно-коричневых и так до почти чёрного цвета, с вкраплениями зелени и тусклого золота там, где отдельные деревья встретили первый снег с не опавшей ещё листвой. В болотах росли вербы, ольха, тонкие берёзы и осины. Были целые лесные острова на высоких буграх, и оттуда приходило зверьё. Скорее всего, это не острова леса — это дремучие чащи врезались в болота заречной низменности. Были гиблые топи: зелёные или с пожухлой травой, нарядно очерченные лишаями красного цвета — нетронутыми ягодниками. Болото кормило здешних диких обитателей. Зверья им встречалось много. Болото не замерзло, и лишь в полосе холода земля была твёрдая, слегка припорошенная снегом, и эта прямая белая линия на местности одним своим концом показывала направление домой, а другим тянулась за горизонт. Охотникам хотелось узнать, куда ведёт северный температурный след? Что там? По твёрдой земле хорошо было передвигаться, и это оценили не только добытчики, но и звери. Животные переходили по замёрзшей полосе заводи и непроходимые топи, потом расходились в стороны, чтобы кормиться.

Им встретились стада косуль, охотиться на которых они наловчились и уже сделали несколько схронов с мясом коз. Попадались благородные олени и лоси, но преследовать крупную дичь оказалось опасным для жизни, и потому, чудом завалив одного за другим двух оленей и ещё большим чудом избежав серьёзных травм, решили не рисковать больше, не бросаться на крупного зверя.

Денис Понятовский носил под курткой книжку, которую ему вручила Наста. Она взяла с него обещание, что он прочитает книжку как можно скорее.

Им не удалось поговорить перед расставанием, почему это так важно и срочно, — сначала парни вытаскивали из-под ограды упавшего Вована, потом Денис был занят, перераспределяя людей в отрядах.

Прощание с Настой вышло слишком торопливым, и Денис мучился этим. Всё должно было быть не так…

Но книгу Денис не отложил. Тоскуя по своей девочке, открыл книгу в первую же ночь.

Наста оставила меж страниц листок с контуром своей ладони и внизу подписала: «Держись!» Понятовский накрыл своей загрубевшей мозолистой ладонью контур маленькой ладони, усмехнулся. Затем пролистал новёхонькую книгу со штемпелем лагерной библиотеки, осознавая, что не вникает в слова. От усталости коменданта клонило в сон, но он приказал себе сосредоточиться, и уже на третьей странице понял, что охотникам крупно повезло с этой книгой.

Денис выбрался из палатки под низкое, затянутое тучами, небо, разыскал среди ночной стражи Жеку Бизонича и сказал ему:

— Жека, нужно кое-что просмотреть прямо сейчас. Ты умеешь читать по диагонали и выхватывать самую суть, это дело как раз для тебя. Если найдёшь важное для нас, заложи страничку. Я сосну часок, потом разбудишь.

Жека принялся листать книгу, и от костра не ушёл, хоть его пришли сменить. Временами он присвистывал и тряс головой.

Парням объяснил:

— Этот Григорий Федосеев реально нас выручит! Он ходил с экспедицией по Восточному Саяну ещё до Великой Отечественной войны. Он, наверное, последний человек, видевший безлюдные территории, и он умер полвека назад. А его книжку недавно переиздали. Федосеев пишет про то, как геологи выживали в дикой тайге и в горах.

К Жеке придвинулся Карнадут:

— Нашёл что толковое?

— Это читать надо всем. Полезного много. Например, они летом немедленно вспарывали брюхо пойманного зверя — иначе мясо есть нельзя. Прикиньте, что было бы с нами, если бы мы об этом не узнали? Он рассказывает, как вручную делали лодки долблёнки, пишет подробно и понятно. Я и не думал, что лодки так делаются. Как устраивать костёр надья из стволов деревьев — отличный костёр, все сибиряки о нём знают, а мы — нет. В этой книге полно важных ништяков. В команде Федосеева были крепкие дядьки; в горах перепады температуры до тридцати градусов за сутки, а они под открытым небом жили месяцами, и днём и ночью. Они тонули, разбивались на плотах, замерзали в снегах, но все выжили, потому что друг друга спасали. В общем, это нам пригодится.

***

Когда после ярко-синего дня решили, что пора возвращаться с добычей, что-то изменилось. День слился с ночью, превратившись в серые сумерки, и в серой мгле падал и падал снег, забелив и сровняв и их дорогу, и болота. Не только охотники потеряли все ориентиры, животные тоже не могли выйти с этой территории. Добытчики настигали стадо, отбивали пару самок или молодых самцов одно-и двухлеток, которые ещё ходят с матерями и сёстрами, окружали их и, набросив сеть, валили и добивали. Их преимущество было в численности. Как у волков. Семья белых волков — двое взрослых и один молодой волчонок шли за отрядом, задерживаясь в местах, где разделывали добычу. Этим волкам еды хватало, но всё равно, ребятам приходилось на ночь выставлять охрану, жечь костры вокруг палаток. Спали урывками, готовые вскочить и отгонять хищников, отступавших, растворявшихся в белом мареве только на рассвете.

Лишённые солнца, они жили, следуя указаниям часов: у Леванта и Прокопенко ещё работали батарейки в электронных часах, у одного из парней были раритетные механические часы. Они шли по компасу, но вскоре убедились, что компас ненадёжен, когда пересекли под прямым углом собственные следы и вышли к собственным костищам. Что-то происходило и со временем: парни чувствовали то головокружение, после которого часы вдруг показывали следующие сутки или, наоборот, минуты длились слишком долго. Но главное — они не могли найти дорогу домой на незнакомой снежной равнине, и десятники Денис Понятовский и Владислав Карнадут уже не раз отходили в сторону, чтобы вдвоём обдумать, как сказать людям правду.

Подозвали Игоря Шабетника, Славу Леванта, Жеку Бизонича и Елисея Прокопенко — эти парни были способны генерировать идеи.

Жека предположил:

— Помните, что сказала Алина, когда впервые мы столкнулись с западным температурным следом? «Меня волнует чёткий геометризм здешних событий!» Она правильно это подметила. Мы идём по аномалии трое суток. Куда мы попали — непонятно, но мы явно вышли в область пространства с немного другими свойствами.

Елик кивнул:

— Одно радует: мы ещё не левитируем!

— Не скажи, может, летать в нашем положении было бы неполохо! — отозвался Игорь.

— Что заметили необычного? Думаем, думаем! — подогнал ход мозгового штурма Карнадут, чувствуя, что воспоминание об Алине тревожит и внутри грызёт беспокойство об оставленных в лагере девушках, младших детях и совсем ещё зелёных девятиклассниках.

Слава заметил:

— Мы вышли на свои следы под прямым углом. Очень нетипично для блуждающих людей.

— Ветер меняет направление слишком часто.

— Или мы поворачиваемся?

— А как ты определишь? Здесь нет крупных ориентиров, и видимость сегодня почти на нуле.

— Так, — сказал Понятовский, выслушав всех, — если компасу и часам мы не доверяем, и ориентиров нет, надо сделать то, что точно зависит только от нас. Нас здесь тридцать лбов, придумайте, что сделать, чтобы проверить свои хм, пространственные ощущения.

Влад Карнадут конкретизировал:

— Проверяем слух, зрение, ориентацию. Вдруг мы все слетели с катушек? Кстати, — глюков ни у кого не было? Не мерещится ничего?

Игорь Шабетник обдумал возможность проверки слуха. Решил, что свист раскручиваемой плети — то, что надо. Этими плетями с грузом на конце охотники приспособились ловко вертеть, бросая их копытным животным под ноги, и верёвка делала захлёст вокруг голеней дичи, сбивая шаг, иногда животное падало на колени, иногда, при особо удачном захлёсте, кувыркалось на всей скорости через голову. Свистеть плетью все умели, и звук получался одинаковой силы, именно это было важно для эксперимента.

Поставили охотников в ряд, на равном удалении от них стали парни с плетью. Все испытуемые сказали, что слышат плеть справа и не слышат слева. Меняли парней с плетью, меняли расстояние и поворачивались относительно сторон света — эффект остался прежним: все добытчики слышали лучше правым ухом и хуже слышали левым. Что это могло объяснить в их положении — непонятно. Проверили, точно ли держат направление? Для этого в три приёма метали полутораметровой длины копьё. Задача была — выдержать прямую линию. Получилось только у Адамчика. Все остальные отклонились вправо, и заметно. Это их удивило.

Десятники обдумали ситуацию, и решили возвращаться домой, делая поправку — забирать влево.

Они не могли понять, когда сбились с курса, но снова вышли на собственный след под прямым углом. Судя по пройденному расстоянию, они описали на местности квадрат со сторонами в семь и больше километров. Или пространство приняло форму квадрата и они могли двигаться исключительно в этом оставленном для них периметре.

Они додумались разделиться на две группы. Люди Понятовского остались наблюдать со стороны на то, как уходит группа Карнадута. И лишь тогда увидели, как один за другим каждый человек то исчезает, то снова становится видимым, словно проходит сквозь несколько незримых объектов, заслоняющих фигуры людей. Тогда они вернули парней Влада Карнадута, заставили их двигаться туда и сюда, пока не выяснили, где находятся зоны невидимости, причём, пока длились переговоры и Елисей разъяснял, что конкретно они ищут, две зоны самоликвидировались, и Елик Прокопенко начал суетиться и торопить парней.

— А что конкретно вы задумали? — спросил Карнадут.

— Надо попробовать пройти строго перпендикулярно температурному следу и сделать это точно в зоне невидимости.

— И кто готов пойти?

— Я и Понятовский, — отвечал Елисей.

— Почему вы?

— Мне пришла в голову эта идея. А Понятовский — чтобы две команды были представлены своими людьми.

Когда странные аномалии были обозначены ветками, Елик и Денис встали между меток и сошли с тропы под прямым углом. Через несколько шагов они пропали из видимости, затем оказались стоящими лицом к отряду, из которого они только что ушли. Они сделали шаги обратно, упали на тропу, в ноги охотникам, закрыв головы руками и отказываясь говорить.

Денис сжимал ладонями виски и катался по земле — его мучила головная боль.

Елисей рыдал, закрыв руками лицо, содрогаясь всем телом.

— Разбивай лагерь! — махнул рукой Карнадут. — Никто никуда не идёт.

Дениса и Елисея проводили в палатку, отпоили кипятком с сильно разведённым в нём вином и давленой мёрзлой клюквой, и только тогда, успокоившись, ребята рассказали, что случилось.

Елик носил мобилу как талисман, и у него «там» включился смартфон. Елик вздрогнул, потом лихорадочно обхлопал себя по карманам, и чуть не выронив, включил-таки смартфон, с опаской глядя на него, как на василиска.

Денис, стоявший рядом, слышал, как Елисею звонит мать и говорит будничной скороговоркой:

— Елисей, уроки кончились? Что ты на себя напялил? С дедом Колей в гараже в погребе хозяйничали? Я тебе дозвониться не могу. Наташа просила забрать Костика из продлёнки. Ты сходи за ним. Только не забудь!

Смартфон погас.

— Не забуду, мама! — ошалело произнёс Елик в мёртвый экран, приложил смартфон ко лбу и заплакал. Парни были так поражены случившимся, что немедленно повернули назад.

Елисей, шумно прихлёбывая «глинтвейн» и вряд ли ощущая, что пьёт, непритворно страдал:

— Кто-то с моим именем живёт за меня!

— Радуйся! — буркнул Денис. — Мы живы. По крайней мере, там.

Он прикрыл глаза, терпеливо пережидая тошнотворную головную боль, которая появилась внезапно в той, прежней, жизни, и о которой он успел забыть здесь.

Впервые Денису было страшно.

К нему подсел Влад.

Сидел, касаясь плечом, и молчал.

Денис, не поднимая веки, нашарил руку друга и стал прощаться.

— Ты чего? — не понял Влад.

— Голову сдавило… — прошептал Понятовский. — Я сходил в прошлое, а не надо было. Не лезьте туда, нас там никто не ждёт. Судя по Елику и его родакам, там ничего не изменилось. Наверное, я там сейчас, в эту минуту, умираю… возможно, и здесь тоже.

— Да в чём дело?! — волновался Влад.

— Тебе Алина расскажет. Насту мою береги, ладно? Обещай!

— Обещаю! — поклялся Карнадут. — Сябар, да что с тобой?

— Больно…

— Давай я тебя пронесу по тропе. Может, дальше от чёртовой разметки легче станет?

— Пронеси! Может, я ещё там? Не весь вышел оттуда? — скрипел зубами Денис.

Влад взвалил Дениса на себя, Игорёк подскочил, помог.

Они вместе понесли Дениса по тропе. И чудо случилось — Денису стало легче. Назад он уже шёл сам и спокойно уснул. Влад сидел над ним, не смыкая глаз, жмурясь от набегавших скупых слёз. Держал воду и водку наготове. Проверял, дышит ли друг. Понятовский крепко спал.

Карнадут сдался под утро.

Проснувшийся Денис нашёл его спящим лёжа на спине, с пластиковой бутылкой воды и полупустой поллитровкой водки, которые Влад обеими руками прижимал к груди. Денис решил, что, пока всё спокойно, он ещё покемарит немного. А потом вокруг закричали ребята, хлопнул от ветра и треснул брезент палатки и Понятовский с Карнадутом, мешаясь с вещами, покатились с палаткой от дикого шквала.

От земли до неба гуляли извивавшиеся хоботы, крутя снег и сор, подхваченный на земле. Смерчи достигли северного температурного следа и, словно столкнувшись с невидимой преградой, взвыл ветер и рванулся вдоль полосы холода, сминая и расшвыривая всё и вся на стоянке охотников.

Хроники Лилии Цыбульской. Злая зима

Я впервые почитала всё, что собрано в дневниковых записях, и поменяла своё решение: нет ничего важнее наших Хроник! И я буду призывать всех оставить свои воспоминания на этих страницах.

Я поняла, что без Хроник от нас может вообще ничего не остаться, как от Дениса Понятовского. Кажется, ещё вчера он был — и нет его, и наш первый комендант никогда-никогда не вернётся к нам. Но в Хрониках Дениска навсегда живой. И Толя Филоненко — он зверь, конечно, но его звериная сущность досталась Насте… Я же запомнила его таким, какой он в записях — настороженный и не очень-то приветливый, весь в себе.

Жалко невысокого и худенького Витька Чаплинского. Он никому не сделал плохого, он всегда и со всеми соглашался, вечно был чем-то занят, и при этом его не было видно за спинами остальных парней. А когда он погиб, как погиб Денис, мы стали вспоминать нашего Чаплю и тоже плакали о нём.

Эти смерти придавили нас, сделали другими.

Назад в детство дороги нет, мы стали взрослыми.

Я бросила Насту на растерзание, потому что почувствовала неладное — тревога сидела у меня внутри (не знаю, правильно ли выражаться "тревога сидела внутри"?). Я дрожала от непонятного страха.

Мы подходили к дальнему корпусу, первому на нашем пути, и за метелью центральная аллея, котельная и жилой корпус были совершенно не видны. Но я заметила кошку Машку и её котёнка: они прошмыгнули в приоткрытую дверь чулана под наружной лестницей корпуса, ведущей на второй этаж. Я знала, что там хранятся берёзовые мётлы дворника. Ноги сами понесли меня, я нырнула в дверцу за кошкой, схватила метлу на крепкой палке, и поставила её поперёк двери, открывавшейся внутрь. Шуханок бросился на дверь и матерился, но метла попала в зазор между косяком и стеной, и он понял, что дверь так просто не открыть. А Толян сказал не задерживаться. И они поволокли Насту в корпус.

Мне было невыносимо жалко бедную Насту. Я бы побежала за помощью, и вряд ли эти подонки меня бы догнали, но я поняла, почему они смеялись под дверью чулана: они закрыли дверь снаружи на защёлку. Голос у меня действительно тихий, кричать я не умею, и на помощь позвать не смогу. Я замёрзну здесь. А Наста умрёт там… И я опустилась и присела на мётлы, скрутилась в комочек, и плакала от холода, от страха за наше будущее и от безысходности. Я приманила кошку Машку и её девочку Кисулю и пустила к себе за пазуху. Кошки сидели тихо. Втроем нам было теплее.

Потом несчастная Наста тихо позвала меня, и мы крадучись пробрались в библиотеку, ключ от которой хранила Наста. Я страдала от острого чувства вины, а Наста сказала: «Ты ничем не могла мне помочь, сама бы только досталась этим… Не знаю, кто может нам, девушкам, помочь. Алина тоже девушка и она бессильна в этой ситуации. Нужно пробираться лесом в школу. Там наши девятиклассники. Хоть я уже никому не верю».

Нас нашли девочки. О Насте теперь заботится Танюшка.

К вечеру со школы, которую мы называем деревней, вернулся Димка Сивицкий со своим десятком. Они приволокли три швейные машинки, некоторые вещи, сушеные грибы и мороженую клюкву. Это не все наши зимние заготовки, но они ещё сходят в деревню.

Сразу после отряда Сивицкого вернулись охотники, но Влад Карнадут не задержался, хоть наступила ночь и метель крутила ещё сильнее. Влад Карнадут и не думал ночевать в лагере, потому что не все его люди вышли из бури. Ему рассказали о случившемся, об алинином выстреле и о смерти Толяна Филонова. Влад повидался с Настой, передал ей последние слова Дениски, некоторые вещи нашего первого коменданта — на память, и повёл за реку Краснокутского и весь его десяток, и уставшего Сивицкого, и Маску, Пальму, Зуба — всех собак забрал с собой. На детские санки они увязали груз: две канистры солярки, топоры, одеяла, палатки, горн. И отряд ушёл за реку, и стал жечь костры и ждать людей, так и не вышедших из болота после бури.

Мы видели, как на дальнем берегу один за другим зажглись два дерева на корню и в небо взлетали каждые полчаса петарды, найденные в лагере.

Мороз был ужасный. Метель не кончалась.

Елисей молился. Он делает это всегда искренне. В тот раз он молился и плакал. Мы тогда ещё не знали причину его слёз.

Жека Бизонич отдавал распоряжения, он временно выполнял обязанности коменданта. В корпусе было очень прохладно: котельная не справлялась, мороз усиливался с каждым часом. А каково же отряду Карнадута?

Карнадут оставил мне Адамчика, я знаю — он специально, чтобы мы смогли побыть вдвоём. Адамчик прижимал меня к груди, он разволновался, шумно вздыхал и всхлипывал, и благодарил. Я понимала, за что он меня благодарит. Я избежала бесчестья. Ему бы это было, как нож в сердце, а десяток Краснокутского стал бы десятком кровных врагов.

Спали все мы плохо: очень переживали за парней за рекой, и было холодно. Под утро все заснули, как убитые. В корпусе стало тепло, хоть дрова в печи давно выгорели. Оказалось, северный ветер намёл снега выше подоконников. И тогда Жека распорядился трамбовать снег под окнами и возводить снежную стенку вдоль северной стены до уровня второго этажа. Он оказался прав: за неделю мы обнесли снежными стенами весь корпус, между снежной стеной и кирпичной кладкой сам собой вытаял зазор, на первом этаже стало сумеречно, но очень тепло — плюс 20 градусов.

Ковалёнок, Левант и ещё трое наших ребят не погибли в болотах только потому, что увидели горящие деревья и огни петард, и они брели на свет, а потом их нашли с собаками, отогрели и утром привели в лагерь.

Адамчик рассказал мне для Хроник, как погиб Денис Понятовский.

Парни охотники поздно заметили снежные вихри. Эти смерчи двигались слишком быстро и воздух сделался плотный, как вода, и гудел и вибрировал. Денис с Владом оказались на пути смерчей, потому что были в палатке. Влад успел разрезать палатку, которую моментально сорвало с места. Палатка колышками и верёвками-растяжками зацепилась за сук дерева, а Влад сообразил, что это их спасение. И ещё набросил верёвки на ветки, а рваной полосой брезента захлестнул себя поперёк туловища. Правой рукой он вцепился в ремень Понятовского и крепко держал Дениса. Смерч трепал их. У Дениса снова болезненно перекосило лицо, а на губах выступила пена. Он процедил сквозь стиснутые зубы: «Мне конец. Отпусти, тебя разорвёт!» Влад кричал: «Нет!», — но Денис ногой упёрся ему в живот и ударил Влада по кисти руки. И Карнадут не удержал Дениску.

Понятовского подхватило и понесло по воздуху и ударило о дерево.

Потом, когда ушли смерчи, охотники долго искали друг друга. Нашли Дениску. Нашли Чаплинского.

Увидели спины уходивших в сторону реки парней из десятка Краснокутского: их вёл Толян. Адамчик сказал, Карнадут тогда ещё не спешил осудить эту команду. Он решил разобраться сначала. Карнадут решил, что они пережили стресс во время бури, снова потеряли командира, и потому двинулись в лагерь, не дожидаясь остальных.

Влад Карнадут выбран на должность коменданта. Адамчик теперь командир десятка. Жека Бизонич не хочет быть командиром, он любит мастерить, как Левант. Жека прочитал книгу бывалого путешественника, и сделал три вывода.

Вывод первый: однажды каждому из нас понадобится вся сила воли, чтобы выжить, и мы должны быть к этому готовы.

Вторым открытием было то, что прокормиться в диком лесу можно, но не всякая еда нужна человеку и путешественники очень страдали, если им приходилось месяцами питаться только мясом и рыбой без соли, без хлеба.

Но самое тревожное открытие Жека сделал путём несложных расчётов: наше племя слишком большое. Даже если этот край так богат зверьём, каким мы застали его, полсотни человек здешняя земля не прокормит. Каждый охотник кормится с участка в двадцать пять квадратных километров, это ужас что такое. Охотники перебьют зверей за год, потому что другой пищи у нас нет, и с каждым разом охота будет более трудной, а походы — более дальними.

Алина пообещала, что положение изменится к будущей осени. Мы соберём ягод, запасём грибы и плоды — в лагере за турполосой есть яблоневый сад. Мы займёмся огородничеством.

Мне доверено хранение всех семян, собранных в школе и в лагере. В основном, это цветы для клумб. Но есть семена огурцов. Я собственноручно по распоряжению Алины выковыряла их из двух старых жёлтых плодов, лежавших в большом пакете с огурцами, который какая-то учительница принесла в школу второго сентября. У биологов нашлось немного семян свеклы, два початка кукурузы, спичечный коробок с горохом. У нас есть фасолины, которые наклеили на картон в начальной школе — они делали панно такое из фасоли и тыквенных семечек. Есть цветная фасоль — хранилась как декоративное вьющееся растение. Ещё есть снопы овса, ржи и пшеницы из этнографического музея, двадцать картофелин, аптечная пачка семян льна (Таня сказала, кто-то купил как слабительное). Мы обнаружили в лагере несколько кулёчков ржи, обработанной ядом для потравы крыс. И ещё припрятали сырые семечки в пакетиках 'Сёмка' — из буфетных запасов.

Мы не знаем, всхожие ли все эти семена, но мы их бережём и не едим. А недавно из ящика с сувенирами для отдыхающих детей лагеря мы достали… это просто чудо! Там лежали двое новёхоньких настенных часов, у них циферблат восьмиугольной формы, разделённый на восемь секторов перегородками, и в каждой перегородке насыпаны оранжевые зёрна кукурузы, белая фасоль, жёлтый горох, чёрная фасоль. Такое вот украшение. А в нашем положении это ещё одна надежда на урожай.

Глава четырнадцатая. На вдохе

Десятники настаивали на обучении девчонок боевым приёмам, и Димка Сивицкий самонадеянно взялся учить девушек рукопашному бою.

Тренер из него оказался никакой, но Димка старался. Девушки лениво дёргали руками и ногами — они и так уставали, а тут ещё Бровь заставляет их отбиваться от воображаемого противника. Им мешала неспортивная одежда, и много чего ещё, и они гнали из головы мысль, что Димкины приёмчики понадобятся против ребят, которые ходят рядом. В общем, эти уроки их раздражали. Когда Димка сам себе признался, что он никудышный учитель, вдруг случился перелом в его отношениях с девушками, и боевые искусства превратились в нечто другое. Дело в том, что Иванка, эта суетливая Иванка, всё порывалась махать ногами, как в карате. У неё это получалось лихо и азартно. А Ангелина в прошлой жизни серьёзно занималась танцами. Однажды эти двое плюнули на бойцовские стойки и, балуясь, выступили друг против друга: Иванка взвизгивала и прыгала, потешая всех, Ангелина, изящно раскинув руки, кружилась и отклонялась от её замахов. Остальные девушки вдохновились этим зрелищем. Девушкам не хватало именно танца. После петли времени никто из них не танцевал, интуитивно чувствуя, о чём говорит языка тела и стесняясь говорить с парнями на этом языке. В привычном верчении бёдрами и раскачиваниях была неприкрытая эротическая правда, вызов мужскому естеству, и в сложившихся обстоятельствах это было даже опасно. Слишком изменилась жизнь девушек, и все изменения были не в пользу девчонок: они осиротели, лишились дома, были предоставлены сами себе и могли рассчитывать только на сочувствие девчачьего клана. Они лишились даже удобной одежды, и всего остального, что когда-то помогало вести активный образ жизни и держаться с парнями наравне. И они вернулись в состояние женственности и недотрожистости — естественный итог всего.

…Глядя на Иванку и Ангелину, девушки тоже начали вертеться, потянули за собой и юного Димку Бровь, которого между собой не считали совсем уж мужчиной из-за младшего возраста, и Димка махал кулаками и делал суровое лицо в круге вёрткихи стремительных подружек.

Теперь собирались по вечерам как будто для занятий по рукопашному бою, а на самом деле, на 'боевой танец'. Посторонних гнали. Даже Матвея. И однажды Димка не смог справиться с Иоанной Метлушко: он просто не дотянулся до этой ловкой маленькой черноглазой, виртуозно избегавшей контакта. А когда Иоанна дотянулась до него и положила на обе лопатки, и с видом победительницы села сверху, смущённый Димка признал, что в «боевом танце что-то есть», и «…ну вас, девчонки!» Он стал оказывать внимание Иванке, доводя её тем, что требовал заменить полотенца или простыни своему десятку, «они, мол, не такие, в прошлый раз были лучше». Иванка визгливо спорила с Бровью и даже обозвала его ребят вонючками, но Димка был начеку, не позволил ни разу ударить себя по ладоням, что очень раздражало Метлушку, и «включил начальника».

Алина узнала, что они ругались, когда десяток Сивицкого менял бельё и, не разобравшись, приказала Иванке быть вежливой на работе.

Тогда Иванка принялась улыбаться Диме, когда меняла бельё его десятку. Она показывала мелкие белые зубы и подхихикивала. Она втюхивала ему самые линялые простыни и старые полотенца, но Дима был горд и счастлив.

Иоанна Метлушко совсем закружила Димке голову. Прозрение наступило, когда Дима увидел, что Иоанна улыбается ещё и Меркулову.

Дима Сивицкий носил в себе первое разочарование, и с этим подошёл к Карнадуту, стал неожиданно для себя изливаться, толкал носком ботинка в трубу на полу котельной, и не замечал, что делает.

Карнадуту пришлось вникнуть в проблему младшего десятника. Он вдруг осознал, что Димка перед ним — словно подросший младший брат, оставшийся где-то далеко. Влад почувствовал себя значительно старше после этого разговора. Он перебирал в памяти всё, что сказал Сивицкому, и нашёл свою речь не самой бездарной.

— Димон, не зависай! — сказал он. — Я дрался, как бешеный кот, бил сам и получил по морде за свою девушку, хорошо так получил. От хорошего пацана. Может, даже лучшего пацана. И, знаешь, я не стал относиться к нему хуже, потому что ясно понял, что меня можно резать на лоскуты — всё равно я её никому не уступлю. Это как отказаться от своей руки или ноги. А ты способен сравнить Иоанну со своим телом? Сказать всем — вы как хотите: я и она. Только я и она! Умойтесь.

Тебя завтра бить будут из-за неё — тебе это как? За Иоанну Метлушко! Не за другую девушку, — за Метлушку! — повторил он с нажимом. — Что скажешь?

Дима смотрел ему в глаза. Ответил, дёрнув бровями:

— За Метлушку… как-то несерьёзно.

— Ещё вопросы есть? — спросил Карнадут.

— Никак нет! — бодрее отозвался Димка. — У меня полная перезагрузка!

Но прошёл день, и ещё один, и Димка увидел Иванку, скользившую на лыжах вдоль ограды (в свободное время все раскатывали лыжню по периметру лагеря, чтобы ночами стажи могли объехать и осмотреть всю обширную территорию «Солнечного»). Димка быстро нацепил лыжи и помчался за ней.

Он догнал Метлушку в яблоневом саду над рекой, где постоянно дул ветер. Иванка даже взвизгнула от возмущения: «Сначала Меркулов пристал, теперь ещё и ты!!!» И заявила, что все мешают ей работать. Оказывается, она додумалась сосчитать количество железных прутьев в ограде, и не просто каталась на лыжах, а по делу, а Сивицкий, ей, видите ли, сбил счёт и вынес мозг.

Сивицкий услышал про Меркулова и тоже завёлся, и они поругались, потому что Сивицкий усомнился, есть ли у Иванки мозг.

— Не твоё дело! — наставила на него лыжные палки Иванка. — Я посчитаю все прутья, запишу, и буду их выдавать, когда понадобятся! Понял? Всё, ты попал, Сивицкий! Не видать тебе железа! Отойди, малой!

«Девчонки озверели, скоро на всё наложат лапу!» — подумал Дима, вскипел, повалил Иоанну в снег, и она кричала: «Лыжи сломаешь! Ответишь за лыжи на Совете! Сосны будешь рубить без передышки!»

— Я тебе не только лыжи сломаю, я тебе!.. — прошептал Дима, и неумело, но решительно чмокнул Иванку в красную от мороза и холодную щеку, и попал в уголок её ярких губ. Губы были тёплые. Дима шмыгнул носом и попал в губы ещё раз.

Иванка вдруг присмирела. Она неуклюже встала на лыжах на ноги и, бросив лыжные палки валяться, зашаркала по лыжне назад, откуда приехала. В толстой самодельной куртке из жёлтого одеяла в крупные яркие цветы, в этой куртке, стянутой шнурком внизу, она была похожа на круглую матрёшку на ножках.

Сивицкому пришлось подбирать разбросанные палки. Лыжня и девственно чистый снег были взрыты ими двоими, у Димки начались посторонние ассоциации, и он подумал, что, блин с ней, вредной попрыгучей малой, он всё выдержит, и от Метлушки не отступится. Он прикинул расстояние до Иванки, отвернулся и смачно высморкался через палец из обеих ноздрей.

Иванка тоже была занята втягиванием в себя того, что грозило пузыриками показаться из носа когда её целовали. Ей было стыдно за себя, такую соплюшку.

***

Слава Левант по вечерам работал над конструкцией ветряка и мастерил кое-что по велению души, но свои поделки никому не показывал. Ему нужен был хороший свет в мастерской, а вот с этим были проблемы. Когда стало ясно, что без помощника не обойтись, Левант пошёл к Алине просить человека, который будет держать фонарь и направлять свет.

Алина пожала плечами — свободных людей не было.

После пяти часов вечера, когда зимняя ночь крала остатки дня, всем нужен был свет. Девушки шили и чинили одежду, занимались уроками с младшими детьми и рылись в книгах в поисках всего, что могло быть полезным для выживания деревни. Парни мастерили снасти и оружие и шили обувь. Ни свободных людей, ни лишних фонарей — все заняты. Десяток Краснокутского, и тот, стал нуждаться в освещении больше других. Вован сказал, Вован сделал — все его люди в наказание по вечерам читали книжки. Объединить их под одними светильниками с мастерами или девушками было невозможно. Девушки, как предупреждал Стопнога, бунтовщиков презирали, а парни Краснокутского ни за что не стали бы читать в присутствии занятых хозяйственными работами ребят.

Алине приходилось каждый вечер выслушивать людей Краснокутского, задавать вопросы и снова выслушивать. Она делала это только по обязанности. Карнадут, вынужденный постоянно решать вопросы колонии, редко виделся с Алиной, и потому сопровождал её на эти уроки, придавая воспитательному мероприятию вес статусом коменданта. Слава Левант присоединялся к «библиотечному кружку», когда надо было в тишине помозговать над очередным своим проектом.

Через месяц парни Вована привыкли к чтению, к коменданту, Алине и Славе, и стали входить во вкус. Вот тогда проверять их стало нелегко, а Карнадут стал беспокоиться: он видел, что Алине сделались интересны непростые вопросы её учеников. Теперь читали все: и парни Краснокутского, и комендант Карнадут, и Алина — чтобы подготовиться. Начитавшись, дискутировали, пока лязг ведра-колокола над входом в котельную не разгонял народ по спальням. Дежурные стражники отбивали сигнал «Отбой», делали обход территории, поддерживали небольшой костёр рядом с загоном животных, сжигая обгрызенные козами ветки, и в свете костра мелко рубили дрова для утренней растопки печей и кухни.

Слава, так и не выторговав у Алины и Карнадута себе помощника, заметил в тёмном коридоре одинокую Насту, печально водившую пальцем по лохматому от инея стеклу. Она была бледная, несчастная, но ничем не занята. Славка потоптался на месте и тихо, словно боясь спугнуть чуткую птицу, позвал:

— Дашкевич, Настааа…

Она неохотно обернулась.

— Мне позарез нужно подержать фонарь. Ну хоть недолго! Очень важный момент, я почти приблизился к своей мечте, я делаю ветряк. Это, представляешь, всё — это возврат к цивилизации!

Наста неожиданно согласилась и, ни слова ни говоря, пошла за ним в бывшую столовую, которую Левант и Игорь Ковалёнок заняли под мастерскую. Сегодня здесь не горел самодельный маленький горн, вокруг которого обычно топтался Ковалёнок, и былоочень холодно и гулко. Камин только чуть добавлял тепла и света, но не справлялся с освещением и обогревом просторного стеклянного зала, уходящего, казалось, в пустоту космоса.

Теперь каждый вечер Наста, одевшись потеплее, терпеливо светила Славе, направляя в особо важных случаях зеркальцем свет на его пальцы, и в такие моменты их головы почти соприкасались. Он рассказывал ей про телеграф, который реально протянуть в школу, вот только на это уйдёт вся проволока без остатка, и даже, если честно, проволоки хватит всего на три километра, и потому придётся с телеграфом подождать. Но можно наладить сигнальную почту, он уже думает над этим. Он знает, как в армии делали дымовую завесу, и это можно использовать для сигналов охотникам — всего-то плеснуть немного солярки на раскалённый докрасна лист металла. К весне будет готов стиральный агрегат, на ручной тяге, правда, но стирать и выжимать бельё станет проще. И ручные насосы требуют ухода и ремонта. И электромясорубку они с Игорем уговорили обходиться без электричества. И ещё и ещё… Наста смотрела на него большими круглыми глазами и молчала.

Однажды она попросила Алину:

— Нарисуй Славу за работой. Ты же можешь. Как он закручивает болты, и кудри падают ему на лоб, а ему нечем смахнуть их — руки заняты. Я подержу два фонаря. Могу заготовить берёзовые огниски, чтобы было больше света.

Алина согласилась, почувствовав, что печальная несчастная Наста оживает.

Наста пояснила:

— Фотоаппарата у нас нет, а я хочу, чтобы от Славы хоть что-то осталось на память. Не так, как от Дениски — одно имя и воспоминание.

И однажды она провела ладонью по лбу Леванта, аккуратно подняла непослушную прядь волос, пригладила, прихватила волосы парня зубастой заколкой на макушке и поцеловала Славу в высокий лоб.

Слава разволновался, но не выдал своих чувств. В следующий вечер Наста прильнула к нему, размотав широченный вязаный шарф, накрученный по плечам поверх одежды. Обернула и его плечи этим шарфом, и они стояли, прижавшись друг к другу. Славка не знал, как у неё дела, но ему хотелось, чтобы у Насты всё было нормально. И чтобы под тёплой одеждой у неё оказался чуть округлившийся животик.

Он шепнул:

— Как там наш Денисович поживает?

— Денисовна. Хорошо поживает.

— А почему Денисовна?

— В костюмерной много нарядов для Денисовны, и я ещё сошью. Будет ходить такая хорошенькая.

— Тогда я поставлю коляску на красные колёса от детского велосипеда. Я всё думал, какие лучше — жёлтые с чёрным ободком или красные?

— А где ты прячешь коляску?

— Не скажу!

— Ты торгуешься?

— Ещё бы! Это будет такая коляска — суперколяска. Закачаешься!

Наста впервые за два месяца тихо рассмеялась, услышав это его «закачаешься». И спросила:

— Но с тобой можно договориться?

К весне они обо всём договорились.

***

Лёша вернулся в школу за коробкой с пружинами, снятыми со школьных дверей. Мастера просили доставить пружины в лагерь — им эти пружины нужны были позарез. А отряд Сивицкого пружины забыл. Лёша запоздало вспомнил, что видел коробку среди другого добра, оставленного для следующей группы «несунов» и, по своему обыкновению, не подумав, что надо сказать кому-то о своих намерениях, повернулся и зашагал в обратную сторону. Когда Юрик, двигавшийся перед замыкающим Лёхой, заметил его отход, Лёшка удалился уже на приличное расстояние, и только рукой махнул, мол, всё в порядке. До группы донеслось его басовитое: «Догонююю!» и с сосновых лап, пыля серебром, упали снежные шапки.

Дима Сивицкий прикинул, что Лёха легко их догонит. Не на реке, так сразу за ней. День только начинается, видимость хорошая. Все ребята нагружены под завязку: несут две швейные машины, запасы сушеных грибов, мороженую ягоду; если остановятся и будут ждать молчуна Лёху, потом не успеют в "Солнечный" до ночи. Двигаться по лесу придётся медленно, в чаще не особо попрыгаешь по сугробам, с тяжеленной машинкой на горбу…

Лёха подошёл к стене школы и остановился в недоумении.

Над школой висел гигантский куб.

Лёха не мог такое придумать: куб, хоть и слабо различимый на фоне неба, дымчатый, или отражающий цвет облаков, был вполне реальным. Лёха нахмурился, постоял, подумал, что было мучительно, и вспомнил Танюшку. Что он ей скажет, когда вернётся? Что видел куб, развернулся и ушёл с пружинами? Вряд ли Танюшка это одобрит. Значит, Лёхе нужно посмотреть на это поближе. Он отвернул согнутые гвозди, придерживающие фанеру в окне-входе, вошёл в школу, коробку с пружинами положил на подоконник — чтобы не забыть опять, поднялся на последний этаж, потом по вертикальной железной лестнице к дверце, выводившей на крышу, открыл её и оказался под небом.

Отсюда, с крыши, куб был отлично виден, но казался плоским квадратом — боковые грани, уходившие в высоту, скрадывались. Лёха продвинулся в самую середину крыши. И вдруг к нему сверху стала опускаться платформа, тоже квадратная. Она беззвучно скользила вниз, и ничего пугающего в этом равномерном неторопливом движении не было. Поэтому, когда платформа замерла в двадцати сантиметрах над поверхностью занесённого снегом рубероида, Лёшка шагнул на квадрат платформы и задрал голову, пытаясь высмотреть что-нибудь вверху. Он ничего не увидел, кроме проёма в днище куба. Из него и вышла платформа. Лёшка пошатался по этому квадрату размером примерно пять на пять шагов, даже попрыгал. Ничего. Тогда он снял рукавицу и потрогал стальной на вид поручень, обрамлявший все четыре стороны квадрата и прерывавшийся в одном месте — для захода на платформу. Коснулся поручня пальцем — не примёрзнет? Странно, поручень оказался тёплый. Едва ощутимо тёплый. Лёшка обхватил его ладонями и, не задумываясь, дёрнул вверх. И вдруг платформа приподнялась. Лёшку прошиб пот от неожиданности. Он потянул ещё раз, со всей силы, и платформа взмыла в воздух и висела теперь над крышей. Лёха прикинул расстояние — спрыгнуть реально, но что будет потом? Он нажал вниз на поручень и платформа «села» обратно на крышу.

Ситуация стала занятной. Он убедился, что платформа приводится в действие элементарно: поднимается, когда тянешь поручень кверху, и опускается, когда давишь на него вниз. Лёха, забыв обо всём, сначала покатался туда-сюда на небольшой высоте, потом осмелел и стал подниматься к дну куба. Подъём был медленный и довольно долгий. Лёхе подумалось, что всё зависит от того, с какой силой тянешь поручень вверх, потому что, когда он налегал всей грудной клеткой на поручень и давил на него, платформа опускалась стремительно. Но тянуть вверх со всей дури — на это ни у кого сил не хватит. В пути наверх он отдыхал, снимая руку с перил, лифт останавливался, и Лёха вволю насмотрелся на пейзаж вокруг школы и даже разглядел в двух километрах к северу движущиеся фигурки — отряд Сивицкого. Пацаны брели по глубокому снегу с грузом на плечах, а потом спустились к реке и их заслонил высокий берег.

Платформа подняла Лёху на две тысячи метров, воздух стал менее плотным, голова кружилась, но Лёха убедился, что движение вниз по-прежнему возможно, стоит только поднажать. Он справился с лёгкой паникой и, наконец, оказался в периметре стен, вдоль которых скользил его лифт. Он въехал на площадку, тоже огороженную перилами, и осмотрелся. Он мог бы сойти с платформы, но побоялся покинуть лифт — вдруг платформа сбежит обратно вниз? Вокруг него были белые, слегка фосфоресцирующие и потому неприятные, безжизненные стены помещения, занятого лесом колонн. Но главное, что убедило Лёху не ходить внутрь странного куба, было то, что между площадкой и этими колоннами бесшумно сновали синие молнии. Густой сетью они оплетали пространство, и соваться под молнии совсем не хотелось.

Лёха выдержал внутри куба совсем немного — минуты две, решил, что всё рассмотрел и запомнил, налёг грудью на перила и лифт ушёл вниз, и на выходе из куба пробил тонкую, как мыльная плёнка, мембрану, разлетевшуюся брызгами.

Когда Лёха опускался, он с удивлением заметил, что солнце склонилось к закату и через пару часов наступит ночь. Вот когда Лёха разволновался по-настоящему. Значит, до темноты он успеет только перейти Большую реку и спустится в низину, в глухое и непролазное место. Глупо. Теперь ему придётся ночевать в школе одному, а богатырь Лёшка боялся темноты. Да ещё темноты с кубом в небе над головой…

Но выбора не было, и он это понимал.

Лёшка, отставший Лёшка, явился через сутки, пройдя диким лесом в одиночку, сверяясь по меткам на деревьях и полузаметённым следам девятиклассников. Он отметил про себя, что меток с каждым разом становится больше, идти можно уверенно. Но всё равно, он рисковал, и потому вышел «налегке». Только прихватил килограмма три неочищенной соли с солонца, да обвешался картонными коробками, замотав их в остатки волейбольной сетки и взвалив этот скарб на плечи. Среди ребят ходило убеждение, что волки не набросятся, если защитить шею, плечи и спину поклажей. Коробки были лёгкие, в них лежали сокровища девушек: вязальные нитки, спицы, лоскуты — всё для шитья и другое, чего Лёшка и не знал. Он не забыл и увесистую коробку с пружинами, за которой возвращался. Так он шёл через лес с утра и до позднего вечера, а метель мела в лицо. С каждым километром ноша всё сильнее давила на плечи и Лёшке хотелось выть от одиночества. Он проклинал странный куб, из-за которого задержался. Когда до него донёсся далёкий звук из лагеря — дежурные как раз отбивали сигнал «Солнце садится!», — Лёшка приободрился и зашагал быстрее. К нему навстречу по сугробам прискрипели девятиклассники. Они правильно рассчитали, когда Лёха должен оказаться на подходе. И ещё полчаса Лёха мерил усталыми ногами сугробы в их компании. Потом они кричали «Го-го-го!!!» — просто потому что темнело. Их услышали ребята, нудно пилившие поваленную сосну сразу за воротами, с облегчением бросили свои пилы и тепло встретили отставшего Лёху: в лагере о нём волновались, слишком много потерь было в племени. А он был рад возвращению домой, свету фонарей людям вокруг, совместному ужину и, поев и отогревшись у печки, он завалился спать, а про своё вознесение на небо рассказал только утром.

Танюшка в страшном волнении от Лёшиных новостей позвала Алину, больше некого — комендант только пришёл из-за реки и тоже отсыпался. В общем, слух об НЛО расползался по лагерю медленно, и сделался совсем не страшным, как чей-то пересказанный удивительный сон.

Но вскоре к теме летающего куба пришлось вернуться. Потому что в лагере случилось очередное событие.

Глава пятнадцатая. Над облаками

Старик медленно переставлял негнущиеся ноги по грязному покрытию коридора, сам грязный и всклокоченный. Штаны ему кто-то чинил, наложив термошвы, но небрежно; самый длинный шов топорщился и стал рваться по-новому.

Старик шёл жаловаться капитану.

В хронокапсуле было холодно и тянуло сквозняком: кондиционеры не работали и ковчег проветривали через открытую шахту лифта. Везде, кроме овального зала Ци, где время от времени чистили и убирали, по стенам поползла плесень. Ресурс хронокапсулы закончился давно, обновлять его никто и не думал. Слишком много возни. Лет пять надо терпеть на подножном корму, да ещё и работать, чтобы этот корм у тебя был.

Старик сердился.

По его мнению, это было неправильно. Пять лет работы — это, конечно, нелегко, но можно и за три здешних сезона справиться. Да, можно справиться. Зато потом ресурса подзаряженной капсулы хватит ещё лет на десять, до нового обновления. Будет тепло, будет еда, свет, лекарства…

Рейдеры не любят заботиться об имуществе. Им легче присвоить новое.

Человеческие отбосы!

Вот и сейчас сидят перед кубо-кубо, и о своём толкуют: где вышел ковчег, и почему вышел на Земле-10, а не на Земле-13, куда его направили. А всё потому, что хрононавигаторов надо ценить! Опытный хронолог большая редкость, этих специалистов по пальцам перечесть. Это, если хотите знать, танец! Искусство! Ты чувствуешь Время, как рыба чувствует течение, или ты не чувствуешь Время и пытаешься математически вычислить временные потоки, пялишься в показания приборов и разводишь руками: э-э-э, что же это такое и куда нас занесло?

Без хрона, а не самозванца, блуждающего в программе управления вслепую, вас будет мотать по кластерам и выносить где угодно!

Магнитные полюса нестабильные? Получайте: капсула выскакивает, где не ждали.

Повышенная сейсмическая активность? Поздравляю: вы над полем горячей лавы величиной с Европу, или вас швырнёт в соседний кластер, там спокойнее, зато углекислоты в атмосфере столько, что дышать без скафандра невозможно. Хе…

Старик мог бы припомнить былые свои навыки и отправить умирающий ковчег ну хоть даже на Землю-6, к ласковому и безопасному морю. И чистите там свою капсулу, отдирайте со стен плесень, отдыхайте на жёлтом песочке, заправляйте генераторы, дезактивируйте помещения, снова заправляйте — и так год, два, три….. сколько лет, неважно. Зато всё, как положено, по протоколу. Как было прописано для таких безголовых авантюристов, как вы. Но вы же этого не хотите! Вам надо нашарить между слоями времени чужой ковчег, избавиться от его команды, и снова ничего не делать, разве что залазить на этих дур ни на что негодных, на лейл… Одна из них залатала старику штаны, да так, что теперь в штанах ни сесть, ни встать… А синтезатор сделал бы новую одежду. Главное, чтобы была энергия в генераторах…

Прожигатели жизни! Вот не повезло доживать среди ничтожеств!

Сейчас они, кажется, наткнулись на чужую хронокапсулу, как было одиннадцать лет назад.

Наткнулись, потому что случайно вбуравились в Землю-10, в северное полушарие, вскоре после отступления ледников. Но география места и климатические периоды вряд ли интересны этим тупицам. Они и слов-то, наверное, таких не знают. Они видят ковчег, и большего им не надо. Зачем им лес, реки, цветочки-ягодки? Зачем рассветы и закаты? Им лишь бы закрыться в хронокапсуле на всём готовом, почистить жалкий свой организм от микробов и вирусов — это у них называется «продлевать сроки активной жизни». Активной! Ха!

Людей на Земле-10 исчезающе мало. Живут примитивной охотой по лесам южнее здешних мест. В Африке жизнь теплится, в Азии… Хронокапсулу никто и не подумал бы настраивать на этот период. Ничего не бывает просто так, движение хронокапсулы вовсе не хаотичное, как может показаться на первый взгляд. Капсула без хрона проскальзывает туда, где до неё в структуре пространства-времени произошли возмущения. А что вызывает сильные возмущения? Геологические сдвиги. Землетрясения. Сильные ураганы. Солнечная активность. Катастрофы. Многочисленные космические старты, начиная с середины 21 века, когда стали выводить спутники на орбиту магнитной пушкой. Причин структурных возмущений в слоях времени много. Возможно, где-то прошла чужая хронокапсула, и ваша воспользовалась её траекторией движения. Старик мог бы точно определить причину, но его никто не спрашивает.

Он, крадучись, обходил овальный зал Ци, держась, как в лесу, среди неосвещённых энергетических колонн, за которыми начинались коридоры, уводившие вглубь ковчега.

В зал, а тем более в его середину — к пультам управления, — старику дорога была заказана.

Хорошо хоть, ему позволили доживать свой век, бродя по коридорам; не держали взаперти, не морили голодом. Иногда он был нужен капитану, когда команда не могла разобраться с ковчегом, и тогда капитан находил его сам.

Разговор троих мужчин, сидящих в зале за пультом управления, показался старику очень любопытным. Он, затаившись за колоннами, весь превратился в слух.

— Запусти в полёт камеры, пусть проверят, нет ли на местности следа, — сказал Дисп. — Погода здесь — поганей не бывает.

— Думаешь, сюда прибился чужой ковчег?

— Похоже на то. Кубо-кубо отмечает слишком много атмосферных возмущений над небольшой зоной.

— Вижу след! Есть сетка!

— Плотность?

— Двойная перекрывающая. Хронокапсула опускалась дважды — две разметки на расстоянии примерно 20 километров. Идеальные квадраты! То-то ковчег сюда притянуло! Дед сказал бы больше, он читает сетку, как сводку новостей…

— Не надо деда. Дед уже отыграл своё. Он единственный, кто знает пульт управления. Этой старой обезьяне в прошлый раз пришло в голову тронуть сигнатуры, и мы вылетели из кластера. Больше это не должно повториться. Найдите его и столкните в шахту лифта. Ты, Чан, сделаешь это.

Чан, мужчина в тесной униформе, слишком плотно обхватывающей его рыхлое, тестообразное тело, услышав своё имя, украдкой поморщился.

Но вслух бодро произнёс:

— Старик ходил в ближних коридорах, я недавно его видел. Сейчас найду!

Он тяжело покинул кресло и проследовал к боковому выходу из зала Ци.

Старик слишком долго раздумывал над смыслом своего существования, он был готов к превратностям судьбы. В его заплечном мешке припасено было кое-что, плюс там лежала форма пилота с твердеющим каркасом. Старик послушно позволил подвести себя к шахте лифта. Он упросил Чана, незлого толстого Чана, разрешить ему облачиться в форму перед смертью. Тем более, форма по размеру годилась только маленькому сухому старику.

Толстяк разрешил. Присел на высокий поребрик, ограждавший открытую шахту, терпел холодный ветер, временами врывавшийся в капсулу-ковчег, и равнодушно наблюдал, как старик влез в костюм пилота и сам затянул вакуумную полосу застёжки.

Старик не собирался стенать или просить милости, а Чан, между тем, приготовился выслушать сетования бывшего хронолога и позволить ему убежать во внутренние коридоры и затаиться там. Но старик переиграл Чана, не желавшего ему смерти. Старик выждал немного, когда продув из капсулы погонит воздух вниз, чтобы встречные потоки не швырнули его тело на стенку шахты, и без колебаний шагнул в пустоту, клубящуюся облаками.

Тщедушное тело в лёгком скафандре пилота-хронолога исчезло из виду, пробив море сплошной облачности.

Чан вздрогнул и поёжился.

Старик падал на землю, заметаемую снегом.

Он перевёл в крайнее положение спрятанный под нашивками рычаг на груди, и его руки и ноги силой развело в стороны: это почти моментально затвердел полимерный каркас костюма. Между руками и ногами раскрылись дырявые перепонки и хвост-веер. Падающее тело гасило скорость и падение перешло в планирующий полёт, правда, ещё слишком стремительный. Но вот перепонки затянулись, стали сплошными, и теперь надёжно держали тело в горизонтальных потоках воздуха, унося старика всё дальше от места, где зависла вбуравившаяся в здешнее пространство-время хронокапсула.

Старик глянул вниз и сердце его забилось. Теперь, когда заснеженная равнина неслась у него перед глазами, он испугался. Его дряхлое тело наверняка не выдержит удар.

Но ему повезло: он спланировал над моховым болотом, покрытым свежим снегом, ветер протащил его по снегу и бросил в сугроб. Прозрачный пузырь головной части скафандра потерял прозрачность, моментально покрывшись инеем. Если костюм не повреждён, некоторое время ему не грозит здешний холод. Но цел ли его костюм?

От пережитых волнений старик потерял сознание и не знал, сколько пролежал в глубоких снегах, согреваемый тонким скафандром.

Роман "Три этажа сверху". Завершение

Дневник Алины. Человеческое

Влад Карнадут измучился до синих теней вокруг глаз, обморозил щёки и пальцы на ногах и руках, рисковал усталыми ребятами, сжёг на корню два дерева за рекой, но спас всех, кто затерялся в болотах. Я видела, как, вернувшись в лагерь, заблудившиеся охотники плакали: они уже не надеялись выйти живыми. Повезло, что у нас есть собаки, их помощь оказалась бесценной.

Слава Левант шёл на свет запылавших ясеней. Он рассказывал, что споткнулся и упал на труп маленького человека. Слава с одного взгляда понял, что человек мёртв, что он в комбинезоне лётчика или космонавта, и обтягивающий комбинезон, в который упаковано тело от ступней до головы, не принадлежит нашей эпохе. Левант решал: спасаться самому, или тянуть труп? Он попробовал поднять закоченевшее тело, но погибший пилот был присыпан снегом и, похоже, успел вмёрзнуть в болото. Тогда Слава двинулся туда, где полыхали факелами деревья, и заламывал попадавшиеся под руку тонкие болотные деревца. Так он шёл, пока не провалился по пояс в болото. Но ему повезло, он недолго кричал и звал на помощь: Пальма услышала а, может, вынюхала человека в темноте и с громким лаем привела охотников к Славке.

Славку вытащили. Он просил ребят обозначить место, где провалился в болото. Почему — он не сказал, а Влад Карнадут и не спрашивал. Влад быстро связал вершины двух чахлых, но высоких берёзок, и вместе с ребятами они потянули Леванта, у которого одежда до пояса стала покрываться льдом, к кострам. И принялись оттирать его и отпаивать. И только в лагере, через сутки, когда охотники выспались, и смертельная усталость отступила, мы услышали рассказ Славы о трупе старого человека, ростом чуть выше нашего Матвея и с лицом, в чертах которого угадывалось азиатское происхождение. «Возможно, китаец», — заключил Левант.

Нас колбасило от любопытства и новой грызущей тревоги. Оказывается, где-то в здешнем небе летают самолёты или другие летательные аппараты. И старые пилоты терпят бедствие и падают на здешнюю землю. Возможно, Вован Краснокутский, придумавший чушь о назначении нарога у зубра, был прав. И, может быть, кто-то ищет нашу группу, или наблюдает… Это неприятно, потому что мы не можем ничего предпринять в ответ.

В метель и думать было нечего идти на поиски мёртвого человека, потому что важнее было доставить в лагерь припрятанную дичь хотя бы из ближайшего схрона. Существенным было то, что охотники не боялись идти в восточном направлении, а вот в направлении север-север-запад, где их закружила, нет, «заквадратила» странная аномалия, и где Слава обнаружил пилота, Влад Карнадут и другие решили не соваться как можно дольше.

Я делала Карнадуту массаж, который называется «спинку потри» и «пощипай мне мышцы здесь и ещё вот здесь». Можно было не спеша говорить о событиях последней недели и о делах назавтра. Я убедила Влада отправиться за припрятанной дичью не малым отрядом, как сначала собирались, а, наоборот, подключить всех людей. Пустить вперёд «топтунов» — чтобы те проложили лыжню через реку и по снежной целине, километров пять. Вторая группа выйдет минут через тридцать, и проедет по готовому лыжному следу, а потом дальше проложит дорогу — столько, сколько сможет, чтобы наверняка вернуться в лагерь и не обморозиться. И только потом по хорошей лыжне ещё дальше, — если всё сложится как надо, — до самого схрона, пройдут добытчики. Опасно в мороз ночевать в снегах. Так говорила я. Влад потом признал, что это было верное решение, и только благодаря готовой лыжне добытчики успели: и достали дичь из ледяной ямы, и к темноте вернулись к реке и подали сигнал. А в лагере их поджидали: я организовала, — встретили на льду реки и за них тащили в гору мёрзлую добычу. И добытчики поднялись по склону налегке, обхлопывая себя руками и растирая лицо. Мороз тогда крепчал с каждым часом. Они точно рисковали кого-то оставить замёрзшим в снегах, но обошлось.

А потом дней десять мы даже по лагерю передвигались быстрыми перебежками, а дежурные сменялись на заготовке дров каждые полчаса, вздрагивая от одной мысли, что надо выходить наружу, потому что термометр ушёл в минус и его шкала кончилась. В лесу громко, как выстрелы, трещали деревья. Девушки с утра и до ночи шили из одеял куртки с капюшоном для охотников. Под куртки мы им смастерили комбинезоны, тоже из одеял, закрывающие ноги и грудь до подмышек. Ребята рассматривали себя в новой одежде перед зеркалом и ржали друг с друга, экспериментируя с капюшоном куртки, который затягивался шнурком вокруг лица. Они назвали эту одежду «лунтик». «Лунтику» полагаются ещё и валенки, простёганные из тех же одеял, снизу подбитые кожаными латками. Это хорошая одежда, я уверена, но при минус сорока и валенки, и куртки через полчаса перестают согревать, а лицо мёрзнет сразу, и холодный воздух не успевает прогреваться в носу и, колючий, врывается в бронхи. Таня ждёт первую пневмонию и запасает жир с мяса животных — для растираний. Но дичь совсем не жирная. Вот если бы был убит медведь! В своей бесценной книге Фатеев пишет, что на медведе очень много жира…

Напрягает то, что быстро расходуется запас солярки, хоть подачу тепла на все корпуса, кроме административного, ребята отключили и слили воду из системы. Они молодцы, устраивают мозговой штурм, обдумывают проблему, прежде чем решать её, и пока справляются. Лично меня греет то, что я допущена участвовать в их «мозгованиях» и не скажу, как мне удалось склонить к этому Карнадута. Впрочем, скажу: я отдала ему пистолет. И сделала это с облегчением. Я до сих пор болезненно вспоминаю тот роковой день выстрела, и Толя Филонов, уже не страшный, весь состоящий из мозаики мелких и совсем не злых воспоминаний, стоит перед глазами. Я знаю, вина в его смерти на мне, и эту вину мне носить-не выносить, хоть убила его не моя пуля…

Влад сказал, как отрезал, что все парни считают — если бы не я, в лагере была бы большая резня. И его, Карнадута, уже скорее всего в живых бы не было: он бы в память о Дениске горло рвал каждому в группе Краснокутского.

— Всё не просто, — признался он мне. — Ты столкнулась с этим в первый раз, а за вашей спиной у нас порой такое происходит! Но, пойми, мы же не стреляем и не режем друг друга. И это не значит, что вы, девушки нам не дороги. Просто… это жизнь, это мужской мир и мы готовы к этому.

Его слова меня расстроили.

— Ты справляешься? — тревожась, спросила я.

— Справляюсь. Видишь — живой до сих пор, — хмыкнул он.

— Матвей скулит, что хочет к вам, стал стесняться того, что живёт посреди девчонок, — заметила я.

— Ещё чего! Рано. Матвею в нашу стаю не надо ещё лет шесть. И я за этим прослежу. Хватит ему Большого Друга Стопноги.

Я украдкой вздохнула.

Из-за реки Влад вернулся другим. Я понимала, смерть Дениса выбила почву у него из-под ног. Он доверял Денису Понятовскому как себе, и чувствовал уверенность, словно за спиной была надёжная опора. И вдруг этой опоры не стало. Я давно замечала, что Жека Бизонич стал держать дистанцию с Карнадутом. Они не в ссоре, но… даже думать боюсь в чём причина. Когда жив был Понятовский, он объяснял их симметричные синяки и разбитые губы: "Всё в порядке, Алина Анатольевна, всё под контролем. Два боксёра разминались на досуге. Мы, футболисты, тоже пару раз схлестнулись командами — вспомнили прошлое. Не переживайте!" И что мне оставалось делать? Адамчик сосредоточился на своей Лиле Рыбке и ничего вокруг не замечает. У них с Лилей всё тихо, бережно, но была бы возможность, они бы приклеились друг к другу — не оторвать.

Когда морозы ослабели и днём воздух прогревался до минус двенадцати градусов, Левант решительно напряг Карнадута, требуя организовать экспедицию к таинственному трупу пилота. «А если с ним оружие?», — этот довод Славы, почему-то не приходивший никому в голову, всех подстегнул.

Мёртвого пилота нашли по меткам; Слава всё правильно сделал. Но и на месте ребятам пришлось потоптаться, осматривая сугробы и опасаясь наступить на тело.

Влад Карнадут нащупал под снегом труп тупым наконечником копья и позвал остальных:

— Все ко мне! Он здесь. Смотрите: в снегу протаяло окошко. У нас проблема. Похоже, с ништяками придётся тащить и человека.

Они раскопали тело старика и, действительно, он не совсем окоченел, но явно находился в анабиозе в своём тонком, полностью герметичном скафандре с фильтром, полукольцом тянувшимся вокруг прозрачного пузыря для лица.

Парни попытались поднять тело, и не смогли: старик был укрыт чем-то, похожим на кожистую перепонку, вмёрзшую в снег. Им пришлось раскапывать сугробы на два метра вокруг пришельца. Потом на два метра за его ногами — там тянулся ещё и хвост, тоже тонкокожаный и тоже часть костюма.

Елисей Прокопенко воскликнул:

— Узнаю костюм для свободного парения в воздухе — винсьюта, спорт такой! Мы с мамой в прошлый год отдыхали в Индонезии, там спортсмены прыгали с самолёта в похожем снаряжении!

Винсьютера перенесли в лагерь на жердях. Что хранится в его ранце — непонятно. Предметы простые, на оружие не похожи, и вообще ни на что серьёзное не похожи. Наш дедок живой. Подождём, когда проснётся. Пока других хлопот полно, например, солярки не хватит до весны. И неизвестно, когда в этих краях наступает весна. Нам нужны ещё печи.

Походная кухня теперь стоит в фойе, к её трубе приделали длинное колено и это колено проходит сквозь стену, в которой вручную выдалбливали отверстие для дымохода все ребята по очереди.

Швейную мастерскую перенесли с первого этажа на второй, потому что первый этаж, очень тёплый благодаря снежным стенам, поднятым кое-где вровень с подоконниками второго этажа, сделался сумрачным. На первом — четыре спальные комнаты, в каждой тесно от десятка кроватей. Здесь ночуют сорок персон. Но нас пятьдесят человек. Таня забирает одну дежурную девушку к себе в лазарет на сутки. И сама Гонисевская живёт на втором этаже. На днях я была подчинённой Тани. Мы лечили мозоли на ступнях у ребят, усадив их над тазами с горячей водой и запаренными в кипятке берёзовыми ветками. Обрезали всему нашему населению ногти. Помножьте количество пальцев на руках и ногах на количество парней, и поймёте, что работы нам было — на целый день. Но и на самотёк это дело не пустишь: заточенные инструменты для стрижки ногтей есть только в лазарете. И есть важное правило, введённое медиками: каждый должен быть готов показать тело врачу. Эта мера воспитывает даже самых ленивых разгильдяев, которые, только дай им волю, не мылись бы до лета. И мы не говорим об этом вслух, но понимаем, что делаем ребятам приятное, когда ухаживаем за ними. В конце концов, мы одно племя, пусть чувствуют это. Поодиночке и малыми группами нам не выжить.

Ангелина делала стрижку Стопноге. Таня привела в лазарет Сашку гитариста — он в прошлый раз отвертелся от стрижки и совсем зарос. Гонисевская догадалась, что Саша хочет стричься только у Ангелины, и лично потребовала у десятника Адамчика немедленно отправить Реута на стрижку. Адамчик велел Саше патлатым не возвращаться, для убедительности сгустил краски и сказал, что доктор Таня нашлёт на него порчу, например, педикулёз. Для этого у неё в банке томятся живые вши. Таким, мол, образом медики демонстрирую своё всемогущество.

Сашка расцвёл, когда увидел, что стричь его будет Анёла. Он постригся, отхватил комплименты от нас и, довольный, родил рэперский куплет, ставя ударения, как заблагорассудится:

«Эй, вы, патлатые, расстаньтесь с патлАми,

ходите с голыми лбами, с чистыми ногами и задами

и не ковыряйте в зубах подручными средствАми!

У доктора есть рассада чумы, энуреза, плоскостопия и диатеза,

вши наготове в банках, и в каких — я даже знаю,

я их вшивую жизнь наблюдаю!

Медицина вконец нас излечит! Мы уляжемся в гробики,

Елик отпоёт, он ведь за попика.

Медицина полезна!

Настоящие пацаны, как деревья, умирают стоя — без болезней!»

Давно так не смеялась!

Томим в печке отвар дубовой коры, осиновой коры, берёзовых веток, малиновых веток. Ведьмы-ведьмами — бросаем в кипяток пучки сушёных по осени трав… Я не вникаю, что из них надеется получить Таня, потому что в свободную минуту делаю эти записи.

Сварили клюкву на компот. Запарили мох. Все морщимся, но пару раз в неделю едим его, дрянь этакую, как древние викинги, пытаясь снабдить организм витаминами. На вкус мох как мочалка. Возможно, это не тот мох, который ели викинги, но другого мы в лесу не нашли. Пока никто не отравился.

Стопнога принял последнего на сегодня пациента, Кирилла с плохо заживающей раной на ладони. Кирилл промахнулся и ударил себе по руке топором. Таня выделила для этого случая спирт и чистые тряпицы-бинты. Кирилл просил меня плюнуть ему на рану: вдруг моя слюна не хуже змеиного яда, он согласен проверить это на себе. Гонисевская обеспокоенно оглянулась на меня: думала, я обижусь. Когда увидела, что нет, сказала Кириллу, что змеиный яд в раны не втирают, и нечего зря тратить ценное средство, небось, у меня слюны не канистра.

Нет, Кирилл не последний пациент. Ночью Макс Грек решил посмотреть на показания уличного термометра и поднёс к нему факел. Осколки стеклянной колбы попали ему в глаз. Перепуганного Макса втащили по лестнице в медпункт. Я знала, как чистили глаз в старину, и предложила Максу выбрать — кто будет вылизывать ему глаз: я или Таня. Грек выл и всхлипывал от страха за свой глаз. Немного поразмыслив, он попросил Гонисевскую оказать ему такую врачебную услугу. Он выразил опасение, как бы потом не пришлось ему вылизывать другое место коменданту, если он попросит об этом меня.

Парни дежурного десятка обитают в котельной, вокруг агрегатов. Иначе пришлось бы оборудовать ещё одну спальню на втором этаже. Дежурные уходят туда, как мой деда уходил в гаражи, в свой мужской мир. Дежурство по лагерю длится неделю, дежурные обеспечивают подачу воды, охрану лагеря, кормят собак, растапливают печи, заготавливают дрова и ветки для коз. Были долгие десять дней, когда даже дежурные не выходили из помещений больше, чем на полчаса: трещал лютый мороз, и коз на всякий случай убрали в котельную, хоть парни возмущались, считая, что девушки развели коз, и девушки должны забрать их к себе. Но наши медики сказали своё веское слово, и три мемеки теснились в тамбуре котельной, а на ночь их отправляли внутрь помещения, в загородку. Непонятно, как выживают лесные косули.

Теперь заметно потеплело: термометр ночью показывает минус восемнадцать, жизнь продолжается.

Глава шестнадцатая. Контакт

Старик очнулся оттого, что ему протирали лицо. Очнулся и почувствовал, что лежит в жилище людей, на постели, в свежей одежде из натуральной ткани, укрытый мягкой толстой накидкой.

Он порылся в своих воспоминаниях, и подумал, что наверняка защитная система скафандра подала в дыхательной смеси порцию усыпляющего газа. Видимо, сердце не на шутку расшалилось, и костюм принял меры, спасая упакованное в него человеческое тело.

Старик осторожно открыл глаза. Над ним стояли совсем молоденькая девушка и такой же паренёк. Это они ворочали его и протёрли лицо.

— Дети? — сказал старик. — Где взрослые? Кто руководит колонией?

— Кто вы? — мягко спросила девушка. — Как вас зовут?

Старик не понял слов, но понял, чтоони интересуются его персоной. На этих юных лицах легко отпечатывались простые мысли. Старик подумал, что не знает, к кому попал, и стоит ли сообщать сведения о себе? Но оставил сомнения: «Старый обломок, кому ты нужен? Ты одной ногой в могиле. Эти дети стоят у твоей постели с ложкой и стаканом воды. И ты будешь притворяться перед ними?»

Он заговорил и удивился слабому шелесту своего голоса:

— Я — Фа ЗемИн, инженер-хрононавигатор. Адрес дислокации — база «Одиссей», Земля-3. Помогите мне подняться, — попросил старик.

Они поняли его желание и приподняли.

Гость уселся на постели и ощупал своё тело. Под длинной очень просторной рубахой на нём ничего не было. Он вопросительно уставился в лицо крепкой девушки и выразительно обхлопал своё тело в поисках жизнесети.

Девушка переглянулась с парнем. Тот пояснил:

— Мы с трудом сняли ваши путы. Нож не резал их, пришлось перекусывать пассатижами. Охотники увидели вашу сетку и, не зная, что она ваша, использовали её для лова рыбы.

"Мы-та-сня-ши…» — звучала непривычная слуху старика речь. Возможно, славянский говор, но он не владел этим старым языком. Он оглянулся в поисках костюма. К счастью, костюм оставили рядом с кроватью. Фа Земин потянулся к нему, с неудовольствием отметив, что руки его худые и дрожат, а морщинистая кожа на них обвисла.

Молодые люди подали ему тонкий пилотский скафандр. Старик пошарил в нагрудном кармане, активировал лингвопереводчик, и костюм стал переводить всё, что говорили люди в полутёмной комнате: сначала на языке гостя, затем на языке хозяев этого жилища.

Парочка молча выслушала, что вещало переводное устройство, останавливаясь и перебирая варианты: «Мы делать большой работа — тянуть ваш невод» вместо Пашкиного: «Мы с трудом сняли ваши путы». Но с каждым новым предложением электронная программа работала всё увереннее.

Девушка хлопала длинными тёмными ресницами и переглядывалась с парнем.

Фа Земин пробурчал:

— Куда меня занесло? По виду вы из Предрассветной эпохи, а жизнесеть с человека содрали, как тёмные невежественные дикари. Кто у вас старший по званию? Я буду жаловаться!

Парень похромал к выходу и позвал кого-то.

Через минуту в комнату из тёмного коридора вошла ещё одна девушка. В руке она несла примитивный фонарь с горючкой внутри. Свет фонаря мягко освещал нежный овал щёк и классически правильные черты лица, давно утерянные в мире, откуда был родом старик Фа Земин. Строгая девушка обратилась к старику официальным тоном:

— Здравствуйте! Я старшая группы Алина Зборовская. Мы использовали вашу сеть по недоразумению. Я готова принять вашу жалобу и в будущем мы возместим вам потерю сети, в которую вы были обёрнуты. Но только если вы возместите нам стоимость усилий по вашему спасению из заснеженного болота в пятнадцатиградусный мороз.

Фа Земин засмотрелся на девушку. Затем с удивлением выслушал электронный перевод. Хихикнул стариковским кашляющим смехом:

— Великий Хронос, вы стянули мою вторую кожу и я ещё вам должен?

Все в комнате удивились.

Девушка-руководительница обдумала свой ответ. Потом сказала:

— Вы упомянули Хроноса не случайно. Это бог времени. Вы из другого времени, так? Вы должны объяснить, как нас занесло сюда. Потом обсудим, кто кому должен. Вы можете кушать нашу еду?

— Какую еду вы собираетесь предложить?

— Сегодня у нас мясной бульон.

Фа Земин дождался перевода.

«Сегодня у нас жидкий суп из вываренного белка животного происхождения».

Он сказал:

— Если больше ничего нет, то сгодится мясной отвар как еда и чистая вода для питья.

— Вечером будет готов отвар диких плодов, компот. Он густой и чуть сладкий.

— Спасибо, спасибо! — пробурчал старикашка, неожиданно растрогавшись и мелко кланяясь верхней половиной туловища.

Одна девушка сказала другой:

— Хорошо, что мы не отдали Славе его одежду для изучения!

Старшая спросила старика:

— Ваше устройство для перевода вмонтировано в одежду?

Старик кивнул.

— Доктор Таня уверена, что костюм нуждается в чистке. Он плохо пахнет.

Лингвопереводчик выдал: «Лекарь Таня влиятельное утверждение — костюм желает быть чистым. Он плохой аромат иметь»

— Да, его давно следовало бы почистить. Как вы это сделаете?

— Мы постираем его в горячей и холодной воде.

— Чистить водой? — задумался старик. Вот уж не знаю… — Лучше ультразвуковая чистка с обеззараживанием в ионизированном потоке. Сгодится и кварцевая лампа. Если у вас есть инженер, я разрешу ему извлечь лингвопереводчик из костюма и стану носить его за ухом.

Хромой паренёк хмыкнул, сгрёб костюм старика и унёс, держа в руках на отлёте.

— Устройство мы вам вернём, — пообещала девушка-руководитель. Фа Земин её не понял, потому что лёгкий скафандр вынесли из комнаты. Но он не обеспокоился. Его спасли, и это само по себе чудо. Летя над землёй, старик не видел свидетельств того, что на этой территории живут люди и не ожидал встретить их в заснеженном краю.

Он оглянулся в поисках заплечного мешка. Ему выдали мешок.

Старик достал из мешка сосуд, напоминающий флягу, отвинтил крышку. Вытряхнул себе на ладонь крупную гранулу в форме боба, дал разглядеть её, а потом спрятал обратно под крышку и мимикой показал, что нельзя трогать и особенно проглатывать гранулу. «Это опасно!» — объяснял он словами и жестами, показывая, как что-то кусает его до смерти.

Юные хозяева переглянулись, и кто-то из них произнёс: «Бактериологическое оружие?»

Старик неожиданно понял и замотал головой «Bactériologique — non!»

И произнёс полузабытое: «Аttention!' и 'Il importe!»

Ребята узнали специфический прононс:

— Это звучит как французский! Кто из наших учил французский?

— Наста.

— Я не впущу сюда Насту! — сказала Алина. — Вдруг гость принёс вирусы? Пусть Игорь или Женя снимут электронную начинку с его скафандра и передадут Пашке. Успеем объясниться с гостем. Пока ясно, что флягу открывать нельзя и трогать содержимое тоже. Но в закрытом виде всё это опасности не представляет.

Вызванные в санчасть Влад Карнадут, Димка Бровь и Вован Краснокутский и без перевода поняли, что перед ними представитель той культуры, по милости которой они здесь оказались.

Фа Земин, глядя на срезанный карман с лингвопереводчиком, вмонтированным между слоями ткани, потерял слабую надежду на то, что это место — научная база одного из ковчегов. Перед ним были аборигены. Ещё не одичавшие и очень молодые, почти дети. Предстояло выяснить, не их ли ковчег завис где-то поблизости? И как давно они здесь, на Земле-10?

***

— … и ваши парни обнаружили ячейку энергосети, двинулись строго перпендикулярно основному направлению и остались живы?

— Да, так и было.

Фа Земин покачал головой:

— Находиться на линиях сети можно, эти линии быстро исчезают или смещаются. Но запрещено оставаться в узлах. И тем более, менять направления в узлах сети. В половине случаев смерть. Словно нырнуть в одну мощную струю, и вынырнуть в противоположном могучем течении. Разорвать может, может смять, всё что угодно может случиться там, где пересекаются временные потоки. Этому посвящена треть инструкции!

— А кто нас знакомил с инструкцией?

«Да, подумал старик. — Детей далеко занесло. Как они умудрились выжить?»

— Из какой эпохи вы? Что было в вашем мире?

Ему ответили наперебой:

— Электричество, электроника, полёты на орбиту, радиотелескопы…

— Гх. Эпоха Рассвета. Она растянулась почти на триста лет. Так я долго буду выяснять, из какого вы времени. Я спрошу иначе. Скажите мне, какие природные и техногенные напряжения ближе к году вашего рождения?

— Напряжения? — все подняли брови.

Старик забубнил, перечисляя:

— Извержение Кракатау, Великая война с фашизмом, Хиросима-Нагасаки, Бикини, Новая земля, Ташкентская и Чилийская тектоническая подвижка, Байконур и мыс Канаверал, Чернобыль…

Все дружно остановили старика:

— Чернобыль — это почти наше время!

— Мой отец появился на свет в день чернобыльского взрыва! Когда я родилась, папе было двадцать пять. Чернобыль в ста километрах от нашего города!

— Что значит толково поставить вопрос! Да-да, я представляю вашу эпоху. В общих чертах, конечно, но представляю. Первая компьютерная эра. Эйнштейн уже открыл теорию относительности. И, если я не ошибаюсь, началось массовое пользование компьютерами.

Все подтвердили:

— Конечно! Глобальная компьютерная сеть, спутниковая связь и всё прочее…

И одинокий голос:

— А вы в каком веке родились?

Фа Земин растерянно поморгал, глядя на спрашивавшего.

— Ээээ… Сложно сказать! — отозвался он.

В лазарете, тесном от набившихся в него людей, зависла тишина.

Краснокутский наклонился к коменданту Карнадуту, показал знаком: «Темнит гость!» Отнял пальцы, растопыренные рогаткой, ото рта. Карнадут подумал, что Вован прав, как никогда. Но лучше, чтобы гость не знал об их сомнениях.

— Мир после нас погиб?! — спросила Таня упавшим голосом.

— Нон, нон! — встрепенулся старик. — Нон! Мир не погиб до сих пор, но мне сложно ответить на ваш вопрос. Видите ли, я покинул Землю очень молодым инженером-хроновиком, а сейчас я совсем старый.

— Откиньте шестьдесят лет, и всё! — предложил Вован.

— Если бы всё было так просто, прекрасный юноша! — вздохнул Фа Земин, и все обернулись взглянуть на «прекрасного юношу» Вована, как будто видели его в первый раз.

— На копиях нашей планеты время течёт по-разному. И по-другому оно длится в закрытых хронокапсулах. Сразу и не объяснишь.

— Тогда скажите, что было после нас?

— Что было на Земле-1? Одиннадцать миллиардов населения, и планета начала задыхаться, ресурсы исчерпались. Затем голод, эпидемии и возврат к семи миллиардам населения, и это количество мы пытаемся снизить ещё хотя бы на два миллиарда.

— И вы научились проникать в прошлое?

— Да, мы делаем это.

— Зачем?

Старик удивился:

— Чтобы заселить кластеры — пустынные копии Земли-1 и спасти человечество от деградации и вымирания.

— А когда вы их заселите?

— О, это долгий процесс! Немного желающих переселяться в кластеры! Это рискованное предприятие, и все это знают. Мы ведём научные исследования, но сведений пока недостаточно, чтобы исключить все риски…

— Вы возвращаетесь в своё время?

— Нон! Это вызывает вихревые возмущения, природа которых нам непонятна. Информацию передаём, но она доходит частично.

Кто-то из слушателей сказал:

— Тоже мне, путешествие в прошлое: для остальных это выглядит как ваша смерть!

Ребята кивнули, соглашаясь.

Старик возразил:

— Вы тёмное поколение, ещё не готовое принять теорию многомерности пространства-времени. Вы придумали смерть. Наши погружения в прошлое — это дерзновение!

— Признайтесь, — прервал его Влад Карнадут, — вы добровольно отправляетесь в прошлое, или вам помогают…

— …умереть?! — несколько голосов закончили мысль за коменданта.

Маленький старичок обиженно пошамкал губами.

Макс Грек разочарованно зачастил:

— Говорил же я сразу, как только мы здесь оказались: небось, второго сентября мы вместе сели в какой-нибудь автобус. И вместе разбились — все, кроме водилы. А вы мне возражали, типа, не было автобуса, не помним мы автобуса, и вообще, мы живее всех живых. Слушайте теперь этого… хроника…

— Хронолог. Он инженер-хрононавигатор.

Макс отодвинулся в толпу и раздосадованно захрюкал, ворочая на языке новое слово.

— Пусть расскажет, как с Земли-1 сюда попадают!

— Да, пусть расскажет!

Фа Земин слушал их, почти прикрыв глаза морщинистыми веками, положив ладони на бёдра, и кивал головой в задумчивости. Но на самом деле, он был само внимание. Он отозвался:

— Дети Рассвета, вы забыли, что до вашего рождения дальние путешествия для многих были дорогой без возврата. И так было тысячи лет. Люди уходили, уплывали, и не имели возможности послать о себе весточку. Умирали или обретали новый дом — без разницы, — они навсегда отрывались от земли предков и от своих родных.

Да, мы не возвращаемся обратно, но взамен мы получаем новые земли. И свободу выбора. Мы свободно перемещаемся в слоях пространства-времени.

— И сколько этих слоёв?

— Пока нам доступны четырнадцать кластеров Земли, каждый со своими слоями времени.

— А может быть больше?

— Может, может, — закивал старик. — Их может быть бесконечное количество. Но у нас мало ковчегов и мало людей, чтобы узнать это наверняка. Эту задачу человечество будет решать очень долго.

Любознательные остались возле старика, требуя подробных объяснений: что он имел ввиду под словами «пространство-время»? Они отложили выяснение обстоятельств своего попадания в дикий край, который старик назвал Земля-10. Потому что Фа Земин признался, что не готов объяснить им это. Ему нужны данные. А данные собирает квантовый мозг хронокапсулы — ковчега. Только с помощью компьютера можно делать выводы, почему провалилась во времени квадратная территория школы и лагеря.

О возвращении обратно — к родителям, школам, магазинам и холодильникам — никто в племени не помышлял. Уставшие от необходимости сражаться за каждый прожитый день, они, тем не менее, понимали, что обратной дороги нет, как нет возврата в детство. Они чувствовали, что стали другими, и прошлая жизнь им уже не подходит. Когда стало известно, что Елисей получил звонок от матери, и мама ничего не знает о потере сына, все потратили несколько вечеров, бурно обсуждая этот факт, и пришли к выводу, что они — дубли тех, кто остался и живёт ТАМ (так они называли своё прошлое). Им уже не прижиться на прежнем месте.

Старый Фа Земин одобрительно кивнул, выслушав их рассказ:

— Чуете время — поток уносящий, бесстрашно в потоке скользите!

— Заговорил как мастер Йодо! — шепнул кто-то. Но лингвопереводчик среагировал и перевёл. Старик улыбнулся и приосанился:

— Да, я был мастер слагать стихи! Как вы говорите, йодо? Не знаю такую форму. Я больше силён в французском сонете: «Ты, Хроноса стрела, веди меня вперёд от дома к дому…»

Ребята, развалившиеся на кроватях в лазарете, зевнули.

— Дед Фа Земин, нам бы заиметь с тебя информацию, которая поможет выжить. Стихи мы читаем исключительно по воскресеньям, и только если на сытый желудок.

— Не спешите. Двигайтесь в потоке времени. Ваш дедушка Фа Земин думает, как объяснить всё, что знает сам. Разговаривать с молодыми тёмными мне не приходилось.

— Ладно. Мы можем подождать. Недолго. Тогда скажи, какую опасную штуковину ты носишь с собой в мешке?

— Опасную? Нет-нет! Это очень нужная субстанция! Но её нельзя кушать, иначе она скушает вас без остатка.

— Как мило! — фыркнула Алина. — Что же это?

— Это моя еда.

Игорь Шабетник сказал:

— Офигеть! Дедушка ест то, что готово сожрать нас с потрохами!

Елисей встрял:

— А я не удивлён. У нас полно таких примеров в пищевой цепочке, человек ест тех, кто при случае съест его. Кабан, например.

Старик махнул сухонькой, как птичья лапка, рукой:

— То, что я прихватил с собой, называется пищевой биоконцентрат — бийон. Ему нужна биосреда, которую он использует для собственного роста. Он переработает всё, что окажется на расстоянии шестидесяти метров: человека, зверя, насекомое, растение.

Старик пальцем описал окружность.

— Но бийон имеет предел распространения и срок жизни всего лишь сто дней. Поэтому главное — это использовать его по инструкции!

Фа Земин важно поднял указательный палец, а Таня Гонисевская отметила, что надо немедленно подстричь дедушке ногти.

— Если всё делать по инструкции, тогда бийон не опасен. Следить надо, чтобы в него не попали дети или домашние животные — он переварит их и станет непригодным для употребления.

— Супер вывод! — возмутился Карнадут. — Типа, сожранный ребёнок и безнадёжно испорченное угощение — это вещи одного порядка!

Алина успокоила:

— Владислав Олегович, он общается через лингвоустройство. Это не первая нелепица, которую мы слышим от электронного переводчика. Ничего, прорвёмся, научимся понимать друг друга.

Фа Земин наслаждался обществом заинтересованных собеседников. Он не спеша рассказывал, шелестя голосом:

— Бийон сначала напоминает грибницу и растёт и под землёй и на поверхности. Если его не собирать, он проработает впустую, умрёт и оставит после себя безжизненное углубление в истощённой земле.

— Опасный ништячок!

— На безлюдных территориях Земель бийон разрешён как основной источник питания. На месте бийона останется только лунка с выработанной породой, потом она станет или мелким озером, или зарастёт травой и шрамы земли лет за десять затянутся без следа. А в колониях это произойдёт и того быстрее: место после бийона удобрят, и оно восстановится уже на третий год. Охота, которая кормит вашу колонию, вредит больше.

— И как вы употребляете бийон? — поинтересовалась практичная Алина.

— О, это особый продукт! И он разный в зависимости от времени сбора! Бийону нужны внимание и любовь, и он будет радовать вас каждый день. Прежде всего, нужен человек, который будет следить за фазами развития бийона и очень точно определять сроки, когда и как его использовать. На десятый день развития бийона его ещё мало, по вкусу он сладкий и есть его надо сразу. На двенадцатый день он ещё сладкий, но твердеет. На четырнадцатый день он становится ещё суше и теряет сахаристость в течение тридцати дней. Собранный в этот период, он годится для хранения. Из него делают муку. Затем бийон размягчается и становится вязкой массой, как тесто. И в это время приходится хорошенько следить за ним, чтобы не завязли насекомые и мелкие животные. Зато вы испечёте из теста бийона всё, что угодно. Печёности из бийона неплохо хранятся, и вот у вас уже вдоволь сухарей.

А потом… очень трудно подловить эти двенадцать часов, когда бийон становится брагой. После этого старый отработанный бийон снова превращается в твердеющее желе, выделяя растительное масло. Масло собирают. А под конец цикла бийон по вкусу напоминает большой маслянистый овощ, и его опять можно сушить для хранения.

Пашка воскликнул:

— Мне уже нравится бийон! А в цветочных горшках он развивается?

— Добрый юноша, я огорчу вас. Бийон синтезировали со строго заданными свойствами. Ему нужно солнце и открытая среда. Вкус бийона зависит от состава почвы и температуры, которая была, пока он рос. Я не упомню, чтобы пиво из бийона разных лет было одинаковым. Так же и сухари, и хлеб: всегда чуть-чуть иные.

— Вы поделитесь своим продуктом? — поставила вопрос ребром Алина.

— Старый Фа Земин поделится, конечно, — кивнул старик. — Мне одному не справиться с таким количеством еды, да и следить за развитием концентрата, и собирать бийон — это труда требует! Он разный от краёв к середине, потому что расширяется, пока растёт. И стареет начиная с середины. Разобраться с бийоном — это наука! В колониях его используют почти со стопроцентной пользой, но вы в первый раз испортите половину продукта, уж я знаю новичков!

Алина подумала: «Я лично буду возиться с твоим бийоном, если он хоть наполовину такой чудесный. Это может стать нашим спасением».

Димка Сивицкий поинтересовался:

— Когда можно высаживать ваш бийон?

— Не спеши, решительный юноша! Когда земля освободится от снега, тогда присмотрите место и посадите.

— Эх! — выдохнули слушатели, зачарованные рассказом Фа Земина. — Придётся маяться без коржиков до весны!

Старик спросил:

— У вас туго с едой?

— Да уж, негусто. — вздохнула Таня. — Животные мигрировали или залегли, и добыть их в снегах не получается. Мороз был минус пятьдесят, теперь потеплело, минус восемнадцать. Ребята долбят лунки на реке, рыба ловится неплохо, но нас много…

Фа Земин пошамкал губами. Алине показалось, он был смущён, что стал ещё одним иждивенцем. Она приободрила старика:

— Дедушка, мы дотянем до весны. С рыбой на столе ещё никто не умирал от голода. У нас есть мороженая ягода, сухие груши, шиповник и ветки малины.

Старик кивнул.

— Верните мой костюм! — попросил он. — Я вспомнил, что там должен быть концентрат углеводов, и поливитамины, кажется, я их не съел.

— Ох! — выдохнули девушки, подозревая, что костюм уже замочили в воде.

— Где всё это лежало?

— Где-где — в задних карманах! — пробурчал старик.

Димка Сивицкий по кивку коменданта сорвался с места и помчался спасать положение.

— Они лежат в двойных герметичных упаковках, и немного накачаны воздухом — потому как если пилот падает на крестец, воздушная прослойка упаковок очень даже кстати. Вы встревожились? Вы всё-таки чистите мой костюм водой?

— У нас сломалась ультрафиолетовая лампа! — съязвил Карнадут. Он с недоверием принял появление упрямого деда.

Жека подхватил:

— И ультразвуковая чистка — следом. Обе сломались пять месяцев назад: накрылись одновременно со всеми благами цивилизации.

Фа Земин хлопнул себя по лбу и вежливо промолчал, только по-стариковски тряс головой.

Вернулся Димка Сивицкий с десятком фольгированных пакетиков в победно поднятой руке и с улыбкой во весь рот. Он рассказывал и хохотал:

— Что там было! Наста, Вероника и мелкие (он имел в виду Ксюшу и Матвея) стояли вокруг ванны и смотрели, как форма деда всплывает из воды задними карманами кверху. У них челюсти отвисли, когда форма стала шевелить ягодицами: то одна вспухнет, то другая, и туда-сюда! А потом пффф… запах, и форма пошла под воду. Вовремя я успел, по-моему, ништяки деда не успели размокнуть!

Глава семнадцатая. Средизимье

По настоянию Елисея, про которого Рома Виницкий сказал: 'У Бога не было велика и он приехал на Елике", — сорок дней траура выдержали как положено. Потом в колонии начали готовиться к празднику. У девушек был свой секрет: Алина закрыла в сейфе восемь упаковок овсяных хлопьев по семьсот граммов каждая, и приказала забыть об этом неприкосновенном запасе до солнцеворота. Алина считала, что солнцеворот самое значительное в их положении событие, это надежда на лучшее, тёплое и сытное время. Но солнцеворот пропустили из-за траура. Морозы не давали и носа высунуть, и с едой было совсем скудно, и даже не рискнули идти в деревню за припасами грибов и клюквы. По такому снегу на дорогу в один конец ушло бы два дня, плюс в округе слышали вой волков.

Но праздник был необходим. И он наступил. Решили назвать его Праздником Средизимья.

Заготовили факелы и высушенную берёзовую кору в рассчёте на долгое гуляние, чтобы огня хватило часов на пять. Из центрального зала столовой вынесли лишние столы и стулья, вдоль стены установили восемь больших железных крышек от мусорных контейнеров, приподняв их над полом на тротуарных плитках. В эти крышки, ставшие поддонами, сложили дрова для костров. Обеспечили вытяжки над кострами: соорудили из металлосайдинга короба, выходившие в кухню, а в кухне имелись вентиляционные ходы.

Столовую облюбовали для ремесленных занятий мастера, но их железки и инструменты вынесли, а камин в центре зала слегка переделали, чтобы девушки прямо на месте приготовили своё угощение, которое полуголодные жители колонии ждали, как дети ждут чуда.

Сашка Реут, гитарист, был готов веселить. В тумбочке, явно занятой когда-то музыкальным руководителем, нашлись ноты песен, которые Сашка не знал, но наиграл на пианино, стоявшем в кинозале глубоко за кулисами, и вдохновился. Детские песенки были написаны в ритме блюза и рэгги, и Сашке понравились.

Ангелина обещала мини-спектакль, который она репетировала с младшими детьми.

Парни готовились показать «чумовое шоу», содержание которого они скрывали.

Спросили деда Фа Земина: будет ли он участвовать? Дед через переводчика спрашивал, что от него требуется?

Наконец, настал праздничный вечер. Солнце село в молочную дымку у горизонта и скрылось за дремучим и седым от инея лесом. Дежурные выстучали по ведру сигнал «Приготовиться!» и всем был дан час свободного времени на праздничные сборы.

Деду Фа Земину впервые предстояло выйти на мороз после дней, проведённых в лазарете. Лётная униформа деда после стирки заледенела на морозе и с рукавов, штанин, крыльев и хвоста его комбинезона свисали толстые сосульки, вросшие в снег. Никто не знал, выдержит ли костюм, если его переломят, чтобы отодрать от верёвки, на которой он сушился? Решили, что деду всё равно летать не на чем, и костюму лучше висеть до наступления оттепели.

Девушки спорили, во что одеть старика, потому что о госте, вернее, о его верхней одежде, никто не подумал. В конце концов, отпороли уши от костюма зайца на поролоне, и получился вполне тёплый комбинезон подходящего для дедушки размера. Некоторые опасались, что старик оскорбится и начнутся международные и даже межгалактические осложнения, но Таня сказала, что её волнуют только возможные осложнения в бронхах. В сопровождении Лёшки она понесла деду жизнерадостно-жёлтый меховой костюм и протянула на вытянутых руках с поклоном.

Фа Земин стоял у кровати, по-стариковски держась за спинку, словно боялся оторваться от опоры. На самом деле, он шустро ходил по корпусу и уже успел надоесть всем, появляясь везде, и всегда неожиданно.

Фа Земин восхитился обнове, принял костюм и мелко-мелко раскланялся, сгибаясь в груди.

— Императорский жёлтый цвет! — он прицокнул языком. — Спасибо за приглашение! Когда выходить?

— Да через десять минут и пойдём, — ответила довольная Таня.

— А это далеко?

— Нет, сто метров. Двести шагов. Я тоже наряжусь, а вас поведёт Лёшка, — пообещала она.

— Счастливчик Лёша! — радостно воскликнул Фа Земин, имея в виду Лёшкины с Таней отношения.

Девушки пришли, когда в зале потеплело от костров. Ребята встретили их аплодисментами и одобрительным гулом: девушки принарядились, одев яркие шапочки с подвесками и пелерины, тоже яркие, цветные, расшитые тесьмой в несколько рядов. И даже подкрасили губы, брови и ресницы, отчего белобрысые бесцветные Ангелина и Лиля стали сногсшибательными красавицами.

Ужин разлили по мискам и раздали: это был поднадоевший бульон с кусками мяса размером больше обычного раза в два — пировать, так пировать! Алина сказала, что вскуснятину подадут позже, чтобы опять не заснули от переедания. Но зато сегодня будет выдан последний хлеб. Каждый получил четвертинку ломтя чёрного хлеба, сухого и твёрдого, как дерево, и пустил сухарь плавать в горячем бульоне.

Праздник уже удался!

А на камине, приспособленном под плиту, разогревался грушевый компот с сахарином от деда Фа Земина, «балдёжный компот», «улётное пойло», как говорили о нём ребята, стосковавшиеся по сладкому. Груши из подслащенного компота стали такой ценностью, что их раздавали под счёт. Кое-кто стал использовать дикие груши, сваренные с сахарином, как монету при обмене внутри племени. И вот тогда неожиданно разбогател Матвей. Он наврал девчонкам, что груши — это его страсть, и они дарили ему по груше. Плюс Ксюша отдавала ему половину своих груш, она их терпеть не могла, ела только потому, что приказывала Таня. Матвей пристрастился к меновой торговле и получил кличку «мелкий жучара». Алина на всё смотрела в перспективе, огорчалась, и всё время думала, как скоро они, цивилизованные люди, одичают окончательно и станут ходить в ожерельях из груш в семь рядов. И мысленно обзывала себя занудой.

Ребята встряхнулись от сытого оцепенения, и началось представление.

К публике вышел Саша. К нему подкатили пианино. Игорёк и Жека толкали инструмент, который поставили на грузовую тележку: на ней лагерный грузчик подвозил ящики с продуктами с крыльца на кухню, тележка выдержала нешуточный вес инструмента. Верхом на пианино ехал девятиклассник Юрик, и Алина увидела, для чего её просили нарисовать на картоне лошадиную голову. Пианино стало лошадью Юрика.

Комендант Карнадут встал и произнёс, трогая молодую бородку:

— Всем петь! Это приказ!

С подачи Сашки нестройно спели под гитару 'Выйду в поле с конём', потому что текст местами был невообразимо переделан. Юрик лицедействовал вокруг своего «коня», открывал клавиатуру инструменту и глядел "коню" «в зубы». Но вот голову лошади убрали и прикрепили голову верблюда. Вован собственной персоной изображал султана верхом на верблюде. Вокруг паясничали трое ребят в роли его жён, закутанных в покрывала, Макс Грек кокетничал, показывая из-под покрывала мосластые волосатые и синие от холода ноги. Девушки махали на него руками: «Спрячь скорее!» Сашка гитарист даже прервал песню, чтобы наигранно-строго произнести: «Фатима, перестань! Застудишь детородное место!»

Потом над пианино подняли растянутый на жердях парус из белой простыни с нарисованным черепом и костями. Иванка запищала: «Не дам больше простыней! Кто рисовал, тот пусть на этом и спит!»

Саша завёл свежевыученную песню:

«Вился сумрак голубой в парусах фрегата

Провожала на разбой бабушка пирата.

Пистолеты положила, и для золота мешок.

И ещё, конечно, мыло, и зубной порошок»

Карнадут играл Бабушку, Адамчик изображал Пирата. «Бабушка» держала в зубах трубку и лихо крутанулась вокруг шеста с парусом.

Объявили выход почётного гостя Фа Земина и на импровизированную сцену Матвей и Ксюша вывели деда в жёлтом костюме зайца. Всем стало весело от одного вида cтарого раскосого зайца с оторванными ушами. Деда приветствовали бурными овациями, стоя. И дед не подвёл: он включил то, что было похоже на гибкую доску из пластика. Таня и все, обследовавшие дедовский рюкзак, видели этот чёрный плоский прямоугольник, но что это такое, они и представить не могли.

Прямоугольник в руках Фа Земина засветился, как экран планшета. На нём замелькали изображения разных мест. Все повскакали из-за стола и столпились вокруг деда, и остро почувствовали, что стосковались по экранным изображениям, по информации, идущей быстрым потоком, по яркой картинке…

Фа Земин позволил вдоволь порассматривать пейзажи и схемы, а потом сложил пластину по невидимым сгибам, и получилась треугольная призма без верха и низа. Он повернул треугольник вертикально, и над геометрической фигурой возникло голографическое изображение: объёмное и очень качественное. Теперь панорама поверхности планеты неслась на зрителей с огромной скоростью, некоторые не выдержали и отшатнулись. Они смотрели на Землю, а это была, несомненно, Земля, и узнали приближавшуюся реку, речную долину, занесённую снегом, всё ближе, ближе… в камеру ударил снег, изображение погасло.

Фа Земин разложил лист, опять сложил, образовав совсем небольшой параллелепипед с четырьмя гранями, и следующая голограмма зависла в воздухе и обрела ещё и звук. Речь звучала как искажённый французский, но и эта запись, показавшая внутренности белоснежного когда-то, а теперь поточенного ржавчиной и плесенью помещения с лесом фасеточных колонн, быстро прервалась.

— Ещё! Ещё! — требовали зрители.

Фа Земин раскланялся и объяснил, что костюм пилота израсходовал весь ресурс, спасая ему жизнь, и видеосистема отдала всю свою энергию, сохранив только самые последние записи. Здесь подзарядить камеру невозможно.

Сашка занял место на сцене с гитарой наготове и с тарелками-ударниками под рукой. Взрослые парни куда-то вышли. Сашка принялся музыкально шуметь, импровизируя на ходу, и в зал ворвались на скейтах бывшие футболисты. Они спрыгивали со скейтов, кувыркались через спины друг друга, делали колесо и стойку на руках, в общем: «Угар и чад и полный движняк!» — с завистью прогудел Краснокутский и потрогал незажившее предплечье. Ребята из десятка Краснокутского лихо проехались на велосипеде и распылили свежий снег на зрителей. Костры зашипели: снег попал в огонь. По гулкому залу пошёл гулять визг и крики; хорошо было только Фа Земину, упакованному с головой в жёлтый костюм. Старым сморщенным китайским божком он восседал во главе стола, напротив коменданта Карнадута и вид у него был, что ни говори, комичный.

Когда все успокоились, Алина с Настой бросили в кипяток драгоценную овсянку, а Саша объявил, что следующая песня посвящается уважаемому гостю — Фа Земину, пришельцу из другого времени.

И снова запели весёлую абракадабру на знакомый мотив:

Пусть бегут, неуклюжи,

Волки с лужи на лужу,

Им неясно, что с неба упал

Не балык, не колбасы,

Не филей распотрясный,

А пилот в передрягу попал.

Снег кружится, снег кружится,

Аномально за рекой.

Нам не спится, не лежится -

Это ху такой?

(на самом деле, в этом месте пелось нечто не совсем приличное)

Прилетит к нам волшебник, он в прикиде пилота,

И бесплатно подарит бийон.

С днём рожденья поздравит,

И наверно, оставит

Нам крутых ништяков миллион!

Пели вдохновенно, Фа Земин даже прослезился, хоть лингвопереводчик не успевал за песней, выхватывая только отдельные слова «бежать»- «снег за рекой» — «маг» — «поздравить» — «подарить». Впрочем, всё было понятно даже по отдельным словам.

***

В один из дней старик узнал, что Лёшка поднимался в зависший над школой куб, он некоторое время сидел молча, переваривая эту новость. Потом кивнул:

— Уи! Завис ковчег на месте. Знать, дозаправлен он.

Карнадут внимательно наблюдал за стариком. Фа Земин, по-видимому, это чувствовал. Он называл коменданта генералом, но когда Карнадут ходил по корпусу, дед Фа старался улечься в постель и сделать вид, что крайне утомлён.

В этот раз Влад, подслушавший слова старика, вошёл в лазарет и учинил Фа Земину пристрастный допрос. Света Конторович попалась ему на глаза, и он отправил её быстро сгонять за Краснокутским.

Карнадут уселся перед старым хронологом, всем своим видом давая понять, что не уйдёт, пока не получит ответы:

— Как заправляется летающий куб? К чему это приведёт?

Фа Земин попытался увильнуть от объяснений, но в комнату вдвинулся Вован. Он тоже с подозрением смотрел на старика, повернул тумбочку и оседлал её, разведя могучие стёгна и заняв собой полкомнаты.

Атмосфера стала накаляться.

Ребята, не дураки, быстро научились делать свою речь неразборчивой для лингвопереводчика: для этого надо было всего лишь поднести металлическую пластинку или фольгу ко рту. Искать фольгу не было необходимости, стены бывшей кружковой комнаты были увешаны поделками из крученой фольги. Там висели шары и паутины на каркасе, на них сидели бабочки и пауки, тоже из фольги, и эти пустяковины отлично сбивали с толку лингвопереводчик деда. Одну такую паутину прихватил с собой Краснокутский, поспешивший на зов коменданта.

— Колется? — поинтересовался он у Карнадута, имея в виду деда.

Тот дёрнул бровью:

— Нет.

Вован поднёс поделку из крученой фольги ко рту. В другое время и в другом месте это было бы комично, но колонисты давно привыкли к нелепостям своего существования: меховым шапкам в виде Белочки и Медведя, курткам «лунтиков» весёлой расцветки, силкам из детских скакалок, к вёдрам с надписью «Туалет» и «Администрация», в которых подносили с реки мелкую рыбу…

Паутина в руках Большого Вована заглушила его слова:

— Говорил я сразу, это старый засланец. Фиг его знает, что он приволок и нас снимает и передаёт на их базу. Может, там реалити-шоу из нас делают, лядь. «Остаться в живых». Или эксперимент. Тряхнуть деда, что ли?

— Тряхнуть — это крайняк. Надо Алину сюда, пусть попробует разрулить.

Алина присоединилась к ним, причём старик переместился к ней поближе, от парней подальше настолько, насколько это позволяла длина кровати. Алина близкий контакт не любила, как и старика, везде совавшего свой нос и осыпавшего похвалами всех. Она едва заметно отодвинулась, вздохнула мученически, и через людей позвала Свету Конторович.

Света влетела недовольная, румяная с мороза:

— Ну, что ещё?

— Раскрути нашего дедушку на откровение, — попросила её Алина, говоря в открытую, без паутины у губ.

Светка обняла старика, плюхнулась рядом на кровать и сказала:

— Дедушка, с ними не говори, они скучные бяки, со мной говори, ты же меня любишь? Кто здесь куколка?

— Ты куколка! — разулыбался Фа Земин. — Хорошо, деточка. Что дедушке рассказывать?

— У меня скоро будет малыш, — подсела на любимую волну Светка, — у Насты, строгой такой, с круглыми глазами, тоже будет анфанчик по-вашему. Потом у Лили, наверное… — Светка хотела приплести сюда и Алину, но поперхнулась и на всякий случай остановила себя.

— И как нашим маленьким анфанчикам расти, если в небе летает непонятный куб? Лёшку чуть не унёс, что за куб, зачем он летает? Откуда он прилетел? А?

— Куколка моя, — зашамкал дед, тая в объятиях Светки. — Куб — это ваш ковчег, он вас подхватил на Земле-1 и продублировал в этом кластере, на Земле-10. Счастливое совпадение, случай! Земля-10 прекрасное место, как я вижу. Жить здесь можно! Рожайте малюток-анфанчиков, прелесть моя, белль.

— Просто праздник какой-то! — буркнула Светка в сторону. — Счастливый кубик выпал на нашу голову!

— Да-да, счастливый ковчег! — не унимался старик. Мы никогда не узнаем, сколько людей погибло, унесённые ковчегами в первобытный океан, или в джунгли, или в пустыни. А сколько слабых не выжили даже в лучших, чем у вас условиях! Например, миннесотская группа…

— А ну-ка, подробнее! — попросил Карнадут.

— Что за группа? Почему погибли? — оживился Краснокутский.

— Ковчег захватил стоянку эээ… техники, работавшей на энергии сгоравших углеводородов.

— Чего стоянку? — потянул Краснокутский.

Алина предположила:

— По-видимому, он говорит про автомобили. Ковчег захватил автомобильную стоянку.

— Хорошо, хорошо, автомобили. Уи, — закивал дед. — Правильно. Это была эра автомобилей, монопланы сменят их лет через сорок.

— Догадываюсь, что автомобильная стоянка была квадратная, и каждый угол указывал на стороны света, — добавила Алина.

Старик дождался перевода и подхватил:

— Конечно! Природа не способна творить геометрически правильные квадраты и ковчеги создавались, чтобы работать только с этими искусственными объектами, иначе у нас было бы много проблем. Миннесотская стоянка с запасом топлива, с магазином, полным продуктов, с цистерной питьевой воды и артезианской скважиной, много взрослых сильных мужчин на двухколёсном маневренном транспорте, немного молодых женщин — и все они не думали о будущем. И когда было съедено и выпито всё, они перестреляли друг друга! Там творились жуткие вещи! Патруль прибыл слишком поздно, когда уже некого было спасать.

— А были ещё группы?

— Конечно, были! Из них состоит население метрополий. Отлично наладили жизнь фермеры из Гаскони. Ковчег выхватил их зерносклады в Гавре, на территории порта, в разгар погрузки зерна. У них были лошади, повозки, лодки и даже фанерный аэроплан. Название "аэроплан" старый Фа Земин не забыл, нет. Я когда-то коллекционировал кубо с аэротехникой всех эпох, и помню название первого экзотического самолёта… Подумать только, он действительно летал!.. Фермеры умели работать на земле и прекрасно обосновались в третьем кластере.

— Они основали метрополию?

— Ну, можно сказать, и так. К тому времени, когда их обнаружил патруль, у них была самая многолюдная колония из всех поселений в кластерах, и они ни в чём не нуждались: городишки, сельское хозяйство, железная руда, серебро, вдоволь еды, качественное образование и неплохая медицина… Базу хронологов «Одиссей» решили основать неподалёку от их поселений, и эта колония за полвека далеко шагнула по пути прогресса.

— Но вернёмся к кубу над школой, — напомнил Карнадут. — Значит, в нём причина того, что мы оказались на этой копии Земли?

Алина делала знаки Свете Конторович: у Светы получалось выжимать сведения из старика, а вот с остальными Фа Земин не спешил откровенничать. Света в ответ капризно подкатила глаза к потолку, но продолжила «работу», затянула перед Фа Земином:

— Дедушкааа, что нам делать с кубом?

— Куб — это ковчег, хронокапсула, в нём можно жить, только надо держать мембрану на входе закрытой, — признался дед.

— И все поместимся?

— Да, людей многовато. Куб рассчитан на двадцать исследователей.

— А чем питаться?

— Когда куб подзаряжён энергией, он синтезирует готовую пищу.

— Вкусную? — спросила Света.

— Её можно есть. На вид как паста или картон. Вкус… привыкнуть можно.

— А что ещё есть в ковчеге?

— Каждый ковчег — точная копия первого хронолифта. Человечество подошло к порогу освоения четвёртого измерения, но человечество не было готово к тому, что хронокапсула, отправленная в прошлое из лаборатории под Парижем, попадёт не в единственно возможное прошлое планеты, а в слои альтернативной реальности. В то, что могло быть, но о чём мы из своего времени знать не можем, потому что даже осуществившееся прошлое знаем лишь по случайным фрагментам.

Ребята с трудом вникали в смысл, передаваемый электронным устройством.

Им приходилось уточнять непонятное, и разговор получался тяжёлый, вязкий, окольный.

Краснокутский украдкой зевал в кулак. Света порывалась уйти, но Влад Карнадут распорядился остаться, дело важное. Алина поднимала брови и многозначительно моргала Конторович глазами, умоляя двигать беседу. Она чувствовала, что без Светы капризный дедушка замкнётся в себе.

Фа Земин знал, что делал. Ему не хотелось втолковывать юношам из «века рассвета», знакомым только с тремя измерениями, особенности четвёртого.

Жизненный опыт говорил ему, что разум неподготовленных собеседников может не принять сложную доктрину разветвлённого пространства-времени, в котором был запущен в прошлое один хронолифт, а после оказалось, что копии этого экспериментального аппарата блуждают в кластерах, ищут обратный путь и, наталкиваясь в разных эпохах на объекты строго квадратной формы, какой была стартовая платформа, эти универсальные ковчеги рвали пространство и дублировали его там, где уже успели побывать. После чего долго подзаряжались, вызывая возмущения в атмосфере, и даже провоцировали землетрясения.

Фа Земин знал ещё вот что: если его объяснения не поймут, его появление в колонии могут истолковать самым неожиданным образом. И, когда начнётся битва за пустующий ковчег, а она начнётся, рано или поздно, и он узнает об этом первый, — тогда эти милыедети могут стать непредсказуемыми.

Вдруг простая мысль возникла в голове старика: собственно, почему он решил строить объяснение с «рассветными» по классической схеме от теории к практике? Зачем им понимать свойства каналов и ветвей многомерности? Для их благополучия важно знать немного, но вещей практических, например, что произойдёт, когда рейнджеры будут готовы захватить зависшую над школой хронокапсулу, по праву — их хронокапсулу.

Фа Земин даже оборвал свой дотошный и длинный монолог на полуслове, потому что сообразил — а ведь они ему, старому идиоту, об этом и толкуют: они всего лишь хотят знать, что делать!

Света решила, что дедушке стало плохо, и легонько тряхнула старика за плечо.

Тогда Фа Земин уставился в лицо Краснокутского, приготовившись говорить для него. Этот парень точно ничего не понял из сказанного. Что ж, если он поймёт хронолога сейчас, значит, Фа Земин справился.

— Через какое-то время к вам придёт сильная буря, — начал старик. — Магнитная стрелка запляшет. Вода может проявлять странные свойства. Пространство потеряет обычную проницаемость и движение будет возможно лишь в одном направлении. Часы станут показывать разное время. У всех, и у меня тоже, начнутся галлюцинации или стресс. Кто-то может не выдержать и умереть от остановки сердца или других проблем со здоровьем. Всё это случится потому, что в трёхмерности у нас над головами в одном тоннеле с вашим ковчегом окажется ещё одна хронокапсула, чужая, давно выработавшая весь жизненный ресурс. И её команда уничтожит свой ковчег, чтобы завладеть вашим — иначе никак. Им нужен свежий ковчег, чтобы жить на всём готовом ещё лет десять. Им не нужны вы, но они вас уничтожат, если вы окажетесь не в том месте не в то время. А меня они просто вышвырнули, как мусор. Я сначала подумывал, как бы они не вышли на вас через меня. Но вы очень удачно воспользовались моей жизнесетью, порвав её. Если рейнждеров интересовала моя судьба после падения с высоты в шесть тысяч метров, они наверняка получили сигнал от жизнесети, от каждой её части. И для них я уже давно разорван на куски. Хе!

Старик позволил себе перевести дух.

Карнадут заметил:

— Всё это было. За рекой. И мы живы.

— Всё это было отголоском грядущих событий, следствием того, что произойдёт. Вы попали в «волну из будущего». Только я знаю, что вам делать.

— И что делать?! — прогудел Краснокутский. «Наконец-то старый чудила заговорил по делу!»

Фа Земин обдумал свой ответ, хоть предпочёл бы не думать и не заглядывать в будущее. Он знал, как заканчивались для пленников кластера встречи с рейнджерами в момент, когда те ищут себе новый ковчег.

— Есть два варианта: подняться в ковчег и в нём встретить пиратов. И второй — попытаться уйти подальше от аномалии. Тогда ковчег вы потеряете безвозвратно, но есть шанс, рейнджеры не заметят вас и, если это место их не устроит, они удалятся в другой кластер. Но беда в том, что в закрытом ковчеге климат, сезоны, геологические периоды и даже состав атмосферы не имеют значения. Вряд ли пираты захотят перегонять ковчег ещё куда-то, у них нет специалистов по хрононавигации. И хронокапсула останется висеть над вашими головами, и рано или поздно люди внутри заметят вас. Определённый интерес для них представляют девушки. Женщинам уготована судьба лейл, а если не покорятся — их ликвидируют. Впрочем, пираты не склонны мучить свои жертвы, обычно они сбрасывают их вниз, чтобы не пачкать руки и не видеть смерть.

Света проснулась от сонной апатии, которую на неё навевали умные разговоры.

— Кто эти лейлы? — поинтересовалась она.

— Не тупи, а?! — скривившись, закрыл тему Вован.

Он задумчиво потягал себя за волосы на темени и спросил Карнадута:

— Тебя не вставило от такой перспективы?

— Подумать надо, — сдержанно ответил непроницаемый Карнадут и кивнул старику:

— Спасибо, пилот Фа Земин!

Глава восемнадцатая. Гонка преследования

Мясные запасы, как ни растягивали, были прикончены. Внезапно перестала идти в сети рыба, которую совсем недавно добывали из-подо льда в изобилии. Оставался ещё месяц до возвращения птиц на болота, а в племя пришёл голод. Закончилось сразу всё: сахарин и витаминный концентрат Фа Земина, вяленая рыба, сухие грибы, ягоды, и даже Танюшкины травы. Племени не хватило трёх осенних месяцев, чтобы подготовиться к долгой зиме.

Насчёт косуль в загоне никто и думать не смел: две самочки ходили тельные, с круглыми полными боками, а один козлик Бяшка не еда для полусотни человек. Бяша — это на крайняк.

Владислав Карнадут наметил новый поход, пока его люди не ослабели. Задумали идти по Днепру вниз по течению до устья Большой реки, где, по мнению охотников, территория зубров. Если не найдут другую дичь, придётся рискнуть и попытаться добыть телят-одногодок. Собирались посетить деревню на трёх этажах.

Дело осложнялось тем, что девушки в лагере на этот раз останутся совершенно без припасов.

На общем собрании говорили мало; положение сложилось серьёзное, и надо действовать, промедление опасно.

Когда подошла очередь высказаться, Алина встала со своего места и сказала:

— Мы уже знаем, что нужно мужество, чтобы пережить трудные времена. До сих пор нам везло, потому что все мы старались. Давайте так и продолжать. Завтра девушки пойдут жечь хворост на берегу, там, где мы нашли устиц. Может, что из этого выйдет. Если растопим грязь, удастся накопать ракушек. Если ничего не получится, — то бесполезный опыт тоже опыт. Ещё мы проверим сети в лунках. Не может быть, чтобы мы не поймали хоть десятка два рыбёшек. Вот и еда. И так каждый день. Как-нибудь продержимся. Отправляйтесь на охоту и постарайтесь прокормиться сами. Не волнуйтесь за нас, мы, по крайней мере, в тепле, значит, даже неделю на скудном питании перенесём. Всех собак забирайте с собой, вряд ли мы их прокормим.

— Один охотник должен остаться с девушками, — сказал Карнадут и заметил, как побледнела Наста и лицо у неё сделалось неподвижным. Света Конторович, наоборот, беспокойно задёргалась, подняла глаза к небу, но смолчала. Она беспокоилась за Вована, у того только недавно зажила рука и плечо, но перелом напоминал о себе перед непогодой.

Утром, построив отряд, Владислав кивком подозвал Матвея. Предстояло тянуть «горячий» жребий.

Младший мальчик сорвал с головы шапку ушанку, обнёс по кругу. Каждый охотник опустил в неё шашку с инициалами: у каждого десятка — своего цвета. Влад Карнадут достал из ушанки Матвея тёмно-серую шашку с выцарапанными буквами «ДС». Такие инициалы были только у Димы Сивицкого.

— Димон, ты теперь один за всех! — произнёс комендант. Он не ожидал, что выбор падёт на младшего десятника. Почему-то был уверен, что с девушками останется кто-то из старших, но горячий жребий распорядился по-своему.

Карнадут подумал, что вот только теперь очевидно, что Димка с ролью десятника неплохо справлялся. А ведь совсем ещё молодой… Ладно, справится и в лагере. Нужно поставить во главе его девятиклассников Жеку — младшие парни с ним хорошо ладят…

Диме сказали: «Бывай!» — и парни заскользили на лыжах мимо Сивицкого, оставив его, огорошенного, стоять над своей поклажей, тщательно уложенной для похода.

Проезжая мимо, шутили:

— Расти большой!

— Ращу! — заученно отвечал Дима и добавлял им в спину:

— Не прикалывает!

Вскоре девушки в сопровождении Димки ушли в другую сторону. Им предстояло обойти лагерь слева, спуститься к реке, пройти вверх по течению и обследовать под снегом грязный берег речной заводи. Если кабаны за осень всё не перекопали, то вдоль берега могло что-то найтись.

Стопнога поковылял за девушками, убедив Алину, что идти недалеко, как раз поход для него. Может, он на месте придумает чего полезного. В «Солнечном» оставили хозяйничать дежурную Иванку, младших детей — Ксюшу и Матвея, да ещё дед Фа Земин топтался по жилому корпусу.

Как только все ушли, Иванка обнаружила, что пропал Матвей.

— Вот вредник! — возмутилась Иванка. — Делать мне нечего, только искать его!

И велела Ксюше найти Матвея.

Ксюша прибежала быстро, она волновалась, и на ресницах дрожали слёзы:

— Метлушечка, Матвейчик сбежал! Он ещё ребёнок, ему нельзя на охоту! Он погибнет, не выдержав трудностей! — Ксюша была склонна к драматизации.

Иванка ответила:

— Спокойно, ребёнок. Ты почему решила, что он побежал за взрослыми?

— Потому что он готовился с вечера! А я тогда не знала, что он делает, а сейчас посмотрела в его любимое прятальное место, а там нет лыж! И самых тёплых вещей! И шпагу взял!

— Может, всё-таки за Алиной увязался? — предположила Иванка, которой сделалось тревожно. Она знала, что суровая жизнь сделала всех чуткими и наблюдательными, и можно не заметить намерения кого-то, с кем пересекаешься реже, но сейчас совершенно другой случай: младшие дети ходят всегда вместе, как те попугаи-неразлучники. Если Ксения волнуется, то, скорее всего, Матвей действительно задумал бежать, и сейчас догоняет охотников. А на лыжах этот мальчишка ходит отлично: родители возили его на трамплины в Раубичи, и он — один из немногих, кто технично бегает по лыжне.

Рассуждать Метлушке было некогда. С каждой минутой Матвей уходил всё дальше от лагеря. Бежать к Алине сообщать о случившемся — только время терять.

Иванка оглянулась, увидела поклажу Димки Бровь, и решила, что рюкзак небольшой и ей лучше захватить его в путь. Она тоже хорошо ходит на лыжах и догонит мальчишку.

Когда через несколько часов вернулись девушки, в лагере были только Фа Земин и Ксюша, близкая к истерике. Девочка так расстроилась, что даже не подбрасывала дрова в печки, тепло выдуло в трубы, в жилых комнатах и особенно на втором этаже стало холодно, остыл кипяток в кухонной кастрюле.

У девушек опустились руки. Дима Сивицкий выслушал всхлипывающую Ксюшу и, ни слова не говоря, рассовал по карманам пару «зубочисток» — так он обозвал ножи, служившие девушкам (его охотничьи ножи остались в рюкзаке). Взял из неприкосновенных запасов грамм двести бензина в пластиковой бутылке, скруток берёзовой коры и драгоценный коробок спичек (его трут и зажигалку тоже увезла Метлушко). И поехал догонять Иванку, догонявшую Матвея, догонявшего охотников.

Метлушко ехала по раскатанной свежей лыжне, но нигде не видела Матвея. На её пути лыжня несколько раз расходилась в стороны: охотники обследовали территорию, разделяясь на группы. Метлушко не сворачивала и двигалась, держась правого высокого берега необъятной реки.

Она проехала странные нагромождения льдин. Происхождение их было непонятно. Метлушко подумала, что, может, деревья, притопленные в реке, останавливали льдины и как-то так получилось…

Она не знала, что будет делать, если не догонит Матвея. Как вернётся одна в лагерь? У неё не было часов, она от них совершенно отвыкла. В лагере часы не нужны, там дежурные отмечали каждые тридцать минут ударом по дырявому ведру. И отбивали часы количеством ударов.

Погода стояла бессолнечная, ветер, всегда ощутимый на реке, дул Метлушко в спину. Иванка волновалась. Сколько времени она гонится за беглецом, непонятно, и она всё не могла решиться повернуть и поехать обратно, навстречу ветру, и скользила по лыжне, надеясь, что за новым изгибом реки увидит Матвея.

Она объезжала очередное нагромождение льда, как вдруг правая лыжа вильнула, Иванку занесло, она упала, снег под ней двинулся вниз, и она скатилась по наклонной поверхности в щель во льду и упала ещё раз — в полутёмное пространство, где чувствовалось холодное и сырое дыхание воды и запах сероводорода — гнилостный запах, скапливающийся подо льдом.

Иоанна попала в западню между полутораметровым льдом и понизившимся уровнем воды в реке. В её распоряжении была полоска суши у берега; над головой нависал ледяной потолок и единственный выход — достаточно просторная щель, в которую она проскользнула даже с лыжами на ногах. Но щель эта была высоко. Иванка, встав на цыпочки и подняв обе руки вверх, только и смогла, что коснуться края пальцами. Даже если она схватится за край, подтянуться не получится, мешает ледяной свод. Выбраться наверх можно только если подняться на уровень щели, лечь грудью на лёд и выползать по-пластунски.

Иванка вспомнила все вечерние разговоры в кругу семьи о выживании в экстремальных обстоятельствах. Продышалась, чтобы унять панику, и стала оглядываться.

Подо льдом было теплее, чем наверху, но сыро. Иванку трясло. «Это нервы! — сказала она себе. — Нужно мужество, чтобы выжить. Спокойно, спокойно, спокой… А почему спокойно? Может, наоборот, полезно покричать? А если охотники где-нибудь рядом, задержались в этом месте, собирают топливо для костра и услышат её, стоит только хорошенько пошуметь?»

Ей сразу сделалось легче, это был хоть какой-то план.

Был ещё план номер два: придумать подставку для ног из двух лыж, но лыжи ломать — последнее дело и она на это не решилась.

Иванка закричала, повернувшись к дыре. Потом она свистела в свисток, который нащупала в рюкзаке Сивицкого, и лязгала железом о железо, колотя ножом о крепление на лыжах. На какое-то время это отвлекло её от мрачных мыслей, но вскоре она устала и заметила, что подо льдом темнеет гораздо раньше, чем наверху. Она может развести огонь, но что здесь жечь? Лыжи?

Она прошлась подо льдом — довольно длинная полоса вдоль берега позволяла гулять вдоль воды, дальше путь перегораживал плавник — притопленные деревья, старые, без ветвей. Возможно, Иванка могла бы пролезть между ними и ледяным куполом и пойти дальше, но не сейчас. Исследовать берег ей было некогда. Деревья эти от долгого нахождения в воде сделались крепче железа, в этом она убедилась, ковырнув их ножом и ударив маленьким топориком Димы Сивицкого. Она пошла в другую сторону, торопясь обследовать всё, пока совсем не стемнело. Она нашла мокрые сучья, такие точно не загорятся. Разве что задымят… Иванка отрезала от рюкзака Сивицкого наружный карман, чиркнула зажигалкой, подожгла ткань, стараясь, чтобы язычок пламени облизал сырое дерево. Коряжка слегка пустила дым к радости Иванки, понадеявшейся, что дерево всё-таки загорится. Но дальше дело не пошло. Зато Иванка услышала плеск в воде, поводила над чёрной, как смоль, водой догорающим ошмётком брезентовки, и вдруг различила рыбью голову.

Иванка, у ног которой стоял топорик, схватила своё оружие и ударила, целясь в голову рыбе, но попала по воде, и чуть не уронила топор. Сонная рыба вильнула в сторону, азартная Иванка ударила ещё раз, попала по хребту, рыбина трепыхнулась, а Иванка точным движением ступни поддела рыбу снизу под брюхо и отфутболила на берег. Рыба была большая, длиннее предплечья, и это — не считая головы и хвоста. Иванке пришлось добивать её топориком, и она справилась, с остервенением отрубив речной стерляди голову. И почувствовала, что правый лыжный ботинок, носки, гетра, штанина — всё мокрое почти до колена и холодит тело.

Итак, у неё была еда, но не было топлива для огня. Из щели сверху заметно сквозило. Неприятный запах, встретивший здесь Иванку, давно улетучился. В полутьме Иванка принялась ощупывать землю, находила крупные и средние камни и решила, что знает, чем займётся в темноте: она будет нащупывать и стаскивать камни под дыру, к утру соберёт кучу камней и по ним выберется наверх. Нужно только отметить место строительства, скоро невозможно будет что-нибудь разглядеть. Обшаривая берег, она нащупала ветки, показавшиеся ей достаточно сухими. Они вмёрзли в землю, и Метлушко сражалась с ними, пока не нарубила жалкую кучку хвороста. Тогда она снова отрезала наружный карман рюкзака, откромсала подкладку, примерилась, сколько сантиметров может отрезать от шлеек, и подожгла. Костерок занялся. Дым метнулся по пещере, заставив закашляться, а затем повалил в отверстие. Иванка засуетилась: пока горит огонь, нужно было разыскать больше топлива для костра. Она додумалась поджечь ветки, торчащие из береговой глины, осветив ими берег. Но понимала, что слабого этого огня хватит ненадолго, а впереди длинная ночь. Она заметила, что рыб привлёк её огонь, и они подплывают к кромке воды. Иоанна суетилась, выискивая дерево, примечая подходящие камни и одновременно поглядывая на рыбу, полусонно плескавшуюся в воде. Ей удалось провести так час, не меньше, в мокром башмаке, с мокрой правой ногой. Когда погасли даже угли, у Иоанны запекалась в чешуе первая рыбина и ждали выпотрошенными ещё три, которые она, вытянув руки перед собой, просто выгребла из воды, держа поперёк лыжу и подгоняя лыжей рыб к берегу. Она намочила при этом два рукава, но ни о чём не жалела. Она хотела есть, и сейчас будет есть горячую рыбу. А потом станет собирать и складывать в кучу камни.

Вдруг она услышала человеческий голос у себя над головой и вздрогнула от неожиданности.

Человек наверху замер. Потом робко позвал: «Эй! Кто здесь?»

Иванка закричала:

— Матвей, осторожно! Я провалилась под лёд, там дыра! Не ходи! Стой на месте!

— Это кто? Ты, Метлушка? — с сомнением спросил Матвей.

Им приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

— Да! Да! Стой на месте, а то провалишься!

— А как ты там?! — спросил Матвей, и она поняла, что он плачет.

— Я хорошо! — закричала Иванка и подумала, что за чушь она несёт. Но, с другой стороны, не умирает же она, жива, и даже с богатым ужином…

— Здесь сухо, у меня есть рыба, только дров нет! И я не могу вылезти наружу! Но вылезу завтра! Соберу камней и по ним вылезу!

— А можно мне к тебе?! — заголосил Матвей. — Я боюсь! Тут звери!

— Подожди, Матюша, не паникуй! Ты сюда дошёл, а назад в лагерь на лыжах не дойдёшь? Ты устал? Лыжи целые?

— Я… — он рыдал в голос. — Я боюсь! Я устал! Пусти меня к себе!

Иоанна подумала, что Матвею не дойти назад в одиночку — ветер будет дуть ему в лицо. Ещё она подумала: «Что его так напугало?» И предложила:

— Матюша, может, ты сначала хоть какие дрова соберёшь? Нам же с тобой тут ночевать придётся, а?

— Я… я… соберу… — прошептал Матвей, понимающий, что суровая жизнь диктует свои правила. И ушёл в лес, тихо плакать и собирать годное дерево. Но забыл сказать про своё намерение Иванке, и она сидела, переживая — что случилось, и куда делся мальчишка? Она вся изнервничалась и, навострив слух, пыталась понять, что происходит на льду. И только когда заскрипел снег и голос Матвея раздался возле дыры, вздохнула с облегчением.

Он спросил:

— Иванка! Куда бросать дрова? Под эту льдину?

— Да, да! Бросай!

Сучья полетели вниз, ей на голову.

Иванка вдруг закричала:

— Матвей, не лезь под лёд! Подожди пять секунд! Надо попробовать, может ты мне поможешь вылезти отсюда, и мы вдвоём вернёмся домой!

— Я, кажется, лыжу сломал… — неуверенно ответил Матвей. Ему очень хотелось спрятаться как можно скорее, ему казалось, что подо льдом очень неплохо, лучше, чем наверху, тепло и совсем не страшно. Он боялся, что Иванка попросит его ещё раз сходить за дровами.

Иванка тем временем приплясывала под дырой и соображала — как подать Матвею верёвку? Ну что же это такое, ведь было время подумать, пока Матвей собирал хворост, а она так бездарно его профукала на глупые страхи…

— Матвей! Отойди подальше, я брошу к тебе топорик!

Она швырнула вверх топорик с привязанной к нему тонкой, но прочной лавсановой верёвкой. Топор прилетел обратно и ударил Иванку по ступне, хорошо ещё, не рассёк ногу. И тут она почувствовала, что ступня, намокшая в воде, онемела и не чувствует боли. Она сделала ещё несколько попыток забросить топор, не видя толком, куда бросает. Матвей снаружи выл и торопил её. И она сдалась, и позволила мальчику спуститься вниз, но велела поставить лыжи у входа в их пещеру, прикопать в снегу, чтобы были заметны.

Матвей, молодец, съехал осторожно, ему удалось даже чуть задержаться на краю, свесить ноги и потом он свалился к Иванке, которая честно предупредила, что не словит его, такого тяжёлого.

Они обнялись и пропели друг другу нежное: «Ми-ми-ми!»

Потом развели костерок, вдвоём съели остывшую большую рыбину, положили на угли остальной улов, и собирали и складывали камни под входом в нору, пока не кончились подходящие камни на их участке берега. Получилась небольшая кучка. Иванка сказала, что положение уже не так безнадёжно, утром Матвей вылезет хоть даже по её плечам, вытянет верёвку, и они начнут выбираться.

Матвей тоже успел порыбачить: маленькой шпагой, оружием всех мужчин в племени, умудрился пронзить несколько рыбин. Теперь они были обеспечены не только ужином, но и завтраком.

Как только догорел костёр, у них над головой раздался голос Димы.

Дима Сивицкий мчался мимо составленных лыж, заметил знак, остановился и начал осматриваться и аукать в сторону леса. Но быстро заметил провал под льдиной, из которого тянуло дымом, и склонился над дырой:

— Кто жив?

Ему ответили в два голоса.

Дима с облегчением вздохнул. Он выяснил ситуацию, и стал вытягивать своих людей. Сначала ему подали ранец и наловленную рыбу, затем Дима спустил под лёд рыболовную сеть, лежавшую в его ранце тугим свёртком, и по сети выкарабкался наружу Матвей. Потом Иванка отказалась вылезать: она в темноте не могла нащупать топорик. Дима, которому тоже было жалко отличной секиры, зажёг и бросил Иванке горящую ветку. Топорик нашёлся, и Метлушко вскарабкалась по сетке наверх. Под ветром у неё моментально стала покрываться ледяной коркой правая нога и кончики рукавов.

— Да ты мокрая, Ванятка! — сказал обеспокоенный Димка. — Ты что же это не переобулась? У меня в ранце лежат сменные бурки!

— Представь, у меня реально не было времени!

— Ты сколько часов там просидела? И не нашла времени переобуться? — бурчал Димка, усадив Иванку и доставая из рюкзака сменную пару обуви. — Признайся, ты там хозяйство развела? Свой лагерь оборудовала да?

— Ага!

— А ещё к ней рыба приплывала! На свет! Можно было брать руками! Рыбы там — завались! — сказал Матвей.

— Вот куда вся рыба ушла!

Дима стянул с ног тёплые толстые носки: Наста Дашкевич связала. Заново перемотал портянки. Носки и запасные бурки протянул Иоанне. Иоанна влезла в его носки, но на бурки только взглянула:

— И как, по-твоему, я пошлёпаю в них? — кивнула мелкая Метлушко на большие бурки. У Сивицкого, пока худого и невысокого, были длинные ступни — верный знак того, что парень будет рослый.

Дима серьёзно посмотрел на неё.

— В мокрых ботинках потерпишь? Силы остались на лыжах двигать?

Они прошли метров двести, не больше. Иванке что-то мешало, она говорила: «Сейчас-сейчас, приспособлюсь…» А сама тормозила. Потом призналась, что не чувствует правую ногу и, кажется, ещё чуть-чуть, и нога омертвеет полностью, она уже и в колене сгибается с трудом, и боль поднимается выше и отзывается в бедро.

Дима посуровел. Так они проехали ещё метров двести. Они не успеют в лагерь, даже надеяться нечего. А лагере не осталось не только еды, но и лекарств. А у Иванки, похоже, что-то серьёзное с ногой, и она начинает гореть. Это жар. Надо возвращаться, нарубить хвороста, залезть под лёд и ночевать там. Но завтрашний день ничего не изменит — они втроём будут так же далеко от лагеря. Матвей напуган, он видел что-то огромное, ходившее за рекой, потому и повернул назад и на обратном пути заметил дымок Иванкиного костра, вытекавший из-подо льда. Теперь Матвея в лагерь одного не отправишь, даже днём при хорошей погоде. И в лагере парней не осталось, некому идти выручать их. Правильнее будет догонять охотников: там костры, лекарства кой-какие могут оказаться. Их стоянка, должно быть, недалеко, ближе, чем «Солнечный» раза в три, это точно.

Дима обдумал ещё одну мысль, и она не показалась ему лишней. «Охотники потом пойдут в школу. Над школой, как рассказывал Лёха, висит куб, который дед назвал ковчегом. И это их ковчег. Они не решились бросить лагерь и уйти в хронокапсулу, дед сказал, что там может быть опасно, их могут захватить. И разделиться на две группы парни не захотели: вдруг, попав в ковчег, обратно не вернутся? Они отложили эту проблему. Но теперь, если на крайняк, Дима поднимется в ковчег и поищет лекарства для Иванки, она уже раскашлялась и вид у неё никуда… совсем его матрёшка расклеилась».

Сивицкий решительно развернул своих спутников и повёл, не останавливаясь, вниз по течению реки. Он делал вид, что не замечает состояние Иванки. Он действительно не знал, что будет делать, если Иванка не сможет идти. Наверное, он под страхом смерти погонит Матвея одного к ребятам за помощью. Вот такая, как говорят старшие парни, ситуёвина…

***

Через три часа ходьбы на лыжах отряд Карнадута остановился. Стали разбивать стоянку.

Нужно было отдохнуть, и до ночи, заметно отодвинувшейся с приближением весны, успеть сделать ещё один марш-бросок.

Охотники нашли отдушины во льду у берега; непонятно, отчего проломился лёд, но льдины топорщились, а под ними были затянувшиеся ледком полыньи. Охотники опустили в полыньи сачок и вскоре к ним пошла рыбья мелочь. Во время четвёртого зачерпывания подняли больше десяти килограммов рыбы. «Косяк зацепили!» — объяснил Игорь Шабетник, рыбачивший когда-то с отцом. На морозе трепещущие караси быстро покрывались инеем и затихали, переставая прыгать на снегу. Попались и несколько маленьких щучек. Вскоре наловили достаточно, чтобы тридцать парней смогли поесть. Правда, всем пришлось повозиться, чистя рыбу и бросая её в общие котлы.

В затягивавшиеся ледком полыньи по приказу Карнадута опустили сети, привязанные к срубленным тонким стволам молодых деревьев. И оставили эти палки торчать над поверхностью льда. К полыньям можно будет вернуться, когда пойдут назад, и проверить сети. Обложили полыньи по краю пучками камыша, сгоняв за ним в ближайшую речную заводь. Через камыш кислород попадёт в воду, приманивая рыбу. Вскрыть такую полынью будет несложно, ударяя по льду топором, а потом останется вытянуть «крышку» и, уходя, вставить её снова, обложив свежим камышом. Так они делали на реке возле «Солнечного»: сначала здорово попотели, вырубая топорами лунки в толстом слое льда, вытапливая их кострами и прожигая раскалёнными копьями, — и поняли, что ни за что не дадут отдушинам затянуться: хоть караулить будут, но снова на такую каторгу не согласны.

Когда после отдыха встали на лыжи, чувствуя боль в усталых ногах и в плечах, далеко позади раздался крик и свист. Карнадут, приказав ребятам не останавливаться, вместе с Адамчиком вернулись за поворот реки, заслонивший видимость, и пустили вперёд собак.

Вскоре Владислав разглядел Сивицкого. Сивицкий махнул рукой и помчался в обратную сторону, откуда пришёл.

Они вынуждены были ехать за Сивицким; заметили капли свежей мочи, прожёгшей снег рядом с лыжнёй, и поняли, что Дима пометил след для своей Маски. Маска, почуявшая запах, рванулась догонять хозяина. Адамчик ускорил ход, спеша за собакой. Владислав прокричал ему в спину: «Остановлю отряд!» — и бросился назад, за охотниками. Те не спеша, но верно уходили всё дальше по снежной целине

Иванку принесли к охотникам на жердях, как когда-то вынесли из болот деда Фа Земина.

— Кто? — спрашивали Диму Сивицкого, не разглядев человека на носилках.

— Ванятка заболела! — сурово отвечал Сивицкий и слышал в ответ удивлённое: «Что за Ванятка? Аааа… Метлушка, что ли?»

Он старался не замечать пренебрежительных интонаций в голосе парней. Они его Иванку не любили, за девушку не признавали, — так, вреднючка с чёлкой и короткими косичками… А он, Дима, на всё был готов ради Иоанны, и шёл рядом с её носилками.

Иоанна уже не страдала от неудобных поначалу носилок из жердей и рыболовной сети. Она впала в забытье, попросив только перед тем, когда ещё могла говорить и соображать, закутать ей голову потеплее: у неё страшно разболелось правое ухо. Ухо, правый бок, бедро, колено, ступня — вся правая сторона была одна сплошная полоса боли, от которой у Иоанны дыхание сбивалось с ритма и казалось, сердце бьётся с перебоями во время очередного острого приступа. Она крепко сцепила зубы, чтобы не кричать и не стонать, не пугать ребят, которые ничем ей не помогут, и должны идти дальше, чтобы успеть за два дня дойти до школы и отогреться там.

Матвей стал ниже ростом, когда комендант Карнадут сурово глянул на него и бросил короткое:

— Будешь наказан!

Комендант снова вынужден был принимать непростое решение. Охотники двигались к устью Большой реки, но завтра пройденные сейчас километры станут лишними для тех, кто вернётся в лагерь. Опасно оставлять девушек одних, слишком много случайностей вмешивается в размеренный, казалось бы, ход жизни. Уйдут на этот раз двое охотников — одного человека отпускать опасно, отряд отмахал немалое расстояние. Отправлять в лагерь придётся сильных ребят, и горячий жребий завтра вытянут только старшие парни.

Обдумав это, Владислав посчитал правильным остановиться и не идти дальше, хоть до ночи оставалось ещё время. Выбрали подветренную сторону берега, свернули с русла Днепра на лёд безымянного притока, и в глубоком лесном овраге, промытом этим самым ручьём, принялись устраиваться на ночёвку. В лесном болотце подняли затаившихся в снегу олених. Ребята не были готовы к охоте и упустили стадо, и по этой причине переругались. Но одну олениху Шуханку и рванувшему за ним быстроногому Максу Греке удалось настичь. Парни вернулись героями: они добыли мясо на ужин.

Дима Сивицкий ходил вокруг коменданта, руководившего разбивкой лагеря и, наплевав на негласные правила, прямо спрашивал Карнадута: что он планирует дальше?

Карнадут терпеливо ответил:

— До школы ещё день пути, не меньше. Иоанну понесут шесть человек. Завтра. Ты пойдёшь с ней. Дальше думай сам.

Дима сказал:

— Только бы ковчег оказался на месте, и только бы мне в него попасть!

— Подозреваю, что мало попасть в хронокапсулу, нужно разобраться с ништяками — управлением, и прочим. И деда туда не поволокёшь… Возьми с собой Елисея и Игоря, они шарят в программах, может, разберутся…

— Жека Бизонич был бы лучше Прокопенко… — протянул Дима, зная, как сложно находить общий язык с Еликом.

— Ладно, бери Жеку и Елика. Жека сильнее в компьютерах, чем Игорь. Был. Игорь хорошо разбирается в машинерии в котельной, пусть возвращается в лагерь, если жребий ему выпадет, конечно.

— Жребий, жребий! — пробурчал Сивицкий. — Та не мог бы решать сам, без жребия?

— Ещё не время, — заметил Карнадут. — Я не спешу кормить маленького Чингисхана у себя внутри. Не так уж важно, кто вернётся в лагерь. Нет, — он покрутил головой, — вообще-то важно, ёлы! Я на три части разбиваю отряд, и всё из-за избалованного мелкого жучары и его капризов! Больше это не должно повториться!

Комендант выругался. Сивицкий ещё не видел Карнадута таким злым.

В этой местности жили волки и с наступлением ночи звери дали о себе знать. В лесу раздался волчий вой. Парни разложили хворост кольцом вокруг лагеря и, сменяя друг друга, рубили и рубили ветки, запасая топливо для долгой ночи. Волки выли, но не приближались.

Иоанна стонала от боли сквозь стиснутые зубы, не открывая рта. Что у неё болело, узнать было невозможно. Ночью ей скормили последние таблетки, это был анальгин. Иоанна забылась сном.

Влад приставил к Метлушко Матвея, велев смотреть за состоянием больной и следить, чтобы огонь горел ровно с двух сторон от её постели, устроенной на высоком настиле из хвойных лап. Матвей влажно кашлял и хлюпал носом. Он притих и думал, что дома в лагере было отлично, и с Иванкой в подлёдной норе было хорошо, а в походе оказалось совсем не весело.

Иоанна умирала. Это было видно по тому, как легли у переносицы синие тени, и карие глаза, ещё недавно быстрые, весёлые, ввалились в глазницы, нос заострился, скулы обтянула кожа. Однажды она открыла глаза, хрипло произнесла, так, что не разобрать: «Зима… Пить». Возможно, она сказала: "Дима, пить".

Ей поднесли воды, она проглотила пару ложек жидкости и закрыла глаза.

Елисей перекрестил Иоанну и истово прочитал над ней единственную молитву, которую знал. Сивицкий был готов упасть на колени перед Елисеем, чтобы он отмолил у смерти несчастную Ванятку. Он шёл рядом с носилками, и его широкие брови сошлись в одну черту, лицо осунулось. Он уже решил, как поступит, если Иоанна умрёт.

Шесть человек сопровождали больную. По очереди, вчетвером, несли носилки Иванки Метлушко, следуя изгибам береговой линии Большой реки и время от времени выходя на лёд, чтобы спрямить себе дорогу. Эта река после раздольного необъятного Днепра, русло которого сугробы сровняли с болотистым левым берегом, уже не казалась большой. Наоборот, она теперь выглядела всего-то широким безопасным ручьём, чётко очерченным правым высоким склоном и левым берегом, под которым они когда-то пережидали бурю.

Им стали попадаться следы больших травоядных, и вскоре они догнали стадо зубров. Скорее всего, это были те же зубры, помешавшие им подойти к переправе осенью. Но страха от вида огромных быков уже не было, и Сивицкий, ни секунды не колеблясь, распорядился двигаться в хвосте стада.

Зубры сначала косились на людей, но потом перестали беспокоиться.

Увидев, что животные привыкли к их присутствию, лыжники прижали палки, чтобы не махать ими, молча заскользили в стороне от быков, а потом обогнали главную самку, шедшую впереди. Осторожно, с оглядкой, поспешили уйти от животных подальше, чтобы не раздражать их.

Эта гонка совершенно вымотала парней, они задыхались, но благодаря зубрам они быстро прошли путь по Большой реке. Чуть передохнули на берегу, с трудом узнав место, где когда-то кончалась натоптанная тропа, ведущая из деревни к реке и, в конце концов, оказались в школе задолго до заката.

Они не разглядели куб, как ни всматривались в небо.

Сивицкий совсем поник.

Он всё-таки поднялся на крышу по закопченным лестницам трёх этажей, с неудовольствием замечая, что свежая нарядная школа стала напоминать бомжатник, несмотря на все усилия Алины сберечь чистоту этих стен.

«Что ж, — мрачно думал Дима, чем хуже — тем лучше…»

Он вышел на крышу и встал в центр, как рассказывал Лёша.

Ковчега не было.

В отчаянии Сивицкий повторил небу то, что однажды сказал комендант Карнадут:

— Ты!!! Слышишь?! Одна девушка стоит четырёх парней! Да!

Он выкрикнул это сквозь зубы. Снял рукавицы, заткнул их за пояс, слепил снежок и швырнул его вверх, в безжалостное и равнодушное небо. И вдруг заметил, как снежок мелькнул на лету, словно, падая, прошёл сквозь яркие лучи.

Сивицкий послал вверх ещё снежок.

Тёмный квадрат вышел из облаков и стал двигаться к земле, увеличиваясь в размерах. Дима успел крикнуть в дверь, ведущую внутрь школы, и вскоре ребята подали Иоанну по вертикальной лестнице, а другие приняли её и втащили на крышу, над которой зависла платформа. Запеленатую, как мумия, девушку положили в ноги Диме, все встали рядом на платформе и потянули перила ограждения вверх.

Подъём вызвал у них спазм в животе и ощущение, что подошвы влипли в пол. Платформа от усилий шести пар рук неслась вверх, школа уходила вниз, становясь маленькой, даль открывалась до горизонта, тоже разъезжавшегося вширь, — и всё это быстро, быстро, быстро. Перила по периметру площадки представляли собой поручень на четырёх вертикальных опорах, расположенных по углам. Соскользнуть вниз под такое совершенно открытое заграждение не составляло труда, но поверхность площадки не была скользкой. Она была чистой, чуть тёплой, как и поручень, это чувствовалось на морозе, и подошвы парней уверенно сцеплялись с покрытием подъёмной платформы.

Глава девятнадцатая. Вне времени

Они влетели в прямоугольную шахту, платформа замедлила ход и вынесла их на площадку, которую они ожидали увидеть — окруженную лесом белых колонн. Мелкие молнии сновали вокруг шахты лифта, но Дима отчаянно шагнул под молнии, и разряды самоликвидировались.

Иванку отнесли в помещение, которое показалось им медицинским: там было бело и матово, стерильно под светоносным потолком, заливавшим бокс ровным светом, а посередине стоял необъятный стол, отдалённо напоминающий ложа с низко нависавшими над ними колпаками. Как только они уложили Иоанну, и Дима собрался снять с неё жалкие тряпки, в которые он закутал девушку в школе поверх одежды, в бело-матовой комнате взвыл звуковой сигнал и голос стал повторять фразу на чужом языке, слышанном от Фа Земина. Парни догадались, что их просят выйти. Они вышли сквозь диафрагму входа. Сивицкий намеревался остаться, но сигнал не прекращался до тех пор, пока не вышел и он. Тогда Сивицкий нырнул сквозь стягивавшуюся диафрагму обратно, и под зумм возобновившегося сигнала прыгнул на просторный стол, улёгся лицом вверх рядом с Иоанной и замер.

Сигнал прекратился.

Диафрагма входа стянула лепестки, комната наполнилась туманом, глушившим все звуки, матовая стена стала совершенно непроницаемой. Парни недолгое время оставались за стеной с внешней стороны, но потом разошлись по хронокапсуле, пытаясь понять её секреты.

Через два часа из медбокса к ним вышел смущённый Дима.

Он был до блеска вымыт и весь перетянут красной сетью. Кроме сетки, плотно облегавшей его тело, на нём не было ничего. Такую штуковину Таня и Паша сняли со старика, а ребята с трудом, но располовинили её, сделав превосходные сачки для ловли рыбы. Но то, что на нём сейчас собственная жизнесеть, не радовало Диму: Иоанна осталась на медицинском столе и так и не пришла в сознание.

Дима помнил начало медицинских манипуляций. Красная сеть опустилась из колпака, накрыла Иоанну и его, и словно расплавила нижнюю одежду, остававшуюся на нём и на девушке. Тряпки отвалились клочьями, их убрала ползающая штуковина, тихо втянув в себя и просачиваясь даже под спины лежащих. При этом покрытие ложа прогибалось, пропуская аппарат-уборщик.

Сивицкий держал голову приподнятой, чтобы контролировать ситуацию, и ужаснулся, когда увидел освобождённую от одежды правую ногу Иванки: её ступня распухла, над средним пальцем гноилась ранка, плюсна представляла сплошной синяк, и чернота поползла выше щиколотки.

А сеть вжималась в тело всё ощутимее. Она была приятно тёплой, но чувствительно врезалась в плоть. Сивицкий испугался, что его и девушку перережет эта сеть, как перерезала одежду, но быстро понял, что сеть врезается в разные места поочерёдно, и когда дискомфорт проходит, всё возвращается в норму. Дима не заметил, как отключился. Проснулся он с ощущением давно забытой абсолютной чистоты и свежести. Он слез с высокого стола. Сеть на нём и Иванке образовала рисунок и была изящно красива, как замысловатая татуировка. У Иоанны сеть переходила в сплошное густое полотно на ступне и голени правой больной ноги. Следующая заплата покрывала бедренный сустав. В отличие от Сивицкого, у Иванки был ещё и капюшон с густым переплетением красных волокон на правом ухе и шейных лимфоузлах. На правом лёгком спереди и сзади сеть тоже была густой. Девичье место закрывалось подобием трусиков танго, как у Димы его пацанские приметы.

Дима оторвал взгляд от небольших кружков, прячущих соски Иванки, и внимательно осмотрел собственную сеть. В целом, она была равномернее и «дырявее», чем на Иванке, густела лишь над свежим пустяковым порезом повыше запястья, в области селезёнки и над левым коленным суставом, который временами действительно хрустел и беспокоил его. Но сзади серьёзная заплатка закрывала поясницу. Отощавшие, но тугие ягодицы сквозили из-под узоров паутины.

«Офигеть, мужик в гламурных кружевцах…»

Сивицкий вздохнул, ещё раз бросил взгляд на лежавшую неподвижно Иванку и стал изучать показания монитора, повторившего в 3D узоры их жизнесетей. Над его изображением всё было спокойно, но проблемные места на теле синели кляксами, показан процент повреждений и общий, как он понял, ресурс организма. Над иванкиной жизнесетью тревожно мигали надписи и менялись столбики цифр, едва понимаясь к тридцати пяти процентам, иногда дотягиваясь до пятидесяти, и снова падая вниз.

Сивицкий думал о том, что нужно немедленно доставить сюда деда Фа или Насту Дашкевич, а лучше обоих — срочно прочитать символы на пульте ковчега и перевести эту махину к лагерю. Здоровье у всех, как видно невооруженным глазом, здорово пошатнулось. Вован страдает от болей в недолеченной руке… У Макса на холоде гноится глаз… То ли ещё будет. Разобравшись в системах, они первым делом спасут Иванку.

Парни встретили Сивицкого тоже свежие, вымытые электроникой ковчега в тесных пеналах-душевых. Одеты они были в просторные штаны длиной до середины голени и белые рубахи длиной почти до колена из синтетического, но приятного на ощупь материала. Они показали Диме, где он может взять одежду, и Дима тоже оделся и, наконец, почувствовал себя человеком, прикрыв кружевной срам.

Жека Бизонич осмотрел младшего десятника и задумчиво произнёс:

— Я предвижу проблемы. Дед сказал, что ковчеги рассчитаны на группу не больше двадцати хронологов. Следовательно, здесь может оказаться лишь двадцать жизнесетей. Может, эти штуковины даются из расчёта одна жизнь — одна жизнесеть. А теперь прикиньте: нас пятьдесят один человек. Чувствуете разницу?

— Наши сейчас на охоте… — заметил Станислав, красноречиво оборвав фразу на полуслове. Все понимали, что любая охота может стать для кого-то последней.

Сидящие кружком на полу ребята невольно вздрогнули. Всё, что пришлось перетерпеть в суровых условиях здешней земли, свежо в памяти, в мышцах, во всём теле — свежее некуда. Ноги до сих пор болят от гонки по льду реки…

Жека продолжал:

— Я под сеть не лягу. Подожду до выяснения всех обстоятельств. Точно скажу, Влад Карнадут откажется надевать сеть, пока не убедится, что этих штуковин хватит на всех. Алину нужно будет скрутить по рукам и ногам и силой уложить на стол. Адамчик тоже откажется от этой привилегии. Я своих ребят знаю.

Елисей заметил:

— А ты не спеши рисовать всех белыми и пушистыми. Обычно вожди поступали по-другому. Сколько случаев в истории…

— Пошёл ты со своей историей! — беззлобно отмахнулся Бизонич. — Слушайте сюда. Девушек надо пропустить вперёд. Детей — не знаю. Хронологи отправляли в прошлое детей? Вряд ли. Вот и соображайте, можно ли упаковать растущих детей в эту шутку?

Дима виновато пробурчал:

— Пацаны, вы не думайте… я ж не знал… Если понадобится для кого-то, я сниму эту фигню.

Жека вздохнул:

— Это не фигня, Димон, далеко не фигня.Это, как сказал дед, вторая кожа. Дополнительный ресурс. И успокойся, тебя никто не винит. Наоборот. Ты мужик, ты нас сюда привёл, девушку свою спас — оживёт твоя царевна, видно же, какая у них диагностика клёвая. Технологии будущего, ёлки!

Елисей Прокопенко, что-то колдующий с настройками своих часов — единственных в их группе часов, сказал:

— Надо послушать, что скажет Фа Земин. Может, рано испугались. Может, у них жизнесети обновляются, и ковчег создаёт их с запасом.

— Возможно, — кивнул Жека. — Давайте спать, что ли. Сигнатуры мы не трогали, хоть кое-какие мысли у нас с Елисеем были. Но у меня на полную катушку включилось чувство самосохранения, и ничего не могу с этим поделать. Что, если одним щелчком вылетим куда-нибудь, в параллельную реальность? Нет, без деда или хотя бы без Настасеиного перевода всех надписей я здесь пальцем ничего не трону и вам не советую. Разобраться надо сначала. Вон — душ, вон — поилка-кормилка с дерьмовой бурдой, нужники и спортивные тренажеры — и это наше всё. И больше никуда не лезьте, пацаны. Особенно в центральный пульт.

Они улеглись спать, причём Дима Сивицкий ушёл под дверь медбокса, лёг прямо на полу, подложив под голову рюкзак, и скрутился калачиком; в капсуле везде была комфортная температура.

В середине ночи он услышал всхлипнувший зуммер, но звук быстро прекратился и Дима, смертельно уставший, отключился снова, не успев проснуться.

Утром парни увидели жизнесеть на Елисее. Елисей не зря установил будильник в своих часах на самую глухую часть ночи.

***

Иванка проснулась. Она не могла покинуть стол в медицинском боксе: её сеть на спине множеством свободно тянувшихся волокон была соединена с лечебным блоком, а правая нога Иванки оказалась упакована до середины голени в белый пластиковый футляр.

Дима снаружи открыл мембрану входа и в два прыжка запрыгнул к Иванке на стол, так ловко, что сигнализация успела только по-птичьи пискнуть одной нотой.

Электронный диагност показал, что все системы второго организма, появившегося на столе, близки к норме. Сивицкий проследил за данными их двоих на мониторе, хмыкнул удовлетворённо и протянул Иванке рубаху:

— Смотри, классный прикид!

Он своим охотничьим ножом разрезал рубаху на спине, сунул руки девушки в рукава и расправил одежду на ней. Иванка разулыбалась, скосила глаза на свои ноги, выглядывавшие из-под длинной рубахи, потрогала капюшон на голове:

— Уже не болит. И не холодно. У меня костяная нога, я Баба Яга.

— Поздравляю! — рассмеялся Димка, потрепал Иванку за плечо и приобнял:

— Костяная нога — это крутяк! Я знаю, как ты умеешь брыкаться, это твоё смертельное оружие. Вот тебе еда. Если доктор разрешит, поешь. Или ты теперь от сети подзаряжаешься?

— От сети, — вздохнула Иванка и поёрзала, устраиваясь поудобнее. — Есть совсем не хочется. Ты где будешь?

— Я буду рядом с тобой.

— И не уйдёшь?

— Только поищу, как отключить сирену, чтобы доктор не верещал каждый раз, когда я к тебе вхожу.

— Хорошо, займись, — сказала Иоанна. — Я немного посплю. Приходи.

Она была ещё под действием лекарств.

Ребята совещались, что делать дальше. Жека места себе не находил. Он думал об оставшейся в снегах команде. После того, как отоспались, сидение в капсуле не радовало парней. Когда их отряд поднимался в хронокапсулу, с высоты они разглядели устье Большой реки и крупных животных. Слишком крупных, чтобы это были зубры. Похоже, что животные лежали в снегу. Видели и охотников, букашками ползущих по реке в ту сторону, где отдыхали звери.

Елисей молчал. Впрочем, его тоже окружили стеной молчания.

Дима заявил, что Иванку одну не оставит. Все отнеслись к этому с пониманием и засобирались в обратный путь, быстро пресытившись стерильностью белых стен, дармовым теплом и праздностью. Неожиданно Елисей опустился на пол, сел, скрестив ноги, и заявил, что он будет полезнее здесь, чем на земле. Он согласен питаться отвратительными на вкус синтетической пастой и картонными хлебцами. Он клялся, что разберётся в управлении ковчегом и тем самым принесёт пользу всему племени.

Жека Бизонич оказался в двусмысленном положении. Руководство группой перешло к нему, но командовать Еликом невозможно. Елика можно только силой вытолкать из ковчега в лифт. Но безопаснее для всех будет добровольно попадать на открытую площадку подъёмника.

Парни посовещались за спиной Елисея, и пришли к выводу, что этот чел не слишком-то им нужен. Пусть остаётся. Они планировали вернуться в отряд охотников и доложить о хронокапсуле. Они натянули поверх чистого исподнего свои прокопченные в дыму походных костров шмотки и погрузились на платформу. Сивицкий ходил к шахте лифта провожать их, и обнялся с каждым, ещё не зная, что видит их в последний раз. На сердце у всех было тоскливо.

Потом Сивицкий навестил Елика.

«Божий велик» Прокопенко обосновался в центральном зале без стен. Высокие колонны плотно обступили это помещение, и лес колонн был тем гуще, чем ближе к Овальному залу. В центре Овального зала находилась единственная колонна, и вокруг неё раскинулась овальная голографическая столешница — по всем приметам, электронный пульт. Здесь можно было работать стоя, можно было сидеть — голографическое изображение следовало за руками.

По мнению Елисея, ковчег был не больше, чем летающая больничка с синтезатором еды и питья и с наблюдательным пунктом, собиравшим информацию о внешней среде. Здесь было несколько изолированных помещений, но парни свободно вошли лишь в одно — в медицинскую комнату, где на столе под колпаками сейчас оставалась Иванка. Второй медблок был указан на плане ковчега, но был недоступен. Ковчег открыл им свои пищевые автоматы, душевые, туалеты, тренажерный зал — и это всё. Для чего предназначены остальные боксы, они могли только догадываться.

Внутри хронокапсулы не было ярусов или этажей: узкие коридоры без какой бы то ни было системы разбегались от просторного зала с пультом в центре, плавно поднимались всё выше, соединяя три десятка редко расположенных входов. Покружив по капсуле, коридоры стекали вниз и вели обратно: в Овальный зал и к шахте лифта. Много коридоров и закрытых входов, и больше ничего, кроме леса колонн вокруг шахты и вокруг Овального зала.

Иоанна Метлушко постепенно возвращалась к жизни, и они с Димой разговаривали и смеялись, подначивая друг друга, и невинно играли, показывая из-под сетки своё тело, лукавя и дразнясь. Попутно несли несусветную чушь.

Дима выпотрошил из автомата с едой тридцать шесть твёрдых хлебцов, нацарапал на них ножом масти, и они с Иванкой принялись играть в подкидного, пригласив в свою компанию и Елисея. Елик отказался. Он с головой ушёл в общение с компьютером, бегая только к автоматам за синтетической едой и питьём.

Дима уходил на тренажеры, когда Иванка чувствовала потребность в отдыхе. Потом они веселили себя, пытаясь заглушить загнанную глубоко внутрь тревогу. Их угнетала неизвестность и оторванность от семьи.

Дима вспомнил про шахматы. Они разжевали в кашицу хлебцы, послужившие картами, и лепили фигуры, съедая неудачные и потешаясь над своей работой. Дима нашёл в Овальном зале палочки, пачкающие чёрным наподобие фломастеров, и начертил клетки прямо на медицинском столе. Они начали партию, но стол извлёк из себя робота-уборщика, и электронный чистоплюй принялся ползать по нарисованным клеткам, тщательно стирая их и покушаясь на шахматы. Сивицкий хотел унести уборщика за дверь бокса. Иванка смеялась и защищала робота. Они вместе отбирали шахматные фигуры у уборщика и складывали их Димке в рубаху, завязанную в узел на животе. Потом Дима остался ночевать рядом с Ваняткой и поцелуй в губы перед сном открыл в их полудетских отношениях новую страницу.

…Через несколько часов непрерывного сидения за пультом Елисей Прокопенко, несмотря на предупреждение Жеки, включит двойное внешнее поле, решив, что обеспечил то, что принял за усиленную защиту хронокапсулы. Он не узнает, что отрезал хронокапсулу от местного временного потока. С той самой минуты часы внутри ковчега пойдут почти в семь раз медленнее, чем на планете, одновременно пожирая ресурс хронокапсулы.

Именно по энергетической воронке их легко обнаружили те, кто охотился за ковчегом. И они не были заинтересованы, чтобы свежая хронокапсула растратила свой ресурс. Они накрыли ковчег сверху, как до них делали команды рейнджеров-захватчиков. Они синхронизировались в пространстве и затем — во времени. Они не спешили, но и не медлили. Чего-чего, а времени у них могло быть столько, сколько им было нужно. Единственное, что их ограничивало — это энергетический голод. Их ковчег истощился, и уже не мог быть таким универсальным, как раньше. Но они ожидали получить всё и сразу, сделав небольшую работёнку, и принялись делать её.

Они вошли в контакт с электронными системами свежего ковчега и получили сведения, которые не были тайной и потому были доступны. Им попался экипаж всего из трёх человек. Рейнджеры узнали, что хозяева молоды, неправдоподобно молоды, но во внешнем мире многое могло измениться за те девять лет, которые они провели в замкнутом безопасном модуле. Мир в это время ушёл на тридцать семь лет вперёд. Рейнджеры привыкли жить внутри хронокапсулы и могли менять ход времени для себя. Внешние события их не интересовали. Вернее, интересовали, когда наступало время менять ковчег или женщин, которых они держали в ковчеге.

В найденной хронокапсуле оказалась одна лейла. Она была повреждённая и не покидала реабилитационный блок. Пять нитей сети связывали её с медицинским оборудованием и, следовательно, она оттягивала непозволительно много энергии на своё восстановление.

Жертвы, влетевшие во временной туннель, почти всегда рано или поздно обнаруживали свой ковчег по аварийной платформе, свободно курсировавший в авторежиме между поверхностью и хронолифтом. Движение лифта подъёмника становилось возможным после того, как капсула восстанавливала свой ресурс. Но жертвы не знали возможностей ковчега и не умели им управлять. И это было на руку рейнджерам.

Дисп, Вейник и другие — всего семь человек, включая толстого Чана, которого пока терпели в команде, сидели вокруг пульта, обеспечивавшего панорамное изображение чужого Овального зала и главных отсеков чужой капсулы. В основном, поступала информация о системах ковчега и длинные подробные отчёты исследования периода, в который занесло хронокапсулу. Последнее и было главной целью давнего эксперимента, внезапно породившего временные туннели и парадоксы.

Перед рейнджерами на голографических кубо-кубо маячили схемы помещений, переходов и условное изображение людей: электронные датчики, сетью обтянувшие тела, посылали сигналы о физическом состоянии своих владельцев.

Один силуэт находился рядом с больной лейлой. Второй силуэт оторвался от главного пульта, заметался по ковчегу и бросился бежать к шахте лифта.

— Этот абориген обнаружил наш приход, — сказал Кань.

— И не синхронизировал потоки V, — заметил Вейник.

Дисп лениво откинулся в кресле:

— Он понятия не имеет, что нужно делать. Они даже не следят за вращением хрономассы: все функции можно было оптимизировать. У них расход энергии, как во время взрыва. Впрочем, потому мы их так легко нашли. Подождём. Ковчег скоро будет наш. — Он улыбался краем рта.

— Что там с их лейлой? — поинтересовался Чан.

— Тебя ещё волнуют лейлы? — иронично дёрнул бровью Дисп. — Эта — не то, что надо. Её долго восстанавливать. Наши ещё послужат, недавно приручили.

Дисп в несколько переключений заблокировал распределитель энергии в чужом ковчеге. Удалёнка сработает не сразу, надо подождать. Недолго.

Он слегка поморщился от необходимости оборвать чужую жизнь.

Дисп не был жесток. Он просто занял место по другую сторону реальности, сорок лет назад радикально поменяв свою судьбу. Благородная миссия поисковика, вытягивавшего дубли «Хроноса-1» из временных потоков, перестала его устраивать. Однажды стареющий Дисп испугался неумолимого хода времени, предпочёл оставить хронокапсулу лично для себя и своей команды и удалился от дел. С тех пор он и его люди поставили себя вне закона.

***

Второе утро в ковчеге застало Диму и Иванку лежащими рядом.

Иванка открыла глаза: Дима смотрел на неё, устроившись на боку и опёршись на локоть. Она, смеясь, легонько поколотила его по голени своей ногой, закованной в пластик, и почувствовала, что к ней возвращаются силы и хочется двигаться. Иванка подумала: как там девочки? Она-то отоспалась здесь, как хорошо! Она потянулась, дразня Диму, и села на ложе. Сивицкий тоже чувствовал себя оторванным от семьи и от большого дела, которое они делали с ребятами вместе, выходя на охоту и рыбалку, и начал маяться в плену белых стен. Хронокапсула, которую он успел исходить вдоль и поперёк, сделалась тесна.

Иванка впервые решилась позавтракать обычным образом, у неё проснулся аппетит, и Сивицкий сбегал к автомату, выдававшему пирамидки с жидкостью — по утрам им всем доставалось только питьё, похожее на ряженку.

Он поднёс ко рту Иванки надорванную сверху пирамидку, касаясь её тела под тонкой рубашкой своим бедром и предплечьем, как вдруг капля, сорвавшаяся с верхушки пирамиды, зависла круглым шариком перед губами Иванки.

Они замерли и расширенными глазами смотрели на каплю.

Дима машинально плеснул из тетрапака ещё немного утреннего напитка и жидкость медленно, медленнее, чем ей было положено, стала опадать вниз.

Иванка подставила под зависшие капли ладонь и оттолкнула их от себя, как в замедленной съёмке.

У Метлушко началась истерика. Она зачастила:

— Хочу домой! К Алине! К девочкам! Уйдём отсюда! Мамочки-мамочки…

— Ванятка, там мороз! — ответил Дима, стуча зубами от страха.

— Мне страшно! — шептала она.

И опять это её заполошное «мамочки… мамочки…»

Дима рванулся с места:

— Я мигом, я одежду соберу!

Дима пережил пугающие мгновения, зависнув по пути в медбокс в фазе застывшего движения, когда двигалась только мысль, а сам он висел. Потом его бег возобновился, он ворвался в медицинский отсек, в спешке нажав обеими ладонями на обод входной мембраны, чтобы оттолкнуться от неё и в один прыжок оказаться на реабилитационном столе. И вдруг из обода выстрелил пузырь плёнки, обтянул тело Димы и потянулся за ним, рвавшимся к столу. Зуммер не включился — Дима находился в туннеле из тонкой плёнки, а Иоанна на медицинском столе кричала и билась в агонии. Сеть за её спиной ожила, натянулась, и по красным волокнам шло свечение, пульсировавшее кольцами.

Дима выхватил нож, с которым не расставался, и вспорол плёнку на себе. Выла и мигала сигнализация, освещая медбокс тревожными сполохами, а Сивицкий расковыривал разъёмы на колпаке над столом, отсоединяя крепчайшую жизнесеть по волокну. Иоанна перестала трястись и, бледная, вцепилась в Сивицкого ослабевшими пальцами:

— Мне снова болит!

— Это потому что я перерезал сеть. Бежим! Одевайся!

— А ты?

— Я потом… Скорее, Ванятка!

Он лихорадочно одел на Метлушко и на себя несколько рубах и штанов из запасов ковчега, затем заправил девчонку в свои тёплые походные вещи, ворочая Иоанну, беспомощную и ничего не соображающую от страха и вернувшейся боли.

Он думал, как там ему придётся — на морозе? Оглянулся на мембрану входа и его осенило; он срезал плёнку, тянувшуюся по полу, укутал в неё Иоанну с головой, затем утеплил себя: плёнки было достаточно, и Дима замотался в неё как следует.

Он поволок Иоанну по коридору. Пластик на ноге Иоанны стучал о пол при каждом шаге. Дима привёл её к шахте лифта — это было рядом, — и увидел, что лифт медленно отправился вниз.

Елисей никого не стал ждать.

— Елик!!! — в отчаянии крикнул Дима, свесившись через перила заграждения, — Мы здесь!!!

— Он бросил нас! — Иванка, рыдая, осела к ногам Сивицкого.

— …аннигиляция…красным! — кричал Елисей, запрокинув лицо вверх, но не переставал давить на поручень платформы.

Сивицкий не пытался понять, что значат эти слова. Что слова — Сивицкий видел, как всё изменилось в хронокапсуле, и всё сигналило — она стала ловушкой.

— Веришь мне? — дрожащим голосом спросил он Иоанну, чувствуя, что слёзы застилают ему глаза.

Она всхлипнула и кивнула.

Дима молниеносно перехлестнул кусок плёнки вокруг них двоих и затянул узел.

— Закрой глаза и обними меня, матрёшка. Прорвёмся!

И он оттолкнулся ногами от края площадки, рассчитывая попасть в самый центр шахты а, значит, упасть на уходившую вниз платформу.

Глава двадцатая. И смерть дышала…

Мамонты поднялись до восхода. Они тихо фыркали, отрясая с себя снег. В крови животных тёк гемоглобин с особыми свойствами: он и при глубоком минусе насыщал кровь кислородом, поэтому мамонты спокойно переносили переохлаждение тела и зимнюю бескормицу.

Мамонты потёрлись друг о друга боками и мохнатыми толстыми хоботами, с тяжёлым сухим звуком постукивая бивнем о бивень соплеменника. Мамонтёнок напился материнского молока и только попробовал весело взвизгнуть, как мать, вожак стада, чувствительно ткнула его хоботом. Мамонтёнок замолчал. Мать позволила ему обвить свой хобот, что было проявлением нежности, но быстро прекратила игру. Занималась заря, и пора было трогаться в путь — протаптывать старые и прокладывать новые тропы.

Мамонтиха не помнила, как оказалась в этом странном краю с густыми щётками высоких растений, занявших сухие бугры по краям болот. В эти заросли мамонты не совались — чувствительную стопу кололи острые обломки растений, валявшиеся там на земле.

Она не помнила, чтобы бабушка или мать приводили семью в эту землю. А память у матриарха была отменная, хватало одного путешествия, чтобы она знала территорию во всех мельчайших подробностях и помнила до глубокой старости.

Мамонтам пришлось двигаться вдоль реки по болотам, нигде не встречая сородичей. Они попробовали на вкус молодые ветки некоторых высоких растений и нашли их съедобными. Травы и болотные мхи тоже годились им в пищу. Здесь текла Большая Вода, сейчас скованная льдом, а за ней был высокий берег, который мамонтов не интересовал. Но иногда матриарх вела туда семью, чтобы, пройдя по льду очередного притока вглубь берега, обследовать местность. Но везде были те же высокие непролазные заросли, покрытые зелёными колючками и пахнувшие резко.

По этим землям ходили звери, знакомые мамонтам: например, зубры, олени и лоси. Они измельчали по сравнению с прежними, но мамонты знали их и не опасались, по крайней мере, до ярых дней, когда самцы становятся безумными и могут броситься под ноги, целясь рогами в брюхо мамонту-подростку.

Сновали песцы и ярко-рыжие лисицы; зайцы оставляли петляющие цепочки следов, из-под ног порой вспархивали куропатки, ночевавшие в снегу.

Здесь стаей бродили измельчавшие волки с шерстью темнее обычной, боявшиеся мамонтов и способные только выть из чащи. Встретилась пара полярных волков, про которых мамонты знали, что они вестники смерти. Эти белые волки, где бы ни были, успеют в то место, где умирает мамонт а, чаще всего, мамонтёнок. Мамонтёнку проще умереть. Взрослые самки живут долго, рожая одного детёныша раз в четыре года; они держатся семьёй, они внимательны и осторожны. Самцы ходят одни и рискуют больше. Иногда самцы ломают бивни в битве за самку, и расколовшийся бивень мешает несчастному и, случается, он цепляется бивнем за естественную преграду и погибает не от старости, не оттого, что сточились зубы, и не от весенних болотных грязей, способных засосать даже мамонта. И, если это произошло, белые волки помогут ему умереть и расправятся с тушей погибшего, острыми клыками разрывая ему мохнатую шкуру, вгрызаясь под рёбра и выедая внутренности. За волками под шкуру просочатся куницы, хорьки и ласки и обгрызут мясо с костей острыми мелкими зубами, а потом замрут на ветках с раздувшимися от переедания животами. Если мамонт умер зимой, белые волки останутся жить под замёрзшим трупом, и потом, сытые, будут размножаться в норах неподалёку.

Рассвело, повалил снег.

Мамонты бесшумно перешли реку по льду, растянувшись цепью. Возле правого берега было место их водопоя. Мамонтам нравилось пить воду, это было лучше, чем есть снег. В новом краю вода не промерзала до дна, она текла подо льдом, и стадо не удалялось слишком далеко от разбитых в начале зимы лунок. Самыми удобными были лунки рядом с оврагами; там в большую воду вливалась малая вода, до которой легко дотянуться, потому что её уровень не опустился настолько низко, что хоботом уже не достать.

***

Отряд коменданта Карнадута рассыпался на десятки, чтобы обследовать здешнюю местность. Люди Краснокутского намеревались выследить стадо косуль, упущенное вчера. Удачливые охотники всегда получали лучшую часть добычи. Договорились сойтись вместе по сигналу горна — звук далеко разносился в пустынном краю.

На стоянке остались комендант и Матвей. Матвей проспал время утренней побудки, а Карнадут понимал, что несёт персональную ответственность за мальчишку. Алина спросит не с кого-нибудь, с него. Алина — величественная, авторитетная, приобрётшая статус некоронованной королевы… Он сам не раз прикрывался её именем, когда надо было склонить парней к общему решению. И парни, поспорив для порядка, соглашались. Потому что на стороне девушек, интересы которых представляла Алина, была особая, не сиюминутная, но годная для всех и для каждого, правда. И эта правда была в стороне от их пацанских личных разборок и споров за лидерство между десятками.

Влад присел у костра, чинил ботинок Матвея и собирался проверить рыболовные сети, пока ребята на лыжах обследуют окрестности.

Пальма вдруг насторожила уши и принюхалась. Шерсть на её загривке встала дыбом, собака негромко взвизгнула, а просвет между склонами узкого оврага загородила огромная туша. Мамонт, высотой три метра в холке, почти бесшумно прошествовал справа налево вдоль по берегу. За ним показался второй гигант и скрылся за поворотом оврага. Третий…

Влад схватил за морду испуганную собаку.

«Сидеть!» — приказал он Пальме и та, тихо повизгивая, поползла и забилась за палатку.

Влад привязал Пальму, чтобы не рванулась за ним под ноги мамонтам. Сгрёб в охапку ветки хвои и камыш, — всё это стелили под палатки, чтобы не ставить их на снег. Побил, как веником, себя поверх одежды. Решил прихватить пучок сухостоя c собой и двинулся за животными, стараясь находиться под прикрытием стволов деревьев. Он, как только что это делала Пальма, втягивал воздух ноздрями: от огромных животных ощутимо пахло, и непросто было обозначить этот запах. Пах длинный мех мамонтов — снегом, морозом, внутренним теплом, шерстью, зверем, чуть-чуть навозом. Ещё самую малость — дичью: оленем, когда он свалился в класс и наполнил помещение своим духом.

Влад Карнадут подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть первобытных гигантов. Вожак стада, это была самка с коричневой шерстью и светлым загривком, высоко подняла переднюю ногу, и Карнадут, следивший за мамонтами сзади, разглядел пальцевые подушечки с трещинами на ступне матриарха и удивился. Самка с силой надавила на лёд. Она не в первый раз проделывала это: лёд ушёл вниз, сверху проступила вода, и мамонты стали подходить и окунать толстые у основания мохнатые хоботы в воду.

Матриарх напилась первая, отодвинулась от полыньи, а потом развернулась и посмотрела на крадущегося за деревьями человека.

Карнадут замер.

Мамонты перестали пить и молча наблюдали.

Карнадут стоял, держа перед собой камышовые стебли, словно букет, и обонял сухой их запах, и надеялся, что его собственный запах не раздражит животных. Он услышал скрип снега за спиной, и понял по звуку шагов, что за ним крадётся Матвей. Но не позволил себе оглянуться, потому что одновременно мамонтиха с коричневой шерстью в четыре гигантские подвижки, слишком стремительные для такой огромной туши, придвинулась к нему и остановилась: мохнатым лбом вперёд, настороженно шевеля хоботом. Хобот осторожно потянулся к человеку. Карнадут тихо переливисто свистнул, вытянул руку и слегка пощекотал камышовым пучком ноздри огромного животного.

Матриарх чуть отпрянула, качнув тяжёлыми бивнями, и показалось, всё пришло в движение: двинулся воздух, заскрипел и подался снег, ощутимее стал запах, дрогнула шкура на боках животного, повели головами его сородичи.

Но вот всё успокоилось.

Мамонт, как будто поразмыслив, снова протянул хобот к человеку. Владислав опять коснулся сухостоем голых ноздрей животного, влажно черневших из-под шерсти хобота, и опять осторожно присвистнул. Другие мамонты смотрели на это со стороны.

Матриарх позволила пощекотать себе ноздри. Фыркнула и отступила.

Из-за её длинношерстного бока вышел детёныш, покрытый свежим и чуть кучерявым рыжим мехом, и тоже протянул хобот к Владу. Малыш был метра полтора в холке, широкий в боках, круглолобый, на крепких ножках. Он моментально обвил камышовый пучок хоботом, вытянул его из ладони Карнадута и положил в рот. Влад тихо высвистывал и старался не спугнуть животных нечаянным жестом. Молодой мамонт вытолкнул из пасти камыш, уронив его на лёд. Он позволил коснуться своего тёплого хобота рукой, а старый мамонт, возможно, это была его мать, своим хоботом потрогала руку человека и подтолкнула детёныша прочь.

Мамонты отвернулись от человека и стали удаляться, шествуя вдоль берега.

Матвей присеменил к Владу и виновато заглянул в глаза:

— Я проснулся, а никого нет, только твои следы, и их заметает снегом. Я побежал за тобой! Какие огромные! Мамонты!.. — выдохнул мальчик. И признался, опустив густые светлые ресницы:

— Я описался, когда они подошли…

— Ещё бы! — ответил Карнадут и натянул Матвею ушанку на глаза. Ругать мальчишку не хотелось.

Вдруг в стаде мамонтов закричал мамонтёнок и заревели, захрюкали взрослые животные. Они столпились тесным кругом и Влад понял: что-то случилось возле полыньи, в которой парни оставили рыболовные сети… Что-то с мамонтёнком, рыжим и лохматым весёлым детёнышем…

В повороте массивных тел мамонтов чувствовалась тревога и озабоченность. Они взмахивали хоботами и качали лобастыми головами, а мамонтёнок кричал.

Влад присел и тяжёлой ладонью принудил присесть Матвея:

— Наверное, малыш запутался в наших сетях. Уходим быстро.

— И не поможем мамонтёнку? — на глаза Матвея навернулись слёзы.

— Ты как это представляешь? Если мамонты оставят его и отойдут, возможно, нам удастся что-нибудь сделать для него. Не уверен. Он весит килограмм пятьсот, и бивни у него вполне серьёзные. Иногда убить легче, чем спасти.

— Мы — убийцы! — с чувством подхватил Матвей, рыдая. — Мы спасать не можем, а только убивать! Я не буду есть мамонтёнка, и всем расскажу — никто не будет есть!

Мать-мамонтиха взревела и помчалась на них.

Матвей из положения сидя на корточках плюхнулся в снег и лицо его побелело. Влад схватил мальчишку за воротник и за пояс и потащил, как тряпичного, пытаясь взобраться на крутой высокий берег. Он не успел; матриарх поднялась на задние ноги и, взмахнув передними ногами перед собой, ударом бивня сшибла Карнадута с Матвеем со склона и ребята покатились вниз, под ноги мамонту.

Они упали, а над ними ревела взбешённая мамонтиха. Она просунула хобот меж ног Матвея и ему под грудь, подняла мальчика и швырнула в сторону полыньи, где кричал и бился в сети мамонтёнок. Матвей пролетел порядочное расстояние и упал в глубокий снег, распластавшись на нём, как лягушка. Мамонтиха повернула огромную тяжёлую голову и Влад, лежавший ничком, почувствовал, как его мягко накрыло сверху, и в ужасе заскулил, поняв, что мамонт трогает его огромной ступней с пальцами и подушечками. Тут же он почувствовал хобот и бивень под собой, и горизонт качнулся. Мамонтиха швырнула Карнадута, комендант зарылся лицом в снег, а когда поднялся на четвереньки, его чувствительно пнули под зад, но это было уже не так страшно. То же самое случилось с Матвеем: матриарх снова толкнула его, когда мальчик попытался выпрямиться в полный рост. И тогда Влад пошёл на четвереньках, шепнув Матвею: «Делай, как я!» Мамонтиха перестала понукать их, и они кое-как дошли под её конвоем до полыньи, загребая руками по снегу, и увидели рыжего мамонтёнка, беспомощно застрявшего среди раскрошенного льда и обвешанного сетью. По его густому меху прыгала рыба, вывернувшаяся из рыболовной снасти. Мамонтёнок, спеленатый сетью, не мог выбраться из ледяного крошева. Взрослые сородичи — то один, то другой, — протягивали ему хобот, и он хватался за хобот, но пятнадцатиметровая сеть крепко спутала его и держала в полынье. Обезумевшая мать мамонтёнка подняла Матвея и затолкала его в полынью, и прихлопнула сверху хоботом так, что мальчик по горло погрузился в ледяную воду.

Карнадут чувствовал, что ещё немного — и он сойдёт с ума. Он схватил пригоршней снег и снегом протёр лицо. Сделалось легче. Он просипел:

— Нож, Матвей! Нож с тобой? Режь сеть!

Мальчик запустил пальцы в шерсть мамонтёнка, смотрел, не отрываясь, на Влада поверх широкой спины животного, и видел, как открывается твёрдый рот под усиками, что-то велит ему, Матюше. Видел отросшую по щекам жидкую бородку, и не узнавал Боксёра, которого впервые встретил не таким — моложе, добрее, задумчивее. Кто этот дядя? Почему он стоит на четвереньках, плачет, на нём нет шапки и ветер шевелит волосы с набившимся в них снегом? Он главный в их семье, он решает всё или почти всё, что не решает Алина, и это он бросил Матвея в прорубь и хочет, чтобы Матвей резал сеть и спас мамонтёнка?

С подбородка мальчика стекала вода, колотый лёд забился в горловину куртки между одеждой и посиневшей тонкой шеей и вид этих кусков льда на коже ребёнка сводил с ума Карнадута.

Мамонтёнок плакал и ревел, скручивая хобот, и уже не пробовал освободиться от сети, окончательно запутавшись в ней, и не пытался избавиться от двуногого зверя, вцепившегося в его бок.

Карнадут сообразил, что мальчишке не по силам разрезать сеть, даже если у Матвея нож с собой. Неизвестно, кто точил ему нож, а снастью парням служила новая лавсановая сеть со спортивной площадки, теперь ещё и вымоченная в воде, которую непросто разрезать. Оглядываясь на мамонтов, Владислав на четвереньках пробежал те несколько метров до проруби, которые разделяли его и Матвея, и принялся кромсать сеть своим ножом. Мамонты ему не мешали, только время от времени трубили громкими голосами над головой, заставляя вздрагивать и вжимать голову в плечи.

Он понял, что все усилия бесполезны. Ещё немного, и в воде от переохлаждения погибнет Матвей. Мамонтёнка не спасти, он запутался в снастях с головой и не выберется из полыньи, — он обречён. Тогда Влад навалился на мамонтёнка, дотянулся до Матвея и втащил мальчика на широкую спину животного. Чтобы сделать это, Владу пришлось прижаться к боку рыжего мамонтёнка коленями и он почувствовал биение сердца животного. Терять уже было нечего, Влад выхватил длинную шпагу-заточку из ножен и с усилием вогнал её по самую рукоять в то место на шкуре мамонтёнка, под которым ощутил жизнь большого сердца.

Мамонтёнок вздрогнул и замер в полынье. Хобот, которым он вертел без остановки, обмяк и повис вниз.

Карнадут с ужасом ждал приговор мамонтихи. Но она увидела обмякший хобот детёныша, коротко вскрикнула, отшатнулась, чуть не сев на массивный зад, затем попыталась приподнять маленький хобот, но тот снова упал плетью, а глаза рыжего малыша затянула пелена. Мамонты отодвинулись от полыньи, а несколько животных отвернулись. Мать попятилась и пятилась долго, потом повернулась и пошла прочь, горестно затрубив. За ней потянулось её стадо. Карнадут не знал, что матриарх смирилась со случившимся, и позволила двуногим делать их работу. До сих пор её семья не встречала двуногих сильно пахнущих зверей, но теперь мамонты знали, что эти существа, как и белые волки, слуги смерти…

***

Елисей увидел выпавших из ковчега Сивицкого и Метлушко и заверещал от ужаса.

Он налёг грудью на поручень, нажимая на него со всей силы и понимая, что если Сивицкий и Метлушко упадут на платформу подъёмника, ему может не поздоровиться. Инстинкт самосохранения заставил его мозги работать с удвоенной скоростью. Елисей сообразил, что самое безопасное место — под поручнем в углу площадки, и тогда есть шанс, что падающие тела не свалятся ему на голову. Одновременно он вспомнил видеосюжет про японца, который выбрасывал из самолета свой парашют, а затем выпрыгивал сам. Этот сумасшедший догонял свое снаряжение, надевал, а после дергал за кольцо и спокойно приземлялся на парашюте.

«…если выровнять скорости…» — пульсировала мысль в мозгу Прокопенко.

Елисей, вереща от страха, повис под поручнем, вцепившись в него руками и, скрестив поверх поручня ноги, всей массой тела разогнал платформу, заставив скользить вниз ещё быстрее.

Сивицкий в связке с Иоанной кувыркнулся в воздухе на 270 градусов и должен был упасть головой вниз, но Иоанна, привязанная к нему, соскользнула, падающую пару снова развернуло и они теперь летели головой вверх, ногами вниз. Иоанна уставилась Диме в кадык, покрывшийся пупырышками, и не отводила взор. Дима заставил себя глянуть вниз, чувствуя, как сердце висит на одной тоненькой нити, а секунды свободного падения никак не кончаются. И вдруг платформа с Еликом сбежала из-под них.

Дима непроизвольно дёрнулся в воздухе, перегруппировался, и они с Иоанной встретили поверхность платформы одновременно боком, плечом, бедром… В следующее мгновение Дима осознал, что, падая, больно задел висевшего на поручне Елисея, а конструкция поручней неожиданно раскрылась. Угловая стойка перешла из вертикального в горизонтальное положение и торчала наружу, Елисей оказался висящим на поручне в метре от края лифта, тело его расстелилось в воздухе — головой к ребятам, ногами прочь от платформы, а одежда, которую он не успел застегнуть, полощется во встречных потоках ветра, грозя сорвать Елисея и унести. Елик намертво вцепился в ограждение одной рукой, в глазах у него пульсировал смертный ужас.

Желудок у всех троих подкатил к горлу — платформа падала.

— Рви сюда!!! — крикнул Дима Елисею.

Прокопенко рывком схватился за опору второй рукой и, послав ноги вперёд, в мгновение оказался рядом с Сивицким и Метлушко. Лифт словно этого ждал: поручень вернулся в прежнее положение, заняв вертикальную позицию. Падение платформы перешло в контролируемое движение, всё более замедляясь. Тела троих пассажиров, распластанных на платформе, прижало к поверхности.

Сивицкий раздышался и дрожащими руками нащупал нож на поясе под слоями плёнки, которой обмотался. Вынул его из ножен и разрезал узел, связавший его и Иванку. Они перевернулись на спину, приходя в себя.

Елисей, лежавший у них в ногах, задел валявшуюся красную жилу. Иоанна охнула от боли. Дима перекатился и в ярости воткнул лезвие в платформу, целясь по пальцам Прокопенко, но тот чудом успел отдёрнуть руку. В глазах Димы бушевали злые молнии. Прокопенко мелко дрожал всем телом и скулил, и оправдывался. По его словам выходило, что перст божий, инстинкт самосохранения и особая миссия, оказывается, толкнули Елика запрыгнуть на платформу и отчалить вниз.

Сивицкий только шипел и плевался. Иоанна, подобрав высунувшиеся из-под одежды шнуры жизнесети, затолкала их за пояс, обняла руками колени, скрутилась в комок и прошептала:

— Дима, не трогай его. От страха и не такое сделаешь. Ты вот прыгнул вниз тоже от страха.

Дима нахмурился и внимательно заглянул Иоанне в лицо.

— Ты не жалеешь?

— И ещё прыгну! — она слабо улыбнулась и внезапно ткнулась лицом ему в грудь, в слои плёнки, служившие ему одеждой, и обмякла.

— Мы её теряем! Столько рисковали, и всё зря! — воскликнул Елисей.

— Заткнись, ты! — бросил Сивицкий, но это было лишнее: Елик подкатил глаза и зашлёпал губами, читая молитву. Когда он открыл глаза, то зажмурил их опять: Сивицкий зло уставился на Прокопенко из-под широких бровей, в левой руке он держал нож. На правый кулак Сивицкий намотал шнурок с шеи Елисея.

Сивицкий, левша, сказал:

— Дуем обратно, в ковчег.

— Не-не-не, — замотал головой Елик.

— Обратно! — грозно припечатал Дима. — Ты влез в программу, ты из неё и вылезешь. Ванятку в ковчег надо вернуть, срочно. Если Ванятка умрёт, я дал слово, что и я за ней — тоже. А где умирать — мне всё равно. Дед сказал, этот ковчег нас привёз, и он на нас заточен. Так что жмём вверх, Прокопенко.

— Что я слышу?! Ты помнишь мою фамилию? А то всё Елик да Елик…

— Елисей Прокопенко, будь мужиком. Прошу! Даже если ковчег уже заняли — давай устроим им тёмную. И сделаем это вместе, а?

— Ладно, ты меня убедил, кузнечик совсем как человечек… Я тоже устал сдыхать здесь раз за разом. Куда ни дёрнешься — не сожрут, так покусают, не покусают, так затопчут… Только не гони, дай подумать, а?

Они потянули поручни вверх.

— Ты ничего не чувствуешь? — осторожно поинтересовался Сивицкий, напрягаясь в усилии разогнать платформу и подозрительно оглядывая окрестности, едва различимые в рыхлых сумерках, и пахнущие чем-то забытым.

Елисей кивнул:

— Или резко поменялась погода, или весна пришла раньше времени… как будто морозы кончились…

Их размышления прервал странный звук сверху. Вскоре они различили клёкот летящей в тёмном небе стаи птиц и поразились, не поверив своим ушам.

Елисей бросил давить на поручень:

— В ковчеге время тянется! Лёха говорил! Дед что-то толковал, но я слышал рассказ деда в пересказе Алины, и не въехал в тему!..

— Ты мог запустить время в другом режиме?

Елисей зашипел неразборчиво и потянул поручень вверх. Буркнул:

— Мог и запустить… Программы подписаны иероглифами. И латиницей. Но не по-английски, это точно. Что сделалось с амерами после нас? Куда подевались? Может, Франция последним летом не только мундиаль выиграла, а вообще всё выиграла?

Дима сказал:

— Я попробую кой-чего… — С этими словами он сильно потянул на себя вертикальную перекладину, из-за которой чуть не свалился с платформы Елисей. Елисей подсобил ему, заметив, что стойка подалась внутрь.

Стойка склонилась в центр платформы, и лифт рванулся вверх. Иоанна внезапно всхрапнула, как человек, которому запустили сердце. И замотала головой. Дима бросил тянуть стойку, обнял ладонями лицо девушки:

— Тихо-тихо, скоро приедем… Елисей, внутри ковчега есть камеры слежения?

— Есть. Там всё под контролем.

— Везде? И возле лифта?

— Везде, говорю же тебе. Но на них видны не мы, а наши жизнесети… постой, значит, если мы вернёмся без жизнесети, электроника нас не заметит?

— Так в чём вопрос? Мы с тобой собрались умереть, на кой нам сетка?

— Боже милостивый, как же я боюсь! — признался Елисей, когда платформа замерла посреди белых колонн.

— Елисей, ты мозг операции, тебе нельзя бояться. Только холодный расчёт и железная логика, ничего больше. Мозг, помогай мне нести Ванятку. Пусть доктор сделает ей новую сеть. Она рискует больше нашего: этот летающий лазарет чуть не прикончил её прямо на операционном столе. А ты пойдёшь и спокойненько выключишь то, что включил. Большего я от тебя и не жду. В крайнем случае, нас снова попросят выйти, а мы уже знаем, что от падения не умирают, умирают от приземления. Но когда ещё то будет…

Хроники Лилии Цыбульской. Первая весна в диком краю

Охотники принесли добычу: рябчиков, оленину, лося, свинюшку и большую рыжую шкуру. Они сказали, это шкура молодого мамонта.

Но ещё раньше, до их возвращения, в лагерь вернулись Краснокутский, у которого нестерпимо разболелась рука, и Юрик, которого лось задел рогом. Их привёл Саша Реут, гитарист, ему выпал горячий жребий сопровождать больных до лагеря. Парни привезли на детских санках Матвея. Матюша сильно простудился, и нам пришлось выхаживать его до самой весны.

Мой Адамчик рассказал, как они пошли в лес по руслу ручья, на котором была устроена их первая ночная стоянка, а потом ручей сузился и исчез в сугробах, Слава Левант снял лыжи и взобрался на высокий гребень, где росли дубы, такие же, какие стоят на берегу Большой реки. И увидел, что Большая река рядом, и тропинка до школы на другом берегу тоже близко, только под снегом. И они сократили путь и неделю провели на трёх этажах и из школы выходили ловить зверя. Когда они поохотились и уже ушли с трёх этажей, их догнали парни с Жекой Бизоном во главе. Эти ребята поднимались в ковчег, жили в нём, и у них время там, внутри, текло по-другому. И ещё охотники сняли с сосны яркую вязаную шапочку с помпонами, какую носила Иванка Метлушечка, а в другой стороне нашли шапку Димки Сивицкого. Ребята уверены, что шапки упали сверху.

С Иванкой и Димкой что-то случилось — это ясно. И это страшно-страшно-страшно!

Жека и ребята, побывавшие в ковчеге, молчат про Елика. Как сказал Жека, — о пропавших или говорить хорошо, или вообще не говорить. Платформа, с помощью которой попадают в ковчег, ни разу не спускалась. И сам ковчег охотники не видели, хоть наблюдали за небом всё время.

Иоанна, наша Метлушечка — мы переживаем за тебя; за Сивицкого Димку, которого, оказывается, все девочки любили, как младшего братика; и за Елисея, которого, наоборот, не очень-то любили, пока он был рядом, но без него из нашего племени словно ушло что-то такое не видное глазом, но важное, чего нам теперь не хватает. Наста выразилась: упёртой дурости или искренней святости.

Наста беседует с дедом Фа Земином. Наста учит новый французский. Она говорит, что язык сильно изменился. Это потому, что население Земли-1 после нашей эпохи стало наполовину китайским и так получилось, что китайцы долго были в оппозиции к Америке, и потом выбрали международным языком не английский, а хорошо разработанный французский. Примерно в эту эпоху французский учёный открыл стройную теорию четвёртого измерения и навсегда изменил судьбу человечества. И первый ковчег построили и запустили во Франции.

У Мемеки родился оленёнок, у Бебеки — оленушка. Бяшку всё-таки съели зимой, когда был голодный месяц.

По календарю наступил апрель. Земля раскисла, и нам можно порадоваться, что «Солнечный» стоит на высоком сухом берегу. Прямо за оградой по оврагам бегут, текут, журчат ручьи, там грязь непролазная. На вечернем совете говорили, что до школы ещё долго не будет дороги: сноваразлилось болото и, наверное, на трёх этажах жуткая сырость. Так что мы пока отрезаны от деревни. Но всё ценное с трёх этажей за зиму перенесли в «Солнечный»: даже грабли и мотыжки.

Света Конторович вычёсывает собак, собаки считают её своей мамочкой, обожают и охотно подставляют бока под щётку. Наста вяжет тёплые носки из собачьей шерсти и обещает к следующей зиме обеспечить носками всех. Три пары носков Наста связала и никому не отдала, повесила на стенку: для Иванки, Димы и Елисея. Когда я смотрю на эти носки, мне хочется плакать.

Еды опять мало, потому что на охоту добытчики не ходили, и рыбачить было невозможно, пока на реке был ледоход и с чудовищным треском ломались льдины.

Потом воздух стал густой от криков и гогота. В небе над нами стаями летят на болота утки, гуси, лебеди, журавли, аисты и птицы помельче, и я впервые видела тучи птиц — они закрывали солнце! Река разлилась до горизонта. На левом берегу видны деревья, стоящие в воде. Такой простор! Как наши парни не боятся уходить в дальние дали? Когда кончился ледоход, они поплыли на резиновой лодке и на лагерном двухместном катамаране за реку. Они нагрузили на прицепленные плоты зайцев, которых сняли с веток деревьев. Но чуть не потеряли плоты и не утонули вместе с лодкой и катамараном, потому что река несла упавшие в воду деревья и одно такое дерево, плывшее целиком, с ветками и корнями, чуть не утащило их на дно. Потом началась охота на птицу. Ребята здорово научились ловить гусей и уток, и добывают много дичи, коптят и вялят мясо, а в овощном погребе устроили ледник для хранения мясных запасов. Ещё они перегораживают ручьи, сбегающие к Днепру, и просто выбрасывают рыбу руками — рыба идёт на нерест и её очень много.

Игорь Шабетник принёс с мокрого луга ведро яиц чибисов; у него детство прошло в деревне, он умеет искать птичьи яйца, он ходил за ними с отцом и дедом. Он научил парней искать яйца.

Яйца, зайчатина, дичь, сладкая подмороженная клюква, корни черемши — у нас был весенний пир.

Дед Фа Земин гуляет по лагерю с Ксенией и Матвеем; ему поручили найти место для посадки бийона. Ксюша обожает дедушку Фа, она всю зиму делала уроки рядом с Фа Земином, показывала ему тетрадки, а хитрый дедушка превозносил её до небес, что раздражало Алину, да и нам надоело, потому что Ксюша стала непослушная. Матвей почти не учился, он долго выздоравливал и стал заикаться после встречи с мамонтами. Алина надеется, что это пройдёт. У Влада Карнадута поседели виски, из-за этого он выглядит старше. Ему достаётся: он у нас главный представитель власти и распоряжается всеми, кроме Алины, которая руководит девочками. И кроме Тани Гонисевской, которая вообще всесильная.

Таня потребовала, чтобы все прошли медосмотр, и три дня с Пашей осматривала у парней раны и порезы, проверяла суставы, зубы, уши и зрение, стучала по печени, мяла живот и выслушивала жалобы. И пришла от всего, что видела, в ужас. Ребята шутят, что они стали пупсами Большой Пользы, заигравшейся в доктора. А Таня сказала, что ещё несколько таких тяжёлых лет, как первый сезон, и в племени не останется здоровых добытчиков.

Алина помалкивает. Это на неё не похоже. Но, с другой стороны, Алина доверяет мнению врачей.

На Совете Таня выступила с предложением переселяться в школу на лето, караулить хронокапсулу и занять её. Она обрисовала наши перспективы: вещей, одежды, обуви хватит ненадолго, мы одичаем, ведя борьбу за выживание, мы начнём страдать от болезней и, в общем, нам нужен ковчег. Он наш, и мы не должны упустить его. Если ковчег дремлет над нами, в него надо попасть. Надеяться на Патруль времени бесполезно.

Фа Земин, служивший в Патруле, признался, что фермеров они нашли, когда те всего добились сами, и их колонии уже было сорок лет и выросло второе поколение, которое не знало Землю-1. К группе из Миннесоты пробились через год, но тоже опоздали — те люди поубивали друг друга. Зато не было проблем с древними египтянами. Вместе с недоделанной пирамидой в кластер перенеслись строители, надсмотрщики и учёные жрецы, и быстро приспособились жить на берегу озера и в саванне, в которую их занесло. Если Наста правильно поняла Фа Земина, рейнджеры из команды Диспа взяли себе женщин из племени этих древних людей. Лейлы-египтянки послушные, но очень глупые. И ковчег рейнджеры отняли у этих людей очень легко. А египтяне приносили жертвы хронолифту, их жрец катался на платформе, возносясь в небо… Получается, пираты не просто отняли ковчег, они отняли бога у строителей пирамиды! Может, древние люди поверили, что их доброго бога победили злые демоны.

Начинаешь вникать в рассказы Фа Земина, и оказывается, всё здесь очень запутано, и разные времена существуют одновременно. Но всё это только для Патруля времени, который ищет и рано или поздно находит кластеры. А вот сами новички не знают о других колониях. Когда люди попадают в петлю времени, они сначала не догадываются о существовании своего ковчега. Многие, но не все, со временем поднимаются в ковчег, а толку. Они не в силах разобраться даже с мембранными входами. И путешествия из кластера в кластер для них недоступны.

Патруль озабочен вот чем: когда-нибудь в нашу сложную четырёхмерную вселенную под названием мультиплекс попадут люди эпохи Утра, а это эра квантовых компьютеров. Люди Утра быстро разберутся с хронокапсулами и скрытыми возможностями четырёхмерности. И вот тогда у Патруля времени начнутся настоящие проблемы, потому что, если эти новички окажутся эгоистами, как пират Дисп, то начнут захватывать хронокапсулы, уничтожать ни в чём неповинных людей и помешают человечеству освоить новые территории и обновиться.

Людей Утра вряд ли будет много, может быть, не будет вообще, потому что в это время человечество перестало строить здания с углами. У них там, в будущем, вовсю расцвёл биопанк, и архитектура наполовину растительная, как бийон. Их дома развиваются и частично пригодны в пищу. (Наста призналась, что, возможно, она слишком вольно перевела архитектурные объяснения деда Фа).

Дед Фа заявил, что сам не верит в успех людей из Утра — они быстро погибнут, потому что не приспособлены к физическому труду и полностью потеряли навыки выживания в дикой природе. Земля-1 долго готовила первую команду ковчега перед тем, как отправить в прошлое. Сначала исследователей учили отвыкать от того, что всё необходимое они найдут в готовом виде, и это была настоящая ломка для их психики. А вот нас, людей эпохи Рассвета, Патруль считает самыми потенциальными, потому что мы ещё способны прокормить себя, и уже знакомы с принципами работы электричества и электроники. Людей из Тёмных эпох — до изобретения электричества, — Патруль называет жертвами пространственно-временного переноса, не способными подняться до понимания сути здешнего мира. Зато древние люди отлично приспосабливаются к тем условиям, которые им достались. И, наверное, они счастливее.

Алина послушала это и заявила, что, в общем, ничего не изменилось под Луной — кластеры населяют как передовые, так и отсталые сообщества, только живут просторно. И когда-нибудь для человечества всё повторится: столкновение цивилизаций и всё такое.

Фа Земин мало рассказывает, только комплиментит, и Алина считает, что он темнит. Но почему — вот вопрос.

Дневник Алины. Отношения

Подсмотрела в последние записи: Рыбка Лилёк в своём репертуаре, она мало общается и чуточку не догоняет ситуацию.

Насчёт медосмотра — да, он был организован и проведён, и за него высказались все десятники. Но Гонисевская не могла сказать, что ужаснулась во время медицинского осмотра, потому что большинство охотников, кроме нескольких доверчивых девятиклассников, скрыли свои болячки. И сделали это, не сговариваясь. Признаться, что болит — значит, стать кем-то вроде лузера. Даже я не подумала, что именно так оно и будет, но быстро сообразила, почему наш народ вдруг стал поголовно здоровый.

Танюша заподозрила неладное, но было поздно отступать.

Паша тот вообще таинственно молчал во время медосмотра. Ему парни доверяют: убедились, что Паша их секреты не выдаст. Если бы Паша составлял честный медицинский отчёт, картина нарисовалась бы другая. А так парни вдоволь порезвились и утомили доктора Таню. Они выдумывали несуществующие проблемы в интимных местах, требующие её пристального внимания, они чмокали её в пальцы, когда она осматривала их зубы, глаза и уши с помощью лупы. Макс Грек слепил себе из пластилина вторую мужскую гордость. Шуханок нашёл где-то стеклянный глаз и приклеил на лоб. Кое-кто писал доктору на собственной коже двусмысленные послания.

Гордая Гонисевская упрямо продолжала медосмотр, а парни изощрялись в выдумках, и когда очередь дошла до последних «пациентов», цирк отдыхал: фокусник Шабетник и Меркулов с ним за компанию прямо в кабинете сделали вид, что отлили мочу, чокнулись стаканами и выпили на брудершафт. Лёгенький нарастил себе зубы, используя рыбьи позвонки. Девятиклассника Юрика доставили на носилках с вымазанной кровью головой и торчащим из-за уха топорищем. Жека, и тот пришёл на самодельных костылях и с пустой левой штаниной, а потом горячо благодарил врачей за то, что в их кабинете нога сама собой отросла, и просил документально зафиксировать этот факт для потомков, как свидетельство богоизбранности медиков.

Паша часто моргал глазами и поднимал брови, сдерживая смех. Он ни за что не обидит Танюшку.

Таня терпела все выходки пациентов, но в отместку заставляла выпить большую ложку настоя из осиновой коры, очень горькую и вяжущую.

Чувствую, что первый общий медосмотр войдёт в историю нашего племени; вспоминать и смеяться будут долго. Саша Реут уже сложил неприличные частушки, и мужская братия распевает их в своём логове. Совсем одичали.

Я дождалась, что скажет доктор Таня. Она молодец, сделала правильные выводы, она же ещё и пульс ребятам проверяла, и дыхание слушала. Потом я лично наехала на Пашу Стопногу, и заставила выдать информацию по серьёзным болячкам. Паша поизвивался, но признался, что у некоторых есть проблемы с поясницей, у некоторых — с желудком, было одно подозрение на аппендицит, но обошлось. А связки пострадали почти у каждого охотника.

***

Долго не писала.

Сегодня, 28 июля, Меркулов потерял глаз. Чистая случайность, что повреждено только глазное яблоко. Вид ужасающий. Последствия этого ранения: Меркулов в депрессии, племя бурно и единогласно проголосовало за необходимость захвата летающего лазарета. Решено идти всем вместе: это был давний план Гонисевской. Таня, как врач, не в силах представить, что кто-то останется, а кто-то уйдёт «на судьбоносную битву». И назвать, кто станет охотником за ковчегом, выше её сил. Десятники смущены, медлят и оглядываются на меня, хоть скрывают свою нерешительность. Я упрямо молчу. Я точно решила, что надо делать, но для этого не нужно ничьё согласие. Вообще никто не нужен.

Глава двадцать первая. Конец детства

В прохладе бывшего просторного обеденного зала сидели и разговаривали двое: старик Фа Земин и круглая, как шар, Наста Дашкевич, освобождённая от всех работ.

Наста обмахивалась шляпкой и внимательно слушала разговорившегося старика:

— …Я сначала испугался, что попал в группу безнадёжных. Но потом я исчислил, взвесил всё и возликовал: Патруль времени наверняка явится за вами. Вы подходите. Вас пригласят в общество метрополий.

Наста помолчала, пытаясь отогнать неприятную догадку.

Подумала.

Стараясь казаться бесстрастной, констатировала:

— На самом деле, Патруль времени мало волнует спасение несчастных?

Старый пилот не уловил эмоций в её голосе, в ответ на которые он всегда начинал говорить то, что понравилось бы собеседнику. Он почмыхал носом:

— Проницательная сероглазка, Патруль не собирается опекать бездельников и ничтожных трусов, которых то и дело заносит сюда. Кто, скажите, будет их кормить в метрополии? Кто будет растить хлеб и добывать металлы? Кто станет учиться после трудового дня, чтобы не растерять знания, сохранить технологии хотя бы на уровне Предрассветной эпохи? Нам некогда отвлекаться на перевоспитание новичков.

Наста представила весь трагизм положения людей, попавших в кластер, оставленных один на один с дикой природой и непреодолимыми трудностями. Это было ужасно. И бесчеловечно со стороны тех, кто мог, — наверняка, мог! — помочь этим несчастным.

Она даже не нашла в себе сил озвучить мысли — так очевидно было всё. Логика Колоний по отношению к новым гражданам, занесённым в кластеры, была жестокой.

Наста возмутилась и сказала то, в чём была уверена не только она:

— Если бы не Алина, мы могли бы повторить судьбу миннесотской группы. Мы выжили благодаря ей. Если прилетит Патруль, нас признают годными для вашего общества. А на самом деле, по вашим критериям годна только она. Это всё она! Вы понимаете?

— Конечно, конечно. Это всё она! — согласился старик. — Правильно! Красивая девушка Алина есть революсьён эээ… — так сказать, революционерка без революции. Её время свободно от потрясений, и она создала их. Сильная воля делает проницаемым мультиплекс. Она притянула ковчег. Ковчег перенёс вас сюда. Это всё она. В метрополиях это модная теория.

— Это доказанный научный факт? — догадалась спросить Наста, нахмурив брови.

— Нон. О доказательствах говорить рано. Но мы наблюдаем эту особенность в истории всех поселений.

— Вы считаете, что группу привёл один человек, и спасёт один человек, а вам и делать ничего не надо, только выжидать? Вы вообще кто после этого, люди?

— Мы — ваши потомки! — хихикнул Фа Земин, маленький старикашка, сморщенный, как печёное яблоко. — Один ничего не сделает. Каждый в группе должен приложить усилия, чтобы выжить. И тогда вход в цивилизованный мир кластеров станет всем наградой. Мы всего лишь сжимаем миллионы лет эволюции и борьбы за выживание в короткие сроки.

— Но ваш Патруль времени не оценивает каждого, он оценивает всю группу. Я уверена, из-за политики метрополий погибло много достойных людей!

— Возможно, возможно, — прошамкал Фа Земин. Но такова процедура отбора…

— А что бы вы делали в болоте, в снегу, полумёртвый и ни на что не способный, если бы наши парни не вернулись за вами и не вынесли на носилках?! — воскликнула Наста, не сдержавшись.

Она выбежала из прохладного зала столовой и ей показалось, вошла в жерло печи: недавно колокол пробил полдень, воздух на солнцепёке был горяч и дрожал над мощёной дорожкой, сосны пахли сухой хвоей.

Наста приказала самой себе:

«Не надо нервничать!»

Она огладила опустившийся круглый живот.

«Скоро я стану беспомощная, потому что буду рожать ребёнка. А пока я должна принести максимум пользы своему племени. Я одна могу разговаривать с Фа, Ксюшу я так и не научила новому языку, и мне надо успеть разобраться с дедом, и его миром, и странной и подозрительной организацией — Патрулём времени. Психовать недостойно. Я журналистка, я должна найти подход. Может быть, дед сошёл с ума на старости лет и несёт всякую чушь. Может, всё совсем не так, как он говорит».

Наста вернулась в зал, притворилась очень озабоченной своим животом, и снова подступила к Фа Земину с вопросом:

— Мы уже почти подготовились к следующей зиме. Этого недостаточно, чтобы нас забрал Патруль прямо сейчас?

— А почему ты, сероглазка, решила, что он вас заберёт?

— А что он может предложить нам?

— Ну… вам может не подойти то, что патруль может вам предложить. Я был свидетелем контактов с новичками.

— А нам рассказал так мало! — сделала обиженный вид Наста.

— Старый Фа не рассказчик длинных историй, старый Фа философ и наблюдатель. Вдруг мои слова помешали бы вам принимать правильные решения?

— Но сегодня ты рассказал больше, чем за полгода жизни в нашей семье. К чему бы это?

— Потому что превосходная Алина решила сделать всё сама.

— Алина нас оставила?

— Уи. Ты уже хорошо говоришь на языке метрополий. Королева ушла завоевать ковчег. К такому решению приходил почти каждый основатель колонии, правда, ими всегда были мужчины. Я сначала был смущён вашим… устройством группы.

— Мы ещё не готовы бороться за ковчег, но когда будем готовы, сделаем это вместе — так решили на общем совете, чтобы не разделиться и не потеряться в этом множестве миров. И чтобы победить… — сказала Наста и выдохлась к концу фразы. Замолчала, потому что со всей очевидностью поняла всё. И что означала сдержанность Алины на собраниях — тоже поняла. Зборовская позволила им спорить и обсуждать, выбирать варианты и решать, потому что ей это было неважно. Она готовилась рискнуть в одиночку. Она не хотела, чтобы рисковали все.

А они не хотели сделать этот опасный шаг, потому и откладывали: то дорога в школу не просохла и Большая река слишком полноводная, то поспевал бийон, то ей, Насте Левант и Свете Конторович пора рожать.

Алине всё это было только на руку.

Вчера добытчики вернулись с трёх этажей. Хронокапсула, всю весну гремевшая и сверкавшая молниями над болотом, наверное, дозаправилась и впервые за полгода обнаружила себя. И к земле пошла платформа. Охотники поспешили в «Солнечный», чтобы доложить об этом.

Все боятся хронокапсулы после того, как бесследно пропали Иванка, Дима и Елисей. Таня Гонисевская сказала, что с места не сдвинется, пока… Все знают, что значат её намёки: пришло время появиться на свет детям.

Наста разволновалась. Она пошла по дорожке, думая об Алине. Когда она видела Алину в последний раз?

Что сказать десятникам? Как смотреть на них после этого? Трусы! Ничтожества! Влад Карнадут — он ослеп, что ли, он вообще не знает Алину и на что она способна ради того, чтобы группа жила?! Где сейчас комендант?..

Страшный крик собрал вокруг Насты всех, кто был в лагере.

Наста вцепилась обеими руками в предплечья Вероники, прибежавшей первой, и замерла, пытаясь глубоко дышать и ловя мгновения без сумасшедшей боли, кончившейся так же внезапно, как и началась.

— У неё схватки! — охнула Танюшка и побледнел Стопнога, и торопливо похромал в сторону бывшего административного корпуса.

— Носилки, быстро! В лазарет её! — распорядилась Гонисевская.

Стопнога останавливал пробегающих мимо парней и отдавал им краткие приказания.

Наста пыталась что-то произнести, но успела только простонать сквозь стиснутые зубы:

— Алина, Алина!!!

— Нет Алины, придёт, обязательно придёт! — шептали ей в утешение.

Наста дождалась паузы между схватками и заговорила, как в горячке:

— Алина сбежала. Ушла, чтобы очистить от пиратов хронокапсулу. Не хотела, чтобы мы все рисковали… аах…. Помогите!… Да не мне, — ей! Помогите Алине… если ещё не поздно… она там… одна…

Прибежал испуганный Слава Левант.

Наста увидела его мельком, равнодушно скользнула взглядом, занятая только собой, своим состоянием, и снова выгнулась от боли.

Слава плакал на плече Краснокутского, распахнувшего ему объятия. Тот утешающе хлопал Славу по спине:

— Получится, лядь, получится. Вот увидишь — получится!

Голос Большого Вована предательски изменился, а ладонь замерла, когда до них донёсся из лазарета, из всех его открытых из-за жары окон, протяжный рык Насты.

Вован заметил, как мечется Карнадут, бросаясь от одного парня к другому, и расслышал отрывочные слова коменданта:

— Жеку ко мне! Кто видел Бизона?

Бизона не было.

Искали Фа Земина, но старик как сквозь землю провалился.

Исчезла Ксюша и Матвей. Девушки, те, которые не понадобились в лазарете, метались по лагерю, разыскивая младших детей, но безрезультатно. Тогда они убежали за ограду — осмотреть ягодники вокруг.

Ещё один крик Насты, и Света Вовановна, до боли сжимавшая переплетённые пальцы, разжала руки и рассмеялась сквозь слёзы, потому что на втором этаже у медиков раздалось громкое и хриплое: «Уа! Уа! Уа!»

Парни спрашивали друг друга: «Это что?»

В окне второго этажа показалась Ангелина и тихо, почти одними губами, сказала людям, маявшимся под окнами: «Мальчик!» Улыбнулась и исчезла в глубине комнаты.

Её услышали.

Славку Леванта хлопали по плечам и поздравляли. О Насте забыли, её словно не было: был мальчик, он кричит, он дышит, он живёт — племя стало больше на одного человека. Мальчик Денис Понятовский — так сказал Слава.

Дениска вернулся к ним.

И каждый хотел когда-нибудь тоже вернуться маленьким головастым карапузом, и чтобы его имя снова звучало под соснами. В середине знойного дня вечность явилась им…

Под третьим лагерным корпусом, в просторном подвале бомбоубежища, никогда не использовавшемся, но оборудованном, потому что лагерь когда-то был построен в окружении замаскированных по окрестным лесам ракетных баз, в этом подвале в свете одинокого луча фонарика сидели Фа Земин, Ксения и Матвей. Старик заманил детей в подвал и закрыл тяжёлую дверь, затем вторую, и пробурчал на своём языке, который Ксюша учила, но не выучила: «Прошло семь часов, она должна быть на месте, она крепкая девушка. Часа два посидим здесь, и с хронокапсулой всё решится. Я правильно исчислил дату. Да, всё решится быстро. Вот только в нашу ли пользу — не знаю. Лучше мы здесь посидим. Здесь безопасно».

— Он не хочет, чтобы мы слышали, как Наста кричит, — прошелестела Ксюша на ухо Матвею.

— Чтобы ты не слышала. Не я. Вот и сиди тут! — заикаясь, прошептал Матвей, настороженный и недовольный тем, что их заманили в подвал:

— Я подожду немного, но только немного. Если не откроет двери и не выпустит нас, придётся пристукнуть этого твоего любименького деда Фа.

***

Карнадут взбежал по ступеням на второй этаж, переглянулся с Пашкой Стопногой, стараясь не смотреть в медицинскую комнату, где хозяйничали девушки и расхаживала вперёд животом потяжелевшая Света, словно готовясь быть следующей прямо сейчас. Карнадут пришёл к Гонисевской, и застал её в полупустой «приёмной». Она сидела, свесив большие мягкие кисти рук, совершенно вымотавшаяся и торжественная, и только повела головой в его сторону, разглядывая, как в первый раз.

— Наста? — спросил Карнадут.

— Героиня! — ответила Гонисевская.

— Мальчик?

— Большой! Едва успели подхватить. Ты не представляешь — это такое чудо! Пальцами шевелит и орёт!

Гонисевская оживилась:

— Владислав Олегович, Пашу надо наградить. Хоть орденом шишки — но наградить. Он врач от Бога, он чувствует чужое тело. Если бы не он, Наста могла бы не справиться. Я ещё не готова так, как он… у меня нет столько смелости… блин, я люблю Пашу!

Влад замер.

— Я хочу выйти за него замуж. Официально! — сказала Таня.

— А Лёшка? — выдохнул Влад и посмотрел на Таню глазами больного обессиленного животного.

— Лёшка справится. Будет рядом, как всегда.

— Не оттолкнёшь? Обещаешь? Таня, не губи мужика. Это очень серьёзно для парня.

— Понимаю! — ворчливо отозвалась Гонисевская. — Куда уж важнее! Так ты поможешь мне с Пашей? Ты объяви как своё решение, тогда Лёшка спокойно примет всё.

— У меня нет полномочий. Нужно решение совета. А совет задумается. Ты понимаешь, что всё изменится в группе, начнутся всякие спекуляции…

— Они начнутся. Рано или поздно. И что? Не жить? Разгребёшь. Ты-то как? — спросила она, увидев, что комендант тяжело опустился на пол комнаты и сел у неё в ногах. И подумала, что ещё год назад она бы ужасно смутилась, а теперь — всё равно. Они стали другие. Детские глупости и комплексы остались далеко позади. Карнадут с седыми висками пришёл со своей проблемой, и она должна ему помочь.

Таня произнесла задушевно:

— Алина? Говорят, она ушла?

Карнадут кивнул, глядя доктору в глаза. Потом медленно опустил голову, так, что голова свесилась ниже плеч и выступили лопатки на голой спине, худощавой, но широкой, жилистой.

— И ты мечешься? Собираешься рвануть за ней?

Комендант молча качнул головой и стёр пальцем что-то на полу перед собой.

— Влад, ты не обижайся, я скажу, как думаю: Алина права. Ей спасибо за смелость. Если у неё ничего не выйдет, мы потеряем её, но останется наша группа, и мы сможем сделать следующую попытку.

Сегодня, когда мальчик родился, — Таня кивнула в сторону, — я поняла, что мы несли полный бред, когда собирались все вместе занять хронокапсулу. Детский сад! Побег из курятника! Ну и погибли бы разом. Может, повезло бы нам. Но могли и погибнуть. А малыши при чём? Мы для этого их заводили?

Жека Бизонич пошёл за Алиной?

Влад кивнул.

— Так.

Жека…

Молчи, знаю я всё про Жеку и про тебя. Догадалась. Теперь понимаешь, почему он откручивался от должности десятника? Ему нужна была свобода, так было проще следить за Алиной.

Ревнуешь, что не ты, а он сейчас с ней? Понимаю.

Иди ко мне!

Таня опустилась на пол рядом с комендантом, приобняла:

— Пойми, Жека подался за Алиной победить или погибнуть. Всё ради нас, чтобы мы знали, что дальше делать. Какая же это измена? Если ты бросишься за ними — на кого ты нас оставишь? Новый Понятовский обмочил пелёнки, обессилел и теперь сопит в две дырки, и нескоро вырастет. Владислав Олегович, не бросай нас, прошу! Пропадёт же группа! Перевернут всё с ног на голову!

Влад по-прежнему сидел на прохладном полу.

Поддавшись апатии, обнял руками опустевший стул, положил подбородок на сиденье.

Глухо сказал:

— Что я могу сделать, чтобы ей там помочь? Таня, я не могу сидеть здесь, сложа руки! Я с ума схожу!

— Казни Фа Земина при всех! — неожиданно сказала Гонисевская. — Или дед расскажет всё, что знает, и чтобы внятно, по пунктам: что такое ковчег и что делать, чтобы ковчег был наш, и всё остальное тоже расскажет. Или казни этого старого хитрюгу! Даже если ему понадобится день на то, чтобы всё нам объяснить — пусть говорит и говорит без остановки!

— Ну, доктор! Круто завернула! Не ожидал… У деда лингвопереводчик разрядился два месяца назад.

— Наста будет переводить. Я её напрягу. Скажу, что это вопрос жизни и смерти. И мне кажется, так оно и есть. Я подозреваю, что дед может говорить по-нашему. Алина не доверяла этому старикашке, она называла его, помнишь, «Шехерезада». Точно такой приёмчик использует: тянет время, чтобы себе набить цену. Полгода информацию из него приходится вытягивать клещами. Может, наша Алиночка не ушла бы, не сбежала, если бы дед изволил всё нам объяснить. Вот пусть и говорит!

— Деда ищут, — сказал Карнадут и осёкся, потому что знал: пропали и Фа Земин, и двое младших, но Тане об этом докладывать не надо, не сейчас. Найдутся дети. За ягодами вышли за ограду…

Гонисевская продолжала:

— Владислав Олегович, тебе нельзя уходить. У меня в лазарете ребёнок и роженица, мне нужен мир и покой в племени. Каждый должен делать то, что у него лучше получается, а не бегать хвостом друг за другом. Мы больше не дети. Дети — вон там: три кило и даже с хвостиком — три сто, наверное. У нас весы кухонные, мальчика в пластмассовом тазике взвешивали и стрелка немного туда-сюда…

Поплачь, комендант, легче станет. А потом оставь свою боль в этой банке.

Влад выслушал Гонисевскую, серьёзно осмотрел полку, показал пальцем на самую большую стеклянную банку с отвинчивающейся металлической крышкой:

— Дай мне эту! И спрячь подальше.

Он глубоко выдохнул. Легко и пружинисто вскочил на ноги, вышел из комнаты, стремительно сбежал по ступеням вниз, и через несколько секунд Таня только шорох его шагов услышала на выходе из корпуса. И почему-то подумала о том, что её Пашке понадобилось бы много времени на спуск по ступеням, а Лёшкин шаг тяжелее, Лёшка у неё немного косолапит…

Глава двадцать вторая. Пересечение времён

Алина шла, отгоняя мысли от конечной цели.

Цель её пугала, но и наполняла упрямой решимостью поскорее исполнить задуманное. То, как это можно сделать, Фа Земин выдал однажды, рассказывая, как устроен мир четырёхмерности, так называемый мультиплекс. Они сидели тесной компанией: Алина и Наста на кровати больного Матюши, Света и Ксения, — две любимицы Фа Земина и сам старик, — на другой. Они слушали завывание разбушевавшегося ветра и угрожающий скрип сосен вокруг. Дежурные пробили семь часов вечера, но за окном было серое небо и довольно светло: ненастный мартовский день не спешил гаснуть.

Старик увлёкся и сболтнул, что встреча двух хронокапсул происходит как встреча двух людских толп, бегущих навстречу друг другу. Вот тогда-то, умело маневрируя, рейнджеры возникают в чужом ковчеге из ниоткуда и зачищают команду. И берут в свои руки управление чужим компьютером. На этом этапе им всё удаётся, потому что они застают врасплох чужую команду. А так как их собственный ковчег остаётся без управления в этот важный момент, он разлетается на атомы.

Она тогда представила вид с шестого этажа студенческого общежития: столичный перекрёсток на углу в час пик, и зелёный свет светофора, и людей, текущих с двух сторон навстречу друг другу…

— Как это возможно? Хронокапсулы проникают друг в друга? — переспросила она.

Наста в этот момент вышла из спальни, но ещё не разрядился и работал лингвопереводчик, и Фа Земин через него ответил:

— Хе, именно проникают, превосходная девушка с ясным умом! Вселенная — это сплошь пустота и крохи вещества. Пройти сквозь — что может быть проще! Каждый атом в это время обретает определённую свободу, как человек в толпе, вынужденный обходить встречного, чтобы не столкнуться. В этот миг целостность ковчега может нарушиться. Ковчег надо двигать умелой рукой, хе! Но в том-то и дело, что есть пара команд, которые… хе, нет, не задают программу движения… они, наоборот, отменяют столкновение молекул и атомов проникающих друг в друга ковчегов!

— Отменяют столкновение? Но это значит, что квантовый компьютер берётся всё просчитать и провести хронокапсулу без вмешательства команды, — задумчиво сказала Алина.

Выслушав электронный перевод, старичок даже подпрыгнул на месте, потирая руки.

— Уи! Пронзительная юная госпожа, ты снова всё правильно поняла! Но ирония в том, что рейнджеры избегают пользоваться командами «Отмена столкновения», и «Отмену столкновения подтвердить»! Они неверно истолковывают их значение, как если бы эти команды отменяли само проникновение хронокапсул! У них единственный хронолог — Дисп, и он много о себе воображает, а сам всего-то из второго поколения специалистов. А это уже не то, что мы, старые навигаторы. Хе, не то! Мы наблюдали на Земле-1 строительство и программирование первой хронокапсулы, и мы условились передавать секрет особых команд только самым проверенным людям. Потому что использовать ковчеги не по назначению и угонять их у Патруля времени стали почти с первых шагов освоения мультиплекса. Сначала это получалось стихийно, и иногда было необходимо для безопасности команды, попавшей, например, в жерло вулкана. Но потом появились рейнджеры и стали уходить от ответственности. А вот это уже — хаос. Мы сохранили наш профессиональный секрет, а квантовый мозг, управляющий хронокапсулой, довольно равнодушное создание и тоже придерживает свои тайны, предпочитая, чтобы их постигли самостоятельно. Ведь движение по спирали эволюции никто не отменял, и выживет мудрейший. Пираты не знают, как перевести ковчег в автономный режим, хе. Когда они готовы захватить чужую хронокапсулу, они управляют процессом сами. Но для того, чтобы успевать за проникновением, длящимся доли мгновения, они замедляют время внутри ковчега, как только можно. Хе! Хе-хе! Смешно, не правда ли? Они тормозят, чтобы было время запустить каждую команду. И если ты смотришь на это с земли, то их молниеносный захват растягивается почти на семь месяцев! Они беременны намерением и вынашивают результат почти столько, сколько нужно ребёнку, чтобы вырасти в чреве матери!

В этот момент вернулась Наста, но ей не стали передавать содержание разговора, а Наста решила, что говорили о житейских вещах. Света Конторович в умные беседы не вникала, больной Матвей дремал, Ксюша старательно переписывала словарные слова новофранцузского, сосредоточившись на своём уроке. Алина проследила, чтобы Ксюша списала с экрана лингвопереводчика название команд «Отмена столкновения» и «Отмену столкновения подтвердить». И девочка сделала это, скопировав иероглиф и несколько букв, жмущихся к нему.

В следующий раз Фа Земин обронил при Алине:

— Биомасса, застрявшая на входе в ковчег, не даёт затянуться мембране и блокирует хронорежим внутри. Никаких ускорений или замедлений, великий Хронос в состоянии покоя.

И затянул озорные строки, которые любил повторять по-русски, утверждая при этом, что просто научился подражать лингвопереводчику, чтобы сделать собеседникам приятное. Вот что он декламировал:

Мы сидели, ноги свесив с утеса,

Мы болтали, и болтали ногами,

А над лесом кто-то, встав на берёзы,

Занавешивал восход облаками.

И как будто бы мы снова открыли,

То что было навсегда позабыто.

Ты смеялась — и не прятала крылья.

Я смеялся — и не прятал копыта…

*(Стихотворение автора Самиздата Курухуру (Дм. Митюков). Прим. автора)

Алина поняла, что старик не в первый раз обращается к ней и только к ней. И поняла, что это значит. И что у неё есть отсрочка — тоже поняла. Где-то в небе, если можно назвать небом выход из одного кластера мультиплекса в другой пространственно-временной поток, сейчас идёт проникновение двух хронолифтов друг в друга. Завершится это «мгновение» во второй половине июля, а пока колонии не угрожает пиратский захват.

Она изменилась. Перестала направлять общественное мнение, предоставив Собранию принимать противоречивые решения. Она была нежна с Владом Карнадутом, предвидя недолгий век их любви, и близость с ней возвращала коменданта «в человеческий облик», как он сам говорил, счастливый и размягчённый после ночей, проведённых вместе.

Она приняла неизбежное: жизнь её оборвётся этим летом, — убедив себя, что захват ковчега — это шанс на освобождение не только для общины, но для неё самой. Освобождение от страха за вчерашних учеников, не отпускавшего до сих пор. Она слишком серьёзно относилась к роли старшей и, по мере того, как усложнялись отношения внутри племени, эта ноша стала непосильной. Ребята быстро возмужали, а Алина… Алина осталась прежней и страдала.

…Она шла уже пять часов подряд, и в какой-то момент перестала следить за обступившим её лесом. Думая только о конечной цели, она упустила из виду, что в чаще таится опасность.

Дикая свинья выросла на тропинке перед ней в окружении выводка поросят. Глаза самки стали наливаться кровью; лыч, обращённый на Алину, задёргался. Дикая свинья приготовилась нападать. Алина взвизгнула, и в эту секунду её дёрнули в сторону, и Жека Бизонич встал между ней и свиньёй, закрыв плечами обзор, и резко скомандовал:

— Слева сзади наклонилась берёза! Взбегай повыше — я за тобой!

***

— Ты что удумала? Почему ушла одна? Ты хоть понимаешь, что до подвига ещё надо пройти восемнадцать километров лесом, переплыть в одиночку реку и чесать ещё три километра вдоль болота? Одна переправа чего стоит! Ты хоть раз вёслами гребла? — допрашивал её Жека Бизонич, вышагивая по тропе впереди Алины. Алина не говорила ни слова.

— Ты знаешь, что весь правый берег Большой реки в плавнях? Это значит, деревья притоплены, а хуже всего те, которые вообще над водой не видны и раскроят лодку, как нож. Это твоя лодка, начальница? Твоё личное имущество? — Жека ругнулся. — За такие вещи охотника полагается высечь плетьми, прилюдно! Ты же сама одобряла этот закон на Совете. А тебе, типа, всё с рук сойдёт? Где бы ты пристала к берегу, а?

Алине было стыдно. Она действительно не знала, с чем сталкивались ребята, исследуя первобытные земли в поисках зверя. Она не знала, что отвечать, и тоскливо молчала. Она чувствовала, чем вызван гнев Жени: между ними всегда было напряжение, и они оба старались не пересекаться в одних местах. «Я люблю ведьмочку Алишку!» — это он написал, Алина знала это совершенно точно.

Она мимоходом отломала прут и резко сунула его под нос Жеке:

— На, секи!

Тот даже отскочил. Буркнул неразборчивое и перестал ругаться.

Он перевёз её через Большую реку, ещё более полноводную этим летом, и Алина невольно наблюдала, как этот хорошо сложенный парень размеренно и сильно взмахивает вёслами, оглядывается на воду, обходит подозрительные места и, выбрав песчаный участок берега, направляет нос лодки туда и вытаскивает лодку вместе с пассажиркой на берег.

Алина отклонила его руку и выпрыгнула из лодки через другой борт.

Она рассчитывала, что, если потеряет лодку, доплывёт до берега. Но, сидя в лодке, убедилась, как коварна первобытная река.

Они взошли на крышу школы и принялись ждать, сигналя лифту подъёмника. Для этого годилось любое движение в центре крыши. Они размахивали руками и прыгали с серьёзным и хмурым видом. Так же хмуро взошли на платформу и поднялись на несколько сотен метров. Там Жека демонстративно прилёг животом на поручни, и платформа остановилась.

— Стоп. Пора объясниться, иначе никуда ты не поедешь, ведьмочка Алишка.

Алина вдруг поняла, что не злится на этого человека.

Она сказала:

— Я знаю, как вышвырнуть пиратов.

— Откуда инфо?

— Фа Земин выдавливал понемногу. И говорил так, чтобы услышала только я.

— Старый ушлёпок! — зло сплюнул Бизонич. — Так я и думал! Но почему он завербовал тебя? И почему сегодня? Я тебя два месяца караулю, с той поры, как дорога стала проходимой.

— Карнадут распорядился?

— Карнадут? — оскорбился Жека. — Да он, когда на тебя смотрит, слепнет и глохнет! Ты могла бы летать не метле, он скажет — на качеле катаешься. Хотел бы я знать, вы все так на пацанов действуете, или только отдельные вроде тебя да Гонисевской?

— Не узнаешь. — отрезала Алина.

Жека пристально уставился на неё. Алина покраснела под его взглядом.

Жека бросил:

— Жаль. Честно. Не свезло.

Он отвёл от неё взор.

— Мне нужно попасть в ковчег, — напомнила ему Алина, демонстративно дёрнув поручень вверх.

Бизонич небрежно, но твёрдо удерживал крепкую руку на ограждении:

— А в ковчеге что собираешься делать? Ты там была?

Алина подумала, посмотрела вниз: они висели — ни туда, ни сюда, — и не стала юлить:

— Не была. Знаю только то, что вы рассказали.

— Мы не смогли разобраться в управлении, а за пультом сидели два дня, — напомнил ей Жека. — Я пытался въехать в принцип управления их компьютером. Елисей, голова в программировании и лучший математик в городе, тот вообще не спал, делал разные заходы и всё равно, яснее ему не стало. По крайней мере, когда мы расстались, было так. И остальные ребята тоже пытались экспериментировать за пультом. Что тебе наговорил сумасшедший Фа? Ты не подумала, что он, может, их засланец? Может, девушек поставляет команде?

Алина содрогнулась. О том, что дед может оказаться настолько коварным, она не подумала. Жека, внимательно наблюдавший за ней, понял, что пробил брешь в её обороне.

Алина сказала:

— Фа утверждает, что захват ковчега идёт полным ходом прямо сейчас, и длится по нашим срокам уже седьмой месяц. Мне нужно активировать одну за другой две программы, и потом ещё одну. Включить сначала вот это, а потом вот это.

Она показала лист из тетрадки в линейку, исписанный рукой Ксении, и на нём обведённые рамкой символы.

— Евгений Бизонич, не мешай мне, прошу.

— Если ты сейчас потеряешь листок, что будет?

— У меня есть ещё одна копия, в надёжном месте.

— Это безопасно для тебя? — поинтересовался Бизонич, складывая листок и пряча его в карман.

— Вряд ли. Я не могу помешать входной мембране затянуться. А если бы смогла, то можно было бы действовать, не торопясь. Если мембрана открыта, ковчег становится пассивным участником встречи, он никуда не уходит, он здесь и сейчас, и время в нём идёт с той же скоростью, что и на Земле. Как только проникновение достигнет максимума, время для рейнджеров в их закрытом ковчеге замедлится ещё больше, потому что плотность вещества в этот момент удвоится. Всё станет сверхтяжёлым, и человек осознаёт этот момент. Я должна очень быстро попасть к пульту, но особым путём — изнутри, через какую-то центральную колонну в Овальном зале, вокруг которой расположен овальный пульт управления. Я переведу ковчег в режим автопилота в момент проникновения двух аппаратов друг в друга. Я нажму «Старт». Но наш ковчег пассивный, «спящий», и то, что отзовётся на мои команды, будет не наш ковчег, но их, чужой и активный. И рейнджеры разминутся с нами, против своего желания стартуют в новый поток времени и исчезнут из кластера. Но никто не может гарантировать, где окажусь я после того, как элементарные частицы двух слившихся ковчегов разойдутся своим путём. Или я останусь в нашем ковчеге, или стану частью нападающей хронокапсулы, или меня вообще распылит на атомы… Скорее всего, распылит.

Жека сморщил лоб и задумался, облокотившись о перила:

— Взаимопроникновение, слияние масс, сверхплотность и искажение пространства-времени… и всё это — у нас над головой? В нескольких тысячах метров от поверхности образуется чёрная дыра. Ништяк! Дед тронутый, это факт.

Алина мягко возразила:

— Жека, мы в четырёхмерности. Здесь другие понятия о ближнем и дальнем. Никакое существо не могло своим ходом преодолеть миллионы лет между нами, но мы своими глазами видели сколопендр, птеродактилей и доисторических комаров, а потом мамонтов. Ты думай, сколько хочешь. Но не вмешивайся. Ты будешь следующим, если у меня ничего не получится. И сделаешь всё лучше. Не позволь нашим прийти в ковчег и погибнуть вместе. Ничего глупее быть не может. Если у тебя тоже не выйдет, Фа Земин присмотрит третьего кандидата и объяснит ему то, что сообщил мне. Он странный, этот дед, я его разгадываю и не разгадаю: какой-то ускользающий от понимания тип.

Жека перебил её:

— Если мембрана ковчега не закроется, ты выиграешь во времени, так?

— Да. Для пиратов я буду двигаться слишком быстро, они не успеют за мной.

— Понятно.

Они помолчали. Жека задал вопрос:

— Дед намекнул, как застопорить входную мембрану?

— Нужно застрять в ней, и она не закроется.

— ?

— Потом ковчег очистится от биомассы в ненужном месте, но это будет потом.

Жека принял решение и всем своим видом дал это почувствовать. Алина взвелась, но предпочла скрыть возмущение, только пожалела, что не родилась мужчиной: она быударила Бизонича в нос. В самоуверенный нос, потом ещё туда, куда положено, и обязательно победила бы.

Жека сказал:

— Так, крошка. Едем вверх, посмотрим, что имел в виду дед Фа. Как тебе реально застрять в мембране. А я сделаю всё остальное, я знаю ковчег изнутри. Если хочешь подвига — совершишь его, став затычкой в квадратной жопе ковчега. Если выживу — обещаю вытащить тебя как можно скорее. Если уж нет — то извини.

Алина подумала и согласилась.

Они очень медленно ввели платформу подъёмника в шахту хронокапсулы, проехались туда и сюда, изучая гладкие стены, обступившие их. Так и есть: по периметру входа, по самому краю, тянулась конструктивная ниша: неглубокая, но достаточно высокая, чтобы даже Жека, не говоря уже об Алине, мог выпрямиться в ней в полный рост. Зборовской предстояло стоять в нише столько, сколько понадобится, на высоте примерно четыре тысячи метров над крышей школы. С Алиной был шлем Фа Земина, а в шлеме кислородная система, помогавшая дышать разреженной атмосфере, без этого кружилась голова, сжимало виски и появлялось ощущение песка в глазах. Во время подъёма они по очереди засовывали в шлем голову и дышали, снабжая кровь кислородом. Но в шахте лифта, когда они остановили платформу, плотно закрывающую вход, содержание кислорода вернулось в норму, и они смогли сказать друг другу несколько слов перед расставанием.

Жека участливо спросил:

— Высоты не боишься?

— До сих пор не боялась… — ответила Алина, подавленная тем, что пришло время действовать. Она преодолела приступ страха, заставив себя жить только сиюминутностью, не пытаясь цепляться за прошлое, не думать о будущем.

Алину трясло. Жека Бизонич пока справлялся, только лицо стало твёрже. Он произнёс, оценив выпрямившуюся в упрямом порыве спутницу:

— Классный ты пацан, и даже лучше! Не жалею, что дрался за тебя с Карнадутом!

Алина машинально процедила:

— И проиграл?

— Как видишь. Он несколько раз меня вырубал полностью. Мастер! Пока я не понял, что этим ничего не изменишь, это ещё и твой выбор.

— Зато теперь если будешь падать, не страшно. Твоей голове привычно.

Бизонич фыркнул и порывисто обнял её:

— Не колючься, ведьмочка. Теперь можно. Мы прощаемся.

Он оставил её в нише и, уезжая вверх, крикнул:

— Мембрана не закрылась! Мембрана тонкая, как мыльная плёнка. Её нет! Дождись меня, Алишка!

Алина ждала его.

Она опасалась смотреть вниз. Несколько осторожных попыток перевести взор действительно кончились плохо: она почувствовала, как закружилась голова и ужас похолодил кожу. Она не знала, сколько времени прошло. Жека не возвращался, она и не особо рассчитывала на него — это было бы слишком большой удачей. Солнце переместилось и освещало другую стенку шахты. Алина осторожно присела на корточки, упёршись взглядом в противоположную освещённую стену, чтобы не качнуться, затем села, спустив ноги. Ей, усталой, сделалось легче. Вдруг она заметила нечто рядом с собой: знакомая бледно-зелёная масса бийона просочилась сквозь стенку ниши и стала взбухать. Масса была густая. Вот она медленно опала вниз двумя вязкими потоками. Алине при виде двух бледных жгутов, свесившихся рядом с её ногами, спущенными в бездну, вспомнилось «Мы сидели, ноги свесив с утёса. Мы сидели и болтали ногами». Она засмеялась сквозь слёзы. Она теперь знала, как ковчег очищает свой вход: бийон переработает любую случайно застрявшую на пути мембраны биомассу, и отомрёт. Она долго, до заката, переползала по периметру ниши, ища чистое местечко, но бийон везде сочился сквозь стену и постепенно заполнял всё её убежище. По мере того, как тело обволакивало зелёное тесто, ей, продрогшей до костей, делалось тепло и мягко. Бийон добрался до шлема на голове, и она понимала, что осталось недолго ждать, когда забьются дыхательные фильтры. Алина решилась. Она дёрнулась, но вязкая субстанция держала её. Она напряглась в усилии, наклоняясь вперёд. Бийон подался, потёк за ней, и Алина Анатольевна Зборовска, двадцати двух лет от роду, свалилась с карниза.

Одновременно в канале мультиплекса встретились две хронокапсулы. Евгений Бизонич, придерживаясь плана Алины, двинулся от шахты подъёмной платформы вверх, по незаметному коридору, который он знал, но не придавал этому узкому извилистому ходу значения. Он едва не проскочил мимо овальной воронки в полу, затормозил, скатился по воронке вниз, каким-то образом скользнув по спирали вдоль, казалось бы, совершенно гладкой вертикальной стенки, и проник внутрь колонны центрального пульта управления. Эту колонну ему приходилось видеть снаружи. Оказалось, внутри она достаточно просторная даже не для одного — для нескольких человек, и знакомый сенсорный пульт продолжается и здесь. Жека, нервничая и бурча под нос, только успел погрузить пальцы в голографические символы, как вдруг увидел своё изображение над пультом и услышал голос компьютера, обращавшийся к нему по-русски. Надписи, всплывающие в глубинах пульта, вдруг мигнули и высветились снова, помеченные кириллицей, странно смотревшейся на пульте, но зато понятной. Компьютер принял решение, что человек за пультом — не случайный гость и в состоянии управлять ковчегом.

Первой командой нового пилота было снижение на минимально допустимую высоту, но не раньше, чем закончится проникновение.

Жека ввёл эту команду, получил ответ от систем ковчега и сглотнул от неожиданности, потому что на краткий миг увидел лицом к лицу пропавших Иоанну, Елисея и Диму, как если бы они манипулировали за пультом напротив него, с внешней стороны колонны, серьёзные и сосредоточенные. Их облик расплывался в туман и съезжал вниз.

У Жеки похолодели кончики пальцев.

«Что это было?» — спросил он себя. Но раздумывать было некогда. Вдруг после знакомой тройки лиц показалось мужское лицо: немолодое, решительное и недоумевающее одновременно, и тоже побледнело, стекая, и померкло. А за ним в Жеку прицельно упёрся взглядом другой человек: в кителе, в форменном головном уборе, похожим на кепку с берушами одновременно. И он тоже работал за пультом, уверенно и стремительно делая широкие пассы обеими руками, а за спиной неизвестного хронолога выстроилась команда. Да, это была именно команда — дисциплинированная и знающая своё дело. Впрочем, и эти люди показались лишь на секунду.

«Ковчеги, ковчеги… — подумал Бизонич, — выстроились… в три… этажа… сверху»

И почувствовал, что проходит, просачивается… проникает сквозь, устремившись вверх, теряя собственную целостность. Близкий к полному распаду, внезапно останавливается, как в ловушке, под переборкой верхнего ковчега, словно приклеившись к условному потолку макушкой. Вокруг вместе с ним в просветах меж колонн всплывают люди в форме, совершая это привычно и легко, как возможно только во сне, и тоже зависают под переборкой…

На крыше школы стояли двое.

Они трусцой пробежали восемнадцать километров, затем переплыли реку и теперь разминали уставшие икры ног, восстанавливали сбившееся дыхание и вглядывались в зенит. В поздних летних сумерках они увидели нечто странное, опадающее к земле, и разглядывали это, заодно наблюдая пугающе стремительное снижение гигантского куба к земле. Вскоре они различили завязшую в вязкой массе фигуру и узнали её. Растяжка, державшая девушку на весу, достигла высоты, примерно равной высоте сосны, истончилась у них на глазах, готовая порваться, но ещё продолжала опадать вниз. Парень с гибкой фигурой скомандовал своему крепко сбитому спутнику:

— Растянем куртку и ловим её!

— Лять-лять-лять! — гудел второй, готовясь поймать падавшее на них тело.

— Алина Анатольевна, за что?! Синяк будет! Я ж вас честно ловил. Нет, я точно коменданту пожалуюсь! — обиженно бурчал он, потому что упавшая им в руки девушка больно ударила его шлемом.

Комендант, державший на руках девушку, с головы до ног покрытую тугим тестом, поторопил его:

— Вован, её надо в ручей и отмыть, срочно! Пока кожа цела!

Крепкий парень отозвался:

— Разогнался и бегу. Мне-то что? У меня бийон только на руках и немного на морду попало — щетину отъест, и порядок, бриться не буду. Это ты, Карнадут, не споткнись в обнимку с любимым чебуреком!

Эпилог

По тропе, расчищенной от древесных завалов, шли трое. Они двигались размеренным шагом, как ходят здоровые молодые люди, привыкшие к многочасовой ходьбе. Они хорошо знали друг друга, так хорошо, что разговор их сводился к обрывочным фразам.

Они переправились через реку, не замочив ног, ловко балансируя в крупных прозрачных шарах, которые накачали воздухом на одном берегу и спустили на противоположном после того, как переправились. Выпустили воздух, спрессовали эластичную оболочку шаров и спрятали в небольшие ранцы.

За дубравой, а потом за разнолесьем, спустились в мокрую низину, густо заросшую ракитником и до краёв полную застоявшегося болотного воздуха. Потом местность стала подниматься, влажная грязь осталась позади, их подошвы ступали по песчаной почве, на которой росли сосны. Это был старый лес, и он был завален буреломом. Но уже поднимался молодой сосонник, кустились заросли дикой малины, меж трухлявых древних стволов, разрушенных временем, зеленел черничник, в тени рос мох, на солнце цвели и колосились дикие травы. Потом снова начались высокие кустарники, чередовавшиеся с деревьями, и под их густой листвой было сумрачно, паутинно, сыро, и тёк в грязном русле ручей, через который путешественники перебрались по колодам, уложенным на гряды небольших камней.

Двое путешественников наклонились рассмотреть колоды, потрогали успевшие потемнеть ровные торцевые срезы толстых брёвен.

Один сказал:

— У них всё отлично, работали механическим инструментом, возможно, бензопилой. Может, ещё один выход петли времени нашли. Или на них вышел Патруль.

— Насчёт Патруля — мы должны были об этом узнать.

— Вспомни, где мы застряли. Как раз, к нам новости не могли дойти.

— Ковчег не обнаружил ещё один выход в этой местности, а должен был, если он существует.

— Не факт. У поисковых кубо-кубо разрешение сто на сто километров, а по реке наши за эти годы могли зайти и дальше. Я верю в них.

— Как оно было, мы не знаем, но это и неважно. Важно, что они работали инструментом, расчищая тропу. Значит, живые и здоровые.

К их разговору присоединилась спутница:

— А если не они? Если сюда занесло ещё кого-то?

— Таких случаев не было. Вероятность, что две группы вынесет в один кластер, исчезающе мала.

— Скорей бы увидеться. Нам ещё часа два идти.

Они продолжили свой путь, привычно зорко подмечая звериные следы и движение птиц и мелких животных в ветвях деревьев.

Несколько часов назад, на розовой заре, эти трое спустились с чистого неба.

Их квадратная платформа вынырнула из лёгкой предутренней дымки и медленно скользила к земле. Пассажиры платформы держали руки на поручнях. Они не спешили вниз и внимательно разглядывали окрестности.

Внизу, прямо под ними, чернела крыша квадратного трёхэтажного здания, стоявшего на границе уходящего за горизонт болота и лесистых бугров, тянущихся вдоль правого берега могучей реки. Левобережье этой реки представляло собой бескрайнюю низину сплошь в заводях, озерцах и разветвлявшихся речных рукавах. Там зеленели сочные травы, а воды блестели в свете восходящего солнца.

Трое думали о том, как хороша эта земля, и о том, что это их земля, и несколько тяжёлых лет они мечтали о возвращении сюда, попадая в ловушки Хроноса и выбираясь из них. Об этом и многом другом они собирались рассказать, когда спустятся вниз.

Но трёхэтажное здание оказалось закрыто. С плоской крыши путешественникам пришлось спускаться, включив в ранцах на спине портативные кубо-гравитоны, не всемогущие, но не раз выручавшие их в горах и девственных джунглях от каменноугольного периода до позднего юра — судьба успела помотать путешественников по разным эпохам.

Спустившись вниз, они увидели, что раму окна, служившего входом на три этажа, закрывает крепкий кий, расклиненный по диагонали оконного проёма. Они не стали гадать, надолго ли ушли люди. То, что люди посещают это место и подолгу живут на трёх этажах, было несомненно: всё здесь свидетельствовало о деловитости хозяев, протоптавших дорожки в лес и на болото, занимавшихся копчением дичи, деревообработкой и даже горячей ковкой металла.

Прибывшие с неба оставили записку о своём визите, и решили продолжить путь пешком.

Так они оказались в лесу и шли несколько часов. Их комбинезоны помогали переносить летний зной, как, бывало, спасали от холодных ветров, обдувавших предгорья праконтинентов.

Но вот впереди в просветах ветвей показался ряд свежевыкрашенных прутьев высокой ограды.

Очень молодой парень с едва наметившейся курчавой жидкой бородкой сделал знак своим спутникам. По его команде они уселись прямо на тропинку, с удовольствием вытянув ноги. Комбинезоны с окраской «хамелеон» повторили рисунок листвы под солнцем, серая москитная сетка была опущена и скрыла лица путешественников. Они стали неразличимы уже с десяти шагов.

С той стороны, где сквозила ограда, притопали малыши в одинаковых рубашонках и сандалиях на босу ногу, их тоже было трое. Сначала они шли, держась за алую верёвочку, тянувшуюся за ними по траве и уходившую за кусты, потом один присел, за ним второй. Третий остался стоять над ними. Самый крупный малыш высоко поднял рубашонку, показал голую атласную попку и крепкий хребет вдоль сытой спины и теперь покряхтывал. Одновременно все втроём с интересом разглядывали что-то в траве.

Кучка под малышом с задранной рубашонкой росла.

Девушка, сидевшая на тропинке между своими спутниками, нарочито тонким голосом произнесла:

— Комарик за попу укусит!

— Тебя? — бесхитростно спросил мальчик, распрямляясь после сидения на корточках. Он не понял, кто заговорил с ним, но не беспокоился.

— Тебя укусит! — сказала девушка.

Дети повернулись на голос, посмотрели в сторону тропы, но никого не увидели.

Парни благоразумно молчали. Девушка, видя, что не вспугнула детей, снова заговорила с маленькими:

— Вы почему по лесу гуляете одни?

Гордый хозяин свежей кучи сказал:

— Я сп-лавился!

Девочка в панамке забрала в кулачки рубашонку, оттягивая её за подол, и отчиталась, выговаривая все буквы:

— Денис полез под ворота! Денис сам пошёл в лес!

— Да! Я полез под волота: вот так! — сказал, махнув рукой, Денис, увидел свою кучу, поразился, и отбежал от неё, как будто это была змея.

Девушка спросила нараспев:

— Денис! Твою маму зовут Наста?

— Мою маму зовут Наста! А папу Слава!

— А кто у нас ходит в белой шапочке? Как тебя зовут?

— Нина… — отозвалась толковая малышка и взяла себя за щёки двумя руками.

— Твою маму зовут Света?

Она кивнул.

— А папу зовут Вован?

Она снова кивнула.

— Хорошая девочка! А кто самый маленький, как его зовут?

Денис выступил вперёд:

— Это Иванка!

И потребовал, топнув ногой:

— Выходи! Я тебя клюну спагой!

— Я тебя клюну шпагой… — не так уверенно, но чисто произнесла Нина, дочка Светы и Вована, повторяя за героическим дружком.

— А я наваляю кучу больше твоей! — вступил в разговор парень с курчавой молодой бородкой.

Девушка ткнула его под бок и прошептала: «Сивицкий, ну ты вообще! Кому из вас три года?»

Тем временем парень с яркой внешностью мелко крестил детей и шептал:

— Господи, Нина моя дочь! Самая умная! Она Елисеевна, это точно! От Вована мог получиться только такой Какашкин, как этот, — он кивнул на Дениса.

— Елик, — прошипела девушка, — ты это брось! У девочки на лице написано, чья она дочь, вся в папу: — Светка Вованчика отксерокопировала. А у Дениски ямочка на подбородке и губы точно как у Понятовского. А маленькая Иванка на Лилю похожа — светленькая и молчит. Имя моё дали, значит, не забыли!

На глазах у девушки выступили слёзы.

Она с восхищением разглядывала детей:

— Они такие настоящие! Человечки с характером, новенькие, нежные такие! Вырастут и станут как мы, совсем как мы!

Из-за ограды выбежала тонкая длинноногая девочка-подросток, увидела на траве конец алой верёвки, подхватила, и набросилась на малышей:

— Денис, ты опять всех увёл?! А это что такое? Кто сделал кучу?

— Комалик! — показал бойкий Денис в сторону голосов из чащи. Девочка скользнула взглядом по листве в солнечных пятнах и ничего не заметила.

— Комарик? Он был такой огромный? Вот что, врунишка, быстро уходим домой!

Денис стал пятиться от няньки. Но та хорошо знала его повадки и сказала:

— А кого я буду купать в тазике, на солнышке, в тёплой водичке?

— Меня! Меня! — запрыгали дети и взялись за яркую верёвку, с которой пришли. Но Денис с весёлым визгом метнулся в обратную сторону, на дорожку.

Иванка отбросила москитную сетку с лица и подхватила беглеца на руки.

Парни тоже откинули сетки и сменили режим окраски комбинезонов на обычный графитно-серый цвет.

Девочка-подросток и малыши изумились, разглядев людей на тропе, но в следующий миг девочка узнала пропавших три с лишним года назад Метлушко, Сивицкого и Прокопенко и захлопала ресницами:

— Вы… вы… не умерли?!

— Мы живы! Ксюша, как ты вытянулась! Как у вас относятся к заблудившимся во времени путешественникам? За воротами не оставят? Как же мы скучали!

Ксения заплакала и припала на грудь к Иоанне.

Алая верёвочка выпала из её пальцев.

Под руку Ксюше попалось оружие, висевшее на бедре Иванки, и она, осторожно дотронувшись до кожуха, под которым прятался ствол, спросила путешественников:

— Стреляли?

Они кивнули, скрывая усталость от пережитого и растянувшиеся на долгие три года тоску и боль расставания. Солнце светило им в лица, сделав яркими глаза: синие у Елисея, серые у Дмитрия, шоколадно-коричневые у Иоанны.

Оглавление

Роман "Три этажа сверху"

Роман "Три этажа сверху". Продолжение

Роман "Три этажа сверху" Продолжение-2

Роман "Три этажа сверху". Завершение