станет понятным его тернистый жизненный путь в условиях мрачной реакции того времени.
В 22 года исполняет обязанности профессора кафедры энциклопедии, законоведения и финансов в Демидовском юридическом лицее в Ярославле. В лекциях развивает демократические идеи, произносит страстные речи с критикой существующих порядков и состояния преподававшихся в лицее наук. Его действия осуждаются реакционно настроенным Министерством народного образования.
В 25 лет уволен из лицея. Спустя год, в 1850 году, ему удается с большим трудом устроиться на службу в канцелярию департамента иностранных вероисповеданий, а спустя четыре года он отстранен и от этой должности.
Все это время он работает над педагогическими проблемами и мечтает о преподавании, о живом общении с молодежью. Он готов выехать в любой уездный город. Посылает запросы, но везде — отказ. И вот наконец-то по счастливой случайности поступает в 1854 году в Гатчинский сиротский институт, а в 1859 году переводится на должность инспектора классов Смольного института благородных девиц.
Здесь ему удается привлечь к работе ставших впоследствии известными педагогами и учеными словесника Водовозова, географа Семенова, литератора Модзалевского, физика Пугачевского, математика Буссе, составивших тесный кружок единомышленников и борцов за новую демократическую школу. Вместе с ними Ушинский в Смольном институте проводит целый ряд преобразований: разрабатывает новый учебный план, отвечающий тогдашнему уровню развития науки и техники, концентрирует изучение наук вокруг родного языка, вводит предметные (наглядные) уроки, опыты по физике и естествознанию, внедряет новые методы воспитания и образования.
Наиболее реакционные учителя, священник и начальница Смольного института возмущены его действиями, обвиняют его в том, что он со «своей партией распространяет в заведении безбожие и безнравственность».
И неугомонный реформатор по официальным соображениям властей, как замечает его ученик и последователь Л. Н. Модзалевский, был немедленно (в 1862 году) отстранен от исполнения обязанностей и должен был представить объяснение по всем обвинительным пунктам... Иначе и не могло быть.
Это была борьба острая, непримиримая, неравная... Это была борьба кристально честного человека с мракобесием. Человека, который поставил своей жизненной целью (об этом он написал в своем дневнике) «отдать все потомкам... не ждя награды ни на земле, ни на небе,— знать это и все-таки отдать им и жизнь свою — велика любовь к истине, к благу, к идее! Велико назначение!».
Это была борьба человека, который знал, что ему угрожают лишения, а возможно, и ссылка. Ведь не случайно его рукой в семейном альбоме как величайшее откровение, как клятва были написаны такие слова:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа;
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Представьте себе затхлую атмосферу Смольного института, престарелую, полуграмотную статс-даму, начальницу Леонтьеву, с замашками госпожи Простаковой, окруженную сонмищем ограниченных педагогов и классных дам, строивших весь учебно-воспитательный процесс вокруг «камильфотных» манер и «чувствительности сердца». И идеолога всего этого скопища невежества и пошлости — законоучителя отца Гречулевича, редактора церковного журнала «Странник», в котором подвергалось самой невероятной клевете все, любые прогрессивные явления русской жизни. И воспитанниц: одних — доведенных до отчаяния институтским мраком и затхлостью обстановки, других — совершенно опустошенных бездельем, разговорами о модах, женихах, аристократичности и прочей мишуре.
И вот в институт, «окаменевший в своей неподвижности», в институт, куда не долетала ни одна свежая мысль, ни один стон народного страдания, «ворвался солнечный луч» — пришел величайший русский педагог-реформатор, а вместе с ним хлынула и волна новых идей...
Поддержки вначале ни от кого, даже от воспитанниц... Конфликт с первых дней, с первого часа... Кто-то решил сделать ему приятное, облил духами его шляпу. Ушинский возмущен:
— Ведь вы же здесь специально изучаете нравственность, а не знаете того, что портить чужую вещь духами или другою дрянью неделикатно. Не каждый выносит эти пошлости! Наконец, почем вы знаете... может быть, я настолько беден, что не имею возможности купить другую шляпу... да куда вам думать о бедности!
— Говорить о бедности, повышать на благородных барышень голос, орать на нас как на мужиков — это возмутительно. Наш институт назвал стоячим болотом! Кто же он сам?— всполошились девицы.
И им отвечал преподаватель словесности Старов:
— Грубый материалист! О! Вы не знаете, что творится в мире! О, как прелестны вы в вашем неведении! Не теряйте его, этого лучшего сокровища сердца. Впрочем, мне говорили, что Ушинский... в высшей степени
