Последний оплот моего бессмертия (СИ) [Volda Riddle] (fb2) читать онлайн

========== 1. Племянница ==========

— Я так вам скажу, моя дорогая. Это просто кошмар. Просто кошмар. Принять такую ужасную, безвременную смерть от своей собственной служанки… Бедняжка Хепзиба, бедняжка. Она так доверяла этой своей Хоки… Но я ей говорила, я ее предупреждала, что домовые эльфы — подлые создания! Опасные и лживые. И я не удивлюсь, моя дорогая, я совершенно не удивлюсь, если эта Хоки, эта гадкая Хоки еще ее и ограбила. Если хотите знать, милочка, мое мнение…

Джеки склонилась над чашкой, разглядывая серовато-лиловые разводы молока в чае. Она терпеть не могла чай с молоком и сахаром. И совершенно не могла переносить трескотню, которой ее щедро угощала собеседница под раздражающее бряцание чайной ложечки по стенкам чашки.

За окнами шумел дождь, и Джеки с гораздо большим удовольствием слушала бы этот переливчатый бисерный шум на стеклянной крыше веранды, чем скучные сплетни. Ей хотелось остаться одной, просто смотреть в окно на мокрые астры всех возможных цветов и предаваться мыслям о жизни и смерти вместо того, чтобы сочувствовать чужой жадности, которой невмоготу терпеть до оглашения завещания.

Старая ведьма по имени Бертрана (фамилию ее Джеки никак не могла, да и не хотела запоминать) была далекой родственницей почившей Хепзибы Смит — чуть ли не более далекой, чем сама Джеки. Но это совершенно не помешало ей приехать немедленно после известия о смерти. Двоюродная племянница четвероюродной бабушки — семьдесят седьмая вода на киселе, но тоже ведет свой род от Хельги Хаффлпафф, приезжает сюда, считает себя чуть ли не главной наследницей, селится в доме Хепзибы, пытается распоряжаться ее делами, заваривает ее чай, заговаривает всем зубы и поливает грязью бедняжку Хоки.

Джеки медленно размешивала в чашке молочно-водянистую бурду, и где-то внутри нее росла удивительная, всепоглощающая ярость. Глядя вниз, чтобы хотя бы не видеть толстых розовых брылей, нависающих над жестким белым воротничком, Джеки заставила себя слушать дальше.

— Я, правда, еще не смотрела, что именно пропало… да и пропало ли, — внезапно сказала родственница. Ее манерный квакучий выговор действовал на нервы. — Но я совершенно уверена, что доверять эльфам…

«Да все ясно с тобой, — подумала Джеки. — Когда на Хоки уже висит обвинение в убийстве, прицепить к нему обвинение в краже нескольких безделушек будет проще простого. Интересно, сколько серебряных ложечек уже затерялось в необъятных баулах, сколько золотых цепочек надежно упрятано под шерстяное платье с бархатной пелериной, сколько изукрашенных самоцветами булавок нечаянно запуталось в спрятанном под шляпой узле седеющих волос?»

— Но вы ведь не знаете, что пропало, — промолвила Джеки — впервые за всю беседу. — Вы даже не знаете, была ли кража, но…

— Милочка, я совершенно уверена! — вскричала до крайности скандализированная собеседница, розовея лицом. — Лживые твари эти эльфы! Тем более, что Хоки знала, где лежат самые ценные вещи, и более того, она сама с приказа бедняжки Хепзибы накладывала защитные заклинания, когда убирала коробки обратно в шкаф.

«Еще бы эльфам не быть лживыми, когда вы сами заставляете их лгать, » — подумала Джеки, вспоминая вечно угодливую Хоки, которая только и льстила своей хозяйке.

***

Джеки бывала в гостях у Хепзибы всего дважды: еще ребенком, лет шести от роду, и в прошлом году, когда та сама написала племяннице и попросила приехать на время каникул. Хепзиба как раз прикупила несколько новых вещиц для своей коллекции и радостно хвасталась удачными приобретениями. Джеки запомнились крошечные сладкие пирожные, которыми щедро угощала ее тетя, по-рождественски пряный аромат ее духов, пышные шуршащие платья и туго зашнурованный корсет. Хепзиба молодилась изо всех сил и, по-видимому, до сих пор искренне считала, что ее щеки цветут как розы совсем не благодаря румянам.

Очевидно, Джеки удостоилась расположения уже хотя бы потому, что не проявляла разбойного интереса к сокровищам двоюродной тетки. В отличие от…

Джеки искренне грустила по добродушной, доверчивой наследнице Хельги Хаффлпафф. И когда начался разговор о наследстве, она даже не вспомнила сразу — а когда и вспомнила, то промолчала, — об обещании Хепзибы завещать ей одну из самых главных ценностей — большой золотой медальон.

Почему-то мадам Смит особенно им дорожила и очень гордилась.

Медальон был тяжелый, тонкой работы, с буквой S, выложенной на крышке мелкими изумрудами. Джеки даже не спросила, просто подумала, что это что-то фамильное, смитовское, и не придала словам тетки большого значения. Ей нравилось обводить пальцем изгиб выложенной мелкими камушками буквы и любоваться переливами зеленых бликов, забывая обо всем, погружаясь в мечтательный транс. Но жажды обладания сокровищем она так и не ощутила.

***

— …Интересно, зачем к бедняжке Хепзибе ходил этот… — вдруг прозвучало из-за стола. Джеки погрузилась в свои мысли и позабыла, где находится. Слова разговорчивой собеседницы застали ее врасплох.

— Что? Кто ходил? — переспросила она, вскидывая голову. Родственница недовольно поморщилась.

— Иногда мне кажется, милочка, что в этом вашем Бобатоне вас недостаточно муштруют и не прививают вам нужного изящества… Почему вы вообще оказались там, а не в Хогвартсе? Вам самое место в…

— Потому что мой отец работал в Нидерландах, когда мне пришла пора идти в школу, — кротко ответила Джеки, едва сдерживая желание достать палочку и стукнуть собеседницу по носу.

— Очень зря! — заявила та, не замечая, как ее поведение резко идет вразрез с ее же собственным представлением о хороших манерах и изяществе. — Вам самое место в Хогвартсе с этой вашей порывистостью…

— Так кто приходил к тете Хепзибе? — решительно переспросила Джеки, откладывая в сторону ложечку, и родственница надула губы. Слово «тетя» хлестнуло ее как бич. Слово «тетя» — из уст Джеки Мэйфейр…

Джеки почувствовала, как лицо стало горячим. Множественные родственники умершей, слетевшиеся на похороны откуда только можно, были настоящей семьей. В их жилах текла хотя бы капля крови Хельги Хаффлпафф. Они легко могли подтвердить свое родство, если бы понадобилось. И никто не надувал щеки, когда каждый из них то и дело поминал свою семейную связь с усопшей.

Джеки получила свою фамилию от матери — отец разругался с семейством за годы до ее появления на фамильном древе. Женившись, он стал называться Теобальд Мэйфейр. А потом, через несколько лет, когда стало ясно, что у Теобальда и его жены Джанин никогда не будет собственных детей, они удочерили одинокую девочку без имени, без воспоминаний. Никто в сиротском приюте не дал себе труда разузнать, что случилось с ее родителями, откуда она взялась. Ее просто отдали в новую семью, просто подарили новую фамилию и имя — простое, как многие считали, плебейское имя. Не Жаклин, не Вильгельмина какая-нибудь, не Адальберта. Просто Джеки.

Но до самого момента трагической гибели Хепзибы Смит Джеки считала себя частью семьи, хотя родители никогда не скрывали от нее правды.

— О… он здесь часто бывал в последние несколько месяцев. Последние!.. — театрально всхлипнула Бертрана. Когда острый приступ обидчивости прошел, она решила, что желание обсудить пикантную сплетню все же сильнее желания учить Джеки манерам.

— Молодой, обходительный, очень красивый… Все, кто знали бедняжку Хепзибу, говорили, что она прямо голову потеряла. А он, судя по всему, ходил к ней далеко не ради сердечного интереса. Будем смотреть правде в глаза: лучшие годы бедной Хепзибы были давно позади. Помяните мое слово, милочка, мы еще о нем услышим в этой истории!..

Джеки отодвинула чашку.

— Что ж… благодарю за сведения, — суховато сказала она и встала. Что-то тревожное поселилось глубоко в груди. Что-то необъяснимое, словно предчувствие беды.

***

Беда затаилась в каждом уголке этого дома, битком набитого всякой всячиной.

Когда Джеки приехала сюда, ей до последнего казалось, что вот сейчас тетя выплывет из-за угла, протянет унизанные золотом полные ручки, окутает шелковым шелестом и тяжелым сладким ароматом. Но вместо этого она увидела до странности маленькое, бледное, словно восковое личико, утопающее в пене ярко-розовых кружев. Бертрана успела похозяйничать…

Не говоря ни слова, Джеки подошла к гробу и достала палочку. Бертрана подбежала с возмущенным квохтанием, но ярко-алые искры, вспыхнувшие предостерегающе и опасно, остановили ее в нескольких футах. Ядовито-розовый цвет кружев сменился на мягко-палевый, и скрипуче-шелковое платье, надетое на покойницу, приобрело глубокий, умиротворенный оттенок летних сумерек. Последним движением Джеки убрала с воскового лица яркие, неуместные пятна небрежно наложенного макияжа. Теперь лицо Хепзибы стало спокойным и удивительно молодым — при жизни она не выглядела так хорошо.

Джеки коснулась холодных равнодушных пальцев. Что-то тяжелое давило ей на плечи, и она могла только догадываться — видимо, это было какое-то подспудное воспоминание о возможной смерти ее настоящей семьи, надежно упрятанное в глубинах ее памяти, но неизгладимое. Она трудно сглотнула и отошла, все еще сжимая в руке свою палочку, как будто ожидая, что кто-то сейчас бросится на нее из-за угла.

Она чувствовала здесь какое-то странное чужое присутствие, как будто, кроме тихо шепчущих портретов, по дому разгуливали призраки. В первую же ночь Джеки проснулась от ощущения, что кто-то смотрит на нее сквозь щели в балдахине. И с тех пор она стала задергивать шторы с наступлением темноты, как будто боясь, что к ее окну с другой стороны вот-вот прильнет чье-то лицо.

За окнами стремительно темнело, зелено-серые дождевые сумерки наваливались неумолимо, молниеносно. Как будто кто-то наколдовал ночь среди бела дня. Джеки нервно прохаживалась туда и сюда. Ей хотелось поскорее отсюда уехать и в то же время страшно хотелось остаться, как будто это был ее родной дом.

Ей нравились прихотливо изукрашенные птичьи клетки, запущенный английский сад с заросшим прудом, сладкий и убийственный аромат лилий, которыми были засажены целые клумбы, нравился странный серебристо-зеленый свет, проникающий сквозь толстые стекла крыши, и глубокая, настороженная тишина старого дома.

Джеки остановилась у забрызганного дождем окна и приложила руку к холодному стеклу, словно пытаясь дотянуться до бело-розовых лилий-звездочетов, которые колыхались внизу, словно пестрое море. Странно, как это они еще цветут в такую пору. Наверное, скоро холодные декабрьские дожди смоют, сорвут эти сладко пахнущие звезды, и здесь не останется больше ничего, что помнило Хепзибу живой и здоровой…

Джеки бросила последний взгляд на темнеющие заросли боярышника — и какая-то тень проплыла за залитым дождем стеклом. Она поспешно наставила на окно палочку, дождевая вода растеклась в стороны, и Джеки на миг встретилась глазами со взглядом другого человека, который стоял внизу, в саду, и смотрел на окна.

Не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, Джеки бросилась вниз, стуча каблуками по деревянным ступеням. Бертрана, все еще заседавшая в столовой наедине с собой и блюдом пирожных, громко ахнула. Еще бы, в ее представлении выпускницы Бобатона, вероятно, должны порхать по воздуху и питаться цветочной пыльцой и солнечным светом.

Джеки слетела вниз как птица и выскочила в сад еще до того, как странный незнакомец успел удрать. В темной мантии поверх черного костюма он выглядел довольно траурно. Как будто пришел почтить память хозяйки, вот только в дверь постучать побоялся.

— Вы кто? — выпалила Джеки, наставляя на него палочку. Дождь поливал все сильнее, и скоро ее волосы заструились по лицу вместе с водой. Незнакомец слегка склонил голову набок. У него было очень бледное, очень серьезное и очень красивое лицо. Слегка впалые щеки, густые темные волосы, разделенные пробором сбоку и спадающие на лоб крупным завитком. И большие, внимательные, красивые темные глаза.

— Старый друг, — ответил он наконец, спустя целых несколько нестерпимых минут, в течение которых Джеки казалось, что он просвечивает ее насквозь этим своим пристальным серьезным взглядом. Странное нетерпение и раздражение вдруг вспыхнули в ней, и ее золотистая волшебная палочка, всегда такая отзывчивая, немедленно откликнулась. Вырезанные на ней буквы загорелись ярким переливчатым огнем.

Резьба тотчас же привлекла внимание незнакомого молодого человека, и Джеки показалось, что его ноздри дрогнули и едва заметно раздулись, как будто от жадного внимания.

— Что это там написано? — спросил незнакомец, не отводя глаз от пылающих букв.

— Певерелл, — выдохнула Джеки. Она сама сделала эту надпись — точь-в-точь как на детской игрушечной палочке, которая была с нею, сколько она себя помнила. Точно такая же, из светлой древесины, только неспособная творить настоящую магию. Та палочка была единственной вещицей из ее жизни до приюта, и Джеки берегла ее как зеницу ока.

— Певерелл… — прошептал молодой человек и вскинул голову, глядя в упор на Джеки. — Певерелл…

Тянущее, болезненное чувство охватило ее голову — как будто тиски или клещи сжались у ее висков и вытягивают, вытягивают… слезы сами собой брызнули из ее глаз, она взмахнула палочкой — наугад — и как будто что-то разбила. А незнакомец пошатнулся и отступил назад на пару шагов.

— Я пришел проститься с госпожой Смит, — негромко сказал он и на миг опустил взгляд. Джеки невольно и со странным вниманием разглядывала его тонкое лицо, но палочку не опускала. — Но войти не решусь. Слишком подозрительно будет для родни наше с ней знакомство. Я… Я просто приказчик в магазине Боргина и Бёрка, и мы часто встречались с мадам Смит, когда она имела желание показать новые приобретения или продать что-нибудь из своей коллекции. Сомневаюсь, что я буду уместен на прощании… среди родственников.

Юноша снова поднял глаза. Ему было лет двадцать — двадцать два, самое большее, и сейчас он казался удивительно невинным, как будто ангел спустился с неба. Джеки нахмурилась. Она почти не сомневалась, что именно о нем говорила Бертрана, называя его «этот». Но внутри нее боролась целая толпа разнообразных эмоций. Ей не хотелось допускать чужаков, тем более, подозрительных, на похороны Хепзибы. Но этот выглядел слишком располагающе для чужака. И еще он был слишком красивым, чтобы неискушенная Джеки осталась равнодушной. И, кажется, последняя эмоция возобладала над здравым смыслом.

— Похороны завтра. В полдень, — сказала Джеки наконец. Снова тянущая боль на миг обняла ее голову, но тут же пропала. Молодой человек сжал губы и кивнул.

— Благодарю. Это очень важно для меня. Очень, — промолвил он наконец и снова взглянул на Джеки и на ее палочку, а потом отвернулся, готовясь уйти.

— Кто вы? Как ваше имя? — спросила Джеки, и он быстро оглянулся.

— Том, — ответил он, и ей показалось, что мышцы на его скулах отвердели. — Том Реддл.

========== 2. Друг ==========

Наутро Джеки с удивлением обнаружила, что гостей стало еще больше. Казалось бы, куда уж больше, но нет, приехали еще несколько семей, в том числе старые знакомые ее отца со взрослым сыном. Странное дело, она успела позабыть друга детства. Как он вырос, ничего себе.

Криспин широкими шагами подошел к ней и сходу размашисто обнял, совсем как в детстве — и вдруг отстранился, как будто опомнился.

— Ээ… привет, Джеки, — сказал он слегка смущенно. — Я совсем забыл, что ты уже не ребенок.

Он так изменился — если бы Джеки встретила его на улице, то вряд ли узнала бы. Высоченный, широкоплечий, с густыми и жесткими волнистыми волосами. А еще у него откуда ни возьмись появился быстрый американский акцент.

— Ты тоже, — ответила она, а потом поняла, что как-то слишком пристально его разглядывает. Конечно, он тоже — тем более, что он был старше нее года на три или четыре.

— Сочувствую, — сказал Криспин, соблюдая приличия. Джеки грустно кивнула, и какое-то время оба молчали. Потом Криспин указал на соседнюю комнату — маленькую, заставленную всевозможными сейфами и шкафами, но безлюдную.

— Я слыхала, ты теперь работаешь в Министерстве, — сказала Джеки, усаживаясь на крошечный диванчик. Криспин бы тоже туда поместился, однако, предпочел устроиться на пуфе напротив.

— Да, — с улыбкой ответил он, — как я всегда и хотел. Побывал в Америке на стажировке, много чего узнал. Теперь я офицер в отделе магического правопорядка.

— Серьезно? — переспросила Джеки, не веря своему везению. — То есть, ты работаешь именно в том отделе, который занимается расследованием всяких преступлений?

— Ну да, — сказал Криспин, очевидно, все еще не понимая, к чему она клонит и почему так восхищенно-удивлена.

— Послушай, ты-то мне и нужен! — горячо воскликнула Джеки и тут же смущенно умолкла: в комнате, из которой они только что ушли, явно кто-то был, и этот кто-то, кажется, напряженно прислушивался.

— Ого, — засмеялся Криспин, сверкнув крупными и красивыми белыми зубами. — Настолько горячего приема я не ожидал. Что стряслось?

— Тетю Хепзибу убили, — выдохнула Джеки. Брови Криспина дрогнули.

— Я знаю, — ответил он, приготовившись слушать дальше. — Ее убил странный и страшный яд, который по несчастной случайности попал в ее какао.

— О! Нет, не так, как ты думаешь… как все думают… нет, не Хоки и вовсе не по неосторожности. Ее убили — я в этом почти не сомневаюсь.

— А, — мягко сказал Криспин. — То есть, ты намекаешь на то, что магическое правосудие ошиблось?

— И да и нет, — поспешно ответила Джеки. — То есть, нет — они не ошиблись в том, что ее отравили. Но да — они ошиблись в том, кто это сделал. Они совершенно не потрудились проверить память Хоки.

— Еще как потрудились, — заверил Криспин. — Обвиняемая была допрошена по всем правилам. Ее память великолепно сохранила все детали. Она взяла нечто, как ей показалось, то ли сахар, то ли ванилин, я уже точно не помню, и добавила в хозяйкино вечернее какао. Этот факт не вызывает сомнений.

Джеки огорченно замолчала. Но как же так…

— Но как же так, — растерянно произнесла она вслух, — почему у тети вообще оказался этот яд? Она никогда таким не занималась… тем более, в кухне, тем более, там, где его могла найти ее служанка и…

— Видимо, все это — результат какой-то большой неосторожности. Твоя тетя, мадам Смит, поступила легкомысленно. Служанка такого возраста как Хоки уже давно должна была быть отправлена на пенсию.

— Вот именно! — шепотом вскричала Джеки. — То есть, я имею в виду, что Хоки заслуживает лучшего обращения — в том числе со стороны магического правопорядка. Она не могла убить тетю Хепзибу. Это сделал кто-то другой.

— Хорошо, допустим. Ты же не на ровном месте это все выдумала, это понятно. Вопрос в другом. Есть ли у тебя подозрения — кто может оказаться преступником и каков мотив?

Джеки опустила голову и поджала губы. Криспин говорил так рассудительно и правильно, и все ее импульсивные выводы начали казаться и в самом деле выдумкой…

— Нет, — мрачно ответила она. — В том-то и дело.

— Да, Джеки, — все так же мягко сказал Криспин. — Обвинение в убийстве — это очень серьезное дело. Не стоит разбрасываться такими предположениями, даже если ты совершенно, абсолютно уверена, но не имеешь веских доказательств или хотя бы мотива к совершению такого преступления.

— Но я… я просто знаю, я просто чувствую, что тут что-то не так, — горячо прошептала Джеки. Она почувствовала, как внезапно сжалось горло, и слезы досады подкатились к глазам.

— О! Ну вот! — Криспин поднял брови. — Если это для тебя так важно, то не стоит забывать, что у тебя есть неплохие связи в министерстве.

Джеки подняла глаза — продолжая разбираться в собственных мыслях, она слегка утратила нить его рассуждений. Криспин со значением указал на себя большим пальцем.

— Обещаю сделать все, что в моих силах. Хотя это дело и считается решенным и закрытым.

Джеки улыбнулась сквозь слезы. Теперь она увидела, наконец, в этом светловолосом великане того самого мальчика с мечтательными серыми глазами, который никогда и никому не отказывал в помощи.

Они провели вместе два лета — первое, когда Джеки как раз окончила первый курс учебы, и второе — после четвертого курса. Он казался ей таким взрослым, но, как ни странно, он не отказался от дружбы с девчонкой, да еще и настолько младше себя. Может быть, его просто забавляла возможность научить ее разным заклинаниям, которые он уже знал, и повеселиться вместе с ней, превращая яблоки в чайные чашки и подсовывая их в сервиз, пока не видели родители.

— Как давно я тебя не видела, Криспин, — сказала она и почему-то всхлипнула.

Однако, Джеки не чувствовала в себе сил признаться Криспину о том, что встретила «того самого» в тетином саду. Почему-то она знала, что об этой встрече нельзя рассказать даже ему.

От воспоминания что-то волнующее вздымалось у Джеки в груди. Как будто она только что получила рождественский подарок и точно знает, что внутри красиво упакованной коробки — именно то, что она всегда хотела получить. Это настораживало и окрыляло одновременно, и Джеки теперь точно знала, чего ждет от этого дня.

— Криспин?

— Да, Джеки, слушаю.

— Скажи-ка, — медленно произнесла Джеки, принимая окончательное решение еще до того, как последние слова будут сказаны. — А через мои прекрасные связи в министерстве нельзя узнать, кем я была до того, как меня усыновили мама с папой?

Криспин вскинул голову.

— Зачем тебе вдруг понадобилось? — спросил он, слегка хмурясь, оглядываясь на соседнюю комнату и склоняясь к Джеки так близко, что их волосы соприкоснулись.

— Хочу узнать, почему на моей игрушечной палочке было написано «Певерелл».

Криспин вздохнул и замялся на мгновение, но потом кивнул.

— Я попробую поискать… — шепнул он и вдруг тихое «Ах!» донеслось от двери. Джеки выпрямилась, совсем как в детстве, когда их обоих ловили за очередной шалостью. Она успела заметить на лице Криспина давно знакомое невинное выражение, которое, впрочем, никого никогда не обманывало.

У двери стояла мама Джеки; она пробормотала какие-то извинения и быстро скрылась за стеной, но Джеки успела заметить, что ее лицо буквально сияло.

========== 3. Гиацинты ==========

— Я очень вам благодарен и не собираюсь докучать, — кротко и мягко сказал Том, отводя взгляд и собираясь уходить. — Благодарю за возможность здесь побывать.

Моросящий дождь оседал на его черных кудрях, отчего они казались усыпанными прозрачными бусинами. Джеки стояла так близко к нему, что разглядела несколько веснушек, странно дерзких и неожиданных на его чудесной мраморной коже.

— Напротив, — возразила Джеки. — Я бы хотела, чтобы вы сегодня составили мне компанию.

«Что я говорю? — ужаснулась она сама себе. — Что я такое несу?!»

Том резко обернулся. Джеки еще никогда не видела настолько изумленного, неверящего взгляда.

— Компанию? — переспросил он, и ей показалось, что его губы одеревенели.

— Да, именно, — храбро ответила она. — Компанию. Дело в том, мистер Реддл, что я подозреваю, что тетя погибла не по вине своей служанки Хоки. А вы были другом мадам Смит. Поэтому я была бы вам очень благодарна, если бы вы помогли мне доискаться сути.

Том медлил. Джеки заметила, как сжались его губы, какими беспокойными стали глаза. Он бросил на нее непонятный взгляд, полный, как ей показалось, отвращения, тоски и ярости, но это впечатление тут же пропало.

— А еще, — вдруг добавила она, — сегодня вечером состоится оглашение завещания мадам Смит. Возможно, вам она тоже что-нибудь оставила.

— Что ж… — пробормотал Том. — Я составлю вам компанию, мисс…

— Мэйфейр. Меня зовут Джеки Мэйфейр.

— А надпись Певерелл на вашей палочке?..

— Когда родители взяли меня из приюта, — нехотя пояснила Джеки, — при мне была игрушечная волшебная палочка с такой надписью. Может быть, это моя настоящая фамилия, но мне ничего об этом не известно.

Том выслушал с непонятным выражением на лице. Джеки в последний раз собралась с духом.

— Приходите к семи. Я встречу вас в саду. Сейчас в доме полно народу — вы сами видели. Я не хочу, чтобы вас видели лишние глаза, и чтобы лишние языки судачили о том, что их не касается.

Том медленно кивнул и отвел взгляд.

— Как пожелаете, мисс Мейфейр, — сказал он все так же мягко и спокойно, но у Джеки появилось ощущение, что меньше всего на свете он хочет приходить в сад Хепзибы именно сегодня и именно в семь. — Не смею вас задерживать. Тем более, вас уже хватились.

Джеки оглянулась на толпу родственников. Криспин, стараясь не привлекать внимания, искал ее глазами, но ее и Тома надежно защищала высокая ограда вокруг чьего-то фамильного склепа.

Он слегка поклонился и пошел к воротам. Его темно-серая мантия как-то странно сливалась с серой каменной стеной, вдоль которой он шел, как будто он постепенно растворялся в пейзаже. Было удивительно темно, словно от полудня день сразу перепрыгнул к глубоким сумеркам. Тяжкие грозовые тучи клубились прямо над головой, по временам принимая странные, пугающие формы.

Джеки вдруг последовала за Томом, который уже подошел к кладбищенским воротам. Она чуть не припустила бегом, подхватывая на ходу тяжелые длинные юбки чопорного траурного платья, но чуть только поравнялась с воротами, как поняла, что его и след простыл. Появляется из ниоткуда, исчезает в никуда.

Она еще раз огляделась по сторонам, развернулась и медленно побрела к семье под моросящим дождем. Сейчас все трансгрессируют домой, сядут за длиннющий стол в гостиной Хепзибы, растянутой до предела при помощи удивительной магии, в гостиной, где никогда не бывало столько народу одновременно, примутся лицемерно вспоминать ту, которую почти не знали и раз в сто лет навещали при жизни. Будут стараться незаметно — а потом всем станет все равно — разглядывать все занятные вещицы на полках и в застекленных шкафах. А потом душеприказчик покойницы зачитает ее завещание, и добрая половина этой толпы сбежит почти сразу же, потому что им не достанется ни ложечки, ни простенькой чашки из драгоценного старинного фарфора.

И вот когда вся эта орава разбежится, Джеки снова обретет покой.

— Где пропадала? — шепнул Криспин, когда она вернулась к остальным. Он окинул ее внимательным взглядом.

— Хотела побыть одна, — ответила Джеки. — Устала от этой толпы. Не от тебя, конечно, ты не подумай, — поспешно добавила она, безотчетно беря его за руку. — Ты-то здесь не ради тетиного наследства.

Как во сне она следовала за семейством, как во сне заняла свое место за столом, когда пришло время поминального обеда.

— И эта здесь… — раздалось с правой стороны. Джеки устало подперла руку головой, поставив локоть прямо на стол. Демонстративно. Говорившая зафыркала, и хоть Джеки и не удалось ее увидеть, она была почти уверена, что это была Бертрана. Ну или какая-нибудь из ее наперсниц, которая распивала с ней бесконечные чаи, дожидаясь оглашения завещания и перемывая кости всем без исключения.

— Это семейное дело!.. — донеслось с той же стороны. — Разве здесь место…

Джеки возвела глаза к потолку. Вот бы хоть каплю того яда, что оказался в какао бедной тети Хепзибы. Джеки представила себе, как говорившая вдруг умолкает и начинает синеть лицом, нечаянно, разумеется, совершенно случайно подавившись вкуснейшими каперсами.

Ей нестерпимо сильно хотелось терпко-кислого чаю с лимоном, а не всей этой изобильной еды. А еще ее мысли то и дело возвращались к Тому и предстоящей встрече.

— Джеки, ты здорова? — раздался вдруг шепот из-за левого плеча. Мама, конечно.

— Да, мам, все в порядке.

— Почему не ешь?

— Не хочется. Устала.

— Попросить подать тебе чаю?

— Нет, мам. Я подожду, когда все будут пить. Спасибо.

Джеки неловко улыбнулась матери левой стороной лица, все так же глядя в пространство. Напротив нее, отделенные от нее хрустальными бликами и мерцанием свечей, покачивались в полусвете размытые пятна чьих-то лиц, искры, разбрасываемые бриллиантовыми украшениями, тусклые отблески золота.

Сбежать бы отсюда к чертовой матери.

Рука сама потянулась к старинным часикам, висящим на поясе, на крученой бронзовой цепочке. Почти пять. Надо же, как быстро пролетел день. Совсем немного, и…

Она понятия не имела, о чем будет говорить с Томом и зачем его позвала. От этого становилось страшно, неловко и как-то тошно. А еще более неловко было от того, что ему явно не понравилось ее приглашение.

Внезапно ее осенило: Бертрана ведь говорила, что Хепзиба не на шутку увлеклась красивым гостем. А зная ее легкомысленный характер, легко предположить, что вела себя она соответствующе. Может быть, Том решил, что яблочко от яблони упало совсем недалеко, и Джеки тоже начнет с ним флиртовать? Конечно же, ему были в тягость заигрывания женщины, которая годилась ему в матери, самое меньшее, да еще и… чувство вины пронзило Джеки, и она вспомнила, какой молодой и свежей казалась тетя после того, как она избавила ее от краски на лице и кричащих цветов.

Но ведь Тому она показывалась совсем другой. С ужасным вульгарным макияжем, в ярких безвкусных платьях. И, уж конечно, ее авансы вряд ли могли доставить удовольствие молодому и красивому — Джеки внезапно ощутила горячую краску, взошедшую на щеки — такому красивому и молодому мужчине.

Щелк-щелк-щелк… Джеки вдруг заметила, что нервно щелкает крышечкой от часов, открывая ее большим пальцем и снова закрывая. Звук почти терялся в гуле голосов и звоне приборов, но она мгновенно захлопнула крышечку и сжала руки под столом.

Тем временем подали чай, мороженое и невообразимый ассортимент сладостей. Джеки неловко подцепила маленькой ложкой подтаявший крем-брюле, и тяжелая капля бухнулась прямо на ее платье.

— О, милочка, какое несчастье, — немедленно воскликнул притворно сочувственный голос справа. Та же самая ведьма, и как она только все видит? Никак ей покою нет. — Позвольте, я вам помогу!

Джеки не успела возразить ни слова. Обильный слой густой пены покрыл весь перед ее платья, от шеи и до самых бедер. Пена почему-то пахла маггловским отбеливателем, и Джеки это очень не понравилось. Зато родственница улыбалась.

— Тергео! — воскликнула Джеки, направляя на пену свою собственную палочку. Здесь мало кто ее видел в действии, и сияющая надпись «Певерелл» произвела на многих почти такое же впечатление, как и на Тома.

Пена исчезла, но поганое предчувствие не обмануло Джеки: весь перед ее черного платья, где была пена, стремительно рыжел на глазах. Ведьма, наколдовавшая пену, притворно ахнула.

— О Мерлин! — воскликнула она. — Я вместо пятновыводителя добавила отбеливатель! Какое несчастье!

Джеки с оглушительным скрипом отодвинула стул и вскочила. Ее так и подмывало сделать какую-нибудь ответную пакость, но невероятным усилием воли она все же сдержалась.

— О да. Какая нелепая случайность, — тихо сказала она. Впрочем, в столовой уже несколько минут царила такая тишина, что ее слова донеслись до обоих концов стола. Все еще сжимая палочку в ладони, Джеки выбралась из-за стола и быстрым шагом направилась вверх, в свою спальню. Платье было мокрым, тяжелым, и отвратительно пахло отбеливателем.

Захлопнув дверь, Джеки прижалась к ней спиной, тяжело дыша. Ее ярости хватило бы сейчас, чтобы спалить полгорода, не говоря уже о стуле под толстой задницей названной родственницы.

Едва не ломая ногти, Джеки принялась раздраженно расстегивать длинный ряд матерчатых пуговиц. Платье казалось безнадежно испорченным. По крайней мере, прямо сейчас. Джеки разложила его на постели и провела над ним своей палочкой.

— Репаро!..

Но ничего не изменилось. Рыжие пятна никуда не делись.

— Репаро!..

Видимо, нужно было применить что-то другое, но в голову ничего не лезло.

Джеки подошла к окну и распахнула рамы настежь, жадно вдыхая сумеречную сырость, напоенную ароматом запущенного сада. Внезапно тени зашевелились и ожили, и Джеки заметила Тома, стоящего на прежнем месте, у кустов боярышника. Его глаза безучастно блуждали по фасаду, и уже через миг два взгляда встретились.

Только несколько секунд спустя Джеки поняла, что стоит перед распахнутым окном в одной только шелковой нижней сорочке. Том, видимо, тоже не сразу это понял и отвел взгляд только тогда, когда Джеки попятилась в глубину комнаты.

Но что… что он здесь делает? Не пробило даже шесть, а он уже тут.

Джеки распахнула сундук, выхватила первое попавшееся платье — плевать, подходит ли оно к случаю или нет, не ее вина, что настоящее траурное навсегда испорчено, — и, поспешно одевшись, пулей вылетела в сад.

— Однако, вы рано, — выдохнула она, чтобы хоть что-нибудь сказать. Том как-то принужденно кивнул.

— Не люблю опаздывать, — промолвил он, как будто оправдываясь или объясняясь.

Он сделал странное маленькое движение рукой, словно хотел что-то вытащить из-за спины, а потом вдруг передумал. Джеки поежилась. Было прохладно и очень неловко после сцены в окне.

— Идемте, — решительно сказала она и направилась к застекленной веранде.

— Вас не будут искать? — вдруг спросил Том. Джеки оглянулась и нахмурилась.

— Нет, — ответила она, правда, не совсем уверенно. — А почему вы спрашиваете?

— Не хочу создавать вам хлопот, — неожиданно мягко ответил Том.

— Не беспокойтесь, — более отрывисто, чем хотела, сказала Джеки и толкнула тяжелую стеклянную дверь. — Входите. Вы здесь когда-нибудь были?

Чуть влажное тепло приятно окутало ее лицо после холода: здесь у Хепзибы был маленький зимний сад, в котором зимой и летом поддерживалась одна и та же температура. Пряный аромат диковинных цветов поплыл в воздухе. Сами собой зажглись шарики теплого света под потолком. У стеклянной стены, под высоким цветущим кустом стоял маленький изящный столик, около него — небольшой буфет, где Хепзиба хранила чайные принадлежности и несколько бутылок чего покрепче.

— Чай? Кофе? Огневиски? — спросила Джеки, с преувеличенным усердием накрывая на стол. Ей было все еще неловко смотреть Тому в глаза. Даже если бы не ее появление в окне, ее сердечко прыгало при каждой встрече с его внимательными серьезными глазами, при каждом взгляде на его красивое лицо, при каждом звуке его обволакивающего глубокого голоса.

— То же, что и вы, — все так же мягко ответил Том. Джеки протянула руки, чтобы взять его мантию, и вдруг их пальцы встретились. Шелковая подкладка была теплой на ощупь.

Мантия приятно пахла — кедровой древесиной, что ли, дорогой хорошей шерстью и чем-то похожим на малину. Что-то волнующе сжалось у Джеки в животе.

Она была влюблена всего однажды. В мальчика на три года старше себя. Он учился на последнем курсе, когда она увидела его в коридоре. Облитый прозрачно-золотистым светом зимнего солнечного дня, он стоял, прислонившись к стене у окна, и что-то сосредоточенно искал в учебнике. Золотистые искры играли в его светлых волосах, а глаза, когда он поднял взгляд, были голубее, чем зимнее небо за окном. Он так и не узнал о ее существовании и счастливо женился на сокурснице через год после окончания школы.

Совсем смутившись, Джеки повесила мантию на заднюю стенку буфета и обернулась к столу. Том сел напротив и внимательно следил за каждым ее движением. Словно машина, она достала из буфета бутылку огневиски, два сияющих хрустальных стакана, и даже руки не дрогнули. Поставила в центр столика чашу с мелкими солеными крекерами, отмечая про себя каждое действие. Это немного помогало успокоить нервы.

А потом на миг замешкалась, отодвигая стул и отцепляя от кованого завитка свой подол. Когда она снова подняла глаза, на столе стоял небольшой третий стакан, наполненный чистейшей водой. В стакане красовался небольшой букетик фиолетовых гиацинтов.

Джеки вздрогнула от неожиданности.

— Как мило с вашей стороны, — тихо сказала она, садясь и украдкой вытирая об колени вспотевшие ладони. Том улыбнулся краем губ, слегка склонил голову, посмотрел сначала на цветы, а потом на нее из-под полуприкрытых век. Его поведение неуловимо изменилось, как будто сияющий белоснежный облик печального ангела слегка потемнел.

«Ни за что не признаюсь, что это мои любимые цветы, — подумала Джеки. — Ни за что. Вот только как он узнал?»

Не подавая виду, она откупорила бутылку и взялась разливать янтарно-желтую жидкость. Том глазами показал, что ему достаточно, едва только виски закрыл дно его стакана слоем толщиной в палец. Джеки никогда раньше не пила такого и слабо себе представляла, каков этот напиток на вкус, но налила себе ровно столько же.

— Прошу вас, — сказала она тихо. — Там нет ни яда, ни веритасерума… — А потом невесть к чему добавила: — Ни амортенции…

— Я не боюсь веритасерума, — так же тихо ответил Том. — Мне нечего скрывать.

«Амортенция» — слово повисло в воздухе и так и звенело у Джеки в ушах. Длинные пальцы Тома обняли стакан, и ей вдруг дичайше захотелось иметь при себе хоть каплю амортенции, хоть одну каплю… И ее щеки залились алой краской.

— Том, — вдруг сказала она. — Я не хочу попусту тратить ваше время и испытывать ваше терпение. Я позвала вас сюда не для того, чтобы угощать огневиски, хотя, и для этого, конечно тоже.

Джеки подняла голову и дождалась, когда и Том бросит на нее короткий взгляд своих темных глаз.

— Как я вам уже говорила, кажется, я уверена, что смерть тети Хепзибы была не случайной. Ее служанка Хоки была стара, но не настолько, чтобы перепутать ванилин с ядом. Она прислуживала тете Хепзибе во всем — насколько я знаю, Хоки накладывала заклинания на тетины хранилища… если бы она показала хоть малейший признак слабоумия или беспамятности, тетя бы моментально ее отстранила от этой обязанности. Я уверена, Том, что это была не Хоки!

Том слегка приподнял брови и сжал губы, а потом покачал в стакане мерцающий виски. Огненные шарики закачались под потолком, словно от дуновения ветра, и их свет поселил искры в его бездонных глазах.

Джеки поднесла свой стакан к губам и пригубила. Как будто жидкий огонь потек по ее горлу и разбежался по всему телу. Странное и волнующее дымное послевкусие осталось на языке.

— Я обратилась к вам, потому что вы кажетесь мне самым здравомыслящим и непредвзятым другом моей покойной тети, — продолжила Джеки, стараясь говорить самым проникновенным, самым мягким голосом, на какой только была способна. — Я надеюсь на вашу помощь…

— Чем я могу вам помочь, мисс Мэйфейр? — откликнулся Том. — Я буду рад содействовать, чем только смогу.

— Вы наверняка знаете, ведь тетя делилась с вами этими сведениями… в ее коллекции было нечто такое, ради чего ее могли убить?

— Несомненно, — ответил Том без колебаний. — И не одно.

Сердце Джеки прыгнуло. Она еще раз пригубила свой огневиски.

— Как вы думаете, Том… — выдохнула она, не в силах унять дрожь пальцев. — Как вы думаете, смерть тети Хепзибы была случайной?

— Нет, не была, — тихо ответил Том. — Я совершенно уверен, что она не была случайной.

Джеки едва не ахнула. Ее коленки неудержимо затряслись под столом. Том тоже отпил из своего стакана и снова провернул его в длинных красивых пальцах.

— Среди ваших гостей и родственников наверняка есть такие, которые говорят о том, что служанка ограбила вашу тетю и убила впоследствии, или наоборот, убила, а потом ограбила, не так ли, Джеки? — спросил он, внимательно глядя ей в глаза.

«Бертрана… да и не она одна…»

— На воре и шапка горит, Джеки, — сообщил Том. — Присмотритесь к ним повнимательнее, мой вам совет. Скорее всего, они это говорят не просто так. Повесить на служанку обвинение в краже после того, как ее уже обвинили в убийстве, проще простого.

Джеки в полном восторге смотрела на своего собеседника. Огонь крепкого напитка уже вовсю полыхал в ее жилах, и даже на его бледных щеках, казалось, выступил тонкий прозрачный румянец. Надо же, он говорит почти ее словами, как будто прочитал мысли…

Том допил свой виски, и Джеки сделала то же самое, не задумываясь о том, что и без того голова пошла кругом.

Гиацинты пахли так сладко и одуряюще, и Том… какой же он красивый, проклятье… и смотрит, так пристально смотрит на нее, и глаза так странно, так жадно блестят…

«Смотри на меня, смотри на меня, » — медленно, завораживающе шептал кто-то в самой глубине ее головы, и она с готовностью подчинилась.

— Джеки! — вдруг донеслось из сада. — Джеки, где ты?

— Мне надо идти… — почти шепотом сказала она, понимая, что еще миг — и преграда в виде столика исчезнет, а ее губы окажутся прижаты к его полным губам. И она даже не была до конца уверена, кто стал бы инициатором этого шага.

Онавстала, и Том поспешно встал вместе с нею. Огоньки под потолком погасли, и серебряный свет луны залил зимний садик.

— Я приказчик в магазине Боргина и Бёрка, — прошептал Том, и Джеки замерла, зачарованная блеском его глаз. — Вы всегда можете меня там найти…

— Джеки? — Мать отворила дверь, и Джеки торопливо устремилась ей навстречу, надеясь, что та не заметит Тома в темноте.

— Что ты здесь делаешь, милая?

— Ничего, мам, просто захотелось побыть одной.

— Понимаю… — Мама взяла ее за обе руки. — Потерпи до завтра, милая. Завтра это все закончится.

Джеки не хотелось ничего отвечать, не хотелось говорить о неприятном. Она увлекла маму прочь, напоследок оглянувшись назад. Том почти растворился в тенях, но она разглядела его бледное лицо и то, как он поднял руку, прощаясь.

========== 4. Наследство ==========

Джеки вошла в гостиную следом за матерью, ни на кого не глядя, только чувствуя, как преступно пылают щеки и губы. Длинные ряды стульев, словно в театре. И по рядам бежит шепот: «Хоть бы поискала черное платье! Нет, поспешила вырядиться в зеленое!»

Уж кто бы говорил. Ее простое темно-зеленое платье с длинными узкими рукавами и единственным украшением — серебристой змейкой пояса — выглядело куда скромнее и приличнее, чем буфы, рюши и воланы всех этих расфранченных дамочек, которые словно и не на похороны приехали.

Джеки молча села, незаметно сунула руку в глубокий карман, где лежала палочка, и приготовилась наслать проклятие обезъязычивания на каждую, кто еще раз раскроет рот.

Душеприказчик тети Хепзибы, невысокий человечек в темно-сером костюме в полоску, вышел вперед и встал за конторку, как распорядитель на аукционе. Джеки не слишком внимательно слушала его вступительные слова и печальные рассуждения о том, что все мы умрем. Здесь все казалось таким странным, душным лицемерием… что еще нового он может сказать?

Ее мысли то и дело возвращались к Тому и его словам. Кто больше всех говорил о воровстве? Кто больше всех пекся о наследстве? Бертрана… и еще несколько таких же старых сплетниц.

…надо было забрать гиацинты. Принести сюда и пусть бы судачили. Пусть бы гадали и говорили все, что им взбредет в голову…

А Том…

Сердце Джеки забилось чаще; от волнения распирало грудь. Она снова и снова вспоминала его голодный взгляд, странный и волнующий блеск его глаз в свете луны, и горячий поспешный шепот. Еще немного — и она бы узнала, каковы на вкус его губы, одетые в дымный аромат огневиски.

— … Теобальду Мейфейру, его жене Джанин и дочери Джеки, — сообщил душеприказчик и остановился для многозначительной паузы. Начало фразы ускользнуло от ее внимания, поэтому Джеки вскинула голову, только услышав последние слова.

Мама крепко сжала ее запястье.

— Мама?

— Тетя Хепзиба оставила нам этот дом, — прошептала мать уголком рта. Тем временем официальное лицо продолжило читать.

— Также мисс Джеки Мэйфейр я завещаю и предписываю передать лично из рук в руки медальон Салазара Слизерина!..

Гул прокатился по комнате. Кто-то беспрестанно ахал.

— Медальон Салазара Слизерина!.. — промолвил мужской голос совсем рядом. — Чего только не было у старухи Хепзибы!..

— Уж поверь мне, Мелькиор, — обиженно ответила какая-то женщина прямо з спиной у Джеки. — Мы многого не знали о нашей родственнице…

— Джеки! Ступай! — послышалось над самым ухом. Мама подталкивала ее в плечо. — Иди же, ну!

Только теперь до нее дошло, что нужно встать и принять наследство из рук исполнителя.

Тот бесстрастно вручил ей обтянутую кожей коробку с филигранной серебряной застежкой. Джеки растерянно приняла ее и осталась стоять, не понимая, что ей дальше делать.

— Поздравляю вас, мисс Мэйфейр, — учтиво сказал душеприказчик, чтобы занять паузу. — Весьма ценное приобретение.

Затем он, не зная, как еще намекнуть Джеки на то, что ей следует вернуться на свое место, скатал свиток.

— На этом все, уважаемые господа. Завещание оглашено и приведено в исполнение. Не смею вас далее задерживать.

— Погодите-ка, а что насчет чаши Хельги Хаффлпафф? — спросил кто-то из самых задних рядов.

— Этот предмет завещан лицу, не имеющему отношения к семье и сейчас здесь не присутствующему. Поэтому я не имею права о нем говорить, — спокойно ответил исполнитель, однако, засобирался быстрее, очевидно, стремясь как можно скорее уйти из эпицентра разгорающегося скандала.

Джеки замерла.

— Мистер Эджер?.. Последний пункт завещания… Он касается Тома Реддла?

Эджер замешкался, но мгновение спустя решился.

— Да, мисс Мэйфейр. Вы с ним знакомы?

— Да. Я сообщу ему о том, что тетя Хепзиба ему завещала…

— Вряд ли вам стоит беспокоиться, мисс Мэйфейр. Дело в том, что… — Эджер понизил голос почти до шепота. — Чаша Хельги Хаффлпафф бесследно исчезла. Найти ее не представляется возможным. Мадам См ит не оставила указаний о ее местонахождении. Возможно, она спрятана где-то в доме — в таком случае, вы найдете ее, когда вступите в права владения. Но я не имею права производить обыск. Всего наилучшего, мисс Мэйфейр.

В комнате нарастал галдеж. Кто-то уже трансгрессировал в ярости и обиде, многие собирали вещи.

Джеки медленно открыла коробку, щелкнув филигранной застежкой. Тяжелый золотой медальон с выложенной изумрудами буквой S тускло поблескивал на гладком красном бархате.

***

Джеки проснулась до рассвета. В доме было тихо и пусто. Ватага гостей разлетелась по домам после оглашения завещания — почти сразу же. Отбыли и Боунсы — министерские дела не ждут, тем более, они приехали только в качестве друзей.

Не поднимая головы с подушки, Джеки протянула руку и отщелкнула крышку. Медальон глядел на нее, точно желтый глаз.

У нее было странное, двойственное чувство: как будто она должна была непременно рассказать Тому о своем наследстве точно так же, как и о пропавшей чаше, и как будто должна была всеми силами его утаить, скрыть, спрятать.

Джеки взяла медальон в руку — впервые с тех самых пор, как тетя ей его показала. Он был странно теплым, как будто она взяла за руку друга. Повинуясь странному желанию, она надела медальон на шею.

И снова заснула.

…пошатываясь, она шла по мокрой темной брусчатке. В голове плыл странный туман, как будто вот-вот наступит обморок. Внезапно приступ дикой боли сковал ее тело, обездвижил ноги. Все, что она смогла, — это схватиться одной рукой за стену, а другой — за бок… погодите-ка…

Картинка сменилась.

…Джеки скорчилась в углу мрачной, невероятно грязной кухни. Ее загрубевшие от работы, потрескавшиеся, черные пальцы беспокойно разглаживали на коленях подол грязной юбки. Что-то булькало на огне. Синеватый парок над котелком завивался красивыми спиралями.

Кухня понемногу наполнялась ароматом, от которого голова у нее шла кругом, а сердце билось как сумасшедшее. Пахло гиацинтами, цветом абрикосовых деревьев, дорогой кожей и одеколоном, и от последних двух у нее в животе сладко заныло.

— Готово… — прошептала она и встала, чтобы заглянуть в котелок. Перламутровая жидкость серебристо взблеснула.

Джеки сняла котелок с огня, торопливо перенесла на стол, утерла пот со лба и вдруг чутко оглянулась на окно и приоткрытую дверь. Оттуда донесся ленивый перестук копыт.

Джеки затаилась как змея в траве и даже перестала дышать. Цок-цок… цок-цок… Одна лошадь. Всего одна.

Сердце Джеки страшно прыгнуло. Чувство, похожее на смертельную, неутолимую жажду, охватило все ее существо. Она заткнула за пояс тонкую, темную палочку, вытерла руки о передник и поспешно налила воды в отмытый до блеска глиняный стаканчик. Кувшин, стоящий во льду, весь запотел. Трясущимися руками, вся дрожа с головы до ног, Джеки влила в стакан чайную ложку своего снадобья. Потом подумала и поспешно влила еще одну. Схватила стакан и выбежала во двор.

Горячее солнце стояло прямо над головой. Его жар ударил ее по лицу и глазам.

Низко склоняя голову, Джеки поспешила к дороге. Сладкий аромат жимолости лез в ноздри, но сильнее пахло от чуть искрящейся на солнце воды. Джеки казалось, что зелье ходит в стакане беспокойными кругами, бродит и вскипает, как кровь в ее собственных венах.

Лошадь медленно брела по дороге, всадник в широкополой шляпе лениво покачивался в седле. Его начищенные сапожки из дорогой кожи сияли на солнце, белоснежная рубашка казалась прохладной как иней. Теперь уже было не разобрать, льется ли головокружительный аромат одеколона от зелья или от наездника.

— Господин… — пробормотала она, все еще не поднимая глаз, протягивая стакан вперед себя. Джеки не узнала свой голос. Тихий, хриплый, он как будто принадлежал другому человеку.

— Господин… стакан холодной воды…

— Благодарю, — донеслось сверху сквозь нарастающий звон в ушах. — Но я не хочу. Тем более…

«Тем более, от тебя.» Сердце заколотилось так громко, что она уже не услышала последних слов. Слезы вскипели на глазах. Только не это, нет…

Джеки выхватила из-за пояса палочку.

— И… Империо… — всхлипнула она. — Империо!.. Империо!!!

Словно легкий ветерок пронесся от ее палочки в направлении жертвы. А потом он молча нагнулся и взял из ее трясущейся руки стакан.

Джеки смигнула слезы. Она понимала, что должна была бы чувствовать счастье, но горечь душила ее, и слезы стояли в горле жгучим комом…

И тут картинка вновь сменилась.

…перед ее глазами оказался Том; его лицо вынырнуло из темноты, освещенное голубоватым лунным лучом.

— Любимая, — прошептал он, склоняясь к ней, и его мягкие губы, сводящие с ума, теплые, нежные, прижались к ее губам. — Моя любимая…

Джеки задохнулась от восторга. Ее пальцы нырнули в его густые темные волосы, и она проснулась, глубоко и часто дыша, взволнованная и напуганная.

Ей никогда еще не снилось ничего подобного. Странное тягостное чувство, оставленное той частью сна, в которой она кому-то подлила любовное зелье и заставила выпить под действием непростительного заклятия, не покидало. И даже та часть, в которой Том ее поцеловал, не казалась такой уж прекрасной после пробуждения.

Она медленно поднялась с постели, подошла к зеркалу. Медальон так уютно покоился на ее груди, словно она с ним родилась. Повинуясь неведомому чувству сродненности, она погладила крышку и снова ощутила то же дивное тепло.

Понемногу успокаиваясь, Джеки занялась обычными утренними делами, сознательно оттягивая поход к Тому. Но когда часы пробили десять, стало понятно, что откладывать дальше не получится.

Откуда ни возьмись проснулось волнение, как будто она снова стала девчонкой, влюбленной в старшекурсника. Джеки пришлось долго собираться с духом, чтобы трансгрессировать прямо в пользующийся дурной славой переулок. Но рука сама потянулась к медальону, и на душе стало легче…

Как можно быстрее, чтобы не попасться на глаза никому знакомому, Джеки поднялась по ступеням и неожиданно для себя самой постучала в темную дверь, окованную почерневшей медью.

«И что я скажу? Что я ему скажу? Зачем я пришла?»

— Добрый день, мадам, прошу, входите, здесь не заперто. Мы всегда рады гостям… — прошелестело от двери. Подобострастно улыбающийся человек с пронзительными серо-голубыми глазами приветственно поклонился и так и застыл, ожидая, пока она войдет.

«И впрямь, что это я… это ведь лавка, а не дом, не его дом…»

Джеки мысленно одернула сама себя и вошла. В голове царил странный туман, как будто вдобавок к собственным, кто-то подбрасывал ей чужие мысли.

— Чем могу помочь, мадам? — все так же вкрадчиво, тихо, мягко прошелестел человек из лавки.

— Мне нужно увидеть Тома… вашего приказчика, мистера Реддла. Вы, я полагаю?..

— Ах, Тома… — ответил человек, кланяясь, и улыбка на его лице стала какой-то слегка непристойной. — Боргин, сударыня, к вашим услугам. Тома сейчас нет, он отправился навестить одну нашу старинную покупательницу… великолепная коллекция пальцев средневековых чародеев, казненных на костре. Редкостное приобретение… Но он скоро вернется, тем более, если вы условились встретиться, — с его стороны было бы нехорошо заставлять ждать такую очаровательную… хм, простите, мадам. Кажется, я запамятовал…

«Меропа, — вдруг сказал голос в голове — совершенно отчетливо, как будто это были ее собственные мысли. — Меропа Го…»

— Джеки Мэйфейр, — произнесла она, силясь сохранить безмятежное выражение лица перед странной, многозначительной улыбкой хозяина этого неприятного места. Но кто такая Меропа? «Меропа Го…» — а дальше что?

— О! — воскликнул Боргин, и улыбка мгновенно стала подобострастной и учтивой. — Какая честь! Вы, смею предположить, родственница недавно почившей мадам Хепзибы Смит? Какая тяжелая, невосполнимая утрата, мои самые искренние соболезнования… Но я весьма польщен вашим визитом. Желаете продолжить дело почтенной тетушки?

— Ммм… возможно, — осторожно ответила Джеки, не совсем понимая, откуда он знает и к чему клонит.

— Некоторые новости разлетаются очень быстро, — негромко сказал Боргин, как будто отвечая на ее невысказанную мысль. — Смею предложить вам чаю, мадам? Или, может быть, кофе? Том скоро вернется, ручаюсь вам, но скрасить ожидание…

Не дожидаясь ее согласия или отказа, Боргин несколькими взмахами палочки накрыл крошечный столик в уголке и любезно отодвинул для нее стул.

— Скажу вам по секрету, дорогая мисс Мэйфейр, ко мне несколько раз заглядывали достопочтенные члены вашей семьи, — не буду называть их имена, — которые пробовали меня убедить ничего у вас не покупать, если вы однажды придете и пожелаете продать часть наследия мадам Смит. Но… — Боргин испустил таинственный смешок и сжал перед собой бледные ладони. — Я возьму на себя смелость рассуждать так, как сочту нужным, без подсказок со стороны. Так что, сударыня, я в вашем распоряжении, можете рассчитывать на мою помощь в любой ситуации, с любой сделкой и…

Боргин не договорил. По ту сторону двери раздался хлопок, и Том собственной персоной появился в лавке. Он был бледен и выглядел усталым, как будто вернулся с какого-то отвратительного задания. Джеки почувствовала, что неудержимо краснеет. И внезапно догадалась — старинная покупательница, редкостная коллекция… и точно так же Том проведывал ее тетю, пока та была жива. И так же возвращался, усталый, измотанный необходимостью был очаровательным и любезным со старухами, которые кокетливо щипали его за щечку, пользуясь своим возрастом и положением, заманивали к себе хотя бы на часок, надеялись привлечь его внимание своими сокровищами.

И пока никто не смотрел, повинуясь какому-то наитию, Джеки быстро спрятала медальон Слизерина под платье. Расправила мантию и встала ему навстречу. Ну нет. Уж она-то точно не будет привлекать его интерес, тряся перед его носом медальоном.

— Мисс Мэйфейр, какая встреча, — мягко сказал Том, и его лицо потеплело. Джеки вспомнила вчерашний вечер, и вдруг внизу живота уже знакомо сладко защемило. Ее как будто отбросило назад в ее сон, и она явственно ощутила аромат гиацинтов, только теперь уже смешанный с дымным привкусом огневиски, запущенного сада и чего-то похожего на кедровое дерево.

— Добрый день, мистер Реддл, — почти шепотом ответила она — голос отказал. — У меня для вас срочное сообщение.

— Позвольте тогда… Мистер Боргин?

— Конечно, конечно, Том, — поспешно закивал тот, пытаясь учуять, насколько большая рыба заплыла в его сеть. — Мисс Мэйфейр, был необыкновенно рад встрече. Всегда к вашим услугам.

Том неожиданно взял Джеки под локоть, и она ощутила, как подрагивают его длинные чуткие пальцы.

— Сюда, — коротко и тихо скомандовал он, и перед Джеки открылась дверь в небольшой уютный кабинет. Горы книг громоздились в высоких, до потолка, шкафах и на столе. Пыль кружилась в широком солнечном луче, падающем из окна.

— Том, — пролепетала она, едва только за ними затворилась дверь, но тот вдруг взял ее за оба локтя и развернул лицом к себе. Сердце ее ушло в пятки, слова замерли на губах, и тут вдруг лицо Тома приблизилось, его большие глаза слились в одно блестящее темное озеро, и она ощутила на своих губах его губы — в точности такие, какими она их себе представляла.

Джеки показалось, что она сейчас умрет или попросту лопнет от восторга. Ее никогда и никто еще не целовал.

Уже потом она почувствовала его руку на своей талии и поняла, что он прижал ее близко-близко к себе — так близко, что тепло его тела чувствовалось даже сквозь ее мантию и платье. И еще несколько секунд — во время которых Том продолжал нежно касаться ее губ легчайшими поцелуями — ей понадобилось на то, чтобы понять, что ее руки лежат на его плечах.

Святые небеса… разве она когда-нибудь могла представить себе, что это за ощущение? Никакие россказни школьных подруг не стоили и сотой доли этого восторга, этого непередаваемого наслаждения.

Том уперся лбом в ее лоб, часто и быстро дыша. Джеки закрыла глаза — голова кружилась, все плыло и качалось из стороны в сторону.

— Я… не знаю, что на меня нашло… — прошептал Том, едва переводя дух. — Прошу простить меня, мисс Мэйфейр…

Однако, его руки только крепче сжали ее, и от счастья она едва не засмеялась.

— Нет, — ответила она таким же шепотом. — Нет…

Том приподнял ее подбородок одной рукой.

— Скажи «нет» еще раз, — вдруг попросил он и коснулся губами уголка ее рта.

— Нет… — послушно прошептала она и ахнула, когда почувствовала его губы на своей шее около уха. А потом как-то так получилось, что они оба уже почти лежали на мягком диванчике, обитом зеленым штофом, и Том, властно держа ее за запястья, упоительно сладко целовал ее губы и шею.

Впрочем, дальше дело не пошло, хотя Джеки была готова на все, плевать на всякие там глупые приличия. Она чувствовала странную, незнакомую, но такую сладостную, бесстыдную пульсацию между ног, и ей страшно хотелось поднять колено и прижать к его боку. Проклятое узкое платье…

Том опомнился первым, когда в главном помещении магазина вдруг кто-то очень громко заговорил. Оба замерли, прислушиваясь, и Джеки показалось, что она расслышала свое имя. Том, вероятно, услышал то же самое, потому что немедленно бросил на нее быстрый взгляд.

— … ни в коем случае! — услыхала она, напрягая слух, как только могла. — Никому! Как только она придет его продавать, тотчас сообщите мне!

Боргин услужливо пробормотал что-то вроде «Разумеется, милостивый государь», и Джеки вспомнила его тонкую хитрую улыбку, когда он говорил, что сам решает, как и что продавать. Старый ворон. Еще не ровен час, решит использовать Тома, чтобы выманить у нее медальон и продать за баснословные деньги. Интересно, что в нем такого ценного?

Джеки села прямо и поправила скособочившуюся мантию. Том встряхнул головой, отбрасывая с глаз волосы, красиво растрепавшиеся и придающие ему весьма романтичный вид. Оба все еще тяжело дышали, и казалось, что комната наполнена жаром их разгоряченных тел.

Том вдруг обернулся на Джеки и улыбнулся — так искренне, так по-мальчишески, так просто, — и она улыбнулась в ответ, не в силах перестать любоваться его красотой.

— Я с самого утра хотел, чтобы ты пришла, — сказал Том, все еще слегка улыбаясь. — И вот ты здесь.

— Я… — Джеки запнулась. Все ее новости и сообщения вдруг показались ей такими несущественными по сравнению с тем, что сейчас между ними случилось.

— Ты говорила, что у тебя есть какое-то срочное сообщение? — подсказал Том.

— Да… Вчера огласили завещание тети Хепзибы. Ты там тоже упомянут, — через силу сказала Джеки. Ей так не хотелось портить мгновение обыденными хлопотами.

— Вот как! — Том приподнял брови, а его рука между тем нашла ее пальцы в складках мантии. Джеки вспыхнула от удовольствия.

— Она завещала тебе кое-что… что странным образом пропало, — сказала Джеки, пока он переплетал свои и ее пальцы, глядя ей в глаза с самым невинным видом. — Но поскольку мои родители… и я тоже… владеем теперь ее домом, возможно, нам удастся отыскать эту вещицу в каких-нибудь секретных тайниках…

Том уже успел пододвинуться к ней совсем близко и как будто нечаянно откинул полы ее и своей мантии, так что теперь его обтянутое темно-серыми брюками бедро вплотную прижималось к ее бедру, укрытому вчерашним зеленым платьем. Она чувствовала таинственное и интимное тепло его тела, а он внимательно смотрел туда, где под ее платьем угадывалось кружево нижней сорочки, край чулка и подвязка.

Джеки проняло нестерпимым жаром, таким, что она расстегнула мантию и сбросила ее с плеч. Медальон, лежавший в неглубокой ложбинке на ее маленькой груди, был совершенно невидим под платьем, и все же ей казалось, что он бьется и трепещет как второе сердце.

Том тоже сбросил мантию и снова взял ее за руку, внимательно глядя в ее глаза.

— В такой момент не хочется говорить о повседневных делах, — произнес он с легкой улыбкой, — но что там за такая вещица досталась мне в наследство?

Сердце Джеки снова громко стукнуло. Удивительно, как он вот так просто берет и высказывает вслух ее собственные мысли и чувства! И как мало его интересуют всякие безделушки…

— Чаша, — нехотя отозвалась она. — Некая чаша, якобы принадлежавшая Хельге Хаффлпафф…

— В самом деле? — отозвался Том, и крайнее удивление отразилось на его красивом лице. — О… мадам Смит была так любезна, что показала мне эту чашу незадолго до… досадного несчастного случая… Я и подумать не мог, что она завещает ее именно мне. Она очень дорожила этой реликвией, фамильная вещь.

— Говорят, в доме полно тайников. Надеюсь, Том, ты поможешь мне их искать, — сказала Джеки и сама смутилась от собственной смелости и от разыгравшегося воображения. — И мы вместе отыщем эту чашу.

— Конечно, — отозвался Том, как будто это заботило его меньше всего на свете, и его длинные пальцы снова переплелись с ее. — Несомненно.

========== 5. Сны ==========

Джеки спала — и не спала одновременно. Она медленно, едва переставляя ноги, брела по темной, жуткой улице. Это несомненно был Лондон, но Лондон мрачный, старый и грязный. Тени жались под стенами — такие же, как и она сама, бездомные, бесприютные, мучимые голодом и жаждой, холодом и необходимостью вечно куда-нибудь брести, чтобы не упасть замертво под ближайшей дверью.

Она едва волочила ноги; тело казалось таким тяжелым, таким неповоротливым, и что-то мучительно давило изнутри, терзало, распирало.

— Только попробуй подойти ко мне, грязная нищенка! — воскликнула богато одетая дама на перекрестке. Как такая красавица попала в этот отвратительный крысиный угол?.. Джеки несомненно бродила по обеим частям Лондона — и колдовской, и маггловской. Теперь для нее не было разницы… Теперь? Да, именно теперь, когда она навсегда отреклась от магии, подарившей ей вместо счастья одни беды.

— …Бестолковая оглобля!.. — донеслось до нее сквозь туман памяти, и страшный, с темным обезьяньим лицом мужчина все наступал на нее, наставив трясущуюся грязную палочку. — Что ты еще умеешь, кроме как позорить мой род, бессмысленное создание? Ну-ка, доставай палочку! И если не сможешь собрать все эти проклятые угли с ее помощью, будешь собирать с пола языком!.. От тебя никогда не будет толку, неумелое отродье, как ты только появилась на свет в моей семье?!.

Мужчина протянул руку и схватил ее за цепочку на шее, а потом что-то темное мелькнуло перед ее глазами и ударило ее по лбу.

— Позор всей семьи, после стольких поколений сильнейших магов — вдруг такое жалкое сквибоподобное ничтожество!

Вся трясясь от страха, Джеки зажмурила глаза, а потом поняла, что это только воспоминание.

— Я не сквиб, — прошептала она тем же тихим, хриплым голосом, и перед глазами встало сияющее видение жаркого дня, когда ее палочка впервые произвела на свет сильнейшее заклятие подчинения. — Я не сквиб…

Но какая теперь разница. Все равно тот день не вернуть. А если и вернуть, то она снова сделает все точно так же, как и тогда. Оно того стоило.

Горячие слезы хлынули по щекам, и Джеки принялась утирать их трясущейся грязной рукой. Боль в груди нарастала, что-то все время тянуло ее к земле, и вот колени подогнулись, и она упала прямо на краю огромной лужи.

Длинные и прямые, совершенно черные волосы упали по обе стороны от лица. Джеки медленно склонилась над лужей. В тусклом свете фонаря, необходимого в этом месте даже среди дня, грязная вода показала ей отражение ее лица.

Худое и бледное, но какое-то одутловатое, оно было совершенно чужим. Плоские черные волосы странно подходили к сероватому оттенку бледной кожи. Черты были грубыми и некрасивыми; за широкой прорезью рта сидели выпуклые крупные зубы, темные глаза смотрели в разные стороны. Джеки в ужасе и отчаянии провела руками по щекам, измазав их грязью. Слезы потекли с новой силой.

— …Он никогда на тебя не посмотрит, — донеслось до ее слуха вкрадчивое шипение. — Никогда, слышишь меня, Меропа?

Меропа? Она поспешно обернулась. Человек, похожий на того, который называл ее отродьем, только помоложе и еще более пугающий, смотрел на нее выпуклыми, косящими в разные стороны глазами.

— Сколько ты ни прихорашивайся… его поганая магглородная потаскуха все равно красивее тебя, — снова прошипел он, и Джеки вдруг с удивлением заметила, что понимает его шипение как слова. — Другое дело, что ты — чистокровная ведьма, и чище нашей крови нет во всем мире. И если ты еще раз начнешь на него пялиться как последняя шлюха, я разукрашу прыщами не только его милое личико, но и твою физиономию. А потом обо всём расскажу отцу, вот тогда попрыгаешь. А теперь идем в постельку, Морфин хочет поиграть в мамочку.

Джеки вся задрожала и трудно сглотнула. Она каким-то образом знала, понимала, что отвратительный человек — ее брат, и «поиграть в мамочку» было едва ли не худшим наказанием, которое она только могла себе вообразить. Уж лучше бы отец поколотил ее как обычно — к побоям она могла привыкнуть, но только не к этому…

Она уперлась что было сил, и тогда братец дернул ее за руку, едва не вырвав ее из плеча.

— Ты пойдешь, или мне спустить с тебя шкуру и прибить к двери как дохлую змею?

Морфин поволок ее за руку в тесную спальню и швырнул на грязную постель, пятна на которой подозрительно походили на кровь.

— Морфин хочет поиграть в мамочку, — снова пропел он и плюхнулся на заскорузлые простыни рядом с ней. Грубые грязные пальцы зашарили по ее груди, расстегивая ворот платья.

— Мамочка, мамочка, приласкай сыночка Морфина, — шипел и присвистывал взрослый мужчина, изображая чудовищного младенца. А потом присосался ртом к ее груди и зачмокал, громко сопя. Едва не рыдая, трясясь от ужаса и отвращения, она сунула руку в карман и нащупала палочку. Ненависть, отчаяние, стыд и отвращение достигли апогея. Но «Авада Кедавра» повисла на кончике палочки, не сорвавшись. И слезы потекли по ее щекам буквально в три ручья — пока Морфин отвратительно чмокал, слюнявя ее грудь, и она поняла, что даже на это неспособна…

Джеки проснулась от звука собственных рыданий; ее подушка была мокрой от слез. Это был уже не первый сон такого рода: с самых похорон тети Хепзибы эти сны преследовали ее каждую ночь. Она пыталась спать в разных комнатах, подолгу гуляла в саду, прежде чем ложиться в постель, но каждую ночь неминуемо проваливалась в черную пропасть, а после нее — в мрачные, жуткие видения, в которых она была другим человеком — как сегодня выяснилось, девушкой по имени Меропа.

Однако, такой мерзкий сон приснился ей впервые. Вздрогнув всем телом, Джеки откинула одеяло и при свете луны уставилась на свою вздымающуюся грудь. Чистая гладкая кожа, шелковая сорочка, тусклый золотой блеск медальона, с которым она теперь не расставалась. И ни намека на грязные следы чьих-нибудь лап…

Джеки провела по коже кончиками пальцев и закрыла глаза. Вчера ее шеи касался Том, целуя ее и нежно поглаживая кончиками пальцев. Теперь он целовал Джеки на каждом свидании. А свидания у них случались каждый день. Они единственные помогали Джеки пережить тяжкое, тошнотворное послевкусие жутких снов. Однако, она ни о чем ему не рассказывала. Не хотела, чтобы он принял ее за истеричку, которая приходит в ужас и панику от простого ночного кошмара.

А Том, между тем, проявлял к ней все больший интерес. Они много говорили о прочитанных книгах и общих интересах, о том, что Джеки собралась стажироваться в Министерстве Магии, но никак не могла решить, что привлекает ее больше: министерская работа или, возможно, преподавание.

На ее фразе о преподавании Том прямо-таки весь загорелся и признался, как пробовал остаться и преподавать в горячо любимой школе Хогвартс. Румянец почему-то окрасил его бледные щеки, когда он рассказал Джеки, как мечтал учить других и одновременно изучать Защиту от Темных искусств и сами Темные искусства. Не без досады он также вспомнил о том, как ему сказали поднабраться сперва немного опыта.

Джеки вспыхнула от восторга, когда представила себе, как через несколько лет они оба (возможно, уже с обручальными кольцами на пальцах) поступают на работу в знаменитый Хогвартс, который со слов Тома ей уже представлялся даже более восхитительным, чем Бобатон.

На ее вопрос, не хочет ли он тоже пройти стажировку в Министерстве, Том тонко улыбнулся и сказал, что хочет посвятить несколько лет изучению кое-чего, чему в Министерстве его не научат.

Заинтригованная и очарованная, Джеки спросила, что он имеет в виду, но он только поцеловал ее пальцы и снова улыбнулся.

— Ты потом поделишься со мной своими тайными знаниями? — прошептала она, трогая кончиками пальцев завитки его красиво причесанных волос. — Я хочу знать и уметь все то же, что и ты.

Они сидели на скамейке посреди облетевшего, но все еще людного парка, но их не видела ни одна живая душа, и никто не слышал их странный разговор. Легкий ветерок шевелил ее волосы, щекотал краешек уха.

Том посмотрел прямо в ее глаза.

— Но разве этого ты хочешь? — тихо сказал он, и у Джеки появилось странное, необъяснимое ощущение, что он вовсе не с нею разговаривал, скорее, с самим собой. — Мои знания могут оказаться опасными. Темными. Страшными.

Джеки жадно, с какой-то щемящей тоской пожирала глазами его лицо, каждую черточку — длинные ресницы, линию бровей, блестящие глаза, ямочки в уголках губ, вздрагивающие тонкие ноздри. У нее было такое чувство, словно она не видела его годы, целые столетия, и вот он снова перед нею после долгой разлуки.

Вокруг становилось все темнее, но она удивительным образом видела его лицо только яснее и яснее с каждой секундой. Небо над их головами окрасилось фантастическими цветами, последние отсветы солнца гасли за густой стеной деревьев. И в этот миг Джеки показалось, что две красные искры вспыхнули где-то глубоко, на самом дне его больших темных глаз.

— Страшными? — наивно удивилась она. — Темными? Если тебе будет угрожать опасность, я хочу быть рядом.

Том вздрогнул, как будто его ударили, и даже слегка отпрянул. Судя по всему, он ожидал чего угодно, но только не ответа на свою реплику. Джеки тоже испугалась. Она при всем желании не могла понять, что такого сказала и почему он так поражен.

— Ты? Ты хочешь быть рядом со мной? — переспросил Том, тщательно выговаривая каждое слово.

— Да, я хочу быть рядом с тобой, куда бы ты ни пошел, что бы ни делал, всегда, потому что… потому что я… я люблю тебя, Том Реддл… — прошептала Джеки, потому что голос ей отказал.

— Но этого не может быть, — вдруг сказал Том. — Как…

И не договорил. Румянец снова окрасил его шею, потом щеки, губы, как будто его внезапно сразила лихорадка. Джеки никогда не видела его таким. Она приняла было это состояние за гнев, вызванный ее нескромностью, но Том схватил ее за обе руки, а потом сгреб в объятия с совершенно необычной для себя порывистостью.

— О да, — прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы. — О да…

***

Ночью Джеки показалось, что она проснулась от удара. Но нет, затрещину она получила именно во сне.

Похожий на обезьяну человек, который, как она уже знала, приходился отцом девушке по имени Меропа, как обычно отвесил ей затрещину за то, что в ее руках прорвалась ветхая тряпичная торба с чем-то похожим на мелкую репу.

— Откуда ты только взялась на мою голову? — взревел он, нависая над дочерью. — Если бы ты не была так похожа на своего брата, я бы сказал, что тебя подменили в младенчестве. Тупая образина! Доставай свою палочку, или я ее сломаю!

Джеки послушно вытащила палочку, зажмурилась и что-то пробормотала. «Репаро», это ведь так просто! Но вместо того, чтобы снова стать целой, сумка развалилась на несколько лоскутов. Старик испустил гневный вопль, но не сломал ее палочку, только прошаркал в угол и бухнулся в грязное кресло. Она поспешно опустилась на колени и собрала раскатившиеся клубни в подол.

— Как мне от нее избавиться? — громко спросил он у пространства. Морфин, сидевший на полу у очага, захихикал.

— Зачем от нее избавляться? Пусть служит нам, раз ни на что другое не годна.

— Род не должен умереть, мой мальчик! — наставительно произнес старик, подняв палец.— Наша кровь не должна пропасть даром. Столько поколений, столько величайших чародеев, такой старинный род… Жаль, не осталось ни кузенов, ни кузин, с которыми вас можно было бы переженить по давней традиции. Да и кто ее возьмет?

Старик погрузился в размышления, покусывая ноготь крупными коричневыми зубами.

Джеки замерла над лоскутами, стараясь стать невидимой, незаметной. «Кто ее возьмет?» Ооо… если бы только он хотя бы раз посмотрел на нее так, как смотрит на свою подругу… «Возьмет»… Джеки почувствовала странное томление, и ее руки задрожали, потому что Меропа, девушка из ее видений, подумала о своем таинственном возлюбленном.

Сны приходили в разном порядке, как будто кто-то вытаскивал разрозненные воспоминания у Меропы из головы и показывал Джеки по ночам. Некоторые складывались в целую историю, некоторые пока не соединялись ни с одной другой частью головоломки.

Джеки уже поняла, что Меропа жила в страшной мрачной лачуге со своим отцом и с братом Морфином, что она без памяти любила какого-то мужчину, и что в конечном итоге заставила его выпить любовное зелье под воздействием заклятия подчинения. И что отец и брат Меропы были такими чудовищами, что будь Джеки на ее месте, от них бы не осталось уже и мокрого пятна, даже если бы ей пришлось провести остаток дней в Азкабане.

— Морфин, сынок, — вдруг сказал старший из двоих обезьяноподобных мужчин, прекращая грызть ноготь. — А что если мне поженить вас двоих?

— Ыэ?.. — промычал Морфин. Джеки вскинула голову, глядя глазами Меропы. Ее братец бессмысленно таращился на отца, отвесив мокрую нижнюю губу. Обычно он выглядел устрашающе — дикий, опасный, вовсе не похожий на человеческое существо, — но сейчас был похож на слабоумного.

— Вы двое — потомки старинного рода. От вас родится прекрасный наследник. Жениться на кузинах — это одно, там кровь разбавлена, поди пойми, с кем иной раз кувыркаются эти блудливые шлюхи. Но вы, вы друг другу родня еще ближе. И колдовская сила это знает. Оно-то да, сразу набегут эти законники из министерств, но, говорю я, какое им всем дело, какое их проклятое дело до того, кто женится на моей очаровательной бесприданнице, которая еще и сквиб ко всему прочему…

Джеки с нескрываемым, нарастающим ужасом следила за тем, как отвратительная идея освещает лицо старого безумца.

— Что скажешь, Морфин? А-ха-ха! — протянул старик, от души любуясь перепуганной дочерью и тешась тем, что придумал. Глупое выражение понемногу сползало с лица его сына, когда тот осознал суть предложения отца.

И тогда терпение дочери, наконец, закончилось. Она вскочила на ноги и выхватила палочку, наставляя ее попеременно то на одного, то на другого.

— Нет! — воскликнула она, и Джеки удивилась хриплому, резкому голосу, похожему на крик сойки. — Нет!

Старик захохотал еще пуще.

— И что ты сделаешь, бестолочь? Что ты сделаешь? Ты даже сумку…

Вспышка малинового света заставила его умолкнуть. На полу перед его креслом задымилось огромное выжженное пятно. Не закрывая рта, старый колдун уставился на пятно, багровея лицом.

— Ах ты поганка! — вскричал он наконец. — На родного отца!.. Морфин, сынок…

Тот ринулся было вперед, но новая вспышка преградила ему дорогу.

— Нет, — уже тише, но с еще большей силой повторила Джеки-Меропа и стремглав выскочила за дверь.

А дальше все было как в тумане. Меропа куда-то бежала, оскальзывалась на размокшей от дождя дороге, падала, и лето мешалось с поздней осенью, с холодной зимой, и боль то накатывала, то отпускала.

Видение стало четче только тогда, когда Джеки поняла, что Меропа где-то раздобыла рецепт и все необходимые компоненты для изготовления любовного зелья. Она не знала, сколько времени прошло, но Меропа в конце концов вернулась домой. И с облегчением отметила, что отец и брат побоялись к ней приближаться.

Джеки проснулась, чувствуя какое-то странное удовлетворение. Меропа не победила, но все же совершила хоть какой-то прорыв. И впервые после своего странного сна Джеки не чувствовала себя так, словно ее изваляли в грязи.

Близился рассвет. Спать ей уже не хотелось, и тогда она накинула халат и спустилась в зимний сад. Это было, наверное, последнее место, где они с Томом еще не искали тетины тайники. За последнее время они вместе обшарили уже почти весь дом, нашли кучу потайных дверей и люков, множество спрятанных ящичков, коробков и сундучков, но ни в одном из них не было и следа чаши Хельги Хаффлпафф. Том не особенно расстраивался по этому поводу, хотя несколько раз, после ряда очередных бесплодных попыток, он казался озабоченным и задумчивым. Но говорить на эту тему он не хотел и всякий раз менял предмет разговора.

Джеки неспешно брела по прихотливому зеленому лабиринту, вдыхая всевозможные ароматы и наслаждаясь игрой цветочных оттенков, кажущихся неяркими и очень мягкими в свете колдовских огоньков, плывших за нею по воздуху.

Она остановилась у толстого зеленоватого стекла, подозвала колдовские огоньки и безотчетно коснулась медальона на шее. Он казался ей таким тяжелым на вид, но нося его, она не чувствовала веса. С ним было так хорошо и тепло, что Джеки не расставалась с ним даже ночью.

Тетя Хепзиба как будто знала наверняка, что именно стоит подарить племяннице. Тетя Хепзиба… Головокружительный роман, удивительный, поразительный — он так захватил Джеки, что она почти позабыла о своем намерении доискаться правды и доказать, что тетю убила не служанка, а… но кто мог это сделать? Неужели кто-то из родственников умудрился подсунуть Хоки яд вместо сахара или ванили? Неужели этот кто-то побывал в доме и сумел?.. Но кто? Кто бывал здесь достаточно часто, чтобы смочь проникнуть в кухню, чтобы подбросить?..

Мысль погасла, не родившись. Нет, это решительно невозможно, решительно.

Джеки еще раз провела кончиком пальца по выложенной изумрудами букве S и вдруг поняла, что это не буква, а змея. Маленькая гладкая змейка, которая плавно изгибается и кружит, кружит под прозрачной золотисто-коричневатой поверхностью. Что это, драгоценный камень?.. Джеки поднесла его ближе к глазам, и кружение зеленой змейки в глубине стало поистине завораживающим.

Том… почему она вдруг вспомнила Тома? Может быть, потому, что Том всегда у нее на уме? Потому что с последнего свидания она не перестает о нем думать? Потому что ей кажется, что ее решительное признание задело какие-то ответные струны в его душе? Потому что иными ночами ей мечтается о том, как он обнимает ее, прижимает к себе, и оба они обнажены, и их тела болезненно, ослепительно сливаются воедино, и ощущение этой полноты заставляет ее стонать от наслаждения?

Он что-то говорил о темных, страшных и опасных знаниях, которые хочет добыть прежде, чем снова просить место в школе. Темных, опасных и страшных? Нет, скорее, интересных. Ну в самом деле, что может быть опасного и страшного в изучении? В простом углублении в суть? Ведь как можно научить студентов, если даже сам толком не знаешь предмета? И к тому же, это ведь Том…

— Том, — прошептала Джеки, зачарованно следя за змейкой. — Разве ты мог бы причинить зло?.. Разве мог бы, Том? О нет, кто угодно, но только не ты. Только не ты.

========== 6. Побег ==========

К завтраку она спустилась в таком загадочном настроении, что мама обратила внимание.

— Что с тобой, Джеки? Ты опять плохо спала?

— Нет, мам, все хорошо. — Она задумчиво отпила чаю и вдруг внимательно посмотрела на мать.

— Мам, а где изучают Темные искусства?

Джанин чуть не захлебнулась своим утренним кофе с молоком. Онабыстренько вернула чашку на блюдце с громким звяканьем и промокнула губы салфеткой, глядя на дочь в крайнем изумлении и тревоге.

— Что на тебя нашло, Джеки? Зачем тебе понадобились Темные искусства? — спросила она, пытаясь взять Джеки за руку, но та почему-то поспешно убрала пальцы.

— Ни за чем, мама. Просто стало интересно, где-то ведь люди должны ими заниматься.

— Не должны милая. Вовсе не должны. Темные искусства — это такая область магии, которую, как по мне, лучше бы вообще забыть. Что в ней толку? Причинять боль? Убивать? Пытать и мучить? Нет, дорогая, я считаю, что Темные искусства, вся эта жестокость и ужас, все они должны быть преданы забвению. Как можно скорее. А за непростительные заклятья нужно не просто бросать в Азкабан, а…

Джанин запнулась, понимая, что ее собственные слова о жестокости еще не полностью отзвучали в залитой солнцем столовой. И пока она мешкала, Джеки вдруг тихо сказала, ни на кого не глядя:

— Темные искусства должны существовать. Нет света без тени. И теней без света тоже нет.

— Говорят, в Дурмстранге их преподают наравне с обычной магией, — спокойно подал голос Теобальд, спустившийся в столовую. Глянул на возмущенную жену. — Джанин, какой смысл утаивать то, о существовании чего и так все знают. Конечно, в Бобатоне и даже в Хогвартсе с его факультетом имени Слизерина Джеки бы такому не научили, но и в Дурмстранг не так просто попасть. Если ты боишься, что наш ребенок пойдет по кривой дорожке, то…

— Тео! — расстроено воскликнула жена.

— …то поздно, она уже получила образование и, как мне кажется, определилась с планами на дальнейшую жизнь, — закончил отец. Он ободряюще улыбнулся Джеки.

— Ну, что стряслось, малютка? — ласково проговорил он. — С чего вдруг такой интерес к темной стороне?

— Просто так, подумалось, — вздохнула Джеки. — Ничего особенного. Просто слыхала кое-что о Салазаре Слизерине — из-за того медальона, который оставила мне тетя Хепзиба. Но ты совершенно прав, я ведь уже не ребенок.

— Детка, надеюсь, ты не носишь этот отвратительный медальон, — сказала Джанин, подозрительно глядя на дочь. — Он мне никогда не нравился. В нем есть что-то… гадкое и темное. Недаром же…

Джанин вдруг умолкла и бросила на мужа умоляющий взгляд. Тот протянул руку и успел поймать и накрыть своей ладонью пальцы дочери, прежде чем она их отдернула.

— Джеки, детка, — проникновенно сказал он. — Видишь ли, мы не имеем ни малейшего понятия о том, кем были твои родители и вообще все предки. Может статься, что у тебя есть… ммм… природные, семейные склонности и талант к темной магии. Но я к чему. Вот к чему. Дорогая, что бы ни произошло, ты всегда наша дочь. Всегда. В конце концов, каждый человек сам выбирает, по какой дороге ему идти. А ты всегда была хорошей девочкой. Нашей славной, хорошей девочкой.

У Джеки вдруг появилось странное, тягостное ощущение, что она в последний раз видит родителей вот так, как сейчас, в залитой солнцем столовой тетиного дома, и ароматный парок поднимается над маминой чашкой кофе, и отец как всегда затаенно усмехается, поглядывая на жену с неизбывной нежностью.

Вот бы и Том так любил ее, как папа любит маму. Вот бы прожить с ним всю жизнь, пройти рука об руку, в самые темные глубины и на самые сиятельные высоты. Отдать ему все, все на свете, даже саму жизнь.

Пальцы привычно дернулись по направлению к медальону, но сейчас он скрывался под платьем, а Джеки теперь уж точно не хотелось при родителях показывать свою странную привязанность к тетиному наследству.

Она снова подняла глаза и обвела взглядом столовую, борясь с нехорошим предчувствием.

— Я тоже вас очень люблю, — тихо сказала она. Мама улыбнулась, отец снова пожал ее пальцы. Боясь без причины расплакаться, Джеки поспешно допила свой чай и ушла к себе, краем уха ловя тихие мамины слова:

— Помнишь, ты говорил о должности в Министерстве, которую Боунсы могут предложить для Джеки? Было бы неплохо попросить их заняться делом прямо сейчас, пусть лучше думает о стажировке, чем о темных искусствах. Криспин будет рад и счастлив взять Джеки под крылышко… все-таки, он такой хороший молодой человек, и было бы очень славно, если бы они…

***

Видение пришло само собой, незванное, нежданное. И это был даже не сон.

Рука Джеки-Меропы дрожала в чьей-то теплой, сильной ладони. Все перед глазами плыло, перетекало в солнечный свет, в золото. Странно, как явственно все было, как ее собственная кожа ощущала каждое прикосновение, как в ее собственном животе плясали бабочки, когда Меропа, задыхаясь от восторга, от шального счастливого предчувствия бежала следом за своим любимым.

Джеки не видела его лица: иногда ей казалось, что Меропа не решается на него посмотреть, как будто он божество или ее личное ослепительное солнце.

Все ей было в новинку. И элегантное жемчужно-серое дорожное платье, и шляпка с вуалью, и новехонькие чулки со швом, и ажурные перчатки, и шелковое летнее пальто, и туфельки на каблучках.

Поезд дает свисток, и она бежит, бежит следом за тем, кто нежно и настойчиво влечет ее за собой. Она протискивается через толпу смеющихся, говорящих, взволнованных людей, которые только что приехали или сейчас уедут, как и она, и ей тоже хочется смеяться, хочется раскинуть руки и бежать, лететь. Вперед, к новой жизни. И она, Меропа Гонт, уже не забитая несчастная нищенка, жертва своего кошмарного отца, нет. Теперь она настоящая дама, которая вот-вот станет женой…

— Успели, — с облегчением выдыхает он, и голос кажется Джеки странно знакомым, но все же неузнаваемым. — Успели.

Он захлопывает дверь купе, защелкивает замок и, прежде чем она успевает поднять глаза к его лицу, он запрокидывает ее голову и страстно целует в губы, раздвигая их языком и своими губами, сжимая трепещущими пальцами ее бледные щеки, и она все-таки смеется, потому что счастье брызжет, брызжет изнутри как кипящая вода из-под крышки.

Это ничего. Ничего страшного. Пройдет время, и все встанет на свои места. Все получится. И он все поймет, и не осудит ее, потому что она сделает его самым счастливым на свете. Потому что она любит. Она любит его больше всего на свете.

Джеки почувствовала, как задрожали колени, то ли ее, то ли Меропы, когда теплая ладонь скользнула от ее шеи к плечу, а оттуда на грудь, под пальто. Едва сдерживаясь, чтобы не застонать в голос от переполняющего ее наслаждения, Меропа стиснула пальцы в кулак.

Горячее дыхание опалило ее шею, мягкие, чуть влажные губы скользнули по коже, и новая волна удовольствия прокатилась по всему ее телу.

— Господи… как же я хочу уложить тебя в постель прямо сейчас… — прошептал такой знакомый, такой любимый голос у самого уха.

…Джеки очнулась от того, что ее собственные пальцы скользнули по шее, от уха вниз, и ее всю пробрал томительный трепет. Страстный, горячий шепот все еще звучал в ее ушах, и она прикусила губы. Впервые в жизни она чувствовала такой сильный зов плоти, такое горячее, нестерпимое желание. Еще несколько минут — и она отправилась бы к Тому, сама прыгнула бы на него, как кошка на дерево, вцепилась бы и не отпускала, пока он не утолил бы ее жажду…

***

Внизу раздались голоса. Не только родители, там был и еще кто-то, кого Джеки не могла отсюда узнать. И вдруг ее осенило. Мама ведь предупреждала ее, что сегодня, в канун Рождества, должны приехать Боунсы. Не прошло и недели после того разговора в столовой.

Интересно, почему мама так сияла, когда видела Джеки рядом с Криспином? неужели всерьез подумала, что они могут?.. Нет, нет, это же смешно!

Джеки казалось, что она совершенно не подает виду, что влюбилась, да еще и не просто так, а в того самого загадочного темноволосого красавца, о котором так горячо судачили все тетины подруги, называя его не иначе как «этот» и томно вздыхая.

Почему-то ей казалось, что это важно.

А теперь, когда пришли гости, она уже не сможет сбежать — по крайней мере, прямо сейчас.

Джеки глубоко вздохнула — в теле еще бродил странный жар, — и подошла к зеркалу.

Медленно, рассеянно и небрежно провела она пуховкой с пудрой по пылающим щекам, пригладила волосы и застегнула воротничок. Медальон пульсировал в ложбинке на груди, и сладкий жар раскатывался от него как волны… он был такой отзывчивый, как будто в нем жило ее второе сердце. После каждого видения, даже самого смутного, в котором Меропа отдавалась ласкам своего загадочного возлюбленного, медальон Слизерина оживал.

Джеки медленно, нехотя спустилась вниз. Не то чтобы она была не рада видеть Криспина — именно сейчас, в данный момент, ей больше хотелось побыть одной, предаваясь сладостным мечтам о Томе. Они не виделись уже несколько дней, и Джеки страшно соскучилась.

…Какие-то птички заливались в саду. Небо было такое глубокое, синее, точно стоял не декабрь, а май. Еще не случалось настоящих морозов, и клумбы до сих пор пестрели поздними хризантемами — рыжими, желтыми, багряными. Ветра не было, и их пряный аромат был похож на густое, настоянное вино. Вот бы сейчас здесь был Том…сейчас бы оказаться рядом с ним, держать его за руку, слушать и улыбаться, а потом поймать этот странный, завораживающий огонек в его глазах, который загорается тогда, когда его губы вот-вот прижмутся к ее губам, когда его рука охватит ее талию как будто стальным кольцом, и ее безотчетно вздрагивающие бедра запылают от жара его тела…

— Джеки, ты здесь? — спросил Криспин. Джеки встрепенулась и кивнула.

— Да-да, я задумалась, — поспешно ответила он и улыбнулась. Криспин тоже улыбнулся. У него был крепкий угловатый подбородок, а верхняя губа в точности повторяла форму охотничьего лука, который висел на стене в кабинете отца, когда она была еще маленькой.

— Как ты и просила, я попробовал разузнать о тебе… о твоих родителях.

Сердце Джеки оборвалось. Всякие мечты о Томе развеялись как дым. И она поняла, что не готова ничего узнавать, ничего понимать, не готова, совершенно не готова…

— И что ты узнал? — спросила она, даже не пытаясь скрыть волнения. Ее руки покрылись испариной.

— Что ты попала в приют почти двух лет от роду. Тебя привезла некая пожилая женщина в траурном наряде и густой вуали. Она не пожелала назвать себя, и неизвестно, приходилась ли она тебе родственницей или нет. Я, конечно, предполагаю, что приходилась, хоть доказательств и нет. Служители приюта были удивлены и насторожены тем, что она не принесла с собой никаких вещей для ребенка, хотя не была похожа на нищенку. Тем не менее, она не позволила задавать вопросы — видимо, применила какое-то заклятие. Только одна женщина через несколько лет вспомнила, что посетительница назвала твое имя — Синистра Блэк.

— Синистра Блэк?.. — прошептала Джеки, глядя на него во все глаза и не веря ушам. — Что за…

— Она назвала еще и имена твоих родителей. Их звали, по ее словам, Кастор и Альциона.

Джеки покачала головой. Это было как ушат холодной воды, совершенно неожиданное потрясение.

— Тем не менее, — продолжил Криспин, беря Джеки за руки. Она даже не осознала, что они холодны как лед, и пальцы застыли, наполовину сжатые в кулаки. — Когда я начал искать, то не нашел в родословных ни Кастора, ни Альционы с фамилией Блэк.

— Блэк — это какой-то известный род? — робко спросила Джеки, сама не понимая, для чего ей это знать.

— Да, это очень старый и известный род чистокровных волшебников, — с неохотой ответил Криспин и пожал плечами. — Странно, что твои родители — кто бы то ни был, мама или отец, — не представлены ни на одном генеалогическом древе Блэков.

— Кастор… и Альциона… какие странные имена, — растерянно пробормотала Джеки. Криспин кивнул.

— В этой семье уже несколько поколений детям дают имена созвездий и отдельных звезд. Именно поэтому я не рискну предположить, кто именно из твоих родителей принадлежит к этой семье. Синистра — я поискал специально — это тоже название звезды. Созвездие Змееносца.

— Значит, моя фамилия Блэк. Синистра… Это все звучит как сон, как странный, непонятный сон, — взволнованно произнесла Джеки. Криспин внимательно смотрел на нее, все еще держа ее руки в своих.

— Как оказалось, это не сон, — сказал он спокойно. — Что ж, я ожидал, что для тебя все эти новости будут как гром с ясного неба. Столько лет ты не думала и не гадала, кто твоя настоящая семья, а тут вдруг все всплыло на поверхность.

— А там… в приюте… они ничего не говорили о моей игрушечной волшебной палочке с надписью «Певерелл»? — спросила Джеки через силу, в полной уверенности, что не хочет больше ничего узнавать.

— Нет, я даже не подумал спрашивать, — ответил Криспин, и Джеки вдруг поняла, что он сам лично провел все это расследование по ее просьбе. — Я и забыл о ней. Могу предположить два варианта. Один — знаменитая палочка из бузины, подаренная самой Смертью одному из троих Певереллов в старой детской сказке. Может быть, твоя игрушка и была сделана в память о той сказке, кто знает. Ну, а второй — Блэки всегда были высокого мнения о чистоте своей крови. Не удивлюсь, если они считают себя в родстве с Певереллами. И уж точно не удивлюсь, если так и есть — все старинные чистокровные семьи так или иначе приходятся друг другу родственниками.

Джеки подняла брови — ей всякий раз казалось, что ее удивление достигло предела, но именно в этот момент Криспин изрекал какую-нибудь новую изумительную подробность.

— Нет, — усмехнулся Криспин, предугадывая ее невысказанный вопрос. — Моя семья к таким не относится. Может быть, когда-то и относилась, но теперь нас нет в списках чистокровных. Что касается твоих родителей — Блэки с их манией поддерживать чистоту крови любыми способами имеют привычку стирать из родословной имена членов своей семьи, которые рождаются сквибами, женятся на магглах или еще каким-то способом вызывают недовольство славного семейства.

— Отец из Блэков, — пробормотала Джеки, глядя сквозь Криспина в глубину темнеющего сада, — женился на маме… магглорожденной… и его изгнали из семьи — но как тогда я оказалась у той женщины, кто она была?.. Ничего не понятно.

— Или наоборот — мама из Блэков полюбила маггла, родила тебя и понадеялась на милосердие семьи, но план не сработал, — предположил Криспин. Тишина опустилась на них обоих вместе с темнотой. Аромат хризантем стал еще более густым и горьким. Джеки молча смотрела в темноту, полную призрачных видений, а Криспин терпеливо ждал, пока она придет в себя, но все еще держал ее ледяные руки в своих теплых ладонях.

— Как много всего можно узнать на твоей работе, — вдруг сказала Джеки, как будто все это время они говорили о его должности в Министерстве.

— О да, — засмеялся Криспин, сверкнув в сумраке белыми зубами. — Вот поэтому я даже рад, что ты придешь на стажировку в мой отдел.

Джеки рассеянно кивнула и только через добрых десять секунд до нее дошел смысл его слов.

— Нас еще не хватились, как думаешь? — спросил Криспин, оглядываясь на мягкий золотистый свет в окнах дома.

— О нет. Мама с папой будут только рады, если мы тут задержимся, — ответила Джеки, почти не думая. — Они так и сияют, когда мы с тобой вместе. Ручаюсь, мама тогда подумала, что застукала нас за поцелуем. Она вся светилась от счастья.

Криспин как-то странно улыбнулся.

— Совместная работа очень сближает людей, — сказал он неопределенно.

— Ммм… — глубокомысленно протянула она. — Наверное, но мне еще не доводилось ни с кем работать…

И осеклась. Поиски чаши Хельги Хаффлпафф стали для них с Томом общим делом в последние недели. И не счесть, сколько раз осмотр очередного тайника плечо к плечу и щека к щеке оканчивался поцелуем.

— Шанс проверить, — сказал он легко и просто. — Мои родители именно так и поженились. Кто знает…

Джеки смотрела на парня во все глаза. Интересно, он хоть вообще понимает, о чем речь? Это же не в кафе сходить, это… это женитьба!..

— Криспин, — медленно проговорила она, не сводя глаз с его лица, — Криспин, это же я, Джеки. Ты же буквально утирал мне сопли в детстве. А теперь — нет, ты шутишь, ты точно шутишь.

— Ну, не совсем, — усмехнулся тот. — Мои родители тоже успели мне намекнуть на то, что лучшей партии, чем ты, мне не сыскать.

— И что ты на это сказал? — спросила Джеки, чувствуя, как где-то в глубине живота завязывается какой-то тугой тяжелый узел.

— Сказал, что понял намек. И что в общем и целом я не против.

— Нет, погоди! — воскликнула Джеки. — Ты хочешь сказать, что ты меня любишь?

— Трудно сказать, мы видимся всего второй раз как взрослые люди, но, думаю, скорее да, чем нет.

— Это же не просто так… — продолжила Джеки, поражаясь легкости его тона. — Это жить под одной крышей, это вместе есть и… спать… и…

Ее обычная решимость вдруг ей изменила, и она быстро отвернулась, чтобы Криспин не увидел, каким пламенем вспыхнули ее щеки при мысли о супружеских обязанностях.

— Вот тут я точно возражать не стану, — тихо отозвался Криспин и внезапно подступил к ней ближе. Видимо, ее смущение показалось ему очаровательно-женственным, или кокетливым, или Мерлин его знает, что он там себе подумал. Он как-то неуловимо приосанился — высоченный, крепко сложенный, мускулистый, воплощение молодого мужества и силы. Джеки невольно представила себя рядом с ним под венцом, а потом и в залитой лунным светом супружеской спальне и испугалась по-настоящему. Если из всех участвующих сторон только она одна и окажется против подноготной этого странного плана, то шансы ее невелики.

Медальон сам собой дрогнул на ее груди. Сейчас он казался ей живым как никогда.

— Ты шутишь, — твердо сказала Джеки. — Ты просто меня разыгрываешь.

— Может быть, — с улыбкой отозвался Криспин. — По-моему, ты основательно замерзла.

Не дожидаясь ответа, он красивым жестом сбросил с плеч мантию и обернул ее с таким привычным видом, точно они были женаты уже лет десять. Почему-то Джеки стало от этого только холоднее. Не сговариваясь, они направились к дому. Сад стал совершенно темным, и Джеки совсем не хотелось оглядываться назад — напротив, она никак не могла отделаться от впечатления, что кто-то смотрит ей в спину из пасмурной темноты.

— Кстати, — вдруг спросил Криспин. — Кто он — тот парень, с которым ты разговаривала на похоронах миссис Смит?

— Какой парень? Ах, тот… — Джеки стало холодно и жарко одновременно. — Он… Погоди, ты меня видел?

Криспин прищелкнул языком, как будто удивляясь ее недогадливости.

— Джеки, дорогая. Ты все время забываешь, где и кем я работаю. Так что это за таинственный незнакомец, с которым я тебя не видел?

— Это… в общем, только никому не говори, пожалуйста, ладно? — Джеки лихорадочно пыталась придумать, за кого же выдать Тома, чтобы это не было подозрительно.

— Это мой друг из школы. Он хотел повидаться со мной, но оказалось, что не вовремя, — сказала она наконец, надеясь, что Криспин не заметит, как вспыхнули ее щеки.

— Мсье из Франции?

— Из Бельгии. Реми Лефевр, — поспешно добавила Джеки. Криспин кивнул, и она поняла, что где-то там, в его памяти, это имя уже высечено в камне — на всякий случай.

Меньше всего ей хотелось сейчас вспоминать Тома — слишком уж неожиданным оказался разговор с Криспином и слишком сильно он ее ошарашил своим подходом. Так неожиданно встретить старого друга, такого доброго, умного, заботливого — и вдруг его потерять, потому что… Джеки вдруг осенило. А что, если все это расследование ее прошлого было сделано в качестве аванса? Что, если Криспин просто хотел ей понравиться вовсе не как друг?

Она стоически вытерпела ужин, улыбалась, смеялась, даже шутила. Мама сияла, отец тоже выглядел довольным. Кажется, Джеки Мэйфейр еще никогда не была такой очаровательной. Но томящая, тянущая пустота росла в ее груди.

Когда, наконец, мужчины выкурили по последней трубке, Боунсы засобирались домой. Мама на прощание необыкновенно сердечно расцеловала миссис Боунс. Та тоже не осталась в долгу: подошла к Джеки, взяла ее руку в обе свои ладони и, проникновенно заглядывая в глаза, пожелала счастья.

Джеки едва удержалась, чтобы не выхватить руку из теплого цепкого захвата. Раздражение начало стремительно нарастать в груди, и ей стоило огромных усилий продолжать улыбаться, улыбаться, кивать, слегка поклониться на прощание.

А потом, когда дверь закрылась, и три приглушенных хлопка известили о том, что гости успешно трансгрессировали домой, мама обернулась к Джеки с тем же радостно-взволнованным видом. Но дочери уже не хотелось ни о чем спорить и ссориться. Она была слишком опустошена для выяснения отношений. Поспешно чмокнув маму в щеку, она бегом побежала к себе.

Надо увидеть Тома. Надо срочно увидеть Тома. Сейчас же. Немедленно. Рассказать ему то, что она узнала от Криспина. Или не рассказать, а сохранить в тайне до поры. Но увидеть. Сейчас же.

Едва ли понимая, что делает и зачем, она трясущимися руками открыла шкаф, вытащила свое любимое зеленое платье с серебристым пояском, дорожную мантию. Переоделась, спрятала в карман палочку и все деньги, которые были. Еще секунду помедлила и, повинуясь неясному ощущению, что так надо, сняла с шеи медальон Слизерина, положила на стол рядом со своим старым медальоном-часиками, и при помощи своей верной палочки надела на тетино наследство личину, в точности повторяющую внешний вид часов. «Однако, — мелькнуло в голове у Джеки, — идти они не будут…»

Только сейчас до нее внезапно дошло, что мама стучит в дверь и просит открыть. И спрашивает, что случилось, что не так. Ничего, мам, все так, мне просто позарез нужно кое-кого повидать.

А пока ты догадаешься применить какие-нибудь отпирающие чары, твоя Джеки будет уже далеко.

========== 7. Союзница ==========

Приходя в себя у магазина Боргина и Берка, Джеки молилась всем небесам о том, чтобы Том оказался в своей каморке. В магазине, естественно, никого не было в такой поздний час, но окошко, выходившее на задний двор, светилось мягким теплым светом.

Джеки бросилась к нему и, встав на цыпочки, постучала в стекло. Том подошел через несколько мгновений, держа наготове палочку и вглядываясь в темноту, словно ждал, что к нему может прийти кто-то, настроенный отнюдь не дружелюбно.

— Это я, — шепнула Джеки снизу, как только он заметил движение и приоткрыл окно. — Только не убей меня ненароком.

— Джеки?.. — так же шепотом ответил Том, и на его переносице пролегла тень. — Ты что здесь делаешь в такое время?

— Можно войти сначала? — спросила Джеки, несколько обескураженная таким приемом.

— Можно, — ответил Том, но ей показалось, что он сначала странно помедлил. Еще раз вглядевшись в темноту, он закрыл ставни, предоставив ей пробираться вдоль стены ко входу в магазин почти в полной темноте. Джеки вдруг почувствовала себя странно одинокой. Сбежать из дому, чтобы тут натолкнуться на такой прохладный прием?..

— Так что ты здесь делаешь? Что случилось? Ты в порядке? — почему-то так же шепотом спросил Том, когда она вошла. Он осторожно выглянул на улицу и, убедившись, что никого нет, накрепко запер дверь.

— Не совсем, — сказала Джеки, отвечая на его последний вопрос. — Ты что, тоже прячешься?

— Я… погоди, в каком смысле — тоже? Что такое произошло? — Том наконец обнял ее, и Джеки почувствовала, что слезы вот-вот прольются снова.

— Ничего страшного, — ответила она прыгающими губами, пока Том вел ее в свой теплый, уютный кабинет. — В общем, ничего особенного. Мне просто очень нужно было тебя увидеть…

Том присел на крышку темного деревянного стола, заваленного ворохом каких-то свитков и опустил руки, бездумно вертя пальцами пестрое перо. И, что самое удивительное, он не говорил ни слова. И Джеки, сдерживая всхлипы, тоже не говорила ни слова. У Тома было такое лицо, словно он не совсем понимал, что такого случилось.

Джеки чувствовала, как с каждой минутой гаснут ее воодушевление и решимость. Она принеслась сюда в надежде, что Том пылко обнимет ее и скажет, что тоже страшно скучал и считал минуты и часы. А он вместо этого…

Джеки стиснула в кулаке медальон-часики.

— Да, ты прав, — сказала она наконец, дождавшись, когда горло перестал распирать обжигающий ком. — Ты совершенно прав. Зря я прибежала, ты ведь не обязан. Лучше я пойду.

Но Том вдруг вскочил и схватил ее за плечи. Лицо у него было странное — удивленное, вопросительное, непонимающее.

— Нет, нет, погоди, Джеки. — Он усадил ее назад на диванчик и сам сел рядом с ней. — Расскажи-ка подробнее, что случилось.

— Да ничего, я уже все рассказала, — тихо сказала Джеки и ладонью утерла нос. — Все, что могла.

— То есть, ты так соскучилась по мне, что сбежала из дому, никому не сказав, чуть ли не посреди ночи? — осторожно предположил Том.

— Да, — ответила Джеки и пожала плечами. Как же она устала, он даже представить себе не может. Том, однако, обнял ее и все так же осторожно притянул к себе. Джеки хотела отстраниться, но тепло его тела манило слишком сильно. И она подчинилась, на секунду ощутив настоящее блаженство.

— Ты все правильно сделала, милая, — прошептал Том, слегка касаясь губами края ее ушка. — Просто ты застала меня слегка… слегка врасплох.

— Я тебе помешала, — возразила Джеки.

— Ничуть. Я ничего страшно важного не делал. Но я не ожидал увидеть тебя в такое время и еще и в таком месте. Это ведь небезопасно, ты же знаешь, какой славой пользуются эти кварталы.

— Сегодня я сделала очень много безрассудных вещей. И еще одна на подходе, — объявила Джеки. В подтверждение своих слов она решительно повернулась к Тому и, обвившись вокруг него как змея, прижалась губами к его губам. Ей было почти плевать, что он подумает, что будет дальше, но сейчас это было единственное по-настоящему хорошее, действенное утешение. И еще утешительнее стало, когда его горячие ладони скользнули под ее мантию и обняли ее талию.

Его пальцы дрожали в точности как ее колени, когда он расстегнул первый крючок на ее платье, у самого ворота. Может, он и был искушен в магии, но не в романтических свиданиях… Джеки пришла ему на помощь; ее пальцы пробежались по длинной застежке, и его губы немедленно прижались к ее шее между ключицами. Ощущение было самое захватывающее.

Джеки зарылась пальцами в его густые волосы, умирая от восторга. Куда и подевалась вся обида, вся растерянность. Вот он поднял голову, тянется губами к ее рту, и у нее перехватывает дыхание от его красоты. А вот ее пальцы ловко справляются с пуговицами на его черном шелковом жилете, а потом и с чуть голубоватой рубашкой. И впервые скользят по его обнаженному телу, такому теплому, гладкому — она никогда не думала, что у мужчины может быть такая умопомрачительно нежная кожа.

А потом его пальцы оказались на ее бедре — под юбкой, там, где виднелся зажим ее подвязки, и потом еще выше, выше… Джеки ахнула, но Том не отступил. Похоже, поздно было отступать. Он дышал часто и прерывисто, и она успевала мельком увидеть то край его пылающей щеки, то красные, как у маленького ребенка, губы. Куда и подевалась его обыкновенная изысканная бледность.

Ее прическа тоже растрепалась, и она с наслаждением вытащила шпильки, позволяя волне волос раскатиться по спине и плечам, по его пальцам, блуждающим по ее телу.

А потом он совершенно внезапно схватил ее за оба запястья и властно подмял под себя, совсем как тогда, когда она впервые переступила порог этой комнаты. Джеки застонала от невероятного чувственного наслаждения — это было именно то и именно так, как она хотела.

— Еще, — неожиданно приказал Том, и она чуть не задохнулась от накатившей волны.

Протяжный, глубокий и до ужаса неприличный стон сам слетел с ее губ.

Она не ожидала, что в его гибком, стройном теле окажется столько силы. Или это ее руки и ноги обессилели под властью всепоглощающего желания?

— Любимый, — прошептала она, пока пальцы Тома ползли вверх по ее бедру, задирая юбку, открывая мгновенно покрывшуюся мурашками нежную кожу. — Мой любимый…

Видение пришло незваное, молниеносное, причудливо переплетенное с реальностью.

Она была то в кабинете, то в залитом солнечным светом купе поезда, и ее руки на плечах Тома то и дело меняли форму, темнели, покрывались мозолями и шрамами — руки девушки по имени Меропа.

— Любимый, — шептала Меропа, — мой любимый…

И странно знакомый голос смеялся прерывистым, захлебывающимся смехом, и шептал:

— Это какое-то заклинание, да? Какое-то колдовство?..

И чья-то тень заслонила солнце, кто-то склонился над нею, блеснули темные глаза — и она снова оказалась в кабинете, в руках Тома, и это его темные, блестящие глаза смотрели на нее сверху вниз, из-под путаницы растрепанных влажных волос. Ее колено словно само собой поднялось и прижалось к его боку, а рука проехалась вдоль его спины, горячей и твердой, словно нагретый солнцем камень.

Его пальцы коснулись ее живота и скользнули вниз, и Джеки поняла, что это именно то, что нужно, что именно так и должно быть, а потом его пальцы оказались прямехонько между ее ног, и она вдруг всполошилась, поняв, что там почему-то очень влажно…

Что-то с размаху врезалось в ставни, задрожало даже оконное стекло. Том обернулся со скоростью змеи, развертывающей кольца, хватая палочку с письменного стола. Джеки, путаясь в складках перекрученной, расхристанной одежды, пыталась нашарить в кармане свою. Но снова наступила тишина. Том, едва пошевелив той рукой, в которой, кстати, даже не было палочки, внезапно погасил в комнате свет. Медленно, крадучись, подобрался к окну, открыл раму, потом приоткрыл ставни.

— Ревелио! — приказал он темноте. Помолчал и приказал снова: — Гоменум ревелио!

Тишина и темнота только стали гуще и отчетливее. Тогда он снова закрыл окно, отошел и вернул свет. Джеки никак не могла понять, как он это делает. Но для Тома, похоже, в этом не было ничего необычного — примерно так же он, вероятно, зажег или погасил бы свечу.

Джеки торопливо запахнула платье, одернула юбку. Раньше она никогда не обращала внимания на то, какие длинные у нее волосы. Медальон-часики странно, ощутимо пульсировал, но пульс как будто уже утихал. Успокаивая свое собственное дыхание, она положила на колени палочку, на которой еще светилось имя «Певерелл», и, как могла, привела себя в порядок.

— Что это было? — тихо спросила она, когда Том вернулся к столу. Лицо у него было на удивление мрачное — особенно если сравнить с тем, каким оно было еще несколько минут назад. Он поднял голову, как будто успел позабыть, что в кабинете у него посторонние. Потом как-то нетерпеливо дернул плечом и вздохнул.

— Ничего особенного. Птица, наверное, ударилась в темноте.

Джеки стало не по себе. Какая птица, что за чушь. Но Том точно что-то от нее скрывает, и это что-то то ли опасно, то ли настолько таинственно, что он даже ей не рассказывает.

Том подошел к столу и принялся перекладывать свитки пергамента, книги и чистые листы. Джеки успела краем глаза заметить под ними какую-то небольшую черную книжку, похожую на блокнот в кожаном переплете, и что-то мелькнуло округленным золотистым боком. Повинуясь движениям его палочки, довольно большая часть вещей со стола перекочевала в потертый саквояж. Только после этого Том поднял голову.

— Джеки, — сказал он неожиданно серьезно, и она мигом очнулась от созерцания его все еще обнаженного торса с такой гладкой, нежной кожей… — Я готовлюсь уехать отсюда завтра же утром. Дальше ждать и тянуть некуда.

— Уехать?.. — растерянно повторила Джеки. Интересно, когда он собирался ей об этом сообщить?

— Да. — Том сел рядом с ней, взял ее за руку. — Я пока не могу тебе рассказать все как есть. Но это вопрос жизни, даже больше. Возможно, этот отъезд будет длиться долгие годы.

Джеки вся застыла. Так вот оно что. Том просто хотел уехать, сбежать, ничего ей не сказав, не предупредив.

— Вот как, — с трудом промолвила она, изо всех сил стараясь казаться спокойной и равнодушной, хотя внутри все кипело. Сколько еще предательств за сегодняшний день ей придется?..

— Дело большой важности, иначе бы я не спешил, — продолжал Том, как будто не заметив или в самом деле не заметив, что она сказала. — Нам нужно будет спрятать несколько вещей в надежных местах. Когда будем ближе к цели, я тебе все расскажу, но не теперь, во всяком случае, не здесь. Так что даже хорошо, что ты пришла сегодня. Значит, все складывается как надо. Значит, ехать нужно как можно скорее.

— То есть, — медленно произнесла Джеки, понимая, что не ослышалась, но считая нужным переспросить, — ты берешь меня с собой?

Том поднял глаза — он как раз закрыл и положил в тот же саквояж коробочку, в которой лежало большое и не слишком красивое золотое кольцо с угловатым черным камнем, выглядящим как кусок наспех обтесанной гальки. Его взгляд был удивительно красноречивым, как будто он без слов спрашивал, все ли с ней в порядке.

— Я подумала, что ты собрался уезжать до того, как я пришла, — поспешно сказала Джеки. — Ты, как мне показалось, был совсем не рад меня видеть. Ну и…

Том обошел стол, остановился прямо перед нею, взял ее за руки и поднял, чтобы смотреть ей в глаза, а потом что-то очень тихо сказал — Джеки даже не разобрала слов. Странное что-то, вроде «Лоту-олдамоту нужны преданные сторонники» или «Лорду в Олдоморте нужны преданные сторонники», но переспросить она не успела, потому что Том сказал уже гораздо более внятно:

— Ты мне нужна.

========== 8. Сокровище ==========

Как истинный джентльмен, Том предоставил Джеки в распоряжение тот самый крошечный диванчик. После случившегося они как-то не решились снова броситься друг другу в объятия. Обоим это казалось неуместным.

Том сказал, что ляжет спать на полу, но не лег, и сколько Джеки могла держать открытыми усталые глаза, столько и видела, как он сидит у стола, подперев голову рукой и склонившись над какой-то книгой при мягком, тусклом свете единственной свечи.

Джеки впервые видела его в такой обстановке, занятого своими делами. Он читал, и его лицо становилось все отстраненнее. А потом на нем появилось выражение такой жадности, какой, наверное, светились сейчас ее глаза, устремленные на его красивое лицо. Том, углубившись в чтение, медленно проводил пальцами по строчкам, которые только что прочитал, как будто они представляли собой величайшую ценность.

Потом он откинулся на спинку стула, все еще не снимая руки с книжной страницы, и Джеки увидела на его лице выражение блаженства. Счастья. Полнейшего удовлетворения. И странный, завораживающий алый отблеск совершенно явственно плясал в его бездонных темных глазах.

А потом она сдалась, и ею овладел то ли сон, то ли видение.

Руками Меропы она вытащила пробку из маленького стеклянного флакончика.

Искристое зелье колыхалось на самом дне. Аромат гиацинтов и абрикосового цвета был едва различим, и от запаха дорогой кожи осталось одно воспоминание. Амортенция стремительно теряла свои свойства, и во флаконе ее осталось в лучшем случае на один раз.

Меропа глубоко вздохнула и оглянулась. Она полусидела в постели, разглядывая флакон в тусклом свете занимающейся зари. Темноволосый мужчина рядом с ней спал, уткнувшись лицом в подушку, и волнистые волосы раскатились вокруг головы как темные лучи. Она молча смотрела на него, пока он не пошевелился и не нащупал ее руку своей рукой, не поднимая головы.

— Лблютбя, — пробормотал он во сне, и Меропа улыбнулась, чувствуя, как волна нежности и неизбывной любви поднимается в ее душе, перекрывая сосущее, дурнотное ощущение тревоги и отчетливо растущее нехорошее предчувствие.

Сегодня вечером. Это случится сегодня вечером — она подольет ему в питье остаток амортенции, и уже послезавтра он посмотрит на нее глазами, полными настоящей, искренней любви. Мысль была такой радостной, такой приятной, но Меропа почему-то уткнулась лицом в ладонь и вся затряслась от беззвучных рыданий.

Джеки проснулась от собственного всхлипа, и Том вскинул голову. Он даже не ложился, все так же сидел за столом и читал, с тем же, как Джеки успела заметить, жадным, торжествующим выражением на лице.

— Что? Что такое? — пробормотал он, не совсем поняв, что произошло, что отвлекло его от чтения, а потом увидел — и Джеки сама почувствовала — ее лицо, мокрое от слез. — Что случилось?

— Ничего, ничего, — поспешно пробормотала она, утирая глаза и нос и пряча лицо. — Просто приснился страшный сон.

Том подошел и присел рядом с ней на краешек. Лицо у него было слегка озадаченное и встревоженное. Кажется, он только что сообразил, что это такое, когда рядом с тобой существует еще один человек. Видимо, после стольких лет одиночества перспектива сожительства начала его смущать все сильнее.

— Это бывает нечасто, — поспешно солгала Джеки. — Скорее даже редко…

«Скорее даже каждую ночь, а в последнее время и днем!»

Джеки невольно поморщилась от досады, представив себе, как каждую ночь просыпается от нового видения — если не в слезах, то с криком, и как Том медленно, но верно начинает всерьез жалеть о том, что с ней связался.

— И что ты видела? — напрямую спросил Том. Странное тянущее ощущение, совсем как при первой их встрече, охватило ее голову. Она инстинктивно зажмурилась, полагая, что это просто головная боль после плохого сна. Как всегда в таких случаях, Джеки усилием воли сжала боль в одну точку и отодвинула подальше, за условный предел. Она не знала, откуда этому научилась, просто умела так делать с самого детства. Ощущение на удивление быстро угасло, но Том тоже нахмурился.

— Так… девчоночьи кошмары, — уклончиво ответила Джеки. — Знаешь, девушкам иногда чудится всякое.

— Не знаю, — покачал головой Том. — Никогда о таком не слыхал. Но ты что-то говорила, я не разобрал, что именно.

Джеки пожала плечами с деланным равнодушием, но почему-то изо всей силы сжала в руке тетин медальон, скрытый под надетой на него личиной часов.

Она решила, что не будет спать до самого рассвета, украдкой глядя на Тома и гадая, как избавиться от снов. Но нельзя же не спать каждую ночь, рано или поздно придется сдаться, а теперь видения приходят еще и днем.

Он смотрел невидящим взглядом то в закрытое окно, то на нее, видимо, уверенный в том, что она снова заснула. Его губы едва заметно двигались, и это движение завораживало и гипнотизировало.

«Ты будешь со мной до конца, — говорил в голове чей-то голос, не то Тома, не то ее собственный. — Ты будешь самой верной и самой надежной. Самой преданной, избранной, лучшей помощницей.»

Джеки попыталась кивнуть, понимая, что это говорит с ней кольцо с черным камнем, которое выплыло из саквояжа в раскрывающейся на лету коробочке. Вернее, это сам черный камень говорил с ней через вертикальную прорезь, которая хлопала, точно глаз.

Он много раз повторил эти же самые слова в разнообразных сочетаниях, пока у Джеки не начала сладко кружиться голова, совсем как после огневиски. Тогда камень удовлетворенно кивнул и отчетливо произнес: «Если ты не предашь его доверия, Лорд Волдеморт поставит тебя выше всех своих слуг.»

Так вот оно что, вот что сказал Том! Но Лорд Волдеморт? Джеки мысленно повторила это имя. Кто же это? Кто это?

— Это я, — ответил голос Тома, его рука коснулась ее щеки, и она поняла, что произнесла последние слова вслух. — Просыпайся, пора в путь — твои родители уже наверняка подняли тревогу, а поэтому нам нужно убираться как можно скорее.

Глаза Джеки распахнулись сами собой. Значит, она все-таки заснула. Голова была тяжелой, веки сами собой опускались — горячие, как будто слегка припухшие. Ну, ничего удивительного. Что день, что ночь были не из легких. А что предстоит теперь — кто знает. Таинственные планы Тома, его странные слова — почему-то Джеки в последний момент стало страшно и жалко. Ведь ее родители даже не узнают, где она… может быть, Том позволит ей написать им письмо или что-то вроде того, но когда? Мама будет плакать, а отец не найдет себе места, поднимет на уши всех знакомых, дернет за все ниточки. И снова все будут говорить о семействе Мэйфейр, которое ну никак не может жить, не привлекая к себе излишнего внимания.

Том щелкнул застежкой саквояжа.

— Пора, — коротко велел он и окинул взглядом кабинет. На столе больше не громоздились свитки и книги — значительная часть непонятно как перекочевала в его небольшой с виду саквояж. С наступлением света он открыл окно, и свежий утренний ветерок качнул в стакане старые гусиные перья.

Вдруг что-то стукнуло и скрипнуло, как будто отворилась дверь. Том настороженно оглянулся, прижимая палец к губам. Кто-то из хозяев уже пришел в магазин, стукнув входной дверью.

— Живо! — шепотом приказал Том и схватил Джеки за руку. Что-то стиснуло ее со всех сторон, дернуло, потянуло, и она поняла, что Том трансгрессировал вместе с нею прямо из своего кабинета. Даже не попрощался с хозяином?.. Странно. И письма не оставил — она точно видела, что настоле нет ничего похожего на заявление об увольнении. А потом ей в лицо ударил солнечный свет из тусклого грязного окна, и она на миг увидела золотое кольцо с говорящим черным камнем на среднем пальце темной заскорузлой руки с длинными желтыми ногтями.

Это же отец Меропы! Почему у него на руке это кольцо, которое Том…

И водоворот выплюнул их, оборвав видение, обдав холодом. Ветер взметнул полы ее мантии, забрался под подол платья, и Джеки с удивлением увидела вокруг пятна снега на жухлой траве.

— Придется немного пройтись, — сказал Том, крепко сжимая ее руку. — Здесь живут магглы, нельзя просто так появиться из воздуха у них на глазах.

Джеки огляделась вокруг. Местность была странно знакомой, как будто она уже когда-то здесь бывала, но и чужой одновременно. Ей казалось, что она точно знает, что будет за дальним поворотом дороги и какой пейзаж предстанет перед ее глазами, если она обернется, но почему-то было страшно признаться в этом даже себе самой.

— Где мы? — спросила она, плотнее запахивая мантию и надеясь, что ее ноги в тонких чулках не отмерзнут прежде, чем они доберутся до нужного места.

— Это Литтл-Хэнглтон, — сказал Том. — Мы здесь надолго не задержимся, всего пара дней, а потом двинемся дальше. Пойдем, пока ты совсем не замерзла.

Джеки послушно пошла за ним, борясь со страшным желанием оглянуться. Что-то как будто застило ей глаза, словно полупрозрачная вуаль легла на ее лицо, и все стало слоиться, двоиться перед глазами, при чем одна картинка была теперешней, настоящей, с холодным светом зимнего солнца, пронизывающего тяжелеющие облака, пятнами снега на траве и горячей ладонью Тома, а вторая — с зеленой травой, навязчивым, дурманящим запахом жимолости и гиацинтов… и дорогой, тщательно выделанной кожи.

На один короткий миг картинка с зеленой травой заслонила вид перед глазами, слепящее солнце обняло ее как теплое покрывало. Меропа стояла у обочины, прикрыв глаза рукой, и стук ее сердца звучал в унисон с частой дробью копыт. Кто-то радостно несся верхом по дороге, и она в последний момент не выдержала волнения и боязливо спряталась за высокую живую изгородь.

Высокий конь пролетел мимо, обдав кусты пылью, жаром, запахом пота и дорогой сбруи. Всадник выпрямился в седле, придерживая на голове широкополую шляпу из красивого дорогого фетра. Ослепительно-белая, хрустко-крахмальная рубашка прилипла к разгоряченной спине, брюки песочного цвета натянулись на сильных бедрах.

Меропа сглотнула и перевела дух. Всадник придержал поводья и странно дернулся, как будто собираясь обернуться, и она в панике забилась в заросли еще глубже, уже почти не видя. Но объект ее пристального внимания снова пустил коня вскачь и понесся быстрее ветра к высокому серому дому на холме, вокруг которого раскинулся ухоженный газон с мягкой зеленой травой и большой тенистый сад.

Меропа опустила голову. Вот эти нелепые свидания, на которых она подстерегает своего возлюбленного в кустах, — это все, на что ей следует рассчитывать. И не более.

Джеки очнулась только тогда, когда споткнулась о камень на дороге. Пейзаж перед глазами перестал двоиться, и рука Тома обрела спасительную твердость. Джеки поспешно подняла на него глаза и неловко улыбнулась.

— Замерзла, — выдохнула она, и это было чистой правдой. Ее всю трясло, то ли от холода, то ли от странного волнения при виде чужого и одновременно знакомого места.

— Скоро придем, — коротко ответил Том и сильнее сжал ее ледяную ладонь в кулаке.

Джеки все шла за ним, покорно, покладисто. Но мысли о видениях не оставляли ее, и стоило только ей углубиться в задумчивость, как мозг переставал ей принадлежать.

Перед глазами маячило золотое кольцо с остроугольным черным камнем, на котором, как она теперь разглядела, был высечен или выбит странный знак: равнобедренный треугольник с проведенной через него вертикальной линией и вписанной внутрь него окружностью. Как будто странный недобрый глаз.

Между тем, по обе стороны от дороги, по которой они шагали, появились дома. Как пряничные домики на открытках. Уютная долина между холмами, и — сердце Джеки прыгнуло куда-то в горло — высокий серый дом на холме. Облетающий сад темнел у его подножия, словно дым, и это зрелище поразило Джеки в самое сердце. Густая поросль плюща укрыла старинные стены, и даже отсюда было видно, что во множестве окон нет стекол. Ей стало очень, очень трудно дышать.

— Что это за дом? — спросила Джеки, оглядываясь на Тома, и ее поразила перемена в его внешности. Он так крепко сжал челюсти, что на скулах заходили твердые желваки. Губы его совсем побелели, а глаза смотрели, словно не видя. Солнечный свет так причудливо играл в темной глубине этих глаз, что ей показалось, будто они отсвечивают алым — как у хищника.

— Не имеет значения, — отрезал он, и Джеки поняла, что имеет. Вот только сам Том не хочет об этом говорить. Она закрыла рот, и ей в сотый раз показалось, что Том уже пожалел, что взял ее с собой. По правде сказать, Джеки и сама не понимала, жалеет ли она о том, что увязалась следом за ним, или все еще нет.

«Лорд Волдеморт поставит тебя выше всех своих слуг.» Странные слова из сна снова прозвучали в голове, так громко, как будто Том сказал их вслух. Джеки чуть было не открыла рот, чтобы спросить, кто такой этот Лорд Волдеморт, но передумала, боясь вызвать новый приступ раздражения. Потом, когда он придет в нормальное расположение духа… если придет.

— Сюда, — коротко приказал Том, и Джеки снова вернулась в реальный мир. Перед ними возвышался небольшой двухэтажный дом — красивый домик из темных бревен, с поблескивающим на черепичной крыше снегом.

— Здесь заночуем, — пояснил Том и решительно направился к двери, а потом обернулся к Джеки. — Здесь повсюду магглы. Помни об этом и держи палочку при себе. Сейчас нам не нужно лишнее внимание.

Несмотря на небольшой размер, дом оказался гостиницей. И то правда, Литтл-Хэнглтон — не то место, куда стекаются сотни туристов. Жестом показав ей стоять поодаль, Том подошел к небольшой деревянной стойке. Из-за нее поспешно поднялся румяный седовласый мужчина с самым добродушным лицом, какое Джеки только могла себе представить.

Однако, при взгляде на Тома мужчина странно переменился в лице, будто узнал его и готовился поприветствовать как старого знакомого, однако Том заговорил первым, довольно тихо, и Джеки едва могла разобрать слова.

— Да, уж конечно, конечно, есть у меня для вас славная комнатка с видом на холмы… Мистер, эээ?..

— Слагхорн, — ответил Том, на долю секунды запнувшись. — Мистер и миссис Слагхорн.

— О, разумеется, — улыбнулся мужчина за стойкой, но что-то такое было в его лице, что Джеки поняла: он не отказался от мысли узнать Тома, как бы странно это ни было.

— Знаете, мистер Слагхорн, прошу простить, но… кхм… странно, да… вы мне напомнили одного человека, прямо до чертиков напомнили… — пробормотал он с улыбкой, сияя глазами, и Джеки почему-то напряглась всем телом. — Давно я его знал, а вы так прямо похожи на него, прошу прощения, будто его портрет в молодые годы.

— Правда? — переспросил Том и как-то очень показательно положил на стойку ладонь правой руки. — Что ж, бывает.

— Хмм… да… — протянул человек за стойкой, но Джеки успела заметить внезапную перемену, как будто он враз передумал обсуждать внешность и сходство Тома с каким-то своим давним знакомым. Как-то разом опустели глаза, а улыбка перестала излучать теплый свет. — Ваш ключ, мистер Слагхорн. Вам на второй и в конец коридора.

— Благодарю, — коротко ответил Том, вернулся к Джеки, поднял с пола саквояж. Человек за стойкой проводил их стеклянным взглядом и не менее стеклянной улыбкой. Империус? Да ладно! Джеки точно знала, что волшебная палочка Тома надежно упрятана в саквояж, вместе с ее собственной. Да и с чего бы ему накладывать непростительное заклятие на маггла за стойкой деревенской гостиницы?

Голова мигом отяжелела от блаженного тепла. Мысли ускользали. Она покорно прошла следом за Томом в очаровательную в своей простоте комнатку с кружевными занавесочками и широкой кроватью с тяжелым коричневым балдахином. Том как-то подозрительно огляделся вокруг, расстегнул саквояж, достал палочку и принялся обходить комнату, иногда что-то говоря, но едва-едва слышно. И только закончив с этим удивительным занятием, он сел к столу, стоящему у окна, и опустил руки на темную, чуть вытертую столешницу.

— Здесь хорошо, — тихо сказала Джеки. Том не ответил; он смотрел перед собой застывшим, задумчивым взглядом.

— Прости, что навязалась, — вдруг сказала она, решив, что с неловким молчанием нужно покончить. В конце концов, если сейчас он выскажет все свое неудовольствие, лучше для всех будет, если она отправится назад в Лондон и перестанет ему докучать. — Самому тебе было бы гораздо проще.

Том вскинул голову, и Джеки невольно восхитилась этим мгновенным выражением его лица — совершенно невинным, рассеянным, как у маленького ребенка, которого внезапно разбудили.

— Что? — переспросил он, пока его глаза наполнялись смыслом. — Джеки… ммм… прости. Я не должен был так себя вести. Ты мне вовсе не в тягость, в самом деле. Прости.

Он сел рядом с ней на край кровати и обнял ее за плечи.

— Ты, наверное, голодна? Самое время позавтракать. Сколько там на твоих часах?

— О… они… они не идут, — поспешно соврала Джеки. — Ношу просто как память — родители подарили, когда я была на втором курсе. А потом я уронила их в воду, и они перестали работать. И починить уже невозможно.

— Жаль, — протянул Том, беря медальон в руки и внимательно разглядывая. А потом вдруг мягко потянул за цепочку, и его губы встретились с ее губами.

… цепочка натянулась и врезалась в шею так, что Меропе показалось, что сейчас что-то точно разорвется — то ли цепь, то ли ее плоть. Она давилась и задыхалась, пытаясь разнять твердые, будто крючья, пальцы отца, но тот не отпускал. Перед ее затуманенным взором мелькали сине-зеленые пятна, какие-то черно-белые полосы, чьи-то руки и волшебная палочка, которой она раньше никогда не видела.

— Мистер Гонт, ваша дочь! — воскликнул кто-то в тревоге, и Меропа успела даже удивиться, с чего это незнакомый человек так о ней беспокоится. Но отец продолжал душить ее цепочкой, даже не замечая, что делает.

— Множество поколений чистейшей крови! — взвыл Гонт, обращаясь к незнакомцу, пытаясь размахивать рукой с зажатой в ней цепочкой и швыряя Меропу из стороны в сторону.

— Мы! Мы — единственные наследники!.. Единственные живые наследники!.. А на нем — герб Певереллов!..

Губы Тома медленно разомкнулись. Джеки поняла, что снова на несколько секунд выпала из реальности, но Том, похоже, даже не заметил.

— Кто такой мистер Слагхорн? — шепотом спросила она. Том тихо фыркнул и засмеялся.

— Мой школьный учитель, декан моего колледжа. Он меня многому научил.

— Это был хороший ход — сменить фамилию, — все так же шепотом сказала Джеки. — Чувствую себя в самой гуще какого-то необыкновенного приключения.

— Что ж, вполне может быть, что это самое необыкновенное, что случалось с тобой в твоей жизни, — усмехнулся Том, — но многое еще только впереди.

Его глаза буквально загорелись.

— Впереди… — прошептал он, уже говоря не с нею, а сам с собой. — Самое главное, самое значительное, то, на что никто и никогда не решался, то, на что хватит смелости только мне.

— Ты… — Взгляд Тома уперся в ее глаза, его горячее дыхание опаляло ее губы. — Ты останешься со мной несмотря ни на что?

— Несмотря ни на что? — повторила Джеки, словно слабое эхо. — На что?

— Ты останешься со мной? — нетерпеливо повторил Том, разгораясь все сильнее. Его воодушевление и возбуждение немедленно передалось и Джеки, и она подалась навстречу, бессмысленно пытаясь ухватиться то за его руки, то за мантию у него на груди.

— Да, да, — лепетала она, чувствуя, что уже не властна над собой и что отдай ей Том приказ — неважно, что именно, — она исполнит его любой ценой.

— Ты будешь вознаграждена, — выдохнул Том удовлетворенно и уже почти спокойно. — Щедро вознаграждена.

«Лорд Волдеморт поставит тебя выше всех,» — отдалось в голове, и странное чувство удовлетворения разлилось по всему ее телу.

========== 9. Соединение ==========

Понемногу раздражительное настроение Тома развеялось. Когда завтрак был окончен, он склонился над саквояжем и достал оттуда коробочку, где хранилось странное кольцо.

— Настало время заняться делами, — очень серьезно и торжественно объявил он, ставя коробочку на стол. Она почему-то сама собой раскрылась, и Джеки снова увидела камень с высеченным на нем загадочным знаком и вспомнила, как этот камень говорил ей что-то о Лорде Волдеморте.

— Какое удивительное кольцо, — сказала она наконец, не подавая виду. — Старинный артефакт?

— О да, — ответил Том, не глядя, вытаскивая из саквояжа какие-то древние и на вид весьма трухлявые свитки. — Оно древнее, старее него я ничего не видел. На нем герб Певереллов.

Джеки замерла, вспомнив свое видение. До сих пор она считала их фантастическими картинками, которые ее разум сам складывал из обрывков знаний, воспоминаний, воображения… но теперь, когда Том в точности повторил слова старика Гонта, ей стало по-настоящему не по себе.

— Герб Певереллов?.. — повторила она, как зачарованная глядя на кольцо и камень.

Странный знак, очень странный. И так хочется коснуться его, сжать в кулаке, чтобы острые грани и углы впились в тело. И Джеки уже протянула руку, когда Том обернулся, как будто что-то почувствовал.

— Нет! — воскликнул он и выхватил коробочку с кольцом у нее из-под носа. — Нельзя!

Джеки так и подскочила и отдернула пальцы.

— К нему нельзя прикасаться! — воскликнул Том, закрывая крышку и отставляя коробочку подальше.

— Прости, — пробормотала Джеки, смутившись и испугавшись. — Я не знала.

— Ничего. Это я должен был тебя предупредить, — ответил Том. Он указал палочкой на закрытую коробку, совершил несколько замысловатых движений рукой, но не промолвил ни слова. В который раз Джеки подивилась силе его магии и тонкости искусства.

— В этом кольце заключено сильнейшее проклятие. Только я могу к нему прикасаться и не умереть, — тихо сказал Том, глядя на коробку. — Потому что я его создал. Никто, кроме меня, не должен его трогать. Его даже никто не должен видеть и знать о его существовании… Разве что ты, но ты на моей стороне.

— Чем оно особенно, Том? — спросила Джеки, во все глаза глядя то на него, то на артефакт, внезапно оказавшийся таким грозным.

— Тем, что оно передавалось в течение веков в одной семье. Они были прямыми потомками Салазара Слизерина и Кадма Певерелла. Это древнейшие колдовские роды, могущественнейшие волшебники, чистейшая магическая кровь.

Ладонь Джеки непроизвольно сжалась вокруг медальона при упоминании Салазара Слизерина, а от фамилии Певерелл ее бросило в жар.

— Именно потому я и спросил тебя при нашей первой встрече, почему на твоей волшебной палочке написано «Певерелл,» — добавил Том, жадно глядя на ее пальцы, сомкнувшиеся вокруг медальона. Джеки поспешно разжала руку и сделала вид, что поправляет цепочку на шее.

— Я спрашивала у родителей после того разговора, — медленно сказала она. — Они ничего не знают о том, кем я была до приюта. Ни имени, ни фамилии, ничего. При мне была только эта палочка. Но ведь потомков рода Певерелл уже, наверное, давным-давно нет в живых?..

— Есть, — уверенно сказал Том. — Я — один из них. И, возможно, ты.

— Я даже не знаю, были ли оба моих родителя волшебниками, — сказала Джеки, пожимая плечами. — А если бы не были? Если бы я родилась в семье ничего не подозревающих магглов? Если бы я была полукровкой?

— О нет, — сказал Том, вдруг подходя к ней, откладывая палочку на стол и поднимая ее на ноги. — Я уверен, что твоя кровь чиста как ничья другая…

Его горячее дыхание коснулось ее шеи, а вслед за ним к коже прижались его губы. Темные волосы, пахнущие теплым мускусом и кедром, мазнули ее по щеке. Ощущения были волшебные. Джеки невольно застонала и вздрогнула, вспомнив, что вокруг могут быть другие жители гостиницы.

— Не бойся, — выдохнул Том, решительно снимая с нее мантию. — Никто не услышит. Не увидит. Не узнает. Нас здесь как будто нет.

Его руки обхватили ее талию, крепко прижали к Тому всем телом, и она почувствовала, как вздрагивают его бедра, как возбужденно вздымается грудь под мантией.

— Но мне очень нравится слышать, как ты… как ты стонешь, — прошептал Том, и она задохнулась от стыда и сладкого волнения. Его ладонь скользнула на ее грудь, и Джеки даже не пыталась сдержаться. Каждый новый звук, слетавший с ее губ, казалось, подстегивал его страсть. Он вдруг разомкнул объятие и толкнул ее на постель. Джеки ахнула от неожиданности и незнакомого, но волнующего ощущения беззащитности и подчинения.

Том остановился между ее колен, не позволяя свести ноги вместе и, не отводя взгляда, сбросил прямо на чистый деревянный пол свою мантию, черный сюртук, потом жилет, а потом и рубашку. Джеки следила за ним глазами, и ее сердце билось все скорее и скорее.

— Теперь мне никто не помешает, — сказал Том. Мурашки побежали по всему телу от его властного тона. Он был красив как никогда — горящие глаза, приоткрытые влажные губы.

Он склонился над ней, уперся руками в постель, и она ощутила теплую тяжесть его тела на своем. Эта тяжесть так приятно вминала ее в мягкую перину, что Джеки обвила его руками и прижала к себе еще крепче.

Действительно, теперь ничто не могло помешать его рукам пробраться под ее платье. Извиваясь как змея, она выбралась из платья, и Том провел кончиками пальцев по кружевам на ее груди. Щекам стало жарко.

Том тем временем освободился от оков одежды и отвел в сторону ее бедро. Его пальцы, уже однажды пытавшиеся пробраться под ее белье, начали с того же самого места и в этот раз достигли цели. Джеки вскрикнула как ужаленная — ее будто прошило молнией. Но Том только медленно провел пальцами вверх и вниз по ее сокровенным местам, и она зажмурилась, поняв, как там влажно и горячо.

А потом ее белье полетело на пол вместе с одеждой, и обнаженное тело Тома впечатало ее в мягкую перину. Нечто каменно-твердое и горячее прикоснулось к ней — требовательное, властное, настойчивое, и Том подался вперед.

Непередаваемое ощущение — изумление, страх, а потом внезапная рвущая боль, от которой побелело перед глазами. Джеки вскрикнула — и ощутила сквозь горячую боль, что он внутри.

Она прекрасно знала, что бывает между мужчинами и женщинами — подруги в школе делились опытом и знаниями, почерпнутыми невесть откуда. Но что-то знать и почувствовать на самом деле — это слегка разные вещи.

Сознание снова попробовало раздвоиться, подмешивая к настоящему картинку из видения, когда Меропа, умирая от страсти и блаженства, лежала на диванчике в поезде, и тело ее возлюбленного заслонило свет, заступило весь мир. Джеки усилием воли отогнала видение в тот самый момент, когда оно начало быть абсурдным и до смешного перепутанным с реальностью. Над Меропой склонилось лицо Тома, и голос Тома прошептал: «Любимая!..»

Вместо этого Джеки сосредоточилась на лице настоящего Тома, на его горящих глазах, таких торжествующих, как будто он завоевал весь мир. Боль понемногу утихала, но он медленно качнулся на ее теле, подался вперед, потом снова назад, и Джеки всхлипнула снова. Пока что она не испытала и малой толики того восхитительного блаженства, о котором столько рассказывали подруги. Впрочем, вполне возможно, что они и сами знали о нем только понаслышке.

Боль никак не исчезала полностью, хотя сознанием Джеки постепенно начала овладевать странная радость. Как будто она только что совершила нечто значительное, долгожданное. Некий туман начал окутывать ее, возносить над болью, над всем телом. Джеки обхватила Тома руками и ногами, чувствуя, как ее дыхание, ее сердцебиение входят в унисон с его прерывистыми вздохами. Никогда она еще не чувствовала такого единения — ни с ним, ни с кем вообще.

— Том… — прошептала она как будто не своими губами. — Том…

— Лорд Волдеморт, — прошелестело около ее уха. Том задвигался яростнее, энергичнее, со звонким стуком сжав зубы. Его пальцы впились в ее тело с такой силой, что кожа побелела.

Он уже не дышал, не постанывал, заставляя мурашки восторга разбегаться по ее телу. В его голосе сейчас было что-то звериное, пугающе-восхитительное, волнующее, несмотря на боль. А потом Джеки почувствовала странную пульсацию между ног, Том толкнул еще раз, два, и тяжело замер, придавив ее своим весом. Она слышала его частое дыхание сквозь окутывающую ее лунно-белую муть, а поверх этого дыхания, отдельно от него, снова проплыл этот шелестящий, серебристый шепот.

— Я — Лорд Волдеморт.

***

Джеки помнила только то, как тяжелое, будто каменное, тело Тома придавило ее к постели, как обоих окутал влажный жар, и как во всем ее теле не осталось сил даже на то, чтобы двигаться. Боли больше не было, и Джеки дала дремоте сразить себя. Голова Тома лежала на ее плече, и она с наслаждением вдыхала запах его теплых волос. Странно — казалось, будто он был ребенком, и ей захотелось убаюкать его в объятиях. Она сонно перебирала его волосы, и бессловесное, животное счастье расплывалось по всему телу.

Но забытье пришло раньше, чем мысли окончательно прояснились. Сон овладел ею — настолько крепкий, что даже видениям в нем не осталось места. Почти. Джеки не знала, сколько проспала, но ничего, кроме кольца с черным камнем не увидела. Ни Меропа, ни ее история любви, которая, по всей вероятности, окончилась трагически, ее не посетили.

Когда она открыла глаза, Том как раз встал на ноги. Он был весь беломраморный, стройный и гибкий, как многие молодые мужчины его лет, но что-то особенное, неуловимое было в его повадках. Как будто он всегда был настороже, как будто в любой момент ждал, что на него нападут. В большинстве случаев, когда они были вместе, когда Джеки на него смотрела, он казался очень спокойным. Но иногда, краем глаза, она успевала уловить тень, пробегающую по его лицу, тающую в углах красивых губ, и необъяснимый алый отблеск в глазах, от которого его взгляд делался хищным, голодным, ищущим.

Она открыла было рот, чтобы окликнуть его по имени, но вдруг вспомнила странный шепот и странные слова. «Я — Лорд Волдеморт.» Повторяя их про себя, совершенно ими зачарованная, Джеки не заметила, как произнесла их вслух — таким же протяжным шепотом.

Том обернулся, словно она его окликнула в полный голос. Что-то, похожее на торжество, засветилось на самом дне его глаз.

— Ты ведь составишь мне компанию, дорогая? — тихо спросил он, садясь на постель рядом с ней и заглядывая ей в глаза.

— Конечно, — с готовностью ответила Джеки, совершенно забыв о том, какой холод там, снаружи, и абсолютно не представляя, что надо делать. Ее вдруг охватило запоздалое смущение — теперь между ними была еще и эта тайна, самая сокровенная, самая главная. Как это часто бывало, Том как будто прочитал ее мысли. Он провел кончиками пальцев по ее волосам, щеке, шее.

— Теперь мы связаны еще крепче, — прошептал он, сверкнув глазами. — Еще надежнее.

Его пальцы продолжали путешествие по ее шее и плечам, по выступающим косточкам ключиц и снова на шею, под подбородок, туда, где билась зеленовато-голубая жилка. На короткий миг его пальцы задержались на этой жилке, как будто считая удары ее бешено колотящегося сердца.

— Я хочу, чтобы ты была моей, — тихо и повелительно сказал Том, и Джеки задохнулась от волнения.

— Я и так твоя, — пролепетала она. Внезапное осознание накрыло ее, словно кто-то включил свет где-то в глубинах ее мозга.

— Лорд Волдеморт, — вдруг сказала она, впервые осознанно произнося это имя вслух. — Кто это и почему мне кажется, что ты имеешь какое-то отношение к этому имени?

Том довольно улыбнулся, и его глаза снова взблеснули тем самым пугающе-завораживающим красным огнем.

— Это имя я взял себе еще в школе. Вместо того, что получил при рождении. Немногие избранные знают о его существовании.

— Почему… почему именно его? — спросила Джеки, наслаждаясь каким-то удивительно пронизывающим ощущением от непрекращающегося движения его пальцев по коже.

— Потому что оно достойно меня, — просто ответил Том, но красный огонь в глазах стал еще ярче, а черты лица как-то разом отвердели. — И потому что я не хочу иметь ничего общего с тем человеком, в честь которого меня назвали. Позже я тебе все расскажу… если в том будет необходимость.

Он встал, как будто для того, чтобы продолжить одеваться, но замер на месте, глядя куда-то вдаль, в окно и сквозь окно, туда, куда Джеки не могла достать взглядом.

— Однажды, Джеки, это имя узнает весь мир. Однажды все колдуны и магглы на земле узнают это имя и будут произносить его не иначе, как… — Том умолк, не договорив фразу до конца. Он подошел к столу и устремил все тот же зачарованный взгляд на лежащий на нем тонкий черный блокнот и две коробочки, в одной из которых пряталось кольцо с черным камнем. Он по очереди коснулся каждого из предметов кончиками пальцев — бережно, как будто прикасаясь к величайшим сокровищам.

— И я смогу победить смерть… — прошептал он, так тихо, что Джеки едва разобрала слова.

========== 10. Клад ==========

Джеки чувствовала, как ее всю трясет — не то от холода, не то от нестерпимого волнения. С каждым новым шагом она все отчетливее узнавала окружающую местность. Как бы странно это ни было — узнавать каждое дерево и каждый куст только по снам и видениям, — Джеки старалась не подать виду. Так или иначе, если Том посчитает ее сумасшедшей, лучше не будет никому.

Всю дорогу сюда Джеки размышляла о словах Тома, об имени «Лорд Волдеморт». Что-то настолько странное было во всей этой истории, что в ее душе поселилось чувство неясной тревоги. Она все еще надеялась, что Том расскажет ей все, что ей нужно знать, чтобы спокойно спать и продолжать улыбаться, когда он бросит на нее взгляд, но пока что…

И в тот момент, когда она отвлеклась от своих мыслей, картинка перед глазами стала пугающе знакомой. Большой узловатый ствол старого дуба встал у поворота дороги, а за ним протянулась живая изгородь из облетевших и почти прозрачных кустов жимолости.

— А если повернуть левее, за кустами, там будет дом, — внезапно для себя сказала Джеки. — Старый, старый дом.

Ее руки неудержимо задрожали, и Том изо всей силы стиснул ее запястье.

— Что? Что ты сказала? — переспросил он тихо и каким-то не своим голосом.

— Мне просто показалось, что там тропинка, — поспешно ответила Джеки, испугавшись своих собственных слов. — Она наверняка должна вести к какому-то дому.

— Она и ведет к дому, — тихо сказал Том, сжимая ее руку. — Ты права, к одному очень старому, старому дому.

Его челюсти сжались, Джеки показалось, что она даже услыхала, как скрипнули зубы. К этому моменту у нее накопилась тысяча вопросов, но ни один из них она не осмеливалась задать — по крайней мере пока.

На каждом шагу ей виделись какие-то вехи, по которым она узнавала — с болью, страхом и тоской — все те места, в которых побывала во сне в теле бедняжки Меропы, кто бы она ни была. Теперь Джеки держала язык за зубами, не давая себе забыться, проговориться.

Старый покосившийся дом стоял за деревьями, как и во сне… только от него мало что осталось. Провалилась крыша, ни в одном окне не было стекол. Но Джеки безошибочно подошла прямо к двери и повернула рукоятку. Дверь открылась. Странно, она и не заметила, что Том выпустил ее ладонь из своей, и она пошла вперед сама, руководствуясь только наитием.

Бедная хижина была больше похожа на склеп. Здесь все было покрыто давнишним слоем пыли, грязи, плесени. Даже ласточки не гнездились под остатками крыши по углам. Только огромные пауки размером с блюдце плели свои сети вдоль стен, покрытых копотью и пылью.

Джеки подошла к окну у остатков осыпающейся печи и присела на пол, позабыв о грязи и пыли, и ее пальцы сами собой натянули и разгладили на коленях юбку. Снова вокруг встал жаркий полдень, воздух насытился ароматом жимолости и гиацинтов.

Нужно подождать еще пару минут, и зелье будет готово — первое в ее жизни колдовское зелье необычайной силы. А потом, когда он будет проезжать мимо на своем красивом коне, вот тогда…

— Что ты делаешь? — спросил голос Тома из другого мира, но Джеки не могла ответить.

Сейчас ее тело принадлежало Меропе Гонт, а Меропа Гонт была вся внимание — получится ли зелье, не послышится ли за окном стук копыт.

— Джеки, — позвал голос Тома, и какая-то искра пробежала по ее телу.

Она медленно повернула голову в его сторону. Лицо его как будто слегка расплывалось в жарком мареве, в наполненном паром воздухе кухни. Джеки почувствовала, как Меропа Гонт застывает от изумления. Все пошло совсем не так, как она задумала. Зелье еще не готово, а даже если и готово, как заставить его выпить? Но почему он здесь, почему вошел в дом? Неужели он… неужели он пришел ее навестить по собственной воле?

— Том?.. — прошептала Меропа — Джеки явственно услышала ее хрипловатый голос. — Ты здесь?.. Ты пришел?..

Лицо Тома странно исказилось, словно от боли, как будто страница любимой книги вдруг порезала его палец до крови. Джеки поняла, что ее видение снова перепуталось с реальностью, что Меропа должна сейчас видеть лицо своего возлюбленного, но вместо этого перед нею Том, ее ненаглядный Том, взявший себе странное имя «Лорд Волдеморт.»

Он протянул руки и, взяв ее за оба запястья, решительно поднял на ноги. Тепло жаркого полудня начало стремительно таять, и Джеки окончательно очнулась в той же грязной, заросшей плесенью кухне, выстуженной всеми ветрами мира. Нет Меропы, нет жимолости и котелка на огне, от которого красивыми спиралями поднимается искристый парок. Есть холодный день, есть Том, который смотрит на нее тревожно и вопросительно, и есть полуразрушенное жилище, в котором она никогда не была, но которое знакомо ей так же хорошо, как собственная спальня.

Джеки вдруг оглянулась в сторону — нет, не может быть, о нет, нет… в двух стенах кухни темнели два пустых дверных проема. Один был темнее другого, и Джеки вдруг затрясло еще сильнее. Это был тот самый дверной проем, куда Меропу толкнул ее мерзкий брат, желая «поиграть в мамочку».

— Нет, этого не может быть! — воскликнула она, и слезы сами потекли по ее лицу. — Как он мог так со мной поступить?

Джеки поняла, что ее устами крикнула Меропа, имея в виду то ли брата, то и отца, то ли обоих, и она уже не была властна над собой. Она выхватила из кармана свою волшебную палочку и направила на темный дверной проем. Отвращение, ненависть, обида и боль настолько переполнили ее, что она готова была прямо сейчас сровнять этот дом с землей.

— Джеки! — воскликнул Том, пытаясь ей помешать, но заклятие уже вспухало на кончике ее волшебной палочки с пылающей надписью «Певерелл». Его было уже не остановить. Тем более, оно всегда удавалось ей чуть ли не лучше всех остальных.

— Редукто! — вскричала Джеки, вкладывая в это слово всю силу чужой боли, которая сейчас так рвала ее душу, все свое отвращение и весь свой гнев.

Синий луч вырвался из ее палочки и врезался в и без того ветхую стену. Облако вековой пыли, обломков камня и дерева, заплесневелой штукатурки и паутины взметнулось вверх и в стороны. Джеки не двинулась с места, пока душное зловонное облако не осело.

Дверной проем обвалился вовнутрь, потянув за собой стены. Остатки потолка провалились в бывшую комнату, окончательно превратив ее в свалку хлама и грязи. Тяжело дыша и унимая спазмы в горле, Джеки смотрела на эту беспорядочную груду, пока перед глазами вдруг не потемнело.

… Меропа отвернулась к окну, украдкой посматривая сквозь грязное стекло. Отец что-то говорил, возможно, хвалил Морфина, а может, снова поносил ее саму. Меропа старалась не слушать и не слышать. За мутным стеклом двигались какие-то тени. Ей казалось, что это он едет мимо, как обычно, только с ним еще и та девушка, Сесилия. Меропа облизала мигом пересохшие губы.

Сесилия была такая красивая. Такая нежная, изящная, изысканная. Когда Меропа увидела ее впервые, она не поверила глазам — ну не верилось, что такие бывают. А После второй встречи Сесилия буквально завладела ее душой и умом. Меропа не спала ночами, погруженная в странные, пугающие думы и мечты. Вот бы подойти к ней, потрогать ее шелковые светлые волосы, нежнейшую белую кожу, коснуться губами ее свежих нежных губ. Снять с нее одежду, снять все, до последней нитки. А потом прижать ее к себе всем телом и слиться с ней, влезть под ее кожу, в ее кожу. И тогда он захочет, возжелает, возлюбит ее так же сильно…

Меропа посмотрела на свои черные, загрубевшие, заскорузлые руки и заплакала. Беззвучно, незаметно, даже плечи не вздрогнули, не сбилось дыхание. Нельзя дать им понять, нельзя показывать им, что…

— На что это ты там таращишься? — вкрадчиво спросил тихий голос у самого уха. — Опять пускаешь сопли на того красивого маггла?

Меропа вся сжалась. Грубые пальцы Морфина прошлись по ее плечу над небрежно распахнутым вырезом платья, откинули в сторону спутанные волосы, опустились ближе к груди. Меропа ощутила, как на ее плечо лег колючий подбородок брата, как его нечесаная грива коснулась ее шеи, и вздрогнула. Видимо, эта реакция ее тела привела его в особый восторг.

Тихо хихикая, Морфин прижал ее к себе, обхватив одной рукой поперек туловища, а второй принялся щипать везде, где только мог достать. Больше всего досталось груди. Длинные и твердые ногти буквально вгрызались в кожу, и, не в силах терпеть, Меропа вскрикнула и попыталась высвободиться. Однако, Морфин держал ее с нечеловеческой силой, и щипки превратились в настоящие укусы. Когда два желтых когтя впились в самое нежное, самое чувствительное местечко, Меропа взвыла от ослепительной боли, а брат зашелся в приступе хохота.

— Ори громче! — выкрикнул он прямо ей в ухо. — Пусть твой магглишка подумает, что ты не просто дура, а еще и чокнутая!

Меропа прикусила костяшки пальцев и в наступившей тишине услышала голоса на дороге.

— Опять у этих Гонтов творится какой-то бедлам, — сказала девушка. Какой же у нее нежный, мелодичный голос.

— Они там все поголовно сумасшедшие, — ответил молодой мужчина, и сердце Меропы заныло. — И такие уродливые к тому же.

— Ах ты злюка, — засмеялась девушка, но вдруг перестала. — На самом деле это жестоко. Они ведь не выбирали, какими им родиться.

— Это не делает их менее отвратительными, — высокомерно ответил юноша. Настала тишина, только гравий хрустел под копытами их коней. Меропа беззвучно рыдала.

Уродливые. Отвратительные. Да, именно такие они и есть.

Морфин понемногу успокоился — ему прискучило мучить сестру, и он бросил свое занятие так же внезапно, как ребенок переключается с одной игрушки на другую.

— Слыхала? Получи своего магглишку и его любовь! — прошипел Морфин. Его рука пробралась под ее волосы, наматывая их на пальцы. А потом он оттянул ее голову назад и, высунув широкий мокрый язык, одним махом облизал слезы с ее щеки, пуская слюни и тяжело дыша…

Джеки зажмурилась и поняла, что она — это уже она, не Меропа. Что никакого Морфина рядом с ней нет, что есть только Том, и что сквозь дыры в крыше сияет холодное зимнее солнце, дробится и сверкает в каплях слез, висящих на ее ресницах. И что ее лицо сплошь мокрое.

— Что случилось, Джеки? — спросил Том мягко-мягко, осторожно заглядывая ей в лицо. Джеки поняла, что волшебная палочка все еще зажата в ее кулаке, да так, что пальцы онемели как каменные, не разогнуть.

— Я видела… — выдохнула Джеки, утирая слезы и размазывая по лицу грязь и пыль. — О нет, я не смогу рассказать, что он творил, это чудовище… Том, я видела людей, которые жили в этом доме, отца и…

— … И сына с дочерью, — мягко договорил за нее Том. — Да, я знаю, кто здесь жил.

— Это был кошмар, — всхлипнула Джеки. — Несчастная дочь…

И тут Джеки осеклась. Дочь применила непростительное заклятие подчинения к человеческому существу. Заставила его выпить любовное зелье, а потом уехала вместе с ним, вероятно, заставив его бросить Сесилию, бросить все. О, Джеки была наслышана о мощи любовных зелий, даже тех, которые продавались в разнообразных колдовских магазинах, а уж что и говорить об амортенции, которую умудрилась сварить бедняжка Меропа.

— Я знаю, дорогая, — сказал Том, беря ее за руки. — Я бы не пришел в этот дом, если бы не знал, кому он принадлежал. Чем скорее мы отсюда уйдем, тем легче тебе будет. Здесь слишком…

— Зачем мы здесь? — спросила Джеки, чувствуя, как недавняя волна гнева отступает, и душа заполняется странной тоской. Том кивнул и полез в карман под мантией. Когда он достал оттуда коробочку с кольцом, Джеки уже и сама догадалась. Да, кольцо и этот дом — они были частями головоломки, которые должны были сойтись рано или поздно. Вопрос только — почему и зачем?

— Я должен оставить здесь вот этот клад. — Том слегка улыбнулся и взвесил коробочку на ладони. — Оставить так, чтобы никто не нашел и не достал.

— Потому что на нем проклятие?

— В том числе и поэтому. А еще потому, что это вещь чрезвычайной важности, благодаря которой Лорд Волдеморт однажды станет известен во всем мире.

— Да что же в нем такого особенного? — Джеки потянулась к коробочке, которая матово блестела на солнце обтянутыми черной кожей боками. Слова Тома показались ей странно пафосными, напыщенными. Известен во всем мире? Вот чего он хочет, вот к чему стремится… А еще он говорил, что победит смерть. Уж не с помощью ли этого артефакта?

— Что в нем особенного? — переспросил Том. — Пожалуй, то, что он поможет мне стать сильнее и могущественнее самой смерти. Только не коснись, — предупредил он, когда пальцы Джеки оказались слишком близко. Она поспешно отклонилась назад, и Том наконец вытащил свою волшебную палочку. Только сейчас, при свете солнца, Джеки впервые заметила, что ее рукоять оканчивается чем-то вроде когтистой лапы.

Том направил палочку вниз, не говоря ни слова. Безмолвные заклинания удавались ему блестяще. Старые, почти совсем прогнившие доски пола задрожали и принялись выгибаться вверх и вниз, словно норовя оторваться от основы. Вылетел и отскочил со звоном один гвоздь, за ним второй, потом еще и еще. Две длинные половицы выскочили из своих мест, и под ними немедленно образовалась ямка, достаточно широкая и глубокая, чтобы спрятать туда коробочку с кольцом. Однако, Том не спешил.

Новые заклинания выгладили ямку так, что она стала походить на глиняную чашу, вкопанную в землю. Том что-то делал и делал, накладывал новые и новые слои, не произнося ни слова. Вспыхивал то красный свет, то белый, то зеленый. Джеки могла только догадываться, какую защиту он сооружал со всех сторон. Потом он сам взял коробочку с кольцом и своими руками погрузил ее как будто в слой прозрачной воды, которой не было видно, пока она не зарябила, не заходила кругами вокруг его пальцев и запястий.

А потом ямка сама засыпалась землей. Том наложил еще несколько заклятий сверху и принялся возвращать доски пола на место. Гвозди сами ушли в свои вековые гнезда. Том напоследок взмахнул палочкой — и пыль взвилась в воздух и пала на пол, скрывая все следы его тайного хранилища.

— Вот и все, — сказал он, протягивая Джеки руку. — Идем.

Они отошли в сторону. А потом Том нацелился палочкой на здоровенного паука в дальнем углу. Джеки вся съежилась от одного его вида. Хорошо, что раньше не заметила это чудовище.

Паук выполз из своего угла и деловито направился прямо к тому месту, где был тайник. Том прищурился, внимательно следя за его движениями. Споро перебирая лапами, паук быстро добрался — почти добрался до тайника. Внезапно он как будто натолкнулся на какую-то невидимую преграду. Вспыхнуло одновременно красным и зеленым, и все восемь лап сразу подогнулись под круглое волосатое брюшко. Паук упал и больше не встал. Каким-то образом Джеки поняла, что он мертв, а не просто оглушен или парализован. Она с содроганием посмотрела на неподвижное тело, на скорченные ноги, и ей вдруг стало страшно и жалко.

Однако, Том, видимо, остался доволен проделанной работой. Он кивнул каким-то своим мыслям и потянул ее за руку к выходу. До двери оставалась еще пара шагов, когда ее снова накрыло.

Меропа стояла тут же, у двери, глядя, как люди в длинных темных мантиях уводят ее брата и отца. Морфин плевался, брыкался и шипел, пытаясь вырваться, но тщетно. Когда конвоирам надоело его поведение, они просто оглушили его и трансгрессировали прямо со двора. Отец вел себя спокойнее — наверное, в его представлении это было достоинство представителя старинного рода. Его не пришлось парализовать или оглушать, чтобы арестовать.

Но Меропе было откровенно плевать на все эти дела. Ее душа пела от счастья — наконец-то они перестанут ее мучить. Ей не было дела до того, как она будет жить одна. Ей небыло дела ни до чего, кроме тайного хранилища, где она берегла все необходимое для изготовления амортенции. Надо только подгадать день, и тогда он уже не сочтет ее уродливой или отвратительной. Нет, он полюбит ее куда сильнее, чем эту свою Сесилию. Он будет ее боготворить, обожать, носить на руках и… и дальше Меропа не успела придумать, потому что Джеки снова очнулась.

А потом, уже стоя на пороге, она вдруг захотела посмотреть назад. Что-то в этой хижине было — помимо Меропы и ее семейства — что-то определенно пыталось влезть в ее голову. Джеки прикрыла глаза рукой и вдруг увидела вспышку света, и эта вспышка как будто кого-то ударила, и этот кто-то упал без сознания. Другой человек наклонился над ним, схватил что-то длинное, тонкое, и вышел.

— Скорее отсюда, — сказала она дрожащим голосом, буквально выбегая за дверь и вытаскивая за собой Тома. — Я тут с ума сойду.

========== 11. Тайна ==========

Когда они вернулись в гостиницу, было уже около двух пополудни. Джеки страшно замерзла и измоталась. Пережитое в развалинах дома переполнило ее до краев. Том заказал обед в комнату, а пока еду готовили, он вдруг странно забеспокоился и заходил туда-сюда по комнате. Джеки внимательно за ним следила, но не решалась нарушить его сосредоточенность вопросами.

Когда в дверь постучали, Том сам открыл. Тот самый седой и румяный мужчина, который вручил им ключи от комнаты, внес огромный поднос с дымящимися тарелками. Том все так же молча дождался, пока он выйдет, а потом снова запер дверь и заходил туда-сюда. У Джеки сложилось впечатление, что он почти совсем позабыл о том, что она тоже здесь, в этой же комнате.

Наконец он очнулся от своих мыслей.

— Мне нужно кое-где побывать, — объявил он. — Нет-нет, ты оставайся здесь. Поешь и ложись в постель, не жди меня, я не знаю, сколько я там пробуду.

— Но я не больна, и я вполне в силах…

— Нет, я должен пойти туда один, — твердо ответил Том. Он подошел, быстро и как-то небрежно поцеловал ее в щеку и скрылся за дверью с неожиданной стремительностью.

Джеки растерянно посмотрела на обед, над которым поднимался ароматный парок и села к столу.

Она задумчиво смотрела в окно, где над мягко очерченными холмами низко висело серебристое солнце. Интересно, куда он пошел? Откуда он знает это место и почему кольцо нужно было прятать? В Министерстве Магии бы мигом разобрались и с проклятьем и со всем остальным, если уж в этом дело. И тот паук… Джеки не испытывала особой любви к паукам, но жалость и страх снова охватили ее от одного воспоминания о мертво подогнувшихся лапах, о разом остановившейся жизни.

Как вообще это кольцо попало к Тому? Какое отношение он имеет ко всему этому семейству? И почему так совпало, что ее видения начались чуть ли не с первого дня ее знакомства с Томом? Вот только стоит ли спрашивать об этом его самого… Вряд ли, по крайней мере, пока.

А потом мысли Джеки обратились к ее собственной семье. Ее охватило чувство вины: родители наверняка уже подняли на ноги полмира, пытаясь ее разыскать. Наверняка, Криспин положит все силы на то, чтобы ее найти. А она здесь, в маггловской деревушке Литтл-Хэнглтон, сидит у стола и пытается понять, как она вдруг оказалась в самой гуще каких-то удивительных вещей.

Пальцы нашли медальон и привычно сжались вокруг него. Может быть, Меропа сама даст ей подсказку? Джеки закрыла глаза, пытаясь призвать видение силой воли. Естественно, ничего не получилось, но она и не ждала, что все произойдет по ее велению.

Тогда она вздохнула, налила в круглую толстостенную чашку чаю из такого же прелестного деревенского чайничка и устало прилегла на постель.

И все случилось.

… Загорелая рука с длинными тонкими пальцами вернула Меропе стакан, осушенный до дна. Интересно, какой вкус и аромат приобрела для него амортенция? Она все никак не могла осмелиться и поднять глаза. Даже теперь, когда бояться уже нечего, когда все уже сделано, когда…

Долгий протяжный вздох долетел до нее сверху, точно дуновение ветра.

— Тебя зовут Меропа, верно? — спросил всадник, соскакивая на землю легким, гибким движением. У нее перехватило дыхание.

— Да, — ответила Меропа, через силу поднимая голову, чтобы встретиться взглядом с тем, ради кого все это и затевалось. Длинные загорелые пальцы прошлись по ее щеке, стирая катящиеся слезы. Как же он был красив — пронзительно, до боли красив. Меропа всхлипнула в последний раз.

Джеки уже привыкла к тому, что вместо возлюбленного Меропы ей всегда видится лицо Тома. Это даже было к лучшему — сейчас, когда человек с лицом Тома склонился к губам Меропы и прижался к ним своими, еще влажными после выпитой амортенции, губами, Джеки не захотелось отвернуться.

— Почему я раньше не знал, какая ты красивая? — спросил возлюбленный Меропы, а на Джеки в это время смотрели влюбленные глаза Тома. Это было что-то новенькое. Не в воображении, а в реальности он никогда на нее такими глазами не смотрел. Может быть, такой побочный эффект у амортенции… На самом деле, ей больше нравилось выражение глаз настоящего Тома — у этого, воображаемого, взгляд был совсем пустой. По-телячьему влюбленный, гордый, надменный — но пустой, стеклянный.

Меропа ничего не ответила. Слезы все так же катились по ее щекам, и Джеки вдруг страшно остро ощутила и поняла — Меропе так больно от того, что все это как будто не взаправду. Это амортенция, это сила зелья, которое она сварила, это — только иллюзия, и если он не выпьет новую порцию, то скорее всего…

— Я тебя люблю, — сказал воображаемый Том, улыбаясь до ушей. У настоящего была совсем другая улыбка — тонкая, едва уловимая, таящаяся в уголках рта, в почти незаметных ямочках на щеках.

Тогда Меропа взяла его за руку и повела за собой. Он пошел следом, покорный, радостный, как будто поведи она его за собой на костер — он пошел бы без раздумий и сомнений.

Она провела его в ту самую комнату — там кровать была застелена страшным, серым, но хотя бы относительно чистым бельем. Возлюбленный с лицом Тома проявил инициативу мгновенно, чуть только увидел постель. Он развернул Меропу лицом к себе, прижался к ней всем телом, запрокинул назад ее голову и принялся целовать, слегка прикусывая ее губы и глухо постанывая. Джеки ощутила, как тело Меропы ответило на его страсть, как уже знакомый жар нарастал внизу живота и между судорожно сведенных бедер.

Меропа со странной и пугающей готовностью доверялась его горячим ласкам, как будто в точности знала, что должно произойти. Джеки вдруг заподозрила нечто… и волна дурноты подкатилась к ее горлу. Святое небо, неужели Морфин дошел и до этого?..

Но ей не суждено было узнать ответ. Возлюбленный Меропы склонился над нею, развел в стороны ее бедра и…

— Том, — прошептала Меропа и Джеки вместе с ней.

Том? Да какого черта?

Видение сменилось новым.

Меропа стояла перед высоким, слегка наклоненным зеркалом в опрятной, нарядной комнате с широким окном и оборчатыми занавесками. За окном туманился серый, теплый день, и на ней было голубое платье в белый горошек. Она была почти хорошенькой сейчас — волосы аккуратно причесаны, лицо умытое и сияющее, и платье удивительно хорошо освежало ее резкие, тяжелые черты.

Самый подходящий момент, чтобы… дверь распахнулась, и в комнату ворвался — ну конечно же, воображение снова использовало его лицо — Том. Он был растерян, напуган, подавлен — и еще тысяча эмоций отразилась на его неповторимо-изысканном, бледном лице. Меропа быстро обернулась к нему от зеркала и невольно сомкнула руки чуть ниже талии, как будто готовясь сказать ему что-то очень важное.

— Ты?.. — глухо спросил Том, как будто впервые ее видя. Джеки почувствовала, что Меропа была к этому готова, и поняла, что возлюбленный наконец избавился от действия амортенции. Однако, нужные слова все никак не приходили на ум, и Меропа только и смогла, что шагнуть ему навстречу.

Она думала, что последние капли любовного зелья вряд ли будут иметь хоть какую-то силу, но оказалось, что остатки были гораздо крепче, чем первые порции, и в последние дни она просто-таки купалась в обожании. Изо всех сил надеясь, что так будет и дальше, Меропа выбросила пустой флакон, который уже почти не пахнул гиацинтами и абрикосовым цветом.

Странное чувство вдруг прошило все ее тело. Что-то шевельнулось внутри, и Джеки едва не вскрикнула от этого ощущения. Меропа тоже почувствовала и замерла на месте. Тем временем, ее возлюбленный поднял на уровень лица руку, на пальце которой блестело золотое кольцо.

— Что это такое? — спросил он все тем же глухим, сдавленным голосом. — Что здесь, черт возьми, происходит?

Меропа как будто ударилась лицом об стену. Она ожидала совсем другого развития событий. Животный страх, который она уже начала забывать после бегства из отчего дома, привычно поднялся в груди.

— Том… — прошептала она одними губами. Да что за чертовщина? Джеки, недоумевая, попыталась приложить усилие и заставить видение показать ей настоящее лицо мужа Меропы, но не смогла.

— Ты! — воскликнул тот, широкими шагами приближаясь к Меропе и хватая ее за плечи. — Что ты со мной сделала? Что ты сделала, ведьма?!

Он встряхнул ее так, что голова запрокинулась назад, и Джеки почувствовала дурноту.

— Том, — прошептали ее губы снова. — Том, я люблю тебя… Том, у нас… у нас будет ребенок…

И снова странное ощущение — как будто рыба плеснула хвостом — отдалось внизу ее живота. Джеки поняла, что это такое, и похолодела от ужаса. Меропа была беременна, и ребенок уже двигался в ее чреве. Она надеялась, что когда действие амортенции закончится — что оно и сделало — ее возлюбленный останется с нею. Неужели она и впрямь вообразила, что страсть, вызванная амортенцией, может перерасти в настоящую любовь? Или может… погодите-ка, может быть, она думала, что он обрадуется, когда узнает, что она ждет ребенка?

Джеки хотелось закрыть лицо руками, но тело принадлежало Меропе, и вместо этого ее руки протянулись к мужчине с лицом Тома, а потом к ее собственному животу.

— Том, у нас будет ребенок… — слабо выговорила она, пытаясь заглянуть ему в глаза.

Джеки захлестывал ужас и отчаяние. Кажется, Меропа начинала понимать, что происходит. Понимать, что ее муж больше ей не принадлежит и, собственно, никогда не принадлежал.

Как будто не слыша, что она сказала, он отпустил ее плечи и принялся оглядываться вокруг, беспорядочно хватая и бросая все, что попадалось ему под руку. Наконец, его мысли, похоже, прояснились. Он распахнул шкаф, выхватил оттуда пальто, а из ящика стола — бумажник. Торопливо пересчитав деньги, он сунул в карман несколько мятых банкнот, остальное вместе с бумажником бросил на стол.

— Это меня не касается, — бросил он, кое-как натягивая пальто. — Меня вообще не касается ничего, связанное с тобой. Разбирайся с этим сама — и со своим ребенком и со всем остальным. И чтобы больше глаза мои тебя не видели — скажи спасибо, что я не заявлю в полицию!.. Ума не приложу, что ты со мной сделала…

Слезы струились по щекам Меропы, и Джеки чувствовала их вкус на своих губах. Лицо Тома — но такое, каким она никогда его не видела. Гнев, ярость, страх — но хуже всего было отвращение, то самое надменное, брезгливое отвращение, которое всегда так ранило Меропу.

Ребенок снова толкнулся в ее теле, и ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы его не было, чтобы он исчез, растворился, пропал и никогда не появился на свет.

— Том, — безнадежно прошептала она, сжимая руки, сплетая пальцы, — я люблю тебя…

Он бросил на нее последний взгляд, полный всего на свете — кроме любви. А потом отвернулся и вышел за дверь, захлопнув ее за собой. В глазах Меропы потемнело. Она оперлась рукой на стол, чтобы не упасть, но ноги не держали, и она тяжело осела на пол, заходясь безутешными рыданиями.

Джеки проснулась. Все ее лицо было мокрым от слез, и сердце бешено колотилось, а на груди вздрагивал и пульсировал медальон Слизерина. Тяжелое послевкусие сна наполняло ее грудь, и она все никак не могла отдышаться. Тоска, страх и жалость к Меропе причудливо перемешались с ее собственной смутной тревогой, и она еще несколько минут лежала в постели, пока окончательно не осознала, что это был всего лишь сон, пусть и удивительно правдоподобный, но не настоящий.

Она села на постели и с удивлением обнаружила, что чай до сих пор приятно горячий.

Джеки взяла чашку и подошла к столу. У нее не было ни малейшего желания прикасаться ни к одному из предметов, что оставил на нем Том, но поразглядывать их на расстоянии, чтобы отвлечься от мрачного видения, уж точно не опасно.

Тонкая черная книжица, скорее всего, блокнот. Простая обложка из черной кожи, только внизу тиснение небольшими золотыми буквами — «Том Марволо Реддл».

— Том Марволо Реддл, — прошептала Джеки, наслаждаясь звуком этого имени. Странно, почему оно так не нравится его обладателю. И почему он не хочет иметь ничего общего с тем, в чью честь его назвали… Ну что ж, по крайней мере, его зовут Том, а не Синистра.

Рядом с блокнотом стояла коробочка, похожая на ту, в которой было странное кольцо, и на те, в которых тетя хранила свои сокровища. Тоже, небось, какой-то страшно ценный артефакт, от одного прикосновения к которому можно отправиться к праотцам.

И вдруг Джеки замерла. Почему — спросила она себя, глядя в одну точку и безотчетно сжимая в руке чашку — почему меня нимало не тревожит тот факт, что чуть ли не каждая вещь в бездонном саквояже Тома буквально пропитана черной магией? Снова вспомнился тот разговор с родителями, в залитой солнцем столовой, когда отец сказал, что ее предки, возможно, не имели ничего против запретных знаний и темных искусств.

Родители, наверное, ума не приложат, где она может быть. И в самом деле, они же понятия не имеют о Томе. Джеки постаралась на славу, устраивая все так, чтобы они ничего не заметили и чтобы Том появлялся в доме тети Хепзибы только тогда, когда кроме нее там никого не было.

Сейчас, наверное, Криспин стоит посреди ее комнаты, разглядывает все вокруг, пытаясь понять, куда она могла деться, ища малейшие намеки, подсказки. Он вряд ли что-то найдет. Разве что только кто-нибудь мимоходом упомянет Тома, и он вспомнит «Реми Лефевра» и сложит два и два.

Холодный солнечный свет стал бледно-золотистым. Солнце клонилось к закату. Джеки вдруг оглянулась на дверь — как будто ожидая, что Том материализуется из воздуха прямо перед нею. Странно, почему его так долго нет. И интересно, куда он пошел, что еще такого тайного и важного можно делать в этой крошечной деревушке.

В комнате быстро темнело, а с темнотой усиливалась тревога. Неприятный осадок после печального сна почему-то стал явственнее, как будто борясь с желанием Джеки поскорее от него избавиться. Солнечный свет стал еще теплее, и она почему-то вспомнила детство, канун Рождества, горящий огонь в камине, украшенную елку, ароматный дым отцовской трубки и мягкий мамин смех, и свет так же тепло скользил по стене, и солнце неумолимо проваливалось за горизонт, и самая длинная, самая темная ночь в году, звездная, снежная, уже стояла у порога.

Медальон вздрогнул сам собой. Джеки уже даже не удивилась, настолько привычной и понятной стала его таинственная собственная жизнь. Она сжала его в ладони и вдруг ощутила нестерпимое желание пойти к тому большому дому, который видела только издалека. Странная решимость овладела ею. Ну в самом деле, что такого, если она просто пойдет прогуляться, раз уж Том оставил ее здесь одну?

Она накинула мантию и, почему-то поминутно оглядываясь, спустилась по скрипучей деревянной лестнице вниз. За конторкой никого не было, но откуда-то доносились приглушенные голоса. Джеки показалось, что тот самый румяный и сияющий маггл, который выдал им ключи, с кем-то разговаривает или даже спорит.

— Клянусь тебе чем хочешь, что я его узнал. Как будто призрак увидел, ей-богу. Потом только какая-то муть наплыла на голову, вроде как закружилось все, смотрю, а у него уже лицо совсем не такое как было. Что за чертовщина? Вот что это такое? Как может у молодого быть лицо покойного… Погоди, там кто-то есть.

Джеки поспешила спрятаться за угол, чтобы ее не увидели. Чуть шаркающие шаги, шорох отодвигаемой занавески.

— Никого. Показалось, видать. Что за день такой сегодня, мерещится на каждом шагу.

Джеки перевела дух и поняла, что под мантией вцепилась в свою волшебную палочку так, словно ее могли застигнуть за преступлением, и в случае необходимости ей пришлось бы защищаться изо всех сил.

Когда человек снова отступил за занавеску, она тише мыши прокралась мимо и выскочила за входную дверь, не обращая внимания на заливистый перезвон целой связки колокольчиков над дверью.

Очутившись на улице, она на миг замерла от ошеломляющего холода, а потом скорее бросилась прочь, надеясь, что маггл не выйдет за дверь проверять, почему в пустом коридоре вдруг зазвонили колокольчики.

Что он имел в виду? Почему он говорил с кем-то о Томе? Джеки не могла объяснить, но каким-то образом точно знала, что речь шла именно о Томе. Ведь именно ему этот мужчина сказал что-то о его схожести — вот только с кем? И почему Тому понадобилось накладывать на него какое-то заклинание, чтобы тот прекратил вспоминать и распространяться на эту тему? Несомненно, слова «какая-то муть наплыла на голову» означали что-то вроде конфундуса или другого заклятия, которое заставило его увидеть вместо лица Тома какое-то другое.

Джеки стало не по себе и как-то странно тревожно, как будто она оказалась свидетельницей чего-то непристойного, преступного. Она огляделась по сторонам. Солнце было еще достаточно высоко, а большой дом виднелся поверх крытых черепицей опрятных крыш, и казалось, что до него рукой подать. Тогда она решительно двинулась вперед, плотнее запахивая мантию. Медальон то и дело тревожно вздрагивал, впрочем, как и ее сердце, уходившее в пятки от каждого звука.

По улицам деревушки вовсю сновали люди. У всех были какие-то праздничные лица, как будто завтра должно было настать Рождество. Кое-где в окнах уже горел свет, и от этого ощущение сказки только усиливалось, но вместе с ним в душе Джеки росло тоскливое чувство, совершенной непричастности ни к этому уюту, ни к этой сказке. Впервые в жизни она осознала, что у нее больше нет дома, что она потеряла родных и семейный очаг во второй раз в жизни.

До высокого дома уже, казалось, было рукой подать. Джеки уже могла различить завитки пожухлого, коричневого и рыжего плюща на его стенах, длинные плети, обвившиеся вокруг слепых, мертвых окон. Совсем немного — и какая-то тайна перестанет быть тайной…

— Мисс Синистра Блэк? — послышалось из-за ее спины. Джеки узнала этот спокойный голос и этот быстрый и легкий американский акцент раньше, чем обернулась и увидела перед собой Криспина Боунса. Он стоял перед нею, слегка откинув голову назад и набок, спрятав руки в карманы брюк.

— Привет, — сказал он, едва заметно улыбаясь.

========== 12. Погоня ==========

— Как ты меня нашел? — спросила Джеки без выражения, понимая, что изображать удивление и радость будет глупо и бессмысленно. Криспин пожал плечами.

— Очень просто и быстро, — ответил он. — Джеки, ты в самом деле думала, что твои родители не будут тебя искать, если ты вот так возьмешь и пропадешь?

— Только не надо… — вполголоса ответила она, едва проталкивая слова между стучащих от холода и волнения зубов. — Не надо обвинять меня в том…

— А разве я тебя в чем-то обвинял? — мягко спросил Криспин. Джеки замолкла на полуслове и поникла. Ее и без того снедало чувство вины, тоска и смущение. И беспокойство — что будет, когда Том вернётся в гостиницу и увидит, что ее там нет. Или если будет идти именно по этой улице и увидит ее в компании Криспина.

— Ты собиралась возвращаться домой? — спросил Криспин, нарушая молчание. Джеки отвернулась, чтобы он не увидел, если вдруг блеснут в глазах слезы. — И почему вообще ты ушла?

— Я не знаю, — ответила Джеки, сама не понимая, на какой именно вопрос отвечает.

— Как я понимаю, это не от тебя зависит, — предположил Криспин. — Но знаешь, если вдруг тебе понадобится помощь и защита…

— Я в безопасности! — выпалила Джеки, чувствуя, как начинают гореть щеки. — И я не пленница, не заложница, не надо меня спасать. Я сама могу… — и умолкла.

— Конечно, можешь, — согласился Криспин. — Я сам учил тебя обороняться. Но ты можешь не совсем представлять себе, с кем имеешь дело.

— Да ну? И с кем же я имею дело? — вскинулась Джеки. Криспин улыбнулся, как будто его смешила ее воинственность.

— Я не о себе, милая. Я о том персонаже, которого ты представила мне как «Реми Лефевра» или что-то в этом роде. Кстати, ты зря не дождалась — мне только сегодня предоставили результаты моего расследования по поводу твоих родителей. Сначала я засомневался, стоит ли тебе рассказывать все то, что я узнал, а потом мистер и миссис Мэйфейр сообщили мне, что ты пропала, и я понял, что сложил о тебе в корне неправильное представление.

— Что ты узнал? — помертвевшими губами спросила Джеки.

Криспин рассмеялся, качнул головой.

— Вот теперь ты настоящая, та самая Джеки, подруга детства. Ну что ж, если информация верна, то Кастора и Альциону Блэк ныне не найти ни на одном фамильном древе по той причине, что они — сквибы. По не самым надежным данным, они приходятся друг другу кузенами, но есть подозрение, что некоторые Блэки не брезговали экспериментами вроде инбридинга, так что эти двое вполне могут оказаться детьми одного отца или одной матери… или вовсе родными братом и сестрой.

Джеки почувствовала, как у нее онемел подбородок, как все лицо начало застывать, превращаться в камень.

— Я склоняюсь к тому, что они были родными. Потому что все-таки твоя магическая сила очень велика. Не знаю, распознали ли это в Бобатоне и уделили ли этому достаточно внимания… Как бы там ни было, чистокровные семьи делали такое веками, и они все же зачастую могут похвастаться самыми…

— Вовсе нет! — перебила Джеки. — Ты ведь не…

— Не без исключений, само собой, — снова согласился Криспин. Джеки не стала возражать. Она сама не до конца понимала, чего хочет больше всего. То ли чтобы Криспин рассказывал, что еще ему удалось узнать, то ли чтобы все это скорее закончилось, и она могла вернуться наконец в гостиницу и там благополучно забыться в объятиях Тома.

— Значит, ты сбежала с ним, не сама по себе, — сказал Криспин, снова нарушая молчание. — Это было спонтанно, я полагаю. Иначе ты взяла бы вещи.

— Как ты меня нашел? — спросила Джеки, предпочитая не отвечать на вопросы.

— Все сошлось само собой, мне не пришлось даже думать. Когда мистер и миссис Мэйфейр мне сообщили, что ты пропала, я прибыл немедленно. Они уже успели осмотреться и понять, что пропало вместе с тобой. Одежда оказалась на месте — это было странно, потому что если бы ты планировала побег заранее, разве ты ушла бы без самого необходимого? Из дома не пропало ничего ценного, кроме одной вещи — но она считалась твоей по праву. Медальон Слизерина, наследство миссис Смит. Я предположил, что его можно продать в случае необходимости, и что единственным местом, где могут по достоинству оценить такой артефакт, будет лавка Боргина и Берка. Каково же было мое удивление, когда я наведался туда, чтобы узнать, не разжились ли они драгоценным медальоном, а вместо этого узнал, что они внезапно потеряли самого лучшего и талантливого приказчика.

Джеки сжала губы. И впрямь выходило проще некуда. Но этот рассказ все еще не пояснял, как Криспин понял, куда надо идти.

— И тогда, Джеки, я сказал себе: А что, если Реми Лефевр и Том Реддл из лавки Боргина и Берка — это один и тот же человек? Когда ты намекнула на то, что мадам Смит убил вовсе не домашний эльф, я, конечно же, заинтересовался. У меня было не так много времени, но узнать, что Том Реддл был в ее доме частым гостем, я успел. А сейчас, Джеки — или тебя теперь лучше называть твоим настоящим именем? — скажи мне честно: как ты думаешь, ты знаешь того человека, который притащил тебя сюда?

— Что ты имеешь в виду? — прошептала Джеки, глядя на него во все глаза и даже не мигая. — Ты же не хочешь сказать, что…

— Я не могу ничего сказать, пока не получу достаточно доказательств. Но я могу предположить. И могу тебя предостеречь, если ты, конечно, будешь меня слушать.

Джеки не нашла в себе сил возразить. Она вся дрожала под слишком легкой мантией, но крепко сжимала в кармане волшебную палочку. Солнце уже почти совсем село, и глубокие тени стали сине-фиолетовыми. Лицо Криспина как будто плыло перед ней в сумерках, кремово-светлое над темной дорожной мантией.

— Том Реддл был последним, — кроме ее служанки, — кто видел мадам Смит живой. Из того, что я узнал в лавке Боргина, следует, что мадам Смит нечто ему показала, что очень его заинтересовало. Он поделился соображениями с хозяевами… Ты же понимаешь, в чем заключалась его работа? Очаровывать старух, льстить, угождать, пока те не поделятся с ним своими секретами, не продадут за бесценок настоящие сокровища.

Джеки через силу кивнула, Криспин продолжил.

— Я ничего не утверждаю, но на твоем месте я бы не был так уверен в его невиновности и своей безопасности. Ты же думаешь, что он ни при чем, я правильно понял?

— Он ни при чем, — ответила Джеки, стуча зубами, но теперь уже скорее не от холода, а от волн страха, которые высвобождало ее собственное тело. — Я в этом уверена.

Она бестрепетно встретила его взгляд и не отводила глаз, пока они не начали слезиться.

— Как знаешь, дорогая, — ответил Криспин и слегка улыбнулся. Джеки отвернулась и вдруг увидела в конце улицы знакомую фигуру в серой мантии. Том!

— Так ты вернешься домой? — снова спросил Криспин. Джеки облизала губы пересохшим языком.

— Мне нужно идти, — пробормотала она. — Криспин, мне нужно идти…

— Иди, — спокойно ответил тот и улыбнулся. — Я тебя не держу.

— Но если у тебя есть подозрения…

— У меня нет доказательств, — сказал Криспин и комично пожал плечами с той же улыбкой. — Однако, я ничего не могу гарантировать. Мистер и миссис Мэйфейр четко дали мне понять, что я должен сделать все, чтобы вернуть тебя домой.

— А это значит, что ты…

— Что рано или поздно я за тобой приду. Или за твоим спутником.

Джеки почувствовала, как ее сердце обрывается и летит куда-то в самые пятки. Она не смогла удержаться и снова глянула на Тома, который приближался с неумолимостью смерти. Криспин тоже оглянулся.

— Как ты нашел?.. — пробормотала Джеки цепенеющими губами.

— Спроси мистера Реддла, какое отношение он имеет к во-он тому высокому особняку над дорогой, — сказал Криспин и махнул рукой, как будто вокруг был десяток особняков, и она могла ошибиться. — Пока, Джеки… скоро увидимся, мисс Синистра Блэк. Будь очень осторожна, береги… — Он неопределенно кивнул, как будто указывая на что-то, расположенное на уровне ее груди.

Криспин отступил в тень, которая стала совсем непроглядной, и Джеки только и успела услышать приглушенный хлопок, когда он трансгрессировал. Еще немного — и она готова была выхватить свою палочку… Ей стало тошно и страшно от этой мысли.

Она со всех ног бросилась навстречу Тому, задыхаясь, безуспешно унимая колотящееся сердце. Он на миг вынырнул из темноты, облитый светом фонаря, когда она выскочила прямо перед ним.

Он вздрогнул, как будто налетел на стену. Видимо, задумался так глубоко, что не замечал никого и ничего вокруг себя.

— Почему ты здесь? — резко спросил он, хватая ее за руку.

— Я беспокоилась… тебя долго не было… — выдохнула она, едва двигая губами. — И я не могла больше сидеть наверху и не знать, где ты…

— Больше так не делай, — бросил Том, все еще таща ее за руку за собой и даже не глядя. — Не надо, чтобы тебя видело много людей.

Джеки поняла: момент настал, но не успела сказать ни слова. Том толкнул дверь гостиницы, молча прошел мимо того самого маггла, и Джеки с удивлением заметила, что тот не обратил на них ни малейшего внимания. Она, спотыкаясь, бежала следом за Томом по деревянной лестнице, задыхаясь и всхлипывая, а потом он захлопнул дверь, закрыл ее на ключ и совершенно неожиданно схватил ее пылающее от холода лицо обеими ладонями и припал к ее губам так, как будто они были водой, а он умирал от жажды.

Едва не вырывая с мясом застежки, Том содрал с нее мантию, а потом, потеряв терпение, просто толкнул ее на постель. Джеки испугалась. Он был сам не свой, то-то дикое, опасное, звериное слышалось в его частом прерывистом дыхании, сквозило в каждом его движении.

Он так больно впился ей в шею — она так и не поняла, зубами или губами, — что она зашипела и дернулась в его руках. А ему как будто только того и надо было.

Все вмиг затянуло каким-то туманом, и Джеки, даже не пытаясь сопротивляться или противиться, сдалась. Она слышала прерывистое хриплое дыхание, и у нее было чувство, что Том сейчас не владеет собой, что он исполняет какой-то странный ритуал, в котором она исполняет роль инструмента, предмета, орудия.

Она попыталась позвать его по имени, но вместо этого получилось «Лорд Волдеморт». Неожиданная дрожь, похожая на восхищение, прошлась по всему ее телу. Сколько величия в этом имени, сколько силы. Придет день, и во всем мире его будут произносить с восхищением и страхом…

Что-то вздрогнуло и забилось внизу ее живота, совершенно внезапно, да так, что у нее перехватило дыхание. Какая-то невиданная горячая судорога прокатилась по ее телу, стремительно разбегаясь откуда-то из живота, и Джеки запоздало подумала — вот оно, то, о чем говорили старшие девчонки в школе. Туманная завеса упала, и все вокруг перестало радужно переливаться в сумеречном свете.

Том вздрогнул, тяжело опустился на нее, и ее бедра свела судорога. Джеки обхватила его обеими руками и ногами, и снова всплыло это щемящее материнское ощущение глубочайшей нежности. Она медленно поцеловала Тома в висок.

— Надо… нам надо… уходить… — прошептала она с трудом, едва двигая языком и губами. — Опасно здесь оставаться…

Том медленно поднял голову, и Джеки, мгновенно вспыхнув, почувствовала, как он выскользнул из ее тела.

— Нужно уходить, — повторила она, пытаясь понять, слышит ли ее Том, понимает ли. — Как можно скорее, пока они не пришли…

Том посмотрел на нее, и в этот раз Джеки поняла, что ей точно не показалось — его глаза засветились красным, настоящим ярким красным огнем. Взгляд, который он бросил на окно и дверь, горел ненавистью. Не говоря ни слова, он вскочил на ноги. Пока Джеки кое-как оправила платье, он собрал все в свой бездонный саквояж.

Какие-то голоса и шаги послышались внизу. Том замер, словно змея, готовая нанести удар. Один краткий миг Джеки была уверена, что сейчас между его губ покажется тонкий раздвоенный язык. Том молча протянул ей руку, и она вцепилась в него что было сил.

Грохот множества ног на лестнице, один мягкий, но сокрушительный удар в дверь, от которого с потолка посыпалась тонкая струйка штукатурки.

— Том Марволо Реддл! — крикнул кто-то, и Джеки показалось, что это голос Криспина. Она инстинктивно выхватила палочку, Том, похоже, тоже. Когда на пороге замельтешили фигуры людей, Джеки взмахнула правой рукой. Она и сама увидела, как сгустился перед ними воздух, превращаясь в плотную, непроницаемую, пружинящую стену. Криспин, бледный, решительный, бросился на эту стену, но было поздно. Какая-то ослепительная вспышка заслонила весь мир, а потом она и Том закружились в тесной воронке из тьмы и света.

***

Что-то то и дело цокало по оконному стеклу. Джеки открыла глаза. Едва различимый рассветный свет струился в низкое окно, а залитое дождем стекло то и дело задевала ветка рябины. Два оранжево-коричневых листочка уже прилипли к стеклу, и гроздья кроваво-красных ягод качались на ветру вместе с веткой, как будто кто-то разбрызгивал за окном пригоршни крови.

Стук ветки о стекло, завывание ветра, громкое тиканье напольных часов в углу. Дыхание Тома за спиной.

Они трансгрессировали сюда вчера, в темноте, надеясь на то, что теперь их никто не найдет. Джеки чувствовала собственную вину, ведь если бы не она, Криспин бы не пустился искать Тома, — и страх. Что-то тревожное в глубине ее души зудело и болело: Криспин вряд ли так обиделся на нее, чтобы попусту наговаривать на Тома. А значит, ему есть в чем подозревать…

Джеки закрыла глаза и мгновенно провалилась в видение, грянувшее как гром с ясного неба.

Она как будто лежала в тесном темном ящике, и сквозь стенки доносился приглушенный, размытый гул голосов. Потом ящик вдруг сдвинулся с места и куда-то поплыл, но не ровно, а подпрыгивая, будто его несли в руках. Джеки попыталась пошевелиться, но не смогла. Она не чувствовала ни своих ног, ни рук — только сплошное тело, неподъемное, гладкое, безликое.

Гул голосов стал ближе. Ей показалось, что она слышит голос тети Хепзибы, а потом голос Тома. Он отвечал редко, тихо и очень спокойно, но тетя каждый раз разражалась маленьким девическим смешком.

— Мой дорогой Том, знаете ли вы, что это такое? Коснитесь ее, возьмите ее, — страстно прошептала тетя, вкладывая в простые слова миллион непристойных смыслов. — Рассмотрите ее хорошенько!

— Это барсук, — тихо сказал Том.

— Мой милый мальчик, совершенно верно! Эта чаша принадлежала когда-то Хельге Хаффлпафф, с которой я в родстве — неужели я никогда не упоминала об этой преинтереснейшей связи?..

Джеки насторожилась. Чаша Хельги Хаффлпафф, и тетя показывает ее Тому. Та самая чаша, которая пропала… или была украдена после смерти тети… или послужила причиной смерти тети Хепзибы!

И тут ящик, в котором она лежала, открылся. Яркий дневной свет, удушливый запах пудры и духов, аромат свежих роз, кремовый потолок такой знакомой комнаты — и два лица, склоненные над нею. Лицо Тома и нарумяненное, обрамленное пышными рыжими кудрями лицо тети Хепзибы, которая еще чуть-чуть и прижмется щекой к бледной, чуть впалой щеке своего гостя.

— Посмотрите поближе, мой драгоценный, — шепнула тетя, жадно пожирая глазами его красивое лицо и едва сдерживаясь, чтобы не впиться губами в его щеку, но Том и так не отрывал завороженного взгляда от Джеки, и его глаза превратились в две бездонные черные ямы.

Он протянул руку, показавшуюся Джеки нечеловечески огромной, что-то звякнуло, а потом Джеки почувствовала, что ее тянут вверх и отрывают от поверхности, на которой она лежала.

— Знак Слизерина, — тихо сказал Том, и знакомые алые огни загорелись в его глазах. Он смотрел на нее с невиданной жадностью, алчно, зачарованно, и Джеки поняла, что она — это медальон, украшенный выложенной изумрудами буквой S. Ничего из сокровищ тети Хепзибы он не хотел так сильно, как этот медальон.

— Берк купил его у какой-то нищей девчонки на сносях, — с тем же страстным придыханием сказала тетя Хепзиба. Она явно была не в себе в присутствии Тома, еще немного — и перестанет владеть своими чувствами. — Сколько он ей дал, я не знаю, может быть, каких-то несчастных десять галлеонов или, по счастью, пятнадцать… скорее всего, она просто его где-то украла, не понимая его истинной ценности…

Челюсти Тома сжались так, что губы побелели. Он все еще разглядывал медальон с непроницаемым лицом, но она знала, она чувствовала, какой пожар бушует в его груди.

— Том, мой мальчик, с вами все в порядке?.. — послышался голос тети Хепзибы, Джеки тихонько покачнулась и обернулась в его руке, его лицо уплыло куда-то назад, а потом растаяло в темноте.

Джеки снова оказалась в закрытой коробке, и гула голосов уже не было. Тонкий, слегка дрожащий голосок домашнего эльфа промолвил защитные заклинания, и что-то с грохотом пронеслось мимо — как будто кто-то вытащил соседнюю коробку из шкафа.

Кто-то возился рядом, шуршал, искал в соседних шкафах. А потом раздался шум, грохот, чей-то гневный вопль, быстрый топот удаляющихся шагов. Медальон остался лежать в своей коробке, и Джеки очнулась так, как будто ее толкнули в спину.

Вся в поту, задыхаясь, она проснулась в той же постели, сжимая в кулаке медальон. Том видел его у тети. И чашу видел. И возжелал этот медальон больше других сокровищ.

Ветка за окном стучала в стекло все чаще. Ветер усиливался.

Медальон Слизерина, который Берк купил у какой-то нищей девчушки. У какой-то нищей девчушки на сносях. «У Меропы Гонт,» — сказал какой-то резкий, неумолимый голос в голове Джеки. Все начало вставать на места. Вот что за цепочка была на шее Меропы, когда отец пытался кому-то доказать, что за ним стоят поколения чистейшей крови. Старик Гонт считал себя наследником старейших прославленных магических родов и кичился этим, как будто это было его собственное достижение. А потом Меропа осталась одна в чуждом, огромном, равнодушном Лондоне — одинокая, никому не нужная, беременная. И нищая. И ей пришлось продать медальон Берку за какие-то жалкие гроши…

Джеки почувствовала, как на глазах вскипают горячие слезы. Бедняжка Меропа. Что же с ней случилось дальше? Как она жила дальше, как родила своего злосчастного ребенка? Как пережила потерю единственного человека, которого любила?

Старинный медальон, пропитанный магической силой, сохранил в себе воспоминания. Целую жизнь. А Джеки оказалась рядом и, наверное, впервые после Меропы надела его и носила, не снимая.

И не показывая никому, даже Тому. Даже Тому, который уже его видел и воспылал к нему вожделением превыше плотского.

Криспин что-то заподозрил. Неужели он подумал, что Том убил мадам Смит? Но ради чего? Он сам сказал, что для того, чтобы обвинять или хотя бы подозревать человека в убийстве, нужны серьезные доказательства… или, в крайнем случае, мотив. Мотив? Перед глазами Джеки встал жадный, полный голода и тоски взгляд Тома, обращенный на медальон, который тихо покачивался в его руке. Неужели Криспин думает, что Том способен на такое ради побрякушки? Ради куска холодного металла, пусть даже и начиненного древними магическими силами?

Защитные заклинания снимала Хоки, это был ее голос. Но тот голос, который позже издал вопль ярости и гнева, был совсем другим. Он был похож на злобный голос Морфина, на яростные крики старого Гонта, и Джеки на миг задумалась, а не они ли это пришли к тете Хепзибе, чтобы вернуть то, что им принадлежало по праву? Как жаль, что нельзя поговорить с Криспином и рассказать ему о семействе, с которым она познакомилась благодаря странным, загадочным видениям.

Джеки передернуло от воспоминания о семье Гонтов, от того, какими знакомыми — чуть ли не близкими — они казались ей после всех ее загадочных снов, после случившегося в их старой лачуге, и после того, что она узнала о своей семье от Криспина. Неужели ее родители в самом деле были родными братом и сестрой? Неужели такое могло случиться? Что не так со всеми этими чистокровными родами, которые готовы пойти даже на такой ужас ради сохранения своей фамильной гордости?

Том пошевелился за ее спиной.

Только вчера он сказал: «Твоя кровь чиста, как ничья другая.» А что он скажет, когда узнает, что она рождена, возможно, в результате такого преступного кровосмешения? Что он подумает? Каким чудовищем он ее сочтет?

После всего случившегося она сама себе казалась чудовищем. Бросить приемных родителей, не сказав ни слова, сбежать с человеком, который… который даже ни разу до сих пор ей не сказал, что хотя бы любит ее! А потом Джеки вспомнила, как готова была сразить заклятием Криспина, чтобы тот дал ей уйти, как выставила преграду, чтобы помешать Криспину сделать то, зачем он пришел, и как готова была в случае надобности отбивать, отражать, и насылать проклятия…

Гром ударил за окном, и звук как будто многократно отразился от невидимых стен. Джеки смутно подумала, что вокруг должны быть горы — так звучал гром в ее школе, притаившейся далеко-далеко, между горных вершин.

Вчера они трансгрессировали сюда под покровом темноты, надеясь, что министерские их не найдут и не догонят. Пришлось бежать по каменистой пустоши под проливным дождем с мокрым снегом до деревни, которая казалась призрачным скоплением крошечных огоньков.

Им повезло, что при местной забегаловке нашлась комната, где можно было остановиться.

Джеки промерзла до костей, и мысль о том, чтобы снова выйти на холод, под дождь и снег, была невыносимой. В тепле она почувствовала такую усталость, что ей едва достало сил раздеться и упасть в постель. Последним, что она увидела, было лицо Тома. Он как будто не нуждался ни в сне, ни в пище. Вместо того, чтобы тоже ложиться в постель, он склонился над своим саквояжем, из которого струился еле различимый свет. Лицо его было сосредоточенным и суровым. Что-то округлое, тускло-золотое покоилось в его ладонях, и он долго, долго смотрел на этот неяркий, мягкий отблеск, и Джеки долго, долго смотрела на него из-под полуприкрытых век, любовалась его красотой и чувствовала, что за этот немыслимо долгий день стала настолько далека от него, насколько не была даже тогда, когда они не были знакомы.

Ей вспомнился ветренный сумрак сада, дождь и лицо Тома, лицо печальногоангела, самое красивое, самое загадочное лицо из всех, какие она только видела. А потом она привычно стиснула в кулаке медальон и почувствовала, что ее заклинание развеивается, что утром нужно первым делом восстановить личину, образ старых часиков, пока Том не увидел то, что она еще не готова ему показать. И тьма поглотила ее, тьма без сновидений и проблесков света.

========== 13. Могущество ==========

Джеки почувствовала его взгляд спиной и обернулась. Несколько минут назад она совершенно бесшумно встала, вытащила из кармана платья свою волшебную палочку и села к столу, стараясь на всякий случай не коснуться саквояжа — мало ли что еще за проклятые сокровища там прячутся.

Она постаралась усесться так, чтобы заслонить собой весь обзор на случай, если Том проснется. Личина на медальоне уже почти развеялась — странно, но Джеки с большим трудом припомнила, как выглядели ее часики. Удивительно — почти не расставаться с вещью, а потом вдруг за какие-то сутки позабыть, как она выглядела в деталях.

Джеки положила медальон на стол и, едва касаясь, принялась воссоздавать часики по памяти, понимая, что где-то обязательно ошибется. И только стоило ей закончить жемчужный ободок, как ощущение ползущей по спине букашки стало нестерпимо острым.

Джеки поняла, что Том уже давно на нее смотрит, вот только она так увлеклась созиданием, что не заметила его взгляда. Она оглянулась, надеясь, что вышло не слишком воровато, и улыбнулась. Почему-то ей показалось, что Том вовсе не спал. Что все то время, пока она блуждала в плену видений, пока украдкой мастерила новую личину для своего сокровища, он молча, ничем себя не выдавая, следил за ней, внимательный, загадочный. Пугающий.

Ей и впрямь стало жутковато — до того его лицо было непроницаемым и холодным. И ее улыбка увяла сама собой. Она растерянно смотрела на Тома и не узнавала или, скорее, боялась узнать в нем то, в чем его подозревал Криспин.

— Ты когда-нибудь спишь? — тихо спросила она, снова пытаясь улыбнуться.

— Откуда ты узнала, что они придут? — спросил Том, не отводя от нее твердого холодного взгляда. Джеки замешкалась с ответом, не зная, как лучше все объяснить.

— Когда я вышла из гостиницы вчера вечером, я увидела… они странно выглядели, совсем не как местные жители, — сказала она, надеясь, что Том поверит. Она тоже старалась смотреть ему прямо в глаза, отчего голова вдруг страшно заболела.

— Но как ты поняла? — не унимался Том. — Откуда ты знала, что они пришли за мной?

«За мной», не «за нами». Именно «за мной». Он до сих пор не воспринимает тебя всерьез, Джеки Мэйфейр.

— Я… почувствовала, это трудно объяснить, — сказала Джеки, и вдруг возмущение начало подниматься в груди. С какой стати он ее допрашивает? Боль тут же пропала, как будто ее смыло волной гнева.

«Спроси мистера Реддла, какое отношение он имеет к во-он тому высокому особняку над дорогой,» — сказал Криспин. Да не только к особняку. К кольцу старика Гонта, к дряхлой отвратительной хижине, в которой он его спрятал. Вообще ко всей этой истории. А еще к тому магглу в гостинице. К тому самому, на которого Тому пришлось наложить какое-то заклятие, чтобы тот прекратил рассказывать, кого Том ему напоминает.

— Эта деревня, Литтл-Хэнглтон, — быстро сказала Джеки, пока Том не успел задать ей новый вопрос, — она имеет к тебе какое-то отношение? Кого ты напомнил тому магглу в гостинице? И почему ты решил заставить его замолчать?

— Имеет, — просто ответил Том. — Те, кто прежде меня владели тем кольцом, жили именно в этом месте. И я должен был оставить его там… Там, где я его получил, — сказал Том после паузы, как будто взвесил все доводы за и против и принял окончательное решение

— Ты получил его прямо от… — Джеки осеклась. Если уж на то пошло, если уж она решила и дальше скрывать медальон от Тома, то стоит промолчать, иначе придется как-то объяснять, откуда она знает о существовании этого семейства, даже если не вдаваться в подробности.

— В некотором роде, — отозвался Том. — Получил.

Его лицо было все таким же непроницаемым и твердым. Джеки встала из-за стола, сжимая в одной руке медальон, в другой — свою волшебную палочку. Она приблизилась к кровати и вдруг наставила палочку прямо на Тома.

— Кто ты? — прошептала она, не сводя с него глаз. — Сколько у тебя еще секретов?

Том выдержал паузу, откинулся на подушку и заложил руку за голову.

— А у тебя? — спросил он таким шелковым голосом, что Джеки покраснела.

— Всего один, — сказала она, уверенная в том, что он прекрасно знает, что это неправда, но тоже не признается, чтобы избежать вопросов. — Ну… или полтора. И очень скоро они перестанут быть секретами.

Все еще держа палочку нацеленной на него, Джеки взобралась на постель.

— Зачем я тебе? — вдруг спросила она, вглядываясь в его непроницаемое лицо, все еще возвышаясь над ним, но не чувствуя власти.

— Потому что таково твое предназначение, — ответил Том, нимало не изменившись в лице, не улыбнувшись, не отведя глаз. — Потому что ты была рождена для того, чтобы идти рядом со мной. Потому что…

— Лорду Волдеморту нужны преданные союзники, — договорила Джеки, и глаза Тома загорелись, словно кто-то зажег свечи в их темной глубине. — Что ты задумал, Том? Для чего тебе нужны союзники? И почему ты спрашивал, останусь ли я с тобой, несмотря ни на что?

— Потому что я должен знать, что могу тебе верить, — ответил Том. — Я должен знать, что ты готова пройти мой путь со мной до конца, Синистра.

Джеки бросило в жар и в холод. Откуда он знает? Она прекрасно понимала, что от него не укрылась перемена в ее лице, но и смысла скрываться уже не было. Все равно он и так все знает.

— И давно ты знаешь? — спросила Джеки. Почему-то ощущение опасности только росло внутри нее, не думая даже пропадать.

— Полагаю, примерно настолько же давно, насколько и ты, — вполне серьезно ответил Том. — Вчера ты очень много говорила во сне. Это он тебе сказал?

— Кто — он? — переспросила Джеки, чувствуя предательски жаркую алую краску на щеках. — Ты о ком?

— О том, с кем ты говорила, пока не увидела меня на улице. Тот парень, который был на похоронах миссис Смит. Который после вломился в комнату в надежде схватить меня. Думаю, я не ошибусь, если предположу, что он какой-то родственник или приятель. Вероятнее всего, ему поручили разыскать тебя, а он вдруг сложил два и два и понял, что может получить главный приз.

— Его зовут Криспин, — осторожно сказала Джеки. — Мы с ним дружили с детства, он мне как брат. Я сама попросила его узнать что-нибудь о моих настоящих родителях. И он узнал, что меня зовут Синистра Блэк. Но это… это какое-то странное имя, я не…

— Это правая рука созвездия Змееносец, — сказал Том, чуть прищурившись. — Правая, хоть и названа левой, злосчастной.

Он потянулся вперед и взял ее за запястье правой руки. Пальцы разжались и выпустили палочку, как будто повинуясь не ее воле, а ему.

— Синистра Блэк, — повторил он, тщательно проговаривая каждый звук. — Моя Синистра.

Он никогда еще не произносил ее старое имя, Джеки, с такой нежностью и страстью. Это было как-то странно и даже обидно, как будто он признавался в любви кому-то другому.

Джеки почувствовала, как он мягко тянет ее к себе, но неожиданно для самой себя воспротивилась. Том посмотрел на нее удивленно и как-то радостно, как будто она согласилась на что-то такое, что он давно от нее ждал.

С быстротой, силой и гибкостью змеи он выпрямился и, еще крепче сжав ее запястье, мгновенно и необоримо подтянул ее к себе. Она все еще продолжала сопротивляться, не совсем понимая, почему и зачем, потому что тело уже начало отзываться на жар, исходящий от его кожи, на неожиданно крепкое объятие одной его руки. Вторая все еще держала ее за запястье, но уже совсем легко, словно лаская.

— Скажи, что любишь меня, — приказал Том и прижался губами к ее шее. Джеки застонала, не в силах удержаться.

— О да, — выдохнул он, — о да…

— Я люблю тебя… — прошептала Джеки, и имя «Том» уже повисло на кончике ее языка, но что-то удержало ее. — Я пойду с тобой до конца, как ты захочешь…

Медальон, зажатый в ее левом кулаке, запульсировал. Том уложил ее поверх мягких волн смятого одеяла и, глядя ей в глаза, отвел в сторону ее бедро, приподнимая шелковую сорочку. Нестерпимая волна стыда и пронзительного волнения прокатилась от его пальцев по всему ее телу. Она протянула руки, как будто умоляя, и он снизошел — без улыбки, серьезный, почти зловещий в пасмурном утреннем свете. Последняя мысль, которая промелькнула в голове у Джеки до того, как весь мир растворился в его темных глазах, была о том, как искусно ему удается избегать ответов на ее вопросы.

***

— Я люблю тебя, — пробормотала Джеки и проснулась от звука собственного голоса. Она встрепенулась, совсем позабыв, где она и что происходит. Том глянул на нее с соседней подушки, улыбнулся. Его темные глаза смотрели так странно — сладострастно, да, наверное, это то самое слово, которое попадалось ей в книгах. Ей почему-то подумалось, как трудно, наверное, сопротивляться властной силе этого взгляда, как тяжело, наверное, выйти из-под этой темной, сладкой, горячей власти. И она сама удивилась своим мыслям — кому вообще придет в голову хотеть выйти из-под его власти?

— Когда-то давно, — сказал Том, и голос его был странно глубок и низок, — один колдун, который считает себя великим, могущественным и очень мудрым, сказал мне, что любовь — это огромная сила. И что я не буду великим, пока не изучу и ее наравне со всей мудростью, которую я уже постиг и которую еще собираюсь постигнуть. О, ему и не снились те высоты и глубины, каких я однажды достигну…

Джеки слушала, не совсем понимая, к чему он это говорит, но не перебивала.

— Старик уверен, что мои знания не полны, если я не понимаю, что такое любовь и в чем ее сила.

Том протянул руку и провел своим необычно длинным пальцем по ее щеке, по губам, груди.

— Надеюсь, ты поможешь мне понять, что такое любовь, — сказал Том, и сладкий трепет охватил Джеки. Вот сейчас, сейчас он скажет — впервые скажет ей — что любит ее… но Том ничего не говорил, и Джеки поняла, что ошиблась. Том не собирался признаваться ей в любви, он ждал подтверждения с ее стороны. Он ждал, что она снова и снова будет говорить ему, что пойдет за ним туда, куда он скажет, и на то, на что он скажет. Что-то похожее на страх защекотало ее изнутри, руки похолодели, и кончики пальцев как будто обросли крошечными иголочками.

— Если ты захочешь, Том, — тихо сказала она, понимая — чуть ли не впервые — насколько серьезно то, что она сейчас ему обещает, и то, что уже пообещала. Уголки его губ дрогнули, и голос — странный, холодный, ясный, звонкий — сказал в ее голове: «Лорд Волдеморт.»

— Лорд Волдеморт, — повторила она, словно послушная ученица, и Том улыбнулся, как будто она исключительно хорошо усвоила некий урок. Это было так странно, так… необычно. Лорд Волдеморт — и Джеки Мэйфейр, вряд ли можно найти два имени, менее подходящих друг другу. «Но ты Синистра Блэк, — напомнил тот же голос в голове. — А Синистра Блэк — это уже кое-что.»

— Что именно ты хочешь узнать о любви? — спросила Джеки. Ей нестерпимо хотелось погрузить пальцы в его растрепанные, рассыпавшиеся по лбу кудри, но она почему-то не посмела.

— Все, — просто ответил Том, как будто теперь ей должно было стать совершенно ясно, что к чему. — Все, что ты сможешь мне показать. И тогда никто не посмеет сказать, что Лорд Волдеморт несведущ в каких-то областях магии.

— Ты так долго помнишь то, что кто-то когда-то тебе сказал… — улыбнулась Джеки, надеясь, что он не примет ее слова за упрек в злопамятности. Том слегка прищурился, глянул на нее пронзительно и зловеще.

— Я никогда не забываю, — сказал он тем же низким, глубоким голосом, — и никогда не прощаю.

Дрожь пробежала по телу Джеки — страх, восхищение, возбуждение.

— Мой Лорд Волдеморт, — очарованно прошептала она. — Мой лорд…

Том подобрался ближе — как змея, скользнувшая среди травы.

— У тебя хорошо получается, Синистра, — тихо сказал он, склоняясь над ней, откидывая покрывала, — очень хорошо получается.

Ее бедра сами собой разошлись в стороны, но Том не спешил. Он окинул все ее тело одним взглядом, и уголки его губ дрогнули. Но не успел еще голос в голове подсказать нужные слова, как Джеки догадалась сама.

— Мой лорд, — снова прошептала она, — пожалуйста…

От этих слов по ее собственному телу прокатилась горячая волна, и она почувствовала, как между бедрами стало жарко и влажно. Длинные тонкие пальцы мельком прошлись по ее бедру и коснулись ее тела — да прямо там, где жар собирался с невиданной быстротой.

Джеки захлебнулась вздохом, стыдом, волнением, восторгом. Том еще раз провел пальцами между ее ног, и она сама ощутила восхитительную влажность, и необыкновенно острое удовольствие пронзило ее тело — наконец-то!

— Мой лорд, — повторяла она, искренне веря в эту игру, и нестерпимо желая сейчас, поверх этого удовольствия, ощутить его присутствие в своем теле, дивную наполненность, которую оно приносило.

И Том смилостивился, все так же глядя ей в глаза. Не целуя, не прижимая ее к себе — просто входя в нее, и только их бедра на миг соприкасались, чтобы тут же снова отстраниться.

Горячее, щекочущее ощущение расползалось по бедрам, нестерпимое и неостановимое. Джеки всю трясло — ей страстно, инстинктивно хотелось, чтобы Том толкнул резче, сильнее, чтобы это пылающее наслаждение, которое все росло и росло, достигло наконец своего апогея.

— Пожалуйста… — прошептала она, пылая лицом, шеей, грудью, — пожалуйста…

Какое-то наитие подтолкнуло ее.

— Мой господин, — добавила Джеки. Получилось едва слышно, но он услышал. Какая-то тень проскользнула по сумрачному лицу — не улыбка, скорее, удовлетворение, гораздо большее и значительное, чем телесные удовольствия. Как будто именно такого поведения и отношения он от нее и ждал. А потом Джеки накрыл туман.

========== 14. Медальон ==========

Меропа брела по улице, задыхаясь от рези в боку. Что-то огромное, тяжелое тянуло ее к земле. Она остановилась у темной входной двери, табличка на которой гласила «Боргин и Берк.» Она уже обошла все лавки и все магазины на этой улице, всюду пробовала продать единственное ценное, что у нее осталось — медальон Слизерина, — но везде получала от ворот поворот.

Может быть, здесь?..

Воспоминания Меропы вихрем пронеслись перед глазами Джеки.

Деньги, что оставил ей Том, быстро закончились. В первое время она боялась спать на улице и платила за ночлег в каких-то страшных крысиных углах. Однако, когда одним утром женщину, прикорнувшую чуть в стороне, нашли с перерезанным горлом, Меропа поняла, что безопасность ее под таким кровом так же сомнительна, как и под открытым небом.

Однажды и на нее напали. Двое дряхлых нищих, просивших милостыню на углу, с наступлением темноты волшебным образом преобразились в довольно крепких для своего образа жизни молодчиков. Они попытались загнать Меропу в проулок, оканчивающийся тупиком. Глядя на сверкающие лезвия их ножей, она вспомнила брата, вспомнила отца, и вся ее несчастная, полная боли жизнь пронеслась перед глазами.

Еще мгновение, и она бы отдалась на волю судьбы — мучительное, жуткое и жалкое существование, которое она теперь влачила, было гораздо хуже смерти, — но ребенок вдруг забился в ней. Ребенок Тома, которого она все еще любила всем своим разбитым сердцем, требовал жизни, рвался к ней и больше всего на свете не хотел умирать.

И тогда она достала из кармана волшебную палочку.

— Импедимента! — крикнула она. — Ступефай!

Вспышки ослепительного света ударили во все стороны. Раздался грохот, два неподвижных тела рухнули наземь. Меропа втянула воздух пересохшими губами. Где-то вверху открылось окно, пронзительный женский голос крикнул:

— Полиция! Убивают! Полиция!

Другой голос ответил:

— Я слышал выстрелы! Полиция!

Меропа со всех ног бросилась прочь. Она знала, что такое полиция в мире магглов, и уж точно не горела желанием попадаться им в лапы. Боль стиснула ее нутро, как будто железные клещи с тупыми зубьями. Она в ужасе схватилась за живот, уже похожий на тугой барабан, на который с трудом налезало купленное где-то на барахолке заношенное, безразмерное платье с чужого плеча. На миг ей показалось, что ее чрево превратилось в ледяной, застывший камень, но потом боль стихла и совершенно растворилась где-то в глубинах ее тела.

Меропа остановилась, тяжело и бессильно привалившись плечом к стене, обнимая руками тяжелый живот. Только бы еще немного… С блеклого неба, затянутого тучами и дымом, посыпал мелкий снег. Когда отпустила боль, Меропа почувствовала, что промерзла до костей.

Она провела рукой по выпуклости живота и почувствовала ответное движение. Слезы полились по горящим от мороза щекам. Этот ребенок — он живой, он двигается, и совсем скоро он появится на свет… где его никто не ждет.

Меропа закрыла глаза. Ее душа была почти мертва. Еще немного — и она перестанет чувствовать даже боль и страх. Что-то только что сломалось внутри нее, и она знала, что это навсегда. Меропа уже знала, что смерть стоит за ее плечом, что ей осталось только завершить последнее дело в ее беспросветной, безнадежной жизни.

Окоченевшие ноги начали нестерпимо ныть. Меропа достала волшебную палочку, направила на лежащую у стены смятую газету. Если удастся ее поджечь, можно попробовать согреть руки и ноги. Но палочка не произвела на свет ни малейшей искры. Меропа попробовала другие известные ей заклинания — ничего. Как будто она и впрямь была сквибом, где-то укравшим волшебную палочку. Судорожно всхлипывая, она побрела вперед, держась за стену…

Джеки почувствовала, как глаза Меропы закрылись и открылись. Вывеска Боргина и Берка дрожала и двоилась перед глазами. Она медленно, тяжело поднялась по ступенькам и вошла внутрь. Тренькнул пронзительный колокольчик.

Из-за шторки за прилавком вышел человек невысокого роста, с густой копной волос, которые нависали прямо на глаза, точно край соломенной крыши.

— Чем могу вам слу… эээ… — протянул он, оборвав на середине привычное приветствие. Вопреки его ожиданиям, в канун Рождества к нему пришел не богатый клиент, желающий выбрать подарок, а нищенка в отборнейшем тряпье.

— Вынужден просить вас удалиться, мадам, — холодно заявил он, глядя на Меропу, запрокинув голову, из-под своей соломенной челки. У Меропы зазвенело в ушах, кровь прилила к лицу. В теплом уютном магазине ей вдруг стало дурно. До нее донеслись обрывки фраз «скомпрометировать заведение,» «немедленно покинуть» и «не заставляйте меня применять силу в вашем положении.»

— Во что вы его оцените? — хрипло спросила Меропа, даже не пытаясь вслушиваться и вытаскивая медальон Слизерина из-под рваного платья. Железные тиски снова стиснули ее нутро. Она невольно обхватила живот одной рукой.

— Что там у вас? — нервно воскликнул приказчик, как будто боясь или брезгуя приблизиться.

— Медальон Салазара Слизерина, — сказала Меропа как можно отчетливее, и внезапно ощутила что-то похожее на мстительную радость. Избавиться наконец от этой дряни, которой ее вечно попрекал отец — какое облегчение.

— Положите сюда, — недовольно приказал приказчик, постукивая своей волшебной палочкой по прилавку. — Я должен оценить товар.

Меропа видела, что он ей не верит, но повиновалась. По прежнему прижимая руку к животу, она другой неловко сняла медальон с шеи и положила на прилавок. Странно — еще никогда в жизни она с ним не расставалась. Медальон как будто подпрыгнул на месте, словно зная, что его собрались отдавать в чужие руки.

Приказчик склонился над ним, ощупал длинными белыми пальцами, что-то тихонько бормоча себе под нос. Потом перевернул и — не смог скрыть порывистое движение. Его руки сами собой вздернулись к прилавку, как будто его обуяло внезапное желание схватить медальон и уволочь куда-то к себе в нору.

Еще через мгновение он овладел собой и почти спокойно поднял голову. Меропу не интересовали его чувства и эмоции. Боль постепенно схлынула, но колени ее дрожали, и ей казалось, что еще чуть-чуть, и она потеряет сознание.

— Десять галлеонов, — сказал приказчик, кое-как пристроив на лицо довольно кислую мину. Джеки ахнула бы, если бы могла, но Меропе было не до удивлений. Десять галлеонов — целых десять больших, толстых золотых монет, за которые можно… Она не очень представляла себе, что можно купить на десять галлеонов и на сколько их хватит. Но уже сама мысль о теплом, солнечном золоте согревала ее душу.

— Давайте, — хрипло каркнула Меропа. Ребенок забился внутри, как будто просясь на свободу. Десять галлеонов, целое состояние.

***

Раннее утро выдалось солнечным и морозным. Том сказал, что нужно двигаться дальше и поскорее закончить дела в Англии, чтобы приступить к следующей части его загадочного плана. Джеки подчинилась, не спрашивая и не удивляясь. Она уже почти смирилась с тем, что Том мало что ей рассказывал. Недостаток информации он с лихвой компенсировал в постели, так что у Джеки оставалось мало сил и времени на раздумья. Они пробыли в деревушке два дня, а потом ей вдруг показалось, что вдоль улицы неторопливо прогуливается Криспин Боунс.

Ночь была тревожной, Джеки сжимала палочку под подушкой, надеясь только, что не придется ею воспользоваться. Она почти не сомкнула глаз, только изредка погружаясь в короткую, беспокойную, полную странного шепота дрему. Утром Том в который раз проверил содержимое своего саквояжа, и, чуть только встало солнце, они покинули свое пристанище.

Трансгрессировать прямо из комнаты было бы глупо — здесь все думали, что они такие же магглы, как и остальные жители деревушки, и привлекать к себе внимание исчезновением с хлопками уж точно не стоило. Поэтому Том решил выйти за пределы поселка, подальше от посторонних глаз.

Тропинка круто уходила под скалы, присыпанные легким снежком. Идти по неровной замерзшей грязи, да еще и в гору было непросто, и Том крепко держал Джеки под локоть.

— Ты спрашивала о том большом доме в Литтл-Хэнглтоне, — вдруг сказал Том, оглядываясь на оставшуюся позади деревушку. Над красными черепичными крышами вился живописный дымок.

— Однажды, много лет назад, в этой деревушке жила семья. Отец, сын и дочь. Они принадлежали к старинному роду, они были потомками самого Салазара Слизерина и обладали магической силой. А в том большом доме жила другая семья — магглы, простые… простые, не наделенные никакой колдовской силой магглы, — сказал Том, и Джеки заметила, как трудно, через силу дались ему эти слова.

— У них был сын — мерзкий, заносчивый… маггл, — продолжил Том, и его рот дрожал и кривился, как будто сам вкус этого слова вызывал у него тошноту и отвращение. — Дочь… дочь колдовской семьи полюбила грязнокровку и сбежала с ним, бросив своих родных. Они даже поженились, но через какое-то время он понял, что его жена — ведьма. И только из-за этого, только потому, что она принадлежала к колдовской расе, он бросил ее, беременную, в Лондоне и вернулся домой, к своему папаше. Весь Литтл-Хэнглтон потом пересказывал истории о том, как бедному грязнокровке «задурили голову.»

Пальцы Тома сжались вокруг ее локтя так, что рука онемела. Каждое его слово вызывало в ее памяти то одно, то другое лицо.

— А она так и не вернулась домой из Лондона, — продолжал Том. — И он даже ни разу не попробовал ее найти. Ни ее, ни своего ребенка. От славного древнего рода остались только ее отец и брат. Отец умер вскоре после бегства дочери, а брат остался. Он был последним хранителем кольца, которое мы оставили в той хижине.

Сердце Джеки колотилось как угорелое. Том все еще держал ее за локоть, хотя они давно уже не двигались с места. Его пальцы были такими странно горячими, как будто прожигали ее платье и мантию одновременно. Внезапно вокруг стало темно, и Джеки снова оказалась в хижине Гонтов. Одно скользящее, как будто замедленное мгновение она смотрела в глаза Морфина, чудовищно заросшего и грязного, но все еще узнаваемого. Его освещало тусклое желтоватое пламя, и Джеки вдруг поняла, что держит в руке старомодный фонарь.

— А я уж думал, ты — это он, — прохрипел Морфин. — Ты прям рожей точно как тот…

Тьма сгустилась, картинка перед глазами колыхнулась, будто отражение в воде.

— А он вернулся, — будто сквозь ту же воду донесся голос Морфина. — Бросил ее, шлюху, обесчестившую нас, укравшую наш медальон!..

Морфин еще что-то говорил, но звон в ушах вытеснил все звуки. Ярость всколыхнулась в груди. Джеки бросилась вперед, изнемогая от звериного желания ощутить кровь на языке, и все погрузилось в кромешный мрак. В тот же миг откуда ни возьмись всплыла холодная голубоватая луна. Ее свет падал на пол сквозь частый переплет высокой и широкой оконной рамы. В сетчатом рисунке света и тени на полу лежали три тела. Лица расплывались перед глазами, двоились, слоились, и Джеки никак не могла разобрать, почему один из них кажется ей таким знакомым. Ее руки, опущенные вдоль тела, слегка подрагивали, как будто по ним пробегали электрические разряды. Пальцы правой сжимали какую-то чужую, но странно послушную палочку, в которой еще трепетали слабые отголоски трех зеленых вспышек.

А потом как будто клещи сжались на ее руке, и видение оборвалось.

— С тобой все в порядке? — Том склонился к ней, внимательно заглядывая в глаза, но обеспокоенность в его собственном взгляде была, казалось, вызвана вовсе не любовью.

— Да, — выдохнула Джеки. — Голова закружилась. И потемнело в глазах.

Том вдруг резко обернулся. За его спиной стоял мужчина средних лет и как-то лукаво и заинтересованно улыбался.

— Утро доброе, — сказал он миролюбиво. У него был резкий и причудливый местный акцент. Джеки инстинктивно сунула руку в карман и нащупала палочку.

— Кто вы? — сходу спросил Том. И добавил своим удивительным властным тоном: — Отвечайте!

— Я… хм… да вы не серчайте, молодой господин, — ответил незнакомец, слегка покачнувшись на каблуках вперед и назад. Вид у него был удивительно, ненормально спокойный и дружелюбный. — Я тут шел мимо, нечаянно услыхал да и просто спросить-то хотел. Это что, это китайский какой или японский?

— Что? Кто вы такой? — ошеломленно вскричал Том. Щеки его мгновенно пошли алыми пятнами.

— Язык вот этот, на котором вы и мисс разговаривали. Чудной такой, шу-шу-шу да шу-шу-шу…

Джеки вдруг заметила, что незнакомец тоже держит руку в кармане. И что материя его темных твидовых брюк оттопыривается так, как бывает только в одном случае: если в кармане лежит волшебная палочка.

— Том, — сказала она тихо, едва улавливая смысл того, что сказал странный собеседник. — Том, это ловушка…

Они появились со всех сторон — фигуры в плащах и мантиях, кто в чем, и подставной фальшивый маггл все так же непрошибаемо-добродушно посмеивался, глядя, как сужается кольцо охотников.

Джеки выхватила палочку, едва поспевая осознать, что делают ее руки. Слева вспыхнуло красным, и она едва успела бросить туда защитное заклинание, чтобы уберечь Тома, как совсем рядом мелькнула знакомая фигура.

Еще один щит мгновенно вырос прямо возле нее, не позволив Криспину схватить ее и вытащить за пределы круга. Том разбрасывал вспышки света во все стороны, не говоря ни слова, и его противника падали как подкошенные. Джеки задохнулась от восторга и ужаса.

Единственная мысль была: только не Криспина, только не Криспина…

Внезапно Криспин сам бросился в атаку. Том взмахнул палочкой…

— Конфундус! — крикнула Джеки. — Импедимента!

Криспин свалился наземь, как подрубленный, запутавшись в собственных ногах, а она обхватила Тома обеими руками, развернулась, и весь мир исчез в вихре голубых и коричневых полос. Что-то алое вспыхнуло, и раскаленный кинжал ударил ее в грудь.

Темнота сомкнулась над нею, и руки Тома разжались, пока неведомая сила проталкивала их сквозь тесную трубу.

========== 15. Рождение ==========

Когда Джеки подняла тяжелые, будто свинцом налитые веки, над нею было только темное небо, сыплющее в глаза снег, пригоршню за пригоршней. Она косо лежала на чем-то твердом, не совсем на боку и не совсем на спине, и у нее страшно, раздирающе болело все тело.

— Эй, ты! — раздалось сверху. — Проваливай отсюда, рвань!

Тяжелый ботинок толкнул ее в бок. Она тяжело перевалилась на спину, и боль стала нестерпимой.

— Твою мать! — хрипло выругался тот же голос. — Еще чего не хватало! Еще разродись у меня на пороге! Пошла отсюда, пошла!..

Сквозь бесконечные, беспрерывные волны боли Джеки осознала, что это тело не ее, а бедной Меропы. И, судя по всему, она стремительно приближалась к моменту рождения своего ребенка.

Она тяжело поднялась и встала на четвереньки; при этом обе ее руки погрузились в мешанину мокрого снега и грязи по самые запястья. Ещё одно усилие — и Меропа была снова на ногах. Джеки не имела ни малейшего представления о родах и боли, которая их сопровождает, но то, что претерпевало сейчас измученное тело Меропы, было похоже на агонию. Она почувствовала, как что-то теплое струится по ее ногам и побоялась опускать голову, чтобы не увидеть кровь.

Меропа совершенно окоченела, и Джеки предположила, что та, вероятно, уже не первый час бродит под снегом, безрезультатно пытаясь найти укрытие.

— Счастливого нового года! — крикнул кто-то позади. Звуки то становились яснее, то сливались в неразборчивый гул. Боль уже не прекращалась, она даже не становилась слабее. Что-то огромное, тяжёлое давило вниз, прорывалось сквозь изможденное тело. Меропа подхватила живот обеими руками, словно пытаясь удержать ребенка, не дать ему родиться. Было ясно, что ещё совсем немного, и он появится на свет прямо в этот снег и холод.

Меропа подняла голову. Прямо перед нею возвышалось мрачное, темное здание за шипастой оградой. Над воротами было что-то написано, но сквозь плывущую перед глазами муть, сквозь снег и слезы Меропа разобрала только «приют.» Окна, в которых горел свет, казались такими приветливыми, — по крайней мере, там тепло. Она толкнула створку ворот и побрела к двери.

— Иисус, Мария и Иосиф! — воскликнул женский голос, когда блаженное золотое тепло обняло Меропу. — Скорее сюда! Помогите!

…Ребенок плачет. Где? Где он?

— У тебя сыночек, дорогая, — ласково сказал кто-то невидимый. — Сыночек, да какой красавчик. Прям новогодний подарочек.

— Том…

— Что ты сказала, лапушка?

— Его зовут Том, в честь отца, — прошептала Джеки губами Меропы, или Меропа прошептала губами Джеки, но это уже не имело значения.

— Как скажешь, дорогая. — Кто-то нежно обтер ее лицо мягкой тканью, смоченной чуть теплой водой. Это было так приятно. Чужая рука пригладила волосы.

— Том… Марволо, в честь моего отца, — продолжила Джеки, не открывая глаз. — Том Марволо Реддл.

— Ох, что ж за имечко такое чудное, — засмеялся тот же голос. Рука снова прошлась по лбу Меропы, и это было так приятно, так чудесно, как будто мать, которой Меропа никогда не знала и не помнила, вернулась к ней. Слезы вскипели на ее глазах, скатились по вискам.

— Что ж ты плачешь, лапушка? — обеспокоенно спросила женщина. — Сейчас приедет доктор, подлечит тебя, будешь как новенькая. Сыночек у тебя, такой уж красавчик!

— Надеюсь, он будет похож на своего отца, — хрипло прошептала Джеки. — Где он?

— Сейчас, милая, сейчас.

Женщина подняла повыше подушку у Меропы под головой и положила ей на руки теплый, тяжёлый, шевелящийся свёрток. Вся дрожа от слабости и странного холода, она открыла глаза и увидела крошечное серьезное личико. Большие темные глаза смотрели на нее снизу вверх, глаза Тома Реддла, ее первой и последней любви.

— Вот какой ангелочек, — тихонько подсказала незнакомая женщина. Джеки прижала младенца к груди. Одеяло соскользнуло, и малыш потянулся к ее груди. Женщина склонилась, что-то ласково воркуя, и набухшая, такая болезненная все последние месяцы грудь Меропы оказалась в теплом крошечном ротике. Неожиданное чувство облегчения и блаженства захлестнули Джеки подобно огромной волне. Как странно, как жаль уйти именно сейчас…

Она несколько мгновений глядела, не мигая, на маленькие круглые щёчки своего сына, на закрытые темные глаза с длинными ресницами, и вдруг странная, сосущая дурнота, совсем как в первые месяцы беременности, близкая к обмороку, начала подниматься откуда-то из глубины живота.

Ее руки, державшие ребенка, вдруг ослабели и едва не разжались. Сидевшая рядом с ней женщина поспешно подхватила младенца, который незамедлительно начал кричать.

— На помощь! — крикнула она. — Сюда, скорее!

Кто-то вбежал в комнату, но Меропу уже затягивала тьма. Джеки в панике почувствовала, как холодеют пальцы на руках и ногах, как тело перестает ей принадлежать.

— Меропа, — тихо позвал кто-то в стороне. Она попробовала повернуть голову на голос, но не смогла. — Меропа, я здесь, любимая.

Она наконец сумела встать и оглянуться. Позади нее пролегла широкая пыльная дорога под блистающим, ослепительно-голубым небом. Аромат жимолости, гиацинтов и абрикосового цвета окружил ее, и радость наполнила душу. Том протягивал к ней руки — свежий, сияющий в своей крахмальной белой рубашке, с широкополой шляпой в руке.

— Меропа, — радостно сказал он, обнимая ее, не обращая ни малейшего внимания на ее грязные свалявшиеся волосы, на растрескавшиеся от холода руки и губы, и на кровь, текущую по ее ногам.

— Том, — прошептала она из последних сил. И бездна, наполненная солнечным светом, поглотила ее, и Джеки больше ничего не видела…

… пока Том не выдернул ее из вихря света и теней за обе руки.

— Сюда! — крикнул он, таща ее за руку, и Джеки нырнула следом за ним под прикрытие высокой острой скалы.

— Мы тут одни, — выдохнула она, все еще задыхаясь от боли в груди. Она так и не поняла, что за проклятие в нее попало, вероятно, что-то обморочное, но не слишком сильное — ведь она опомнилась за считанные минуты.

Но все то, что явилось ей в коротком видении, вдруг навалилось, словно груз свинца лег на плечи. Но почему — спросил вдруг голос в ее голове — почему я вижу то, что было с Меропой после того, как она продала медальон? Потому — ответил он же — что ты видишь уже не через медальон. Ты видишь через Тома.

Все встало на места само собой, и Джеки даже не нашла в себе сил сомневаться.

Меропа полюбила маггла. Опоила его приворотным зельем и сбежала с ним в Лондон. Продала медальон Слизерина в лавку Боргина и Берка за десять галлеонов и умерла в безвестном приюте, произведя на свет сына… Тома Марволо Реддла. Названного Томом в честь отца и Марволо — в честь деда.

«А я уж думал, ты — это он,» — сказал тогда Морфин. Как там он добавил потом? «Ты прям рожей точно как тот…» Том похож на своего отца как две капли воды. Это он пришел к Морфину в том обрывке жуткого, темного видения. Пришел за чем-то… за чем-то, чего Джеки пока не узнала. Именно поэтому она видела лицо Тома во всех видениях, связанных с Меропой, — потому что Том — точная копия своего отца. Вероятно, именно это имел в виду тот маггл в Литтл-Хэнглтоне. Он тоже заметил необыкновенное сходство между приезжим и старшим Реддлом, которого, вероятно, когда-то знал. Но дом Реддлов стоит пустой, запущенный, заброшенный. Где они, где отец Тома, и куда он ходил в тот вечер?

Отец Тома лежал там, на полу, в лунном свете, — ответила Джеки сама себе. А к Морфину он пришел за кольцом старика Гонта. Ведь так он сказал — «в некотором роде получил.» Джеки передернуло — в каком некотором роде, она боялась представить. О нет, Морфина ей было совсем не жаль, но Том… неужели ему пришлось применить силу, чтобы забрать кольцо у своего дяди? И почему он видел лежащие на полу тела? Почему он оказался в доме Реддлов после того, как… И Джеки вдруг совершенно отчетливо вспомнила затухающее ощущение силы в руке, сжимающей волшебную палочку. Ощущение замирающей зеленой молнии, которая разит без промаха, от которой нет спасения.

— С тобой все в порядке, Синистра? — спросил Том, держа ее за плечи, заглядывая ей в лицо. Глаза были внимательные, настороженные, горящие, но не красные.

— Да, — с трудом выдохнула Джеки. Она все еще не могла до конца привыкнуть к новому имени. Почему-то обидно было, что Том выбрал это имя — чужое, холодное, высокомерное, зловещее, — а не то теплое и простое, каким она привыкла называть сама себя.

Она подняла голову навстречу солнцу и огляделась по сторонам — убедиться, что их действительно никто не преследует. Вокруг поднимались острые скалы, засыпанные снегом, а где-то далеко внизу виднелась долина и как будто бы человеческое жилье — над крышами струился дым. На миг Джеки показалось, что они вообще никуда не трансгрессировали, но спустя несколько секунд она поняла, что место совсем другое.

— Где мы? — спросила она, с трудом заставляя голос и язык слушаться.

— Мы в горах, а там внизу — деревня Хогсмид. Отсюда рукой подать до…

— До Хогвартса, — перебила Джеки. — Ты перенес нас к своей старой школе — но зачем?

— Здесь я хочу спрятать нечто настолько же ценное, насколько ценным было кольцо, — ответил Том. — Так или иначе, Хогвартс должен принадлежать мне и только мне. Не так важно, кем, каким и когда я сюда вернусь — но это место будет принадлежать только мне или никому.

— Тот человек, который заговорил с нами на тропе — о чем он спрашивал? — вдруг спросила Джеки, меняя тему. Том нахмурился. Казалось, еще немного — и он всерьез разозлится.

— Разве ты не поняла? — спросил он подозрительно и недоверчиво. По правде говоря, миг просветления подбросил Джеки догадку, но она хотела услышать ответ от Тома.

— Возможно, — ответила она уклончиво. — Но я хочу убедиться, правильна ли моя догадка.

Шу-шу-шу, сказал тот человек. Шу-шу-шу, совсем как Морфин разговаривал со своей сестрой. Как старик Марволо разговаривал с ними обоими.

— Это парселтанг — язык змей, — тихо сказал Том. — Дар наследников великого Слизерина. Я знал его с детства. Я всегда говорил со змеями. Они приходили ко мне из высоких трав и говорили со мной как с равным. Поэтому я понял, что ты — избранная, когда ты ответила мне на этом языке.

Джеки похолодела. Она и сама не заметила, как научилась понимать этот странный язык — потому что его понимала Меропа. И не всегда замечала, когда разговаривала с Томом на этом чуднóм змеином языке. Избранная, как же! Если бы не медальон… Джеки крепко сжала свое сокровище в кулаке, чувствуя, как в ладонь впились ногти.

Джеки вглядывалась в его лицо и не могла наглядеться. Тонкие черты казались особенно красивыми в бледно-золотом свете зимнего солнца. Смертельная тоска стиснула ее сердце.

Догадки начали зарождаться в ее голове одна за одной, но они были настолько невероятны, чудовищны, невыносимы, что Джеки не хотела их слышать. Любовь — ее сердце было полно любовью, болью, страхом, и больше всего на свете ей хотелось вернуться в прошлое, в тот вечер, когда она пообещала Тому пойти с ним всюду, спуститься в любую бездну, и оставаться рядом во что бы то ни стало. Ради него она оказала сопротивление сотрудникам отдела магического правопорядка. Ради него она наложила заклятие на Криспина.

— Ты вступила в бой ради меня, — эхом отозвался Том. В его глазах начал разгораться тот самый красный огонь. — Ты — моя лучшая, самая дорогая…

В ушах Джеки зазвенело. Она ждала этих слов так долго, что почти потеряла надежду.

— Лорд Волдеморт умеет ценить верность и преданность…

Это ради тебя, Том. Это все ради тебя. Что бы ты ни натворил…

— Я всегда буду с тобой, — сказала Джеки, почти не веря своим собственным словам, как будто их произносил кто-то другой. — Всегда…

Том провел пальцами по ее щеке, и как будто горящие, жгучие следы остались на коже.

— Идем, — сказал он, беря ее за руку. — Пока они не явились прямо сюда. Они знают, что Хогвартс много для меня значит. Они могут уже поджидать меня здесь или в Хогсмиде. И они, скорее всего, уже знают, что сюда кто-то трансгрессировал. Нам придется воспользоваться заклинаниями невидимости, пока мы будем здесь. Но после, когда мы спрячем все, что должны спрятать, мы отправимся далеко. Туда, где нас не найдут долгие, долгие годы. И где мы сможем отыскать еще одну реликвию.

— Что все это значит, мой лорд? — спросила Джеки, и с отдаленным, запоздалым удивлением отметила, что странное, напыщенное обращение само слетело с языка, заменив имя.

— Каждое из таких сокровищ приближает меня к бессмертию, — ответил Том. Он остановился у небольшой пещерки между скал. Как видно, он не раз здесь бывал и хорошо знал место. Джеки глянула вниз и увидела прекрасную картину. У далекого, подернутого дымкой и кромкой льда темно-синего, почти черного озера возвышался на скалеогромный замок. Множество башенок, остроконечные крыши и шпили, над некоторыми вьется дымок, и необъятное море темного, густейшего леса, почти полностью покрытого снегом. Это и есть Хогвартс, догадалась она, хоть и не видела его ни разу в жизни.

Наверное, Том бывал здесь не раз, любуясь прекрасным замком, который он так обожал, которым так хотел обладать. И это место он выбрал не случайно.

Когда Джеки обернулась, он уже стоял на коленях у двух высоких валунов, похожих на половинки разбитого сердца. Раскрытый саквояж стоял рядом с ним, а в руках Тома была небольшая коробочка, странно знакомая, и вовсе не потому, что она ее уже видела.

Почему-то всплыла в памяти маленькая комната, наполненная ароматом сладких, по-рождественски пряных духов и роз. «Возьмите ее, мой драгоценный…»

Том открыл крышку, и голубовато-белый шелк под нею вздрогнул, как будто вздохнул. Солнце заиграло на его переливчатых складках, а потом Том развернул тонкие лепестки. Круглый золотой бок, тонкие прихотливые ручки. А на сияющей, без единой царапинки золотой глади — чеканное изображение вставшего на задние лапы барсука в высокой траве.

— Это барсук, — тихо сказала Джеки. — Это чаша Хельги Хаффлпафф… И она всегда была…

— О да, — сказал Том, поднимая на нее блистающие глаза, в которых отблески золота играли вперемешку с красными, огненными. — Она всегда была у меня.

Джеки судорожно стиснула медальон в кармане, чувствуя, как пальцы становятся мокрыми от пота, как тяжелый медальон скользит в ее ладони. Она словно падала в какую-то бездонную пропасть и не могла остановить свое падение. Том, как же так?..

— Это ты забрал чашу. Это тебя я слышала, — проговорила Джеки, пока он бережно заворачивал чашу в сияющий шелк. — Это ты разозлился, потому что кто-то или что-то помешало тебе забрать и медальон Слизерина в придачу.

Том бережно поставил коробку с чашей между двумя половинками камня и наставил на них волшебную палочку. Разбитое каменное сердце словно склеилось, поглотив его сокровище.

Горячие слезы вскипели на глазах у Джеки. Тетя Хепзиба… Неужели Том смог, неужели у него поднялась рука?..

— Я взял то, что должно было принадлежать мне по праву, — сказал Том, не оборачиваясь. Джеки стиснула в кармане свою волшебную палочку. Даже не глядя на нее, она знала, как ярко сейчас горит на ней надпись «Певерелл.»

— Я пришел к своему дяде Морфину. Я хотел видеть своего деда, Марволо Гонта, который дал мне свое имя. Он должен был рассказать мне о нашей семье, о нашем древнем роде, который начинался от великого Салазара Слизерина. Морфин сказал мне, что гнусный грязнокровный маггл Том Реддл вернулся домой после того, как бросил мою мать погибать в Лондоне в одиночестве. И я принял решение, о котором не жалею. Жалкий род Реддлов теперь прерван навсегда, потому что я положил ему конец. А потом я забрал у Морфина кольцо своего деда. Он был признанным ненавистником магглов, мой дядя Морфин. Мне не составило труда изменить его память, тем более, что Реддлы были убиты его волшебной палочкой.

Джеки почувствовала, как дрожат ее руки. Как ее верная и любимая волшебная палочка скользит в мокрой ладони. И как ледяной ветер обжигает щеки, которые тоже почему-то мокрые… совсем мокрые.

— Мои сокровища — кольцо, чаша, дневник, который ты тоже видела, — это хранители моего величия и бессмертия. Однажды, моя Синистра, весь мир заговорит обо мне, и я буду бессмертным, величайшим правителем колдовской расы. Мои крестражи не дадут мне умереть, и ты будешь идти рука об руку со мной всю вечность, потому что ты стала дорога мне, моя Синистра, как никто и никогда не был дорог.

Том обернулся к ней и встретил острие ее волшебной палочки, направленное прямо в его грудь. Она почти ничего не видела из-за слез, наполнивших глаза. Палочка в дрожащей руке танцевала, описывая круги и спирали.

Она почти не могла дышать от раздирающей боли в груди. Ей казалось, что любовь к Тому, жалость к его несчастной сиротской доле, сочувствие его одиночеству и ненужности родному отцу и даже родной матери сейчас разорвут ее сердце на миллион осколков. А с другой стороны подступала жалость к тете Хепзибе — ее ласковой, такой доверчивой и добродушной тете, которая пала жертвой амбициозного замысла… Крестражи? Кто такие эти крестражи? О чем он говорит?

— Медальон Слизерина, моя Синистра, — тихо-тихо сказал Том и протянул руку ладонью вверх. — Дай мне медальон моего рода.

Ее рука сама собой потянулась из кармана.

— Давно ты знал? — спросила Джеки безнадежно.

— С нашей первой встречи в саду у мадам Смит, — спокойно ответил Том, как будто не замечая слез на ее щеках. Джеки вытащила медальон из кармана за цепочку. Личина уже почти развеялась, и медальон почти вернул себе свой первоначальный величественный вид. Том протянул руку навстречу, но взял не медальон, а запястье Джеки.

Мягко притянув ее к себе, он обнял ее за талию другой рукой и прижался к ее мокрым от слез губам своим теплым мягким ртом.

— Моя Синистра, — вдохновенно прошептал он у самых ее губ, прижимая ее к себе всем телом. Джеки громко всхлипнула, чувствуя, как тело мгновенно отзывается на его близость, хотя разум пребывает в полном смятении. — Кто бы мог подумать, что из досадной помехи ты превратишься в мою самую драгоценную спутницу?

— И ты вся переполнена любовью, моя дорогая, — продолжал шептать Том, словно опутывая ее теплыми нежными нитями. — Ты вся переполнена этой древней магией, о которой я столько слышал. Ты покажешь мне ее силу? Твоя любовь сейчас не позволяет тебе перестать плакать. Твоя любовь не позволяет тебе избавиться от сомнений. Но все же она заставила тебя наслать порчу на друга ради того, чтобы спасти меня…

Том вскинул голову. Кто-то приближался из-за скал. Послышался лай и шаги по хрусткому осыпающемуся щебню. Несколько секунд — и из-за скал появился охотник. В коричневой замшевой куртке, с ружьем на плече. Только сейчас Джеки поняла, что Том точно так же сжимает в руке волшебную палочку.

— Помоги мне еще раз, моя Синистра, — прошептал Том, и его горячее дыхание пробежало вниз по ее шее как струйка огня. Том принялся нашептывать какие-то странные, незнакомые слова, которые Джеки не могла разобрать. Дрожь пробежала по ее спине — дрожь безотчетного, животного ужаса. Ей казалось, что это таинственный шепот Тома заставил ее испытать этот страх, но не могла понять, почему у нее возникло такое чувство.

Охотник, конечно же, их не видел, не слышал, даже не подозревал об их существовании. Белая с рыжими пятнами собака бежала за ним по каменистой осыпи. Том мигом развернул Джеки спиной к себе, лицом к ничего не подозревающему человеку. Стиснув ее запястье рукой, в которой была палочка, он направил ее в спину удаляющемуся охотнику.

— И… Авада Кедавра! — произнес Том негромко, но очень отчетливо. Джеки видела, как зеленый луч вырвался из его палочки и ударил жертву в спину. Она вскрикнула, как от боли, но все было кончено. Испуганная собака метнулась прочь, но Тома интересовал только ее хозяин.

— О да, — сказал он, прижимая Джеки к себе, преисполненный сладострастной жадности.

Он глубоко и прерывисто дышал, не то от наслаждения, не то от боли. Джеки еще никогда не чувствовала в его руках такой судорожной, непреодолимой силы. Она поняла, что при всем желании не вырвется из этого объятия… да и не хотела, по большому счету.

Лицо Тома побледнело, глаза закатились, как будто он и впрямь переживал не то острейшее блаженство, не то нестерпимую боль. Протяжный стон сорвался с его губ, а потом он еще сильнее сжал ее руку, в которой до сих пор лежал злосчастный медальон, и повернул ее ладонью кверху.

Медленно опустив голову, Том коснулся реликвии своего рода волшебной палочкой, которая как будто слегка дымилась. Медальон подпрыгнул и открылся, и Джеки впервые увидела его половинки изнутри — неглубокие чашечки с холодно-зеленой шелковой подкладкой. Дымок стал гуще, сплотился в серебрящееся облачко и легко соскользнул с кончика в выстеленные шелком чашечки. Как завороженная, Джеки следила за тем, как он колышется там — мирный, легкий, искристый. Как будто пара красивых темных глаз мелькнула в дымке и исчезла. Медальон сам собой захлопнулся, и Том издал еще один протяжный стон, полный удовлетворения.

— Моя Синистра, — прошептал он, глядя на нее полными огня и страсти глазами. — Теперь ты навеки моя. Еще немного, совсем немного… удача сопутствует мне, Лорд Волдеморт готов стать величайшим из всех живших и живущих в этом мире.

— Что… что ты сделал? — всхлипнула Джеки, чувствуя, что соскальзывает в пропасть, медленно, но неизбежно. Смерть тети Хепзибы, семьи Реддлов, этого ни в чем не повинного человека — даже всего этого оказалось недостаточно, чтобы она оказала сопротивление, попыталась остановить Тома, сбежать — да что угодно.

— Создал еще один крестраж, — ответил Том, чрезвычайно довольный собой, счастливый, торжествующий. — Еще один хранитель моей души и моего бессмертия. О, моя Синистра, тебе только предстоит познакомиться с глубинами темных искусств, с могуществом, которое они могут подарить, и с бессмертием, которое само идет в руки тому, кто его жаждет.

Однажды, моя прекрасная Синистра, я попрошу тебя о самой большой милости, которую ты можешь оказать Лорду Волдеморту. Я попрошу тебя стать сосудом для последней части моей души — о нет, не каждому достается такая необычайная честь.

— И для этого потребуется… снова потребуется… — начала Джеки, но не смогла договорить. В голове до сих пор не укладывалось, что Том может кого-то убить. Что уже убил. Прямо сейчас, на ее глазах — и тело бедного охотника еще, наверное, не остыло.

— Да, — мягко ответил Том. — Только так можно создать крестраж. Только так можно расщепить свою душу и посадить ее в избранный сосуд.

Кольцо, чаша, медальон, та книжица, которая еще лежит у Тома в саквояже, — четыре убийства, самое меньшее. Но он не собирается останавливаться, ему нужно еще. Сколько еще? И кто падет жертвой в этот раз? Может быть, Том захочет испытать ее преданность и заставит ее убить кого-то знакомого? Дорогого? Родного? Может быть, маму или отца? Может быть, Криспина?

Том не торопил ее и ни к чему не принуждал. Он просто мягко прижимал ее к себе, и от этого так сладко кружилась голова, так часто билось сердце, как будто множества поколений существовали в мире с единственной целью — подарить ей этот момент счастья, подарить ее саму Тому Марволо Реддлу, Лорду Волдеморту.

Где-то далеко внизу залаяла собака. Звонкое эхо разнеслось по скалам. Звук стремительно приближался, стали слышны голоса, шаги по осыпающемуся щебню. Тома протянул руку к лежащему на земле саквояжу, и тот сам захлопнулся и взмыл в воздух. Снова эта невероятная, безмолвная магия, для которой ему не нужна даже волшебная палочка.

Том бросил последний взгляд на Хогвартс вдалеке. Дымка таяла на солнце, и огромный величественный замок все яснее возвышался над покрытым снегом пейзажем. «А я так в нем и не побывала,» — внезапно подумала Джеки. Какая-то странная обреченность охватила ее душу, как будто смерть маячила перед носом.

Внизу, у крутого спуска, по которому убежал охотничий пес, замелькали тени. Том прижал Джеки к себе.

— Портус! — услыхала она. Что-то завибрировало, даже ее замерзшие ноги ощутили это жужжание. Снизу слабо и трепетно засветилось что-то голубое.

— Скорее, — выдохнул Том. Джеки, как будто под гипнозом, следила за людьми из Хогсмида, которые подбежали к убитому, принялись его приподнимать, поворачивать, пытаться привести в чувство… Пораженные, двое мужчина как по команде опустились на колени над телом, ища причину смерти — и не находя.

— Это маггл… охотник. Но почему он умер? Почему его собака так напугана? Неужели убивающее проклятие?.. — спросил один. Его голос донесся до Джеки глухо, как через вату. Остальные немедленно пригнулись и заозирались, словно боясь, что зеленый луч сейчас же поразит любого из них.

Том сунул ей в руки какой-то холодный булыжник и с силой прижал ее ладони к бугристой ледяной поверхности. Раз… два… Что-то с силой подбросило Джеки вверх, как будто где-то внутри ее тела дернули за крючок.

Она еще никогда не путешествовала с помощью порталов и никогда не представляла себе, каково это может быть. Но путешествие закончилось прежде, чем она поняла, что еще секунда, и ее тело разорвется, скрученное и перекрученное, словно мокрое белье после стирки.

========== 16. Превращение ==========

Она оставила всякое сопротивление. Просто позволила Тому вести ее туда, куда он считал нужным. В ней будто умерли все чувства, кроме вины, ужасного, терзающего ощущения вины.

Без тяжести медальона на шее было как-то пусто, как будто у нее забрали часть тела и ничем ее не заменили. Однако, его отсутствие приносило и странное удовлетворение. Как будто ей больше не надо было смотреть в глаза призраку мертвой тети Хепзибы и оправдывать свое предательство.

Когда портал перестал вибрировать под ее ладонями, вокруг стало очень солнечно. Они приземлились где-то на прогалине, со всех сторон окруженной густым зеленым лесом. Высоченные горы со снежными шапками подпирали хрустальное голубое небо. Ниже по склону и дальше — Джеки не смогла определить расстояние на глаз — лежали несколько ярких сине-зеленых озер. Места были почти такие же захватывающе красивые, как края, окружавшие Бобатон, но Джеки как будто одеревенела внутри. Даже эта красота ее не поразила, не впечатлила.

— Где мы? — спросила она ровным голосом.

— Это Албания, моя Синистра, — ответил Том. Непонятно было, ждет ли он от нее дальнейших вопросов или нет, но ей пока не о чем было его спрашивать. Она вся сжалась, обратилась внутрь себя, пытаясь найти ответы на вопросы и боясь признаться себе, что уже нашла.

Чтобы хоть на чем-нибудь сосредоточиться, она попыталась подсчитать, сколько прошло дней с тех пор, как она ушла из дому, и не смогла. Память затянуло какой-то мутной пленкой.

— Какой сегодня день? — вдруг спросила Джеки, не слишком надеясь на ответ. По правде сказать, ей было почти все равно.

— Канун нового года, — ответил Том. Он все вел и вел ее куда-то — наверное, ему было известно, куда именно нужно идти. Ведь план бегства из Лондона был готов еще до того, как Джеки стала его спонтанной попутчицей.

Здесь было теплее, чем в горах, из которых открывался вид на Хогвартс. И то верно, вяло подумалось Джеки, ведь Албания куда южнее. А в Лондоне сейчас, может быть, сыплет снег, и мама с папой готовятся встречать… И много лет назад в канун нового года бедняжка Меропа произвела на свет свое единственное дитя и погибла.

Нет, мама с папой, наверное, уже потеряли всякую надежду найти свою бесшабашную дочь, которая ни на минуту не задумалась о них и их чувствах, сбегая из дому. Может быть, сейчас с ними Боунсы, может быть, Криспин сейчас сидит напротив родителей в гостиной тети Хепзибы и обещает найти, поймать, доставить Джеки домой во что бы то ни стало. А может, он уже на пути сюда, ведь каким-то образом его люди всегда узнавали, где Том может быть… но нет, навряд ли это возможно. Если в поселок Литтл-Хэнглтон вела его родословная, если в Хогвартсе его могла ждать засада только потому, что он там учился, то что может связывать его с Албанией?

Джеки как будто заново ощутила, как его пальцы сжимали ее руку — с такой твердой решимостью, с какой он, наверное… Она прикусила губу так сильно, что почувствовала соленый и металлический привкус крови.

А все могло быть совсем по-другому на самом деле. И она могла бы сейчас сидеть у камина, на теплом деревянном полу, бездумно вглядываясь в пламя, мечтая о любви и счастье. О другой любви, которую она воображала себе в мечтах. Нежной, восторженной, волшебной, от которой сердце кажется огромным, полным света.

Вот только так ли ей нужна именно эта любовь? Может быть, сейчас у нее есть как раз все то, чего она хотела, для чего была создана? Может быть, прямо сейчас отнять у него руку, броситься наутёк между стволами, петляя как заяц, чтобы не догнал зелёный смертоносный луч, а потом трансгрессировать домой, умолять Криспина о защите, пусть Министерство спрячет ее, скроет, убережёт… но на самом деле, от Тома ей никуда не спрятаться. И даже не потому, что он найдет ее под землёй, под водой и на том свете, а потому, что ей больше не жить без него. И он это знает, и она тоже.

Детские мечты сбылись. Она получила все, что хотела. Прекрасный принц, за которым она безропотно пошла на край света. Необыкновенная сила, перед лицом которой у нее захватывало дух. И ощущение предназначения, которое она не могла перебороть и отбросить, несмотря на все, что случилось, несмотря на все, что он сделал.

Это ощущение помогало одолеть чувство вины и стыда.

Джеки порывисто оглянулась. Ей послышалось, что за ними кто-то идёт. Том оглянулся вместе с ней, но они по-прежнему были одни. Только лес, испещренный пятнами света и тени, темно-зеленый и золотой.

И она снова погрузилась в свои мысли, идя по бесконечному кругу, возвращаясь в одну и ту же точку.

«Я не могу его покинуть. Но и остаться не могу.»

Ее сердце разрывала боль — боль и любовь. Хоть бы раз еще увидеть маму и папу. И Криспина. Прийти на могилу к тете и попросить прощения.

А потом Том бросил на нее быстрый взгляд, и красота его темных глаз вонзилась в ее сердце как нож. Как же она устала… Просто переставляй ноги, Джеки, просто переставляй ноги и иди дальше, ты сама выбрала этот путь. Просто иди…

***

Она плохо помнила, как закончился лес, как Том чуть ли не на руках внес ее в некую комнату — это какой-то отель? Наверное, опять прикинулся магглом, мистером Слагхорном, а может, придумал новую фамилию, албанскую. Как странно, как смешно, ведь в кармане лежит волшебная палочка, самая настоящая волшебная палочка с надписью «Певерелл.»

Джеки протянула руку к карману и не нашла. Рука шевельнулась в мягком, обволакивающем тепле и коснулась обнаженного бедра. Тогда пришлось открыть глаза — и мягкое тепло оказалось свежей, хрустящей от чистоты постелью с мягчайшей периной. Том сидел в изножье и медленно поворачивал перед глазами ее волшебную палочку. Наверное, что-то изменилось в звуке ее дыхания, и Том обернулся.

— Все в порядке, Синистра? — спросил он, внимательно глядя ей в глаза.

— Наверное, — ответила она, чувствуя, как блаженное сонное тепло отступает, сменяясь уже привычным ощущением тревоги.

— Из какого дерева твоя палочка? — тихо спросил Том. — Правильно ли я понимаю?..

— Бузина, — ответила она, слегка озадаченная вопросом. — А внутри перо феникса.

— Ты совершенно уверена? — пробормотал Том, разглядывая палочку, бережно поворачивая ее самыми кончиками белых, удивительно длинных пальцев.

— Абсолютно, — сказала Джеки. — Папа заказал эту палочку для меня у мистера Олливандера, когда мне пришло время идти в школу. Она в точности повторяет ту, которая была при мне, когда родители забрали меня из приюта…

Джеки вдруг осеклась. Ей мимолетно подумалось, что Том вряд ли любит вспоминать свой приют — и таинство своего рождения. Но он молчал, ничем не выказывая неудовольствия или удовлетворения. Он еще какое-то время поразглядывал ее палочку, а потом молча положил ее на туалетный столик.

— А что такого особенного в моей палочке? — робко спросила Джеки, не очень, впрочем, надеясь на ответ.

— Она из бузины, — ответил Том.

— Как палочка, которую сама Смерть подарила одному из Певереллов в старой детской сказке? — предположила Джеки, и слова звучали в ее голове, сказанные голосом Криспина.

— Да, Синистра, — ответил Том, бросив на нее быстрый, внимательный, заинтересованный и даже слегка удивленный взгляд.

— Нет, моя была куплена в лавке мистера Олливандера в Косом Переулке. И на ней не было никаких надписей, пока я сама не сделала. Ничего особенного в ней нет. Просто она очень хорошая. Верная и надежная.

Том кивнул, однако, не было похоже на то, что он поверил. По быстрому взгляду, который он бросил на туалетный столик, стало понятно, что он еще не раз вернется к этой теме и, возможно, пожелает самостоятельно опробовать возможности и особенности ее палочки. Что ж, это его дело.

Джеки неловко поднялась и села, придерживая одеяло на груди. Она была голодна, голова кружилась.

— Я почти ничего не помню, — сказала она, и вдруг ее обоняние уловило пронзительный аромат варящегося кофе откуда-то из-за двери. Комната была низкой, темной, но за окном стоял солнечный день. Белые занавески на окне колыхались от неощутимого движения воздуха. И вдруг Джеки начала вспоминать. Много, много дней прошло с тех пор, как они здесь остановились. Дни солнечные и пасмурные, прохладные и теплые, слились в какую-то туманную цепочку, но сколько их было, она не знала, не могла сосчитать.

— Ты была нездорова, Синистра, — сказал Том, и Джеки вспомнила странную муть, затягивающую зрение и слух.

— Что со мной было? — спросила она, вдруг пронзенная странной, страшной догадкой. — Что это было со мной? Какая-то болезнь?

— Не знаю, — ответил Том. — Я ведь не лекарь.

Джеки попыталась уловить хоть что-нибудь в его темных глазах, но не смогла. Вместо этого ей стало все яснее вспоминаться ощущение тянущей, тошнотворной головной боли, которое заполняло иногда целые дни и ночи… а она не могла сопротивляться, больше не могла. Она больше не принадлежала себе, только ему, и он беспрепятственно делал все, что было ему угодно — именно так. Он попросту читал ее как открытую книгу — ее память, ее мысли, все, что было у нее в голове. Все, что он считал нужным.

Она напрягла память. Что было до того, как она свалилась с этой странной болезнью? Что произошло?

Джеки вдруг пожалела, что так мало знакома с темными искусствами. Все те нестрашные проклятия, которые преподавались в школе, были далеки от настоящих, жутких вещей, которые заставляли кровь застыть в жилах. Если бы только знать точно — но почему-то, по какой-то неизвестной причине ей вдруг показалось, что все это как-то связано с проклятием.

Странный свистящий шум заполнил уши. Джеки передернуло, колючие мурашки прокатились по всему телу. Как будто что-то тугое, похожее на тесный и плотный резиновый шланг вдруг сдавило ее тело. Внезапная судорога, пронзительная и резкая, свела мышцы ее челюстей, и за щеками как будто что-то набухло. Необъяснимое желание вонзить во что-нибудь зубы проняло все ее тело странной, тошнотворной дрожью. А потом ее рот сам собой раскрылся, и кончик языка потрогал воздух. Сладкий аромат теплого тела скользнул вниз по ее горлу как обжигающий глоток огневиски.

А потом все исчезло, и она снова очнулась в той же постели, вся дрожа и в поту, едва переводя дыхание. Том быстро сел рядом с ней, взял ее руки в свои.

— Синистра, — тихо сказал он, сжимая ее пальцы. Ничего не понимая, Джеки посмотрела на свои руки. Ощущение колючих мурашек почти прошло, но на короткий, едва уловимый миг она успела заметить на коже странный рисунок, как будто змеиная чешуя. То мелкая, то крупная, она переливалась призрачными шелковистыми оттенками зеленовато-серого, золотистого… А потом исчезла. И исчез пьянящий аромат тепла, который она нащупала в воздухе языком. Аромат Тома.

Он был так близко, такой теплый, и она снова ощутила головокружительное желание укусить — впиться зубами в его шею, в краешек уха, в мягкие теплые губы.

— Что ты почувствовала? — с жадным интересом спросил Том, и Джеки вдруг поняла, что он имеет к этому всему самое прямое отношение.

— Откуда ты знаешь, что я что-то почувствовала? — спросила она, чувствуя, как волна жути поднимается откуда-то из глубин живота.

— Как это было, Синистра? — прошелестел Том, и Джеки впервые заметила, что они продолжают разговаривать на том же свистящем змеином языке. — На что это похоже?

— На смерть, это похоже на смерть! — воскликнула Джеки, сама не своя от отчаяния и обиды. — Что ты со мной сделал?!

Том выпрямился. Он еще никогда не был так хорош, как сейчас. Его темные глаза буквально светились. Он встал во весь рост — безупречный, изысканный, самое красивое человеческое существо, которое она когда-либо видела.

…аромат гиацинтов, теплого мускуса и кедровой древесины… теплое тело, прижимающееся к ней, дарующее несказанное наслаждение…

— Моя Синистра, — мягко сказал он — больше не милый мальчик Том, а Лорд Волдеморт, темный, опасный, немыслимо могущественный и притягивающий. Еще чуть-чуть — и в этом голосе появилась бы нежность. — Другого выхода у меня не было.

— Что? Что значит — другого выхода… Что происходит?

Том слегка улыбнулся и спрятал руки в карманы брюк. Где-то глубоко в груди у Джеки защемило от его красоты, от безысходной любви и от страха.

— Ты ведь не думаешь, моя Синистра, что я ни о чем не догадывался? Я всегда это умел — понимать, когда мне лгут, когда от меня что-то утаивают, когда что-то недоговаривают. Это называется легилеменция. Мне даже не нужно было учиться — я умел это делать от рождения.

О да, при первой же нашей встрече ты умело закрылась — и это меня только раззадорило. Как же так, подумал я, как так эта девчонка умеет противостоять мне, самому Лорду Волдеморту? Уже тогда я понял, что ты — не та, кем кажешься.

Ты оказалась крепким орешком, моя Синистра, но тем дороже мне моя победа. В те мгновения, когда ты забывала о всякой власти над собой, мне удавалось проникнуть в твои мысли, и чем сильнее ты любила меня, тем яснее они становились.

Я был поражен — ты была такой невинной, такой… честной, и настоящие тайны начались только тогда, когда ты начала сомневаться. О нет, как же так, только не Том, он ведь никому не причинит зла!

Джеки всю трясло. Она подтянула колени к груди, как будто пытаясь отгородиться, заслониться от всего, что он сейчас говорил. Его голодные, жадные глаза блестели откровенно красными огоньками.

— Когда я догадался, что ты начала обманывать саму себя, чтобы только не признать правду, я понял, что ты принадлежишь мне. Это просто, Синистра, это очень просто — принять себя такой, какая ты есть. Тебя привлекает темная сторона — не меньше, пожалуй, чем меня. Тебя манит сила, и ради этого ты готова закрывать глаза на все те чудовищные поступки, которые я совершил.

О да, я убил собственного отца, подменив воспоминания брата своей матери, чтобы его упекли в Азкабан — до конца жизни. О да, я заставил безмозглую старую Хоки подсыпать яд в стакан твоей бедной доверчивой тети. Я убил того маггла на твоих глазах, но ты не сбежала, не попыталась предать меня в руки правосудия. Это и есть то чудо, та сила, которую я ищу.

Твоя любовь, которую ничто не в силах пошатнуть, — именно это мне и нужно. Но под конец твои сомнения стали слишком сильными и глубокими. И когда я понял, что ты равно готова и остаться со мной и бежать, у меня не больше не было выбора. Ты помнишь, Синистра, как ты схватила свою волшебную палочку и попыталась сбежать? Нет, наверное, не помнишь. Ты была слаба, твой разум помутился. Но в твоих глазах была такая решимость…

— Что ты сделал? — спросила Джеки шепотом — на большее не хватило голоса. Том усмехнулся.

— Ничего особенного, — ответил он небрежно, как будто его спросили о погоде.

— Собственно, я всего только сделал так, чтобы ты больше никогда не помышляла со мной расстаться.

Джеки зажмурилась, пока его слова снова и снова звучали в ее ушах. Ее тело снова покрылось колючими мурашками, и она в страхе открыла глаза и уставилась на свои руки. Рисунок змеиной чешуи проявился явственнее на этот раз. Она попыталась соскрести его ногтями, но не преуспела. В панике, пытаясь содрать с себя собственную кожу, Джеки услыхала мягкий и спокойный голос Тома.

— Это напрасный труд, моя Синистра. Ты ничего не можешь сделать. Нет никаких контр-заклятий. Чары Маледиктуса необоримы.

— Мале… — прошептала Джеки, но окончание слова растаяло на ее губах. Том снова улыбнулся — или ей показалось, потому что перед глазами поплыли круги. В этот раз ее тело как будто утратило костный остов. Руки приклеились к бокам, ноги превратились в длинный гибкий хвост. Сквозь двоящиеся очертания собственного тела перед глазами она увидела, как поверх чешуек приступает черный узор, как будто наброшенная сеть.

— Что со мной?.. Что это?..

Она точно знала, что Том прекрасно ее понимает, но он только молча следил за тем, как ее тело трансформируется — в этот раз гораздо сильнее, чем в прошлый. Джеки со свистом втянула воздух ртом, и мучительные ощущения внезапно стали ослабевать.

Тьма накрыла ее измученный разум и тело. И Джеки не сопротивлялась.

***

Когда она снова пришла в себя, Том как будто держал верхнюю часть ее тела на руках, сидя на краю ее постели. Его удивительно горячая рука нежно поглаживала ее шею и начало груди. Ощущение было необыкновенно приятное, настолько, что Джеки захотелось застонать. Но вместо стона с губ сорвалось тонкое, тихое, шелковистое шипение.

— Моя Синистра, — сказал Том, склоняясь над нею. — Ну разве я мог тебя отпустить? Разве я мог позволить тебе уйти?

В глазах у Джеки все расплывалось, она видела Тома как будто сквозь стекло, которое то затягивалось туманом, то снова прояснялось. Сердце то прыгало в груди, то почти совсем останавливалось. Попеременные волны жара и холода захлестывали ее тело, заставляя то дрожать, то замирать.

— Скоро пройдет, моя дорогая, — ласково шептал Том, поглаживая ее, целуя в лоб, щеки и губы. — Потерпи еще совсем немного, моя Синистра… Ты будешь моей самой прекрасной, самой незаменимой драгоценностью. Ты будешь последней хранительницей моего бессмертия. Ты — и твоя бесконечная, бескрайняя любовь.

Джеки всю затрясло с такой силой, что Тому пришлось прижать ее к себе обеими руками. Слегка покачиваясь вперед и назад, он переждал, пока судорога отпустит и снова поцеловал ее в сухие губы, которые стали вдруг странно твердыми.

— Ты — первое живое существо, которое меня полюбило, — прошептал Том, прижимаясь щекой к ее похолодевшему лицу. — Отец никогда не хотел и знать обо мне. Мать умерла, покинув меня одного. Я никогда и никому не был нужен, как никогда и никто не был нужен мне самому. Но потом появилась ты — и ты полюбила меня по-настоящему. Не так, как старуха Хепзиба, не так, как все эти старые ведьмы, у которых я выведал немало тайн. Не так, как те, которые называли себя моими последователями. Нет, я сразу это понял. Ты — избранная, Синистра, и я уже не могу с тобой расстаться.

Джеки почувствовала, как защипало в глазах, как перехватило горло. И это — ее Том? Такой холодный, отстраненный — и вдруг разговаривает с ней о любви, о чувствах и своем беспредельном одиночестве, и боль поднялась в ее груди. Странное дело — от этой боли она как будто на миг вернулась в свое прежнее тело — Джеки Мэйфейр снова была сама собой. Она с усилием подняла налитые свинцом руки — ни следа странной чешуи! — и обвила его шею.

— Я люблю тебя, — прошептала она, как будто начисто забыла змеиный язык. — Люблю тебя больше жизни, больше всего на свете.

Том уставился на нее, как будто не мог поверить, что она умеет говорить как человек. Наверное, ему казалось невозможным, что проклятие Маледиктус сдалось перед ее неудержимым желанием признаться ему в любви. Джеки почти силой пригнула его голову к себе и прижалась губами к его губам — сама, в последний раз.

Она чувствовала, что умирает. Что бы он с ней ни сделал, ей этого не пережить. Все ее тело терзала жуткая боль, от которой не было спасения. Она, не мигая, смотрела на Тома, стараясь запомнить его лицо, этот необыкновенный взгляд темных глаз, изгиб губ, длинные ресницы, и то, как завиток волос спадал на его лоб.

***

Длинные белые пальцы Тома легко, едва касаясь, прошлись по узорчатой чешуе. Небывалое чувство — грусть, нежность, и еще что-то теплое, удивительное, как мимолетная радость от давно желанного и наконец выигранного приза затрепетало в груди.

Веки сами опустились, закрыв большие темные глаза. Перед мысленным взором снова встала она — удивительная девушка, которая впервые в жизни заставила его сердце трепетать.

Все еще не глядя, он снова провел пальцами по гладкой, безупречной чешуе и на мгновение вспомнил ее мягкую, теплую, такую нежную кожу. Изгиб ее бедра и девическую выпуклость груди. Длинные пряди блестящих волос. Горячие, самозабвенные губы. Взгляд ее глаз — темных, с колдовской прозеленью, и то, как она впервые назвала его настоящее, величественное имя.

Упругий вес змеиного тела на его коленях был как благостная тяжесть самого драгоценного сокровища в мире. Последний оплот его бессмертия, его величайшая сила и слабость.

— Просыпайся, моя прекрасная, — тихо шепнул он, склоняясь низко-низко и прикасаясь губами к узорчатой спинке. — Просыпайся, моя Нагини, любовь моя.