Горечь рассвета (СИ) [Лина Манило] (fb2) читать онлайн

Annotation

В рухнувшем мире, где погибло, кажется, всё, включая надежду, семеро выживших идут навстречу друг другу, чтобы вместе попробовать обмануть судьбу, что уже однажды посмеялась над ними.

А Ворон кружит над землёй, мучимый жаждой мести, выискивая сбежавших от него, и след кровавый тянется за ним.

Жестокая и мрачная история о надежде, боли и любви; о разрушенных жизнях и искалеченных судьбах; об уничтоженных городах и сожженных лесах; об украденных детских душах и крупицах добра.

Лина Манило

Пролог

Часть первая. Кровь и Пепел

I. Айс

II. Девушка на берегу

III. Марта

IV. Ингрид

V. Роланд

VI. Джонни

VII. Интермедия первая

VIII. Изабель

IX. Город и Лес

Х. Ингрид. Находка

XI. Изабель и человек в красном

XII. Интермедия вторая

XIII. Чёрная птица

XIV. Айс. Встреча

XV. Джонни. На дереве

XVI. Город. Руины

XVII. История Изабель

XVIII. Окраина. Промзона

XIX. Когда пять дорог сходятся в одну

XX. Интермедия третья

XXI. Пятеро. Тёмный дом

XXII. Душа, преподнесённая в дар

XXIII. Изабель. Путешествие

XXIV. Джонни. Первая сказка

XXV. Джонни. Вторая сказка

XXVI. Джонни. Третья сказка

Часть вторая. Боль и пламя

XXVII. Изабель. Прибытие

XXVIII. Ланс. Знакомство

XXIX. Катакомбы

ХХХ. Катакомбы. Страхи

XXXI. Изабель. Тьма за порогом

XXXII. Роланд. Возвращение из бездны

XXXIII. Ингрид. Подвал

XXXIV. Айс. Бдения

XXXV. Кровавый рассвет

XXXVI. Утро новой жизни

Лина Манило

Горечь рассвета

Пролог

В тот самый миг, когда прокатилась первая волна Взрыва — неотвратимого как рок; страшного, ибо был он самой Смертью — Айс захлопнул крышку люка. Пыль и ржавчина хлопьями осыпались сверху, забиваясь в ноздри, засоряя лёгкие — ему даже пришлось закрыть грязным рукавом нос, пачкая лицо. Он чертыхнулся и несколько раз громко чихнул. Айс знал, что промедление неуместно — нужно успеть вернуться на крышу до того момента, как катакомбы, сотрясаемые мощными толчками, обрушатся на его, Айса, голову.

Он шагнул было вперед, уверенный в себе и своей правоте до последнего предела, но та, что мёртвой хваткой вцепилась ему в предплечье, не собиралась делать и шага. Айс нахмурил тонкие брови. За последний год он так привык, что все подчиняются его приказам, но Марта… Она одна из немногих, кто иногда ещё пытался спорить. Айс понимал, что сам ей дал власть над собой, подарив однажды своё сердце на залитой солнечным светом поляне. Но ей оно оказалось не нужно: в конце концов, разорванное предательством в клочья сердце снова вернулось к нему.

Но Айс не собирался отступать. Во всяком случае, не сейчас, когда до осуществления заветной мечты оставался лишь шаг.

— Куда ты меня ведёшь? — Марта сильнее сжала руку своего провожатого, намереваясь, во что бы то ни стало, прямо здесь и сейчас получить ответы на все свои вопросы. — Почему мы здесь, вдвоём? Почему не наверху? Там что-то происходит, я же чувствую! Ощущаешь, всё трясётся? Так же не должно было быть, да? Мы же не этого хотели?

Айсу незачем видеть её лицо, которое он и так знает до мельчайших деталей, чтобы понимать — Марта рассержена и сбита с толку. И пусть полумрак скрывал их друг от друга, но общего прошлого из памяти не вырвешь — они слишком сильно некогда сблизились, и этого не изменить ни при каких условиях.

Айс крепко сжал её хрупкие плечи и, наклонив голову, незаметно вдохнул до боли знакомый аромат волос — запах солнца, тепла, свободы и несбывшихся желаний.

— Марта, послушай меня. — Его тихий голос окутал её тонким покрывалом, под которым можно спрятать всю боль и тоску, стыд и вину. — Я не знаю, что будет дальше, но обещаю, что отведу тебя в безопасное место. Там, в Лесу, ты будешь в порядке. Тебе нельзя оставаться в городе — наверху опасно, не хочу, чтобы ты пострадала.

— В Лесу? — Вскинула на него взгляд, полный сомнений. — Я не хочу туда! Ты толком вообще можешь объяснить, что происходит?! Это вы только и делали, что жались по углам и шептались как две школьницы — ты и твой обожаемый Генерал. Почему нас не посчитали нужным ввести в курс дела? Отчего решили, что мы — кучка безмозглых солдат, которые только и могут, что убивать по приказу? — С каждой минутой Марта говорила всё громче, сама себя распаливая искрами сомнений и страха, так долго копившихся внутри.

Айс слушал молча, и лишь сердце билось о ребра, напоминая, что златоглавый мальчик с синими, как вечные льды глазами ещё жив. А Марта, не замечая, не чувствуя его боль, продолжала, ибо говорили в ней обида и боль — обжигающие и бескомпромиссные.

— Ты — чёртов предатель, милый мой Айс. Наверное, уже слишком поздно, но я рада, что всё-таки сказала это.

— Марта! — Отступивший было во тьму Айс снова протянул длинную руку и схватил её тонкими пальцами за плечо. Почувствовав сквозь ткань камуфляжа тепло кожи, непроизвольно стиснул зубы и зажмурился — слишком много воспоминаний разом нахлынуло, затрудняя дыхание и путая мысли. — Добровольно не пойдешь, на руках отнесу. У меня нет времени тут возиться, рассказывая долгие истории. Неужели сама не чувствуешь, как трясётся земля? Неужели не понимаешь, что это конец? Ты же никогда не была идиоткой, в самом деле.

Марта молчала, и только лишь неровное дыхание, со свистом вырывающееся сквозь стиснутые зубы, выдавало её волнение.

— Конец? — только и смогла спросить. — Я не понимаю. Генерал же обещал, что нам ничего не угрожает, и ты это подтвердил, помнишь? И теперь мы здесь только вдвоём, а остальные?!

— А кого тебе больше всего не хватает? — Голос с каждой секундой леденел, обжигая подобно арктическому ветру. Марта непроизвольно съежилась, пытаясь укрыться, раствориться, исчезнуть. — Роланда?

Сказал, как выстрелил, усилив хватку на плечах Марты.

Она отпрянула так резко, будто её ударили — внезапно, наотмашь. Марта действительно не была идиоткой и слишком хорошо понимала, чем всё в итоге может кончиться. Знала, что при одном упоминании ненавистного имени обычно ледяное спокойствие Айса даёт трещину и на свободу в любой момент могут вырваться его внутренние демоны. Слишком сильна была ненависть, слишком глубока обида. И Марта знала, кто в этом виноват.

— Ладно. — Айс сделал шаг, сокращая расстояние между ними, и Марте на миг показалось, что златоглавый все-таки ударит, но наваждение прошло. — Пошли, на месте объясню всё.

И Марта подчинилась, как делала сотни раз до этого, потому что слишком привыкла во всём слушаться Айса.

Но у неё ещё была надежда, что всё обойдётся. Надежду Генерал не сможет у неё отнять, как отнял её волю, разум и способность сопротивляться.

Часть первая. Кровь и Пепел

I. Айс

Знаю-знаю. Я предатель.

Марта сказала как выплюнула, и эти слова болью пульсируют в голове несколько часов, прошедшие с момента, как мы расстались на опушке Леса. Я предложил разделиться, потому что только так у нас может получиться спастись от гнева того, чьи планы рухнули по нашей вине. Забавно, как одно неверное решение, слабость могут изменить ход истории и пустить под откос всё, о чем так долго мечтал. Сейчас-то понимаю, что нельзя было нарушать его приказ, делать по-своему, но я не мог не спасти Марту, хоть ничего уже давно ей не должен. Благороден ли я? Вряд ли. Просто мне хотелось лишний раз доказать, — ей доказать, — что я лучше, чем этот Роланд. Видит Провидение, я смешон и сам себе противен, потому что, не будучи добродетельным, захотел таковым казаться хотя бы в чужих глазах, но Судьба не любит, когда с ней играют в прятки. Но я, во всяком случае, попытался.

Сейчас, в этом догорающем Лесу, в котором уничтожено всё, и даже надежда, мне не остаётся ничего, кроме моей памяти и мыслей.

Генерал встретил каждого из нас по отдельности и, собрав всех вместе, подарил ощущение тепла, покоя и радости. Чувство дома. И пусть до этого всем нам зачастую было нечего есть и некуда идти. Да, в конце концов, если уж совсем честно, то и жить нам всем было незачем — о нас некому плакать. Но то, чем мы расплатились в итоге, оказалось слишком высокой ценой. Мы расплатились своей свободой и своими душами. Не правда ли многовато за место у костра? Даже если там тепло, сухо и о пропитании можно не заботиться.

Но сейчас костёр давно потух, нас осталось всего пятеро и во имя спасения пришлось разойтись в разные стороны — вместе нам было не выжить.

Сейчас чувствую себя героем третьесортного фильма-катастрофы, где сюжет предсказуем до последней точки, но даже если моя жизнь — всего лишь плохой сценарий, написанный чьей-то неумелой рукой, у меня всё равно не осталось другого выхода, кроме спасения любой ценой своей никчемной шкуры. В конце концов, приспосабливаться — один из моих главных талантов, а иначе давно бы уже сдох в придорожной канаве.

В голове крутятся сладкие речи Генерала, сулящие перемены, что принесёт с собой северный ветер, сносящий на своём пути всё старое и открывающий передо мной новые горизонты. И пусть для этого придётся поставить на карту абсолютно всё — что ж, на это я был согласен. В итоге всё рухнуло, и северный ветер принёс запах гари и страх, который невозможно из себя вытравить — страх быть пойманным.

Я знаю, что Генерал следит за нами, за каждым из тех, кто выжил в той мясорубке. Нам не скрыться, не спрятаться, но мы попробуем. И пусть внутри меня все выжжено Взрывом, моё сердце окончательно порвалось в клочья, но последнее, что мне осталось — надежда, что когда Генерал найдет нас, мы сможем что-то ему противопоставить. Взрыв изменил каждого из нас, показав, насколько мы глупы и ничтожны, побороться-то ещё сможем, правда?

Вера — самая большая наша ошибка. Моя фатальная ошибка. Не доверься я однажды Генералу, не пойди за ним, ничего бы не было. Но я не только уверовал в него словно в Бога, но и помог других убедить, что слова этого странного человека есть новая истина — непреложная, безоговорочная. И как следствие слепой веры — тысячи погибших.

Не знаю, выжил ли кто-то, кроме нас пятерых? Я не ясновидящий, но мне хочется верить, что кому-то ещё удалось спастись. Ведь если удалось нам, может быть, получилось и у других?

Об одном жалею: Роланд выжил тоже, хотя мне казалось, всё сделал для того, чтобы этому помешать, но эта гнида, как всегда, живее всех живых. Но я не дурак и понимаю, что далеко не он моя самая большая проблема, а тот, от кого нам удалось убежать. Вернее, я-то убегать сначала никуда не собирался, потому что был единственным, кого Генерал посвятил в свои планы, но, признаться честно, когда мир полыхнул, а, выйдя на поверхность, я увидел догорающий, испещренный сотнями пожарищ Лес, понял, что назад дороги нет — всё рухнуло и обратно мне не вернуться. И теперь в этой новой реальность, похожей на полуночный кошмар, придётся выживать.

Я никогда никому не верил, но стоило появиться Генералу в моей жизни — человеку, который слишком многое у меня отнял, почти ничего, кроме призрачной веры не дав взамен, и я поплыл. Превратился в преданного щенка с вечно влажным носом. По сути, к этому причастен не только он, но, в самом деле, не в моих правилах чувствовать себя хоть в чём-то виноватым. Пусть самоедством занимается кто-то другой.

Не знаю, сколько времени прошло с момента нашего побега. Хотя странно надеяться, что участь можно изменить, а расправы избежать. Он всё равно нас найдёт, но пока могу бежать, меня ничто не остановит. Неважно, как много пробегу и как долго смогу это делать. Мы были его лучшими игрушками, и так просто нас никто не отпустит, но постараюсь, чтобы у него это получилось не так просто, как ему бы хотелось.

Ночной Лес мрачен, а воздух в нём удушливый и прогорклый. Под ногами хрустят кости мелких животных — после Взрыва ими усыпан не только Лес, но и земля на многие километры вокруг. Хотя, что могу знать об этом? Я, жаждущий крови Генерала и спасающий свою шкуру одновременно.

Мои ботинки, вернее то, что от них осталось, промокли насквозь. Стараюсь идти, не останавливаясь ни на миг. Впереди моя цель — Город, где можно попытаться скрыться надёжнее, надеясь, что там найдется несколько уцелевших домов, где будет хотя бы крыша над головой. Главное — добраться. В тот миг, когда я найду Город, я остановлюсь. Тогда можно будет перевести дыхание и подумать, как мне найти Генерала. Это второй пункт моего гениального плана.

У меня не осталось больше целей. И планов не осталось тоже. Единственное, что нужно мне — попасть в Город, и я попаду туда. Если не погибну, конечно, в этом, брошенном даже червяками, Лесу. А если и погибну, чёрт со мной — туда мне, значит и дорога. Как показала практика моей короткой, но насыщенной жизни — плакать за мной точно никто не станет.

II. Девушка на берегу

В разорванном мире, где вместо некогда цветущих городов теперь лишь пустота, где морские волны лениво лижут берег, сидела девушка. В её ногах, догрызая кость, лежал пёс. Чья это была кость, лучше не задумываться, поэтому девушка старалась просто, выбросив все мысли из головы, наслаждаться открывающимся перед глазами видом, впитывая тепло, которым так щедро делился с ней пёс.

За спиной высился заброшенный маяк, врезаясь в хмурое небо, но его уже некому зажечь: старый смотритель погиб во время Взрыва, и море поглотило его, как впрочем, и всех других. В этой части разрушенного по чужой прихоти мира последним пристанищем сотен ни в чем не повинных стало море. А маяк, словно немой укор, насмешка — уцелел, ослепший и оглохший от чужого горя.

Девушка старалась забыть, но разве это возможно? Память о том, как жутко кричали гибнущие, и крик их вонзался в небо тысячами смертоносных клинков, разрывая лазурную твердь. Возможно там, скрытый облаками, сидит Бог, взирающий на всё это безумие безразличным взором, но девушка не могла поверить, что небесной канцелярии может быть до такой степени безразлична судьба тысяч невинных душ.

А, может быть, они все сами виноваты? И осерчал Бог на деяния людские, но верный своему обещанию, мысли о втором Великом потопе оставил в сторону, выбрав как альтернативу волны огня и пепла? Судя по тому, какими неоправданно жестокими, закопченными своими пороками изнутри были люди, в этом нет ничего удивительного. Но девушка далека была от теологии и богословия — просто сирота, никогда не знавшая любви и тепла, не ведавшая, что такое семья. Разве такие как она могут в чем-то разбираться, кроме того, где найти кусок хлеба?

Девушка смотрела на морскую гладь, такую безмятежную в предрассветной дымке. Она не могла знать точно, но, казалось, вокруг на тысячи километров не осталось никого, кроме неё и этого странного пса, что приблудился практически сразу после Взрыва. Девушка не смогла его прогнать, хотя совсем не умела ни о ком заботиться. А сейчас, когда никого не осталось, некому было научить. Придётся справляться самой, благо о пропитании пёс заботился самостоятельно. И то хорошо.

А если задуматься, разве был кто раньше? Не вообще в мире, а в её судьбе? Девушка не помнила своих родителей, не знала других родственников, а в приюте по-настоящему близким для неё никто так и не стал. Поэтому стоит ли горевать о тех, кто прошёл через её жизнь лишь сумрачными тенями, не оставив никакого, даже самого слабого следа в душе?

Девушка никогда не плакала, давно уяснив ещё в той, прошлой безрадостной жизни, что слезами не поможешь даже самому крошечному горю. Зато Взрыв, опустошив мир, подарил долгожданный покой и нечаянного друга. Так зачем же плакать?

Сидя на берегу и глядя на воду уже целую ночь, она не знала, как быть дальше. Идти было некуда и незачем. Куда идти, если никто не ждёт? Она силилась вспомнить своё имя. Кажется, Оливия. Или Иоланта? Нет, вроде бы Изабель. Да, точно, Изабель! Лица своего не помнила вовсе, а использовать морскую гладь в качестве зеркала боялась — страшилась того, что могла там увидеть, ведь Взрыв, она знала это точно, неотвратимо изменил её душу, но, может быть, ещё и внешность затронул? Да и для чего ей волноваться о своей внешности? Псу точно наплевать на то, красавица она или распоследний урод, а больше-то и нет никого.

Девушка силилась вспомнить хоть что-то о том, что с ней происходило накануне Взрыва, где она была, чем занималась, но память будто кто-то подчистил мягким ластиком — нечёткие образы едва проступали, перемешивались перед глазами, играли с ней в прятки, издевались. И вскоре она оставила попытки вернуть мыслям ясность, зная, что однажды все воспоминания собьют с ног, лишая рассудка, но пока она наслаждалась покоем.

В этот момент Изабель в одном была уверена: ей нравится смотреть на море, и нравится этот до чёртиков необычный пёс. Больше ничего знать не хотелось.

Неожиданно пёс бросил с такой тщательностью обгрызаемую кость и навострил уши. Это была по-настоящему странная псина, невразумительного окраса, с пронзительными голубыми глазами. Глаза были ясные, чистые, не собачьи вовсе, но девушка ничему не удивлялась — цвет глаз приблуды не самая большая загадка в её жизни. Отчего-то при первом взгляде на пса у девушки всплыло в памяти имя Барнаби. Чьё это было имя, она не помнила, но в качестве клички для нового друга вполне годилось.

Сейчас пса явно что-то насторожило, только что?

— Что с тобой, дружок? Что-то услышал? Это, наверное, море шумит, не волнуйся. — Девушка присела на корточки и принялась гладить пса по холке, стремясь ощутить под рукой шелковистую шерсть друга, впитать его тепло. — Какой ты нервный, однако. Не беспокойся, сейчас всё пройдет.

Но пёс, казалось, напрочь забыл и о новой хозяйке, да и кость вмиг перестала его интересовать. Заметавшись вдоль берега, будто в истерике, пёс завыл. Девушка никогда не видела волков, а их вой слышала лишь однажды в научно-популярном фильме о дикой природе, который в их приют привёз престарелый лектор с подёрнутыми катарактой глазами. В этот момент Барнаби выл точно так же, как матерый волк из того фильма.

Изабель почувствовала, как по спине пробежал холодок — Барнаби обычно вёл себя тихо, но сейчас его что-то по-настоящему встревожило. Что-то страшное было в этом вое — он заполнял душу липким страхом, настоящим ужасом.

Поддавшись панике, девушка то вглядывалась в морскую даль, то опасливо озиралась по сторонам. Барнаби выл не переставая.

Вдруг что-то изменилось. Казалось, сам воздух в одно мгновение раскалился. В небе сверкнула молния, одним концом угодив в морскую гладь. Недавняя ещё полная безмятежность, за которой так приятно было наблюдать, ощетинилась сотней разнокалиберных волн.

Изабель, словно завороженная, смотрела на растревоженное море и не могла поверить своим глазам.

Сквозь внезапно разбушевавшийся шторм к берегу приближался корабль.

III. Марта

Я ненавижу этот мир.

Я ненавижу Лес, ненавижу Город, ненавижу Поле.

Ненавижу людей, которые в нём жили. Ненавижу. Себя я ненавижу не меньше.

Сколько раз нужно прокрутить в своём сознании это слово, чтобы окончательно убедить самоё себя? Как забыть? Как заставить что-то там внутри (душу, что ли?) перестать болеть?

Но больше всех ненавижу нашего Генерала — того, кто разрушил нас, уничтожил наши души, подавил волю. Он заставил поверить, что мы — оборвыши и голодранцы — можем быть кому-то нужны.

Но каким бы странным это не выглядело, я рада этой сокрушающей ненависти, потому что только так могу чувствовать себя живой.

Бегу через поле, мышцы ноют, словно меня отжимали как половую тряпку, рюкзак наполненный консервами больно бьёт по спине, форма превратилась в кучу смердящих по́том и гарью лохмотьев, а в голове гудит церковный колокол, набатом отсчитывающий последние часы моей жизни.

Мне осталось совсем немного. Немного до того момента, как я сдохну. Совсем одна.

Всегда знала, что одиночество — мой удел. Впервые это осознала, когда отец отвел меня, маленькую, на вокзал и, отлучившись за мороженным, так никогда больше в мою жизнь не вернулся. В прошлом остался тёплый дом, сытные ужины.

В том доме было всё, кроме любви. Деньги, слава, почёт и уважение. У этих людей было всё, чего можно только пожелать. Души у них только не было. Бездушные люди не умеют любить даже своих собственных детей.

Потом часто задумывалась, чем могла провиниться перед родителями, что они выкинули меня на улицу, как провинившегося щенка или надоевшую вещь. Я прошла все пять стадий принятия неизбежного. И в итоге мне стало абсолютно неважно, почему они так поступили.

Наверное, я была никчемным ребёнком — ни тебе надежд, ни устремлений, но, чёрт возьми, что можно требовать от шестилетнего ребёнка? Моя мамаша, наверное, хотела слепить из меня чудо-детку, чтобы показывать на ярмарке, словно дрессированную обезьянку, да только мне лишь хотелось играть с куклой Сибиллой, поить игрушечных медвежат чаем и печь пироги. Но эта женщина, по ошибке Провидения называемая моей матерью, ничего понимать не собиралась. Поэтому ли или по другим причинам в моей жизни случился вокзал, где меня оставили. И годы одинокого отчаяния.

Повезло лишь однажды: на вокзале меня нашёл не старый извращенец-педофил, а сердобольная одинокая старушка. Она не узнала во мне дочь известного певца современности — девчушку, что снимали во всех ток-шоу круглосуточно, начиная с момента слияния яйцеклетки со сперматозоидом в утробе моей прибабахнутой мамаши. Бабуля поняла лишь одно: маленькая девочка с куклой подмышкой просто хочет спать и кушать. А я не пыталась рассказать о себе хоть что-то, не плакала и никого не звала. Именно в тот момент, когда мой отец не вернулся за мной, я стала взрослой, раз и навсегда для себя уяснив, что никому больше не нужна. Поэтому вниманию старушки была очень рада и старалась вести себя как можно лучше, чтобы и она не вздумала меня оставить. И ещё. Ведь у меня никогда раньше не было бабушки — только няньки, гувернантки и репетиторы. Как оказалось, матери у меня тоже не было.

Но чудес не бывает, правда? Поэтому в итоге сиротке-найдёнышу всё-таки подобрали приличный приют, где я, собственно говоря, и выросла. Но те несколько недель, что я провела у миссис Арчер, до сих пор вспоминаю, как лучшие дни жизни.

Помню, как однажды, ещё до приюта увидела на кухонном столе газету, где на целом развороте поместили статью о том, как тяжела утрата известного на всю страну и близлежащие территории певца и его супруги. Вся страна рыдала — и миссис Арчер не исключение — над горькой судьбой эстрадного кумира. Шутка ли, потерять единственную, так горячо любимую дочь? Журналистка, орошая слезами страницы газетёнки, писала, что умерла я, оказывается, в жутких муках от неизвестной науке хвори на руках у безутешных родителей. Какой у моей жизни оказался печальный финал — обрыдаешься. После по всем каналам транслировали церемонию моих похорон — помпезных, шикарных. Чувствовала ли я что-то в тот момент? Ни-че-го. Я смотрела на этот цирк, шестилетняя, и не могла поверить. Неужели кто-то способен верить этим людям? Но страна скорбела, а до меня и дела не было никому. Только однажды миссис Арчер в разговоре с приятельницей — такой же древней старушкой — заметила, мол, как сильно эта потеряшка похожа на покойницу. Но всерьёз даже она об этом не задумалась.

Прошло несколько недель, и я всё-таки оказалась в приюте. Прекрасный снаружи, но стылый внутри, интернат встретил меня страшным оскалом, пугающим ночами и не дающим расслабиться даже под лучами самого яркого солнца в знойный летний полдень. Я была маленькая, меня некому было защитить и даже моя кукла, моя любимая Сибилла делала меня слабее в глазах новой стаи. Ведь только самая распоследняя малышня тискается всё время с куклой. Я была умной — жизнь выбила из меня всю дурь, которая обычно теснится в умах маленьких детей. И я очень быстро приспособилась к новым правилам игры.

Да, вначале было страшно, было горько и одиноко. Ныли душевные раны и не успевали заживать следы ночной охоты на новичков, когда нас — ещё неопытных и зелёных — гоняли, раздев до трусов и маек, по коридорам. В этой травле принимали участие, так или иначе, все обитатели приюта. Такое себе посвящение.

Я понимала, что дальше будет только хуже, если не научусь отстаивать себя. И я совершила первое предательство — выбросила куклу. И ведь полегчало же! Как будто последняя ниточка, связывающая с прошлым, с оглушительным треском разорвалась.

Я научилась драться, стала сильнее многих — тех, кто не справился. После того, как мне исполнилось десять, и я перешла в корпус, где жили старшие, желающих намять этой коротышке бока заметно поубавилось, ибо эта большеглазая коротышка дралась, как безумная. Смеялась над чужими слезами, ведь чаще всего именно я была причиной этих самых слёз. Меня стали бояться даже воспитатели, хоть никогда к этому особенно-то и не стремилась. Бесплатный бонус, открывающий неожиданные перспективы и заметно облегчающий жизнь — мне было позволено уходить из этого болота в любое время суток, пропадать на сколь угодно и никто не переживал. Будьте уверены, когда я однажды не вернулась, в приюте наверняка устроили праздничный парад с воздушными шарами и радостными улыбками. Даже первоклашки, сто процентов, наклюкались от радости и запели матерные частушки. Но справедливости ради, мне и в голову никогда не приходило трогать младших, потому как слишком хорошо помнила, как несладко было убегать по коридорам босиком в трусах и майке.

Не могу сказать, что меня так уж угнетала моя жизнь. Я была свободна в своих мыслях и поступках, у меня был авторитет, были приятели. А также еда, вода и тёплая кровать. И никакого контроля. Чего ещё желать подростку? Я не стремилась заводить друзей или к кому-то привязаться. Любить не хотела никого. Зачем? Чтобы опять оказаться одной на вокзале? Нет уж, лучше застрелиться. Но разве в этой жизни всегда бывает так, как нам хочется?

Однажды меня нашёл Генерал, и на один короткий миг показалось, что я нашла новую семью, где меня примут, поймут. Семью, которую заслужила. Ведь я ничуть не хуже всех тех, кого мамаши целуют на ночь и поют им песни. И пусть наша семья была далека от идеала, но мы были друг у друга, а на остальное наплевать.

Нам дали надежду, а также оружие и цель.

И за это многие из нас готовы были даже умереть.

Но потом всё начало рассыпаться как карточный домик в ветреную погоду.

Господи, сколько я уже бегу? А сколько ещё осталось? Такое чувство, что путь мой длится целую вечность, угрожая никогда не закончиться. Это чёртово поле на самом деле бесконечное. Когда-то на нём росла кукуруза, но сейчас земля, ещё вчера дарившая людям щедрый урожай и возможность в сытости пережить зиму, выжжена. Трещины пересекают её, сплетаясь в причудливые узоры, заманивая неосторожных путников в свои глубины. Если остановиться и хорошо присмотреться, там внизу, под слоем пепла, можно увидеть тех, кто поддался зову и нырнул. Но я не буду вглядываться: умирать мне пока что слишком рано, хоть временами и кажется, что уже отдала Богу душу, а все мои дальнейшие злоключения — лишь плод воспалённого воображения. Не удивлюсь, если уже умерла, только ещё не знаю об этом, но пока сознание не погасло, буду бежать, потому что не вижу другого выхода. Быть вечным беглецом? Перспектива, конечно, так себе, но ничего не поделаешь — придётся приспосабливаться.

Айс мне часто рассказывал, как убегал по этому полю от преследователей, гнавшихся за ним из-за украденного куска хлеба. Он вообще многое мне о себе рассказывал, но, странное дело, я так мало о нём знаю. Златоглавый не умел полностью доверять, и все его рассказы больше походили на мифы и легенды, чем на правду. Но я верила всему, что он рассказывал, потому что не могла по-другому — моя одержимость Айсом началась в тот самый момент, когда он, робко улыбаясь, впервые посмотрел на меня. В тот момент показалось, что без него уже не смогу дышать. Знаю, что это ненормально, но любовь к Айсу была сильнее меня — не любовь даже, а болезнь какая-то. Но от любой болезни есть лекарство, и моим исцеляющим эликсиром стало его предательство, хотя он уверен, что первой-то его предала именно я, променяв на Роланда, а мне совсем не хочется его переубеждать, ибо надоело. Айсу ведь всё равно ничего не докажешь, хотя в подвале я попыталась.

Когда Айс попал в лагерь, где Генерал собирал под тенью вековых дубов всех сирых и убогих детей, мы сразу поняли, что он далеко не так прост, как кажется на первый взгляд. В его синих глазах — ярких и холодных — скрывалась, казалось, мудрость прожитых столетий. Откуда в изможденном заморыше в рваной рубашке столько внутренней силы понять было невозможно. Не прикладывая особенных усилий, он очень быстро превратился в нашего единственного и неповторимого лидера, которого были согласны слушать абсолютно все. И странным образом склоки, недовольства и мелкие неприятности мигом закончились, как будто и не было никогда. Соратники словно обезумели от любви и восторга — восхищение Айсом стало едва ли не сильнее, чем самим Генералом, который, кажется, именно этого и добивался. Зачем-то ему нужно было, чтобы мы доверились Айсу без остатка. А что мы? Мы были и рады сделать то, что требовал от нас Генерал, потому что он заменял нам целую Вселенную.

Недовольным был только Роланд — его не устраивало, что кто-то занял место лидера, потому что, как бы он ни отрицал, стремился стать главным. И у него бы вышло, потому что Роланд был смелый и отчаянный сверх меры, но появился Айс и с размаху, надменно улыбаясь, запрыгнул на невидимый трон.

Но чем бы в итоге наша история с Айсом не закончилась, я рада, что такой человек был в моей жизни — златоглавый, синеглазый мальчик.

Кстати, Айс единственный, кто так точно мог сказать, как встретил Генерала. Все остальные, как правило, могли вспомнить лишь огромную чёрную тень (кто-то утверждал, что это медведь; кто-то, что огромный человек, но никакого единства во мнениях), обрывки фраз, вспышку и вот они уже сидят возле костра, одетые в нашу форму. Одно было общим: перед встречей с Генералом мы все убегали.

На поверку вышло, что убегать нужно было в обратном направлении.

Убегаем мы и сейчас.

Наконец пейзаж перед глазами начинает приобретать иные очертания — впереди граница, проходящая между Лесом и Полем. Впереди, сто́ит только немного пройти, будет узкая тропинка, ведущая путника в Город. Здесь тоже всё выгоревшее, уничтоженное, высушенное огненной стихией и чужой болью. Уже никогда не запоют птицы, не пробегут белки по ветвям. Даже насекомые покинули свои дома. Пожарище — не место для новой жизни.

Но ведь я ещё жива! Слышишь, Генерал — ублюдок чёртов, я жива ещё! И если я стою на краю этого проклятого, сгоревшего дотла леса, вдыхая мерзкий прогорклый воздух, что впитал в себя крики погибших и стоны раненых, то, и другие ещё не сдались, не погибли. Роланд, Ингрид, Джонни…

И Айс, без сомнения, тоже жив. Мне, во всяком случае, хочется в это верить. Потому что несмотря ни на что не могу его ненавидеть. Да, пусть наша общая история закончилась отвратительно; пусть во многом по его вине так всё произошло, но он не заслуживает смерти.

Этот Лес похож на сущий кошмар, но у меня нет другого выхода: нужно идти дальше. Осторожно ступаю с одного выгоревшего участка земли на другой, стараясь как можно меньше оглядываться по сторонам. Ибо спокойно смотреть на то, во что превратился наш прекрасный лес, невозможно.

Как только перешагнула призрачную границу, ногу пронзает дикая боль — такое чувство, что, как минимум, бешеный волк вонзил клыки в мою лодыжку, норовя отхватить здоровенный кусок на ужин. Я заорала так, как не орала до этого ни разу в жизни. Слёзы брызнули из глаз, дыхание от болевого шока перехватило, и ничего не осталось, как свалиться на землю, подвывая с каждой минутой всё жалобнее.

Какого чёрта тут происходит? В какое дерьмо я наступила? И кто, скажите на милость, это дерьмо тут оставил? И что мне собственно делать, если я совершенно одна лежу на окраине леса без малейшей надежды на спасение?

Просто чтобы не сойти с ума от боли я снова кричу во всё горло, проклиная Генерала, свою жизнь, родителей, Айса. Досталось даже ни в чем не повинным животным и птицам. Но вскоре силы оставили меня, и я вырубилась — то ли потеряла сознание, то ли сдохла наконец.

Последним образом в моем угасающем сознании были синие глаза светловолосого мальчика.

IV. Ингрид

Во мне, наверное, накопилось слишком много нечистот, от которых никогда уже не смогу отмыться. Чувство, что меня окунули по самую шею в выгребную яму и уже не выбраться, не покидает ни на минуту.

Сейчас ночь и я одна в каком-то прогнившем, чудом уцелевшем сарае. Не знаю, как этому убогому строению удалось выстоять, когда кругом искрилось и полыхало, и пламя слизывало всё на своём пути, словно ребёнок — тающее мороженое. Да это, в принципе, неважно — главное, хоть ненадолго, но у меня есть крыша над головой, под которой могу отсидеться, перевести дух и привести мысли в порядок.

После того, как мы выбрались из катакомб, всё, что увидели — догорающий Лес и сверкающие пятки Айса. Нет, он, конечно, побыл с нами немного. Дал, как обычно, ряд ценных, по его нескромному мнению, указаний и слинял, словно распоследняя крыса. А ведь именно этот засранец некогда заставил нас поверить россказням Генерала. Но как только запахло жареным сбежал, подонок чёртов. Удивлена ли я? Ни капельки. Джонни, правда, был шокирован, бедный мальчик — наверное, до последнего не верил, что этим всё закончится.

Мы разошлись в разные стороны, потому что так в тот момент казалось правильным. Поодиночке нас сложнее отловить, хотя, если кто-то спросит моего мнения, это полная ерунда — Генерал в любом случае до нас доберётся. Сейчас очухается, подсчитает убытки с потерями, пересчитает трупы по головам и поймёт, что кого-то явно не хватает.

Я не знаю, чем всё закончится, но иногда склоняюсь к мысли, что лучшим решением было бы остаться наверху и погибнуть вместе со всеми, а не бегать по этим чёртовым катакомбам, переживая самый большой ужас в своей жизни. Потому что с тем страхом, что способен был, наверное, вывернуть наизнанку, мало что может сравниться. Даже от одного воспоминания о катакомбах меня трясёт — до сих пор не могу понять, как выжить-то удалось.

Но в одном этот побег сквозь мрак и ужас оказался полезным: я окончательно для себя уяснила, что с самого начала нас обманывали с единственной целью — сделать разменной монетой в чужой игре. Нас кинули в самое пекло, не спросив ни нашего мнения, ни наших желаний. Потому что, если говорить совсем откровенно, хоть и соглашалась во всём слушаться и подчиняться, умирать не хотела.

Но сейчас уже слишком поздно — ничего изменить не получится, как ни старайся. А раз так, то мне ничего не остаётся, как попытаться выжить и добраться до этого проклятого Города, потому что именно там мы в итоге договорились встретиться.

Сейчас я вроде как под ненадежной, но крышей и можно постараться рассказать свою историю. Нашу историю. Хотя я совсем не знаю, что двигало остальными идиотами из нашего коллектива, когда они, наслушавшись безумных речей Генерала, согласились на всю эту авантюру. Я-то изначально понимала, что хорошим не кончится — слишком ласков и добр он с нами был, слишком радужные перспективы рисовал пред нашими очами, всё сильнее с каждым разом опутывая сетями лжи и лести. Он заставил нас поверить, что мы — избранные. Ну не смешно ли? Какие, к чёрту, избранные? Кучка голодных, обозлённых на весь мир, сирот не годятся на роли героев. Но даже несмотря на гнилое чувство, поселившееся в душе, на недоверие и все предчувствия, тоже повелась на уговоры. Наверное, мне просто хотелось быть хоть кому-то нужной.

Да, я слаба и ничтожна. Да, во мне нет внутренней силы, стержня во мне тоже нет. Но даже я — убогое бесполезное существо — имею право не погибать по чьей-то прихоти, правильно?

Кстати, больше всех Генералу доверял Айс. Этот придурочный всерьёз верил всем обещаниям. Мечтал стать чуть ли не наместником Бога на земле — поверил, малахольный, что в новом мире ему подарят личный трон. Ха, наивный.

Марта. Отчаянная и смелая, она втрескалась в Айса и готова была в лепёшку расшибиться, — лишь бы быть рядом. Надышаться на своего милого не могла — тьфу, сопли в сахаре. Как вспомню, так сразу тошнить начинает, словно я гнилой рыбы объелась. Он, кажется, тоже не прочь был в любовь вечную до гроба сыграть, но при каждом удобном случае любил повторять, что дело важнее. Вот построим новый мир, тогда и расслабиться можно. Ух, Марта кипела и бурлила вся от брюнетистой макушки до пяток. Не привыкла, пожалуй, в приюте своём, что её какой-то парнишка динамит, светлой идеей прикрываясь. Но что поделать? Айс мнил себя пупом земли — самым необходимым Генералу человеком, а тот и рад был подогревать в златоглавом тщеславие, чтобы, не дай Бог, не перегорел, не стал менее активно убеждать нас строить новый дивный мир.

Если не кривить душой, то Айс действительно был в нашем крысятнике авторитетной фигурой. Ой, простите-извините, в элитном отряде.

А если быть до конца откровенной, Айс и мне нравился. Не скажу, что прямо вечная любовь и бравурные марши в душе́, но нравился. А как он мог не нравиться, если высок, умён и блондинист до платиновости? Таких парней не часто встретишь — во всяком случае, не в моей реальности. Да, я любила и до сих пор люблю Айса, но не согласна ползать за ним на коленях, высунув язык и трясясь от восторга, как почти все девушки в нашем хламовнике. Ой, простите, опять забыла. Элитном, мать его, отряде — постоянно забываю, что после того, как Генерал пригрел нас, мы больше были не помоечными крысами, а очень даже элитными бойцами. Только сути это не меняет, как не называй.

Надо, наверное, рассказать, как я в этот самый отряд попала (читай "вляпалась"). Время пока есть, до утра далеко. Почему-то у меня такое чувство, что именно на рассвете, под первыми солнечными лучами стану вновь беззащитной перед Генералом. И тогда точно сдохну. Второй раз он не даст мне уйти. Ведь на этот раз со мной нет Айса. Но об этом потом, сейчас лучше просто рассказывать, чтобы не сойти с ума от ужаса и тоски.

Итак.

Мне было немногим больше недели, когда солнечным апрельским утром молодая монашка вышла за порог Монастыря св. Елены, с целью выбросить мусор в ближайшие контейнеры. Сестра Доминика была скромной барышней, глаз на прохожих не поднимала и, неся осторожно и смиренно мусорный пакет, наткнулась на странную коробку. Коробка шевелилась и пищала. Ну, само собой, коробка пищать и шевелиться не умеет, значит, в ней что-то лежит. Или кто-то. Котёнок там лежал или зайчик-барабанщик на батарейках сестра Доминика не поняла и, не справившись с любопытством, приоткрыла коробку. Любопытство — грех страшный, но сестра не так давно прошла постриг, поэтому кое-какие мирские привычки и недостатки до конца молитвами истребить не смогла, хотя очень старалась. Опустившись перед находкой на колени и заглянув внутрь одним глазком, Доминика вскрикнула, и чуть было не грохнулась в обморок. От постыдного падения рядом с мусорными баками сестру уберёг, как она потом утверждала не раз, божественный свет, озаривший лежащего в грязной коробке обкаканного и весьма сердитого младенца.

Совершенно нетрудно догадаться, что этим младенцем была я.

Сестра Доминика сначала искренне обрадовалась находке. Слыханное ли дело? Спасти младенчика от верной гибели! Не каждой выпадет такой шанс в жизни. Да за такое милосердный Боженька закроет глаза почти на все прошлые прегрешения — даже на те, на которые совсем закрывать глаза нельзя. Доминика возложила на меня большие надежды. Не иначе как душеспасительницей назначила. А я вот как-то не оправдала её ожиданий — по части спасения душ была совсем неопытная и даже вовсе профнепригодная.

Ну а что можно ожидать от человека, которого выбросили на помойку? Уж явно не того, что из него прольется свет на страждущие души. Сам факт моего существования не гарантировал даже излечения от геморроя, не говоря уж о душе.

И как-то очень быстро монахини во мне разочаровались. Хотя я вот думаю, что если человек не нужен был даже собственным родителям, разве можно надеяться, что другие найдут повод полюбить его? И в итоге я всем быстро разонравилась, даже нашедшей меня сестре Доминике, ведь постоянно чего-то требовала. То кушать, то спать, то гулять, а то, Господи Иисусе, на ручки. Это отвлекало благочестивых Христовых невест от праведных мыслей и добрых поступков. Они любили сирот, но только тех, которые совершенно ничего им не стоили, и о которых можно было заботиться лишь периодически, не сильно себя чем-то обременяя. Те, другие сироты — не такие, как я. Они лишены гордыни, кротки и рады любой ерунде, ведь главное для них — внимание. Сёстры навещали разные приюты по всей стране, даря любовь и улыбки всем страждущим.Только если бы кто спросил моего мнения, делали они это только потому, что так нужно и потому, что их снедала гордыня. Маленькие — опекаемые кем-то другим — сиротки ведь так прекрасны. Что же касается меня, то я скорее была камнем на их прекрасных душах. Забота изнуряла праведниц не хуже поста.

Не трудно догадаться, что в скором времени я оказалась вдали от монастырских врат, в доме, больше похожем на тюрьму, чем на приют, пригодный для детских жизней. Мне, собственно говоря, было всё равно, где жить. Хотелось только одного: чтобы меня оставили в покое и перестали читать морали. Монашки ведь по части морализаторства преуспели, как никто другой.

В приюте мне, в конце концов, всё-таки понравилось. Там было довольно спокойно, временами тихо. Но самое главное: была еда и несколько метров личного пространства, включающее железную кровать и тумбочку, в которой можно хранить всякую чепуху. Но это была моя личная чепуха! Никто кроме меня не имел права её трогать.

Я никогда не сбегала из приюта и, в сущности, была послушной. Училась так себе, но кого это волнует? В свободное время читала книги, пытаясь абстрагироваться от того безобразия, что иногда творилось вокруг.

Моя жизнь изменилась в тот самый миг, когда меня нашёл Генерал. Да, именно так. Нашёл. Мы не встретились случайно, не столкнулись лбами в коридоре. Не были друзьями по переписке. Он просто однажды вошёл в мою жизнь, чтобы она больше никогда не стала прежней. И даже если меня сейчас будут пытать на дыбе, попутно надевая испанский сапожок, я не смогу ответить, как он меня нашёл. Просто раньше Генерала не было, и вдруг появился. Как кролик из шляпы. Только он не был кроликом. И даже не фокусником. Кем-то намного более зловещим, хотя я так до конца и не разобралась, каким именно человеком был наш Генерал. И человеком ли?

И я оказалась в крысятнике, стала членом элитного супер-пупер отряда. Нам промывали мозги, рассказывая, какими новыми красками заиграет реальность после осуществления нами всего задуманного. Мы станем над миром и мир примет нас. Главное — делать всё в точности, как велит Генерал.

Мы были его глазами, ушами, языками и орудием. Силой, яростью и отчаянием. Надеждой и опорой. Мы были всем тем, чем ни один порядочный человек, которому есть что терять, быть не захочет даже в страшном сне. Но нам терять было нечего, и он это знал.

Мечтая о золотых горах, о мировом господстве и ещё чёрт знает о чём, мы стали тем, кем стали — мерзкими малолетними убийцами.

V. Роланд

Никогда не верьте всему тому, что расскажет вам Айс.

Этот прогнивший изнутри подонок только и умеет, что вешать лапшу на уши — в словоблудии и лжи гадёныш явно преуспел.

С самого первого взгляда на его напыщенную, высокомерную рожу, заглянув в синие, словно покрытые льдом, прозрачные глаза, понял, что ничего хорошего появление Айса не принесёт. Знаете такое понятие, как «начало конца»? Вот в тот момент, как Айс переступил невидимую границу, отделяющую наш лесной лагерь от всего остального мира, всё начало рушиться. Теперь только время могло показать, как скоро наступит конец. И не прошло и года, как всё полетело в пропасть к чёртовой матери.

Ведь кем, по сути, является Айс? Мелочный гадёныш с неуёмной жаждой власти. Если бы не его закидоны, никогда бы всего этого с нами не произошло. Хотя, конечно, кто бы сомневался, вам-то он расскажет, что ничего такого не хотел, ни о чём не догадывался и всё это ложь и клевета высшей пробы. Но наплевать — не впервые меня обвиняют в желании настроить окружающих против златоглавого, поэтому быть записным сплетником и мелким завистником мне не привыкать.

До появления Айса в нашем отряде не было лидера. Был только Генерал — только его слова имели значение, только на его мнение мы опирались. Он разговаривал с нами долгими вечерами у костра, отдавал распоряжения, учил искусству боя и каждому заменял отца. Да, в конце концов, Генерал всем для нас был: отцом, матерью, лучшим другом. Для некоторых даже единственной любовью. Откровенно говоря, большинство девчонок многое бы отдали за то, чтобы быть с ним рядом. Даже если это «быть» ограничивалось одной ночью.

Но однажды Генерал привёл Айса — робкого, блондинистого пацана, который как-то незаметно превратился в его главного заместителя, чуть ли не правую руку. Где Генерал его нашёл? На какой помойке откопал? Потому что видок у Айса был такой, будто о гигиене он только слышал краем уха, но в смысл слова не вникал. По всему было видно, что для него "гигиена" и "гангрена" — слова однокоренные.

Но пацан быстро оперился, отмылся, отъелся и началось. Теперь с каждым днём полномочий у Айса становилось всё больше, а выглядел он при этом так, словно совершенно ничего не происходит, словно так и было задумано с самого начала самим Провидением. Будто Айс всегда был центром Вселенной, наместником Бога, а не грязным, воняющим отстойником бродягой.

Айс всовывал длинный нос во всё, куда только можно; тянул загребущие руки к всему, до чего мог дотянуться. Он руководил процессом тренировок, распоряжался провиантом, решал, каким составом, и в какое время нам идти на очередное задание.

Многих такое положение вещей устраивало. Безынициативные, они были безумно счастливы, что появился кто-то, равный им по возрасту, но способный решить все их проблемы. И даже те, кто вначале принял Айса в штыки, очень быстро смирились, что какой-то щенок решает, когда им срать и что жрать. И кого убивать.

Конечно, как можно устоять, когда Айс так обаятелен, красив и умён? Да-да, под кучей грязи, что покрывала уродца с ног до головы, скрывался, оказывается ещё тот наследный принц выдуманного им же самим королевства. Кто бы мог подумать?

Но я не желал подчиняться. Настолько сильно, что из-за меня несколько раз чуть было не сорвались операции. Но одному очень сложно противостоять обществу, выбравшему себе в идолы горделивого засранца и в итоге мне всё-таки пришлось утихомириться. Сразу, как только Генерал приказал избить меня при всём честном народе. Такой себе воспитательный момент, чтобы другим неповадно было. В качестве науки и назидания всем потенциальным строптивцам и бунтарям публичная порка очень даже действенное средство.

На это зрелище сбежались члены всех отрядов. Я раньше и представить себе не мог, сколько народу Генерал уже успел собрать под своё крыло.

Нетрудно догадаться, кто бросился выполнять поручение Генерала. Айс, конечно же, первым выхватил плеть. "Прости, друг, ничего личного. Для твоего же блага — ещё "спасибо" скажешь", — услышал я за миг до того, как плеть обожгла обнаженную спину. Толпа соглядатаев взволновалась, увидев первые следы на моём теле. Люди любят кровь, любят следить за мучениями других, в восторге от наказаний, что сыплются на голову ближнего. Особенно, когда наказывают кого-то из своих. Люди в этом плане ничем от овец не отличаются — те тоже, когда волк задирает кого-то из состайников, лишь молча отходят в сторону, продолжая жевать.

Я потерял счёт времени. Казалось, что экзекуция не закончится никогда. С каждым ударом всё сложнее было сдерживать рвущийся из груди крик. Я старался изо всех сил, изгрыз губы в фарш, но не кричал. Это моя личная победа — над обстоятельствами, над Айсом, над этой тупой толпой, жаждущей крови.

Когда всё окончилось, я первым делом посмотрел Айсу в глаза. Взгляд его был холоден — в синих глазах не было ни раскаяния, ни сожаления о том, что он причинил своими действиями мне не только физическую боль. И в тот момент я осознал, какой он безжалостный подонок и урод. Ведь своими действиями, своими протестами и несогласием я подрывал его авторитет! Мелкий говнюк был тщеславен.

И этому человеку они верили? За ним согласны в любое время дня и ночи пойти хоть на край света? Не мог поверить, что они не замечали, насколько их обожаемый лидер прогнил изнутри.

Думаете, я жалею о том, что мир этот вылетел в трубу? Что погибло такое количество людей, и нам сейчас приходится прятаться как последним ничтожествам и трусам? Нет, больше всего жалею, что этот подонок Айс не сдох. Вот ему самое место на том свете — это его голова должна была первой отлететь в кусты.

И сейчас Айс хочет найти Генерала, хочет отомстить за погибших, за разрушения, причинённые миру, за рухнувшие надежды. Для этого мы бежим в Город, словно нам пятки скипидаром намазали. Сейчас Айс где-то в Лесу, одновременно прячась и выслеживая. Но я уверен в одном: больше всего он переживает не об этом — он сожалеет, что не стал тем, кем ему было обещано стать.

Когда во всём мире не осталось ничего и никого, кроме кучки оборвышей, голодных и больных, управлять некем. А больше всего на свете Айс хотел стать главным.

Ну, видно, не судьба.

VI. Джонни

Иногда жизнь становится совсем невыносимой и хочется лишь тихо умереть. Или чтобы от тебя отстали навсегда, оставили одного тонуть в бескрайнем море тоски и одиночества. Когда нет надежды, что хоть что-то в твоей жизни изменится, самое главное — встретить того, кто скажет, что ты ему нужен, что ты — молодец и очень на многое способен. Счастье встретить такого человека.

Но что делать, если этот человек — опытный лжец, стремящийся заманить тебя в свои сети? Ведь даже последнее ничтожество можно сделать для себя полезным.

Я был именно ничтожеством, пока Генерал не нашёл меня. Ничтожеством я в итоге и остался, только кому-то нужным ничтожеством. А что? Тоже вариант.

Загибаясь на помойке, в окружении таких же неудачников и моральных уродов с искалеченной психикой, я ждал от жизни только одного: чтобы она скорее кончилась. Сколько раз нарывался на кулак, нож, лез под пули — не перечесть. Но судьба меня хранила. Я не понимал, зачем? Сколько моих корешей сдохло, сколько сгинуло в предрассветной мгле — не сосчитать. Они не уходили навсегда, но превращаясь в собственные тени, видимые лишь нам — тем, кому совершенно нечего терять. И слонялись эти тени, неприкаянные, прозрачные и бестелесные, ото всюду вечно всеми гонимые, в назидание нам — душевным калекам и законченным психам.

В нашей компании не было ни одного нормального человека. Только наркоманы, алкоголики, вечные бродяги, страдающие маниями на любой вкус. Привычными были крики и ругань, драки и воровство.

Общество наше состояло не только из мужчин — женщины тоже встречались, но назвать этих оборванных и полуголодных существ Женщинами язык ни у кого бы ни повернулся. При встрече с такой дамой есть только два желания: зажмуриться или запустить в неё камень. Но нашим мужикам нравились именно такие — злые, грязные, отчаявшиеся. С ними можно быть самим собой, ничего не изображая. И если кому-то в момент любовной утехи захочется возлюбленную зарезать или придушить, так слова против никто не скажет — сама напросилась, ласковее нужно было быть. И ещё один плюс: этих никто не ищет.

Если кому интересно как мне, в сущности, ещё ребёнку жилось среди этого отребья, так я отвечу, что очень даже нормально мне жилось. Я был неплохим парнем, всегда готовым услужить. Притом я не боялся никаких наказаний, ибо смерть совсем не страшила, а тот, кто смерти не боится всегда в цене. Умел я только воровать и делал это весьма виртуозно примерно лет с семи. Сначала меня просовывали в форточки к не вовремя отлучившимся гражданам. Я, мелкий и шустрый, что та юла, остроглазый и осторожный, шнырял по квартире в поисках ценностей с реактивной скоростью. И даже, если хозяева отлучались из дому всего на несколько минут, по приходу ни денег, ни драгоценностей обнаружить уже не удавалось. Только, если очень присмотреться, можно было увидеть мои сверкающие пятки.

Став постарше я начал стягивать в транспорте кошельки, аккуратно снимать с дамочек цепочки, взламывать замки в квартирах, влезать в хорошо охраняемые дома богачей. И будьте уверены, ни разу не попался. Мои помоечные соплеменники утверждали, что у меня талант и золотые руки. Да уж, понятие "золотые руки" в моей среде было несколько извращённым.

В награду за свои труды в раннем детстве я получал леденец на палочке или мороженое. Став постарше, забирал себе половину выручки. Мне жилось весьма неплохо. Но всё-таки в глубине души надеялся, что рождён явно не для этого. Мне хотелось подвигов, хотелось благородного риска, чего-то такого, о чём пишут в книгах. И пусть я ни одной книги за жизнь не прочёл, да и не было их на помойке, но о чём там пишут, знал. Потому как долгими зимними вечерами наша братия любила собираться и слушать рассказы донны Иоланты. Старая испанка ничем не могла быть нам полезна — глаза, затянутые бельмами, вглядывались в вечную тьму, а руки дрожали беспрестанно, как в лихорадке. Но она умела рассказывать. Причём так, что все герои её долгих повествований, будто живые, бродили вокруг. В свете костра явно виделись доблестные рыцари, прекрасные дамы, злые колдуны и беззащитные младенцы, брошенные на произвол судьбы. Каждый вечер творила волшебство старая сказительница, заставляя своих благодарных слушателей то плакать, то смеяться, то в ужасе жмуриться. Казалось, протяни руку и ухватишь прекрасную принцессу за подол воздушного платья. В мире сказаний и легенд было место подвигу, и именно о подвиге я мечтал.

Поэтому в тот момент, когда Генерал нашёл меня, без раздумий бросил старую жизнь. Мне больше не нужно будет воровать, но мне дадут в руки настоящее оружие, и я пойду отстаивать Великую Цель в честном бою. Наконец моя жизнь приобретёт смысл. Смысл, которого была лишена всегда.

Мальчик, не помнящий своей семьи, не знающий, как попал на помойку. Помнящий только побои, грабежи и убийства, сможет стать кому-то нужным. Это ли не мечта?

Единственное, чего мне не хватало в новой жизни — сказок Иоланты. И я начал выдумывать свои.

Что с ней стало? Смогла ли она спастись, как удалось это нам или погибла, как все остальные? Ни о ком в этом мире я не печалился, только о ней.

Даст Провидение шанс, и я узнаю.

А пока нужно убираться из этого чёртового, уничтоженного стихией, Леса, где не осталось ничего, что ещё хоть с натяжкой, но можно назвать живым. Обугленные деревья, хрустящие под ногами кости и призраки прошлого, наполняющие округу.

Мне нужно поскорее отсюда выбраться, добраться до Города и тогда смогу передохну́ть.

VII. Интермедия первая

Эргориум. Год назад

Айс бежал по полю, сжимая в руках, словно драгоценность, буханку хлеба, украденную недавно на рынке. Торговка отвлеклась всего на минуту, дабы перекинуться парой словечек с соседкой, торгующей вяленым мясом и домашними колбасами, но Айсу хватило этих нескольких мгновений. Воспользовавшись ситуацией, он схватил добычу и что есть мочи, помогая себе локтями и острыми коленками, толкаясь и распихивая всех на своём пути, начал пробираться к выходу сквозь плотную толпу покупателей. День стоял солнечный, субботний и на рынке в такие дни особенно оживлённо. А уж как расстарались продавцы! Чего тут только нет: шелка самых невообразимых расцветок, кружева, украшения из золота, серебра, бирюзы и малахита. А разнообразный ассортимент продуктовых прилавков потрясал: здесь торговали, кажется всем, чем только можно. От бубликов до свежайшей мраморной говядины.

Айс совсем не планировал что-то воровать, отправляясь утром на рынок — вором он не был. У него было несколько монет, честно заработанных тяжёлым трудом в мастерской на протяжении всей прошлой недели. Руки у него росли, откуда надо и такой работник, всегда довольный оплатой, безропотный и исполнительный, на вес золота. Но оказалось, что накануне национальная валюта стремительно рухнула вниз. Давно обещанная инфляция, наконец, обрушилась на столицу, сминая на своём пути в первую очередь как раз таких людей, как Айс — тех, о ком некому позаботиться и которым приходится в этой жизни надеяться только на себя. Поэтому заработанного накануне не хватило бы даже на дырку от бублика — не то, что на полноценный обед. Но есть хотелось нестерпимо — в животе урчало так громко, что, казалось, слышали все люди на километры вокруг.

Оттого и пришлось стащить хлеб. Провидение свидетель — Айс не собирался подыхать голодной смертью только лишь потому, что продажное правительство снова украло всё, до чего смогли дотянуться их загребущие руки.

Торговка мгновенно заметила, что лишилась лучшей буханки — выставочного образца и теперь красота витрины, над которой она трудилась битый час, была безвозвратно потеряна. Чего ей было больше жалко — потерянных денег или убитого времени — не понятно, но вой о пропаже баба подняла знатный.

— Держите его! Мерзкий мальчишка, крысеныш, украл мой хлеб! Караул, произвол! — орала так, будто Айс стащил у неё не буханку, а наследного принца в день коронации.

Раздались крики, оживление овладело толпой, и беглец почувствовал, что люди, до этого не обращавшие на оборванца ни малейшего внимания, напряглись. Айс ощутил, как кольцо ещё секунду назад безразличной толпы сжимается вокруг него.

Неожиданно кто-то схватил его за рубашку, но Айс не стал оборачиваться, чтобы посмотреть, кто пытается его удержать, потому что всеми силами стремился оторваться от погони и, спрятавшись от посторонних глаз, съесть наконец с таким трудом добытую снедь. Он мчался вперед, но тот, кто уцепился за одежду, не давал сбежать — настолько цепкой была хватка. Айс почувствовал себя в ловушке, и панический страх сковал его, а мысли неслись в голове с бешеной скоростью. Надо выбираться, но как? Айс резко дёрнулся, пытаясь высвободиться, ветхая ткань натянулась, словно парус и, рванувшись изо всех сил, он почувствовал долгожданную свободу. Лёгкий летний ветерок холодил обнажённую спину — ткань все-таки не выдержала и разорвалась.

Нырнув в толпу, редеющую с каждым метром — всё-таки время уже близилось к полудню, солнце стояло высоко, и нестерпимая жара заставляла людей искать спасительную прохладу в стенах своих домов — Айс со всех ног рванул к выходу.

Оказавшись за воротами и свернув немного вправо, минуя мощеную дорогу, по которой попадали на рынок горожане, он оказался в поле. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понимать: точно знал, сыновья той самой торговки — такие же жадные, как и их мамаша — не упустят шанса догнать его и выпустить все кишки из наглого грабителя. Но Айс был молод, стремителен и даже, несмотря на голодные спазмы и лёгкое головокружение, бежал быстро и легко, чего не скажешь о тех, кто организовал на него погоню.

— Стой, твою мать! Догоню — ноги вырву! — задыхаясь, орал преследователь. — Ты меня ещё плохо знаешь, мелкий уродец!

— Пошёл ты, жадная скотина! — Айс обернулся и с облегчением заметил, что из трёх догоняющих самым упорным оказался лишь один. Это вселяло надежду, что скоро и этот не выдержит. — Тебя мама не учила, что нужно быть добрее? Хотя куда там, твоя мамаша не знает, что такое милосердие и тебя таким же вырастила.

Не замедляя бега, не обращая внимания на горящие огнём икры, Айс откусил от буханки кусочек. Даже самый голодный во Вселенной человек, согласный на что угодно, лишь бы забить желудок, понял бы, что этот хлеб, несмотря на всю свою внешнюю красоту, не стоил того, чтобы так гоняться за вором. Посредственный хлеб, ничего не скажешь. Чувствовалось, торговка не щедрой рукой делала тесто. И явно на воде. Жадность была её движущей силой, равно как голод толкнул парня на воровство.

Непонятно, сколько ещё времени длилась бы погоня, но вдруг Айс наскочил на человека.

— Стоять, кому сказал! — послышался голос. — Куда бежишь?

Айсу было не до разговоров — нужно поскорее найти укромное место, где можно просто посидеть, вытянув онемевшие от бега ноги и съесть наконец спокойно кусок хлеба. Но незнакомец возвышался над ним, словно скала, внушительный и властный. Такому человеку нельзя не ответить. Страшно такому не отвечать.

— Пропустите меня, пожалуйста. — Айс чуть не плакал, но показать слабость при незнакомце было выше его сил, поэтому он стиснул зубы, чтобы задушить рвущиеся на свободу эмоции и шальные слова. — Если он меня догонит, то изобьет, а я не хочу. Отпустите.

Незнакомец хмыкнул. Что-то странное было во всей этой ситуации, только Айс никак не мог понять, что именно его насторожило. Скорее больше всего испугало то, что в такую жару незнакомец кутался в шубу, а лица его, из-за огромного роста и ослепляющего солнца, было не разглядеть.

— Это от него ты бежишь? — спросил великан, указывая куда-то за спину Айса, и засмеялся.

Айс обернулся и оторопел. В двадцати шагах от того места, где они стояли, мирно пасся маленький горный козлик, совсем безобидный и в чём-то даже симпатичный. Просто козлик. Просто пасся. Преследователя и след простыл, а вокруг стояла звенящая тишина.

Айс не мог понять, куда делся злобный сынок торговки и откуда взялся козёл. И что самое странное, как обитатель горных хребтов мог пастись на убранном кукурузном поле?

Незнакомец, казалось, прочёл его мысли:

— Ну, козёл и козёл, что тут удивительного? Необычный, правда — пасётся, где попало, зато гнаться ни за кем не умеет и хлеба для сирот ему не жалко. Так же намного лучше, правда?

Айс не нашёлся с ответом и просто смотрел на незнакомца.

— Удивлен? — Голос у великана был глубокий, зычный. — Вижу, что да.

— Само собой. — Айс переминался с ноги на ногу, не поднимая головы, и сильнее прижимал к груди заветную буханку, которую все-таки надеялся в скором времени съесть. — Я никогда не видел в этих краях козлов.

Незнакомец рассмеялся так, что казалось, сейчас захлебнётся:

— Мальчик, тут козлы на каждом шагу. Куда ни глянь — всё они.

Айс задумался на секунду и тоже засмеялся:

— Вы правы. А откуда Вы знаете, что я сирота?

— Мальчик мой, сироту не сложно от домашнего отличить. У вас всегда глаза голодные. — Айс почувствовал, как опустилась на его худое плечо тяжёлая ладонь. — Ведь не только живот твой пуст, но и душа совсем ничем не наполнена. В ней нет любви, потому что откуда её взять, любовь эту, если тебя самого никто никогда не любил?

Айс удивился, насколько точно этот чужой человек определил его состояние — пустая душа, пустой живот. Незнакомец завораживал — казалось, он в силах решить любую проблему, научить многому. Было в нём что-то от Гамельнского крысолова, — героя древних легенд — уводящего за собой сотни безвольных детишек. И Айс понял, что за ним согласен идти даже, если у него нет дудочки.

VIII. Изабель

Шторм утих также быстро, словно и не было. Никогда раньше я не видела, чтобы море, словно по чьему-то приказу то бушевало, то успокаивалось. Чудны дела твои, Господи.

Замерев, я следила за приближающимся к берегу судном и не могла поверить своим глазам. Корабль? Здесь? Когда, кажется, ничего живого не осталось, кто-то может позволить себе плавать под настоящим парусом, наслаждаясь покоем водной глади? Это ведь невероятно! Значит, я не одна выжившая и есть другие — те, кто может рассказать свою историю и, возможно, объяснить, что всё-таки произошло, потому что сама, знаю это, не разберусь.

Раньше увидеть настоящий корабль, рассекающий волны под полными парусами было из ряда вон выходящим событием. Многие были уверены, что таким явно устаревшим транспортным средством давно никто уже не пользуется. Зачем, если быстроходные катера, самолёты и скоростной монорельс за считанные часы могли доставить в любую точку мира? Парусники — просто красивый раритет, пережиток прошлого и символ чьей-то вечной любви, особенно, если паруса алого цвета.

Пёс внимательно наблюдал за этим чудом, наклонив голову, выражая своей позой заинтересованность и настороженность одновременно. Однако о пережитом им недавно приступе непонятной активности ничего не напоминало, кроме мечущегося из стороны в сторону пушистого хвоста.

— Не волнуйся, милый, — сказала, поглаживая питомца по холке. — Даже если это враги, мы сможем от них защититься. Ты сможешь меня от них защитить, ведь ты — единственный мой настоящий друг. Правда, Барнаби? Я права? Не подведёшь свою хозяйку?

Казалось, пёс понимал меня, как никто ранее и в знак согласия потёрся влажным носом о мою руку. Неожиданно для самой себе чётко осознала, как сильно полюбила это странное существо — столь же одинокое и потерянное, как я сама.

Корабль тем временем становился всё ближе и уже можно в деталях, особенно не напрягая зрение, рассмотреть паруса — бело-голубые полотна, наполненные ветром и свободой до предела. Мне отчаянно захотелось оказаться на борту и ощутить каждой клеточкой тела, каково это мчаться на полной скорости, наслаждаясь чистым восторгом. Беспричинное счастье наполнило душу — захотелось бегать и прыгать, громко смеясь, и ни о чём не думать. Странно, никогда раньше не испытывала подобных эмоций. Чтобы успокоиться, обхватила себя за плечи и присела, не переставая следить за приближающимся кораблём. Барнаби, будто почуяв моё беспокойство, положил свою кудлатую голову на мои колени. Затаив дыхание, мы ждали.

А, между тем, корабль довольно близко подошёл к берегу — кажется, стоит только протянуть руку и можно почувствовать гладкость деревянной обшивки. Но я сидела, не дыша, и ждала, что будет дальше, потому что казалось: ещё немного и пойму, что необыкновенное судно — лишь мираж, плод моего воображения, потому что в реальной жизни такого не бывает.

На этой части берега не было ни пирса, ни причала, к которым мог бы пришвартоваться корабль, который, тем временем, замедлял свой ход. Как я ни напрягала зрение, никакого движения на борту не было заметно. Это пугало до чёртиков в глазах — даже голова начала кружиться. Я не знала, как ко всему этому относиться, ведь не может быть так, что на корабле совсем никого нет — кто-то же им управлял по пути сюда. Или он какой-то самоходный, ведо́мый по волнам десятком мощных моторов? Чудо техники, лишь для красоты украшенное голубыми парусами? Сотни вопросов и ни единого ответа.

Корабль все-таки остановился и для этого ему не понадобился даже якорь. Точно чудо — не иначе.

Я не знаю, сколько прошло времени, когда я заметила какое-то слабое, но стремительно наращивающее скорость, движение. Сощурившись, увидела что-то красное, хаотично перемещающееся по палубе. Нос корабля украшала фигура златоволосой женщины в лазурного цвета одеждах — искусная работа, достойная лучших музеев мира. Женщина, словно живая, приложив руку козырьком ко лбу, всматривалась вдаль — фантастически красивое зрелище. Тем временем, красное пятно, яркими вспышками мелькало, словно само адское пламя, обезумев, рвалось на свободу. Я резко поднялась на ноги, от чего Барнаби недовольно заворчал — лёжа на моих коленях, он успокоился и практически заснул.

— Ничего, милый, потом будем спать, — мягко сказала питомцу, подпрыгивая от нетерпения. — Мне ужасно интересно, что это такое там мечется по палубе? Будто пожар начался. Только как нам это выяснить?

Я изо всех сил старалась рассмотреть происходящее на борту, но слабое зрение мешало. До Взрыва на моём носу громоздились очки — уродский аксессуар, за ношение которого мне не раз доставалось от сверстников. Но как только началась заварушка, какой-то обезумевший от паники прохожий толкнул меня в придорожную грязь, в которой и увязли мои окуляры, раздавленные десятками подошв. Я даже и не пыталась их искать — когда на твоих глазах земля трещит по швам, обнажая своё уродливое кроваво-красное нутро, а стоящие ещё секунду назад здания складываются, словно карточные домики, можно думать только о спасении своей шкуры. Честно, я до сих пор не могу поверить, что осталась жива и если за это нужно заплатить очками, ну что же — не самая высокая цена, как мне кажется. Уверена, тысячи погибших в том адском котле, будь у них выбор, предпочли бы себе самолично глаза вырвать, но выжить.

И тут мельтешившее до этого красное пятно выпало за борт и с громким плеском упало в воду. Барнаби протяжно завыл, глядя в небо, и рванул в море. Поддавшись какому-то странному инстинкту, до этого момента мне неведомому, я со всех ног помчалась за псом, даже не вспомнив, что умение плавать — не мой конёк. Если бы кто-то раньше сказал, что смогу так отчаянно кинуться в море, позабыв о собственных фобиях, я бы плюнула этому человеку в лицо. Не иначе как во время Взрыва сошла с ума, если начала такое вытворять.

Благо корабль был близок к берегу, поэтому я и не утонула, когда неловко перебирая руками и ногами, превращала своей лихорадочной пляской безумного дельфина штиль в локальный шторм. Зато Барнаби, как любой истовый наследник гордых волков, плыл ловко и уверенно, загребая лапами и громко фыркая. Красное пятно плавно покачивалось на волнах. Пёс меньше чем за минуту доплыл до своей цели и, ухватив зубами, поволок находку обратно к берегу.

И тут до меня дошло, что красный цвет — цвет ткани. Господь Всемогущий, да это же красная рубашка! Вернее, человек в красной рубашке. То ли мёртвый, то ли без сознания — так сразу и не поймешь.

— Барнаби, сейчас я тебе помогу, — закричала, стараясь как можно быстрее догнать своего мохнатого друга.

Но пока я, неловко размахивая руками и дёргая ногами, пыталась нагнать пса, тот уже практически доволок несчастного до берега, цепко ухватившись зубами за край рубахи. Слава богам, ткань оказалась крепкая.

Барнаби выволок находку на берег и принялся отчаянно облизывать лицо пострадавшему. Он скулил, завывал, вилял хвостом. Бил лапами человеку в грудь, стараясь в меру своих сил, привести его в чувства. Безрезультатно. Вой пса стал совсем невыносимым — столько боли и отчаяния в нём было, что дрогнуло бы даже самое чёрствое сердце.

Я добралась до берега, наконец-то! Зачем вообще лезла в воду? Загадка, не иначе. Толку от меня в этой спасательной экспедиции всё равно никакого не было. Подбежав к лежащему человеку, первым делом проверила его сердцебиение, приложив ухо к груди. Барнаби от моего присутствия несколько успокоился и теперь просто жалобно скулил, глядя на спасенного им.

— Замолчи на секунду, милый, ты меня сбиваешь, — попросила, прислушиваясь.

Пёс, как всегда, понял меня в точности, и воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь тихим плеском волн. После нескольких мгновений, что провела, приложив ухо к груди пострадавшего и за которые уже практически отчаялась хоть что-то услышать, почудился слабый стук. Или это моё воспалённое сознание выкидывает коленца, или человек действительно был ещё жив — третьего не дано.

"Что-то нужно делать, нельзя же просто так его оставить?" — пронеслась в голове мысль, и я принялась со всей силы надавливать парню на грудь. Ничего. От осознания собственной беспомощности хотелось плакать — я так устала от смертей, да и от жизни, впрочем, тоже. Неожиданно в памяти всплыли уроки сестринского дела, проводившиеся одно время в нашем приюте, где учили накладывать шины, лечить порезы и ссадины, проводить профилактику инфекционных заболеваний. На одном из занятий преподавательница — опытная медсестра с многолетним стажем — учила делать искусственное дыхание. Правда, запомнила я немного, но искренне надеялась, что даже таких крошечных знаний хватит, чтобы попытаться спасти человеку жизнь. Во всяком случае, если он умрёт, не смогу обвинять себя до конца жизни, что ничего не сделала, не попробовала.

Одной рукой подняла умирающему подбородок, а другой зажала ему нос. Как учили: два сильных вдоха в открытый рот и… ничего. Ещё раз и ещё я надавливала бедолаге на грудь, стараясь вернуть пострадавшему дыхание, вдохнуть жизнь. И когда уже казалось, что надежды — даже самой призрачной — не осталось, парень закашлялся и резко открыл глаза.

Огромные голубые глаза.

IX. Город и Лес

Опоясанный промзоной, словно кожаным ремнём, Город стоит уже целую вечность. Он стар, и всё его богатство — лишь память о прошлом.

Город сам по себе тих и спокоен. Он лишён рук и не в состоянии сбросить с себя надоедливых людей, одним движением. У Города нет ног — он не может сдвинуться с места, проклятый из века в век терпеть издевательства тех, кто обосновался на его теле, уродуя его и калеча, возомнив себя хозяевами. У него нет голоса, чтобы закричать на людей, заставить задуматься. Да и в силах ли услышать они хоть что-то, кроме собственных мыслей? Город сильно сомневается.

А сейчас он разрушен, опустошен, но ещё отчего-то жив. Как будто сердце Города, погребённое под завалами катастрофы, никак не может перестать биться.

* * *

Он не может вспомнить, как впервые осознал себя. Как почувствовал, что в нем зарождается жизнь. Наверное, это случилось в тот момент, когда его границу, тогда еще бледную, чуть различимую, переступил первый человек.

И закипела, запенилась жизнь! Людей с каждым днем становилось все больше — они наполнили собой каждый метр пространства, отстраивая свой будущий дом с нуля. С утра до ночи в ближайшем Лесу, что граничил с Городом, слышался стук топоров, визг пил и печальная песнь умирающих каждый день деревьев.

Лес плакал смоляными слезами, умолял оставить его в покое, не причинять боли, но люди ничего не слышали. А даже если бы и услышали, то вряд ли смогли остановиться — цель была так близка. И если для её осуществления нужно вырубить тысячу деревьев, уничтожив этим Лес окончательно, что же — так тому и быть.

Прошли годы, нанизанные на нитку времени, они превратились в столетия, а Город чувствовал себя таким же молодым. Лес затянул свои раны, взрастив новых сыновей. Прогресс, шагая по планете, подарил ему долгожданный покой — давно уже не было причин вырубать деревья.

Всё ещё оставаясь соседями, они часто переговаривались. Город жаловался на эгоизм своих жителей, которые не хотят замечать, как уродуют его некогда прекрасную архитектуру, отравляют воздух, загрязняют реку, что мирно течёт по его венам, словно кровь, уже многие сотни лет. А Лес, спокойный и мудрый, видевший смерть своих детей и переживший это, лишь печально шелестел листвой.

Но однажды что-то изменилось. Лес заполнили люди. Их голоса, такие юные и веселые, звучали вокруг, сливаясь в мелодию — мелодию молодости и красоты. Вначале Лес не придал большого значения тому, что произошло — до этого момента отдохнуть под тенью его деревьев часто приходили люди, когда поодиночке, когда целыми семьями. Но обычно с наступлением темноты все крики и песни смолкали, оставляя Лес лишь в компании животных и птиц. Однако эти гости не спешили возвращаться туда, откуда пришли, сделав в скорости Лес своим единственным домом, как будто только, так и должно быть.

Голоса не смолкали ни на миг. Снова вырубались деревья, переводимые на так необходимые дрова. Животные, почуяв опасность, сбежали в другие места, а птицы, знающие и видящие всегда больше, чем все остальные, ибо с высоты виднее, старались не пролетать над теми полянами, на которых обосновались странные люди.

Но больше всего Лес тревожил тот, кто привел сюда людей. Все в этом человеке (человеке ли?) было странным и непривычным. Огромный рост, черная то ли шерсть, то ли шуба, надетая на нем в любое время года. От его походки, всегда степенной и размеренной, дрожала земля, а голос был настолько звучен, что разгонял птиц с ветвей на многие километры вокруг.

Каждый день этот странный человек, будто испарялся, появляясь на обжитых его людьми полянах через некоторые время в компании очередных членов группы. С каждым днем количество людей в Лесу неизменно увеличивалось. И снова шум, гомон, громкий смех.

Лес ничего не понимал. Что это за люди, зачем они поселились в нём? Однажды ночью Город, до этого долгое время хранивший странное молчание, рассказал одну историю, что происходит каждый день в его стенах.

Историю о том, что с улиц почти пропали дети. В домах, кстати, их осталось тоже не так много, как раньше — в основном, только, ребятишки до десяти лет от роду. Город не любил взрослых, но просто обожал детей, ведь с каждым новым поколением оживала в нём надежда, что уж оно-то будет лучше своих предков. Правда, надежды всегда рассыпались в прах, но все-таки.

Да и как вообще без детей? Что это за Город-то тогда будет, в котором не слышно детского смеха? Хорошо, конечно, что пропали ещё не все, но те, что остались — под надёжной охраной своих родителей. Их не выпускали на улицы, не водили в школу. Взрослые дорожили своими чадами, и терять их совсем не хотели. Город чувствовал, что медленно умирает, зарастает травой, рушится штукатуркой, трещит оконными стеклами. Постепенно к нему приходила старость — старость городов она ведь такая же, как у людей. Просто однажды Город покинет жизнь и наступит смерть. Смерть будет смотреть вокруг выпавшими окнами, опустевшими домами и разрушенными зданиями. И тогда постоянными жителями его прекрасных улиц станут крысы, а воронье захватит небо, сотрясая его оглушительным криком.

Но Город не знал, что или кто забирает с его улиц детей. Он всегда видел только вспышку, невыносимо яркую, и вот на том месте, где только что стоял ребенок, лишь пустота.

Лес выслушал внимательно и пообещал подумать, как другу справиться с этой бедой. Может, вместе они смогут разобраться в этом вопросе?

Время шло, Город пустел. Его мостовые омывались слезами сотен родителей, потерявших своих детей. Столбы укрылись объявлениями о пропажах, словно погребальным саваном. Объявлений было больше тысячи и с каждым днем становилось всё больше. И это не говоря уже о тех детях, которые не имели своего дома — о ненужных детях.

Но тут Лес понял, что за гости роняют свой смех на его землю. И холод пронизал его, и потемнело в ветвях его от догадки.

Х. Ингрид. Находка

Наступил рассвет.

Солнце первыми лучами проникает сквозь многочисленные щели в стенах моего убежища. Я так и не смогла сомкнуть глаз, а просто сидела всю ночь на корточках в самом дальнем и тёмном углу. Но солнечные лучи пробились и сюда, а значит нужно что-то делать — выходить на свет, идти дальше. Но я не могу — мои ноги, словно налиты свинцом, а под ложечкой сосёт. В большей степени, конечно, от страха, но и от голода тоже. Сколько ещё смогу просидеть здесь? Сколько мне ещё прятаться? Эти бесконечные вопросы, на которые не в силах найти ответы, изматывают.

Всю ночь то и дело плакала, жалея, что не погибла во время Взрыва, но солнце взошло, и я отогнала все эти мерзкие мысли прочь. Прошлого не изменить, а, значит, нужно двигаться дальше, несмотря ни на что. Если выжила, так тому и быть — впервые мне не хочется спорить с судьбой.

Осторожно вытягиваю одну за другой онемевшие ноги. Кровообращение постепенно восстанавливается в затекших конечностях, и я почти кричу от боли, когда сотни маленьких иголочек-мурашек начинают бегать по телу. Засунув в рот кулак, изо всех сил стараюсь сохранять тишину.

Рядом на полу лежит походный рюкзак — перед тем, как всё начало рушиться успела зайти на склад и прихватить хоть что-то полезное. Правда выбор предметов первой необходимости был невелик — соратники вымели оттуда всё оружие, какое ещё оставалось, поэтому удалось урвать лишь большой нож, антисептик, бинты и толстый моток полусгнившей веревки, но и этот нехитрый реквизит сможет сослужить неплохую службу, если с умом распоряжаться. Жаль мыла нет, а то можно повеситься, прямо на дверях этого сарая. Интересно, а антисептик сгодится для этих целей? Ладно, если станет совсем тошно и невыносимо, проверю.

С каждой минутой иголочек, пронзающих кожу, всё меньше, а значит, можно рискнуть подняться, без угрозы упасть в обморок. Кое-как встаю, пару раз неуклюже, расставив руки в стороны, приседаю, и вот уже моё тело снова готово к движению, как будто не было бессонной ночи в этом хламовнике, где воздух наполнен запахами гари и сырости одновременно. Странное дело, несмотря на усталость, голод и страх, внутри столько энергии, что можно запустить небольшую электростанцию. Наверное, это истерика. Последний раз оглядываюсь по сторонам (как будто тут есть на что смотреть), подхватываю с земли рюкзак и направляюсь к выходу.

Остановившись на выходе, сжимаю в кулаки дрожащие ладони, а по спине ползёт липкий страх, словно холодная змея. Я теперь, оказывается, чертовски боюсь открытых пространств, но других вариантов нет, только если на самом деле не собираюсь умирать. А так как погибать все-таки не хочется, нужно двигаться в сторону Города. Необходимо срочно найти хоть кого-то из наших — одна я долго не протяну.

За дверями сарая замечаю, насколько же изменился привычный до боли пейзаж. Леса нет, на его месте обугленные стволы, коряво торчащие из сухой, чёрной земли. Приседаю и набираю в ладонь немного почвы, которая тут же рассыпается в руке еще тёплой пепельной пылью. Даже воздух безвозвратно изменился — теперь это мёртвое дыхание погибшего Леса и ничего больше. Закрыв нос рукавом, осторожно иду вперёд.

Органы чувств, что оголённые провода: нервы как натянутая пружина — кажется, от внутреннего напряжения в любой момент могу отключиться как перегоревшая лампочка. Но я должна идти вперёд, не обращая внимания на волнение, потому что это моё самое важное задание, от которого зависит моя жизнь. Самая важная операция, которую не имею правапровалить.

Иду, стараясь аккуратно и бесшумно переступать через уродливые трещины в земле, пытаясь всеми силами выкинуть из головы, что произошло с этим миром по нашей, между прочим, вине. Иначе свихнусь, рухну на землю и буду рыдать до потери сознания. Но разве имею право расклеиваться?

Хорошо помню этот маршрут: налево Поле, прямо Город, где мне посчастливится оказаться, если буду идти, никуда не сворачивая. Я давно там не была, но чувствую, что ничего хорошего меня в итоге не ожидает.

Пройдя несколько сот метров, вдруг слышу какой-то шорох. Спина мгновенно покрывается липким потом, а в глазах темнеет как при панической атаке, что случались у меня в далёком детстве. Что за хрень? Нечему же шелестеть — здесь всё превратилось в пепел! Ноги мгновенно прирастают к земле, и я превращаюсь в одно из этих несчастных, покорёженных катастрофой деревьев — стараюсь мимикрировать изо всех сил, чтобы меня не заметил тот, кому я ни при каких условиях показываться на глаза не намерена. Во всяком случае, пока. Дыхание замирает, и я вся обращаюсь в слух. Шорох повторяется, чуть поворачиваю голову влево — там видна граница, отделяющая Лес от Поля. Что-то знакомое мерещится вдали, мозг лихорадочно принимается работать. Болотный оттенок нашей формы я не спутаю ни с каким другим, и именно его я сейчас вижу! В этом не может быть ни малейшего сомнения.

Срываюсь с места, наплевав на безопасность, и бегу со всех ног к источнику звука. По мере приближения всё больше уверена, что на границе найду кого-то из наших. А с другой стороны не может же быть всё так просто. Так не бывает. Во всяком случае, не в этой жизни и точно не со мной — везение и я понятия несовместимые.

А может там Айс? Запрещаю себе об этом думать, ибо моя любовь к нему — только моё дело, сейчас рефлексия о том, как могло бы быть, если бы не тысяча "но", только ухудшит положение. Правильно Генерал говорил: "Любовь делает вас слабее, заставляя чувствовать себя уязвимыми". Пусть Марта, будь она не ладна, забивает свою хорошенькую головку подобным дерьмом. А я, лично, выше этого.

Тряхнув головой так, что она чуть с плеч не слетает, продолжаю бежать. Осталось не больше сотни метров, и я уже могу различить, что это точно кто-то из наших! От радости сердце готово выпрыгнуть из груди. А, может быть, это обманка — мираж, который меня заставляют увидеть и поверить в то, что ещё могу спастись? Что имею на это право?

Но, наконец, достигаю цели. Глазам не могу поверить: это же Марта собственной персоной! Твою же мать! И надо было именно мне её увидеть, словно мне и так не достаёт проблем.

Если вы хотите знать моё мнение, то Марту я не выношу. Слишком уж она красивая. И ещё её любит Айс. Чем не повод для неприязни? По-моему, очень весомый.

Она меня, кажется, тоже недолюбливает. Но раньше мы старались как можно меньше пересекаться, ходить в разные походы, дежурить в несовпадающие между собой смены. Да мы даже палатки старались разместить в противоположных концах Леса! Нет, я рада, конечно, тому, что она выжила, но ведь были же и более достойные кандидаты.

Марта валяется на земле, как чучело в камуфляже. Волосы спутаны, лицо бледное и всё в поту. Я замедляю шаг и осторожно подхожу ближе. Она, кажется, без сознания, а её нога застряла в какой-то штуковине, по виду напоминающей капкан, только как-то уж очень хитро устроенной. Никогда раньше с такими не сталкивалась.

Марта без сознания. Ну, во всяком случае, мне хочется думать, что она просто вырубилась, обессилев, а не умерла.

— Марта, — тихо зову её в надежде, что услышит. Я не могу понять, что это был за звук, который привлек меня к ней. Может, померещилось? Даже если и так, это помогло её найти.

Она меня не слышит. Подхожу ещё ближе, присаживаюсь и дотрагиваюсь до плеча. Она такая маленькая и несчастная, хрупкая. Особенно сейчас, когда так беззащитна, она кажется совсем крошечной. Чёрные длинные волосы, предмет её гордости, спутались и превратились в паклю. Красивые глаза закрыты, и под ними кожа посинела до самых скул. Руки-веточки раскинуты в стороны, будто она хотела взлететь, но что-то помешало.

Я продолжаю её звать, стараясь все-таки не кричать, трясу за худые плечи, бью по бледным щекам. Сейчас мне совсем не важно, что было между нами в прошлом. Мне хочется, чтобы Марта жила, несмотря ни на что. Пытаюсь ощупать её застрявшую в этом странном приспособлении ногу и как только дотрагиваюсь до икры, Марта визжит, что тот поросенок. Вот не зря я её не выношу, истеричка чёртова.

— Блин, дура, не кричи! — ору с перепугу и затыкаю ей рот ладонью. — Нас же услышат! Совсем сдурела?

Марта в ужасе таращится по сторонам, безумно мотая головой. Она как будто не видит меня — наверное, шок играет свою роль.

— Это я — Ингрид — твоя заклятая подружка. Узнаешь меня? — шепчу на ухо, не отнимая руки.

Марта мычит и наконец, фокусирует на мне взгляд. Узнавание мелькает в глазах, и я чувствую, как постепенно расслабляется её тело. Прекрасные глаза (и почему у меня таких нет?) наполняются слезами. Надеюсь, это слёзы облегчения.

— Не будешь больше орать? — спрашиваю, а она кивает.

— Умница, — снова шепчу Марте на ухо, улыбаюсь как можно бодрее, словно не обмираю от страха, и отнимаю руку от её лица.

Марта не издаёт ни единого звука — лежит, уставившись на меня во все глаза. Я тоже молчу, глядя в сторону, не зная, куда деть дрожащие руки, что ощущаются чужими — неловкими, бестолковыми. Рядом с Мартой, я всегда чувствую себя паршиво — невозможно не комплексовать, когда видишь такую красоту. Совершенную.

— Ты? — по голосу чувствуется, что она удивлена. Её голос тихий и подавленный, как будто она уже за гранью.

— Я. — А что ещё сказать? Каков вопрос, таков и ответ. — Кого-то другого увидеть ожидала?

Она пропускает мою колкость мимо ушей — то ли не расслышала, то ли решила не связываться.

— Как ты тут оказалась? Я умерла? — Марта истерично всхлипывает и пытается пошевелиться. Неужели я так похожа на призрака? — Больно.

Смотрю на её ногу и не знаю, что делать. У меня нет ничего, что помогло бы вызволить ногу из капкана и от этого становится ещё хуже. Если ей не помочь, сама не справится, но как поступить — ума не приложу. Я неплохо разбираюсь в медицине и понимаю, что если не предпринять срочные меры — результат будет весьма плачевным. Только хватит ли моих знаний на этот раз? Спорный вопрос.

— Как тебя угораздило? Неужели нельзя было под ноги смотреть? Теперь что мне с тобой делать? — Я сержусь, потому что злость — моя естественная реакция на любое дерьмо, происходящее вокруг. Так уж я создана и другой вряд ли стану.

— Больно, — повторяет как заведённая, и слёзы текут по её лицу, прокладывая дорожки до самого подбородка.

— Не ной, подруга. Сейчас я что-нибудь придумаю. — Стараюсь казаться храброй, а сама сжимаюсь всем своим существом в панике. Потому что я не из тех, кто может что-нибудь придумать — мозгов не хватает. — Главное, понять, как с наименьшими потерями вытащить из ловушки несчастную ногу.

Я не боюсь крови, не боюсь причинять кому-то боль и совсем не сентиментальная. Такой меня сделала жизнь. Других такими сделал Генерал. Жалели ли они, что встретили его? Не знаю, но надеюсь, что хоть перед смертью смогли узнать правду.

Ладно, философствовать потом буду, сейчас нужно осмотреть её ногу.

— Только не ори, хорошо? — Мой голос дрожит от волнения и плохо скрываемой досады. — Надо тебе чем-то рот заткнуть.

Отличная идея, только чем? Тряпок у меня с собой нет, бинты мне на кляп переводить жалко — они могут ещё пригодиться, но ведь есть форма, а это в нашей теперешней ситуации одно и то же. Недолго думая, отрываю свой рукав, скатываю кусок ткани в клубок и даю Марте. Она непонимающе смотрит на меня своими огромными чёрными, словно июльская ночь глазами. Интересно, был ли кто-то, способный сопротивляться её чарам? Мне, во всяком случае, такие не встречались.

— Марта, твою мать, тебе, что мозги зажало, а не ногу? — шиплю словно змея. Мне хочется её стукнуть ровно между прекрасных глаз, чтобы вырубилась и не мешала своей тупостью. — В рот воткни и ори, сколько хочешь! Так нас хоть не услышат, дурья твоя башка.

Понимаю, что слишком строга с ней — в сущности, Марте до дуры очень далеко. Она еще молодец — другая бы просто не перенесла этой боли, но Марта держится. Просто мне проще злиться на кого-то — так я не теряю самообладания.

Она слабо кивает и, глубже запихнув в рот тряпку, затихает. Пока размышляю, как лучше подступиться к её ноге, воздух неприятно холодит обнажённую руку.

Капкан устроен слишком хитро, явно не для моих мозгов, но я не сдаюсь. Нужно вытащить Марту из этого дерьма, во что бы то ни стало. Сделаю это, потому что, может, я и не самая смекалистая из нас всех, но такое упорство, как у меня, ещё пойди, поищи. Да, я в курсе, что меня довольно трудно терпеть и совершенно невозможно любить, но Марте сдохнуть не дам, можете быть уверены.

Пока вожусь с хитро сделанным агрегатом, Марта, напрягшись, лежит и тихо подвывает. Кляп заглушает звуки, а не то бы небо рухнуло на нас от её децибелов.

— Не истери! — прикрикиваю на неё и, вздрогнув, Марта замолкает. Ну, чисто стату́я.

Вспоминаю о своём ноже, который до этого держала в рюкзаке. Он такой большой и тяжёлый, с красивой позолоченной ручкой в виде дракона, что можно попытаться использовать его в качестве рычага. И, несмотря на то, что нож от такого давления может треснуть, или случайно могу отхреначить Марте кусок ноги, но попробовать стоит. Всё равно других вариантов нет.

Беру оружие и просовываю его остриё в щель, в которой зажата нога. Огромная пасть механизма — слава Провидению, без шипов — всем своим видом намекает, куда я могу засунуть свой нож вместе с желанием помочь.

Но, наплевав на все намеки мира, я, навалившись на импровизированный рычаг всем телом, пытаюсь раскрыть адскую пасть капкана. Кажется, даже слышу смех, как будто механизм издевается надо мной.

Вожусь, кажется целую вечность, вся взмокшая и с ноющими руками, но я не привыкла сдаваться так просто — буду расшатывать до тех пор, пока нога не окажется на свободе.

— Может, попробуешь пошевелить конечностью? Я немного раздвину створки, у меня получится, а ты постараешься одним рывком выдрать ногу?

Марта смотрит на меня полными ужаса и боли глазами и неуверенно кивает.

— Другой разговор, а то разлеглась как королева, а мне возись с тобой. Я же тебе не прекрасный принц, чтобы вызволять из пасти чудовища свою возлюбленную, — пытаюсь шутить, чтоб не свихнуться от отчаяния, чем заслуживаю слабую улыбку бледных губ.

— Вот и славненько, — удовлетворенно говорю, сильнее навалившись на "рычаг". — Значит, как только скажу "дергай", ты постараешься вытащить ногу, хорошо?

Снова кивок. Люблю, когда не спорят.

— Ну, удачи нам. Дёргай! — ору, чуть не вырубившись от напряжения, изо всех сил стараясь разодрать эту чертову железную пасть. Вкладываю в это действие всю свою злобу, ярость, обиду и боль, капкан скрипит, раскрываясь, и Марта дёргает ногой. Я зажмуриваюсь и слышу сухой щелчок: капкан закрылся, выпустив свою жертву на свободу.

Открываю глаза, смотрю на Марту. Она улыбается, не обращая внимания на жуткую боль, отраженную в глазах-блюдцах. Гляжу на неё, перевожу дыхание, пытаясь отдышаться, и тоже робко улыбаюсь в ответ. Ну, я же вроде как спаситель-герой.

— Спасибо, Ингрид. Никогда бы не подумала, что ты захочешь меня спасти. Я бы тут без тебя сдохла, честное слово. Мне тебя само Провидение послало, не иначе.

Я знаю, как тяжело ей даются эти слова. Мы, как бы, не из тех, кто умеет выражать свою благодарность, поэтому её путаные признания ценнее витиеватых речей других.

— Да ладно, чего уж? — Смущенно откашливаюсь, смахивая со лба светло-русую прядь. — Давай лучше посмотрим, что с твоей ногой. У меня, к счастью, есть бинты и антисептик. Ну и верёвка — на случай, если начнешь лягаться, как бешеная кобыла, я тебя свяжу, клянусь свободой.

Неожиданно Марта начинает смеяться — надсадно, перемежая смех приступами кашля, морщась от боли. Мне совсем не весело, но, глядя на неё, невольно заражаюсь истерическим весельем и вот мы уже ржём, словно обезумели, не в силах остановиться.

Мы смеёмся долго, заливисто и надрывно, будто всё дерьмо, что случилось с нами в последнее время — тоже смешная шутка. Просто кто-то неудачно пошутил, что такого? И восстанут все погибшие, вылезут из своих трещин-могил, отряхнут пепел с волос и с радостными улыбками закричат хором: «Розыгрыш!».

Повалившись от изнеможения на землю, мы замолкаем также резко, как и начали смеяться.

— Ингрид, я тебя прошу — не бросай меня. Если в пути стану обузой, убей, как убивала других сотни раз до этого. Только не бросай. Хорошо?

Я смотрю в эти карие глаза, вижу в них столько боли, что это практически невозможно выдержать.

Прочищаю горло и тихо говорю:

— Марта, я клянусь, что не оставлю тебя. Вместе мы дойдем до Города, как было намечено, а в нём найдём Айса. И Джонни. И засранца Роланда, потому что не может быть иначе — выжив однажды, просто не имеют права сдаваться. Вместе мы решим, как быть дальше. — Она с улыбкой прикрывает глаза, будто уже видит перед собой Город и тех, кого может там найти. Думает ли она в этот момент об Айсе? Хочется верить, что нет. Вспышка ревности на секунду ослепляет, но я гашу в себе непрошеные чувства — сейчас не время для этого дерьма. — Но в первую очередь мне всё-таки нужно осмотреть твою ногу — хочу понимать, насколько всё серьёзно.

— Полковой доктор выходит на тропу войны? — смеётся Марта, и я снова улыбаюсь.

Полковой доктор — это я. Так меня прозвали в отряде. Кто-то ведь же должен был штопать этих говнюков, так почему бы не мне?

— Воткни в рот кляп и молчи, подруга. Будем смотреть, что там за хрень у тебя под штаниной.

Марта не спорит — закусывает грязную тряпку, бывшую некогда моим рукавом, ложится на землю и закрывает глаза. Умница.

Я расшнуровываю высокий сапог, закатываю пропитанную кровью штанину и еле сдерживаю крик: открывшийся вид с большой натяжкой можно нацзвать ногой. Это какое-то кровавое месиво.

XI. Изабель и человек в красном

Огромные голубые глаза смотрят в небо.

В них мудрость столетий, красота всей водной глади и отражение вечного неба. Я уверена, что не видела в своей жизни до этого момента ничего красивее. Можно ли провести остаток дней, глядя в чьи-то глаза, наслаждаясь игрой всех оттенков синего цвета? Теперь кажется, что да.

Барнаби смотрит на чудом спасённого человека и, наклонив голову, тихо поскуливает. Мне бы хотелось, чтобы пёс умел разговаривать, чтобы хоть кто-то помог разобраться, что дальше делать.

Человек не шевелится, лишь смотрит на небо. Может быть, он сильно ударился о поверхность воды, когда падал, поэтому и не реагирует на внешние раздражители?

— Эй, мужчина! — Трясу его за плечо, утомившись от молчания. Меня пугает его неподвижность — только контуженного мне и не хватает сейчас для полного счастья. — Вы меня слышите?

Вздрагивает, как будто его ударили. Точно головой повредился, когда за борт вывалился. Красная рубашка подобна огню, голубые глаза словно лёд. Интересное сочетание.

— Ты кто? — голос хриплый, словно простуженный, тихий.

— Я — Изабель, — Хорошо, что хоть имя своё вспомнила. — А вы кто?

Нервно приглаживаю растрепавшиеся волосы. Отчего-то мне сейчас очень важно выглядеть в глазах незнакомца хорошо. Он поворачивает в мою сторону голову, устав, видимо, от созерцания озарённого рассветными лучами неба, смотрит на меня своими глазищами и молчит. Так мы проводим несколько бесконечных минут.

— Изабель? Красивое имя. — Он чуть заметно улыбается, и от этой улыбки непривычное тепло разливается по телу. Чувство, что в венах вместо крови жидкий огонь. Лицо горит, и я отворачиваюсь, чтобы незнакомец не заметил смущения, охватившего меня. — Никогда раньше не слышал. А, может быть, просто забыл? Я не знаю.

Принимаюсь теребить дрожащими пальцами подол платья.

— Изабель, не отворачивайся, — требует он. — Ты — первый человек, первый живой человек, что встретился на моём пути за долгое время. Я больше не вынесу одиночества.

Меня пугают его слова об отсутствии живых людей на пройденном пути. Значит ли это, что не только здесь все погибли? А я ведь так надеялась… Отрываю взгляд от своей юбки и снова встречаю взгляд нереальных голубых глаз, который проникает, кажется, в самые потаённые уголки моей души.

— Откуда ты приплыл?

— Издалека. — Голос тихий, печальный. Парень снова смотрит в небо, не двигаясь, а мне хочется прилечь рядом и, ни о чём не думая, просто следить за облаками, летящими по небу.

— Понимаю, что не из соседней деревни, — я нервно смеюсь, снова теребя грязный подол платья. Не хочу, чтобы он заметил, как дрожат мои пальцы. — Как это место называется?

Он молчит, будто мыслями находится далеко отсюда, и возвращаться не собирается.

— Ты меня слышишь? Ты вообще как, в порядке?

— В порядке, не переживай за меня. Просто я не знаю, что тебе ответить. — Его взгляд, кажется, способен прожечь во мне дыру, и я понимаю, что рискую задохнуться от внезапно нахлынувшего волнения. — Совсем не помню названия того места, откуда приплыл, но я обязательно вспомню, потому что не может быть иначе. Хотя, наверное, зря, ведь сейчас это просто груда камней, покоящихся на обгоревшей земле.

— Расскажи мне, что случилось с твоим городом.

— Тебе, правда, интересно? — он кажется озадаченным, будто не веря, что меня действительно может это волновать. — Это не слишком весёлый рассказ.

В голосе слышится затаённая тоска, готовая в любой момент прорваться наружу и затопить всё кругом.

— Посмотри по сторонам, — обвожу рукой пустынный берег. — Я видела слишком много даже для двух человеческих жизней, поэтому не сможешь меня напугать. Расскажи, пожалуйста.

Он молчит, но всё-таки решается и начинает свой рассказ.

* * *

В тот вечер, когда моя жизнь треснула на "до" и "после", я вышел на балкон подышать свежим воздухом. Вечер был настолько чудесным, что возвращаться в духоту квартиры совершенно не хотелось, и мне пришла в голову идея провести ночь, наблюдая до рассвета за движением звёзд над головой. Войдя в комнату, чтобы взять надувной матрац, почувствовал какой-то толчок. "Наверное, землетрясение", — подумалось в тот момент. Толчок оказался несильным, а в наших краях это нормальное явление, поэтому пугаться смысла не видел.

Вернувшись на балкон, заметил, что доселе пустая улица заполнена людьми. Неужели всех настолько взволновал толчок? Наверное, другие люди были не столь беспечны, как я, но я молод, одинок, чего вдруг мне быть пугливым? У меня своя квартира, хорошая высокооплачиваемая работа в Поисковом центре. Мы год уже пытались найти причину, почему так внезапно и бесследно стали исчезать из Города дети. В нашем распоряжении было лучшее оборудование, светлейшие умы государства бились над решением проблемы, мы обшарили всю округу вдоль и поперек, но никого так и не смогли найти. Ни единого ребёнка! Ни тел, ни следов пребывания хоть где-нибудь. Свидетелей не было, а кто и попадался, то либо сумасшедший, либо пройдоха, привлеченный щедрой суммой оплаты за любую информацию о пропавших подростках. Наш город будто обескровили: школы и детские сады закрылись, парки опустели, на каруселях проступила ржавчина. Дети ушли, и город утонул в страхе и печали. Поэтому меня очень удивило, что небольшой толчок так растревожил моих сограждан, которых, казалось, уже ничто не могло испугать.

— Что стряслось? — крикнул я пробегающему внизу мужчине средних лет.

— Парень, собирай документы и вещи первой необходимости и быстро выбегай на улицу. По радио объявили полную эвакуацию гражданского населения, — проорал во все горло мужик и припустил дальше.

Странное дело, ведь вечером, уходя со службы, я ни о чём подобном не слышал. Наше ведомство располагалось в здании Министерства Обороны, и новости такого рода обычно доходили до нас быстрее, чем до радиоведущих. Но глядя на мечущихся в панике людей под моими окнами, не стал долго думать, рванул в комнату и схватил рюкзак, в котором как раз на такие случаи собраны самые необходимые вещи. Документы днём и ночью я носил при себе. Слишком часто в последнее время будили и отправляли на выезд, организованный по наводке очередного любителя денег. Каждый раз, возвращаясь ни с чем, я готов был головой об стену биться от собственного бессилия.

Спустившись вниз, попытался у кого-нибудь узнать о характере дальнейших действий, но люди истерили, и достучаться хоть до кого-нибудь стало совершенно невозможно. Особенно жалко было смотреть на тех, у кого ещё не пропали дети. Они прижимали перепуганных чад к своим телам, стараясь оградить от любой угрозы внешнего мира.

Кто-то плакал, кто-то хохотал. Нашёлся активист, влезший на столик для игры в карты и принявшийся орать о ближайшем конце света. По его версии, Апокалипсис послан нам за наши прегрешения. И сгореть людям в огне праведного божественного гнева. В общем, обычный идиот. Люди орали на него, тем самым снимая накопившийся за долгое время стресс. Видно, его обличительная тирада стала той последней точкой, после которой не жди ничего хорошего. Я увидел, как к фанатику подбежало несколько женщин, потерявших ранее детей, стянули с импровизированного постамента, повалили на землю и начали избивать. Больше всего поразило, что избивали они его в абсолютной тишине, с безумно горящими глазами и как-то деловито, сосредоточено. Как будто ничего важнее в жизни нет. Мне осталось только посочувствовать бедняге, так неосторожно организовавшем своё выступление.

Я старался больше не задерживаться в этом дурдоме, а поискать военных, которые, судя по всему, должны организовывать эвакуацию. До последнего надеялся, что всё это шутка воспаленного воображения радиоведущих. Многие из них, я знал это наверняка, тоже потеряли детей, поэтому повредившийся рассудок — дело привычное.

Достал телефон, чтобы позвонить коллегам, но увидел, что пользы от него ровно столько же, сколько и от орехокола — связь со спутниками полностью потеряна. Чертыхаясь, засунул трубку в карман и стал пробираться сквозь толпу к зданию Министерства Обороны, благо совсем недалеко. Во всяком случае, на службу всегда ходил пешком, игнорируя общественный транспорт. Казалось, я попал в какую-то параллельную реальность, где люди от страха потеряли человеческий облик. Многие, как будто лишившись всех сил разом, сидели на земле и чего-то ждали. Спасения, наверное. Знать бы ещё от чего.

Подойдя к зданию, в котором служил не один год, потерял дар речи. Я ожидал чего угодно, но только не того, что увидел. Здание было абсолютно пустым и безжизненным! Никого! Ты понимаешь? Они все сбежали!

Я не мог поверить своим глазам. Да, пусть правительство наше было далеко не идеальным, пусть часто случались катаклизмы разного масштаба, экономику лихорадило время от времени, но они никогда не оставляли людей наедине с бедой. Когда прошлой зимой ударили страшные морозы, наше Министерство развернуло настолько масштабную операцию по вызволению пострадавших из ледяного плена, что впору было стоя аплодировать. А тут ни единой горящей лампочки, ни одного человека и наглухо закрытые двери. Это было невероятно, такого просто не могло быть! И я понял, что они знали всё с самого начала, не могли не знать. Но они оставили свои кабинеты и по подземным ходам покинули Город. Я почувствовал, как внутри меня начала закипать ярость.

Нужно было срочно узнать, по какому поводу объявлена эвакуация. Война, наводнение, пожар, землетрясение, вторжение инопланетян? Вариантов масса и нужно узнать самый верный из них.

Резко схватив пробегающего мимо парнишку с выпученными от страха глазами, практически проорал ему в лицо:

— Что, нахрен, происходит? — Испугавшись, парень подпрыгнул от моего крика. Мне даже не хочется представлять, каким было моё лицо в тот момент.

— Откуда мне знать? — закричал он в ответ, смешно выпячивая нижнюю губу. — Сказали выходить на улицу, а куда идти не сказали.

— Так по какой причине эвакуация? Кто-нибудь знает?

Парень зло выдернул руку из моей мёртвой хватки, убегая. Ему и так достаточно стресса.

— Никто ничего не сказал, придурок! — крикнул он на прощание и скрылся в толпе.

Я остался совсем один среди целого моря паникующих людей. Они бегали, орали, толкались, хотя на первый взгляд ничего им не угрожало. Впервые я пожалел о своем одиночестве — мне не с кем было даже поговорить.

— Мужик, беги в переход, — услышал голос, доносившийся откуда-то из-под земли.

Я осмотрелся в поисках источника звука и понял, что стою практически вплотную к подземному переходу. Сорвался с места и побежал. Когда впереди маячит хоть какая-то цель, становится легче. Голова моя в тот момент, кажется, вообще отказалась работать, мысли скакали лихорадочно. Паника все-таки заразная.

За несколько секунд добежал до цели и нырнул в переход. Людей там оказалось такое количество, что ещё пять минут и кислород закончится полностью, настолько нас много. Мужик дружески хлопнул меня по плечу и подмигнул, как будто мы старые приятели. Но ведь правду говорят, что беда сближает. Знать бы только, что это за беда. Слева от меня стояла девушка, практически полностью прижавшись всем телом к плечу, а справа пожилой мужчина в элегантных очках и светлой шляпе. Не иначе как вышел на прогулку вечером, да так в дом больше и не вернулся, потому что никаких вещей я при нем не увидел. Заметив мой взгляд, мужчина печально улыбнулся и проговорил:

— А ведь у меня дома осталась черепаха. Моя любимица, она столько прожила со мной бок о бок, а я теперь тут и она наверняка погибнет без внимания. Моя Роуз ещё та кокетка — совершенно не может обходиться без мужского внимания.

Я увидел, как глаза мужчины медленно наполнились слезами и понял, что для кого-то и черепаха может заменять всех близких вместе взятых.

— Не переживайте, может, это просто чья-то злая шутка? — подала голос моя соседка в голубом платье. — Может, сейчас по громкоговорителям объявят отмену эвакуации, и мы сможем вернуться домой? У меня, кстати, там кошка и если я не вернусь в положенное время, она изгадит все мои туфли. Просто в знак того, насколько она обиделась. Черепаха хоть такие фокусы не показывает.

Мужик, пригласивший меня в переход, услышав её слова, начал хохотать. Он смеялся так громко, хлопая себя при этом по толстым ляжкам, что глядя на него, невозможно было не последовать примеру. Веришь, уже через минуту оглушительный хохот сотен глоток сотрясал стены видавшего виды перехода.

Не знаю, сколько это длилось, но смех наш смолк также быстро, как и начался. Как будто кто-то нажал на тумблер, и наступила звенящая тишина. Только с улицы доносились громкие голоса и испуганные крики. Слышно было, как жмут на клаксоны ошалевшие водители, как визжат шины, высекая искры из асфальта.

— Страшно как-то, — заметила девушка слева.

— И не говорите, сударыня, — ответил ей старичок и от его "сударыня" почему-то захотелось плакать.

— Кто-нибудь вообще понимает, что происходит? Какого лешего нас выгнали из собственных домов на ночь глядя? — багровея до самого декольте, заорала какая-то женщина.

— Говорят, будут невиданные доселе толчки, — ответил ей светловолосый парнишка в клетчатой рубашке.

— Мы точно все умрём, — подвывая, зарыдала миловидная барышня, с которой я не прочь был бы познакомиться ближе, не будь ситуация настолько абсурдной.

Всё это напомнило какой-то бред сумасшедшего. Как будто я уснул и мне снится фантастический сон. Ещё год назад никогда бы не поверил, что в нашей размеренной, слегка скучной жизни может случиться настолько безумное. Но после того как начали пропадать дети, можно было ожидать чего угодно. И почему-то я был уверен, что весь этот сюр, что творится на улицах, как-то связан с их пропажей.

Не мог больше оставаться в том душном переходе, мне жизненно необходимо было узнать, что за ерунда творится в моём родном Городе, где за год поисковых операций я знал каждый уголок и был знаком с бесчисленным множеством самых разных людей.

Когда уходил, меня никто не остановил. Ну а что? Чем меньше людей, тем легче дышится.

Выбежав на улицу, даже не успел толком оглядеться, как новый мощный толчок чуть не повалил меня на землю. Не знаю, каким чудом устоял?

Дальнейшие события помнятся, будто липкий, тягучий сон — кровавый и страшный кошмар, от которого цепенеет душа, но проснуться невозможно. Помню, как двигался, словно в замедленной съемке, в то время как всё вокруг проносилось с бешеной скоростью. Не успел опомниться, и вот уже здание Министерства Обороны превратилось в груду стекла вперемешку с каменной крошкой. Обернулся, и переход, в котором несколькими минутами ранее сотни людей хотели спастись от неизвестной им катастрофы, стал гигантским земляным провалом, откуда доносились, рвущие душу на части, крики раненых. В прямом смысле слова их поглотила земля! Трещины образовывались с фантастической скоростью везде, куда дотягивался взгляд. Здания взрывались, поднимая в воздух столбы пыли и цементные облака. Мощный рёв Взрыва оглушил меня. Несколько минут и дышать стало абсолютно нечем — бетонная пыль забивала лёгкие за считанные секунды. Стараясь прикрыться рукой, я кинулся назад к своему дому, наивно лелея мысль, что с ним-то ничего страшного не произошло. Мне нужен был какой-то ориентир, нужна была база, на которой я смогу укрыться от этого безумия, что творилось вокруг. Мне просто нужна была передышка.

Люди кричали так сильно, и я испугался, что мои и так наполовину оглохшие уши начнут кровоточить. Над головой проносились обрывки прошлой жизни: балки перекрытий, рекламные плакаты, крыши автомобилей, оконные рамы. Самое страшное, что в воздухе летали части человеческих тел. Не поверишь, но меня чуть было не убило чьей-то оторванной ногой!

Я не понимал, почему могу ещё идти. Какая неведомая сила бережёт меня? Ведь не отрывает же от земли и не разрывает на части, как сотни других? Это еще больше создавало эффект кошмарного сна, в котором, кажется, я оказался.

Куда бы ни пошёл, везде видел разверзшуюся землю, горящих людей и разрушенные здания. Огонь пожирал на своём пути всё то, что ещё час назад было моей жизнью. Сотни смерчей поднимали всё на своем пути в воздух, чтобы поломать, искорёжить, уничтожить.

Но тут внимание привлекло здание. До всего этого кошмара это был ничем не примечательный панельный дом, в котором жили самые обычные люди. Да я и сам жил в подобном — простом и удобном, высоком и крепком. В городе их прозвали Высотками, и большинство сограждан стремилось приобрести квартиру именно в таком доме. Но меня привлекло в этом здании не то, что оно напомнило о доме, а то, что оно одно единственное стояло нетронутое этим хаосом. Даже ненасытный огонь обходил его стороной, как будто чего-то опасаясь. Те люди, что ещё были живы и могли передвигаться, пробегали мимо, ища укрытия и казалось, что это здание вижу только я. Но самое удивительное, что на крыше стоял человек. Понимаешь, он просто стоял и взирал на ад, царивший под его ногами. Он ничего не делал, не двигался, не старался спрятаться от разбушевавшейся катастрофы. Нет, он будто окаменел.

Ещё одной странностью было то, что я с такого расстояния мог так чётко его видеть — человек был огромен, словно башня и чёрен, как сама ночь. В нём не было ни единого светлого пятна, как будто это был не человек, но сама тьма.

Я оторвал взгляд от неподвижной фигуры на крыше и осмотрелся по сторонам. Что-то совсем уже невероятное творилось вокруг, хотя куда больше? Практически полностью разрушенные улицы наполнились фигурами. Они двигались медленно, слегка заторможено — словно во сне. Какая-то женщина закричала: "Джоан, девочка моя, ты вернулась!" Я попытался рассмотреть ту, кого окликают и не смог поверить своим глазам: это именно та девочка, пропавшая одной из последних, и за поисками которой я лично провёл не одну ночь. Присмотрелся внимательнее и понял, что все эти странные фигуры — дети, которых так долго искали. Но где они пропадали всё это время и почему появились именно сейчас?

Джоан с длинной палкой в руках, в лёгком летнем платьице, подол которого был измазан чем-то до ужаса напоминающим кровь, направилась к матери. Я, как завороженный, смотрел на эту сцену, ожидая слёз радости и счастливых объятий. Но того, что произошло, я не мог представить даже в самых страшных снах: Джоан, маленькая хорошенькая Джоан с веснушками на носу и озорными хвостиками рыжих волос, со всей дури ударила несчастную мать в висок острым концом палки. Падая, женщина беспомощно протянула к обезумевшей дочери руки и упала на спину.

Я отвернулся, не в силах смотреть на это. Представляешь, она убила свою мать! У меня в голове не укладывалось, и до сих пор именно эта картина пугает больше всего.

Сотни пропавших детей запрудили улицу, добивая раненых и скидывая убитых в ненасытную пасть разорванной на части земли. Кто-то из подростков был облачён в камуфляж и с оружием в руках; кто-то же в обычной одежде и вовсе безоружный — бесконечное море детей с остекленевшими глазами затопило улицы, разрушая и уничтожая, убивая и втаптывая в землю тех, кто ещё способен был дышать. А чёрный человек взирал на этот кошмар и мягко улыбался. И тут я понял, что пропавшие дети — его работа. Что-то он сделал с ними такое, из-за чего они превратились в настоящих чудовищ. Знать бы ещё, что именно.

Я не помню, что было дальше. Может, кто из чокнутых марионеток этого психа тоже приложил меня каким бревном по голове, или моя психика не выдержала всего этого, но я вырубился, а очнулся уже на корабле, который меня сюда доставил и которым совершенно не нужно управлять. Что это за корабль? Что стало с моим Городом? Я не знаю, но очень хочу выяснить, понимаешь?

* * *

Я понимала, как никто другой, потому что точно такая же картина развернулась в моём городе. Картина, которую так старательно пыталась забыть, и всплывшая сейчас перед взором в мельчайших подробностях. Такая же паника, подземные толчки, огонь и оглушительный взрыв, после которого я очнулась на берегу этого странного моря.

И самое главное, дети, добивающие раненых с каким-то извращенным хладнокровием.

XII. Интермедия вторая

Лес близ Эргориума.

Три месяца назад.

Марта не хотела этого слышать, но оказавшись на поляне, не смогла уйти. Словно околдованная, она стояла, закрыв глаза, сердцем чувствовала каждое слово, брошенное Айсом.

— Мне никто не нужен, мой Генерал.

— Так уж и никто? Мой мальчик, а как же Марта? Она любит тебя, разве не видишь? Неужели и ею готов пожертвовать ради будущего?

— Даже ей. Потому что сейчас не время думать о любви, когда на кону стоит так много. Я с лёгкостью оставлю её, если будет на то ваша воля. — Голос Айса был спокоен — он не лгал. Он на самом деле так думал. — Единственный, кто мешает мне — Роланд. Вечно что-то вынюхивает, путает карты.

— Бесспорно. — Генерал сидел, оперевшись о ствол дерева и скрестив ноги.

— С ним нужно что-то делать и срочно, потому что из-за его выходок может сорваться вся операция. Уверен, он наша самая большая угроза.

— Давай вернёмся к разговору о Марте, — мягко проговорил Генерал. — Неужели так легко сможешь отказаться от неё?

— Поверьте, — ни секунды не раздумывая, сказал Айс, — Мне не будет это стоить ровным счётом ничего.

В тишине летнего полдня, когда, казалось, всё вокруг увязло в липком мареве и даже насекомые скрылись от зноя, слова Айса прозвучали оглушающим выстрелом. Марта знала, что ей не послышалось — он предал её, предал ради Генерала, ради какого-то там призрачного будущего в новом мире.

Марта убежала вглубь леса, чтобы не слышать эти мерзкие голоса и не видеть отвратительные физиономии соратников. Ей срочно нужно было остаться наедине со своими мыслями, а то вполне вероятно, что сегодняшний день не обойдется без кровопролития.

Их отношения с Айсом с самого начала нельзя было назвать лёгкими. Гордые, они не умели уступать, не умели прощать и были слишком искалеченными духовно, чтобы доверять друг другу. Айс хотел власти, хотел быть незаменимым в глазах Генерала. Быть нужным — вот главная цель Айса, а не какая-то там борьба и новая реальность. В память ли о чудесном спасении, или по какой другой причине, но он был слишком предан их главному. Вдруг Марта чётко осознала, каким ничтожеством был тот, кого она так сильно любила, без которого не умела и не хотела дышать. Подслушанный разговор, словно ведро ледяной воды, подарил ясность сознанию.

Марта всегда знала, что для Айса на первом месте всегда стояло дело. Она не понимала, зачем так стараться, зачем настолько выслуживаться, если и так твоё место лидера неоспоримо, а твой авторитет в отряде непоколебим? Неужели нельзя хоть иногда просто расслабиться и ни о чём не думать? Но вместо отдыха и простых радостей Айс всегда находил для себя сотни важных дел, не терпящих отлагательств. Он ходил в походы, добывал провиант, руководил всеми операциями. Казалось, даже муха не могла пролететь мимо, не замеченной им.

Однажды Марта ругалась, уговаривая провести вместе хоть один день, не думая о деле. Обычно, она не позволяла себе кого бы то ни было уговаривать. Никогда не уговаривала она и Айса, но в тот день ей отчаянно захотелось побыть с ним наедине, не заботясь ни о чём и не тревожась. Ну что ему стоило пойти ей на встречу? Неужели это так сложно? Но Айс только грустно посмотрел на неё, погладил по голове, развернулся и ушёл. Молча. Тогда она всю ночь рыдала на плече у Джонни, который совсем не возражал служить всем и каждому жилеткой. Джонни был интересным, знал море разнообразных сказок и легенд, которым его обучила ещё в детстве какая-то испанка. Джонни рассказывал историю о путниках, что заблудились в пустыне и приняли верблюда за волшебный шатёр. Он рассказывал о прекрасной принцессе, ждавшей своего возлюбленного рыбака двадцать лет. И когда тот вернулся, измождённый и больной, она, всё такая же прекрасная, будто памятник их молодости и любви, сидела на берегу и пела печальную песню. Ещё там была сказка о волшебном сундучке, из которого каждый желающий мог вытащить одну-единственную вещь, но только вещь эта должна быть самой желанной, а иначе вытащишь ядовитую змею. Ещё Джонни рассказывал о волшебных странах и загадочных континентах, где живут магические существа, и мир не знал, что такое прогресс. Круглый год в этих землях царило лето, росли диковинные фрукты, а жители были приветливы, как нигде больше. Ну чем не новый чудесный мир, который обещал им Генерал и в возможность которого заставил их поверить Айс, умеющий как никто другой убеждать.

В этот раз Марта не хотела никого видеть, не хотела слушать сказки. Она слишком зла для этого. Прибежав на пустую поляну, она упала ничком на землю и принялась плакать, избивая кулаками ни в чём не повинную землю. Впервые в жизни она жалела себя. Никогда раньше, даже в детстве, она не была такой слабой как сейчас — казалось, даже предательство родителей так сильно не ранило её, как жестокость Айса. Как он мог такое говорить? Неужели всё, во что она верила — ложь? Неужели все слова, что слышала от него — обман? Неужели он способен на такую жестокость? Откуда в нём это?

Марта была слишком занята своими переживаниями, слишком глубоко ушла в свой внутренний мир и не услышала, как глухим эхом на всю округу раздавались чьи-то шаги. Поняла, что давно здесь не одна, когда солнце будто закрыла огромная тень, и в лесу неожиданно стало темно и холодно.

— Почему ты плачешь? — Раскатистый голос, подобно грому, на секунду оглушил. Испугавшись, Марта чуть было не закричала.

Знакомое странное чувство заполнило девушку изнутри — смесь страха, любви и беспросветной тоски. Это был он — человек, которому они были обязаны всем, но которого всё-таки в глубине души до одури, до головокружения боялись. В голове пульсировала знакомая боль, по телу побежали мурашки, словно электрические разряды. Непрошеная паника зарождалась в сердце — так реагировал её организм на Генерала, и никогда она не сможет к этому привыкнуть.

Марта вскочила на ноги, быстрым движением руки утёрла слёзы и вытянулась по струнке, снова превратившись в того, кем на самом деле являлась в большей степени — в бойца, а не расклеившуюся кисейную барышню. Он всегда требовал от них именно такого поведения, и Марта не планировала его разочаровывать, потому что слишком хорошо знала, какая реакция за этим последует. Она не раз видела, что случается с теми, кто вздумает ослушаться.

— Я не плачу, мой Генерал. Это вышло случайно и больше никогда не повторится, клянусь! — она говорила резко, громко, как иположено. Всё, что угодно, лишь бы он не рассердился.

Иногда, когда туман обожания рассеивался — это обычно случалось, стоило Генералу оставить их на некоторое время без своего внимания — Марта пыталась понять, что движет ими в слепой вере? Почему они, в сущности гордые, битые жизнью существа так прикипели к кому-то? Чем он взял их? Но ни разу она так и не смогла ответить ни на один из этих вопросов. Или просто боялась признаться себе, что они давно уже перестали быть собой, перестали быть людьми, превратившись в бездушных марионеток. Но если так, то куда делись их души? Может быть, он носит их, нанизанными на нитку, и каждую ночь пересчитывает, добавляя в коллекцию новые экземпляры?

— Плохо, что случайно и хорошо, что больше не повторится, боец, — с усмешкой сказал Генерал. — Ладно, чего вытянулась? Расслабься, ругать не буду.

На сердце стало легче: значит, он не рассердится и не накажет за внезапные проявления чувств.

Тем временем, Генерал продолжал:

— Присядь со мной рядом, — велел, садясь под то дерево, где минутой ранее рыдала Марта. — Нужно кое-что обсудить.

Марта нерешительно присела, дивясь тому, что он решил именно с ней что-то обсудить. Обычно в таких ситуациях оказывался Айс — с ним Генерал предпочитал обговаривать все важные моменты. Не зря же Айс — лидер. Все остальные, не столь насущные вопросы, решались всем отрядом сообща. Но никогда Генерал не выбирал для разговора её — маленькую девушку, птицу не самого высокого полета.

— Что? — неуверенно спросила Марта, не в силах поверить в реальность всей этой сцены. Головная боль пульсировала в районе висков, замедляя мысли и затормаживая реакции. А ещё ведь в душе бушевала обида — на Айса. И на Генерала.

— Я знаю, что ты всё слышала. В принципе, именно к этому я и стремился — по-другому бы ты не поверила.

Его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Марта не понимала, что всё это значит. Это был какой-то план? Зачем же так жестоко? За что?

— Ладно-ладно, не печалься — рано или поздно это должно было случиться, но я не об этом решил с тобой поговорить.

Марта чувствовала, как её разум застилает туман — мысли путались, а в голове стоял гул. Сейчас больше всего на свете она хотела оказаться как можно дальше от этого места, этого человека, но она не была дурой и слишком хорошо понимала, что никто её уже не отпустит.

— Ты же знаешь, как я доверяю Айсу?

— Все знают, мой Генерал. И все согласны с Вашим выбором — Айс хороший лидер, нам с ним спокойно, он надёжный парень. — Марта говорила и сама себе не верила, но эти слова были единственно верными, когда дело касалось Айса. Всё-таки, несмотря ни на что, лидером он и правда, был хорошим. — Но вы и так всё знаете.

— Все ли довольны? — Голос грубый, властный — от такого тембра мурашки табунами бегают.

— Хм, я не знаю, что ответить, — Марта замялась. — Вы же прекрасно знаете, кто недоволен. Это не тайна — Роланд не делает секрета из своего отношения к Айсу. Поэтому я не понимаю, почему вы спрашиваете об этом меня?

— Ты — смелая, Марта, поэтому я и выбрал именно тебя для этого разговора, — будто прочтя её мысли, сказал Генерал. — Само собой, я обо всём знаю уже давно. Знаю, как Роланд обозлился на вашего лидера за тот маленький инцидент.

Маленький инцидент? Марта еле сдержалась, чтобы не засмеяться в голос над абсурдностью формулировки. Да у Роланда вся спина была, словно он побывал на скотобойне. Его месяц лихорадило. В особенно тяжелые ночи, когда они поочередно сменяли друг друга на посту возле его палатки, когда Ингрид неделю не спала, меняя ему примочки, все слышали, как Роланд поклялся уничтожить Айса. Ничего себе маленький инцидент! И пусть она терпеть не могла Роланда, в глубине души она его понимала — не каждый в силах простить такое. Тем более что никто из них прощать не умел в принципе — они могли только смириться с той или иной ситуацией. По всей видимости, Роланд ни с какой ситуацией мириться не собирался.

— Ну, тогда зачем Вам я, если и так всё знаете? — Марта искоса посмотрела на своего собеседника, стараясь уловить в этом тёмном лице хоть какую-то эмоцию. Но напрасно — лицо Генерала оставалось непроницаемым. Впрочем, как всегда.

— Марта, — вздохнул Генерал, сильнее вытягивая и без того длинные ноги. — Не забывайся. Смелость и глупость не одно и то же.

— Я поняла, исправлюсь.

Снова вздох.

— Мне нужен кто-то, кто сможет сдерживать Роланда. Сейчас его кипучая энергия совсем не вовремя, понимаешь? Когда до финиша осталось совсем немного, мне меньше всего хочется тратить силы на их мелкие дрязги. Ко всему прочему, мне бы хотелось чётко понимать, кого Роланд успел уже переманить на свою сторону.

Марта во все глаза смотрела на Генерала, упорно не понимая, что он от неё-то хочет.

— С чего Вы взяли, что он вообще кого-то переманивает?

Хохот, подобный раскатам грома, вырвался из могучей груди.

— О, Боги, как же ты наивна, девочка, — утирая слёзы внезапного смеха, проговорил Генерал. — Я думал, что наивнее и чище Джонни никого на всём свете не сыщешь, но ты бьёшь все рекорды. Марта, пора взрослеть.

Она ничего не поняла, но на всякий случай спорить не стала. Уж в чём-чём, а в наивности её было сложно заподозрить. Но одно Марта знала точно: Генералу лучше не возражать — себе дороже.

— Во всяком случае, меня Роланд никуда не переманивает, — нахмурившись, сказала Марта и, пытаясь скрыть волнение, принялась наматывать тёмный блестящий локон на палец.

— Ты сегодня в хорошем настроении, чтобы шутить, Марта? Само собой, что Роланд к тебе не пойдет, потому что ты его сразу Айсу заложишь. К Джонни он тоже не сунется — Джонни тебе проболтается. Ингрид наша влюблена в Айса, — при этих словах Марта нахмурилась. — О, не переживай! Вижу, как тебе это неприятно, но наша сестра милосердия влюблена безответно, хоть и сильно, поэтому тебе не о чем волноваться. Тем более, Ингрид мало походит на тех, к кому уходят от таких красавиц и умниц, как ты.

От сердца отлегло. Ещё не хватало, чтобы Айс крутил за её спиной шашни с этой страхолюдиной, способной только раны штопать и примочки ставить. Хотя после того, что она сегодня услышала, её совсем не волновало, кто там любит златоглавого.

— Но то, что Роланд не сунулся к вам, совершенно не означает, что он не зондирует почву и не пытается подобраться к другим членам отряда. Поверь, из сотни человек, кроме вас четверых, найдутся ещё люди, способные на предательство. Айс должен быть осторожен.

— Я не понимаю, почему Вы именно мне обо всём этом говорите? Я в отряде не такая уж и важная шишка, чтобы моё мнение хоть что-то решало. Айс меня не слушает — он никого не слушает, а против Роланда у меня кишка тонка тягаться. Максимум, что могу — надрать ему зад, только не уверена, что потом не найдут мой труп под этим или любым другим прекрасным деревом.

— Я тебе говорю это для того, чтобы ты понимала — опасность рядом. — Он повернулся к Марте и внимательно посмотрел в глаза. У неё сложилось впечатление, что она смотрит в глаза самой тьме. — Я не хочу вмешиваться в ваши внутренние дела, хотя ты прекрасно знаешь, что могу. Но не стану. Мне важно, чтобы вы разобрались сами во всех хитросплетениях взаимоотношений. Уже не маленькие, чтобы вам хвосты заносить. Тем более что один раз я уже вмешался, намереваясь преподать Роланду урок, и чем это закончилось? Враждой между мальчишками, которая на сегодняшний день сильно путает мои карты. Ты сама понимаешь, что для своего элитного отряда я лично набрал лучших ребят, в надежде, что тут уж меня никто не подведёт. Мне хватает сложностей в отрядах не столь высокого уровня, как ваш. Ты не представляешь, как сложно обучать домашних детей. Я не хочу, чтобы именно кто-то из вас, в кого я вложил столько сил и терпения, воткнул мне предательский нож в спину, понимаешь?

— Понимаю, но что от меня требуется?

— От тебя мне нужна небольшая услуга, которая, уверен, для тебя будет пустячным делом.

— Всё, что угодно, мой Генерал, — с готовностью проговорила Марта. — Знаете же, что сделаю всё, что от меня зависит.

Верила ли она в то, что говорила? Марта не знала, но коней на переправе не меняют.

— Умница какая, — улыбнулся Генерал. — Мне нужно, чтобы ты втёрлась в доверие к Роланду и держала его от Айса как можно дальше. Если у нашего кудрявого бунтаря появится такая красивая подруга, как ты, у него не останется времени на интриги. Человек не должен быть одинок, тем более такой страстный, как Роланд. Надеюсь, моя мысль ясна?

Пока смысл его слов медленно доходил до девушки, она чувствовала, как разрастается внутри паника. И злость.

— Я не… Я не понимаю. Мне с Роландом переспать нужно будет?

Снова смех.

— Ну, если для того, чтобы отвести от Айса угрозу, тем самым отведя угрозу от всего дальнейшего предприятия, нужно будет именно это, то переспишь. Просто пойми, моя девочка, если я самолично начну устранять мелкие препятствия в виде, допустим, Роланда, то мои методы не принесут желаемого результата. Потому что, сама понимаешь, он мне нужен живой.

Спина девушки покрылась липким по́том от ужаса происходящего. Марта не могла, не имела права, ей противно, в конце концов. Да, пусть у них с Айсом всё очень сложно, пусть они вряд ли смогут быть вместе, но это же не значит, что она согласна так низко пасть ради чьей-то прихоти. Но есть ли у неё выбор?

— Но я не могу, вы понимаете? Не могу! — Марту душила нарастающая истерика.

— Тише, тише, девочка, успокойся, — Генерал протянул руку и погладил Марту по голове. — Никто не заставляет тебя с Роландом спать. Если найдёшь способ лучше, то, пожалуйста — ничего не имею против. Только тебе решать. Я в этом плане даю полный карт-бланш.

Она замолчала, задумавшись.

— Но что Вам стоит просто убрать Роланда из нашего отряда, разделив их тем самым? Ведь они оба хотят власти, переведите Роланда туда, где он будет лидером и тогда все успокоится само собой. Зачем такие сложности? Зачем меня во все это впутывать? Я плохо гожусь на роль соблазнительницы. — Марта хваталась за разные варианты, как за соломинки, но бурный поток чужих планов уже нёс её навстречу неизбежному — тому, что окончательно разрушит её и без того практически уничтоженную жизнь. — Не обязательно же убивать его, правильно? Можно просто выгнать.

— Марта, ты гораздо приятнее, когда молчишь и не городишь чепуху, сама себе жизнь усложняя. — Лёд в голосе обжигал словно огонь. — Ты поняла меня?

— Да, — еле слышно ответила чуть живая от ужаса Марта.

— Вот и славно, дорогая моя девочка. Я знал, что на тебя можно положиться. Ты же не подведёшь меня?

— Не подведу, — пискнула Марта и, чуть было снова не залилась слезами.

— Не плачь, девочка. Все будет хорошо. — Генерал поднялся на ноги одним мощным движением. Марта теперь смотрела на него снизу, и так он казался ещё более огромным и тёмным, чем всегда. — Когда в следующий раз захочешь пожалеть себя, просто вспомни, из какого дерьма я тебя вытащил, хорошо?

— Да.

— Ну и замечательно. Это я просто так, на будущее, чтобы ты не забывалась, — Генерал наклонился и снова погладил Марту по голове. Его глаза, наполненные беспросветной тьмой до самого дна, холодили душу. — Ох, и красивая же ты, дорогуша. Роланд будет в восторге от такого подарка судьбы. Что-то мне подсказывает, что это именно то, о чём он так долго грезил.

Удаляясь всё дальше, Генерал смеялся так, что редкие птицы взлетали с ветвей, а листья падали на землю, усыпая весь его путь своими мёртвыми телами.

А Марта сидела и всерьёз подумывала о том, чтобы просто сейчас, именно в этот момент пойти и повеситься.

XIII. Чёрная птица

Чёрный ворон сидит на верхушке обгоревшего дерева и смотрит подслеповатыми, затянутыми плёнкой, глазами вокруг. Когда-то он был молод, его глаза способны были увидеть то, что не подвластно обычным людям, но это время кануло в Лету — сейчас ему тяжело об этом даже вспоминать. И не хочется. Он мечтает забыть виденное ранее: рождение и гибель цивилизаций, небывалый расцвет и кровавый упадок целых народов. Как бы это ни было тяжело, но ворон многое помнил и многое пережил. Он видел саму суть всего сущего, но сейчас ему ничего не осталось, кроме иссушающего голода, боли и разочарования. Ворон не мог точно вспомнить чувствовал ли он когда-нибудь себя хуже, чем в этот момент — преданный, униженный и практически уничтоженный.

Когда-то весь мир был у его ног, но сейчас старой немощной птице нужно только одно — найти тех, кто покинул его, предав все обещания и забыв обо всём во имя собственной никчемной жизни; во имя спасения никому, кроме него, ненужных душ. И пусть он слишком слаб, но надежда, что в этих подонках ещё жив страх, заставляет мысленно улыбаться. Он уже и забыл как это — улыбаться, но сейчас, наверное, пришло время посмеяться напоследок. И пусть уж это будет последним, что ему удастся сделать, но он посмеётся, чего бы это ни стоило.

Что бы они о себе не возомнили, он найдёт их рано или поздно только лишь потому, что всегда находил. И пусть сейчас на поиски уйдёт, возможно, намного больше времени, чем хотелось бы, но тем слаще будет наказание для предателей. Сотни вариантов кровавой расправы над всеми вместе и каждым в отдельности проносятся в голове. Теперь он стал рабом этих желаний — они съедают остатки сознания, заслоняют собой всё, не дают спокойно дышать. А ещё голод, который, кажется, ничто не в состоянии утолить. И старая птица знает, что даже их жалких душонок не хватит, чтобы заполнить его, насытить.

Сейчас, когда все надежды рухнули, словно карточный домик, он жалеет только об одном: что позволил себе слабость. Как можно было довериться мальчишке, этому высокомерному сосунку? Где были его мозги, когда он вообразил себе, что из этого малолетнего негодника получится нечто большее, чем из всех остальных? Ворон сотни раз задавал себе этот вопрос и ни разу так и не смог найти ответ. Он привык быть честным только с собой, но в этот раз честность не помогала. Неужели возможно, что его сердце просто однажды дрогнуло? Неужели с ним такое вообще могло приключиться? Довериться человеку — разве можно было придумать что-то более глупое? И вот он закономерный финал: теперь он вынужден расплачиваться за свою глупость. Но старая птица не собирается расплачиваться в одиночестве. Нет, никогда такого не было, чтобы предатели уходили от ответственности — не будет так и в этот раз. И если это будет последнее, что будет под силу Ворону — что ж, так тому и быть.

Когда-то, наверное, у Ворона была семья, но, отдав свою душу старому колдуну, он превратился в того, кем является уже слишком долго. Бессмертие стало ему наградой, а пустота на месте никому не нужной эфемерной субстанции со временем наполнилась злобой и неизбывной тоской. Только Ворон не понимал, о чём именно тоскует.

Он часто думал, чем именно Айс так привлёк его. В нём на первый взгляд не было ничего особенного — обычный брошенный судьбой мальчишка, до которого никому нет дела. Таких мальчиков и девочек тысячи по всей земле — только успевай подбирать. Скольких уже до этого ворон принял под тень своих крыльев, скольких обманул, предал, заставляя плясать под свою дудку — не сосчитать. И они всегда плясали, потому что по-другому не могли. Айс был как раз из таких, что обычно попадались в его сети. Конечно, домашние дети тоже были лакомым кусочком, возможно даже более привлекательными во многих смыслах, но брошенные легче уходили. Им ведь совершенно нечего терять. Ворон знал все их слабости, умел найти подход к каждому, оставаясь при этом абсолютно незамеченным обычному глазу. Только они могли его видеть — те, кто должны были послужить впоследствии его цели. И они не могли, не умели сопротивляться его зову, как будто именно для этого и были рождены.

Тысячи личин принимал Ворон за свою слишком долгую жизнь, и каждый раз его маленькое представление имело неизменный успех — порой от этого становилось даже немного скучно.

Он никогда никем не дорожил, а тут симпатия, даже отеческая любовь? Не может такого быть. Наверное, тысячелетия, проведенные в обществе этих ничтожных созданий, вообразивших себя вершителями своих и чужих судеб, испортили его. Ворон накрепко уяснил одну истину: люди умеют только портить — за это, в том числе, он их презирал.

Людей Ворон не любил. Что такое по сути своей люди? Расходный материал, невероятно живучие создания, крушащие и уничтожающие с извращенным удовольствием всё на своем пути, всё, к чему притрагиваются. Сначала создать что-то, а потом с победным кличем уничтожить? Пожалуйста! Бросить своего ребёнка на произвол судьбы, ни разу не вспомнив о его существовании? Да сколько угодно. Оболгать кого-то в угоду собственной прихоти? И это нам по плечу. Для человека нет ничего невозможного, человек способен на всё. Поэтому тысячи лет, наблюдая за людьми, наблюдая, как строятся красивейшие города, утопающие в зелени и роскоши, он знал, что рано или поздно любой даже самый прекрасный город захлебнется кровью своих алчных и злых жителей. Сколько цивилизаций рухнуло на его веку — не сосчитать. Поэтому, какой смысл был ворону кого-то жалеть, если они из века в век поступают точно так же, как их предки, всегда считая себя умнее предыдущих поколений. Его удивляла их поразительная способность каждый раз допускать одни и те же ошибки, как будто каждый раз можно обмануть судьбу и выйти сухим из воды.

И дети…

Aetas parentum pejor avis tulit nos nequiores (лат.). *

В итоге они станут такими же, как их родители — злыми, испорченными, отвратительными, но пока они молоды и чисты, в них живёт искра чистой веры, которая так нужна Ворону. Главное, убрать подальше от их семей, увести с улиц, дать надежду, вселить уверенность, что они что-то могут изменить. Дети ведь такие внушаемые.

В этот раз, с этими детьми, в этом Городе всё шло на удивление хорошо. До того момента, как Ворону встретился на пути Айс — перепуганный, тощий мальчишка с горящими синими глазами. Вроде ничего особенного, но Ворон сразу понял, что этот мальчик совсем не похож на других — инертных, ведомых и безответственных. Айса даже почти ничему не пришлось учить — казалось, сама природа подсказывает парню верные решения. С появлением мальчишки все стало намного проще. Ворон был уже стар, хоть по нему и не скажешь, он слишком много видел и очень устал все решать за других. И впервые он решил, наивный старик, что может на кого-то опереться. Айс способен был принять на себя все удары судьбы, ни разу не поморщившись. А главное — он умел брать на себя ответственность за свои поступки и за чужие жизни. Когда Ворон впервые увидел его, убегающего по полю от того отожратого, ни разу в жизни не знавшего голода ублюдка, Ворон понял, что парень лучше умрёт, чем выпустит свою добычу. Отнять хлеб можно было только у мёртвого Айса — живым он ничего из рук не выпустит. Ворон до этого знал многих упорных мальчишек. Мальчишки они, обычно, смелые. Но Айс был отчаянным, а это качество для Ворона всегда было приоритетным. Ему были нужны те, кто умел принимать решения, идти, очертя голову, на любые авантюры, и способные на сумасшедшие поступки. Айс обладал всеми этими качествами и даже ещё одним, отличающим от других и от этого очень ценным — он умел нравиться людям. Ну чем не лидер?

Но Айс был не так прост, как казалось на первый взгляд. Ворон за всем этим блеском не заметил ненасытность. Айс был чертовски жадным до всего, но больше всего до власти. И Ворон согласен был её ему дать, но не такой ценой, которую в итоге пришлось заплатить.

Ворон знает, что, в конце концов, им суждено встретиться. Это будет последний бой. Ворон уже не питает иллюзий — он знает, что старость настигла его, но перед неминуемым уходом одна только мысль греет: один он за последнюю черту не отправится. И пусть он не хотел такого исхода, но сделанного не воротишь — некоторые вещи не под силу исправить даже ему.

Ворон знает, что они его боятся. Он чувствует их страх, где бы они ни прятались, ведь ловцу детских душ подвластно почувствовать любую их эмоцию, как бы хорошо они не научились маскироваться и скрывать. И пусть в нём совсем не осталось сил, но чем ближе он подберется к детям, тем быстрее сможет восстановиться. И тогда начнется второй акт этого кровавого смертоносного спектакля, финалом которому будет смерть.

Он догадывается, куда они отправятся — на руинах Города они будут его искать. Будут искать хоть что-то, что поможет его уничтожить. Но так ли это просто?

А ведь от них всего-то и требовалось — уничтожить всех, кто стоит на пути. Ворон им не лгал — он действительно дал бы им многое в этом новом, очищенном от скверны мире. Они бы могли любить, кого хотят, жить, где хотят — весь мир у твоих ног, выбирай! А Ворон бы просто получил возможность спокойно уйти за последний предел, напоследок насладившись делом рук своих — миром новых людей.

Но эти пятеро решили плыть против течения и вот он итог — всё разрушено, что не рухнуло, то сгорело, и теперь у старой птицы в запасе слишком мало времени, чтобы увидеть, как новая жизнь пробьется сквозь толщу выгоревшей земли.

* Поколение отцов, что хуже дедовского, породило нас, ещё негоднее (латинская пословица).

XIV. Айс. Встреча

Я давно уже не ощущаю себя в этом проклятом Лесу одиноким — чувство, что сотни глаз неотрывно следят за мной, не оставляет ни на секунду. Страх быть найденным раньше времени живёт внутри, и я слишком измотан, чтобы с ним бороться. Наверное, если не попаду в ближайшее время в Город, сойду с ума. Хотя, как мне кажется, куда ещё больше? Я и так, кажется, полный псих и, причём уже давно. Наверное, в тот самый момент, когда пошёл за Генералом, и началось моё падение в бездну безумия. Только я не сразу это понял, а сейчас уже слишком поздно как-то менять ситуацию — мне некому помочь и те, кто выжил, такие же.

Мне интересно, живы ли они ещё? Хочется верить, что да, потому что на моей душе и так слишком много грехов — чувствовать себя виновным ещё и в их гибели не хочется.

Могу ли я всё ещё считать себя лидером? Считают ли они ещё меня тем, кому могут доверять, или то, во что втянул их — последняя капля, точка невозврата? Не знаю.

Только у Ингрид, кроме меня, была своя чёткая роль в отряде — она лечила нас. Не знаю, от природы она такая способная или кто научил, но швы после её манипуляций совершенно незаметны. Если бы не она и её волшебные руки, то моё лицо давно уже стало неузнаваемым от того количества шрамов, что рассекают лоб и щёки. Но Ингрид удавалось почти без боли возвращать нам не только здоровье, но и сохранять узнаваемой внешность.

Ингрид всегда была хорошей и будь во мне больше человечности, я непременно бы в неё влюбился. Ответил, так сказать, взаимностью на её чувства. Но я не слишком способен любить, к сожалению. Даже красавицу Марту я не то, что любил — больше использовал. Мне льстило, что возле меня находится такая девушка, которая способна, не поморщившись, и убить, кого скажу и сделать витаминный салат. Ко всему прочему, она согласна была в любой момент отдать за меня свою жизнь. Кто же откажется от такого человека? Да только любил ли я хоть когда-нибудь так, как она того заслуживала? Мой ответ очевиден — нет. Надеюсь, она не хранит в своём прекрасном сердце обиду на меня. И логично, что рано или поздно её терпение оборвалось. Но самое печальным оказалось не то, что она оставила меня. Бросила и ладно, не смертельно. Но Марта ведь переметнулась к этому идиоту — Роланду. А тому лишь бы всё у меня отнять — такова его природа. Думал, Марту увёл, так я и лидерство ему уступлю? Ага, разбежался — делать нечего. Ну да ладно, Марта сделала свой выбор — я на неё не сильно-то и злюсь. А вот Роланд головой думать должен был, когда мои вещи лапать вздумал. С ним у меня при случае разговор будет коротким.

Кстати, Роланд вообще не должен был выжить. Я всё рассчитал ведь. Он должен был пойти первым и первым же в той мясорубке сдохнуть. Но он попёрся за Мартой, и это его спасло. Ну да ладно, может, он мне ещё пригодится? Посмотрим. Сейчас мне нужно думать о том, чтобы быстрее прийти в Город, а там уже будь, что будет. Я почти уже у цели и не позволю кому-то эту цель у меня отнять.

Кажется, ещё немного и я задохнусь в этом отвратительном Лесу — запах смерти следует за мной по пятам. Всё чаще, практически на каждом шагу мне встречается свита нашего Генерала: мерзкое вороньё наблюдает за мной с изломанных ветвей, следя за любым движением. Это их плотоядные, ненасытные взгляды ощущаю каждой клеточкой своего измученного тела. Уверен, они докладывают ему о моих перемещениях, но наплевать — я уже почти дошёл до границы, ещё немного и, надеюсь, смогу укрыться в каких-нибудь развалинах и дождаться всех остальных. Пусть я дерьмо, но я им обещал.

"Эй, вороньё — мерзкое отродье! Ты меня слышишь?" — ору во всю глотку. Птицы испуганно каркают и взлетают со своих насестов. Смех разрывает изнутри — я безумен, безумен, мне нет прощения и не спастись от этого уже никогда. Пропащий, изувеченный до самого дна, всегда буду лишь полупрозрачной тенью прежнего себя. Сырость пронизывает до костей, я голоден и зол. Нужно быстрее выбираться отсюда, потому что с каждой проведенной в Лесу минутой из меня по капле вытекают остатки рассудка.

— Какого хрена, мерзкий ты идиот, орёшь тут? Ты мне всех птиц испугал! Я тут уже чёрт знает, сколько времени пытаюсь хоть кого-то из них поймать, чтобы пожрать! — От звука знакомого голоса меня передёргивает. Такое чувство, что этим голосом меня можно пытать — настолько мне неприятен его обладатель.

Медленно поворачиваюсь на звук, вижу ухмыляющуюся рожу говорящего и прикрываю глаза, чтобы дать себе небольшую передышку, успокоиться и не заорать, разрывая гортань.

— Ты, твою мать, — выдыхаю и на мгновение зажмуриваюсь, пытаясь привести дыхание в порядок. Я не имею права срываться, потому что должен быть сильным. Хотя бы ради самого себя.

— Я, к сожалению для тебя, — заливается хриплым смехом Роланд и подходит ближе, становясь практически вплотную. Мы практически одного роста — слишком высокие, но он намного шире меня в плечах, крупнее. — Скучал, златоглавый?

В его руках палка, которой он, по всей видимости, собирался пристукнуть одну из ворон. Наверное, поэтому я его и терпел всё это время — у Роланда поразительная способность выжить и не дать при этом умереть другим. Кажется, его мозг просчитывает любое действие на сто шагов вперед.

— Но почему? — со стоном говорю я, открывая глаза.

— Почему именно я? Почему я не умер? Что "почему"? — Он смотрит на меня, нахмурив брови, и его злые глаза впиваются, кажется, в саму душу. Если бы взглядом действительно можно было бы прожечь, то в моём теле уже можно было насчитать сотню дыр размером с яблоко.

Молчу. Он и так все понимает — о нашей взаимной любви впору сочинять легенды одну кровавее другой.

— Ты, Айс, все думаешь, что ты главный? — с усмешкой спрашивает Роланд. — Никак не успокоишься, да? Неужели так и не понял, что твоя история закончилась в тех катакомбах, когда нам пришлось бороться с ужасом по твоей вине? Но куда тебе — твоя гордость и алчность не позволят тебе снять корону и слезть с трона, на который тебя водрузили. Бросай выделываться и мнить из себя чёрт знает что — твоя песенка спета.

Я скриплю зубами так, что ещё немного, и они выпадут.

— Отвали, идиот, — шиплю я. — Сколько можно? Как же ты меня достал, в самом деле!

— Ну, так и иди, куда шёл. Я тебя не задерживаю. — Роланд уже откровенно издевается — в этом он весь. Злой, неуступчивый, не желающий признавать хоть чей-то авторитет. Хочется врезать по этой мерзкой ухмыляющейся роже, но моя голова сейчас так сильно кружится от голода, что я, скорее, просто свалюсь в обморок, если сделаю хоть одно резкое движение.

— Роланд, какой же ты придурок.

— А ты нет? Не такой? Разогнал всех птиц, а их, между прочим, можно съесть. Не знаю, как устроен твой организм, но обычным людям хоть иногда, но нужно есть. Хотя ты же у нас — небожитель, звезда ясная, может быть тебе и солнечного света хватает для пропитания. — При этих словах Роланд сплёвывает мне под ноги. В этом плевке столько яда, что, кажется, можно прожечь им обшивку танка. — И как они все тебе поверили? Где были их глаза и уши, мозги их куда подевались, когда они рукоплескали тебе готовые пятки лизать в припадке восторга? Ты же размазня, слабак. Лидер хренов.

Мне тошно от одного только взгляда на его холеную самодовольную харю. Но больше всего бесит, что он прав. Я действительно не способен ни на что. И никогда не был. Генерал позволил мне поверить в свою исключительность, помог убедить других, но на самом деле я — червяк, трясущийся за свою шкуру. Но я не стану об этом думать — не сейчас, не в беседе с Роландом.

— Я, может, конечно, и таков, каким ты меня всегда считал, но ты, Роланд, не думал, откуда тут вообще эти вороны взялись? Ещё несколько часов назад думал, что от голода рехнусь окончательно, ничего живого и пригодного в пищу вокруг не наблюдалось. Я уверен, что и ты не всегда видел воронов. А тут сидят на ветвях, как будто только и ждут, чтобы их сожрали. — Мысленно смеюсь, замечая, как искажается морда моего недодруга.

Некоторое время он молчит, пытаясь, наверное, сообразить, как меня заткнуть. Потому что мои доводы очевидны, и он ничего не может с этим поделать. Да, пусть я тля и червяк, слабак и идиот, но моя голова ещё способна соображать.

— Ладно, тут ты прав. — Он, как обычно при сильном волнении, запускает руки в каштановые кудри. — Но что это за вороны? Откуда они взялись? Есть какие-то мысли?

Он не смотрит на меня, ковыряя носком ботинка в пепельной пыли, что теперь заменяет нам землю.

— Я думаю, что это Генерал их подослал. Возможно, это просто морок, но я могу и ошибаться. Во всяком случае, без него тут точно не обошлось.

— Опять он! Айс, прекрати! — Роланд со всей дури бьет кулаком в ствол ближайшего дерева. — Ты даже представить себе не может, как все это осточертело! Генерал может быть каким угодно, и мы все хорошо знаем, какой он подонок, но ты! Ты не имеешь права перекладывать свою вину на других. Ты заварил всю эту кашу, а нам приходится расхлёбывать. Неужели ты не понимаешь, что не потащи ты Марту в катакомбы, не вознамерься спасти её, в обход всем обещаниям и здравому смыслу, то ничего бы этого не было!

Я стою, оглушенный его яростью, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты понимаешь, что ты во всём виноват? Понимаешь, спрашиваю тебя?!

— Я?

— Ну не я же! И не Марта, не Ингрид и не Джонни! И не сотни и тысячи погибших, между прочим, по твоей вине! А теперь нам приходится прятаться. И он найдет нас, дело времени, понимаешь? Так нельзя было поступать. Ты даже не сказал нам, что нас ждёт, что всех их ждёт. Вы играли свою игру, в которой нам отводилась чёткая роль — сдохнуть за идею, не пикнув — идею, в которую мы даже не слишком-то и верили. Мы верили Генералу, и верили тебе, а все обернулось задницей. Мы выжили, выжили и теперь прокляты, уничтожены. Мы — мусор под ногами, тлен.

У меня холодеет всё внутри, будто меня окунули в ледяную воду и не дают вынырнуть, а Роланд всё орёт, не переставая, выплёскивая наружу всё накопившееся — боль, злость, усталость, отчаяние. На него невыносимо больно смотреть, ещё больнее слушать.

— Ты о чем думал? Думал, что всё обойдется? Думал, что все погибнут, а ты останешься единоличным королём? Думал, что вместе со всеми, и Генерал погибнет? Что, твою мать, вы с ним задумали и почему всё так обернулось?! Хоть раз в жизни ты, мелкий подонок, можешь сказать правду?!

Я не знаю, что ответить. В голове какой-то звон, словно мою голову засунули в церковный колокол. Роланд прав, впрочем, как всегда. Но я не в состоянии во всём признаться, не могу сказать правду. Во всяком случае, пока.

— Айс, какого чёрта ты молчишь? Неужели не знаешь, что ответить? — Он смотрит на меня своими глазищами, что наполнены яростью до краёв. — Ладно, понимаю, что ответов не дождусь, но скажи, лидер самопровозглашённый, что нам дальше делать? Где искать остальных? Что будет, когда мы придём в Город? Что мы там вообще ищем? Ты хотя бы помнишь, что отправиться туда было именно твоей идеей, поэтому и объяснять тебе.

Роланд засыпает меня вопросами, а я от каждого из них сжимаюсь, словно от ударов хлыста. Не пойму, кем он себя возомнил. Голосом совести? С чего это вдруг? Или он забыл, что его руки по плечи в крови не меньше моего?

— Слушай, не ори! — говорю первое, что приходит в голову, но это скорее жалкая попытка защититься, чем действенная мера. Я и так слишком хорошо знаю, что обычным окриком Роланда не утихомирить — он слишком сильный для того, чтобы уступить мне хоть в чём-то. — Знаешь что? Лучше не трогай меня сейчас. Я очень устал, чтобы вообще соображать, не то, что слышать тебя. А ещё я жрать хочу! Помнится, на складе были консервы. У кого они? Кто их забрал?

Он пожимает плечами и, нахмурившись, пытается вспомнить, у кого может быть провизия.

— Кажется, их забрала Марта, — наконец, говорит он.

— Какого черта ты бабе отдал консервы? — выкрикиваю, стукнув кулаком по обгоревшему стволу.

— Она не баба и не смей её так называть, тупой ублюдок! — Роланд орёт как раненый зверь, багровеет и сжимает кулаки, задыхаясь от злости. Вот кому точно наплевать, что нас могут услышать. Наверное, им можно восхищаться, только что-то не получается. Неужели во мне плещется обычная зависть? Черт, я всегда думал, что я выше этого. Досадно. — Я тебя сейчас уничтожу, тварь!

Но я не даю ему наброситься на меня — стрелой бросаюсь вперед, собрав для этого все свои оставшиеся силы. Роланд, не ожидая от меня подобного, не успевает среагировать и не выставляет защиту. Рукопашный бой все-таки не его конек.

Мы катаемся по земле, будто озверели, и я чувствую, что, если не окончим этот бессмысленный поединок прямо сейчас, то живыми с этой поляны не выйдем. Кажется, впервые в жизни Роланд готов со мной согласиться.

— Отпусти, придурочный, чего завёлся? — пыхтит мне на ухо Роланд, пытаясь высвободиться из моего захвата, попутно молотя сжатыми кулаками по бокам. Так он мне точно почки отобьет, с него станется.

— Сам отпускай, урод, чего уцепился? — отвечаю, задыхаясь, изворачиваюсь и бью со всей дури его в скулу.

Роланд удивленно охает и, схватившись рукой за ушибленное место, резко отстраняется. Я лежу на спине, пытаюсь отдышаться и смотрю на прогоревшие кроны деревьев. Бока ноют ужасно, дыхание сбилось, а голова болит так, будто мне её кто-то оторвать пытается. Переворачиваюсь на бок, смотрю на Роланда и замечаю, что он тоже не в лучшем виде: порванная штанина, покрасневшая скула и слегка заплывший глаз — ему тоже пришлось кое-чем заплатить за эту драку. Удовлетворенно ухмыляюсь:

— Ну что, идиот, получил?

— Пошел на хрен! — говорит, вкладывая в слова всю злость, но чувствую, что ему эта драка нужна была не меньше, чем мне. Все-таки честный бой иногда лучший выход эмоциям. Особенно, если ты не умеешь плакать.

— Что будем дальше делать? — спрашиваю, в надежде, что, может, он сможет что-то придумать. Я слишком устал решать за всех — во мне совсем для этого не осталось сил.

— Будем, как и собирались, идти в Город. Не знаю, что мы там найдем, или, что ты там хотел найти, но в Лесу больше оставаться нельзя. У меня такое чувство, что за мной постоянно следят.

— Ты тоже это чувствуешь?

— Постоянно, — со вздохом отвечает Роланд.

— Ладно, давай отдышимся и двинем. Осталось совсем немного — минут за тридцать, думаю, дойдем.

Роланд молчит. Значит согласен. Он редко при мне молчит, потому что никогда не бывает со мной согласен. Сейчас тишина меня успокаивает — во всяком случае, мне не придется разбираться с его истериками.

Потому что, я чувствую, у нас все только начинается и истерик будет ещё предостаточно.

XV. Джонни. На дереве



Все это, конечно, очень хорошо, только как же хочется жрать.

Мне кажется, мой желудок урчит так сильно, что слышно на всю округу. Иду, выглядывая под ногами хоть что-то съедобное, но откуда на этой мёртвой земле взяться еде? Я согласен даже грызть кору и обгладывать кости, что в огромном количестве валяются под моими ногами, но только проблема в том, что коры нет, а есть только обугленные стволы несчастных деревьев. А на костях совсем нет мяса — максимум, куда сгодились бы они, так на изготовление украшений для женщин диких племён. Я-то, конечно, привычный чувствовать сосущую пустоту в желудке, но в последний раз такой голод ощущал в глубоком детстве. На помойке иногда по несколько дней приходилось сидеть на одной воде, без крошки хлеба во рту, но, став постарше, всегда мог стащить немного еды или подрезать кошелёк, обеспечив этим себе несколько недель сытой жизни.

Иногда я скучаю по прошлому — за тем видом адреналина, что дарило воровство. Наверное, кто бы что ни говорил, а ворами не становятся — ими рождаются. Или вернее другая фраза, что "бытие формирует сознание"? И если да, то был ли у меня шанс стать другим человеком — чище, лучше, порядочнее — не окажись я в младенчестве на помойке? Есть ли во всём мире человек, способный ответить на мои вопросы? Не уверен. Я пытался найти ответы у Генерала, но даже он не в силах был помочь.

Когда же закончится моё путешествие через этот омерзительный Лес? Сил моих уже нет смотреть на это пожарище и дышать смрадом, что ошибочно именуется воздухом. Стараюсь идти быстрее, нигде не останавливаясь и ни на что не обращая внимание, но когда-то наступит предел моему упорству, и в один не слишком прекрасный момент просто упаду на землю, не в силах сделать ни единого шага.

Отчего-то мне сейчас всё чаще вспоминаются сказки моей дорогой Иоланты. Особенно часто в памяти всплывает рассказ о доблестном рыцаре, которого ограбили на ярмарке и он не смог вернуться к своему войску, потому что вместе с деньгами у него украли перчатку его возлюбленной дамы — ту вещь, ради которой он, собственно, и воевал. Для него это был не просто ничего не значащий предмет гардероба, для него это был символ любви — того, что где-то в мире ещё остался человек, ожидающий его возвращения. Рыцарь поклялся найти воришку и вернуть назад дорогую сердцу вещицу. До самой смерти скитался бедняга по земле, его конь давно испустил дух в заморских странах и даже кости скакуна истлели, рыцарь совсем отощал и состарился, но все искал заветную перчатку. И только в самом конце жизненного пути, уже ощущая запах близкой смерти, он снова вернулся на исходную точку своего путешествия. В том городе, где его ограбили, он в окне лавки старьевщика увидел то, что так долго искал. Но было уже слишком поздно и, обезумев, рыцарь умер на следующее утро. Говорят, перчатка до сих пор выставлена в витрине, и никто не хочет ее покупать, а кто и купит по глупости, стремится вернуть поскорее обратно.

Почему именно эта сказка чаще других вспоминается? Почему я постоянно слышу в голове голос Иоланты? Я так отчетливо помню, как ее голос, мелодично разливающийся по округе тихой безлунной ночью под аккомпанемент сверчковых трелей и потрескивания догорающего костра, будоражил воображение.

Наверное, вспоминаю эту сказку чаще других, потому что напоминаю себе этого несчастного рыцаря, ищущего то, что, наверное, не стоит искать. Нам всем нужны символы, ради которых мы живем, сражаемся, умираем. Мой символ — это свобода. Но, наверное, мои поиски будут столь же успешны, как и поиски той перчатки.

За воспоминаниями не заметил, что уже почти добрался до заветной цели — Города, где мы сможем, будет на то воля Провидения, наконец, встретиться. Айс наверняка уже добрался — он же самый прыткий из всех. Интересно, в Городе получится найти хоть что-то пригодное в пищу? Потому что хорошо же будет наше микроскопическое войско, в муках подыхающее от голода. Пятеро голодных солдат — еще тот сюжетец достойный театра абсурда.

Сказать по правде, я соскучился по ним. Особенно по Марте — она ведь была мне самым лучшим другом. Нет, никакой любви я к ней не питал, равно как и она ко мне. Но дружба — это ведь тоже форма любви, только без секса, но иногда именно дружба способна выдержать всё, в отличии от любви. Айс бушевал, конечно. Роланд однажды даже попытался избить меня. Смешно было на них смотреть. Эта парочка не могла жить спокойно — вечно делили игрушки. Марта была для них точно такой же игрушкой, красивым трофеем. Как будто она бесчувственная кукла, которой можно вертеть на своё усмотрение.

Взбираюсь по стволу на верхушку дерева. Оно совсем тощее, с тонкими обугленными ветвями, но лезть по нему довольно удобно. Мне нужно осмотреться немного по сторонам, потому что от голода, кажется, совсем утратил, какие бы то ни было навыки спортивного ориентирования. Раньше-то мне не было равных в нахождении кратчайших путей, а сейчас начал, видно, терять сноровку.

Я лезу, обдирая по пути руки почти до крови. Форма моя все больше напоминает кусок грязной половой тряпки и сейчас, по всей видимости, изорвется окончательно. Плевать, главное понять, где вообще нахожусь и куда двигаться дальше.

Наконец влезаю на самую верхушку, рискуя каждую секунду свалитьсявниз, и тогда меня уже никакой врач не заштопает. Даже Ингрид, у которой, кстати, золотые руки. Ну да ладно, не об этом сейчас. Оглядываюсь, изо всех сил напрягая зрение. А, вон и Город! Даже с такого расстояния видно, что на себя прежнего он похож с большой натяжкой — сейчас это свалка какая-то, а не цветущая столица довольно большого государства. Понимаю, что нужно слезать, а не то точно свалюсь к чертям — когда до заветной цели рукой подать преступно ломать шею на финишной прямой. Последний раз оглядываюсь по сторонам и краем глаза замечаю что-то странное: что-то болотно-зеленое копошится на границе Леса. Видно плоховато даже мне, но не узнать нашу форму у меня и в следующей жизни не получится. Это точно кто-то из ребят! И судя по тому, что фигуры довольно миниатюрные, это точно наши отважные барышни.

Ингрид и Марта явно чем-то заняты, но мне с такого расстояния не рассмотреть. Охваченный радостью, наплевав на все меры предосторожности и чувство самосохранения, почти кубарем лечу вниз, подхватываю с земли рюкзак и бегу к ним. Главное, не разминуться, но я хорошо запомнил их местонахождение. В экстренных ситуациях моя реакция фантастическая. Хочется заорать от счастья, что я все-таки кого-то нашел, но подавляю в себе порыв — не хочу пугать их и привлекать к себе ненужное внимание того, о ком стараюсь лишний раз не вспоминать. Ещё не пришло время нашего свидания.

Все-таки права была Иоланта — всего можно добиться, если сильно захотеть. Доблестный рыцарь всю жизнь искал перчатку и все-таки нашел. И пусть для этого пришлось потратить весь остаток дней, но он не сдался. Вот и я нашел тех, кого искал.

Пока бегу в голове стучит только одна мысль, бьётся в черепную коробку раненой птицей: "Только бы не разминуться". Я не знаю, каким именно путём девушки собираются идти в Город — Лес в этом плане предоставляет неограниченное количество возможностей. На его тропках можно тысячу лет ходить мимо друг друга и ни разу не столкнуться.

Нужно торопиться. Ломая на своём пути ветки проносящихся мимо деревьев, я, наверное, наделал много шума, но мне хочется, чтобы они услышали — я рядом, они больше не одни.

Вообще моя функция в отряде изначально была очень простой: иди впереди отряда, прикрывая позади идущих товарищей грудью. Потому что (я, кажется, говорил уже об этом) меньше всех остальных боялся смерти. Да, чёрт возьми, я её никогда не боялся, ибо по сути, что есть смерть? Избавление от надоевшей жизни, способ уйти за предел и, может быть, там обрести, наконец, покой. Ведь что такое покой я, например, никогда не знал.

Кости хрустят под ногами, ветки бьют по лицу — сейчас они жесткие, безжизненные, поэтому удары особенно болезненные. Представляю, на кого я похож в изодранной форме и с расцарапанной физиономией. Надеюсь, Ингрид истратила не весь запад антисептика и бинтов. Потому что, вполне вероятно, что после этого забега мне понадобится медицинская помощь.

Пробежав ещё немного, слышу испуганные тихие голоса — наверняка девушки услышали мой топот. Наверняка, думают, что Генерал всё-таки добрался до них.

— Ингрид? Марта? Это вы? — говорю, останавливаясь, чтобы дать им возможность узнать меня. Я слишком хорошо помню, какой величины нож прикарманила Ингрид, чтобы так опрометчиво выскакивать перед ними на поляну с криками: "Сюрприз!" Нет уж, лучше подождать — целее буду.

Сначала ничего не слышу. Зловещая, полная страха и ненависти тишина окутывает, словно саваном. Мгновенно страх пронзает в самое сердце: а вдруг ошибся и на этой поляне, что в нескольких десятках метров впереди, найду не тех, кого ищу, а того, кто ищет меня. Вдруг он наслал на меня морок, как сотни раз до этого. Как в тот роковой момент нашей встречи, о котором я, хоть убей, совершенно ничего не помню.

— Джонни? — Слышу до боли знакомый голос, и мгновенно с сердца падает лежащий на нём мертвым грузом камень сомнения. Становится чуть легче дышать. Это Марта, это ее голос слышу и от этого голоса мне всегда становилось лучше. — Это ты?

Чувствую, что она испугана не меньше моего, а невидимая мне Ингрид сопит так громко, будто вместо неё на поляне поселился медведь-шатун.

— Я, — стараюсь говорить как можно спокойнее, потому что чувствую, что они не верят мне.

— Ты один? — это уже Ингрид. Она всегда была осторожнее и недоверчивее остальных. Ингрид, наверное, самый мнительный человек из всех, кого я знаю. Даже мои помоечные приятели легче относились к жизни, чем эта русоволосая некрасивая девочка

— К сожалению, да.

— Так чего прячешься? Иди к нам! — Марта, кажется, чем-то очень обеспокоена. Какой-то странный голос, не такой, как всегда.

Глубоко вздыхаю, будто перед прыжком, и, не оглядываясь, иду прямо на голос. Мне не терпится обнять Марту. И даже Ингрид хочется до хруста сжать в объятиях, хотя она мне никогда не была особенно близкой, но в такой ситуации мы все — друзья поневоле. Хотя я в принципе не понимаю, как с Ингрид можно дружить?

Через пятьдесят шагов уже могу четко их рассмотреть, но то, что открывается моему взгляду, заставляет на секунду зажмуриться и втянуть ноздрями воздух. Марта лежит на земле, волосы ее спутались, напоминая больше гнездо, чем привычную иссиня-чёрную роскошь. Под глазами мешки, а лицо всё в поту. Я никогда не видел Марту такой беспомощной. Даже не могу представить, что же с ней произошло?

Первая мысль: Ингрид что-то с ней сделала. Ведь она славится своими небывалыми медицинскими навыками. Значит, если может вылечить, то и покалечить также сумеет. Твою мать, я её придушу! Но я гоню прочь от себя эти мысли, потому что Марта — та Марта, которую я так хорошо знал — никогда бы не дала с собой что-то сделать. Было в этой девочке что-то, что заставляло окружающих не только восхищаться её необычайной красотой, но и бояться. Свежо ещё в памяти воспоминание, как однажды она покалечила парня, который пытался проявить к ней излишний интерес. Она дралась с ним на равных, отчаянно и бескомпромиссно, не давая ему ни единого шанса. Не знаю, каким чудом тогда Айсу удалось оттащить вконец озверевшую Марту от практически бездыханного тела незадачливого ухажёра. Наверное, только два человека могли с ней справиться — Айс и Генерал. Ингрид не была ни тем, ни другим, поэтому версия с женской дракой отменялась. Но что тогда?

Взяв себя в руки и сфокусировав взгляд, заметил, что у Ингрид полностью оторван один рукав, а у Марты нога до колена забинтована. Что, чёрт возьми, тут стряслось?

— Ингрид, ты поломала ей ногу?

— Больной, что ли? — смеется Марта, и я расслабляюсь окончательно. У неё всё такой же необыкновенный смех — будто сотни колокольчиков наигрывали волшебную мелодию. Да, я романтик, хоть и неспособен влюбиться. Почему-то этот эмоциональный рычаг заклинило во мне давно и, кажется, навсегда.

Марта для меня словно произведение искусства и лучший друг в одном флаконе — ничего кроме восхищения никогда к ней не чувствовал. Наверное, это хорошо. Я не весть, какой конкурент Роланду, а уж Айсу — тем более. Да и, честно говоря, Марте для полного счастья только моей любви и не хватало — всё остальные беды и горести были у неё в полном комплекте.

Осторожно подхожу ближе.

— Тогда что с тобой?

— То есть с ней могли случиться только мои побои? Больше она ни в какое дерьмо вляпаться не могла? — Ингрид исподлобья смотрит на меня, как всегда в чем-то подозревая. — В своём уме?

— Джонни, Ингрид меня спасла. Я ей теперь своей жизнью обязана.

— От чего она тебя спасла и что с твоей ногой? — Никак не могу понять, что здесь все-таки произошло. — На тебя кто-то напал? Генерал?

— Слава богам, нет. Просто кукла попала ногой в капкан, — отвечает на мой вопрос Ингрид. — Какой-то совершенно дичайший агрегат, который только чудом не оттяпал нашей принцессе ногу до самого колена.

Ингрид зло сплевывает себе под ноги. Ну, чисто белобрысая версия Роланда с сиськами — такой же сгусток злобы и желчи. И как они не сошлись? Им бы вместе легко жилось. Образовали бы коммуну вечно злых людей и плевались в несогласных с их политикой товарищей ядом. Отличная жизнь, диктатура озлобленности в чистом виде. Ну да хрен с ними. Вечно я о какой-то ерунде думаю.

— Марта, это правда? — Хочу услышать именно её ответ, потому что всё-таки не очень доверяю Ингрид. — Не молчи, пожалуйста.

— Джонни, я не пойму, какого хрена ты такой непонятливый? — Ингрид смотрит на меня своими водянистыми глазами. — Она попала ногой в капкан, я её нашла случайно и помогла вытащить ногу. Потом обработала рану, и теперь она отдыхает. Вроде бы всё просто или для тебя эта информация за гранью понимания?

Ох, и язва — такой второй во всём свете не сыскать. Колючая как ёж.

— А как немного отдохну, сразу двинем в сторону Города. Ты вот к нам присоединился, теперь будет, кому меня на руках нести, если идти не смогу. — Марта снова заливисто смеётся, и я невольно заражаюсь весельем. Просто не нужно смотреть на Ингрид, чтобы не испортить себе настроение — вот и весь секрет.

— Ну, у нашего доктора золотые руки, это все знают, — смеюсь в ответ и присаживаюсь рядом с подругой на землю. — У вас есть что пожрать?

Марта ложится щекой на моё плечо и закрывает глаза. Она дрожит, и я чувствую, как сжимается моё сердце от жалости. Почему именно ей было уготовано попасть в такую переделку?

— У меня есть консервы в рюкзаке. Я с перепуга тогда их все сгребла. Думала, если у меня будет еда, то вы будете активнее стремиться меня найти. — Её голос тих и печален и от этого ещё горше.

Интересно, кто занимает сейчас её мысли. Об Айсе, который наверняка всё ещё живёт в её сердце. Или о Роланде? Вечная загадка женского сердца — мне её никогда не разгадать.

— Может, Айс нашёл другой источник пропитания, — говорит как всегда до безумия корректная Ингрид. — Может, ему нахрен твои консервы не сдались? Кто его знает, как там, на подступах к Городу? Может, есть, что жрать, вот он и не ищет тебя. Да и вообще, Марта, сама понимаешь, ему слегка насрать на нас всех. Да чего это слегка? Полностью насрать.

— Ингрид, твою мать! — Вскакиваю и смотрю ей в глаза. Она с усмешкой отвечает на мой взгляд, а я борюсь с желанием её огреть чем-нибудь прямо по зубам.

— Что, Джонни? В чем-то со мной не согласен? — ледяным тоном интересуется эта змея.

— Что же ты за человек такой? — Я в ярости от того, что она не умеет заткнуться, когда нужно. — Почему не можешь просто помолчать, когда тебя никто не спрашивает?

— Ребята, успокойтесь! — орет Марта и пытается встать, правда, безуспешно. — Не нужно ссориться. Мы не для того живы остались, чтобы сейчас перегрызть друг другу глотки! Уймитесь и сядьте! Будем есть. Ингрид, давай нож — откроем консервы.

Точно, жратва! Не знаю, существует ли Бог, но кто-то явно услышал мои молитвы. Ингрид шумно сглатывает, явно думает о том же. Насколько бы отчаянными, злыми и отмороженными мы ни были, но без еды обходиться, ещё не научились.

Мы одновременно садимся по обе стороны от нашей покалеченной соратницы и заворожено смотрим, как она достает из потрепанного рюкзака банку за банкой. Чёрт, а эта крошка и правда умеет думать башкой, а не только любовными центрами организма.

— Ого, Марта, запасливая ты задница! — в восхищении присвистывает Ингрид. — Такое чувство, что ты сюда запихнула годовую продуктовую корзину.

— Ну а что вы хотели? Всё равно мы бы рано или поздно встретились. Никто же не знает, как долго нам придётся скрываться, а без еды хороши же мы будем, — смеётся Марта, глядя, как мы, словно под гипнозом, наблюдаем за движениями её ловких рук.

На пятидесятой банке я окончательно сбился со счета. Ничего себе!

— Ладно, дорогуша, прячь всё обратно, оставь немного. Поедим и тогда придумаем, как нам дальше тебя тащить. — Видно, что Ингрид уже не в силах сдерживать голодные позывы. Будь её воля, небось, всё бы схомячила в одно лицо.

— Как-нибудь дотащим, — говорю я. — Все будет хорошо.

Ингрид хмыкает:

— И что же ты, Джонни, такой грёбаный неисправимый оптимист? — принимается смеяться Ингрид. — Что, на помойке вместе со страхом смерти из тебя и пессимизм вышибли?

Меня веселят её слова, и не упускаю возможности ответить колкостью:

— А из тебя монашки что вышибли?

— Красоту и способность хоть кому-то нравиться.

Ингрид заливается смехом. Он у неё на удивление приятный, и я ловлю себя на мысли, что вообще впервые слышу, как Ингрид смеётся. Сегодня какой-то необычный день: я нашёл наших барышень, пожру, наконец, и еще услышал смех того, кто не умеет это делать в принципе. Марта не остается в долгу, и вот мы уже смеемся втроем.

Но у меня такое чувство, что это не последние сюрпризы на моём пути. И не факт, что все последующие окажутся столь же приятными.

XVI. Город. Руины

Разрушенный город медленно умирает под грудой обломков, бывших некогда прекрасными домами — гордостью лучших архитекторов. Засыпанный пеплом, превратился в руины — Городу уже никогда больше не радовать глаз заезжему путнику. Да и откуда взяться этим путникам, если не слышно больше голосов и даже плач стих?

Город знает, что не только он один так сильно пострадал — многие его собратья стихли навсегда, а те, кого ещё можно было услышать, молчат, скованные тоской, онемевшие от печали.

Некогда этот Город был самым красивым по обе стороны Царского моря, но сейчас никто не вспомнит его название, не придёт пожалеть и очистить от завалов, не вдохнёт в него жизнь. А кто и захотел бы, уже никогда не встанет из могил.

Эргориум… Эргориум…

Город, словно мантру, повторяет уже всеми забытое название, но разве кому-то оно интересно? Те, кто из уст в уста передавал его имя, прославляя в веках, сгинули, а новым неоткуда взяться.

Город, покрывшись копотью, ждёт, когда вечный сон окутает его навсегда. Почему над ним не хотят сжалиться и не отпустят его дух? У городов есть свой бог? Если есть, почему он молчит? Почему допустил всё то, что случилось с ними? Отчего позволил им рухнуть?

Город чувствует своё одиночество слишком остро. Это невыносимая боль, с которой невозможно мириться. Тяжело, когда с тобой все эти долгие годы был рядом верный друг, но его тоже не стало — Лес, ощетинившись сотнями сгоревших деревьев, замолчал навсегда. Возможно, по прошествии нескольких десятилетий новая жизнь сможет пробиться сквозь пепел, покрывший землю толстым ковром, но где взять терпение, чтобы дождаться зарождения этой жизни?

Город не ведает, что за звуки слышатся вдалеке. Как будто шаги, но откуда им взяться? Уже несколько дней по его изувеченной земле не ступал живой — лишь стылым мёртвым ветром гонимые тени умерших, до конца ещё не осознавших свою гибель, едва скользят по истлевшей земле.

Но чьи шаги он чувствует на своей израненной коже? Неужели снова вернулся тот страшный чёрный человек? Городу он сразу, при первом же взгляде, не понравился. Но разве можно было сопротивляться силе, что древнее тебя на доброе тысячелетие?

Шаги тем временем слышались все отчётливее — в мертвом воздухе всё ощущается намного острее. Но кто же это может быть? А вот и голоса слышатся.

* * *

— Ты идиот? — Роланд остановился, как вкопанный. — Я туда не пойду — даже не уговаривай. Мне уже костью в горле стоят твои сумасшедшие идеи.

Прошедший уже чуть дальше Айс резко остановился, обернулся и тряхнул головой так, что его золотые пряди упали на глаза. Синие глаза горели неистовством.

— Почему? — спросил, сдерживая подступившее раздражение. — Что тебя опять не устраивает?

— Потому что чем дальше мы уйдем в Город, чем ближе к центру, тем сложнее остальным будет нас найти, как ты не понимаешь? Мне казалось это очевидным.

— Кончай истерику, нужно обследовать Город и найти наиболее безопасное место для будущей базы.

— Базы? Ещё скажи "штаба" или "мозгового центра", — хохотнул Роланд. — Айс, неужели ты понять не можешь? Я уже устал тебе повторять! Никаких штабов больше нет! Также нет баз, штурмовых отрядов и прочей хрени из прошлой жизни. Теперь мы снова кучка оборванцев без малейшей надежды на завтрашний день. Уясни же ты это наконец, идиота кусок.

— Ну и что ты предлагаешь? Каков твой план, умник? Или только выделываться умеешь?

— Если так не терпится, иди сам в центр и ищи эти мнимые безопасные места, а я останусь тут и буду ждать остальных. И мне наплевать, что ты об этом думаешь.

Айс минуту молчал, пристально глядя на собеседника.

— И как долго ты собираешься тут торчать?

— Пока всех не дождусь, с места не сдвинусь. — Тон Роланда не терпел возражений — он действительно собирался ждать хоть до скончания века. — А ты вали, если так не терпится.

— Роланд, а если они другим путём войдут в Город? А если их вообще уже никого не осталось? Что тогда будешь делать? — Айс говорил спокойно, словно с больным ребёнком.

Роланд по своему обыкновению начал задумчиво теребить кудри. "Когда-нибудь он себе точно скальп вырвет", — подумал Айс, глядя как Роланд накручивает пряди на пальцы.

— Ну а как ты действовать собираешься?

— Я хочу пройтись по Городу, найти место нашей будущей дислокации. Может, осталось ещё несколько относительно целых домов, пригодных хоть немного для существования. Там мы обоснуемся, и будем ждать наших.

— Но, — Роланд попытался возразить, но отчётливо понял, что Айс не передумает.

— Никаких "но". Они не дураки и понимают, что нас нужно искать внутри Города, а не на окраинах, поэтому рано или поздно пересечёмся.

Роланд снова замолчал, но руку из шевелюры убрал — значит, расслабился.

— Ладно, может ты и прав. Возможно, действительно лучше поискать какое-нибудь укрытие — оно нам пригодится

— Спасибо, — Айс быстро преодолел разделяющее их небольшое расстояние и протянул руку. — Я знаю, как сложно тебе признать мою правоту хоть в чем-то. Но сейчас нам нельзя спорить, а то подохнем. Ты ж, я надеюсь, не собираешься погибать? Ты же не дурак.

Роланд удивленно уставился на протянутую Айсом руку, словно это ядовитая змея или диковинный зверь, но в итоге ответил на рукопожатие.

— Пошли, найдем место, где нас никто не достанет. И будь что будет. Только не фантазируй сильно, — смеясь, сказал Роланд. — Всё равно для меня ты ничерта не лидер.

Айс засмеялся, запрокинув голову.

— Знаю, говнюк. Но, согласись, я симпатичный, — Айс выпятил грудь, словно индюк и убрал золотые пряди с лица — неправдоподобно синие глаза сияли. Чертыхнувшись, Роланд сплюнул на землю и проговорил:

— Пошли скорее, а то ночь настанет, и будем мы, как два придурка, в потёмках лазить.

— Ну пошли, напарник, — Айс усмехнулся. Никогда бы не поверил, что они могут с Роландом находиться дольше пяти минут на одной территории и не устроить кровопролитие. Но, как показала практика, могут. Наверное, что-то в этом мире действительно изменилось навсегда.

И они пошли вперед, опасливо оглядываясь по сторонам, готовые каждую минуту отразить любую опасность, что может встретиться на их пути. Дорога их ждала тяжелая, но они готовы были справиться со всем, что решила приготовить для них судьба.

* * *

Город понял, что это именно те люди, о которых так долго и много рассказывал ему Лес. Об этих людях тревожно шумели ветви старого, так ужасно погибшего друга. Городу не хватало их извечных бесед. Теперь одиночество было ещё болезненнее.

Люди продвигались к центру, стараясь оставаться незамеченными, но Город чувствовал их, опасаясь того, что ещё они могут сделать. Хотя, кажется, чего ещё бояться тому, кто так много пережил.

Город устал, он так сильно устал.

XVII. История Изабель

Ланс.

Так зовут человека, так неожиданно ворвавшегося в мою судьбу на странном корабле. Барнаби рад нашему гостю, будто только его и ждал всю свою жизнь. Наверное, собаки действительно чувствуют хороших людей — тех, кого стоит любить. Сейчас мы втроём сидим на берегу, смотрим на корабль, покачивающийся на волнах, и молчим. Но, странное дело, тишина совсем не в тягость, словно так и нужно — словно эта встреча была уготована самой судьбой.

После откровений Ланса долго не могла прийти в себя — настолько его рассказ шокировал. Нет, не своей жестокостью или возможной неправдоподобностью — слышала в своей жизни истории и похуже, но меня поразило именно то, насколько сильно он перекликался с тем, что видела и чувствовала я в момент Взрыва. Если честно, до этого момента во мне ещё жила надежда, что Взрыв — просто локальная катастрофа, что постигла те земли, в которых я проживала. Не хотелось верить, что и столицу постигла такая же участь. Это казалось невероятным, ведь на карте мы слишком далеки друг от друга. Я только в журналах видела столицу — она была настолько далёкой и необычайно прекрасной, что дух захватывало! Словно сказочная страна, — сотканная из хрусталя и золота — о которой мечтали все чуть ли не с пелёнок. Ни разу не слышала, чтобы уехавшие в столицу возвращались в нашу глушь — даже в гости не приезжали, поэтому о тех краях мы только лишь грезили, выдумывая самые невероятные небылицы. Эргориум — сладкий сон, не иначе. А теперь и этот фантастический, будто сошедший с футуристических картин будущего город рухнул, а значит, во всём мире ничего не осталось. Но если выжила я, выжил Ланс, даже Барнаби, то, может, и ещё кто-то уцелел? Не можем же мы быть настолько уникальны?

— О чём ты думаешь? — спрашивает Ланс, глядя мне в глаза и одной рукой поглаживая обомлевшего от счастья пса.

От неожиданности я чуть не вскрикнула: видно так глубоко погрузилась в размышления, что не сразу вспомнила о том, что уже некоторое время не одинока на этом пустынном берегу.

— Думаю, что совершенно не понимаю, как мне быть дальше. Всё это для меня немножко слишком, понимаешь? Я не герой, далеко не герой. Да мне в страшном сне не могло привидеться, что я могу оказаться в такой переделке.

— Думаешь, я мог представить себе хоть на минуточку, — горькая усмешка тронула его губы, — что проплыву чертову уйму миль на этом странном корабле? Он сам плывет, как будто кто-то невидимый проложил для него особый маршрут. Я сидел там несколько суток, используя запас продуктов, которых на борту, кстати, в избытке. Одному человеку столько и за жизнь не съесть! И что самое страшное, совершенно не помню, как оказался на этом проклятом корабле. И не представляю, как быть дальше. И если тебе интересно, я тоже совершенно не герой.

— Вот и встретились два далеко не героя, да? — смеюсь, глядя на Ланса. — И что будем делать?

Ланс перестаёт гладить Барнаби и поднимается на ноги. Поворачивается спиной и молчит. Не знаю, о чём он думает, но мне приятно наблюдать за ним. Я не была уж очень хорошо знакома с мужчинами в своей жизни — все мои познания ограничивались книжными героями и прыщавыми юношами из приюта, где жила. Не знаю, похож ли Ланс на героя романов, но то, что он довольно красивый парень понятно даже мне. Жаль, что он отвернулся — кажется, цвет его глаз действует на мою пошатнувшуюся психику как наркотик. Никогда бы не подумала, что я, оказывается, влюбчивая и романтичная натура.

Неожиданно Ланс прерывает молчание:

— Знаешь, мне кажется, стоит только ступить на борт корабля, он каким-то образом развернется и отвезет нас в обратную сторону.

— Мы? — От его слов в душе разливается непривычное тепло. Хочется вскочить и прыгать от радости на одной ножке. — В каком это смысле «мы»?

Ланс резко поворачивается и пристально разглядывает моё лицо, словно обдумывая что-то, но спустя несколько минут тягостного молчания говорит:

— Расскажи мне о себе, — В голосе нет вопросительных нот — лишь требовательные. В его голосе сила, сопротивляться которой не могу. Да и не хочу.

* * *

Однажды, восемнадцать лет назад, в доме богатого купца Феликса Мортеля заболела дочь. Купец славился своим крутым и решительным нравом, дочь воспитывал один и на метр не подпускал к своей Диане ни одну живую душу. Особенно это касалось мужчин — ни один из них не имел права даже одним глазом взглянуть на девушку. Жена купца умерла в родах, и больше всего на свете он боялся повторения судьбы для своей единственной и так отчаянно любимой дочери. Страх перед незнакомыми мужчинами, которые могли совратить его малышку и тем самым отнять у несчастного отца, был так велик, что даже образование Диана получала по переписке. Все лучшие умы государства, лучшие представители университетов, с удовольствием обучали девочку по средствам пространных писем, тем более что училась Диана хорошо, а вознаграждение ученые умы получали за свой труд даже слишком щедрое.

Шли годы, девочка росла на редкость красивой и умной. Тосковала она в своей клетке, хоть и золотой, безумно и вот однажды слегла окончательно. Просто в один из дней она не нашла в себе силы подняться с кровати.

Купец забил тревогу — шутка ли, единственная дочь умирает буквально на глазах, слабея с каждой минутой всё больше и больше. Пригласив для консультации свыше десятка лучших специалистов, купец решил узнать, возможно ли будет и лечение ненаглядной дочери осуществить дистанционно.

— Тоже по переписке? — хохотнул один из эскулапов, холеный брюнет с роскошными, завитыми по последней моде усами — лучший по части сердечных хворей.

Купец заскрипел зубами, явно разгневанный такой бесцеремонностью, что смел позволить себе какой-то паршивый докторишка! И когда над ним вздумали издеваться? Когда его Диана лежит бледнее простыни и даже от еды отказывается? А сегодня, между прочим, ее любимый крем-суп подан, специально! И даже Мортель согласился отведать этой мутной остро пахнущей сыром и специями жижи? Да если бы было нужно, он бы и из холерной лужи выпил, не то, что какой-то супчик похлебать — не смертельно же.

— Вы понимаете, господин Мортель, что без должного осмотра ни один из моих коллег, я уверен, не сможет дать точного ответа, что именно убивает вашу дочь, — подал голос другой врач, ещё бодрый седовласый и уставший — специалист по лёгочным заболеваниям. — Это же не уравнения решать и не романы обсуждать. Медицина — наука, не допускающая слишком больших расстояний.

— Точно — точно! — сказал третий, врач — инфекционист — крупный мужчина средних лет с окладистой, слишком даже ухоженной рыжеватой бородой. — Каждому из нас придется встретиться наедине с вашей дочерью и провести полный осмотр, согласно тому профилю, в котором мы, я надеюсь, являемся лучшими из лучших по обе стороны Царского моря.

Купец готов был скрипеть зубами от досады, потому что все до единого сходились во мнении: необходимо провести осмотр пациентки, причем немедленно, ибо каждая минута бессмысленных, по их мнению, споров ведет к неминуемому концу жизни его обожаемой Дианы.

Ах, если бы можно было вылечить дочь от этого странного недуга травами и заговорами, как раньше! Но нет, ничего не помогало и придется, по всей видимости, допустить всех этих мужчин к постели его малышки. Но, как бы ни было Мортелю больно только от одной мысли об этом, он смирился: несмотря на все свои странности, он был все — таки здравомыслящий и современный человек. И неважно, что он при этом чувствовал — здоровье Дианы намного важнее всех его страхов и тревог. Потому как, если она умрёт, Мортелю незачем будет жить дальше.

Скрепя сердце, он позволил врачам провести все необходимые им манипуляции. Долго доктора осматривали девушку, каждый про себя отмечая её небывалую красоту: белокурые волосы, спадающие упругими волнами до колен; зелёные, словно майская зелень, глаза и нежная, бархатистая кожа. Но опасаясь гнева Мортеля, эскулапы восхищались девушкой исключительно молча.

Один за другим покидали светила медицины роскошный особняк купца, пышно обставленный, но стылый и неуютный, и никто не мог с точностью сказать, что же всё — таки приключилось с его красавицей дочерью. Всё больше впадал в отчаяние Мортель, все слабее с каждой минутой становилась Диана.

Все эти бесполезные осмотры затянулись на неделю, пока в один из дней купцу не пришлось допустить к постели дочери врача, специализирующегося исключительно на заболеваниях сугубо женских. Осмотр занял не менее часа, за которые Мортель пережил, кажется, самые тяжелые минуты жизни за последнее время: как такое возможно, чтобы его ненаглядную Диану кто — то так бесстыдно разглядывал? Но нужно было проверить все варианты, и женское недомогание было последним из возможных.

Ожидание тянулось бесконечно, и вот опытный доктор вышел из покоев Дианы. Мортель — с растрепанными волосами, в мятой рубашке, вмиг словно постаревший — подбежал к врачу, хватая того за руки, умоляя сказать правду, какой бы ужасной та ни была.

— Она умирает? — Голос у несчастного отца треснувший, севший — он словно уже подготовился к самому худшему, намереваясь ради дочери пережить стоически все невзгоды.

Доктор, переминаясь с ноги на ногу, старался в глаза купца не смотреть, справедливо ожидая увидеть в них такую боль, которую сердце повидавшего на своем веку слишком многое может не вынести.

— Ну что вы молчите? Говорите же! На вас у меня была последняя надежда, не лишайте её несчастного отца.

Доктор проговорил, отведя взгляд серых глаз в сторону:

— Я даже не знаю, что сказать.

— В смысле? Все настолько плохо?

Доктор откашлялся и продолжил:

— Понимаете, я же слышал, что вы к ней никого из мужчин не пускали. Об этом все знают, кого ни спроси.

До Мортеля не сразу дошел смысл сказанного, а, наконец, вникнув, чуть не упал в обморок. Но последняя надежда ещё теплилась в сознании, удерживая в границах реальности.

— Никогда ни один мужчина не переступал порога моего дома. А если и был кто, то Диана никого из них не видела.

— В общем, смею Вас заверить, кто — то все — таки пробрался через все ваши барьеры. Ваша дочь, мистер Мортель, беременна и это верно так же, как то, что я стою сейчас перед Вами.

Мортель молчал долго, стараясь успокоиться и не наделать глупостей, о которых потом пожалеет. Сотни мыслей, одна кровожаднее другой, проносились в голове. Воспаленное долгими бессонными ночами сознание рисовало страшные картины. Набрав полную грудь воздуха, громко выдохнул и проговорил:

— Какая нелепость, — получилось глухо.

— Что Вы сказали?

— Доктор, какой срок?

— А, срок, — будто обрадовавшись чему-то, улыбнулся доктор. — Двенадцать недель.

— Три месяца? Я никуда не отлучался в то время… Как с ней это произошло? Она не рассказала?

Доктор несколько минут молчал, смотря себе под ноги, словно не смел посмотреть Мортелю в глаза. Потом все — таки решился, поднял взгляд и Мортель увидел в глазах визави какой-то непонятный огонёк. Недобрый огонёк.

— Она сама не слишком понимает, что с ней происходит — ваша дочь, по сути, ещё такой ребёнок, совершенно неопытна во всем, что касается человеческих взаимоотношений, а о любви и вовсе знает только из книг. Я пытался у неё узнать, как это произошло и главное, кто отец. Но она твердит только, что ни один мужчина к ней не прикасался, — закончив свою речь, доктор смущенно откашлялся.

— Но я не понимаю, от кого она беременна?

Доктор молчал, а Мортель вдруг понял, что это за блеск он увидел в глазах доктора — подозрение.

Нет, этого не может быть! Не может и все тут! Что-то здесь не так!

— Доктор, почему вы так смотрите на меня?

— Ну а как я должен смотреть, если всем давно известно, что к Вашей дочери никого не допускают, Вы следите за ней неустанно, она шагу без вашего ведома ступить не может. У вас в доме не бывает гостей, никто не останавливается здесь на постой. Люди давно уже шепчутся за вашей спиной, и я очень удивлен, что слухи эти ни разу до вас не доходили. А теперь Диана беременна и твердит, что никогда ни один мужчина к ней не приближался и на пушечный выстрел. Так что я должен думать? Сами задумайтесь над этой ситуацией, посмотрите на неё со стороны и вы поймёте меня.

— Вы можете думать все, что вашей душе угодно, но не в моем доме и не при мне! Выметайтесь отсюда, пока я ноги вам не переломал! — Мортель ухватил доктора за грудки и потащил к двери. Наверное, он никогда ещё не был настолько зол и растерян одновременно. Выпихнув доктора за дверь и громко хлопнув ею перед лицом ошарашенного мужчины, Мортель привалился спиной к стене и разрыдался — наверное, впервые в своей долгой и трудной жизни.

Слова этого докторишки, пустого по сути человека, хоть и лучшего в своем деле, больно ранили Мортеля. Он знал, что люди недолюбливали его, считая излишне гордым и заносчивым. Знал, что многие считают его, чуть ли не сумасшедшим за то, что не выпускает дочь в свет, не ищет ей достойную партию, не стремится выдать замуж. Мортель всегда спешил домой, привозил дочери лучшие подарки, стремился скрасить каждый её день: заморский скакун, лучшие меха, драгоценности, шелка, музыкальные инструменты, холсты и краски для занятий живописью — у нее было все, чего только можно пожелать! Но он никогда! Никогда не смотрел на Диану, как на объект желания. Она была его маленькой девочкой, дочерью, подарившей самое большое счастье и самое сокрушительное горе в первый миг своей жизни. Он просто не мог себе позволить лишиться и ее тоже — не после того, как засыпали землёй гроб его возлюбленной супруги.

Но он никогда не мог себе представить, что люди говорят о них такое! Это так подло, так низко, этому нет объяснения. А ведь раньше Мортель считал, что хорошо разбирается в людях. Как оказалось, недостаточно.

Немного успокоившись, Феликс пошёл к дочери. Открыв дверь спальни, заметил, насколько бледной и маленькой она казалась, лёжа на кровати с закрытыми глазами. Бледность её лица поражала. Мортелю отчаянно захотелось взять её на руки, прижать к своей груди, спрятав от всех невзгод и печалей, что ещё выпадут на её долю. Она была такой красивой, в точности, как его почившая слишком рано супруга. Диана так сильно напоминала Мортелю любимую, что иногда смотреть дочери в лицо было равносильно пытке. Было больно и приятно одновременно, как будто Феликс был человеком, получающим особый вид удовольствия, причиняя себе боль.

Осторожно переступив порог комнаты, и прикрыв за собой дверь, Мортель, стараясь не разрушить хрупкий сон дочери, аккуратно присел на край кровати. Закрыл глаза, пытаясь скинуть со своей души тот камень, что давит глубоко внутри, не даёт дышать, убивая с каждым вдохом.

— Папа. — Слабый голос дочери вывел Феликса из задумчивости. — Что ты тут делаешь?

— Пришел на тебя посмотреть, — тихо ответил Мортель, ласково глядя на дочь.

— Я долго спала? — Диана огляделась по сторонам, в поисках чего-то, о чем было только ей известно.

— Не очень. Я только что провёл последнего доктора и решил зайти к тебе, справиться о самочувствии, но ты так крепко спала, что не захотел будить. Как самочувствие?

— Папа, доктор сказал тебе? Ты уже знаешь?

Сердце несчастного отца сжалось, словно оно попало в стальные тиски. Казалось, скажи он хоть слово и слёзы хлынуть из глаз, грозясь унести бурным потоком остатки разума.

— Папа, не молчи! — Диана резко поднялась в постели и протянула руки к отцу. — Я знаю, что тебе больно, мне так жаль, папа. Ты даже не представляешь, как мне жаль.

Мортель присел ближе к дочери и раскрыл ей навстречу свои объятия. Диана, рыдая, упала на грудь единственного человека, что любил её больше жизни. Человека, способного простить ей все, что уже успела совершить и то, что ещё совершит в будущем.

Много времени прошло, прежде чем отец и дочь смогли немного успокоиться. Жаркий полдень за окном уступил своё место прохладному вечеру.

— Диана, мне доктор сказал, что ты не знаешь, кто отец ребёнка. Это правда? — Мортель гладил дочь по голове, а она тихо вздрагивала на его груди. — Только не молчи, прошу тебя. Знаешь же, что можешь мне доверять.

Диана, кажется, собиралась с силами поведать отцу то, что так больно ранило её сердце. Мортель прекрасно понимал, что не может такого быть, чтобы Диана не помнила, кто стал отцом её ребёнка. В том, что им мог оказаться он, не укладывалось в голове. Только от одной мысли, что все так думают, хотелось кричать.

— Дочь, ты понимаешь, в какое глупое положение поставила меня? Этот мерзкий врач намекал, да что там намекал, он в открытую мне сказал, что считает меня тем, кто овладел тобой. Понимаешь, меня? Человека, который лучше руку себе отрубит, чем подумает о тебе, как о женщине. Но они, как оказывается, все так думают! Это так невероятно, низко, гадко.

Диана вскинула испуганные глаза на отца. Во взгляде читалось недоверие и неприятие такой правды.

— Нет, нет! Этого не может быть, — выкрикнула девушка и, резко отстранившись от отца, закрыла лицо руками. — Почему я такая дура? Почему я не сказала врачу, что знаю, понимаешь, знаю, кто он? Почему я думала, что так будет лучше, а оказалось, что своим нежеланием говорить я только все испортила!

— Диана, дорогая моя, не плачь, пожалуйста. — Мортель протянул руку и погладил дочь по голове. — Мне совершенно наплевать на то, о чем говорят эти жалкие людишки, понимаешь? Всю твою жизнь я только и делал, что пытался оградить тебя от их губительного влияния. Я знал, что ничего хорошего не будет, начни ты с ними общаться. Я защищал тебя, как мог. Да, я ошибся. Возможно, не нужно было тебя так сильно опекать. Но сделанного не воротишь, и все, что мне остаётся — смириться с той правдой, что ты расскажешь мне. После этого я не знаю, что буду делать. Может, я убью того, кто это с тобой сделал. Может быть, наоборот — он станет твоим мужем, и вы в любви и согласии проживёте остаток дней, радуя меня каждый год внуками. Я просто всегда слишком сильно боялся, что однажды ты покинешь меня точно так же, как покинула меня твоя мать. Но в первую очередь я должен знать правду, какой бы горькой или невероятной она ни была. Ты понимаешь меня?

Диана слушала отца, прикрыв глаза. Мортель не мог понять, какие эмоции отражаются на этом прекрасном лице, которое он знал даже лучше, чем свое. Но в этот момент он впервые в жизни не понимал свою дочь.

— Папа, пообещай мне, что не примешь меня за сумасшедшую, — открыв глаза и жалобно всхлипнув, попросила Диана.

— Я тебе обещаю, — приложив правую руку к тому месту, где лихорадочно билось измученное сердце, торжественно поклялся Мортель.

— Ну, хорошо.

Вздохнув, Диана начала свой рассказ:

— Несколько месяцев назад я почувствовала странное томление в груди. Со мной такое иногда случалось после прочтения некоторых романов, но я не знала, что это. Тело будто сжигало огнем, я не могла и минуты усидеть на месте, в голове галопом скакали мысли. Обычно, в таких случаях я шла к берегу озера, где в тени раскидистых ив могла подумать о своей жизни и немного пофантазировать о том, какими бы были мои дни и ночи, если бы ты позволил мне выходить в свет и общаться с людьми. Папа, я так мечтаю танцевать! Ну, да не об этом сейчас. Я пошла к озеру, прихватив с собой корзинку с любимыми продуктами и небольшую бутылку лёгкого вина, что обычно помогало мне снять накопившееся напряжение. Ты знаешь, папа, от вина моя голова становится совсем лёгкой и такое чувство, что я способна летать.

В тот день погода стояла замечательная: весна уже понемногу начала вступать в свои права, лёд на озере почти полностью растаял, а мне, к тому же, было так жарко и душно, что я смело отправилась к берегу. Не знаю, сколько сидела в одиночестве, как вдруг яркое солнце закрыло тучи, небо потемнело, и холод пронизал до костей. Мне никогда не было настолько холодно! Ох, как я пожалела, что по наивности, в надежде на обманчивое тепло, не оделась с большей тщательностью. Быстро собрав разложенные на покрывале припасы, решила отправиться домой. Но какая — то сила не пускала меня! Я действительно не смогла подняться! Честно сказать, я очень испугалась, что со мной приключилась какая — то страшная болезнь, что отнимет способность ходить. И тут на мою подстилку прилетел ворон. Папа, я никогда до этого не видела столь огромных птиц. И столь же красивых! Необыкновенным было его оперение: чёрное, словно сама ночь и отливающее серебром. А какие были у него глаза! Мудрые, всезнающие. Казалось, что не осталось в этом мире ничего, что бы ещё не видели эти глаза. Залюбовавшись необыкновенной птицей, я потеряла счёт времени. Мне уже никуда не хотелось уходить, даже несмотря на то, что воздух с каждой минутой становился все прохладнее. Но я совершенно перестала ощущать своё тело, только душа имела в тот момент для меня значение! Понимаешь? Я смотрела в глаза странной птице, он отвечал мне тем же и пусть меня убивают, я не смогу ответить на вопрос, как долго это длилось. Только дальше произошло то, чего я никогда не видела ранее и о чем даже не читала в своих многочисленных романах. Ворон превратился в высокого мужчину, который смотрел на меня все темиже глазами — глазами, что познали саму тьму.

Я никогда до этого не видела ни одного мужчину, кроме тебя. Мне не с чем сравнивать, но я могу поклясться, что такого человека сложно забыть. Он был поистине огромен! В сапогах и плаще столь чёрного цвета, что даже сама ночь не может быть настолько же тёмной. Я словно завороженная смотрела на того, кем оказался ворон. Я не знаю, был он молод или стар, красив или страшен, добросердечным или злонамеренным. Только знаю, что с первого взгляда на него поняла, что полюбила так, как никого больше полюбить не смогу. Полюбил ли он меня также? Не уверена, что этот человек вообще способен чувствовать хоть что-то.

Папа, папочка, я так перед тобой виновата. Сможешь ли ты хоть когда-нибудь простить меня? Сможешь ли забыть, какое горе я причинила тебе своим поступком. Но я люблю его, люблю до сих пор и до сих пор надеюсь, что ещё хоть раз в этой жизни мы свидимся. Каждый раз, завидев на улице ворона, я не могу сдержать радости. Мне кажется, что это снова он, пришёл ко мне, чтобы никогда больше не оставить. Да, пусть я выгляжу сейчас, как сумасшедшая. А, может, я и правда сошла с ума? Но что я могу поделать, если любовь к нему полностью лишила разума, забрала волю, оставив, только лишь оболочку прежней меня?

Диана замолчала, а Мортель понял, что никогда уже его жизнь не станет прежней. Их жизнь, до этого тихая и размеренная, такая простая и понятная, изменилась безвозвратно. Что это был за странный ворон? Почему он выбрал для своих забав именно его дочь, его прекрасную Диану? Мало он, Феликс Мортель, вынес в своей жизни бед и невзгод, чтобы ещё и этим судьба наказывала его?

— А как его хоть звали, ты помнишь? — спустя долгие минуты раздумий, поинтересовался Мортель.

— Я не знаю. — Печальная улыбка тронула губы Дианы. — Мы с ним почти не разговаривали. Я помню его облик, помню чувство, что родилось во мне при первом взгляде на этого мужчину, но я не знаю, как его зовут. Мне это знание было совершенно не нужно.

— Господи, Диана, как ты могла? Я никогда не думал, что ты можешь быть настолько глупой и наивной.

— Папа, но какой я должна быть, если никогда не видела внешнего мира, у меня не было друзей? Я даже не общалась ни с кем! — Диана легко соскочила на ноги и принялась мерить шагами комнату. — Чего же ты ожидал?

Мортелю нечего было ответить. Диана была права — это он, и только он, был настоящим глупцом, если думал, что всю жизнь сможет оберегать дочь от агрессивного внешнего мира.

— Ладно, милая, что случилось, то случилось. Сейчас нужно подумать, что нам делать дальше.

— Я рожу этого ребёнка, и мы будем жить, как и раньше. Тихо и спокойно. И я буду ждать, что человек, которого я однажды полюбила и чьего ребёнка ношу под сердцем, когда — нибудь вернётся ко мне.

Мортель тяжело вздохнул, глядя какой страстью горит её взгляд, сколько в нем внутренней силы и твердости. Он никогда не думал, что Диана может оказаться настолько сильной девушкой, решительной и волевой.

— Ладно, дочь. Пусть все остаётся так, как есть. Честно признаться, сейчас я даже рад, что так получилось — раньше — то я и не догадывался, как сильно обрадуюсь будущему наследнику. Или наследнице — на все воля Божья.

Прошло несколько месяцев, Мортель с каждым днём всё больше радовался тому, что Диана станет матерью. С каждым днём его дочь становилась все краше, как будто ребёнок, живущий внутри неё, придавал ей какое — то неземное свечение. Отцовское сердце радовалось при взгляде на ту женщину, которой становилась его единственная дочь. Омрачало его радость только то, с каким упорством, в любую погоду, каждый день ходит Диана на берег озера и ожидает там часами своего загадочного возлюбленного. Мортель бы и сам не отказался встретиться с этим человеком лицом к лицу. Ему хотелось услышать ответы на терзающие его душу вопросы, от которых он не находил покоя долгими бессонными ночами. Все — таки, несмотря на то, что он согласился с Дианой, глубоко внутри его мучили сомнения, что история с вороном — просто выдумка её воспалённого воображения. Каким образом ворон мог превратиться в человека? Жизнь не сказка — Мортелю слишком хорошо об этом было известно.

Несмотря на все тревоги, время с неумолимой скоростью приближалось к дате, когда на свет должен был появиться ребёнок. Диана с каждым днём все больше уставала, но от ежедневных походов к озеру не отказывалась. Мортель, оставив на время все дела, старался повсюду её сопровождать, опасаясь, что в самый ответственный момент его дочь может остаться одна. Принимать роды пригласили того врача, которого несколькими месяцами раньше разгневанный отец выгнал за порог — правда за его услуги пришлось выложить кругленькую сумму. Но разве могут какие — то деньги быть важнее жизни и здоровья будущей матери и ещё нерождённого ребёнка?

Но в жизни не бывает чудес и иногда именно самым худшим страхам суждено сбыться. Диану постигла участь её матери — случилось именно то, чего больше всего на свете опасался Мортель. Горе отца было воистину беспросветным. Ненависть к себе и всему миру чёрной волной затопило его сердце. Тоска, наполнившая изнутри, помрачила рассудок, навсегда лишив Мортеля способности здраво рассуждать. Напрасно друзья убеждали его жить хотя бы ради ребёнка — крошечной девочки, что в точности повторяла облик её несчастной матери. Труп Дианы давно остыл, а вместе с ним остыла воля к жизни Феликса Мортеля.

Похоронили их в один день: безутешный отец, так и не сумевший принять смерть своей дочери, повесился в своём кабинете в ночь перед погребением. На столе он оставил записку: «Берегите Изабель, кто бы вы ни были».

* * *

— И тебя берегли? — услышала я тихий и печальный голос Ланса.

Я засмеялась:

— Кому бы это пришло в голову, когда несметные богатства моего деда необходимо было разделить меж всех желающих? Кому нужна маленькая девочка, что является единственной наследницей целого состояния? Куда проще отдать её в приют, где она будет спокойно жить на попечении у государства? По убеждению многих людей сироткам именно в приютах самое место.

— А откуда ты знаешь все эти подробности из жизни своих родных? — Мне кажется или я действительно слышу нотку недоверия в его голосе.

— Все дело в письме, которое оставили для меня. Его написал мой дед. Мне его презентовали на совершеннолетие, скромно умолчав, что вместе с письмом мне должны были достаться и все его деньги.

— Чего и следовало ожидать, — усмехнулся Ланс, и я заметила нежность, промелькнувшую в его взгляде. От его взгляда мне становится не по себе, хочется сбежать, только чтобы он не видел, как предательски заливает краска моё лицо. — Значит, тебя тут ничего не держит?

Странный вопрос. Что может держать на этом берегу человека, у которого ничего нет, кроме приблудного пса?

— Почему ты спрашиваешь? — Стараюсь скрыть своё смущение, впрочем, как мне кажется, малоэффективно.

— Я хочу, чтобы ты поплыла со мной. Я не знаю, что нас ждёт в пути, мне очень сложно тебе что — то обещать. Мне просто очень хочется, чтобы ты была со мной, когда я увижу, во что превратился мой Город. Я боюсь, что одному мне этого не вынести. Ко всему прочему, Барнаби привык ко мне и вряд ли отпустит так просто. Поплыли?

Я смотрю на него, не веря своим ушам. Он приглашает меня плыть с ним? Меня, человека, которого знает всего несколько часов? Но я не могу ему отказать — я не смогу снова остаться одна. Без него. Что-то в этом парне есть такое, что я уже никогда не смогу забыть.

— Я согласна.

Улыбка, искренняя и очень светлая, озаряет его как будто изнутри. Он подбегает ко мне и крепко обнимает. Оторвав меня от земли, кружится, а Барнаби взвизгивает и кружится вместе с нами. Счастье наполняет изнутри — чистое и бесконечное, и вот я смеюсь, как сумасшедшая.

Господи, если ты есть, спасибо тебе за этого человека.

XVIII. Окраина. Промзона

— Твою мать, стой спокойно и не дёргайся, — Ингрид, насупив брови, присела возле Марты на корточки и ощупывала раненую, замотанную в бинты, ногу. Несмотря на все усилия, рана продолжала кровоточить. И пусть повязки приходилось менять не каждые десять минут, как несколькими часами ранее, но всё равно приятного мало. Марта, сдерживая слёзы, старалась идти ровно, ничем не выдавая своего состояния, но от боли её периодически заносило в сторону да так, что несколько раз спутникам приходилось буквально ловить её, чтобы не расшиблась. Марта была гордая — от помощи отказывалась, отчаянно убеждая соратников, что она вполне себе в состоянии идти. Ингрид при этом лишь досадливо морщилась, а Джонни с тревогой смотрел на подругу. Но никто с Мартой не спорил, потому что, во-первых, бесполезно, а, во-вторых, не хотели, чтобы она чувствовала себя обузой. Но с каждым пройденным метром Марте становилось всё хуже — обильный пот, струящийся по мертвенно-бледному лицу, говорил красноречивее любых слов, что долго она не протянет.

— Может, отдохнём немного? Что-то я совсем измотан, — подал голос Джонни, надеясь, что Марта ради него согласится немного отдохнуть, раз ради себя не хотела.

Ингрид нахмурилась и недоверчиво посмотрела на него:

— Что-то ты не выглядишь измождённым, приятель, — проговорила, сложив руки на груди. — С чего вдруг отдыхать удумал?

— Мало ли, как я выгляжу? — Джонни еле сдерживал себя, чтобы не двинуть такую "тактичную" Ингрид каким-нибудь уж особенно болезненным способом. Он не понимал, насколько ещё хватит его терпения, но если она не перестанет так себя вести, скоро взорвётся.

— Ингрид, если Джонни устал, то давай немного посидим. Он все-таки единственный мужчина в нашей компании, не хорошо, если мы останемся совсем без защиты. От меня, как видишь, толку не слишком много, — развела руками Марта и первой села на землю.

Джонни почувствовал облегчение, увидев благодарную улыбку Марты, и присел рядом. Одно неоспоримое достоинство было у их дружбы — они научились понимать друг друга без слов. Есть хотелось всё также зверски — съеденного накануне хватило ненадолго, но, во всяком случае, желудок перестал предательски урчать, а перед глазами больше не плясали красные чёртики.

— Ох, и повезло мне с компаньонами, — вздохнула Ингрид. — Одна практически калека — удивляюсь, как без ноги не осталась. Второй каждые полчаса отдыхать намеревается. И за что мне всё это? Шла, никого не трогала. Нужно было, Марта, на тебя внимания не обращать, пусть бы другие тебя нашли и возились. Сама бы я давно уже в Городе была.

Она недовольно скривилась, как будто съела какую-то гадость, но все-таки присела по другую сторону от Марты. Видно почувствовала, что близкого контакта с Джонни сейчас лучше избегать всеми силами.

— Ингрид, не ворчи, — попросила Марта, и её огромные глаза лихорадочно заблестели. — Если хочешь, можешь сама идти. Вы оба можете идти в Город без меня — не обижусь. Думаете, не понимаю, что стала обузой? Лично я не уверена, что на вашем месте не бросила всё к чертям и не пошла в одиночку.

Джонни удивленно посмотрел на Марту, несколько раз моргнув:

— Ну чего ты выдумываешь? Ингрид, конечно, может катиться ко всем чертям — её никто не держит. Она свою работу сделала — нога перемотана и рана промыта. Теперь никто её не держит. Ингрид, ты слышишь, никто тебя не держит! Вали, куда хочешь! Нашлась ещё тут незаменимая страдалица — тяжело ей с нами. Как будто нам с тобой легко.

Джонни подскочил одним рывком на ноги и сверху посмотрел на Ингрид. Видно, каких усилий ему стоило не сорваться и не устроить отвратительную потасовку с девчонкой.

— Джонни, чего ты орёшь? — Ингрид робко улыбнулась. — Неужели уже и пошутить нельзя? Куда без вас сунусь? Да я мечтала, до того момента, как Марту нашла, встретить хоть кого-то из вас. Одна я долго не протяну — это и лосю понятно. Будто вы меня плохо знаете. Нервы вам все вытреплю, но никого не оставлю. Тоже мне… какой-то ты, Джонни, слишком восприимчивый к моим словам. Нервы бы тебе полечить не мешало, в самом деле.

— Джонни, сядь! — громко сказала Марта, похлопывая по земле рядом с собой, где минуту назад он сидел. — Не нужно кипятиться. Все знают, что мы с Ингрид не пылаем друг к другу любовью. И тем меньше ожидала от неё того, что она сделала. Да если бы не Ингрид, я бы сдохла, понимаешь? Я ей жизнью обязана. И она знает, что со мной делать, если совсем достану вас со своей ногой. Она мне пообещала, да, Ингрид? — Марта посмотрела Ингрид в глаза. Несколько невыносимо долгих мгновений длился их молчаливый диалог, понятный только им. И это совсем Джонни не понравилось.

— Да, — чуть слышно ответила Ингрид, — знаю.

— Ну, вот и порешали, — хлопнула Марта в ладоши. — Значит, отставим в сторону разногласия и обсудим план наших дальнейших действий.

— Так, стоп! О чём это вы договорились? — Джонни присел рядом с Мартой и сердито посмотрел на девушек. В серых, словно из чистой стали, глазах — требование немедленного ответа. Снова воцарилось напряжённое молчание, от чего Джонни почувствовал, как в его душе зародилось неясное беспокойство. — Говорите, быстро! Терпение моё не бесконечное, слышите?

Ингрид прочистила горло, словно вознамерилась петь и сказала тихим голосом:

— Пусть лучше Марта говорит, мне сложно. Тем более, она знает моё мнение по этому вопросу. Ещё раз повторяю: не буду я этого делать, можешь даже не уговаривать.

— Ладно, пусть это останется между нами — не собираюсь кого-то в это посвящать. — Марта сидела, опустив взгляд, и нервно теребила лямку рюкзака. — Джонни, это наше с Ингрид дело и оно тебя не касается, усвоил?

Джонни несколько минут смотрел на девушек, как бы решая, как поступить. Тайны он не любил, но слишком хорошо известно, что этих барышень не так-то просто заставить что-то сделать. В том числе и говорить.

— Ладно, не хотите признаваться — чёрт с вами. Всё равно сам пойму рано или поздно, о чём вы там нашептались, пока я вас не нашёл. И так без секретов ваших есть о чём беспокоиться. Как будем действовать дальше? Есть идеи?

— Нужно идти в Город и искать там Айса и Роланда.

— Ингрид, ты сама очевидность, — усмехнулся Джонни. — Как мы будем их искать, кто-нибудь из вас уже думал? Не кажется ли вам, милые дамы, что это весьма расплывчатый план. Мы, может быть, год будем шастать по Городу и так никого и не встретим. Это не годится, ерунда это, а не план!

— Джонни, не пыли — ты меня уже достал. Напросишься, кляп тебе в рот воткну — после твоей подружки его не выкинула, а в рюкзак кинула. Надоело! Ты самый умный? Да? Вечно тебе больше всех надо. Как же вы меня все достали — каждый хочет себе в компанию молчаливых и безропотных товарищей, которые слова поперек не скажут. Пастыри хреновы, всё стадо себе ищете, чтобы было кем управлять. Гляди, развелось начальников — плюнуть некуда, — Ингрид раздражённо фыркнула и встала. — Так, я пойду, проветрюсь, а заодно осмотрюсь. А ты, Джонни, введи нашу инвалидку в курс дела. Обменяетесь мыслями, отдохнёте от меня, придёте к единому мнению и придумаете другой, блестящий план, который всех устроит. Вернусь через полчаса, надеюсь, вам хватит, тогда всё мне расскажете. Я на всё согласна, клянусь. Даже остаться здесь одна согласна тоже. Всё, до скорых встреч, дорогие товарищи.

И стремительно развернувшись, Ингрид ушла. Быстро исчезла из виду её широкая спина, и на поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь глубоким, прерывистым дыханием Марты и раздражённым сопением Джонни.

— Зря ты так с ней, она мне жизнь спасла, — Марта вздохнула и грустно посмотрела на друга.

— А она зачем так с тобой?

— Да нормально она себя ведёт! — выкрикнула девушка. — Как ты не понимаешь? Она и так слишком терпелива со мной, исходя из того, какие у нас раньше отношения были. Она любит Айса — это всем известно, хоть она и скрывала всегда — так с чего мне ей нравиться? А судя по тому, как у нас с Айсом всё окончилось… — Марта резко замолчала, пытаясь успокоить пустившееся галопом сердце.

Джонни придвинулся ближе и обнял её. Почувствовав спасительное тепло дружеских объятий, Марта уткнулась ему в плечо носом и горько заплакала.

— Тс-с, красавица, не плачь. Ты ни в чем перед Айсом не виновата. И он знает это. Отчасти именно потому, что давно тебя простил, мы и вляпались во всё это. — Джонни положил подбородок на макушку плачущей и принялся баюкать Марту, словно та была маленьким ребёнком. — Потому что тех, кого не простили, спасти не пытаются. Поэтому утри слёзы: сейчас ваше прошлое — наименьшая из всех бед.

— Думаешь? — спросила Марта, размазывая предательские слёзы по лицу. Она не знала, из-за чего больше плакала — из-за обиды на свою судьбу, боли или усталости. — Думаешь, Айс больше на меня не злится? Мне бы этого не хотелось, правда. Я-то его простила.

— Ох, конфетка, я же совсем ничего не понимаю в любви, ты же знаешь прекрасно, — Джонни засмеялся. — Но если я что и понимаю, так это то, что Айс не может тебя простить не потому, что гордый. А потому что ему больно, а так бывает в основном у тех, чьё сердце ещё способно на чувства. Никогда не бывает больнее, чем в те моменты, когда рушится любовь. Да, ты его предала, ты сама об этом знаешь. Но также Айс знает, почему ты это сделала. Разве был у тебя выбор? И разве сам златоглавый своим поведением и своими словами на той поляне не толкнул тебя на это?

— Наверное, ты прав. — Марта, немного успокоившись, перестала плакать. — И перед Роландом неудобно получилось — наверное, ему тоже очень сложно. И больно.

— Ха, Роланд. О нём вообще можешь не волноваться, потому что он наверное, ни о чём так в жизни не мечтал, как заполучить тебя — это каждому было известно. Как будто в отряде не было других красивых девчонок, но Генерал на роль громоотвода выбрал именно тебя, потому что знал — Роланд непременно клюнет на наживку. В итоге ваши отношения с Айсом рухнули, как карточный домик, и ты перестала отвлекать нашего лидера. Роланд тем временем получил в руки игрушку, которая его осчастливила и отвлекла от коварных планов по отъёму власти у златоглавого. А теперь имеем геморрой на оба полушария, и как выпутаться — чёрт его знает.

— Эх, вот скажи, зачем мы пошли за Генералом?

— Не знаю. Помнить бы момент встречи. Вот ты помнишь, как в отряде оказалась?

Марта задумалась. Помнит ли она?

— В тот день я поругалась с воспитателем в приюте. Хлопнула дверью, даже вещей с собой не взяла. Помню, рыдала от злости, решила пойти в центр Города на площадь прогуляться. Надеялась своих уличных дружков встретить, чтобы с ними где-нибудь зависнуть на недельку. Поперлась какими-то мутными дворами, долго петляла, потерялась, кажется. И тут перед глазами потемнело, будто солнце тучами закрылось и на земле тень в виде крыла. Пока соображала, что за чертовщина творится, стало холодно очень. А потом яркая вспышка и бац! — открываю глаза, сидя у костра, в форме. И чувство такое, что именно там всегда было моё место. Странно, конечно.

Марта замолчала, словно воспоминания вмиг лишили её остатков сил.

— А ты помнишь? Ты же раньше меня попал.

— В тот день решил пойти в район богатых и обчистить парочку домов. Я к тому времени уже работал в основном один. Думал, что раз в Городе очередные празднества, то будет, как никогда, легко нажиться за чужой счёт. Но, как оказалось, всё намного сложнее и вот в первом же доме меня чуть было не сцапали. Ну, ты знаешь, как быстро я умею бегать, — Джонни рассмеялся. — В общем, никто меня, конечно, не поймал, но понервничать пришлось основательно. Я не помню, сколько бежал по кривым и грязным улочкам. Да, собственно говоря, практически добежал до своей помойки, как вдруг увидел вспышку, ослепившую буквально на один миг. Думал, какой-то придурок ходит с фонарём и светит в глаза прохожим. Или молния ударила в землю прямо передо мной. Только открыл рот, чтобы возмутиться, как вдруг почувствовал такую усталость, и не было в тот момент ничего важнее, чем просто лечь на сырую землю посреди улицы и будь что будет. Глаза открыл уже в лесу, возле костра. Вокруг сновали люди, они все были заняты своими делами и никто, казалось, не обращал на меня ни малейшего внимания, каждым своим движением и словом подтверждая, что я уже стал частью их компании и именно там мне самое место. Ты понимаешь, я впервые почувствовал, что такое дом! И пусть этот дом был под открытым небом, а единственным очагом в нём был костер, но для меня это совершенно неважно. Я почувствовал, что кому-то нужен.

— Наверное, именно этим он нас и взял — ощущением дома, которого нам так не хватало. Надо было нам убегать оттуда сразу же, ты согласен? — Марта посмотрела на друга снизу вверх. — Потому что, посмотри, к чему мы в итоге пришли.

Марта обвела рукой вокруг себя и всхлипнула.

— Я не понимаю, как нам быть дальше. Ну, найдём мы Айса, Роланда. Ну, разберёмся с Генералом — отомстим каждый за своё и за общее наше. А дальше-то что? Никто не думал, что будет, когда все кончится? Когда не нужно будет убегать, прятаться, скрываться? Когда не останется даже мести? Ради чего нам тогда жить?

— Ох, Марта, ты ещё довольно оптимистично настроена, как я посмотрю. — Ингрид внезапно показалась из-за ближайшего дерева, как будто никуда и не уходила. — Я, например, вообще не верю, что наше предприятие обречено на успех. Прямо задницей чую, что не видать нам счастливого конца и победы над страшным злом. Вот хоть режьте меня, — не верю!

Джонни встал и стремительно подошёл к Ингрид. Остановился, посмотрел в глаза и тихо проговорил. Так тихо, чтобы его не слышала Марта.

— Ингрид, слушай, я согласен с тобой. Может быть, впервые в жизни. Но я не хочу, чтобы Марта расстраивалась — ей сейчас это совсем не нужно. Давай просто наберёмся сил и выполним то, ради чего шли так долго и терпели весь этот мрак. Просто дойдем до Города, найдём парней, и пусть уже они решают, как нам дальше быть. Но только я предупреждаю, если не прекратишь сыпать упадническими высказываниями, кликуша, я тебя неожиданно придушу и не дам даже шанса помолиться, поняла?

Глядя на своего собеседника, Ингрид поняла, что шутки кончились уже довольно давно.

— Ладно, обещаю помалкивать. Устраивает?

— Договорились.

Они разошлись по разные стороны поляны, стараясь больше не смотреть друг другу в глаза, потому что это намного больнее, чем каждый из них сможет вынести. Каждому из них с лихвой хватало своей собственной боли.

— Ладно, давайте так поступим. Мы уже дошли до промзоны, а значит уже практически в Городе. — Джонни стал в центре, чтобы его хорошо было видно, а его маленькое войско могло достаточно отчетливо слышать каждое слово. Довольно высокий, все ещё мальчишеский голос, будто не тронутый мутацией, разносится вокруг. — Сейчас перекусим и отправимся на поиски ребят. Я чувствую, они уже в Городе. Если до вечера не разыщем, то пристрою вас на ночлег где-нибудь, а сам продолжу путь. Всем всё понятно?

Два девичьих голоса ответили хором:

— Понятно!

— Ну, вот и замечательно, дорогуши. А теперь, Марта, доставай консервы — жрать что-то уж слишком хочется, а когда ещё получится поесть никому не известно.

Немного отдохнувшая и посвежевшая Марта достала каждому по банке — сегодня на ужин у них будет рыба.

До заката оставались считаные часы, а это значило, что нужно торопиться.

XIX. Когда пять дорог сходятся в одну

— Тебе не кажется, что из всех мест, где мы сегодня побывали, это самое безопасное? Во всяком случае, тут есть крыша! — Радостный голос Роланда раздался в темноте, способный напугать случайного прохожего, будь здесь ещё хоть кто-то, кроме него и Айса.

— Ну, возможно, хотя я бы ещё поискал. — Айс не хотел торопиться, намереваясь пусть до потери сознания, но найти место, где будет по-настоящему безопасно. Насколько это вообще возможно в их ситуации.

— Достал ты меня уже, искатель чёртов! Вечно тебя что-то не устраивает — брюзжишь как старый дед, слушать противно. Делай, что хочешь, а я остаюсь. У меня уже нет сил таскаться по этим развалинам и искать то, чего, возможно, уже не существует.

Они стояли напротив дома, странным образом мало тронутого Взрывом. Обычная двухэтажная коробка, бывшая до катастрофы обиталищем не самых бедных горожан. И пусть в многочисленных окнах не осталось ни одного целого стекла, а входная дверь чудом держалась на одной петле, но при желании её можно снова подцепить на место, а летом без окон не холодно. На подъездной дорожке обнаружились завалы из обрывков и обломков. Чего здесь только нет: двери автомобилей, обнажившие пустое нутро чемоданы, даже морозильная камера сиротливо приютилась под обгоревшим кустом. Странно, что-то в этом Городе сгорело, что-то просто разорвалось на куски, но ведь были и практически нетронутые остатки прошлой цивилизации, и это не давало покоя. Почему так произошло? Почему Взрыв пощадил хоть что-то? И почему в таком случае никому, кроме них — блуждающих по катакомбам в тот роковой день — не удалось спастись?

— Знаешь, нужно поскорее собраться всем вместе, — Роланд старался говорить спокойно, но Айс чувствовал, что соратника что-то гложет. И златоглавый прекрасно знал, по кому именно тоскует Роланд, и эти мысли совсем не радовали.

— Имеешь ты в виду сейчас, само собой Марту, правильно? — Айс всеми силами старался показаться безразличным, словно не ранит его вся эта ситуация, не бьёт по самолюбию раскалённым молотом.

— Извини, конечно, но её рад был бы видеть намного больше, чем Джонни, например. — Айс в сумраке летнего вечера не мог чётко видеть его лицо, но знал, что Роланд покраснел до корней кудрявых волос. Только при упоминании её имени с Роландом может твориться такая ерунда. — Но давай сейчас не будем об этом, потому что не имею, честно говоря, никакого желания обсуждать всё это с тобой.

— Обидеть боишься? — усмехнулся Айс. — Ладно, твоя взяла, закончим разговор. Я слишком устал для всего этого дерьма, — Айс вздохнул и стремительно направился к полусорванной двери их будущего пристанища пружинящей походкой человека, извечно уверенного в себе и в своём великом предназначении.

Роланд постоял немного, задумчиво глядя в спину удаляющегося соратника. Потом, махнув куда-то в темноту рукой, направился следом. Сейчас действительно лучше немного отдохнуть, а потом уже думать, как быть дальше.

* * *

— Марта, поднажми. — Ингрид, натужно сопя, практически тащила на себе уставшую подругу. — У меня уже скоро позвоночник треснет. Понимаю, что никому меня совсем не жалко, но не до такой же степени, чтобы вместо одного инвалида двух калек получить.

— Ингрид, потерпи ещё немного, мы уже в Городе. — Измученная Марта старалась не наступать на больную ногу, от этого пришлось повиснуть на своей помощнице. — Всё будет хорошо, я постараюсь не так сильно на тебе висеть, чтобы было полегче. Я смогу, обещаю.

— Ладно, не бери в голову. — Ингрид остановилась, пытаясь перевести дух и унять пляшущие перед глазами разноцветные пятна. — Где этот Джонни шастает? Давай постоим немного, а то не выдержу.

Марта кивнула и присела на землю, тяжело дыша. Каждое движение давалось ей с неимоверным трудом, волны боли разливались по телу, но она старалась не зацикливаться на этом, потому что по-другому просто не представляла — Марта не умела себя жалеть и учиться не собиралась.

Они шли уже несколько часов, попеременно помогая Марте в её нелёгком пути. Тот, кто временно оказывался свободен, отправлялся в разведку. Сейчас наступила очередь Джонни осматриваться, поэтому Ингрид приходилось самой тащить на себе раненую.

Вдруг раздался хруст, что-то мелькнуло совсем рядом, и Джонни вышел перед девушками, запыхавшийся и раскрасневшийся.

— Мне кажется, я их нашёл! — От радости он чуть было не приплясывал. — Там совсем чуть-чуть осталось! Они очень близко, клянусь!

От возбуждения Джонни не придумал ничего лучше, как подбежать к Ингрид и поцеловать ту в тонкие и недовольно сжатые губы.

Ингрид отпрянула от парня, будто тот был переносчиком, как минимум, бубонной чумы.

— Совсем охренел, придурок помоечный? — Ингрид для верности отскочила от радостного Джонни на добрый десяток шагов. — Какого чёрта лезешь ко мне? Вон подружку свою целуй, идиот несчастный.

Марта, глядя на них, хохотала так, что уже через минуту начала икать. Ей всегда было интересно наблюдать за перепалкой этих двоих.

— Ингрид, крошка, ты слишком серьёзная. — Джонни снова подбежал к девушке и ущипнул её за зад. — Повторяю: я нашёл их! Неужели даже та мысль, что скоро ты увидишь своего ненаглядного Айса, не делает тебя немного добрее и ласковее?

— Нет, ну точно идиот. — Ингрид растирала место щипка, весьма болезненного, кстати, но, несмотря на возмущение, в этот момент чувствовала себя по-настоящему счастливой. Как будто вся тревога, накопившаяся за время их безрадостного путешествия, стала понемногу отступать.

— Ну, Ингрид, скажи, что ради этой новости ты меня за всё простишь, — улыбаясь, произнёс Джонни.

— Ладно, так уж и быть — прощён. Но в следующий раз голову тебе оторву, будешь руки распускать.

— Марта, Марта, вставай, конфетка, осталось совсем немного! — Джонни подбежал к лежащей на земле девушке и присел возле неё на корточки. — Ты меня слышишь?

Но Марта его не услышала — она отключилась, потому что слишком устала. Бинт полностью пропитался кровью — такое чувство, что за прошедшее время её вытекло столько, что неясно, осталось ли в венах ещё хоть что-то.

Ингрид, заметив панику на лице Джонни, моментально оказалась рядом. Когда дело касалось травм и ранений, она забывала обо всем. Сейчас Марте нужна была помощь, а больше ничего знать не нужно.

— Ты ей поможешь? Она не умрёт? — дрожащим голосом, опасаясь на самом деле узнать ответ, спросил Джонни.

Ингрид резко повернула к нему своё бледное, сосредоточенное лицо.

— Так, слушай меня внимательно, больше повторять не буду: ты сейчас заканчиваешь истерику и успокаиваешься. Если тебя для этого нужно будет приложить башкой о землю — с удовольствием исполню, понятно? После этого ты не мельтешишь, не охаешь и не вздыхаешь, а делаешь только то, что я скажу. Ясно?

— Ясно, — Джонни почувствовал, как от тона и взгляда Ингрид он непроизвольно втянул голову в плечи.

— Вот и чудесно. Итак, как приведешь себя в порядок, хватаешь ноги в руки и бегом туда, где тебе наши померещились. Нужно кого-то из них притащить сюда, потому что она долго на сырой земле не протянет, ей нужна вода и, в идеале, что-то сладкое — она потеряла уже слишком много крови. Волочь ее в неизвестном направлении без гарантий не дам, ты меня понял? А бегать просто так по Городу с Мартой на руках, надеясь, что тебе не показалось тоже нельзя. Нужно быть уверенными на все сто, что ты действительно их нашел, понимаешь? В общем, успокаивайся, а я пока её ногу снова перевяжу, — Ингрид полезла в рюкзак за очередной порцией бинтов. — Твою мать, бинты кончились!

Ингрид зло сплюнула и замерла. Что делать? Треск рвущейся ткани оглушил — в ход пошёл второй рукав.

— Ладно, поверх старого бинта повяжу, гляди, может на время хватит, — задумчиво проговорила, вымачивая кусок ткани в остатках антисептика. — Марта, держись! Слышишь? Мы тебя вытянем, так просто от нас не избавишься.

Марта лежала на земле и если бы только могла открыть глаза, то увидела, как красиво в этот момент небо.

* * *

Джонни бежал, минуя каменные завалы, спотыкаясь. Один раз даже упал и больно ударился скулой о ствол выкорчеванного дерева, но остановиться и отдышаться позволить себе не мог: слишком важной была цель, ждущая впереди. "Господи, хоть бы я не ошибся", — проносилось в голове. Главное, чтобы парни всё-таки были в том доме, а остальное не так важно, потому что чем ближе Джонни был к финишной точке, тем менее уверен был, что не показалось. Потому что в противном случае Ингрид его задушит и права будет.

Он пытался отогнать от себя отвратительные в своём уродстве видения, где мёртвая Марта смотрит невидящими глазами в небесную синь — слишком тяжелым окажется удар для всех. Для Ингрид — потому что именно она не смогла вылечить; Айса — из-за того, что им так и не выпадет шанс объясниться и расставить все точки над i. А Роланд просто не сможет пережить смерть той, кого так сильно любит. Ну а сам Джонни лишится единственного в своей короткой, но такой бестолковой жизни, друга.

Из-под ног во все стороны летела каменная крошка. Треснувшая, но уже постепенно начавшая затягивать раны, земля манила заглянуть в свои разрывы. Главное, было не осматриваться, потому что вид разрушенного Города, что должен был стать в конечном итоге их главной вотчиной, мог свести с ума. Да и невозможно спокойно смотреть на то, во что превратился самый красивый город на земле.

Но вот впереди замаячил огонек и через несколько минут Джонни понял, что, наконец, достиг цели. Вот она — стоит протянуть руку и дотронешься. В одном из выбитых окон горел свет. Робкий и неяркий, но всё-таки свет, а значит и жизнь за этим окном тоже была. О том, что это может быть морок, насланный на него тем, кого пока встретить желанием не горел, старался не думать — надеялся, что всё-таки Айс с Роландом первыми достигли Города и обосновались за этими окнами, ожидая скорой встречи.

— Айс, Роланд, кто-нибудь! Вы там? — Джонни подбежал к железной двери и принялся хаотично осыпать её ударами. Главное, чтобы они скорее откликнулись на его зов — остальное было неважно.

Шорох за дверью подтвердил первоначальную догадку: там точно кто-то был.

— Это я — Джонни! Откройте! — орал, что есть сил, сбивая ладони в кровь. — Марта умирает, вы слышите? Идиоты, я же знаю, что вы там! Я сейчас дверь вынесу!

Сквозь производимый им же шум Джонни не услышал, как в тишине дома что-то упало и как две пары ног поспешили к выходу. Когда дверь, подпираемая изнутри каким-то хламом, резко распахнулась, чуть было снова не слетев с кое-как приделанной петли, Джонни от неожиданности потерял равновесие и упал на ошарашенного Роланда.

— Твою мать, Джонни, — испуганно спросил Роланд. — О чем ты говоришь?

Джонни, восстановив равновесие, стоял, тяжело дыша.

— Почему ты молчишь? Что случилось? Где Марта? Что с ней? — Айс подошёл к запыхавшемуся Джонни и тряхнул того за плечи. Лицо златоглавого оставалось спокойным, но в синих глазах бушевала настоящая буря.

— Нам надо поспешить! Марта, она ранена, ей плохо, она вырубилась. Ингрид послала меня за кем-то из вас, нам нужна вода. Я не знаю, жива ли она ещё! У вас есть вода?

Роланд, не сказав ни единого слова, убежал обратно в дом.

— Куда это он?

— За водой, — тихо ответил Айс. — Слушай меня: сейчас Роланд пойдёт с тобой, и вы притащите сюда Марту. Живую или мертвую — мне не важно. Главное, что она окажется здесь. Хорошо?

— Само собой. За этим я и пришёл, — Джонни кивнул, потирая ушибленную скулу. — Сам не хочешь пойти?

— Не лезь не в свое дело, мелкий! — неожиданно выкрикнул Айс и мгновенно скрылся в доме.

Джонни удивленно таращился в темноту стылого жилища — Айс редко позволял себе подобные выходки, в любой ситуации сохраняя хладнокровие. Наверное, события последних дней доконали даже ледяного мальчика.

Но уйти глубоко в свои мысли Джонни не дал выбежавший из дома Роланд — на ходу натягивая на плечи рюкзак, он рванул по захламлённому двору.

— Ты чего там стоишь? — обернувшись, проорал, вцепившись в лямки с такой силой, что костяшки побелели. — Я же не знаю, где Марта находится. И если ты не покажешь мне, так никогда и не узнаю.

Джонни сорвался с места и быстро нагнал товарища.

— Тут недалеко, мы быстро. С ней осталась Ингрид, она обещала за ней присмотреть.

— Ну, в этом вопросе Ингрид можно доверять — умирающих она обычно не добивает, — нервно хохотнул Роланд, шагая всё быстрее навстречу той, кого любил сильнее власти и самого себя.

* * *

В пустом доме Айс присел на шатающийся табурет. Вокруг разруха и запустение, но они с Роландом сделали несколько мародерских вылазок в Город, и вот уже жилище выглядит приятнее — насколько это вообще возможно. Здесь стало намного уютнее, хотя, что они с Роландом могли понимать в уюте? Они, не имеющие никогда настоящего дома.

Изначально они не верили, что получится хоть чем-то разжиться. Откуда, казалось, взяться чему-то полезному на руинах города-призрака? Но шаг за шагом, пробираясь в центр, выискивая и вынюхивая, они смогли найти многое из того, что может сослужить хорошую службу. Но самой главной их находкой была вода в пластиковых бутылках — настоящее сокровище в их положении. В наполовину разрушенном маленьком магазинчике уцелело несколько стеллажей с товаром — невиданная удача! А ещё там же нашлись галеты и упаковка каких-то подозрительных шоколадок. При мысли о сладостях Айс усмехнулся: у Роланда всегда был особенно острый нюх на десерты. Как оказалось, всё в жизни не случайно: Марте, если она и правда потеряла много крови, понадобятся эти чёртовые шоколадки.

Марта. Только от звука её имени по телу растекалось странное тепло. Айс ощутил, как сильно соскучился по ней. Ему так её не хватало, что от тоски сжималось сердце, но однажды она сделала свой выбор и этого не изменишь. Айс хотел бы не чувствовать своей вины, но тогда почему так тошно на душе? Почему не может он выбросить Марту из головы? Ведь он, по сути, никогда не любил её, с чего тогда скучает?

* * *

— Какого черта вы так долго? — Ингрид, завидев приближающихся парней, вскочила. Её волосы растрепались, под глазами залегли тёмные тени, а на щеках расцвёл лихорадочный румянец. Кажется, что это ей нужна помощь, потому что при взгляде на Марту создавалось впечатление, что она просто спокойно спала.

— Ингрид, я тоже очень рад нашей встрече. — Роланд внимательно посмотрел на неё, оценивая. Если уж Ингрид так плохо выглядит, то можно только догадываться, сколько она потратила сил на спасение Марты. — Ты как?

— Вот же скотина, сам не видишь, как я? — при этих словах Ингрид демонстративно фыркнула и отвернулась. Впрочем, Роланд ничего другого от неё и не ожидал. — Джонни, вы воду принесли? А где Айс? Я думала он придёт.

Роланд засмеялся, услышав явное разочарование в голосе Ингрид:

— И отчего никто никогда не ожидает меня увидеть? Почему всем всегда нужен именно Айс? Мёдом он, что ли намазан? Нет, я бы, конечно, сказал, чем наш приятель намазан, так не при дамах же.

Ингрид метнула в него острый, злой взгляд, который, будь он ножом, не оставил бы от Роланда и мокрого места. Тот сделал вид, что ничего не заметил и быстро подошёл к лежащей на земле Марте. Возле неё уже сидел Джонни, гладил несчастную по щеке и что-то тихо шептал.

— Что ты там бурчишь? — тихо спросил Роланд. — Опять свои сказки?

— Да, её любимую.

— О Красном драконе?

— Да, о нем. Помнишь, какой Марта бывала счастливой, когда слушала её? — Джонни незаметно смахнул слезы с глаз, голос его предательски срывался. Но Роланд сделал вид, что ничего не заметил.

— От твоих сказок её жизнь становилась прекраснее, — сказал Роланд, и голос его неожиданно дрогнул.

Они замолчали и несколько минут наблюдали за Мартой. Совсем худенькая, в порванной одежде, что велика была на три размера, со спутанными потускневшими волосами, она мало походила на ту девушку, которой они так восхищались. Но тем ни менее это всё также была их Марта — друг и возлюбленная.

— Так, друзья, я не знаю, сколько вы ещё решили тут сопли пускать и носами шмыгать, но мне нужна вода. Её нужно умыть и постараться привести в чувства. — Не получив ответа, Ингрид почти закричала: — Последний раз спрашиваю: воду принесли или слезами вашими обойдемся?

Окрик, как пощёчина, вывел парней из оцепенения, и они забегали, засуетились.

— Конечно, конечно! Мне Джонни передал, я принес воды столько, сколько утащить смог. Думал, может, вся понадобится — этот придурочный в панике прибежал и даже толком не объяснил, что с ней, только сказал, что ранена и умирает. Вот я и захватил. Но у нас в доме ещё есть, там остался Айс, он следит за домом, он не захотел идти, а я пришел, я её люблю, а он только пользовался, а ещё Джонни ничего не объяснил…

— Ты чего тарахтишь? И мёртвого разбудишь. — Слабый голос Марты остановил словесный поток, который ещё чуть-чуть и затопил бы всё кругом. Все трое вскрикнули то ли от радости, то ли от испуга и попадали на колени вокруг внезапно пришедшей в себя подруги.

— Твою мать, Марта, ты меня чуть до обморока не довела! Вырубилась, в себя никак не хотела приходить. Я тебе кажется, глаз подбила — так по щекам лупила, чтобы ты очнулась.

— Меня что-то засасывало на ту сторону. Темнота и такой покой… Там хорошо и совсем не больно. И не нужно ни о чём волноваться, но тут Роланд раскудахтался, и я очнулась. — По голосу невозможно было понять, рада Марта тому, чтовернулась или все-таки жалеет об этом. — Дайте мне попить, а то язык почти не чувствую, и пойдем дальше. Нужно Айса искать.

— А что его искать? Нашёлся уже давно и даже базу организовал. Так что сейчас я тебя к нему отнесу. — Роланд старался казаться весёлым, но все знали, чего ему стоят подобные высказывания.

— Отнесёшь, конечно, я не смогу больше геройствовать, — Марта тяжело вздохнула. — У меня такое чувство, что мою ногу стая волков на части драла. И ещё тошнит жутко, голова кружится. Почему не дали мне сдохнуть? Что вы за люди такие?!

Роланд только в этот момент понял, что до сих пор так и не знает, что с ней всё-таки приключилось.

— Ты ногу повредила?

— Это как-то даже мягко сказано, — усмехнулась Марта.

— Она нашла на свою тощую задницу замечательное приключение. Не придумала ничего умнее, как ступить ногой в какой-то мерзкий капкан.

— Ох, — только и смог сказать Роланд, полез в рюкзак, достал бутылку воды и протянул её Марте.

Марта одним глотком осушила половину бутылки. Она бы выпила всю, но Ингрид помешала, буквально выбив воду из рук.

— Вот тебе и "ох". Марта, кончай с ума сходить — ещё стошнит! — заорала Ингрид.

Несколько минут посидели в тишине, думая каждый о своем. Усталость навалилась на ребят непосильной ношей, но нужно было вставать, брать Марту и идти дальше. Туда, где ждёт их Айс. Туда, где можно просто хоть немного отдохнуть.

Первым пришел в себя Роланд:

— Так, ребятки, отрываем задницы и бежим. Нечего нам здесь больше делать. У меня с собой шоколадки есть, кстати, поэтому держите конфеты и быстрее уходим.

Все синхронно кивнули и поднялись. Все, кроме Марты — она была слишком слаба даже для того, чтобы сесть, не говоря уже о том, чтобы встать и идти. Роланд наклонился над ней, одним рывком оторвал от земли, обнял покрепче и рванул изо всех сил вперед. Ингрид с Джонни, опомнившись, побежали следом, по пути вгрызаясь в порядком подтаявшую шоколадную массу.

XX. Интермедия третья

Лес на окраина Эргориума

Три месяца назад

Роланд злой, как чёрт, сидел возле костра, не давая тому потухнуть. Сегодня была его очередь дежурить, а он ненавидел такие вечера, когда, казалось все, кроме него, заняты чем-то важным. Роланд не любил оставаться в стороне от жизни отряда — в такие моменты создавалось впечатление, что его игнорируют, и он готов был скрипеть зубами от злости и досады. Вот Айс, например, никогда не занимается подобной ерундой, потому что для лидера поддерживать жизнь в гаснущем очаге — слишком мелкий масштаб. В такие вечера, оставаясь наедине со своими мыслями, Роланд не мог ни о чем думать, кроме своей неприязни к Айсу. Как будто все чувства притуплялись, и оставалась только злость и всепоглощающая ненависть.

Стараясь подавить в себе снедающее душу чувство зависти, Роланд пошевелил палкой, чуть было не затухшие угли. Ночь окутала плотным непроницаемым покровом, скрывая от любопытных глаз. В принципе, в этих полуночных бдениях, если хорошенько подумать, не было ничего ужасного. Просто Роланда раздражало, что именно он должен этим заниматься. Разве не был он одним из лучших солдат? Разве не он, очертя голову, не задавая лишних вопросов, бросался в любую авантюру? Разве не ему поручали самые опасные задания? И вот она — благодарность: одинокие вечера у костра. Только этого, по их мнению, он был достоин? И, если уж этим должны заниматься по очереди все члены отряда, тогда почему Айса это не касается? Где сказано, что лидер не должен, как простой смертный, проводить скучные ночи в одиночестве, шевеля угли палкой?

Но все эти вопросы без ответов, что кружились в воспаленном злобой сознании, не приносили облегчения измученной душе. Роланд верил, что рано или поздно его заметят, и он сможет потеснить на троне неуязвимого Айса. Он знал, что самый верный путь к мечте — тернист и опасен. Этот путь заговоров, интриг и скандалов он способен был преодолеть, потому что верил — в конце концов, добьется своего и станет лидером. Но больше всего он мечтал как Айс, стоя на коленях, будет просить пощады — униженный, растоптанный. Роланд, в сотый раз представив себе эту картину, негромко рассмеялся. Нужно только набраться терпения и все будет именно так, как он себе представлял и даже лучше, потому, что возмездие всегда настигает того, кто его заслуживает. А Роланд верил, что Айс, как никто другой, достоин ползать униженным в пыли перед его, Роланда, ногами. Где-то в глубине души Роланд сильно сомневался, что Айса, находящегося в трезвом уме и твердой памяти, реально поставить на колени. Но картина будущих унижений извечного врага согревала душу, а больше пока Роланду ничего не нужно.

Тихий шорох заставил вынырнуть из сладких волн грёз о будущей мести. Кто-то пытался подобраться со спины, и кто бы это ни был, идея ему пришла в голову не самая удачная. Разве с добрыми намерениями крадутся, как трусливая мышь, за спиной? Роланд не был рад этим гостям. И в этот момент был готов это популярно объяснить любому желающему, почему не испытывает восторга от полуночного визита. Резко подскочив, парень выхватил из-за пояса нож и приготовился отразить любую опасность, что могла исходить от непрошеного визитёра. Сейчас Роланд был похож на приготовившегося к прыжку дикого зверя: тело напряжено, взгляд горит, подобно сотне разгорающихся углей. Раздувая ноздри и напрягая слух, парень замер.

На поляне показалась тень — слишком маленькая для того, чтобы принадлежать существу мужского пола. Роланд, наблюдая за гостем с высоты своего внушительного роста, немного расслабился. Кто бы это ни был, он, вряд ли сможет причинить серьезный вред. Зато Роланд одним ловким движением может оставить от незваного гостя лишь мокрое пятно — не зря он считался лучшим в деле метания ножей на любое расстояние.

— Ты кто, твою мать? — Роланд старался говорить спокойно, но ярость внутри закипала. Никто не имел права вторгаться в его личное пространство, нарушая покой.

Тишина давила — кто бы это ни был, он не торопился раскрывать свою личность, и это выводило из себя неимоверно.

— Сейчас я метну нож точно тебе в горло. Вот, когда сдохнешь, я и узнаю, кто же это решил нанести визит.

Странный звук, похожий на всхлип, удивил Роланда и немного остудил пыл.

— Ты что? Ревешь, что ли? — Окончательно сбитый с толку, Роланд переложил нож в другую руку и начал медленно приближаться к тому, кто стоял перед ним в ночи, не спешащий выходить на свет.

Подойдя к ночному гостю на расстояние вытянутой руки, Роланд понял, что только лишь один человек из его окружения был настолько низкого роста, что лишь доставал парню до середины груди. Не веря своим догадкам, боясь в них поверить, Роланд чуть слышно вздохнул. Предательское сердце заколотилось в ключицу, словно пойманная птица.

— Марта, это ты? — тихо спросил, неуверенно протянув руку. Больше всего на свете он хотел сейчас дотронуться до ее шелковых волос. Иногда он думал, что было, если бы Марта выбрала его, а не этого заносчивого Айса. Наверное, он ненавидел бы того чуть меньше.

Девушка снова всхлипнула, чуть приблизившись, и Роланд почувствовал сладковатый запах ее волос. В этом запахе для него было сосредоточено все, что он любил в этом мире.

— Почему ты плачешь? — тихим голосом спросил он. — И зачем ты пришла? Я не знаю, каким чудом я тебя к дереву не пригвоздил. Нельзя же быть настолько неосторожной. О чем ты только думала? Знаешь же, на какие импульсные и странные поступки я способен, особенно, когда держу в руках оружие.

Роланд не увидел, но почувствовал ее улыбку. Ту улыбку, ради которой он каждое утро просыпался. И в мечте, о которой засыпал.

— Я не знаю, зачем пришла, — чуть слышно сказала она, и этот голос, словно мед, растекся по его жилам. Он так любил ее, так невыносимо сильно любил.

Втянув воздух сквозь стиснутые зубы, Роланд резко развернулся на пятках и зашагал обратно к костру — уже практически затухшему. Присев, взял палку и яростно принялся ворошить угли. Искры разлетались по сторонам — умирая, они озаряли напоследок тьму. Он не знал, что это все значит и не хотел об этом думать. Она пришла к нему — ночью, одна. С одной стороны, о чем еще мечтать? А с другой, какого черта она удумала? Ведь еще вчера даже не хотела на него смотреть, растворяясь в своем ненаглядном Айсе, даже не догадываясь, сколько боли этим Роланду причиняет. А, может, и догадывалась, только усиленно делала вид, что Роланда в ее мире не существует. В любом случае, у нее не было причин приходить сюда ночью.

Снова шорохи за спиной. Ее тихие, почти невесомые шаги неотвратимо приближались, но он старался не обращать на них внимания: пусть Марта сама подходит и объясняет, что ей здесь понадобилось посреди ночи. Не хватало еще хлопотать вокруг нее, пусть другие хлопочут — Роланд выше этого, несмотря на разорванное на части сердце от любви к этой миниатюрной девушке с огромными глазами.

Марта подошла совсем близко и присела рядом. У Роланда закружилась голова, и будь он физически слабее, точно бы упал в обморок, обуреваемый всеми теми чувствами, что всколыхнулись в душе этой ночью. Марта тоже хранила молчание, думая о чем-то, о чем Роланд даже не догадывался.

— Что ты тут делаешь? — все-таки он не выдержал первым. Тишина слишком тяготила. Молчать Роланд предпочитал в одиночестве. — Зачем пришла? Не спится?

Марта молчала и только смотрела на огонь, который стараниями Роланда разгорелся с новой силой, да так ярко, что, глядя на него долго, можно ослепнуть. Но Марта, кажется, совсем не боялась. Или ей лучше ослепнуть, чем посмотреть на того, кто сидит рядом?

— Марта, не молчи! Или говори, что тебе от меня нужно, или проваливай ко всем чертям. Что я тебе личный психолог, чтобы выслушивать твои вздохи?

— Роланд, не кричи. — Тихий, печальный голос, словно нож, разрезает его сердце на сотни маленьких кусочков.

— Вы с Айсом поругались, что ли? — Он окинул ее быстрым взглядом. — Если надеешься, что я буду тебя утешать и придумывать, как с ним помириться, то ты пришла не по адресу. Для этих целей у тебя Джонни есть.

Марта чуть слышно засмеялась. Этот звук, словно огонь, опалил Роланда.

— Вот же ты глупый. Как будто, я бы пришла с этим к тебе. Я же не сумасшедшая, в самом деле. Все знают, что утешать ты совсем не умеешь. Добить раненого — пожалуйста, сколько угодно, а утешить — нет.

Роланд не знал, что на это сказать. Он вообще не догадывался, о чем с ней разговаривать. Для него Марта с первого взгляда стала недосягаемым божеством, а он не умел разговаривать с небожителями.

— Тогда что тебе от меня нужно? Ты никогда раньше не проявляла инициативы к общению. Если честно, всегда казалось, что в качестве собеседника тебя интересую в самую последнюю очередь.

Марта повернула к нему голову и посмотрела в глаза. Теплые красноватые отсветы огня, падая на лицо, делали ее до боли красивой. Роланд, стараясь выдержать взгляд красивых глаз с достоинством, чувствовал, что еще немного и утонет в их глубине. И одна часть его души больше всего на свете желала для него именно такого финала. Если бы можно было выбирать час смерти, то почему бы не сейчас?

— Ты умный, Роланд. Ты, наверное, самый умный человек из всех, кого я до этого встречала. Ты все прекрасно сам понимаешь, зачем тогда все эти вопросы? Дай мне просто тихо посидеть у костра, разве я не имею на это права? Всегда почему-то считала, что костер — общая собственность.

Роланд, не в силах отвести от неё взгляд, кивнул, не проронив ни слова. Пусть сидит тут хоть всю оставшуюся жизнь — он только обрадуется. Он будет молчать, сколько нужно, главное, чтобы она не уходила, не бросала его одного этой бесконечной ночью.

— Роланд, можно тебе задать один вопрос? Только я хочу, чтобы ты был честен со мной, обещаешь? — Марта взяла оставленную Роландом палку и стала шевелить угли. Парень заметил, как сильно дрожат ее руки.

— Обещаю, — только и сказал он.

— Как ты относишься ко мне? Знаю, мы очень мало общаемся вне заданий и походов, поэтому мне хотелось бы услышать твое честное мнение о себе.

Роланд чуть не подавился от неожиданности. Что за странное любопытство ни с того ни с сего?

— Только не молчи, — попросила она, и в голосе было слишком много боли. Да что, чёрт возьми, происходит?

Откашлявшись, Роланд протянул к девушке руку и робко погладил кончиками пальцев нежную кожу предплечья. Ночь стояла тёплая, и на девушке была тонкая майка темно-зеленого цвета, но, несмотря на жару, Роланд почувствовал мурашки, покрывающие руку девушки.

— Марта, посмотри на меня, пожалуйста, — ласково попросил, не убирая руку.

Она посмотрела сначала на пальцы парня, нежно поглаживающие ее кожу, после чего медленно подняла взгляд на его лицо. Она не знала, что может увидеть на дне его зелёных глаз. Марта боялась того, что может там увидеть.

— Я люблю тебя, — просто сказал он и улыбнулся.

Марта забыла, как дышать. Она ко многому была готова. В какой-то момент, стоя в темноте, она даже готова была, что Роланд метнет в нее нож. В глубине души она даже мечтала об этом. Но к тому, что услышит эти три слова, готова не была. Да, Марта и раньше замечала, что этот высокий, сильный парень с непослушными каштановыми кудрями смотрит на неё с восхищением. Но она не думала, что он любит ее. Любовь? Это же, чёрт побери, серьёзно!

— Любишь?

— Да, с первого взгляда и, как мне кажется, до последнего мгновения моей жизни. — К удивлению девушки, голос Роланда не дрожал. Да и сам Роланд был спокоен и собран, будто давно приготовился к этому разговору, и ему нечего было бояться. — Но я достаточно умен, чтобы знать — ты меня никогда не полюбишь.

Марта не выдержала и зарыдала так горько, как никогда ранее. Вся эта ситуация, его слова, честный и открытый взгляд зелёных глаз — все это полностью разрушило ее план. Она собиралась прийти и просто поговорить с Роландом, постараться образумить его, заставить перестать плести интриги за спиной. Она просто хотела сделать то, что должна — защитить Айса. Марта изо всех сил старалась не думать о грязных намеках, что позволил себе Генерал на поляне сегодня днём. Она не хотела отношений с Роландом, видит Бог, никогда не хотела. Но сейчас, глядя в его глаза, осознавая смысл его простых, но таких важных слов, она не могла понять, что чувствует.

— Марта, не грусти, — сказал Роланд и робко протянул руку, которой до этого поглаживал ее предплечье, и вытер слёзы с лица. — Ничего же страшного не произошло, во всяком случае, для тебя.

Марта посмотрела на него сквозь мутную завесу слез и улыбнулась.

— Спасибо тебе.

— За что? — удивленно посмотрел на неё парень. — Я ничего не сделал. Тем более что тебе моя любовь, как мертвому припарка. Я ж не Айс. Признайся, что скажи он эти слова, ты бы не плакала, а скакала от радости на одной ножке и висела у мелкого засранца на груди.

При упоминании имени златоглавого Марта зарыдала ещё громче. Роланд, растерявшись, притянул девушку к себе. Да, он не должен был ее касаться, не имел права, но как удержаться, когда она так плачет? В конце концов, он — мужчина, и должен вести себя соответствующе, особенно после своего нечаянного признания, из-за которого сейчас больше всего на свете хотел провалиться сквозь землю.

До самого рассвета они сидели у потухшего костра. Марта успокоилась не скоро, а Роланд все то время, что она плакала, укачивал ее на руках, словно ребёнка и гладил по голове. Он наслаждался этим подаренным судьбой шансом. Пусть с наступлением рассвета магия ночи рассеется, пусть он больше никогда в жизни не сможет почувствовать не по возрасту загрубевшими пальцами шелк ее волос, но за одно это мгновение искреннего счастья Роланд готов отдать все, что имеет. Даже жизнь.

С первыми лучами солнца Марта встрепенулась и резко отстранилась. Роланд не хотел ее отпускать, но знал, что по-другому быть не может. Она ему не принадлежала: ее сердце отдано на съедение заносчивому подонку Айсу.

— Ты придешь ещё? — собрав все свои душевные силы, набравшись смелости, тихо спросил Роланд.

— А ты этого хочешь? — Она отвернулась и разговаривала, кажется, не с ним. Роланду отчаянно захотелось подойти к ней, резко развернуть к себе лицом и, как следует, тряхнуть за плечи. Ему не нужна ее тупая покорность. Он, в конце концов, человек и достоин элементарного уважения. Роланд знал, к нему можно относиться по-всякому, но он тоже имеет право на любовь, уж точно не меньше Айса.

— Марта, делай, что хочешь, — почти закричал, еле сдерживая себя, Роланд. — Хочешь играть? Играй. Только мы будем вместе играть, понимаешь? Я не позволю пользоваться собой в чьих-то целях, кто бы этот человек ни был. Поняла меня?

Марта резко повернулась, а в глазах понимание.

— Да, — чуть слышно ответила она.

— Тогда я буду ждать тебя на дальней поляне сегодня с наступлением ночи. Если хочешь, приходи. Но вдруг не придешь, поверь, плакать не буду, и не повешусь. Мои слова в силе: я люблю тебя. Любил и всегда буду. А теперь решай сама, чего ты в этой жизни хочешь. Но, чтобы тебе легче думалось, скажу только, что, если придешь, то никуда я тебя больше от себя не отпущу, поняла? А теперь иди!

Марта кивнула, не проронив ни единого слова, и бесшумно ушла, оставив Роланда одного в рассветной тишине.

Весь день он ее не видел. Вернее, не хотел видеть. В то, что Марта придёт, он не верил. Зачем ей это? Словно раненый зверь, он метался от одной палатки к другой, ища себе занятие, хватаясь за сто тысяч важных дел одновременно, нигде не задерживаясь дольше, чем на несколько минут. Роланд никогда ещё не чувствовал себя глупее. Зачем он признался в своих чувствах? Зачем выставил себя на посмешище? Так получилось, а теперь невозможно забрать обратно сказанные у догорающего костра слова. Во всяком случае, Роланд надеялся, что Марта не станет потешаться над ним.

Ночь приближалась, и чем темнее становилось небо, тем хуже чувствовал себя Роланд. Ярость и обида душили его. Несколько раз он чуть было не подрался с не вовремя подвернувшимися под руку товарищами. Драки в биографии Роланда случались часто, поэтому мало кто обратил на это внимание, ведь дня не проходило, чтобы кто-нибудь не зарабатывал кровавую отметину на теле от кулаков Роланда. Рукопашные схватки с ним в отряде были таким же привычным делом, как закат или ветер.

С наступлением полной темноты, когда соратники разошлись по палаткам, Роланд понял, что назад дороги нет: нужно идти в условленное место и ждать. Ожидание — вот все, что ему осталось. И крошечная надежда, что жила в самой глубине его сердца, погребенная под толщей сомнений.

Придя на поляну, Роланд сел на землю, привалившись спиной к могучему стволу старого дерева, закрыл глаза и стал ждать. То ли Марту, то ли восход. Он дал себе слово, что не уйдет отсюда до рассвета. Он боялся, что она не придет, но еще больше он боялся увидеть ее маленькую фигурку, робко переступающую с ноги на ногу. Он не понимал, что Марта от него хотела. Он никогда ее не понимал. Знал, что она любила Айса всей душой. Тогда зачем ей он? Столько вопросов и ни одного ответа.

Услышав шорох, Роланд напрягся, но подниматься не стал. Даже не достал из-за пояса нож. Просто открыл глаза и смотрел во тьму, что окутывала поляну.

— Это ты? — спросил тьму и не получил никакого ответа. Шорохи прекратились, и Роланд решил, что это просто игра воспаленного воображения. Не могла это быть Марта, просто не могла. Ей нечего здесь делать.

— Я, — тихий голос, такой знакомый, эхом отдался в его измученном сознании. Это она! Она! Она пришла! Захотелось вскочить на ноги и танцевать до полного изнеможения, только бы не задохнуться от этого внезапного счастья.

— Так выходи, — только и сказал, борясь с желанием самому подбежать к девушке и подхватить на руки. Всему свое время — он не будет спешить.

Легкий звук ее шагов. Она нерешительно вышла и стала перед ним, покорно опустив голову и вытянув руки вдоль тела. Он хотел спросить, почему она боится его? Что он сделал такого, что могло так сильно напугать эту маленькую, но такую смелую девушку. Он чувствовал ее страх всеми фибрами души, но так и не мог понять его природу. Ее страха он не желал.

— Подойди и присядь рядом, — попросил он как можно ласковее. Во всяком случае, он очень старался, чтобы получилось ласково. — Сегодня такая чудесная ночь.

Он не столько услышал, сколько почувствовал, как она тихо вздохнула и неуверенно подошла ближе. Запах ее тела, волос окутал облаком — больше всего на свете сейчас он желал поцеловать ее, ощутить Марту на вкус, но сдержался, хоть, видит Бог, ему это стоило всех его усилий.

— Ты боишься меня, я чувствую, хоть и не понимаю почему. Тогда зачем пришла? — спросил Роланд, глядя на звездное небо.

— Я не боюсь, с чего ты взял?

Роланд чуть слышно засмеялся:

— Такие вещи я чувствую. Я не хочу, чтобы ты боялась. Я хочу быть с тобой, хочу любить тебя, обладать тобою. Больше всего на свете я желаю, чтобы ты была моей. Навсегда стала моей. Но мне не нужно, чтобы ты боялась, понимаешь? Мне не нужны одолжения, не нужны твои подачки.

— Понимаю. Просто ты огорошил меня своим признанием. Я пришла к тебе вчера вечером поговорить. Мне хотелось знать, почему вы с Айсом так ненавидите друг друга — я должна была это узнать. Но я не думала, что ты скажешь то, что сказал. Пойми меня, я просто не ожидала это услышать — во всяком случае, не от тебя.

— А от кого ожидала? От Айса? — хохотнул Роланд.

— Ну, хотя бы от него, — огрызнулась девушка.

— Но я не он. Я тот, кто я есть и другим никогда не стану. Я злой, нервный. Мне ничего не стоит покалечить человека, ничего не стоит убить. Я с детства привык выживать и надеяться только на себя. В общем, ты понимаешь меня — ты такая же. Я никогда не думал, что способен буду кого-то полюбить. Но, как видишь, смог. Наверное, мне стоило найти себе кого-то, кто мне больше подходит или кого-то, чье сердце не занято. Вон сколько красивых девушек кругом, но разве можно выбирать? Мое сердце выбрало тебя, и я ничего не могу с этим поделать.

Марта молчала, чуть слышно дыша. Она сидела так тихо, что временами Роланду казалось, что это снова игры его воображения, и на самом деле он на этой поляне один и разговаривает с пустотой.

— Марта, черт возьми, не молчи! Я не понимаю, что ты хочешь от меня? Хочешь уйти — уходи, я не буду тебя держать! Проваливай! — закричал Роланд, вскочив на ноги. — Мне не нужна твоя покорность, не нужен твой страх, не нужно твое сострадание. Я не хочу знать, зачем ты пришла ко мне. Чтобы отомстить Айсу? Чтобы помирить нас? Подружить? Пригласить меня дружком на вашу свадьбу? Мне ничего из этого не подходит, так что уматывай, пока я тебе ноги не сломал. Просто так, ради развлечения!

Марта поднялась следом и подошла к парню. Он стоял к ней спиной, сжав кулаки и прислонив воспаленный лоб к стволу дерева. Хриплое дыхание вырывалось из широкой груди, могучие плечи вздымались от каждого вздоха. Марта положила свою маленькую ладошку ему на плечо и стала легко поглаживать горящую, словно в лихорадке, кожу сквозь тонкую футболку.

— Зачем ты это делаешь? — скрипя зубами от нахлынувших чувств, спросил он. Голос его охрип и был мало похож на человеческий. Сейчас Роланд больше всего напоминал раненое дикое животное.

— Потому что хочется, — просто ответила Марта и рассмеялась. О, этот смех! Против него он не мог устоять, хоть и давал себе обещание держать себя в руках.

Резко развернувшись, он пристально посмотрел на девушку. Она была настолько крошечной, особенно по сравнению с ним, что Роланд боялся прикоснуться к ней так, как хотелось, опасаясь, что ее хрупкое тело не выдержит напора. Поэтому он как можно аккуратнее взял ее лицо в ладони и внимательно посмотрел на нее. Ему хотелось видеть ее глаза. Он должен был понять, что она чувствует. Только лишь в ее глазах он мог найти ответы. Чужим словам Роланд давно уже не верил.

Марта подняла голову и посмотрела на него. Ее огромные глаза сияли во тьме, будто два ярких факела. Роланд долго всматривался в них, стараясь рассмотреть жалость, страх, обиду — все, что угодно, что в силах будет остановить его. Но ничего этого он не заметил. Только лишь страсть и больше ничего. Издав стон, он подхватил девушку на руки и приподнял над землей так, чтобы их лица были примерно на одном уровне.

— Ты не будешь жалеть? — хриплым голосом спросил парень. От ее ответа зависело сейчас в его жизни абсолютно все.

Марта задумалась на секунду, при этом сморщив свой очаровательный носик. Потом улыбнулась:

— Не буду. А вообще, помолчи! Ты слишком много разговариваешь, — сказала она и легко поцеловала его в губы.

— Но ты же понимаешь, что с Айсом у тебя теперь все кончено?

— Понимаю. Только у нас с ним ничего особенно и не начиналось.

Роланд не стал спорить. В этот момент, когда под звездным небом сбывались самые заветные мечты, меньше всего он планировал думать об Айсе.

XXI. Пятеро. Тёмный дом

— Что это с ней? — потирая дрожащими пальцами подбородок, спросил Айс. Наверное, только трясущиеся руки и выдавали, насколько он взволнован. Даже по обыкновению ледяные глаза не потеплели.

С того момента, как Роланд, с видом победителя, внёс чуть живую Марту на руках в их скромное обиталище, Айс не проронил ни слова. Эта картина, к которой он, впрочем, был морально готов, всё равно не давала покоя. Столько времени прошло, а он до сих пор не мог привыкнуть, что Роланд имеет полное право дотрагиваться до неё, не то, что на руках носить. И ведь Марта на самом деле, как никто другой, этого достойна. Жаль, что самому Айсу такое никогда и в голову не приходило. Может, тогда бы всё обернулось по-другому?

О том, что Роланд давно и безнадёжно влюблен в его девушку, Айс знал. Но он никогда не думал, что наступит такой момент, когда она ответит взаимностью на чувства этого идиота. Когда она пришла, объяснив сложившуюся ситуацию, и попросив свободы, Айс не стал устраивать скандалов. Хотя очень хотелось пойти и посадить неугомонного ублюдка на нож. Златоглавый был слишком уверен в себе, чтобы даже допустить мысль, что Марта сможет его на кого бы то ни было променять, тем более на Роланда. Ведь она же, чёрт возьми, знала, как они ненавидят друг друга! Знала и всё равно ушла. Много обид накопилось в сердце Айса, но эта одна из самых сильных. Но на кого в этой ситуации он злился больше? На Марту или Роланда? А, может, всё-таки на себя? Ведь никто не уходит от счастья. Значит, он так и не смог сделать Марту счастливой, и вот результат: Роланд с наглой рожей, как будто выиграл в национальную лотерею, несёт его Марту на руках.

Но всё-таки страх за её состояние, непонимание ситуации привели к тому, что он стоял возле лежащей на старом, пыльном матрасе девушки, прислушиваясь к бурям, что бушевали внутри, пытаясь сдержать их. Её лицо было слишком бледным, и это Айса тревожило, но сейчас она снова заснула и лежала, тихо постанывая. Она была такой красивой, словно фарфоровая кукла. Айс не мог ответить себе на вопрос, любил ли он её когда-нибудь, но то, что сейчас ему до одури было её жаль — факт, с которым трудно спорить. Роланд, снова оказавшись рядом, ни на секунду не переставал ухаживать за больной: менял компрессы и повязки на ноге, используя случайно найденные в доме бинты. Роланд старался делать для Марты всё то, чего никогда бы не стал делать Айс. Он старался стать незаменимым. Потому что, может, Роланд и последний засранец, но он её любил искренне и беззаветно.

— Я ведь уже говорила, — подала голос Ингрид, как всегда, знающая ответы на все вопросы, если дело касалось медицины. — Чем ты только слушаешь? Она наступила ногой в капкан. Ногу я ей вытащила, но вот спасла ли? Вопрос пока открытый. Каждую минуту у неё может начаться гангрена. Или она просто помрёт от того, что вся кровь из ее организма вытечет к чертям. Или сгорит от температуры. Вариантов развития событий масса, и, как видишь, один приятнее другого.

— А ты оптимистка, как я погляжу, — нервно хохотнул Айс, поворачиваясь к девушке. — Может, ей помочь чем?

Ингрид искоса посмотрела на Айса, слегка прищурившись. Даже сейчас, грязный после столь сложного путешествия, в потрепанной форме, с синяками под глазами и разбитой скулой, он был прекрасен. В глазах Ингрид в его внешности не было ни одного изъяна. Да и внутри златоглавый мальчик был идеален, только любил не её. Это был единственный недостаток Айса, на который Ингрид не могла закрыть глаза.

— Сам видишь, нянька у неё уже есть. Причем бесплатная и самоотверженная, поэтому нам остаётся только ждать дальнейшего развития событий. Можем помолиться, я этих молитв на все случаи жизни знаю чёртову уйму.

— И что? Помогут эти молитвы? Кому-то хоть раз помогли?

— Никому они не помогают, — засмеялась Ингрид, — поэтому не будем забивать голову ерундой.

Айс медленно кивнул и отошел в другую часть комнаты, только чтобы не видеть, как хлопочет над Мартой Роланд.

— А где Джонни? Что-то я давно не слышала его унылой трескотни, аж соскучилась, — с усмешкой на некрасивых губах спросила Ингрид, подойдя к Айсу.

Он заскрипел зубами. Ну, неужели Ингрид не может понять, что он хочет хоть ненадолго остаться сейчас один? Всё ходит за ним и ходит, никак не может найти себе какое-нибудь занятие по душе. Айс хотел закричать на неё, оттолкнуть от себя пусть не физически (она, всё-таки, девушка), но морально. Вместо этого на мгновение прикрыл глаза и сжал кулаки, пытаясь успокоиться.

— Джонни пошёл на разведку. Решил тряхнуть стариной и поискать дома, из которых ещё можно что-то полезное утащить.

Ингрид нахмурилась.

— Не думаешь, что он может принести на хвосте того, кто нам совсем не нужен? Отдохнуть бы совсем не мешало, а то сейчас мы точно ни на что не годные.

Айс кинул быстрый взгляд в сторону Ингрид, лишний раз удивляясь, насколько она некрасива.

— Если кто и будет осторожен, то это Джонни. Тем более что его талант находить нужные вещи тебе слишком хорошо известен. Так что не беспокойся о нём: лучшей кандидатуры всё равно не сыскать, даже если бы весь наш отряд был в полном составе.

Ингрид кивнула.

— И я тебя прошу, — набравшись решимости, сказал Айс, — оставь меня хоть ненадолго в покое. Я очень устал, мне нужно собраться с мыслями. Пойди и сама отдохни, я же вижу, как ты устала.

Ингрид скривилась, словно Айс со всей силы ударил её грязным сапогом в самую душу. Она ведь и не думала кого-то доставать своей болтовней, но ей так страшно и одиноко. Она мечтала, что хоть Айс будет более ласков к ней. Хотя кого она обманывала? Айс никогда не был с ней особенно приветлив или добр. Он вообще ни с кем не был обходителен или вежлив. Просто она нафантазировала себе однажды сказочного героя, принца, а тут Айс, как будто воплощение её мечты. Только разве может такая некрасивая и в чём-то убогая девушка претендовать хоть на толику внимания такого парня, как Айс? Ответ для Ингрид был слишком очевидным. Тяжело вздохнув, она поспешила покинуть Айса, чтобы, не дай Бог, не расплакаться при нём. Ещё не хватало, чтобы он увидел её слезы. Показывать кому-то свою слабость не в её правилах.

Ингрид пошла было к Роланду и Марте, но поняла, что и там она лишняя. А смотреть на то, с какой любовью Роланд ухаживает за раненой девушкой, было выше её сил. Она просто не могла смотреть на чью-то любовь — от этого слишком больно. Ингрид не знала, чем заняться и решила обследовать жилище, что стало пусть временным, но приютом.

Это был большой, чудом уцелевший дом, правда, окна вовсе без стекол, но зачем они, когда на улице лето? Сорванную с петель дверь парни кое-как приладили на место, и на том спасибо. Огромная комната, служившая бывшим хозяевам, по всей видимости, гостиной была завалена разным хламом. То тут, то там валялась поломанная бытовая техника, перевернутая мебель, порванные шторы, красивые некогда, а сейчас превратившиеся в грязные тряпки. Ребята постарались в меру своих сил расставить всё по местам, но куда им? Тут явно не хватало женской руки. И Ингрид, в попытках себя хоть чем-то занять и отвлечься от неприятных мыслей, решила навести элементарный порядок. Уборка всегда была её любимым занятием во времена проживания в приюте. Наводя порядок, можно было сосредоточиться на простых и монотонных действиях, не думая больше ни о чем.

Прошло несколько часов, когда послышался негромкий стук в дверь, ставший сигналом, что из разведки вернулся Джонни. Айс, открыв дверь, что была изнутри забаррикадирована разным мебельным хламом, присвистнул:

— Ну, ты и даёшь, — пораженно воскликнул Айс. Даже еще слишком слабая Марта подняла голову, пытаясь найти глазами Джонни. Судя по восхищенному тону Айса, разведчик вернулся явно не с пустыми руками, потому что поразить их лидера чем бы то ни было довольно сложно.

— Не стой, как истукан! Помоги затащить мешок и ящики, а то у меня уже сил не осталось волочь всё на себе, — запыхавшийся, раскрасневшийся и потный Джонни ввалился в комнату в обнимку с какой-то коробкой. К удивлению всей честной компании из ноши донесся отчетливый звон стеклянных бутылок.

— Джонни, я надеюсь, там выпивка? — спросил Роланд, глядя на соратника и даже невооруженным глазом можно было заметно, как загорелись его глаза. — Мне нужно расслабиться — слишком большое количество тревог и волнений, выпавших на нашу долю в последнее время, погубит мой хрупкий организм и отравит мою тонкую душу. И Марте не помешает глоток хорошего вина. Не кривись, Марта, в лечебных целях вино незаменимо, особенно в твоём случае, когда потеряно столько крови. Чем-то же её нужно восстанавливать. Ингрид, ну скажи, что я прав!

Ингрид ухмыльнулась:

— Марта, торжественно заявляю: Роланд прав!

Парень благодарно улыбнулся, а Марта захихикала.

Тем временем Джонни поставил ящик на пол, подошёл к Роланду и шепотом спросил:

— Как она?

— Я неплохо, — ответила Марта и улыбнулась.

— О, очухалась, спящая красавица, — засмеялся Джонни. Во всяком случае, она может разговаривать и адекватно реагировать на происходящее, а это уже маленькая победа. — Давно проснулась?

— Да уже, наверное, несколько часов, — недовольно проворчала Марта. — Я бы и рада, но Роланд своей активной заботой не даёт ни на секунду расслабиться.

Роланд сердито посмотрел на девушку, фыркнул и резко поднялся на ноги.

— Роланд, не злись! — Марта грустно смотрела ему вслед.

— Я не злюсь, с чего ты взяла? — посмотрев через плечо, сказал Роланд. — Просто решил пойти посмотреть, что принёс этот гаденыш.

Джонни недовольно передёрнул плечом.

— В следующий раз сами пойдете. Вот тогда и посмотрим, как много и какого качества добычу принесёте. А я буду сидеть на заднице и в потолок плевать. Достали уже: "гадёныш", "мелкий". Имейте, вашу мать, хоть каплю уважения!

Роланд не обратил на его слова ни малейшего внимания и направился к Айсу, который втягивал в дом добычу. Не сказав ни слова, он начал помогать. Через пять минут они, всё также, сохраняя абсолютное молчание, закончили свою работу и снова тщательно прикрыли дверь.

— Слушайте, — подал голос Роланд, — мы, конечно, молодцы, так отлично придумали, как дверь забаррикадировать, но окна у нас-то открыты. Тебе не кажется, что это несколько глупо?

Айс посмотрел вокруг себя. Окинул взглядом закрытую, чем попало, но на удивление надежно, дверь. На порядок, который уже успела, как всегда незаметно, навести Ингрид. Посмотрел на тихо переговаривающихся и смеющихся Марту и Джонни. И на окна, зияющие провалами осиротевших рам.

Вдруг Айс, неожиданно даже для самого себя, начал смеяться. Он смеялся так, как никогда до этого. Четыре пары ничего не понимающих глаз уставились на него.

— Точно, сбрендил, — мрачно заметила Ингрид.

— Нашёл время для веселья, — буркнул Роланд, разбираясь с тем, что принёс Джонни.

— А мне нравится, когда он такой весёлый, — подала голос Марта. Роланд при этих словах напрягся, но промолчал. Он вообще был на удивление тихим и молчаливым.

— Ладно, давайте посмотрим, зря я мародерствовал или нет, — предложил Джонни и подошел к ящикам, которыми был заставлен приличный участок пола. — И после всего увиденного я искренне надеюсь, что все отвратительные слова от некоторых хорошо известных всем личностей в мой адрес прекратятся. И еще, нужно отметить, там, на улицах валяется чертова уйма трупов, так что мне полагается расслабляющий массаж. И молоко за вредность!

— Сейчас палкой поперек спины перетяну, — смеясь, сказала Ингрид, — будет тебе массаж. Эротический.

— Грубая ты девушка, — ответил Джонни и послал Ингрид воздушный поцелуй, от которого она сморщился, будто лимон съела.

— Ничего себе, — присвистнул от удивления Роланд, когда Джонни начал доставать из одного ящика бутылки не самого дешевого коньяка.

— А я говорил, что там точно будет спиртное! — радостно выкрикнул Роланд. — Айс, кончай ржать! Срочно нужно выпить. Не знаю, как вы, а я такого дорогущего коньяка отродясь не пробовал.

И вот зашевелились, растревожились все пятеро, суетясь вокруг принесенной добычи.

— Ой, тут еще и сухари есть.

— О, сыр! Целая головка! Господи, как пахнет — я сейчас в обморок упаду.

— Держите меня — это же, черт возьми, хамон! Вроде даже не пропал.

— Да ничего с тобой не станется, если и протухшую еду сожрешь.

— А вдруг помру? Скучать же больше других станешь.

— Не дождешься — делать мне нечего, скучать о тебе.

— Будешь, будешь и не спорь!

— Пошел нафиг!

— Джонни, ты волшебник! Лимонад, ящик целый!

— И еще коньяк.

— Придурок, это виски! Читать, что ли не умеешь?

— Ну, извините, товарищ профессор, иностранной грамоте не обучен.

— Да ты, наверное, вообще никакой не обучен.

— Отвали от меня!

— Конфеты, орехи, мармелад. Ты что, Санта Клауса ограбил?

— Да тут жратвы на целый год хватит.

— Сплюнь, придурочный. Я не собираюсь тут целый год торчать.

— Как будто тебя кто спрашивать будет. Будем сидеть, сколько нужно. Во всяком случае, пока я никуда отсюда уходить не собираюсь.

— Ингрид, тащи свой нож, будем стол накрывать.

— Какой стол? Где нам его взять?

— Да ящик перевернем, и будет в самый раз.

— Точно.

— Ингрид, нож!

— Да иду я, чего орать?

— Жрать же хочется!

И вот уже порезаны тонкими ломтиками продукты и разложены веером на куске найденной тут же фанеры; уже розданы бутылки и каждый получит этой ночью свою порцию эйфории и забвения. За окном сгущаются сумерки, и дом постепенно наполняется тьмой, в которой каждый может увидеть то, о чем так давно мечтал. Сегодня они имеют право на отдых. Они его заслужили.

XXII. Душа, преподнесённая в дар

Утро застало их всё в той же комнате. Растрёпанные и сонные, они следили за рассветом в зияющие провалы окон.

— Всё-таки нужно заделать эти дырки! — сердито сказал Роланд. — У меня сердце не на месте.

— Роланд, выключай свой ретранслятор занудства! Смотри, какой рассвет прекрасный, я никогда такой раньше не видела. — Марта, с восторгом глядя на сиреневое небо, дотронулась до плеча парня. Роланд вздрогнул от этого простого, ничего не значащего движения. Даже от одного взгляда на девушку в нём закипала кровь, что уж говорить о прикосновениях?

— Роланд прав, мы никогда не будем чувствовать себя в безопасности, пока у нас такие окна. — Айс смотрел, не отрываясь, на восход и хмурил лоб. Казалось, златоглавый был весь во власти холодной, пустынной тьмы, что наполняла его душу до предела.

— Ладно, давайте поищем что-нибудь, — сказала молчавшая до этого Ингрид. — Наверняка среди всего этого хлама найдётся что-то полезное.

Все, за исключением ещё слабой Марты, разбрелись по дому в поисках необходимого.

— Ищите всё, что угодно: подушки, старые одеяла, тряпки, — Айс заметно оживился, получив, наконец, возможность управлять. И пусть в его отряде было так мало людей, но для него был важен сам факт, что с ним считаются, а приказы слушают и беспрекословно выполняют.

— Вот только не нужно нас за идиотов считать, — Роланд, сжимая кулаки, гневно посмотрел на Айса. — Как будто без твоих указаний не разберёмся, чем окна можно закрыть. Мы, в конце концов, и сами многое умеем, поэтому заткнись и займись чем-нибудь полезным, вместо того, чтобы мозги другим полоскать.

— Так, не вздумайте ругаться! Только ваших извечных разборок и не хватает для полного счастья, — Джонни, подойдя к Роланду, с силой сжал его локоть. — Остыньте, друзья.

Это ироничное "друзья" вызвало настоящую бурю веселья среди членов маленького отряда. Под звуки весёлого смеха работа спориласьнамного быстрее, и вот уже найдены какие-то обрывки и обломки прошлого, которые можно пустить в дело. Прошло ещё несколько часов, и дом снова погрузился во тьму, лишённый последних солнечных лучей, что не в силах более проникать сквозь плотно закрытые окна.

— Ну, наконец-то, — удовлетворённо вздохнул Роланд и присел на перевернутый ящик из-под виски.

— Ладно, ребята, нужно решить, что нам дальше делать, — подала голос Ингрид. — Айс, какой дальнейший план? Встретиться-то у нас всё-таки получилось, хоть я до конца в это не верила, но дальше-то что? Долго мы ещё будем здесь сидеть?

Айс молчал, будто не решаясь высказать все те мысли, что роились в голове.

— Ну, чего замер? — спросил Роланд. — Сказать нечего? Смею тебе напомнить, что это именно твоя идея была прийти сюда, в Город. Кто-то убеждал, что у него есть план, который поможет нам избежать смерти, поможет найти ответы, чуть ли не спасёт. Так давай, выкладывай! Некуда дальше тянуть.

— А что, ты бы предпочёл сгнить в Лесу? Отвечай, а не то я за себя не ручаюсь! — Айс резко повернулся к сидящему Роланду. — Сидишь тут в относительной безопасности, рожа сытая, и ещё чем-то недоволен!

— С чего ты делаешь такие выводы, понять не могу? — пожал плечами Роланд. — Доволен я или нет — тебя это волновать не должно. Тебе задали простой вопрос, на который нам, всем нам, хочется знать ответ, вот и всё. Чего ты кипятишься? Или сказать нечего? Понимаю, что, скорее всего, в твои планы наше спасение не входило. Наверное, надеялся, что загнёмся, а мы, смотри, выжили. И теперь требуем ответов, только у тебя их нет и никогда не было — просто дурил всем голову, лидер чёртов. Ничем ты от Генерала не отличаешься — такое же трепло. Не зря вы так замечательно спелись.

— Так, хватит! Достал этот цирк! — крикнул Джонни. — Айс, всем действительно интересно, что дальше. Знаешь, пусть я не всегда с Роландом согласен, особенно, если дело касается твоей персоны, но даже у меня запас терпения не бесконечен. И с каждой секундой всё больше склоняюсь к тому, что Роланд-то может оказаться прав, и мы зря тебе всё это время верили. Кто его знает, может быть, ты совсем этого не стоишь? Поэтому, поверь, в твоих же интересах, сказать нам хоть что-то.

Айс молчал, глядя куда-то в сторону, пытаясь разглядеть то, что было доступно только ему. Четверо его спутников молчали — их глаза давно уже привыкли к тьме, а души не расставались с ней ни на миг. Люди, исполненные мраком, не могут бояться темноты.

— Айс, не молчи, — произнесла Марта, и тревога плескалась в огромных глазах. — Должен же понимать, что именно ты больше других ответственен за всё, во что мы вляпались. Ты и Генерал. Понимаешь меня, Айс? Именно ты заставил поверить, заставил ощутить себя сильнее и лучше, чем мы есть. Ты нарисовал нам новое будущее, но в итоге чем всё обернулось?

Марта бросала в него словами, горькими и правдивыми, будто они снова вдвоём стояли в катакомбах, когда не казалось ещё, что всё закончится вот так. В тех катакомбах, когда хлопнула над головой крышка люка, ещё жила надежда, от которой не осталось и следа.

Айс стоял, раздувая ноздри, и медленно переводил взгляд с одного соратника на другого. Ребята не могли понять, чего в этом взгляде было больше: ненависти, презрения, сочувствия или какой-то невысказанной боли. Златоглавый всегда был трудным в общении, высокомерным и заносчивым, но каждый из них знал, что в любой, даже самой сложной ситуации, может на него положиться. Казалось, этот упёртый, надменный парень с золотыми волосами знает ответы на все вопросы. Но сейчас они растерялись, потому что до каждого постепенно дошло, что совсем его не знают, и это пугало практически до потери пульса.

Ингрид, не выдержав тягостного молчания, откашлявшись, спросила:

— Так что нам делать, Айс? Скажи хоть что-нибудь — не можешь же ты всё время молчать. Мы всё понимаем — тебе трудно, но и нам не легче. Поэтому чем дольше мы будем сидеть, отмалчиваться и сопли жевать, тем сложнее будет выбраться из этого хаоса.

И вдруг он резко сел на пол и, обхватив голову руками, замер, будто туго натянутая струна, грозящая в любую секунду лопнуть и разлететься на сотню мелких кусочков. Ребята непонимающе посмотрели друг на друга. Эта ситуация с каждой секунду принимала всё более устрашающие обороты.

— Что с тобой? — Марта поднялась на ноги и, морщась от сильной боли в раненой ноге, медленно подошла к златоглавому. Роланд при этом с тревогой следил за каждым её шагом. Понимал, что если она упадёт, может уже и не подняться, но водить за руку не хотел. Не желал унижать излишней заботой — она уже взрослая, пусть сама решает. — Что тебя мучает? Ты совсем на себя не похож: расклеился, раскис. Расскажи нам, что случилось. Может быть, вместе сможем найти выход?

Вдруг плечи Айса вздрогнули. От прикосновения ли к нему Марты, или по какой другой причине, но он заплакал. Впервые, наверное, за долгие годы, а, может быть, и вообще впервые в жизни.

— Твою мать, он ещё и рыдает, — прошептал Роланд. Лицо его, грубое и, как будто, высеченное из камня, выражало крайнюю степень удивления. Если что и могло выбить у Роланда почву из-под ног, так это чужие слёзы. Тем более слёзы человека, который, как казалось, совершенно на это не способен.

— Марта, успокой его, а не то мы так все рыдать начнем. — Ингрид, пораженная слабостью Айса не меньше своих товарищей, прикрыла глаза. Она не могла смотреть на эту сцену: плачущий Айс, утешающая его Марта и Роланд, чьё лицо в буквальном смысле перекосило. Один Джонни казался невозмутимым, как будто на его глазах не рассыпалась в прах личность их лидера. — Это уже какой-то сюр.

— Так! А ну прекратить истерику! — встав на ноги, заорал Джонни. — Айс, какого чёрта ты тут устроил? Что происходит? Отвечай!

Айс, замерев на мгновение, поднял глаза на стоящего над ним Джонни. В горящем взгляде того не читалось ничего, кроме интереса. Джонни не злился, он просто хотел знать ответ. Ведь это был простой, на первый взгляд, вопрос, который они уже устали ему задавать. Вопрос, на который он всё никак не найдёт силы им ответить.

Айс утёр тыльной стороной ладони слёзы с лица. Да, эти слёзы стали его позором, но как же легче сейчас на душе.

— Нам нужно попасть в катакомбы, а по ним в подвал Высотки — того дома, с крыши которого Генерал за всем наблюдал в тот день, помните? Он ждал меня там…

Ингрид вскрикнула, Марта отпрянула от Айса так резко, что упала на пол, не выдержав резкой вспышки боли в ноге. Роланд, чертыхаясь и осыпая проклятиями всех и каждого, подскочил к девушке и сильно обнял за плечи. От болевого шока Марта начала дрожать, но больше всего Роланда тревожил ужас, плескавшийся в карих глазах. Сам-то Роланд давно ничего не боялся, но этот страх в глазах любимого человека начал действовать и на него — в душе скользкая змея паники начала медленно разворачивать хвост. Джонни побледнел и смотрел на Айса огромными, полными боли глазами.

— Ты не можешь, ты не поступишь так с нами, — чуть слышно прошептал он. — Это нечестно! Ты притащил нас обратно в этот проклятый Город для того, чтобы все-таки добить? Таков был твой план изначально? Уничтожить нас окончательно? Одного только не могу понять: зачем такие сложности? Мы бы и без этого сдохли! Да лучше бы я остался тогда в Городе — какая разница, где умирать.

— Что мы тебе, чёрт тебя побери, сделали плохого? За что ты ненавидишь нас? — закричала Ингрид. — Ты не понимаешь, что мы тебе верили, всегда верили? А ты снюхался с Генералом, заразился его дерьмом и нас им вымазал. Да будь ты проклят, все вы прокляты!

— Мы доверяли тебе, не просто верили! — сказала Марта и зарыдала, уткнувшись в плечо Роланда. — Зачем ты меня спасал? Чтобы сейчас убить?

— Тихо, родная, не плачь, — прошептал Роланд, целуя её макушку и обводя гневным взглядом комнату. — Я же, кажется, с самого начала говорил, что ему не стоит верить. Но кто ко мне прислушался? Айс же так прекрасен! Спаситель, мать вашу, да? Развесили уши, расселись вокруг него кружком и давай слушать с открытым ртом, какое ждёт нас светлое будущее в новом прекрасном мире! А Роланд что? Роланд так, обычный желчный уродец, да? Вам же удобно было думать, что я просто завистливый говнюк, который только и мечтает, что скинуть Айса с трона. Вот теперь и расхлебывайте — никто вам не виноват!

В комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь прерывистым всхлипыванием плачущей Марты и тихим, ласковым шепотом Роланда. Казалось, что он потерял ко всем разом интерес, будто вычеркнул из жизни, и осталась только Марта — только она имела для него сейчас хоть какое-то значение.

— Что ты снова молчишь? Эти драмы уже в печенках у меня сидят! — закричал Джонни, схватив сидящего Айса за грудки и резко подняв того на ноги. — На меня смотри, дерьмо ты эдакое! Чего ты добивался? Отвечай, у меня не резиновое терпение! Если не расскажешь нам все с самого начала, не скажешь, зачем ты все это затеял, я тебе наглядно покажу, что делали у нас на помойке с такими мерзкими крысами, как ты. И поверь, тебе не понравится то, что я покажу. А потом я сочиню об этом сказку, и, знаешь, никто в своем уме и без дрожи слушать ее не захочет.

— Отпусти меня! — прохрипел Айс. — Я все скажу, только не нужно меня трясти, как куклу.

Джонни с явным отвращением толкнул Айса в грудь и тот отлетел на несколько шагов.

— Джонни, не нужно марать руки, успокойся, — тихо сказала Ингрид.

— Будете меня слушать, или такое ничтожество и дерьмо, как я недостойно вашего общества? — с усмешкой спросил Айс, потирая ушибленное при падении плечо. — Одного не пойму, чего вы так завелись, если совсем ничего не знаете и не понимаете? В штаны наложили только от одного упоминания о Высотке, тюфяки соломенные. Не нужно мне было с вами связываться, потому что толку от вас чуть, а гонору, как у королевских наследников. Хотя, по правде говоря, я-то спасал только Марту, а вы могли бы проваливать ко всем чертям, но зачем-то увязались следом, а сейчас я самый крайний. Смотрю, вы удобно устроились, приятели.

— Нет, я точно сейчас не выдержу и надеру ему зад, — прошипел Джонни.

— Так, успокойтесь все! — закричал Айс. — Мне нужно вам многое рассказать и объяснить, а если меня постоянно будут перебивать злобные, полные ненависти и презрения реплики, я ничего не скажу. Лучше заткнитесь и послушайте меня. Раз вы уже однажды рискнули мне довериться, дайте шанс доказать, что это было не на сто процентов зря.

— Пусть скажет всё, что хочет, — произнесла Марта, вытирая покрасневшие глаза. — Может, что и прояснится. Если будем постоянно его перебивать, точно ничего не поймём.

Роланд хмыкнул:

— Вот все в тебе, Марта, прекрасно, но твоя доброта тебя же и погубит. Помяни мое слово, погубит.

— Заткнись, и дай послушать.

Все замолчали, приготовившись услышать все, что Айс готов им рассказать. Собравшись с духом, как перед долгим и полным опасностей путешествием, он все-таки начал свой рассказ.

* * *

Когда Генерал нашёл меня, я сразу понял, что в отряде мне уготована особая роль. С самого детства, когда голод и тоска уничтожали изнутри, моя душа согревалась мечтами о счастливом будущем. В этих грёзах мог позволить себе быть королём мира, рыцарем без страха и упрёка, наместником Бога на Земле. Мне всегда казалось, что я родился для какой-то миссии, с которой под силу будет справиться только мне. Вечно фантазировал об испытаниях, где смогу доказать всему миру, на что способен. Только эти мечты спасли от безумия, хотя, кто знает, может тогда я и стал безумцем, жаждущим лучшей жизни и вселенской власти, не имея для этого ни единой предпосылки, а лишь жгучую веру? Не знаю. В одном лишь уверен: когда он нашел меня, я понял, что наступил мой звездный час. Поверил, идиот, что мечтам хоть иногда, но суждено сбываться.

Во всяком случае, я получил сытную еду и новую одежду, а это уже немало, особенно для того, кто никогда ничего подобного не имел. И мне больше не нужно будет возвращаться домой: туда, где царила исступлённая ненависть, где я был извечным заложником чужой злой воли.

Заглядывая в прошлое, о котором никогда никому не говорил, могу сказать только одно: я никогда не был счастлив. Счастливым стал только, когда меня нашел Генерал — человек, что не побоялся дать шанс проявить себя никому не нужному мальчику. За этот шанс я готов был сделать что угодно: убить, оболгать, украсть, предать. Всё, что угодно. В буквальном смысле.

Роланд, я знаю, что ты с первого взгляда меня невзлюбил. Ты так и не смог мне поверить, как я ни старался убедить тебя в обратном. Наверное, правда на твоей стороне. Мне сложно судить, но в одном я готов поклясться: дай мне судьба возможность прожить жизнь сначала, поступил бы точно также. Я бы пошел за Генералом, снова выполняя всю ту грязную работу, которую он требовал. Ни секунды бы не изменил. Наверное, я и правда, безумец.

Но вернемся к тому времени, когда я только появился в отряде. Вначале всё шло точно так же, как и у каждого из вас: я осматривался, привыкал к новой обстановке, обучался искусству боя, пытался влиться в коллектив. И довольно быстро вы полюбили меня, что дало мне ощущение ещё слишком слабой, но власти. Когда один за другим вы начали со мной советоваться, я понял, что почти победил. Себя самого, свои страхи и мерзкую судьбу.

Но самое интересное началось тогда, когда Генерал назначил мне индивидуальный график тренировок, на которых показывал и рассказывал гораздо больше, чем обычно. Если бы вы могли знать, чему именно он меня учил, какие способы для этого использовал, то, наверное, начали бы презирать меня намного раньше. И, возможно, не стали бы связываться со мной, не поверили бы в меня. Но Генерал сделал всё, чтобы никто не мог попасть на поляну, когда шли наши занятия. Как он это делал — до сих пор для меня загадка. Прошлого не воротишь, как не пытайся, а сделанного не изменишь.

Не стану сейчас вдаваться в подробности — у нас не так много времени. Несмотря ни на что, я ни о чём не жалею. Очень быстро Генерал стал значить для меня слишком много — не знаю, как он это делал, но вскоре я буквально не мог жить, если по какой-то причине тренировка откладывалась или переносилась. Да я дышать не мог, слонялся как сомнамбула по поляне, выглядывая его тёмную фигуру среди деревьев. Знания, полученные от него, принадлежали только мне — они были мои самым ценным сокровищем.

С каждым разом наши занятия становились всё более интенсивными и жёсткими, а разговоры всё откровеннее. Глазом не успел моргнуть, как рассказал ему всё о себе, открыл свою душу, выплеснув всё её содержимое на его протянутые ладони. А он что? Он забрал её себе, ласково улыбаясь и не моргнув глазом, словно в его кармане ей самое место. Но я не сопротивлялся. Что значит какая-то душонка, в которой весу меньше, чем в мотке веревки, а проку вообще никакого, по сравнению с теми знаниями и опытом, что я смог получить в итоге?

После того, как Генерал стал не только центром моего существования, но и хозяином души, я уже не мог сопротивляться какому бы то ни было из его приказов, какими бы жестокими или нелепыми они не казались. Я, словно послушная псина на строгом поводке мог смотреть только в ту сторону, куда указывала жёсткая рука хозяина.

И я верил, что так будет всегда. Мне хотелось знать, что уже больше никогда не буду одинок, что всегда в моей жизни будет тот, кто захочет меня слушать и будет в меня верить. Генерал стал именно таким человеком. Но ещё он знал все мои слабости. Все до единой. А самой главной из них была — жажда власти.

Однажды, сидя после тренировки под деревом, он рассказал мне о своих планах на будущее. Он захотел выйти на новый уровень. Рассказывал, что уже давно не видит будущего для нашего мира. Говорил, что люди, уничтожая свои жизни, уничтожают и всё вокруг себя. И если их не остановить, они, возомнив себя всесильными богами, окончательно разрушат всё, что строилось их предками сотни лет. Он предлагал мне, в обмен на помощь, большие перспективы в новом, очищенном от скверны мире. Генерал готовил для меня роль владыки мира. Того мира, который мы вместе построим. Не когда-нибудь в будущем, не через много-много лет, а вот прямо сейчас.

Я понял, что это мой шанс. Понимал, что в старом мире у меня практически не было возможности кем-то стать. Для меня недостаточно было быть лидером отряда, всё моё существо требовало большего. И вот он шанс! Шанс стать тем, кем мечтал быть всю свою сознательную жизнь.

И я согласился помочь — не мог по-другому, да и не хотел. Не думаю, что кто-то из вас поступил бы иначе, ибо и вашим душам Генерал стал хозяином, не только моей. Вы же чувствуете это, понимаете, почему так боитесь снова с ним встретиться? Потому что больше не сможете сопротивляться. И если до этого он выпил каждого из вас не до конца, то при следующей встрече, будьте уверены, выпьет досуха.

Тогда, сидя после тренировок на поляне, он и посвятил меня в детали плана, который помог бы осуществить мою мечту. Нужно было идти в Город и постепенно разрабатывать тактику по уничтожению старого мира. Вот тут и начались наши вылазки, все те операции, которые мы готовили долгими вечерами у костра, и в результате которых погибло столько людей. Нам нужно было понимать, способны ли вы на убийство. Способны ли, не моргнув глазом, причинить кому-то боль. Кому-то незнакомому, но, тем ни менее, живому человеку, которого, возможно, кто-то любит и ждёт. И вы оказались очень ловки в этом. Даже удивительно, как охотно вы приняли новые правила игры.

Жители Города, охваченные паникой в связи с пропажей детей, сначала ничего не понимали. Ну, что такого, что иногда, изредка на улицах, в тёмных переулках стали находить изувеченные трупы бродяг и алкоголиков. Ну, мало ли? Может, просто очередная жертва пьяной драки, сколько уже до этого было таких случаев? Ничего же особенного. Даже, когда мертвыми стали находить уважаемых членов общества, политиков и артистов, никто не забил тревогу. Потому что ничего не могло сравниться в сознании горожан с той болью от потери ребёнка — болью, с которой столкнулась практически каждая семья этого Города.

И ведь никто и подумать не мог, что все эти многочисленные, кровавые смерти дело рук нас — тех, чьи поиски неизменно заканчивались провалом. Это давало нам возможность очень долго оставаться непойманными.

И вот наступил час решающей битвы. Мы должны были выйти из тени, должны были добить тех, кто ещё остался в этом никчемном, прогнившем до основания Городе. Тех, кто мог нам помешать зажить новой, счастливой жизнью…

* * *

— Но зачем ты повёл меня тогда в катакомбы? — спросила Марта. — Если всё было решено и обговорено, почему ты меня спасал?!

Айс, встрепенувшись, взглянул на девушку, но промолчал. Он пытался поймать её взгляд, хотел что-то объяснить — не словами, нет. Златоглавый надеялся, что уж ей-то не придётся ничего объяснять, что она и так всё сможет понять без лишней болтовни, но её взгляд требовал ответа. В этот момент он окончательно понял, что это путешествие изменило каждого из них безвозвратно.

— Слушай, зачем ты нам всё это рассказываешь? То, что ты продал Генералу душу в обмен на всё это мировластное дерьмо, мы и так отлично знаем. Твоя щенячья преданность всему виной, потому что именно ты заставил нас поверить Генералу, убедил, что именно этого мы и хотели. Но ничего подобного мы не хотели. Да, мы были благодарны ему за то, что вытащил нас из прошлых жизней, дал надежду, тёплый ужин и крышу над головой, хоть эта крыша и протекала под дождём. Пойми, мы не собирались становиться какими-то там владыками. Всё чего желали: свободно и спокойно жить, есть досыта, и спать, сколько влезет. Но ты! Ты окончательно переломил нашу волю, ведь никто не умел тебе сопротивляться. И ты, пользуясь тем эффектом, что производил на окружающих, заставил делать всё, что прикажут. Вы вдвоём сделали из нас марионеток!

— Роланд, — промолвила Ингрид, — успокойся! Дай ему договорить.

— Я не собираюсь молчать! Хватит, намолчались уже! Айс должен ответить за то, что втянул нас во всё это!

— Да, я понимаю тебя, — на удивление, Айс не выглядел обиженным или хоть сколько-нибудь злым, как это часто бывало в спорах с Роландом. — Я просто хочу, чтобы вы меня поняли. Да, я слишком амбициозен. Да, я ещё та скотина, но я не хотел всего этого, понимаете? Я не думал, что всё так обернётся! Я требовал от него дать обещание, что все члены нашего отряда выживут. И о поклялся, но когда началась вся та заварушка в Городе, когда все наши побратимы обезумели, будто с цепи сорвались, я и решил спасти Марту. Я просто хотел, чтобы хоть кому-то точно удалость избежать того ужаса. Поймите меня, я не хотел! А теперь мы должны отомстить за всех погибших, за разрушенный мир, за всю эту боль!

— Ты — человек без души, переживаешь о том, что кто-то где-то умер? — засмеялся Роланд. — Да ты бы видел свои глаза — в них тьма, в них холод и презрение! Единственное, за что ты хочешь отомстить — так это за то, что рухнул мир и тебе больше некем управлять. Что, говнюк, не вышло стать Императором? Небось, уже нафантазировал себе, сидя на полянке и жуя яблоко, как будешь мчаться по небу в золотой колеснице, а подданные будут кидать в припадке радости цветы вверх?

Снова воцарилась тишина.

— Вы не верите мне? — тихо и каким-то детским голосом спросил Айс.

— Хм, не то, чтобы… — Джонни отвел глаза в сторону. — Мне почему-то кажется, что это снова часть какого-то хитроумного плана, в котором нам уготована роль разменной монеты. Да, Айс? Всё так? Ты же наверняка с самого начала, когда Генерал только заикнулся, чего хочет от тебя, знал, что ничем хорошим это для нас не закончится. Наверное, с радостью согласился устлать нашими трупами землю. По ним, как по лестнице, хотел взобраться на трон, да?

Айс резко поднялся на ноги и принялся мерить шагами пыльную комнату, погруженную в полумрак.

— Ладно, если вы мне не верите — это ваше право. Я не хочу биться о стену вашего неверия и доказывать, что я не тот, кем вы меня считаете. Но я хочу вам объяснить, почему нам нужно отправиться в Высотку.

— Ладно, валяй, — сказал Роланд. — Всё равно пока заняться нечем, так хоть твои басни время помогут скоротать.

— Хорошо, — Айс остановился и провёл рукой по взъерошенным светлым волосам. — Вы хорошо помните тот день, когда всё рухнуло?

— Помним ли мы? Ты издеваешься, придурок?!

— Да-да, извините, у меня просто путаются мысли. В тот день я понял, что все обещания, что он дал мне раньше — не больше, чем пустой звук. Он не собирался никого жалеть, поэтому погибнуть мог каждый. А я не хотел, чтобы Марта пострадала. Да, пусть я бездушное животное, но я хотел оградить её от того кошмара, что мог начаться. Тебя я, Роланд, само собой, беречь не собирался — ты надоел мне хуже горькой редьки. Я хотел от тебя избавиться, я мечтал об этом. Но ты за каким-то чёртом потащился за нами!

— Мне не понравилось, что ты уводишь Марту, я тебе не верил!

— Логично. Но потом, проходя по катакомбам, мы нашли потерявшуюся и паникующую Ингрид, ну, а как Джонни к нам прибился до сих пор не пойму.

— Потому что я тоже не хотел оставлять Марту с тобой наедине, — нахмурившись, сказал Джонни.

— Господи, все защищали от меня Марту, как это мило, — Айс устало прикрыл глаза и потёр покрасневшие веки пальцами. — А потом мы заблудились в этих чёртовых катакомбах и оказались в подвале Высотки. Помните, что с нами тогда случилось?

Марта поёжилась, Роланд сжал кулаки, Ингрид вздрогнула, а Джонни закрыл глаза.

— Вижу, что помните, — усмехнулся Айс. — Так вот, я хочу снова туда вернуться и понять, наконец, что тогда нас так сильно испугало. Потому что неспроста всё это было, понимаете? Может, там есть какой-то механизм, который способен напугать людей до чёртиков, до потери сознания? Может, именно с помощью этого устройства Генерал управлял нами? А может, тогда есть способ устранить его? Вернуть нам наши души, стать свободными, наконец! Это наш единственный шанс. Я могу пойти один, мне никто не нужен. Я хочу все исправить! Потому что, если бы так сильно не доверился ему, не отдал бы свою душу, не сдался без боя, то ничего бы не было. Только сейчас это понял: я единственный во всем виноват. Когда мы каким-то чудом смогли выбраться из тех проклятых, наполненных ужасом коридоров, вернулись обратно в Лес, я увидел, что даже Лес не пощадили, даже щепок не оставив — только пепелище. В тот момент я понял, что мы единственные, кому удалось выжить.

— И мы начали убегать, — печально сказала Марта.

— Да, мы начали убегать.

— Ладно, допустим. Но ты уверен, что придя к Высотке, мы не попадем в его лапы? Уверен, что снова не пойдешь за ним? Потому что я так и не понял, что именно мы там будем искать.

— Роланд, мы поищем то, что сможет его уничтожить.

— Айс, а если не получится? Если мы там погибнем? Вдруг тот ужас снова вернётся, и мы просто останемся в подвалах Высотки, каждый наедине со своим самым большим страхом? Мне кажется, я не выдержу этого снова, — голос Ингрид звучал глухо, будто она уже была там, внутри того страшного здания. — И вообще, ты уверен, что дом не рухнул? Может быть, там одни руины.

— Я очень надеюсь, что нет. Потому что это мой единственный план — другого, к сожалению, нет.

— Ладно, пойдем, что нам еще остается? — вздохнув, сказал Роланд. — Только если хоть с кем-то из нас что-то случится, если это очередная подстава, я тебя там же и закопаю, ты меня понял?

— Понял, не дурак. Надеюсь, что тебе все-таки не придется возиться с моим трупом, — сказал Айс и нервно засмеялся.

XXIII. Изабель. Путешествие

— Ну, что? Точно согласна плыть со мной? — Ланс смотрит на меня, а я, кажется тону в нереальной синеве его глаз. В них читается настойчивая просьба и какая-то глубинная жажда. Мы лежим на песке, лицом к лицу, а Барнаби нарезает круги вокруг, словно не в силах дождаться, когда же мы покинем этот порядком опостылевший берег. — Не обещаю, что будет легко. Я вообще ничего не могу тебе гарантировать, но постараюсь сохранить нам жизнь, а это уже неплохо, как думаешь?

— Мне кажется, что этого будет вполне достаточно.

— Ну, вот и славно, — смеётся Ланс и гладит меня по голове, словно маленькую девочку. Мне нравится этот жест, такой простой, но такой важный. Когда кругом хаос простое прикосновение может подарить надежду на будущее без боли и слёз. — Тогда, я думаю, можно отплывать.

Ланс ложится на спину, вытягивает ноги, разминает затекшие конечности. Понимаю, что пора вставать, хотя так не хочется. Но море зовёт его, а я больше не в силах отпустить этого ещё несколько часов назад незнакомого и чужого человека, о котором я всё равно знаю слишком мало и которому доверила свою судьбу.

Ланс встаёт, весь наполненный кипучей энергией, я поднимаюсь следом.

— Ответь мне только на один-единственный вопрос: там, на корабле, действительно есть еда? Мне кажется, что ещё немного, и я рухну от истощения. Честно, не помню, когда в последний раз ела, — мне неловко перед Лансом за свою слабость, мы ведь по сути чужие люди, но по-другому не получается — голод сильнее всех правил приличий. Урчание истощенного и пустого желудка заглушает гордость.

— Да-да! Не беспокойся! — Ланс поворачивается и протягивает ко мне руки, помогая встать. У него крупные грубые ладони настоящего мужчины, покрытые темным загаром — на их фоне мои бледные тонкие пальцы кажутся детскими. — Давай, скорее, поднимемся на корабль, и тогда ты сможешь поесть. У этого судна есть одно неоспоримое достоинство, восхищающее и пугающее одновременно: им совершенно не нужно управлять, а провизии там столько, что хватит на год путешествия.

— Ну, тогда веди меня, мой капитан, — с усмешкой говорю и поднимаюсь, обтряхивая песок с подола бывшего некогда белым платья. Голова слегка кружится, но я способна с этим справиться — рядом с Лансом, кажется, способна на многое из того, на что раньше ни за что не отважилась.

Мы медленно, не разнимая сцепленных воедино пальцев, идем к кораблю. Одна мысль тревожит, и я спешу поделиться ею с Лансом:

— Слушай, а как мы без трапа на корабль-то взойдем? Ты из него выпал, мы тебя подобрали — это все понятно, но обратно-то каким образом? Летать никто из нас точно не умеет, — нервно смеюсь в слабой попытке скрыть волнение, потому что и правда совсем ничего не понимаю.

Ланс хитро подмигивает и крепче сжимает мою ладонь.

— Я же говорил, что это необычный корабль, помнишь? Он сам собой управляет, сам выбирает курс и совершенно не нуждается в команде. А еще он как будто обладает разумом, поэтому, мне кажется, мы найдем способ попасть на борт.

Я боюсь признаться, что не разделяю его оптимизма, поэтому молчу, пока мы почти по колено не оказываемся в воде. До судна осталось не более двухсот шагов, но море очень глубокое, а я по-прежнему не умею плавать.

Барнаби, ловкий и неутомимый, плывёт впереди, разбрызгивая кругом солёную воду. Только слепой не заметил бы, в каком он восторге от плавания: свобода, свежий ветер, теплые волны. Не знаю, способен ли этот пёс вообще хоть чего-то бояться? Я завидую ему.

Мгновение, и Барнаби исчезает из вида, как будто и не было никогда — даже ни одна волна не вздыбилась.

— Ланс, послушай, куда он делся? — в панике спрашиваю, чувствуя, как мерзкий страх сковывает позвоночник, мешая дышать. Мне совсем не нравится то, что я больше не могу видеть своего не в меру жизнерадостного пса.

— Не знаю. — Ланс крутит головой в разные стороны, силясь рассмотреть то, что, возможно, мне не дано увидеть. — Не мог же он утонуть, правда?

— Мне страшно. — Помимо воли, голос срывается, и чувствую, что вот-вот заплачу. — Я не пойму, куда он пропал. И я не хочу верить, что он утонул. Я слишком привязалась к этому странному животному, чтобы вот так его потерять!

Последнюю фразу почти прокричала и, забыв о всякой осторожности, забыв, что не умею плавать, изо всех сил гребу вперед. Мне жизненно необходимо знать, что с моей собакой и пока не узнаю, не успокоюсь.

— Изабель, куда ты рванула? Стой! — орёт мне в спину Ланс, и я слышу мощные шлепки по поверхности воды — по всей видимости, решил нагнать меня.

Я не оборачиваюсь: сейчас важнее всего — найти собаку. И желательно живой. Наверное, именно так люди и учатся держаться на воде — в моменты опасности совсем забываешь о своих страхах.

Еще несколько движений руками, пару глотков соленой воды, и почти вплотную приближаюсь к странному кораблю. Отчетливо вижу выкрашенный белой краской корпус: впервые до меня доходит, насколько же он огромен. Но Барнаби нигде нет.

— Барнаби, малыш, где ты? Ты меня слышишь? — кричу, захлебываясь накатывающими волнами и паникой. — Куда ты подевался? Ты не можешь меня бросить! Я не разрешала тебе! Это нечестно!

Не могу определить, что это за соленый привкус: морская вода или все-таки слезы? А, может, и то и другое смешалось настолько, что уже не разобрать.

— Изабель, не паникуй, — Ланс подплыл ко мне, и обхватил мои плечи своими огромными руками. Я льну к его мощной и такой теплой груди, захлебываясь рыданиями.

И тут наше внимание привлекает какой-то непонятный гул, как будто вблизи заработал огромный механизм.

— Ты слышишь? — спрашиваю, мгновенно перестав плакать. Непонятная тревога зарождается внутри меня. — Что это?

Ланс наклоняет голову вбок, прислушиваясь изо всех сил.

— Слышу, только не могу понять, что это.

Ланс дотрагивается рукой до гладкой белоснежной поверхности. Сначала мне показалось, что от слёз и солёной воды я совсем ослепла. Я несколько раз моргаю и протираю уставшие глаза, но видение не пропадает: по телу Ланса проходит рябь и он постепенно становится всё более прозрачным. Я вижу панику в его ярких глазах.

— Ланс, ты куда? — кричу во всё горло и делаю несколько махов руками, благо парень очень близко ко мне. Протянув руку, пытаюсь дотронуться до него, ухватить за красную рубашку, но пальцы ловят пустоту. На том месте, где только что он покачивался на волнах теперь пустота. Ну, хоть корабль не исчез.

Так, нужно подумать.

Сначала пропал Барнаби.

Потом Ланс.

И оба они пропали, подплыв вплотную к судну. А ведь Ланс говорил, что корабль сам подскажет нам способ, как на него попасть. Может, для этого достаточно просто дотронуться до борта? Во всяком случае, можно попробовать — хуже точно не будет.

Набрав в легкие как можно больше воздуха, зажмуриваюсь. Потом протягиваю руку и касаюсь прохладной, влажной обшивки корабля. Сначала чувствую твердую прохладу дерева, но через секунду рука перестает хоть что-то чувствовать. Внутри все сжимается, как будто я начинаю падать в пропасть, и на миг мне действительно кажется, что лечу с огромной высоты. Ощущение, что падение мое не закончится никогда, но уже через несколько секунд ударяюсь обо что-то.

— Изабель, тебе больно? — знакомый голос выдергивает из панической пустоты, в которой я, казалось, провела долгие годы. — Поднимайся, давай я тебе помогу.

Чувствую, как его большие ладони подхватывают меня в воздух, словно я пушинка. В его объятиях, кажется, могу провести вечность. Он несёт меня куда-то, но глаза открывать не хочется, поэтому я не знаю, где мы, но рада, что снова не одна.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, и вот я чувствую, как Ланс аккуратно опускает меня на что-то мягкое. Неужели кровать? И думать себе запретила, что когда-нибудь смогу снова хоть на пять минут прилечь не на холодный песок. Странная все-таки штука — жизнь. Сплошные случайности. А ещё, мы ведь плыли, но моя одежда совсем сухая. Ну и корабль — затейник, не иначе.

— Хочешь, поспи пока, — чувствую его тёплое дыхание на своей щеке. — Я пойду для нас обед приготовлю.

— Нет, не хочу я спать, — открываю глаза. — Просто полежу немного. У меня в голове все перемешалось. От падения или от самой ситуации, но чувствую себя, словно выжатый лимон.

Ланс улыбается и гладит меня по голове. Мне даже думать страшно, насколько неприятна моя грязная спутанная шевелюра на ощупь. Но Лансу, похоже, всё равно.

— Возвращайся скорее, — шепчу, и спазм сжимает моё горло. Я никогда ни по кому не скучала, а тут мысль выпустить его из виду даже на несколько минут причиняет столько боли. Странное что-то творится. Не хватало ещё влюбиться.

— Не переживай, с тобой останется наш верный Барнаби. С ним тебе нечего бояться.

"Наш"? Он сказал "наш Барнаби"? Ещё вчера это ведь был только мой пёс. Ладно, не буду пока обращать на это внимание. Может, он всего-навсего оговорился?

— Ну, с Барнаби мне точно ничего не страшно, — я усмехаюсь, прикрыв глаза.

Ланс кивает и уходит, а я решают осмотреться. Меня ещё немного подташнивает после странного "путешествия" сквозь корабль, в глазах непонятная рябь, но это, возможно, от голода. Если честно, совсем не могу вспомнить, когда ела в последний раз.

Смотрю по сторонам. По всей видимости, нахожусь в каюте, надо отметить, вполне уютной. Небольшая комната с минимальным набором мебели: помимо кровати (кстати, очень удобной), тут есть письменный стол, книжный шкаф и большое зеркало. Барнаби улегся возле кровати и, кажется, заснул. Я слышу его тихое, размеренное сопение, от которого в моём сердце зарождается приятное тепло. Поддаюсь искушению и, поднявшись на ноги, преодолевая головокружение и, борясь с накатывающей волнами тошнотой, медленно подхожу к зеркалу.

Нет, это что-то невообразимое! Мои светлые волосы спутаны в какой-то отвратительный колтун на макушке. Лицо покрыто коркой засохшей грязи, и чужой крови. Зато мои ярко-зеленые глаза кажутся просто огромными и, если не обращать внимания, как лихорадочно они блестят, можно назвать их красивыми. Мне бы помыться и расчесаться, может, и стану хоть немного симпатичнее, но пока что на эту странную особу, глядящую на меня из зазеркалья, без слёз и отвращения смотреть невозможно. Со вздохом отхожу от зеркала: неужели такая грязная и ободранная персона может претендовать на внимание хоть кого-то, не то, что Ланса? Теперь понимаю, что выражают его глаза при взгляде на меня. Это жалость. Элементарная, отвратительная, унизительная жалость, а вовсе не симпатия, которую я себе напридумала. Глаза предательски щиплет. Неужели я собралась рыдать? Из-за парня? Смешно.

Барнаби, мой чудесный друг, будто почувствовав состояние хозяйки, вскакивает и утыкается холодным, мокрым носом в мои колени.

— Только ты меня любишь искренне, несмотря ни на что, — всхлипнув, говорю и глажу пса по холке. — Знаешь, что во всей этой ситуации меня расстраивает больше всего? Не просто расстраивает, а бесит даже?

Пёс смотрит, как будто и правда ждёт моих дальнейших слов.

— Барнаби, мы же сидели на берегу моря. Моря! Это же вода, а я даже не умылась, не догадалась хотя бы эту копоть и кровь с лица смыть. Просто сидела там, как дура, и ждала не пойми чего. А теперь Ланс всегда будет видеть меня, а представлять при этом неумытую, плохо пахнущую чушку — такую, какой я предстала перед ним впервые. Теперь как не мойся и не наряжайся, от этого первого впечатления не отмыться.

Теплая ладонь опустилась на мое плечо. Вздрагиваю, как от удара током.

— Не говори ерунды, — его мягкий голос окутывает мою душу теплым одеялом. Да что же это за напасть такая на меня навалилась? Любовь, что ли? Так не вовремя, чёрт возьми! — Ты мне нравишься, с тобой мне хорошо и уютно. А о чем-то другом и не думаю. Я же не глупый и понимаю, что мы не на балу встретились. Да и я, если ты помнишь, не принц на белом коне и не сказочный герой. Так что мы с тобой явно слеплены из одного теста, и нечего тут выдумывать. Давай лучше поедим.

Я зажмуриваюсь, останавливая текущие из глаз слёзы. И ещё в надежде продлить это сладостное мгновение. Сейчас и умереть не жалко, честное слово. Блин, да что же я за идиотка такая романтичная? Беру себя в руки, вздыхаю и открываю глаза.

— Пошли есть. Заодно посмотрю, что это за корабль такой чудесный.

Ланс убирает, как будто нехотя (или показалось?) руку, и мне становится грустно. Мне кажется, что я лишилась опоры и могу в любой момент упасть. Странные ощущения. Я встаю, а Ланс говорит:

— Думаю, что тебе на корабле понравится. В сущности, здесь замечательно. Если честно, была бы моя воля, остался бы на этом судне навсегда.

— Хватит мечтать, Ланс, ты для этого слишком взрослый. Мечтать нужно детям, они наивные, а мы должны принимать судьбу без лишних иллюзий, так жить намного проще.

— Ты права, — Ланс улыбается, но в глазах замечаю грусть.

— Хочу тебя предупредить, — смеюсь я, — что, если ты мне сейчас не дашь еды, любой, то я рухну замертво от голода. Да и Барнаби, если ты еще не заметил, уже не столь активен, как раньше.

— Значит, нужно быстрее вас кормить, потому что в моих же интересах не дать вам умереть голодной смертью — слишком уж мне полюбилось ваше общество. — Наконец-то я замечаю улыбку в его голубых глазах, которые тревожат мою душу до самого дна.

Парень берёт меня за руку и ведёт за собой на палубу, где, как оказалось, он уже успел накрыть для нас шикарный стол. Замираю в десяти шагах от стола с открытым от удивления ртом. Чего здесь только нет! И самое главное — запечённая курица, как главное украшение стола, привлекает моё внимание невообразимой красоты зажаристой корочкой. От одного только взгляда на уставленный разнообразными яствами стол мой рот наполняется слюной.

— Ничего себе, — вздыхаю. — Я столько еды, наверное, за всю свою жизнь не съела. Откуда тут всё это?

— Я же говорил, что это необычный корабль.

— Да я это уже и так поняла, когда попала на борт каким-то весьма оригинальным способом. Экстравагантным, даже можно сказать, способом.

Ланс смеётся. И пока я, всё ещё не в силах справиться с удивлением, стою, словно у меня дефекты развития, Барнаби срывается с места и с радостным лаем подбегает к столу.

— Сейчас я тебя покормлю, приятель, а то твоя капающая слюна скоро станет причиной потопа.

Сбрасываю с себя оцепенение и подхожу к столу. Пока Ланс ставит перед Барнаби миску, наполненную разнообразными лакомствами, и тот с восторгом принимается за поглощение угощений, сажусь на один из стульев. Смотрю на все это великолепие, не решаясь к чему-то притронуться, хотя мой желудок свело спазмами настолько, что практически невозможно дышать. Ланс садится рядом.

— Давай я тебе что-нибудь положу, — говорит, и вскоре моя тарелка до краев наполняется разнообразными деликатесами. Тут и овощи, и куриная ножка, и мясная нарезка, и разные сорта сыра, о существовании которых я даже не догадывалась раньше. Многое из того, что стоит передо мной на столе, застеленном белоснежной льняной скатертью с золотыми узорами, вижу впервые. Надеюсь, все это на самом деле можно есть. Осторожно кладу в рот первый кусочек и понимаю, что больше не способно ни о чем думать — настолько божественным кажется вкус. Жмурюсь от удовольствия, и даже начинаю чавкать. Но мне наплевать: слишком голодна и устала, чтобы задумываться о манерах. В самом деле, какая теперь разница, как я веду себя за столом?

— Тише, тише, — смеясь, говорит Ланс. — Ты слишкомдолго ничего не ела, тебе нельзя так быстро еду поглощать.

— Не переживай за меня, — прожевав, уверяю парня. — Мой организм ко всякому привычный. Переживу и это.

— Выпьем? — Мне сначала показалось, что я плохо расслышала его слова, и он на самом деле сказал что-то совсем другое, но Ланс смотрит на меня как-то робко и неуверенно.

— Выпьем? Воды в смысле? — я нервно сглатываю.

— Да нет, дурочка, вина. Или шампанского. На этом судне и правда есть всё, чтобы скрасить долгие часы путешествия. В том числе и спиртные напитки абсолютно разных видов.

Я неуверенно киваю. Мне не хочется признаваться, что еще ни разу в своей жизни не пробовала спиртное. Но если учитывать, во что превратилась моя жизнь за последнее время, можно не только попробовать шампанское на вкус, но и напиться вдрызг.

Такое чувство, что Ланс услышал мои мысли, потому что через секунду он уже достает откуда-то из-под стола две красивые бутылки, явно не самые дешевые. В одной, насколько я могу судить, вино, а в другой — шампанское, хотя я бы не доверяла самой себе в деле выбора выпивки.

— Что предпочитаешь?

— Давай шампанское, — бодро говорю я. И откуда во мне этот задор? Нервное, наверное. — Умирать так с музыкой.

— Мне нравится твой настрой. Чувствую, что твой оптимизм и решимость нам ещё очень пригодятся.

Ох, я бы не была на этот счет такой уверенной.

Открыв бутылку с громким хлопком, Ланс разливает шипящую светло-янтарную жидкость по красивым хрустальным бокалам. Шапка белой пены взмывает вверх, как будто, стремится превратиться в белоснежное облако и взлететь.

— Давай выпьем за будущее, чтобы оно стало лучше, чем наше прошлое. Во всяком случае, недавнее.

— Мне нравится твой тост, — киваю я. — Пусть завтра будет лучше, чем вчера.

Мы со звоном на миг соединяем наши бокалы, и я со страхом, очень осторожно отпиваю остро пахнущий напиток. Шампанское неожиданно оказывается сладким и пряным на вкус, а вылетающие из бокала на свободу пузыри смешно щекочут нос.

— Как ты думаешь, что нас ждет в конце путешествия? — спрашиваю, смущаясь под взглядом голубых глаз.

Ланс задумывается, глядя на бескрайнюю морскую гладь за бортом.

— Я не знаю, что тебе ответить, — вздыхая, говорит, наконец, он. — Понимаешь, не хочу тебе врать: я далеко не герой. Не понимаю, почему выжил, что это за корабль. И что нас ждет в конце, тоже не знаю. Давай просто будем наслаждаться моментом. У нас пока есть всё, что нужно для счастья: вкусная еда, вино, теплая постель и книги. Ты даже не представляешь, сколько на этом корабле книг — за всю жизнь не прочтешь. Так что не будем спешить, а будем просто жить. Пока можем.

Я молчу, мне совсем нечего сказать, потому что Ланс полностью прав. И мне совсем не страшно. Разве может со мной произойти что-то хуже того, что уже случилось?

И мы, взявшись за руки, сидим на палубе, смотрим вдаль и молчим, пока этот странный во всех отношениях корабль везёт нас в неизвестном направлении.

Будь что будет, я готова ко всему.

XXIV. Джонни. Первая сказка

В мрачном стылом доме, где закрыты всяким хламом окна и двери, наши смутно различимые во тьме силуэты даже не отбрасывают тени. После безобразной сцены, устроенной Айсом, после его путаных рассказов и полунамеков, мы обессилены, словно нас пропустили через мясорубку. Всех вместе и каждого по отдельности. Наш импровизированный стол завален недоеденной провизией, которая, скорее всего, если и не пропала, то уже окончательно обветрилась. Но мы не гордые — нам и такая снедь сгодится. Во всяком случае, нам есть, чем запивать: спиртного ещё столько, что можно спаивать какую-то маленькую республику на протяжении нескольких месяцев. При воспоминании о том, как я тащил все это на своем горбу, меня передергивает. Нет, больше таких марш-бросков совершать, признаюсь честно, не намерен, потому как у меня чуть пупок не развязался к чертям. Пусть теперь другие ходят за едой, мне можно немного отдохнуть — вроде, как заслужил, а некоторым будет весьма полезно проветрить свои заржавевшие мозги.

— Ребята, что-то скучно, вам не кажется? — Ингрид старается разрядить обстановку, хотя, если бы кто спросил моего мнения, на её месте лучше помалкивать. Но ведь Ингрид не привыкла быть «девочкой для битья», так зачем она иногда, как будто, специально нарывается? Мазохистка, что ли? Хотя, если честно, не удивлюсь. Я ничему уже не удивляюсь.

— Давайте в города поиграем, — говорит Марта. Ей уже заметно лучше, нога перестала кровоточить и, по словам Ингрид, практически зажила. Эта информация радует безмерно, потому что та тихая и безропотная Марта, какой она стала после травмы, мне совсем не нравится. Я люблю ее огонь и ее безумие — она позволяет мне держаться на плаву, потому что я заряжаюсь от нее. Без этого адреналина, который кипит вокруг Марты постоянно, мне совсем грустно. Наверное, каждому нужен свой аккумулятор. Мой аккумулятор — Марта. — Хоть как-то убьем это чёртово время.

Роланд хмыкает.

— И много ты городов знаешь? Я вот, например, вообще ни одного названия не помню. Даже не помню уже, как называется наш Город, не говоря о соседних. Да и зачем мне эти знания, если нифига уже не осталось?

— Ох, ты и зануда, — насмешливо фыркает Марта. — Как будто обязательно реальные места на карте называть. Можно же выдумывать.

— Все знают, что у Роланда совсем кисло с фантазией, — смеётся Айс. — Он о двух вещах мечтал в жизни — власти и тебе. И обе вещи получил только наполовину, поэтому выдумщик из Роланда совсем никакой.

— Как же ты мне надоел, белобрысый, — Роланд наобум кидает что-то в темноту, ориентируясь больше на голос, чем доверяя зрению.

— Ай, твою дивизию! — вопит Ингрид. — Совсем очумел? Кидается какой-то тухлятиной, ни в чем не повинным людям в лоб попадает.

Мы одновременно, как по команде, начинаем смеяться. Смеется в том числе и Ингрид.

— Радуйся, дорогуша, что он в тебя не бутылкой кинул, потому что в нашем дурдоме всякое возможно.

— Премного благодарна, — сквозь смех, говорит Ингрид. — Если бы было посветлее, сделала книксен, честное слово.

Только от одной мысли, что Ингрид может сделать книксен, меня душит новый приступ смеха. Сумасшествие какое-то, но я не могу остановиться — до того вся эта ненормальная ситуация кажется мне забавной. Просто до коликов в животе смешная ситуация.

— Джонни, а, может быть, ты нам что-нибудь расскажешь? Ночь будет долгой, а в темноте мы вряд ли пойдем к Высотке, будь она не ладна. — Марта, сидящая рядом, дотрагивается до моего плеча. Надеюсь, что никто на нас не смотрит, потому что только сцен ревности мне и не хватало. Достаточно, сто раз уже было. — Поэтому, чтобы мы тут не померли от скуки или не перегрызли друг другу глотки в приступе веселья, отвлеки нас своими сказками. Ты же знаешь, до какой степени я от них без ума? И другим тоже интересно будет послушать, уверена.

Кожей чувствую, как напрягся Айс, сидящий слева. Он прекрасно, как никто другой, знает, что в моих сказках гораздо больше смысла, чем многим кажется. Не претендую на звание какого-то там гуру или мудреца, но, спасибо Иоланте, у меня довольно богатый репертуар. Никогда не проверял, но, наверное, чтобы рассказать все свои истории, понадобится не меньше месяца, а то и больше.

Делаю вид, что раздумываю, тяну время, потому что, знаю точно: не всегда мои рассказы приходятся по душе слушателям. Некоторые обижаются, видя в совсем безобидной сказке тайный смысл, которого там нет. Но в итоге все-таки соглашаюсь, потому что, сказать откровенно, до одури люблю рассказывать свои истории — так мне кажется, что я снова могу услышать, хранящийся на задворках моего сознания, голос Иоланты. Иногда до ужаса, до ломоты в зубах хочется снова ее увидеть, услышать ее сказы. Но чудес не бывает. Найти хотя бы то место, где земля поглотила ее. Я бы соорудил там памятник — Иоланта, как никто другой, его заслужила.

Больно щипаю себя за руку, потому что мне совсем не хочется сейчас плакать. Во всяком случае, не перед некоторыми из этих людей.

— Ладно, расскажу, — вздыхаю, вроде как нехотя. — Уговорила. Пару историй, наверное, все-таки смогу рассказать. Большего не обещаю.

— Ура! — радостно взвизгивает Марта, и я чувствую, как она благодарно сжимает моё плечо. Довольно сильно, между прочим, сжимает — силы в этой девчонке всегда было, как у парочки крепких парней, несмотря, что она такая с виду хрупкая, просто крошечная.

И я начинаю.

Сказка первая

Путник и медноволосая девушка

Много лет назад, когда Город процветал, и по его дорогам ходили караваны, груженные самыми прекрасными товарами из разных уголков королевства, в одно погожее утро на крыльцо великолепного дома вышла девица с распущенными волосами. Ничего она не любила больше, чем расчесывать свои длинные, шикарные волосы. Ей нравилось, как солнце играет, запутывая своих зайчиков в их медной роскоши. И тогда всем и каждому могло показаться, что эта она и есть само солнце — столько света было в ней в те моменты. И сколько не боролись с ней родители, сколько не охали няньки, она каждое утро, в любую погоду выходила на улицу и расчесывалась гребнем из слоновой кости.

В то утро она уже почти закончила свой ежедневный ритуал, как вдруг вдалеке заметила столб пыли, что обычно предшествует скачущей галопом лошади. Девушка, не в силах сдержать любопытства, остановилась на крыльце и, поглаживая медный шелк, струящийся по плечам и спадающий почти до самой земли, смотрела вдаль. И вот из пыльного облака показался вороной жеребец необыкновенных размеров, несущий на себе огромного всадника, облаченного в стальные доспехи. На боку его висел внушительных размеров меч. Шлем, полностью скрывавший лицо всадника, напоминал морду диковинного зверя. Не в силах отвести взгляда от необычного путника, девушка замерла.

Тем временем лошадь все быстрее приближалась к её дому. Наверное, всадник заметил девушку, потому что потянул за поводья и огромный чёрный конь, встав на дыбы, остановился напротив, окутав на мгновение пылью из-под копыт.

Чертыхаясь и отплевываясь, девушка, тем не менее, с места не сдвинулась, а продолжала наблюдать за странным человеком, а он уже спешился и широкими шагами направился к ней. Девушка растерялась: никогда раньше она не разговаривала с незнакомцами, тем более с обладателями столь устрашающей внешности. Остановившись совсем близко, мужчина рывком стянул с себя шлем, и она чуть не вскрикнула: шлем скрывал от посторонних глаз исполосованное множеством шрамов грубое лицо бывалого воина. Сколько было ему лет сказать сложно — может, двадцать пять, а может, и все пятьдесят.

— Милостивая госпожа, не будете ли вы так любезны и не вынесете уставшему путнику немного воды? — Голос его оказался на удивление приятным, по-настоящему мужским, с характерной хрипотцой, что так нравится женщинам. — Я уже много дней в дороге, а запас питьевой воды исчерпал еще вчера утром.

Девушка смотрела на него, пытаясь понять, что же это за человек. Хорошие ли у него намерения? Не потребует ли он от неё ещё чего, кроме воды? Сможет ли она совладать с ним, выкажи он желание получить от нее то, что обычно мужчины хотят получить от женщин?

— Так принесете? — вывел ее из задумчивости хриплый голос путника.

— Хорошо, вынесу, — срывающимся голосом ответила девушка. — Вам, может быть, в вашу дорожную флягу налить? Чтобы у вас был запас и на дальнейшее путешествие?

Удивительно, как иногда улыбка меняет весь облик человека! Путник подарил девушке благодарную, чуть смущенную улыбку и сердце её мгновенно разбилось на сотни меленьких осколков, будто сделано оно было не из плоти, а из куска хрусталя.

Путник тем временем пошёл к коню, чтобы достать из дорожной сумы большую флягу. Девушка, словно под гипнозом, наблюдала за его движениями, такими ловкими и чёткими. И любовалась его широкой спиной и сильными ногами, благо спиной он вряд ли мог это заметить. Когда он повернулся к ней лицом, девушка, покраснев, смущенно опустила глаза и стала теребить прядь волос.

— У вас необыкновенные волосы, да простит мне небо эту дерзость, — с усмешкой сказал мужчина, протягивая смущённой девушке флягу.

Она быстро выхватила её из его огромной руки и побежала в дом со всех ног. Сегодня она осталась одна — родители уехали на ярмарку в соседний город, а нянька спала, мучимая мигренью, в своей комнате в дальней части дома. Слуг родители взяли с собой: ведь не каждый день случаются ярмарки, а родители ее были очень добрыми людьми, поэтому места в двух повозках нашлось для каждого, кто выказал желание ехать. От неё всего-то и требовалось, что закрыться на все замки и не покидать дома до приезда родных, но она не смогла удержаться и всё-таки вышла на улицу расчесаться. И вот посмотрите, в какую беду попала: одна в огромном доме, а за воротами стоит мужчина, от одного взгляда на которого у нее подкашиваются ноги.

Сердце сдавило, будто стальными тисками, и слёзы лились из глаз, пока она наливала воду в огромную флягу. Никогда раньше она так себя не чувствовала, даже когда отец захотел выдать её замуж за сына своего старинного друга. Жених ей, кстати, очень понравился: красив, весел, прекрасно воспитан и богат. Что ещё нужно для счастья? Да и любовью к ней воспылал с первого взгляда, но она ничего к нему не почувствовала. Совсем, хотя и лестно было, что такой красавец может достаться ей в мужья. А тут какой-то грязный мужик неопределенного возраста, с изуродованным лицом. Что в нём такого особенного девушка никак не могла понять, но сердце предательски ныло, а ноги буквально готовы были понести её на улицу, будто весь смысл её теперешнего существования заключался в том, чтобы увидеть его снова.

Набрав полную грудь воздуха и, подхватив подмышку тяжелую, полную воды флягу, девушка снова вышла на улицу, где мужчина стоял, рассматривая окрестности и взбивая дорожную пыль сапогом, явно забавляясь этим процессом.

— Вот ваша вода, пожалуйста, — сказала девушка, глядя на мужчину. Она запретила себе смущаться, чтобы он ни говорил, и как бы не поступал.

Он подошел к ней вплотную, и она почувствовала, как его большое тело закрыло от неё весь мир, словно она попала в самое надежное во всём свете место, где больше никогда и ни о чем не придётся беспокоиться. Она ощутила, как он наклонился к ней.

— Что вы делаете? — задыхаясь, спросила она.

— Твои волосы пахнут домом. Они пахнут солнцем и лугами, лесами и реками. Они пахнут всем тем, чего так не хватает людям для счастья. Они красивее меди, дороже золота, ценнее алмазов. В твоих волосах скрыта сама жизнь.

Она почувствовала, что уплывает. Куда-то очень далеко и не хочет оттуда возвращаться.

— Знаешь старую легенду о длинноволосой девушке и её возлюбленном? — спросил он, все так же, не выпуская из плена своих объятий. Да она и не стремилась выбраться на волю.

— Не знаю, — прошептала она, уткнувшись носом в его твердую грудь.

— Это поправимо, — усмехнулся он. Его хриплый голос проникал в её сердце, наполняя всё естество непонятным томлением. — Однажды принцесса влюбилась в юношу, который был недостоин её. Беден, плохо воспитан, совсем не образован. Но она так сильно полюбила его, причем взаимно, что пошла к колдунье и спросила совета, как им быть вместе. Колдунья долго раскладывала на столе какие-то косточки, руны, смотрела в магический шар и кидала через плечо остро пахнущие травы. И старания все-таки увенчались успехом: на дне чашки со странным варевом она узрела ответ, который и поспешила сообщить влюбленной принцессе. Для того чтобы им навсегда быть вместе, нужно всего лишь скрыться от всего мира под её же собственными медными волосами. Якобы в волосах влюбленной девушки, что горят на солнце ярче золота, сокрыта неведомая обычным людям сила. И она пошла к любимому, и стали они друг напротив друга, и скрыла она его своими волосами, словно волшебным пологом. И исчезли они с этого места, чтобы больше никогда уже не вернуться и жить вечно, но уже не там, где раньше, а где-то совсем далеко. Неужели никогда об этой истории не слышала? Твои волосы очень напомнили мне эту притчу.

Девушка молчала, не в силах справиться с волнением, которое охватило все ее существо. Казалось, что внутри нее разгорается пламя, в котором легко можно сгореть. Только одно знала сейчас точно: никогда уже не сможет она отпустить его.

— Нет, я никогда раньше не слышала эту историю, — тихо проговорила она.

Он снова шумно вдохнул аромат ее волос, как будто не мог надышаться.

— Мне нужно ехать, — тихо проговорил, тяжело вздыхая. — Спасибо за воду, красавица.

Девушка поняла, что вот сейчас он уйдет из ее жизни навсегда. Эта мысль пульсировала в голове, причиняя невыносимую боль.

— Может быть, если не сильно торопитесь, то задержитесь ненадолго? Думаю, отдохнуть с дороги и сытно поесть не будет лишним? — сказав это, она почувствовала, как краска заливает ее лицо и шею.

«Только бы не отказался», — лихорадочно думала она.

Он долго молчал. Так долго, что, казалось, уже и не ответит.

— Ты очень рискуешь, красавица, — с усмешкой прошептал ей на ухо, от чего все ее тело затрепетало в странном волнении. — А вдруг я проходимец, что отнимет твою честь?

— Я тебе верю, — подняв голову и смело глядя на него, проговорила девушка.

— Скорее всего, зря, — ухмыльнувшись, сказал он, и отошел от нее на шаг. — Ладно, веди к столу, раз еду обещала.

За едой и приятным разговором время бежит незаметно. И вот уже вечер подкрался, укрыв темным покрывалом землю. Родители так и не вернулись с ярмарки, как не встала и нянька. Девушка ничего из этого не заметила, она видела перед собой лишь его. Только о нем могла думать, и только лишь о нем будет теперь всегда тосковать.

Он рассказал ей многое из того, что встречал на своем пути за долгие годы странствий, но почти совсем ничего о себе. Назвал только свое имя: Аскольд. Да ей и не нужно было ничего, главное, чтобы не покидал.

— Ты уходишь? — спросила его на рассвете, когда небо начало краснеть на восходе, а птицы завели свои первые трели.

— Мне нужно было уходить еще вчера вечером, — тихо ответил он, и поцеловал ее спутавшиеся после ночи волосы.

— Но я не хочу, чтобы ты уходил, я не смогу жить без тебя, — чуть не плача сказала она и прильнула теплой кожей к его стальной груди, испещренной сотнями шрамов. — Забери меня с собой.

Взяв ее лицо в ладони, заставил смотреть себе в лицо. Она не выдержала его взгляда, зажмурилась, а он поцеловал осторожно ее сомкнутые, покрасневшие от слез веки.

— Ты необыкновенная и мне нужно было сразу об этом догадаться, но я не могу остаться. Пойми меня и отпусти. Может, когда-нибудь, на одной из дорог жизни нам суждено будет снова встретиться, но пока что я уйду. Прости меня, я не должен был так поступать, — в его глазах было столько грусти и сожаления, что она снова заплакала.

— Не плачь, красавица, — мягко проговорил он и обнял плачущую. — Я не стою ни одной твоей слезинки, я совсем не порядочный человек. Просто знай это и тогда тебе будет легче отпустить меня.

— Нет! Я не смогу!

— Сможешь, все могут и у тебя получится, — тихо сказал он и поднялся, чтобы одеться.

— Помнишь ту легенду, которую ты мне рассказал вчера?

— О девушке, что укрыла любовь волосами? — спросил он, натягивая рубаху. Мускулы на его спине перекатывались при малейшем движении.

— Да, а может, это все-таки возможно?

— Милая девочка, это всего-навсего легенда. Для глупых дурочек, вроде тебя. Я таких историй сотню знаю, на все случаи жизни. И еще ни разу ни одна из них меня не подвела, я всегда сплю в теплой постели с красивой девушкой под боком, — хохотнул он, стоя к ней спиной.

«Так, значит, он просто обманул меня?», — пронеслась убийственная мысль в голове. Ей показалось, что каждое его слово впивается в душу отравленной иглой.

— Я же говорил, что ты зря мне поверила, — рассмеялся он, все еще возясь с одеждой и не поворачиваясь лицом.

Темно-красная, кровавая пелена заслонила ее взор. Сердце, разбившись в груди на мелкие осколки, больше никогда не сможет биться в том же ритме. Внутри образовалась пустота, которую уже ничто не сможет наполнить.

Она смутно помнила, что в недрах прикроватной тумбочки скрыто кое-что, способное помочь. И этим предметом был красивый нож для бумаги, который ей подарила давняя подруга на какой-то праздник. Протянув руку, она вслепую нащупала изящную рукоятку, выполненную в виде прекрасной русалки.

Аскольд все еще возился с одеждой, не поворачиваясь к ней, при этом насвистывал какую-то мелодию. Его веселье и беззаботность больно ранили душу девушки. Горячие слезы потекли по щекам, зрение затуманилось и все, что она перед собой видела: его широкую спину. Весь мир померк для нее, осталась только эта спина, в которую она с диким криком, одним движением воткнула нож по самую рукоятку. Удар пришелся под левую лопатку. Аскольд замер на несколько невыносимых мгновений, издав какой-то странный хрип, будто из него вышел весь воздух, и начал медленно оседать на пол.

— Что ты сделала? — прохрипел, падая навзничь.

Девушка склонилась над ним, накрывая их обоих своими волосами, скрывая от внешнего мира.

— Я верила тебе, я полюбила тебя, полюбила впервые в жизни, — плача, прошептала она. — Я не смогу тебя отпустить, понимаешь? Ты обидел меня и должен за это заплатить. Но я не буду жить без тебя.

— Какая же ты дурочка, веришь любому глупому слову, — слабая улыбка тронула губы умирающего. — Может, легенда не врет? Может, нам все-таки удастся, скрывшись от посторонних глаз за завесой шелковых волос, перенестись в то место, где уже никогда не будет больно?

Она плакала, словно ребенок, отчаянно и навзрыд.

— Я попробую, — тихо, сквозь душащие слезы, сказала она.

Аскольд закашлялся.

— Только ты должна знать, что за любое действие нужно платить. Та девушка из легенды заплатила всем, что ей было раньше дорого. Ты согласна на такую жертву? — он смотрел на нее печально, и она поняла, что еще немного и его душа окончательно покинет бренное тело.

— Я на все согласна. Мне никто и ничто не нужно, только ты, только твоя любовь. Ты прости, что вонзила в тебя нож — я не знаю, что на меня нашло. Ты обидел меня, случайно ли или намеренно, сейчас уже не важно. Знай, что я прощаю тебя, не могу не простить, но, если у меня ничего не получится и легенда окажется лживой, то жить-то я все равно не буду.

Он протянул руку к ее лицу и нежно погладил кончиками пальцев по бледной щеке. От наполнявшей его взгляд любви у нее сжалось сердце.

— Прости меня, прости. Я не мог с тобой остаться, я не тот, кто тебе нужен. Иногда намеренно причиненная обида лучшее лекарство от не вовремя пришедшей любви.

Она тряхнула головой, отказываясь его слушать.

— Замолчи, не трать силы понапрасну. Лучше напомни, что мне нужно сделать, — попросила она.

Он усмехнулся.

— Ты должна расчесать свои волосы костяным гребнем так, чтобы они искрились на солнце и напомнили медную реку. А после этого обнять меня и укрыть нас обоих волосами, чтобы никто не смог нас больше увидеть. Если верить легенде, мы с тобой исчезнем, а на том месте, где ещё секунду назад сидели, не останется ничего — только огромная яма, которую ничто уже не сможет никогда заполнить, и люди извечно будут обходить её стороной. Готова на такие жертвы?

Ни секунды не раздумывая, она сделала все в точности, как он сказал. И вот уже расчесаны волосы, напоминающие медную реку, что, возможно, буквально через несколько мгновений унесет их в неведомые дали.

— Готов?

— Готов, — слабым голосом ответил Аскольд и прикрыл отяжелевшие веки. На бледном, холодном лбу выступила испарина, а щеки, покрытые щетиной, запали. Она видела, что только чудом удерживается он от падения в бездну, из которой нет возврата. Девушка не хотела умирать, но и остаться жить не имела права.

Положив его голову себе на колени, она наклонилась вперд. Так, чтобы медная пелена ее волос шелковым потоком ниспадала вокруг их тел. И чем ниже она наклонялась, тем шире открывал глаза Аскольд, и тем легче становилось на ее душе. Секунда и на его щеки начал возвращаться румянец и взгляд прояснялся. Мгновение и вот уже улыбка коснулась его губ.

— У нас получается, слышишь? Легенда не врала, — шептала девушка.

— Да, милая. Чувствуешь какую-то вибрацию? Наверное, это рвется пространственная ткань, и старая жизнь навсегда исчезает. Или мы исчезаем из старой жизни навсегда.

— Молчи, не нужно слов, — сказала она и погладила Аскольда по щеке. — Я хочу просто смотреть на тебя и наслаждаться мгновением. Я не знаю, что ждёт нас дальше, но сейчас мне хорошо и больше ничего меня не волнует.

Им казалось, что они смотрят друг на друга целую вечность, рассматривая, запоминая, наслаждаясь, но время — странное явление, и она подвластно только своим законам.

Мощный хлопок нарушил хрупкую тишину, и вот вместо прекрасного, богатого дома пустота, а на месте фундамента зияет рана, которой никогда уже не суждено затянуться.

Люди обречены всегда обходить стороной это место.

Место, откуда двое сбежали в поисках вечной любви.

XXV. Джонни. Вторая сказка

— Это конец? — Голос Марты дрожит и срывается — она явно ещё во власти моей сказки. В темноте слышится напряжённое сопение Ингрид. Айс и Роланд не издают ни единого звука. Уснули, может?

— Конец, конечно. Может, они и жили долго и счастливо, но мне об этом неизвестно, — усмехаюсь — меня всегда забавляет реакция девушек на мои истории.

— А расскажи мне сказку о дереве, — просит Ингрид, и я чувствую по её голосу, что она в одном шаге от того, чтобы расплакаться.

— Хорошо, но только ради тебя, — смеюсь в попытке разрядить обстановку. Слышу, как Роланд устраивается поудобнее, значит, не спит. Неужели тоже слушает?

Сказка вторая

Колдунья и дерево

Давным-давно, когда ещё не было городов, а людям неведомо было слово «прогресс», на опушку большого и старого леса каждый день приходила девушка необыкновенной красоты. Приходила она в любую погоду, в одно и то же время. Одежда её была настолько старой и грязной, что сквозь многочисленные дыры и заплатки можно было легко заметить, насколько она измождена.

В этом лесу у неё было любимое дерево, находясь в тени которого, девушка могла на время забыть обо всех бедах, что выпали на её долю. Дерево не самое старое, но почему-то именно сидя под ним, она чувствовала себя в наибольшей безопасности. И будь воля Провидения, она могла бы остаться сидеть, прислонившись к его мощному стволу, навсегда.

Каждый день девушка приходила сюда, какой бы ни была погода и время года. И каждый раз, только дотронувшись до шершавой коры, начинала горько плакать. Слёзы стекали по щекам и капали вниз, впитываясь в тёмную землю. И каждый раз, после того, как, наплакавшись, покидала своё убежище, на месте, куда падали слёзы, расцветали красивые синие цветы, названия которых не знала ни одна энциклопедия. К утру они засыхали и исчезали, будто и не росли тут никогда, но если бы кто случайно зашёл на поляну, то увидел бы, как красиво мерцают во тьме лепестки невиданных цветов. А как они благоухали! Это был пряно-горький аромат несбывшихся надежд и невыполненных обещаний.

Как-то раз, ненастным осенним днём, девушка снова пришла в излюбленное место и, прислонившись лбом к прохладной шершавой коре, заплакала.

— Видит небо, как я мечтаю, хоть с кем-нибудь поговорить, — приговаривала чуть слышно, поглаживая влажную от слёз древесину. — Я так устала быть одной. Меня никто не слышит, никому нет до меня дела, а ведь я тоже человек. Не могу уже терпеть, сил никаких не осталось. А они… Они могут только издеваться и пользоваться. За что мне всё это?

Плакала и причитала почти до самого заката, а потом вновь ушла, как делала до этого сотни раз.

На небе взошла полная луна, проливая свой свет на поляну, и все деревья, росшие вокруг, будто озарились.

— Грустишь? — хриплый старческий голос нарушил заветную тишину. — Как бы ты не старался скрыть от меня свои мысли, я все равно знаю, о чем ты думаешь, глупая деревяшка.

Древняя старуха, обладательница скрипучего, словно несмазанные петли, голоса хрипло рассмеялась, поглаживая крючковатыми высохшими пальцами ствол дерева, возле которого так любила сидеть девушка. Шелест листвы был ответом на её слова, и старуха снова рассмеялась.

— Ну чего ты возмущаешься, милый Гарольд? Ты сам выбрал свою судьбу, я же предупредила тебя тогда. Почему решил спрятаться, почему не внял моим словам? А ведь тебя могло ждать совершенно другое будущее, полное любви и роскоши, но ты предпочел оставить меня — любившую тебя больше жизни. Вот и получай теперь, что заслужил.

И снова шум листвы, будто ветер, заблудившийся в ветвях, не может выбраться на свободу.

— Ну, не переживай, возможно, когда-нибудь и освобожу тебя, — снова скрипучий смех, словно кто-то упорно орудовал тупой ножовкой. — Может, даже сейчас освобожу. А лучше, знаешь, как поступим? Завтра твоя же гостья снова придёт. Придёт, конечно, каждый же день приходит. Вот и дам тебе свободу, на денёк. Познакомитесь, поговорите, утешите, может, друг друга. А потом снова деревом станешь. Как тебе моя идея? Здорово же я придумала!

Довольная свей идеей, старуха радостно захлопала в ладоши.

Крона дерева резко прекратила шелестеть, замерла, словно дерево что-то напугало.

— Не бойся, мой мальчик, я не потревожу вашего покоя и не прерву общение. Не пристало такой старой развалюхе, как я, мешать двум любящим сердцам биться в унисон, — снова рассмеялась и принялась кружиться на месте, пританцовывая. — Вот как замечательно придумала всё. Ну, разве я не молодец?

По стволу дерева прошла судорога. То ли от страха, то ли от отвращения.

— Но только запомни: на один лишь день станешь тем, кем, я надеюсь, до сих пор являешься. А с закатом примешь ту форму, которую заслужил. И будь уверен, что, даже сбежав, ты всё равно с вечерней зарёй снова перевоплотишься, где бы ни был в тот момент, понял? — старуха со всей силы ударила ребром ладони по стволу. — Так что не делай глупостей, а просто наслаждайся желанной свободой и приятной компанией, пусть и лишь до заката.

Если бы дерево умело разговаривать, оно бы попросило срубить его, спалить, в конце концов, потому что муку эту терпеть не было никаких сил. Но старуха никогда его не отпустит, потому что не забыла того, что он сделал ей, отвергнув предложенную любовь. Но как можно её любить, такую старую, злую и безобразную? Человека, у которого вместо души антрацитовая бездна, невозможно любить, какие бы золотые горы не сулили эти отношения.

— Думаю, что мы договорились, и ты не расстроишь меня очередным глупым поступком, — хихикнула и плотнеё закуталась в изъеденную молью шаль. Возможно, эта шаль, как и её носительница, была некогда красива, но сейчас они обе представляли собой жалкое зрелище.

Постояв ещё немного, вдыхая с наслаждением благоухающий ночной воздух, старуха удалилась, унося с собой тревогу и страх, что плотным облаком окутывали её сгорбленную фигуру.

Рассвет наступил, как это бывало с момента основания мира, никого не спрашивая и ни в чьём разрешении не нуждаясь. Ветер шевелил ветви деревьев, как каждый день до этого, как миллионы дней после. Наконец, пришёл час, когда девушка, по своему обыкновению, пришла излить душу любимому дереву.

Она появилась всё такая же невыносимо красивая и невысказанно несчастная.

— Кто вы? Я никогда ранее не видела вас здесь, — дрожащим голосом спросила девушка, завидев молодого человека, что стоял неподвижно на том самом месте, где она любила сидеть. Что-то странное, смутно знакомое было во всём облике мужчины, но из-за волнения не могла понять, что именно. Да и что может быть знакомого в совершенно постороннем человеке?

Он повернулся, и девушка заметила грусть в глазах незнакомца. В ней самой было слишком много боли, поэтому тех, кто близок по духу, узнавала с полувзгляда. Захотелось утешить, прижать к груди, словно сына, которого у неё никогда не было, и твердить, что всё будет хорошо, всё ещё можно исправить, главное не отчаиваться и верить. Но она, конечно же, ничего из этого не сделала, потому что, на самом деле, не умела утешать.

— Я просто путник, который решил отдохнуть на этой поляне, — сказал мужчина, глядя в её глаза. — Надеюсь, не возражаете?

— Конечно же, нет, а вы давно уже здесь стоите? — спросила первое, что пришло на ум. Наверное, разумным было бы уйти домой, но девушка не хотела возвращаться туда, где ей так плохо.

— Несколько часов.

— Я не помешаю вам, если тоже здесь побуду? Я много лет каждый день прихожу на это место. Оно как будто заряжает меня энергией и силой жить дальше. Что-то магическое и волшебное живёт на этой поляне.

— Почему я должен быть против? Да и кто я такой, чтобы нарушать традиции, чтимые долгие годы? — усмехнулся незнакомец.

Она подошла и стала напротив, практически вплотную. Он не отошёл, не отвел взгляд. Несколько долгих мгновений они стояли, глядя друг другу в глаза, будто счастье всего мира зависело от того, как долго они смогут так простоять. Она заметила, как красивы его карие глаза, а он наслаждался её красотой — истинной, необыкновенной. Красивее её не сыщешь во всём мире, и он старался насытиться божественным светом, что окружал девушку.

Но всему наступает конец, и вот крик птицы разрушил волшебство, заставил их разорвать зрительный контакт.

— Куда вы направляетесь?

— В далёкие страны, — только и ответил он.

— Вас там кто-нибудь ждёт? — спросила, хотя, на самом деле, больше всего боялась его положительного ответа.

Он тихо рассмеялся, всё также вглядываясь в её лицо, желая навсегда запечатлеть в сознании её образ, чтобы при желании в любой момент воскрешать в памяти.

— Никто и никогда меня нигде не ждал и, как мне кажется, ждать не станет.

Она почувствовала, что задыхается — такое было с ней впервые. Она и до этого знала многих мужчин, воспоминания о которых отвратительным червём разъедали душу, но такого как это незнакомец встретила впервые.

— Хотите, я буду вас ждать? — спросила, удивляясь своей внезапной смелости.

Заметила, как от удивления округлились его глаза.

— Неужели у такой красивой и молодой девушки, как вы, нет других забот и желаний, как ждать чужого человека? — парень казался озадаченным.

Она ничего не ответила, лишь подошла ещё ближе и дотронулась дрожащими пальцами до щеки, покрытой колючей щетиной. Ему так отчаянно захотелось поцеловать её ладонь, но он сдержал непрошеный порыв: не стоит позволять себе лишнего, ведь ещё несколько часов, стоит только ночи опуститься на землю, он снова окунется в беспросветную тьму своего проклятия.

— Почему ты молчишь? Не хочешь, чтобы я ждала тебя? — Неожиданная настойчивость, так несвойственная девушке, заставила отбросить все правила приличия.

Он сглотнул подступивший к горлу ком и сказал:

— Очень хочу, но ты же ничего не знаешь. Обо мне ничего не знаешь. Вдруг я чудовище, которое съест твою душу, не поморщившись?

— Пусть так, но я знаю, что ты почему-то очень дорог мне, а это уже немало. Может, мы встречались в бесконечности прошлых жизней? А, может, встретимся когда-нибудь вновь. Это совсем не важно. Есть только здесь и сейчас.

Он почувствовал, как горячие, обжигающие слёзы наполнили его глаза. Он так любил её, так сильно желал обладать ею. Оберегать и защищать от всех невзгод, что выпали на её долю: от пьющего, безвольного отца; от злой мачехи, ненавидящей падчерицу всеми фибрами своей души; от мерзкого, похотливого сводного брата, что приходит каждую ночь в её чулан и иногда, парень знал это, приходил не один — от всех этих мерзостей хотел уберечь и защитить, но что может глупое, подчинённое воле полоумной старухи дерево? Хотел оградить от бедности и тяжёлого, каторжного труда. Много желаний было в его душе, но он ни одно из них воплотить не смог бы, как ни пытайся — с наступлением заката снова станет тем, кто призван впитывать слёзы отчаяния той, что любил больше жизни. Он, который обречён на вечное заточение в своей деревянной тюрьме, не имеющий возможности защитить даже самого себя, ничего не сможет дать той, кто так отчаянно нуждалась в защите.

И он молчал, не сумев найти слов, чтобы высказать всё это. Он не знал, как избавиться от ведьминого проклятия, а без этого все слова были бессмысленны.

Она поцеловала его, сначала робко и нерешительно, без надежды на взаимность. В этот поцелуй, парень почувствовал это всем своим естеством, она вложила всю свою боль и горечь, все невыплаканные слёзы и рухнувшие надежды. Он почувствовал, как одинокая слеза потекла по его щеке. Прошло несколько мгновений, и мир перестал существовать, сузившись до точки.

— Нам лучше остановиться, — резко отстранившись от девушки и тяжело дыша, сказал он.

Видел, как постепенно рассеивается туман желания в её огромных глазах, а ему на смену приходит извечная боль и обида.

— Я недостаточно красива? Я не нравлюсь тебе? — Голос треснувший, печальный, впитавший в себя всю боль, что копилась в душе долгие годы.

— Нет, ты что? Не думай так, не смей! — выкрикнул и стал на колени возле той, которую боготворил. — Ты самая красивая из всех, кого я видел. И я люблю тебя, люблю слишком давно, с первого взгляда. И эта любовь не иссякнет в моём сердце даже, когда я буду умирать.

— Слишком давно? — недоверчиво спросила, глядя сверху вниз и перебирая рукой непослушные русые кудри, что с наступлением тьмы снова станут ветвями любимого дерева. — О чем ты говоришь? Мы ведь так недавно познакомились.

Он уткнулся лбом в её живот и заплакал. Плакал так горько, как не пристало мужчине, но не мог больше сдерживаться — всё горе, тоска о прошлом, печаль о несбывшемся вырывались наружу, угрожая затопить бурным потоком всё вокруг.

— Каждый день, в любую погоду, ты приходишь в одно и то же время на эту поляну, — говорил сквозь душившие рыдания и не знал, хочет ли, чтобы она услышала его откровения. Боялся, что посчитает его полоумным — выжившим из ума идиотом. — Ты проводишь тут несколько часов, прислонившись к одному единственному дереву. Всегда одно и то же дерево.

Она растерялась и замерла. Откуда он мог знать об этом? Это был её секрет, так бережно хранимый в самой глубине подсознания. Никто и никогда не должен был его узнать! Даже брат не ведал, не говоря уже об отце и мачехе. А этот парень знал, вот только откуда? И где, ради всего святого, это дерево? Только сейчас заметила, что любимого дерева, хранителя всех секретов и единственного друга, нет на поляне. Неужели ошиблась и впервые в жизни пришла не туда?

— Откуда ты об этом знаешь? — только и смогла спросить, потому что мысли путались, сплетаясь в причудливые узлы.

Он посмотрел на неё, вытирая слёзы, и медленно поднялся на ноги.

— Однажды в меня влюбилась страшная и злая ведьма. Она очаровывала меня, перекинувшись молодой и стройной девушкой, старалась всеми силами заполучить меня в свою коллекцию. Но я ничего не чувствовал к ней, мне было противно, хоть вначале и не знал, кем она являлась. Но она была настойчива и богата, а я слаб духом и беден. Свадьбу назначили в день праздника урожая, но я не смог, понимаешь? Не смог! Сбежал в лес, думая укрыться в нём на какое-то время. Я был так наивен и глуп, ведь невозможно спрятаться от того, кто видит во тьме, кому злые духи помогают выслеживать своих жертв. И вот, когда уверился, что смог спастись, она нашла меня. Да, у меня оставался шанс все исправить — надо было лишь согласиться жить с ней долго и счастливо, но не смог. И вот моё проклятие держит меня на этой поляне — меня превратили в дерево. Именно то дерево, к которому ты так любишь приходить каждый день. И ты даже не можешь себе представить, насколько безрадостным, горьким и унылым было моё существование, пока не появилась ты. Я слушал тебя, впитывая всю твою боль. Мне так хотелось, чтобы тебе было хоть немного легче, и надеюсь, что ты чувствовала это. И поэтому приходила каждый день.

Закончив свою исповедь, он повернулся к девушке и замер, глядя в её глаза, пытаясь понять, что она сейчас чувствует. Поверила ли? Поняла? Или приняла за сумасшедшего?

— Не молчи, пожалуйста, — попросил он. — Можешь назвать идиотом, кем угодно, только не молчи!

— Интересно, — промолвила задумчиво, наматывая свой локон на длинный палец. — Знаешь, а я верю тебе. Сразу почувствовала, как увидела тебя сегодня, что мы уже очень долго знакомы. Мы не чужие, понимаешь? Но одно меня тревожит: как ты оказался сегодня здесь, из плоти и крови, мало напоминающийдерево.

— Старуха вчера пришла и пообещала вернуть украденный облик обратно, но только на один день. С наступлением ночи снова стану тем, кем не желаю являться, но от чего нет спасения, потому что теперь это — моя судьба.

— А зачем ей это нужно?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Возможно, просто хотела поиздеваться, или напомнить лишний раз, что отныне она хозяйка моей судьбы. Не знаю, что творится в голове у этой страшной женщины. Знаю только, что я — её собственность и никуда от этого не деться. Иногда мечтаю, чтобы в лесу начался пожар и, может быть, огонь залечит мои душевные раны и подарит долгожданный покой. Или пусть лесорубы придут и одним взмахом топора избавят от этой муки быть заложником древесной оболочки. Я так устал от этого рабского существования.

Она подошла и положила руки ему на плечи.

— Что мне сделать для тебя? Как мне помочь? Я ведь совсем ничего в этом не понимаю, — она улыбнулась и от этой улыбки на его сердце будто бальзам пролился. — Может, смогу уговорить старуху отпустить тебя?

— Может быть, и сможешь, — хриплый голос раздался за их спинами.

Девушка вскрикнула и приложила руку к губам. Ужас пронзил её душу только от одного взгляда на эту безобразную старуху, замотанную в такие лохмотья, по сравнению с которыми её залатанная одежда казалась самым модным платьем на свете.

— Что ты здесь забыла? — выкрикнул парень, выходя вперед, заслонив своей спиной девушку. — Ты обещала, что дашь нам пообщаться без твоего вмешательства!

— Не кричи, дорогой, — засмеялась ведьма, и от этого смеха холодела душа. — Я не собиралась вам мешать, но со стороны за вами так приятно наблюдать, вы такие трогательные маленькие птенчики, что моё старое сердце не выдержало, решила выйти поздороваться. Ведь в этом нет ничего плохого, так зачем же сердиться? И, к тому же, тебя совершенно не украшает злость.

Парень в бессильной ярости сжал кулаки.

— Что ты хочешь на этот раз? Ты сделала все, что могла: испортила мою жизнь, сделала её невыносимой. Но сейчас-то тебе, что нужно? Мне кажется, хуже уже быть не может, но я не позволю тебе хоть пальцем или злым помыслом тронуть её. Со мной можешь делать, что хочешь, но её не тронь, слышишь?

Старуха снова засмеялась.

— Да не собираюсь я никого трогать, в самом деле, — усмехнувшись, проговорила старуха. — Может, я наоборот хочу помочь вам? Не рассматривал такой вариант?

— Я не верю тебе, слышишь! Ты не можешь никому желать добра, не будешь никому помогать, поэтому, умоляю тебя, уйди, пожалуйста. До заката осталось совсем немного времени, и я хочу насладиться последними часами своей неожиданной свободы не в твоём обществе.

Старуха вздрогнула и скривилась, как от пощечины.

— Я не советую тебе дерзить, юноша, потому что ты даже представить себе не можешь, во что может превратиться твоя жизнь после того, как я действительно рассержусь. И лучше тебе и не знать, на что я на самом деле способна, — говоря это, она протянула свой узловатый грязный палец, указывая им прямо парню в грудь.

— Да будь ты проклята, старая стерва, — выкрикнула девушка, и вышла вперед, заслонив собой того, кто неожиданно стал дороже своей собственной жизни. — Что тебе ещё от него нужно? Что ты ещё не доказала? Неужели сложно оставить людей в покое? Что ты хочешь в обмен на его свободу? Чем заплатить?

Ведьма на одно короткое мгновение, оторопев от смелости девушки, потеряла дар речи, но довольно быстро смогла овладеть собой.

— Не ожидала от тебя такой прыти, милая девочка, — удовлетворенно потирая руки, прокаркала старуха. — Ты такая смелая — это восхитительно. Ты знаешь его так мало, а уже готова чем-то жертвовать. Мне нравится такой подход к делу. Но что ты можешь мне предложить, маленькая бедная девочка? У тебя же совсем ничего нет.

Девушка стояла, стараясь успокоить расшалившееся от страха сердце. Нет, она не отступится, этой страшной женщине не испугать её. После всего того ужаса, что происходил с ней каждый день и каждую ночь, она была готова ко всему.

— Я могу предложить взамен себя, — просто сказала, и посмотрела прямо в чёрные ведьмины глаза. — Этой платы за его свободу будет достаточно?

— Ты что? — крикнул в ужасе парень и, схватив её за плечо, резко повернул к себе. — Ты не должна, не имеешь права так с собой поступать! Не позволю тебе разрушить свою жизнь только потому, что я, видите ли, устал быть деревом. Ты должна понимать, что этим я расплачиваюсь за свою ошибку, ты тут совершенно не при чем! Глупая, какая же ты глупая.

Он притянул её к себе, крепко обняв. Гладил по голове, шептал на ухо, уговаривал не делать глупостей.

— Так, хватит разводить сырость! — выкрикнула старуха. — Я не принимаю никаких замен.

— А что же ты тогда хочешь? — спросил, не выпуская плачущую девушку из объятий.

— Как оказалось, к старости я стала очень сентиментальной, чего раньше за собой никогда не наблюдала. Да и тебя мне уже надоело мучить. Столько лет прошло, и сегодня окончательно поняла, что не люблю тебя больше. Ты мне совсем не нужен. Но все-таки ты обидел меня и за это нужно будет расплатиться. Могу дать тебе шанс погасить долг досрочно.

— И? Что нужно будет сделать?

— Ничего особенного делать не придётся. Мне кажется, после того, что ты пережил, тебе будет не сложно решиться на это.

Влюбленные выжидающе молчали, недоверчиво глядя на улыбающуюся старуху.

— Вижу, что не доверяете мне. Может, вы и правы, кто знает? Но я могу вам предложить вариант, который устроит меня и, если согласитесь, то будете свободны. Ну, как? Оглашать условия или и дальше будете рыдать, и мириться с судьбой-злодейкой?

— Говори уже, не томи! — выкрикнул парень.

— Хороший мальчик, — захихикала старуха. — Я предлагаю такой вариант: больше никому не придется становиться деревом, вы будете свободны. Любовь, радость и счастье придёт в вашу жизнь. До утра будете наслаждаться друг другом, разговаривать, целоваться и делать всё то, что собирались, пока не помешала вам. И так будет до рассвета, но с первыми лучами солнца ваша память об этой любви сотрется. Вы не будете помнить, кем являетесь друг для друга. Вы даже обо мне забудете. Для тебя, мой милый мальчик, это даже хорошо, ведь негоже хранить в своём сердце обиду, ты согласен?

Парень недоверчиво посмотрел на ведьму.

— Но зачем тебе это? Что получишь взамен ты?

— Это не должно тебя беспокоить, — хитро прищурившись, сказала ведьма и рассмеялась. — Так что, согласны?

Ответом ей послужило молчание, которое длилось слишком долго. Молчаливый диалог влюблённых затянулся, и ведьма в нетерпении начала расхаживать по поляне.

— Ладно, твоя взяла, — вздохнув, сказал парень. — Но только пообещай, поклянись всем, что может быть для тебя ещё дорого, что навсегда оставишь нас в покое.

Он подошёл к ведьме близко и почувствовал её смрадное дыхание. Так, наверное, пахнет в самом аду: гниль, запах пожарища и скорби.

— Я обещаю тебе, — тихо сказала, и на миг он увидел в её облике ту красавицу, которой она оборачивалась, соблазняя его. От этого внезапного видения мороз прошёл вдоль позвоночника.

— Ладно, договорились, — сказал, махнув рукой. — А сейчас уйди, пожалуйста.

Старуха улыбнулась, обнажая почти полностью сгнившие зубы.

— Конечно-конечно! Я понимаю, перед тем, как всё забыть вам хочется насладиться любовью. Не смею больше мешать и ухожу, — довольно ловко сделав книксен, старуха бесшумно скрылась.

— Не будешь жалеть?

— Буду, но твоя свобода важнее. И пусть, возможно, мы не увидимся больше никогда, но ты будешь хозяином себе и своей судьбе. И я верю, что, если нам суждено быть вместе, то так тому и быть.

Они лежали на поляне лицом к лицу и держались за руки. Сумерки сгущались, но они не замечали утекающее песком сквозь пальцы их общее время.

— Мне нужно идти, — тихо сказала она. — Они будут искать меня.

— Родители?

— Ха, родители, — грустно улыбнулась девушка. — Это слишком громко сказано. Брат всех собак на меня спустит, если не вернусь ночью домой. Ах, как бы хотела забыть и их, этот ужасный дом, мою отвратительную семью и все то, что они со мной делают всю мою жизнь. Я так устала от них, мне так плохо.

— Не нужно плакать, — он протянул руку и стёр пальцами слёзы с её щёк. — Я найду тебя, не может быть по-другому. Пусть наша память сотрётся, но как можно стереть из сердца любовь?

Она улыбнулась и поцеловала его в лоб.

— Прощай, мой милый мальчик. Моя любовь, мой друг, моя судьба.

— Не уходи, пожалуйста, побудь ещё немного, — он взял её за руку, но она уже всё решила.

— Я не останусь, и ты знаешь это, прости меня, — она наклонилась и растрепала его волосы.

Перед тем, как навсегда выпустить её руку, он оставил поцелуй на ладони, стараясь вложить в него всю свою любовь, о которой им никогда уже не суждено будет вспомнить.

XXVI. Джонни. Третья сказка

Выныриваю из рассказа, как из топкого болота — всегда сильно погружаюсь в свои сказки. Наверное, я верю им.

— Как красиво, — вздыхает Марта. — Но, Джонни, я не позволю тебе забыть о моей самой любимой сказке.

— Опять "Красный дракон", вечно одно и то же, — вздыхает Айс, но я чувствую, что он совсем не возражает послушать, наконец, излюбленный рассказ Марты от начала и до конца.

— Ладно, пусть рассказывает, — говорит Ингрид. — Мне тоже очень нравится "Красный дракон", а кто против пусть уши закроет.

Сказка третья

Красный дракон

В мире, где драконы ещё существуют и их появление в небе так же естественно, как и восход солнца, в доме благородного рыцаря — правой руки короля, случилась беда: пропала его единственная дочь. Вот уже неделю никто не мог найти девушку, хотя лучшие воины королевства были брошены на её поиски. Несчастный отец не мог найти себе места от волнения, а его всё ещё прекрасная жена, мучимая страхами за жизнь дочери, слегла в постель, ослабев до предела.

Дни шли за днями, но девушку так никто и не смог найти. Гонцы возвращались с пустыми руками, злые и недовольные собой, без каких-либо вестей, что делало жизнь горюющих родителей ещё тяжелее. Где была их девочка? Что с ней стало? Хорошо ли ей сейчас? Эти и ещё много других вопросов мучили их, а заодно и всех, кто знал дочь доблестного и отважного рыцаря.

— Ты веришь, что когда-нибудь мы найдем её? — спросил однажды рыцарь у своей безутешной супруги. Та посмотрела не него огромными, полными боли и отчаяния глазами, но ничего не ответила. — Тебе не кажется, что мы сделали всё, что только могли, но её нигде нет!

Он спрыгнул с высокой кровати, закрытой от посторонних глаз роскошным балдахином. Рыцарь, будучи человеком военным, привычным за долгую жизнь довольствоваться тем немногим, что можно себе позволить в многомесячных походах, не любил всей этой роскоши, но его супруга была без ума от излишеств. Они могли себе это позволить, так почему же лишать себя такого необходимого уюта?

— Ты всегда был грубым, — сердито сказала она. Рыцарь не мог видеть её лица, но он слишком долго её знал, чтобы явственно представить, как покраснела она от злости и досады. — Вот будь Хельга мальчиком, таким же невоспитанным и грубым, как ты сам, то ты бы возглавил поиски и не успокоился, пока не привел его обратно. Но Хельга девочка, а это для тебя достаточно веская причина, чтобы вычеркнуть несчастного ребенка из своего сердца.

Рыцарь обхватил руками звенящую от боли, гудящую, словно церковный колокол, голову. Он ненавидел свою жену в эти моменты. Он ненавидел, когда она указывала, как недостаточно он любил свою единственную дочь. Да он жить без нее не мог, дышать не умел, зная, что она, возможно, сейчас находится в беде. Но он не знал, что ещё можно сделать, просто не представлял.

— И это говоришь мне ты, которая ни единого часа не провела с дочерью наедине? Ты, которая все заботы о ребёнке сбросила на плечи многочисленных нянек? Та, у которой только один ответ: «Я устала, поиграй где-нибудь в другом месте»? Вот она и ушла играть в другое место!

До самого утра они ругались, выплескивая друг другу в души всё накопленное за долгие годы. Они никогда не ругались раньше, считая такое поведение недостойным себя, но усталость и боль взяли верх, и вот уже сказано то, что невозможно будет вернуть обратно. Никогда они уже не будут прежними, но как вообще возможно остаться прежними, если в дом заглянула беда?

* * *

— Не беги ты быстро, я не успеваю за тобой, — слабый мужской голос нарушил хрупкую тишину апрельской ночи. — Откуда в тебе столько энергии?

— Ну, что же ты за слабак такой, Том? — звонко рассмеялась девушка. — Ты же кузнец, должен быть сильным и выносливым. Я, барышня, и то быстрее тебя двигаюсь. И как не стыдно?

— Я — кузнец, а не бегун на длинные дистанции. У меня работа не связана с движением, откуда во мне прыти взяться? Вот, если бы нужно было одним ударом кулака быка с ног свалить, то тут бы я очень пригодился. Давай сделаем привал, ну пожалуйста, — попросил юноша.

— Ох, ну ладно, договорились, — все ещё смеясь, согласилась девушка. — Только недолго, я не хочу, чтобы нас нашли люди отца. Или, ещё хуже, люди короля, потому что я уверена, на мои поиски отправят самых опытных ищеек. И тогда, сам прекрасно понимаешь, никто разбираться не будет, и тебя попросту убьют.

Том зябко повел плечами, то ли от свежего апрельского ветра, то ли от страха за своё будущее, если всё будет так, как описала Хельга. Но он был слишком молод и беспечен для того, чтобы долго о чем-то переживать. Девушка присела рядом и положила голову ему на плечо, и от этого на его душе стало так светло и тепло, что вообще не осталось места для каких бы то ни было страхов.

— Куда мы все-таки идем? — спросил, наконец, прервав затянувшееся блаженное молчание. — Ты так и не сказала.

— Как можно дальше из этого проклятого королевства, — шепотом ответила Хельга. — Туда, где имя моего отца ничего не значит и где они не смогут нас найти.

— Почему ты так уверена, что твой отец будет против нашей любви? — с досадой спросил Том. — Я же не отребье какое-нибудь, да и твой отец не наследный принц. И пусть у него много денег, положение в общества, все блага, но он из простых — сам был подмастерьем у башмачника. Так почему же он может рассердиться?

Девушка вздохнула и ещё плотнее прижалась к возлюбленному.

— Ты совсем ничего не понимаешь, — сказала Хельга снизу вверх глядя на возлюбленного. — Да, мой отец именно такой, как ты описал. Он, в сущности, очень простой человек, не приемлющий излишеств и ненавидящий роскошь. Но ты забыл о моей матери — дворянке до мозга костей. Она никогда бы не посмотрела в сторону отца, не выйди он победителем в крупном сражении под знаменами короля. Только став национальным героем, он смог завоевать её сердце. И то я не уверена, любила ли она его когда-нибудь или ей просто льстило, что такой герой был именно ее мужем? Я вообще не уверена, что она способна хоть кого-то любить.

— Ну, не выдумывай, — ласково сказал Том и погладил девушку по голове. — Она любит тебя и сейчас, я уверен, страдает от того, что ты пропала.

Девушка недоверчиво хмыкнула.

— Ну, это совсем уже неважно. Главное, что мы вместе и вместе сможем преодолеть любые препятствия.

— С тобой я согласен преодолеть всё и даже больше.

Хельга рассмеялась и, подняв голову, поцеловала Тома в губы.

— Я так сильно тебя люблю, мой милый кузнец, — говорила она в перерывах между поцелуями.

— Молчи, болтушка, — смеялся парень, задыхаясь от счастья. — Мне нужно тебя ещё тысячу раз поцеловать, а будешь болтать, ни одного поцелуя больше не получишь.

Они целовались и смеялись долго, и вот уже рассвет забрезжил на горизонте.

— Ой, Том, нужно идти! — испуганно вскрикнула девушка, заметив изменения, коснувшиеся ночного неба.

— Ладно, пошли, — Том в последний раз поцеловал Хельгу и отстранился. — Рассвет уже, а мы не сильно-то и продвинулись.

Они встали и быстрым шагом пошли вперёд. Туда, где их ждала новая жизнь.

— Не пожалеешь, что выбрала меня? — хитро прищурившись, спросил парень. — У тебя же столько кандидатов было. Лучшие женихи королевства боролись за право стать твоей судьбой, а я всего лишь кузнец.

— Ты самый лучший в мире кузнец, — засмеялась Хельга. — И самый красивый. А ещё смелый, сильный и ловкий. И смешной. Мне ни с кем не было так весело, а этого уже немало. Кто, скажи мне, из этих пресных женихов может сравниться с тобой?

Том расхохотался:

— Ну, не знаю, милая, мне сложно судить. Не ко мне же они сватались, но я постараюсь поверить тебе на слово.

Хельга хлопнула смеющегося парня по плечу.

— Дурак.

— Не спорю, милостивая госпожа, — сказал Том и отвесил глубокий церемониальный поклон.

— И где ты только этому научился?

— Ну, то, что я кузнец ещё не говорит, что мне чужды хорошие манеры. Да и в нашу кузню, кто только своих лошадей не приводил. Всякого насмотрелся.

Увлекшись разговором, они не заметили, как прошли лес и оказались у входа в большую пещеру. На широкой поляне у входа ничего не росло, она, словно была вытоптана.

— Я и не знал, что здесь есть эта пещера. Я знаю этот лес, как свои пять пальцев, сотни раз по нему гулял, но, видимо, никогда сюда не доходил, — Том стоял, в недоумении потирая могучую шею.

Хельга поежилась, подошла к возлюбленному. Он обнял ее одной рукой, и она на мгновение блаженно закрыла глаза, наслаждаясь покоем, что дарили его сильные руки. Так бы и стояла всю оставшуюся жизнь, никуда не двигаясь.

Том нарушил молчание:

— Слушай, а как нам дальше-то пройти? В обход никак, нам через эту дремучую чащу не пройти.

Хельга нахмурилась, что-то обдумывая.

— Ты прав, но, может, эта пещера сквозная?

— Совсем с ума сошла? — вскрикнул Том. — Я туда не полезу, даже не уговаривай. Мы просто заблудились. Вернемся немного назад и пойдем другим путем.

— Том, а, может, так дракон живет? — радостная улыбка озарила лицо девушки, сделав ее ещё прекраснее. — Драконы умеют любые желания исполнять! Попросим перенести нас далеко-далеко отсюда, где никто никогда не сможет нас найти.

Том испуганно посмотрел на Хельгу.

— Но ты ведь знаешь, что драконы так просто никому не помогают. Черт его знает, что у этой чешуйчатой скотины на уме, — сказал он и брезгливо сморщился. Было ясно, что идея Хельги попросить помощи у дракона не пришлась парню по душе. Но Хельга была не из тех, кто так просто отказывается от своих идей.

— Не будь глупцом! — с досадой в голосе выкрикнула девушка и нахмурилась. — Это наш шанс и, возможно, единственный. И я не хочу его терять из-за твоей трусости!

Том смотрел на нее и не мог поверить своим глазам: и это его маленькая, нежная, беззащитная Хельга? Сейчас ее светлые волосы развевались на ветру, серые глаза приобрели оттенок грозового неба, а из ноздрей, такое чувство, скоро повалит пар. Она уперлась руками в бока, от чего весь ее вид стал ещё более устрашающий. Неприятный холодок зародился внутри, как предчувствие надвигающейся катастрофы, но парень отмахнулся от неприятного ощущения

— Ладно, — вздохнул он и протянул к возлюбленной руку. — Я согласился пойти с тобой хоть на край света. Я обещал защищать тебя, любить и оберегать. Поэтому мы пойдем туда, найдем дракона, если он там есть и пусть только попробует не выполнить наше желание!

— Вот так бы сразу, — засмеялась Хельга и порывисто обняла парня. — Пошли, нечего откладывать!

И они двинулись навстречу тьме и неизвестности, в логово ужасного дракона, который, если верить легендам, способен выполнить любое желание, даже самое невероятное.

— Господи, как же тут сыро, — тихо сказала Хельга, пока они, на ощупь, шли под низкими сводами пещеры, то и дело, норовя разбить головы. — И темно. Я думала, что в логове огнедышащего дракона должно быть светло и жарко, а тут, как в гробу.

— Да уж, местечко не из приятных, тут не поспоришь, — сказал Том. — Ещё и паутина какая-то свисает. Не удивлюсь, что тут всюду раскиданы кости таких же путников, как и мы. Пойди угадай, что у этого чудовища на уме. Ох, мне всё больше не нравится твоя идея.

— Не нужно придумывать лишнего, Том. Давай, думать о хорошем, не так страшно будет.

Дальше они шли молча, лишь изредка чуть слышно проклиная свое путешествие по узким пещерным коридорам, конца которым не было, но у всего сущего есть конец и вот пара оказалась в ярко освещенном широком зале.

— А тут красиво, — от восхищения Том даже присвистнул. — Ты посмотри, какие фантастические узоры на той красной стене.

— Да, и правда очень красиво, — согласилась девушка, — но меня интересует, где хозяин всей этой красоты?

— Не меня случайно ищете? — раздался сильный голос, и одна из стен, которая больше других восхитила Тома, пришла в движение.

— Боги всемогущие! — испуганно вскрикнула Хельга.

— Так вот, что это за узоры, это чешуя! — Том отпрянул назад, потянув за собой Хельгу, но она, как завороженная, смотрела в горящие изумрудным огнем глаза дракона. — Хельга, пошли отсюда скорее! Он сожрёт нас, ты только посмотри на его пасть!

— Прекрати истерить! — зашипела девушка. — Я не собираюсь сдаваться, тем более, когда мы так близко к цели. Не думаю, что он жаждет нашей крови.

Парень обреченно махнул рукой, и выступил вперед, закрывая любимую широкой спиной.

Дракон тем временем полностью развернул свой длинный хвост и теперь лениво бил им оземь.

— Так что вы хотели от меня? — спросил дракон, и голос его, отражаясь от свода пещеры, оглушал. — Вы так упорно искали меня. Зачем?

Том на секунду зажмурился, борясь с искушением бросить все и бежать, но сдержался. Ради Хельги, ради их любви, ради того, чтобы иметь возможность и дальше называть себя «мужчиной».

— Мы знаем, что драконы способны исполнить одно, но самое заветное, желание. Это правда? — спросил Том, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал увереннее. Он почувствовал, как Хельга гладила его по плечу, и этот жест изгонял из него страх и неуверенность. С такой поддержкой за спиной он согласен вынести все беды в мире.

Дракон засмеялся и от этого звука стены вокруг содрогнулись.

— Ну, допустим, — ответил дракон, закончив смеяться. — И вы, конечно же, хотите, чтобы именно я, как единственный доступный вам дракон, осуществил вашу самую заветную мечту?

— Здесь нет ничего смешного, — сказала Хельга, выглядывая из-за спины парня. — Нам очень нужно это знать.

— А, влюбленные, — протянул дракон и прищурил огромный изумрудный глаз. — Ну, и чего вы от меня хотите? Дать вам богатство? Бессмертие? Бесконечную любовь? Личное королевство с потешными подданными? Чего вы там себе нафантазировали?

Хельга смело вышла вперёд и открыто посмотрела на дракона. Она не боялась его, хотя должна была.

— Нет, нам ничего из этого не нужно.

Дракон, явно шокированный ее словами, повернул к ней свою огромную огненно-красную голову. Ему нравилась ее смелость.

— И что же тогда?

Хельга набрала полную грудь воздуха и сказала:

— Мы хотим, чтобы ты помог нам оказаться в таком месте, где нас не смогут найти мои родные. Пусть они забудут о нашем существовании и никогда больше не ищут. Это возможно?

Дракон издал какой-то непонятный звук, как будто пытался засмеяться, но изо всех сил сдерживал в себе этот порыв.

— Ты смеёшься над нами? — грозно нахмурившись, спросила Хельга. — Неужели нельзя просто ответить на вопрос? Если не можешь дать нам то, что мы хотим, то мы уйдем и больше никогда тебя не потревожим. А если можешь дать желаемое, то огласи свои условия. Мы на все согласны.

Дракон уставился немигающими изумрудными глазами на нежданных гостей. Виданное ли дело, чтобы человек, обычный смертный человек, тем более, хрупкая девушка, так смело на него смотрела и совсем не испытывала страха. Волнение (вернее, животный ужас), исходящее волнами от ее спутника можно было, казалось, потрогать руками, а вот эта девочка совсем не боялась, а только лишь смотрела серыми глазами и требовала ответа.

Дракон задумался, что ответить нетерпеливой девчонке. Обычно, допусти кто такую вольность в его отношении, и он бы мгновенно, не раздумывая, отправил наглеца на тот свет. Но, во-первых, это была девушка, а дракон, хоть и был существом древним, огнедышащим и опасным, но кодекс чести имел и женщин никогда не трогал. Да он даже девственниц раз в год не воровал, как делали его собратья. Зачем ему это? Какой прок от трясущейся в страхе и ужасе дамы сердца?

Во-вторых, ему было скучно. Вот уже несколько десятилетий к нему никто не приходил. Даже случайные путники, будто опасаясь чего-то, никогда не сворачивали к его пещере. И Дракон, наверное, просто соскучился в одиночестве. Кто бы что ни говорил, но в глубине души он не был извергом. Ну, разве что, чуть-чуть, для поддержания общего тонуса.

— Ладно, смелая леди, я согласен вам помочь, — медленно проговорил Дракон. — Но только с одним условием: перед тем, как я выполню обещанное, вы немного меня развлечете. Договорились?

Том, до этого хранивший полное молчание, сказал:

— Хочешь устроить аттракцион, мерзкое отродье? — он старался казаться храбрым, Дракон видел это, но куда ему до истинных храбрецов! То ли его возлюбленная. Вот где настоящая отвага. — Или выполняй нашу просьбу, или мы уходим! Но мы не будем плясать под твою дудку, и выполнять глупые задания!

Хельга со всей силы ударила Тома по плечу своим маленьким кулачком.

— Говори за себя, трус ты эдакий! — прошипела она ему в самое ухо, обдавая лицо жарким дыханием, как будто это именно она огнедышащий красный дракон. — Я не уйду отсюда, пока он не сделает то, что обещал. И если для этого нужно босыми ногами ступить в горящий костер, я согласна. Я на все согласна, только лишь бы быть с тобой. Но если ты этого не хочешь, если какие-то глупые принципы или страхи мешают тебе, то можешь уходить, я тебя не держу. Только домой я все равно больше не вернусь. Мне нет места в этом холодном доме, где никто не любит меня и не заботится. Мне не нужны их фальшивые улыбки, вечный праздник и условности. Я хочу быть свободной, и я буду ею, с тобой или без тебя. Так что, если что-то не устраивает, то можешь убираться.

Том с замиранием сердца слушал ее гневные слова. Впервые он понял, что находится на волоске от того, чтобы навсегда потерять смысл своей жизни — Хельгу. Но он так боялся этого чешуйчатого красного монстра, у которого один глаз был больше его головы в три раза, что ничего не мог с собой поделать. Но ещё больше он боялся его фантазии — мало ли что от скуки может прийти этой ящерице-переростку в голову? Но Том постарался взять себя в руки, потому что уходить обратно без Хельги он не мог себе позволить. «Вместе и навсегда», — таков был их с девушкой девиз. Значит, нужно из шкуры вылезти, лишь бы больше никогда не видеть разочарования в любимых глазах.

— И что ты хочешь, чтобы мы сделали? — тем временем спросила Хельга.

Дракон молчал, задумавшись. Даже зажмурился, придумывая им задание. Хельга не сомневалась, что Дракон придумает что-то такое, что они никогда не смогут сделать, но она не собиралась сдаваться, чтобы себе там не выдумывал Том.

— Я придумал для вас кое-что, — когда молчание уже стало совсем невыносимым, наконец, проговорил дракон. Хельга даже выдохнула от облегчения, словно тяжелую ношу с плеч сбросила. Отступать было некуда, и она нашла в себе силы сохранить хладнокровие и трезвый ум. Чего не скажешь о Томе, который буквально трясся от волнения. — Я думаю, вам не сложно будет выполнить мое условие, тем более, если вы действительно влюблены.

— Что нужно делать? Не томи! — почти закричала Хельга. Терпение её грозило лопнуть в любую минуту.

— Не нужно нервничать, смелая девушка, — засмеялся Дракон, и снова стены содрогнулись. — Дело в том, что мне нужно удостовериться, что вы действительно влюблены и способны провести в горе и радости весь остаток своих дней. Так как я дракон и для меня нет ничего невозможного, то я перенесу вас в волшебный лабиринт, в котором вам нужно будет встретиться и найти выход. Главное условие: не уходить, пока вас снова не станет двое. Только вдвоем вы сможете найти выход. Лабиринт не сложный, не таит в себе никаких чудовищ, но таит в себе загадки и морок. Иногда, чтобы понять, кто стоит перед вами, морок или действительно ваш возлюбленный, нужно будет очень хорошо постараться. Обещаю, что в лабиринте никто из вас не погибнет и серьезно не пострадает. Мне не нужны ваши муки, страдания и смерти, я не питаюсь чужим ужасом, чтобы вы там себе не выдумывали. Мне просто нужно удостовериться, что ваша любовь настоящая, а главное, взаимная. Все ясно?

Молодые люди растеряно кивнули.

— Вижу, что согласны, это хорошо. Ну, не будем откладывать в долгий ящик и приступим.

Стены пещеры пришли в движение, зашевелились, изменяя свой облик. Хельга и Том заворожено следили за этими метаморфозами, не в силах пошевелиться. Дракон снова слился со стеной, как будто давал шанс влюбленным попрощаться.

— Том, главное, не бойся, — прошептала Хельга и коснулась рукой щеки парня. Том прикрыл глаза, наслаждаясь этим простым прикосновением, оно дарило ему силу.

— Я обещаю, что найду тебя, — сказал он и поцеловал Хельгу.

Потом они несколько минут стояли, прислонившись друг к другу лбами, обмениваясь энергиями и общаясь без слов. Но всему приходит конец, и вот уже Дракон снова выступил из стены и следил за влюбленными. Казалось, он не хотел им мешать, но уговор есть уговор.

— Мы готовы, — сказала Хельга, решительно выступив вперед. Том держал ее за руку, словно боясь выпустить хоть на минуту. — Запускай в лабиринт, где вход?

Дракон несколько секунд смотрел в глаза девушки, и ей показалось, что его изумрудные немигающие глаза заглядывают в саму ее душу.

— Ну, раз вы готовы, то вперёд! Только закройте глаза, нечего вам тут видеть, — сказал Дракон и ударил хвостом о землю. Воздух вокруг будто стал плотнее и завибрировал. Влюбленные закрыли глаза и не заметили, как их окутал туман, полностью скрывающий от посторонних глаз.

И вдруг туман рассеялся.

— Можешь открывать глаза, — услышала Хельга низкий голос хозяина пещеры.

Она резко открыла глаза, не зная, что ее при этом ожидает. Но ничего вокруг не изменилось: она стояла на том же самом месте, где и до этого, напротив лениво шевеля длинным раздвоенным на конце хвостом, сидел Дракон. Не было только Тома. Холодный пот выступил на ее спине: где Том, куда он мог деться, он вообще жив? Миллионы вопросом за долю секунды пронеслись в голове.

— Ничего с твоим Томом не случилось, — будто прочтя её мысли, сказал Дракон. Хельга не могла понять, серьезен хозяин пещеры или издевается.

— Тогда где он? Ты говорил, что для исполнения желания нужно будет пройти через лабиринт!

— А я и не отказываюсь от своих слов, — кивнул Дракон. — Но не обязательно ведь обоим проходить, правильно? Думаю, твой возлюбленный хорошо справится

— Что ты имеешь в виду? Я ничего не понимаю, — в панике закричала Хельга. — Как он без меня сможет найти выход, если по условиям нужно выйти вдвоем? Он же там застрянет на всю жизнь! Том предупреждал меня, что тебе нельзя доверять, а я не верила. Я не брошу его! Не могу! Он без меня пропадет, как ты не понимаешь!

Дракон внимательно смотрел на нее, и Хельга заметила, что в его изумрудных глазах плещется сочувствие.

— Странная ты девушка, Хельга, — медленно проговорил Дракон. Потом резко взмахнул хвостом и ударил им о ближайшую стену. Девушка зажмурилась, опасаясь, что от этого стена может вовсе рухнуть. Но вместо ожидаемых трещин и разломов на стене появилось изображение, четкое и даже цветное. — Я же говорил о мороках, помнишь? Так вот, ни один человек без магических способностей не сможет отличить иллюзию от ее прототипа. Поэтому, как бы он ни старался распознать, у него не выйдет. Поэтому первый же попавшийся на пути морок он примет за тебя и с ним уже будет пытаться выбираться. Не волнуйся, мои творения безобидны. А сейчас давай лучше посмотрим, чем там твой обожаемый трус занимается.

Хельга открыла от изумления рот и подошла ближе к волшебной стене.

— Что это?

— Это мой волшебный экран, с помощью которого мы сможем увидеть все, чем будет заниматься твой возлюбленный, пока будет тебя искать и пытаться спасти.

— Этот экран это какой-то фокус?

Дракон снова засмеялся, кажется, Хельга забавляла его.

— Это не фокус, дорогая моя, это — магия. Фокусы на ярмарках показывают, я же обладаю древними знаниями и силой, которая поможет вам осуществить заветное желание.

Хельга не стала ничего говорить, а вместо этого во все глаза смотрела в необыкновенный экран.

— Я не вижу Тома, — нервно теребя рукав дорожного платья, сказала девушка. — Он там точно жив?

— Хельга, успокойся, в этом лабиринте невозможно умереть — он не для этого предназначен. И не для того у меня здесь этот экран, чтобы давать моим гостям умирать.

Хельга недоверчиво посмотрела на Дракона, стараясь угадать, не обманывает ли он ее, но читать по мордам драконов её никто не учил, поэтому, немного успокоившись, она решила поверить красному ящеру на слово. В любом случае, другого выхода у нее все равно не было.

— Ой, Том! Я вижу Тома, — радостно вскрикнула девушка и даже захлопала в ладоши.

— А ты зоркая, — промолвил Дракон, и по тону стало понятно, что он ухмыляется. — Посмотрим, что он будет дальше делать.

И они принялись следить за парнем.

Том метался по лабиринту и, судя по его выражению лица, был не просто в панике, он был в ужасе. Хельга с тревогой наблюдала, как он бежит из одного места в другое, хватается за голову, заламывает руки и топает ногами, в приступе ярости.

— Нервничает парнишка, — задумчиво проговорил Дракон.

— Замолчи, пожалуйста, — взмолилась Хельга, чуть не плача. — Он обязательно выберется, он смелый!

— Конечно-конечно, я не спорю.

— Ты не веришь мне? — треснувшим голосом спросила девушка. — Почему?

Дракон молчал, не желая отвечать, но она с такой мольбой смотрела на него снизу вверх, что он не выдержал:

— Разве ты не видишь, как он паникует? Не замечала, как он трясся, словно осиновый листок на ветру при одном только взгляде на меня? Да, я дракон, представитель, возможно, не самого симпатичного народа, но не так уж я ужасен, чтобы такой большой парень меня боялся до дрожи в коленях. Он хочет тебя, Хельга, но любит ли? Что это за любовь такая, что не в силах придать силы и сделать труса смельчаком?

— Ты поэтому отправил его в лабиринт меня искать? — тихо спросила девушка.

— Да, и поэтому ты здесь, а не там. Потому что ты не должна снова спасать его. Он ведь только и ждет, когда ты придешь и найдешь его. Ему страшно, одиноко, его некому водить по коридорам за ручку. Пусть сам выкручивается.

Хельга снова замолчала, с болью наблюдая за метаниями Тома по лабиринту. Отсюда она видела, что ничего трудного в прохождении сумрачных коридоров нет, нужно только остановиться на секунду и подумать, не впадая в панику, но Том, кажется, не мог справиться с волнами ужаса, что накатывали на него.

— И чего он так боится? — удивленно спросил Дракон.

Хельга видела, как Том, остановившись, поднял вверх голову и что-то прокричал. Она немного умела читать по губам, поэтому, напрягшись, смогла разобрать, что он зовет ее.

— Какой хитрец, хочет, чтобы ты его по звуку нашла. Так и знал, что правильно поступаю, оставив тебя здесь. Ну, что? Нравится за ним наблюдать?

Хельга ничего не ответила — она стояла, закрыв глаза, и тяжело дышала. Она прислушивалась к своему внутреннему голосу. Что-то неприятное шевелилось в душе, какое-то странное чувство. Резко распахнув глаза, она отчетливо поняла, что ощущает: отвращение! Она окончательно поняла, что Том никогда не сможет пересилить ни один из своих страхов даже ради нее. Чтобы он ни говорил, как бы ни старался, он все равно останется тем же трусом, который, обмочившись, бегает в приступе животного ужаса по сумрачному лабиринту.

— Я слишком жестокое испытание выбрал для двух любящих сердец? — внимательно глядя на Хельгу сверху, спросил Дракон.

— Ты ни в чём не виноват, — со вздохом ответила девушка. — Я с самого начала знала, что Том — трус. Он даже лошадей боится подковывать, всегда просит напарника. И о чем я только думала, когда предложила ему бежать?

Она отошла от экрана, не в силах больше наблюдать за видением чистого страха и ужаса.

— Мне вызволить его? Я могу, мне не сложно, — тихо спросил Дракон.

— Пусть ещё побегает, может, вспомнит, что он мужчина? — стараясь улыбнуться, ответила Хельга, но в глазах ее стояли слезы. Дракон хотел подойти к ней и утешить девушку, но для превращений было не подходящее время. Ей и так хватит стресса на сегодня, ещё и он начнет кожу снимать. Вместо этого он, не издав ни звука, следил за несчастным парнем. Ему было жалко парня, Том, в сущности, был несчастным человеком. Нельзя стать в одночасье тем, кем никогда не являлся, и, если ты трус, так до самой смерти им и пробудешь. Трусость — недостаток, который не проходит со временем.

Хельга сидела у дальней стены спиной к экрану, не в силах смотреть на позор своего любимого человека. Только любимого ли? Сейчас она сильно сомневалась в том, что сможет хоть когда-нибудь выбросить из головы то, что видела сегодня. Хельга винила во всем только себя: если бы она не потащила за собой Тома, не вскружила ему голову, не сбила с толку, то он никогда бы не испытал того ужаса, который испытывает сейчас. Но он ведь обещал беречь ее, защищать и быть опорой во всем до конца жизни? А на деле не может просто взять себя в руки, успокоиться и попытаться найти выход из лабиринта.

— Я не могу больше мучить его, — вздохнув, сказал Дракон, и Хельга встрепенулась, как от удара. — Он так там с ума сойдет, мне это не нужно. Не для того этот лабиринт предназначен.

— Делай, что хочешь, — вяло махнула рукой Хельга. — Мне уже всё равно.

— Закрой глаза.

Хельга послушалась и почувствовала, что стены и пол снова затряслись. Вскрикнув, она завалилась на бок и через секунду почувствовала, как что-то плюхнулось возле нее на пол. Приоткрыв один глаз, она поняла, что это Том.

— Хельга, милая, прости, я не смог тебя найти! Я ничтожество, — хныкая и чуть не плача, сказал Том и кинулся обнять девушку. Хельга, не проронив ни слова, без особого удовольствия вытерпела его сильное объятие.

— Я прощаю тебя, Том, — ровным голосом, совсем без эмоций, сказала девушка.

— Я рад, что у всех всё благополучно, все живы и здоровы, — кашлянув, сказал Дракон. — Но, я думаю, это всем ясно, испытание вы не прошли, а значит, я не обязан выполнять ваши желания. Так что идите с миром, мы в расчёте.

Том вскочил на ноги, взял Хельгу за руку, и волоком потащил прочь из пещеры. Хельга не сопротивлялась, как будто разом утратила волю к жизни. Дракон печально смотрел в след удаляющимся гостям, которые даже не нашли для него нескольких прощальных слов.

— Куда ты меня тащишь? — спросила, наконец, Хельга, когда они оказались на свежем воздухе.

Том, все ещё в шоке, повернулся к ней и лихорадочно осмотрел с ног до головы.

— Ты точно в порядке, любимая? — от этого нежного слова все внутри девушки как будто содрогнулось. Она окончательно поняла, что больше никогда и ни за что не хочет быть его любимой. — Ты очень бледная. Я за тебя беспокоюсь.

— Но, если беспокоишься, то почему не искал, я не понимаю? Почему бегал там, как будто тебя кто в зад клюнул, рвал на себе волосы и громко выкрикивал мое имя? Что же ты за мужчина такой, если не можешь бороться со своими страхами? Ты сколько ещё собираешься прятаться за мою спину?

Том, шокированный ее словами, стоял и смотрел на девушку широко раскрытыми глазами.

— Откуда ты всё это знаешь? Где ты видела, как именно я бегал по этому лабиринту?

Хельга рассмеялась. Смех вышел каким-то злым.

— Том, это уже совершенно неважно, — вместо ответа сказала она. — Давай сейчас расстанемся. Возвращайся домой, а я пойду дальше. Я не собираюсь отступаться от своих слов, к семье своей я не вернусь. Я ты возвращайся, тебя никто подозревать не станет. Все же знают, какой ты трус. Это только я не хотела в это верить.

— Как это? В смысле? Расстанемся? Я ничего не понимаю! Хельга, ты с ума сошла? — парень готов был снова разрыдаться, как маленькая девочка, но уже отобиды. — Ты меня бросаешь? А как же наша мечта? Мы же хотели быть вместе!

— Том, я прошу тебя, не нужно устраивать сцен, — устало сказала девушка. — Я больше не люблю тебя, я не верю тебе, я не доверюсь тебе. Может, я слишком многого от тебя хочу, но мне невыносимо знать, что рядом будет человек, который при первой же опасности начнет рыдать и рвать на себе волосы. Извини, если обидела — я не со зла. Просто так получилось, понимаешь?

Хельга отвернулась от Тома, чтобы не смотреть в его глаза, и не заметила, как зло сощурились его глаза и сжались пудовые кулаки кузнеца. Одним рывком он повернул ее к себе и схватил со всей силы ее плечи. Сильная боль пронзила ее руки до самых кончиков пальцев. Слезы боли брызнули из глаз.

— Что ты делаешь, Том? — прохрипела девушка, почти теряя сознание от боли. Лучше бы он ее сразу убил. — Мне очень больно, отпусти меня.

— Нет, дорогая моя, так не поступают, — прошипел он ей в лицо и сильнее сжал её плечи. Хельга поняла, что ещё секунда, и она рухнет замертво от болевого шока. А Том тем временем все ближе наклонял к ней свое лицо, перекошенное обидой и яростью. — Я любил тебя, глупая ты девка, а ты меня бросить удумала. Не получится! Сначала я получу то, что мне принадлежит по праву, а потом сам тебя брошу.

И Том, совершенно обезумев, одной рукой начал срывать с девушки ее дорожное платье, которое лоскутами разлеталось по сторонам. Стыд, боль, страх и разочарование овладело девушкой. Почти теряя сознание, она заметила яркую вспышку ярко-красного пламени, ощутила нестерпимый жар и поняла, что стальные тиски вокруг плеч резко ослабли. А потом, уже сквозь пелену тумана услышала, как захрипел в предсмертной муке Том.

Открыв глаза, она увидела над собой мужчину, который с тревогой и надеждой смотрел на нее большими изумрудными глазами.

— Это ты?

— Кто я?

— Ты! Дракон! — Хельга слабо улыбнулась.

Мужчина ничего не ответил, но ей не нужен был его ответ, потому что она и так все знала: он спас ее жизнь и больше ничего знать не хотелось.

— Можешь оставаться тут столько, сколько потребуется. Раны у тебя не серьезные, быстро заживут, — с тревогой глядя на нее, сказал Дракон.

— Даже не сомневайся, я останусь, — тихо сказала Хельга и заснула.

Прошло несколько месяцев, и в доме славного рыцаря настоящий праздник, равного которому не видело королевство со времен сотворения мира: юная дочь хозяина замка выходит замуж. Неделю гуляли все желающие, поздравления приходили из всех уголков королевства, и даже сам король, забыв об этикете, кружился в танце и веселился, словно мальчишка.

Рыжеволосый жених (поговаривают, принц заморского королевства) с большими зелеными глазами и радостная невеста не могли наглядеться друг на друга.

Отгремела свадьба, собрано приданое и отправились молодожены в дальний путь.

— Ты рада, что помирилась с родителями? — спросил Хельгу Дракон, глядя из окна шикарной повозки на мелькающие за окном редкие деревья.

— Знаешь, никогда не думала, что скажу это, — усмехнулась девушка, положив голову на плечо мужчины, — но я счастлива.

— Ну, что, — хитро глядя на супругу изумрудными глазами, прошептал Дракон, — отправимся привычным способом? А то мне уже не терпится оказаться в своей пещере.

Хельга засмеялся и кивнула.

Один щелчок длинных пальцев и шикарная повозка со всем приданым исчезла. Они стояли вдвоем на пыльной дороге и смеялись, словно дети.

— Вот бы папа удивился, — сказала Хельга.

— Не будем расстраивать рыцаря. Приготовься!

— Всегда готова, — восхищенно глядя на своего супруга, ответила девушка.

Второй щелчок, и огромный ярко-красный дракон ударил хвостом о землю, поднимая ввысь облако пыли.

— Не можешь ты спокойно, — засмеялась Хельга и залезла на спину огромного ящера.

И они взмыли ввысь, счастливые и влюбленные и весь мир, казалось, был у их ног.

Часть вторая. Боль и пламя

Мой Телемак,

Tроянская война

окончена. Кто победил — не помню.

Должно быть, греки: столько мертвецов

вне дома бросить могут только греки…

И всё-таки ведущая домой

дорога оказалась слишком длинной,

как будто Посейдон, пока мы там

теряли время, растянул пространство.

Мне неизвестно, где я нахожусь,

что предо мной. Какой-то грязный остров,

кусты, постройки, хрюканье свиней,

заросший сад, какая-то царица,

трава да камни… Милый Телемак,

все острова похожи друг на друга,

когда так долго странствуешь; и мозг

уже сбивается, считая волны,

глаз, засорённый горизонтом, плачет,

и водяное мясо застит слух.

Не помню я, чем кончилась война,

и сколько лет тебе сейчас, не помню.

Расти большой, мой Телемак, расти.

Лишь боги знают, свидимся ли снова.

Ты и сейчас уже не тот младенец,

перед которым я сдержал быков.

Когда б не Паламед, мы жили вместе.

Но может быть и прав он: без меня

ты от страстей Эдиповых избавлен,

и сны твои, мой Телемак, безгрешны. Иосиф Бродский. "Одиссей Телемаку".

XXVII. Изабель. Прибытие

Я совсем потеряла счёт времени. Корабль скользит по водной глади, следуя только ему одному известному маршруту. Не знаю, существует ли в мире второе такое судно, обладающее собственным интеллектом и умеющее предугадывать желания своих пассажиров. Сначала способность корабля удовлетворять малейшие наши потребности пугала до чертиков. Признаться честно, не будь со мной рядом Ланса, я, наверное, выбросилась бы за борт от ужаса. Но мой спутник, уже хорошо знакомый с нравом и повадками этого необычного плавательного средства, убедил меня, что ничего плохого с нами на борту не случится. Да, корабль способен читать мысли и улавливать настроение, но ему не нужны жертвы. Такое чувство, что он просто выполняет чей-то приказ.

Человек ко всему способен привыкнуть, и вот, когда берег выступил из тумана, я поймала себя на мысли, что буду скучать — это странное судно запало мне в душу.

— Изабель, мы почти доплыли! — кричит Ланс, с улыбкой наблюдая за приближающимся берегом.

— Там, за туманом, твой город? Наша столица? — спрашиваю, подойдя к нему.

Ланс обнимает меня одной рукой, приложив вторую козырьком ко лбу.

— Нет, мой Город намного дальше, но мы уже половину пути прошли.

— Ты боишься? — Как можно плотнее прижимаюсь к нему, наслаждаясь его запахом и нечаянным покоем. Ещё никогда мне не было так хорошо, как рядом с Лансом.

— Очень боюсь, — со вздохом отвечает мой спутник, и я чувствую, как дрожит рука, обнимающая меня. — Но у меня нет выбора, я должен понять, что с этим миром произошло. И ещё мне очень интересно, почему я выжил? Кому это было нужно? Зачем? До зубовного скрежета ненавижу быть пешкой в чьих-то играх.

— Понимаю. Знаешь, я сидела на берегу, не ведая, почему выжила и что делать дальше. Наверное, не появись ты, я бы утопилась, честное слово. И не смотри так, не нужно — это правда и я не стыжусь таких мыслей. Потому что как жить одинокой девушке в разрушенном мире?

Ощущаю, как Ланс крепче прижимает меня к себе. Мы научились обходиться без слов, понимая друг друга на ментальном уровне. Наверное, корабль передал и нам часть своих способностей.

Тем временем, берег становится всё ближе, чувствую, как всё сильнее дрожит рука Ланса. Глажу парня по спине в робкой попытке показать, что понимаю его состояние. И поддерживаю, что бы ни случилось дальше — мы вместе и это самое главное.

"Мы с тобой одной крови", — всплывает в памяти фраза, и от неё мне уже никуда не деться.

— Слушай, как мы на берег сходить будем? Выпадем за борт, как ты сделал в первую нашу встречу? — спрашиваю, улыбнувшись, хотя на самом деле для веселья нет ни единой причины.

— Нырнём, что здесь такого? — смеётся Ланс. — У меня уже есть опыт.

— Всё хотела, да так и не спросила, почему ты выпал тогда? Что тебя вытолкнуло? И почему был без сознания? Признаться честно, думала, что ты умер.

Ланс молчал несколько невыносимо долгих секунд, но всё-таки решается ответить:

— У меня случаются приступы, — его голос настолько тих, что приходится напрягаться слух изо всех сил, дабы расслышать каждое слово. — В детстве бывало чаще, когда вырос почти совсем прошли. Обычно, они связаны с сильным стрессом, когда организм истощен, а психика угнетена.

— В детстве у тебя часто бывали сложные ситуации? — спрашиваю, поглаживая его спину.

— Я не готов об этом рассказывать, но ты права — моё детство было не самым радостным временем, — Ланс смотрит на воду, сощурив глаза. — Когда повзрослел, научился себя контролировать и абстрагироваться от внешних раздражителей. Только, когда стали пропадать дети, и приходилось без сна и отдыха рыть носом землю в поисках хоть каких-то зацепок, приступы стали возвращаться вновь. Это была моя тайна, потому что, узнай кто из моих сослуживцев или, ещё хуже, начальства, с любимой работой пришлось бы попрощаться — никому не нужен припадочный сотрудник.

Слушаю Ланса и молчу. Несмотря на нашу ментальную связь и взаимную симпатию, почти ничего не знаю о его жизни до момента нашей встречи. Но я не хочу приставать к нему с расспросами — не хочу, чтобы он, посчитав меня надоедливой прилипалой, пожалел, что взял с собой. Поэтому молчу, внимательно слушая.

— Взрыв лишь в одном оказал нам всем услугу — все наши тайны отныне навсегда погребены под обломками, — Ланс вздыхает и невесело улыбается. — Но, к сожалению, мои приступы вернулись, поэтому я тогда снова потерял сознание. Потому и выпал за борт. И будь уверена, если бы не наш отважный пёс, то вряд ли бы мне удалось выжить.

Барнаби, до этого мирно спавший под столом, будто почувствовал, что говорят именно о нём. Мигом проснулся и, виляя хвостом, начал тереться о ноги Ланса.

— Всё-таки он очень любит тебя, — произношу, глядя на прыгающего от счастья пса.

— Он нас обоих любит, просто он в восторге от моей красной рубашки, — смеётся Ланс и, наклонившись, гладит Барнаби по мохнатой голове. — И я тебя люблю, милый друг!

Оказывается, за чужим счастьем приятно наблюдать, кто бы мог подумать?

— Ланс, смотри, мы почти на месте! — радостно кричу я. — Осталось совсем немного!

— Да, ты права, ещё совсем чуть-чуть и мы попадём туда, откуда, возможно, нет пути назад. Ты понимаешь, какой это риск? — Ланс смотрит в мои глаза, и замечаю, как он напуган и напряжён. Его страх передаётся и мне, но я не показываю этого — пусть думает, что я такая отчаянная и рисковая. Не хочу, чтобы знал, насколько сильно боюсь того, что могу увидеть за неотвратимо приближающейся береговой линией.

— Я все понимаю. Не переживай обо мне, мы уже сто раз об этом говорили. Поверь, я знала, на что шла, когда соглашалась плыть с тобой. Да и, в конце концов, ты знаешь, что у меня не было другого выхода, кроме, как взойти на корабль.

Ланс облегченно вздыхает — кажется, мой ответ успокоил его.

А тем временем берег уже совсем близко, и корабль помимо нашей воли, руководимый чьими-то неслышными приказами, замедляет свой ход, пока совсем не останавливается. Мы стоим на носу корабля, наблюдая за берегом, который так близко, что, кажется, только руку протяни и дотянешься.

— Ну, что? Пошли? — тихо спрашивает Ланс, и я киваю. Незаметно втягиваю носом воздух, чтобы заглушить панику, сковавшую меня. Не хочу быть слабой. И не буду!

— Ныряем! — почти кричу, и из горла вырывается истерический смешок. Наверное, умом тронулась.

— Дурочка, тут слишком мелко — голову разобьешь, — Ланс берет меня за руку и крепко сжимает, почти до хруста. — Пошли обратно в каюту, попадем наружу так, как оказались внутри.

— Снова эти загадочные переходы сквозь пространство? — недовольно морщусь, мне не по себе от его идеи, но за бортом и правда, довольно мелко, а трапа на этом чуде кораблестроения не предусмотрено категорически. Ничего не остаётся, как пойти за Лансом.

Проходя мимо все ещё накрытого стола, ломящегося от недоеденных нами деликатесов, меня осеняет гениальная мысль.

— Ланс, стой! — Ушедший вперёд Ланс оборачивается, и замечаю удивление, застывшее в синих глазах. — Нужно набрать провизии! Никто не знает, что нас ждёт после схождения на берег, но голодать я больше не хочу.

Ланс согласно кивает, направляясь ко мне.

— И почему я об этом не подумал? Рыцарь, ничего не скажешь — умею поухаживать за дамой.

— Не беспокойся, моей сообразительности нам точно на троих хватит, — смеюсь и, довольная собой, начинаю собирать провиант в кучку. — Пойди, поищи какой-нибудь мешок, куда можно будет сложить всю эту снедь.

Ланс кивает и уходит, а мы с Барнаби остаёмся на палубе вдвоём.

— Ну, что, друг мой, как думаешь, правильно мы сделали, что доверились ему и приплыли сюда? Может, лучше было остаться там?

Барнаби сидит и смотрит на меня внимательно, наклонив голову, будто всерьёз обдумывает мои слова. Всё-таки это очень необычный пёс, без сомнений. Потом он встает и подходит, уткнув голову в мои колени. Присаживаюсь и прижимаю его кудлатую голову к груди. Так я могу почувствовать, как сильно дрожит мой мохнатый друг.

— Ты тоже боишься? — пес отвечает мне тихим вздохом. И почему я раньше не знала, что собаки настолько прекрасны? — Ну, что поделать? Теперь уже поздно переигрывать эту ситуацию, сам понимаешь, поэтому придётся потерпеть и попытаться перебороть свои страхи. Уверена, что Ланс боится не меньше нашего, а, может, даже больше. Нелегко понимать, что в твоём родном городе ничего не осталось, а причина того, что случилось, сокрыта тайной. Но мы постараемся вместе во всем разобраться. Вместе всё намного легче, ты со мной согласен?

Барнаби сильнее прижимается ко мне дрожащим тельцем, тихо поскуливая. Шепчу ему на ухо всякие глупости и постепенно пёс успокаивается.

Пока беседовала с псом, вернулся Ланс с холщовым мешком и начал складывать в него всё, что я сложила внушительной горкой на столе.

— Главное, не забыть взять воду, — бурчит себе под нос, ловко сгребая продукты. — И вино. Определённо, ещё ни одному опасному путешествию вино не помешало. Не выпьем, так хоть, если что, раны обработаем.

Я завороженно слежу за его отточенными движениями. Ланс очень привлекательный, с мощным красивым телом, изящными музыкальными пальцами. Красивое, мужественное, будто высеченное из камня лицо с горящими голубыми глазами и высокими скулами, покрытыми щетиной. Чем больше смотрю, тем яснее понимаю, что назад дороги нет — я бесконечно влюблена. Стараюсь не думать, взаимны ли мои чувства? Зачем я ему?

— Я всё собрал, — удовлетворённо говорит Ланс, смахивая упавшую на глаза прядь. — Теперь можем покидать корабль, нас тут больше ничего не держит.

— Как ты думаешь, что будет с кораблем, когда мы уйдём? — задаю давно мучивший вопрос. Ланс неопределённо хмыкает и разводит руками.

— Не знаю, веришь? Этот корабль — одно из звеньев цепочки, что привела меня к тебе. Но, возможно, он порождение чьей-то больной фантазии. Или вообще не имеет отношение к произошедшему с нашим миром. А, может, кому-то нужно было, чтобы именно мы вдвоем оказались здесь. Ничего в жизни не бывает случайно. Любое событие — нитка в клубке, просто нужно иметь терпение и силы размотать его и найти ту отправную точку, с которой всё началось.

Киваю, соглашаясь с ним. Он прав во всем и иногда меня это пугает. «Но, — напоминаю себе, — назад дороги нет, придётся принимать правила игры, кем бы они ни были навязаны».

— Готова?

— Всегда и ко всему! — Я преисполнена наигранной бодростью, но от страха колени подгибаются, а ладони вспотели. — Веди!

Взявшись за руки, идём в каюту, с которой началось удивительное путешествие. Здесь царит полумрак и довольно прохладно. Ланс рассказывал, что после Взрыва тоже впервые очнулся именно здесь. Значит, не трудно догадаться, что именно здесь скрыт невидимый глазу портал, соединяющий корабль с внешним миром.

— Главное, ничего не бойся, поняла? — голос Ланса звучит почти у самого уха, и я вздрагиваю от неожиданности. — И позволь мне сделать одну вещь, о которой я мечтаю с того самого момента, как впервые открыл глаза на берегу.

Не успеваю спросить, о чём именно он так долго мечтал, как чувствую его мягкие губы, с дикой страстью обрушивающиеся на меня, сминающие мои, парализующие, лишающие воли. Кажется, я не могу дышать, не могу думать. Может, я умерла? Но если и так, то я совсем не против — это не самый худший конец из возможных.

Раньше часто грезила о том, каким же будет мой первый поцелуй. В мечтах это были робкие попытки почувствовать себя взрослой. Но никогда, даже в самых смелых мечтах, не могла вообразить себе такое.

Не знаю, как долго длится поцелуй — время утратило свою власть надо мной. Чувствую себя яркочешуйчатой рыбой, переливающейся миллионами оттенков в лучах яркого света. Моя голова легка и свободна — нет мыслей о боли, нет страха и отчаяния. Есть только «здесь» и «сейчас» и больше ничего не существует.

— Ты очень красивая и, мне кажется, что я тебя люблю. — Я даже не заметила, как он отстранился. Только чувствую, как сладостным огнём горит кожа на губах, как пульсирует румянец на щеках, а разноцветные искры пляшут перед глазами.

— Что ты сказал? — не узнаю своего голоса, обычно высокого и временами даже пронзительного. Сейчас он охрипший и какой-то чужой. Он принадлежит другой Изабель — сильной, смелой и до одури влюблённой.

— Я люблю тебя, — повторяет похититель девичьих сердец и гладит меня по голове.

После этих слов чувствую, как в душе зажигается огонь, который, верю, даст столько сил, что смогу пережить любые тяготы и лишения без единой жалобы. Только бы Ланс никогда не пытался забрать эти слова обратно, этого я, кажется, не переживу.

Не говоря ни слова, Ланс снова берет меня за руку, целует в лоб и отворачивается. Моя ладонь начинает болеть — так сильно он её сжимает, но я не сопротивляюсь.

— Возьми Барнаби на руки, — произносит, не оборачиваясь. — Не знаю, получится ли, я никогда так раньше не пробовал, но стоит рискнуть. Мы попробуем одновременно телепортироваться отсюда.

Присаживаюсь перед нетерпеливо бьющим по полу хвостом псом.

— Давай, милый, залезай на руки. Ох, и тяжелый же ты, дружок, — смеюсь, прижимая застывшего от испуга Барнаби к своему боку. — Не бойся, милый, нужно выбираться отсюда.

Ланс берет мешок с провизией, размахивается и кидает со всей силы об стену. На мгновение жмурюсь, но к моему удивлению, мешок исчезает в стене бесследно.

— Теперь наша очередь, — шепчет Ланс. — Приготовились!

Зажмуриваюсь, почувствовав, как что-то помимо воли утягивает в пустынное ничто. Боль разрывает изнутри: кажется, даже кожа сжимается миллионами складок и в любую секунду готова разорваться на клочки. В лёгких мигом закончился воздух, хочется закричать, но из скованного горла не вырывается ни единого звука. Нервы мои, конечно, совсем никуда не годятся. В отчаянной попытке сопротивления с трудом разлепляю свинцовые веки и вижу парящего передо мной в сумраке Ланса, крепко сжимающего мою липкую от пота ладонь и, кажется, только это помогает удержаться от безумия. Где-то впереди замечаю плывущий по воздуху мешок с провизией.

— Как ты думаешь, мы скоро хоть куда-то приземлимся или так и будем до скончания веков парить в этом воздушном колодце? — голос не слушается, но молчание невыносимо. Давящая на уши тишина сводит с ума. Вижу, что Ланс открывает рот, пытаясь ответить, но яркая вспышка ослепляет меня. Вдруг чувствую, что падаю — стремительно и неотвратимо. Хочу закричать, но голос не слушается, только лишь слышу, как жалобно заскулил Барнаби, словно умоляя не выпускать его из рук.

Толчок, удар и вот я лежу, зажмурившись и боясь пошевелиться. Чувствую, как нетерпеливо ворочается на моём боку пёс, как пытается слезть с меня, но я с перепугу так прижала его к себе, что он словно в железных тисках.

— Отпусти собачку, — слышу незнакомый высокий мальчишеский голос. — Ей, наверное, больно.

— Кто это вообще такие? — этот голос уже гораздо грубее. — С неба, что ли рухнули?

— Не знаю, откуда они рухнули, но что-то это все слишком подозрительно, — отвечает тонкоголосый.

Лежу, боясь пошевелиться, не открывая глаз, и даже Барнаби перестал сопротивляться. Ощущаю, как сильно бьётся его сердце. Кто это такие? Где я? И где Ланс?

— А мужик-то, кажется, помер, — обладатель низкого голоса меня пугает. — Джонни, двинь его по рёбрам, если не очухается, то туда ему и дорога. А девка живая, вон как в псину вцепилась.

— Он не псина, он мой друг! — кричу, вскакивая на ноги. Да что эти придурки себе позволяют? — И я сама проверю, жив Ланс или нет, нечего его ногами пинать!

— О, Ланс, — хохочет высокий кудрявый бугай. — Имя-то, какое чудно́е. Джонни, слышал?

Джонни оказался тощим русоволосым парнем в рваной куртке военного покроя. Что-то смутно знакомое есть в его облике, только никак не могу понять, что именно. Словно мы уже когда-то встречались, только такого быть не может — никогда раньше не бывала в этих местах.

— И что ты прицепился к имени, Роланд? Как будто это сейчас важно.

— Ладно, — махнул рукой этот самый Роланд, — ты прав. Как тебя зовут, дама с собачкой?

— Я — Изабель, — недовольно бурчу и подхожу к лежащему в десяти шагах Лансу. Он бледен и не реагирует на пощечины, которыми в панике щедро осыпаю его красивое лицо. — Ну, очнись же! Ланс! Приди же в себя наконец!

Барнаби, которого я, наконец, выпустила из крепких объятий, носится вокруг нас, скулит и воет. Это — дежа вю, не иначе. Неужели опять приступ? А если больше не очнётся? Что делать-то буду одна в этих чужих краях, когда двое незнакомых парней явно не рады меня видеть? На такой исход я точно не рассчитывала.

— Эй, красавица, кажется, сдох твой дружок. Наверное, этот мрачный мир не вынес красоты его красной рубашки, — снова хохочет Роланд, присаживаясь рядом. Но ничего для себя интересного, по всей видимости, не увидев, снова отходит. Провидение свидетель, это самый неприятный тип, которого мне выдавалось встретить в жизни.

— Роланд, отчего веселишься?

— Это нервный смех, Джонни, не обращай внимания. Или ты первый день меня знаешь?

Я уже почти в истерике луплю Ланса по щекам, не в силах остановиться. Не могу, не имею права допустить, чтобы он умер — мне без него здесь не выжить. Ещё и эти странные парни, которые, честно говоря, пугают меня.

— Хм, Изабель, а ты страстная натура, — сквозь панический шум в ушах слышу слабый голос Ланса. — Остановись, прошу тебя, пока моё лицо ещё целое.

Всхлипываю, и всё напряжение, накопившееся во мне за долгое время, прорывается бурным потоком слёз. Падаю Лансу на грудь, что-то бессвязно бормоча, и уже через пару мгновений его красная рубашка мокрая насквозь.

— Какая же ты дурочка, — ласково шепчет Ланс и гладит меня по голове. От этого простого и ставшего уже привычным движения принимаюсь рыдать с удвоенной силой. — Тихо, тихо, успокойся. Да и не одни мы тут. Видела бы ты, как странно эти парни смотрят на нас. Особенно тот, что покрупнее, кучерявый такой.

— Ланс, я боюсь их, — отвечаю, срывающимся от ещё не до конца закончившейся истерики голосом. — Они такие странные. И ещё, ты заметил? На них же форма! Грязная, рваная форма.

Только сейчас до меня начало доходить, почему Джонни мне показался знакомым. Всему виной форма, которую знаю слишком хорошо и о которой бы больше всего на свете хотелось бы забыть.

— Она ведь точно такая же, как у тех детей, что убивали людей во время Взрыва, — шепчет Ланс, и я ощущаю напряжение, что волнами исходит от него.

Одного не понимаю: почему судьба бывает такой жестокой? Почему нужно было, чтобы нас нашли именно эти головорезы? Я уже и так вдоволь насмотрелась на деяние рук таких же как они. С меня хватит мордобоев и кровопролития, но разве кого-то волнует моё мнение?

— Ты узнаёшь их? Искал кого-нибудь из этих парней? — надо заканчивать шептаться, а то они могут что-то заподозрить.

— Нет, не узнаю, — отвечает Ланс. — Странно, конечно, я всех детей из ориентировок помню отлично, а эти мне совсем незнакомы.

— Очухался твой дружок? — снова противному бугаю что-то нужно от нас. Шли бы лучше своей дорогой, в самом деле. — Это хорошо, Ингрид не придётся с ним возиться.

А это ещё кто такая, скажите, пожалуйста? Их главный киллер, что ли? Сильнее прижимаюсь к Лансу и слышу, как он шепчет мне: "Не бойся, я не дам тебя в обиду. Ты мне веришь?" Верю ли я ему? Как может быть по-другому? Если я перестану верить Лансу, то, как мне дальше жить?

— Что вы там разлеглись? Спать тут будете или с нами пойдете? — слышу я высокий голос того, кого называют Джонни.

— Джонни, вот ты тюфяк! — шипит Роланд. Ну, что за неприятный тип! — Ты даже не знаешь, кто это, а уже тащишь их к нам! Может, это он их подослал!

Что ещё за "он"? Что вообще происходит?

— Да это кто вы такие? — кричу, вскакивая на ноги. — И никто нас не подсылал! Мы с корабля сюда приземлились. Телепортировались! И что вы так смотрите?

Замечаю иронию в их глазах и вдруг слышу смех трёх мужчин. Ланс! Ланс лежит на спине и истерически смеётся вместе с этими идиотами. Перевожу глаза на парней, а они смеются так, что за животы держатся и слёзы из глаз.

— Чего ржёте? Совсем очумели? — от возмущения у меня даже шея горит. Представляю, какое красное сейчас моё лицо.

— Теле… теле… портировались они, — плача от смеха, говорит Роланд.

— А ещё они из корабля выпали, — вторит ему заморыш Джонни. — Умора! Роланд, теперь ты видишь, что он точно их не подсылал?

— Да уж, с такими дурочками наш Генерал никогда не связывался, — утирая слёзы, говорит Роланд.

Я задыхаюсь от гнева, и больше всего бесит, что Ланс тоже смеётся. Стою, яростно раздувая ноздри и сложив руки на груди. Надеюсь, что мой вид сейчас действует на них хоть немного устрашающе.

— Изабель, не злись, успокойся, — Лансу всё-таки удаётся подняться и подойти ко мне. Он всё ещё бледен, но его состояние больше не вызывает опасений и от этого становится легче на душе. — Это все нервы, честно. Но и ты, конечно, молодец: "Мы выпали из корабля, телепортировались". Ещё бы сказала, что мы на ковре-самолете прилетели или триста лет в волшебной лампе просидели.

Задумалась над его словами и понимаю, какую глупость сказала — выставила себя настоящей дурой перед совершенно незнакомыми людьми. И надо же было додуматься! Кем бы эти ребята ни были, их реакцию понять можно.

— Ладно, путешественники, пойдемте с нами, — отсмеявшись, предложил Джонни. — У нас, конечно, не бог весть, какие условия, но крыша над головой есть, и это уже немало.

Роланд согласно кивнул.

— Мы не причиним вам вреда, не бойтесь — сказал он, пристально глядя на меня. — Пойдете?

Я смотрю на Ланса, он чуть заметно кивает.

— Хорошо.

— А сколько вас? — спрашиваю, потому что мне действительно очень интересно, скольким еще, кроме нас с Лансом, удалось выжить.

— Слишком мало, — вздыхает Джонни. — Всего пятеро. И до этого момента мы считали себя единственными выжившими. Хорошо, что ошибались.

Смотрю на этих странных парней и понимаю, что больше не боюсь их. Мне на самом деле интересно, что будет дальше, куда они приведут нас и кто ещё эти другие выжившие?

— Ну, ведите, если не шутите, — говорит Ланс, берёт меня за руку и поглаживает большим пальцем моё запястье. Это успокаивает и волнует одновременно.

Парни молча отворачиваются и уходят вперёд. Мы с Лансом следуем за ними, Барнаби бежит рядом, высунув язык, и вот уже через несколько минут мы оказываемся перед большим двухэтажным домом. Вокруг полная разруха, земля под ногами рассечена трещинами, а этот дом будто совсем нетронут Взрывом. Честно признаться, не ожидала, что мы так быстро найдём пристанище. Добром ли обернется для нас эта встреча или станет худшим событием в жизни понять невозможно, но я изо всех сил стараюсь верить в лучшее.

Теперь очень хочется получить ответы на все наши вопросы.

XXVIII. Ланс. Знакомство

Чувствую, что Изабель успокоилась и больше не дрожит. Мне не хочется, чтобы она боялась — ощущаю себя ответственным за неё. Может ли человек, которого знаешь всего несколько дней, стать настолько родным и близким, как стала мне эта отважная девушка? Раньше ответил бы категоричным "нет", и никто бы не смог убедить меня в обратном. Сейчас же всё изменилось.

Как все-таки странно устроена жизнь, и как причудливо способны переплетаться человеческие судьбы — никогда не устану этому удивляться.

Наши нечаянные знакомцы, по сути, ещё дети, но что в них осталось детского? Смотрю на каждого из них и замечаю, насколько они изранены внутри. Их души искалечены, в глазах поселилась тьма, а жизненного опыта столько, что хватит на двадцать взрослых.

Роланд и Джонни привели нас с Изабель в этот странный дом, в котором они, нужно отметить, неплохо устроились. Здесь уютно настолько, что можно на время забыть те события, что привели каждого из нас в это жилище.

— Проходите и располагайтесь, — говорит Джонни, когда мы переступаем порог дома. На нас смотрят три пары удивленных глаз, словно мы звери диковинные. Ну, ладно, один из нас, конечно, зверь, но уж точно не диковинный — обычный лохматый пёс. И этот пёс сейчас ведет себя очень даже прилично — ступает тихо, голоса не подаёт и обнюхивает пространство вокруг себя, пытаясь на запах определить насколько здесь безопасно.

Роланд, вошедший следом, возится с дверью, на которой нет замка, но с помощью разных подручных средств парню удается закрыть её довольно надёжно.

Дом погружен в полумрак — источником света здесь служат свечи, расставленные по всей комнате.

— Это кто ещё такие? Где вы их откопали? — слышу настороженный голос темноволосой девушки, сидящей на каком-то матрасе, вытянув вперед одну ногу.

— Мы нашли их возле дома, лежащих без сознания. — Джонни подходит к темноволосой, чтобы погладить ту по голове. — Мне показалось, что они не причинят нам вреда, поэтому привёл.

— Я сначала был против, мало ли. — Роланд тоже приближается к девушке и присаживается рядом, как бы намекая, что она принадлежит именно ему. Популярная особа эта брюнетка, ничего не скажешь. — Но потом подумал, что к Нему они никакого отношения не имеют, поэтому пусть живут — мне не жалко.

— Вообще-то вы должны были посоветоваться прежде, чем приводить к нам непонятно кого! — Чувствую, как от этих слов, сказанных ледяным тоном, Изабель вздрагивает и сжимается. — Зачем они нам?

— Опять ты за своё, амбициозный ты идиот! — кричит Роланд, вскакивая с места. — Вечно тебя что-то не устраивает, во всё тебе нос свой сунуть нужно! У нас самих есть голова на плечах — мы с Джонни не такие дурачки, как тебе хочется думать. Мы в силах и уме сами принимать решения, не советуясь с тобой. Твоё время кончилось в тот момент, когда ты продался Генералу. И будь любезен, придурок, считаться не только со своим мнением. Имей хоть каплю уважения!

— Так, стоп! — мои нервы не выдерживают. Как будто, можно подумать, мы напрашивались в их дружный коллектив. — Если наше появление здесь для кого-то проблема, мы уйдем. Не собираемся никому навязываться, ясно? У нас есть своя цель в этом Городе, сами справимся.

Я тащу Изабель к выходу. Дверь завалена всяким хламом, но раскидать его по сторонам для меня дело пустячное.

— Стойте, куда собрались? — слышу всё тот же надменный голос и поворачиваюсь в его сторону. Перед тем, как покинуть это «гостеприимное» жилище хотелось бы узнать, кто же тут самый деловой.

К нам приближается очень высокий и, можно даже сказать, изящный блондин.

— Вас никто не прогонял и не обижал, так зачем психовать? — он подходит совсем близко, и я могу рассмотреть его лицо, до этого скрытое в полумраке. У парня красивая и благородная внешность, а большие глаза смотрят в саму душу.

— Но нам не нужно, чтобы вы ругались из-за нас, — тихо говорит Изабель, и парень переводит взгляд на неё. Не могу понять, что в этот момент выражают его глаза, но чувствую, как моя подруга напряглась. Да, всё-таки это очень странные ребята.

— Мы не из-за вас ругаемся, — спокойно говорит блондин, не сводя с неё глаз. — Мы в принципе всегда ругаемся — такая наша форма общения. Так что не обращайте внимания и проходите, места всем хватит.

Не знаю, можем ли мы им доверять. Корабль, решив всё за нас, "высадил" почему-то именно возле их дома. Я смотрю на форму, в которую облачены ребята, вижу их ещё во многом детские лица и понимаю, что именно они и им подобные участвовали в безумном хаосе, что творился вокруг в тот злополучный день. Но они ли причина? Не знаю. У меня не выходит из головы тот тёмный человек, которого я увидел на крыше высотки. Кто он для них? Как он смог повлиять на разум детей, подавить их волю? И как вышло так, что всем нам удалось выжить в том хаосе? И смог ли выжить кто-нибудь ещё? У меня слишком много вопросов, и их груз давит на меня. Получу ли я когда-нибудь ответы?

— Айс, — слышу голос блондина и вижу протянутую для рукопожатия ладонь. Секунду смотрю на тонкую руку и протягиваю свою в ответ.

— Ланс, — отвечаю, а про себя удивляюсь неожиданной силе, что таится внутри этого субтильного юноши.

— Очень приятно. — Не уверен, что это правда. Рад ли он нашему знакомству? Вряд ли — от этого напыщенного блондина можно ожидать чего угодно. Мы бесконечно долгое мгновение смотрим друг на друга, и Айс буквально буравит меня своими синими глазами. Да ему на вид не больше шестнадцать, откуда в нём этот лёд? — А вас как зовут, милая барышня?

— Изабель, — она протягивает вперёд дрожащую ладонь. Все-таки она смелая. — А это Барнаби.

Когда с официальной частью покончено, мы проходим вглубь большой комнаты, где в самом центре стоит перевернутый ящик, заменяющий, по всей видимости, обеденный стол. Замечаю недоеденные, заветренные продукты и полупустые бутылки. А тут, похоже, ещё совсем недавно был настоящий пир.

— Мы не с пустыми руками, — говорит Изабель, переминаясь с ноги на ногу. — У нас целый мешок продуктов с собой, так что от голода не умрем.

— Это хорошо, — слышу низкий женский голос. — Меня зовут Ингрид. Я местный лекарь.

Вижу ухмылку на тонких губах. Ингрид очень некрасивая, низкая и приземистая, с тонкими бесцветными волосами, собранными на макушке в короткий хвост. Она протягивает мне широкую ладонь. — А вон та возлегающая на перине бледная красотка — Марта. Она у нас слегка калека, так что не удивляйтесь, что всё время лежит.

— Ингрид! — в притворном возмущении кричит Марта и через мгновение уже смеётся. А у этой девочки очень красивый смех.

— Приятно познакомиться, — отвечаем мы с Изабель чуть ли не хором, чем заслуживаем очередной приступ веселья.

— Чего они вечно смеются? — тихо спрашивает Изабель. — Странные какие-то.

Пожимаю плечами. Ну, смеются — не плачут.

— Расскажите о себе, как вы тут оказались? — просит Марта, закончив смеяться.

— Рассказывать долго, скажу только, что я местный, а Изабель из-за моря. Я нашёл ее сидящей на берегу в компании Барнаби.

— Да, мои земли сильно пострадали во время Взрыва, и я осталась совсем одна. Думала, так там и умру от голода и тоски, пока неожиданно не встретила Ланса.

Замечаю, как напряглись все пятеро.

— Значит, не только тут всё рухнуло? — дрожащим голосом спрашивает Ингрид. — А я ведь до последнего надеялась, что есть ещё в мире земли, где можно будет жить. Одна была у меня надежда и та рухнула. Ну, что за жизнь такая проклятая?

— Да, поверьте, на моей родине все было точно так же, как описывал мне Ланс: Взрыв, подземные толчки, разверзнувшаяся земля и тысячи погибших. Я не знаю, почему выжила. Кому это было нужно?

— И кому было нужно вообще всё это устраивать? — спрашиваю, глядя в упор на Айса. Он выдерживает мой взгляд, но его глаза не кажутся уже настолько холодными. Что-то плещется там, на дне, пытаясь вырваться. Неужели паника? Слышу короткий язвительный смешок Роланда. А у этих ребят гораздо больше секретов, чем может показаться на первый взгляд.

— А как вы тут оказались? Море ведь очень далеко отсюда, — спрашивает Ингрид.

— Можно мы не будем об этом пока рассказывать? — спрашивает Изабель, и я улыбаюсь, вспомнив реакцию парней на её слова о корабле и телепортации. Да, наверное, не стоит пока об этом.

— Как хотите, — говорит Ингрид, пожимая плечами.

— Вы что-нибудь знаете о нашем Генерале? — спрашивает Айс.

— Ни о каких ваших генералах мы не знаем. Я вернулся в этот Город, потому что здесь мой дом, моё сердце. Мне очень нужно узнать, что случилось с моим миром. По чьей прихоти с ним произошло все это. Но я помню человека, стоящего на крыше. Вокруг него бушевала стихия, а он даже бровью не повёл. Это был, наверное, самый страшный человек, что встретился мне в жизни. И ещё помню детей, которых я лично искал до этого, которые, будто под гипнозом убивали любого встречного, добивали раненых. Помню девочку, которая убила свою мать. Ещё был мальчик, столкнувший в земляной провал целую семью — свою семью. Никогда не смогу забыть глаза тех детей — пустые, остекленевшие. Такой взгляд может принадлежать тряпичным куклам, но не живым людям. И мне никогда не забыть как малыши (те, кого родители смогли уберечь в тепле своих домов) становились, будто марионетки и убивали своих родителей, соседей, просто случайных прохожих. Кто-то избавлялся от взрослых детскими руками. И ещё я чувствую себя виноватым в том, что никого не спас, хотя мог. Раньше не знал, каким трусом могу быть. И от этого мне до невозможности противно.

Говоря все это, вижу, как меняются лица наших новых знакомых, как они бледнеют с каждым моим словом. Словно я избиваю их этими словами, но на них форма, пусть заношенная и грязная, но форма, а значит, они понимают, о чем я говорю. Эти ребята — часть той вакханалии, что творилась в тот день.

— Мы ничего из этого не видели, — срывающимся голосом говорит Джонни. — Мы сбежали, как крысы сбежали! Мы тоже трусы, малодушные трусы! Мы, мы виноваты в том, что так случилось — мы не должны были бежать! Мы должны были остановить его!

— Джонни, уймись! — снова кричит Роланд. — Не хватало ещё, чтобы ты расклеился — нам Айса истерики хватило, второй не переживём. Пойми, что прошлого не изменить. Мы уверились в чужой идее — нас заставили поверить. Мы изначально шли убивать, мы такие же уроды, как и Генерал. Айс спасал Марту, мы же спаслись случайно! Ты помнишь, как в Лесу бушевал огонь? Да, пусть мы ничего не видели, но мы слышали, как кричали люди в Городе, и их крик впивался в душу, рвал барабанные перепонки? Но мы не могли, гонимые огнём и страхом, вернуться и спасти хоть кого-то, просто не могли! И ты это знаешь не хуже меня. Не нужно сейчас об этом, не вини себя. Те, кто в этом виновен, я уверен, поплатятся. И хоть мы прозрели в тех подвалах, поняли, на что согласились, но было уже слишком поздно. Мы не сможем изменить прошлое, но нужно постараться заслужить хоть какое-то будущее.

А мне нравится этот парень. В нём столько внутренней силы, злости и огня, что, кажется, искры летят. Ему бы на трибуну.

— Ты прав, — говорит Джонни и устало прикрывает глаза. — Мы бы тоже погибли, не пойди тогда за Мартой.

— А, может, это и к лучшему было бы, — шепчет Ингрид. — Что мы в итоге имеем? Призрачную надежду отомстить, уничтожить Генерала? Да мы просто кучка идиотов, которые не в силах о себе нормально позаботиться. На что мы способны? Мы нули, пустые места, отребье.

— Так, ребята, хватит! — Они мне уже порядком надоели своими полунамеками, недомолвками и истериками. — Не знаю, что у вас стряслось, как вы выжили и почему. Нам не нужны ваши секреты. Мы благодарны за возможность побыть под крышей, отдохнуть и решить, как быть дальше. Мы совершили долгий путь сюда и хотим просто понять, что случилось, найти виновного и поквитаться. Это наша главная цель. Какаяцель у вас — мы не знаем.

Они смотрят на меня широко открытыми глазами — наверное, моя речь произвела на них какое-то впечатление, потому что Айс говорит:

— Ланс, мы друг другу чужие люди, которые при других обстоятельствах никогда бы не встретились. Но ты хороший парень, я чувствую, и у нас одна цель на всех. Оставайтесь с нами и, мы постараемся рассказать всё, что знаем сами, честно и без утайки. А потом мы пойдём туда, где ты видел тёмного человека, и постараемся найти что-то, что поможет его одолеть, если, конечно после наших рассказов вы ещё захотите с нами оставаться, — произносит, и странная усмешка играет на его губах.

* * *

Я не знаю, сколько времени мы с Изабель слушали их рассказы. Рассказы о том, как каждый из них встретил Генерала — того, кто полностью изменил их жизнь.

О том, как они жили до этой встречи.

О том, как поверили, что могут быть кому-то нужными просто так.

Это рассказы о ложных надеждах и рухнувших мечтах. О потерянной вере и найденной любви. Об одиночестве. О предательстве и наивности. О детстве, которого не было. О будущем, которое не случилось. О мечтах, которым уже никогда не суждено сбыться. О трусости и отваге, о малодушии и честности.

Но любые истории заканчиваются, закончились и их рассказы. Мы с Изабель сидим, не в силах проронить ни единого слова — слишком поражены для того, чтобы говорить.

Одно мы оба знаем точно: мы пойдём за этими странными, ещё вчера незнакомыми нам ребятами, туда, куда они позовут.

Потому что у нас и правда, одна цель на всех.

XXIX. Катакомбы

— Всё взяли? — Айс окинул суровым взглядом спутников.

— А что нам брать-то? — хмыкнул Роланд, обнимая Марту за плечи. — У нас и нет ничего — только нож один на всех, немного спиртного и еда. Даже бинты и антисептик кончились, поэтому мы, можно сказать, налегке путешествуем.

— Ну, это всё хоть не забыли? Воду взяли? — Айс, нахмурившись, ждал ответа.

— Слушай, надоел! — Джонни, сложив тонкие руки на тощей груди, гневно смотрел на бывшего лидера. — Даже у меня терпение лопнуло. Мы не маленькие дети и не дураки. Или ты считаешь нас настолько отсталыми в развитии и не способными без твоих приказов кинуть нож в рюкзак и взять с собой воду? Очумел, да?

Айс, тихо чертыхнувшись, метнув злобный взгляд в Джонни, отвернулся и принялся разбирать завалы, заслоняющие выход. Остальные, выстроившись за его спиной, молча ждали, пока он откроет дверь. Тишина давила, угнетала, но они не имели желания вести долгие разговоры, в любой момен грозящие закончиться ссорой, настолько они были измотаны и напуганы.

Справившись наконец с "замком", Айс рывком открыл дверь и ступил за порог. Предрассветный час создан для новых начинаний: небо, в ожидании солнца, слегка розовеет, будто барышня в предвкушении встречи с любимым. В такие минуты мир кажется особенно прекрасным, даже если состоит из руин и обрывков.

— Я раньше никогда не думала, что небо может быть настолько красивым, — не сдержав удивленный возглас, тихо промолвила Изабель. Все принялись шипеть на неё, призывая сохранять спокойствие и не болтать без веской на то причины. Главным было остаться незамеченными. Изабель сердито насупилась и взяла Ланса, идущего впереди, за руку. Изначально планировалось, что он будет идти сзади, контролируя Изабель, но впоследствии замыкающим назначили Роланда, как самого сильного и зоркого члена их отряда. Сейчас от каждого их шага многое зависело — в первую очередь, их жизни и возможность хоть какого-то, но будущего.

— Айс, напомни мне, почему мы для того, чтобы идти вперёд к Высотке, возвращаемся назад в Лес? — усмехаясь, спросил Роланд, как всегда получающий особое удовольствие, выискивая слабые места в любом плане Айса.

— Потому, что мы должны снова пройти через катакомбы. А вход в подземелье я знаю только один — под поваленным нами же стволом старого дерева.

— Ясно, — сказал Роланд, признавая на этот раз правоту златоглавого.

Первым шёл Айс, возвышаясь над всеми, словно оголённый ствол дерева — прямой и негибкий, с длинными тонкими руками и стройными ногами. Его узкая напряженная спина выдавала волнение — кто спокоен, тот расслаблен.

За ним шла Ингрид, почти такая же низкая, как и Марта. Её хвостик смешно подпрыгивал при каждом шаге. Она двигалась, сгорбившись и ухватившись руками за лямки надетого на спину рюкзака, словно за спасательный круг — так сильно, что костяшки побелели.

За ней осторожно ступал тощий и долговязый Джонни больше остальных похожий на ребёнка — на тонкой шее лихорадочно подпрыгивал кадык, а русые волосы беспорядочно торчали во все стороны. Иногда он пытался пригладить их мокрой от выступившего пота рукой, но уже через минуту они принимали исходное положение, живя своей собственной жизнью.

За спиной Джонни пристроилась Марта, прихрамывая. Раненая нога практически не беспокоила, лишь иногда немного ныла — отдых, сытная еда и хорошее вино сделали своё дело. Длинные волнистые волосы девушка заплела в тугие косы и уложила вокруг головы в замысловатую причёску, зато мешать не будут в пути.

За Мартой шёл Ланс. Красную рубашку спрятал в мешок — все справедливо решили, что настолько яркая деталь гардероба будет неуместной в подобных условиях, где не стоило привлекать к их маленькому отряду слишком много внимания. Сейчас на Лансе была надета чёрная футболка, принадлежавшая некогда Роланду, как максимально подходящая по размеру.

Изабель, вцепившаяся в руку Ланса, спокойная и собранная, напряженно вглядывалась ему в затылок, словно боялась, выпустив из вида, потеряться. И только дрожащие пальцы, вложенные в широкую ладонь парня, выдавали её волнение. Свои светлые волосы, которые все-таки, наконец, удалось кое-как промыть и расчесать, заплела в высокую косу, которая при каждом шаге ощутимо била по спине.

Идущий следом и замыкающий цепь Роланд смотрел на эту тяжелую косу, словно она была маятником метронома, что отсчитывал оставшееся им время. Роланд впервые за долгое время ощущал страх. Он не любил неизвестность, не умел бояться, поэтому сейчас ему было особенно плохо и тоскливо. Он никогда не верил Айсу, а после изложенного плана утратил последние крупицы доверия.

Они шли нога в ногу, не издавая лишнего шума — в сущности, крались. Их ближайшей целью был Лес, где в одном только им известном месте есть вход в катакомбы — подземные ходы, соединяющиеся между собой, причудливо переплетающиеся, способные привести к цели. По этим подземным артериям они планировали прийти в подвалы Высотки — дома, откуда начался их побег; места, где они надеялись найти ответы на многие свои вопросы.

— В бункеры заходить не будем? — тихо спросил Джонни.

— Зачем нам туда идти? — не поворачивая головы, спросил Айс.

— Ну, вдруг мы тогда не все забрали? Может, там есть что-то ценное, что пригодится в итоге.

— Не говори ерунды, — попросил Айс. — Нечего там делать. Я последним выходил и, поверь, было бы, что ценное — забрал.

— Ну, как хочешь, — равнодушным, каким-то даже бесцветным голосом сказал Джонни.

Напряжение, овладевшее каждым в этом маленьком отряде, витало в воздухе, будто сотня искрящихся разрядов — кажется ещё немного, и электричества накопится столько, что начнётся гроза.

— Долго ещё идти? — слегка повернув голову, от чего её роскошная коса резко дернулась, шёпотом спросила Изабель сзади идущего. Она вообще старалась меньше шуметь, чтобы ни в коем случае не вызвать чей-нибудь гнев или недовольство. Ещё она боялась хоть кому-то признаться, что без потерянных очков очень плохо видит и вряд ли будет хоть чем-то полезной. А ещё она переживала за Барнаби, который бежал впереди всех и мог пострадать.

— Не волнуйся, красавица, — ухмыльнулся Роланд. — Осталось совсем немного — километров триста.

«Триста километров? Серьёзно?»

Изабель поняла, что, если Роланд не шутит, то ей лучше остаться тут и не путаться у этих выносливых и сильных ребят под ногами — такое расстояние ей точно не одолеть. Но тут девушка услышала сдавленные смешки и откровенный хохот Роланда за спиной.

— Роланд, зараза, — сказала Ингрид, давясь от приступов смеха, — не пугай девушку! Она же совсем этих мест не знает. Ещё поверит твоим россказням, всё бросит и в ужасе сбежит. Сам будешь потом по Лесу бегать и искать её.

— Ладно, подруга, не обращай на меня внимания, — Изабель почувствовала его дыхание над ухом. От этого ей стало не по себе, и она сильнее сжала пальцами ладонь Ланса.

— Почти пришли, — проговорил Айс и остановился. Изабель, задумавшись, влетела в спину Ланса, ударившись носом, и услышала за спиной хриплый смех Роланда. — Сейчас мы перекусим…

— И выпьем, — с усмешкой сказал Роланд. — Ты, как хочешь, а я туда на трезвую голову не полезу.

— Алкаш! — сказала со смехом Марта и подошла к Роланду. — Не можешь, чтобы Айса не перебить и свои пять копеек не вставить?

Роланд самодовольно улыбнулся и притянул её к себе.

— Не люблю, когда он командует.

Айс тем временем продолжал:

— Перекусим и, кому уж так неймётся, выпьем. Ну, а потом снова построимся и в катакомбы.

Все кивнули, молча, и расселись на обгоревшую землю вокруг мешка с провизией.

— Как это всё ужасно, — нарушила тишину Марта. — Помните, каким этот Лес был красивым? Столько зелени, трава, цветы. А сейчас? Посмотрите, что стало сейчас. Это невыносимо.

— Не расстраивайся, — Джонни обнял сидящую рядом Марту за плечи. — Огонь — жесток, но, если судьбе будет угодно, мы увидим, как здесь зарождается новая жизнь.

— Ты — оптимист, — ухмыльнулся Айс. — Мы столько не проживём.

— Вот после твоих слов так хорошо на душе стало, — скептически посмотрела на Айса Ингрид. — Прямо ромашки на сердце зацвели.

— Ингрид, я — реалист, — отпивая из горла коньяк, вымолвил Айс. — Сколько мы сможем прожить без еды и воды? Рано или поздно провизия в этом мешке закончится и что тогда? Да она уже заканчивается, сами знаете. Мы обчистили в этом Городе всё, что ещё можно было. А дальше? Как думаете, сколько времени пройдет, пока земля затянет свои раны и на месте шрамов прорастет хоть одно зёрнышко?

— Так, хватит! — крикнула Марта. — Я запрещаю думать о подобной ерунде, ясно? Что будет, то будет! Мы и раньше не слишком надеялись выжить, но мы тут, живы и относительно здоровы, едим и пьём. Мы вместе, а это главное. Это ли уже не победа? Не знаю, как повернётся судьба каждого из нас в дальнейшем, не знаю, что будет через пять минут. Но сейчас мы живы и давайте радоваться хотя бы этому.

— Моя ты золотая девочка, — засмеялся Роланд и отсалютовал девушке полупустой бутылкой виски.

— Вот кого нужно было лидером делать, — ухмыльнулась Ингрид.

Марта фыркнула и отвернулась.

— Вы, наверное, считаете нас полными придурками? — спросил Роланд, переводя взгляд с Ланса на Изабель.

— Видел я в своей жизни дураков и похлеще, — сказал Ланс, обнимая Изабель.

— Ну, вот и замечательно, а то я испугался, — все ещё ухмыляясь, сказал Роланд.

— Ладно, ребята, пойдемте уже, — вставая на ноги, сказала Ингрид. — Перед смертью не надышишься.

Барнаби, до этого мирно грызший куриную косточку, встрепенулся и начал бегать, мотая от только ему ведомой радости хвостом. Он жаждал приключений, и впереди их должно было быть достаточно.

— Это всё-таки самый энергичный и беззаботный член нашего коллектива, — засмеялся Айс. — Вот, берите пример с собачки.

— Идём? — спросила Марта, поднимаясь. — И так кучу времени потеряли.

Снова построились и подошли к одному из поваленных обожжённых деревьев. С виду дерево не отличалось от сотни точно таких же, но Айс присел рядом, напряженно вглядываясь под его кривой ствол.

— Роланд, Ланс, Джонни, помогите, — прохрипел златоглавый, пытаясь в одиночку поднять дерево.

— Тонкожилый ты, приятель, — усмехнулся Роланд и подошёл к красному от злости и напряжения Айсу. — Ладно, не кипятись, сейчас поможем.

Вчетвером без особых усилий подняли толстый ствол и откинули в сторону. Под ним, в земле, обнаружилась ручка, бывшая некогда яркой и блестящей, а сейчас позеленевшая от времени и покрытая копотью.

— Приготовились, — выдохнул Айс и потянул за ручку.

Железная дверь открылась с противным скрипом, выпустив на волю пыльное облако.

— Как же там воняет, — прошептала Изабель.

— Да уж, не розовый сад, — хмыкнула Ингрид, — но других вариантов нет, поэтому зажали носы и вперёд!

Первым, как и раньше, шёл Айс. Сорок ступенек вниз, и вот уже вокруг сгустилась плотная тьма, а воздух настолько тяжелый и смрадный, что невозможно дышать. Ребята взялись за руки, чтобы во тьме не наступать друг на друга.

— Разве тут и раньше так плохо пахло? — тяжело дыша, спросила Марта. — Да и светлее, кажется, было.

— «Раньше» не существует, пора бы это запомнить, — тихо проговорил Джонни.

— Не знаю, как вы, а я задницей всегда чувствовала, что ничем хорошим наша затея в конечном итоге не закончится, — сказала Ингрид.

— Опять ты за своё, оптимистка наша, — Роланд, замыкающий цепь, сощурился, пытаясь хоть что-то рассмотреть впереди себя. Он знал, что впереди идёт Изабель, чувствовал, какая холодная и потная, видимо, от страха, её ладонь, но рассмотреть во тьме ничего не получалось.

— Только не нужно паниковать, — сказал Айс, и голос его заметно дрожал. — Если я всё правильно помню, скоро мы выйдем к развилке.

— Ну, будем надеяться на твою память, — сказал Ланс, и Изабель поняла, что её друг точно ничего не боится.

— У тебя стальные нервы, я тебе говорила уже об этом? — чуть наклонившись, шепнула она ему на ухо.

— Не выдумывай — моим нервам даже до латунных далеко, — засмеялся Ланс. — Просто я умею брать себя в руки, когда это необходимо. Сейчас, сам не знаю, почему я спокоен, хотя на корабле, ты же помнишь, был сам не свой от страха.

— У меня появилась новая причина восхищаться тобой, — улыбнувшись, сказала Изабель и, пользуясь полной темнотой, царившей вокруг, поцеловала его затылок.

— Ты опасный провокатор, милая Изабель, — сказал Ланс, и она почувствовала, как заливает лицо краска смущения.

— Эй, голубки, прекращайте ваши игрища!

— Джонни, не мешай людям любить друг друга, — проговорила Марта, улыбаясь.

— Да ни в коем случае, что ты выдумываешь? Я никогда ничего не имею против любви. Просто от них искры летят, и даже я, человек к любви и романтике совершенно не склонный, могу не устоять и начну заигрывать, например, с Ингрид. Как ты на это смотришь, дорогуша? Может, сольёмся уже, наконец, в танце страсти и бесконечной любви?

— Вот же идиот! — засмеялась Ингрид и, повернувшись назад всем корпусом, лягнула темноту ногой.

— Так, Ингрид, не дёргайся, — вскрикнул Айс, — я же тебя за руку держу, а ты вертишься. Если отпущу, сама будешь виновата.

— Ладно, не буду больше, — смущенно проговорила, всей душой не желая, чтобы Айс хоть на секунду отпустил её. Она, конечно, хорошо понимала, что никогда он по своей воле, без крайней нужды не взял бы её за руку, но сейчас была счастлива просто идти за ним и ощущать тепло его узкой нервной ладони.

Вспышка света ударила Айса по глазам. Он резко остановился, от чего каждый следующий за ним врезался в спину идущего впереди. Они услышали звонкий лай Барнаби.

— Что он там увидел? — спросил Роланд, пытаясь рассмотреть то, что так встревожило собаку.

— Твою мать, — выдохнул Айс.

— Что там? — спросила Ингрид, отталкивая замершего Айса в сторону. — Ох…

— Да, блин! Шевелитесь! Я сейчас от любопытства сдохну, — прокричал Роланд. — Какого лешего вы там увидели?

— Слабонервным просьба не смотреть, — сказал Джонни, и голос его нервно дрожал.

Барнаби лаял уже так, что тряслись стены. Ланс, не выпуская руку Изабель, медленно пошёл туда, где столпились уже остальные в полном молчании.

— Это что, вашу мать, такое? — срывающимся голосом, проговорил, наконец, Роланд. — Это как? Мы же были тут одни тогда! Тут никого не должно было быть!

— Откуда мы знаем? — заорал Айс и ринулся вперёд — туда, где бесновался пёс.

Широкий зал, освещенный ярким светом, сочащимся из неизвестного источника где-то вверху, был залит запекшейся кровью. Везде валялись трупы, разорванные на части, обезображенные.

— Кто эти люди? — тихо спросила Изабель, и закрыла рот ладонью, сдерживая подступающие рыдания. Ланс обнял ее, и она прижалась к его груди, спасаясь от истерики в его теплых объятиях.

— Не может быть, — прошептала, побледнев, Ингрид. — Это же наши. Это Майк, а вон там Ирма. Смотрите, и Джереми тут. Их тут человек пятнадцать — не меньше.

— По головам посчитала? — спросил Роланд, подойдя к одному из трупов и присаживаясь рядом. Труп принадлежал молодой девушке с огненно-рыжими волосами. Роланд протянул руку и попытался закрыть умершей глаза, но тело пролежало здесь слишком долго и веки так и не получилось прикрыть. После нескольких безуспешных попыток, Роланд, чертыхнувшись, встал. — Это, ребята, полная задница. Как они тут оказались? Кто-нибудь может ответить на вопрос?

Бледный, как полотно, Айс стоял, закрыв глаза.

— Они пошли за нами, — всхлипнув, сказала Марта. — Они увидели, что мы убегаем, увидели, что Айс убегает, и пошли за нами! Вы понимаете? Они подумали, что так смогут спастись!

— Да, Марта, понимаем, — ответил Джонни, потирая покрасневшие глаза. — А мы закрыли дверь. А потом ещё и рухнувшим деревом привалили, чтоб наверняка. Мы лишили их надежды на спасение. Поздравляю вас, товарищи, мы ещё большие подонки, чем думали до этого.

— Прекратите истерить! — крикнул Айс. — Так получилось — прошлого не изменить. Мы всё равно знали, что они все погибли. Какая разница, где и как? Мы их с собой не звали! Зачем они потащились за нами? Кто их просил?

Роланд одним прыжком преодолел разделяющее их пространство и со всей силы ударил Айса кулаком в скулу, вложив в удар накопленную за долгое время ненависть, боль и отчаяние. Айс, не успев отреагировать, упал на спину, больно ударившись затылком о каменный пол. Роланд наступил ботинком на шею своей жертвы, лишая того воздуха. Ноздри его раздувались, в глазах плескалась ярость. Никто не кинулся на помощь Айсу — слишком хорошо каждый из них, включая Ланса и Изабель, успевших немного уже узнать буйный нрав Роланда, понимали, что в такие моменты его невозможно остановить.

— Если ты, трусливое дерьмо, не перестанешь выделываться и не усвоишь, наконец, что лишь ты один во всем виноват, ты и твой обожаемый Генерал, то я тебя придушу, даже рук не замарав. Ясно тебе? Мне передавить твою тонкую шейку ничего не стоит. И ты знаешь, подонок чёртов, что именно так я и сделаю, если ты не перестанешь выёживаться.

Айс смотрел на Роланда огромными глазами, полными боли и презрения.

— Я не слышу! — закричал Роланд, и его хриплый голос отразился от стен, обрушиваясь на всех мощным ревущим потоком.

Айс чуть заметно кивнул и прикрыл глаза. На пол тонкой струйкой стекала кровь из рассечённой кожи на скуле.

Чуть вдалеке, сидя на коленях и закрыв лицо руками, плакала Ингрид. Марта, ходила кругами, от одной оторванной части тела некогда близких людей к другой, шевелила губами, будто силясь что-то вспомнить. Джонни, переполненный яростью до предела, выливал свой кипящий гнев на сырую, покрытую коркой запекшейся крови стену, разбивая кулаки.

— Ребята, надо успокоиться, — громко проговорил Ланс. — Надо двигаться дальше, надо жить дальше, как бы ни было больно. Мы потом вернёмся, похороним их всех, но сейчас вы не имеете права расклеиваться — ради этих несчастных ребят. Кто отомстит за них, если не вы?

Речь Ланса возымела действие, и вот, нервные и молчаливые, но успокоившиеся они построились прежним, ставшим привычным, образом. Впереди — длинные извилистые коридоры катакомб, а сзади остались обезображенные тела бывших соратников.

Осталась ли ещё у кого-то из них надежда?

ХХХ. Катакомбы. Страхи

— Осталось совсем немного, — голос Айса дрожал. От злости, страха или от обиды сразу не поймешь, но никто сильно не стремился разбираться в его чувствах.

После сказанных им слов убить его захотел не один только Роланд, но, откровенно говоря, Айс нужен им. Потому что только он точно помнит, куда идти и где сворачивать в этих тёмных коридорах.

— Скорее бы, — пробурчала себе под нос Ингрид. — Сейчас у меня ноги отвалятся — так я устала. Такое чувство, что мы неделю идём по этим смердящим коридорам. Может мне кто-нибудь ответит, сколько ещё идти?

— Ингрид, не ной, — с усмешкой сказал Джонни. — Куда-то же мы должны будем в итоге прийти.

— Главное, обратно не вернуться — от этих коридоров чего хочешь можно ожидать. Мутное, дрянное место, как ни крути, — сказал Роланд и чихнул от попавшей в нос пыли.

— Такое чувство, что мы круги под землей наворачиваем, — откликнулась Марта.

— Да что же вы за люди такие беспокойные? — спросил Айс. — Неужели нельзя идти, молча? Берите пример с Ланса и Изабель — идут тихо, никого не трогают. Или с Барнаби, тот вообще бежит впереди и даже не лает — только сопит. А вы вечно ноете, постоянно вас что-то не устраивает. Я изначально говорил, что могу пойти сам, но меня никто не услышал. Теперь идите и не жалуйтесь, раз следом попёрлись.

— Нет, вы слышали? — взревел Роланд. — Мы ещё и ноем! Какой ты нежный, Айс, трепетный прям. Заткнись и веди нас шустрее, тогда и ныть перестанем. А то нашёлся, понимаешь ли, мученик и страдалец. Корона не мешает?

— Заткнись! Делаю, что могу и не моя вина, что эти чёртовы катакомбы никак не закончатся.

Дальше шли молча, думая о своём, но из мыслей не выходили увиденные в катакомбах останки товарищей. Как они здесь оказались? Что их заставило убегать? И, самое главное, — как так получилось, что их смерть оказалась настолько ужасной? Почему их тела разорваны на части? Кто или что с ними сделало это? Невесёлые мысли, будто мраморные плиты, давили так, что дышать становилось трудно.

Впереди забрезжил свет, будто кто-то специально не выключил ночник, дожидаясь заплутавшего в ночи путника.

— Неужели пришли? — спросила Марта, попутно отплёвываясь от паутины, в которую каким-то образом умудрилась влезть. — Если придётся в этих мерзких коридорах ещё, хоть пять минут провести, я с ума сойду. Ненавижу паутину! — крикнула девушка.

— Марта, кончай орать! — повернувшись, прошипела Ингрид. — От твоих визгов сейчас стены рухнут!

— Ну, что я могу сделать, если эта паутина во все места мне залезает? Такое чувство, что она уже и в моих сапогах обосновалась.

— Да нет здесь никакой паутины, что ты выдумываешь? — не унималась Ингрид. — Иди спокойно, чего тебе всякая ерунда мерещится?

— Ты меня за дуру принимаешь? — взвизгнула Марта. — Мне что, делать нечего, страсти всякие выдумывать? Говорю, что в паутину влезла, значит так и есть.

— Успокоились обе! — крикнул Джонни. — Достали орать.

Все замолчали, но не прошло и минуты, как раздался громкий крик Ингрид:

— Вашу мать, откуда тут тараканы?

— Ещё одна припадочная, — буркнул Ланс и сжал крепче руку Изабель.

— Что это с ними? — шёпотом спросила та. — Ланс, это те страхи, о которых они в доме говорили? Из-за этого они идти боялись?

— Не знаю, — ответил парень и пожал плечами. — Это и правда странное место. У меня нехорошее предчувствие.

— Ингрид, что ты делаешь? — заорал Айс. — Джонни, держи её, она меня сейчас задушит.

Последние слова произнес, хрипя и кашляя, потому что Ингрид повисла на его шее, отчаянно визжа.

— Совсем с ума сошла? — кричал Джонни, пытаясь оттащить обезумевшую Ингрид от её хрипящей и красной жертвы.

— Марте плохо! — крикнул Ланс, почувствовав, как та падает.

— Новые новости, — пропыхтел Джонни, все ещё воюя с обезумевшей Ингрид, которая, вцепившись ногтями в лицо Айса, в любую секунду могла сделать из того инвалида.

— Джонни, я не могу ее отцепить, — кряхтел Айс. — Роланд, Ланс, помогите нам — она совсем невменяемая стала.

Но Роланд не слышал его призыва — он замер, словно статуя, вглядываясь безумными глазами в темноту и шевеля губами. Казалось, он силился что-то вспомнить, но никак не мог.

— А с этим что? — испуганно прошептала Изабель, вцепившись Лансу в руку.

— Вообще не в курсе, — ответил он и побежал помогать парням утихомирить Ингрид, которая совсем потеряла рассудок и только лишь и могла, что орать: "Тараканы! Кругом тараканы!"

Схватив безумную под ребра одной рукой, второй он пытался оторвать ее руки от исцарапанного златоглавого. Джонни, оставив Ланса разбираться с не вовремя спятившей Ингрид, ринулся к упавшей на ледяной пол Марте.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Джонни, пытаясь понять, что случилось с его подругой. — Тебе плохо? Ответь мне! Это я, Джонни! Ты слышишь меня? Марта!

Марта лежала на боку, свернувшись калачиком, подогнув под себя ноги, и часто вздрагивала. Огромные глаза девушки, казавшиеся сейчас ещё больше из-за ее худобы и бледности, горели каким-то странным огнём.

— Ты меня пугаешь, — прошептал Джонни, чуть не плача. — Пожалуйста, услышь меня.

— Паутина, — прошептала девушка и заплакала.

— Что "паутина"?

— Она кругом. Эти мерзкие пауки сплели свои сети в наших душах. Нам не выбраться — они не отпустят нас. Сопротивляться бесполезно — мы застряли в их сетях. Как бы мы не трепыхались, они придут и сожрут остатки нашей души, и никуда от этого не деться. Нужно, чтобы все узнали: пауки уже пришли.

Джонни на секунду замер, глядя в её остекленевшие глаза. В них плескались ужас, паника и боль. Нужно было что-то делать и причём срочно, потому что ещё немного и рассудок Марты повредится окончательно, и тогда она застрянет навечно в липких сетях призрачной паутины, видимой только ей. Он вскочил на ноги и осмотрелся по сторонам.

В тёмном узком коридоре творился настоящий кошмар: Ланс, наконец, смог оторвать Ингрид от Айса и сейчас повалил её, орущую и брыкающуюся, на пол. Чтобы и ему в лицо не вцепилась, одной рукой зафиксировал её тело, другой же гладил по голове, стараясь хоть немного успокоить. Девушка брыкалась и рыдала, выкрикивая что-то о тараканах, которые огромные и повсюду. Под его ногами лежала, скорчившись, Марта и кричала что-то о пауках, таких мерзких и огромных. "Паутина, кругом липкая паутина! Я задыхаюсь!" — кричала она, в перерывах между рыданиями.

Но больше всех его напугал Роланд. Он сидел на корточках возле рюкзака Ингрид, который слетел с неё, когда девушка пыталась оставить Айса без глаз. Джонни догадывался, что Роланд ищет — нож.

— Эй, приятель, зачем тебе нож? — Джонни подскочил к Роланду и присел рядом. Посмотрев в лицо соратника, чуть не вскрикнул: зелёные глаза сияли, а на губах играла дьявольская усмешка. — Брось нож, зараза! — заорал Джонни Роланду в самое ухо и выбил оружие из руки парня. В общем шуме не слышно было, куда оно упало.

Роланд несколько мгновений смотрел на свою пустую руку, как будто не мог понять, что происходит. Потом перевёл взгляд на тяжело дышащего Джонни.

— Эй, приятель, как ты?

— Я? Я не знаю, — ответил Роланд, и улыбка тронула его губы. Джонни, глядя на него в этот момент, легко мог представить, каким Роланд был в детстве — красивым, кудрявым зеленоглазым малышом с наивной и светлой улыбкой. И это их Роланд — человек, способный походя убить любого за одно лишь неосторожно сказанное слово?

— Ты искал нож в рюкзаке Ингрид. Зачем он тебе? — Джонни помог Роланду подняться.

— Он мне нужен был, понимаешь? — передернул Роланд могучими плечами. — Я увидел маму. Ты видел мою маму? Она тут была, — выкрикнул парень и показал рукой куда-то во тьму. — Она просила спасти её, умоляла! Я не мог её оставить — ей нужна была помощь, моя помощь. Маму увозили, её снова увозили, понимаете? Почему вы не дали мне перерезать веревки? Если бы ты меня, придурок, не остановил, я бы смог её освободить, а теперь они её забрали, и она погибнет, она всегда погибает, я не могу это больше терпеть!

Последние слова Роланд выкрикнул куда-то в невидимое небо, и этот крик оглушал — в нём было слишком много боли. Разве может один человек носить всю жизнь столько боли в себе?

Джонни молчал, не зная, что сказать, а тут ещё Айс начал медленно оседать на пол.

— А с ним что? — спросила Изабель, до этого тихо сидевшая у стенки и молча, округлившимися от ужаса глазами, наблюдающая за безобразием, творящимся вокруг.

— Если бы я ещё знал, — устало ответил Джонни и пошёл к Айсу.

Изабель встала на ноги, отряхнула юбку и, сохраняя молчание, подошла к Лансу, которому всё-таки удалось немного успокоить несчастную Ингрид.

— Ланс, что происходит? Мне страшно, — промолвила девушка и присела рядом с другом. — А что, если и мы начнём так себя вести? Это паника, о которой они говорили. Что нам делать?

Ланс молчал, не зная, что ответить. Нужно было что-то решать, здесь нельзя больше оставаться — добром это не кончится.

— Надо их тащить дальше. Может, если мы пройдем это место, то ужас закончится, и они смогут снова стать прежними.

Тем временем Джонни, словно что-то увидев рядом с собой, страшно закричал и схватил себя за волосы.

— Я больше не пойду туда! Вы меня не заставите! Не имеете права, я ничего не сделал! — орал Джонни, пытаясь отбиться от кого-то невидимого. — Вы можете хоть убить меня, грязные извращенцы, но я не пойду! Хватит! Надоело! Сколько можно? Я всю жизнь это терплю, я устал, очень устал.

— О, и этого накрыло, — с невесёлой улыбкой сказал Ланс. — Как ты себя чувствуешь?

Изабель задумалась, прислушиваясь к себе, к своим ощущениям. Нет, ничего странного она в себе не замечала — ей ничего не мерещилось, ничто не казалось.

— А ты?

— Я в порядке, только эта бешеная меня, кажется, расцарапала — кожа на лице саднит, словно с тигром встретился. Как только мне все зубы не повышибала? Сильная, чертовка, — Ланс улыбался, потирая лицо. Изабель смотрела на него и не могла поверить, что ей, ничем не примечательной девушке, мог выпасть шанс в жизни познакомиться с таким парнем. Она знала его совсем мало, но за все это короткое время он ни разу не дал ей повода усомниться в себе или разочароваться. И тут к ней подбежал Барнаби, как всегда веселый и счастливый, и на душе стало так хорошо, будто вокруг не творился полный хаос, а люди, ещё полчаса назад, хоть и странные, но абсолютно адекватные, сошли с ума. Она зарылась носом в пушистую шерсть четвероногого друга, закрыла глаза и больше ни о чем думать не хотела.

— Не хочу, конечно, прерывать вашу идиллию, — грубый голос выдернул Изабель из её грёз, — но пока меня хоть немного отпустило, давайте что-то решать. Радиус этой заразы, внушающей страх, увеличился, поэтому в любой момент может накрыть вновь. Нужно двигать отсюда, пока целы.

Роланд возвышался над ними, большой и сильный, уперев руки в бока, и требовательно смотрел сверху вниз. Ланс откашлялся, посмотрел с опаской на затихшую Ингрид, и медленно поднялся на ноги.

— Об этом вы предупреждали?

— Да, — коротко ответил Роланд. — Такое с нами уже было, и я не знаю, каким чудом выжили тогда. Сейчас всё намного хуже — девушки наши лежат без сознания, Джонни гоняет чертей, а, что происходит с Айсом вообще без понятия. Нужно отсюда выбираться и скорее, потому что не могу дать гарантии, что и вас не накроет каким-нибудь ужасом. Да и за себя не ручаюсь, честно говоря.

Роланд был бледен и сосредоточен, но руки его дрожали, выдавая в нём того испуганного маленького мальчика, мечтающего хоть раз в жизни, пусть и в мареве наваждения, но спасти свою маму.

— Нужно их оттащить подальше от этого места, — сказал он. — Ланс, ты бери Ингрид, а я понесу Марту и Джонни.

— Один? — округлила глаза от изумления Изабель.

— Хочешь, сама неси Джонни — он у нас стройный, как балерина, — хохотнул Роланд, присаживаясь рядом с лежащей без сознания, но всё ещё что-то бормочущей о пауках и паутинах Мартой. — Давай, моя девочка, только живи, — тихо проговорил он. — Я не смогу и тебя потерять. Только не тебя.

Или им показалось, или Роланд всё-таки смахнул непрошеную слезу с щеки, взваливая хрупкое тело на левое плечо. Ланс последовал его примеру и вот уже Ингрид, словно пустой мешок, болталась у него на спине.

— Ребята, а как же Айс? — крикнула Изабель им в след. Роланд возился с Джонни, который никак не хотел понимать, что отсюда нужно убираться как можно скорее. Он не закончил ещё свой воображаемый бой. Незримые противники всё уговаривали его пойти туда, где Джонни совсем не хотел оказываться. Роланд очень быстро потерял терпение, и одним ударом в глаз лишил соратника воли к сопротивлению.

— За Айсом вернёмся чуть позже, — прохрипел Роланд. — Сейчас мы его не дотащим. А ты бери мешок с провизией. И пса держи, чтобы под ногами не путался — не хватало ещё через него перецепиться.

Изабель несколько секунд смотрела в спину удаляющимся парням. Потом всё-таки не выдержала и подбежала к привалившемуся к стене Айсу.

— Айс, миленький, нужно вставать, — шептала, пытаясь растормошить окаменевшего, полностью ушедшего в свой внутренний мир парня. О чем он сейчас думал, что ему виделось? Одно Изабель поняла точно: он до смерти напуган и, если сейчас ему не помочь, то, возможно, никогда из мира своих страхов не вернётся.

Изабель отчаялась его расшевелить, поэтому не придумала ничего лучше, как взять его за штанины и волоком вытащить из этого проклятого места.

— Господи, какой же ты тяжелый, а так и не скажешь, — кряхтя от натуги, приговаривала Изабель. — Ничего, сейчас дотащу тебя, и все пройдет. Ты, главное, не умирай, не нужно. Столько ещё не сделано, да и они без тебя, чтобы ни говорили, не выживут. Ты им нужен, и ты знаешь это, поэтому возвращайся.

Изабель чувствовала, что долго она его не протащит — Айс был очень высоким и сильным парнем, а она всего лишь слабой девушкой, но она старалась, потому что не могла бросить человека в беде. Да, она знала, что ребята вернулись бы за ним, но, сколько бы Айс смог ещё протянуть в том проклятом месте — неизвестно.

— Бросай его, — услышала Изабель голос Ланса. — Не хватало ещё надорваться.

Изабель с облегчением вздохнула и отошла в сторону, поднимая с земли холщовый мешок с остатками провизии. Ланс подхватил бесчувственного Айса подмышками и потащил дальше по коридору. Чем дальше они продвигались по катакомбам, тем светлее становилось.

— Как они? — решилась, наконец, задать вопрос Изабель, неся на руках дрожащего от страха Барнаби — даже собака встретила в этих сырых коридорах свой самый главный кошмар.

— Нормально — жить будут, — усмехнулся Ланс. — Главное, этого в чувства привести, что-то он слишком сильно задумался.

Прошло немного времени, и вот они оказались в большом зале, залитом льющим из-под потолка тёплым светом. Зал формой напоминал куриное яйцо — неправильный овал, где в самой широкой его части обнаружилась дверь с красивой резной ручкой. Ребята, бледные, но спокойные и, кажется, в полном сознании, сидели на полу, пили вино, передавая бутылку друг другу по кругу. Один только Айс не спешил приходить в себя, но Изабель верила, что и он скоро очнётся.

— Где это мы? — удивленно спросила Изабель. Никогда раньше ей не доводилось видеть таких причудливых комнат.

— А это, дорогуша, конец нашего путешествия — дверь в подвалы Высотки, — поморщившись, прохрипел Роланд. — За этой дверью нас ждут или смерть или победа. Другого не дано. Так что, добро пожаловать в Ад.

XXXI. Изабель. Тьма за порогом

Мы стоим у открытой двери.

Впереди тьма. Она клубится у входа, пытаясь выбраться, разбивается о невидимую преграду, чтобы через секунду собраться вновь воедино. Она плотная, словно отрез парчи и такая же непроглядная. Сомнений быть не может: этот мрак живой, подчиняющийся только ему ведомым законам. Хочется зажмуриться и бежать обратно, но от судьбы разве убежишь? Нехорошее предчувствие копошится в душе, скребётся раненной кошкой. Чувствую, как от нарастающего волнения к горлу подступает тошнота, от которой в любой момент может стошнить. "Хоть бы в обморок не упасть", — проносится в голове.

— Ты в порядке? — слышу над ухом шёпот Ланса. — Ты побледнела.

— Ну, сложно сохранить здоровый румянец в подобных условиях, — говорю, перемежая слова нервными смешками.

— Знаете, если бы не спиртное, я бы туда точно не сунулся, — Роланд, заметно повеселевший, возникает, как чёрт из табакерки, совсем рядом, и я смотрю на него снизу вверх. Он такой большой, сильный, а тоже боится. От мысли, что не одной мне страшно становится легче на душе.

— Давайте еще немного посидим, не будем торопиться туда идти, — слышу испуганный голос Ингрид. — Как-то мне не по себе. Вдруг уже не выберемся?

— Ну, Ингрид, ты же никогда не была трусихой, что с тобой? — улыбается Джонни и присаживается на пол рядом с девушкой. Та смотрит на русоволосого и тоже улыбается. Удивительно дело, Ингрид совсем некрасивая, с непропорциональными крупными чертами лица, но стоит ей улыбнуться, как она превращается в настоящую красавицу. Улыбка озаряет её изнутри и в тепле её эмоций, кажется, можно греться. Жаль, что она так редко дарит миру свою прекрасную улыбку. Джонни кладет голову девушке на плечо и зажмуривается.

— Только не спи, а то мы никуда не двинемся — тебя же невозможно будет потом разбудить, — хохочет Роланд. Даже Айс, всё ещё бледный, но уже окончательно пришедший в себя, улыбается. Мне хочется запомнить этот момент, когда все улыбаются и немножко счастливы — не знаю, смогут ли они когда-нибудь снова почувствовать радость.

Чувствую, как Ланс заключает меня в объятия и прижимает к своей груди. Теперь и я смеюсь — ради такого момента можно было выдержать все те муки, что уже выпали на нашу долю. Не знаю, что будет дальше, но сейчас нам очень хорошо.

— Марта, пойдешь рядом со мной, — говорит Роланд. — Мне тревожно, когда я долго тебя не вижу.

Марта молчит, глядя огромными глазами на Роланда. Никак не могу понять, какие между этими тремя отношения — у них все настолько сложно, что впору чертить карту их взаимоотношений: кто, с кем, когда и почему.

— Долго еще сидеть будем? — спрашивает Айс и поднимается на ноги. Не перестаю удивляться его упорству. И пусть он подгнивший товарищ, но его есть за что уважать.

— И правда, народ, — произносит Роланд, — пора отправляться. И пусть, понятное дело, нам всем до чертиков страшно, но ни одна проблема сама себя не решила. Нужно что-то делать, а иначе мы тут так и застрянем.

Замечаю, как в этот момент Айс смотрит на своего заклятого друга — неужели в его взгляде сквозит уважение? И даже благодарность? Как причудливо меняются люди в сложных ситуациях, просто удивительно.

Но у меня не остается времени на долгие и пространные размышления о природе человеческих взаимоотношений — Ланс крепко сжимает мою руку и смотрит в глаза. Стараюсь напитаться светом этих чистых голубых глаз, чтобы меньше бояться странной, зловещей тьмы, что ждёт каждого из нас за порогом.

— Всё, народ, вздохнули глубоко и ныряем! — кричит Роланд, и мы по очереди ступаем во тьму.

Время перестает существовать. Не чувствую своего тела, единственное, что ещё держит в границах разума — тёплая рука Ланса, всё также сжимающая мою. Не знаю, откуда в этом парне столько спокойствия и отваги, но без него, знаю точно, мне не выжить.

— Что вообще происходит, я не понимаю? — слышу вдалеке голос Марты, но такое ощущение, что её слова доносятся сквозь толщу воды.

— Марта, не выпускай моей руки, — кричит Роланд, но его тоже плохо слышно.

Открываю глаза, но понимаю, что нет никакой разницы — зрение не способно привыкнуть к такой всепоглощающей тьме. Пытаюсь идти, но ноги, будто ватные и каждый шаг даётся с таким трудом, что ещё немного и упаду замертво от изнеможения. Протягиваю свободную руку в надежде нащупать Ланса, но совершенно ничего не чувствую. Неужели я осталась одна? Но рука, всё такая же теплая, сжимает мою.

Резкая вспышка света ослепляет. Зажмуриваюсь, не в силах терпеть эту пытку, но даже сквозь закрытые веки свет проникает, будоражит разум, сбивает с толку. Глубоко вздыхаю и ощущаю резкий укол страха в самое сердце: я больше не чувствую Ланса. Он выпустил меня! От этой мысли мои глаза сами собой распахиваются, и я чувствую, как пот стекает помоей спине — холодный и липкий. Меня бросили! Я осталась совсем одна, и я не выживу.

Когда резкий свет перестал причинять боль, а мозг, наконец, согласился нормально функционировать, я понимаю, что оказалась на поляне. Рядом озеро, ива, небольшая лодочка вдалеке. Здесь так красиво, что дух захватывает и, позабыв обо всех тревогах, срываюсь с места и бегу к берегу. Мягкая трава щекочет голые ступни (куда мои туфли делись, скажите, пожалуйста?), а теплый ветер ласкает кожу. Внутри зарождается новое, совсем неожиданное в такой ситуации чувство — счастье. Только куда это я попала? Замечаю расстеленный на берегу плед, а на нем корзинку, полную еды. Чувствую, насколько проголодалась и, отбросив все сомнения, откидываю в сторону льняное клетчатое полотенце, скрывающее от любопытных взоров содержимое корзинки. Замечаю бутылку белого вина, груши и тёплые булочки, чьей-то заботливой рукой промазанные внутри маслом и джемом. Откусываю кусочек и от удовольствия жмурюсь. Это восхитительно! И чтобы это всё ни значило, я не планирую отсюда уходить до тех пор, пока все не съем.

— Ты так голодна, моя девочка, — слышу, и моя рука замирает на полпути к корзинке как раз в тот момент, когда планировала налить себе немного вина. Нет, была бы я умная, то начала бы с вина, а не с булок.

— Кто здесь? — только и могу из себя выдавить, и мой голос срывается. Новый приступ паники сжимает стальными тисками несчастное сердце.

Вскакиваю на ноги и оглядываюсь по сторонам, но никого не вижу — я по-прежнему одна, снова одна на берегу. Карма, что ли? Но сейчас со мной нет даже Барнаби. Мысль о псе бьёт в самое сердце — где он, что с ним?

— Посмотри наверх, — голос заставляет повиноваться, ему невозможно сопротивляться. Поднимаю голову и цепляюсь взглядом за какое-то большое тёмное пятно на верхушке дерева. Эх, ну почему я потеряла очки? Совсем же ничего не вижу. Тем временем пятно начинает приближаться, попутно увеличиваясь в размерах. Это же птица! И тут холодный пот покрывает мою спину. Я поняла, я догадалась! Но этого не может быть! Но вот оно озеро, а вот и ворон.

— Ты узнаешь меня? — спрашивает огромная птица, приземлившись у моих ног. Никогда раньше не видела таких больших воронов и столь же чёрных. Замечаю проплешины на его теле — видно, ворону этому несладко пришлось, раз он умудрился столько перьев потерять.

Не знаю, что ответить. Вся эта ситуация ненормальная и, хотя, кажется, я уже должна была бы привыкнуть к сюрпризам, но на этот раз не могу. Я устала, мне плохо и мой мозг совершенно отказывается воспринимать мир вокруг. Закрываю глаза и падаю в спасительную тьму обморока.

Не знаю, сколько времени провела без сознания, но, открыв, наконец, глаза, увидела, что нахожусь всё в том же месте.

— Очнулась? — снова слышу этот голос. Он пугает меня.

— Да, — тихо отвечаю и пытаюсь подняться.

— Лежи, не вставай, Не каждый способен вынести переход сквозь пространство и время, а ты и так много сил потратила, путешествуя сквозь корабль. Кстати, тебе он понравился? Я очень старался, когда его создавал.

— О чем это вы? Откуда вы это знаете? Кто вы вообще? — почти кричу, пытаясь громкими децибелами заглушить бушующий внутри страх. Мне так жутко, что разум просто не справляется. И еще почему-то холодно внутри, как будто в душе что-то медленно умирает.

— Я ворон. Разве ты не видишь? — слышу ответ и чувствую, что говорящий усмехается.

— Но вороны не умеют разговаривать. И не бывают такими огромными! Это всё ненастоящее! Я, наверное, сплю, и всё это мне снится!

— Думай, как тебе угодно, но тебе это место знакомо, правда? — мне кажется, или я слышу в его голосе надежду? Что вообще происходит?

— Да, — отвечаю. Решаюсь, наконец, посмотреть в сторону диковинной птицы. Ворон сидит в нескольких шагах от меня и смотрит, наклонив голову на бок. — Но я не понимаю, это же просто рассказ.

— Ты никогда не верила в историю своей матери? — спрашивает птица, а я впервые всерьёз задумываюсь над правдивостью легенды о своём появлении на свет. Одинокая девушка, ворон, излишне заботливый отец и смерть. Да, это красивая сказка, но есть ли в ней хоть капля правды?

— Я не знаю, — произношу и отворачиваюсь. — Да и кто бы ни сомневался на моём месте?

— Ты права, любой, — со вздохом говорит мой странный собеседник, — но это правда, уж мне-то можешь поверить.

— Да почему я должна тебе верить? — снова кричу, не в силах больше сдерживаться. — Кто ты мне такой?

В ответ молчание, тягостное и вязкое. Я уже отчаялась что-либо понять — в глубине души начала догадываться почти сразу, но признаться себе не могу — это всё настолько нереально, что голова кружится.

— Но ты же сама отлично знаешь ответ на свой вопрос, просто не хочешь сама себе в этом признаться.

— Хватит! Хватит говорить загадками, — вскакиваю на ноги, от чего корзинка с продуктами отскакивает в сторону. — Я уже сыта этим всем по горло! Я умерла? Да? Или это какие-то фокусы? В том подвале какой-то галлюциноген, и теперь мне мерещится всякая чертовщина?

— Прекрати истерику, — громкий голос, от которого у меня внутри всё сжимается. Но я всё ещё не могу понять, каким образом ворону удаётся разговаривать.

И тут меня ослепляет вспышка. Минуту моргаю, пытаясь восстановить зрение, и пропускаю тот момент, когда ворон исчезает, а на его месте оказывается человек в чёрной одежде. Никогда в жизни до этого не видела такого огромного человека — даже сидя, он закрывает от меня солнце. Чувствую исходящий от него холод, он пронизывает, кажется, насквозь.

— Кто вы? — Даже, когда на моих глазах рушился мир, и ненасытное море поглощало умирающих, я так сильно не боялась, как находясь рядом с ним на этой поляне.

Человек смотрит на меня своими аспидными глазами, и я боюсь его взгляда — кажется, что ещё немного, и я буду согласна абсолютно на всё, что бы он ни предложил.

— Я никогда не любил дешёвые мелодрамы, — произносит он, наконец. — Но в тот момент, когда, пролетая над озером, увидел твою мать, что-то внутри дрогнуло. Она была столь чиста и наивна, так лучилась добром и радостью, что я не выдержал — подлетел. Мне не нужна была её любовь, мне вообще никогда не нужна была любовь. Зачем она тому, кто не сможет ею распорядиться, кто не умеет давать в ответ? Но даже такому морально ущербному существу, как я иногда хочется тепла. Изабель, поверь, твоя мать была особенной женщиной — я не смог устоять. И пусть оставил ее, но в смерти ее не повинен — так было предрешено.

— Так значит это все-таки правда? Ты тот ворон из легенды?

— Да, я именно тот ворон, — отвечает он, и замечаю слабую улыбку на его лице. Улыбка усталая, словно призрачная. Я даже до конца не уверена, что мне не померещилось.

— Знаешь, сколько раз я представляла тебя? — не в силах справиться с волнением, начинаю расхаживать из стороны в сторону, не зная, куда деть руки и вполне вероятно, со стороны смахиваю на обезумевшую ветряную мельницу. — Как мечтала увидеть ворона, который заберет меня на своих крыльях в сказочную страну, где не будет бедности, тоски и издевательств? Сколько ночей провела, сидя на крыше и вглядываясь в небеса? В минуты самого сильного отчаяния только и жила надеждой. А ты? Где был все это время ты? И зачем ты появился сейчас? И как я оказалась здесь?

Ворон молчит. Я смотрю на него, на его могучие плечи, длинные ноги в пыльных сапогах, вглядываюсь в тёмное, непроницаемое лицо и не могу понять, о чем думает этот человек, нарекающий себя моим отцом.

— Я всегда следил за тобой — ты должна это знать, — наконец, произносит, глядя поверх моей головы.

— Но что мне с этого? Следил и молодец. Зато, если следил, то должен был знать, как я мучилась в этих приютах, сколько боли вытерпела, побоев, голода, наказаний. А ты следил. И что? Доволен был тем, как сложилась моя судьба?

— Изабель, а чего бы ты от меня хотела? Я не тот, кто заботится, не тот, кто любит. Поверь, со мной тебе было бы во сто крат хуже, чем в своих приютах. Так что не нужно истерик — это лишнее. Да и не в твоём положении устраивать поминки прошлому. Поверь, у тебя сейчас есть дела поважнее, чем переживать о папе, который тебя бросил. Ты со мной согласна, моя девочка?

Я слушаю его и не верю своим ушам — как он может быть таким чёрствым и злым? Зачем тогда он сейчас появился в моей жизни? Что ему нужно?

— Что ты от меня хочешь? — спрашиваю и чувствую, как горло сжимает спазм — не хватало ещё разрыдаться при нём, слишком много чести.

Опять это гнетущее молчание. Ворон (не могу заставить себя назвать его "отцом") наблюдает за мной, наклонив голову. Отворачиваюсь и отхожу ближе к воде, но даже на таком расстоянии, спиной чувствую его пристальный, будто замораживающий взгляд.

— Мне нужна твоя помощь, — слышу его голос над самим ухом. Как он умудрился так быстро и бесшумно подойти ко мне?

— А когда мне нужна была помощь, где ты был? — спрашивая это, почти кричу, но поворачиваться к нему боюсь — мне кажется, что упадку в обморок, если посмотрю на него.

— То есть то, что я тебя спас, дал возможность выжить и уплыть как можно дальше от того проклятого берега тебе мало? — спрашивает и, схватив меня своими огромными ручищами за плечи, резко поворачивает к себе. От неожиданности и от страха, моя голова дёргается, будто рискует отвалиться и отлететь в сторону. Всхлипываю, но прикусываю щеку — не буду плакать, пусть не надеется. — Отвечай, кому говорят!

— Да мог и не спасать, кто тебя просил? — ору. — Я никого не уговаривала! Да лучше бы умерла, чем весь тот ужас пережить! Как с ума не сошла? Они кричали, умирали, сгорая, они так все мучились, а я ничем не могла помочь! И дети — сумасшедшие дети со стеклянными глазами. Я не мечтала это видеть и не хочу об этом помнить! И я ненавижу того, кто всё это устроил!

— Мне всё равно, какие эмоции ты ко мне испытываешь, — слышу снова его громкий голос, который отдается в теле каким-то гулом. Стоп! Что он сказал? — Можешь ненавидеть меня, того, кто все это устроил, сколько твоей душе угодно.

— При чём тут ты? — мне всё ещё кажется, что я просто неправильно его поняла. Сейчас он всё объяснит и я всё, наконец, пойму.

— А ты до сих пор не поняла? — спрашивает ворон, выпустив мои плечи из стальной хватки. — Думаешь, корабли с прекрасными принцами на борту и бездомные верные псы просто так появляются в жизни бедных сироток? Точно также и твои новые приятели воображают себе, что они просто такие умные и ловкие, что смогли найти целый дом и кучу еды? Вы все считаете, что способны сами, без вмешательства извне чего-то добиться? Они думают, что смогут отомстить, наивные глупцы.

Слушаю его, оторопев. И этот безумец — мой отец? Не знаю смеяться или плакать — это все какой-то абсурд. Сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу на ладонях, чтобы переключить своё внимание, абстрагироваться от его слов.

— Что ты от меня хочешь?

— Я не просто так перенес тебя сюда. Признаюсь, мне очень тяжело это далось — сейчас во мне не так много сил, но мне очень нужно, чтобы ты им кое-что передала.

Не обращая внимания на липкий страх, выедающий изнутри, словно бешеный зверь, смотрю в его чёрные глаза. И этому человеку они верили?

— Что передать?

— Конец уже близко.

XXXII. Роланд. Возвращение из бездны

Когда мне было пять лет, в нашей деревне начался страшный пожар. Ночью, пока все жители мирно спали, пришёл огонь и стал планомерно уничтожать всё на своем пути. Я слишком хорошо помню ужас, что творился вокруг в ту злополучную ночь. Много людей погибло, но ещё больше остались без крыши над головой. Мы с матерью не стали исключением — оказались на улице, без денег, без надежды на будущее. В тот момент закончилось моё детство.

Что только не делал, чтобы помочь матери. А она, красавица, должна была скитаться по домам богачей в поисках хоть какой-нибудь работы. Мы голодали, нам негде было спать — женщине с маленьким ребенком, без мужской помощи очень сложно в жизни. Она работала сиделкой, горничной, няней, поломойкой и посудомойкой — кем угодно, лишь бы её мальчик мог засыпать без предательской пустоты в животе.

Я очень любил её — она была моим миром, моей опорой. Но однажды мама, решив заработать, ввязалась в какую-то авантюру. Кто её на это надоумил — не знаю, но ничего из этого не вышло. Я проклял тех людей, которые толкнули мою мать, отчаявшуюся и несчастную женщину, на этот поступок.

Многое из своего прошлого удалось вычеркнуть из памяти, не удалось забыть только об одном: её увозят в деревянной клетке, водруженной на телеге, связанную толстой веревкой, остриженную, в какой-то рваной рубахе. Она махала мне рукой, улыбалась, но в её огромных глазах плескался ужас. Я бежал за телегой, кричал и плакал, проклиная небо и судьбу, падая от изнеможения. Но в один момент не смог уже подняться — я не ел к тому моменту несколько дней, а сытая и ухоженная лошадь, увозящая мою мать, оказалась выносливее голодного мальчика.

Последним воспоминанием о матери стали её слова, что она кричала мне: «Роланд, сынок, ты должен быть сильным! Никогда не сдавайся!»

И вот уже столько лет я не сдаюсь.

Даже сейчас, в этой липкой тьме, которая глушит все звуки и делает вязкими мысли, я не сдаюсь. Потому что, если сдамся, то никогда себе не прощу — моя мать хотела, чтобы я был сильным и я им буду, чего бы мне это ни стоило.

— Роланд, Роланд, — слышу далекий голос, доносящийся, словно сквозь толстый слой ваты. — Ты где? Я не вижу тебя.

— Марта, держись! — кричу, хотя мой крик даже мне плохо слышен, что уже говорить о других. — Я вытащу нас отсюда.

— Не знаю, как ты собрался это делать, спаситель, но мы, кажется, застряли в этом дерьме по уши, — Ингрид, как всегда наполненная позитивом до предела, орёт мне в самое ухо, но я всё равно еле слышу. — Я совсем не чувствую своего тела.

— Вы не видели Изабель? — это точно Ланс — только ему так сильно нужна эта девочка. — Мы держались за руки, а сейчас не чувствую её. Изабель! Изабель! Ты меня слышишь?

— Скорее всего, не слышит, а то бы отозвалась, — Айс где-то совсем рядом, но я ничего не вижу. Пытаюсь барахтаться в этой липкой темноте, но, чёрт возьми, как же это сложно! Особенно, когда отказали почти все органы чувств.

— Не удивлюсь, если мы ослепли, — снова Ингрид, королева депрессии и сарказма. — И что это за идиотизм? Почему снова это дерьмо приключилось? Да лучше бы я раньше ноги протянула, чем в этом мраке барахтаться.

— Надо было тебя, Ингрид, там оставить, — приглушенный смех Джонни доносится до меня. Хоть кому-то весело.

— Не смешно, придурок чёртов! — орёт возмущенная Ингрид.

И тут, сквозь тишину, приглушающую все звуки, мы услышали звонкий и отчетливый лай собаки.

— О, собачка, — удивленно говорит Джонни. — Бартоломео? Или Барни? Как там его не помню, но чего это его так слышно хорошо?

— Так и тебя уже неплохо слышно, — замечает Айс, и я понимаю, что звуки начали постепенно обретать свою привычную громкость.

— Ай, — слышу возглас Марты и понимаю, что она упала. Мне нужно помочь ей, вдруг она ударилась?

Я понимаю, что моя любовь к ней — ненормальная. Я завишу от неё, без неё не выживу — Марта очень напоминает мою маму. В этот раз не допущу, чтобы с той, кто мне дорог, что-то случилось.

Напрягаюсь, пытаясь освободиться от сковывающей тьмы, и чувствую, что с каждой секундой двигаться становится всё легче. Глаза слепит невыносимо, воздух спёртый и, как и раньше, смердящий. Падаю на пол, хотя очень старался сохранить равновесие. От всех этих моральных встрясок я уже на ногах не держусь, и настанет ли когда-нибудь этому конец?

— Роланд, твою мать, аккуратнее нельзя? — возмущается Ингрид, на которую я по неосторожности завалился. — Встань с меня, придурочный!

— Думаешь, был бы у меня выбор, я бы лежал сейчас на тебе? — говорю и вскакиваю на ноги.

— Не хами, кучерявый! Я тоже не мечтала под тобой лежать, — шипит она, пытаясь подняться. Видать, я ее хорошенько придавил — вон как покраснела. Или это она от злости? — Что пялишься?

— Ничего, дорогуша, не беспокойся, не нужно ругаться — злость тебе не к лицу.

— Для Марты свои улыбочки прибереги — я на твои фокусы не падка, — отвечает Ингрид и показывает мне язык. Нет, все-таки не зря она с нами пошла — без нее никакого бы веселья не было. С кем бы мы тогда препирались? Ингрид для тонуса нужна нам — с ней о покое не может быть и речи, ведь никогда не знаешь, какая колкость в очередной раз придет ей в голову.

Осматриваю комнату в поисках Марты и, найдя её, облегченно вздыхаю — вот она, моя девочка, сидит на полу и улыбается. Мне! По всему видно, что цела, а большего мне и не нужно. Срываюсь с места и за два длинных шага преодолеваю разделяющее нас расстояние и уже через секунду присаживаюсь возле неё и крепко обнимаю. Она полностью скрывается от посторонних глаз в моих руках, и я слышу тихий вздох облегчения — неужели и правда так рада, что я рядом?

— Все живы? — Айс, как всегда, самый деловой. — Целы тоже все?

— Изабель пропала, — голос Ланса срывается от страха. — Куда она могла подеваться?

Чувствую, как заворочалась Марта. Выпускаю её, разомкнув объятия, и она вскакивает на ноги. Да, пусть ещё не так легко и грациозно, как делала это ранее, но нога уже почти не беспокоит.

— Как она могла пропасть? — спрашивает моя девочка, но в ответ тишина. — Мать вашу, кто её держал?

— Я, — отвечает Ланс и опускает голову. — но потом в один момент перестал чувствовать. Она, как будто, испарилась, понимаете? Ума не приложу, куда она могла деться!

На Ланса жалко смотреть — он так раздавлен пропажей девушки, что, кажется, еще немного и тоже растворится вслед за своей подругой.

— Странно, я тоже в один момент Роланда руку выпустила, но не исчезла же, — нахмурившись, говорит Марта. — И пусть в той чёртовой темноте хотелось умереть — так было тошно, но мы все здесь, даже ваша собачка. Так куда же делась Изабель?

Ланс обреченно машет рукой и отходит в дальний конец подвала.

То, что это подвал я понимаю только сейчас — в момент нашего приземления не мог ни о чем думать, кроме того, что Марта упала и её нужно спасать. Потом перепалка с Ингрид, и у меня снова не было времени оглядеться по сторонам. Осматриваюсь и вижу вокруг себя сырые стены в ржавых потёках. Наверное, здесь когда-то прорвало трубы и вся вода стекла в подвал. Сейчас о следах водной катастрофы напоминают только эти потеки, чёрная плесень в углах и запах сырости.

— Мы всё-таки там, куда ты так стремился попасть? — Спрашивает Ланс у Айса, который о чем-то задумавшись, стоит, глядя невидящими глазами впереди себя. — Это в этом отвратительном месте могут скрываться ответы?

Айс вздрагивает — видно, совсем не его ожидал сейчас рядом с собой увидеть. Не поворачивая головы, отвечает:

— Да, это именно то место. Только что-то вопросов появилось больше, чем я изначально желал услышать ответов.

— О чем ты? — мне не нравится его настроение — слишком уж задумчив.

— Куда пропала Изабель? Ты понимаешь? — он поворачивается ко мне и придвигается чуть ближе, чтобы наш разговор никто не смог услышать. Замечаю, насколько усталое у него лицо, как сильно запали щеки, покрытые светлой щетиной. Даже его ярко-синие глаза уже не так прекрасны. Наверное, я тоже выгляжу, как старая мочалка, просто еще не знаю об этом. Дотрагиваюсь до подбородка и ощущаю под пальцами густую растительность, которая скоро станет полноценной бородой. Тогда точно на дровосека похожим стану.

— Ничего я не понимаю, так же, как и ты.

— С одной стороны — нахрен она нам сдалась. Ну, пропала и ладно — нам-то что? Мы её один день знаем. Пусть вон Ланс переживает. Но с другой — чует мой хвост, что она не просто так возле нашего дома появилась. Что-то тут не так и это «не так» тревожит меня с первого взгляда на них. Мне кажется, что это всё неспроста. Таких совпадений не бывает, понимаешь меня?

Я его понимал, но это именно мы с Джонни их нашли. Нам нужно было их там оставить? Наверное, да, но мы не смогли. Слишком много в этой жизни сделали с ним дерьма, чтобы сейчас так просто бросать людей на улице. И пусть Айс думает себе, что хочет, параноик чертов, но ни я, ни Джонни извиняться за этот поступок не будем.

— Джонни, друг, иди сюда, — кричит Айс, привлекая внимание смеющегося парня, рассказывающего что-то красным, как вареные раки, девчонкам. Наверное, в запасе у нашего мелкого истории не только романтического характера, раз даже наши смелые барышни смущаются, будто первоклассницы.

— Что? — мне кажется или Джонни недоволен, что мы прервали его бенефис?

— Когда вы с Роландом нашли эту парочку, — Айс резким движением подбородка указывает на Ланса, который сидит на сыром полу, обхватив голову руками, — тебе ничего странным не показалось?

Джонни думает несколько секунд, глядя на меня, будто силясь что-то вспомнить, а потом медленно говорит:

— Мне показалось кое-что смешным, а не странным.

— Что именно?

— Изабель лепетала что-то о каком-то корабле, из которого они с Лансом катапультировались, что ли…

— Телепортировались, дурень! — смеюсь я. — Мы ещё ржали над этим.

— А откуда они телепортировались? Из волшебной страны? — с кривой усмешкой спрашивает Айс.

— Из какого-то корабля, кажется, — говорит Джонни и пожимает плечами. — Я, если честно, не очень вникал. Мне просто стало их жалко и всё тут.

— Из какого, нахрен, корабля вы телепортировались? — кричит Айс, в одну секунду оказываясь возле Ланса. — Что это за ересь, мать вашу?!

Ланс вскакивает на ноги и воинственно смотрит на белобрысого. Они примерно одного роста, только Ланс шире в плечах и, как сказать, откормленнее, что ли? Но Айсу наплевать на чужие габариты — его невозможно напугать чьими-то габаритами.

— У меня иногда случаются приступы, во время которых я падаю в очень глубокий обморок, — говорит Ланс. — Так вот, в тот момент, когда от пережитого шока во время катастрофы моё сознание снова сыграло со мной злую шутку, я вырубился прямо посреди горящей улицы. Очнулся на корабле. С виду обычный корабль, но как оказалось им не нужно управлять и не нужно беспокоиться о том, где взять провизию. В общем, замечательное место во всех отношениях. И на этом чудесном корабле я доплыл до берега, на котором и встретил Изабель с Барнаби, сидящих там неизвестно, сколько времени и ждущих непонятно чего. Я не смог уплыть без нее, но и остаться там тоже не мог — мне нужно было знать, что случилось с моим Городом. И я вернулся, а вместе со мной и Изабель. Так что ничего такого уж дико смешного или неправильного в её словах не было. Просто у одних настроение слишком хорошее, а у других — мания преследования.

— Но тут нет никакого моря, придурок! — снова орёт Айс. Если кто хочет знать моего мнения, то Айс таким макаром не правды дождется, а в морду получит. — Каким образом вы сюда на корабле высадились?

Ланс смотрит на Айса, как будто готов задушить. Нет, ну точно же белобрысый допросится, и Ланс его отметелит.

— Ответ «телепортировались» тебя всё еще не устраивает? — с ухмылкой отвечает Ланс и, скорее всего, именно эта ухмылка, полная презрения и иронии, останавливает Айса от дальнейших криков и истерик.

Айс ещё с минуту смотрит на нашего нового знакомого, потом сплёвывает от досады и отходит в сторону. Видно, что он не поверил ни единому слову, но все эти разборки нужно было раньше начинать, а не тогда, когда назад дороги нет. Но Айс всегда делает только по-своему. Наш бездушный мальчик считает себя самым умным, ловким и прозорливым, а мне надоело доказывать обратное — сколько можно бороться с ветряными мельницами?

— Может, хватит устраивать цирк? — орет Ингрид, вскакивая на ноги. — Вы даже не можете представить, как гадко выглядите со стороны! Не надоело скандалить? Даже у меня уже нервы не выдерживают! Это невозможно, просто невозможно, как вы не понимаете? Мы попали в полную задницу, а вы вместо того, чтобы думать, как дальше быть, снова грызетесь. Айс, уймись и отцепись от Ланса — поздно уже решать, как они к нам попали — это уже нафиг не нужно!

Я так поражен речью Ингрид, она будто мысли мои прочла, что не придумываю ничего лучше и начинаю аплодировать.

— А ты чего хлопаешь, кучерявый? Совсем обалдел? — бурчит смущённо Ингрид, но я вижу, что она довольна моей выходкой.

Открываю рот, чтобы что-то ответить, но тут яркая вспышка озаряет подвал. Твою мать, от этих световых шоу мы скоро инвалидами станем. Оглушительный треск и грохот мощной волной сбивает с ног, и я снова падают на пол.

— Что это, вашу дивизию? — кричит Джонни.

Это последнее, что я слышу, прежде чем отключиться.

XXXIII. Ингрид. Подвал

Опять эти вспышки, шумовые эффекты и прочая порядком осточертевшая лабуда. Сколько можно издеваться? Неужели это никогда не закончится?

Не знаю, сколько мы провалялись в отключке, но очнувшись, понимаю, что всё моё тело болит, будто танком придавленное. Снова что ли на мне этот бугай Роланд развалился? Нет, на этот раз Ланс — тоже не самый хрупкий вариант из возможных. Ну, что я такая невезучая? Почему именно на меня постоянно кто-то падает?

— Эй, слезь с меня! Больно же, — хриплю из последних сил, и Ланс перекатывается в сторону. Слава Провидению, услышал.

Пытаюсь пошевелиться и, превозмогая боль, всё-таки удаётся подняться. Вокруг пол завален обломками стен, усыпан бетонной крошкой, а трубы вывернуло из стены. Снова эта разруха кругом — как же надоело! Если бы я умела, то расплакалась бы, честное слово.

Чувствую, как мелкое бетонное крошево наполняет гортань, забивается в ноздри, мешая дышать. Пытаюсь осмотреться, но сквозь бетонную пыль, мутно-серой пеленой повисшую в воздухе, ничего не видно. Я не понимаю, все ли выжили или хотя бы уцелели? Мы словно попали в параллельную реальность, где изо дня в день вынуждены переживать какие-то катастрофы.

— Эй, есть, кто живой? — кричу изо всех сил. — Отзовитесь!

— Я, во всяком случае, ещё не умер, — слышу голос Айса рядом. Ну, хоть он жив и то ладно.

— И я, вроде бы тоже, — хрипит Джонни.

— Марта, Роланд, Ланс! — кричит Джонни. — Где вы?

— Ланс точно выжил, на меня упал и чуть не раздавил.

— Тут мы, — Роланд совсем рядом — слышу его низкий хриплый голос почти над самым ухом. — Изабель не появилась?

В ответ тишина — тяжёлая, гнетущая. Мне не хочется в это верить, но, наверное, она пропала бесследно. Жаль, потому что девчонка мне понравилась — я всегда рада адекватным людям. В последнее время мне их очень не хватает.

Белёсая пыль постепенно оседает, и я уже могу рассмотреть лица своих товарищей. Мы все потрепаны, измождены, как будто уже умерли, но только ещё не осознали этого. Призраки, а не люди.

Вдруг замечаю, как воздух начинает вибрировать, будто сейчас жаркий летний полдень, когда зной настолько осязаемый, что можно потрогать руками. Пытаюсь вглядеться в это марево, хоть глаза и щиплет немилосердно. Барнаби, о котором, кажется, все забыли, заливается хриплым лаем и отважно бросается на это зыбкое облако, постепенно приобретающее очертания нашей потерянной подруги. Вот, если бы у меня остались ещё силы, заорала бы с перепугу.

— Изабель, — облегчённо выдыхает Ланс и бежит туда, где ещё несколько секунд назад ничего не было — только вибрирующая пустота. — Ты вернулась!

Вообще не понимаю, что это за оптические эффекты такие. Где она была? Откуда появилась? Что это вообще за концерт без заявок?

Подбегает к уже ставшей вполне реальной девушке, поднимает её на руки и принимается кружить, словно они молодожёны, а это их самый счастливый день в жизни. Она утыкается в его грудь носом и начинает горько рыдать. Не знаю, где она была, но её состояние как нельзя лучше доказывает, что по ту сторону реальности ей совсем не понравилось.

— Ох, опять эти телячьи нежности, — с досадой говорит Айс и отворачивается. Не понимаю, что его гложет, но его моральное состояние не вызывает восторга.

Роланд хмурит брови, глядя на недовольного Айса.

— Слушай, хватит придираться к людям. Он без неё скучал и вот нашел. Мне лично всё равно, каким образом они выражают свои чувства.

Марта медленно, чуть прихрамывая, подходит к влюблённым.

— Изабель, где ты была? — спрашивает она, когда Ланс всё-таки ставит плачущую Изабель на пол. — Мы испугались за тебя, думали, что ты окончательно потерялась.

Марта, с венцом тугих кос на голове, будто это корона, участливо улыбается. Изабель испуганно вздрагивает и обнимает себя за плечи.

— Я не знаю, как вам всё рассказать, простите, — шепчет Изабель и снова рыдает. Что-то я раньше не замечала, что она такая трепетная особа. — Но меня просили кое-что вам передать.

Повисает напряжённая тишина — мы не можем понять, кто мог нам что-то передать. С кем она встречалась? Ветерок подозрения щекочет моё сердце.

— Тот, кого вы ищете, — так же шёпотом отвечает девушка. — Тот, от кого вы прячетесь.

— Эта сволочь, наш Генерал? — вскрикивает Айс, и я замечаю, как побледнело его прекрасное лицо. — Ты с ним виделась?

Изабель недолго молчит, глядя на каждого из нас по очереди.

— Извините меня, я не хотела, — говорит тихим голосом и закрывает глаза. Мне совершенно не нравится её новая привычка постоянно извиняться, как будто она хлеб у инвалидов украла. — Вам просили передать, что конец уже близок.

Что, мать его, происходит? Да гребись оно всё лодкой, я не могу уже больше! Это какая-то изломанная, изуродованная реальность, в которой я просто отказываюсь находиться.

А дальше началось то, чего никто из нас точно не ожидал.

Изабель, не открывая глаз, раскидывает в сторону руки и принимается кричать. Она кричит так долго, что я не выдерживаю и закрываю уши ладонями. Звук её голоса, отчаянного и нечеловеческого, рвёт душу на сотни клочков. Эта мука, кажется бесконечной, но неожиданно воцаряется тишина.

— Что это вы зажмурились? Не рады меня видеть? Или от восторга?

Этот голос! Этого не может быть!

Осторожно открываю глаза и вижу перед собой всё ещё Изабель. Она запрокинула голову, но за её спиной выросли огромные чёрные крылья. От удивления открываю рот, но сказать ничего не могу — горло сжал спазм.

— Что за хрень тут творится? — чуть слышно спрашивает Марта, хватает меня за локоть и сжимает его так, что у меня чуть искры из глаз не сыплются. — Вы хоть что-нибудь понимаете?

— Ничего мы не понимаем, — рычит Айс, но на самом деле это не так — мы далеко не идиоты, хоть иногда и ведём себя очень похоже. Этот мерзкий гад нашёл нас раньше, чем мы смогли придумать, как эту гниду уничтожить. Но мы боимся произнести это вслух, потому что сказанные слова, вылетая на свободу, обретают плоть и уже никогда не возвращаются обратно.

Тем временем Изабель (хотя она ли это?) вздрагивает всем телом и резко открывает глаза. Но это не её глаза, чёрт возьми! Такие антрацитовые бездны вместо глаз могут быть только у одного человека — у Генерала.

— Какая приятная встреча, вам не кажется? — мерзкий голос пробирает до костей. Он вылетает изо рта Изабель и от этого ещё страшнее.

— Твою мать, — говорит Роланд, еле сдерживая себя, чтобы не сорваться с катушек. — Айс, что делать планируешь? Ты же такой умный, всё поискать тут что-то собирался. Уничтожим, мол, его. Ну, как? Поискал? Потому что, как мне кажется, сейчас самое время начинать его уничтожать.

— Роланд, если ты от меня сейчас не отстанешь, то…

— Опять драчки-ругачки устраиваете? — шиплю я. — Нас сейчас грохнут, а вам лишь бы в глотки друг другу вгрызаться!

— Что это вы там шепчетесь, дети мои? — спрашивает Генерал. Вернее его голос, потому что перед нами стоит вроде как Изабель, но, если честно, в таком виде она не кажется уж такой милой и симпатичной.

— Изабель, — вскрикивает Ланс и кидается на это странное существо, в которое трансформируется его любимая. Пёс, отчаянно визжа, пытается укусить "Изабель" за ногу. Но куда им тягаться с Генералом? Секунда и они падают без чувств на пол.

— Какой смелый дурачок, — смеётся этот непонятный отвратительный гибрид. — Не мог человек просто радоваться тому, что выжил. Нет, нужно геройствовать. Пусть, значит, раз такой смелый, пока отдохнёт немножко, а то прыткий очень — отвлекает. И собака ещё эта противная, зачем она мне вообще нужна была? Надо было Изабель хомячка послать или енота.

Пока он это говорит, всё больше становится похожим на себя прежнего — исполинский рост, широкие плечи, длинные руки. Изабель же сломанной куклой, пустой оболочкой лежит у его ног.

— Он её убил, что ли? — шепчет мне на ухо Джонни.

— Пойди, проверь. Мне откуда знать? — шепчу в ответ, не поворачивая головы. — Но, скорее всего, да.

— Нет, он просто выпил её душу, — шипит Айс. — Она очнётся — без души тоже можно жить. Он использовал её, как проводника, потому что она точно знала, куда мы направляемся.

— Ну, что, ягнята, всё шепчетесь? План мести обговариваете? — Он смеётся так громко, что с потолка осыпается какая-то ржавая стружка. — Ну и как? Нашли способ от меня избавиться?

Мы молчим, чётко понимая, что это действительно конец. У нас нет плана, мы слабые и больные, а Генерал, по всему видно, снова силён, весел и доволен.

— Как ты тут оказался? И что тебе сделала плохого Изабель? Она тут вообще ни при чем! Зачем ты выпил её душу? — спрашивает Айс, выступив вперёд. Не знаю, чего он добивается, но пусть тянет время, может, что в голову придёт.

— О, дорогой мой мальчик, моя надежда и опора! Решил поговорить? — ухмыляется Генерал и щёлкает длинными пальцами. И вот появился небольшой стол и два стула, на один из которых уродец присаживается, кивком головы предлагая Айсу сделать то же самое. Айс некоторое время колеблется, но предложение принимает. Нам не видно его лица, он садится к нам спиной, но смею надеяться, на этот раз в глазах Айса не будет извечного обожания. — Рассказывай, как жили это время? Как спалось? Что елось?

— Он издевается? — яростно шепчет Роланд, темнее глазами.

— Тихо, не шуми, дай послушать. — Джонни машет на Роланда рукой и напрягается, пытаясь уловить всё, о чем говорят Айс и это чудовище.

— Я тебя, кажется, спросил, что плохого тебе сделала Изабель? — голос Айса на удивление спокоен. Наверное, впервые можно порадоваться, что он у нас бездушный.

— Она мне не сделала ровным счётом ничего. — Снова ухмылка. — Но у нее такая светлая и чистая душа, что с её помощью я очень даже неплохо восстановил свои силы. Думал, одной души мало будет, но нет, смотри, я снова тот, кого ты так обожествлял. Ты рад меня видеть?

Айс передёргивает плечами. Да, не хотела бы оказаться на его месте.

— Вижу, что не рад, но мне это и неважно. Всё равно вы скоро все умрёте. Только я ещё не решил, каким образом вас прикончить.

От этих слов становится дурно — слишком хорошо знаю, насколько Генерал жесток.

— Но ты же понимаешь, что убив нас всех, ты лишишься единственно нужного тебе источника питания. Неужели готов тоже сдохнуть? — Молодец Айс, хорошо держится.

— Знаешь, дорогой мой, я давно уже готов к этому. Тебе не понять меня, но поверь на слово — смерти совсем не боюсь. Лучше ответь мне, милый мой Айс, ты помнишь, о чём мы с тобой мечтали? Помнишь? Отвечай, маленький засранец!

Айс молчит, наклонив голову. Вижу, как тяжело он дышит и как вжимает голову в плечи.

— Мне это надоело! — орёт Роланд и бросается вперёд. — Что ты, мерзавец, хочешь от нас?

— О, мой нервный друг! — улыбается почти ласково Генерал. — Не надоело лезть, куда тебя не просят? Я, знаете ли, не люблю, когда мешают. А вы, дорогие ребята, будете знать, по чьей вине мы с Айсом сейчас уединимся и будем шептаться в недоступном для ваших ушей и глаз месте. Вам же придётся сидеть тут и гадать, о чём это мы разговаривать собираемся. До скорых встреч!

Он притворно вздыхает и щёлкает пальцами. Всполох, хлопок и они с Айсом исчезают, будто и не сидели здесь только что. Но я увидела взгляд Айса в этот момент — такого животного ужаса в синих глазах ранее замечать не приходилось.

— Эм, а куда они? Что произошло вообще? — Джонни стоит с открытым от удивления ртом и оглядывается по сторонам.

— Он забрал Айса, — шепчет шокированная Марта.

Роланд, зарывшись руками в волосы, как он делает всегда, когда волнуется, садится на пол.

— Вы, правда, считаете меня виновным? — спрашивает хриплым голосом.

— Роланд, нет, даже не думай так, не смей, — говорю я, подойдя к парню. — Он урод и это главное. Ты ни в чём не виноват — это их с Айсом тёрки, мы просто расходный материал, мусор.

— Спасибо тебе, — шепчет Роланд и поднимает на меня свои глазищи цвета первой зелени. Сглатываю комок в горле, потому что никогда не думала, что Роланд умеет испытывать благодарность. Как всё-таки сильно каждый из нас изменился за это время. С нас сняли шелуху, а с некоторых и кожу.

— Брось, не стоит благодарности — я совсем ничего не сделала, — произнеся это, слегка сжимаю его плечо.

— Ты меня поддержала, а этого я никогда не забуду, — улыбается Роланд.

— Так, ребята, а что нам дальше делать? — Марта подходит к Роланду и садится рядом с ним на пол, кладя голову ему на грудь. У них такая разница в габаритах, что создается впечатление, будто ребенок сидит на коленях у Санта Клауса.

— Знать бы ответ на этот вопрос — жизнь бы заиграла новыми красками, — говорю и тоже сажусь рядом с ними на пол. Странное дело, раньше мы в той или иной степени избегали друг друга, а сейчас настолько сблизились — удивительно.

— Знаете, я кое-что вспомнил, — говорит Джонни, подходя к нам. В ту сторону, где кулями лежат Ланс, Изабель и лохматая собачка мы стараемся не смотреть — слишком это тяжелое зрелище. Айс пообещал, что они очнутся, значит очнутся. Наверное, внутри меня что-то умерло, раз я не кидаюсь их спасать, откачивать и лечить. Хватит! Любому человеку нужен отдых, а я не железная. Я очень устала.

— Что ты вспомнил? — Марта, пригревшись в объятиях Роланда, почти заснула.

— Айс говорил, что в этом подвале может быть скрыт секрет, как Генерала победить.

— Так это и мы помним, — ухмыляется Роланд, крепче обнимая спящую Марту, — только что из этого? Посмотри кругом — здесь нет ничего, что помогло бы хоть немного приблизить к решению проблемы. Здесь только пыль, грязь и ржавчина. А ещё и Айс пропал, так что нам теперь только ждать неизвестно чего и остаётся.

— Нет, Роланд, думай, что хочешь, но я считаю, что Айс мог быть прав, — Джонни присаживается рядом со мной, и я чувствую тепло, исходящее от него. Мне хочется прижаться к сказочнику, хоть на секунду забыть, что наше время истекло. Мне хочется, чтобы меня утешили, обняли, но Джонни вряд ли обрадуется, если я начну льнуть к нему.

— Так никто и не говорит, что Айс ошибался. Но он так ничего толком не объяснил. Что нам искать? Где? Как выглядит то, что мы ищем?

— Нужно рассуждать, — шепотом, чтобы не разбудить уснувшую Марту говорит Джонни, и я замечаю, как блестят его серые глаза. — Что нужно нашему генералу?

— Ему нужно, чтобы мы сдохли, — бурчит Марта. — И я не сплю, не нужно шептаться.

— Марта права, — улыбается Роланд и целует девушку в макушку.

— Это да, — кивает Джонни. — Но, в общем и целом, чего он всегда жаждет, без чего не может долго обойтись?

— Наши души. Ему всегда нужны наши души.

— Ладно, найти мы ничего не сможем — это правда, но знаете, в одной сказке…

— Джонни, миленький, жизнь — не сказка, — говорит Марта.

— Я знаю, но вы послушайте вначале, а потом спорьте! — нахмурившись, говорит наш сказочник. — Так вот. В одной сказке говорилось, что когда злой волшебник, случайно или намеренно, прикоснется к святой душе, душе, над которой не властно зло, дни его будут сочтены.

Роланд хохочет так, что пол вибрируют. Немного погодя, к нему присоединяемся и мы с Мартой. Джонни смотрит на нас так, будто мы из дурдома сбежали.

— Что? Чего вы смеетесь?

— Джонни, я тебя обожаю, — сквозь смех говорит Марта. — Чью душу ему предложим?

— Вы не понимаете! — почти кричит Джонни. — Помните, как Генерал говорил, что у Изабель душа настолько чистая и светлая, что ее одной ему хватило для восстановления всех потраченных сил? Помните? — Джонни, будто в истерике, меряет шагами подвал.

Мы, как по команде, прекращаем смеяться.

— Да, — задумчиво говорит Роланд. — Ну, и что дальше?

— Ну, а вдруг это правда? Вдруг он сейчас станет уязвимым, и мы сможем его уничтожить? Нужно выбираться отсюда и искать место, куда Генерал утащил Айса.

class="book">— Обратно я не пойду, хоть режьте меня, — говорит Марта и решительно машет головой. Я, если честно, тоже не горю желанием обратно поворачивать — хватит уже этих фокусов.

— Ну, выберемся и что дальше? И как это нам поможет?

— В той же сказке говорилось, что злой колдун, испив чистой души, станет ненасытен. Но каждая новая душа будет отравлять его, делая слабее с каждым глотком. Только так можно будет его уничтожить.

— Эй, мелкий, притормози! — говорит Роланд и тоже встаёт. — То есть ты предлагаешь кому-то из нас принести себя в жертву? Чтобы ослабить Генерала, правильно я понял ход твоих мыслей?

Джонни кивает, глядя Роланду в глаза. Они молча стоят, обмениваясь взглядами, будто ведут неслышный нам диалог.

— Я согласен, — говорит, наконец, Роланд и медленно кивает. Слежу за ним и понимаю, что в жертву он согласен принести не кого-то из нас, а только себя. — Так как наш Айс — существо для этих целей бесполезное, ибо бездушный, значит, будем выкручиваться своими силами.

— Но как нам до Генерала добраться? Он забрал Айса, они исчезли. Где нам их искать?

— До кого вы там добираться собрались?

Снова этот мерзкий голос!

Вздрагиваю и оглядываюсь по сторонам. В том месте, где лежат Ланс с Изабель, отбрасывая огромную тень, стоит Генерал и улыбается. Господь всемогущий, какой же он огромный! И где, чёрт возьми, Айс?

— Друга своего ищете? — спрашивает генерал и гадко улыбается. Не пойму, Он в моей голове копается? — Хотите узнать, что я с ним сделал? Но даже, если не хотите, меня ваше мнение мало интересует.

Он снова щелкает пальцами, и я чувствую, как проваливаюсь в кромешную тьму. Снова. Да сколько, мать вашу, можно? Ну, почему этой чокнутой монашке нужно было меня вообще находить? Лучше бы я в младенчестве сдохла, чем терпеть все это!

XXXIV. Айс. Бдения

Я подвешен во времени, завязан узлом в пространстве. Моё рваное, как старый плед, сознание то отключается, то возвращается ко мне вновь. Не помню, как долго нахожусь здесь, не знаю, как долго ещё буду.

Мои грехи столпились вокруг столба, к которому привязано моё тело, отбрасывая длинные тени. Они толкаются локтями, наступают друг другу на головы, разевая пасти в безмолвном крике. Но мне не нужен слух, чтобы услышать, о чем они кричат. "Ты нас помнишь?" — вопрошают они, и моё сознание дробит этот вопрос и множит его на тысячу копий.

Куда ни кинь, всюду чёрная земля, впитавшая слёзы и кровь тысяч и тысяч. Над головой — тяжёлое грозовое небо, готовое в любую секунду пролиться дождём. Это горькое небо вобрало в себя все крики, все стоны и боль, что исторгали сотни глоток прежде, чем замолкнуть навсегда.

Всё живое поглотил огонь, вобрала в себя земля, и ни один рассвет уже не подарит радость. Пройдёт совсем немного времени, и погибнет последний, кто знал и любил этот мир. Кого Генерал убьет последним? Чью душу оставит на десерт?

Смотрю вокруг и понимаю, что ещё немного и окончательно сойду с ума. Как будто ему мало было выпить меня досуха, недостаточно просто убить. Ему нужно окончательно лишить меня разума, заставить ползать в пыли, целовать ему ноги, молить о пощаде. Он хочет полностью сломать меня, сломить бесповоротно. Да, в качестве источника питания я бесполезен для Генерала, но он жаждет мести, хочет, чтобы я расплатился за своеволие. Он всегда наказывал непокорных, так почему мне казалось, что смогу перехитрить его и сломать систему?

Сразу после того, как Генерал притащил меня сюда, я оказался подвешенным к столбу. Он смеялся надо мной, издевался, заставляя вспоминать детство, окуная с головой в прошлое. Раз за разом он показывал мне, какое я ничтожество, как мало значил без него. Напоминал, что я дерьмо, рожденное в сарае. Убеждал, что только лишь благодаря ему получил шанс стать тем, кем заслуживал. Смешно, честное слово. Чего я заслуживал? Откуда Генералу знать это? Почему он за нас, за всех нас решил, чего мы достойны. Он взял куски дерьма, научил убивать, уничтожил в нас остатки человечности, превратив в ещё большее дерьмо.

Мы должны были построить новый мир. Сейчас мне даже страшно представить, каким бы стал этот новый мир, созданный и управляемый озлобленными детьми. Потому что как ни крути, мы всё равно во многом ещё дети. Но Генерал хотел именно этого — ему не нужны были взрослые. Детьми ведь намного проще управлять.

Но мы пошли против него. Да, бессознательно, но пошли. Моя вина в том, что я решил спасти Марту. Он не ожидал того, что я, бездушный мальчик, лучшее его творение, решу кого-то спасать. Я не должен был, не имел права. Но я так поступил. Жалею ли об этом? Да. Потому что не поплыви мы тогда против течения, возможно, все наши остались бы живы.

У меня остался к Генералу один вопрос. И этот вопрос: «почему?» Почему всё пошло не так, почему все погибли, почему наш побег стал причиной гибели мира? Не может же всё рухнуть из-за пятерых детей? Я задавал этот вопрос тысячу раз, пока он смеялся мне в лицо. Я задавал его все то время, что он тыкал меня носом в мою беспомощность. Я спрашивал об этом даже тогда, когда мучитель исчез. Я задаю его и сейчас.

Почему? Почему? Почему?

Ответом мне был смех, от которого чуть не рухнуло небо.

В том месте, где серое небо целует чёрную землю, где горизонт так темен и беспросветен, я вижу яркую вспышку. Не могу понять, что это. Молния? Тогда почему не слышно грома? Господи, пусть прольется дождь — я так давно не чувствовал на коже его прохладных капель. Веревки впиваются в тело — Генерал зафиксировал меня надёжно и как бы не пытался выбраться, распутаться, не получается. Всё, чего я добился — кровавые ссадины.

Закрываю глаза — не могу больше смотреть на окружающий чёрно-серый пейзаж. Не знаю, сколько ещё продлится эта пытка. Сколько ещё может длиться это безумное бдение? Не хватает только двух воронов, сидящих по обе стороны от меня.

— Что ты жмуришься, мой мальчик? — слышу над самым ухом. — Не нравится пейзаж?

Я так сильно устал, что просто не могу реагировать. Не выдержу больше смотреть в его чёрные глаза — меня тошнит от одного его вида. Как я раньше мог быть настолько наивен и слеп? Как мог не замечать, насколько чёрная в нём сокрыта бездна? Да он в сто раз противнее той злой колдуньи из сказки Джонни.

Одно я понял, находясь здесь: мы не сможем отомстить. Я, глупец, снова заставил их поверить мне, но снова обманул. Дважды обмануть доверившихся? На это, наверное, способно действительно самое последнее дерьмо и ничтожество. А теперь они все погибнут — я лишь только отстрочил этот момент.

— Открой глаза, мелкий подонок! — ревёт Генерал мне на ухо, но я не могу. Мне кажется, сделай это, он тут же предъявит мне трупы моих товарищей. И тогда наступит моя очередь подыхать. Я боюсь, очень боюсь. — Вот, дорогие мои, посмотрите на вашего лидера, на того, кому вы верили и за кем пошли. Сейчас видите, какое он трусливое ничтожество?

С кем это он разговаривает? Силюсь открыть глаза, и сначала ничего не вижу — так сильно жмурился, что потребуется некоторое время, чтобы восстановить зрение. Перед глазами пляшут разноцветные пятна, скачут, прыгают, и сквозь эту цветную вакханалию не могу ничего рассмотреть.

— Айс, — слышу девичий голос. Он знаком мне, но понять не получается, кому он принадлежит. В моём сознании всё перепуталось, фантазия заняла место реальности, а прошлые события носятся в голове, норовя поменяться местами. — Ты меня слышишь?

— Он точно жив, — другой голос, грубее предыдущего, но тоже принадлежащий девушке. — Смотрите на его грудь — она вздымается, значит дышит.

— Тогда почему не отзывается? Что он с ним сделал?

— Явно ничего хорошего.

— И как нам снять Айса с этой верхотуры? Кто полезет?

— И куда этот урод делся?

— Не знаю, куда он ушел, но нужно торопиться, пока не вернулся.

Не понимаю, кто эти люди и что они от меня хотят? Я уже не чувствую боль, значит конец близок. Так зачем они пришли сюда? Пусть убираются!

— Уйдите от меня! Не трогайте! Я не хочу, не надо, пожалуйста, оставьте меня! — кричу из последних сил, стараясь сфокусировать зрение на тех, кто так бесцеремонно нарушил мой покой.

— Совсем Айс с ума сошёл?

— А ты бы не сошёл?

— Само собой.

Эти голоса — они ранят меня, скребут моё сознание, будто острые кошачьи когти детскую кожу. Хочу, чтобы они все заткнулись, не хочу их слышать — каждое сказанное ими слово бьет наотмашь.

— Айс, очнись! — о, этот голос особенно противен. Я не знаю, когда и где встречался с его обладателем, но где-то в подсознании всплывает мысль, что я терпеть не могу говорящего. Есть ли для этого причины, не знаю, но ненависть живет во мне. В памяти всплывает имя Роланд. Что это за имя? Кому оно принадлежит? Не знаю. Кажется, что я совсем ничего не знаю. — Ты нас слышишь, Айс? Да что с тобой такое, черт возьми?

— Для того чтобы спасти вашего приятеля потребуются более действенные методы, — отвратительный голос! Это он, Генерал! Его уж мне, как не старайся, не забыть.

Пытаюсь вырваться, скинуть сковывающие меня веревки, разорвать их, уничтожить. Я все вспомнил! Этот урод привязал меня к столбу и издевался! Широко распахиваю глаза и фокусирую взгляд на картине, что разворачивается у подножия столба. Там стоит он, возвышаясь над своими спутниками. А рядом стоят все те, кого я так боялся увидеть мёртвыми. Даже Изабель и Ланс тут, но они еще не очнулись. Даже их неугомонная собака и та никуда не делась. Зачем они Генералу сдались? Почему не оставил их валяться в подвале? Что ему до странной парочки?

— Зачем ты его привязал? — кричит Ингрид. Она всегда такая импульсивная, колкая, злая. — Зачем ты его мучаешь?

Генерал смеётся.

— О, какая смелая девочка. Тебе никто не говорил, что лезть туда, куда не нужно — нехорошо? Твоя задача была какая? Штопать раненых и спасать умирающих. Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь? Заткнись лучше по-хорошему, пока рядом на соседнем столбе не повесил! Поняла меня, красавица?

Ингрид открывает рот, чтобы что-то сказать, но под его взглядом замолкает и, отвернувшись, отходит в сторону. И тут Джонни совершает поступок, которого я от него совсем не ожидал — он крепко обнимает Ингрид. Но что ещё удивительнее — она совершенно против этого не возражает. Чудны дела твои, Господи.

— Итак, спрашиваю ещё раз: готов ли у вас план мести? Разработали ли вы стратегию, которая поможет вам одолеть меня — вашего самого злейшего врага? — Обводит взглядом чёрных глаз каждого из нас, будто решая, кто самый главный организатор заговора против его святейшей персоны. — Ну, чего молчите?

И тут замечаю слабое шевеление там, где лежат Ланс и Изабель. Смотрю в ту сторону, силюсь что-то рассмотреть сквозь затуманивающую взгляд мутно-серую пелену. В этот момент для меня весь мир перестаёт существовать — главное, понять, что это за копошение у них.

— Смотрите, — не узнаю своего голоса, настолько он хриплый.

Все поворачиваются, и мы наблюдаем, как Ланс и Изабель, придя в себя, поднимаются на ноги.

— Все-таки Айс был прав — очухались, — облегчённо вздыхает Ингрид.

— Ага, голубчики в себя пришли, — говорит Генерал, странно растягивая слова. — Интересно, что же дальше будет.

Тем временем Изабель быстрыми шагами приближается к нам — она такая бодрая, будто и не валялась без сознания. Сейчас что-то странное есть во всем её облике — она уже не кажется такой наивной и чистой девушкой, которую мы знали до этого времени. Сейчас это настоящая фурия, валькирия — красивые светлые брови сошлись на переносице, горящие огнём глаза отражают бушующее внутри пламя, а платье развевается на ветру. Она прекрасна сейчас настолько же, насколько и пугающа.

— Ах ты, мерзкий урод! — кричит, останавливаясь напротив того, кто уже выпил слишком много нашей крови. — Что ты сделал со мной?

Генерал стоит, сложив руки на груди и улыбается.

— Зачем кричать, милая девочка? Мне нужны были силы — ты же видела, в каком ужасном состоянии я был? Разве тебе не жалко капельки душевного света и тепла для родного отца?

Отца? Что здесь происходит? Я сплю? Умер? Бросаю взгляд на своих друзей и замечаю, насколько и они шокированы всей этой ситуацией.

— И я позаимствовал немного твоих душевных сил, — продолжает Генерал. — Ты же не против? А то, что я не смог остановиться и ничего в итоге тебе не оставил, так это не страшно — вон Айс живёт без души и в ус не дует. Так даже проще — поверь мне.

— Да что ты в этом понимаешь, урод ты?! — ору я, пытаясь выбраться из плена бесчисленных верёвок, связавших меня. — Будь проклят тот день, когда я поверил тебе и отдал свою душу!

— Айс, не трепыхайся — только хуже будет! — строго говорит Генерал, мельком глядя в мою сторону, и я чувствую, как верёвки ещё сильнее впиваются в кожу.

— Ты, ты… ты не имел права так со мной поступать! — орёт Изабель, сжав кулаки. Ох, не хотел бы я сейчас оказаться на пути у этой девушки. — Ты мне никто! Никакой ты мне не отец! Был бы отцом, то никогда бы так не поступил. Я ненавижу тебя! Чтоб ты сдох, дятел облезлый!

Уже также очнувшийся Ланс медленно подходит к Изабель и становится за её спиной.

— Ну, почему же не имел? — ухмыляется наш мучитель. — Ты моя дочь, а я был болен и беспомощен, почему бы тебе не помочь? Дети же должны помогать своим родителям.

— Верни всё, как было! — снова кричит Изабель и топает ногой. — Я не хочу так жить! Или убей меня, но мне такая жизнь не нужна!

— Тише-тише, дорогая, никто не будет тебя убивать, во всяком случае, пока, — говорит её папаша и поворачивается ко мне. — Ну, что, дорогой мой Айс, ты подумал, кого первым мне убить?

Я теряю дар речи и одновременно замечаю, как все, стоящие внизу, удивленно смотрят на меня. Мне хочется закричать, что я не собираюсь ни о чем таком думать, но слова застревают в глотке. Да не буду я никого выбирать, пусть Генерал хоть окосеет, хоть лопнет. Демонстративно отворачиваюсь в сторону, всем своим видом показывая, что в этом фарсе принимать участие не намерен.

— Ну, мать вашу, надоело, — орёт Роланд, и краем глаза замечаю, как он достаёт из-за пазухи какую-то длинную штуковину. Трубу, что ли? Где он её нашёл? В подвале нашёл?

Роланд срывается с места, держа в одной руке вырванный из подвальной стены кусок трубы. Марта, в попытке остановить, прыгает ему на спину, но разве можно остановить Роланда, когда у него есть цель?

— Нет, не надо! — кричит Марта, изо всех сил молотя висящими в воздухе ногами Роланда по спине. Представляю, как ей должно быть сейчас больно, учитывая травму. — Я тебя не пущу, слышишь?

— Марта отцепись, — рычит Роланд, одной рукой оторвав кричащую Марту. Она, сгруппировавшись, словно кошка, падает на четыре конечности и подпрыгивает. Одним длинным прыжком она снова настигает бегущего Роланда, но в этот раз она поступает умнее, вспомнив, наконец, чему Генерал учил нас так долго, — Марта делает подсечку, при этом сильно морщась. Всё-таки никакой шок не может заглушить боль в раненной ноге. Роланд валится на землю, в сторону отлетает и падает с громким звоном ржавая труба.

— Марта, чёрт возьми, — шипит Роланд, пока Марта молотит его по морде кулаками. — Успокойся! Что на тебя нашло? Совсем с ума сошла? Я уже решил все, мы же об этом говорили в подвале! Ты же там тоже была!

— Ты. Не. Смеешь. Так. Рисковать, — чётко разделяя слова, кричит Марта. — Я. Тебе. Не. Позволю! Я передумала — это всё глупые сказки!

Роланд захватывает Марту в объятия, прижимает к себе, пытается успокоить. Она дергается, вырывается, норовит снова стукнуть его, но Роланд сильный, из его захвата и мужику не выбраться, не то, что Марте. Постепенно она успокаивается и затихает.

— Я выбираю Роланда, — выкрикиваю, даже для самого себя неожиданно. А нечего передо мной романтические фокусы показывать.

Замечаю, как испуганным зверьком замирает Марта, как смотрит на Роланда, не веря своим ушам. Но вдруг отстраняется, сбрасывает со своих плеч руки парня и вскакивает на ноги. Из её некогда тугих кос выбилось несколько прядок, и сейчас падают на лоб упругими завитками.

— Ты, мелочный подонок! — кидает мне фразу, словно выплевывает и я действительно чувствую себя так, словно плевок достиг цели. Сказав это, она демонстративно отворачивается, но я вижу, как резко и часто вздымаются её хрупкие плечи. Она в ярости, понимаю её, но я никогда не говорил, что умею быть хорошим человеком.

Тем временем Генерал смеётся и радостно хлопает в ладоши, будто ребенок на ярмарке.

— Ну, наконец-то, мой дорогой, ты смог решиться, а то думал, начнешь жалеть их.

Отворачиваюсь — не хочу дальше смотреть на это безобразия.

Но вдруг красное солнце разрывает небо. Его лихорадочный свет больно бьёт по глазам. Неожиданный порыв ветра поднимает в воздух пепельную пыль и вот уже сотни маленьких смерчей с бешеной скоростью кружатся вокруг нас. Угольно-черные спирали вздымаются ввысь, сталкиваясь и утопая в свинцовых небесах. Вдруг с неба начинают падать камни. Подхватываемые пылевыми вихрями они постоянно меняют траекторию, норовя убить каждого, до кого смогут дотянуться.

— Ложись! — кричит Ланс, о котором все, кажется, напрочь забыли

Наблюдаю за всем с высоты — мне некуда деться. У меня нет ни единой возможности скрыться от разбушевавшейся стихии — я открыт всем ветрам. Остается только равнодушно наблюдать за тем, как мои соратники падают на землю, прикрыв голову руками, как будто от этого сумасшедшего камнепада и дикого ветра возможно укрыться. Вижу, как Роланд накрыл собой Марту. Замечаю, как Ингрид ползком преодолевает несколько метров, отделяющих её от Джонни — у того пробита голова и кровь, выливаясь из раны, стекает на черную землю. Ингрид, добравшись до мелкого, протягивает руку и тормошит того за плечо. Наверное, он вырубился, потому что не реагирует на прикосновения. Ингрид вскрикивает и ищет вокруг хоть что-то, что поможет заткнуть его рану. Но кругом лишь чёрная пустота, залитая кровавым солнечным светом. Но Ингрид не привыкла сдаваться — она отрывает кусок от своей майки и прикладывает к ране. Еще несколько таких ранений, и Ингрид будет ходить голая, но какая уже разница, если мы умираем? Наш лекарь одной рукой зажимает рану Джонни, а второй гладит того по плечу, а потом просто кладет свою голову ему на грудь. Парень, издав слабый стон, открывает глаза и удивленно смотрит на лежащую на нём Ингрид. Я вижу, как он смущен, но секунда и он прижимает её к себе и начинает что-то шептать — наверное, снова свои сказки.

Во всем этом хаосе не сразу замечаю стоящую напротив генерала Изабель, которую Ланс тянет за подол, призывая лечь тоже, укрыться, спастись. Но она не падает на землю, не паникует, не пытается скрыться в чьих-то объятиях. Она стоит, раскинув руки в стороны, её шикарная коса расплелась, выпустив на волю водопад волос, что струится по спине, словно шёлк.

— Я ненавижу тебя! — говорит она, и ее голос слышен, наверное, на других планетах. — Ты меня слышишь?

Отец смотрит на неё, потирая подбородок. Не могу понять, что выражает его лицо — Кажется, размышляет, каким особенно изощренным способом её прикончить.

— Зачем ты мучаешь этих детей? Что они сделали тебе? Отвечай, урод! — она говорит это, а я не могу оторвать взгляд от её спины, на которой, разрывая тонкую ткань одеяния, вырываются на свободу крылья. И с каждой секундой они увеличиваются в размерах. Только её крылья не чёрные, как у отца, они необыкновенного белоснежного оттенка — первого снега, подвенечного платья, ледяных холмов. Это цвет надежд, которым суждено сбыться, и веры в будущее.

XXXV. Кровавый рассвет

— Да что ты вообще понимаешь?! — заорал генерал, попутно отращивая за спиной крылья цвета самой чёрной ночи. Тьма сочилась из них, словно мёд из сот, заливая всё кругом. — Ты хочешь знать, что они мне сделали? Хочешь? Вы все хотите знать, что произошло?

— Да! Мы хотим об этом наконец-то узнать, — сказала Изабель, и крылья её заискрились на солнце. Багряные лучи, сливаясь с их нереальной белизной, отбрасывали радужные блики.

Один из камней, словно пущенный чьей-то ловкой рукой, попал Айсу в ногу. Тот, пытаясь пошевелиться, размять затекшие конечности, зашипел от боли в покалеченной ноге. Он не мог понять, насколько сильна его рана — все тело болело и кровоточило. Златоглавый наклонил голову и заметил, что вся левая штанина пропиталась бурой густой кровью.

Изабель взмахнула крылом, и каменный вихрь слегка утих. Она приготовилась слушать. Они все приготовились слушать.

Ворон сложил крылья за спиной — он готов говорить. Впервые в жизни он готов говорить честно.

* * *

Когда-то давно, много веков назад, на одной из пыльных дорог жизни, где лес тёмен и мрачен, маленький мальчик встретил старика. Тот был страшен, но добр к мальчику — впервые в жизни к нему кто-то был добр.

Каждый вечер, покончив с тяжёлой работой в гончарне, когда все горшки и плошки были вытащены из печи и отставлены в сторону, мальчик прибегал на лесную опушку, где в ветхой полуразвалившейся избушке жил старик.

Отшельник, кажется, ждал только его — всегда встречал мальчика самой тёплой отеческой улыбкой. И тот перестал замечать дифформность своего друга — дружба, как и любовь, очень быстро стирает границу между уродством и красотой.

Дни шли за днями, и им было хорошо вместе — одинокий старик и никому ненужный ребёнок стали неплохими друзьями.

Время бежит вперёд, ни перед чем не останавливаясь и съедая человеческие жизни походя. Мальчик рос, но старик, казалось, неподвластен влиянию времени — с момента первой встречи он не изменился ни на грамм.

— Почему ты не меняешься? — спросил однажды мальчик, незаметно, но весьма закономерно превратившийся в высокого красивого широкоплечего юношу с копной чёрных, как смоль, волос.

— Так иногда случается, — со вздохом ответил старик.

— Но почему? — не унимался парень.

— Ты очень настойчивый юноша, — улыбнулся старик, подкидывая дрова в очаг. Стылую зимнюю ночь легче пережить, греясь у камина. — Я расскажу тебе когда-нибудь об этом, но позже. Сейчас не время.

Прошло несколько лет прежде, чем парень отважился снова задать свой вопрос.

— Почему время не властно над тобой? — спросил он вновь, на этот раз намереваясь услышать ответ на свой вопрос, чего бы это ни стоило.

— Ты еще слишком молод, но уже не так наивен, как раньше, — ухмыльнулся старик. — Да и надоело мне хранить в себе эту тайну.

И он рассказал парню, своему единственному другу, что стать неуловимым для маховиков времени можно, главное знать секрет. Тело не может служить человеку вечно — оно ветшает, дряхлеет и, в конце концов, устает хранить в себе душу. Но некоторым людям иногда выпадает шанс получить в своё распоряжение долгие годы жизни — буквально бесконечный запас лет, которые можно повести так, как ни одному смертному и не снилось.

— Но чем приходится за это платить? — спросил молодой человек, глядя на старика широко открытыми глазами. Он был поражен рассказом — значит, вечная жизнь возможна? То, о чём рассказывалось в легендах, то, о чём он мечтал долгими холодными ночами — правда?

— Но что нужно сделать для того, чтобы замедлить ход времени? — спросил парень срывающимся от волнения голосом.

— Тебе ни к чему эти знания, — улыбнулся старик. — Во всяком случае, сейчас.

И снова дни шли за днями, парень превратился в зрелого мужчину, но рассказ старика не выходил у него из головы. Значит, можно сделать так, чтобы тебе были не страшны болезни? Можно обмануть время, обвести вокруг пальца саму смерть? Эти вопросы не давали ему покоя, как бы ни старался выкинуть их из головы.

Но однажды все изменилось. Старик стал угрюм, отказывался разговаривать, перестал заниматься привычными для себя делами. Казалось, что ему надоело жить.

— Что с тобой? — с беспокойством спросил молодой мужчина. — Ты совсем на себя не похож.

— Присядь возле меня, — тихо попросил старик.

Мужчина последовал его просьбе. Тишина длилась долго, слишком долго.

— Знаешь, я живу уже так давно, что даже не могу сосчитать. Я выбрал сам такую жизнь, мне она казалась прекрасной. Знаю, вижу, что и тебе по душе перспектива стать бессмертным. Попирать основы мироздания, смеяться над самим временем — что может быть привлекательнее для такого молодого и горячего мужчины, как ты? Но только ты должен помнить одно: за всё в этой жизни нужно платить, а за бессмертие нужно заплатить во сто крат больше. Согласен ли ты принести жертву, о которой потом вполне возможно горько пожалеешь?

— Я на всё согласен, — твердо проговорил мужчина, уверенный в своём решении настолько, насколько это вообще возможно. — Ты же откроешь мне секрет?

Старик горько улыбнулся и протянул своему собеседнику крепкую узловатую ладонь. Мужчина пожал её, испытывая горечь от скорой потери, неотвратимой, словно закат.

— Согласен ли ты пожертвовать всем, что тебе дорого, всем, что ещё может стать дорогим в обмен на вечную жизнь и небывалую силу? Силу, которая откроет для тебя все двери?

— Да, — не проговорил, а выдохнул. — Я на все согласен.

Старик долго смотрел в глаза своему другу — он знал его с самого детства и любил, как сына. Этот парень стал единственным существом, любившим его. Он не хотел обрекать друга на такое существование, но другого выхода не было — только передав кому-то свой дар, он сможет спокойно уйти.

— Хорошо, мой мальчик, я исполню твою мечту. Отныне ты не будешь знать холода, скорби и бедности. Ты будешь неуязвим для любого оружия, любой хвори. Ничего не будет тебя волновать в этом мире — тревоги и страхи также покинут тебя. Единственное, что будешь чувствовать беспрестанно — голод, который смогут утолить чистые и наивные души. Детские души — самое ценное, что есть на свете, ведь насколько бы ни был испорчен и порочен ребёнок, он в этом не виноват. Дети все хорошие, чего не скажешь о взрослых. И детей еще можно изменить, они, словно глина в руках опытного гончара. Всегда помни об этом. Но в тот момент, когда на твоём пути попадётся тот, кто сможет понять тебя, кто примет и полюбит, как отца ты сможешь снова стать тем, кем являешься сейчас — обычным смертным человеком. И тогда эта душа займет твое место. Ты меня понял?

— То есть я лишусь бессмертия, если передам кому-то свой дар, правильно? — спросил мужчина, нетерпеливо выстукивая каблуком сапога незатейливый мотив.

— Не просто кому-то, а человеку, который способен будет вынести этот груз. Человеку, который полюбит тебя, как родного отца, понимаешь?

— Я согласен! Я на всё согласен!

— Ты хороший мальчик. Постарайся сохранить в себе добро. Ты можешь изменить мир, можешь стать тем, кто спасет людей от них же самих. Постарайся не растратить свой шанс впустую.

Мужчина согласно закивал. Ему не терпелось получить свой дар — бессмертие, что может быть лучше?

Старик испустил дух на рассвете, оставив после себя пустоту. Мужчина получил то, о чём так долго мечтал. В то утро он впервые превратился в ворона.

* * *

— Не заговаривай мне зубы, — вскрикнула Изабель и взмахнула крыльями. — История твоей жизни меня мало интересует! Мне нужно знать, почему ты издеваешься над этими детьми? Почему устроил этот чёртов Взрыв? Что ты хочешь от Айса? И откуда, в конце концов, эти крылья? Отвечай!

— Ну, откуда крылья ответить проще всего — ты моя дочь. Плоть от плоти. Испив твоей души я, по всей видимости, передал тебе часть своей силы.

— Но мне не нужно это уродство! — взвизгнула Изабель, и снова камни посыпались с неба, ещё больше и тяжелее предыдущих. — Верни всё, как было!

— Изабель, прекрати! — закричала Ингрид и сильнее прижалась к Джонни. — Ты нас всех сейчас уничтожишь!

— Я не знаю, как это прекратить, — чуть не плача, сказала Изабель. — Извините меня, но я не знаю!

И в этот момент, будто в подтверждении, земля начала расходиться сотнями трещин. Сначала маленькие и незаметные, они с каждой секундой приобретали всё более пугающие размеры.

— Перестаньте! Пожалуйста! — снова закричала в панике Ингрид.

— А на все другие твои вопросы ответ нужно искать в истории о бедном сиротке, алчущем бессмертия, и старике, желающим уйти на покой. Неужели так ничего и не поняли? — его голос грохотал, отражаясь от земли и обрушиваясь с неба. Этот голос, словно бушующее море — ревел, вибрировал. Лежащие на земле пытались одновременно прикрыться от летящих камней и не упасть в земляные трещины, становившиеся с каждой секундой всё больше. Смерть дышала им в лицо, скалила гнилые зубы, хохотала над ухом.

— Роланд, смотри! — заорала Марта, указывая рукой на то место, где висел Айс.

Роланд, все ещё сжимая Марту в объятия, проследил за её рукой. Пламя, вырвавшись из-под земли, лизало столб, каждую секунду разрастаясь с новой силой, и вот уже почти добралось до стоп парня. Айс испуганно смотрел на огонь, пытаясь вырваться, распутать веревки, но они слишком крепко связывали его.

— Это какой-то кошмар, — закричал Джонни. — Он же сейчас сгорит!

— Что нам делать? — Ингрид поднялась и стала на колени. Она смотрела на горящую под Айсом землю, на полыхающий столб, ставший парню тюрьмой, и закрыла глаза руками. Она заплакала, горько, тихо и слёзы чертили дорожки на её щеках — дорожки тоски и отчаяния. Боль тупым ржавым ножом разрывала сердце.

— Ингрид, не плачь, — Джонни с залитым кровью лицом, с раной на голове, с безумными глазами полз к плачущей. Она не реагировала на его слова, и Джонни — парень, знающий миллион сказок, впервые не знал, чем утешить. Он только и мог, что обнять её — ему больше ничего не оставалось посреди этого хаоса. Ингрид, добрая, светлая Ингрид, выстроившая вокруг себя бастион из шипов и отравленных игл, почувствовав себя в безопасности чьих-то объятий, принялась рыдать ещё горше. Джонни шептал ей, какая она замечательная — она будто принцесса, которую украла злая колдунья. Выросшая, зная лишь зло, принцесса не утратила в себе свет доброты и милосердия, только он погребён под толстыми плитами отчаяния и чужой злости. Чужая злость, впитываясь в поры, отравляет изнутри. Но Ингрид никогда не должна забывать, что она прекрасна — нужно только поверить в это. Ингрид молчала и плакала, но с каждым словом, что бальзамом проливался на измученное сердце, она затихла и прекратила плакать. Вокруг бушевали вихри, пылевые облака проливали на землю грязевые дожди, а две юные души, запятнанные злостью и болью, но все ещё светлые соединились, чтобы больше не разойтись.

— Ребята! — закричал Ланс, лежащий на земле. — Там!

Роланд с Мартой подняли головы, чтобы увидеть то, чего никак не ожидали. Да, они чувствовали, что их Генерал — вряд ли человек. Они догадывались, что он умел намного больше, чем показывал.

Ничего человеческого в нём не осталось — перед их взорами гигантский аспидно-чёрный ворон раскрывал свои огромные крылья. Тьма заполняла всё кругом — даже кровавое солнце поблекло и как-то даже съежилось. Молния пронзила небосвод и гром, возвещающий о безумии его пославшего, оглушил. Земля затряслась, вспучилась, и магма разлилась кругами, стала, будто кровавые озёра, в которых так легко утонуть.

Ноги Айса начали гореть, и он кричал так сильно, так отчаянно и безнадёжно, что болью его можно было насытить всех демонов в аду. Но тут земля, сотрясаемая подземными толчками, вздыбилась и просела под столбом, который тут же начал крениться в сторону. Ещё немного, и Айс упадет с высоты прямо в бушующее под его ногами огненное море. Роланд, как и другие, понял, что происходит — привязанный к столбу Айс просто не сможет выбраться и сгорит. Какие бы чувства не испытывали они друг к другу, Роланд не желал ему такого жуткого конца. Каждый имеет право принять свою смерть с высоко поднятой головой. И пусть Айс — последнее ничтожество, но он тоже имеет на это право.

Роланд, пригнув голову, пополз к Ингрид.

— Где нож? — заорал он, хватаясь за рюкзак, что валялся рядом с девушкой.

— Он остался в катакомбах, — прошептала Ингрид, и один из камней пролетает буквально в сантиметре от ее головы.

— Вашу мать, — закричал Роланд, сжимая кулаки, и подбежал к сидящей на корточках Марте. Девушка смотрела невидящими глазами вперед — туда, где стоял ворон, взмахивая чёрными крыльями.

— Марта, Марта, послушай меня! Я спасу его, ты меня поняла?

Марта встрепенулась, будто Роланд её разбудил.

— Главное, вернись ко мне, хорошо? Всё остальное меня не волнует.

Роланд посмотрел в её огромные глаза, в которых плескался весь его мир, и медленно кивнул.

— Мы оба вернёмся, я не дам этому засранцу сдохнуть, — ухмыльнулся Роланд и быстро поцеловал Марту в макушку, убегая.

* * *

Айс летел в огненную пропасть, как ему казалось, целую вечность. Столб, накренившись, медленно падал вниз, принося Айса в жертву бушующему пламени.

Златоглавый всё понял в тот момент, когда Генерал закончил рассказывать свою сказку. Это была его история, его исповедь, и к концу повествования Айс осознал, что Генерал выбрал его в носители этого дара — дара бессмертия, ведь Айс действительно искренне к нему привязался.

Но почему случился Взрыв?

— Айс, твою мать, где ты? — голос Роланда чуть слышен сквозь шум пламени. — Ты ещё живой?

Айс услышал хруст ломающегося дерева и ощутил, как стремительно рушится вниз, в этот адский огонь, который сожрёт его за считанные секунды. Он готов к этому — слишком много было сделано плохого, слишком больно жить дальше. Виноват ли он в том, что поверил? Нет, так сделал каждый из них, по-другому они не могли. Но он виноват в том, что доверился и заставил довериться других. Впервые Айс по-настоящему понял, что только его жажда власти и нереализованные амбиции всему виной. Так зачем же жить дальше?

Но что тут делал Роланд?

Айс упал в огненный колодец, но боли не почувствовал — сознание, наконец, покинуло его и наступила спасительная тьма.

— Ах ты, слабовольный дурак, — шипел от боли Роланд, изо всех сил стараясь развязать верёвки, которые связывали Айса. Но они слишком толстые и намертво связаны. Это ловушка, но Роланд не привык сдаваться. Стискивая зубы, он схватился за столб и принялся тащить его прочь от этого места, подальше от прожорливого пламени. Мстительный огонь, не привыкший выпускать добычу, добрался до Роланда, и его штанина загорелась, будто праздничный факел. Роланд, чертыхнувшись, с удвоенной силой принялся тащить столб. "Нет, идиот, — думал про себя, — не дам тебе сдохнуть, даже не надейся. Я тебе ещё морду должен буду начистить, что втащил нас во всё это дерьмо".

* * *

— Тебе все ещё интересно, что они мне сделали и почему получился Взрыв? Почему всё разлетелось на миллионы осколков? Почему все погибли? — голос Ворона гремел над землёй.

— Да, чёрт возьми! Интересно! — закричала Изабель, взмахивая крыльями. Она не заметила творящийся вокруг хаос — созданный её яростью катаклизм обходил свою создательницу стороной. Только лишь ветер играл с юбкой и трепал волосы.

— Когда я нашёл Айса, — проговорил Ворон, хлопая крыльями, — он напомнил меня в молодости. Он был смелый, отчаянный, готовый на всё. Я проникся к нему, прикипел. Подумал, что с ним у меня получится построить новый мир. Я хотел, чёрт возьми, дожить последние дни в лучшем месте! Я устал, хотел уйти — мне нужен был кто-то, кто примет мой дар. Айс подходил для этой роли — наконец, я нашёл подходящую душу. Но он предал меня, ослушался, сбежал, спасая эту девчонку. Да кто она такая? Зачем нужна была ему? Я все сделал, чтобы Айс перестал о ней думать, но он не смог, струсил, потащил её в безопасное место. Одного он не понял — я не прощаю предательства.

Когда Айс потащился спасать Марту, я не сразу это заметил — он захотел обезопасить её, глупец. Как ему удалось улизнуть? Почему он оставил меня одного на крыше? Почему ему какая-то девчонка оказалась важнее, чем наше общее дело? Я поставил не на того — Айс разочаровал меня. Но самое неприятное случилось после, когда мои солдаты начали бежать за ним. Многие, заметив, что Айс уходит, что его нет рядом, начали уходить следом. Я не мог этого допустить. Оказалось, что эти дети не стоили всех тех сил, что были в них вложены, всего того времени, что я потратил. Зачем мне эти предатели? И в подвале трупы, что вы нашли — моя работа. Они хотели свободы, хотели сбежать — они получили это, ведь настоящая свобода начинается только после смерти.

Я потерял над собой контроль, как ты потеряла его сейчас. Ты видишь, моя дорогая Изабель, как сложно управлять этой силой? У тебя лишь часть её и посмотри, какой хаос кругом. Ты не можешь простить меня, ты обижена и зла и посмотри, что творится кругом — полная разруха, еще большая, чем была до этого. Ты ведь даже не понимаешь, как это происходит, как ты это делаешь, правда? Я дольше владею этой силой, и во мне её в разы больше, от того и последствия страшнее.

Тогда, наверное, я испугался. Впервые в жизни всё вышло из-под контроля. Я должен был отдать Айсу этот проклятый дар! Но он оставил меня, утащив и этих четверых с собой. Я сам не заметил, как полностью лишился своих сил, а лишившись их, превратился в старую развалюху — облезлую птицу, что теряет перья по дороге, поэтому так много времени у меня заняли поиски этой компании. И, кстати, спасибо тебе, твоя душа очень меня выручила — только благодаря ей я снова полон энергии.

Но мне не нужен этот рухнувший мир, мне нечего в нём делать, но и вам здесь не выжить. Вы сами вырыли для себя эту яму.

При этих словах ворон взмыл ввысь, теряясь на время в чёрных небесах.

Изабель вскрикнула, взмахнув белоснежными крыльями. Замерев на секунду, будто к чему-то прислушиваясь, она вскинула голову. В тёмном небе, где кровавое солнце зажигает небосвод, ворон оставался незаметным. Но вместе с новыми способностями Изабель получила и острое зрение — хоть в чём-то выиграла. Наклонив голову на бок, она выслеживала своего отца. Секунда и Изабель уже не девушка, а белая птица, что издав отчаянный крик, взлетела, чтобы через миг затеряться в лопнувшем на части небе.

* * *

— Нас всё меньше и меньше. — Грустная Марта сидела, наклонив голову. Она не боялась падающих камней — смерти давно перестала её страшить.

В тот момент, когда Роланд скрылся в огненном вихре, она не могла ни о чём думать, кроме того вернётся он к ней или нет. Волновал её Айс, мечтала ли она, чтобы он выжил? Она не знала. Глядя в удаляющуюся спину Роланда, она поняла, что все чувства к Айсу, которые ещё жили в ней, более не имели никакого значения — сейчас жизнь Роланда была для неё самой большой драгоценностью. Однако время шло, а из огня никто не выходил. Все тревоги прошлого, близкая смерть, обида на тех, кто её бросил, уступили место страху за жизнь Роланда.

— Марта, слушай, что нам делать? — оказавшаяся рядом Ингрид кричала в самое ухо, тормоша за худое плечо. Марта не чувствовала ничего, только животный страх и острую боль в сердце. Что делать, если Роланд не вернётся?

— Я не знаю, — раздраженно ответила Марта, резким движением смахивая руку Ингрид. Ей не нравилось, что её отвлекают от созерцания бушующего пламени, из которого в любую секунду, она верила в это, мог показаться знакомый силуэт. Единственное, чего она желала — чтобы все было по-другому. Она хотела, чтобы огонь погас, а из него появился живой и счастливый Роланд, а один или с Айсом уже неважно. — Отстань от меня, в конце концов.

Из раздумий вывел крик Ланса, снова призывающий на что-то смотреть, хотя Марта и не желала ни о чём слушать. Но Ланс схватил её в охапку, поваливая на землю.

В следующую секунду с неба упала большая белая птица.

* * *

За несколько минут до падения Изабель все-таки нагнала того, кого так сильно ненавидела. Ворон, гораздо больше и сильнее её, раскрыл крылья и завис в воздухе.

«Я ненавижу тебя, ты должен сдохнуть», — пыталась закричать Изабель, но голос не слушался. Но ворон, кажется, понял её, потому что в следующее мгновение она услышала его голос у себя в голове:

— Знаешь, дорогая моя, я вовсе не против такого исхода, но ты не в силах меня убить. Всё, что ты получила в наследство от меня — умение превращаться в птицу и разрушающую ярость. Но ты всё также уязвима, как и раньше. Извини меня, я не был тебе хорошим отцом. Мне никогда уже не стать хорошим, но я не хотел, чтобы так вышло. Но они сами виноваты в том, что всё так обернулось и теперь им за это отвечать. Не мешай мне, не нужно — тебе не суждено ничего изменить, милая наивная девочка.

Длинная, словно игла, молния, рожденная где-то в недрах небес, пронзила Изабель, разрывая сердце. Одна мысль пришла ей в голову во время последнегополета: «Я же совсем ещё не жила. Зачем всё это?» Но сознание затухало, пока полностью не погасло. Рухнув на землю, она уже не чувствовала боли. Мир наконец-то отпустил её.

* * *

— Нет, нет, только не это, — закричал Ланс, подползая к упавшей птице. Несколько секунд потребовалось на то, чтобы она снова стала той девушкой, которую он полюбил. Исчезли белоснежные крылья, а вместе с ними, кажется, и все её печали — сейчас она была как никогда прекрасна. Ланс, взяв на руки хрупкое тело, сжав его в последних объятиях, сидел, покачиваясь из стороны в сторону и тихо плакал. Он плакал обо всем, что могло ещё случиться в жизни, о том, что никогда уже не сможет произойти.

В разорванной земле, в её многочисленных ранах кипела лава — красная и обжигающая. Ланс, всё еще держащий в объятиях ту, что подарила ему в жизни новый смысл, не задумываясь ни секунды, шагнул в огненно-красный провал. Барнаби горько взвыл и камнем рухнул вниз, пытаясь нагнать своих хозяев. Земля поглотила их в один миг, вычёркивая из списка живых. И даже память о них сотрётся, как бывало уже миллионы раз до этого с другими.

— Нет! — закричала Марта и закрыла руками лицо. — Этого не может быть! Что же творится?

Джонни, сжав кулаки, смотрел на красное солнце.

Со смертью Изабель камнепад прекратился, а земля перестала множить трещины. Но кровавое солнце всё также светило, а огонь, бушевавший там, где ещё совсем недавно стоял Айс, не унимался. Чёрный ворон парил над землей.

* * *

Время шло, а Роланд так и не появился. Марта, уставшая ждать, шокированная гибелью троицы, не выдержала.

— Я пойду туда, потому что не могу так больше, — проговорила она, поднимаясь.

— Куда ты пойдешь, дурочка? — закричала Ингрид, хватая Марту за руки. — Ты не должна так рисковать.

— А если они погибли? — Марта обвела встревоженным взглядом огромных чёрных глаз оставшихся в живых товарищей.

Джонни подошёл к той, которую любил, словно она была ему сестрой, что не подарила ему природа, но преподнесла в дар судьба, и обнял. Крепко сжимая Марту в объятиях, прошептал ей в самое ухо:

— Марта, иди и никого не слушай. А мы пойдем следом, потому что должны хоть раз в жизни сделать что-то стоящее. Мы пойдем туда и постараемся их спасти. Хоть кого-то в этой жизни постараемся спасти.

— Ингрид, ты пойдешь с нами? Без тебя мы, боюсь, не сможем обойтись.

Ингрид несколько секунд с тревогой смотрела на своих товарищей и медленно кивнула.

— Да, пойду — не надейтесь от меня избавиться.

Джонни засмеялся и протянул Ингрид руку, которую она без колебаний приняла.

— Знаешь, Ингрид, только сейчас я по-настоящему понял значение слова «поздно».

Ингрид, смутившись его взгляда, который рождал в её душе незнакомое чувство тепла и радости, на секунду закрыла глаза. Она тоже поняла, что значит «поздно».

* * *

Сквозь огонь сложно что-то рассмотреть, сквозь испепеляющий жар невозможно что-то почувствовать.

— Роланд, Роланд, ты где? — кричала Марта, задыхаясь от дыма и пытаясь закрыться от него тонкой ладонью.

Огонь, кольцом охватывал землю, оставляя нетронутым небольшой участок. Пробравшись сквозь жаркое пламя, странным образом переставшее обжигать, она увидела сидящего на земле Айса.

— Ко мне прилетал ворон, только что, — проговорил он, глядя на Марту. Ингрид и Джонни стояли сзади, держась за руки и напряженно вглядываясь в его лицо. Что-то изменилось во всем его облике, только они никак не могли понять, что именно.

— И что? Что он от тебя хотел? И где Роланд? — в панике закричала Марта, озираясь по сторонам.

— Его больше нет, — тихо проговорил Айс, и странная улыбка тронула его изящно очерченные губы.

Несколько долгих секунд длилось молчание.

— Как это нет? — не выдержала Марта, медленно оседая на землю, не в силах удержать в раз обмякшее тело на слабых ногах. — Где он? Что вы с ним сделали?

Ингрид, до которой, наконец, дошёл смысл слов Айса, вскрикнула, закрыв лицо руками.

Айс ничего не ответил, а только лишь махнул рукой куда-то за спину.

— Что там? — спросил Джонни охрипшим голосом. В голове его стоял туман, а окружающий мир вертелся и плясал перед глазами.

Но Марта не стала дожидаться ответа — она, превозмогая слабость и отчаяние, ползком кинулась туда, куда указывал Айс.

Роланд лежал на земле, одежда его сгорела почти дотла, но тело каким-то образом не тронуто огнем. И если бы Марта верила в чудеса, если бы жизнь не била её под дых столько раз, она бы подумала, что он просто лежит и смотрит своими прекрасными глазами в свинцовое небо. Но грудь его не вздымалась, а взгляд замер навсегда. Марта, вскрикнув раненым зверем, упала на грудь того, кого она так надеялась ещё увидеть живым.

— Что произошло? Отвечай! — Джонни подбежал к Айсу и, рухнув на колени, пытался рассмотреть хоть что-то в ледяных глазах.

— Ко мне прилетал ворон, — всё таким же бесцветным голосом, глядя куда-то вдаль, проговорил Айс.

— И что?

— Он отдал мне свой дар. Он всё-таки сделал это, — медленно проговорил Айс и рассмеялся. Он смеялся долго, и безумный его смех разлетался на сотни километров кругом. — И теперь я бессмертный. Вот же прелесть, да? Я бессмертен в умершем мире. Не знаю, бывают ли на свете наказания хуже.

Джонни отпрянул он Айса и подбежал к рыдающей Марте.

— Марта, я не знаю, что делать — Айс сошёл с ума. Он точно обезумел.

— Знаете, друзья, не пойди вы тогда за мной, ничего бы этого не было! Я бы провел Марту в безопасное место и вернулся. Ничего бы не рухнуло — мы бы жили в новом цветущем мире, и всё, наконец, стало хорошо! Но вы попёрлись за мной!

Говоря это, Айс начал медленно подниматься на ноги. Его синие глаза горели огнем безумия.

— Эй, Айс, притормози, — испуганно вскрикнула Ингрид. — Что ты удумал?

— Роланд уже поплатился за всё. И Генерал наш поплатился — отдав мне свой дар, он снова стал уязвим. И я убил его, — Айс махнул в сторону, и ребята заметили кровавое месиво, что осталось, по всей видимости, от Генерала. — Но первым я убил Роланда.

— Так это ты, мерзкий подонок? Он же пошел спасать тебя! Он собой рисковал, а ты убил его? — закричала Марта. — Ненавижу тебя, я не прощу тебе этого!

— А мне уже и не нужно твоё прощение — я проклят. Что мне с того простишь ты меня или нет?

Айс взмахнул руками, и чёрные крылья начали расти за его спиной. Казалось, этому не будет конца.

— Знаете что? А идите вы все к чёрту! — загромыхал голос Айса, и новый Взрыв сотряс землю, ломая то немногое, что ещё осталось здесь.

Джонни, почувствовал, как падает куда-то вниз. Сильная вспышка боли пронзила изнутри, он хотел закричать, но голос не слушался. Последнее, что успел сделать, прежде чем навсегда раствориться в огненном вихре — сжать в объятиях падающую Ингрид. Но перед тем как закрыть глаза навсегда, он услышал, как отчаянно кричит Марта и безумно смеется Айс, хлопая аспидными крыльями.

XXXVI. Утро новой жизни

— Роланд, смотри на этих придурков, — сказала Ингрид и рассмеялась. — Совсем ошалели.

Роланд закрыл глаза и улыбнулся. Счастливая Марта лежала рядом, глядя в лазурное небо.

— Пусть дети радуются. Что тебя не устраивает?

— Да всё меня устраивает. Я вообще в последнее время всем довольна.

На поляне, чуть вдалеке, Изабель, громко смеясь, учила Джонни и Ланса танцевать.

— Ингрид, иди к нам! — Джонни поманил девушку пальцем. — А то без тебя у меня ничего не получается.

Ингрид улыбнулась и поднялась на ноги.

— А ничего у тебя и не получится без меня, давно пора бы это уже запомнить.

И скоро две пары закружились по поляне в странном танце — танце свободы и любви. А рядом, смешно прыгая на задних лапах, пытался танцевать маленький лохматый пес.

— Не жалеешь, что так вышло? Не скучаешь по Айсу? — сощурившись, спросил Роланд.

— Роланд, помолчи, пожалуйста, — Марта передернула хрупким плечом и крепче прижалась к нему. — Я ни о чём не жалею, понятно тебе? Если бы жалела об Айсе, если бы любила его, то не попёрлась за тобой в огонь, понимаешь?

— Но мы погибли, — тихо прошептал Роланд, почти до хруста сжимая Марту в объятиях.

— И что? Думаешь, мы смогли бы выжить? Да мы элементарно сдохли бы от голода. Так что я только рада, что так всё обернулось. И судя по тому, что мы все вместе в этом сказочном месте, мы искупили вину, отдали все долги. Посмотри на ребят, посмотри, как они веселы и счастливы. Да ты на Ингрид посмотри — она же настоящая красавица! Мы здесь не те полуголодные злые брошенные дети. Мы такие, какими являемся на самом деле, такие, какими могли бы стать, не покалечь нас судьба. Ингрид — весёлая, красивая и счастливая, а это уже немало. Она, наконец, выкинула из сердца эту бесполезную любовь к Айсу. Чем Джонни плох? Да и он понял, какая Ингрид замечательная. Они доказали, что никогда не бывает слишком поздно, понимаешь?

— Понимаю, моя золотая девочка, — Роланд поцеловал Марту в макушку, вдыхая аромат, который всегда так пьянил его.

— Интересно, как там Айс свою вечную жизнь живёт…

— Не думай о нём. Давай просто наслаждаться тем, что мы имеем сейчас. Прошлое мы не можем исправить, но можем постараться хотя бы забыть. Это уж, во всяком случае, в наших силах.

* * *

Красное солнце, прежде чем погаснуть навсегда, подарило миру кровавый рассвет.

В пустом стылом мире, обречённый на вечные скитания, парил в небесах ворон. Его огромные крылья отбрасывали гигантскую тень.

И мир погрузился во тьму.

Айс летел над выжженными полями, разрушенными городами. Погибшие леса заснули, проснутся ли когда-нибудь вновь? Айс не хотел думать об этом — проводя долгие часы в полёте, он старался очистить свой разум от мыслей, что причиняли лишнюю боль.

Часы полётов складывались в дни, дни в месяцы и вот годы проходили, а ворон всё летал. У него не было цели, голод иссушал его, но пока он мог — летал. Иного выхода не было.

Да, он мог бы воспользоваться дарованной силой и постараться восстановить этот мир, но он не хотел. Зачем, если жить здесь будет только лишь он один? Для себя ему ничего не было нужно.

Пролетая в небе, он часто вспоминал тех, кто погиб, ушёл безвозвратно. Встретились ли они за последней чертой? Или их души так и сгинули в беспросветной тьме? Айс не знал ответ на этот вопрос. Но ему хотело верить, что встретились. Может, хоть там они смогут быть счастливы? А иногда, когда отчаяние топило его в своих волнах, он желал им вечных мук, где бы они ни были.

Время идёт, всё меняется. И вот уже солнце, самое обычное солнце, взошло над землёй, ознаменовав конец эры холодной тьмы.

Однажды, спустя долгое столетие, пролетая там, где ни разу до этого ещё не был (а, может, был, но не помнил об этом), Айс краем глаза заметил то, что заставило его замедлить свой полёт. Он увидел, что в небе он не один — на него своим круглым глазом-бусинкой смотрела маленькая птичка. Всего-навсего птичка, голубь, но откуда ему тут взяться? Айс зажмурился и мотнул покрытой перьями головой, пытаясь прогнать наваждение. Но открыв через секунду глаза, он понял, что птичка — реальность, а не плод его воспалённого воображения. Только откуда ей взяться в этом мире, где не может быть жизни?

Шокированный Айс спикировал вниз и принял свою человеческую форму. Тихо пробираясь, стараясь не шуметь, не сразу понял, что это за шум слышится вдалеке. Отбросив всякую предосторожность, он ринулся напрямик к источнику звука.

Чем ближе он подходил, тем явственнее понимал, что это за звуки — это голоса. Люди! Айс стоял, не веря своим глазам — впереди маячили ворота, за которыми определенно бурлила и кипела жизнь. Это был город, самый настоящий город с самыми что ни на есть реальными жителями! Войдя в высокие городские ворота, Айс почувствовал, как у него закружилась голова — живая человеческая энергия проникала в него, лилась бурным потоком по венам, дарила надежду на новую жизнь.

Айс не знал, как всем этим людям удалось выжить. Да ему и не было это интересно. Главное, что он теперь не один. И, наконец, сможет утолить голод, что разрывал изнутри.

Айс поселится в этом городе и будет ждать. Он дождётся, когда не только в этих стенах, но и на тысячи километров вокруг будет кипеть жизнь. Он будет надеяться, что эти люди, узнавшие цену человеческой жизни, будут умнее своих предков.

Он будет ждать.

У него в запасе целая вечность.