О том чего уж больше нет [Виктор Владимирович Шипунов] (fb2) читать онлайн

Виктор Шипунов О том чего уж больше нет. Роман-эссе

Предисловие

Это короткие рассказы и эпизоды, более или менее в свободной форме, пересказанные мною со слов моего деда Осыченко Ильи Денисовича, которому и посвящается эта книга. Именно поэтому она не претендует на полноценный роман с событиями, выстроенными в хронологическом порядке и непрерывным повествованием. Но все здесь пересказанное когда-то было эпизодами жизни, иногда повседневными, а иногда из ряда вон. 

Был дед человек неординарный, повлиявший на мое развитие гораздо больше чем мои родители. Я имел счастье общаться с ним долгие годы – более двадцати лет, начиная с трехлетнего возраста. Не смотря на практически отсутствие образования, он обладал гибким умом и трезвым подходом ко всему в этом мире. Жизнь он прожил так, как было принято тогда, в той жизни, которая ушла вместе с революцией. А жили тогда по понятиям. 

Был он отличным рассказчиком, и, бывало, мне хотелось все это записать, так как есть, пока он жив. Но, наверное, всему свое время и мои ранние попытки оказались не удачными, возможно к счастью. Теперь, спустя годы после его смерти, из меня полезли его рассказы, как говорил Швейк: «…постепенно, как из старого матраца». Некоторые истории, приведенные в этой книге, записаны со слов его жены, Агафьи Михайловны. Я не пытался переделать услышанное от них, просто немного сгладил неровности. Все обороты речи и имена, кажущиеся не литературными, таковыми и являются, просто те люди в том месте так и говорили… 

Из всех персонажей этого произведения я лично был знаком с А. Бесединым, другом детства моего деда, который умер года на три-четыре раньше него. Знаком я так же был с его младшим братом Петром, но у него была своя жизнь…

На первый взгляд все это мелкие, частные эпизоды из довольно заурядной жизни, но именно из повседневной текучки и состоит жизнь любого человека и целой страны. Человек, который представлен здесь в качестве главного героя, прожил не простую, тяжелую жизнь. Яркой она может казаться только в восприятии современного человека, для которого все описанное здесь воспринимается как экзотика, даже, можно сказать, как фантастика. Что ж моему деду «повезло» жить в эпоху перемен и потрясений, через которую он прошел вместе с нашей страной. Родился он, по крайней мере, по бумагам в 1900 году. О себе он говорил примерно так:

- Я девятисотого году… Его дед переехал в эти южные места из Воронежской губернии в поисках лучшей жизни… 

Прошло всего сто пятнадцать лет со времени его рождения и меньше тридцати лет после его смерти, а все что он рассказывал, кажется небылью - настолько все изменилось. 

Часть первая – При царе

Станичные нравы

В школу Илья проходил четыре с половиной года. Церковная школа пользовалась уважением, но посещалась плохо. Подавляющее большинство детей в школу не ходило. Многие из обучавшихся, ходили в школу один или два года и реально знали только арифметику и могли читать псалтырь, что считалось большим достижением. Илья был в числе тех, кого родители долго не заставляли работать, и он проходил в школу аж четыре с половиной года. Главное из-за чего он так долго учился, было мнение Местного священника, отца Серафима, по совместительству преподавателя школы: 

- Отрок ваш, - говаривал он Денису, - умом не обделен и мог бы выучиться на что-то: например, поступить в семинарию. У него все задатки стать священником. 

- Знаете святой отец, - обычно отвечал отец, - что бы учить сына в Ставрополе - деньги нужны, а их-то у меня и нет. Вот как старший сын пошел в работники, так понемногу стал подымать хозяйство, но дыр столько, что денег все заткнуть не хватает. 

Казаки и иногородние станицы Темнолесской имели твердое убеждение, что самый правильный путь для их детей: это работа в поле. Рабочих рук вечно не хватало, и детей приспосабливали к работе лет с десяти или, в лучшем случае, с двенадцати. Так поступали даже весьма богатые люди, стой разницей, что их дети работали в лавках, на мельницах и в других местах, где труд не был столь тяжел как в поле. 

Идее работы подчинялась вся жизнь. Так новорожденных мальчиков не спешили «записывать» в церкви, что впоследствии позволяло приписать им год, а то и два, особенно если удавалось сунуть попадье, а то и самому попу. И делалось это только с одной целью: пораньше женить, чтобы приобрести в семью еще одни рабочие руки! 

Гриша дурачок

Только немногие понимали пользу образования. Характерен был такой случай:

Жил на их краю станицы Гриша - дурачок. Девки, от большого ума, когда шли мимо на работу или на гулянку, даже пальцем на него показывали и почти в лицо кричали: - Гриша – дурачок. Кстати, одной из этих девок была моя бабка, Агафья, от которой я и услышал эту историю. 

Гриша и впрямь выходил за рамки привычной Темнолесской действительности: он сидел в хате или на завалинке с книжкой, которая местной, едва грамотной, а то и вовсе не грамотной молодежи казалась чем-то дурацким. Ведь в Церковной школе книжки были глупыми и не интересными, с тяжелыми старославянскими оборотами речи. Да и в школу большинство ходило год или два, а то, и вовсе не ходило. Бытовало мнение, что тот, кто умеет деньги складывать и вычитать, да подпись ставить - уже все науки превзошел. 

Куда интереснее было ходить слушать, как «играют» песни, или играть в чижа, лапту, прятки. Песни играли на голоса, а было их столько, что иные песенники за работой пели целой бригадой с раннего утра, до сумерек, прерываясь только на обед, и ни разу не повторяли песни. Некоторые знали их так много, что репертуар мог тянуться не один день. 

Прошло время. Однажды деревенский дурачок Гриша уехал из станицы по осени и вернулся только летом на каникулы. Одет он был в невиданную в станице форму гимназиста, и с книгами по-прежнему не расставался. 

Экзотический вид не пошел Грише на пользу: он стал местным клоуном, дурачком в квадрате. Бог знает, что вытерпел этот мальчик, пока учился в гимназии, а после закончил университет… 

Гриша стал инженером путей сообщения и зарабатывал в месяц примерно столько, сколько зарабатывали в год в его родной станице целой семьей. Но для подавляющего большинства станичников он так и остался Гришей – дурачком на долгие годы, до тех пор, пока некоторые не поняли: что к чему, хотя для них, да и для их детей, было уже слишком поздно. 

Понятия

- Батюшка, а вот вы говорили, что могли в казаки записаться, - как-то спросил при Илье, отца его старший брат Тихан. – А почто^[1] не записались?

Тихан был семнадцатилетним подростком, и уже четыре года был в работниках у местного землевладельца. Он был на десять лет, с учетом приписок в возрасте, старше Ильи. Хозяин ему попался добрый: прилично одевал, кормил вместе со своей семьей за одним столом, платил по договору каждый месяц. Договор хотя и был устным, но соблюдался неукоснительно - все ведь под богом ходим. Кроме того, за Тишино усердие, а часто из доброты, кроме двадцатки, в конце месяца, давал два-три пуда муки, а когда была старая одежа, то передавал с Тиханом ее для семьи. Понятия о выходных никто не имел, но в воскресенье Тихана отпускали к обедне, а потом он навещал семью, ночевал дома, а уж наутро начиналась новая неделя. 

- Знаешь, сынок, - отвечал Денис, - моего отца, как забастовка была на фабрике, казаки пороли. Вот я и не хотел, чтобы вы были казаками и людей пороли. 

Впрочем, хотя и числились они иногородними, разницы особой в этом не было. Казаки получали ежегодный надел в десять десятин для обработки бесплатно, а если им было мало, то остальное за деньги. А иногородние - за все платили. Но плата была божеской и, по сути, ничего не решала. Многие иногородние давно породнились с казаками, и сословная граница практически стерлась. Разумеется, все подчинялись атаману, которого выбирали только казаки. 

Атаман был в станице всей властью сразу: военной, гражданской, исполнительной и судебной. Но «плохие» атаманы долго не задерживались на этой выборной должности. Напротив, те, кто вел дела по обычаю и понятиям, пользовались уважением и авторитетом. Они управляли десятилетиями и к ним шли люди со всеми проблемами. 

Женится сын – атаман выделяет место под новую усадьбу, говорит в каком лесу можно нарубить бревна для дома. После зовут соседей, всю улицу, и за один субботний день валят лес, обрубают ветви и вывозят к месту будущей стройки. Рубленые избы не ставили. Как только будущий владелец обдирает кору и зачищает сучки, ставят козлы и по очереди ходят пилить, точнее, распускать на доски: обычной двуручной пилой, которая в советские времена получила прозвище «дружба», а по мотивам Доктора Айболита её же именовали тяни-толкай. При этом бревно горизонтально закатывали на два козла, и вдвоем, один сверху, другой снизу, распускали его. Внизу было работать легче, но зато опилки вечно порошили глаза. Мало кто был настолько богат, что покупал готовые, пиленные на лесопилке, доски. 

Потом закапывали дубовые столбы, и снова вся улица приходила на помощь: дом площадью в сто, а то и в сто пятьдесят квадратных метров, строили миром за два дня. Оставалось только крышу устелить соломой. 

Было и такое дело: взрослый сын побил старого отца. Напился и полез в драку на ровном месте. Атаман вызвал этого сорокалетнего мужика, и прямо перед казачьей управой дюжие атамановы помощники заголили ему задницу, и всыпали двадцать горячих плетей при всем народе. Десять плетей за то, что отца не уважает, а десять за то, что пить не умеет, меры своей не знает. Виновному в наказание, а прочим в назидание. 

Был и противоположный случай, когда отец не хотел отделять взрослого женатого сына. Обиженный тридцатилетний сын, работавший к тому времени в хозяйстве лет восемнадцать, пошел к атаману с жалобой. И снова атаман все решил: вызвал отца этого парня и сказал, что так поступать не по понятиям. Мол, отдели сегодня же, не то я завтра приду и сам отделю, и тебе мой дележ не понравится. И после добавил: - И не дай бог он опять жаловаться придет, тогда тебя придется выпороть прилюдно. 

Отделяли взрослых сыновей так: отец выбирал с кем из них он останется жить, кто его досматривать будет. Оставшийся с родителями получал примерно вдвое больше чем его отделенные братья. А минимально принято было давать лошадь, а чаще пару, корову или две, по достатку, строить дом, да денег на обзаведение, опять же по достатку. У кого были овцы и куры, так давали одну-две пары овец, да десяток кур: на развод. 

Вот в такой среде родился и рос мой дед. 

Отец его Денис, не ладил со своим отцом. Отец его, почему-то невзлюбил, и почти выгнал, а выделил ему только слепую кобылу, чтобы люди не говорили, что он ничего не дал сыну. 

Неизвестно, что за история там скрывалась, известно точно, что Денис к атаману жаловаться не ходил, а ходил просить место под усадьбу, что было супротив обычая, так как такие дела должен был вести его отец. Атаман, было, предложил Денису свою помощь, но прадед мой настойчиво отказался. Так и остался он в новом доме с женой и малолетним сыном, и слепой кобылой. При всем при этом у Дениса сохранились хорошие, отношения с его братьями. 

Лапко

Как стал старший сын Дениса в работниках жить, так стали в доме деньги появляться. Денис долго ждал, как и всякий земледелец, когда сыновья подрастут, потому, сколько ни работай, в одиночку не разбогатеешь. Все шло на нужды семьи, а на черный день запасу не было. Ну, благодаря богу и отцову воспитанию, старший сын был хлопец хоть куда: работящий, не пьющий, со старшими вежливым. И стал Денис понемногу поднимать хозяйство: за шестьдесят рублей купил корову на базаре в Ставрополе. Выбирали вдвоем со старым другом и ближним соседом Мишкой Шевченко. Покупка оказалась удачной, корова давала много молока…

После поправил все плетни вокруг усадьбы, поставил новые ворота, перекрыл крыши свежей соломой на доме, амбаре, хлеве, совмещенном с конюшней. Благо мастер был свой – двоюродный дядька, который уж если крыл крышу, то снопики увязывал так, что по пятнадцать лет стояли, воду внутрь себя не пущали, а потому мало гнили и не текли. Обошлось все домашним обедом, да бутылкой беленькой казенки^[2]. 

Да, кстати, о плетнях: любил Денис основательность, вкопал столбы потолще, а лаги взял толщиной с мужскую руку и заплел их меж столбов. Мужики дивились: мол, как ты с такими совладал…

А к тому времени, завел Денис в хозяйстве и кур, и овец. А вместе с овцами появился и овечий пастух: пес по кличке Лапко. Был Лапко очень хозяйственный пес, и все взял под свою охрану. Но кормили его скудно, а псина выросла ростом с телка и еды ему не хватало. Вероятно, он был помесью кавказкой породы с большой венгерской пастушьей, которую когда-то завез в эти края отец нынешнего помещика. Но станичники породами не интересовались. Главное, что пес был умница, пас овец и, как выяснилось впоследствии, волков брал один на один. 

Перезимовал Лапко свою первую зиму, и поумнел. Обучился всяким премудростям овечьего пастуха. Очень любил он прятаться среди овец и тереться о них, пока сам не начинал пахнуть как овца. По совету дяди Степана, родного брата Дениса, охотника, горло его защищал толстый и широкий ошейник с острыми и длинными стальными бляшками-шипами. 

Так, внутри отары, он взял своего первого волка, который унюхал его и принял, наверное, за крупного барана, за что и поплатился жизнью. После этого случая, Денис не платил денег общественному чабану, а вместо этого тот просил давать в отару Лапко. 

Пришла весна и Лапко как-то вдруг растолстел, шерсть на нем так и блестела.

- Смотри, Денис, - как-то сказала Евдокия мужу, - Лапко то наш стал таким гладким. Уж не у соседей цыплят таскает? Вот неприятность то выйдет.

Подумал Денис немного и говорит:

- Как знать, но лучше, если мы первые об этом узнаем. Слышь, Илько, проследил бы ты за ним, с чего он такой гладкий стал. 

Илья стал присматривать за псом. И вот что он обнаружил: Лапко спускался к речке, в которую поблизости впадало два совсем уж мелких ручья. Он заходил в воду ручья и шел, по брюхо в воде в метре от берега. А на берегу сидели мирные, никем не тревожимые лягушки. Когда большой пес приближался, лягушки одна за одной, а иногда и по нескольку прыгали в воду – прятались значит. Но берег был пологий, заросший, и чтобы допрыгнуть до глубины им приходилось идти на рекордные прыжки по высокой траектории. Лапко делал дергающееся движение своей огромной лохматой головой, открывал пасть, а когда закрывал ее, раздавалось сочное «чмок». За час он наловил больше двух десятков лягушек и удовлетворенный отправился полежать на свое любимое место: на крышку погреба, на которой едва помещался. 

Вечером, дождавшись ужина, когда все собрались за столом, чтобы не потерять впечатлений от рассказа, Илья обстоятельно доложил о своем открытии. Все смеялись до упаду: 

- Так он лягунов прямо в воздухе ловит? - давясь смехом, переспросил отец. 

- Да так ловко, - отвечал смеявшийся за компанию со всеми Илья. 

В итоге все сошлись на том, что такого умницу и ловкача среди псов еще, поди, поищи. Кстати говоря, через три-четыре года Лапко таки обвинили в краже цыплят. Дело дошло до атамана. Но хозяева были уверены, что пес не виноват и отказались платить. В этом пришлось убедиться одному из помощников атамана, которого Илья водил смотреть как Лапко «лягунов» ловит, после чего пес стал местной знаменитостью и его оправдали. 

Двор Дениса стоял над речкой, мелкой, большую часть года, но по весне прокатывало по ней бурное половодье. Был даже случай, что в такой момент соседская корова утопла. Двор был большой, и решил Денис сделать погреб, ближе к речному обрыву, который зимой подмерзал, а летом, значит, долго держал в себе холод. 

Взялся он за лопату, и как водится, позвал в помощь соседей. Не прошло и месяца, как яма была готова. Денис оплел ее плетнем, забил промежутки по краям глиной, накатил три наката бревен, засыпая после каждого слой глины, и трамбуя его, как следует. Сбоку вывел вход, насыпал там бугор с метр высотой и накрыл его большой и тяжелой дубовой крышкой. Потом заказал несколько бочек у бондаря и поставил их в погреб. Самую большую, просто огромную бочку бондарь собирал внутри погреба, так как иначе ее туда затащить не было никакой возможности. 

Эту бочку выпросила его жена: яблоки мочить. Моченые яблоки были в ходу, это было доступное лакомство, как для детей, так и для взрослых. Многие по станице мочили, и те бабы у кого выходило особо хорошо, хвастались перед соседками. Яблоки Евдокия мочить умела, и был ее рецепт одним из лучших, на их краю станицы. Яблоками принято было угощать гостей…

Вот с этими яблоками и произошла история. 

Моченые яблоки

Осенью, когда яблоки были замочены и положенный для получения вкуса срок прошел, начали их есть и с соседями меняться, ведь почти у каждого были свои, с особенным вкусом. Как-то соседские дети два брата и сестра, ровесники Ильи и Петра, его младшего брата, влезли в их погреб и «напали» на яблоки. Ели они их прямо там, от пуза. Но этого им показалась мало: братья накидали яблок за пазуху, так что с трудом смогли вылезти наверх. А после ходили и всех угощали, прямо из рубах, с которых капал яблочный сок. 

Угостили и Илью с братьями. 

- Ух ты, прям как наши, - удивился Петр, который вообще был простоват. 

- Точь-в-точь, как наши, согласился Тихан. 

На том вся история могла и закончиться. Но нет: как повадится волк в стадо, так будет ходить покуда там овцы есть. Так и соседские детишки на этом не остановились. Уж неведомо сколько раз они побывали у заветной бочки с яблоками, но, сколько веревочке не виться конец у нее имеется. 

Соседские дети, само собой, не боялись огромного, но вполне мирного пса, который без всякой привязи свободно ходил по округе. Но, когда они в очередной, и последний раз, попытались выбраться из погреба, все мокрые от стекающего из-под рубах сока, их ждал сюрприз. Над открытым люком появилась огромная лохматая голова Лапко, а была она раза в полтора больше человеческой, пасть открылась и издала тихое, но грозное «рыыы». С обеда до ночи детишки просидели в погребе, ожидая, когда Лапко уйдет. Мол, есть захочет и уйдет. Но так и не дождались. Стемнело и в погребе стало уж совсем холодно. Особенно мерзли животы и ноги, промоченные яблочным соком. Дети кричали часа два, пока их не услышала Евдокия, вынесшая во двор помои для двух кабанчиков.

Запалили свет, и пошли на крики. Отозвали Лапко, а воришек Денис отвел к отцу, пройти то было всего сотню метров, и рассказал ему, как они попались, и что всю неделю угощали окрестных детей мочеными яблоками. Естественно, что Тихан, Илья и Петр, к этому моменту сложили два и два, и поняли с чего яблоки, были так похожи на «наши». 

В то время такие дела считались ужасно позорными, никто ни у кого не крал, дома стояли с дверями нараспашку, а когда хозяева уходили, то подпирали дверь поленом, от скотины. Бывало, сосед приходил, и не застав хозяев дома, одалживал топор или запаливал лучину от их печки, это называлось «взять огня», а после докладывал хозяину или хозяйке. 

Так что когда Денис передал «преступников» в руки их родителя, тот счел себя опозоренным и отыгрался на их голых задницах. 

Яблоки в то время еще и сушили. Резали на дольки, раскладывали на противни или нанизывали на нитки и выкладывали или вывешивали для сушки. Их так и называли «сушка». Из сухофруктов зимой варили «узвар», то есть компот. В летнее время варили компоты из яблок, груш, сливы, алычи, вишни. Вишня и слива служили еще и начинкой для вареников. 

Чумаки

- Батюшка, тут дядько Митяй чумаковать собрался! 

- А ты хочешь поехать с ним? 

- Я справлюсь! 

- Слышь, Тихан, Илья чумаковать собрался. Как думаешь отпустить его? 

- Слышу. 

Из хлева появился Тихан, старший брат Ильи. 

- С дядькой Митяем можно и отпустить. Он чумак опытный, чай каждую осень на Астрахань ездит. Да и потом, соли привезет дешевой и много. Излишек продадим, подзаработаем.

- А Митяй тебя берет? - спросил отец. 

- Так почему ему меня не взять, я взрослый, мне уже шестнадцать лет. Вон Тиша с тринадцати лет в работниках уже был…

- Ну, раз взрослый, пойдем-ка договариваться. 

Митяй жил на той же улице через несколько домов, и усадьба его задом выходила на тот же обрыв и над той же речкой. Так что дошли за пару минут. Взрослые приветствовали друг друга.

- Сынок мой просится с тобой чумаковать, возьмешь? – начал Денис. 

- Возьму, почему нет. Напарник мой постоянный, дед Сергей, не едет, болеет крепко. Звали бабку Афросью – так говорит, что это у него нутряная болезнь. Сказала лежать надо, и каких-то трав настояла, велела пить на ночь. 

- Ты там пригляди, чтобы товар сынуля поменял, да не продешевил, в первой ведь все же едет. 

- Само собой, раз беру, значит, и пригляжу за всем. Да и мне веселее и безопаснее будет. 

Ударили по рукам и разошлись по своим делам. 

Чумакование было вымирающим видом меновой торговли. Ездили обычно в Астрахань или куда поближе, в окрестности, и меняли там овчины, полсти, валенки и зерно на соль. В прежние времена это был почти единственный способ получить солидные запасы соли на два-три года. Тогда ездили обозами, иной раз по нескольку десятков возов. Теперь, когда в Ставрополь все возили по железной дороге, соль можно было купить в городе, дешевле, чем у местного лавочника. Станичники, ехавшие в Ставрополь на базар, так и поступали: закупали в городе соль, сахар, керосин, спички. Спички очень экономили, жгли лучину и от нее растапливали печку, а часто и керосинку…

Сахар тоже экономили и пили травяной чай вприкуску, а когда и вприглядку. Класть сахар в чай, то есть пить внакладку, считалось расточительством. 

Наконец настал день отъезда, которого Илья ждал с нетерпением. 

Два воза, нагруженные овчинами, полстями^[3], валенками, поскрипывая и раскачиваясь, тронулись в путь, под прощальные пожелания доброй дороги от нескольких провожавших их родственников и соседей. 

Воз Митяя был нагружен, так, что напоминал небольшой стожок сена, а у Ильи товару было не много: не было много товару у Дениса. И хотя в снаряжении племянника принял горячее участие родной брат Дениса – Иван, известный на десятки деревень валяльщик^[4], добавивший своего товара - воз был пустоват. Это ничего, решили оба брата, впервой ведь мальчишка едет, главное опыт приобретет. Так и тронулись. 

Ночевали больше в чистом поле, благо еще было тепло. Долго ли коротко, а стали попадаться озерки, характерные при приближении к Каспию. Большинство из них были соленые, но встречались и пресные, некоторые были явно запруженными сухими руслами, которые наполнялись по весне, да часто так и стояли, не высыхая, до самой зимы. 

В один из дней, ничем не примечательным, как, впрочем, и все предыдущие, Михай решил остановиться возле такого пресного то ли пруда, то ли озерца. Проехали они по насыпной дамбе, служившей дорогой, на другой берег, который зеленел еще не высохшей травкой, да и казался положе. 

- Илько, коней поить надо, - обернувшись назад, выкрикнул Митяй. 

Илья, недолго думая, проделал привычную операцию, которую не единожды выполнял дома на поле, возле одного из местных прудов. Он встал на переднюю ось, и, придерживая вожжами лошадок, стал медленно спускаться под гору, готовый в любой момент откинуться всем телом назад и натянуть вожжи. Воз был не слишком нагружен, хотя и толкал коней вниз к воде, привычные животные его удержали. Вот их передние ноги вошли по колено в воду: 

- Тпру, выкрикнул Илья. 

Кони встали, Илья ослабил поводья и спрыгнул на землю. Все получилось так же ловко, как дома. Кони пили, а он присматривал за ними, на всякий случай, держа в руках ослабленные поводья. Это называлось поить коней в припуск, то есть не распрягая. Способом этим пользовались, когда уклоны были небольшими, а возы мало нагружены. Так можно было сэкономить немного времени и сил. 

Примеру Ильи последовал дядька Митяй. Но товару у него было вдвое больше, а кони, видно не приучены к поению в припуск. Да и на ось Митяй не встал, видно ловкость уже не та, сказались годы. Он так и сидел на пачке связанных между собой полстей в передней части телеги. Когда он понял, что лошади не смогут удержать тяжелый воз, было уже поздно. Силы рук не хватило, что бы вожжами остановить ползущую в воду пару, а откинуться ему было некуда: все место позади занято было товаром. 

Не успел Илья и рот открыть, как Митяй поплыл. Полсти, на которых он сидел, пока еще не напитались водой, и представляли собой этакий плот, на котором сидел его напарник.  С испугу он выпустил вожжи и вцепился в края полсти. Плот вместе с мужиком отделился от телеги и поплыл по собственной траектории, а лошади, перебрались, на ту строну, вытянув за собой телегу, которая поплыла над самой глубокой частью пруда. Затем напились и стали как вкопанные на другой стороне пруда. С телеги текла вода, но товар не был испорчен, он как раз и предназначался для защиты от воды, снеговой или дождевой. 

Илья вздохнул, и вдруг понял, что Митяй плавает в пятнадцати метрах от берега на, полстях, которые рано или поздно пропитаются водой. А плавать Митяй не умел. Илья тоже не умел плавать и воды ужасно боялся. 

- Дядько  Митяй, - закричал он, надеясь получить от старшего приказание или совет. 

Но его вопль, как и все последующие, остался без ответа. Кричал Илья не единожды, до тех пор, пока импровизированный плот медленно не развернулся, так, что стало видно лицо его старшего товарища. Это зрелище произвело на парня неизгладимое впечатление: мужик сидел неподвижно, как медитирующий буддийский монах, с той только разницей, что во рту он держал большой палец правой руки. Зубы были стиснуты, перекошенное лицо побелело, а из прокушенного пальца текла струйка крови, прямо в рукав его дорожного, стеганого халата. 

Михай был в полном ступоре. Илья мог побожиться, что все его крики пропали зря и старшой его не слышал, да и не видел, а что могут видеть стеклянные глаза? Его фигура казалась одеревеневшей и Илья испугался: уж не помер ли Митяй со страху. Как же тогда ему попадет, ведь никто не поверит в то, что тут произошло. 

Делать было нечего: «Когда у чумака ломается у него ума прибавляется» - гласила чумацкая мудрость. Связал он поводья, привязал конец к крюку, которым дергали сено из стога, и, перекрестившись, забросил на полсть. Идея перекреститься в этой ситуации имела большой смысл, так как крюк этот был похож на полуметровый, довольно острый багор с задним концом, изогнутым как рукоятка в виде петли, которым можно было, при случае, отбиться от собаки, а то и от лихого человека. Это была опасная затея.

Бросать пришлось несколько раз, пока крюк удачно зацепился. При этом Илья только пару раз попал в дядьку Митяя, да и то плашмя. Митяй все так же сидел, не подавая признаков жизни, не пытаясь поймать импровизированный якорь. По-прежнему он сидел с белым перекошенным лицом, и кровь все еще текла из прокушенного пальца. 

С большим трудом Илья подтянул напарника на мелководье, зашел по пояс в воду, дотянулся до него руками и вытянул за полсть на берег. У подростка не хватило сил вытащить его совсем, так, что ноги Митяя остались лежать в воде. Признаков жизни он все еще не подавал, сохраняя прежнюю позу с пальцем во рту. 

Между тем от мужика изрядно припахивало. Но парню было не до того, на той стороне стояли лошади Митяя, а товар частью все еще мок в пруду. Как можно скорее он распряг и стреножил своих коней, и пустил их пастись. 

Вкруговую, через дамбу он обошел пруд и привел в поводу пару Митяя вместе с телегой, и повторил всю процедуру. Не раз он в полголоса интересовался: 

- Дядько, ты как там живой? А вечерять здесь будем? 

Но его вопросы оставались без ответа. Стало ясно, что придется ночевать здесь. Илья отправился с топором в жидкий лесок, видневшийся неподалеку, и часа через два притащил вязанку хворосту. Застал он Митяя все в том же положении. 

Темнело, когда был готов суп и каша с мясом. 

- Дядько, садитесь снедать, - позвал Илья. 

И тут Митяя отпустило и прорвало: 

- Утопить не смог, так теперь заморозить хочешь, ног я совсем не чую. 

- Так вы поможете мне, и мы живо к костру, тут хорошо и ноги согреются, супчик горячий, тепло внутрь пойдет. Я вот тоже по пояс мокрый, покуда вас доставал. Вместе сушиться будем. 

Митяй разошелся не на шутку: 

- Ты дурак, и тятька твой дурак, потому как дурака воспитал! Какой же дурак в припуск коней поит. Приедем, я всем расскажу, как ты меня едва не утопил…

Крик продолжался долго. 

Но когда Михай перешел на членораздельную речь и заявил, что Илья должен постирать его весьма пахучие исподние штаны, Илья наотрез отказался. Рассорились они вдрызг: старший настаивал, что Илья виноват во всем и снова перешел на крик. И так осерчал, что начал кричать, что пожалуется атаману. Илья не спал всю ночь – боялся сбрендившего напарника. Но к утру страсти улеглись, Митяй отстирал подштанники, позавтракал тем, что осталось с вечера, и они тронулись в путь. 

Вторая половина дороги прошла без приключений. Многие дни они практически не разговаривали, вот только старшинство как-то незаметно перешло к Илье: он принимал решения, когда коней поить, где на ночлег становиться. Митяй молча,

 делал то же, что и его молодой спутник. Доехали они до того поселка под Астраханью, куда Митяй и намечал, выменяли на свой товар соли и тихо прибыли в родную станицу. 

Вечером за ужином отец велел Илье рассказывать все подробно. В целом он был доволен сыном: соли он привез даже больше, чем думал Денис, лошади и телега были в порядке. Вот только интересовало отца: с чего это Митяй с ним не здоровается. 

Ну, тут Илья и выдал историю…

Смеялись до слез и смаковали разные моменты по многу раз. Ну, тут их можно понять: развлечений тогда у простого мужика было раз, два и нету. Когда отсмеялись, Денис велел сыну про подпорченные подштанники молчать, а про прочее сказал так: 

- Если Митяй будет таким дураком и все растреплет, то ой как он пожалеет об этом. Языки у станичников длинные и острые. А если тебя кто спросит, как там дело было, так говори правду, как если бы мне рассказывал. 

- А он, что напрочь себе палец откусил, - поинтересовался Петро. 

- Нет, не совсем, но до кости точно дошло. 

В первый же вечер Митяй напился в трактире. По пьяни его так прорвало, что он снова начал костерить Илью почем свет стоит. Ну, конечно, нашлись интересующиеся и сочувствующие… и, в тот же вечер вся история пошла гулять по станице. А Митяй, в попытке реабилитироваться, все же исполнил свою угрозу, крепко засевшую в его голове, и нажаловался атаману. 

Когда наутро Илью позвали в станичную канцелярию, то послушать его объяснения собралась изрядная толпа. Илья пришел в сопровождении Дениса и Тихана. Все происходило спокойно: атаман спрашивал, а Илья отвечал. После некоторых ответов толпа давилась от смеха, даже атаман и его помощники, бывшие при исполнении, прятали улыбки в усы и бороды. Кончился этот суд тем, что атаман велел Митяю больше Илью не обзывать и не оскорблять, под страхом порки. Тот обиделся и начал спорить. 

- Да ты сам во всем виноват, так-то ты был старшим! Ты и сам должен был делать все как следует, и парня тому учить, - заявил атаман, повысив голос. – А парень молодец, не растерялся и тебя вытащил и домой привез. 

На том все и кончилось, для Ильи. А вот Митяю еще не один год вспоминали это чумакование. Бывало, кто-то из молодых шутников говорил ему: 

- Слышь, дядько Митяй, говорят, что Илья Осыченков этой осенью чумаковать едет, да тебя собирается звать. Как, поедешь?

- Сам с ним езжай, он и тебя утопит…

Развлечения, шалости и безобразия

Были у Ильи друзья Гришка Шевченко, Сашко Шурупов и Санька Беседин. Дружили конечно и с другими хлопцами, но эти были самые ближние. Все трое казацкого роду, что, впрочем, нисколько не влияло на их отношения. 

Гришка был на год старше, рассудительный и работящий, и в поле, и в семейном деле. А занимался отец его Михаил, старинный приятель Дениса, тем, что брался дома ставить, мосты рубить, трактиры да мельницы. Делал и сани, и телеги, и гробы, если заказывали. Как сказали бы сейчас: бизнес был у него семейный - работал он с пятью сыновьями, которых сам всему обучил. 

Оба Александра были ровесниками Ильи. Но Беседин был таким малорослым, что все думали, что он года на два младше. Как говорится: «маленькая собачка всю жизнь щенок». Может потому и был Сашка таким отчаянным. Вечно он придумывал всякие шалости и попадал в истории. Как говорила мать Ильи – Евдокия: «Вечно у него в одном месте свербит». 

Огурцы

Делилась станица на несколько окраин, некоторые из них враждовали между собой, но так не всерьез, однако появление «чужаков» не приветствовали. 

Однажды некий мужик на дальнем краю станицы указал на Сашку Беседина как на вора, который таскал его огурцы. Доказательств не было, Сашка не сознался, однако выволочку от родителя получил. И затаил Беседин младший на того казака обиду. 

И вот на другой год, когда снова огурцы пошли, созвал он целую артель пацанов. Так, мол, и так: есть тут один кагай^[5], так у него огурцы замечательные. Слово по слову, так и подбил он человек двенадцать сверстников ночью пойти огурцы те красть. А дело, само по себе, было совсем бессмысленное, год на огурцы выпал урожайный, и красная цена им была копейка за цыбарку^[6]. Многие свои, не краденные, огурцы скармливали скотине. 

Но Сашка подогревал интерес, пока все с ним не согласились. Велено было каждому прийти с наволочкой, надо же куда-то огурцы складывать. 

Вечером все собрались в условленном месте и тихо просочились к известному Сашке огороду. К тому времени стемнело окончательно, луны было не видать: погода стояла пасмурная, а накануне прошел легкий дождик. 

Стали пробовать искать огурцы, да не тут-то было: огурцов в плетях не видать, хлопот много, а огурцов чуть. Тут стали ребята Сашке пенять: 

- Эх ты умник, привел, так скажи, как мы тут в потемках те огурцы найдем? 

Но у заводилы был план: 

- Ложимся и катимся боком под уклон огорода, как накатишь на огурец так в наволочку! – отвечал Сашка. 

Ну и дело пошло. Набрали они огурцов не меряно, устали очень, и разбрелись с добычей по домам. Мальчишки даже не подозревали, что их ждет дома. 

А, к примеру, Илья дома получил очень конкретную нахлобучку от матери: и за краденые огурцы («все равно, что вас там не поймали – красть нехорошо»), и за измазанную одёжу («мне ты работы прибавил, как эту грязь и зелень теперь отстирать? Хоть бы трошки^[7] своей головой петрил^[8]»), и за шляние по ночам. Пришел отец и тоже пожурил, а потом остановил разошедшуюся жену, хватит мол, шут с ними с огурцами. 

Шут у Дениса было самое страшное ругательное слово. Он, строго говоря, вообще не ругался. Когда кто его сильно доставал или оскорблял, он говорил: 

- А пошел ты к Шуту, - вставал и уходил в сторону. 

Много позже узнал Илья, что Шут, одно из прозвищ старого бога Велеса, бога скотьего, как принято было считать. Это не соответствовало истине: нет, был он и скотьим богом, в том числе, а величали его Хозяином жизни и смерти, подателем благ земных. Именно на суд Велеса отсылал Денис своих обидчиков. 

На следующий день от владельца огуречного огорода в канцелярию поступила жалоба. Атамановы люди искали виновных, да так и не нашли. А тот казак долго жаловался и дома, и в трактире, что, мол, не люди были на его огороде. Мол, люди бы взяли, сколько надо, а эти весь огород потоптали. Не иначе черти полосатые плясали! 

Водовоз

Был на станице свой водовоз. Мужик одинокий, пожилой и никчемный, так как пил запойно, бесконечно и беспробудно. Надоело атаману жалобы на него выслушивать: вечно он приставал то к одному, то к другому посетителю трактира, выпрашивая по гривенничку, да по копеечке на шкалик^[9]. А попрошайничество в то время не приветствовалось. Позвал его атаман к себе и говорит:

- Дед, Неждан, есть у меня для тебя работа: воду возить. Работа не тяжелая, зато будешь ты при деле, и, опять же, восемь рублёв жалования кажен месяц. Хата у тебя имеется, на остальное хватит. Не будешь больше попрошайничать копейки. 

Почесал Неждан макушку и согласился. Но выторговал себе условие:

- Не пить я не могу, так что если в пьяном виде буду возить, так ты, атаман, не пеняй.

- Можешь и в пьяном. Но возить будешь от Поповой караулки. Там в лесу самый чистый родник и вкус приятный. Но если не оттуда станешь возить, или попадется в бочке лягушка, то и ты, Неждан, не пеняй тогда на меня: не миновать тебе плетки. 

- А на чем я возить то буду? 

- Дадим, и телегу с бочкой, и цибарку воду черпать, и кобылу самую смирную, на ней старый водовоз ездил, так что она тебя даже пьяного довезет до места: дорогу знает. 

Уж такой уговор у них вышел. 

Вот однажды сидели Санька Беседин со товарищами на завалинке, в излюбленном месте: на повороте улицы. С той завалинки дорога в обе стороны от поворота просматривалась замечательно. И вдруг видит Санька телегу с бочкой, а в той телеге дед Неждан, как обычно пьяный спит. Сколько раз Санька видел пьяного водовоза и это его не цепляло. Но в этот раз осенила его блестящая идея. Наверное, это произошло от великой скучищи, жаркого дня, безделья и вечного Санькиного желания всюду быть первым. А будущих зрителей хватало: рядом с ним и его ближними приятелями скучали, греясь на солнце, еще десяток подростков.

Когда лошадь поравнялась с Санькой, он вскочил и перехватил ее поводья. Стараясь не шуметь, остановил кобылу и позвал Гришку с Ильей: 

- Так, хлопцы, - громким шепотом командовал он, - распрягайте кобылу. 

- Это еще зачем? – поинтересовался Григорий. 

- Счас увидишь! – улыбаясь в предвкушении, отвечал Санька. 

Выпряженную кобылу он отвел в сторону, позвал остальных пацанов, и с их помощью развернул телегу поперек улицы. 

- Илья, Гришка! Беритесь каждый за оглоблю и направляйте их так, чтобы просунуть вон сквозь тот плетень! А вы все навались на телегу, толкаем ее к плетню до упора.

Подростки совершенно не догадывались, что задумал Санька, но доверяли его репутации и исполнили все, как он сказал. Когда концы оглоблей оказались на той стороне плетня, Санька завел кобылу во двор, как всегда не запертый, и снова запряг ее. Тут до остальных стал доходить смысл происходящего и все, мало по малу, заулыбались в предвкушении предстоящей забавы.

Дед Неждан еще какое-то время спал сидя в телеге. Постепенно он начал понимать, что привычное покачивание и поскрипывание прекратилось, а это, говорило его пьяному мозгу о том, что происходит нечто не правильное, требующее его личного участия. Тут-то Неждан почти и проснулся, определил, что он стоит и вмазал кнутом, изо всех сил, по плетню: 

- Но, старая, опять спишь на ходу! 

Кобыла дернулась вперед, хотя кнут ее не достал, но не тут-то было. Кнут взлетел еще раза три и выкрики стали такими, что повторять их вовсе не обязательно. Каждый удар кнута, дерганье кобылы, мимика и ругательства вызывали приступы бурного смеха у компании подростков, которая со своей завалинки наблюдала за делом рук своих. 

Наконец Неждан проснулся окончательно. Приподнявшись, он оглядел всю ситуацию: 

- Ну, старая, не иначе черти тебя занесли. 

Слез с телеги, протер глаза, попробовал рукой плетень на прочность…

- Нет, тут и черти такое впервой видят – выдал Неждан последний опус. 

Кулачки 1

Кулачный бой в станице был запрещен строго настрого. Нынешний атаман, как взял силу, так стал бороться с этим «мордобоем», часто заканчивавшимся «калеченьем» людей и нередко приводивший к серьёзной вражде.

- Только смертоубийств мне тут не хватает, - заявил он станишникам, - вы меня поставили на должность блюсти интересы всего общества, так я вам говорю, что кулачки никак не способствуют улучшению нравов, это занятие негожее для христианина. А кто не верит, пусть спросит отца Серафима, лично я спросил, прежде чем принять такое решение. Потому с завтрашнего утра любители кулачков могут биться там, где их никто не видит, но не на той земле, за которую я отвечаю. 

- Куда же нам податься? – спросил Григорий Соколов, известный кулачный боец, уже в летах. 

- Мне все равно, хоть под Татарку идите, - в сердцах ответил атаман. 

Самое смешное, что по слову атамана они и поступили. Стали просачиваться слухи, что именно за татарским мостом на старой заброшенной дороге и стали собираться кулачные бойцы. Да не только Темнолесские, а с целого десятка населенных пунктов. Через пару лет там собиралось до четырехсот человек, два раза в месяц по субботам. 

На эти состязания даже высылали полицейский наряд из Ставрополя, но полиция не вмешивалась, а только наблюдала. Туда же приходили желающие посмотреть, хотя зрелище это было не для слабонервных. 

Судя по рассказам, бойцы там были не хуже, чем в азиатских боевиках. Там был казак, с виду обыкновенный, и даже худощавый, который осерчав на быка, мог так ударить его кулаком под лопатку, что бык часа два отлеживался прямо в борозде. 

В отличие от бытующего ныне мнения, что это была варварская и бессмысленная драка, могу сказать одно: все шло по старому обычаю, по правилам и по понятиям. И тот, кто понятия не разделял и нарушал, бывал там же на месте и наказан. Нет, никто никого не судил, не отводил в сторону, не говорил разговоры…

Обычно две ватаги каждая из определенного населенного пункта или из двух, если из одного не набиралось примерно равного числа бойцов, стояли напротив и словесно задирали друг друга, вход шли намеки, байки про тот или иной населенный пункт и его жителей. Когда бойцы, заводились, как следует, один из признанных авторитетных кулачников давал команду и бой начинался. 

Шли стенка на стенку, но нельзя было бить вдвоем одного, только один на один, следовало искать себе «ровню», а малыши пусть с малышами дерутся. Иной сорокалетний боец проходил десятки метров в дерущейся толпе, не делая ни одного удара, пока такой же крепкий и опытный боец не выходил ему на встречу. Не было чести в том, чтобы навалять кучу малышей. Нельзя было использовать ноги,бить лежачих, или бить со спины, а также преследовать убегающих. 

Из числа молодежи попадались любители утвердить за собой славу опасных бойцов за счет нечестной «игры». Но такие попытки не проходили незамеченными: кто-либо из «великих» бойцов, зачастую из своей станицы или деревни, выходил ему навстречу и отвешивал такому парню пару таких «приварков», что тот, после, должен был лечиться два-три месяца. 

Зато потом, дома, за шкаликом, проводили воспитательную работу. Учили тем самым понятиям. 

Были в Темнолесской несколько известных бойцов и двое великих, по любым меркам. Стиль их походил больше на карате (хотя имелось и определенное сходство с английским боксом, но правила были вольнее), с мощными ударами руками. Но этот стиль был ориентирован не на голого бойца, как у китайцев и не на воина в доспехах, как у японцев, а на противника в ватной фуфайке или в мягкой и толстой шубе. Ногами почти не дрались, так как стоя на льду в валенках ногами сильно не помашешь. 

А еще был в станице и потешный кулачный боец Ефим. Бойцом он был весьма средним, зато любил прихвастнуть. Часто приходил с кулачков, с подбитой физиономией или расквашенным носом, но не потому, что нарушал не писанные правила. Объяснял он это примерно так: 

- Смотрю я, ихние наших одолевать стали. Тогда пошел я в самую середку и ну направо и налево ихних кагаёв валять! Вокруг меня свободно стало: кто встать не может, а кто испужался и раздался в стороны. Тут смотрю, прет на меня такой здоровый кагай, я ему как дал под дых…

- А кто юшкой красной умывался? – нежданно перебивает его один из слушателей. - Я там был и все сам видал, так что ты, Ефимка, хорош брехать. 

Смысл кулачков, да и таких игр, как чиж или лапта, был однозначным: оттачивания умений владения телом и саблей, то есть это были игры с ярко выраженным военным уклоном, совершенно необходимы в войске казачьем. А это было войско, которое с детства обучалось верховой езде, рубке, стрельбе, джигитовке, фехтованию, рукопашному бою. 

Каждая станица, каждый хутор рассматривался как военное подразделение: три хутора – десяток, станица – сотня или три-пять сотен, большая станица полк. И атаман, которого миром выбирали, имел соответствующий ранг: где он был есаулом, а где полковником. 

Игры

Играли в прятки и догонялки, а также в догонялки с правилом: «высота-домик». Играли в чижа и в лапту. Чиж был простой игрой: заостренную с двух сторон толстую чурочку, длиной в ладонь, ставили на кон – место, помеченное кругом, примерно полуметра в диаметре, и битой - палкой длиной сантиметров пятьдесят-шестьдесят, наносили удар по самому кончику. Чиж взвивался в воздух, и пока он не упал было необходимо попасть по нему битой, так, чтобы он улетел как можно дальше. 

Следующий в очереди игрок должен был забросить чиж обратно в кон, иногда метров с двадцати. За промахи начисляли штрафы, которые измеряли числом ступней, недолета до границы кона, а попадание в кон списывали заранее условленные очки со штрафа. Играли, обычно, до ста очков, набиравший их, считался проигравшим. 

Лапта, прообраз нынешнего американского бейсбола, требовала больших навыков. Один из игроков рукой подбрасывал в воздух чижа, а второй должен был попасть по нему. Далее все весьма похоже на бейсбол. 

Вот однажды два брата Черных попали в такую историю. Старший, все поучал младшего как надо играть. И вот случилось так, что ему выпало подбрасывать чижа, а младшему бить. Удар не заладился, и чиж, вертясь, улетел в сторону по высокой дуге. 

Старший брат прикинул высоту удара, поправил брату биту на уровень носа, и строго сказал: 

- Не бить поверху, а бить по носу, - желая понятнее объяснить уровень горизонтального удара. 

Тут бросает он чижа, а братец замахивается и раз ему по носу со всего размаху. Чиж упал у их ног, а старший брат свалился как подкошенный. Все решили, что он убит. Некоторые, зная крутой нрав своих отцов, кинулись бежать. Кто-то позвал взрослых. Парня отвезли к фельдшеру в соседнюю станицу и едва спасли. А нос остался горбатым на всю жизнь, так как фельдшер сложил переломанные кости, как умел, а было это выше его квалификации. 

Были у фельдшера и другие недостатки кроме не высокой квалификации: он пил и сквернословил так, что батюшка, слыша это, всегда морщился, но замечаний не делал, так как давно перепробовал на нем все виды увещеваний. Впрочем, его, такого, как он есть, очень уважали в округе, как попа. Нет, даже больше чем попа. Ведь попы были в каждой деревне, а фельдшер один на несколько. А доктора были только в городе и представляли собой фигуры, скорее мифического рода, чем лиц из реальной жизни. 

Играли в мяч, который сами скатывали из шерсти, заделывая в середину кусок глины, для веса. Популярен был «выбивной». Две команды становились напротив друг друга, так два или три человека в каждой, а остальные между ними. Команды бросали мяч друг другу, стараясь при этом попасть, выбить, одного из стоявших посередине. Выбитый уходил с площадки. Если мяч ловил игрок из серединных, то он менялся с выбивающим, или, по желанию, заводил выбитого обратно.

Очень популярны были городки. В эту, известную до сих пор игру, сражались даже взрослые. 

Зимой играли в снежки, лепили снежных баб, катались на санках, благо горки там были не шуточные, длина их ближней горки была саженей триста, то есть около четырехсот метров. Сани у всех были самодельные, а у кого не имелось саней, те катались на рогожах. 

Время от времени желание прокатиться появлялось у более старших. Тогда двадцати, а иногда и тридцатилетние выкатывали настоящие большие сани, с какого-либо двора, подвязывали вверх оглобли, прыгали туда ватагой в пятнадцать-двадцать парней и девок и, предварительно прокричав берегись, скатывались с тяжелым гулом под гору. Тяжелые сани приходилось толкать в гору на себе. Все это проделывалось с шутками или припевками. 

На речке катались на коньках. Эту забаву завез к ним сын помещика, который слыл богатеем у казаков. Коньки у помещичьего сына были немецкие, со специальными застежками к специальным ботинкам. Но «голь на выдувки хитра»: многие стали делать деревянное подобие этих коньков, а вместо полоза к коньку приделывали заточенную стальную полоску. Такие коньки прикручивали к валенкам тонкой бечевой, утягивая веревку палочкой-закруткой. 

* * *

Зимы в то время были снежными. 

Ехали как-то зимой Тихан с Денисом по дрова. А суток четверо мела метель. А дорога шла мимо одного из маленьких хуторов, так домов пять или шесть. Хутор тот стоял в низине. Доехали вроде до него, ан нет хутора, да и низины нет. Присмотрелся Денис: в одном месте какой-то квадратный сугроб над снегом возвышается. И тут стало доходить до них, что все дома выше крыши снегом замело. А сугроб это заметенная дымовая труба. Вернулись они и доложили атаману. Два дня сотня людей откапывала хутор. А хозяева уже было, задыхаться начали, когда к ним до крыши докопались и разобрали ее. После проломили потолок и спустили лестницу. К остальным постройкам, по указке хозяина хутора подснежные тоннели пробивали…

Мост

- Илья! Вставай половодье! 

Илья, как и остальные, ожидал этого зрелища. Наскоро одевшись, он с братьями бросился к речному обрыву. Их по очереди перебудила мать, рано встававшая топить громадную русскую печь, как и положено с лежанкой. Лежанка занимала половину печи, а печь - половину горницы. Надо сказать, что русская печь была уникальной конструкцией, чтобы в доме было тепло всю ночь, нужно было сжечь не больше десятка поленьев. 

Кроме трех-четырех дней половодья, речушка, над которой стоял их деревянный дом, была мелкой и тихой. Но когда начиналось половодье, речка изменялась до неузнаваемости. Поток становился мутный, вода, между обрывистых берегов, поднималась на два-два с половиной метра и неслась со скоростью бешеной лошади. 

И несла эта вода всякий хлам, деревянный по большей части. В этом году она принесла множество вымытого где-то в верховьях кустарника, длинные обрубленные с больших деревьев ветви. 

- Смотри, смотри, какие большие, наверное, порубщики деревья срубили, а ветки бросили, чтобы не попасться объездчикам, - предположил Петр. 

- Что вы тут стоите! – раздался голос Гришки, - наши там, возле моста, и тятька мой с братьями там, да что там – вся улица там! Мост вот-вот снесет! 

Все, включая взрослых, кинулись смотреть. Еще бы такое зрелище! Стоял себе мост лет двадцать и пережил не одно половодье. Мост находился ниже по течению и со двора Осыченко виден не был. 

Вода под мостом ревела. Постепенно длинные ветки забили просветы между столбами, на которых стоял мост, а кусты, которые все еще неслись по реке стали забивать оставшиеся промежутки. Наконец вода вздулась и пошла верхом, переливаясь через мост. Тут-то Санька и отрядил Гришку позвать приятеля, услышав мнение Гришкиного отца, что мосту не устоять. 

Кто-то припомнил, что с этим мостом такое уже было, когда его только построили и ничего, устоял. Мост может быть и в этот раз устоял бы, да принесло половодье бревно, наверное, одно из тех, с которых рубили те ветки. Было оно в три обхвата, но летело как перо по ветру. Вот оно-то и сделало то, что пока не успела сделать вода. Бревно врезалось в запруду, и мост пополз, стал наклоняться. 

- Я же говорил, не устоит, конец мосту, - сказал Михаил Шевченко. 

Никто не стал оспаривать его слова, все и так видели, что мост придется строить заново. Постепенно река стала подмывать сошедшие с места опоры, но мост достоял до ночи, перекошенный, но сопротивлявшийся напору воды. 

Когда наступило утро - моста на месте не было. Впоследствии его разбитые останки обнаружили в километрах шести ниже по течению. 

Когда доложили атаману, он с тремя помощниками сам приехал посмотреть. Но там уже распоряжался один иногородний^[10] - богатый торговец строевым лесом, который гонял через этот мост ломовые подводы в Ставрополь, а, то и подальше. Ему нужен был мост. 

- Так, мужики, я дам леса на мост, а вот людей дать не могу. Может, сами организуете артель, да и поставите мост, ведь надо то всем? Только мастер нужен хороший. 

- Я дам троих сыновей на работу, а старший мой вполне справится, - сказал Шевченко. 

- Я дам двоих, – сказал Денис. 

- И я дам двоих, - неожиданно для всех добавил атаман, - а всем работу эту учту, мостом не только вы, вся станица пользуется. 

И стали строить мост. Но по совету Михаила Шевченко поставили его на столбы на метр выше, чтобы в вдругорядь^[11] не переливало половодье через мост, а столбы взяли толще и поставили реже, чтобы весь мусор под мостом легче проскакивал. За неделю управились без всяких приключений. Подъехал торговец лесом посмотрел, поблагодарил и похвалил. 

- Ну, мост хоть куда! Только обмыть надо. Моя жинка на стол собрала, а я там водочки припас. Прошу всех мастеров ко мне до дому, отметим доброе дело. 

Полезли все в телегу и поехали. А там уж стол накрыт. Пока гости руки мыли, хозяин откупорил две бутылки. Зашли хлопцы в горницу, так тот торговец им по старшинству наливать стал, а после усаживать на место за столом. Первому налил старшему брату Шевченко – Дмитрию:

- Ты мастер, всем управлял, да и годами старший. 

- На здравие и что бы мост стоял, - сказал Дмитрий. 

Выпил чарку Дмитрий, поморщился, сел за стол и ну закусывать, да все молча. 

- Что водка горькая то: правда, а что пить нельзя, то: брешут, - пошутил хозяин. 

Глядит Илья на стол, а там, рядом с бутылками, лежат две пробки красная, водошная, и синяя – спиртовая. Знать одна из бутылок спирт. А какая есть какая – неизвестно, уж очень этикетки схожи, так сразу не понять. 

Тут хозяин, также соблюдая старшинство, наливает Тихану. Тот тоже пьет, садится, и закусывать начинает и тоже не говорит ничего. Остальные все парни молодые, но следом годами идет брат Дмитрия, Сергей, на год старше Гришки, Илюшкиного лучшего друга. 

Взял тот и опрокинул рюмку. Да вдруг схватило его, упал он на пол, схватился за грудь и начал одной ногой дрыгать. Тут все засуетились, окрыли двери настежь, подхватили Сергея. 

- Эх, спирт не в то горло пошел! – сказал Дмитрий. – Я и сам было задохнулся…

Но влили в парня несколько глотков воды, заставили дышать, нажимая на грудную клетку, и минут через десять он пришел в норму. Перепуганный хозяин, чувствуя свою вину, что не предупредил о спирте, немного повеселел и постарался перевести все в шутку: 

- Что ж ты казак от чарки падаешь, это чай не пуля! 

В общем, худо-бедно, постарался торговец свою вину загладить, добрыми словами и угощением. 

А в те время сыновья, пока с отцом жили, слушали, что он скажет, и не своевольничали. А по обычаю, лет до двадцати пяти не то что спирт, а и водку пили только с разрешения старших. Так вот и вышло, что Сергей и водку пробовал раз или два, а спирт пил впервой. 

А мост вышел на славу, и простоял долго. 

Весна и лето

Весной станица оживала. Все готовились к полевым работам, срочно подыскивались работники в найм, причем предпочтение отдавалась малолетним, конечно, там, где они могли справиться. Причины были простые – оплата труда и вечная нехватка рук. Взрослому надо было платить как минимум семьдесят копеек в день, а лучших работников можно было заполучить не меньше чем за рубль, а денег всегда не хватало. Ребенку обычно платили натуральной продукцией: хлебом, мукой, отрубями, мясными субпродуктами, смотря, как договаривались с отцом малолетнего работника. 

Мальчишки, начиная лет с двенадцати, водили в поводу лошадей на поле, в то время как взрослый налегал на плуг позади, присматривали за скотиной: кормили, гоняли поить к ближайшим водоемам, которых вокруг станицы было несколько и все пруды искусственного происхождения. Эти необходимые работы они выполняли в самую жару, когда разгоряченные взрослые собирались на обед, где-нибудь в тени. А взрослые работали с раннего утра до позднего вечера, и потому обедали часа два-три. 

Не принято было раздеваться догола – все лето ходили в штанах и рубахах, кто из покупной ткани, а кто из серой домотканой материи. По причине жары и пота рабочую одежду часто стирали, и редко кто из мужиков не снашивал за лето две рубахи, которые сопревали прямо на них. На голове чаще всего носили светлые войлочные шляпы от солнца. 

Большинство сеяли пшеницу. Но Осыченковы предпочитали овес и ячмень, а также, сажали четыре-пять десятин картошки, обрабатывая, в разные годы, от восьми до пятнадцати десятин. Обходились своими силами, работников не нанимали. Разве что когда племянник выезжал с ними в поле, да соседскую девчонку звали присмотреть за малыми детьми Тихона. 

Нянька

Соседская Марфушка была опытной нянькой, за что и пользовалась уважением. По обычаю, малолетние няньки еще и готовили, по необходимости и, само собой, питались с хозяйскими детьми. Это даже не считалось работой, и многие бедняки были рады спихнуть рот на сторону: девка-то что, известно – ломоть отрезанный, выйдет замуж и уйдет из семьи. 

Евдокия, как правило, что-то давала Марфушке из еды с собой, зная, что там дома семеро по лавкам скачут, «мал мала меньше», да расспрашивают старшую сестрицу о том, что она сегодня ела. Хлеба многодетным семьям с малолетними детьми до нового урожая, как правило, не хватало. Так что по весне хозяйки примешивали, где овес, а где отруби. В этот период для многих жмых становился лакомством. Так что девчонка радовалась каждому пирожку, который приносила домой, раздавая их младшим детям, приговаривая: - «это от зайчика». Пирожки были громадного, лапотного, размеру: сантиметров тридцать в длину, один пирожок на всю сковородку…

Град

Однажды по весне поехали сажать картошку. Семья и семена поместились в два воза. Работали дружно, только с обедом затянули, старались закончить, так как начал заходить дождь. 

- Дождь идет, так что поим коней, собираемся, а вечерять уж дома будем, а кому невтерпеж: пусть сухомятничает по дороге, - сказал Денис. 

Племянник, четырнадцатилетний Володя, не раз уж ездил в поле с Денисом и его семьей. Он-то и повел поить коней в огромную лужу дождевой воды, собравшуюся от частых весенних дождей. Лошади шли охотно, сами хотели пить, и все прошло быстро и спокойно. Остальные ожидали уже сидя в телегах, когда вернется мальчик, и мужики запрягут лошадей. 

Но порывы ветра становились все крепче, набежали темные тучи и из них посыпался град с голубиное яйцо. Грянул сильный ливень. Все кинулись под полсти, да под телеги. Град был редкий, но тумаки были тяжелыми. Володька растерялся, запаниковал, заметался под ударами градин. Какое-то время пытался удержать лошадей за поводья. Но где там! Побиваемые градинами лошади умчались, быстро скрывшись за пеленой ливня и свалив мальчишку в грязь. 

- Сюда, Володька, - стараясь перекричать шум воды и грома, кричал Денис. 

Но мальчик его не слышал. Он метался из стороны в сторону и практически оставался на месте. Тогда Илья сорвался из-под телеги, где хотя и было сыро, но град не доставал, и как был в портках и рубахе кинулся к двоюродному брату. Бежать было метров сто. На ходу он сорвал рубаху и, растягивая ее в руках, прикрылся ею от града. Но град его все же доставал. Обратно брели вдвоем, растянув рубаху за четыре угла и получая, хотя и не так часто болезненные удары. Бежать по полужидкой грязи было невозможно. 

Володька схватил горячку и был без памяти два дня. А когда очнулся, рядом с ним сидел Петр. 

- Петруха, - а что там кони? – первое, что сказал он.

- Да кони в порядке, как дождь кончился, так поймали их, были они в леске в полуверсте от нас, прятались от града. Да им тоже крепко досталось: все в синяках, как в яблоках.

Картошка

Много позже, через несколько лет, когда Илья уже женился, поехал он с молодой женой картошку сажать. Поле было вспахано и заборонено, оставалось только нарезать борозды, раскидать картошку, да закрыть ее. Закрывали той же бороной что и боронили, только переворачивали ее вверх зубцами, чтобы она засыпала борозды, для этого требовалось вести лошадь поперек направления рядов. 

Поле было далеко, пока доехали дождь стал заходить. А была это последняя посадка той весной, и не хотелось Илье еще раз ехать. Вот он и предложил посадить картошку под «пятку».

- Как это, - удивилась Агафья. 

- А так: земля, как пух, я иду и пяткой ямку делаю, а ты раскладываешь. А после я бороной пройду и все. 

Агафья спорить не стала, жила она в новой для себя семье, да и потом муж отвечает за все, что вне дома. Так и сделали. Участок был небольшой, управились как раз к дождю. Илья закрывал картошку, когда уже изрядно моросило. А ехали обратно, прячась под полстью, которую поставили как шалаш на телеге. Полсть поднабрала воды, набухла и стояла крепко. 

Дома отец стал расспрашивать, что да как, да не помешал ли им дождь. Илья рассказал все по-честному. 

- Я уж бабкой стала, а за всю жизнь не слыхала о такой посадке картошки, - съязвила мать, - не будет урожая, вот увидишь. 

- Что сделано, то уже сделано, - ответил ей Денис, - а каков урожай будет - увидим. 

Выслушав мнение старших, сам Илья распереживался, чай не чужое то было дело, свое. 

И вот пришла пора картошку убирать. Поехали на то поле всей семьей. Копали по рядкам, однолемешным плугом переворачивая пласт земли. 

Не сбылись опасения матери, урожая такого они не видели ни до, ни после. Было дело, пытались повторить удачный опыт, и даже не один раз, но все пробы выходили хуже, чем традиционная посадка. Все вышло по любимой пословице Евдокии: «Не просите дождя - просите урожая». 

Семечки

Важной статьей сельского хозяйства были семечки. Что может приготовить хозяйка без масла. Сажал Денис их пару десятин, а после отдавал жать масло. Маслодельня была за пределами станицы, и заправлял там Анатолий, который хотя и был уже в возрасте, но ходил под отцом. Правда, семидесятилетний отец в дела уже особо не вникал, был чисто номинальным владельцем. Бывало привезет Денис семечки, а Толик и спрашивает: 

- Тебе как, чтобы масла побольше вышло, или чтобы оно было вкуснее и душистее. 

- Мне, чтоб душистее было, - неизменно отвечал Денис, - моя хозяйка такое любит, а я люблю есть то, что она готовит. 

Разумеется, делали и «коровье масло». Чтобы специально не сбивать часто привязывали склянку к ноге, себе или на спину ребенку. И пока ходили по дому и двору, а ребенок играл со сверстниками, масло и сбивалось. 

Из молока делали творог, собирали сметану не ту, что теперь продают в торговых сетях, а такую, что ложку не воткнуть! Так же квасили молоко. Брали ложку сметаны и клали в молоко, потом укрывали, чаще всего подушкой с гусиным пером или овчиной. Потом квашеным молоком запивали пирожки. Молоко пили и так, с хлебом, ломоть которого обычно круто солили. 

Казачий смотр

Темнолесская была крупным населенным пунктом, по казачьим меркам, и числилась полком в Войске Донском. А потому ежегодно проводился смотр войск, относившихся к Темнолесскому полку. Казаки обязаны были являться со своим конем, седлом, форменной одеждой, оружием. Вместо этого, еще по указу царицы Екатерины, казаки не платили дань казне, бесплатно пользовались землей и имели самоуправление: то есть могли сами выбирать и смещать своих начальников. Только генерала всего Войска Донского выбирали не всенародно, а атаманы высоких рангов, и то его, впоследствии, утверждал на должности царь. 

За это казаки служили практически пожизненно, а в регулярной армии долее всех: шесть лет. Всю амуницию и лошадей тщательно досматривали: людей доктора, лошадей ветеринары, а амуницию командиры. Те, кто, по бедности, не мог обзавестись конем - служили пластунами, то есть в казацкой пехоте. Не было для казака горше службы, чем в пехоте. Привыкли казаки, что все необходимое возит конь, а пехотинцу приходилось носить все на себе. 

Был такой случай, как раз на смотре. Молодые, вошедшие в возраст хлопцы, отправлялись на службу и их проверяли особо тщательно. Одному парню не хватало денег на настоящего, без изъянов строевого коня. У его отца было сто десять рублей, а конь без изъянов стоил от ста тридцати рублей и дороже. Причем несколько желающих продавали лошадей нужных кондиций тут же в станице. 

Отец этого молодого казака пытался договориться с владельцем самого дешевого варианта: но тщетно, владелец хотел получить деньги сполна и немедля, ничто другое его не интересовало. Пошли на совет к деду Анисиму – известному на всю станицу лошаднику, считавшемуся специалистом выше ветеринаров по всем вопросам касательно лошадей: так, мол, и так, выручи, если можешь. 

Присоветовал им Анисим купить коня с небольшим изъяном: 

- Есть тут один такой, за сотнягу продают, а конь хорош. А изъян не велик, да и незаметен. Эти дохтора: у их тяму не хватит тот дефект найтить! Они же городские, казацкого опыта не знают, вот те истинный крест, богом клянусь, не найдут. 

Послушались его и купили того коня. Но ошибался Анисим, ветеринары оказались что надо, и нашли тот скрытый, не обнаруживаемый дефект. Коня забраковали, и пошел казачек в пластуны. Хотя конь и был хорош и стоил этих денег, но авторитет Анисима сильно пошатнулся. Многие, знавшие об этой истории, стали звать к своей скотине ветеринара. 

Джигитовка

Джигитовка входила составной частью в казачий смотр, но одновременно была и всенародным праздником. Казаки обязаны были владеть оружием: шашкой, винтовкой, пикой. И уж конечно верховой ездой. Но помимо тех, кого по закону досматривали, этот смотр собирал и мастеров тех или иных боевых искусств, которые хотели людей удивить и себя показать. 

С современной точки зрения это был настоящий казачий цирк. Так что все желающие могут лично посмотреть в цирке, каких-либо знаменитых джигитов, и составить практически полное мнение, о том, что проделывали казаки вместе со своими лошадьми. 

Выстраивались различные пирамиды на одной лошади в одиночку, стоя на седле, стоя на руках, лежа на крупе поперек лошади, вдвоем, сцепившись разными способами…

На двух лошадях устраивали пирамиду в три яруса и все это на приличной скорости. Были умельцы, которые пролазили вокруг шеи лошади и под брюхом…

Одним из таких лихих джигитовщиков был Сашка Беседин. Он стоял самым верхним в пирамиде, лазил под брюхом и вокруг шеи, пристроив в упряжи дополнительные кольца, за которые ловко цеплялся руками и ногами, а после разгонял коня, вскакивал стоя в седле и вертел двумя шашками так, что только солнце плясало на клинках. Он так же хорошо владел приемами казацкой борьбы и нередко побеждал парней сильнее и тяжелее себя. 

Особой статьей была рубка. Рубили соломенные снопы, туго скрученные и связанные, а также лозу – поставленные вертикально жерди. Жерди или снопы ставили через определенные промежутки слева и справа от дороги. Казак скакал на приличной скорости: три, а то и четыре креста и должен был срубить все мишени и справа и слева за один раз. 

Пика была оружием из прошлого и практически вышла из употребления в войске. Но молодежь все еще продолжали обучать ею владеть. Представляла она собой тяжелое стальное острие, насаженное на длинное древко. Держали его либо в руке, либо упирали в ногу или в стремя, для этого на тупом конце имелся особый упор. 

Сенокос

Почти сразу после окончания смотра начинался сенокос. Речушки, окружавшую станицу, весной разливались, и на заливных угодьях вырастала трава, в иной год выше человеческого роста. Сенокосы были общественные, ими распоряжался атаман со своей канцелярией. В канцелярии работал писарь, счетовод, двое посыльных мальцов, и четверо помощников, считай полицейских, да и вообще на все прочие случаи жизни. 

Вот эти помощники делили луга, на клетки по числу дворов и нумеровали их, а потом устраивали жеребьевку. Все было просто: тащишь из атаманской шапки номерок, показываешь представителю власти, писарь тут же ищет тебя в списке и против имени ставит номер участка. И можно идти косить, хоть тотчас же. 

Но конечно покос это было дело не легкое, и собирались на него как на серьезную работу. Тяжелее была только уборка зерновых. Под траву возы наращивали штакетинами, чтобы расширить нижнюю часть, увеличить площадь основания будущей скирды, а заодно и укрепить низ, чтобы сено не расползлось по дороге на ухабах. Готовили веревки с каменными грузами на конце, чтобы придавить сено и скирда не потеряла форму при перевозке. 

Простые казаки и иногородние косили свою траву сами. 

Косу, сделанную из пластичного и относительно мягкого «железа» не точили, а отбивали, на узкой стальной полоске, именовавшемся бито. Бито периодически тоже оправляли напильником. Бито делали с другой стороны с заостренным концом, примерно, как у напильника, которое часто и было сделано из старого напильника. Острую часть забивали в большой крепкий чурбак, который мог стоять на земле во время работы. В комплект часто входила маленькая деревянная скамеечка. 

Лезвие клали на бито, и маленьким молотком отбивали самую кромку, миллиметров пять шириной. Это было почти искусство: ударив сильно да не в то место можно и полотно порвать. Кромка становилась темной и такой острой, что порезавшись об нее человек поначалу не чувствовал боли и ничего не замечал. Только после того как начинали работать мышцы в месте пореза появлялась боль. Вот этакой громадной бритвой и косили траву. Когда лезвие «садилось», то есть тупилось - отбивали еще раз. 

Коса изогнута таким образом, что когда держишься за косьё^[12], то она идет по дуге, а так как силы человека не безмерны, то отводя носик косы от себя, косарь увеличивал ширину захвата косы, а подведя трошки ближе – уменьшал ширину захвата, а заодно и ширину скашиваемой за один взмах полоски травы. Таким образом, регулировалось усилие, с которым приходилось протаскивать косу. 

Пятка косы вместе с косьём продевалась в стальное кольцо, и расклинивалось, зажималось деревянным клином. Перевернув косу, верхний конец косья упирали в землю и, держа косу в правильном положении, вставляли клин, который тут же забивали молотком. После этого можно косить. Эта операция проделывалась каждый раз после того как лезвие отбивали. 

Косу тянули справа налево, разворачиваясь всем корпусом, усилие при этом идет от правой ноги, а левая служит как бы осью, этакой ножкой циркуля. Чем длиннее косьё тем шире захват и тем тяжелее тянуть косу. При этом коса не рубила, а брила траву, а выступ на пяточке косы стягивал ее в валок, который оставался лежать слева. Таким образом, косарь не топтал скошенную траву. 

Здесь я объясняю только азы, но не тонкости, которым можно научиться только на практике. Дед научил меня косить, и получалось вполне пристойно, без огрехов, с низкой стерней в один два сантиметра высотой. Но коса у меня была маленького, пятого номера, а чем меньше размер полотна, тем легче косить. Мужики же косили девяткой-десяткой, а кто и двенадцатым номером по шесть часов кряду на солнцепеке. Для этого нужна и сноровка, и сила, и недюжинная выносливость. Знаю по себе, что поработав час, хочется все бросить и посидеть в тенечке. 

Когда травяные участки были поделены, их спешили скорее скосить, высушить и вывезти домой на хранение. Сушкой занимались бабы и девки, которые граблями и вилами ворошили и переворачивали траву, которая по мере высыхания становилась сеном. Мужики первую половину дня косили, затем все обедали часа два-три, в самую жару, а потом начиналась укладка сена в возы. Укладывали только сухое сено, от сырого пойдет гниль внутри стога и пропадет много корма. 

Готовое сено стягивали в одно или несколько мест граблями и подгоняли воз, запряженный, как, правило, быками. Кто-то из опытных мужиков забирался в воз, едва только сено превышало метр в толщину, и вилами, с коротким держаком, раскладывал его, особо уделяя внимание углам, стараясь, поднять их выше остальной поверхности, укладывая их с легким завалом внутрь телеги. Тогда копна получалась сужающейся кверху и очень устойчивой. А остальные брали сено с земли на громадные деревянные вилы с длинными и толстыми держаками и забрасывали ему на верх. Нередко копна превышала три с половиной метра, когда ее укладывал мастер.

После этого закидывали наверх веревки с грузами, так чтобы веревка проходила через самый верх, а грузы оказывались висящими внизу. В таком виде возы и отправлялись в станицу. Не везде дороги были хорошие, так что нередко возы с сеном опрокидывались, и приходилось передавать весть своим на луг о происшедшей катастрофе. 

После, дома, протряхивали сено еще раз, и когда его набиралось семь-восемь скирд - сметывали все в стожок. Стога - это те же скирды, но размером поболее, и высотой метров до пяти. Когда стог заканчивали, то расчесывали его граблями и обирали все травины, которые не располагались вертикально, это что бы вода стекала хорошо. Как правило, стога не накрывали, а утягивали их веревками с камнями. Один такой стог являлся зимним запасом корма для одной коровы. На коня требовалось вдвое больше, хотя коней зимой кормили скуднее, кроме тех на которых продолжали ездить. 

Валет

С сенокосами связано несколько разных историй.

Обычно, даже незнакомые люди старались помочь ближнему в беде: будь то на поле, или в дороге. Но случалось и иное. 

Однажды, когда Илье было лет шестнадцать, остался он на сенокосе один, бабы работали дома, досушивали подмоченное дождем сено, а отец с Тиханом повезли на быках здоровую копну сена домой. А это означало, что вернулись бы они ближе к вечеру.

Прошло немного времени и вот видит Илья, незнакомые мужики с соседнего участка заходют в их траву и начинают ее косить как свою, а их бабы тянут ту траву к себе и раскладывают. Закричал им Илья: 

- Дядько, дядько, почто нашу траву крадете! 

Реакция, последовавшая за этим была совершенно не типична для того времени. Мужики, а как выяснилось потом – два брата, были много старше и сильнее Ильи, кинулись к нему. Один из них схватил вилы, а другой артельный чайник литров на десять-двенадцать, предварительно закинув в него камень. Вооруженные таким образом они бежали к Илье с ругательствами и угрозами. Илья приготовился и тоже взялся за вилы. Он вполне сознавал, что если все пойдет так и дальше, то эти мужики его убьют. 

Когда оставалось метров двадцать или тридцать, вынырнул на крики из нескошенного травостоя Валет, полуторагодовалый пес, которого Илья сам вырастил. Был Валет среднего размера, но лютый и Илью очень любил. Конечно, ни о какой дрессуре в Темнолесской понятия не имели, но глупых псов не держали. Валет сразу понял, что к чему. И кинулся вдогонку нападавшим. Первым попробовал его зубов тот из братьев, что бежал с вилами, он упал с разорванными икроножными мышцами и больше не смог встать. Пес бросил его и кинулся догонять второго, и достал его почти в последний момент. 

Так до драки дело и не дошло. Валет выпрыгнул тому мужику почти на плечи и оторвал, как срезал, ему правое ухо. Тот обронил чайник, а Валет норовил достать его за горло. Мужик некоторое время отбивался руками, но получив несколько покусов, кинулся бежать к своим, быкам и бабам. 

А Валет гнал его, и каждый раз рвал на нем одёжу, или полосовал клыками. Илья стоял как вкопанный, он уже приготовился умереть и никак не мог прийти в себя. Тут до него стала доходить мысль, что его враг не добежит до своего лагеря - Валет его раньше порвет до смерти. 

- Валет, назад! Валет сюда, - очнувшись, начал кричать Илья. 

Пес в запале, далеко не сразу послушался, но, в конце концов, бросил свою жертву, которая уже не бежала, а шла неровными шагами. 

Женщины, жены и мать тех «злыдней», засуетились, добежали до того, который был к ним ближе, повели к своему лагерю. А Илья с вилами и с вернувшимся Валетом подошел к первому пострадавшему. Тот было решил, что его хотят добить, но мой дед отбросил его вилы подальше, а свои воткнул в стороне и под охраной Валета, от присутствия которого нападавшего трусило, перевязал ему тряпицей разорванную ногу, что бы, не ровён час, не помер от потери крови. 

Дело это разбирал атаман. 

Донес ему о происшествии Тихан. Как вернулись они с отцом, сел он охлюпкой^[13] на единственного в лагере коня и ускакал. Атаман приехал со своими людьми и начался разбор происшествия. Противная сторона указывала на Илью, что во всем он виноват. Но раненый Валетом все еще лежал на их сенокосе, там же были его вилы и чайник с камнем. Все улики показывали против обвинителей. Не выдержав их лжи, атаман осерчал, и сразу перестал быть приятным и всем знакомым станичником: теперь он был Полковник Войска Донского, а власти у Полковника было немало. Повысил голос атаман и спросил: 

- А что вы делали на чужом сенокосе, почему тут лежит ваш чайник, да еще и с камнем внутри, почему если пес напал, то раненый лежит не на вашем участке, и зачем он пришел сюда с вилами? Что вы из меня дурака делаете, я не такие дела распутывал, а тут все ясно. Эти казаки известные дебоширы, а парень молодец я его знаю хорошо. Не стал бы он на людей пса науськивать, да зачинать драться против двоих сильных взрослых. У него голова на плечах, а не дурра, как у этих горлопанов. 

- Пиши, приказал он писарю, который был его заместителем и числился войсковым старшиной, сего дня я рассмотрел дело и присудил с таких-то штраф в сто рублей в пользу общества и воз сена за неправый покос, в пользу Осыченкова Дениса. 

А потом обратился к виноватым: 

- Надо бы вас на неделю в холодную^[14] посадить, да вы и так увечья получили, так что сажать я вас не стану. 

Решение атамана вызвало явное неудовольствие. Но атаман пресек все на корню: 

- Так вы еще и недовольны, тогда можете к мировому судье идти, но сразу скажу, чем дело кончится: за покушение на убийство и за кражу вы общественными работами не отделаетесь! Светит вам года по два каторги. 

Общественные деньги шли на разные нужды: на те же мосты или дамбы, которыми перегораживали балки, то есть овраги, для запруживания весенних вод. Ведь естественные водоемы были не везде. 

Работники

К людям на сенокос нанимались только когда заканчивали со своим сеном. Хотя были и профессиональные косари, которые своим хозяйством не занимались. По сути они были сельскохозяйственными рабочими. 

Нанимали те, кто имел землю в собственности, или брал в обработку много больше положенных казаку бесплатно десяти десятин. Не считая помещика, таковых было около десятка. В основном это были производители молока и сыров. Сыры пользовались спросом и долго хранились. Некоторые из этих людей владели собственными сыродельнями, и собственными молочными стадами. Кстати говоря, по молодости, Тихан и работал у такого человека, который держал сначала шестьдесят коров, а после до ста пятидесяти. 

Помещик людей из станицы нанимал редко, были у него свои работники. А когда нанимал – платил на пять-десять копеек в день больше чем в округе, и шли к нему охотно. В станице же лучшим косарям платили рубль в день, а кто не имел славы, так работал за восемьдесят-девяносто копеек. 

Многие собирались в артели по нескольку человек, и договаривался за всех один старший. 

Так сидит такая артель из семи самых известных косарей и в ожидании старшего, байки травят: 

- Приходит казак с поля и говорит жинке: «а что у нас на ужин»? 

- Так вареники я налепила. 

- Так свари мне тридцать девять вареников. 

- А почто не сорокив? 

- Боюсь сорокив трошки не осилю. 

- Это байка старая. А слыхали, - говорит другой, - трактирщика, Фому Сергееча надысь^[15] какой-то проезжий объел. 

- Как-то? – отозвался его сосед. 

- Зашел в трактир, спросил вареников со сметаной и ценой поинтересовался. Глянул на него Фома: маленький тощий, решил, что такой много не съест. Вот и запросил с него втрое, мол, двадцать пять копеек: вот банка и ешь сколько съешь. 

- А что проезжий?

- А проезжий слопал всю банку: а в банке пятьдесят штук! Теперь Фома Сергеич не в настроении, прогадал, проезжий, по уговору, заплатил двадцать пять копеек, а съел почитай на руб! 

- Кого, кого, а трактирщика не жалко, он жадюга известный…

Тут появляется их старший. И байка после, которой все посмеялись, приобретает иной смысл. 

- Есть два предложения – от Сидоровича и от Никитича. Оба цену дают нашу. К кому пойдем косить? 

- Знаешь, старшой, Иван Сидорович кормит в обед как-то слабовато – отзывается один из артельщиков. 

- А Иван Никитич и сам помягче будет, в шею не гонит, и бабы его на обед вареники с творогом лепят на всех, ешь от пуза – отозвался другой. 

- Так идем к Никитичу, мужики? 

- К нему, да! – раздались дружные возгласы артельщиков. 

 Артели косили уступом. Это когда ты сам по себе, то где стал там и косишь, где повернул – все хорошо и ладно. А когда набирается двадцать или тридцать человек, то порядок нужен. 

Первым, на самый левый край ставят самого лучшего, быстрого косца. Он идет и делает первый прокос. Потом ставили следующего по рангу, и он берет покос правее и с таким расчетом, что бы его валок оставался на уже скошенном пространстве. 

За огрехи хозяин после высказывал нелицеприятно, а докосы огрехов требовали дополнительного времени и тормозили позади идущих. Так как коса второго при каждой протяжке заходила на полосу, по которой шел первый косарь, то второй шел на четыре-пять шагов позади, что бы ноги первому не порезать.

Так же уступом, чуть позже вступал третий и так далее. 

Иногда разгорались жаркие споры - кто быстрее косит. Тогда спорщики брали косу одного номера, что бы значит на равных косить, и зачинщика спора, как, правило, молодого хлопца, который хотел себя показать, ставили первым номером, второго спорщика пускали следом. Если первый из спорщиков прихвастнул, то скоро второй ему начинал наступать на пятки. Коса начинала вжикать у того прямо позади ног. В таком случае хвастунишку загоняли, он не выдерживал темпа и просил поменяться местами, и под хохот и шутки остальных мужиков и баб уступал оппоненту свое место. 

Но бывало, что молодой парень не только выдерживал темп косьбы, но и начинал уходить все дальше вперед. Тогда слава лучшего переходила к нему. Это был единственный способ попасть в ту категорию, которой платили рубль, а то и рубль двадцать в день. Илья довольно скоро попал в самую оплачиваемую категорию косарей. 

На сушку и укладку сена тоже нанимали баб и мужиков. Бабам и девкам за просушку платили шестьдесят-семьдесят копеек, а хорошим скирдовщикам до девяноста копеек. Работали они столько же, сколько и косари, а когда сено вывозили в станицу, там нанимали людей стога метать. Одними из мастеров укладки стогов были братья Шевченко. Сметывали они стога выше пяти метров, пользуясь своей недюжинной силой. Все пятеро были высокого роста и хорошо сложены. Особенно силен был старший – Дмитрий. 

Бывало, если хозяйка затягивала с обедом, он начинал выкрикивать, что, мол, обедать пора. Через некоторое время снова, мол, хозяйка, как там у нас с обедом. Кричал раз, два, три. Если хозяйка не звала к обеду, то набирал громадный пук сена на деревянные вилы, а потом, потряхивая им вроде как, пытаясь закинуть сено на вершину стожка, так резко трусил вилы, что держак в руку толщиною ломался как спичка. 

- Все, вилки сломались, теперь точно обедать пора, - говорил он после этого, под шутки, а то и хохот остальных работников. 

Выпасы

Кроме общественной отары, было еще общественное стадо. Пастухи и чабаны брали плату за голову, но и отвечали, и за головы, и за потравы. Отаре и стаду были определены выпасы, а если пастух недоглядел, и вломилось стадо в чужую кукурузу или ячмень, то тут уж пастуху приходилось ответ держать. А скотина была всякая, они как люди – разные. Иные покладистые, а иные вредные. Был в стаде племенной бык Борька, местной породы, но очень норовистый, с тяжелым нравом, а хитрый до невозможности. 

Пасутся коровы на отведенном под пастбище месте - жуют себе, а он не ест: трава ему не по вкусу, ему подавай деликатес. Вот стадо наелось, и легло, жвачку жевать. Тут и пастух с помощниками, двумя тремя подростками присядет перекусить, воды попить, да жару переждать. А Борька дождется, как их всех духота сморит,встает, подходит к коровам и бычкам и по очереди всех рогом под заднее место. Вставайте мол, пора лакомиться настоящей пищей! 

Очнутся пастухи от дремоты, а стада то и нет. Кинутся, а оно в двух километрах в овсах или ячменях. Приходиться бегом вдогонку бежать, да после начинают выгонять с потравленного поля. Все то идут, а Борька наестся, ляжет и ни в какую. Пробовали его и хлебом, и яблоками выманивать, и бить - все без результата. 

А платить за потраву ведь никому не охота, так надо ж было придумать способ этого здорового быка выгнать. Ведь застанут все доказательства на лицо! Какие еще нужны доказательства, если посев потравлен, а посреди потравы бык лежит. В сердцах один хлопец-пастушок заложил ему под хвост трут, да и поджог. Эффект был потрясающим: Борька взревел и вылетел с поля прямо на дорогу. С той поры этот парнишка имел над ним большую власть, очень боялся его Борька, а когда тот близко подходил все оглядывался – высматривал: нет ли с его стороны угрозы. 

Была в стаде корова, сущая террористка. Зазевается кто, так подойдет сзади и рогом в спину или под зад. Вроде не бык, и внимания на нее не обращаешь, корова ведь. В конце концов, пришлось ей рога спилить. Она была против, так что отвели ее в кузню, пристроили в станок, для ковки лошадей, только так и сладили с ней. 

Коней гоняли в ночное. Кони не стадо, они целый день в работе. А ночью прохладно и пастись не жарко. Гоняли их подростки, причем куда подальше, все ближние выпасы отводились, сперва коровам, а после них овцы добирали все что осталось. Работа эта была не трудной, спали по очереди, но ватага собиралась, иной раз до двадцати пацанов. Столько народа для пастьбы было не нужно, но опасались волков. 

Из-за них делали особые кнуты, в кончики которых вплетали специально вылитые свинчатки – грузики из свинца. Тут каждый делал все сам и по-своему: кто ограничивался одним грузиком, а кто вплетал несколько. Был случай, когда мой дед был еще мальцом, на шестерых подростков с такими кнутами вышел волк. Пацанов он не боялся и принялся на кобылу наскакивать. Кобыла к нему задом и норовит копытом волку в лоб. Хлопцы вскочили на коней и ну волка кнутами пороть. 

Насилу волк вывернулся из окружения, но неудачно – слишком приблизился к кобыле. Та его и угостила подковой. Так что поутру мальчишки привезли с собой волчью шкуру. 

Дядька Иван

Однажды, в промежутке между посадочными работами и сенокосом, напросился Илья к старшему брату отца, дядьке Ивану в ученики, полсти и валенки валять учиться. А прельстило его то, что дядька в поле не работал, а денег имел много. Вел он необычный для станичника образ жизни: поступали к нему заказы со всей округи, ибо мастер он был отменный и делал все в срок. И хотя все знали, что пьет он запойно, иногда по неделе безвылазно в трактире пропадал, но дела вел аккуратно, под запись и расписки: мол, мужики, вас много и заказов много, а я пьющий, как бы чего не упустить, не забыть, да кого не обидеть. 

Получив деньги вперед на материалы, то есть на овечью шерсть, которую всегда закупал сам, а брал деньги с некоторым избытком, ехал за товаром и закупал по надобности. Потом возвращался домой, отдавал жене все расписки, складывал товар в баню, в которой и работал. Только после этого отправлялся в трактир. И там пьянствовал не мене трех дней, являясь домой поздно ночью, а просыпаясь к обеду. Пообедав, снова шел в трактир. И так пока остатки от задатка не прогуляет. 

Жена, бывало, и жаловалась на мужа его братьям, но все без толку: был Иван старшим братом, а потому, остальные не могли ему указывать. Но в целом он был мужик мирный и, напившись, шел спать, а не дебоширить. Поэтому были все у него в друзьях, обиженных на него не водилось, и слава о нем шла хорошая. Когда с ним рассчитывались окончательно, то деньги отдавал жене, знал свою натуру, боялся: пропьет. 

А поскольку знал Иван за собой, что пропьет все, что есть в карманах, то будучи в трезвом виде имел разговор с трактирщиком при атамане: 

- Знаешь, Ефим, - говорит Иван трактирщику, - вот атаман свидетель, не хочу я в долги влазить, а посему сам не наливай мне в долг и сынам своим скажи, а то, как предъявишь мне долг трезвому, вот те крест, платить не буду. 

Тут атаман присоединился к его просьбе, и трактирщик клятвенно заверял обоих, что этот уговор будет соблюдать. А были они все трое сверстники и знали друг друга всю жизнь. 

Затем наступала стадия работы: 

Иван топил баню: чтобы распаривать шерсть, нужна была горячая вода и высокая температура, раздевался догола, так как одёжа промокала мигом, брал деревянные колодки на валенки и начинал уминать и сбивать шерсть, да придавать ей форму на колодке. Колодка имела вид подобный человеческой ноге и формировала внутреннюю часть валенка, а снаружи мастер все делал на глаз. Бывало, он по три недели не выходил из бани, изготавливая за это время три-четыре десятка пар валенок и десяток полстей. Это были наиболее обычные вещи, необходимые в быту. Полсти Ивановой выделки особо ценились и шли дороже, так как отлично держали воду и их брали с собой в поле от дождя. 

Полсти, так же, стелили на пол, который во многих домах был глинобитный, мазанный, ими укрывали телеги, а при непогоде прятались под ними. Но и на деревянный, черный пол тоже принято было кидать полсть. 

Пол назывался черным потому, что дом стоял на столбах, на пол делали обрешетку, а снизу ее подбивали толстыми, как правило, дубовыми досками, а потом на эти доски мазали глину. Состав готовили как на саманы: глина, полова и солома. Потом поливали водой. От этого саманная обмазка становилась грязью, то есть пол становился черным. Когда все высыхало получалась отличная теплоизоляция. А уж потом сверху стелили доски с пазами в «четверть», чтобы не было щелей. Доски пилили, а четверти выбирали специальным рубанком, вручную. 

Когда Иван приступал к рабочей стадии, его жена успокаивалась и два раза в день, утром и вечером, приносила ему две большие четверти^[16] воды, немного поесть и мерзавчик^[17] водки. Когда Иван работал он пил только воду, а перед работой и после выпивал мерзавчик и не столько ел, сколько закусывал, а еда зачастую оставалась почти не тронутой. 

Иван был рад помощнику и ученику. Он очень сокрушался, что родной и единственный сын Володька валянию учиться не хочет: мол, мое мастерство так и сгинет!  Илья заслужил пару похвал от дяди, который зазря, для поощрения, никогда не хвалил. Это значило, что работа племянника мастеру пришлась по душе, и согласись Илья продолжать, года за два он сам стал бы изрядным мастером. Но Илья выдержал только четыре дня в этом жарком, влажном аду и сбежал. Кстати влажность предохраняла легкие от пыли и микро волокон, которые в изобилии водились на овечьей шерсти. 

Волки

Волков было много. Шкодничали они по всей округе: таскали ягнят, а когда и крупных баранов, резали телок. Людей по большей части боялись, не то, что в прежние времена. А в прежние времена, говаривали старики, было дело, и люди попадали к волкам на обед. 

Дед Андрей

Дед Андрей так рассказывал о своем приключении в дни молодости:

- Поехали мы с младшим братом по дрова, а дело зимой было. Брат был в санях об «одноконь», а я на паре. Потому я его отправил, как только дровишками его сани нагрузили, а сам остался грузить свои. Старался все дрова, что нарубили, да хворост подобрать, да увязать, чтоб ничего не пропало, вот и припозднился. Стало вечереть, когда я тронулся. И тут завыли проклятые, сперва позади и сбоку, а через полчаса и впереди. Слышу их по голосам штук двадцать! 

Но было у меня тульское ружьё одноствольное, вот и зарядил я его. Проехал еще с полверсты, видна уже впереди наша речка и мост, а за мостом – рукой подать, станица. Однако отрезала меня стая от моста. Моя пара ушами прядает, притормаживает, боится, значит. А мне, что делать? Сидеть? Так они к полуночи все одно обнаглеют и кинутся. Взял я ружье, и хотя далековато было пальнул по волчарам крупной дробью. Сидело их там возле моста штук семь, так двое-трое получили по дробине на излете. Визг подняли. 

А я ружье скорее перезарядил, положил на колени, взял левой рукой вожжи, а правой за кнут. Заорал: «но сивые!», дернул поводья, стрельнул кнутом^[18], и мы понеслись прямо на тех волков. Ближе к мосту вжарил я лошадей кнутом, да и бросил его в сани, а сам за ружье взялся. Оставалось метров тридцать до волчьего заслона и вижу, готовятся они меня перехватить. Тут я и поводья бросил, изловчился и пальнул по ближнему волку. Убить не убил, но подранил крепко. Тот шарахнулся в сторону, а то было, уже заходил сбоку, целя в горло мой лошадке! Завыл, заскулил тот волк, напужал своих, и расступились они ненамного в стороны. 

Лошади мои тоже сильно испужались, справа и слева волки, вой, да дух волчий, а тут позади из ружья громыхает: так без кнута и поводьев мигом мост пролетели! Стал я, торопясь, ружье перезаряжать, а у меня руки трусятся, патрон в сани обронил, потом вынул еще один последний и, для острастки, высунулся в бок из-за дров, на санях сложенных, и пальнул назад в сторону стаи. Это все от нервов: умом то понимал, что смыслу в том нету, но не стерпел.

- Повезло, тебе тогда, если бы сани опрокинулись, небо^[19] за перила моста цепанулись, поживились бы тобой волчары. Кони может быть и убёгли бы, без саней, а ты нет, - отозвался сидящий рядом сверстник рассказчика, который далеко не в первый раз за свою жизнь слышал эту историю.

- Кто ж спорит - повезло. Дак везет тем, кто сам везет.

Коровы и волк

По ту сторону речки, прямо напротив домов Осыченко и Шевченко, было небольшое 

пастбище с хорошей травой, и коровы, перейдя речку вброд, паслись там, не отходя далеко от дома. Но однажды вышел случай, что на двух коров с телками набежал крупный волк.

Коровы из мирных травоядных сразу стали опасными бойцами. Они развернулись рогами к волку, опустили головы и задом оттеснили безрогих телят в высокий кустарник. Волк делал обманные атаки, норовя проскочить под брюхо и там достать либо до горла корове, либо порвать телка. 

Неизвестно, как долго продолжался этот смертельный танец, но услышали Осыченко лай Валета, это был молодой, лютый пес, которого взяли щенком в помощь Лапко. Лапко на волков не лаял, он старался подкрасться к ним незаметно.

Послали Петра посмотреть, что там такое.

- Там волк наших коров гоняет, - принес весть Петр. 

Взрослые похватали вилы и бросились к реке. Но они опоздали, то ли Лапко спугнул волка, а может волк ушел из-за лая Валета. Но когда люди оказались на обрыве волк уже почти скрылся, увидели, что мелькнула в подлеске серая шкура. Так что все, что они узнали - было со слов Петра. Коровы и, правда, вели себя пугливо и агрессивно, и с большим трудом их перевели на свою сторону реки, в родной хлев. Одна из коров после этого «потеряла молоко», видно от испуга.

Волк и отара

Был и другой случай, закончившийся не столь счастливо. Напали три крупных волка на общественную отару. А старший чабан, дед Митяй, отлучился по некой надобности и оставил там своего внука, парня лет пятнадцати. Так сколько мальчишка ни старался орать и пугать зверей они на него внимания почти не обращали. Хорошо, что хлопец не кинулся на подвиги, иначе дело могло кончиться плохо для него.

Кроме него при стаде были две маленькие пастушки, для заворачивания овец по команде чабана, чтобы отара не влезла в посевы, и волкодав. Одна из пастушек попалась на дороге волку, и он зарезал псину, сделав неуловимое движение челюстями и развернувшись при этом всем корпусом. Волкодав честно выполнил свой долг, но с тремя волками не смог совладать. Сильно покусанный, с оборванными ушами он спасся бегством, да и жив остался только потому, что горло защищал ошейник со стальными бляхами…

Дело разбирал атаман. Чабану присудили штраф, так как он не смог убедительно объяснить по какой причине он бросил отару на мальца. За двух зарезанных и унесенных волками овец он отдал двух своих, по выбору пострадавших владельцев. На следующий год, общество проголосовало за другого чабана…

Собака на стоге

А был случай ехал Тихан и еще трое станишных и видят возле одного хутора собака на стоге стоит. Дело было ближе к весне, и стог уже не такой высокий был, присел за зиму. И странное дело, намеревается вроде как собака прыгнуть, а стог как зашатается. Тут подъехали ближе: 

- Да это волчара! – воскликнул один из казаков. 

Выхватил из-под сиденья двустволку и бац, но мимо. Стог в этот момент снова зашатался. Ну, волк со стога спрыгнул и бежать. А мужики подъехали ближе. Уж очень любопытно стало: как это стог шатается. Обошли вокруг, а там здоровый бугай воткнул рога в стог и качает его. 

- Вот в чем дело! Почуял бык волка и загнал его на стог. А сам рассвирепел и трусил стог, чтобы волка на землю сбросить, - догадался один из них. – Да волк не испугался и ловил момент, чтобы прыгнуть на спину этому быку. 

- Очень смело с его стороны, - сказал Тихан. - На такого бугая нужна целая стая. 

- Значит я волку жизнь спас, - пошутил стрелявший казак. 

- Может волку, а может и быку, - пошутил кто-то из компании. 

Волки и государство

Государство боролось с волками. На них не распространялись правила охоты, то есть охота продолжалась круглый год, в то время как на остальных животных в период выведения потомства охотиться запрещалось. На волков государство поощряло охоту. Так за пару волчьих ушей платили премию семь рублей, государство принимало волчьи шкуры, которые очень ценились и шли на офицерские шубы. При относительно скромной стоимости волчьи шубы отличались небольшим весом и хорошо держали тепло.

Как- то приезжал чиновник из столичного зоопарка и платил хорошие деньги, за волчат, козлят, лисят. Дядька Ильи, Степан – профессиональный охотник, подрядился добыть нужное для этого количество зверят, и хорошо заработал.

Государство не ограничивалось пассивной борьбой с волчьим поголовьем. Приезжали чиновники от ставропольского градоначальника и из лесничества, собирали облавы на волков. Выглядело это так: собирали охотников^[20] заработать по нескольким станицам и деревням. Загонщикам, платили тридцать копеек за день, стрелкам – семьдесят, даже если стрелок никого не убьет. Набиралось до двадцати-тридцати стрелков, которых егеря из лесничества расставляли по номерам, то есть по нумерованным местам.

К каждой группе приставляли ответственного егеря. Егеря знали, когда и какая группа может стрелять, с учетом того, чтобы отпугнуть уцелевшего зверя на другую охотничью засаду. Свободные егеря из лесничества, как правило, тоже участвовали, но по долгу службы. Впрочем, премию за убитых волков получали все, а шкуры только вольнонаёмные. Считалось, что егеря обязаны ежедневно, при случае, отстреливать волков, получая за это жалование, при этом шкуры шли в доход государству. Но в этом была своя логика, так как леса были государственные, и даже патроны егерям выдавали от казны.

Загонщиков набиралось иногда три и более тысяч, большая часть подростки, но для верности с ними шли и взрослые, прихватывая с собой вилы: «береженого – бог бережет». Их развозили на подводах, затем выстраивали в цепь, и они шли, громыхая чурками по кастрюлям, звоня в коровьи колокольчики, вертя деревянные трещотки, кричали и шумели, как могли, пугая волков. И дед, и его братья неоднократно участвовали в таких загонах.

Обычно загонщики даже не встречали ни одного волка: те, заслышав шум, подымались, и не спеша уходили. Когда разные группы загонщиков, смыкались, и образовывалось кольцо - представители лесничества старались упорядочить промежутки между загонщиками, так что бы зверю трудно было проскользнуть.

Но был такой случай, рассказанный моей бабкой Агафьей Михайловной: шли они гремели и шумели, как вдруг из кустов выскочил огромный, почти седой, матерый волк. Детвора и подростки испугались и остановились, хотя от испуга еще более стали шуметь. В цепи было только двое мужиков с вилами.

Волк оглядел их всех внимательно, не торопясь, совершенно без страха, видно понимал, кто есть, кто. Он явно отличал палки и вилы от огнестрельного оружия. Затем выбрал место, где находились малорослые загонщики, разогнался и сделал высокий прыжок через их головы. Мужики с вилами бросились наперерез, испугавшись за малолеток, но волк никого не тронул: оставил загонщиков позади и скрылся в зарослях.

Когда волков загоняли на засады, то трубили в охотничий рожок, и загонщиков заблаговременно останавливали, чтобы никто не попал под случайный выстрел.

Ночная охота

А было дело, Санька Беседин и еще один хлопец - Богдан, тоже шкодник и заводила, решили самостийно^[21] устроить охоту на волков. Конечно, подготовка не ускользнула от многих родителей, но мешать не стали. 

Илья пошел к дядьке Степану и прямо попросил ружье, на охоту «итить». Дядька ружье дал, но не ту двустволку, о которой мечталось Илье, а старенькую одностволку:

- Не обижайся племяш, я с этой берданой начинал охотиться. Конечно, не чета моей нынешней, а для начала вполне пойдет. До хорошего ружья надо дорасти, а хорошее оно опять же денег стоит. Так что бери, смотри никого не подстрели из своих. Прежде чем стрелять убедись, что в зверя целишь.

С этим напутствием и отпустил старый охотник своего племянника. 

Верховодил охотой Богдан, который уже пару раз охотился со взрослыми и ему даже однажды доверили двустволку. Так что он в среде подростков слыл профессионалом. 

- Вот сюда, к этому ручью они по вечерам на водопой ходят, - шептал Богдан, - когда восемь подростков с шестью ружьями, располагались для засады на волков.

- А много их? – спросил Сашка.

- Я шесть огней^[22] насчитал.

Илья и еще трое мальчишек еще по видному залезли на толстые сучья деревьев: для обзору. На самом деле все жутко боялись. У верхних ружье было только у Ильи. Стемнело. И через некоторое, не долгое время, правда, появились волки.

Все смолкли, ждали команды Богдана. Разумеется, никто и не догадался распределить цели между стрелками, а все руководство заключалось в том, что Богданка шепотом подал команду стрелять. Двустволок было только две. Грянул беспорядочный залп из шести стволов. Последние выстрелы даже теоретически не могли никуда попасть, волки мигом сорвались с места. Но следом в темноте ударил выстрел из еще одного ствола.

Разумеется, никто не в кого не попал, но волки пронеслись по тропе очень близко, и горе-охотники испугались окончательно. Пятеро пацанов кинулись к трем деревьям, на которых уже сидело трое, Илья помогал Саньке и Гришке забраться и при этом обронил свою бердану. Но лезть вниз за ней было боязно. 

Последним взбирался на дерево Богдан, его безкурковка зацепилась за ветку, и он стал ее дергать за ремень. После нескольких попыток ружье подалось, и тот час грянул выстрел, видно какая-то тонкая ветка спружинила и попала по курку. По счастью ствол был направлен вверх под приличным углом и заряд дроби посек ветки над головами охотников. Так они напуганные и просидели «до видного» на деревьях.

Дома Илье пришлось держать отчет, отец и двое дядьёв смеялись и шутили над такой охотой.

- Я потому и дал тебе старое ружье, - смеясь, говорил дядька Степан, - что знал, чем все кончится. А учиться охоте начинают не с волков, для этого есть утки и зайцы. Но ты, Илько, не обижайся, я тебя могу брать на зайца, сейчас на них сезон, стрелять научишься, а это в жизни пригодится. 

И, правда, Степан научил его стрелять, и он принес домой не одного зайца. Впрочем, Степан, не имевший детей и семьи, часто приходил к ним домой и приносил подстреленных уток и зайцев. Он был практически членом семьи Дениса – братья очень любили друг друга. 

Дядька Степан

Жил Степан в большой по площади усадьбе, но дом имел маленький.

- Мне большой дом ни к чему, - говорил он. Усадьба его представляла заросший плодовый сад, старый и мало ухоженный. Эту усадьбу обнес Степан высоченным плетнем из не ободранной осины, и запустил туда кроликов, так пяток для развода. А осина, не ободранная потому, что кора у нее горькая, не по вкусу ни зайцам, ни кроликам.

Нарыли кролики глубоких нор, и расплодилось их там великое множество. Поставил он в саду пару лавок с удобными спинками, одну прямо возле задней стены дома, а другую в центре сада, и когда был не сезон, или болел, брал старое ружье, садился на одну из лавочек и ждал, когда длинноухие потеряют бдительность. Известно кролики - не зайцы, быстро забывают об опасности и начинают вести обычный для себя образ жизни. Тут-то их и подлавливал Степан. Он быстро вскидывал ружье и стрелял в того, кто покрупнее, что бы хватило и на обед, и на ужин.

Это были его личные охотничьи угодья. Соседи разнесли весть о таком изобретении по округе и многие приходили взглянуть на такое дело своими глазами. Много лет он добывал кроликов этим способом. А когда стал старым для настоящей охоты перешел только на использование своих угодий…

Зайцы

Зайцев ходили стрелять в поле самым обыкновенным образом: шли цепью вдвоем, втроем или вчетвером. При приближении человека к зайцу он схватывался и давал стрекача, тут то и стреляй длинноухого. Для этого надо было уметь целить быстро и точно. Зато был плюс: раненный заяц на охотника не кидался.

В лесу все выходило иначе. В лесу заяц так прятался, что человеку его было не поднять, разве что уж совсем близко подойдешь. Так что требовалась гончая. Собака, выученная на зайца, могла в день загнать трех-четырех зайцев. Собственно говоря, она и делала всю тяжелую работу: искала и поднимала зайца, потом гнала его по кругу, а заяц, сколько бы он не финтил, стремился замкнуть петлю. А замкнув круг, заяц делал самый большой прыжок в сторону, на какой только был способен, и собака могла бегать по кругу, пока до неё не дойдет, что зайчик то уже далеко.

Вот в задачу охотника и входило перехватить зайца до того, как он замкнет петлю, длина которой составляла километра три-четыре. Охотник должен был слушать лай своей гончей: ровный «ай, ай» означал, что собака не только держит след, но и видит добычу. Слушая, в какую сторону гонят зайца, охотник должен был бежать наперехват, примерно к тому месту, где пробежит заяц. А дальше - все просто: охотник ждет, и если он все правильно угадал - то гончая выгонит ушастого прямо на него. И тогда все зависит от мастерства стрельбы. 

Дудаки

Илья часто ездил по делам, а дорога пролегала между станичными полями и опушкой леса. Места были тихие и потому встречались разные звери и птицы. Однажды увидал он стаю птиц невиданных, они травили^[23] чьё-то овсяное поле. И так пытался Илья их разглядеть и этак. Но приметил он, что птицы эти размером с доброго индюка, а то, и крупнее, имеют на стаю двух дозорных, которые не пасутся, а смотрят вокруг, не опуская голов.

Пока парень сидел в телеге, птицы на него никакого внимания не обращали, они видели только коня. Но стоило Илье остановиться и слезть с телеги, как тот час прозвучал сигнал тревоги, и необычные птицы тяжело взлетели после длинного разбега. Они прекрасно знали, что такое человек и как он опасен. Илья только посмотрел им вслед, ружья у него с собой не было.

Вечером, он отправился к Степану и рассказал ему про невиданных птиц. Тот сразу понял о ком идет речь:

- Это Дудаки! Редкая птица в наших краях. 

Дудаками называли Дроф.

- Жалко я без ружья был, близко они сидели - мог бы стрельнуть.

- Может и хорошо, что ты без ружья был, не напугал их, а овес они любят, еще прилетят. А там я их буду поджидать. Только, если придется самому по ним стрелять, в грудь не стреляй, хоть в полете, хоть на земле – бесполезное это дело: перо у них плотное и жесткое, вся дробь по перу пойдет, обтечет их как ветер. Бить надо либо в голову, либо вслед, когда пролетят. Когда стрельнешь в след, дробь пойдет по перьям внутрь.

Забыл было совсем Илья про этот разговор, но как-то вечером пришел Степан к ним и выложил на стол громадного дудака.

- Ого! - чуть не хором, воскликнули все.

- Красавец, - сказал Денис.

- Это все благодаря приметливости Ильи. Он мне на место, где они пасутся указал. Так я двух подстрелил, в лет, когда они надо мной прошли.

- Это ты ловко угадал, - сказал Илья.

- Не, племяш, не угадал, а точно рассчитал, в какую сторону они взлетать станут.

- Так как можно знать в какую сторону они полетят?

- Так это не трудно, птица тяжелая взлетать ей сподручнее противу ветра. Так я зашел, так что бы мне ветер в затылок дул и пошел прямо к ним. Они и взлетели аккурат в мою сторону, прямо над головой прошли, совсем низко. Подождал, пока они немного пролетят, выцелил одного за другим двоих и вот принес: один мне, один вам, за Илюшкину подсказку.

Мясо у дудака оказалось вкусным, но больше такую добычу Илья в жизни не видел. А та стая на поле больше не прилетала. И тут прав оказался дядька: хорошо, что у Ильи не оказалось тогда ружья в телеге, иначе, по неопытности, он бы только напугал птиц.

Козленок

Едучи по той же самой дороге, Илья приметил какое-то шевеление на самой опушке леса. В этот раз лежала в телеге дядькина одностволка, на всякий случай. Прихватил Илья ружье и стал по-тихому, пригибаясь и прячась, подкрадываться. И так у него здорово получилось, что разглядел он кто это там шевелиться.

Это оказался молодой козленок, но уже с небольшими рожками, который медленно ходил по кругу вокруг большой дикой груши. Что бы достать его из ружья, надо было прокрасться еще метров пятьдесят. Но не было укрытий, за которыми можно было спрятаться. Илья рискнул пойти как есть, пригнулся и стал красться. Однако козленок, хотя и увлекся поеданием сочных груш, но время от времени оглядывал окрестности, высоко поднимая голову.

Вдруг он заметил человека, позади себя. Мгновенно он весь подобрался и прямо с места скакнул вперед, не глядя куда. И уже в прыжке развернул голову. На пути ему попался дубок, толщиной в ногу, вот этот дубок и остановил козленка в прыжке. Козленок вскочил, встряхнул головой раза три и снова скакнул, на этот раз, через кусты.

Илья даже и не пытался стрелять. Но размер козлиного прыжка показался ему замечательным. Так что он не поленился и нашел по следам то место, откуда тот скакнул впервой, и тот дубок с ободранной корой, от удара козлиными рогами. Померил шагами длину, и вышло двенадцать шагов с четвертью. Но кора ободрана была высоко, и решил Илья, что козлик мог еще шага четыре пролететь. Так что выходило: прыгал молодой козел метров на восемь.

Впоследствии, когда рассказал он об этом дядьке, то он подтвердил, что взрослые козлы на все двенадцать метров могут скакнуть.

Кабаны

Вдругорядь приметил Илья среди нескольких дубов, росших рядышком, группу диких свиней. Те тоже на телегу не обращали внимания. Наученный прежним опытом, завернул Илья коня и прям в телеге поехал примерно в их направлении. Покуда ехал не особо смотрели они в его сторону. Так что благодаря этому смог Илья подобраться метров на семьдесят-восемьдесят и рассмотреть их как следует. Было их там девять. Особое уважение вызывал секач, клыки которого видны были даже с такого расстояния.

Илья, хотя и был при ружье, но поостерегся стрелять: случись, что - некому помочь, да и ружье у него однозарядное, а дикие свиньи звери крупные и стремительные, а когда раненые - агрессивные. Пока перезарядишь, бог знает, как оно может повернуться.

Вернулся вечером домой и застал дядю Степана у себя. Мать как раз вечерять собирала. Тут и выложил он всем про кабанов.

- А помоложе того секача там кто был? – заинтересовался Степан.

- Там были две крупные свиньи да шестеро молодых, два из них покрупнее.

- Старый секач нам не надобен, да и старые свиньи тоже, мясо у них не уваришь, сколько не вари. Будешь потом только в зубах ковыряться. А вот добыть пару подсвинков - это было бы совсем неплохо.

- Так надо собираться на охоту, - улыбаясь в усы, сказал Денис.

- А, что возьму я Илью с собой, не все ему зайцев стрелять, пора и дальше учиться. Тем более что хлопец сам дичь разыскал, да не спугнул. Они под те дубы желуди есть ходют. Для них они как конфеты.

- А ружье мне дашь, - спросил дядьку Илья.

- Дам, свою запасную двустволку!

- Растешь, сынок, брат тебе хорошее ружье доверяет! – пошутил Денис.

- Так это же кабаны, против них лучше иметь лишний заряд в стволе, - ответил Степан.

Вышли с вечера. Идти было километров семь, да следовало осмотреться и место выбрать. 

Пришли, Илья издаля показал место. Степан, знавший по опыту, в какую сторону утром будет дуть ветер, принялся устраивать засаду. Метрах в сорока от тех дубков, меж двух деревьев нашлось подходящее место. 

Натащили они к тем деревьям бурелома, да хвороста, так что получилось нечто вроде шалаша, а снаружи что-то вроде большой кучи, а после Степан и вход завалил, чтобы если вдруг свиньи кинутся на них, так не в раз достали. Проделали два отверстия под ружья и стали дремать по очереди. Внутри получилось пространство, в котором можно было, и лежать, и сидеть. Стрелять предполагалось сидя. 

Илья спал, когда стало светать. Дядя разбудил его:

- Илько, светает, свиньи то по порядку живут. Сейчас на водопой пойдут, а после кормиться, то есть сюда. А значит, нам спать больше нельзя. Ветер дует в нашу сторону, теперь все зависит от того откуда они итить будут. Если мимо пройдут и не учуют, значит, наша затея удалась. Теперь как стреляем: нам нужны два подсвинка, поэтому, что бы вдвоем четыре заряда не тратить на одну свинью, я сижу слева и стреляю того, что левее, а ты, значится, того, что правее.

- Так как оба заряда один за другим?

- Ты не торопись, главное первый выстрел надо сделать одновременно, а второй смотри, если зверь вскочил, или хуже того, не упал – добивай. Если твой упал и не встал, а мой уходит - стреляй моего. Если обоих уложили с первого патрона, так прибереги, секач может кинуться. Ладно, тихо сидим, кажется, идут.

И верно, минут через десять с дальнего конца полянки, осторожно появился секач. Он нюхал воздух, но ветер дул в сторону охотничьей засады и человеческие запахи относил далеко. Секач не почуял охотников. Он издал бодрое хрюканье, и все семейство высыпало на дубовую поляну. 

Охотники стали ждать, когда оба подсвинка окажутся под прямым выстрелом. Когда настал такой момент, они переглянулись и, соблюдая тишину, начали целиться, про себя считая до пяти. Выстрелы грянули и слились в один. Подсвинок Степана рухнул, а Илья, увидев, что его зверь пытается уйти прицелился и выстелил вторично. На этот раз он попал, как следует, и кабанчик упал. Остальных кабанов как ветром сдуло. 

Илья, было, повернулся, разбирать вход, но Степан его остановил:

- Посидим чуток, пусть все успокоится. Бывает так, что они могут нас караулить, особенно если кого из взрослых свиней подранили случайной дробиной.

Они перезарядили ружья, выждали минут двадцать и только тогда пошли свежевать добычу.

Лисья нора

Однажды Степан набрел на лисью нору с лисятами. Точнее нашел ее Степанов пес Жук. Вовремя понял охотник, что это за дыра в земле, а была та нора многолетняя, давно травой заросшая, на ничем не примечательном бугре. Такую можно и с пяти шагов не заметить. Отозвал Степан пса, осмотрелся и тихо, тем же путем назад. 

Стал он за норой наблюдать и когда лисята подросли, позвал с собой Илью на охоту.

Засели они с вечера, далеко от норы, едва только из лучшего ружья можно было дострелить, так что Илья, хотя и был при ружье, но стрелять не собирался. Вот появилась лиса, нырнула в нору. Тут Степан встал и поспешно, но тихо двинулся к норе, Илья последовал за ним.

Подошли они метров на тридцать к норе и затаились. Высунулась леса из норы, тут Степан ее и застрелил.

- На воротник пойдет, - сказал он громко, и не таясь больше, пошел к норе.

Сняли с лисы шкуру и принялись за нору. Была прихвачена у них с собой лопата для раскапывания норы. Лисья шкура стоила рублей пятнадцать, но главной ценностью были лисята. За живого лисенка в Ростове давали по сто рублей, а в Ставрополе сидел агент от зоопарка, который охотно платил по пятьдесят рублей за живых лисят и волчат.

Два дня откапывали нору и наконец, докопались. Там оказалась четыре лисенка, которых Степан отвез в город.

Козы

Приметил раз Степан двух коз, которые ходили в заброшенный сад. От сада мало что осталось, так с десяток яблонь и две груши. И как ни старался охотник подкрасться, а все попадался на глаза козам. Хитрые животные ели по очереди, одна ест, а вторая караулит. Как-то ужинал он у Дениса да и рассказал о таких хитрых козах. Все посмеялись, а потом стали обсуждать как их обмануть. Степан все варианты забраковал, а после предложил свой: 

- Если кто-то согласится мне помочь, то уже завтра, мы попробуем козлятину. 

Вызвались Илья и Петр. 

- Только скажи, что надо делать? 

- Это не так сложно. Вот здесь козы, - он поставил солонку, - тут сяду я за старым плетнем. – Ты Петр не прячась выходишь вот отсюда. И тогда они побегут сюда. А там, из кустов выскочит Илья и напугает их еще больше. Тогда они бросятся к лесу и пробегут мимо меня. А там, дай бог, чтобы рука не дрогнула. 

Пришли они на место заранее. Илья засел как договаривались, а Петр со Степаном засел. Пришли хитрые козы и Степан отправил Петра в обход пугать коз, что бы они побежали в нужную сторону. Долго ли, коротко ли, обошел их Петр и как выскочит, как завоет волком. Как сиганули козы, едва Илья выскочить успел и заорал нечто нечленораздельное. Тут одна коза через него скакнула и к лесу, а вторая повернула на Степана. Бахнул один выстрел, затем второй. 

Потом Степан позвал их: 

- Так парни, кто козу тащить будет. 

Тащить хотели оба. И охотник их примирил: вытянул из старого плетня длинный шест, связал ноги козе и так они ее и принесли вдвоем на шесте. Но все веселье было вечером, когда Степан изображал Петра, который вместо того, чтобы спугнуть коз напугал их до полусмерти грозным волчьим воем. 

Урожай

Главной работой в году была уборка урожая. Ведь из-за него весь теплый период года трудился земледелец. И, конечно, главной культурой была пшеница. Было время, когда все делали вручную, с применением самых простых приспособлений, но в то время, о котором идет речь, стали появляться на селе первые признаки прогресса. В прошлое ушла жатва серпами, а простые травяные и универсальные косилки и сеялки стали теснить косарей и ручной сев.

Первым приобретал новшества помещик, это понятно: хозяйство у него самое большое, да и богачом слыл на всю округу. Косилки и сеялки, по современным меркам, были устроены не сложно и приводились в действие от колес, на которых они катились. Никаких моторов на них не ставили, все ориентировалось на конную тягу. На стыке девятнадцатого и двадцатого века в их станице появилось несколько косилок и сеялок.

Владельцами этих дорогих и сложных, по тем временам машин, были самые богатые люди: сыроделы, мельники, трактирщики. Причем многие имели не по одному предприятию. Некоторые из них покупали машины для себя: одна косилка заменяла около десятка косарей! Правда на косогорах и неудобьях все равно косили вручную.

Другие, сами не занимавшиеся земледелием, купили новейшую технику с целью наживы и сдавали ее в аренду посуточно. Расплачиваться приходилось натуральными продуктами, денег большинство жителей станицы практически не имело. Косилки окупались в первый же год, а сеялки за два. Со временем, те из станичников, кто был побогаче, да занимался еще и торговлей, оценили эти новшества и стали приобретать их для личного использования.

Первая машина на паровой «тяге» появилась так же у помещика. Это была паровая молотилка. Паровая машина приводила в действие только механизм обмолота, а перемещать ее по-прежнему должны были животные. Паровая молотилка была столь тяжела, что перевозили ее только быками, и то приходилось запрягать сразу три пары. Помещик, по окончании собственного обмолота, сдавал эту машину станичникам, посуточно. Даже самые богатые из них не могли себе позволить купить такой агрегат.

Паровую машину брали в аренду краем, то есть, по нашим понятиям, микрорайоном. Она требовала в обслуживании не мене двадцати человек. Соседи помогали друг другу, а после высчитывали, сколько дней, в каком дворе молотили и расплачивались между собой пшеницей. Помещику так же платили пшеницей. Помещик не торговал на рынке и не продавал свою продукцию случайным скупщикам. У него было вполне крупное и современное, на тот момент, многопрофильное хозяйство и работал он по контрактам.

Этой техники не хватало на всех, и большая часть работ проводилась по старинке. 

С появлением косилок стало возможным заменять нескольких взрослых работников одним подростком. Требования к парню были минимальными, лишь бы править парой умел. Но работа была монотонная, приходилось сидеть на косилке и смотреть вниз на край скошенного поля, на движущиеся части механизма, на валок. Такой сидячий монотонный труд усыплял детей. Были два случая, когда подростки засыпали и падали с косилок, прямо под ножи… 

Некоторые, по этой причине, отказались от детского труда, к тому же в случае поломки, засорения косилки или изменения высоты травостоя, требовалась починка, чистка или переналадка машины, а эту работу делал взрослый. Другие, прибегали к ухищрениям, которые заключались в разных способах привязывания подростка, для предохранения от падения.

Косилки и сеялки, несмотря на конную тягу, принципиально не отличались от современных, разве только тем, сейчас их тащит трактор. А паровые молотилки остались в прошлом. На этой теме остановлюсь подробнее.

Паровая молотилка оказалась для крестьян столь выгодной и настолько облегчала труд, что брали ее в аренду охотно, а договаривались с управляющим помещика чуть не за полгода. Управляющий предпочитал давать машину тем, кто уже раньше брал ее в аренду. По его мнению, машина была сложной и дорогой, а потому ее берегли.

На гору молотилку затягивали три пары быков. Быки сами по себе ходят медленно, а тут еще гора. Десяток людей сопровождали ее, при всяких заминках подкладывая под колеса деревянные башмаки, чтобы не скатилась и не разбилась. По окончанию этого процесса, как правило, с раннего утра, закатывали молотилку в первый по порядку двор, и начиналась работа.

Работа четко разделялась. Несколько мужиков подносили снопы, другие бросали их в барабан, кто-то стоял у загрузочного барабана и поправлял снопы, на выходе стояли люди, которые меняли мешки и по мере их наполнения отставляли в сторону. Были так же две бригады носильщиков: женская бригада убирала солому и полову, а мужская уносила в амбар полные мешки с зерном.

Илье нравилось таскать мешки в амбар. Работа спокойная, никто не подгоняет, ни от кого не зависишь. Взял, отнес мешков пять-десять, посидел на скамейке в амбаре. Рядом стоит несколько бутылок водки: налил себе мерзавчик, закусил половинкой соленого огурчика и маленьким кусочком хлеба и дальше таскай. Денис боялся, что сын сопьется на такой работе. Но проходили две или три недели, заканчивался обмолот, и Илья больше к водке не притрагивался.

Самым опасным местом работы считалось место у барабана. Никакого подающего механизма у молотилки не было, так что, примерно, тридцатикилограммовые снопы приходилось бросать с четырех метров. Снопы далеко не всегда ложились удачно – их необходимо было поправлять вилами. Бывало, снопы попадали и в работника, который стоял возле барабана, при этом работник рисковал свалиться в барабан.

Такой случай был в действительности: погибла женщина, хозяйка того двора, на котором в тот день молотили. Она пожадничала и не захотела нанимать мужика, чтобы не платить рубль двадцать в день. Так дорого платили за риск, многие не соглашались работать на этом месте ни за какие деньги. Какое-то время она неплохо справлялась, но после обеда усталость взяла свое. В нее попали два снопа подряд, и она рухнула, вмести сними, в барабан.

До паровой молотилки молотили цепами, вручную, топтали конями, катали катком. Все это была тяжелая и малопроизводительная работа. 

Свадьбы, посиделки, разводы

Свадьбы, гулянья и посиделки начинались по осени, после уборки урожая. Заканчивался рабочий сезон, появлялось время подумать о других вещах.

Засылали сватов, отмечали в узком кругу сговор, назначали день свадьбы. Обычно сговору предшествовало обсуждения вопроса женитьбы сына в внутри семьи, и окончательное решение принимали родители. Чаще всего мать, но отец мог настоять на своем и если он говорил нет или да, то это было окончательно.

Родители вели себя по-разному. Одни придерживались каких-то принципов, личной приязни или слухов, другие руководствовались счастьем сына, так как его понимали, а понимание сына и родителей часто отличалось. Пришлось жениться и Илье.

Была у него зазноба, из иногородних, и когда встал вопрос женитьбы он так и сказал отцу. Но тут вмешалась мать, она, во что бы то ни стало, желала породниться с казачьей семьей и присмотрела сыну казачку. Под давлением матери Илья женился, но добрую половину жизни сожалел об этом. Как выяснилось позже, его жена тоже вышла за него под давлением родителей.

Сговор не всегда бывал удачен, иногда девушка прямо говорила парню, мол, сватов зашлешь - откажу, а бывало все было ясно с самого начала: будущий жених нравился девушке и её отцу. Его привечали и звали в гости, называя при этом зятьком. Так что сговор был чистой формальностью, к общей радости. Прибегали и к услугам свахи, которая подыскивала парням подходящие варианты, собирала информацию о невестах и женихах, о богатстве, хозяйственности, трудолюбии и тому подобное. Она заодно разносила сплетни и происшествия. 

В назначенный день накрывали столы, когда в горнице, если народу звали не много, а когда на улице для всех, а для - ближних в горнице. Бабы, соседки, под руководством хозяйки варили, жарили и пекли. Количество блюд доходило до двадцати. Водку часто брали красненькую, не очищенную и на розлив, ведрами. Один из трактирщиков возил водку из Ставрополя бочками. Осенью этоприносило хорошие деньги.

Сначала ехали забирать невесту, соседи перегораживали улицу, с ними торговались, платили выкуп, размер которого обсуждался и торговался. Выкуп платили частью водкой, частью лентами и деньгами. Жених относил невесту в разукрашенную телегу на руках. Телегу украшали, кто и как мог, лошадей тоже. В ход шли ленты, цветы, обязательно старались одолжить, у кого-либо, бубенцы.

Невеста само собой была в разукрашенном платье, которое передавалась из поколения в поколение. Такое платье лежало на дне бабушкино сундука, пересыпанное нафталином от моли. Его подгоняли, ушивали или выпускали, под фигуру невесты. А по окончании церемонии оно возвращалось в тот же сундук.

Жених надевал новые штаны, как правило, единственные, сюртук или черкеску с галунами, в случае если жених был казаком. Все это тоже хранилось поколениями. Впрочем, у мужчин свободы было много больше, и, соответственно, была одежда для поездок в город и на другие случаи жизни.

В таком виде ехали в церковь. 

Возле церкви жил местный колдун. Рядом с его домом, трошки не доезжая, останавливали лошадей и шли к нему с водкой и рюмкой, хлебом, солью и прочей закуской. Наливали и угощали, звали на пир. Плохой был знак, если тот от выпивки отказывался, могли быть всяческие неприятности у молодых. Напортив, если подношение принималось, то значило, что колдун на молодых и их семьи зла не держал. Очень редко этот человек соглашался прийти на свадьбу и сесть за стол. Когда он был всем доволен, то махнув на молодых рукой, говорил: «Поезжайте с богом».

Те же, которые не верили в колдовство или забывали о колдуне до церкви не доезжали. То кони понесут, то в грязь возок вдруг опрокинется и это были еще безобидные шалости.

Вообще-то колдунов было несколько. Некоторые из них не ходили в церковь, другие наоборот ходили весьма часто. И почти все они любили посещать свадьбы, похороны и другие празднества.

На свадьбе лучшего друга Саньки Беседенина был такой случай. Явилось на свадьбу сразу трое колдунов. Их, само собой, зазвали в горницу посадили за хозяйский стол. Хозяйка старалась им угодить. Двое слыли лекарями, а про третьего слава шла дурная. Вот выпили эти мужики, закусили, языки развязались и начали они друг перед другом хвастаться. Только и было слышно, как они тихими голосами спрашивали друг у друга: 

- Ты это можешь делать?

- Могу. А ты вот это?

- Могу.

Нахваставшись вдоволь, они насели на третьего «коллегу». Тот на очередной вопрос буркнул что-то не внятное.

- Ага, - чуть не подпрыгнули первые два, - значит, ты только срать можешь, а обратно нет!

Потом первые двое вышли в сад, где были общие столы. Там один из местных дебоширов, уже дошедший до кондиции, приставал ко всем без разбора. Один из колдунов сделал ему замечание и предложил пойти домой почивать. Парень только того и ждал: он завелся и начал оскорблять обоих колдунов. Возможно, он и драться бы кинулся, но его оттащили брат с сестрой, тоже находившиеся на свадьбе. 

Обиделись колдуны и, довольно громко посоветовавшись, так что слышало человек десять бывших поблизости станичников, решили обратить парня в волка. Разумеется, это считается невозможным, но я передаю, как говорили в те времена: «По чем купил, по том и продаю». Говорили, что этот трюк у них вполне удался. И новоявленный волк умчался со свадьбы.

- Ничего, - сказал один из колдунов, - денька три волком побегает, научится себя вести.

На другой день мать и другие родственники просили обоих колдунов, вернуть парня обратно. Сулили денег, но те выдержали обещанные три дня. После парня вернули в люди, но это был уже другой человек. Вся его спесь и любовь в выпивке куда-то делась. Стал он вроде как слегка пришибленным. 

Родители не знали радоваться или нет, до этого отец безуспешно боролся с его пьянством и ленью. Но за излечение от этих «недугов» парень заплатил тем, что всего боялся и говорил не всегда внятно. Водили его к другим лекарям, но те, узнав, что с ним произошло, разводили руками, мол, после тех колдунов мы ничего не можем. Так он и остался таким пришибленным навсегда.

Посиделки

Посиделки начинались уже зимой. По вечерам, а зимой они очень длинные, спать еще рано, но уже все без света сидят, собирались девки к одной из подружек рукодельничать, да «лясы точить»^[24].  Попадало тут всем, кто девкам неугоден: но более всего доставалось молодым парням. Обсуждались и разные случаи, проделки, происходившие как недавно и заменявшие свежие новости, так и давно, приближавшиеся к сказке. 

Так как семьи были большие, то на огонек заходили друзья сыновей, потенциальные женихи, если не для одной, так для другой девушки. Приходили на посиделки и свахи, приглядеться к невестам, да и к их родне. 

Старшее поколение женщин строго следило за отношениями молодежи. Всякие современные вольности в обращении считались не пристойными и, конечно же, запрещались. При видимой свободе было практически невозможно остаться наедине, разве что по-тихому условиться о свидании. Конечно, бывало по-всякому, но многие девки выходили замуж не целованными. 

Был и такой обычай после брачной ночи носить по улице окровавленную простынь. Были и казусы с этой самой простыню, но в большинстве случаев они решались по-простому: рубили голову петуху, и простынь становилась окровавленной. Разводы в то время уже существовали, под эгидой церкви, но по этой причине они практически отсутствовали.

Зато разводы из-за измены супругов, хотя и редко, но все же бывали. В этом случае собирали свидетелей и священник, присланный сверху, в присутствии местного батюшки, хорошо знавшего людей, выслушивал показания супругов, потом свидетелей. А после оба священника удалялись, а возвращались уже с решением. Объявлялся виновный. После служилась специальная служба, и брак считался расторгнутым. При этом действия были противоположными свадебному обряду. Так на свадьбе молодые входили в разные врата, а выходили вместе. После развода, супруги, вошедшие в церковь вместе, выходили в разные врата, причем признанному виновным запрещалось вступать в брак, а истцу разрешалось. 

Запрещение вступать в брак было более чем серьезным, так как все браки регистрировала церковь. Даже переезд в отдаленные места не мог дать возможность вступить в брак, а нарушители приравнивались к многоженцам и передавались в руки властей. В Российской империи такое преступление считалось тяжким, то есть каралась почти как убийство. За это легко можно было попасть на каторгу на несколько лет.

Что бы понять насколько разводы были редким явлением, скажу так: моя бабушка, от которой я услышал эту историю, наблюдала такое единственный раз в жизни в подростковом возрасте.

Смерть колдуна

Раз уж мы заговорили о колдунах, то стоит упомянуть о смерти, которой некоторые из них умирали. Услышал я эту историю, когда мне было лет десять. И она произвела на меня неизгладимое впечатление. Дед присутствовал при этом, и в тот момент сам был лет двенадцати. 

Не только в Темнолесской, но и в окрестных станицах и селах жили колдуны и колдуньи. Многие из них занимались лечением и пользовались уважением. Но были и такие, которые наводили страх на односельчан. Им приписывали неурожаи, засухи, град, болезни, порчу. Многие из них подтверждали свою репутацию, афишировали ее и брали на себя, прямо как теперешние террористические организации, вину за происшедшее. 

Ходили разные слухи, что некоторые из них, и умереть не могут как люди. Дескать, владеют они такими темными знаниями, что пока не передадут их преемнику – смерти им не видать. Однажды один из тех, о ком так говорили, заболел. Маялся он долго: год или даже больше и стало ему совсем невмоготу. Зла от него народ не видел, и многие ему сочувствовали, так как он бывало, и помогал.

Звали народных лекарей, и фельдшера все было без толку. Потом пришел один из самых уважаемых колдунов-целителей. Поглядел он на все это и говорит: 

- Видно не смог он передать силы приемнику, а они его не пущают на тот свет. Тело уже бы и померло, видите, как мучается, да силы требуют либо нового хозяина, либо свободы. 

- Так что же делать? - спросил кто-то из соседей. 

- Может, кто желает силы принять и стать как он. Учиться почти не придется, через месяц другой все, что он знал - узнаете и делать сможете. 

Но желающих так и не нашлось. Тем временем умирающий метался, его корежило, и когда приходил в себя просил смерти. Звали попа, но тот отказался прийти. Это сочли за малодушие, но поделать ничего не могли. 

Тогда колдун-целитель взялся распоряжаться. Чтобы выпустить силы на свободу, соседям велено было разобрать часть крыши над лежанкой, на которой и находился умирающий колдун. Мужики принесли лестницы, сняли соломенные снопики. Потом принесли лаги – длинные шесты, толщиной в руку и больше. Человек восемь, по команде колдуна, приподняли потолочные балки, подложили под нижние концы лаг подпорки. 

Почти сразу после этого умирающему полегчало, он успокоился и пролежал тихо с полчаса. А потом перекрестился, попросил прощения у людей и бога, и умер. 

- Ну вот, - сказал распорядитель, - сила его ушла. 

- А ты, батюшка, что же сам не взял силы себе? – спросил, его один из мужиков, знавший его хорошо. 

- Да пошто они мне, у меня своя сила, собственная, мне чужой не надобно. 

А батюшку, отца Сарафима, видно совесть замучила, и он пришел к умершему, часа через два после смерти. Но злые языки болтали, что тот колдун ему хорошо заплатил и деньгами и барана дал в придачу. Мол от того у попа и храбрость появилась. 

Осень и торговля

Осень выделялась не только свадьбами, но и тем, что мужики часто начинали ездить в город: продать излишки выращенной за лето продукции и прикупить в запас самое необходимое. Соседи собирались вместе по нескольку возов, и такой обоз отправлялся на рынок в Ставрополь. Торговали на месте теперешней площади Ленина. Там же, как правило, и ночевали при необходимости. 

Рынок был злачным местом. Много разношерстного народа кормилось вокруг него. Там вертелись цыгане-конокрады и цыгане-кузнецы, которые продавали всяческие инструменты и принимали заказы. Ходили лотошники, торговавшие всякими сладостями и безделушками в разнос, лудильщики-паяльщики, починявшие дырявые кастрюли и всякую утварь. Были там две маленьких лавки слесарей-точильщиков, торговавших замками и точившими топоры или пилы. Там же паслись карманники, жулики и другие мелкие воры. И само собой, там были торговцы и, конечно же, полиция.

Полиция в то время работать умела. Территория делилась на околодки, и всех преступников городовые знали в лицо и хорошо помнили список их деяний. Но преступники все равно умудрялись процветать. Наиболее распространенным преступлением было воровство. Крали все, что плохо лежит, а более всего еду в самых различных видах. Мелочные кражи раскрывались по горячим следам или не раскрывались вовсе.

Наиболее лакомым куском для воров были наличные.

Воры высматривали денежных людей, когда они продавали и покупали. Присматривали в какие карманы кладут кошельки и портмоне. Карманники работали парами и тройками. Воры попроще, пытались достать деньги ночью.

Однажды Денису со старшими сыновьями пришлось ночевать прямо на базаре. Были они там не одни: еще пять Темнолесских возов стояло рядом. Торговля была удачной: Денис продал двух телок и пяток баранов и поэтому сильно опасался за деньги. Он видел, что по базару шныряют подозрительные личности, присматривающиеся к чужим деньгам.

- Слышь, - Миша, - прошептал он на ухо Шевченко, - боюсь я за деньги, не знаю куда деть, чтобы не украли.

- А ты полсть стелить будешь, так под середку положь, только не забудь утром подобрать. Если кто и приметит, то взять тяжело, вы тут спите, да и полсть враз не разрежешь, небось^[25], тебе дядька валял.

Поблагодарил Денис друга и так и сделал, а как стемнело, переложил под другую часть полсти. А когда проснулись поутру, так деньги подобрал и в самый дальний карман засунул, с застежкой на две пуговицы. Едва собрались, как у других станичников поднялся крик: «Деньги украли». Прибежали полицейские, взяли показания, но воров сыскать трудно: бог знает, кто и когда украл, а деньги на них печати нету, что они принадлежат такому-то по праву.

В другой раз Денис научил прятать деньги другого станичника. Но тот на беду с вечера выпил лишнего, а утром свернулись, собрались, а деньги забыли. А когда спохватились, отъехав всего пару сотен метров денег на месте уже не было. Казак во всем обвинял Дениса, всю дорогу ругал его. Денис, как обычно в перепалку не ввязывался, а послал его к Шуту.

Едва они доехали до Темнолесской, как потерпевший потребовал возместить деньги. Денис отказался: мол, я твоего не брал. А то, что ты деньги не поднял, так кто ж кроме тебя виноват. Но потерпевший потащил Дениса к атаману.

Атаман выслушал, почесал бороду, оглядел собравшийся народ и постановил:

- Денис тебе ничего не должен. А деньги ты потерял сам, по причине забывчивости и пьянства. Так что вини себя. А от меня тебе совет: раз не пить не можешь - пей дома, или, когда в кармане больших денег нет. Или вот в нашем трактире, там все свои не обкрадут.

На том дело и закончилось.

Конокрады

Так же часты были кражи коней. Конокрады были, по большей части, цыгане. Они понимали толк в лошадях и очень их любили. Конокрады знали много приемов, как подойти к коню, чтобы не потревожить его и хозяина. А утром проснется казак, а на руке намотан только огрызок повода, обрезанный острым ножом. Казаки люто ненавидели конокрадов и в каждом цыгане подозревали вора. Конокрады появлялись и, примелькавшись, исчезали, иногда на год два. Все они были не местные.

Однажды Илья лег прямо между двух своих лошадей, по причине того, что на базаре орудовали конокрады. Он собирался не спать, но почти сразу крепко заснул. Вдруг что-то как толкнуло Илью. Он открыл глаза, а возле лошади стоит молодой цыган с ножом в руке и смотрит на него. Миг и он отпрыгнул в сторону. Илья и крикнуть не успел. После этого разбудил он Тихана и сели они в карты играть, чтобы не заснуть.

Конокрадство и по закону было тяжелым преступлением – конокрад с историей мог запросто угодить на каторгу лет на пять-семь. А если казаки ловили вора сами, то полицию звать не спешили – били смертным боем. Но уж очень заманчивым делом представлялось заполучить коня, а, то и пару, тут же отойти с ними на пару десятков шагов, сесть верхи и ускакать. Конечно, заявляли в полицию, приметных лошадей описывали и телеграфом рассылали приметы по другим населенным пунктам, многих ловили, но конокрады не переводились. 

Если бы сейчас были в ходу кони, а не автомобили, то все угонщики стали бы конокрадами, уж очень привлекателен, что конь, что автомобиль.

Денис

Денис всю жизнь вылазил из нужды. И с помощью старшего сына годам к сорока пяти у него стали водиться деньги. Он поправил усадьбу и хозяйство и стал копить. Задумка у него была простая и вовсе не оригинальная: много народу уже занималось этим делом, в том числе и станичники. Дело это называлось углежогством. 

В богатых домах Ставрополя не хотели топить дровами. Имели они всякие роскошества в доме, а дрова частенько дымят, и дым не только дает тяжелый дух, но оседает всюду и вещи портит. А вот древесный уголь горит, жарче дров, и дыма не дает и запаху от него самая малость. 

А раз есть спрос – появляется и предложение. Лесов вокруг Темнолесской было много, потому она такое название и получила. Ближние угодья относились к станице, и распоряжался там атаман. А вот то, что подальше было государственным. В тот лес просо так не пойдешь дровишек нарубить.

Лесничие

Весь казенный лес был разбит на делянки: две версты, на две. Между ними были просеки, такой ширины, что на паре можно было возом ездить. На перекрестках просек стояли номерные столбы, с каждой из четырех сторон на таком столбе был вырезан номер участка, и номер к оному участку был обращен. Так что всякий кто видел столб, знал, где он находится. На дюжину таких участков полагался лесник-объездчик.

Объездчики строго следили за лесом, разрешая собирать только хворост, не пользуясь топором. Всяческие порубки были запрещены. Но мужики все равно забредали в казенные леса, все равно рубили и, конечно же, попадались. Объездчики тоже были людьми и вели себя по-разному. Одни строго по закону, выписывали штрафы или отбирали топоры у порубщиков, другие входили в положение.

Был один объездчик, сам из бедных казаков. На службу в лесничество пошел из-за жалования, фактически навсегда простившись с сельским хозяйством. Он, поймав браконьера, у свежесрубленного пенька говорил:

- Ну и кому ты этот пень оставил. Приедет старшой объездчик и мне за этот пень попадет и за то, что тебя дурака не поймал. Давай ка, парень, ты этот пенек под самый корень руби, а я постою, да землей и листьями хорошенько притруси.

После он отпускал парня, не выписывая штрафа.

Был и другой, который вымогал мзду и вредил порубщикам, как мог, сверх всякой меры. Так, к примеру, поймавши казака, который нарубил заготовки на полозья для саней, отрубал «головки». Головками называли загнутые вверх коренья, которые должны были служить передними концами лыж на больших санях. При этом записывал имя, брал штраф и стоимость порубки. А мужик оставался с испорченными заготовками, которые, кстати сказать, надо было еще найти и выкопать, прежде, чем рубить.

Соседская свинья

Дед рассказывал, как забивали свинью у его соседа. Вместо того как обычно нож в сердце, вызвался один казачок ей голову шашкой срубить. Ну, хозяин и повелся на его предложения. Казак обещал, что раз и все. Но как говорится человек предполагает, а бог располагает. Собрался народ, в те времена это было реалити шоу, и парень лихо махнул шашкой, голова упала на приготовленную холстину, а свинья как рванула... Десять минут вся толпа добровольных помощников гоняла обезглавленное тело. Догнали ее за пять дворов. Она забежала к ничего не подозревающим людям в амбар и всех перепугала - кровь из нее лила ручьем.

Это считалось признаком «легкой руки и чистой души», когда животное не сразу еще умирало. А было это перед Первой мировой. И мастера были похлеще тех самураев и ниньзей, и в рукопашку и с шашкой. Кстати японский меч это вариант сабли. Так что еще не известно кто кого.

Аукцион

Каждую осень в Ставрополе проводился аукцион, на котором продавали право вырубки государственных делянок в зимнее время. Туда съезжались все углежоги и торговцы лесом. Туда же отправился и Денис с сыновьями. 

Денис, накопивший триста шестьдесят рублей, предварительно ездил в Ставрополь и списал стартовые цены на участки. Всего десяток делянок стоили меньше, чем сумма которой он располагал. Поэтому он занял сорок рублей у соседа и старого друга Михаила, что немного повышало его шансы. 

Торги начинали с самых дорогих делянок, где стоял строевой лес. Все уважающие себя покупатели ездили на те делянки, которые желали приобрести и осматривали их. А настоящие дельцы считали пригодные для их целей деревья, заранее держа в уме предполагаемую прибыль.

Сперва шли участки по восемьсот рублей, потом постепенно цены стали снижаться, дошли до шести сотен, потом до четырехсот. Денис присматривался: насколько переплачивает покупатель за участок, по сравнению со стартовой ценой, и торговаться не спешил. Зато старший сын, Тихан, как цена упала до четырехсот, утерпеть не мог: 

- Батя, чего вы не торгуетесь? – все время твердил он. 

- А то и не торгуюсь, что сейчас кто-то еще крикнет цену на десять рублей больше, а мы отойдем. И тогда остальные, которые метят на дешевые делянки, будут знать: сколько у меня денег. А когда придет наша делянка, то кто-либо просто даст за неё на пять-десять рублей больше, чем у нас имеется. И тогда мы поедем домой ни с чем. 

Тихану пришлось замолчать. Остались четыре последние делянки с начальной ценой около трехсот рублей. Выкликнули очередной номер, цену двести девяносто рублей. Ради этой делянки и приехал сюда Денис. Он дождался, когда кто-то отозвался и выкрикнул цену на десять рублей дороже, и только после этого встал и крикнул: 

- Триста шестьдесят! 

- Триста шестьдесят, раз! Триста шестьдесят, два! Триста шестьдесят, три! Продано, - выкрикнул аукционист. 

Так Денис купил свою первую делянку и стал углежогом. Он отлично понимал, что те люди, которые после летней страды теперь отлеживаются на печи, или ходят выпить шкалик другой, к весне, возможно, будут голодать и добавлять в муку кукурузу, овес или что похуже. Иногда дело доходило и до золы из печки. Он решил работать круглый год и стать состоятельным человеком. Хотелось ему в будущем поставить на своем дворе водяную мельницу или лесопилку. 

Лес

По правилам лесничества рубить следовало начинать не ранее первого ноября. Но до этого арендаторам разрешалось вести подготовительные работы. Под этим понятием подразумевалось обустройство самого процесса, а также проживания. Что бы прожить зиму в лесу требовалось теплое жилье. Ради временной работы строить что-то всерьез никто не собирался. Углежоги делали себе землянки такого размера, что бы могло поместиться два или три человека. 

Денис с сыновьями выкопал яму на склоне, поставил там печурку, для отопления и приготовления пищи и полати, себе в один ярус – сыновьям в два. Петра решено было оставить дома. Дверь, заранее сколоченную привезли с собой, бревен нарубили на месте и накатили крышу в три наката. Затем подготовили две ямы для углежогства. Пока в одной горело дерево, для другой рубили и стаскивали дрова. Денис сам укладывал дрова в яме, заодно обучая сыновей. 

Делянка им попалась так себе, на косогорах и неудобьях, но подходящего для дела лесу было достаточно. Начали понемногу печку протапливать. Она сделана была из сырой глины и давала трещины по мере обжига. Трещины тут же заделывали свежей глиной. Получилось криво-косо, но зато в землянке стало тепло, да и для приготовления пищи печка годилась. Эта печка служила и источником света. 

Деревья рубили по ряду, то есть по схеме, как сказал бы современный человек. Все бревна, имевшие строительную и столярную ценность, либо сразу вывозили домой, либо разделывали на заготовки тут же. Пока ямы горели, из подходящих лесин делали полозья для саней, а то и сани целиком, ступицы для колес или даже колеса. Придет лето колеса пригодятся, не вечные они. Делали вилы для сена, деревянные блюда, били баклуши, и длинными, зимними вечерами резали из них ложки.

Кстати насчет баклуш, большинство точно все поняли не правильно. Баклуши - это заготовки под деревянные ложки. И для того, чтобы заготовка была прямослойной, а только из такой заготовки получалась хорошая ложка, чурку, отпиленную с запасом, скалывали до прямоугольной формы ударами маленького топорика, так получалась баклуша. Так что баклушу били, то есть обкалывали излишки чурки с четырех сторон. Сколотые отходы шли в печку. 

Знаменитое негативное выражение «бить баклуши», вероятно, получилось в контексте: когда уже больше нет возможности делать что-то еще: бьём баклуши, то есть самая простая и легкая работа, почти безделье. Вечерами работать могли только в проходе между лежанками, перед печкой. Поэтому сначала варили кашу и суп, потом ели, а уж потом били баклуши.

Часто коротали время за картами. Играли в дурака, в ведьму и в очко. Когда хотели скоротать время играли в пьяницу. Иногда заходили гости с соседних делянок, все делянки в округе были распроданы с аукциона. Кто в карты поиграть, а кто посоветоваться. 

Однажды с соседней делянки пришел молодой парень Семен. 

- Хлеб-соль^[26], - сказал он с порога, - видя приготовления к ужину.

- Садись вечерять с нами, у нас суп да каша, - отозвался Денис.

Слово по слову и рассказал Семен, что нашли они с братом на своей делянке три чинары непомерные. Чинарой называли бук, дерево ценное, практически не гниющее, годное для строительства дома, а также саней и телег, да и на многое другое.

- А что и, правда, велики те чинары? - спросил Тихан.

- Мы с брательником меньшую из них вдвоем не смогли охватить!

- Вот это чудо лесное! – с улыбкой воскликнул Денис.

- Так вот, дядько Денис ума не приложим: как их взять. Может, вы нам что присоветуете.

Наутро переделав необходимую работу, Осыченковы втроем отправились смотреть чинары. Чинары оказались замечательные: меньшую охватили втроем, при помощи Тихана, следующую вчетвером, с Ильей, трошки не охватили, а последнюю охватили впятером.

- Это не чинары, это целое богатство вам хлопцы привалило, - сказал Денис, - осмотревшись на месте. – С этих трех деревьев дом можно поставить, да еще какой, тыщу лет простоит не сгниет!

- Дом - это хорошо, я на будущую осень жениться хочу, так следом и дом ставить надо.

- А что и девка на примете есть?

- Есть, и родители уже согласны.

- Так женись сейчас, а дом осенью поставишь.

- Так она еще в малолетках ходит.

- Понятно… А с Чинарами: возьмите двуручную пилу и пилите, сколько сможете по кругу. А после топором с «энтой» стороны засечку, чтобы в овраг не упала, а после снова пилой. А как срубите, колите их клиньями вдоль волокна, а потом делайте козлы, прям тут, и пилите на доски, иначе вам их отсюда не вывезти. Работы много, но оно стоит того.

Парни последовали совету Дениса. Все свободное от углежогства время они возились с этими деревьями. И, правда, после поставили Семену дом, снаружи обшитый буковой доской. Это было не чудо света, но дом стал местной достопримечательностью. Некоторые доски превышали в ширину метр. Они могли быть и три метра в ширину, но такой длинной пилы просто не было.

Лесная свинья

Другой раз пошли Тихан и Илья к другим соседям в карты играть. Сели сыграли партию другую. Тут дверь отворятся, и входит Ефим, младшенький сынок хозяина делянки, и с порога выпалил:

- Тятько, я лесную свинью застрелил. Насилу дотащил!

А к тому времени уже стало холодать, и волки начали в стаи сбиваться. Так, что многие ходили с ружьишком, даже не далеко, за хворостом. Пошли взглянуть на добычу, запалили факел и стали приглядываться.

- Что-то странно эта свинья выглядит, - с сомнением в голосе сказал отец Ефима.

- Да это домашняя свинья, сказал Илья, - я уже четыре раза с дядькой ходил на свиней, эта точно домашняя.

- Да она же желуди у того старого дуба собирала, это точно дикая свинья, тут до станицы верст девять будет, - возмутился Ефим.

- Пожалуй, Илько прав, - согласился отец парня, - свинья и, правда, домашняя.

- Так это слепая свинья, вдовы Анисьи Сидоровны, слыхал, что она месяц уж как пропала, воскликнул Тихан. - Она матушке жаловалась, и убивалась по ней. Анисья думает, что ее волки сожрали. 

- Так что, выходит я провинился? – спросил Ефим.

- Успокойся, если провинился, то самую малость, - улыбаясь, сказал его отец. – Завтра все одно мы с тобой в станицу едем, так завезем им гостинец, думаю рады будут, и она и ее мальцы. А что бы все решить миром, подарим ей одного из наших кабанчиков, которые у Машки на прошлой неделе народились. Пусть откормят. А ошибиться в сумерках было не трудно, не переживай.

Но новость разлетелась быстро, и Ефиму крепко доставалось от острых, главным образом, девичьих язычков.

Охота на волков

Время от времени заглядывал к ним на огонек Степан, надо же охотнику переночевать в тепле. Как-то, в середине зимы, Степан взял Илью на настоящую охоту на волков.

Он выбрал место, мимо которого шла волчья тропа, звери ходили по ней каждое утро. Все следы четко были видны на снегу. Охотники сделали большой крюк, чтобы не наследить, не оставить свой запах, который мог спугнуть осторожных животных. Это в сказках волк глупый неудачник. В действительности волки очень умные, осторожные звери, прекрасно умеющие охотиться стаей. В стае имеется иерархия, как в повседневной жизни, так и на охоте. Во время охоты волки делятся на группы, загонщиков, пугателей и собственно охотников: все как у людей, или наоборот - люди у волков научились…

Место, выбранное Степаном, было в метрах тридцати от тропы, за тремя кустами, которые хотя и состояли из одних голых веточек, но все же давали какое-то укрытие. 

- Сейчас время волчьих свадеб, - зашептал в ухо Илье Степан, - время для охоты особое. Волки сейчас резко глупеют, их интересуют только волчицы. Именно такая группа ходит по этой тропке. Потому мы можем позволить себе сидеть здесь, так близко от тропы. Волчицу стрелять нельзя - порвут. Она идет первой, но я всегда, для верности пропускаю одного, а то и двух, и начинаю палить с третьего или четвертого волка. Так что, племяш, ты берешь последнего, завалишь, снова последнего, понял?

- Ага, чего не понять-то.

- Я займусь головой. В прошлый раз, когда я их видел - насчитал одиннадцать. Они идут за волчицей и на стрельбу внимания не обращают, так что условия стрельбы – лучше не бывает. Каждый волк – семь рублей премии за уши и шкура от пяти до десяти рублей. Положим пяток и заработали, как хороший косарь за два месяца в поле.

Сидели часа два. И вот появились волки. Было их девять.

- Видать поспорили они из-за волчицы и двоим не повезло, зарезали их. В обычное время волки своих не режут, а в период свадеб запросто. Так смотри, подходют.

Дядькино предсказание сбылось полностью. Они стреляли как по кроликам в Степановых угодьях. Из первых двух зарядов Илья попал два раза, перезарядил и добил одного и выстрелил в третьего. Попал, но волк еще был жив. Илья стал опять перезаряжать, но дядя помог племяннику и последним, своим четвертым выстрелом добил зверя.

- Заряжаем на всякий случай, но волки ушли. Теперь волчица здесь больше не пойдет. Пойдем, посмотрим: что мы настреляли.

А настреляли они шестерых. 

- Тут почитай рублёв на пятьдесят только шкур будет, - оценил добычу Степан. – Молодец, Илько, двоих сам завалил и одного мы напополам. Так что тебе доля причитается. Давай снимем с них шкуры пока не остыли…

Уши сдавали в самой станице, поэтому Степан взял Илью с собой. Там же Илья получил премиальные деньги за два с половиной волка. Степан добавил ему полтину от себя:

- Это для ровного счета, чтобы двадцатка была. Съезжу в Ставрополь, продам шкуры, занесу еще денег.

Охота была выгодным делом, если обладаешь умением, и если везет. Тот же Степан, бывало, по две недели пропадал в лесах и возвращался ни с чем, хотя слыл одним из лучших в округе охотником. Поэтому Денис склонял сыновей к работе, а охоту он считал развлечением. 

- На своем труде убытку не бывает, - любил говорить он.

Тем временем зима крепчала. Денис сам возил в Ставрополь древесный уголь на продажу, а иногда брал с собой Илью. Тихан редко попадал в город, на него Денис, как на старшего, оставлял горящие ямы. Ямы горели три-четыре дня и за ними нужен был глаз, да глаз. Если дрова трошки прогорели, то за такой уголь платили гораздо меньше, а если еще чуть, то можно было просто выкинуть. Пока ямы горели, первым делом следовало рубить лес на новую закладку, очищать его от веток и тащить к яме. 

Таскали лошадью, привязывая бревно веревкой к упряжи. Но лошадей было только две: Глашка и Серко и ходили они в паре. Так что Тихан только рубил лес, оставляя перетаскивание на потом, когда вернуться отец с братом из города.

Серая пара

Глашка и Серко были поразительно похожи внешне и жили душа в душу, хотя парой они стали только в хозяйстве Дениса. Года за три до того был Денис с Тиханом в Ставрополе, поехали они присмотреть себе лошадь. Шли по ряду, смотрели, приценивались. Денис никак не мог остановиться и сделать выбор. 

И тут Тихану глянулась заморенная тощая кобыла серой масти в крупное светло-серое яблоко. А Тихан, пока был в работниках, четыре года ходил за скотиной, в том числе и за лошадьми. И не просто ходил, а помогал и хозяину, и ветеринару, прислушивался и присматривался. Несколько раз даже роды принимал. Многому он там научился, и стал понимать лошадок даже лучше отца. 

- Смотри какая, - говорит он отцу, - интересно, сколько за не просют? 

Подошли поближе осмотрели лошадь, зубы копыта. 

- Три с половиной года, - шепнул Денис сыну. 

- Скорее четыре.

Хозяин, по виду ногаец, с длинным кинжалом на поясе, в ножнах с серебряным шариком на конце, заметил, что к его товару проявляют интерес. 

- Друг, покупай лоша, даром отдаю. 

- И сколько нынче даром? – спросил Тихан. 

- Восемьдесят рублёв! 

- Шестьдесят, - довольно нагло предложил Денис. 

- Ты, батя полегче, - зашептал на ухо Тихан, - эту лошадку откормить, так она сотню стоить будет.

Ногаец неожиданно уступил:

- Давай не тебе, не мне, а посередке, - предложил он, хитро улыбаясь.

- По рукам, согласился Денис. Пиши расписку.

- Мой по-русски не умей писать. Ты пиши…

Так и появилась Глашка. А через три недели снова были в Ставрополе и повстречали того ногайца.

- А знаком! Обрадовался он. Тут у меня с братьями еще лошади есть и один конь, точная пара той кобыле, что я вам продал. 

Отправились с ногайцем, к его загону, где содержались два десятка лошадей.

- Это мои братья кивнул он в сторону двух, еще боле дремучих ногайцев, чем он сам. Они по-русски не говори и понимай совсем плохо. А вот тот конь.

Конь и правда, был хорош. На пядь выше кобылы, а по окрасу подходил идеально. Осмотрели и решили, что подходящий. Ногаец запросил девяносто рублей и Денис, понимая, что конь стоит дороже, заплатил не торгуясь. 

Стали ловить серого арканом и тут он показал свой норов: испугавшись аркана конь сиганул через ограду в полторы сажени высотой (2,7 метра). Один из ногайцев сел верхи и с арканом кинулся ловить. Они сделали пару кругов вокруг базара, прежде чем коня заарканили.

- Да он совсем дикий, - шепнул на ухо отцу Тихан.

- Ничего приучим. Это даже хорошо, что дикий, значит не краденый, а из их табуна с гор. А то я уж думал: с чего это он другойрядь дешевле продает, уж не краденый ли, а то и убийство могет быть, они там у себя чистые абреки^[27].  

После Глашку и Серко приучали к упряжи по отдельности. Кобыла пошла почти сразу, а конем пришлось возиться недели три. И то, как только начинали грузить телегу он сразу переставал везти, как будто хотел сказать, мол тяжело, может подсобишь. Тихан однажды догадался сделать вид, что помогает, чисто символически приложил плечо к задку телеги и крикнул: «Но, пошел». Серко оглянулся, увидел «помощь» и потянул телегу. Это был хитрый конь. 

Из них получилась отличная пара, в которой главным был Серко.

Убийство

Как-то, когда все были на делянке, подъехал к ним объездчик. 

- А ну мужики покажте ваши топоры. 

- А что случилось? 

- Не велено рассказывать, а топоры дайте примерю.

Он вытащил из сумки кусок пенька, который с одной стороны был срублен, а снизу спилен пилой. На рубленой части виднелись выступы, характерные для топоров с выщерблинами, так, к примеру, если бы кто невзначай рубанул по гвоздю, когда плотничал, а после стал дерево рубить. Дали топоры. Они все оказались с ровным лезвием.

- Так ты порубщика ищешь, - догадался Денис. – Как выщерблены, а их тут две, совпадут, так это его топор.

- Догадлив ты, - согласился объездчик. – Не стал бы я это делать сам по себе, хотя другие из «наших» так делают, но тут воля не моя - дело это полицейское. А раз вы ни причем так скажу: этим топором одного из наших из лесничества зарубили. Потому если что приметите - обязаны сообщить властям, хотя бы своему атаману.

Такое случилось впервые на памяти Дениса. Народ тут жил мирно и власть уважал. Так что даже в лесу, объездчик мог подъехать к трем порубщикам, не опасаясь за свою жизнь. И если он требовал топоры в залог, так как штраф платить не из чего, то хотя и со спорами, но топоры он получал. 

Дело это курировал прокурор Ставропольской губернии. Топор, в конце концов, нашли и по нему владельца. Улики были на лицо: дома у него обнаружили окровавленную одежду. А кто-то видел, как он в день убийства в ручье отмывался. Вкатили ему пожизненную каторгу…

Тварь

Вообще судейский мир был весьма далек от жизни станичников. Все дела решал атаман домашними средствами. Но был случай, когда станичника все же судили.

Поехал как-то Николай Волосенко в Ставрополь, как водится не один, а с соседями. Расторговался он хорошо, а после выпить зашел с двумя приятелями в трактир. Выпили они красненькую, показалось мало. Пошел он еще выпивки купить. Вдруг слышат мужики, которые с ним были, крики, но даже не поняли, из-за чего начался сыр бор. А потом слышат, что городской господин полицию кличет.

Подошли из любопытства узнать, что и почему и видят, что тот господин городовому на их соседа тычет:

- Он меня оскорбил прилюдно, я на него в суд подать желаю. 

- Как же, ваше благородь, он вас оскорбил? – спрашивает городовой. 

- Он меня тварью обозвал. 

Тут станичники сообразили, что тот господин, оскорбленный какой-то полицейский чин, только в гражданском. Городовой у Николая документы потребовал, записал, кто он и откуда, переписал свидетелей. А так как физического урону никто не получил и пострадавшего не было, Николая отпустил, сказал, что как придет вызов суд, то он обязан явиться. 

Вышли они из трактира, опечалился Волосенко: 

- Это ж теперь мне адвокат нужен, я малограмотный, а тот еще и полицейский, да не рядовой, а с чином. Засудит он меня.

И тут подходит к ним адвокат. Так, мол, и так, я все видел и слышал, и если желаете, то могу быть защитником на суде. Сует Николаю визитку. 

- Я не дорого возьму, всего восемьдесят рублей. 

Разошлись они, а у Николая денег таких отродясь не водилось, разве, что черкеску, да шашку продать, а тогда с чем на смотр идти. Приехал он в станицу сильно опечаленным. 

Походил пару дней и решил пойти в церковь исповедаться и послушать, что отец Серафим скажет. Выслушал его поп и говорит: 

- Так ты его тварью обозвал, сын мой? 

- Так и есть, батюшка, привычка у меня такая, чтобы не ругаться совсем уж нехорошими словами, грешен. 

- А знаешь, сын мой, - говорит хитрый священник, - что слово тварь вовсе не оскорбление.

- Как так? А тот офицер счел это обидным. 

- Сын мой ты грамотен? 

- Трошки, читаю по складам. 

- Значит, библию сам не читал? А если бы читал, то ведал бы, что слово тварь в библии часто упоминается. Вот, например, Евангелие, стих такой-то: «… и повелел господь всем тварям божьим…». 

И начал отец Серафим библию листать да подходящие цитаты подбирать, да закладки делать. Заставил он Николая заучить наизусть несколько из них. 

- Ты, как будут тебя на суде спрашивать, так и говори, что тварь слово божие и библейское, а божие не может быть ругательным или оскорбительным. И открывай библию и наизусть говори, то, что мы с тобой заучили, а для виду пальцем по странице води, вроде как читаешь.

Настал день суда. Поехал Николай в Ставрополь вместе с отцом Серафимом. Священник сам вызвался помочь, что бы казак ничего не напутал. Стали разбирать дело, Николай все признал, как есть, мол, ваша честь так все и было, господин поручик все правильно излагают. 

- Так значит, вы признаете себя виновным? - говоритадвокат истца.

Тут ему отец Серафим мигает, давай, мол, действуй, как репетировали.

Николай встает и говорит:

- Хотя я все и признаю, так как люблю правду, а лгать нехорошо и перед людьми, и перед богом, но вот те крест, не виноват я!

- Как же ты не виноват, ведь ты все признал? – спрашивает судья.

- Так и есть, ваша честь. Да только слово тварь не ругательное, а божие.

- С чего это ты взял?

- А с того, что в библии оно много раз упоминается…

Тут открывает он библию и ну цитату за цитатой. А присяжные сидят и слушают. А сами они по большей части тоже люди простые и верующие. А как Николай закончил, то и говорит:

- Так что, ваша честь, слово тварь библейское и божие, а божие слово ругательным быть не может. Я потому себя и приучил говорить так, чтобы в сердцах кого не обидеть, каким нехорошим словом. 

Тут в зале смешки пошли, публика явно стала казачку сочувствовать. Судья предложил присяжным пойти посовещаться. Вернулись они скоро и вынесли единогласный вердикт: казак не виновен. История эта ходила и по станице, и по Ставрополю не один год, уж очень неординарный был случай.

Бочка

Тем временем жизнь в лесу продолжалась. Осыченковы жгли уголь, да возили его в город. Илье понравилось ложки резать, так нарезал он их столько, что Денис стал их продавать. Ближе к весне, стал он доверять Илье за ямами следить, и братья теперь ездили в Ставрополь с отцом по очереди. Однажды, возвращаясь вечером домой, Денис с Тиханом спускались с Барсуковской горы и в самом низу приметили телегу в стороне от дороги.

- Смотри, Тиша, телега, не иначе разбился кто.

Подъехали ближе. Оказался там свой Темнолесский казак, целый и невредимый и конь тоже в порядке. А сани опрокинуты и бочка, которая на них стояла разбита.

- Мужики, помогите сани на полозья поставить.

Втроем они перевернули сани. Вокруг стояли лужи водки, и дух стоял как в трактире на крещение. Мужик предложил, коли хотите - пейте:

- Мне все одно теперь конем расплачиваться. 

Денис с Тиханом отказались. Казак остался чинить порванную упряжь, да всем проезжающим станичникам предлагал, кто не брезгует, пить сколько хотят. Некоторые прямо из луж лакали…

Зима подходила к концу. Все арендаторы стремились дорубить крупные деревья на своих делянках, за них ведь деньги плачены. Подлесок по договору обязаны были оставлять. После окончания срока аренды лесничие начинали сажать новые деревья, которые лет через сто снова стали бы новым лесом. Все делалось по уму. К сожалению, теперь станица Темнолесская лесами похвастать не может.

По окончании работы на делянке, Денис подсчитал прибыль: в руках у него оказалась невиданная ранее сума в тысячу двести рублей.

Весна

Пришла весна. Подросли телята: телочка и бычок. Обоих решено было оставить. На базаре в Ставрополе купили еще одну телку: семья начинала расти, и Евдокия хотела иметь четыре коровы, а может и пять: «Там поглядим». В другой раз ездили в «Барсуки», то есть в станицу Барсуковскую, где тоже бывал большой базар, специализировавшийся напродаже животных. Там Тихан и присмотрел коня трехлетку. Сам его «сторговал». 

За коня просили девяносто рублей и Денис было противился этой покупке. Но практика углежогства показала, что одной телеги мало и требовалась еще одна и соответственно лошадь или пара. Так что Тихан довольно легко уговорил отца. Так появился Тимка. Этот конь оказался находкой: он, как вошел в силу, один таскал телегу с грузом, мало уступавшим тому, что возила серая пара, а те кони были не из последних. Тимка был любимцем Тихана. 

Весенние поездки сопровождались сильными дождями. Уровень в реках часто поднимался и там, где раньше можно было срезать путь через броды, дорога вдруг становилась опасной и непроезжей. Плавать почти все местные не умели: образ жизни не располагал для плавания, которое не давало практической пользы, а понятие спорта тогда отсутствовало.

Поездки. Брод

Однажды Денис с Ильей подъехали к броду через Егорлык, а река разлилась и стала в три раза шире и в два раза глубже. Место так изменилось, что только по колее, уходившей в воду, можно было признать, где раньше был брод. Сошли они с телеги, и стали осматриваться: течение тоже стало гораздо быстрее, так что перспективы переправы вызывали большие опасения…

Ближний к этому месту мост недавно снесло, а до другого ближайшего моста, да опять до «своей» дороги было лишних полдня. 

Тут подъезжает незнакомый казак при полном параде, одноконь и тоже с пустым возом. Одет он был в черкеску и бурку, да еще при длинном кинжале. Окинул их орлиным взором:

- Что мужики забоялись?

- Было бы народу поболее, так можно было бы попробовать, - отвечал Денис.

- Да зачем-народ-то! Тут переправиться делать нечего: так вода доходила до колена коню, а теперь по грудь. Воз легкий поплывет, а конь вытянет.

Следом появились еще два воза, оба парами. Подъехали трое взрослых мужчин поздоровались. Выглядели они немного странно, такой одежи Илья еще не встречал.

- Вот теперь ежели все согласны переправляться, да помогать друг дружке, то можно и попробовать, - сказал Денис.

- Что бы я жидам помогал, - вскипел лихой казак, - пусть хот пять раз утопнут – руки не подам. Они Христа распяли, а я им помогать!

- Мил человек, - говорит один из евреев, обращаясь к Денису, - мы тут в первый раз едем, так подскажи нам, сможем мы тут переправиться или нет.

- Видишь ли, сейчас река разлилась, переправиться можно, но опасно и трудно. Для такого дела нужны все кони телеги, а он, - Денис кивнул в сторону казака, - вам помогать не будет. А поврозь мы потопнем. Одно дело: к мосту ехать - далеко, зато безопасно.

- Ну, так и проваливайте вместе с жидовскими мордами, - напутствовал их казак.

Поехали они тремя возами, вниз по течению, к мосту. 

Прошло с полчаса, как обгоняет их по реке знакомая телега, но без коня и лихого казака. Доехали до моста. На берег выкинуло то, что от телеги осталось, а под мостом, зацепившись буркой за один из средних столбов бьется в реке тело того лихого казака. Уж не известно был ли он жив, когда донесло его сюда, а только если и был, так задушило его шнурком от бурки. 

Бывали и другие подобные случаи с переправами, но почти все благополучные. 

Стожок

Как-то прослышали, что в Александровском большая сушь и цены на животных упали, так как кормов много погорело. 

И решили ребята прикупить дешево необходимую в хозяйстве скотину. Ехали тремя возами вшестером, Денис с Ильей, два брата Шевченковы и Сашка Беседин с отцом. Решили, что едем напрямки, так в два раза короче. Но, кроме Санькиного отца в Александровском никто ранее не бывал, да и тот был давно, а по прямой дороге ехал аж мальцом. Но, как говориться: «Язык до Киева доведет». 

Отъехали порядком да заночевали аккурат возле небольшого стожка. Стоит стожок посреди поля, и жилья поблизости нет. Взяли сена, положили коням понемногу, да сами зарылись и спать. Вдруг посреди ночи потянуло сыростью, и как-то все, один за другим, проснулись. А по всей округе туман клочьями и маленькая собачка вроде как звонко лает. Сколько не вглядывались: никакой собаки не увидели, но уже не спалось как-то.

Денис первым догадался, что у них неприятности, когда на рассвете, едва засерело и вправду появилась собачка. Размером меньше пастушек. Близко она не подходила, а так лаяла издаля.

- Мужики, - собирайтесь, - скомандовал Денис, и было что-то в его тоне и виде такое, что даже Санькин отец, казак заслуженный, а потому гордый и не сговорчивый, спорить не стал.

Собрались они и тронули в сторону дороги, с которой вчера вечером свернули к тому стогу. Было там метров пятьсот не более. Ехали минут двадцать, пересекли балку и вынырнули прямо перед тем самым стогом. Все решили, что это чертовщина какая-то.

А у стога дед сидит, роста маленького, весь седой и говорит:

- Ай, как не хорошо, сено потравили и притоптали, а кто платить будет? Вы же, чай, христиане, а у бедного человека крадете.

Тут первым ответил отец Александра, не успел перехватить его Денис.

- Так мы ж заплатим. Тут, поди, копеек на тридцать.

- Э, мил человек, это у тебя в станице сено столько стоит, а здесь пять рублей.

- Ты, старик говори, да не заговаривайся, откуд такая цена непомерная?

- Ну как знаешь, езжай себе с миром. А только если снова ко мне приедешь, то цена будет иная. 

Слово по слову, и разругался казак со стариком. Разозлился он на деда не на шутку, а так как считал себя старшим в этой поездке, то дернул вожжи, и повернул в сторону дороги. Всем пришлось последовать за ним. Проехали еще минут двадцать и снова оказались у стога, а старик там их ждет. 

- Ну что золотце, - обратился он к казаку, - снова вы сами приехали. Так теперь будем рассчитываться? 

Тут Денис опередил всех, ему-то давно ясно стало, что колдун это, и морок на них навел и тут можно неделю блукать на ровном месте. 

- Держи, отец, пятерку, да пусти нас с миром, сказал Денис. 

- Тебя, да и остальных пущу, а с него, - он сделал жест в сторону Санькиного отца, - еще пятерка причитается, за то, что платить не хотел, а значит, собирался меня обокрасть. Да и уважения от него никакого. 

Пришлось казаку дать еще пятерку. Едва они развернули лошадей, как показалась дорога, выехали, повернули в сторону Александровского, глядь, и не то что деда, и стога того с дороги не видать. 

Барсуки

Часто ездили в «Барсуки», в станицу Барсуковскую, там бывал хороший базар, и, если повезет, можно было выгодно купить или продать. Впрочем, как тогда говорили: «На базаре два дурака: один продает, а другой покупает». 

Однажды собралась с ихнего краю ватага человек в двенадцать, каждый на своей телеге ехать в Барсуки, кто продать, кто купить. Ехал с ними и Илья. А так как ближних соседей там не случилось, то поручил Денис деду Игнату, старому и заслуженному казаку, присмотреть за сыном. 

Жил Игнат за пятнадцать дворов он них и очень Илья ему нравился. Он сам был в молодости известным воякой, джигитовщиком и рубакой. Так он многому Илью научил. Конечно, до настоящего казака он все равно не дотягивал, но и совсем уж неумехой не был. 

Так доехали они спокойно, базар был хорошим, почти все распродались хорошо и были при деньгах. Но сильно припозднились и решили ночевать. По слухам, в Барсуковской безобразничали конокрады. Вот и пошли двое станичников искать ночлег, да такой где и лошадей можно было бы пристроить. Такой ночлег нашелся у одной вдовы. 

Станичники пристроили лошадей во дворе, за хорошим забором и пошли устраиваться на ночлег. В доме, оказалось, пять баб. Стали они угощать казачков водочкой да глазки строить. А как выпили по паре шкаликов, так и дальше пошло, намеки, а после и явные предложения поступать стали. 

Не всем станичникам это пришлось по нраву: 

- Мы с тобой, - сказал Игнат Илье, - ночуем в конюшне, заведем наших лошадей, да двери закроем и сами под дверями спать ляжем. Не нравится мне это кубло^[28]. Тут одно спасенье: держаться подальше, а то и в подштанниках деньги сыщут. 

Игната поддержали еще четверо: 

- Тут утром можешь без порток проснуться, - сказал один из них. 

- Вот посмотрим поутру, как их обкрадут, - добавил третий. 

Казачки, падкие на женские ласки считали иначе. Мы, так деньги спрячем, так что ни в жизсть им их не найти! 

Ночью, кто-то пытался открыть дверь в конюшню, но толкнул спящего у самого порога Игната. Тот поднял шум, и человек снаружи кинулся бежать.

- Это их уже обокрали, и приходили нас проверить, - прокомментировал один из станичников.

Наступило утро. Все те, кто ночевали в конюшне остались, и при конях, и при деньгах. Любители водки и женщин проснулись чистыми, а со двора пропало две лошади. Обыскали их и обобрали, лучше полицейских при обыске или карманников на большом базаре. 

Кинулись потерпевшие трусить тех баб, а те божатся, мол, денег ваших мы не видели и не брали. Обыскали дом, и двор, пробовали стращать: все напрасно. Один из казачков стал грозить полицией, но хозяйка со смехом сказала: 

- Сперва полиция, потом следствие, а следом ваши жинки узнают про ваш блуд! Вот тогда и начнется у вас веселая жизнь! 

Так и уехали казачки с того двора. Шестеро остались без денег, а один еще и без лошадей. 

Мальчик

Под утро Тихан разбудил Илью и Петра: Глашка рожает, - шепотом, чтобы не будить мать объявил он. Парни оделись в темноте и побежали вслед за ушедшим Тиханом. В конюшне дежурили по очереди с того момента как отец объявил о скором появлении жеребенка. 

- Мне нужна помощь, у Глашки жеребенок пошел не правильно, - сказал Денис, едва они появились. – Тиша, ты держи ее под уздцы, ты, Петька, гладь и почесывай, чтобы она не дернулась, а то так меня копытом оховячит, что можно и богу душу отдать. 

Он откупорил бутылку беленькой и разделся до пояса.

- Илюшка, ну-ка полей мне на руки, да понемногу, фельдшер так делает. Я у него спросил, мол, пошто добро изводишь, так он говорит, чтобы заразу на грязных руках не занесть в утробу скотине. 

Он протер правую руку водкой аж до самого плеча, всунул ее глубоко внутрь и нащупал жеребенка. 

- Ага, - комментировал свои действия Денис, - нога передняя одна вместе с головой идет, а другая в сторону ушла. Счас мы ето дело выправим. Вот теперь хорошо. Тиша, держи, я трошки потягну на себе. Ну, вот и все, нос и копыта показались, теперь она сама сподобится.

Жеребенок родился уже при солнце. 

- Кто поинтересовалась мать, хлопоча с готовкой.

- Мальчик, - машинально ответил Илья.

- Мальчик, так Мальчик, хорошее имя, - согласилась мать.

Так и стал жеребенок Мальчиком. Этот конь стал другом моего деда на более чем десять лет, пока жизнь не развела их, так же как первоначально свела. Они вместе работали, вместе прошли гражданскую войну и только из-за изменившихся жизненных обстоятельств Илья вынужден был его продать.

Карты

Жил в станице один иногородний, человек богатый. Владел четырьмя мельницами по округе. А любил он в карты играть все по маленькой. На малых ставках много не проиграешь. А сказывали, что по молодости был он заядлый картежник, и как впервые появился он в Темнолесской, не было у него ничего за душой. Ходил он по всяким злачным местам, где в карты на деньги играли. Говаривали, что не всегда он честно играл: как попадал он играть супротив богатого человека, так его честность куда-то девалась.

Не раз он был бит по подозрению в шулерстве, но каждый раз выходил сухим из воды и до полиции дело не доходило. И вот лет через пять-шесть такой жизни ему повезло: накопил он денег порядком, а тут и богатые игроки за столом оказались. Они сразу поняли, что наш картежник не богат, и прежде чем играть с ним потребовали деньги показать. Тот и показал: около трехсот рублей. Все остались довольны. 

Засели они играть в одном из ставропольских питейных заведений, в одном из задних кабинетов и выходили только в туалет, да за новыми картами. Постепенно другие любители острых ощущений узнали, что идет там игра не копеечная и по одному, по двое стеклось туда десятка полтора народу, все завзятые картежники. Им даже кабинет стал мал и перевел их хозяин в заднюю комнату.

Хозяину такая компания выгодна: почти все пьют, кто пиво, а кто и водку, все закусывают, и сутками напролет играют. На четвертые сутки выиграл он столько, что его противники не знали, как отыграться. Деньги у них кончились, и один из них предложил в качестве ставки ветряную мельницу с постройками поставить. 

Игроки, а они давно уже играли не в втроем, только рассмеялись:

- Чем докажешь, что у тебя мельница есть? Много тут таких ставить имущество, а после раз-два, а нет у него ничего.

- Вот смотрите, мельница, в станице Барсуковской, недавно купил. Стоит восемь тысяч, - и он вынул и показал купчую.

Все тщательно изучили бумаги и пришли к выводу, что они настоящие. 

- Ставка принимается, - важно заявил один из авторитетных игроков. Кто выступит супротив.

Все шарахнулись от такой ставки. Шутка ли, можно проиграть все, что имеешь: крепкая крестьянская усадьба с хозяйством, как правило, стоила пять-шесть тысяч, да и то не каждая. И тут наш картежник принял вызов. Посчитали сколько у него денег. Оказалось, чуть больше четырех тысяч, а были это по большей части, деньги, выигранные им у тех двоих, один из которых и поставил мельницу. Тогда один из опытных картежников предложил такие условия: он отсчитал деньги сверх четырех тысяч и вернул их владельцу. 

- Играем так: вы двое друг против друга, а остальные молча смотрят. У тебя одна ставка, а у него две. Если ты, - сказал он картежнику, - сразу проиграешь, то деньги его, и игре конец, больше не играем, считаем, что он отыгрался. Если выиграешь, то твой противник волен, либо играть дальше, либо обменять мельницу на четыре тысячи. Ну а если случится тебе выиграть два раза подряд, то все твое, и деньги и мельница.

Сели играть, а надо сказать, что до этого картежник играл честно. Но тут он сумел-таки передернуть карты, да так, что никто не заметил. И выиграл. Никто его и не заподозрил, так как сделал он это впервые. Его противник сидит, руки трусятся, да что там руки, лицо тоже. Тут его друг стал уговаривать проигравшего - более не играть. Тот долго колебался, уж очень жалко было мельницы, но приятель его настаивал и уговорил его прекратить.

Так шулер стал владельцем первой мельницы. Хотел он осесть в Барсуковской, но тамошний атаман не дал ему разрешения, узнав, как он получил мельницу. Помыкался он и осел в Темнолесской. Но Темнолесский атаман поставил ему условие, в карты по-крупному не играть. 

- Узнаю у кого мельницу или заведение, или даже коня, выиграл, так сам наведу порядок. Уж больно слух о тебе неприятный идет.

С той поры бывший картежник, а на тот момент мельник жил честно и карт сторонился, а если играл, то по маленькой. То ли атамана боялся, то ли не хотел искушать судьбу. И так шло двадцать семь лет. А как женился он, так и вовсе перестал играть. Он имел двоих сыновей и дочь, постепенно богател и нажил еще три мельницы. Все как-то и перестали вспоминать о грехах его молодости.

И вот однажды сидел он в трактире в Темнолесской и выпивал, а рядом в карты играли. И как черт его в ребро толкнул - подошел он к столику. Сперва смотрел, после, стал со зрителями-картежниками перешептываться и так час, потом другой. И сам он не понял, как за столом оказался. А когда встал, то Барсуковской мельницы у него уже не было. Все мужики были сельские, но сильных игроков как раз по селам было немало. Оно и не удивительно: зимой вечера длинные, а при керосинке, а то и при лучине, чем еще мужику заняться.

Встретился ему после атаман, пожурил:

- Говорил я тогда тебе, чтобы в карты не играл, а ты слово давал. Не могу я тебя наказать, проигрался ты, а за это не было уговору наказывать. Но, послушай моего совету: ты стал приличным и богатым человеком, так не садись больше играть никогда: даже на щелчки по носу. Знаешь старую поговорку: «Не за то батька сына лупил, что в карты играл, а зато, что отыгрывался».

- Не сяду я за них больше! Сколько лет не играл, а тут бес попутал, - отвечал мельник.

«Беее»

Был и другой случай с картами, совершенно невероятный. Рассказал его Денису и Илье в Ставрополе истопник из богатого дома, в который они уголь продавали. 

Его, хозяин, состоятельный лавочник, проиграл полторы тысячи в карты, а так как сразу заплатить не смог – денег при себе столько не нашлось, то написал он расписку на тысячу двести рублей. Опять же среди картежников в тот раз были его знакомые и все уверили, что он состоятельный и заплатит.

Проходит неделя, а долг все не выплачен. Противная сторона волнуется, а лавочник все обещает. На самом деле все это время он по адвокатам бегал: искал такого, кто бы помог ему не платить. Тут проходит месяц и истец с этой распиской к адвокату, а следом и в суд.

А лавочнику от всех адвокатов отказ мол, дело безнадежное, ты своей рукой расписку писал, а значит отказаться от нее нет возможности. Все равно проведут графическую экспертизу, и платить заставят. И тут попался ему один молодой адвокат-еврей, что в прочем не удивительно – много среди адвокатов евреев было. И говорит тот адвокат:

- Если научу тебя как не платить, и у тебя все получится, то ты мне сто рублей дашь?

- Конечно дам, - отвечает лавочник, ведь деваться ему некуда.

- Тогда сделай так: как начнут тебя спрашивать по делу, а ты скрути на обеих руках фиги и приставь к вискам, как бараньи рога и на все вопросы говори: «Беее». Тебя к доктору поведут, и он тебе всякие медицинские вопросы задавать станет, а ты ему «Беее». Только смотри, как начнешь бекать, так уж до конца идти надо, пока дело не разрешится. 

Пришло время идти в суд. Истец радуется, и радости не скрывает, ведь ему его адвокат тоже сказал, что дело верное и скоро он деньги получит. Началось заседание, предъявили расписку. Судья спрашивает лавочника, так и так, признаете расписку? А тот встает, крутит две фиги, прижимает к вискам и выдает «Беее»! 

- Сударь, вам нехорошо? – спрашивает судья. 

А он опять: 

- «Беее»! 

Вызвали пристава, велели звать извозчика и везти к доктору. Доктор бился с ним два часа, но кроме «Беее» ничего не получил. И чувствовал этот доктор, что его дурят, а потому дал заключение, что он нормальный. 

Назначили новое заседание, а потом еще новое и еще. Суд тянулся почитай год. А ответчик чуть что - «Беее»! Повезли его к другому психиатру. А то дело уже нашумело в определенных кругах и считалось безнадежным. 

Вот перед тем как везти к этому новому доктору ответчика, заехал к нему товарищ^[29] прокурора и так, мол, и так, как бы это дело безнадежное закрыть. Если бы вы могли дать нам такое заключение…

Понял доктор, чего хочет от него прокурор, да и сам отделаться хотел поскорее, и выдал заключение, что ответчик невменяем. С этой бумагой суд скоро завершился. Лавочника признали сумасшедшим, но не опасным для общества. Присяжные были убеждены, что вероятно уже в тот момент, когда он расписку писал, у него с головой точно было не все в порядке. Иначе с чего бы человек целый год бекал. 

Так и отбекался он от долга. Тут приходит к нему тот самый адвокат и говорит: 

- Рад, что у тебя все получилось, по моей придумке. Да, кстати, ты мне должен сто рублей…

А лавочник ему говорит: 

- Беее! 

Осень

Пришла осень. Подошло время новых торгов. В этот раз Денис торговался спокойно, и выторговал себе участок с начальной ценой в пятьсот двадцать рублей. А лучше ему и не надо было. Дороже участок, больше леса и больше работы: 

- Обидно будет до соплей, если деньги отдашь, а лес останется не срубленным, - сказал он Тихану, который, как всегда, порол горячку в делах. 

На новой делянке вырыли землянку с двумя двухъярусными полатями, с расчетом на Петра. Снег еще не лег и работать в лесу было хорошо. Прохладный воздух врывался в легкие. Замахнешься топором справа, удар, летит щепа, и походу проносишь его на левую сторону и назад, удар по левой засечке. Главное засечки сделать верно, тогда дерево ляжет в нужную сторону, в сторону нижней засечки. А когда оно легло на удобное место его легче и быстрее можно разделать.

Коза

Пошел Илья хворост да обрубленные ветки для печи собирать. Отошел в сторону и заприметил в сумерках дикую козу. Присел пониже, чтобы не спугнуть и стал наблюдать. С полчаса коза ходила под дикой яблоней да яблоками лакомилась. 

На другой день зашел к ним дядька Степан, поглядеть, как устроились. Тут Илья ему про козу и рассказал. Степан сразу загорелся и пошли они место смотреть. Степан конечно ружье прихватил. Пошли к яблоне, ветер навстречу дует, а они крадучись идут. Степан прежде чем ногу поставить, носком сапога листья разгребает, чтобы осенние листья не хрустели: вдруг коза уже там. Илья старается след в след идти. А темнеет в лесу раньше, чем в степи, да в этот раз было немного позднее, чем Илья по хворост ходил, не видно толком ничего.

Вдруг вскидывает Степан двустволку и бац, бац! Да как заорет:

- На дерево живо!

И сам на дерево кинулся. Илья размышлять не стал и полез на соседнее. Едва ноги оторвал от земли, как что-то здоровое стремительно пронеслось по тому месту, где он, только что, стоял. А двустволку Степан обронил и теперь сидел ни с чем. А то, что пронеслось, развернулось где-то там, в темноте и снова полетело к ним, хрустя листьями под ногами.

- Ты цел? - спросил Степан.

- Цел.

- И я цел. Ух и угораздило меня, это вовсе не коза была, а секач! Ранил я его, теперь он нас тут держать будет, пока не перезлится. 

Тут под ними раздалось хрюканье и странная возня. Кабан чем-то заинтересовался там внизу и в темноте. 

- Что он там делает? - спросил Илья, - вроде как возится с чем-то.

- Ох! - воскликнул дядька – кажется, я знаю, что это значит. Плакало мое ружье, оно-то человеком пахнет, а этому дурню все одно на ком зло сорвать. Хороша была вертикалка^[30]. Так что, скорее всего, дорого мне эта «коза» выйдет.

Кабан возился под деревьями с полчаса, а потом они услышали спокойно удаляющиеся шаги.

- Все, успокоился и ушел, хорошо, что так быстро, а то наши, чай скоро нас спохватились бы, да искать пошли бы, а тут на них и секач наскочить мог, да перекалечить. 

Выждали немного, слезли вниз, запалили ветку и нашли ружье. Вернулись в землянку. Все стали спрашивать про козу…

- Да какая там коза, - на секача мы напоролись, а на него картечь нужна. С моей мелкой дробью я его только раздразнил. Так что спасались мы на деревьях. Вот давайте поглядим, что эта тварь с моим ружьем сделала.

Поднесли ружье к огню. От приклада только две щепки осталось, вся крепежная полоса помята, как будто ее кувалдой били. Переломил Степан ствол и посмотрел сквозь него на огонь, тихо ругнулся. 

- Ну-ка, Тиша глянь, может мне показалось, что стволы теперь не круглые.

Тихан взялся за ружье и проверил.

- Точно не круглые, погнул кабан стволы.

- Вот так охота! Даже смолоду мне так вляпаться не удавалось. Теперь, как в станице узнают, так все надо мной смеяться будут.

- Не будут, - ответил брату, Денис, - купим тебе новое ружье.

- Такое двести семьдесят рублей стоит, у меня столько нет.

- Не переживай, брат, после завтра едем с углем в Ставрополь, так поедешь с нами. Есть у меня деньги, а значит и ружье будет.

Премия

Зимой много работали, даже к соседям в карты играть не ходили. Петр стал прибаливать да и физически был слабоват для такой тяжелой работы. Денис посмотрел на него и отвез домой помогать матери, да за скотиной ходить. 

Возили уголь в Ставрополь по прошлогодним клиентам. Тихан стал мастером-углежогом, почище отца, и жил в землянке безвылазно, Денис с Ильей то в город ездили, то в лесу работали. Вот примерно в начале декабря объявил Ставропольский губернатор конкурс на самые большие поленья древесного угля и назначил первую премию в триста пятьдесят рублей.

Приехали наши в Темнолесскую все Евдокии рассказали, отмылись, набрали домашней еды и в лес к Тихану. Приехали, стал Денис пересказывать. Тихан услыхал про премию и сразу загорелся в конкурсе участвовать. 

Не зря говорят, что прогресс придумали ленивые. Тихан был не исключение. Денис закладывал в яму поленья по два метра длиной, а Тиша стал закладывать по три, а главное у него выходило даже лучше, чем у отца и уголь их брали охотно по самой высокой цене. Дальше больше. Стал он шестиметровые бревна пробовать класть. Денис пенять начал, а Тихан говорит:

- Вас тут по два дня не бывает, а я один двуручной пилой не порежу. Да и потом если выйдет - то много времени и сил нам сэкономит, значит, больше угля наделаем, и денег больше будет. А будут деньги, я бы на тот год хотел отделиться, свою усадьбу завести. Там атаман сейчас новую улицу начал, место хорошее, мне нравится. 

В общем, уговорил он Дениса, что так работы меньше, а выгоды больше. Вот тут-то и подоспел конкурс. Стал Тихан пробовать все более длинные поленья закладывать и постепенно дошел до восьми с чем-то метров. Пробовал больше, но они почти все рассыпались под собственным весом, а их ведь еще и в Ставрополь нужно было довезти, а дороги, то все в ухабах и колдобинах.

Порешили на восьмиметровых остановиться. Как стало подходить время конкурса, Тихан сделал штук двести заготовок, почти в восемь с половиной метров длиной и заложил их в общую яму. Яма горела два дня и три ночи. Последнюю ночь Тиша совсем не спал, без конца к яме ходил. И выходил шестнадцать целых поленьев угля невиданной длины. Стали их на тряпье да на мох в телегу класть, так два-то и рассыпалось. А чтобы не висели концы за телегой, Тихан еще и доски подложил. 

Порешили Илью оставить лес валить, да сучья обрубать, а Денис с Тиханом на конкурс поехали. Ехали открыто, не пряча поленья, так все, кто встречался на дороге, дивились и говорили, что премия им обеспечена. Пока довезли, от поленьев осталась половина, но и этого хватило. Как увидал такое дело адъютант генерал-губернатора, так и кинулся звать его высокопревосходительство. 

Вышел градоначальник при параде в мундире, блестящем с наградами. И прямиком за адъютантом к Осыченковым. Подходит, смотрит, протягивает Денису руку в белой перчатке и говорит:

- Ну, ты и мастер казак! Как тебя звать? 

Представился Денис и говорит: 

- Я не казак, а иногородний, хотя и живу в станице Темнолесской. А Работа не моя - моего старшего сына, вот этого. Я его учил, да он меня уже превзошел. 

Генерал и Тихану руку пожал, похвалил: 

- Молодец, такой молодой, а руки золотые. Женат? Дети есть? 

- Женат и дети есть, вот осенью хочу своим двором жить начать. 

- Так ты себе на обзаведение премию получил! – сказал генерал-губернатор. – Штабс-капитан, обратился он к адъютанту, выдайте ему премию. А от себя добавлю пятьдесят рублей. 

Он вынул деньги, отсчитал и отдал Тихану. Так Тихан почти враз окупил стоимость всей делянки. 

Вторую премию, в двести пятьдесят рублей, получил тоже Темнолесский казак. Но его бревна были примерно пять с половиной метров в длину…

Наказание господне

Будучи с отцом по делам в Ставрополе, Илья, однажды наблюдал сцену в трактире: вошел сильно потрепанный человек в мундире прапорщика, а прапорщик в то время в России был первым, то есть самым младшим, офицерским чином, и получить его можно был людям из низов. Этот прапорщик, изрядно выпивший, подошел к хозяину и хамски потребовал выпить. Хозяин не только не отказал, но налил и объявил, что это за счет заведения. 

Прапорщик не поблагодарил, а повернулся к выходу прихватив с собой початую бутылку. Едва за ним закрылась дверь – трактирщик перекрестился и возблагодарил бога. 

Покушав, они подошли рассчитаться и тут Илья и спросил: 

- А что это за человек, по виду простолюдин и пьяница, и почему он так себя ведет? 

- А это наказание господне, - отвечал трактирщик, - полный георгиевский кавалер. - Ходит всех обедает и пьянствует задарма. 

- Так почему его не сдадут в полицию? 

- Что бы арестовать георгиевского кавалера нужно разрешение Государя Императора. А дело это хлопотное и долгое. А без разрешения, даже Его высокопревосходительство генерал-губернатор его трогать не может. Как-то в прошлом месяце он устроил жуткий дебош в одном заведении, так генеральский адъютант приезжал его урезонивать и с «почетом» на извозчике домой отвез. 

- И что ничего сделать нельзя? 

- Связываться никто не хочет. Тут в городе всего два полных георгиевских кавалера, оба из простых казаков. Оба они гордость Ставрополя, да и всей губернии. Только второй не кичится своими подвигами, сидит в своей лавке, ведет дела, и люди его уважают. А этот одно слово - наказание господне…

Серко и лиственницы

На их участке, наклонно над оврагом, обнаружили две громадных лиственницы, метра в три диаметром каждая. А лиственница в себе столько смолы держит, что даже сырая отлично горит. А какой материал для строительства! Может простоять дольше, чем строитель проживет: на два и на три поколения хватит. А Тиша строиться по осени собирался.

Стали совещаться, как лучше взять это добро. Тихан хотел пустить на доску, и обшить ею новый дом снаружи, внутри она не годится – дух от неё смолистый и тяжелый.

- Только вот как сделаться, чтобы доски были широкие? – говорит он. - Жалко такую лесину на узкие доски пилить: чем больше щелей в доме, тем хуже он тепло держит.

- Знаешь брат, когда в позапрошлом годе те чинары пилили, да кололи, я потом думал, может есть способ пилить такие деревья на цельные доски. И вот что придумал: если взять две пилы, обрезать им по одной ручке, а после склепать их вместе, то можно доску в два раза шире делать.

Денису и Тихану идея понравилась.

- Молодец, похвалил его отец. Как поедем в Ставрополь, так купим две пилы и отдадим слесарю, пусть сделает так, как ты придумал, а за одно пусть зубья разведет пошире, что бы смолой пропил не залипал и поточит новые пилы. Выйдет это рублёв в пятьдесят, но дело того стоит. Так появилась совершенно необычная пила, долго вызывавшая всеобщее удивление. 

Теперь Тихан каждый вечер тюкал эти громадные деревья топором, пока оба не завалил. Бывало работал даже по темному при свете небольшого костерка. Когда их очистили от веток и коры взялись пилить на мерные куски, из которых потом доски распустят. Но все равно бревна вышли невероятно тяжелые. И думать нечего было, самим накатить их на козлы.

Козлы пришлось тоже делать усиленные, потом положили два бревна наклонно: с земли на козлы, с подпорками от прогиба. В торцах бревен высверлили дырки и забили туда толстые дубовые пробки, чтобы было, куда заложить рычаги.

- Все одно, придется соседей звать и лошадей еще просить, - сказал Денис.

- Да, из этого оврага только конями можно эти бревна вытянуть, - согласился Тихан.

Этой работой они занимались в свободное от углежогства время. Наконец козлы были готовы, а все посильные, для трех коней и трех мужчин бревна, перетащены к козлам. Взялись за распилку, чтобы освободить место для самых тяжелых бревен. Рядом с землянкой уже лежал приличный штабель строевого леса, но лиственницу стали складывать отдельно.

В первую очередь распускали на доски наиболее тонкий кругляк, чтобы набить руку и втянуться в тяжелую работу. Пилили - пока ямы горели. Илье понравилось пилить верхним, там было немного тяжелее, но зато не приходилось после вытряхивать колючие опилки из-за ворота и пазухи. Опилки проникали всюду, и очищать одежу от них было не просто. Пилили без верхней одежды при приличном морозе, но в варежках: руки сильно зябли. 

Когда закончили с тонкими бревнами перешли на более толстые и так брали до тех пор, пока хватало длины обычной двуручной пилы. Такие бревна они могли осилить сами. Лиственничный штабель рос быстро и вскоре оказался больше первого, который начали складывать раньше.

Однажды Денис предложил оба штабеля вывезти домой.

- Время у нас есть: первая яма еще два дня гореть будет. Я тут останусь и присмотрю за всем. А вы поезжайте домой, отвезете два воза лесу, помоетесь, покушаете мамкиной стряпни, да и мне привезете. Грузили втроем, а укладывал Тихан. Он все промежутки между крупным лесом закладывал тонким, да так, что воз при видимом недогрузе весил даже больше чем не уложенный.

- Ты сильно не жадуй^[31], остановил его Денис, - уложил отменно, но будет, кони не железные, лучше вдругорядь отвезем. 

Тронулись в обед. Доехали до ручья, который всегда легко переезжали вброд, спустились вниз, переехали воду и тут серая пара, которая шла вслед за Тимкой, встала как вкопанная. Тихан с Тимкой легко выехали на ту сторону, преодолев короткий подъем, а Серко и Глашка трогать не собирались. Илья понукал их, но все было тщетно.

Тихан оставил Тимку на горе и вернулся вниз.

- Что за чертовщина, - сказал он, - выслушав объяснения брата.

- Не знаю, ты же в нашей семье лошадник, тебе виднее, - ответил Илья.

Тихан гладил и уговаривал, бранился и снова гладил, потом вспомнил про кусок хлеба в кармане и скормил его коням… Но так и не сдвинул их с места.

- Я больше не могу, - в сердцах сказал он, - развязывай веревку, разгружать будем!

Илья развязал. Тихан скинул одну лесину, диаметром с руку…

Серко обернулся на звук упавшей лесины, мотнул головой и тронул, парни глазам не поверили. Но начали подбадривать коней, и они отлично вытащили воз на горку.

- Ага, - отдышавшись, сказал Тихан, - это они спелись окончательно. Теперь Серко у них главный и он что хочет, то они оба и делают. Это его штучки, помнишь, как его объезжали?

Так дальше и пошло: как грузят воз для серой пары, так Тихан и кладет две-три хворостины сверх увязанного леса. Как доедут до ручья или подъема, так стой! Тут Тиша скидывает хворостину и кричит:

- Но пошел, я тебе помогу! 

И наваливается плечом на задок. Тут Серко, убедившись, что воз разгрузили и он, как всегда, добился своего, дает Глашке команду трогать, и они едут дальше, до дома или до другого похожего места. Секрет этот знали только Тихан, Илья, да Денис, которому они все рассказали сразу по возвращению.

- Вот тебе и скотина, чисто все понимает, не хуже человека! - воскликнул Денис.

Впоследствии, когда наступили смутные времена, Тихан продал Серко и Глашку одному станичнику. Через два дня тот пришел чуть не в слезах:

- Ездить на них невозможно! Тихан Денисович, как ты с ими управлялся? Вчера пришлось воз разгрузить - идти не хотели…

Понял Тиша, что сейчас деньги назад требовать станет, засмеялся и говорит:

- Вечером в трактире поставишь беленькую с закусочкой, я тебе все расскажу: есть маленький секрет у этих коней. 

Ну а с теми большими бревнами справились вместе с соседями с двух делянок. Шесть лошадей и семеро человек вытащили восемь здоровенных лесин к козлам, а после, пользуясь лесинами толщиной в руку, как рычагами, закатили первое бревно на козлы…

Барсуки и водка

Этой зимой поехали в Барсуки. Тихан собирался отделяться и заранее выпросил у отца серую пару. Но в Денисовой усадьбе оставалось трое работников, так что той паре требовалась замена. Собралось восемь человек с их края. Тронулись все в одних санях, запряженных парой. Компания подобралась пьющая, все молодые мужики под тридцать. Так что Илья оказался самым молодым, Дмитрий Шевченко самым старшим по возрасту. 

Зима выдалась холодная, а пьяницам только подай повод. И стали они водкой греться, которой припасли бутылок двадцать. 

- Что вы делаете, - говорит им Дмитрий Шевченко, - это только поначалу от водки вроде тепло, а потом заснете, пьяные, и померзните насмерть. 

- Не хочешь, так как знаешь, мы тебя не неволим - отвечали ему любители водки.

Сидел он сбоку, свесив ноги с саней, спиной к ветру. К нему и подсел Илья, тоже не хотевший напиваться. Завернулись они в овечьи шубы, подняли высокие воротники и стали байки рассказывать. А за их спинами пошла по кругу красненькая за красненькой. А тем временем, ветер стал крепче, и началась пурга, да такая, что в трех саженях ничего не видать. А дорога накатанная, почти ледяная и столько на ней снега притоптано, что она заметно возвышается над степью.

Возница упился до такой степени, что кони шли сами по себе, а он только и ждал своей очереди еще глоток хлебнуть. Хорошо, что кони дорогу знали, много раз на них ездили в Барсуки, а копытом они чуяли: где накатано и держались середки. 

Ехали они так, ехали, вдруг, когда откупорили шестую бутылку и пошла она по кругу казак, сидевший сзади, как заорет:

- Серафима нету! Я ему бутылку даю, а его нету!

Растолкали возницу, остановили коней. Соскочили, пошли назад. Видят, бурка его за телегой волочится. Кинулись по дороге искать. И метрах в ста позади нашли Серафима едва живого. Сидел он пьяный на самом конце саней и ноги назад свесил. По глотку, по глотку и сморила его водочка. Упал он мешком, а бурка за угловой столбик саней и зацепись. Захлестнуло ему горло ремешком от бурки и потянуло его за санями. 

А тут метель, все носы и так глаза от ветра и снега прячут, а ту еще водка! Никто и не заметил. Ремешок у него был из трех кожаных ниток сплетенный – не порвать. А повезло ему, что в последний момент, вырвало клок из старой бурки, и остался он на дороге замерзать. Когда нашли его, он был уже весь синий, одели, дали еще водки, положили в середку, закидали пустыми мешками…

- Мужики, так его не довезем до Барсуков, - говорит им Дмитрий Шевченко - перемерз он сильно. Надо где-то укрытие искать: хату какую или стог.

- Я знаю, где мы есть, - говорит возница, который от такого случая почти протрезвел, - сейчас трошки вправо возьмем к хутору выедем.

Тронул он лошадей, и съехали они с дороги. Ехали минут двадцать, но хутор так и не появился. Тут до всех стало доходить, что они сбились с пути. Пока кони держали дорогу, они, скорее всего, благополучно добрались бы если не до Барсуков, то уж до какого-либо жилья. А тут оказались в степи, потеряв направление.

- Отпустите поводья, может лошади что учуют и сами нас куда приведут, - предложил Илья.

Его поддержал Шевченко. Дали лошадям выбирать дорогу, и они развернулись противу ветру и куда-то пошли шагом. Ехали так с полчаса и лошади стали. Возница, было, начал шуметь, но Дмитрий его остановил. Слез с телеги и прошел дальше по ходу поглядеть и вскоре вернулся назад. Взял пару под уздцы и повел ее вперед. Через десяток шагов метель вроде как стихла, а лошадиные морды уперлись в сено. 

- Это затишек от ветра за стогом, - понял Илья.

Стог оказался большим. Одни начали копать лаз в середку, другие распрягли животных, развернули сани и привязали лошадей к боковой стороне. В сани полетели охапки сена из середины стога. Возница, он же хозяин вытащил полсть и накрыл обеих лошадок как попоной. Затем все зарылись внутрь и заткнули, но не очень плотно вход, чтобы не задохнуться. 

В этакой сенной берлоге быстро стало тепло, настолько, что шубы и бурки пришлось поснимать. Серафиму дали еще пару глотков и укрыли его двумя бурками, как одеялами. Наступил день, Дмитрий высунулся наружу. Метель продолжала бушевать. Рядом виднелись два конских крупа, а далее невидно ничего. Посоветовались и решили сидеть, только лаз не затыкали, уж больно дух в берлоге был тяжелый.

Серафим в конце дня очнулся, оглядел всех непонимающим взглядом.

- Где это мы?

- Мы в стогу, метель пережидаем.

И рассказали ему, какое с ним несчастье вышло. Сидели они еще ночь, а утром ветер перестал, снег улегся. Выбрались они наружу, запрягли коней, откопали сани. Дорога оказалось видна с этого места и хутор тоже. Они стояли прямо рядом, может метров пятьдесят от дома. Во время метели они проехали мимо хутора метрах в десяти и если бы не лошадиный нюх, то и стога им не видать. А у Серафима навсегда осталась на горле витая полоса от шнурка, похожая на шрам.

Снова настало лето

Пришло лето и в станице все пошло по-прежнему кругу. Денис взял земли меньше обычного, быстро отсеялся и попросил у атамана землю под бахчу. Оставил хозяйство на сыновей, а себе сделал шалаш и возился с кавунами да тыкушами^[32]. Первый год привез он с бахчи четыре воза арбузов, да два тыкв. Скажу сразу, что в последующие годы урожаи только росли и в последствии пять возов арбузов стало нормой.

Мелкие, размером с кулак или чуть больше, он бил кулаком и если арбуз был хорош, то ел его сидя на скамеечке возле арбузного бурта. А какой не нравился - кидал свиньям. Очень досаждали куры, коих развелось штук двести. Денис их не любил и держал под рукой две-три палки, больше напоминавшие биты в городках. Когда куры залазили на бурт с ячменем и начинали его «громадить» лапами, он прицеливался и метал в них палку и когда попадал, то курица шла в суп.

Такие проделки не нравились его жене, и она глухо ворчала. Но и она, в свою очередь, делала то, что Денису не нравилось. Она потихоньку таскала самые крупные арбузы и прятала их над хлевом на чердаке. Чердак над хлевом, совмещенным с конюшней, намеренно сделали высоким и затаскивали туда корма. Над каждой кормушкой у коровы или лошади была дыра, в которую сгребали корм два раза в день. Просто рукой: раз-два и готово.

Так бывало уж на новый год, а то и позднее, Денис находил там арбузы, иные сгнившие и попортившие овес или ячмень, иные вполне съедобные. Но, пожалуй, это были единственные разногласия между ними. 

С тыквами Денис проделывал следующее: выбирал пару десятков слегка недозрелых, но самых крупных, срезал их и обмазывал коровьим навозом. Когда навоз высыхал - повторял эту операцию. А потом убирал их в погреб. Там они хранились до следующего года, пока на бахче не появлялись небольшие тыквы нового урожая. 

Тогда он привозил на поле прошлогодние, законсервированные тыквы, вырезал у них хвостик, а потом, не срывая, вырезал хвостик у молодой тыквы. После этого вставлял этот хвостик в старую тыкву и снова обмазывал коровьим навозом. Почти все такие привитые тыквы приживались и снова начинали расти.

Уже на второй год, занимаясь бахчей, он выиграл в Ставрополе на сельскохозяйственном конкурсе приз за самую большую тыкву. Тыква приближалась по весу к самому Денису и весила около семидесяти килограмм, но и без взвешивания она производила большое впечатление. А когда он рассказал, как он добился такого результата, два агронома, руководившие выставкой ему не поверили. Но премию в сто пятьдесят рублей он все же получил.

Впрочем, агрономы записали его имя, и из какой он станицы, и черезнеделю, по окончании выставки, разыскали его. Денис охотно показал весь процесс, а после они объявили, что напишут о нем в научном журнале, на что Денис дал свое согласие. 

Дуги

Тихан работал как бешеный. Он вообще всегда торопился жить и часто принимал плохо обдуманные решения. Теперь им двигала мысль о скором отделении. В период затишья в полевых работах он подрядился изготовить двадцать дуг для конной упряжи, благо подходящего лесу лежал дома целый штабель. Позвал он в помощь Илью. 

Если Тихан слыл лошадником, то Илья был столяром, по крайней мере, по местным станичным меркам, и, вообще, дерево его «слушалось». Заготовили они лесины без сучков и заспорили: как гнуть.

- Распарить в кипятке, а уж потом гнуть, - настаивал Илья. 

- Так мы одну дугу в день делать будем, - ответил ему Тихан. – это каждый раз, сколько воды кипятить, да и ворот у нас один.

- Слушай брат, не зря тебе по двенадцать рублей за дугу платят.

- Сейчас вот в ту развилку ореха всуну конец, а на другой - налягу, а ты, как согнется дугой, веревкой ее стянешь. А потом закруткой согнем как надо.

И столько уверенности было в его словах, что Илья уступил. Сделали так с первой лесиной, вроде вышло хорошо, хотя и скрипела она, и шла тяжело. Но вот как этот импровизированный лук снять с ореха, ведь пока дуга там висит вторую на этом же месте никак не согнуть. 

Стали второй веревкой по другую сторону от ствола ореха стягивать. Вроде получилось, и закрутка держала. Илья дугу держал за середину, а Тихан начал раскручивать первую веревку. Раскрутил и начал стягивать, тут новая закрутка соскочила под действием согнутой лесины, веревка хлестанула Илью по рукам, а лесина не зажатым концом вдарила Тихану прямо в грудь…

Очнулся он на четвертые сутки. К тому времени у него дважды побывал фельдшер и две знахарки из местных. Денис денег не жалел. Поднялся Тихан на ноги только к осени, проболев два с половиной месяца. Его срочный заказ выполнили Денис с Ильей. 

- Я думал, что тебя убило, - сказал ему после Илья. 

Отец хотел отдать Тихану деньги, но тот махнул рукой: 

- Оставьте себе, батюшка, я и так вас ввел в расходы, и в поле не подсобил, да и заказ этот не я делал. Так что если Илье отдадите, и то справедливо будет. 

С того случая у Тихана осталась на грудной кости изрядная вмятина и в силе он заметно потерял. Фельдшер говорил, что это грудина лопнула от такого удара. После этого Тихан стал попивать водочку, чем дальше, тем больше. 

Пчелы

Были в Темнолесской и пчеловоды. Никто их не считал, но так примерно, несколько десятков человек имели свои пасеки. Самая большая была у деда Семена, который жил на одной улице с Осыченко, и даже на одной стороне, только подальше, выше по течению речки. Место у него было удобное для пчел, они летали прямо за речку на луга и в рощу, где росли липы, акации и другие медоносные деревья. 

Семен слыл большим авторитетом во всех пчелиных областях. А еще он охотно привечал детей с половины улицы и часто угощал медком. Ульев у него было, штук шестьдесят, и по этой причине, а также потому, что жил он в подходящем для пчел месте, где пчелам была работа все лето, в поле он свои ульи не вывозил. 

Почти все остальные пасечники на лето вывозили своих пчел к цветущим полям гречихи, ближе к бахчам, полям люцерны или клеверным лугам. С владельцами бахчей договориться было легко, они охотно пускали пчеловодов, так как видели в том пользу для себя. Все остальные медоносные места были на землях помещика, который занимался кормовыми травами и гречихой. 

Но и с управляющим помещика легко находили общий язык. Своих пчел у помещика не было, а никто лучше пчел не может опылять поля. Так что ульи перевозили с места на место раза три за лето. Пасеки не давали настоящего дохода, так что почти все пасечники были люди пожилые, отработавшие свое, и жившие со своими взрослыми сыновьями, которые и были основными работниками.

Не смотря на доброту деда Семена и всеобщую детскую любовь, однажды два подростка Серега и Лаврушка решили его обнести^[33]. Сами они очень интересовались пчелами и много раз пользовались добротой деда Семена. Но оба были неумехами и торопыгами, так что когда полезли в первый улик, все стали делать неправильно, расшурудили пчел и те их начали покусывать. От одного из укусов, Лаврушка уронил вынутую из улья рамку с сотами. Брякнулась она о землю и десяток пчел, перепуганных от удара, кинулись искать виновных. Понятно, что виновными оказались оба приятеля и весь рой набросился на них. Они плясали, махали руками и даже пришлепнули с десяток пчел. Среди пчел пошла паника. В итоге, жалили их несколько сотен пчел. 

Неизвестно, чем бы все кончилось, но пасечник увидел в окно эту пляску, выбежал, как был в исподнем и, увлекая пацанов за собой, сиганул с обрыва в речку. Там они все трое спасались целый час, пока пчелы не успокоились. После получили они от деда по крепкому подзатыльнику и были изгнаны с позором. Жаловаться он на них не пошел и даже их родителям ничего не сказал. 

Тогда оба приятеля начали бортничать: искать в Темном лесу, рядом с Темнолесской, диких пчел. Один или два раза они нашли пчелиные гнезда в дуплах деревьев. Наверное, им повезло, и у них получилось их окурить дымом и добыть с полцибарки меду. Так все свободное время в течении двух летних месяцев они ходили в лес и искали новые пчелиные гнезда. Но таковых было немного. И вот однажды Лаврушка, найдя пчелиное гнездо, объявил его своим.

Серега обиделся и когда Лаврушка влез на дерево, а гнездо было в метрах четырех-пяти над землей, кинул внутрь гнезда камушек с орех величиной. Последствия не заставили себя ждать: десятки разъяренных пчел вцепились в Лаврушку, в лицо, руки и босые ноги. Отбиваться ему было нечем, и изжаленный он сорвался вниз. Но пчелы не оставили его в покое и Лаврушка кинулся бежать. Помнил он, что рядом, на опушке видел копенку сена и понеся к ней. 

Сергей недолго радовался – нашлись пчелы и для него. Так что через полминуты он уже несся вслед за приятелем. Изрядно покусанные они часа два сидели в сене и бранили друг друга. Своей вины Серега признавать не хотел. Но вроде как, помирившись, они отправились по домам.

Через какое-то время нашел Лаврушка осиное гнездо. Было оно в сотне саженей от Холодного ручья, что тек от Поповой караулки. И вот он объявил приятелю, на которого отрастил огромный клык, что, мол, нашел гнездо, и оно его. Пришли они гнездо смотреть: не понял Серега, что это не пчелиное гнездо, и полез за медом.

Он тоже слетел с дерева кувырком, но дело приняло совсем нехороший оборот. Ос оказалось много, слишком многого, и все они кинулись на Сергея. Лаврушка, заранее отбежавший в сторону, и поэтому не подвергшийся нападению, сперва потешался, а потом испугался. Он побежал к ручью и стал звать за собой почти ничего не видевшего приятеля. Вроде и расстояние было не велико, но пока они таким способом добрались до воды и окунулись с головой, на Серегу было страшно смотреть. 

Осы долго караулили их, и хлопцам пришлось нырять по течению ручья метров двести, пока они от них не отстали. А вода в ручье была ледяная, по крайней мере, так казалось после летней жары. Так что после этого приключения пришлось им идти домой. По дороге они обсохли, но покусы Сергея стали просто ужасными, лицо и руки сильно отекли. 

А когда пришли домой, история эта вышла наружу и стали они всеобщим посмешищем. Лаврушке от отца попало по одному месту. Отец сразу догадался, что его сын сознательно подставил приятеля, так как сам учил его отличать осиные и пчелиные гнезда. 

Приятели не разговаривали с полгода, а после как-то незаметно помирились.

Мальчика украли

Осенью Тиша получил место под усадьбу. Фактически место выбирала его жена, которая после болезни мужа приобрела дополнительную власть в их семье. Дом выстроили большой, с амбаром и хлевом.

Денис отдал Тише две недавно купленные коровы, серую пару и пару молодых быков, двух братьев, родившихся от одной коровы с разницей в один год. Дела по-прежнему вели вместе. Денис долго сравнивал двух младших сыновей и думал, кого отделять, а с кем остаться. Сначала ему нравилась идея остаться с Петром, но и раньше в нем проскакивали подленькие черты, а после женитьбы стало и того хуже. Жадный и злой характер невестки не нравился Денису, не по его это было. Он привык жить по-хорошему со всеми, открыто и широко. В кого пошел младший сын – ему было не понятно. В конце концов, он решил, что если Петр сам не попросит раньше, то как исполнится ему двадцать пять лет, так сам отделит его.

В усадьбе теперь управлял Илья, а Денис делал много мелкой и посильной работы, на которую уходила прорва времени. Приезжал Илья на захлюстаных^[34] конях с порванными и, кое-как в дороге, связанными постромками, ужинал и падал спать. Наутро кони оказывались в конюшне, кормленные и вычищенные, а постромки починенными…

И так повелось год за годом. На пятую осень на аукционе в Ставрополе делянки торговал Илья. Тихан, как старший пытался вмешиваться, но Денис его остановил:

- Он хозяин в усадьбе и дела ведет лучше моего. Видишь, я не вмешиваюсь, и ты потерпи.

После аукциона начали возить на базар в Барсуки излишки картошки, которой в станице уродилось много. Илья вместо Тимки стал запрягать Мальчика, а Тихан ездил на своей паре. Мальчик стал ладным донцом, со строевыми статями, но годный и для упряжи. А с Тимкой они не поладили и пары из них не вышло. Тимка невзлюбил Мальчика, и пришлось ставить их в дальние стойла, чтобы Тимка не покусывал молодого коня. 

Торговля шла хорошо, но с Тиханом творилось неладное. Приохотился он к водке. Не то чтобы он напивался, но без маленькой не обходилась ни одна поездка. Правда пил он, как расторговывались, и всю дорогу обратно песни играл, и обид от него никому не было. Но Илья помнил другого Тихана и этот, новый старший брат, не шел, ни в какое сравнение с прежним.

Но однажды, торговля пошла не важно, и пришлось ночевать, чтобы на другой день распродаться. Тихан сходил, принес булок, лимонаду и маленькую сахарную головку, заместо^[35] конфет, для Ильи и крендели для себя, которые он очень любил. Сахарные головки, то есть целый кусок сахару, очень твердого и отливавшего голубизной, были в ходу. Кусковой сахар клали в чай и пили внакладку, или вприкуску, при этом кололи головку на куски. Из сумки он извлек большую, литровую, бутылку беленькой. Не спрашивая, ведь он был старшим, он откупорил водку и стал напиваться прямо из горлышка, по два-три глотка за раз, закусывая и смакуя и водку, и крендели.

- Тиша не пей, - тут цыгане по базару шарят, не ровён час покрадут коней. 

- Сегодня ты за конями смотришь, - нехорошо улыбнувшись, ответил Тихан.

К полуночи он дососал всю водку и отключился.

Илья, уставший не меньше него, долго боролся со сном. В конце концов, усталость взяла свое и он, намотав, предварительно, поводья на руку до самого плеча присел. Очнулся он, а поводья перерезаны, Мальчика нет, но Серко и Глашка на месте. Позади Глашки на земле лужа запекшейся крови, но никаких следов тела.

Тихан спал все так же, а рядом лежала пустая водошная бутылка. Илья осмотрел задние копыта Глашки: правое было в крови. Стал будить брата, но так и не смог добудиться. Пришлось оставить все как есть, и звать городового. 

Полицейский не заставил себя долго ждать: из темноты вынырнула фуражка и шинель. Илья повел его к месту ночлега, объясняя и о краже, и о луже крови. 

- Сейчас посмотрим молодой, человек, посмотрим, составим протокол…

Полицейский описал все в протоколе, записал имена пострадавшей стороны и приметы пропавшей лошади. Тихана полицейский разбудил с трудом, а при виде водочной бутылки неодобрительно поморщился. Его мнение совпало с тем, что предположил Илья: вор срезал поводья и хотел увести всех трех лошадей, но кобыла лягнула его копытом и разбила, а может и сломала, ему то ли ногу то ли ребра, и он взял того коня, что был с краю и искалеченный уехал на нем.

По факту кражи завели дело и уголовный розыск заработал. Через неделю обнаружили труп предполагаемого похитителя, цыгана, во всяком случае, доктор утверждал, что его колено раздроблено конским копытом. А после началось заражение, и от антонова огня^[36] он и помер. Но Мальчика при нем уже не было.

Примерно через месяц, когда Тихан с Ильей уже собирались на зиму перебираться в лес, на новую делянку, завернул к ним на двор дед Игнат, тот самый с которым Илья в Барсуки ездил, увидал Илью, подозвал и говорит:

- Я сейчас из Ставрополя, так на базаре, вроде, твой Мальчик продается. Только он, да и не он. Если бы я уверен был я бы сразу в полицию пошел.

- А что не так, почему сомневаешься?

- Да так-то очень похож, но худющий, и шишка на левом боку - с кулак.

- Прямо на ребре?

- Да.

- Так это точно Мальчик: в позапрошлом годе, его в лесу бревном садануло, так фельдшер сказывал - ребро поломалось, а срослось с шишкой, костяной нарост там. А видно только когда исхудает, а так только нащупать можно.

Сказали, Денису, кинулись к атаману, запрягли пару серых, и вчетвером понеслись в Ставрополь. К ночи были в полиции. Атаман поднял шум, а по такому случаю был он в мундире полковника и при регалиях. Подняли ранее заведенное дело, и Игнат повел всех на базар. Конь был все еще там. Двое полицейских забрали продавца в участок и там допросили его. По его словам он недавно купил коня у цыгана, не дорого всего за семьдесят рублей, то есть за полцены.

Станичники дружно опознали Мальчика. Дежурный сержант хотел лично убедиться, что это тот самый конь и предложил владельцу позвать коня к себе. Едва только Илья позвал коня по имени, тот заржал и пошел к нему, пока не уткнулся носом в грудь.

Составили протокол, и коня вернули. Задержанного решили подержать пока утром офицеры не придут, а пока проверяли его по картотеке. 

- Что с ним будет? - поинтересовался Денис.

- Если за ним таких делишек не водилось, то так отпустят, он уже пострадал, потерял деньги, которые не возвратить. А если он не в первый раз - то штраф или принудительные работы месяца на три, дороги будет ремонтировать. Ну а ежели он злостный и за ним несколько темных дел, то год или два каторги впаяют. Но я думаю, что он не врет: так все и было, как он говорит, и он тоже пострадал.

Ногаец

Продал Илья, с согласия Дениса, старых быков, хороши были, но уж состарились совсем.

- А где других думаешь покупать? – спросил Денис.

- Думаю поехать на Черкесск, - там, люди сказывают, базар дешевый. Горцы много скота нагнали. У нас еще осень, а у них ранняя зима легла, говорят в горах снега по пояс и выше, целые деревни заметает.

- Ты там поосторожнее, если грабить будут – хрен с ними с деньгами, пусть забирают.

- Хорошо, - сказал Илья, - но после того как положил пачку денег за пазуху, дождался, когда отец отвернется, и сунул за голенище здоровый ножик. 

Момент для поездки был очень неудачный, Тимка разбил копыто, и ездить на нем было нельзя недели две, а Мальчик числился украденным. Тихан нанялся к богатому человеку возить на своих конях товар и дома почти не бывал. А отец последнее время часто прибаливал.

Пошел Илья пешком, вышел напрямки к Извещательному и двинул в сторону Черкесска. Стало темнеть, а дорога пустая, ни в ту, ни в другую сторону, ни одной подводы. А Илья рассчитывал, что кто-то его подвезет…

Притомился он, присел, достал пирог и перекусил маленько. И вдруг слышит скрип. Ближе, еще ближе. Поднялся на ноги глядь, а в сторону Черкесска арба едет. Самая натуральная на высоких колесах. Он аж рот от удивления открыл, и никак не сообразит: проситься, что бы подвезли, или нет. Ведь арба означает, что хозяин горец, а это не лучшая компания, тем более ночью. 

Подъезжает арба, а она груженая досками и предлинными - метра по три, свешиваются и вперед, и назад, а увязана кое-как. А тянет ту арбу пара вполне приличных быков. Быки транспорт медленный, едва быстрее человека идут, но все же лучше, чем свои ноги бить. А Илья еще не решил проситься на ту арбу или нет. И тут возница издал гортанный вопль, и арба стала. 

- Знаком! – раздалось сверху, может тебе со мной в одну сторону? Мне помощь нужна. 

- Мне в Черкесск надо, - отвечал Илья. 

- Залезай, знаком! – уже веселым голосом пригласили сверху, - я тоже в Черкесск еду. Вместе поедем, а ты мне мало помогай! 

Забрался Илья наверх и определил, что возница ногаец молодой, не высокий, с длиннющим кинжалом на поясе, ножны все в серебре, не простой, значит. Покосился Илья на кинжал и мысленно прикинул, как сподручнее за ножом потянуться, если что. А ногаец сбивчиво, путая и коверкая слова, стал объяснять - какая помощь нужна. 

Тут до Ильи дошло, что туго ногайцу приходится с этими досками. Арба повозка двухколесная и сильно может наклоняться и вперед, и назад. А доски почти не закреплены и так и норовят перевесить то вперед, если едешь под гору, то назад, если на гору. В общем, возница замучился, ведь ему еще надо быкам кричать Цоб, Цобе, или что они там кричат по-своему. 

Дорога пошла в гору. 

- Знаком, полезай вперед, - попросил горец. 

Илья и сам уже все понял и был на полпути. Сел на самый край досок, руками придерживая их от расползания. Преодолели подъем:

- Знаком, полезай назад. 

И дорога пошла вниз. Так лазил Илья из конца в конец всю ночь. А сам думал, когда же он на ночлег остановится. Ночлег, как ему представлялось, и был самым опасным моментом. Но они ехали и ехали, а едва рассвело, ногаец достал припасы и предложил угощаться. 

- Не, спасибо, - отвечал Илья, -  у меня свои есть. 

Так они позавтракали, а быки идут и идут, а арба катится и катится. 

Тут ногаец объясняет, мол, останавливаться времени нет спешит он очень, так и будем до самого Черкесска ехать. Вздохнул Илья с облегчением: значит, без ночлега обойдемся. Ехали они целый день, и к вечеру показался Черкесск. 

- Ну вот, знаком, - говорит горец, почти приехали. Ты мне крепко помогай, хорошо. Только скажу тебе - лезь, а ты уже там, где надо. 

- И тебе спасибо, все ноги мне не бить, довез. 

- А ведь ты, знаком, боишься меня, - горец лукаво улыбнулся. Все на кинжал смотришь.

- Есть маленько, но это осторожность, а бояться мне не с чего, - Илья вынул свой здоровый ножик из-за голенища. 

Правда, в сравнении с кинжалом он казался не сильно большим. Оба попутчика посмеялись над этой ситуацией, и Илья спрятал нож. 

- Будь здоров, знаком, сказал горец, мне туда, - и он махнул рукой, - я почти дома. А базар там, - он снова махнул рукой.

Хитрец догадался о цели поездки своего русского попутчика. Расстались они почти друзьями. Базар Илья нашел быстро, и там торговали круглыми сутками, если тебе интересен товар, то хозяина можно было разбудить, и он на то не пенял. Лучше скорее распродаться, чем покупателей отпугивать. 

Весьма скоро он нашел подходящую пару двухлетних бычков, за умеренную цену в семьдесят пять рублей, и сразу же двинул в обратный путь. Как-то не по себе ему было среди многочисленных горцев. Выйдя километра три за город, он свернул в сторону, отошел подальше от дороги и заночевал. Домой добрался за двое суток без приключений.

А на следующее лето был он с отцом в Ставрополе, как вдруг на улице к нему подошли пятеро горцев. 

- Знаком! Ты меня узнаешь? – спросил один из них. 

Илья стал приглядываться, но горцы были, как на одно лицо и одеты похоже.

- Нет, не узнаю, - отвечал он. 

- Ааа! Знаком, это точно ты! Ты мне помогал доски везти! Только скажу лезь, а ты уже там…

- Да, вспомнил, - отвечал Илья. 

- Ай, знаком, как ты мне хорошо помогай! – обрадовался ногаец. – Это мои братья, идем с нами - мы идем кушать, и водка пить. 

Отказаться Илье не удалось, и ногаец их угостил хорошим обедом и шкаликом водки. Когда примерно через час они расстались совсем уж друзьями, Денис предупредил сына:

- Смотри не обольщайся, попадешь к ним в лапы в горах, так живо кишки выпустят. Дикари они: не зря царь их в армию не берет, не доверяет. 

В лесу

Денис в лесу больше не работал, только приезжал раз в два-три дня, привозил продукты и известия. Трое братьев работали сами. В лесу главным был молчаливо признан Тихан. На делянке водкой не торговали и поэтому он почти, что был прежним Тиханом. Но где-то там, в глубине водка, ее жажда, точила его из нутрии. Появились новые замашки и привычки, которые лезли из него помимо его воли и желания.

В очередной раз собрались в Ставрополь – уголь продавать. Тихан держал мешки, а Илья насыпал, здоровым самодельным совком, вмещавшем не меньше трех подборных лопат. Илья сыпал, а Тихан отставлял в сторону. Двадцать четыре мешка на серую пару и пятнадцать на Тимку. Постояли, отдышались и тут Тихан пошел по кругу все мешки утрухивать.

- Что ты делаешь? – спросил Илья.

- Ты ведь любишь булки сладкие, лимонад, да сахарную головку? А с чего я это тебе куплю, а с чего себе возьму крендельки и маленькую?

- Но мы же продадим уголь…

- Да ты парень простой! Я же должен отцу денег отдать по счету.

- А как он узнает сколько ты наторговал?

- Ты, вроде дольше меня в школу ходил, а про арифметику, что не слыхал? Приедем, он спросит: почем торговали за мерку, а сколько мерок влазит, он не хуже нас тобой знает. Перемножит в уме, а считать он мастер, вот и готова сумма. А для верности еще у кого из соседей-углежогов спросит: почем торговали нынче углем – это для проверки. А теперь досыпай в каждый мешок, да еще один на серую пару закинем и два на Тимку, он сдюжит. 

В Тихане проснулась воровская жилка, и он нашел способ обманывать отца. А Тимка и, правда, возил по восемнадцать мешков, да и в санях он был один. Так что выходило, что работал он за двоих. Правда, Тихан корма для него не жалел, сыпал так что весь овес Тимка не поедал. Все его прогнозы насчет этого коня, высказанные им при покупке более чем оправдались. Это был уникальный конь. 

Илья молчал о проделках брата, не хотел ссор и разногласий, о чем потом очень сожалел. Это продолжалось почти всю зиму. В Ставрополе, едва распродавались, Тихан покупал Илье то, что ему нравилось, а себе крендели и водку. Но начиная с января, он перешел на полулитровую бутылку, мотивируя тем, что зима стала злее, и он в дороге немного согреется спиртным. 

Илья сразу вспомнил, что где-то это уже слышал: случай с Серафимом сразу пришел ему на ум. И вот однажды, Тихан незаметно принес и сунул под полсть в свою телегу еще пару бутылок водки, кроме той обычной бутылки, что Илья увидел. Поехали домой, стали спускаться под татарскую гору. Для тех, кто не имеет возможности проехать по этой дороге, образно скажу так: этот серпантин идет по тридцатиградусному склону и очень напоминает военно-грузинскую дорогу в миниатюре. 

Илья ехал на Тимке первым, и ему было невдомек, что Тихан выбросил первую бутылку и принялся за вторую. Вторую он просто уронил в сани, и принялся за третью. Дело было уже в середине весны. Снег всюду стаял, но дорога с толстым слоем прибитого снега возвышалась местами на метр, над обычным своим уровнем. 

В конце горы, перед последним поворотом, Тихан решил подхлестнуть лошадок. Он уже плохо понимал, где находится. Что-то взбрело в его пьяную голову, но его сани вдруг обошли сани Ильи и понеслись вниз. Он не вписался в поворот, и сани слетели с дороги на черную землю. Удар был так силен, что постромки оборвались, и Глашка с Серко пронеслись еще добрую сотню метров, прежде чем стали, в санях был разбит полоз, а Тихана выкинуло из саней на землю. 

Илья, перепуганный таким поворотом событий, подъехал ближе, намотал поводья в натяг на сани и подбежал к Тихану. Тот был ушиблен, но на удивление, не сильно. При помощи брата он встал, и они дошли до саней, куда Илья его и уложил. Потом он подошел и взял поводья серой пары. Их он привязал позади саней. Затем перетащил все, что было в разбитых санях в свои, и, таким образом обнаружил, что Тихан выпил не одну бутылку водки. 

Поднялся Тихан через два дня. Видно пьяное тело не осознавало происходящего и летело, пока не шлепнувшись мягко о землю. Так или иначе, ему сильно повезло. Полу разбитые сани привезли на другой день. Денис пытался говорить с Тиханом, но безрезультатно, ходил атаману советоваться, но, формально, Тихан не был, ни в чем, виноват. После этого случая Денис официально объявил главным во всех делах Илью, старшему сыну он более не доверял. 

А летом и Петр, запросил отделения. Денис, согласился сразу, и выделил ему такую же долю, что и старшему брату, но денег дал мало. Он считал, что Петр сделал для семьи много меньше, чем Тихан. По осени поставили дом, и Петр переселился. Так что Илья остался хозяином в отцовской усадьбе. Еще три года он брал делянки под углежогство, но выбирал подешевле, так как на родных братьев уже не рассчитывал. Помогал ему двоюродный брат Владимир, который хотел немного заработать. А когда и он, через три зимы сказал довольно, то Илья прекратил это занятие. 

Но оно бы прекратилось и так: на пороге была первая мировая война. 

Часть вторая – война

Учебная команда

Война пришла в станицу в виде мобилизации. В мирное время брали служить примерно одного из двадцати. Теперь брали каждого пятого. Из тех семей, где был только один сын, не брали вовсе. Под призыв попали все трое друзей Илья, Санька и Гришка. А вообще со станицы набрали много народу. Говорили, что всех отправят в учебную команду к турецкой границе, а после на турецкий фронт. 

Ехали в товарных вагонах, по шестьдесят человек. В составе было двести вагонов и один паровоз спереди, другой сзади. Распределяли по территориальному принципу, так что в вагоне вместе с Темнолесскими оказались еще и Барсуковские. Казачьих коней и амуницию везли этим же составом. 

По прибытии выяснилось, что формируют новую пехотную дивизию, в состав которой будут входить два казачьих полка. Так что Саньку с Гришкой записали в казачий полк, а Илью в пехоту. Всех распределили по учебным подразделениям, им предстояло три месяца учебы. Всех иногородних, призванных из Темнолесской, записали в один взвод, численность которого в царской армии составляла шестьдесят человек. Людей не хватило и им добавили несколько казахов, татар и троих Барсуковских. 

После пошел набор в особые подразделения, пулеметчики ходили уговаривали к себе, проводили пробы и тех, кто не подходил возвращали обратно. Гриша Шевченко купился на уговоры и блестяще прошел пробы в пулеметную команду. Его прельстили тем, что пулеметная тачанка, это как бы дом на колесах, в ней можно и спать, и многое возить, а Гриша был парнем хозяйственным. При этом его конь оставался его собственностью, а в тачанке ходили казенные кони. 

Пулеметный взвод был частью казачьего полка. К тому же фельдфебель из пулеметной команды обрадовался ему, и доложил наверх, что такого первого номера^[37] более не сыскать. Так что Гриша стал пулеметчиком. Тот самый фельдфебель взялся его учить и выучил так, что Гриша больше одной пристрелочной очереди не давал. Еще не закончив учебу, Гриша получил ефрейтора. 

Ефрейторы числились рядовыми, но носили одну лычку на погоне, и на деле, хотя и не были сержантами, но, по фактическому положению, и не совсем рядовыми. Они обязаны были по уставу докладывать младшим командирам, а то и офицерам о всяких нарушениях, на них и держалась дисциплина в царской армии. Зато солдаты звали всех ефрейторов: «нутряной враг», но обращаться вынуждены были на вы и господин ефрейтор.

Сашка Беседин напросился в сотню конной разведки. Его не хотели брать из-за малого роста. Но он показал такой класс в джигитовке, рубке и стрельбе, что старший унтер-офицер из учебной команды только рот разинул. А когда он показал, как запросто можно отобрать наган или сбить с ног двоих здоровых солдат, то его просто «оторвали» в разведку. Всему этому он научился от отца, который в Войске донском был известным «инструктором». 

Илью уговорили идти в музыкальную команду. Прельстила его громкая музыка, да сверкающие трубы, то есть экзотика в чистом виде. Пробыл он там только один день. Вечером младший унтер-офицер, один из будущих преподавателей, сидя у костра, назвал их всех молодыми дураками:

- Вот будете во время походов дуть в трубы, так все себе грыжу надуете. 

- Утром Илья нашел старшего фельдфебеля, который был помощником того поручика, который и должен был распределять всех по учебным ротам. Понятное дело, что поручика старались не беспокоить, а фельдфебель решал все сам. 

- Господин фельдфебель, не хочу я в музыкальную команду. 

- А с чего так, золотце? 

- Говорят, все там с грыжей будут, как походами играть станут. 

- Ага, кто-то в уши надул. Ну, спорить не буду, бывает, там и грыжу наживают, и не редко. А куда ж тебя пристроить? Ты ведь у нас грамотный? 

- Да, господин фельдфебель, четыре с половиной года в церковную школу ходил. 

- А что, золотце, в командирскую команду пойдешь? Будешь унтер-офицером, младшим командиром. А может, со временем сможешь стать прапорщиком. Все ходят пешком, а тебе конь положен, винтовку можно в обозе держать, а ходить с наганом. И Илья снова купился. 

- Да, господин фельдфебель, пойду! 

- Вот и ладно, золотце. 

В воскресенье, после молебна, дали свободное время. Почти все Темнолесские собрались вместе. Все, в полголоса, делились впечатлениями. Левченко попал в артиллерийскую батарею, сказывали ему, что у него талант наводчика, но к пушке пока не подпускали. Сашка Беседин, как всегда хвастал, что учат их там невиданной заграничной борьбе: жиу-джиу^[38], и что в ней все шиворот на выворот, не так как в казацкой борьбе. Впечатлений было много, и засиделись до ужина, пока не заиграли сбор.

Илью учили не только стрелять из винтовки Мосина, знаменитой трехлинейки и «солдатского» нагана, но всем необходимым командам, чтению крупномасштабных карт, сигналам подаваемым разными способами, а также простейшей бухгалтерии. Ведь за все довольствие взвода должен отвечать командир. 

Кстати об оружии: винтовка русского конструктора Мосина была новым оружием в армии. Трехлинейкой ее называли потому, что диаметр ствола составлял три линии, то есть 0,3 дюйма, или 7,62 миллиметра. Ранее в Русской армии использовались шести линейки. Такая же система калибров существует до сих пор в США. Так кольт 45-го калибра имеет диаметр ствола 11,43 миллиметра, что соответствует четырем с половинной линиям. 

Что касается нагана, то офицерский вариант был самовзводным, именно таким, как его и сконструировали бельгийские конструкторы братья Наган. Но усилие на спусковом крючке было около пяти килограммов, для обеспечения взвода механизма, что приводило к дерганью ствола, непосредственно перед выстрелом. Считалось, что господа офицеры лучше подготовлены и справятся с этим недостатком, а вот нижние чины нет. Поэтому на тульских заводах, где наганы и выпускали, делали дополнительную деталь в механизм, которая, механическим путем, отключала самовзводность. Так что унтерам наган надо было взводить каждый раз. 

Начало службы

Три месяца пролетели и всем выдали назначение.

Сашка получил младшего унтера за успехи в подготовке, Гриша, младшего унтер-офицера и должность заместителя командира пулеметного взвода, Левченко показывал класс в стрельбе из пушки, у него и, правда, оказался талант. При этом сам Левченко не понимал, как по бумажке его талант определили. В действительности он сдавал какой-то тест. Илья, оказавшийся в середке, получил погоны старшего унтер-офицера и назначение командиром взвода. Велико было его удивление, когда взвод оказался сплошь темнолесским, с небольшой добавкой. 

Дивизию их поставили в резерв, части разбросали километров на сто позади линии фронта. Кто попал склады охранять, а кто караваны через горы гонять. Потом всех перетасовали и поменяли местами. Как объяснил Илье батальонный командир, что дивизия еще формируется, а пока формируется негоже людям без дела сидеть. 

Караваны возили по горным тропам припасы из России. Тропы были узкими, по большей части метр или чуть шире, а встречались места такие, что приходилось идти прямо над пропастью, по каменному карнизу такой ширины, что вьюки приходилось снимать и протаскивать узкий участок вручную, а уж потом проводить зверя. 

Первоначально зверями были верблюды и лошади. Лошади еще туда-сюда, только изредка срывались в пропасть. Что касается верблюдов, то это была блажь какого-то большого начальника, от которой вскоре совсем отказались. Бились верблюды часто. Бывало, все смотрели как сорвавшийся с тропы здоровенный верблюд, кувыркаясь, летел вниз. Вьюки разлетались в разные стороны. От ударов, нередко, отрывались горбы. А достать из этих ущелий, что-либо было невозможно. Случались и человеческие жертвы.

Такое зрелище не способствовало поднятию духа, да и потери имущества оказались весьма значительными. Потом, где-то наверху стало преобладать трезвое мнение, что для караванов следует использовать горных животных. Вскоре верблюдов вывезли, а завезли осликов, привычных к горам. Грузили на них вполовину меньше, но зато шли они преотлично, и если их связать веревкой, то один человек мог вести дюжину осликов. А на каждую лошадь или верблюда требовался свой сопровождающий.

Когда дело с караванами наладилось, взвод Ильи перекинули на охрану нескольких складов и дивизионной пекарни. Склады были опечатаны, и знать, что там храниться не полагалась. А вот пекарня привлекала особое внимание солдат.

Пекарня

Как-то зашел во взвод Беседин. Слово за слово, и хлопцы рассказали ему про пекарню. Ильи в тот момент не было во взводе, ходил он куда-то по делам. А дел у него всегда хватало: то командир вызовет, то довольствие получать, то патроны. По вечерам все давно у костров сидят, да кашу трескают, а он все туда-сюда, грязь месит.

А вокруг Беседина собралось несколько самых отчаянных, из тех, что мальцами оглобли сквозь плетень помогали просовывать и стали они придумывать план.

- Не могет так быть, - заявил Сашка, - что бы до того хлеба добраться было нельзя! Как бы мне поглядеть, хоть издаля, на ту пекарню.

Пекарня была бревенчатой избой почти в два этажа высотой, но на самом деле она была одноэтажной. И имелось в ней с двух сторон по дверке, почти под самой крышей, для вентиляции. Одна из дверок выходила над пропастью, а другая над постом, который и охранял пекарню. Воображение Беседина разыгралось, и решение выскочило из него легко. 

- Можете сделать так, чтобы в третью смену, на посту стоял кто-либо из наших, но ростом повыше. 

- Есть тут у нас татарин, Халилов его фамилия, так он, за малым, два метра будет. 

- А он согласиться? Да надо чтобы не болтал.

- Он вечно жрать хочет, а за полкаравая хлеба он будет молчать. 

- Тогда так вы обеспечиваете безопасность, а я приду к началу третьей смены и, как знать: может, мы вволю наедимся свежего белого хлеба. 

Как он сказал так все и произошло. Сашка пришел и Халилов его пустил, так как был в «деле». Татарин стал спиной к стене пекарни, Беседин влез ему на голову и Халилов подал ему трехлинейку, которая с примкнутым штыком была заметно длиннее роста маленького казака. Маленький Сашка, был очень силён, таким человека делают годы тяжелой работы и занятий спортом, таким как джигитовка. Он примотал ремнем приклад к правой руке, левой он ухватился за край окна. Ноги его балансировали на голове Халилова. Из этой акробатической позиции он умудрился просунуть винтовку внутрь и дотянуться до крайнего стола с хлебом штыком. Наколовши две буханки, он вытянул их наружу, и скинул одному из товарищей в руки. Тянуться стало дальше и он за два раза вытянул еще две. После спустился и все, кроме Халилова растворились в темноте. Участников этого дела было семеро.

- Одну оставьте татарину, и нам по полбуханки на брата – распоряжался Сашка, когда все оказались в безопасности, - да не показывайте и не сказывайте никому, за это трибунал могут устроить, а вашему взводному и моему другу тем более не говорите.

Халилов получил целую буханку, когда вернулся из караула. Таково было условие его участия в этой краже. 

Примерно через четыре дня стали обнаруживать недостачу хлеба. Были опрошены часовые, и Илья все равно узнал о фактах хищений. Стал он к своим нижним чинам присматриваться. И обнаружил, что некоторые из них едят белый хлеб. Белый хлеб шел исключительно господам офицерам, а нижних чинов довольствовали серым и черным. 

Первым попался Халилов: он имел излишки – четыре кило хлеба за двое суток было не умять в одиночку, и он стал его выменивать, то на курево, то на мерзавчик водки, который был положен каждому солдату и служил жидкой валютой. Водку одни выменивали на что-либо, другие собирали, что бы раз в неделю напиться. Начальство старалось уследить за тем, чтобы водку пили по мере выдачи. Но было негласное указание непьющих не неволить, и поэтому меновая торговля процветала. А по этой причине трудно было уследить и за собирателями водки. 

Перед Ильей встал не простой выбор: доложить куда следует, или попытаться что-то изменить. В первом случае он бы потерял все в глазах земляков, и в станицу можно было не возвращаться. Как потом объяснять семьям, почему он так поступил. 

А во втором варианте он не мог напрямую воздействовать на своих подчиненных: в этом случае все снова превращалось в первый вариант, иначе все рано или поздно вышло бы наружу, а знание о краже, автоматически делало его соучастником. 

Оставалось только делать вид, что он не заметил ничего. Но как-то все же надо было повлиять на ситуацию…

И Илья прижал здоровяка татарина, а тот всех сдал поименно. 

- Ты хочешь получить расстрел? – прямо спросил он Халилова. 

Тот замотал головой, так, будто мураш к нему в ухо залез. 

- Тогда молчи, не было этого никогда, и ты ни при чём.

Понял молодой взводный, что ветер дует со стороны Беседина, и направился к разведчикам. Своего друга он застал в части и вызвал его на улицу. Отошли в сторонку, за уголок и Илья вмазал приятелю под дых, что было силы, без всякого предупреждения:

- Ты что идиот? Если я узнал, кто хлеб крадет, то значит и другие узнают, - зашептал он Саньке, стоя над ним, скрючившимся от боли. Надо бы тебе салазки начистить, да нельзя внимания привлекать. Ты всех нас, включая и меня, под трибунал подведешь! Время военное и спокойно всех расстреляют, воров везде не любят, а в армии их наказывают особо жестоко.

- Ты как узнал? – наконец выдавил Сашка.

- Ваш Халилов, только что не сорит белым хлебом, которого у него просто быть не может. А вас покрывать он не будет, ему даже морду бить не пришлось. Если кражи не прекратятся, то я тебя сдам, это единственный способ самому не потерять голову. Что скажешь?

- Все, сегодня же всем скажу, что прекращаем это баловство. 

- Это, дуралей, не баловство, это хищение имущества, доверенного тебе под охрану, так что всем солдатикам расстрел, а тебе, другая статья, за организацию, и тоже расстрел. Меня может, и не расстреляют, но взводным мне уж не быть, а быть рядовым в штрафной роте. Ведь судить будут господа офицеры, а они не поверят, что я не знал, потому что обязан знать все. А взводным быть трошки лучше, чем штрафником. Да еще скажи своим, пусть хлеб доедят сегодня же, а все вещмешки и подсумки вытрусят, чтоб ни одной крошки белого хлеба не было. 

- Ты что-то знаешь? – с испугом спросил Сашка. 

- Я ничего не знаю, а только о кражах доложили начальнику штаба дивизии - капитану Виноградову, и он приказал найти всех виновных. 

Илья как в воду смотрел: этим же вечером, на вечерней поверке ротные командиры всем приказали вывернуть карманы, картузы и вещмешки. Но по счастью ничего не обнаружили. Потом хотели свалить все на пекарей, но не смогли придумать способ кражи, как они могли вынести четырехкилограммовые буханки на глазах у часового. В итоге - дело замяли. 

Горы

Переход через горы оказался тяжелым. Неподготовленные войска шли медленно и, в конце концов, попали под снегопад и метель на территории Грузии. Было много обмороженных. Произошло это из-за шапкозакидательного отношения: мы, мол, русские, что мы зимы не видали. Обмороженных носили на носилках, людей не хватало, и те, кто перевалил горы и спустился ниже, возвращались по нескольку раз, за обмороженными.

Госпиталя были развернуты внизу, на территории Турции, и их не хватало. Противника еще никто и в глаза не видел: их дивизия все еще находилась на территории Российской империи. 

Илья сильно обморозил ноги, палатки не ставили - они были в обозе, а никто не мог сказать: где эти обозы есть. Таскать палатки на себе тоже было не вариант. Русский пехотинец и так был нагружен изрядно: только боекомплект из восьми сотен патронов весил около пятнадцати килограмм. Так что солдат постоянно таскал на себе килограмм сорок или немного больше, это не считая личных вещей. 

Илья очень боялся госпиталя, в его крестьянском сознании крепко сидел страх перед докторами. Среди солдат ходило поверье, что доктора только и делают, что ампутируют ноги и руки и прочая чушь, которую не могла выдавить никакая пропаганда и разъяснительная работа. В армии в передвоенное время процветал мордобой, а значит, многим офицерам не доверяли, какая уж тут разъяснительная работа. А чуть позже уже на территории Турции в дивизии зачитали высочайший указ о мордобое, который этим указом запрещался категорически. 

По слухам, ходившим в солдатской среде, это было сделано отнюдь не из любви к нижним чинам, а из соображений боеспособности. Говорили, что был случай, когда батальон пошел в атаку, а вернулся без единого офицера, причем почти все были убиты в спину из винтовки Мосина. При этом из солдат никто не погиб. 

Но вернемся к моему деду. Из страха перед докторами, а отчасти из страха после госпиталя попасть в другую часть, а не к своим землякам, он обратился в местную санчасть. Доктор-офицер был занят теми, кто мог помереть, а им занимался фельдшер в чине подпрапорщика. Он обработал ноги и позвал медсестру Наташу, родом откуда-то из Рязанской губернии. Мой дед стал ее уговаривать, не укладывать его в госпиталь. 

Наташа согласилась помочь. Идея была проста: раз он сам пришел и может ходить, то она густо смазывала ему ноги мазью от обморожений и заматывала бинтами таким толстым слоем, что ни в какие сапоги не лезли. Чтобы не допустить нового обморожения она в середине делала из бумаги спиртовой компресс,для согреву. Эту перевязку она проделала рано утром. Получились две громадные белые «гули». 

Так что сапоги Илья связал и закинул через плечо: один болтался впереди, а другой при каждом шаге постукивал в спину. Идти было не больно, ну разве самую малость. Обоз, а вместе с ним и казенный конь, и винтовка были незнамо где. И при нем кроме одежды был наган и полупустой вещмешок, с подвешенным к нему котелком. 

В таком виде он шел четыре дня. Бинты к вечеру превращались в лохмотья, и он шел в санчасть, Наташа снова перевязывала его на ночь обычным образом. А утром снова перевязка: накрутка бинтов и пеший переход длиной в световой день. Прознал об их сговоре фельдшер, стал осматривать ноги по вечерам и чем-то присыпать. От этого ноги за ночь подсыхали, и стали явно подживать, несмотря на дневные нагрузки. 

Дело дошло до начальства, и когда на четвертый день утром Илья пришел перевязываться, следом появился его благородие капитан Виноградов, который служил главной пугалкой для станичников в последние месяцы. Это была почти мифическая и не досягаемая фигура: сам начальник штаба дивизии! Не стоит думать, что чин капитана слишком мал для такой должности. В царской армии была иная система чинов, и чин капитана соответствовал теперешнему подполковнику. 

Капитан оказался высоким, худощавым, молодым и усатым. А самое главное вовсе не злым, как рисовали себе его долгие месяцы новобранцы. 

- Ну-с, дружок, - вполне мирно обратился он к Илье, - нет, ты сиди, сиди пусть сестричка сделает все как надо. Как тебя звать, какая должность? 

Ответы он записывал в маленькую книжечку. 

- А ты знаешь, дружок, что ты герой?

- Никак нет, ваше благородь, какой я герой.

И Илья как на духу выложил все, что было накоплено за последнее время. Здесь было и про докторов, и про своих, от которых он не хотел отбиться.

- Так который ты день так идешь?

- Четвертый, ваше благородь.

- Я же говорю герой! Значит так: пришлю я к тебе военного корреспондента, он штабс-капитан, он тебя поспрашивает, а ты не робей, все как есть говори. А он в газету про тебя напишет, для поднятия духа другим солдатам. А тебя я записал, и к награде представлю, а то говоришь, что не герой, так будешь! 

Он похлопал Илью по плечу и ушел.

Вопреки тому, что Илья долго шел пешком, ноги его стали заживать. А к концу шестых суток, когда он спустился ниже, его все же уложили в полковую санчасть. Где он пролежал неделю и был выписан, как выздоровевший. 

На другой день вызвал его к себе батальонный командир. Илья доложился по форме и стал по стойке смирно. У батальонного сидел капитан Виноградов, который и вручил Илье солдатский крест Георгия четвертой степени. 

- Служу царю и отечеству, - по уставу ответил Илья. 

Ардахан

Дивизия стояла под Ардаханом. Это уже была настоящая Турция. Выбывших по обморожению было много, и поэтому снова стали поступать новобранцы. Линия фронта проходила километрах в двадцати-тридцати впереди. Изредка были слышны взрывы, наверное, залпы тяжелых батарей. 

В предгорьях все еще было холодно, особенно по ночам, и солдаты приспособились к этому. Палаток все еще не было, они ехали вкруговую по Военно - Грузинской дороге, и бог знает по каким еще дорогам. 

Кто-то из солдат предложил способ греться. Они отрывали круглую яму, с полметра глубиной, с таким расчетом, чтобы на ее краю можно было сидеть как на стуле, а в середке помещался костер. После треть взвода, человек двадцать, снимала правый рукав шинели, все садились вокруг костра и правой половиной накрывали соседа. Таким образом, спины были укрыты двойным слоем шинелей, и они образовывали кольцо: затишек от ветра. А спереди было тепло от огня, при этом обе руки оставались свободными, только левая была в рукаве шинели, а правая нет. В таком виде ели, пели песни, травили байки, спали, точнее дремали. Таким способом, взвод помещался у трех костров. 

Само собой, что в одежде завелись вши. Когда они стали уж очень донимать, то разводили маленький костерок, скидывали с себя все по очереди, и трусили над костром одежду. Товарищи помогали друг другу, что бы форма одежды была в виде колокола, тогда вши угорали и сыпались в костер, громко потрескивая в огне. Для успеха этого действа, требовалось трое. После этого голый, быстро натягивал теплую от костра одежу и помогал другому избавиться от паразитов. Обычно, все свободные от службы, увидев такую санацию, пристраивались в очередь. 

Казахи

Во взвод поступило пополнение: четверо казахов. По-русски они говорили плохо, а один вообще не говорил. На службу им было наплевать, они не понимали команд, или делали вид, что не понимают. Старый фельдфебель Юшко говорил Илье:

- Ты им не верь, они придуряются, ведь они прошли учебную команду!

- Господин, фельдфебель, это не солдаты а чистое наказание, - отвечал Илья, мы еще с ими намучаемся.

- Я тебе так скажу, хоть и был указ противу мордобоя, но этим пока салазки не почистишь – толку не будет. Только если решишься на это, так чтобы никто не видел и синяков, чтоб не оставалось. 

Пришла пора заступать в караул. А по случаю военного времени и близости фронта назначать стали парные посты. Девять постов, по двое в три смены: так что весь взвод оказался в карауле. Илью, как взводного, поставили помощником начальника караула, что было обычной практикой. Казахи попали в пары со станичниками. Такой приказ поступил от ротного, да Илья и сам не доверял азиатам и не поставил бы их в один пост. 

Начал он обходить посты с вечера, проверил вроде все в порядке. Когда пошел проверять вторую смену было уже темно. Два поста были с казахами. На одном все было благополучно: оба часовых ходили вокруг вверенного им склада, и казах заметил его раньше и закричал:

- Постой! Кто там ходи!

- Свои, - и Илья назвался. – Практически все по уставу, - подумал он про себя.

- Пароль, - подал голос второй часовой.

Илья назвал.

- Проходи. 

Илья подошел, похвалил обоих за службу и отправился к другому смешанному посту. На сердце было неспокойно. На подходе к посту его окликнули по-русски и после всего уставного ритуала, он подошел.

- А где твой напарник? – спросил он совсем молодого хлопца, родом из Барсуков. 

- Господин взводный командир, я не виноват, я ему, мол, стоять надо, ходить, вокруг и охранять, а он говорит: - твоя боится, твоя и ходи. 

- И где этот смельчак? – спросил Илья, - понимая, что добром это не кончится.

- Так спит он, господин взводный командир! Вон там под кустом! – почти плачущим голосом сказал солдат.

- Щас лечить будем, - пообещал Илья, припоминая совет фельдфебеля. – Эй ты, вставай, громко сказал он, наклоняясь над спящим казахом.

- Ты мой не буди, ты сам ходи, моя не боится, - начал он, спросонья не понимая, что перед ним стоит его непосредственный начальник.

Илья рассвирепел, носком сапога он разбудил азиата, а пока тот вставал, выхватил наган. 

- Знаешь, что мне будет, если я тебя сейчас застрелю? Мне благодарность будет от начальства! – и он врезал казаху кулаком под дых.

Казах был на голову выше него, но на ногах не устоял. Илья поднял его и от души врезал еще раза три.

- А знаешь, что будет, если ты жаловаться пойдешь? Тебя за то, что спал на посту, по законам военного времени расстреляют. Так ты должен нести службу исправно, понял? Иначе в следующий раз прикажу тебя арестовать и отдам под трибунал.

До казаха все доходило туго, но он кивнул.

Илья ушел в караулку взвинченный. Что будет, если этот «азият» пойдет жаловаться? – думал он. И вот разводящие ушли на посты менять часовых. Через полчаса они приведут тех, кто отстоял на посту положенное время. Что произойдет, если этот остолоп пожалуется начальнику караула, поручику Ледовскому? Поручик горяч, любит дисциплину, и сам из тех, против кого указ противу мордобоя писан. 

Вернулись разводящие. А через пять минут Илью позвали к поручику. 

- Что там у вас произошло с этим солдатом? – и он презрительно глянул на казаха. – Он на тебя жалуется, что ты его бил. 

- Господин поручик, эту скотину там надо было и застрелить! Прихожу пост проверять, а он спит под кустиком! Я ему так мол и так, а он твой боится не спи, мой не боится. Кто боится, тот ходи. Его напарник с ним замучился, уже чуть не плачет. 

Вызвали напарника и тот все подтвердил. После чего поручик его отпустил Барсуковского парня с напутствием: 

- Про то, что ночью было никому не сказывай. – Ну, обернулся он к казаху, так говоришь, что взводный командир тебя бил? А я что-то ничего не вижу, ну-ка подыми рубаху! Странно: лицо цело и под рубахой ничего нет. Сдается, что ты на своего взводного командира напраслину сочиняешь. Вот и напарник твой скажет, что он тебя и пальцем не трогал, а я, если будешь болтать, я его прикрою, а вот тебя расстреляют, – и он лихо вскинул руку с вытянутым указательным пальцем и сказал, - «Бах!». А вообще видно взводный тебя пожалел, если бы не царёв указ, я бы сам тебе врезал, да как следует. 

Тут видимо до казаха дошло, что с ним не шутят, слово расстрел он понимал преотлично. Днем он все пересказывал своим землякам, а поскольку караульное помещение было не слишком большим, то Илье сразу донесли, что он советовал землякам не спать, а то он «биёт». 

На том все и закончилось. Казахи сразу стали понимать команды и вообще заговорили, по-русски, хотя и на ломаном, но довольно понятном языке. Полностью подтвердилась версия опытного фельдфебеля: они придурялись. 

Казахи

Во взвод поступило пополнение: четверо казахов. По-русски они говорили плохо, а один вообще не говорил. На службу им было наплевать, они не понимали команд, или делали вид, что не понимают. Старый фельдфебель Юшко говорил Илье:

- Ты им не верь, они придуряются, ведь они прошли учебную команду!

- Господин, фельдфебель, это не солдаты а чистое наказание, - отвечал Илья, мы еще с ими намучаемся.

- Я тебе так скажу, хоть и был указ противу мордобоя, но этим пока салазки не почистишь – толку не будет. Только если решишься на это, так чтобы никто не видел и синяков, чтоб не оставалось. 

Пришла пора заступать в караул. А по случаю военного времени и близости фронта назначать стали парные посты. Девять постов, по двое в три смены: так что весь взвод оказался в карауле. Илью, как взводного, поставили помощником начальника караула, что было обычной практикой. Казахи попали в пары со станичниками. Такой приказ поступил от ротного, да Илья и сам не доверял азиатам и не поставил бы их в один пост. 

Начал он обходить посты с вечера, проверил вроде все в порядке. Когда пошел проверять вторую смену было уже темно. Два поста были с казахами. На одном все было благополучно: оба часовых ходили вокруг вверенного им склада, и казах заметил его раньше и закричал:

- Постой! Кто там ходи!

- Свои, - и Илья назвался. – Практически все по уставу, - подумал он про себя.

- Пароль, - подал голос второй часовой.

Илья назвал.

- Проходи. 

Илья подошел, похвалил обоих за службу и отправился к другому смешанному посту. На сердце было неспокойно. На подходе к посту его окликнули по-русски и после всего уставного ритуала, он подошел.

- А где твой напарник? – спросил он совсем молодого хлопца, родом из Барсуков. 

- Господин взводный командир, я не виноват, я ему, мол, стоять надо, ходить, вокруг и охранять, а он говорит: - твоя боится, твоя и ходи. 

- И где этот смельчак? – спросил Илья, - понимая, что добром это не кончится.

- Так спит он, господин взводный командир! Вон там под кустом! – почти плачущим голосом сказал солдат.

- Щас лечить будем, - пообещал Илья, припоминая совет фельдфебеля. – Эй ты, вставай, громко сказал он, наклоняясь над спящим казахом.

- Ты мой не буди, ты сам ходи, моя не боится, - начал он, спросонья не понимая, что перед ним стоит его непосредственный начальник.

Илья рассвирепел, носком сапога он разбудил азиата, а пока тот вставал, выхватил наган. 

- Знаешь, что мне будет, если я тебя сейчас застрелю? Мне благодарность будет от начальства! – и он врезал казаху кулаком под дых.

Казах был на голову выше него, но на ногах не устоял. Илья поднял его и от души врезал еще раза три.

- А знаешь, что будет, если ты жаловаться пойдешь? Тебя за то, что спал на посту, по законам военного времени расстреляют. Так ты должен нести службу исправно, понял? Иначе в следующий раз прикажу тебя арестовать и отдам под трибунал.

До казаха все доходило туго, но он кивнул.

Илья ушел в караулку взвинченный. Что будет, если этот «азият» пойдет жаловаться? – думал он. И вот разводящие ушли на посты менять часовых. Через полчаса они приведут тех, кто отстоял на посту положенное время. Что произойдет, если этот остолоп пожалуется начальнику караула, поручику Ледовскому? Поручик горяч, любит дисциплину, и сам из тех, против кого указ противу мордобоя писан. 

Вернулись разводящие. А через пять минут Илью позвали к поручику. 

- Что там у вас произошло с этим солдатом? – и он презрительно глянул на казаха. – Он на тебя жалуется, что ты его бил. 

- Господин поручик, эту скотину там надо было и застрелить! Прихожу пост проверять, а он спит под кустиком! Я ему так мол и так, а он твой боится не спи, мой не боится. Кто боится, тот ходи. Его напарник с ним замучился, уже чуть не плачет. 

Вызвали напарника и тот все подтвердил. После чего поручик его отпустил Барсуковского парня с напутствием: 

- Про то, что ночью было никому не сказывай. – Ну, обернулся он к казаху, так говоришь, что взводный командир тебя бил? А я что-то ничего не вижу, ну-ка подыми рубаху! Странно: лицо цело и под рубахой ничего нет. Сдается, что ты на своего взводного командира напраслину сочиняешь. Вот и напарник твой скажет, что он тебя и пальцем не трогал, а я, если будешь болтать, я его прикрою, а вот тебя расстреляют, – и он лихо вскинул руку с вытянутым указательным пальцем и сказал, - «Бах!». А вообще видно взводный тебя пожалел, если бы не царёв указ, я бы сам тебе врезал, да как следует. 

Тут видимо до казаха дошло, что с ним не шутят, слово расстрел он понимал преотлично. Днем он все пересказывал своим землякам, а поскольку караульное помещение было не слишком большим, то Илье сразу донесли, что он советовал землякам не спать, а то он «биёт». 

На том все и закончилось. Казахи сразу стали понимать команды и вообще заговорили, по-русски, хотя и на ломаном, но довольно понятном языке. Полностью подтвердилась версия опытного фельдфебеля: они придурялись. 

Халилов

Халилов отличился еще раз. Как-то стоял он на одиночном посту, охраняя конюшню и подступы к офицерской столовой, дверь в которую просматривалась с его поста. Уже была весна, солнышко пригревало и разморило его так, что, бес его попутал и прислонился он к стене конюшни средь бела дня. 

Это уже само по себе серьезный проступок: часовой не может сидеть, прислоняться, петь, курить, он должен стоять или ходить. Но Халилов прислонился, вроде как на пару минут. И тут снится ему кошмарный сон, и он понимает, что это сон, но никак проснуться не может, что будто бы ротный Ледовской идет мимо, и видит его спящим. А всем известно, что поручик Ледовской с нашим ротным - поручиком Станченко друг перед другом козыряют: у кого рота лучше. 

Ну и Ледовской подкрадывается к нему и забирает его винтовку, а сам лыбится, мол, щас, я Станченко нос утру. И все это так отчетливо словно наяву. Ледовской с винтовкой направляется к офицерской столовой. И тут Халилов просыпается, глаза сухие, аж режет, и понимает он, что это вовсе не сон, просто он спал с открытыми глазами. А по направлению к столовой, уже на полпути, идет Ледовской с его трехлинейкой. 

Первой мыслью у Халилова была догнать, дать по шее, силы этому верзиле было не занимать, забрать винтовку и снова на пост. Но эту мысль он отмел: поднять руку на его благородие – это расстрел, а спать на посту, да еще винтовку потерять это тоже расстрел. И Халилов на цыпочках побежал за поручиком. И когда тот зашел в сенцы, в которых вечно стояли то бочки с квашеной капустой, то с огурцами, почти догнал его. 

По этой причине, сквозь тонкие доски, он слышал, как поручик не сразу вошел в столовую, а некоторое время шуршал в сенцах. И тут до татарина дошло: «Винтовку прячет». После открылась, скрипя петлями, дверь внутрь и следом закрылась. А потом еле слышно раздались веселые голоса. Халилов решился сразу: открыл дверь и нырнул в сени. За бочками он нашел свою винтовку и осмотрел ее: по счастью затвор был на месте. 

Он выскочил из сеней, толкнул дверь, и понесся изо всех сил на пост. 

А поручик Ледовской, войдя в столовую, приветствовал всех. И тут же обратился к поручику Станченко. 

- Ну, брат! У тебя в роте, и разгильдяи! Сейчас иду, а твой солдатик из третьего взвода на посту возле конюшни дрыхнет, сидит и, привалившись к стене, спит, как младенец. Я подкрался и винтовку взял, а он не шевельнулся даже. 

- Врешь ты все, отозвался Станченко, почему-то я не вижу винтовки в твоих руках? 

Веселая компания молодых офицеров гудела, раздавались предположения и комментарии по поводу возникшей ситуации. 

- Э…, брат, винтовку я спрятал: хочу посмотреть, как твой часовой меня остановит, когда я в наглую в конюшню пойду. 

На такое зрелище собрались посмотреть все присутствующие, а их набралось человек пятнадцать. Все направились к конюшне, а Ледовской впереди всех. Шел он смело, ведь он точно знал: где находится винтовка. А раз часовой безоружен, то ему ничего и не грозит.

- Стой! Кто идет? – кричит Халилов.

- Свои, отвечает поручик и продолжает идти к дверям конюшни. 

- Стой! Стрелять буду! - кричит Халилов: все как положено по уставу. 

- Да из чего же ты стрелять будешь, - громко, что бы слышали стоящие позади офицеры, говорит поручик. 

А сам продолжает идти. И тут Халилов поднимает винтовку к плечу и «бах» в воздух, аккурат на метр выше головы поручика. Тот сразу и замер. А часовой передернул затвор и приказал ему лечь. Толпа их благородий чуть не умерла со смеху. А Станченко едва смог улыбнуться, и, пользуясь моментом, пока на него никто не смотрел, вынул платок и вытер пот со лба.

Лежал Ледовской до тех пор, пока не прибежал из караулки наряд во главе с начальником караула. Так по уставу положено: раз на посту стрельба то туда бежит вся караулка, половина под командой начальника, а вторая под командой помощника, так, примерно, на пять минут позже. А помощником и был мой дед. Пять минут уходило на одевание той смены солдат, которым по времени положено было спать. 

Из Ледовского сделали дурака и виноватого, благо свидетелей было предостаточно. Халилов получил устную благодарность за хорошую службу от караульного командира. Историю поручика он напрочь отрицал:

- Да видел, как его благородие в столовую прошли, но шел он по тропинке, не через охраняемую территорию, а значит, и не было нужды его останавливать… 

Тут начальник караула и приказывает:

- Осыченко, это твой человек, вот и разберись, а мне доложишь все и подробно, ведь рапорт придется составить о происшествии. 

Илья остался с Халиловым, караульные ушли в караулку, а офицеры в столовую. Они остались одни. 

- Ну, рассказывай, как дело было? – сказал Илья, да мне не ври, а то как бы хуже не вышло. 

Халилов помня прежнее дело с хлебом, а со временем слухи просочились и об этом деле, тяжело вздохнул и все выложил. 

- Точно так и было? - не поверил Илья, - мне ведь придется ротному все рассказать. 

- Так точно, господин взводный командир, все так и было. А может ротному…

- Ты думаешь, он дурак и не поймет, что ему на уши капусту вешают? Не все их благородия одинаковы, наш не из благородных, а из студентов, вольноопределяющимся был. Не боись, стой спокойно, все было, так как ты караульному начальнику сказывал, то и мне сказал, и все будет хорошо. 

После караула Илью вызвал ротный. Выслушав историю Халилова, он только сказал:

- Велики и чудны дела твои, Господи. Я уж было приготовился отхватить по полной от начальства. Начальник штаба полка и так на меня большой зуб отрастил. Меня и в пот прошибло. Ладно, зови сюда этого разгильдяя, сейчас он получит нахлобучку. 

Халилов стоял за дверью и вошел, как только позвали. 

- Ну, братец, ты сегодня чуть-чуть под трибунал не угодил. И меня чуть не подвел. 

- Виноват, ваше благородие. 

- Да уж точно, виноват. Но я тебя прощаю, за то, что вывернулся, да этого гада, на всеобщее посмешище выставил. Прицепился он ко мне, ведь я не кадровый военный, юнкерское училище не кончал. Вот тебе рубль, как будет случай, выпей за мое здоровье. 

Наступление

Дивизию, не до конца еще укомплектованную, перебросили на фронт. Фронт оказался даже ближе, чем все думали. Утром приказали сворачиваться и грузить имущество в обоз. А вечером палатки стояли на новом месте. 

Имущества было немного, главным образом десятиместные палатки, отдаленно напоминавшие шатры. Спали на них вповалку, завернувшись в шинели, без всяких излишеств. Но в палатках было намного теплее, а когда на улице было холодно, то в одну палатку набивалось два отделения, за что отделённых командиров формально ругали, но, в общем, закрывали глаза на такое незначительное нарушение: просто так солдатам было теплее и все это понимали. У начальства еще не остыли воспоминания о массовых обморожениях. 

В связи со спартанским образом жизни, среди нижних чинов рассказывали такую байку:

Подходит к солдату турок и говорит:

- Все мне понятно и как ты ешь, вон кухня на колесах у тебя есть, и из чего стреляешь, у тебя винтовка есть, но не понятно, как ты спишь? Ведь у тебя ничего нет. Что ты стелешь на землю?

- Известно, что, отвечает солдат, - шинель. 

- А что под голову кладешь?

- Шинель.

- А чем укрываешься?

- Шинелью.

- Так может я у тебя куплю одну.

- Эх, она у меня у самого одна. 

Походом играли песни, под духовой оркестр: «Солдатушки, бравы ребятушки, а где ваши жены»? Затягивал батальонный запевала. «Наши жены - ружья заряжены, вот где наши жены», подхватывал батальон. 

Петь на походе было не просто, и Илья с сочувствием смотрел на музыкантов, а каково им на походе играть. Сам он шел налегке, с одним наганом. Было тепло и винтовку, и шинель он бросил в одну из шести повозок, которые числились в обозе за их ротой. Впрочем, солдатское пение быстро надоедало их благородиям и большую часть времени шли, просто переговариваясь с соседями, что было не по уставу, но младшие командиры закрывали на это глаза: нечего зря солдат тиранить. 

Его казенного коня вел в поводу один из солдат-станичников. Илья редко ездил на нем сам. Вот и сейчас на коне по очереди ехали двое приболевших. Вообще он научился заботиться о своих людях и заслужил уважение взвода. Даже сорокалетние старослужащие отзывались о нем хорошо, а иногда давали дельные советы. 

Взвод тоже заботился о своем командире. Его всегда дожидался теплый ужин и горячий чай, лучшее место в палатке или у костра. Солдаты шли к нему со всякими мелкими проблемами. 

Виноградов

Перед походом полк построили. И сам капитан Виноградов разъяснил ситуацию. 

- Братцы, почти кричал он, стоя в середке большой буквы «П», в виде которой был выстроен полк, - мы перемещаемся непосредственно в зону боевых действий. Обстановка там напряженная. Здесь вы привыкли у турок все покупать, и это правильно, так поступайте и впредь. Предупреждаю, что за мародерство положена смертная казнь через повешенье. А от себя добавлю, если уж нашкодничали и попались, так приди и доложи своему взводному, а он пусть идет ко мне. Тем, кто не доложит я помочь не смогу. А жизнь у каждого одна. 

С этим напутствием они и маршировали, а точнее просто шли, едва выдерживая строй. 

К слову сказать, Виноградов и, правда, многим спас жизнь. Бывало, украдут у Турка поросенка или курицу, а вора то и приметят. И тут ясно, что придет турок жаловаться: мол, чауш^[39], ваш солдат украл у меня…

А солдат приходит, к взводному, и докладывает, так, мол, и так: попался. А взводный идет в штаб дивизии к капитану Виноградову. Зовет капитан виновного, выслушивает и, как правило, говорит своему денщику, старослужащему фельдфебелю: 

- Дмитрич, отведи его в сторонку, да для памяти, пару раз, может или красть научится, или бросит совсем. 

- А ты, дуралей, как построение будет в строй не становись! 

Придет турок, построят солдат, а виновный в палатке сидит. 

- Ищи, кто тебя обидел, - говорит капитан. 

Ходит, ходит турок вдоль строя: ан, нет знакомого лица. 

- Хаир^[40], чауш, - говорит турок. 

- Ах, ты напраслину на русских солдат возводишь, - возмущается Виноградов и отвешивает Турку подзатыльник. А чтоб тебе не обидно было: вот тебе за твою свинью пять рублей, и чтобы я тебя больше не видел. 

Переводил Виноградову темнолесский иногородний Семен, числившийся во взводе Ильи и, чудесным образом, выучивший турецкий на слух за четыре месяца. Впоследствии Виноградов зачислил его в штаб дивизии переводчиком. 

Про Христа

Однажды, в страстную пятницу, идет по палаточному лагерю капитан Виноградов, а навстречу ему пьяный Михаил Левченко. Да на ногах стоит явно нетвердо. Начал честь отдавать, пошатнулся. 

- Стой, молодец! Да ты точно пьян! – говорит Виноградов. 

- Так точно, господин капитан, пьян – соглашается Левченко. Только я же не просто так! Я же с горя выпимши. 

- С какого такого горя, докладывай. Ты же понимаешь, что тебе пить можно только с разрешения, на праздники, вроде тензоименин Государя Императора. 

- Так, ваше благородие, - растягивая слова не послушными губами, говорит унтер, - ведь евреи Христа распяли! 

- Ладно, - усмехнувшись в усы, говорит капитан, на рубль на опохмелку и больше мне не попадайся. 

Но в пасхальное воскресенье Левченко снова попался. 

- А с чего пьян на этот раз? – спрашивает Виноградов. 

- Так ваше благородие, сегодня я с радости: Христос то воскрес! 

Тут Левченко вместо рубля получает затрещину, так не со всей силы, но чувствительную, и его фуражка едва не слетает с головы: съезжает на нос. 

- На опохмелку больше не дам, и на сей раз прощу, за изворотливость ума, но это последний раз попадешься, припомню все. 

Вылазка

Однажды отправили две роты, в одной из которых служил Илья со своим взводом, к одной деревеньке, клином врезавшейся в русскую оборону. Немецкие офицеры стали строить там земляные укрепления. Точнее, строили Турки, а Немцы указывали. Приказ был простой разведать боем силы противника, а если сопротивления не будет занять позицию и ждать подкрепления. Если же будет сопротивление, отступать немедленно.

Был там овражек довольно широкий, а дно его поросло кустами да молодыми деревьями. Вот по нему и надо было пройти километра три. Роты были из разных батальонов: рота, в которой служили станичники, была третьей из второго батальона, а командовать операцией назначили командира первого батальона. Численность роты составляла почти двести пятьдесят человек. 

А батальонный командир первого батальона умом не блистал, даже боле того явно не годился для армии. Шли всякие слухи про него, как, впрочем, и всегда в солдатской среде сплетничали обо всем непонятном и необычном. Любил он показать свое я, и перед офицерами, и перед солдатами. Обычно выходило глупо, но улыбаться во время этих выходок нижним чинам не рекомендовалось, скор он был на наказания и жесток. 

Однажды разбирали избиение им нижнего чина, и ротный командир так прямо и спроси у капитана Виноградова, мол, неужто начальство ничего не видит, ведь штабс-капитан того, не в себе. 

- Знаете, скажу вам по секрету, у него отец на самом верху в большом штабе на высокой должности сидит. Это он его устроил сюда на наши шеи. Даже его высокопревосходительство командир дивизии связываться не хочет. Себе дороже.

Так вот под командой этого штабс-капитана и пошли они выполнять задание. Прошли километр, пересекли условную линию фронта. Командир третьей роты так и так, ваше благордь, дозвольте боевое охранение из трех человек по верхнему краю пустить, что бы Турки нас врасплох не застали. 

- Ты что мне указывать будешь? – надулся штабс-капитан, - да я на тебя рапорт напишу. 

И пошел в разнос. Так охранение и не выставили. Дошли почти до указанной на карте точки, и только собрались вылезти на край оврага и осмотреться, как едва не оказались в окружении: с двух сторон оврага появилась турецкая пехота численностью раза в два превосходившая русский отряд. 

Тут штабс-капитан растерялся, и что командовать не знает. Хорошо, Станченко, ротный третьей роты все взял на себя: 

- Первый взвод, цепью в две шеренги становись, направо, первая шеренга на колено, залпом пли! Второй взвод налево, залпом пли! Веди свою роту метров на двести к нашим позициям и организуй заслон, что бы мы могли отступить, - крикнул он второму ротному, и тот сделал, как было велено. 

А ротный установил чуть подальше второй заслон из третьего и четвертого взвода. И по его команде первые два взвода бросились бежать под прикрытием своих стрелков. Турки, напоровшись на организованную оборону, не смогли окружить русский отряд. Завязалась перестрелка. Тем временем удалось уйти в заросли на дне оврага и Туркам стало некуда целиться, стреляли наугад. Так и отходили организованно. 

Илья шел со своим взводом, слушал и выполнял то, что приказывал его ротный командир. И в какой-то момент оказался рядом со штабс-капитаном. Оба продирались через заросли в числе последних. Илья был в разорванной, о какую-то ветку, гимнастерке, фуражку он потерял почти сразу как началась стрельба. И тут с головы штабс-капитана веткой сбивает фуражку.

- Эй, ты, подыми, кричит он Илье. 

- Ваше благородь, за нами Турки идут по пятам, - ответил он, - бог с ей с фуражкой, царь новую даст, а голова одна. 

- Ты спорить будешь! Закричал офицер. 

Неожиданно для себя Илья выдал такие ругательства, о которых он даже не подозревал, что они имеются в его словарном запасе. Повернулся и побежал дальше. 

В рапорте, поданном штабс-капитаном, все было шиворот на выворот, он изобразил себя героем дня. Спасшим две роты, из, почти полного, окружения. Дело разбирал капитан Виноградов. Он по очереди вызывал офицеров и унтер-офицеров, расспрашивал, записывал, просил расписаться под показаниями. 

- Ну-с, дружочек, - сказал он Илье, из этого рапорта выходит, что ты командира матом, ни с того ни сего… Давай-ка, расскажи мне как дело было с самого начала. 

Тут Илья все и начал рассказывать, как было, и про охранение, и про то как, кто и что командовал…

- Постой, так выходит, это ваш ротный Станченко организовал заслоны и отступление? 

- Так точно, ваше благородие, он и командовал и только поэтому мы все не в плену сидим и у нас всего шестеро ранетых. А меня батальонный командир заставлял в двухстах метрах от Турок, которые гнались за нами, свою фуражку поднимать, вот у меня и выскочило. 

- Будь я на твоем месте так я бы ему морду набил, - неожиданно выдал, всегда вежливый капитан. Твоей вины нет, ты все правильно делал. Обмундирование со склада дадут, а людей не хватает. Только придется мне тебя наказать. Сейчас пригласят штабс-капитана, я на тебя покричу, дам пять суток гауптвахты. Так ты говори виноват, как там по уставу. А рапорт я тот порву, и ротного Станченко буду рекомендовать на командира батальона. 

Тем все и закончилось. Уже на другой день Илья снова занимался делами взвода. А штабс-капитан даже не подозревал, что его рапорт пошел на растопку печки. 

Но его выходки продолжались. Решили его убрать, от солдат подальше, чтобы бед не натворил, и назначили его на выдуманную должность: проверять кухни по всей дивизии. Но и там он тоже отличился. Одна из полевых кухонь стояла над речкой. А в то время уже снег лег, и кухонная обслуга таскала котлы мыть к реке. Это были здоровые, литров на восемьдесят, медные и жутко тяжелые кастрюли. 

Один из солдат не удержал этот котел, и он лихо, как санки скатился вниз. Это заметил штабс-капитан и в следующий котел влез с ногами и лихо скатился вниз как на санках. И пошла потеха, он если сам не катался, то заставлял кататься в котлах нижних чинов. И то к одной кухне прицепится, то к другой. И все бы ничего, все же не людей он под пули подставлял. Но к весне протерлись те котлы до дыр. 

Были поданы соответствующие рапорты, и дошли, говорили они до командира дивизии и тот дал им ход. В общем, вскорости перевели этого придурка куда-то в тыл. 

Психическая

На новых позициях отчаянно играли в карты. Удаляться дальше ста метров от своей части было запрещено – ждали большого наступления Турок. А по этой причине другого занятия не было. В солдатской среде говорили, что против их и соседней дивизии стягивают двенадцать турецких корпусов. Все интересовались: сколько это, так как слово корпус не ассоциировалось у солдат с численностью. 

В полки стали поступать пулеметы Максим, часто вместе с пулеметчиками. Но пулеметчиков не хватало и началось массовое обучение пулеметному делу. Срочно оборудовались пулеметные гнезда через каждых пять человек. Такая плотность пулеметов была просто невероятна: на роту было положено всего четыре штатных Максима. А тут выходило сорок восемь пулеметов на роту. Нижние чины терялись в догадках. 

Наконец на построении полка было объявлено, что ожидается крупное наступление Турецких войск, что командование разработало план, и он уже осуществляется. И что нам надо будет продержаться до подхода подкреплений, которые окружат неприятеля и либо добьют его, либо возьмут в плен. 

Вскоре стали устанавливать пулеметы, таскать воду в баках для охлаждения, а нижних чинов засадили набивать пулеметные ленты. Патроны были одинаковые, что для Максима, что для трехлинейки. Каждая лента вмещала двести пятьдесят патронов. После начались пристрелки по огневым рубежам в шестьсот, четыреста и двести метров. 

Илья пошел в казачий полк к Сашке, но там ему шепнули по секрету, что полк уже убыл неведомо куда. Потянулись дни ожидания. И наконец Турки стали наступать. Руководили ими немецкие офицеры. Видимо они и решили устроить «психическую атаку». На этом пункте немцы были слегка сдвинуты, а тут можно устроить такой эксперимент, да еще не за свой счет. 

Впрочем, турецкие винтовки, точнее штыки, тому способствовали. И русский, и турецкий штык одевались на ствол, но русский штык имел мулек, то есть сквозную дырку и из винтовки с примкнутым штыком можно было стрелять. Турецкий штык такого отверстия не имел, то есть перекрывал выходное отверстие ствола. Выстрел грозил разрыванием ствола или штыка. 

Мой дед не знал причины, почему они не делали мулек на своих штыках, но у меня есть предположение. В то время Турция в промышленном и технологическом развитии уступала ведущим мировым державам, а, следовательно, могла не иметь ряд инструментов или технологий. Поэтому, когда штыки изготавливали и закаливали, а делать это лучше без дырки-мулька, то после закаленный метал надо было сверлить твердосплавным сверлом, а их-то, скорее всего, просто не было во всей Турции. Такие инструменты в те годы изготавливали в Швеции и, возможно, в Бельгии.

Так что как только турецкие солдаты надевали штыки, то они больше не могли стрелять. В результате по той или иной причине, но получилась та самая «психическая атака». 

Как только турецкие цепи дошли до первой пристрелянной линии в ход пошли пулеметы, но турок было столько, что пулеметы стали перегреваться. Раз за разом меняли воду в охлаждающем кожухе, но она снова закипала. Воду стали таскать, а это было не близко, для этого и оставили пять человек нижних чинов на пулемет. Солдаты практически очень мало стреляли из винтовок, а больше помогали пулеметчикам. 

Но к обеду все запасы воды были исчерпаны, и Турки преодолели рубеж в шестьсот метров. Перелазить им пришлось через большой вал своих убитых. От этого моральный дух турецких солдат пошатнулся, они залегли, потеряли какое-то время и с полчаса турецкие командиры бегали, стараясь поднять их в атаку. Тем временем наши таскали воду, а котлы со слитым в них кипятком остывали. 

Эта короткая передышка спасла позицию русских войск. Когда Турки снова поднялись на четырехсотметровом рубеже, их снова встретили пулеметы. Турки залегли, и командиры не смогли их поднять. Массовая психическая атака сорвалась, Турки поднимались в атаку то здесь, то там, но сразу же и ложились. Однако перевес в войсках, изначально составлявший в двадцать пять-тридцать раз, все же сказывался. 

Стали подходить к концу патроны. Нижние чины, понимая, что из винтовок такую атаку не удержать высыпали в пустые патронные ящики свой боезапас и из него набивали ленты. Начала постепенно нарастать паника. 

Видимо наверх донесли о нехватке патронов, так как в окопах появились некоторые старшие начальники. Капитан Виноградов лично ходил позади окопов и уговаривал солдат:

- Братцы, никакой паники, скоро ночь, привезут патроны, утром будет, чем стрелять. Верьте: эту операцию я сам планировал, все рассчитано, Турки тоже не железные, они устали и боятся. У нас потерь нет, а у них вон сколько. 

Некоторые из окопов выкрикивали: 

- А ты сам не сбежишь? Бросят их благородия черную кость, а сами в кусты. 

- Хотел бы сбежать, так не ходил бы тут и вас не уговаривал, давно бы сбежал. Поймите, чтобы отбить эту атаку со всего фронта из всех складов юга в России сюда привезли пулеметы, патроны, котлы для воды. Весь фронт сидит без горячей пищи и в окопах нигде нет ни одного пулемета. Последние патроны сегодня во всех частях собирали и сейчас, он взглянул на часы, их везут. К полуночи должны быть. 

Действительно первые вьючные лошади появились незадолго до полуночи. Настроение в окопах поднялось. Стали набивать ленты, таскать воду. Вдоль позиций всю ночь пускали осветительные ракеты, это в то время была новинка. Но пока небо не стало сереть Турки в атаку не шли. 

С утра опять началась стрельба. Виноградов снова ходил над окопами и старался подержать солдат. С патронами все равно было туго. Нашлись отчаянные головы и стали грозить капитану, мол, если нам помирать, то и ты не сбежишь, да и до плена не доживешь, стрельнем тебя. 

- Виноградов отвечал, что кроме всего, наши четыре конных полка идут ущельями вкруговую к Туркам в тыл и скоро, он все время сверялся по часам, должны вывернуться вон из того прохода в скалах. 

Тем временем с патронами стало плохо, а стреляли уже на двести метров. Так или иначе, но паники в русских окопах не допустили и когда патроны почти закончились, с большим опозданием, часа в два, вывернулись два казачьих полка с воем и улюлюканьем, выхватили шашки, рассыпались в лаву и понеслись на турок. А позади них развернулись в лаву два драгунских полка. 

И только завыли казачки, так Турки заиграли сдачу. Турецкие солдаты стали втыкать штыки в землю и отходить в сторону. Кавалерия не стала никого рубить, а просто теснила турок к русским окопам. Напряжение в русских окопах было очень велико: многие так изнервничались, что не могли разжать руки и отпустить оружие. 

Победа оказалась настолько грандиозной, что более за всю войну, турецкая армия не предпринимала ничего подобного. Начальство щедро раздавало награды солдатам и повышения в чине офицерам. 

Надо сказать, что в царской армии награды и чины были плотно увязаны. Так с получением определенных наград обязаны были присвоить новый чин. В этом смысле очень глупо звучит текст песни: «корнет Оболенский надеть ордена». Дело в том, что корнет мог иметь только один орден, а вместе со вторым он получал и следующий чин поручика. 

Автор этой операции, полковник Виноградов, ушел на повышение в штаб армии. Тех солдат, что грозили его стрельнуть, он не стал искать и наказывать. 

Пленные

Дивизию отвели в ближний тыл, а на их место поставили свежие части. Так что хоронили убитых турок другие. По временному соглашению дали Туркам убирать своих убитых. Пленных было не меряно. Вот их охраной и занимались победители. Как потом сказывали: в плен сдалась большая часть наступавших. Конвойные команды составляли из казаков из расчета казак на сотню пленных и старший конвоя. Обычно гоняли по двести-триста человек втроем или вчетвером в более дальний тыл, где военные строители делали лагерь для пленных. Вот по мере постройки лагеря и оправляли партию за партией. Дорога была близкой: успевали за один световой день. 

Как-то зашел Илья на батарею к Левченко, а там вся их станичная ватага, прям как в детские времена. Ну, слово по слову, закурили, и тут Санька Беседин и говорит: 

- Тут хлопцы бают, появился у нас великий мастер рубки, не слыхал? 

- Не, не слыхал. А кто таков? 

- Да один младший урядник, он еще на буланом^[41] коне ездит. 

- Так, я его знаю! И чем же он прославился? 

- А тем, что просится в конвойную команду, а как отгонит турок подальше, так шашку наголо и саксей-максей. А после у него всякие там вещицы появляются, то часы, то еще что. 

- За такое дело трибунал и повешенье будет, - ответил Илья. 

- Так и мы о том же, - отозвался другой приятель детства, - люди в плен сдались, воевать не хотят, в нас не стреляют. А как Турки прознают про такие дела, а мы в плен после попадем, что с нами сделают? 

Станичники одобрительно загудели. 

- Есть соглашение между разными государствами, мне ротный командир сказывал, там все прописано как с пленными надо обращаться. Так это и противу этого соглашения – пояснил Илья. - Пленных кормят, одевают, могут заставить работать, а после окончания войны обменивают на своих, или за выкуп. 

- Ну, так мы его решили того, - подвёл черту Беседин. А если его по уставу под трибунал, то его мать пенсию за него не получит. 

- А как вы это сделать решили. 

- А вот гляди в панораму^[42], она нашу сторону показывает и увеличивает, что твой бинокль и даже еще лучше, - отвечает Левченко. 

Он приник к окулярам.

- Вот и наш красавец на буланом коне, как раз сейчас они выступать собираются, новых пленных гонют. 

Илья приник к окулярам и увидел младшего урядника на буланом коне. Спутать его с кем-то еще было невозможно. 

- Так счас мы пушку развернем, дадим ему отъехать метров пятьсот, и вжарим: Левченко больше одного снаряда на пристрелку не берет, талант у него такой. Двух других конвойных мы предупредили, что бы дальше от него держались, - объяснил ситуацию Сашка.

Дали отъехать. Зарядили шестидюймовку,Левченко навел, сделал шаг в сторону и приказал:

- Выстрел, - помощник дернул шнур, пушка рявкнула, - недолёт, объявил Левченко, наблюдавший за местом падения снаряда. – Заряжай! 

Он подкрутил наводку: 

- Выстрел! – Вот теперь в яблочко! 

- Как-попал-то? – спросил Беседин. 

- Аккурат под коня лег! Мало что от него останется. А теперь живо пушку на прежнее место, и ствол почистить…

Все участники дела быстро разошлись по своим частям. А батарейная прислуга занялась чисткой ствола. 

Нашли от того урядника рукав рубахи и кисть руки. По этому делу было разбирательство, но никто ничего не сказал, хотя знало об этом деле человек пятьдесят. То, что станичные молчали - это понятно, но и вся батарея молчала тоже, видно и они считали, что станичники все сделали правильно. 

Мощи

Тем временем в Темнолесской прошли еще две мобилизации. Во вторую брали в стражу, то есть во внутренние войска, которые использовали для охраны военных объектов и патрулирования в городах и на дорогах. Под эту мобилизацию попал Тихан.

Послали его в Ростов. Там он наслушался большевистских агитаторов и стал им сочувствовать. Службу он нес, охраняя один из соборов в Ростове. Большевистские агитаторы хотели пошатнуть веру в церковь и всячески уговаривали Тихана и двух других стражников «проверить» что там за мощи святого. 

- Там обыкновенное чучело, как чучело какого-либо зверя. Стоит только ножичком разрезать, а там будет вата, да опилки, - говорил один из агитаторов, - и никакой святостью не пахнет, один обман. 

Уговоры продолжались довольно долго. А, как известно, капля камень точит. Однажды Тихан и его товарищи поддались на эту агитацию, улучили момент, и вскрыли мощи с задней стороны. Там точно были тряпки и вата, и дух шел не хороший. Резал, точнее, вспарывал шов один из стражников, а Тихан и другой его охраняли. Посмотреть он успел, а после начал зашивать, чтобы значит, шуму не было. 

За этим делом и застал его один из священников, внезапно появившийся позади них из бокового предела. 

- Супостат! – закричал он, и, схвативши какой-то металлический сосуд, врезал осквернителю по затылку. 

Набежало много народа, Тихана и его товарищей забрала полиция. Вскоре над ними состоялся трибунал. Приговор был необыкновенно мягким: штраф, с формулировкой «за кощунство над святыми мощами». Тому, кто резал в триста рублей, а тем, кто караулил по сто пятьдесят. Дали срок в два месяца, под угрозой смертной казни. 

Тихан сразу написал отцу и Илье. Денис, всю жизнь проживший в пространстве, не превышавшем ста пятидесяти километров в окружности от своего дома, плохо ориентировался в хитросплетениях большого мира. Не известно, то ли он не понял ситуации, то ли не поверил Тихану, как сильно пьющему, но выслал, как обычно он высылал каждый месяц обоим служившим сыновьям – пять рублей. 

Такие же пять рублей, почти одновременно с письмом Тихана получил и Илья. Жалование, за два года он тратил мало, а казна давала ему двадцать рублей в месяц, на всем готовом. Так что у Ильи накопилась сумма более трехсот рублей. Рассуждать он не стал, отправился к полковому писарю, в сейфе у которого и хранились деньги, младшего комсостава и попросил выдать ему сто семьдесят рублей. В этот же день деньги ушли Тихану. 

Они успели вовремя, дня за четыре до истечения срока. Штраф был уплачен, и Тихана отпустили с гауптвахты, где он сидел в ожидании своей участи. Двух других участников этого глупого дела повесели. Но Тихан от этого не поумнел, и, в конце концов, стал членом партии. 

Вареники

Какое-то время стояли в небольшом то ли в селе, то ли в городке. Все дома с плоскими крышами, то есть с перекрытиями, а крыш как таковых и вовсе не было. Жили в таком доме, у богатого Турка, а питались сами. Турок не возражал: домов у его было штук шесть. Изредка хозяин заходил, смотрел как «постояльцы» себя ведут, что делают, как едят. Но зла ему не делали и даже не крали, хотя воровство стало делом обычным. Это называлось в солдатской среде: «разжиться». 

И вот однажды, разжились солдаты в один день, ведром масла, мешком творога и мешком хорошей муки. Собрались все и решили вареники делать. Не хватало только яиц, но один ушлый парень, по имени Алексей, сбегал куда-то и принес два десятка. Илья даже не стал спрашивать, как он их достал. 

Илья всех расставил по местам: кто тесто катать, кто лепешки под вареники делать, кто раскладывать… А самого надежного варить поставил. Сам возглавил бригаду из пяти человек – лепить вареники. Налепили здоровую кастрюлю и почти столько же наварили. Кое-кто полез было пробовать, но получил половником по рукам, мол, счас все снедать будем. 

И тут заходит Семен, который стал в штабе переводчиком. А сам он рыжий как многие Турки. 

- Можно и мне десяток, давно вареников домашних хочется, а то я ненадолго, надо вскоре обратно в штаб идти. 

Илья распорядился, и парню насыпали два десятка и масла вкинули в котелок. Сидит он в уголке возле двери, чтобы не мешать процессу изготовления вареников, и ложкой, а вилок просто не было, вареники пополам режет и в рот отправляет. И тут входит турок-хозяин, оглядел все внимательно, а потом посмотрел на Семена, изучил его внешность и принял его за Турка. 

- Скажи, что ваш чауш делает? – на своем языке спрашивает он. 

- Это называется вареники, - отвечает Семен. 

А переводил он уже года два и так нахватался, что говорил почти без акцента. 

- Да ты турок! – удивляется хозяин, а как ты русским служишь? 

- Нет, я русский, - смеется Семен, просто язык хорошо выучил. 

- Ладно, - говорит ему хозяин, - спроси у командира можно мне попробовать вареники? 

Семен и перевел. Мол, так и так Илья Денисович, просит турок на пробу вареников. Илья велел угостить, как ни как мы в его доме живем. Съел турок вареники и похвалил, спасибо сказал, а Семен все перевел. Он тоже попрощался, поблагодарил, и уходить собрался. А тут турок ему и говорит: 

- Скажи вашему командиру, если мою старшую жену научит делать вареники, то дам бурдюк вина. 

Семен и перевел. Все сразу загалдели и высказали общее мнение, что за вино запросто научим. Перевел Семен, а турок ему говорит:

Спасибо, что перевел все. Но я так понимаю, что ты все же турок, говоришь по-нашему, и рыжий как я, а не признаешься потому, что совесть есть, стыдно Турку русским служить. Ну да это ничего, ты турок не убиваешь, Аллах простит. 

Махнул на него рукой Семен и ушел. Ушел и турок. А следом пришла его жена вся закутанная, даже лица не видать, а с ней подросток, один из сыновей хозяина, это что бы женщина под присмотром была. Научили турчанку делать вареники, и ее же вареники, что она сама налепила, сварили и ей же и отдали. Унесла турчанка миску, и паренек следом ушел. 

А вскоре вернулся он с бурдюком, сделанным из шкуры примерно месячного теленка, тщательно выделанный, брюхо зашито жилами, а вместо одной передней ноги, серебряное горлышко с пробкой, а пробка на привязи. И жестом показывает это вам. Он ушел, а Илья говорит, мол, мужики, по такому случаю стоит и ротного с батальонным позвать. Возражать никто не стал. 

Илья отмыл руки, счистил муку и отправился приглашать их благородия. Против ротного никто во взводе слова против не сказал бы, он был хороший человек и солдата берег, потому – сам из простых был. А батальонный недавно сменился и хорошие отношения с батальонным командиром вовсе не повредили бы Илье, если что случись и пришлось бы просить за себя или за товарища. 

Пришлось немного ноги побить, но нашел он ротного на совещании у батальонного командира. Ждать пришлось недолго, стали их благородия расходиться. Тут Илья и пошел к ротному, так, мол, и так, приходите на вино и вареники, да может и батальонного позвать? 

- Давай за мной, сейчас и позовем, - отвечает ротный. 

Зашли, Илья поздоровался по форме и встретил вопросительный взгляд. 

- Это мой взводный, приглашает нас с вами на вареники и вино, - говорит ротный. 

- Так идем! – батальонный, берет фуражку и поднимается, - наверное, там солдатики не едят, не пьют, нас дожидаются, а вареники стынут. А я вареники очень люблю. 

Батальонный оказался что надо, хотя и из благородных, да еще с титулом. Когда бурдюк опустел наполовину, уже вовсю играли казацкие и русские песни. Больше всего батальонному командиру понравилось спетая, как и положено, на голоса: «При лужке, лужке, лужке». 

А батальонный и ротный на два голоса пели романсы, которые поразили станичников своей душевностью. А после батальонный сожалел, что нет под рукой рояля. Некоторые даже знали, что это такое, так как видели раньше рояль в хороших домах в Ставрополе. 

А после попробовали расходиться. Первыми засобирались их благородия. Но не тут-то было! Встать они не могли, ноги не слушались. Оба смеялись при этом. Другие тоже потеряли контроль над ногами.

Но реакция солдат была иная. 

- Отравил, турок нас, выкрикнул недавно подошедший, а потому почти трезвый, Левченко. щас я пойду его стрельну! 

- Стой, остудись, остановил его ротный, - это такое вино, молодое из особого винограда делается: сколько не пей, а голова почти совсем светлая, пьянеешь мало, а вот ноги не слушаются. Так что это не отрава, а наоборот турок от души вино дал, самое лучшее. 

Так и сидели они до утра, пока не допили вино и не доели вареники. 

Утром снова приходил Семен и встретился с хозяином, который пришел забрать бурдюк.

- Ну как твой командир доволен подарком?

Семен уже знал, что все довольны и даже старшие командиры тоже довольны. Все это он подробно пересказал Турку. 

- Илья, увидавший, что они разговаривают, просил благодарить Турка от всех них и от его командиров. 

Турок расчувствовался, позвал Семена с собой, сказал, что хочет и ему подарок дать. Вскоре Семен вернулся с небольшим сундучком, с встроенным замком. 

- Это тебе, - протянул он сундучок, - там табак, а мне он без надобности, ведь я не курю. – Турок сказывал какой-то особый сорт, дорогой. Он его сам выращивает и торгует им. 

Такого табака Илья не видел не до ни после. Был он очень ароматным и крепким, но горло не драл как махорка. Требовалось его совсем немного, так что не скурил он все до конца службы, увез домой. А там решили они с Тиханом курить бросить. И спрятал он сундучок на чердак. Но после приметили они, что от Тиханова младшего сына табаком воняет, а запах показался Илье знакомым. Кинулся он на чердак, а сундучок то отперт, и табака половины уже нету от прежнего. Тут они с братом снова закурили, пока не докурили все под чистую, и уж тогда бросили насовсем. 

Последний крест Беседина

Беседин и в армии прослыл самым отчаянным храбрецом. Он брался за трудные задания, один ездил в разведку и за разные подвиги получил сначала именные, часы потом именной маузер, и три Георгиевских креста. 

Первый крест он получил так: поехали они всемером далеко в тыл турок, наблюдать за их частями, как и куда они перемещаются, что делают и где Турки стоят. Где их части расквартированы. Помалу, день за днем продвигались они все глубже во вражескую территорию. А старшим был у них подъесаул, человек опытный в таких делах. И вот однажды, на шестой день, увидели они как две части идут в разные стороны, а они только-только стали наблюдать за каким-то небольшим городком. 

- Беседин, - говорит подъесаул, - приказываю тебе проследить за этим отрядом, да больше чем на пять километров не езжай, мы тебя тут будем ожидать, а если что, то на нашу ночную стоянку будем отходить. 

Поехал Александр, пользуясь овражком, да кустиками, а где ехать верхи было невозможно там коня в поводу вел. Так прокрался он почти до конца оврага, скоро уже и прятаться негде будет. Как вдруг от этой турецкой части отделяется солдат и в его овраг по нужде. А сам по сторонам не смотрит, а Александр всего в полусотне метров, можно сказать во весь рост, и конь рядом строевой, сто шестьдесят сантиметров в холке. А турок на них ноль внимания. 

Тут Беседин взлетает в седло, трогает коня шенкелями и налетает на Турка. Тот уже дела свои сделал и в последний момент увидал казака. Схватился за винтовку, но Сашка успел раньше выхватить шашку и спинкой, то есть задней тупой стороной, хрясь его по плечу. Турок и рухнул без писка. Уложил Беседин коня, связал Турка, закинул на круп и привязал к седлу. Винтовку его на луку повесил, что бы значит, не могли догадаться, что солдата похитили, и повел коня в поводу к своему отряду. Привез, значит, Турка и докладывает: 

- Господин подъесаул, проследить за частью не получилось, а зато пленного взял. 

- Молодец, - похвалил подъесаул, - сейчас уходим отсюда. Как хватятся этого молодца, так все окрестности перероют. Да и потом с языком надо скорее возвращаться к своим, пока его сведения не устарели. 

Вот за этого пленного он и получил Георгиевский крест четвертой степени. А до этого его уже награждали именными часами за то, что проявил наблюдательность в разведке и вовремя заметил, как их разведгруппу стали окружать. 

Второй крест он получил за того самого подъесаула.

Было их всего четверо, и вынесла их нелегкая прямо на роту турок. Только что они проходили по этому месту и не было там ни одного Турка, а через пятнадцать минут ехали обратно и вот те на! Развернулись они и кинулись к леску, который был метрах в пятистах в стороне. Коней не жалели и неслись как ветер. 

Только командир у турок толковый попался. Закричал свои команды: «Алла-алла!» и через минуту в спину им грянул залп из сотни стволов. Двух задних казаков этот залп превратил в решето, досталось и коням. Сразу было видать, что помощь им уже не требуется. А вот подъесаул получил пулю на пядь пониже коленки. Только сразу Сашка этого не понял. 

А подъесаул приказал скакать. Следом грянул еще один залп, но расстояние уже было на сотню метров больше и им обоим повезло. Третий залп прозвучал, когда они подошли к опушке и тоже все обошлось. А после нырнули они в лес. 

Тут-то и выяснилось, что командир ранен. Перевязал его Беседин, вылил из сапога примерно стакан крови и снова надел его подъесаулу. Тот держался хорошо, но выглядел бледно. Так что Сашка привязал его к седлу, чтобы не свалился. Стали они выбираться в сторону наших позиций. А до них километров пятнадцать. А тут Турки тревогу подняли, и стали мероприятия по охране дорог, и вообще по поимке русских разведчиков проводить. 

Куда не сунься, так на Турок наткнешься. Каким-то чудом Беседин прошел и коня подъесаула провел за собой в поводу. Был момент прошли они шагом в сотне метров позади десятка турок и ни один, на их счастье, не обернулся. После четырех дней «блукания» вышли они на соседний русский полк. А время ночное форму не видать. Часовой: 

- Стой, кто идет? Пароль? 

- Свои отвечает, - Беседин, а пароль, как уходили, был штык. 

- Сейчас вызову командира он старые пароли знает, - говорит часовой. 

Пришел подпоручик, сверил старые пароли – совпало. Пустили их, позвали доктора и их благородие унесли. Пошла у него уже гангрена, или как тогда говорили: антонов огонь. Но сказывали, спасли ему жизнь, хоть и без ноги он остался. А был приказ от военного министра, чтобы снизить потери среди офицеров, всем нижним чинам давать отпуск домой на две недели и Георгия, за то, что офицера раненого вынес с поля боя. Так и получил Беседин орден третьей степени. А от отпуска он отказался, знал, что отец этого не одобрит. 

Третий орден он получил, когда корректировал огонь артиллерии. 

Пригнали на наши позиции новейшие тяжелые пушки, а за горкой, турецких позиций не видать. Нужен был корректировщик, чтобы видеть, куда снаряды ложатся. А на днях наша разведка донесла, что там есть какой-то склад. Беседин вызвался добровольцем. Дали ему флаги разных цветов, чтобы показывать, куда и сколько недолет или перелет. А высотка та ближе к турецким окопам была. Ну, засел там Сашка с ночи, коню нашлась ложбинка, в которую он его и уложил. Вычислили артиллеристы свои координаты того склада и дали одиночный выстрел. Сашка им отмашку соответствующим флагом дал. Выстрелили второй раз, Беседин снова сигналит. А Турки поняли, куда русские пушки стреляют, и засекли вскоре и корректировщика. Пока пристрелялись, да склад накрыли, Беседина уже окружили. Тут он и подал сигнал: окружен стрелять по мне. Командир батареи так и сделал. Дали залп, турок с высотки как ветром сдуло. Тут Сашка на коня и к своим. А когда наши по высотке стреляли, он в той ложбинке, под брюхом у коня прятался. Сам командир дивизии приходил посмотреть на героя. Так что получил он за это третий Георгиевский крест уже третьей степени, а лично от командира дивизии именной маузер. 

Последний крест он получил случайно.

Вернулся он как-то из конной разведки, доложил начальству. Ну а казак, прежде чем себя ублажать станет, сперва коня напоит и накормит. Ближайший колодец был как раз между нашими и турецкими позициями. Отчаянные головы водили туда коней поить, но не по одному, по трое-четверо. Расстояние между позициями было большое, так что никто и не боялся, что его подстрелят. 

Вот к этому колодцу и направился Беседин, со своим конем, как был при полном вооружении, пыльный с дороги и злой как черт от усталости. Подъехал он, спешился, начал воду доставать. И тут из кустиков на него двое крепких турок набросились. Расчет у них был простой: пока у русского руки заняты ему трудно до оружия дотянуться. В общем, застали врасплох. 

Держит его один на прицеле, а сам метрах в пяти стоит, не достать. Второй подошел, забрал маузер, карабин, снял шашку, потом кинжал… 

А Сашка носил и подаренные именные часы. Увидал Турок часы и потянулся за ними. Жадность сверкнула в его глазах. Маленького Беседина он уже не боялся, ведь тот стоял совсем без оружия, к тому же в левой руке у Турка был маузер, отобранный у этого глупого русского - легкой добычи. 

Он сместился в сторону левой руки Беседина и на мгновенье ствол маузера перестал смотреть Сашке в живот. Одновременно он встал между своим напарником и пленным. Тут Сашка и продемонстрировал Туркам свой семейный прием, которому его обучил отец. Он перехватил маузер за ствол и вывернул его за спину Турку. Турок держал пистолет до конца. Ствол маузера развернулся в грудь второго Турка, и затем Сашка рванул пистолет на себя. От боли турок выпустил рукоять, но палец лежавшей на спусковом крючке нажал на курок. Грянул выстрел и тот, что стоял с винтовкой получил пулю в грудь. Казак оттолкнул Турка и остался стоять с пистолетом в руке. 

В тот раз он пришел пешком, ведя лошадь в поводу, на луку были беспорядочно навешано всё его оружие и оружие турок. Впереди себя он гнал пленного. Так Беседен и не напоил коня. А начальство после этого случая запретило ходить к тому колодцу. 

Саракамышь

Подошли к турецкой крепости Саракамыш. Место это горное, высота более двух тысяч метров над уровнем моря. Немецкие инженеры сделали из старой турецкой крепости современный укрепленный район. Тройные стены, возведенные на горе кольцами, одна внутри другой, орудийные и пулеметные гнезда. 

Турция уже не имела сил для наступательных боев и поэтому, и Турки, и немцы, их союзники в войне, имели большие надежды на укрепления и оборонительные бои. Первая русская атака была сорвана метелью, было много обмороженных. 

После этого командование стянуло большое количество тяжелой артиллерии. Туркам выставили ультиматум о сдаче. Но гордые немецкие офицеры верили в непобедимость возведенных под их руководством укреплений. Тогда русские начали трехсуточный артобстрел. Некоторые из русских орудий, говорили, могли стрелять на сорок километров. Реально стреляли с более ближних дистанций.

Когда пошли в наступление второй раз - сопротивления не было. Крепость была сильно повреждена, стены, в некоторых местах, обрушились, так что проходов внутрь было достаточно много. Убитых тоже было много. Много было захвачено орудий и пулеметов. 

Несколько гордых немецких офицеров покончили с собой, их нашли застреленными с пистолетами в руках. Обе армии понесли большие потери обмороженными. 

Эта была та часть Турции, что исконно принадлежала Армянам и Грузинам, и какое-то время входила в состав Российской империи и заселялась колонистами из России. До сих пор Карс считается самым русским городом Турции. В Саракамыше тоже силились молокане.  

После этой победы русские войска почти не встречали сопротивления. Чаще всего стоило только подняться в атаку русским цепям, с примкнутыми штыками и крикнуть: «ура», как Турки отходили в новые окопы, оставляя старые практически без боя. 

Кстати говоря, царь заботился о солдатах. Говорю царь, так как для деда и его друзей все, что исходило от государства – исходило от царя, обмундирование, оружие, лишний шкалик водки на именины членов царской фамилии. Так вот солдат в русской армии учили особому штыковому бою, который, насколько мне известно, больше нигде не встречался. Это не была беспорядочная драка – каждый за себя. 

Наши солдаты в штыковом бою шли строем в две шеренги. Задача первой шеренги была колоть противника, а задача задней отводить удары от первой. Задний, стоял позади и правее напарника и мог стрелять и отводить вражеские штыки. Этому учил особый инструктор – штык-мастер. Приемов было около двух десятков и их доводили до уровня рефлексов. Фактически они фехтовали винтовками. Такую систему придумал еще Суворов. 

Русский штык был выполнен в виде четырехгранной иглы, с ложбинками по всем граням. Таким образом, что грани образовывали ребра жесткости. Длина его была около семидесяти сантиметров. У меня был такой в детстве, дед подарил. 

Дед мой пробыл в Турции почти всю войну. После начала революции дисциплина в армии упала. Пошли не понятные деньги, которые мерили аршинами. Многие солдаты были едва не миллионерами. Казаки радовались приходу к власти Эсеров, уж очень им импонировал пункт из агитационной программы этой партии: не облагать налогом имущество стоимостью от пяти тысяч и ниже. Это было как раз для них. Но в целом армия существовала и несла службу. В свободное время резались в карты на бешеные деньги.

Трабзон

Пришел приказ: идти на Трабзон, никто и не скрывал, что всех возвращают домой. Народ не понимал почему. Турция практически разгромленная, с деморализованной армией лежала перед русскими войсками. Солдатам было обидно: 

- За что кровь проливали, шептались в войсках. 

Этого не могли понять и многие офицеры. Все они, как ни странно, были патриотами, и им, как говорил в известном фильме Верещагин, «за державу было обидно». Впрочем, было за что обижаться. В той России, все, кто желал, имел дело, которое его кормило. 

В Трабзоне всех грузили на пароходы и отправляли на Туапсе. Плыли организованно, подразделениями, никакого дезертирства или непослушания командирам не было. Когда настала очередь Ильи, он человек не слишком верующий перекрестился не раз, прежде чем взошел на борт. Как оказалось, не зря. Идущий перед ними пароход налетел на мины. 

Когда капитан их корабля увидел катастрофу, машину остановили и спустили шесть больших шлюпок. Почти сутки вылавливали живых из воды, спасавшихся на кругах. Но, многие утонули и с кругами, значительная часть из-за того, что одевали спасательные круги на пояс, по неопытности. И все, у кого спасательные круги были одеты под мышки, плавали вверх головой, а те, кто одел на пояс - все утопли, так как верхняя половина тела перевешивала и они плавали вверх ногами. 

Далее плаванье происходило в густом тумане, и пароход шел по счислению. Впрочем, мой дед таких тонкостей не знал. Боялся он ужасно, да боялись все, особенно после рассказов нескольких сот спасенных людей. На следующее утро были в Туапсе. 

Катастрофа

В Туапсе была большая станция Владикавказской железной дороги. Там грузились на поезда полками со всем, что было в полках, конями, пулеметами и пушками. Один состав – один полк. Руководил всем Виноградов, только уже полковник. Накануне он отправил пять полков на Краснодар. Следующие пять составов должны были идти на следующее утро. Всю ночь грузили имущество. Илья попал в первый из пяти составов, в следующем ехал и сам Виноградов, передавший руководство станцией и погрузкой кому-то из вновь прибывших старших офицеров. 

Солдаты заранее договаривались о карточных играх. У Сашки Беседина было чуть не два миллиона: мешок денег. Илья и Гриша уговаривали его не играть. Тот вроде согласился. Илья собирался присмотреть за приятелем. Но вызвало его начальство и назначило одним из помощников начальника поезда. 

Следующие сутки Илья был как привязанный, помощники все время обходили поезд, на предмет спокойствия и дисциплины, которая была на небывало низком уровне. А когда забеспокоился, что Сашку давно не видел, стал спрашивать у всех подряд. Ему указали на один из туалетов. Сашка сидел у окна, бледный и без мешка. Илья только глянул на него и все понял: 

- Чист?

- Чист, – подтвердил Сашка. 

Тащились медленно, наверное, это и спасло многим жизнь. Едва рассвело, как состав стал тормозить. Это было не обычное торможение: машинист увидел впереди множество разбитых вагонов. По составу пронеслось слово катастрофа. Многие, открывали люки в полу вагонов и, дождавшись снижения скорости, прыгали, другие прыгали в двери. 

Паровоз вместе с машинистом сошел с рельсов, и все паровозники погибли. Разбились и несколько десятков вагонов. Из этих вагонов в живых остались только те, кто решился и прыгнул. Илья тоже прыгнул, ничего не сломал, только набил, не понятно обо что, здоровенную шишку на лбу. Как выяснилось его вагон не разбился – стал за три или четыре вагона до того места где отсутствовали рельсы. Но Илья, даже спустя многие годы, все равно был рад, что спрыгнул. 

Вся округа представляла кровавое месиво. Из пяти первых составов не уцелел никто, они наскочили на разобранные рельсы ночью и наверняка, мало кто из них успел понять, что происходит. Это было невероятно страшно. Таких потерь среди русских войск не было даже на войне. Пути были явно разобраны, и виновники этого злодеяния находились поблизости. 

Множество арб удалялись в горы от места катастрофы, груженные награбленным, собранным из солдатской крови оружием и другим военным имуществом. Главной добычей для горцев являлось оружие, но и другим имуществом не брезговали. Из офицерского вагона выбежали их благородия, изумлению их не было предела. Четверть полка погибла за пять минут. 

Ярость захлестнула полк. Сам полковой командир велел развернуть две батареи, стоявшие на открытых платформах, и вычислял в панораму прицел и трубку^[43]. Другие составы стали подъезжать и останавливаться. Пришел полковник Виноградов. При виде катастрофы его лицо исказилось. Такого Виноградова никто из тех, кто его знал, не видел за всю турецкую войну. Он пользовался огромным авторитетом, а все полки были из той, первой дивизии, где он был начальником штаба. 

Провели перекличку в частично разбившемся полку, Виноградов выхватывал знакомых ему людей и назначал на должности, взамен погибших. Так Илья стал исполняющим обязанности ротного командира. По приказу полковника по аулам открыли огонь из орудий, стреляли, пока не кончился боекомплект. После пять полков пошли в атаку. Казаки унеслись вперед и устроили там саксей-максей, в лучших горских традициях. 

За казаками пошли остальные. Виноградов оставил два батальона для охраны, а на остальных махнул рукой: нижних чинов было не удержать. Двое суток шла настоящая резня. Всех, кого находили, стреляли или кололи штыками. Халилова Илья застал за тем, что он ставил по пять человек в затылок, и одним ударом всаживал в них штык и всю винтовку, по самую шейку приклада. 

- Что ты делаешь? - ужаснулся Илья. 

- Не мешай взводный, зло огрызнулся солдат. Я ехал домой, меня на войне не убили, я в горах не замерз, в море не утонул, а они меня под откос! 

Резня прекратилась потому, что больше никого не могли найти. 

Встреча с Валетом

В Краснодаре части стали расформировывать и тем, кому было на юг, выписали проездные документы. Оружие пришлось сдать. У Ильи остался только маленький, почти игрушечный по сравнению с наганом, немецкий пистолет. В нем было восемь патронов. Этот пистолет один из солдат взял с трупа немца-офицера в Сорокамыше и подарил своему взводному. 

До Ставрополя добрались поездом. Оттуда пошли пешком, но уже не строем, а как придется. Шли не торопясь с привалами. Многие предвкушали мирную жизнь, вспоминали какая она. Добрались еще засветло, отмахав примерно тридцать километров: в ту пору Ставрополь был много меньше теперешнего и расстояние до Темнолесской, соответственно больше. 

Илья подошел к родной калитке, толкнул ее и хотел войти. Навстречу ему вышел здоровый пес, в котором Илья узнал Валета. 

- Валет! - обрадовался он. 

Но Валет кинулся хватать его за горло, видно пах Илья совсем не так как раньше. Илья старался, как мог: минут двадцать он уговаривал пса пустить его домой, несколько раз открывал калитку, но каждый раз захлопывал ее перед оскаленными зубами. Наконец, запах от его тела просочился наружу сквозь все его грязные, пропитанные непонятно какими запахами, солдатские тряпки и Валет признал своего хозяина. 

Он визжал, ластился, лизал руки, и норовил лизнуть в лицо. Он буквально не давал Илье проходу от радости. На шум вышла мать, заахала, кинулась в дом. Вернулись они с отцом. Но и они не смогли урезонить Валета. Махнув рукой, Денис открыл двери и позвал пса в дом, в котором тот отродясь не был и только после этого, в незнакомой обстановке пес притих. Уже темнело, потому не стали звать никого. Мать поставила на стол всё лучшее, а в русскую печку сунули два самых больших чугуна с водой, что бы было чем помыться…

Не меньше недели Илья только и делал, что рассказывал о том, где был и что видел. Одним из первых зашел в гости дед Игнат. Много всего было говорено, но под конец старый казак дал совет: 

- Ты, чем в армии был? Командиром взвода? А знаешь, что царя более нет. Еще неизвестно кто править будет. Может с тех, кто при царе чем-то был потом спросют, да по головке не погладють. Ты, вот что, закопай или еще лучше сожги книжку унтер-офицера, да остальным своим скажи, чтобы об этом не болтали. Будет надо, достанешь, а нет - так пусть в земле спокойно гниет. А если спросют: так и говори, что рядовым был. 

Дед Игнат хитер был, и к его совету Илья прислушался. Этим же вечером, как стемнело, завернул книжку и пистолет, о котором и вовсе никто кроме отца не знал, и закопал под обрывом реки, так высоко, что бы половодье не достало и так близко, что за десять минут можно достать. А после попросил он Саньку предупредить всех, чтобы не болтали про тех, кто были унтерами в армии, еще неизвестно, как все пойдет. 

По вечерам он рассказывал всякие вещи про Турцию и войну. Соседи собирались послушать. 

Однажды дед Андрей, тот самый, что от волков спасся в молодости, спросил:

- Я вот что-то не пойму, что там у вас за война такая. Был я с сыном в прошлом годе в Ставрополе, так ехали мимо госпиталя, так там усе солдаты, что во дворе гуляют, усе, как один, в голову ранетые. Да повязки на них бумажные. 

- Так это не повязки, а шапки из газет они себе сделали, - догадался Илья. – А ранят-то, куда пуля попадет. 

- А в наше время палками воевали. Соберется ватага, вперед ставят самых крепких ребят. Они руки вместе сцепляют, идут и по роже им раз, два, и с ног валяют, а мы, кто поменьше идем и по жопе им палками, палками. Чего вы все лыбитесь? Это самая что ни на есть правда. А то залезем на горку, натащим бревен, и чуть они лезть начинают, мы им бревна под гору скатываем. А как поваляем…

- Так по жопе палками, - съязвил кто-то из слушателей, из-за спины деда.

Все чуть не умерли со смеху. 

- Да так и было, - стал доказывать дед Андрей. 

Было ему уже девяносто семь и на все его рассказы смотрели снисходительно: может дед из ума выжил, а может, так оно и было. Шутка сказать за малым сто лет прошло. 

Часть третья – Революция

Красные

Революция пришла в Темнолесскую в виде комиссаров в кожанках, папах с нашитыми на них красными лентами, фуражек со звездами и сотрудников ЧК. 

Комиссары стали организовывать комитет бедноты. Народ не понимал, чего они хотят и за что борются. Их пылкие и непонятные выкрики с телег, ящиков и бочонков никого не вдохновляли. Зато комитет бедноты вызвал сперва всеобщее недоумение, потом смех, а после, когда поняли, что власть перешла лентяям и алкоголикам, которым теперь позволено грабить тех, кто всю жизнь работал – озлобление. 

Тут-то и выяснилось, что Тихан член партии, единственный на всю станицу. Он пошел к комиссару, предъявил партийный билет, был обласкан, и получил назначение одним из руководителей комитета бедноты.

С первого дня их освободили от угнетения очень простым способом: изгнали атамана и его людей. Понятное дело, что это вызвало глубокое возмущение. Но в руках комиссаров и фуражек со звездами были винтовки, а у станичников постарались оружие отобрать. Конечно, никто добровольно сдавать оружие не стал, ведь это была их личная собственность, купленная за свои деньги. Часть казаков, не имея общего руководства, подалась в лес, мелкими группами, состоявшими из проверенных близких людей. Они называли себя зелеными, в противовес красным и белым.

Красные сразу же окрестили их бандитами, хотя они никому вреда не делали. По мере развития событий число зеленых росло, и там появились командиры, по большей части те самые, что были командирами в Войске Донском. Так что, понемногу, в лесу организовалось почти регулярное казачье войско. 

Сотрудников ЧК было двое, без знаков различий, самоуверенные, оба при маузерах. Они стояли над всеми, разве только комиссары были им почти ровней. Они принялись собирать сведения сначала у Комбедовцев, которых набралось человек пятьдесят, а потом у них появились собственные ниточки. 

Вскоре принялись вызывать в бывшую управу тех, кто служил в Войске Донском и был каким-либо командиром. Задавали много вопросов, но сметливые казаки быстро подстроились под ситуацию и говорили то, что от них хотели слышать. А на вопросы, типа кто еще из казацких командиров есть в станице, отвечали, что все в лес утекли. 

Комбед работал плохо, даже там почти все имели хоть какую-то совесть и, на своих старались не доносить. Но чекисты вовсе не были новичками, и постепенно выяснили дворы, в которых ранее проживал казацкий комсостав. Это привело к повальному бегству командиров в лес. Но за этими домами, попавшими в список, велось негласное наблюдение. 

Затем принялись за тех, кто служил в царской армии, как простых казаков, так и иногородних. Иной день перед управой собиралась очередь. Дошло дело сначала до Шевченко, потом до Беседина, а потом и до Ильи. 

Илья на все вопросы отвечал уверенно, и чекист вроде был удовлетворен ответами. 

- Ну а теперь скажи – кем ты был в царской армии? – задал главный вопрос чекист. 

Мысли мигом пронеслись у Ильи в голове, «может, кто выдал, так не со зла, а сболтнул, но тогда, зачем спрашивать если знает. Нет, не знает. А хороший совет дал дед Игнат!».

- Был рядовым в пехоте, - отвечал Илья как можно спокойнее. 

С тем его и отпустили. 

Чекисты все брали на карандаш, и каждый опрошенный попадал в отдельную папку. Видно кому-то это сильно не понравилось, и однажды ночью выбили окно и вынесли все дела. Искать их долго не пришлось: на заднем дворе лежали оставшиеся от них обгорелые корочки. 

Чекисты устроили расследование, но никого не нашли. В управе не было решеток, только ставни, а народ привык иметь дело с деревом, так что ставни долго не устояли. А в прежнее время никому бы и в голову не пришло влезть в управу. 

Вскоре началось «кулаченье», так казаки прозвали борьбу Советской власти с состоятельными станичниками. Были отобраны мельницы, трактиры, лесопилки, сыродельни, дома крытые железом. Вскоре почти все предприятия, отобранные у «кулаков» оказались заколоченными или просто брошенными. Самих владельцев объявили врагами Советской власти, кинули в бричку^[44] и под конвоем увезли незнамо куда. Больше этих людей не видели. Стало негде молоть зерно и вход пошли ручные самодельные мельницы. С выпивкой тоже стало трудно и пошли гнать самогон. 

Советы боролись с самогоноварением, с их точки зрения было большое расточительство переводить пшеницу на самогонку. Но наладить нормальную торговлю они то ли не хотели, то ли были не способны. Да и о какой торговле можно говорить, если главной идеей была: все отобрать и поделить поровну. 

Станица постепенно разорялась. 

Сено

В отсутствие атамана все как-то пошло наперекосяк. И, когда наступила пора сенокоса, появилась проблема: кто и как будет распределять сено. Перед управой собрался стихийный митинг. На котором всяк кричал свое. Илья, молчавший сначала, не выдержал и тоже влез на бричку, заменявшую трибуну. 

- А чем была плоха старая система? Тянешь жребий и получаешь участок и никаких споров, и ссор. 

- Вот ты умник шибко грамотный. Ты что ли жребии делать будешь? 

- Могу и я, коли общество доверит. 

- Так дадим ему жребии делать? – как можно громче прокричал тот же голос. 

- Дадим. Пусть делает, - раздались голоса. 

- А может, скосим всем миром, а после раскидаем готовое сено поровну на всех? – предложил Илья. 

- Да иди ты…, - вылетел из толпы крепкий трехэтажный мат. Знаем мы таких умников, кто-то больше скосит, а кто прохлаждаться будет, а сено потом поровну!

- Нет, давай жеребьевку. 

- А как участки делить будем? 

- А что их делить, - раздались голоса. 

- Трава, она всюду одинаковая, - выкрикнул из толпы новый голос. 

- Так значит жеребьевка? 

- Да, - дружно ответила толпа. 

Тут все стали расходиться. Илья спустился на землю, и было направился к своей окраине. Как услышал, что его кто-то окликнул: 

- Илья Денисович! 

Обернулся Илья и узнал дальнего соседа с другой улицы. Он был старше Ильи лет на шесть и потому они не были друзьями с детства. Все их отношения ограничивались приветствиями. 

- Приветствую Фома Ильич! 

- Хочу с тобой поговорить, - Фома, подошел сильно хромая. – У меня беда приключилась, с ногой, теперь косарь из меня никакой, ходить много не могу. Я тут просил ближних соседей помочь, но что-то тут со всеми стало не так: раньше мне бы не отказали. Может, ты согласишься косить две делянки, а я буду сушить и складывать. На месте стоять мне терпимо. 

Глянул на него Илья, а у мужика слезы в глазах стоят, знать приперло его. 

- Я согласен. У меня жена болеет, а помогать некому. Так что косим два участка, а сено пополам? 

- Согласен, - спасибо Денисович, - выручил. 

- Но только мне нужен помощник, сенокос на делянки побить, раз уж общество доверяет. 

- С радостью помогу. 

Хотя всюду, как было сказано на митинге, была трава, но участки оказались совсем не одинаковые. Ведь не все равно, какой эта трава высоты. Самые низкотравные участки имели травостой немного ниже колена, а самые высокотравные почти по плечо. Целый день Илья и Фома потратили на разбивку участков и установку номеров. Таблички на колышках брали старые, оставшиеся от тех времен, когда сенокосы делил атаман. 

А на следующий день сделали они жребии. Были это простые бумажки из старой газеты, на которых химическим карандашом^[45] написали номера. 

- Раз им все равно, где какая трава, а когда им дело по совести сделать предлагаешь - тебя матюгом кроют, то вот держи Фома два номера. Это номера с того краю, где трава выше всего. Сперва вытащишь за себя, а как моя очередь придет, так за меня вытащишь. 

И Илья сунул ему в руку два номерка. 

Настало время жребий тянуть. И все вышло, как Илья сказал. Пришла очередь Фомы и вытянул он номер, тот самый, что вчера ему дал Илья. Ближе к концу подошла очередь Ильи. А Фома предусмотрительно рядом стоит. Тут он и говорит: 

- Фома Ильич, - вытяни за меня номерок, а то вдруг кто подумает, что сам я писал и там есть какой-то подвох. 

Ну, Фома и вытянул: сунул руку с уже готовым номерком в шапку, погромадил там номерки и вытянул «свой», тот, который вчера Илья ему давал. Никто и не приметил подвоха. 

Когда пошли смотреть участки, вдруг оказалось, что трава траве рознь. Недовольные стали пенять Илье, что поделено не по-честному. Но Илья им отвечал, мол, когда предлагал по-честному, меня матом крыли, и все хотели по жребию. Ну, вот кто какой жребий вытянул – тот и такой участок и получил. 

- А тебе достался самый лучший, - подал голос давешний матерщинник. 

- Да я даже не тянул номер, я шапку в руках держал, а за меня человек тянул, - отвечал Илья. 

- Да спелись вы с ним, - начал было раздувать скандал мужик. 

Но большинство народу оказалось на стороне Ильи. Общество высказалось однозначно: 

- Ты два дня назад говорил одно, а теперь хочешь другое, - сказал один из авторитетных пожилых казаков. - Надо было самому взяться за это дело, чтобы быть довольным. 

На этом все и закончилось. А Фома оказался отличным помощником: он хорошо укладывал сено на возы и возил их в станицу. 

1918-й год

Наступил одна тысяча девятьсот восемнадцатый год. И появилась новая напасть: продразверстка. Сначала все выглядело не так плохо. Новая власть платила за зерно и мясо, правда обесцененными, потерявшими покупательную способность деньгами. По этой причине продавали не охотно. Тогда большевики поступили так, как поступали обычно – реквизировали. Не ожидавшие такого поворота станичники оказались перед реальной угрозой голода. 

За укрывательство грозили расстрелами, но пока не расстреливали. И это понятно: если всех расстреливать, то у кого же продукты отбирать?

Некоторые собрали вещи, заколотили дома и подались в Ставрополь, другие пополнили ряды Зеленых. Зеленые, которых по слухам было уже человек четыреста, отбивали обозы с хлебом. Частью, забирая провизию себе, а частью узнавали, кого обобрали на этот раз и по ночам привозили зерно пострадавшим. 

В станице появилось повальное увлечение: копать по ночам ямы и прятать зерно, да и не только зерно. Резали еще не доросших поросят и спешили их съесть: все одно отберут. Часть продуктов закапывали в лесу. Продразверстка набирала силу. Ни о каких «излишках» речь не шла: это был не прикрытый грабеж. И именно как с грабителями и поступали спродуктовыми отрядами. Казаки охотно бы продали и мясо, и зерно, если бы им предложили что-то стоящее взамен. Но советы даже не попытались наладить торговлю. 

Был такой случай: 

Пошел по одной из улиц продотряд, стали подходить к дому одной вдовы-солдатки. А у нее было полмешка муки, последней, и трое маленьких детей. Она верила в то, что говорили комиссары про «излишки» и что они все для бедных делают. Так что совершенно не боялась, что муку заберут: «они же люди, поймут». Но опасалась за деньги, которых тоже было немного. Заметалась она по горнице: куда бы сунуть и нашла – мука! 

Красноармеец обошел весь дом и ничего более не найдя, схватил последние полмешка муки и потащил на улицу. 

А после кто-то поджог дом, где жили два брата-активиста, а еще двоих кто-то подкараулил. Нашли их утром шашкой порубанных. Чекисты особо не искали: свалили все на Зеленых. 

Как-то ночью пекла Агафья хлеб и пирожки с фасолью. Как кто-то постучал в дверь. Денис подошел к двери и спросил:

- Кто? 

- Денис! Открой, это я, Матвей. 

Матвей был самым младшим братом Дениса и жил отдельно на хуторе. Оказалось, что он остался вообще без ничего, все отобрали. Денис, дал ему полмешка зерна, один из трех караваев, тянувших килограмм на пять и несколько лапотных пирожков. 

- Ты давно ел? - спросил он брата. 

- Да, считай, дней десять тянули остаток хлеба, вот по столько на каждого в день, - он показал ширину ломтя в два пальца. А последние четыре дня на одной воде сидим. 

- Смотри много не ешь, и своим не давай наедаться. Нужно постепенно, а то беда будет. 

Матвей, пока шел дорогой начал от каравая отщипывать понемногу, да так и не смог остановиться. Когда пришел домой, каравая у него не было. А после, случился заворот кишок и Матвея вскоре не стало. 

Осыченковых, не смотря на положение Тихана, трепали не меньше других. Илья имел три схрона. Один они благополучно съели до зимы, второй открыли ближе к новому году. Но тут выпал снег.

- Смотри не ходи к стогу за продуктами, уходя поутру, наказал Илья жене. 

Она и не ходила. Прошел день, второй, третий, а снег все не таял. У детей от голода сводило животы. На четвертую ночь Агафья не выдержала пошла и набрала муки, картошки, подсолнечного масла. И стала топить печку, готовить. Илья проснулся от запахов и все сразу понял. Вышел на двор, от порога тянулся четкий след к стогу. Утром шарившие по станице продотрядовцы вывезли все до последнего зернышка. Не помогло заступничество Тихана.

- Брат твой незаконно зерно от нас прятал, значит, он враг Советской власти, а ты его прикрываешь! – отъехался на него комиссар, - значит ты пособник врага, а еще партейный. 

Через две ночи, Беседин и еще двое Зеленых, привезли ему два мешка зерна. 

- Прячь, как следует, - почти в ухо шептал Сашка и больше не попадайся. 

Но этот случай сыграл свою роковую роль. Однажды пришла сверху разнарядка составить списки тех, кто замечен в укрывательстве излишков продуктов питания. И их составили и отослали. А следом прокатилась волна арестов. Видно прошли времена пустых угроз. Арестовывать приезжали из ГПУ из Ставрополя. Илья был, как назло, в отъезде, когда узнал, что Агафью забрали. 

Его попытки поговорить с местными коммунистами ничего не дали, кроме оскорблений. Один из партийных был поумнее, и сочувственно относился к этой проблеме. Он присоветовал Илье не высовываться, а не то и сам можешь там остаться. А, мол, кто тогда детишек присмотрит. Забрали, мол, человек сорок, не съедят же их, разберутся и отпустят. 

Агафья просидела два месяца без следствия и допросов. Просто потому, что в бумагах значилась как укрывательница излишков. Таких как она было немало, сидевших в холодной в Ставропольском ГПУ. Вырвалась она оттуда чистым везением. Приехал как-то откуда-то с Кавказа по дороге в Екатиринодар высокопоставленный чекист, возвращавшийся в Москву. А местный начальник и скажи ему, мол, все подвалы жульем и врагами забиты, а завтра облава – сажать некуда. Ну, тот говорит, мол, у меня опыт по Москве большой, щас, если ты не против, подвалы тебе и почистим. 

Переоделся он соответственно, а потом завели его туда двое чекистов, пнули на солому, облаяли контрой и сволочью, и ушли. Ну и начал тот московский чекист работать как подсадная утка. Те, кому скрывать было нечего, охотно поделились своими бедами. Он был мужик не глупый и только диву давался, из-за какой ерунды там сидели люди месяцами. Наутро по его приказу выпустили больше тридцати человек, в том числе несколько Темнолесских. Агафья оказалась в их числе. Прочие, сгинули без следа. 

Как Илья у Деникина служил

А после пришли Белые. Армия генерала Деникина стремилась вернуть все в прежнее русло. Снова появился атаман, начался «добровольный» призыв в армию. Всем, имевшим чины, эти чины возвращались. Вот только командовать было некем. В Белой армии остро ощущался дефицит нижних чинов. Конечно, почти сразу появилась белая разведка и контрразведка. Она встретила поддержку у семей репрессированных. 

В управу, где теперь вместе с атаманом сидел и деникинский штаб-с капитан -контрразведчик, пошли жалобы и доносы. Члены комитета бедноты прятались кто где. В лес им ходу не было, Зеленые только и ждали случая свести счеты. Так что сидели по подвалам, рыли схроны по огородам. Один даже жил в дупле на опушке леса. 

Осыченко вовсе не горели служить в Белой армии, но вышло иначе.

Вляпались!

Старому Денису сегодня не спалось. Лезли в голову Деникинцы, занявшие станицу, новые порядки, и мобилизация в Белую армию. Потом почему-то вспомнилась давнишняя ссора с отцом, и как он его «отделил», дав для разведения хозяйства слепую кобылу. Не один год Денис маялся, пока не подрос старший сын Тихон, да не пошел в работники. Вот тогда стали появляться в семье деньги, и пошел он в гору помаленьку. А могло бы быть иначе…

С такими мыслями трудно уснуть. 

Кровать его стояла головой к небольшому окошку. Было далеко за полночь, когда не яркий лунный свет вдруг перестал струиться через окно. Денис резко повернулся, в окно смотрела голова, но вверх ногами. Он узнал своего друга и кума - казацкого писаря Ефима, который теперь работал в управе. Атаман там был прежний, а вот писарь сгинул не знамо где. Увезли его красные и с концами.

- Выдь-ка на двор, - еле слышно шевельнулись его губы.

Накинув на плечи сынову шинель, Денис вышел на крыльцо своего рубленного из ясеня на дубовых столбах дома. Ефим ожидал его во вполне нормальном положении, верхом на коне, это он свешивался, чтобы заглянуть в окно не спешиваясь, понял Денис.

- Слышишь, кум! Низко нагибаясь, зашептал прямо в ухо Ефим, беда пришла. Сегодня в управу донос подали, на тех, кто большевик, да на сочувствующих. Да только бумаге еще ход не дали, а дали ее мне переписать в пяти экземплярах, на то я и писарь. Так там на вас указали, и на Шевченковых, и еще на двадцать пять семей. Как только меня отпустили из управы - я сразу к тебе.

- И что теперь делать? Ведь добром это не кончится.

- Я пока там сидел все думал и вот что надумал. Они мобилизацию объявили, добровольную и принудительную. А если ты большевик, так ты добровольцем к ним пойдешь? Нет, кум, тады ты сам к ним не пойдешь. А если ты завтра раненько с утречка придешь в их армию записываться - то ты точно не большевик, а в доносе что-то напутали, может личные счеты сводят, а это значит, что и вся семья вне подозрений. Так что кум думай, кого ты завтра пошлешь добровольцем к Деникину, а то чует мое сердце, не жильцы все, кто в этом списке прописан. Бывай, Денис. Я еще заскочу к Шевченковым, да еще в пяток семей, которым верю, что меня не выдадут, а, то как бы и мне не болтаться на одной веревке с теми, кто в списке.

- Спасибо, - только и успел прошептать Денис. 

А Ефим тронул коня и растворился в темноте.

Денис вернулся в дом, запалил лампаду, посчитал жечь керосинку опасным. Лампада она что? Мало ли, когда человеку помолиться приспичит. Разбудил сыновей. По случаю Тихон, живший отдельно в своем доме, а ныне прятавшийся у дядьки Ивана на чердаке баньки, заночевал у отца. Следом поднялась жена, узнала, в чем дело, заохала и запричитала. Денис цыкнул на нее. Она умолкла, сидя на кровати. 

Сыновья выслушали отца спокойно. Младший Петр сказал, что он пойдет.

- Илья три года воевал, могу и я пойти, - гордо заявил он.

- Тебя, дурака, убьют, - ответил ему Тихан. Он был на десять лет старше Ильи и на четырнадцать Петра. 

- Идти завтра надо в их армию, - сказал Денис. Ты, Петька молод, да и глуп по молодости, правду Тиша сказал – убьют. Тихону идти, а вдруг что, так кто его детей кормить будет?

- Не надо было в большевики лезть, - с кровати встряла мать. 

- Много чего не надо было, - сказал Илья. Не надо было трепать языком, и партбилет в нос комиссару тыкать, тогда бы и в список тот не попал. Вот я приехал и молчу, что в царской армии был командиром взвода, а книжку, мне посоветовали спрятать, так мы все трое и сделали, а погоны унтер-офицерские спалили. Так что когда власть вызывала, то отвечал, мол, рядовым был. Ладно, чего долго-то решать - мне придется снова идти. У Тиши дети, семья, Петька еще хлопец молодой, а там шутки шутить не станут. Да вы не волнуйтесь так, а то скисли совсем. Я дальше Царицына не пойду. 

- Ну, с богом, солдат, - только и сказал Денис. 

- Вот завтра с утра откопаю книжку и пистолет…

Рано утром десятка два добровольцев стояло у казачьей управы. Первым подъехал к управе Ефим, оглядел всех. Не все, кто там стоял, были людьми из списка тех, кого он предупредил ночью.

- Чего ждете ребята? - делая вид, что не догадывается, - спросил он.

- Да, значить, добровольно хотим служить, - с заминкой сказал один из парней.

- Ну, так ждите. Как придет штаб-с капитан, это к нему.

Все снова уселись на завалинку. Илья оглядел добровольцев. Все - зеленые новички, не нюхавшие пороху, за исключением соседа и друга детства Гриши Шевченко. Гриша служил с ним на турецком фронте в одном полку в пулеметной команде и слыл лучшим первым номером в дивизии. Слава шла не зря, Гриша больше двух пристрелок не делал, а бил - так попадал. Другого друга Сашки Беседина здесь не было. Сашка был мал ростом и легок. Отчаянный джигитовщик, умел он пролезть под конским брюхом на всем скаку, меткий стрелок и рубака, он любил опасные приключения, сам вызывался служить в разведке…

Но Сашка, как и многие другие, отсиживался в лесу, в ожидании, когда вратится прежняя жизнь.

- И ты решил?

- Да, решил, - скупо ответил Григорий. 

Да и не о чем было говорить - оба прекрасно понимали, что они тут делают. 

Через час появился штаб-с капитан. Обрадовался добровольцам, стал звать в управу по одному. 

Когда Илья попал в кабинет, и представился по форме, назвал звание старший унтер-офицер, командир взвода. Заметил, что вызывал одобрение у капитана.

- Так что, сынок, не навоевался? – ласково спросил он, перелистывая бумаги.

Илья понимал, что сейчас будут смотреть злополучный список. И точно нашел он там фамилию Осыченко и поднял глаза, стараясь не упустить выражения лица. 

- Так, ваше благородие, за доброе дело и повоевать можно. Ежели всякий откажется, так, кто станет за правду и за Царя?

- Молодец! Правильно мыслишь. Грамотный? Сколько классов образования?

- Грамотный, пятый год в Церковной школе трошки не доучился. 

- Конь подходящий есть?

- Да, строевой, донской породы. 

- Пойдешь в интендантскую команду? 

- Рад служить Царю и Отечеству! - по-уставному ответил Илья. 

Капитан склонился над злополучным списком и три раза провел пером по горизонтали, вычеркивая фамилию Осыченко из доноса. А потом склонился над другой бумагой и, переспрашивая, вписал в нее данные Ильи.

- Позови следующего, а сам ожидай. 

Следующим был Гриша. Он шел, навстречу глядя в лицо приятеля с выжиданием и надеждой. 

- Порядок, - на ходу шепнул Илья. 

Утром назначен был сбор и смотр. 

Илья простился с родней, заседлал Мальчика и тронулся к управе. Проехав немного по улице, увидал деда Игната, сидевшего на завалинке. Поприветствовал его, и хотел было проехать дальше.

- Илько, ты никак снова на войну? 

- Так и есть, дед Игнат. 

- Дай я на тебя гляну. Все хорошо, да вот плетку за поясом не держи, сунь за голенище, так она ближе будет. А шашка твоя где? 

- Нет у меня шашки, я же не казак! 

- Постой, я те подарю свою. 

Он сходил в дом и вернулся с хорошо знакомой Илье шашкой. С этой шашкой дед Игнат его обучал. 

- Шашка простая, обыкновенная, но вполне. Да, только ты правду сказал: ты не казак. Так что супротив казака и не надейся с шашкой идти – порубят. Но на всякий случай пускай будет. А если в атаку идти придется верхи, так держись в серёдке. Если ваша возьмет, то и ты тут как тут и ни одна зараза не скажет, что ты там не был. А если ваша не возьмет и утекать придется, тогда, кому в спину будут стрелять или первым догонят? Правильно: тех героев, которые вперед летели. Вообще герои долго не живут, не тут так там, не шашка, так пуля. 

Илья нацепил шашку, поблагодарил деда: 

- Спасибо дед Игнат, надеюсь, вернусь и шашку верну. 

- Дай бог, - отвечал старик. 

Служба

Добровольческая армия под командованием Деникина с боями прорывалась к Волге, к Царицыну. Генералы совершенно обосновано полагали, что захватив Царицын и Астрахань они улучшат свое стратегическое положение и получат прямую дорогу к Москве. Красные, плохо вооруженные, менее опытные и имевшие меньшую численность отступали. Но при случае огрызались, нанося «добровольцам» ощутимые потери. Рисунок линии фронта менялся даже не ежедневно, а часто и по нескольку раз в день.

Прошло две недели. Григорий снова попал в пулеметную команду. Командиры не могли нарадоваться на такое приобретение. 

Илья в снабженцы не попал, а попал в драгунскую кавалерию, куда без разбора записали всех темнолесских, и казаков и иногородних, лишь бы конь был. Расположили в окрестностях Астрахани. Там из разношерстного состава пытались сделать конницу. Были там и настоящие кавалеристы, но их было мало. Если бы было много времени, то большинство постепенно обтесалось бы…

Но времени не было. После двух недель подготовки начался марш на передовую. Даже среди такого состава нашлось пара удальцов, которые с первых дней соперничали между собой, все они о чем-то спорили, стараясь доказать кто из них лучший кавалерист, наездник и тому подобное. Кончилось это скачками, по незнакомой местности. А местность там не простая: много прудов, и болотистых низин. 

Вот один из них, вырвался вперед и влетел в такую низину. Не успел он удивиться и понять, что происходит, как конь по брюхо был в трясине. А сам он - по колени. Подскакал эскадрон, долго искали, чтобы использовать вместо веревки, наконец, подъехали обозные телеги, и там оказалась веревка. На все ушло минут пятнадцать-двадцать, но трясина засосала лошадь по шею, а ее владельца по пояс. Он всячески пытался встать на седло, но от этого становилось только хуже. 

Один парень сделал петлю на конце веревки. 

- Подними руки над головой и сцепи их вместе, я тебя заарканю. 

Руки у него были еще свободные, и он выполнил данное ему указание. Свистнул импровизированный аркан и захлестнул его туловище. 

- Ловко, - сказал кто-то из зрителей, - где так научился? 

- Лошадей арканил, - ответил парень. 

Между тем тонущий увязал себя, так, чтобы не выскользнуть из петли. Тянули его двумя конями, привязав конец веревки к лукам седел. Трясина держала его крепко, но все же постепенно удалось его немного вытащить. Вдруг помочи на его штанах лопнули, и его резко вырвало из трясины: миг и он оказался на берегу, без сапог и штанов. А лошадь его утонула. 

Определили его в одну из повозок. В ближайшей луже он отмылся, кто-то жалостливый кинул ему запасные штаны. Лишних сапог, как и лишней лошади не оказалось. С лошадьми вообще была напряженная ситуация. Так что пошел этот парень служить в пехоту. 

Пароход

В низовьях Волги оба берега были у Белых. Это были земли Астраханского казачества. А Астраханское казачество их поддерживало. Новобранцев решили перевести на другой берег реки. Погрузили на пароход вместе с лошадьми, капитан скомандовал полный вперед. Линия фронта проходила совсем рядом, а на Волге ее вообще не было. Корабли ходили куда хотели, благо ширины Волги хватало, что бы постоянно не попадать под обстрелы с берега. 

Уж неизвестно откуда взялся красный пароход, но был он вооружен одной единственной пушкой. Это было гражданское судно, просто его вооружили трехдюймовым орудием.

И начал красный пароход стрелять из своей пушки. У непривычных к воде людей нервы и так были напряжены, а тут еще обстрел. Капитан, который управлял их пароходом дело свое знал хорошо. Первый снаряд лег в полусотне метров перед носом, и капитан отдал приказ полный вперед и велел плыть на то место где лег снаряд. Расчет был простой: стрелки тоже смотрели за снарядом и сразу начинали донаводить орудие, пока его заржали. А цель уже находилась на той отметке, куда они точно не стали - бы стрелять, так как уже навели в другое место. Так они каждый раз старались доплыть до последнего места, где упал снаряд. 

Капитан ходил по пароходу и, пресекая панику, кричал: 

- Уйдем, обязательно уйдем! 

И на самом деле ушли, хотя и гоняли их часа два, может снаряды кончились, а может, надоело стрелять в воду. Одно ясно, что расчет у Красных был плохо подготовлен. 

За Волгой

В другой раз застала их на марше речная канонерская лодка. Это был настоящий речной крейсер, а не какой-то пароходик с одной пушкой. В их сторону грозно смотрели четыре шестидюймовки в двух настоящих башнях. Эскадроном командовал ротмистр. Он увидал трехэтажный особняк и решил укрыть эскадрон за ним. Поступила команда скакать за этот дом. Но кое-кто замешкался, дисциплина и выучка оставляли желать лучшего. 

Среди этой группы человек в двадцать оказался Илья. Это и спасло им жизнь. Они видели, как обе башни развернулись и произвели залп. Четыре тяжелых снаряда попали в здание, и оно рухнуло как раз в сторону прятавшегося за ним эскадрона. В живых осталось четверо. Претензий предъявить было некому: ротмистр тоже остался под обломками. Остальным пришлось бежать, нахлестывая лошадей. Красные дали еще два одиночных выстрела и перестали стрелять. 

После, уцелевших, влили в какую-то сборную часть, где были и драгуны, и казаки. 

С неделю они скакали взад и вперед по правому берегу Волги, но, в конце концов, попали под жестокий обстрел с какой-то высотки. Расстояние было большое и Красные не могли прицелиться, но стреляли плотно. Поступила команда: рассредоточится на двадцать интервалов^[46], спешиться и лечь. Многие, не привычные к строю кони, артачились и не ложились. 

Илья уложил Мальчика, который команды понимал, и сам улегся за ним как за бруствером. Огонь нарастал, возможно, в дело вступили несколько пулеметов Максим. Первыми не выдержали те, у кого лошади не легли. Многие, около четверти всей кавалерии бросились назад, за ними поскакали остальные. 

Откуда-то вылетела кавалерия Красных, но пехота ее задержала, хотя кавалерия и успела доскакать до них, застав их в чистом поле. Красные прекратили стрельбу, чтобы не пострелять своих. Кавалеристы носились, возвышаясь над пехотинцами. Но пехота всегда сильнее кавалерии, главное выучка и крепость духа. 

А тут пехота попалась элитная, это был чисто офицерский батальон, где ротами командовали капитаны, а рядовыми были поручики. Их благородия продемонстрировали на практике - чему их учили в юнкерах: они умело прикрывались винтовками, стоя на одном колене, чем затрудняли конникам задачу. Зарубить их было совсем не просто. При этом винтовку необходимо держать двумя руками, над головой параллельно плечам и смещать или доворачивать в зависимости от замаха конника. 

При случае, офицеры кололи коней или всадников, а при появлении дистанции в пять-десять метров стреляли. Красные понесли серьезные потери и по команде отступили. Офицеры стреляли им вслед, пока снова по ним не открыли огонь с высотки. 

В конце концов, Белых выдавили к Волге возле какого-то поселка. Но в округе лодок было не видать. Сказывали, что накануне, более ранняя волна отступавших, угнала все лодки на тот берег. Следом подошли остатки какого-то флотского экипажа с каспийской военной флотилии. Их было всего человек десять. Большинство стали искать какие-либо плавучие обломки: двое подобрали разбитую дверь, кликнули третьего и бросились в воду. 

Внимание привлекли два матроса. Они ничего не искали, разделись, нацепили наголо по маузеру, и пошли в воду. И сколько, только, было видеть, они плыли, редко взмахивая руками. Илья был с двумя товарищами, из тех, с кем начинали месяц назад под Астраханью. Один из них был тот лошадник, что ловко бросал аркан. У Ильи был бинокль, и они по очереди следили за матросами. Они доплыли благополучно, вышли на берег, вынули пистолеты и тут же раздели двух подвернувшихся мужиков... 

- Нам надо найти лодку, - предложил Илья. 

С ним согласились, так плавать, как те матросы они не умели. 

Лодка нашлась быстро, стоило только проехать по поселку и позаглядывать через заборы. Но три сухопутных крысы боялись воды и лодки, так как все для них было в первый раз. Владелец согласился их перевезти, но в качестве платы хотел корня. Ничейные кони бродили неподалеку, но они были напуганы недавним боем, запахами гари и крови и в руки не давались. 

Тут снова пригодилось умение бросать аркан: и вскоре они плыли, сидя в лодке, а кони плыли следом. А каждый держал повод своего коня. Такой порядок присоветовал лодочник, мол, я не раз так делал. Переправились они быстро – примерно за час, но страху натерпелись. На той стороне, когда начали закуривать: у всех троих дрожали руки. 

Интендант

В интенданты Илья все же попал. Как известно спасение утопающих, дело рук утопающих. Через несколько дней после волжской переправы ему указали на штаб-с капитана и шепнули, что он и есть начальник интендантской службы. 

Илья набрался храбрости и подошел: 

- Господин штаб-с капитан, разрешите обратиться? 

- Чего тебе, - недовольно буркнул офицер. 

- Ваше благородие, я назначен был в интендантское ведомство, а по ошибке попал в кавалерию. 

- Имя, звание, должность в императорской армии. 

Илья представился по всей форме. 

- Езжай за мной, сейчас есть пара дел, а после поедем в штаб, я им устрою нахлобучку. Мне грамотные до зарезу нужны, армию кормить некому, фураж не достать…

Так Илья стал старшим фуражиром, и получил заведование складом. Но главное он ушел с передовой и получил возможность исполнять свой план. 

Время было лихое, всего не хватало и приходилось заготавливать фураж для лошадей и хлеб для солдат. Что бы преуспеть в этом деле, снабженцы часто заезжали не понятно куда. А учитывая то, как быстро менялась линия фронта, то бывало и выезжали с территории контролируемой своими. Фронт был зыбкий, не сплошной, отряды заезжали иной раз на десяток километров туда, где их то и быть было не должно, а своих от чужих отличить бывало не просто – все говорили на одном языке, часто носили одну форму, когда она вообще была.

Однажды Илья скупал продукты в одном из сел. Все отправил подводами, а сам еще немного задержался, решил проехать в дальний конец. Как вдруг останавливает его мужик: - Солдатик, а то не ваши едут? Оглянулся Илья и видит сотню конных, а на папахах красные полосы, а близко - метров сто пятьдесят. Все оборвалось внутри, но он сделал над собой усилие: - Наши, отец. Сам же повернулся к коню и затянул подпругу, вспомнив, как бывало ругал молодых хлопцев сосед – старый казак Степан, за то, что торопились в седло: - Соколик, а с не затянутой подпругой конь то далеко не пойдет, так что догонют тебя вороги и посекут шашками. 

После этого вскочил в седло и тронул Мальчика плеткой между ушей, чего не делал без особой необходимости. За этого дончака^[47], в свое время, когда был он трехлеткой, а деньги имели цену, предлагали Илье сто пятьдесят рублёв. 

Бывали строевые кони и подороже, но Мальчик был не из последних. Он был умен и строю обучен, команды с голоса понимал и тайные знаки. Он рванулся вперед сразу в аллюр три креста. Илья оглянулся - от большой группы отделились двое, они неслись галопом, низко пригибаясь к холкам, привстав на стременах. Илья добавил ходу и понял – так просто не уйти. А догонят - я шашкой не владею, я же солдат, а не казак, толку то от нее... А эти хлопцы, похоже, казаки и один против двоих… 

Нет, надо иначе, и он потянул ремень кавалерийского карабина, висевшего за спиной. Расстояние помалу сокращалось, и как ни старался Илья быстрее скакать он не мог. То ли наездники попались ему серьезные, то ли кони у них лучше, а может все вместе, но эти двое его догоняли. Кони их шли ровным галопом, минут через десять такой скачки они будут видеть его спину как мишень на учениях. Он отпустил поводья, Мальчик перешел на ровный аллюр, сбавив крестик. 

Илья передернул затвор карабина и, обернувшись, с одной руки, выстрелил в догонявших. Илья не видел ни прицельной планки, ни мушки. Зато увидел, как один из них вдруг съехал с седла и упал, а второй спешился и склонился над первым. Илья снова подстегнул коня, удивляясь такому везению, ну лежа, из окопа еще, куда ни шло, мог попасть, а на скаку, с одной руки, не целясь – чистое везение. Наверное, второй всадник решил не искушать судьбу, гоняясь за таким стрелком. Так он и ускакал. 

Потом, когда все отошло на задний план, он попробовал стрелять с одной руки, уже не с лошади, а просто стоя. Результат был плачевный. Сашка Беседин - он был стрелок: тот бы их хоть с нагана, хоть с маузера, хоть с карабина пострелял бы. А он был самым обыкновенным стрелком – не хуже, но и не лучше многих. Когда рассказал Григорию, тот покачал головой: 

- Есть бог на этой земле! Знать не пробил твой час. 

Левченко

Как-то раз встретил он в городе старинного приятеля, еще по турецкому фронту Мишку Левченко. Пообнимались, и пошли выпить за встречу. А Михаил, имел особую страсть к выпивке. 

Засели они в трактире и просидели полдня. А когда настала пора расходиться, оба были теплые. Правда Илья не жадовал, наливал себе половину, но с таким собутыльником, и половина вышла изрядная. Вышли они на улицу, а на тротуаре небольшая гололедка местами. Трезвому то оно бы и ничего. 

А тут, откуда ни возьмись генерал. Старенький такой, и росту маленького, да с бородкой, знаки различия инженерной службы. Ну, какой никакой, а генерал. А генералу не просто честь-то отдавать, а надо во фрунт становиться. 

- Генерал, - предупредил Илья товарища. Сам вытянулся, вскинул руку к фуражке и щелкнул каблуками. Михаил подскочил, встал рядом, вытянулся и поднес руку к фуражке. А потом так щелкнул каблуками, что поскользнулся на обледеневшем тротуаре и грохнулся затылком об землю. Испуганный, с белым от страха лицом, сильно протрезвевший, Михаил вскочил и повторил все снова, на этот раз удачно. Оба замерли. Что-то сейчас будет. Самое малое, позовет генерал патруль, и отправит на гауптвахту, а то и похуже что. 

Генерал остановился перед ними. Он старался быть серьезным, но глаза его смеялись. Он протянул руку и пощупал шишку на затылке Михаила. 

- Большая, - уважительно сказал он. А ты, сынок, если так во фрунт становиться будешь, так до конца службы не доживешь! С этими словами он достал трешку, дал Михаилу на опохмелку и тихо удалился. 

В ресторане

Был и другой случай, когда четверо офицеров в ресторации стали задирать двух старослужащих казаков. Мол, ресторан не про вашу честь… 

Оба были бородачи уже за сорок, оба служили еще до войны и на немецком фронте. Илья знал их довольно хорошо: на фронте люди или сходятся очень быстро, или не сходятся вовсе. Один из них и ответил их благородиям типа, а не пошли бы вы в ж… Подпоручик схватился за наган. Казак, сидевший к нему боком, схватился за шашку. Подпоручик почти вытянул наган из кобуры, когда получил по шее спинкой шашки, и коротко мявкнув, упал под стол. Остальные трое сидели с открытыми ртами и белыми лицами. 

В тот момент этот ловкий казак мог положить всех четверых, и никто из них не успел бы и глазом моргнуть. Но он этого не сделал. Кто-то крикнул патруль – казаков взяли. И пошли они под трибунал. Судили их известно – господа офицеры. Главный виновник присужден был к расстрелу, хотя никого не убил, а второго почти оправдали, но за дурную компанию присудили к штрафу в сто пятьдесят рублей. Казаку не хватало сорока рублей. Если бы деньги не нашлись, то и он пошел бы под расстрел. Ребята, и Илья в том числе, скинулись, у кого, сколько было и мужика отпустили. Казак с горя напился, своего товарища он знал с детства и никогда не думал, что он в дурной компании.

Спирт

В таких условиях мало кто не пил. Источники спиртного были самые разные. У кого водились деньги, те пили и в ресторанах. А кто-то обходился самогонкой. И надо сказать, что первачом нельзя было отравиться, не то, что нынешней водкой, купленной в супермаркете. 

Вот однажды на станции появилась цистерна. Обнаружили ее четверо казаков Астраханцев. От цистерны явно несло спиртом на всю округу. Предприимчивые хлопцы влезли по лесенке наверх и несколькими винтовочными выстрелами сбили замок. Цистерна была полна спиртом едва наполовину. И достать его было не просто. Самый отчаянный вызвался спуститься вниз и продегустировать продукт. Скинул он бурку, папаху и сапоги, ведь негоже добро портить. 

Вниз вела металлическая лестница. Казак, вооружившись котелком, полез вниз. Внутри была высокая концентрация спиртовых паров они ели глаза чище лука. Вот парень на полдороге и сорвался вниз. Там он хлебнул спирта от неожиданности и задохнулся окончательно. Он барахтался, как попало, не видя спасительной лестницы, пока не утоп в спирте. 

Известие мигом облетело сначала станцию, а потом и окрестности. Через час там было сот пять счастливцев, которым не нужно было сидеть на передовой. Притащили багор и после нескольких попыток подцепили и вытянули труп. 

- Эх, дурра! – сказал один урядник. – Глупо сгиб хлопец. 

Он взял винтовку, отошел шагов на двадцать, стал на колено, чтобы пуля не дала рикошету, и стрельнул в нижнюю часть цистерны. Толпа рванулась к выпивке. 

- Эй, казаки! – закричал урядник, - давай по ряду! Всем хватит! 

Сотня человек с котелками выстроилась в очередь. 

- Этак мы до второго пришествия тут стоять будем, - закричали в задних рядах. 

Недовольные сдергивали винтовки с плеча. Раздалось десятка полтора выстрелов и струи спирта побежали наземь. Нашлись свои спирточерпии на каждой струе. От цистерны потянулся народ с полными котелками спирта. А весть все распространялась по округе и привлекала все новых и новых любителей дармовой выпивки. Этот процесс продолжался до поздней ночи и никто из начальства не посмел встать между казаками и спиртом. 

К утру спирт плескался на самом дне цистерны. Начальство, воспользовалось перерывом в питие и выставило сильный караул. 

Подготовка побега

Что бы убежать из деникинской армии требовалась солидная подготовка. Был необходим транспорт, оружие, документы на проезд, деньги и офицерский чин. Офицеру доверяли автоматически, почти не задумываясь, и особо не приглядываясь к документам. А часто вообще документы не спрашивали – верили на слово. Другое дело нижние чины. Отношение к нижним чинам было как к пьяницам, лентяям, врунам, уклонистам от службы. Без офицерского мундира и документов далеко не убежишь. Все это необходимо было добыть, что в реалии означало украсть.

Приписки давали копейки, а больше красть Илья не решался – под трибунал попадали и за меньшее. Проблема денег решилась случайно и легко. Однажды он доставил в окопы сухари с просроченными немецкими галетами. Сухари были свежие и хрустящие, а галеты просроченные года на три и были они как каменные. Но ребята мочили их в чае и соскребали то, что отмокло. Остаток заворачивали в тряпицу и снова клали на дно подсумка. Так что одну галету ели недели две. Многие охотно меняли три галеты на шкалик водки. 

Илья, по началу, как стал снабженцем, немного урезал хлебный паек, пока не накопил однодневный запас. После этого он стал выдавать полный паек, но хлеб давал вчерашний. Спустя некоторое время появились недовольные: хлеб был несколько черствоват. Когда начали жаловаться на Илью штаб-с капитану, его начальнику, тот сразу поставил их на место: 

- Сходите в соседнюю часть, там как грязь, так хлеб подвести не могут, и они голодные сидят. А вам, привезли и ли не привезли хлеб, каптенармус выдает паек по полной. Совести у вас нет на него еще и жаловаться. 

Солдатские шулера

Управившись с делами, он подсел к одному из костров, где пообещали напоить чаем. В благодарность Илья, зная, как плохо питаются в окопах, отрезал большую часть каравая хлеба и отдал гостеприимным хозяевам. Хлеб поделили, и он мигом растворился в десятке желудков. Завязалась неторопливая беседа.

Слово по слову зашел разговор про карты. Тема была живая - в карты играли все. Был период фронтового затишья, и больше заняться в окопах было нечем, разве что вшей над костром трусить, когда уж очень заедать начинали. 

Тут и поделись картежники с Ильей своим горем. Денег у всех были полные карманы. Там оседало и жалование и наворованное, почти все, при случае, были не чисты на руку, что и не удивительно в атмосфере развала и пофигизма, а также деньги регулярно пополнялись за счет убитых... Это было «преимуществом» передовой. Но вот беда, кроме как играть в карты, тратить деньги было не на что.

- Понимаешь, говорил ему один из картежников, тут кто по пятерке за кон играет, так все сплошь шулера, один раз играют колодой, от силы два и все уже знают рубашки карт и играть становится невозможно. Приходится колоду бросать. У кого уровень пониже, те по три, да по рублю играют, они такую, не новую, колоду используют, раз пять или семь, и тоже бросают. Отдают тем, кто играет на полтинники и гривенники. Так докатывается до тех, кто по копейке играет или на шалопеты^[48], заместо денег. А проблема то в том, мил человек, что взять запечатанную колоду негде! Вот ты, к примеру, бываешь в городе, так купил бы нам, сколько сможешь, а мы не обидим, отплатим.

Илья бывал в городе по два три раза в неделю. В очередной раз купил он десятка два колод, цена им была рубль за штуку. И как-то вечером заехал к гостеприимному костру. Снова поделился хлебом, и попил чаю с картежниками. И вытащил свое богатство. Мужики обрадовались картам больше чем хлебу.

- Ты, парень, можешь не караулить, спи, если хошь. А колоды вон на ту шинель брось.

- И что будет?

- А проснешься - сам увидишь.

Проснулся Илья – карт на той шинели нет, а денег набросано кучка. Подошел, собрал, пересчитал – сто двадцать рублей с мелочью.

- Ну как, тебе нравится? – спросил тот же картежник, - не обидели?

- Дак чего ж обижаться? – денег у меня стало больше.

- Так ты еще вези, да поболе. Такие тут правила, что сыграли кон по пятерке – рубль бросили тебе на шинель, потом по трешке – полтинник, а кон по рублю, сколько конов столько раз по двугривенному кинут, ну а дальше копейки пойдут. Смекаешь?

Так он стал возить карты во все увеличивающихся количествах. Иной раз приезжал на пять минут, вываливал полсотни колод, а при следующей встрече забирал деньги. В среднем с колоды выходило рублей двенадцать.

Ранение

В такой обстановке Илья снова начал курить. Карты да табак, косвенно сыграли с Ильей злую шутку. Приехал он как-то под утро, аккурат светать стало, и очень торопился. Сказали ему, что парень, у которого его деньги где-то впереди в окопчике сидит. Пошел он вперед ходом сообщения метров сто пятьдесят, наверное, если все повороты и поворотики распрямить, поспрашивал где, мол, такой-то сидит. Указали ему на отдельный окопчик-ячейку, метров десять, за последним ответвлением хода сообщения. Но ход до той ячейки еще не докопали. Начал Илья звать парня, и он отозвался, почти сразу, признал, завернул деньги в газету вместе с небольшим камушком и бросил. Поймал пакет Илья. Расслабился, хотел закурить. Свернул самокрутку, сунул руку в кисет, а табак у него закончился. Крикнул тогда еще разок, мол, закурить бы, табак то у меня весь вышел. А его знакомый кричит: - За табаком придется идти – ветер, кисет не докинуть. Да тут постреливают, ты бы поостерегся!

Глянул Илья – ячейка близко, а окопы красных метров пятьсот или шестьсот, если не дальше, а небо сереется, видимость совсем ни к черту, да и ветер правда не слабо дует. Про оптические прицелы в те времена еще не слыхивали. Но самое главное - курить охота, сил нет, а когда еще табаку купишь? Выскочил Илья на бруствер, в пять прыжков свалился в ячейку. Угостился табачком, посидел минуту другую, затянулся и таким же манером обратно. Высочил снова на бруствер, от усилия вздохнул поглубже, и закашлялся до слез от крепкого табака и остановился на мгновенье. Вынул изо рта самокрутку, вдохнул и… тут его что-то тупо ударило в самый верх правой лопатки. 

Но ноги уже сами донесли до траншеи хода сообщения. Когда сползал в траншею, понял, что задело его. Его знакомый стал звать на помощь, и набежавшие ребята повели его к лошадям. С него сорвали шинель, разрезали гимнастерку. Пуля прошла навылет, каким-то чудом не задев горло и легкое. Зато впереди, в ямочке над грудиной, был вырван изрядный кусок шкуры, и кровь текла, как следует, в этом месте остался шрам на всю жизнь. 

Кто-то верхи подскакал, ведя в поводу Мальчика. Кто-то приподнял его, посадил, чьи-то руки приложили бинт и наскоро бинтовали. Потом его посадили на коня. Кровь, похоже, остановилась, и так Илья почувствовал себя хорошо, что поехал сам, без поддержки двоих верховых, которые его стали сопровождать. Выдержал он полсотни метров и стал съезжать с седла. Его придержали и в таком виде, и довезли к фельдшеру.

Очнулся он на другой день – все болело. Слабость была невероятная. Еще вчера он был полон сил…

Провалялся он в санчасти больше двух месяцев. Навещать его было некому. Разок заходили картежники, принесли денег, которые еще были должны, да пару раз приходил Гриша, но ему трудно было вырваться с передовой. 

Выпустили его в состоянии несколько не долеченном. От слабости Илью качало. Благо в кармане водились деньги, и он зашел в первый же ресторан в городе и наелся самого вкусного, свежего и дорогого. Потом тупо отсиживался у себя на складе несколько дней, благо там он жил и раньше и имел все необходимое, даже астраханская икра была. Первые двое суток он только ел и спал. Потом понял, что чувствует себя так хорошо, как не чувствовал уже давно и, по крайней мере, крепко стоит на ногах. Сказался полный покой и продукты – не чета больничным. Вечером на часок забежал Гриша. Выпили, закусили и поговорили. Между прочим, Григорий сказал, что на его Мальчике какой-то унтер все это время возил воду, а так как Мальчик чужих не любил и не слушался чужака, то бил он его нещадно. 

Наутро отправился Илья коня выручать. Но зная всеобщую озлобленность, прихватил заряженный наган. Шел он не скоро, и дорога до конюшни заняла полчаса. Поговорил с хлопцами, знакомых у него всюду было много, и ему подсказали по какой дороге уехал за водой тот унтер на его Мальчике. Он отправился следом. Отошел он порядком, когда увидел телегу с кое-как приспособленной бочкой. Она медленно приближалась. Мужик, то и дело хлестал Мальчика кнутом. Оставалось метров пять, когда Мальчик встал как вкопанный – узнал хозяина, радостно заржал и посунул телегу назад. 

- Вот черт, - унтер снова схватился за кнут.

Илья вынул наган и выстрелил над головой у возчика. Тот выронил кнут с перепугу.

- Ты чего, охренел? - начал кричать он. 

- Слезай! – коротко приказал Илья. Внутри у него все кипело. 

Мужик глянул в ствол нагана, заткнулся и слез. 

- Распрягай! Он понял, что этот незнакомый унтер-офицер с наганом не шутит и сделал, что было велено. 

- Как думаешь, коню нравится, когда его морют голодом и работой, а в награду выдают кнута? – с трудом сдерживая себя, спросил Илья. 

- Так это ж ничейный конь, - начал, было, обидчик, и вдруг до него дошло, и он по-настоящему испугался - казак за коня мог запросто убить. - Ты это что задумал, кто ж знал, что это твой конь? 

- А ты и со своим так обращаешься? А знаешь, что в коне моя жизнь? Что от коня она зависит? Илья снова взвел наган. 

- Сымай шинель, сымай гимнастерку. 

Унтер трусился от страху и от этого едва шевелился. Илья сделал три шага, разделявшие их и приварил его рукоятью нагана в щеку. Недораздевшийся мужик полетел в пыль. Илья взял с облучка кнут и порол его, пока не устала рука. В этом смысле обидчику повезло – он был еще слаб. 

- Вздумаешь жаловаться – застрелю, - бросил он. Сел на Мальчика охлюпкой, используя как подставку телегу, и уехал в сторону конюшни, где, среди прочих ничейных, пылилось его седло и упряжь. Там он осмотрел коня. Был Мальчик весь полосатый от нещадных ударов кнутом, пока шерсть не вылиняет - останутся эти полосы. Худоба была страшная, когда его кормили, как следует, бывал он гладкий, с блестящей шерстью. А сейчас на боку была видна шишка величиной с кулак – след давнишнего удара бревном. До этого она проявлялась только однажды, когда Мальчика увел конокрад, а через месяц сосед опознал его по этой самой шишке на базаре в Ставрополе. 

Илья почистил коня и заседлал. Сел верхом и отправился на поиски овса или ячменя. После этого случая невзлюбил он и карты, и курево. И когда кончились его военные похождения, курить бросил навсегда. 

Бланки

Отчетность у Ильи не шла. Образования не хватало. Он не имел понятия, как вести бухгалтерию, где применялась двойная запись на счетах. Пришлось идти на поклон к непосредственному начальнику. И тот потребовал спирту, который предпочитал всему, красной икры, соленых огурцов и колбасы. Все это было страшным дефицитом, но Илья все достал. 

Командир ему попался пьяница и лентяй. За делами следил из рук вон плохо, отчеты составлял с ошибками, приписки не замечал - ему было все равно. Выпивши, а поручик любил сажать за стол подчиненных и «просвещать» их, а попросту хвастаться перед ними, он становился добрее. Тут-то он, вышучивая неграмотность ибестолковость, показал Илье, как правильно вести двойную запись. После этого дело у Ильи пошло. 

Илья знал, что если уж бежать с фронта, так с проездными документами. А бланки и печать были только у офицеров при определенных должностях. Вот у его начальника во внутреннем кармане кителя лежала пачка чистых бланков на проезд, а в боковом - была печать. Поручик, по долгу службы, носил это хозяйство с собой, выписывая разрешения на поездки своим подчиненным.

После первой совместной пьянки поручик стал захаживать к Илье на склад, требовал с выпивкой и хорошую закуску. Как-то в очередной раз командир зашел на склад к Илье: 

- Наливай, - с порога приказал он. 

- Чего изволите, - ваше благородь? – скороговоркой спросил Илья.

- А што у тебя имеется, - поручик уж где-то успел «приложиться».

- Вино есть, церковное, спирт чистый медицинский, самогонка пшеничная…

- Так спирт и давай, да закусить побольше. Сам тоже садись – выпьем.

Выпили раз, второй, третий. Илья отошел в сторону, сославшись на срочную работу.

- А вы, ваше благородь, - наливайте себе, сколько хочется, я щас вам и закусочки подложу, икры, колбаски и огурчика подрежу…

Наконец – то начальник принял свою дозу, а он был из тех, кто, принимая постоянно, умудрялся почти всегда быть упитым, но голову терял редко, да и на ногах стоял, но спирт свалил и его. Илья подошел поближе: 

- Ваше благородь, - может еще чего изволите? Спиритка или огурчика?

Поручик во всю храпел. Илья и сам изрядно пьяный, все же три больших рюмки спирта и почти без закуски, поручик торопил и не давал закусить, как следует. Подошел и дрожащими руками вынул пачку бланков и печать из карманов офицера, наштамповал десятка два, не считая, и все засунул офицеру по местам. Но не от спирта дрожали руки, попадись он за этим занятием - не миновать трибунала. Наштампованные чистые бланки отнес в патронный ящик, куда стаскивал все, что могло пригодиться. 

Там уже лежал наган с сотней патронов, капитанские погоны, четыре фляжки под воду, офицерский мундир, большая пачка пятерок и маленькая соток, мелочь в табачном кисете, письменные принадлежности, да много чего еще по мелочи. Сам ящик лежал на другом, патронном ящике, в котором было две тысячи патронов, предназначавшиеся для пулемета Максим. Этот ящик дорого обошелся Илье. 

Бежать они собирались вдвоем с Гришей. Гриша, обещал украсть тачанку с пулеметом, но вот с патронами у него была проблема. Патронов в армии не хватало, и их выдавали перед боем. По-хорошему, нужен им был третий, что бы был второй номер в пулеметном расчете, но страшно было довериться еще кому-то. Из остальных знакомых станичных оставалось в живых только двое, и оба были из тех, кому оба товарища не доверяли. 

Деникин готовил большое наступление на Царицын^[49]. Только слепому это было не понятно. Войска стягивались из разных мест, появились элитные офицерские полки, в которых рядовыми были только офицеры, а ротными командирами капитаны, батальонами командовали полковники. Всем известно, чем кончилось это наступление: красные, по приказу прибывшего из центра Сталина, стянули всю артиллерию со всего Царицынского фронта к тому месту, где собиралась прорываться офицерская элита. Уж как это они узнали, куда надо стягивать пушки, одному богу известно. Но главное не ошибся Сталин, и упредила его артподготовка офицерскую атаку. Так и не взял Деникин Царицын. А народу там полегло много. 

Но тогда этого еще не мог знать никто. Просто было ясно, что готовится крупное наступление, а значит - будут и крупные потери. Обоим товарищам ой как не хотелось попасть в потери. А для этого надо было вовремя сбежать. 

И вот пришел тот день, ради которого все и делалось.

Поздно вечером приехал Григорий на тачанке, запряженной парой. Еще пять лошадей были привязаны к тачанке. 

- Я тут забрал с конюшни лошадей наших убитых станичных, - сказал он. Их не хватятся, они уже давно числятся ничейными. Если что, так мы коней убитых гоним на родину и сами в отпуск - подлечиться после ранений. У тебя все готово? А то тут за десять месяцев все обрыдло.

- Все, все готово. Наутро наступление назначено, так, когда начнется нас не скоро хватятся всем несколько дней не до того будет. А ты, Гришуня, одевай офицерский мундир, цепляй погоны – капитаном будешь. 

- Ого! А не слишком высоко – из унтеров сразу в капитаны? 

- Других достать не сумел, а ты лучше сойдешь за капитана, у тебя язык бойчее, да и школу ты закончил, грамотнее. Я вот эти два ящика в тачанку сейчас закину, это вещи и патроны. Сколько у тебя патронов к винтовке? 

- Пятьдесят, больше не смог. 

- Ладно, это ничего у меня триста пятьдесят, да еще наган и сотня патронов, и к Максиму ящик - две тысячи. Знаю, не густо, но мы же с Максима не собираемся наступление отбивать, так что восемь лент кого попужать нам хватит. Да, а если он бы не потребовался – так еще и лучше, меньше шума, и шкура целее.

- Беда то в том, Илько, - от волнения Гриша незаметно перешел на хохлацкий, что ежли гнаться за нами будут, так тебе конями править - а мне стрелять. А как стрелять без второго номера? Ленту перекосит и вся стрельба, все равно не отобьемся, если дело будет серьезное. 

- Придется каждую минуту ленту поправлять. Примотаем одну гашетку^[50], чтобы ты мог одной рукой управиться, а второй будешь поправлять. Знаю, что все одно не то, но что делать. 

Вдвоем вытащили толстую полсть, валянную из овечьей шерсти, тщательно прикрыли заднюю часть тачанки с пулеметом, патронами и винтовками. 

Наконец все было готово. Патроны к винтовкам поделили поровну, наган и патроны к нему Илья забрал себе, еще с царской армии привык, что он на поясе висит, командиру взвода наган был положен по штату. Однажды на турецком фронте револьвер уже спас ему жизнь… 

Оба сели на козлы.

- С богом, - перекрестился Гриша, - и тронул тачанку.

Бегство

Напрямки ехать не рискнули. Расстояние вдвое ближе, но это смотря как считать – на этом пути было полно тыловых частей, войска по ней так и сновали, и дорога охранялась серьезно. По предложению Гриши решили взять южнее, сперва на Астрахань, а после ближе к Кавказским горам, хотя оба боялись кавказских абреков, которые по слухам совсем обнаглели. Но или-или – других вариантов не было.

Всю ночь гнали, меняя лошадей каждые два часа. Шли по дороге на Астрахань, но в город решили не заезжать. Ночью проехали Светлый Яр, в котором Илья бывал не однократно. На въезде спросили документы, а один из караульных признал его. Гриша сунул им бланк с печатью, на котором значилось, что они едут по служебным надобностям в Астрахань. Их пропустили без задержки. До самого утра никто их больше не остановил. Вскоре после рассвета показалось село Никольское. Если верить карте, то отмахали они двести километров. Кони были заморены, да и самим им следовало поесть и поспать. Да и пока что они находились в прифронтовой полосе, так что ехать было безопаснее ночью. 

Постой

Проехали почти все село и на самом выезде спросили про постой. Хозяйка за большую комнату с двумя окнами спросила пять рублей. Григорий, тоном большого начальника, велел Илье заплатить. Хозяйка засуетилась, мол, велено сообщать обо всех, кого на постой берешь, и засобиралась в управу. 

- Не суетись, - хозяюшка, - Гриша изобразил самую приятную улыбку, я сам должен по службе в управу сходить, там и сообщу о постое. В какой она стороне? 

Разумеется, ни в какую управу Григорий идти не собирался. Илья, тем временем занялся лошадьми. Хорошо, что их удалось напоить в каком-то ручье на подъезде к Никольскому. А вот ячменя он купил у хозяйки на два рубля и насыпал всем лошадям полные торбы. Двор был огорожен высоким забором, что было на руку – меньше видят, крепче спят, так шутил его дядя, известный на всю округу мастер по валенкам и полстям, когда он пацаном спрашивал у него, почему он работает в бане и двери запирает. Эх, хорошие были времена. Теперь Илья к этой дядькиной шутке добавлял: «…, дольше живут». 

- А командир твой суровый мужчина, - пробудила его от воспоминаний хозяйка.

- Да в общем нет, но жизнь пошла такая. Одно слово война.

- А куда едете и пошто вам столько коней? - любопытствовала женщина.

- Да пустили нас до дому, подлечиться от ранений, а кони это - по пути велено коней убитых к родственникам доставить, - выдал Илья заранее отрепетированную ложь.

Через час вернулся Гриша. В селе все было тихо, под двумя яблонями их ждал накрытый стол. Еда по уговору, входила в плату. Наевшись, оба решили, что им здесь ничего не угрожает, и отправились вздремнуть, настрого приказав разбудить себя ближе к вечеру. Илья, предусмотрительно распахнул окна, чтобы слышать, если во дворе, какой шум будет. Заряженный наган он сунул под подушку.

Проснулись они задолго до вечера и спросили, чего поесть. Надо было поить коней, а колодец, по полученным Ильей сведениям, был тут в двух шагах, за углом в конце улицы. Илья оставил его благородие Гришу сидеть дома, ведь если есть унтер, то офицер не пойдет коней поить. Сам накинул по четыре повода себе на сгибы локтей, коней поить – дело привычное. У колодца, он уже было собрался скинуть поводья и привязать их, а самому взяться за ворот, как услышал за спиной: 

- А это кто такой? 

- В первой вижу, отвечал другой голос. 

Карабин у Ильи висел за спиной, не достать, а наган он сунул за пояс, перед тем как идти на водопой. Он тихо потянул наган и взвел его. Было жутко неудобно, мешали поводья, но скинуть их с рук не было времени, да и вдруг кони испугаются и побегут. Он резко обернулся. Перед ним стояли два мужика в форме рядовых стражников. Сразу было заметно, что они, не смотря на не молодой возраст, были в таких делах не опытны, форма сидела на них мешковато. Трехлинейки висели у них на плечах… 

- Нет бы, снять их, взвести, а уж потом вопросы задавать, - подумалось Илье. 

Увидав в руке Ильи наган, один из них потянулся за ремнем винтовки.

- Стоять, - рявкнул Илья командирским голосом. Все же три года при царе батюшке шестьдесят человек выполняли его команды.

- Это вы кто такие, и как смеете фронтовика обижать, - закричал он.

Мужики явно не ожидали такого поворота событий - они испугано жались под дулом нагана. 

- Да мы стражники, - начал один из них.

- Ах, стражники, - Илья не давал им возможности оправиться от испуга. Он-то хорошо знал, что если их здесь задержат, то очень скоро все выяснится, не так-то они далеко от Царицына отъехали. И тогда трибунал. 

- Тыловые крысы, мать - перемать вас за ногу! Я вас счас тут и постреляю! Я, значится, кровь проливал, а вы тута отсиживаетесь! Кругом, я вас к капитану мигом доставлю, уж он вам покажет! 

Всю сотню метров, которые отделяли Илью от хаты, в которой они остановились на постой, он кричал на злополучных стражников и грозил им расстрелом. При этом сам он боялся не меньше чем они. 

Григорий, в одной рубахе стоял в комнате, почти по пояс, высунувшись в окно, когда любопытная хозяйка окликнула его:

- Господин офицер, там ваш человек гонит наших стражников и ругается почем свет стоит! 

Григорий накинул китель, так что бы видны были погоны. Это он сделал вовремя, потому, что снова выглянув в окно, он увидел двух немолодых стражников, один из которых заметно прихрамывал, а сзади Илью, который так ругался, как будто боялся дать им вставить хоть одно слово, и все время размахивавшего наганом. 

- Ваше благородие, - сходу выпалил Илья, - тут эти тыловые крысы, заслуженному фронтовику проходу не дають! Разрешите, я их прямо тут постреляю! 

Стражники начали извиняться, и проситься. Мол, отпустите, господин капитан, - ошибка вышла, начал один из них. Илья снова наорал на них. 

- Ладно, - миролюбиво сказал его благородие, - ступайте отсюда и так больше не делайте! Пошли вон! 

Что же не велено было не делать, их благородие не уточнил. Стражники пустились бегом. 

- Запрягаем, - командирским тоном сказал Илья. 

- Придется, - согласился Григорий. 

- Вот только кони остались не поеные. Ну да ладно по дороге напоим. 

Они были напуганы не меньше тех стражников, которые «чудом» спаслись от них. Был вопрос времени, когда они добегут до управы и доложат начальству, тогда вся местная стража примчится сюда. 

И опять началась сумасшедшая езда, опять меняли коней каждые два часа. Где-то снова попался ручей, и они остановились на короткий отдых. По видному, Григорий, своим красивым ученическим почерком, выписал новые документы. История оставалась прежней, а вот пункт назначения изменился с Астрахани на Элисту. Где-то, если верить карте, была дорога, по которой можно было объехать Астрахань немного севернее. Вот по ней товарищи и решили проскочить, желательно ночью. Дождались, когда кони напились вдоволь и снова запрягли. Илья надеялся, что они рано или поздно выберутся на знакомую ему дорогу, по которой он в юности ездил чумаковать. 

Ночью проехали неизвестный поселок, в котором их никто не остановил, затем промелькнуло Волжское. Оба теперь боялись населенных мест: обжегшийся на молоке - дует и на воду. 

Когда рассвело, съехали в сторону от дороги в заросли не понятно, чего. Но лошадкам там понравилось, трава и листья с кустов, а главное там был ручеек. 

У въезда в Стрелецкий спросили объездную дорогу, да про прямую дорогу на Элисту. Мужик, сразу показал, где свернуть на объезд мимо Астрахани, а про прямую дорогу сказал, то, что они и так уже слышали раньше. Мол, ехать не советую, места дикие, воды мало, а то и вовсе нет, да и коней кормить там нечем. Вам, соколики надо в сторону Лагани ехать. Там трошки не доезжая, по правой руке можно свернуть на Нефтекумск, но там тоже пустынь всюду. Лучше всего через Кизляр и Грозный, хотя далёко выйдет. Дали ему рубль, чтоб выпил за их здоровье, и поехали дальше. Отъехали, встали на привал возле озерца, которых там было множество. Григорий снова переписал проездные бумаги. Теперь в них значился пунктом назначения Грозный. 

Использованные бланки пошли на самокрутки, именовавшиеся на фронте «козьи ножки», с которыми имелось определенное сходство. Впрочем, до Кизляра проблем не ожидалось. Ехать пришлось через такую глухомань, что там, хотя и была деникинская территория, но патрули вряд ли водились. А если и были, то, из каких ни будь резервистов, которые сами не знают, что они в армии делают – так, отбывают повинность. 

Отъехали от Астрахани, и поехали днем, не прятались, да и не гнали, берегли силы. Воды было много, а где вода – там и корм для коней. Правда, приходилось поить с оглядкой – много было топких мест. Коней пасли, не торопили, давали пастись вволю, а овес берегли. Так за пять дней проехали Кизляр, в котором закупили овса для коней, хлеба и рыбы для себя. За все это время не только стражников, вообще ни одного человека в форме не видели.

Дальше шла дорога на Гудермес, а с Гудермеса до Владикавказа дорога шла по чеченским землям, слывшими самыми опасными местами, славившимся своими абреками. Народ брехал, что иной раз шайки доходили до пятисот сабель. 

Впрочем, до Владикавказа ехать не собирались, а до Магаса доехали без особых проблем, всего дважды показав документы и рассказав свою сказку о том, что они тут делают. Не, доезжая до Магаса, километров пять, снова переписали документы. Теперь значилось, что они направляются в город Невинномысск. По слухам, в Баксане и Георгиевске стояли белые. По этой причине снова стали ехать ночами, прикупая продукты в малых селах и объезжая, где можно большие населенные пункты. По причине ночной езды снова гнали лошадей и меняли их каждые два часа, что бы за ночь успеть проехать как можно больше. Дважды попадали под дожди, от которых спасались под полстью – плотно сбитая шерсть воду не пропускала. 

Горцы

Малгобек решили объехать стороной, забирая влево. Места были малолюдные. Тут решили ехать спокойно - и днем и ночью. 

Едва миновали Малгобек, как среди бела дня увидали на пригорке конных, сабель пятьдесят-шестьдесят. При древних однозарядных кремневых ружьях при саблях, в папахах и бурках.

Продолжили ехать мимо. Расстояние было метров двести не более. Гриша их очень опасался, мол, не успеем и пулемет развернуть, как они уже тут будут. Но Илья гнать не хотел, боялся, что если погонят, то Ингуши решат, что они легкая добыча и поскачут за ними вдогонку. На тачанке, запряженной четвериком, да со вторым номером, да хотя бы с тремя ящиками патронов, можно было надеяться отбиться. А на паре от верхового не убежать. И не было, ни еще одного человека, да и упряжи для пристяжных лошадей тоже не было. Так они ехали и трусились от страха. 

Вдруг едет навстречу верховой абрек, точь-в-точь как те на бугре одетый: в черной бурке, черкеске, черной папахе, в черных шерстяных штанах, подбитых кожей на заднем месте и черных ноговицах^[51], с саблей и кинжалом, но без берданки. - Эге, разведчик, - смекнули друзья. Не хотят джигиты сломя голову кидаться на нас, решили разведать - почему мы от них не тикаем. 

- Здорово, знаком, - первым заговорил ингуш. 

- Здорово. Только не припомню, что бы мы знакомы были, - отвечал Илья. 

- Знаком, а знаком, - продолжал гнуть свою линию абрек, - ах какой красивый серый лоша, - он зацокал языком. - Знаком, а знаком, отдай мне того лоша. Он ткнул плетью в Гришиного коня, красавца серого в яблоках высокого строевого донца. 

- Сейчас! – с готовностью согласился Илья и протронул тачанку так, чтобы абрек остался позади. Гриша покажи ему «лоша»! 

Григорий не заставил себя ждать, отвернул угол полсти и сел за пулемет. Поднял крышку и вставил ленту. На привалах они давно набили патронами пулеметные ленты. Одна лента вмещала двести пятьдесят патронов, так что они набили не восемь лент, а девять – патроны для трехлинеек и Максима были одинаковыми. Вот они и решили, что ста пятидесяти патронов для винтовок им хватит, если кого пужать придется. 

Лицо Ингуша перекосилось от страха. 

- Знаком! Зачем так знаком! Моя пошутил, моя хотел похвалить лоша. 

- Мы сейчас тоже пошутим, - процедил сквозь зубы Григорий. Его трусило изнутри, но он виду не подавал, только сильно побледнел, да движения стали слегка замедленными. 

- Моя пошутил, не надо лоша, - продолжал Ингуш и огрел своего скакуна плеткой. 

Илья тронул вожжи и щелкнул кнутом по передку. Удар получился что надо, как револьверный выстрел и лошади понесли тачанку в противоположную сторону. Григорий накинул полсть на пулемет, что бы зря не пылился. Теперь его трусило по-настоящему. С ним бывало такое и раньше, но как только он пускал первую очередь, трясучка мигом прекращалась. Правда бывало, что после такого припадка он долго не мог разжать пальцы и сидел, стиснув пулеметные рукоятки минут по десять, а то и дольше после окончания стрельбы. Гриша знал точно, что без второго номера шестьдесят верховых не положить, все одно догонют. 

- Как думаешь, погонются они за нами? Гриша сказал это не своим от трясучки голосом.

- Так, думаю, сейчас он уже рассказал остальным про пулемет. Так что если через пять минут из-за поворота не покажутся, значит, уже не погонятся. Да и резон-то им какой? Ну, возьмут они нас и то, что при нас, так? А стоит оно того если ты их двадцать человек положишь? А помирать, чай и абрекам не хочется. Если бы им было все равно - так зачем тогда разведчика высылать? 

- Да на такой дороге, да тачанку догонять, пожалуй, я не меньше половины, даже без второго номера положу, - уже спокойнее сказал Григорий. Значит, думаешь, не погонятся.

Прошли явно больше десяти минут, потом полчаса. Остановились, запрягли свежую пару, и снова рванули вперед. На этот раз обошлось. 

Родные места

Стали подъезжать к Невинке. Места пошли знакомые, езженые. На знакомой развилке Илья свернул с тракта и повернул по лесной дороге на родное Темнолесское. 

- Теперь мы считай, что дома, - сказал Григорий. Интересно, что там за власть у нас нынче? 

- Наверное, все еще белые. Остерегаться надо. 

- А, думаешь, придут товарищи, так не надо будет? – почти весело задал риторический вопрос Гриша. 

У обоих было ощущение, что они уже спасены, как-то не верилось, что опасности все еще не кончились. Но осторожность взяла свое – у Поповой караулки зарыли, в приметном месте, пулемет и патроны, завернув все в полсть, а тачанку загнали в кусты, подальше с глаз. Хоть белые в станице, хоть красные – тачанка выдаст их с головой. А у белых к ним счет за дезертирство, а у красных за то, что пошли служить к белым. 

Так лесами и доехали до Темнолесски. В станицу вошли ночью, развели по дворам чужих коней. Родственники узнавали печальные вести. За коней мало кто благодарил, хотя почти всех коней, годных к службе, белые реквизировали. Всем наказывали не говорить никому о них. Только под утро добрались по домам. 

Друзья уже знали, что белые части в станице не стоят, а разъезды наезжают часто, человек по восемь и по десять. Знали, что круто взялись за окрестные станицы и села деникинцы, и еще больше народу прячется в лесу. Ушедших с царского фронта тоже преследовали, как дезертиров, и они по лесам сидели, назывались зелеными. Говорили, было, их до семисот штыков и двести сабель. А белые звали их бандитами. 

Въехал во двор, Мальчика расседлал, поставил в конюшню, засыпал ему овса. Отец, заслышав возню во дворе, вышел на крыльцо. Узнал, обрадовался. Обнялись и пошли в дом. В доме все было по-старому. Мать бросилась со слезами обнимать. Петр поздоровался за руку, он временно жил с отцом, заколотив свой дом. 

Мать затеяла кормить, стала варить вареники. Сметана была своя, правда вместо пяти коров уцелела только одна. Пока возились с едой, наскоро и сбивчиво обменивались новостями, на дворе совсем рассвело. Сели за еду и тут кто-то начал стучать в ворота. Илья, как был, так и выскочил в окно на заднюю сторону дома, прихватив свои вещи и наган. Забежал за конюшню и по приступкам влез на односкатную, почти плоскую крышу. Он видел, как отец отворил сперва калитку, потом воротину и впустил на двор шестерых конных. Положение было аховское. В доме лежало часть вещей Ильи, в том числе винтовка, а в конюшне стоял строевой конь.

Выручила мать. Она засунула карабин и вещи за печку, вышла на крыльцо и позвала всех снедать, приговаривая: 

- Ой, вы наши защитнички, идите в дом я вас покормлю. Вареники горячие на столе, со сметанкой. Петр отогнал дворовых псов Валета и Лапко. Казачкам довольно было бегло оглядеться. Сидя на лошади можно было видеть большую часть односкатной крыши конюшни и Илью, пластом лежавшего там. Но патрульные спешились, а тут еще и Денис предложил самогонки…

Все дружно пошли в дом, ломая шапки перед образами. Выпив двухлитровую «четверть» самогонки и прикончив вареники, казаки простились, выходя из горницы, оборачивались и крестились на иконы в красном углу. Денис вышел за ворота, проводить соколиков. А на самом деле убедиться, что они и, правда, уехали. Когда воротился в дом, Илья сидел на прежнем месте перед полной миской горячих вареников. 

- Сбагрили соколиков, - сказал Денис. 

- Волки они, а не соколики, - сказала мать со злобой в голосе, - сколько вареников сожрали. 

- Кстати сынок, - сказал Денис, - знаешь, что было, как ты добровольцем ушел? Пришли каратели и всех, кто в том списке не вычеркнут был, собрали прямо семьями, отвезли на подводах за станицу и всех порубали. А после прознали, что тот список сын мельника писал. Так после нашли его задушенным в кушерях возле трактира. Не всех зарубили тогда, кое-кого дома не застали. Говорили, что Семен Криворучко с двумя друзьями его поймал, да вспомнил ему свою родню, наступил ногой на горло…

Илья молча ел вареники, уписывая за обе щеки, изголодался и соскучился по матеренной готовке. 

- Так что тебе надо в лес податься и вещички свои с собой возьми и коня тоже. Не дай бог найдут – всю душу вытрясут. 

- Так мы с Гришей и собирались уйти нынче же. 

На рассвете, они с Гришей ушли в лес, где и отсиживались долгие месяцы. Жили в землянке, благо не первый раз, оба были привычные к лесной жизни. Только изредка наведываясь, домой по ночам, за продуктами. 

При красных

Как пришли красные вскоре всем дезертирам, и из царской армии, и из белой объявили амнистию. Кто хотел вернуться – вернулись и их не трогали первое время. Только оружие приказано было сдать. Илья с Григорием сдали винтовки и патроны к ним. Вернулся из леса и Сашка Беседин. Наган Илья закопал под обрывом реки, прям, за домом, который задом выходил к реке. Там же оказался и немецкий пистолет, больше года, пролежавший в кармане его шинели. Про пулемет друзья обмолвились только своим отцам и оба им присоветовали забыть про него, мол, лежит и пусть лежит и далее, где лежит. 

Но далеко не все вышли из леса после амнистии. Большинство зеленых так и остались сидеть в ожидании возвращения прежних времен. И, через какое-то время, красные тоже стали их называть бандитами. А потом приехали два представителя ЧЕКА и стали разные вопросы задавать. А заодно и милицию организовывать, против бандитов. К этому делу привлекали бывших фронтовиков из «сознательных». Когда дошла очередь до Ильи и Григория, очкатый чекист так и сказал, знаете, многое в вашем прошлом вызывает сомнения. Никак я не уясню себе враги вы советской власти или нет. И хотя Илья снова сказал, что был рядовым в царской армии, но это мало помогло. И поняли ребята, что прямая дорога им вступать в красную милицию. Опыт такой у них уже был, и чем сомнения заканчиваются оба хорошо знали. Не вставая из-за стола уполномоченного чекиста, они написали совершенно добровольные заявления на службу в милиции. После этого их оставили в покое года на три. Но это, впрочем, уже отдельная история.

Как Илья у красных служил

Служба была дурацкая. Службу не несли, по утрам приходили на построение, а после по-тихому разбредались по своим делам. Почти всем надо было работать по хозяйству, а оно кормило, хоть казака, хоть иногороднего. В бывшей церковной школе, где теперь располагался милицейский штаб, обычно сидело десятка два бездельников, числившиеся наиболее сознательными милиционерами. Они пили, играли в карты и думали где бы достать еще выпивки и закуски. Вечером тоже собирались на перекличку, правда, приходили не все, за отсутствующих кто-либо кричал «я». 

Командиры, которым доверяла новая власть, были неспособны командовать. Зато спеси и гонору было через край. Первый начальник милиции вздумал бороться с бандитами. Зеленые тихо сидели в лесах. Все они были местные, все ходили к родне в окрестные станицы, повидаться, помыться, подкормиться. И никому неприятностей не делали. Они просто верили, что старая жизнь вернется, и терпеливо ее ждали. Но начальник стал требовать служебного рвения: 

- Вы, - брызгал он слюной, - тоже соучастники и укрыватели. Все они местные и вы прекрасно знаете, кто из вашей станицы прячется в лесу. Если не составите мне полные списки бандитов, то вами займется ЧЕКА, как соучастниками. Неделю он терроризировал полторы сотни Темнолесских милиционеров. Которым было не с руки списки писать, так как у многих из них в зеленых были друзья и родственники. Тогда начальник решил поднять церковные документы, браки, рождения и документы из управы. Начал он заниматься этим делом, да тут однажды вечером, когда шел он к себе на квартиру, кто-то пальнул ему в спину из нагана. На том все и кончилось. Разумеется, стрелявшего не нашли, ни сразу, ни потом. Новый командир был не лучше, но идею достать зеленых оставил. 

Был, говорили, у него разговор с заместителем, мужиком местным и трусоватым. И зам объяснил ему, что уже второй год зеленые нас не трогают и это очень хорошо, потому, что милиционеров Темнолесской сто пятьдесят штыков, а зеленых в ближнем лесу более семисот, при шести ручных пулеметах и одном станковом. Так что не следует забижать ихнюю родню, да и в лес соваться не стоит. Командир голосу разума внял, но злобиться на зеленых и на милиционеров не перестал. Он мечтал о том дне, когда красная армия добьет белых и тогда настанет час взяться за всякое отрепье. Именно ради такого дня занялся он составлением списков…

Капустин

Соли на раны подсыпал ему некто Капустин. Был он сам по себе и точно был бандитом, но бандитом особым. Из оружия у него был какой-то немецкий пистолет, причем, не известно были ли в нем патроны и трехлинейка со штыком, при первом взгляде на которую было ясно любому опытному солдату, что из нее стрелять абсолютно невозможно. 

Его поддерживали, главным образом, бедняки. Потому, что он был местным Робин Гудом. Когда отнимал деньги и еду у богатых то брал и себе, и делился с нуждающимися, про которых всегда знал у кого какая беда. 

Он пользовался незнанием не служивших в армии богатых – например, скатывал из грязи катыш с кулак величиной и, подступая к богатому дому, кричал, деньги давай, поросенка, курицу и тому подобное. При этом угрожал кинуть в окно гранату, то есть грязевой катыш. Многие боялись и давали ему что требовал. Был он то ли Барсуковский, то ли еще, откуда подале. И на него милиция, по большей части активисты, охотилась с большой охотой. Но месяцев шесть его не могли поймать, благодаря тем, кто считал его благодетелем. 

В конце – концов, загнали однажды его в кукурузное поле. Пригнали полсотни милиционеров, поле подожгли, и деваться ему было некуда. Тут то и выяснилось, что винтовка у него не стреляет, а в пистолете и обоймы то нет, не то, что патронов. Увезли его, и пропал он навсегда. 

А был еще случай такой. Подрядились местные мужики в обоз вести продукты до Ростова. Долго ли коротко - а воротились. И все было замечательно, да привез один частушку из большого города, да по дурости и спел ее несколько раз. Весь текст не сохранился, но были такие примечательные строки: 

- Ворошилов – ворошит, а Буденный – будит, пятилетку завершим - ничего не будет. 

Для него все кончилось в два дня - ночью на второй день его арестовали, и он пропал и тоже больше никто и ничего о нем не услышал. Вышло все так, как он пропел в частушке. 

Стрельба

Этот и несколько других случаев всколыхнули лесную братию. Озлобились зеленые. Перестреляли верхушки двух сельсоветов, разгромили несколько отрядов продразверстки. По темному времени, прямо в станице были застрелены двое активистов милиционеров, которые по слухам приложили руку к злополучным спискам, слухи об их составлении постепенно просочились в лес. 

Зеленые стали появляться днем отрядами по двадцать, а то и пятьдесят человек. Народ там был фронтовой и опытный, да и жизнь собачья им надоела. Почти все зеленые ждали конца советов, хотели нормальной жизни, но видать утомились, да и разозлили их сильно. Несколько раз возникали перестрелки с жертвами с обеих сторон. 

Однажды во время вечерней поверки в штабе милиции, прямо сразу после ее окончания, во двор школы ворвался часовой с криками: 

- Бандиты идут! 

Командира в штабе не оказалось, заместитель, недолго думая, выпрыгнул в окно и кинулся в соседский сад прятаться. Милиционеры, хотя и все служившие еще при царе, запаниковали и заметались, не слыша команд начальства. Илья выхватил из толпы мечущегося часового, поставил ему фингал, чтоб панику не сеял и наконец, узнал, что с обеих сторон улицы движутся в сторону милиции два отряда зеленых человек по двести в каждом. Илья понял, что это конец, если ничего не предпринять, то всю ночь их тут будут ловить как зайцев. 

- В две шеренги становись, - громко скомандовал он. Служивый народ, услышав знакомую команду, построился так, словно не они только что метались в панике по двору.

- Заряжай! – И они зарядили. 

- Направо, за мной шагом арш! 

Илья вывел их на злополучную улицу. Смеркалось, в полутора сотнях метров стоял противник и с той и, с другой стороны. Зеленые тоже остановились. Илья скомандовал: 

- Стой! Первая шеренга направо, вторая налево! На колено становись! Приготовиться! Цельсь! Пли! Грянул дружный залп в оба конца улицы сразу из ста семи винтовок. Зеленые дрогнули и побежали, видно не были готовы к отпору, думали голыми руками похватают. Стало совсем темно. Вернулись в штаб милиции. Илья велел не расходиться. Кто-то услышал глухие крики «помогите». Долго искали, так и не нашли. 

Нашли его уже утром. Это кричал заместитель начальника милиции. Он нашел в саду отличное местечко, где можно спрятаться. Идея была гениальна, в своей простоте - он спрыгнул в колодец, оказавшийся по счастью для него сухим и не слишком глубоким. Поэтому, когда он орал «помогите» его и не смогли найти ночью – второго такого гения в милиции не было. 

Утром сходили посмотреть на результаты вечерней стрельбы – нашли восьмерых убитых. 

Угрозы

Красные были странными людьми. При Царе Илью бы как минимум вызвали бы в штаб и объявили бы благодарность за умелые действия. У красных все не как у людей. После этих событий снова приехал новый уполномоченный, и Илья был первым, кто с ним познакомился. Первое, что он сказал, вовсе не были словами благодарности. 

- Чем ты был в царской армии? – спросил малограмотный чекист. 

- Я был рядовым, у меня в анкете прописано. 

- Нет, ты чем-то был! Откуда команды знаешь? 

- Да всякий солдат команды знает. 

- Знает-то, знает, а почему ты командовать стал. Все бегали, а ты командовать стал. Ты чем-то был в царской армии, я за тобой буду смотреть, может ты скрытый враг. 

Илья вышел от уполномоченного с ощущением нажитой беды. Стороной ему стало известно, что чекист задает вопросы о нем, всем, кто служил на турецком фронте. Потом выявил всех, кто служил с ним в одной части. Таких нашлось восемь человек, из них шестеро служили в том самом взводе, которым командовал Илья. Только друг Гриша и еще Мишка Левченко, служивший наводчиком в батарее полевых орудий, не были под его началом. Судя по тому, что он остался на свободе, никто из этих восьми его не выдал. 

Чекист продолжал вызывать его на допросы, изображая из себя психолога, а на самом деле просто пытаясь запугать. Но он каждый раз говорил одно и, то же. Но жизнь от этого как-то осложнилась. 

Конец зеленых

Вскоре у красных освободились войска. И в район Темнолесской прибыли две батареи орудий, конная бригада и два полка пехоты. Начали проводить войсковую операцию по прочесыванию лесов. Кольцо сжималось планомерно три дня. Зеленые периодически отстреливались, но все же отступали. Когда их согнали на небольшой участок леса возле станицы – открыли по нему огонь из восьми орудий. Артподготовка шла без малого сутки. Тех, кто выбегал, и пытался проскочить стреляли без разбору. На рассвете канонада прекратилась, и пехота пошла в атаку. Из леса вылетело около сотни верховых, и бешено нахлестывая коней, прорвали ряды пехоты и под выстрелы вдогонку нырнули в ближнюю балку. Казаки прятали лошадей в низине во время артобстрела и воспользовались случаем, чтобы уйти из окружения. 

Но, как выяснилось, не далеко. Все окрестные высоты патрулировались конными разъездами, не зря прислали туда конную бригаду. В общем, никто не ушел. В лесу тоже пленных не брали. Так и закончилась история с зелеными. А вскоре и милиция стала не нужна в таком количестве. Всех, кто был на том или ином подозрении, разоружили и освободили от службы в милиции. Осталось человек сорок, половина из которых были те самые активисты.

Понял Илья, что и последний не надежный щит, прикрывавший его от нападок дурака - чекиста рухнул. С этим нужно было что-то делать, вряд ли это могло кончится добром. Был у него двор зажиточный, хотя под определение кулака он не подходил – работников не нанимал, крыша соломой крыта. Они с соседями ограничивались взаимопомощью, а так больше каждый сам по себе. А тут еще нашелся доброхот среди партийных и посоветовал ему остерегаться, мол, и так по краю ходишь, а еще чуток, и мы тебя повесим. 

Смерть Тихана

Тихан в это время пошел на повышение. Назначили его казначеем в сельсовете. Но к тому времени он окончательно спился. С год он продержался на этой должности, а потом пошел в разнос и растратил казенные деньги. Когда вынырнул из запоя, понял, что потратил столько, что за два года не заработать. А это означало близкое знакомство с ЧК. 

От водки он соображал плохо, и пришла ему мысль: устроить несчастный случай – спалить дом. Расчет был прост, ели дом сгорит, то можно все свалить на пожар, мол, деньги вместе с домом сгорели. Для этого случая прикупил он бензин, жидкость ему не знакомую, ведь всегда раньше он имел дело с керосином. А керосин жидкость не такая горючая. 

Стал он вечером переливать бензин, прямо перед печкой, так как это делал с керосином. Отворил дверку, для света и стал наливать в бутылки из канистры. Руки у него дрожали, и он много проливал и на бутылки, и на руки, и на пол. Жена и сын пытались его остановить, предчувствуя неладное, а о хитром плане они не знали. 

В какой-то момент его рука оказалась слишком близко к огню, и она вспыхнула вместе с бутылкой. Пламя полетело в разные стороны, в том числе и ему в лицо, а он сидел на корточках, равновесие не удержал и сел в бензиновую лужу на полу. Все вспыхнуло, он бросил горящую бутылку с бензином, она упала на пол и разбилась. Пламя полыхнуло на полкомнаты, домашние заметались, стали пробовать тушить Тихана, но он отчаянно сопротивлялся. Огонь превратился в пожар, и всем пришлось выскакивать на улицу. Стали лопаться остальные бутылки, а следом рванула канистра. 

За несколько секунд до взрыва из двери на улицу выскочил Тихан, большая его часть горела. Надо было сбить его с ног и чем-то толстым полстью или одеялом накрыть, но все растерялись. Пробежал он три с половиной раза вокруг дома. Это увидели соседи, набежали, свалили его с ног деревянными граблями, закидали верхней одеждой… 

Он жил еще сутки и рассказал Денису, без свидетелей, о том, как все вышло. Евдокия и так постоянно болела, а после смерти сына прожила с полгода. 

После этого случая, Денис тоже сдал. Однажды ночью он разбудил Илью и знаком поманил его в сенцы. 

- Накинь одежину, и пойдем со мной, - прошептал он сыну в ухо. 

Они зашли в коровник. Денис приложил палец к губам, а после сел на корточки показал на стену. Потом поднялся, и они вернулись в дом. Ушли в дальнюю горницу подальше от Агафьи и детей. 

- Там, - продолжал шептать Денис, - спрятаны царские золотые червонцы, триста десять монет и пятерки, сто пятьдесят четыре монеты. Будешь бежать отсюда, забери: хоть вы с голоду не помрете. Только дождись, похорони меня. Да с золотом осторожнее попадешься - потеряешь голову. 

И тут Илья все понял. Отец собирал эти мелкие, не удобные для крестьянина монеты, охотно обменивал их на бумажные деньги, с того момента как они стали заниматься углежогством. Мужики не любили их. Десять рублей для селянина уже деньги, а маленький желтый кругляшек легко терялся. Поэтому они старались сбыть золотые монеты с рук как можно скорее. Теперь это золото могло спасти им жизнь. Поменялась власть, поменялась жизнь, пропали деньги, лежавшие в банке, пропала и мечта Дениса о собственной мельнице или лесопилке… 

- Ты что знал, что все это произойдет? 

- Сны плохие снились. А теперь почти все сбылось по тем снам, война и смута. Видел я там и смерть Тихана и свою, и твое бегство из Темнолесской… 

Через месяц он умер

Как дед мой при голоде жил

Само собой, все эти годы пахали и сеяли. Но в условиях продразверстки наступил голод. Работать стало бессмысленно, все равно отбирали все, подчистую. 

Наступил жуткий 1922-й год. Жрать стало вовсе нечего. Продразверстки выкачали из станиц хлеб. Брали все, что можно было есть. Даже овес и ячмень, традиционно лошадиная еда стали деликатесами. 

Жмых считался хорошей едой, а кто мог украдкой спечь ячменные лепешки пополам с жмыхом практически пировал. В муку добавляли все, что не попадя, пробовали даже торф и золу, но потом уж очень сильно животами маялись. В ход шла свекла, а картошка была заместо конфет и ту, если находили - отбирали. Никаких норм не существовало. Отъем «излишков» у кулаков был чистой воды пропагандой, да и кулаков никаких не было. Были те, кто умел и хотел работать, и лентяи и пьяницы. Последних было мало, общество не поощряло безделье и пьянство. Уважением пользовались люди мастеровые, рукастые, мозговитые и хваткие в торговле. 

Люди таскали ноги с трудом. Были случаи людоедства. Одну такую охотницу за детьми поймали с поличным и убили прямо в ее доме. Она успела съесть трех девочек, а четвертая смогла сбежать. Она-то и привела взрослых. 

Все, у кого ничего не было припрятано, медленно умирали. Коммунистам и активистам давали скудные пайки, остальные были брошены на произвол судьбы. 

Между тем охота за врагами революции продолжалась с повышенной жестокостью. Несколько человек бесследно исчезли в ГПУ. Один из партийных комитетчиков снова угрожал Илье: 

- Ты парень хороший, но сильно умный, уйди с дороги, а не то - сами уберем. 

Теперь, когда буханка хлеба стоила уже не деньги, а целое состояние, когда собак и кошек уже съели, а за лягушками охотились, оставались только золото и натуральный обмен. 

Когда Денис умер вскоре стали подходить к концу продукты. Илья вспомнил предсмертные слова отца: 

- Все идет к тому, что вам надо в город подаваться, здесь или с голоду помрете, или в ГПУ заберут. Так что не цепляйтесь за этот дом и землю: живы останетесь. 

Вскоре Илья, выслушав очередные угрозы в свой адрес от власть предержащих, решил уехать. Младший брат Петр уже некоторое время жил в Ставрополе, перебиваясь случайными заработками, но как частично работающий получал паек. Паек состоял из 400 грамм хлеба на работающего и 150 грамм на каждого члена семьи. На всю семью Петра приходилось меньше килограмма хлеба. За этим хлебом, который давали по карточкам, приходилось стоять часами в длиннющих очередях. Но хлеб можно было сменять на картошку, как правило, мороженную. Чтобы вышло больше выбирали самую мелкую, потом варили в мундире, и ели прямо так, с кожурой, не чистя: выходило сытнее. 

Тихо собрали все самое необходимое, и ночью таскали в сарай - грузили в телегу. Из живности оставалась корова и последний конь – Мальчик, осунувшийся так, что видна была шишка на боку, след давнего удара. На следующую ночь, никому не говоря, они тронулись по дороге в Ставрополь. Тихо выехали за последние дома, когда из придорожного куста появилась темная фигура. Илья сжал в рукерукоять нагана: 

- Назовись, - приказал он. 

- Это я, Сашко Шурупов. 

Сашка был одним из близких друзей детства, служил в Турции в его взводе. 

- Ты один? 

- Один. 

Он подошел. 

- Тут видели вас вчера ночью, как вы вещи в сарай тягали, ну и донесли. Так там на перекрестке тебя комитетчики и милиционеры ждут, хотят взять с поличным. Раз ночью убегаешь, значит - враг. Так что разворачивай на Невинномысск. Другой дороги нет. 

Илья поблагодарил приятеля и свернул на лесную дорогу к Поповой караулке. 

Через неделю после них уехал в Ставрополь Александр Беседин с семьей. Григорий Шевченко остался в Темнолесской. Больше оба друга его не видели. По слухам, он умер от голода. Шурупов тоже вскоре оказался в Ставрополе. 

Невинномысск

В Невинке их никто не ждал. Илья поступил работать на шерстомойную фабрику. Фабрика была национализирована и за работу на ней давали зарплату, и что было самое главное - паек. Если в Ставрополе приходилось туго, то в Невинномысске и того хуже. Паек на работающего составлял двести пятьдесят грамм хлеба и две селедки, такие, что страшно было смотреть. На иждивенца давали сто двадцать грамм хлеба. 

Народу работало более сотни. Сразу же объявились темнолесские знакомые, один служивший в его взводе в Турции. Вечером, как вышли с работы, пошли вместе домой, было в одну сторону. 

- Знаешь, сказали Илье ребята, на таком пайке ты скоро работать не сможешь, а потом тебя отсюда выгонят, и все вы с голоду помрете. 

- Так что вы, предлагаете? – поинтересовался Илья. 

- Мы тебя знаем, я с тобой три года в одних окопах вшей кормил, так что доверяю, - сказал Алексей. У нас тут одна придумка есть, но вдвоем не потянуть. Дело рисковое, но стоящее. 

- Можно буханку хлеба, почти каждый день иметь на человека. 

- Я с вами, - сказал Илья. 

- Так вот. На шерстомойню вода отведена от ручья, а после того она течет по желобу, и попадает опять в ручей только ниже по течению. Один из нас выходит после работы как можно раньше и идет вниз по ручью, там есть узкое место и заросли, со стороны не видать. А в траве там багор припрятан. А двое других придерживаются на работе: один на шухере стоит, а другой топит в желобе мешки, а они плывут в ручей, а первый их там багром…

- А откуда хлеб? 

- Есть тут на базаре двое не русских, они за четыре мешка буханку дают. 

- Только простирать надо, что бы шерсть смыть. 

И стали они красть мешки. Постоянно меняясь, чтобы не так приметно было. Илья все отдавал Агафье, кроме своего хлебного пайка. Агафья меняла хлеб, то на ржавую селедку, то на кукурузу, то на мерзлую картошку. Иногда выгодно предлагали жмых. Тогда детям попадало по кусочку жмыха размером в пол ладони и толщиной в сантиметр. Жмых шел заместо конфет. Дети, а их было пятеро, да шестеро к этому времени уже умерло, от вечно голодной жизни и плохих продуктов, только облизывались на хлеб, но им его не попадало. 

Из приобретенных таким образом продуктов, Агафья варила похлебку, что бы хватало всем. Дети пасли последнюю корову и Мальчика, но надои стали спадать, подходил конец лактации. А молоко сильно выручало. 

Месяца три они крали мешки, брали столько, сколько было необходимо. Но сколько веревочке не виться конец бывает. Как ни, из ряда вон, плохо был поставлен на шерстомойке контроль, заподозрил бухгалтер, что мешки сильно часто докупать приходится. И стал следить за теми, кто ведет себя странно: первым или последним выходит, задерживается на работе. 

Так или иначе, а всех троих в разные дни на проходной обыскали. Впрочем, обыскивали не только их. Они продолжали с удвоенной осторожностью, но все равно, через несколько дней чуть не попались. Илья как раз засовывал четвертый мешок в желоб, топил его палкой, что бы он намок, как следует, когда увидел сигнал от напарника. Не раздумывая, он бросил палку поверх мешка, и они уплыли по течению. Такую ситуацию он заранее обдумал и действовал автоматически. 

На вопросы он отвечал, что остановился перед выходом руки помыть. Но бухгалтер закипятился и стал кричать, что они оба воры, что воруют мешки…

- Ты меня с мешками не поймал, - отвечал Илья. 

Кончился этот скандал ничем. Но стало ясно, что все это надо прекратить: с воровством боролись методами военного коммунизма. Они поделили на троих последнюю добытую таким способом буханку, а меж собой решили уволиться по одному, не привлекая внимания. Илья ушел первым, он хотел перебраться в Ставрополь. На другой день уволился и Алексей, бывший пока вне подозрения. 

Ставрополь. Мельница

В Ставрополе с работой было тяжело. Множество народу искало работу. Илья нашел место: возить телегой зерно и муку на мельницу. Это была на тот момент одна из самых современных механизированных мельниц. Приводила ее в действие громадная паровая машина. Сказывали, что сделали ее с новейшей французской мельницы, то есть строили по одному проекту. Главный корпус был высотой в пять-шесть этажей. Теперь это здание постепенно разрушается, но еще несколько лет назад там все еще была мельница. 

Работа была привычная, выгружали зерно из вагонов и везли на склад, со склада в цех. Из цеха возили муку на склад или снова грузить вагоны. Там, кроме зарплаты, давали паек в пятьсот грамм хлеба на работающего, и по сто пятьдесят - на иждивенца, то есть на члена семьи. Но, разумеется, все ходили работать из-за пайка, так как на деньги почти ничего нельзя было купить. 

Жили они на Форштадте^[52] на горе на улице Чехова, снимали саманную хату и небольшой огород при ней. Агафья, сколько ни сеяла – ничего не росло. А после подружилась с соседкой, оказавшейся сущей ведьмой. Как-то она пожаловалась соседке на то, что ничего не растет и та, по дружбе призналась, что это она виновата. Как увидит, что кто-то сеет, или сажает, обязательно сделает, чтобы не взошло. 

- Это сильнее меня, знаю, что нехорошо, но утерпеть не могу. Ты, подруга, сажай, когда меня дома нету, да мне опосля не сказывай, пока не взойдет…

Корову пришлось продать: с едой было плохо и не было времени ждать нового отела, и нового молока. Пошли искать новую корову. Денег было мало, но с одним человеком договорились, что он уступает в цене, а как родится телок, его отпоят молоком до месячного возраста и отдадут обратно. Многие смеялись над тем продавцом:

- Кто ж вам потом телка отдаст!

Но все вышло, как договаривались. Благодаря этому случаю стали они весьма известными на своем краю и имели хорошую репутацию. 

Хата

Прошел год и стали нарезать участки в районе Туапсинки. Туапсинка получила такое название из-за первой железной дороги, связавшей Ставрополь с Туапсе. Все еще сохранилось старое здание железнодорожного вокзала по улице Объездной, в котором сейчас живут люди в условиях ненамного лучших, чем описанные ниже. Так же уцелели остатки депо, по проезду Деповский, там недавно, на фундаментах, использовавшихся для ремонта локомотивов, выстроен трехэтажный особняк. Сначала эти фундаменты пытались разрушить, но не тут-то было…

Участок мог получить только постоянно работающий. Илья попадал под эту категорию и, оформив соответствующие бумаги, получил землю под застройку. Вот только строить было не из чего. Участок находился в нижней части улицы Ленина, а противной стороны там уже не было. Ее место занимал яр^[53], результат многолетнего вымывания сточными водами и водами от канализаций всего Ставрополя. 

Круглый год там текла речушка, а по весне бывало половодье. Однажды там, в половодье утонул мальчик, тело выловили возле Надежды, за сорок километров ниже по течению. В этом яру, на орошаемых и удобренных землях все росло замечательно, а на размытых обрывах имелись открытые выходы глины, хорошего качества. Была там и своя трясина, не большая метров в десять длинной и в два шириной, но весьма опасная. 

К слову сказать, речь идет о том месте, в котором я вырос и играл со своими сверстниками, хотя это было много позже, но мало что изменилось. Так что писать об этом легко. В Темнолесской я тоже был, но это были два коротких «наезда». 

Вот из этого яра и взяли все строительные материалы. Резали траву серпами, а будылья^[54] были толщиной в палец и более, копали глину, формовали в самодельном деревянном станке саман. Все дети помогали родителям. Работа была тяжелая, а тяжелее всего давалось таскать готовый саман на гору, к будущему месту постройки. Они очень спешили: саман материал сильно боящейся воды и хранить его зимой было проблематично. 

Перекрытия сделали из нескольких бревен, которые спилили ночью в том же яру, а наверх клали самые крупные будылья, увязывая их в снопики толщиной сантиметров в пятнадцать, перемазывая их глиной. После саманным раствором промазали весь чердак и потолок изнутри хаты. По этим перекрытиям взрослому ходить было опасно и по этой причине на чердаке вдоль хаты лежали две длинные и широкие доски. Впоследствии, когда требовалось что-либо положить в углы чердака или достать оттуда - посылали меня. Моя мать, сама участница строительства этой уникальной хаты, очень боялась, что я провалюсь…

Крышу крыли «плоской» черепицей, которую пришлось купить в какой-то из многочисленных, в то время, артелей. Это была изготовленная из глины черепица, похожая на кирпич. Фигурные стыки ее перекрывались соседними черепицами, образуя непрерывную крышу. 

Хату строили по мере высыхания самана, саманная технология не позволяет выложить много рядов за один раз. Выкладывать приходилось не более трех рядов, а после надо было ждать, когда швы высохнут. Иначе могло «выдуть» стену, при этом ее изгибало в форме большой ложки. Хата была в длину восемь метров, а в ширину пять, и состояла из двух одинаковых комнат. В первой стояла печь, маленькое и упрощенное подобие русской печи. Печь «лицом» была обращена к входной двери и правой стороной к перегородке между комнатами. Она имела даже небольшую, детскую лежанку и я, бывало в более позднее время, зимой, там отогревался, а то и спал. 

За печкой, в правом углу, было место, в которое втиснули кровать, в левом красном углу висели иконы и лампада. По левой, наружной стене, было два маленьких окошка и самодельный стол между ними. Некрашеные доски столешницы регулярно обливали кипятком и скоблили ножом до побеления досок. Сразу налево от входной двери весела деревянная, самодельная вешалка для одежды, а направо вторая. Вход во вторую комнату был почти перед самой печкой. 

Эта комната была обычным прямоугольником с двумя такими же маленькими окошками. Можно сказать, что это была спальня, в которую можно было «всунуть» до пяти кроватей. Все в этой хате было самодельное, несколько грубоватое, но вполне функциональное и удобное, насколько тут вообще можно говорить об удобствах, в эксплуатации. 

Полы, за отсутствием балок, лежали прямо на земле, а грунтовые воды, находившиеся высоко, едва не затапливали помещение. В итоге Илья сделал дренаж, в сторону яра, который служит и, по сей день. Далее через год была сделана пристройка, вдоль длинной стороны хаты, и появились сени и кладовка. В сенях выкопали небольшой приямок, ведер на пятьдесят, и когда шли большие дожди, воду оттуда вычерпывали на улицу. 

В этой хате выросли моя мать, три тетки и дядька, которого я не помню, так как он умер, когда мне был всего один год. 

Едва утихла стройка, как Агафья кинулась осваивать огород, сажать деревья. Она была большой любительницей «фрукты» и посадила десятка два яблонь, груш, слив, алычи. Особо она любила вишню, которой было посажено около десятка. При этом сажалось все как попало, очень близко дерево от дерева, так как она не имела и малейшего понятия о научной системе посадки. Но ее любовь к деревьям заменяла знания, и все у нее росло и плодоносило замечательно. 

Эта любовь к огороду и саду была привита ей ее матерью Александрой. Она рассказывала, что усадьба стояла у реки, но в отличие от Осыченковых, там был пологий спуск. Место было водное и стоило только в нижней части огорода, ближе к реке сделать «копань», то есть ямку, как оттуда начинала бежать вода. Вчетвером, впятером они вычерпывали воду до дна, на полив к времени обеда. А пока ходили перекусить, она снова бежала через верх. 

Так же она была любительницей коров, и умела все молочные продукты изготавливать в домашних условиях. Корову держали многие годы, так как выпас начинался в пятидесяти метрах от дома. Еще она любила готовить борщ, вареники с «фруктой», и пирожки с фасолью, которые, из чистой ностальгии, временами делала размером в лапоть. 

Но в хате было, «хоть шаром покати» - как бывало говаривала, при уже моей памяти, баба Ганя. Взялась она все лоскутья перебирать и сшила два лоскутных одеяла. На семерых этого было явно недостаточно. И вот вышел как-то Илья вечером к яру, а там была стихийная мусорка, и видит: лежит практически новое большое и красивое одеяло. Он его свернул и унес, ведь на носу зима, а укрываться было нечем. 

Одолевали его страхи по поводу этого одеяла: мало ли почему оно оказалось на мусорке. В то время много темных личностей обитало в городе, и Туапсинка была криминогенным районом. 

Месяца три Илья плохо спал по ночам, все ему чудилось, что за одеялом, а может и за ним самим, придут, может милиция, а может воры. Но никто не пришел, и он постепенно успокоился. 

Кстати всю мебель он сделал своими руками, конечно не в один день. Единственное, что делал не он - была печь. 

Холера

Работа на мельнице прекратилась неожиданно. На их окраине объявилась холера. Многие лежали вповалку семьями, появились первые покойники. Зараза началась на работе, мельницу закрыли доктора. Илью тоже прихватило, но семья пока была здорова. 

Доктор был практически не доступен, денег на него не было. Но один из знакомых по работе на мельнице побывал у врача. То ли врач был сдвинут на «новейших» теориях, то ли это была не холера, теперь этого выяснить не удастся. Но посоветовал ему доктор испугаться как можно сильнее. Мол, от этого болезнь может пройти. 

Жил он тут же на окраине города и нашел поблизости яму с водой, оставшуюся от того, что кто-то брал оттуда глину, и стал ее вымерять. Длинной палкой смерил глубину, и вышло, что воды ему как раз до подмышек. А время уже было осеннее, и купаться было реально холодно. Позвал этот человек своего брата и уговорил его, если что подтолкнуть. Воды они все боялись, и поэтому его брат держал наготове веревку. Сам брат тоже чувствовал в себе симптомы, но прыгать не хотел. 

Разделся тот человек и так зайдет и с другой стороны – а все боязно. Надоело брату его ждать, и подтолкнул он его, когда он на краю оказался. От неожиданности рухнул тот человек с головой под воду и, правда, сильно испугался и к тому же вода очень холодной оказалась. Думал, он, что утонет в этой «копани». Но брат кинул ему веревку и помог выбраться. После этого пошел он на поправку. 

Все это было рассказано Илье, и он тоже пошел прыгать. Тоже долго не мог решиться, а страховать его было некому. Наконец он решился, разделся и сиганул, как можно дальше от края, поскользнулся и ушел под воду весь. Вода была ледяная, а от долгого времени сидения у ямы голышом он и так перемерз. Выбрался, едва обтершись оделся. Руки не слушались, так что на это ушло много времени. 

Когда он дошел до дома, понял, что еще и простудился. Увидала его жена, стала подвывать: 

- Ты помрешь, а после и мы все с голоду. 

Разделся Илья и лег. Завалили его одеялами, а сверху всякой одеждой. Но никак он не мог согреться. А припас он на такой случай пол-литра водки. 

- Ганя, налей мне большой стакан, говорит он, - жене. 

Выпил, водку как воду, выпил еще. Бутылка кончилась, а он ничего не почувствовал. А сказывал ему дядька Семен, что при сильной простуде он керосин пил. Потребовал он керосину, чем поверг жену в ужас. Налил полный стакан и, давясь, выпил весь. И тут как все внутри заполыхало огнем, и он провалился. Вынырнул он к концу третьих суток, весь мокрый, в мокрой постели и под мокрым одеялом. Но чувствовал себя хорошо. 

Попросил у жены борща, и вообще вид имел почти человеческий. Агафья, сквозь слезы сказала, мол, я боялась, что ты помрешь, а тогда и нам не прожить. Еще через два дня Илья уже искал себе работу. К слову сказать, нашлись и другие последователи, «копани». Можно считать это чудом, но прыгнуло человек двенадцать и все они выздоровели. А брат того человека, который распространил эту веру в «копань» не прыгнул и умер. Среди прыгнувших был и Петр, младший брат Ильи и он тоже остался жив. 

Неделю Илья пробегал впустую в поисках работы, как вдруг поздно вечером в калитку постучали. 

Холера

Работа на мельнице прекратилась неожиданно. На их окраине объявилась холера. Многие лежали вповалку семьями, появились первые покойники. Зараза началась на работе, мельницу закрыли доктора. Илью тоже прихватило, но семья пока была здорова. 

Доктор был практически не доступен, денег на него не было. Но один из знакомых по работе на мельнице побывал у врача. То ли врач был сдвинут на «новейших» теориях, то ли это была не холера, теперь этого выяснить не удастся. Но посоветовал ему доктор испугаться как можно сильнее. Мол, от этого болезнь может пройти. 

Жил он тут же на окраине города и нашел поблизости яму с водой, оставшуюся от того, что кто-то брал оттуда глину, и стал ее вымерять. Длинной палкой смерил глубину, и вышло, что воды ему как раз до подмышек. А время уже было осеннее, и купаться было реально холодно. Позвал этот человек своего брата и уговорил его, если что подтолкнуть. Воды они все боялись, и поэтому его брат держал наготове веревку. Сам брат тоже чувствовал в себе симптомы, но прыгать не хотел. 

Разделся тот человек и так зайдет и с другой стороны – а все боязно. Надоело брату его ждать, и подтолкнул он его, когда он на краю оказался. От неожиданности рухнул тот человек с головой под воду и, правда, сильно испугался и к тому же вода очень холодной оказалась. Думал, он, что утонет в этой «копани». Но брат кинул ему веревку и помог выбраться. После этого пошел он на поправку. 

Все это было рассказано Илье, и он тоже пошел прыгать. Тоже долго не мог решиться, а страховать его было некому. Наконец он решился, разделся и сиганул, как можно дальше от края, поскользнулся и ушел под воду весь. Вода была ледяная, а от долгого времени сидения у ямы голышом он и так перемерз. Выбрался, едва обтершись оделся. Руки не слушались, так что на это ушло много времени. 

Когда он дошел до дома, понял, что еще и простудился. Увидала его жена, стала подвывать: 

- Ты помрешь, а после и мы все с голоду. 

Разделся Илья и лег. Завалили его одеялами, а сверху всякой одеждой. Но никак он не мог согреться. А припас он на такой случай пол-литра водки. 

- Ганя, налей мне большой стакан, говорит он, - жене. 

Выпил, водку как воду, выпил еще. Бутылка кончилась, а он ничего не почувствовал. А сказывал ему дядька Семен, что при сильной простуде он керосин пил. Потребовал он керосину, чем поверг жену в ужас. Налил полный стакан и, давясь, выпил весь. И тут как все внутри заполыхало огнем, и он провалился. Вынырнул он к концу третьих суток, весь мокрый, в мокрой постели и под мокрым одеялом. Но чувствовал себя хорошо. 

Попросил у жены борща, и вообще вид имел почти человеческий. Агафья, сквозь слезы сказала, мол, я боялась, что ты помрешь, а тогда и нам не прожить. Еще через два дня Илья уже искал себе работу. К слову сказать, нашлись и другие последователи, «копани». Можно считать это чудом, но прыгнуло человек двенадцать и все они выздоровели. А брат того человека, который распространил эту веру в «копань» не прыгнул и умер. Среди прыгнувших был и Петр, младший брат Ильи и он тоже остался жив. 

Неделю Илья пробегал впустую в поисках работы, как вдруг поздно вечером в калитку постучали. 

Алексей

Это был Алексей, тот самый: с шерстомойной фабрики. 

- Слушай, Илья Денисович, - после приветствий начал он, - нужен напарник, для одного дела. 

У Ильи все похолодело внутри. Он сразу понял, что это может быть за дело. По предыдущему делу он знал, в какую сторону направлены мысли Алексея. Ведь это он был организатором того дела на шерстомойной фабрике. Но положение было почти безвыходное. Он уже не раз прибегал к отцовскому золоту, но это тоже было опасно. Золото, по закону, полагалось сдать и за его хранение преследовали как за хранение оружия. За золото можно было легко лишиться жизни. К тому же даже пользуясь золотом, необходимо было создавать видимость, что ты работаешь и зарабатываешь на хлеб свой насущный. 

- Говори, свое дело, - ответил Илья. 

- Последнее время я работал в Георгиевске, точнее рядом, у двух братьев ингушей. Мы тут от голода пухнем, а они богатые, все у них есть. Они часто ездят по делам и двор у них охраняют только собаки, такие здоровые кавказские овчарки, что абы кто и не полезет. Но псы меня знают, я их кормил. Так что прикормим их, и они даже лаять не станут. 

- Ну а после? 

- Возьмем по мешку муки и унесем, у них много – не обедняют. Они часто уезжают дня на два, а то и на три. Никто нас не хватится. Нам бы только до самого Георгиевска дотянуть, а там, на железную дорогу и все: поминай, как звали. 

Мешок муки для Ильи означал примерно месяц жизни для него и его семьи. И с тяжелым сердцем он согласился. Он вполне сознавал, что если все пойдет не так как говорит Алексей, то им оттуда уже не вернуться. Ингуши в суд подавать не пойдут. Там, в горах они будут полностью в их власти, если попадутся. 

В Георгиевск доехали по железной дороге. Дорога была государственная, и билеты стоили вполне приемлемо. Дальше вел Алексей. Добрались к месту в середине дня, и засели наблюдать за домом. Хозяева вроде как готовились к отъезду. Наконец, после обеда оба брата заседлали коней и уехали. 

- Теперь, ждем до темноты. Это они к родне поехали, будут не ранее, как после завтра, - сказал Алексей. 

Дождались темноты и пошли. Алексей пошел вперед уговаривать собак не лаять. Не было его долго, но, в конце концов, он появился. 

- Все, насилу уговорил зверюг и запер их в клетку. Можно заходить. Амбар у них заперт, но есть топор. 

Илья зашел во двор. В большом вольере было семь здоровых кавказцев. 

- Такие если доберутся, живым не уйдешь, - подумалось Илье, пожалуй, почище нашего Лапко будут, даже один на один с ножом в руке и то можешь не совладать. 

Замок был старый и в прямом смысле амбарный – весом в несколько килограмм. Конструкция была простая и опытному человеку, наверное, отпереть его не составило бы труда, но оба товарища не умели пользоваться отмычкой. Взяли топор. Алексей прижал замок к двери лопатой, в удобном положении, а Илья с трех ударов обухом сбил его. Для него топор был самым привычным инструментом, шутка сказать десять зим отмахал им в лесу. 

В просторном амбаре было всего полно. Алексей уверенно пошел в угол. 

- Мука здесь. Давай скорее. 

Каждый взял по мешку, выбирали потяжелее, ведь второго раза быть не могло. А у обоих дома были голодные рты. Взвалили они мешки на плечи, вышли из амбара, притворили дверь и почти вернули замок в прежнее положение. Конечно одна видимость, что заперто, но в глаза не бросается. Вышли на улицу, Алексей вернулся и выпустил псов. После чего тронулись в путь. 

До ближайшей развилки было километра два, этот участок представлял наибольшую опасность. Если бы по какой-то причине хозяева или их соседи вздумали ночью поехать по этой дороге, то прятаться было некуда. А уж горцы точно остановили бы двух русских…

Без отдыха дошли до развилки. Сошли с дороги и посидели немного. Потом потянули дальше. Прошли еще километра два. Вдруг нога у Ильи попала в колдобину и он, как был с мешком на правом, плече рухнул на землю. Мешок тяжело навалился на голову, и левое ухо прижало к самой земле. И тут он услышал стук копыт нескольких лошадей. 

Алексей бросил свой мешок и помог товарищу встать. 

- Живо в те кусты, - прошептал Илья, - за нами гонются. 

Они схватили мешки и, что называется рысью, бежать сил не было, кинулись к кустам, метрах в двадцати от дороги. Они были редкие, хотя и с листочками. Но у Ильи был опыт охотника. Когда-то он с дядькой прятался от волков за кустами совсем без листьев. 

Минут пять они лежали, шумно дыша. И вдруг на дороге от развилки показались всадники. Их было восемь, все при оружии, с ружьями и саблями, кинжалы на поясе отливали серебром. Они скакали не очень быстро и что-то «журкатели» по-своему. Не останавливаясь, погоня понеслась в сторону Георгиевска. 

Илья сел и перекрестился. Вообще-то он не был сильно уж верующим, но церковь, пока жил в станице, посещал по воскресеньям, да и на фронте образок Николы, данный ему матерью, носил не снимая. 

- Пронесло, - прошептал Алексей, - это были они, да еще соседей позвали. 

- Еще не пронесло, - ответил Илья. - Теперь нас на станции караулить будут. Думаю, что они на тебя подумали сразу, а по количеству украденных мешков знают, что нас двое. Сейчас пока темно нам надо найти укрытие. Придется ждать, когда они обратно проедут. Иначе нас перехватят не на станции, так на дороге. Алексей вздрогнул от такой перспективы. 

- Есть тут дальше по дороге скалы, так я знаю, как туда забраться. Когда у них работал, туда влезла овца. А снимать ее пришлось мне. Там место безлюдное, а дорогу видать, до нее метров сто-сто пятьдесят будет. Дотащим, там можно пересидеть. 

Сидеть пришлось два дня. Только к вечеру второго дня, еще по видному, горцы проехали обратно. Они о чем-то говорили и сильно жестикулировали. 

- Надо понимать, что они недоумевают, куда мы делись, - прокомментировал эту сцену Алексей. - Если бы не твое удачное падение, так они бы наши кишки все еще наматывали на палки. 

Дождались ночи, и пошли к станции. К утру были там, вымотанные до предела, трое суток без еды и воды. На станции царил полный бардак, но Алексею удалось выяснить: когда идет поезд и купить билеты. В Ставрополе их дороги разошлись: каждый потащил к себе свой мешок. Илья добрался домой поздно ночью. Агафья, признав за дверью мужа, откинула дубовый засов. Он вошел в сенцы и рухнул вместе с мешком. Очнулся он в своей кровати. В окошко бил дневной свет. Как он там оказался он не помнил…

Примерно в это время Илья узнал стороной, что комитетчики в Темнолесской продали его дом. Дом купил Барсуковский сельсовет. Все его части пометили, потом дом разобрали и вывезли в станицу Барсуковскую, где снова собрали. Сказывали Илье, что даже дубовые столбы, которые Денис вкапывал лет шестьдесят пять назад, сгнили меньше чем на четверть. А были они примерно восемьдесят сантиметров в диаметре. Так что стоять бы этому дому, да стоять. 

Но теперь некуда стало возвращаться, даже если бы он и захотел. 

Лесопилка

Однажды явился к нему младший брат Петр. Нашел он работу на лесопилке, но брали туда только парами. Вот он и пришел уговаривать Илью работать с ним в паре. 

- Хорошо, Петро, - ответил Илья, согласен, работа мне нужна, но только я буду пилить сверху. 

Петр обрадовался, как выяснилось позже, его положение было еще хуже.

Распускать бревна на доски работа очень тяжелая. Поэтому на лесопилке давали просто царский паек: 900 грамм хлеба на работающего, и по сто пятьдесят - на иждивенца, и это помимо зарплаты. Деньги к тому времени приобрели некоторый вес и уже не были бесполезным придатком к пайку. Деньги платили от выработки, а за паек надо было отработать не менее двадцати пяти дней в месяц. Это было тяжелое условие, и именно поэтому на лесопилке была высокая текучесть. Те, кто не выдерживал, двадцать пять дней в месяц - паек не получали, а значит не имели и главного стимула работать. 

По условию найма приходить надо было со своей пилой. 

Вот на эту каторгу и пошли братья Осыченковы. Пила у Ильи сохранилась с лучших времен. Месяц работали не напрягаясь, втягивались, выходные не брали. Бухгалтер диву давался. На что Илья отвечал: 

- Мы в лесу жили, дерево нас любит и слушается. 

Сначала отношения с начальством складывались хорошо: их ценили за высокую производительность и особо ровные доски, которые у них выходили сами собой. Илья выписывал там для личных нужд всякие не кондиции и сделал из них забор и пол в хате, который до этого был глиняным. 

Платили на лесопилке обыкновенные деньги, были места, где и «поболее» можно было заработать. За распускание тонкого кругляка платили шестьдесят копеек за погонный метр. Это означало, что, сколько резов сделаешь, умножают на общий метраж и еще на шестьдесят копеек. Бревна до метра распускали за семьдесят пять копеек, толще за девяносто. Зарабатывали они вдвоем совсем не плохо, каждый месяц можно было купить два-три мешка картошки. Так они работали месяцев шесть, когда бухгалтер предложил им взглянуть на бревнышки, лежавшие возле самого забора. 

- Эти бревна лежат тут уже лет пять, и никто не берется их пилить. 

- Оно и не удивительно, - сказал Илья, - эти бревна толщиной почти в два метра. Если заплатишь по полтора рубля, то мы возьмемся. 

Илья не боялся этих бревен, за время зимовок в лесу он видел и более толстые стволы. Бухгалтер прекрасно понимал, что пока эти бревна лежат, они являются прямым убытком для лесопилки. Они числятся на балансе, а если сгниют, а все дело шло к тому, то придется их списывать в убыток, а начальство убытков не любит. Но он все равно постарался сбить цену. Поторговавшись, они сошлись на цене в рубль тридцать за погонный метр. 

Забили в торцы клинья, заложили туда рычаги и закатили бревна на козлы. Илья прекрасно понимал схему распила, а вот бухгалтер стал путаться. Тут Илью и осенила мысль, как насчитать один лишний пропил на каждое бревно. Бревна были двенадцатиметровые, так что с каждого можно было получить более пятнадцати рублей сверху. 

Через пару недель до бухгалтера стало доходить, что здесь что-то не так. Но Илья навязал ему свою схему подсчета пропилов, исходя из которой, и появлялся лишний пропил. К концу месяца они закончили с этой работой, и все это время бухгалтер пытался доказать, что Илья считает не верно. Так оно и было, но бухгалтер так и не смог составить правильную схему распиловки и пришлось ему уступить. 

Пила

Пила у Ильи была замечательная, сделанная при царе. Пилила она отлично. Но вот однажды у одних из соседей по лесопилке поломалась пила: державшие ручку заклепки слетели. И когда Илья с Петром сели обедать, соседи попросили их пилу на часок. Пилу вернули, но мужики словно заболели: очень им хотелось купить у Ильи эту пилу. Начали они с двойной цены, но с каждым предложением цена все увеличивалась. 

А с пилами в Ставрополе была проблема: хорошую пилу купить было негде. Илья колебался после того как стали предлагать цену в пятнадцать раз больше чем стоит новая пила, Петр так и подталкивал брата продать. Он навел справки и выяснил, сто Сашко Шурупов часто ездит по работе то в Ростов, то в Москву. Вот он и предложил Илье: 

- Пойдем с Сашко поговорим. 

Спросили Шурупова: 

- Да на следующей неделе еду в Москву, если хочешь, я тебе три привезу и дешевле чем здесь. За багаж мне не платить, так что только скажи. 

И заказал ему Илья три пилы. Уехал Шурупов в командировку, а тут покупатели с новым предложением: еще сто рублей накинули. А красная цена новой пиле двадцать пять рублей. Тут Петр возьми и ляпни: 

- Согласны мы: за пятьсот отдадим. 

Неудобно стало Илье против брата идти, и он уступил. 

- Щас приедет Сашко, из Москвы уже три дня осталось, наточишь пилу, ты же умеешь, и снова работать будем, - по дороге домой говорил Петр. 

В общем, все так и вышло, но с маленькой разницей: приехал Сашко и привез три пилы. Наточил Илья одну пошли работать, а она не режет. Он поменял развод, а пила не режет. Попробовали две других. Промаялись неделю. Конкуренты их пилу купившие, деньги зарабатывают, а у них ни денег, ни пайка. 

Вспомнил тут Илья про слесаря, который все еще держал лавку на Нижнем рынке, еще с тех пор, когда они с отцом углежогством занимались. Завернул он в тряпицу все три пилы и пошел этому слесарю. Тот уже совсем старенький стал. Одел на нос очки с толстенными стеклами и начал пилу рассматривать. 

- Знаешь, тут все зубья надо сбить и резать заново, пилы все бракованные. Если согласен платить по двадцать рублей за пилу я все их сделаю, и пилить будут хорошо. 

А Илья с Петром уже тысячи две не заработали, за то время, что с пилой маялись. Петр и сам уж не рад был, что брата уговорил продать, но сделанного не воротишь. Так что Илья согласился сразу. 

- Так приходи послезавтра, первая уже будет готова. 

Забрал Илья первую пилу у слесаря и пошли они пробовать работать. Пила оказалась лучше прежней, и они стали вырабатывать еще больше. Две других оказались не хуже. Весть об этом мигом облетела пильщиков и им опять стали предлагать деньги. Когда Илья сказал, что продаст, но только одну, вторую оставит себе, на всякий случай, то на лесопилке возник стихийный аукцион. Пила ушла по безумной цене: за тысячу двести рублей, при изначальной цене в двадцать пять рублей и плюс работа слесаря. 

Налоги

Агафья радовалась саду. Фрукты хоть как-то разнообразили скудное питание. Когда наступала вишневая, а затем сливовая пора, делали вареники с вишней и с сахаром, когда было за что купить сахар. После переходили на сливу, только в вареник клали половину сливы вместо двух вишен. Детям они нравились, это были их конфеты. 

Но государство поспешило уменьшить радость Агафьи: неожиданно для всех на улице появилась комиссия, которая переписала все деревья и всех животных, имевшихся у населения. Следом пришли налоги с каждой коровы, коня, с каждого дерева. Это была трагедия для многих людей. Стали продавать коров, и рубить деревья. 

Илья не мог продать корову, она примерно на треть кормила семью, а вот с Мальчиком пришлось расстаться. Правда, дали за него неплохую цену. Именно в этот период, когда люди кинулись избавляться от скотины Илья с Агафьей, пользуясь временной дешевизной скота, купили вторую корову на деньги вырученные за Мальчика. Эта ситуация подтолкнула Агафью торговать молоком, так как денег перестало хватать. В дальнейшем она занималась этим многие годы. 

Те, кто стал рубить деревья в своих садах, были очень удивлены, когда им пришлось все равно заплатить налог, да еще и штраф, за незаконное уничтожение собственности. Сажали они деревья себе, а оказалось, что государству. 

- Вот если бы дерево засохло само, - объяснил им уполномоченный. 

Для большинства платить налоги было непосильно, и тут деревья стали сохнуть. 

Делалось это очень просто: покупали керосин и, как начиналось жаркое время, поливали два-три раза «не нужное» дерево керосином. Проходила неделя другая и дерево засыхало. После вызывали инспектора и сокрушались о потере. Выходило, что дерево засохло само, и штрафовать владельца было не за что. 

Статистика видимо все же велась, и она оказалась не утешительной.  И видимо наверху до кого-то дошло, что этот налог явный перегиб (которыми так славились те времена), и скоро все сады сведут на нет. И налог отменили. Он продолжался года четыре и нанес тяжелый удар по частному садоводству и доходам беднейшей части населения. 

На одной ноге

Время шло, и механические лесопилки стали вытеснять ручной труд. Мой дед вынужден был снова искать работу. Он долго перебивался случайными заработками. Агафья настаивала на том, что пора найти постоянную работу, благо карточную систему наконец-то отменили. Это было не легко. Предприятий было мало. Однажды один знакомый подсказал ему, что на электростанции требуются ремонтники…

Об этом дед рассказывал один раз неохотно и очень отрывочно. Случилось это примерно так: снимали они большую шестерню, диаметром сантиметров в семьдесят, как уж там вышло не знаю, но уронили ее прямо на ногу деду. Попал он в больницу, что на Комсомольском пруду и там ему не повезло второй раз. Единственного стоящего хирурга-травматолога не оказалось на месте. 

Помощь ему оказали, но она оказалась неквалифицированной. Когда на четвертый день его пребывания в больнице появился хирург – было уже поздно. Заражение пошло вверх и ногу, ниже колена, пришлось отрезать. Несколько месяцев ушло на выздоровление. Ходил он на деревяшке, которую сам себе и выстругал. Естественно о нормальной работе и речи не было. Более того золотые монеты сильно убавились, ведь семья состояла из семи человек. Государство назначило пенсию, но слишком мало он работал на государственных предприятиях, и пенсия была очень мала. 

А тем временем стала подходить зима. Денег на дрова не было, и надвигалась перспектива голодной и холодной зимы. Один из его многочисленных знакомых подсказал ему, что набирают людей для рубки дров для больниц. И хотя нога болела, он отправился наниматься. Условия были простые: на каждые две кубические сажени нарубленных дров для больницы, можно нарубить одну для себя. 

В небольшой толпе он неожиданно увидел Фому Ильича. Фома тоже его приметил, подошел и поздоровался. Оказалось, что ему тоже нужны дрова. 

- Но ты, же знаешь, Илья Денисович, что я в лесу не жил и рубить по-настоящему не умею. И потому в пару меня не хотят брать. Тут почитай все темнолесские и знают друг друга как облупленные. 

- Меня с такой ногой тоже в пару не возьмут. Разве что ты согласишься? Теперь наши роли поменялись мне ходить больно. 

- Я с удовольствием, нога у меня давно зажила, и я даже не хромаю. 

- Тогда я буду рубить, там больше на месте стоять надо, а ты будешь сучья обрубать да оттаскивать. Бревна пилить будем вдвоем, а укладывать, буду я. 

На две недели Илья снова оказался в лесу. Он не потерял прежних навыков, и работа спорилась. Вот только плохо зажившая культя стала кровить. Несмотря на неполноценность их бригады, в работе они оказались далеко не последними. 

Пришел заказчик на их делянку мерить сколько они сделали в сопровождении лесного объездчика. Объездчик обмерял каждый штабель аршином и удивлялся: в каждом был ровно кубический сажень. 

- Как ты так угадываешь, ведь ты ничем не меряешь? – спросил он у Ильи.

- На эту дину и ширину один сажень получается, когда штабель мне по пупок. Так и меряю, подошел, прислонился и сразу все ясно. 

После стали рубить для себя. Заказчик уехал, а весь контроль остался на объездчике-леснике. Когда Илья уложил все штабели и для себя, и для Фомы Ильича приехал он мерить штабели. 

- А это ты укладывал? 

- Ага, я. 

- Ну, ты и мастер, как будто в лесу жил. Тут в каждом сажени полтора тех, что для больницы увезли. 

- Тут ты угадал, я десять зим в лесу топором махал. 

Последней известной мне работой моего деда была «краскотерка». Поступил он туда рядовым рабочим, но вскоре стал бригадиром, потом мастером. Производили там краску и олифу. 

Жизнь постепенно стала налаживаться. Особенно после того как зажила нога и в городе появилась протезная мастерская. Первые протезы были тяжелыми и не удобными, но все же лучше, чем деревяшка. Впоследствии они стали лучше и вес их снизился. Я однажды взвешивал его протез, весил он более восьми килограммов. Наверное, ходить с этой гирей было очень тяжело. Но зато нога в брюках выглядела почти нормально, если не приглядываться. Пользовался он протезом более сорока лет. 

Было у Ильи и Агафьи тринадцать детей. До взрослого возраста дожили только пятеро. Есть такое древнее китайское проклятье: «Желаю тебе жить в эпоху перемен». Эту эпоху перемен мои предки ощутили на себе в полной мере. 

Из пяти детей было четыре дочери и один сын – Анатолий. 

Судьба его была трагична, и во многом типична для значительной части молодых людей из беднейших семей. Шла вторая половина пятидесятых. Работы не было, и он пристрастился играть в карты. Тогда играли и на деньги, и на интерес, оба варианта были игрой со смертью. В картах заправляли уголовники, они и устанавливали правила. С деньгами более или менее все понятно, а вот игры на интерес были под стать времени. 

Прежние «интересы», как-то: битье картами по носу, по ушам или питье воды за проигрыш уступили место гораздо более страшным забавам. Самыми безобидными и весьма популярными ставками были, что проигравший должен был ночью голым подвезти на себе до дома случайную девицу. Можно себе представить в какой ужас вгонял такой помощничек девушку, которая спешила ночью домой по заведомо не благополучному району. 

Далее играли на жизнь случайного прохожего, члена семьи, родителей и конечно на жизни милиционеров. Проигравший должен был убить указанное лицо или убивали его. Какие времена - такие и игры. Разумеется, кончилось это для Анатолия трагически. 

Дед и остальные члены семьи дожили до преклонных лет. Они пережили немецкую оккупацию. Илья более не воевал, по причине увечья. Натерпелись они много во время оккупации. Страшнее всего была бомбежка того самого яра, который служил пастбищем их коровам. Там пряталось от налетов много людей. А когда пришли наши и выбили немцев, они, зная об этом, отутюжили бомбами примерно пятикилометровый участок этого яра. Некоторые бомбы ложились в тридцати метрах от их хаты. Заодно была взорвана нефтебаза, находившаяся на горе за яром, на территории теперешнего Трансформаторного завода «Изумруд». Оттуда в яр текли огненные реки. Много народа там было убито. 

Из четырех сестер на момент написания этой книги живы две моих младших тетки. 

Эпилог

Познакомился я с ним, когда мне было три года. Мои родители тогда жили в Буденновске, в то время он назывался Прикумск. Попали они туда по распределению. Наверное, это надо объяснить. Дело в том, что при Советском Союзе образование было бесплатным, но молодой специалист должен был отработать три года, там, куда его распределят. 

Возможно, такая шутка поможет лучше понять ситуацию: 

- Уважаемая комиссия, - говорит студент на распределении, - пошлите меня туда, где труднее! Я не хочу ехать на Южный Урал, пошлите меня на Северный Кавказ! 

Из Прикумска в то время в Ставрополь летал «кукурузник», АН-2. Мест там было десять, лететь было час. Билет стоил смешные деньги. Этот самолет предназначался для сельхозавиации, но выпускали и пассажирский вариант. Помню, некоторым во время полета было плохо и их жутко тошнило. Им выдавали бумажные пакеты. Это и не удивительно, этот маленький самолет летел низко, и его жутко болтало, а время от времени он проваливался в воздушные ямы и тогдаживот резко подводило. 

Летели мы вдвоем с отцом, и полет произвел на меня неизгладимое впечатление. Перенес я его, вопреки всеобщим опасениям хорошо, и летать мне понравилось. Пробыли мы в гостях пару недель. Дед произвел на меня большое впечатление, это был яркий человек, которому было что рассказать малолетнему внуку. Было это в 1963 году. Все для меня было не обычно: огромная лысина деда и его протез, который он отстегивал на ночь, корова и парное молоко, сад, колодец, огромные пирожки бабы Гани и ее негнущийся палец, память о давней травме…

Через год меня привезли на все лето. А на следующий день после отъезда родителей я потребовал настоящего молока. В этот период, около месяца, коровы у них не было, и я впервые увидел молоко в стеклянных бутылках, запечатанных крышками из фольги. В Прикумске молоко было на розлив, цивилизация туда еще не дошла, как ни как, а Ставрополь был краевым центром. Ну и дал я им коксу! Это веселье продолжалось минут двадцать, пока дед не задал правильный вопрос: 

- А какое молоко настоящее? 

Тут все и выяснилось, и я легко дал себя уговорить. Это был акт веры. И с тех пор и до конца жизни он меня ни разу не подвел, он был очень надежным, всегда понимающим больше чем говорилось, и на него можно было положиться во всем. Для своих близких он был готов умереть в любой момент. Это никогда не декларировалось: просто он так жил. 

Последние годы я провел с ним множество вечеров, и общение шло в обе стороны. Меня интересовали его истории, а его интересовала гонка вооружений, политика, ядерное оружие, устройство солнечной системы и многое другое. Единственное чего он боялся, так это новой войны. 

Дожил он почти до восьмидесяти шести лет и до последнего сохранил ясный ум. Только после его смерти я постепенно понял, что я потерял. 

А тогда, в 1964-м, вскоре была куплена очередная новая корова и меня стали отпаивать парным молоком и сливками, более напоминавшими теперешнюю магазинную сметану. Сметана тогда тоже была на развес. За ней ходили со своими банками, в которые, от густоты, она шла тяжело. Разливали ее половниками из двадцатилитровых молочных бидонов…

А еще через год мои родители решили перебраться обратно в Ставрополь. Но это уже скорее моя история, чем история моего деда. 

Примечания

1

Почто – почему. 

(обратно)

2

Беленькая казенка – в то время, при царе была монополия на водку, то есть водка была казенной, в отличие от самогона. Государство продавало два вида водки: бутылки с красной крышкой – не очищенную и с белой – очищенную.

(обратно)

3

Полсть - что-то вроде однотонных паласов из сбитой, валяной, овечьей шерсти. Дословно: пол, стелить – полсть. То, что стелют на пол. Лично я застал одну такую – это была вещь! Толщиной в два пальца, мягкая, глушащая шаги. Лучше любого ковра, но только вся серая. 

(обратно)

4

Валяльщик - мастер, который из овечьей шерсти валяет, валенки, шапки, бурки, полсти.

(обратно)

5

Кагай – вредный, не хороший мужик. Слово считалось оскорбительным.

(обратно)

6

Цыбарка – большое, изначально, деревянное ведро литров на пятнадцать-двадцать. Таким доставали воду из колодца. Впоследствии название перешло на железное ведро примерно в двенадцать-пятнадцать литров.

(обратно)

7

Трошки – немного, чуть.

(обратно)

8

Петрил – думал.

(обратно)

9

Шкалик – маленькая водочная рюмка.

(обратно)

10

Иногородний – в смысле не казак. Осыченко тоже числились иногородними, хотя и проживали постоянно в станице Темнолесской.

(обратно)

11

Вдругорядь – в другой раз. 

(обратно)

12

Косье – длинная деревянная ручка с маленькой поперечиной рукояткой под правую руку. 

(обратно)

13

Охлюпкой – без седла.

(обратно)

14

Холодная – погреб, заменявший в станице тюрьму.

(обратно)

15

Надысь – вчера, диалект.

(обратно)

16

Четверти – здесь стеклянные бутылки из-под казенной водки емкостью в два литра. Водку продавали и в меньшей таре: один, пол-литра, и четверть литра, в народе ее звали «маленькая». Четверти в литературе и фольклоре больше известны в связи с самогоном.

(обратно)

17

Мерзавчик – стаканчик в двадцать-тридцать грамм.

(обратно)

18

Стрельнул кнутом – хлопнул кнутом в воздухе или об землю, особым образом. При этом кнут движется относительно медленно, а тонкий кончик движется со сверхзвуковой скоростью, от чего и получается оглушительный хлопок, похожий на выстрел из ружья.

(обратно)

19

Небо – (диалект), либо.

(обратно)

20

Охотников – здесь желающих принять участие добровольцев.

(обратно)

21

Самостийно – самостоятельно, самовольно.

(обратно)

22

Шесть огней – шесть пар волчьих глаз, которые в темноте светятся.

(обратно)

23

Травили – то есть поедали овес.

(обратно)

24

Лясы точить – синонимы: «кости мыть», «языком молоть».

(обратно)

25

Небось – наверное.

(обратно)

26

На хлеб-соль могли ответить: «Едим - да свой! А ты у порога постой», если человека в этом дворе не жаловали.

(обратно)

27

Абреки – разбойники.

(обратно)

28

Кубло – темное, не хорошее место, проходной двор полный темных личностей.

(обратно)

29

Товарищ прокурора – заместитель.

(обратно)

30

Вертикалка – двуствольное ружьё со стволами, расположенными один над другим, то есть по вертикали. Ценилось выше, чем с горизонтальными стволами.

(обратно)

31

Не жадуй – не жадничай.

(обратно)

32

Кавуны и тыкуши – арбузы и тыквы.

(обратно)

33

Обнести – обокрасть.

(обратно)

34

Захлюстаных – забрызганных грязью.

(обратно)

35

Заместо – вместо.

(обратно)

36

Антонов огонь – гангрена.

(обратно)

37

Первого номера – речь идет о пулемете Максим, германского происхождения, который производился в России. Там, собственно пулеметчик, именовался первый номер, а помощник, следивший за лентой, температурой охлаждающей воды и общей обстановкой – вторым. Пулемет, при множестве достоинств, имел технический недостаток – при стрельбе в одиночку часто клинило ленту в подающем механизме, из-за резко дергающей подачи, и второй номер постоянно ее поправлял.

(обратно)

38

Жиу-джиу – джиу-джицу, японская борьба, завезенная в Россию после Японской войны и внедрявшаяся в офицерский корпус и в разведподразделения.

(обратно)

39

Чауш – командир.

(обратно)

40

Хаир – нет.

(обратно)

41

Буланый конь – конь буланой, золотисто-желтой, очень редкой масти.

(обратно)

42

Панорама – оптический прибор, для наблюдения.

(обратно)

43

Прицел и трубку – условные координаты, которыми пользовались при наведении орудий. Обычно кто-то достаточно грамотный вычислял их, а все остальные слушали приказ и выставляли на своих пушках.

(обратно)

44

Бричка – телега.

(обратно)

45

Химический карандаш – с виду обыкновенный простой карандаш, но стоило его послюнить, как он начинал писать жирно, примерно, как фломастер, при этом цвет был чернильный. Разумеется, язык тоже становился чернильного цвета.

(обратно)

46

Двадцать интервалов – конница, когда ее выстраивают, стоит в одном интервале лошадь от лошади. Это расстояние определяют, вытягивая в бок руку, и касаясь руки соседа, вытянутой навстречу. Это и есть один интервал. Так что двадцать интервалов это приблизительно двадцать метров.

(обратно)

47

Дончак – конь донской, местной породы.

(обратно)

48

Шалопеты – щелчки.

(обратно)

49

Царицин – Волгоград. 

(обратно)

50

На обеих рукоятках Максима были спусковые кнопки – гашетки. Для начала стрельбы требовалось нажимать обе одновременно.

(обратно)

51

Ногвицы – стеганая обувь из нескольких слоев толстой шерстяной, как правило, овечьей, ткани, подбитая снизу, в форме галоши, кожей, чтобы воду не пропускала. По внешнему виду напоминала валенки.

(обратно)

52

Форштадт – район в г.Ставрополе.

(обратно)

53

Яр, балка – овраг. 

(обратно)

54

Будылья - стебли.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть первая – При царе

  Станичные нравы

  Гриша дурачок

  Понятия

  Лапко

  Моченые яблоки

  Чумаки

  Развлечения, шалости и безобразия

  Огурцы

  Водовоз

  Кулачки 1

  Игры

  Мост

  Весна и лето

  Нянька

  Град

  Картошка

  Семечки

  Казачий смотр

  Джигитовка

  Сенокос

  Валет

  Работники

  Выпасы

  Дядька Иван

  Волки

  Дед Андрей

  Коровы и волк

  Волк и отара

  Собака на стоге

  Волки и государство

  Ночная охота

  Дядька Степан

  Зайцы

  Дудаки

  Козленок

  Кабаны

  Лисья нора

  Козы

  Урожай

  Свадьбы, посиделки, разводы

  Посиделки

  Смерть колдуна

  Осень и торговля

  Конокрады

  Денис

  Лесничие

  Соседская свинья

  Аукцион

  Лес

  Лесная свинья

  Охота на волков

  Серая пара

  Убийство

  Тварь

  Бочка

  Весна

  Поездки. Брод

  Стожок

  Барсуки

  Мальчик

  Карты

  «Беее»

  Осень

  Коза

  Премия

  Наказание господне

  Серко и лиственницы

  Барсуки и водка

  Снова настало лето

  Дуги

  Пчелы

  Мальчика украли

  Ногаец

  В лесу

Часть вторая – война

  Учебная команда

  Начало службы

  Пекарня

  Горы

  Ардахан

  Казахи

  Казахи

  Халилов

  Наступление

  Виноградов

  Про Христа

  Вылазка

  Психическая

  Пленные

  Мощи

  Вареники

  Последний крест Беседина

  Саракамышь

  Трабзон

  Катастрофа

  Встреча с Валетом

Часть третья – Революция

  Красные

  Сено

  1918-й год

  Как Илья у Деникина служил

  Вляпались!

  Служба

  Пароход

  За Волгой

  Интендант

  Левченко

  В ресторане

  Спирт

  Подготовка побега

  Солдатские шулера

  Ранение

  Бланки

  Бегство

  Постой

  Горцы

  Родные места

  При красных

  Как Илья у красных служил

  Капустин

  Стрельба

  Угрозы

  Конец зеленых

  Смерть Тихана

  Как дед мой при голоде жил

  Невинномысск

  Ставрополь. Мельница

  Хата

  Холера

  Холера

  Алексей

  Лесопилка

  Пила

  Налоги

  На одной ноге

  Эпилог

*** Примечания ***