Ты знаешь, я знаю (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать онлайн

Она невольно окинула взглядом миссис Браун и ее мужа. Они оба улыбались друг другу. Это было непонятно для Кадди: на протяжении долгих лет мужчина причинял ощутимую боль своей жене — толкал ее, давал пощечины, ругал последними словами — и все-таки любил, раз сидел теперь у ее койки, готовый не спать и не есть, лишь бы провести со своей женщиной как можно больше времени.

С другой стороны, Хаус тоже причинял боль. Пусть она и была иного характера, иногда терпеть ее становилось невыносимо. Как говорят? Больше всего люди причиняют боли тем, кого больше всего любят. Лиза Кадди размышляла об этом по дороге домой.

«…А еще, — Кадди наклонилась к Рейчел, и осторожно забрала у нее из рук погремушку, — еще иногда очень приятно, когда Хаус что-то делает, а мне не приходится волноваться ни о чем». Засыпая, она была все еще встревожена.

«Я слишком много…о нем… думаю».

— Ущипни меня, Хаус, — Уилсон судорожно пытался сделать шаг назад, — пятидесятые на дворе, или мы попали в Степфорд?

Грегори Хаус не ответил. Он поднял трость и постучал в дверь. Из-за нее (обклеенной приглашениями на курсы рукоделия, готовки и «идеальной матери») появилась невысокая, сияющая от счастья женщина лет тридцати, чуть полноватая, в белом платье чуть ниже колен, и глубоким — очень! — вырезом на нем. Хаус не без удовольствия ощутил, как занервничал Уилсон. Блондинка с роскошными формами определенно произвела на него впечатление.

— Чем могу вам быть полезна? — прощебетала женщина на пороге, не выказывая ни малейшей враждебности, — проходите, пожалуйста!

Через полтора часа Уилсон был готов жениться еще один раз, а Хаус поклялся этого никогда — никогда! — не делать. Вокруг него толпились женщины, помешанные на домашнем хозяйстве. В принципе, это было бы неплохо, при условии, что хотя бы половина из них могла о чем-то, кроме своих вылизанных до блеска конурок, говорить.

— Миссис Браун к нам ходила довольно давно, — рассказывала тем временем блондинка в белом, — но не вступала в клуб. Она увлекалась рукоделием, а потом записалась на интенсивные курсы «Новые технологии домашнего хозяйства».

— Изучали траекторию полета сковородки супругу в пах или… — начал было Хаус, но Уилсон наступил ему на ногу. На больную.

— Мой друг одинокий, больной холостяк, у него был инсульт, и теперь проблемы с головой, — ослепительно улыбаясь, ответствовал онколог, — пожалуйста, продолжайте, Мирра…

«Вот как, уже Мирра, — зевнул Грегори Хаус в своей непосредственной манере, — давай, Джимми, не позорь кореша, закадри эту кошечку!». Уилсон страдальчески закатил глаза, и отправился с красоткой обсуждать миссис Браун. Хаус же отправился к автомату с газировкой. Сделал он это, лишь для того, чтобы подсмотреть в чуть приоткрытую дверь занятия клуба. Дамы сидели свободно по комнате, у каждой в руках была тетрадь.

— …и помните, фенол, содержащийся в некоторых порошках для чистки холодильников…

Хаус состроил гримасу местной гуру стирального порошка, и вышел на крыльцо перед «Суламитой», одновременно отвечая на бесконечные смс своей команды. Спустя минут сорок томительного ожидания, и невыносимой боли в ноге, появился Уилсон. Лицо его было залито румянцем, в глазах блестела искренняя радость.

— Мирра очаровательная девушка! Оказывается, она из Одессы…

— Да ну? И когда свадьба? — желчно усмехнулся Грег, — в шаферы пойду, чтобы куражиться на празднике.

— Хаус! — Уилсон воздел руки к небу, — все! Я помог тебе, всем, чем мог; едем обратно! И — умоляю: сходи, наконец, в парикмахерскую!

Роуз Браун начала желтеть. Заметила это Тринадцать, которая сразу сообщила реаниматологам; кто-то побежал за ультразвуком, кто-то — на поиски мистера Брауна.

Роуз желтела стремительно; очевидным было, что печень начинала медленно распадаться по тем или иным причинам. Под глазами женщины появились два темных мешка, черты лица опустились. Если бы ее видел кто-то без медицинского образования, он готов был бы поклясться, что женщина умирала.

— Отравление, — щелкнул пальцами Форман, — припадки могут быть вызваны соединениями мышьяка.

— Барбитураты, — предложила Тринадцать свою версию.

— Аллергическая реакция… — добавил Тауб, и в этот миг в кабинет вошел доктор Хаус.

После того, как он спал ночью в поломавшейся машине, пуговица на пиджаке осталась одна, волосы торчали дыбом, а на майке вырисовались круги от пота. Пахло от Грега виски и бензином, словно от удачно вернувшегося с рейса дальнобойщика.

— Ты, — ткнул он пальцем в Формана, — иди и проверь на токсины все, включая желчь. Ты, — перевел он взгляд на Тауба, — посади ее на детоксикацию и следи за состоянием тургора кожи.

Он развернулся, затем, не оборачиваясь, ткнул тростью в сторону Тринадцатой.

— Ты — иди со мной. У меня для тебя особое задание.

Тринадцать обернулась на коллег, красноречиво закатила глаза, и последовала за своим всегда непредсказуемым начальником.

— Вы издеваетесь, Хаус, — шипела она через час, выходя за ним из торгового центра, — шопинг — не самое лучшее времяпровождение, пока пациент…

— Извини, милая, я делал это в диагностических целях, — полушутя, ответствовал Хаус, — к тому же, весь мой гардероб по-прежнему в отделах ФБР, видимо, или там в лабораториях НАСА… надо же мне во что-то одеваться, шкуры врагов вышли из моды.

Тринадцать кисло улыбнулась. В одежде Грегори Хаус в самом деле напоминал первобытного мужчину, которому нужно было просто чем-то прикрыться. Он знал, как сделать это элегантно и красиво, но — пока оснований не было — предпочитал простоту.

И теперь ее шеф приказным тоном потребовал сопровождать его, и выбрать ему одежду! Тринадцать улыбнулась, подумав, как бы отнеслись недавние феминистки к подобному требованию.

— И какой срок? — невинно спросил Грегори Хаус, не поворачивая головы в сторону Тринадцать. Она вздрогнула. На переходе горел красный.

— Что?

— Не корчи дурочку, Тринадцать.

Красный светофор моргнул, и сменился зеленым.

— Девять недель, примерно, — не поднимая взгляда, ответила она. Хаус мрачно кивнул.

— Ты — идиотка. Я отстраняю тебя от работы с предположительно инфекционными больными. Поедешь домой и будешь пережидать токсикоз там, — Хаус совершенно не собирался быть настолько резким и даже почти грубым, но не мог сдержаться, — топай на анализ крови и не смей появляться от больницы меньше чем в пятистах метрах.

Тринадцать была удивлена вовсе не тоном Хауса, когда он выговаривал ей. Она была уверена, что когда диагност говорил с ней, в его лице можно было разглядеть волнение.

— Я перезвоню, ммм… — тут же начал прощаться Уилсон, едва завидев старика Грега в дверях, — ну, как там твоя тетка?

— Тринадцать беременна, я ее отстранил, — плюхнулся в кресло Хаус, и повертел на ладони трость, — у тетки — токсический шок и отек легких. Жизнь — дерьмо, впрочем, ты и без меня это знаешь.

Уилсон потер затылок, и одного этого его жеста вкупе с приподнятыми бровями, было достаточно для Хауса, чтобы громко простонать:

— Как я мог забыть, у мистера Синяя Борода новая подружка! Зачем внешний мир, да здравствует моногамия!

— Мирра — не подружка, — тут же вскипел Уилсон, стоило лишь диагносту нажать на нужную кнопку, — и я тебе искренне сочувствую. Ну, а с Кадди что?

Хаус принял настолько равнодушный вид, что Джеймс сразу отметил: дело нечисто.

— Ничего, — выдохнул слегка разочарованно Уилсон, и понимающе поджал губы, — не могу сказать, что сочувствую.

— Ты записался в бесплатные психотерапевты? — тут же съязвил Грег, — помоги мне подумать. Не могу понять… мне надо сосредоточиться на пациентке.

— Твоя тетка скучна, после того, как сшила все, что могла, принялась неистово драить дом, — монотонно пропел Уилсон, — еще готовила три раза в день. Иногда ходила за одеждой на распродажу. В женском клубе ни намека на инфекции, стерильность и хлорамин…

Внезапно Хаус вскочил на ноги, и тут же со стоном пошатнулся, ухватившись вовремя за стол онколога.

— Я… скажу сейчас что-нибудь нецензурное! — выдавил он, пунцовый от боли, — беги к Форману! Скажи ему немедленно лечить химическую пневмонию!

Вечером Грегори Хаус, бледный и сильно хромающий, открыл дверь своей начальнице. Она уже знала, что он умудрился вывихнуть ногу, и не смогла не приехать к нему. «Я же навещаю больного сотрудника, да? — робко попросила она сама у себя разрешения, — это ведь не считается!».

— Я не в настроении, — деловито сообщил Хаус, почесываясь, — бурный секс в мои планы не входит.

— Я произносила слово «секс»? — желчно поинтересовалась Лиза, и бросила сумку на диван, — Уилсон сказал, что у тебя депрессия, и ты намереваешься вскрыть вены женской бритвой.

— Оу, — кивнул Хаус, — он в достаточной мере садист, чтобы проигрывать это потом в своем воображении. А ты, я так понимаю, принесла одолжить мне свою? Верну целенькой.

— Хаус! Я серьезно. Хватит валять дурака. Ты мог бы хоть иногда брать трубку телефона, когда тебе звонят из секретариата.

— На меня опять подали иск? Прикольно, — и Хаус перевернулся лицом к спинке дивана, — но увы, не ново.

— Форман едва не убил пациентку, пытаясь вылечить. Во время вливаний у нее два раза останавливалось сердце.

— Неинтересно, — и Грегори Хаус демонстративно зевнул. Кадди хитро прищурилась.

— На мне нет трусиков.

Его реакция была даже излишней: никогда прежде Лиза Кадди не видела людей, умудряющихся с такой скоростью менять положение тела. На нее в упор глядели два огромных синих глаза. Если бы у Кадди было чуть меньше смелости, она сделала бы шаг назад. Но эта женщина не привыкла отступать.

Он изучал ее несколько мгновений перед тем, как усмехнуться и вынести вердикт:

— Врешь.

Никогда она не понимала, какой методикой пользуется он, чтобы распознать ложь. Интуиция? Но по-прежнему он смотрел на нее, не отводя глаз.

— Ладно, они на мне есть, — Кадди старалась сохранить самообладание, — но Форман в самом деле…

— Снимай, — приказал Хаус с нехорошим огоньком азарта в глазах.

Она испугалась. Она всегда боялась его в подобном настроении — под кайфом или без него. Грегори Хаус был сильнее всех, кого она когда-либо знала. Возможно, именно потому Кадди находила столь притягательным сражаться с ним — по неписанным правилам, установленным обоими. Это была опасная игра.

Хаус сел на диване, облизал губы, выдохнул, как будто в ожидании представления. «Я жду» — говорила его поза.

— Я не буду, — ответила Лиза, но не сделала ни шага в сторону.

— Хорошо, — и Хаус поднялся, — можешь не делать ни единого движения. Я сам.

— Ты не посмеешь, — сжав зубы, выдавила она.

— Мы оба знаем, что — да! — я посмею, — и Хаус обогнул ее, проходя к своему мини-бару, — моя берлога — мои правила. Я к тебе не буду приставать. Я даже не посмотрю вниз. Ты просто дашь мне это сделать.

— Почему ты думаешь…

— Тридцать шесть часов в клинике, — не глядя на нее, ответил Хаус, наливая себе выпить, — я буду паинькой. И никакой депрессии.

Она не ответила. Хаус обаятельно улыбнулся. «Будь ты… о, Уилсон! — неслось перед глазами Лизы, — я оторву тебе голову!». Но все же — с места она не сдвинулась. Хаус кивнул, и протянул руку. Свет в комнате погас.

— Маленький праздник для бедного доктора-инвалида! — Грегори Хаус неспешно приблизился к ней, — поехали?

— Не смотреть! — едва не сорвалась Кадди, пытаясь унять сердцебиение, — ты обещал!

— Я помню, что обещал, — выдохнул Хаус ей в ухо, и едва коснулся ладонями ее бедер, — я не буду смотреть.

Сердце у Кадди колотилось быстро. Она почти не слышала музыки, которая разносилась по комнате из динамиков. В глаза ей смотрел Грегори Хаус, улыбаясь. Медленно его руки поползли от ее бедер верх, задирая узкую юбку. Он присвистнул, не сводя синих глаз с ее лица.

— Чулочки, — констатировал диагност, — не могу видеть, но на ощупь просто отлично.

Его руки поднялись чуть выше — к ее животу. Кадди боялась смотреть в глаза Грегу — и боялась отвернуться. Его гладкие пальцы проникли под кружево трусиков, пробежались вдоль края ткани. Грегори Хаус изучал ее лицо, пытаясь найти в нем реакцию на свои действия.

Он провел пальцем вдоль подвздошной кости, спустился рукой чуть ниже, но Лиза, не двинувшись, довольно больно толкнула его в плечо.

— Играй честно, — хрипло сказала она, и Хаус не мог не заметить — это была скорее мольба, чем повеление.

Его руки вновь властно легли на ее талию, спустились ниже, погладили ткань трусиков, скользнули вдоль нежной кожи на внутренней стороне бедра. Лиза шатнулась и прикрыла на мгновение глаза. Сдержать дрожь было непросто.

Теперь его руки были везде. Они осторожно касались нежной впадинки над ягодицами, рисовали замысловатые фигуры чуть ниже пупка, обжигали теплом. Кадди вновь едва не упала. «Можешь опереться о меня, — неразборчиво пробормотал Хаус, и Кадди положила руки ему на плечи, — с твоих каблуков высоко падать».

Теперь она не смела возразить ему, хотя его руки мяли ее бедра так, что почти наверняка оставались следы. Кадди затаила дыхание. Отвлечься от происходящего было трудно, даже не так — невозможно. Наконец, его пальцы проникли под кружево, и вместе с ним медленно стали опускаться вниз.

И все это время он не переставал смотреть ей в глаза.

— Фетишист, — попробовала скривиться Лиза. Хаус наморщил нос.

— Стерва!

Он задержал руки сразу под ее коленями. Нога немилосердно болела, но именно сейчас он этой боли почти не чувствовал.

— Переступай, — и Лиза послушно позволила ему снять трусики, не зацепив высоких каблуков туфель. Его руки оказались за ее спиной. Хаус поднялся.

Точно так же, не глядя вниз, он вернул юбку на место.

— Можешь меня не прижимать к себе так страстно? — Хаус усмехнулся, расцепляя руки, — Уилсон завтра обзавидуется.

— Ты ему не скажешь! — в голосе Лизы была угроза. Грегори Хаус улыбнулся, вертя кружевные трусики на пальце правой руки.

— Поцелуемся? — предложил он спокойно, — или перейдем сразу к той части, где ты снимаешь с меня…

— Идиот, — Кадди закатила глаза, и обошла мужчину, села на диван, — тридцать шесть часов в клинике. Ты примешь всех пациентов и будешь с ними вежливым.

— Ты меня хотела, — продолжал гнуть свою линию Хаус.

— Нет.

— А трусики говорят — хотела, — Хаус подошел к ней вплотную, и утвердительно кивнул, — я полностью удовлетворен. Пока, Кадди.

Он сел на диван и закинул ногу на спинку. Лиза молча проглотила очередное его оскорбление. Она хотела ответить колкостью на колкость, как и всегда, но в этот раз уцепиться ей было не за что — это ведь он взял больничный и отлеживался, кайфуя, дома. Принстон Плейсборо по-прежнему нуждалась в своем гении.

Хлопнула входная дверь, и Грегори Хаус проклял свою нерешительность. Оттягивать это мгновение или нет — он был бы не собой, если бы не сделал честную попытку сблизиться. Конечно, речь не могла идти о слове на букву «л», даже думать было бы кощунственно. Грегори Хаус знал, что снова вел себя, как последняя скотина. Грегори Хаус начинал верить — против всех доводов рассудка — что из всех женщин мира только Кадди могла по-настоящему принять его, невзирая на всю его несносную колючесть.

Хаус закрыл глаза, и на лице его появилась расслабленная, блуждающая улыбка. «Мы же все самцы и самки, — вспомнилось ему из курса антропологии, — мы не можем не причинять друг другу неудобства. Мы всегда будем немного драться. Но иногда — в нашей освещенной лишь костром пещере… после того, как мы вдоволь подеремся…».

С влажными и скомканными трусиками под подушкой, наслаждаясь мечтами о первобытной дикости и Кадди на медвежьей шкуре, Грегори Хаус и заснул.

========== Тёмные Силы ==========

Рано утром, после ужасного похмелья и двухчасового стояния под душем, доктор Грегори Хаус явился в клинику для того, чтобы начать отбывать свои тридцать шесть часов адовых мук. Однако если бы давно знакомые с Хаусом люди видели его, то могли отметить, что выглядит он намного лучше, чем обычно, не столь сильно небрит, и терпимо одет. Тринадцать, несмотря на мучавший ее токсикоз и отвращение к хождению по магазинам в компании с Хаусом, одела своего шефа весьма со вкусом.

Кроме того, Хаус был пострижен, свеж (несмотря на то, что потребовалось пятнадцать капель гомеопатического средства «Похмелол» и таблетка аспирина с утра), и смотрелся просто щеголем, особенно в сравнении с недавним своим состоянием.

Кэмерон и Герта — медсестра травматологии Скорой, увидев Грегори Хауса, оторопели. Хаус, заметив их внимание к своей особе, цокнул языком в сторону Кэмерон, и пробормотал какое-то приветствие, упоминая «миссис Роберт Чейз».

— Он почистил ботинки, — прошептала Герта на ухо Элиссон, — на нем глаженая рубашка и новый пиджак, и на нем черные джинсы!

— Духи, — прошептала Кэмерон в ответ, и зажмурилась, — Армани, кажется. И… мятная жвачка?!

Герта закатила глаза, как актриса греческой трагедии.

— Она с ним спала вчера! — истошно вырвалось у нее, и несколько ее подруг поспешили, радостно щебеча, к первой собственнице сплетни.

И никто не знал, что Грегори Хаусу было на это совершенно наплевать. Как бывало в самые лучшие дни его жизни, он шел по своей больнице, как король. Ну, или хотя бы как мятежный полководец, дерзкий и отважный. Замученные химикатами фикусы превращались в райские кущи, а болтливые, восторженные медсестры — в стайки пестрых попугайчиков. Принстон Плейсборо приветствовала знакомой суетой гордого победителя.

В левой руке, зажав в кулак в кармане, Хаус держал вчерашний трофей. Он был намерен продержаться предстоящие тридцать шесть часов дежурства в клинике идеально. Своего рода, маленькая месть Кадди. Без предупреждения и без издевательств, по-честному.

Однако настроение Грегори Хауса испарилось, а рвение исчезло при виде первого пациента в смотровом кабинете. Диагност закрыл на миг глаза, и кивнул: «Тридцать шесть часов. Ты выдержишь, чувак».

— Итак, — сказал он, хромая до кушетки и ослепительно улыбаясь древней бабушке-негритянке, увешанной какими-то таинственными амулетами, — что вас беспокоит?

Спустя три часа Хаус сам себе напоминал замученного фашистами партизана. Бабушка, древняя, как мир, родом с Гаити, практиковала культ Вуду, и один список того, чем она лечила трещины на пятках, приводил в ужас. Убедить бабушку, что анализ крови не будет использован в колдовских ритуалах, оказалось непросто.

Немного поборовшись с собой, Хаус повесил на дверь кабинета табличку «Перерыв», и сбежал к Уилсону.

Джеймс нежно улыбался своему мобильному, и не сразу поднял голову.

— Я отличный парень с перспективами, кореш, — заявил Грег, опираясь всем весом на трость, — но мне скучно.

— У меня есть отличная идея, — Уилсон встал с чашкой кофе из-за стола, — иди и поработай. О, прости, прости, я нарушил твою идеологически обоснованную лень? Отдыхай; пандемия предотвращена, можно вздохнуть свободно.

Грег выпрямился, и полез в карман. Через мгновение на стол возле Джима Уилсона упали красные кружевные трусики доктора Кадди. Уилсон поперхнулся кофе, и едва не облил рубашку.

— I don’t like you, but I love you, — пропел популярный мотив Хаус, и облизал пересохшие губы, — йоху! Добыл вчера. Кстати, с суицидом ты немного перегнул, она приехала бы и просто так.

Уилсон нервно сглотнул, поставил чашку на стол, и склонился над добычей друга.

— Ты подсыпал Кадди пентатал натрия? — слабо поинтересовался он, глядя на друга глазами раненной лани, — споил? Шантажировал?

Хаус многозначительно повел бровями, и, напевая, удалился. Уилсон собирался было отправиться за ним, но потом решил перепрятать нижнее белье главврача куда-нибудь. После долгих раздумий он положил трусики Лизы между страниц журнала посещений хосписных больных, и запер его в сейф.

И только тогда Уилсон схватился за щеку.

— Да он поет! — пробормотал Джеймс в изумлении и восторге.

Хаус был на верху блаженства. «Зайду-ка к Кадди, — решился он, переполненный легкостью и энергией, — я вчера был неотразим. Да, определенно, мне надо на нее посмотреть». Грегори Хаус, как истинный самец с первобытными инстинктами, нуждался в постоянном наличии «раздражителя» — Кадди. Он должен был видеть ее, осязать, постоянно слышать ее возмущенный голос — где-нибудь поблизости.

Однако его планам сбыться было не суждено. Прямо у кабинета доктор Лиза Кадди флиртовала с каким-то высоким брюнетом, облаченным в элегантный костюм. Брюнет смеялся бархатным голосом, Лиза, чуть повысив голос, о чем-то радостно рассказывала. Улыбка спала с лица Хауса, и он прильнул к стене, осторожно выглядывая из-за угла. Его острый взгляд заметил цветы в вазе на столе у Кадди.

Наконец, брюнет распрощался с Лизой, и на прощанье она сама потянулась к нему, чтобы поцеловать в щеку. Грегори Хаус, подпирая стену коридора, был деловит, собран и мрачен. Если бы у Грега была возможность, он бы зарычал. На его территорию вторгся чужак, ростом выше шести футов. Здоровый молодой самец.

Хаус еще раз рыкнул про себя, и отправился в клинику. Он был полон злости, и намеревался добить остатки хорошего настроения общением с пациентами.

Несмотря на эти намерения, Хаусу было не суждено себя долго истязать меланхолией. Перед ним снова сидела старая негритянка с самым серьезным выражением лица.

— Маренга Джуджу, — представилась она, — они не могут меня обследовать. Порча сломала ваш прибор. Выгоните из меня духа, пока он меня не убил.

Хаус отодвинулся от королевы Вуду.

— Голоса слышали? — спросил он скептически, и помахал пальцем перед огромными глазами Маренги, — видели зеленых человечков, Христа?

— Я говорила с духами, — безапелляционно заявила Джуджу, складывая руки на коленях, — я все время с ними говорю. У вас тут порча.

Чем-то прямодушная манера гаитянки напомнила Хаусу продавцов-коробейников. Он с задумчивым видом покивал головой:

— Продолжайте, пожалуйста; я очень вас внимательно слушаю…

— Лиза, — с осторожной улыбкой перехватил Уилсон Кадди, — ты мне случайно не назовешь причину того, что происходит с Хаусом?

Кадди встрепенулась. Грегори Хаус не давал ей о себе знать уже больше суток. Это тревожило.

— А что с ним происходит?

— Он поет, он причесался, он в новых шмотках. И он был счастливым примерно тридцать минут, — перечислил Уилсон, — а потом все. Батарейка села. Ну и…

Кадди хватило одного взгляда, чтобы понять: Уилсон в курсе ее вчерашнего проигрыша. Виноват в этом мог быть только Хаус лично. Лиза криво улыбнулась, уже открыла рот, чтобы одной едкостью убить Уилсона на месте, однако в эту секунду ее планам помешал сам Грегори Хаус, постучав тростью в дверь. Одарив Уилсона убийственным взглядом, она вышла к Хаусу.

— А я за тобой пришел, вообще-то, — спокойно приветствовал он Кадди, — МРТ не работает.

— Я знаю, наладчик уже в дороге, — холодно ответила Кадди, и понизила голос, — какого черта… ты не можешь держать свою альфа-самцовую сущность и тестостерон под контролем мозга?

— Что надо от тебя мистеру Брюнету? — вопросом на вопрос ответствовал Хаус, и Лиза в удивлении взглянула ему в лицо.

За двадцать лет она узнала это лицо наизусть, и угадывала сотни его спонтанно возникающих эмоций. Сейчас Хаус был исполнен мрачной решимости. Кадди закатила глаза.

— Не твое дело. У тебя разве не остался тридцать один час в клинике, чтобы проявлять природное любопытство?

Грегори Хаус считал себя рациональной личностью. Ровно до того момента, как схватил Кадди за руку чуть выше запястья, и притянул к себе. Лиза смотрела в его глаза без страха, скорее, с любопытством: они были темны, как предгрозовое небо.

Хаус разжал руку, и администратор Принстон Плейсборо кисло усмехнулась. Не сводя с Хауса угрожающего взгляда так долго, как это было возможно, Кадди удалилась. Сама не осознавая этого, шла она чуть медленнее, чем всегда — осторожной походкой крадущейся хищницы. Хаус сжал губы, и взмолился, чтобы она свернула в другое крыло до того, как вся больница заметит, как тесны стали вдруг главному диагносту его черные джинсы.

Остаток дня Хаус был погружен в глубокие раздумья.

Форман, крадучись, вышел из реанимации, где до этого мирно болтал с пациентом, спасенным от асцита и сепсиса. Вынув мобильный телефон, Эрик чертыхнулся: связи, как и обычно, практически не было. Он неспешно побрел по больнице, снова и снова набирая номер Тринадцать.

— Привет, — раздался в трубке ее усталый голос, — поедешь домой?

— Ну конечно, поеду, часа через два, — постарался Форман быть мягким, — как самочувствие?

В трубке раздался сдавленный кашель.

— Глотку дерет. Хожу и коплю желчь. Купи, пожалуйста, если тебе не сложно…

Подозрительное молчание заставляло Формана каждый раз едва сдерживаться от паники.

— …купи ежевики, ладно? В супермаркете была.

Доктор Форман прислонился спиной к стене, и выдохнул. Обыкновенный маленький каприз. Маленький женский каприз. Когда в телефоне раздались частые гудки, Эрик постарался сосредоточиться на проблеме, о которой предпочитал уже давно не думать.

Тринадцать беременна. Конечно, после того, как она сказала, что не против завести ребенка, Форман тщательно, разумно все взвесил. Так, как привык. Как его учил Хаус. Плюсы, минусы, сложности. Реми больна. Болезнь Реми неизлечима. Реми в ремиссии. Реми носит его ребенка. Надо было что-то решать. Перед Эриком жутким видением представилась свадьба, и семейство Форманов в полном составе.

Форман тяжело вздохнул, и покачал головой. Именно в это мгновение он увидел, как из кабинета Кадди выходит очень дорого одетый брюнет лет тридцати, моложавый и спортивный. Уверенной походкой незнакомый визитер направился к выходу. На спонсора он, конечно, похож не был, нигде не было видно секретарши и телохранителя, да и бумаг с собой гость не нес. Но что больше удивило Формана — доктор Кадди очень долго стояла на пороге кабинета, и смотрела брюнету вслед, задумчиво щурясь.

Форман развернулся, и нос к носу столкнулся с Хаусом, притаившимся за углом. От неожиданности темнокожий врач издал душераздирающий вопль, и Грегори Хаус погрозил своему помощнику пальцем.

— Ай, как нехорошо подглядывать! — сурово нахмурился Грег, — ты что-нибудь видел, кстати?

Форман хотел было ответить «нет». Однако если задуматься, рассудил затем он, Хаус был действительно заинтересован в Кадди. Эрик не подал виду, но в голове у него созрел гениальный план. Форман уже видел ближайшее будущее под названием «Управляй Хаусом».

— Да, — небрежно сказал он Хаусу, — наш администратор наладила личную жизнь, и лично я за нее только рад.

Ошарашенный Хаус отвел глаза, и Форман, белозубо улыбнувшись, обошел своего начальника, и отправился за ежевикой для Тринадцать.

Хаус поспешил уединиться в своем кабинете, и предаться чернейшей меланхолии. И если чувства Хауса никогда даже не облекались в мысли и в слова, это вовсе не означало, что их у него не было. Напротив, Грегори Хаус обладал первобытной неспособностью контролировать свою натуру. «Альфа-самец, значит? — вопил теперь дикий мужчина внутри Грега, — она — моя! Она — моя! Я ее заберу!». Хаус знал себя. Он придумает какой-нибудь удивительный план — любой, самый невозможный — и все встанет на свои места. Ему постоянно приходилось проворачивать подобное.

Если бы Лиза Кадди не любила в своем непокорном подчиненном его склонности к юношескому рыцарству, Хаус никогда не смог бы столь долго продержаться в Принстон Плейсборо.

Домой Хаус не попал, оставшись, как и всегда в дни «глубоких мыслей», в своем кабинете. Он не мог заснуть, крутился на своем кресле, слушал музыку в наушниках, пытался думать. Маркер лежал рядом с девственно чистой доской. Из нижнего ящика стола Хаус извлек сигару. Викодин же, забытый, так и стоял нетронутым на книжной полке.

Хаус, что нередко бывало, наполовину неосознанно мучил себя. Миллионы коварных планов, один другого невозможнее, проносились перед его глазами. Он устроился поудобнее на боку, закрыл глаза, и постарался представить себе, как завтра же он — ну и лучший друг, Уилсон, конечно, — будут методично травить мистера Брюнета. Методично и последовательно.

Сон Хауса был тревожен, но не из-за боли в ноге, а из-за кошмарных сновидений, от которых непроизвольно даже во сне текли слезы.

Ровно через семнадцать часов изрядно помятый и злой доктор Хаус сидел в столовой, дожидаясь Уилсона. За утро он принял десять пациентов, и все они были нудные, скучные и ужасно медленные. Хаусу хотелось спать. Викодин же он почему-то все время не желал принимать в нужных количествах, отчего его немного начинала трясти легкая предломка. Самобичевание шло полным ходом.

Появился взволнованный свежими новостями Уилсон.

— Значит, так, — начал он громким шепотом, садясь напротив Хауса, — он адвокат из перспективной семьи, его годовой доход выше самого высокого твоего в два раза, и он из какого-то там древнего рода то ли армянских евреев, то ли еврейских армян. Фамилия такая чудная… Аверян, кажется.

Хаус молча исподлобья смотрел на друга. Джеймс пожал плечами.

— Ты сам просил, — скептически поднял брови он, — я пригласил ее позавтракать. Она была такая рассеянная, что даже не заметила, как мне все рассказала.

Грег сжал челюсти так, что на его скулах проступили желваки.

— Да что такое-то? Я был тактичен, — испугался Уилсон. Хаус выдохнул и закатил глаза.

— Перед стариком Грегом стоит пустая чашка кофе, — заметил он с претензией, — и я хочу есть. Где мой обед?

Хаус в шесть часов вечера, сто раз проклявший все предметы нижнего белья доктора Кадди, вошел в свой кабинет. За день Грегори Хаус озверел, и старался не особо приходить в себя, зля себя предстоящей сверхурочной. Ему было уже достаточно плохо от глухой боли в ноге и ломки, которая всегда сопровождала переход на малые дозы.

— Тринадцать, вон из команды, — ткнул он тростью в Реми, с надеждой смотрящую на начальство, — ты… эээ… уволить не могу. Отстранена. За хулиганство. Сейчас напишу администрации, — на ходу отрывисто излагал Хаус, — Форман, ты слепой идиот.

Тауб, иронично поглядывающий на Тринадцать, протянул к ней раскрытую ладонь. Тринадцать, тяжело вздохнув, положила на ладонь коллеге мятую десятку.

— Она говорила, у вас будет хорошее настроение и свежий вид, — пояснил Форман, — правило одного дня все еще действу…

Внезапно откуда-то из приемного покоя донесся громкий, нечеловеческий вопль-визг. Врачи, подскочив со своих мест, бросились на звук. Хаус вышел вперед, и загородил дорогу Тринадцать. На полу билась в припадке Маренга Джуджу.

Доктор Хаус не спал уже вторую ночь. Несмотря на усилия поставить Джуджу диагноз, врачи не преуспели ни в чем. Все сходились на отравлении редким растительным сырьем. Грегори Хаус смотрел на анализы пустым взглядом. «Вот она в жизни, черная полоса», — заметил Тауб, глядя на Хауса у койки больной королевы Вуду.

Хаус, сидя на стуле и вертя между ладоней трость, злился на жизнь. У него впереди были часы в клинике, постановка диагноза старой гаитянке, ломка и кашель. Одиночество, виски, телевизор. И боль. А у Кадди — судя по ее ежедневнику — впереди был поход в салон красоты, визит к каким-то родственникам, и свидание.

Свидание. Хаусу хотелось кого-нибудь больно укусить.

— Я вижу много боли и измену, — глухо раздалось с койки, отчего у Грегори Хауса чуть душа не ушла в пятки, — надо отомстить!

— Это злой дух или вы, Маренга? — спросил он с сарказмом, но тут в палату вошли Форман и Тауб.

— Припадок никаких повреждений не оставил, — прокомментировал Тауб, глядя на энцефалограмму, — сердце в норме.

— Это был не припадок, — высказался Форман, глядя на Джуджу, — это был транс. Таким образом мамбо — жрицы культа — пытаются найти связь с миром духов, чтобы противостоять порче или злу.

Тауб с опаской взглянул на своего коллегу.

— Ты что, практикуешь Вуду? — спросил он недоверчиво. Форман рассмеялся.

— Моя тетя шесть лет жила на Ямайке, она мне много рассказывала.

Все это время молчавший Хаус резко поднялся с места.

— Значит, потусторонние темные силы, порча, сглаз и сумасшедшие бабушки с Гаити, — язвительно произнес он, — отлично. Вы оба — идиоты, и можете своими дипломами…

Маренга внезапно — еще до того, как приборы издали одновременный писк — выгнулась на своей койке дугой, и снова заорала.

— Снова припадок! — крикнул Форман, пытаясь прижать Маренгу к кровати. Бесполезно было бы даже пытаться: она словно одеревенела, столь сильно свело абсолютно все мышцы тела.

Хаус подошел к старухе, и повел фонариком перед глазами Маренги. Зрачки сузились и расширились опять, когда фонарик погас.

— Что-то из категории амока, — вставил Тауб, ожидая, пока Джуджу расслабится, что происходило еще несколько минут. В самом деле, приборы фиксировали самопроизвольную остановку дыхания и резко подскочившее давление, однако не было признаков эпилептического припадка, и все прекратилось так же быстро, как началось. Хаус покачал головой.

— Проверить на ботулизм, столбняк. Форман, ты у нас спец по Вуду? Выясни, не принимала ли наша бабуля какого-нибудь хитрого грибочка или порошка плесени. Тринадцать — со мной. Поедешь в центр шаманизма. Кому прихватить восковых куколок?

Грегори Хаусу пришлось побывать в таких местах, о существовании которых большинство обывателей даже не подозревают. Он знал людей изнутри и снаружи, и за долгие годы своей практики накопил бесчисленное множество воспоминаний о самых черных, грязных свойствах человеческой натуры. Тринадцать, зашедшая в дом королевы Вуду, старалась стать меньше ростом, и смотрела в пол. А Хаус, борясь с давно пережитыми детскими страхами, шел вперед с намерением убить иронией, шутками и злым цинизмом всю гипотетическую потустороннюю нечисть.

Тринадцать умирала от любопытства, и подняла глаза, когда Хаус вдруг пристукнул тростью.

— Снимите, пожалуйста, ботинки, — нежно-нежно пропела чуть хрипловатым голосом юная африканка в ослепительном белом одеянии, — сейчас вас примут. Проходите, пожалуйста. Кофе, чай?

Хаус вздохнул с облегчением, Тринадцать — с разочарованием. Она ожидала большей помпезности, а попала в место, очень напоминающее приемную салона красоты.

Перед врачами появилась африканка лет сорока пяти, рослая, крепкая женщина с волевым лицом и слегка надменно изломленными бровями. В каждом ее движении чувствовалась уверенность и спокойная царственность. Одета она была весьма красочно: одних юбок на ней было не меньше трех.

— Доктора, которые лечат нашу сестру, — кивнула она Хаусу и Тринадцать, — я буду рада вам помочь. Я Гана, и буду сопровождать вас, если вам потребуется моя помощь.

— Вы используете ядовитые вещества в своих ритуалах или иным образом? — заглянула девушка в свой блокнот. Гана томно повела обнаженными плечами. Говорила она с налетом французского акцента.

— Все, чем мы пользуемся, и как используем, записано в заключении санитарной инспекции. Мы уважаем тот необходимый минимум законов, который позволяет нам исповедовать свою религию.

Хаус оттянул Тринадцать в сторону.

— Иди и проверь все их документы по санитарии, — сказал он, — внутрь я тебя не пущу, там полно всякого галлюциногенного сырья и сумасшедших фанатиков.

Тринадцать открыла рот, и недоверчиво фыркнула.

— Поверить не могу! — возмутилась она, — зачем вы меня вообще с собой взяли, если не даете работать?

— Под моим чутким руководством ты не натворишь лишних глупостей, — ответствовал Хаус перед тем, как проследовать за Ганой.

Спустя два часа утомительного шастанья на полусогнутых ногах, наперевес с тростью, по молельным гротам Вуду, Грегори Хаус в достаточной мере оценил мастерство древних шаманов Гаити и Ямайки. Набор растений, используемый для ритуалов, был значительно больше средневековых университетских гербариев. Доктор Хаус смотрел на жрецов культа, но видел точно таких же врачей, как и сам он. Возможно, эти врачи использовали несколько иные методы внушения, но результаты их работы впечатляли.

— Маренга Джуджу уже почти не практикует, — рассказывала Гана, — она присутствует только на некоторых важных событиях нашей общины. Я не могу показать вам ее вещи — их уже разобрали.

— Случались ли раньше подобные случаи? — спросил Хаус, — или здесь это нормальное явление?

Прежде, чем ответить, Гана непроизвольно качнула бедрами — вправо, влево, затем встряхнула руками, отчего многочисленные браслеты загремели на предплечьях.

— Доктор Хаус, — чуть насмешливо ответила ведунья, — мы не соперничаем с официальной медициной. Вуду — религия, ничуть не менее достойная уважения, как любая другая. Большинство людей впадают в транс сто раз на дню, каждый раз на доли секунд или минуту максимум.

— Каталепсия, — прищурился Хаус. Гана терпеливо кивнула.

— Я не знаю правильных терминов, но возможно, они существуют. Человек сосредотачивается на себе и своих ощущениях, и выражает их движением, например, танцем. Это здоровое желание — делиться счастьем.

— А тот, кто падает и визжит, как свинья, стало быть, одержимый, — Хаус полез в карман за викодином, — интересная классификация. Ловкая групповая психотерапия, шантажирующая страшным судом.

Гана белозубо оскалилась в широкой улыбке. Чем-то она неуловимо напоминала Формана — с одной стороны, могла воспламениться от любого слова, с другой — была каменно спокойна.

— Может, и так, — откуда-то из складок юбки она вытащила колоду карт, — попробуйте, Грегуар. Вытяните одну, а я посмотрю на вас, и скажу вам.

Грегори Хаус не привык отступать, а в данном случае отступление было невозможно. Он протянул левую руку, и ткнул наугад в какую-то из карт. Гана перевернула ее и показала мужчине.

— Женщина, которая вами руководит. Верховная Жрица в нашей колоде. Это ваше начало. Тяните вторую.

Хаус не боялся совпадений.

— Вы рушите все, что есть у нее, — спокойно продолжила Гана, — карта называется Башня. Это ваше настоящее. Третью… Ха!

Грегори Хаус был очень, очень стойким циником. Он не верил в случайности.

— Это ваша судьба, — и она поднесла карту двумя пальцами прямо к носу Грега, — вы и она. Любовники.

Гаитянка осторожно сложила карты вместе, перемешала, подула на них, и спрятала.

— Видите? — обратилась она к замолчавшему Хаусу, — людям еще нужно во что-то верить, даже таким, как вы. Приходите еще, если будет нужна помощь. Я могу составить для вас неплохое лекарство от ваших болезней и печалей.

— Вы тут незаконно наркотой приторговываете? — фыркнул Грегори Хаус, раздосадованный донельзя. Гана обернулась, уже собираясь уходить.

— Как насчет приворотного зелья, например? — кокетливо встряхнула волосами она, и исчезла, не дожидаясь ответа.

Когда Хаус заходил к Джеймсу Уилсону, онколог непроизвольно вздрагивал. В этот раз Хаус пришел, теребя нераспечатанную колоду карт. Уилсон показал глазами на часы.

— Да плевал я на перерывы в работе, — скривился Грег, — моей пациентке восемьдесят шесть, и половину своей жизни она провела в хижине на Гаити, без электричества и представления о цивилизации.

— Королева Вуду? — пожал плечами Уилсон, — что тебя удивляет?

— А то, что говорящая с духами островитянка, — задумчиво вертел трость в руках Хаус, — обратилась в больницу Принстон Плейсборо с просьбой изгнать злого духа. Я думаю, они врут.

— Кто? — обреченно спросил Уилсон; он знал, что Хаус говорит фактически сам с собой. Грег почесал шею.

— У Кадди вечером свидание с мистером Брюнетом.

— Хаус! — предостерегающе поднял руки Джим, — стоп, остановись! Илиспасай бабушку от духов, или отшивай кавалеров начальства. Два разных дела…

Грегори Хаус хлопнул ладонью по подлокотнику, и прижал руку к губам. Вокруг его глаз собрались морщинки досадливого прозрения.

— …А что мы делаем? — поинтересовался Тауб, когда доктор Хаус разложил перед своими помощниками по колоде карт Таро, — получаем аттестацию в Хогвартсе?

— Сейчас каждый из вас, — размахивая тростью, доктор Грегори Хаус подкатил к столу на кресле, — возьмет по одной колоде этих карт, и пойдет к пациентам в клинику. Попросите вытащить наугад три карты из колоды, и поставите диагноз.

Форман откинулся на спинку стула. План «Управляй Хаусом» был безнадежен с самого начала. Вместо наслаждения тишиной и покоем предстоял триллер «Усмири буйнопомешанное начальство».

— Хаус, это уже слишком, — подал голос Эрик, — мы не гадалки, и у нас есть более достоверные способы…

— Хаус!

— Иду, мамочка! — немедленно откликнулся Грег, и отбил тростью какой-то бодрый марш.

Тауб, Форман и Тринадцать синхронно повернули головы в сторону окна. Лиза не позволяла дистанции в метр сократиться.

— Вытащи последовательно три карты, — протянул колоду карт Таро диагност. Кадди закатила глаза. В последнее время при виде Хауса она могла только поджимать губы и хмуриться.

— Ты совсем спятил? — угрожающе начала она, — что ты устроил в моей больнице? Что за шоу с колодами карт? И зачем ты и команду в это вовлекаешь?

— Как много вопросов, — повел плечами Хаус и усмехнулся, — у меня только один. Если я отвечу на все твои, ты ответишь на один мой?

«Я не настроена играть с ним сейчас!» — едва не взвыла Кадди, обращаясь к небу. Хаус тем временем забрал у Кадди колоду карт, и захромал в сторону лифта. На половине пути он свистнул, и, салютуя тростью, через плечо взглянул на Кадди, приглашая ее следовать за ним.

Они спустились в интенсивную терапию к палате Маренги Джуджу. Хаус сел у койки гаитянки.

— Мадам Джуджу, — серьезно сказал он, — сейчас я вам назову три карты последовательно, а вы скажете мне, что они значат.

Маренга не ответила, доброжелательно глядя на диагноста.

— Верховная Жрица, Башня, Любовники, — отчетливо услышала Кадди. Она уже была готова огреть чем-нибудь Грегори Хауса, но услышала голос пациентки:

— Не знаю.

Грегори Хаус, не медля, положил на столик перед Маренгой три названные карты. Она опустила глаза, и улыбнулась.

— Властной женщине приходится терпеть унижения от того, кто ее любит, — пропела она, чуть раскачиваясь на койке, — откуда карты у вас? Для кого они так легли?

Лиза ахнула, и подошла ближе.

— Левое полушарие практически не работает, — гордо говорил Грегори Хаус, любуясь своим уникальным случаем, — возможно, это последствия давнего инсульта. Внутричерепное давление скакало, и мы не увидели тромба. Карты — это рисунки, — Грег развел руками, и подбросил на указательном пальце правой руки трость, — ей не приходится задействовать логику. Она просто помнит наизусть тысячи сочетаний картинок.

Кадди устало потерла глаза. Уилсон сказал бы ей, что Грегори Хаусу нужно внимание. Он привык получать похвалу за свой талант. «Но, — рассудила Лиза, — я его воспитываю. Уже двадцать лет, с переменным успехом».

— Это не эпилепсия, тромболитические препараты есть в аптеке, я спешу, — кивнула Кадди Хаусу, — оставь ее историю болезни у меня на столе. Пусть за ней присмотрят Форман и остальные, а у тебя клиника. До завтра.

Хаусу стоял, опираясь на трость, в коридоре, и смотрел ей вслед. И ему показалось, высокие шпильки цокали прямо по его сердцу: цок, цок, оставляя за собой кровоточащие раны.

Если мужчина ругает себя — он себя злит. Несомненно, после того, как злость достигнет точки кипения, за ней последуют решительные действия. По дороге домой Хаус злил себя размышлениями о несовершенстве мира, в котором на Викодин требовался рецепт, пациентов приходилось лечить от насморка, а молодые и привлекательные брюнеты галантностью отбивали женщин у несносных ехидных инвалидов.

И теперь Грегори Хаус был очень зол. Он не пытался бороться со своей сущностью. Подъехав к своему дому, он снял шлем, и посмотрел на свою дверь. Телевизор. Звонок другу. Викодин, выпивка, продавленный диван, под которым скопилась гора грязных носков.

А Кадди — там, где-то, где она будет в роскошном платье (почему-то Хаус отказывался думать, что она отправится на свидание в брюках). Лиза и выпивка. Лиза и свечи. Загадочная полуулыбка на четко очерченных губах, вздрагивающие ресницы, запах ее любимых духов и… Грегори Хаус стиснул зубы. И молодой брюнет.

Трезвонящий мобильник он доставал, задыхаясь от гнева. О да, Грегори Хаус был зол.

— Это ты! — возмутился в трубке Уилсон, — слушай, если ты не будешь идиотом…

— Пип-пип, абонент недоступен, — нарочно фальшиво пропел Грег, — я у своего дома. Ни слова об этой женщине, ни слова о клинике…

— Я знаю, где она! — торжествующе выкрикнул Джеймс, и из трубки послышался визг тормозов, — Мирра там тоже сегодня со своим отцом! И там и этот ее брюнет, и она…

— Я что, сказал, что имею что-то против ее свидания? Да пусть хоть со всем Нью-Джерси переспит, с каждым адвокатом, — разошелся Хаус, и Уилсон поперхнулся.

— Хаус, хочешь быть Отелло — сначала разберись. Езжай по адресу…

— Изыди, сатана, и не искушай, — буркнул ехидно Хаус, и услышал, как Уилсон лупит своим телефоном об бардачок в машине.

— Поверить не могу! — вопил онколог, — этому кретину в руки плывет…

Хаус нажал на отмену вызова, и открыл дверь ключом. В знакомой разрухе своего дома он всегда был в безопасности. Всегда прежде. Снова запищал телефон.

— Ты идиот! — кричал Уилсон, — «Кристалл Гарден»! Боже, дай этому…

— Бога нет, а я устал, — категорично оборвал его Грег, и, поразмыслив, выключил телефон.

«Я идиот, — ругал себя Хаус, глотая подряд три таблетки викодина, — куда я еду и зачем?». И все-таки он надел наименее мятый костюм из тех, что нашел в шкафу, и потратил почти пять минут на поиски одинаковых чистых носков. Не в правилах Грегори Хауса было сдаваться.

Когда он сворачивал в сторону площади, Хаусу показалось, что мотоцикл кренится влево. Он даже остановился на обочине, чтобы проверить тормозные шланги, чего прежде никогда не делал. Однако затем, когда его вновь качнуло — на этот раз вправо — он постарался не потерять самообладания. Медленно-медленно Грег постарался сфокусировать взгляд на одной точке, на что ушло почти тридцать секунд. Это могло значить лишь одно.

Передозировка. Причина была просто — сначала не принимать Викодин, потом принять его слишком много, сесть за руль… Самым логичным было бы развернуться и остаться дома, в безопасности и тишине.

Хаус пообещал себе не думать о последствиях безрассудной беспечности. В конце концов, далеко не первый случай передозировки, не первое свидание Кадди, которое он намеревался испортить, руководствуясь привычкой отравлять ей жизнь всеми доступными способами. Правда, передозировка могла нарушить его планы.

К тому мгновению, когда он подъехал к ресторану, находящемуся в одном из лучших отелей Принстона, ему уже сильно нездоровилось. Хаус прикусил губу, пытаясь понять, насколько он переборщил с викодином. Подойдя к зеркалу в холле, он постарался не поддаться голосу, кричавшему: «Домой!»: по нижней губе стекала тонкая струйка крови. Грег посмотрел на второй этаж. «Я под кайфом, — определился Хаус, — меня пошатывает, но дыхание не нарушено. Значит, у меня еще впереди веселая ночь. Значит, мне нельзя пить, или придется звонить Уилсону. Ну что ж, мистер Брюнет, потягаемся!». И, насвистывая, он захромал вверх по лестнице.

Как ни странно, Лизу Кадди Грег разглядел сразу — она как раз вставала из-за стола со своим кавалером, чтобы идти танцевать. Автоматически он подошел к барной стойке, и уселся на стул. В ресторане было людно, шумно, и в соседнем зале раздавалась веселая музыка, слышались смешки и заливистый хохот какой-то молодой женщины. Несмотря на намерение оставаться трезвым, Хаусу отчаянно захотелось выпить, когда он понял, что смеется Лиза.

— Водку с лимоном, — пробормотал Грегори Хаус себе под нос, и даже не заметил, как бармен услужливо пододвинул к нему первую рюмку.

Музыка звучала только для нее одной — она двигалась, очень странно двигалась — как будто танцевала восточный танец. Платье на Кадди было не очень длинное, чуть ниже колен, и когда она покачивала бедрами, шелковая ткань поднималась выше, чтобы затем вновь соблазнительно заструиться вниз. Хаус криво улыбнулся. «Подождем, — определился он, и опустошил рюмку, — рано». Бармен, не медля, подвинул вторую порцию.

Когда Лиза села за стол обратно — брюнет опять сидел спиной к Хаусу — выглядела она умиротворенной и счастливой. Хаус прикрыл на мгновение глаза, и взялся за вторую порцию водки. Брюнет взял обе руки Лизы в свои, и перегнулся через стол. Руки Грега сжались на трости. «Если он сейчас ее поцелует, — мелькнуло в голове Грегори Хауса, — то даже Уилсон ужаснется моей мести». Решительно отойдя от стойки, Хаус размял плечи, словно готовясь к бою.

Кадди с удовольствием смотрела на свое отражение в зеркалах. Достаточно закрытое, но все же соблазнительное платье из черного шелка с вышивкой стоило тех денег, что пришлось за него выложить. Пока что вечер шел именно так, как она планировала. Безо всяких эксцессов.

И когда Лиза Кадди уже готова была произнести тост, она увидела Хауса. Улыбка не спала с ее лица, напротив, застыла, как на безупречной журнальной фотографии.

— О, привет-привет! — ненатурально изобразил диагност неожиданную радость от случайной встречи, — дорогая, а это кто?

Грегори Хауса нельзя было назвать сильно выпившим, но и трезвым он отнюдь не являлся. А развязная манера и легкость походки свидетельствовали, что викодина Хаус тоже не экономил. Кадди почувствовала близкую катастрофу.

— Это мой коллега, — попыталась спасти Лиза ситуацию, вставая, — доктор Хаус. Это мистер Аверян, он адвокат…

— Да, адвокат пригодится всегда. О, а она вам сказала, что отцовство ее дочери сомнительно? — тут же закивал Хаус, пытаясь взглядом испепелить своего предполагаемого соперника, — женщины стали такие подлые, коварные… без помощи юриста иногда не обойтись.

Он не собирался произносить эти слова настолько громко: все внимание соседних столиков тут же оказалось приковано к нему и Кадди.

— Хаус, пожалуйста, — начала Лиза, но Хаус проигнорировал угрозу в ее словах. Он отодвинул стул, и сел напротив Аверяна. Молодой человек отлично владел собой. Только бледность его породистого лица выдавала волнение и гнев.

— Лиза, какое отношение к Рахили имеет этот человек? — спросил он, наконец, с заметным акцентом. Сразу несколько женщин и мужчин от соседних столиков принялись жадно вслушиваться в каждое слово разговора.

Кадди сжала зубы.

— Деточка, это кто? — полюбопытствовала пожилая женщина в цветастом платье, поднимаясь из-за стола напротив, — почему он говорит про твою дочь?

— Ой-вэй! — донеслось тут же с другой стороны, — дядя Исаак, вы слышали? Это отец Рахили, таки!

— Бред, что вы такое говорите, — раздавалось шипение вокруг, — может, он просто немного мишугене…

Аверян вскочил из-за стола, и схватил Хауса за лацканы пиджака.

— Немедленно извинитесь перед Лизой, — сказал он грозно, — и будьте любезны удалиться с семейного…

Хауса шатнуло в сторону. «Мешать Викодин с водкой — плохая идея, — подумалось ему, и он глупо ухмыльнулся самому себе, — с другой стороны, даже если меня будут бить, мне будет все равно». Его состояние не осталось незамеченным. Кадди что-то тихо говорила Аверяну, но тот слушал ее со все возрастающим ужасом. Наконец, молодой человек схватился за грудь с левой стороны:

— Вы слышали? Нет, тетя Иза, вы слышали? Моя сестра якшается с этим… с этим… — он ткнул пальцем в Хауса, и картинно зажал рот рукой, — ты! Параноик, наркоман! Чтоб писали тебе не письма, а рецепты! Больной!

Кадди подхватила Хауса под руку, и поволокла — иного слова Грег и сам подобрать не мог — в сторону лестницы. Вслед ей донеслись сочувственные слова какой-то тетушки:

— Я ей говорила, Сара, говорила: после тридцати холостыми остаются только такие!

— Эй, полегче! — попробовал Хаус оказать сопротивление, когда они оказались на улице перед «Кристалл Гарден». Кадди была вне себя. В ее глазах собирались слезы беспомощного гнева.

— Ты! — выдавила она, и запнулась, не находя нужных слов, — как ты мог!

— Неудачно пошутил, а столько шуму, — Грегори Хаус, несмотря на сильное опьянение, понимал, что совершил промах. Однако Кадди было на это наплевать: она была в ярости. Злые слезы катились по ее щекам, смывая праздничный макияж.

— Ты опозорил меня перед всей родней! — Лиза схватилась за голову, и всхлипнула, — какого черта ты просто не можешь оставить меня в покое!

Хаус злился на себя сильнее, чем когда-либо, и это приводило его в бешенство. Грег, как это бывало нередко, зашел слишком далеко — пусть и не нарочно, пусть даже с лучшими намерениями, смысл которых был ему самому не ясен. Он подошел ближе, поднял с тротуара упавшую сумочку Лизы, протянул ей. Вместо ответа она залепила ему звонкую пощечину, и вырвала сумочку из его рук. Однако что-то в лице Грегори Хауса насторожило Кадди, и она подошла к нему еще ближе. Как и всегда, эта женщина давала Хаусу шанс извиниться или хотя бы оправдаться. Как и прежде, он им не воспользовался.

— Страстно, но ненатурально, — сорвалось у Хауса с языка прежде, чем он успел подумать, — ты что, думаешь, твои родственнички найдут тебе подходящего кавалера? Какого-нибудь детолюбивого хасида-импотента?

Лиза шагнула назад с презрительной и брезгливой полуулыбкой.

— Ну давай, давай, — разошелся Грег, — воплощенное материнство и всепрощение! Я просто разрушил еще один твой план повеситься на шею…

— Хаус! — выкрикнула Кадди, и тут же сделала еще один шаг назад.

В ее глазах — если бы Хаус был трезв — можно было прочитать понимание, горечь и обиду.

— Не смей меня ревновать, — сквозь зубы добавила Лиза, — никогда. Ты не имеешь на это никакого права.

…

Грегори Хаус привык считать себя независимым одиночкой, который не нуждается ни в какой помощи со стороны. Грегори Хаус лелеял и пестовал свое одиночество, находя в нем убежище от внешнего мира с его нерациональностью, неразумностью, с его неразрешимыми загадками.

И все же, уже стоя у порога своего дома (пустого — как всегда), и намереваясь открыть дверь ключом (единственный экземпляр), Грегори Хаус чувствовал, что в этом идеальном мире, где мог поместиться лишь он один, поселилась щемящая боль, которую изгнать не мог бы ни викодин, ни выпивка.

И он не решался дать ей имя.

========== Особые приметы ==========

— Смотрите! Это, кажется, тератома. Небольшая, но прямо над сосудом.

— Похоже. Извлекать придется очень осторожно, можно запросто убить почку, а запасной нет. Чейз?

— Форман?

— Чейз!

— Кто-нибудь следит за показаниями? У него падает давление. Джин, подай мне зубчатый зажим на лигатуру.

— Давление!

— Не беспокойся, я вижу. Два часа пятнадцать минут. Шьем.

…

В кабинете у доктора Джеймса Уилсона нередко оказывались люди, совершенно здоровые с точки зрения онкологии. И в этот раз случилось именно так: мужчина тридцати восьми лет жаловался на затрудненное мочеиспускание, а показания КТ неумолимо свидетельствовали о наличии чужеродного образования чуть выше почечной лоханки. Не решившись на пункцию, Уилсон отправил пациента на диагностическую операцию, где и была обнаружена зародышевая ткань в новообразовании.

Уилсон удовлетворенно кивнул сам себе, и поставил точку. Новая статья о методах различения непунктабельных образований была готова к отправке в одну из крупнейших медицинских академий. Возможно, на следующей конференции онкологов Джеймс Уилсон будет почетным гостем. «А возможно, — тут же напомнил себе Джим, — опять какая-нибудь истеричка будет пять часов долдонить про рак груди…». Он снова посмотрел на статью, теперь уже скептически. Он писал ее почти неделю, и уже начинал пропускать грубые опечатки.

Однако Хауса, от которого всегда можно было в достаточной мере получить критики, нигде не было. К тому же, он наверняка начнет ныть и жаловаться на жизнь, зная, что Джиму смертельно интересно узнать подробности прошедшего вечера. Подумав, Уилсон улыбнулся, и достал заначку Хауса, завернутую в листовку «Тантра Йоги». «Э, сначала сплетни, потом статья, и косяк твой, и обед!» — репетировал онколог речь. Проходя мимо кабинета Кадди, Уилсон удивился: обычно Лиза приходила раньше, а сейчас на часах было уже за полдень.

От лифта раздались знакомые шаги с прихрамыванием. Уилсон присвистнул. Так сильно Грегори Хаус опаздывал нечасто.

— А Кадди? — спросил Джим, подлетая к Грегу, и тут же поспешил исправиться, — в смысле, не знаешь ли ты, где Кадди?

— Как где? Разул, обрядил в костюм сексуальной горничной и приковал к кровати, — проворчал диагност, — за ногу. Чтобы дошла до плиты. Правда, пришлось сделать ей лоботомию…

Хаус еще не решил, рассказывать ли другу, как ужасно он опозорился накануне, вмешавшись в семейный ужин. К тому же, Кадди не вышла на работу, хотя Грег был уверен — он после ночи в баре чувствовал себя гораздо хуже, и нуждался в целом дне, чтобы отойти от похмелья.

Они повернули к кабинету Хауса, и натолкнулись на двоих мужчин в костюмах. Они почти синхронно достали удостоверения и значки.

— Доктор Хаус? Мы вас ждали, — серьезно сказал старший, — детектив Нильсон, это мой коллега Эрнандес. У нас есть к вам несколько вопросов: вы вчера были последним человеком, который общался с доктором Кадди.

Уилсон зажал рот рукой.

— Вы не знаете, куда она пошла потом, — сверил показания детектив Нильсон, — а где были вы?

— В баре, — сдавленно ответил Хаус, — «Хромой Джо».

Детективы переглянулись.

— Сегодня рано утром ее мать покинула Принстон, — сказал Эрнандес, — и нам… придется просить вас опознать тело. Очень не хотим ошибиться, потому что зрелище, мягко говоря… Взгляните на фотографию — это, конечно, предварительно…

Чуть помедлив, Грегори Хаус взял карточку из рук детектива. Он изучал изображенное на ней настолько внимательно, что Эрнандес даже кашлянул, чтобы прервать молчание.

— Хорошо, — кивнул Хаус, — дайте мне пять минут, и поедем на опознание.

— После вскрытия нашим медиком, извините.

Уилсона Грег обнаружил в туалете. Джеймс сидел на полу и одну за другой отправлял в рот таблетки валидола. «Меня тошнит», — сообщил он в пустоту. Хаус, хромая, приблизился к другу.

— Вставай, надо ехать, — толкнул он Джеймса в плечо.

— Не могу, — Уилсон задышал чаще, — не могу. От одного снимка можно рехнуться… там же некого опознавать!

— Слабак, — ткнул в него тростью Хаус, — вставай, и поехали. Не смотри. Я сам.

Уилсон нервно барабанил пальцами по рулю, сидя в машине. Он не сомневался, что у Грегори Хауса выдержка, как у иностранного разведчика, но бесчувственным циником никогда его не считал. Грег словно разгадал мысли своего друга, отвернулся, и проглотил таблетку викодина. Боясь сорваться в угнетающем молчании, Уилсон включил первую попавшую радиоволну.

— …и всем жителям Принстона стоит запастись дождевиками, — вещал бодрый девичий голосок, — приближается гроза, которая, возможно, оставит после себя несколько дней дождливую погоду. В отдаленных районах — штормовое предупреждение…

Всю дорогу до судебного морга они молчали.

— Посмотрите, доктор Хаус, — с извиняющимися интонациями сказал патологоанатом, — предупреждаю, это зрелище…

— Я достаточно видел трупов в своей жизни, — ледяным тоном ответил Грегори Хаус, собранный и хладнокровный, как никогда, — показывайте.

Простыня взметнулась и упала, и Уилсон услышал, как заскрипели пальцы Грега по трости. Он даже подумал, что диагност эту трость сейчас переломит. Уилсону же хватило одного взгляда на тело перед ним, чтобы понять: второго взгляда он просто мог не пережить. Несмотря на многолетнюю врачебную практику, онкологу никогда не приходилось сталкиваться со столь жестокими убийствами и последующими издевательствами над телом.

— Это она? — глухо спросил Джеймс. Хаус сморгнул, и обошел кругом.

— Переверните тело, — попросил он спокойно, — от лица тут, кажется, ничего не осталось.

Уилсон смотрел на Хауса, а Хаус никуда не смотрел. Джеймсу показалось, кто-то подменил его друга. Настоящий Грегори Хаус спрятался где-то далеко в глубине, под ледяной броней абсолютной выдержки. Грег подался вперед.

— По-видимому, ее забили битой по голове, — зачитывал протокол патологоанатом, — выбросили обнаженной из медленно проезжающей машины.

— Это не Лиза Кадди, — услышал вдруг Уилсон, старающийся не смотреть на тело, — это не она.

Патологоанатом кивнул, и что-то отметил в протоколе карандашом. Словно во сне, Уилсон последовал за Хаусом на улицу. Обещанный дождик начинал слабо накрапывать, небо от горизонта до горизонта затянулось низкой серой пеленой туч.

Грег закурил. Уилсон протянул к нему раскрытую ладонь с завернутым косяком, и виновато пожал плечами. Хаус молча взял заначку.

— Ты что получил по судебной медицине? — поинтересовался он у Джеймса.

— Отлично, а что?

Грег не ответил, задумчиво и мрачно щурясь. Взгляд у него был несколько отсутствующий.

— Ты что-то задумал, и мне это не нравится, — предупредил Уилсон, — очень не нравится.

— Еще нет, — цокнул досадливо языком Хаус, — когда задумаю, ты будешь первым, кто об этом узнает. До этого момента осталось часа четыре, не больше. Поехали в больницу. Я весь промок.

По дороге он молчал. Лишь у самой парковки Принстон Плейсборо Уилсон чуть притормозил.

— Как у тебя только хватило сил вызваться опознавать… — пробормотал он, ощущая, как нервно тянет где-то в шее. Хаус внезапно усмехнулся.

— Во-первых, у Кадди в груди нет силикона. Во-вторых, топографию задницы Кадди, — сказал он, глядя в окно, — я знаю прекрасно, и никогда не ошибусь. Нет родинки, не та форма — однозначно не она. Я… просто должен был убедиться.

— Ка…какой родинки? — заикаясь, спросил Уилсон, опасливо озираясь на друга.

— Ах, забыл поделиться. Я с ней спал.

— Хаус!

— Проехали.

До больницы они шли молча: Грег — погруженный в раздумья, Уилсон — задавленный событиями и новостями. В лифте он начал говорить, словно сам с собой, но Уилсон знал, что Грегу жизненно необходим слушатель.

— Они решили, что это Кадди, потому что нашли тело у дома, — рассуждал вполголоса Хаус, — значит, скорее всего, Кадди стала свидетельницей убийства. Ее тела там нет, так что ее, вероятно, увезли с собой. За двенадцать часов они могли уехать очень далеко, но все-таки радиус поиска есть. Надо знать, куда они отправились. Жертва и преступник связаны…

— Откуда ты взял это? — глупо переспросил Уилсон. Хаус скривился:

— Отличник! Такие раны наносят от большой личной заинтересованности.

Он вошел в кабинет. Детективы уже были здесь. Они вежливо пожали руки докторам, поблагодарили за содействие. Хаус понял, что его алиби уже проверено — а значит, для следствия он больше не представляет вообще никакого интереса. Видимо, сжалившись над встревоженными коллегами похищенной дамы, детективы сообщили, что личность погибшей удалось установить. Ей оказалась Хелен Уолтерс, пропавшая несколько дней назад.

— Главный подозреваемый — Джек Мак Нилан, — поделился детектив Нильсон, — бывший парень Хелен. Он увез ее из дома позавчера силой.

— Ну и что вы будете делать? — нетерпеливо осведомился Хаус. Детективы опять переглянулись. Грег некстати подумал, что они, скорее всего, работают вместе недавно, и еще не успели договориться, кто же все-таки главный. Два воспитанных копа пытаются вместе придумать отговорку от вмешательства ничего не значащего свидетеля.

— Мы знаем, что у Мак Нилана дилер сейчас в соседнем штате, так что мы найдем его. Мы сделаем все возможное…

Они спешно ретировались, прикрыв тылы обычными словами дежурных, притворных сочувствия и печали. Грегори Хаус смотрел им вслед, и чувствовал себя доведенным до предела. Он ненавидел ощущение собственной беспомощности.

Он заперся в кабинете, и сел в кресло, жонглируя мячиками. Надо было думать, и думать быстро. Хаус также понимал, что одному ему не справиться в этом случае. И эту загадку нужно было решить, не полагаясь на полицию. Если бы речь шла о чьем-то диагнозе — все козыри были у Грега в руках. Он мог исследовать пациента насквозь и найти то, что искал. У него была томография, он мог заставить своих подчиненных обшарить человеческое тело вдоль и поперек.

А вся скудная информация о пропаже доктора Кадди сводилась к скупым словам копов «нам-очень-жаль». Грег потер переносицу. Как бы там ни было, бездействовать он тоже не мог.

Четыре часа пополудни застали Хауса в столовой. Он небрежно тряхнул рукой, и посмотрел на часы. Наконец рядом с Хаусом на стул плюхнулся Форман, а вслед за ним из темноты появилась и Тринадцатая.

— Я, вроде бы, не раздавал приглашений на двоих, — хмуро отвернулся Хаус, — Форман?

— Я знаю, о чем мы собираемся говорить, — развел Форман руками, — все, что связано с этим делом, и что я мог достать — я достал. Протокол вскрытия и опись.

Он протянул папку Хаусу. Тот окинул ее равнодушным взглядом, и немигающим взглядом уставился на своего помощника снова. Форман хмыкнул. Достать документы со вскрытия было непросто, и Хаус не мог не знать этого, хотя глупо было бы ожидать от диагноста проникновенного «спасибо». Только благодаря тому, что Чейз когда-то удалял грыжу у тещи патологоанатома, ксерокопии протоколов оказались у Формана. Врачебная солидарность в очередной раз победила законодательство.

— Вот бы задружиться с кем-нибудь в полиции — добавил Грег, отворачиваясь, — У меня есть еще одна просьба.

Совместить сами понятия «Хаус» и «просьба» было очень сложно, если не сказать — невозможно.

— Рейчел, — вдруг подала голос Тринадцать, и Эрик оглянулся на нее, — я правильно поняла?

Грег кивнул — небрежно, едва заметно.

— Хаус, социальная служба… — предупреждающе поднял ладони Форман, — это не шутки. Кто-то обязательно начнет выяснять…

— Это ключи от моей квартиры, — вместо ответа протянул Хаус связку Тринадцать, — привыкай к роли репродуктивной самки. Предупреждаю: выжрешь мои заначки, буду мстить. Уилсон свяжется с ее родней, просто надо день или два посмотреть за микро-Кадди, пока не найдется Кадди взрослая.

— А вы? — спросил Форман. Хаус покачал головой.

— Это вас не касается. Увидимся… у меня. Вечером.

Не прощаясь, он захромал к выходу. Тринадцать выразительно покрутила на пальце связку ключей, и подняла левую бровь.

— Я, наверное, идиотка. Я верю, что у него получится.

— Если кто-то и способен сделать что-то полезное, — пожал плечами Эрик, — так это Грегори Хаус. Если… — он не сказал «она еще жива», но это было и так ясно, — он найдет Кадди, во что бы то ни стало.

…Лиза Кадди очнулась связанная, в багажнике. То, что это багажник, она поняла не сразу. Ужасно болело все тело, особенно ноги, и голова. Она постаралась вдохнуть как можно глубже, но не получалось — рот был заткнут какой-то тряпкой. У Кадди мгновенно брызнули слезы из глаз. Она часто задышала, опасаясь, что ее шумное сопение услышат похитители.

«Успокойся, — тут же приказала она сама себе, — будешь плакать — потекут сопли. Потекут сопли — нечем станет дышать. Не бывает безвыходных ситуаций. Расклеишься — не сможешь выбраться ни за что». Лиза постаралась собраться, и снова стать главврачом Кадди. Это ей удалось. Она прислушалась. Судя по звукам, ее увозили из города по шоссе: иногда машина проезжала мимо ревущего грузовика или дальнобойных фур.

Кадди прислушалась. Она слышала, как те, кто сидят в машине, молчат. Кто-то пил через трубочку какой-то напиток. Тихо-тихо играла музыка на какой-то радиостанции.

— Ну что, так и будем молчать? — раздался вдруг отчетливо женский голос, и Кадди вздрогнула, — куда эту везем?

— Почем я знаю, Люси, — донесся раздраженный мужской голос с водительского места с легким техасским акцентом, — я вообще не собирался ее никуда везти.

— Она нас не помнит! Она нас не видела! Давай просто выкинем где-нибудь в лесу!

— Заткнись! Сейчас восемь утра, на трассе движуха! — зарычал невидимый собеседник Люси, — думаю, ее надо отвезти на двадцатую милю, У тебя ключи от дома с собой?

Кадди прикрыла глаза. «Двадцатая миля» и «ключи от дома» дарили бесценное знание. Двадцать миль по шоссе Кадди могла бы пройти — правда, пришлось бы снять шпильки и идти босиком. «Женщина в вечернем платье, босиком идущая по шоссе к Принстону, — Кадди едва не фыркнула, — далеко ли я уйду?».

Она вернулась мыслями в вечер накануне. К тому моменту, когда увидела страшный сон наяву: двое мужчин забивали ногами женщину. Один кричал «Вот тебе, сука!», второй действовал молча. Она не успела ничего разглядеть — кто-то ударил ее сзади чем-то очень тяжелым по голове, и она упала, слегка оглушенная. Дальше все помнилось смутно. «Сотрясение?» — гадала доктор Кадди, сомневаясь. За ночь ее стошнило дважды. Удар пришелся чуть выше затылка, что делало его весьма опасным. Перед глазами и до сих пор метались одиночные искорки-мушки. А потом ее били по ногам — с расчетом, прицельно, правильно рассчитав, что так она не сможет далеко убежать.

Машина притормозила, свернула куда-то, и Кадди напряглась. Она не приняла решение — притворяться и дальше лежащей в отключке, или посмотреть в глаза своим похитителям? Решив, что первое безопаснее, Кадди зажмурилась. Она начинала паниковать: машина сделала остановку. Звуков не доносилось никаких, кроме пения птиц и какого-то странного щелканья. Видимо, они и в самом деле были в лесу.

Багажник распахнулся, и у Кадди против воли забилось сердце. Она поняла, что не сможет притворяться.

— Глаза завяжи! — крикнула Люси, и за это Кадди была ей безмерно благодарна, — вот этим!

На ее лицо упала черная тряпка, пахнущая машинным маслом. Зато вынули кляп изо рта. Язык у Кадди пересох, и кровоточила одна десна.

— Я ничего не расскажу, — постаралась произнести спокойно Лиза, пока ее куда-то волокли, — просто отпустите меня сейчас.

— Топай, — огрызнулся парень, — посидишь у нас тут в сарайчике, пока решим.

— А Джек будет вечером? — неуверенно поинтересовалась Люси, и ее спутник вознегодовал:

— Рот закрой, дура!

Кадди внезапно поняла, что Джеком должен быть тот мужчина, который смог забить беспомощную женщину молча и без единой паузы. Она содрогнулась, чувствуя, как рыдания вновь подступают к горлу. Рассчитывать ни на кого не приходилось. Скрипнула деревянная дверь, и Кадди толкнули на какой-то пропахший кошачьей мочой матрас. Снаружи щелкнул замок, и послышались удаляющиеся шаги, затем и Люси, и ее приятель скрылись в доме. Зазвонил колокольчик, стекло на входной двери задрожало, и все. И настала тишина. Кадди сидела на коленях где-то далеко-далеко от Принстона, и ей было очень страшно.

«Я выберусь. Конечно, я выберусь. Я смогу. Я сильная».

— Форман.

— Не смотри на меня.

— Форман! — сказала Тринадцать чуть громче, и высунулась из ванной, — подними зад с дивана и помоги мне!

Эрик рассмеялся, вставая. Реми была женщиной, которая хотела иметь детей, но совершенно не представляла себе, как о них заботиться.

Рейчел Кадди была на редкость спокойным ребенком. Она привыкла к тому, что вокруг нее и мамы крутится огромное количество людей — большинство просто ходили мимо туда-сюда, некоторые издавали какие-то звуки и почти все старательно улыбались Рейчел. Некоторых — Кэмерон, например, или няню — Рейчел знала лучше других.

Форман девочке тоже понравился. В отношении же себя после шести часов с ребенком Тринадцать осталась уверена: Рейчел ее ненавидит. Стоило ей отвернуться — девчонка бросала с дивана погремушку и принималась реветь. От детского питания она отказывалась. К тому же, Рейчел уже научилась достаточно проворно ползать, и Тринадцать дважды ловила ее на полу, пытающейся извлечь из-под дивана пузырьки викодина.

Форман смотрел на девушку, и улыбался. Она еще не понимала, что ждет ее в ближайшем будущем. Сейчас ее беременность выражалась лишь сильной тошнотой, усилившейся аллергией на бытовую химию. Форман поймал себя на мысли, что не готов признать: перед ним стоит уже не одна Тринадцать. Их было уже двое.

«Рано, — оборвал себя суеверно Эрик, — еще слишком рано. Она больна. Хорея Гентингтона могла просто затаиться. Я не могу знать, что с ней все будет хорошо». Он не мог беспокоиться за ребенка — ребенка еще не было. Было что-то такое светлое на ультразвуке, что заставило Формана постоянно тревожиться за Тринадцать. Пройдет месяц — и все изменится; она покроется сыпью или начнет есть потолочную побелку, а может, вскакивать по сто раз за ночь в туалет. Потом — еще месяца через два-три — черты ее лица размягчатся и приобретут тот особенный свет, свойственный счастливым будущим матерям, ей придется окончательно отказаться от любых каблуков и обтягивающих джинсов с низкой талией. Форман едва не прыснул, представив стильную Тринадцать в каком-нибудь ужасном цветастом платье для беременных, вроде тех, которыми спокойно можно занавешивать на ночь окна.

— Эрик, — взмолилась Реми из ванной, — иди сюда.

— Что такое? — крикнул он с дивана, отвлекаясь от своих мыслей.

— Это нормально, что у нее пена изо рта течет?

Он поскользнулся, вбегая в ванную, и тут же выдохнул: «Не пена, а отрыжка!». Тринадцать старалась освободить прядь своих волос из крепко вцепившейся в них маленькой ручки.

— Я не думала… — сокрушенно вздохнула Реми, — ты посмотри, во что мы превратили квартиру Хауса!

Форман огляделся. Конечно, Хауса нельзя было назвать педантом-аккуратистом, но бардак, учиненный неопытной нянькой и поразительно бодрой микро-Кадди, напоминал погром мародеров.

Тринадцать уселась на диван, и прижала Рейчел к себе, положив ее на скрещенные ноги. Несмотря на кажущееся неудобство, девочке поза понравилась, и она притихла. Реми медленно покачивалась туда-сюда, надеясь усыпить, наконец, Рейчел.

— Эрик, — шепотом произнесла она, — знаешь… я только сейчас поняла, что плохо подумала, прежде чем прекратить пить таблетки.

Форман ничем не выказал своих чувств.

— Я не спросила тебя, хочешь ли ты этого, — глядя куда-то в темное окно, продолжала Тринадцать, — это было очень глупо с моей стороны.

— Ты меня предупредила, — возразил Эрик, — я в курсе, что от того, что люди спят вместе, получаются дети.

— Я боюсь, — всхлипнула Тринадцать, и отвернулась, сдерживая слезы. Рейчел чихнула, уже засыпая.

Форман осторожно обнял их обеих, залезая на диван с ногами. Он почему-то не мог заставить себя смотреть Тринадцать в глаза, и потому наклонился, чтобы прошептать ей нужные слова на ухо.

— Реми. Давай подождем. Давай не будем ничего решать. Я не оставлю тебя одну. Да, немного неожиданно — все это, но нет ничего страшного.

Он поцеловал ее, переплел свою руку с ее рукой. Ему всегда нравилось смотреть на контраст: его темная, крепкая рука и ее тонкие, почти прозрачные пальчики.

— Как Хаус сказал, репродуктивная самка, — добавил Форман тихо, — так что будем, как заповедано природой, плодиться и размножаться.

Лицо Тринадцать вспыхнуло. Форман ничего не сказал насчет ее «гормонально обусловленных перепадов настроения», что непременно бы сделал Грегори Хаус.

— Да, из всех людей Хаус относится к женским проблемам наиболее просто, — признала с улыбкой Реми, — но хорошо, что это не он здесь, а ты.

Форман ничего не ответил, раздумывая о том, как бы поступил его начальник, оказавшись в подобной ситуации. Стук в дверь прервал тишину. Рейчел сморщила личико, набрала воздуха в легкие, и тихо заскулила, набирая громкость постепенно. У Тринадцать опустились плечи: «Легок на помине». В дом ввалился Грегори Хаус, мокрый и раздраженный.

— О нет, это существо испортило мой диван! — от порога завопил Хаус, — ты, ребенок Розмари! — он обратился к Рейчел непосредственно, — мамочка разве не говорила, что между нами перемирие? Ты не гадишь на мою мебель, я не рвусь кормить тебя грудью…

— Что-нибудь нашли?

Хаус прошлепал в кухню, откуда вышел в трусах и свитере. Тринадцать поспешила отвести взгляд от шрама на его ноге. Хаус, ведя себя так, словно они все находились в его кабинете, начал излагать свои догадки. Определенно, тот, кто увез куда-то в неизвестном направлении Кадди, был очень жесток и безжалостен — он смог забить женщину битой по лицу до смерти. Ну и искать теперь Кадди можно было в радиусе ста миль от Принстона либо в его пределах. Форман видел, что Хаус близок к отчаянию. Зазвонил телефон.

— Уилсон, я говорил тебе уже, — тут же начал препираться Грег с другом, — я позвоню! Да, позвоню! Просто не спи и держи тачку на старте. Неважно. Неважно!

Он швырнул телефон на диван и взлохматил руками волосы. Снова раздался требовательный звонок мобильника.

— Уилсон, съешь валиум и успокойся! — крикнул в трубку Хаус, и тут же вскочил на ноги. На мгновение Форман увидел в его огромных синих глазах страх.

— Кадди, — одними губами сообщил Грегори Хаус.

Кадди сидела в сарае уже достаточно долго, чтобы успеть замерзнуть. Очень хотелось в туалет, в тепло, и очень нужно было помыться, поесть и поспать. Лиза передернула плечами. Она услышала голоса снаружи. Люси и ее приятель о чем-то разговаривали. Прислушавшись, доктор Кадди поняла, что они направляются к ней. «Мне надо в туалет, — сообщила она, не теряя присутствия духа, — и какую-нибудь одежду — очень холодно». Растерявшись от подобного напора, парень снял куртку с себя и набросил на плечи пленницы.

— Обойдешься без удобств, — грубовато сказал он, и оба поспешили удалиться из сарая.

«Ага, — подмечала Лиза, — главарь еще не появился, а они побаиваются что-то делать без него». Во внутреннем кармане куртки что-то запищало, и сердце Кадди забилось быстрее. Мобильник! Она не могла его ни увидеть, ни достать. Передернув плечами, Лиза постаралась уронить содержимое карманов на матрас. Переползая по нему спиной вперед, она, наконец, нащупала телефон. «Только не «недостаточно средств», — молилась Кадди, пытаясь наощупь узнать цифры на клавишах, — только не «абонент недоступен!». Набрав номер, она развернулась, балансируя бедрами, и наклонилась над вонючим матрасом. Гудок, второй…

…

— Кадди! — крикнул Хаус, теряя все напускное хладнокровие, — ты жива!

— Да! — невнятно зазвучало в трубке, — слушай, Хаус!

— Слушаю, — заорал в ответ Грег, — где ты?

— Я как раз хотела сказать, не перебивай меня! — еще громче раздалось из телефона голосом Кадди, — я на двадцатой миле, их зовут Джек, Люси и еще какой-то, не знаю, я в сарае, меня связали!

— Какая, в задницу, разница, как их зовут! На какой двадцатой миле? — надрывался Хаус, воздевая руки к потолку, — что там вокруг?

— Я не знаю! — ревела Кадди где-то очень далеко, — я, знаешь ли, не спецагент ФБР, меня не каждый день увозят куда-то в … — она непристойно выругалась, — в багажнике хонды!

— Доктор Кадди! — отобрал трубку у Хауса Форман, но Грег тут же приник ухом к телефону — там есть особые приметы вокруг? Что-нибудь: вода, мосты, деревья?

Голос в трубке начал прерываться помехами: «Домик в лесу, рядом сараи… сосновый бор с холмами… колокольчик над дверью, — Лиза помедлила, — сворачивали от шоссе направо….». И связь оборвалась. Хаус сел на диван, бледный, как мел. Лицо его выражало мрачную решимость. Он почесал спину тростью. Радиус поисков сокращался. Хаус закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на одной-единственной проблеме: где может находиться доктор Кадди.

— Форман, — открыл он глаза, и встал, — Хонда. Двадцать миль. Сосновый бор, холмистая местность.

— Это может быть двадцатая миля другого города, — осторожно высказалась Тринадцать, меланхолично покачивающая сонную Рейчел на скрещенных ногах. Хаус открыл ноутбук.

— Гугл, где ты, — пропел он немного нервно, — сосны и холмы…

Форман прикусил губу.

— Три сосновых бора в пределах двадцати пяти миль, и больше вообще никаких насаждений,кроме кустарника — глядя в ноутбук, отметил он, — это — рекреационная зона, там точно нет частных владений.

— Два сосняка на расстоянии пятидесяти миль друг от друга, — раздраженно заметил Хаус.

Форман посмотрел на своего начальника с легким недоумением. Он привык видеть в Хаусе эксцентричного начальника, страдающего от мизантропии, и старательно делающего вид довольного жизнью циника. Хаус ответил на взгляд Формана. Пронзительные синие глаза напоминали сейчас Эрику глаза пумы, сосредоточившейся на будущей добыче. Форман с достоинством выдержал этот взгляд. Хаус кивнул, и молча принялся собирать необходимое, распихивая выбранное из шкафа на кухне по внутренним карманам куртки. Форман увидел, что с собой Грегори Хаус берет бинты, наполненный чем-то шприц-ручку на полтора кубика, какие-то таблетки и три пузырька с викодином. Грег покосился на него одним глазом, и Форман счел нужным отвернуться.

— Нас двое, — он достал из кармана связку ключей от машины, — я на север.

— Я на юго-запад, — тут же согласился Хаус, и они оба направились к двери.

— Эй! А я? — жалобно захныкала Тринадцать вслед обоим, — а что я?

— Запрем снаружи, — тут же сообщил Форман, и дверь за ними захлопнулась.

Тринадцать тяжело вздохнула. Сбывались самые страшные сны. «Что там он говорил насчет первобытности? — невесело подумала девушка, — я беременна, сижу взаперти с чужим младенцем, пока самцы отправились сражаться. Надо же, я уже вижу этот мир, как доктор Хаус». Она перевела взгляд на Рейчел. Девочка уже открыла глаза, и теперь тихо причмокивала губами, внимательно разглядывая лицо своей невольной няньки.

Тринадцать вздохнула опять.

Хаус проклял все на свете, пока выбрался на шоссе. Как назло движение было более чем плотное, и к тому же, лило, как из-под ведра. Здраво рассудив, что мотоцикл маневренней для преследований и побегов в лесу, Хаус уже успел сто раз пожалеть о своем выборе.

Струйки ледяной воды стекали по спине, и только под шлемом было более-менее сухо. В кедах тоже было сухо, но Хаус подозревал, что это ненадолго. Ливень только усиливался. Уже было совсем темно, и шоссе украсилось тысячами ярких огнем. Красивый вид Грегори Хауса совершенно не занимал, ведь это была пробка, и он застрял в ней.

— Уже долбанные сорок минут, — чертыхнулся он про себя, и тут же сигнал в гарнитуре сообщил о входящем звонке, — чего надо, кто бы ты ни был…

— Ее здесь нет, — сообщил Форман, и голос его едва можно было различить за шумом дождя, — я обшарил тут все. Только конюшня какого-то нувориша.

Хаус набрал воздуха в грудь. «Форману не все равно, — заставил он себя положиться на чужое чутье, — Форман действительно обшарил там все». И все же Грегори Хаус привык проверять все сам.

— Проверь еще, — сжав зубы, велел он Форману, — я пока тут торчу в чертовой пробке.

— Я слышал по радио, — поделился Форман, — из-за паводка и ливневых дождей дорога стала слишком скользкой на тридцатой миле, перевернулся мусоровоз.

Он отключился. Хаус хотел бы сейчас больше всего, чтобы его трость превратилась в портативный гранатомет, которым он бы разнес к чертовой матери и мусоровоз, и мусорщиков, и всю пробку впереди.

Подумав немного, Грег заглушил двигатель. «Посмотрим, — усмехнулся он сердито, — чтобы какие-то мусорщики меня обломали!». Осторожно лавируя между бамперами застрявших в пробке машин, Грег вырулил к обочине. На его счастье, эта дорога от остальных в штате Нью-Джерси не отличалась, и ее дублировала лесная тропа для пешеходов и любителей природы. Правда, Хаусу предстояло перетащить мотоцикл через ограждение высотой почти полметра. Грег проглотил таблетку викодина, и подвигал челюстью: ее почти свело, столь сильно он сжимал зубы все это время.

Мотоцикл немного забуксовал в лесной подстилке, но затем набрал привычную скорость, и Грегори Хаус смог относительно — совсем чуть-чуть — расслабиться.

Он думал о Кадди. Точнее будет сказать, что с тех пор, как они расстались у «Кристалл Гарден», он ни на мгновение не прекращал о ней думать. Эта женщина всегда — каждый день — последние двадцать лет занимала особо отведенное место в мыслях доктора Хауса. Он отводил ей пятнадцать процентов себя, как Уилсону, например. Это было очень много, потому что на себя Хаус выделял меньше.

И иногда — на мгновение, а то и на несколько дней — Кадди становилась важнее всего. Но сейчас Хаус задумался отрешенно о Формане.

С тех пор, как он увидел Формана в деле, Хаусу казалось, что он нашел себе ученика — то есть, выполнил свою почетную миссию, как врача — «воспитай достойную смену». Хаус любил диагностику, и ревновал к ней всех, даже Формана, но все-таки он мог гордиться своим учеником.

Хаус улыбнулся, вспоминая трюк с горящей мусоркой. Форман не боялся нарушать правила. Он был точно такой же, как и сам Грег — может, чуть менее прямолинейный и не такой эгоцентричный. Грегори Хаус несся мимо отгороженных соснами машин, застрявших в пробке, и уговаривал себя довериться чутью Формана. «Только бы он оказался прав, — кусая губы, думал Хаус, — потому что тогда я смогу ее найти».

Он размял почти окаменевшие от напряжения плечи, и прибавил газу.

Кадди била мелкая дрожь. Она старалась согреться, поочередно напрягая то одну часть тела, то другую, но в качестве нагрузки это было просто смешно. Какое-то время она смогла отвлечь себя, собирая зубами мелочи, выпавшие из куртки похитителя: ключи, пластиковую карточку. Куртку пришлось положить рядом на матрас, чтобы связанными руками распихать мобильник и прочее по местам. Со всех сторон задувал ледяной ветер. Лиза мерзла. Она поджала ноги под себя, проклиная шпильки и праздничное платье, обошедшееся ей… страшно вспомнить.

Внезапно она прислушалась. Откуда-то снаружи донеслись звуки подъезжающей машины. Лиза замерла.

— Джек! — выскочил тут же парень навстречу главарю, — она там, в сарае!

— Биту взял? — раздался деловитый бодрый бас. Парень засеменил за ним.

— Эй, зачем биту? Тебе мало Хелен?

— Лишние свидетели мне ни к чему.

— Ты что, спятил?!

Судя по реакции паренька, Джек не посвящал сообщников в свои планы. Лиза сжалась, стараясь стать как можно меньше, хоть и понимала, что это глупо. Ключ проскользнул в замке, и даже сквозь темную ткань в глаза Кадди забил свет от фонаря.

— Так-так, — бас Джека приобрел довольные нотки, — а я ее тогда и не разглядел! Я передумал насчет биты. Бери Люси, — повернулся он к своему подельнику, — езжай в город, привези пожрать. В ту сторону почти свободно, кстати.

Видимо, незадачливый гангстер был настолько перепуган, что ему не пришлось дважды предлагать. Не больше чем через десять минут Лиза услышала шум мотора. Хонда уезжала, оставляя ее наедине с Джеком.

Он сдернул повязку с ее глаз, накрыл ее плечи своей курткой и закурил. Если бы не ситуация, Кадди могла бы даже назвать его лицо привлекательным. У него были яркие и светлые зеленые глаза и породистый нос с горбинкой. Впечатление не было полным без обритой налысо головы с татуировками на затылке и черной бородки. Однако темные круги вокруг глаз выдавали нездоровое пристрастие к опиатам, как и суженые зрачки.

— Посиди-ка тут пока, крошка, — начал, облизывая губы и закуривая, Джек, садясь на корточки, — я включу тебе свет. Только не делай глупостей, ладно? Завершу дела, и потолкуем.

Он ласково кивнул, как будто бы разговаривал со старым другом, а не со связанной женщиной. Кадди предпочла смолчать. Джек включил в сарайчике свет, и запер дверь. Звонок колокольчика сообщил Кадди, что он вернулся в дом. Она выдохнула, привыкая к свету снова, и огляделась.

Тачка. Не то. Садовый инвентарь висит на стене — не дотянуться. Взгляд Кадди заметался по сараю. В паре метров она увидела секатор. Оставалось доползти. Она оцарапала щеку о стену, добираясь до секатора. «Вот так-то, — билось ее сердце учащенно, — сейчас… сейчас…».

Освободив руки и ноги, она принялась оглядываться. Где-то в сарае должно было быть окно. Все тело ныло, но Лиза заставила себя собраться. «Где-то оно здесь, — обходила она вдоль стен, — ага… вот!». Радость ее тут же прошла: оно было такое маленькое, что она определенно должна была застрять, к тому же нужно было еще как-то выбить стекло.

Она запаниковала. Джек не предупредил, сколько времени займут у него «дела», длинное вечернее платье — испачканное грязью, с оторвавшимися где-то пайетками — тоже мало подходило для акробатических трюков. Лиза скептически оглядела свои шпильки. Еще минут десять она потратила на то, чтобы оторвать каблуки, здраво рассудив, что импровизированные босоножки все-таки лучше, чем вообще никакой обуви. Подол платья Кадди оборвала до колен.

Адреналин немного согрел. Лиза Кадди набрала воздуха в грудь: «Я смогу, я сильная» — повторяла она, веря себе все меньше. Помогла мысль о Рейчел, там, в безопасности — ведь там был Хаус. Который кричал на Кадди по телефону, и который обязательно должен был ее найти и вытащить из этой заварушки.

Стекло лишь едва поддалось, когда Лизу грубо схватила за затылок рука Джека, и он, ничуть не колеблясь, поволок ее на улицу прямо по земле. В левой руке Джек держал бейсбольную биту.

Хаус сверился с навигатором. Он проехал вдоль шоссе уже восемнадцать миль, но впереди не было ни единого поворота, и не встречалось никаких строений. Он остановился, всматриваясь в жидкокристаллический экран. «Дом с сараями, — размышлял он, прокручивая карту на юго-запад, вдоль шоссе, — не подходит, это вообще амбар, это турбаза… опа!». Дом, окруженный дополнительными строениями, на карте был всего один — дальше холмы спускались к реке. Понадеявшись на интуицию, Хаус надавил на педаль, и одновременно с этим закинул в рот еще одну таблетку викодина.

Он свернул по указателю, сообщавшему, что на расстоянии полутора миль находится ферма «Зеленый дворик».

Последние триста шагов он шел пешком, понимая, что рев мотоцикла будет звучать громче, чем дождь. Нога болела уже настолько сильно, что Грегу стало ясно: лучше в ближайшее время не будет. Он потянулся было за пузырьком, затем отдернул руку. Викодин или трезвый рассудок? Конечно, второе. Даже если от боли придется выть.

Он остановился, услышав женский возглас. Да, он узнал этот голос, и ему очень не понравилось то, что он услышал. Не раздумывая, Хаус отправился на звук, подволакивая больную ногу.

— Сучка, — услышал он бас, — пыталась сбежать? Я сказал тебе — мы все обсудим! Тебе мало моих слов? Тогда сейчас получишь.

И ее раздирающий душу крик. Хаус почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он знал, что ничего не может сделать, пока не найдет нужного способа, а значит, этот изверг будет бить Кадди, пока хромой доктор изыщет возможность подкрасться сзади. Грегори Хаус запрокинул голову и зажмурился, стараясь не слышать ее криков. Никогда в жизни он не чувствовал боль сильнее этой. Грегори Хаус был слаб и беспомощен, просто потому, что у его противника было две здоровые ноги, и это доводило его до отчаяния. Наконец, он выглянул из-за сарая. Отморозок стоял к нему почти спиной. Хаус поднял трость и вытащил шприц. Он внимательно вглядывался в багровую шею похитителя, высматривая как можно более крупный сосуд. От боли мутилось в глазах, но Хаус не мог отступить сейчас.

— Слышь, ты? Не нравлюсь тебе?

Это заняло секунд сорок — короткий взмах левой рукой, быстрая борьба, потеря равновесия — Хаус откатился в сторону, не сдержав утробного рыка, а Джек беспомощно замер на земле.

Хаус с кашлем поднялся на ноги, почти неосознанно плюнул в сторону поверженного противника, и бросился к Кадди. К его облегчению, она была в сознании, и не погибала от потери крови или разрывов внутренних органов. В темноте Хаус смог увидеть только, что она босая, и что рядом с ней валяется бейсбольная бита. Он поспешно ощупал ее ноги, руки и спину — чтобы убедиться, что подонок ничего ей не сломал, поморщился, увидев свежие побои и царапины на ногах. Больше его обеспокоил порез — он не мог разглядеть, насколько тот глубокий, и боялся сделать лишнее движение — вокруг была грязь и глина. Лиза же молча вцепилась в куртку Хауса, ее била крупная дрожь. Хаус вытащил из куртки таблетки, и молча запихнул их Кадди в рот.

— Чем ты его… так…

— Диплацин, — коротко и будто бы спокойно ответил Хаус, снимая с себя носки и надевая их на босые ноги Лизы Кадди, — почти кураре. А тебе я дал один известный в народе стимулятор, пирогенал, чтобы ты не подцепила открытый туберкулез этого типчика и не отморозила свои симпатичные нижние конечности.

— От…откуда у тебя диплацин? — прошептала Кадди, пока он растирал ее плечи, — тебе что… твоя нога настолько…

Она не закончила, когда Хаус мгновенно вскипел, не в состоянии прикидываться отстраненным наблюдателем событий.

— У меня всегда нога! — заорал он, — и всегда настолько! Женщина, ты…

Грег прижал Кадди к себе, а потом, наверное — целовал ее, пока Лиза плакала — беззвучно. Сотрясаясь от молчаливых рыданий, она только крепче цеплялась за него, как утопающий за соломинку, и ничто в мире не заставило бы Кадди отпустить куртку Грегори Хауса. Но можно было также и утверждать, что уж Хаус точно не отпустил бы Лизу, даже если бы вокруг взрывались бомбы. Он покачивал ее, как будто маленького ребенка, которого хотел утешить — если бы в голову Хаусу приходила когда-нибудь мысль утешать детей.

— У тебя шок, — тихо и внятно говорил ей в ухо Грег, — шок и истерика. Скоро пройдет. Надеюсь, быстрее, чем синяки на чьей-то попе, — она всхлипнула — это была улыбка сквозь слезы, — ну что поделать, выглядишь ты хреново. Только не начинай ныть, что платье стоило семьсот долларов, и с каблуками пришлось расстаться!

— Ты идиот, — плакала Лиза, — идиот! Его дружки сейчас вернутся!

— О, скажешь, одной здоровой я их не запинаю? А там еще Форман подтянется и старик Джим.

— Рейчел с Кэмерон? — привстала Лиза, и Хаус, увидев, что она немного начала приходить в себя, тут же достал мобильник.

— Форман, — услышала она сердитый голос Хауса, — я нашел ее. Вроде почти цела. Не будь идиотом! Я знаю, что там пробка.

— Я вызвал полицию, — сокрушенно прозвучало в телефоне, — но даже с эвакуаторами… у них уйдет больше часа точно. К тому же они идиоты, и полчаса записывали, как вы выглядите, и где находитесь.

Хаус поднялся на ноги, поднимая Кадди за собой.

— Но я уже позвонил Уилсону, — добавил Форман, — вы проедете пять миль на северо-запад? Там дорога-дублер, он будет ждать.

— Гений, блин, — ругнулся Грег, и отключился.

Он поднял Лизу на ноги. С дороги раздалось гудение сигнала. Хонда возвращалась.

— Дерьмо! — взвыл Хаус, — идти можешь?

— Могу, — кивнула Лиза, не будучи уверенной в ответе.

Ноги болели ужасно ниже колена, но выше она их почти не чувствовала. Она с ужасом представила, как, должно быть, живется женщинам с бьющими мужьями. Кадди чувствовала себя так, словно по ней проехался трактор.

— Вау! — вдруг сочно причмокнул Хаус сзади, — нет-нет, погоди, отсюда на твой зад обалденный вид!

Лиза не смогла сдержать нервного смешка. «Пусть шутит, — просила она про себя, словно молясь, — пусть язвит. Пусть обзывается, доводит меня, издевается — просто пусть он будет рядом».

Им пришлось петлять по темному лесу до мотоцикла. Все это время Грег говорил. Сам на себя досадуя, нес всякую чушь, подколами не давая Кадди потерять нить разговора, и себе — потерять сознание от боли. Хаус размышлял над тем, как найти в себе сил вытерпеть еще — полмили до мотоцикла, пять миль — до Уилсона, потом двадцать до города…. «Если будет совсем плохо, — решил он, — придется обезболиваться косяком». И хотя он сам себя уверял, что сможет вытерпеть эту, в общем-то, недолгую прогулку, долго заниматься самообманом Хаус не смог.

Лиза споткнулась. Грегори Хаус старался не думать о том, что ей пришлось пережить. Он был готов увидеть ее в любом состоянии. Не хотелось даже и думать, что кто-то мог до нее дотронуться и пальцем, или даже — Хаус медленно выдохнул — изнасиловать. Лиза Кадди была жива, и это единственное интересовало Грега сейчас. Он посадил Лизу впереди себя на мотоцикл, надеясь — глупо, конечно — что почувствует себя лучше, пока Кадди будет прижиматься к его груди, спасаясь от ливня и ветра.

Уилсон ругался матом.

Ругаться он не умел и не очень любил. Единственным человеком, доводившим его, косвенно или прямо, до необходимости материться, был Грегори Хаус. Но сейчас Джеймс Уилсон был переполнен тревогой за лучших друзей, и волновался настолько сильно, что вынужден был постоянно доставать еще одну таблетку валидола. «Я перенимаю у него только худшее, — подумал он отрешенно, — лучше б жвачку жевал». Внезапно дорога оказалась поделена на два берега сплошным грязевым потоком.

Уилсон достал телефон.

— Хаус, — разворачиваясь, сообщил он, — не получится на пересечении. Проезжай дальше.

— Куда дальше? — осведомился Грег с издевкой, — стою на краешке откоса, дорога сворачивает направо. Тебя тут нет, или у меня инверсивные галлюцинации?

Уилсон сверился с навигатором. Его худшие опасения подтвердились.

— Хаус, тебе налево по проселку через овраг.

— Полоса препятствий? Спасибо, друг. Тебе не кажется, я для скаута староват?

— Тебе придется оставить мотоцикл! — с отчаянием в голосе добавил Уилсон. В трубку донеслось подозрительное сопение, — там сплошные заросли.

— Отлично. Запишусь в команду по легкой атлетике на следующие Олимпийские игры.

Короткие гудки. Уилсон развернулся, и принялся объезжать овраг, поросший орешником и боярышником. Уилсон мог бы прогуляться здесь в солнечный денек. Однако одно дело — Джим на двух здоровых ногах в хорошую погоду, и совсем другое дело — хромой Грег с обессиленной женщиной на руках и почти миля по кустарнику и оврагам напролом во время вселенского потопа.

Уилсон с тревогой посмотрел на небо, затем на показания термометра. За окном было сыро, шел дождь, дул ветер, и температура опустилась до двенадцати градусов.

— Поиграем в сто вопросов? — предложил Хаус Кадди, со стоном поднимаясь с какого-то бревна, — чур, я первый! Ты сутки ноги не брила — почему не шершавые?

Кадди выдохлась. Посмотрев на свои многострадальные ноги, она поняла, что все гораздо хуже, чем можно было подумать сначала: помимо того, что носки Хауса и ее сломанные шпильки не могли заменить нормальной обуви, бедра болели все сильнее. Она боялась, что где-нибудь порвалось сухожилие или мышца, хотя понимала, что сама себе диагноз поставить не может даже приблизительно — вместо ног просто была горячая красная боль. Ей казалось, они уже вечность идут сквозь сырой и темный лес, и конца ему не будет вообще.

— Иди вперед, — подтолкнул ее к едва виднеющейся тропинке Хаус, — твое экстравагантное мини — достаточный стимул, чтобы двигаться. Да, «стимул» — так я теперь буду именовать твою корму. Кадди!

Он внезапно задрал остатки ее платья вверх.

— Он тебя насиловал? — спросил Грег тихо. Лиза помотала головой, — месячные?

— Порезалась попой об гвоздь, когда вылезала, — объяснила Кадди. Хаус выдохнул, продолжая разглядывать ее ноги с разных ракурсов.

Он не хотел говорить Кадди, царапина на ягодице — ерунда по сравнению с глубокой, идеально ровной раной, как от удара ножом, на правом бедре. «Этот козел ударил ее ботинком», — понял Хаус, лихорадочно раздумывая, что делать дальше. Шок и холод не позволяли Лизе почувствовать боль. Она приписала ощущение горячей крови, стекающей по ногам, царапине. «До Уилсона не больше трети мили, — повторял Грегори Хаус про себя, чтобы успокоиться, — только бы она не свалилась раньше!».

Через сто шагов они оба были вынуждены опять остановиться. Лиза смотрела на Хауса, и понимала, что было глупо рассчитывать на него в качестве спасителя. Он сам едва держался на ногах. Грег пошарил по карманам, и вынул откуда-то съеденную наполовину шоколадку.

— На, перекуси, — протянул он найденное Лизе, — не смотри. Болит. Очень.

— Викодин, — требовательно протянула Кадди руку ладонью вверх.

— Эй, ищи другого дилера! — возмутился Грег притворно, затем схватился за правую ногу, пережидая приступ боли, — мне нельзя, — пояснил он, — уже сильно превысил.

Кадди хотела задать вопрос, насколько сильно, но не смогла. Она боялась услышать ответ. Даже в страшных снах ей не хотелось знать, какие препараты мешал Хаус, чтобы только продержаться подольше. Грег подумал немного, растирая ногу, потом достал из кармана косяк, немного помятый.

— Поровну, — это было утверждением, а не вопросом. Кадди кивнула. Она смотрела, как уверенно зашагал Хаус по склону вверх. Затяжка — шаг.

— Хаус, сто вопросов?

— Ах, да, — Хаус прикусил язык, — тогда отвечай быстро: любимый цвет белья?

— Красный.

— Где прячешь мое личное дело?

Кадди тихо рассмеялась.

— Не подловишь, Хаус! Моя очередь, — она обернулась, и протянула ему руку: склон становился все более крутым, — ты ревновал меня к моему кузену?

«Женщина! — хотел кричать на весь мир Грегори Хаус, — женщина, пощади! Никаких разговоров сейчас!». Но почему-то он кивнул, и на лице его была только безмерная усталость. Кадди грустно улыбнулась, и помогла ему дойти до следующей ровной площадки. Глядя вниз, Кадди старалась не думать, что с ними станет, если они упадут с этого скользкого обрыва

Так они прошли еще метров двадцать. Хаус понял, что больше он уже не может. Лизу шатало — он не мог просто отпустить ее туда, в неизвестность, одну. Его охватил на мгновение страх — а что, если он упадет здесь, и она останется одна? Успеет ли она разобраться с телефоном, сообщить Уилсону, где находится, или будет истекать кровью в одиночестве над остывающим телом Грегори Хауса?

— Я тут, и сейчас меня не станет! — задыхаясь, окликнул ее Хаус, — Кадди!

Он оперся о трость, оглядывая окрестность. Не было вообще ничего, на что можно было присесть. Хаус свалился прямо на расползающуюся мокрую глину. Если бы он не был принципиальным атеистом, то решил бы, что Бог вздумал, под стать ему, Грегори Хаусу, цинично пошутить.

Кадди плакала, прижав руки к глазам и глядя на него, стоя от него в полуметре на коленях. Хаус заставил себя прекратить чувствовать боль. Он должен был сделать это для нее.

— Ну хватит, — проворчал Грег, подползая к плачущей женщине, — я еще живой, — Хаус обнял ее, сердясь на свое несвоевременное черное чувство юмора, — я еще не наигрался! — добавил он, схватил ее за плечи, и поцеловал.

Если бы этот поцелуй был последним в жизни обоих, ни один бы из них не пожалел.

— Зачем, — простонала Кадди, рыдая ему в грудь, — ты же знал, что с тобой будет! может, тебе вообще надо было сразу ее ампутировать? Ты себя убиваешь!

— Хочется играть хотя бы ради твоего… роскошного… «стимула»! — перекрикивая ее, вопил Хаус.

Они смогли пройти еще метров пятнадцать. Казалось, дождь не только не стихает, но еще и усиливается. Хаус отдышался. Оставался последний рывок — на два рывка его бы не хватило. Сорок метров или пятьдесят вверх, по склону из расползающейся почвы, камней, сучков и мокрых листьев. Глядя на Кадди, он понимал, что она уже на пороге обморока. Обхватив ее за талию и постаравшись не издавать слишком страшных стонов, Хаус поднял ее на руки. Она вцепилась в его трость.

С бесценной ношей на руках Грегори Хаус сделал в самом буквальном смысле тяжелейшие двадцать шагов своей жизни, после чего медленно опустился на землю.

— Уилсон? — простонал в трубку Грег, — подкатывай к склону, где поворот.

— Как он выглядит? Тут миллиард поворотов! — взвизгнули тормоза, и Уилсон повысил голос, — какие-нибудь особые приметы есть?

— Рекламный щит с выборов мэра! — Хаус надеялся, что мэр хотя бы на этот раз не заклеил своей фотографией все щиты в радиусе ста миль.

— Я спущусь!

— Как? Протаранишь ограду шоссе, и будешь метаться по буеракам, выкрикивая мое имя? Просто жди.

Грег уцепился за колючие ветви какого-то мокрого куста, чтобы подняться.

— Лиза, — позвал Хаус, тяжело дыша, — слышишь?

Дождь только усиливался.

— Лиза, я без тебя не смогу, — хрипло произнес Грег, и сжал ее ладонь.

Ему как никогда прежде было важно, чтобы она услышала его слова. Дождь крал звуки — вокруг монотонно бились о землю миллионы капель, и звук был похож на шелест тысяч крыльев. Однако и сквозь этот шум Хаус услышал ее голос.

— Я… сейчас, — слабо сказала она, — иду. Я в порядке. Я иду, дай мне руку, ладно?

Закрыв глаза, Грегори Хаус постарался расслабить тело, насколько это было возможно. Все болело — не так, как нога обычно — нет, болело все, достаточно сильно, чтобы идея встать и переместиться куда-либо вызывала ужас и отвращение. Он бы с удовольствием укололся чем-то вроде метадона, и умер бы здесь под кустом. Но Кадди была ранена, и надо было немедленно согреть ее, осмотреть, вылечить, накормить снотворным и сделать это можно было только в Принстон Плейсборо, до которой было очень далеко.

С дороги доносилась какая-то музыка, и Хаус уже мог различить пронзительное женское «again, again, never stop…». Он закрыл глаза и удовлетворенно вздохнул. Где-то в глубине души у него еще жили сомнения и страхи. Может, кто-то из преступников и вырвался на свободу, и караулит их там сейчас на Хонде. Может, ливень обернется вселенским потопом. Или ногу ему ампутируют после сегодняшней ночи. Хаус усмехнулся, и крепче обнял Кадди, хватаясь левой рукой за ограждение под рекламным щитом. Лиза уже не плакала.

А значит, и дождь, и Викодин, и целый свет вокруг — в это бесконечно долгое мгновение — ничего не значили.

========== Уроки торга ==========

Обычно после стихийного бедствия в кино восходит солнце, навстречу которому удаляются чуть потрепанные, но все же счастливые главные герои. Однако жители Принстона мало напоминали счастливцев из голливудского блокбастера.

Дождь продолжался. Он лил еще три дня без перерыва. На четвертый день из-за туч появилось солнце — всего лишь на полчаса, за которые люди успели вытащить на террасы кресла-качалки, горшки с цветами и детские коляски. Однако видимо, солнцу что-то не понравилось в Принстоне, и оно поспешило опять скрыться. Снова пошел дождь.

…Сквозь ночь машина Уилсона неслась на предельно возможной для такой погоды скорости. На заднем сиденье копошился Хаус, положивший Кадди себе на колени и поспешно снимавший с нее платье.

— Хаус, не говори только, что ты так сильно по ней соскучился, что и подождать не можешь, — Уилсон старался не смотреть в зеркало заднего вида, — какого… ты делаешь?!

— Ищу аптечку… зачем ты возишь тамоксифен с собой? Ты что, каждые два дня сбиваешь раковых старушек?

— Пошел ты, Хаус! — возмутился Джим, — зачем тебе аптечка? Через пять миль нас встретит Форман и Скорая. Лучше сразу раздевайся сам.

Грегори Хаус посмотрел на затылок своего друга с уважением и признательностью, правда, Джеймс увидеть этот взгляд не мог при всем желании.

— У тебя есть нитроглицерин? — спросил Грег, — а, у тебя есть валидол! Угости. Хочешь, поменяемся? Закайфуй со мной!

Джеймс надеялся, что Хаус интересуется наличием у него сердечных лекарств из простого любопытства, что было сомнительно. Уилсон резко вдарил по тормозам, разглядев впереди мигалки Скорой помощи. Навстречу машине бросился мокрый до нитки Форман, а за ним — еще двое.

— Вытаскивайте Хауса первым, — распорядился Форман, и, заметив непонимающий взгляд Джеймса, понизил голос, — он брал с собой фенамин. Токсикология уже в курсе, плазма едет.

«Твою мать!» — крикнул Уилсон, не в состоянии придумать ничего умнее. Форман повел машину Уилсона, а онколог переместился в карету Скорой. Хаусу ставила капельницу Кэмерон. «Я галлюцинирую, — сообщил Грег с закрытыми глазами в пространство, — вероятность появления здесь миссис Чейз такая же, как для Элвиса». Эллисон промолчала. Грегори Хаус не подозревал, сколько у него друзей, готовых прийти на помощь, а если и подозревал, то делал все, чтобы отучить их от этой непозволительной привычки. Однако все его попытки были безуспешны — раз уж даже ответственная Кэмерон среди ночи отправилась с незапланированным выездом куда-то на двадцатую милю.

— Хауса в интенсивную терапию, нужен морфий, — простонала Кадди с носилок, — меня били по голове, так что рентген… позвоните, пусть готовят.

— Кэмерон, — вдруг подал голос Грег, и притянул удивленную девушку к себе, прошептал ей что-то на ухо. Она кивнула.

А потом Грегори Хаус закрыл глаза, и вырубился, завалившись на Уилсона.

Прошло уже три дня, а Хаус все еще чувствовал себя не в меру паршиво. Он ненавидел выздоровление, особенно свое. Грегори Хаус предпочитал всегда страдать понемногу. А теперь его лишили не только мотоцикла, но еще и возможности выздоравливать дома — скрывшись от людских глаз.

И все же на этот раз он и сам чувствовал потребность отлежаться, и потому сморкался в больничные салфетки, ел предложенный безвкусный завтрак и задыхался в бронхитном кашле, находясь под постоянным наблюдением.

Хаус очень хотел домой. Он даже знал, что сделает в первую очередь. Конечно, найдет в холодильнике виски, и будет пить его без льда, закусывая… Грег еще не придумал чем, но был уверен — это будет что-то мясное, хрустящее, с корочкой и с ароматным густым соком…

В отличие от своего подчиненного, Лиза Кадди домой совершенно не хотела. Она была бы рада вообще забыть, как выглядел ее дом до потопа, ибо то, что осталось после, приводило ее в отчаяние.

— Ну, как твои дела? — спросил Джеймс у Лизы, хромавшей в его сторону, — заходи, чаю попьем…

— Тебе не удастся заставить меня не злиться, — сообщила Кадди, усаживаясь с Рейчел в кресло, — я пришла просить у тебя убежища. Ты в курсе, что крышу у моего дома пробило градом? Что осыпалась штукатурка и обои пустили пузыри? Что я уже третий день сплю в своем кабинете?

— Э… — Уилсон открыл рот, и пожал плечами, — ну…

Лиза уставилась на друга в глубоком изумлении. Безотказный Джеймс мог сказать что-то вроде «ну» только в одном случае — к нему в его холостяцкую квартирку уже кто-то въехал. Кадди была уверена, что Уилсон предложит ей ночлег сам.

— Хаус? — спросила Кадди, — ты предатель!

— Мирра, — сконфуженно развел руками онколог, — мы решили попробовать пожить вместе недели две. Прости…

Кадди шумно выдохнула, и посмотрела в потолок. Спать в собственном кабинете, мыться в душевой оперблока и краситься, глядя в зеркала женского туалета на третьем этаже было сомнительным удовольствием. Единственным позитивным моментом в житье в Принстон Плейсборо была Рейчел: всегда было, с кем ее оставить, если надо было работать. Правда, работать Кадди запретили категорически, хотя бы до тех пор, пока не сойдут побои на ногах и ссадины на лице.

За два дня Кадди успела обзвонить половину гостиниц в городе, переполненных пострадавшими от стихии, и нигде ей не готовы были выделить даже дополнительную койку. «Соберите лишь самое необходимое, — заверял ее страховщик, — мы за день-два решим вашу проблему». Кадди скептически оглядела свой скарб. Несмотря на то, что она собрала две спортивные сумки вещей, надолго их хватить не могло. Да и страховая компания, разорившаяся на принстонском тайфуне, не спешила выручать своих клиентов.

Уилсон виновато смотрел на главврача. Зазвонил телефон.

— Одолжи мне на проститутку, — без приветствий начал Грегори Хаус, — очень, очень срочно.

Уилсон включил громкую связь, и решил вдоволь поиздеваться над другом:

— Какой изысканный метод самоубийства! Ну конечно, старик Джимми просто не может позволить твоему либидо…

— Захочу умереть, как истинный нимфоман, женюсь на Кадди! — рявкнул Грег, и Лиза возмущенно открыла рот, — меня не выписывают из терапии, если за мной не будет присмотра еще пять дней. Можешь, конечно, ограбить банк, чтобы нанять мне кого-нибудь из больничных нянечек.

— Ему придется ограбить сотню банков, — ледяным тоном произнесла Кадди, — ты скотина, Хаус! И я тебя уверяю: в моей больнице ни одна нянечка даже за миллион долларов…

В трубке что-то запищало.

— Женщина, ты тоже там? Как я рад тебя слышать — это ведь по твоей милости…

— Ты наелся фенамина? Не помню, чтобы давала тебе на это свое благословление!

Лиза Кадди и Грегори Хаус для Уилсона были выделены в отдельный подвид людей — «эти двое». Их общение не подчинялось никаким нормам и правилам. Джеймс сокрушенно покачал головой. Через пять минут — как он и ожидал — дверь в его кабинет распахнулась, и появился Грегори Хаус собственной персоной, в больничной рубашке и с перебинтованными локтями. Трость, конечно, была при нем, как и пузырек с викодином. Во рту Хаус катал вишневый леденец. Несмотря на небритость и мятый вид, выглядел он неплохо — для человека, злоупотребляющего всем, чем только можно злоупотребить.

— Ты! — Кадди швырнула пакет с вещами на пол, — ты должен лежать и смотреть кабельное!

— Я должен лежать дома, — возразил Грег, — но, раз уж денег ни у кого нет, я предпочту лежать у Уилсона, жрать чипсы и…

Джеймса осенило.

— Вы, двое! — радостно хлопнул он по столу открытой ладонью, — Кадди — бери вещи и переезжай к Хаусу.

— Я за, — немедленно поднял руку Хаус, и повернулся к Лизе, — наручники и плетка с меня.

— Ты спятил, — ответила Джеймсу Лиза, — он не даст мне работать. Он не даст Рейчел спать. Он вообще мне жить не даст.

— Но ты заодно за ним присмотришь! — не сдавался Уилсон, — он будет сидеть дома, и не нанесет больнице вреда. А у тебя отгул. Я буду приезжать — иногда. Это же на пару дней!

Хаус дернулся в сторону. Он нервно сглотнул. Кадди тяжело вздохнула, и кивнула Уилсону: «Уговорил. Я хочу выспаться в нормальной постели». Подхватив свои сумки и Рейчел, она вышла. Хаус оценивающе смотрел ей вслед.

— Я тебе за это еще отомщу, — проворчал он. Уилсон безмятежно улыбался.

— По-моему, я делаю тебе большое одолжение, — заявил он, — поживешь, как человек, хотя бы два дня. Кадди хорошо готовит и уж точно знает, что такое утюг, и как с ним обращаться.

— Она и детеныша ко мне потащила! — с наигранным ужасом воскликнул Хаус, удаляясь в сторону своего кабинета, — захватчики!

Джеймс Уилсон мог вздохнуть спокойно. «Эти двое», замкнутые на себя, опасности для общества не представляли. Вернее, ему так казалось.

Дождь над Принстоном продолжался. Утешительным прогнозам про потепление к выходным верить перестали. Человек — существо, способное приспособиться к любым условиям. Жители Принстона смирились с разгулом стихии. При входе в магазин можно было увидеть раскрытые зонты, с которых стекала вода. На улицах, расположенных в низине, стояла вода, а оптовые продавцы солнцезащитных очков подсчитывали убытки; резиновые сапоги и лодки подскочили в цене, и даже в продуктовых магазинах появились таблички «Нормы отпуска в одни руки».

Вдобавок ко всему электричество на улицах отключили после серий коротких замыканий. И в этом прекрасном состоянии город продолжал жить.

К дому Грегори Хауса Уилсон подъезжал со смешанными чувствами: всю дорогу Хаус и Кадди препирались: Грег еще не видел свой мотоцикл, который полиция изъяла, как вещдок, и винил в этом диагност, разумеется, Кадди. Лиза терпела, сжав зубы. Прошелся Грегори Хаус по всему: по одежде главврача («Мой дом — мои правила. Всякая особь женского пола старше восемнадцати носит мини!»), по количеству ее сумок («Экспедиция в Антарктиду!»), ну и, разумеется, не уставал общаться со всеми более-менее выпуклыми частями тела Кадди. Монологи Хауса прерывались лишь бронхитным кашлем.

— Почему твоя халупа суха и тепла, а мой милый домик утоп? — возмутилась в очередной раз Лиза, заходя в дом Хауса с Рейчел на руках. Грегори Хаус состроил удивленное лицо и округлил глаза.

— А почему твои две ноги заканчиваются сдобными булочками, а мои полторы — волосатой задницей?

— И еще пять часов в клинике, кстати, — мстительно напомнила Кадди, проходя в ванную.

— Не ставь мне условий, оккупант! Кстати, потомство вот-вот уделает диван чьей-то косметикой.

— Отбери у нее помаду! Ты уже вычистил свои тайники с наркотой? Она ведь найдет…

Уилсон поспешил оставить своих друзей вдвоем, аккуратно сложив мокрые сумки в прихожей. «Какой я молодец, — радовался онколог, выруливая с трудом по залитой дождем дороге, — может быть, они найдут общий язык — стоит им оказаться под одной крышей! Ну, или, — он нахмурился, — буду на это надеяться».

Грегори Хаус всегда считал своего друга очень, очень наивным.

Спустя полчаса после того, как Уилсон покинул «гостеприимный» дом Хауса, на территории этого дома разыгралось настоящее сражение. Двое взрослых людей с упоением ползали по полу с восковыми мелками, деля территорию. Хаус считал, что таким образом он пережидает приступы боли из-за резкого снижения дозировки викодина. Кадди была уверена, что война — лучший способ окончательно поставить заносчивого диагноста на место и разрушить ту ауру привлекательности, которая в последнее время заставляла ее думать о нем.

— Так, — кряхтя, поднялся Грег с пола, и схватился за спинку дивана, — вот это — Святое: диван и окрестности.

— А где я тогда буду спать? — поинтересовалась Кадди. Хаус махнул рукой в сторону спальни:

— Здесь буду жить я. Здесь будут валяться мои грязные носки, моя китайская лапша и порнуха. Только ради тебя, мелкий упырь, — обратился Хаус к Рейчел, — я перепрятал Викодин в действительно надежное место.

Ответом доктор Кадди была не удовлетворена. Она слишком давно знала Хауса, и была уверена: более чем о половине своих сверх секретных заначек он уже забыл, а лежать в этих закромах могло все, что угодно. «Диплацин, фенамин… — вздохнула Лиза, методично обшаривая полочку под раковиной, — травка была бы наилучшим вариантом, невинным, по крайней мере». Озаботившись безопасностью Рейчел, да и себя, Кадди начала свои поиски с ванной.

Только через несколько минут она обратила внимание на то, что Хаус ничего не сказал ей по поводу ее вмешательства в его частную жизнь. Кадди даже стало стыдно за себя. «Все-таки это его дом, — напомнила она себе, — не буду уподобляться своему Альтер-эго — злобной мегере из госпиталя».

— На кухне в банке с рисом столетней давности, — услышала она голос Грега, — где-то на донышке лежит бумажка. В бумажку завернуты четыре таблетки.

— Никаких колес, пока мы здесь, — категорично заявила Лиза, и Хаус скривился:

— Одержимая наркофобией! На этой бумажке — мой пин-код. Мне он нужен.

Когда Кадди, прокляв все на свете, вернулась в гостиную, Хаус спал. Она замерла на месте, лихорадочно пытаясь понять, что же ей делать теперь, но так и не смогла придумать ничего умнее, чем замотать его босые ноги пледом. Рейчел тоже спала в своей коляске. Кадди скептически оглядела пространство, и отправилась в спальню — раскладывать вещи.

Ей совершенно не хотелось спать, напротив, она была полна кипучей энергии, и, немного посовещавшись со своей совестью, решила не трогать личных вещей Хауса ни под каким предлогом, а вместо этого приготовить что-нибудь поесть, и тем самым отвлечь себя от скуки и любопытства. На готовку — то есть, на поиски продуктов в морозилке, их разогревание и последующее перемешивание — ушло около пятнадцати минут. Усталость навалилась на Кадди, едва она выключила плиту. Энергичность испарилась, как будто ее и не было.

— О, тут еда, — раздался заспанный и немного хриплый голос Грега, и сам он появился в дверном проеме, — что это?

— Рыбные палочки и гавайская смесь, — мстительно ответствовала Кадди, — и яичница. Больше у тебя ничего не было. Угощайся на здоровье, а я помоюсь, и лягу спать.

Кадди удалилась. Хаус, убедившись, что она ушла достаточно далеко, осторожно погладил спящую Рейчел по плечу.

— Только не выдавай меня, — шепотом сказал он, — у меня там заначка под матрасом.

— Вы же должны быть дома, с доктором Кадди, — на следующий день удивился Тауб, внимательно всматриваясь в лицо Хауса. Форман улыбался, Тринадцать — тоже. Грегори Хаус запрокинул голову назад и поморщился.

— Сегодня умрет страшной смертью один болтливый онколог, — сообщил он в пространство, — у нас пациент. Это достаточно веская причина, чтобы я был на работе?

— В девять утра, — захихикал ехидно Форман, прикрываясь журналом «Новости Стоматологии».

Грег постучал тростью по столу.

— Меня выжила нахальная стерва, — пожаловался он, и уселся в свое кресло, — она постоянно ноет, требует секса, еды и сериалов. Джон Стоун, двадцать три года, менеджер по продажам, отказала печень. Идеи есть?

Переглянувшись, егоподчиненные открыли свои папки. Хаус постарался не делать слишком довольное лицо. «Ох, Джимми, — коварно строил он планы на обеденный перерыв, — попадись мне только!».

Но он забыл обо всем, едва только увидел своего нового пациента. Джон Стоун сидел перед ним на краешке койки, руки его были в наручниках, рядом спали два потрепанных жизнью детектива. Хаусу показалось, он за последние дни узнал всех и каждого во всем округе, а то и во всем штате, кто носит при себе жетон. Один из детективов немедленно вскочил — словно кто-то щелкнул тумблером, и включил полицейского.

— Я — детектив Оуен, это мое удостоверение, это мой напарник.

— Я доктор Хаус, это моя дурь, это моя трость, — в тон ответил Хаус, тряся в левой руке викодином, в правой — тростью. А это — он показал тростью на Стоуна, — мой пациент.

— Извините, сэр, — напарник поднялся со стула, — мистер Стоун под постоянным наблюдением полиции, как особо опасный рецидивист.

Форман хмыкнул.

— Менеджер по продажам? — Хаус посмотрел в историю болезни, — это он сам заполнял?

— Мне показалось, писать в графе профессия «барыга» — немного провокационно, — тут же вмешался Стоун, и протянул правую руку доктору Хаусу, — Джонни.

— Джонни Зеленая Долина, — тут же встрял детектив Оуен, — третья ходка за хранение и сбыт в особо крупных размерах…

— Плантация, двадцать сортов, полтора гектара в условиях города, — с гордостью вставил Джонни, — и, сэр, новый сорт! Сейчас… — он покосился на детективов, — в разработке.

Хаус молча вышел из палаты, и Тауб рванул за ним. Хромая, Грег увеличивал скорость.

— Вы не можете просто взять и уйти, — Тауб перегородил Хаусу дорогу, — и, кстати, я не замечал в вас особой неприязни к ботаникам-травоведам.

— Ты еще здесь? — Грегори Хаус вытаращил на Тауба глаза, и открыл рот, изображая крайнее изумление, — а кто же тогда делает тест на токсины, наркотики и ВИЧ, пока Большой Босс идет грабить пролетариат на предмет пожрать?

Тауб страдальчески вздохнул, возвращаясь к Джонни и его незадачливому конвою.

— Как будто тебя дома не кормят, — пробурчал Уилсон, доставая свой «запасной» сэндвич.

— А с чего ты взял, что эта женщина будет для меня готовить? — поинтересовался Хаус с набитым ртом, — в этом доме только микро-Кадди питается нормально, потому что ей много не надо.

— Попроси ее, — пожал плечами Уилсон, — просто скажи, что был бы рад отведать что-нибудь, приготовленное ее руками. Возьми инициативу на себя — хоть раз в жизни не в чем-то противоправном.

— Угу. Кстати, о противоправном: у меня там пациент, — как бы невзначай добавил Грег, — если у тебя есть лишняя пара тысяч, я мог бы договориться по оптовым ценам скупить травы для больницы… на пробу, ладно? Готов быть дегустатором.

«Период запоя сменился травокурением», прокомментировал Джеймс про себя. С другой стороны, Грегори Хаус перестал принимать Викодин горстями, а ради такого можно было бы терпеть даже всегда обкуренного Хауса.

— Эй, ты здесь? — нетерпеливо окликнул вдруг Хаус, — я тебе про пациента. Не посмотришь свежим взглядом — у него часом нет рака печени?

— А ты? — Уилсон не успел и глазом моргнуть, а Хаус уже покидал кабинет, — Хаус!

— Иду проявлять инициативу, — сообщил громко тот, — в своем законном желании пообедать, наконец.

Уилсон не мог не признать: самые его страшные опасения сбывались. Поселив «этих двоих» под одну крышу, он словно вскрыл огромный гнойный нарыв, и теперь должен был терпеть последствия. Можно было не сомневаться с самого начала — мелочная бытовая неприязнь брала свое.

— Помой посуду! — крикнул Хаус с порога, — постирай мои вещи! Приготовь пожрать!

— Принеси мне цветы, подари кольцо с бриллиантом и сделай массаж стопы, — незамедлительно донеслось со Святого Дивана, — и я подумаю.

— Это мое логово! — нахмурился Хаус, раздеваясь и разуваясь. Кадди пожала плечами, ехидно посмеиваясь: «А там моя больница, а ты мой пациент». Грег уставился на нее злобным взглядом. «Неизбежный паразит, — припомнилось ему, — сосет кровь из мужика». Не удостоив ее ответом, он похромал на кухню, и открыл холодильник. Сияющая белизной пустота — выскобленная до скрипа! — надежд не внушала. На сковороде все так же сиротливо лежала засохшая утренняя сосиска с давно истекшим сроком годности. Грегори Хаус на мгновение зажмурился, потом снова открыл глаза. Сосиска никуда не исчезла.

Он смотрел на Кадди и ужасался тому, что видел. Придя на его территорию, она повела себя так, словно… словно… вот. Правильные слова. Хаус криво улыбнулся.

«Ненадолго». Завтра вечером она уйдет. Уйдут ее мерзкие флакончики из ванной, уйдут ее (и ее дочери) баночки с детским питанием, духи, туфли и журналы. Несмотря на то, что их было объективно мало, вещи этой женщины заполоняли все свободное пространство, и умудрялись делать его тесным. А в тесном пространстве, где все напоминало об этой женщине, с ней было сложно разминуться, и ее хотелось гораздо острее. Грегори Хаус начинал понимать, как бытовое отвращение легко может перерасти во влечение. В очень сильное влечение.

Он умылся холодной водой из-под крана, и порадовался своему бронхиту, передозировкам и инвалидности. Как победить тягу? Рецепт от доктора Хауса: плохо себя чувствовать. Желательно всегда.

— Я поехал, — не раздумывая, бросил он, — вернусь поздно, пьяный и в помаде…

— Ты никуда не поедешь! — как он и предполагал, нужная кнопка отыскалась легко, и в голосе Кадди была угроза, — ты будешь сидеть дома.

— Тут голодно, грязно и скучно, а в баре стриптиз, бильярд и телки, — заныл Грег. Кадди запрокинула голову к потолку, и зарычала, как самая настоящая львица.

Она не хотела готовить ему, ходить для этого в магазин — по сырости и под дождем. Она не хотела стирать его носки, и уж тем более доктор Кадди не собиралась его развлекать. Но выбирая между вероятностью созерцать довольного, сытого и более-менее спокойного Хауса и шансом его же — помятого и не в себе — забирать из участка, Лиза выбрала первое. Ничего не говоря, она надела туфли, и принялась искать куртку. Хаус устроился поудобнее на диване, и постарался нашарить рукой бутылку виски под столиком.

— Резиновые сапоги не забудь! — крикнул он вслед, — и пивка!

Ему, наверное, показалось, но в отражении зеркала он разглядел ее вытянутый средний палец правой руки.

Было только восемь вечера, когда Хаус уже был сыт, как никогда прежде, и недовольство диагноста жизнью чуть-чуть притупилось. Этим ощущением нужно было срочно с кем-то поделиться. Хаус достал мобильник.

— Уилсон, старина, — заухмылялся он в трубку, — она приготовила мне поесть!

Онколог дышал в трубку чуть чаще, чем обычно, и Грег цокнул языком, совершенно уверенный, что его друг тоже слинял с работы чуть раньше, чем обычно, чтобы побыть наедине с новой зазнобой.

— Мои поздравления. А что сейчас делает?

Хаус вытянул шею. С непроницаемым лицом Лиза Кадди драила кухонную раковину.

— Моет посуду, кажется. Как называется такой кусок мяса, на котором лежит петрушка и соус красный? Бифштекс или ромштекс?

— Наслаждайся, Хаус! — повеселевшим голосом добавил Уилсон, и отключился. Хаус услышал в трубке женский смех, и в раздражении бросил телефон на диван. «Обосную теорию так, — решил Грегори Хаус, — мужчина, который умеет готовить, сам отбирает у себя простые радости бытия». Кадди уже метнулась едва заметной тенью в ванную, и теперь шуршала пакетами.

— Что ты там делаешь? — позвал он ее. Лиза высунулась в проем.

— Пустые упаковки от крема, зубной пасты, ватные палочки… — начала она перечислять, — кстати, у тебя на кухне ничего строго не для моих глаз нету? Можно, я там немного… приберусь?

Грегори Хаус мог поклясться, что любой холостяк, услышав эти слова, крикнул бы «Бинго! Вот она, женщина года!».

— Можно, — великодушно взмахнул он рукой, — Святой шкафчик, где всякое важное барахло… — он задумался, и махнул рукой еще раз, — просто разложи примерно так, как там все лежало.

Кадди определилась, как она хочет провести оставшиеся сутки. Надо было просто чем-нибудь себя занять. Чем-нибудь, для чего нужны руки, но совсем не нужна голова. «Наверное, скоро полнолуние, — усмехалась Кадди, — с чего я вспоминаю тот раз? И вспоминаю ли? Может, я все это придумала? Может быть, ничего и не было?». Очень хотелось узнать правду — если она сейчас — вот так, просто, — займется с ним сексом, будет ли ей так же хорошо, как тогда?

Хаус вытянул ноги на диване, сделал телевизор тише, включил музыкальный центр, и приготовился к завершению прекрасного вечера. Он неспешно потягивал виски с колой, заедая это удовольствие своим свежим бифштексом — или все-таки ромштексом, что было не важно. По кабельному показывали Тарантино. Сальма Хайек вот-вот должна была начать танцевать со змеей на плечах.

Кадди была здесь. Она чем-то гремела на кухне, что-то перекладывала, включала и выключала воду, вытирала руки полотенцем, шла в спальню, возвращалась назад… Грегори Хаус чувствовал ее передвижения спиной, затылком и всем телом. «Это тебе надо? — спрашивала она иногда, — я выкину?». И чем больше она спрашивала, тем лучше становилось Хаусу. Вероятно, причиной этого было также был «Джек Дэниэлс», но Грег не анализировал.

Прекратив, наконец, кашлять, он мгновенно уснул.

Форман не выспался. Он часто не высыпался. Иногда ему казалось, что Тринадцать создана для того, чтобы разрушать всякий сон. Вот и этой ночью они почти до рассвета сидели в гостиной, и занимались какой-то ерундой: играли в карты, смотрели фотографии, читали по очереди статьи из «Новостей Стоматологии».

У входа в госпиталь он увидел доктора Кадди. Она выглядела измотанной и нервной.

— Семинар по этике, — тут же сообщила она Форману, и отряхнула свой зонт, — через неделю у нас в клинике. От диагностического отделения нужен один доклад.

Форман не смог сдержать улыбки. Если учесть, что главой отделения был Грегори Хаус, мысль о докладе начинала казаться весьма и весьма забавной. Но Кадди была серьезна.

— Поскольку твой непосредственный начальник — безжалостный врач-убийца вне морали и принципов, — с сарказмом добавила она, — возлагаю эту почетную обязанность на тебя.

Форман готов был возмутиться «Почему я?», но, вспомнив, где сейчас живет Кадди, заставил себя промолчать. Несомненно, она уже все утро убила на скандалы с Хаусом, и была не в настроении миловать своих сотрудников.

— Ну что, передовик, тебя уже обрадовали? — Хаус был бодр, свеж и почти не кашлял, — теперь — марш в Скорую.

— Не понял, — Форман кивнул входящему в кабинет Таубу, — это что, ссылка?

— Это стратегическая рокировка, — откинулся назад Хаус, играя с тростью и принимая загадочный вид. — Ты немного поработаешь в Скорой, и украдешь для меня кое-что из записей. Кэмерон напишет нам доклад. Таубу скидка за спасение главного достояния больницы.

— Главное достояние? — усмехнулся Форман, выходя из кабинета. Хаус кивнул.

— Косметические швы на заднице нашего главврача — его рук дело. А теперь иди, пока я не передумал.

«Я гений, — хвалил себя Грегори Хаус, провожая взглядом фигуру Эрика, — гений перестановок. Черт возьми, это было красиво».

— Джонни Зеленая Долина, — задумчиво произнесла Тринадцать, и постучала по стеклянной столешнице, — это не рак печени, это не отравление, это не гепатит.

— Не энцефалопатия, — добавил Форман, и пустил бумажный самолетик в урну.

— Он вряд ли вообще употреблял что-то круче травки, — Тауб открыл маркер и вычеркнул последний из предложенных диагнозов, — абсолютно здоров, если не считать плоскостопия.

В кабинет вошла Кэмерон. В руках она держала розовую папку. «Где Хаус?» — спросила она удивленно. Троица взглядом показала ей в сторону кабинета Кадди. Кэмерон вздохнула, положила папку на край стола, и удалилась. Форман последовал за ней: решив не лишать диагностическое отделение своей персоны, он выторговал у Кэмерон соглашение: за каждые пять листов доклада два часа работы в Скорой. Очередные пять листов в розовой папке лежали на столе. Жизнь в Принстон Плейсборо текла своим чередом.

Чего нельзя было сказать о состоянии Джонни Стоуна. Его бодрые попытки развернуть дискуссию о выращивании конопли в антисанитарных условиях подвалов Принстонских трущоб пресекались строгими детективами, выпившими почти весь кофе в автомате. Сам Джонни Стоун пил горячий шоколад, и, судя по количеству бумажных стаканчиков, также не отставал от полицейских. Несмотря на то, что показания давления часто менялись, Джонни не падал духом, пытался острить, травил смешные байки, рассказывал анекдоты, и уже завел знакомство с тремя симпатичными медсестрами.

Именно одна из них заметила то, чего не заметили остальные.

— Джонни, у тебя диабет? — спросила она, трогая его руку, и Джонни Зеленая Долина замотал головой из стороны в сторону.

В истории болезни появился еще один симптом: от Джонни шел запах ацетона, и он покрылся холодным потом.

Тринадцать сидела за столом Хауса и ела пончик в сахарной глазури. Она опасалась, что в столовой почувствует себя неловко, если ей вдруг захочется облизать пальцы. Реми могла поклясться: ничего вкуснее пончика этого в жизни она не ела.

Кокосовая крошка падала на историю болезни, которую Тринадцать уже в пятидесятый раз пролистывала в поиске какой-либо подсказки, которая могла бы объяснить запах ацетона изо рта, отказывающую печень и гипотонию. Но больной плантатор-растаман интересовал Тринадцать в данный момент значительно меньше, чем пончик, каждый кусочек которого во рту таял, ласкал каждое вкусовое окончание, и приносил несказанное удовольствие. Она счастливо улыбнулась, облизывая пальцы.

— Ты это так эротично делаешь, — сдавленным голосом сообщил Форман, и вздрогнувшая Реми посмотрела на него с недовольством, — прости, оторвал от первого приема пищи за последние двое суток.

Он прикусил губы, улыбаясь. Тринадцать улыбнулась тоже, и еще несколько секунд они перебрасывались, словно заговорщики, хитрыми ухмылками.

— Какая идиллия, — разрушил гармонию голос Хауса, и диагност подбросил трость в воздухе, — я сегодня последний день сытый, так что угощайся на здоровье.

— Спасибо, — кивнула Тринадцать, и встала, стряхивая крошки от пончика на пол, — у меня есть, кстати, идея по поводу пациента.

— Твоя кровь сейчас занята желудком, так что озарение исключено, — Хаус занял свое кресло, и почесал тростью спину, — но да, я согласен, тебе надо пойти и сделать ему стресс-тест с нагрузкой на поджелудочную.

Тринадцать, все так же улыбаясь, отправилась к Джонни, Форман встал, чтобы последовать за ней, но Хаус цокнул языком, и указал помощнику на пуфик перед собой.

— Она все еще неплохо соображает, — кивнул Хаус, — я боялся, что прогестерон крепко долбанет по ее мозгам.

— Хаус, — Форман выразительно нахмурил лоб, — она просто захотела пончик. Захотела пончик — съела пончик. Где криминал?

— «Криминал» спрятан в ее внутренних половых органах, и однажды — я не сомневаюсь — я буду лицезреть его в школьной команде по баскетболу, а потом — среди поступающих в медицинскую академию.

Он помахал перед Форманом конвертом с грифом «узи: гинекология». Эрик положил на стол свою добычу. Прищурившись, ученик и учитель минуту смотрели друг на друга.

— Ответьте мне, Хаус, — нарушил молчание Форман, — зачем доктору Кадди проверяли хорионический гонадотропин, и как вы объяснили необходимость этого Кэмерон, которая брала кровь на пробы? И отчего такая секретность?

— А ты пробовал уговорить женщину помочиться в баночку ради праздного любопытства?

— Она не беременна, — по слогам ответил Форман, протягивая Хаусу папку с анализами, — и ваш интерес может быть обусловлен несколькими причинами…

— Меня похитили инопланетяне, и вынудили стать донором спермы, пытаюсь оценить эффективность, — скороговоркой ответствовал Хаус, и обмахнулся снимками узи, — ну что, равноценный обмен состоится?

— И я заберу пончики, — кивнул Форман, — для Тринадцать.

«Согласен». Врачи, как мафиози на сделке, обменялись бумагами, и разошлись: Хаус — спать, а Форман — уговаривать детективов снять с пациента наручники, перед тем как запихнуть его в МРТ. К концу дня Джонни Зеленая Долина так и не получил своего диагноза, доска в кабинете Хауса была исписана, а сам он, лишенный всякого вдохновения, мрачно играл мячиками, сидя в кресле.

— Хаус, ключи от дома, — без стука вошла Кадди, и кивком приветствовала остальных. Грегори Хаус очнулся:

— А подождать меня?

— В последний раз, — ответила Лиза, и, решив проявить королевское милосердие, добавила, — полиция звонила. Привезли обратно твой мотоцикл, стоит у дома. Уилсон собирался заехать. И еще мне позвонили страховщики…

Она не договорила — Хаус уже направлялся в сторону лифта, и доктору Кадди пришлось за ним бежать. Лицо Грега сияло предвкушением.

— Хаус, страховщики сказали…

— Ни слова, женщина, — с отрешенной ухмылкой ответил Грегори Хаус, распрямляя плечи, — не раньше, чем я увижу его, съем ужин и выпью вечернюю пинту пивка.

Подумав, Кадди решила, что новость, которую она собиралась сообщить, потерпит до дома.

…Уилсон притормозил. У крыльца своего дома Хаус обнимался с вновь обретенным мотоциклом. Отрываться от настолько трогательного зрелища Джеймсу даже не хотелось. Телефон завибрировал, и Уилсон едва не расхохотался — звонила Кадди.

— Ему вернули мотоцикл, — опередил он ее, — теперь он обнимает его, целует и признается бензобакам в любви.

— А, он уже позвонил, — Кадди вздохнула, — а я… у меня большая проблема. Звонил страховщик, и сказал, что мне еще две ночи придется жить здесь. У них не хватает каких-то перекрытий для крыши. Боюсь, как бы его удар не хватил.

Уилсон не услышал отчаяния в ее голосе. Скорее, Лиза Кадди размышляла над тем, какое лицо будет у Хауса, когда он вернется и услышит эту новость.

— Что ты ему вчера готовила? — спросил он уже из чистого любопытства, — все уши мне прожужжал.

— Мясо, — ледяным тоном ответила Кадди, — просто мясо. Мясо и спагетти.

— Свинину или говядину? — не унимался онколог. В трубке послышался тяжелый вздох.

— Уилсон, не позволяй промыть себе мозги. Во-первых, мясо уже все съедено, во-вторых, за последние три вечера я только и делала, что готовила.

Поразмыслив над тоном Кадди, над выражением лица своего друга, обнимающего мотоцикл, Джеймс решил отложить посещение своих подопытных до лучших времен.

Отъезжая от дома Хауса, Уилсон поймал себя на том, что «этих двоих» он уже начинает рассматривать, как некий конгломерат из двух взаимно паразитирующих особей — чего в природе, насколько онкологу было известно, прежде не встречалось.

— Хаус, я остаюсь у тебя еще на двое суток, — сообщила Кадди Грегу, едва тот, радостно напевая, переступил порог. Он на секунду замер, потом беспечно пожал плечами: «Готовь, и да простятся тебе грехи твои». Лиза Кадди, еще не уверенная, что не ослышалась, кивнула, и заперлась в ванной. Она закрыла крышку на унитазе, села, закрыла ладонями уши, и постаралась сосредоточиться на проблеме пребывания с Хаусом взаперти еще пятидесяти часов.

Она готовила. Она мыла полы. Каждые свободные минуты в этом доме она что-то делала, лишь бы не оказаться перед необходимостью отдыхать. Отдыхать вместе с Хаусом.

Но Грегори Хаус, казалось, не был озабочен тем, как с пользой провести время в отдыхе от праведных трудов. Он выбрал местечко за роялем, свернул в косяк заначку, извлеченную из-под матраса, и закурил. Постепенно боль в ноге отдалилась, и стала похожа на нытье ушиба или синяка, унялся все еще появляющийся кашель, а мир вокруг стал ощутимо дружелюбнее к Грегори Хаусу. Он переместился за рояль, и принялся выбирать произведение, должное украсить и без того чудный вечер. Не выбрав, Грег устроился на диване рядом с Рейчел.

Он прикрыл глаза. Было хорошо. Кадди снова ходила туда-сюда по дому, Рейчел тихо играла с пультом без батареек, за окном шел дождь. Ничего не болело. Грег открыл банку пива, и внимательно принялся наблюдать за Кадди, которая все время была чем-то занята.

«Ты мне нравишься, — мог бы сказать ей Грегори Хаус, — мне нравится, как ты двигаешься. Мне нравится, как ты смотришь на меня — всегда с вызовом. Еще твои глаза — они похожи на глаза настоящей хищницы. Мне нравится, как ты дышишь часто, когда злишься, и нравится, как ты потягиваешься во сне перед тем, как перевернуться. И мне нравится, черт возьми, когда я смотрю на тебя сейчас, а ты знаешь, что я смотрю, а я знаю, что знаешь ты!». И, разумеется, Грегори Хаус ничего этого не сказал, и даже не подумал.

Это было чем-то вроде интуиции или шестого чувства, чувства принадлежности, чувства потребности. Хаус очень хорошо различал потребность и зависимость; зависимость он ненавидел и презирал. А вот как именно назвать то, что заставляло его ревновать, злиться, грустить и даже просто смотреть на Кадди — часами — он не знал. Таких слов в языке не было.

— Хаус.

Грег открыл глаза. Лиза улыбалась.

— Я тебя раскусила, ты накурился, — сообщила она, и тут же пояснила, — ты уже полчаса сидишь и с закрытыми глазами играешь с Рейчел. Мне надо ее уложить.

Хаус перевел взгляд на девочку. В самом деле, микро-Кадди уже почти спала, уцепившись крохотными пальчиками за его футболку.

— Я знал, что ты меня подставишь, детеныш, — пробурчал он тихо, и осторожно вытащил край футболки из рук Рейчел, — унеси ее, пока она не нарушила мою нирвану своими воплями.

Лиза и Рейчел удалились, а Хаус снял джинсы, футболку, носки и укутался в одеяло. За несколько дней диван уже принял форму его тела, и теперь каждая выпуклость и вогнутость идеально подходили для того, чтобы проводить в положении лежа максимальное количество времени. Мистическим образом диван впитал в себя атмосферу, царящую теперь вокруг. Отсюда Хаус контролировал весь дом — всю свою берлогу, и всех ее обитателей.

«Можно, я это постираю?» — «Можно». «Заходила соседка, та, глухая бабушка» — «И что? Мочеприемник сломался у нее?» — «Миссис Войтовски — та, напротив, — сказала ее невестке, что ты женился. Она написала открытку» — «У нее рассеянный склероз» — «Продиктовала, значит. Я сказала от тебя спасибо». А еще бутылочки с детской смесью, и чертовы помады — везде, везде. На самом деле, не так уж их было и много. И туфли. Зачем ей столько туфель?

А еще — полотенце. Никто не мог сказать, почему эта женщина после ванной заматывает голову в такой смешной тюрбанчик. И лифчик расстегивает двумя руками на ходу, направляясь к спальне. Под майкой. Под безразмерной майкой, и все-таки угадываются очертания ее тела — как тогда. «Почему ты на меня так смотришь?». Как ответить? Сказать ли, что хочется схватить, утащить, спрятать от всех, и сжимать ее тело до синяков, оставить след в каждой клеточке, в каждой молекуле — присвоить ее всю, от кончиков ногтей на ногах и до кончиков волос?

— Хаус.

Присвоить. Захватить. Забрать.

— Грегори Хаус!

Он встряхнулся. Почему-то стало очень горячо, нестерпимо жарко.

— Грег, — снова позвал его знакомый голос, теперь уже с едва уловимой обидой, и он открыл глаза.

Кадди вздрогнула. Когда она подходила к дивану, ей казалось, достаточно ему просто посмотреть на нее — и она сразу бы вспомнила, зачем к нему шла. Но вместо этого Грегори Хаус просто ждал. Ждал, что же Лиза будет делать дальше.

Она наклонилась к нему, проникая руками под натянутое до подбородка одеяло, и поцеловала — чуть-чуть промахнувшись, прикоснулась губами сначала к носу, потом — к щекотной щетине над губами.

А потом Кадди вдруг прижала руку к губам, и вздрогнула. Два раза подряд. Хаус нахмурился.

— Икота, — едва ли не со слезами в голосе поделилась Лиза, — ик…кота! Опять!

Грегори Хаус был уверен: у несуществующего Всевышнего черное-пречерное чувство юмора.

— Это все от твоих диет, — не нашел он ничего лучшего, чтобы сказать, надевая под одеялом джинсы, и нашаривая пузырек с викодином, — допрыгаешься однажды до язвы желудка.

— Язва — последствие энтеробактериоза, а не голо — ик! — довки, — возмутилась Кадди, тщетно пытаясь не дышать положенные две минуты. Хаус достал сотовый.

— Она икает, что делать? — задал он вопрос, едва лишь длинные гудки прекратились.

— Выпить горячей воды, прикоснувшись мизинцем левой руки к мизинцу правой ноги, — пробубнил заспанным голосом Уилсон, и — догадался Грегори Хаус — взглянул на часы, — ты совсем с ума сошел? Нормальные люди в это время спят!

— Мизинцем левой… бред какой-то, — Грег обернулся: примерно подобное гимнастическое упражнение Кадди пыталась проделать в ванной, но — судя по продолжающейся икоте — безрезультатно, — еще способы.

— Встать в позу мостик.

— Ты идиот.

— Напугай ее! — Уилсон простонал это едва разборчиво, и положил трубку.

Кадди в ванной продолжала икать. Грегори Хаус оперся на трость, и возвел глаза к потолку, словно надеясь найти там ответы на нужные вопросы.

— Оденься, — сказал он Кадди, — я придумал кое-что.

Крутя на пальце ключи от мотоцикла, Грег улыбался.

— Куда мы? — опасливо спросила Кадди, семеня под дождем в своих туфлях.

— Лечить твою икоту, — сообщил Хаус, и включил фару, — на это вряд ли потребуется больше десяти минут!

С победным «йоху!» и под рычание двигателя Грегори Хаус стартовал по влажной дороге.

Дождь над Принстоном прекратился на восемь часов. Жители недоумевали — они могли видеть размытые ливнем тучи вокруг, а над Принстоном не упало ни единой капельки. Гремел гром, и сверкали молнии, лопались фонари на одиноких домиках за чертой города и громко выли испуганные собаки в будках.

Описать чувство дороги Грегори Хаус не мог. Это было, словно он вел рукой по влажной коже без единого шрама или рубца — идеально ровная дорога, идеально пустая, идеально гладкая. С присущим миру доктора Хауса цинизмом, ливень должен был вот-вот разразиться вновь, или сель должна была размыть шоссе, но нет — мотоцикл летел ровно, а Кадди визжала от страха на виражах, вцепившись в Хауса. Под куртку не проникал холодный ветер, а если даже и проникал — Грег его не чувствовал. Спидометр показывал сто миль в час. Бензина было достаточно, дождь прекратился. Но главное — сзади, обвив его руками и истошно вопя — прижалась женщина, которую Грегори Хаус хотел назвать своей.

Ей в самом деле вначале было очень страшно, но минуты через две громкий крик сменился тихим сопением, а потом — Хаус с удовольствием отметил эту перемену — она расслабилась, доверившись водительскому умению диагноста. Ее теплые руки пробрались под куртку, и она легонько пощекотала Хауса чуть выше пупка, там, где у доктора Хауса было особо чувствительное место.

— Ах так, — притворно разозлился Грег, — ну держись!

Он свернул с шоссе налево и опять набрал скорость — на этот раз разогнавшись до ста двадцати миль в час. Кадди то визжала, то хохотала, словно подвыпившая школьница на выпускном балу. Когда он притормозил, она сняла шлем.

— Больше не икаешь? — успел, обернувшись, спросить Хаус, прежде чем Лиза опять поцеловала его.

Она целовала его жадно, глубоко, дразня, играя. Это уже не было похоже на застенчивые, испуганные поцелуи на диване. Это значило, что она не убежит в ванную со словами «Прости, я сделала это зря». Это было желание.

— Десять минут истекли, — прервал ее Хаус, обнимая за плечи, — враг, то есть, икота, повержен. Поехали домой?

Его куртка пахла машинным маслом, кожей и ветром. Кадди не стала надевать шлем. Ей хотелось, чтобы ветер бесконечной дороги унес прочь все мысли, которые крутились в голове, и оставил только ее саму, Грегори Хауса и его мотоцикл, который вез их обоих домой.

Над Принстоном сверкали молнии, где-то вдали гремел гром. Мотоцикл несся по влажной дороге, и Грегори Хаус был просто неприлично, противоестественно, донельзя счастлив.

========== Синдром Хауса ==========

Теперь — теперь все правильно, теперь все — как надо. Теперь он может прикасаться к ней без ложного чувства вины.

В окна, занавешенные мелькающими тенями, бился тревожный ветер. Лиза открыла рот, и издала тихое, уже знакомое Грегори Хаусу грудное «ох». Он заставил себя посмотреть на ее лицо. В сумраке и под этим углом оно казалось незнакомым, и, тем не менее, прекрасным. Грег обвел языком вокруг ее пупка — нежная, чуть солоноватая на вкус кожа, поцеловал ее чуть ниже — она вздрогнула от сладкого предчувствия, запустила пальцы в его волосы.

Судорожные вздохи, запрокинутая голова, сдержанный стон — Хаус целовал ее снова и снова, ниже, выше, пока она не притянула его за плечи к своему лицу. Отчего-то он все время смотрел на нее, угадывая сокровенные фантазии, малейшие желания — по вздрагиваниям ресниц, по приоткрытым, вспухшим губам, по прерывистому дыханию. И она не отставала — покусывала, щекотала языком самые чувствительные точки на его теле — от маленькой ямки над пупком, зарываясь носом в курчавые волосы на паху, позволяя своим рукам обхватывать его так, как всегда того хотелось — до красных полос, почти до царапин.

«Музыкальные пальцы, — прокомментировал внутренний голос Кадди, — чувствительные. Прекрасные руки». Она не смогла сказать «потрогай меня», но прижала его руку к своей груди, и повела ей по своему телу, сжимая ногти на запястье Грега. Он оценил эту безмолвную просьбу.

Мелкие морщинки на его лице становились четче, когда он улыбался, целуя ее руки от запястий — выше, захватывал ее волосы, чуть прикусывал кожу ниже пупка.

Потом они целовались — долго, все время, прижимаясь друг к другу крепко, так, что не разобрать было, кому жарче. Это длилось так долго — по крайней мере, Лизе так казалось — что когда она оказалась сверху, то поняла, что низ живота почти горит — от его поцелуев, от его прикосновений, от нетерпения, от ожидания.

Лиза Кадди заставляла себя вспоминать, потому что она уже много, много раз делала все это — трогала его, целовала, кусала, прижималась к нему. Смутные сны и желания, любопытство — все воплотилось так, как и должно было. Издав еще один приглушенный стон, Лиза оседлала его, впившись ногтями в его запястья. Ей потребовалось лишь ощутить его в себе — горячо и глубоко — чтобы понять: долго не продержаться. Грег тоже заметил, что она вздрагивает от предвкушения, в нерешительности поднимаясь и опускаясь, стараясь дышать реже. Он не смог не засмеяться, резко переворачиваясь с ней вместе на диване, который жалобно заскрипел.

— Я слишком, — выдохнула Лиза едва слышно.

— Я знаю, — Грег поцеловал ее, и устроился удобнее, понимая, что долго сдерживаться нет ни смысла, ни сил, — знаю.

— И ты…

Если бы можно было выразить ощущения словами, то Грегори Хаус кричал бы, задыхаясь: «Я тоже! Тоже „слишком“, всегда „слишком“! И ты знаешь, что я знаю о тебе — все, даже если не говоришь, даже если далеко, и если настолько близко, что уже нельзя быть врозь. Ты знаешь, и знаю я — знаем мы оба, как это должно быть на самом деле — вот как сейчас, я в тебе, ты со мной — и чтобы… чтобы слишком!».

И когда это «слишком» приблизилось — сначала у нее поплыли белые облака перед глазами, и перестало хватать воздуха, задрожали мелко кончики пальцев, и Лиза выгнулась дугой. И прежде, чем протяжно и низко застонать, услышала голос Хауса — длинное и сладострастное, хриплое «о» шепотом, едва слышно.

Сколько потом они лежали, Кадди не знала. Она смотрела ему в лицо — молодое и румяное, и очень счастливое. Они терлись друг о друга, забирались вместе под сброшенное одеяло, но все это делали лениво и медленно.

Под окнами остановилась какая-то машина с громкой музыкой. Неспешное, расслабленное регги, наверное, было единственной музыкой, которая не могла нарушить покой. Кадди уткнулась Хаусу в шею, и замерла. Они лежали молча очень долго.

— Ты дрожишь, — заметила она, — на жар не похоже.

— Может, это атипичная пневмония, и я скоро отъеду в мир иной, — лениво ответил Грегори Хаус, и посмотрел ей в глаза, привставая, — будешь носить траур? Посыпать голову пеплом?

— Или всему причина то, что мы, как два идиота, лежим голые на диване? — продолжила Лиза.

Разговор был бессмысленным. Они могли бы говорить о погоде, о неврологических заболеваниях, об умственной отсталости, о чем угодно — как, впрочем, и всегда.

— Что теперь? — спросил небрежно Хаус, но почему-то Кадди не обманулась его показательным равнодушием. Она перевернулась на бок, и обняла себя его руками, зарываясь носом в подушку — единственную на диване.

— Завра выходной, так что теперь мы можем выспаться, — пробормотала она, — завтра с утра мы договоримся, что это был просто секс, а в понедельник снова будем работать, как проклятые, — она зевнула, закрыла глаза, прижалась щекой к его ладони, — давай спать.

Он послушался без возражений. Волосы на его груди щекотали ее спину. От Грега исходило приятное тепло. Даже раскаты грома почему-то стали казаться далекими и тихими. Хаус ткнулся носом в ее волосы.

— Лиза, — позвал ее он.

— Ммм.

— Лиза, — повторил он шепотом, — можно, я не буду ждать утра? Это был не просто секс.

— Ммм!

— Это был охрененный секс.

Он знал, что Кадди улыбается.

Он помнил, каково это — просыпаться счастливым. Как тогда, когда она еще спала, а он уже проснулся. Тогда — внезапная ночь, вдвоем. Он помнил ее мигрень и совершенно неизвестно откуда появившееся накануне желание украсть у Уилсона немного травки. Грегори Хаус помнил все.

Тогда — сто миллиардов лет назад, — он проснулся, держа ее в объятиях. Он смотрел на нее, крепко спящую, и ему не верилось, что все, что должно было случиться, уже случилось. Подсознательно откладывая это — вот этот секс — из боязни, что на этом все закончится, Хаус успел договориться с собой. «Если она будет хороша, — рассуждал Хаус, — я подумаю». О чем он собирался думать, Грег не определился.

А теперь можно было даже не думать. Достаточно было просто смотреть, трогать, и знать — она здесь. Волшебство слова «хочу». Она просто захотела — и теперь лежала рядом с ним.

Кадди просыпаться не собиралась. Она щурилась под солнечным лучом, потягивалась, заматываясь в пододеяльник, слезший с одеяла, пряталась под подушкой, а потом снова отбрасывала от себя все, и оставалась, обнаженная, на скомканной простыне. Грегори Хаус смотрел на нее, не отрываясь, заворожено вглядывался в линии ее тела, в редкие подрагивания ее ресниц.

Наконец, Лиза нашла оптимальное положение, погрелась в толстом луче солнца, и открыла глаза, улыбаясь. Глядя на нее, Грег улыбнулся тоже. Кадди снова потянулась — до кончиков пальцев на ногах.

— Сто вопросов? — прошептал он куда-то в уголок ее губ, — жалеешь?

— Нет.

— Нет, не жалею, или нет, не спрашивай, маньяк?

Лиза рассмеялась. Блаженная истома, разливавшаяся по телу, сменила напряжение и скованность последних дней.

— Ты параноик, — она обняла его курчавую голову, прижала к себе, и закрыла глаза, — ты мой параноик.

— То, что я на тебя работаю, не значит, что вот так запросто можно меня присвоить…

Он что-то бубнил, не отпуская ее талии. Кадди повернулась, и обхватила его ногами. Только потом она посмотрела ему в глаза.

Он мог говорить что угодно. Его не нужно было слушать, чтобы любить. Как раз наоборот, нужно было купить самые огромные наушники, чтобы выносить такое создание рядом. «Двадцать лет на выработку иммунитета, — отметила Кадди, — не так уж много, если учесть, что он иммунитета не приобрел».

— Ревнивый параноик, — нежно шептала она ему в левое ухо, задевая губами его вечную щетину, — сексуально озабоченный, распущенный псих. Я тебя всегда хочу.

— Женщина! — сладко позвал Грег, откидываясь на подушку.

Она целовала его и шептала ему сотни слов, которые прежде он не слышал ни от Стейси, ни от одной другой женщины. Но очень изящно — Хаус и сам не заметил — Лиза Кадди избегала употребления того самого слова «на букву л» и всех с ним родственных.

Он всегда спешил присвоить ее, сделать ее своей, повесить большой ярлык «самка Хауса; не приближаться», не впутавшись при этом в болото «нормальных отношений» — поездок к родственникам, Рождества и чинных совместных прогулок по парку. А теперь она разрешала — словом «хочу». Этот язык Грегори Хаус считал своим.

Вдруг Кадди напряглась.

— Рейчел проснулась, — пояснила она, и села на диване, потягиваясь, — вставать пора…

Хаус, повалявшись еще, понял, что ему тоже пора вставать — хотя бы потому, что он был зверски голоден. Он ни о чем не думал. В голове была приятная пустота, желудок сладко ухал, а еще — о да — Грегори Хаус собирался позвонить Уилсону. Потому что кто-то в целом мире должен был разделить с ним его триумф.

Джеймс мылся в душе. Накануне он и Мирра немного перебрали с алкоголем — нередкое явление для недавно встречающихся пар. Сначала это были пара незамеченных влюбленными голубками коктейлей в холле одной гостиницы, где Уилсон собирался навестить старого однокашника. Потом это были три бокала божоле шестьдесят восьмого года, и по бонусной рюмочке — «комплимент от повара» — красного «Барона де Ориньяк», полусухого. А завершилось все двумя бокалами виски для Уилсона и одной текилой с соленым крекером вприкуску для Мирры.

И что поразительно, вопреки всем известным в медицине законам физиологии, ничего у парочки наутро не болело. Возможно, доктор Хаус объяснил бы это воздействию адреналина пополам с эндорфинами. Также доктор Хаус с неудовольствием отметил про себя в то утро, что по телефону Уилсона ответила она. Мирра. Еще одна особь в нестабильном гареме имени Старика Джимми.

Сложно было понять, что именно раздражало Хауса во всех женах и девушках его друга, кроме, пожалуй, Эмбер — достойной стервы, которую Хаус не мог не уважать (по-своему, конечно). Потому-то, услышав в трубке телефона женский голос, Грегори Хаус сморщился, будто проглотил что-то очень кислое.

— А он в ванной, ему что-нибудь передать?

Пробурчав что-то недоброжелательное, Грегори Хаус отказался от мысли делиться с Уилсоном своей маленькой радостью. Первое возбуждение схлынуло, и оставалась лишь извечная паранойя.

— Хаус? — раздался в трубке непривычно живой с утра голос Уилсона, — доброе утро!

— Ага, — проворчал Грег, — твоя пассия уже заказала себе визитки «Миссис Уилсон»?

— Ты злой и мизантропичный женоненавистник, кстати, как Кадди? Не ссоритесь больше?

Грегори Хаус не задумывался над ответом:

— Я как раз ее расчленяю в ванной, а ключи от машины она проглотила во время пыток. Так что мне нужна твоя тачка.

— Джонни твой, кстати, ботаник который, — не обращая внимания на колкости, жизнерадостно продолжил Уилсон, — ну, который с печенью — так вот, печень у него в норме. Липодистрофию нельзя исключить…

Когда Грегори Хаус положил трубку, он так и не мог понять, почему о Кадди не было больше произнесено ни слова. Грег хмуро посмотрел на Лизу. Она разъясняла Рейчел ближайшие перспективы, и микро-Кадди, по-видимому, не была от них в восторге: она еще не ревела, но уже свела бровки на переносице и надула губы. Хаус по-своему сочувствовал Рейчел — характер девчонка имела, как назло, от рождения саркастичный, что Грегори Хаус считал доказательством существования кармы.

— Липодистрофия и кетоацидоз совместимы? — задал он вопрос в кухню, и сияющая, свежая Лиза ответила встречным вопросом тут же:

— Повреждения гипофиза или отравление жирорастворимыми витаминами в анамнезе есть?

— Температура скачет, инфекций нет, полиурез.

Кадди поднялась из-за стола, относя посуду к раковине. Потом развернулась на месте, чуть не сломав Грегу при этом нос — он едва успел отклониться назад.

— Вау, — пробурчал уже миролюбивее Хаус.

Кадди сложила губы, как для смачного поцелуя.

— Можно тебя потискать для поднятия настроения с утра? — не унимался диагност.

— Когда это ты начал спрашивать разрешения? — съехидничала Кадди, и тут же поняла, что попалась: Грег заулыбался, прижимая ее к кухонному столу. Лиза отодвинула подальше закипавший чайник.

— Лучше позавтракай, — Кадди не была намерена сдаваться без боя, — мюсли, какао, для тебя омлет с ветчиной и грейпфрутовый сок. И инсулиновый статус проверь.

— Диагноз: угождаем мужику, — Хаус не отпускал ее. Лиза скептически опустила глаза вниз, и Грег закусил губу, — и возобновляющийся утренний стояк — твоих феромонов дело…

Онвнезапно отстранился. В синих, ярких, как афганская бирюза, глазах читалось прозрение. Вместо любопытства Лизу Кадди охватило умиление.

— Мне надо кое-что проверить, — сообщил Грег в пространство.

Форман открыл дверь, откусывая громадный кусок от бутерброда с семгой. Хаус, вопреки обыкновению, проигнорировал вид еды.

— Тринадцать сюда давай, — без предисловий начал он, — нужен ее гормонально зависимый мозг для решения проблемы.

Несмотря на то, что Эрик на девяносто процентов был уверен, о какой именно проблеме идет речь, он смолчал, пропуская Хауса в дом.

— Если вы сможете вытащить ее из постели — уйду к мормонам, — сообщил Форман, зевая, — Реми!

— Отвали, — донеслось из спальни.

Хаус всегда знал, что в Тринадцать кроются многие таланты. Сейчас, например, она напоминала цыганку-кочевницу: все, что нужно было ей для жизни, находилось от нее на расстоянии вытянутой руки. Но что особенно обрадовало Грегори Хауса — до такой степени, что он даже не смог скрыть своего удивления — на коленях у Тринадцать лежала раскрытая история болезни в красной папке. Из всей команды лишь она одна проявляла к Джонни Стоуну глубочайшее внимание, почти что с материнской заботой.

Хаус быстро окинул взглядом кровать: кокосовое печенье, журналы, какие-то книжки, пульт, телефоны, лаки для ногтей… Сама Тринадцать была облачена в хламиду с разрезами по бокам, из-под которой торчали ее ноги в каких-то несуразных широких штанах, и носках в полосочку.

— Посетивший тебя аист свил гнездо в прическе, я понял, — Хаус поиграл пальцами на рукояти трости, но Тринадцать безмятежно улыбнулась — как показалось Грегу, с ехидством.

— Я оставляю ребенка, — сообщила она ему, и потянулась за очередным печеньем с кокосовой крошкой.

— Тогда ты покидаешь команду.

Тринадцать никак не отреагировала на его утверждение.

— Вас выселили из квартиры или это побег? Воскресенье, — подняла она левую бровь, — час дня.

— К черту подробности! Год какой? — заломив руки, театрально возопил своим самым саркастичным голосом Хаус. Тринадцать подняла правую бровь:

— Я сама закончу это дело, — с вызовом ответила она, — я смогу.

— Даже не думай, — огрызнулся Грег, — отдавай историю болезни и проваливай в клуб «Залетим — Родим — Взрастим» или еще что-нибудь такое. Иди, присматривай чехлы на свою тушку, соски и подгузники для потомства, сиди дома, толстей и не лезь в Принстон Плейсборо. Понадобится какой-нибудь девайс типа молокоотсоса — я уверен, Уилсон…

— Я никуда не уйду! — гневно возмутилась Реми, — и… у нас есть ксерокс. Я оставлю себе копию.

— Ты отстранена за несоответствие. У меня нет никакого желания терпеть капризы биоинкубатора…

— Дискриминация!

— Агитация демографического взрыва, — не остался в долгу Грегори Хаус, — я за добровольное вымирание человечества.

С этими словами Грег отобрал у Тринадцать историю болезни, старательно собрал разбросанные снимки и выписки по постели, и удалился, прихрамывая. Форман тут же вернулся в спальню. Тринадцать облизывала пальцы с выражением редкостного остервенения на лице.

— Хаус в прошлой жизни голосовал за лишение женского пола избирательных прав, — пожал плечами Форман, надеясь, что его слова утешат Реми. Но Тринадцать лишь улыбнулась, вытаскивая вторую красную папку из-под подушки. Эрик расхохотался.

— Синдром Хауса, — уверенно заявила Тринадцать, придирчиво выбирая из лежащих перед ней печений наиболее щедро обсыпанное кокосовой стружкой, — паранойя, нетерпимость к критике, лейтмотив жизни — все идиоты. Соперничать с ним позволено только сам-знаешь-кому. В общем, на поле боя лезут амазонки.

— Ты у меня амазонка, — немедленно выдохнул Форман, и Реми замолчала, улыбаясь.

В конце концов, она не ощущала еще ничего, что обещало бы ей: Форман будет всегда. Даже что-то внутри, как она все еще суеверно называла своего будущего ребенка, не гарантировало любви до гроба.

И все-таки ей хотелось выжечь глубоко-глубоко в сердце слова «ты у меня».

Кадди чувствовала себя юной и очень несчастной идиоткой, влюбленной в идеалы. «Это ведь сегодня и еще одна ночь, — улыбалась она неизвестно чему, порхая полуобнаженная по дому, — еще двадцать часов удовольствия. Игра в housewife, игра в жизнь». В конце концов, Грегори Хаус признавал, что иногда лучше не анализировать происходящее, а просто брать все — как можно больше всего, как можно быстрее. Поэтому за один день Лиза Кадди успела предаться всем возможным эмоциям.

Кадди рассмеялась, потягиваясь. На бедрах выступили синяки — она вчера не заметила, как ушиблась о край дивана. Лизе не хотелось покидать диван — он пах Хаусом, пах безмятежностью и нирваной, травкой и любовью, розмарином и сандалом. Лиза ходила по квартире с Рейчел на руках, что-то напевая, и чувствуя себя на своем месте. Она немного поразмыслила перед открытым шкафом, потом оглянулась. Неожиданная грусть накатила на доктора Кадди. Она понимала, что унесет обратно к себе мало, невыразимо мало — всего-то пару сумок да коляску Рейчел, но начинало казаться, что остается нечто большее.

Лиза мотнула головой, принимаясь чистить картошку. По телевизору — она и не заметила, что включила его — шла какая-то задорная мелодрама с Брэдом Питом и его Джоли. Идеальные пары в идеальном мире. В прекрасном мире, где все взрослые мужчины наигрались, и говорят о своих чувствах, а не убегают ставить диагнозы, гонять на мотоциклах, курить анашу — в общем, те, которые не убегают.

«Я расклеилась, — укоряла себя Кадди, вытирая внезапно набегающие слезы, — это было… это было прекрасно. Это было, как будто навсегда». Она встряхнулась, заставляя себя улыбаться, рассуждая, что уж погрустить она успеет во все последующие вечера.

Через две мелодрамы и одно блюдо из энциклопедии «Особые деликатесы» Кадди отправилась на прогулку с Рейчел. Она поздоровалась с миссис Войтовски, улыбнулась другим соседкам, которых увидела, свернула за угол к магазину, радуясь лучам вылезшего солнца. Она набрала листья клена, уже красные, разбавила желтым, и поставила в вазу. «Если уж изображать женщину Хауса, то… то… — оправдала Лиза Кадди себя, и победно пристукнула каблуками, — то я ею на ближайшие часы стану. В конце концов, это был охрененный секс. Это нас ни к чему не обязывает».

Ей отчаянно хотелось верить. И дрожали руки, и дрожали коленки, как у малолетки на первом школьном вечере с танцами — дрожали весь день, когда она кружилась с песней по просторным комнатам, играла с Рейчел, играла двумя пальцами какую-то едва знакомую мелодию на рояле, играла в счастливую женщину.

Она приняла ванну, качая коляску ногой в пене, и выбрала самое шикарное из того белья, которое взяла с собой, пурпурный комплект. Рассеянно напевая, Лиза Кадди ходила по сияющему паркету, смотрелась в зеркала, переключала каналы телевизора и думала, какую роль играть вечером — если, конечно, ей нужно не склочное выяснение «кто главный», а заняться с ним любовью. Открывая ему дверь, в которую он тихо постучал рукоятью трости, Кадди замерла в предвкушении.

— Это … — он замолчал, и опустил руку, — черт, Кадди!

— Нравится? — робко спросила она, вдруг ощущая себя полной кретинкой, которую не взяли бы даже в группу поддержки. Хаус ухмыльнулся, и оглянулся через плечо.

— Лига вуайеристов с проверкой! Ведущий приветствует шоу «Радикальный нудизм доктора Кадди»! — заорал он радостно, и захлопнул за собой дверь, — покажись сзади.

Отчего-то она боялась — возможно, потому, что он долго, мучительно долго молчал, прежде чем провести рукой по ее обнаженной спине, и сжать атласные шнурочки в кулаке. В этот раз они дошли до спальни, сбив по пути пару каких-то хрупких предметов. Кадди не запомнила ничего — ей показалось, что ее оглушили чем-то тяжелым, и очнулась она лишь, когда они вдвоем сползли у стены, тяжело дыша, в кучу разбросанных вещей. И потом она провела остаток вечера с закрытыми глазами, совершенно обнаженная, совершенно счастливая, и лежала у него на плече, пока он, подсунув под ногу подушку, сосредоточенно курил, размышляя молча о чем-то своем. Они не разговаривали весь вечер — молчали, говоря языком прикосновений, движений, улыбок. Лиза заснула, стоило ей лишь прилечь на кровать и вцепиться обеими руками в Хауса.

Поздно ночью Грегори Хаус пытался думать о пациенте, о Формане и о Тринадцать, но думал только о том, не шизофрения ли заставляет его жить в мире, где Лиза Кадди носила сексуальные комплекты белья и соблазнительно покачивалась под музыку… черт.

— Это у меня передозировка, — сообщил шепотом Грегори Хаус несуществующему Всевышнему, оправдывая свалившийся на него рай, — это я сошел с ума, и брежу. Все нормально.

Джонни Зеленая Долина чувствовал себя неплохо в больнице: во-первых, симпатичный и дружелюбный доктор с тростью подсказал подход к мистеру Уэстерфильду, а во-вторых, какао теперь ему приносил сочувствующий медбрат, любящий ту же музыку. Даже детективы окончательно забросили своего подопечного, и вот-вот в незакрытом деле о незаконных посадках марихуаны должна была появиться печать: «по отсутствию состава преступления…».

Джонни не знал, каковы его шансы выйти на свободу здоровым, но он совершенно точно знал, что благодаря спрятанным в подвалах одной принстонской трущобы плантациям на свободе он от горя не умрет. В конце концов, Джонни никогда не употреблял алкоголя, протестовал против меховых пальто и не ел свинину из солидарности с несчастными хрюшками — у него дома жил собственный мини-пиг.

И Джонни очень удивился, когда начал умирать. За стеклянной дверцей было спасение — хромой диагност со свободолюбивой душой и его зазноба — «самая большая самка в домике», как сообщил доктор Хаус. Они скандалили. Джонни уже перестал слышать, но видел все прекрасно. Что было хуже, пропал голос. Он знал, что умирает, и что ему категорически рано этим заниматься. Джонни отчаянно молил великого Джа, чтобы доктора догадались до того, как запищат приборчики.

И чудо произошло — доктор Хаус остановил свой внимательный взгляд на Джонни, который попытался из последних сил скорчить самое несчастное выражение на лице.

Что было дальше, Джонни Стоун уже не мог знать — он погрузился в отключку, из которой вышел лишь через восемь часов.

— Ацидотическая кома, — пожал плечами Форман, — он отравился миндалем. Или печенью белого медведя.

— Гонжубасом он отравился, — проворчал Тауб. Хаус посмотрел на него с особым удовлетворением.

Тринадцать одна читала историю болезни, настолько яростно листая страницы, что казалось — она ищет в ней ответы на все вопросы, как истовая католичка — в Библии.

Тауб вздохнул, поймав на себе взгляд Хауса.

— Работаем, работаем, братва, — откликнулся диагност, — маленькая номер Тринадцать нами сегодня игнорируется. Дядю Грега надо слушаться, и сидеть дома, когда он велит.

— Склероз селезенки, — тут же отозвалась она, отрывая глаза от папки, — из-за подагрического приступа. Такое описано в литературе. Если вы не согласитесь, что мне надо работать дальше, и что я имею право проверить место жительства, это останется единственным диагнозом.

— Голос! Вы слышали его? — изобразил испуг Хаус, поднося трость к уху, — он говорит со мной.

— У Джонни есть подружка Люсия, она из Пуэрто-Рико, — Тринадцать сияла лихорадочным румянцем, — я съезжу к ней, он наверняка с ней живет…

— Нет. Форман, твой вариант диагноза?

Тринадцать внезапно побледнела, и принялась обмахиваться красной папкой. Тауб понимающе подмигнул девушке, и передал ей под столом ментоловый карандаш. Она с благодарностью кивнула, стараясь незаметно подавить подошедшую тошноту резким запахом мяты.

— Тринадцать! — заорал Хаус внезапно, и Реми от неожиданности выронила ментол на пол, — твою мать, Тринадцать! Я тебе сказал — проваливай!

Тауб сидел к девушке ближе, и даже он съежился от окрика Хауса. Диагност был в ужасном настроении. Он захромал из кабинета прочь, и Тринадцать выскочила вслед за начальником с воплем: «Я останусь и буду работать…», на что Хаус крикнул на весь коридор:

— Волоки свою беременную задницу нахрен из моего отделения!

Грегори Хаус любил свою работу. Тринадцать любила свою работу, Формана, «это внутри» и еще — чертовски сильно — Тринадцать любила свою гордость, которая не позволяла ей сдаться.

В голове у Хауса звучала унылая утренняя перепалка, а на лице была нечеловеческая тоска.

— Я на Кадди с утра наорал, — мрачно сообщил Хаус, отказываясь от предложенного сэндвича, — отвези ее домой без меня, а то уже тошнит от…

— У тебя зависимость, — устало потер виски Уилсон, покачиваясь в кресле, — Кадди для тебя наркотик — то ломка, то кайф.

— Это должен был сказать я, — возмутился за «украденную» прямо из мозга фразу Грегори Хаус, и, сказав, внезапно заткнул себе рот левой рукой. Уилсон напрягся, как гончая в стойке.

— Ты и она… — начал он торжественно, но Грег вдруг сжал зубы, и состроил ужасную рожу.

— Я и она, я и ты, доктор УилФрейд приветствует, — раздраженно выпалил он, — ты такой умный, мне прям стыдно стоять у соседнего писсуара. Нимб не жмет, Джимми?

Когда Хаус вышел из кабинета своего друга, как следует хлопнув дверью, ему очень хотелось убежать куда-то, как в детстве, спрятаться под подушку и валяться там, пока страшное не пройдет мимо.

Джеймс не успел обидеться — через несколько минут на пороге кабинета стояла Кадди.

— Я с утра на него наорала, — сообщила она без предисловий, — ты поможешь мне отвезти вещи до того, как он вернется? Меня от него воротит уже!

Пыхтя от недовольства миром, доктор Хаус спустился к палате Джонни Стоуна. Детектив — они для Хауса были на одно лицо — пил какао с медсестрами. Хаус быстро подкрался к Джонни.

— Ты умираешь, — безапелляционно сообщил он, — у тебя есть три минуты, чтобы сообщить мне адрес твоей плантации.

Джонни Зеленая Долина распахнул свои светлые, сиявшие незамутненной бесшабашной юностью глаза. Благостность перед лицом неминуемой кончины раздражала Хауса — Грег боялся смерти, и любил, и ненавидел свою жизнь, и вообще — относился ко всему слишком пристрастно.

— Я могу вам пожизненное снабжение обеспечить, — почесавшись, сказал Джонни, — только если пообещаете не употреблять другие разрушающие психику вещества и стремиться к просветлению…

— А где хор на заднем плане с кличем «Аллилуйя!», — недоверчиво поинтересовался Хаус, скривившись в гримасе крайнего скепсиса, — где мантры и расширение сознания в коллективном трансе? Мне нужен твой адрес — настоящий, твоей квартиры, чтобы ты не отправился в райские кущи дня через два. Твои конопляные поля меня мало волнуют.

Джонни почесал левую ногу и принялся за правую лопатку.

— Мне не жалко, — сообщил он, — Там постоянно живет Люсия, ее младший брат и его две подружки. Пишите адрес. Я пока со стариком Уэстерфильдом в нарды пойду, поиграю.

Грегори Хаус не считал себя чувствительным человеком. Но отчего-то — и он не хотел думать, что причина этому — скандал с Кадди, — отчего-то настроение у него было самое поганое. И что противно, на самом деле и скандалом назвать было нельзя.

Они должны были, обязаны были друг перед другом разыграть сцену легкой ссоры, чтобы оторваться, вовремя остановиться, не превратить мимолетное, эфемерное и оттого бесценное счастье в «отношения и проблемы». Потому что после ссоры, после пары-тройки оскорбительных фраз им становилось чуть легче ненавидеть друг друга. Но в этот раз они ссорились безо всякого задора; слишком уж было обидно.

Хаус стряхнул мутное очарование размышлений о Кадди, когда едва не въехал в многотонную фуру. «Вот разобьюсь я тебе назло, — обращался с ехидцей и обидой Грег в пустоту, — сразу, сразу ведь прибежишь, будешь меня жалеть. Я ведь скоро сам буду сожран твоим чувством вины!». Но, как и всегда, Хаус не сосредоточился на своих размышлениях дольше, чем на мгновения.

Переход от эйфории к нудной злобе был очень неприятен. Понедельник претендовал стать днем, окончательно проклятым Грегори Хаусом.

Грегори Хаус искал по бумажке с адресом какую-то трущобную улочку, и переживал за свою безупречную репутацию циника — в особенности перед Кадди.

Кадди собирала вещи в доме Хауса. С чистым сердцем, легкой грустью, глотая молча соленые слезы, текущие двумя идеальными ручейками из глаз, Лиза паковала вещи. «Вот так, — в утешение говорила она сама себе вслух, поглядывая на Рейчел, спящую в коляске, — правильно пройденные в веселой игре „годы в качестве миссис Хаус“. Что сначала? Рыцарство и авантюризм, потом „пожрать“, потом спать, а потом — быстрый и скомканный развод. Ах, как это по-принстонски!». Слезы у нее текли из глаз безостановочно, и она ничего не могла с ними поделать. Немалое очарование Лизы Кадди заключалось в умении плакать — она оставалась красивой, но при этом становилась откровенно слабой, ее лицо освещалось сиянием особой одухотворенности.

Джеймс Уилсон сокрушался над счетами из телефонной компании. Он выяснил, что с домашнего телефона в панике звонил Хаусу более пятидесяти раз, дважды был разбужен ночью в четыре часа звонком Хауса, и трижды — утром в семь звонком Лизы. Больше всего смущало Уилсона не само активное участие в жизни друзей. Гораздо больше его заботило, что Мирра была вынуждена видеть его постоянно решающим чужие проблемы.

Мирра, в свою очередь, влюблено размышляла о том, почему доктор Джеймс Уилсон до сих пор не опубликовал свои замечания о жизни двух любящих друг друга людей. Она была убеждена, что написанные им заметки однажды будут признаны великим трудом психоаналитики. «Джеймс такой скромный, — улыбалась Мирра про себя, — но он станет безумно известным, если я уговорю его сделать это!». Заодно Мирра ревновала — ко всем женщинам в больнице.

Форман тоже ревновал, но вовсе не к людям. Ему предстояло решиться на сложное, но обязательное для «нормальных людей» в этом государстве действие — сделать Тринадцать предложение. Форман кривился про себя и содрогался, но больше при мысли о том, что Реми и его безумная семейка сделают из свадьбы нечто шумное, с кучей примет, традиций и сотнями родственников. А ведь родственникам сначала надо было сообщить, то есть, предстоял разговор с матерью. У Эрика от всего этого шла кругом голова.

Тринадцать безуспешно репетировала свою речь, знаменующую отказ на предложение руки и сердца. «Сладкий, — она приняла самую соблазнительную позу и включила задорную, страстную восточную мелодию, — зачем нам связывать страсть узами брака?». Потом она становилась скорбной, несчастной жертвой: «Я не хочу, любимый, чтобы ты женился на мне только из-за того, что…». Параллельно с этим занятием Тринадцать отчаянно полировала пилочкой ногти на ногах и читала историю болезни Джонни Стоуна.

Джонни Стоун стонал от приступов боли в правом подреберье. Больше всего на свете он хотел сейчас оказаться в своей уютной квартирке — если чиллаут прямо среди плантаций марихуаны можно было назвать квартиркой. Еще Джонни Зеленая Долина мечтал свернуть косячок, обнять Люсию и пересматривать любимый фильм — что-то про громадных подземных червей.

Принстон жил своей особенной жизнью в межсезонье — лето заканчивалось, осень еще не окончательно вступила в свои права. Кленовые листья, листья каштанов, запах колбасы-гриль на углу, запах костров, запах листвы и сырости. «Запах разлуки» — патетически заметила Лиза Кадди, выглядывая из окна, и тут же разревелась.

«Сегодня уедет, — подумал в эту же секунду Грегори Хаус, — сейчас, пока меня нет дома».

========== Редкий случай ==========

Мелкие тучки затянули вечернее небо, и подул пронизывающий ветер. Случайные прохожие кутались в плащи и куртки, и старались быстрыми перебежками избежать прямого столкновения с разбушевавшейся стихией.

В подвальчике на углу улицы пуэрториканцев и китайских магазинчиков, затерянный во времени и пространстве, обретался совершенно иной мир. Там, на подпольных плантациях, дожидаясь уже заранее отмечаемого освобождения Джонни, сидели четверо его друзей, и неторопливо раскуривали косяк. Три девчонки и один специфического вида молодой человек улыбались и неспешно что-то обсуждали. Все это происходило в своеобразной комнатке, отгороженной от подвальных зарослей занавеской из яркого ситца. Этнические украшения в бесчисленном множестве, развешанные по стенам, яркие ковры, коврики и разноцветные подушки — все говорило о том, что здесь живут люди, больше всего на свете ценящие комфорт.

Грегори Хаус нарушил покой этой обители невольно, постучав в дверь под скромной вывеской «Зеленая Долина».

— Поздние гости — восхваление от кармы, — прочитала одна из девиц откуда-то, и подняла глаза на свою подружку, с ног до головы в пирсинге и татуировках.

— Это Джонни? — слабо поинтересовалась Люсия с дивана. Парень уверенно поднялся и пошел в сторону выхода в коридор.

Доктор Грегори Хаус парня не впечатлил.

— Джонни нет, не продаем, — сообщил он бесстрастным тоном, — можете оставить заказ.

— Я контроль качества, у меня ревизия, — возразил Хаус, не делая ни единого движения, — Зеленая Долина может лишиться шамана. У вас тут причина того, что Джонни болеет. Я доктор.

Парень очень медленно закрыл за Грегом дверь. Он напомнил Хаусу Катнера, и на мгновение внутри диагноста вздрогнуло чувство особой досады, потому что Грегори Хаус верил в свое могущество изменять человеческие судьбы.

— Кто из вас, тунеядцев, Люсия? — задал вопрос Грег в пространство. Через пару минут с дивана поднялась тонкая рука, — где жил Джонни до того, как его арестовали?

— Везде, — последовал ответ с заметной паузой, — везде вокруг.

Хаус проигнорировал заросли конопли, схемы рассадки сортов, заметки юных ботаников, и пошел в сторону маленького закутка, где у обкуренных хозяев имелась кухня. Ему оказалось достаточно распахнуть холодильник, и остальные открывающиеся двери лишь подтверждали первые догадки.

— У кого из здесь присутствующих диабет? — крикнул он по-испански. Рука Люсии вновь взметнулась вверх, — что из углеводов ты ешь?

— Батончики мюсли, — немедленно ответила другая девчонка, — и иногда салат с коноплей.

— Диета Аткинса, — добавил другой обкуренный голос, и Хаус услышал звон пирсинга и прочих туземных украшений, — она только мясо и ест.

— И яйца. И паштет.

«Ага, — мозг Хауса уже просчитал пути решения первой части задачи, — избыточный белок и распад на кетоновые тела». Грег потрогал хлеб: он был уже совсем черствым, а вторая буханка заплесневела. Зато на столе в избытке стояли орешки, нарезки рыбы и сыров. «Недостаток в углеводах объясняет его тягу к какао, — улыбнулся диагност, — а резкое повышение глюкозы в крови — причина его отличного настроения».

Грегори Хаус обошел кухню еще несколько раз. Он понюхал кальяны, расставленные по размеру, на полке. Он внимательнейшим образом изучил какие-то немногочисленные книги, лежащие на столе у диванов. Пришлось, правда, отказать себе в удовольствии тут же выкурить один из двадцати сортов Зеленой Долины. Хаус не мог себе позволить одалживаться у сопляков, а денег ему было категорически жалко.

Но потом он присмотрелся к друзьям Джонни. У парня явно недавно было заболевание печени, однако конченым наркоманом он не выглядел. Легкая желтушность и темные белки глаз подсказали Грегори Хаусу диагноз. Все четверо непрестанно почесывались. Ну и естественно, все четверо были обкурены до полнейшего просветления, и им было решительно наплевать, что тут делает этот странный посторонний незнакомец. Хаус мог поклясться, приятели сидят в таком положении уже несколько месяцев, и мир за пределами их тихой плантации, их уголка природы — абсолютно им не интересен и не нужен.

Грегори Хаус показался всем четверым чудным созданием другого мира. В мир плавных и медленных движений ворвался хромой, грозный, синеглазый демон, и чего-то хотел от них — а чего, объяснять не собирался.

А посторонний незнакомец тем временем вел себе все более странно. Не найдя ничего съестного на свой вкус в холодильнике, он старательно обыскал какие-то пакеты — очевидно же, что кроме мусора там ничего быть не могло. Население Зеленой Долины недоумевало.

— Привет, — поздоровался с ним, наконец, парень, — меня зовут Равшан. Могу я вам что-нибудь предложить? Может, косячок?

— Не искушай меня, мракобес, — ответствовал, кривляясь, синеглазый демон, — что у тебя было с печенью?

— Отравился, что ли, — доброжелательно ответствовал Равшан, — а как ваше здоровье?

— Встаю писать по ночам, и волосы на ушах поседели, — услышали растаманы в ответ, и это повергло их в окончательный ступор. Первой захихикала та девчонка, которая сидела и читала про карму. Спустя три минуты от хозяев плантации нельзя было добиться ни единого внятного слова.

И тогда Хаус и увидел, как с шеи Люсии сваливается какой-то бедуинский амулет.

— Возьмите на память, — пуэрториканская красавица засияла улыбкой, и протянула медальон Хаусу, — на память. А вы нам что-нибудь оставьте, если хотите.

— Гешефт не устраивает, — возразил Хаус, и двумя пальцами взял амулет, — ты его, наверное, часто роняешь, где попало? — Люсия, все еще улыбаясь, кивнула, — и часто носишь чужие побрякушки и даешь носить свои? — трое слушателей уставились на подругу, она, словно зомби, опять кивнула.

— Это я принес медальон, — сообщил, помолчав, Равшан, — дал ей погонять малец.

Хаус тяжело вздохнул. Объяснять любителям этнических поделок, что из ядовитых частей скорпионов делать украшения не стоит, и уже тем более не стоит закупаться ими в общине вуду, было явно бесполезно. Оставалось надеяться, что впредь им не попадутся дохлые каракурты под руку, и что у Джонни еще не начался токсический кумулятивный цирроз.

Телефон едва работал.

— Биопсия печени взята! — бодро ответствовала Тринадцать, — думаю вызвать лабораторию для…

— Нет надобности, — хмыкнув, ответил Хаус, — вызывай специалистов по ядам насекомых. Почитай насчет накопления токсических продуктов распада в гепатоцитах.

«Это не случайность, — подумав, определился Хаус, — она много работала над этим случаем».

Когда Хаус уже перед выходом посмотрел на друзей Джонни, его охватило неприятное предчувствие. Он подошел к ним вновь, взял Равшана за руку, присмотрелся к коже между пальцами, и тут же отбросил в сторону от себя.

По пути в Принстон Плейсборо Хаус чувствовал себя последним ипохондриком: хотя чесоточные клещи Джонни и всей «Зеленой Долины» и поселились на его коже, еще как минимум две недели должно было пройти до появления зуда.

«Кадди, — вдруг подумал он, и прикусил нижнюю губу в досаде, — черт».

Уилсон приехал в дом Хауса раньше, чем планировал. Лиза не спешила выволакивать сумки из прихожей, а значит, она, скорее всего, сидела в переживаниях на диване.

Она была скорбна, как брошенная невеста. Сложно объяснить, как выглядела действительно грустная Лиза Кадди. Уилсон нашел ее столь прекрасной и притягательной в этом образе, что сам перед собой смутился и покраснел. Кадди была красива и умна, но главное — дьявольски сексапильна, и дружить с ней было серьезным испытанием для мужчин.

— Он забыл ключи от дома, — тут же сказала Лиза, — нам придется ждать.

— Может потом заехать ко мне или к тебе, — возмутился Уилсон, и тут же замолчал: ему показалось, Кадди решила не сдаваться без боя, и она передумала сбегать от Хауса без предупреждения.

Тем временем Лиза расхаживала по комнате, беспокойно перетаскивая за собой Рейчел. Джеймс вдохнул, умиротворенно наблюдая за этой картиной: самка, в волнении таскающая детеныша по логову, в ожидании вожака. «Вот что привлекает в ней Хауса, меня и весь целый мир на подсознательном уровне, — тут же вывел Уилсон, — она умеет быть собранной и решительной, но она никогда не переставала быть женщиной». С того времени, как Рейчел окончательно заняла свое место в жизни Лизы Кадди, все очень изменилось. Сейчас, например, Лизе не требовалось совершать подвиг, чтобы чем-то занимать своего ребенка: это получалось уже само, естественно.

В одиннадцать вечера телефон Хауса не отвечал, Уилсон уехал домой, а Кадди осталась ждать блудного хозяина, раздосадованная и злая. Незаметно для себя она заснула прямо на диване — наверное, причина заключалась в том, что снова надвинулись дожди — уже не ливневые, а мерзкие осенние, и спать Кадди хотела все время.

«Час ночи, — увидела Кадди, когда открыла глаза, чтобы взять свой телефон, — где он мог так долго торчать? Почему именно сегодня?».

Откуда было ей знать, как долго сомневался Грег перед тем, как достать телефон и просто позвонить. «В конце концов, завтра переедет, — нашел для себя оправдание Грегори Хаус, — у меня пациент и редкий случай».

— Не кричи, я лечил пациента, — тут же сообщил в трубку Хаус, — это был редчайший случай. Пришлось ждать специалистов с кафедры природных ядов и комбинаций. Но это все мелочи жизни: ты, конечно, в черном латексе и с плеткой… накажи меня!

— Ты где? — не найдя ничего лучшего, спросила хрипло спросонья Лиза, стараясь не выронить телефон, — я тебя ждала четыре часа с Уилсоном, ты же ключи… там останешься ночевать?

— Я сейчас детоксикацию наблюдаю, — пояснил Хаус, — так что ложись спать.

И бросил трубку. Кадди не пришлось повторять дважды: она уснула, еще не опустив руку с телефоном на тумбочку, и с утра даже не могла сразу вспомнить, был это сон или явь.

Следующие два дня были посвящены нескольким предметам, выматывающим и нудным: слушать ежедневный отчет токсикологов-специалистов о повреждениях от яда скорпиона, писать доклад по этике, работать в клинике и участвовать в осеннем субботнике на благо Принстон Плейсборо.

Хаус благоразумно избегал всех этих мероприятий под разными предлогами, но на выписку Джонни все-таки пришел. На удивление, все друзья Джонни пришли к нему — поздравить с освобождением и выздоровлением. Вышел провожать нового приятеля и мистер Уэстерфильд — вернее, выкатил на своей инвалидной коляске.

— Пока, ребятки, — кивая и улыбаясь, попрощался старик, — удачно вам…

— А вы? — расстроился неподдельно Джонни, — вы же отказались ехать в хоспис! За вами есть кому присматривать?

— А, тут хоть лекарства есть. Доживу уж здесь, видимо, — пожал Уэстерфильд плечами, стараясь произнести эти слова равнодушно.

— Возьмем дедушку с собой! — хором завопили три обкуренные девицы, и Хаус, не выдержав душещипательного моменты, поспешил удалиться.

Однако вскоре таинственным образом с собой у Джонни для мистера Уэстерфильда оказалась сумка: в ней были памперсы для стариков, какие-то лекарства, резиновые перчатки — всякое медицинское барахло, собранное наспех. «Зеленая Долина» получила еще одного обитателя, доктор Хаус — готовый доклад по этике от Кэмерон.

— Форман подражал вам, отлынивая от работы. Он тайно курил в процедурной, в вентиляцию, и натоптал ботинками следов на стуле, — сообщила она с мягкой укоризной. Хаус задумался о том, что в большей степени беременность Тринадцать сказывается на состоянии Формана.

— Я вознесу за тебя Молоху несколько кровавых жертв, о терпеливая, — нараспев в манере греческих трагедий ответствовал он, чуть пританцовывая.

Кэмерон замерла. Глядя на веселящегося Хауса, она не могла не испытывать невольное чувство легкой зависти к Лизе Кадди, которая смогла стать причиной его хорошего настроения. «Редкий случай, — горько усмехнулись задавленные бесы Кэмерон, — Хаус не враждебен миру».

Новоиспеченная миссис Чейз пришла в медицину благодаря остро развитому чувству сострадания. Она не умела оставаться спокойной — ее трогала каждая проходящая мимо судьба, и она пыталась участвовать во всем происходящем вокруг. Грегори Хаус полагал, что у людей, имеющих такой склад характера, полно комплексов. Ну или, на худой конец, мания величия. Но Кэмерон совершенно искренне старалась сопереживать миру вокруг, и первым претендентом на ее жалость прежде был Хаус. Грегори Хаус ненавидел жалость, что Элис немедленно ощутила на себе. Жалостью его приручить было невозможно; невозможно было смягчить, с ним нужно было сражаться, никогда не зная, что он выкинет в следующий момент.

И вот теперь Хаус выглядел счастливым.

…

— Ты выглядишь счастливым, — сообщил Уилсон Грегу за обедом, — кстати, в торговом центре сейчас акция «Медовый месяц»!

— Как насчет акции «Дни войны»? — скривился Грег, — она натравила на меня своего звереныша вчера!

Джеймс хихикнул. Последние дни он замечал за своим другом одну приятную особенность: он сообщал о своих наблюдениях за Рейчел. «По крайней мере, он удивлен, что она вовсе не так омерзительна, какими в его представлении бывают маленькие дети» — где-то глубоко внутри себя потешался Уилсон над диагностом.

— Признай, Хаус, тебе нравится жить с Кадди, — говорил Джим дальше, но доктор Хаус никак не реагировал. Он не хотел вообще думать о Лизе.

Лиза Кадди по-прежнему жила в состоянии собранных сумок в доме Хауса: по разным причинам переезд был опять отложен. Но сегодня — сегодня они оба вновь настояли на правильном решении, и волевым усилием сплотились в молчаливой борьбе против страсти. Именно так — заранее договорились, что за вещами приедет машина родственников рано утром, а вечером Лиза просто заберет Рейчел, и Хаус сам отвезет их на мотоцикле домой.

Сразу после этого судьбоносного решения они занимались сексом. Они вообще занимались им много времени. Кадди чуть-чуть похудела, Грег постоянно курил сигареты, но викодина принимал мало и редко. И у обоих под глазами поселились порочные тени, свидетельствующие о том, что ночи напролет эти люди проводили за чем угодно, но не за отдыхом точно.

И вот наступил вечер субботы, и Хаус возвращался домой, чтобы исполнить то самое волевое решение.

«Я идиот, — ругал себя Грегори Хаус весь вечер в больнице, — не надо было мне ее тогда звать домой». Потом он возвращался мыслями в еще более отдаленное прошлое — и цокал языком, досадуя на свои другие прегрешения. По отдельности они могли казаться невинными забавами старого циника, а вместе уже составляли — ни много, ни мало — половину его жизни. «А это не те пятнадцать процентов, которые я отвел Кадди! — спорил с собой Хаус, — выгнать ее вон. Дурость какая-то. Меня едва не настигла в постановке диагноза Тринадцать!».

И если намерение «выгнать» звучало совершенно искренне, то ни единого движения к исполнению Хаус не мог предпринять.

Лиза накрыла на стол, красиво разложила очередные деликатесы по тарелкам, но кусок в горло Грегу не лез. Поссориться с ней он просто не мог, потому что это было не нужно, отпускать ее не хотелось, а не отпускать было нельзя. Правила игры Грегори Хаус знал, хоть и нарушал нередко. Грегори Хаус изводил себя мыслями, весьма отвлеченными от сути переживаний, всеми силами своего разума оправдывая самостоятельно поставленную себе «шизофрению». «Она уйдет, и все будет, как прежде, — медленно говорил сам себе Грегори Хаус, — первым делом я напьюсь. Я уже почти слез с отравы, так что неплохо, польза была. Она в постели просто супер. Она просто супер. Она уйдет, и все будет как прежде». Чего-то не хватало ему в этих словах, возможно, потому, что он иррационально в них не верил?

— Надо ехать, уже десять, — нервно произнесла Кадди, и вышла на крыльцо — почти выбежала.

— Да, — откликнулся Хаус сумрачно.

Рейчел, примотанная слингом к Кадди, не возражала против поездки на мотоцикле. Ехали они молча. Кадди обнимала его за талию руками, прижавшись лицом к его спине и чувствуя, как согревается он от ее дыхания. Это было приятное тепло. «Tomorrow never dies» — донеслось из дома, у которого Хаус свернул, и Кадди сжала зубы. «Дома буду плакать, — подумала она, подозревая, что рыдать начнет еще на крыльце, — играть — так до конца».

Листья уже опадали с деревьев. Желтел в свете фонарей нарядный клен, росший недалеко от дома Кадди. Хаус притормозил.

— Я уже выключил телефоны, — предупредил он, — буду отсыпаться.

— Сладких снов, — Лиза встряхнула волосами, разглядывая фасад своего дома, — Хаус!

Разве могла взрослая женщина сказать что-то вроде: «Мне было с тобой хорошо, правда! Я чувствую себя очень несчастной, поскольку вынуждена покинуть тебя. Я бы хотела остаться». Разве могла бы она сказать, что выводила пальцем на запотевшем стекле поочередно то «Грего…», а потом, стирая написанное — «asshole»? Или что ей приснилось — как сидит у стены и плачет, и слышит свой собственный крик «Люблю тебя, засранец»? Слышит даже сквозь глубокий сон?

Лицо Грега было совершенно непроницаемым. Лиза кашлянула, стараясь отогнать воспоминания о маленькой истерике наедине с собой.

— Было классно, — она заставила себя думать только о хорошем, и улыбнулась, — спасибо.

Мотоцикл рванул по дороге, едва Кадди произнесла эти слова.

Хаус уселся на диван и сидел, играя с тростью, минут пять, которые ему показались вечностью. Бессвязные мысли никак не желали приходить в единое русло. Он вспоминал о Тринадцать, о том, что Тауб в клинике нашел симптомы «проказы» и зря поднял на уши всю больницу. Он думал о том, что Уилсон слишком уж разошелся в участии в личной жизни своих друзей. А потом он напоминал себе, что никакой личной жизни не существует и не может существовать.

А другой Хаус кричал, рычал и бился головой об стену. Аргументация и логика — привилегии левого полушария — в области эмоций не работали.

Грег уселся на диване с бутылкой виски. По телевизору беззвучно разыгрывалось сражение в баре на границе с Мексикой. На улице моросил мерзкий дождик. Грегори Хаус намеревался заняться самобичеванием и рефлексией, а потом, вполне вероятно, нажраться в стельку пьяным, и вернуться к своему обыкновенному ритму жизни на следующее же утро — с похмельем, викодином и болью.

— Уилсон? — приветствовал он друга, поднося к уху мобильник, — срочно требуется собутыльник по телефону!

— Ты идиот, — возмутился Джеймс, — она только что звонила мне, и плакала. Не могу сказать именно, из-за чего, но потом она отключилась от сети.

Грегори Хаус не знал, что ответить. Он знал, что плакать Кадди могла только от своих собственных мыслей и переживаний. «Я был паинькой, — эта мысль впервые не согрела и не возбудила, — я не доводил ее».

— Я пью, — ответил Грег вместо оправданий, — в голове вертится какая-то попса, играла у тебя в машине.

— Бритни Спирс? — с суеверным ужасом возопил Уилсон, и Хаус рассмеялся — если бы он был женщиной, это был бы смех сквозь слезы.

— Нет, точно нет. Там очень приятная мелодия. Ладно, пока.

Это был максимум моральной поддержки, на которую Хаус давал себе разрешение. Он сел за рояль, и закурил сигарету. За окном темная осенняя полночь поливала улицы дождем, полировала асфальт лужами. Все казалось в свете зеленого фонаря каким-то неестественным и искусственным. Руки сами нашли нужные клавиши. Через пару минут Хаус уже уверенно подобрал мелодию.

Надо было сказать ей раньше. Что-нибудь сказать. Найти слова, соединить полушария, как-нибудь извертеться и оставить эту тему навсегда. Грегори Хаус опустошил один стакан виски, и понял, что больше выпить он может, но не хочет. Из дома вместе с одной некрупной женщиной и еще одной совсем маленькой девочкой, с их вещами и производимым ими обеими шумом выселили уют. Вокруг было неприятно пусто, и Хаус был слишком умен, чтобы обманывать себя, уверяя, что он этого не замечает.

«Ты мне нужна, — мог бы сказать Кадди Грегори Хаус, — ты нужна мне совсем, и я готов терпеть то, что ты женщина, и что тебя сразу станет много в моей жизни, да что там — ты сразу займешь половину! Даже принеси с собой ты детеныша или — не исключено — размножься со мной, даже много раз, переставь здесь все, право, это же мелочи, — ты нужна мне, ты моя женщина, ты моя». Конечно же, Грег не собирался ничего подобного произносить. Но — что самое ужасное — Уилсон был совершенно прав. «У меня болезнь на букву „л“, — ужаснулся Хаус, — ломка». Лиза Кадди стала наркотиком похлеще викодина.

Хаус хотел завыть, как голодный пес на цепи, у которого увели последнюю кость.

Внезапный стук заставил его вздрогнуть. Иррациональный всплеск эмоций — и сердце забилось чаще. «Уилсон, — понял Хаус, и не спеша, поднялся, находя свою трость, — хана одинокому истязанию рояля!».

На пороге стояла мокрая, как утка, Кадди, с мокрой Рейчел на руках. За ней на крыльце стояли ее многочисленные сумки.

Хаус схватился за дверной косяк. Он один знал, каких трудов стоило устоять на ногах, сохраняя привычное выражение лица. Лиза смотрела на него в упор из-под мокрой челки, тяжело дыша, невероятно злая и нереально красивая. По ее губам стекали капельки дождя, и Грегпредставил себе, как он обнимет гневную красавицу, и будет пить с ее губ дождевую воду, и…

— Эй, бомжи Принстона! — театрально оглядел улицу Хаус, и покачал головой, округляя глаза, — ночлежка вновь открыта!

«Ненавижу твой рояль, и твой долбаный дом, и долбаное самолюбие, и шуточки, и всего тебя — ненавижу и… люблю». Грега почти ощутимо шатнуло от этого взгляда. На него прежде так никто и никогда не смотрел. Лиза сделала решительный шаг вперед.

— У меня, твою мать, провалились полы в трех комнатах, — едва сдерживаемая ярость страстно плескалась наружу, и Грег восхищенно предчувствовал грядущий пожар, — провалились полы, Хаус. Страховщики требуют дополнительный взнос. Я уронила зонтик в подвал. Мама считает меня невменяемой, и хочет съездить с Рейчел в Хайфу к друзьям. Под раковиной завелись мокрицы.

— А у голодных африканских детей — глисты, — тут же перебил ее Хаус, — у Уилсона изжога, у меня болит нога, Санты не существует и мир несправедлив. Я хочу тебе кое-что…

Да. Именно теперь сказать ей.

— А еще, — Лиза стаскивала с себя мокрую одежду, нимало не стесняясь — ей было все равно, она сжимала зубы и выглядела роскошно в гневе, — я шла половину дороги сюда пешком, потому что ночь, и потому что выключила мобильник. У меня болят ноги, у меня замерзла задница…

— Кадди, — он прокашлялся, — я хочу с тобой кое о чем…

— У Рейчел режется зуб!

— Кадди! Я срочно должен тебе сообщить очень важную вещь! — почти закричал Хаус.

Он был вынужден поймать Лизу на половине пути в ванную. Ногу дернула внезапная судорога боли, но Грегори Хаус умел отрешаться от боли при необходимости. Грег и Лиза смотрели в глаза друг другу. «Скажи мне это, — умоляла молча Лиза, — скажи, что все будет в порядке, скажи, что зуб прорежется, дом отремонтируют, денег хватит, и в Хайфе будет весело. Скажи, что я идиотка, и зря шла к тебе, на что-то надеясь, толкая перед собой коляску, загруженную вещами. Поставь диагноз на букву „л“, и тогда я точно буду уверена, что ты этим еще не заразился, и только привиделось — на короткие дни осени — что мы оба болеем!».

Хаус первый потянулся к ней для поцелуя. Он поцеловал ее в нос, потом в щеки, потом обвел языком кайму губ, легко прихватил губами ее губы, обнял Лизу крепко, надеясь набраться сил от ее объятий. Глаза в глаза — синие и серебристые — они замерли, обхватив друг друга до боли. «Скажи», — молил взгляд Лизы.

— У меня чесотка, — выпалил Грег, как будто нырнув в омут с головой, — прости.

Сначала она молчала, словно обдумывая, просчитывая и пытаясь разгадать. А потом откинула голову назад — и рассмеялась, заливаясь при этом слезами. Обняв ее, Хаус досадовал на мир, на женскую природу, и на себя самого.

— Спасибо, — беззвучно складывала губы Лиза Кадди, прижимаясь к его груди, — спасибо.

========== Эпилог. Под кайфом ==========

— Ма-но-ла, — в третий раз повторяла смуглая мексиканка, вертясь перед Форманом, — Ма-но-ла. Я модель. Приехала на съемки, и мне надо, чтобы вы заклеили или убрали эту фигню до того, как агент меня выкинет. Пер фаворе, доктор; уберите чирей!

Форман нервничал и пропускал слова в истории болезни, и лишь с третьего раза сумел в нужной последовательности написать слова «флегмона, парез, фурункулез». Тринадцать накануне вечером на предложение пожениться ответила решительным отказом.

— Не хочу сто гостей и торт, — ныла она с отвращением на лице, — не хочу священника и не хочу ждать месяц разрешения…

— А белое платье? — не сдался Эрик сразу, — а фата?

— Я и фата — несовместимы, — твердо отрезала Тринадцать, потом добавила, подумав, — я хотела бы красивой фотографии в свадебном платье, но и только.

«Ладно, — утешал себя Эрик, — не все сразу». Однако уже вечером того дня Реми начала исполнять свое желание: Манола пригласила ее на фотосъемку, и Тринадцать осталась запечатлена на одной из страниц Voque Collezzioni. При тридцати «свидетелях» и приглашенных «гостях» Форман дал торжественную клятву никогда не жениться на Тринадцать, и момент клятвы оказался запечатлен на прекрасных фотографиях, украсивших затем квартирку счастливой четы Четырнадцать.

…

— Этот секрет умрет между мной и Хаусом, — отказалась в сотый раз Кэмерон, и обогнула Уилсона с подносом и обедом на нем.

Джеймс закатил глаза к потолку. Грегори Хаус умел быть занозой в заднице. Все равно онколог выяснит — не мытьем, так катаньем — какие именно гормоны доктора Кадди интересовали его друга, что он искал в ее истории болезни, и главное — что за подозрительное заболевание заставило Кадди и Хауса вывесить на дверях своих кабинетов «карантин».

— Вульгарный чесоточный клещ, Джимми, — громогласно сообщил знакомый голос из-за спины Уилсона, и Джеймс протяжно застонал, схватившись за грудь. Грегори Хаус подкрался незаметно — Уилсон всегда удивлялся этому его таланту, при условии, что он хромал и опирался на трость. Самому ему никогда не удавалось обвести Хауса.

В руках у Грега был бензилбензоат — три банки, что подтверждало истинность его слов. Уилсон с ужасом представил, как Мирра — поклонница идеальной чистоты и стерильности — бросится прочь от доктора, чей друг не обратил внимания на чесотку и наверняка заразил половину Принстон Плейсборо. «Хаус, — взмолился Джеймс, — в меру небрит, помят и… улыбчив!».

— Хаус, ты… — начал Уилсон, и тут же улыбнулся, — ты отлично выглядишь!

— Геморрой вылечил — душа поет, — ответствовал Грег, хромая мимо, — я собираюсь сбежать в Иорданию на конференцию по экстренной диагностике и предотвращению пандемий. Клинику я прогуливаю.

— Потянуло на экзотику? — Уилсон нервно заозирался, — а что сказала Кадди?

— Чхать я хотел, — вежливо ответил с легким поклоном Грег. Джеймс успел распознать знакомый блеск в синих глазах.

— Лиза, ломка, любовь! — торжествующе крикнул он вслед спешно хромавшему другу, надеясь, что Хаус услышит.

…

— Я убью его, — Кадди тоже выглядела прекрасно; Уилсон видел, что под ее глазами — тени, но Лиза казалась томной и довольной жизнью, — мой страховщик думает, наверное, что я живу с Джеком Потрошителем. Обматерил представителя строительной компании, отказался от ламината в прихожей… в моей прихожей!

Уилсон откупорил бутылку коньяка. Оно того стоило.

— Когда они доделают полы? — поинтересовался он невинно. Лиза пожала плечами:

— Я надеюсь, за неделю. Правда, придется переклеивать обои. Мама приезжает послезавтра. Боюсь думать, как объяснить ей… надеюсь, хоть чесотку до той поры выведем.

…Если Грегори Хаус нуждался в настоящем противнике, в любимом враге, в желанном сопернике, то вызвать этого врага на бой оказывалось почти невозможно. Так уж сложилось, что Хаус не мог позволить себе сдаться без боя, и Кадди была точно такой же.

Уилсон подозревал, что будет дальше. Вполне вероятно, Хаус поедет в Иорданию — совершенно случайно в тот момент, когда в Хайфе будет отдыхать мать Лизы. Что там он учудит, нельзя было даже предположить. Потом они наверняка разругаются, перед тем, как Лиза съедет к себе обратно. А потом у Хауса случится припадок, или потоп, или пожар — и он переберется в ее логово, чтобы было кому присмотреть за «бедным инвалидом». И звонки в пять утра и в час ночи, и жалобы — но Уилсон готов был пережить беды и похуже.

— Есть позитивный момент, — усмехнулся Уилсон, — Хаус предрасположен к зависимостям, так пусть уж будет зависим от тебя, а не от викодина. И передозировка, кажется, невозможна.

Лиза опротестовать это заявление не могла: в самом деле, викодин не занимал центрального места в жизни Грега больше. Врачи обменялись кривыми ухмылками.

— Женщина, домой! — раздался громогласный окрик из-за стеклянной двери, и стекло задрожало от быстрых ударов тростью, — три блюда и десерт, и немного порно перед сном! И кто намажет меня бензилбензоатом, если не ты?

Лиза Кадди вздохнула. Кто-то очень недальновидный мог говорить про «все изменится» и «познай самого себя».

— Я пошла, — поднялась она с кресла, и кивнула Джеймсу, — время следующей дозы.

…

Речь доктора Хауса, произнесенная на семинаре для ординаторов по врачебной этике.

— Всем вам тут сейчас расскажут про то, как важно для человека завершить свой жизненный путь достойно, и про Бога скажут, и про терпение и сочувствие. Но у меня есть другая теория. Люди должны знать, с чем им предстоит столкнуться, потому что смерть неизбежна, и бояться ее — это бояться, прежде всего, жизни.

А потому я хочу лично обратиться к каждому из вас — не делайте из пациентов идиотов, топя их в жалости. Сострадание может быть важно для родственников, для друзей, но если у вас есть человек, который вот-вот оденется в саван — не спешите ему лгать, потому что ваша ложь только испугает. Заставьте его сражаться с вами в одном строю против болезни, и пусть вашим главным оружием будет злой цинизм и черный юмор. Это не поддается никакому логическому объяснению, (что меня настораживает), но оптимизм и смех вопреки всему способны победить многое из того, что не под силу никаким таблеткам, капельницам и трансплантациям.

Эй, в третьем ряду! Не надо так смотреть, я не под кайфом!