ДОМ
Век Людовика можно смело сравнить с прекрасным веком Августа.
Шарль Перро
Людовик XIV влюбился в Версаль и Луизу де ла Вальер примерно в одно время, еще до того, как поселился в Версале. Он стал его любовью и приковал к себе все мысли. Заседая в правительстве, выезжая на охоту или инспектируя войска на фронте, король непременно интересовался ежедневными подробными отчетами о состоянии дел на строительстве его дома. До самой кончины Людовик что-то добавлял, менял или модернизировал в своей загородной резиденции. «Неблагодарный фаворит», как прозвали Версаль придворные, — неотъемлемая часть легенды о Короле-Солнце. Монарх провел там многие годы. Он обитал там, когда был в зените своего правления и когда его жизнь двигалась к закату. В молодости Людовик XIV держал свой двор, состоявший всего из несколько десятков вельмож, в Лувре и Сен-Жермен-о-Лэ, где король и родился, и время от времени появлялся в Шамборе, Фонтенбло и Винсене. Как и все феодальные короли, он пребывал в вечных разъездах и много воевал. В перерывах между кампаниями роль бивуака играл двор.
Трудно сказать, когда этот скрытный человек впервые задумал превратить маленький охотничий дом своего отца в центр вселенной. Возможно, эта идея посетила его еще в 1661 году, когда он начал устраивать в тамошних садах балы для своей юной возлюбленной и друзей, средний возраст которых не превышал девятнадцати лет. Ему самому тогда исполнилось двадцать три. К этому времени Людовик уже год как был женат и имел сына, хотя королевством все еще управлял кардинал Мазарини, крестный отец короля, а его поведением - мать, королева Анна Австрийская. Людовику нравилось развлекаться вдали от посторонних глаз, и Версаль был идеальным местом для этого, хотя из-за малых размеров дома балы приходилось проводить в саду. В те счастливые дни юности погода, казалось, всегда стояла прекрасной и вечерняя свежесть, сменявшая полуденную жару, привносила разнообразие и была желанной.
В доме Людовика XIII в Версале было двадцать комнат и одна большая спальня для мужчин. Само здание возвышалось над деревушкой, прилепившейся к старинной церкви XII века (где сегодня находится Оранжерея; Швейцарский резервуар был в то время деревенским прудом). Три небольших и бедных поселения по соседству назывались Трианон, Сен-Сир и Кланьи. Деревушка Версаль находилась на главной дороге, соединявшей Нормандию и Париж, и по сравнению с другими процветала: там было три харчевни, скот, в лесах много дичи, и Людовик XIII, как все Бурбоны, практически не вылезавший из седла, часто делал в Версале остановку, отдыхая здесь после охоты. Чтобы не ночевать в харчевне или не скакать в темноте домой в Сен-Жермен, он и построил себе в Версале дом.
Знаменитый визит Людовика XIV в Во-ле-Виконт, несомненно, подсказал ему, как должен выглядеть Версаль. В новом Во он увидел изысканность современного французского стиля, свободного от итальянского влияния, считавшегося тогда модным. 16 августа 1661 года хозяин имения Николя Фуке устроил прием, на который пригласил короля и еще шесть тысяч человек. Этот прием оказался для него роковым. Испытывая одновременно чувство восхищения и ярости, король нс оставил без внимания ни одной детали пышного великолепия этого загородного дворца, но нашел, что хвастовство Фуке (luxe insolent et audacieux) неуместно для подданного и недопустимо для министра финансов. В конце праздника гостям были преподнесены очень дорогие подарки — бриллиантовые тиары и седла. Но даже эти подношения не смогли повлиять на решение короля. В благодарность за гостеприимство Фуке Людовик заточил его в тюрьму. С тех пор никто из подданных приемов для короля не устраивал. Преступление Фуке состояло в непомерном тщеславии. Мазарини умер, и он все силы направил на то, чтобы возглавить правительство. Если бы Людовик XIV оказался таким, каким его представляли, Фуке достиг бы своей цели и смог бы управлять не только королем, но и страной. Однако у Людовика были на этот счет свои соображения. Чтобы осуществить свои мечты, ему необходимо было избавиться от этого умного, но беспринципного сановника. Таким образом, король во второй раз продемонстрировал свои амбиции. Первым проявлением твердой королевской воли была его женитьба на Марии Терезии Испанской, хотя сам Людовик в качестве своей супруги хотел видеть племянницу Мазарини Марию Манчини. При расставании она сказала: «Вы король; Вы меня любите и все-гаки от меня отказываетесь». Что ж, Людовик всегда был повелителем своих фавориток, самого себя и Франции. Мария Терезия дала Бурбонам корону Испании, но, быть может, ум Мазарини мог бы стать для них еще более ценным приобретением, ведь из истории известно, каким дорогим наследством обернулся он для других семей.
Итак, Фуке был обречен коротать дни в крепости Ппньероль, куда его надолго заточил король. Однако прегрешения отца не сказались на детях. Дочь Фукс герцогиню Бетюн всегда тепло принимали при дворе; во времена Людовика XV внук Фуке маршал де Бель-Иль стал богатым и уважаемым воином, а сын Бель-Иля Жисор снискал славу французского сэра Филиппа Сиднея. Но король не посчитал зазорным позаимствовать в Во-лс-Виконт то, что ему приглянулось. Свой поступок он оправдал тем, что сокровища Фуке были оплачены из государственной казны, следовательно, за его собственный счет. В королевские дворцы перекочевали архивы, гобелены, парчовые портьеры, серебряные и позолоченные украшения, статуи и более тысячи апельсиновых деревьев, которые стоили кучу денег; дерево среднего размера даже сегодня оценивается в сумму не меньше сотни фунтов. К апельсинам король питал особое пристрастие. Он расставил их в серебряных кадках в каждом своем покое. (Апельсиновое дерево в кадке, вероятно, является наиболее характерной деталью тех благословенных времен.) В Оранжерее Версаля до сих пор можно увидеть восемь подлинных апельсиновых деревьев Людовика XIV. Кроме того, король заполучил трех замечательных творцов, создававших Во: садовника Ленотра, архитектора Лево и художника Ле Брена, автора всех живописных работ. Они нужны были Людовику для воплощения проекта, давно занимавшего все его мысли.
Людовик XIV, похоже, предчувствовал, что проживет долгую жизнь. Его планы, творческие и политические, были рассчитаны на длительный срок; они созревали медленно, и король ни с кем ими не делился. Почему, решив построить для себя дом, он выбрал Версаль — остается загадкой. Материальные трудности, связанные с крупномасштабным строительством в этом месте, были огромны. Людовик пожелал оставить нетронутым домик отца, расположенный на песчаном холме с подвижным грунтом, и возвести собственные апартаменты вокруг него. По мере того, как дом разрастался, приходилось увеличивать и холм. Существовали и проблемы с водоснабжением. С другой стороны, непонятно, почему, мечтая о собственном доме, который стал бы памятником его царствованию, Людовик пристроил его к уже существовавшему зданию устаревшего стиля. Архитекторы умоляли его снести старый дом, невероятно усложнявший работу. Король отвечал, что, если старое здание по какой-либо причине рухнет, он непременно восстановит его по кирпичику. Версаль, бесспорно, имел в глазах Людовика особое очарование, хотя придворные так и не разгадали, в чем именно оно заключалось. Их возмущение и жалобы звучали все громче по мере того, как цель короля переместить в Версаль двор становилась очевидной. Наиболее смелые отваживались протестовать в открытую. «Здесь нет никакого вида», — сетовали они. Но королю нравился именно такой пейзаж, типичный для Иль-де-Франс: широкая просека в лесистой местности, уходящая на запад до горизонта, где виднелись два тополя. Вид сохранился в своей первозданной красоте. Правда, король решил дополнить его каналом, но тополя на статуи менять не стал. «Здесь нет города», — не унимались вельможи. Ну и хорошо — город волей-неволей вырастет там, где живет король; следовательно, его можно красиво и рационально спланировать. «Здесь нездоровый климат», — звучал еще один аргумент. Но король чувствовал себя здесь прекрасно.
Более серьезные возражения были у Кольбера, главного политического советника короля. Поддерживаемый канцлером Сегье, великим стариком, которого Людовик высоко ценил и уважал, Кольбер настойчиво повторял, что король Франции должен жить в столице. В век строительства желание Людовика XIV иметь современную загородную резиденцию представлялось вполне естественным. Но почему его выбор пал на Версаль? На начальном этапе строительства Кольбер не представлял, как будет выглядеть дом, и потому с большой неохотой выделял Людовику деньги и людей, полагая, что все это можно было бы с большей пользой использовать для реконструкции Лувра, с тем чтобы превратить старый дворец в достойную резиденцию великого короля. Но Людовик не желал жить в Париже. И дело вовсе не в том, что он боялся парижан, как иногда говорили; страх был не свойственен ему. Он не питал презрения к своей столице, а, напротив, постоянно заботился о ней, уделяя внимание всем аспектам жизни города и его развитию, стремясь превратить его средневековые трущобы в красивые и удобные для обитания места. По правде говоря, король опасался новой Фронды, гражданской войны между аристократами, бушевавшей в дни его детства. Слишком свежи были воспоминания о нелепом п страшном положении, в котором он тогда оказался вместе с братом и матерью. На протяжении всей жизни Людовик строго следовал правилу не допускать аристократию к власти и старался все время держать вельмож в иоле зрения. И это для него, человека с властным характером, было совсем нетрудно, а потому месторасположение двора значения не имело. Вопрос географии короля нс волновал.
Людовик XIV любил природу и сельские просторы. Он предпочитал активный образ жизни и нс мог сидеть в четырех стенах, ежедневно проводил много времени, занимаясь стрельбой и охотой, и был превосходным стрелком. За год до смерти он тридцатью четырьмя выстрелами поразил тридцать двух фазанов. Это было выдающееся достижение для примитивного оружия тех дней. Людовику ничего нс стоило проехать верхом из Фонтенбло в Париж, посмотреть, как идут строительные работы в Лувре и Винсене, пообедать с братом в Сен- Клу и проверить тамошнее состояние дел, а затем вернуться в Фонтенбло. В пожилом возрасте он увлекся садоводством и планировкой парков. В городе такому человеку было бы тесно и неуютно.
Король сумел сохранить особенную атмосферу Версаля именно потому, что любил это место. Он построил величайший в мире дворец, грандиозный, но лишенный помпезности, светлый, просторный и радостный, каким и должен быть дом, предназначенный для молодого человека. Дворец стал настоящей загородной резиденцией. Его называли lc Chateu, но нс Palais. (Chateau по-французски значит помещичий дом, а замок — это chateau-fort.) Людовик начал с того, что занялся нс домом, а садами и парками, взяв за основу план, заложенный его отцом, Людовиком XIII. Он значительно увеличил парковые площади, сделал их вид более изысканным, украсил водоемами и травяными газонами, открывшими центральную аллею, tapis vert. На широких зеленых полянах проходили многолюдные красочные балы, которые не имели ничего общего с сельскими праздниками, fetes champctres, ставшими популярными в следующем столетии, с их атрибутами сельской жизни — сеном и фермерским двором. Природа в архитектурном замысле Людовика занимала свое естественное место, и гостиные с вьющимися растениями на подпорках вместо стен были украшены и обставлены с восточной роскошью. Нетрудно представить, с каким вожделением придворные стремились попасть в списки приглашенных на те памятные званые вечера. Король подчинил себе аристократов, сыграв на страсти французов ко всему модному. В 1664 году он устроил праздник под названием Lcs Plaisirs de I’lle Enchantee
1, длившийся с 7 no 13 мая. Однако это увеселение вызвало больше разочарования, чем радости, так как гостям негде было спать и они были вынуждены устраиваться кто как может, в ближайших домиках и на конюшнях. В 1665 году Людовик проводил в Версале один день в неделю, обычно приезжая из Сен-Жермена, чтобы посмотреть, как идут работы, повесить в доме несколько картин, прогуляться по парку и поразвлечься с друзьями.
В это время во Франции находился Бернини, приглашенный для реконструкции Лувра, который тогда представлял собой бесформенное нагромождение зданий разных эпох и стилей и более походил на деревню, чем на дворец. Король хотел привести Париж в порядок и добился в этом значительного успеха. Что касается Лувра, то, несмотря на красоту его отдельных частей, в целом он не производил приятного впечатления. План Бернини королю не понравился. Людовик посчитал, что он чересчур изобилует барочными деталями, представлявшимися ему неуместными. Кольбера же интересовали вопросы более прозаичные. Например, где будут спать слуги? Как будут подавать из кухни еду?
Как бы ни было, но отношения между королем и архитектором сложились хорошие, так как первый сделал все возможное, чтобы последний думал, что в его провале виноват Кольбер; Бернини был груб и высокомерен с французскими художниками, архитекторами и чиновниками, к которым испытывал нескрываемое презрение. Они отвечали ему взаимностью. Подобные взаимоотношения имеют давнюю предысторию; хорошо известно, что французы и итальянцы нс в состоянии оценить друг друга по достоинству. Проведя во Франции несколько месяцев, Бернини с деньгами и почестями вернулся домой. Его визит можно было считать безрезультатным, если бы он не изваял бюст Людовика XIV, ставший впоследствии одним из величайших сокровищ Версаля. Это единственное изображение короля, совпадающее с современными ему описаниями внешности.
К сожалению, на живописных портретах Людовик XIV лишен привлекательности, вероятно, из-за парика, который везде выглядит неряшливо и не ничуть не похож на ухоженные локоны прически короля, изваянного Бернини. Если хорошенько всмотреться в лицо, изображенное на портретах, то можно разглядеть в нем черты доброго и веселого человека (например, на портрете работы Миньяра в Лувре). Но ни на одном портрете король не выглядит красивым. На отдельных полотнах заметны его ярко выраженное восточные черты (Людовик XIV, будучи потомком арагонских предков, вероятно, имел в роду еврейскую и мавританскую кровь). Но в многочисленных описаниях его внешности, сделанных, к примеру, венецианскими посланниками для своих правительств (описание наружности власть предержащих всегда считалось важной информацией) или оставленных в письмах, дневниках и мемуарах, предназначенных как для публикации после смерти, так и для частного пользования, его экзотическую наружность никто не подчеркивал. Но все указывали на то, что король был высоким и смуглым, имел отличную фигуру, совершенной формы ноги и руки, небольшие, но яркие глаза, постоянно прищуренные, но хорошо замечавшие все, что творилось вокруг. Особого внимания заслуживает его нос: красивой формы, с тонкими и несколько приплюснутыми ноздрями; сходство с еврейским он приобрел только к старости. Все отмечали благородную осанку и необыкновенную грацию Людовика; он никогда не позволял себе необдуманных жестов, поэтому казался небожителем (или, как замечали иные, гениальным актером на сцене). Эти черты внешности и характер Короля-Солнцс нашли отражение в работе Бернини. Таким и был Людовик XIV на самом деле. Хочется надеяться, что к концу этой книги станет чуть более понятным и его загадочный характер.
Бюст королю понравился, и он заказал Бернини свою конную статую, которую скульптор должен был изваять по возвращении в Рим. Статуя прибыла в Версаль девятнадцать лет спустя и была распакована в Оранжерее. Королю она страшно не понравилась. Он гордился своей конной выездкой, а скульптор, по его мнению, изобразил его в седле неправильно. Людовик хотел сначала разбить статую, но потом решил внести кое-какие изменения: скульптура должна была изображать нс Короля-Солнце, а римского императора. Переделанную статую король велел установить у Швейцарского резервуара. Там она находится и по сей день.
Король начал жизнь взрослого самостоятельного человека только в 1666 году — после смерти Анны Австрийской, которая по возрасту могла бы быть его бабкой. Анна Австрийская родила наследника после двадцати трех лет замужества. Она была высококультурной женщиной и вызывала самое искреннее восхищение сына, лучше других королев Европы содержала свой двор, но была слишком пассивной или чересчур умной, чтобы заниматься политикой. В годы малолетства Людовика XIV, взошедшего на престол в возрасте пяти лет, она передала бразды правления кардиналу Мазарини, который, возможно, был ее любовником или даже тайным мужем. В отличие от своего предка Карла V, оказавшегося в схожих обстоятельствах, Людовик XIV был слишком хорошо воспитан, чтобы претендовать на управление Францией до кончины кардинала, умершего в 1661 году. Щепетильный и внимательный, он шадил чувства матери, никогда не доставлял ей неприятностей и старался держать от нес на почтительном расстоянии свою фаворитку и внебрачных отпрысков. Он знал, что мать переживала за него и опасалась, как бы он не попал под женское влияние.
Смерть Анны Австрийской стаза жестоким испытанием. Она умирала от рака. Перед самой кончиной, когда король и королева склонились коленопреклоненные у ее одра, она прошептала: «Совсем дети...» На самом деле им тогда было уже по двадцать восемь лет, и из детского возраста они давно вышли. Королеве Марии Терезии было от чего плакать. Она теряла своего лучшего друга. Мария Терезия была и дочерью брата Анны и сестры Людовика XIII и приходилась двоюродной сестрой королю со стороны матери и отца. Анна обожала ее и была, возможно, единственным человеком во Франции, кто всегда принимал ее сторону. Король, которого Мария Терезия, к своему несчастью, любила всю жизнь, нс отличался супружеской верностью. В этом была повинна доставшаяся ему от предков французская и испанская кровь. Генеалогическое дерево Арагонской династии представляет собой удивительную цепочку внебрачных связей, и в тогдашней Франции король тоже традиционно имел жену и официальную фаворитку, являвшуюся практически второй королевой. Внебрачные сыновья Генриха IV, ставшие могущественными герцогами, расхаживали при дворе с важным видом и служили живым тому доказательством; последний из них умер в 1682 году.
Король очень скоро утер слезы скорби после кончины своей матери (за всю долгую жизнь Людовика только одна смерть тронула его душу, речь идет о герцогине Бургундской.) Первым делом он объявил мадмуазель де ла Вальер своей официальной фавориткой, даровал ей титул герцогини и узаконил их дочь Марию Анну. Их первый ребенок, которому исполнилось три года, незадолго до этого умер; он не имел титула, и его звали Людовик де Бурбон. Скромная Луиза, красневшая по малейшему поводу, была введена в блистательный светский круг. Быть у всех на виду претило ей, она привыкла оставаться в тени. Ее больше привлекали тайные свидания при лунном свете у нес дома на улице де ла Помп в Версале, торопливые встречи украдкой на лесной поляне, во время охоты, когда остальная свита короля с топотом и гиком мчалась прочь. Простая сельская девушка, отличная наездница, нс искушенная в светских делах, подавленная и ошеломленная пышностью королевского двора, она, тем не менее, нс пренебрегала получаемой там финансовой поддержкой. Ла Вальер чаще других фавориток обращалась к королю с петициями, которые касались получения выгодных синекур. Каждая из них приносила ей солидный процент. Такое ходатайство перед королем являлось привилегией и почетной обязанностью фаворитки. В пору начала их любви, когда король был у ее ног и Луиза, казалось, должна была быть счастлива, ее большие голубые глаза то и дело наполнялись слезами безо всякой видимой причины. Когда-то эти слезы растопили сердце Людовика, по теперь утомляли. Луиза нс соответствовала роли официальной фаворитки и нс подходила Королю-Солнцу.
Генеральный план реконструкции Версаля король на некоторое время отложил и вернулся к нему только после смерти матери. Это случилось во время войны за право передачи власти по наследству, так называемой Дсволюнионной войны (Guerre de Devolution), с помощью которой Людовик XIV хотел доказать право своей жены унаследовать Испанские Нидерланды. Покорив Фландрию и подписав мир в Экс-ла-Шапсль (1668), Людовик приступил к работе над домом всерьез. В знак прощания со старой усадьбой он устроил Дивертисмент, на котором Мольер впервые поставил своего «Жорж-. Даидсна». За приемом, на котором присутствовали трг сотни дам, последовало застолье. Беременная Луиза де ла Вальер сидела грустная подле короля; его же взгляд был устремлен не на фаворитку, а в сторону, откуда доносились оживленный разговор и смех. Там за столом сидели маркиза де Монтеспан и мадам Скаррон, большой друг Людовика. В аристократическом обществе эти дамы были известны своим веселым нравом. Много лет спустя, вспоминая Дивертисмент, люди будут говорить, что он соединил прошлое, настоящее и будущее.
Все три больших любовных романа Людовика XIV развивались по одному и тому же сценарию: новая фаворитка попадала в его поле зрения благодаря усилиям настоящей пассии. Когда его флирт с Мадам, женой брага Генриэтой Английской, стал поводом для сплетен, она предложила ему сделать вид, что он ухаживает за одной из ее фрейлин, Луизой де ла Вальер к примеру. Это ухаживание понарошку вскоре переросло в настоящее чувство. Да и мадам де Монтеспан поначалу не интересовала короля, но Луиза не могла без нее обходиться. Встречаясь с Людовиком каждый день, Монтеспан решила завоевать его сердце. Чтобы добиться своего, она обратилась за помощью к дьяволу. Будучи самой красивой и умной женщиной двора, она могла бы добиться успеха и без посредничества столь опасного сообщника. Любопытно, что удача ей улыбнулась только после того, как она призвана на помощь силы зла. Что касается мадам Скаррон, ставшую в будущем мадам де Ментенон, то в объятья короля ее толкнула мадам де Монтеспан. Сначала король с трудом ее переваривал, но она воззвала к Богу и позже тоже победила, хотя на завоевание сердце Людовика у нее ушло много времени. Луиза де ла Вальер — самая молодая из них. Она была на три года младше мадам де Монтеспан, которая, в свою очередь, была на шесть лет моложе мадам де Ментенон. Ни одна из этих трех женщин не разделяла эстетические вкусы п художественные пристрастия короля. Мадам де Монтеспан периодически покровительствовала живописцам; остальные не интересовались искусством вообще. Более того, мадам де Ментенон всегда было жалко тратить деньги на убранство королевских домов. Своей мадам де Помпадур у Людовика XIV не было.
Спустя несколько дней после Дивертисмента в Версале закипела работа. Проект получил название «enveloppc». С помощью Лево король решил создать для дома отца соответствующее обрамление, наподобие того, как драгоценный камень заключают в подобающую ему оправу. Восточный фасад из кирпича и камня Лево оставил в первозданном виде, но пристроил к нему два крыла; на подходе к зданию возвел ряд павильонов, предназначенных для министров. Западный фасад, обращенный в сторону парка, был реконструирован и облицован камнем. Он приобрел более величественный вид и состоял теперь из двух крыльев, соединенных на первом этаже террасой. Кроме того, король занялся вплотную городом, спроектированным Ленотром. Людям, согласившимся построить дома по утвержденным проектам, выделили земельные участки, и три широких проспекта, берущие начало на Пляс д’Арм, вскоре были заселены.
В последующие годы король энергично предавался двум любимым занятиям — войне и строительству. Заручившись поддержкой своего английского кузена Карла И, он вынашивал план завоевания Голландии. В те дни никому не приходило в голову, что два богатых государства станут еще богаче, если будут жить в мире. Состояние войны было естественным для стран п народов; в XVII веке Европа жила в мире всего семь лет.
Однако Людовик XIV был готов заключить с голландцами многолетний мир, для чего предложил в жены Вильгельму Оранскому свою малолетнюю дочь Марию Анну. В ответ получил унизительный отказ. Вильгельм заявил, что в его семье женятся на законных дочерях короля, а не на их ублюдках. (Он был сыном одной Марии Стюарт и собирался жениться на другой.) Так Мария Анна осталась дома. Она вышла замуж за принца Конти и стала истинным украшением отцовского двора. Людовик XIV, всегда болезненно реагировавший на упоминание о его побочной семье, обиду Вильгельму нс простил. Кроме того, у него были и другие причины недолюбливать голландцев: республиканство, представлявшееся их национальной чертой, протестантизм и увлечение памфлетами. Во Франции все издания «подвергались самой строгой цензуре, в то время как из Амстердама и Гааги не прекращался поток критических замечаний в адрес самого Людовика, его политики и семьи. К тому же французский монарх был одержим Рейном. Он всегда мечтал укрепить границы Франции на Рейне, в горах и на море. Лейбниц мудро заметил, что Людовику XIV, чтобы сделать Францию столицей мира н баснословно богатой державой, нужно было сидеть спокойно в своих границах и ничего нс делать, а занятия для молодых людей поискать где-нибудь на другом конце земного шара. Египет, Азия и Америка были открыты для завоевания и представлялись более весомым военным трофеем, чем несколько немецких деревушек. Но эти экзотические места Людовика XIV нс интересовали. Его привлекази пограничные районы собственной державы, море, горы и более всего Рейн. Каждый раз, найдя взглядом реку на карте, он раздражался по поводу того, что не он, а маленькая Голландия владеет ею. Наконец, потеряв терпение, он надел шляпу с пером, взял своих великих генералов Конде и Тюрена и отправился в поход. Когда он стоял почти у ворот Амстердама и думал, что победа близка, голландцы открыли дамбы, и море хлынуло на сушу, едва нс замочив королю ноги. Голландия спаслась, заплатив за это дорогую цену. К тому моменту ей на подмогу пришли другие страны. Объединившись в Великий Союз, они двинулись против французов. Предводительствуемые Вильгельмом Оранским, голландцы не знали поражений, хотя, по меньшей мере, дважды Людовик XIV был очень близок к победе, но каждый раз в решающий момент отводил войска. Объяснений этому, как и некоторым другим странным поступкам короля, нс было. В 1675 году не стало Тюрена. Он погиб в одном из боев, к великому прискорбию солдат, любивших военачальника, как родного отца. В ту ночь рыдала вся королевская армия Франции. За этой утратой последовала отставка Кондс. В 1679 году в Немвегене был заключен мир, явившийся апогеем военной славы Людовика. Согласно условиям договора, к Франции присоединялись Франш-Конте и большая часть Испанских Нидерландов.
Тем временем Версаль превратился в огромную строительную площадку. Дом был окружен лесами и покрыт пылыо. Сады и парки с развороченной землей, камнями, дренажными трубами, кишащие пешими и конными людьми, повозками больше походили на карьеры. Были высажены тысячи деревьев. Не прижившиеся - а таких было не меньше половины — тут же заменяли на новые. Повсюду валялись мраморные и бронзовые статуи: ожидали команды короля, куда их водрузить. Людовик так торопился увидеть результат строительства, что не обращал внимания на многочисленные недоделки и огрехи. Время от времени он привозил в Версаль придворных; спать им приходилось, где придется, да и сам король особых удобств пока не имел. Судя по размаху строительства, уже тогда можно было с уверенностью сказать, что Версаль будет одной из главных королевских резиденций.
Франция в те времена, по словам лорда Макаули, имела «над соседними странами власть, сравнимую с влиянием Рима на Грецию и Греции на Рим». Величественный дворец Людовика XIV должен был стать зримым знаком этой власти.
СТРОИТЕЛИ
На могиле Людовика слышен голос гения многочисленных талантов; в то время как на могиле Наполеона — только голос самого Наполеона.
Шатобриан
Помощь королю в строительстве Версаля оказывали четыре человека: Кольбер, Лево, Ленотр и Лс Брен. Без них грандиозный проект никогда бы не осуществился; однако, несмотря на многочисленные и несомненные достоинства всех четырех, главным вдохновителем и движущей силой проекта был все-таки Людовик. Он хорошо знал, чего хочет. Благодаря Мазарини, окружившего его с детства красивыми вещами, у короля сформировался хороший вкус. Год от года он становился все изысканнее, и это оставляло свой отпечаток на всех его делах.
Умерев, Мазарини оставил королю все свое имущество: картины, книги, дома, восемнадцать огромных бриллиантов, известных под именем les Mazarins, и деньги (а также, он мог бы добавить, племянниц). Все это было ничто по сравнению с другим бесценным сокровищем - Кольбером. Он был самым замечательным министром в истории Франции.
Французов вообще можно условно разделить на два типа: франков и галлов. Франки — это серьезные, расчетливые, холодные люди, созидатели, а галлы — легкомысленные и беспечные моты, разрушители нации. Кольбер относился к франкам. Он родился в 1619 году в семье торговца шерстью в Реймсе. Его гербом была скромная травяная змея, в противоположность белке Фуке, стремящейся вскарабкаться все выше. В отличие от Фуке, весельчака и повесы, Кольбер был сдержан и строг. Он чаще хмурился, чем улыбался, и никогда не старался понравиться. Но все всегда знали, чего от него ждать. Когда кто-то в надежде избежать какого-либо налогообложения шел прямиком к королю, минуя Кольбера, то в заключение любезного приема мог услышать от Людовика: «Мсье, нужно заплатить!» Поэтому большинство просителей предпочитали общение с хмурым на вид Кольбером. Еще будучи в довольно юном возрасте, он понял, что экономика — это верный, хотя и не очень быстрый путь к власти; и начал карьеру с того, что привел в порядок личные дела Мазарини, которые были страшно запущены; затем, все еще находясь на службе у кардинала, он занялся государственными финансами. Когда король был ребенком, Кольбер учил его, как вести счета; Людовик стал первым королем Франции, умевшим это делать самостоятельно. Кольбер заставлял его записывать, сколько денег он имел в начале каждого года, а затем вычитать расходы. Когда деньги заканчивались слишком скоро, что случалось регулярно, Кольбер одалживал их для своего подопечного у Мазарини! Он сознавал, что наступает новая эра, когда страна должна либо начать вывозить товары, либо погибнуть, и основал Совет торговли под председательством короля, собиравшийся раз в две недели. Кольбер ненавидел Версаль, но только он был способен раздобыть необходимую для его строительства сумму. Деньги тут же уходили, словно вода в песок. Узнав, что король собирается в Версале обосноваться, финансист смирился с неизбежным и начал думать о том, как с умом и пользой для страны использовать это затратное сооружение.
Престиж Версаля и слава Людовика XIV росли из года в год; другие правители Европы тоже хотели иметь собственные Всрсали и стремились подражать французскому королю, стараясь в точности копировать обстановку и мельчайшие детали убранства дворца. Эту моду на все французское Кольбер старался использовать для увеличения экспорта. Он установил строгий таможенный контроль, не позволяя ввозить товары, которые можно было производить во Франции. Здесь были открыты фабрики по производству полотна, кружева, шелка, стекла, ковров, украшений, инкрустированной мебели и других предметов роскоши, ввозимых раньше из-за рубежа, преимущественно из Италии. Вскоре Франция начала производить товары непревзойденного качества. Лучшие из них демонстрировались в Версаче. Дворец стаз своеобразной витриной, постоянно действующей выставкой французских товаров. В результате в искусстве французы заняли лидирующее положение в мире. Вскоре в стране возникла проблема нехватки рабочей силы, и пришлось принимать меры, которые бы способствовав! росту численности населения. Семьи, где было более десяти детей, освобождались от уплаты налогов. Считая, что слишком много молодых людей связывают себя религиозными обетами, Кольбер изменил возрастной ценз в сторону увеличения, когда человек мог посвятить себя Богу. Рабочим запрещалось эмигрировать из страны, а для иностранцев, особенно протестантов, подвергавшихся гонениям на родине, создавались все условия для приезда во Францию. Министр любил повторять, что людьми не нужно командовать, надо только позволять им делать то, что они хотят. Правда, с галлами у него были трудности. Великие вельможи отказывались инвестировать его компании для торговли с заморскими странами; с рабочими тоже было не просто, они отказывашсь расстаться с причитающимися им шестьюдесятью выходными в год (вдобавок к воскресным дням) и устраивали забастовки. Сам Кольбер работа,'! по пятнадцать часов в сутки семь дней в неделю. Его собственноручные записи могли бы составить несколько сотен томов. Хотя по-настоящему его интересовала только торговля, он управлял всеми департаментами правительства, кроме военного. Труд Кольбера принес ощутимые плоды: с 1661 по 1671 годы государственный годовой доход вырос вдвое. В 1683 году он в четыре раза превосходил доход Англии и почти з десять раз доход Венецианской республики. Но самой богатой из всех европейских стран была Голландия. Процветание этого крошечного государства, находившегося под постоянной угрозой со стороны Англии, моря и других европейских соседей, не могло не вызывать восхищения и недоумения. Кольбер был одержим Голландией нс в меньшей степени, чем его господин, хотя и по иной причине. У голландцев на двух горожан приходился один крестьянин, умудрявшийся собирать с акра земли более высокие урожаи, выращивать более жирных свиней и более удойных коров, чем фермеры других стран. Голландцы, подобно пчелам, собирали мед в свой улей отовсюду: Норвегия была их лесом, берега Рейна и Дордони их виноградниками; в Испании и Ирландии паслись их овцы; в Индии и Аравии цвели и плодоносили их сады, а морс было их магистралью. Своего несметного богатства и завидного благосостояния они достигли благодаря торговле, банковскому делу (банк Амстердама был основан в 1609 году), страхованию, книгопечатанию и мореходству, а также своему географическому положению — между Старым Светом и Новым. К тому же в Голландии не было галлов. Как Кольберу хотелось бы управлять такой страной! Но ему мешала война, бушевавшая на границах королевства на протяжении почти всего царствования Людовика XIV. Даже в мирное время под ружьем находились 150 тысяч человек. Этих людей Кольбер мог бы использовать во благо для благоденствия и процветания своей державы. Он ненавидел войну, но нс из гуманных соображений, этой черты в его характере не было. Он почти ничего не сделал, чтобы помочь французским крестьянам, когда сельское хозяйство страны переживало экономический спад. Напротив, проводя политику дешевого экспорта, он был заинтересован в низких ценах на сельскохозяйственную продукцию. При Кольбере впервые обозначилась резкая разница в уровнях жизни крестьянства и других слоев населения. Он поощрял работорговлю, хотя требовал гуманного обращения с невольниками, но опять же нс из соображений гуманности, а чтобы снизить смертность среди несчастных, за которых приходилось платить столь высокую цену. Кольбер увеличил во французском флоте численность галер с шести до сорока, на каждой из которых томилось до двух сотен рабов. Поскольку чернокожие для такой работы не годились (менее выносливые, они быстро гибли), он набирал на эту работу французских преступников и турок, захваченных в плен во время войн с варварами. Когда турки слабели, их продавали в Америку. Молодых крепких французов, обвиненных в тяжелых преступлениях, приговаривали вместо смертной казни к пожизненным работам на галерах. Мелких преступников, если они имели хорошие физические данные, по окончании срока наказания тоже никогда не освобождали, а на свободу выпускали только в том случае, если родственники покупали взамен их турков. Кольбер сокрушался, что галерные рабы слишком мало живут и мрут, как мухи. Главный интендант галер клялся, что кормит их хорошо и что рабы умирают нс от голода, а от тоски и скуки. Можно представить, как обсуждали столь щепетильную тему эти два высокопоставленных сановника, сидя где-нибудь в золоченых покоях.
Кольбер был удивительным человеком; он отличался глубокими познаниями в области литературы, науки и искусства, хотя, вероятно, сам считал эти области человеческих знаний нс самыми главными в жизни, нечто вроде приложения к торговле. Способствуя развитию науки во Франции, финансист делал это прежде всего с целью привлечь мировые рынки. Он был членом Французской академии, и ее знаменитые fauteuils
2 обязаны своим существованием ему. ( Во Франции кресло в XVII веке имело почти мистическое значение. Сидеть в кресле в присутствии короля позволялось только его супруге, английскому королю Якову II и внуку короля, Филиппу Анжуйскому, когда тот стал монархом Испании.) Один из титулованных академиков принес для себя кресло на заседание Академии в Институт Франции. Когда Академия собралась вновь, он обнаружил, что Кольбер обеспечил креслами всех сорок академиков. Министр основал в Риме на вилле Медичи французскую школу живописи и скульптуры, открыл в Париже обсерваторию и пригласил туда работать астронома Кассини; он также создал Академию наук, покупал книги для пополнения королевской библиотеки и, наконец, являясь суперинтендантом строительства, руководил работами по реконструкции Версаля.
По своему характеру Кольбер был снобом. Его предки, торговцы шерстью, казались ему недостойными, и он решил придумать что-нибудь поинтереснее. В это время вспомнили о нортумбсрийском святом Катбере. Кольбер поручил д’Озье, королевскому специалисту по генеалогии, доказать, что он является потомком святого и его «шотландской жены Марии де Линдсей из Касл- хилл, Инвернесс», и представить в качестве свидетельства различные старинные документы. Злые языки говорили, что представленные бумаги выглядели так, словно десятки лет пролежали на дне моря; сильно подпорченные плесеныо, они едва читались; однако возложенную на них роль документы сыграли. Генеалогия Кольбера была соответствующим образом зарегистрирована, но отмежеваться от предков, торговцев шерстью, ему все же не удалось, поскольку святой Катбср оказался сыном пастуха. Остается только гадать, знал ли об этом всемогущий министр. Затем он заменил на могиле деда в Реймсе надгробье со словом «шерсть» на старинный камень с надписью на древнем языке, гласившей о добродетелях покойного, Кольбера шотландского происхождения: «Су gist Ly preux chevalier Richard Colbert dit Гу Ecossois/Priez pour l’ame de ly. 1300».
3 Вскоре после этого на могиле видели Кольбера с тремя его зятьями, герцогами. Все четверо стояли на коленях и горячо молились. Однако мадмуазель д’Ллигре, которую король заставил выйти замуж за старшего сына великого министра маркиза дс Сеньлэ, не перенесла такого мезальянса и умерла от разрыва сердца. У Кольбера было шестеро сыновей. В молодости они доставляли отцу немалое беспокойство; но после его смерти их судьбы сложились благополучно: Сеньлэ стал министром военно-морского ведомства, маркиз де Бленвилль — суперинтендантом строительства; трое выбрали военную карьеру и погибли на поле брани, еще один был архиепископом Руана. Но все сыновья всемогущего министра были довольно ленивы. Из братьев Кольбера один был епископом, другой генералом и третий, Кольбер дс Круасси, - талантливым дипломатом.
Хотя Кольбер был на двадцать лет старше короля, он относился к своему монарху с благоговейным трепетом. Выезжая из загородного дома Со, этот влиятельный и властный человек, державший в страхе всю Францию, брал с собой в парк кусочек хлеба и бросал его через канал. Если хлеб падал на другой стороне, это означало, что Людовике XIV будет в добром расположении духа, если хлеб падал в воду, Кольбер нс сомневался — грозы не миновать.
Общеизвестна ненависть Кольбера к войне. По силе страсти она была сравнима разве что с его ненавистью к Лувуа, военному министру. Этот ужасный человек был злым гением короля. Однако Кольберу приходилось с ним ежедневно встречаться и вместе работать. Король знал об их взаимной неприязни и использовал это в своих интересах, нс упуская при этом возможности при случае подразнить соперников. Однажды Лувуа, желая захватить портфель министра иностранных дел, погубил тогдашнего министра Помпона, украв у него письма, подготовленные для короля, и сделав при этом вид, что тот намеренно держал короля в неведении. Людовик был в курсе того, что произошло на самом деле, но воспользовался ситуацией, чтобы избавиться от Пом- попа, который не отличался большим умом. Однако вопреки ожиданиям Лувуа, король передал заветный пост брату Кольбера, Кольберу дс Круассп, чем, конечно же, вызвал ярость военного министра.
В начале правления Людовика XIV французская армия представляла собой разношерстную толпу, не знавшую порядка и дисциплины с феодальных времен. Два человека, Ле Телье и его сын Лувуа, ставший первым помощником отца, уже в 1654 году превратили ее в отличную боеспособную армию, с помощью которой Людовик успению проводил свою внешнюю политику. Хотя Лувуа имел множество талантов, однако он не был гением, иначе провел бы в армии основательную реформу. Он закрывал глаза на бесчисленные злоупотребления, которых с каждым годом совершалось все больше и которые в конце концов стали для Людовика XIV камнем преткновения в его честолюбивых планах. Многие годы король, хорошо разбиравшийся в военном деле, контролировал министра и состояние дел в армии, но с годами Лувуа научился скрывать от монарха истинное положение вещей. Король, будучи сам по природе беспредельно честным и откровенным, привык верить тому, что ему говорили. За годы его царствования
разразились два величайших скандала — зверства в Палатинате и жестокие расправы с протестантами на юго-западе Франции. И то и другое было на совести Лувуа. Прослышав про ужасы, творившиеся в Палатинате, Людовик XIV тотчас бросился искать Лувуа, прихватив в сердцах каминные щипцы из своих покоев. Вполне возможно, что король до конца так и не узнал, каким же был истинный размах преследования протестантов. После смерти Кольбера в 1683 году Лувуа занял пост суперинтенданта строительства и принял участие в реконструкции Версаче.
Ле Бреи родился в том же году, что и Кольбер, и проработал с ним большую часть своей жизни. Они были похожи тем, что не гнушались никакой работы. Ле Брена нашел канцлер Сегье, когда тому было десять лет и он рисовал на кальке сценки из Апокалипсиса. Канцлер определил юного художника в студию Вуе. В пятнадцать лет Ле Брен уже выполнял рисунки для кардинала Ришелье, а в двадцать три вместе с Пуссеном отправился в Рим. Пуссен остался в Вечном Городе, а Лс Брен через четыре года вернулся во Францию, находясь под сильным впечатлением от галереи Каррачи в Палаццо Фар- незе. Первый серьезный заказ он получил в 1649 году; ему надлежало украсить Отель Ламбер, парижский дом одного богатого государственного чиновника. Затем он работал для Фукс в Во-ле-Виконт; в 1662 году король сделал его главным придворным художником и поручил декоративную отделку Версаля. Кроме того, Ле Брен являлся директором крупной фабрики гобеленов, занимавшейся не только производством тканых ковров, но и практически всей меблировки для Версаля. Лс Брен хотя к числу первоклассных живописцев и не относится, но был превосходным дизайнером. Почти вся обстановка и убранство дворца: стулья, столы, ковры, отделка, декоративные панели для стен,серебро, гобелены и даже замочные скважины выполнены по его оригинальным эскизам; он расписал потолки в Зеркальной галерее, а также в залах Войны и Мира, фасад малого королевского дома в Марли; Ле Брен создавал носовые украшения для галер и декорации для праздников. Кроме того, успевал писать огромные полотна на религиозные и мифологические темы. Он любил аллегории и батальные сцены, но был довольно равнодушен к природе.
Ле Брен и Лево работали в полной гармонии. Наиболее известными зданиями Лево являются Во-ле-Виконт, Отель Ламбер и Институт де Франс, построенный по проекту архитектора уже после его смерти Дарбе. Большая часть его работ в Версале в более поздние времена была закрыта работами Мансара. Оригинальный замысле архитектора был выдержан, но выполнен с большим размахом и, надо сказать, без существенного выигрыша. Когда работы по созданию архитектурного ансамбля были завершены, его дворец стал драгоценным камнем в дорогой оправе.
Наиболее обаятельным из всех этих людей был Ленотр. Он родился в семье садовника и должен был сам стать королевским садовником. Его дед ухаживал за парками Марии Медичи; его отец был главным садовником в Тюильри; муж одной из его сестер выращивал молодой сад для Анны Австрийской, а муж второй ухаживал за ее апельсиновыми деревьями. Лснотр мечтал стать художником и начал жизнь в студии Вуе, но вскоре вернулся к садоводству. Он сменил своего отца в Тюильри и придал тамошним паркам новый облик. Его заметил Фуке и пригласил в Во, где результат его работы не оставил равнодушным Короля-Солнцс, который и незамедлительно назначил его главным управляющим всех своих парков. Мы обязаны ему не только версальскими садами, но и парками Шантильи, Сен-Клу, Марли, Со; творением его рук является знаменитая терраса в Ссн-Жермен-о-Лэ, а также многочисленные частные парки и сады, и великолепный широкий проспект Елисейские поля, берущий начало у Лувра. Город Версаль тоже построен по его проекту.
Ленотр относился к тому типу людей, который особенно импонировал Людовику XIV. Он чувствовал себя более комфортно со своими слугами, нежели с изысканными аристократами и напыщенными буржуа из своего непосредственного окружения. Ленотр был для него в какой-то степени тем же, чем Джон Браун для королевы Виктории. Его отличала прямота характера и непринужденная манера держаться. Если он был в чем- то не согласен со своим господином, то заявлял об этом открыто. В 1678 году Ленотр поехал в Италию знакомиться с искусством разведения садов и получил аудиенцию у папы. Когда королю сказали, что садовник по- братски обнимался с Его Преосвященством, Его Величество заметил, что ничуть не удивлен и добавил: «Он всегда обнимает меня, когда я возвращаюсь из путешествия». Как-то Людовик предложил своему садовнику герб, но тот ответил шуткой: «У меня уже есть герб: три слизня, увенчанные капустными листьями».
Ленотр в такой же степени терпеть не мог цветы, в какой король их обожал, и по этой причине всегда горячо возражал против клумб, которые его заставляли разбивать перед королевскими дворцами. Он считал, что цветники нужны только нянькам, чтобы радовать их взор. Пристрастие короля к цветам привело к появлению первого Трианона, утопающего в цветах павильона из белого и синего фарфора. Любимыми цветами Людовика были тюльпаны. Когда король нс воевал с Голландией, он закупал у тамошних цветоводов до четырех миллионов луковиц тюльпанов в год. С годами Людовик стал отдавать предпочтение цветам апельсиновых деревьев и туберозам, левкоям и желтофиолям, нарциссам и жасмину.
Ленотр через всю жизнь пронес интерес к живописи и искусству. Его жилище вТюильри изобиловало красивыми вещами, включая китайский фарфор. Уходя из дома, он оставлял ключи на гвоздике, чтобы ценители искусства, нагрянувшие в его отсутствие, не были разочарованы и могли полюбоваться великолепной коллекцией.
Не менее значимую роль в обустройстве Версаля сыграл Квентини. Он разводил огород. Сначала он работал адвокатом в Пуатье, но подлинной его страстью были овощи и фрукты. Его книгу по садоводству и огородничеству можно причислить к лучшим изданиям на эту тему; она пробуждает в читателе страсть к огородничеству; его советы подробны и просты настолько, что их способен понять даже ребенок. Любимым садовым деревом Квентини была груша. В своей книге он дает описание пяти сотен лучших грушевых деревьев из королевского сада. Своему любимому сорту Bon Chretien d’Hiver
4 он посвятил поэтический панегирик. Квентини считал, что природа не создала ничего совершенней этой груши. Ее крупный плод изумительно правильной формы имеет красивый желтый цвет с розовым румянцем на боку, обращенном к солнцу, н порой! весит более полукилограмма. Плоды этой груши хорошо хранятся. Что касается их вкуса, то он бесподобен; нежная мякоть отдаст легким ароматом и истекает сладким соком. Распространено мнение, что эта груша может расти только в тепличных условиях, но господин Квентини приводит многочисленные факты и данные, опровергающие это утверждение. Правда, он согласен, что в условиях оранжереи сорт плодоносит гораздо лучше. Все остальные сорта груш Квентини делит на хорошие, менее хорошие и средние. О плохих грушах он не упоминает.
Король обожал Квентини. Он возвел его в дворянство и подарил дом в саду, куда часто наведывался прогуляться. Сегодня сад и огород остались почти без изменения, включая калитку с надписью «Public»
5, через которую входили жители Версаля, чтобы бесплатно взять овощи.
Груши Квентини просуществовали в Версале до 1963 года, тогда пришлось выкопать два последних дерева. В XIX веке многие из них еще плодоносили и хорошо переносили зимы, погубившие другие фруктовые деревья. После смерти Квентини его сменил сын.
Система наследования являлась основой социальной структуры Верс&чя. Высокие посты при дворе передавались от отца к сыну, то же касалось и министров, если их сыновья обладали хоть какими-то способностями. Если сын не хотел наследовать пост отца, он мог его продать. Государственные должности, включая военные, также наследовались или покупались с согласия короля. Аналогичное правило распространялось п на прислугу. Кротоловамн, скажем, всегда были члены семьи .Пиара. Инженеры, построившие фонтаны, носили фамилию Франчини и принадлежали к роду итальянца Франчи- ни, приглашенного во Францию Генрихом IV в качестве специалиста по водопроводу. Его внук Франсуа Франчини спроектировал фонтаны Версаля и акведук Аркейля, обеспечивавший водой Париж (гораздо в меньших количествах, чем королевские сады и парки). Последний представитель семьи Франчини был обезглавлен в годы террора. Жан-Батист Бонтам служил камердинером у Людовика XIII, а его сын Александр - у Людовика XIV; его внук Луи-Александр, его правнук Луи и праправнук Луи-Доминик — у Людовика XV. Конец роду Бонтам, занимавшему свое могущественное положение более сотни лет, наступил в 1766 году со смертью Луи-Доминика. Представителей этого рода называли Lcs Bontcmps de Tout Temps
6 (имя Bontemps в переводе с французского означает «хорошие времена»). Мутье 1с jeune
7 служил поваром мадам де Помпадур; он был сыном Мутье l’ainc
8, служившего у госпожи Монтсспан, отец которого Мутье I’ancien
9 нес поварскую службу у Великого Конде.
МОРТЕМАРЫ
Там, где вы, — радость и любовь, игры и смех, Грация и изящество, забавы и развлечения, И все это для того,
Чтобы потакать его желаниям.
Расин
«Знаешь, — сказал король как-то своей невестке, — я люблю умных и веселых людей». В его окружении никого не было ярче и веселее Атенаис де Монтеспан. Остальные члены семьи Мортемар были ей под стать. Она, две ее сестры и брат всегда держались вместе; их всех отличал незаурядный ум и веселый характер. Их обаянию трудно было противостоять, хотя в чем именно состояло это обаяние, к сожалению, нам неизвестно. Бесстрастным голосом, томно и лениво рассказывали они ту или иную историю, создавая комические образы, щедро украшенные неожиданными гиперболами, чем доводили своих слушателей до гомерического хохота. Мортсмары никому не давали спуску, но были добродушными и никогда ничего не делали из злого умысла. Они любили посмеяться и обладали редкостным даром заставить других людей искриться весельем.
Госпожа Монтеспан при крещении получила имя Франсуаза, но уже в сознательном возрасте решила, что имя ей не подходит, и сменила его на Атенаис. Впервые она появилась при дворе в 1660 году, в год женитьбы короля. Тогда она была фрейлиной его невестки, первой дамы, которую при дворе называли Мадам. Почти все возлюбленные Людовика XIV происходили из свиты жены его брата, так что окружение первой дамы вскоре обрело славу «оранжереи фавориток». Три года спустя она вышла замуж за Монтеспана, но король всегда был объектом ее страсти. Вероятно, ей было невыносимо видеть, что Людовик предпочел другой цветок из того же сада — мадмуазель де да Вальер. Атснаис, призван на помощь свои ум и женскую хитрость, сделалась лучшей подругой Луизы, чтобы иметь возможность видеть короля ежедневно. Шли годы, но ее старания завоевать сердце короля не имели успеха. В конце концов Атенаис решила прибегнуть к помощи потусторонних сил. Она свято верила в Бога и была довольно религиозной, но просить Всевышнего способствовать двойной супружеской измене было уже слишком. Поэтому госпожа Монтеспан решила посоветоваться с модной тогда предсказательницей судьбы госпожой Вуазен. Что произошло при встрече этих двух женщин, доподлинно неизвестно, однако можно предположить следующее.
Судя по портрету кисти Лс Брена, госпожа Вуазен была похожа лицом на добрую матушку, что полностью подрывает доверие к физиогномике. Обитала она ни в какой-нибудь грязной конуре в темном закоулке, а владела собственным домом с участком земли близ Сен- Дени, где устраивала роскошные балы, на которых играли проживавшие у нее скрипачи. Она имела друзей среди представителей самых разных слоев общества; в числе се любовников были мелкие дворяне и государственный палач; крестной матерью се дочери являлась уважаемая мадам дс Ларош-Гийон. Вуазен давала своим клиентам превосходные советы и прилагала максимум усилий, чтобы удовлетворить любые их просьбы, включая даже такие, как увеличить размер груди или, наоборот, уменьшить размер рта, иметь белые руки и удачливость в карточной игре. Она знала, как решить судьбу нежеланного младенца, какой порошок применить при решении вопроса о наследстве, какой магией воспользоваться в случае неразделенной любви. Можно нс сомневаться, что встреча с госпожой Монтеспан началась с обсуждения ее положения. Но разве человек, жаждущий ответной любви, сможет довольствоваться лишь душеспасительными беседами? Король по-прежнему не проявлял интереса к Атенаис. В конце концов мадам Вуазен предложила прибегнуть к колдовству, а значит — к помощи сатаны. Но это грозило в будущем гиеной огненной. Молодая, пышущая здоровьем Атенаис в те годы об этом не задумывалась; все ее помыслы были сосредоточены на достижении своей вожделенной цели — добиться любви короля. В 1667 году она уже была четыре года замужем и имела двоих детей.
Мадам Вуазен знала одного священника, который мог им помочь. Он прочитал у изголовья госпожи Монтеспан псалом, потом над священным кубком были проделаны какие-то манипуляции с голубиными сердцами, и Атенаис произнесла заклинание: «Пусть король полюбит меня. Пусть мсье дофин станет моим другом, и да продлится эта любовь и эта дружба. Пусть королева будет бесплодна; пусть король бросит ла Вальер и никогда больше нс посмотрит в ее сторону; пусть король отвергнет королеву и женится на мне». Эти действия и слова принесли успех. Король, похоже, наконец заметил существование Атснаис. В июне 1667 года он отправился на осаду Лилля и взял ее в качестве фрейлины королевы. Луизу де ла Вальер не пригласили. В отчаянии она последовала за королевским поездом и нагнала его, когда тот расположился лагерем. Столкнувшись с ней лицом к лицу, король пришел в негодование и сказал: «Мадам, я не люблю, когда мне навязывают свою волю». Глубоко оскорбленная, Луиза была вынуждена уехать. Во время этой кампании госпожа Монтеспан стала фавориткой короля. Ее святотатственная молитва, похоже, была услышана. Король наконец полюбил ее, и дофин, которому исполнилось восемь лет, похоже, тоже. Чувства престолонаследника к Атенаис оставались неизменными на протяжении всей его жизни. Отныне король все реже бросал взгляды в сторону Луизы де ла Вальер, и их отношения делались все холоднее. Тем не менее это не помешало ему подарить бывшей фаворитке на прощанье еще одного младенца. Второе желание — сделать королеву бесплодной — не осуществилось. Уже родилось шестеро детей, но к 1672 году все они, кроме дофина, умерли: двое - в младенчестве, а остальные - в возрасте постарше. Правда, их погубили не злые чары госпожи де Моитеспан, а придворные врачеватели.
Итак, Дивертисмент 1668 года возвестил о конце старого Версаля и появлении новой фаворитки. Однако королю следовало быть более осмотрительным. В глазах церкви и его подданных двойной адюльтер был куда более страшным грехом, чем любовный роман с незамужней женщиной. Атенаис, маркиза дс Монтеспан, была нс только женой, но и матерью; более того, господин Монтеспан, в отличие от других мужчин, которые делали головокружительные карьеры и сколачивали приличные состояния благодаря расположению короля к их женам, был против этой связи. Он устроил скандал: избил жену и, поехав в Сен-Жермен-о-Лэ, установил на крыше своей кареты пару рогов; там простился с родственниками и друзьями, после чего объявил траур и впредь упоминал о маркизе только как о своей покойной жене. Король, не терпевший неловких ситуаций, пришел в ярость. Но госпожа Монтеспан над выходками мужа только смеялась. Она презрительно говорила, что ее муж и попугай потешают публику с одинаковым успехом. Дядя Монтсспана, архиепископ Сан- ский, принял сторону племянника. Он нашел среди своих прихожанок замужнюю женщину, открыто жившую во грехе с чужим мужем, и заставил се публично покаяться; развесил во всех своих приходах записки с напоминанием о наказуемости супружеской измены. Таким образом французской буржуазии стало известно о происходящем, и она была шокирована. Но король остался верен себе и заставил парламент Парижа узаконить раздельное проживание супругов, как того требовала мадам де Монтеспан. Постепенно скандал, как это обычно бывает, утратил свою остроту, и с ситуацией примирились. Однако прежде пришлось пережить еще несколько драматических моментов. Любовники, вынужденные притворяться, делали вид, что король все еще привязан к Луизе дс ла Вальер, а мадам де Монтеспан без ума от графа де Лозена, известного шутника из ближайшего окружения короля; граф и маркиза играли свои роли с большим воодушевлением, а вот Луиза страдала, и никто не мог понять почему. Монтеспан была с ней мила, ходила под ручку и всячески ублажала. Луиза имела титул герцогини и завидное состояние, но это ее не утешало. Проходя через комнату старой фаворитки в поисках своей новой возлюбленной, король бросал ей на ходу свою маленькую собачку. В 1671 году не в силах сносить все это, Луиза бежала в монастырь Шейло, где ныне стоит Пале де Шейло. Она написала королю, что отдача ему молодость, а теперь хотела бы посвятить оставшуюся жизнь Господу. Прочитав эти строчки, Людовик разрыдался. Он послал в монастырь Кольбера, пригрозив матери-настоятельнице, что не оставит камня на камне от обители, если монашки посмеют оставить у себя мадмуазель дс ла Вачьер. Ей пришлось вернуться в Сен-Жермен. Людовик провел с ней наедине больше часа, после чего оба, обливаясь слезами, пригласили госпожу Монтеспан, и рыдали уже все вместе. Монтеспан простерла к Луизе руки, и та упала в се обч»ятия - так было достигнуто всеобщее примирение. Луиза осталась при дворе. Она продолжала пользоваться милостью короля и, похоже, чувствовала себя гораздо счастливее. Госпожа Ссвинье описывает появление Луизы на придворном балу одетой в черный бархат, ее сопровождала шестилетняя дочь, красавица Мария Анна. Мадам де Ссвинье замечает, что мать и дочь обращались друг к другу нс иначе, как «мадмуазель» и «белль мадам».
Отличавшаяся плодовитостью госпожа Монтеспан вскоре забеременела (всего она имела девять детей). К этому времени король уже обезумел от любви к ней и очень хотел иметь от Атенаис ребенка, но боялся, как бы законный муж возлюбленной нс заявил, что ребенок от него. Такая месть была в духе маркиза. Чтобы этого нс случилось, госпожа Монтеспан скрывала свое состояние. Влюбленные решили найти благонадежную женщину, которая могла бы принять роды и взять на себя заботу о младенце. Они собирались хранить свой
секрет в тайне. Госпожа Монтеспан знала такую женщину. Это была ее ближайшая подруга, бедная, но миловидная вдова тридцати четырех лет, благородного происхождения, известная своим благочестием. Находясь в стесненных обстоятельствах, она жила в Парижском монастыре, звали ее мадам Скаррон. Король принял предложение без особого восторга. Мадам Скаррон ему не нравилась. Он считал ее «синим чулком», и всегда чувствовал себя в се присутствии неловко. Ему казалось, что она его осуждает. Кроме того, Людовик терпеть не мог ее друзей. Предложение, которое сделали мадам Скаррон, ее тоже не обрадовало. Она была гордой дамой и весьма щепетильна в делах, касающихся се репутации. Нельзя сказать, что работа при дворе ей претила, но она предпочла бы иметь нечто более постоянное. Тайная сделка, касавшаяся, к тому же, незаконных отпрысков короля, ей не нравилась. Но она отчаянно нуждалась в деньгах. Мадам де Монтеспан, попади она в подобное положение, пошла бы к гадалке; мадам Скаррон пошла к исповеднику. Тот сказал, что если сам король просит позаботиться о ребенке, то она не вправе отказывать. Скаррон последовала совету. Король подавил свою неприязнь, а она — гордость.
В укромном предместье Парижа, между столицей и Вожираром, был куплен дом (он и ныне существует под номером 25 на бульваре Инвалидов, его легко узнать по изысканности архитектуры). Особняк обставили, наняли прислугу, и мадам Скаррон переселилась туда, переехав из монастыря. Когда родился младенец (это была девочка), Лозен тайно вывез его из Сен-Жер- мена и передал воспитательнице, которая поджидала его в наемном экипаже. Все происходившее напоминало приключенческий роман, что, вероятно, весьма забавляло Лозена и мадам де Монтеспан. Девочку поселили в приготовленной для нес детской. Через некоторое время у нее появился маленький братец, будущий герцог дю Мэн. Мадам Скаррон любила детей всей душой и была для них идеальной гувернанткой. К ее великому
горю, девочка вскоре умерла. В те дни к смерти младенцев относились довольно спокойно, особенно если умирала девочка. Но горе мадам Скаррон было столь велико, что тронуло даже короля. С тех пор он смотрел на мадам Скаррон по-другому.
Присматривая за детьми, мадам Скаррон имела возможность выезжать в парижское общество, что, впрочем, она делала, и живя в монастыре. Она принадлежала к изысканному кругу, возглавляемому графиней де Лафайет и маркизой де Севинье. Эти две известные писательницы в число придворных не входили. Они были истинными парижанками и в свое время дружили с Фуке, к тому же имели друзей, скомпрометировавших себя в годы Фронды. Король испытывал к ним антипатию и считал скорее досадными, чем опасными. Однако было бы несправедливо сказать, что такое положение вещей дам устраивало. Возможно, они делали вид, что рады избавлению от суеты и тщетности светской жизни, но на самом деле страстно желали быть к ней причастны.
Мадам Скаррон часто обедала со своими друзьями, и они иногда подвозили се до ворот парка, где стоял таинственный дом, ставший се новым местом приюта. Несомненно, они знали, почему бедная вдова вдруг получила собственные владения, выезд и слуг; почему ее простые, почти монашеские, хотя и элегантные платья темных тонов, которым она неизменно отдавала предпочтение, теперь были сшиты из дорогих тканей и украшены настоящим золотым шитьем. Мадам де Севинье рассказывает об этом в своих письмах, но никак нс комментирует изложенное. О таких вещах писать не следовало, так как почта довольно часто просматривалась полицией. Постепенно мадам Скаррон начала развлекать своих приятельниц историями о той «деревне, которую она так хорошо знает» (речь идет о дворе); о выходках Лозсна; о тоске, горестях и ужасной скуке, которые были знакомы тамошним женщинам, «и она, которой все так завидуют, от них ни в коем случае не застрахована». В 1673 году король отправился на фронт, взяв с собой мадам дс Монтеспан, находившуюся на последних месяцах беременности, Луизу дс ла Вальер и королеву. Все они ехали за армией в одной карсте. Крестьяне, удивленные зрелищем, рассказывали впоследствии, как видели трех королев Франции. Троица нс могла производить радостного впечатления. Мария Терезия, терзаемая муками ревности, большую часть времени пребывала в глубокой депрессии. В королевской свите также находилась мадам Скаррон с мальчиком. Атенаис родила очередного ребенка в Турне, и два дня спустя уже была вынуждена встать с постели.
Когда кампания закончилась, король решил, что будет безопаснее публично признать своих двух детей. Он присвоил сыновьям титулы герцога дю Мэн и графа де Вексен и взял к себе. Мадам Скаррон последовала за ними.
Госпожа Монтеспан тем временем закладывала основы своей империи. Король построил для нее особняк в Кланьи, местечке, находившемся неподалеку от Версаля. Дом оказался слишком мал с точки зрения Атенаис. Такие дома, презрительно заметила возлюбленная короля, обычно дарят оперным певицам. Строение пришлось снести. Шато более подходящих размеров спроектировал молодой архитектор, протеже Кольбера, по имени Мансар. «Дворец Армиды» - так охарактеризовала сооружение посетившая его мадам де Севинье. «Дом строится очень быстро. Сад уже готов. Вы знаете Ленот- ра, он сохранил небольшую густую рощу, она производит потрясающее впечатление, к тому же он высадил в больших кадках целый лес апельсиновых деревьев, потом, чтобы замаскировать кадки, соорудил по обе стороны от них палисад, увитый туберозами, розами, жасмином и гвоздиками; прекрасная, восхитительная, очаровательная идея. Все от этого места в восторге».
Семья Атенаис тоже не осталась без внимания. Ее брат герцог де Вивон был назначен генерал-капитаном галерного флота и губернатором Шампани, а ее отец герцог де Мортемар — губернатором Парижа. Старшая сестра Атенаис носила титул маркизы де Тьянж, се младшей сестрой была мадам де Фонтсвро, ешс одна сестра была монахиней в Шейло и при дворе не появлялась. Мадам де Тьянж считала себя венцом творения. Муж ей наскучил, и она его оставила. Присоединившись к мадам де Монтеспан, она время от времени заменяла ее в постели короля. Старшая из дочерей герцога Мортсмара считала, что во Франции есть только две достойные семьи - это Мортемары и Рошсшуа- ры. Последних она уважала лишь за то, что они были связаны многочисленными брачными узами с Моргс- марами. Она часто смешила короля, утверждая, что Бурбоны были parvnue
10. На балах мадам де Тьянж собирала вокруг себя всех родственников, чтобы показать, какие они замечательные и что все остальные им в подметки не годятся.
Мадам Фонтсвро — самая красивая и самая умная среди сестер — была монахиней, хотя призвания к этому не чувствовала; король сделал се аббатисой монастыря Фонтсвро. Он любил ее компанию. Балы аббатиса не посещала, но виделась с королем всякий раз, когда навещала Атенаис. Фонтсвро была доброй монахиней, превосходной настоятельницей и образованной женщиной; в свободное время она занималась переводами Платона. Как и остальные члены семьи, она ценила шутку. Находясь в Париже, она водила мадам дс Монтеспан на проповеди одного иезуита, который был как две капли воды похож на герцога Вивона. Они покатывались со смеху, глядя на двойника своего нечестивого братца, одетого в сутану и изрекающего праведные слова, которые сопровождал жестикуляцией, приличествующей духовному лицу.
Вот как охарактеризовал сестер аббат Тестю: «Мадам дс Тьянж разговаривает, как женщина, которая читает, мадам де Монтеспан — как женщина, которая мечтает, а мадам де Фонтевро — как женщина, которая говорит».
Госпожа Монтеспан устроила брак своей юной бедной и набожной племянницы мадмуазель де Тьянж с одним из племянников Мазарини, герцогом дс Нсве- ром, который, по словам мадам де Севинье, совал руки куда не следует. Он предавался «итальянскому пороку» (содомии) и, говорят, испортил Мсье, брата короля. В молодости его посадили в тюрьму за то, что он крестил свиныо. Король поддержал этот брак. Ко всеобщему удивлению, он оказался счастливым.
Госпожа Монтеспан и госпожа Тьянж получали проценты с продаж мяса и табака в Париже, а также имели множество других привилегий, позволивших им сколотить неплохие состояния. В то же время гордость Монтеспан не позволяла принимать от короля в качестве подарков драгоценности. Вероятно, дело было в том, что украшения, полученные от него во временное пользование, были лучше и дороже тех, которые он мог подарить.
ВЕРСАЛЬСКИЙ АНСАМБЛЬ
Роскошь - это дисциплина богатства.
Андре Гид
С 1674 году визиты короля в Версаль стали более продолжительными. Перестроенный дом был уже более или менее пригоден для жилья и мог вместить королевскую семью и несколько иридворж^к и сановников. У министров теперь были здесь собственные апартаменты, что давало им возможность привозить с собой архивы и нормально работать, как это всегда было, когда двор, сопровождаемый большим обозом, выезжал в Фонтенбло. Покои Людовика XIV, его супруги и фаворитки тоже были готовы. Король обитал на первом этаже старого дворца в покоях своего отца, окна которых выходили на восток и запад. Гостиные частных королевских покоев находились справа от его спальни и выходили на юг, в Мраморный двор, который являлся деловой частью дворца, местом, куда прибывали и откуда уезжали обитатели и гости шато. Короли, жившие в Версале в разные времени, любили вести негласный надзор за всеми этими передвижениями. У Людовика XV было даже свое секретное окошко, через которое он мог наблюдать за происходящим во дворе, оставаясь при этом незамеченным. Людовик XVI пошел еще дальше - установил подзорную трубу. Мраморный двор называли иногда Луврским двором, поскольку он был открыт только для тех, кто имел привилегию въезжать на карете на большой квадратный двор Лувра; речь идет о принцах, герцогах, маршалах Франции и посланниках.
Покои королевы тоже располагались на первом этаже — в южной части «оправы», то есть нового здания; к ним вела красивая Лестница королевы, проходившая через комнаты охраны и приемные, образующие ныне большую картинную галерею. Из окон ее спальни и будуаров открывался вид на Оранжерею, Швейцарский резервуар п поросшие лесом холмы Сатори. Здесь, в своей спальне, Анна Австрийская и умерла. Позже в этих же покоях скончались королева Мария Лещинская и две дофины. Здесь же родились девятнадцать королевских отпрысков. К сожалению, Версаль так и не увидел второй Анны Австрийской, королевы, отвечавшей всем запросам Людовика XIV. В его представлении королева должна была не только сиять в обществе, отличаться воспитанием и служить украшением королевских живых картин, но и уметь управлять придворными и проявлять интерес к их человеческим нуждам. Мария Терезия превосходно знала, как вести себя на церемониях; была хорошо воспитана. У Людовика не было причин стыдиться ее, как, впрочем, нс было и причин гордиться супругой. По уровню своего развития она оставалась ребенком; любила играть с маленькими собачками и полоумными карликами; живя во Франции, так и не научилась грамотно говорить но-французски. На своих подданных Мария Терезия не производила никакого впечатления. Хорошенькая личиком, она не была привлекательной. У нее были короткие ноги и черные зубы от злоупотребления шоколадом и чесноком. Король питал к жене нежные чувства и обращался с ней по-отечески. Она же обожала его, но избегала оставаться с ним наедине — это приводило ее в смущение. Одного доброго взгляда царственного супруга бывало достаточно, чтобы она весь день чувствовала себя счастливой. Она верила всему, что он ей говорил, сама все ему рассказывала. Мария Терезия часто страдала от приступов ревности. Когда начался роман Людовика с Луизой де ла Вальер, она пыталась протестовать, отказавшись спать с королем. Это был не самый лучший способ обратить на себя внимание неверного супруга. Наоборот, такое поведение еше больше отдалило Марию Терезию от мужа. Потребовались месяцы и вмешательство королевы-матери, чтобы восстановить их нормальные взаимоотношения. «Хозяйка усадьбы», как звала ее мадам де Севи- нье, в дальнейшем к подобному средству больше нс прибегала. По сведениям различных источников, у короля и королевы была чернокожая дочь, которую они держали в монастыре близ Мелена. Маленькая «мавританка» действительно там проживала, и, когда двор выезжал в Фонтенбло, се регулярно навешали либо королева, либо другие дамы королевской фамилии. Являлась ли она на самом деле дочерью Марии Терезии и Людовика XIV, мы, вероятно, уже никогда нс узнаем.
У брата короля герцога Орлеанского, известного под именем Мсье, во дворце в 1674 году были временные апартаменты. Когда шато разросся, Мсье получил там великолепные покои. Пока дофин не вырос, значительной фигурой при дворе оставался Мсье. Людовик был предан брату, хотя часто не принимал его всерьез. Все что он ни делал и ни говорил, король воспринимал как шутку, причем шутку дурного толка. Внешне герцог Орлеанский являл собой! карикатуру на своего брата: ростом он был на треть ниже Людовика, имел более выраженные восточные черты лица, был смуглым и черноглазым. Был женат дважды, имел любовницу и одиннадцать законных детей, семь из которых умерли в младенчестве или появились на свет мертворожденными. Его называют «дедушкой Европы»: потомков герцога Орлеанского можно найти в каждой королевской семье Европы, исповедующей римско-католическую религию. После Людовика XIV все правители Франции, включая Марию-Антуанетту и сына Наполеона, вели свое происхождение от герцога Орлеанского. Он во всем стремился походить на Генриха III, даже в набожности, хотя заметим, что в этом в большей степени сказалась его любовь к церемониям. Воспитанный дальновидным Ма- зарини и Анной Австрийской, он совершенно не интересовался государственными делами, чтобы не смущать своими политическими амбициями царственного брата.
Основу его жизненных интересов составляли роскошные туалеты и драгоценности, балы и этикет (в тонкостях которого он хорошо разбирался), произведения искусства и мальчики. Он любил свои замок в Сен-Клу, который был одной из великолепных загородных королевских резиденций. Людовик подарил ему еще и Пале- Рояль, городской дом Ришелье.
В юности Мсье был неравнодушен к баталиям. Обычно он приезжал на поле брани поздно, едва встав с постели, но воинственно настроенный, напомаженный и напудренный, со слипшимися ресницами, в бантах, кружевах и лентах, усыпанный бриллиантами, но без шляпы. Головной убор он никогда не носил, из боязни помять парик. На поле сражения он вел себя отважно, как лев, и беспокоился только об одном: как бы солнце и пыль пе испортили его нежный цвет лица. Герцог Орлеанский был отличным стратегом, но со временем понял, что война отнимает слишком много сил. Он избегал тяжелых физических нагрузок, никогда не увлекался охотой и старался как можно реже бывать на улице.
Мсье был человеком веселым и разговорчивым. На семейных сборищах его голос часто заглушал остальные. Людовик, не умевший вести светскую беседу, говорил, что всякий раз радуется, когда слышит потоки чуши, которые льются из уст его брата. К королю Мсье относился с безгранично уважительной фамильярностью. Он знал свое место и нс претендовал на большее. Король отвечал ему любовью, но нс без тени снисходительности. «А теперь мы будем работать; ступай поразвлечься, братец». Король называл его «шоп Frcre», а Мсье называл короля «тсьс». Иногда случалось, что братья ссорились. Выглядело это так: Мсье, отличавшийся чрезмерной обидчивостью, набрасывался на короля, при этом он напоминал шпица, тявкающего на льва. Все стычки между братьями происходили по инициативе герцога Орлеанского. Вот типичный пример. Один дворянин из его свиты по имени Фламареи каким-то образом не угодил Мсье, за что тот уволил его при первом же удобном случае. (Современники находили маленький двор в Сен-Клу «беспокойным».) Вскоре после этого Фламарен появился на одном из вечерних балов короля. Мсье, дрожа от гнева, бросился к Людовику и сказал: «Мсье, Фламарен неуважителен ко мне. Я не запрещал ему появляться в вашем доме, так как это выходит за пределы моих полномочий, но я велел ему нс попадаться мне на глаза, поэтому я считаю его появление здесь предосудительным и наглым». «Но, брат, — ответил король, — это не моя вина!» Эти слова еще больше разъярили Мсье, и Людовику пришлось сказать, что они вернутся к этому разговору позже, когда тот успокоится; подругой раз так и не наступил. Герцог Орлеанский этот вопрос больше не поднимал, хотя Фламарен продолжал мелькать при дворе.
Первой женой Мсье была его двоюродная сестра Генриэта Английская, которую любили, пожалуй, все, кроме него. Она стала темой проповеди Боссюэ, прочитанной под громкий аккомпанемент безудержных рыданий двора: «Мадам умерла. Мадам мертва...» (1670). В Англии открыто говорили, что она была отравлена миньонами своего супруга, шевалье Лотарингским, маркизом д’Эффиа, и что муж ее был в курсе преступного замысла. Но никто из людей, близко знавших этого маленького человечка, нс верил злым наветам. Возможно, на самом деле Гснриэту никто нс убивал. Она никогда не отличалась крепким здоровьем; из се восьми детей шестеро родились мертвыми (причем один начал разлагаться сшс в утробе) или умерли в раннем младенчестве. Вскрытие, произведенное после ее смерти, выявило абсцесс печени. Лотарингский и д’Эффпа оказывали существенное влияние на Мсье до самых последних дней его жизни. Сам король, в общем нс переносивший содомитов, питал особое расположение к шевалье Лотарингскому, красавцу и весельчаку.
Через год после смерти жены Мсье женился вторично, и вновь на близкой родственнице английской королевской семьи принцессе Палатината Елизавете
Шарлотте (Лизелотте). Она была протестанткой, но, чтобы выйти замуж за французского принца, приняла католичество. В результате принцесса потеряла право на английский престол, хотя ее шансы были выше, чем у Георга I. Но Елизавета Шарлотта нс расстраивалась, так как, похоже, относилась к англичанам с еще большей неприязнью, чем к французам. Она стала доброй католичкой, хотя сохранила в своей вере некоторые черты протестантской религии. Французские католики, на ее взгляд, были менее фанатичными, чем немецкие. «Святое Писание может читать каждый по собственному усмотрению, но никто не обязан верить в чушь и глупые чудеса. Папу здесь никто нс превозносит, и никто не помешан на паломничестве и тому подобных вещах».
Вторая Мадам была крупной блондинкой с замашками девчонки-сорванца. Хрупкий Филипп рядом со своей крупной супругой смотрелся нс самым лучшим образом. Увидев ее в первый раз, он впал в отчаяние и признался своим друзьям, что никогда с ней не справится. Однако сумел обзавестись с Мадам тремя детьми. Позже по обоюдному согласию супруги спали в разных постелях. Лизелотта нравилась Мсье больше Генриэты, которая, по его мнению, плела интриги и, вероятно, имела любовников. Придворные не могли не заметить, что и король относился к новой невестке с расположением, в то время как Генриэта для него перестала существовать после того, как их короткое увлечение закончилось. Лизелотта в глазах се мужа имела одно большое преимущество: она была равнодушна к бриллиантам, так что Мсье мог осыпать ими свои костюмы сколько угодно. Кто-то спросил их маленького сына герцога де Шартр, нравится ли ему наряжаться. «Мне нравится это больше, чем Мадам, по меньше, чем Мсье». Туалеты принцессу не беспокоили. Она имела только официальные наряды и амазонки для верховой езды.
Мадам обожала охоту. Она отлично держалась в седле п могла лихо проскакать восемь часов кряду. Похожая на дюжего полицейского, она продолжала предаваться любимому занятию даже, когда ей было далеко за шестьдесят. Она любила животных и имела множество домашних питомцев: маленьких собачек и ручную утку; она верила, что у животных бессмертны души. Мадам коллекционировала медали и образцы породы. Много времени проводила она в небольшой комнате, увешанной портретами немецких принцев, занимаясь написанием писем — до тридцати страниц в день — многочисленным родственникам королевской крови в разных уголках Европы, включая двух дочерей Генриэты, герцогиню Савойскую и королеву Испании, которых она любила, как младших сестер. Письма Л изелотты — один из лучших источников информации о Версале, однако, при всей своей занятности, они не вполне достоверны. Подобно Сен-Симону, появившемуся при дворе двадцатью двумя годами позже, она была полна всевозможных предрассудков, для оправдания которых придумывала всякие небылицы. «Как только выйдешь замуж во Францию, то раз и навсегда разучишься смеяться», - горько сетовала она на французов. Но Версаль ей нравился. Мадам находила удобным иметь все под одной крышей и охоту под боком. Зато Париж ненавидела.
Лизелотта хорошо знала, что ее письма вскрывает королевская полиция и часто передает королю для ознакомления. Но осторожность она не соблюдала и выпускала пары, высказывая в письмах правду, которую никогда бы не отважилась выложить Людовику в лицо. Мадам была явно неравнодушна к деверю, возможно, даже влюблена в него. Оба, Мсье и Мадам, души не чаяли в госпоже Монтсспан, которая, похоже, не вызывала ревности Мадам, чего нельзя сказать о более поздней пассии короля. Атенапс стала фавориткой Людовика еще до прибытия Мадам во Францию и к тому же отлично умела ладить со всеми.
Вот как описывает Мадам свой день. Она вставала в девять утра и сразу направлялась, нетрудно догадаться куда; затем молилась, читала три главы из Библии, одевалась и давала аудиенцию. С одиннадцати до двсиадца- ти она читала и писала. После часовни наступало время обеда, который к двум часам завершался. Затем в те дни, когда не было охоты, она читала и писала — вплоть до королевского ужина, начинавшегося без четверти одиннадцать. Сам король зачастую нс появлялся раньше половины одиннадцатого. В двенадцать Тридцать он желал всем доброй ночи. Когда давали пьесу, спектакль начинался около семи (с годами король потерял интерес к театру, но Мсье и Мадам его очень любили, позже спектакли в Версале играли только во время их присутствия). В дни охоты Мадам вставала в восемь и шла в церковь в одиннадцать.
Вначале госпожа Монтеспан и король принимали своих гостей в Версале в больших красивых комнатах, которые располагались в цокольном этаже и назывались Купальные апартаменты. Это было нечто вроде римской или турецкой бани с помещениями для мытья и отдыха, в одном из которых находился большой мраморный бассейн, наполненный теплой водой, где люди, уже помывшись, могли предаваться разным развлечениям. Обитатели Версаля ни в коем случае не были такими нечистоплотными, какими их порой рисуют. Тогда, как и теперь, люди по-разному относились к личной гигиене. Король и его брат были фанатичными приверженцами чистоты и каждое утро до утренней церемонии подъема с головы до ног протирались спиртом; белье меняли трижды вдень. Мадмуазельде ла Вальер и се дочь тоже были помешаны на чистоте. Мадам де Монтеспан была неряшлива и менее опрятна. Королева больше всего на свете любила принимать долгие горячие ванны. (Мыло, которое использовали, изготовлялось в Марселе из оливкового масла.) Что касается Версальского дворца, то Мадам считала его довольно грязным, и при постоянном столпотворении его залы вряд ли можно было содержать в безупречной чистоте, как
миниатюрные немецкие дворцы. Но было бы несправедливо утверждать, что люди оправлялись прямо на лестницах. Для этого во дворе существовали уборные, используемые по назначению и ныне. Когда на балы и праздники съезжался народ из Парижа, то, чтобы воспользоваться общественными удобствами, приходилось выстаивать очереди. Тогда некоторые богатые буржуа, не желавшие ждать, платили прислуге вельмож до четырех луидоров за право воспользоваться хозяйским отхожим местом. В Версале, как и в других дворцах и жилых домах того времени, пользовались ночными вазами вплоть до XX века.
Комнаты мадам де Монтеспан располагались но соседству с личными апартаментами короля и выходили окнами на южную сторону во двор. В XVIII веке помещения были полностью переделаны и нынче носят название Кабинет Доре мадам Аделаиды и Библиотека Людовика XVI. Но окна сохранились прежние. Придворные избегали проходить под ними — оказаться под прицелом пронзительных взглядов царственной четы было все равно, что «пройтись перед расстрельной командой». Люди в одинаковой степени боялись и короля, и его фаворитку. Известная насмешница, Атенаис в совершенстве владела даром пародии, к тому же, говорят, была жестокосердной. Это значит, что к серьезным событиям она относилась весело и легко и была чужда сентиментальности. Когда ее карета задавила насмерть человека, то все ставшие свидетелями инцидента женщины плакали и упрекали Атенаис в бессердечии. Она же сказала, что они плачут потому, что все случилось на их глазах, а не потому, что их волнуют судьбы других людей, ежедневно гибнущих под колесами. Когда мадам Мен- тснон прислала Атенаис сообщение, что в доме, где живут ее дети, пожар, та продолжила играть в карты, заметив, что в данный момент она находится в Сен- Жермен-о-Лэ, вдали от Парижа, и ничего не может сделать.
Что касается Людовика XIV, то сведения о том ужасе, который он внушал, можно считать близкими к истине. Человеком он был черствым от природы, особенно в молодости. По-видимому, это объясняется в первую очередь его убежденностью в том, что помазанник Божий и должен быть таким. Во время строительства Версаля в результате несчастного случая погиб юноша. Его бедная мать стала громогласно осыпать короля упреками. В ответ Людовик приказал выпороть несчастную. Хотя, как считали многие, если бы король выслушал женщину и узнал причину ее недовольства и возмущения, то наверняка простил бы. В то время многие были наслышаны о Человеке в железной маске, таинственном пленнике благородного происхождения, томившемся в одиночном заключении. Никто нс знал, кто он и какое совершил преступление. Однажды придворные, отставшие от свиты короля во время охоты, наткнулись в лесу на уединенный дом, стоявший всего в двадцати милях от Версаля. Их встретил таинственный обитатель лесного жилища - участник Фронды аристократического происхождения, живший в изоляции со времен бунта. Приятели короля рассчитывали развлечь монарха рассказом о приключении, но, к их ужасу, после разговора с Людовиком гостеприимный обитатель лесного жилища был схвачен и казнен. Лозен, человек из близкого окружения Людовика XIV, провел десять лет в крепости только за то, что, как предполагают, высказал желание жениться на Великой Мадмуазель, двоюродной сестре короля, или за какую-то непозволительную шутку, одним словом, за то, что слишком много себе позволил.
Король не признавал женских слабостей. Когда его любовница оказывалась в интересном положении, ей приходилось скрывать беременность, а когда наступал срок родам, разрешиться от бремени надлежало быстро и тихо и как можно быстрее снова появиться при дворе. Младенца при этом надежно прятали. «Почему Вы так бледны, мадмуазель», — спросила королева Луизу де ла Вальср, окинув се недобрым взглядом (истинная причина бледности фаворитки короля ей была хорошо известна). «В моей комнате слишком много тубероз и лилий, Ваше Величество», — ответила та.
Совершая переезды из дома в дом, Людовик брал к себе в карсту только дам, преимущественно своих фавориток, позже к ним присоединились дочери и большие друзья. Он боялся, что если придется провести несколько часов в компании с мужчиной, то тот непременно обратиться к нему с просьбой и поставит тем самым короля в неловкое положение. Эти поездки, какими бы престижными ни были, являлись для спутниц монарха истинным наказанием. В любую погоду окна кареты оставались открытыми, так как Людовик не переносил спертого воздуха. Дамы должны были быть веселыми, много есть (он ненавидел, когда кто-то отказывался от еды) и не испытывать при этом нужду в оправлении естественных надобностей, поскольку это сопряжено с необходимостью выйти из кареты. Если кому-то случалось заболеть, упасть в обморок или страдать от тошноты или головокружения, то рассчитывать на сочувствие короля не приходилось.
Мало кто из окружения Людовика XIV не испытывал перед ним трепета. С детства дрожала перед ним его двоюродная сестра, ставшая позже невесткой и первой дамой. Боялся Людовика даже сам Великий Конде. Тех, кто впервые оказывался при дворе, предупреждали, что, прежде чем обратиться к королю, нужно привыкнуть к его виду. Обычно первая встреча с ним вызывала у людей оцепенение. Однако король бывал и весьма любезен. Давая аудиенцию человеку, чем-то ему не угодившему, он всегда внимательно и благодушно выслушивал собеседника, перебивая лишь для того, чтобы уяснить суть вопроса. Исключительно вежливый, он, вероятно, был самым воспитанным монархом за всю историю человечества. Людовик XIV, к примеру, всегда снимал перед женщинами шляпу, даже если это была простая горничная. Правда, чем благородней была дама, тем выше приподнимал он свой головной убор. Приветствовал мужчин он тоже по-разному: слегка приподнимая шляпу при встрече с герцогами, едва касался се или чуть сдвигал па ухо при встрече с менее знатными вельможами. Если, проезжая в карете, он видел священника с причастием, то, какой бы ни была погода, выходил на улицу и становился на колени. За всю свою долгую жизнь Людовик только трижды терял над собой контроль до такой степени, что готов был дойти до рукоприкладства. Один раз причиной такой ярости стал Лувуа, другой раз — Лозен. (Тогда король сломал трость и выбросил ее в окно, чтобы избежать искушения ударить дворянина), в третий раз, глубоко потрясенный трусостью любимого сына, дю Мэна, он не сдержался и ударил лакея, увидев, что тот стащил со стола кусочек бисквита.
Людовик XIV ценил шутку и мог быть довольно остроумным. Лучшим способом выйти из затруднительной ситуации было заставить короля рассмеяться. Веселый нрав п умение позабавить людей объясняют в какой-то степени власть над ним мадам де Моптеспан. В отличие от других Людовик не вызывал у нес никакого страха, кроме одного — она боялась его потерять.
В 1674 году мадмуазель дс ла Вальер смирилась с фактом, что король ей больше нс принадлежит, и попросила разрешения покинуть двор. Эта просьба была удовлетворена. Бывшая фаворитка публично пала к ногам королевы и молила о прощении. Позже она вступила в орден кармелиток. На церемонии пострига присутствовали все ее придворные друзья. Зрелище было трогательным. Луиза сказала, что покидает мирскую жизнь без сожаления, хотя и не без боли. «Я верю, надеюсь и люблю», — сказала она. В ту пору ей было всего тридцать лет; остальные тридцать шесть лет жизни она искупала свои грехи умерщвлением плоти.
Каким бы огромным ни был Версальский дворец, он нс мог вместить всех тех, кем хотел бы окружить себя Людовик XIV. Но, по крайней мере, теперь он мог держать там свой двор. Наконец были готовы роскошные покои, состоявшие из семи приемных залов и получившие название «большие апартаменты». Их стены и потолки, декорированные Ле Бреном и его учениками, дошли до наших дней в первозданном виде, но, к сожа- ленто, исчезла мебель, драпировка, зимние портьеры из вышитого бархата и летние из шелка с цветочным узором, серебряная люстра и канделябры под сотни тысяч свечей. Зажженные одновременно, они производили эффект занявшегося пожара. Картины, когда-то украшавшие стены дворца, теперь находятся в Лувре. Это: «Музыканты» Джорджоне, «Мужской портрет» Антонио Моро, все полотна Леонардо, включая знаменитый портрет «Жены флорентийца по имени Джоконда», «Тобиас» Андреа дель Сартра, «Мадонна» Мантеньи, «Положение во гроб», «Тайная вечеря», «Иисус и паломники в Эммаусс», «Мадонна со святыми агнцами», «Мужской портрет», Андромеда» Тициана, «Паломники в Эммаусс», «Мадонна», «Мадонна, Святой Иоанн и Святая Екатерина», «Юдифь с головой Голо- ферна», «Бегство в Египет», «Женщина, передающая сына Иисусу» Веронезе, «Подвиги Геракла», «Бегство в Египет, «Добрый самаритянин» Гвидо Ренн, «Мадонна со Святым Петром» Гверчино, «Святой Иоанн», «Прекрасная садовница» Рафаэля, «Святой Себастьян», «Эней, несущий своего отца» Карраччи, «Мадонна», «Ребекка у колодца» и еще семь работ Пуссена, «La Tomirice», «Подвиги Геракла», «Мария Медичи» Рубенса, «Музыканты» Доменикино, «Ноев ковчег» Бассано.
Многие из этих картин входили в коллекцию Франсуа I, по и сам Людовик XIV тоже занимался собиранием живописи. Когда он взошел на трон, его коллекция насчитывала две сотни произведений, а когда умер - более двух тысяч. Он любил венецианскую и болонскую школы живописи. В спальне у Людовика висели «Иоанн- Креститель» Караваджо, «Кающаяся грешница» Гвидо Рсни, автопортрет Ван Дейка, «Святая Сесилия» Доменикино и «Святая Екатерина» Веронезе.
Большие апартаменты играли важную роль в установленном королем распорядке жизни при дворе, поскольку могли вместить в себя всех обитателей Версаля. Это происходило каждое утро, когда многолюдная процессия отправлялась на мессу, и три раза в неделю по вечерам, когда придворные собирались на развлечение, получившее название Appartement. В больших апартаментах часто играли в карты, без которых жизнь высшего света была бы скучной и безрадостной. Версаль, часто именуемый «се tripot» (игорный притон), и впрямь напоминал казино. Вельможи играли по-крупному и азартно, п только присутствие короля сдерживало эмоции. Когда же монарха не было, те, кто проигрывал, давали волю чувствам — они стонали, богохульствовали, корчили страшные гримасы, рвали волосы, рыдали. Все бессовестно жульничали, но никого по этому поводу особенно не упрекали. Те, кто помнил святого Франсуа де Заля, говорили, что он жульничал, как никто другой, но в целом был отличным малым. Те немногие, кто умел сохранять самообладание за карточным столом, были людьми замечательными. Среди них стоит назвать племянницу Мазарини графиню де Суассон, венецианского посла Джустиниани, маркиза Бомона, спустившего все состояние за одну игру и не моргнувшего при этом глазом, и маркиза де Данго, вероятно, лучшего карточного игрока Франции, который практически никогда не проигрывал и ни разу не был уличен в мошенничестве. Данго является автором самого скучного, но, пожалуй, наиболее достоверного дневника своего времени. Вольтер говорил, что его писали слуги Данго, и действительно записи сделаны разными почерками. После смерти автора дневник попал к Сен-Симону, который беззастенчиво использовал записи при написании собственных мемуаров.
В вист в те годы не играли, его еще не изобрели. Тогда пользовались популярностью десять-одиннадцать карточных игр различной степени трудности, типа vingt- et-un
11. Однако карточные игры, какими бы простыми не были, требовали сообразительности. Королева, любившая играть, делала это не самым лучшим образом, поэтому неизменно проигрывала. Кроме карт, играли в
Носса, нечто вроде рулетки, порой проигрывая баснословные суммы денег. В Папских государствах был положен запрет на эту игру, дававшую большой простор всякого рода мошенникам. Запретил се и Ла Рейни, глава парижской полиции. К его досаде, король не только разрешил это развлечение при дворе, но и сам им иногда забавлялся. Вообще же Людовик XIV карточным играм предпочитал бильярд, так как сидеть на одном месте долго не мог. Бильярдный стол стоял в одной из комнат .(в зале Дианы) больших апартаментов.
Кроме игр, придворные развлекали себя спектаклями, концертами и танцами. Король обожал музыку, оркестр или небольшая группа музыкантов всегда находились неподалеку Людовик просыпался под звуки музыки, которую исполнял под окнами его спальни ансамбль. Летними вечерами он любил кататься с друзьями по каналу на гондолах, которые были присланы королю в подарок от Венецианской республики. Он построил для них на воде деревню, названную Маленькая Венеция. За ними на плавающей платформе следовал со своими скрипачами Люлли.
В 1679 году Людовик XIV начал со своим архитектором Жюлем Мансаром строить Марли, маленький особняк близ Версаля, в тиши которого монарх мог уединиться с небольшой компанией друзей. Сам дворец был достаточно большим для него и его семьи, кроме того, там было двенадцать павильонов, в одиннадцати из которых король поселил по две семейные пары, а двенадцатый использовал под баню. Павильоны соединялись между собой и с главным зданием беседками, устроенными из благоухающего кустарника. Этикет в Марли отличался от версальского простотой. Если в Версале сесть с королем за обеденной стол мог только Мсье, то в Марли это право получил также дофин, затем три его сына, брат короля и его сын Шартр. Дофин обычно возглавлял второй стол, а король сидел за своим столом в обществе дам. Все остальные мужчины размешались за третьим столом. День в Марли был занят садовыми работами. Король всю жизнь развлекался тем, что превращал озера в рощи, а рощи — в озера. Марли утопал в цветах. По вечерам там устраивали балы, приемы, концерты, спектакли и, конечно, не обходилось без азартных игр.
Получить приглашение в Марли, где собирался узкий круг приближенных короля, считалось большой привилегией. Людовик очень любил, когда придворные спрашивали его об этом. По правде говоря, приглашались, как правило, одни и те же люди, с которыми король чувствовал себя свободно. Как и в Версале, пока дом строился, балы устраивались в Марли в парке. Впервые Людовик остался переночевать в новой резиденции в 1686 году.
Все здания в Марли, кроме одного-двух домов садовников, после Французской революции были разрушены. Однако само место по-прежнему славится самыми прекрасными в Иль-де-Франс парками.
ГУВЕРНАНТКА
Она восхитительная собеседница.
Мадам де Севинье о мадам Скаррон
В 1674 году мадам Скаррон начала кампанию, которую впоследствии назвала «долгой борьбой задушу короля». В этой борьбе ее главной соперницей была мадам де Монтеспан, а самым мощным орудием — маленький герцог дю Мэн — обворожительный ребенок, унаследовавший материнскую красоту и обаяние. Мадам Скаррон растила его в любви и ласке и очень рано научила читать. Она никогда его не наказывала и не запугивала, так что со взрослыми он держался уверенно. Король любил его больше остальных детей, и мальчик отвечал ему тем же. Жаль, что Людовик не относился так к дофину. Мягкий и покладистый от природы, тот был испорчен неправильным воспитанием. Король, прошедший собственные университеты практики государственного управления на наглядном примере интриг Мазаринп, был в этом плане уникален, но ему не доставало книжных знаний, о чем он очень сожалел и, желая восполнить этот пробел, дал наследнику превосходное классическое образование. Его куратором назначили епископа Боссюэ, величайшего знатока французской прозы того времени, гувернером - герцога Монтосье. Эти двое жестоко наказывали дофина на уроках за малейшие провинности. Говорят, что однажды они даже сломали дофину руку. Монтосье был жестоким и грубым человеком, а Боссюэ плохо разбирался в детской психологии. Дофин был далеко нс глупым. Некоторые его современники утверждают, что в детстве у него были великолепные способности, но бесконечные побои навсегда отвратили его от учебы и книг. Он стал застенчивым, в обществе старался держаться в тени и до ужаса боялся отца. Такое поведение сына, безусловно, не могло не сказаться на отношении короля к нему. В результате Людовик перенес отцовскую любовь на своих внебрачных отпрысков, среди которых особо выделял дю Мэна.
Мадам де Монтеспан при всей своей незаурядности была плохим психологом. Она полагала, что если золотые кудри, голубые глаза и веселый нрав не в состоянии удержать возлюбленного, то сделать это поможет магия. Другое ей просто не приходило в голову. Но госпожа Скаррон знала, что ничто так не скрепляет связь людей, как ребенок. Самая невзрачная женщина способна привлечь мужчину, особенно если он нс первой молодости, говоря с ним о его сыне. Мадам Скаррон делала это каждый день. Людовик уже преодолел свою былую неприязнь к этой женщине, да и она чувствовала себя в его компании раскованнее. Постепенно их беседы становились все непринужденнее. «Сир, вы любите ваших мушкетеров. Но что бы вы сказали, если бы один из них оставил свою жену и сошелся с замужней женщиной?» - спрашивала мадам Скаррон. «Я поговорил с ним как христианин с христианином и как преданный друг мадам де Монтеспан», - отвечал, смеясь, король.
Позже, оправдывая свое поведение, она говорила: «Мы с госпожой де Монтеспан были лучшим в мире подругами; она любила мое общество, и я, по простоте душевной, всю себя отдавала этой дружбе. Она была привлекательной и умной, доверяла мне и обо всем рассказывав. Потом произошло то, что произошло. Наши отношения разрушились, но никто не хотел разрыва. Конечно, это была не моя вина, и если кто-то о чем-то сожалел, так это она; она могла бы сказать, и это было бы истинной правдой: «Я поставила се на то место, которое она теперь занимает. Я заставила короля полюбить ее, и он сделал ее своей фавориткой, а меня удалил». С другой стороны, разве я была вправе отвергнуть дружбу короля? Что было плохого в том, что я давала королю добрые советы, использовала свое влияние, чтобы наставить его на путь истинный? Если бы, любя госпожу Монтеспан, как я ее любила, я затеяла бы интригу из злых побуждений, если бы я дала дурной совет в глазах Господа и света, если бы, вместо того, чтобы заставить ее порвать с королем, я научила бы ее, как сохранить его, тогда бы я вручила ей верное оружие против себя. Разве я не права, если скажу, что нет ничего умнее, чем никогда нс поступать дурно и вести себя во всех случаях безукоризненно?»
Король теперь все чаще задумывался о примирении с церковью. На протяжении многих лет Боссюэ и другие видные проповедники публично обличали его с амвонов. Людовик спокойно относился к их критике, но нельзя сказать, что она была ему по душе. Он уважал Бога, считая себя Его вассалом, был благодарен Господу за свои военные победы и благополучие королевства, хотел и был готов вознести Ему свою хвалу, поскольку боялся, что Господь, рассердившись, может отнять все, что дал. Долгие и интересные беседы с госпожой Скаррон стали для короля привычными.
И тут мадам де Монтеспан начала проявлять беспокойство. Она решила избавиться от подруги. Не то чтобы она видела в ней соперницу, просто король проводил с мадам Скаррон время, которое мог бы посвящать ей. Мысль о том, чтобы самой участвовать в серьезных разговорах, наводила на мадам де Монтеспан тоску, к тому же она не стремилась сделать из короля праведника. Однако госпожа Скаррон не была нянькой, которую можно было бы запросто уволить. Она вполне могла запросить за свои услуги немыслимую награду. Лтенаис решила, что было бы неплохо найти ей мужа и, осмотревшись вокруг, остановила свой выбор на престарелом герцоге Внльяр-Бранкс. За приданное, вроде того, чтополучил Невер, он согласился жениться, но госпожа Скаррон отказалась. Тогда мадам де Монтеспан предложила подруге духовный сан; король мог бы сделать се аббатисой какого-нибудь богатого монастыря. И снова последовал категорический отказ. Желания расстаться с госпожой Скаррон у короля не было, и он решил дать ей поместье и титул. Близ Шартра был куплен большой красивый замок, и госпожа Скаррон получила его имя, с тех пор она стала называться маркизой де Ментенон.
Госпожа Ментенон держала Боссюэ в курсе того, какие перемены происходили в душе короля, и тот подготовился к решающей битве. 1675 год стал юбилейным для церкви, и священники очень надеялись, что Людовик исполнит свои пасхальные обязанности. Служить великопостный молебен при дворе прибыл Бурдалу. Из всех церковников он оказывал наиболее сильное влияние на прихожан. Его проповеди были чрезвычайно продолжительными, и дамы, нс уверенные, что сумеют продержаться все это время, приходили в часовню с маленькими фарфоровыми сосудами, которые прятали под юбками. Эти сосуды у них назывались Бурдалу. Однако продолжительные проповеди не отпугивали паству, поскольку речи Бурдалу были глубокими по содержанию и продуманными по композиции. Он говорил так эмоционально и проникновенно, что маршал де Грамон однажды, растрогавшись, выкрикнул: «Mordieu
12, он совершенно прав!» Мадам при этом дико расхохоталась. Бурдалу в этот момент сбился с мысли, и все было испорчено.
Во время упомянутого великопостного молебна священник откровенно называл вещи своими именами, упомянув о разврате, и в заключение призвал короля стать примером супружеской верности и христианской добродетели. Придворные дрожали от страха, но Людовик не повел и бровыо.
Однако, когда наступила Пасха, мадам дс Монтес- пан была отослана к себе домой и Кланьи. Сам король испоиедался и принял причастие. Когда он отправился в армию, не попрощавшись с Атенаис, все решили, что их роман закончился.
Ко всему происходящему мадам де Монтсспан отнеслась спокойно. Присутствие госпожи де Ментенон ее больше не раздражало, поскольку последняя пребывала вместе с юным дю Мэном на водах на юге Франции. У малыша была сухая и короткая нога, и состояние его, похоже, ухудшалось. Врачи мучили его, вытягивая больную ногу с помошыо некой рамы, в результате она стала длиннее здоровой и очень слабой. Он переносил страдания стойко и терпеливо. Госпожа дс Ментенон посвящала всю себя мальчику. Она во что бы то ни стало хотела его вылечить и в конце концов вылечила, но на всю жизнь он остался хромоногим. Во время турне провинциальное дворянство и простой народ встречали их и чествовали с таким энтузиазмом, словно дю Мэн был законным принцем Франции.
Тем временем его мать наслаждалась жизнью в Кланьи. Штат ее прислуги все еще насчитывал тысячу двести человек. Она проводила много времени в Сен-Клу, играя в карты с Мсье. Порой выезжала на воды в Бурбон. Как-то в Кланьи ее навестила королева. Она обошла дом и парк, заглянула в детскую, где лежал больной Вексен (он был очень слаб здоровьем и в возрасте двенадцати лет умер). Ее Величество проявляла живой интерес ко всему, что видела, и провела наедине с Атенаис не меньше часа. Но нс только королева навещала фаворитку. К мадам де Монтсспан часто заезжал Бос- сюэ. Этого внушавшего благоговейный ужас человека она встречала весьма своеобразно, полагая, что лучшая защита — это нападение. Атенаис обвиняла его в том, что в борьбе за душу короля он лишает того святого чувства собственного достоинства. Когда священник нс отвечал на эти нападки, она устраивала ему дикие сце- мы, а потом, успокоившись, снова делалась любезной и обворожительной. В конце концов Атснаис попыталась подкупить святого отца, посулив всяческие духовные почести. Конечно, ее старания не возымели действия; да и вряд ли она надеялась переманить Боссюэ на свою сторону. Чтобы добиться победы, ей нужно было искать иные средства.
В Кланьи наведывалась также и мадам Вуазен со своими конструктивными предложениями. Она заказала в Нормандии рецепты некоего Гале, занимавшегося незаконной торговлей всякими снадобьями сомнительного толка вроде любовных приворотов п poudres a heritage, средств для избавления от старых, нежелательных богатых родственников. Имелось у господина Галс и средство от соперников в любви. В Кланьи прибыли посылки с разными приворотными зельями в виде порошков: белого, черного, серого.
Наконец король вернулся с фронта. До ушей Боссюэ дошли тревожные слухи. Епископ поехал встретить монарха и услышал из его уст, что покои госпожи Мон- теспан в Версале для приема хозяйки готовы. Людовик пообещал жить в благочестии, но его обещания не очень- то успокоили Боссюэ. Действительно, желания вернувшегося с войны воина, подогретые чудесными порошками господина Гале, свели на нет скрупулезную работу мадам де Ментенон и ее духовных помощников. Король устроил свою встречу с Атснаис в присутствии светских дам солидного возраста, коим надлежало засвидетельствовать превращение любви в дружбу. Бывшие любовники, обменявшись во всеуслышание несколькими банальностями, удалились затем в оконную нишу, подальше от посторонних глаз. Говорят, они оба плакали. Затем король и госпожа Монтсспан дошли до ее спальни и, поклонившись собранию, скрылись за дверями. Далее все шло превосходно, по король по неизвестной причине начал страдать от страшных головных болей.
День 29 июля 1676 года госпожа Севинье провела в Версале, написав об этом в подробностях своей дочери, госпоже Гриньон. Она была там с Вильярами. Сначала они участвовали в туалете королевы, затем ходили на богослужение и, наконец, присутствовали на королевском обеде. В три часа в больших апартаментах собрались все: король, королева, Мсье и Мадам со старшей дочерью Мсье, госпожа де Монтеспан и ее люди, все кавалеры и все дамы двора — словом, весь свет Франции. Король был с госпожой де Монтеспан, которая играла в карты; королева сидела за своим столом в обществе Мсье, мадам де Субйз, Данго и компании, Лан- гле и компании; все ставили золотые луидоры, никаких фишек нс было, на столе лежала тысяча луидоров. Данго разрешил мадам де Севиньс сесть рядом с ним. Удобно устроившись, она наблюдала за ним и видела, насколько плохо по сравнению с ним играли все остальные. Он ни на минуту не отвлекался от игры, его нельзя было провести, хотя сам он не упускал подобной возможности, в результате неизменно выигрывал. За десять дней его счет увеличился на десять тысяч луидоров.
Госпожа Севинье присела перед королем в реверансе, как се тому научила мадам де Гриньон. Будь она молодой и прелестной, он не смог бы ответить ей любезнее. Королева справилась о се самочувствии после болезни. Тему здоровья женщины обсуждали с таким интересом, словно речь шла о рождении ребенка.
Мадам де Невер была очень хороша собой и скромна. Господин де Невер ничуть нс изменился, но жена от него без ума. Ее сестра, мадмуазель де Тьянж, выглядела еще прелестнее, но была нс столь любезна. Господин дю Мэн был просто бесподобен, забавный и не по годам умный, он говорил всякие неожиданные вещи. Мадам де Ментснон и мадам де Тьянж вместе напоминали гольфов и гибеллинов. Мадам была само дружелюбие. Мадам де Монтеспан рассказывала о лечении, которое принимала в Бурбоне, и интересовалась Виши. Она сказала, что, когда уезжала в Бурбон, у нее болело одно колено, а по возвращении — два. Спину она держала идеально прямо и выглядела потрясающе: изящная, в платье из французского кружева; волосы, уложенные локонами, убраны черными лентами; наряд дополняли огромные бриллианты и невероятного размера жемчуга. Короче говоря, ее красота могла поразить чье угодно воображение. Она хорошо сознавала, что ее присутствие отвлекает внимание людей от короля, поэтому великодушно уступила ему пальму первенства. Мадам де Гри- ньон вряд ли может себе представить, как все было весело и великолепно. В атмосфере этого высокого собрания царила доброжелательность и благодушие. Продолжалось все это с трех часов до шести. В разгар веселья пришла почта, и король удалился ее читать, но вскоре появился вновь. Музыка нс смолкала на протяжении всей вечеринки. В шесть часов игры закончились. Все начали рассаживаться по каретам. Короля сопровождали мадам де Монтсспан, мадам де Тьянж и Мсье. Королева и принцессы сели в другую карету, за ними последовали все остальные. С шести до десяти вся компания каталась но каналу на гондолах иод аккомпанемент камерного оркестра. В десять началось театральное представление. Ужин накрыли в полночь. Приблизительно по такому сценарию в Версале проходили все субботы.
Вернувшись, мадам де Ментенон появилась при дворе, ведя юного дю Мэна за руку. Он подрос, окреп и мог ходить без посторонней помощи. Король был счастлив видеть их обоих. Его очень порадовал прием, оказанный его маленькому сыну в провинциях. Для Атена- ис возвращение подруги было менее приятным. Сама госпожа Ментенон пожаловалась на исповеди своему духовнику аббату Гобелену, что стоит ей ввести какие- то правила для детей, как их мать тут же эти правила нарушала. «Не могу поверить, чтобы Богу было угодно примирить меня с мадам де Монгесиан. Она не способна на дружбу». Мадам де Ментенон поделилась своим мнением с королем, и он принял ее сторону. Естественно, Атенаис это не понравилось и в отличие от Луизы де ла Вальср, единственным оружием и формой протеста которой были кроткие слезы, она закатывала сцены при каждом удобном случае.
Вскоре обе дамы стали при дворе притчей во язы- цех. В свете только и делали, что обсуждали их ссоры, которые, как это ни покажется странным, всегда заканчивались примирениями, так как эти женщины питали друг к другу нежные чувства. Когда казалось, что произошел окончательный разрыв, госпожа Ментенон мчалась в Кланьи или Атенаис приезжала к ней.
Однажды после очередного периода скандалов они были вынуждены ехать из Версаля в Фонтенбло в одной карете. Удобно устроившись, Атенаис сказала бывшей подруге: «Давай все забудем и поболтаем, как прежде. Почему бы нам не повеселиться, пока есть возможность?». Они прохохотали всю дорогу, однако по прибытии в Фонтебло их отношения снова испортились и причем настолько, что король попросил мадам де Ментенон передать Атенаис, чтобы та начала думать о своей душе. На слова подруги, в которых не было ни намека на оскорбление, мадам Монтеспан ответила грубостью. Госпожа Ментенон нашла это в высшей степени несправедливым. Она полагала, что Атенаис должна быть благодарна за то, что может обрести спасение, несмотря на всю свою неправедную жизнь. Похоже, что их дружбе пришел, конец, и отныне любое упоминание имени мадам де Ментенон вызывало у Атенаис приступ черной злобы и ненависти.
В конце 1676 года этих непримиримых соперниц объединила общая тревога за короля. Его Величество, похоже, утратил интерес к ним обеим и стал неразборчив в связях. Он никогда не упускал случая затащить в постель первую попавшуюся женщину и даже занимался любовью в приемной Атенаис, если она заставляла его долго ждать, с ее горничной мадмуазель де Эйе или с мадам де Тьянж. Но все эти мимолетные увлечения не выходили за пределы семьи, так сказать, в обществе о них не знали и, следовательно, повода для беспокойства не было. Теперь, отбросив всякую предосторожность, король не скрывал свои любовные похождения и даже пережил несколько неожиданно бурных романов, стоивших казне немалых денег. Обладательница сколько-нибудь смазливого личика могла вить из короля веревки. Мадам де Севинье писала, что дни госпожи де Монтеспан сочтены. Ее звезда катилась к закату, ее слезы и печаль перемежались с наигранной веселостью. Принцесса де Субиз, обладательница эффектной внешности, но весьма заурядного ума, желая поправить дела своего мужа, главы обедневшего рода великого Арморика Рогана, прибегла к такой хитрости: отправив любимого мужа наводить порядок в родовых поместьях, она надела изумрудные серьги, своего рода условный знак для короля, что путь свободен. В результате Субизы стали невероятно богаты и построили роскошный дом, который и сегодня является гордостью Парижа. Роман Людовика с госпожой де Субиз продолжался с переменным успехом несколько лет. Но его нельзя было назвать бурным — принцесса утомляла короля. Возможно, ее сын кардинал де Роган явился плодом той связи.
Женщины в спальне короля сменяли одна другую. Следующей стала госпожа Людре, фрейлина из окружения Мадам, довольно приятной наружности. Она приняла религиозный обет, и поэтому ее звали мадам, а не мадмуазель. Она когда-то была возлюбленной Вивона. Королева заметила, что, когда мадам де Людре входит в комнату, присутствовавшие герцогини встают, хотя она была незамужней и не имела никакого титула. Мадам де Тьянж была с ней чрезвычайно груба. Все это могло означать только одно.
Пока госпожа Ментенон горевала, мадам де Монтеспан действовала. Она послала за мадам де Вуазен, и возможно, вновь прибегла к черной магии, судя по тому, с какой активностью мадам де Вуазен взялась за ее проблему. Обе маркизы, вновь объединившись, удалились к Ментенон. Лтснаис, находясь в интересном положении, была не в духе, да и госпожа Ментенон тоже. Она была несколько холодной от природы, и в тот визит это особенно чувствовалось. Обе женщины часто посещали церковь. Мадам де Ментенон как-то писала: «Люди думали, что я хочу примирить Лтснаис с Богом. Я бы хотела, но не надеюсь. Есть другое, более отзывчивое сердце, на которое я возлагаю все свои надежды». Но надежды эти были напрасны. Король, похоже, встал на путь превращения в порочного старика.
Будущая герцогиня Орлеанская, «юбилейный младенец», заставила Атенаис слечь в поместье Ментенон в постель. Король тем временем уехал в армию, и теперь уже никто не сомневался, что солнце де Моитеспан закатилось на этот раз навсегда. Она тоже так считала и ожидала его возвращения с пессимизмом. Ей хотелось во что бы то ни стало избавиться от госпожи Ментенон и юного дю Мэна, который должен был отправиться в Пиренеи для того, чтобы пройти очередной курс лечения. Лтснаис надеялась заполучить короля в свое полное распоряжение в отсутствие вездесущей гувернантки. Надо заметить, что религиозное влияние мадам Ментенон на Людовика почему-то было выборочным: оно настраивало короля против Атенаис, но не отвращало от других женщин. Но мадам де Ментенон решила остаться, сославшись, что дю Мэн должен обнять отца перед дальней дорогой. К своему разочарованию и всеобщему изумлению, она стала свидетельницей ослепительной победы Лтснаис. Счастливая фаворитка восторжествовала: король любил ее больше, чем когда-либо. Похоже, мадам'Вуазен действительно потрудилась на славу.
«Какой в Версале триумф! — писала де Севинье дочери. — Сколько гордости! Какое крепкое у него сообщество! Какая герцогиня де Валснтуа [Диана де Пуатье]... Я провела в ее комнате час. Она лежала на кровати одетая и причесанная, отдыхала перед ужином. Я передала ей твои послания, она расточала любезности и похвалы. Ее сестра весело поддразнивала мадам де Люд- ре и смеялась над тем, что она имела наглость жаловаться. Представь, что делает спесивость в момент экзальтации, и ты получишь полную картину происходящего». По ее словам, в течение последующих недель король и Атенаис вели себя так, как в начале их связи. «На днях мадам дс Монтеспан была с ног до головы усыпана бриллиантами; исходившее от нее божественное сияние слепило глаза. Их привязанность друг к другу, похоже, стала еще крепче. Они переживают тот момент, когда влюбленные не могут друг на друга насмотреться. На земле не сыскать другой такой любви».
Атенаис явно везло. Каждый вечер за игрой она делала огромные ставки и неизменно выигрывала. В Париже и Версале все говорили об этом неожиданном повороте событий.
Гувернантка с воспитанником уехали в Бареж. Все вокруг любили дю Мэна за его веселый нрав. Придворные часто цитировали его изречения. Называть Людовика папой мальчику запрещалось. Однажды вечером, когда королевская семья каталась на гондолах, трапезничая, он выпил слишком много красного вина и приказал своему гондольеру подгрести к лодке короля. Оказавшись рядом, дю Мэн что было сил выкрикнул: «Да здравствует король, мой отец!» и тут же упал на руки мадам де Ментенон. Пока они находились в Бареже, она собрала его записи и письма и напечатала их тиражом в семь экземпляров, озаглавив маленький томик так: «Работы семилетнего автора». Дата на титульном листе отсутствует. Книга посвящена мадам де Монтеспан, а собранные в ней письма адресованы королю и его фаворитке.
«Бареж, 1677. Я был так счастлив, Belle Madam, когда увидел, что Вы не забыли Вашего Миньона. Вы знаете, как сильно я люблю получать письма, и в какой восторг приводят меня листки, написанные Вашим прекрасным почерком и полные поцелуев, адресованных мне. Я собираюсь написать маленькому Рошфору. Но я начал с Вас, потому что в моем сердце так много всего для Вас. Умоляю, мадам, не позволяйте королю забывать своего Миньона.
Бареж, 1677. Сир, я очень завидовал письму, написав которое Вы удостоили чести мадам де Ментенон. Я так жажду знаков Вашей дружбы, что не могу выносить, когда Вы их оказываете другим людям. Письмо от Belle Madam заставило меня стремиться сохранить репутацию, которую, я тешу себя мыслью, имею, поскольку больше всего на свете я хочу доставлять радость Вашему Величеству.
Бареж, 1677. Я получил письмо от короля, переполнившее меня несказанной радостью. Нет ничего дороже. Я не поступлю так, как Вы поступили в Ментеноне [во времена мадам де Людре], когда сожгли письмо от него... Прощайте, мадам. Я горячо Вас люблю.
Бареж, 1677. Смиренно благодарю Вас, Belle Madam, за доброту, что Вы оказали моей кормилице, пожалуйста, не оставьте ее, я очень люблю эту женщину. Мадам де Ментенон говорит, что Вы взяли ее в Фонтенбло, чему я очень рад... Хочу просить Вас о другом одолжении, не могут ли они перестать наряжать меня в юбки? Я бы ходил куда лучше, умоляю Вас Belle Madam.
Бареж, 1677. Мадам де Ментенон весь день проводит за вязанием, она бы и ночью этим занималась, если бы ей позволили, или писала бы. Каждый день она работает над тем, чтобы сделать меня умнее. Она надеется преуспеть, как и Миньон, который учится усердно, ибо отчаянно хочет угодить Вам и королю. По пути сюда я читал «Жизнь Цезаря» и Ашксандра. Вчера я начал Помпея. У мадам де Ментенон была мигрень, и она встала только к обедне. Г-н Фагои [лекарь короля[ ошпарил меня вчера в маленькой ванне. Очень надеюсь, что в другой раз он смягчится и не заставит меня так громко кричать. Лицемерие [tartufferie] нашего капеллана не прошло, это развлечет Вас, когда он вернется. Я человек, который любит Вас больше всего на свете.
Действительно, создается впечатление, что в то время мальчик обожал свою мать. «Дорогое мое сердце, мое дорогое дитя, Вы были прекрасны, как ангел» — перечень подобных эпитетов можно продолжить. Однако ухаживала и заботилась о нем, отдавая всю себя, госпожа Ментенон. Когда в возрасте десяти лет его от нее забрали и передали на воспитание гувернеру, она давала советы относительно его здоровья, так как очень хорошо знала, что полезно мальчику. «Не заставляйте его есть, если он не голоден; не позволяйте ему наедаться на ночь. Он должен питаться разными супами; пусть будет меньше мяса, много свежих фруктов и никаких сладостей между приемами пищи. У него плохие зубы, и он не очень любит сухой хлеб. Ему необходимо много гулять и спать, по крайней мере, девять часов». '
В 1678 году дю Мэн писал королю из Сен-Жермена:
«Я был очень опечален, сир, что Вы так быстро покинули нас, и я никогда не забуду чести, которой Ваше Величество меня удостоил, одарив на прощанье взглядом. Двор без Вас опустел, не говоря уже о нашем жилище. Я страстно мечтаю о возвращении Вашего Величества. Миньон».
Началась осада Гента. Король уехал туда, взяв с собой только королеву и госпожу Монтеспан. Через несколько недель Атенаис оставила их и вернулась в Кла- ньи, чтобы произвести на свет графа Тулузского. Госпожа Ментенон с большим осуждением отнеслась к рождению двух последних детей, графа Тулузского и его сестры. Король знал об этом и не осмелился просить ее взять над ними опеку. Младенцы были переданы госпоже Лувуа.
После этих родов Атенаис окончательно утратила свою власть над королем. Она невероятно растолстела, ноги у нее стали как тумбы. Она всегда была довольно неряшливой и злоупотребляла духами. Король терпеть этого не мог. Но он привык к ней и гордился ею, ведь она умела доставлять радость. Атенаис помогала держать двор в узде и сама была его неотъемлемой частью, так что этой женщине он мог бы простить все, будь она немного полюбезней. Но характер Монтеспан окончательно испортился, а ее раздражительность просто пугала. Покои фаворитки все еще находились рядом с апартаментами короля, и он по-прежнему проводил с ней много времени. Но придворные уже могли прогуливаться под окнами безбоязненно. Парочка больше нс сидела у окон и не следила, кто прошел и с кем. Они больше не смеялись, не чувствовали себя счастливыми. За позолоченными стенами лились горькие слезы и звучали злые упреки. Но король ненавидел сцены, они расстраивали его, поэтому все чаще в поисках покоя и тишины стал он уходить к мадам де Ментенон. Отношения между двумя женщинами вновь ухудшились. Виновницей всех своих несчастий Атенаис считала эту змею, которую вскормила на своей груди.
Двор заговорил теперь о госпоже Ментенон. Непонятная привязанность Людовика к сорокалетней женщине, которая была на три года его старше и совсем не походила на прежние увлечения, вызывала в высшем свете любопытство и находила самые разные объяснения. Некоторые полагали, что мадам Ментенон помогает Людовику писать мемуары, другие считали ее доверенным лицом короля, третьи утверждали, что она доставляет ему юных девушек. Но никому даже в голову не приходило, что король мог влюбиться.
Зимой 1678—1679 годов в оранжерее Мадам появился невиданный цветок — новая фрейлина по имени мадмуазель де Фонтанж. Она была трогательной мечтательницей, представлявшей себя героиней волшебной сказки. Король был ее рыцарем, и она мечтала стать его возлюбленной. Будучи необыкновенно красивой, она без труда сумела добиться заветной цели. Король почти сразу сделал ее своей любовницей, но держал их связь в строжайшей тайне, опасаясь главным образом двух женщин — мадам де Монтеспан и Ментенон. Чтобы Атена- ис ничего не заметила, Людовик постарался отвлечь ее внимание новой, только что вошедшей в моду игрой, называвшейся бассет. Король устроил мадмуазель де Фонтанж в маленькой комнатке рядом со своими покоями, но делал
вид, что едва знаком с ней. Такое положение вещей сохранялось недолго. Как и мадмуазель де ла Вальер, с которой юная пассия короля имела много общего (они обе происходили из скромных провинциальных семей), де Фонтаж была первоклассной наездницей; она любила выезжать в сопровождении своры королевских гончих, и вскоре все заметили, что Людовик в это время всегда старается держаться поблизости. Однажды в пылу охоты мадмуазель, зацепившись за ветку, потеряла шляпку, и повязала свои золотые кудри лентой. Новая прическа продержалась в моде рекордное количество лет. Король был буквально порабощен новой пассией. Очень скоро она уже помыкала им, как хотела. До этого ни одной женщине подобное нс сходило с рук. Фонтанж появлялась на обедне в платье из такой же ткани, что и камзол короля. В церкви она и мадам де Монтеспан сидели по обе стороны от алтаря, обратив две пары огромных голубых глаз к небу и состязаясь друг с другом в молитвенном рвении. Мадмуазель де Фонтанж был пожалован титул герцогини, и в беспримерно короткий срок она была объявлена фавориткой.
Следует сказать, что Атенаис отнеслась ко всему довольно спокойно. В маленькой глупой девочке она не видела серьезной соперницы и даже помогала ей в выборе бальных туалетов. Ей нравилось видеть, как негодовала госпожа Мснтенон по поводу новой влюбленности короля. В письме маршалу Ноэлю Атенапс вскользь упомянула, что Людовик посещает ее теперь только дважды в день, что ее вполне устраивает. Лучше видеть его реже, но в дружеской обстановке, чем встречаться чаще и скандалить. Но когда Фонтанж стала герцогиней, ярость Монтеспан была беспредельной. Дело в том, что сама она эту привилегию королевской фаворитки так и не получила, потому что ее муж наотрез отказался принять титул герцога. Чтобы умилостивить подругу, король назначил госпожу де Монтеспан смотрительницей королевского двора при королеве. Эго была самая почетная женская должность при дворе.
13 марта 1679 года в Париже при выходе из церкви была арестована мадам де Вуазен. Лтенаис де Монтеспан скоропалительно покинула двор и отсутствовала всего день или два, по всей видимости, встречаясь с госпожой Филастр, которая была настоящей колдуньей. Она посвятила своего ребенка дьяволу и собственноручно убила его. Филастр обеспечила Лтенаис порошками Гале.
ЯД
Так он узнал ужасную тайну.
Вольтер
Годы, предшествовавшие 1682-му, когда король объявил Версаль официальной правительственной резиденцией, были полны событий, оказавших на царствование Людовика существенное влияние. Очередной роман короля был в полном разгаре, влияние мадам де Ментенон на нравственность Людовика начало давать свои плоды. Король приступил к «обращению иноверцев в истинную веру», другими словами, начал преследование французских протестантов. Таким образом, стала обнажаться существовавшая в стране зловещая связь между «низами» и «верхами».
Казалось, что весь воздух Франции пропитан ядом. Когда в страшных муках умерла Генриэта, первая дама королевства, многие справедливо или несправедливо решили, что она была отравлена. Затем скончался отравленный женой шеф парижской полицией Добре; вслед за ним при таинственных обстоятельствах ушел из жизни другой высокопоставленный полицейский чин. В те дни было трудно доказать, что причиной смерти стал яд, так как не существовало методик его выявления. Представленные в качестве доказательства порошок или жидкость проверяли на собаке, и, если животное погибало, средство объявлялось ядовитым. Одновременно медики старались найти верное противоядие. Их изобретения тестировались на преступниках, приговоренных к смертной казни, причем делалось это только с согласия последних. В случае успеха им обещали свободу. Обычно подопытные умирали в страшных муках. Несмотря на очевидную неэффективность противоядий, в них продолжали верить. Чаще всего в качестве яда использовали мышьяк и сурьму. Как правило, эти вещества вводили вместе с клизмой, которая в те годы часто применялась в качестве профилактики переедания. А еще могли пропитывать одежду мышьяком, в результате чего возникали симптомы, сходные с сифилисом. Хотя такой способ отравления не всегда приводил к роковому исходу, человек в любом случае был дискредитирован.
В 1676 году состоялся суд над маркизой де Бренви- льер. Эта тихая и скромная женщина была известна своими добрыми делами. Поскольку в обществе ее все знали, дело получило широкую огласку. Маркиза отравила собственного отца. На протяжении восьми месяцев старик умирал мучительной смертью. То же маркиза проделала со своими двумя братьями и готовилась отправить на тот свет мужа. К счастью для него, любовник и сообщник жены, нс желая связывать судьбу с женщиной такой же испорченной, как он сам, каждый раз, когда маркиза подсыпала мужу яд, давал жертве противоядие. В результате маркиз выжил. Вскоре выяснилось, что мадам де Бренвпльср отравила еще несколько невинных людей, которых навещала в госпитале якобы из благих побуждений, а на самом деле испытывала на них различные противоядия. Маркиза под страшными пытками во всем призналась. На ее судебном процессе и казни присутствовал почти весь цвет высшего общества. Перед смертью маркиза сказала, что считает несправедливым, что она одна понесет суровую кару, поскольку подобными делами занимаются почти все представители света, когда им это нужно. Преступницу обезглавили, а затем предали огню. «Таким образом, — писала мадам де Севинье, — мы все теперь вдыхаем се».
После Добре пост шефа полиции достался Ла Рейни, который как нельзя больше подходил для данной должности. Незаурядного ума, богатый, с изысканными манерами, он был типичным представителем администрации Людовика XIV. Король всецело доверял ЛаРейни и возлагал на него большие надежды. Положение шефа полиции давало ему возможность оказывать влияние на представителей высшего класса и безраздельно властвовать над простыми смертными. Но Ла Рейни старался не злоупотреблять своим положением и не причинять людям зла, за что его высоко ценили и почитали. За тридцать лет пребывания на высоком посту глава парижской полиции сотворил со столицей чудо, очистив ее от скверны в буквальном и переносном смысле. Получив в наследство от предшественника грязный средневековый город, рассадник заразы и порока, Ла Рейни превратил его в образцовый город, в котором действовала хорошо отлаженная система правопорядка. Глава столичной полиции с состраданием относился к убогим, нищим и бродягам и делал все возможное, чтобы облегчить их существование. Он открыл приюты для подкидышей, до этого младенцев обычно подбрасывали в храмы или оставляли на видном месте прямо на улице, где они чаще всего умирали от холода. Ла Рейни охранял протестантов и их церкви от преследования со- седей-католиков. Шеф полиции был большим библиофилом и коллекционировал греческие и латинские рукописи, с которыми любил работать.
До того как дело маркизы Брснвильср получило огласку, один священник из Нотр-Дам не раз предупреждал Ла Рейни, что прихожане все чаще каются в убийствах, совершенных с помощью яда. Духовник долго колебался, прежде чем решился нарушить тайну исповеди. К этому его подтолкнуло состояние дел в обществе, которое вызывало серьезную тревогу. Ла Рейни, как ни старался, не смог разузнать подробности (духовник не назвал ни одного имени). Последние слова госпожи Брснвильср также подтверждали то, о чем говорил священник. У шефа полиции возникли подозрения, что в городе творятся жуткие злодеяния. Были арестованы два сомнительных типа, но это не дало никаких результатов. Дело стало раскручиваться только после того, как один молодой адвокат побывал на обеде у некой мадам Вигуро. До сих пор неясно, как столь респектабельный и преуспевающий юрист мог оказался в одной компании с женщиной из низших слоев общества. За одним обеденным столом с адвокатом и Вигуро сидела некая мадам Восс. Подвыпив, она проболталась: «Что за прибыльная торговля! Какие клиенты! Герцогини и принцессы! Еще три отравления — и я сколочу состояние, тогда и о покое можно будет подумать». Адвокат воспринял бы все сказанное как шутку, если бы нс встревоженное лицо хозяйки дома. Позже он рассказывал Ла Рейни, что голубь, присланный мадам Босс, легко переносил флакончик с ядом, предназначенный для опостылевшего мужа. Босс, мадам Вигуро и ее сына немедленно арестовали и препроводили в Винсен. Вигуро и Босс запираться не стали и рассказали много любопытного. Они утверждали, что занимаются предсказанием судьбы и что в Париже насчитывается до четырех сотен представительниц этой профессии, причем некоторые тайно промышляют при дворе, обретаясь в помещениях для прислуги - прачек, егерей и прочих, имеющих свободный доступ в ту или иную королевскую резиденцию. Женщины назвали имена всех, кого знали, в том числе и мадам Вуазен. Они сказали, что вместе с последней испытывала всевозможные составы Одной из их клиенток, которой женщины часто гадали, была госпожа Пулсйон. Этих двух имен оказалось достаточно, чтобы Ла Рейни понял, что вышел на след хорошо организованного преступного бизнеса. Распутывание этого клубка могло поставить шефа полиции г затруднительное положение, ведь круг клиентов Вуазен составляли высокопоставленные люди. К примеру, хорошенькая мадам дс Пулейон принадлежала к благородному роду Борделе. Ее старый, но богатый муж заточил жену в монастырь, заподозрив в покушении на свою жизнь.
Ла Рейни доложил о своем опасном расследовании Лувуа, и тот отправился с докладом к королю. В конце концов решили, что будет лучше, если на этот раз все обойдется без вмешательства парламента (высшего судебного собрания). На это имелись две веские причины. Во-первых, чем меньше огласки получит дело, тем лучше. Во-вторых, парламент, готовый по всей строгости закона преследовать простых граждан, не очень-то желал карать виновных благородного происхождения, особенно женщин. Если отравления с помощью яда и в самом деле были так широко распространены в парижском высшем свете, как полагал Ла Рейни, то эту порочную практику следовало пресечь в корне, какую бы дорогую цену не пришлось за это заплатить французской аристократии. При этом затрагивались интересы не только родовой знати, но и дворян, получивших титулы относительно недавно в знак благодарности за службу. К их числу принадлежали и сами парламентарии, которые, понятное дело, не были настроены на то, чтобы наказывать самих себя. Поэтому был создан специальный трибунал под названием Chambre Ardent.'Его председателем назначили уважаемого всеми господина Ком- пана, будущего канцлера.
Суд собрался 10 апреля 1679 года. Решили проводить заседания при закрытых дверях, чтобы подробности дьявольских деяний и составы ядовитых смесей не стали достоянием прессы. Был принят следующий порядок действий. Ла Рейни надлежало произвести арест подозреваемых и доставить их на допрос к генеральному прокурору, которому вменялось в обязанность определить возможность и целесообразность очной ставки арестованных с другими обвиняемыми. В случае положительного решения подробный протокол очной ставки должен направляться судьям трибунала. Те, в свою очередь, решали вопрос об освобождении подозреваемых или проведении дальнейшего расследования, материалы которого впоследствии повторно направлялись судьям. Они выносили вердикт о виновности или невиновности подсудимых. Тех. кто нс был оправдан, следовало подвергнуть вторичному допросу, но на этот раз с пристрастием. На основании услышанного судьи должны были вынести приговор, который считался окончательным и обжалованию нс подлежат.
Chambre Ardent приступил к работе незамедлительно. В доме Босс произвели обыск и обнаружили мышьяк, обрезки ногтей, порошок из ракового панциря и много чего прочего, предназначенного, как предполагали, для приготовления приворотного зелья. Госпожу Вуазсн арестовали и начали следствие. Женщина утверждала, что она всего-навсего безобидная гадалка и своим ремеслом занимается лет с девяти, когда обнаружила у себя дар предвидения. Вуазсн предложила полиции обратить внимание на настоящих преступников типа Босс, которая при очной ставке показала, что Вуазсн отравила собственного мужа, а также мужей мадам Дре и Лсферон. Это признание стало сенсацией. Мадам Дре была двоюродной сестрой господина д’Ормессона, одного из членов трибунала, в то время как госпожа Лсферон — вдовой прежнего председателя парламента п состояла в браке со своим бывшим любовником. Мадам Дре, по словам Босс, будучи влюбленной в маркиза Ришелье, покушалась на жизнь не только Дре, но и жены Ришелье и его многочисленных любовниц. Эффект разорвавшейся бомбы произвели аресты мадам Дре, а вместе с ней Пулейон и Лсферон. Женщин отправили в Винсен, где содержались другие преступники.
Каждый день на допросах всплывали все новые и новые имена: графиня де Рур, виконтесса де Полиньяк, герцогиня д-’Ангулем, герцогиня де Вптри, принцесса де Тенгри, графиня де Грамон, граф де Сессак, граф де Клермон. Среди прочих колдуньи назвали и личную горничную госпожи Монтеспан мадмуазель де Эйе, имевшей, как известно, ребенка от короля, герцогиню де Вивон, невестку Атенаис, и двух представительниц ближайшего окружения короля, племянниц Мазарини Марию Анну де Буйон и графиню Олимпию Суассон. Суассоны принадлежали сразу к двум королевским фамилиям: французской (Бурбон-Конде) и Савойской. Когда последний из оставшихся в живых граф Суассон погиб на войне, его сестра получила разрешение взять графский титул брата; она вышла замуж за младшего отпрыска рода Савойских, а их сын женился на Олимпии Манчини. Главу рода при дворе величали не иначе как Господин Граф. Мадам Графиня, женщина блестящего ума, содержала салон. В молодости у нее с королем был роман. В те годы она многое сделала в плане его культурного развития: привила вкус к изящным искусствам и научила хорошим манерам. Их отношения с тех пор практически не изменились и остались достаточно теплыми и доверительными. Это давало повод думать, что увлечение Людовика Олимпией Суассон еще продолжалось. У графини был молодой сын, принц Евгений, весьма своеобразная личность. Его ночему-то не представляли ко двору, и молодой человек проводил все время в кругу таких же молодых распутников, носивших женское платье.
Несмотря на то, что все вельможи, чьи имена фигурировали в деле, являлись друзьями короля, он приказал продолжать расследование, заявив, что отравлениям следует положить конец. Когда следствие по делу Вуазен закончилось, Ла Рейни признался, что потерял веру в людей и их моральные устои. «Человеческими жизнями торгуют, как на базаре; убийство представляется единственным способом решения семейных проблем. Злодейства распространены повсеместно — в Париже, в окрестностях, в провинциях». Все высшее общество пребывало в шоке. Один из приятелей Бюсси- Рабютена писал ему: «Несмотря на то, что я никогда не был праведником, я не могу прийти в себя от тех ужасов, о которых ты мне рассказал».
Среди других преступлений, совершенных Вуазен, следует назвать около двух тысяч произведенных сю абортов и многочисленные убийства младенцев, чье появление на свет было нежелательно для их родителей. Кроме того, она приносила в жертву дьяволу живых младенцев, похищаемых в кварталах бедноты. Судя по полицейским данным, случаи исчезновения маленьких детей в последнее время значительно участились. Дочь Вуазен прятала от матери своего малыша, опасаясь ее. Вуазен назвала множество имен, но даже под пыткой ни словом не обмолвилась о мадам де Монтсспан. Этот факт находит два объяснения: либо госпожа Монтсспан не была замешана ни в чем серьезном и, кроме безобидного колдовства, другими услугами гадалки не пользовалась, либо Вуазен боялась выдавать свои связи с приближенными короля, страшась ужасной смерти, которая могла ожидать виновных в покушении на жизнь монарха.
Вуазен, Босс и Вигуро приговорили к казни. Вигуро умерла от пыток, две другие женщины пытки выдержали и были сожжены заживо на костре. Дамы благородного происхождения, Пулейон, Дре и Леферон, суровой участи избежали, но были сосланы в монастыри Нидерландов замаливать грехи до конца своих дней.
Следствие Ла Рейни продолжалось еще примерно год, а в 1680-м при дворе разразился еще один грандиозный скандал. Причиной послужил невероятный слух о подписании ордера на арест герцогини де Суассон, подозреваемой в убийстве мужа, а также герцогини де Буйон, обвиняемой в отравлении камердинера, знавшего о ее любовных похождениях, и покушении на жизнь мужа; маркизы Тенгри, одной из фрейлин королевы (ее подозревали в убийстве собственного ребенка); могущественного и пользовавшегося популярностью маршала Люксембургского и других не менее известных лиц. Но прибывшая в дом герцогини де Суассон полиция хозяйку не обнаружила. Король, вопреки своим принципам, предупредил ее письмом о готовящейся акции. В королевском послании говорилось, что у нее есть возможность выбора между Бастилией с последующим судом и бессрочной ссылкой. Женщина без колебания предпочла ссылку и бежала из Франции в Брюссель, прихватив с собой госпожу д’Алюи. Находясь в безопасности, она начала вести с королем переговоры. Герцогиня согласна была вернуться, если не придется ждать суда за решеткой и если судебное слушание можно пронести незамедлительно. Король ответил, что тюремного заключения в любом случае избежать не удастся и гарантировать быстрое судебное разбирательство тоже никто не может. Поскольку во Францию герцогиня больше не вернулась, все поверили в ее виновность. Король признался ее свекрови, что, разрешив герцогине скрыться от правосудия, он взял грех на душу и будет за него в ответе перед Богом и своим народом. Из списка подозреваемых Ла Рейни удалось бежать еще господину Сес- саку и госпоже Полиньяк. Остальные были арестованы.
Судебные слушания по этому делу были полны драматизма. Герцогиня дс Буйон явилась на суд в окружении любящих родственников, держа под руку мужа и любовника, герцога Вандомского (кузена короля), из- за которого якобы и покушалась на жизнь супруга. Она выглядела прелестно. Герцог де Буйон обожал свою жену. Его братья, возмущенные ее громкими любовными похождениями, настоятельно советовали герцогу упечь жену в монастырь, но тот не желал и слышать об этом, говоря, что жена одаривает ласками и его, поэтому все остальное не имеет значения. Герцогиня не скрывала, что вместе с Вандомом часто навещала Вуазен. Когда судья объявил, что герцогиня обвиняется в покушении на жизнь мужа, она рассмеялась и сказала: «Спросите у него!» Ла Рейни поинтересовался, нс видела ли она дьявола и, если да, то как он выглядит. «Маленький, черненький и безобразный, как вы», — отвечала герцогиня. Поскольку улик против нее не было, мадам де Буйон оправдали. После объявления оправдательного приговора она проследовала на свое место. Вероятно, тогда-то герцогиня сочинила остроты, которыми якобы сразила судей во время слушания дела. Позже они были напечатаны и холили по рукам. Королю такая вольность и неуважение к суду не понравились, и он запретил Буйон появляться при дворе. Остроумие стоило герцогине нескольких томительных лет жизни в провинции.
Суд над маршалом Люксембургским продолжался четырнадцать месяцев. Его обвиняли в колдовстве с целью избавления от опекуна вдовы, на которой маршал хотел жениться, и умерщвления своей жены. С помощью колдовства маршал Л юксембругский желал добиться любви принцессы Тангри и побед на иоле брани. Выступая на суде, обвиняемый говорил много, но не очень красноречиво. Однако был в конце концов признан невиновным по всем пунктам, а его секретарь приговорен к галерам. После судебного процесса Люксембургский уехал на неделю в свое поместье, а когда вернулся, то король не только не вспомнил о суде, но даже дал под командование маршала отличные войска, с которыми тог одержал ряд крупных побед.
Остальные вельможи, проходившие по подобным делам, тоже были оправданы. Они все честно сознались, что являлись клиентами мадам Вуазен, но доказательства их причастности к отравлениям не были представлены. Показания же страшных преступников, содержавшихся в Винсене, суд во внимание не принял, посчитав их сомнительными. Chambrc Ardent был в обществе крайне непопулярен и вызывал только насмешки.
В Париже ходили слухи, что король собирается провести моральную чистку и положить конец содомии, каравшейся сожжением на костре. Было известно, что к этому пороку Людовик питал особое отвращение. За время царствования он несколько раз предпринимал попытки покончить с ним раз и навсегда. Но советники каждый раз отговаривали короля, ссылаясь на непреодолимое препятствие — Мсье. Трудно справиться с пороком, не затронув при этом брата короля. Действительно, маленький человечек мозолил глаза при дворе и в армии и не брезговал общаться с людьми сомнительной репутации, которых щедро одаривал румянами, духами и бриллиантовыми брошами, служившими им своеобразными охранными грамотами. В обществе царила атмосфера всеобщей подозрительности. В тс годы никто нс мог спать спокойно. Под подозрение попал даже сам великий Расин, который являлся клиентом Вуазен. Когда скоропостижно скончалась его любовница (возможно, в результате аборта), был подписан приказ о задержании поэта, но в конце концов сделано эго нс было.
•Вскоре следствие затормозилось, а потом и вовсе было прекращено. Причиной послужило то, что после многомесячного пребывания в Винсене преступники все как один начади называть имя мадам де Монтеспан. После казни Вуазен и ее сообщниц арестовали полторы сотни гадалок, похитителей детей, алхимиков, мошенников, лишенных духовного сана священников, промышлявших абортами повитух, торговцев ядами и любовными зельями и прочих порочных обитателей дна общества. Среди них оказался человек по имени Лесаж, освобожденный от галер одним из влиятельных друзей Вуазен. Вопреки настоятельному совету Ла Рейни, Лу- вуа предложил Лесажу в обмен на информацию свободу. И тот не преминул воспользоваться предложенным. Лесаж первым упомянул имя мадам де Монтеспан. По его словам, он знал, что Вуазен возила ей в Сен-Жермен какие-то порошки. Еще раз имя фаворитки короля под пытками назвала мадам Филястр. Она призналась, что госпожа Монтеспан покупала любовные привороты и порошки. Правда, позже Филястр отказалась от своих слов. Вслед за этим обвинения в адрес мадам де Монтеспан посыпались как из рога изобилия. Казалось, что все заключенные сговорились. Они единодушно подтвердили, что Вуазен часто навещала Атенаис в Кланьи и при дворе, вынашивая какие-то зловещие планы. Атенаис на протяжении ряда лет давала королю приворотное зелье и принимала участие в черной мессе. Когда колдунья посоветовала отслужить еще две, мадам де Монтеспан будто бы сказала (и это придает обвинению некое правдоподобие), что у нее нет времени. Так что, остальные мессы с принесением в жертву младенцев были проведены для Монтеспан в ее отсутствие. С каждым днем обвинения приобретали все большую весомость. В день своего ареста мадам Вуазен должна была преподнести королю отравленную петицию. По многочисленным свидетельствам, она передала мадмуазель де Фонтанж пару отравленных перчаток.
Ла Рейни доложил обо всем королю. Тут же было назначено заседание кабинета министров под председательством самого Людовика, которое продлилось несколько дней. Все это доказывает серьезность обсуждаемого вопроса. Это и понятно, ведь мадам де Монтеспан была королю почти второй женой, матерью его любимого сына и Людовик продолжал питать к Атенаис нежные чувства, она по-прежнему жила у него в доме. О том, чтобы привлечь Монтеспан к ответственности, не могло быть и речи. Поддержанный министрами король приказал дело прекратить и собранные в ходе расследования материалы сжечь. Только Ла Рейни голосовал против принятого решения, мотивируя это тем, что следует положить конец отравлениям во Франции и что распускать трибунал на этапе дознания несправедливо. «Различия в наказаниях за одно и то же преступление подорвут доверие к королю и дадут повод усомниться в его правосудии, — добавил шеф полиции. — Кроме того, уничтожение материалов следствия приведет к тому, что будут утрачены показания, содержащие факты, подтверждающие невиновность некоторых заключенных». Король ответил, что судебные разбирательства могут продолжаться при условии полного отсутствия показаний против мадам де Монтеспан. Однако в деле содержалось так много обличающих ее фактов, что правосудие превратилось бы в пародию на самое себя. Тогда Ла Рейни предложил единственно возможный при сложившихся обстоятельствах вариант — Lettre de cachet, документ, скрепленный печатью короля и означавший тюремное заключение без суда и следствия. Король должен был подписать особое письмо, в котором перечислялись имена всех, кто проходил по делу и находился в тот момент в заключении. Этот означало, что все сто сорок семь человек, обвиняемые в страшных злодеяниях, избегут участи, которая ожидала бы их в случае признания вины — дальнейших пыток и сожжения на костре. В то же время те немногие, кто мог быть доказать свою невиновность и быть оправдан, обречены, как и все остальные проходившие по делу, провести остаток жизни в застенках. Для таких преступников, как лишенный духовного сана священник по имени Гибург, якобы проводивший черную мессу и помогавший мадам де Монтеспан в богохульных молитвах, известный отравитель Трианон, Шаиелен, обучившая Филястр ее богопротивному ремеслу (абортам), и сам Гале, это решение стало нежданным подарком судьбы. Если бы Вуазен, Босс и Вигуро к этому моменту были еще живы, то и им удалось бы избежать казни.
В 1682 году Chambre Ardent прекратил существование. В результате его деятельности тридцать шесть осужденных были преданы пыткам и затем сожжены на костре; четверо приговорены к галерам; тридцать шесть высланы или подвергнуты штрафам (преимущественно дворяне) и тридцать оправданы. Более восемьдесяти преступников, кому посчастливилось благодаря lettres de cachet остаться в живых, были прикованы цепями в подземельях Франции и обречены на пожизненное заключение в одиночной камере. За попытку вступить в разговор с тюремщиками их нещадно избивали плетьми из опасения, что имя мадам де Монтеспан случайно могло сорваться с языка.
Дело об отравителях имело свои последствия. Король был страшно сердит на Олимпию де Суассон и не взял во французскую армию ее сына, принца Евгения. Людовик не желал видеть среди своих приближенных молодого человека, который смотрел бы на него дерзким взглядом задиристого петуха. К тому же юный Суассон имел дурную репутацию, его подозревали в содомии. Так как Евгений был королю родственником и сыном его большого друга, Людовику было бы трудно отказать Мадам Графине, обратись она к нему за помощью. Но ее рядом не было, и поддержать принца было некому. Король допустил большую ошибку, вынудив Евгения перейти в стан врагов. Дело об отравителях нанесло по авторитету Кольбера ощутимый удар, так как замешанные в нем дворяне, включая мадам де Монтеспан, являлись его личными друзьями. В 1683 году могущественный министр умер от физического и морального истощения. Несмотря на предпринятые меры в плане соблюдения секретности, дело получило самую широкую огласку. Одно время во Франции ни о чем другом, кроме отравлений, нс говорили. Люди стали еще более подозрительными, и каждый случай загадочной смерти рассматривали как преднамеренное убийство. Вышеописанные события все же дали один положительный результат — с 31 августа 1682 года торговля ядами во Франции была взята под строгий контроль, закрыли частные лаборатории и запретили занятия оккультными науками.
Была ли виновна мадам де Монтеспан в том, в чем ее обвиняли, — в попытке отравить короля и мадмуазель Фонтанж, в том, что закрывала глаза на ритуальные убийства младенцев во время черной мессы? Автор великолепной книги об этих драматических событиях (все изложенные выше факты заимствованы из книги «Vie de Colbert») Жорж Монгредьен считает ее невиновной. Похоже, что Ла Рейни придерживался такого же мнения. Король и госпожа Ментенон, отлично знавшие мадам де Монтеспан, также не верили в злонамеренность ее поступков. Действительно, против фаворитки Людовика свидетельствовали так называемые отбросы общества, люди, лишенные каких-либо нравственных устоев. По недомыслию полиции в Винсене им дали возможность общаться друг с другом, а потому не исключена возможность, что они сговорились дать показания против мадам де Монтеспан, желая как бы прикрыться се громким именем. Они верно предполагали, что король не позволит довести дело до суда. Так оно и вышло. Монгредьен подчеркивает, что госпоже Монтеспан не дали возможности высказаться в свою защиту. Громче всех ее обвиняли отравители и бывшие священники. Все они в один голос заявляли, что общались с Лтенаис через ее горничную мадмуазель Эйе. Допрошенная Ла Рейни, та отрицала даже знакомство с преступниками и требовала проведения очной ставки. Когда шеф полиции привез мадмуазель Эйе в Винсен, арестованные опознали женщину и назвали ее имя. Так что горничная Лтенаис осталась под подозрением, хотя никакие меры против нее предприняты нс были. Лтенаис, несомненно, прибегала к колдовству и достигала желаемых результатов. И король помнил об ужасных головных болях, мучивших его в то время, когда, как ему теперь стало известно, Монтеспан подсыпана ему порошки Гале.
Это было мерзко, но преступлением нс считалось. К счастью для Лтенаис, король легко прощал женщин, ибо считал их очаровательными, но слабыми и безответственными существами низшего порядка. Госпожа Монтеспан была не только матерью его детей, но и украшением французского двора. Ее ослепительная красота покоряла послов. Лтенаис, будучи в хорошем расположении духа, доставляла королю радость и поднимала настроение. Людовик сжег все бумаги, относившиеся к расследованию, уверенный, что поставил в деле точку. Ему и в голову нс могло прийти, что в полицейских архивах хранятся записки Ла Рейни (сегодня с ними можно ознакомиться в Национальной библиотеке). Возможно, он думал, что если бы Лтенаис и впрямь была отравительницей, то давно отправила бы на тот свет хотя бы одну из своих соперниц. Но ни одна из них не заболела и не скончалась по неизвестной причине. Таким же способом Монтеспан могла бы расправиться и с мадам де Ментенон, которую ненавидела всеми фибрами души. Ментенон в шутку как-то написала подруге: «Еду в Кланьи, Напои считает это место очень опасным». Король ни на минуту не усомнился в невиновцо- сти Лтенаис. Доказательством служит тот факт, что он оставил мадам де Монтеспан в Версале, где она прожила еще десять лет. Ему ничего не стоило избавиться от фаворитки, сослав в какой-нибудь монастырь (как король часто и поступал с не угодившими ему женщинами). Некоторые историки связывают конец их романа с причастностью Монтеспан к делу об отравлениях. Но это мнение ошибочно. Король совершенно охладел к ней после рождения Тулузского, то есть за год до ареста Вуазен. Вот какое толкование дал на этот счет Вольтер, великий знаток человеческой натуры: «Король упрекал себя за связь с замужней женщиной, и, когда любовь остыла, укоры совести стали чувствоваться острее».
Дни бедной маленькой Фонтанж тоже были сочтены. Лтенаис была права, когда говорила, что очередная возлюбленная короля слишком глупа, чтобы удержать мужчину, привыкшего к обществу умных людей. Король утратил к Фонтанж всякий интерес как только прошло физическое влечение. Это случилось неожиданно быстро, потому что бедняжка ослабела здоровьем. Став любовницей короля, она через год родила ребенка, который умер. С тех пор молодая женщина постоянно нуждалась в медицинском уходе. Она страдала от частых кровотечений, в связи с чем вечно недомогала, жаловалась и лила слезы. Король, не переносивший вида нездоровых людей, сослал ее в монастырь, где служила аббатисой сестра Фонтанж. Бедняжка не взяла с собой ничего, кроме маленького венецианского кружева на память о нескольких месяцах ее славы при дворе. Однажды король охотился в тамошних местах и заехал навестить бывшую возлюбленную. Увидев, что с ней стало, Людовик разрыдался от избытка жалости. Вскоре после этого, в марте 1681 года, Фонтанж умерла. На прощанье она сказала, что была счастлива и уходит из жизни без сожаления, потому что видела в глазах короля слезы сочувствия к ней. Ей было всего двадцать лет. Вероятно, в монастыре были наслышаны об отравлениях, ибо сестра Фонтаж потребовала провести посмертное вскрытие. Хотя эта мысль короля не прельщала, аутопсию все же сделали. Исследование показало, что смерть наступила естественным образом. У покойной была больная печень, а легкие, кишечник, желудок и матка в норме. По мнению медиков, молодая женщина умерла от пневмонии, развившейся на фоне большой кровопотери. Волей судьбы Фонтанж стала последним прекрасным цветком короля из оранжереи Мадам.
ГОРОД БОГАЧЕЙ
В этом городе богачей было много блеска и великолепия, но не было мощи и надежной основы... и этот помпезный город приходил в упадок, разрушаясь сам по себе, разъедаемый собственной роскошью.
Боссюэ
На фоне ужасных событий, описанных в предыдущей главе, король выглядел внешне спокойным и безмятежным и обустраивался на новом месте. 6 мая 1682 года Людовик XIV официально объявил, что отныне резиденция французского правительства находится в Версале, куда он торжественно и переехал с семьей, министрами и всем двором.
Дворец готов еще не был. Но король решил, что работы никогда не закончатся, если он не переедет. А поскольку Людовик сам постоянно что-то переделывал и пристраивал, то увидеть дворец без строительных лесов ему, вероятно, не пришлось. Он изменил проект Лево, значительно расширив кольцо новых зданий, окружавших старый дом Людовика XIII. В 1670 году Лево умер, и работу продолжали его преемники. В 1679 году архитектором короля стал Мансар, хорошо зарекомендовавший себя на строительстве Кланьи. Теперь он заканчивал Зеркальную галерею, где по оригинальному проекту Лево должна была разместиться терраса первого этажа. Но идя навстречу желанию короля, который хотел иметь во дворце парадный зал внушительных размеров, пришлось изменить пропорции фасада, но интерьер здания от этого выиграл. Зеркальная галерея и сегодня является непревзойденным шедевром западной архитектуры, поражающим великолепием отделки, игрой красок и обилием позолоты. В многочисленных зеркалах отражались толпы красавиц и красавцев, одетых в шелка и кружево, богато украшенные золотой нитыо и драгоценностями. В ярком свете тысяч свечей это блистательное собрание, многократно отраженное в зеркалах, придавало галерее, украшенной консолями из чистого серебра и апельсиновыми деревьями в кадках, вид пещеры Алладина или какой-нибудь другой фантастической сокровищницы из сказок тысячи и одной ночи. Днем галерея служила главной улицей или ярмарочной площадью этого «города богачей» и выглядела иначе, чем ночью. Выполняя господские поручения, по галерее взад-вперед сновали слуги, ловко лавируя между праздными придворными, занятыми пустыми разговорами или спешившими с одной церемонии на другую; тут же можно было встретить коров и ослов, доставлявших свежее молоко маленьким принцам, а также многоликую толпу туристов, которых легко можно было узнать по одежде и удивленно-любопытным взглядам, которые они бросали по сторонам. Однако при появлении королевского паланкина движение на этой оживленной трассе прекращалось. Все вытягивались в струнку и учтиво расступались, пропуская вперед высокопоставленную особу. В те дни Версаль был более доступен для посетителей, чем нынче. Попасть во дворец можно было легко в любое время суток. Иной раз там, где сейчас автомобильная стоянка, собиралось до двух сотен фиакров. Рядовые посетители могли попасть практически во все залы дворца. Если кому-то случалось забрести в частные покои, то тут же появлялся слуга, делавший вид, что ему необходимо задернуть занавески или разжечь в камине огонь, и объяснял заблудившемуся, как выбраться из помещения. Делалось это учтиво и тактично, чтобы человек не почувствовал себя оскорбленным. Хотя король жил в Версале фактически среди толпы и практически без охраны, но за сто лет здесь нс было совершено ни одного покушения на жизнь царственной особы.
Два огромных крыла примыкали к зданию Лево с боков. Южное предназначалось для принцев крови, побочных детей Людовика XIV, и их челяди. Здесь располагались пятнадцать апартаментов на нижнем этаже и cine четырнадцать наверху, а также бесчисленные мастерские, приемные и служебные кабинеты. Крыло принцев было отделено от города зданием (где сейчас военный госпиталь) с кухней, буфетной, кладовыми и комнатами для полутора тысяч слуг. Конюшни, придающие ныне дворцовому ансамблю завершенный вид и соединяющие его с городом, еще только строились. В здании содержали королевских лошадей, здесь же располагались квартиры шталмейстера и пажей, а также размещалась привилегированная школа для детей благородных фамилий. Ее воспитанники вели себя очень шумно и на протяжении столетий терроризировали обывателей Версаля. Кошошнп, псарни и другие постройки, используемые для охотничьих нужд, занимали больше места, чем апартаменты министров. В 1701 году в Версале содержали шесть свор гончих, общее количество которых достигало пяти сотен пар. Собаки принадлежали королю и его сыновьям: дофину, герцогу дю Мэну и графу Тулузскому, его двоюродному брату герцогу Бурбонскому. Гончих использовали в охоте на оленя, кабана и волка. Часть собак король держал в своих покоях и кормил из рук, чтобы животные признавали в нем хозяина. Собаководство было второй, после охоты, страстью Людовик XIV.
Северное крыло дворца называлось Вельможное и состояло исключительно из комнат для придворных. Внутри оно являло собой запутанный лабиринт коридоров, в котором постороннему человеку было легко заблудиться и провести в забвении многие годы. Однажды Мадам потребовалась фрейлина, причем одинокая, брошенная мужем или овдовевшая герцогиня. В поисках подходящей кандидатуры двор едва не сбился с ног, пока кто-то нс вспомнил о существовании герцогини дс Браика, которая разошлась со своим жестоким и расточительным мужем. Всеми забытая, она буквально умирала от голода в одной из комнат дворца. Приблизив к себе эту даму, Мадам вернула ее к жизни и сделала счастливой. Придворные также относились к фрейлине с почтением.
Используемые во дворце портшезы, как и наемные экипажи, принадлежали транспортной компании. Только члены королевской фамилии имели право владеть собственными паланкинами. На королевской половине дворца и в Мраморном дворике пользоваться носилками запрещалось. Из-за их обилия в Вельможном крыле то и дело возникали заторы. Один из коридоров в этой части здания носил имя Ноайлсй, поскольку вдоль него располагались комнаты этого мо1ушественного, хотя и непопулярного семейства. Покои Ноайлсй отличались роскошью и великолепием, в то время как жилье менее знатных придворных больше походило на каморки, некоторые из которых даже не имели окон. Несмотря на тесноту и неудобства, проживать в Версале считалось престижным, поскольку даже жалкая каморка во дворце являлась ярким подтверждением личного благополучия. Те же, кто нс был стеснен в средствах, имели также дома или апартаменты в городе. Наиболее состоятельные начали застраивать усадьбами окрестности. Иль-де-Франс и сегодня поражает многочисленностью и красотой замков, возведенных во времена пребывания королевского двора в Версале. К сожалению, в годы Революции, а затем Второй мировой войны часть из них была разрушена.
Для придворных со скромным достатком жизнь в Версате была страшно разорительной, ведь необходимо было соблюдать внешний лоск. Король любил, чтобы окружающие его люди выглядели наилучшим образом. Элегантное платье в те дни могло стоить целое состояние. К счастью, мода менялась нс часто, и наряд можно было носить десятилетиями. В особых случаях, например к свадьбе. монарх мог потребовать обновить гардероб. Тогда резко возрастал спрос на услуги портных, парикмахеров и ювелиров, которых придворные часто переманивали друг у друга. Как ни странно, но лучшими мастерами по золотому шитыо являлись мужчины. Наиболее известными из них были Л’ Эрмнно и братья Делобель. Их также удостоили чести проживать в Лувре. Когда кто-либо из придворных чувствовал, что больше нс в состоянии оплачивать текущие расходы, он обращался к королю с просьбой о доходной синекуре или пожертвовании. Обычно посредником между королем и просителем в подобных делах выступала фаворитка, имевшая с этого дела свой процент. Как правило, эти прошения король удовлетворял, поскольку облагодетельствованные попадали к нему в зависимость. Те же, кто жил своим умом, находились в меньшинстве. Большая часть людей, движимая амбициями, стремилась в Версачь, надеясь на получение выгодных чинов, должностей, в поисках подходящих партий для своих детей и, конечно же, стремясь попасть в великосветское общество.
Многие думают, что знать вела праздную жизнь, не обремененную никакими обязанностями, но нс следует забывать, что все здоровые мужчины призывного возраста проходили военную службу. Правда, зимой они особенно не перетруждались, но с наступлением весны отправлялись в действующую армию. Версаль оставался в распоряжении женщин, стариков и тех, кого король считал непригодными для армейской службы. Версальский дворец фактически являлся штаб-квартирой, а город с его огромным количеством казарм — гарнизоном. Жизнь при дворе протекала по строгому распорядку. Король отличался пунктуальностью и верностью своим привычкам, так что всегда можно было безошибочно сказать, чем он в ту или минуту занят. Железный этикет, кажущийся нам абсурдным, на самом деле был суровой необходимостью, благодаря ему обеспечивались порядок и мирное сосуществование под одной крышей от трех до пяти тысяч человек. Являясь верховным главнокомандующим, король предпочитал держать офицеров — людей, кому
доверил безопасность страны, — под постоянным наблюдением, чтобы иметь возможность контролировать их. В тс времена среди придворных часто можно было видеть изувеченных в бою.
Существует мнение, что войны в те времена были более цивилизованными и не лишенными некоторой галантности. Действительно, ни одному полководцу не приходило в голову воевать зимой, а сами военные операции сводились в основном к осадам.
В 1667 году, когда Людовик XIV принимал участие в осаде Лилля, граф де Бруэ, командир гарнизона осажденного города, узнав, что у противника нет льда, каждое утро отправлял его корою. Через какое-то время Людовик передал офицеру, доставлявшему лсд, что данного количества ему мало и хотелось бы иметь чуточку больше. (Летом ежедневный расход льда на одного придворного в Версале составлял от двух до трех килограммов.) Бруэ ответил, что будет экономить, поскольку не желает оставить короля безо льда, ведь осада Лилля может продлиться еще много месяцев. Присутствовавший при этом герцог де Шарое воскликнул:
— Да, и передайте Бруэ, чтобы не сдавался, как губернатор Дуэ.
— Вы в своем уме герцог де Шарое? — изумился король.
— Да, сир. Меня заботит честь семьи. Бруэ — мой двоюродный брат.
Несмотря на внешнюю галантность и благородство, войны были кровопролитными и несли многочисленные жертвы. Например, в 1672 году Францию облетела новость, что Кондс под яростным огнем врага форсировал Рейн и во время операции больше половины «золотой молодежи» погибла под пулями или утонула.
Король считался наместником Всевышнего на земле. Когда он молился в часовне, придворные, стоя к алтарю спинами, молились за короля. К нему относились как к господу и повелителю. Важное место в жизни короля занимала фаворитка. Если в течение двух дней он ни разу не взглянул на нес, это вызывало тревогу, но когда холодность государя была более продолжительном (например, в течение недели), это считалось дурным предзнаменованием. Бедняжка начинала всерьез беспокоиться, добивалась аудиенции у короля, чтобы выяснить, что произошло, хотя, наверняка, сама догадывалась о причине. Если король даровал прощение, раскаявшаяся любовница обнимала монаршие колени. Государь всегда пристально следил за своей многочисленной ратыо. Практически о каждом он имел исчерпывающие сведения и непременно замечал чье-либо отсутствие. Покинуть дворец без спроса короля было в высшей степени неосмотрительно. Обычно сир не отказывал тому, кто хотел навестить свое поместье, но крайне неохотно отпускал тех, кто желал отлучиться на пару-тройку дней в Париж. Людовик терпеть не мог, когда его придворные искали развлечений в столице. Чтобы избежать этого, он устраивал в Версале бесконечную череду всевозможных праздников и карнавалов, не явиться на которые было равносильно гражданской смерти. Самыми значимыми развлечениями считались события в семье самого короля: свадьбы, рождения и даже похороны. В этих церемониях каждый из придворных играл свою определенную роль. В обязанности вельмож входило присутствие на ежедневных ритуалах утреннего пробуждения короля ото сна, отхода ко сну, переодевания для охоты, совместного с королем посещения часовни, не говоря уже про обеды. Больше всего времени отнимало парадное шествие в часовню, когда королю подавали прошения и представляли людей, пожелавших выразить ему свое почтение. Раз в неделю король устраивал приемы в честь иностранных посланников. Специально для этих приемов была построена удивительно красивая лестница, которая так и называлась — Посольская. Впоследствии ее разрушил Людовик XV.
В 1682 году дневной распорядок короля был примерно следующим. Между восьмью и девятью часами
утра он вставал в присутствии принцев крови и нескольких особо приближенных лиц одсвазся и тотчас следовал в соседний с опочивальней кабинет, где встречался с министрами. Их число обычно нс превышало трех- четырех человек. Принцы крови на заседания не допускались: Мсье мог посещать один второстепенный совет, собиравшийся раз в две недели, в то время как дофин не допускался никуда. В 12.30 в сопровождении королевы и всего двора король отправлялся на мессу во временную часовню. На это уходило не менее часа, затем монарх шел к Атенаис де Монтеспан, у которой оставался до обеда, начинавшегося около двух. Обедал король вдвоем с королевой. К обеду обычно подавали четыре тарелки разных супов, целого фазана и куропатку, цыпленка или утку (в зависимости от сезона), фаршированную трюфелями, огромное количество салата, небольшую порцию говядины, два куска окорока, кондитерские изделия, много свежих фруктов и компотов. Аппетит Людовика удивлял присутствующих и пугал докторов. Мадам де Ментенон призналась, что если бы съела хотя бы половину того, что съедал король, то через неделю умерла. (При вскрытии умершего Людовика выяснилось, что его желудок был огромен, а кишечник в два раза превышал обычные для человека размеры).
В дни охоты король покидал дворец сразу после мессы, которая проходила раньше обычного. Иногда он выезжал поохотиться после обеда и возвращался с заходом солнца. Летом король отправлялся на охоту чаще, чем зимой, а в хорошую погоду целыми днями пропадал на свежем воздухе. По возвращении он отправлялся к мадам де Ментенон. С годами Людовик проводил у нее все больше времени. В половине одиннадцатого король ужинал в компании королевы, а затем шел к Атенаис, где оставался до полуночи, а иногда и дольше. После рождения графа Тулузского Людовик наедине с Атенаис не оставался. В Страстную пятницу и на Пасху королевская семья с утра до вечера молилась в церкви.
Когда пишешь о Версале времен Людовика XIV, невозможно, забегая вперед, не сказать об изменениях и разрушениях, которым позже подверглось его прекрасное творение. С исчезновением шумной толпы эле- гантных придворных дворец стал походить на опустевший дом, откуда съехали хозяева. Бесконечные вереницы туристов походили на покупателей, пришедших оценить достоинства недвижимости, и это зрелище еще более усугубляло ощущение заброшенности. Материальный ущерб, нанесенный этой жемчужине архитектуры последующими поколениями, не восполним. Версаль сегодня — жалкое подобие былого великолепия. Из полутора тысяч фонтанов, функционировавших во времена Людовика XIV, уцелело не более трех сотен. Король первым посягнул на эту красоту, отправив в переплавку серебряные детали декора дворцового ансамбля. Это экономически себя нс оправдало, поскольку стоимость изделий равнялась десяти миллионам ливров, а получившегося из них металла — всего трем. Куда разумнее было бы продать бриллианты, но Король-Солнце не мог отказать себе в удовольствии любоваться чудесной игрой драгоценных камней на нарядах окружавших его дам. Как ни странно, но чем бедственнее становилось финансовое положение страны, тем роскошнее делались туалеты придворных. Это был своего рода вызов французского двора иноземным гостям и послам. Построив в первые дни реконструкции Версаля изысканный и неповторимый грот Тстис, монарх впоследствии снес его, чтобы освободить место для Северного крыла.
Людовик XV хотя и относился к дому прадеда с должным уважением, что само по себе удивительно для человека, главным интересом в жизни которого было строительство, но все же нс удержался от того, чтобы не изменить что-нибудь здесь. На месте Посольской лестницы он построил апартаменты для своей дочери Аделаиды, а личные покои Людовика XIV, выходившие окнами на Мраморный двор, переделал для собственной семьи по своему вкусу. Эти petits appartcmcnts
13 настолько изысканы, что эту вольность ему можно простить. К сожалению, архитектор Габриель добавил к восточному фасаду неудачную пристройку. Неизвестно, что еще натворил бы этот архитектор, не будь стеснен в средствах. К счастью, и Мария-Антуанетта тоже испытывала материальные затруднения и нс могла реализовать полностью все свои причудливые фантазии. В результате распродажи мебели и предметов быта из дворца, устроенной во время революции и продолжавшейся двенадцать месяцев, многие уникальные вещи разошлись по всей Европе. Но самое худшее еще было впереди. Луи Филип хотя и не допустил сноса строения, но положил начало всякого рода его переделкам, которые только вредили. Первым в списке тех, кто внес свой вклад в переустройство дворцового ансамбля, был Габриель. В XIX веке в Королевском дворе появилась ужасная конная статуя. Позже опустили ниже прежнего уровня Мраморный двор, в результате мраморные колонны замка Людовика XIII лишились опоры, убрали ограды между обоими дворами. Изящную букву «Л» в королевской монограмме заменила тяжеловесная вязь «ЛФ» — свидетельство того, что к созданию того или иного интерьера приложил руку гражданин король. Он разрушил роскошные апартаменты принцев и знати; снес покои дофина и мадам де Помпадур и выстроил на их месте огромные и однообразные картинные галереи. Луи Филипп собирался создать в Париже музей деревянных панелей, снятых с дворцовых стен, но после революции 1848 года большая их часть была распродана, а то, что уцелело, сгорело в печных топках в 1871 году, когда в Версале были расквартированы германские солдаты.На месте внутреннего двора, куда выходили окна части помещений, Луи Филип соорудил безобразную лестницу. Он попытался восстановить по памяти обстановку спальни Людовика XIV, которую бережно сохраняли Людовик XV и Людовик XVI. Луп Фидии должен был бы хорошо се помнить, поскольку жил при дворе Людовика XVI. Но зрительная память подвела монарха, и в результате то, что получилось, больше походило на карикатуру.
ВЕЛИКИИ ДОФИН
Как славно, когда нет никаких дел, но не стоит этим злоупотреблять.
Ривороль
Когда король переехал на постоянное местожительства в Версаль, ему было чуть больше сорока. В его жизни должны были произойти кое-какие перемены; вскоре он должен был стать дедом. Единственный законный отпрыск Людовика XIV, его первый сын, более известен при дворе как гранд дофин. При обращении его величали Монсеньер. Внешне великий дофин скорее походил на австрийского эрцгерцога, чем на французского принца. Он был светловолосым красавцем, пока не располнел, и добрым по натуре человеком. Слуги его обожали, но перед знатью дофин тушевался, поэтому сторонился этого общества. Вельможи тоже его не жаловали своим расположением. Детство дофина нельзя назвать счастливым, зато последующая жизнь его была спокойной и гармоничной. Выйдя из-под опеки жестоких гувернеров, он ни разу не открыл ни одной книги и читал только газетные объявления о рождениях и кончинах. Но это, однако, нс сказалось отрицательно на его интеллекте. Дофин отлично замечал глупости других и свои собственные. Его отличало философское отношение к окружающему миру, и в этом плане он был истинным сыном Людовика XIV. Французский принц отлично понимал, что его родной отец никогда нс позволит ему иметь собственное мнение относительно государственных дел, поэтому из осторожности интереса к ним не выказывал и старался устроить свою жизнь так, как ему нравилось. Дофин любил музыку и покровительствовал музыкантам, те спешили представить на его суд свои новые творения. Дофин с увлечением коллекционировал произведения искусства, в которых знал толк и умел достойно оценить. У него был взыскательный художественный вкус. Бывая в Париже два или три раза в неделю, принц обязательно посещал оперу п совершал набеги на лавки древностей. В 1881 году ему исполнилось двадцать лет, и Людовик подарил сыну пятьдесят тысяч экю на приобретение картин. Вскоре его коллекция bibelots
14, мебели (особенно Булля) и полотен старых мастеров стала одной из главных достопримечательностей Версаля, и никто не мог похвастаться, что видел в Версале все, если не побывал в кабинетах дофина. Их посещали так часто, что принцу пришлось перенести личные покои в другое помещение, окна которого выходили во внутренний двор. Одна из комнат, в которой дофин играл в карты, называлась caveau
15 и сообщалась маленькой потайнной лестницей, устроенной в стене и сохранившейся со времен Людовика XIII, с комнатой отца.
Апартаменты дофина на первом этаже, выходившие на юго-запад, были, вероятно, самыми лучшими во дворце. Открывавшийся оттуда вид на декоративные вазы, апельсиновые деревья, лесистые просторы ласкал взор. Под окнами прогуливались элегантно одетые люди. Их тихий говор и смех смешивались со звуками природы: журчанием фонтанов, кваканьем лягушек и пеньем птиц. Убранство комнат отличалось изысканностью; интерьер одной из них был полностью разработан Буллем, включая паркет, набранный вокруг монограммы дофина. Стены и потолок состояли из зеркал, обрамленных в слоновую кость и эбеновое дерево. Спальня была выдержана в белых, золотых п голубых тонах. Над камином висело полотно Тициана «Триумф Флоры». Мадам де Монтсспан подарила дофину для спальни портьеры, вышитые по заказу в монастыре Святого Иосифа, находившемся под ее опекой.
В юности дофину нравилось участвовать в военных действиях. Солдаты любили его за доброту, щедрость и искреннюю заботу о них. В письмах к королю он выражал озабоченность по поводу жалкого состояния пехотинцев и не забывал упомянуть отличившихся в бою офицеров.
Но больше всего на свете принц обожал псовую охоту. Каждый день после обедни он выезжал поохотиться на волка и порой возвращался далеко заиолночь Дофина в этих поездках часто сопровождала его тетка, Мадам. Надо заметить, что принц был удачливым охотником и редко возвращался без трофея, гак что к моменту его смерти в округе Иль-де-Франс волков почти полностью истребили. Но один матерый оказался все-таки хитрее охотника. Неоднократные попытки дофина выследить и застрелить его были безрезультатны. Так за приятными занятиями коротал свои безоблачные дни французский принц, терпеливо ожидая часа, когда станет величайшим королем на земле.
Великий дофин имел и свои странности, одним из которых было пристрастие к некрасивым женщинам. Людовик хотел как можно скорее женить сына, но почему-то именно на испанке. К счастью для потомков, достойной принцессы подыскать не смогли. Дело в том, что испанская королевская семья переживала в то время упадок. Королева Франции Мария Терезия и ее сестра императрица Австрии были последними здоровыми физически и психически представительницами этого рода. У их отца Филиппа IV уже отмечались некоторые психические отклонения. Когда Людовик XIV отправился в Сен-Жан де Луз за Марией Терезией, распространился слух, что испанский король употребляет в пищу только материнское молоко. Французские придворные, ничего не принимавшие на веру, столпились у его обеденного стола, чтобы убедиться, так ли это. Удивительно, что дофин, мать и бабка которого происходили от этого же рода, счастлшю избежал проблем с психикой.
Королю пришлось искать сноху в Германии. У курфюрста Баварии, с которым Людовик заключил договор, была на выданье дочь по имени Виктория, мать которой, урожденная Савойская, происходила из рода Генриха IV. Так что партия считалась подходящей. Король отправил в Германию Кольбера де Круасси, человека большого ума, с изысканными манерами и состоявшего одно время на должности посланника в Англии. Круасси получил предписание присмотреться к девушке и составить доклад королю о ее характере п внешности. Людовик XIV хотел наследников, поэтому для него было важно, чтобы дофина имела привлекательную наружность. Доклад Круасси был подробным и обстоятельным. В первых же строках своего письма он указал, что в облике Виктории Баварской нет ничего опал киваю того. Желтоватый цвет лица и пигментные пятна на лбу девушки свидетельствовали о том, что принцесса не умеет маскировать свои недостатки. Ее глаза не отличались ни красотой, ни размерами, ни выражением. Руки в отличие от губ были красными, зубы ровными, но гнилыми, мясистый нос — картошкой. Получив это послание, король отправил в Мюнхен своего художника де Троя для того, чтобы он нарисовал портрет принцессы. Когда картина прибыла во Францию, на смотрины собралась вся королевская семья и вынесла свой приговор: «Совсем недурна», хотя в своем сопроводительном письме Круасси признался, что портрет чрезвычайно льстивый, и повторил, что нос у принцессы «мясистый».
Король усомнился в целесообразности этого брака. Но дофин чем больше слышал о красных руках, пигментных пятнах и мясистом носе, тем более утверждался в мысли жениться на баварской принцессе. Отныне он мечтал только об этом, что казалось странным. Вероятно, таким образом, идя наперекор отцу, принц стремился самоутвердиться. В конце концов он сумел пере-ломить отца, и в 1680 году за принцессой снарядили свиту. Когда Виктория прибыла ко французскому двору, король запретил какие-либо нелестные высказывания о ней. Принцесса действительно оказалась дурнушкой, что особенно было заметно на фоне красивых женщин, окружавших Людовика. Но у Виктории было много достоинств. Прекрасно образованная, она свободно говорила на французском и итальянском языках, грациозно танцевала и имела безукоризненные манеры. Король назначил к ней в свиту мадам де Ментенон. С его стороны это был опрометчивый шаг, так как новоиспеченная дофина, как все немки, в вопросах происхождения проявляла чрезмерную щепетильность. Объединившись со своей кузиной, Мадам, она всячески издевалась над придворными, предков которых считала недостаточно родовитыми. Обе женщины сделали отныне жизнь мадам дс Ментенон невыносимой.
Поначалу дофин испытывал сильное влечение к своей уродливой жене, так что вскоре появился долгожданный наследник. Его рождение пышно праздновали в Версале, куда не так давно двор переехал на постоянное местожительство. Здоровье дофины оставляло желать лучшего, ее две прежние беременности закончились выкидышами, поэтому было решено пригласить вместо повивальной бабки хирурга по имени Клема. Король лично занимался подбором кормилицы для своего внука. Он потребовал, чтобы женщина была темноволосой и смуглой, здоровой и неглупой и, самое главное, чтобы от нее приятно пахло. Все его требования были удовлетворены. Когда у дофины начались схватки, все пришло во дворце в радостное возбуждение. Во внут- » рением дворе засветили огни; многочисленные гонцы
ждали распоряжения, чтобы отправиться в разные концы Франции с важным сообщением. Роды пришлись на август месяц, стояла невыносимая жара. Людовика разбудили в пять утра, сообщив, что у дофины начались схватки, но спешить к ней не стоит. К снохе король отправился после обедни. Роды обещали быть затяжными.В девять король провел заседание Совета. Королева велела доставить реликвии святой Маргариты, которые и выставили перед роженицей. Людовик снова навестил Викторию и собственноручно покормил ее, решив, что она ослабла. Клема сохранял хладнокровие и просил короля не беспокоиться. Тот вскоре отправился обедать. В покои дофины принесли специальную кровать с поручнями и подставкой для ног, на которой рожали Екатерина Медичи и Анна Австрийская.
К этому часу во дворец съехалась уйма народа. Из Парижа примчались послы и иноземные принцы, которых надлежало пригласить к постели роженицы. Время шло. Дофина страшно мучилась и теряла силы. Вскоре король снова вернулся к снохе и нс отходил от бедняжки всю ночь. Растроганная, она поблагодарила тестя за доброту, добавив, что не хотела бы уйти из жизни и покинуть столь хорошего отца. Теперь все, включая и саму дофину, считали, что роженица умрет. Король уже согласен был на то, чтобы сноха родила девочку, лишь бы се муки быстрее закончились. Дофин все роды просидел, опустив голову на руки, погруженный в тягостные раздумья. Время тянулось медленно. Рассвело. Все очень устали (особенно дофина), только Клема выглядел бодрым и собранным и не терял самообладания. Время от времени он делал Виктории кровопускания, приговаривая, что все будет хорошо. Боли усиливались, но младенец нс спешил появиться на свет. К половине одиннадцатого следующего дня страдания женщины достигли вершины. Всем уже казалось, что несчастная вот- вот испустит дух, когда король зычным голосом произнес: «Родился герцог Бургундский!».
Люди, находившиеся во дворце и за его пределами, пришли в неистовство. Они кричали так громко, что их было слышно на противоположном конце города. Все бросились поздравлять короля. Собрав все дерево, какое нашлось во дворце, в Зеркальной галерее даже сняли леса, подняли, где можно, паркет, разожгли во внутреннем дворе огромный костер. В огонь побросали даже старую одежду. «Надеюсь, они не спалят дом!» — смеясь, заметил король. Ликующая толпа подхватила его на руки и понесла. Дофин пробился сквозь людскую толчею к конюшням, вскочил на лошадь и умчался на охоту. В тот день его больше не видели.
А страдания дофины в этот момент продолжались. Клема приказал доставить в комнату роженицы живую овцу и освежевать се, что, к ужасу фрейлин, и было исполнено. Затем Викторию завернули в еще теплую овечью шкуру. Принцессе тотчас захотелось спать, но доктор не позволил ей этого. Сон после таких тяжелых и продолжительных родов опасен, так что женщину вынудили бодрствовать еще несколько часов, по прошествии которых комнату наглухо запечатали. Дофину оставили одну в духоте и без света на девять дней.
ЛЕСТНИЦА КОРОЛЕВЫ
Король соблюдал праздники и посты, но не понимал, что от него требуется смирить гордыню, чистосердечно раскаяться и полюбить Бога всей душой и сердцем.
Мадам де Ментетон
Как-то маркиза де Ментенон, повстречав на Лестнице королевы маркизу де Монтеспан, сказала: «Вы спускаетесь вниз, мадам? А я поднимаюсь наверх». В этой фразе кроме ее очевидного смысла был еще и другой, скрытый. Король выделил ей покои на верхней площадке лестницы, напротив входа на половину королевы; так что все три женщины жили с ним на одном этаже. Помещение, именуемое в наши дни Oeile de Bocuf
16, тогда было разделено на два — салон Бассана и караульное; чтобы навестить госпожу Ментенон, король вынужден был пересечь и то, и другое, а также лестничную площадку. Сделать это незаметно невозможно, в то время, как посещать Монтеспан, покои которой располагались на другой стороне, можно было тайно. Отношения Людовика с мадам де Ментенон носили платонический характер, а потому скрывать их не было нужды. После исчезновения мадмуазель де Фонтанж у Людовика состоялся короткий роман с мадмуазель Доре, вызвавший у Атснаис депрессию, а у Ментенон - бессильную ярость. Когда все закончилось, король решил больше не грешить и посвятить себя Богу.
Людовик XIV относился к религии как большой и смышленый ребенок. Он хорошо разбирался в вопросах теологии, соблюдал ритуалы и старался не грешить; но смирение, самокритика и чистосердечное раскаяние были выше его понимания. Некоторые моменты в Евангелии вызывали у него раздражение. Ему, к примеру, не нравилось, что Иисус говорил на языке бедного люда. Король, вероятно, испытывал нс самые лучшие чувства к низшим слоям и не желал слышать о тяжелой и беспросветной жизни, которую влачила большая часть его подданных. Все попытки вызвать у короля сочувствие к народу были неудачными. Госпожа Ментенон считала, что подобные разговоры расстраивают короля. Вероятно, не имея возможности помочь всем нуждающимся, он ощущал собственное бессилие и поэтому не хотел знать всей правды о бедственном положении народа; а может, все это было ему просто безразлично. По воскресеньям Людовика атаковывал Бурдалу, призывавший к проведению тюремной реформы. В одной из своих знаменитых проповедей он сказал, что заключенные, возможно, заслуживают выпавшей на их долю судьбы, но разве от этого им легче? Невинно осужденные счастливее виноватых, ибо, по крайней мере, не чувствуют угрызений совести. Представьте отчаяние человек, томящегося в кромешной тьме в ожидании вынесения приговора, когда не с кем перемолвиться и словом. Какие мысли могут занимать одинокий ум в предчувствии позорной, мучительной смерти? К духовным терзаниям добавляются физические: вонючий подвал вместо жилища, заплесневелый хлеб, солома вместо постели. Бурдалу настойчиво молил свою паству идти в тюрьмы, чтобы помочь тем, к кому Иисус призывал быть милостивым. Король внимательно слушал его горячие речи... и ничего нс делал. Похоже, он считал, что одна ночь адюльтера раздражает Господа больше, чем все людские страдания вместе взятые. Короче говоря, христианский дух был королю неведом.
Похоже, что исповедник короля Пердела Шездаже не делал попыток обогатить его душу. Пер де ла Шсз состоял в ордене иезуитов, которых король считал лучшими слугами Господа на земле, в отличие от осталь- пых, которые, на его взгляд, были по сути своей республиканцами. В тс времена должность духовника короля соответствовала министерской (Яков II сделал отца Петра тайным советником), и в приемной де ла Шеза вечно толпились люди. Людовик прислушивался к его советам, готовясь ко встречам с церковниками, начиная от архиепископа и кончая каноником, так что святой отец имел большое влияние на монарха. В общении он был весьма приятным человеком, благородным, вежливым, уступчивым, с изысканными манерами и добрым сердцем. Мадам де Монтеспан называла его за глаза chaise a commodite
17. Вдвоем с Боссюэ они внушали монарху, что он в ответе только перед Господом. В связи с этим показательны слова Людовика XIV после разгромного поражения при Рамильи: «Господь, похоже, забыл все то, что я для него сделал». Похоже, Король- Солнце верил, что, несмотря на неправедную жизнь, Бог все ему простит.
Людовик отказался от греховных утех и всецело посвятил себя королеве. Больше он никогда не покидал ее постель, которой, похоже, пользовался преимущественно для сна, хотя Марии Терезии с ее испанским темпераментом хотелось иногда большего. Известно, что царственная чета занималась любовью, по меньшей мере, два раза в месяц. Это становилось известно всем, поскольку на другой день королева обязательно шла причащаться. Ей также нравилось, когда с ней на эту тему шутили. Во время таких разговоров она потирала свои маленькие ручки и хитро подмигивала большими голубыми глазами. Мария Терезия, как уже отмечалось, не отличалась женской привлекательностью. Ее нельзя было назвать и приятным в общении человеком. Прожив двадцать два года во Франции, большую часть времени она по-прежнему проводила в обществе своей испанской горничной или испанского исповедника и с нетерпением ждала курьеров с родины. Прусский посол Езе- киль Шпангейм, наблюдения которого заслуживают доверия, отмечал, что атмосфера при дворе никогда не была по-настоящему веселой, потому что и королева, и дофин, и Мадам (единственным увлечением которой была охота), не говоря уже о госпоже Мснтенон, вечно пребывали в пасмурном настроении.
Когда королева осознала, что наконец вернула себе супруга, радости ее не было границ. Она не ревновала короля к госпоже Мснтенон, напротив, испытывала к ней благодарность, считая, что именно ей обязана таким поворотом событий. В.знак признательности супруга короля подарила его подруге свой портрет в бриллиантовой оправе. Мадам де Мснтенон, относившаяся к свите дофины, выехала в Фонтенбло с другими придворными, хотя ее госпожа, нс совсем оправившись после родов, осталась в Версале. Но счастье королевы длилось не более года. В мае 1683 года Людовик отправился с инспекцией к восточным границам. Военные действия в этот период не проводились, но король хотел навестить полки и проверить состояние фортификационных укреплений. Дофину вновь не взяли, и королеву сопровождала госпожа Мснтенон. Подобные путешествия женщины Людовика XIV ненавидели (но еще больше боялись отлучения от них) из-за многодневной, изнурительной тряски в карстах или верхом на лошадях во время маневров (что было еще хуже) и необходимости мириться с отвратительными условиями проживания. На этот раз вояж длился с 26 мая по 30 июля.
К моменту возвращения домой королева была измотана вконец, к тому же у нее подмышкой развился абсцесс. Королевский лекарь Фагом предложил сделать кровопускание, хотя хирург был категорически против. В полдень Фагон дал Марии Терезии лошадиную дозу рвотного. Придворные, находившиеся в Зеркальной галерее, видели, как мимо них промчался весь в слезах расстро- енпый король. Он бежал в часовню за последним причастием для королевы. Необычная сцена потрясла и смутила ее невольных свидетелей. Час спустя Мария Терезия скончалась на руках мадам де Мснтенон. Ей было сорок пять лет. «Бедная женщина, — сказдт король, — это единственный раз, когда она доставила мне неприятности».
Согласно заведенному правилу, королевская семья никогда нс оставалась в доме, где кто-то умер (по этой причине простым людям запрещалось умирать в королевских резиденциях). Людовик отбыл на несколько дней в Сен-Клу к Мсье, а в Фонтенбло тем временем шли приготовления к его приезду. Там короля ожидали дофина и Ментенон. Мадам дс Мснтенон одевалась всегда очень строго, предпочитая темные цвета. Но в этот раз она переборщила. Ее чрезмерно подчеркнутые траур и печаль заставили короля расхохотаться, и он не смог удержаться от соблазна подшутить над ней. Сам Людовик к тому временем вполне оправился от потери, если для него это действительно была потеря, и пребывал в отличном расположении духа. Госпоже Мснтенон отвели покои усопшей королевы.
Если король и впрямь собирался жить согласно христианской морали, то есть соблюдать санкционированную церковью моногамию или воздержание, то должен был в скором времени вступить в брак. Ему было всего сорок пять лет, и, конечно, ему нужна была женщина. Однако выбор у короля был ограничен. Привозить в Версаль иноземную принцессу, которую в глаза не видел, он нс желал. У дофина уже подрастали два здоровых сына. Герцог Анжуйский, будущий король Испании, появился на свет вскоре после рождения герцога Бургундского. Наследников для королевства Франции, похоже, хватало. Людовик мог бы взять себе в жены знатную француженку, по даже морганатический брак был чреват опасными раздорами в королевском семействе. Дети, родившиеся в результате этого брака, вполне законно могли оспорить права обожаемого дю Мэна. К тому же хорошо знакомые королю дамы восторга у него не вызывали. При других обстоятельствах он, вероятно, женился бы на мадам де Монтеспан. Но скандалы, связанные с се именем, ужасный характер, чрезмерная полнота, а также наличие мужа (немаловажный факт), и, самое главное, то, что король больше нс любил се, лишали Атенаис каких бы то ни было шансов. Все другие женщины, с которыми Людовик XIV дружил, были замужем. Оставалась только госпожа Ментенон. Она была красивой и привлекательной, с яркими блестящими глазами. Для своего возраста — ей в то время исполнилось сорок восемь лет — она выглядела молодой, но уже нс могла иметь детей; королю было с ней интересно, она умела развеселить и позабавить его, о чем свидетельствуют ее письма. Но самое главное, она была благоразумна. Набожная и корректная, она держалась при дворе с подчеркнутым достоинством, говорить с ней и слушать се было одно удовольствие. Кроме того, король се любил. «Он любил меня, это — правда, — скажет она по прошествии лет, — но только в меру своих способностей, ибо мужчина, нс одержимый страстью, не бывает нежен». С годами чувства Людовика к госпоже Ментенон крепли, хотя сама она, вероятно, и нс догадывалась, как сильно король к ней привязан. Он, похоже, любил ее больше, чем она его.
Когда именно они поженились, никто не знает. После смерти короля госпожа Ментенон сожгла все брачные документы, сказав, что хочет остаться загадкой для будущих поколений. Их секрет строго хранили все немногочисленные участники брачной церемонии, которая состоялась, по всей видимости, в крохотной молельне королевских покоев в Версаче. Предполагают, что свидетелей было трое: Пер ла Шез, очаровательный и озорной мсье Арле, архиепископ Парижа, проводивший церемонию, и Бонтам, личный слуга короля. Свадьба состоялась осенью 1683 года, вскоре после возвращения двора из Фонтенбло в Версаль. В августе папа послач свое благословение королю и реликвии святого Кандида для мадам де Ментенон. В начале сентября она написала письмо своему незадачливому брату, который был для нес как заноза. Ментенон просила его ни в коем случае не приезжать к ней в Фонтенбло. «Причина, по которой я не могу увидеть тебя, - писала она, - так значима и так чудесна, что нс может тебя не обрадовать». Письма Ментенон к брату никогда не отличались любезностью, и на этот раз она закончила в свойственном ей манере: «Ты уже стар [ему было сорок дсвять|, у тебя нет детей и нет здоровья; что еще тебе нужно, кроме отдыха, свободы и благочестия?» Младшая двоюродная сестра Ментенон, госпожа Кэлю, находившаяся в это время с ней, вспоминает, что никогда не видела кузину в таком возбужденном состоянии, как тогда во время пребывания в Фонтенбло. 20 сентября Ментенон написала своему исповеднику аббату Гоблену, что се волнениям пришел конец и она с нетерпением ждет возможности поведать ему, что именно принесло это успокоение, и поделиться с ним своим счастьем. Мадам Ментенон просила священника помолиться за нее.
Современники же Людовика XIV и госпожи Ментенон так толком и не узнали, был ли он действительно женат на ней. Король имел привычку обращаться к своим поданным по имени и титулу, но с некоторых пор он стал называть маркизу де Ментенон «мадам». Так в свое время он звал королеву. В церкви маркиза сидела в маленькой защищенной от сквозняков ложе, устроенной для королевы, и на семейных обедах в загородных резиденциях короля занимала место во главе стола, хотя в Версале обедала в одиночестве. После замужества она почти не покидала свои апартаменты, а если п делала это, то общалась с людьми того уровня, к которому сама принадлежала прежде. Те немногие, кого она принимала у себя в покоях, вспоминали, что чувствовали себя при ней, как в присутствии королевы. Такая же слегка напускная скромность сохранилась у госпожи
Ментенон и в манере одеваться. Ее немодные платья ук- рашало богатое шитье, а белье поражало великолепием. Ментенон гордилась, что нс носит драгоценностей, но се нательный крест на нитке отборного жемчуга был усыпан лучшими бриллиантами из коллекции короля.
Король практически переселился на ее половину, где проводил не только свободное время, но встречался с детьми и работал с министрами. Учитывая его темперамент и тот факт, что у него не было любовницы, трудно представить, что, оставаясь часами наедине с красивой женщиной, он не занимался с ней любовью. Доподлинно известно, что их отношения больше не были платоническими. Трудно допустить, что они вместе ходили к святому причастию, нс состоя в браке. Мадам точно знала, что они женаты: «В другом мире будет решено, принадлежит ли она королю или разбитому параличом Скаррону; но когда король узнает о ней правду, то, несомненно, вернет Скаррону». Мадам говорила, что Людовик изменился до неузнаваемости. Он больше не относился к ней как к близкому другу. В этом не было ничего удивительного, ведь она ежедневно рассылала во все концы света лживые измышления о его супруге.
Кто была эта мадам Скаррон, занявшая центральное место в Версале всего лишь четырнадцать лет спустя после своего первого выхода на сцену? Жизнь Франсуазы д’Обннье была с самого начала полна противоречий. Судьба никогда ей не благоволила. Несчастья преследовали девочку чуть ли не с рожденья. Д’Обинье принадлежали к старинному роду провинциальных дворян. Дед госпожи Ментенон Агриппа, весьма интересная личность, был протестантом, другом Генриха IV. Его сын, ее отец, бездельник и перекати-поле, не вылезал из долговой тюрьмы. Когда Франсуаза была еще совсем маленькой, отец потащил семью через Атлантику на Мартинику, где вскоре и умер. Семья вынуждена была возвратиться во Францию. Затем скончалась мать Франсуазы. Не имея за душой ни гроша, девочка начала скитаться по домам богатых тетушек и дядюшек. В шестнадцатилетнем возрасте она обратилась в католичество. Для такой серьезной девочки, обладавшей пытливым умом и знаниями в области теологии, это был решительный и нелегкий шаг. Вопрос обсуждался в ее присутствии двумя докторами богословия; их доводы показались ей убедительными, и она в конце концов согласилась сменить веру. Став католичкой, Франсуаза, тем не менее, сохранила некоторые протестантские привычки и обычаи; она так и не научилась пользоваться четками, никогда особенно не превозносила Богородицу, не упоминала святых и обедне предпочитала вечерю. Красивая и умная, она росла, перебиваясь с хлеба на воду, и се будущее представлялось весьма безрадостным. Похоже, судьба уготовила ей всего один путь - в монастырь. Девушка хотя и была набожной, но любила мирскую жизнь и нс собиралась от нес отказываться. У нее было много почитателей и ухажеров, но ни одного с серьезными намерениями. Так продолжалось до тех пор, пока Скаррон (именуемый «поэт Скаррон», хотя ничего поэтического ни в нем, ни в его работах не было) не сделал ей предложение. Он был стар (сорок два года), парализован, изогнут в виде буквы «Z» и беден, но в его доме всегда толпились люди, ценившие в Скарроне остроумие, озорство и веселый нрав.
Желая избежать пострижения в монахини, Франсуаза д’Обннье приняла предложение поэта. Она стала ему идеальной женой. Между ними не было физической близости, или «тех болезненных моментов», как она позже выразилась, поскольку Скаррон был беспомощным и бессильным мужчиной. Франсуаза хорошо содержала его дом, где проходили самые интересные и веселые вечера во всем Париже. У Скаррона было много положительных черт характера, за которые его ценили другие люди, по не сама Франсуаза. Она никогда его не любила и всегда относилась к нему как к обузе. Муж, как и се отец и брат, совершенно не умел обращаться с деньгами, и Франсуазе это, безусловно, не нравилось. Супруги прожили в браке восемь лет, Скаррон умер, когда Франсуазе исполнилось двадцать пять. После смерти Скаррона, кроме его долгов, вдове ничего нс осталось. Чтобы рассчитаться с кредиторами, Франсуазе пришлось продать всю мебель, собственный портрет работы Ми- ньяра и «Экстаз Святого Павла» Пуссена, написанный художником специально для Поля Скаррона. У вдовы Скаррон это полотно купил герцог де Ришелье и затем перепродал королю. Нынче оно хранится в Лувре, а прежде висело в одной из комнат больших апартаментов. Мадам Скаррон нс умерла с голоду благодаря милости Анны Австрийской, положившей ей мизерную пенсию, на которую та и жила на территории монастыря до тех пор, пока госпожа Монтеспан не открыла перед будущей соперницей новые горизонты.
Брат Франсуазы оказался еше более никчемным человеком, чем их отец. Став влиятельной фигурой при дворе, мадам де Ментенон занялась поисками для него богатой невесты. Теперь с ней желали породниться многие состоятельные семейства в обмен на привилегии, которых Скаррон могла для них добиться через короля или своего друга Лувуа. Но ее непутевый братец остался верен себе н, вероятно, желая досадить сестре, постучит по-своему, женившись на дочери бедного доктора, у которой не было ни денег, ни связей, ни ума. Но несмотря ни на что, мадам де Ментенон была предана брату' и вместе они любили проводить время. Она всегда ценила хорошую шутку и была не прочь повеселиться. Чувства брата же к сестре нельзя назвать пылкими. Он терпеть не мог нравоучения, которыми она считала нужным его потчевать при встречах и в письмах. С готовностью принимая все, что сестра для него делала, д’Обинье, тем не менее, всячески подтрунивал над ней и досаждал ей.
Именно д’Обиньс распустил слух, что, состоя в браке со Скарроном, его сестра имела любовников. Однажды он сказал, что ее застали в костюме пажа в постели маркиза де Вилларсо. В те времена красивые молодые женщины зачастую действительно имели любовников, но относительно мадам Скаррон в этом стоит усомниться. Она была очень щепетильна и говорила, что для нее нет ничего важнее собственной репутации. «Безупречное поведение — самая разумная политика» - таковым было ее кредо. В то время, как не столь благочестивые дамы ее возраста тряслись от страха перед огненной геенной, грозившей им за жизненные прегрешения, мадам Скаррон пребывала в полном согласии и покое со своей душой и совестью. В письмах к духовным наставникам она ни разу нс обмолвилась о плотских грехах, совершенных в молодости. Трудно представить, что человек способен удержаться от подобного соблазна, но в случае с мадам де Ментенон бесспорным доказательством ее благочестия является тот факт, что она совершенно нс понимала языка любви. Мадмуазель де Фон- танж как-то раздраженно заметила, что мадам Скаррон посоветовала ей избавиться от страсти к королю, словно речь шла о каком-то предмете, который можно просто взять и выбросить. Приятельница мадам Скаррон Нинон де Ланкло, известная куртизанка, сказала, что подруга была в любви «чересчур неуклюжа». В ней больше было от матери, чем от жены или любовницы. Она великолепно ладила с маленькими детьми, но когда они подрастали, совершенно теряла к ним интерес.
Интересно читать письма мадам де Ментенон. Они, несомненно, заслуживают внимания, потому что помогают лучше узнать натуру их автора, женщины любознательной и остроумной. Вот что, например, написала госпожа Ментенон однажды в мае герцогу Ноайлю: «Продолжается период зеленого горошка. Последние четыре дня все разговоры сводятся к одной теме: поесть зеленого горошка, получить удовольствие от его поглощения и жить надеждой снова попробовать его в скором времени. Некоторые дамы, отужинав с королем, находят горошек у себя в комнатах и съедают его перед тем, как отправиться спать». Из этих писем видно, что Франсуаза любила удовольствия и в то же время отличалась религиозностью - сочетание не такое уж редкое, но в большинстве случаев не без примеси лицемерия. Она сама искренне верила, что ненавидит свет, горячо осуждала Версаль и придворную жизнь, забыв, вероятно, о той продолжительной и трудной борьбе, которую вела за право занимать свое высокое там положение. Говоря о себе и Лтснаис, которая не скрывала своего восторга по
отношению ко двору, госпожа Ментенон заметила: «Что Господь творит? Он связывает с ним [со двором] ту, которая его ненавидит, и отсылает прочь ту, которая его боготворит, ради спасения обеих». И снова: «Я исполнена печали и ужаса при одном виде Версаля. Вот что называется Светом; здесь бурлят самые низменные страсти: корыстолюбие, честолюбие, зависть, бссп>тство. Благословенны те, для кого Свет ничего не значит!»
Обращаясь к своей молоденькой невестке мадам д’Обинье, мечтавшей о светской жизни, она писала, что завидует ей, потому что она может жить нс в Версале, часами оставаться в одиночестве у себя в комнате и предаваться чтению. «Я бы ни за что не посадила тебя здесь. Люби своего мужа и не заводи новых друзей», — заключила в своем послании госпожа Ментенон.
Между се характером и внешним видом существовало одно противоречие. Внешне мадам де Ментенон казалась здравомыслящей, спокойной, исполненной достоинства. Король часто называл ее Ваша Твердость. Она производила впечатление сильной и уверенной личности, надежной во всех отношениях. Но это было совсем не так. Мадам Ментенон легко поддавалась чьему-либо влиянию, плохо разбиралась в людях и вряд ли могла быть верным другом. Она легко сходилась с людьми и без сожаления расставалась с ними, когда это было ей выгодно. Противоречивость ее натуры, вероятно, можно объяснить частыми приступами меланхолии, которые случались у этой женщины. Часто она говорила, что хотела бы умереть. Д’Обинье как-то на это заметила: «Надеюсь, вы найдете возможность обвенчаться с Господом, нашим Отцом Небесным».
Мадам де Ментенон так же, как и Атенаис, часто страдала мигренями. Причем у последней приступы головной боли со временем участились. В декабре 1684 года король выселил се из соседних с ним покоев, предоставив взамен Купальные апартаменты (Appartcment dcs Bains), напоминавшие о былых счастливых днях, когда она только переступила порог Версаля. Обозленная и несчастная, Атенаис сошла по Лестнице королевы вниз.
МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Я с радостью перенес бы упрек, что опустился ниже величия истории.
Лорд Макаули
В 1685 году у дофины родился третий сын, герцог де Берри. «Ах, мой маленький Берри, я очень люблю тебя, но ты меня убил», - часто говаривала она. Действительно, после его рождения она хворала непрестанно. В своих письмах Мадам писала, что госпожа Ментснон велела докторам позаботиться о том, чтобы дофина не поправилась. Подобное утверждение, безусловно, относится к разряду недобрых, но Мадам в делах такого рода весьма преуспевала. Дофина все реже появлялась при дворе. Подверженная меланхолии, она предпочитала запираться в темной комнатушке со своей итальянской горничной. Доктора утверждали, что се болезнь надуманная, и король, естественно, желавший от снохи выполнения светских обязанностей, бедняжке не сочувствовал. Дофина говорила, что ей придется умереть, чтобы доказать, что она нс симулирует. В 1690 году дофина скончалась. Вскрытие показало изъязвленные легкие, гангренозный желудок и множественные абсцессы кишечника.
Дофин поначалу любил свою жену, но она, несмотря на дружеское предупреждение мадам де Мснтенон, проявляла к мужу полнейшее безразличие. К моменту ее смерти у него уже были другие привязанности. Дофин влюбился в одну, а потом в другую фрейлину своей супруги. Их поспешно выдали замуж, одну - за По- линьяка, а вторую — за дю Рура, в Версале их больше не видели. Смерть принцессы, не скрывавшей своего нерасположения к мадам де Ментенон, должно быть, вызвала у последней чувство облегчения. Король, как всегда, охотился и играл в карты, словно ничего не случилось. Единственным человеком, оплакавшим кончину дофины, была Мадам, которая любила поболтать с принцессой по-немецки и посмеяться. Дофина обладала живым умом и за словом в карман не лезла. Однажды дочь короля, красавица Мария Анна де Конти, увидев ее спящей, сказала фрейлинам, что снятая дофина не менее безобразна, чем бодрствующая. Дофина, проснувшись, заметила, что нс имела счастья быть плодом любви. На се похоронах Мадам горько рыдала. Поскольку герб пфальцграфства практически ничем нс отличался от Баварского, она нс могла не вспомнить и не оплакать и своих усопших близких. Позже Мадам узнала, что дофина пересказывала королю их гнусные шутки по поводу госпожи Ментенон. Три маленьких мальчика перешли под опеку короля. Дофин нс проявлял к ним никакого интереса и всегда обращался официально: господин герцог Бургунскнй и т.д. Они звали его Монсеньором.
Поскольку дофины при дворе больше не было, представители молодого поколения французского двора стали группироваться вокруг дофина. В эту группу входили его единокровная сестра Мария Анна де Конти, се супруг и его младший братде Ла-Рош-сюр-Йон. Теперь, когда дочь Луизы де ла Вальер, Мария Анна, выросла, самые красивые женщины двора рядом с ней стали незаметны. Мадам де Ссвинье, например, говорила, что девушка - само совершенство. Ее благоухающая спальня напоминала святилище Венеры. В тринадцатилетнем возрасте она стала женой принца Конти, старшего из братьев, и первой из незаконнорожденных детей Людовика XIV, кто вступил в брак с членом королевской фамилии. Братья Конти, как и их кузены Конде, были принцами крови, хотя и не принадлежали к числу детей Франции, так как происходили от дяди Генриха IV, а не от него самого. Они приходились племянниками Великому
Конде и внучатыми племянниками по линии матери кардиналу Мазарини, двоюродными братьями Марии Модены. Таким образом, в их жилах текла та же кровь, что в жилах принца Евгения, на которого и был похож характером и способностями младший брат Конти. Их покойный отец, человек замечательный, послужил Мольеру прообразом его Дон Жуана. Узнав о своем обручении, маленькая Мария Лина заплакала. Людовик XIV, нс чаявший в ней души, спросил о причине слез. Но природная стыдливость помешала девочке признаться, что младшему брату она благоволила больше. Однако через несколько дней после замужества от се скромности не осталось и следа. Тогда юная дама во всеуслышанье заявила, что молодой муж не самый лучший любовник. Такие речи из уст ребенка поразили в Версале даже самых искушенных дам и кавалеров. Король вызвал дочь и устроил ей нагоняй, чем довел до слез. После этого у молодой пары проблем не возникало, хотя детьми они так и не обзавелись.
У Марии Анны имелись все основания отдавать предпочтения младшему брату, Франсуа Луи, в сравнении с которым ее муж выглядел полным ничтожеством. Наделенный блестящими способностями и задатками лидера, доблестный и честолюбивый, он пользовался любовью всех, кто его знал. Молодого человека часто сравнивали с Германиком. Он был одинаково любезен с мясником и булочником и с представителями высшего света; младший Конти имел массу друзей как среди интеллектуальной элиты, так и среди повес двора. Он принимал участие в дискуссиях политиков и ученых; много читал, хорошо разбирался в астрономии и математике, помнил наизусть генеалогию наиболее родовитых аристократов света (дань вежливости в те дни) и обладал восхитительной памятью. Умел дружить и выбирать друзей, извлекая из дружбы немалую выгоду. Франсуа Луп отличался обходительностью и никогда никого не обижал, был любвеобилен и отважен. Солдаты любили его за доброту, а офицеры — за любезность. Словом, все чувствовали к нему расположение и доверие. Франсуа Луп проявил отвагу в боях при Стейнкпр- ке и Нервиндсн. Он воспитывался вместе с дофином и был его лучшим другом. Их наставник Боссюэ отмечал принца своми вниманием больше, чем наследника. Даже мадам де Ментенон попала под власть его чар.
Но великолепного принца угораздило родиться под несчастливой звездой. Его состояние не обеспечивало ему существования, соответствующего его положению. Правда, это нс имело бы особого значения, если бы король благоволил ему. Людовик, к сожалению, вскоре заметил, что принц стоил сотни герцогов дю Мэн. Завидуя талантам Франсуа Луи, король всячески препятствовал карьере молодого человека, так что его замечательные способности не получили должного применения. Нынче Франсуа Луи всеми забыт. Однако в те далекие времена все считали, что, когда дофин взойдет на трон, его двоюродный брат станет правой рукой короля. Тогда, похоже, жизнь юного принца рисовалась многообещающей.
В 1683 году Европу начали наводнять турки. Король Франции, который всегда считался' своим главным врагом императора, был рад, что у последнего возникли трудности, и отказался присоединиться к альянсу против неверных, несмотря на то, что папа Иннокентий XI сулил ему Константинополь в случае присоединения Франции к союзу. Братья Конти, как и другие представители блестящей молодежи Версаля, устав сидеть без дела дома, стали просить отпустить их на войну с варварами. Король поначалу согласился, но потом передумал и приказал принцам вернуться, но они не подчинились. Присоединившись к своему кузену Евгению, они демонстрировали чудеса храбрости и наверняка славно проводили время. Братья поддерживали постоянную связь и вели активную переписку со своими друзьями в Версале. Король читал эти письма и благодаря им мог знать, что происходит в стенах его огромного дворца. Цензура перлюстрировала почту и передавала ему наиболее любопытные образцы эпистолярного творчества. Людовик испытал шок, когда прочитал, что молодой Конти называет его «монархом сцены». За этим последовал мешок писем из Версаля, адресованных французским добровольцам, дислоцированным в Венгрии. Чтение и этих писем не доставило радости королю. В некоторых посланиях высмеивались король и госпожа Ментснон, выражались жалобы на скуку в Версале, по сравнению с которой любые описания меркли; были среди писем и несколько любовных, написанных гомосексуалистами, было и послание от Марии Анны де Конти. Принцесса сетовала, что вынуждена изо дня в день выезжать с мадам де Ментснон и старой уродиной по имени принцесса д’Аркур. «Представьте, что это за удовольствие». Король послал за Марией Анной и отчитал се самым суровым тоном. Три молодых светских хлыща в результате неосторожной переписки были отправлены в ссылку. Один из авторов являлся внуком маршала де Вильруа, большого друга короля. Старик был счастлив, что проступок мальчика ограничивался богохульством. «Бог простит», — сказал он. А вот мадам де Ментснон Марию Аннуде Конти не просила.
По свидетельству придворных, в тог период с королем было трудно ладить. Шел 1685 год, ознаменовавшийся аннулированием Нантского эдикта. Людовик ни с того ни с сего вдруг сослал кардинала де Буйон, занимавшего пост великого священника Франции, и герцога, его брата. Кое-кто при дворе полагал, что причиной этого послужила гомосексуальная связь, но большинство склонялось к тому, что Буйоны чересчур зазнались и слишком много о себе возомнили. Братья пришли в негодование. Вот как прокомментировал герцог поведение Людовика: «Король — как старикашка в своем замке с единственным уцелевшим зубом, которым н норовит меня цапнуть». Братьев при дворе, мягко говоря, недолюбливали, так что никто об их ссылке не сожалел. Затем король по неизвестной причине отправил в Бастилию прекрасную и хрупкую мадмуазель де Кренан.
Однажды вечером в Марли состоялась вечеринка; прибыли близкие друзья короля - маршал де Вильруа, герцог де Рокелор и маркиз д’Антсн и попросили герцога Люксембургкского доложить Его Величеству о том, что ждут у дверей. На что Людовик XIV, находившийся в пасмурном настроении, ответил: «Хорошо. Пусть убираются».
Вскоре пришло сообщение о смерти Карла И; милорд Арран, находившийся в этот момент в Зеркальной галерее, упал в обморок, опровергнув всеобщее мнение, что англичане терпеть нс могут своих правителей. «Теперь, — писала мадам де Севинье, — для герцога Оранского, господина Монмута и лютеран, которым в Англии нет числа, настало время решительных действий. Похоже, что Карл был в первую очередь философ и англичанин, а потом уж христианин». Его смерть стала в политическом смысле серьезным ударом для французского короля.
Когда братья Конти вернулись с войны, Мария Анна . почти сразу заболела оспой. Она выздоровела, но заразила своего мужа. Казалось, он уже потел на поправку, когда однажды, сидя на кровати и перешучиваясь с женой, вдруг откинулся на спину и умер. Так в возрасте девятнадцати лет Мария Анна стала бездетной вдовой. Отныне главой семьи и принцем Конти являлся его брат Франсуа Луи. Король, всегда испытывавший к младшему Конти неприязнь, после того, как познакомился с его письмами, о которых уже упоминалось, и вовсе не хотел его видеть и запретил появляться в Версале. Франсуа Луи поселился в Шантпльи, у своего дяди Великого Кондс. Кондс любил племянника больше собственных детей и женил его на своей внучке.
Прелестной вдове, или прекрасной принцессе Конти, как часто еще называли Марию Анну, чтобы не путать с женой младшего брата, несмотря на се красоту, в любви не везло, и замуж она больше не вышла. Руки молодой вдовы добивались король Морокко и герцог Шартрский, сын Мсье, но она предпочла свободу. У принцессы был мягкий, отзывчивый характер, она регулярно навещала в монастыре свою мать, Луизу де ла Вальср. Как и мать, Мария Анна умом нс блистала, но отличалась безупречным поведением. Как утверждает Шпангейм, образец добродетели в Версале был установлен благочестием покойной королевы, добротой дофины, безразличием (к мужчинам) Мадам и безукоризненным поведением прелестной принцессы Конти. Она и великий дофин стали с тех пор неразлучны. Он с трудом переносил ее отсутствие. К сожалению, создать подходящее общество они не сумели. Стеснительный от природы, он не имел соответствующих качеств. Вернувшись с охоты, он вез сестру в оперу или играл с ней и наиболее самыми друзьями в карты. В окружении дофина полагали, что, взойдя на трон, он оставит Версаль и переедет в Париж и воевать никогда не будет, так как слишком ленив и лишен честолюбия.
Вскоре после смерти супруги дофин влюбился в одну из фрейлин принцессы дс Конти по имени мадмуазель де Шусн. Ее, как и других женщин наследника, отличала безобразная внешность. Она была толстая, дебелая, курносая, с большим ртом и огромными грудями, на которых дофин любил выбивать пальцами дробь. Волею судеб девушка попала в хитросплетение интриг, которые неизменно окружали дофина. Иначе и быть не могло, поскольку никто ни на минуту не забывал, что в один прекрасный день он вступит на престол Франции. В это время Мария Анна де Конти увлеклась господином Клермоном, молодым человеком приятной наружности из окружения Люксембургов. Люксембург, вечно что-то замышлявший, предложил Клермону жениться на мадмуазель де Шуей, чтобы вдвоем они могли оказывать на дофина давление. Итак, Клермон в соответствии с лучшими традициями французской классической комедии начал ухаживать за служанкой и госпожой одновременно. Однако вскоре ему пришлось уехать на войну. И снова Марие Анне не повезло с почтой. Переписку Клермона вскрыли и передали королю. Из этих писем стало известно о существовании любовного треугольника. Король вызвал принцессу. Она явилась к отцу, дрожа от страха. Все дети, кроме дю Мэна, испытывали подобные чувства, когда представали пред царственными очами. Король зачитал вслух письма Клермона к мадмуазель де Шуей. Мария Анна лишилась чувств. Король привел дочь в сознание и заставил прочитать ее собственные письма к молодому человеку. Принцесса опять упала в обморок. Приведя ее в чувства вторично, король отечески пожурил дочь и отослал прочь. Принцесса тут же уволила мадмуазель де Шуен, но встречи дофина с возлюбленной не прекратились. В конце концов он женился на ней. Поступок сына была продиктован теми же причинами, по которым его отец вступил в свое время в брак с госпожой Ментенон. Как и в том случае, бракосочетание проходило в обстановке строжайшей секретности. Подробности церемонии неизвестны. Но письмо дофина, адресованное мадам дс Ментенон (19 июля 1694 года) не оставляет сомнений относительно подлинности событий. «Я был изумлен, когда вы заговорили о моей жене, поражен и застигнут врасплох. Я рад, что пользуюсь вашей благосклонностью; мое единственное желание теперь — угодить королю». Мадмуазель де Шуен держалась скромно. Она вела тихий образ жизни в Медоне и всегда оставалась в тени. Много лет спустя Клермон женился на графине Джерси, вдове английского посла в Париже.
Дочери Атенаис, в отличие от принцессы Копти, были девушками с живым характером. В них чувствовались унаследованные от матери фривольные черты Мор- тсмаров. В 1685 году старшая дочь Атенаис вышла замуж за господина Герцога (Бурбонского), внука и наследника Великого Конде. С тех нор при дворе ее знати как мадам Герцогиню. Некоторые находили это странным, что богатый, могущественный и знаменитый Конде позволил своему наследнику жениться на незаконнорожденной. Но Конде усложнил себе жизнь участием во Фронде, когда выступил против королевы-матери и Мазарини. Теперь он испытывал угрызения совести и всячески искал примирения с королем, которому приходился двоюродным братом. Он любил Людовика и одновременно боялся. Невесте в ту пору было всего лишь двенадцать лет, и мадам де Монтеспан проявила жестокосердие, потребовав от дочери немедленного исполнения супружеских обязанностей по отношению к своему семнадцатилетнему супругу. Она опасалась, как бы юный зять не передумал и нс объявил брак недействительным. Король в этом случае оказался гуманнее и не допустил этого. Герцог обладал большим умом и был великолепно образован, но не отличался привлекательностью; его голова казалась несколько великоватой для его тщедушного тела. По всеобщему мнению, своей жалкой наружностью он был обязан матери, которая во время беременности якобы поймала на себе похотливый взгляд своего карлика, однако его сестры тоже походили на маленьких черных жучков. Потомки Конде на протяжении многих поколений несли на себе отпечаток этой характерной внешности и странного склада ума.
Госпожа Герцогиня была славным созданием. Пухленькая и невысокая, она не могла состязаться с лебединой статью принцессы де Конти, но личиком была само дитя любви. Мадам (которая терпеть не могла незаконнорожденных отпрысков) как-то сказала о принцессе: «Она способна что угодно выставить в таком смешном свете, что не расхохотаться невозможно... за всю жизнь она ни разу не вышла из себя». Вероятно, это объясняется тем, что к се столу подавали лучшие лакомства Франции. Великий Конде тоже не устоял перед ее обаянием, и она платила ему горячей любовью. Они представляли собой трогательную пару и почти не разлучались. Год спустя после свадьбы, когда двор находился в Фонтенбло, она заразилась оспой. Конде преданно ухаживал за больной и остался у ее постели после того, когда все вернулись в Версаль. Она поправилась, но его здоровье было подорвано. В возрасте шестидесяти пяти лет могущественный Конде скоропостижно скончался, потому что слишком крепко привязался к тринадцатилетней девочке и слишком много отдал ей сил. Лежа на смертном одре, он написал королю письмо, в котором умолял вернуть ко двору принца Конти.
В память о верной службе Конде король не мог отказать ему в последней просьбе. Конти снова появился в Версале. Он и госпожа Герцогиня влюбились друг в друга. Их связь, не мешавшая, однако, Конти любить также своих пажей, была озарена счастьем и романтическими чувствами и продолжалась многие годы — до самой смерти. Свой роман парочка тщательно скрывала. О нем знали только дофин и Мария Анна, служившие посредниками между влюбленными. За двадцать лет Конти ни разу нс посетил мадам Герцогиню в ее апартаментах, а она ни разу не осведомилась о нем, даже когда принц болел или отсутствовал. Герцог страдал патологической ревностью. Поводом служило неотразимое обаяние Конти. Ведь даже отец герцога, Великий Конде, обожал зятя больше, чем своих детей. У Герцогини с мужем сложились великолепные отношения. То же можно сказать и об отношениях супружеской пары Конти. Таким образом, влюбленным удавалось держать под контролем господина Герцога и его сестру принцессу Конти.
С каждым годом популярность Конти росла. Его обожали и в столице, и в армии. В его бывшем городском доме ныне располагается Монетный двор. Никто нс со- мневатся, что с приходом дофина к власти Конти займет ведущее место при дворе. Тем временем на фоне французского двора стала приобретать более четкие очертания фигура герцога дю Мэна. В то же время неприязнь Людовика XIV к кузену, принцу Конти, росла. В 1696 году королю представился удобный случай избавиться от него, и Людовик не упустил эту возможность. Когда трон Польши оказался свободным, одна группировка польской аристократии предложила его принцу Конти, и король ответил за своего подданного согласием. Никогда еще предложение встать у власти не рассматривалось с такой неохотой. Мысль о том, чтобы поселиться за пределами Франции, представлялась Конти, как и большинству французов, неприемлемой. Несмотря на неприязнь короля, на родине перед ним открывались в будущем большие перспективы. Но ужаснее всего для него была разлука с Герцогиней. Однако Людовик и слышать не желал об отказе. Конти пришлось подчиниться. Он попросил короля не спешить с обнародованием новости и не поступать с принцессой Конти так же, как с королевой, до тех пор, пока он сам не побывает в Польше и лично не разведает обстановку. Его слова эффекта нс произвели. «Вот он — король Польши!» - объявил король.
Людовик XIV ужасно обрадовался возможности продемонстрировать дорогому кузену притворную братскую любовь. И дорогой кузен был вынужден принять условия игры. Последовали душераздирающие сцены расставания с мадам Герцогиней. Любовники не могли скрыть своего отчаяния, ведь могло случиться, что они уже не увидятся никогда. Конти отправлялся в путь морем, взяв с собой Жана Бара, знаменитого моряка, о котором ходила слава, что он способен в одиночку справиться с английскими и голландскими пиратами и доставить в целости и сохранности новоиспеченного монарха в свое королевство. Эта история имела счастливое завершение. В Данциге Конти встретил и приветствовал один-един- ственный представитель польской знати — принц Сапе- га; как выяснилось, французского претендента опередил курфюрст Саксонии, имевший поддержку в лице своей могучей армии; ему-то и отдали поляки свое предпочтение. Обрадованный таким поворотом событий, Конти на крыльях любви полетел домой и бросился в объятья Герцогини. Но отношение к нему короля не изменилось к лучшему. Он был единственным принцем королевской крови, кто не получил в подчинение ни провинцию, ни полк и нс имел при дворе работы. Годы, растраченные впустую, бежали с бешеной быстротой, и на смену юности, полной надежд, пришла зрелость, а вместе с ней и горькое разочарование. Принц Конти, не зная, чем себя занять, предался разврату.
Герцог дю Мэн был женат на другой крошечной сестричке господина Герцога и по линии своей жены приходился принцу Конти родственником. Дю Мэн привносил в жизнь короля больше радости, чем все остальные дети вместе взятые, вероятно, в первую очередь потому, что отец его не терроризировал; он часто наведывался в отцовские покои и делился с ним последними дворцовыми сплетнями и рассказывал анекдоты. Особенно известны были его замечательные пародии. (Когда король лежал при смерти, дю Мэн в соседней комнате пародировал старого доктора Фагона.) Поскольку другие люди практического интереса для него не представляли, он потратил жизнь на то, чтобы завоевать расположение отца и мадам дс Ментенон. Его усилия не пропали даром. Король путем шантажа заставил свою кузину Великую Мадмуазель оставить дю Мэну ряд провинций, таким образом любимый сын получил управление над Лангедоком. Когда дю Мэн женился, отец выкупил для любимца у детей Кольбера Со. Дю Мэн занимал высокий командный пост и в армии. У Конти ни того, ни другого нс было. На фронте дю Мэн проявил полнейшую бесполезность и трусость. Такого французская аристократия простить не могла.
О трусости сына королю стало известно по чистой случайности. Он пришел в неописуемую ярость и выместил злобу на слугах. Но жить без своего любимчика
Людовик не мог, поэтому смотрел на промахи и недостатки дю Мэна, о которых хорошо знал, снисходительно.
Письма герцога с фронта, адресованные госпоже Ментенон, в такой же степени отвратительны, в какой умилительны его послания отцу в семилетием возрасте. Он хвастается своей доблестью и просит не молчать о его подвигах, а непременно поведать о них королю; он умоляет ее быть строгой к тем, кто плохо о нем отзывается. «Воспитанный Вами, как я могу оказаться не на высоте?» — задает он лукавый вопрос и подписывается: «Бедный калека». Прекрасная Мадам больше не значила для него ничего, ведь влияние на короля она давно утратила. (Единственный ребенок Лтенаис, оставшийся преданным матери даже после того, как ее звезда при французском дворе закатилась, был ее сын от Монтес- пана герцог д’Антен.)
В круг блестящей молодежи Версаля входил также герцог Шартр, будущий регент Франции. Он был единственным оставшимся в живых сыном Мсье и его немецкой Мадам. Не столь блистательный, как Конти, он обладал все же рядом достоинств: был отличным воякой, любил науки и искусство. Как и Конти, король его недолюбливал и не давал возможности проявить себя в полную меру. Молодой человек, не найдя применения своим талантам, предавался разврату и пьянству. В 1692 году его заставили жениться на младшей дочери Атена- ис Монтеспан. Мсье нисколько не переживал по поводу союза своего наследника с побочной дочерью короля, ибо все произошло с его согласия. Взамен царственный брат обещал огромное приданное и орден «Святого Духа» для шевалье Лотарингского. У Мадам с ее немецкими идеями относительно чистоты генеалогического дерева случилась истерика. По словам Сен- Симона, когда она услышала, что Шартр дал согласие на женитьбу (мальчик очень боялся своего дяди, чтобы ослушаться), она на глазах у всего двора надавала сыну оплеух. Ни сама Мадам, ни Данго, никто другой не упоминают об этом событии, хотя сомневаться в том, что мезальянс привел ее в ярость, не приходится.
Церемонию бракосочетания герцога и герцогини Шартр провел кардинал де Буйон, который после семи лет изгнания жил в строгости и сдержанности. В честь свадьбы король устроил пышные балы. Костюмы Шартра для всех торжественных случаев были выполнены Бе- реном. Свадебный наряд жениха практически не гнулся от обилия жемчугов и бриллиантов, повторявших узор испанского игольного кружева, которым был оторочен камзол. Золотое с серебром подвенечное платье невесты украшали вытканные на золоте крохотные черные цветочки. Юбка состояла из серебряных оборок, окаймленных рюшами золотого испанского кружева. Изготовление платья заняло несколько месяцев. Роскошные волосы невесты были убраны бриллиантами и рубинами. Брак герцога Шартр и дочери Атенаис оказался удачным. Герцогиня, как все Мортсмары, отличалась остроумием и приятной наружностью. Она развлекала мужа и никогда не упрекала за любовные похождения. Сама же была слишком ленива, чтобы заводить любовников, поэтому объектом скандалов нс выступала. К сожалению, их многочисленное потомство с хорошей стороны себя никак не проявило.
Как это ни прискорбно, но мадам де Ментснон не проявляла никакого интереса к этим занимательным молодым людям, начинавшим жизнь под одной с ней крышей. Напротив, к большинству из них она испытывала неприязнь. Она любила одного дофина или делала вид, что любит. Она неизменно была с ним добра и с пониманием относилась к его второму браку. Дофин ежедневно навещал ее и развлекал рассказами об охоте, упуская подробности кровавых сцен убийства добычи, которые она считала слишком жестокими. Чувства Мен- тенон к дю Мэну оставались неизменными. Она любила его больше, чем кого бы то ни было. Остальных людей нс жаловала, даже свою воспитанницу госпожу Герцогиню. И милой принцессе де Конти Мснтенон так и нс простила то злополучное письмо. Мадам де Ментснон делала глупые замечания в адрес современной молодежи. Больше всего ее раздражало то, что молодое поколение Версаля ни о чем не думало, кроме развлечений. Хотя трудно представить, что при том образе жизни, который диктовал сам король, они могли бы проводить время по-другому. Годы спустя, когда Мария Анна де Конти обратилась к Богу и религии, госпожа Ментснон Несправедливо сетовала, что она стала неряшливой, скучной и не пользуется при дворе авторитетом.
НОВЫЙ РЕЖИМ
Если нас глубоко трогают редкие качества, почему в нас так мало добродетели?
Ла Брюйер
Новый режим, введенный королем и приписываемый. влиянию мадам де Ментенон, создал в Версале атмосферу подавленности. Появился свод новых правил н установлений. Так, во время Великого поста запрещались постановки пьес и опер. Само существование театра стояло под вопросом. Но мудрый Пер де ла Шез разумно заметил, что, если такое случится, молодые люди, которым нужны развлечения, найдут утешение в более предосудительных занятиях. Разговоры и смешки во время обедни теперь строго порицались. Король, сидевший в-своей маленькой ложе, расположенной над головами паствы, был не настолько поглощен молитвой, чтобы не видеть, что вокруг происходит. Он также не оставлял без внимания, когда кто-то отлынивал от исполнения пасхальных обязанностей, всегда посылал за отсутствующими и строго им выговаривал. Как-то он отправил Пер де ла Шеза сказать Мадам, что она позволяет себе недопустимые вольности — во дворце слышали, как она кричала дофину, что не польстилась бы на него, даже если бы увидела совершенно нагим — лучше бы она строже относилась к своим фрейлинам! Благочестие было при дворе в моде, однако известно, что многие святоши Версаля часто превращались в грешников, стоило им оказаться в Париже. Сам король старался служить примером праведной умеренности. Как-то на встрече с ним епископы упрекнули короля в том, что он становится похожим на Генриха VIII, претендовавшего на место главы французской церкви. Они ожидали, что король рассердится, но он неожиданно смиренно ответил: «То, что я только что услышал, имеет немаловажное значение». Этот и другие факты свидетельствуют о том, что король и его сверстники вступили в пору зрелости. Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как они впервые собрались под сеныо парков маленького дома его отца; компания близких друзей значительно поредела. Генриэта, первая Мадам, уже пятнадцать лет как покоилась в земле. При дворе ее еще помнили, и дофин признался, что однажды видел ее призрак. Он сидел на кушетке возле своей постели, когда открылась дверь и в комнату вошла она, одетая в красивое желтое платье с голубыми лентами. Он до смерти испугался, вскочил на кровать и спрятал голову под одеяло, разбудив дофину. Дофин нс осмелился высунуть нос из-под одеяла, пока бедный дух не исчез.
Явление настоящего призрака произошло при дворе в образе маркиза де Варде, друга юных лет короля, двадцать лет проведшего в изгнании. Лувуа встретил его на юге Франции и рассказал о встрече Людовику. Король призвал изгнанника вернуться. Варде не заставил себя уговаривать. Выглядел он весьма странно, будучи одетым в то же платье, в котором уехал. Он объяснил свой вид так: «Когда имеешь несчастье находиться вдали от Вашего Величества, то чувствуешь себя не только жалким, но и нелепым». Король представил ему дофина, выдав за придворного, но Варде на обман не попался и поклонился. «Что вы делаете, маркиз де Варде, вам же хорошо известно, что в моем присутствии другим не кланяются!» — «Сир, я уже ничего не знаю — я все позабыл». Король простил старому другу дворцовую интригу, за которую тот отбывал ссылку, и остаток дней маркиз провел в Версале.
Тихо старилась в своем монастыре Луиза де ла Ва- льер. Она подурнела и изменилась до неузнаваемости. Король не вспоминал о ней. Лишь однажды она всплыла в его памяти, когда в возрасте шестнадцати лег в гарнизонном городке скончался их сын Вермандуа. Когда он был маленьким мальчиком, то оказался замешанным в скандале, вспыхнувшем по поводу гомосексуальной связи. Гнев отца не знал границ, и с тех пор он сыном нс интересовался. Король позволил себе увильнуть от печальной необходимости поехать к Луизе, чтобы принести соболезнования и вместе поплакать. Он сказал, что хотел бы поехать, но считает себя слишком большим грешником и не в праве мешать молитвам столь набожной монахини. Луиза, в свою очередь, ответила, что еще не утерла слез по поводу рождения своего мальчика, как ей приходится горевать по поводу его смерти. Кое-кто из друзей юности короля уже умер, кое-кто, включая графину де Суассон и ее сестру, впал в немилость. Вышел из заключения Лезен, но он уже не был как прежде весельчаком.
Нынешнее окружение короля не было однородным. Мадам де Ментенон безжалостно избавилась от своего брата и его непрезентабельной жены, но оставила себе их дочь, которую растила как свою собственную и впоследствии выдала замуж за наследника герцога Ноэля. Она заставила мадам д’Обинье постричься в монахини, а мсье д’Обинье отправила в дом для набожных джентльменов в Сен-Сюльписе. Время от времени до нее доходили слухи, что брат убегает из приюта в бордель или, еще хуже, сидит на скамейке в саду Тюильри и рассказывает случайным слушателям о своем «зяте». Ментс- нон пришлось дать непослушному братцу взятку, только бы он убрался восвояси. Какие бы нежные чувства она к нему ни испытывала, но допустить, чтобы он вторгся в ее святая святых в Версале, смущал своими дурацкими шутками короля и узкий круг ее близких друзей, не могла.
Ядро группы мадам де Ментенон составляли дочери Кольбера, герцогини Бовильер и Шеврез, и их мужья. Эта четверка не могла существовать раздельно и старалась всегла держаться вместе. Шсврез, по описанию Шпангейма, был благочестивым господином, слабым и безвольным, на которого никто не обращал внимания; Бовильер производил иное впечатление и вскоре стал для короля незаменимым человеком. Его отец герцог де Сент-Эньяи, жизнерадостный и приятный во всех отношениях человек, состоял членом кружка мадам де Севпнье. В пору юности он был веселым собутыльником Людовика XIV. Мольер запечатлел его в своем «Мизантропе» в образе Орона. А Расин посвятил ему свою первую пьесу «Жилище отшельника». Он был членом Французской академии, образцом элегантности, постановщиком королевских праздников и хранилителем дворцовых сплетен; обо всех новостях король узнавал в первую очередь от него. Бовильер, второй сын герцога, был полной противоположностью отцу. Родители намеревались посвятить его церкви и ребенком не интересовались. До семи лет мальчик рос в жилище консьержки, затем его отдали бедному священнику, который должен был его учить. В доме священника для ребенка не было места, и он вынужден был спать в одной постели с горничной. Когда Бовпльсру исполнилось четырнадцать лет, судьба ему улыбнулась. Умер его старший брат, и он стал наследником отца. Из постели служанки его забрали и отдали в армию, где он командовал полком, предаваясь в свободное время разврату. Несколько лет Бовильер вел разнузданную жизнь. Когда ему исполнилось двадцать три года, его женили на третьей дочери Кольбера, четырнадцатилетней наследнице огромного состояния. Вскоре она обратила его в истинную веру, немного погодя они вдвоем наставили на путь истинный Луизу де да Вальер. Бовильеру это было нужно, чтобы загладить вину своего отца, поощрявшего супружеские измены короля. Бовпльеры имели тринадцать детей, девять из них были дочери. Сен-Симон хотел жениться на одной из них, неважно какой, лишь бы породниться с Бовильером, которого боготворил. Но все девочки уродились горбуньями и сызмальства мечтали посвятить себя Богу, кроме одной, которую выдали замуж за герцога Мортемара, беспутного племянника госпожи Монтеспан. Остальные дочери стали монахинями.
Бовильера прозвали Добрый Герцог. Он всегда выступал на стороне бедняков и принадлежал к той небольшой группе людей, кто мог безнаказанно рассказывать королю об бедственном положении его подданных. Герцог был сама вежливость. Он не считал ниже своего достоинства извиниться перед кучером, если заставил его ждать несколько минут. С годами он становился все более и более набожным. Любопытно одно его письмо, которое Бовильер написал Богу в возрасте шестидесяти лет: «Я стар... конец уже близок, скоро я шагну во тьму смерти». Затем он переходит к самоанализу. Ему хотелось, чтобы Версаль стап чем-то вроде Вифлеема. Он корит себя за то, что любит анекдоты и сплетни, что слишком много разглагольствует о своих предках, что в его беседах не всегда есть место Богу, что ест больше, чем требуется, что чересчур заботится о чистоте, и молится о том, чтобы стать государственным министром. Его молитва была услышана. В 1692 году его, единственного представителя старой знати, ввели в Королевский совет. В отсутствие короля приказы в Версале отдавал Бовильер.
В тесный круг мадам де Ментенон Бовильер ввел аббата Фенелона. Этот обаятельный, амбициозный, тщеславный и праведный человек с манерами аристократа был учеником Боссюэ. С Бовильером они были как братья, их единило некое родство душ и одинаковое мнение почти по всем вопросам. Фенелон написал для мадам Бовильер «Трактат об образовании девочек», призванный помочь ей в воспитании девяти дочерей. Госпожа Ментенон вскоре подружилась с Фенслоном и виделась с ним регулярно, встречалась в квартире Бо вильеров в Версале или в Отель де Сент-Эньян в Париже. Там после обедов, во время которых гости и хозяева обслуживали себя сами, чтобы прислуга не мешала, Фенелон любил стоять у камина, положив красивую белую руку на каминную полку, и вести многочасовые беседы о Боге.
В число других друзей мадам де Ментенон входили красивая и благочестивая маркиза де Данго, урожденная Лсвенстейн, монсеньор де Ноанль, позже кардинал, которого в угоду ей в 1695 году король назначил архиепископом Парижа, мадам де Моншеврейль, ужасная старуха с длинными желтыми зубами, терроризировавшая молодых хорошеньких дам тем, что выдавала королю все их секреты, и Шамильяр, практически единственный из придворных, кто мог составить королю достойную партию на бильярде. Благородный человек и очаровательный собеседник, он был никудышным министром. Все эти славные люди являлись не слишком хорошей компанией для Людовика XIV, которому больше нравились lcs gents d’csprit
18. Получилось так, что как только королю в конце концов удалось собрать под своей крышей наиболее интересные и значимые личности, так он с головой ушел в частную жизнь и проводил большую часть времени со стареющей супругой в кругу ее друзей — блистательных никчемностей.
В 1685 году король совершил крупную ошибку, аннулировав Нантский эдикт, которым его дед Генрих IV гарантировал свободу совести протестантскому меньшинству Франции. На протяжении ряда лет Людовик XIV вел против них необъявленную войну. Протестантов изгоняли с официальных должностей и из гуманитарных профессий, были запрещены смешанные браки, а дети от таковых признавались незаконными; протестантка не могла нанять повитуху-католичку; в случае болезни протестантов насильно доставляли в государственные лечебницы, с тем чтобы до момента кончины они могли находиться под пристальным вниманием священника. Протестантам запрещалось нанимать слуг римско-католического вероисповедания. Маленькое, но досадное неудобство, поскольку большинство протестантов относились к зажиточному классу буржуа и найти слугу среди собратьев по вере было практически невозможно. К тому же богатые города на юге Франции, где реформированная религия расцвела пышным цветом, стали местом нашествия драгун; введенные в города полки получили разрешение чинить безобразия в протестантских домах, где останавливались на постой. В открытую изнасилование и мародерство не поощрялись, но виновные в этих преступлениях и не наказывались.
Подобные меры способствовали росту обращенных в католическую религию, хотя их искренность порой вызывала сомнение. Однако крепкое ядро преданных протестантов сохранилось, и король решил с ними покончить. Следует сказать, что на это его толкали практически все ответственные лица королевства, включая известных проповедников и епископов, министров и членов парламентов Парижа и провинций, не говоря уже о рядовых представителях светского общества, вроде мадам де Севинье. Боссюэ, мнение которого король ценил более других, услышав об аннулировании Нантского эдикта, сказал о короле: «Этот Константин, этот Теодор, этот Шарлемань»; а уважаемый праведник Ранее, основатель ордена траппистов, воскликнул: «То, что король сделал, достойно восхищения!». Немало стараний в этом деле проявил, по словам Шпангейма, Пер де ла Шез. Это нс совсем вяжется с характером этого мягкого человека, но нс стоит забывать, что он был иезуитом. Сам Шпангейм, будучи протестантом, принимал деятельное участие в тайной переправке своих собратьев по вере в Пруссию. (Главой протестантских германских государств был в то время Бранденбург. Его дочь вышла замуж за французского беженца).
Протестантов не любили во всех слоях французского общества по той же причине, что и евреев в Германии в предвоенные годы. Они были слишком богаты, удачливы и держались обособленно. Король никогда не отличался нетерпимостью и изуверством. Однажды, говоря о католической миссии в Сиам, он заметил, что Господь окрасил листья деревьев в разнообразные оттенки зеленого и, вероятно, хочет, чтобы разные народы превозносили его по-разному. Аннулирование эдикта не имело ничего общего с влиянием Рима; Людовик XIV почти по всем вопросам расходился с папой Иннокентием XI, включая и сам акт аннулирования, который, по мнению папы, был бессмысленной глупостью. В своем отношении к протестантам король руководствовался в первую очередь соображениями политического толка; в них он видел преграду на пути к осуществлению своей заветной мечты — создания действительно единого государства. Тот факт, что
эти люди исповедовали одну религию с его заклятым врагом — голландцами, делало их в глазах Людовика еще более опасными. К несчастью, Лувуа, могущество и положение которого зависело от армии, воспринял обращение в католическую религию как военную операцию. Поведение драгун в городах, в которых они были расквартированы, вызывало содрогание. Солдатам позволили издеваться над несчастными хозяевами. Часто случались убийства. Попытки сбежать за границу пресекались, а тех, кого отлавливали, отправляли на галеры.
Безответственные авторы часто вину за происшедшее вменяют госпоже Ментенон. Вольтер понимал, что она здесь ни при чем, и написал об этом в своем «Людовике XIV» задолго до того, как к нему в руки попали письма госпожи Ментенон на эту тему. Он читал их, страшно волнуясь, поскольку опасался обнаружить доказательства ее вины. В таком случае его представление о Ментенон оказалось бы в корне неверным, однако письма, напротив, только подтвердили его правоту. С самого начала госпожа Ментенон порицала бесчинства, творимые Лувуа, но боялась сказать об этом королю. Это похоже на правду. Многие французские историки утверждают, что Людовик совершенно ничего не знал о том, что происходит в провинциях. Он полагал, что тысячи протестантов обратились в истинную веру, а несколько негодяев, которые в любом случае были преступниками, понесли наказание. Госпожа Ментенон говорила Фенелопу, что нс в силах сдержать стона при мысли о бедствии, постигшем протестантов. Но она не смела открыть рот по этому поводу, иначе враги обвинили бы се в том, что она осталась в душе протестанткой, и это помешало бы ей в будущем творить благодеяния. Король считал ее слишком чувствительной и подозревал в симпатии к ее прежней церкви. Ментенон сама обратила в католичество достаточно много народа, чтобы поверить, что обращение в новую веру возможно с помощью силы или подкупа. Госпожа Ментенон была праведницей и в делах такого рода легко отличала правду от обмана. Как это ни странно, но в ее окружение входило несколько протестантов, не изменивших своей вере. Их никто не трогал, и они спокойно пережили страшное время гонений.
Король решил и в Версале ввести кое-какие меры в воспитательных целях. Большинство протестантов принадлежали к среднему классу. (Одна из причин, почему Карл II так и нс стал искренним протестантом, заключалась в том, что в годы его юности в Париже в светском обществе считали эту религию немодной и чересчур невыразительной.) Но и среди знати встречались приверженцы этой веры. Протестантом был пятпдсся- тисемилстний герцог де ла Форс. Король вызвал его к себе и провел с ним многочасовую беседу, во время которой герцог обещал приложить максимум усилий, чтобы обратиться в католичество. С этой целью его отправили в семинарию. Он пробыл там некоторое время, но отчеты о его успехах оставляли желать лучшего. Король, обеспокоенный состоянием его души, отправил старика в Бастилию (куда тот прибыл 14 июля 1689 года). Там его снабдили разнообразными католическими книгами и велели изучить их. Из-за недостатка физической активности узник страдал водянкой. Выплакав в заточении все глаза, герцог обратился к королю с прошением, в котором умолял позволить посещать молелыио, а лучше — вернуться в Версаль. На полях этого документа кто-то написал: «Никаких молелен. Версаль исключен». Окончательно сломленный, герцог проболтался кому- то из посетителей, что его жена была еше более ярой протестанткой, чем он. Престарелую герцогиню, также страдавшую водянкой, арестовали и отправили в крепость. Четыре года спустя заключенных отпустили домой при условии, что вместе с ними будет жить священник. «Когда отец Борд решит, что герцогу лучше с герцогиней не видеться, даму надлежало предупредить, чтобы она оставалась у себя в комнате и не час-два, а сутками». В 1699 году герцог скончался, а герцогиня сумела бежать в Лондон в свите супруги английского посла леди Джерси. Король Вильгельм предоставил ей апартаменты во дворце Сен-Джеймс. Но мытарства бедняжки на этом не закончились. Истратив деньги, полученные от продажи драгоценностей, которые она привезла с собой, женщина осталась без средств к существованию. Она написала Людовику XIV письмо, в котором спрашивала, не будет ли это, на его взгляд, позором, если французская герцогиня будет влачить в чужом городе нищенское существование. Расчет оказался верным, король выслал несчастной четыре тысячи ливров. Но во Францию она так и не вернулась. После смерти Людовика XIV более покладистый регент позволил ей получить свое наследство. Она завещала свое богатство Гринвичскому госпиталю. В документе есть пункт, в котором говорится, что если кто-то из ла Форсов-протсстантов будет сослан в Англию, то он должен получать содержание. Но случая такого не представилось. В годы Французской революции в Англию эмигрировал один герцог де ла Форс, но он не был протестантом.
Акт аннулирования эдикта, как и следовало ожидать, имел ужасающие последствия. Тысячи протестантов, которым удалось скрыться в Англии, Голландии и Германии, были полезными Франции гражданами и жертвовать ими вряд ли стоило. (Во время битвы при Буане в армии Вильгельма Оранского было более тысячи французских офицеров.) Но наибольший урон нанесла французам дурная слава, сделавшая их страшными и опасными в глазах тех, кто исповедовал реформированную религию. В 1686 году Швеция, Голландия и ряд германских государств образовали против Людовика XIV Аугсбургскую Лигу. К ним вскоре присоединились Испания и Католическая империя, злейший враг французского короля.
Следует сказать несколько слов о янсенистах, по поводу которых были исписаны реки чернил. Они всегда привлекали к себе пристальное внимание общественности, поскольку на протяжении полутора сотен лет вносили разброд и сумятицу в религиозную жизнь Франции. Автором доктрины этой мрачной секты был голландец Янсениус. Его учение сводилось к призывам вернуться к простоте и порядку раннего христианства. Дорогу янсенизму во Францию открыла мать Ангелика д’Арно. Штаб- квартира располагалась в монастыре Порт-Рояль в Париже и в монастыре Порт-Рояль-де-Ша, расположенном в романтической долине недалеко от Версаля. Придворные, родственники которых находились в Порт-Рояль- де-Ша, частенько навещали их, и между монастырями шло оживленное общение. Аскетические янсснпсты производили впечатление более праведных людей, чем иезуиты, управлявшие совестью короля и известные своей ловкостью, угодливостью и тем, что не чуждые были светской жизни. Ни тс, ни другие друг друга не жаловали. Немаловажную роль в этом сыграла политика. Многие янсеннсты являлись участниками Фронды, и король ненавидел их больше, чем протестантов, и даже больше, чем атеистов. Как-то племянник короля Шартр хотел пригласить к себе одного друга. Но король не позволил ему сделать это, сказав, что слышал, будто этот друг янсенист. «Фонпертю — янсенист? — изумился герцог. - Сомневаюсь, что он вообще верует в Бога!» Услышав это, король возражать против его приезда не стаз. Он терпимо относился к Порт-Роялю и его близости к Версалю только в те времена, когда был жив отец де ля Шез.
В 1691 году при дворе появился герцог Сен-Симон. Отныне мы будем рассматривать французский двор глазами маленького герцога. Первое, что он подметил, что смерть Лувуа принесла Людовику облечение. Сен-Симон заселит сцену образами, в которых мы без труда узнаем того или иного вельможу. Нам также станут доступны их мысли, изложенные автором. Великий французский мыслитель не был лишен некоторых предрассудков и ни за что не хотел с ними расставаться. Он обожал короля, хотя ненавидел его политику государственного управления — выдвигать министров из буржуазии, принижая при этом роль древней аристократии. Но при всей своей гениальности философ так и не понял, насколько скрытным человеком был король и как искусно умел маскировать свои истинные чувства. Сен- Симон воспринимал Людовика таким, каким тот казался. Писатель терпеть не мог мадам де Ментенон и то, чем она занималась. Дю Мэна он почитал за Сатану, чем явно преувеличивал заслуги этого ничтожного человека. Сен-Симон питал отвращение к побочным детям короля лишь на том основании, что их ставили выше герцогов. Он видел в человеческой природе только отрицательные, низменные черты, был начисто лишен чувства прекрасного и презирал Версальский дворец. Езекиль Шпангейм говорит, что на «Сен-Симона никто не обрашач внимания». На современников он не производил особого впечатления, хотя и носил титул герцога. Однако после смерти ему воздали должное.
ПРОФЕССУРА
Почти все люди умирают не от своих болезней, а от своих лекарств.
Мольер
Болезнь и смерть в Версале были страшными происшествиями. Как только член королевской фамилии ис- пускал дух, его (или ее) золоченая опочивальня превращалась в мясную лавку, а ближайшие друзья и фрейлины, посвятившие усопшему или усопшей многие годы жизни и зачастую тяжело переживавшие утрату, были вынуждены стоять у смертного одра и смотреть, как кромсают несчастное тело. На вскрытии распиливали череп и изучали его содержимое; извлекали печень и легкие, сердце выкладывали на серебряный поднос и вручали одной из герцогинь, внутренности помещали в большой серебряный сосуд и передавали другой герцогине. Семь или восемь медиков вели записи своих жутких исследований и объявляли причину смерти; единственное, о чем они неизменно умалчивали, так это о том, что кончина их пациента наступила вследствие их собственной некомпетентности.
Нс очень приятно думать, что спустя каких-нибудь двести пятьдесят лет нынешние врачи будут выглядеть в глазах будущих поколений не меньшими варварами, чем Фагон и его коллеги - в наших. Сегодня, как и в прошлые времена, модные врачи, отличающиеся от обычного практика в такой же степени, как придворный аббат от сельского кюре, считают себя в своей области непререкаемыми авторитетами. О болезнях и смерти они говорят так, словно эти веши подвластны их воле. В одной из своих пьес Мольер создал непревзойденный портрет такого лекаря. Консультация высокопоставленной особы - это живая сцена из его пьесы. Драматург не упустил ни одной характерной детали. Мудреные, магические слова, не имеющие смысла, полные драматизма взгляды, которыми обмениваются врач и пациент, многозначительные паузы между бесполезными прописями — все это здесь присутствует. Облаченные в своп черные одеяния и береты, они производили на пациентов жуткое впечатление не только своим видом, но и тем, что в те времена было принято пускать кровь больным. В наши дни врачи предпочитают вливать кровь пациентам, чтобы меньше травмировать их психику, но и их белые халаты, колпаки и маски выглядят не менее устрашающими. Результат действий медиков всегда один и тот же: сильные выживают, слабые после страшных физических и душевных мучений, а также и материальных затрат умирают. Частые и обильные кровопускания, бывшие в моде в те времена, сводили больного в могилу. Как правило, умирали либо от большой кровопоте- ри, либо от заражения крови. Больных оспой тоже пытались лечить кровопусканием, и они, естественно, гибли. Говорят, какой-то доктор, которому надоело наблюдать один и тот же результат, в сердцах воскликнул: «Оспа, я заставлю тебя привыкнуть к кровопусканию». После потери крови состояние больного, как правило, ухудшалось, но это считалось хорошим признаком. Графу Тулузскому, мужественно перенесшему операцию по удалению камня, в течение двадцати четырех часов четыре раза делали кровопускание. Через двадцать шесть лет его вновь оперировали по этому же поводу и таким же образом, в результате он лег в могилу.
Мнения обывателей относительно врачей и методов их работы расходились. Те, кто в них свято верил, не одобряли тех, кто придерживался противоположного взгляда, и считали последних, по выражению Мольера, «непочтительными к медицине». Но, увы, даже самые непочтительные в страшный час страданий и боли меняли свое мнение и отдавали себя во власть мнимых знатоков, чтобы умереть по всем правилам. Госпожа Ментенон и король слепо верили в могущество медицины и требовали такого же поклонения от своих подданных. Людовик очень обижался, когда придворные, заболев, отказывались подчиняться распоряжениям Фагона. Ни малейшего уважения к медикам не питала и Мадам.
Описания болезней XVII века звучат для нашего слуха странно. Когда у двенадцатилетней дочери Расина Фаншон разболелась голова, она удалилась в спальню и легла. Отец, нежно любивший своих детей, пошел ее проведать. Он обнаружил девочку, лежащей на полу. Из горла текла жидкость, и она захлебывалась. Отец поднял отяжелевшую, как мокрый мешок, дочь. Вместе с женой они всыпали ей в горло соль и растерли тело винным спиртом. Но опасность, что она может задохнуться, все еще сохранялась. Обезумевшие родители послали за семейным доктором, но его не оказалось дома, послали за другими, их не застали тоже. В конце концов у девочки открылась обильная рвота водой, которой она, похоже, наглоталась. После этого ей стало значительно лучше. Вскоре прибыл хирург Маршаль и пустил ребенку кровь. Позже появился Фагон и поставил диагноз: удушающий катар, пояснив, что причиной явилось недостаточно полное высмаркивание носа. После этого девочка сводила родных с ума, громко сморкаясь весь день.
Самой большой опасностью для жизни в те дни были роды — для женщин, войны — для мужчин, младенческий возраст и эпидемия оспы — для всех. Старость, похоже, ни у кого не вызывала страха или отчаяния; люди доживали до солидного возраста, но дряхлыми как будто и не становились. Лозен в возрасте восьмидесяти девяти лет ежедневно выезжал на псовую охоту. Мадам де Вентадур в девяносто лет танцевала менуэт. Мадам де Ментенон в семидесятилетием возрасте жаловалась своему исповеднику, что король требует от псе ежедневного исполнения супружеских обязанностей, а то и дважды в день. Она умерла в восемьдесят четыре года и то только потому, что устала жить. Мадам де Клерамбо и в девяносто была превосходной собеседницей. Ленотр в восемьдесят восемь лет обладал отменным здоровьем. Исаак Барт, один из секретарей Людовика XIV, умер в сто пять лет, а испанский маркиз де Мансера — в сто семь, причем питался он практически одним шоколадом. В мемуарах разных авторов часто встречаются описания восьмидесятилетних стариков, еще бодрых и полных жизни.
Уровень детской смертности был высоким. Зачастую в этом были повинны медики. Стоило ребенку заболеть, как ему спешили сделать кровопускание, затем ставили клизму и в завершение давали рвотные средства. Врачи, в отличие от матерей и нянек, похоже, не понимали, что такое лечение идет их подопечным во вред. Но бедные женщины нс смели вмешиваться. Если бы женщина не позволила доктору провести процедуры, которые он счел целесообразными, и ребенок умер, общественное мнение обвинило бы ее в преднамеренном убийстве. Визит профессора к больному ребенку означал для матери одно — молиться и искать утешения в том, что любимое чадо скоро предстанет перед Богом. Десять из семнадцати детей короля от жены и основных любовниц умерли в младенчестве - нормальное процентное соотношение для состоятельной семьи. Бедняки, влачившие жалкое существование, были, по крайней мере, избавлены от опеки специалистов, подобных Фагопу; если бы его методы получили распространение в сельских районах, население Франции вряд ли достигло бы двадцати миллионов.
У хирургов дела обстояли несколько лучше, чем у терапевтов. Они привязывали пациента к столу полотняными бинтами и резали живую плоть, нс обращая внимания на вопли оперируемого, по они, по крайней мере, честно старались причинять как можно меньше боли. В среде медиков хирургия считалась второсортным занятием. Лекари относили себя к интеллектуалам, а в костоправах видели всего лишь ремесленников. Это отношение восходит к средневековью, когда лечение недугов являлось исключительным правом священников, но проливать кровь им запрещалось. Когда возникала нужда пустить кровь или сделать разрез, приглашали брадобреев. В XVII веке статус хирурга стал выше. Придворный хирург Феликс и его последователь Марешаль де Бьсвр были замечательными людьми, и король питал к ним искренние симпатии. В парижской медицинской школе они занимали видное место. Оба хирурга достигли выдающихся результатов в лечении распространенной в те годы каменной болезни, часто поражавшей мальчиков младше десяти лет. Выполняемая ими операция производила жуткое впечатление (Боссюэ отказался от нее, предпочтя умереть в агонии), но еще более страшные вещи творил в Париже модный тогда знахарь по имени брат Жак. Мартин Листер во время визита в Париж отправился посмотреть, как оперирует брат Жак, и пришел в ужас. Почти все его пациенты умирали, но это не мешало людям из высшего общества стремиться попасть к нему на прием. Под конец, когда брат Жак погубил маршала де Лорже, устроив ему кровавую резню, большинство пациентов от знахаря отвернулись, и он разорился. Феликс и Марешаль теряли меньше больных, чем большинство хирургов того времени, вероятно, их медицинские инструменты были более чистыми.
Первым лекарем короля был господин де Л’Орм. (1584—1678), он пользовал еще Людовика XIII и был модным доктором на протяжении пятидесяти лет. Де Л’Орм высоко ценил и широко пропагандировал гигиену и применял свои теории в личной жизни, в результате чего прожил до девяноста четырех лет. «Почему рыба живет так долго? - спрашивал он. — Потому что не подвержена сквознякам». Он проводил дни, сидя в паланкине, выстланном заячьими шкурами и задрапированном со всех сторон одеялами, чтобы воспрепятствовать доступу свежего воздуха. Когда нужда заставляла де Л’Ор- ма выходить наружу, он надевал на себя марокканский халат, маску, шесть пар чулок и несколько меховых шляп. Он постоянно держал зубчик чеснока во рту, благовония в ушах и стебельки душистой руты в носу. Он спал, обложенный грелками, в помещении, напоминавшем кирпичную печь. Питался доктор овечьими языками и сливовым сиропом. Он никогда не прикасался к овощам, свежим фруктам, джему или кондитерским изделиям. В восемьдесят семь лет он женился на молоденькой девушке и довел ее до изнеможения. Она умерла, не прожив с мужем и года. Господин де Л’Орм открыл целебные свойства воды в Бурбоне и превратил это место в модный курорт.
Но наиболее известным медиком Людовика XIV был Гп-Крсссн Фагон, умудрившийся за двадцать лет своей службы свести в могилу большую часть королевской семьи. Свою карьеру придворного лекаря он, по-видимому, начал с присмотра за маленькими питомцами госпожи Ментенон, когда они жили на улице Вожирар. Во всяком случае, до этого его имя нс упоминалось. Так что своим взлетом он был обязан ей. Первоначально госпожа Ментенон добилась для него должности личного врача королевы. Фагон практически сразу довел Марию Терезию до гроба, но все же остался в Версале. В день поминовения мертвых в 1693 году он получил звание первого медика короля, одну из наиболее престижных должностей при дворе. Главный лейб-медик имел апартаменты во дворце, дом в городе Версале и огромный доход. Он являлся членом Совета и был удостоен дворянского титула. Фагон, как никто другой, был заинтересован в том, чтобы продлить дни своего господина, поскольку смерть короля автоматически означала бы конец его полномочий. Фагона знали во всей Европе. Вильгельм III, умирая, отправил ему список своих симптомов, выдав себя за простого приходского священника, и спросил совета. Фагон ответил, что бедняге пора готовиться к встрече с Богом, поскольку дни его сочтены. Вильгельм смирился и умер. Согласно описаниям современников, Фагон был милым и честным человеком, обаятельным, остроумным, умел превосходно ухаживать за больным, знал светскую жизнь и все науки, касавшиеся его профессии, вроде ботаники и химии. С удивительной добротой и нежностью Фагон относился к людям, которых любил. Ярким примером его привязанности может служить Мария Моденская. Но отношение к нему окружающих было неоднозначным. Мадам ненавидела Фагона и обвиняла его в смерти всех его пациентов. Понятно, что и он не мог питать к ней теплых чувств. Он даже оклеветал ее сына, сказав, что Орлеанский отравил всех наследников короля. Первый придворный лекарь имел довольно отталкивающую наружность: всклоченные черные волосы, длинные тонкие, как у птицы, ноги, гнилые зубы и отвисшие губы. Он страдал астмой и никогда не спал в кровати, а только в кресле.
Король на здоровье не жаловался, но, как большинство людей, мучился с зубами; у него была удалена часть верхней челюстной кости, в связи с чем Людовик испытывал трудности при пережевывании пиши, частицы которой порой выходили у него из носа. Король регулярно раз в месяц принимал огромную дозу слабительного, оказывавшего эффект шесть-семь раз в сутки. В такие дни он нс покидал своих покоев. Он страдал от подагры, но в целом к болезням нс был предрасположен. Утром 18 ноября 1686 года двор с ужасом узнал, что ранним утром король перенес серьезную операцию. Никто не знал, что многие месяцы Людовика беспокоила анальная фистула (что, вероятно, объясняло приступы безудержного гнева, которым он стал подвержен в последнее время). Наконец король решил, что пора показаться специалистам. Заболевание озадачило хирургов. Когда-то по аналогичному поводу лечили кардинала Ришелье, в результате чего он скончался. Тогда хирургом короля был Феликс. Он нашел бедняков, страдавших от такого же заболевания, и отправил их на воды в Бареж. Местные воды считались целебными, и хирург хотел проверить, не окажут ли они положительного влияния на его больных. По это никому не помогло. Тогда он начал оперировать в парижских госпиталях пациентов с фистулами и усовершенствовал для этой цели хирургический инструмент, который, но его мнению, должен был уменьшить болезненность операции.
О предстоящей королю операции никто не знал, кроме госпожи Ментеион, Лувуа, отца ла Шеза и врачей. Приготовления держались в секрете шесть недель. Король перенес операцию стоически. Не давая спуску другим, он и себя не жалел. Его способность держать себя в руках вызывает восхищение. Накануне операции Людовик пребывая в удивительно хорошем расположении духа, гулял по паркам Версаля, любовался фонтанами. На операционном столе его восемь раз резати ножницами и дважды — скальпелем, но он ни только не издал ни единого звука и ни разу не пошевелился, но даже не изменил ритм своего дыхания. Случившееся получило огласку, когда все уже было позади. К дофину, находившемуся, как всегда, на охоте, отправили гонца. Наследник во весь опор помчался домой и в слезах ворвался в комнату отца. Сил говорить у него не было. Четверть часа спустя после оглашения новости в Париже в церквях собрались толпы народа. Хотя король никогда не приезжал туда и не пользовался популярностью у столичных жителей, парижане гордились своим монархом. Они тогда говорили, что Людовик XIV, что бы там о нем не думали, вознес имя Франции над другими державами.
Великий Конде и мадам де Ментеион находились в Фонтенбло, где ухаживали за госпожой Герцогиней, поправлявшейся после оспы; к ним прибыл королевский гонец с приказом в Версаль не приезжать. История о том, как Атенаис влетела в опочивальню короля и затем в истерике выскочила из нее, когда увидела у его постели невозмутимую госпожу Ментеион, занятую шитьем, не имеет иод собой оснований. Конде распоряжению короля подчинился, потому что боялся занести во дворец инфекцию, к тому же герцог чувствовал себя неважно. Он отправил к королю сына и любимого племянника Конти с просьбой проведать монарха. Король сдержанно, но достаточно любезно ответил Конде, что появляться при дворе ему не возбраняется.
Хотя Феликс просил короля отдохнуть, тог настоял на проведении в тот же вечер Совета. При этом он так сильно страдал от болей, что по его лицу струился пот. На другой день он принял послов, чтобы они воочию убедились, что король Франции не при смерти. Страдания исказили черты лица Людовика до неузнаваемости. Но через короткое время дела короля пошли на поправку. Он начал мурлыкать себе иод нос песенки и жаловаться на подагру, что служило хорошим признаком. Король вынужден был соблюдать диету, поэтому сидел на супе и чувствовал себя голодным. Обитатели дворца сменили тему разговоров и вспомнили о Великом Конде, здоровье которого оставляло желать лучшего. Главным событием, достойным обсуждения, стало желание дофина постричь свои прекрасные золотые волосы. Длинные кудри, по его словам, мешали ему на охоте. Отныне он начал носить парик, значительно уступавший по красоте его естественной прическе.
Через какое-то время состояние короля ухудшилось, и 6 декабря Феликс принял решение произвести некоторые хирургические манипуляции, с тем, чтобы рана равномерно заживлялась. 8 числа состояние больного вновь вызвало обеспокоенность хирурга, и он снова вскрыл рану. 10 декабря потребовалось новое серьезное оперативное вмешательство. Госпожа Ментеион сказала, что король промучился шесть часов, ровно столько, сколько продолжается колесование. Повторная операция оказалась более тяжелой, чем предыдущая. Но на другой день Людовик чувствовал себя гораздо лучше, хотя очень расстроился, когда услышал о смерти Великого Конде. В течение всей следующей недели король очень страдал от болей, но вскоре окончательно поправился.
ШКОЛА СЕН-СИР
Оказавшись в уединенном месте, вдали
от посторонних глаз
я обратил свой любопытный ум и все заботы на нежные цветов бутоны, перенесенные, подобно
мне, по воле
злого рока, под чуждые им небеса.
Расин
За несколько лет до вступления в брак с Людовиком XIV мадам де Ментенон вместе со своей близкой подругой мадам де Бринон основала небольшую школу для девочек. Помня о своей тяжелой юности, она ни на минуту не забывала о детях hobereaux - мелкопоместного дворянства провинции, к которому принадлежала сама. Вместе с крестьянством оно в наибольшей степени страдало от военных походов короля. По утверждению Фе- пслона, во Франции трудно было отыскать двадцатилетнего юнца, который не был бы участником нескольких кампаний. Хотя служба в армии считалась делом добровольным и молодые люди вступали в ее ряды движимые жаждой приключений и желанием помериться силами с врагом, выбора у них практически не было. Из всех родов деятельности дворянам разрешалось посвятить себя либо военной службе, либо церкви. Крестьян заманивали в армию всевозможными посулами, а если это не действовало, то прибегали к насильственной вербовке. Более обеспеченные и находчивые городские жители могли при желании избежать мобилизации. Выходцам из мелкопоместного дворянства рассчитывать на получение высоких чинов не приходилось. На командные должности обычно назначались друзья короля или их родственники. Перспектива человека без связей представлялась неясной. К концу правления Людовика XIV, когда его лучшие капитаны уже перешли в мир иной, а профессиональные качества их преемников восторгов не вызывали, кто-то посоветовал Его Величеству поискать талантливых командиров в провинциях. «Мысль неплохая, — заметил король, — но как их найти? Нс будет ли это означать, что мне придется полагаться на мнение других людей? Уж лучше я буду брать тех, кого знаю».
Дочери сельских дворян влачили жалкое существование и большей частью оставались необразованными. Те, кому не удавалось выйти замуж, становились служанками жен своих братьев или подавались в монахини. Зная о таком положении вещей не понаслышке, госпожа Ментенон решила помочь юным провинциалкам избежать печальной судьбы.
Мадам де Бринон обаладала недюжинным умом и твердым характером. Она принадлежала к урсулинскому ордену монахинь, но их монастырь из-за отсутствия средств закрылся. Женщина, не желая сидеть без дела, основала в Рее школу. Мадам де Ментенон сумела заинтересовать заведением короля. Было решено расширить школу и перенести в окрестности Версаля, где мадам де Ментенон могла бы ее курировать. Сразу за дворцовым парком у стен старинного монастыря бенедиктинов приютилась маленькая деревушка под названием Сен-Сир. Король обратился к матери-настоятельнице с просьбой, не согласится ли она вместе со своими монахинями перебраться в Париж. Нота почтительно попросила государя оставить обитель гам, где се устроил добрый король Дагобер. Людовик сказал госпоже Ментенон, что может своей волей насильно переселить монахинь, но она подумала, что это будет не очень хорошее начало для ее проекта. Было решено построить специальное здание, и Мансар приступил к работе. Активную помощь в строительстве ему оказывала королевская армия. В мирное время солдаты всегда служили на стройках хорошим подспорьем. Госпожа Ментенон хотела, чтобы строение было просторным п не имело архитектурных излишеств. Красота и роскошь были, на се взгляд, неуместны. Убранством интерьера она занималась лично и предусмотрела каждую деталь. Приобретенное ею белье было такого превосходного качества, что прослужило пятьдесят лет. Школа могла принять сто пятьдесят девочек в возрасте от шести до девятнадцати лет, тридцать шесть преподавательниц, вышедших из той же социальной среды, чей возраст немногим превышал возраст воспитанниц, и двадцать четыре сестры-мирянки. Преподавательниц именовали дамы, а при обращении называли госпожа такая-то.
Согласно замыслу, школу Сен-Сир предполагали сделать светской. В свое время мадам де Ментенон вышла замуж за кособокого Скаррона, чтобы избежать пострига в монахини. Король тоже был против религиозного воспитания, особенно женщин. Он считал, что монастырь делает их чересчур строгими и нелепыми. Он мечтал улучшить образование прекрасной половины своего вечно воюющего народа, раскрепостить ее духовно и не обрекать на^бесплодное существование в монастырских стенах. Пер де ла Шсз придерживался аналогичного мнения. Он говорил, что хороших монахинь более чем достаточно, а вот хороших матерей стоит поискать. Таким образом, было решено, что дамы и сестры будут давать простой, а нс пожизненный обет, и девочек будут воспитывать для жизни в миру. Предполагалось, что в заведении будет царить атмосфера цивилизованного благочестия. Выпускницы школы должны были безукоризненно владеть французским языком, письменной и устной речью, заучивать наизусть стихи, искусно вышивать. Отношения воспитанниц и дам должны были строиться на дружеской основе; уроки следовало проводить в приятной, спокойной и дружелюбной манере. Строгая, нарочитая религиозность и глупые правила не практиковались.
Устав Сен-Сира был разработан госпожой Ментенон, Бринон и королем и одобрен отцом де ла Шезом и духовником Ментенон. Текст устава проверили и отредактировали Расин и Буало. Готовый документ отправили папе. От Иннокентия XI требовалось одобрить перечисление на нужды школы средств из богатого аббатства Сен-Дени. Но из-за неприязни к королю папа по-, вел себя некорректно и вместо того, чтобы помочь, создал искусственные трудности, которые были преодолены только после его смерти. Госпожа Брином должна была стать бессменной настоятельницей, а Менте- нон пользоваться высшими правами, почестями и властью. Она обеспечивалась за счет школы личными апартаментами, проживать в которых могла в любое время. Комнаты также полагались для ее челяди. По мнению придворных, основной причиной создания школы было желание Ментенон избавиться от сквозняков Версаля. Дело в том, что появление короля в се комнате всегда сопровождалось открыванием окон, закрыть которые можно было только после его ухода. Мадам де Ментенон, укутанная одеялами и шалями, сидела, дрожа, на задрапированном кресле, но Людовик не обращал на это ни малейшего внимания. Приезжая в Сен- Сир, она всякий раз сразу же забиралась в теплую постель и порой нс покидала ее сутками.
Отбором девочек в школу Сен-Сир занимался лично король после того, как д’Озьс, главный специалист по генеалогии, предварительно изучал их родословные (обязательным требованием было наличие четырех колен дворянства со стороны отца). Список имен и мест рождения воспитанниц Сен-Сира представляет собой любопытное чтение. Девочкам всегда надлежало помнить, что они являются дочерьми воинов. Прежде чем отправиться на фронт, король и его генералы приезжали в школу, чтобы вместе с невинными душами вознести молитвы богу войны. Девочкам тоже полагалось молиться в первую очередь о мире, а нс о победе, что, в сущности, в дни французского превосходства значило одно и то же.
Большой интерес проявлял король к форме воспитанниц. Но ему не хотелось, чтобы она походила на монашеский наряд. Людовик высказал пожелание видеть на воспитанницах обилие белого муслина и лент. Различные варианты одежды продемонстрировала ему горничная мадам дс Ментенон. Людовик остановил выбор на коричневой шерстяной ткани неплотного прядения. Зимой ткань подбивалась мехом, летом - полосатым хлопком. К платыо полагался подходящий передник, отороченный лентой, свой для каждого класса школы. Девочкам предписывалось следить за своим внешним видом, поскольку красота — дар божий, укладывать волосы в модные прически и носить на голове прелестные вуали. Дамы носили аналогичные платья, но без фартуков и золотой крест на груди с выгравированными словами Расина:
Elle est notre fidele Notre felicite vient d’elle.
19
Однако было непонятно, кто или что подразумевался иод словом elle - мадам де Ментенон или крест
20 Строительство здания было закончено в 1686 году; женщин доставили туда в королевских каретах, во главе шествия двигался экипаж с реликвиями святого Кандида. Вдоль дороги выстроились толпы зевак из Версаля и окрестных деревень, пришедших поглазеть на знаменательное зрелище. Мадам де Ментенон стояла в дверях школы, готовая произнести приветственные слова: «Эти стены — мое убежище и моя гробница; пусть это заведение живет, пока здравствует Франция. Да здравствует Франция, пока существует мир!» Одной из первых посетительниц школы была Атенаис Монтсспан, которая привела сюда свою младшую, десятилетнюю, дочь - мадмуазель де Блуа. Затем прибыли все до единого принцы и принцессы, за ними, соблюдая положение о рангах, королевская знать.
Поскольку открытие школы пришлось на время болезни короля, сам он посетил Сен-Сир спустя несколько недель. Его встретил хор из трехсот юных голосов, пропевший гимн на слова госпожи Бринон и музыку Люди:
Grand Dieu sauvez le roi Grand Dieu vengez le roi Vive le roi Qu’a jamaisglotieux Louis victorieux
Voie ses ennemis toujours soumis Vive le roi.
21
Король проявил максимум внимания и ничего не упустил из вида. Он поговорил с девочками, произнес речь дамам, посетил обедню и на прощание поблагодарил госпожу Ментенон за доставленное удовольствие. С этого момента Сен-Сир стал для него, как и для нее, второй жизнью. Проблемы, возникшие у короля после отмены Нантского эдикта, начали утомлять его, и в обществе прелестных учениц жены он иск&ч на час или два забвенья от забот. В школе Людовик пребывал в наилучшем расположении духа. От его грозного величия нс оставалось и следа. Он вел себя с воспитанницами как старый добрый дядюшка — беззаботно болтал, брал маленьких девочек на колени, проверял уроки. Так непринужденно король не держался даже в собственной семье. От его зоркого взгляда ничто не ускользало. Он изучал детские характеры и знал, как у кого обстоят дела, кто плакал, кто смеялся, а кто проявлял норов. Что касается Ментенон, то поначалу она пропадала в школе каждые два дня из трех, появляясь порой в шесть утра и оставаясь в стенах заведения по десять-двенадцать часов. Она внимательно и дотошно относилась к каждой детали, включая причесывание малышек и составление меню. Летними вечерами к ней присоединялся король. Вместе они ходили на вечернюю службу, а затем пешком возвращались домой. В ту пору никто не подозревал, каким источником беспокойства суждено стать Сен-Сиру в скором времени.
Поскольку в обязательную программу обучения входило заучивание наизусть стихов, госпожа Брином с позволения Ментенон решила, что девочкам будет интересно участвовать в постановке небольших пьес. Она писала их сама и делала это совсем неплохо. Вынужденная присутствовать на представлениях, мадам де Ментенон нашла их невозможными. По ее мнению, дети должны получать более достойный материал. Выбор пал на «Андромаху» Расина. Любовь и ненависть, на которых строилась пьеса, были переданы так тонко, что госпожа Ментенон испугалась. Она написала автору, что никогда больше не позволит ученицам играть в его пьесах, если только он нс напишет что-нибудь специально для них на религиозную тему.
Расина при дворе очень ценили. Король говорил, что любит этого красивого, румяного человека с веселым лицом больше всех. Когда Людовика мучила бессонница, Расин читал ему вслух. В этом он был неподражаем. Читая латинский текст, он умел тут же перекладывать его на изысканный французский. Расин и его неразлучный друг Буало были назначены королевскими историографами и в этом качестве ездили на фронт. Солдаты относились к ним как к надоедливым мухам. К сожалению, отношение к военным журналистам с тех нор мало изменилось. Но в отличие от современных репортеров Расин и Буало не желали рисковать собственными жизнями. Расин сообщил королю, что солдатская храбрость его ничуть не удивляет. При таком жалком существовании терять нечего, и даже более того, смерть — это избавление от тягот жизни. Но ему самому было, что терять, и он не хотел пасть жертвой случайного пушечного выстрела. Великий драматург обожал придворную жизнь в Версале, идеализировал короля и был очарован высшим обществом. Секрет хороших отношений с сильными мира сего он видел в том, чтобы никогда не разглагольствовать о своей работе, предоставляя аристократам возможность считать, что они самые умные и великолепные. Встретив как-то на прогулке Расина в компании обворожительного маркиза Кавуа, король заметил: «Я часто вижу эту парочку вместе и, кажется, знаю почему. Кавуа нравится думать, что он интеллектуал, а Расину — что он придворный».
Расин в душе был янсенистом. Он воспитывался в Порт-Рояле, где одной из монахинь была его тетка. Едва не оказавшись вовлеченным в «Дело отравителей», Расин обратился к религии. Он женился на праведной женщине, и четверо из пяти его дочерей посвятили себя Богу. Госпожа Расин ничего не смыслила в поэзии, никогда не читала и не видела ни одной пьесы мужа. Она, как и большинство обывателей, считала театр и все с ним связанное чем-то отвратительным и непристойным. С годами Расин все более и более проникался идеями янсенизма и вскоре бросил писать. Лишь иногда он сочинял небольшие вещицы для Людовика XIV, как то: надписи для медалей, тексты для гобеленов и т.п. Он делил свое время между Версалем, Порт-Роялем и счастливой семейной жизнью в доме на одной из улиц Парижа, ныне носящей название Висконти.
Когда госпожа Ментенон обратилась к нему с просьбой написать религиозную пьесу для своих воспитанниц, Расин решил посоветоваться с Буало. Тот нашел идею абсурдной. Драматург с мнением друга согласился. Но предложение, как это часто случается с писателями, крепко засело в его голове и в конце концов реализовалось в виде пьесы «Эсфирь». В ней повествуется о придворной жизни, а в персонажах легко угадываются обитатели Версаля, облаченные в библейские наряды. Госпожа Ментенон, льстиво представленная в образе святой Эсфири, восторжествовавшей над мадам де Монтеспап, осталась довольна пьесой. Юные актрисы, хор и остальные приступили к репетициям. Наставница верила, что такого рода занятие пойдет на пользу воспитанницам, обогатит их духовно, научит красиво говорить и заставит забыть о сплетнях.
Причин для сплетен было более чем достаточно - в школе к этому времени назревал кризис. Поскольку ничто человеческое не было чуждо ни девочкам, ни дамам, ни госпоже Бринон, суета вокруг школы и повышенное внимание не могли не вскружить им головы, и они зазнались. В скором времени воспитанницы, вышедшие в своем большинстве из глухого захолустья, стали мечтать о прекрасных принцах, которые откроют для них блестящий мир королевского двора. Напрасно мадам де Ментенон твердила о скуке придворной жизни, се словам не внимали. Однако надежды на счастливый брак сбывались редко. Мадам де Ментенон не уставала сетовать, что женихов критически не хватает. «Увы, дети мои, мало кто из мужчин предпочтет добропорядочность одних приданному других». В утешение она говорила девушкам, что браки делают три четверти населения земли несчастными (эго наблюдение было одним из ее любимых); женщине остается только покориться злой судьбине. «Когда юным дамам выпадет испытание замужеством, им будет нс до смеха». Правда, в самом начале, когда Сен-Сир был у всех на устах, несколько отличных партий все же состоялось, в частности, будущая леди Болинбрук вышла замуж за дряхлого господина Виллетт.
Случилось так, что окончательно испорченная госпожой Ментенон мадам де Бринон возомнила себя ключевой фигурой королевства, доверенным лицом самого короля, министром в юбке. Она давала людям понять, что может способствовать получению в Версале должностей и привилегий. В школе она окружила себя фаворитками, составившими ее собственный маленький двор.
Ее комната отличалась обилием роскоши и изысканным убранством. Она съездила на воды в Бурбон, где держалась в высшей степени нахально, строя из себя царственную особу и принимая делегации местных влиятельных лиц. Вернувшись в Сен-Сир, эта дама имела наглость критиковать изменения, произведенные в ее отсутствие госпожой Ментенон, и даже позволила себе кое-что переделать. Госпожа Ментенон наблюдала за поведением компаньонки с возрастающим недовольством. Когда ей это надоело, она сказала Бринон, что все в Сен-Сире, включая девочек, дам и начальницу, стали невыносимыми. Чтобы наказать подругу, она предложила лишить се части полномочий. Бринон не растерялась и заявила, что, согласно уставу школы, обладает всеми своими полномочиями пожизненно. Воспитанницы и наставницы стояли на ее стороне и своих
чувств не скрывали; их возмущенные лица были красноречивее слов.
Мадам дс Ментенон, запершись в одиночестве у себя в комнате, обдумывала план дальнейших действий. Пришлось прибегнуть к lettre de cachet
22. Подписанный королем указ требовал от мадам де Бринон оставить пост и уйти в монастырь. Она покинула школу рано утром, ни с кем нс попрощавшись. У садовых ворот изгнанницу ждал наемный экипаж. Известие о ее отъезде глубоко потрясло обитательниц школы, и их горе не знало границ. Собрав всех, Ментенон объявила, что они с мадам де Бринон расходятся в вопросах политики, в связи с чем им лучше расстаться. Несмотря на такой поворот событий, женщины до конца жизни остались приятельницами и вели оживленную переписку. Бринон утешилась тем, что служила посредницей между Боссюэ и Лейбницем, которые через нее обменивались письмами на предмет возможного объединения католической и лютеранской церквей. Бринон была слишком умной и чересчур властной женщиной для того, чтобы долго работать под началом Ментенон.
Сен-сирская постановка «Эсфири» в 1689 году имела оглушительный успех. Госпожа Ментенон намеревалась показать ее узкому кругу избранных, но королю, посетившему генеральную репетицию вместе с дофином, пьеса так понравилась, что он захотел, чтобы ее посмотрел весь свет. Он собственноручно составил список приглашенных и назначил день премьеры. В тот день он вернулся с охоты рано. На премьеру спектакля Людовик XIV отправился с вельможами, министрами и членами Парижского парламента. Он встал в дверях комнаты, временно превращенной в театр, и, перегородив тростыо вход, пропускал внутрь только приглашенных. После этого каждый уважающий себя человек чувствовал себя обязанными посмотреть постановку. На втором представлении присутствовал дофин с членами королевской фамилии и друзьями; третье — предназначалось для святого отца де ла Шеза и священнослужителей; но самым замечательным оказался последний спектакль, на который снова пришел король и привел с собой своих двоюродных брата и сестру, изгнанного короля Англии Якова и королеву Марию Модену, только что прибывших во Францию. Три коронованные особы сразу! Из Парижа вместе со старинными друзьями Ментенон приехала мадам де Севинье. Их усадили позади герцогинь. Севпнье нашла пьесу возвышенной и трогательной. Между ней и королем, который чувствовал себя подлинным хозяином представления и потому был исключительно любезен, произошла такая беседа:
— Мадам, вы, похоже, довольны.
— Сир, я очарована.
— Расим — талантливый человек.
— Это так, сир, но нельзя забывать и о юных созданиях.
— Ах, да! Этого не отнять!
После чего король покинул ее, и Севинье ловила на себе завистливые взгляды. Затем она перебросилась несколькими словами с Ментенон, молнией метнувшейся велел за Его Величеством. В заключение она обменялась парой фраз с Боссюэ. Поздно вечером за званным ужином в Париже Севиньс поделилась своими «маленькими достижениями» с друзьями.
Увенчанный славой Расин был вынужден уединиться в часовне и молить Бога избавить его от гордыни. Но французы есть французы, и без неприличных шуток по поводу «Эсфири» не обошлось. Господин Брете, отец мадам дс Шатле Вольтера, написал сатирические стихи, в которых говорится, что все узнали, кто под чьей личиной скрывается в пьесе. Госпожа Лафайст считала пьесу жалкой, полагая, что она написана для того, чтобы лишний восхвалить Ментенон и уничтожить Атена- ис. Далее она указывала, что держать хорошеньких девушек в столь опасной близости от версальских щеголей по меньшей мере глупо. Общественность, в свою очередь, была шокирована появлением на сцене юных невинных созданий из дворянских семей. Эбер, кюре из Версаля, отказался прийти на спектакль, в то время как Боссюэ, Фенелон и иезуиты отзывались о нем положительно.
Вернувшись в Версаль после представления, король получил ужасное известие. После двух дней изнурительной рвоты скончалась королева Испании, очаровательная дочь Мсье и первой Мадам. Вероятно, ее отравили, и, возможно, сделала это графиня де Суассон. В се смерти были заинтересованы австрийцы, желавшие избавиться от французского влияния в Мадриде. Маленькая королева когда-то мечтала стать супругой дофина. Сообщив ей, что она будет королевой Испании, Людовик добавил: «Большего я нс мог бы сделать даже для родной дочери». «Но вы могли бы сделать большее для вашей племянницы», — заметила она печально. Обливаясь слезами, в 1679 году бедняжка покинула пределы Франции и с тех нор ни разу не испытала счастливого момента. Ее письма вызывали всеобщее беспокойство, но сделать что-либо для нее никто не мог. Она оказалась в тисках убийственного этикета испанского двора. Нс имея возможности даже поговорить со своим старым французским конюхом, она жила в страхе и одиночестве, послушно сообщая Людовику о государственных секретах, которые становились ей известны. В частности, она поведала, что король Испании Карл II был импотентом. С известием о смерти королевы Испании французский двор погрузился в глубокий траур, и постановки «Эсфирь» больше не возобновлялись.
СЕН-СИР, МОНАСТЫРЬ
Женщины так безжалостны к женщинам.
Лорд Теннисон
Успех «Эсфири» окончательно вскружил головы воспитанницам мадам дс Ментенон в Сен-Сире. При первом же контакте с великим светом они перестали быть простыми маленькими девочками и превратились в жеманных, амбициозных женщин, вобравших в себя все худшие черты Версаля, столь ненавистные ей. Она ругала себя за то, что с самого начала все сделал не так. Теперь она решила начать все сызнова и по-другому. Создавая в Сен-Сире школу, Ментенон представляла, что, получив в ней необходимый запас знаний, пылкие юные создания будут нести их во все уголки страны. Но при первой же встрече с трудностями, ею же самой созданными, Ментенон пошла на попятную. Первым шагом в этом направлении был запрет на уроки литературы, поэтические чтения и интересные беседы, опасные, на се взгляд, для молодых женщин. Свой поступок Мсн- тснон объясняла тем, что, привыкнув к высоким материям, девушки по возвращению в убогую жизнь провинций умрут от тоски и скуки. Пусть лучше привыкают к тишине, более приличествующей их полу. Немного погодя она решила, что и образование тоже ни к чему; женский ум лишен глубины, а женщины не способны ничего усвоить надлежащим образом, а избыток знаний приводит к тому, что они забывают о своих прямых обязанностях. Итак, книги были изъяты, и на смену умственному труду пришел труд домашний. Ментенон упрекала воспитанниц в чрезмерной кокетливости и опрятности. «Немного грязи еще никому не навредило», — говорила она. Новый порядок вызвал у девушек бессильную ярость. Отныне они чувствовали себя несчастными. Две воспитанницы даже попытались отравить одну наставницу за то, что она выбросила их косметические принадлежности, которые обнаружила на туалетном столике. Виновных поймали и подвергли наказанию (какому именно, неизвестно), чтобы другим неповадно было, и потом исключили из школы.
Король при первом же столкновении принял сторону девушек. Он так искренне им сочувствовал, что отправил свой оркестр поиграть на школьном дворе, чтобы взбодрить воспитанниц. Когда произошли радикальные изменения в расписании школы, он настоял на том, чтобы ученицам было позволено продолжать занятия музыкой. Затем он буквально силой заставил мадам де Ментенон разрешить им поставить следующую пьесу Расина, которой драматург хотел закрепить успех «Эсфири». Постановка состоялась, но нс доставила девушкам радости, поскольку они играли без декораций, костюмов и зрителей, если не считать двух старых королей, Людовика и Якова.
Но это было только начало, далее воспитанниц ждали вещи еще более неприятные. Госпожа Ментенон делилась своими сомнениями с Фснелоном, и он высказал ей собственные соображения но этому поводу. Отныне у девушек не будет никаких радостей, кроме ожидания вечного блага, никаких собраний, кроме как для слушания слов веры, никаких пиров и никаких удовольствий, кроме пения псалмов. Фенелон, который в глазах Ментенон был само совершенство, стал ее закадычным другом, заняв место госпожи Брином. Но выбор этот оказался не из лучших и для самой мадам Ментенон. Несмотря на присущий ему светский лоск (неотразимое обаяние, привлекательную наружность и изысканные манеры, делавшие из него почти придворного аббата), Фенелон ни на йоту не отклонялся от учения Христа, поэтому позже поссорился со светской властью, то есть королем, а вскоре и с самим папой. Но прежде чем король понял, каким непримиримым и нетерпимым был Фенелон, мадам де Ментенон сумела его убедить назначить священника аббатом-наставни- ком его дорогих внуков — герцога Бургундского и его братьев.
Госпожа Ментенон и сама нуждалась в духовном поводыре. Ей очень хотелось видеть в этой должности Фе- нелона, и он с удовольствием взялся бы за спасение ее души. Женщина надеялась, что, имея рядом с собой духовного наставника, она пройдет свой путь к избавлению легко. Это лишний раз подтверждает, как мало она разбиралась в людях. Поначалу госпожа Ментенон выбрала Бурдалу, но он всецело посвящал себя сирым и обездоленным и временем для духовной опеки госпожи Ментенон не располагал. Тогда Фенелон прислал Ментенон письмо. Он дал своему адресату чересчур откровенную характеристику; назвав се сухой, холодной и зачастую бестактной. «Вы всегда встречаете людей с распростертыми объятиями, но, узнав, что они далеки от совершенства, разочаровываетесь и становитесь по отношению к ним жестокой. Чтобы лучше понимать других, нужно быть более смиренной и покорной. Вас отличает чрезмерная гордыня и эгоизм, хотя от природы Вы добры и доверчивы. В своих отношениях с королем Вам нужно достучаться до его сердца и постараться открыть его и направить, а не утомлять нравоучениями; применять к королю грубые методы бесполезно. Нужно заставить его оглядеться вокруг, облегчить участь своих подданных и самому прочувствовать ужасы деспотизма; но самое сложное и ответственное — найти подходящий момент для доведения этих простых истин до королевского сознания».
Потом Фенелон написал и королю аналогичное, полное не менее нелицеприятных наблюдений письмо. «Изо дня в день нам говорят, что Вы — радость народа, но несправедливая война губит нацию; Вы награждаете тех, кто заслуживает наказания; слава, ожесточающая Ваше сердце, Вам дороже справедливости; Вы не лю- битс Бога и не знаете его». В отпет на это письмо Ментенон обвинила Фенслона в бестактности. 1£го поступок, вместо того чтобы пойти на благо, только вызвал монарший гнев. Эти два письма сыграли роковую роль в судьбе Фенслона и положили конец его придворной карьере.
А мадам дс Ментенон выбрала в качестве своего духовника Годе де Марэ, епископа Шартрского. Он был аскетом и больше походил на монаха, чем на высокопоставленного отца церкви. Он взял Ментенон и се школу под опеку и в мгновенье ока превратил последнюю в монастырь. Первым делом в Сен-Сире появились в качестве исповедников шесть священников ордена святого Винсента, известного смирением своих монахов. Затем епископ Шартрский устроил собеседование с каждой из наставниц. Он говорил дамам, что они вольны покинуть Сен-Сир и вернуться в свет или выбрать любой другой монастырь, если же предпочтут остаться, то должны принять постриг. Французская пословица гласит: «Где коза привязана, там она и пасется»; дамы оказались в подобной ситуации. Многие из них проработали в школе в Сен-Сире или Рее многие годы. Родной дом для них был далеким и забытым сном, а некоторых там уже давно не ждали. Идти в неизвестный монастырь смысла не имело. Только одна дама покинула стены Сен-Сира, чтобы выйти замуж, остальные с большой неохотой покорились епископу. Он заставил каждую подписать документ в знак согласия с его условиями, и, попросив смирить души, покинул школу.
Новоиспеченные монахини общины святого Августина не могли себе представить всего ужаса положения, в которое попали. Они оказачись во власти ордена с особо суровыми законами. Отныне пи одна из них, даже находясь при смерти, не смела покинуть стены Сен-Сира. Для больных оспой в саду построили маленький домик, где в течение одной недели от болезни скончались двенадцать воспитанниц и наставниц. Им запрещалось вести переписку и принимать посетителей; исключение делались только для членов королевской фамилии. Приняв обет бедности, они обрекли себя на жизнь в нищете и скудости, без тепла в зимнюю стужу, с вечными ночными бдениями и невозможностью уделить себе хотя бы минуту. Когда еды не хватало, дети должны были довольствоваться тем, что было; им говорили, что голодание еще никому не навредило; им часто приходилось питаться одними овощами; некоторые овощи, которые считались деликатесами, были включены в отдельный список, прилагавпшйся к уставу. Король очень сожалел о случившимся, но мадам де Ментснон и Бос- сюэ уговорили его оставить все без изменений. В 1692 году папа отметил достижения госпожи Ментенон, даровав ей право совершать официальные объезды всех французских монастырей.
Казалось, что в Сен-Сире все было в порядке, но назревала новая буря. Самой привлекательной из наставниц была Элиза де ла Мезонфор. Ментснон охарактеризовала се как преданную, несколько рассеянную и восхитительно легкомысленную, но удивительно умную особу. В монастыре вместе с ней находилась в качестве воспитанницы ее младшая сестренка. Поговорив однажды с Элизой, госпожа Ментенон была очарована ею и предложила стать наставницей. В свое время девушка приехала в Париж из Берри в надежде получить должность фрейлины у одной из принцесс. Вскоре она оказалась в роли протеже госпожи Ментенон; король тоже попал иод власть чар Элизы и любил бывать в се компании. В награду он дал ей небольшое поместье и пожизненный доход. Большинство девочек не чаяли в прелестной наставнице души. «Я обречена на любовь», — повторяла она время от времени. Не имея религиозного призвания, она с большой неохотой согласилась на простой обет. Ла Мезонфор постоянно мучилась сомнениями, покидавшими ее только в минуты религиозного экстаза; но хуже было то, что она любила мирскую жизнь (или думала, что любит, ведь она ее не знала). Элиза боялась, что умрет от тоски. Это ей написала госпожа Ментенон свое знаменитое письмо:
«Как мне объяснить Вам, что такое скука, одолевающая великих мира сего, и как они страдают, не зная, чем занять время ? Разве Вы не видите, что я умираю от тоски? И только любовь к Господу спасает меня от погибели! Когда-то и я была молода и прелестна; я вкушала удовольствия этой жизни и была всеми любима. Позже я провела много лет в блестящем обществе; ко мне проявили благосклонность. Клянусь, дорогая моя дочь, что все это порождает пугающую пустоту, тревогу, апатию, стремление изменить жизнь, ибо все это не дает удовлетворения. Покойно только наедине с Господом...»
Но эти доводы госпожу де ла Мезонфор не убедили. В возрасте двадцати трех лет она, несомненно, полагала, что обретет покой с Богом, когда достигнет возраста мадам де Ментенон, а пока ей страстно хотелось наслаждаться жизнью. Ментснон, епископу Шартрскому и Фенелону стоило огромных усилий уговорить ее принять вечный обет. В результате в 1692 году они все же притащили се к алтарю. Госпожа Ментснон была счастлива, так как надеялась сделать де ла Мезонфор настоятельницей Сен-Сира. Она сказала девушке, что ей исключительно повезло, так как, не имея семьи, она может принести себя в жертву. Фенелон произнес проповедь о радостях монашества, но новоиспеченная монахиня чувствовала себя скорее мертвой, чем живой.
У госпожи де ла Мезонфор была также двоюродная сестра по имени Гуйон, которая по странному стечению обстоятельств приходилась родственницей Фенелону и семейству Арно из Порт-Рояля. Гуйон была вдовой и отличалась исключительной набожностью. Прослышав о сомнениях ла Мезонфор, она поспешила в Сен-Сир, чтобы помочь кузине их преодолеть. Нуждавшаяся в религиозной поддержке, Элиза легко поддалась влияние квиетизма, течению поэтического мистицизма, проповедуемого госпожой Гуйон. Согласно ее учению, истинная любовь к Богу не может зависеть от страха перед адом или от надежды на рай: деяния — ничто, только любовь имеет значение. Мария - в сто раз лучше и достойней Марфы.
Со временем госпожа ла Мезонфор все больше подпадала под влияние Гуйон и все меньше колебалась в своей решимости принять постриг. Нс только она, но и другие наставницы Сен-Сира теперь чувствовали себя в такой же степени счастливыми, в какой прежде считали несчастными. Госпожа Ментенон также не устояла перед бесспорным очарованием Гуйон. Она испытывала благодарность за то, что она сделала с обитательницами Сен-Сира, отныне готовых к выполнению своего предназначения. Она одарила Гуйон всевозможными привилегиями, включая отдельную комнату при монастыре. Вскоре иод руководством Гуйон и ла Мезонфор возник небольшой кружок близких по духу людей. Несколько наставниц, оставшихся за пределами этого кружка, чувствовали себя изгоями, но утешением им служили насмешки над учением мадам Гуйон и ее декольте, которое они считали чересчур низким для столь праведной дамы. Ее последовательницы вели себя заносчиво и имели разные поблажки, в частности, они никогда не ходили на проповеди, ссылаясь, что это мешает им думать о Боге. Мадам де Ментенон, скептически относившаяся к земной любви, всячески их поддерживала. Любовь к Богу должна быть безграничной. Однако у Гуйон хватало ума не касаться в присутствии Ментенон темы видений н экстаза, которую она часто обсуждала с наставницами. На ее взгляд, эта тема была достаточно опасной, поскольку неизвестно, какие последствия могла повлечь. В Версале и в Отель де Сент-Эньян Гуйон неизменно появлялась в сопровождении «святой стаи», как придворные прозвали компанию, состоявшую из Бовильсров, Шеврсзов и госпожи Ментенон. Это благодаря им она познакомилась с Фепелоном. Сен-Симон о них сказал так: «Leurs sublime s’amalgama»
23. Л вот как прокомментировала свои отношения с Фенелоном сама Гуйон: «Казалось, что Господь свел меня с ним очень близко, ближе, чем с кем бы то ни было еще». Л вот что говорил по этому поводу Фенелон: «Я так тесно с Вами связан, что нс могу ни понять этого, ни объяснить». Фенелон, мудро подметивший, что человек любит себя до самозабвения, всегда стремился найти способ, как обратить эту любовь в любовь к Богу. В учении мадам Гуйон многое пришлось ему по душе.
В действительности Гуйон была неоднозначной фигурой. Мнения о ней разделились после того, как она посеяла раздор между Фенелоном и Боссюэ. Являясь человеком крайних взглядов и совершенно лишенной чувства юмора, Гуйон могла бы стать легкой добычей неправедных духом. Описывая свои мистические опыты, она называла себя резервуаром, из которого изливалась благодать на сидящих рядом друзей. Порой она чувствовала себя настолько переполненной, что просила одну из герцогинь расстегнуть ей корсет. Она любила валяться в крапиве, сосать раны бедняков и т. п. Обвенчавшись с Иисусом Христом в момент одного из своих экстазов, она перестала обращаться к святым - госпожа не просит милостыни у своих слуг. Эффект, производимый этой особой на своих наиболее влиятельных современников, был таков, что какие-либо шутки в ее адрес не допускались. Странно, что ни у кого ее учение, граничащее с ересыо, не вызывало сомнений. При чтении ее трудов создается впечатление, что грех допустим, пока жива любовь к Господу. Госпожа Ментенон, столь хорошо во всем разбиравшаяся, должна была бы распознать эту опасность, но Гуйон обладала в ее глазах непререкаемым авторитетом. Ментенон слепо любила новых друзей.
Все было бы чудесно, не возьмись госпожа Гуйон за перо. К несчастью, она относилась к категории лю-
* дей, нуждавшихся во всеобщем внимании. Ее книги «Les Torrents»* и «Lc Moycn Court dc Fairc l’Oraison»
24 25 получили широкую популярность. Боссюэ осознал, что допустил ошибку, Рим углядел подрыв церковных устоев. Епископ Шартрский велел священникам Сен-Сира выяснить и доложить, что там происходит, но нс выдержал и сам явился для расследования. Он сказал госпоже Ментенон, что в ее доме возникла опасная атмосфера и что она должна избавиться от Гуйон. Ментенон и пальцем не пошевелила, чтобы защитить свою приятельницу. Она молча извлекла из кармана передника «Потоки» и швырнула книгу в огонь, затем разыскала Гуйон и запретила ей когда-либо показываться в Сен-Сире. Аббат Бремон считал, что она приревновала Гуйон к Фе- нелону, с которым у той сложились самые тесные отношения. Возможно, она предполагала, что это религиозное противоречие вызовет недовольство короля, и пожелала принять профилактические меры, прежде чем разразится шторм. Она всегда жертвовала друзьями, если видела, что они могут стать причиной ее проблем с королем.
В 1693 году епископ Шартрский собрал дам Сен- Сира и, объяснив ложность доктрины квиетизма, попросил забыть об опасном учении. Но он добился только того, что отныне монахини стали тайными, а не открытыми последовательницами квиетизма. Продолжательницей дела Гуйон стала ла Мезонфор, тайно переправлявшая в монастырь ее письма, где размножала их и распространяла среди местных обитателей. Мадам де Ментенон потребовала сдать крамольные книги, но некоторые из них монахини припрятали и тайно читали.
Фенслон не был готов признать ошибочность учений госпожи Гуйон. Он горько упрекал мадам де Ментенон, что она его ни о чем не известила и не попросила вмешаться, иначе он все бы уладил. Ментенон, чье отношение к аббату изменилось после злополучного письма, решила покончить с ним. Она уговорила короля, единственного человека в Версале, не подозревавшего о том, что творится вокруг, назначить Фенелона на освободившееся место архиепископа Камбрэ. Король тоже помнил о неприятном письме Фенелона, подумал, что подобное назначение позволит реже встречаться с ним при дворе, и охотно согласился. Фенелон был рукоположен в сан Боссюэ. Происходило это в Сен-Сире в присутствии его воспитанников, внуков Людовика, и мадам де Ментенон. Госпожи Гуйон и наставниц среди них не было.
Епископ Шартрский подозревал, что в Сен-Сире не все обстоит благополучно. Он вновь посетил монастырь и лично обыскал все кельи и библиотеку. В результате были обнаружены опасные книги, в том числе ряд памфлетов Фенелона. Находки конфисковали. Атмосфера в монастыре оставалась тягостной, и госпожа Мен- тепон обратилась к Боссюэ с просьбой посетить их и поговорить с дамами. Он прочел две проповеди и провел с молодыми женщинами индивидуальные беседы. Госпожа Мсзонфор оказалась единственной, кто посмел ему противоречить. Боссюэ, считавший ее удивительно привлекательной, был сражен блеском се ума и теологическими рассуждениями. Порой ему нечем было возразить, и тогда он поучал Мезонфор, говоря, что воспринимать эту философию нужно с большой осторожностью.
Госпожа Гуйон выехала в Мо на собеседование с Боссюэ. Он не был пленен ею, зато нашел тридцать четыре пункта в ее работах, которые посчитал опасными для доктрины церкви. Фенелон, напротив, энергично поддерживал женщину и, если нс ее учение, то, во всяком случае, ее образ жизни и чистоту помыслов, что тоже было подвергнуто сомнению. Сожжение трудов Фенелона положило начало его противостоянию Боссюэ. Между ними, как заметила мадам де Ментенон, вспыхнула вражда. При малейших признаках нормализации их отношений Ментенон, чтобы своего не упустить, срочно писала архиепископу Парижскому или спешила поделиться новостью с королем. В 1698 году о конфликте стало известно в Риме, и Фенелону пришлось повиноваться. Говорят, папа при этом обронил, как бы невзначай, что, если господин Камбрэ чрезмерно любит Бога, то господин Мо значительно недолюбливает своего соседа
Происшедшее внесло раскол в святое содружество в Версале. Шеврезы и Бовильеры остались преданы Фе- нслону. Поведение мадам дс Ментснон по отношснню к нему они считали недостойным. Ей, в свою очередь, не понравилось, что друзья приняли сторону ее противника. Несмотря на огромное влияние на короля, ей так и не удалось вызвать его недовольство Бовильером. Дважды Бовильер полагал, что вынужден будет выйти в отставку, но король безмерно доверял ему и уважал, так что герцогу удалось сохранить все свои должности и место при герцоге Бургундском.
Интересно, что король долгое время не подозревал отой ситуации, которая сложилась в Сен-Сире. Однако размолвка между Фенелоном и Боссюэ сделала невозможным дальше скрывать это от Людовика, потому что тема квиетизма была актуальной в разговорах придворных, с которыми король наиболее часто общался. Не устаешь задаваться вопросом, в какой степени он был осведомлен обо всем происходившем во Франции. Как и предвидела Ментсион, узнав о том, что делается у него под носом, Людовик пришел в неописуемую ярость. Просмотрев работы Гуйон, он сказал, что это бред сумасшедшего. Тогда мадам де Ментснон попыталась зачитать ему куски, когда-то ее пленившие. Он пожат плечами и заметил: «Это все грезы». Однако эти грезы представлялись ему опасными, поскольку из собственного опыта король знал, какую смертельную угрозу несут его подданным новые веяния. Действительно, двор, Париж и провинции только и говорили о квиетизме. Янсенисты по этому поводу тайно злорадствовали, упрекая иезуитов в нынешнем положении дел в религии.
Король питал отвращение к любому проявлению религиозного фанатизма; у него и так проблем хватало с протестантами и янсенистами, кроме того, его страшно раздражало вмешательство в дела Франции Рима. Людовик ненавидел Ватикан как международное учреждение. Более того, публичную ссору наставников своих детей и внуков он считал неподобающей. Вот что он сказал о Фенелоне: «Из всех умнейших людей королевства, он — самый нереальный». Людовик едва не поругался с тринадцатилетним герцогом Бургундским, который горячо выступил в поддержку своего учителя.
Король сорвал зло на госпоже ла Мсзонфор, которую, как и Гуйон, изгнал из Сен-Сира. Проплакав ночь напролет, молодая женщина тайно, как и ее предшественница, покинула монастырь через садовую калитку. Она направилась в монастырь в Мо; Боссюэ был очень добр к ней, но ее жизнь утратила смысл. Мадам Гуйон провела восемь лет в Бастилии, после чего получила разрешение поселиться у сына. Фенелон при дворе больше не появлялся. Он оставался в сане епископа до самой смерти, которая наступила через семнадцать лег. Все это время он жил надеждой, что герцог Бургундский взойдет на престол, но этому не суждено было сбыться.
В один прекрасный день госпожа Ментснон решила, что приблизилась к своему финалу, и слегла в постель. Король к ней не приближался. Вскоре он узнал, что она и впрямь захворала, и навестил больную, сказав беззлобно: «Это дело вас убивает, мадам». В конце концов пришлось вмешаться епископу Шартрскому. Он умолял короля помириться со своим другом. Тог охотно внял мольбе.
В завершение всего король нанес в Сен-Сир официальный визит. Собрав дам и девочек старшего возраста, он объявил, что сожалеет о своей строгости, по иного выхода не было, поскольку он не мог допустить, чтобы опасная доктрина расцвела пышным цветом. Визит короля закончился непринужденной беседой. Таким образом, квиетизм в Сен-Сире был искоренен. С тех пор, как госпожа Бринон основала в Рее маленькую школу, прошло шестнадцать лет. Этот дом стал местом уединения, а позже и захоронения мадам де Ментенон. Местные наставницы не чаяли в ней души и покорно повиновались, послушно внимая каждому ее слову. Перед смертью она предусмотрительно уничтожила все документы, касавшиеся ее удивительной судьбы, хорошо осознавая, что добрая память о ней сохранится в архивах.
Большинство девушек, не вышедших замуж — а таких было много, — по совету Ментенон приняли постриг. Она говорила, что лучше провести годы в монастыре, чем вернуться домой, чтобы присматривать за ослабевшими, овдовевшими и порой эксцентричными родителями. Сен-Сир, таким образом, превратился в святой приют для старых дев, и госпожа Ментенон была довольна. Она полагала, что достигла своей цели.
ПОСОЛЬСТВО ЛОРДА ПАРТЛЭНДА
Зачастую странный образ действий
вызывает недоумением, но его тайные причины
бывают хорошо взвешены и обоснованы.
Ларошфуко
В конце XVII века мысли государственных деятелей многих стран занимал вопрос испанского престолонаследия. Дни испанского короля Карла II (единокровного брата Марии Терезии) были сочтены. После смерти дочери Мсье он женился на баварской принцессе, но, по свидетельству покойной супруги, сообщившей в Версаль государственную тайну, он не мог иметь детей. Таким образом, без наследника оставалась огромная Испанская империя, которая состояла из Испании, большей части Италии, Католических Нидерландов, Балеарских островов, большей части Марокко п всей Южной Америки, включая Мексику и Антильские острова, кроме Бразилии. Американские владения получили название Индий. Наиболее близкими кровными родственниками Карла II были император, великий дофин и баварский принц четырех лет отроду. Великий дофин имел больше прав на трон Испании, чем двое других, поскольку его мать была старшей дочерью Филиппа IV, а бабка - испанской принцессой. Правда, выходя замуж за французских королей, они обе отказались от прав на испанскую корону, но при определенных легальных манипуляциях эти отказы можно было объявить не имеющими юридической силы. Большинство испанцев желали видеть в качестве наследника австрийского претендента. Для этого имелось две причины: во-первых, обе страны уже были когда-то объединены одним императором, во-вторых, существовала старинная неприязнь и недоверие к французскому соседу. Но в силу сложившихся обстоятельств ни император Леопольд, ни Людовик XIV нс хотели возводить на испанский трон своих наследников; иначе остальные европейские государства немедленно объединились бы против такой могущественной агломерации власти. Однако оба монарха стремились вручить испанскую корону младшим отпрыскам своих семейств: император — эрцгерцогу Карлу, своему второму сыну, а Людовик XIV — герцогу Анжуйскому, второму из трех внуков. Но и в таком случае сохранялась вероятность европейской войны, в которой никго нс был заинтересован. Двадцать пять лет непрерывного военного противостояния, поддерживаемого Людовиком XIV, изнурили нс только народ Франции, но и всю Западную Европу. Для урегулирования конфликта предпринимались серьезные усилия дипломатии.
Старые враги Людовик XIV и Вильгельм Оранский признавали себя единственными политиками Европы, достойными уважения. Людовик полагал, что им было бы достаточно объединить силы, чтобы диктовать волю всему остальному миру. Ныне положение Вильгельма отличалось от того, какое он занимал в раннюю пору их вражды. Теперь он был королем Англии и штатгальтером Голландии, признанным главой протестантского мира. Оба желали как можно быстрее выяснить намерения друг друга относительно Испании и с этой целью произвели обмен послами, выбрав для этой миссии наиболее блестящих из них.
Во Францию отправился Ганс Вильгельм Бентинк, граф Партлэнд. Он имел два задания и оба деликатных; ему надлежало попытаться убедить Людовика XIV отослать Якова II, прижившегося в Сен-Жермси-о-Лэ, подальше от Англии. Находясь в окружении английских изгнанников, он регулярно принимал из-за Ла-Манша всех недовольных и замышлял убийство Вильгельма и свое возвращение на трон. Кроме того, граф Партлэнд должен был разузнать о планах Людовика относительно Испании. Он уже заключил Ризвикский мир (1697), положивший конец войнам, вспыхнувшим в ответ на прс- следования протестантов. Условия договора были проработаны с маршалом де Буфлс во время совместной прогулки в саду, без соблюдения обычных формальностей. Одним из обязательных пунктов было признание Вильгельма королем Англии. Людовик согласился на это с большой неохотой, предвидя, как сильно это решение заденет чувства его кузена короля Якова.
Для выполнения столь деликатной миссии выбрали графа Партлэнда по двум причинам. Во-первых, он, как никто другой, хорошо знал помыслы и намерения короля Вильгельма, поскольку всю свою сознательную жизнь был ему как брат. Вильгельм не доверял своих тайн относительно внешней политики англичанам, которым, как он полагал, нет дела до внешней политики, как и до самого существования других государств по ту сторону пролива. Теперь, когда медовый месяц пребывания у власти закончился, он переживал трудные времена в отношениях со своими подданными. Пожалуй, из всех иностранцев англичане считались только с голландцами. Несмотря на недавнюю с ними войну, жители Туманного Альбиона не держали зла на своих заморских соседей, а, напротив, уважали как честный народ, исповедывающий, как и они, протестантство и являющийся заклятым врагом ненавистных французов. Идея Вильгельма Молчаливого всегда привлекала англичан. Его, можно сказать, считали почетным англичанином. Так что, когда пришла пора избавиться от Якова, англичане безоговорочно передали корону Марии и се супругу голландцу. Каково же было их разочарование, когда этот честный голландец оказался порождением французской цивилизации, говорящим, пишущим и думающим по-фрапцузски; он и чувствовал себя свободнее в кругу французов, а не с родными лордами. В глазах соотечественников Вильгельм получил признание в качестве принца-консорта только после смерти, когда историки, нс сговариваясь, назвали его «нашим величайшим королем». Что касается его тени, Ганса Вильгельма Бентпнка, то он ни слова не знал ио-анг- лийски и не пользовался популярностью в стране нового проживания. Его многочисленные таланты были недоступны пониманию англичан, не говоривших по- французски. Деньги, поместья и почет, которыми осыпал его Вильгельм, стали предметом открытой зависти. Его называли «Деревянный человек».
Вторая причина того, почему выбор пал на Парт- лэнда, может показаться пустячной, хотя на деле таковой не является: он знал, как себя вести. Вильгельм понимал, что посылать английского лорда с его островным презрением и неуважением к этикету двора Людовика XIV было бы неумно: посол к диктатору должен уметь хорошо с ним ладить, иначе ничего не получится. В Версале без манер многого не добьешься. Отсутствие таковых стало едва ли не единственной причиной, почему звезда Вольтера не воссияла на небосводе, который он так страстно мечтал украсить. Предшественник Партлэнда, герцог Сент-Олбанс, которому надлежало от имени короля Вильгельма поздравить Людовика XIV со свадьбой герцога Бургундского, произвел отвратительное впечатление. Мало того, что он не умел вести себя в обществе, так еще наделал долгов, но которым не рассчитался. Действительно, откуда английскому бульдогу знать тайны Кресла, Дверей и Кареты или то, что английский посол не должен пожимать руку председателя Парижского парламента? Партлэнд в этих делах был сведущ.
Его посольство славилось великолепием; французы, привыкшие к роскоши и излишествам, ничего подобного в жизни не видели. Он занял дом принца д’Оверня, располагавшийся в большом парке, где ныне бульвар Распай пересекает улицу Варен. Поскольку столовая не соответствовала его запросам, он построил новую в саду. Она была готова через три недели. Здесь он принимал англичан, находившихся в Париже с визитом или проездом. У принца было всего лишь десять лошадей, а у Партлэпда — девяносто семь экипажей, так что держать их приходилось в конюшнях, располагавшихся в разных уголках Парижа. Он решил покрасоваться выездом на охоту и другими всевозможными способами. Его свиту составили лорды Кавендиш, Гастингс, Пастон, Реиби и Вудсток, снявшие дома и нанявшие прислугу и экипажи. Секретарем посольства был Мэ- тыо Приор; личным секретарем Партлэнда - д’Алон, французский протестант из беженцев. Ему никогда не досаждали, но полиция как-то задержала капеллана и обвинила в проведении нелегальной службы. Но Парт- лэнд вскоре водворил его на место.
Несмотря на внешний блеск и мишуру, Партлэнд прибыл во Францию с болыо в сердце. Когда он покидал Англию, в Уайт-холле пылал пожар и его тамошние апартаменты сгорели. Возможно, граф усмотрел в этом знак судьбы. Единственный человек, которого он по-настоящему любил, был Вильгельм, но недавно король сделал своим фаворитом Арнольда ван Кеппсля, лорда Албемарля, веселого, глупого юнца с прелестным лицом. Последний нс обладал практически никакими достоинствами, так что в характере их отношений сомневаться не приходилось. Об этом и других вещах поведал Мадам англичанин, сопровождавший посла. Узнав, что во Франции содомия в моде, англичане больше нс скрывали своей склонности к этому виду досуга и вскоре резвились в кругу Мсье. Они рассказали, что король Вильгельм влюбился в Албемарля, как в женщину, и даже целовал его руки на глазах всего двора. Партлэнд категорически не хотел оставлять парочку без присмотра, и его письма к Вильгельму свидетельствуют о душевной боли. В ответе Вильгельма встречаются такие фразы: «В данный момент могу только сказать по данному вопросу, что всегда питал и буду питать к Вам аналогичную привязанность»; «Невозможно любить Вас больше, чем я люблю, одна лишь смерть способна изменить мои чувства»; «Надеюсь, что у Вас больше нет сомнений относительно торжественной клятвы, которую я дал Вам». Своп письма он все сшс подписывал маленькой буквой «g» (Guillaume). Этим именем его мог называть только Партлэнд. Но он не верил своему монарху. Вскоре граф узнал, что дважды в неделю Вильгельм и Албемарль вместе обедают. Немного согрело его сердце письмо от английского короля, в котором тот жаловался, что никогда не испытывал такой депрессии.
Партлэнд погрузил свои парадные кареты на корабли, которым надлежало доставить их в Париж. Но когда он прибыл в январе 1698 года, Сена была скована льдом, так что официальный въезд пришлось отложить. Однако с королем посланник встретился немедленно, отправившись на аудиенцию в экипаже маршала Буф- лера. Встреча состоялась при закрытых дверях. Кроме Партлэнда и короля на ней присутствовал министр иностранных дел, пост которого в тот момент занимал маркиз дс Торси, сын Кольбера де Круасси. Затем Партлэнд нанес визит всем членам королевской фамилии, отобедал с Торси в его апартаментах и вернулся в Париж. По прошествии двух недель, в течение которых деловых встреч с Людовиком у посланника Вильгельма Оранского нс было, он вдруг поднял вопрос о местожительстве короля Якова. Людовик ответил, что Яков — его ближайший родственник, судьба которого ему небезразлична. Партлэнд знал не хуже других, что безденежные изгнанники дорого обходились Людовику, в то время как состояние его собственных финансов оставляло желать лучшего. В связи с этим граф предложил следующее: король Вильгельм будет выплачивать королеве Марии Модене се часть имущества в сумме пятьдесят тысяч фунтов в год при условии, что она с мужем и семейством переедет из Сен-Жсрмсн-о-Лэ в Модену или Авиньон. Людовик ответил, что принуждать их не станет, если они сами того не пожелают.
.Действительно, его отношение к Якову было более чем галантным и в высшей степени бескорыстным. Содержание изгнанников всегда стоило ему дороже, чем он мог себе позволить. В итоге они едва нс погубили дело всей его жизни. Сомневаться не приходится, что Людовик питал слабость к Марии Модене, мать которой была племянницей Мазаринп. Королева, хотя п не отличалась глубоким умом, была красива и очаровательна. Она быстро подружилась с госпожой Ментснон и стала великолепным украшением ее ближайшего окружения. Яков, как и Людовик, был помазанником Божьим, что выделяло их обоих среди простых смертных. Королю было приятно находиться в обществе своего ровесника, которого он мог считать себе ровней. И если «бедняжка королева» всем нравилась и вызывала сочувствие, то к «бедному королю» относились не без налета презрения. Он был ужасным занудой и несомненной причиной собственных несчастий. Вильгельма Оранского считали в Версале узурпатором, а его покойную супругу и сестру — хуже Гонсрильи и Реганы.
Затем граф Партлэнд завел разговор о наемных убийцах, которые, по его словам, чувствовали себя как дома при французском дворе. Убийцы? Король не понял, кого имел в виду посланник. Партлэнд темнить не стал и назвал герцога Бервика (незаконного сына Якова от сестры Мальборо), лорда Миддлтона, сэра Джорджа Барклея и других, кто был посвящен в заговор против короля Вильгельма. Заговорщики намеревались покончить с Вильгельмом, устроив ему на охоте засаду. (Хотя Карл И, находясь в изгнании, отказдзея поддержать стремление своих сторонников расправиться с Кромвелем, его брат Яков горел желанием поквитаться со своим зятем. Правда, неясно, знал ли Людовик XIV обо всех этих хитросплетениях.) Услышав имена заговорщиков, французский король удивленно вскинул брови. По его мнению, герцог Бсрвик находился в Англии по поручению своего отца и наверняка к заговору отношения не имел. Что касается других, то он их не зндп и не представляет, где они могли находиться. Партлэнд понял, что продолжать разговор на эту тему смысла нет. Возможно, подумал он, указанных джентльменов хотя бы предупредят ему на глаза не показываться, и то слава Богу. (Однако во время его следующего визита в Версаль все названные лица были там.) Испанский вопрос пока еще на повестку дня поставлен не был.
По просьбе своего монарха, короля Вильгельма, Партлэнд детально описал Версаль. Голландец и протестант, он, несомненно, не мог быть объективным по отношению к Людовику и его деятельности, но его описание дворца и парков выглядят правдиво. От характеристики людей он отказался, вероятно, из-за отсутствия таланта или из осторожности, но пообещал Вильгельму поделиться своими впечатлениями о них при личной встрече. Версаль ему не понравился, во всяком случае, так он утверждает. Дворец величественен, спору нет, хотя, вероятно, его постройка обошлась в кругленькую сумму, да и содержание стоит немало денег. Но малые дома: Марли, Медон и Сен-Клу
достойны высшей похвалы, особенно Медон. «Вашему Величеству это место пришлось бы по вкусу». Будучи управляющим короля Вильгельма, Партлэнд проявлял большой интерес к садам и паркам, но во Франции ему не повезло с погодой. Она была скверной на протяжении всего его визита. Холодная зима сменилась промозглой и сырой весной; 4 мая были заморозки. Бассейны покрылись льдом, и фонтаны из-за мороза вышли из строя. Увидеть цветы, о которых было столько разговоров, Партлэнду нс довелось. Только одни подснежники оживляли мертвый пейзаж. Ему оказали великую честь, позволив осмотреть Марли, поскольку послов туда не допускали. Партлэнд часто выезжал на охоту на волков с дофином и Мадам, а также с шевалье Лотарингским. Но гончих короля ему никогда не предоставляли из боязни, что король Яков может в последний момент изъявить желание поохотиться. Однажды такое и впрямь случилось. Он натягивал сапоги, чтобы отправиться с дофином на охоту, когда получил сообщение с просьбой остаться, так как в то утро собирался выехать «король Англии». Партлэнд полагал, что со стороны короля Якова было глупо избегать с ним встречи.
Партлэнд мечтал достать кое-какие фруктовые деревья. Нужных не оказалось, и за ними пришлось послать в Орлеан. Английский посланник надеялся, что сумеет убедить Ленотра сделать проект для Виндзора. Еще он рассчитывал найти хорошего егеря. Задания, полученные от короля Вильгельма, были в целом исполнимы. Правда, некоторое сомнение вызывали кровати, поскольку отличались излишеством декора, обилием бахромы да золотого и серебряного шитья. Лучше бы заказать их в Англии. Проживание во Франции казалось Партлэнду дорогим. Лошади там стоили в три раза дороже, чем в Голландии. Торговля, насколько он мог судить, не процветала, состояние государственных финансов также оставляло желать лучшего, хотя денежные запасы в сундуках короля представлялись неисчерпаемыми. Еще лорд Партлэнд спрашивал, не может ли он позволить майору Пакмору съездить домой, чтобы привести в порядок дела, поскольку офицер обручился с одной из фрейлин Мадам.
Пока не произошло официального представление Партлэнда ко двору, он не ошушал железных тисков французского придворного этикета. Но и после завершения торжественной церемонии чувствовал себя как рыба в воде, хотя в письмах несколько раз жаловался, что церемониал для него — тайна за семью печатями. Наконец его парадные кареты прибыли, и посол начал готовиться к тому, чтобы быть официально представленным ко двору. Камнем преткновения для него стал вопрос о процессии. Он слышал, что его карета должна двигаться за экипажем герцогини де Верней и других членов королевской фамилии. Однако теперь герцогиня де Верней, дочь Шансельс Сегьера, была вдовой внебрачного сына Генриха IV, а сама она к королевскому роду отношения не имела. Как стало известно Партлэн- ду, посол Венеции при аналогичных обстоятельствах наотрез отказался следовать за се каретой. Стремление Людовика XIV сохранить таким образом статус герцогини скорее всего объясняется желанием придать больше веса своим незаконнорожденным отпрыскам. Партлэнд был непреклонен. Он сказал, что не станет возражать, чтобы перед ним ехали узаконенные дю Мэн или граф Тулузский, но ни за что не согласится ехать за каретой на мадам Верней. Ему с легкостью удалось отстоять свою позицию, и торжественный въезд в Париж состоялся. Посланника Вильгельма поразило огромное стечение народа, собравшегося поглазеть на него и членов королевской фамилии. Встречать его пришли не только низшие слои населения, но и богатые и знатные. В окнах на протяжении всего маршрута он видел любопытствующие лица, и повсюду на крышах сидели зеваки. На Пон Неф Партлэнд с удивлением услышал, как кто-то кричал: «Не пропустите зрелище - торжественный въезд короля (Вильгельма III), которого вот уже нсскольколет мы сжигаем на этом мосту». Все шло прекрасно, пока Партлэнд не прибыл в Отель Амбассадор, большое красивое здание на улице Турнон, специально предназначенное для таких случаев. После официального въезда в Париж здесь угощали посла торжественным ужином.
Там Партлэнда впервые приветствовал представитель короля, один из его камергеров. Тут начинался церемониал Дверей (у которых этого дворянина встречали), Руки, Кресла и Кареты (куда его сопровождали, усаживали и провожали). Затем прибыл маркиз Вилья- серф, представлявший маленькую, только что выданную замуж герцогиню Бургундскую. В отсутствие королевы и дофины она была первой дамой королевства. Церемониймейстер де Бонсй хотел, чтобы Партлэнд встретил Вильясерфа на лестнице, но тот отказался, сказав, что может снизойти только до приемной. Боней взорвался и в сердцах ударил тростыо по перилам. Партлэнд не повел и ухом. Затем они с Вильяссрфом обменялись несколько раз гонцами. После длительных переговоров Партлэнд сказал, что спустится вниз на две ступеньки, не больше, если Вильясерфа это не устраивает, то он может удалиться. Последний поднялся. Однако при прощании возникли новые затруднения. Партлэнд проводил господина вниз (Двери), но не стал дожидаться, пока он уедет (Карета). Стоявший рядом Боней схватил Партлэнда за фалды камзола, но граф освободился и ушел. «Церемониймейстер остался мной недоволен». Затем прибыл представитель Мсье, и снова возникли те же разногласия. История повторилась и с представителем Мадам. «Дела, вероятно, обстояли иначе, - писал Партлэнд Вильгельму, - когда французы помыкали английским королем [Карлом II]; но этого впредь не будет». Боней, «растерянный и раздраженный», внезапно уехал, хотя должен был отужинать вместе с Партлэидом. На другой день английский посланник отправился в Версаль, чтобы доложить о происшедшем Торси и выразить Мсье и Мадам сожаление по поводу случившегося. Мсье, «знавший обо всем», сказал, что Партлэнд был прав. Боней получил нагоняй; после этого у Партлэнда поводов для протеста не возникало, и все проходило без сучка и задоринки.
На первую публичную аудиенцию у Людовика XIV в Версальском дворце собрачась такая толпа, что Парт- лэнду стоило огромного труда пробиться к королевской опочивальне, где его принимали. Очутившись на месте, он отвесил три низких поклона: первый - королю, второй — на полпути к постели, и третий — на балюстраде, окружавшей кровать. Там его ждал Людовик со шляпой в руке. Он встречал гостя стоя, что свидетельствовало о благосклонности короля. Между вторым и третьим реверансом монарх сказал, что рад видеть вместе так много французов и англичан. Затем он надел шляпу, а Партлэнд — свою и обратился к Людовику с приветствием, снимая головной убор при каждом упоминании своего или французского короля. В заключение Людовик произнес в его адрес «много льстивых слов» и отпустил с милостивой улыбкой. Придворные заметили, что Парт- лэнду был оказан такой прием, будто он не посланник английского короля, а по крайней мере, небожитель. (Согласно легенде, Людовик однажды пригласил Партлэнда в свою карету, жестом предложив войти внутрь первым. Когда Партлэнд, ни на минуту не задумавшись, подчинился, король якобы сказал: «Мне говорили, что вы самый вежливый человек в Европе, теперь я вижу, что это так».
Получив письмо Партлэнда с отчетом обо всех событиях, Вильгельм ответил: «Я всегда хвалил Вашу твердость и буду делать это впредь при условии, что Вы не обратите ее против меня». Затем Вильгельм выразил сожаление по поводу того, что Партлэнд начал с вопроса о короле Якове, поскольку «теперь он в замешательстве и не знает, как продолжить». Король просил своего посла данной темы больше не касаться, а перейти сразу к испанскому престолонаследию.
Людовик XIV сам вернулся к больному вопросу, поручив дело министрам. Они навестили Партлэнда и напомнили, что король Карл с минуты на минуту может скончаться. Что полагает предпринять король Англии, чтобы предотвратить войну? Партлэнд уклончиво ответил, что смерть испанского монарха неминуемо ввергнет обе их страны в военный конфликт. Интересы Франции и Англии были кардинально противоположными, а выход из сложившейся ситуации затруднительным. Тогда стороны приступили к тяжелым переговорам. Естественно, что ни одна из сторон не могла согласиться, чтобы Испанская империя оказалась целиком подконтрольна одному королю. Основными предметами спора между Людовиком и Вильгельмом были Испания как таковая, Испанские Нидерланды и Южная Америка, которая представляла для Англии особый интерес, как и безопасность средиземноморской торговли. Людовик XIV предложил передать корону Испании одному из своих младших внуков, пятнадцатилетнему герцогу Анжуйскому или тринадцатилетнему герцогу Бсррийскому. Чтобы исключить французское влияние, наследник, по его мнению, должен был закончить образование в Испании. Нидерланды следовало бы передать иод управление курфюрста Баварии. Для зашиты английской торговли французский король был готов к заключению любых договоров, которые бы удовлетворяли Партлэнда. Людовик XIV полагал, что Англия не хотела бы видеть
Испанию, присоединенной к империи. Однако англичане против такого союза возражать не стали бы, зная состояние дел императора и его враждебное отношение к Франции. Итак, начавшиеся переговоры, подобно игре в покер, грозили затянуться на несколько месяцев. Король и Партлэнд встречались регулярно, и, похоже, их встречи доставляли взаимное удовольствие, хотя граф никогда не отзывался о французах положительно и Людовику XIV не доверял. Однако собственный успех его радовал. У французского короля и английского посланника имелся общий объект для шуток — зять Мсье, герцог Савойский, одного упоминания имени которого было достаточно, чтобы вызвать у обоих приступы смеха. Вильгельм Оранский по ту сторону канала тоже искренне веселился. Особенно смешило его предложение передать упомянутому герцогу Милан. Герцог Савойский никак не мог определиться, на чьей он стороны — Франции или империи. О нем говорили, что, начав войну в одном стане, к моменту се завершения он неизменно оказывался по другую сторону баррикад и всегда в роли побежденного. Такое положение вещей продолжалось до тех пор, пока принц Евгений не принял на себя роль главнокомандующего герцога. Но это время еше не настало.
Вильгельм попросил Партлэнда добиться приема у госпожи Мснтенои. Но она никогда не давала аудиенций послам и, сохраняя лояльность королю Якову и Марии Модене, не понимала, почему должна делать исключение для узурпатора. По этой причине Партлэнда не пригласили на грандиозный званый обед, устроенный Мснтенои в апреле в честь бракосочетания ее племянницы и графа д’Эйана, сына герцога Найля, в то время как мать невесты, ненавистная д’Обинье, получила разрешение выйти из монастыря, чтобы принять участие в торжествах.
К этому моменту Людовик XIV снарядил в Лондон своего представителя, на роль которого избрал графа Тальяра. Он слыл среди французов абсолютным совершенством. Очаровательный и блестящий, Тальяр считался в Версале лучшим собеседником. Партлэнд часто виделся с ним во Франции и, воздавая ему должное, все же считал графа излишне самодовольным. Вероятно, наиболее заметным недостатком английского посла была ревность. Король Вильгельм, посланник которого пользовался во Франции всевозможными почестями, решил проявить к Тальяру максимум внимания и послал за ним в Кале собственную яхту «Вильгельм и Мария». Вскоре неотразимый Тальяр со своими разукрашенными экипажами и элегантными платьями стал неотъемлемой частью лондонской жизни. Король Вильгельм нс чаял в нем души. Тальяр снял городской дом герцога Ормонда на площади Сен-Джеймс и, пристроив часовню, устроил в нем французское посольство, до сих пор выделяющееся своим великолепием среди аналогичных заведений. Лорд Макаули как-то обмолвился, что французские миссии в Лондоне, славившиеся тонкими угощениями и изысканными развлечениями, являлись объектами всеобщего восхищения. Послы других государств разделяли его мнение. В те времена правительства не имели собственных домов в городах других стран, как теперь; послы порой обменивались резиденциями (так, к примеру, при Людовике XV герцоги Ни- всрнс и Бедфорд обменялись нс только домами, но также слугами и каретами). Но чаше на время своей миссии послы просто снимали подходящие здания. Исключение составлял французский посол в Рим, который обычно, хотя и не всегда, проживал во дворце Фарнезе.
Людовик XIV составил свод правил для Тальяра, что свидетельствует о том, насколько хорошо он знал английский образ жизни. Его посланнику следовало в первую очередь узнать, какие люди формировали общественное мнение, и постараться сблизиться с ними. Совсем не обязательно, что ими должны были быть члены правительства или представители аристократии. Посланнику Людовика не возбранялось общаться с оппозицией, но запрещалось строить какие-либо отношения с якобинцами, дабы не дискредитировать себя. В случае возникновения разговора на тему короля Якова Тальяр должен был сказать, что Людовик XIV, естественно, хотел бы снова видеть своего кузена на троне Англии, но при условии, что это будет единодушным желанием английского народа.
Тальяр был убежден в доброй воле Вильгельма в такой же степени, в какой Партлэнд не доверял Людовику XIV. Он писал домой, что английский монарх «вовсе не так могущественен, как мы думаем». Государственные финансы, указывал он, находятся в плачевном состоянии и единственное, что волнует рядовых англичан в связи с испанским престолонаследием — как это может отразиться на торговле. Положение лорда Албсмар- ля, по его мнению, дець ото дня упрочивается. Сам Вильгельм сообщил Партлэнду, что у него возникли большие трудности с англичанами, которым «нет никакого дела до внешних сношений, а волнует только, как досадить своим партийным противникам. Парламент наносит больше вреда, чем возможное сокращение расходов на нужды армии». Чтобы утешиться, он отправился в любимую Голландию, пригласив с собой Тальяра, чем оказал послу большую честь.
Когда визит Партлэнда во Франции подходил к концу, Мсье устроил для него 22 апреля в Сен-Клу званый обед, на котором присутствовали двадцать гостей, включая шевалье Лотарингского и маркиза д’Эффиа. Мадам, похоже, не было. Партлэнда усадили между сыном Мсье герцогом Шартрским и герцогиней дс Фуа. По правую руку от Мсье сидел герцог Шартрский, а по левую — мадмуазель де Монтобан. Стол ломился от изысканных кушаний и был накрыт роскошной скатертью, расшитой серебром и золотом. Это нововведение господина де Лонэ, изготовившего две скатерти для короля, вызвало много разговоров. Впервые подали ранние овощи.
В июне 1698 года Партлэнд распрощался с Людовиком XIV, получив от него многочисленные почести и знаки внимания. Ни один из иностранцев и мало кто из французов мог похвастаться таким обилием. Но это не помогло Партлэнду развеять глубокую печаль, поселившуюся в его сердце. Возвращаясь домой, он знал, что прежних отношений с Вильгельмом у него уже не будет. Действительно, завершив дела во Франции, он ушел в отставку и зажил частной жизнью. Вильгельм не забыл своего старого друга и, когда почувствовал, что умирает, послал за ним, чтобы испустить дух на руках Парт- лэнда. Ллбсмарль в это время стоял рядом. Но как бы ни было, последнее слово осталось за Марией. Склонившись над усопшим, мужчины обнаружили на его груди медальон с се локоном.
Результатом миссий Партлэнда и Тальяра стал устраивавший все стороны Лоский договор. Согласно ему, Испания вместе с колониями доставалась маленькому баварскому принцу, а дофин и император в качестве компенсации получали различные европейские территории. Людовик XIV, подписывая документ, похоже, искренне верил в успех переговоров, поскольку в сообщении д’Аркуру, своему послу в Испании, просил его объяснить испанцам, высказывавшим желание видеть на престоле французского короля, что для сохранения мира принятое решение является единственно разумным. Однако договор в силу так и не вступил. Ребенок, на которого все уповали, был отравлен, как полагал его отец, каким-то австрийским шпионом. Пришлось начинать все сначала.
НА СТЫКЕ ВЕКОВ
Этот век обрел непоколебимость, свойственную всем великим эпохам, и сохранит свое значения в последующие годы.
Шатобриан
К концу века король находился на троне почти шестьдесят лет, сорок из них он правил государством, семнадцать состоял в браке с госпожой Ментенон. Теперь он был стариком и больше не приветствовал герцогинь поцелуем, считая себя для этого слишком безобразным. Один из его внуков уже женился, а старшие дети достигли средних лет. Великому дофину исполнилось сорок, а принцессе Копти — тридцать четыре. При всей красоте и романтизме этой женщины се жизнь протекала бесцветно. У нее никогда не было верного возлюбленного н даже преданных друзей. Из-за частых болезней она высохла, как палка, и стала набожной. Случаи изгнания со двора офицеров охраны, осмелившихся пялить на принцессу глаза, прекратились. Место Марии Анны в качестве любимой сестры дофина заняла повзрослевшая к этому моменту прелестная мадам Герцогиня.
В 1791 году покинула двор госпожа Монтеспан. Ее долго склонял к этому родной сын Атенаис, дю Мэн, польстившийся на апартаменты матери. Кроме того, он присвоил себе ее дом в Кланьи. После расставания с королем ей не приличествовало жить в непосредственной близости от Версаля. Мадам дс Ментенон прилагала всяческие усилия, чтобы усложнить жизнь бывшей фаворитки. Младших детей у нес забрали, графа Тулузского в возрасте тринадцати лет отправили на войну, а мадмуазель Блуа отдали под опеку ужасной Моншсврей. Это переполнило чашу терпения Атенаис. Она пришла в ярость и попросила Боссюэ передать королю, что желает покинуть Версаль навсегда. Ее, что называется,поймали на слове. Вероятно, Монтеспан не ожидала, что все решится столь скоро. Но уже на другой день дю Мэн стал переносить се мебель. По горестному замечанию Монтеспан, все было сделано в мгновенье ока. После смерти маркиза де Монтеспан в 1701 году новоиспеченная вдова надеялась, что король бросит Ментенон и женится на ней. Она нс переставала твердить, что король любил и любит только ее одну и что оставил ее когда-то лишь из страха перед адским пламенем. Но увидеться с ним Атенаис больше не довелось. В последние годы жизни она предалась добрым деяниям, стараясь замолить старые грехи; бедная женщина, запуганная до смерти, даже боялась спать одна в комнате. По словам Сен-Симона, даже в шестьдесят лет Монтеспан оставалась красавицей, хотя сама она говорила, что ее кожа походит на мятую бумагу, побывавшую в руках детей. Ее лицо испещряли мелкие морщинки, а волосы были белыми, как снег.
Спустя несколько месяцев после отъезда матери дю Мэн женился на одной их крошек Бурбонов, сестре господина Герцога. Атенаис на свадьбу не пригласили. Дю Мэн все еще был кумиром Ментенон, любившей его до самозабвения. Королю тоже нравилось с ним общаться, в то время как другие отдавали предпочтение его брату, графу Тулузскому, сделавшему головокружительную карьеру на флоте. Женившись по любви па девушке из рода Ноайлей, он никогда не претендовал на трон. Его загородное имение находилось в Рамбуйе, в его городском доме нынче расположен банк Франции.
Семейная жизнь короля никогда еще не была столь солнечной и радостной. Перемена произошла после прибытия в 1696 году невесты герцога Бургундского. Ею стала двенадцатилетняя Мария Аделаида, дочь герцога Савойского, над которым так любили потешаться разные европейские правители. Матерью девочки была дочь Мсье и Генриэты. Прибытие маленькой принцессы вызвало такой переполох, что Сен-Симон воспользовался суматохой и удрал со двора, прихватив с собой в Ла-Трапп художника Риго. В его планы входило осуществить давно задуманный проект. Святой аббат де Ранее нс позволял писать свои портреты, и Риго надлежало претвориться обычным посетителем. Наблюдая за Ранее час или два в день, он делал превосходные зарисовки по памяти. Король самовольной отлучки одного из своих герцогов не заметил. Этот факт свидетельствует о том, что он был всецело поглощен появлением новой внучки. Желая самолично встретить се, король проехал весь путь до Мон- таржи. Оттуда он поделился с Ментенон своими первыми впечатлениями об этой исключительно важной девочке, в которой видел будущую королеву Франции. Это письмо Людовика XIV своей супруге стало единственным, не сожженным Ментенон перед смертью.
«Я прибыл на место раньше пяти; принцесса приехала почти в шесть. Я вышел встретить ее у кареты. Она подождала, пока я к ней обращусь, и ответила достойно, хотя и не без признаков смущения, что должно было бы Вас порадовать. Я провожал ее сквозь толпу до отведенной ей комнаты. Время от времени к девочке подносили факелы, чтобы их огонь мог осветить ее лицо. Она перенесла эту прогулку и пытку светом с грациозной скромностью. Наконец, мы вошли в ее комнату, где от столпотворения и жары можно было сойти с ума. Я то и дело демонстрировал девочку вновь приходящим и сам пристально ее разглядывал с разных углов зрения, чтобы описать Вам свои впечатления».
Нетрудно представить эту сцену: в неярком мерцании пламени факелов король наблюдает за юной принцессой. От взгляда старого умного лиса ничего не ускользнуло. Он проникся к девочке любовью с первого взгляда. Король писал Ментенон, что никогда нс видел такой грации и такой прелестной фигурки; она одета так, словно приготовилась позировать для живописца (неудивительно, что се французская мать это предусмотрела); у нее яркие, прекрасные глазки, совсршснный цвет лица, пышные мерные волосы, восхитительные алые губки, белые, большей частью неровные зубы (превратившие ее короткую жизнь в муку), прелестные ручки, слегка красноватые, как у маленьких девочек, и по-детски тонкий стан. Король замечает, что реверанс у принцессы очень плохой, итальянский, и в облике ее много итальянского; но все в ней радует глаз. Все были девочкой очарованы и любовались ею, как невиданной, ни на что нс похожей картинкой. Людовик обещал написать супруге еще после ужина, за которым надеялся сделать новые открытия. Он надеялся сохранить полученные впечатления до приезда домой и страстно мечтал как можно быстрее вернуться.
Вечером между королем и девочкой состоялась милая светская беседа, за которой крошка не сказала ничего лишнего, другими словами, проявила истинное совершенство, и король был очарован ею еще больше. Мсье пребывал в дурном расположении духа и сказался больным. (На самом деле Мсье был страшно разгневан, так как его внучка должна была получить превосходство над Мадам, ставшей после смерти дофины первой дамой государства. Возможно, он также предвидел, что король будет держать маленькую девочку вдали от дурного, на его взгляд, влияния Сен-Клу.) Далее король пишет, что послал мадам дс Мснтенон тысячу...неясно чего, так как из желания запутать будущие поколения она стерла две нижние строчки. Свое послание король заканчивает словами, что принцесса, когда настанет се час, сыграет свою роль с достоинством, выдержкой и обаянием.
Увидев Марию Аделаиду, госпожа Мснтенон написала герцогине Савойской, что они с королем нс уста- юг радоваться выпавшему им счастью обладать таким сокровищем. Она взяла на себя обязанности по обучению будущей королевы Франции. Маленькая девочка оказалась старательной, хотя с ней было не так легко, как представлялось поначалу. Как это ни странно, аналогичная история повторилась и с другим потомком Мсье, Марией-Антуанеттой, вышедшей замуж за на- слсдника престола. Принцесса была обворожительном, избалованной, своевольной п гордой. Благодаря любовному уходу госпожи Мснтенон благородство ее натуры с годами расцвело пышным цветом. Достоинство же Марии-Антуаннеты проявилось в полной мере только в час сурового испытания. У мадам де Мснтенон и Марии Аделаиды сложились идеальные отношения, более близкие даже, чем бывают у матери с дочерью. Они обращались друг к другу MaTant
26 и Mignonne
27.
Версальские циники, у которых человеческая доброта вызывала подозрения и которые на протяжении многих лет наблюдали лицемерие Мснтенон, говорили, что «милочка» раболепствует перед «своей тетушкой», поскольку понимает, что путь к сердцу короля лежит через его старую жену, поэтому со свойственной ее нации врожденной хитростью ведет себя соответствующим образом. Естественно, что перед отъездом из дома малышку обо всем проинструктировали. Она писала бабушке: «Я делаю все, что Вы мне говорили по поводу мадам де Мснтенон». Но уважение и доверие, демонстрируемые принцессой по отношению к Мснтенон, на протяжении последующих шестнадцати лет, наиболее трудных в жизни любой молодой женщины, не могли строиться на неискренности. Сомнений нет, к старушке она относилась с любовью. Мария Аделаида была прелестным ребенком, обожала короля и своего деда Мсье, правда, несколько недолюбливала Мадам и еще меньше жаловала своего свекра дофина (в душе которого дети вообще никогда не вызывали теплого отклика) и тетушек принцесс, ужасно ее ревновавших. Пока девочка п герцог Бургундский сидели за школьной партой, особого расположения друг к другу они не выказывали. Они виделись каждый день и часто обедали у госпожи Мен- тснон, но наедине их пока нс оставляли. Их брачные отношения начались двумя годами позже, когда Марии Аделаиде исполнилось четырнадцать лет. В первую брачную ночь, в соответствии с церемонией, их уложили в постель, и дофин в шутку велел герцогу Бургундскому поцеловать свою жену; но се фрейлина дю Люд, имея строгое предписание короля, отправила жениха собирать вещи. Не по годам развязный и наглый одиннадцатилетний герцог Беррийский презрительно заметил, что он из той постели ни за что бы не встал.
За свою долгую жизнь Людовик XIV никого нс любил так нежно, как Марию Аделаиду. Он ежедневно выводил се на прогулку и окончательно избаповал девочку. Рядом с ним кроха казалась еще меньше. В Версале у принцессы был свой собственный зверинец. Он располагался в здании у канала, ныне не существующего. Неудивительно, что Версаль она любила больше осталь- ных резиденций. Был у нес также и собственный театр, в постановках которого она участвовала вместе со своими друзьями. Как-то она спросила, ие может ли поехать с королем в Марли. Визит туда обычно длился два дня. Эта неслыханная просьба была удовлетворена. Девочка остановилась в комнате госпожи Мсптенон, используемой королем в качестве кабинета. Для нее слова «нет» не существовало. Она вскрывала письма короля, рылась в государственных бумагах и, вероятно, передала отцу немало военных секретов, когда, в очередной раз сменив лагерь, он воевал с Францией. Правда, в ее скучных письмах домой об этом не говорится ни слова. Упоминая о войне, она умоляет отца прекратить ее. В основном в своих посланиях Мария Аделаида описывала ужасные страдания от зубной боли. К тому времени, когда девочка выросла, она приобрела хорошие манеры научилась себя полностью контролировать. Пока принцесса была ребенком, ее поведение отличалось легкомыслием, и немудрено, что Мария Анна дс Конти, Герцогиня и другие, не попавшие в плен ее очарования, считали девочку невыносимой. Ей трудно было сидеть спокойно хотя бы минуту, даже за столом она вертелась, пела, прыгала на стуле, совала пальчики в соус, корчила гримасы. В экипаже она тоже скакала, как маленькая мартышка, и постоянно пересаживалась с колен на колени. Чтобы рассмешить дофина, она ему «тыкала», что в светском обществе было совершенно недопустимо. Девочка позволяла себе и другие безобразные выходки. Безо всякой видимой причины она ужасно плохо относилась к мадам дю Люд, хотя последняя отличалась обаянием, красотой, была всеми любима и имела безукоризненные манеры. Когда девочка теряла всякое чувство меры, король знал, как поставить ее на место. Ментенон научила его иным методам воспитания юных созданий, чем страх, сделавший из дофина безрадостного человека. К примеру, когда за ужином у короля Мария Аделаида во всеуслышанье отпустила шутку в адрес офицера с уродливым лицом, Людовик осадил ее, громогласно заметив: «Для меня во всем королевстве нет мужчины краше него, ибо он храбрейший из храбрых».
Три дня в неделю девочка посещала уроки в Сен- Сире. Она носила школьную форму и была известна там под именем мадмуазель Ластик. В школе Мария Аделаида всегда вела себя достойно, отличалась сообразительностью и была мила. В день перед свадьбой, когда ей исполнилось двенадцать, она пришла в монастырь продемонстрировать всем свой подвенечный наряд. Он был так богато расшит серебром, у нее едва хватало сил, чтобы стоять на ногах. Мария Аделаида всей душой любила Сен-Сир, и в школе ее тоже любили. Там к девочке относились искренней, чем в Версале. Мадам де Ментенон старалась предусмотреть все мелочи, касавшиеся распорядка дня Марии Аделаиды, и даже составляла для нее обеденное меню. Девочке обычно подавали в серебряной миске суп из раковых шеек, плетенку и хлеб из непросеянной муки, свежесбитое масло, яичницу, камбалу на маленькой тарелочке, желе из красной смородины, печенье, графин вина и кувшин с водой.
Король, решивший вести праведную жизнь, отныне включал в Совет только добродетельных людей, что отнюдь нс способствовало процветанию государственных дел. Бовильер, Шамильяр и Торсн никогда не посмели бы тратить деньги на убранство своих домов, как Кольбер, оскорблять короля или приставать к герцогиням, как Лувуа, ссориться или строить друг другу козни. (Бовильер совершил неслыханный поступок, практически отказавшись от жалованья. Но следует заметить, что расходовать деньги на интерьер дома у него нс было нужды, так как о его роскоши в свое время позаботился Кольбер, его тесть.) Нынешние советники короля принадлежали у другому классу, чем их предшественники, что плохо сказывалось на укреплении общественных отношений. Но король был ими вполне доволен. Став с возрастом более деспотичным, он предпочитал иметь в качестве помощников в государственных делах посредственностей, которыми было легче командовать. Смерть Лувуа в 1691 году, похоже, обрадовала Людовика. Он признался Якову И: «Я потерял хорошего министра, но наши с вами дела от этого не пострадают».
Положение армии после Кондс, Тюренна и Лувуа значительно ухудшилось. Неумолимо клонилась к закату звезда Вобана, который неосторожно взял на себя смелость отговаривать короля от отмены Нантского эдикта и выступал в защиту крестьянства. Ощущался серьезный недостаток в первоклассных офицерах. Госпожа Ментснон как-то сказала: «Не знаю, боятся ли наших генералов враги, но меня они пугают». Людовик XIV, зная о плачевном положении армии, понимал, насколько важно было в тот момент сохранить мир. Когда смерть баварского наследника аннулировала Лоский договор, он заключил с Вильгельмом III новое соглашение, согласно которому Испанская империя подвергалась разделу; Нидерланды, Испания и американские колонии отходили Австрии, Неаполь, Сицилия и Милан - Франции. Позиция французского короля по этому вопросу лишний раз подчеркивает, в какой степени он страшился нового конфликта. Однако Людовика снова ждала неудача. Все сорвалось из-за глупости императора Леопольда, желавшего унаследовать империю целиком.
В 1700 году на тридцать шестом году жизни и царствования король Испании скончался. С его кончиной судьба Европы была поставлена на карту. Многое зависело от завещания испанского короля. Карл II, которого часто выставляют полным идиотом, на самом деле таковым не был. Он отлично понимал, что государи других стран, ни во что его не ставя, за его спиной обсуждают вопрос о разделении Испанской империи. Естественно, такое положение его не радовало. Способный на кое-какие умозаключения, он видел, что новости с фронта (из Нидерландов, представлявшихся ему точками городов на карте, названия которых он никак не мог запомнить) всегда сообщали о победах; на основании этого Карл заключил, что Францию лучше иметь в союзниках, нежели в противниках. Единственной радостью в жизни испанского монарха была его французская жена Мария Луиза Орлеанская. Ее смерть стала для него невосполнимой утратой. Вторая жена Карла вела себя, как строгая гувернантка. При виде ее монарха бросало в дрожь, а за се спиной он корчил рожи. Будучи родом из Баварии, она приходилась кузиной детям великого дофина и родной сестрой императрице, поэтому преследовала интересы империи. В Испании ее не любили и привезенных ею немцев ненавидели.
Наиболее выдающейся личностью в Мадриде в тот момент был французский посол маркиз д’Лркур. Благодаря своему обаянию и уму он, казалось бы, добился невозможного. В начале его миссии королева сделала так, что его встреча с Карлом 11 стала невозможной. Но д’Лр- кура это не обескуражило. Его посольство славилось великолепием, и постепенно мудрый француз завоевал расположение грандов, священнослужителей, тореро, короля и, наконец, самой королевы. Алчность и бестактность его австрийского коллеги значительно облегчили ему задачу. Успеху дипломатической деятельности д’Лркура способствовала помощь французского соседа, оказываемая испанскому монарху в конвоировании его судов, доставлявших в Европу американское золото, и в ведении войны с пиратствующими варварами. В последние месяцы жизни Карл восстал против своей деспотичной супруги и виделся с ней только с единственной целью - попытаться зачать ребенка. Втайне от нее он вел переговоры с сановниками и послами. Незадолго до кончины Карл отправился на могилу Марии Луизы, велел открыть гроб и поцеловал дорогие его сердцу останки. Раздираемый сомнениями относительно своего завещания, набожный и безнадежно больной Карл обратился за советом к святому отцу. Тот посоветовал все передать на откуп его внучатому племяннику герцогу Анжуйскому. Карл так и сделал, велев своему гонцу в случае отказа Людовика XIV принять его от лица своего внука тотчас следовать в Вену и предложить Испанскую империю эрцгерцогу Карлу. Французская дипломатия праздновала триумф, и д’Аркур получил герцогский титул, в то время как Тальяр за свой успех в Лондоне был награжден маршальским жезлом и орденом Святого Духа.
Завещание Карла II прибыло в Фонтенбло 9 ноября 1700 года вместе с известием о его кончине. Ознакомившись с завещанием, король сохранил бесстрастное лицо и, отменив охоту, объявил при дворе траур. Затем он созвал в комнате госпожи Ментсноп Совет, которому надлежало решить — принимать или нс принимать его внуку Испанское наследство. В случае положительного ответа война в Европе представлялась неизбежной. Дофин, находившийся на охоте, немедленно вернулся домой, чтобы принять участие в совещании. Ко всеобщему изумлению, он с невиданным красноречием высказался в поддержку прав своего сына, подкрепив свою точку зрения блистательными аргументами. Этого от него никто нс ожидал. Решение было предопределено. Действительно, трудно представить, чтобы Людовик XIV мог отказаться от представившейся возможности. Это означало бы для него укрепление его злейшего врага и на второй французской границе с ненадежным герцогом Савойским в качестве буфера посередине. С тех пор, как Мазарини вынудил короля жениться на Марии Терезии, французская внешняя политика зижделась на надежде, что в один прекрасный день «Пиренеи исчезнут».
Людовик выехал в Версаль, посадив к себе в карету герцогиню Бургундскую, принцессу Конти и герцогиню дю Люд. Остановок в пути не было, и компания перекусывала на ходу. Покинув Фонтенбло в 9:30 утра, в четыре по полудни король прибыл на место. На другое утро он пригласил испанского посла. Принимая его вместе с герцогом Анжуйским, Людовик велел испанцу приветствовать своего нового короля. Посол упал на колени и произнес длинную речь на испанском языке. Герцог в отличие от короля ничего не понял. Как это ни странно, но испанскому языку его никто не обучал. В следующую минуту двойные двери зала заседаний распахнулись, и ожидавшие в приемной придворные попросили разрешения войти. Это было неслыханным нарушением этикета. Людовик XIV долгим пристальным взглядом монарха обвел присутствующих и провозгласил: «Господа, перед вами король Испании». Эта сцена надолго запоминалась всем.
Затем все отправились на обедню, и Людовик пригласил новоиспеченного короля в свою ложу, где обычно молился один. Он предложил мальчику единственную подушечку, но тот отказался, и дед п внук опустились на колени на голые доски. Испанскому королю пожаловали парадную опочивальню в больших апартаментах. Он был единственным человеком в истории Версаля, который удостоился чести там спать. Дофин, довольный счастливой судьбой сына, обмолвился: «Мало кто может сказать король — мой отец, и король — мой сын!» Похоже, он не знал предсказания, сделанного при его рождении: «Сын короля, отец короля, но сам — не король». В отличие от него, придворные знали об этом и многозначительно переглянулись.
По удачному стечению обстоятельств король Филипп V был в большей степени испанцем, чем французом. Если бы корона досталась его брату Берри, он вряд ли сумел бы удержать ее, ибо был французом до мозга костей. Скорее всего, он не смог бы долго выносить сумрачное уныние испанского двора. Филипп довольно почтительно относился ко всем, с кем общался, и довольно скоро снискал уважение окружающих. Гордый, отважный, искренний, щедрый, несколько меланхоличный и религиозный, он был хорош собой и имел большое сходство с Филиппом II. Первой женой Филиппа, которую он горячо любил, была Мария Луиза Савойская, сестра Марии Аделаиды. Все остальные люди, не являвшиеся членами его семьи; мало что значили для Филиппа. Единственным его другом в Версале, о ком герцог Анжуйский справлялся, живя в Испании, была мадам де Бовильер. Он питал нежные чувства к отцу и двум братьям и тяжело переживал смерть герцога Бургундского, которого любил больше всех на свете. Его отъезд в Испанию сопровождался бурной душераздирающей сценой. Дофин, обычно бесстрастный, был страшно расстроен. Похоже, все понимали, что расстаются навеки. На прощанье король сказал, что Филипп после того, как обоснуется в Испании и обзаведется сыном, может навестить их но пути в Испанские Нидерланды. По этого не случится. Филипп переживет своих родственников на много лет и положит начало династии, которая просуществует на целое столетие больше, чем род его брата. По прошествии некоторого времени новый король вдруг вспомнит, что Мария Терезия отреклась от притязаний на испанский трон со стороны своих будущих потомков, и его начнут мучить угрызения совести. Герцог Анжуйский сочтет себя узурпатором и даже пожелает отречься от власти. Но при жизни Людовика XIV он будет находиться иод влиянием деда и смиренно принимать дарованную Господом судьбу.
После первого шока, вызванного завещанием покойного испанского монарха и исполнением его последней волн Людовиком XIV, казалось, что остальные европейские государства склонны оставить все как есть.
Император хотел было развязать войну, но не мог рассчитывать на успех без поддержки морских держав, которые были более расположены к миру. Многие английские политики полагали, что после смерти старого французского короля испанский правитель, прислушивающийся к советам из Версаля, не будет представлять особой угрозы. Вильгельм III считал войну неизбежной, но его противоречия с подданными день ого дня обострялись. В тот момент Людовик XIV был самым удачливым и могущественным монархом на земле.
В своем отчете за 1683 год Фоскарини, венецианский посол, писал, что французский король никогда не выражает эмоций, будь то радость или печаль. Его лицо всегда непроницаемо. Смерть жены вызвала лишь несколько вежливых вздохов. С благородным бесстрастием перенес он кончину фаворитки [мадмуазель де Фон- танж], министра [Кольбера] и ребенка [Вермандуа]. «Сумеет ли он сохранять свое удивительное спокойствие, если судьба ему изменит и пошатнется не только его счастье, но и слава? Трудно сказать. Не приведи, Господи, принцу, имеющему столь высокие заслуги перед христианским миром и, особенно, перед нашим светлейшим государством, пережить такие испытания». Но Господу было угодно подвергнуть Людовика XIV суровой проверке. Но несмотря на обрушившиеся впоследствии на его голову несчастья в государственной и частной жизни, король не изменил себе и держался не менее стойко, чем под ножом хирурга. Воистину он был железным человеком.
ТРАУР
И я уйду, и все вокруг меня уходят, Уходят куда-то в небытие цветы розы И листья лавра.
А. В. Арно
В 1701 году в результате ссоры с королем скоропостижно скончался Мсье. На протяжении последних месяцев он страшно злился на Людовика (и не без оснований) по поводу его отношения к герцогу Шартрскому. Мсье очень гордился своим сыном и был недоволен, что недюжинный ум и военный талант последнего остаются невостребованными на государственной службе. Молодой человек, не найдя себе применения, скучал и, подобно своему кузену Конти, быстро скатывался по наклонной вниз. Придворные считали, что король нарочно держит молодых принцев крови подальше от армии и от глаз общественности из страха, что они могут стать чересчур могущественными. Но думать так — значило сильно упрощать ситуацию. Не следует забывать, что Людовик XIV был человеком, для которого большое значение имели личные симпатии и антипатии. Конде, отпрыск королевской фамилии, фактически совершивший в молодости государственную измену, относился к числу тех, кого король любил. Людовик простил его и нс побоялся доверить командование армией и большую власть. У Людовика, как и у других его сверстников, молодые родственники вызывали раздражение; но поведение последних во многом было продиктовано чувством страха, внушаемым королем. Герцог Шартрский и Конти возглавляли при дворе модный круг молодежи, единодушно старшими порицаемый. Лабрюйср писал, что Версаль был местом, где стариков отличала галантность, вежливость и утонченность, в то время как молодежь была жестокой, злобной и не умела себя вести. Госпожа Ментенон тоже не оставалась равнодушной к этой проблеме: «Я нахожу современных дам с их нелепыми и нескромными нарядами, табаком и выпивкой, с их жадностью,
грубыми манерами и ленивыми руками невыносимыми». Принцам не повезло и в том, что своими талантами они оба превосходили дю Мэиа. Но если бы по чистой случайности король питал хотя бы к одному из них нежные чувства, то ни одно из перечисленных обстоятельств значения не имело бы.
Герцог Шартрский на глазах жены и всего двора завел бурный роман с одной из фрейлин матери, новым «цветком из оранжереи Мадам», и умудрился сделать одновременно беременными свою жену и некую актрису. Мадам рассказывает, как он ездил в Париж, чтобы навестить обеих молодых мам, родивших ему сына и дочь. (К сожалению, законным ребенком была дочь.) Герцогиня Шартрская пожаловалась отцу королю, а тот, в свою очередь, Мсье, который дал Людовику неожиданно смелый отпор. Он сказал брагу, что тот едва ли вправе упрекать людей в том, что они возносят своих любовниц и огорчают жен. Разве он забыл об эпизоде, когда ездил во Фландрию, усадив в одну карсту с королевой ла Вальср и Монтсспан? Напоминание о тех веселых, но грешных днях привело короля в неописуемый гнев, и мужчины начали орать друг на друга. В комнату вошел слуга и прошептал, что люди за дверью все слышат и жадно ловят каждое их слово. Мсье понизил голос, но продолжил нападки на короля. Он обвинил его в том, что тот, соблазнив герцога Шартрского множеством обещаний, заставил жениться, но слова своего не сдержал. Естественно, умный молодой человек, полный сил и энергии, не имея при дворе занятия, будет искать себе применение. Чего еще можно от него ждать? Людовик, с которым никто так прежде нс разговаривал, был вне себя от ярости. Очень хорошо, сказал он, вскоре начнется война, и в целях экономии ему в первую очередь придется существенно урезать содержание Мсье.
Тем временем был объявлен обед, и братья сели за стол. Лицо Мсье приобрело багровый цвет, и король за- •метил, что ему нужно сделать кровопускание. Но в процессе еды мужчины успокоились, после чего Мсье уехал в Сен-Клу. Поздно вечером герцог Шартрский прислал к королю курьера с сообщением о болезни отца. Прежде король бросился бы к брату, даже если бы у последнего болел мизинец, но в тот момент он все еще был на него сердит, поэтому па сообщение гонца не отреагировал и пошел спать. В три часа ночи прибыл второй гонец; король поспешно оделся и вместе с госпожой Ментенон выехал в Сен-Клу. Они нашли Мсье без сознания. За ужином ему стало плохо, и он упал. Подскочившей к нему Мадам он успел прошептать, чтобы она возвращалась к себе (до этого она лежала в постели с простудой), и впал в кому. Надежды, похоже, не оставалось, и король отправился домой. Спустя несколько часов явился Фагон, следивший за состоянием Мсье, и по его виду Людовик понял, что брата больше нет. Мучимый угрызениями совести, он не находил себе места. Позже Людовик пригласил к себе племянника, ставшего теперь герцогом Орлеанским. Он разговаривал с ним ласково и просил считать себя его вторым отцом, после чего щедро одарил.
Для многих смерть Мсье стала тяжелой утратой. Особенно переживала кончину деда герцогиня Бургундская. Прежде они с удовольствием общались. «Я очень любила Мсье». «Мы все видели ее искреннюю и продолжительную печаль по поводу смерти Мсье», — писала Ментенон другу. Придворные в Версале и Сен-Клу погрузились в тоску. Мсье, как никто другой, умел устраивать праздники и заставлял всех вокруг шевелиться. Атенаис Монтеспан тоже глубоко горевала и, чтобы развеяться, совершала долгие одиночные прогулки на природе; Мсье оставался преданным другом Атенаис, после того как она покинула двор. Госпожа Ментенон послала ей хорошее письмо, в котором говорила, что старость со всеми ее воспоминаниями невыносима, если не веришь в вечную загробную жизнь.
Мадам пребывала в отчаянии. Многие годы она недолюбливала мужа, но недавно изменила свое отношение к нему в лучшую сторону. Особенно ее тронуло то, что в его последних словах прозвучала забота о се здоровье. Но больше всего Мадам боялась, что теперь ей придется покинуть двор и уйти в монастырь. «Никакого монастыря», — закричала она, как только узнала о кончине мужа. Первое, что сделана верная жена — просмотрела личные бумаги мужа, хранившие тонкий аромат фиалки, и сожгла его письма от мальчиков. Только после этого вдова села в экипаж и отправилась в Bepcaib. Там, смирив гордыню, она послала за мадам де Ментенон. Как только у нес хватило на это духа? Мадам очень хорошо знала, что на протяжении многих лет король и его жена читали ее письма, в которых она честила Ментенон на чем свет стоит: старая образина, старая обезьяна, ведьма, проститутка, навозная куча и т.п., приписывая каждому ее поступку самые низменные мотивы. Ментенон явилась незамедлительно, и Мадам впервые в жизни пригласила ее присесть и униженно просила уговорить короля оставить за Мадам се квартиру в Версале. Ментенон, всегда взиравшая на Мадам с особым выражением лица, приподняв уголки рта и выпятив нижнюю губу, не произнесла ни слова, а только вынула из-за пазухи конверт и протянула его своей собеседнице. Та со страхом узнала свой почерк и ешс больше ужаснулась, когда открыла конверт. В письме, адресованном какому-то немецкому родственнику, она писала, что никто наверняка не знает, является ли старая скотина женой короля или сожительницей. Но хуже всего было то, что дальше описывалась нищета бедного люда во Франции, что было больной темой для короля, который терпеть нс мог, когда об этом судачили в резиденциях других европейских правителей. Как показало будущее, мадам де Ментенон проявила истинное великодушие и сделала все возможное, чтобы Мадам осталась в Версале. Сама же Мадам продолжала писать о своей благодетельнице в прежних нелестных выражениях, однако при этом проявляла осторожность и не пользовалась услугами публичной почты.
В 1699 году умер Расин. Последнее время он впал в немилость, хотя по-прежнему работал при дворе и потому часто наведывался в Марли и Версаль. Король, казалось, его присутствия не замечал. Он подозревал драматурга в сочувствии янсенизму. Его теперешнему положению невольно способствовала госпожа Ментс- нон, убедившая Расина изложить свои мысли о крестьянстве, которые затем показала королю. Людовик, как водится, пришел в неистовство. «Он думает, что если умеет сочинять хорошие стихи, то обладает талантом министра». Расин упрекнул госпожу Мснтенон. Она свою вину в немилости к нему короля признала и пообещала исправить положение. «У вас ничего не получится, - возразил Расин печально, — потому что моя тетка, имеющая больше влияние на Господа, чем вы на короля, денно и нощно молиться, чтобы он меня покарал». Тетка победила; вернуть королевскую благосклонность Расину не удалось. Он оставил пожелание быть похороненным в Порт-Рояле. Придворные говорили, что драматург при жизни не проявил достаточно отваги, чтобы удостоиться этой чести после смерти.
В возрасте почти восьмидесяти лет скончался личный слуга короля Бонтам, и его смерть стала ощутимой потерей для Людовика XIV. Бонтам служил у короля почти всю жизнь и сорок лет был управляющим Версаля. Он знал секреты короля (и всех остальных) и являлся одним из свидетелей на его втором бракосочетании. У старого слуги была и своя госпожа Ментснон, женщина, с которой он жил и которая, возможно, являлась ему женой. Будучи одним из самых могущественных людей королевства, он никогда не задирал носа и разговаривал с королем, как старая добрая нянюшка, никогда не злоупотреблял своим влиянием на Людовика. После смерти Бонтама его место занял сын.
Затем наступил черед Якова И. Король ни к кому не проявлял такого душевного благородства, как к своему двоюродному брату, этому печальному и малоприятному человеку, в годы его изгнания. Правда, Людовик считал, что короли отличаются от простых смертных тем, что являются помазанниками Божьими на земле. Одаривая почестями короля Якова, Людовик утверждал свою веру в святость коронования. В любом случае он замечательно относился к своему несчастному кузену и всей его свите, какими бы скандальными они ни были и какие бы козни ни строили. Ссыльный король имел роскошную резиденцию, великолепные наряды и стол, полный яств. Людовик снабдил его французскими кораблями и французской армией, потерпевшей сокрушительный разгром в Ирландии; он заставил двор оказывать Якову и его супруге наивысшие почести, позволил кузену украсить свой герб цветками лилии и допускал к выполнению священных пасхальных обязанностей, вменяемых королю Франции! Людовик не повел и бровыо, когда Яков шумно вошел в его часовню с мечом на поясе, который вынул из ножен во время вручения символа веры, представляя себя ее горячим поборником. По его словам, он унаследовал этот пост от Генриха VIII. Вынужденный по политическим соображениям подписать Ризвикский мир, означавший признание Вильгельма Оранского королем Англии, Людовик XIV смиренно попросил у Якова прошения, сказав, что сделал это формально. Его щедростью по отношению к «бедному королю», находившемуся на смертном одре, объясняется сама, пожалуй, странная в жизни французского монарха ошибка.
Король Яков находился в церкви и в тот момент, когда хор пропел: «Наша наследство переходит чужестранцам; корона падает с нашей головы», лишился чувств. Но это был еще не конец. Яков перенес удар, от которого поправился в сопровождении Фагона поехал на воды в Бурбон. Людовик оплатил все его расходы. Вскоре по возвращении в Сен-Жсрмсн-о-Лэ у него случился повторный удар, ставший, к ужасу его дорогой жены, началом конца. У Якова было двое детей, получивших право претендовать на корону Англии, — «старый претендент», трех лет от роду, и принцесса Луиза, родившаяся во Франции. Мальчик вызывал интерес у многих англичан, отдававших ему предпочтение в качестве наследника английского трона перед невзрачной Анной с се глупым мужем и умершими и умирающими отпрысками. Нужно было только дать мальчику английское образование и воспитать в духе протестантства, исключив влияние матери. Но осуществить все это представлялось невозможным.
После смерти Якова Людовику XIV предстояло решить, что делать с принцем Уэльским: признать его королем Англии или нет? Наиболее простой выход — бездействие — ему не приходил в голову. Король считал себя обязанным вынести то или иное решение. Он созвал Кабинет. Все собравшиеся министры в один голос высказались против признания. Торси, министр иностранных дел, заявил, что подобный шаг разозлит заносчивых англичан; более того, если ребенок станет марионеткой французского короля, то его дело обречено на провал с самого начала. Признав мальчика английским королем, Людовик нарушил бы Ризвикский договор. Встает вопрос: чего ради? Вильгельм III крепко сидел патроне. В надежности его положения сомневалась лишь небольшая группа людей, обосновавшихся в Сен-Жер- мсн-о-Лэ и озабоченных только собственным будущим. Король редко принимал решения, противоречившие единодушному мнению Совета. Но теперь он колебался. Людовик еще раз или два навестил своего кузена. Чтобы не беспокоить умирающего, он оставлял карету поодаль и пересекал двор Сен-Жерменской резиденции пешком. Но животрепещущего вопроса, занимавшего умы всех и каждого, не поднимал. Тем временем мадам де Ментенон неустанно обрабатывала Людовика. Королева Мария Модена стала се ближайшей подругой. В отличие от Мадам, дофина и других членов французской королевской фамилии, ни она, ни король Яков никогда нс смотрели на Ментенон сверху вниз. Она разделяла горе очаровательной королевы и молилась о тихом и безболезненном уходе Якова из жизни. Наконец, Людовик услышал, что кузен при смерти. Он прибыл в Ссн-Жер- мсн с большой помпой и приказал придворным Якова собраться у смертного одра, после чего обнародовал свое решение: «Я пришел сказать Вашему Величеству, что, если Господу угодно забрать Вас у нас, я буду Вашему сыну тем же, кем был для Вас, и я признаю его королем Англии, Шотландии и Ирландии». Эти несколько запоздалые слова уже не могли утешать умирающего, находившегося в состоянии комы.
Никто нс понял, что толкнуло короля на столь опрометчивый поступок. Сам он никаких объяснений но этому поводу не дат. Следует сказать, что к этому времени Великая коалиция против Франции в связи с Испанским наследством была уже составлена. Правда, представляется маловероятным, чтобы англичане с их отвращением к континентальным войнам стали бы претворять его в жизнь, если бы неразумный шаг короля нс вызвал бы у них бурю негодования. Наихудшие ожидания Торси, похоже, должны были теперь сбыться. И только печальные улыбки Марии Модены послужили королю единственной наградой за принятое решение
БРЯЦАНИЕ ОРУЖИЕМ
Черная печаль отбрасывает тени и превращает ясные дни в ненастные.
Расин
Война за Испанское наследство, в которой против Франции и Испании объединились Австрия, почти вся Германия, Дания, Голландия и Англия, началась в 1702 году. Ее цель заключалась в том, чтобы свергнуть Филиппа V и посадить на трон эрцгерцога Карла. Вильгельм III, великий предводитель протестантского мира, к этому моменту умер, но проводником его политики в Англии оставалась королева Анна. Как и во все европейские военные конфликты той эпохи, эта война была между близкими родственниками, оказавшимися по разные стороны линии фронта. Анна билась против своего единокровного брата Претендента, против другого единокровного брата Бервика и кузена; Бервик сражался против своего дяди герцога Мальборо; император - против своего зятя и двоюродного брата Людовика XIV; принц Евгений - против своего кузена герцога Вандо- ма; герцог Савойский, сменивший лагерь, - против обоих зятьев, герцога Бургундского и короля Испании.
Поначалу новости с фронта радовали Людовика XIV, но затем стали приходить печальные известия о поражении при Бленхейме, Рамильи, отступлении французов из Италии, падении Мадрида. Вскоре несметные сокровища из королевских сундуков, упоминаемых Партлэндом, растаяли. Торговля практически остановилась. Трудно было ожидать героизма от армии, не получавшей жалованья, воевавшей без должной организации и почти без продовольствия. Труды Кольбера и Лувуа по укреплению экономики королевства пропали даром.
Однако все эти многочисленные невзгоды не изменили течения жизни в Версале. Несколько дней спустя после сообщения о поражении при Бленхсймс состоялись торжества в Марли и фейерверк в Париже но поводу рождения сына у герцога и герцогини Бургундских. Не прекращались бесконечные балы и вечера, на которые полагалось являться в полном блеске и великолепии нарядов, а принцессам сиять всеми своими бриллиантами. Азартные игры, не Поощрявшиеся Людовиком во время войн, на этот раз были как никогда популярны, потому что доставляли удовольствие герцогине Бургундской. Король появлялся в больших апартаментах редко, поскольку работал по девять-десять часов в день, управляя государством практически единолично. Он руководил операциями на фронте, чем создавал своим генералам дополнительные трудности. Когда они сомневались относительно своих дальнейших действий, им приходилось терять время и ждать ответа от короля. Людовик читал все военные донесения, а также сообщения всех своих послов из иностранных столиц. Кроме того, он, как и прежде, давал аудиенции.
Большая часть работы выполнялась в спальне мадам дс Ментенон. Порой ей случалось раздеваться и укладываться в постель в присутствии какого-нибудь министра, зашедшего для решения какого-либо вопроса. Если визит затягивался, а у госпожи Ментенон появлялась нужда справить естественные надобности, она была вынуждена терпеливо ждать, пока мужчины уйдут. Она писала епископу Шартрскому, что чрезвычайно устала, и спрашивала, не будет ли ей теперь позволено отказывать королю в выполнении супружеских обязанностей два раза в день. Эти, как она выражалась, «болезненные моменты» были для нее большим испытанием. Годе дс Марэ отвечал, что предпочел бы видеть ее непорочной невестой Христовой, но на ее плечах лежит воистину праведный труд — уберечь короля от грехопадения и скандалов. Он успокаивал ее тем, что терпеть осталось недолго, что вскоре она пребудет на небесах и обретет сладостное успокоение.
И король и Ментенон знали, что кто-то в Версале шпионит в пользу англичан. Госпожа Ментенон не без оснований полагала, что этот кто-то являлся при дворе довольно важной персоной. Человек, личность которого осталась неразгаданной, посылал герцогу Мальборо подробнейшие отчеты о семейной жизни Людовика.
В это время при дворе засияла звезда герцогини Бургундской. Став взрослой, она превратилась в скверное существо, живущее только в собственное удовольствие. Молодая дама плохо обращалась с мужем и старшими по возрасту женщинами, третировала теток. Она дразнила их и издевалась над ними до тех пор, пока не получала отпор. В ответ на что разражааась тирадой вроде: «Мне все равно, что они думают, я буду их королевой!» Герцогиня любила ходить в нарядах Флоры или султанши, старой нищенки или молочницы. В хорошую погоду она купалась в реке и спала в шатре на берегу. Иногда неделями она не видела дневного света, танцуя на балах ночи напролет. После бала герцогиня направлялась ужинать в Лез Аль, затем - на мессу в Сент-Эсташ, откуда возвращалась в Версаль, как раз вовремя, чтобы пожелать королю доброго утра. Она была прекрасно сложена, имела превосходную кожу и поступь богини, но лицо се было довольно уродливым. Однако герцогиня от этого не страдала. Внешность ее не волновала.
Мария Аделаида нс переняла свойственную королевским особам степенность. Гуляя по парку, она могла схватить за руку первую попавшуюся фрейлину и закружиться с ней в танце, в то время как другие шли следом. Недовольная Мадам не переставала возмущаться: «Нынчедвор перестал быть двором». Как-то Мария Аделаида ворвалась в се комнату, чтобы объявить о свадьбе брата мужа, герцога Беррийского, с внучкой Мадам. Только радость от этого известия вынудила старую даму простить непрошеное вторжение. Герцог Беррийский был любимцем герцогини, ее маленьким пажом. Он проводил время в кругу невестки и ее фрейлин, помогая им перематывать шерсть и исполняя прочие мелкие поручения. Веселый и озорной, он снискал всеобщую любовь. Даже Мадам не чала в нем души, хотя с неодобрением смотрела на его манеру держаться. Герцог Анжуйский, сев на испанский трон, отказался от французского, и герцог Беррийский стал вторым наследником после герцога Бургундского, хотя этот факт на его поведении не отразился. Когда с герцогом Беррийским обращались как с важной персоной, он смущался и не знал, как себя вести. У него было слабое представление об этикете и рангах, и церемоний он сторонился. Однажды король послал его с обращением к Парижскому парламенту. Оказавшись предоставленным самому себе, он окончательно растерялся, и председателю парламента пришлось поспешить герцогу на помощь. Испытание оказалось для него трудным. По возвращении в Версаль герцог Беррийский, получив от кого-то, кто нс знал о случившемся, поздравления по поводу его выступления в Парижском парламенте, разразился слезами. Его способностей хватало разве что для развлечений. Герцог Беррийский был превосходным наездником и отличным стрелком, способным из пистолета подстрелить фазана.
В 1700 году во время заседания Государственного совета в кабинет короля постучала мадам дю Люд и объявила, что видела в туалете герцогини Бургундской нечто, означающее готовность герцогини к родам. Бургундские, став мужем и женой, влюбились друг в друга но уши. Ненасытный в любви, герцог даже не смущался посторонних наблюдателей. И Мария Аделаида от мужа нс отставала. Поскольку во всех других отношениях он был сдержан и спокоен, в отличие от своей чересчур раскованной жены, такая любвеобильность вызывала всеобщее удивление. Герцогиня часто вслух сожалела, что является не совсем подходящей для него женой, добавляя, что было бы лучше, если бы герцог Бургундский женился на Серой Сестре. По она никогда нс давала мужу почувствовать, что любит его меньше, чем он ее. Время от времени она заводила романы. Сначала с маркизом де Нанжи, самым изысканным молодым человеком при дворе. Весьма польщенный и тронутый ее вниманием, он, однако, влюбился в одну из фрейлин герцогини, мадам дс ла Врильер и оказался в ситуации Видамадс Шартра из «Принцессы Клевской». Многие эпизоды из этого романа имели место в реальной жизни. Спустя какое-то время герцогиня переключила свое внимание на маркиза дс Молсвриера, друга Нанжи. Их связь породила несколько комичных сцен. Чтобы остаться с любимой и не идти на фронт, Молевриер претворился, будто болен туберкулезом и потерял голос. Это также служило удобным оправданием, чтобы нашептывать Марии Аделаиде на ушко ласковые слова. Вскоре все при дворе, кроме короля и герцога Бургундского, знали, что происходит. Фагон, вероятно, по подсказке мадам де Ментенон, взял на себя труд положить конец любовной интриге. Он вызвал Молсвриера, обследовал его и, покачав головой, сказал, что единственной, хотя и слабой надеждой выздороветь для молодого человека является Испания. Слово Фагона было законом. Так что пришлось незадачливому ловеласу отправляться в Испанию. Вслед за ним настал черед аббата де Полиньяка. Короткий роман герцогини Бургундской с ним завершился его отправкой) в Рим.
Король по-прежнему обожал Марию Аделаиду. Она забегала в его комнату по сто раз на дню, как и в тс времена, когда была маленькой девочкой, и всякий раз рассказывала ему что-нибудь забавное, отвлекая от мрачных мыслей. Ярый сторонник строго поведения, он, тем не менее, никогда не порицал ее за прихоти и легкомысленное поведение. Отсутствие герцогини за ужином огорчало короля, но не вызвало гнева. Нанон, горничная госпожи Ментенон, как-то поставила герцогине клизму, когда та стояла у камина, и вся компания собиралась пойти на спектакль. «Что Нанон с вами делает?» — спросил король и, услышав ответ, расхохотался. (По признанию Сен-Симона, она просидела, как ни в чем не бывало, всю итальянскую комедию). Если вспомнить, что идеалом женщины и королевы для Людовика XIV всегда была утонченная Анна Австрийская, то его снисходительность по отношение к герцогине Бургундской вызывает удивление. Он как-то попытался поручить герцогине принимать послов, но когда из затеи ничего нс вышло, негодовать король не стал. Однако кое в чем он все же проявил твердость, настояв, например, на том, чтобы герцогиня причащалась пять раз в году. Придворные считали, что в ее возрасте это не слишком удобно.
Госпожа Ментенон была более суровой. Однажды в отсутствии короля герцогиня принялась рыться в его бумагах. Ментенон попыталась ее остановить, но упрямица не пожелала повиноваться. В этот самый момент она наткнулась на письмо, в котором упоминалось ее имя. Оно было написано большим другом дофина, мадам д’Эспинэ, принцессой Лотарингской. «В чем дело, милая? — спросила госпожа Ментенон. — Что с тобой?» Герцогиня показала письмо. «Вот, что бывает, когда проявляешь чрезмерное любопытство, - сказала мадам де Ментенон. — Иногда обнаруживаешь то, что тебе не очень нравится... — И, понизив голос, добавила: - Прочитайте его до конца, и если вы достаточно умны, то сумеете извлечь из этого пользу». В письме подробно излагалось, чем занималась Мария Аделаида на протяжении нескольких дней, перечислялись многочисленные интриги и неосторожные поступки герцогини, описывались се отношения с Нанжи. Герцогиня была близка к обмороку. Тогда Ментенон поговорила с ней начистоту.
Этот разговор надолго остался в памяти молодой женщины. Ментенон сказала, что в Версале все без исключения знают о проделках Марин Аделаиды, она сама регулярно получала от разных людей докладные о поведении королевской любимицы.
Первого ребенка герцогиня Бургундская родила только в 1704 году. Несколько месяцев спустя новорожденный умер. Родители вели себя достойно. Мать была сдержана и тиха, отец сказал, что, подобно Аврааму, предложил своего сына в качестве жертвы Богу. Король, хотя и переживал горечь утраты, но старался своих чувств не выдавать. С возрастом характер Марии Аделаиды постепенно менялся. Череда несчастий в общественной и личной жизни сделала се менее взбалмошной и более серьезной. Когда ее отец предал французских союзников, она вела себя как истинная француженка, хотя никогда не забывала и всегда любила свою родину, которую покинула в двенадцатилетнем возрасте. Безразличие к мужу, граничившее с отвращением, переросло у иее в преданность. Особенно привязалась она к герцогу в трудный для него период сплошных неудач. Но от привычки к розыгрышам и шуткам Мария Аделаида не избавилась. Как-то она попросила мадам дс ла Врильер лечь в свою постель, затем сказала герцогу Бургундскому, что хочет спать. Он любил ложиться спать рано, герцогиня предпочитала вести ночной образ жизни. Обрадовавшись представившейся возможности, герцог поспешно разделся и вошел в ее спальню. Не увидев жены,-он спросил: «Где вы, мадам?» «Я здесь», — отозвалась она как будто из постели. Сбросив халат, герцог прыгнул на кровать. В этот момент, словно из-под земли, выросла герцогиня: «Что все это значит? Вы всегда разыгрываете из себя такого святошу, а я нахожу вас в постели с самой красивой женщиной Франции!» Герцог Бургундский набросился на мадам де ла Врильер с кулаками, так что бедняжке пришлось спасаться бегством. Она даже нс успела надеть комнатные туфли.
Герцогиня была вполне предсказуема. Ни се добродетели, ни ее грехи никого не удивляли. Совсем другим человеком представляется ее супруг. Наследник французского престола, так и нс надевший корону Франции из-за преждевременной кончины, до сих пор остается для историков тайной за семью печатями. Каким бы он стал королем, сложись его судьба иначе? Многие из его современников полагали, что из него получился бы славный король, второй Людовик Святой. В детстве он отличался исключительной импульсивностью и непослушанием и терпеть не мог, когда ему мешали. Однажды он разбил часы, пробившие время, когда ему надлежало приступить к занятию, его тяготившему. Юный принц мог рассердиться и орать на дождь, помешавший ему выйти на прогулку. Он проявлял жестокость по отношению к людям и отлично умел использовать их слабые стороны. Но после того как за него взялся Фенелон, герцог Бургундский изменился коренным образом и стал как шелковый. Сам он приписывал это религии. Действительно, поворотным моментом послужило первое причастие. Фенелон и Бовильер воспитывали его как монаха, практически не давая знаний о светском обществе и правилах поведения в нем. Он не подозревал, что его мать была немкой, пока Мадам не сказала ему об этом. Окружавшие его люди с изумлением замечали, что герцог знает географию Франции лучше, чем версальские леса. Охота его явно не интересовала. При дворе он вечно ходил грустный и недовольный, давая придворным понять, что смотрит на них как на заблудших овец. В Париж выезжал не ради развлечений или забавы, а чтобы посмотреть, как препарируют человеческий мозг или послушать лекцию в Сорбонне. На святое причастие он неизменно являлся в парадном платье Святого Духа, чем выказывал особое уважение к таинству. Он знал латынь и обожал историю. Герцог Бургундский говорил аббату де Шуа- зи, что перечитывал несколько раз его историю жизни
Карла V (Французского). Когда Шуази работал над своей следующей книгой «Карл VI», герцог лукаво спросил у него, как он собирается передать тот факт, что Карл был сумасшедшим. «Монсеньор, я скажу, что он был сумасшедшим».
Когда Бургундскому исполнилось шестнадцать, герцогу Анжуйскому - пятнадцать, а герцогу Бсррийско- му — тринадцать, Шпангейм дал следующие характеристики братьям и герцогине Бургундской.
«Герцог Бургундский — настоящее произведение искусства. Слаб здоровьем. Очень веселый, но не слишком болтлив. Любит изучать науки, языки, философию, математику, историю древнего мира и современную. Обладает превосходной памятью. Никогда не увлекался играми, далее когда был ребенком. Довольно горд и внушает страх.
Герцог Анжуйский — более мягкий и тоже умный мальчик. Людям он нравится больше Бургундского.
Герцог Беррийский очень болтлив, полон жизни и обещаний.
Герцогиня Бургундская. Проницательная и недоброжелательная. Ненавидит мадам дю Люд и превращает ее жизнь в пытку. Она и Бургундский питают друг к другу полное безразличие. С мадам де Ментенон заискивает».
Письма герцога Бургундского поражают праведностью. Их мог бы написать какой-нибудь викторианский священнослужитель; они лишены какой бы то ни было изюминки, писательского таланта и благородства и напоминают язык посланий его деда. Он очень не одобрял своего отца. Когда последний едва не умер, объевшись рыбой, герцог Бургундский надеялся, что Господь, воспользовавшись случаем, наставит отца на путь истины. Когда заболела герцогиня, он терялся в поисках ответа, что такого дурного могла она сделать, чем так сильно разгневала Всевышнего. Когда супруга поправилась, герцог совершил ряд благих дел. Он был человеком преданным, любящим и никогда не забывал Фенелона, хотя после изгнания аббата практически с ним не виделся (только раз или два по пути на фронт). Он очень любил своих братьев и боготворил свою жену. Внешность герцог Бургундский имел непривлекательную. Он был маленького роста, с искривленной спиной, болезненный и худощавый из-за того, что слишком много постился. В то время казалось, что он вряд ли сумеет стать для Франции хорошим королем. Однако Людовик XIV возлагал на внука большие надежды и даже ввел его в Совет, едва мальчик вышел из подросткового возраста.
Мадам де Монтеспан после смерти госпожи Фон- тевро в 1704 году так и нс оправилась. Она скончалась в 1707 году на водах в Бурбоне. У нее случился обморок, ей дали рвотное, и день или два спустя она тихо и безропотно испустила дух. Король находился в Марли и собирался на охоту; когда ему сообщили эту новость, своих чувств он никак не выдал и распорядок дня не изменил, но, застрелив оленя, спешился и пошел в одиночестве прогуляться. Когда Людовик вернулся во дворец, герцогиня Бургундская поинтересовалась, не грустит ли он. Король ответил, что мадам де Монтеспан для него умерла еще тогда, когда покинула Версаль. Госпожа Ментенон заперлась у себя и горько рыдала.
В 1708 году Людовик решил, что герцогу Бургундскому пора принять участие в военных действиях. Он бывал на фронте с Тальяром в 1702 и 1703 годах, но настоящего сражения не видел, а видел только полевые лагеря и осаду небольшого городка, вскоре сдавшегося на милость победителя. К счастью для герцога, в 1704 году он остался дома с герцогиней, ожидавшей ребенка, и не стат свидетелем разгрома при Бленхеймс. В том бою сын маршала был убит, а сам Тальяр взят в плен. Семь долгих лет он томился в Нотингемской тюрьме.
На войну вместе с герцогом Бургундским должны были отправиться герцог Беррийский и «шевалье Сен- Джордж», «старый претендент». С солдатской жизнью молодые люди пока были незнакомы. Их поручили опеке герцога Вандома, внучатого племянника Мазарини и побочного внука Генриха IV. Вандом находился в приятельских отношениях с дю Мэном, который всячески его поддерживал, желая тем самым придать больше значимости всему клану незаконных отпрысков. Кроме тою, дю Мэн устроил его брак с самой уродливой из сестер господина Герцога. Сен-Симон сказал, что нужно быть исключительно амбициозным, чтобы жениться на мадмуазель д’Ангьен, и замечательно отважной, чтобы выйти замуж за герцога Вандомского. Дело в том, что герцог Вандомский был болен сифилисом, о чем красноречиво свидетельствовал его провалившийся нос. Внешность его оставляла желать лучшего. К пятидесяти пяти годам он выглядел как старая, толстая, грязная и больная баба. Герцог Вандомский был одним из бесчисленных фаворитов Людовика XIV и единственный из всех осмеливался держаться с королем свободно и дерзко. В разгар разработки военного плана 1708 года он вдруг покинул Версаль, чтобы повеселиться у финансиста Кроза и, несмотря на записки короля срочно вернуться во дворец, сделал это только, когда посчитал нужным.
Этот человек обладал несметным богатством. Его загородная резиденция размешалась в замке Ан. Король выкупил его городской дом и построил на его месте Вандомскую площадь.
На фронте он открыто предавался обжорству, лености, разврату — практически всем смертным грехам и всячески развлекал обожавших его солдат. Они заслужили немного радости, ибо никогда еще не терпели таких ужасных бедствий, обусловленных преимущественно скверным командованием и слабой организацией. Людовик XIV считал герцога Вандомского величайшим генералом французской армии. Прирожденный лидер, генерал имел один серьезный недостаток. Он любил врываться в гущу боя и бросать операцию на волю судьбы.
Набожные люди в Версале говорили, что Господь не может даровать победу столь испорченному человеку. Услышав это, герцог Вандомский заметил, что не думает, что Мальборо посещает церковь чаше, чем он. Как это пи странно, но король почему-то думал, что присутствие герцога Бургундского будет служить сдерживающим фактором для распущенного старика, номинально находившегося под командованием принца.
Кампания закончилась полным провалом. Герцогу Бургундскому не доставало опыта и бойцовских качеств. Он был чересчур изнежен и чувствителен, и война не доставляла ему удовольствия. Жестокость, с какой солдаты Вандома обращались с крестьянами, насиловали их жен и дочерей, уничтожали урожай пугала его больше, чем кровавые ужасы войны. Вскоре его неотступно преследовала одна-единствснная мысль — побыстрее со всем этим покончить. Приставленные к нему офицеры, в свою очередь, думали, как бы доставить его домой целым и невредимым. К сожалению, в Версале это было хорошо известно. Так что, когда Евгений и Мальборо выиграли великую битву при Удснарде и герцог Ван- дом.ский свалил вину на герцога Бургундского, генералу поверили. Согласно его донесениям, когда наступила ночь, а исход сражения не был решен, он предложил остаться на прежних позициях, что позволило бы утром одержать победу, но герцог Бургундский настоял на отступлении. На самом деле ответственность за то, что французская армия была разбита и бежала, целиком и полностью лежала на герцоге Вандомском. Он ослушался строгого приказа из Версаля, и по словам Уинстона Черчилля «начал действия, против которых Великий Король всегда категорически возражал — послал в бой пехоту на разбитой и замкнутой пересеченной местности». Затем он ввязался в рукопашный бой, «сметая все на своем пути, как разъяренный зверь», вместо того, чтобы оставаться главнокомандующим и руководить сражением. Вернувшись с наступлением темноты в штаб-квартиру, герцог Вандомский полагал, что сумеет подмять солдат, чтобы начать все сначала, но офицеры ему сказали, что если он желает сохранить позиции, то должен выйти утром на поле один; альтернативы отступлению не было. «Что ж, господа, вижу вы приняли решение; нам придется отступить. Вам же, монсеньор, — сказал он, уставившись налитыми кровыо глазами на герцога Бургундского, — только это, похоже, и нужно!» Такие слова, адресованные законному наследнику престола, граничили с государственной изменой. Свидетели сцены думали, что герцог Бургундский прикажет арестовать главнокомандующего. Но наследник французской короны ничего не сказал, а только погрустнел, чем снискал всеобщее презрение. Впоследствии он скажет Бовильеру, что рассматривал свое унижение как жертвоприношение Богу. Кто-то из офицеров предложил отправить трех принцев в карете в безопасное место в сопровождении пяти сотен солдат, но герцог Вандомский справедливо заметил, что это будет позором; так что молодые люди выезжали с поля боя верхом. Нан- жи в это время демонстрировал чудеса доблести, сражаясь в арьергарде. Герцог Вандомский поскакал прямо в Гент, где рухнул в кровать и проспал кряду тридцать часов, не потрудившись даже справиться, как обстоят дела его армии. После этого он впал в мрачную апатию, предоставив герцогу Бургундскому полную свободу действий. Молодой человек по собственной вине потерял Лилль и другие города — после долгих колебаний он всегда принимал неверное решение. Один из его офицеров, вконец отчаявшись, не выдержал: «Не знаю, обретете ли вы Царствие на Небесах, но что касается царствия на земле, то у принца Евгения это получается лучше».
Тем временем жизнь короля шла своим чередом. Только однажды его лицо омрачила тревога. К сожалению придворных, он весь день проводил на охоте, и мешки с военной почтой открывались только по его возвращении. Почти у каждого при дворе кто-то из близких находился на фронте. Можно представить, с каким нетерпением ожидали они оттуда вестей. Неудачная кампания вызвала всевозможные кривотолки, и большинство людей приняли сторону герцога Вандомского. К несчастью, герцог Бургундский производил впечатление человека, безразличного к результатам своих действий и судьбе государства. В драматические для королевства моменты его никогда не видели озабоченным. Вместо того, чтобы сосредоточиться на военных делах, он пропадал на теннисном корте или в церкви. Даже Фенелои сказал, что наследник слишком много внимания уделяет своему исповеднику, которому не должно вмешиваться в ход войны. Вернувшись в Версаль к своей любимой жене, герцог Бургундский выглядел чересчур радостным и беззаботным для человека, армия которого понесла тяжелые потери. Госпожа Герцогиня, окончательно оскорбленная отношением к своему любимому принцу Конти (все еще не нашедшему применения своим силам), написала злое стихотворение, посвященное мужу. Оно немедленно разошлось по рукам. Король, весьма огорченный потерей Лилля, планировал будущим летом отвоевать город назад. Важной отличительной чертой его характера было великодушие, с которым он относился к своим подчиненным, переживавшим трудные минуты. Он никогда не корил своих генералов. Король послал письмо со словами утешения Тальяру, проигравшему битву при Бленхейме и потерявшему в том сражении сына. Когда сильно постаревший Тальяр наконец вернулся из Англии, Людовик пожаловал ему титул герцога. После Рамильи он сказал побежденному Вильруа: «В нашем возрасте, господин маршал, не везет». И на этот раз он принял герцогов Бургудского и Вандомского исключительно ласково, хотя несколько недель спустя по настоянию Марии Аделаиды отправил последнего из Фландрии командовать испанским фронтом, где тот одержал блистательную победу. Герцог Бургундский больше не воевал. Все эти события имели один хороший результат: герцогиня Бургундская, занявшая сторону мужа, покончила с беспечным существованием и начала проявлять свой истинный характер.
Следующий 1709 год оказался, вероятно, самым ужасным в истории Франции. 12 января наступили жуткие холода. За четыре дня Сена, все реки и прибрежные воды Атлантики сковал толстый лед. Мороз продержался два месяца, затем наступила оттепель. Как только снег растаял, снова ударили крепчайшие морозы. Озимые погибли, фруктовые и ореховые деревья, оливы и виноградники померзли, животные дохли, как мухи. Бедняков постигла злая участь, но и существование богатых в Версале было немногим лучше. Пламя, полыхавшее в каминах денно и нощно, было неспособно обогреть просторные залы, в которых было ужасно холодно. От переохлаждения в возрасте шестидесяти одного года умерла принцесса Субиз, то же случилось и с Пером де ла Шезом.
Он давно хворал и просился в отставку, но король не хотел его отпускать. Он держал святого отца при себе до тех пор, пока тот не превратился в живой труп. Ему на смену пришел отец Телье. Иезуит, он списка;! ненависть окружающих, что, вероятно, послужило основной причиной изгнания его ордена из Франции. Своими пронзительными черными глазами на жутковатом лице он в какой-то степени походил на Распутина. Был малограмотен и честолюбив. Телье происходил из крестьян, чем очень гордился и хвастался перед королем. На последнего это особого впечатления не производило, так как Людовик не видел совершенно никакой разницы между крестьянством и буржуазией. Среди своих подданных, не относившихся к королевскому роду, он выделял только герцогов. Фагон, ставший свидетелем первой беседы короля с новым исповедником, сказал: «Он настоящий хищник, мне бы не хотелось с ним встретиться темной ночыо. Общественность, простившая королю всех его любовниц, этого исповедника ему не простит». С тех пор зловешая фигура нового духовника всегда маячила подле короля. Он сумел довольно быстро распространить повсеместно свое влияние, разослав но разным монастырям святых сестер — последних обитательниц Порт-Рояля. Через несколько месяцев в 1710 году монастырские постройки в Порт-Рояле были разрушены, а кладбище разорено. Прежде чем пойти на такой варварский шаг, Людовик XIV долго колебался. Телье сказал ему, что монастырь является рассадником республиканизма. Эти страшные слова, вероятно, и сыграли роковую роль в судьбе обители. Но было бы лучше оставить умирающую секту в покое. Бессмысленное преследование, особенно осквернение могил известных людей, подлило масла в огонь. Янсенисты говорили, что трагедии, происшедшие в королевской семье два года спустя, есть последствия именно этого акта вандализма. Но король считал, что поступил правильно, и победа у Дснэна была ему за это наградой.
21 февраля в возрасте сорока пяти лет умер принц де Копти. Его кончину оплакивала вся Франция, за исключением, пожалуй, короля, господина Герцога и герцога дю Мэна. Его смерть пришлась весьма некстати. Окончательно разочаровавшись в своих генералах, король решпл-таки назначить его главнокомандующим. Известие достигло ушей принца слишком поздно и только сделало его последние дни еще более горькими, вселив неутолимую жажду жизни. У Конти были какие-то проблемы с пищеварительной системой. Некоторое время он держался на молоке, но вскоре не мог глотать ничего. Его старый друг дофин снискал ненависть парижан, когда по дороге в оперу проехал мимо отеля де Конти, где в тот момент его кузен получал последнее причастие. О смерти двоюродного брата
дофину сообщили, когда он отъезжал на охоту. Тог молча выслушал новость и пришпорил коня. Кто знает, какие мысли и воспоминания о днях детства и юности проносились в его голове, когда, погоняя гончих, он скакал в тот день по обледеневшим полям. (Он охотился в любую погоду и лошадей не щадил.) Госпожа Герцогиня постаралась скрыть свою печаль и решила стать Герцогу идеальной женой. Может, она знала, что никого больше нс полюбит, а может, полагала, что после смерти короля се супруг займет важное место, и руководствовалась честолюбивыми мотивами. Но ее миниатюрный муж и сам скончался годом позже, корчась в ужасных муках. Он совершенно потерял разум, как потом выяснилось, вследствие опухоли мозга. Сын и дочь госпожи Герцогини вступили в брак с дочерью п сыном принца дс Конти.
В середине зимы в Париже возникла острая нехватка хлеба. После нескольких яростных вспышек недовольства толпа женщин двинулась на Версаль. Людовик XIV приказал остановить их в Севре и под конвоем армии сопроводить в Париж. Венецианский посол писал домой, что французскому королю было бы лучше пойти на примирение, потому как у его народа больше нет сил терпеть лишения. В противном случае король вскоре не будет чувствовать себя в безопасности, даже находясь в собственном доме. В Версале единственной темой для разговоров было зерно: пшеница, овес, ячмень. Госпожу Ментенон подозревали без всяких на то оснований в спекуляции продовольствием. Несомненно, что кто-то действительно промышлял этим. Но в целом по стране прокатилась волна солидарности с беднотой. Сен- Сир, к примеру, перешел на урезанный паек, а то, что таким образом удавалось получить, перераспределялось среди самых обездоленных.
Ходили ужасные слухи. Рассказывали, что мировой судья нашел группку голодающих детей, сгрудившихся под телом их повесившегося отца. Люди предпочитали сидеть по домам, чтобы нс видеть почерневших от голода лиц страждущих. Состояние государственного и частного капитала оставляло желать лучшего. За несколько месяцев денежные знаки потеряли треть своей помп- пальмой стоимости. Известный финансист Самуэль Бернар, несмотря на горячую поддержку казначейства, был объявлен банкротом. Король обратился к населению с просьбой сдавать серебро, пересылая его в качестве за- ема королевскому ювелиру Лонэ или продавая Монетному двору. Лонэ надлежало вести учет. Король обещал, что с улучшением положения вернет металл или выдаст разрешение компенсировать его стоимость. Заимодавец в любом случае будет в выигрыше, поскольку получит новые серебряные изделия последнего образца. Поступления к Лонэ были скудными, население предпочитало металл продавать. В основном люди избавлялись от старого почерневшего семейного серебра, а более дорогое столовое серебро попрятали, купив взамен гончарную посуду для повседневного пользования. Сам король сдал в переплавку свое золотое блюдо и ел из серебряной позолоченной тарелки. Он прибегнул и к другим видам экономии. На самом деле выхода нс было, король нс знал, где раздобыть деньги. Казалось, что происходящее Людовика не трогало. Он даже объявил, чтобы балы и праздники продолжались, но герцогиня Бургундская впала в тоску и положила им конец.
Строительство прекрасной часовни в Версале близилось к концу, и король каждый день приходил полюбоваться работой Куапсля, расписывавшего потолок. Мадам де Ментенон, считавшая, что после Людовика XIV у Версаля не будет будущего, не интересовалась искусством и изо всех сил старалась остановить расходы на дом, в особенности на часовню. К счастью, ее старания успеха не имели. Жаль, что знаменитые проповеди того времени читались в одном из двух временных храмов в Версале или в Сен-Жермен-о-Лэ. Так что посетитель изумительной часовни не может представить, как Боссюэ громогласно произносит: «Vide hanc mulicrem!», указывая на Луизу дс ла Вальер, готовую провалиться сквозь землю, или как молится за упокой души Гсприэты Английской или Кондс. Также нельзя представить в этой часовне ни Массийона, изрекшего: «Не суверен, но закон, сир, должен править людьми; вы же здесь всего лишь наместник», ни Маскарона, самого смелого из всех проповедников, посмевшего утверждать: «Победитель ничем не лучше вора». Нс здесь король бросал гневные взгляды на хихикавших во время обедни придворных, а потом сам от души смеялся, когда после службы ему пересказали шутку, послужившую причиной смеха его подданных. Не здесь какой-то бездельник распустил слух, что Его Величество не собирается на вечерю, и когда тот пришел, то, к своему изумлению, увидел лишь трех человек из всей паствы. Эта часовня действовала в течение последних пяти, самых печальных лет жизни короля. В своей книге о Версале мистер Данлоп говорит, что экскурсия по дворцу должна нс начинаться, а завершаться часовней. Ее простой белый мрамор воспринимается символично на фоне позолоченной бронзы и цветного мрамора парадных залов. Она выдержанная в готическом стиле. Ее интерьер прост и не отвлекает от мыслей о Боге. Хочется верить, что король, покорно снося выпавшие на его долю испытания, находил здесь утешение.
После ужасающей зимы 1709 года Людовик XIV осознал, что пора установить мир. Осуществив несколько предварительных шагов, он все еще находился на стадии переговоров, когда открытие сезона театра военных действий началось с нерешительного сражения при Мальплакэ, закончившееся потерей Монса. Великий Союз решил, что Франция поставлена на колени, и предложил неслыханно жесткие условия. Король был готов их принять. Но союзники пошли еще дальше. Им казалось недостаточным, что Людовик XIV уступает Эльзас, ликвидирует укрепления в пограничных городах, включая Дюнкерк, сдает голландцам Лилль, Турне, Ипр, Менен, Фюрн, Конде, Моберж и признает эрцгерцога Карла королем Испании. Они также потребовали использовать французскую армию для свсржения с трона Филиппа V. Услышав такое, Людовик заявил: «Раз уж мне придется продолжить войну, лучше я буду воевать против моих врагов, а не против моих внуков». После этого он обратился к народу. Требования союзников были разосланы губернаторам всех провинций и расклеяны в церквах. В результате случился невиданный подъем патриотизма. Мужчины встали под знамена. Испанцы, в свою очередь, тоже сражались за Филиппа как одержимые. «Героями сопротивления» называли их французы; «разнузданные пешие ополченцы» — говорил о них генерал Стенхоп. Почувствовав поддержку подданных, оказываемую как ему самому, так и его внуку, Людовик XIV решил воевать до конца. Его решимость и отвага были вознаграждены сторицей.
ТРОЕ ЗА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ
Не будет ли мне позволено открыть гробницу при дворе?
Боссюэ
На протяжении пятидесяти лет французы думали, что после смерти Людовика XIV править ими будет великий дофин. В 1711 году король, которому уже давно перевалило за семьдесят, все еще пребывал в добром здравии, в то время как его постаревший сын хворал не переставая. Наследник дофина был еще молод, имел двух братьев и двух собственных сыновей. Людовик любил говорить, что французский престол никогда не был так надежно обеспечен наследниками. Интриганы и заговорщики, всегда вившиеся возле власть предержащих, делились на две фракции. Одна ратовала за дофина, другая - за герцога Бургундского. О примирении сторон не могло быть и речи. Отец и сын до такой степени ненавидели друг друга, что окружение дофина после поражения при Уденарде приняло сторону герцога Вандом- ского. Те, кто выступал сторонником отца, смотрели в ближайшее будущее, а сторонники сына, жена которого имела влияние на Людовика XIV, — в настоящее и более далекое будущее, в котором старого короля уже не будет. Похоже, что быть сторонником сына было выгоднее, поскольку дофин вел довольно замкнутый образ жизни, недоступный для посторонних, и проводил большую часть времени в Мсдоне. Его повсюду сопровождали жена, мадмуазель дс Шусн, ставшая еще дороднее и шире, чем была, и две сестры: когда-то прекрасная принцесса Конти и все такая же восхитительная госпожа Герцогиня. Даже в кругу близких ему людей дофин говорил очень мало, словно экономил слова. По его виду трудно было сказать, доволен он или нет, и как много знает о происходящих событиях. Естественно, он знал, что творится в деревне и, хотя был с королем робким и покорным, относился к числу тех немногих людей, кто не боялся в его присутствии затрагивать болезненную тему положения крестьянства и бедноты. За это дофин был непопулярен среди многих придворных. Слуги дофина были ему преданы, как и два младших сына. Мадмуазель Шусн, должно быть, его любила, поскольку ее положение нс давало ей ровным счетом никаких преимуществ, разве что в Мсдонс ей полагалось кресло, в то время как герцогине Бургундской — только банкетка, и она имела право называть последнюю просто «герцогиня», а не «мадам герцогиня Бургундская». Мадмуазель дс Шусн не интересовалась политикой, одевалась скромно и не имела собственной кареты. Из Парижа в Мсдон к дофину она ездила в наемном экипаже, спала в парадной спальне рядом с его комнатой, но когда король навещал Медон, ее переселяли на антресоли. Шусн и Ментснон (две султанши, как величал их Сен-Симон) хорошо ладили друг с другом. Но Ментснон с презрением относилась к медонскому кругу и очень боялась, что с приходом дофина на трон госпожа Герцогиня займет место герцогини Бургундской.
Вокруг отца и сына постоянно плелись интриги, распускались сплетни и досужие вымыслы, много лет занимавшие умы придворных и дававшие богатый материал для наиболее ярких страниц творений Сен-Симона. Однако все это оказалось обычной возней. В 1711 году великий дофин слег в Медоне с оспой. Правда, вскоре дела его как будто пошли на поправку. Когда приятная новость о его выздоровлении достигла Версаля, у Сен- Симона состоялся разговор с герцогиней Орлеанской. Оба они являлись противниками дофина. Сен-Симон восхищался герцогом Бургундским, а она не желала возвышения своей сестры, госпожи Герцогини. Томным доверительным тоном, которым се мать когда-то сообщила мадам Вуазен, что располагает временем только для одной черной мессы, герцогиня Орлеанская сказала, что считает большим невезением, что дофин в своем возрасте (пятидесяти трех лет) и при своем большом весе умудрился-таки справиться со столь опасной болезнью. Эти несчастные доктора пустили в ход все средства, лишь бы он выздоровел. Можно было бы надеяться на апоплексический удар, но, к сожалению, последнее время дофин соблюдает строгую диету. Короче говоря, им, похоже, придется свыкнуться с мыслью, что их недругу уготована долгая жизнь и царствие. В то время, как парочка в Версале вела подобный разговор, сердце дофина, изнуренного постоянными кровопусканиями и клизмами, не выдержало. Он умер так внезапно, что едва успел получить отпущение грехов от кюре, случайно заглянувшего навестить больного.
Король, безвылазно находившийся в Медоне с начала болезни, в это время ужинал. Ошарашенный неожиданным известием, он бросился в комнату сына, но принцесса Конти и Герцогиня, ухаживавшие за дофином, его не пустили. Получив подтверждение, что все кончено, он послал в Версаль сообщение, что направляется в Марли и просит герцогиню Бургундскую встретить его в городе где-нибудь на полпути, поскольку хочет срочно перемолвиться с ней словом. Весть о смерти дофина распространилась в Версале с молниеносной быстротой, подняв страшную суету и шум. Придворные со всего дворца сбегались к апартаментам герцогов Бургундских. Герцогиня взяла шаль и с непроницаемым лицом спустилась вниз по Лестнице королевы к своему экипажу. Ждать ей пришлось недолго. Король скоро появился. Она собралась было выйти ему навстречу, когда из королевской карсты высунулась голова мадам Ментенон. «Вы что делаете, мадам? — крикнула она. — Мы заразны, не подходите к нам». Мария Аделаида вернулась водворен. Ее муж с четой Бсррийс- ких находился на том же месте, где она их оставила, — посрели огромной толпы любопытных — и чувствовал себя весьма неуютно. Герцог Беррийский был искренне опечален и плакал навзрыд. Герцог Бургундский, белый как полотно, был явно потрясен столь неожиданной в его жизни переменой. Муж и жена о чем-то долго перешептывались. Герцог Орлеанский тоже рыдал, как ребенок, хотя давно не имел с дофином ничего общего. Когда Сен-Симон спросил его о причине слез, он извиняющимся тоном ответил, что дофин был хорошим человеком и он знал его всю свою сознательную жизнь. Возможно, его печаль не продлится долго, по они были двоюродными братьями, а кровь, как известно, не водица, и он чувствует в сердце глубокую тоску. Мадам громко голосила. Наряженная, как на бал (у нее нс было неныоара), она выглядела довольно нелепо, поскольку все остальные были в неглиже. Герцог Бовильер, спокойный и бесстрастный, стоял рядом с двумя сыновьями дофина и сдерживал напор толпы. Эта странная сцена сохранялась без изменений с полуночи до семи утра, когда Бовильер сказал, что пора пойти прилечь. Все разошлись, но только на час или два.
На другой день Бургундские отправились к королю в Марли, где были проведены профилактические меры против инфекции. Прибывшие из Медона сменили одежду. По всему дому жгли благовония. Наиболее глубоко переживала случившееся принцесса Конти. Она так тосковала, что слегла в постель. К ней пригласили исповедника. Король навестил се в спальне, куда из-за крутых ступеней давно не поднимался. Оглядевшись, он дат несколько советов, как сделать комнату уютнее, что вскоре и было предпринято. Многие годы дофин нс проявлял особого внимания к Марии Айне. Она безропотно проглотила пилюлю, которую он ей подсунул, когда женился на женщине, которую она изгнала из своего круга. Пережить это ей помогла госпожа Герцогиня. Преданная душа, она, возможно, была наподобие своей матери несколько толстокожа. Мария Анна всегда относилась к Атенаис с теплым, трепетным чувством. Несколько месяцев назад Моитеспаи умерла. Дочь приложила максимум усилий, чтобы король поехал попрощаться со своей старой любовью, но Ментенон не могла этого допустить и вместо него сама съездила к своей бывшей подруге п сопернице.
Мадам Герцогиня пребывала в отчаянии, но она горевала не столько по брату, сколько по возлюбленному. Потеря дофина, плохие отношениями с герцогом Бургундским, куча малых детей на руках и отсутствие покровителя сделали ее одинокой и беззащитной вдовой. В этом положении она еще острее переживала смерть Конти. Если бы он был жив, то стал бы победоносным командиром. Вместе они разделяли бы его успехи и победы, а она имела бы надежную опору в жизни. Конти всегда тянуло к Герцогине. Он искренне ее любил, несмотря на многочисленные связи, как с женщинами, так и с мужчинами, н был ее единственной любовью. В сложившихся обстоятельствах госпожа Герцогиня была почти готова пожалеть мужа, но боялась, что и он доживает последние дни. Но грустить было не в ее характере, и вскоре она избавилась от печальных мыслей. Герцогиня поменяла мужа на маркиза де Лассэ, человека с обезьяньим лицом, и жила с ним открыто после смерти отца еще тридцать лет. Мадмуазель де Шуей скончалась в 1730 году. Дофин как-то показал ей завещание, согласно которому ей причиталось огромное наследство, но женщина порвала документ, сказав, что при нем ей ничего не надо, а в случае его смерти она будет довольствоваться крошечным содержанием. Король позаботился о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Де Шуен прожила оставшуюся жизнь скромно, заполняя ее праведными делами п встречами с друзьями. Общества она сторонилась.
Теперь дофином был герцог Бургундский. Смерть отца изменила его неузнаваемым образом. Он утратил былую застенчивость и недовольный вид, стал общительным и приветливым. Он посещал Советы, принимал министров и генералов — словом, активно готовился к великому предназначению. Он не имел недостатков, типичных, по мнению стариков, для молодого поколения, был серьезным и добродетельным, вежливым со всеми и в отличие от отца хорошо знал положение о рангах во французском высшем свете, не имел развлечений. Вскоре он стал популярным среди знати, а затем и среди других слоев общества. Удснард и Лилль больше ему нс припоминали. Герцога Бургундского с его очаровательной женой и чудесными маленькими мальчиками вознесли на пьедестал и почти боготворили. Этот ноток чувств не мог не отразиться на самом короле, который впервые в жизни уступил значительную часть работы наследнику. Министры все чаще собирались на половине дофина и его информировали обо всем происходящем. Он получил горячий прием в Париже, куда ездил с официальным визитом и где король не показывался уже четыре года.
Новая дофина тоже обрела степенность и достоинство и начала содержать двор в своих апартаментах, вместо того чтобы носиться взад и вперед в поисках увеселений. Мадам де Ментенон писала: «После всех укоров и упреков из-за ее плохого воспитания и легкомыслия, после периода, когда при дворе ее ненавидели за то, что она не замечала людей, после ужасных обвинений в ее адрес но поводу фальшивой привязанности к королю и доброты, которой она удостаивала меня, теперь я слышу, что все вокруг поют ей дифирамбы».
Хотя отныне король демонстрировал новое отношение к герцогу Бургундскому, годы не сделали его мягче к другим людям. Когда в 1711 году он готовился к поездке в Фонтенбло, два члена его семьи были не в состоянии следовать за ним. Герцогиня Беррийская ждала первого ребенка и все время хворала. Врачи в один голос заявили, что ей нужен покой и поездка в Фонтенбло для нее нежелательна. Но ни юная дама, ни ее отец герцог Орлеанский не осмелились сказать об этом королю. Герцог Беррнйский в страхе попытался замолвить словечко, но получил взбучку. Тогда за герцогиню решили вступиться Мадам и госпожа Ментенон, хотя обе ее не переваривали. Король только рассердился и сказал, что она должна ехать и точка. Чтобы избежать толчков при езде в карете, герцогиню отправили на лодке.
К несчастью, лодка врезалась в опору моста и раскололась надвое. Герцогиня пережила страшное потрясение, в результате которого у нее наступили преждевременные роды. Она родила мертвую девочку. Все ее дети в будущем либо умирали в раннем младенчестве, либо рождались мертвыми. К случившемуся король отнесся спокойно, заметив, что, поскольку ребенок был женского пола, ничего страшного нет в том, что его не стало. Хуже было то, что король, вопреки настояниям врачей, вынудил подняться с постели и ехать в Фонтенбло графа Тулузского, ужасно страдавшего от мочекаменной болезни. В течение всего времени пребывания в Фонтенбло и граф, и герцогиня чувствовали себя так скверно, что король их практически не видел.
Драматическая перемена характера, произошедшая у четы Бургундских, - довольно частое явление среди молодых и пылких натур, нашедших свое место в этом мире. Герцог получал удовольствие от своей работы, а герцогиня была поглощена заботами о своих малышах. Казалось, что все идет хорошо, и после смерти старого короля его королевство будет в надежных руках. Однако судьба распорядилась иначе. Кошмарные события февраля 1712 года не поддаются описанию.
В 1711 году из-за вспышки оспы двор на несколько месяцев покинул Версаль. Не успел король вернуться, как разразилась эпидемия кори. В продолжительной беседе с двумя статс-дамами дофина посетовала, что за четырнадцать лет ее жизни во Франции в Версале многие умерли. Как должно быть одиноко старым людям, кому не с кем вспомнить прошлое. Ей было двадцать шесть лет и казалось, что пора молодости уже прошла! Вскоре после этого разговора она сама слегла с корыо. Здоровье герцогини Бургундской всегда оставляло желать лучшего. У нее было трое детей и шесть выкидышей, а образ жизни далеко не самый рациональный. Первый день или два она вставала с постели, хотя чувствовала себя отвратительно, затем ее заставили лежать. Дофину осмотрели девять медиков. Больной дава-
ли рвотное и пускали кровь. Мадам, находившаяся рядом, увидела, что происходит, и, нс вытерпев, взмолилась, чтобы дофину оставили в покос. Госпожа Ментс- нон сурово отчитала ее за такое неуважительное отношение к медицине и велела не лезть не в свое дело. Тем временем Марии Аделаиде предложили причаститься. Бедняжка, хотя и чувствовала себя не лучшим образом, не подозревала, что ее состояние столь безнадежно. Прибыл ее духовник, но женщина медлила. Духовник принадлежал к ордену иезуитов, но был славным и отзывчивым человеком. Заметив колебания дофины, он спросил, нс желает ли она, чтобы он прислал другого исповедника. Бедняжка сказана, что исповедоваться иезуиту не хочет, и назвала имя священника из церкви Версальского прихода. Названного человека не нашли и доставили другого. Последнее причастие дофины было очень долгое. Нетрудно представить изумление двора, когда об этом стало известно. Но объяснения этому никто не давал. Некоторые думали, что дело было в чрезмерной строгости иезуитов, другие, напротив, считали их слишком мягкими. Как бы то пи было, но Мария Аделаида их не жаловала. Ее сестра, королева Испании, сделала фактически то же самое, когда лежала на смертном одре двумя годами позже.
— Вы отправляетесь к Богу, мадам, — сказала госпожа Ментенон.
— Да, тетя, — ответила дофина и послушно проглотила еще два стакана рвотного.
— Прощайте, прекрасная герцогиня, — прошептала она мадам дс Гиш. - Сегодня дофина, а завтра - никто. — В ее словах была истинная правда.
Нельзя передать глубину горя короля и его старой жены. Мария Аделаида была радостью и смыслом их существования. В полном отчаянии и растерянности они даже не заметили, что несчастный муж тоже тяжело болен. Король поспешно последовал в Марли, и дофина уговорили сделать то же самое. Джентльмены из его свиты волновались, что зловещие звуки из комнаты супруги могут плохо на пего подействовать. Увидев внука, король поразился его болезненному виду и отослач в постель, с которой дофин уже нс встал. «Я умираю с радостью», — сказал герцог, переносивший ужасные муки, и добавил, что теперь знает, какие страдания переносила его бедная супруга.
Двое из их детей тоже заразились. Кто-то назвал старшего пятилетнего мальчика господином дофином. «Не нужно, - попросил ребенок, - это слишком грустно!» Вскоре доктора быстро отправили его в мир иной. За одиннадцать месяцев Франция потеряла трех дофинов. Что касается младшего из внуков Людовика XIV, то его гувернантка, герцогиня де Вантадур, решила не подпускать к нему медиков на пушечный выстрел. Пока они занимались его братом, она забрала мальчика к себе и никому не сказала, что он болен. Хотя ему было уже два года, гувернантка перевела его на грудное кормление и держала в тепле, чем п спасла жизнь.
Хотя от болезни, имевшей такие же симптомы, как у принцев, в Париже умерло пять сотен человек и несколько в Версале, ходили упорные слухи об отравлении. Мадам, неизменно связывавшая любую смерть с отравлением, пострадала на этот раз от собственного оружия, ибо виновником трагедий называли герцога Орлеанского, якобы желавшего возвести на трон герцогиню Беррийскую. При дворе считали, что у него с ней была кровосмесительная любовная связь. Безусловно, он любил ее больше всех на свете, и нежные отношения отца к дочери вызывали у герцогини Орлеанской и герцога Беррийского яростные приступы ревности. Можно предположить, что герцогиня Беррийская, жалкое и сумасбродное создание, могла решиться на такое преступление, но ее отец - никогда. Недоверие короля к герцот гу Орлеанскому пытался возбудить старик Фагон, вероятно, для того, чтобы скрыть собственную некомпетентность. Большей подлости он совершить не мог. Результат его действий — отец, мать и сын, отправленные в Сен-Дени в одном катафалке, - говорил сам за себя и был слишком уж удручающ даже для тех дней. Но Людовик, хотя и недолюбливал своего племянника и зятя, слишком хорошо его знал, чтобы усомниться в невиновности герцога. Как много лет назад, когда он выступил защитником Мсье, обвиняемого в аналогичном преступлении, он встал на защиту герцога Орлеанского. Тела усопших, согласно обычному жуткому церемониалу, вскрыли, и присутствовавший на вскрытии хирург Марешаль объявил, что следов яда нет.
Никто не ожидал, что маленький новоиспеченный дофин протянет долго. Он был исключительно худосочным ребенком, но когда вырос, то окреп и на здоровье не жаловался. Другой престолонаследник, Филипп V, должен был сделать выбор между Францией и Испанией, и после длительных раздумий выбрал Испанию. Но Франция осталась его любовью на всю жизнь, и он никогда не переставал по ней тосковать. Итак, будущим регентом и, возможно, королем предстояло стать герцогу Беррийскому, так и не получившему достойного образования. С Людовиком XIV у него нс было ничего общего, к тому же дед едва переваривал супругу внука. Но молодая чета потрудилась над собой на славу. Герцог Бсррийский начал посещать Советы. Отсутствие глубокого ума компенсировалось его неотразимым обаянием, и при дворе не было человека, его не любившего. Новая дофина содержала двор, заняв место Марии Аделаиды, и искренне старалась быть ее достойной. В 1713 году она забеременела. В семь месяцев у нее отошли воды, и три дня спустя после изнурительных родов на свет появился мальчик, живой. Ментенон рассказывает, что все, кто виделся с герцогиней Беррийской, говорили ей, что сами родились семимесячными и знают сотни здоровых людей, появившихся на свет через три дня после того, как у их матерей отошли воды. Но младенец умер.
Отныне Людовик XIV постоянно пребывал в печали. Чтобы как-то ее развеять, госпожа Ментенон решила вернуть в его узкий круг двух старых и давно забытых друзей: Мадам и маршала Вильруа. Мадам, происходившая по двум линиям от Вильгельма Молчаливого, была известной болтушкой и нередко умудрялась вызвать на лице Людовика улыбку. Вильруа воспитывался вместе с королем и тоже имел веселый характер. (Маршал проиграл множество сражений на своем веку. Придворные ' над ним подшучивали, говоря, что он неотразим для женщин, но не для врага.) Троица часто предавалась воспоминаниям о давно минувших днях и старалась позабыть о страшном настоящем. Король бросил попытки развлекать и ублажать придворных, находя им занятия. Вечеринки больше не устраивались; железная дисциплина жесткого почасового расписания ослабла. В своих письмах Мадам и госпожа Ментенон в один голос жаловались, что двор больше не двор. «У нас более нет двора. Мадам чувствует себя неважно и хандрит; у мадам герцогини Беррийской все еще держится температура; мадам герцогиня Орлеанская постоянно хворает; мадам Герцогиня все время скулит и напрашивается на милости; мадам принцесса Конти пребывает в лености и почти не выходит из своей комнаты, похоже, ей нездоровится, и она больше не заботится о своей элегантности; других членов королевской семьи в Версале нет; короче говоря, ничего хорошего я Вам не скажу, кроме того, что у короля отменное здоровье и присутствие духа». Теперь, когда в Версале обитали одни старики, он перестал быть модным, и модники сбежали в Париж, погрязший в удовольствиях и пороке. Принцесса Конти, граф Тулузский и герцог д’Антен купили себе в Париже дома, что раньше было бы просто невозможно. Теперь это стало веянием нового времени.
Единственным человеком, кто по-настоящему радовал Людовика XIV, был герцог дю Мэн, вновь занявший место первого любимчика, с которого был оттеснен Марией Аделаидой с момента се появления во Франции. Он, как прежде, посещал отца в любое время дня и ночи. С подачи госпожи Ментенон старый король совершил очередную из своих непростительных ошибок, к которым стал склонен, заставив Парижский парламент объявить своих побочных отпрысков законными наследниками французского трона в случае, если ветвь законных потомков вымрет. Эго была чудовищная несправедливость по отношению к герцогу Орлеанскому. К счастью, ничего дурного нс случилось, так как ребенок герцогов Бургундских вырос и стал Людовиком XV, но при менее удачном стечении обстоятельств мог произойти раскол среди французов, чего король так старался избежать.
Людовику XIV оставалось жить еще три года, а пока он собирался привести в порядок дом и подумывал над реформой конституции Франции. За полстолетия он не мог не заметить, как плохо она работала. Старый и усталый, он, должно быть, мечтал о тихой и спокойной жизни, но вместо этого всецело переключил внимание на «Конституцию Unigenitus». Все более и более поддаваясь влиянию Ментенон, он бросил последние силы на то, чтобы навязать французским епископам папскую буллу «Unigenitus», которая должна была навеки покончить с янсенизмом. Но ни одно правительство не приняло се всерьез. Венецианская республика заперла папскую буллу в шкаф и благополучно забыла о ее существовании. В Савойе, Испании и Польше ее принятие зависело от каждого епископа в отдельности. Только король Франции вознес се на государственный уровень. Архиепископ Парижа Ноайль, бывший большой друг мадам де Ментенон, а ныне ее противник, возглавил оппозицию в вопросе о булле, в результате чего был изгнан Людовиком из Версаля. Янсенизм снова расцвел пышным цветом, особенно в Париже. Действия короля стали источником бесконечных трудностей для его наследника.
Постепенно, начиная с 1709 года, когда король принял смелое решение нс капитулировать, военная фортуна повернулась к французам лицом. Людовик сумел собрать некоторую сумму (преимущественно в золотых слитках из Нового Света, позаимствованных у испанских банкиров), которая помогла одеть и накормить солдат. Тем временм английское общественное мнение признало правоту лорда Питерсборо, сказавшего: «Мы все большие кретины, позволившие убивать себя ради каких- то двух болванов (эрцгерцога Карла и Филиппа V)». В Англии произошла смена правительства. Новое правительство вывело страну из войны, и в 1711 году Англия подписала предварительные условия мира с Францией. Итальянские государства и папство объединили усилия, чтобы противостоять императору и его марионетке герцогу Савойскому. Император скончался от оспы, оставив престол эрцгерцогу Карлу. Ряд внушительных побед герцога Вандомского утвердил Филиппа V на испанском троне.
Французской армией на севере теперь командовал маршал Вилар. Он относился к числу тех колоритных бахвалов, кто, к досаде своих коллег, действительно соответствует собственному представлению о себе. Он был человеком большого мужества. Во время сражения при Мальплакэ ему пулей раздробило колено, но он, преодолевая нестерпимую боль, продолжал руководить боем, пока не потерял сознание. Отважный воин не разрешил хирургам отнять ноги и вскоре каким-то чудом поправился, только его колено отныне не гнулось. В Версале над ним слегка посмеивались, считая чудаком, вероятно, потому что он настоял на том, чтобы его молодая жена, которую он безумно любил, поехала с ним на фронт. Эта предосторожность была не напрасной. Женщина отличалась легкомыслием и беспечностью. Когда умер гос-. подин Герцог, его супруга, охваченная горем, срочно послала за графом Тулузским. Ко всеобщему веселью, его застали в постели с мадам Вилар. Позже она стала ранней любовью Вольтера, гостившего у Впларов в их замке Во-ле-Виконт, переименованном в Во-Вилар. Писатель получил у маршала много ценных сведений для своего «Века Людовика XIV». Придворные отказывались воспринимать маршала всерьез, видя в нем лишь обманутого мужа, по король верил в него.
В конце июля 1712 года двор находился в Фонтенбло. От маршала Вилара несколько дней не было никаких вестей, когда вдруг распространился слух, что он выиграл решающую битву против австрийцев и голландцев, возглавляемых принцем Евгением и лордом Албемар- лем. При этом Албемарль был взят в плен. Подобные сообщения с фронта не приходили уже много лет, и поэтому к слухам отнеслись без должного внимания, уж слишком неправдоподобными они казались. Однако вскоре известие получило подтверждение. Вилар не только наголову разбил непобедимого Евгения в Денэне, но и закрепил победу взятием Дуэ. В результате Евгений и его союзники за три месяца боев потеряли территории больше, чем завоевали за три последних года. Впоследствии Наполеон, вспоминая о том времени, часто говорил: «Денэн спас Францию». Король, сохранивший в трудные годы французской истории твердость и непоколебимость, наконец дождался награды. Господь вспомнил о нем, и Людовик вознес Ему хвалу.
Война завершилась подписанием в 1713 году Утрехтского мирного договора. Более всего от нее выиграла Англия, которой отошли (от Испании) захваченные ею во время войн Гибралтар и Маон, от Франции — ряд владений в Северной Америке (земли вокруг Гудзонова пролива, острова Ныофаунленд и Аркадия). Франция сохранила свои довоенные границы нетронутыми. Договор зафиксировал отказ Франции от испанского престола в обмен на отказ Испании от французского. Людовик признал право протестантов наследовать престол Англии и был вынужден отказать «старому претенденту» в приюте во Франции. Еще он согласился разрушить укрепления в Дюнкерке. Герцог Савойский вернул захваченные французами Савойю и Ниццу. Нидерланды снова вошли в состав империи. Между Англией и Францией были также подписаны различные торговые соглашения. Причина войны, Филипп V, остался на троне Испании, и его потомки продолжали править страной вплоть до 1931 года.
КОНЧИНА
Последний акт нс менее кровав, чем комедия и все остальное.
Блез Паскаль
Перед смертью королю было суждено понести еще одну тяжелую утрату. В 1714 году скончался герцог Бер- рийский, молодой и здоровый дядя дофина, а маленький, худосочный и болезненный мальчик, будущий Людовик XV, отчаянно цеплялся за жизнь. Герцог Беррийский был ранен на охоте лукой седла, когда его лошадь поскользнулась и встала на дыбы. Незадолго до этого врачи подвергли его ужасным мукам, пытаясь вылечить абсцесс зуба. Поэтому герцог не рискнул обратиться к ним за помощью и о случившемся не рассказал. Он пил много горячего шоколада, а на другой день, как обычно, поехал на охоту. Крестьянин, ставший свидетелем происшествия, спросил у одного из королевских слуг:
— Как герцог Беррийский?
— Полагаю, хорошо, раз отправился на охоту.
— Если он чувствует себя нормально, значит, принцы вылеплены не из такого теста, как мы. Вчера я видел, как он ударился. Такой удар рассек бы крестьянина надвое.
Когда герцог вернулся домой, у него горлом пошла черная кровь. Ему, как водится, дали рвотное, и вскоре стало ясно, что принц умирает. Герцог Беррийский попросил не причащать его до тех пор, пока король не ляжет спать, так как не хотел огорчать отца. Но король сам привел священника, тогда принц понял, насколько серьезным было его состояние. На другое утро герцог
Беррийский скончался, хотя незадолго до этого почувствовал себя немного лучше.
Несколько недель спустя герцогиня Беррийская родила еще одного мертвого младенца. У Людовика XIV на тот момент был только один законный наследник. Если бы маленький дофин умер, пришлось бы выбирать между герцогом Орлеанским и побочными отпрысками, конечно, если бы Филипп V нс отступился от своего слова и не стал бы претендовать па корону Франции. Мадам де Вантадур, спасшая жизнь Людовика XV, спасла и страну от гражданской войны.
В том же году умер герцог Бовильер, нс перенесший смерти двух своих сыновей, умерших от оспы за одну неделю, смерти герцога Шевреза и, более всего, кончины дорогой и обожаемой герцогини Бургундской. Вдова Бовильера пережила мужа на двадцать четыре года.
В мае 1715 года члены Лондонских клубов, получавшие информацию от английского посла лорда Стэра, бились об заклад, что Людовик XIV долго нс протянет. В июле он уехал в Марли, а когда вернулся, придворные были потрясены его болезненным видом. Он потерял аппетит, в результате чего сильно исхудал и весь как-то скукожился. Только Фагон и госпожа Ментенон, казалось, ничего не замечали. Когда Марешаль посмел выразить обеспокоенность, его отослали прочь. Здоровье короля было подорвано многолетними чистками желудка, клизмами, кровопусканиями, немереными дозами опиума, хинина н других средств, с помошыо которых лекари надеялись продлить жизнь этого здорового от рождения человека на века. Последнее время Фагон велел хорошо спать, завернувшись в пуховые одеяла, чтобы как следует потеть. Людовик так рьяно выполнял эти распоряжения, что дважды за ночь вставал обмываться. Эти процедуры доставляли ему большие беспокойства, по он так слепо верил в силу медицины, что не смел сопротивляться. 9 августа он выехал на охоту из Марли в маленькой коляске, которой искусно управлял. Вечером того же дня король вернулся в Версаль; с тех пор он больше не увидит Марли и не выедет на охоту.
Король умирал долго и мучительно, но и будучи при смерти, сохранял мужество и самообладание. 11 августа у него появились боли в ноге. Фагон поставил диагноз — ишиас. Боли с каждым днем усиливались. Людовик не мог ходить, и его носили в кресле. В остальном он чувствовал себя нормально. Так продолжалось до 24 августа, когда Марешаль заметил на ноге короля черные пятна и понял, что это гангрена. Людовика заставили держать ногу в ванне с бургундским вином. Из Парижа прибыли четыре медика. После продолжительной консультации с Фагоном они заказали ослиное молоко. Затем вмешался Марешаль, сказав, что гангрена — проблема хирургов, а не терапевтов, и пригласил на консилиум с полдюжины своих коллег. Они решили, что ампутация уже нс поможет, и поручили Марсшалю сделать на ноге несколько разрезов. Король, понимавший, что умирает, спросил Марешаля, насколько тот уверен в необходимости действий и стоит ли ему принимать такие муки, если это все равно уже не поможет. В конце концов Марешаль решил избавить короля от лишних страданий. Глаза хирурга наполнились слезами, и Людовик, заметив это, спросил, сколько дней ему еще осталось жить. «Сир, можно надеяться до среды». (Все происходило в понедельник.) Король дожил до следующего воскресенья.
К сожалению, мадам де Ментснон не облегчила последние дни жизни короля. Ближайшим законным родственником дофина во Франции был герцог Орлеанский, и по своему положению он должен был автоматически стать регентом ребенка. Ментенон его всегда недолюбливала, и теперь распространившиеся о герцоге сплетни вызвали в ней бурю протеста. В песнях и памфлетах его обвиняли в кровосмесительной связи с герцогиней Бсррийской, и чем настойчивее были эти слухи, чем более вызывающе он себя вел. Госпожа Ментенон опасалась его плохого влияния на будущего короля и содрогалась при одной только мысли, что этот человек будет править Францией. Когда Людовик XIV устал бороться с болезнью и всем стало ясно, что дни короля сочтены, Ментеиои вместе с дю Мэном заставила его сделать к завещанию дополнение, назначив дю Мэна ответственным за образование нового короля. Этот ставило герцога Орлеанского практически в положение бесправного правителя. Людовик понимал, что, подписав бумагу, поступил неправильно; но он сделал это для того, чтобы ему в конце концов дали спокойно умереть. По свидетельству Сен-Симона, два человека из ближайшего окружения короля слышали, как он сказал: «Я купил себе покой. Они не давали мне покоя, пока я не поставил подпись. Пусть будет, что будет. По крайней мере, меня больше не будут мучить!» Но еше больше его тревожило отчуждение архиепископа Парижского, произошедшее также по вине его жены. Если Людовик умрет, не примирившись с прелатом, пойдут всякие кривотолки, и король выразил пожелание видеть его. Но отец Телье и госпожа Ментенон всеми силами постарались не допустить их встречи. Последнее причастие королю давал молодой кардинал Роган, сын принцессы Субиз и, по всеобщему убеждению, Людовика XIV.
Агония короля продолжалась несколько дней. Он хотел со всеми проститься и умереть с миром. Людовик слышал, как в приемной громко рыдали его дочери. В Версале было принято выражать свое горе вслух. Жсщи- на, потерявшая на войне сына или мужа, должна была появиться на публике и голосить, что есть сил. Мадам, принцесса Конти, госпожа Герцогиня и герцогиня Орлеанская были допущены в спальню к королю все вместе. Но умирающего утомляли стенания дочерей, к которым он уже давно не испытывал никаких нежных чувств. Людовик сократил по времени сцену прощания, насколько позволяли приличия, и напоследок посоветовал дочерям примириться, после чего отпустил их. Несколько дольше и ласковее король разговаривал с Мадам, сказав, что любил ее больше, чем она думала.
Потом он послал за своим правнуком, прелестным малышом пяти лет, с большими круглыми черными глазами. Он пришел со своей гувернанткой мадам де Ван- тадур. Она посадила мальчика на кровать, и старик и ребенок грустно смотрели друг на друга. Эти двое правили Францией на протяжении ста тридцати одного года. «Милый, — сказал Людовик XIV, — ты станешь великим королем. Не перенимай мою любовь к строительству и войнам. Напротив, старайся жить в мире со своими соседями. Помни о своем долге и обязанностях перед Господом. Смотри, чтобы твои подданные почитали Его. Прислушивайся и следуй добрым советам. Пытайся сделать своих людей лучше, на что я, к сожалению, оказался неспособен. Не забудь того, чем обязан мадам де Вантадур. Мадам, я хочу поцеловать его». Целуя мальчика, король добавил: «Мое дитя, благословляю тебя всем сердцем». С этого момента он говорил о маленьком мальчике как о настоящем короле, а о себе — как о короле бывшем. «В дни, когда я был королем».
Допущенным к прощанию придворным Людовик сказал: «Господа, прошу простить меня за то, что я подавал дурной пример. Я должен поблагодарить вас за службу и приверженность мне, которую вы всегда демонстрировали. Сожалею, что не всегда мог сделать для вас то, что хотел: причиной тому были трудные времена, что мы переживали. Прошу вас служить моему правнуку столь же преданно и прилежно, как вы служили мне. Возможно, ребенка ждут невзгоды. Королевством будет править мой племянник. Следуйте его приказам. Надеюсь, что у него все получится. Еще я надеюсь, что вы сохраните единство и, если кто-то пожелает отколоться, вы сделает все от вас зависящее, чтобы вернуть заблудших в стадо. У меня ком подступает к горлу, и я вижу, что вы тоже тронуты -
прошу прощения. Прощайте господа. Верю, что иногда вы будете меня вспоминать».
«Королевством будет править мой племянники». Эти слова показывают, как король относился к известному дополнению к завещанию, выуженному у него Менте - нон.
Затем король пригласил своих двух побочных отпрысков - дю Мэна и графа Тулузского. Некоторое время они оставались наедине с отцом, затем настал черед герцога Орлеанского. После неприятного разговора, последовавшего за кончиной герцогов Бургундских, когда герцог Орлеанский истерично требовал судебного разбирательства, чтобы доказать, что не виновен в их смерти, король не виделся с ним с глазу на глаз и не разговаривал. Теперь же был с ним весьма любезен и рассматривал как единственного претендента на роль регента. «Вам суждено проводить одного короля и приветствовать другого в колыбели. Сохраните добрую память о первом и соблюдайте интересы второго». Еще Людовик назвал имя человека, скрывавшегося под Железной Маской. Кроме герцога Орлеанского эту тайну знали еще двое — Людовик XV и Людовик XVI, унесший ее с собой на эшафот. Людовик XIV просил герцога Орлеанского, чтобы после его кончины тот отвез нового короля в Винсен, где был хороший воздух. С этой целью он приказал приготовить замок и даже распределил комнаты, поскольку двор не выезжал туда пятьдесят лет. Он также попросил герцога Орлеанского позаботиться о госпоже Ментснон. «Она мне много помогла, особенно в том, что касается спасения моей души».
Затем умирающего короля оставили на попечение священнослужителей, докторов и жены, которая казалась невероятно спокойной до холодности. Возможно, она устала и держалась на пределе своих сил. Как только болезнь приняла серьезный оборот, она практически не покидала комнату короля. Говорят, что, увидев, как Мен- тенон плачет, Людовик спросил: «Зачем Вы плачете? Когда же умирать, как нс в мои годы? Или Вы думали, что я бессмертен?» Но по другим свидетельствам, эти слова короля были обращены к двум лакеям. Достоверно известно, что он сказал: «Мне кажется, что я сейчас расплачусь (m’attendrir). В комнате кто-нибудь еще есть? Впрочем, это значения не имеет. Никто не удивится, если я с Вами поплачу». И еше: «Я слышал, что умирать трудно, но я не нахожу ничего трудного». Людовик выразил сожаление, что не сумел сделать Ментенон счастливой, потом он заговорил о ее будущем. Она ответила: «Я — ничто. Не тратьте Ваше время на ничтожество». Король сказал, что утешением ему служит мысль об их скором воссоединении на Небесах, ведь и она уже не первой молодости. Ментенон не ответила. За много часов до его кончины, когда Людовик еще находился в сознании, она в последний раз спустилась но Лестнице королевы и вскоре уютно устроилась в собственной постели в Сен-Сире.
Комната короля напоминала церковь. В ней постоянно звучала религиозная музыка и шепот молящихся. В моменты прояснения сознания он присоединялся к общему хору и громким твердым голосом просил Господа о помощи. 1 сентября 1715 года после трех недель невыносимых мучений Людовик XIV тихо ушел из жизни. Свеча его погасла.
Notes
[
←1
]
Радости зачарованного острова
(фр).
[
←2
]
Кресла
(фр.)
[
←3
]
Здесь покоится доблестный шевалье Ришар Кольбер, по прозвищу Шотландец. Помолись за упокой сто души. 1300
(фр.)
[
←4
]
Добрый христианин зимы
(фр.).
[
←5
]
Для публики
(фр).
[
←6
]
Хорошие времена на все времена
(фр.).
[
←7
]
Молодой
(фр.).
[
←8
]
Старшин
(фр.).
[
←9
]
***' Старик
(фр.).
[
←10
]
Выскочка
(фр.).
[
←11
]
Двадцать одно
(фр.).
[
←12
]
Черт возьми
(фр.).
[
←13
]
Малые апартаменты
(фр.).
[
←14
]
Безделушки
(фр.).
[
←15
]
Погребок
(фр.).
[
←16
]
Слуховое окно
(фр.).
[
←17
]
Стульчак
(фр )
[
←18
]
Люди ума
(фр.).
[
←19
]
Она — наша преданная наставница.
Наше счастье исходит от нес
(фр.).
[
←20
]
Крест — по-французски «croix» женского рода.
[
←21
]
Великий Боже, спаси короля,
Великий Боже, отомсти за короля.
Да здравствует король!
Славный король Победоносный Людовик!
Пусть он всегда видит своих врагов покоренными! Да здравствует король!
(фр.)
[
←22
]
Королевский указ об изгнании или заточении без суда и следствия
(фр.).
[
←23
]
Их возвышенный сплав
(фр.).
[
←24
]
Потоки
(фр.).
[
←25
]
Короткий путь к искусству речи
(фр.).
[
←26
]
Моя тетушка
(фр).
[
←27
]
Моя милочка
(фр.).
Оглавление
ДОМ
СТРОИТЕЛИ
МОРТЕМАРЫ
ВЕРСАЛЬСКИЙ АНСАМБЛЬ
ГУВЕРНАНТКА
ЯД
ГОРОД БОГАЧЕЙ
ВЕЛИКИИ ДОФИН
ЛЕСТНИЦА КОРОЛЕВЫ
МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ
НОВЫЙ РЕЖИМ
ПРОФЕССУРА
ШКОЛА СЕН-СИР
СЕН-СИР, МОНАСТЫРЬ
ПОСОЛЬСТВО ЛОРДА ПАРТЛЭНДА
НА СТЫКЕ ВЕКОВ
ТРАУР
БРЯЦАНИЕ ОРУЖИЕМ
ТРОЕ ЗА ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ
КОНЧИНА