Ребята играли втроём — Вася, Коська и соседский мальчик Никита. В пылу игры старший из ребят, Вася, неожиданно вспомнил, что должен отвести Коську в парикмахерскую. Коська сильно зарос.
Перед уходом на работу мама строго наказала: если Коська и сегодня останется кудлатым, то ему не позволят носить чёлку и снова остригут наголо.
Ребята заперли на ключ комнату и побежали в детскую парикмахерскую. Она была напротив.
В дверях парикмахерской уже висела надпись: «Закрыто».
Вася всё же открыл дверь, и ребята вошли. Высокий сутулый швейцар подметал пол. Вася подошёл к швейцару поближе и спросил:
— Скажите, можно ещё подстричься?
Швейцар набрал из кружки в рот воду, побрызгал пол и тогда ответил:
— А я думал, ты грамотный.
— Я грамотный, — с обидой ответил Вася.
— А для грамотных на дверях указано, можно ещё стричься или нет. Завтра приходите, завтра!
Опечаленные, ребята вышли на улицу.
— Пойдёмте, — сказал Вася. — Я знаю ещё одну парикмахерскую.
Но эта парикмахерская была не для детей, а для взрослых.
— Ребят обслуживаем только по утрам, — ответили здесь.
Ну что теперь, Коська, с тобой делать? — вздохнул
Вася, когда ребята снова оказались на улице.
— Мама сказала, что больше откладывать не будет, а стричься негде.
Притихшие и грустные возвращались они домой. Неожиданно Никита воскликнул:
— Чур, я придумал! Чур, я!
— Чего ты придумал? — спросил Вася.
— А вот и придумал!
— Ну, чего?
— Сами стричь давайте!
— Сами… — призадумался было Вася. А правда, давайте!
Дома ребята устроили всё как в настоящей парикмахерской. На стол поставили зеркало, папин прибор для бритья, собрали и разложили все гребешки и ножницы, какие были в доме.
— Ну, садись, — важно сказал наконец Вася, выбирая самый большой гребешок и самые большие ножницы.
Коська уселся на скамейку.
— Не дрыгайся и не ёрзай. — Вася повязал Коське на грудь полотенце.
— А? — сказал Коська и тут же вытянул шею и скорчил в зеркало гримасу.
— Я же сказал тебе — не ёрзай!
— А я и не ёрзаю!
Вася дал гребешок держать Никите — чтобы гребешок был наготове, — а сам взял в обе руки ножницы, пощёлкал ими в воздухе и, хмурясь, обошёл вокруг Коськи, примеряясь, откуда начать.
Коська снова закрутил головой.
— Ты опять? — строго сказал Вася.
— А чего Никита мне рога подставляет!
— Ладно, сиди! — И Вася, нагнув Коське голову, прицелился и вырезал на затылке первый клок волос. Потом ещё один.
— Ой, больно! — пожаловался Коська, — Ножницы не дёргай!
Вася взглянул на ножницы и ещё пощёлкал ими в воздухе. Потом подул на них.
— Не выдумывай! — И продолжал срезать волосы.
Затылок Коськи покрылся сплошными выстригами. Вася стал подравнивать. Вышло ещё хуже. Вася попробовал причесать, но волосы упрямо ерошились — одни длинные, другие короткие.
Никита ткнул пальцем в Коськину макушку:
— Вася, вот смехота! Завитушка!
Коська спросил:
— Какая завитушка?
— И у тебя такая есть, — сказал Вася Никите.
— Где у него? — И Коська слез со скамейки.
Принялись разглядывать Никитину голову.
Наконец Коська опять взобрался на табуретку.
— Лучше я сначала тебе спереди подрежу, — сказал Вася.
Пока он резал, Коська, подняв глаза, следил за ножницами.
— Криво, — заметил Никита.
Вася отошёл, поглядел — и верно, немного криво.
— Сейчас подровняю. — Вася чикнул ножницами.
— Опять криво, — сказал Никита.
Чуб у Коськи заметно сократился. Вася подровнял ещё, и снова вышло косо.
— Может, у него голова гнутая? — предположил Никита.
Осмотрели Коськину голову — как будто везде круглая.
— Надо линейку, — решительно сказал Вася.
Принесли линейку и приложили её к Коськиному лбу.
Линейка как следует не прижималась. Никита держал её, а Вася отрезал по линейке ножницами.
— Опять кривулина получилась, — сказал Никита.
— Надо карандаш, — И Вася принёс химический карандаш.
— Мне надоело. Не хочу я больше! — заупрямился Коска.
— Обожди. Уже недолго. — Вася послюнил карандаш и навёл по линейке у Коськи на лбу черту. Отрезал по черте — и… снова перекос.
Коська увидел себя в зеркале и тихо всхлипнул. От чуба остался небольшой клочок.
— Ничего, — утешил брата Вася, — сейчас получится. Ты только не плачь. Сейчас всё получится.
Резанул — и вместо чёлки осталась жалкая кочерыжка волос.
В прихожей зазвенели ключи, скрипнула дверь. Послышались голоса — вначале папин, потом мамин.
Никита быстро положил гребешок и сказал:
— Я пошёл домой.
Голоса приближались.
— Что тут такое? — спросила мама, входя в столовую.
Никита зажмурился, как от сильного света, и скороговоркой выпалил:
— Здравствуйте! Мне обедать нужно!
Вася стоял с ножницами и линейкой в руках. Коська — рядом, с полотенцем, обстриженный, с чертой на лбу, готовясь к сильному плачу.
— А может, ты, Никита, с нами отобедаешь? — сказал папа.
Никита ничего не ответил и, осторожно переступая с места на место, подвигался к выходу в коридор.
— Ну, чья работа? — продолжал отец.
— Моя, — понуро ответил Вася, — Ещё не докончил. Подровнять осталось.
— Ну, подровняй, — снова спокойно сказал пана. — Вот и Никита тебе поможет.
Коська заплакал, размазывая по лицу чернильную полосу. Пусть таким и ходит, — сказала мама, пытаясь сдержать улыбку. — Пусть все посмотрят, какую ему Вася сконструировал причёску.
— Эх вы, горе-плотники! — сказал папа.
— А почему плотники? — не поднимая головы, спросил Вася.
Никита глядел в сторону и молчал.
— А вот жил один человек, и была у него табуретка. Хорошая табуретка, слегка только качалась. И решил этот человек ей сам ножки подровнять. «Эка мудрость! — подумал он. — И без плотника обойдусь». Подпилил он одну ножку — качается табурет. Подпилил другую — не помогло. Укоротил третью — опять качается. И так ровнял ножки этот горе-плотник до тех пор, пока от табуретки осталась одна доска.
Отец притянул к себе Коськину голову, взял у Васи ножницы и чикнул по последнему кустику волос: Поздно, брат, реветь. Поздно.
Ребята играли втроём — Вася, Коська и соседский мальчик Никита. В пылу игры старший из ребят, Вася, неожиданно вспомнил, что должен отвести Коську в парикмахерскую. Коська сильно зарос.
Перед уходом на работу мама строго наказала: если Коська и сегодня останется кудлатым, то ему не позволят носить чёлку и снова остригут наголо.
Ребята заперли на ключ комнату и побежали в детскую парикмахерскую. Она была напротив.
В дверях парикмахерской уже висела надпись: «Закрыто».
Вася всё же открыл дверь, и ребята вошли. Высокий сутулый швейцар подметал пол. Вася подошёл к швейцару поближе и спросил:
— Скажите, можно ещё подстричься?
Швейцар набрал из кружки в рот воду, побрызгал пол и тогда ответил:
— А я думал, ты грамотный.
— Я грамотный, — с обидой ответил Вася.
— А для грамотных на дверях указано, можно ещё стричься или нет. Завтра приходите, завтра!
Опечаленные, ребята вышли на улицу.
— Пойдёмте, — сказал Вася. — Я знаю ещё одну парикмахерскую.
Но эта парикмахерская была не для детей, а для взрослых.
— Ребят обслуживаем только по утрам, — ответили здесь.
Ну что теперь, Коська, с тобой делать? — вздохнул
Вася, когда ребята снова оказались на улице.
— Мама сказала, что больше откладывать не будет, а стричься негде.
Притихшие и грустные возвращались они домой. Неожиданно Никита воскликнул:
— Чур, я придумал! Чур, я!
— Чего ты придумал? — спросил Вася.
— А вот и придумал!
— Ну, чего?
— Сами стричь давайте!
— Сами… — призадумался было Вася. А правда, давайте!
Дома ребята устроили всё как в настоящей парикмахерской. На стол поставили зеркало, папин прибор для бритья, собрали и разложили все гребешки и ножницы, какие были в доме.
— Ну, садись, — важно сказал наконец Вася, выбирая самый большой гребешок и самые большие ножницы.
Коська уселся на скамейку.
— Не дрыгайся и не ёрзай. — Вася повязал Коське на грудь полотенце.
— А? — сказал Коська и тут же вытянул шею и скорчил в зеркало гримасу.
— Я же сказал тебе — не ёрзай!
— А я и не ёрзаю!
Вася дал гребешок держать Никите — чтобы гребешок был наготове, — а сам взял в обе руки ножницы, пощёлкал ими в воздухе и, хмурясь, обошёл вокруг Коськи, примеряясь, откуда начать.
Коська снова закрутил головой.
— Ты опять? — строго сказал Вася.
— А чего Никита мне рога подставляет!
— Ладно, сиди! — И Вася, нагнув Коське голову, прицелился и вырезал на затылке первый клок волос. Потом ещё один.
— Ой, больно! — пожаловался Коська, — Ножницы не дёргай!
Вася взглянул на ножницы и ещё пощёлкал ими в воздухе. Потом подул на них.
— Не выдумывай! — И продолжал срезать волосы.
Затылок Коськи покрылся сплошными выстригами. Вася стал подравнивать. Вышло ещё хуже. Вася попробовал причесать, но волосы упрямо ерошились — одни длинные, другие короткие.
Никита ткнул пальцем в Коськину макушку:
— Вася, вот смехота! Завитушка!
Коська спросил:
— Какая завитушка?
— И у тебя такая есть, — сказал Вася Никите.
— Где у него? — И Коська слез со скамейки.
Принялись разглядывать Никитину голову.
Наконец Коська опять взобрался на табуретку.
— Лучше я сначала тебе спереди подрежу, — сказал Вася.
Пока он резал, Коська, подняв глаза, следил за ножницами.
— Криво, — заметил Никита.
Вася отошёл, поглядел — и верно, немного криво.
— Сейчас подровняю. — Вася чикнул ножницами.
— Опять криво, — сказал Никита.
Чуб у Коськи заметно сократился. Вася подровнял ещё, и снова вышло косо.
— Может, у него голова гнутая? — предположил Никита.
Осмотрели Коськину голову — как будто везде круглая.
— Надо линейку, — решительно сказал Вася.
Принесли линейку и приложили её к Коськиному лбу.
Линейка как следует не прижималась. Никита держал её, а Вася отрезал по линейке ножницами.
— Опять кривулина получилась, — сказал Никита.
— Надо карандаш, — И Вася принёс химический карандаш.
— Мне надоело. Не хочу я больше! — заупрямился Коска.
— Обожди. Уже недолго. — Вася послюнил карандаш и навёл по линейке у Коськи на лбу черту. Отрезал по черте — и… снова перекос.
Коська увидел себя в зеркале и тихо всхлипнул. От чуба остался небольшой клочок.
— Ничего, — утешил брата Вася, — сейчас получится. Ты только не плачь. Сейчас всё получится.
Резанул — и вместо чёлки осталась жалкая кочерыжка волос.
В прихожей зазвенели ключи, скрипнула дверь. Послышались голоса — вначале папин, потом мамин.
Никита быстро положил гребешок и сказал:
— Я пошёл домой.
Голоса приближались.
— Что тут такое? — спросила мама, входя в столовую.
Никита зажмурился, как от сильного света, и скороговоркой выпалил:
— Здравствуйте! Мне обедать нужно!
Вася стоял с ножницами и линейкой в руках. Коська — рядом, с полотенцем, обстриженный, с чертой на лбу, готовясь к сильному плачу.
— А может, ты, Никита, с нами отобедаешь? — сказал папа.
Никита ничего не ответил и, осторожно переступая с места на место, подвигался к выходу в коридор.
— Ну, чья работа? — продолжал отец.
— Моя, — понуро ответил Вася, — Ещё не докончил. Подровнять осталось.
— Ну, подровняй, — снова спокойно сказал пана. — Вот и Никита тебе поможет.
Коська заплакал, размазывая по лицу чернильную полосу. Пусть таким и ходит, — сказала мама, пытаясь сдержать улыбку. — Пусть все посмотрят, какую ему Вася сконструировал причёску.
— Эх вы, горе-плотники! — сказал папа.
— А почему плотники? — не поднимая головы, спросил Вася.
Никита глядел в сторону и молчал.
— А вот жил один человек, и была у него табуретка. Хорошая табуретка, слегка только качалась. И решил этот человек ей сам ножки подровнять. «Эка мудрость! — подумал он. — И без плотника обойдусь». Подпилил он одну ножку — качается табурет. Подпилил другую — не помогло. Укоротил третью — опять качается. И так ровнял ножки этот горе-плотник до тех пор, пока от табуретки осталась одна доска.
Отец притянул к себе Коськину голову, взял у Васи ножницы и чикнул по последнему кустику волос: Поздно, брат, реветь. Поздно.
