Путевые впечатления. В России. (Часть вторая) [Александр Дюма] (fb2) читать онлайн

XXXV. ВОРЫ И ОБВОРОВАННЫЕ

Поскольку обед на Михайловской площади, на который я направлялся и который представлял для меня большой интерес, так как за столом там должны были собраться мои друзья и соотечественники, не представляет никакого интереса для вас, дорогие читатели, и поскольку, за исключением волжской стерляди за пятнадцать рублей и блюда земляники за двадцать, такое меню любой гурман мог бы заказать у Филиппа или у Вюймо, — позвольте мне не рассказывать об этом обеде, а вместо этого поговорить с вами кое о чем куда более любопытном: позвольте мне поговорить с вами о воровстве.

Но не о таком воровстве, когда у вас вытаскивают часы из жилета или кошелек из кармана, — в этом отношении русские воры ничуть не опытнее наших; и тем более не о воровстве, связанном с биржевой игрой на повышение или понижение; не о воровстве, связанном с учреждением коммандитных товариществ и акционерных обществ; не о воровстве, связанном с прокладкой железных дорог, — ничего такого в России еще не существует, и в этом вопросе, полагаю, никто, кроме американцев, не может с нами сравняться, — а о воровстве на манер спартанцев, происходящем на виду у всех, пользующемся уважением, совершаемом официально, при посредничестве правительства, с ведома императора.

Александр I заявлял, говоря о своих подданных:

— Эти молодцы украли бы у меня даже корабли, если бы знали, куда их девать!

Такое происходило и с императором Николаем; правда, у него воровали не по-крупному, а по мелочи.

В апреле 1826 года, примерно через полгода после своего восшествия на престол, император Николай, проводя военный смотр в Царском Селе, вдруг увидел четырех мужиков в тулупах и с длинными бородами, предпринимавших безуспешные, но настойчивые попытки приблизиться к нему.

Император пожелал узнать, чего хотят эти четыре человека, которых все, словно сговорившись, не подпускали к нему; он послал своего адъютанта с приказом не перекрывать им дорогу.

Адъютант исполнил поручение, и четыре мужика, наконец, приблизились к императору.

— Говорите, ребята, — обратился к ним Николай.

— Нам только того и надо, батюшка, но мы хотим говорить с тобой одним.

Император подал окружавшей его свите знак отойти в сторону.

— Ну, теперь говорите, — промолвил он.

— Батюшка, — продолжил мужик, который уже брал слово, — мы пришли сообщить тебе о неслыханном воровстве, которое творится в Кронштадте на глазах управляющего морским портом, брата начальника Главного штаба флота.

— Берегитесь, — сказал император, — вы беретесь обвинять.

— Нам известно, чем мы рискуем, но мы прежде всего твои верные подданные, а потому наш долг велит нам так поступить; впрочем, если обвинение окажется ложным, ты накажешь нас как клеветников.

— Я слушаю, — произнес император.

— Ну так вот, городской Гостиный двор заполнен казенным имуществом, похищенным с верфей, складов и арсеналов твоего флота; там есть все: веревки, паруса, снасти, медная обшивка и железные детали, якоря, канаты и даже пушки.

Император засмеялся: ему вспомнилось высказывание брата.

— Ты сомневаешься, — продолжал мужик, говоривший за всех. — Так вот, если у тебя есть желание купить что-нибудь из этого добра, я устрою так, что тебе продадут его на какую хочешь сумму: от рубля до пятисот рублей, от пятисот до десяти тысяч, от десяти тысяч до ста тысяч.

— Я не сомневаюсь, — ответил император, — но у меня возникает вопрос, где они прячут все это?

— За двойными перегородками, батюшка, — объяснил мужик.

— А почему вы не сообщили об этом правосудию? — спросил император.

— Потому что воры достаточно богаты, чтобы купить правосудие. Ты бы так ничего и не узнал, а вот нас в один прекрасный день под каким-нибудь предлогом отправили бы в Сибирь.

— Берегитесь! — сказал император. — Вся ответственность за это дело ложится на вас.

Мужик поклонился.

— Мы говорим правду и отвечаем за свои слова головой, — сказал он.

Тогда император позвал Михаила Лазарева, одного из своих адъютантов, которому он вполне доверял, и приказал ему незамедлительно отправиться в Кронштадт, взяв с собой триста солдат, и внезапно окружить Гостиный двор.

Михаил Лазарев исполнил приказание, убедился в том, что все обстояло именно так, как говорили крестьяне, опечатал лавки, поставил солдат для охраны и вернулся, чтобы доложить императору об исполнении поручения.

Император приказал покарать виновных по всей строгости законов.

Но уже вскоре, в ночь на 21 июня, в кронштадтском Гостином дворе случился пожар, и полностью сгорел не только базар, но и казенные склады с веревками, деловой древесиной, пенькой и смолой.

И правильно: с чего это вдруг императору пришла в голову мысль преследовать воров?

Он, несомненно, раскаялся в этой своей робкой попытке, ибо «Санкт-Петербургская газета» даже не упомянула о пожаре, который был виден с любой точки залива.

Желая узнать детальные подробности о разных способах воровства в России, я обратился к одному из своих друзей, который взялся устроить так, что мне будут даны самые точные сведения об исправниках и управляющих.

— И кто же мне даст эти сведения?

— Да сами эти люди.

— Эти люди сами скажут мне, каким образом они воруют?

— Конечно, если вы сумеете внушить им доверие и дадите слово нигде не называть их имен.

— А когда это будет?

— Послезавтра ко мне должен прийти исправник из большой казенной деревни, граничащей с моим имением. Мы его как следует напоим, вино развяжет ему язык, и я оставлю вас вдвоем, под тем предлогом, что у меня встреча в клубе. Тут уж ваша забота — заставить его говорить.

Через день я получил от своего друга приглашение к обеду. Когда я пришел, исправник был уже там.

Я тщательно рассчитал количество кюммеля, шато-икема и шампанского так, чтобы язык у этого человека развязался, но не стал заплетаться.

Я перестал наливать ему как раз вовремя. Мой друг оставил нас, и я начал расспрашивать своего собеседника; он два-три раза вздохнул, а затем печальным тоном произнес:

— Ах, братец, времена сильно изменились, все стало не так просто, как было прежде. Крестьяне стали хитрее, и тем, кто, к несчастью, должен иметь с ними дело, приходится трудновато.

— Расскажите мне об этом, голубчик, — сказал я, — и вы найдете во мне человека, настроенного посочувствовать вам.

— Ну так вот, прежде, многоуважаемый сударь, я служил в уездном городе, получал триста пятьдесят рублей ассигнациями (триста двадцать франков нашими деньгами), у меня была семья в пять человек, и я жил не хуже других, ибо в то время прекрасно понимали, что честный человек, который добросовестно служит своему правительству, должен пить и есть. Теперь все обстоит не так: приходится затягивать пояс. То, что происходит кругом, называют улучшениями, достопочтенный сударь, а я называю это святотатством.

— Что поделаешь, — откликнулся я, — эти чертовы философы породили либералов, либералы — республиканцев, а республиканцы — это борьба со злоупотреблениями, экономия, реформы, все эти мерзкие, дурно звучащие слова, которые я презираю так же, как вы, если не больше.

Мы сердечно пожали друг другу руки, как это делают люди, придерживающиеся одного и того же мнения.

С этой минуты мне стало понятно, что мой собеседник ничего не будет от меня утаивать.

— Я уже сказал вам, что служил в уездном городе; наша губерния была очень далеко от центра. Я называю центром Москву, потому что, как вы прекрасно понимаете, никогда не буду считать Санкт-Петербург столицей России. Нужно было только раз в год съездить в губернский город и привезти кое-какие подарки начальству, и тогда можно было весь год жить спокойно: нас не судили, не наказывали, никто не совал нос в наши счета, на нас полагались, и все шло чудесно. «Народ теперь меньше страдает», — говорят нам прогрессисты. Вот еще одно новое слово, почтеннейший сударь, которое пришлось придумать, потому что его не было в добром старом русском языке. «У чиновников теперь больше совести», — добавляют они. Ничего подобного, просто чиновники стали хитрее, вот и все, но чиновники всегда останутся чиновниками. Это правда, что мы залезаем в карман к крестьянам, но кто не грешен перед Богом и кто не виновен перед царем? Вот я спрашиваю вас: разве лучше не воровать и ничего не делать? Нет, деньги придают службе интерес. Прежде подчиненные и начальство жили как настоящие братья, и это ободряло нас. К примеру, если случалось, что кто-нибудь проигрывал в карты две или три тысячи рублей… Такое ведь может случиться с каждым, не так ли?

— Разумеется, за исключением тех, кто не играет.

— А что, по-вашему, делать в отдаленной губернии? Нужно же рассеяться, развлечься чем-нибудь! Ну так вот, если кому-нибудь из нас случалось проиграть две или три тысячи рублей, то ведь их нельзя было заплатить, получая триста пятьдесят рублей в год, не так ли?

— Очевидно.

— Ну что ж, мы шли к исправнику — я тогда был не исправником, а всего лишь простым становым — и говорили ему:

«Вот что с нами случилось, господин исправник, помогите нам, пожалуйста».

Тот сердился или делал вид, что сердится, и тогда мы ему говорили:

«Вы ведь понимаете, господин исправник, что мы просим помочь нам не даром: всякий труд заслуживает платы, и вы получите пятьсот рублей».

«Негодяи! — отвечал он. — Вы не знаете, на что потратить деньги, вы проводите жизнь в кабаках, пьете там и играете в карты, бездельники вы этакие».

«Мы не бездельники, — возражали мы, — и в доказательство этого, если вы соблаговолите дать нам приказ немедленно собрать подати, мы изыщем способ выгадать из них тысячу рублей для вас».

«И вы полагаете, — говорил исправник, — что за тысячу рублей я позволю вам обирать несчастных крестьян, бедняков, у которых нет ни гроша?»

«Ну, хорошо, господин исправник, — говорили мы, — пусть это будет полторы тысячи рублей, и не станем больше толковать об этом».

Попадались упорные, которые требовали до двух тысяч, и в конце концов приходилось уступать: за две тысячи рублей всегда можно было устроить свои дела. Исправник отдавал приказ немедленно взымать подати — немедленно, да за одно это слово можно было заплатить хоть четыре тысячи рублей.

— Как это?

— Сейчас увидите. Мы приезжали в деревню, собирали крестьян и говорили им:

«Понимаете, братцы, в чем дело? Нашему царю-батюшке нужны деньги, и он просит собрать не только недоимки, но и текущую подать; он говорит, что и так долго предоставлял вам, голубчикам, кредит, а теперь пора расплатиться».

Тут начинались жалобы и стенания, от которых смягчилось бы даже каменное сердце, но, слава Богу, нас не одурачишь! Мы входили в избы, оценивали, словно для распродажи, то жалкое имущество, какое там было, а потом уходили в кабак, говоря:

«Поторопитесь, братцы, император сердится!»

Тогда крестьяне один за другим приходили к нам просить отсрочку: одни — на две недели, другие — на три, третьи — на месяц, чтобы собрать требуемую сумму.

«Дорогие земляки, — говорили мы им, — вы что думаете, мы для себя взимаем подати? Императору нужны деньги, мы ответственны перед ним; вы же не хотите, чтобы с нами случилась беда из-за того, что мы окажем вам услугу?»

Крестьяне кланялись нам в ноги, а потом уходили, чтобы потолковать между собой. Они совещались час, иногда два часа, и вечером являлся староста. Он приносил нам по десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять копеек с каждого крестьянина. Деревня в пятьсот тягловых дворов приносила нам в среднем сто — сто двадцать пять рублей серебром. Десять деревень приносили тысячу пятьсот, две тысячи, три тысячи. Мы отдавали исправнику причитающиеся ему две тысячи ассигнациями, и нам еще оставалось две тысячи, а то и две тысячи пятьсот рублей серебром^[1]. Карточный долг оплачивался, и примерно через месяц император, которому без этого пришлось бы ждать еще год или два, в свою очередь получал деньги. Всем было выгодно — и государству, и нам. А что стоило крестьянину отдать на пятнадцать или двадцать копеек больше? Пустяки!

— Ну, а если среди крестьян есть такие, — спросил я, — которые и в самом деле не могут заплатить подать?

— Если у них добрый барин, он за них заплатит.

— А если недобрый?

— Тогда, поскольку я жил в Саратовской губернии, я продавал этих мужиков в бурлаки^[2].

— Но, — настаивал я, — неужели это вымогательство… прошу прощения, этот промысел совершенно безопасен?

— О какой опасности вы говорите, почтеннейший сударь?

— Но разве те, с кого вы так вымогаете деньги, не могут пожаловаться?

— Конечно, могут.

— Ну, и что будет, если они пожалуются?

— Поскольку жаловаться им придется нам, то, как вы понимаете, мы не настолько враги себе, чтобы дать ход этому делу.

— Да, в самом деле понимаю. И вы говорите, что теперь это ремесло стало более трудным?

— Да, почтеннейший сударь; при всей своей тупости крестьянин все же кое-чему научился. Один из этих скотов вчера рассказывал мне, что птицы привыкают к виду пугал, которых он расставляет на поле, чтобы помешать им клевать зерно, и в конце концов понимают, что пугало — это не человек. Так вот, с крестьянами, в конце концов, произошло то же, что с птицами. Они договариваются между собой: половина деревни или вся деревня объявляет, что не в состоянии платить, и обращается к своему барину; иногда барин в милости при дворе, он действует через голову исправника, обращается прямо к министру и с помощью министра добивается отсрочки, в которой мы им отказывали; словом, как я вам и говорил, приходится ломать себе голову над тем, как оплатить свои скромные потребности.

— А можете ли вы, дорогой друг, рассказать мне о каких-нибудь способах, которые подсказывает вам ваша изобретательность? На мой взгляд, вы из тех молодцов, у кого в этом отношении недостатка в воображении нет!

— Это правда, на этот счет мне жаловаться не приходится, да и потом иногда случай благоприятствует.

— Ну, и как же вам помогает случай?

— Ну вот, например, однажды довелось мне найти в речке, протекающей возле деревни, где была моя канцелярия, новорожденного младенца. Что бы за этим ни стояло, несчастный случай или детоубийство, налицо был труп. Другой человек, менее дальновидный, стал бы искать виновную и требовать с нее мзду, угрожая выдать ее правосудию; не говоря уж о том, что мать чаще всего бросает ребенка в воду потому, что ей нечем его кормить, да и даже если она богата, денег с нее получишь немного.

— А как поступили вы?

— Очень просто. Поднявшись по течению реки, я отнес ребенка в верхнюю часть деревни, что дало мне право обыскивать все избы. Я точно засвидетельствовал место, где ребенок был найден, и объявил, что, дабы найти виновную, буду ходить по всем избам, от первой до последней, и осматривать груди всех женщин. Та, у которой обнаружится молоко и которая не сможет показать мне живого ребенка или доказать, что он умер естественной смертью, и будет виновной. Вы знаете, а может быть, и не знаете, какое отвращение вызывает у наших женщин подобный осмотр: в итоге каждая заплатила, лишь бы я ее не осматривал, и на этом деле мне удалось выручить тысячу рублей серебром. Затем я велел похоронить ребенка, и больше о нем не было речи… Послушайте, разве это не лучше, чем выдать бедную женщину правосудию, чтобы она умерла под ударами кнута или была отправлена на каторгу? Ведь наказание матери не вернуло бы жизнь ребенку, разве не так?

— Разумеется.

— Что ж, стало быть, то, как я действовал, было по сердцу Богу.

— У меня нет сомнений, — сказал я, — что Бог был вам признателен за это. Но с таким воображением, как ваше, вы, наверное, придумывали что-нибудь еще?

— Да, прошлой зимой, например, мне пришла в голову одна мысль.

— Какая?

— При тридцатидвухградусном морозе я собрал крестьян и сказал им:

«Братцы, вы знаете, что император пьет только шампанское, которое он выписывает из Франции. Видать, шампанское вкусно только ледяное, поэтому он требует, чтобы ему присылали лед со всех концов империи. Мы поедем колоть лед на Волгу, а потом все, у кого есть телега и лошади, повезут этот лед в Санкт-Петербург. Но, чтобы все было по справедливости, одни будут колоть лед, а другие его повезут. Только, братцы, нужно торопиться, а то не дай Бог начнется оттепель».

Как вы понимаете, никто не хотел ни колоть лед, ни везти его в Санкт-Петербург. Но я торопил, настаивал, угрожал. Однажды я собрал крестьян и сказал им:

«Друзья мои, мне пришла в голову одна мысль, которую вы все одобрите».

Воцарилось молчание, свидетельствовавшее о том, что каждый настроился меня слушать.

«Императору требуется лед, — продолжал я, — но лед — это не то, что вино, которое хорошо в одной области и никуда не годится в другой. Лед, он и есть лед, и, взят он с Волги или в другом месте, его качество от этого ничуть не меняется».

Все единодушно согласились с моими словами. Я продолжал:

«Так вот, вместо того чтобы колоть лед у нас на Волге, я велю колоть его на Ладожском озере: это ближе к

Санкт-Петербургу, лед будет доставлен скорее, и, следственно, доставка его обойдется дешевле».

«Правильно! — в один голос закричали крестьяне. — Да здравствует наш становой!»

«Сказать „Да здравствует наш становой!“, ребята, легко; но, чтобы колоть лед, мне придется взять работников; чтобы отвезти его в Санкт-Петербург, мне придется нанять телеги и ломовых извозчиков; так что все это обойдется не меньше, чем в две тысячи рублей».

Крестьяне, которые начали понимать, к чему я веду, испустили крик ужаса.

«Самое меньшее, в тысячу пятьсот, если как следует поторговаться. Даю вам три дня на размышления. Не забудьте, впереди оттепель!»

Через три дня староста принес мне тысячу пятьсот рублей.

— Ловко придумано, — сказал я.

— Время от времени, — продолжал исправник, — я тоже оказываю им услуги. Как-то раз один крестьянин из Савкина поджег свою деревню. Вам ведь известно, почтеннейший, что тут если загорится один дом, то сгорает вся деревня.

— А почему этот крестьянин поджег свою деревню?

— О! Кто знает? Бывает, что какой-нибудь мужик вообразит, будто он обижен своим помещиком, потому что тот позарился на его сестру, или велел высечь жену, или отдал сына в рекруты; и тогда, чтобы отомстить, он поджигает деревню, а сам становится бродягой. И вот, стало быть, один крестьянин поджег деревню Савкино; сгорело все, подчистую. Староста, действуя от имени крестьян, пишет помещику и спрашивает разрешения рубить деревья в его лесах. Помещик дает разрешение, но указывает для рубки лес, находящийся в восьми верстах, тогда как есть другой, у самой деревни. И что же делают мои хитрецы? Вместо того чтобы рубить нужные им сосны в лесу, указанном помещиком, они рубят их в том, который ближе к деревне… В один прекрасный день, когда дома уже были отстроены — общим числом около двухсот, — прошел слух, что помещик прознал об этом и посылает своего управляющего проверить, так ли все обстоит на самом деле. Как вы понимаете, лес изрядно поредел — на каждый из двухсот домов пошло от шестидесяти до семидесяти сосен. Речь шла о двухстах ударах розгами каждому, а для некоторых, может быть, и о Сибири. И к кому же они обращаются? Ко мне, зная, что я человек находчивый.

«Сколько у вас времени, голубчики?» — спрашиваю я.

«Месяц», — отвечают они.

«Месяц? В таком случае вы спасены».

Тут мои негодяи запрыгали от радости.

«Да, — добавил я, — но вы ведь знаете поговорку, что хорошему совету цены нет».

Мои молодцы продолжали слушать, но прыгать перестали.

«Он будет стоить вам по десять рублей серебром с каждого: это даром».

Они стали во весь голос возражать.

«Черт побери, — сказал я, — дело ваше: не хотите, так и не соглашайтесь. Однако подумайте: у вас всего месяц. Через три дня будет слишком поздно».

На следующий день они снова приходят и предлагают по пять рублей.

«Десять рублей, и ни копейки меньше».

На второй день они возвращаются и предлагают по восемь рублей.

«По десять рублей, голубчики! По десять рублей!»

На третий день они приходят, готовые отдать по десять рублей каждый.

«А вы ручаетесь, — говорят они, — что нам ничего не будет?»

«Ручаюсь, что никто даже не заметит отсутствия хотя бы одного дерева».

«А вы скажете, что нам делать, прежде чем получите от нас деньги?»

Следует вам сказать, что русские крестьяне чертовски недоверчивы. И это неудивительно: их ведь так часто обворовывают.

«Охотно, — отвечаю им я. — Итак, мы договорились: по десять рублей с избы, если я вызволю вас из беды».

«Договорились».

«Так вот, у нас сейчас ноябрь. Глубина снежного покрова — четыре фута. Санный путь установился. Пусть каждая семья срубит в дальнем лесу столько сосен, сколько у нее пошло на постройку, привезет их в ближний лес и воткнет в снег. Они, правда, упадут во время оттепели, но оттепель начнется только в мае, так что, когда управляющий приедет, он никакого обмана не заметит».

«Это хороший совет, — сказал самый старый крестьянин, — ей-Богу, хороший».

«Ну, так давайте по десять рублей с избы».

Никто не торопился доставать деньги.

«Послушайте, — промолвил тот же старик, — а может, достаточно будет по пять рублей?»

«Договорились же по десять; десять рублей и никак иначе».

«А теперь, когда мы получили ваш совет, что будет, если мы не дадим вам ничего?.. Я это просто так спрашиваю, из любопытства, вы же понимаете».

«Если вы мне ничего не дадите, мошенники, то вот что я сделаю: когда управляющий приедет, я подойду с ним к первой попавшейся сосне и скажу ему…»

«Я же пошутил, — произнес крестьянин, — вот вам десять рублей, господин становой, и покорно благодарю».

Каждый дал мне по десять рублей. Спустя три недели сосны в ближнем лесу стояли так же густо, как прежде. Управляющий приехал; ему показали сосны, стоявшие на своих местах, и вырубку в дальнем лесу. Он уехал, пребывая в убеждении, что помещику сделали ложный донос, и об этом никогда больше не было речи. Правда, год спустя меня назначили исправником, и я уехал из Саратовской губернии в Тверскую, где живу и теперь.

— А как у исправника, воображения у вас столько же, сколько его было у вас как у станового?

— О, вы слишком много хотите узнать в один день! — ответил мой собеседник, и на его лице появилась хитрая улыбка, характерная для русского чиновника. — Будучи сам исправником, я рассказал вам, что делают становые; обратитесь к становому, и пусть он расскажет вам, что делают исправники. Но все равно, — добавил он, — признайтесь, что все эти крестьяне — отъявленные разбойники: если бы мне не удалось доказать им, что я хитрее их, они украли бы у меня мои две тысячи рублей!

XXXVI. ПРИГОВОРЕННЫЕ К КАТОРГЕ

Я обещал вам рассказать не только о становом, но и об управляющем, однако позвольте мне приберечь управляющего на потом: у нас еще будет случай вернуться к нему. Не беспокойтесь, из-за этой задержки вы ничего не потеряете.

Сегодня я поведу вас в одну из санкт-петербургских тюрем; завтра партия каторжников отправляется в Сибирь, поэтому поспешим.

Подобно тому как становой рассказал нам о своих подвигах, теперь, в свою очередь, по моей просьбе заговорят заключенные и расскажут о своих преступлениях. Возможно, вы проведете параллель между мошенничествами одного и преступлениями других.

Я попросил у начальника полиции разрешения посетить тюрьму и побеседовать с несколькими приговоренными к каторге. Он не только дал мне на это позволение, но и предоставил в мое распоряжение провожатого, у которого был приказ к начальнику тюрьмы.

Я условился встретиться с этим человеком в десять часов утра в кафе, расположенном в пассаже, который выходит на Невский проспект.

Когда я прибыл туда, он уже ожидал меня.

Мы сели в дрожки и отправились в путь.

Тюрьма находится между Гороховой и Успенской улицами, так что мы добрались туда за одну минуту.

Мой провожатый представился и предъявил приказ начальника полиции. Получив в сопровождающие тюремного надзирателя, располагавшего связкой ключей, мы пошли вслед за ним по коридору. Он открыл дверь, за которой оказалась винтовая лестница; мы спустились по ней ступенек на двадцать, после этого он открыл другую дверь, и мы оказались во втором коридоре, находившемся, судя по тому как сочились сыростью его стены, ниже уровня мостовой.

Там тюремщик поинтересовался у моего спутника, кого из арестантов я предпочел бы увидеть. Мой провожатый, прекрасно говоривший по-французски и служивший мне одновременно переводчиком, перевел мне этот вопрос.

Я ответил, что никого из них не знаю и потому хотел бы предоставить выбор случаю, лишь бы этот арестант был из числа тех, кого приговорили к каторге.

Тюремщик открыл первую попавшуюся дверь.

В руках у него был фонарь, а я и мой провожатый держали в руках по свече. Поэтому небольшая камера, куда мы вошли, оказалась прекрасно освещена.

И тогда я увидел на деревянной скамье, достаточно широкой, чтобы ночью служить постелью, а днем сиденьем, маленького худого человека с блестящими глазами и длинной бородой, с обритыми на затылке и коротко остриженными на висках волосами.

В стену камеры была вделана цепь, которая заканчивалась кольцом, охватывавшим ногу узника выше щиколотки.

Когда мы вошли, он поднял голову и, обращаясь к моему провожатому, спросил:

— Разве это произойдет сегодня? Я полагал, что завтра.

— Да нет, вы и в самом деле отправляетесь завтра, — ответил мой провожатый, — но вот этот господин осматривает тюрьму, и он даст тебе две копейки на водку, если ты расскажешь ему, за что тебя приговорили к каторге.

— За это мне ничего не надо давать. Я ведь признался и готов повторить барину все, что говорил судье.

— Ну что ж, рассказывай.

— Это совсем нетрудно и не займет много времени. У меня жена и четверо детей; я только-только отдал им свой последний кусок хлеба, как вдруг в дом ко мне явился становой и сказал, что, поскольку царь-батюшка ведет большую войну, нужно заплатить подать за первую половину года. Мне полагалось уплатить рубль семьдесят пять копеек^[3]. Я объяснил становому, в какое положение попала моя семья, показал ему пустую избу, жену и детей в лохмотьях и попросил у него отсрочки.

«Царь не может ждать», — ответил он.

«Но что же делать, Господи?» — взмолился я, сложив руки.

«Что делать? — повторил он. — Мне прекрасно известно, что делать. Я прикажу, чтобы тебе на голову лили каплю за каплей ледяную воду, пока ты не заплатишь».

«Вы, конечно, можете замучить меня до смерти, но какая вам от этого будет польза? Денег вы все равно не получите, а моя жена и дети помрут».

«Становитесь на колени, дети, — подала голос моя жена, — и попросите господина станового хоть немного повременить; может быть, ваш отец найдет работу и сумеет заплатить подать царю».

И дети встали на колени вместе с матерью.

Чтобы не оставлять у себя сомнений в правдивости рассказа заключенного, я прервал его и обратился к провожатому:

— Я полагал, что каждый помещик обязан дать семейному крестьянину шесть арпанов пахотной земли и два арпана лугов исполу, то есть с условием отдавать половину урожая помещику.

— Да, — ответил он, — помещик обязан дать землю тем, у кого есть долги, но бывают бедные помещики, у которых и для себя земли не хватает, так что они не могут давать ее другим, и тогда они отдают своих крестьян в работники. Вот это как раз такой случай.

Затем, обращаясь к арестанту, он добавил:

— Рассказывай дальше!

— Становой не хотел ничего слушать, — продолжал заключенный, — и схватил меня за шиворот, чтобы отвести в тюрьму.

«Ну уж нет, — сказал я, — по мне так лучше продаться в бурлаки: за меня как-никак рублей пять или шесть дадут. Я отдам вам подать, а остаток будет поделен между барином и моей семьей».

«Даю тебе неделю, чтобы заплатить рубль семьдесят пять копеек, и если через неделю я не получу денег, полагающихся царю, то посажу в тюрьму не тебя, а твою жену и твоих детей».

Мой топор лежал возле печки; я взглянул на него краем глаза: меня охватило страшное желание наброситься на станового и проломить ему голову. Я бы так и сделал… Счастье его, что он ушел. Я обнял жену и детей и, проходя по деревне, препоручал их милосердию соседей, ведь мне нужно было два дня, чтобы добраться до уездного центра и два дня, чтобы вернуться обратно, а за эти четыре дня они могли умереть с голоду. Я объявил, что иду продаваться в бурлаки, и, поскольку было вполне возможно, что мне не позволят вернуться домой, попрощался со всеми своими друзьями. Все оплакивали мою судьбу, все вместе со мной проклинали станового, но никто не предложил мне денег — рубль семьдесят пять копеек, из-за которых я должен был продаться в бурлаки. Горько плача, я отправился в путь. Я шел пешком уже два или три часа, как вдруг мне встретился мужик из нашей деревни, по имени Онисим. Он ехал на телеге. Мы не очень с ним ладили, и я молча прошел мимо него, однако он окликнул меня.

«Куда ты идешь?» — спросил он.

«В уездный центр», — ответил я.

«А что ты собираешься там делать?»

«Хочу продаться в бурлаки».

«А зачем тебе продаваться в бурлаки?»

«Потому что я должен царю рубль семьдесят пять копеек, а у меня их нет».

Мне показалось, что на губах у него промелькнула злобная улыбка, но, может быть, я и заблуждался.

«А я ведь тоже еду в уездный центр».

«А ты зачем?»

«Куплю как раз на рубль семьдесят пять копеек водки — ровно столько вмещается в этот бочонок».

И он показал мне небольшой бочонок, лежавший в телеге. Я вздохнул.

«О чем думаешь?» — спросил он.

«Я думаю, что если бы ты согласился обойтись без водки всего лишь четыре воскресенья и одолжил мне рубль и семьдесят пять копеек, которые у тебя приготовлены на эту покупку, я уплатил бы становому и мне не пришлось бы продаваться в бурлаки, а моя жена и дети были бы спасены».

«Вот еще! А кто поручится, что ты отдашь мне деньги? Ты же нищ, как Иов».

«Я обещаю, что буду сидеть на хлебе и воде, пока не отдам тебе долг».

«Лучше уж я буду пить свою водку, это дело вернее».

Нужно вам сказать, барин, что нет у нас никакого милосердия: каждый за себя, такое у нас правило, да оно и понятно, ведь мы рабы.

«Все, что я могу сделать, — добавил Онисим, — это предложить тебе место в телеге, чтобы ты прибыл туда не таким усталым и продал бы себя подороже».

«Спасибо».

«Так садись же, дурень!»

«Нет».

«Садись!»

И тут, барин, дьявол меня попутал, в голове словно молния блеснула. В глазах потемнело, так что мне пришлось сесть на землю, иначе бы я упал.

«Тебе же ясно, — сказал Онисим, — что ты не можешь идти дальше. Садись в телегу! А когда я куплю водку, дам тебе выпить глоток, и ты подбодришься. Ну же, садись!»

Я забрался в телегу. Однако, пока я сидел на земле, рука моя упиралась о камень, и теперь он оказался у меня в руке… Мы въехали в лес; начало смеркаться. Я посмотрел на дорогу: ни впереди, ни позади никого не было… Знаю, я виновен, но что поделаешь, барин: мне представилось, как, впрягшись в лямку, я тащу баржу, мне послышалось, как жена и дети кричат: «Хлеба! Хлеба!» Онисим же, словно насмехаясь надо мной, затянул песенку, в которой были такие слова:

Знай, невестушка моя:

Как поеду в город я,

Сарафан тебе куплю,

Эх, да бусы подарю!

Я так крепко держал камень в руке, что на нем наверняка отпечатались мои пальцы. Изо всей мочи я ударил

Онисима по затылку. Удар был такой сильный, что Они-сим свалился к ногам своей лошади.

Я соскочил на землю и оттащил его в лес. При нем был кошелек, в котором оказалось не меньше двадцати пяти рублей. Я взял только один рубль и семьдесят пять копеек и бегом бросился в деревню. На рассвете я был уже там. Разбудив станового, я заплатил ему рубль семьдесят пять копеек и взял у него квитанцию; хотя бы по этой части я полгода мог быть спокоен. Потом я вернулся домой.

«Это ты, Гаврила?» — спросила жена.

«Это ты, б а т ю ш к а?» — спросили дети.

«Да. Я встретил одного друга, и он дал мне взаймы рубль семьдесят пять копеек, которые с меня требовали. Так что мне нет больше нужды идти в бурлаки. Теперь мне надо лишь как следует работать, чтобы отдать долг этому славному человеку. Ну же, не горюйте».

Я старался казаться веселым, но на сердце у меня была смертельная тоска; впрочем, все это длилось недолго: в тот же день меня взяли под стражу. Онисим, которого я счел убитым, оказался всего лишь оглушенным; он вернулся в деревню и рассказал о том, что с ним произошло.

Меня посадили в тюрьму. Я провел там пять лет без всякого суда, а затем, наконец, предстал перед судьями. Приняв во внимание мое признание, они, вместо того чтобы приговорить меня к десяти тысячам ударов шпицрутенами, как я ожидал, сохранили мне жизнь и отправляют меня на каторгу. Наша партия отправится завтра, не так ли, сударь? — спросил заключенный, обращаясь к моему провожатому.

— Да, — ответил тот.

— Тем лучше. Меня посылают на медные рудники, а там, мне говорили, долго не живут.

Я предложил ему два рубля.

— Эх, — ответил он, — не теперь мне их давать надо было бы, а когда надо мною издевался становой; до того, как я замыслил убить Онисима!

И он снова лег на скамью.

Я положил возле него два рубля, и мы вышли из камеры.

Надзиратель открыл нам другую камеру. Условия в ней были точно такие же, как и в предыдущей. Заключенный сидел на такой же скамье, таким же образом прикованный к стене, но это был молодой и красивый парень лет двадцати двух — двадцати трех.

Мы расспросили его так же, как и первого, и он так же охотно нам отвечал.

— Меня зовут Григорий, — начал он. — Я сын богатого крестьянина Тульского уезда. Я не пьяница, не лентяй, не картежник; отец и мать у меня — крепостные, но, будучи лучшими хлебопашцами у помещика, графа Г***, они брали исполу не три десятины земли, как другие, но десять, двадцать, тридцать, а то и сто десятин. Работников они нанимали по соседству, у мелкого помещика, который не имел возможности использовать своих крестьян, и сумели сколотить небольшое состояние. Я полюбил дочку одного нашего соседа: она была самая красивая девушка в деревне.

Но когда я говорю, что полюбил ее, это не так; мне кажется, что я всегда ее любил. Все наше детство мы провели вместе, и, когда ей исполнилось девятнадцать лет, а мне — двадцать, между нашими родителями решено было нас поженить.

Каждый год шли разговоры, что граф Г*** должен вот-вот приехать к себе в поместье, и мы все время ждали его, ведь он должен был дать разрешение на брак, а без этого поп не соглашался нас обвенчать. Но вместо графа явился его управляющий.

Как только он приехал, мы с отцом отправились к нему. Граф предоставил ему все полномочия, так что его разрешения было достаточно для того, чтобы этот брак состоялся.

Он принял нас хорошо и обещал нам все, о чем мы его просили.

Неделю спустя, когда он в свою очередь пришел к нам, мы напомнили ему о его обещании. На этот раз он ответил уклончиво: «Посмотрим».

Мы с Варварой не очень встревожились, подумав, что управляющий хочет заставить нас заплатить за это разрешение, и рассудив, что ста рублей будет достаточно, чтобы рассчитаться с ним.

Мы обратились к нему в третий раз, но он грубо ответил мне:

«А рекрутский набор? О нем вы не подумали?»

«Но ведь, — отвечал я ему, — мне скоро исполнится двадцать два года, и за те два года, что я стал совершеннолетним, мир^[4] еще ни разу не помышлял отдавать меня в солдаты. В деревне достаточно лентяев и бродяг, чтобы можно было не посылать на военную службу порядочных людей».

«М и р может делать что угодно, когда меня здесь нет, но, когда я здесь, я хозяин и могу отдать в рекруты кого захочу».

Я пошел к Варваре, чтобы поделиться с ней своими страхами, и обнаружил, что она опечалена и встревожена больше меня. Но, сколько я ни расспрашивал ее, она ничего мне не отвечала, а лишь без конца плакала.

Я пребывал в отчаянии и ощущал, что над нами нависла большая беда.

В ближайшее воскресенье управляющий созвал всю деревню на сходку. Он сообщил нам, что идет война и потому, кроме обычного рекрутского набора, приходится проводить дополнительный, так что вместо восьми новобранцев на тысячу крестьян император требует двадцать три; однако те пятнадцать, которые войдут в дополнительный набор, будут отпущены домой сразу после окончания войны. И он приказал старосте, чтобы тот явился к нему и составил вместе с ним список рекрутов и ополченцев.

Я побежал к Варваре и обнаружил ее всю в слезах.

«О! — воскликнула она. — Я уверена, что этот проклятый управляющий отдаст тебя в солдаты!»

«Кто тебе это внушил?» — спросил я.

«Никто, — ответила она, — заяц дорогу перебежал».

Больше я от нее ничего не добился.

В тот же день староста объявил список назначенных на военную службу. Варвара не ошиблась. Меня не было среди рекрутов, но я был пятым в списке ополченцев.

Я вернулся домой убитый горем. Отец побывал у управляющего и предложил ему пятьсот рублей, чтобы выкупить меня, но тот отказался.

Отъезд должен был состояться через день на рассвете.

Накануне отъезда мы с Варварой отправились погулять на небольшой луг, где в детстве нам нередко доводилось играть и собирать цветы. Чтобы дойти до этого луга, надо было пересечь деревянный мостик через узкую, но глубокую речку. Варвара остановилась посреди моста и с грустью посмотрела, как внизу струилась, а вернее, бурлила вода. Люди говорили, что там был омут. Я видел, как по щекам ее текли слезы и одна за другой падали в водоворот.

«Послушай, Варвара, — сказал я, — за всем этим стоит какая-то тайна, которую ты от меня скрываешь».

Она ничего не ответила.

«Признайся», — повторил я.

«Тайна эта состоит в том, Григорий, что мы с тобой больше не увидимся».

«Но почему? Я ведь не рекрут, а ополченец. Война кончится, и ополченцы вернутся к себе домой. Ведь не всех убивают на войне: многие возвращаются. Вот и я вернусь, Варвара, через год или два. Я тебя люблю, ты меня любишь, не падай духом и дождись меня, и мы еще будем счастливы».

«Мы больше не увидимся, Григорий», — повторила она.

«Но отчего у тебя такое страшное предчувствие?»

«Если ты меня любишь, знаешь, что тебе надо сделать?» — промолвила Варвара, кинувшись в мои объятия.

«Если я тебя люблю?! И ты еще спрашиваешь!»

Я прижал ее к своей груди. Варвара, хотя и обнимала меня, не сводила глаз с омута.

«Тебе надо бросить меня туда», — сказала Варвара.

Я вскрикнул от испуга.

«Да, бросить меня туда, — повторила она, — чтобы я не досталась другому».

«Какому другому?! Я тебя не понимаю. Почему ты должна достаться не мне, а другому?»

Она молчала.

«Ну говори же! — воскликнул я. — Ты же видишь, что я схожу с ума!»

«Значит, ты ни о чем не догадываешься?»

«Да о чем, по-твоему, мне следует догадываться?»

«Стало быть, ты не догадываешься… Нет, тогда мне лучше молчать, и будь что будет!»

«Лучше бы ты сказала, раз уж начала».

«О Боже мой, Боже мой!» — вскричала она и разрыдалась.

«Варвара, клянусь тебе: если ты не скажешь мне все, и сию же минуту, я на твоих глазах, прямо здесь, брошусь в омут. Уж если судьба тебя потерять, так лучше покончить с этим сразу».

«Но твоя смерть не избавит меня от позора и не отомстит за него!»

Я закричал от ярости.

«А, ты начинаешь понимать! — воскликнула она. — Я ему глянулась, и он хочет взять меня в полюбовницы. Вот потому тебя и забирают в солдаты, что он на меня позарился, а я ему отказала. Если бы я согласилась, тебя бы не забрали».

«Ох, подлец!»

Я оглядывался по сторонам, словно что-то искал.

«Чего ты ищешь?»

«А вот что!»

Я нашел то, что искал: какой-то крестьянин, накануне чинивший мост, оставил свой топор в бревне, которое он обтесывал.

«Григорий, что ты хочешь делать?»

«Клянусь Пресвятой Богородицей, Варвара, он умрет от моей руки».

«Но тебя убьют, если ты убьешь его».

«А мне все равно!»

«Григорий!»

«Я поклялся, — вскричал я, взмахнув топором, — и сдержу слово, а убьют меня, ну и пусть! Буду ждать тебя там, где рано или поздно мы все наверняка встретимся».

И я бросился к деревне, сжимая в руках топор.

«Григорий! — крикнула мне вслед Варвара. — Ты и вправду решился?»

«О да!»

И я побежал дальше.

«Ну тогда, — воскликнула она, — ждать тебя буду я! Прощай, Григорий!»

Я обернулся, и волосы у меня стали дыбом. В сумеречном свете я увидел, как что-то мелькнуло во мраке; затем я услышал звук упавшего в воду тела и что-то похожее на прощальный крик.

Я взглянул на мост. Там никого не было… А после этого я уже не помню, что происходило: я очнулся в тюрьме. Я был весь в крови… Наверное, я убил его. Ох, Варвара, Варвара! Недолго тебе ждать меня!

И, разразившись рыданиями и криками отчаяния, парень бросился лицом на скамью.

Надзиратель открыл нам еще одну дверь, и мы вошли в третью камеру.

Ее занимал атлетического сложения человек лет сорока. Глаза и борода у него были черные, но волосы на голове, насколько было видно, раньше времени тронула седина: он явно пережил большое горе.

Сначала узник не хотел отвечать, говоря, что он не стоит больше перед судьями и что с судом, слава Богу, все покончено; но ему сообщили, что я иностранец, француз, и, к моему великому изумлению, он тотчас заговорил на отличном французском языке.

— Тогда дело другое, сударь, тем более что рассказ мой будет коротким.

— Но как случилось, что вы знаете французский, — перебил я его, — да еще так безупречно?

— Да очень просто, — ответил он. — Я крепостной заводовладельца; он послал нас троих во Францию учиться в Школе искусств и ремесел в Париже. Когда мы уехали туда, нам было по десять лет. Один из нас там умер, а мы вернулись домой вдвоем, проучившись во Франции восемь лет. Мой товарищ стал химиком, а я механиком. За восемь лет пребывания в Париже, живя так же, как другие молодые люди, и ничем не отличаясь от своих товарищей, он и я забыли, что мы всего лишь несчастные рабы. Но дома нам быстро об этом напомнили.

Моего друга оскорбил управляющий нашего хозяина. Друг дал управляющему пощечину и получил за это сто ударов розгами.

Часом позже мой друг положил голову под тысячесильный заводской молот.

У меня характер был мягче, так что я всегда отделывался выговорами. А кроме того, у меня была мать, которую я очень любил и из любви к которой терпел такое, чего не стал бы терпеть, если бы жил один. Пока моя бедная мать была жива, я не женился, но пять лет назад она умерла. Я взял в жены девушку, к которой с давних пор был привязан.

Через десять месяцевпосле свадьбы жена родила девочку. Я обожал свою дочь!

Наш хозяин тоже любил кое-кого: это была его собака. Он выписал ее из Англии, и, по-видимому, она обошлась ему очень дорого. Она родила двух щенков — кобеля и суку; наш хозяин оставил себе обоих, чтобы развести эту драгоценную породу. Но случилась большая беда: возвращаясь домой на дрожках, он слишком поздно заметил свою собаку, с приветственным лаем бросившуюся к нему, и переехал ее колесом своего экипажа; собака была тотчас раздавлена.

К счастью, от нее осталось два щенка, как я уже вам говорил, кобель и сука. Однако, как вы понимаете, большая трудность состояла в том, как кормить этих дорогих собачонок, которым было всего лишь четыре дня.

И тогда мой хозяин придумал вот что. Зная, что моя жена кормит грудью свою дочь, он решил отнять у нее ребенка и отдать его на общую кухню, а мою жену заставить кормить щенят. Жена предлагала кормить и щенят, и ребенка, но он ответил, что от этого пострадают щенки.

Я, как обычно, вернулся домой с завода и прошел прямо к колыбели моей маленькой Катерины. Колыбель была пуста!

«Где ребенок?» — спросил я.

Жена рассказала мне все и показала щенков; они спали, насосавшись молока.

Я пошел на кухню за ребенком, вернул девочку матери и, взяв в каждую руку по щенку, размозжил им головы о стену.

На следующий день я поджег господский дом. К несчастью, огонь перекинулся на деревню, и сгорело двести домов. Меня арестовали, посадили в тюрьму и приговорили к вечной каторге как поджигателя. Вот и вся моя история: я же говорил вам, что она не будет длинной… А теперь, если вам не противно прикасаться к каторжнику, дайте мне вашу руку в награду за мой рассказ. Мне это доставит удовольствие; я был так счастлив во Франции!

Я взял его руку и от души пожал ее, хотя он и был поджигателем. Я не подал бы руки его хозяину, хотя он и был князем.

Ну вот вы и прочли это, дорогие читатели. И кто же, скажите, настоящие преступники? Помещики, управляющие, становые или те, кого отправляют на каторгу?

XXXVII. ПРОГУЛКА В ПЕТЕРГОФ

Посетив тюрьму и возвратившись к графу Кушелеву, я застал у него русского писателя, который наряду с Тургеневым и Толстым снискал благосклонное внимание молодого поколения России.

Это был Григорович, автор «Рыбаков». Мы упоминаем этот его роман, подобно тому как, рассуждая о Бальзаке, говорят об авторе «Кузена Понса»; рассуждая о Жорж Санд, говорят об авторе «Валентины», а рассуждая о Фредерике Сулье, говорят об авторе «Мемуаров дьявола».

Помимо «Рыбаков», Григорович написал пять или шесть других романов, имевших большой успех у читателей.

Он говорит по-французски, как настоящий парижанин.

Григорович нанес мне братский визит и предложил себя в полное мое распоряжение на все время моего пребывания в Санкт-Петербурге.

Само собой разумеется, я с благодарностью принял это предложение. Мы условились с графом, что всякий раз, когда Григорович задержится у него в доме допоздна, он будет ночевать в одной из отведенных мне комнат, ибо, как я уже упоминал, дом Кушелева-Безбородко находится в восьми верстах от Санкт-Петербурга.

Впрочем, следует заметить, что в России друг, остающийся в доме на ночь, не доставляет хозяевам того беспокойства, какое возникает в таких случаях во Франции, где считают себя обязанными приготовить гостю постель, включающую кушетку, пружинный матрац, тюфяк, простыни, валик в изголовье, подушку и одеяло. В России все обстоит иначе! Здесь хозяин дома, будь у него даже восемьдесят слуг, как у графа Кушелева-Безбородко, говорит своему гостю: «Уже поздно, оставайтесь у нас». Гость, поклонившись, отвечает: «Прекрасно», и дело кончено.

Хозяин более никак не занимается своим гостем. Он устроил для него ужин, лучший из возможных, напоил его бордо-лафитом, шато-икемом и шампанским, а вечером излил на него целые реки караванного чая. Он дал ему возможность слушать до часа ночи или до двух музыку, порой превосходную. Далее этого заботу о нем хозяин не простирает. Гостю самому полагается решать, как он проведет здесь ночь.

Однако следует сказать, что гость заботится об этом не больше, чем хозяин.

Когда приходит время лечь спать, он направляется в предназначенную ему комнату и оглядывает все кругом, отыскивая не кровать — ему это и в голову не приходит, ибо он знает, что кровати здесь не найти, — а диван, канапе или лавку; для него не имеет значения, мягкая эта мебель или жесткая. Если же в комнате нет дивана, канапе или лавки, он облюбовывает там какой-нибудь уголок и просит слугу принести шинель, шубу, пальто — первое, что подвернется под руку; затем он переворачивает стул, из спинки его устраивает себе изголовье, ложится на пол, натягивает на себя импровизированное одеяло и спит так до утра, пробуждаясь столь же свежим и отдохнувшим, как если бы ему довелось спать на лучшем пружинном матраце.

Такой суровый, чисто спартанский образ жизни несколько мешает утренним и вечерним гигиеническим процедурам, но два раза в неделю в вашем распоряжении паровая баня, где вы раздеваетесь догола.

Так что в тот вечер Григорович остался в доме графа, предпринял поиски канапе, обнаружил то, что искал, и расположился на ночлег.

Перед сном мы побеседовали через открытые двери, соединявшие наши комнаты, и договорились, что на следующий день совершим первую прогулку в пригороды Санкт-Петербурга. Маршрут был определен, путь туда и обратно намечен.

В восемь утра мы сядем на небольшое судно, курсирующее по Неве, а в девять — на большой колесный пароход, который проследует до Петергофа. Завтрак у нас будет в ресторане «Самсон» — местном варианте нашего кабаре «Черная голова»; мы осмотрим Петергоф и его окрестности, а затем отправимся ужинать и ночевать к Панаеву, другу Григоровича, редактору «Современника», познакомимся там с Некрасовым, одним из известнейших поэтов молодой России, и, наконец, на следующий день посетим исторический Ораниенбаумский дворец, известный тем, что в июле 1762 года в нем был арестован Петр III. После этого мы возвратимся в Санкт-Петербург по железной дороге, с тем чтобы познакомиться за один раз и с наземным, и с морским путями.

Программа поездки исполнялась точнейшим образом. В одиннадцать утра мы были уже на пристани Петергофа.

Там находилась стоянка дрожек. Те путешественники, которые обладают таким же телосложением, как у меня, обычно берут дрожки в расчете на одного себя; те же, кто имеет более стройную и изящную фигуру, могут разместиться в подобном экипаже вдвоем.

Любая дама, носящая кринолин, должна заранее отказаться от попытки сесть в дрожки.

Экипаж доставил нас к модному петергофскому ресторану; я уже говорил, что он называется «Самсон». Это название ресторана происходит от его вывески, которая представляет собой уменьшенную копию знаменитой статуи «Самсон», высящейся в большом пруду парка. Древнееврейский Геракл изображен в ту минуту, когда он разрывает пасть филистимлянскому льву.

Невозможно составить себе представление о том, что такое модный ресторан в окрестностях Санкт-Петербурга, пока не увидишь его собственными глазами.

Россия похваляется тем, что она обладает собственной национальной кухней и блюдами, которые никогда не смогут позаимствовать у нее другие народы, поскольку для изготовления этих блюд используются такие продукты, какие есть только в определенных местностях этой обширной державы и каких нет больше нигде.

В число подобных блюд, к примеру, входит уха из стерляди.

Стерлядь водится лишь в водах Оки и Волги.

Русские безумно любят стерляжью уху.

Приступим же к откровенному обсуждению этого важного вопроса, что создаст нам немало врагов среди подданных его величества Александра II, и смело выскажем свое мнение о стерляжьей ухе. Я прекрасно знаю, что затрагиваю то, о чем опасно говорить, но ничего не поделаешь, истина превыше всего.

Пусть даже после этого император не позволит мне возвратиться в Санкт-Петербург, но я скажу, что главное, а лучше сказать, единственное достоинство стерляжьей ухи заключается, на мой взгляд, а вернее, на мой вкус, в том, что она стоит — в Санкт-Петербурге, разумеется, — пятьдесят или шестьдесят франков летом и триста или четыреста франков зимой. Впредь мы все будем считать в рублях. Раз и навсегда условимся, что рубль равен четырем франкам нашими деньгами. Эти четыре франка, то есть рубль, размениваются на монеты достоинством в пятьдесят, двадцать пять, десять и пять копеек. Сто копеек составляют рубль.

Вернемся к стерляжьей ухе и объясним, почему эта уха, которой мы предпочитаем простой марсельский буй-абес, стоит так дорого.

Дело в том, что стерлядь, вылавливаемая лишь в определенных реках, уже упомянутых мною Оке и Волге, может жить только в той воде, где она родилась. Поэтому в Санкт-Петербург ее приходится доставлять в воде, взятой из Оки или Волги, и доставлять ее туда надо живой; если ее привезут туда мертвой, то стерлядь, как кобыла Роланда, единственный недостаток которой состоял в том, что она была мертва, не будет стоить ровно ничего.

Это весьма легко сделать летом, когда вода, если только не подвергать ее воздействию солнечных лучей, сохраняет приемлемую температуру и к тому же может быть освежена водой из тех же самых рек, хранимой в охлаждаемых емкостях.

Но вот зимой, зимой, когда мороз достигает тридцати градусов, а рыбе нужно проделать путь в семьсот или восемьсот верст — впредь мы будем считать расстояние в верстах, так же как деньги в рублях, но это не доставит никаких трудностей нашим читателям, поскольку верста лишь на пару метров отличается от принятого у нас километра, — так вот, зимой, повторяю, когда термометр показывает тридцать градусов ниже нуля, а рыбе нужно проделать путь в семьсот или восемьсот верст, чтобы попасть из родной реки в кастрюлю, причем попасть туда живой, задача эта, понятно, крайне трудная.

В этом случае приходится прибегать к помощи искусно устроенной печки, которая не только предотвращает замерзание воды, но и позволяет поддерживать ее обычную температуру, среднюю между зимней и летней, то есть от восьми до десяти градусов выше нуля.

В прежние времена, до создания железных дорог, богатые русские вельможи, любители стерляжьей ухи, имели особые крытые повозки с печкой и рыбным садком, чтобы перевозить стерлядь с Волги и Оки в Санкт-Петербург, ибо было принято, что хозяин, дабы не обманывать своих гостей, показывал им живую и плавающую рыбу, которую четверть часа спустя они поедали в похлебке.

Точно так же было заведено у римлян. Вспомните: рыбу доставляли из Остии в Рим эстафеты рабов, сменявшихся через каждые три мили, и величайшим наслаждением для истинных гурманов было видеть, как, умирая на их глазах, дорады и краснобородки постепенно теряли радужные оттенки своей чешуи.

У стерляди нет яркой чешуи, как у дорады или краснобородки: она покрыта бугорчатой шкурой, подобно акуле. Я уверял русских и готов уверять в этом французов, что стерлядь есть не что иное, как осетр в младенческом возрасте: acipenser ruthenus.

Мы уже говорили, что не разделяем фанатическую любовь русских к стерляди, которую они считают той самой рыбой, какую г-н Скриб в пьесе «Немая из Пор-тичи» упомянул под незамысловатым названием «царь морей». Рыба эта пресная и жирная, и никто здесь не озабочен тем, чтобы облагородить ее невыразительный вкус. Соус к ней еще предстоит придумать, и я осмелюсь предсказать, что сделать это сможет только французский повар.

Но пусть читатели не думают, ознакомившись с этими кулинарными рассуждениями, являющимися, впрочем, всего лишь прелюдией к подобным разговорам, которым мы намерены предаваться и в дальнейшем, что мы позволили себе попросить владельца ресторана «Самсон» подать нам стерляжью уху. Мы всячески остерегались ее и удовольствовались простыми щами.

Щи— слово это по своему происхождению показалось мне китайским — представляют собой капустную похлебку, куда менее вкусную, нежели та, какую наш самый бедный фермер посылает в обед своим батракам. Щи подают с мясом — говядиной или бараниной, послужившей для их приготовления. Ясно без слов, что говядина и баранина утрачивают при этом весь свой вкус. А кроме того, не приходится сомневаться в том, что мясо, плохо вываренное или варившееся на сильном огне, остается жестким и жилистым — словом, несъедобным.

Впрочем, я провел по поводу щей, являющихся русской национальной похлебкой и, можно даже сказать, почти единственной пищей крестьян и солдат, изыскания, которые, мне кажется, могли бы помочь внести в это блюдо все усовершенствования, какие оно способно воспринять.

Итак, мы заказали щи, бифштексы, жареного рябчика и салат.

Не стоит в связи с этим ни в чем упрекать Господа Бога: он создал все это в превосходном виде, но явился человек и испортил его творение.

Любое жаркое готовится в России в печи, и потому в России не знают, что такое жаркое.

Брийа-Саварен, разбиравшийся в этом предмете и оставивший такие афоризмы из области гастрономии, которые стоят изречений Ларошфуко из области морали, сказал: «Поварами становятся, жарилыциками мяса рождаются».

Это ставит жарилыцика на одну доску с поэтами, что для него довольно унизительно. В России, где, как мне показалось, жарилыцики не рождаются вовсе, это ремесло упразднено полностью, и жарить мясо здесь заставляют печь, подобно тому как природу теперь заставляют делать портреты. Само собой разумеется, печь и природа отомстили за себя: портреты, выполненные посредством дагеротипии, уродливы; жаркое, приготовленное в печи, отвратительно.

Мы выражали неудовольствие по поводу каждого блюда, которое нам подавали, и Григорович, хотя и не понимая наших жалоб, ибо он не знал никакой другой кухни, кроме русской, передавал их обслуживающему нас официанту.

Слушая их препирательства, череда которых началась с супа и закончилась десертом, мы смогли изучить дружескую ласковость русского диалога.

Русский язык не имеет гаммы темных и светлых красок. Если ты не «брат», то, значит, «дурак»; если ты не «голубчик», то, значит, «сукин сын». Перевод этого последнего выражения я поручаю кому-нибудь другому.

Григорович был изумительно ласков в разговоре с обслуживающим нас официантом. Эта ласковость забавнейшим образом не вязалась с теми упреками, какие ему приходилось делать по поводу посредственного качества обеда. Мало того, что он называл официанта голубчик, братец, он еще и все время разнообразил обращения к нему: официант становился любезнейшим, милейшим, добрейшим. Когда мимо нас прошла какая-то неряшливая служанка, он назвал ее душенькой. Когда к окну приблизился нищий, он дал ему две копейки и назвал его дядюшкой.

К слову сказать, кроткий и боязливый характер людей низшего сословия превосходнейшим образом находит выражение в славянской речи. Народ называет императора батюшкой, а императрицу матушкой.

По дороге Григорович спросил у какой-то старухи, как пройти к нужному нам дому, и назвал ее тетушкой.

Когда начальник нуждается в помощи подчиненного, он обласкивает его словами, пусть даже позднее будет бить его палкой.

Генерал Хрулев, идя в атаку, называл своих солдат благодетелями.

В Симферополе, в одном и том же госпитале, лежали русский и француз: один из них был ранен в руку, другой — в ногу. Кровати раненых стояли рядом, и они прониклись чувством нежной дружбы друг к другу. Русский учил француза своему языку, а француз учил русского своему.

Каждое утро, просыпаясь, русский обращался к французу:

— Bonjour, mon ami Michel!

И француз с той же лаской и с тем же братским чувством отвечал ему:

— Здравствуй, друг мой Иван!

Когда они выздоровели и им нужно было расставаться, оба проливали слезы. Пока их силой не развели в разные стороны, они продолжали сжимать друг друга в объятиях.

По правде сказать, ассортимент ругательств в русском языке не менее разнообразен, чем набор нежных слов: никакой другой язык так не приспособлен к тому, чтобы поставить человека на пятьдесят ступеней ниже собаки.

И заметьте, что в этом отношении воспитание ровным счетом ничего не значит. Воспитаннейший и учтивейший аристократ выдаст «сукина сына» и «е… вашу мать» с той же легкостью, с какой у нас произносят «ваш покорный слуга».

Признаться, я был весьма склонен наградить повара ресторана «Самсон» всеми русскими бранными словами, да и французскими тоже, когда, вставая из-за стола, определил по выставленному нам счету, что мы обедали, а по собственному желудку — что мы остались голодными; и потому мы лишь из любопытства, а не для моциона пешком отправились в Петергофский парк.

Петергоф — парк наполовину английский, наполовину французский; отчасти это Виндзор, отчасти Версаль. Густая тенистая листва тут, как в Виндзоре, а прямоугольные пруды, статуи и даже карпы — как в Версале.

Эти карпы — а некоторые из них, как нас уверяли, обитают здесь со времен императрицы Екатерины — высовывают из воды свои рыльца, когда слышится колокольчик, в который звонит инвалид. Как вы понимаете, они предаются этому занятию вовсе не безвозмездно: торговка пирогами, находящаяся здесь безотлучно, объяснит вам, с какой целью карпы так торжественно встречают вас.

В увиденном ничего нового для нас не было.

Фонтенбло в этом отношении берет верх над Петергофом. Если в Петергофе карпы водятся со времен Екатерины, то в Фонтенбло — со времен Франциска I.

В Петергофе есть даже свой Марли.

Подражательность — вот главная беда Петербурга. Его дома копируют архитектуру Берлина; его парки — это подражание паркам Версаля, Фонтенбло и Рамбуйе; его Нева — это подражание Темзе, хотя и с дополнением в виде ледохода.

Вот почему Санкт-Петербург — не Россия; это, как сказал Пушкин, а может быть, даже и сам Петр I, — окно, открытое в Европу.

Что же касается статуй, то мы ограничимся упоминанием лишь одной из них, привлекающей внимание не своей ценностью, а своей необычностью. Это присевшая на корточки наяда, которая держит на плече вазу и льет из нее воду. Когда смотришь на нее спереди, все выглядит благопристойно, потому что видно, откуда течет вода; но, глядя на нее сзади, получаешь совсем иное впечатление и начинаешь строить предположения, не делающие чести стыдливости нимфы. Вот почему по приказу начальства она вынуждена теперь обходиться без воды.

В Петергофе есть фонтаны, действующие, как и в Версале, в дни больших праздников; Самсониевский бассейн, соперничающий с Нептуновым бассейном, и каскад «Гладиаторы», копирующий каскад в Сен-Клу.

Когда мы посетовали, что наш приезд, к несчастью, пришелся на обычный день, и выразили сожаление, что нам так и не удастся увидеть, как действуют эти знаменитые фонтаны, Григорович подошел к их смотрителю и дал ему монету в пятьдесят копеек, то есть сорок су на наши деньги, после чего мы в течение десяти минут наслаждались зрелищем, которое, если верить слухам, в Версале обходится в двадцать пять или тридцать тысяч франков каждый раз, когда оно там устраивается.

Одно из самых больших удовольствий императора Николая состояло в том, чтобы под звуки барабанов, которые звали к атаке, отправлять на штурм этих каскадов, бьющих в полную силу, своих пажей и кадетов.

Мы удостоили отдельным посещением дерево, каждый листок которого представляет собой небольшой фонтан. За десять копеек это дерево показало для нас зрелище, в каком нам отказала наяда.

Затем мы поднялись по довольно крутому склону и оказались рядом с дворцом.

Это огромное желто-белое здание с зеленой крышей, повергшей в отчаяние Муане.

Мы прошли под одним из дворцовых сводов и очутились в Верхнем парке. Его основное украшение — огромный бассейн, а основная достопримечательность — фигура Нептуна в виде тамбурмажора: трезубец божества остроумно заменен унтер-офицерской тростью.

Итак, мы осмотрели Петергоф; нам оставалось увидеть еще так называемые Острова.

Мы сели в дрожки и по чудесной дороге, которой дарили прохладу водные протоки и которую затеняли массивы зелени, добрались до первого и главного из этих островов — Царицына.

Это остров императрицы-матери.

Она приказала построить там сицилийскую виллу, по образцу виллы княгини ди Бутера, где она жила на Сицилии; это предельно точная копия: в ней повторено все, вплоть до гигантского плюща, который, так же как стерлядь, приходится обогревать зимой, чтобы он не замерз.

Парадный двор виллы великолепен — можно подумать, будто вступаешь в атриум Дома поэта в Помпеях.

Внутреннее убранство выполнено в греческом стиле и с очаровательным вкусом.

С Царицына острова мы перебрались на остров княгини Марии.

Его главная достопримечательность, по словам здешнего смотрителя, это фигура спящей Венеры, хранящаяся под своего рода колпаком, похожим на катафалк; колпак поднимают, и перед вами предстает богиня.

Как и все скрытые от глаз чудеса, о которых много говорят и которые с нетерпением ожидаешь увидеть, этот шедевр Баруцци, хотя и замечательный сам по себе, становится очередным разочарованием.

Но если и есть здесь истинный скульптурный шедевр, то это «Рыболов» Ставассера. Бронзовый юноша лет пятнадцати-шестнадцати, стоящий по колено в воде, держит в руках удочку, крючок которой заглотнула рыба.

Само собой разумеется, вы не видите ни рыбы, ни крючка, ни удочки, но по судорожно сжатым от терпеливого ожидания губам рыбака, по его застывшему взгляду, по тому, как он затаил дыхание и как напряглась его рука, вы догадываетесь обо всем, что там происходит.

Мы вновь сели в дрожки и, закончив осмотр островов, велели извозчику отвезти нас к Бельведеру.

Бельведер — последнее творение императора Николая; своей всесильной рукой он придавал форму бронзе и граниту, как другие поступают с гипсом и кирпичом. К сожалению, все это выдержано в стиле, наводящем на мысль скорее о силе, чем о вкусе.

Перед Бельведером, воздвигнутым на холме близ деревни Бабигон (то есть Бабий гон) — пусть, кто может, объяснит происхождение этого названия, — расстилаются бескрайние дали, напоминающие просторы океана.

Именно сюда император Николай, одетый, как простой солдат, и императрица и великие княжны, одетые, как простые крестьянки, приходили пить чай и любоваться панорамой, которая тянется до самого моря.

Вот еще одно подражание Малому Трианону.

Отсюда царская семья видела по левую руку от себя старый Петергоф, деревню голландских рыбаков; впереди, правее старого Петергофа, виднелся Саперный лагерь, а вдали справа открывались взгляду Пулково и обсерватория, сооруженная архитектором Брюлловым, братом художника. От обсерватории к Бельведеру тянется равнина протяженностью в десять льё.

Между старым Петергофом и Пулковом, по другую сторону морского залива, ширина которого составляет десять льё, открываются голубоватые очертания Финляндии, которые ограничивают горизонт, словно прямая линия, прочерченная по линейке.

Если же вновь обратить взгляд от залива к Бельведеру, то справа вы увидите купола Санкт-Петербурга, среди которых сверкают золотом наружные своды Исаакиев-ского собора; слева — большой английский парк, прямо перед собой — новый Петергоф и, наконец, поле, усеянное руинами, которые были присланы из Греции королем Оттоном. Бедные руины, вывезенные из Аттики, кажутся такими же грустными, как Овидий, сосланный к фракийцам!

Мы опять сели в дрожки, ничуть не сожалея, что покидаем эти места, и велели отвезти нас прямо к террасе Монплезира.

Как видите, опять французское название!

Эта терраса выходит в сторону залива и вся вымощена мрамором; она затенена великолепными деревьями, но между водой, омывающей ее подножие, и ветвями, служащими ей куполом, можно разглядеть Кронштадт, перекрывающий горизонт лесом мачт и укреплениями, которые ощетинились пушками.

Именно сюда в знойные летние вечера, в прозрачные июньские ночи петергофские щеголихи приходят подышать свежим воздухом.

Эта же терраса — излюбленное место молодых великих князей. Груды камешков имеют честь — как выразился бы прославленный химик Тенар, преуспевавший в качестве придворного еще больше, чем в качестве химика, — быть приготовленными для забавы великих князей, которые, подобно Сципиону в изгнании, занимают свой досуг тем, что бросают в море камушки, заставляя их подпрыгивать на поверхности воды.

Местность оказалась восхитительной, и Муане уведомил нас всех, что, даже если из-за этой его прихоти нам придется на полчаса опоздать к Панаевым, он намерен зарисовать пейзаж.

Желание это было настолько законным и настолько отвечало моим целям, что оно не встретило у меня никаких возражений.

К тому же, после съеденного нами завтрака мы не торопились обедать, опасаясь, что обед будет похож на этот завтрак.

Когда рисунок был готов, мы заняли места в дрожках. Григорович объяснил извозчикам, куда следует ехать, и мы отправились знакомиться с одним из самых видных русских журналистов.

XXXVIII. ЖУРНАЛИСТЫ И поэты

Не стоит и говорить, что журнальное дело в России находится еще в самом начале своего развития, и цензура, даже в наше время, не дает произрастать никаким всходам, пытающимся пробиться из земли.

Бросим беглый взгляд на различного рода ежедневные, еженедельные и ежемесячные издания Санкт-Петербурга и Москвы.

Лишь четыре издающихся в Санкт-Петербурге журнала возбуждают внимание своим появлением.

Первым в их ряду поставим «Современник»: по месту и почет.

Главными редакторами «Современника» являются господа Панаев и Некрасов.

Мы уже говорили, что Панаев — один из самых известных журналистов Санкт-Петербурга; добавим теперь, что Некрасов — один из самых известных поэтов России.

Вскоре мы вернемся к разговору об этих двух людях, столь различных по характеру, но вначале расскажем об их издании.

«Современник» — это ежемесячный журнал, созданный по образцу «Обозрения Старого и Нового света»; он придерживается либерального направления и имеет от трех с половиной до четырех тысяч подписчиков, что позволяет выплачивать щедрые гонорары его сотрудникам.

После «Современника» идут «Отечественные записки», главным редактором и издателем которых является г-н Краевский; это издание не имеет никакой политической окраски; его главный редактор обладает искусством выбирать авторов, что обеспечивает журналу достаточный успех с точки зрения литературы и неплохой результат с точки зрения прибыли. «Отечественные записки» имеют на несколько сотен меньше подписчиков, чем «Современник».

«Библиотека для чтения» пользовалась большим успехом, пока ею руководил профессор Сенковский, который прекрасно понимал духовные запросы того времени и, не пытаясь поучать читателей, заботился лишь о том, чтобы эти запросы удовлетворять. К несчастью, читатели быстро заметили, что золоченая обложка этого издания скрывает почти чистые листы бумаги, и журнал, по существу говоря, пришел в упадок. Придерживается либерального направления.

«Сын Отечества» — это старый журнал, возобновленный в прошлом году; он выходит выпусками объемом от полутора до двух листов, отличается хорошей манерой изложения и пользуется большим успехом. Журнал выходит в Москве.

«Русский вестник» основан в 1858 году г-ном Катковым. При своем появлении журнал пользовался громадным успехом, и еще до окончания первого полугодия тираж издания пришлось повторить; он имеет сегодня от девяти до десяти тысяч подписчиков и лучшую в России типографию. Придерживается либерального направления.

Журнал «Беседа» — орган приверженцев русского славянофильства, партии, выступающей против введения в России норм западной цивилизации и ратующей за то, чтобы Россия ничего не заимствовала за границей, а развивалась лишь на своих собственных началах. Журналу недостает вкуса, хотя в нем печатаются замечательные статьи, в особенности по злободневному вопросу отмены крепостного права. Главный редактор издания — г-н Кошелев.

«Земледельческая газета» — издание землевладельцев, помещающее главным образом статьи по вопросу освобождения крестьян от крепостной зависимости. Придерживается либерального направления.

В отношении других печатных изданий мы скажем то же, что Август в трагедии Корнеля говорит о друзьях Цинны, назвав перед этим Максима, и возьмем за образец подражания сдержанность, которую он при этом проявил.

Панаев и Некрасов, задушевные друзья, исповедующие одни и те же литературные и политические взгляды, живут под одной крышей и едят за одним столом: зимой в Санкт-Петербурге, а летом на какой-нибудь даче в окрестностях города.

В это лето они свили себе гнездо между Петергофом и Ораниенбаумом, вблизи немецкой колонии.

Наши дрожки повернули направо, проехали по небольшому мосту, переброшенному через овраг, углубились под величественные своды деревьев и остановились перед небольшим очаровательным загородным домом, стоящим на поляне, где за столом, заставленном яствами, пировали семь сотрапезников.

Этими семью сотрапезниками были Панаев с женой, Некрасов и четверо их друзей; услышав шум, все они обернулись и радостно закричали при виде Григоровича.

Во всеуслышание объявили мое имя, и Панаев подошел ко мне, раскрыв объятия.

Вам, конечно, известно то странное воздействие, какое оказывает на нас первое впечатление от увиденного нами незнакомого человека, зарождая в нашем сердце приязнь или неприязнь к нему. Так вот, мы, Панаев и я, испытали друг к другу первое из этих чувств; мы обнялись, как старые друзья, и, когда это объятие разомкнулось, действительно ими стали.

Затем подошла г-жа Панаева: я поцеловал ей руку, а она, по трогательному русскому обычаю, в ответ поцеловала меня в лоб.

Госпожа Панаева — дама лет тридцати двух, наделенная необычайно своеобразной красотой; она автор нескольких романов и рассказов, опубликованных под псевдонимом «Станицкий».

Некрасов, более сдержанный по характеру, ограничился тем, что встал, подал мне руку и поручил Панаеву извиниться передо мной за то, что сам он, получив беспорядочное воспитание, не говорит по-французски.

Другие присутствующие просто-напросто представлялись мне.

Мне приходилось слышать от многих, что Некрасов не только великий поэт, но и поэт, гений которого соответствует нуждам своего времени.

Я внимательно вглядывался в него. Это человек лет тридцати восьми — сорока, с болезненным и глубоко печальным лицом, по натуре нелюдимый и насмешливый. Он страстный охотник, ибо охота, мне кажется, дает ему возможность быть в одиночестве; свое ружье и своих собак он любит больше всего на свете, если не считать Панаева и Григоровича.

Последний сборник его стихотворений, запрещенный цензурой к переизданию, стал теперь чрезвычайно дорого стоить.

Накануне я купил его за шестнадцать рублей и ночью перевел два стихотворения оттуда, пользуясь подстрочником Григоровича. Их достаточно, чтобы дать представление о даровании автора, насмешливого и печального.

Нет необходимости напоминать, что при переводе всякий оригинал теряет на все сто процентов.

Вот первое из этих стихотворений; оно исключительно русского содержания и потому, возможно, не будет должным образом оценено во Франции.

ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ 1

У бурмистра Власа бабушка Ненила Починить избенку лесу попросила.

Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет!

«Вот приедет барин — барин нас рассудит,

Барин сам увидит, что плоха избушка,

И велит дать лесу», — думает старушка.

Кто-то по соседству, лихоимец жадный,

У крестьян землицы косячок изрядный Оттягал, отрезал плутовским манером.

«Вот приедет барин: будет землемерам! —

Думают крестьяне. — Скажет барин слово —

И землицу нашу отдадут нам снова».

3

Полюбил Наташу хлебопашец вольный,

Да перечит девке немец сердобольный,

Главный управитель. «Погодим, Игнаша,

Вот приедет барин!» — говорит Наташа.

Малые, большие — дело чуть за спором —

«Вот приедет барин!» — повторяют хором…

4

Умерла Ненила; на чужой землице У соседа-плута — урожай сторицей;

Прежние парнишки ходят бородаты,

Хлебопашец вольный угодил в солдаты,

И сама Наташа свадьбой уж не бредит…

Барина все нету… Барин все не едет!

5

Наконец однажды середи дороги Шестернею цугом показались дроги:

На дрогах высокий гроб стоит дубовый,

А в гробу-то барин; а за гробом — новый.

Старого отпели, новый слезы вытер,

Сел в свою карету — и уехал в Питер.

А вот другое стихотворение того же автора. Оно не просто печальное: оно душераздирающее.

Его название — «Бедная подружка».

Никогда еще из самых недр людского общества не исходил столь горестный крик!

Еду ли ночью по улице темной,

Бури заслушаюсь в пасмурный день —

Друг беззащитный, больной и бездомный,

Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Сердце сожмется мучительной думой.

С детства судьба невзлюбила тебя:

Беден и зол был отец твой угрюмый,

Замуж пошла ты — другого любя.

Муж тебе выпал недобрый на долю:

С бешеным нравом, с тяжелой рукой;

Не покорилась — ушла ты на волю,

Да не на радость сошлась и со мной…

Помнишь ли день, как, больной и голодный,

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал — и пронзительно звонок Был его крик… Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок…

Бедная, слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба Так же глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —

Вместе свезут и положат рядком.

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили…

Случай нас выручил? Бог ли помог?

Ты не спешила печальным признаньем,

Я ничего не спросил,

Только мы оба глядели с рыданьем,

Только угрюм и озлоблен я был…

Где ты теперь? С нищетой горемычной Злая тебя сокрушила борьба?

Или пошла ты дорогой обычной,

И роковая свершится судьба?

Кто защитит тебя? Все без изъятья Именем страшным тебя назовут.

Только во мне шевельнутся проклятья —

И бесполезно замрут!..

Как видите, этих двух стихотворений достаточно, чтобы дать представление о даровании Некрасова.

Но мы приведем здесь еще третье, исключительно с целью исправить ошибку, а вернее, искоренить клевету в отношении одного из наших соотечественников, непонятно каким образом распространившуюся в России. Пришло время покончить с этой клеветой.

Речь идет о княгине Воронцовой-Дашковой и ее преждевременной смерти.

Согласно распространившейся в России легенде, княгиня Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за некоего авантюриста, который промотал ее состояние, а ее самое отправил умирать в больницу.

Эта печальная история стала причиной того, что из-под пера Некрасова вышла новая поэтическая горесть — такое название более всего подходит к стихам угрюмого поэта.

Дом — дворец роскошный, длинный, двухэтажный.

С садом и с решеткой; муж — сановник важный. Красота, богатство, знатность и свобода —

Всё ей даровали случай и природа.

Только показалась — и над светским миром Солнцем засияла, вознеслась кумиром!

Воин, царедворец, дипломат, посланник —

Красоты волшебной раболепный данник;

Свет ей рукоплещет, свет ей подражает.

Властвует княгиня, цепи налагает,

Но цепей не носит; прихоти послушна,

Ни за что полюбит, бросит равнодушно:

Ей чужое счастье ничего не стоит —

Если и погибнет, торжество удвоит!

Сердце ли в ней билось чересчур спокойно,

Иль кругом все было страсти недостойно,

Только ни однажды в молодые лета Грудь ее любовью не была согрета.

Годы пролетели. В вихре жизни бальной До поры осенней — пышной и печальной —

Дожила княгиня… Тут супруг скончался…

Труден был ей траур, — доктор догадался И нашел, что воды были б ей полезны (Доктора в столицах вообще любезны).

Если только русский едет за границу,

Посылай в Палермо, в Пизу или в Ниццу,

Быть ему в Париже — так судьбам угодно!

Год в столице моды шумно и свободно Прожила княгиня; на второй влюбилась В доктора-француза — и сама дивилась!

Не был он красавец, но ей было ново

Страстно и свободно льющееся слово,

Смелое, живое… Свергнуть иго страсти Нет и помышленья… да уж нет и власти!

Решено! В Россию тотчас написали;

Немец-управитель без большой печали Продал за бесценок, в силу повеленья,

Английские парки, русские селенья,

Земли, лес и воды, дачу и усадьбу…

Получили деньги — и сыграли свадьбу…

Тут пришла развязка. Круто изменился Доктор-спекулятор: деспотом явился!

Деньги, бриллианты — все пустил в аферы,

А жену тиранил, ревновал без меры,

И когда бедняжка с горя захворала,

Свез ее в больницу… Навещал сначала,

А потом уехал — словно канул в воду!

Скорбная, больная, гасла больше году В нищете княгиня… и тот год тяжелый Был ей долгим годом думы невеселой!

Смерть ее в Париже не была заметна:

Бедно нарядили, схоронили бедно…

А в отчизне дальной словно были рады:

Целый год судили — резко, без пощады,

Наконец устали… И одна осталась Память: что с отличным вкусом одевалась!

Да еще остался дом с ее гербами,

Доверху набитый бедными жильцами,

Да в строфах небрежных русского поэта Вдохновенных ею чудных два куплета,

Да голяк-потомок отрасли старинной,

Светом позабытый — и ни в чем невинный.

Вот что написал великий поэт, впавший вместе со всеми в заблуждение. А ведь поэт, который творит на века, высекает свои стихи на бронзе. Восстановим же факты во всей их точности, а лучше сказать, во всей их достоверности.

Госпожа Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за дворянина, который занимает в обществе по меньшей мере такое же положение, какое занимала она, и обладает состоянием, превышающим то, каким обладала она.

В Париже он пользовался среди самых блестящих молодых людей такой же известностью, какой г-жа Воронцова-Дашкова пользовалась среди самых блестящих светских дам в Санкт-Петербурге.

На протяжении всей их совместной жизни эта очаровательная и умная женщина, с которой я имел честь быть знакомым, была кумиром своего мужа. Пораженная долгой, мучительной, смертельной болезнью, она умирала среди роскоши, в одной из лучших квартир Парижа, во втором этаже дома на площади Мадлен, расположенного напротив бульвара. Она умирала, окруженная неусыпной заботой мужа, который в течение трех месяцев ее болезни не выходил из дома и которого сменяли поочередно герцогиня Фиц-Джеймс, графиня Фиц-Джеймс, г-жа Гран-мезон, мадемуазель Жарри, старая дева, и две сестры милосердия.

Однако это еще не все, раз мы желаем войти в малейшие подробности: в брачном контракте значилось, что в случае смерти мужа состояние барона де П***, составляющее восемьдесят тысяч ливров годового дохода, который приносит ему поместье Фолембре, перейдет в пожизненную ренту графине Дашковой, тогда как, если, напротив, графиня умрет первой, барон получит пожизненную ренту в шестьдесят тысяч франков и все ее фамильные бриллианты.

На следующий день после смерти графини Воронцовой-Дашковой, в тот момент, когда барон де П*** уезжал в Фолембре, чтобы похоронить в семейном склепе тело супруги, княгиня Паскевич, дочь графини, рожденная ею в первом браке, получила не только фамильные бриллианты, но и все украшения, все бриллианты, все драгоценности, принадлежавшие лично графине, — общей стоимостью в пятьсот тысяч франков.

Все это могут подтвердить, наряду со мной, самые высокопоставленные лица парижского общества; все это я был обязан написать, слыша, как моего соотечественника обвиняют в бесчестном поступке, и слыша, как это обвинение повторяют в Москве, в Санкт-Петербурге, а теперь еще и в Тифлисе…

Мы заночевали у Панаевых и на следующий день, рано утром, отправились в Ораниенбаум.

XXXIX. МЕНШИКОВ

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошел во двор Ораниенбаумского дворца, это венчающая часть центрального павильона: она несла на себе закрытую корону, но сразу было видно, что корона эта не царская.

Я задал вопрос моему спутнику, но он, мало осведомленный в геральдике, стал уверять меня, что это прежняя корона русских царей.

Вступивший в разговор управляющий привел нас к согласию, заявив, что это корона князя Александра Мен-шикова, которому прежде принадлежал этот дворец. Когда же могущественного фаворита постигла опала, все его поместья были конфискованы и отошли царице, оставившей их в наследство своим потомкам как вотчинные владения. Корона же эта являлась символом герцогства Козель в Силезии, которое было пожаловано Мен-шикову императором Карлом VI, когда он дал ему титул князя Священной Римской империи.

Мы уже рассказывали о появлении и возвышении Меншикова.

Меншиков пользовался своим положением фаворита, приобретая громадные поместья как в России, где он был князем, сенатором, фельдмаршалом и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного, так и за границей; он владел таким невероятным количеством имений и замков в России, что в народе говорили, будто князь может добраться из Риги в Ливонии до Дербента в Персии, каждый день останавливаясь на ночлег в одном из своих поместий. В его обширных владениях проживало более ста пятидесяти тысяч крестьянских семей, а это предполагает более пятисот тысяч душ.

Ко всем этим богатствам следует добавить более чем на три миллиона золотой и серебряной посуды, а также драгоценных камней и украшений, подарков тех, кто, нуждаясь в его ходатайстве перед царем, оплачивал таким образом услуги фаворита.

Быть может, Петр, отлично знавший о лихоимстве Меншикова, и сам отправил бы его в ссылку; быть может, он даже придумалбы для него более суровое наказание, но этому помешала быстрая, внезапная, почти загадочная смерть царя, о которой мы уже рассказывали.

Так что тогда Меншиков устоял, продолжая пользоваться всеми почестями и всеми богатствами, если и не всей властью. Тем не менее, являясь фельдмаршалом, он всегда имел в своем распоряжении войска. Взяв пятьсот солдат, Меншиков окружил здание Сената, а затем, войдя в зал совещаний и сев на почетное место, право занимать которое князю давало его положение, потребовал признать наследницей престола Екатерину, свою бывшую любовницу, надеясь царствовать от ее имени и управлять вместо нее.

Однако этому стали противиться.

Великий канцлер и другие сенаторы никоим образом не были согласны с мнением Меншикова и настаивали на очередности наследования в пользу Петра II, внука царя. Чувствуя себя несвободными в присутствии Меншикова и его солдат, сенаторы предложили посоветоваться с народом, открыв, чтобы иметь возможность разговаривать с людьми, одно из окон зала, где заседало собрание. Однако Ментиков заявил, что сейчас не настолько тепло, чтобы открывать окна. Затем по его знаку в зал вошел офицер, сопровождаемый лишь двадцатью солдатами, но позади них, в глубине коридоров, виднелся весь вооруженный и грозный отряд.

Екатерина была провозглашена императрицей. Но вскоре опека Меншикова стала тяготить ее, и она не скрывала своего раздражения по этому поводу. С этого времени Меншиков, предвидя близкую смерть императрицы Екатерины, озаботился выбором ее преемника. Он пообещал трон великому князю Московскому, выставив условием, что тот женится на его дочери.

Великий князь взял на себя это обязательство, рискуя не сдержать своего слова.

Но вот что рассказывают, а вернее, рассказывали в то время.

Екатерина, как и предвидел Меншиков, в самом деле захворала; Меншиков пожелал ухаживать за ней, и все лекарства именитая больная принимала из его рук.

Однажды, когда врач прописал какую-то микстуру, Меншиков взял чашку с питьем из рук придворной дамы, итальянки по имени г-жа Ганна. Екатерине питье показалось таким горьким, что она опорожнила чашку лишь на три четверти и вернула ее придворной даме. Та, не понимая, откуда появилась горечь в этой микстуре, которую она сама приготовила и в которую входили лишь приятные на вкус составные части, допила то, что оставалось в чашке, и действительно ощутила горечь, на которую жаловалась императрица.

Екатерина умерла; придворная дама тяжело заболела, но была спасена своим мужем, который, будучи итальянцем и разбираясь в химии, дал ей противоядие.

Меншиков стал полновластным хозяином страны. Он устроил помолвку своей дочери с молодым царем и взялся охранять его, но не так, как охраняют императора, которого чтят, или зятя, которого любят, а как узника, бегства которого опасаются.

Тем не менее Петр II сбежал.

Товарищами игр царя были его тетка Елизавета (та, что впоследствии царствовала и, родив восьмерых внебрачных детей, не оставила законного наследника; та, что получила прозвище Милостивой, потому что во время ее царствования не был казнен ни один человек) и два молодых князя Долгоруковых.

И вот однажды, когда Петр II в сопровождении своего неразлучного опекуна отправился на прогулку в Петергоф, один из двух братьев Долгоруковых, Иван, подстрекаемый министром Остерманом, предложил царю бежать через окно, как только наступит ночь. Это легко было сделать, поскольку, как выяснилось, караульные стояли лишь возле двери. Юный царь, донельзя уставший от неволи, в которой он оказался, и не испытывавший любви к дочери Меншикова, согласился на это предложение; когда наступила ночь, он бежал вместе со своим отважным товарищем и добрался до того места на дороге, где его поджидал громадный отряд дворян и офицеров, враждебных Меншикову. Они направились в дом канцлера Головкина, где собрался Сенат, и оттуда с триумфом вернулись в Санкт-Петербург.

Меншиков, узнав о побеге государя, осознал себя погибшим. Тем не менее, чтобы ему не в чем было себя упрекнуть, он решил попытать судьбу до конца.

Он последовал за молодым царем, но, прибыв во дворец, обнаружил, что стража полностью сменена, а гарнизон находится под ружьем.

Тогда он направился в свой дворец, чтобы принять там решение, как действовать дальше, однако отряд гренадер, окружавший дом, арестовал князя, когда он туда входил.

Тогда он потребовал позволения поговорить с царем, но в ответ получил лишь уведомление о приказе отправиться вместе со всей семьей в Раненбург.

Раненбург — это принадлежавшее Меншикову поместье, расположенное между Казанским царством и Вятской провинцией.

Меншиков мог ожидать, что с ним поступят хуже.

В Раненбурге находился укрепленный им великолепный замок, где он намеревался вести жизнь старых русских князей, которым его, сына простого крестьянина, уподобили императорские милости. Меншикову было разрешено взять с собой столько слуг, сколько ему заблагорассудится, и столько денег, сколько он найдет нужным, а также наиболее ценные из его вещей. К тому же, что редко случается с лицами, попавшими в опалу, с ним разговаривали исключительно вежливо; следовательно, он не опустился настолько низко, чтобы не быть в состоянии снова подняться на поверхность.

Ему надлежало до наступления следующего дня покинуть Санкт-Петербург. Около десяти часов утра он выехал в самых роскошных своих каретах и с такой огромной кладью, с такой многочисленной свитой, что его отъезд напоминал скорее пышный кортеж посла, чем неприметный конвой арестанта. Проезжая по улицам Санкт-Петербурга, князь приветствовал всех, словно император, принимающий почести от своих подданных, и спокойно и приветливо разговаривал с теми, кого он знал. Многие сторонились, не отвечая ему, как будто перед ними находился чумной больной, но другие, чуть более смелые, обменивались с ним несколькими словами, чтобы пожалеть или поддержать его: он не пал еще настолько низко, чтобы кто-нибудь осмелился его оскорбить.

Оскорбления придут в свой черед: они не за горами.

Через два часа после отъезда из Санкт-Петербурга, на той самой дороге в Сибирь, по какой после него пройдет еще столько несчастных, путь ему был прегражден отрядом солдат; командовал ими офицер. Именем царя этот офицер потребовал у князя наградные ленты орденов — Святого Андрея, Александра Невского, Слона, Белого Орла и Черного Орла.

Меншиков вручил ленты офицеру: он заранее положил их в шкатулку, чтобы отдать по первому требованию.

Затем его вместе с женой и детьми заставили выйти из кареты и сесть в телеги, приготовленные, чтобы везти их в Раненбург.

Он подчинился, промолвив:

— Исполняйте свой долг, я готов ко всему. Чем больше богатств вы у меня отнимете, тем меньше забот вы мне оставите.

Итак, он вышел из кареты и сел на телегу, полагая, что его жена и дети сядут рядом с ним. Однако их заставили сесть в другую телегу. Но все же у него оставалось утешение — разговаривать с ними, и он возблагодарил Бога за такое благодеяние.

В таких условиях его довезли до Раненбурга.

Но испытаниям, которые его ожидали, не суждено было прекратиться в Раненбурге.

Расстояние между Москвой и Раненбургом составляло всего сто пятьдесят льё. Меншиков был слишком близко от царя. Пришел приказ ехать в Сибирь, в Якутск.

Князь взглянул на детей и жену, увидел у них грусть на лице и улыбку на устах.

— Когда надо ехать? — спросил он царского посланца.

— Немедленно, — ответил тот.

В этот же день семья отправилась в путь. Ментиков мог взять с собой восемь слуг по своему выбору.

Но потрясение было глубоким, а тяготы невыносимыми. Княгиня Меншикова не выдержала первой: она умерла по дороге между Раненбургом и Казанью.

Труп довезли до Казани. Стража, не позволявшая Мен-шикову ехать в одной телеге с женой, пока она была жива, разрешила ему теперь находиться возле ее трупа. Пока длилась ее агония, муж заменял княгине священника, увещевая и утешая ее, словно служитель Господа, и даже, несомненно, с большей убежденностью и большим пониманием, ибо горести, которые князь пытался ей утешить, когда она умирала, он разделял с ней до самой ее смерти; когда же ее не стало, все бремя их обрушилось на него одного.

Он продолжал свой путь до Тобольска.

Там Меншикова ждал весь город, предупрежденный о его приезде. Как только князь ступил на берег реки, к нему подошли два дворянина, которых он сам сослал в Сибирь, встали по обе стороны от него и принялись осыпать его оскорблениями. Но Меншиков, грустно покачав головой, сказал одному из них:

— Раз ты не находишь другого способа отомстить врагу, как только осыпая его ругательствами, то доставь себе это удовольствие, несчастный! Что же касается меня, то я выслушаю тебя, не испытывая ни ненависти, ни злобы. И если ты был принесен в жертву моим расчетам, то это произошло именно потому, что мне было известно, как много в тебе достоинства и гордости: ты был помехой моим замыслам, и я сокрушил тебя. Ты поступил бы на моем месте так же, если бы этого потребовала государственная необходимость.

Затем он обратился к другому:

— Я даже незнаком с тобой, и мне не было известно, что тебя сослали. Так что если ты оказался в изгнании, то это случилось вследствие каких-то тайных козней, в которых было использовано во зло мое имя. Такова правда. Но если оскорбления, которыми ты меня осыпаешь, способны облегчить твою боль, то продолжай: я не имею ни власти, ни желания препятствовать им.

Не успел Меншиков произнести эти слова, как к нему, запыхавшись, подбежал третий ссыльный: по его лбу струился пот, глаза сверкали, а рот кривился, извергая проклятья; обеими руками он стал подбирать комья грязи и швырять эту грязь в лицо юного князя Меншикова и его сестер.

Юный князь вглянул на отца, словно спрашивая позволения отплатить этому человеку за полученное от него оскорбление. Но старик, остановив сына, обратился к обидчику:

— Ты поступил глупо и подло. Хочешь мстить — мсти мне, но не этим несчастным детям; я, возможно, грешен перед тобой, но они наверняка ни в чем не виновны.

Меншикову разрешили остаться в Тобольске на неделю.

К тому же ему вручили пятьсот рублей, которыми он мог распорядиться по своему собственному усмотрению.

На эти деньги Меншиков приобрел топор и другие инструменты для рубки леса и обработки земли; затем он купил сеть для рыбной ловли, семена и большое количество солонины и соленой рыбы для себя и своей семьи.

Все, что у него осталось от этих пятисот рублей, он раздал беднякам.

Когда же наступил день отъезда из Тобольска, князя и троих его детей усадили в открытую телегу, которую тянули за собой либо лошадь, либо собаки. Вместо привычного им платья, которое у них отняли в Раненбурге, всем им дали крестьянскую одежду, то есть тулупы и шапки из овчины. Под тулупами у них были нательные рубахи из грубой шерстяной ткани.

Путешествие длилось пять месяцев, в разгар зимы, при морозе в тридцать — тридцать пять градусов.

Как-то раз во время одной из трех остановок, которые каждый день делали ссыльные, в ту же лачугу, где отдыхал Меншиков, по случайности вошел офицер, возвращавшийся с Камчатки; этот офицер за три года до этого, то есть в царствование Петра I, был отправлен к датскому капитану Берингу с депешами, касавшимися исследований, которые тому было поручено провести на Северном полюсе и в Амурском море.

Этот офицер когда-то был адъютантом Меншикова, но он ничего не знал об опале своего прежнего начальника. Меншиков узнал его и назвал по имени. Удивившись, адъютант повернулся к нему.

— Откуда тебе известно мое имя, любезный? — спросил он.

— Вот как! Неужто ты не узнал меня? — промолвил изгнанник.

— Нет, а кто ты?

— Так ты не узнал Александра?

— Какого Александра?

— Александра Меншикова.

— А где он?

— Перед тобой.

Офицер расхохотался.

— Милейший, ты с ума сошел! — сказал он Менши-кову.

Меншиков взял его за руку, подвел к окошку и, встав так, чтобы свет, проникавший в комнату, упал на него, произнес:

— Посмотри на меня и припомни черты твоего прежнего начальника.

— Ох, князь! — воскликнул молодой человек. — Что за бедствие, ваша светлость, привело вас в прискорбное состояние, в каком я вас вижу?

Меншиков грустно улыбнулся.

— Не называй меня ни князем, ни светлостью, — сказал он. — Рожденный крестьянином, я вновь стал крестьянином. Бог вознес меня, Бог и низринул: на все воля его.

Офицер не мог поверить тому, что он увидел и услышал; оглянувшись по сторонам, он заметил в углу молодого крестьянина, который с помощью бечевок и тряпки чинил старые рваные сапоги.

Офицер подошел к нему и тихо спросил, указывая пальцем на Меншикова:

— Знаешь ты этого человека?

— Да, — ответил тот, к кому он обратился, — это Александр Меншиков, мой отец. Кажется, и ты не желаешь узнавать нас, когда мы в опале. Однако мне думается, — добавил он с горечью, — что ты достаточно долго ел наш хлеб и мог бы не забывать нас.

— Замолчи, парень! — строго одернул его отец, а затем, вновь обратившись к офицеру, сказал: — Брат, прости несчастному мальчишке его мрачное расположение духа. Это и вправду мой сын; когда он был еще совсем ребенком, ты часто подбрасывал его на своих коленях. А вот мои дочери, — промолвил он, показывая на двух крестьянских девушек, которые, лежа на полу, макали хлеб в молоко, наполнявшее деревянную миску.

И затем, грустно улыбнувшись, добавил:

— Старшая имела честь быть невестой императора Петра Второго.

И он рассказал офицеру обо всем, что случилось в России с тех пор, как тот уехал из Петербурга, то есть за три прошедших года.

Затем, указав ему на своих детей, которые заснули на полу, пока он вел свой рассказ, Меншиков с грустью произнес:

— Вот единственная причина моих мучений, единственный источник всех моих печалей. Я был богат и снова стал беден, но не жалею об утраченном состоянии; я был всемогущ и снова стал ничтожен, но ни о чем не жалею, даже о свободе. К тому же эти невзгоды даны мне во искупление моих прошлых грехов. Но мои дети, которых я увлек за собой, эти безвинные существа, которые спят здесь, какое преступление совершили они? Почему, Господи, ты вовлек их в мою опалу? Однако в глубине души я надеюсь, что Господь, всегда справедливый, позволит моим детям снова увидеть родину, и они вернутся туда умудренными опытом и способными довольствоваться своим положением, каким бы убогим оно ни оказалось по воле Неба. Теперь, — продолжал он, — мы расстанемся с тобой и, разумеется, никогда больше не встретимся; ты возвратишься к императору и будешь принят им; расскажи ему, каким ты меня нашел, убеди его в том, что я не ропщу на его правосудие, каким бы строгим оно ни было, и добавь, что теперь я ощущаю свободу духа и спокойствие совести, о каких не подозревал во времена своих преуспеяний.

Офицера все еще одолевали сомнения, но конвойные солдаты подтвердили ему то, что рассказал Меншиков, и только тогда он решился поверить в услышанное.

Наконец Меншиков прибыл к месту, которое было назначено ему для постоянного проживания.

Едва приехав туда, он принялся за дело и построил с помощью восьми своих слуг избу, более просторную и удобную, чем те, в каких обычно живут русские крестьяне. Она состояла из помещения, предназначенного быть жилищем Господа Бога, то есть часовни, и четырех комнат.

В первой поселился он с сыном. Во второй он разместил своих дочерей, в третьей — слуг, а в четвертой устроил склад провизии.

Его старшая дочь, та, что была помолвлена с Петром II, готовила еду для всей колонии.

Младшая дочь, ставшая впоследствии женой сына герцога Бирона, чинила одежду, стирала и отбеливала белье. Молодой Меншиков охотился и ловил рыбу.

Некий друг, имени которого ни сам Ментиков, ни его дети так никогда и не узнали, прислал ему из Тобольска быка, четырех стельных коров и разного рода домашнюю птицу, что позволило изгнанникам устроить прекрасный скотный двор.

К тому же Ментиков завел огород, способный на целый год обеспечивать семью овощами.

Каждый день в присутствии своих детей и слуг он произносил в часовне общую молитву.

Так прошло полгода; изгнанники жили настолько счастливо, насколько это было возможно в их тягостном положении.

Но внезапно в семью вторглась оспа.

Первой заболела старшая дочь. С этого времени отец не покидал ее ни днем, ни ночью, но ночные бдения, заботы, внимание — все было бесполезно, и вскоре стало ясно, что бедная девочка больна смертельно.

Несчастный отец, занимавший возле нее место врача, стал для нее и священником. С той же самоотверженностью, с какой прежде Ментиков пытался сохранить ей жизнь, он стал готовить ее к смерти.

Спокойно и безропотно она умерла на руках отца.

Меншиков несколько минут прижимался щекой к ее щеке, затем встал и, обратившись к другим своим детям, сказал:

— Учитесь, по примеру этой мученицы, умирать, не сожалея ни чем земном.

Затем, в соответствии с православным обрядом, он принялся читать заупокойные молитвы, а когда миновали сутки, унес тело дочери с постели, на которой она умерла, и положил его в могилу, вырытую им самим в часовне.

Но, едва возвратившись в свои убогие комнаты, молодой Меншиков и младшая дочь князя в свою очередь заболели этой страшной болезнью. Меншиков ухаживал за ними с той же самоотверженностью, но с большим успехом, чем это было с несчастной дочерью, которую он только что опустил в могилу. Стоило, однако, миновать опасности, грозившей детям, как их отец тоже слег в постель и больше с нее уже не поднялся.

Изнуренный усталостью, подточенный лихорадкой, чувствуя, что наступает его последний день, он призвал обоих детей и с безмятежным спокойствием, какое не покидало его со времени изгнания, сказал:

— Дети мои, приближается последний час моей жизни; смерть стала бы для меня не чем иным, как утешением, если бы, представ перед Господом, я должен был бы отдать ему отчет лишь о днях, проведенных мною в изгнании; я расстался бы с миром и с вами куда более спокойный, если бы, как это происходило здесь, подавал в жизни лишь примеры добродетели. И если вы когда-нибудь окажетесь при дворе царя, то помните только те примеры и наставления, какие вы получили от меня в изгнании. Прощайте! Силы покидают меня: подойдите и примите мое благословение.

Увидев, что дети встали на колени у его ложа, он хотел протянуть вперед руки, но, прежде чем ему удалось произнести хоть слово, голос его затих, голова склонилась набок, а по телу пробежала легкая судорога.

Он был мертв.

Когда Меншиков умер, офицер, которому была поручена охрана семьи изгнанника, стал проявлять несколько большее внимание к его детям. Он советовал им, как выгоднее пользоваться хозяйством, которое наладил их отец, предоставил им большую, чем прежде, свободу, и разрешил присутствовать время от времени на церковных богослужениях в Якутске.

Во время одного из таких посещений церкви княжне Меншиковой случилось проходить мимо маленькой сибирской избушки, по сравнению с которой дом, выстроенный ее отцом, казался дворцом. В окошке этой лачуги виднелась голова старика со взъерошенной бородой и косматыми волосами.

Девушка испугалась и свернула в сторону, чтобы пройти подальше от такого страшного человека.

Но ее охватил еще больший ужас, когда старик позвал ее по имени и фамилии.

Тем не менее, поскольку голос его звучал дружелюбно, она приблизилась и внимательно посмотрела на незнакомца, но, так и не узнав его, решила продолжить свой путь. Старик во второй раз остановил ее.

— Княжна, — сказал он, — почему вы избегаете меня? Следует ли сохранять взаимную вражду, находясь в тех местах и в тех обстоятельствах, в каких мы оказались?

— Кто ты, — спросила его девушка, — и почему я должна ненавидеть тебя?

— Разве ты не узнала меня? — спросил старик.

— Нет, — ответила она.

— Я князь Долгоруков, ярый враг твоего отца.

Девушка шагнула к старику и с удивлением взглянула на него.

— И правда, — сказала она, — это ты! Когда же и за какое прегрешение перед Богом и царем ты оказался здесь?

— Царь умер, — ответил Долгоруков, — умер через неделю после того, как был помолвлен с моей дочерью, которая, как видишь, спит здесь на скамье; он был помолвлен с ней так же, как прежде был помолвлен с твоей сестрой, которая спит теперь в могиле. Трон его занят ныне женщиной, которую мы вызвали из Курляндии, надеясь жить при ней счастливее, чем мы жили при ее предшественниках. Но мы ошиблись. По прихоти ее фаворита, герцога Бирона, она сослала нас, приписав нам вымышленные преступления. В течение всего пути с нами обращались, как с самыми гнусными преступниками; нам отказывали в самом необходимом и чуть ли не морили голодом. Моя жена умерла в пути, а дочь сейчас при смерти; но, несмотря на нищету, в которой мне довелось оказаться, я надеюсь прожить еще столько времени, чтобы увидеть в этом краю, на этом месте женщину, которая отдает Россию на растерзание своим алчным любовникам.

(Женщина эта — Анна Иоанновна, дочь слабоумного Ивана, какое-то время царствовавшего вместе с Петром I.)

Осознав, какая ненависть сжигает Долгорукова, и услышав, как она проявляется в его речах, молодая княжна испугалась и поспешила уйти.

Дома, в присутствии офицера, она все рассказала брату.

Для молодого человека ничего не могло быть приятнее этого рассказа: он не забыл, как Петр II бежал из Петергофа с одним из сыновей Долгорукова, причем по совету самого старого князя. Теперь он в свою очередь распалился, бросая угрозы в адрес старика и обещая себе обойтись с ним при первой же встрече так, как тот, по его мнению, этого заслуживает.

Но тут в разговор вмешался офицер.

— Вспомните, — сказал он, — какими милосердными чувствами было наполнено сердце вашего умирающего отца. Он не переставал просить вас, до тех пор пока не угас его голос, забыть нанесенные вам обиды. У его смертного одра вы поклялись прощать ваших врагов; так не нарушайте же вашей клятвы; тем более, — добавил офицер, — что если вы будете с упорством придерживаться вашего замысла, то мне придется лишить вас той малой свободы, какую я вам предоставлял.

Молодой человек выслушал этот добрый совет и отказался от своего намерения.

Казалось, сам Бог пожелал вознаградить его.

Неделю спустя после того, как его сестра повстречала старого Долгорукова, пришел приказ императрицы, призывавшей ко двору двух оставшихся в живых членов несчастной семьи Меншиковых.

Первой заботой брата и сестры было сходить в церковь в Якутск, чтобы возблагодарить Бога.

По пути им предстояло пройти мимо лачуги Долгорукова, но они как можно дальше отошли в сторону от дороги, чтобы избежать встречи со стариком.

Однако он стоял у окна, заметил их и подозвал к себе.

Молодые люди приблизились.

— Поскольку вам предоставляют свободу, в которой отказано мне, зайдите ко мне, молодые люди, и мы утешим друг друга мыслями о сходстве наших судеб и разговором о наших невзгодах.

Меншиков некоторое время колебался, принять ли это приглашение от своего врага, но, видя, как тот несчастен, произнес:

— Признаться, я хранил в сердце ненависть к тебе, но, увидев, сколь ты убог, не испытываю к тебе больше ничего, кроме жалости. Итак, я прощаю тебя, как простил тебя мой отец; и быть может, именно потому, что он принес в жертву Господу свои дурные чувства, мы обязаны милостью, какую оказала нам сегодня императрица.

— И какую же милость она вам оказала? — с любопытством спросил Долгоруков.

— Она призывает нас ко двору.

— Значит, вы возвращаетесь туда, — вздохнул Долгоруков.

— Да, и не порицай нас за то, что мы сейчас удалимся, чтобы нам не вменили в вину разговор с тобой.

— А когда вы уезжаете? — осведомился Долгоруков.

— Завтра.

— Стало быть, прощайте! — со вздохом произнес старик. — Поезжайте, но, отправляясь, забудьте, умоляю вас, обо всех поводах вражды, какую вы можете питать ко мне. Подумайте о несчастных, которых вы оставляете здесь и которых вы никогда больше не увидите: они лишены самого необходимого для жизни. О, я нисколько не преувеличиваю, говоря о нашей нищете, а если вы не доверяете моим словам, то взгляните на моего сына, мою дочь, мою сноху, распростертых на досках и настолько изнуренных болезнью, что у них едва хватает сил подняться. Проявите же еще раз жалость: не откажите им в утешении услышать от вас слова прощания.

Молодые люди вошли в лачугу и в самом деле увидели зрелище, от которого могло разорваться сердце.

Две молодые женщины и юноша, отнюдь не выскочки, как Меншиковы, а происходившие из старинного княжеского рода, потомки древних властителей России, лежали едва живые: женщины — на деревянных скамьях, юноша — на полу, устланном охапкой соломы.

Меншиков и его сестра посмотрели друг на друга и улыбнулись. Их сердца поняли друг друга.

— Послушайте, — произнес молодой Меншиков, — я не могу обещать, что выступлю при дворе вашим заступником, ибо мы сами еще не знаем, каково будет там наше положение. Но пока вот что мы можем сделать для облегчения вашей участи: у нас здесь просторный и удобный дом, большие запасы провизии, домашний скот и птичий двор. Все это нам прислали неведомые друзья. Примите же и вы все это так, как в свое время приняли мы, то есть как подарок, ниспосланный Провидением; примите все с той же радостью, с какой мы даем, и, покидая Сибирь, мы с сестрой будем горды сказать себе, что смогли чем-то помочь людям, которые еще несчастнее нас.

Долгоруков, на глазах которого появились слезы, взял руки девушки и поцеловал их. Больные приподнялись на постелях и благословили брата и сестру Меншиковых.

— Мы уезжаем завтра, — сказал молодой человек, — и потому не заставим вас долго ждать; завтра, с утра, вы сможете вступить во владение домом.

Все произошло именно так, как было сказано.

Утром, на рассвете, Меншиков и его сестра, оставив свой дом Долгорукову, его сыну, дочери и снохе, направились в Тобольск; из Тобольска они добрались до Санкт-Петербурга.

Императрица Анна Иоанновна приняла их удивительно хорошо, сделала княжну Меншикову своей фрейлиной и выдала ее замуж за сына герцога Бирона.

Что же касается Александра, то ему вернули пятидесятую часть отцовских имений и все его деньги, лежавшие в иностранных банках.

Однако ему не возвратили Ораниенбаумский дворец, который остался во владении царской семьи и как отпечаток пребывания здесь его прежних хозяев сохранил лишь огромную княжескую корону, венчающую центральный павильон.

Я забыл сказать, что молодая княжна Меншикова, став герцогиней Бирон, бережно сохранила в одном из сундуков одежду сибирской крестьянки, в которой она вернулась в Санкт-Петербург, и каждую неделю, в день своего приезда оттуда, она подходила к сундуку и рассматривала этот наряд, чтобы сохранить свое сердце смиренным в дни процветания, столь преходящего при всех монар-шьих дворах, а в особенности при дворе русских императоров.

XL. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, О КОТОРЫХ ЗАТРУДНИТЕЛЬНО РАССКАЗЫВАТЬ

Таким образом, Ораниенбаумский дворец, который в моем представлении был связан лишь с одним историческим событием — арестом Петра III, напомнил мне о другом событии: падении Меншикова.

Я не в состоянии объяснить, какой огромный интерес вызывает во мне все то, что видело события такого рода, даже если эти свидетели былого — неодушевленные и бесчувственные предметы. Дело в том, что для историка, настроенного поэтически, нет ничего бесчувственного, нет ничего неодушевленного. То, что ему подсказывает воображение, отражается на предметах, видевших подобные события, и придает этим предметам особый облик. Он ищет и находит в них следы минувших событий, следы, которые, по всей вероятности, и не существуют, но ему представляются зримыми и выразительными. Любая воссоздающая такие события картина, написанная рукой художника, способна рассказать ему, какой бы умелой ни была эта рука, куда меньше, чем те едва уловимые тени, которые проносятся перед его взором в тот час, когда наступает ночь и сгущается тьма, и, рожденные его фантазией, становятся в его глазах призраками исторических лиц, участвующими снова и снова, изо дня в день, в тот самый час, когда оно случилось, в драматическом происшествии, следы которого он пришел искать.

Ораниенбаум, как мы уже говорили, был свидетелем падения более страшного и более глубокого, чем то, какое постигло Меншикова: речь идет о падении Петра III. Именно в Ораниенбауме Петр III был арестован по приказу своей жены Екатерины.

Мы находимся сейчас в том самом месте, где разыгралась эта драма, не столь уж известная даже в России. Расскажем, как все это происходило.

Елизавета, вторая дочь Петра I, взошла на престол в возрасте тридцати трех лет, оттолкнув ногой колыбель малютки Ивана Антоновича, которого объявили царем, когда ему было четыре или пять месяцев, и регентшей при котором стала его мать.

Императрица Елизавета, весьма приверженная, как уже было сказано, эпикурейской философии, страстно любила наслаждения и потому, опасаясь, что супруг стеснит ее свободу, решила не выходить замуж.

Но, так как всякое правление устойчиво, лишь когда на ступенях трона подданные видят не только царствующего монарха, но и заранее назначенного наследника, Елизавета вызвала к себе своего племянника, герцога Гольштейн-Готторпского, и объявила его своим преемником.

Юный герцог прибыл в Санкт-Петербург 5 февраля 1742 года.

Родился он 21 февраля 1728 года.

Хотя ему не исполнилось еще и четырнадцати лет, его тетка Елизавета поспешила отыскать ему жену.

Выбор пал на принцессу Софию Ангальт-Цербстскую, отец которой, губернатор Штеттина, с большой неохотой выдавал свою дочь замуж за наследника престола, ибо надежда, что ему удастся этот престол унаследовать, была весьма мала.

Мы называем ее Софией Ангальт-Цербстской, поскольку та, что впоследствии стала Северной Семирамидой, как именовал ее Вольтер, приняла имя Екатерина, под которым она стала так знаменита, позднее, лишь после своего перехода в православную веру.

Она родилась в Штеттине 2 мая 1729 года и, следовательно, была на восемь или девять месяцев моложе своего будущего супруга.

Свадьба состоялась 1 сентября 1745 года.

Мужу было семнадцать лет, а жене — шестнадцать.

Муж был хил телом и слаб умом; его воспитание, отданное в руки корыстолюбцев, было беспорядочным; он имел вдавленный лоб, безжизненный взгляд и обвислую нижнюю губу.

Он имел еще один физический недостаток, к разговору о котором нам предстоит вернуться, как ни затруднительно будет подступиться к подобной теме.

Екатерина, напротив, обладала прелестным умом, царственными манерами, пышной красотой, свежестью розы или персика; вместе с тем ей был присущ твердый характер — смелый, решительный, отважный и настойчивый, смягченный, однако, удивительной обходительностью, вкрадчивостью и любезностью, то есть всем тем, что нужно для того, чтобы не только добиться власти над людьми, но и сохранить ее.

Брак был заключен, но он не состоялся.

Что же этому воспрепятствовало?

Физический недостаток, о котором мы только что говорили и который в течение семи лет мешал Людовику XVI вступить в супружескую близость с Марией Антуанеттой.

Юный великий князь имел телесный изъян, который на медицинском языке называется укороченной уздечкой.

Все усилия, предпринимаемые на супружеском ложе великим князем, были бесплодны и не приводили ни к каким последствиям.

При помощи очень быстрой и очень легкой операции все можно было исправить.

Но великий князь, которому предстояло умереть такой мучительной смертью, страшился боли и не соглашался на операцию.

Однако при этом возникло одно весьма затруднительное обстоятельство.

В числе старинных русских обычаев, сохранившихся и в нынешней России, был обычай отсылать старшим родственникам шкатулку, содержащую доказательство невинности новобрачной.

Но это доказательство Петру, а вернее, Екатерине, невозможно было представить, так как в супружескую близость они никоим образом не вступили.

И тогда новобрачная заявила, что, не желая навлечь на себя подозрений, она во всеуслышание заявит о мужском бессилии супруга.

Петр, стыдившийся своего недуга, стал интересоваться, есть ли какое-нибудь средство все уладить.

Одна повитуха предложила очень простой способ: принести в жертву Эскулапу петуха, как это делали в давние времена, и его кровь выдать за то доказательство, какого не может предъявить человек.

Петр согласился на это, и хитрая уловка имела полный успех у Елизаветы, но она же привела к тому, что великий князь тотчас оказался в зависимости от своей жены.

Она знала его тайну.

Однако цель, которую преследовала царствующая императрица — основать династию, — так и не была достигнута; по прошествии девяти лет после своей женитьбы наследник престола сам еще оставался без наследника.

Это отсутствие потомства сильно волновало славную императрицу Елизавету, которая не испытывала недостатка в собственных детях, но, естественно, не могла провозгласить их наследниками Петра III.

Елизавета выражала недовольство по этому поводу Екатерине, но та отвечала, что ее вины тут нет.

Императрица потребовала объяснений, а поскольку она была особа чрезвычайно понятливая, Екатерине не составило большого труда оправдаться перед ней.

Елизавета пригласила к себе врача молодого великого князя и призвала его настроить своего именитого пациента на операцию.

Однако уговоры ни к чему не привели: Петр III, а вернее, молодой великий князь, считал, что у него и так все в полном порядке, и не испытывал никакой потребности подвергать свою особу изменениям, какими бы незначительными они ни были.

Тем не менее великому князю следовало иметь потомство, каким бы образом оно у него ни появилось.

И вот как, судя по рассказам, принялась за дело славная императрица, чтобы добиться своей цели.

У великого князя был фаворит по имени Салтыков. Молодой, хорошо сложенный, смелый и предприимчивый, фаворит этот был к тому же дамским угодником.

Казалось, что он был страстно влюблен в великую княгиню.

Отчасти это решало успех задуманного дела.

В высших сферах ему дали понять, что он может выразить свои чувства и это будет принято благосклонно.

В то самое время, когда он, как уверяют, выслушивал эти ободряющие слова из уст самой императрицы, великому канцлеру Бестужеву было поручено внушить великой княгине, что ей необходимо иметь ребенка.

Как бы невзначай великий канцлер спросил ее, что она думает о графе Салтыкове.

Екатерина обладала живым умом и быстро все поняла.

— У меня не сложилось еще определенного мнения о нем, — сказала она, — но приведите его ко мне сегодня вечером.

Прошло девять месяцев, чары разрушились, и 1 октября 1755 года великая княгиня родила сына, который при крещении получил имя Павел Петрович, то есть Павел, сын Петра.

И, строго говоря, Петр вполне мог поверить, что Павел был его сыном.

Но как такое случилось?

Сейчас мы попытаемся рассказать вам об этом. Мы говорим «попытаемся», потому что подобный рассказ, как вы прекрасно понимаете, дорогие читатели, не пойдет гладко.

Поскольку великая княгиня была беременна, требовалось, во избежание супружеской ссоры, навязать великому князю это отцовство.

Исполнить эту миссию взялся все тот же Салтыков.

Петр вел вполне веселую жизнь, в которой недоставало лишь любовных утех.

Два или три раза в неделю он устраивал ужины, и почти всегда эти ужины превращались в кутежи.

На одной из таких шумных попоек присутствовало несколько женщин нрава достаточно легкого, чтобы их не смущало то, что им говорили, и даже то, как с ними обращались.

И только великий князь, как обычно, должен был довольствоваться ролью наблюдателя.

Его молодые друзья, и в особенности Салтыков, так стыдили его за бездействие, что под их нажимом он согласился вновь встретиться со своим хирургом. После того, как это согласие было дано, за мужество князя произнесли такое множество здравиц, что, не соразмерив свои силы со своим мужеством, он свалился и заснул мертвецки пьяный.

Салтыков, сохранивший если и не трезвость, то, по крайней мере, разум, подбежал к двери и ввел хирурга, после чего тут же была произведена операция, причем так, что князь ее почти не заметил.

Спустя несколько дней он настолько поправился, что сделал вторую попытку вступить с великой княгиней в супружескую близость. Попытка эта увенчалась успехом тем более, что теперь уже не было препятствий ни с той, ни с другой стороны.

Но посмотрите, до чего же был странный характер у великого князя: вместо того чтобы быть довольным, он рассердился и побежал жаловаться императрице.

— В чем дело? — спросила она у него. — Разве девять лет тому назад вы не прислали мне шкатулку, содержащую, согласно нашему старинному русскому обычаю, доказательство вашего супружеского торжества?

Петр замолчал: он попал в свои собственные сети. Полностью отдалившись от великой княгини, он взял в любовницы мадемуазель Воронцову, племянницу великого канцлера.

Беременность великой княгини шла своим чередом, несмотря на недовольство великого князя, и, как мы уже говорили, 1 октября 1755 года великая княгиня родила наследника, который впоследствии стал императором Павлом и о смерти которого мы рассказали прежде, чем рассказать о его рождении.

Как это принято, новость о благополучных родах великой княгини официально сообщили другим державам.

Графу Салтыкову, который в роли фаворита великого князя явно принимал живейшее участие в этом счастливом событии, поручили известить о нем шведского короля.

Салтыков уехал, рассчитывая всего лишь съездить туда и обратно.

Однако на обратном пути его внезапно задержал курьер: Салтыков был назначен посланником в Гамбурге, и ему было запрещено возвращаться в российскую столицу.

Приходилось подчиниться, и Салтыков отбыл к месту назначения.

Великая княгиня просила, плакала, умоляла, но от нее уже получили все, что от нее хотели получить, то есть наследника.

По какой же причине Екатерина прониклась ненавистью к своему сыну Павлу? Потому ли, что ребенок отличался уродством, хотя само по себе это непостижимо, ведь те, кто дал ему жизнь, оба были блистательно красивы? Об этом ничего не известно, но все знают, что мать с самого детства великого князя стала ненавидеть его.

Бытует и другое предание о рождении Павла: будто бы он был одним из восьми или девяти детей императрицы Елизаветы, и она заставила великую княгиню Екатерину усыновить его; но эта версия маловероятна и не внушает особого доверия.

Вернемся, однако, к одиночеству несчастной великой княгини, разлученной со своим возлюбленным Салтыковым, и к тому, что из этого воспоследовало.

В то время, когда она была погружена в глубочайшее отчаяние, в дело вмешался посол Англии сэр Уильямс, человек с пылким воображением и чарующей речью, который подошел к Екатерине и сказал:

— Сударыня, кротость — черта характера людей, приносимых в жертву: тайные козни и скрытое желание мести недостойны ни вашего положения, ни вашего ума;

поскольку большинство людей слабы, люди решительные всегда внушают почтение. Перестав стеснять себя, открыто заявив о тех, кто удостоен вашей благосклонности, и дав понять, что сочтете за оскорбление все, что против вас предпримут, вы будете жить по своей воле.

И он закончил свое наставление, сообщив великой княгине, что в тот же вечер представит ей молодого поляка по имени Понятовский.

Этот молодой поляк был близким другом сэра Уильямса, и, так как он был чрезвычайно красив, а сэр Уильямс крайне развратен, по поводу их связи ходили слухи, не делавшие чести ни тому, ни другому.

Пока что Станислав — таково было имя друга сэра Уильямса — исполнял обязанности секретаря посольства.

В тот же вечер он был представлен Екатерине. Посол воспользовался своими дипломатическими привилегиями: невозможно было, не оскорбив его, отказать ему в приеме у великой княгини.

На следующий день великая княгиня встретилась с очаровательным секретарем посольства в доме у английского консула г-на Ронгтона, куда она явилась переодетой в мужской костюм.

Покой любовников охранял сэр Уильямс.

Как видно, сэр Уильямс полагал круг своих обязанностей как посла чрезвычайно широким и ничем не пренебрегал во имя того, чтобы у Англии, если и не в настоящем, то хотя бы в будущем, появились с его помощью новые друзья.

На следующий день Станислав Понятовский уехал в Варшаву, и, чтобы по его возвращении с ним не поступили так, как с Салтыковым, он вернулся в Санкт-Петербург в звании посланника Польши.

С этого времени он стал неприкосновенен.

Вернемся к великому князю Петру; внимание, которое мы уделили великой княгине, вынудило нас несколько пренебречь ее мужем, хотя о его физических особенностях речь все же шла.

Мы намереваемся исправить теперь эту ошибку, попытавшись дать представление о его положении как государя, о его воспитании и о его характере.

Уже в раннем детстве он стал государем Гольштейна, но, поскольку в нем соединилась кровь Карла XII и Петра I, ему довелось одновременно оказаться королем Швеции, избранным парламентом, и быть призванным царицей к наследованию престола России.

Избрав Россию, он тем самым возложил корону Швеции на голову своему дяде.

Два столетия трудились, чтобы вознести этого человека на такую высоту, но, по воле случая, а вернее, по тайной воле Провидения, подготовлявшего для России царствование Екатерины, он не был создан достойным этого.

Что же касается его характера, являвшего два совершенно противоположных лика, то он сложился под воздействием воспитания, полученного ребенком. Воспитание это было доверено двум наставникам, людям весьма достойным, но, к несчастью, пытавшимся слепить из герцога, словно из теста, великого человека. Вот почему, когда дело коснулось того, чтобы отправить его в Россию, где считалось, что ей и всей царской династии достаточно одного Петра I в качестве великого человека, подростка вырвали из рук его первых воспитателей и окружили самыми ничтожными из придворных Елизаветы. Отсюда — его порывы к великим свершениям, порывы, которые из-за недостатка у него духа претворялись в низменные поступки и недостойные дела. Петр III стремился достичь высочайших сфер, но ничтожность собственной натуры позволяла ему походить на героев, которых он взял себе за образец, лишь слабостями и ребячествами, какими они обладали.

Поскольку Петр I прошел через все воинские чины, Петр III решил последовать его примеру, но, вместо того чтобыдослужиться до генерал-аншефа, как его дед, остановился на чине капрала.

Он питал страсть к строевым учениям на прусский манер. Мы отмечали, что он был увлечен этим даже в минуты самых нежных свиданий с великой княгиней. Чтобы не вызывать недовольства старых русских полков, сохранивших верность традициям Петра I, молодому великому князю, помимо оловянных солдатиков и деревянных пушек, которыми он развлекался по вечерам, отдали в полное распоряжение несчастных голынтейн-ских солдат, чьим государем он был. Его фигура, нелепая от природы, становилась еще более смехотворной, когда на нем был мундир Фридриха II, короля, которому он во всем преувеличенно подражал. Его гетры, с которыми, по утверждению Екатерины, он не расставался даже ночью, затрудняли ему движение в коленях и заставляли его ходить и сидеть не сгибаясь, отчего он становился похожим на оловянных солдатиков, которые, после солдат из плоти и крови, служили главным его развлечением. Огромная шляпа, причудливо заломленная, закрывала маленькое некрасивое лицо, наделенное довольно живым выражением, порой даже хитрым, как у тех обезьян, самые прихотливые гримасы которых он, казалось, изучал, чтобы потом их воспроизводить.

Добавьте ко всему этому еще и распространившийся слух о мужском бессилии великого князя, слух, который ни рождение Павла, ни открытый фавор мадемуазель Воронцовой не могли рассеять в сознании людей, не посвященных в те хирургические тайны, какие я приоткрыл моим читателям.

На первый взгляд можно было подумать, что подобный человек должен был предоставить жене полную свободу действий: ведь она позволяла ему делать все что угодно!

Но нет: великий князь был ревнив.

Однажды ночью Понятовский попал в ловушку, которую Петр ему подстроил со всей военной изобретательностью, на какую он был способен.

Понятовский, посланник Польши, сослался на международное право.

Вместо того чтобы приказать его убить, как это сделал бы любой монарх, или убить его самому, как это сделал бы любой оскорбленный супруг, Петр запер его в кордегардии, как поступил бы капрал, совершающий ночной обход.

Потом он спешно отправил курьера к официальному любовнику императрицы Елизаветы, который в то время правил Россией, и известил его о том, что произошло. Но пока курьер доставлял послание, великая княгиня сама явилась к мужу и открыто приступила к обсуждению вопроса о взаимных правах супругов в хорошо устроенной семье: она потребовала от него оставить ей ее любовника, пообещав, со своей стороны, не досаждать супругу по поводу его отношений с мадемуазель Воронцовой, а поскольку содержание военной свиты поглощало все доходы великого князя, она предложила для мадемуазель Воронцовой особый пенсион, намереваясь выплачивать его из своих личных средств.

Невозможно было быть более покладистой женой, так что это предложение растрогало великого князя.

Он отдал приказ открыть двери кордегардии. Их распахнули, причем даже чересчур широко для Понятов-ского, который привык проникать сквозь приотворенные двери.

Он ускользнул, и его побег удостоверил первую победу Екатерины над мужем.

Екатерина, как талантливый полководец, воспользовалась своим успехом.

При своем малом дворе, который уже начал отделяться от двора великого князя, она приготовила все, для того чтобы отрешить мужа от власти, поставить на его место сына и стать при нем регентшей.

Однако для достижения этой цели нужно было либо ждать смерти императрицы, либо убедить ее лишить племянника престолонаследия.

Ожидание смерти Елизаветы могло затянуться надолго, но и убедить императрицу отстранить племянника от престолонаследия было, разумеется, трудным делом.

У императрицы Елизаветы был чрезвычайно робкий и крайне нерешительный характер. Однажды, ставя свою подпись под договором о дружбе с одной иностранной державой, она вдруг отказалась вывести четыре последние буквы своего имени, потому что на перо села оса и императрица восприняла это как плохую примету.

Тем не менее заговор Екатерины прокладывал себе дорогу, благодаря поддержке великого канцлера Бестужева, который был всецело предан великой княгине. Вспомним, что ведь именно он первым шепнул ей на ухо пару слов о Салтыкове.

Продолжая составлять заговор, главная заговорщица родила девочку, которой суждено было прожить всего лишь пять месяцев.

К несчастью, дворцовая интрига вызвала падение великого канцлера. Императрица взяла нового любовника, доброжелательно настроенного по отношению к несчастному Ивану Антоновичу, о котором мы уже говорили, и, следовательно, недоброжелательно относившегося к проискам Екатерины. Императрица написала королю Польши, потребовав, чтобы он отозвал своего посла Понятовского. Понятовского отозвали; сэр Уильямс перешел в другое посольство, и все планы, которые вынашивала великая княгиня, рухнули.

В довершение неудач Екатерина открыто поссорилась с мужем.

В итоге она оказалась в полном одиночестве.

Дело дошло до того, что ее лишили любимой горничной, посадив ее в тюрьму.

В какой-то момент она сочла себя окончательно погибшей и, сомневаясь в своих способностях, не веря больше в свое предназначение, бросилась в ноги императрице, испрашивая у нее позволения возвратиться к своей матери.

Более того, она предоставляла великому князю, своему мужу, право взять другую жену.

Императрица уклонилась от ответа.

И тогда Екатерина смирилась со своей судьбой: она замкнулась в глухой безвестности и провела так последние три года жизни Елизаветы.

Наконец 5 января 1752 года г-н Кейт, преемник сэра Уильямса, сообщил своему правительству:

«Сегодня в два часа пополудни умерла императрица Елизавета. В прошлое воскресенье у нее началась сильная геморрагия, после чего надежды спасти ей жизнь не осталось. Тем не менее, хотя и лишенная сил, она пребывала в здравом рассудке. Вчера, чувствуя приближение смерти, она вызвала великого князя и великую княгиню и с глубокой нежностью попрощалась с ними, выражая свои мысли с полным присутствием духа и с великим смирением».

Со своей стороны посол Франции г-н де Бретёй писал:

«Императрица, чувствуя, что она умирает, приказала позвать великого князя и великую княгиню. Она наставляла великого князя быть добрым со своими подданными и добиваться их любви, заклинала его жить в полном согласии и единстве с женой, а под конец сказала немало слов о своей любви к юному князю Павлу, потребовав от отца лелеять свое дитя, что станет самым заметным и самым неоспоримым знаком его признательности умирающей императрице».

Когда великий князь вступил под именем Петра III на престол, ему шел тридцать четвертый год.

Долго сдерживаемый строгой опекой, он с радостным сердцем взял на себя неограниченную власть.

Новый император начал свое царствование провозглашением знаменитого указа, который предоставлял и поныне предоставляет дворянам России права свободных народов.

Обнародование этого указа вызвало такой восторг, что представители дворянства предложили воздвигнуть в честь императора статую из чистого золота, чего, насколько я помню, не делали еще ни для одного монарха.

Правда, предложение это не было претворено в жизнь.

XLI. ПЕТР III

Едва вступив на престол, новый император отдал приказ чеканить монеты со своим изображением.

Однако Петр III не проявил при этом никакого тщеславия.

Художник, которому было поручено выгравировать портрет императора, представил ему выполненную работу. То был гравер-идеалист: хотя и сохранив на рисунке некоторое сходство с чертами лица царя, он попытался решить нелегкую задачу — придать им немного благородства.

Лавровая ветвь, которую предстояло снискать будущему победителю, уже украшала его голову, увенчивая длинные локоны развевающихся волос.

Но Петр III был сторонником правды в искусстве и не пожелал идти на такую ложь.

Он отверг представленный ему рисунок, сказав:

— Я похож здесь на короля Франции.

И, чтобы не быть похожим на французского короля, он велел изобразить себя с солдатской прической; это было исполнено так забавно, что новые монеты с его изображением принимали не только с радостью, но еще и с веселым смехом.

В то же самое время — при том, что это его действие вызывало куда меньше веселья, хотя оно значило больше и, возможно даже, именно поэтому не так веселило, — он вернул из Сибири всех ссыльных.

Трое из них играли в свое время ведущие роли.

Первым был Бирон, которому исполнилось семьдесят пять лет.

Волосы его поседели, но лицо этого страшного человека, в течение девяти лет, пока он был у власти, умертвившего одиннадцать тысяч человеческих существ, предав их казням и пыткам, многие из которых, подобно истязаниям, применявшимся Фаларисом и Нероном, отличались тем, что их пускал в ход тот, кто их придумал, — лицо его, повторяем, осталось суровым и строгим. Когда умерла его царственная любовница, он попытался стать ее преемником и, принося искупительную жертву всеобщей ненависти, приказал казнить одного из главных своих подручных, заткнув ему рот и взвалив на него все беззакония своей девятилетней тирании. Колосс на глиняных ногах, он рухнул при первом же предпринятом против него натиске. Три недели верховной власти стоили ему двадцати лет ссылки, и теперь он вернулся стариком, готовящимся дать отчет Господу за ту кровь, которая была пролита им в этом городе, где он правил с высоты эшафота и где любой встречный имел право упрекнуть его в смерти своего отца, сына, брата или друга.

Вторым был Миних, тот самый Миних, который сверг Бирона, чтобы возвести на престол несчастного младенца, трехмесячного Ивана, который заплатил за свое пребывание на троне, столь краткое, что его едва заметили современники и оно едва засвидетельствовано в истории, двадцатью годами тюремного заключения, десятью годами безумия и страшной смертью.

Свергнутый в свою очередь, Миних, как вы помните, спокойно взошел на эшафот, где его должны были четвертовать и где он принял помилование, храня на лице то же выражение, с каким ожидал смерти. Сосланный в Сибирь, запертый в доме, который был затерян среди непроходимых и заразных болот, он пережил губительные испарения, как прежде ему удалось пережить эшафот, и из глубины этого узилища своими угрозами заставлял дрожать губернаторов соседних краев.

Он вернулся в возрасте восьмидесяти двух лет: это был величественный старик, с бородой и волосами, к которым со дня его ссылки не прикасались ни бритва, ни ножницы. На въезде в Санкт-Петербург он увидел тридцать трех своих внуков и правнуков, и при виде такого зрелища этот человек, из глаз которого не могли исторгнуть ни единой слезы даже самые страшные бедствия, разрыдался.

Императору пришла в голову странная, безрассудная мысль — сблизить эти две горы с покрытыми снегом вершинами, эти Чимборасо и Гималаи, разделенные Атлантическим океаном дворцовых переворотов и преступлений. Он захотел помирить этих двух титанов, вступивших некогда в рукопашную схватку, словно Геркулес и Антей. Он призвал их к себе, этот пигмей, едва доходивший им до щиколотки, приказал принести три бокала и пожелал, чтобы старики чокнулись не только с ним, но и друг с другом. Внезапно, когда каждый уже держал бокал в руке, какой-то человек подошел к императору и тихо сказал ему что-то на ухо. Петр выпил вино, слушая, что ему говорят, и вышел, чтобы ответить.

Оказавшись наедине, старики обменялись взглядами, пылавшими ненавистью, и улыбками, полными презрения, поставили полные бокалы на стол и вышли через противоположные двери, чтобы встретиться только у подножия престола Господня.

Затем, после них, следующий по времени ссылки, а главное, по своим достоинствам, из Сибири вернулся Лесток, тот хирург, кому императрица Елизавета была обязана престолом, на котором она восседала двадцать один год.

Мы уже рассказали читателю его историю.

И вот все они стали возвращаться, а по возвращении заполнили двор Петра III, эти непримиримые враги, эти бывшие изгнанники, жадно стремившиеся вернуться не только на родину, но и в свои имения; все они протягивали руку в прошлое, чтобы среди того, что осталось после гигантского кораблекрушения, выловить хоть что-нибудь из своего былого состояния. Их вели в огромные склады, где, по здешним обычаям, хранится конфискованное имущество, и каждый искал в прахе величия исчезнувших царствований то, что прежде принадлежало ему: усыпанные бриллиантами ордена, императорские табакерки, портреты государей, драгоценную мебель, подарки, за которые некогда цари покупали их совесть, награды за редкие проявления самоотверженности и, несомненно, за многочисленные подлости.

И, находясь в окружении этих обломков прошлого, Петр III каждый раз делал неверные шаги, совершая ошибки или поступая опрометчиво. Он посылал в Сенат один закон за другим; все они были составлены по образцу прусских законов, которые до сих пор называют «Кодексом Фридриха». Каждый день он оскорблял свой народ, предпочитая его обычаям иноземные; каждый день изнурял чрезмерной муштрой гвардейцев, этих хозяев трона, современных преторианцев, ставших преемниками стрельцов и за время царствований двух женщин, предшественниц Петра III, привыкших к размеренной и спокойной службе.

Более того, император намеревался вести их в Гольштейн, решив отомстить с их помощью за оскорбления, которые его предки в течение двухсот лет терпели от Дании. Но больше всего прельщало коронованного поклонника прусского короля то, что по пути ему предстояло увидеться со своим кумиром, смиренно поцеловать руку великому Фридриху и отдать под командование этого искусного стратега стотысячную армию, с помощью которой основатель Пруссии изменит к лучшему границы своей страны, еще и сегодня так плохо скроенной, что, глядя на карту, просто нельзя понять, как, с географической точки зрения, может существовать эта огромная змея, у которой голова касается Тьонвиля, хвост — Мемеля, а на животе выступает горб из-за проглоченной ею Саксонии.

Правда, горб этот недавнего происхождения и датируется 1815 годом.

Пока же время проходило в празднествах и кутежах. Этот царь, если и не совсем, то почти лишенный мужской силы, окружал себя женщинами, которых он отрывал от мужей и предоставлял своим фаворитам. Он запирал с самыми красивыми придворными дамами прусского посла, отнюдь не разделявшего ненависти их повелителя к женщинам, и, чтобы никто не нарушил удовольствий дипломата, сам стоял на страже у дверей его спальни, держа в руке обнаженную шпагу, и отвечал великому канцлеру, который являлся к нему для совместной работы:

— Вы же прекрасно видите, что сейчас это невозможно: я стою на часах!

Со времени восшествия Петра III на престол прошло уже пять месяцев, и эти пять месяцев были одним долгим праздником, в продолжение которого мужчины и женщины, царедворцы и куртизанки — Петр III утверждал, что среди женщин нет чинов, — одурманивались английским пивом и табачным дымом, без чего, какое бы положение эти дамы ни занимали, император не позволял им возвращаться домой. И подобные пиры продолжались до тех пор, пока, доведенные до изнеможения долгим бодрствованием и наслаждениями, они не засыпали на диванах, под звон разбиваемых вдребезги бокалов и под звуки песен, угасающих подобно свечам, которые бледнеют при наступлении рассвета.

Но самое плохое во всем этом было то, что Петр III ежеминутно выставлял напоказ свое презрение к русским. Оловянные солдатики и деревянные пушки, которыми ему позволяли забавляться, когда он был великим князем, более не удовлетворяли его.

Мы уже говорили о том, каким мучениям Петр III подвергал солдат из плоти и крови с тех пор, как он стал императором. Но ему этого было мало. Теперь, располагая пушками из бронзы, настоящими пушками, он хотел, чтобы непрерывные залпы напоминали ему звуки войны.

Однажды он отдал приказ выстрелить одновременно из ста артиллерийских орудий крупного калибра. Чтобы отговорить его от этой причуды, пришлось — и это было нелегко — убедить его в том, что в городе после подобного залпа не останется ни одного целого дома.

Будучи игрушкой в руках своих фаворитов, которые, пользуясь близостью к нему, торговали своим покровительством, он двоих из них поймал с поличным, избил их, заставил вернуть деньги, которые они присвоили себе, но в тот же день отобедал с провинившимися, словно его доверие к ним ничуть не пошатнулось.

— Именно так, — пояснил он, — поступал мой дед Петр Великий.

Каждое утро о нем рассказывали какую-нибудь новость, которая, чтобы за ней ни скрывалось, правда или ложь, вызывала слухи, шум и всеобщее возмущение.

Так, среди прочего, говорили о том, что император вызвал из Гамбурга графа Салтыкова, первого любовника Екатерины и, по слухам, отца великого князя Павла, и вынуждал его, действуя то мольбами, то угрозами, заявить о своем отцовстве. Ну а затем, когда такое заявление будет сделано, добавляли распространители этого слуха, Петр III откажется от ребенка, который считается его сыном и по закону должен наследовать престол. После этого фаворитка императора, и без того уже начавшая выказывать безмерное тщеславие, возвысится до положения императрицы, а Екатерину ждет развод. Одновременно будут разведены и другие молодые придворные дамы, выражающие недовольство своими мужьями, и, как утверждалось, уже были заказаны двенадцать кроватей для двенадцати свадеб, которые предполагалось сыграть в ближайшее время.

Императрица же в течение трех лет жила уединенно и спокойно и, благодаря молчанию, окружавшему ее имя, заставила забыть о скандалах, которые сопровождали ее первые любовные увлечения. Она проявляла набожность, глубоко трогавшую русский народ, религиозность которого чисто внешняя; она снискала любовь солдат, разговаривая с караульными, задавая вопросы командирам и подавая им для поцелуя руку. Однажды вечером она проходила по темной галерее, и часовой отдал ей честь.

— Как ты узнал меня в темноте? — спросила она его.

— Матушка, — отвечал по-восточному витиевато ей солдат, — как не узнать тебя? Разве не ты проливаешь свет повсюду, где проходишь?!

Испытывая издевки, которым всякий раз при встрече с ней подвергал ее император, пребывая в очевидной для всех опале и фактически, если не официально, находясь в разводе, она говорила всем, кто желал ее слушать, что со стороны мужа ей приходится опасаться крайних проявлений насилия. Когда она появлялась на людях, в ее улыбке читалась безропотная грусть; словно непроизвольно, императрица роняла в такие минуты слезы, и жалостью, которую она пыталась вызвать к себе, готовила оружие для той борьбы, какую ей предстояло выдержать. Ее тайные сторонники — а их у нее было много — повторяли, что каждый день удивляются, видя, что она еще жива; они говорили о попытках отравления, которые до сих пор не удавались благодаря стараниям тех, кто лишь из преданности остался служить ей, но, повторяясь ежедневно, могут в конечном счете увенчаться успехом.

Подобные слухи обрели новую почву, когда стало известно, что Петр III переводит ближе к Санкт-Петербургу несчастного Ивана, почти от рождения находившегося в заключении, и когда выяснилось, что император посетил его в тюрьме.

Этот поступок и в самом деле был знаменательным: признанный как наследник императрицей Анной, незаконно и насильственно изгнанный с трона Елизаветой, Иван являлся естественным преемником Петра, если предположить, а такое было вполне вероятно, что у Петра не будет наследника.

И потому нетрудно уже было распознать — точно так же, как по характерным воздушным течениям в атмосфере и по характерным скоплениям облаков на небе моряк распознает приближение бури, — так вот, нетрудно уже было распознать по колебаниям, так сказать, почвы под ногами неотвратимое приближение одного из тех землетрясений, во время которого шатаются троны и слетают с плеч коронованные головы. В разговорах людей звучали лишь жалобы, недовольный ропот, робкие вопросы, отрывистые высказывания; каждый, чувствуя, что такое положение не может продолжаться долго, старался прощупать соседа и узнать, что тот думает, чтобы высказать ему свои собственные мысли. Императрица, прежде грустная, стала озабоченной, и постепенно лицо ее вновь приобрело выражение спокойствия, за которым великие сердца таят грандиозные замыслы. Народ трепетал, слыша искусно посеянные слухи; солдат внезапно будили невидимые барабаны, которые, казалось, призывали их быть наготове; по ночам таинственные голоса кричали: «К оружию!» — и тогда в кордегардиях, в казармах, даже внутри дворцовых оград солдаты собирались, спрашивая друг друга:

— Что-нибудь случилось с нашей матушкой?

И, качая головой, грустно отвечали:

— Нет у нас вожака! Нет вожака!

Но все они ошибались: вожак был, было даже два вожака.

В армии в это время состоял один никому не известный дворянин, который владел лишь несколькими крепостными и имел братьев, служивших солдатами в гвардейских полках, тогда как сам он был адъютантом главного начальника артиллерии и при этом обладал прекрасной внешностью, огромным ростом и необычайной силой: он сворачивал серебряную тарелку, словно лист бумаги, ломал стакан, растопырив внутри него пальцы, и останавливал за заднюю рессору несущиеся во весь опор дрожки.

Его звали Григорий Орлов, и он был потомок молодого стрельца, которого, как мы рассказывали, Петр I помиловал в тот страшный день, когда с плеч слетели две тысячи голов и на виселицах закачались четыре тысячи трупов.

Его четырех братьев, служивших, как только что было сказано, в гвардейских полках, звали Иван, Алексей, Федор и Владимир.

Екатерина обратила внимание на Григория. Уже в то время эта неутомимая в любви женщина смотрела на красивых мужчин тем опытным взглядом, каким барышник смотрит на хороших лошадей.

Императрице представился случай дать красавцу Орлову доказательство того, что она проявляет к нему интерес.

Генерал, адъютантом которого был Григорий Орлов, считал себя официальным любовником княгини Куракиной, одной из самых прелестных придворных дам.

Орлов же был ее тайным любовником, хотя, называя его тайным любовником, мы ошибаемся, поскольку об этой связи знали все, за исключением того, кто более всего был заинтересован о ней знать.

Неосторожность влюбленных открыла ему все.

Орлов, впав в немилость, ждал ссылки в Сибирь, но чья-то невидимая рука отвела наказание, нависшее над его головой.

То была рука великой княгини: Екатерина тогда еще не стала императрицей.

Счастье никогда не приходит в одиночку. Однажды вечером некая дуэнья, как в испанских комедиях, приложив палец к губам, сделала Орлову знак следовать за ней.

Эту дуэнью, которая в царствование Екатерины пользовалась немалой известностью, связанной с тем, как незаметно она приглашала следовать за собой и как, призывая к молчанию, таинственно прикладывала палец к губам, звали Екатериной Ивановной.

Когда рассказываешь о подобных драмах, следует называть даже второстепенных персонажей, чтобы историка не обвинили в том, что он всего лишь романист.

Орлов последовал за ней и был осчастливлен; быть может, тайна не усиливает счастья, но, по крайней мере, обостряет любопытство. Орлов так привык к своей прекрасной незнакомке, что, когда он узнал ее во время какой-то публичной церемонии, почтение отнюдь не заняло места любви.

То ли по совету Екатерины, то ли следуя собственным расчетам, молодой офицер не изменил своего образа жизни, и их тайна тщательно соблюдалась.

После смерти генерала, желавшего сослать его, Орлов стал артиллерийским казначеем; эта должность дала ему чин капитана и, что еще более ценно, возможность завести себе друзей, а вернее, способствовала тому, чтобы друзей могла завести себе императрица.

Кроме этого друга, о котором никто не знал, у Екатерины была еще и подруга, о которой тоже никто не знал.

Это была княгиня Дашкова.

Княгиня Дашкова, знаменитая и сама по себе, была младшей сестрой двух знаменитых сестер.

Старшая, княгиня Бутурлина, объездила всю Европу и в путешествиях чуточку распылила свое сердце на больших дорогах.

Вторая была та самая Елизавета Воронцова, фаворитка императора, о которой мы уже говорили.

Все три были племянницами великого канцлера.

Княгиня Дашкова была необычная женщина, и при дворе она составила себе репутацию оригиналки. В такой стране и в такое время, когда румяна стали первой необходимостью в туалете элегантной женщины и были настолько во всеобщем употреблении, что даже нищенка, которая просила милостыню, стоя у придорожного столба, не обходилась без румян; в такой стране, где обычай требовал, чтобы в число подарков, которые жители деревни должны были подносить своей хозяйке, входила баночка румян или, по крайней мере, баночка белил, девица Воронцова в пятнадцать лет объявила, что она никогда не будет использовать ни белил, ни румян.

И что любопытно, она сдержала слово.

Как-то раз один из самых красивых и самых молодых придворных отважился обратиться к ней с двусмысленными любезностями.

Девушка тотчас же позвала своего дядю, великого канцлера.

— Дядюшка, — сказала она ему, — князь Дашков делает мне честь: он просит моей руки.

Князь не осмелился опровергнуть сказанное юной графиней, и они поженились.

Правда, брак их был неудачным.

Через месяц или два после свадьбы муж отослал ее в Москву.

Однако княгиня Дашкова была известна своим остроумием. При дворе Петра III было не так уж весело; Елизавета Воронцова поговорила о ней с великим князем, и он приказал ее вернуть.

К несчастью для великого князя, у молодой княгини Дашковой был тонкий, деликатный, прелестный ум; кабацкий чад, в котором жила ее сестра, был ей отвратителен. Строгое и задумчивое лицо одинокой императрицы пленило ее. Она стала искать ее дружбы, но скромно, незаметно, неслышно, и кончилось тем, что ее нежность к Екатерине превратилась в страстную привязанность, заставившую ее пожертвовать всем, даже своей семьей.

Вот каковы были два наперсника императрицы, два рычага, с помощью которых она готовилась перевернуть тот колеблющийся под ногами мир, о каком мы говорили выше.

Для этого прежде всего надо было заручиться помощью двух человек.

Во-первых, командира Измайловского полка, две роты которого Орлов уже привлек на свою сторону благодаря казне, находившейся в его ведении.

Во-вторых, наставника юного великого князя Павла.

Полковником был граф Кирилл Разумовский, брат того Разумовского, который из простого певчего превратился в фаворита, а потом и в любовника императрицы Елизаветы. Орлов обратился прямо к нему, и тот обещал выступить на стороне императрицы, как только она этого потребует.

Что же касается графа Панина, то с ним переговоры оказались сложнее: это был тот самый граф Панин, о котором мы уже говорили.

К счастью, он был безумно влюблен в княгиню Дашкову. Однако она держалась с ним строго, хотя объяснялось это не ее целомудрием — когда женщина участвует в заговоре, ей не следует иметь предрассудки, а тем, что в то время, когда она родилась, Панин был любовником ее матери, и княгиня была убеждена, что граф ее отец.

И все-таки надо было добиться от Панина согласия не противиться тому, чтобы Екатерина стала не регентшей, а императрицей.

Княгиня Дашкова пожертвовала собой, и эта история, которая могла закончиться, как «Мирра» Альфьери, закончилась, как водевиль Скриба.

Осуществил эту развязку, не очень нравственную, но основанную на большом политическом расчете, один пьемонтец, великий философ.

Ему предлагали должности и почести, но он, будучи прежде всего материалистом, отвечал:

— Я хочу денег.

Он имел привычку говорить: «Я родился бедняком и видел, что на свете уважают только деньги, и я хочу их иметь; чтобы получить их, я поджег бы с четырех концов город и даже дворец; когда у меня будут деньги, я вернусь на родину и буду жить там как честный человек, подобно любому другому».

И этот великий философ, после того как готовившееся событие совершилось, уехал со своими деньгами на родину и в самом деле жил там как честный человек.

Устроив все это, заговорщики решили, что пора действовать.

Момент был удобный: император готовился выступить в поход, намереваясь воевать с датчанами. Придворные видели, как он стал на колени перед портретом великого Фридриха, словно перед иконой, и, простирая руки к этому портрету, воскликнул:

— Вместе с тобой, мой повелитель, мы завоюем мир!

Достичь результата, к которому стремилась Екатерина,

можно было двумя способами: убийством Петра III или смещением его с престола.

Убийство было надежным и легким средством, но Екатерина, натура мыслящая, впечатлительная и чувственная, испытывала к нему отвращение. Гвардейский капитан по фамилии Пассек, который с головой ушел в заговор и был прежде всего человек дела, упал на колени перед императрицей, умоляя ее разрешить ему заколоть Петра III кинжалом, причем он брался сделать это среди бела дня, во главе своих гвардейцев.

Екатерина строго запретила ему это, но он не посчитался с ее запретом, и дважды вместе со своим другом по имени Баскаков едва не исполнил свой замысел, когда Петр III совершал свою обычную прогулку к уединенному и глухому в те времена месту в Санкт-Петербурге, где стоит тот домик, который мы посетили и который царь-плотник построил своими собственными руками.

С другой стороны, несколько заговорщиков, своего рода инженеров, предводительствуемые графом Паниным, обследовали покои императора, его спальню, его кровать и самые укромные подсобные помещения.

Первоначальный план состоял в том, чтобы ночью проникнуть к Петру III, как впоследствии проникли к Павлу I, и, если он откажется подписать отречение от престола, заколоть его; если же он отречется добровольно, оставить ему жизнь, по крайней мере на короткое время.

Император в это время находился в том самом Петергофе, который мы попытались описать. Если бы императрица оставалась в Санкт-Петербурге, это могло бы вызвать подозрения, и потому она последовала за ним в эту резиденцию; однако Екатерина расположилась не во дворце, а в отдельном павильоне, связанном с Финским заливом посредством канала, по которому она в случае необходимости могла бы бежать и укрыться в Швеции.

Заговор предстояло осуществить в первый же приезд Петра III в его дворец в Санкт-Петербурге; однако Пас-сек, как всегда распаленный, возбужденный и нетерпеливый, имел неосторожность упомянуть в присутствии солдата о заговоре; солдат донес на своего командира, и Пассек был арестован.

Тем не менее предосторожность, принятая пьемонтцем Одаром, спасла все в тот момент, когда уже можно было опасаться, что заговор провалился.

За каждым заговорщиком следовал осведомитель, приставленный этим умнейшим человеком.

Одар был немедленно оповещен об аресте Пассека.

Пассек был арестован 8 июля 1762 года, в девять часов вечера, а в половине десятого Одар уже знал об аресте; без четверти десять о случившемся оповестили княгиню Дашкову, и в десять часов Панин уже был у нее.

Княгиня, будучи женщиной, которой неведомы сомнения, предложила действовать немедленно: поднять гарнизон Санкт-Петербурга и идти на Петергоф.

Но Панин, более робкий, выдвинул два возражения: первое — поспешные действия могут погубить все, ведь даже если удастся поднять Санкт-Петербург, то это будет лишь началом гражданской войны, поскольку под рукой у императора военная крепость Кронштадт и три тысячи гольштейнских солдат, не считая полков, идущих на соединение с армией; второе — отсутствие императрицы лишает заговор его главной силы, ибо, чтобы поднять гарнизон, ее присутствие совершенно необходимо.

Так что он советовал ждать и на следующий день сообразовываться с обстоятельствами.

Высказав это мнение, он отправился спать.

Была уже полночь.

Княгиня Дашкова — ей было тогда восемнадцать лет — надевает мужское платье, одна выходит из дома и направляется туда, где, как ей известно, обычно собираются заговорщики. Там находится Орлов с четырьмя своими братьями. Она объявляет им об аресте Пассека и предлагает действовать немедленно. Все с воодушевлением соглашаются.

Алексея Орлова, простого солдата, из-за шрама на лице прозванного Меченым, человека невероятной силы, ловкости и решительности, посылают к императрице, чтобы передать ей записку, которую он должен проглотить в случае, если его схватят, и которая содержит лишь следующие слова:

«Приезжайте! Время не терпит!»

Другие заговорщики должны были подготовить восстание и, в случае неудачи, обеспечить императрице возможность бегства.

В пять часов утра Орлов и его друг Бибиков зарядили пистолеты, обменялись ими и поклялись, что даже при самой крайней опасности они не воспользуются этим оружием, а приберегут его на случай провала предприятия, чтобы убить друг друга.

Княгиня Дашкова ничего не приготовила для себя и, когда ее спросили, какого рода смерть она предпочитает, ответила:

— Мне незачем думать об этом: это дело палача, а не мое.

Императрица, как нам известно, находилась в это время в Петергофе.

Она поселилась в уединенном павильоне, построенном на канале.

Этот павильон, как мы уже говорили, был связан каналом с Балтийским морем. Пришвартованная под окнами лодка ожидала лишь сигнала, чтобы выйти в море.

Что касается императора, то он был в Ораниенбауме.

Уже с давних пор Григорий Орлов, посещая по ночам императрицу, брал с собой в качестве сопровождающего своего брата Алексея. Он делал это с двоякой целью: прежде всего Алексей заботился о безопасности брата, а кроме того, знакомился со всеми закоулками императорского парка. Так что Алексей прошел к императрице, пользуясь теми же паролями, какими пользовался его брат, чтобы пройти к ней, и проник в ее спальню.

Екатерина тотчас проснулась и увидела его вместо Григория. Она вскрикнула от изумления.

— В чем дело? — спросила она.

Алексей протянул записку, которую ему поручено было передать ей. Она взяла записку, развернула и прочла слова: «Приезжайте! Время не терпит!»

Она подняла глаза, чтобы потребовать объяснения, но Алексей уже исчез.

Императрица оделась, спустилась вниз и отважилась сделать несколько шагов по саду.

Остановившись там, она в полной растерянности стала ждать, не зная, куда ей идти, как вдруг к ней галопом подскакал какой-то всадник.

Это был Алексей.

— Вот ваш экипаж, — сказал он, указывая на запряженную карету, во весь опор приближавшуюся к ней.

Императрица побежала навстречу карете, держа за руку свою наперсницу Екатерину Ивановну.

Вот уже два дня эта карета по приказу княгини Дашковой стояла наготове на соседней ферме; на случай же, если императрице придется бежать, вместо того чтобы ехать в Санкт-Петербург, были приготовлены перекладные.

Каретой, запряженной восемью степными лошадьми, управляли два почтовых ямщика, которые не знали, кого они везут.

— Но, в конце концов, куда я еду? — спросила Екатерина, садясь в карету.

— В Санкт-Петербург, — ответил Алексей, — там все готово, чтобы провозгласить вас императрицей.

Впрочем, когда мы пишем эти строки, перед глазами у нас письмо Екатерины, адресованное Понятовскому. В этом письме она сама рассказывает о своем бегстве из Петергофа.

Предоставим же ей слово. Письмо это любопытное и мало кому известное. Мы добавим потом к ее рассказу то, о чем она сочла уместным умолчать.

«Я была почти одна в Петергофе, при мне находились только служанки, и, казалось, все меня забыли. Дни мои проходили в тревоге, поскольку я знала, что затевается ради меня и что замышляется против меня. 28 июня, в шесть часов утра, ко мне в спальню входит Алексей Орлов, будит меня, подает мне записку и говорит, чтобы я вставала и что все готово. Я спрашиваю его о подробностях, но он исчезает.

Я не колеблюсь. Быстро одеваюсь, не тратя времени на туалет. Спускаюсь, сажусь в карету; Алексей садится туда вслед за мной.

У дверцы, переодетый лакеем, стоит другой офицер. Третий, ехавший навстречу мне, появляется за несколько верст до Санкт-Петербурга.

За пять верст от города я встречаю Орлова-старшего с князем Барятинским-младшим. Князь уступает мне место в экипаже, так как мои лошади выдохлись, и мы направляемся в казармы Измайловского полка. Там не видно никого, кроме дюжины солдат и барабанщика, который начинает бить тревогу. Но вот появляются солдаты, они лобызают мне ноги, целуют мои руки и одежду, называют меня спасительницей. Двое из них приводят под руки священника с крестом и начинают приносить присягу. Когда с этим покончено, меня просят сесть в карету. Священник с крестом идет впереди. Мы едем в Семеновский полк. Весь полк выходит нам навстречу с криками „Виват!“. Мы едем в Казанскую церковь, и там я выхожу из кареты. Появляется Преображенский полк, тоже с криками „Виват!“. Солдаты этого полка говорят мне:

„Мы просим у вас прощения за то, что прибыли последними; офицеры не пускали нас, но мы арестовали четверых, чтобы доказать вам наше рвение, ведь мы хотим того же, чего хотят наши братья“.

Затем прибыли конногвардейцы. Я никогда еще не видела такого ликования. Они кричали об освобождении своей родины. Эта сцена происходила между садом гетмана и Казанской церковью. Конная гвардия была в полном составе, с офицерами во главе. Поскольку мне было известно, что моего дядю, принца Георга, которому Петр III отдал этот полк, там страшно ненавидят, я послала к нему домой пеших гвардейцев с поручением просить его не выходить на улицу, так как есть опасность, что с ним может что-нибудь случиться. Однако ничего из этого не вышло: полк уже послал кого-то, чтобы арестовать принца. Дом разграбили, а его самого избили. Я поехала в новый Зимний дворец, где собрались Сенат и Синод. Там поспешно были составлены манифест и текст присяги.

Потом я вышла из кареты и пешком обошла войска. Всего там было более четырнадцати тысяч человек, как гвардейцев, так и солдат пехотных полков. Как только они видели меня, раздавались ликующие крики, которые повторяли бесчисленные толпы народа. Я поехала в старый Зимний дворец, чтобы принять необходимые меры и завершить начатое. Там мы посовещались, и было решено, что я направлюсь во главе войск в Петергоф, где Петр III собирался в тот день обедать. На всех дорогах были расставлены посты, и нам поминутно приводили языков. Я послала адмирала Талызина в Кронштадт. Прибыл канцлер Воронцов и стал упрекать меня за то, что я уехала из Петергофа; его привели в церковь, чтобы он присягнул мне, — это и был мой ответ. Потом, тоже из Петергофа, прибыли князь Трубецкой и граф Александр Шувалов, чтобы заручиться поддержкой полков и убить меня; их тоже привели к присяге, не применив к ним никакого насилия.

После того как нами были разосланы курьеры и приняты все меры предосторожности, я около десяти часов вечера надела гвардейский мундир и с непередаваемо горячими возгласами одобрения была провозглашена полковником; затем я села верхом, и мы отправились в путь, выделив лишь по нескольку человек от каждого полка для охраны моего сына, который остался в городе.

Итак, я выехала во главе войск, и всю ночь мы двигались по направлению к Петергофу. Когда мы добрались до малого монастыря, вице-канцлер Голицын передал мне чрезвычайно льстивое письмо от Петра III.

(Я забыла сказать, что, когда мы выходили из города, три солдата, присланные из Петергофа, чтобы распространять в народе манифест, отдали его мне, сказав:

„Смотри, вот что Петр Третий поручил нам; мы отдаем этот манифест тебе и очень рады, что у нас есть случай присоединиться к нашим братьям“)

После этого первого письма Петра III от него пришло еще одно, доставленное генералом Михаилом Измайловым, который бросился мне в ноги и спросил меня:

„Считаете ли вы меня честным человеком?“.

Я ответила ему:

„Да“.

„Ну что ж, — сказал он, — приятно иметь дело с умными людьми. Император готов отречься от престола, и я привезу его к вам после его добровольного отречения: тем самым я избавлю от гражданской войны свою родину“.

Я охотно согласилась дать ему это поручение, и он отправился исполнять его.

Петр III отрекся от престола в Ораниенбауме, совершенно добровольно, находясь среди тысячи пятисот гольштейнских солдат, а затем приехал с Елизаветой Воронцовой, Гудовичем и Михаилом Измайловым в Петергоф, где я предоставила ему пять офицеров и несколько солдат для его личной охраны. Это было 29 июня, в день святого Петра, в полдень.

Пока готовили для всех еду, солдаты вообразили, что Петра III привез фельдмаршал князь Трубецкой, который пытается помирить меня с ним. Они стали просить всех проходящих во дворец, в том числе гетмана, Орловых и нескольких других, передать мне, что они не видели меня уже три часа и умирают от страха, как бы этот старый плут Трубецкой не обманул меня, для видимости помирив с мужем, и как бы теперь не погибнуть и мне, и им.

„Мы, — кричали они, — разорвем их на куски!“

Это были их собственные слова. Я направилась к Трубецкому и сказала ему:

'Прошу вас, сядьте в карету, пока я буду пешком обходить войска ".

Ия поведала ему обо всем, что произошло; он, страшно испуганный, уехал в город, а я была принята с неслыханно восторженными возгласами; после этого я отдала под командование Алексея Орлова четырех отборных офицеров и отряд спокойных и рассудительных солдат, чтобы они отвезли низложенного императора за двадцать семь верст от Петергофа, в место под названием Ро пша, очень уединенное, но очень приятное, на то время, пока для него будут устраивать приличные и удобные покои в Шлиссельбурге и расставлять на его пути конные подставы.

Но Господь Бог распорядился иначе. От страха у Петра III начался понос, продолжавшийся три дня и прекратившийся лишь на четвертый. В тот день он крайне много пил, ведь у него было все, чего он хотел, за исключением свободы. Все, о чем он меня еще просил, — это предоставить ему его любовницу, его собаку, его арапа и его скрипку. Но, опасаясь всеобщего возмущения и не желая усиливать брожение умов, я исполнила лишь три последние его просьбы. У него снова начались геморроидальные колики, сопровождавшиеся мозговыми явлениями. В таком состоянии он пробыл два дня, отчего у него наступила сильная слабость, и, несмотря на помощь врачей, он отдал Богу душу, потребовав перед этим привести к нему лютеранского священника. Все так его ненавидели, что у меня были опасения, не отравили ли егоофицеры. Я приказала произвести вскрытие, и, конечно же, не было найдено ни малейших следов яда. Желудок у него был чрезвычайно здоровым, но кишечник воспален, а погиб он от апоплексического удара. Сердце его было крайне малых размеров и совершенно вялое".

Вот таков официальный рассказ, который потрудилась написать сама Екатерина Великая для своего любовника и для своей империи — для Понятовского и для России.

Вот что было позволено говорить и думать в ее царствование и даже до конца царствования императора Николая.

А вот что произошло на самом деле. Сопоставим историческую правду с этим рассказом великой коронованной актрисы, сумевшей положить на глаза XVIII века повязку, которую клочок за клочком срывает с него век следующий.

Как и рассказывала Екатерина, ее во весь опор уносили восемь лошадей. По дороге ей встретился камердинер-француз, которому она всячески благоволила и который, по всей вероятности, был, так же как и Екатерина Ивановна, ее доверенным лицом. Он шел, чтобы присутствовать при ее туалете. Ничего не поняв в том, что предстало его глазам, он подумал, что императрицу похищают по приказу Петра III; однако она, выглянув в окошко кареты, крикнула ему:

— Следуйте за мной, Мишель!

Мишель последовал за ней, полагая, что сопровождает ее в Сибирь.

Таким образом, Екатерина, отправившаяся в путь по приказу солдата, ехавшая в карете, которой управляли мужики, сопровождаемая своим любовником и сопутствуемая горничной и парикмахером, въехала между семью и восемью часами утра в свою будущую столицу.

До сих пор рассказ императрицы достаточно близок к истине, так что нам не требовалось его поправлять.

Переворот произошел, но никто и не подумал уведомить о нем императора. Как утверждает в своем рассказе Екатерина, каждый торопился примкнуть к ней. Только один человек, по имени Брессан, парикмахер Петра III, подумал о своем господине. Брессан договорился с лакеем, на которого он мог положиться, одел его в крестьянское платье, посадил на телегу зеленщика и отправил в Ораниенбаум, вручив ему записку, которую тот должен был передать лично императору.

Тем временем офицер, посланный по приказу императрицы, с многочисленным эскортом отправился за юным великим князем, который спал в другом дворце. Ребенок проснулся, окруженный солдатами, как это однажды ночью произошло с маленьким Иваном. На него это произвело глубокое впечатление, и его наставник Панин, не в силах успокоить дрожь, охватившую ребенка, отнес его в ночной рубашке к матери. Она взяла его на руки, ибо тогда у нее еще была нужда в покровительстве этого ребенка, законного наследника престола. Она взяла его и вышла с ним на балкон. При виде ее люди закричали "ура", в воздух полетели шапки, раздались возгласы: "Да здравствует Павел Первый!" В эту минуту толпу стали раздвигать, она без сутолоки открыла проход, и в нем показалась похоронная процессия. Тихо повторялись слова: "Император! Император!" Торжественный и мрачный похоронный кортеж прошествовал мимо. Он уже миновал главные улицы Санкт-Петербурга, среди гробового молчания пересек Дворцовую площадь и удалился. Солдаты в траурных мундирах несли факелы по обеим сторонам катафалка. И пока эта процессия, привлекшая к себе всеобщее внимание, удалялась в сторону, противоположную той, откуда она появилась, юного великого князя унесли, и о нем никто больше не вспоминал.

Какого же покойника хоронили с такими почестями?

Никто этого так и не узнал, а когда этим поинтересовались у княгини Дашковой, она со смехом ответила:

— Признайтесь, что мы правильно приняли меры предосторожности.

Этот эпизод привел к двум результатам: он заставил забыть о юном наследнике и подготовил народ к смерти императора.

В итоге дворец окружала целая армия, исполненная воодушевления. Но к этому воодушевлению примешивался страх, умело поддерживаемый друзьями Екатерины. В толпе шепотом рассказывали, что из Ораниенбаума выехала дюжина убийц, поклявшихся императору покончить с императрицей и ее сыном. Солдаты считали, что их "матушка", как они ее называли, подвергается слишком большой опасности в этом огромном дворце, одна сторона которого омывается рекой, а двадцать дверей с другой стороны выходят на площадь; они громко кричали, требуя, чтобы Екатерину перевели в другой дворец, который они могли бы окружить со всех сторон.

Императрица согласилась на это, среди ликующих возгласов и заверений в преданности пересекла площадь и удалилась в маленький деревянный дворец, который тотчас был окружен тройной цепью штыков.

Солдаты сбросили с себя прусские мундиры и надели свою прежнюю форму. Их вволю угощали квасом и водкой.

Время от времени поднимался громкий крик; это происходило в то время, когда к своим товарищам присоединялся какой-нибудь солдат, не успевший еще снять с себя мундир прусского образца: мундир этот разрывали на клочки, а шапку превращали в мяч, который перескакивал из рук в руки.

Около полудня явилось русское духовенство. Известно, что такое русское духовенство, — это растленность в человеческом облике, но растленность с величественным лицом, окладистой бородой и в богатом облачении.

Церковь освятила насильственный захват власти, как она была готова вслед за этим освятить и убийство. Она не раз играла такую роль.

Священники, за которыми несли коронационные регалии: корону, императорский скипетр и старинные книги, медленно и торжественно прошествовали сквозь окружавшие дворец войска, внушая им своим видом почтительное молчание, и вошли к императрице.

Четверть часа спустя народу объявили, что императрица только что коронована под именем Екатерины II.

Среди приветственных криков, которыми было встречено это известие, Екатерина выехала верхом, одетая в гвардейский мундир старого образца. Теперь это был уже не восторг — это было безумие; она все заранее заказала по своей мерке: и мундир, и оружие.

Недоставало лишь темляка на шпагу.

— Кто подарит мне темляк? — спросила она.

Пять офицеров приготовились снять темляк со своих сабель и отдать императрице, но один молодой поручик, оказавшийся проворнее других, бросился вперед и подал Екатерине то, что она просила.

Отсалютовав императрице шпагой, поручик хотел удалиться; но он не взял в расчет свою лошадь: то ли из упрямства, то ли по привычке находиться в строю эскадрона, она настойчиво прижималась боком к лошади императрицы. Екатерина видела бесполезные усилия, которые предпринимал всадник; взглянув на него, она заметила, что он молод и красив, а в его глазах она прочла любовь, восторг и преданность.

— Ваша лошадь разумнее вас, — сказала Екатерина, — она непременно хочет принести удачу своему хозяину. Как вас зовут?

— Потемкин, ваше величество.

— Ну что ж, Потемкин, оставайтесь подле меня: вы будете сегодня моим адъютантом.

Потемкин отсалютовал и больше не пытался увести своего коня.

Это был тот самый Потемкин, который восемнадцать лет спустя стал всемогущим министром и любовником Екатерины II.

XLII. ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ

Императрица вернулась во дворец и отобедала у открытого окна, мимо которого проходили войска.

Несколько раз она поднимала бокал, показывая, что пьет за здоровье солдат, и те отвечали на этот тост приветственными возгласами.

Закончив обед, она вновь села на коня и возглавила армию.

О Потемкине речи больше не было. Одно слово Орлова устранило его, да молодой поручик и сам понял, что для того, чтобы приблизиться к императрице, от младшего офицера нужны более значительные услуги, чем поднесенный и принятый темляк.

Но, будьте спокойны, мы еще увидим, как он появится снова и на этот раз окажет ей более важную услугу.

Он поможет задушить Петра III.

Ну а теперь, пока императрица выступает в поход, обратим взгляд на Ораниенбаумский дворец.

Как известно, именно там, в Ораниенбауме, жил император. Однако близилось 29 июня, день святого Петра, и император решил, что это торжественное событие следует отпраздновать в Петергофском дворце.

Он чувствовал себя в полнейшей безопасности.

Ему сообщили об аресте Пассека, но, услышав эту новость, он ограничился тем, что сказал в ответ:

— Это сумасшедший!

Утром, исполняя свой замысел, он выехал из Ораниенбаума в большом открытом экипаже вместе с любовницей, с прусским посланником, своим неразлучным спутником, и с несколькими самыми красивыми придворными дамами.

В то время как они весело двигались по направлению к Петергофу, там все пребывали в глубочайшем унынии.

Чуть свет было замечено исчезновение императрицы.

Ее тщетно искали повсюду, пока один часовой не сообщил, что в четыре часа утра он видел, как из парка вышли две дамы.

Впрочем, те, кто прибыл из Санкт-Петербурга, — а выехали они все из города до приезда туда Екатерины и до мятежа войск, — уверяли, что там все совершенно спокойно.

Тем не менее известие о бегстве императрицы сочли достаточно важным, чтобы сообщить его Петру III.

Один из камергеров отправился в Ораниенбаум,

В двух или трех верстах от дворца он встретился с адъютантом Петра III, Гудовичем, который в качестве курьера ехал впереди императора.

Камергер, решив, что будет лучше, если император услышит новость от кого-то другого, а не от него, передал ее Гудовичу.

Адъютант повернул лошадь и помчался во весь опор.

Поравнявшись с каретой императора, он чуть ли не силой остановил ее.

А поскольку император приказал кучерам ехать дальше, адъютант наклонился к его уху и тихо сказал:

— Государь, сегодня ночью императрица убежала из Петергофа, и полагают, что она теперь в Санкт-Петербурге.

— Что за глупость! — воскликнул император.

Но адъютант добавил несколько слов еще тише, так что их никто не расслышал.

Император побледнел.

— Дайте мне выйти, — сказал он.

Ему открыли дверцу, и он вышел.

Было заметно, что его колени дрожат.

Он оперся на руку адъютанта и с величайшей горячностью стал расспрашивать его.

Затем, поскольку они находились у открытых ворот парка, он сказал:

— Спускайтесь, сударыни, и идите прямо во дворец, там я присоединюсь к вам, а вернее, буду там раньше вас.

Дамы, совершенно озадаченные, повиновались. Они слышали только несколько несвязных слов и терялись в предположениях.

Император сел в опустевшую карету, приказав Гудовичу скакать рядом, а кучеру — во весь опор мчаться во дворец.

Прибыв туда, он бросился прямо в спальню императрицы, как если бы то, что ему сказали, нисколько не убедило его, и принялся искать ее повсюду, заглядывая под кровать, открывая шкафы, проверяя тростью потолок и деревянные панели стен.

В то время как он занимался этим, примчались его любовница и молодые дамы, составлявшие нечто вроде его двора.

— О, я ведь говорил вам, что она способна на все! — вскричал он в запальчивости, к которой примешивался страх.

Все присутствующие хранили глубокое молчание, догадываясь, что положение, еще неясное и непонятное, крайне серьезно.

Всем оставалось лишь с беспокойством смотреть друг на друга, как вдруг Петру III доложили, что молодой лакей-француз, прибывший из Санкт-Петербурга, может сообщить новости об императрице.

— Пусть войдет! — с живостью произнес Петр III. Молодого человека ввели.

— О нет, императрица не потерялась, — сказал он весело, полагая, что сообщает приятную новость, — она в Санкт-Петербурге, и день святого Петра будет там великолепно отпразднован.

— Как это? — спросил император.

— Да ведь ее величество заставила всех солдат взять в руки оружие.

Новость была ужасна, и она усилила всеобщую растерянность.

Тем временем, без конца крестясь и низко кланяясь, вошел какой-то крестьянин.

— Подойди, подойди, — крикнул ему император, — и скажи, что тебя привело!

Крестьянин повиновался; не говоря ни слова, он вытащил из-за пазухи записку и подал ее императору.

Этот крестьянин был переодетый лакей, который, как мы знаем, выехал из Санкт-Петербурга, имея приказ отдать записку только в собственные руки государя.

В записке содержались следующие слова:

"Гвардейские полки восстали; во главе их стоит императрица. Сейчас бьет девять часов, и она входит в Казанскую церковь; по-видимому, весь народ следует за ней, а вот верные подданные Вашего Величества не показываются".

— Что ж, господа, — вскричал император, — теперь вы видите, был ли я прав!

Канцлер Воронцов, дядя фаворитки и княгини Дашковой, имевший по племяннице в каждом из двух лагерей, вызвался отправиться в качестве посредника в Санкт- Петербург.

Его предложение было принято; он тотчас уехал, но, как нам уже известно, в итоге присягнул императрице.

Однако великий канцлер поставил условием своей клятвы, что он не последует за императрицей в военный поход, а напротив, будет подвергнут домашнему аресту под охраной офицера, который должен находиться при нем неотлучно.

Таким образом великий канцлер, будучи человеком осторожным, с обеих сторон обеспечивал себе безопасность, чем бы все ни закончилось.

Со стороны Екатерины: присягнул ей — стало быть, был ее другом.

Со стороны Петра III: находился под арестом — стало быть, не был его врагом.

Когда великий канцлер уехал в Петербург, Петр III стал размышлять о том, какими средствами противостоять грозящей опасности.

В Ораниенбауме у него было три тысячи голыитейн-ских солдат, на которых он мог положиться.

Перед глазами у него, на расстоянии пяти или шести верст, был Кронштадт, эта неприступная крепость.

Император начал с того, что послал своим гольштейн-ским войскам приказ в спешном порядке явиться вместе с пушками.

На все дороги, ведущие из Санкт-Петербурга, были посланы на разведку гусары; во все деревни были направлены курьеры, чтобы собрать крестьян, а во все полки, находившиеся на марше в окрестностях, — нарочных с приказом ускоренно двигаться к Ораниенбауму.

Затем царь назначил верховным главнокомандующим всеми этими войсками, которых у него еще не было, камергера, сообщившего ему о бегстве императрицы.

Когда эти первоочередные меры были приняты, Петр III, словно в голове его не осталось более ни одной разумной мысли, начал отдавать один за другам самые бессмысленные приказы: пусть поедут и убьют императрицу, пусть отправятся в Санкт-Петербург за его полком; отдавая эти приказы, он широким шагом носился по комнате, потом вдруг сел и начал диктовать два манифеста, направленные против императрицы и полные самых страшных оскорблений, затем заставил всех кругом переписывать составленные манифесты и послал гусаров распространять эти копии. Наконец, заметив, что на нем прусский мундир и прусская орденская лента, он сбросил с себя то и другое и надел русский мундир, украсив его русскими орденами.

Тем временем придворные, пребывая в растерянности, бродили по парку.

Внезапно Петр III услышал крики, показавшиеся ему радостными возгласами, и кинулся к дверям: к нему привели старого Миниха. Освобожденный императором из Сибири и движимый чувством признательности, а может быть, тщеславием, старик решил присоединиться к нему.

Эта помощь была настолько неожиданной, что император бросился в объятия старого полководца и воскликнул:

— Спасите меня, Миних! Я рассчитываю только на вас.

Но Миниху не была свойственна восторженность; он холодно взвесил положение и обрушил на эту надежду императора снег своих седин.

— Государь, — сказал он, — через несколько часов императрица будет здесь с двадцатью тысячами солдат и мощной артиллерией. Ни Петергоф, ни Ораниенбаум не смогут устоять, и всякое сопротивление, учитывая то воодушевление, каким охвачены ее войска, приведет лишь к тому, что вы и ваше окружение будете убиты. Спасение и победа только в Кронштадте.

— Объяснись, мой дорогой Миних, — сказал император.

— Кронштадт располагает многочисленным гарнизоном и внушительным флотом. Сброд, окружающий императрицу, рассеется так же быстро, как он собрался, а если вы встретите сопротивление, то у вас с вашими тремя тысячами голынтейнцев, гарнизоном и флотом будут равные с противником силы.

Это предложение вернуло присутствие духа даже самым испуганным; в Кронштадт был послан генерал, который немедленно прислал оттуда своего адъютанта, чтобы сообщить, что гарнизон не отступает от своего долга и готов умереть за императора, если император решит укрыться в Кронштадте.

И тогда несчастный коронованный глупец перешел от панического ужаса к безграничной уверенности. Как только гольштейнцы прибыли, он принял парад и, в восторге от их бравого вида, воскликнул:

— Не следует бежать, не увидев врага!

Миних, стоявший за немедленное отступление, приказал двум яхтам приблизиться к берегу и тщетно старался посадить на одну из них императора, который терял время на бахвальство, рассуждая о том, какую пользу могут принести ему небольшие холмы, господствующие над дорогой.

Однако все эти воинственные намерения рухнули самым плачевным образом, поскольку в ту самую минуту, когда пробило восемь часов, во весь опор прискакал один из адъютантов и сообщил, что императрица во главе двадцати тысяч солдат идет на Петергоф и находится уже в нескольких верстах.

После получения этого известия уже не было и речи о том, чтобы увидеть врага: император, сопровождаемый всем своим двором, помчался к берегу, и все бросились в лодки, крича:

— На яхты! На яхты!

— Так вы едете? — спросил император одного из придворных, который явно не торопился спуститься в лодку вместе с другими.

— Простите, государь, уже поздно, дует северный ветер, а у меня нет плаща.

И он остался на берегу, а два часа спустя уже был возле Екатерины и рассказывал ей, каким образом император вышел в море.

Итак, на веслах и на парусах Петр III вместе со своим двором бежал в Кронштадт.

Но еще утром вице-адмирал Талызин отправился в Кронштадт, сев без всякого сопровождения в шлюпку и под страхом смерти запретив своим гребцам говорить кому-либо, откуда они прибыли.

Добравшись до Кронштадта, он был вынужден ждать разрешения коменданта, чтобы высадиться на берег.

Справившись о его чине и узнав, что он один, комендант вышел ему навстречу, позволил высадиться и поинтересовался у него новостями.

— Ничего определенного я не знаю, — ответил вице-адмирал, — я был у себя на даче и, узнав, что в Санкт-Петербурге неспокойно, поспешил сюда, поскольку мое место на флоте.

Комендант поверил ему и вернулся к себе.

Талызин выждал, пока тот не скрылся из виду; затем он собрал вокруг себя несколько солдат и предложил им арестовать коменданта, сообщив, что император свергнут с престола, императрица коронована и те, кто выступит на ее стороне, будут награждены.

Так что, если они сдадут императрице Кронштадт, их судьба обеспечена.

Все следуют за ним; коменданта берут под арест, а затем собирают гарнизон и морскую пехоту. Талызин обращается к ним с речью и заставляет их присягнуть императрице.

В это время на горизонте появляются две яхты.

Присутствие императора может все изменить.

Талызин велит бить в набатный колокол. Гарнизон выстраивается на крепостных стенах; двести канониров с зажженными фитилями стоят возле двухсот пушек.

В десять часов вечера прибывает императорская яхта и готовится высадить на берег своего именитого пассажира.

— Кто идет? — кричат с крепостной стены.

— Император! — отвечают с яхты.

— Нет больше императора! — кричит Талызин. — И, если яхты еще хоть на шаг приблизятся к порту, я прикажу открыть огонь.

На борту императорской яхты начался страшный переполох; капитан, которому показалось, что он уже слышит свист ядер, взял рупор и крикнул:

— Мы удаляемся; дайте нам только время отойти!

И в самом деле, яхта, маневрируя, чтобы удалиться, повернула на другой галс, сопровождаемая криками "Да здравствует императрица Екатерина!", которыми приветствовали это бегство.

И тогда император зарыдал.

— О, я отлично вижу, что это общий заговор, — произнес он.

Чуть живой, он спустился в каюту вместе с Елизаветой Воронцовой и ее отцом — единственными придворными, осмелившимися последовать за ним.

Оказавшись за пределами дальнобойности пушек, яхты остановились, и, поскольку император был неспособен отдать какой-либо приказ, моряки, не зная, что делать, стали лавировать между крепостью и берегом.

Так прошла ночь.

Миних находился на палубе и, спокойно глядя на звезды, шептал:

— Что, черт возьми, мы делаем на этой галере?

Тем временем войска императрицы двигались на Петергоф, полагая, что там им предстоит встретиться с гольштейнскими солдатами.

Однако, увидев, что император бежал, гольштейнцы вернулись в Ораниенбаум, и в Петергофе остались лишь вооруженные косами бедняги-крестьяне, которых согнали туда гусары.

Орлов, шедший впереди в качестве разведчика, набросился на этих мужиков, не раздумывая о том, насколько они многочисленны, и с криками "Да здравствует императрица!" рассеял их, нанося им удары саблей плашмя.

Между тем подошла вся армия, и Екатерина вернулась самодержицей в тот самый дворец, который за сутки до этого она покинула как беглянка.

Около шести утра император велел позвать Миниха.

— Фельдмаршал! — обратился к нему Петр III. — Мне надо было следовать вашим советам, и я раскаиваюсь, что не послушал их. Вы, кто не раз попадал в крайне тяжелое положение, можете сказать, что мне делать?

— Ничего не потеряно, ваше величество, — ответил Миних, — если только вы соблаговолите выслушать меня.

— Говорите!

— Так вот, надо, не теряя ни минуты, подняв все паруса и налегая на весла, уйти от крепости и направиться в Ревель, взять там военный корабль и на нем отплыть в Пруссию, где находится ваша армия, а затем вернуться в свое государство, встав во главе восьмидесяти тысяч солдат, и я ручаюсь, ваше величество, что через полтора месяца вы будете сильнее, чем когда-либо прежде.

Придворные вошли вслед за Минихом, чтобы узнать, на что им надеяться и чего опасаться.

— Но у гребцов не хватит сил довести яхты до Ревеля, — послышался чей-то голос, явно выражавший общее мнение.

— Ну что ж, — промолвил Миних, — когда они устанут, настанет наш черед грести.

Его предложение не имело никакого успеха у этой изнеженной молодежи. Императора стали уверять, что положение далеко не безнадежное, что не подобает такому могущественному монарху бежать из своего государства, что не может быть, чтобы вся Россия поднялась против него и что все это восстание, возможно, не имеет иной цели, кроме как приблизить императора к жене.

Император ухватился за эту мысль и, решив добиваться примирения, сошел на берег в Ораниенбауме; он пребывал в убеждении, что от него не требуется ничего другого, как только простить. На берегу, все в слезах, толпились дворцовые слуги; их подавленное состояние вновь пробудило в нем страхи.

Армия императрицы шла на Ораниенбаум.

И тогда император велел оседлать лошадь, чтобы, переодевшись, одному бежать в Польшу. Но Елизавета Воронцова воспротивилась этому решению и заставила изменить его; она убедила императора послать кого-нибудь навстречу императрице и просить у нее разрешения для себя и Воронцовой удалиться в Гольштейн. Напрасно слуги, падая перед ним на колени и умоляюще сложив руки, кричали: "Батюшка, она убьет тебя!"; он их не слушал, а Елизавета велела им удалиться, сказав: "Несчастные, чего ради вы пугаете своего господина?"

Петр III пошел даже дальше того, что предлагала его фаворитка: боясь вызвать ярость наступавших солдат, он приказал разобрать маленькую крепость, служившую для его военных забав, снять пушки с лафетов и положить на землю оружие солдат. Миних, придя в бешенство, пучками вырывал свои седые волосы.

— Если вы не можете умереть, как император, стоя во главе своих войск, государь, — сказал он, — то берите в руки распятие, и мятежники не посмеют тронуть вас. Ну а я возьму на себя сражение.

Однако на этот раз, несомненно потому, что его решение было неудачным, император настоял на нем; но, не потеряв еще надежды, что ему удастся избежать ссылки, он написал Екатерине первое письмо, предлагая ей примирение и раздел власти; императрица даже не ответила на это письмо. Тогда он написал ей второе, в котором умолял простить его, просил назначить ему денежное содержание и разрешить удалиться в Гольштейн.

И тогда она послала ему с генералом Измайловым следующий текст отречения от престола:

"В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть Российским государством. Почему и восчувствовал я внутреннюю оного перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного чрез то бесславия. Того ради помыслив, я сам в себе беспристрастно и непринужденно чрез сие заявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что от правительства Российским государством на весь мой век отрицаюсь, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или чрез какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою".

Тому, кто должен был доставить императору текст отречения, было приказано передать Петру III, что императрица окружена людьми настолько ожесточенными против него, что она не отвечает за его жизнь, если он откажется подписать эту бумагу.

Измайлов пришел к императору, сопровождаемый одним лишь преданным слугой, и, поскольку Петр III колебался, заявил:

— Государь, именем императрицы я беру вас под арест.

— Но я сейчас подпишу, — поторопился сказать император.

— Речь идет не только о том, чтобы подписать акт: его надо полностью переписать вашей собственной рукой.

Император вздохнул, взял перо, переписал акт и подписал его.

Он лишь добавил на отдельном листе бумаги такие слова:

"Я хочу, чтобы мне прислали мою собаку Мопра, моего арапа Нарцисса, мою скрипку, несколько романов и мою немецкую Библию".

Но на этом все не закончилось, и, словно император был еще недостаточно унижен, Измайлов снял с него орденскую ленту.

Потом он посадил Петра III вместе с его любовницей и фаворитом в карету и отвез в Петергоф.

Императору пришлось проехать сквозь ряды солдат, встретивших его криками: "Да здравствует Екатерина!"

Карета остановилась перед главной лестницей. Император вышел первым, за ним последовала Елизавета Воронцова. Но едва лишь она ступила на землю, как ее схватили солдаты, сорвали с нее орденскую ленту Святой Екатерины и разорвали на ней одежду.

Гудович вышел вслед за ней; солдаты освистали его, но он обернулся и обозвал их трусами, предателями и негодяями.

Волна солдат подхватила и унесла его так же, как перед этим она унесла Елизавету Воронцову.

Император вошел во дворец один, рыдая от ярости. За ним следовали десять или двенадцать солдат.

— Раздевайся! — приказал ему один из них.

Тогда он отбросил шпагу, которая до этого все еще была при нем, и снял камзол.

— Дальше! Дальше! — кричали мятежники.

Ему пришлось снять с себя всю свою одежду.

В течение десяти минут, оставаясь босым, в одной рубашке, он подвергался издевательствам со стороны солдат.

Наконец ему бросили старый халат, который он надел; после этого он рухнул в кресло, опустив голову на руки, закрыв глаза и уши, словно хотел не видеть и не слышать то, что происходило вокруг.

Тем временем императрица принимала в парадной комнате придворных и составляла себе новый двор. Все, кто за три дня до этого окружал Петра III, теперь окружали ее.

Вся семья Воронцовых была здесь и стояла перед ней на коленях.

Княгиня Дашкова тоже встала на колени, как все ее родные, и, обращаясь к императрице, сказала:

— Государыня, вот вся моя семья, которую я приношу вам в жертву.

Императрица велела принести орденскую ленту и драгоценности Елизаветы Воронцовой и отдала то и другое ее сестре, которая без всяких колебаний приняла этот дар.

В эту минуту вошел Миних.

— Клянусь, государыня, — промолвил он, — я долго задавал себе вопрос, кто из вас мужчина, вы или Петр Третий, и, поскольку теперь со всей определенностью выяснилось, что это вы, я пришел к вам.

— Вы же хотели сражаться со мной, Миних, — сказала ему императрица.

— Да, государыня, — ответил он, — искренне признаюсь вам в этом, но теперь мой долг состоит в том, чтобы сражаться не против вас, а за вас.

— Но вы не говорите о советах, которые вы можете дать мне, Миних, и которые являются плодом тех знаний, какие приобретены вами за долгие годы, проведенные в делах мира и войны, а также в изгнании.

— Поскольку моя жизнь принадлежит вам, — отвечал Миних, — то весь опыт, который мне удалось приобрести в течение этой жизни, также принадлежит вам.

В тот же день Екатерина вернулась в Санкт-Петербург, и ее триумфальное возвращение было встречено с таким же ликованием, с каким ее провожали накануне.

На следующий день императрица отдала под командование Алексея Орлова четырех отборных офицеров и отряд спокойных и рассудительных солдат (это ее собственные слова), чтобы они отвезли императора в Ропшу.

В числе этих отборных офицеров, этих спокойных и рассудительных солдат был некто по имени Теплое, младший из князей Барятинских и поручик Потемкин — тот, что подал императрице темляк.

Через пять или шесть дней после приезда императора в Ропшу, 19 июля, Теплое и Алексей Орлов, оставив в передней Потемкина и Барятинского, вошли в спальню императора, которому только что подали завтрак, и заявили, что они хотят позавтракать вместе с ним.

По обычаю, принятому в России, вначале подали соления и водку.

Орлов подал императору стакан с отравленной водкой.

Петр III, не питая никаких подозрений, выпил его содержимое, и несколько минут спустя у него начались нестерпимые боли.

Тогда Алексей налил из той же бутылки второй стакан и хотел заставить императора выпить его.

Но император стал отбиваться и звать на помощь. Алексей Орлов, обладавший, как мы уже говорили, невероятной силой, бросился на него, опрокинул его на кровать, придавил коленом и стал сжимать ему горло, а в это время Теплое, как уверяют, воткнул ему в задний проход раскаленный на огне ружейный шомпол.

Крики, слышавшиеся вначале, стали ослабевать и, наконец затихли совсем.

Петр III, доверенный попечению четырех отборных офицеров и отряду спокойных и рассудительных солдат, умер, как сказала нам Екатерина, от геморроидального кровотечения, которое не повредило ему желудок, но вызвало воспаление кишечника.

В тот же день, когда императрица приступила к обеду, ей подали письмо; посланец извинился, что ввиду великой важности этого письма он беспокоит ее во время трапезы.

Письмо и в самом деле, как сейчас будет видно, содержало очень важное известие. Оно было от Алексея Орлова.

Он писал:

"Матушка, милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как это случилось. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка — его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневали тебя и погубили души навек.

Алексей Орлов".

Милосердная матушка не только простила это злодеяние, но и возвела Алексея Орлова в достоинство графа империи.

В ночь с воскресенья на понедельник, по приказу императрицы, тело Петра III было перевезено в Санкт-Петербург и выставлено на катафалке в Невском монастыре.

Лицо умершего было черное, шея была разорвана.

Но главное состояло не в том, что люди гадали, какой смертью умер император, а в том, чтобы никто не сомневался в его смерти.

Власти опасались Лжедмитриев и предвидели Пугачева.

Вслед за тем император был без всяких почестей похоронен в том же монастыре.

Мы видели, что после своего вступления на престол Павел I извлек из гробницы тело Петра III, устроил ему пышные похороны и заставил Алексея Орлова и Барятинского, единственных оставшихся в живых участников этой ужасной драмы, следовать впереди траурной процессии.

Каждый из них держал угол покрывала, положенного на гроб их жертвы!

XLIII. РОПША

После того как мы посетили Ораниенбаум, где нам показали оловянных солдатиков и деревянные пушки Петра III, комнату, в которой он подписал свое отречение, и остатки маленького форта, который он, пребывая в страхе, приказал снести; после того как я подал милостыню старому солдату, подкреплявшему свои права на мою щедрость тем, что он был участником кампании 1814 года и брал Париж, подтверждением чему служила серебряная медаль в его петлице; после того как я поцеловал ручку княжне Елене, очаровательной двухлетней девочке, которую ее мать, великая княгиня, правилами этикета лишенная возможности меня принять, послала ко мне, как Господь посылает одного из своих херувимов, когда он не хочет явить себя самолично, — после всего этого мы решили посетить резиденцию в Ропше, где произошла развязка той ужасной драмы, какую мы только что описали.

Для этого нам нужно было вернуться в Петергоф.

Ну а оказавшись в Петергофе, мы решили сделать сюрприз нашим добрым друзьям, Арно и его жене, напросившись к ним на завтрак.

Так что мы остались в вагоне и вышли только в имении графини Кушелевой, тетки нашего хозяина: по соседству с этим имением обосновалась французская колония, состоявшая большей частью из наших парижских актеров, волею судьбы перенесенных в Санкт-Петербург.

Мы прошли около двух верст пешком в сопровождении старого театрального постановщика из Опера-Комик, г-на Жосса, сошедшего с поезда вместе с нами.

Господин Жосс напомнил мне, что когда-то он поставил в Опера-Комик мою комедию "Пикильо".

Удивительно было в восьмистах льё от Парижа оказаться среди знакомых, но в России такие чудеса случаются на каждом шагу.

Проделать эти две версты пешком, причем самым резвым шагом, заставило нас — Муане, Григоровича и меня — то, что мы испытывали зверский голод и, надеясь на хороший завтрак, намеревались постучать в дружескую дверь.

Я уже говорил, что это была за дверь: мы собирались постучаться к красивой и милой г-же Напталь-Арно, с таким талантом сыгравшей столько ролей в моих пьесах.

Я должен был обедать с этими моими добрыми друзьями в прошлую субботу, ровно неделю тому назад. Мне приготовили превосходную встречу. Было все, вплоть до фейерверка, состоявшего из двух солнц и трех римских свечей. Но человек предполагает, а Бог располагает. Накануне того дня, когда мне предстояло удовольствие оказаться у них, меня, к несчастью, увлекли в другое место.

Добравшись, наконец, до этой вожделенной двери, мы толкнули ее и, войдя без доклада, как это принято у настоящих друзей, застали г-жу Арно с грамматикой в руках, диктующей письменное упражнение двум своим дочерям. Третья, которую привезли в двухмесячном возрасте из Парижа в Санкт-Петербург и которая, лежа у материнской груди, в этом теплом и надежном укрытии, даже не заметила, что ей пришлось пережить зиму с тридцатиградусным морозом, спокойно спала теперь в своей колыбели.

Что же касается Арно, то он был на охоте, открывшейся как раз в этот день.

При виде нас мать и дети в один голос радостно закричали.

Но потом из уст хозяйки вырвался робкий вопрос, в тоне которого слышался определенный оттенок страха:

— А вы, случайно, не позавтракать пришли?

— Мало того, что мы пришли позавтракать, мы еще умираем от голода! — без всякого стеснения ответил я, не оставляя г-же Арно ни малейшей надежды.

Хозяйка позвала кухарку, и состоялся большой совет. Непростое это дело — устроить без подготовки завтрак для трех мужчин с могучим аппетитом, да еще в загородном доме, в тринадцати верстах от Санкт-Петербурга, откуда приходится везти все, вплоть до хлеба.

Наконец выяснилось, что в кладовой есть утка, тайком, до открытия охотничьего сезона убитая г-ном Арно, а также дюжина яиц.

Но г-жа Арно предчувствовала, что омлета и рагу из дичи будет недостаточно для трех пар челюстей, столь грозных, как наши. Она послала за помощью ко всем французам в колонии, и, после того как каждый, во имя родины, сделал свой вклад, у нас получился великолепный завтрак.

Во время завтрака обсуждалось, каким способом мы можем добраться до Ропши. В Кушелеве транспортные возможности не отличались разнообразием. В итоге нашли и запрягли то, что называется телегой; я не знаю, какого рода это средство передвижения — женского или мужского, но мне точно известно, что оно жесткое.

Телега ожидала нас у дверей.

Нам предстояло проделать шестьдесят верст (туда и обратно). Госпожа Арно снабдила нас тремя одеялами, которые должны были послужить нам защитой в случае, если бы огромная черная туча, надвигавшаяся на нас, вздумала разразиться дождем. Затем г-жа Арно дала нам дружеский совет затянуть потуже пояс, пустив в ход либо застежки на панталонах, либо ремень.

До завтрака подобный совет привел бы нас в ужас, но теперь, после завтрака, мы с Муане храбро спросили:

— А для чего надо затягивать пояс?

Госпожа Арно нам это объяснила.

Ее совет имел отношение к нашим желудкам, которым тряска на телеге могла причинить немалое беспокойство, ибо только желудки местных жителей способны выдержать подобный способ передвижения, не подвергаясь опасности.

В России изготавливают особые кушаки для путешественников, передвигающихся в телегах.

Объясним попутно, что же представляет собой телега. (Определенно, я остановился на том, что это средство передвижения — женского рода.)

Предназначена она, главным образом, для перевозки товаров.

Представьте себе небольшую низкую четырехколесную повозку в форме лодки, без всяких рессор, подвешенную прямо на оси и снабженную двумя досками, которые положены поперек и предназначены для сидения.

Впрягите в эту колымагу, вполне способную быть старинным пыточным орудием времен Ивана Грозного, трех низкорослых, крепких, коренастых курляндских лошадей, средняя из которых мчится рысью, а те, что по бокам, скачут во весь опор, не обращая внимания на крики седоков; теперь вообразите, что правит всем этим финский мужик, который не понимает никакого языка, даже русского, и, когда ему кричат "Стой!", думает, что ему кричат "Пошел!", — и у вас будет представление об этом смерче, вихре, ураганном ветре, громе, под именем телеги проносящемся мимо вас на пути из Кушелева в Ропшу, по дороге, усыпанной камнями, которые не сочли нужным убрать, и усеянной ямами, которые забыли засыпать.

Мы прибыли в Ропшу разбитые, сломленные усталостью, изнуренные; что же касается лошадей, то у них не взмок ни единый волосок.

К счастью, в то утро мы встретили на вокзале в Петергофе генерала графа Т***.

Он подошел ко мне и, к моему великому удивлени: _>, первым заговорил со мной.

Это был мой старый знакомый, которого я не узнал; он напомнил мне, что лет двадцать пять тому назад мы с ним обедали вместе с герцогом де Фиц-Джеймсом, графом д'Орсе и Орасом Верне у прекрасной Олимпии Пелисье — ныне г-жи Россини.

Раз уж он соблаговолил вспомнить об этой встрече, то и я воздержался забыть о ней.

Генерал предложил нам свои услуги, проявив при этом ту истинно русскую учтивость, в какой у нас до сих пор никогда не было недостатка.

Мы сказали ему, что направляемся в Ропшу, не упомянув, разумеется, о цели нашей поездки, и надеемся посетить дворец.

— А есть у вас рекомендательное письмо? — поинтересовался он.

У нас не было такого письма.

Я вырвал страничку из моего дневника, и генерал написал несколько строчек, которые должны были обеспечить нам прекрасный прием со стороны управляющего дворцом.

Дорога в Ропшу идет по равнине, как все дороги севера России, но обсажена деревьями. Маленькая речка, извилистая, как Меандр, которую мы пересекли раз тридцать, изобилует прекрасной форелью. Поэтому, если в Петербурге слуга предлагает вам форель, он непременно скажет: "Форель из Ропши".

У князя Барятинского был слуга, никогда не упускавший случая произнести это. Восемьсот или девятьсот льё, отделяющих Ропшу от Тифлиса, меркли перед этой укоренившейся у него привычкой, и он счел бы своего хозяина обесчещенным, если бы форель, поданную к его столу у подножия Казбека, не сопровождали слова, звучащие как заклинание: "Форель из Ропши".

Обычно люди ищут сходство между колоритом местности и происшедшими там событиями. Я представлял себе Ропшу старым и сумрачным замком времен Владимира Великого или, по крайней мере, Бориса Годунова. Ничуть не бывало: Ропша — это строение во вкусе прошлого века, окруженное прекрасным английским парком, стоящее под сенью великолепных деревьев, с огромными проточными прудами, где во множестве разводят форель, предназначенную для императорского стола в Сан кт- П етербурге.

Что же касается замка, в котором в это время все было перевернуто снизу доверху и целый полк рабочих оклеивал стены персидской бумагой, то по размеру он был точно как какое-нибудь шале в Монморанси.

В одной из двух комнат, образующих левый угол замка, разыгралась в ночь с 19 на 20 июля ужасная драма, о которой мы пытались рассказать.

Оранжереи Ропшинского дворца — самые богатые в окрестностях Санкт-Петербурга. Записка графа Т*** произвела волшебное действие: садовники, рискуя причинить ощутимый вред моему пищеварению, заставляли меня пробовать все выращенные ими ранние фрукты: персики, абрикосы, виноград, ананасы, вишни. Все это мало напоминало натуральные плоды, но славные садовники угощали меня с такой настойчивостью и любезностью, что невозможно было отказаться и пришлось рискнуть несварением желудка, лишь бы доставить им удовольствие.

Кроме того, я унес с собой букет цветов, который был в два раза больше моей головы.

Мне и в голову не могло прийти, что я приеду в Ропшу за цветами!..

Вернувшись на дачу Безбородко, мы узнали новость огромной важности.

Духи воспользовались нашим с Муане отсутствием, чтобы напроказничать: Хьюм вновь обрел силу!

Яприехал в восемь часов утра, переночевав в Санкт-Петербурге; в доме еще никто не вставал.

Я направился в свою комнату, а вернее, свои покои, стараясь не шуметь, на цыпочках, как благовоспитанный юнец, не ночевавший дома.

Но не успел я перешагнуть порог комнаты, как туда же на глазах у меня вошел Миллелотти, растерянный, бледный и дрожащий.

Он рухнул в кресло.

— Ах, мой дорогой монсу Дума! — воскликнул он. — Ах, мой дорогой монсу Дума, если бы вы только знали, что произошло!

— Ну, и что же произошло, маэстро? Во всяком случае, мне кажется, что-то не слишком приятное для вас.

— Ах, монсу Дума, моя бедная тетушка, скончавшаяся девять месяцев назад, вселилась этой ночью в стол, и стол побежал за мной; стол целовал меня, да так нежно, что у меня до сих пор из зубов кровь идет.

— Что за чертовщину вы мне тут рассказываете? Вы с ума сошли?

— Нет, я не сошел с ума, но Хьюм вновь обрел свою силу.

Я радостно закричал: наконец-то мне предстоит увидеть кое-что из чудес знаменитого спирита.

Вот что на самом деле произошло.

Имейте в виду, что это рассказ Миллелотти, который я перевожу для вас на французский. И поверьте, дорогие читатели, я ничего не добавил к его словам.

Миллелотти и Хьюм занимали на первом этаже дома, но в другом крыле, две смежные комнаты, отделенные одна от другой тонкой перегородкой с двустворчатой дверью посредине. Я всегда подозревал, что Хьюм выбрал эти комнаты, чтобы быть подальше от меня: он во всеуслышание обвинил меня в том, что я обращаю духов в бегство.

Итак, прошлой ночью, около часа, — приготовьтесь услышать нечто ужасное! — когда ни Миллелотти, ни Хьюм еще не спали и, лежа в кроватях, читали при зажженных свечах, внезапно послышались три удара в межкомнатную перегородку, потом еще три и еще три. И тот и другой насторожились.

"Это вы звали меня, Миллелотти? — спросил Хьюм. — Вам что-нибудь нужно?"

"Ничего не нужно, — ответил маэстро. — Стало быть, это не вы стучали?"

"Я? Я лежу в своей постели, на другом конце комнаты".

"Что же тогда это такое?" — спросил Миллелотти, которого начал охватывать страх.

"Это духи", — ответил Хьюм.

"Как это духи?" — спросил Миллелотти.

"Да, — продолжал Хьюм, — моя сила возвращается ко мне".

Не успел он произнести эти слова, как Миллелотти соскочил со своей кровати и, распахнув дверь, предстал перед Хьюмом, бледный как призрак смерти.

"Полноте, — сказал он Хьюму, — давайте без глупостей!"

Хьюм лежал в кровати и выглядел совершенно спокойным.

"Не бойтесь ничего, — сказал он, — а если боитесь, сядьте на мою кровать".

Миллелотти подумал, что самое лучшее — последовать совету Хьюма. Видя, что он находится в таком добром согласии с заклинателем и даже бесцеремонно садится на его кровать, духи, по всей вероятности, его не тронут.

Итак, маэстро сел рядом с Хьюмом, который, приподнявшись на подушке и устремив взгляд на перегородку, произнес тихо, но в то же время внушительно:

"Если вы в самом деле мои верные духи и вы вернулись ко мне, то постучите три раза с равными промежутками".

Духи постучали три раза с равными промежутками, а затем послышался четвертый удар, который, прозвучав отдельно, казался поставленным в конце фразы, но не как вопросительный знак, а как знак, приглашающий к вопросам.

Хьюму, который понимает язык духов так же, как г-н Жюльен — китайский, не было нужды доискиваться, что хотели сказать духи этим четвертым ударом.

"Вы пришли ко мне или к моему товарищу?" — спросил Хьюм.

Духи ответили, что они пришли к Миллелотти.

"Как, ко мне?! — вскричал маэстро и, отгоняя духов, замахал руками, как если бы ему надо было отогнать мух. — Ко мне? Какого черта им от меня надо, вашим духам?"

"Не поминайте черта, Миллелотти! Мои духи — добрые римские католики, и подобное восклицание им крайне неприятно".

"Скажите, Хьюм, — произнес маэстро, — а не могли бы вы отослать ваших духов?"

"Я не обладаю такой властью над ними. Они являются по собственной прихоти и уходят, когда хотят. К тому же вы слышали, что они пришли не ко мне, а к вам".

"Но я же их не звал! — воскликнул Миллелотти. — У меня нет с ними никаких дел, и я не спирит. Пусть катятся к черту и оставят меня в покое!"

Маэстро еще не закончил этой опрометчивой фразы, как не только стена, но и стулья, столы и кресла зазвенели под ударами духов; даже тазы заплясали на умывальных столиках вместе с кувшинами.

"Хьюм! — вскричал маэстро. — Хьюм, что это все значит?"

"Я же просил вас не поминать черта в присутствии духов, — спокойно произнес Хьюм, — вы же видите, что это выводит их из себя".

И в самом деле, духи постучали после этого раз сто.

Но, протянув руку к небольшому молитвеннику, на обложке которого был изображен крест, Хьюм сказал:

"Если вы пришли от имени Господа Бога, успокойтесь и отвечайте на мои вопросы".

Духи затихли.

"Вы только что сказали, — продолжал Хьюм, — что пришли не ко мне, а к Миллелотти".

"Да", — ответили духи.

Миллелотти задрожал всем телом.

"Миллелотти, — промолвил Хьюм, — есть ли среди ваших умерших родственников или друзей человек, который вас особенно любил или которого вы особенно любили?"

"Да, — ответил маэстро, — это моя тетушка".

"Обратитесь к духам и спросите их, нет ли здесь души вашей тетушки?"

"Здесь ли душа моей тетушки?" — дрожащим голосом спросил маэстро.

"Да", — ответили духи.

Миллелотти затрясся еще сильнее.

"Обратитесь с вопросом к душе вашей тетушки", — предложил ему Хьюм.

"С каким?"

"Я не могу вам подсказывать. Спросите ее о чем-нибудь, что лишь она одна может знать".

Миллелотти поколебался, а потом спросил:

"Как давно умерло тело, которому ты принадлежала?"

"Выражайтесь яснее".

"Не понимаю".

"Спросите, сколько с тех пор прошло дней, месяцев, лет".

"Сколько месяцев прошло с тех пор, как умерла моя тетушка?" — спросил Миллелотти.

Духи постучали девять раз.

Маэстро чуть было не упал в обморок: ровно девять месяцев тому назад, день в день, он похоронил свою бедную тетушку.

"Какие у вас пожелания по поводу того, в какую мебель следует вселиться душе вашей тетушки?" — спросил Хьюм.

Миллелотти посмотрел вокруг себя и выбрал стоявший в углу массивный круглый столик с мраморным верхом и с трехлапой ножкой.

"В этот столик", — сказал он.

Столик шевельнулся.

"Я видел, как он сдвинулся!" — вскричал Миллелотти.

"Без сомнения, туда только что вселилась душа, — сказал Хьюм. — Спросите его об этом".

Столик, к которому обратился с вопросом маэстро, трижды приподнял одну из своих лап и в знак утвердительного ответа трижды постучал ею в пол.

Бедный Миллелотти был ни жив ни мертв.

"Чего вы так боитесь? — спросил Хьюм. — Если, как вы утверждаете, ваша тетушка вас любила, то ее душа не может желать вам зла".

"Без сомнения, — промолвил маэстро, — тетушка меня любила, по крайней мере я так думаю".

"Сильно ли вы любили своего племянника?" — спросил Хьюм у столика.

Столик вновь трижды приподнял одну из своих лап и вновь трижды постучал.

Миллелотти потерял дар речи.

Хьюм продолжал за него разговор:

"Если вы любили своего племянника так, как вы говорите, дайте ему какое-нибудь доказательство вашей любви".

Столик заскользил, словно по желобу, в сторону Миллелотти, а тот, увидев что столик пришел в движение, закричал и вскочил на ноги.

Но столик сдвинулся с места не для того, чтобы просто двигаться, а для того, чтобы поцеловать маэстро.

И потому он вдруг приподнялся над полом до уровня лица Миллелотти и кромкой своего мраморного верха, словно губами, заледеневшими в могильном холоде, коснулся губ молодого человека.

Миллелотти упал навзничь на кровать Хьюма: он был в обмороке.

Кто перенес его в другую комнату? Духи? Или Хьюм? Бесспорно одно — он очнулся в своей постели, лоб его был покрыт испариной, а волосы стояли дыбом от ужаса.

К счастью, духи ушли: еще одного такого испытания маэстро не вынес бы.

Он подумал было, что все это ему привиделось во сне, и позвал Хьюма, но Хьюм подтвердил то, что запечатлелось в памяти Миллелотти. Да, все это происходило в действительности: душа тетушки в самом деле покинула могилу и нарочно явилась из Рима, чтобы поцеловать племянника.

И вот тогда, поднявшись с постели и поинтересовавшись, вернулся ли я, он прибежал ко мне, весь бледный и еще дрожащий при воспоминании о ночной сцене.

Мы с Муане бросились к Хьюму: значит, духи вернулись; значит, Хьюм вновь обрел свою силу; значит, мы будем путешествовать в фантастическом мире, в котором Миллелотти странствовал всю ночь.

Но ничуть не бывало!

Хьюм вновь потерял свою силу: духи вернулись, но не к нему, а к маэстро, и все, что нам удалось увидеть, — это знаменитый столик, покинувший свой угол и все еще стоявший у кровати, то есть на том месте, где, поднявшись над полом, он подарил мраморный поцелуй бедному Миллелотти.

Что во всем этом было правдой? Оба казались вполне искренними: Хьюм — в своем спокойствии, Миллелотти — в своем волнении.

Нам пришлось удовольствоваться рассказом Миллелотти и подтверждающим этот рассказ зрелищем столика, а также обещанием, что если духи вернутся, то мы будем тотчас оповещены об их присутствии.

Это обещание — не Бог весть что, но, как говорится, и на том спасибо.

XLIV. ФИНЛЯНДИЯ

Скоро уже полтора месяца, как мы находимся в Санкт-Петербурге; нещадно злоупотребив царским гостеприимством графа Кушелева и увидев в городе Петра почти все, что там следует увидеть, я решил совершить поездку по Финляндии.

Однако Финляндия огромна. Ее площадь составляет две трети площади Франции, и из трехсот пятидесяти тысяч населения, разбросанного по этой территории, на квадратное льё приходится в среднем всего шестьдесят пять жителей.

Разумеется, гонимый из Санкт-Петербурга страшной русской зимой, которая всегда имеет начало и никогда не имеет конца, и опасаясь быть застигнутым ею во льдах Волги, я рассчитывал посетить лишь часть Финляндии.

Но куда отправиться: в Або, прежнюю столицу Финляндии; в Гельсингфорс — ее новую столицу; в Торнио, город, считавшийся самым близким к полюсу, пока не стало известно, что Кола, в Архангельской губернии, на три градуса севернее и находится на широте почти 69°?

Но об Або и Гельсингфорсе я знал со слов моего друга Мармье, а о Торнио кое-что слышал от знакомого англичанина, во второй раз направлявшегося туда, чтобы увидеть солнце в полночь; к тому же, хотя и обладая способностью смотреть на все окружающее иначе, чем другие, я, когда путешествую, все же предпочитаю видеть то, что никто прежде не видел, — в этом состоит еще один залог своеобразия. И потому я решил отправиться к Ладожскому озеру, посетив Шлиссельбург, Коневец, Валаам и Сердоболь.

Все знают историю Финляндии и финляндцев, или, вернее, финнов; впрочем, историю этой страны, затерянной в туманах, которые придают ей неясные очертания, можно изложить в двух словах.

Финны, по-латыни "fenni", это на самом деле сбившиеся с пути гунны. Они еще и сегодня по своему национальному типу невероятно похожи на дошедшее до нас описание Аттилы, дикого пастыря их дикого стада. Спустившись с огромных плоскогорий Северной Азии, они в начальную эпоху Римской империи заселили все земли, протянувшиеся от Вислы и Карпатских гор до Волги, но, подвергаясь, в свою очередь, давлению со стороны готов, были частью покорены ими, а частью отброшены в Северную Сарматию и Скандинавию. В конце концов, все более и более теснимые беспрерывными потоками азиатских варваров, они постепенно оказались зажаты в той части Европы, которая на юге ограничена Балтикой, на западе — Ботническим заливом, на севере — Норвегией, а на востоке — безлюдными пространствами, протянувшимися от озера Пиаро до Белого моря, и которая по их имени стала называться Финляндией.

Но когда я утверждаю, что страна получила название по их имени, я говорю прописную истину, а значит, ошибаюсь. В словах "fenni" или "финны" трудно усмотреть происхождение этого названия. Однако его легко обнаружить в слове "Finland" — имени, которое немцы первыми дали этому обширному болоту, принимаемому его обитателями — скорее по привычке, чем по убеждению, — за землю.

В самом деле, если вы взглянете на географическую карту, то Финляндия предстанет перед вами в виде огромной губки: дыры — это вода, а все остальное — это топи.

Скажем теперь о том, зачем эта губка понадобилась императорам России и какие испытания пришлось претерпеть Финляндии, территория которой столь незавидна на взгляд того, кто привык ступать по твердой земле, прежде чем эта страна стала тем, что она представляет собой в настоящее время.

В древности о Финляндии совершенно ничего не было известно. В XII, XI и X веках там обитали чудские племена, затерянные во мгле, которая только в XII веке, благодаря христианству, начинает мало-помалу рассеиваться. Триста лет спустя эта земля становится предметом раздора между шведами и русскими. По Выборгскому миру 1609 года и Столбовскому миру 1617 года она переходит к Карлу IX и Густаву Адольфу. Петр I, в соответствии с Ништадтским договором, получает обратно часть Карелии, а Елизавета, в соответствии с Абоским договором, — некоторые области Финляндии; наконец Александр, по Фридрихсгамскому мирному трактату, подписанному в 1809 году, присоединяет к России всю остальную Финляндию вместе с Восточной Ботнией.

Скажем попутно — потом, боюсь, мы забудем об этом упомянуть, — что на Торнио можно увидеть не только солнце в полночь с 23 на 24 июня, но и, причем в любое время года, обелиск, установленный в память об измерениях, которые произвел там в 1736–1737 годах наш соотечественник Мопертюи, имея целью определить форму Земли.

Кстати, этот обелиск несколько напоминает тот, который русские установили в Бородине на месте расположения Главного редута, чтобы прославить победу, одержанную там над нами.

Мы собираемся посетить это поле битвы, где остались лежать, уснув вечным сном, пятьдесят три тысячи воинов!

Прошу прощения, я чуть было не забыл еще об одном памятнике, нисколько не меньше связанном с историей, но, пожалуй, более своеобразном. Он, правда, находится не в Финляндии, а в Швеции.

В том месте, где по возвращении из финского похода высадился Густав III, оставивший о себе странную память, стокгольмские буржуа — а буржуа всюду одинаковы! — поставили его бронзовую статую. Скульптор, несомненно в предвидении того, что королю, которому посчастливилось стать героем одной из опер-балетов нашего собрата по перу Скриба, суждено умереть в бальной зале, изобразил его с согнутым коленом и приподнятой ногой, как если бы он вознамерился выполнить вторую фигуру кадрили.

Король демонстрирует своей столице только что завоеванную им корону.

Должно быть, в тот день, когда гасконец Бернадот торжественно вступил в Стокгольм как наследник Карла XIII, среди зрителей были те самые буржуа, которые содействовали установке памятника Густаву III, и теперь они кричали: "Да здравствует Карл Юхан!"

Памятник, во всяком случае, там был, но он определенно ничего не кричал. Поистине, лишь бронза не меняет своих убеждений, если, конечно, ее не отправят на переплавку.

Взгляните еще раз на карту Финляндии. Но теперь остановите взгляд не на суше, а на море, и вы увидите, что островов в нем такое же множество, как озер на суше; так что на всем протяжении от Аландских островов до Або невозможно понять: это вода среди земли или земля среди воды.

Все крестьяне этого архипелага — лодочники и рыбаки.

Сообщение между Швецией и Финляндией осуществляется и летом, и зимой через Грисслехамн и Або.

Вот на эту географическую точку я попрошу вас взглянуть особенно внимательно.

Пять месяцев в году, если только море не штормит, переправа здесь достаточно регулярная; в течение пяти зимних месяцев все тоже идет как нельзя лучше, благодаря ледовому покрову; но осенью, когда лед еще тонкий, и весной, когда он уже тает, дело осложняется.

Когда море свободно ото льда, переправу осуществляют на лодках, а когда оно замерзает — на санях.

Когда же на море начинается ледоход, приходится действовать по обстоятельствам.

В это время пользуются похожими на пирогу лодками, снабженными полозьями, на которых скользят по льдинам один, два или три километра, пока не доходят до чистой воды: после того, как это расстояние преодолено с помощью багров, сани-пирога вновь превращается в пирогу-сани и дальше идет под парусом или на веслах. Порой на полпути поднимается ветер, и тогда лодку несет среди льдин, которые каждую минуту могут раздавить ее. Порой с неба спускается густой туман, он расстилается на волнах, окутывает лодку и, скрывая опасности, окружает ее ими со всех сторон. Любые другие моряки, кроме финнов, чувствующих себя на воде, как тюлени, неминуемо погибли бы, заблудившись в таком тумане. Но отважные финские лодочники ориентируются в море и умеют распознавать любые опасности, которые им угрожают. Каждая мелочь, самая ничтожная, имеет для финских моряков значение. То, как начинается рассвет и как наступает ночь, облако, птица, порыв ветра подсказывают кормчему, чего ему следует опасаться и на что он может надеяться. В зависимости от этого он или лавирует среди рифов, или сражается с льдинами, или возвращается к берегу. Летом письма доходят из Стокгольма в Або за три дня, зимой — как получится. О людях, севших на почтовое судно, иногда целую неделю нет вестей, и всю эту неделю их жизнь висит на волоске. Что поделаешь! Такая уж тяжелая доля выпала жителям этого края.

Этим опасным ремеслом человек едва может заработать в день даже десять копеек, то есть чуть меньше восьми су. Но предложите этим славным финнам поселиться в каком-нибудь другом месте на земле, где сияет солнце и зреют лимоны, как говорится в песне Гёте, и они откажутся: настолько родная земля удерживает нас своими нежными узами, настолько родина, какой бы жестокой мачехой она с нами ни была, остается для нас дорогой матерью!

Понятно, что подобные люди, живущие на такой земле, какую мы только что описали, и той жизнью, какую мы обрисовали, должны иметь свою мифологию и свою поэзию.

У них есть даже две поэзии: одна — примитивная, исконная, коренная, если можно так выразиться; живая и естественная, она бьет ключом из глубины скал, парит над гладью озер и носится в воздухе, проистекая из обычаев и верований.

Другая поэзия — чужая, заимствованная у тех, кто покорил эту страну, навязанная цивилизацией; это украшение, которое принесли с собой завоеватели; это колдовство, доступное лишь тем, кто образован; это классический литературный язык людей просвещенных; короче, это шведская поэзия.

В ней нет ничего своеобразного, ничего особенного, и она развивается так, как и любая другая академическая школа европейской поэзии.

Попытаемся вначале дать представление о примитивной поэзии. Более всего для этого подходит первая руна, которая для финнов значит почти то же самое, что для нас — первая глава книги Бытие.

У нас нет сомнений в том, что читатель и без всяких просьб с нашей стороны примет во внимание, какие трудности нам пришлось преодолевать, переводя эту руну, особенно когда мы скажем ему, что наш перевод выполнен с абсолютнейшей точностью.

ПЕРВАЯ РУНА

Так, слыхал я, песни пели, складывали так сказанья: по одной приходят ночи, дни по одному светают — так один родился Вяйно, так певец явился вечный.

Каве, Похьелы владыка, вековечный Вяйнямёйнен, в чреве матери ютился, тридцать лет там находился, столько же и зим, и весен.

Жизнь наскучила такая, надоела, утомила, что луны совсем не видит, солнца вовсе не встречает,

Говорит слова такие, речь такую произносит:

"Солнце, месяц, помогите, посоветуй, Семизвездье, как открыть мне эти двери, незнакомые ворота, как из гнездышка мне выйти, из моей избушки тесной, выпусти смотреть на месяц, солнцем в небе любоваться, Семизвездьем восхищаться, наблюдать на небе звезды.

Коль луна не отпустила, солнце не освободило, — сам он распахнул калитку цепким пальцем безымянным, красные толкнул ворота крепким пальцем левой ножки; на локтях скользнул к порожку, из сеней — на четвереньках, встал на твердь двумя ногами. Встал, чтоб солнцем восхищаться, чтоб луною любоваться, Семизвездьем восторгаться, восхищаться белым светом.

Ночью Вяйно в мир явился, днем уже возился в кузне, целый день ковал проворно, молотом стучал упорно, сделал из соломы лошадь, круп — из стебельков гороха.

Вот поглаживает спину, хлопает по гладкой шкуре: "Славно на лошадке этой возлежать на шкуре лисьей!"

Сел на лошадь Вяйнямёйнен, обхватил бока ногами, потрусил, поехал шумно, отмеряя путь неспешно на соломенной лошадке, на гороховом пегасе.

Ехал Вяйнолы полями, пажитями Калевалы.

Конь бежал, вела дорога, дом все дальше, путь короче.

На морской простор приехал, на открытое пространство.

Не увлажнены копыта, не намочен конский волос.

Лаппалайнен кривоглазый злобу давнюю лелеял, гнев вынашивал давнишний на седого старца Вяйно.

Огненный он лук готовил, выгиб мастерил красивый, выгиб сделал из железа, верх его отлил из меди, золотом весь лук отделал, серебром облагородил.

Вот уже дуга готова, вот сработан лук прекрасный, сделан самострел красивый, выгиб стоящий, отменный, конь красуется на ложе, на прикладе — жеребенок, возлежит на сгибе дева, у курка зайчишка скачет.

Целый ворох стрел наделал, кучу настрогал трехперых. Только стержень дострогает, парни стрелку оперяют перьями касаток малых, воробьиными летками.

Чем же стрелы закаляют, Закаляют, укрепляют?

Черным ядом змей ползучих, едкою слюной гадюки.

Нить для лука взял откуда, тетиву для самострела?

Нить для лука взял оттуда, тетиву для самострела: мерин Хийси дал свой волос, жеребенок Лемпо — шерстку,

Оперил летками стрелы, быстро стержни приготовил; вот идет он, вот шагает, пробирается, крадется, наготове лук под мышкой, за спиной колчан набитый, к огненному водопаду, к завертям реки священной, ждал под вечер, ждал под утро, ждал однажды даже в полдень, не появится ли Вяйно, не придет ли муж с низовья.

Вот однажды днем прекрасным, как-то утром спозаранок, к северу он взгляд свой бросил, посмотрел затем под солнце, Вяйно старого увидел на морском просторе синем.

Лук свой огненный хватает, самострел свой самый лучший.

Лук каленый напрягает, тянет он струну зацепом, тетиву к курку подводит, заступив ногою стремя.

Из колчана стержень вынул, перышко — из киси лисьей, взял стрелу из самых быстрых, выбрал самый лучший стержень.

Тетиву напряг на луке, повернул дугу руками в сторону водоворота, огненного водопада Вяйнямёйнену на гибель, на смерть мужу Сувантолы.

Запрещали мать с женою, каве две не разрешали, девы три не позволяли убивать стрелою Вяйно:

"Не стреляй ты в старца Вяйно!

Он ведь мне родной племянник!"

Выстрелил, не внял запрету, сам сказал слова такие:

"Коль рука нацелит выше, пусть стрела летит пониже, коль рука нацелит ниже, пусть стрела летит повыше".

Первую стрелу отправил, выше чума полетела, в небеса над головою, чуть не раскололось небо, радуга не разломалась.

Запустил стрелу вторую, ниже чума полетела, в землю-мать стрела вонзилась, чуть весь мир не рухнул в Ману, холм песчаный чуть не треснул.

Третью он стрелу отправил, угодил стрелою третьей лосю синему в лопатку, он сразил под Вяйно лося, глубоко в плечо вонзилась через левую подмышку.

Тут уж старый Вяйнямёйнен в воду бухнулся руками, пальцами уткнулся в волны, рухнул в пенистую бездну со спины лошадки синей, с крупа из стеблей гороха,

Лаппалайнен кривоглазый сам сказал слова такие:

"Вот теперь-то, старый Вяйно, ты ходить уже не сможешь никогда на этом свете никогда в подлунном мире Вяйнолы своей полями, пажитями Калевалы!"

Вековечный Вяйнямёйнен шесть годов по морю плавал, семь печальных лет качался, колыхался целых восемь на просторах ясных моря, на морском открытом плесе, впереди одни лишь волны, сзади небо голубое.

Муж плывет, считает гребни, пересчитывает волны; голову лишь чуть поднимет, острова встают в том месте; чуть протягивает руку, тотчас мысы возникают; дна касается ногою, там уж есть для рыбы ямы; там, где мысы ближе к мысам, там уже готовы тони; где случится остановка, вырастают луды в море, рифы грозные родятся, там суда морские гибнут, погибает люд торговый.

Тут летит орлица Турьи, птица из далекой Лаппи, все летает, все кружится, на восток летит, на запад,

движется на юг, на север, ищет на просторах Похьи, ищет землю для гнездовья, смотрит место для жилища.

Тут уж старый Вяйнямёйнен поднял из воды колено бугорочком травянистым, кочкой небольшой дернистой.

Тут орлица Турьялайнен для гнезда нашла местечко, увидала в море кочку, на волне бугор синевший, полетала, покружилась, на колено опустилась, из травы свила жилище, смастерила из верхушек.

Шесть снесла яиц орлица, шесть из золота яичек, а седьмое — из железа.

Стала греть их, стала парить, нагревать колено Вяйно.

Тут уж старый Вяйнямёйнен чувствует: горит колено, жилы все горят от жара.

Шевельнул коленом Вяйно, тяжело ногою двинул, яйца покатились в воду, стукнулись о рифы в море, раздробились, раскрошились, улетела ввысь орлица.

Тут уж старый Вяйнямёйнен говорит слова такие:

"Что в яйце являлось низом, матерью-землей пусть будет!

Что в яйце являлось верхом, станет верхним сводом неба!

Что белком в яйце являлось, пусть сияет в небе солнцем!

Что желтком в яйце являлось, пусть луной сверкает в небе!

Крошки прочие яичка звездами пусть будут в небе!"^[5]

Эта руна, темная по смыслу и величественная, как вообще вся примитивная поэзия, является лишь вступлением к огромной эпической поэме, состоящей из тридцати двух рун, герой которых — старый, а вернее, вековечный Вяйнямёйнен. Из текста видно, что слово "вековечный" — лишь уважительный эпитет, ведь поэт называет так героя даже не в день его появления на свет, а когда он еще находится во чреве матери.

Поэма, автор или авторы которой неизвестны и которая вполне могла быть создана целым рядом сказителей, начинается, как мы видели, с картины сотворения мира — хотя и возникает вопрос, мог ли кривоглазый Лапполайнен существовать до того, как мир был сотворен, — а кончается рождением младенца и крещением его: языческое повествование имеет христианское завершение.

Те, кто желает прочесть эту поэму целиком в прекрасном и добротном переводе, пусть обратятся к "Калевале" г-на Леузона-Ледюка. Те же, кто готов удовольствоваться просто разбором текста, найдут его в книге "Россия, Финляндия и Польша" моего доброго друга Мармье.

Поскольку полный перевод произведения завел бы нас слишком далеко, последуем примеру Мармье и ограничимся разбором последней руны, несущей на себе отсвет наших священных книг.

Мария — это то же имя, что и у матери Христа, — Мария, прелестное невинное дитя, выросла в высоком жилище: недосказанность, присущая финским сказаниям, позволяет поэтам никогда ничего не уточнять.

Мария — гордость всего, что ее окружает. Дверной порог гордится тем, что его овевает подол ее платья. Дверные косяки дрожат от удовольствия всякий раз, когда их касаются развевающиеся локоны ее волос, а ревнивые камни мостовой жмутся друг к другу, чтобы на них ступили ее изящные башмачки.

И вот прелестное и целомудренное дитя идет доить своих коров; каждой достаются ее ласки, и она прилежно берет молоко у всех коров, кроме одной — стельной.

Подоив коров, прелестное дитя, всегда с любовью пестовавшее цветок непорочности, собирается в церковь, и в ее сани запрягают молодого ярого жеребца пурпурной масти.

Но Мария не хочет садиться в сани, которые повезет ярый жеребец.

Тогда приводят кобылицу бурой масти, кобылицу, уже успевшую ожеребиться.

Но Мария не хочет садиться в сани, которые повезет кобылица, уже успевшая ожеребиться.

В конце концов, приводят молодую непокрытую кобылицу.

И Мария садится в сани, которые повезет непокрытая кобылица.

В этой руне, как уже можно было заметить и как будет видно из дальнейшего, наблюдается странное смешение языческих и христианских представлений; вероятно, время ее создания следует отнести к концу XII — началу XIII века, то есть к тому периоду, когда христианство восторжествовало в Финляндии.

Однако вернемся к нашему разбору руны.

Прелестное дитя, всегда с любовью пестовавшее цветок непорочности, послали пасти стадо.

Пасти стадо нелегко, особенно молодой девушке: в траве прячутся змеи, в дерне скрываются ящерицы.

Но на этот раз ни одна змея не свернулась в траве, ни одна ящерица не притаилась в дерне.

На пригорке, на зеленой веточке качалась маленькая ягодка, маленькая красная ягодка.

Она заговаривает с Марией.

— Подойди ко мне, о дева! Подойди, сорви меня, — говорит она ей, — сорви меня, девушка с оловянной брошкой; сорви, пока червь не изгрыз меня, пока черная змея не одарила меня своей лаской.

Мария, прелестное дитя, приблизилась, собираясь сорвать окликнувшую ее маленькую красную ягодку, но, тщетно поднимаясь на цыпочки, никак не могла дотянуться до нее рукой.

Тогда она отламывает веточку… Нет, что я говорю: она выдергивает из земли кол — Мария ведь неспособна причинить боль деревцу, сломать цветок, помять травинку — и сбивает красную ягодку, а та скатывается вниз.

Увидев на земле красную ягодку, Мария обращается к ней:

— Ягодка, ягодка, взбирайся на бахрому моего платья.

И ягодка взбирается на бахрому ее платья.

Мария продолжает:

— Ягодка, ягодка, взбирайся ко мне на пояс.

И ягодка взбирается к ней на пояс.

— Ягодка, взбирайся ко мне на грудь.

И ягодка взбирается к ней на грудь.

— Ягодка, взбирайся к моим губам.

И ягодка взбирается к ее губам, с губ перебегает на язык, затем — в горло, а из горла спускается прямо в ее лоно.

Так Мария, прелестное дитя, зачала от маленькой ягодки, и за девять месяцев и еще половину десятого она познала боль и тревогу, какие сопутствуют беременности.

Когда пошел десятый месяц, Марьятта — в руне она называется то Марьяттой, то Марией, — и вот, повторяю, когда пошел десятый месяц, Марьятта почувствовала боль, предвещающую роды и сопровождающую их; и она стала думать, куда ей пойти и где приготовить баню.

Позвала она свою маленькую служанку.

— Пильтти, — сказала она ей, — беги в Сариолу и попроси там приготовить для меня баню, которая утишит мои боли и поможет мне при родах.

Маленькая служанка Пильтти бежит в Сариолу.

Она приходит в дом семейства Руотуксен.

(По мнению г-на Леузона-Ледюка, Руотус не кто иной, как Ирод.)

Руотус, облаченный в атласную одежду, ест и пьет, сидя во главе стола. Рядом с ним — его жена, исполненная спеси.

(Здесь намек на Иродиаду, только у нас Ироди-ада — дочь, а не жена Ирода.)

Малышка Пильтти говорит, обращаясь к ним:

— Я пришла в Сариолу попросить вас приготовить баню, которая облегчит боли моей хозяйки и поможет ей при родах.

И тогда жена Руотуса спрашивает:

— Кто это просит приготовить баню? Кто это нуждается в нашей помощи?

— Это моя хозяйка Мария, — отвечает малышка Пильтти.

Зная, что Мария не замужем, жена Руотуса говорит в свой черед:

— Наша баня занята, но на высокой вершине горы Кютё, в сосновом бору, стоит дом, где рожают блудницы и где на плотах ветра появляются на свет их дети.

Господин Леузон-Ледюк довольно невнятно истолковывает выражение "плоты ветра": по мнению переводчика, жена Руотуса называет так гладкие верхушки сосен, которые ветер сталкивает вместе, как плот.

Пильтти, пристыженная, возвращается к бедной Марь-ятте и говорит ей:

— Нет бани, нет парилки в Сариоле.

И она пересказывает ей свой разговор с Руотусом и его женой.

Мария опускает голову и говорит:

— Стало быть, мне придется отправиться туда, словно поденщице, словно наемной работнице!

И она устремляется к дому, построенному посреди плотов ветра.

Там, войдя в конюшню и приблизившись к непокрытой кобылице, которая везла ее в церковь, она говорит:

— Добрая моя лошадка, вдохни в мое лоно свое дыхание, ибо я страдаю. Вместо бани, в которой мне отказывают, одари меня своим теплым паром, который облегчит мои муки и поможет мне при родах.

Добрая лошадь начинает дышать в лоно девы, и теплый пар, выходящий из пасти животного, становится для Марии живительной баней, благостной волной, нежно омывающей ее тело.

Тотчас же Мария ощущает благодатное тепло, проникающее внутрь ее лона, и производит на свет младенца, которого она укладывает в ясли, на сухое сено, заготовленное летом.

Затем она кладет ребенка себе на колени и дает ему грудь.

Прелестное дитя растет, но происхождение его остается неизвестным.

Супруг его матери дал ему имя Ил мори, что значит "Царь небесный". Мать же дала ему имя "Желанное дитя".

Как видите, все это пока напоминает одно из тех апокрифичных евангелий, столь наивных по своему содержанию, какие были отвергнуты Церковью и, изгнанные из религии, нашли прибежище в мифологии; тут есть ясли, есть сено, а вместо быка и осла появляется непокрытая кобылица. Можно подумать, что речь идет о Христе, но дальше мы узнаем из руны, что Христос к этому времени уже родился.

И вот начинают искать того, кто ввел бы ребенка в царство Всевышнего; короче, искать того, кто окрестил бы его. Находят священника и крестного отца.

— Но кто явится теперь, чтобы предсказать судьбу этого бедного ребенка? — спрашивает священник.

К ним приближается Вяйнямёйнен, непременно появляющийся в каждой руне, и говорит:

— Пусть ребенка отнесут на болото, пусть ему переломают руки и ноги, пусть ему молотом размозжат голову.

Тут сын Марии, хотя ему всего две недели, вступает в разговор:

— Старец из дальних краев, рунопевец из Карьялы, приговор, произнесенный тобой, неразумен, и ты неверно толкуешь закон.

Несомненно, по финским законам дети, рожденные вне брака и вследствие прелюбодеяния, приговаривались к смерти, точно так же, как у евреев они были по закону бесправны. Отстаивая свое право на жизнь, сын Марьятты одновременно защищает честь своей матери.

И священник, как повествует руна дальше, окрестил ребенка, короновал его царем леса и доверил ему стеречь остров сокровищ.

И тогда старый Вяйнямёйнен, побагровев от гнева и стыда, запел свою последнюю песню, а потом построил себе медный челн, лодку с железным дном, и уплыл на ней вдаль, в заоблачную высь, к нижнему пределу неба.

Там лодка его остановилась, и там окончился его путь, но он оставил на земле свои гусли и свои знаменитые руны, которые вечно будут услаждать Финляндию…

Двух отрывков, приведенных нами, одного — стихотворного, другого — прозаического, достаточно для того, чтобы дать представление о поэтическом даровании финнов, народа кроткого и одновременно сильного, который и среди туманов Финляндии хранит в душе отсвет своей первой родины, Азии.

Перейдем теперь от поэзии к литературе — эти два понятия не следует смешивать.

Мы дали некоторое представление о древней поэзии, о созданном на финском языке романтическом эпосе, и обратили внимание на то, что, помимо этих грандиозных устных преданий, напоминающих песни Гомера и циклы романов о Карле Великом, существовала еще одна литература.

Однако это была литература завоевателей, то есть шведская литература.

И, повторяем еще раз, одно — это в самом деле поэзия, другое же — литература. Само собой разумеется, литература, как и почти всюду, преобладает над поэзией.

Три современных поэта: Кореус, Францен и Рунеберг, все трое финны, но выпускники шведского университета в Або, представляют эту литературу.

Мы попытаемся дать понятие о даровании этих поэтов, приведя по одному стихотворению каждого из них; легко будет заметить, что грусть в их стихах осталась, но самобытность исчезла.

Первое стихотворение принадлежит перу Кореуса.

Кореус — сын бедного священника, в шестнадцать лет оставшийся сиротой. Родился он в Кристинестаде в 1774 году, а умер в Або в 1806 году. Ему было тогда тридцать два года.

Стихотворение это называется "Дума о моей могиле".

Оно написано одновременно с "Падением листьев".

Знал ли Кореус французского поэта? Возможно; однако несомненно, что французский поэт не знал финского поэта.

Вот это стихотворение. Как вы сейчас убедитесь, его автором вполне мог бы быть и Гёте, и Байрон, и Ламартин.

Где суждено и мне найти приют угрюмый,

Когда наступит мой последний страшный час? Быть может, в тех местах, тая о смерти думы,

Я без волнения бродил уже не раз.

Как знать, в чужом краю погибну я, быть может? Его названия узнать мне не дано.

Там люди чуждые меня во гроб положат И на могильное его опустят дно.

Увижу ль рядом я в предсмертную минуту Хотя бы одного из дорогих друзей,

Кто утешеньями унял бы сердца смуту И боль души смягчил молитвою своей?

Кто верой твердою изгнал бы мрак неверья И выслушал слова прощальные мои,

Кто мира горнего мне приоткрыл бы двери,

Где ждет нас вечный дар божественной любви.

Прощальный мой привет я передал бы людям, Кто с первых дней моих учил меня добру.

Таким мой друг и я век благодарны будем:

Они не сдержат слез, когда я там умру.

Где смерть меня найдет? Да ведь не в этом дело, Там или здесь лежать останется мой прах! Божественной любви доверюсь я всецело, Надежда на нее преодолеет страх.

Не сомневаюсь я, что ты со мной повсюду,

Бог милосердия, Отец Небесный мой!

Надеюсь, что навек Тобой обласкан буду,

Что Ты подаришь мне в своем раю покой.

Что памятник?! — Тщета! Я не нуждаюсь в славе, Ученый и герой его достойны здесь.

И что мне монумент?! — Я на иное вправе:

В Небесном Царствии покой предвечный есть.

Лишь только ты, мой друг, меня не позабудь!

Я рад, что дружбою мы оба дорожили.

Тебе известен был страдальческий мой путь —

Так помни обо мне, когда усну в могиле.

Слезу твою приму как дань моей судьбе,

И станет мне она посмертною наградой.

Коль имя прозвучит мое в твоей мольбе,

То больших почестей мне на земле не надо!

О милая земля, как любящая мать,

Прими тогда мой прах в свое святое лоно!

Мне в глубине твоей придется долго спать По воле твоего извечного закона.

Лилей мой сон до дня, когда раздастся глас Всевышнего судьи, кто мертвых к жизни будит!

О вера сладкая, дай силы в горький час!

По истине своей пусть Бог нас, грешных, судит!^[6]

Что касается Францена, то под рукой у меня нет никаких его произведений, кроме тех, что приводит Мармье в своих очерках о поэтах Севера. И потому я позаимствую все у него — как прозаическую цитату, так и стихотворную. Да не посетует на это читатель. Вот что говорит наш ученый:

"Францен — поэт по натуре нежный, мечтательный, идиллический; он носит в себе целый мир мыслей и, как цветы, рассыпает их на своем пути. Стихов, сравнимых с его поэтическими произведениями, во Франции я не знаю, если не считать некоторых самых простых баллад Милъ-вуа. В Германии их можно было бы поставить в один ряд со стихами Хёльти и Маттиссона; в Англии им в некотором отношении близки иные элегии Бёрнса, но Бёрнс более глубок и разнообразен; если же искать им соответствие в Италии, то там не удастся найти ничего, кроме идиллий Метастазио".

Чтобы дать понятие о даровании поэта, Мармье перевел стихотворение Францена, носящее название "Единственный поцелуй".

Вот оно.

Уйдет корабль, от берега отчаля.

Я не свожу с тебя влюбленных глаз.

О, улыбнись же мне из-под вуали И руку протяни в последний раз.

Минули дни небесного блаженства,

Когда, в твой дом наведавшись порой,

Я замирал при виде совершенства И шелест платья слух лелеял мой.

О аромат цветов в саду близ дома,

Куда к тебе навстречу я спешил,

Где было все до боли мне знакомо,

Тебя я ждал, от чувств лишаясь сил.

О эти дни, когда ты вышивала,

Со мной садилась рядом за рояль,

И локон твой вдоль нежного овала Будил в душе тревожную печаль!

Молю как друг, как брат о поцелуе,

И первым, и последним станет он.

Твою слезу устами осушу я —

И сохраню навеки дивный сон.^[7]

Францен, родившийся в 1772 году, оставил большую неоконченную поэму о Христофоре Колумбе.

Единственный из трех упомянутых нами поэтов, который еще здравствует ныне, если только он не умер в самое последнее время, это Рунеберг — самый значительный из них. Родившийся в Борго в 1806 году, он в период моего пребывания в Санкт-Петербурге, то есть три года тому назад, преподавал в гимназии своего родного города. Поездка в Або, где он учился, была самым крупным событием в его жизни.

Мы сказали, что Рунеберг — самый значительный из трех упомянутых нами поэтов. И объясняется это, несомненно, тем, что из них троих в нем более всего присутствует финское начало: одна из его поэм похожа на древнюю руну — жаль, что у нас нет ее перед глазами и мы не можем представить ее всю целиком на суд наших читателей; но, находясь вдали от библиотек, мы просто по памяти приведем ее сюжет.

Она называется "Могила в Перхо".

Знал ли Рунеберг, когда он писал свою поэму, эпизод с Торквилом из Дубровы — персонажем романа "Пертская красавица"? Знал ли он, сочиняя ее, предание о старике из Монте Аперти и о шести его сыновьях?

Не думаю.

Во всяком случае, вот финская легенда, сочиненная или только переложенная в стихи Рунебергом.

У старика-финна есть шестеро сыновей. Они идут сражаться с разбойниками, опустошающими округу, но попадают в устроенную теми западню и все, кроме одного, погибают.

Отец приходит на поле боя искать тела своих сыновей. Но там, где старик полагал найти шесть мертвых тел, он насчитывает их только пять. Первое его побуждение состоит в том, чтобы оплакать мертвых, но внезапно слезы высыхают у него на глазах. Почему трупов пять, а не шесть? Это уже дело чести: одного из сыновей недостает.

И недостает как раз того, на кого он мог более всего рассчитывать и кого любил больше всех — его старшего сына Томаса.

Что с ним случилось, не бросил ли он братьев?

Эта мысль терзает старика, которому вероятность позора, нависшего над Томасом, причиняет больше страданий, чем неоспоримость смерти, постигшей пять его братьев.

Но все же такого горя, сверх всякой меры, емуне дано испытать! Он может оплакивать пятерых своих сыновей и гордиться шестым: Томас не был с братьями, когда они попали в засаду. Он пришел слишком поздно и не мог ни спасти их, ни умереть вместе с ними. Но, увидев их окровавленные трупы, он бросился в погоню за убийцами, уничтожил их всех, одного за другим, и принес отцу голову их предводителя.

Старик, не умерший от горя при виде мертвых тел пяти своих сыновей, умирает от радости, обнимая шестого.

А вот элегия Рунеберга, написанная в духе современного сентиментализма, то есть произведение куда более шведское, чем "Могила в Перхо".

Спи-усни, беспокойное сердце,

Позабудь и радость, и горе.

Не нарушит покоя надежда,

И мечта твой сон не встревожит.

Что сулит тебе день грядущий? Избавленье от мук душевных?

Где целебный цветок, что врачует В бедном сердце давние раны?

Спи-усни, усталое сердце.

Что тебе полдневные розы?

Лишь во мраке ночных видений Прорастут целебные травы.

Спи, как лилия, что поникла Под жестоким вихрем осенним. Спи, как лань, что изнемогает, Сражена стрелой беспощадной.

Для чего грустить о минувшем, Вспоминать о былом блаженстве? Не навеки весна в этом мире, Быстротечно счастье земное.

Миновала пора цветенья,

От нее и следа не осталось.

Не найти на снежной равнине Ни тепла, ни света былого.

Помнишь ту волшебную пору: Птиц, поющих в зелени рощи,

И блаженной любви обитель —

Наш пригорок, поросший цветами?

Помнишь сладостные объятья И биенье милого сердца?

Помнишь жар ее поцелуев? Помнишь страстные обещанья?

Помнишь — очи глядели в очи,

На любовь отвечая любовью?

То была пора пробужденья,

Но пора забвенья настала.

Спи-усни, беспокойное сердце! Позабудь и радость, и горе.

Не нарушит покоя надежда,

И мечта твой сон не встревожит.^[8]

Финны, этот странный народ, сохранивший в неприкосновенности национальную одежду своих предков, народ, который, подобно грекам, временами поет отрывки из собственной древней "Илиады", должен был внушить приязнь императору Александру, по своему умонастроению склонному к меланхолии и созерцательности. Завоеванная им Финляндия стала провинцией, к которой он питал особое расположение. В 1809 году, вскоре после заключения Тильзитского мира, который обеспечил бы падение Англии, если бы Александр сдержал свое слово, император посетил Або и даровал ежегодную сумму в восемьдесят тысяч рублей на продолжение научных работ академии, чей первый камень был заложен тем самым Густавом IV, которого Наполеон хотел отправить царствовать в сумасшедшем доме.

Наконец 21 февраля 1816 года он издает указ следующего содержания:

"Быв удостоверены, что конституция и законы, к обычаям, образованию и духу финляндского народа примененные и с давних времен положившие основание гражданской его свободе и устройству, не могли бы быть ограничиваемы и отменяемы без нарушения оных, Мы, по восприятии царствования над сим краем, не только торжественнейше утвердили конституцию и законы с принадлежащими на основании оных каждому финляндскому согражданину особенными правами и преимуществами, но, по предварительном рассуждении о сем с собравшимися земскими края сего чинами, учредили особенное правительство под названием Правительственного совета, составленного из коренных финляндцев, который доселе управлял гражданской частью края сего и решал судебные дела в качестве последней инстанции, не зависев ни от какой другой власти, кроме власти законов и сообразующейся с оными монаршей воли нашей. Таковыми мерами оказав наше доброе расположение, которое имели и впредь будем иметь к финляндским верноподданным нашим, надеемся Мы, что довольно утвердили на всегдашние времена данное нами обещание о святом хранении особенной конституции края сего под державой нашей и наследников наших".

Поспешим добавить, что обещание, данное народу Финляндии императором Александром, свято выполнялось.

XLV. ВВЕРХ ПО НЕВЕ

Итак, как уже было сказано, настало время отправиться в путешествие по Финляндии.

Пароходы отходят от Летнего сада в Шлиссельбург, Коневец, Валаам и Сердоболь дважды в неделю.

Нам предстояло отправиться на одном из этих судов.

Граф Кушелев вознамерился было нанять пароход, чтобы доставить нас из Санкт-Петербурга в Сердоболь, подобно тому как мы были доставлены из Кронштадта в Санкт-Петербург, но за эту увеселительную прогулку с него запросили полторы тысячи рублей, то есть шесть тысяч франков, и мы настояли, чтобы он отказался от такой безрассудной затеи.

И вот 20 июля, в одиннадцать часов утра, мы отплыли на одном из тех обычных почтовых судов, которые со скоростью шесть или семь узлов поднимаются вверх по Неве. В нашу группу входили Дандре, Муане, Милле-лотти и я.

Проплывая мимо дворца Безбородко, мы увидели наших друзей, которые, собравшись на балконе, подавали нам прощальные знаки: дамы махали платками, а мужчины шляпами. Те из них, кто имел слабое зрение, смотрели в бинокли и подзорные трубы. Впрочем, невооруженным глазом распознать на таком расстоянии лица можно было лишь с трудом, поскольку ширина Невы в этом месте, то есть между дворцом Безбородко и Смольным, составляет более двух километров.

Почти час, несмотря на изгиб реки, можно было видеть, как белеет и уменьшается на горизонте только что покинутый нами роскошный дворец Безбородко, где мы провели такие счастливые дни; наконец, какой бы гигантской ни была излучина Невы, мы потеряли его из виду.

Но еще целый час предместья огромного города, казалось, следовали за нами по берегам реки; затем постепенно городские силуэты исчезли, застройка стала менее плотной, дома начали встречаться все реже, а затем открылась сельская местность.

Первое, что бросается в глаза, когда спустя какое-то время вы оказываетесь между двумя грядами низких холмов, скорее даже пригорков, — это развалины дворца.

Дворец, который находился на левом берегу Невы и все службы которого сохранились до нашего времени, был построен Екатериной. На противоположном берегу, в полукилометре выше по течению реки, стоял другой дворец, парный по отношению к нему.

Оба дворца разрушены, но не временем, а руками людей.

Павел I, испытывавший ненависть к своей матери и стыдившийся ее образа жизни, после смерти Екатерины и своего восшествия на престол позволил разграбить и снести оба дворца.

Всегда найдутся те, кто готов грабить и разрушать, не было в них недостатка и на этот раз. Сыновняя месть была жестокой. Даже шведы, у которых русские с таким трудом захватили эту местность, не совершили бы такого опустошения, если бы им удалось отвоевать ее у русских.

Вблизи дворца на правом берегу располагалась фабрика шелковых чулок, основанная Потемкиным и, как говорят, работавшая на него одного: всю ее продукцию он обращал в собственное пользование, надевая шелковые чулки только один раз и пуская все излишки на подарки.

Фабрика разрушена, так же как и дворец, но у нее есть перед дворцом преимущество — легенда: утверждают, что там водятся привидения.

Одно упоминание о привидениях вызвало у Милле-лотти дрожь.

Императрица и ее фавориты умерли, и память о них исчезла, расхищенная и уничтоженная историей, как те два дворца, которые Павел I отдал на разграбление лакеям!

Я уже рассказывал, как умерла Екатерина, но, по-моему, еще не говорил, как умер тот ее любовник, которого так долго держал на отдалении от императрицы граф Орлов и который, в конце концов, отошел в сторону сам.

Деспотизм, присущий Потемкину, не давал себя знать в отношении ревности; нет, князь прекрасно понимал, что у Екатерины потребность в смене любовников была не проявлением ее распутства, а своего рода телесной болезнью, и стал врачевателем этой болезни, взяв на себя поставку лекарственных средств.

Впрочем, все это делалось с открытостью, делавшей честь нравам того времени.

Вот что писал 19 марта 1782 года английский посол в Санкт-Петербурге сэр Джеймс Харрис:

"Я не могу быть уверен, что в самом скором времени не появится новый фаворит. Это ставленник князя

Потемкина, который его и выбрал. Единственная трудность заключается в том, чтобы благопристойно избавиться от нынешнего официального любовника, поведение которого всегда было и все еще остается столь услужливым, что его просто невозможно ни в чем упрекнуть. Он не ревнив, не ветрен, не заносчив и даже теперь, когда уже нельзя не считаться с надвигающейся немилостью, сохраняет все то же безукоризненное спокойствие.

Такое его поведение отсрочит, но не воспрепятствует открытому водворению преемника. Решение принято бесповоротно, и князь Потемкин слишком заинтересован в этой перемене, чтобы она не состоялась, ибо он надеется вернуть себе с ее помощью все свое влияние; так что в течение первых полутора месяцев он будет всемогущ".

Вот, кстати, на каких условиях Потемкин уступал место; об этом рассказывает все тот же сэр Джеймс Харрис:

"Прежний фаворит не получил еще формальной отставки; его исключительная услужливость безусловно идет ему на пользу. Он не подает ни малейшего повода к тому, чтобы ему дали отставку. Тем не менее я полагаю, что его участь решена. Для него купили дом, ему приготовили великолепные подарки, которые обычно дают впавшим в немилость фаворитам. Подарки эти, надо сказать, имеют значительную ценность, а так как повод для награждения ими представляется довольно часто, это неизбежно должно отражаться на бюджете империи. На эти цели со времени моего прибытия расходуется не менее миллиона рублей в год, не считая огромных пенсионов графа Орлова и князя Потемкина".

Кстати, тот же самый сэр Джеймс Харрис, посланник торговой державы и, следовательно, первоклассный счетовод, прояснил расходы, которые Екатерина понесла по этой статье.

Можно предположить, что суммы, приводимые сэром Джеймсом Харрисом, верны.

Все эти расчеты принадлежат ему, а не мне. У меня всегда было неладно с цифрами.

Начнем с Потемкина, потому что рассказ касается его, а потом перейдем к некоторым его коллегам.

"Потемкин, — говорит сэр Джеймс, — уже за два года своего фавора получил тридцать семь тысяч крестьян в России и почти на девять миллионов драгоценностей, дворцов и столовой посуды; кроме того, ему были пожалованы всевозможные ордена и достоинство князя Священной Римской империи в третьем поколении".

Сэр Джеймс писал это в 1782 году.

Фавору Потемкина, который посол считал неустойчивым, напротив, предстояло неизменно крепнуть и продлиться вплоть до кончины фаворита, случившейся в 1791 году, то есть спустя девять лет. И если Потемкин уже в начале своего фавора за два года получил тридцать семь тысяч крестьян и девять миллионов франков, то ко времени кончины он, по самой нижней оценке, должен был получить сто пятьдесят три тысячи крестьян и сорок два миллиона.

А почему бы и нет? Васильчиков, простой гвардейский поручик, по подсчетам сэра Джеймса Харриса, этого неутомимого бухгалтера, получил в течение двадцати двух месяцев, которые длился его фавор, четыреста тысяч франков деньгами, на двести тысяч франков драгоценностей, меблированный дворец стоимостью в сто тысяч рублей и столовой посуды на пятьдесят тысяч, семь тысяч крестьян в России, пенсион в двадцать тысяч рублей, то есть восемьдесят тысяч франков, орден Святого Александра и камергерский ключ.

Продолжим, раз уж мы этого коснулись; весьма любопытный перечень, не правда ли?

"Украинец Завадовский получил в течение восемнадцати месяцев, пока длился его фавор, шесть тысяч крестьян на Украине, две тысячи в Польше и восемнадцать тысяч в России; кроме того, на восемьдесят тысяч рублей драгоценностей, сто сорок тысяч деньгами и на тридцать тысяч столовой посуды. Помимо этого, он был награжден высшим польским орденом и пожалован званием камергера России.

Серб Зорич за один год своего фавора получил поместье в Польше, стоившее пятьдесят тысяч рублей; еще одно поместье в Ливонии, стоившее сто тысяч рублей; пятьсот тысяч рублей наличными деньгами; драгоценностей на двести тысяч и ежегодный доход в три тысячи рублей от монастырского имения в Польше; из простого гусарского секунд-майора он был произведен в генерал-майоры; кроме того, он получил от Швеции большую ленту ордена Меча, а от Польши — орден Белого Орла.

Русский Корсаков, младший офицер, за шестнадцать месяцев своего фавора получил в качестве подарка сто шестьдесят тысяч рублей, а после своей отставки — четыре тысячи крестьян в Польше, более ста тысяч рублей для уплаты долгов, сто тысяч — для экипировки, две тысячи в месяц на разъезды, дом Васильчикова, польский орден, чин генерал-майора и звания адъютанта и камергера.

Русский Ланской, конногвардеец, получил бриллиантовые пуговицы ценой в восемьдесят тысяч рублей, а также тридцать тысяч для уплаты долгов и при этом все еще оставался в фаворе.

Наконец, граф Орлов и его родственники получили с 1762 по 1783 год, то есть за двадцать один год, сорок пять тысяч крестьян и семнадцать миллионов в виде драгоценностей, столовой посуды, дворцов и денег".

У сэра Джеймса Харриса не достало любопытства подвести общий итог сумм, которые Екатерина израсходовала за двадцать один год на свои любовные дела.

Но благодаря выписке, которую мы только что сделали, оставив при этом про запас те двенадцать или пятнадцать лет, какие Екатерине еще предстояло царствовать, каждый человек, знакомый с действием сложения, может доставить себе такое удовольствие и произвести этот подсчет.

Вернемся, однако, к Потемкину.

Как мы сказали, его фавор, который сэр Джеймс Харрис считал готовым вот-вот угаснуть, продолжался еще девять лет.

В 1783 году Потемкин послал армию в Крым и присоединил этот край к Российской империи, в 1787 году лично отправился в поход против турок, в 1788 году штурмом взял Очаков, в 1789-м — Бендеры и, наконец, в 1790-м — Килию.

В 1791 году он вернулся в Санкт-Петербург. На этот раз его действительно заменил тот самый Платон Зубов, которому предстояло позднее столь деятельно участвовать в удушении Павла I.

Однако не это было главное; такая замена ничего не значила бы для Потемкина, если бы сохранилось его влияние, но он обнаружил, что императрица была готова заключить мир, в то время как он хотел продолжать войну. Он тотчас снова отправился в Крым, намереваясь противиться этому миру, однако в Яссах ему стало известно, что мир уже подписан; тем не менее он продолжил свой путь, надеясь все изменить. Но, отобедав в сельской гостинице и поехав дальше, Потемкин почувствовал такое сильное недомогание, что он приказал остановить карету и расстелить плащ на краю придорожной канавы.

Через четверть часа он скончался на руках своей племянницы, ставшей впоследствии графиней Браницкой.

Проплыв мимо развалин двух дворцов и находясь уже не более чем в двенадцати верстах от Шлиссельбурга, мы стали различать на левом берегу, сквозь деревья, обелиск, установленный в память о битве, которая отдала шведскую крепость в руки Петра I.

Какой-то крестьянин из Дубровки попросил позволения установить за собственный счет этот обелиск на том месте, где Петр I находился во время битвы.

Шведская крепость называлась в то время не Шлиссельбург, а Нотебург. Это победитель, исправив повреждения крепости, дал ей многозначительное имя Шлиссельбург, то есть "Ключ к городу".

Петербург в то время был на самом деле лишь городом Петра.

Меншиков был назначен комендантом Шлиссельбурга.

По обеим сторонам реки нашему взору стали открываться, становясь все гуще, леса, образующие мрачное ожерелье Ладожского озера. В этих лесах почти все лето наблюдается странное явление, причину которого кое-кто объясняет местью крестьян, что чересчур упрощает связанную с ним загадку.

Леса эти, как говорят, загораются сами собой и сгорают с невероятной скоростью, поскольку они состоят из хвойных деревьев.

Наиболее распространенное объяснение этих огромных пожаров следующее: во время ураганных ветров ели сгибаются и трутся одна о другую; при таком трении они, подобно кускам дерева, с помощью которых добывают огонь дикари Америки, воспламеняются и вызывают эти странные пожары.

Но, какова бы ни была причина, следствие налицо; во время нашего путешествия по Финляндии мы видели пожары только издали, но по дороге из Санкт-Петербурга в Москву нам пришлось проезжать буквально между двумя стенами огня; пламя было так близко и так опаляло, что машинисты нашего поезда увеличили его скорость, чтобы мы не успели поджариться, причем не с одной стороны, как святой Лаврентий, а с обеих сторон одновременно.

Над деревушкой, расположенной на левом берегу Невы, возвышается церковь Преображения.

Церковь и почти вся деревня принадлежат секте скопцов, об ужасных таинствах которой мы вам уже рассказывали.

Один из главных последователей этой секты был похоронен на кладбище церкви Преображения. Его могила служит для скопцов целью паломничества, не менее священной, чем гробница Магомета для мусульман.

Здесь с помощью раскаленной латунной проволоки совершаются жертвоприношения, какие некогда совершали жрецы Исиды в Египте и жрецы Кибелы в Риме. В темные ночи иногда видно, как вблизи могилы пророка мелькают огни, подобные блуждающим бледным языкам пламени. В окружающем пространстве слышатся стоны, похожие на стенания духов ветра.

Если вы видите эти огни и слышите эти крики, проходите быстро и не оборачивайтесь: там приносятся жертвы, противные природе и человечности.

Те, кто прочтет мое "Путешествие на Кавказ", увидят, что в Южной России я встречал целые поселения этих несчастных, которые способны заниматься любым ремеслом, но не могут быть отцами семейства.

Трое из них перевозили меня на лодке от Марани до Поти.

В одной или двух верстах от деревни, название которой я запамятовал, на серебристых водах Ладожского озера вырисовывается крепость Шлиссельбург, заграждающая вход в него.

Это низкое и мрачное сооружение с тяжелым каменным замком, ключами к которому служат пушки.

Французская пословица гласит: "Стены имеют уши". Если бы стены Шлиссельбурга, кроме ушей, имели еще язык, какие страшные истории они могли бы рассказать!

Поставим же себя на службу этим гранитным стенам и расскажем вам одну из таких историй.

Именно здесь жил в заточении юный Иван и здесь же он был убит.

Я не знаю истории более печальной, чем история этого царского отпрыска. Она печальнее даже истории Друза, который, умирая от голода, съел набивку своего тюфяка, или истории сыновей Хлодомира, убитых Хлотарем, или истории юного Артура Бретонского, которому герцог Иоанн приказал выколоть глаза.

У царицы Анны Иоанновны, дочери Иоанна V, брата Петра I, с которым они недолгое время царствовали вместе, была сестра, вышедшая замуж за герцога Мекленбургского и, по словам Рондо, нашего посла при Санкт-

Петербургском дворе, умершая "из-за непомерного количества водки, выпитой ею за последние годы".

У герцога Мекленбургского и дочери Иоанна родилась дочь, герцогиня Мекленбургская, племянница Анны; она вышла замуж за герцога Антона Ульриха Брауншвейгского и родила сына, Ивана Антоновича, то есть Ивана, сына Антона, как принято говорить в России.

Это был внучатый племянник Анны Иоанновны, то есть Анны, дочери Иоанна.

Умирая, Анна Иоанновна завещала свой трон ему, предпочтя этого ребенка дочери Петра, Елизавете Петровне, которую родила в 1709 году Екатерина I и которую императрица считала внебрачной и незаконнорожденной, поскольку ко времени ее появления на свет Петр I был женат на Евдокии Лопухиной, а Екатерина, со своей стороны, была замужем за драбантом, имени которого никто так никогда и не узнал.

Императрица умерла ночью 17 октября 1740 года.

На следующий день великий канцлер Остерман огласил завещание, в соответствии с которым императором объявлялся семимесячный Иван, а Бирон, герцог Курляндский, назначался регентом вплоть до достижения императором семнадцатилетнего возраста.

Это регентство, которое должно было продлиться шестнадцать лет, длилось лишь двадцать дней.

Мы уже рассказали в этой книге, как с помощью фельдмаршала Миниха принцесса Анна, мать маленького Ивана, возмущенная наглостью Бирона, в одну ночь лишила его могущества, поместий, золота и денег и, низвергнув его с вершины власти, почти нагого отправила в ссылку. После этого дворцового переворота Анна была провозглашена великой княгиней и регентшей, герцог Брауншвейгский, ее супруг, — генералиссимусом, Ми-них — первым министром, а Остерман — генерал-адмиралом и министром иностранных дел.

После провозглашения Бирона регентом было двое недовольных; после провозглашения регентшей герцогини Брауншвейгской недовольных стало трое.

Первой из них была принцесса Елизавета, вторая дочь Петра Великого и Екатерины I, всегда тешившая себя надеждой унаследовать трон после смерти императрицы Анны Иоанновны.

И она в самом деле унаследовала бы его, если бы не привязанность, испытываемая императрицей к своему фавориту.

Назначая своим преемником маленького Ивана, Анна Иоанновна полагала, что она продлевает власть Бирона на весь период малолетства ребенка, то есть на шестнадцать лет; при назначении же наследницей Елизаветы, которой было тридцать три года, герцог Курляндский был бы немедленно отправлен в свое герцогство.

Двумя другими недовольными были сама великая княгиня и ее муж герцог Брауншвейгский.

Причина же их недовольства была следующей. Фельдмаршал Миних, который арестовал Бирона и передал им власть, вполне мог бы, оказав такую услугу, стать генералиссимусом, но он сам отказался от этого поста, заявив, что его желание состоит в том, чтобы армия была удостоена чести находиться под командованием отца своего монарха. Правда, после этих слов, оценивая то, что произошло, он добавил: "Хотя огромные услуги, оказанные мною государству, делают меня достойным этой чести".

Более того, производя герцога Брауншвейгского в генералиссимусы, фельдмаршал Миних на самом деле предоставлял ему лишь иллюзорное звание: первый министр решал все и был единственным главой государства.

Вот почему 10 февраля 1741 года английский посланник г-н Финч писал своему правительству:

"Герцог сказал, что он очень многим обязан г-ну Миниху, но из этого не следует, что фельдмаршал должен играть роль великого визиря".

После этого посланник добавил:

"Если над Минихом по-прежнему будут иметь власть лишь его безудержное честолюбие и природная вспыльчивость, то, вполне возможно, он погибнет от собственного безрассудства".

Сообщив своему правительству о чувствах, испытываемых герцогом к Миниху, г-н Финч в другом письме, от 7 марта, рассказал об отношении регентши к фельдмаршалу:

"Регентша сказала, что Миних сверг герцога Курляндского скорее из честолюбия, чем из преданности ей, и, хотя и воспользовавшись плодами измены, она не может доверять изменнику. Нельзя, говорила она, терпеть более высокомерие фельдмаршала, который никому не отдает отчета в своих категоричных приказах и постоянно имеет дерзость перечить ее супругу. У него слишком много властолюбия и очень беспокойный характер. Ему лучше было бы поселиться в своих украинских поместьях и закончить там в покое свои дни, если бы это его устроило".

И в самом деле, менее чем через три месяца после переворота, совершенного им единолично, Миних был лишен поста первого министра и всех своих воинских званий.

Принцессу Елизавету, напротив, в это время задаривали.

Восемнадцатого декабря 1740 года, в день ее рождения, великая княгиня Анна подарила ей великолепные браслеты, а маленький Иван послал ей золотую табакерку с русским орлом на крышке; в это же время соляное ведомство получило приказ выплатить принцессе сорок тысяч рублей.

Наверное, если бы принцесса Елизавета была одна, ничего из того, о чем мы намереваемся рассказать, не случилось бы: дочь Петра I и Екатерины не отличалась честолюбием и, при условии, что у нее было бы достаточно денег и много любовников, прожила бы свою жизнь, довольствуясь тайными чувственными наслаждениями.

Но, хотя у нее самой честолюбия не было, случилось так, что рядом с ней оказался врач, честолюбия которого хватало также и на ее долю.

Впрочем, мы уже рассказывали, как ему удалось вывести принцессу Елизавету из состояния полнейшей безучастности и побудить ее отважиться на решительные действия.

Результатом этих решительных действий стало то, что однажды утром Сент-Джеймский кабинет получил от своего посланника депешу, датированную 26 ноября 1741 года:

"Вчера, в час ночи, принцесса Елизавета отправилась в казармы Преображенского полка, сопровождаемая лишь одним из своих камергеров, г-ном Воронцовым, г-ном Лестоком и г-ном Шварцем; встав во главе трехсот гренадеров, вооруженных ружьями со штыками и имевших при себе гранаты, она явилась прямо во дворец, где, заняв предварительно все входные пути, захватила маленького царя и его малютку-сестру, лежавших в постели, великую княгиню и герцога, которые тоже уже спали, и отправила их, так же как и фаворитку Юлию Менгден, в свой собственный дом. Принцесса тотчас же отдала приказ взять под стражу Миниха и его сына, Остер-мана, Головкина и нескольких других.

Все ее приказы были выполнены с величайшей быстротой, и принцесса вернулась в свой дом, где собрался почти весь город; перед домом выстроились развернутым строем полк гвардейской кавалерии и три пехотных полка; она была единодушно провозглашена самодержицей России, и ей принесли присягу; в семь часов утра она овладела Зимним дворцом, после чего прогремел пушечный залп".

Вы видите, с какой легкостью все было проделано; никто даже не потрудился придумать что-нибудь новое; так же, как великая княгиня приказала арестовать Бирона, принцесса Елизавета, ничего не меняя в распорядке действий, приказала арестовать великую княгиню.

И в том, и в другом случае переворот был в знак ликования завершен пушечными выстрелами.

Ну а теперь посмотрим, что стало с бедным маленьким императором, который еще недавно посылал золотые табакерки своей кузине и трон, а вернее, колыбель которого у него с такой яростью оспаривали.

Первым побуждением новой императрицы было препроводить герцога Брауншвейгского, его жену и маленького Ивана к границе. Но вскоре, опережая одно из прекраснейших правил будущей дипломатии, она раскаялась в своем первом порыве, ибо он был добрым. Троих пленников довезли лишь до Риги.

Всех троих заключили в крепость.

Позднее герцог и герцогиня Брауншвейгские были отправлены на остров на реке Двине, расположенный ниже Архангельска. Принцесса Анна умерла там во время родов, оставив трех малолетних мальчиков и двух девочек. Муж пережил ее на двадцать девять лет и умер там же в 1775 году.

Что же касается маленького Ивана, не имевшего никакой иной вины, кроме той, что он царствовал семь месяцев в том возрасте, когда ему даже не было понятно, что такое трон, то он был разлучен с семьей, когда ее отправили из Риги, и препровожден в монастырь на пути к Москве.

Фредерик, врач Елизаветы, сообщает в своей книге, названной "История моего времени", что Ивану дали зелье, от которого он потерял рассудок.

Я в это нисколько не верю. Местные предания говорят, что бедный маленький принц был очаровательным ребенком, а из очаровательного ребенка превратился в красивого молодого человека. Если бы он был слабоумным, Елизавета не колебалась бы какое-то время в своем выборе между ним и герцогом Гольштейнским, которым Бирон угрожал принцессе Брауншвейгской; если бы он был слабоумным, у Петра III не появилась бы мысль сделать его своим наследником, разведясь с Екатериной и отказавшись от Павла I; наконец, если бы он был слабоумным, он, вероятно, все равно умер бы в тюрьме, но умер бы естественной смертью.

Как бы там ни было, в 1757 году, когда молодой принц ожидал своего семнадцатилетия, вот что сообщил посланник Соединенных провинций г-н Сварт английскому посланнику в Берлине сэру Митчеллу:

"В начале прошедшей зимы Иван был переведен в Шлиссельбург, а затем в Санкт-Петербург, где его поместили в приличном доме, принадлежащем вдове секретаря тайной полиции, и тщательно охраняли. Императрица приказала привезти его в Зимний дворец и виделась с ним, переодетая мужчиной. Теперь все гадают, кто взойдет на престол: великий князь и великая княгиня или Иван?"

Тем не менее Елизавета вернулась к прежнему решению, остановив свой выбор на племяннике, герцоге Гольштейнском, и 4 января 1762 года, умирая, оставила ему трон. Пока была жива добрая императрица, не позволившая совершить за время своего царствования ни одной смертной казни, жизнь юного Ивана, хотя он и оставался в тюрьме, не подвергалась опасности.

Елизавета была настолько верна своей клятве никого не лишать жизни, что, согласившись подвергнуть пыткам убийцу, спрятавшегося в ее покоях и обнаруженного на пути, которым ей предстояло проследовать на обедню, она не позволила предать его смерти; тем не менее она страшно испугалась, ибо любила жизнь, умея наполнять ее наслаждениями, и начиная с этого времени никогда не ночевала два раза подряд в одной и той же комнате, причем никто заранее не знал, в какой спальне она проведет ночь.

Елизавета немного успокоилась лишь после того, как Разумовский, церковный певчий, ставший ее мужем, нашел ей надежного человека, очень некрасивого, очень верного и очень сильного, который каждую ночь спал у нее в передней.

Вернемся, однако, к Ивану.

После встречи с Елизаветой он был вновь препровожден в Шлиссельбург. Петр III встречался с Иваном дважды: в первый раз он сам отправился в крепость, а во второй раз приказал привезти его в Санкт-Петербург. О результатах этих встреч ничего не известно, но, вне всякого сомнения, страх, который они внушали Екатерине, ускорил свержение и смерть Петра III.

Взойдя на престол, Екатерина отдала самые строгие распоряжения относительно юного Ивана. Для него построили посредине двора крепости отдельный деревянный дом; вокруг дома тянулась галерея, где день и ночь дежурили часовые. С приходом ночи молодой принц ложился спать в постель, обособленно стоявшую посредине комнаты, подобно тому как сам дом обособленно стоял посредине двора. И тогда с потолка опускалась железная клетка, полностью накрывавшая кровать, и одновременно открывалась амбразура, в которой виднелось жерло пушки, заряженной картечью и наведенной на постель.

Хотя и находясь в заключении, и как раз потому, что он в нем находился, молодой принц будоражил все умы; не было ни одного беспорядка в столице, с которым не связывали бы его имя, звучавшее как угроза для Екатерины.

Даже послы нередко докладывали об этом своим государям.

Вот что писал о нем 25 августа 1751 года лорд Бекин-гем, посол Англии:

"В отношении Ивана взгляды разделяются: одни говорят, что он совершенно слабоумен, другие — что ему лишь недостает воспитания".

Внезапно 20 апреля 1764 года стало известно, что молодой принц был убит в своей тюрьме вследствие предпринятой поручиком Мировичем попытки освободить его.

Ходило два разных рассказа об этом происшествии, но оба они заканчивались одним и тем же — страшной трагедией.

Этой трагедией была смерть.

Вот что говорили сторонники Екатерины.

Мирович был казак, деда которого погубило то, что он встал под знамена Мазепы; имея беспокойный характер, преследуемый бедностью, не в силах примириться с упадком своей семьи, он замыслил восстановить ее положение с помощью какого-нибудь смелого предприятия, вроде тех, что осуществили Миних и Лесток. Правда, он забыл, что всякий раз, когда какой-нибудь фаворит приводил к власти регентшу или императрицу, первой заботой регентши и императрицы было избавиться от фаворита.

В этом причина падения Миниха, в этом и причина падения Лестока.

Как только такое решение созрело в голове молодого человека — это все еще слова сторонников Екатерины, — он, состоя в карауле Шлиссельбургской крепости, вознамерился похитить Ивана.

Такова первая версия.

Теперь перейдем ко второй, которая не лишена правдоподобия и к тому же вполне вытекает из той развращающей по своему духу политики, какая дала английскому послу г-ну Финчу повод вставить в одну из своих депеш жуткую фразу: "Я не знаю здесь никого, кто в любой другой стране мог бы считаться человеком хотя бы средней порядочности".

Вот эта другая версия.

Екатерина доверилась своему фавориту; им был тогда граф Григорий Орлов, а не Потемкин, как ошибочно утверждает автор, у которого мы заимствовали эти сведения. Екатерина, повторяем, доверилась своему фавориту, рассказав ему об опасениях, которые внушает ей Иван, хотя тюремщику и дан строгий тайный приказ убить заключенного при первой же попытке освободить его.

Фаворит, удостоверившись, что такой губительный приказ существует, построил на этом свой план.

Наведя справки, он убедился в том, что беспокойный и честолюбивый характер Мировича был именно таким, как ему говорили.

Он призвал к себе молодого казака, намекнул ему о страхах императрицы и пообещал горы золота, если тот эти страхи рассеет.

Но как рассеять такие страхи?

Да очень просто.

Существует приказ убить Ивана при первой же попытке освободить его. Пусть Мирович предпримет такую попытку, и Ивана убьют…

Что же касается самого Мировича, то он получит помилование, но мало того: его судьба и состояние будут обеспечены благодаря этому мнимому заговору.

Молодой человек, видя, что подобное предложение делает ему фаворит императрицы, ничуть не сомневался, что оно исходит от самой императрицы.

Он принял предложение и получил за это первую денежную сумму в размере тысячи рублей.

Располагая этими деньгами, он подкупил двадцать человек; затем, когда эти люди согласились ему помочь, он отправился вместе с ними к коменданту крепости и потребовал у него освободить юного Ивана.

С этого места обе версии сливаются в одну.

Комендант отказался.

По приказу Мировича солдаты набросились на коменданта и связали его.

Комендант был обезврежен и уже не мог помешать замыслу Мировича, который заставил хранителя порохового склада выдать боевые припасы солдатам.

Завладев боевыми припасами, Мирович направился к покоям принца.

Но все эти передвижения происходили не без шума; его услышали капитан и поручик: один из них находился в спальне принца, другой — в передней.

Мирович постучал в дверь, заявив, что в крепости теперь распоряжается он, и потребовав, чтобы ему выдали императора.

Капитан и поручик отказались. Мирович продолжал настаивать и после второго отказа приказал своим людям выломать дверь топором и прикладами ружей.

Тогда капитан и поручик объяснили нападающим, что инструкция предписывает убить арестанта в случае заговора, имеющего целью освободить его, и, если те немедленно не уйдут, им придется подчиниться инструкции.

Однако Мирович лишь с еще большим остервенением продолжил выламывать дверь.

Внезапно раздался крик, причем настолько пронзительный, что заговорщики услышали его, несмотря на грохот ударов, обрушивавшихся на дверь.

— Императора убивают! — закричал Мирович и с еще большей силой принялся выламывать дверь, подавая этим пример остальным.

Наконец дверь вышибли.

Но было уже поздно: охранники выполнили приказ.

Иван спал или казался спящим. Его окружала железная клетка.

Сквозь ее прутья капитан нанес ему удар шпагой.

За этим ударом шпагой и последовал крик, услышанный заговорщиками.

Но после этого молодой принц приподнялся, схватился за клинок и стал изо всех сил оказывать сопротивление, какое можно было оказать в подобном положении.

Он выхватил одну из шпаг и сквозь прутья клетки защищался как мог.

Несчастный узник надеялся, что после стольких безрадостных дней Провидение вознаградит его; он не хотел расставаться с жизнью.

Получив семь ран, он еще боролся: лишь восьмая оказалась смертельной.

В это мгновение Мирович ворвался в комнату.

Принц только что испустил последнее дыхание.

Убийцы отступили от окровавленной постели, а затем подняли к потолку железную клетку.

— Вот его мертвое тело, — сказали они, — делайте с ним, что хотите.

Мирович взял на руки тело молодого принца, отнес его в караульную и накрыл знаменем.

Затем он заставил своих солдат преклонить колени перед императором и сам, простершись ниц, поцеловал его руку.

Потом, сняв с себя офицерский знак, перевязь и саблю, он положил их перед телом покойного.

— Вот ваш истинный император, — сказал он, — я сделал все, что мог, чтобы возвратить его вам; теперь, когда он мертв, у меня нет больше никакого желания жить, ибо только ради него я рисковал собой.

Мирович был арестован, препровожден в Санкт-Петербург и заключен в крепость.

Суд над ним начался на следующий день; во время судебного разбирательства он вел себя спокойно, достойно и твердо. Те, кто утверждал, будто Мирович был агентом Екатерины, не увидели в таком поведении обвиняемого ничего, кроме его уверенности, что фаворит сдержит свое обещание.

На вопрос: "Были ли у вас сообщники?" — он неизменно отвечал отрицательно и объяснял, что солдат и офицеров, помогавших ему, следует рассматривать лишь как подчиненных, выполнявших приказ.

Наконец, 20 сентября, вынесли приговор: Мирович был приговорен к четвертованию.

Императрица смягчила наказание, заменив четвертование на отсечение головы.

Казнь происходила внутри крепости. Присутствовали лишь солдаты, судья и палач; никто так и не узнал, что Мирович сказал в свой предсмертный час. Несомненно, было бы слишком опасно повторять его слова.

После смерти молодого Ивана и Мировича нашлось несколько благочестивых людей, которые осмелились возвысить голос и дать Екатерине совет позволить семье герцога Брауншвейгского покинуть Россию.

"Говорят, что теперь, — писал Бекингем спустя два дня после суда над Мировичем, — вполне можно было бы позволить семье герцога Брауншвейгского покинуть Россию и дать ей пенсион".

Это стало бы лучшим из того, что могла бы сделать Екатерина. Утверждают даже, что императрица это обещала; однако она так ничего и не предприняла, и несчастный герцог Брауншвейгский и его дети остались забытыми среди льдов Двины.

У меня есть рубль, отчеканенный во время семимесячного царствования юного Ивана; монета стала теперь тем более редкой, что Елизавета, уничтожая всякие следы этого царствования, приказала их все переплавить.

Возможно, это единственное существующее на свете изображение императора-младенца.

XLVI. ШЛИССЕЛЬБУРГ

Наше судно остановилось на час в Шлиссельбурге, и у Муане было время сделать зарисовку вида крепости со стороны суши, то есть с левого берега Невы.

Предупрежденный мною об опасности, которой он себя подвергает, предаваясь этому занятию, Муане, разумеется, сделал это тайно: русская полиция не шутит с художниками, набрасывающими эскизы крепостей.

За преступление подобного рода чуть было не пришлось поплатиться одному молодому французу, который учительствовал в Санкт-Петербурге.

Этот молодой человек был братом моего хорошего друга Ноэля Парфе.

Правда, время тогда было неподходящее — шла Крымская война.

Так вот, пока французские солдаты осаждали Севастополь, наш соотечественник и два его приятеля решили воспользоваться уж не знаю каким праздником, благодаря которому у них образовался недельный отпуск, и произвести разведку Невы вплоть до ее истока, расположенного на западном побережье Ладожского озера.

И без слов ясно, что в начале марта и Ладога, и Нева, и Балтика находятся подо льдом.

Главная цель задуманной прогулки состояла в том, чтобы покататься на коньках. Несчастный Иван — а вернее, память о нем, ибо девятимесячный император давно уже стал просто историческим воспоминанием, — несчастный Иван, повторяю, никоим образом их не интересовал.

Для учителей, которые вырвались на свободу, словно школяры на каникулах, коньки служили средством передвижения, дававшим возможность без труда приблизиться к крепости.

Дело в том, что Шлиссельбургская цитадель, расположенная точно посредине Невы в том месте, где река вытекает из озера, со всех сторон окружена водой.

К большому беспокойству часовых, эти господа порхали вокруг стен старой государственной крепости, касаясь льда своими коньками не больше, чем ласточки касаются воды своими крыльями.

Все это, однако, было бы еще достаточно терпимо, если бы у наших французов — а кто говорит "француз", подразумевает "безумец" — хватило здравого смысла удовольствоваться изящными телодвижениями и элегантной непринужденностью, которую приобретают, катаясь на пруду в Тюильри, но одному из них вздумалось сесть на восемнадцатиградусном морозе на камень, извлечь из кармана альбом и начать зарисовывать цитадель.

Часовые позвали капрала, капрал — сержанта, сержант — офйцера, офицер — восемь солдат, и в тот момент, когда трое наших французов, согревшись у жаркого огня в камине, сидели за обильным столом и, за неимением лучшего, поднимали за процветание Франции бокал с квасом, дверь распахнулась и их уведомили, что они имеют честь быть узниками его величества всероссийского императора.

В итоге им даже не дали закончить обед, их обыскали, забрали у них документы, приковали одного к другому, опасаясь потерять кого-нибудь из них по дороге, а затем посадили в возок и повезли в Санкт-Петербург.

По прибытии в Санкт-Петербург их препроводили в крепость.

Они сослались на свое знакомство с графом Алексеем Орловым, фаворитом императора.

К счастью, граф Алексей Орлов, отличающийся весьма большим умом — а точнее, отличавшийся, поскольку, мне кажется, он уже умер, — так долго прожил среди заговорщиков, что, в конце концов, перестал верить в заговоры. Он отправился в тюрьму, строго, но вежливо одного за другим допросил арестованных, а потом заявил им, что, хотя они совершили серьезные преступления, у него есть надежда, что его величество проявит милосердие и соблаговолит заменить чрезвычайно серьезную кару, которую они заслужили, тремя или четырьмя годами ссылки в Сибирь.

Несчастные учителя были совершенно ошеломлены. Одно из главных преступлений, в котором их обвиняли, помимо зарисовки Шлиссельбургской крепости, состояло в том, что за процветание Франции они пили квас. Было очевидно, что использование с такой цельюнационального русского напитка неимоверно усугубило их вину.

На следующий день, около десяти часов вечера, наглухо закрытый экипаж — то ли карета, то ли тюремный фургон — остановился у ворот крепости. Заключенных предупредили, что приговор им был вынесен днем и теперь речь идет о его исполнении. Узники, хотя и с сокрушенным сердцем, призвали на помощь свою французскую гордость и мужественно восприняли роковое известие. Они храбро спустились вниз, заключили друг друга в объятия, обретя утешение при виде того, что из милосердия их не разлучают, и решительно сели в экипаж.

Окна наглухо закрыли, и экипаж тронулся с места, увлекаемый бегом четырех крепких лошадей.

Но, к великому удивлению ссыльных, минут через десять, проехав под сводчатой аркой, экипаж остановился. Дверцы распахнулись, и рядом с ними вместо казаков, которых ожидали увидеть узники, их взору предстали лакеи в парадных ливреях.

Французы подошли к подножию ярко освещенной лестницы, на которую им указали лакеи, дав знать, что надо следовать этим путем.

Колебаться не приходилось. Они поднялись по ступеням, и их ввели в обеденную залу, которая была со всей той роскошью, какая присуща русским вельможам, подготовлена к застолью.

В зале их ожидал граф Алексей Орлов.

— Господа, — обратился он к ним, — ваш главный проступок, как я вам уже говорил, состоит в том, что за процветание Франции вы пили русский квас. Сегодня вечером вы должны искупить свою вину, выпив за процветание России французское шампанское.

Что и было охотно исполнено нашими французами, несмотря на весь их патриотизм.

Муане оказался удачливее наших учителей. Ему удалось без всяких осложнений закончить свой рисунок, и, мало того, как только он его закончил, нас известили, что в ответ на просьбу, которую я передал коменданту, нам разрешено осмотреть крепость изнутри.

Не теряя ни минуты, мы спустились в лодку и были доставлены в мрачную башню крепости.

Повышенная возбудимость, свойственная южному темпераменту, не позволила Миллелотти сопровождать нас. На его глазах немало римлян закончили свою жизнь в замке Святого Ангела, и он опасался, что стоит только воротам Шлиссельбургской крепости захлопнуться за ним, как они уже не откроются.

Мы с уважением отнеслись к этому благоговейному ужасу.

Шлиссельбургская крепость изнутри не представляет собой ничего интересного: как и во всех крепостях, в ней есть жилище коменданта, солдатские казармы и камеры узников.

Увидеть можно только те помещения, где живут солдаты и комендант.

Что же касается камер узников, то нужно быть очень проницательным, чтобы догадаться, где они находятся.

Однако в одном углу крепости есть какая-то мрачная железная дверь, низкая и темная, приближаться к которой не позволяют даже самым привилегированным посетителям. Я сделал знак Муане, и он, пока мы с Дандре отвлекали внимание коменданта, сумел сделать рисунок этой двери.

Понятно, что в разговоре с комендантом я не рискнул задавать ему вопросы о тайнах крепости; впрочем, они мне были хорошо известны, возможно даже лучше, чем ему самому.

Посещение крепости было недолгим, поскольку нас ожидал пароход: в Шлиссельбурге приходится делать пересадку, так как невские почтовые суда не отваживаются плавать по Ладожскому озеру, на котором случаются бури, как в океане.

Впрочем, судно само пришло за нами, а не мы отправились к нему. У нас на глазах оно приближалось, увенчанное султаном дыма, и, когда мы уже было подумали, что капитан, устав от ожидания и не обращая внимания на то, что Миллелотти отчаянно размахивает на палубе руками, решил оставить нас в крепости, пароход остановился, и нам было услужливо предоставлено время добраться до него.

Мы поднялись на борт, лодка вернулась к берегу, и пароход вошел в озеро.

Ладожское озеро — самое большое в европейской части России: оно имеет сто семьдесят пять верст в длину и сто пятьдесят в ширину.

Более всего его отличает то, что оно усеяно островами.

Если и не самые большие, то самые знаменитые из них — это Коневец и Валаам.

Своей известностью они обязаны находящимся на них монастырям, которые служат для финнов популярными местами паломничества, почти такими же священными, как Мекка для мусульман.

Сначала мы отправились к острову Коневец, куда при благополучном плавании нам предстояло прибыть на рассвете следующего дня.

Наступил час обеда, прошло еще какое-то время; я все ждал, что, как на рейнских и средиземноморских судах, к нам придут и объявят, что господам пассажирам кушать подано. Мы навели справки. Увы! Мало того, что обед не был готов, на борту судна не водилось вообще никакой провизии.

Пароход предназначался для перевозки паломников из числа бедняков, а каждый из них имеет при себе хлеб, чай и соленую рыбу.

У Дандре был запас чая, без которого неспособен обойтись ни один русский и без которого он не может жить, но ни хлеба, ни соленой рыбы у него не было.

Правда, имея чай и пару кусочков сахара, размер которых колеблется от чечевичного зернышка до ореха, русский может обойтись без всего остального.

Но Миллелотти был римлянин, а я был француз.

Дандре отправился на поиски пропитания. Он раздобыл кусок черного хлеба и кусок медвежьего окорока. Мы извлекли из дорожного несессера Дандре тарелки, вилки и ножи, взяли по стакану — в России только женщины имеют исключительное право пить чай из чашек — и приступили к трапезе.

Дандре последовал примеру г-жи де Ментенон, когда она была еще просто Франсуазой д’Обинье, женой Скар-рона: вместо жаркого он начал потчевать нас кавказскими историями.

Одна из них так меня рассмешила, что я чуть не задохнулся, и, признаюсь, я никогда бы себе не простил, если бы расстался с жизнью, сидя за столь скудной трапезой.

Я охотно рассказал бы вам, дорогие читатели, эту историю, которая, уверен, рассмешит и вас. Однако, хотя мне приходилось столько всего рассказывать, я не знаю, черт меня побери, как за этот рассказ приняться.

Ничего не поделаешь — рискну, но я вас предупредил. Пропустите его, дорогие читатели, если вы чрезмерно стыдливы, пропустите его, дорогие читательницы, если вы чересчур добродетельны, или же прочтите, но никому не пересказывайте.

У Дандре был во Владикавказе друг, квартирмейстер нижегородских драгун, с которым его связывали братские узы.

Друг этот делил свою любовь между Дандре и двумя борзыми по кличке Ермак и Арапка.

Однажды Дандре приходит к нему с визитом и не застает его дома.

"Хозяина нет, — говорит слуга, — однако пройдите к нему в кабинет и подождите".

Дандре входит в кабинет и ждет друга.

Кабинет выходил окнами в прекрасный сад; одно из них было открыто и пропускало внутрь лучи радостного солнца, которое сияет на Кавказе так ярко, что там, как и в Индии, есть те, кто ему поклоняется.

Обе борзые спали, лежа бок о бок, словно два сфинкса, под письменным столом своего хозяина; услышав, как отворилась и снова закрылась дверь, та и другая приоткрыли один глаз, расслабленно зевнули и снова погрузились в сон.

Оказавшись в кабинете, Дандре занялся тем, чем обычно занимаются в ожидании друзей: он что-то насвистывал, разглядывал гравюры, висевшие на стене, затем скрутил сигарету, чиркнул химической спичкой о подошву сапога и закурил.

Пока он курил, в животе у него появились рези.

Оглядевшись и удостоверившись, что он в комнате совершенно один, Дандре счел возможным рискнуть и сделал то же, что и дьявол в XXI песне "Ада". (Смотри последний стих указанной XXI песни.)

При этом неожиданном звуке обе борзые вскочили, кинулись в окно и исчезли в глубине сада, словно их унес с собой дьявол.

Дандре, совершенно ошеломленный их исчезновением, на мгновение застыл с поднятой ногой, задаваясь вопросом, почему столь незначительный шум вызвал такой ужас у этих борзых, которые каждый день слышат ружейную пальбу и грохот пушек.

Тем временем вернулся его друг.

Когда они обменялись приветствиями и друг Дандре принес извинения по поводу своего отсутствия, он огляделся по сторонам и не смог удержаться от вопроса:

"А где же мои борзые?"

"Ах, эти твои борзые! — воскликнул Дандре. — До чего же, по правде сказать, они странные!"

"Почему это?"

"Дорогой мой, я ничего им не сказал, никак их не тронул, но, представь себе, они вдруг одним прыжком кинулись в окно, как сумасшедшие, и, честное слово, если они продолжают мчаться с той же скоростью, то должны уже быть возле Тифлиса".

Квартирмейстер взглянул на Дандре.

"Ты, наверное…" — произнес он.

Дандре покраснел до ушей.

"Ну да, — промолвил он, — признаюсь тебе, что, будучи один — твоих собак я в расчет не взял, и к тому же мне и в голову не приходило, что они такие чувствительные, — я подумал, что могу, в конце концов, в одиночестве отважиться на то, что эдиктом императора Клавдия разрешено было делать в его присутствии".

"Все правильно", — сказал друг, явно удовлетворенный таким объяснением.

"Все правильно, — повторил Дандре, — прекрасно! Но мне это "все правильно" ничего не разъясняет".

"О дорогой мой, это очень просто, и тебе все сейчас станет понятно. Я очень люблю своих собак; они попали ко мне совсем маленькими, и совсем маленькими я приучил их лежать под моим письменным столом. Ну так вот, время от времени они проделывали то же, что позволил себе ты, и, чтобы отучить их от этого, я брал хлыст и задавал хорошую трепку тому, кто совершил подобное неприличие. А поскольку собаки, как ты сам мог заметить, весьма сообразительны, они решили, что их выдает лишь звук. И тогда они стали тихо делать то, что прежде делали громко. Ты понимаешь, что предосторожность эта была недостаточна и обоняние заменило мне слух. Ну а поскольку задирать им хвосты и искать истинного виновника я не собирался, то серьезную взбучку получали обе. Так что теперь, когда ты позволил себе сделать то, что им запрещается, они, нисколько друг другу не доверяя и полагая, что провинилась другая, обе кинулись в окно, опасаясь понести наказание за чужой грех… Счастье еще, что окно было открыто, иначе бы они выбили стекла! И пусть теперь это послужит тебе уроком на будущее".

— Я следую этому совету, — закончил свой рассказ Дандре, — и, когда со мной такое происходит, слежу, чтобы даже собак рядом не было.

По мере того как мы углублялись в просторы озера, наш взгляд охватывал все большее водное пространство и все более протяженную береговую линию, причем не только перед нами, но и позади нас.

Берег по правую руку от нас принадлежал Олонецкой губернии, а по левую — Финляндии.

С обеих сторон тянулись обширные леса.

В двух-трех местах среди этих лесов и на том, и на другом берегу поднимались клубы дыма.

Причиной тому были самопроизвольно возникающие пожары, о которых я уже говорил.

Я попытался выведать какие-нибудь сведения об этом явлении, расспросив капитана парохода, но сразу же стало ясно, что ничего добиться от него мне не удастся.

Худой, высокий и желтолицый, он напоминал длинное удилище, втиснутое, словно в чехол зонта, в доходивший ему до пят черный редингот. Голову его украшала широкополая шляпа, тулья которой расширялась кверху настолько, что окружность ее дна равнялось окружности полей. Между этой шляпой и воротником редингота острым углом торчал длинный нос: ничего больше на его лице видно не было.

Капитан ответил мне, что причиной пожаров является огонь.

Это утверждение показалось мне настолько бесспорной истиной, что, по моему мнению, ответить на него было совершенно нечего.

XLVII. КОНЕВЕЦКИЕ МОНАХИ

Около десяти часов вечера на борту началась какая-то суета, не предвещавшая ничего хорошего. Едва только величественно зашло солнце, как на горизонте начали скапливаться облака и послышались глухие раскаты грома, доносившиеся из их густой и темной гряды, которую огненными трещинами разрывали молнии.

Мы пустились в расспросы. Мало того, что на нас надвигалась гроза — это и так было ясно, — у нас, непонятно почему, вышел из строя компас, и в своем безумии он не отличал севера от юга.

Подумав, что наш капитан более сведущ в бурях, чем в пожарах, я обратился к нему за разъяснениями, но он простодушно признался, что ему совершенно неизвестно, где мы находимся.

Его достоинством была, по крайней мере, искренность.

Заявление капитана меня не слишком испугало. В конечном счете, я не думаю, что Бог такой уж плохой кормчий; возможно, уверенность эта основывается на том, что каждый раз, доверяясь ему, я добираюсь до гавани.

До полуночи мы беседовали, оставаясь на палубе. В полночь мы выпили чаю, чтобы устранить тяжесть в желудке, ощущавшуюся после нашего обеда, и затем улеглись на скамьях: мои товарищи по путешествию завернулись в плащи, а я лег в чем был.

У меня выработалась превосходная привычка оставаться в одной и той же одежде днем и ночью, зимой и летом.

Около четырех часов утра я проснулся; судно, привыкшее, как почтовые лошади, следовать одним и тем же маршрутом, сориентировалось без помощи компаса и доставило нас прямо в Коневец.

Открыв глаза, я был вначале несколько озадачен, увидев в бледных северных сумерках, похожих на прозрачный туман, что поверхность озера усеивают какие-то черные точки. Этими черными точками оказались головы монахов, стоявших по шею в воде и тянувших руками огромную сеть.

Их было, по меньшей мере, человек шестьдесят.

Вопреки обыкновению русских ночей, в которых всегда остается что-то от зимы, эта ночь была удручающе жаркой и душной. Пароход стоял шагах в ста от берега, но капитан, непонятно почему, явно не спешил швартоваться. Ни слова никому не говоря, я разделся, сложил в уголке одежду и прыгнул через борт в озеро.

В свое время я купался на одном конце Европы, в Гвадалквивире, и теперь был не прочь искупаться на другом конце той же самой Европы, в Ладожском озере; две эти точки составляли вместе с заливом Дуарнене, где я тоже плавал, довольно занятный треугольник, и потому, задумав дополнить его до четырехугольника, я дал себе зарок: искупаться в Каспийском море, как только мне представится такая возможность.

Коневецкие монахи были весьма заинтригованы, увидев какого-то любознательного незнакомца, явившегося в костюме Адама до его грехопадения осматривать их улов.

Их сеть — огромный невод — заполняли тысячи мелких рыбешек, по размеру и форме напоминавших сардины; однако более всего я был восхищен тем, что к обоим концам полумесяца, который образовывала их сеть, были привязаны лошади, так что монахам оставалось лишь забросить невод и удерживать его: лошадям же приходилось выполнять все остальное, то есть самую тяжелую часть работы.

Такая изобретательность показалась мне заслуживающей всяческих похвал, и я попытался жестами выразить святым отцам свое восхищение увиденным.

Но, к несчастью, объясниться с ними было столь же трудно, как если бы я имел дело с жителями острова Чатем или полуострова Банкс.

Сделав последнее усилие, я попытался заговорить с ними на латыни, но это имело такой же результат, как если бы я обратился к ним на языке ирокезов.

Нет более невежественных людей, чем русское духовенство — и черное, и белое.

Оно делится на священников и монахов, поэтому я и говорю о черном и белом духовенстве.

Священники все либо сыновья крестьян, либо сыновья священников; им дано право жениться только один раз; они не могут вступать в повторный брак, но могут сделаться монахами и стать епископами: епископом может быть лишь тот, кто побывал монахом.

Священник получает жалованье, размер которого зависит от значимости прихода. Начальное образование он получает в школе, именуемой приходским училищем; уроки детям там дают сельские священники, а так как сами они ничего не знают, то и научить ничему не могут; в виде исключения кое-кто из этих учителей умеет читать, писать и знает четыре арифметических действия; самые образованные знают священную историю, которую они пересказывают и истолковывают.

Будущий пастырь переходит из этой школы в семинарию; там его снова учат тому, что он уже выучил в школе, а затем грамматике и логике.

Ну и, конечно, его учат браниться.

В этом отношении русский священник может служить примером французскому носильщику, немецкому барышнику и английскому боксеру.

Нравы у священников постыдные: кто говорит "семинарист", подразумевает "дурак" или "разбойник".

Те из семинаристов, кто более счастливо одарен природой или же лицемернее других, переходят в духовные академии и, как только их познания хоть чуточку превысят общий уровень, получают шанс стать епископами.

Эти епископы, как ученые, так и нет, отличаются необыкновенной грубостью.

Митрополит Серафим попросил орденский крест для одного из своих секретарей-архидиаконов. Вместо креста ему предложили благословение Святейшего Синода.

— На кой хрен мне ваше благословение? — ответил он. — Подтереться им, что ли?

Да будет вам известно, что он же, будучи еще только епископом, выгнал из церкви священника, не выказавшего ему должного уважения, и кричал при этом:

— Вон отсюда, или я разобью тебе рожу своим епископским посохом!

Возможно, картина получилась несколько грубоватой, но это на совести тех, кто растирал краски.

В русской церковной иерархии есть пять ступеней, включая туда и пономаря:

дьячок — пономарь, не ставший еще священником;

диакон — помощник священника;

иерей — священник;

архиерей — епископ;

митрополит — архиепископ.

Первые две ступени — диакон и священник — называются белым духовенством. Они обязательно должны быть женаты, и диакон почти всегда наследует место какого-нибудь престарелого священника, на дочери которого он женится.

Затем идет черное духовенство. Это монахи. Они не женятся, и именно в их среде царит самый постыдный разврат и происходят самые чудовищные соития.

Впрочем, в православном духовенстве нет ни капуцинов, ни августинцев, ни бенедиктинцев, ни доминиканцев, ни босоногих или обутых кармелитов; нет серых, белых, синих, коричневых или черных облачений, которыми пестрят улицы Неаполя или Палермо.

Есть только черные монахи, которые носят длинную бороду, на голове у них что-то вроде кивера без козырька, с ниспадающим сзади куском материи, а в руке — длинный посох.

Является ли посох частью монашеского облачения? Мне это неизвестно, но я склонен так думать, поскольку мне никогда не приходилось видеть монаха без посоха.

Женщины, епископы и архиепископы носят один и тот же головной убор, однако у епископов и архиепископов он белый.

Священнослужители, а в особенности монахи, почти всегда порочны, но порочность их редко доходит до преступлений, наказуемых по закону.

Все они без исключения пьяницы и чревоугодники.

Монахини обычно благонравны.

Приходские священники, особенно в деревнях, настолько невежественны, что это представить себе невозможно.

Один епископ, проверяя свои приходы и проезжая через какую-то деревню, заходит в церковь, где идет служба, длящаяся, по крайней мере, полтора часа. Он с величайшим вниманием слушает, что говорит священник, а тот, заметив его присутствие, начинает с удвоенным пылом елейно бормотать.

По окончании службы епископ подходит к священнику.

— Что за чертовщину ты тут нес? — спрашивает он его.

— Что поделаешь! — отвечает священник. — Я старался как мог.

— Так ты старался?

— Да.

— Скажи-ка, а знаешь ли ты церковный язык?

(Старославянский язык похож на сербский.)

— Очень плохо.

— Ну и в таком случае, что за службу ты сейчас читал?

— Гм! Это была вовсе не служба.

— Так что же это тогда было?

— Я читал то "Отче наш", то "Богородице Дево, радуйся", то молебны и, со всеми этими выкрутасами, как видите, добрался до конца.

Во время одного из своих путешествий император Александр I остановился у священника какого-то захудалого сельского прихода. Священника не было дома, и на глаза императору попался толстый том, брошенный в угол и покрытый пылью: это была Библия. Император засовывает между страницами три тысячи рублей и кладет том на прежнее место.

Возвращается священник. Между ним и императором завязывается беседа.

— Часто ли вы читаете Евангелие? — спрашивает император.

— Каждый день.

— И никогда не пропускаете?

— Никогда, государь.

— С чем вас и поздравляю, — говорит император, — это полезное чтение.

Два года спустя он снова проезжает через ту же деревню, заходит к тому же священнику, видит на том же месте Библию, открывает ее и находит там свои деньги.

— Теперь видишь, как ты читаешь Евангелие, скотина! — восклицает он, подсовывая под нос священнику Библию и деньги.

И на глазах у изумленного священника император кладет деньги себе в карман.

Все в России знают о невежестве и испорченности православных священников, все их презирают и при этом все оказывают им знаки уважения и целуют руку.

После того, как на глазах у меня сеть была вытащена, улов погружен в корзины и рыбаки вместе с лошадьми направились к другому месту, я снова залез в воду, доплыл до судна и имел счастье обнаружить свою одежду в том же уголке, куда я ее спрятал.

Пришло время швартоваться. На вдающийся в озеро мол опустили широкие мостки, и мы сошли на сушу.

Из-за более чем скудного обеда, который был у нас накануне, и моего утреннего купания у меня разыгрался страшный аппетит.

Мы двинулись к монастырскому постоялому двору: всякий хоть сколько-нибудь известный монастырь имеет свой постоялый двор, где останавливаются паломники и паломницы.

Нам приготовили завтрак, в котором все было несъедобно, кроме рыбы, только что пойманной у меня на глазах.

Черный, сырой в середине хлеб, который я уже видел в доме у графа Кушелева, где его подавали на стол как пирожное, вызывал у меня непреодолимое отвращение.

Я позавтракал огурцами, выдержанными в соленой воде (еда ужасающая для французского нёба, но весьма вкусная для русского), корочкой хлеба, рыбешками и чаем.

Благодаря чаю все как-то обошлось.

После завтрака мы поинтересовались, что нам стоило бы осмотреть на острове.

Как главную цель прогулки нам назвали Конь-камень.

Такое название указывало на какое-то предание и, следовательно, вызывало у меня интерес. Мы взяли провожатого и двинулись в путь, пройдя через небольшое монастырское кладбище, где надгробные камни были наполовину скрыты травами и полевыми цветами; травами этими были, главным образом, vaccinium myrtillus, hieracium auricula, solidago virguarea, achillea millefollium^[9], а над всем этим возвышались кусты лесной малины. Весной — если предположить, что в Финляндии бывает весна, — посреди всей этой дикой растительности во множестве цветут фиалки, а к концу июня появляется земляника.

Что касается деревьев, из которых состоят леса Коневца и Валаама — двух самых лесистых островов на озере, — то это сосны, березы, тополя, осины, платаны, клены и рябины.

Выйдя с кладбища, мы пошли по аллее, не лишенной некоторой величественности. В начале ее стоит большой православный крест, принятый нами за серебряный, настолько он блестел под лучами солнца. Приблизившись к нему, мы поняли, что он был всего-навсего жестяной.

Крест этот возвышается над могилой, на которой можно прочесть следующую надпись:

Помяни меня, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем.

Князь Николай Иванович Манвелов.

Родился в 1780 году, а скончался в 1856 году, 3 мая.

На небольшом пригорке виднеется церковь и очаровательные прогалины на дороге, подернутые голубоватой дымкой, которую я нигде больше не видел и глядя на которую понимаешь, откуда происходит мечтательность, присущая финской поэзии. Слева простиралось хлебное поле с бледными-бледными васильками. Справа, со стороны скошенного луга, поднимался сладостный запах сена, который доставляет такую радость тем, кто вырос в деревне и в детстве вдыхал эти терпкие ароматы.

Мы свернули налево и, пройдя через хлебное поле, снова оказались в лесу. Внезапно, примерно через версту, почва словно стала уходить у нас из-под ног: облик местности совершенно переменился. Ничего подобного в России я еще не видел. Мне почудилось, будто я перенесся в Швейцарию.

Мы стали искать место, где можно было бы спуститься в эту лощину, наполненную прохладной дымкой и прозрачными тенями, как вдруг наш провожатый указал нам деревянную лестницу из ста ступеней; мы спустились по ней и оказались на дне прелестной долины, изобразить которую неспособны ни перо, ни кисть. Деревья, тянувшиеся к солнечному свету, росли здесь прямыми и крепкими, как колонны в храме, сводами которого служила листва. Солнечные лучи, проникая через этот свод и рассеиваясь, падали вниз золотым дождем, и то здесь, то там отбрасывали на стволы деревьев и на землю отсветы, напоминавшие жидкое, струящееся пламя, тогда как в глубине долины голубовато-молочный воздух походил на атмосферу Лазурного грота.

Посредине этой долины возвышается огромная скала, на вершине которой построена небольшая часовня, посвященная святому Арсению.

По поводу Конь-камня и святого Арсения мы смогли вытянуть из нашего провожатого лишь следующее: камень был назван Конем потому, что в древности, до своего обращения в христианство, финны приносили здесь в жертву лошадей. Что же касается святого Арсения, то нам удалось выяснить только одно — он принял мученическую смерть.

Будь у меня достаточно смелости, чтобы поделиться своим мнением по поводу того, какого рода было это мученичество, то я сказал бы, что, если оно происходило там, где стоит часовня, святого Арсения должны были сожрать комары.

Нигде в мире я не видел таких туч этих ужасных насекомых. Мы и на мгновение не могли остановиться, иначе нас буквально облепляли комары; когда же мы шли, над каждым вилось отдельное облако, походившее на собственный воздушный купол.

У Муане, тем не менее, хватило мужества сделать зарисовку, в то время как Миллелотти и Дандре стояли над ним, держа в руках березовые ветки, и обмахивали его, словно китайского мандарина, прерывая это занятие лишь для того, чтобы отогнать комаров от самих себя.

Что касается меня, то после первых же комариных атак я поспешил отступить к лестнице и стал взбираться на более высокое место. По мере того как я поднимался вверх, комары отставали от меня.

Стоило мне оказаться на солнце, как я избавился от них полностью; через несколько минут ко мне присоединились мои спутники, и мы двинулись обратно к монастырю.

Меня всегда упрекают, что во время своих путешествий я вижу лишь живописную сторону мест, которые мне случается посещать. Что ж, я старею, и мне пора исправиться: займемся немного геологией, будем скучны, но зато примем ученый вид.

Почти все острова здесь — а лучше сказать, все острова, прилегающие к южному берегу Ладоги, — образованы осадочными породами вперемешку с вулканическими; те же, что прилегают к противоположным берегам, то есть к западному и северному, имеют магматическое происхождение.

Остров Коневец, находящийся на полпути между северной и южной оконечностью озера, состоит исключительно из отложений и указывает на крайнюю границу осадочных пород.

В окружности Коневец имеет четырнадцать верст.

Поскольку судно стояло тут целый день, чтобы дать паломникам время совершить богомолье, у нас было время не только осмотреть остров, но и, взяв лодку и ружья, попробовать поохотиться.

Не помню уже, у какого автора я читал, что вокруг этого острова водится самая мелкая разновидность тюленей, которые настолько непугливы, что их можно убить палкой.

Так как у меня нет абсолютного доверия к тому, что мне приходится читать, я вместо палки взял с собой ружье, которое, впрочем, мне не пригодилось, как не пригодилась бы и палка. Мы увидели несколько тюленей — толстых, как коты, и черных, как бобры; но, едва разглядев нас своими большими вытаращенными глазами, они поспешили скрыться под водой.

Ни один не дал приблизиться к нему на ружейный выстрел. (Это к сведению тех, кто захочет пострелять тюленей на Ладожском озере.)

Мы вернулись к пяти часам и пообедали примерно так же, как и позавтракали. Но зато я мог позволить себе прихоть искупаться в восемь часов вечера, настолько приятное воспоминание оставило у меня утреннее купание.

В доме графа Кушелева мне довелось впервые испробовать русские постели. И я решил тогда, что жестче постелей, чем у графа Кушелева, не бывает, но в Коневце мне стало ясно, что я ошибся: постели Коневца взяли вверх над теми, что были во дворце Безбородко.

И потому я заявил, что жестче постелей, чем в Коневце, на свете нет, и искренне верил в это утверждение.

Эту последнюю иллюзию мне суждено было утратить в киргизских степях.

XLVIII. ВЫНУЖДЕННОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ВАЛААМ

Наш пароход отчалил в десять часов утра, увозя с собой сотню паломников и паломниц, которые, совершив богомолье в Коневецкий монастырь, отправлялись на богомолье в монастырь на Валааме.

Невозможно вообразить ничего безобразнее этих паломников и этих паломниц, принадлежащих к низшему разряду простого народа, если предположить, что в России есть народ. Вряд ли существует какая-нибудь заметная разница между богомолами и богомолками: лишь отсутствие бороды у женщин позволяет отличить их от мужчин. Одежды, а вернее сказать, лохмотья, у тех и других почти одинаковы. И мужчины, и женщины держат в руке посох, а на спине носят изорванную котомку.

Разумеется, все они без конца чешутся самым отвратительным образом, приводя этим в ужас тех, кто такой потребности не испытывает.

К счастью, те, кто усердствовал в этом занятии более всего, скоро забыли о нем и занялись другим делом, более красочным.

Мы проделали не более четырех или пяти миль, как вдруг все вокруг заволокло таким туманом, что стало абсолютно невозможно разглядеть друг друга.

Посреди этого тумана загрохотал гром, и озеро забурлило, словно вода в котле, поставленном на горящие угли.

Казалось, гроза зародилась не в воздухе, а в самых глубинах бездонного озера, которое словно нехотя поддерживало нас на своей поверхности.

Можно представить, в каком состоянии пребывал наш компас, если накануне он вышел из строя при совершенно спокойной погоде.

А потому наш капитан даже и не пытался свериться с ним. Ощутив ярость разбушевавшихся волн, он, вместо того чтобы отдавать распоряжения, которые должны были предотвратить опасность, если она существовала, принялся бегать с одного конца судна на другой, крича:

— Мы погибли!

Услышав из уст капитана этот вопль отчаяния, паломники и паломницы повалились ничком и, стуча лбом о дощатый настил, стали кричать:

— Господи, смилуйся над нами!

Лишь Дандре, Муане, Миллелотти и я остались на ногах, хотя Миллелотти, будучи римлянином, испытывал горячее желание последовать примеру остальных.

Туман все сгущался; гром гремел с ужасающим грохотом; молнии, в которых было нечто жуткое, угасали в этом густом тумане; озеро продолжало штормить, но проявлялось это не в буйстве волн, а в клокотании, исходящем из глубины вод.

Я видел за свою жизнь пять или шесть бурь, но ни одна из них не была похожа на эту. Возможно, это старый Вяйнямёйнен перебрался с океана на Ладогу.

Ни о какой остановке нельзя было и помыслить: судно шло само по себе и куда хотело.

Наконец, поскольку и через два часа обстановка оставалась почти такой же, капитану пришло в голову послать на верх мачты двух матросов в качестве наблюдателей, чтобы можно было воспользоваться первым же просветом на небе.

Матросы не пробыли там и десяти минут, как послышался такой грохот, будто рядом галопом промчался кавалерийский отряд: это поднялся ветер.

Один его порыв изорвал, развеял и унес прочь пелену тумана.

Открылось озеро, белое от пены, но видимое до самых дальних своих горизонтов. Матросы на мачте прокричали:

— Земля!

Все ринулись в носовую часть. Капитан понятия не имел, где мы находимся, но один старый матрос заявил, что он узнает Валаам.

Судно взяло курс на остров.

Примерно в полутора милях от главного острова находится небольшой островок, на котором видны развалины; эта скала называется Монашенским островом.

Так как женская обитель, существовавшая прежде на Валааме, располагалась в близком соседстве с мужским монастырем, что не раз становилось причиной шумных скандалов, Святейший Синод своим указом постановил, что эта обитель будет переведена на островок, лежащий теперь перед нами, и, поскольку новых монахинь в общину принимать не будут, она угаснет там сама собой.

И вот на скале построили монастырь; туда перевезли десятка три монахинь, и там, как и было предусмотрено указом, они угасли одна за другой.

Затем настала очередь монастыря, и, точно так же, как из его общины выпадали одна за другой монахини, уходя из жизни, из его здания, разрушаемого с фундамента волнами, а с кровли — ураганами, выпадали один за другим камни. В итоге от него остались лишь бесформенные развалины и предание, которое я только что рассказал.

Между тем мы шли довольно быстро и уже стали различать нечто вроде пролива, по которому проникают в глубь острова.

Вскоре на самом дальнем его мысу, который по мере нашего приближения словно двигался нам навстречу, мы разглядели небольшую церковь, сплошь из золота и серебра и такую сияющую, будто ее только что вынули из бархатного футляра. Она высилась среди деревьев, на газоне, который способен был посрамить газоны Брайтона и Гайд-парка.

Эта церковь, настоящая жемчужина и как произведение искусства, и по богатству отделки, построена лучшим, на мой взгляд, архитектором России — Горностаевым.

Мы проплыли почти у подножия церкви; по мере приближения к ней нам открывались детали, исполненные с восхитительным вкусом; и, странное дело, золото и серебро, хотя и использованные в изобилии, были распределены так умело, что они ничуть не вредили изумительному стилю этого маленького архитектурного шедевра.

Со времени моего приезда в Россию то было первое здание, которое меня полностью удовлетворяло.

Впрочем, русская церковь в Рульском предместье несколько напоминает это очаровательное сооружение, но в ней нет такой легкости.

Мы вошли в пролив, который вначале настолько узок, что с борта судна можно почти что дотянуться до прибрежных деревьев, но затем внезапно расширяется и превращается в залив, усеянный островками, полный тени и прохлады.

Мне подумалось, что эти небольшие массивы зелени должны казаться уменьшенными копиями островов Океании.

Мы обогнули островки и слева, на горе, увидели огромный Валаамский монастырь — внушительное здание, не отличающееся особыми архитектурными достоинствами, но, тем не менее, производящее впечатление своей грандиозностью.

К монастырю поднимаются по гигантской лестнице, широкой, как лестница Версальской оранжереи, но в три раза выше.

По этой лестнице двигалось вверх и вниз столько людей, что мне почудилось, будто я вижу наяву ту лестницу, которую Иакову было дано увидеть лишь во сне.

Едва судно остановилось, мы спрыгнули на берег и поспешили смешаться с поднимавшейся наверх толпой.

Нас не раз уверяли, что здешний настоятель — человек просвещенный, и потому мы решились нанести ему визит вежливости.

Нас принял молодой послушник, длинноволосый, бледный, с тонкими чертами лица. Мы заметили его еще издали: он стоял прислонясь к двери, в позе, исполненной печали и изящества. С первого же взгляда он произвел на нас четверых одинаковое впечатление. На расстоянии двадцати шагов мы еще готовы были побиться об заклад, что это женщина.

Переговорив с ним, мы так и не поняли, кто перед нами.

Он взял на себя труд доложить настоятелю о нашем визите.

Я назвал послушнику свое имя, не очень надеясь на то, что его отзвук когда-нибудь доходил до острова, затерянного среди вод Ладожского озера.

Несколько минут спустя послушник вернулся и предложил нам войти.

К моему великому удивлению, настоятель дал понять, что он осведомлен обо мне. Он говорил со мной о "Мушкетерах" и "Монте-Кристо", но не как человек, прочитавший эти книги, а как тот, кто слышал похвальные отзывы о них от людей, которые их читали.

После пятиминутной беседы нам подали угощение, состоявшее из фруктов и чая; затем настоятель предложил нам осмотреть монастырь и нашим проводником назначил молодого послушника.

Никто не знает, когда был основан Валаамский монастырь, и, хотя один из монахов, торгующий православными крестиками и иконками святых, продает также брошюрку о монастыре, написана она так невразумительно, что почерпнуть из нее какие-либо сведения невозможно. Однако вне всякого сомнения, в XIV веке монастырь уже существовал.

Одно из преданий рассказывает, что, после того как на глазах у шведского короля Магнуса его войско было в 1349 году наголову разбито новгородцами, он пустился в плавание по Ладожскому озеру, но был застигнут бурей, и, когда в виду острова Валаам его судно стало тонуть, король дал обет, что если ему удастся добраться до берега, то он посвятит себя служению Господу.

Корабль пошел ко дну, но Магнус добрался до берега, ухватившись за какую-то доску; он сдержал свое слово, и таким образом был основан монастырь.

В монастыре нет ничего, что представляло бы интерес с точки зрения искусства или науки: нет ни живописи, ни библиотеки, нет ни письменной, ни устной истории; жизнь здесь течет в своей будничности и монашеской убогости.

По возвращении нас ждал настоятель. Поскольку наше судно должно было простоять на якоре весь следующий день и отплыть лишь к вечеру, настоятель осведомился, чем мы намерены заняться.

Мы попросили у него позволения познакомиться с островом и пострелять кроликов — дичь, об изобилии которой сообщал автор, предоставивший мне сведения о тюленях.

Нам было разрешено и то, и другое; мало того, настоятель добавил, что мы можем не затруднять себя поисками лодки: он предоставит в наше распоряжение свою собственную.

Я имел нескромность спросить, не позволит ли он своему послушнику отправиться вместе с нами, чтобы юноша развлекся; но на этот раз мы зашли слишком далеко, и, хотя молодой человек, казалось, с беспокойством ждал ответа, в этой милости нам было отказано.

Лицо юного послушника, на миг оживившееся, приняло свое обычное печальное выражение, и на этом все кончилось.

Вернувшись в монастырскую гостиницу, мы узнали, что настоятель прислал нам рыбу, салат, овощи, черный хлеб и громадную бутыль кваса.

Мы попросили показать то, что нам прислали; рыба оказалась великолепна: это были судаки, окуни, сиги и налимы.

Бутыль с квасом была литров на двадцать.

Хлебный каравай весил сорок фунтов.

Его решено было во что бы то ни стало доставить нетронутым графине Кушелевой, которая ежедневно съедала за обедом тоненький ломтик черного хлеба, так ч. о этого каравая ей определенно должно было хватить до самой глубокой старости!

Располагая главными составляющими для приготовления превосходного обеда и имея возможность добавить к ним яйца и цыплят, я заявил, что не позволю какому-нибудь русскому повару, к тому же монаху, что является отягчающим обстоятельством, прикоснуться к подобным сокровищам.

И поистине, то были сокровища, при виде которых пришли бы в восторг даже Лукулл и Камбасерес! Размер рыб, как известно, напрямую зависит от величины водоема, в котором они обитают; соответственно, в таком озере, как Ладога, имеющем сто шестьдесят льё в окружности, рыбы достигают гигантского размера.

Чтобы дать представление о них, скажу, что такая известная во Франции рыба, как окунь, была в полтора фута длиной и весила более восьми фунтов.

Дандре, единственный из нас, говоривший по-русски и потому способный установить взаимоотношения между мной и местными жителями, был возведен в ранг поваренка; он велел ощипать цыплят, не позволив опускать их в воду, и помешал монастырскому повару, настроенному отстаивать преимущества русской кухни, положить муку в мой омлет, пока я отвернулся.

Дандре, с благодарностью вспоминавший обеды на улице Риволи, признался, что, с тех пор как он покинул Париж, ему впервые довелось пообедать как следует.

Я смог улучшить обед, но не в моих силах было сделать мягче постели; чем набивают в России тюфяки, оставалось для меня тайной на протяжении всех девяти месяцев, проведенных мною в этой стране. У нас есть выражение — спать на персиковых косточках, но, когда речь идет о здешних тюфяках, это сравнение, на мой взгляд, явно слабовато.

Мы попросили подать нам лодку в шесть утра, но при первых же лучах солнца я соскочил со своего дивана. Поскольку в России не имеют понятия о простынях и спят не раздеваясь, на туалет много времени тратить не приходится.

Не сомневаясь, что мои спутники разыщут меня в любом случае, я спустился по лестнице Иакова и сел под купой деревьев, чтобы под сенью этих прекрасных лесов следить за тем, как утренние сумерки незаметно сменяются в синеватом воздухе дневным светом.

В противоположность южным краям, где ночь наступает внезапно, а рассвет — это огненная вспышка, в одно мгновение воспламеняющая весь горизонт, в северных странах приход и уход дня сопровождает целая гамма оттенков, необычайно живописных и невыразимо гармоничных; когда же речь идет об островах, то к этому следует прибавить особую поэтичность, которую придает им та невидимая дымка, что поднимается с поверхности воды и волшебной пеленой накрывает их, смягчая слишком яркие краски и наделяя природу тем очарованием, каким искусство наделяет живописное полотно. Позднее я повсюду искал те присущие финским сумеркам нежные оттенки, что сохранились в моей памяти, но нигде больше таких не встречал.

Иными словами, я целый час промечтал под купой деревьев, не замечая, как течет время.

В шесть часов ко мне подошли мои спутники. Я попытался разъяснить Муане, как много он, художник, потерял, но у Муане был на Россию зуб, мешавший ему беспристрастно восхищаться ее красотами: еще в июне Муане подцепил под огромными деревьями парка Безбородко простуду. Эта простуда перешла затем в лихорадку, и при малейшем дуновении свежего ветерка его пробирал озноб.

Нас уже ожидала лодка с четырьмя гребцами. Одна из монашеских добродетелей — это пунктуальность. В монастырях дисциплина еще суровее, возможно, чем в армии. Вледствие этого всегда можно рассчитывать если и не на сообразительность монаха, то хотя бы на его пунктуальность.

Мы попытались расспросить гребцов о каких-либо преданиях, бытующих на острове, но нам не удалось вытянуть из них и двух слов; тогда мы удовлетворились разговором о материальной стороне монашескойжизни и узнали едва ли не все, что нас интересовало.

Монахи ложатся спать в девять часов вечера, встают в пять утра, трапезничают два раза в день рыбой и овощами; мясо едят редко, только по праздникам; всю физическую работу выполняют сами, не прибегая к помощи работников извне. У каждого свое ремесло: один портняжит, другой сапожничает, третий плотничает; даже лодка, в которой мы совершали наше плавание, была сделана самими монахами.

Вначале мы осмотрели небольшой залив, который вдается в центральную часть острова Валаам, в самые таинственные его глубины. Нет ничего прелестнее этих крохотных бухт, в воды которых деревья окунают концы своих могучих ветвей: короткое, но буйное русское лето дарит этим ветвям крепость и жизненные силы, поддерживаемые той влагой, какая омывает корни деревьев, и теми испарениями, какие увлажняют их листья.

Деревья, как известно, живут и землей, и воздухом: земля их кормит, а воздух поит.

Переезжая из одной бухты в другую, я спугнул чирка и подстрелил его.

Подлинной целью нашего плавания были поиски места, откуда Муане мог бы сделать зарисовку очаровательной маленькой церкви, которую мы заметили, подплывая к острову. Подобное чудо — большая редкость, и потому мне стало казаться, что я стал жертвой миража, и у меня возникло опасение, что я не увижу церковь на прежнем месте.

К моему великому удивлению, она там была.

Мы причалили к противоположному берегу и нашли точку, откуда и сама церковь, и окружавший ее пейзаж открывались во всем своем великолепии.

Оставив Муане и Миллелотти зарисовывать церковь, мы с Дандре ринулись на поиски кроликов, которых нам обещали в большом количестве.

Однако с кроликами дело обстояло так же, как и с тюленями, которых нам якобы предстояло бить дубинками и которые, на самом деле, бросались в воду, увидев нас на расстоянии в пятьсот шагов: ни поблизости, ни вдалеке мы не разглядели ни единого кролика.

Впрочем, в этих великолепных лесах и птиц немного. Можно подумать, будто они боятся, что им не хватит времени вывести птенцов за то короткое лето, какое отпущено им северным климатом. Отсюда — отсутствие радости и веселья. В тишине ощущение безлюдья становится еще сильнее.

В лодке у нас был превосходный завтрак, состоявший из остатков вчерашнего обеда. К десяти часам мы с Дандре вернулись, чтобы потребовать свою долю. Рисунок был закончен и, несмотря на дурное настроение Муане, удался ему как нельзя лучше.

Наше судно должно было отплыть в пять часов пополудни и на рассвете следующего дня прийти в Сердо-боль.

Оттуда мы должны были добраться по суше до Санкт-Петербурга.

В шесть часов, проплывая мимо, мы помахали платками красной, серебряной и золотой церквушке Горностаева, с которой мы прощались навсегда.

Паломничество на Валаам — не из числа тех, которые в своей жизни совершаешь дважды.

XLIX. ИЗ СЕРДОБОЛЯ В МАГРУ

На рассвете вдали показался Сердоболь.

Некоторое время мы плыли среди островов небольшого архипелага, показавшихся нам либо вовсе ненаселенными, либо населенными очень слабо; затем наш взгляд остановился на Сердоболе, бедном финском городке, построенном между двумя горами.

В восемь часов утра мы сошли на берег и отправились на поиски пропитания.

В России, а тем более в Финляндии, человек низводится до состояния дикаря: ему приходится искать себе пропитание и, чтобы найти его, он должен обладать инстинктом не хуже звериного.

В каждом городе, даже в финском, есть улица, именуемая главной; туда и направляется иностранец, надеясь обрести там то, что он тщетно искал в других местах.

На этой улице мы наткнулись на ватагу немецких студентов, которые, подобно нам и льву из Священного Писания, искали, кого бы поглотить.

Дандре, изъяснявшийся по-немецки, как Шиллер, предложил студентам присоединиться к нам; узнав, кто мы такие, они с восторгом приняли это предложение. С этой минуты обе наши ватаги слились в одну.

В результате совместных поисков нам удалось раздобыть цыплят, яиц и рыбы. Правда, ни сливочного масла, ни растительного не нашлось, но мы разжились топленым свиным салом; так вот, пусть путешественники, проявляющие интерес к этой подробности, — а всякий путешественник заинтересован в том, чтобы не умереть с голоду, — не забывают, что топленое свиное сало всегда может заменить сливочное масло. Что же касается растительного масла, то вместо него можно использовать свежие желтки. Нет нужды добавлять, что и желтки, и топленое свиное сало найдутся всюду, куда могут добраться свиньи и куры.

Сердоболь, полностью открывшийся нашим взорам, не явил собой ничего привлекательного, и потому у нас возникло желание покинуть его как можно скорее. Совершив паломничество на Ладогу, я исполнил свой долг, но не благочестия, а совести: мне не хотелось возвращаться в Санкт-Петербург, не заглянув на короткое время в Финляндию.

Но вот куда я хотел поехать, ибо мне было известно, что меня там с нетерпением ждут, так это в Москву: туда, опередив меня, уже отправились мои добрые друзья Нарышкин и Женни Фалькон, оказавшие мне такой радушный прием в Санкт-Петербурге.

Однако у всякого путешественника есть определенные обязательства, которым ему приходится подчиняться под страхом прослыть ленивым путешественником — это разновидность путешественников, которая не вошла в классификацию, придуманную Стерном.

Ленивый путешественник — это тот, кто проходит не глядя мимо избитых достопримечательностей, осмотреть которые считают своим долгом все, и кто то ли из презрения, то ли по беспечности поступает не как все. Стоит ему вернуться на родину — либо мачеху, либо мать, ведь у всякого путешественника есть какая-нибудь родина — и заговорить о своих путешествиях, как он непременно встретит кого-нибудь, кто скажет ему:

"Ах, стало быть, вы там были?"

"Да".

"Так-так-так. А видели вы по соседству то-то и то-то?"

"Право слово, нет".

"Как же так?"

"Я слишком устал, либо мне показалось, что я напрасно потрачу силы".

Может быть пущен в ход и какой-нибудь другой довод, имеющий смысл в глазах того, кто его приводит, но совершенно бессмысленный в глазах того, кто его выслушивает.

И тогда начинаются сетования этого человека, жаждущего, чтобы все были рабами своих предшественников, то есть рабами косности, привычки, традиции; эти сетования обязательно завершаются словами:

"Забраться в такую даль и не увидеть главной тамошней достопримечательности!"

Так вот, дорогие читатели, в тридцати верстах от Сер-доболя находятся мраморные каменоломни Рускеалы, которые мне настоятельно советовали посетить и которые я был обречен посетить под страхом обесславить мою поездку в Финляндию.

Я достаточно часто признавался в своих пристрастиях, и потому мне следует признаться и в том, что вызывает у меня неприязнь; так вот, во время путешествий я не люблю посещать рудники, заводы и каменоломни.

Все это, бесспорно, приносит большую пользу, но моя любознательность довольствуется видом готовой продукции.

Однако спорить не приходилось: как уже говорилось, я был обречен увидеть карьеры Рускеалы, ибо в основном именно там добывался камень, из которого построили Исаакиевский собор.

Так что мы раздобыли телегу, это своего рода орудие пытки, используемое в России как средство передвижения.

Я уже описывал ее и, менее угодливый по отношению к моим читателям, чем Эней — по отношению к Дидоне, ни за что не соглашусь вновь испытывать боль, даже в воспоминании.

Впрочем, нас заверяли, как это всегда делают в России, что дорога туда превосходна.

Ближе к полудню мы распрощались с нашими друзьями-студентами, проводившими нас принятым в таких случаях троекратным "ура", и помчались, увлекаемые галопом пяти крепких лошадей.

Мостовые Сердоболя с первой же минуты внушили нам сильные сомнения в добротности дороги. Чтобы не вылететь из телеги, я вцепился в Дандре, ибо он, более меня привычный к такого рода экипажам, должен был лучше уметь сохранять равновесие; что же касается Муане и Миллелотти, то они поступили подобно тем наездникам, которые не довольствуются поводьями и хватаются за седло: оба ухватились за скамью.

Но, когда мы выехали из города, дорога стала ровнее. Окружающие окрестности были довольно живописны, и живописность эту дополнял табор цыган, которые расположились у подножия скалы, отбрасывавшей длинную тень, и под открытым небом готовили себе обед, в то время как осел, один тянувший повозку, на которой перевозили пожитки всего племени, кормился еще более непритязательно, поедая нежный мох, покрывающий камни и явно пришедшийся ему по вкусу.

Осел наверняка пообедал лучше своих хозяев; впрочем, со слугами такое иногда случается.

За два с половиной часа мы проделали семь наших льё. Выдержав первые пятьдесят, путешественник обязан признать, что русская почта — был бы лишь кнут, но не для лошадей, а для станционного смотрителя — заметно превосходит почтовые службы всех прочих стран.

Наконец, мы прибыли на почтовую станцию.

Заметим, кстати, что только в России можно встретить эти станционные дома, одинаковые по виду, где держат лишь самое необходимое, но зато всегда можно быть уверенным, что оно там найдется: две сосновые лавки, окрашенные под дуб, и четыре сосновых табурета того же цвета.

Кроме того, вы увидите там большие стенные часы в футляре, показывающие время настолько точно, насколько это можно требовать от стенных часов: со времен Карла V ими по привычке продолжают пользоваться, но никто им больше не доверяет.

Я забыл упомянуть еще об одном обязательном предмете обстановки, предмете в высшей степени национальном — всегда разожженном самоваре.

Все это предоставляется вам бесплатно: у вас есть на это право, коль скоро вы едете на почтовых и, стало быть, являетесь лицом государственным.

Но не требуйте другого, а именно, пищи: об этом и речи быть не может. Если вы хотите есть — возите с собою еду, если вы хотите иметь постель — берите с собой тюфяк.

В противном случае вам придется спать на одной из сосновых лавок, окрашенных под дуб. Они несколько жестковаты, но зато куда чище монастырских тюфяков.

Тем не менее станционный смотритель, человек весьма обходительный, взялся раздобыть к нашему возвращению что-нибудь, что могло бы сойти за обед.

Мы поблагодарили его, попросив, чтобы он ни в коем случае не утруждал себя стряпней.

Из окон почтовой станции открывался чрезвычайно красивый вид, что довольно необычно для России, страны на удивление равнинной, и потому достойно упоминания.

Поскольку расстояние от станции до каменоломни не превышало километра, мы без всяких возражений решили проделать этот путь пешком.

Некоторое время мы шли по проезжей дороге, а затем проводник повел нас полями, по более гладкой местности.

Вскоре, примерно в двухстах шагах впереди, показался ослепительной белизны холм, имевший конусообразную форму; весь этот холм состоит из мраморной крошки, и если смотреть на него издали, то можно поклясться, что это большая куча снега.

Мы обогнули сверкающий белизной холм и вышли на просторную площадку, которая была заставлена огромными мраморными глыбами кубической формы, приготовленными к отправке.

Я стал раздумывать над тем, какими средствами передвижения можно доставить эти громадные блоки к берегу озера, поскольку было очевидно, что в Санкт-Петербург их можно везти лишь водным путем. Так и не сумев удовлетворительным образом ответить на этот вопрос, я отважился задать его вслух; станционный смотритель, пожелавший стать нашим проводником, ответил мне, что для их перевозки дожидаются зимы, когда устанавливается санный путь. Глыбы настолько тяжелы, что поднимать их приходится с помощью домкратов и рычагов, потом грузить на сани и на санях доставлять на большие парусные суда, которые отвозят их в Санкт-Петербург.

Разглядывая все это с достаточно умеренным интересом, я внезапно обнаружил, что вокруг меня почти никого больше нет: последний из моих спутников, поза которого не позволяла мне распознать его, вот-вот должен был скрыться в глубине какой-то норы, вырытой у подножия холма из мраморной крошки.

Этот проход был образован — чего я не заметил вначале — вертикальной выемкой и вел внутрь скалы. В свою очередь углубившись туда и прошагав метров пятнадцать по узкому коридору, я оказался в огромном четырехугольном зале, стены которого были высотой около сорока футов и шириной около ста. Весь он был совершенно пуст.

Стены его были белыми, как снег.

В трех километрах от каменоломни, где добывают белый мрамор, находится другая каменоломня, где добывают зеленый мрамор. Наш станционный смотритель жаждал непременно отвести нас туда и восхвалял вторую каменоломню как нечто самое необычное на свете. Мы заключили полюбовное соглашение: я предоставил в его полное распоряжение моих спутников, а сам настроился вернуться в Сердоболь и заняться обедом.

Мой уход ускорили несколько услышанных мною слов, которыми станционный смотритель и Дандре обменялись по поводу третьей каменоломни, где прежде добывался желтый мрамор: теперь она была заброшена и выглядела чрезвычайно живописно, поскольку заросла кустами ежевики и мхами, пришедшими на смену каменотесам.

Миллелотти, не проявлявший особого интереса к каменоломням, испросил себе как милость право удалиться вместе со мной. Муане и Дандре продолжили путь. Разумеется, мы благополучно нашли дорогу обратно и час спустя уже ждали наших товарищей, стоя у кухонной печи.

Обед, который возглавлял наш милейший станционный смотритель, затянулся допоздна, так что о возвращении в Сердоболь не могло быть и речи. Главная комната почтовой станции была превращена в огромную общую спальню, где мы и провели ночь, причем первую ее половину пили чай, а вторую — спали.

Во время этой короткой прогулки я установил один факт: все русские в Финляндии пьют чай, все финны пьют кофе.

Русские — ярые любители чая; финны — страстные поклонники кофе. Нередко можно видеть, как финский крестьянин проделывает путь в десять — двенадцать льё, отделяющий его от города, лишь для того, чтобы купить там один или два фунта кофе. Если содержимое его кошелька не позволяет крестьянину сделать столь основательный запас, он совершит странствие ради полуфунта, четверти фунта и даже восьмушки. В этом случае он почти всегда выступает посланцем всей деревни и каждому приносит его долю драгоценного товара.

В заключительной части моего путешествия в Финляндию мне два или три раза доводилось пить кофе на почтовых станциях либо в скверных гостиницах, где мы останавливались пообедать, и всякий раз кофе был превосходный, отлично приготовленный и необычайно изысканный благодаря высочайшему качеству сливок, которым обильные финские пастбища придают неповторимый вкус.

На следующее утро мы отправились в Сердоболь и пробыли там ровно столько времени, сколько потребовалось на то, чтобы сменить лошадей; из Сердоболя мы выехали по длинной дамбе, начинающейся от окраины города: слева от нас было озеро, справа — гранитные утесы, изборожденные продольными полосками, из которых одни были чрезвычайно тонкими, а другие — глубокими, словно каннелюры в колонне. К несчастью, я слишком мало разбираюсь в геологии, чтобы уделить этим ледниковым бороздам то внимание, какого они, возможно, заслуживают.

Проехав пятнадцать верст и не увидев по дороге ничего примечательного, за исключением финских крестьянок, продававших превосходную землянику в корзинках собственного плетения, мы добрались до почтовой станции Отсойс; пара жареных цыплят, которых я позаботился захватить с собой из Сердоболя, свежие яйца и земляника, а затем чай и кофе со сливками составили превосходный обед.

На выезде из Отсойса мы вновь увидели Ладожское озеро, но вскоре оно скрылось из глаз, и дорога углубилась в необычайно живописную пересеченную местность; дорога эта почти на всем своем протяжении проложена между огромными гранитными скалами, которые кое-где стоят так близко друг к другу, что ширины ее хватает ровно для проезда одной телеги, а если навстречу вам едет другое подобное же средство передвижения, то там неизбежно должна повториться сцена, произошедшая между Эдипом и Лаем. Одна из этих скал имела такое сходство с обратившейся в руины крепостью, что лишь на расстоянии полукилометра от нее к нам пришло осознание ошибки, в которую мы впали.

Добавим, что горы здесь покрыты великолепными лесами, и теперь мы смогли оценить вблизи последствия одного из тех пожаров, о которых уже говорилось. Огонь двинулся под действием ветра к северу, то есть в самую гущу леса, а это означало, что пожар, вероятно, будет длиться довольно долго. Мы заметили одно достаточно странное обстоятельство: огонь передается не от дерева к дереву, а по земле; причиной распространения пожара становятся пылающие смолистые обломки: огонь ползет, подобно лаве, обтекает подножие дерева и продолжает свой путь, и лишь несколько мгновений спустя, когда, по всей вероятности, древесный сок полностью иссохнет, дерево начинает потрескивать, кора лопается, пламя поднимается от комля к сучьям и пожирает их; иногда оголенный ствол остается стоять, как засохшее на корню дерево, но он всего лишь зола и уголь и, если его ткнуть концом трости, рассыплется в прах.

Ночевали мы, насколько я могу вспомнить, на почтовой станции в Маасильте. От Маасильты до Кроноборга пейзажи не особенно живописны, но, как только Кроно-борг остается позади, снова появляются гранитные скалы, принимающие самые причудливые очертания: при виде крутых откосов и глубоких лощин можно подумать, что ты въезжаешь в один из самых гористых кантонов Швейцарии.

По правую руку от нас остались лежать два или три озера, которые блестели, словно зеркала из полированной стали, заключенные в рамы из зелени.

Миновав почтовую станцию Паксуялка, мы снова увидели Ладогу и по мосту въехали на островок, на котором построен город Кексгольм.

Тут предложения купить землянику стали слышаться еще чаще, и в ту минуту, когда состоялся наш въезд в город, можно было подумать, что мы явились туда для того, чтобы вступить в соперничество с местными зеленщиками.

В Кексгольме мы провели полдня, отчасти из-за усталости, отчасти из любознательности; нас, следует признаться, пленила чистота улиц, застроенных по обеим сторонам деревянными домами, почти сплошь двухэтажными.

Кексгольм, подобно Шлиссельбургу, в прошлом был шведской крепостью. Вы попадаете туда, преодолев широкий ров, над которым высится крепостная стена с бастионами. Затем позади остаются две караульни: одна, кирпичная и уже развалившаяся, была построена еще шведами, а другая, деревянная и пустая, датируется царствованием императора Александра; обе они своей разо-ренностью и заброшенностью придают крайне печальный вид всему этому сооружению, военная архитектура которого достаточно примечательна.

Мы пересекли всю крепость из конца в конец, ни разу не остановившись, поскольку с ней не связаны никакие исторические предания, и выехали к воротам, из которых открывался вид на озеро.

Перед нами, на вершине островка, высился полураз-валившийся укрепленный замок. Некогда его соединял с крепостью мост, но замок разрушился, и было решено, что нет смысла поддерживать в надлежащем виде мост, ведущий всего лишь к груде камней; в итоге он и сам стал непригодным.

Наш проводник, которого я замучил расспросами, решился было начать рассказ про какого-то государственного преступника, умершего после долгого заточения в этой крепости во времена шведов, но в памяти славного малого царил такой туман, что вскоре я отказался от надежды что-либо уяснить себе в его повествовании.

Он утверждал также, что слышал от своего отца, будто под башней крепости находятся обширные подземелья и множество тюремных камер, которые тот обошел и осмотрел и в которых еще сохранились железные кольца, цепи и орудия пытки.

Я лишь повторяю то, что слышал, и воздержусь брать на себя какую бы то ни было ответственность за эти сведения.

Мы переночевали в Кексгольме, и должен сказать, что кровати, а точнее, диваны на постоялом дворе были такими, что я с сожалением вспоминал о лавках на почтовой станции.

На другой день, когда мы отъехали от города на расстояние ружейного выстрела, нам встретилось нечто вроде лагун, образованных озером Пихлаявеси; лагуны эти прорезаны проточными водами реки Хаапавеси.

Мы с некоторой тревогой стали задавать себе вопрос, каким образом нам удастся преодолеть на телеге водное пространство протяженностью в два километра, и не переставали удивляться, что станционный смотритель не предупредил нас о такой помехе; неожиданно этой тревоге пришел конец, хотя, правда, на смену ей пришла новая.

Из какого-то сарая вышли шесть человек; четверо ухватили наших лошадей за поводья, двое прыгнули на плот и подогнали его к самому берегу, а затем, не позволив нам, невзирая на наши возражения и даже крики, сойти с телеги, втолкнули ее на плот, и мы оказались на воде.

Все было проделано за меньшее время, чем потребовалось, чтобы об этом рассказать.

Почти таким же способом Ганнибал переправлял своих слонов через Рону.

На какое-то мгновение сходство чуть было не стало еще разительнее, ибо, как и они, мы едва не опрокинулись в воду.

Но наши паромщики, разместившись нужным образом, благодаря собственной тяжести восстановили равновесие и, начав отталкиваться от песчаного дна баграми, заставили наш плот двигаться вперед достаточно быстро, несмотря на течение.

Когда население России настолько приумножится, чтобы превратить эти лагуны в новую Венецию, сделать такое будет весьма легко, благо начало этому уже положено.

На некоторых из бесчисленных островков, разбросанных по этому своеобразному озеру, виднеются дома, амбары, церкви.

На других высятся укрепленные замки с массивными башнями по бокам, увенчанными зубцами.

Пятнадцати — двадцати минут плавания было достаточно, чтобы перевезти нас из Кегсгольма на противоположный берег озера, где мы снова оказались на суше, так ни разу и не сойдя с нашей телеги.

Плата за это красочное плавание, оставшееся в моей памяти неким сновидением, составила один рубль.

Покинув лагуны, мы снова поехали лесом, отдельные участки которого, уничтоженные пожаром вроде того, что мы видели, были пущены под пашню. Пшеница там, судя по всему, родится прекрасно: колосья уже налились и начали желтеть.

Подъезжая к почтовой станции Нойдерма, мы увидели финок в поразивших нас национальных нарядах.

Наряд этот состоит из синей юбки, обшитой снизу широкой пурпурной каймой, белого казакина, плотно облегающего стан, и, наконец, завязанного под подбородком красного платка, обрамляющего лицо.

Этот головной убор идет красоткам, но сильно уродует дурнушек.

После почтовой станции Кивиниеми мы выехали к реке Вуоксе, которая выше по течению образует знаменитый водопад Иматра, вероятно единственный в России. Было ли это время половодья реки, или мы видели ее естественное состояние? Во всяком случае, река затопила долины, по которым она течет.

Местность тут тоже была лесистой и гористой, однако в окружающей обстановке появилась одна характерная особенность.

Чем ближе мы подъезжали к Магре, тем чаще нам стали попадаться стада диких свиней. Вначале, увидев таких свиней в лесу, я принял их за кабанов, устроивших там лежбище. Приказав вознице остановить телегу, я уже было собрался пристрелить одну из них, как вдруг увидел, что голову ее охватывает треугольное ярмо из трех деревянных палок, связанных у концов: вероятно, оно мешало ей проникать в обнесенные оградой угодья.

Через несколько верст свиньи стали встречаться так часто и вели себя при этом так непринужденно, что вознице приходилось сгонять их с середины дороги кнутом. Они, видимо, питали расположение к такого рода местам, и причиной тому был дорожный гравий, более теплый, чем лесной мох, хотя и не такой мягкий. Если бы не осторожность, которую проявлял наш возница, мы определенно могли бы раздавить кого-нибудь из этих достойных сибаритов.

После почтовой станции Кюлянятко, последней перед Санкт-Петербургом, дорога раздваивается.

Ответвление направо ведет в Выборг, налево — в Санкт-Петербург.

Вскоре мы пересекли Большую Невку по монументальному мосту, построенному в 1811 году нашим соотечественником Бетанкуром, проехали через Аптекарский остров, а затем, миновав небольшую речку Карповку, по Петербургскому острову въехали во вторую российскую столицу.

По прибытии в особняк Безбородко мы застали там большой переполох.

Графиня, превосходнейшая наездница и отважнейшая возница, ежедневно выезжала либо верхом, либо в тильбюри. В тот день она правила тильбюри, и с ней была одна из ее приятельниц.

Съезжая по довольно крутому склону, графиня увидела впереди корову, лежавшую посреди дороги и нежившуюся на гравии с таким же наслаждением, что и наши свиньи из Магры. Графиня, разбиравшаяся в повадках четвероногих не так хорошо, как мы, решила, что корова встанет при виде экипажа; но та и не подумала этого сделать; тогда графиня натянула правую вожжу, чтобы обогнуть зад животного, и выполнила этот маневр с той же ловкостью, с какой участники олимпийских конных ристаний огибали разделительную стену античного цирка. Но графиня не заметила, что корова, вместо того чтобы свернуть хвост и держать его под собой, в истоме вытянула его прямо поперек дороги.

Колесо тильбюри переехало коровий хвост. Корова, ощутив, что на ее важнейший придаток совершено покушение, с жутким ревом поднялась на ноги; лошадь испугалась, понесла и, несмотря на все искусство возницы, вывалила графиню и ее спутницу в канаву.

К счастью, обе дамы отделались несколькими царапинами, так что после десятидневного отсутствия мы провели нашу последнюю ночь в Санкт-Петербурге так же, как и предшествовавшие: пели и музицировали до четырех часов утра.

В пути между Валаамом и Сердоболем мне исполнилось пятьдесят пять лет.

L. МОСКВА

На следующий день, в восемь часов утра, мы покинули Санкт-Петербург и по железной дороге отправились в Москву.

Русские железные дороги оборудованы довольно плохо, однако у них есть одно преимущество перед нашими: на станциях там есть ватерклозеты.

От Санкт-Петербурга до Москвы восемьсот верст, то есть двести льё. Дорога занимает двадцать шесть часов, а чтобы доехать из Парижа в Марсель, требуется всего восемнадцать часов.

Это на восемь часов меньше при расстоянии на двадцать льё больше; надеюсь, такого небольшого подсчета достаточно, чтобы удостоверить превосходство наших железных дорог над русскими. Подобная медлительность передвижения тем более досадна, что дорога из Санкт-Петербурга в Москву тянется то бескрайней степью, то бесконечными лесами, и вдоль нее нет ни малейшей возвышенности, которая придала бы пейзажу живописность. Единственным нашим развлечением на протяжении всего пути стал один из тех страшных пожаров, какие уничтожают целые версты леса.

Внезапно послышалось, как наш паровоз засвистел во всю силу своих железных легких, потом движение поезда, до этого весьма умеренное, ускорилось так, словно машина взбесилась; тотчас же мы ощутили сильный жар, а затем увидели слева и справа, насколько хватало глаз, языки пламени.

Мы мчались через самый центр пожара.

Это было великолепное зрелище, тем более что наступали сумерки, и, как ни быстро шел поезд, мы ничего не упустили из этого величественного спектакля.

Однако, хотя декорации его были прекрасны, в зале было жарковато, и несколько вентиляторов явно не были бы лишними. Я уверен, что, несмотря на скорость поезда, температура воздуха в вагоне успела подняться градусов до шестидесяти. Менее чем за шесть — восемь минут мы проехали более восьми — десяти верст.

Так в целях своего обучения я прошел через испытание огнем, повторив его, как вы вскоре увидите, спустя несколько дней, дабы усовершенствоваться, насколько это возможно, в умении не сгорать в пламени. В обоих случаях я выдержал экзамен и теперь имею право вступить в преисподнюю, не подвергаясь новым испытаниям.

Мы проехали станцию Вышний Волочёк, находящуюся на пол пути между Санкт-Петербургом и Москвой; она примечательна тем, что является местом встречи воров и скупщиков краденого из обеих столиц. Когда в Санкт-Петербурге совершается крупная кража, вор тотчас выезжает в Вышний Волочёк и встречается там со скупщиком из Москвы; если же крупная кража происходит в Москве, вор поступает точно так же и на той же станции находит скупщика из Санкт-Петербурга — и дело сделано.

На следующий день, в десять часов утра, мы прибыли в Москву. Женни, предупрежденная телеграфной депешей, прислала за нами Дидье Деланжа, доверенного человека Нарышкина, и он с коляской ждал нас на вокзале.

Этой коляской правил щеголеватый русский кучер в маленькой шапочке с загнутыми кверху полями и павлиньим пером, в черном застегнутом сверху донизу сюртуке, в шелковой рубашке и штанах с напуском, заправленных в огромные сапоги; подпоясан он был кушаком в восточном стиле.

На этот раз мы оказались в самой что ни на есть старой России, то есть в настоящей России, а не в той подделке под Россию, какой является Санкт-Петербург.

После Константинополя Москва — самый большой город, а вернее, самая большая деревня Европы, ибо со своими садами и лачугами, своими озерами и огородами, своими воронами, кормящимися рядом с курами, и хищными птицами, парящими над домами, — Москва скорее огромная деревня, чем большой город.

Ее окружность оценивается примерно в десять французских льё, а площадь составляет 16 120 800 квадратных туаз.

Все, что рассказывают про основание Москвы Олегом, — не более чем вымысел. Достоверно ее возникновение датируется XII веком. В 1147 году Юрий Долгорукий, сын Владимира Мономаха, правил в Киеве, первой столице русских властителей. Передав княжество Владимирское и Суздальское своему сыну Андрею, прозванному Боголюбским, он пожелал лично отправиться во Владимир, чтобы возвести сына на княжение.

На его пути оказалась Москва-река — река не очень значительная, но протекающая среди красивых холмов. Он переправился через нее, поднялся на один из этих холмов и с удовольствием обозрел живописную местность, вид на которую оттуда открывался.

Этот холм — то самое место, где ныне построен Кремль.

И холм, и прилегающие к нему равнины принадлежали некоему Степану Кучке, сыну Ивана. По-видимому, это восхищение великого князя его землями инстинктивно не понравилось Степану, ибо он отказался воздать ему почести, на какие тот полагал себя вправе рассчитывать.

И тогда великий князь Юрий, оскорбленный в своей гордости, приказал схватить Кучку и утопить его в пруду. Неожиданное происшествие повергло семью Кучки в такое горе, что Юрий был тронут этой скорбью и, прежде чем продолжить свой путь во Владимир, отправил сыновей и дочь покойного Андрею, поручив их его попечению. Улита, дочь Кучки, была красавица; великий князь женил на ней своего сына, а потом, посетив свои владения, отправился обратно в Киев.

Возвращался он той же дорогой, что и приехал. Он снова побывал на берегах Москвы-реки, еще раз поднялся на полюбившийся ему холм и приказал построить там город.

Этот город был назван Москвой, по имени реки, на которой он стоял.

В России построить город проще простого: важно его заселить.

На смертном одре Юрий вспомнил как сладкий сон свою остановку на холме и, поскольку ему было известно, что там по его повелению построено несколько домов, дал сыну совет проследить, чтобы эти дома не пустовали.

Для сына, заслужившего прозвище Боголюбский, такой совет был равносилен приказу. Его престол, правда, находился во Владимире, но, чтобы набожность русских способствовала росту и процветанию Москвы, он велел построить в центре нового города каменную церковь, поместил в ней икону Богоматери, присланную некогда в Киев из Константинополя и, как утверждалось, написанную святым Лукой, украсил церковь золочеными куполами, приписал к ней земли для поддержания ее в исправном состоянии и назвал ее Успенской в честь Успения Богородицы.

Несомненно, новый город достиг бы еще большего процветания, если бы Андрей, которого его благочестие отдалило от жены, не был бы убит ею и ее семейством, что стало местью сыну за злодейство, некогда совершенное его отцом.

Москва с той поры оказалась покинутой, а потом ее разграбили и предали огню монголы. Все погибло тогда в дыму этого первого пожара, так что лишь в 1248 году у Москвы снова появился князь, и только в 1280 году город возродился.

Даниил, младший сын Александра Невского, который провел жизнь, борясь со своими подданными, побеждая их и даруя им прощение, и гений которого сделал его великим человеком, а добродетели — святым, Даниил унаследовал земли на Москве-реке, в свое время захваченные Юрием у утопленного им Кучки. Даниил нашел основанный Юрием город весьма заброшенным, а лучше сказать, несуществующим. Место, где сейчас стоит Кремль, заросло густыми лесами, и островок, окруженный болотом, в которое, очевидно, превратился пруд, где утопили Кучку, служил прибежищем благочестивому отшельнику, слывшему святым. Даниил превратил хижину отшельника в церковь, посвященную Преображению, окружил остров палисадом и построил там себе дворец.

Потом он основал монастырь, где и был похоронен.

Его сын предпочитал жить больше в Москве, чем во Владимире и Суздале, и из-за этого предпочтения получил прозвание Московский.

Дмитрий, заслуживший прозвище Донской своей победой над татарами, заменил палисад, поставленный

Даниилом вокруг Кремля, стеной, способной выдержать натиск монголов, и дал внутри нее прибежище митрополиту, святому Алексию, который построил там Чудов-скую церковь. И наконец, Евдокия, жена князя, построила там знаменитый Вознесенский монастырь, где она приняла постриг и где была похоронена: тридцать пять великих княгинь и цариц, упокоившихся здесь же, составляют ее погребальную свиту.

При Иване III, сыне Василия Васильевича, Москва, благодаря своему богатству и красоте своих зданий, начинает становиться царицей русских городов. Иван III обогатил столь любимую им Москву добычей из Новгорода Великого, расширил пределы города, обнес его новой крепостной стеной, защитой которой служили массивные остроконечные башни, крытые зеленой и золотой обливной черепицей; он украсил одну из этих башен иконой Христа Спасителя: ее поместили над воротами, почитающимися поэтому святыми — ни один русский не приблизится к ним, не перекрестившись, и никто не войдет в них, не обнажив голову; он построил в Кремле Успенский собор, завещав своему сыну Василию III продолжать эти труды; тот построил в Кремле нынешнюю митрополичью церковь во имя святого Иоанна Крестителя, которая знаменита своей колокольней Иван Великий, увенчанной прославленным крестом: считалось, что он сделан из чистого золота, и потому французы увезли его при отступлении из Москвы, но потом были вынуждены бросить в какую-то реку.

При Иване IV — Иване Грозном — одновременно с целым рядом других сооружений, украсивших город, был построен знаменитый Покровский собор, в просторечии называемый "Василий Блаженный"; о нем мы подробнее поговорим по другому поводу.

Да простится мне, что я посвятил несколько страниц основанию Москвы и росту ее могущества. Для нас Москва — легендарный город; она видела катастрофу, подобную тем крушениям, какие потерпели Камбис и Аттила; Москва — крайняя точка, где Франция водрузила свое знамя на севере, водрузив его прежде на юге, в Фивах.

Вся наша революционная и имперская эпопея, величайшая со времен Александра Македонского и Цезаря, заключена между именем Бонапарта, высеченным на пилонах Фив, и именем Наполеона, начертанным на руинах Кремля. Поэтому не стоит удивляться, что у меня забилось сердце, когда я проезжал по городу Юрия Долгорукого.

Впрочем, возможно, что отчасти оно трепетало и от испытываемого мною желания снова увидеться с двумя моими друзьями.

Женни ждала нас у ворот Петровского парка, а Нарышкин — на крыльце, откуда он проводил смотр своих лошадей: этому приятному занятию он предавался каждое утро.

Кстати сказать, у Нарышкина самый лучший в России табун лошадей: он единственный владеет потомством принадлежавшего Григорию Орлову знаменитого племенного жеребца, русское имя которого я, к сожалению, не могу припомнить (в переводе на французский оно означает "Удалец").

Наше появление было встречено криками радости: в него уже никто не верил.

Нарышкин на минуту прервал свой смотр. Женни повела нас показывать отведенные нам комнаты.

Очаровательный павильон, отделенный от главного здания живой изгородью из сирени и цветущим садом, был предоставлен в наше полное распоряжение и специально для нас заново обставлен.

Неслыханная роскошь в Москве: у каждого была отдельная кровать!

Все мелочи комфорта и туалета, какие может предусмотреть женщина, занимаясь внутренним убранством дома, были заботливо и щедро включены нашей очаровательной хозяйкой в обстановку предоставленных нам комнат.

Было ясно, что нас рассчитывают удержать здесь как можно дольше; к сожалению, каждый день у нас был на счету: мне хотелось попасть в Нижний Новгород на знаменитую ярмарку, куда посылают своих представителей и Европа, и Азия.

Наши восторги и изъявления благодарности, сопровождавшие осмотр павильона, были прерваны звоном колокола, возвещавшего время завтрака. Мы отправились в главное здание, где нас встретил повар с коленкоровым колпаком в руках.

Этот повар, хотя он и отличался в лучшую сторону от того, что был у Кушелева, тем не менее оставался русским поваром, то есть человеком, исполненным предрассудков. Правда, его неприятие французской кухни поддерживалось Нарышкиным, который в качестве боярина старого закала отдавал предпочтение кухне Ивана Грозного, или, если угодно, грозной кухне Ивана.

Но Нарышкин подчинился долгу гостеприимства, и было условлено, что на протяжении всего нашего пребывания в Петровском парке г-н Кутузов — как видите, повар носил прославленное имя — будет подчиняться исключительно мне.

И он ожидал меня, чтобы засвидетельствовать мне верность и почтение как своему сюзерену.

Мы уже познакомились с ним в Санкт-Петербурге, так что это унижение было для него не столь уж болезненным.

Однако между бесправным слугой и всесильным господином встало серьезное, хотя и преодолимое препятствие: слуга не знал ни слова по-французски, а господин — по-русски.

И потому было условлено, что наша хозяйка, сойдя с высот элегантности — высот, на которых, следует признать, находились не только зимние и летние дворцы и виллы, где она царила, но и обычное жилище, устроенное ею для себя, — будет служить нам переводчицей.

Я высказал свои замечания по поводу завтрака, оказавшегося все же лучше, чем можно было ожидать от русского повара, зато безмерно расхвалил севрюжину, которую отваривают с пряностями и едят холодной, приправляя лишь хреном.

Если я когда-нибудь обзаведусь поваром, то отварная севрюжина с хреном будет единственным блюдом, которое я разрешу ему позаимствовать из русской кухни.

После завтрака мне предложили совершить прогулку туда, куда я пожелаю. У Нарышкина, независимо от того, собирается он выезжать или нет, всегда стоит в пятидесяти шагах от крыльца коляска, запряженная четверкой; лошади эти запряжены бок о бок, как на триумфальной колеснице, и, образуя при езде веер, производят, надо сказать, замечательное впечатление.

Но мной было заявлено, что днем я сегодня никуда не поеду, а вот вечером отправлюсь в Кремль, чтобы увидеть его при свете луны. Сошлись на том, что я хозяин и все должны мне повиноваться.

Нарышкин, как и остальные, склонил передо мной голову, один сел в свою коляску, запряженную четверкой, и отправился в клуб.

Мы смотрели, как он удаляется во всем своем величии, словно Аполлон, правящий солнечной колесницей.

Когда же он скрылся из виду, завернув за угол живой изгороди — а в Петровском парке только такие и есть, — мы пошли на свежевыкошенную лужайку, чтобы, как школяры на каникулах, поваляться на сене.

Я храню в памяти несколько чудных воспоминаний из моей жизни, воспоминаний из числа тех, какие в часы грусти проносятся перед вами, будто утешительные видения, воспоминаний, полных ощущения свободы, нежности и приязни.

Петровский парк — одно из таких воспоминаний.

Спасибо милым, дорогим друзьям, которым я этим обязан!

День промчался, словно часы были секундами. Настал вечер, взошла луна и залила всю природу своим мягким, ласковым светом: этот час я и избрал, чтобы выехать из дома и увидеть Кремль.

Мое решение увидеть Кремль именно таким образом было поистине вдохновением свыше. Наше восприятие мест, которые мы посещаем, явно подвержено влиянию света солнца и часа дня, а более всего оно зависит от нашего настроения.

Так вот, Кремль, увиденный мною в тот вечер, — в нежном сиянии, окутанный призрачной дымкой, со шпилями, устремленными к звездам, словно стрелы минаретов, — показался мне дворцом волшебницы, о котором не может дать представление перо.

Я вернулся изумленным, восхищенным, покоренным — счастливым.

Счастливый! Это прекрасное слово так редко исходит из уст человека, и даже буквы его заимствованы из языка ангелов.

LI. ПОЖАР

На следующий день после моего приезда Нарышкин пригласил позавтракать с нами начальника полиции Шетин-ского, чтобы я мог получить от него кое-какие интересные сведения.

Мы уже минут десять сидели за столом, как вдруг без доклада вошел встревоженный офицер полиции и по-русски произнес лишь одно слово:

— Пожар!

Начальник полиции вскочил со своего места.

— Что случилось? — спросил я.

— Пожар! — в один голос ответили Нарышкин и Женни.

Пожар в Москве — происшествие довольно частое, но при этом всегда серьезное.

Из одиннадцати тысяч московских домов только три тысячи пятьсот каменные, остальные — деревянные (мы говорим о тех, что находятся в черте города).

Если Санкт-Петербург считает годы своих бедствий по наводнениям, то Москва — по пожарам.

Само собой разумеется, что пожар 1812 года был самый страшный из всех.

Вместе с предместьями в Москве насчитывается около двадцати тысяч домов. Если верить автору "Истории разрушения Москвы в 1812 году", тринадцать тысяч восемьсот из них были превращены в пепел, и лишь шесть тысяч с трудом уцелели.

Меня охватило желание увидеть это грандиозное иужасное зрелище.

— Где пожар? — спросил я у начальника полиции.

— В двух верстах отсюда, у Калужской.

— А вы можете взять меня с собой?

— Если вы пообещаете не задерживать меня ни на минуту.

— Едем.

Я схватил шляпу, и мы бросились к двери. Нас ожидала коляска начальника полиции, запряженная тремя крепкими вороными лошадьми; мы сели в нее.

— Гони во весь дух! — крикнул г-н Шетинский.

Посланец, явившийся к нам с сообщением о пожаре,

был уже в седле; он пришпорил лошадь и полетел как молния. Мы последовали за ним.

До того, как мне пришлось проделать эти две версты вместе с начальником полиции, я и представить себе не мог, с какой скоростью может мчаться экипаж, который увлекает за собой скачущая галопом тройка лошадей.

В какой-то миг я если и не испугался, то содрогнулся и у меня перехватило дыхание.

Пока наши лошади бежали по пригородной дороге, покрытой щебнем, нас окружало облако пыли, но стоило нам выехать на ребристую мостовую Москвы, как мы оказались буквально в облаке искр.

Я вцепился в железный поручень дрожек, чтобы не вывалиться. Вне всякого сомнения, начальник полиции хотел покрасоваться передо мной, поскольку он то и дело кричал: "Поскорее! Поскорее!", хотя мне казалось, что быстрее ехать невозможно.

На выезде из Петровского парка мы увидели столб дыма, и поскольку, к счастью, было безветрие, он стоял над местом пожара, будто гигантский зонт.

По мере нашего приближения к месту происшествия толпа становилась все гуще, но офицер, который мчался впереди нас и от которого мы отставали только на корпус лошади, кричал:

— Дорогу начальнику полиции!

И тех, кто при звуке этого грозного имени не спешил посторониться, он награждал ударами кнута.

Грохот, который мы производили, бешеная скорость, с какой мы мчались, и окрики нашего курьера привлекали к нам все взгляды; люди освобождали нам дорогу, как это делают при виде смерча, урагана, лавины.

Словно молния между двумя тучами пролетели мы между двумя рядами живого частокола. У меня все время было ощущение, что мы вот-вот кого-нибудь раздавим, но наши дрожки не коснулись даже чьей-нибудь одежды.

Не прошло и пяти минут, как мы оказались у места пожара.

Наши лошади остановились, дрожа и оседая на подгибающихся коленях.

— Прыгайте! — приказал мне г-н Шетинский. — Я не отвечаю за упряжку.

И в самом деле, лошади, извергая из ноздрей пар, чуть ли не огонь, встали на дыбы, как кони Ипполита.

Но мы уже были на земле.

Кучер круто развернул дрожки на месте и умчался.

Горел целый квартал. На протяжении почти двухсот метров дома, включая и те, что выходили на боковые переулки, были объяты пламенем.

К счастью, улица, на которую выходил этот сплошной пылающий фасад, была шириной в пятнадцать — двадцать метров.

Но справа и слева дело обстояло хуже: горящий квартал был отделен от соседних лишь переулками шагов пятнадцать в ширину. Эти два переулка были единственными проходами, позволявшими бороться с пожаром, наступая на него с тыла.

Начальник полиции приготовился ринуться в один из этих проходов.

— Куда вы? — спросил я.

— Вы же видите, — ответил он.

— Вы намереваетесь пройти по этому переулку?

— Приходится! Ждите меня здесь.

— Как бы не так! Я иду с вами.

— Зачем? У вас нет в этом никакой надобности.

— Хочу посмотреть. Если пройдете вы, пройду и я.

— Вы твердо решили?

— Тогда держитесь за перевязь моей сабли и не отставайте.

Я ухватился за его перевязь, и мы устремились вперед.

В течение нескольких секунд я ничего, кроме огня, не видел и ничем, кроме огня, не дышал; мне казалось, что я вот-вот задохнусь, и, пошатываясь, я хватал воздух ртом.

К счастью, по правую сторону от нас оказалась какая-то улица, и начальник полиции бросился туда.

Тяжело дыша, я рухнул на первое попавшееся бревно.

— Не вернуться ли вам за шляпой? — смеясь, поинтересовался начальник полиции.

И в самом деле, я обнаружил, что, пока мы пробирались сквозь огонь, шляпа слетела у меня с головы.

— Ну уж нет, — ответил я. — Пусть лучше остается там, где она есть. А вот стакан воды я бы выпил, исключительно ради того, чтобы загасить пламя, которого я наглотался.

— Воды! — крикнул начальник полиции.

От одной из групп, наблюдавших за пожаром, отделилась женщина: она вошла в дом, вышла оттуда с кружкой и поднесла ее мне.

Никогда ни капское, ни токайское вина не казались мне такими вкусными, как эта вода.

Пока я пил, до нас донесся какой-то грохот, напоминавший раскаты грома, — это приехали пожарные.

Поскольку пожары в Москве случаются весьма часто, пожарная служба поставлена тут достаточно хорошо.

Москва разделена на двадцать одну часть, и в каждой есть своя пожарная команда.

На площадке колокольни, самой высокой в части, постоянно дежурит человек, наблюдая, не начался ли где-нибудь пожар.

Стоит только показаться огню, как этот человек приводит в движение некую систему шаров, своего рода набор телеграфных знаков, с помощью которой оповещают не только о самом бедствии, но и о том, где оно происходит.

Получив оповещение, пожарные тотчас запрягают повозки с насосами и направляются к месту происшествия.

Пожарные прибыли; но, хотя они и не потеряли ни минуты, огонь был проворнее их.

Пожар начался в деревянной гостинице, и вызван он был неосторожностью ломового извозчика, который закурил во дворе, полном соломы.

Ворота в этот двор были распахнуты. Там царил настоящий ад.

Начальник полиции бросился в тот самый переулок, по которому мы с ним прошли, и появился снова с четырьмя пожарными насосами.

К моему великому удивлению, он направил струю воды не на очаг огня, а на крыши соседних домов.

Я поинтересовался у него, почему он выбрал такое направление.

— Разве у вас, французов, нет поговорки: "Дайте огню его долю добычи"?

— Да, есть, конечно.

— Ну так вот, с огнем не поспоришь, и я даю, а вернее, оставляю ему его долю добычи, однако при этом стараюсь сделать так, чтобы он ею и удовлетворился.

— А почему вы направляете струю воды из насоса именно на крыши?

— Потому что, как вы могли заметить, крыши эти из листового железа; от соседства с огнем они раскаляются и, вместо того чтобы предохранять поддерживающие их балки, сами становятся причиной пожара.

Единственный в округе водоразборный фонтан находился метрах в трехстах, и, когда в насосах кончалась вода, приходилось мчаться к нему и наполнять их там водой.

— Почему вы не устроите цепочку? — спросил я начальника полиции.

— Что значит "цепочка"?

Я объяснил ему, что во Франции, как только начинается пожар, все по собственному почину сбегаются, чтобы выстроиться живой цепочкой от места пожара к водоразборному фонтану, колодцу или реке; ведра передаются из рук в руки, и в итоге не насос движется за водой, а вода движется к насосу, который таким образом может работать непрерывно.

— Да, хорошо, превосходно придумано, — заметил он. — Все это понятно. Но у нас нет закона, который мог бы принудить людей к такому содействию.

— У нас подобного закона тоже нет, однако оказывать помощь готовы все. Я сам видел, как во время пожара в Итальянском театре в цепочку стали принцы.

— Дорогой господин Дюма, — возразил мне начальник полиции, — это настоящее братство, а русский народ не дорос еще до братства.

— А ваши пожарные, — снова спросил я, — до чего доросли они?

— До повиновения; идите посмотрите, как они работают, а потом поделитесь со мной впечатлениями.

На мой взгляд, это было лучшее, что я мог сделать в эту минуту, и потому, ухватившись за первый пустой насос так же, как раньше ухватился за перевязь начальника полиции, и пройдя через семидесятиградусный жар, я снова оказался на главной улице.

Пожарные и в самом деле трудились.

Они забрались на чердаки ближайших к месту пожара домов и с помощью топоров и ломов, помогая себе левой рукой в перчатке, срывали кровлю.

Однако пожарные опоздали: в угловом доме уже задымились чердачные окна, а затем посреди клубов дыма показались и языки пламени.

Но пожарных это не остановило, и, как солдаты, идущие на врага, они пошли в атаку на огонь.

Люди эти действительно были достойны восхищения.

То не был бессознательный порыв наших французских пожарных, каждый из которых сражается с разрушительной стихией в меру своего разумения, сам находит средства защиты и придумывает, как побороть огонь; нет, это было слепое, полное, безоговорочное повиновение. Если бы их начальник крикнул им: "Бросайтесь в огонь!", они с той же невозмутимостью бросились бы туда, хотя и понимая, что их ждет неминуемая и бессмысленная смерть.

Тем не менее они вели себя мужественно, а мужество — это всегда прекрасное зрелище.

Но мужество это, возможно, оценил лишь я один: рядом стояли три или четыре тысячи человек, глядя, как и я, на происходящее, но, казалось, не проявляя ни малейшего интереса к этому великому бедствию, ни малейшего сочувствия этому великому мужеству.

Во Франции бы кричали от ужаса, подбадривали, угрожали, восторгались, рукоплескали, улюлюкали.

Здесь — ничего подобного: угрюмое молчание, но молчание не горестное, а равнодушное.

Вспомнившиеся мне в эту минуту слова "Русский народ не дорос еще до братства", произнесенные начальником полиции, поразили меня своим глубоким смыслом.

Сколько же революций нужно этому народу, чтобы он дошел до того, до чего дошли мы?

Я был опечален этим равнодушием в большей степени, чем пожаром.

Попрощавшись с Муане, который, пристроившись в уголке, делал зарисовку происходящего, я сел в дрожки и велел отвезти меня в Петровский парк.

Карета оказалась запряжена, Карпушка сидел на облучке, и моя очаровательная хозяйка ждала меня.

Что же касается Нарышкина, то он устал дожидаться моего возвращения и в экипаже, запряженном парой лошадей, отправился в клуб.

Будучи любезным хозяином, нам он оставил карету, запряженную четверкой.

Было решено, что я отправлюсь осматривать Новодевичий монастырь.

Я попросил разрешения переодеться и пройтись щеткой по своим обгоревшим волосам.

Мне дали на это десять минут.

Может показаться, что настойчивость, с которой я желал посетить монастырь, объяснялась тем пышным именем, какое он носит.

Ничуть не бывало. Мне было известно, что этимология эта ложная и что название "Девичий" появилось вследствие искажения имени первой настоятельницы монастыря, которую звали Елена Девочкина.

Меня влекло к этому дважды знаменитому, дважды историческому монастырю другое; дело в том, что там, среди многих достославных захоронений, находятся и могилы Софьи Алексеевны и Евдокии Федоровны, чью трагическую историю я рассказывал.

Помимо того, что он вызывает исторические воспоминания, монастырь заслуживает посещения и как один из самых красивых, богатых и живописных в окрестностях Москвы.

Датируемый 1524 годом, он был построен великим князем Василием Ивановичем в ознаменование проводов знаменитой иконы Смоленской Божьей Матери, которую по просьбе жителей Смоленска вернули им в годы правления великого князя Василия Васильевича; выезд ее из Москвы сопровождался крестным ходом до Лужнецкой заставы, где, прежде чем икону перевезли через Москву-реку, был отслужен прощальный молебен.

На том самом месте, где происходило прощание со святыней, и был воздвигнут монастырь.

В монастыре находятся восемь церквей, и стоит он на берегу Москвы-реки.

Я так расхваливал Муане красоту этого монастыря, что мы поехали туда снова на следующий день, и, хотя русская архитектура не вызывала особых восторгов у моего товарища, монастырь удостоился его благосклонности, и он сделал с него восхитительную зарисовку.

Посетив Новодевичий монастырь, я попросил проехать на обратном пути мимо Кремля. Мне хотелось посмотреть при свете дня на места, которые произвели на меня такое сильное впечатление ночью.

Возможно, самая великая и самая ужасная страница нашей истории была написана здесь.

Это здесь у императора, словно у Христа, выступил на лице кровавый пот.

В тот момент, когда должна была осуществиться его мечта, в тот момент, когда, постучавшись в ворота Индии с юга, он стучится в ее ворота с севера; в тот момент, когда, после сражений у Смоленска и на Москве-реке, он садится в Кремле, то есть во дворце древних московских царей, на трон Владимира I, Софьи Палеолог и Петра Великого, раздается страшный, неожиданный крик: "Пожар!"

Он подходит к окну, откуда его взору предстает весь город. Пожар начинается одновременно в двадцати разных местах.

"Посмотрим, — говорил при входе в Москву император, — что будут делать русские; раз они отказываются вступать в переговоры, нам придется с этим смириться; зимние квартиры нам теперь обеспечены, и мы представим миру необычайное зрелище французской армии, мирно зимующей в окружении вражеского народа. Французская армия в Москве будет кораблем, застрявшим во льдах. С весной придет оттепель, а с ней и победа".

Но корабль оказался не во льдах, а в огне.

Наполеон полагал, что он своим гениальным умом предусмотрел все кровавые битвы, суровые зимы и даже неудачи. Он в Москве, с ним двести тысяч человек, ему не страшны никакие катастрофы.

Он предусмотрел все, кроме одного — ПОЖАРА!

Опершись об угол оконного проема, император задумчиво и сумрачно смотрит на страшный пожар.

"Сципиону, — говорит Полибий, — при виде горящего Карфагена пришло печальное предчувствие, что и Рим, в свой черед, может ждать подобная участь!"

"Так вот как они воюют! — воскликнул Наполеон, выйдя наконец из оцепенения. — Цивилизованность Санкт-Петербурга ввела нас в заблуждение: они так и остались скифами".

Затем он командует битвой против огня, как командовал бы битвой против неприятеля.

Однако теперь он имеет дело не с людьми: ему предстоит сражаться со стихией. Титан встретился с природной силой, превосходящей его по мощи.

Герцог Тревизский вместе со своим армейским корпусом должен перейти в наступление на огонь и погасить его.

Но в это время союзником огня становится ветер, Блюхер идет на помощь Веллингтону. Перед гигантским пожаром приходится отступить!

Внезапно огонь усиливается и меняет свой цвет: это в нижней части города, сплошь деревянной, вспыхивают водочные, масляные и винные склады. Река лавы вырывается из этого кратера, она растекается огненным потоком, подступает к фундаментам еще не тронутых огнем домов, которые вспыхивают одновременно со всех сторон.

Наши борцы с огнем отступают, преследуемые пламенем.

У пожара нет больше ни направления, ни границ: пламя ревет, клокочет, сто отдельных кратеров превращаются в один. Москва больше не город, а океан огня, где вздымает волны ураган.

Наполеон закрывает окно и бросается на диван; его сердце разрывается при виде подобного зрелища; но тут лопаются стекла, во дворец летят искры, от жара перехватывает дыхание.

Нужно покинуть дворец. Нужно бежать.

Бежать! Это слово Наполеону неизвестно.

Он остается.

Огонь охватил дворцовые конюшни. Горящая солома падает во двор Арсенала. Там находятся зарядные ящики нашей артиллерии.

Там таится опасность, и у Наполеона появляется повод выйти из Кремля; подвергая свою жизнь опасности, он направится туда, чтобы предотвратить взрыв. Наполеон спускается во двор Арсенала.

Это не отступление, это атака.

Канониры замечают Наполеона и окружают его; одни теряют голову и перестают бороться с огнем, другие хотят заставить императора уйти.

Генерал де Ларибуазьер, встав на колени, именем Франции смиренно приказывает ему покинуть это место.

Принц Евгений, маршалы Лефевр и Бессьер умоляют его удалиться.

Он приказывает князю Нёвшательскому и Гурго подняться на самый высокий балкон дворца (это тот, что находится ближе всего к Ивановской башне).

Они подчиняются; ветер настолько силен и воздух так разрежен, что их едва не уносит вихрем; они цепляются за ограду балкона и кричат:

— Огонь окружает Кремль! Спасайте императора!

— Отыщите проход, господин де Мортемар, — говорит побежденный Наполеон, — и уходим. Хотя, — вполголоса добавляет он, — возможно, лучше было бы умереть здесь.

Господин де Мортемар возвращается. Из Кремля можно выйти через подземную галерею, ведущую к Москве-реке.

Император вздыхает, идет за своим провожатым и переступает порог священного дворца.

В эту минуту он сделал первый шаг на том роковом наклонном пути, который приведет его к крушению; за этим горизонтом, скрытым от него дымом пожара, его ждут Святая Елена, ссылка, смерть!

Но там же его ждет и апофеоз!

Наполеон удаляется в Петровский дворец — причудливое сооружение из кирпича и камня, беспорядочное смешение архитектурных стилей Людовика XIV и Людовика XV.

Я видел этот дворец, направляясь в Новодевичий монастырь: он находится не более чем в пятистах шагах от виллы Нарышкина.

В Москве есть место, куда обязан совершить паломничество любой француз, перед тем как покинуть ее, — это кладбище для иноземцев.

Направляясь туда, он проедет по берегу Яузы: на этой речке царь Петр учился ремеслу моряка.

Оказавшись на кладбище, путешественник не станет с любопытством читать имена, начертанные крупными буквами, и пышные эпитафии; он будет искать среди этого поля мертвых самое уединенное место, и под зарослями ежевики, покрывающими холм, который напоминает холм Персов на равнине Марафона, обнаружит камень, на котором чья-то благочестивая рука нацарапала острием кинжала:

Французам, умершим во время и после оккупации.

Так не следует ли сегодня, когда прошло уже пятьдесят лет, сегодня, когда после грохота пушек 1814 и 1815 годов установилась тишина, преподать миру прекрасный пример: убрать заросли ежевики, покрывающие этот могильный холм, положить там надгробную мраморную плиту, обменять четыре французские пушки, стоящие у Кремля, на четыре пушки, захваченные в Севастополе, поручить Бари отлить из этих пушек мертвого льва, опустившего когти на разорванное знамя, призвать в Москву дюжину ветеранов русской армии, уцелевших в Бородине, дюжину ветеранов французской армии, уцелевших у Березины, и французам и русским, рука об руку, пойти и сотворить последнюю молитву на этой могиле, о существовании которой сегодня, возможно, знаю лишь я один и о которой, наверное, один я вспоминаю?

О пожаре Москвы исписаны тома.

Когда падение Наполеона позволило без всяких опасений клеветать на него, его обвинили в этом преступлении, но подобное обвинение нелепо, поскольку пожар опрокинул все его расчеты и разрушил все его надежды.

Голос истории устами французских писателей Сегюра и Гурго, а также русского автора г-на Бутурлина обвиняет в нем московского губернатора Ростопчина.

Ростопчин терпел это обвинение двенадцать лет, а по прошествии этого времени взялся за перо и в брошюре, написанной по-французски и озаглавленной "Правда о пожаре Москвы", снял с себя ответственность за это великое, но ужасное деяние и обвинил во всем случай.

Император Александр не одобрил пожара, но и не осудил его.

В 1814 году граф Ростопчин подал в отставку, и она была принята.

Молва утверждает, что граф Ростопчин был незаконнорожденным сыном Павла I, с которым, за исключением его более прямой осанки и более высокого роста, у него и правда имелось большое сходство; ум его — а граф слыл в Москве человеком остроумным — представлял собой странную смесь дерзости, насмешливости и пошлости.

Прокламация, которая была зачитана французам, арестованным по его приказу при подходе нашей армии и сосланным в Макарьев (я переписал эту прокламацию с оригинала, написанного его собственной рукой), дает представление о слоге этого человека. Вот она:

"Французы!

Ваш император сказал в воззвании к своей армии: "Французы! Вы столько раз уверяли меня в своей любви, докажите же мне это, последовав за мной в гиперборейские края, где царит зима и запустение и где властитель отворяет двери англичанам, нашим вечным врагам".

Французы!

Россия дала вам пристанище, а вы без конца замышляли против нее, и потому, дабы избежать смертоубийства и не запятнать страницы нашей истории подражанием сатанинским бешенствам вашей революции, правительству приходится выслать вас отсюда. Вы покидаете Европу, вы отправляетесь в Азию; вы будете жить среди гостеприимного народа, верного своим клятвам, который слишком вас презирает, чтобы причинить вам зло. Постарайтесь стать там добрыми подданными, ибо вам не удастся заразить там народ своими дурными принципами. Войдите в барку, которую я велел приготовить для вас, придите в себя и постарайтесь, чтобы барка эта не стала для вас лодкой Харона.

Граф РОСТОПЧИН".

Цитирование подобного документа позволяет узнать человека лучше, чем все, что можно было бы сказать о нем.

Кстати, Ростопчин обошелся с Москвой не суровее, чем с собственной загородной усадьбой, которую он собственноручно сжег, чтобы она не была осквернена присутствием в ней французов.

LII. ИВАН ГРОЗНЫЙ

Красный цвет пользуется в России исключительным почтением, и потому слова "красный" и "красивый" являются здесь синонимами. Если вас об этом не предупредили, то, услышав названия "Красная лестница" или "Красная площадь", вы начинаете искать алую площадь и пунцовую лестницу и не находите даже следа такого цвета.

Первое, что бросается в глаза при входе на Красную площадь, — это памятник Минину и Пожарскому.

Памятник этот — одна из тех удивительных странностей, какие встречаются в России. У нас, в стране равенства, ничего подобного быть не может.

На одном и том же пьедестале — мясник Минин, олицетворяющий собой народ, и военачальник Пожарский, олицетворяющий собой знать.

Минина выдвигали в предводители войска, но он указал на Пожарского; Пожарского выдвигали в цари, но он указал на Михаила Романова.

Скульптурная группа, мастерской работы, преисполнена красоты и благородства. Воевода Пожарский, по необъяснимой прихоти автора облаченный в античные одежды, изображен сидящим; в правой руке у него меч, а левой он опирается на щит. Нижегородский горожанин Минин делает шаг к нему, кладет левую руку на меч князя и воздевает вверх правую, словно взывая о помощи.

На пьедестале памятника надпись:

Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия. ЛЕТА 1818.

В нескольких шагах от памятника начинаются торговые ряды, называемые Золотыми, потому что они почти полностью заняты золотых и серебряных дел мастерами и торговцами драгоценных камней.

Именно здесь любители старинного золота и старинного серебра обычно покупают кубки, бокалы, чаши, кружки, браслеты, пояса, кольца и кинжалы, причем качество работы не имеет никакого значения: и серебро, и золото продаются на вес.

Именно здесь можно найти прекрасную бирюзу, большую редкость и предмет вечных поисков русских. Продают ее персы и китайцы; она бывает в оправе и без оправы; оправляют ее, как правило, в серебро.

Цена бирюзы невероятным образом колеблется в зависимости от ее цвета: чем больше она напоминает густую лазурь, тем больше ценится; почти неуловимое различие в цвете двух камней одного и того же размера приводит к тому, что их цены отличаются на пятьсот франков.

Бирюза для русских не просто драгоценный камень, она предмет суеверия: в минуту расставания друг дарит другу, любовник — любовнице, любовница — любовнику амулет; этот амулет — бирюза.

Чем гуще цвет бирюзы, тем могущественнее талисман.

Если в отсутствие любимого человека подаренная им бирюза начнет терять цвет, значит, человек этот заболел или изменил. Мне показывали бирюзу, которая умерла в тот же день, когда умер ее прежний владелец.

Камень сделался мертвенно-зеленым, хотя прежде был прекрасного лазурного цвета.

Особое отношение к бирюзе, как к живому и восприимчивому камню, удваивает ее цену в Москве и Санкт-Петербурге. Я уверен, что на бирюзе можно хорошо заработать, купив камни в Париже и приехав продать их в Золотых рядах или на Большой Миллионной улице.

В России также очень распространены "говорящие" ювелирные украшения: это изысканность выражения чувств, почти неизвестная у нас.

Расположив в определенном порядке камни, вы первыми буквами их названий как бы записываете имя человека, память о котором вам хочется сохранить.

Предположим, его зовут Иван: вы записываете это имя с помощью изумруда, верделита, аметиста и нефрита. Отделив от названий этих камней начальные буквы, поставьте их рядом, и у вас получится "ИВАН".

Русские питают к драгоценным камням такую же любовь, как их азиатские соседи; однако взгляните на руку русского, руку, почти всегда унизанную кольцами, и вы увидите, что на ней больше всего бирюзы.

На ярмарке в Нижнем я видел, как бирюзу, рубины и изумруды продают мерками, как у нас орехи. Мерка драгоценных камней продавалась за сто, сто пятьдесят, двести тысяч франков.

Русские мастера — лучшие в мире оправщики драгоценных камней: никто не может сравниться с ними в искусстве оправки бриллиантов.

Покинув Золотые ряды, я попросил провести меня через Кремль: мне хотелось взглянуть на гробницу Матвеева, к которому я испытывал определенную симпатию: как вы помните, это он, проезжая через деревню Кир-кино, обнаружил там Наталью Кирилловну, ставшую впоследствии матерью Петра I, и это его царевна Софья отдала на расправу взбунтовавшимся стрельцам.

Его гробница стоит возле армянской школы и армянской церкви на Мясницкой; это скромная на вид усыпальница, строительству которой вполне могли посодействовать стрельцы, послужив как поставщиками камня, так и каменщиками.

Что же касается знаменитого собора Василия Блаженного, или Покрова Богородицы, который высится возле Спасских ворот в Китай-городе, то это греза больного воображения, претворенная в жизнь безумным архитектором, который его строил.

Собор был возведен по велению Ивана Грозного в 1554 году в благодарение за взятие Казани. Проезжая Казань, мы увидим еще один памятник в честь этого события, внешне более строгий: это гробница солдат, погибших во время штурма города.

Впрочем, цели своей Иван Грозный достиг. Он приказал зодчему не пренебречь ни одной малостью, чтобы создать шедевр архитектуры, и зодчий, по его мнению, настолько хорошо исполнил приказание, что царь велел выколоть ему глаза, дабы тот не смог осчастливить впредь ничем подобным ни одного короля и ни одно государство.

Весь собор, который венчают не знаю сколько луковичных куполов, выкрашен в крикливые и пестрые цвета, среди которых преобладает светло-зеленый и ярко-красный.

Я нажил себе в Москве немало врагов, отказавшись разделить всеобщее восхищение собором Василия Блаженного. Но вот чем можно было бы восхищаться и больше, так это Оружейной палатой Кремля.

Здесь в огромных залах выставлена в безукоризненном порядке масса предметов, ценных либо материалом, из которых они сделаны, либо исторической ролью, которую они сыграли, — от трона Владимира Мономаха до носилок, на которых несли раненого Карла XII.

Даже одни только троны, собранные в обширном зале, могут рассказать историю России.

Первый и самый древний из них — трон Владимира Мономаха, недавно упомянутого нами и приходившегося внуком Владимиру Великому, — датируется началом XII века, поскольку Владимир Мономах в первый раз сел на него в 1113 году. Трон этот вырезан из орехового дерева и имеет шатер, поддерживаемый четырьмя небольшими столбиками.

Трон состоит из двенадцати панелей, украшенных резными барельефами, на которых изображены:

1° русский князь, собирающий совет, чтобы объявить войну грекам;

2° снаряжение воинов, отправляющихся на эту войну;

3° выступление войска;

4° нападение на Константинополь;

5° греческие селения, оказавшиеся во власти русских;

6° возвращение русских с добычей;

7° война греков с персами;

8° совет греческого императора, намеревающегося запросить у русских мира;

9° греческие послы, везущие Владимиру Мономаху регалии верховной власти;

10° их плавание и путешествие из Константинополя в Киев;

11° прием послов в Киеве;

12° и наконец, коронация Владимира Мономаха греческими послами.

А вот другие находящиеся там троны.

Г. Греческий трон из слоновой кости, на резных панелях которого изображены культовые и мирские предметы, окруженные орнаментом из фигур людей, животных, птиц и рыб.

Он был поднесен в 1473 году царю Ивану III послами, сопровождавшими из Рима в Москву царевну Софью Палеолог, к которой посватался царь.

Трон этот, как и дата, напоминает о важнейшем историческом событии. Софья была дочерью того самого Фомы Палеолога, который умер в 1453 году, увидев, как его империя попала под власть турок.

Таким образом, в результате союза с последними потомками Палеологов Иван III рассматривал себя как наследника греческой короны и как властителя Константинополя, и, когда свадьба состоялась, он заменил двуглавым орлом — и это герб современной России — славянского всадника, герб древней Руси, владеть которым в настоящее время имеют право лишь две польские фамилии — Чарторыйские и Сангушко.

2°. Трон знаменитого Бориса Годунова, подлинного создателя крепостного права в России, убийцы малолетнего Дмитрия, чья смерть открыла дорогу всем Лжедми-триям; трон этот — дар персидского шаха Аббаса. Среди украшающих его драгоценных камней восемь тысяч восемьсот двадцать четыре камня бирюзы.

Спинку трона увенчивает императорский орел.

3°. Трон Алексея Михайловича, отца Петра Великого. Он очень богато убран и исполнен в стиле восточной готики; его боковые и лицевая стороны, а также спинка отделаны золотом, украшены причудливым орнаментом и усыпаны восьмьюстами семьюдесятью шестью алмазами и тысячью двумястами двадцатью четырьмя другими драгоценными камнями. Что же касается жемчужин, то их невозможно сосчитать.

На спинке два ангела поддерживают императорскую корону России.

Трон преподнесла царю Армянская торговая компания в Исфахане.

4°. И наконец, трон царей Ивана и Петра, изготовленный в Гамбурге; сделан он из цельного и накладного серебра. Перегородка, помещенная в середине скамьи, разделяет ее на два отдельных сиденья для каждого государя.

В спинке трона есть отверстие, затянутое золотой парчой, за которой, как говорят, располагался третий трон, для царевны Софьи: правя от имени двух своих братьев, она диктовала им оттуда ответы, которые они должны были произносить, и приказы, которые они должны были отдавать.

Как мы уже сказали и как можно понять, троны эти сыграли свою роль в истории.

За тронами следуют скипетры, короны, шлемы, кирасы, щиты и великолепная золотая и серебряная утварь: столовые блюда кажутся щитами, найденными на поле битвы, где накануне сражались гиганты.

К слову сказать, вся эта роскошь, тяга к которой русские великие князья почерпнули у своих соседей-греков, удостоверена в донесениях различных послов своим державам, донесениях, удостоверяющих изумление иностранцев при виде стольких богатств.

Посланник Ченслор, которого король Англии Эдуард VI отправил к Ивану IV, рассказывает, что он был приглашен на пиршество, где присутствовало более сотни гостей и каждому еда подавалась на золотой посуде; трапеза длилась шесть часов подряд, и за это время роскошно одетые слуги четырежды меняли свои наряды.

Голыптейнские посланники при дворе Михаила Федоровича оставили, со своей стороны, описание пира, который устроили им по приказу великого князя Павла. Среди изумительных по красоте предметов посуды, которой был заставлен стол, они упоминают три золотые чаши, диаметром в фут; гостям было подано тридцать восемь различных кушаний, и все они были принесены на серебряных блюдах.

Мейерберг, посланник императора Леопольда при дворе царя Алексея Михайловича, писал, что во время трапезы, устроенной в его честь этим государем, стол был в беспорядке загроможден множеством чаш и кубков из позолоченного серебра, а на серебряных блюдах было одновременно подано сто пятьдесят кушаний.

Один только каталог находящихся в сокровищнице предметов составляет целый том, и я полагаю, что если оценивать лишь их материальную стоимость, оставляя в стороне их художественную ценность, то общая сумма может составить от пятнадцати до шестнадцати миллионов.

Из всех этих сокровищ Наполеон, покидая Москву, взял лишь знамена, завоеванные русскими у турок за последние сто лет, икону Богоматери, украшенную, как утверждали, алмазами, и крест с колокольни Иван Великий, сделанный, по убеждению народа, из чистого золота, а на самом деле лишь позолоченный.

Отметим здесь одно обстоятельство, связанное с крестами, которые венчают церкви. Почти все они попирают своим основанием полумесяц.

Во время татарского владычества татары всюду установили полумесяц над крестом.

Конечно, под татарами мы подразумеваем не только исконные племена Татарии, но и монголов Чингисхана, которые приняли имя побежденных народов, вместо того чтобы навязать им свое.

В частности, в 1571 году до Москвы дошли татары с Перекопа.

Место в трех верстах от Москвы, где они пересекли Москву-реку и где находится паромная переправа через нее, еще и сегодня называется Татарским бродом.

От этих диких завоевателей Россию избавил царь Иван IV Васильевич, прозванный Грозным.

Иван Грозный — личность в России легендарная. В первые четырнадцать лет своего правления он достигает высших степеней величия, а в течение следующих тридцати доходит до крайних пределов ужасающей жестокости. Калигула рядом с ним — голубок, Нерон — агнец.

Правда, его рождение было отмечено последним вздохом российских вольностей, а детство Ивана прошло среди диких сатурналий последних князей из династии Рюриковичей. Вокруг него рушится древняя Русь, а когда падет и он сам, ничего более не останется от древних времен, которые окончательно уйдут вместе с его сыном Федором и татарином Борисом Годуновым.

Елена, его мать, одна воплощает в себе Мессалину, Поппею и Агриппину Севера. Она стала второй женщиной, правившей в России: первой была Ольга.

Согласно московским обычаям, ей, вдове Василия Ивановича, полагалось удалиться в монастырь и превратить свой вдовий платок в покрывало монахини. Однако литвинка четыре года беззастенчиво оставалась регентшей государства, а ее любовник Телепнев правил, как великий князь.

Внезапно стали известны одновременно три неожиданные новости.

Отравленная ядом, умерла Елена.

Старый князь Шуйский объявил себя главой правительства.

Телепнев взят под стражу и приговорен к голодной смерти.

Триумф князя Шуйского — это победа всего его семейства: к Шуйским из поколения в поколение относились как к врагам великого князя и государства, и теперь им пришло время выступить в роли врагов государства и великого князя.

Наследник короны, мать которого отравили, Иван IV, будущий Иван Грозный, попадает к ним в руки, когда ему было семь лет.

Казна его разграблена, владения захвачены, еще немного — и его выгонят из собственного дворца. Шуйский принимает послов сидя, вытянув ноги, обутые в сапоги со шпорами, на груди юного царя.

Иван присутствует на казнях, производимых ими, казнях, где Шуйские одновременно судьи и палачи. На его глазах, невзирая на его мольбы, они убивают в присутствии всей Думы князя Бельского, затаптывают ногами боярина Воронцова, раздирают шпорами одеяния на митрополите, пытающемся вырвать жертву у них из рук.

Но чрезмерное преуспеяние делает Шуйских неосторожными. В ту пору, когда Ивану исполняется четырнадцать лет, его дядья Глинские получают доступ к нему, в разгар охоты выходят из засады и с поощрения юного царя кидаются на Шуйского, хватают его и бросают собакам, которые пожирают князя живьем.

Теперь, вслед за рабством у Шуйских, юный государь получает безграничную свободу. Глинские говорят ему, что он имеет право на все: земли, богатства и жизнь подданных принадлежат ему. Они подстрекают его к бессмысленным расправам, к безмерным наградам. В конце концов, используя свое влияние на юного царя, они полностью расшатывают его нравственные устои. Чтобы подтолкнуть его на убийства людей, они учат юношу истязать животных. Они заставляют его сбрасывать с высоты кремлевских башен собак, кошек и коз. Они заставляют его колоть копьем, через прутья их клеток, волков и медведей.

Однажды молодой царь пробудился от криков толпы и зарева пожара. Москва горит в пятнадцатый или двадцатый раз. Глинские растерзаны в клочья; ему приносят куски их тел, насаженные на острия пик.

Но посреди этих воплей, отсветов пламени и окровавленных пик с их отвратительными трофеями к царю-отроку приближается один из тех вдохновенных свыше подвижников, какие тогда бродили по Руси и, подобно еврейским пророкам, подобно мусульманским дервишам, осмеливались обрушиваться с нападками на самих государей.

Он приближается к Ивану IV и от имени Господа заявляет ему, держа в левой руке Евангелие и воздев к небу правую руку, что гнев Божий вызван преступлениями государя; он перечисляет жертвы: отравленная правительница, уморенный голодом Телепнев, пожранный собаками Шуйский, растерзанные в клочья Глинские, охваченная пламенем Москва, затем бесконечное множество бояр, этих второстепенных жертв, которые все без исключения перешли из этого мира в иной с затянутой веревкой на шее или с кинжалом в груди.

И, вызванные красноречивыми словами монаха, перед блуждающим взором молодого Ивана встают призраки.

В эту минуту к нему подводят его юную и прекрасную супругу; он ищет подле нее укрытия, прячет у нее на груди голову и обещает ей — нет, не раскаяться, ибо он и так полон раскаяния, — он обещает ей стать лучше.

К отважному монаху и целомудренной супруге присоединяется боярин, известный своей храбростью и прямодушием.

В течение четырнадцати лет Россия будет благословлять три имени — Сильвестра, Анастасии и Адашева.

За эти четырнадцать лет все умиротворяется и все приводится в порядок; реформируется армия, создаются отряды стрельцов; из семи тысяч немцев образуется постоянное войско; вводится жалованье за военную службу; всем владельцам земельных угодий, требующих для засева по триста фунтов семенного зерна, вменяется в обязанность содержать одного вооруженного всадника или выплачивать сумму, равную этому содержанию. Великий князь встает во главе армии, берет Казань, завоевывает Астраханское ханство и возводит крепости, которые будут обуздывать татар, а в это время двадцать четыре тысячи турок, отправленных в поход Селимом II, гибнут в пустынях, протянувшихся от Урала до Волги. В довершение всего разбойник Ермак завоевывает Сибирь, присоединяет ее к Русскому государству и становится великим человеком.

Это то, что касается военных дел; теперь скажем о том, как обстоят мирные дела.

Открыта печатня. У Карла V запрошено сто двадцать искусных мастеров разного рода; основан Архангельск, и тем самым на севере России прорубается первое окно в Европу (основав Санкт-Петербург, царь Петр прорубит второе).

Но это не все: общественные преобразования не отстают от тех, что происходят в военных делах и в области ремесел; начинается отмена привилегий знати; умеряется алчность духовенства, стремящегося увеличить свои земельные владения; караются дурные нравы священников; из богослужения устраняются языческие обряды; в новом судебнике пересматриваются законы, а два добрых ангела — Адашев и Сильвестр — заставляют старейшин и именитых людей городов и деревень безвозмездно вершить правосудие.

Вся слава пятидесятилетнего царствования Ивана IV заключена в этом золотом веке России.

К несчастью, добрый гений Ивана IV отлетает на небеса: царица умирает.

Иван впадает в черную меланхолию. Голос тех, кому всегда скучны мир, добро и справедливость, достигает слуха царя. Их нашептывания внушают ему недостойное подозрение. Не была ли смерть его любимой Анастасии насильственной?

Царь видел столько насильственных смертей, что он легко верит такой клевете.

Но это не все. Его уверяют, что собираются восстать бояре.

Каким образом узнавал он о том, что происходит в России? В течение четырнадцати лет он смотрел на все исключительно глазами двух своих министров.

Откуда у великого князя подобное самоуничижение или, скорее, подобное ослепление?

Он сам говорит, сам признает: Сильвестр и Адашев смогли приобрести такое влияние над ним лишь с помощью колдовства и наговоров.

В конце концов — в такое безумие никак нельзя было бы поверить, если бы не существовало этого документа, — в своем письме он обвиняет их во всех благодеяниях, какие Россия ставит ему в заслугу!

Наградой обоим министрам стала тюрьма: Сильвестр заточен в монастырь на Белом море, Адашеву велено безвыездно оставаться в Феллине. Через два месяца после получения этого приказа Адашев скончался.

Сразу же после смерти царицы Иван погружается в беспутство и преступления, подобные тем, какие окружали его в детстве. Своей собственной рукой он закалывает кинжалом боярина Оболенского, оскорбившего Басманова — одного из его фаворитов; он приказывает убить у подножия алтаря Репнина, осмелившегося укорять его; ссылает вместе с семьей Воротынского, победителя Казани; приказывает подвергнуть пытке воеводу Шереметева, наводившего ужас на тавров, и в промежутках между истязаниями сам чинит ему допрос.

"Что сделал ты со своими сокровищами?" — спрашивает он.

"Отослал их Иисусу Христу через посредничество бедняков", — отвечает ему Шереметев.

С этого времени царствование Ивана превращается в сплошное яростное безумие, в неистовую ярость, в которой, судя по усилению ее приступов, можно насчитать шесть обострений, и во время одного из этих обострений он скажет русским людям: "Я ваш Бог, как он — мой".

И действительно, если божественность власти доказывается истреблением людей, то не было другого бога, кроме Ивана Грозного.

Любой боярин, в чьих жилах течет кровь Рюриковичей, оказывается, попадая ему в руки, обезглавлен, отравлен или посажен на кол.

Их жены и дети укрываются в лесах.

На них охотятся, их преследуют верхом на лошадях, насилуют, до смерти забивают кнутом.

В лесах не слышны более рычания медведей и завывания волков. Там раздаются стоны матерей и жалобы детей.

Ивану кажется, что Новгород, покоренный его дедом, восстал против него. Он вступает в город, не встречая сопротивления, и пронзает копьем всех, кто попадается ему на пути. Он сгоняет всех, кто не смог скрыться, в обширное пространство, обнесенное палисадом,приказывает наделать прорубей во льду Волхова, велит привести на реку сотни пленников и натравливает на них голодных медведей, собак и волков, а так как пленники не могут выбраться ни на один из берегов, оцепленных солдатами, они либо оказываются растерзанными дикими зверями, либо гибнут в пучинах реки.

Затем, после этих казней, длившихся целый месяц, после того как двадцать тысяч невинных приняли в них свою смерть, Иван уходит, вполне серьезно заявив оставшимся в живых: "Молитесь за меня!"

Затем он отправляется в Тверь и в Псков и совершает там те же преступления, а вернее, те же безумства.

Москва узнает, что царь возвращается в ее стены, и Москва трепещет.

В день его прибытия население с ужасом видит, что на улицах складывают костры, устанавливая на них большие котлы, а на площадях строят виселицы.

Пятистам уже сломленным пытками боярам, принадлежащим к самым прославленным фамилиям, суждено висеть на этих виселицах и вариться в этих кипящих котлах.

Многие из них не дойдут до места казни, ибо по дороге туда их искромсают ножами московские царедворцы.

Проскрипции Мария и Суллы касались только мужчин; проскрипции Ивана Грозного затрагивают также жен и детей.

Иван велит вешать жен над дверями жилищ, и, чтобы войти в собственный дом, мужья были вынуждены рукою отстранять висящие трупы, и так вплоть до того дня, пока эти трупы сами собой не падали вниз, перегораживая порог, как прежде они перегораживали дверной проем.

Что же касается детей, то их прибивали гвоздями к скамьям, стоявшим у обеденных столов для челяди. Так что отцам и матерям приходилось видеть рядом с собой во время трапезы этих немых и недвижных гостей.

Согласитесь, что ни Фаларис, ни Калигула, ни Нерон не смогли придумать ничего подобного.

Когда на улицах накапливается слишком много трупов, а воздух наполняется зловонными испарениями так, что им нельзя дышать, обязанность очистить город возлагается на голодных собак и волков.

Но, точно так же как римским императорам недостаточно было обычного прелюбодеяния и им требовалось кровосмешение, Ивану IV нужны утонченные убийства — братоубийства и отцеубийства. Он заставляет Прозоровского убить брата, а Басманова — отца; он женится на семи женщинах, насилует свою сноху и, подозревая своего собственного сына Ивана в измене, убивает его ударом рогатины.

Тем временем снова появляются татары и идут на Москву; Швеция отнимает у него Эстонию, Стефан Баторий — Ливонию.

Ивана охватывает страх, он бежит из Москвы и запирается в Александровской слободе, где вместе с тремя сотнями тех, кто в качестве палачей наилучшим образом помогал ему в казнях, постригается в монахи.

Но так уж устроены народы: они не могут обойтись без своих тиранов.

Кто отныне будет защищать людей, если их отважного великого князя нет больше рядом с ними? Почему он бежал от них? Почему он боится их? Разве нет у него над ними неотъемлемого права казнить и миловать? Пусть же он вернется и наказывает их как хочет. Государство не может жить без своего хозяина. Иван — их законный властитель. Если его не будет с ними, кто сохранит чистоту религии, кто спасет миллионы душ от вечного проклятия?

Эта мольба трогает Ивана, и он возвращается. Но его невозможно узнать:

"С отъезда Ивана прошел лишь месяц, — говорит русский историк, — но его стан, рослый и могучий, его широкие плечи и высокая грудь одряхлели; голова, которую прежде покрывала густая шевелюра, облысела; редкие клочья волос, оставшиеся от бороды, которая некогда была украшением лица, уродовали его; глаза потухли, а черты лица, несущие отпечаток звериной жестокости, исказились".

Дело в том, что он уже близок к смерти, но это не мешает ему обезглавить князя Горбатого-Шуйского и его сына Петра.

Опричник Федоров обвинен в том, что он хотел лишить царя трона, — Иван усаживает его на свой трон и закалывает кинжалом; он приказывает посадить на раскаленную сковороду князя Щенятева, изрубить на куски казначея Тютина и его четырех детей; он велит заживо сжечь князя Воротынского и сам подгребает к нему угли. Попавший в опалу Голохвастов постригается в монахи, чтобы избежать преследования, — царь сажает его на бочку с порохом и подрывает ее, приговаривая: "Он ангел… подобает ему на Небо взлетети". Он обливает кипящей похлебкой своего шута и, поскольку тот не смеется шутке, закалывает его ножом; он отрубает воеводе Титову одно ухо, и тот благодарит, что ему оставили другое.

В 1584 году появляется комета. Она возвещает о его смерти. Иван призывает колдунов и астрологов, дает им в Москве дом, определяет им содержание и каждый день отправляет своего фаворита Бельского беседовать с ними. Затем, поскольку астрологи предвозвестили его кончину и указали день, когда она случится, он поднимается на паперть знаменитого собора Василия Блаженного и прилюдно приносит покаяние, смиренно просит нищих молиться за него, пишет завещание и назначает своим преемником сына Федора (напомним, что Ивана он убил, а другой его сын, Дмитрий, который будет убит по приказу Бориса Годунова и могилу которого мы увидим в Угличе, еще в колыбели). Иван ведет переговоры с Богом, чтобы быть благосклонно принятым на Небесах. В тот день, когда, по предсказаниям астрологов, царю предстояло умереть, ему становится лучше и он велит объявить им, что умрут они, а не он. Он готовится сыграть партию в шахматы со своим фаворитом Бельским, но, едва дотронувшись до первой пешки, исторгает крик, встает, пятится к кровати, падает на нее и испускает дух.

В Эрмитаже выставлен автограф Николая, датированный 17 марта 1808 года и содержащий всего несколько строк:

"Царь Иван Васильевич был суров и гневен, что дало основание называть его Грозным. Но вместе с тем он был справедлив, храбр, щедр в наградах, а главное, способствовал процветанию и развитию своей страны.

НИКОЛАЙ".

Юному великому князю Николаю было двенадцать лет, когда он выразил такое мнение об Иване IV.

LIII. ПОЕЗДКА НА МОСКВА-РЕКУ

В течение двух недель моего пребывания в Москве достославной четверке лошадей Нарышкина пришлось немало потрудиться. Я посетил Царицыно, развалины дворца, который так и не был достроен и в который Екатерина отказалась войти, ибо, по ее словам, это вытянутое строение с шестью башнями по бокам выглядело, как гроб в окружении шести восковых свечей. Я посетил Коломенское, загородный дворец, сохранивший память о раннем детстве Петра: башню, где содержали соколов и кречетов, которых он сам кормил, и четыре дуба, под которыми он занимался со своим учителем — дьяком Зотовым. Я посетил Измайлово, где Петр нашел ту маленькую шлюпку, благодаря которой он получил первые уроки навигации у мастера Брандта. Я посетил Воробьевы горы, откуда можно охватить взглядом всю панораму Москвы, объездил монастыри, церкви, музеи, кладбища, все исторические места и не обошел ни одного камня, ни одного креста своим почтительным вниманием или молитвой. Наконец, когда после расспросов, обращенных к знатокам московской старины, мне стало ясно, что смотреть тут больше нечего, я решил поехать на поле знаменитого сражения, которое в Европе называют двумя разными именами: Бородинской битвой и битвой на Москве-реке.

И в этом случае о нас снова позаботился Нарышкин, хотя нам и предстояло ехать без него. Он приготовил для нас превосходный экипаж и предоставил в наше распоряжение своего доверенного человека, Дидье Деланжа, нашего соотечественника, который достаточно хорошо говорил по-русски, чтобы служить нам переводчиком, и должен был с помощью подорожной избавить нас от всех хлопот, связанных с почтовыми лошадьми.

После нашего возвращения в Москву мы собирались все вместе посетить Троицкий монастырь, а оттуда отправиться в Елпатьево, имение Нарышкина, где 25 августа нам предстояло открыть охотничий сезон.

Затем я намеревался продолжить путешествие в Астрахань, проехав через Нижний Новгород, Казань и Саратов.

Седьмого августа мы тронулись в путь.

Покидая Москву, мы пересекли огромное Ходынское поле, место скачек и военных смотров, а затем двинулись через Дорогомиловское предместье.

Здесь, в этом предместье, на большом постоялом дворе, который находится с правой стороны при въезде в город, а у нас, выезжавших из него, оказался, следовательно, по левую сторону, ненадолго останавливался Наполеон, прежде чем расположиться в Кремле.

Именно сюда, видя, что губернатор покинул Москву, а город подвергается разграблению, и не зная еще, что он обречен погибнуть в огне пожара, пришли просить милости у победителя несколько московских горожан и купцов.

Провел их к Наполеону генерал Гурго.

Поскольку постоялый двор был выстроен из камня и к тому же находился на окраине города, он избежал пожара, и его до сих пор показывают приезжим как место, где останавливался на привал Наполеон.

Справа от дороги, чуть ближе Поклонной горы, называемой так потому, что с ее вершины богомольцам открывается вид на Москву, святой город, и они кланяются ей, стоит изба, где генерал Кутузов держал военный совет, на котором было решено оставить Москву.

На вершине Поклонной горы вся французская армия замедлила шаг, и солдаты, подняв кивера на штыки и мохнатые шапки на концы сабель, разом воскликнули: "Москва! Москва!"

Наполеон, услышав эти крики, пустил коня в галоп и, подъехав ближе, поклонился, словно простой паломник, святому городу.

И в самом деле, с такого расстояния, с такой высоты Москва являет собой удивительное зрелище: перед тобой предстает настоящий восточный город, а то и целая восточная страна. Было утро 14 сентября 1812 года.

"14 сентября, — пишет г-н Бутурлин, русский историк нашей кампании 1812 года, — в день вечного траура для истинно русских сердец, в три часа утра, армия снялась с лагеря в Филях и через Дорогомиловскую заставу вошла в город, который ей предстояло пересечь из конца в конец, чтобы выйти через Коломенскую заставу. Москва являла собой скорбное зрелище: вид русской армии на марше напоминал скорее похоронную процессию, чем шествие войска; офицеры и солдаты плакали в ярости и отчаянии".

Мы тоже остановились на вершине Поклонной горы, однако для нас это было возвращение во времени, и мы двигались из будущего в прошлое, скорбя о великом поражении, тогда как армия и Наполеон шли из прошлого в будущее, исполненные радости, надежды и гордости.

Затем мы продолжили свой путь и вскоре проехали через село Вязёмы, некогда принадлежавшее Борису Годунову: здешняя церковь и ее причудливая звонница были построены по его чертежам.

За Вязёмами следовала Нара, вместе со своим озерком пожалованная в 1654 году Алексеем Михайловичем монастырю святого Саввы Звенигородского.

Столбы, увенчанные орлами, указывают, что это царское владение.

Затем мы проехали Кубенское; в это время туда входило стадо овец, которые шли сами, без пастухов; стадо принадлежало всей деревне, и каждая овца, зная свою овчарню, самостоятельно возвращалась домой.

Прежде я видел, как точно таким же образом расходилось стадо коров в Москве, и это дало мне повод сказать, что Москва не город, а большая деревня.

Мыслимо ли представить себе стадо коров, идущее без присмотра по Лондону или Парижу?

Вечером мы были в Можайске. Там нам пришлось три часа прождать лошадей. Воспользовавшись этой задержкой, мы поднялись на утес, где находятся развалины древнего кремля, и побывали в церкви святого Николая Чудотворца.

Святой изображен держащим в одной руке церковь, а в другой — меч.

Наполеон, проезжая через Можайск, дал приказ пощадить церковь.

На другой день после битвы на Москве-реке он остановился в маленькой деревушке в полульё от Можайска, а 9-го утром французам пришлось выдержать довольно жаркий бой, чтобы занять город. Когда император въехал в Можайск, его улицы еще были завалены телами убитых и раненых русских.

"Соратники, — говорит Ларрей в своих "Запи сках", — бросили этих несчастных без какой бы то ни было помощи. Убитые лежали вперемешку с живыми".

Очень странно, что Ларрей удивляется зрелищу, которое, должно быть, так часто представало его глазам.

Император оставался в Можайске с 9-го по 12-е. Своим жилищем он избрал (а вернее, это сделали квартирмейстеры) большой, еще не достроенный дом, без дверей, но с закрывающимися окнами.

Туда принесли несколько печей, ибо ночи уже стояли холодные.

Император занимает весь второй этаж.

Это большой белый дом, расположенный посреди площади; у него два входа, к которым поднимаются по ступенькам.

Здесь Наполеон намерен возобновить кабинетные занятия, прерванные пять дней тому назад, но три последние ночи, проведенные им в палатке, совершенно лишили его голоса, и он не в состоянии диктовать.

Он вынужден писать сам; семь секретарей, в числе которых граф Дарю, князь Нёвшательский, Меневаль и Фен, пытаются разобрать его неразборчивый почерк.

Он составляет здесь бюллетень, в котором сообщается о сражении, пишет императрице и циркулярным письмом предписывает епископам служить благодарственные молебны по всей империи.

Но главное, что удерживает Наполеона в Можайске эти три дня, — это опасение, что у него нет в достаточном количестве боеприпасов, ибо с нашей стороны во время сражения произвели девяносто одну тысячу пушечных выстрелов!

Лишь успокоенный рапортом генерала де Ларибуазьера о том, что восемьсот артиллерийских повозок достигли Смоленска, император покидает Можайск.

Только в три часа утра мы получаем лошадей и снова отправляемся в путь.

На рассвете мы проезжаем мимо Ферапонтова монастыря, который французы превратили в госпиталь и в стенах которого они проделали бойницы.

Затем следует деревня Горки, принадлежащая казне: там во время Бородинского сражения располагалась штаб-квартира Кутузова.

Между Горками и Бородиным мы пересекаем Колочу, одну из тех пяти речек, что бороздят поле битвы и все пять словно предуготовили роковую судьбу земле, по которой они текут.

В самом деле, вот их названия, перечислить которые никому до меня не приходило в голову:

Кол оч а — "Борьба", О гни к — "Огонь", Сто не ц — "Страдание", Война — "Война", Сетовка — "Стенания".

После Бородина мы сворачиваем вправо и направляемся просить пристанище — заранее, впрочем, предложенное нам — в Романцево.

Как-то раз, на одном из вечерних приемов в Петровском парке, я обмолвился в присутствии молодого офицера, прапорщика Измайловского полка Жоринова, что у меня есть намерение совершить паломничество на поле сражения у Москвы-реки.

Он тотчас же написал своему другу, гвардейскому полковнику Константину Варженевскому, живущему в прелестном доме в трех верстах от поля битвы, и сообщил ему о моих планах.

Спустя неделю я получил от г-на Варженевского письмо, в котором он предоставлял в наше распоряжение свой загородный дом, своих лошадей и коляску.

Мы приняли предложение и теперь приехали туда.

Встретили нас тем радушнее, что к моему замыслу поехать в Бородино все относились как к пустым мечтаниям и на наш визит здесь не очень рассчитывали.

Нам подали ужин, приготовленный на скорую руку, и предоставили для ночлега флигель.

Утром мы выехали со двора, расположившись в коляске полковника. Кроме того, слуга вел под уздцы двух лошадей, которыми можно было воспользоваться в тех местах, где не сумела бы проехать коляска.

Я попросил полковника приказать кучеру отвезти нас на другую сторону поля битвы, даже если для этого придется сделать крюк, так, чтобы мы подойти туда той же дорогой, что и французская армия, и увидели бы равнину с той же точки.

Кучер отвез нас к месту, находившемуся чуть впереди Колоцкого монастыря.

С колокольни этого монастыря, сразу же после того, как русские были выбиты оттуда нашими солдатами, Наполеон осматривал местность и изучал поле будущей битвы.

Пятое число проходит в атаках на Шевардинский редут, возвышающийся на холме, который стоит у правого края поля. Несмотря на упорство русских, трижды бросавшихся на приступ, этот редут, оказавшись захваченным нами, так и не перешел в их руки.

Между Шевардинским редутом, сделавшимся нашим крайним правым флангом, и главной дорогой, составлявшей наш крайний левый фланг, сосредоточилась вся наша армия.

Палатка Наполеона находилась у нашего левого фланга, по другую сторону дороги, прямо перед деревней Валуево.

Это место стало священным, и никогда плуг, вспахивающий остальную часть поля, не проходил здесь.

Следовательно, еще и сегодня в нем ничего не изменилось с тех пор, как по нему ступала нога завоевателя.

Вечером конные разведчики генерала Орнано повели поить своих лошадей к какой-то реке.

"Как называется эта река?" — поинтересовались они.

"Москва-река".

"Прекрасно! Сражение, которое мы выиграем, назовут сражением на Москве-реке".

"Хорошо, — в свою очередь произнес император, которому передали эти слова, — не следует обманывать надежд этих храбрецов".

На рассвете следующего дня император надевает свой серый сюртук, садится в седло, осматривает русские аванпосты и объезжает войска, говоря с командирами и приветствуя солдат.

Генерал Пажоль как-то рассказывал мне, что Наполеон, проезжая в то утро через его бивуак, напевал мелодию, возможно чересчур надолго забытую:

Победа с песнью нам преграду отворяет!

Вернувшись с этого инспекторского смотра в преддверии битвы, он обнаруживает у входа в палатку дворцового префекта, г-на де Боссе, прибывшего из Сен-Клу, и полковника Фавье, явившегося из самых глубин Испании.

Господин де Боссе привез письмо от императрицы и портрет короля Римского.

Полковник Фавье привез известие о проигранном сражении при Арапилесе.

Наполеон пытается забыть о втором известии, чтобы целиком сосредоточиться на первом; он выставляет на пригорке рядом с палаткой портрет короля Римского, чтобы все могли видеть этого ребенка, его наследника, за будущее которого им предстояло сражаться.

Сидя на том самом месте, где был выставлен этот портрет, я делал свои записи, а Муане зарисовывал поле битвы, о котором очень легко составить себе представление.

Вся равнина, за исключением нескольких возвышенностей, совершенно плоская.

Три из этих возвышенностей принадлежат русской армии, две — нам.

На одной из них, перед палаткой императора, стоит сильная артиллерийская батарея.

На другой, на противоположном фланге, находится редут, взятый накануне генералом Компаном.

Пространство между этими двумя точками, протяженностью около одного льё, — это покатый склон, поросший кустарником, а местами мелколесьем.

Утром 7 сентября сто двадцать тысяч человек, то есть вся французская армия, разместились между двумя этими точками следующим образом.

Крайний левый фланг простирается до Беззубова, и там командует вице-король Евгений; он будет стойко держаться, и в его распоряжение предоставят такие силы, что враг не сможет его опрокинуть.

В центре, между ведущей к Москве главной дорогой, которая проходит у наших ног и едва заметной дугой изгибается по направлению к крайнему левому флангу русских, охватывая ею поле битвы, находятся принц Экмюльский и Ней, которому в этот день предстоит добавить к титулу герцога Эльхингенского еще и титул принца Москворецкого.

Поскольку здесь будет решаться судьба сражения, их поддержат три кавалерийских корпуса короля Неаполитанского, которыми командуют Монбрён, Латур-Мобур и Нансути.

Кроме того, именно там расположится император со всей своей гвардией.

На крайнем правом фланге будут действовать Поня-товский и Мюрат. Они стоят спиной к Шевардинскому редуту, занятому нами накануне.

Кутузов, который в это время отдает приказ пронести по рядам русской армии чудотворную икону, вывезенную из Смоленска, — ту самую знаменитую икону, которую в сопровождении крестного хода, проводили из Москвы туда, где теперь находится Новодевичий монастырь, — Кутузов на своем крайнем правом фланге защищен крутыми склонами оврага Колочи и батареями, установленными на высотах Горок.

Его центр располагается на второй возвышенности, находящейся в лагере русских; на вершине этого холма, за которым чернеет небольшая сосновая роща, было воздвигнуто укрепление, столь прославившееся под названием Главный редут.

Наконец, крайний левый фланг Кутузова упирается в деревню Семеновское, к которой, как и к Горкам, сзади подступает глубокий овраг.

Если бы Наполеон сохранил самоуверенность, проявленную им при Маренго, и имел бы дело с Меласом, то вот на что он пошел бы: он рискнул бы предпринять маневр, который произвел бы полную перестановку на поле битвы.

Он сосредоточил бы все свои усилия на правом фланге, хотя и рискуя прорывом на левом, и таким образом наши линейные войска, стоявшие спиной к закату солнца, оказались бы обращены лицом на север.

Вынужденные следовать за нашим перестроением фронта, русские линейные войска, стоявшие параллельно им спиной к востоку, оказались бы обращены лицом на юг.

И тогда наше правое крыло, обогнув противника, достигло бы Московской дороги, которой завладели бы Понятовский и Мюрат.

Русская армия, отрезанная от столицы, была бы загнана в огромную излучину Москвы-реки и сброшена в воду.

Но он имеет дело с Кутузовым, восьмидесятидвухлетним стариком, который, сменив Барклая де Толли, мог унаследовать от него стратегию выжидания. Наполеон пожертвует подобным маневром, способным настолько напугать русского главнокомандующего, что это заставит его отказаться от долгожданного сражения и подтолкнет его к отступлению. Наполеон возьмет быка за рога и атакует центр, рискуя оставить десять тысяч солдат в траншеях Главного редута.

Теперь предоставим слово русскому историку, которого мы уже цитировали и который подтвердит нам, что опасения императора были небезосновательны:

"Слишком явное преимущество на правом фланге французской армии должно было вынудить русских к поспешному отступлению, иначе они рисковали оказаться отброшенными к Москве-реке и утратить все коммуникации с Москвой и южными областями. Только от Наполеона зависело вынудить русских оставить их позиции, даже не вступая в бой. Для этого ему было достаточно начать маневрировать на правом фланге, угрожая их коммуникациям с Можайском, но такие маневры лишь затянули бы войну".

Итак, коль скоро император желал битвы, намеченный им план был хорош.

В течение ночи генерал Пуатвен перебросил четыре моста через Колочу, чтобы, в зависимости от потребностей боевой обстановки, принц Евгений мог быстро переходить с одного берега реки на другой.

Также в течение ночи устанавливают артиллерию: помимо батарей в Беззубове, были развернуты две другие перед боевыми порядками принца Экмюльского, и генерал Сорбье размещает в каждой из них по шестьдесят орудий из резервной артиллерии гвардии.

Кроме того, генерал Пернети собирает подвижную батарею из тридцати орудийных стволов, которая будет отслеживать перемещения войск принца Экмюльского, а вернее, опережать их.

Наконец, генерал Фуше, командующий артиллерией маршала Нея, со своего рубежа нацеливает шестьдесят орудий на центр русских, то есть на Главный редут.

Император почти не спит. Он отдает последние распоряжения. При первых лучах рассвета он вызывает дежурного адъютанта, которого находят укутавшимся в плащ и прижимающим к губам портрет молодой жены. Он быстро прячет портрет на груди и отправляется исполнять приказы императора. Это один из тех, кто останется лежать на Главном редуте.

В пять часов утра полог палатки Наполеона поднимается; офицеры, которых он вызвал к себе, ждут его.

Ледяной ночной воздух обжигает горло, и император говорит слегка охрипшим голосом:

"Господа, сегодня утром немного холодно, но вот всходит прекрасное солнце: это солнце Аустерлица!"

Затем он садится в седло и галопом скачет на правый фланг, сопровождаемый всей своей гвардией; раздается барабанный бой, солдаты берутся за оружие; полковники и капитаны, стоя перед своими полками, громко читают солдатам следующее воззвание:

"Солдаты!

Вот битва, которой вы так желали! Теперь победа зависит от вас. Она нам необходима: она даст нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Сражайтесь, как вы сражались под Аустерлицем, ФридландоМу Витебском, Смоленском, и пусть самое отдаленное потомство с гордостью вспоминает о том, как вы держались в этот день; пусть о вас скажут: "Он был в великой битве на равнинах Москвы!""

До русских доносятся крики "ура", бой барабанов и фанфары, сопровождающие императора на всем пути его следования.

Он останавливается у подножия гласиса Шевардин-ского редута, откуда отчетливо видно расположение русских — от левого фланга в Семеновском до правого в Горках.

В шесть часов тридцать минут Понятовский бросается в атаку на левый фланг русских.

В семь часов раздаются первые пушечные выстрелы: это принц Евгений открыл стрельбу, грохотавшую весь этот страшный день, когда, как мы уже сказали, только с нашей стороны произвели девяносто одну тысячу пушечных выстрелов.

У русских было шестьсот сорок орудий; сколько раз выстрелили они?

Возможно, мне не следовало бы пускаться в описание этой ужасной битвы, рядом с которой можно поставить одну лишь Гераклейскую, заставившую сказать Пирра, этого эпирского Наполеона: "Еще одна такая победа, и мы погибли!"

Но если однажды, с моей книгой в руке, другой паломник из Франции придет, как и я, к этому огромному воинскому захоронению, он будет счастлив обнаружить на самом поле битвы подробности этого страшного дня, собранные не в официальных сводках, газетах и сочинениях историков, а прямо там, где трепетала одна из последних горделивых надежд Франции.

LIV. НА ПОЛЕ БИТВЫ

"В дни, предшествовавшие какому-нибудь большому сражению, — пишет генерал Гурго, — Наполеон постоянно разъезжал верхом на коне, чтобы оценить силы и расположение войск противника, изучить поле битвы, побывать на бивуаках своей армии. Даже ночью он посещал передовую линию, чтобы еще раз удостовериться в силах врага, определив численность его костров_у и за несколько часов такой инспекции успевал загнать не одну лошадь. В день битвы Наполеон располагался в центральном пункте, откуда он мог видеть все происходящее. При нем были адъютанты и офицеры-порученцы, которых он повсюду рассылал с приказаниями. На некотором расстоянии позади него стояли четыре эскадрона гвардии, по одному каждого рода оружия, но, отъезжая с позиции, он брал с собой всего один взвод эскорта. Обычно он сообщал своим генералам и маршалам избранное им местопребывание, чтобы посланные от них офицеры могли легко его найти. Как только где-нибудь требовалось его присутствие, он галопом мчался туда".

И на этот раз, утром 7 сентября, в день битвы на Москве-реке, император не изменил своим привычкам.

От Шевардинского гласиса до позиций противника не более восьмисот туаз. Чуть левее возвышается редут, прикрывающий центр армии Кутузова; на ее крайнем левом фланге различимы высоты деревни Горки, в которой расположился на ночлег русский главнокомандующий, а затем появляются и первые клубы дыма из пушек принца Евгения, обволакивающие Бородино; на крайнем правом фланге — деревня Семеновское и, за оврагом и лесом, служащими ее естественными прикрытиями, три флеши, которые призваны усилить ее оборону.

Принц Экмюльский обращает внимание Наполеона на все эти подробности, которые острый взор императора уже заметил и оценил.

"Да, — говорит он, — позиция сильная, но не настолько, чтобы менять что-либо в моих распоряжениях: редуты не закончены, рвы неглубоки и не обнесены ни палисадами, ни штурмфалами; противник не в состоянии выставить против нас более ста двадцати — ста тридцати тысяч человек, так что наши силы равны".

В самом деле, у русских насчитывалось сто тридцать две тысячи человек: сто пятнадцать тысяч регулярных войск, семь тысяч казаков и десять тысяч ополченцев.

Они превосходили нас лишь в артиллерии, располагая шестьюстами сорока пушками.

Расположившись между Новой Московской и Старой Смоленской дорогами, император видит перед собой выстроившиеся в боевом порядке войска принца Экмюль-ского, маршала Нея и герцога д'Абрантеса.

Немного позади обоих флангов этих войск, на одной линии с императором, находятся три кавалерийских корпуса короля Неаполитанского, которыми командуют Монбрён, Латур-Мобур и Нансути. Императорская гвардия, построившись в каре, окружает императора, как живая крепость; Молодая гвардия и польская дивизия генерала Клапареда стоят ближе всего к противнику. Батальоны Старой гвардии под командованием герцога Данцигского выстроены в полном параде, тогда как маршал Бессьер держит свои отборные батальоны в резерве.

Император, до тех пор остававшийся в седле, спешивается.

И, словно по сигналу, раздается громовой раскат батарей генерала Сорбье. В грохоте этой грозы, в сверкании этих молний две дивизии идут в атаку на флеши, которые обороняют Багратион, Воронцов, Неверовский, принц Карл Мекленбургский и генерал Тучков, брат другого генерала Тучкова, незадолго до этого попавшего в плен в бою при Валутиной горе. Во главе этих двух дивизий — принц Экмюльский.

Редуты, на которые шло наступление, находились на том самом месте, где в наши дни стоит Спасо-Бородинский монастырь, ставший гробницей генерала Тучкова.

Понятовский, со своей стороны, наступает на Семеновское по Старой Смоленской дороге.

Таким образом, сражение завязывается по всему фронту.

Все внимание Наполеона сосредоточено на атаке, предпринятой принцем Экмюльским.

Но местность, по которой продвигаются две дивизии, поставленные под его командование, — это полоса колючего кустарника и зарослей. Ему даже пришлось преодолеть густой лес, в котором его солдаты шли врассыпную. Выйдя из леса, они оказались на полвыстрела от батарей редутов и попали под залпы картечи и огонь стрелков, укрывшихся в кустах и складках местности.

Французы были вынуждены отойти в лесок.

Генералу Тесту, встретившему на своем пути меньше препятствий, удалось прорваться сквозь пояс укреплений, но генерал Компан ранен, его солдаты отступают, и генерал Тест, оказавшись отрезанным от своих, вынужден оставить захваченные им позиции.

Император тотчас приказывает Раппу заменить генерала Компана.

Но, пока Рапп галопом преодолевает расстояние, отделяющее его от дивизии, которой ему предстоит командовать, тяжело ранен генерал Дюплен, возглавивший атаку своих солдат.

Едва добравшись до линии огня, Рапп тоже оказывается ранен.

В окружении императора распространяется слух, что убит принц Экмюльский.

Наполеон призывает короля Неаполитанского и говорит ему заметно изменившимся голосом:

"Поезжайте, разберитесь и, если это правда, принимайте командование обеими дивизиями: эти редуты должны быть взяты".

В ту самую минуту, когда Мюрат бросается выполнять приказ императора, становится известно, что убита лишь лошадь принца Экмюльского и что это ее падение послужило поводом для роковой новости.

Но маршал Даву тотчас поднялся, отделавшись лишь ушибом. Несмотря на это происшествие, он не пожелал покинуть поле сражения, велел подвести ему другого коня и поднял солдат в третью атаку.

В это время к императору поступают донесения с нашего крайнего левого фланга.

Вице-король, первая атака которого на Бородино была отражена, снова пошел на приступ, захватил деревню и закрепился там.

Он посылает к императору курьера с этим сообщением, спрашивая, что ему следует делать теперь, когда позиция находится в его руках.

Принцу Евгению приказано оставить Бородино под охраной генерала Дельзона и, взяв из своего корпуса три дивизии — Морана, Жерара и Бруссье, — атаковать главный редут противника.

Едва этот приказ отдан, прибывает адъютант принца Экмюльского.

Объединенные колонны маршала Даву и маршала Нея, одновременно атаковавшие редуты у Семеновского, были встречены ужасающим огнем, но ничто не могло остановить их: они прорвались в промежутках между укреплениями и овладели ими с тыла; солдаты генералов Ледрю и Компана вперемешку хлынули в редут и даже не дали русским времени откатить орудия.

Редуты были завалены телами убитых врагов.

Багратиону пришлось отступить; отход прикрывал Тучков. Они отступали шаг за шагом, но все же отступали.

Первый акт великой драмы, развязкой которой будет вступление в Москву, сыгран, и победа осталась за нами.

Начинается второй акт. Багратион, осознающий важность позиции, которую он только что утратил, посылает к Кутузову гонца за гонцом и просит у него подкреплений. Подкрепления прибывают; объединив их под своим командованием, он бросается на редуты. Но теперь там закрепились мы, и, оказавшись в наших руках, они становятся неприступными: русских косит огонь их же собственных пушек, они гибнут на подступах к построенным ими же укреплениям.

Но Багратион не дает себе передышки и в третий раз ведет своих солдат в огонь.

В эту минуту на него обрушивается король Неаполитанский, возглавив одну из тех блестящих атак, на какие способен лишь он один.

Багратион и Тучков отступают, оставив на поле боя полторы тысячи человек убитыми; большой общий маневр, который Наполеон замыслил против центрального редута, близится к завершению.

В то время как принц Евгений покидает Бородино, которое по-прежнему рассматривается Кутузовым как пункт, намеченный Наполеоном для прорыва на Московскую дорогу, и принимает командование над тремя дивизиями, указанными императором, принц Экмюльский, оставив на редутах у Семеновского достаточное число защитников, разворачивается к центру; лес, который нам с таким трудом удалось преодолеть, был от него справа: теперь он окажется у него за спиной. Император, следивший за передвижениями Евгения и Даву, дает новую диспозицию вестфальцам, которые находились под командованием Нея, но в которых тот более не нуждается: герцог д'Абрантес беглым шагом проведет их и поставит между Даву и Понятовским, заполнив брешь, возникшую вследствие того, что направления их атак различались между собой, и тем самым поможет одержать победу или прикроет отступление.

И тогда Багратион, видя, что на него вот-вот обрушатся основные силы французской армии, снова настойчиво требует подкреплений от главнокомандующего, все еще упорствующего в мысли, что главная атака противника направлена на Бородино; наконец, явное сосредоточение сил в направлении центрального редута открывает ему глаза.

Исход сражения, которое он считал едва начавшимся, уже под угрозой. Взятие редута — это проигранная битва, это удар русской армии в самое сердце!

И в самом деле, прежде чем Кутузов смог прийти на помощь Багратиону, генерал Бруссье захватил овраг между Бородиным и Главным редутом; дивизия Морана, продвигаясь под градом пуль, заняла фланг укреплений благодаря такому мощному удару, что генерал Паскевич не смог его выдержать; наконец, 30-й полк во главе с генералом Бонами прорвался на батарею.

Кутузову нельзя терять ни мгновения: он призывает двух преданных ему людей, которые головой отвечают за Главный редут. Являются Кутайсов и Ермолов.

Кутайсов — начальник артиллерии, Ермолов — командир гвардейской части.

Ермолов — фигура такой же величины, как Мюрат и Ней, герой романа, герой поэзии, воспетый Марлинским и Лермонтовым.

Два генерала собирают дивизию Паскевича и ведут ее в бой, хотя она уже не более чем аморфная людская масса; тем временем прибывают новые подкрепления. 30-й полк атакован со всех сторон. Ермолов, получив в свое распоряжение три креста Святого Георгия, показывает их солдатам, а затем, невзирая на убийственный огонь, направленный в его сторону, идет во главе отряда вперед, достигает подступов к редуту и бросает эти три креста через бруствер, крича:

"Кто их хочет — пусть идет и берет!"

И, подавая пример, он первым бросается в траншеи. Подавленный численностью наступающих, 30-й полк вынужден отступить, пытаясь увлечь за собой и своего генерала. Бонами цепляется за пушку и остается в редуте, но, не получив вовремя поддержки, попадает в плен.

Кутузов теперь ясно видит шахматную доску, на которой разыгрывается сражение; он понимает, как необходимы Багратиону подкрепления, и посылает туда Остер-мана и Багговута с их корпусами.

Этот маневр не ускользает от внимания Наполеона. Наибольшей опасности подвергается дивизия генерала Фриана, которая занимает позицию за оврагом.

Он посылает туда на помощь генерала Роге с Молодой гвардией, а Лористон тем временем выставляет против передней линии противника батарею из двадцати четырех орудий.

Эта огненная стена должна остановить русских.

Те бросают на нее кирасир.

В ответ Наполеон посылает против них карабинеров генерала Польтра и генерала Шуара, кирасир генерала Сен-Жермена, гусар генерала Пажоля и конных егерей генерала Брюйера.

Кровопролитная схватка вскоре превращается в ужасающую бойню, из которой мы выходим победителями.

"Пора!" — говорит император, видя, что русская конница отброшена под натиском наших кавалеристов, а русская пехота отступает под нашим артиллерийским огнем.

И он дает приказ снова овладеть редутом и прорвать центр.

Едва отдан этот приказ, как с крайнего левого фланга доносится громовое "ура", и целая лавина обозников, прислуги и фур в полнейшем беспорядке несется к тому месту, где установлена палатка императора. Несомненно, войска принца Евгения, атакованные в Бородине превосходящими силами, не смогли там удержаться и снова отошли за Колочу.

Император останавливает движение Молодой гвардии; возможно, она вскоре ему понадобится; он хочет разобраться в обстановке. Из дюжины противоречивых донесений как будто становится ясно, что Кутузов бросил резервы из Горок на Бородино, наш левый фланг обойден, и окруженная дивизия Дельзона едва успела построиться в каре.

К этому добавляют, что вице-королю пришлось искать укрытие в рядах 84-го полка.

Наполеон вскакивает в седло, пускает лошадь в галоп, подъезжает к берегу реки и там узнает, что виновники всей этой тревоги — семь тысяч казаков Платова, переправившихся через Колочу.

Что же касается кавалерийского корпуса Уварова, то, предприняв несколько безуспешных атак на наши каре и потеряв во время каждой по три-четыре сотни убитыми, он переправился обратно за реку.

Впрочем, стычка была серьезной. Под принцем Евгением убита лошадь, его адъютант Морис Межан ранен, а другой, Джиффленга, выбит из седла. Но все усилия этой тучи конников разбились о штыки 84-го полка, который еще раз оказался достойным своего девиза "Один против десяти!".

С этого фланга уже нечего было опасаться. Наполеон возвращается; в Семеновском продолжается резня. Русские в третий раз перестраивают свои боевые порядки; было уже два боя, и мы уже дважды одержали верх.

Нужно нанести решающий удар. Вся имеющаяся артиллерия вступит в действие одновременно, и под прикрытием ураганного огня начнется общее наступление.

Понятовский сообщает, что он обогнул правый фланг и вышел по другую сторону леса, но его останавливает чрезвычайно крутой овраг.

Наполеон приказывает преодолеть это препятствие и добавляет:

"Скажите князю, что его противники, должно быть, утомлены, а поляки никогда не знают усталости!"

В это время принц Евгений, действуя на левом фланге, укрепляет Бородино всеми имеющимися в его распоряжении частями, встает во главе трех дивизий, которыми командуют Моран, Жерар и Бруссье, и готовится идти на Главный редут; путь им укажут уцелевшие солдаты 30-го полка, ворвавшегося на батарею при первом штурме.

Генерал Моран ранен, и его заменяет генерал Ламбер.

Император лично руководит центром: он оставляет за спиной у себя редуты, захваченные утром, и прорывает линию обороны противника, продвигаясь вплоть до Семеновского.

Тщетно грохочут все вражеские пушки одновременно: французские колонны, как пишет русский историк, смыкают свои редеющие ряды и с упорством, вызывающим восхищение, движутся вперед.

И тогда пехота русской императорской гвардии идет в штыки. Кавалерия Корфа, Палена, конногвардейцы и кавалергарды во весь опор мчатся в атаку. Завязывается жестокий рукопашный бой.

Но невозможно заставить отступить таких людей, как Ней и Даву. Они освобождают пространство и пропускают вперед Мюрата, который с хлыстом в руке летит во главе кирасир. Земля дрожит от топота шести тысяч лошадей; русские полки раздавлены копытами, изрублены саблями. Смертельно раненный, падает Багратион, и его уносят на глазах у солдат, которые полагают, что он убит. Ней совершает чудеса храбрости, Даву вновь становится тем героем, каким он был при Экмюле, а Мюрат остается, как всегда, архангелом битв.

По его приказу один из кирасирских полков делает быстрый поворот налево. Главный редут все еще держится. Трижды взятый нашими, он трижды отбит русскими. Ермолов, прекрасный, как Клебер, храбрый, как Мюрат, кажется неуязвимым, как Ахилл.

Честь совершить последний захват редута предоставлена нашим кирасирам.

Пушечное ядро уносит Монбрёна, руководившего атакой. Его место занимает Огюст Коленкур, тот молодой адъютант императора, которого в это утро ординарец Наполеона увидел целующим женский портрет.

Полк мчится во весь опор, проносится мимо редута, исчезает в дыму, но тотчас разворачивается и, в тот момент, когда принц Евгений и его гренадеры взбираются на бруствер, врывается в редут через горжу. Русские солдаты во главе с двумя генералами оборачиваются к новым нападающим и в упор стреляют. Ламбер и Коленкур падают. Русские солдаты изрублены, канониры перебиты у орудий. На этот раз редут уже окончательно в наших руках, но какой ценой!

Одно за другим приходят новые известия. Император получает их в разгаре боя.

Понятовский со своими поляками преодолел овраг у Семеновского и после рукопашного боя оттеснил оттуда русских.

Генерал Тучков, в четвертый раз пошедший в атаку, был накрыт облаком вязаной картечи, выпущенной в него с двадцати шагов, и буквально разнесен в клочья.

Главный редут наконец взят, но Ламбер и Коленкур убиты.

В ту минуту, когда это последнее известие сообщили императору, рядом с ним был обер-шталмейстер Арман Коленкур, герцог Виченцский, брат погибшего. Наполеон тотчас устремляет на него взгляд. Обер-шталмейстер не делает ни единого движения и мог бы показаться бесстрастным, если бы по его щекам не текли безмолвные слезы.

"Вы слышали? — обращается к нему император. — Нехотите ли удалиться?"

У обер-шталмейстера нет сил ответить, но он жестом благодарит Наполеона и остается.

Между тем пушки Понятовского гремят уже в тылу у русских: противника полностью обошли.

Император пускает коня в галоп и, не заботясь, следует ли за ним эскорт, едет вперед до рубежа, за которым уже можно оказаться под огнем вражеских стрелков.

Он видит, что неприятель прижат к Псаревскому оврагу; корпус Остермана заменил корпус Раевского, переставший существовать; уничтожен третий кавалерийский корпус, находившийся под командованием Палена; остатки этих двух соединений влились в корпус генерала Корфа.

Однако то ли из-за отсутствия руководства, то ли из упорства, какое присуще отчаянью, русские, которые уже не могут нападать на нас, упрямо не желают отступать, как если бы, не в силах удержать поле битвы живыми, они хотели сохранить его за собой мертвыми.

Наполеон в раздумье смотрит на них и, казалось, колеблется. Стоит ему дать приказ, и это поражение превратится в разгром; но все окружающие его солдаты, хотя они и совершили чудеса, измотаны!

Мюрат и Ней шепчут императору:

"Гвардия, сир, прикажите выступить гвардии!"

И в самом деле, в распоряжении императора есть свежие войска численностью в сорок тысяч человек.

"А если мне придется дать еще одно сражение, — отвечает он, — какими силами я буду его вести? Нет, пусть пушки довершат свое дело, и, раз уж русские упорствуют в своем желании оставаться под огнем наших батарей, стреляйте, пока у вас есть ядра и порох".

И артиллерия, которой командовали Ларибуазьер, Сорбье, Пернети, д'Антуар и Фуше, с четырех часов дня до семи часов вечера прочесывала огнем эту неподвижную людскую массу, произведя двадцать две тысячи выстрелов.

LV. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

Наполеон, оглядываясь со Святой Елены на события этого страшного дня, сказал:

"У Кутузова были все преимущества: численный перевес в пехоте, кавалерии, артиллерии, исключительная позиция, большое количество редутов.

И он был побежден!

Неустрашимые герои — Мюрат, Ней, Понятов-скийу — вам мы обязаны этой славной победой; история поведает, как отважные кирасиры захватывали редуты и рубили саблями канониров у их пушек; она расскажет о героической самоотверженности Монбрёна и Коленкура, которых смерть настигла в расцвете их славы, и о том, как наши канониры, установив свои пушки прямо в поле, без всякого прикрытия, сражались против многочисленных батарей противника, защищенных мощными брустверами; она расскажет о неустрашимых пехотинцах, которые в самый критический момент, вместо того чтобы ждать ободрения со стороны своего императора, сами кричали ему: "Будь спокоен: твои солдаты поклялись победить, и они победят!'""

Это восхваление? Жалоба?

Во всяком случае, Наполеон, как известно, в течение двух дней не решался составить бюллетень об этой страшной битве.

У Кутузова же сомнений не было. В тот же вечер старый полководец письменно известил императора Александра, что он одержал безоговорочную победу и остался на поле битвы хозяином положения; в своем письме он добавил:

"Французы удаляются в сторону Смоленска, преследуемые нашими победоносными войсками".

Император Александр, получив депешу в семь часов утра, произвел Кутузова в фельдмаршалы, приказал устроить благодарственный молебен в Успенском соборе и постановил воздвигнуть на поле битвы колонну в ознаменование этой победы.

На следующий день вечером он узнал правду. Но Кутузов уже стал фельдмаршалом, а благодарственный молебен состоялся, так что менять ничего не стали, и жители столицы в действительности не знали, как им быть, когда они увидели, что русская армия уходит из Москвы через Коломенскую заставу, а французская армия вступает в Москву через Дорогомиловскую заставу.

На поле битвы мы остались победителями, но сверх этого не в состоянии были сделать ни одного шага.

Все, кто сражался — а сражались все, за исключением гвардии, — были изнурены.

Всю ночь нужно было подбирать и перевязывать раненых, хотя стало холодно и резкие порывы ветра тушили факелы.

Никакого различия между ранеными русскими и ранеными французами не делалось.

Послушайте Ларрея — это он передвигается по полю, усыпанному мертвыми телами, это он говорит сре_ми мертвой тишины:

"Было чрезвычайно холодно, и временами все вокруг обволакивал туман; поскольку приближалось равноденствие, дул сильный северный ветер, и лишь с великим трудом удавалось сохранять перед моими глазами огонь зажженной свечи; впрочем, совсем без него нельзя было обойтись только тогда, когда я накладывал лигатуру на артерии.

Я на три дня задержал свой отъезд, с тем чтобы закончить перевязку как наших раненых, так и русских. Русские раненые были развезены по соседним деревням и оставались там до полного своего выздоровления.

Из одиннадцати пациентов, которым я ампутировал руку по самое плечо, лишь двое умерли во время эвакуации; все остальные успели выздороветь, находясь в Пруссии и Германии, еще до нашего возвращения в эти страны. Самым замечательным из этих раненых оказался один командир батальона: едва операция закончилась, он сел на коня и, отправившись в путь, без всяких перерывов продолжал его до самой Франции.

На дорогах можно было встретить ампутированных, которые сумели смастерить себе деревянные ноги и, покинув полевые лазареты, при помощи этих протезов, какими бы несовершенными они ни были, добирались до родины.

В итоге у нас было от двенадцати до тринадцати тысяч вышедших из строя солдат и девять тысяч убитых".

Потери же русских, по сведениям их историков, составили до пятидесяти тысяч.

Примерно столько же потеряли австрийцы в сражении при Сольферино.

Теперь на этом огромном поле битвы осталось лишь три следа страшного кровопролития, происходившего в тот день: это площадка, где стояла палатка императора, Спасо-Бородинский монастырь и колонна, воздвигнутая в том самом месте, где находился центр Главного редута.

Спасо-Бородинский монастырь заключает в своих стенах пространство, где располагался один из редутов, сооруженных перед деревней Семеновское, — тот самый, который защищал генерал Тучков.

Монастырь построен его вдовой, получившей право стать первой здешней настоятельницей. Она приехала сюда после окончания битвы, с тем чтобы найти среди убитых труп своего мужа, но, как я уже говорил, залпом картечи его тело было разнесено в клочья.

Все, что осталось от храброго генерала, — это рука, оторванная чуть выше запястья. Вдова опознала ее по обручальному кольцу и перстню с бирюзой, который она подарила своему мужу.

Рука была погребена в освященной земле; на месте этого погребения г-жа Тучкова построила церковь, а рядом с церковью — монастырь; затем церковь и монастырь были обнесены общей каменной стеной.

Церковь воздвигнута на месте бывшего редута; могила находится внутри нее, слева от входа, и покрыта простым камнем, на котором выгравированы слова:

Помяни, Господи, во царствии Твоем АЛЕКСАНДРА,

На брани убиенного, и отрока НИКОЛАЯ.

Сын был похоронен рядом с останками отца.

С противоположной стороны церкви находится могила вдовы генерала и ее брата.

Над этой могилой лежит камень, который во всем похож на первый и несет на себе надпись:

Се аз, Господи, игуменья Мария, основательница Спасо-Бородинского монастыря.

Над входом в церковь выгравированы следующие слова и даты:

1812 года 26 августа.

БЛАЖЕН ЕГОЖЕ ИЗБРАЛ И ПРИЯЛ ЕСИ ВСЕЛИТСЯ ВО ДВОРЕХ ТВОИХ.

16 октября 1826.

Как известно, русский календарь отстает от нашего на двенадцать дней. Следовательно, 26 августа соответствует нашему 7 сентября, дню сражения, а 16 октября соответствует 28-му числу того же месяца.

Мы посетили покои прежней настоятельницы; нам показали ее одежду, ее портрет и ее посох, а также письмо, написанное императрицей Марией в связи со смертью великой княжны Александры.

Нас любезно приняла нынешняя настоятельница монастыря, княгиня Урусова.

Я пообещал ей прислать иерусалимские четки.

У меня есть такие четки, привезенные, правда, из Иерусалима не мною, а моей дочерью; они освящены патриархом и соприкасались с гробницей Спасителя; но как можно переслать четки из Франции в Бородино?

Если кто-либо способен подсказать мне, как это сделать, я ему тоже подарю четки.

Выйдя из монастыря, мы пересекли картофельное поле, на котором ночью был заморозок. Дело было 9 августа.

В России всякий раз подмораживает — иногда чуть больше, иногда чуть меньше, но постоянно.

Когда мы выехали из Москвы, а это было 7 августа, уже начали падать листья с деревьев, как это бывает у нас в октябре.

Покинув монастырь, мы поднялись в Семеновское, бедную деревню из трех десятков домов, которая, должно быть, не могла прийти в себя от изумления в тот день, когда ей довелось стать театром страшного сражения. Очевидно, три четверти ее обитателей не знали, за кого и зачем идет эта битва.

Из деревни Семеновское мы прошли по оврагу, доставившему столько трудов маршалу Понятовскому. Вскоре мы очутились посреди какого-то болотистого места, поросшего высокой травой и омываемого ручьем — должно быть, это был Огник, — и, пройдя около версты, оказались позади небольшого леса, покрывающего своей тенью восточный склон холма, где находился Главный редут и где теперь стоит памятная колонна в честь сражения.

Именно в этом небольшом лесу были погребены тела воинов, погибших на Главном редуте: бугры на земле, которые видны там, это и есть их могилы.

Выйдя из леса и направившись на запад, вы окажетесь напротив позиций французской армии и подойдете к подножию колонны.

И тогда вашему взору предстанет огромный камень, на котором начертана какая-то надпись. Это могила князя Багратиона: раненный, как мы уже упоминали, 7 сентября, он умер 24-го числа того же месяца во Владимирской губернии.

По повелению императора тело генерала было доставлено в Бородино и погребено на поле сражения.

Дидье Деланж, который был человеком предусмотрительным и воспринимал поле битвы с более философской точки зрения, чем я, приготовил превосходный завтрак, расположившись под кронами того самого небольшого леса. Мы укрылись под этой тихой сенью, и, переводя взгляд от одного могильного холма к другому, я был вынужден признать, что могилы на поле битвы, с которым связаны такие воспоминания, вполне стоят могил на сельском кладбище, даже если оно воспето Греем или Делилем.

Двадцать восьмого октября французская армия вновь проходила по этим же местам. Оставим в стороне прекраснейшие страницы, которые г-н Филипп де Сегюр написал по этому поводу в своей поэтической книге о

Русской кампании, и позаимствуем у г-на Фена несколько исполненных душевной боли строк из его "Заметок о 1812 годе".

"28 октября, — пишет он, — наша армия оставила Можайск справа и вступила на главную Смоленскую дорогу невдалеке от Бородина. Наши сердца сжимались при виде этой равнины, где было погребено столько наших солдат! Эти храбрецы были убеждены, что они умирают во имя победы и мира! Мы осторожно прошли по их могилам, страшась, что земля покажется им тяжелой под шагами нашего отступления!"

Однако в Можайске и Бородине, помимо убитых, были также и раненые, находившиеся там на излечении; император обнаружил их в немалом числе в том самом Колоц-ком монастыре, с вершины колокольни которого он видел на горизонте поле будущей битвы на Москве-реке. При мысли, что он бросит их здесь, сердце Наполеона облилось кровью, и он приказал, чтобы каждая повозка взяла с собой по одному нашему соотечественнику; он начал со своих собственных экипажей и поручил врачам своей медицинской службы, Рибу и Лерминье, в течение всего пути наблюдать за этим созданным на скорую руку обозом раненых.

В числе таких раненых, подобранных нашей армией, был и г-н де Бово, молодой лейтенант карабинеров, у которого только что ампутировали ногу. Он совершил отступление в ландо императора.

Ларрей подтверждает этот факт в своих "Записках":

"В полевых лазаретах, устроенных нами возле Колоцкого монастыря, оказались и русские офицеры, которых мы перевязывали после сражения. Они залечили свои раны. Несколько из этих офицеров вышли навстречу нам, чтобы засвидетельствовать мне свою признательность. Я оставил им деньги, чтобы в ожидании прихода своих соотечественников они могли купить у бродячих торговцев-евреев предметы первой необходимости; в то же самое время я поручил им позаботиться о раненых французах, которых мы здесь оставляли. У меня были основания думать, что эти офицеры окажут им защиту".

Если из глубины могилы можно что-нибудь услышать, то последнее, что донеслось до этих храбрецов и заставило их вздрогнуть, — это отзвук горячо любимого ими голоса императора, проезжавшего рядом с ними; их сон слишком глубок, а шаги редких паломников, приходящих взглянуть на поле сражения, слишком легки, чтобы что-либо за прошедшие пятьдесят лет могло потревожить спящих.

В 1839 году император Николай провел грандиозный парад и устроил представление битвы на Москве-реке, в котором участвовало сто восемьдесят тысяч солдат.

Девятого августа, в пять часов вечера, мы направились в Москву, и прибыли туда через сутки в тот же самый час.

Я нашел Нарышкина несколько озабоченным: во время нашего отсутствия он узнал, что сгорела одна из его деревень, Дорогомилово. Двести пятьдесят домов обратились в пепел. Огонь перебрался по загоревшемуся мосту через реку и, подгоняемый ветром, поджег другую деревню.

Если у вас есть желание составить себе представление о русском боярине старого закала, вам следует приглядеться к Нарышкину.

Он всюду владеет имениями и домами: в Москве, в Елпатьеве, в Казани, Бог знает где еще; сам он не знает счета ни своим деревням, ни своим крепостным: это дело его управляющего.

Не обижая ни того, ни другого, вполне можно допустить, что управляющий ворует у него по сто тысяч франков в год.

Его дом — это скиния беспечности, это апофеоз безалаберности.

Однажды Женни изъявила желание поесть ананасов. Нарышкин приказал их купить.

Я видел, как один из мужиков нес охапку великолепных ананасов. Он удалился в сторону служб.

Вероятно, из всех, кто был в доме, мужика увидел лишь я один; прошло семь или восемь дней, но на столе не появилось ни одного ананаса.

И вот как-то раз, когда Нарышкин остался недоволен десертом, я спросил его:

— Ну, а где твои ананасы?

— А ведь и правда, я же велел их купить.

— И тебе их принесли, однако забыли подать на стол; возможно, кто-то другой в твоем доме любит их.

Позвали всех слуг, от повара Кутузова до кучера Кар-пушки, но никто из них не видел ананасов и не понимал, чего от него хотят.

— Пойдем поищем сами, — предложил я Женни.

И мы отправились на поиски.

Ананасы были найдены в углу небольшого погреба, куда надо было спускаться по приставной лестнице и где хранились дичь и мясо.

Их было там сорок штук.

Если считать, что штука стоит двадцать франков, то все вместе это обошлось в двести рублей.

При доме состоял охотник, который был обязан поставлять дичь; дичь эта поступала из какого-то имения, расположенного уж не знаю где, и, думаю, Нарышкин был осведомлен об этом не больше, чем я.

Каждую неделю охотник приносил корзины, полные диких уток, вальдшнепов и зайцев. Если бы мы с Женни не позаботились о том, чтобы всю эту дичь или, по крайней мере, часть ее раздарить, то три четверти этого богатства пропали бы.

Однажды охотник пришел в сопровождении чрезвычайно красивой борзой собаки.

— Выходит, у тебя есть борзые такой породы? — спросил я Нарышкина.

— Наверное, — ответил Нарышкин. — Года три или четыре тому назад я велел купить в Лондоне пару таких за тысячу экю.

— Кобеля и суку?

— Да

— Прикажи, чтобы мне оставили одного из первых щенков, которые у них родятся.

— Возможно, от них уже есть взрослые. Позовем Семена.

Позвали Семена: это был охотник.

— Семен, — обратился к нему Нарышкин, — есть у меня борзые в Елпатьеве?

— Да, ваше превосходительство.

— И сколько?

— Двадцать две.

— Как это двадцать две?

— Вы, ваше превосходительство, не давали никаких приказаний, так что всех, что появлялись на свет, оставляли; некоторые подохли от болезней, но, как я имел честь сказать вашему превосходительству, теперь у вас есть двадцать две здоровые борзые собаки.

— Вот видишь, — сказал мне Нарышкин, — ты можешь, не причиняя мне никакого ущерба, взять одну борзую или даже пару борзых, если захочешь.

Нарышкин держит табун лошадей, один из ценнейших в России и, быть может, единственный, где сохранилась в чистоте знаменитая порода рысаков Григория Орлова.

В этом табуне у него сотня коней, и ни один из них никогда не будет продан; это лучшие рысаки России.

Они нужны Нарышкину для того, чтобы выигрывать чуть ли не на всех скачках, хотя это в большей степени тешит его гордость, чем приносит ему барыши. Общая сумма всех денежных премий может достичь двухсот-трехсот луидоров. Табун же обходится в пятьдесят тысяч франков. Однако табун доставляет ему радость.

Каждое утро, облачившись в кашемировый халат, Нарышкин усаживается на крыльце и проводит смотр своих лошадей: одних выводят под уздцы, на других верхом сидят берейторы, и наблюдать за этими великолепными животными с безупречными статями — занятие и в самом деле отличное.

И когда мне приходится видеть человека, который, хотя и испытывая порой стесненность в средствах, позволяет себе роскошь держать в своих конюшнях лошадей общей стоимостью от восьмисот тысяч до миллиона франков, я пожимаю плечами, вспоминая наших щеголей и их упряжки на Елисейских полях и в Булонском лесу.

Заметьте, что в коляску и в четырехконную карету Нарышкина, владеющего всеми этими рысаками, запрягают наемных лошадей, которые стоят ему пятьдесят франков в день.

Женни, в виде исключения, имела для своей санкт-петербургской коляски двух рысаков, которые приводили в отчаяние великосветских русских дам, негодовавших при виде того, как простая актриса мчится в своем экипаже туда, куда ей угодно, вдвое быстрее их.

Когда было решено, что мы поедем в Елпатьево открывать охоту, возник вопрос, в каком состоянии находится там барский дом. Нарышкин бывал в этом имении два раза за всю свою жизнь, причем один.

А надо сказать, что Нарышкин, будучи по характеру боярином старого закала, превосходно умеет окружить себя роскошью, но точно так же превосходно умеет без нее обойтись.

Он даже не помнил, были ли в Елпатьеве кровати.

Поэтому было принято решение отправить туда Дидье Деланжа в качестве квартирмейстера.

Дидье Деланж отправился в Елпатьево на почтовых лошадях.

Четыре дня спустя он вернулся со списком предметов, совершенно необходимых для устройства там нашей жизни.

В этот список входили простыни, матрацы, кухонная утварь — всего на общую сумму в семь тысяч франков.

Все эти вещи были куплены и на трех фургонах отосланы в Елпатьево, а Дидье Деланж снова отправился туда, чтобы все это разместить к нашему приезду.

Нам предстояло пробыть в Елпатьеве три дня.

Понятно, что никакое русское богатство, каким бы значительным оно ни было, не может выдержать подобного образа жизни, тем более, если все расходы находятся в ведении управляющего, причем иногда даже не одного, а двух!

Перед отъездом из Москвы мы купили зимнюю одежду, поскольку нам предстояло оказаться в сезон снегов в степях Калмыкии и в горах Кавказа и нужно было подумать о том, как противостоять температуре в пятнадцать-двадцать градусов мороза.

Прежде всего мы с Муане обзавелись удобнейшими дорожными костюмами. К этим костюмам были добавлены две овчинные шубы из числа тех, какие носят богатые мужики и какие называются тулупами. И наконец, наш московский гардероб был дополнен меховыми сапогами и полным ассортиментом домашних туфель из Торжка. Я забыл упомянуть о высоких овчинных шапках, придававших нам такой грозный вид, что, глядя на себя, мы сами готовы были лопнуть со смеху.

Нам не хватало лишь дорожного несессера с самоваром, чтобы готовить себе чай, и переводчика, с помощью которого мы могли бы изъясняться с жителями тех мест, по каким нам предстояло проехать.

Несессер мы купили на базаре, и Женни, не желая ни на кого полагаться, взяла на себя заботу посмотреть, все ли есть в купленном нами наборе.

Что же касается переводчика, то нас обеспечил им ректор университета, выбравший его из числа лучших своих учеников и отрекомендовавший его нам как человека надежного.

Переводчик носил благозвучное имя — Калино.

Вечером 6 сентября, при свете луны, который был не менее прекрасным, чем 4 августа, мы в последний раз посетили Кремль. Нас обязывали к этому воспоминания, которые мы о нем сохранили.

На следующий день мы попрощались с нашим милым павильоном, где я все же надеялся побывать когда-нибудь снова.

В Троицкий монастырь наша компания отправилась в двух экипажах: Нарышкин, Женни и я — в дорожной коляске, а Калино и Муане — на телеге. Они предпочли этот способ передвижения, который не приковывал их к нам и позволял им чувствовать себя школьниками на каникулах. Мы должны были встретиться в Троицком монастыре.

В пять часов утра Муане и Калино, пребывая в полном восторге от того, что им удалось вновь обрести свободу, отправились в путь. Нарышкин, не проявлявший подобного энтузиазма по поводу предстоящего паломничества, пожелал выехать лишь после плотного завтрака.

Дидье Деланж, прибывший накануне, заверил нас в том, что теперь мы можем без всякого страха отправляться в Елпатьево и, хотя в имении нам не увидеть таких удобств, как в Санкт-Петербурге, нас, тем не менее, ожидает там почти такой же уют, как в Москве.

Излишне говорить, что Деланж составлял часть нашей команды. Он словно тень следовал за Нарышкиным.

Что же касается Кутузова, то он отправился в последнем фургоне, взяв с собой свою личную кухонную утварь. Поскольку ему нечего было делать в Троицком монастыре, он должен был ждать нас в Елпатьеве в течение всего дня 9 сентября.

Обед следовало подать в шесть вечера. Если мы приедем позднее, он послужит нам ужином.

Семен был предупрежден, и охота должна была быть устроена на следующий день.

Как говорят во Франции, мы начали с самого вкусного и в полдень помчались во весь опор в коляске, запряженной четверкой.

Перекладные были подготовлены на середине пути, то есть примерно в пяти-шести льё от города.

Дорога от Москвы до Троицкого монастыря великолепна и вся обсажена деревьями; самые примечательные места на этой дороге — села Пушкино и Рахманово. Выезжая из Москвы, вы какое-то время следите глазами за Мытищинским акведуком, построенным Екатериной: он подает воду в огромную Сухареву башню — водный резервуар Москвы.

Через каждые сто шагов на дороге встречаются богомольцы, идущие в ту или в другую сторону.

LVI. ТРОИЦКИЙ МОНАСТЫРЬ

Благодаря быстрому бегу наших лошадей мы добрались до Троицкого монастыря еще до захода солнца. Трудно представить себе что-либо более величественное, чем эта огромная обитель, размером с целый город, в такой час дня, когда косые лучи солнца отражаются в ее позолоченных шпилях и куполах.

Перед тем как подъехать к монастырю, вы проезжаете по обширному предместью, возникшему вокруг него: оно насчитывает тысячу домов и шесть церквей.

Находясь в окружении холмов, придающих этой местности более живописный вид, чем это свойственно русским городам, которые обычно расположены на равнинах, монастырь стоит на возвышенности, господствующей над всем вокруг; он обнесен мощной и высокой крепостной стеной из камня и защищен восьмью сторожевыми башнями.

Это живое средневековье — как Эгморт, как Авиньон.

Внутри крепостных стен размещаются колокольня, девять церквей, царский дворец, покои архимандрита и кельи монахов.

Мы пойдем туда завтра. А сегодня вечером нам предстоит поужинать и расположиться на ночлег в монастырской гостинице.

Однако, сказав "нам предстоит поужинать в монастырской гостинице", я неправильно выразился. Мне следовало сказать: "поужинать в помещении монастырской гостиницы", ибо то, как я отозвался о постоялых дворах Коневца и Валаама, уязвило самолюбие Нарышкина, и Дидье Деланж поместил в багажные ящики нашей кареты превосходный ужин, приготовленный в Москве.

Так что речь шла только о комнатах и постелях.

Комнаты оказались грязные, а постели — жесткие. Но, в конце концов, за чашкой превосходного чая и приятной беседой легко можно дотянуть до двух часов ночи, и если встать в шесть утра, то дело сведется не более чем к четырем часам мучений.

Ну, а в обители святого Сергия вполне можно отважиться на четыре часа мучений.

Эти мучения, впрочем, становятся сладостными и легкими для некоторых паломников и паломниц. Троицкий монастырь, как уверяют хорошо осведомленные люди, не только место религиозного паломничества: он имеет и чисто мирскую цель для тех, кто не боится набросить покров святости на человеческие страсти. Какой русский проявит недостаток православной веры настолько, чтобы запретить своей жене паломничество в Троицкий монастырь? Подобный запрет был бы настоящим скандалом, и, надо сказать, таких скандалов ни разу еще не случалось.

А раз уж вы оказались в Троицком монастыре, то может случиться так, что вам встретится там кто-нибудь, чье присутствие станет для вас неожиданностью, но, слава Богу, отнюдь не досадой. Вы обмениваетесь с ним парой слов и между прочим называете номер своей комнаты; остальное зависит от сообразительности того, с кем вы имеете дело, и от филантропической предусмотрительности архитектора, который, строя постоялый двор, думал о процветании монастыря.

На следующий день вы приносите благодарность святому Сергию, даже не вспоминая, хорошо или плохо вам было спать.

Да и первые анахореты, отшельники Фиваиды, разве не спали на камнях?

Я был готов войти в монастырь, как только отворят ворота. Спор на историческую тему, который я накануне за чаем вел с Нарышкиным, подстегивал мое любопытство.

Я утверждал, что у дверей Успенского собора, слева от входа, мне удастся найти надгробную плиту длиной в шесть футов, распиленную на уровне одной пятой своей длины с той стороны, где в могиле должна находиться голова покойника.

Это имело отношение к одной легенде о Петре Великом, которую при мне рассказывали моему старому другу г-ну де Вильнаву.

Итак, я поспешно вступил под входные своды и по красивой аллее, обсаженной деревьями, дошел до собора, окруженного решетчатой оградой монастырского кладбища.

Сделав внутри ограды четыре-пять шагов, я радостно вскрикнул.

Моя плита была тут, распиленная на уровне одной пятой своей длины, и, при всем своем малом знакомстве с русскими буквами, сопоставляя их с греческими, на которые они очень похожи, я, кажется, прочитал на плите имя Авраама Лопухина.

Я помчался объявить Нарышкину о своем триумфе. Он еще спал. Мне пришлось его разбудить. Это было ему наказанием.

А вот и сама легенда.

Мы уже рассказывали о заговоре Евдокии Федоровны Лопухиной в пользу ее сына Алексея и говорили, как вступил в этот заговор влюбленный в нее боярин Глебов.

И наконец, мы рассказали, как он был посажен на кол на эшафоте, по трем углам которого были выставлены на плахах головы его сообщников.

На четвертой плахе, пустой, стояло имя Авраама Лопухина, ускользнувшего от гнева царя, который, несмотря на самые усердные розыски, не смог его схватить.

Авраам Лопухин укрылся в Троицком монастыре, облачился в монашескую рясу и спустя три или четыре года умер своей смертью.

Его похоронили на монастырском кладбище.

Петр I, не знавший при жизни Лопухина, что он удалился в монастырь, услышал о его смерти от самого настоятеля, который, надеясь избежать наказания, рассчитывал на почтение, испытываемое Петром к монастырю.

Первой мыслью царя было выкопать труп и обезглавить его, но, прислушавшись к просьбам настоятеля, умолявшего не совершать подобного святотатства, царь ограничился тем, что приказал распилить на уровне головы надгробную плиту.

Не имея возможности обезглавить труп, он обезглавил накрывший его камень.

В этой казни было что-то одновременно от поборника правосудия и от дикаря.

Нарышкина всегда удивляло, что я знаю историю России лучше, чем сами русские.

Удовлетворив свое самолюбие, я вернулся в собор: мне нужно было посмотреть там кое-что еще.

Это был алтарь, под напрестольным покровом которого спрятала Петра I его мать Наталия в тот день, когда, спасаясь от стрельцов, она искала укрытие в соборе. Я нашел алтарь: двуглавый орел указывает место, где происходила эта сцена.

Я стал продолжать свои поиски и нашел в углу гробницу Бориса Годунова, его сына Федора и его дочери Ксении, которую изнасиловал Лжедмитрий (а может быть, это был истинный Дмитрий, кто знает?).

Их тела были перевезены в Троицкий монастырь из Москвы. Борис всегда питал к монастырю величайшее почтение и щедро осыпал его дарами.

Иван Грозный, Иван Безумный, Иван Бешеный также глубоко почитал святого Сергия, в чью раку он был положен в самый день рождения своим отцом Василием Ивановичем.

Рака святого, куда положили Ивана IV — попутно скажем, что это проявление благочестия отнюдь не принесло России счастья, — вся из позолоченного серебра.

Она находится в Троицком соборе, а не в том, где искал убежище Петр I и где погребены Борис и его дети.

Над ней установлен серебряный шатер, поддерживаемый четырьмя столбами того же металла; этот шатер был подарен в 1737 году императрицей Анной. Он весит тысячу фунтов.

Именно от распутных императриц и жестоких царей святые обычно получают самые богатые дары.

Этот второй собор, отличающийся большим богатством, чем первый, построен на том месте, где после похода на Москву татар под водительством Едигея патриарх Никон нашел тело святого Сергия.

Само собой разумеется, что захватчики, будучи магометанами, полностью разорили монастырь. Само собой разумеется и то, что при их приближении монахи обратились в бегство.

Предав Москву огню и залив ее кровью, татары вернулись в Казань, подобно тому как вышедшая из берегов река входит в свое русло.

Тогда возвратились и монахи, но не в свои кельи — ибо татары сровняли их с землей, — а в руины монастыря.

Среди этих руин патриарх Никон обнаружил тело святого Сергия, пребывавшее в состоянии совершенной нетленности. Это произошло в 1422 году. Он возвел новые жилые строения, и ему помогала в этом набожность князей; нетленность тела святого Сергия казалась чудом, и благоговейное любопытство верующих заставляло их стекаться сюда со всех сторон. Монастырь богател за счет их даров и княжеских подарков. Мы уже говорили, что самыми щедрыми из государей оказались Иван Грозный и Борис Годунов.

В Москве, во дворце этого самого патриарха Никона, нам показали некоторые из его священнических облачений: омофор — нечто вроде столы, один конец которой носят перекинутым через плечо, а другой ниспадает на грудь, и просторную тунику, настолько всю расшитую драгоценными камнями и жемчугом, что она весит пятьдесят русских фунтов.

Во времена смуты, возникшей при Лжедмитрии, которого обвиняли в намерении привести в Россию поляков, несметные богатства Троицкого монастыря пошли на то, чтобы заплатить защитникам старой Руси, тогда как его стены дали им укрытие; поляки же, зная, что в одном этом монастыре хранится столько же сокровищ, сколько их было во всей Польше, осадили его в 1609 году, предводительствуемые своим великим гетманом Сапегой.

И самым грозным их противником стал тогда простой монах: брат Авраамий Палицын ходил по стране, проповедуя священную войну, призывая дворян и князей пожертвовать ради отечества своими интересами, дружбой и даже ненавистью, что особенно трудно; это он убедил князя Пожарского пойти на Москву и привел к нему нижегородского мясника Минина.

Наконец, после семи месяцев безуспешной осады, поляки запросили мира. Он был подписан в 1618 году в деревне Деулино, расположенной в одном льё от монастыря, которому она принадлежала.

В 1764 году, когда Екатерина конфисковала имущество Церкви в пользу государства, Троицкий монастырь имел в своем подчинении четырнадцать других монастырей и владел ста шестью тысячами восьмьюстами восьмью крепостными.

Святой Сергий родился в Ростове в 1315 году. Решив предаться молитвенному созерцанию и уединению, он попросил у князя Андрея Радонежского кусок земли и построил там свой первый скит. Однако вместо нескольких футов земли, о которых просил его святой Сергий, князь дал ему квадратную версту.

Рядом со своим скитом святой Сергий воздвиг церковь, посвященную Троице; отсюда и нынешнее название монастыря, который включает в себя эту маленькую церковь.

Могила князя Андрея Радонежского, первого дарителя земли, находится рядом с могилой святого Сергия, в Троицкой церкви.

Чтобы составить себе представление о том, какие богатства может заключать русский монастырь, нужно видеть сокровищницу Троицкой обители. Десять больших залов заполнены драгоценными предметами: это ризы, облачения митрополитов, надгробные покровы, алтарные покрывала, евангелия, требники, чаши, кресты, дароносицы. Глаза слепит сверкание алмазов и всевозможных драгоценных камней, словно струящихся на тканях и священных облачениях. Один только алтарь оценивается в полтора миллиона франков.

Среди всех этих драгоценных предметов вы замечаете в шкафу у двери конскую уздечку и старый домашний халат: это уздечка князя Пожарского и халат Ивана Грозного.

В числе самых драгоценных предметов посетителям показывают оникс, найденный в Сибири и подаренный Потемкиным митрополиту Платону. Он несет на себе природный отпечаток распятия, у подножия которого молится коленопреклоненный человек.

Наконец, как бы в противовес всем этим мирским богатствам, нам показывают обратившуюся в лохмотья рясу святого Сергия, который никак не мог предположить, что его преемник Никон будет носить тунику, отягченную пятьюдесятью фунтами драгоценных камней.

Некогда в монастыре проживало триста монахов, но сегодня их тут не более ста.

Из всех владений, сохраненных монастырем, одно из самых любопытных — это ресторан "Троица" в Москве. Он принадлежит монахам и весьма посещаем, ибо славится ухой из стерляди.

Там разрешено, между прочим, пить и напиваться, как во всех других питейных заведениях, однако не позволяется запирать двери в отдельных кабинетах.

Думаю, что если бы подобное правило действовало бы и на постоялом дворе Троицкого монастыря, это существенно уменьшило бы число паломников и паломниц в этой обители.

Пока я рассматривал надписи на безвкусном обелиске, воздвигнутом посреди двора митрополитом Платоном, Калино подвел ко мне обнаруженного им молодого монаха, говорившего по-французски; однако никто в монастыре не знал об этом, и монах, питая надежду, что ему не придется раскаяться в горячем желании познакомиться со мной, умолял меня не разглашать тайну, которая могла бы сильно повредить ему в глазах начальства.

Как выяснилось, еще два месяца назад монастырские власти были предупреждены о моем приезде в Санкт-Петербург, и им было предписано, в случае если я появлюсь в Троицком монастыре, опасаться меня.

Я до сих пор не могу понять, в связи с чем у них должны были появиться опасения на мой счет.

Пока мы разбирались в этом, к нам присоединился Нарышкин; он был не прочь лично удостовериться в существовании достопамятного распила, который палач Петра I оставил на надгробном камне Лопухина.

Когда он увидев этот распил собственными глазами, его уважение ко мне значительно возросло.

Его приход преследовал еще одну цель: напомнить нам, что пора завтракать. У нашего милого боярина была твердая привычка: в любых жизненных обстоятельствах считать часы трапезы священными.

Мы вернулись в монастырскую гостиницу и, по-прежнему благодаря Дидье Деланжу, обнаружили там великолепный завтрак.

Я выразил желание съездить в Вифанский монастырь — место рождения отца и матери святого Сергия.

Поскольку дороги туда были не очень хорошие, Дидье Деланж не счел уместным рисковать каретой своего хозяина. И потому он раздобыл нам средство передвижения, совершенно новое для меня, хотя и весьма распространенное в России: тарантас.

Вообразите себе огромный паровозный котел, поставленный на четыре колеса, с окном в передней части, чтобы обозревать пейзаж, и отверстием сбоку, чтобы туда проникать.

Подножка для тарантаса пока еще не изобретена; в наш мы попадали с помощью приставной лесенки, которую в зависимости от надобности убирали или прилаживали.

Когда пассажиры втиснулись внутрь, лесенку прицепили к борту.

Поскольку тарантас никоим образом не подвешен на рессорах и не имеет скамеек, он устлан изнутри соломой, которую особо щепетильные пассажиры вольны сменить. Если поездка предстоит долгая и едут своей семьей, то вместо соломы постилают два или три тюфяка, благодаря чему можно сэкономить на ночлегах в постоялых дворах и ехать днем и ночью.

В тарантасе могут свободно поместиться от пятнадцати до двадцати пассажиров.

Увидев это безобразное устройство, имеющее некоторое сходство с коровой Дедала или быком Фалариса, Муане и Калино заявили, что, поскольку расстояние, которое надо преодолеть, составляет всего лишь три версты, они пройдут его пешком.

Что же касается Нарышкина, то он, стоя на балконе и с насмешливым видом глядя на нас своими славянскими глазами, пожелал нам всяческих удовольствий.

— Признайтесь, — сказал я Женни, помогая ей вскарабкаться в тарантас, — он вполне заслужил, чтобы мы поймали его на слове.

Нам пришлось потратить добрых три четверти часа, чтобы проехать три версты по отвратительной дороге, хотя и среди прелестного ландшафта. И потому, когда мы прибыли на место, оказалось, что Муане и Калино появились там за двадцать минут до нас.

Читатель уже знает мое мнение о прославленных достопримечательностях, которые посещают, чтобы увидеть их, а главным образом, чтобы иметь потом возможность сказать: "Я это видел".

Вифанский монастырь относится к числу таких достопримечательностей.

В его церкви находится гроб, который святой Сергий променял на позолоченную раку; гробница архиепископа Платона и его портрет на смертном одре; нечто вроде природного алтаря — с ручейками, лужайками и деревьями, где пасутся всевозможные животные, и картина на религиозный сюжет, привезенная из Италии Суворовым — тем самым, скульптура которого, изображающая его в виде Ахилла, стоит возле Мраморного дворца в Санкт-Петербурге.

После посещения церкви нам осталось осмотреть жилище знаменитого митрополита Платона, которого в современной России, как мне показалось, явно склонны ставить выше его древнегреческого тезки.

Впрочем, это совсем простой небольшой дом, над входом в который начертано истинно христианское пожелание:

"Кто б ты ни был, входящий, да благословит тебя Господь!"

За исключением шкафа, подаренного Людовиком XVI, и занавесей, вышитых Екатериной И, вся обстановка в доме отличается крайней простотой.

В спальне, возле кровати, висит на гвозде соломенная шляпа почтенного митрополита.

С другой стороны, симметрично ей, помещена рамка с французским четверостишием одного русского поэта; я не выдаю его вам за удачное, поймите меня правильно, а просто привожу его таким, какое оно есть:

Муж редкого ума и Церкви лучший сын,

Он в святости своей — подобье Аарона.

Как Златоуст речист, он мудр, как Августин, Благоговение внушая, как икона.^[10]

БЕЛОСЕЛЬСКИЙ.

Если бы вы сочинили это четверостишие, любезный читатель, вы бы не стали его подписывать, и я тоже.

Правда, если бы вам велели сочинить по-русски то, что написал по-французски г-н Белосельский, вы оказались бы в чрезвычайно затруднительном положении.

Но у вас было бы перед ним то преимущество, что вы не стали бы этого делать.

LVII. ДОРОГА В ЕЛПАТЬЕВО

На следующий день, завершив доскональный осмотр Троицкого монастыря и оставив там Муане, чтобы он мог сделать все зарисовки, какие ему будет угодно, мы отправились в путь.

Из Троицкого монастыря в Елпатьево ведут две дороги, если, конечно, их можно назвать дорогами.

Для того чтобы увидеть нашими четырьмя глазами и ту, и другую — два глаза Калино в расчет не принимались, — между нами было решено, что Муане поедет по той из них, которую я отвергну. У него были законные основания полагать, что на своей телеге он проедет всюду.

Ему досталась дорога вдоль озера.

Пусть не ждут от меня никаких сведений об этом озере, кроме одного: в нем водятся сельди точно такого же вида, что и в океане.

Я взял с Муане обещание, что он отведает их, чтобы проверить этот факт. Что же касается Калино, то, будучи малороссом, он никогда не ел сельдей, и на него нельзя было полагаться в этом вопросе.

Наша дорога считалась лучшей, и это давало нам ясное представление о том, какой же была та, по которой следовал Муане.

Впрочем, благодаря ей я получил возможность увидеть нечто любопытное и прежде мне совершенно неизвестное: дорога была проложена по трясине и состояла из сосновых бревен, уложенных рядом и скрепленных друг с другом. В ширину она имела футов тридцать.

Двигаясь по этому зыбкому настилу длиной более версты, сотрясавшемуся под копытами наших лошадей и колесами нашего экипажа, я искренне пожалел, что Муане нет рядом: мне хотелось, чтобы он зарисовал такую необычную дорогу. По приезде в Елпатьево выяснилось, что мое желание исполнено как нельзя лучше: первое, что показал мне Муане, было зарисовкой болота и гати, тех самых, какие — я готов был поклясться в этом — видели мы. На самом деле, то были просто похожее болото и похожая гать. Нарышкин уверял нас, что в России множество таких болот и гатей и что мы напоминаем ему детей, которые, впервые попав на берег моря, набивают себе карманы галькой.

Дидье Деланж предупредил нас, что нам предстоит взобраться на песчаную гору, по которой забыли проложить настил из сосен, и там мы столкнемся с трудностями.

Мы ежеминутно спрашивали Деланжа:

— Так мы уже у песчаной горы?

— Нет-нет! — отвечал Деланж. — Когда вы окажетесь там, вы ее сразу увидите.

На второй почтовой станции в нашу карету впрягли восемь лошадей вместо четырех, и нам сталопонятно, что мы приближаемся к malo sitio^[11], как говорят в Испании.

С нашей восьмеркой лошадей мы мчались сначала как ветер и вид у нас был, как у его величества всероссийского императора.

После получаса этой великолепной езды мы увидели зиявшую на холме небольшую желтую борозду, тянувшуюся вверх.

— Так вот этот уклон вы и называете песчаной горой, Деланж? — спросил я.

— Именно его.

— Надо же! Я ожидал увидеть нечто вроде Монмартра или Чимборасо, а выходит, ради этого бугорка вы распорядились впрячь в карету восьмерку лошадей?

— Да, ради него, и дай Бог, чтобы нам не пришлось впрячь еще восемь!

Тогда я еще не видел в Сураме шестидесяти двух волов, впряженных в карету английского посла в Персии, и потому счел шестнадцать лошадей чрезмерной роскошью для четырех человек.

— Ба! — сказал я Деланжу. — Будем надеяться, что мы обойдемся дюжиной.

— Пошел! Пошел! — крикнул кучеру Нарышкин.

Кучер хлестнул лошадей, которые увеличили скорость и довольно лихо въехали на склон горы; но вскоре они замедлили бег, с галопа перешли на рысь, потом пошли шагом и, наконец, совсем остановились.

— Что такое? — спросил я.

— Да ничего: приехали! — сказал Деланж.

Я высунулся из кареты: лошади стояли в песке по брюхо, карета — по кузов.

— Черт возьми! — воскликнул я. — Кажется, срочно нужно разгрузить карету.

С этими словами я открыл дверь и спрыгнул на землю. Но, едва коснувшись песка, я испустил крик.

— Что случилось? — испуганно спросила Женни.

— А то, — ответил я, цепляясь за подножку кареты, — что я вот-вот исчезну в зыбучих песках, ни дать ни взять как граф Эдгар Равенсвуд, если вы не подадите мне руку.

Три руки вместо одной потянулись ко мне; я ухватился за самую сильную из них и сумел ступить на подножку.

— Ну как, — спросил Деланж, — что вы скажете о моей песчаной горе?

— Я скажу, дорогой друг, что она скорее глубока, чем высока. Но дело не в этом; нужно покинуть карету и выбраться на твердую почву.

— Как это? — спросила Женни, уже начавшая беспокоиться.

— О! Не бойтесь, — успокоил я ее, — мы будем следовать закону, который действует на терпящих бедствие кораблях, и сначала спасем женщин.

— Прежде всего, я не спущусь, — сказала Женни.

— Вот увидите: вы спуститесь и доберетесь до твердой почвы столь же легко, как трясогузка.

— Ничего другого я не прошу, если вы обеспечите мне безопасность.

— Прежде всего встаньте, прелестная сильфида. Вставай и ты, толстый лентяй!

Женни и Нарышкин встали.

— Вот у нас уже четыре подушки, еще две возьмем с козел, итого шесть. Подайте мне две эти подушки, Деланж. Так, превосходно.

Нарышкин смотрел на мои действия, ничего не понимая.

Я взял подушку и решительно положил ее на песок возле подножки, вторую кинул подальше, а третью еще дальше.

— А! Понимаю, — сказала Женни. — Дорогой друг, теперь меня не удивляет, что вы сочиняете романы: у вас бездна воображения.

Я взял в охапку три остальные подушки и, пользуясь первыми тремя, установил если и не мост, то, по крайней мере, опоры моста, последняя из которых почти касалась твердой почвы.

— Пойдемте, — сказал я Женни.

Перепрыгивая с подушки на подушку, как трясогузка скачет с камня на камень, она добралась до твердой почвы и закричала от радости.

— Ну вот, женщины спасены! Теперь займемся стариками: твоя очередь, Нарышкин.

— Старик, старик, — пробурчал он. — Я на два года моложе тебя.

— Это еще не значит, что ты не старик, не правда ли, Женни?

Женни засмеялась, но не ответила.

Я последовал за Нарышкиным. Деланж двинулся за мной, подбирая за собой подушки.

— Ну и что мы будем делать теперь? — поинтересовался Нарышкин. — Экий же ты болван, Деланж! Почему ты не выбрал другую дорогу?

— Прежде всего, не ворчи, боярин, и присядь; тут три подушки для тебя одного, две для Женни и одна для меня. Как видишь, с тобой обходятся в соответствии с твоим рангом.

— Со всеми этими задержками мы не доберемся к обеду.

— Ну, значит, доберемся к ужину, это предусмотрено.

Затем, обратившись к Деланжу, я сказал:

— Деланж, дружище, вы говорили о дополнительных восьми лошадях, не так ли?

— О, я думаю, хватит и четырех.

— Хорошо, остановимся на четырех, Деланж, но приведите двух мужиков и пусть они возьмут с собой доску.

— Слепо вам повинуюсь, — ответил Деланж.

— Хотел бы я знать, что ты собираешься делать с этой доской, — заметил Нарышкин.

— Это тебя не касается: я назначил себя капитаном тонущего корабля, и спасательные работы — мое дело.

Деланж велел кучеру выпрячь одну из лошадей и стал с такой силой тянуть ее за повод, что в конце концов вытащил ее на твердую почву.

Как только лошадь прочно стала на ноги, Деланж вскочил на нее и помчался во весь опор.

— Да, кстати, — крикнул я ему вслед, — захватите веревки, покрепче и подлиннее!

Десять минут спустя Деланж вернулся с четырьмя лошадьми, двумя мужиками, веревками и доской.

— Ну вот, теперь у тебя все, что нужно, — сказал мне Нарышкин, — надеюсь, ты вытащишь нас из этого положения.

— Если только ты не пожелаешь выбраться из него сам.

— Нет, черт возьми, ты же сказал, что это твоя забота.

— Тогда молчать в строю и слушать мою команду! Деланж, устройте с помощью этой доски переправу от нас к карете. Прекрасно! А теперь поставьте ваших мужиков на доску, сами встаньте на подножку и освободите карету от всего, что ее утяжеляет.

— Хорошо, — сказал Деланж, — понял.

— Образуйте с мужиками цепочку.

Началась разгрузка экипажа. Через минуту чемоданы и дорожные шкатулки оказались возле нас: всего набралось около двухсот килограммов, которые не должны были нас больше заботить.

— А теперь? — спросил Деланж.

— А теперь распрягите лошадей.

— Всех?

— Всех!

— Так ты собираешься сам тащить карету? — спросил Нарышкин.

— Может быть.

Он пожал плечами.

— Лошади распряжены, — доложил Деланж.

— Попробуйте высвободить их из песка.

Лошади, которым уже не нужно было ничего тащить, выбрались оттуда, подстегиваемые ударами кнута. Их вывели на твердую почву, где уже стояли мы.

— А теперь внимание, Деланж!

— Слушаю.

— Привяжите к карете на всю длину веревки четверку свежих лошадей, а к ним — восемь усталых.

— Честное слово, — сказал Деланж, — я полагаю, господин Нарышкин, что дело все же пойдет.

— Еще бы! — откликнулся я.

Четверку свежих лошадей впрягли в тяжелую карету на всю длину веревки, а к ним припрягли восемь усталых.

Двенадцать лошадей стояли на твердой почве. Они могли бы сдвинуть с места 80-фунтовую пушку и при первой же попытке сдвинули карету.

— Ну, как? — спросил я Нарышкина.

— Хитро придумано! — ответил он.

— Сам знаю: это колумбово яйцо.

Потом я обратился к Деланжу:

— Теперь пусть ваши мужики отнесут на руках на ту сторону горы чемоданы и ящики, а вы сами поднимайтесь вверх, удерживая на твердой почве по крайней мере четырех лошадей, остальные же пусть выкарабкиваются как могут.

— А мы, что же, пойдем пешком? — спросил Нарышкин.

— Неужели тебе трудно пройти пешком полчетверти версты?

— Но мне кажется, что, когда есть экипаж, незачем идти пешком.

— О мой друг! Какое заблуждение! Я никогда столько не ходил пешком, как в те времена, когда у меня были экипажи!

На другой стороне горы карета покатилась как по маслу; багаж снова погрузили, и мы заняли свои места.

— Ну, а теперь, — сказал я Нарышкину, — дай этим славным людям четыре рубля.

— Ни копейки! Почему они не содержат дороги в лучшем состоянии?

— А почему Россия — такая страна, где в реках недостаточно воды, а на дорогах слишком много песка? Дай им четыре рубля, или я дам восемь, и тогда знатным барином буду я, а ты не будешь даже поэтом.

— Деланж, дай им двенадцать рублей, и пусть катятся ко всем чертям!

— Деланж, дайте им двенадцать рублей и скажите, что князь благодарит их и желает им всяческих благ.

— Я не князь. Будь я князь, я велел бы избить их палками, и ничего другого они от меня не получили бы.

— Вот первое разумное слово, которое ты произнес за целый день; пусть Женни поцелует тебя в награду за труд.

— Как мило! Значит, это я должна платить за разбитые горшки!

— Платите, платите, Женни; чем больше женщины платят этой монетой, тем больше им остается!

Не знаю, есть ли на свете человек более ворчливый и одновременно более благородный, великодушный и щедрый, чем Нарышкин.

Поверьте, русский боярин старого закала, цивилизованный француженкой, — это прекрасно.

Наши два мужика и восемь лошадей отправились к себе домой, а мы, уже без всяких новых происшествий, продолжили свой путь.

Однако, вместо того чтобы прибыть в Елпатьево в шесть вечера, мы прибыли туда в девять и вместо обеда сели за ужин.

Все, что мы видели по дороге уже при лунном свете, показалось мне чрезвычайно красивым: мост, речка, крутая гора, где, вместо того чтобы увязнуть в песке, мы чуть было не покатились кувырком вниз, и наконец, аллеи огромного парка, по которым мы четверть часа ехали до господского дома.

У дверей нас ждали Кутузов, Карпушка, Семен и еще около дюжины мужиков, желавших знать, как себя чувствует их барин.

Барин чувствовал себя отлично, но он умирал от голоду и потому довольно неприветливо принял знаки почтения со стороны своих смиренных подданных.

Но позади него шла Женни, и я думаю, что, вернувшись к себе домой, они вряд ли пожалели о потерянном дне.

После ужина, делавшего честь Кутузову, мы осмотрели свои комнаты.

Кутузов оказался на высоте, но Деланж превзошел самого себя.

В ста пятидесяти верстах от Москвы, в затерянном краю на берегу Волги, в барском доме, двадцать лет стоявшем нежилым, без всякой подготовки было устроено все, что необходимо для жизни не просто комфортной, но и роскошной.

У себя в комнате в Елпатьеве я обнаружил все свои туалетные принадлежности из Петровского парка — от зубной щетки до тульского стакана с ложечкой.

Пока мы завтракали в Петровском парке, Деланж все это упаковал по приказанию Женни и уложил в карету.

Добавлю, что, когда я уезжал из Елпатьева, все это было по ее же приказанию упаковано снова, как и при отъезде из Петровского парка. Так что сегодня, 16 июля 1861 года, сидя за этими строками на другом конце Европы, на террасе дворца Кьятамоне, я пью воду со льдом, подкрашенную неаполитанской самбукой, из того самого стакана, из которого я пил московский мед в Петровском парке и в Елпатьеве.

На следующий день, на рассвете, мы с Женни пробежались по парку и на лужайке спустили со сворки двадцать двух борзых, о существовании которых Нарышкин даже не подозревал.

В одиннадцать часов нас ожидала охотничья повозка; лишь в России я видел подобного рода экипажи, чрезвычайно удобные. Это длинный и очень низкий шарабан, в котором сидят спиной к бортам, как на империале наших омнибусов. В нем помещаются четыре, шесть или даже восемь человек, в зависимости от длины экипажа, ширина которого всегда одинаковая, каким бы ни было число охотников, и который может проехать по любой дороге, а благодаря своей небольшой высоте никогда не опрокидывается.

В ту минуту, когда мы должны были тронуться в путь, во двор вышел миниатюрный охотник, на которого мы не рассчитывали. Это была Женни: никого не предупредив, она заказала себе в Москве ополченский наряд наподобие моего и, с ружьем за плечом, явилась требовать своей доли в наших охотничьих забавах.

Нам нужно было проехать около версты. Охота началась при выезде из парка, и дичь, которую не тревожил никто, кроме Семена, не была пуглива.

Впрочем, этот край России, суровой к своим детям, природа явно не наделила особым плодородием. Я уже говорил, как мало здесь птиц. Известно, что и плотность населения здесь меньше, чем в любой другой стране мира, если не считать необитаемых широт. Этот общий закон пустынности распространяется и на дичь: ее встречается здесь куда меньше, чем должно было бы быть.

Правда, этот недостаток возмещается тем, что здесь множество волков, а подняв глаза к небу, трудно не увидеть, даже в Москве, парящего в воздухе коршуна, сокола или ястреба.

Правда и то, что волк охотится не только за косулями и зайцами, но и за другой добычей: с наступлением зимы, когда выпадает снег, приходит голод, и волк охотится за охотником.

Несколько лет тому назад зима была такой суровой, что, в соответствии с поговоркой "Голод и волка из лесу гонит", волки вышли из лесов и, подступив к деревням, нападали не только на домашний скот, но и на жителей.

Перед лицом подобного нашествия правительство приняло решительные меры.

Стали устраиваться облавы, и за каждый предъявленный волчий хвост выплачивалась награда в пять рублей.

Было предъявлено сто тысяч волчьих хвостов, за которые уплатили пятьсот тысяч рублей, то есть два с половиной миллиона франков.

Потом стали разбираться, наводить справки, произвели расследование и обнаружили в Москве фабрику по изготовлению волчьих хвостов.

Из одной волчьей шкуры, стоившей десять франков, выделывали от пятнадцати до двадцати хвостов, которые стоили уже триста пятьдесят — четыреста франков; как видим, во сколько бы ни обходилась рабочая сила, прибыль составляла три с половиной тысячи процентов.

Тем не менее у нас были все необходимые условия для удачной охоты. Около сотни крестьян служили нам загонщиками, а охотников было всего двое — Нарышкин и я.

Правда, зайцы, попадавшиеся мне навстречу, вначале не внушали мне особого желания стрелять в них: одни были совсем белые, другие — белые на три четверти.

Это напоминало облаву на ангорских кошек.

К великой радости Нарышкина, на первых трехчетырех выстрелах я промахнулся, ибо такой цвет меня не воодушевлял.

Бедные животные уже начали менять к зиме окраску своего меха.

Русские зайцы, которые относятся не совсем к тому же виду, что и наши, и мех которых скорее сероватый, как у кроликов, чем рыжеватый, как у зайцев, зимой, о чем всем известно, меняют свою окраску и становятся белыми как снег.

Это защита от врагов, которой снабдила их предусмотрительная природа.

Мы охотились четыре или пять часов и убили около двух десятков этих зверьков.

Огромное имение Нарышкина, шестьдесят или восемьдесят тысяч арпанов земли, возделано едва ли на четверть: везде нехватка рабочих рук, везде человек не в состоянии справиться с землей, а между тем земля хороша, и всюду, где всходят посевы, урожай прекрасный.

У Нарышкина есть еще одно имение, расположенное под Казанью, на берегу Волги; оно больше елпатьев-ского — в нем около ста тысяч арпанов.

Итак, восемьдесят тысяч арпанов земли, предоставленной самой себе и производящей лишь сено. А сколько платят за сено? Две копейки за дюжину вязанок, меньше двух су!

Россия способна прокормить в шестьдесят или в восемьдесят раз больше жителей, чем она имеет сейчас. Но Россия останется ненаселенной и не располагающей к заселению до тех пор, пока будет существовать закон, запрещающий иностранцам владеть землей.

Что же касается закона об отмене рабства, который должен удвоить если не число работников, то хотя бы объем производимой работы, то понадобится, по крайней мере, пятьдесят лет, прежде чем можно будет ощутить первые его результаты.

В течение недели, проведенной мною в Елпатьеве, мы охотились трижды.

В двух последних охотах участвовали Муане и Калино. И всякий раз мы проезжали целые версты невозделанной степи, три четверти которой не производят даже сена и на которой растет только никому не нужный вереск.

Я посоветовал Нарышкину превратить эти земли хотя бы в пастбища.

— Хорошо! — сказал он. — Это чтобы говорили: "Порций Нарышкин", как говорят: "Порций Катон".

LVIII. ВНИЗ ПО ВОЛГЕ

Как ни удерживал я время, пытаясь остановить его бег, оно, к великому моему отчаянию, неумолимо двигалось: часы летели, следом за часами бежали дни, за днями — недели. Прошло уже больше месяца, как я приехал в Москву. Я предполагал пробыть там всего лишь две недели, а пробыл месяц. В Елпатьеве я рассчитывал остаться на три-четыре дня, а находился там уже неделю.

Однако Нижегородская ярмарка, открывшаяся 15 августа, длилась только до 25 сентября. И потому мне надо было расстаться с моими добрыми и дорогими друзьями, с которыми я охотно провел бы всю жизнь.

Было решено, что я отправлюсь в путь вечером 13-го, в субботу.

Хотя небо было великолепным и комета пышно распустила свой огненный хвост, затмевая звезды, холод уже начал давать о себе знать, и возникало опасение, что Волга замерзнет прежде, чем я завершу свое плавание.

Пропустить пароход, прибывавший в Калязин в воскресенье утром и совершавший рейс от Твери до Нижнего Новгорода, значило задержаться на неделю, а эта неделя могла тяжелейшим образом сказаться в конце нашего путешествия.

К тому же нас почти всюду ждали: в Москве один молодой офицер, отвечавший за лагерное расположение войск, вручил мне бумагу, согласно которой меня должны были снабдить в Казани полковничьей палаткой.

Там же, в Москве, богатый астраханский купец, г-н Сапожников, заранее написал своему управляющему, чтобы тот предоставил в мое распоряжение его дом, лучший в городе.

И, опять же в Москве, очаровательная графиня Ростопчина написала, как я уже, кажется, упоминал, князю Барятинскому, чтобы предупредить его о моем приезде на Кавказ.

Затем, уже в Елпатьеве, нас навестило множество гостей, и в их числе был полковой хирург калязинского гарнизона, взявший с нас слово, что, не предупредив его, мы не сядем на пароход.

Два других гостя, каждый со своей стороны, написали: один г-ну Грассу в Нижний Новгород, чтобы мы наверняка были обеспечены там квартирой; другой — калмыцкому князю, в чьи степи я намеревался совершить прогулку.

Словом, задерживаться более было невозможно, и, должен сказать, помешать нашему отъезду могло только нечто невероятное.

За два дня до отъезда Дидье Деланж куда-то исчез, и в тот самый вечер, когда нам предстояло расстаться, он на моих глазах вернулся с великолепной шубой Нарышкина.

Садясь в экипаж, я обнаружил эту шубу положенной на дно дрожек и решил было, в свою очередь, побрюзжать.

— Перестань! — сказал Нарышкин. — Неужели ты воображаешь, что я отпущу тебя в мужицком тулупе на Кавказ? Да если при этом станет известно, что ты жил у меня, я буду обесчещен!

Что мне оставалось? Принять подарок. Именно это я и сделал.

В России в 1858 году эта великолепная шуба послужила мне мало, зато она пришлась очень кстати в Италии в 1859 году.

Деланжу было поручено сопровождать нас до Каля-зина. Отдавая в мое распоряжение Деланжа, Нарышкин жертвовал гораздо большим, чем шубой. Два дня, потраченных Деланжем на поездку в Москву и обратно, и день, который ему предстояло потратить на то, чтобы проводить нас в Калязин и вернуться в Елпатьево, — это был отпуск, длиннее какого Деланж не получал за все пятнадцать лет своей службы. Но я в течение шести недель так жестоко обращался с моим милым боярином, что он определенно был у меня в долгу за все предпринятые мною труды по его перевоспитанию.

Минуты прощания были грустными; путешествие к калмыкам, татарам и на Кавказ не так уж безопасно: кто знает, увидимся ли мы снова?

Мы расстались только в два часа пополуночи.

Никогда, даже на берегах Сицилии, я не видел ночи прекраснее этой: комета, тем более яркая, чем ближе вы находитесь к полюсу, сверкала, прочерчивая по небосводу перламутрово-серебристый след, а глубина неба способна была дать представление о бесконечности.

Карпушка понял, что если он не возьмет все на себя, то мы никогда не уедем. Он хлестнул двух своих лошадей кнутом, и легкий экипаж рванулся с места, увлекаемый их стремительным галопом.

На горизонте полыхал огромный пожар; несомненно, это был один из тех уничтожающих целые леса пожаров, о каких мы уже говорили.

Проделав за два часа езды шесть или семь французских льё, мы остановились, чтобы дать лошадям передохнуть, в деревне Троица-Нерль.

Троица-Нерль — это свободная деревня.

Каким образом Троица-Нерль оказалась свободной? Выкупила ли она свою свободу у правительства или у помещика? Сослужила ли она какую-нибудь службу и за это получила свободу безвозмездно? Не знаю. Ни на один из этих вопросов хозяин трактира, куда я зашел, не мог дать ответа.

Он знал, что деревня вольная — вот и все; как она такой стала, ему было неизвестно.

Но одно бесспорно: Троица-Нерль, если судить по ее внешнему виду, это куда более чистая, богатая и счастливая деревня, чем любая из крепостных деревень, какие мне довелось видеть.

В особенности же прелестен был маленький трактир с его кухней, выложенной изразцами.

Хотя я и говорю "кухня", она была всем понемногу: кухней, столовой, гостиной и спальней.

В крайнем случае, она могла бы стать и танцевальной залой, поскольку ее украшала гигантская шарманка.

Само собой разумеется, хозяин дома не упустил случая обратить наше внимание на этот шедевр. Пока мы сидели за стаканчиком его водки, он проиграл для нас целый репертуар русских мелодий.

Затем вдруг, распознав нашу национальность и, очевидно, желая преподнести нам сюрприз, он сменил валик и приступил к французскому репертуару.

Мы хотели засвидетельствовать удовольствие, полученное нами от его музыки, заплатив ему за водку вдвое больше того, что она стоила; он же, напротив, утверждал, что мы его гости и потому он ничего не возьмет с нас ни за водку, ни за музыку. Я положил свой рубль обратно в карман и заменил деньги крепким рукопожатием.

Но что меня особенно порадовало, когда я вошел в избу этого славного человека, так это то, что вместо душной, смрадной, нездоровой жары, в которую погружается путешественник, шагнув прямо со свежего воздуха в своего рода печь, где живут русские крестьяне, мы ощутили, как нас мягко обволакивает приятное тепло.

Во время моей поездки в Бородино, где, хотя был август, ночи стояли холодные, я дважды пытался войти в такие избы, и каждый раз меня отталкивали зловоние и жара.

В пять часов мы вновь пустились в путь и в семь прибыли в Калязин. Пароход приходил туда в полдень.

Похоже, что Калязин не является вольным городом, ибо я не видел ничего грязнее того постоялого двора, где нам пришлось поставить на отдых наших лошадей. Мы попытались устроиться на некоем подобии антресолей, откуда нам пришлось выдворить с дюжину ворон, но через несколько минут ужасающий зуд в ногах вынудил нас отправиться на поиски другого пристанища.

Я остановился на мгновение у входа в какой-то грязный двор, чтобы посмотреть на десяток русских девушек, которые готовили кислую капусту, напевая бесконечно унылую песню. Таких мелодий в России немало, и они прекрасно передают ту безмолвную грусть, о которой я говорил и которая сопутствует русскому в его развлечениях.

Впрочем, я торопился увидеть Волгу. В каждой стране есть своя национальная река: в Северной Америке — Миссисипи, в Южной Америке — Амазонка, в Индии — Ганг, в Китае — Желтая река, в Сибири — Амур, во Франции — Сена, в Италии — По, в Австрии — Дунай, в Германии — Рейн.

В России это Волга, то есть самая большая река Европы.

Она берет начало в Тверской губернии и, образовав семьдесят восемь излучин на своем пути в семьсот пятьдесят льё, впадает в Каспийское море.

Так что Волга — это нечто величественное.

И я торопился поклониться ее величеству Волге.

К реке вела глубокая ложбина, пересекавшая город; ясно было, что именно по ней устремляются в лоно своей госпожи и повелительницы водные потоки, образующиеся после тех проливных дождей, какие выпадают в России.

Еще издали мы увидели высокий берег, под которым текла река, но что касается реки, то ее видно не было.

И только подойдя к самому берегу, мы увидели ее, зажатую между крутыми склонами и шириной не более наших второстепенных рек — Орна или Ионны.

Весной, во время таяния снегов, она поднимается на двадцать футов и нередко выходит из берегов, однако сейчас была осень, и уровень воды в Волге упал донельзя.

Возвратившись с этой прогулки к реке несколько разочарованными, мы встретили нашего полкового хирурга. Деланж, человек слова, предупредил его о нашем приезде, и он поспешил прийти, чтобы предложить нам позавтракать у него.

Это приглашение было принято нами с тем большей легкостью, что, благодаря нашей охоте и дарованиям Кутузова, превратившего зайцев, тетеревов и куропаток в паштеты, мы были в состоянии внести свой вклад в съестные припасы, а благодаря винным запасам Нарышкина, различные образцы которых перекочевали в наши ящики, могли внести и свою долю напитков.

Такие богатства в сочетании с его собственными яствами придали нашему хирургу смелость, и он попросил у нас разрешения пригласить кое-кого из своих товарищей.

Понятно, что такое разрешение было ему дано.

Однако, по-видимому, в числе его товарищей был весь офицерский состав, поскольку через час все, кто носил эполеты с бахромой или без нее, от подпоручика до подполковника, заполнили его обширную гостиную.

Каждый принес то, что сумел раздобыть, вследствие чего по количеству вина наш пир достиг уровня свадьбы в Кане Галилейской, а по количеству съестного — свадьбы Камачо.

Но это еще не все: заранее предупрежденные, в свой черед явились музыканты, и внезапно под нашими окнами раздались громогласные звуки труб.

Празднество было полным.

Мы уже сидели за кофе, когда ровно в полдень нам пришли сообщить, что пароход прибыл и ожидает нас.

Пароходы относятся к числу тех господ, каким быстро надоедает ждать, так что мы поспешили выпить по последней рюмке и рука об руку, как добрые друзья, знакомые уже лет двадцать, вышли на улицу.

Музыканты, не оставленные нами, как нетрудно понять, без внимания и получившие немалую долю от наших щедрот, увидели, что мы направляемся к пароходу, и рассудили, что для них нет ничего лучшего, чем последовать за нами.

И они в самом деле пошли вслед за нами, наигрывая свои самые веселые мелодии.

Все население Калязина, никогда не видевшее подобных празднеств, последовало за музыкантами.

Мы подошли к пароходу, вызвав величайшее изумление у пассажиров, задававшихся вопросом, кто же эти путешественники, в честь которых можно так громко кричать "ура" и так яростно трубить в трубы.

Но их изумление усилилось, когда они увидели офицеров, поднимающихся по трапу на пароход. Музыканты, продолжая музицировать, последовали за офицерами. Ну а самый веселый из этой компании крикнул метрдотелю:

— Официант, подай все шампанское, какое есть на борту!

Капитан решил, что настало время вмешаться.

— Господа, — смиренно обратился он к офицерам, — имею честь заметить вам, что мы отчаливаем через пять минут, и, если только вы не намереваетесь ехать с нами до Углича…

— А в самом деле, — со смехом сказал я, — почему бы вам не поехать до Углича?

— Да-да! Едем в Углич! — воскликнули самые решительные из всей компании.

— Господа, — произнес подполковник, — обращаю ваше внимание на то, что без разрешения полковника вы не можете пойти на подобную шалость.

— Ну что ж, пошлем к полковнику депутацию! — закричали офицеры.

— Это было бы чудесно, но полковника нет в Каля-зине.

— Тогда, раз полковник отсутствует, дайте нам разрешение вы.

— Это выходит за пределы моих полномочий, господа.

— О командир! Командир! — умоляющим тоном воскликнули все в один голос.

— Невозможно, господа; я не могу дать вам такое разрешение.

— Командир!.. — в свою очередь произнес я.

— Однако, — продолжал командир, — я могу дезертировать, как и вы, и подвергнуться тому же наказанию, что и вы, отправившись вместе с вами проводить господина Дюма до Углича.

— Ура командиру! Да здравствует командир! В Углич! В Углич!

— И с музыкантами? — спросил я.

— А почему бы и нет? — заявили офицеры. — Эй, музыканты, едем!

— Ах, черт возьми! — воскликнул Деланж, подбрасывая в воздух шляпу. — Пусть боярин говорит что хочет, я тоже дезертирую и тоже еду до Углича.

— Сколько у тебя бутылок шампанского, метрдотель?

— Сто двадцать, господин офицер.

— Что поделаешь! Немного, конечно, но придется этим обойтись. Неси свои сто двадцать бутылок.

— В таком случае, господа, можно отчаливать? — спросил капитан.

— Когда пожелаете, друг мой.

И мы отчалили под звуки труб и хлопанье взлетающих вверх пробок шампанского. Каждый из этих очаровательных безумцев рисковал двумя неделями гауптвахты, и все ради того, чтобы провести со мной лишние пять или шесть часов.

Лишь увидев, как русские пьют шампанское, грузины — кахетинское, а флорентийцы — воду Теттуччо, можно оценить вместимость некоторых избранных желудков.

Я воспользовался первым же удобным предлогом, чтобы покинуть ряды веселящихся офицеров и перейти от активных действий к покою.

Поводом мне послужил поэт Лермонтов.

Русские, народ недавнего происхождения, не имеет еще ни национальной литературы, ни музыки, ни живописи, ни скульптуры; у них были поэты, музыканты, живописцы, скульпторы, но не в том количестве, чтобы создать школу.

К тому же в России люди с художественной натурой умирают молодыми; можно подумать, что древо искусства здесь не окрепло еще настолько, чтобы дать своим плодам возможность созреть.

Пушкин был убит на дуэли в тридцать восемь лет.

Лермонтов был убит на дуэли в двадцать семь.

Романист Гоголь умер в сорок три года.

Художник Иванов умер в пятьдесят два.

Музыкант Глинка — в пятьдесят три.

Лермонтов, о котором я уже говорил, — это ум, равный по силе и масштабу Альфреду де Мюссе, которого он очень напоминает как в написанных им стихах, так и в написанной им прозе. Он оставил два тома стихов, среди которых называют поэму "Демон", "Терек", "Спор Казбека и Шат-Эльбруса" и множество других замечательных стихотворений.

В прозе его сходство с Альфредом де Мюссе еще больше. "Печорин, или Герой нашего времени" — родной брат "Сына века", однако, по моему мнению, он лучше построен и имеет более прочную основу, а потому ему суждена более долгая жизнь.

Русские восторгаются Пушкиным и Лермонтовым, а женщины в особенности Лермонтовым так, как всякий народ, бедный поэзией, восторгается первыми своими поэтами, придавшими его языку ритмическую гибкость. Этот восторг выплескивается у них через край тем легче, что, поскольку русский язык почти неизвестен тем, кто родился за пределами земель, тянущихся от Архангельска до Кракова и от Ревеля до Дербента, другие народы не могут разделять такое чувство восхищения.

И потому самый верный способ сделать приятное русскому — это попросить его перевести одно или два стихотворения Пушкина или Лермонтова, тем более что в целом русские превосходно говорят на французском языке.

На наших добрых и милых вечерах в Москве и в Елпа-тьеве переводчиков было в избытке. Даже Нарышкин, этот боярин старого закала, вечно недовольный чужими переводами, снизошел до того, чтобы предложить свой.

Мы уже сказали, что женщины в особенности увлекаются Лермонтовым.

Мне случалось видеть женщин, которые знали наизусть все стихи поэта, даже вычеркнутые цензурой и не вошедшие в два его тома.

Доказательство тому я приведу в рассказе о своем плавании по Волге.

Многие стихотворения Лермонтова могут быть положены на музыку; ноты всех тех, что уже стали музыкальными произведениями, стоят на фортепьяно у русских женщин, которых не надо долго упрашивать, чтобы они спели вам какой-нибудь романс на слова Лермонтова.

Маленькое стихотворение в одну строфу, напоминающее мелодию Шуберта и озаглавленное "Горные вершины", для всех русских девушек то же самое, что для всех немецких — "Маргарита за прялкой" Гёте.

Это маленькое стихотворение поражает своей глубокой грустью.

Вот оно — разумеется, настолько, насколько французский перевод может дать представление о русском подлиннике:

Горные вершины Спят во тьме ночной;

Тихие долины Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

Вполне очевидно, что в этом стихотворении есть неуловимое, но подлинное очарование.

Один из наших офицеров, к которому я обратился, счел за счастье оказать мне услугу, о которой я его попросил. Он перевел мне высоко ценимое всеми стихотворение Лермонтова, носящее название "Дума" и тем более примечательное, что в нем выражено суждение самого поэта о его соотечественниках.

Я попробую дать о нем представление — примерно такое же, какое фотография дает о живой жизни.

ДУМА

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,

И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно малодушны И перед властию — презренные рабы.

Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты — его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей Надежды лучшие и голос благородный Неверием осмеянных страстей.

Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят;

Мы жадно бережем в груди остаток чувства — Зарытый скупостью и бесполезный клад.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

И предков скучны нам роскошные забавы,

Их добросовестный, ребяческий разврат;

И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа.

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.

Мы как раз заканчивали этот перевод, как вдруг, когда пароход повернул в одну из излучин Волги, послышались возгласы наших спутников:

— Углич! Углич!

Я поднял голову и увидел на горизонте целый лес колоколен.

LIX. УГЛИЧ

Я отдался переводу Лермонтова с тем большим пылом, что невозможно вообразить что-либо более унылое, чем берега Волги от Калязина до Углича. На протяжении этих тридцати или сорока верст река течет, зажатая между двух крутых берегов, которые из-за размывающих их каждый год половодий лишены даже прелести зеленого покрова.

Вблизи Углича, расположенного на излучине Волги, правый берег немного понижается и открывает взору возвышенную равнину, на которой выстроен город.

Углич знаменит прежде всего своей легендой; здесь в 1591 году разыгралась страшная драма, которой суждено было оказать важнейшее воздействие на судьбы России.

Мы уже немало говорили об Иване IV, которого русские прозвали Грозным, другие государи, его современники, именовали Палачом, ну а мы назовем Безумным. Трусливый и суеверный, он никогда не показывался на поле брани, где были одержаны победы, прославившие его царствование, и, тем не менее, с его именем связано известное историческое величие и народное почитание.

Ведь именно в его царствование были отбиты поляки, побеждены татары и русские впервые стали догадываться о своей грядущей великой судьбе и ощущать свои зарождающиеся силы, собранные воедино в его тиранических руках и организованные его деспотизмом.

Мы уже рассказывали, как он умер. Умирая, он оставил, после семи или восьми супружеств, двух сыновей: Федора и Дмитрия.

Третьего, Ивана, он, как вы помните, убил в минуту гнева.

Федор наследовал отцу, и титул царевича перешел к малолетнему Дмитрию, хотя православная церковь признает законными лишь детей, рожденных от первых четырех браков, а Дмитрий родился от седьмого.

Но, поскольку Федор был кроткого нрава и слаб здоровьем, ему предрекали недолгую жизнь и бытовало опасение, что если престол не будет закреплен за Дмитрием, то вслед за вероятной смертью Федора начнется смута.

Самое большое удовольствие для него — мы говорим о Федоре — заключалось в том, чтобы старательно произнести все свои молитвы, а затем слушать чтение житий святых или самому звонить в колокола, созывая верующих к церковной службе.

"Это пономарь, а не царевич", — вздыхая, говорил Иван Грозный.

Для человека подобного нрава и душевного склада было невозможно управлять такой державой, как Россия, и Федор, целиком уйдя в свои молитвы, чтение и религиозные забавы, передал власть своему шурину Борису Годунову.

Фаворит выступал сначала в звании конюшего, а потом в более значительном звании правителя.

Ленивый царь времен упадка династии Рюриковичей, Федор завел себе майордома.

Тот попал в милость еще при Иване, хотя и вел свой род от татарского мурзы. При старом царе Годунов занял место в царском совете, и, странное дело, он снискал милость этого лютого зверя в человеческом облике тем, что, единственный из всех, осмелился схватить его за руку, когда тот нанес смертельный удар своему сыну, и потом поднять умирающего царевича.

Годунов воспользовался приобретенным влиянием, выдав замуж за Федора свою сестру Ирину.

Став правителем, он каждому отвел свою роль: Федору досталась ответственность, ему самому — действия, сестре — милости и благоволения.

Тем самым ответственность, то есть самое тяжелое бремя, пало на того, кто был далек от всех государственных дел.

Борис получил почести, его сестра — благодарность.

По завещанию Ивана город Углич был назначен в удел малолетнему Дмитрию.

Борис отправил мальчика в его удел и, под предлогом наблюдения за воспитанием юного царевича, послал туда на жительство — а точнее сказать, сослал туда — вдовствующую царицу Марию Федоровну и трех дядей царевича: Михаила, Григория и Андрея Нагих.

От сестры Борису было известно, что у Федора не будет детей; от лекарей ему было известно, что тот умрет молодым. И потому он действовал соответствующим образом.

В 1591 году, то есть в то самое время, когда Генрих IV осаждал и брал Париж, юному Дмитрию было десять лет и он держал в Угличе свой небольшой двор, который составляли пажи и высокие должностные лица.

Само собой разумеется, кое-кто из этих должностных лиц был шпионом на жалованье у Бориса.

Значительное денежное содержание юного царевича выплачивал секретарь канцелярии правителя, Михаил Битяговский, всецело преданный Борису Годунову.

Потребность в деньгах этого небольшого двора, а в особенности трех распутных дядей, любителей охоты и попоек, была немалой, что приводило к спорам, в которых стороны выставляли в качестве доводов: князья — свое высокое положение, а казначей — свои кассовые книги. Споры эти всегда кончались торжеством Битяговского, пользовавшегося поддержкой правителя. Битяговский мстил князьям мелкими притеснениями, которые всегда в распоряжении человека, держащего в руках ключи от денежного ящика. Дяди царевича отвечали бранью. Царица принимала сторону братьев и внушала Дмитрию ненависть к Борису.

Разговоры эти повторяли при царском дворе. Ненависть мальчика всячески преувеличивали, а слабеющее здоровье царя объясняли порчей, которую напустили на него три татарина; говорили, что один из них, а именно Михаил, держит астролога, который переписывается со своими французскими и итальянскими собратьями. На ум приходят восковые фигурки, за двадцать лет до того приведшие на эшафот Ла Моля и Коконнаса: те же самые приемы были якобы пущены в ход и в отношении Федора.

Что же касается юного Дмитрия, то это был истинный сын Ивана Палача; утверждают, что в десять лет он уже проявлял все кровавые инстинкты умершего тирана. Более всего он наслаждался видом избиваемых животных. Он истязал их своими собственными руками, причем с такой изощренной жестокостью, что мягкое сердце Бориса обливалось кровью. Кроме того, и это было самое большое преступление, вменявшееся в вину царевичу, однажды зимой, когда он играл со своими молодыми дворянами, дети слепили несколько снеговиков и всем им дали имена фаворитов Бориса. Самый большой из снеговиков получил имя правителя. Потом они побили их камнями, выдернутыми из обвалившейся стены, а юный Дмитрий, вооружившись деревянной саблей, сбил голову снеговика, носившего имя Бориса, и сказал при этом: "Вот так я поступлю, когда стану взрослым".

А теперь обратимся к безусловным историческим фактам.

Пятнадцатого мая 1591 года, около трех часов пополудни, юный Дмитрий, с которым только что рассталась мать, играл с четырьмя детьми, мальчиками-пажами, в дворцовом дворе — обширном огороженном пространстве, границы которого еще различимы в наши дни; двор этот заключал в себе несколько отдельных строений, и некоторые из них еще существуют. При царевиче были его нянька Василиса Волохова, кормилица и прислужница. В руках у него был нож, и он забавлялся тем, что метал его в землю, целясь в орехи.

Внезапно, не услышав ни единого вскрика, кормилица увидела, что ребенок лежит на земле и корчится в собственной крови.

Она подбежала к нему и увидела, что у него перерезано горло и рассечена артерия. Он умер, не успев произнести ни слова.

На крики кормилицы прибежала царица Мария Федоровна; увидев сына мертвым, она потеряла голову, схватила первое попавшееся полено и принялась изо всех сил бить им няньку, обвиняя ее в пособничестве убийцам.

Затем, обезумев от горя, она позвала братьев, показала им на труп ребенка и возложила всю ответственность за преступление на Битяговского.

Один из трех братьев, Михаил Нагой, был, как всегда, пьян. Он приказал звонить в колокол дворцовой церкви. При первых звуках набата народ сбежался, думая, что начался пожар. Царица показала толпе мертвого мальчика, избитую, лежавшую без сознания няньку и, увидев появившегося Битяговского, шедшего с сыном и своими дворянами, закричала: "Вот они, убийцы!"

Битяговский пытался защищаться, говорил, что мальчик сам себя убил, упав на свой нож или наткнувшись на него в припадке эпилепсии, которой он был подвержен, но на все его попыткиотрицать свою вину мать отвечала только воплем проклятия, горя и ненависти: "Вот он, убийца!"

Битяговский понял, что всякие оправдания бесполезны и что он заранее осужден: двадцать рук уже поднялись, чтобы поразить его. Он сумел укрыться в одном из близлежащих домов, забаррикадировал дверь и какое-то время оборонялся, но потом дверь высадили и его убили ударами ножа, вилами и палками.

Тут же убили и его сына.

Всеобщее неистовство достигло такой степени, что, когда какой-то холоп няньки попытался надеть на голову своей хозяйке шапку, которую один из Нагих сорвал с нее в знак крайнего оскорбления, он был в тот же миг убит и растерзан.

Сын няньки был зарезан на глазах у матери, начавшей приходить в сознание.

Василису и дочерей Битяговского укрыли священники Спасской церкви.

Слух об этой бойне дошел до Москвы; царь Федор объявил, что он намерен лично отправиться в Углич, чтобы расследовать обстоятельства происшествия.

Но в тот момент, когда он выезжал из Москвы, Борис Годунов велел поджечь один из кварталов города. Крик "Пожар! Москва горит!" донесся до ушей царя; Федор оборачивается, видит пылающую столицу и какое-то мгновение колеблется; однако, поскольку его личное присутствие может спасти Москву, но не спасет брата, ибо тот уже умер, он возвращается.

Впрочем, Борис взялся сам провести расследование и наказать виновных.

Протокол расследования существует, и подлинник хранится в государственном архиве в Москве; однако все историки заявляют, что они не могут доверять документу, составленному под давлением столь могущественного министра, каким был Борис Годунов.

Из этого протокола следует, что юный Дмитрий сам себя убил ножом, который он держал в руке, и обвинения, выдвинутые царицей и ее братьями против Битяговского и его детей, — следствие безумия или ненависти.

Приговор был вынесен с соблюдением всех формальностей.

Вдовствующая царица была осуждена принять постриг под именем Марфы и отправлена в монастырь святого Николая возле Череповца. Два ее брата — Михаил и Григорий — были сосланы за пятьсот верст от столицы; все жители Углича были объявлены бунтовщиками, две сотни их погибли под пытками, а сотню других, вырезав у них язык, бросили в темницу. Почти все население города разбежалось, подавленное страхом, и из тридцати тысяч душ там осталось лишь восемь.

Эти оставшиеся восемь тысяч были сосланы в Сибирь и основали там город Пелым.

Набатному колоколу также был вынесен приговор, как и всему, что имело отношение к этой драме, еще более страшной по своим последствиям, чем по основному своему событию. Колокол был осужден на вечное изгнание; отрубив у него одно ухо, его высекли кнутом и лишили гражданских прав, то есть ему было навсегда запрещено звонить.

В 1847 году жители Углича просили помиловать их колокол; помилование было даровано, и эту новость сообщили губернатору Сибири.

В Иркутске, где находился опальный колокол, были устроены большие торжества: епископ восстановил его в правах и ссыльные приготовились проводить его с пением и гирляндами цветов, как это было заведено, когда кто-нибудь из них получал помилование.

Но не учли одного: расходов, которые повлекло бы за собой это возвращение за восемьсот льё. Когда подсчитали и поняли, что расходы составят около десяти-двенадцати тысяч рублей, никто не пожелал их оплатить, и колокол остался в изгнании.

Однако гражданские права были ему возвращены, и именно в этот колокол теперь звонят в знак радости, когда какой-нибудь ссыльный получает помилование.

Мы изложили исторический факт в том виде, в каком он вырисовывается по протоколам Бориса Годунова.

А теперь — легенда, основывающаяся на аксиоме: "Ищи того, кому преступление выгодно, и ты найдешь виновного".

Но лишь один человек был заинтересован в смерти юного Дмитрия — Борис. А потому обвинили Бориса.

И вот какие толки против него поднялись в народе.

Царица уже давно разгадала цареубийственные намерения Бориса и бдительно охраняла сына. Летописец Никон определенно говорит, что было предпринято несколько попыток отравить царевича, но все они провалились.

И тогда Борис, видя, что яд не смог причинить ребенку вреда, решился действовать кинжалом.

Некоторое время он тщетно ищет убийц; но вот какой-то молодой дворянин из окружения царя Федора приводит к нему человека, готового ради денег на все.

Этот человек — Битяговский. Его сын, его племянник Качалов и он убьют царевича.

Но, как если бы троих было недостаточно для убийства десятилетнего ребенка, они втягивают в заговор сына няньки, Осипа Волохова, и дворянина по имени Третьяков.

Эта банда убийц привлекает на свою сторону няньку, и Василиса берется увести царицу.

Мальчик остается на какое-то время один на крыльце дворца. Все убийцы на своих местах.

Тогда Осип Волохов первый подходит к мальчику и, положив руку на его ожерелье, чтобы устранить всякое препятствие и открыть дорогу клинку, говорит:

"У тебя, государь, новое ожерелье?"

"Нет, старое", — отвечает юный князь.

Едва произнеся эти слова, Дмитрий почувствовал нанесенный ему удар и закричал, ибо пока он был лишь легко ранен.

На крик царевича прибежали другие убийцы и добили его.

Но при этом же крике звонарь собора, все видевший и все слышавший, проскользнул в церковь и ударил в набат.

С этого момента оба рассказа более не противоречат друг другу и становятся похожими.

Читатель волен отдать предпочтение той или другой версии, если только он не пожелает принять третью, которую мы предъявим ему в связи с Лжедмитрием.

Но, во всяком случае, народная молва единодушно обвиняла Бориса.

Через некоторое время после смерти юного Дмитрия царица Ирина, вопреки всем ожиданиям, забеременела. Для России это было великой радостью. Но Ирина разрешилась девочкой.

В то время в России еще не существовало закона, позволявшего женщине наследовать престол. Бориса обвинили в том, что он устранил настоящего младенца царицы, который был мальчиком, и подменил его девочкой. Девочка эта умерла; Бориса обвинили в том, что он ее отравил.

Наконец, в 1598 году Федор умер, и, хотя эту смерть предвидели давно, убийцей снова объявили Бориса.

В этом роке, преследовавшем последних потомков династии Рюриковичей, и в этом восхождении Бориса на престол есть что-то от ужасной легенды о Макбете.

Борис призвал трех гадателей и стал допытываться у них, что ожидает его в будущем.

"Ты будешь царствовать", — сказали они ему.

"О!" — вне себя от радости воскликнул Борис.

"Но ты будешь царствовать всего семь лет", — добавили гадатели.

"Что за беда! Хоть и семь дней, лишь бы царствовать", — сказал Борис.

Вот эти исторические воспоминания и влекли меня в Углич: я хотел увидеть дворец юного царевича, сохранившийся в том виде, каким он был в пору его гибели. Я хотел увидеть сбереженные реликвии, оставшиеся от этого предпоследнего потомка Рюриковичей.

Дворец царевича стоит между двумя церквами; в той, чья колокольня накренилась, находился колокол, послуживший набатом.

Пока мы поднимались по склону холма, на котором расположен Углич, стемнело; накрапывал мелкий дождь, сопровождаемый холодным северным ветром. Со мной пошли все офицеры, полюбопытствовавшие взглянуть на Углич, который большая часть из них никогда не видела.

Музыканты остались на борту парохода.

Все было заперто.

Мы послали за ключами; к великому моему удивлению, явились два или три священника и все ризничие.

Мой эскорт произвел должное впечатление; священнослужителям было сказано — уж не знаю, какой весельчак позволил себе эту шутку, — что я английский посол, а офицеры, которые меня сопровождают, делают это по приказу императора Александра.

Можно не спрашивать, какой мне был после такого сообщения оказан прием.

Мы начали с осмотра дома юного Дмитрия. Дом этот превратили в часовню, в которой сохранились кое-какие предметы обстановки, служившие царевичу, и носилки, на которых его тело перенесли в Москву.

Из дворца царевича мы перешли в церковь Дмитрия-на-Крови, построенную столетием позже. Здесь хранится серебряный гроб, в котором покоилось тело юного князя.

В гробу — доска из позолоченного серебра, размером с книгу ин-кварто. По четырем углам доски прикреплены скобами, выполненными в виде когтей, четыре ореха, которыми мальчик играл; посередине, в сосуде, предназначенном для этой цели, видна горсть земли красного цвета.

Это земля, пропитанная его кровью.

Возможно, у вас возникает вопрос, зачем нужно было такое почитание этих реликвий и какой смысл был Борису выставлять на всеобщее обозрение эту смерть.

Политика узурпатора была очень проста: надеть маску благочестия.

Борис был весьма заинтересован в том, чтобы смерть наследника престола не скрывали и она стала бы известной всем.

Во-первых, она открывала ему путь к трону.

Во-вторых, его прозорливый ум предвидел, вероятно, появление Лжедмитрия, и Борис хотел закрыть для него всякую возможность злоупотребить общественным доверием.

Но в этом отношении он сделал недостаточно.

Вслед за голодом и чумой, которые обрушились на Россию в 1601–1603 годах и упорно толковались русскими как предзнаменование скорого падения узурпатора, с границ Литвы донесся слух, с ужасающей быстротой распространившийся во всех областях государства.

Царевич Дмитрий, якобы убитый в Угличе, жив и только что объявился в Польше.

Это был молодой человек двадцати двух лет, то есть как раз того возраста, какой был бы у царевича; небольшого роста, но широкий в плечах, как Иван Грозный; смуглый, как мать, царица Мария Федоровна; рыжеволосый, широколицый, скуластый, с крупным носом и толстыми губами, жидкой бородой и двумя бородавками на лице: одной на лбу, другой под глазом.

Претендент рассчитывал, что его опознают в особенности по этим двум бородавкам, которые были заметны и на лице царевича Дмитрия.

Вот как, согласно легенде, молодой царевич дал себя распознать.

Однажды в Брагине, когда князь Адам Вишневецкий был в бане, молодой камердинер, поступивший к нему на службу всего за несколько дней до этого, неловко выполнил приказание хозяина.

Князь, который отличался весьма вспыльчивым нравом и, как все вельможи в те времена, легко давал волю рукам, обозвал его сукиным сыном, что служит обычной оскорбительной бранью у поляков и у русских, и дал ему пощечину.

Молодой камердинер отступил на шаг и, никак иначе не жалуясь, кротко произнес:

"О князь Адам, если бы ты знал, кто я, ты бы со мной так не обращался, но мне нечего возразить, поскольку я сам взял на себя роль слуги".

"Кто же ты и откуда явился?"

"Я царевич Дмитрий, — отвечал молодой человек, — сын Ивана Грозного".

"Ты царевич Дмитрий?! — воскликнул князь. — Полно! Всем известно, что царевич был убит в Угличе пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года по приказу Бориса Годунова".

"Все заблуждаются, — ответил молодой человек, — и вот доказательство тому: сын Ивана Грозного перед твоими глазами".

Князь потребовал объяснений, и молодой человек рассказал ему следующее.

Борис, желая избавиться от царевича, призвал валашского лекаря по имени Симон и предложил ему значительное вознаграждение, если тот согласится убить Дмитрия. Решив, напротив, спасти царевича, лекарь притворился, будто он разделяет намерения Бориса, а сам предупредил о заговоре царицу. В итоге в ночь, назначенную для убийства — ибо, согласно рассказу претендента, оно совершилось ночью, — царевича спрятали за печью, а в его постель положили сына какого-то холопа. Именно этот ребенок и был зарезан. Из своего укрытия царевич видел, как закололи кинжалом несчастного, занявшего его место. Среди всеобщего смятения, последовавшего за убийством, лекарь сумел увести царевича и препроводил его на Украину, к князю Мстиславскому; затем, после смерти князя, царевич решил направиться в Литву, но перед этим добрался до Москвы, а оттуда поехал в Вологду. Из этого города он и явился, прежде чем поступить на службу к князю Вишневецкому.

И поскольку после этого рассказа князь, видимо, еще сомневался, молодой человек вынул из-за пазухи русскую печать с именем и гербом царевича и украшенный бриллиантами крест, который, по его словам, подарил ему в день, когда он был крещен, его крестный отец, князь Иван Мстиславский.

Услышав эти слова и увидев печать и крест князя, Адам перешел от удивления к полной уверенности, попросил прощения у молодого человека за нанесенное ему словесное оскорбление и за пощечину, а затем пригласил остаться в бане и дождаться его возвращения.

Князь велел своей жене заказать пышный ужин, ибо вечером он будет принимать у себя истинного царя Московии; по его приказу конюхи наденут сбрую на шестерку самых лучших серых в яблоках лошадей, и их поведут шестеро нарядно одетых конюших. Кроме того, кучер заложит карету, которую княжеский управляющий наполнит подушками и самыми дорогими коврами.

Когда приказания князя были выполнены, он вернулся в баню, повел молодого человека на балкон, под которым стояли лошади и карета, дал знак двенадцати слугам, несшим парчовые кафтаны, собольи шубы и оружие с золотой и серебряной насечкой, войти и преклонить колени, а затем сам опустился на колени и сказал:

"Благоволите, ваше величество, принять эту безделицу. Все, чем я владею, к вашим услугам".^[12]

Вот что рассказывали о том, как царевич дал себя опознать.

Князь в ту пору во всеуслышание представил его как сына Ивана Грозного, и рассказывали, что, когда он впервые открыто появился под этим титулом, какой-то русский, по имени Петровский, упал ему в ноги и заявил, что он узнает в нем царевича Дмитрия, у которого ему довелось состоять на службе в Угличе.

С этой минуты все сомнения рассеялись, и вокруг молодого человека собрался двор из поляков благородного происхождения.

Нетрудно понять, какое впечатление произвели подобные новости в Москве, при столь ненавистном царе, каким был Борис Годунов.

Ко всем этим подробностям добавляли другие, не менее важные. Молодой государь, требовавший или собиравшийся потребовать обратно принадлежавший ему престол, по-видимому, совершенно непринужденно чувствовал себя в своих новых дворцах, превосходно ездил верхом, проявлял ловкость в воинских упражнениях, русским языком владел, как родным, а по-польски говорил не хуже, чем по-русски, и даже знал несколько слов по-латыни. Словом, в нем чувствовалось воспитание дворянина, причем дворянина, получившего хорошее воспитание.

Начиная с этого времени новости и события сменяют друг друга с необычайной быстротой.

Князь Вишневецкий с негодованием отвергает деньги, предложенные Борисом Годуновым, с тем чтобы он выдал ему претендента; он препровождает последнего к своему свояку Юрию Мнишеку, воеводе Сандомирскому, где его признает старый воин, взятый в плен русскими при осаде Пскова. Марина, младшая дочь воеводы, влюбляется в царевича.

Дмитрий дает письменное обещание жениться на ней, когда он вступит в Москву. Сигизмунд, заклятый враг русских, принимает его, признает царевичем, назначает ему денежное содержание в сорок тысяч флоринов и разрешает полякам стать под его знамена. Пять или шесть тысяч поляков, восемь — десять тысяч казаков, несколько сотен русских, изгнанных в Польшу, образуют его небольшое войско; с этим войском он идет на Москву, встречает князя Мстиславского, выступившего против него с более чем сорокатысячным войском, выигрывает первое сражение, проигрывает второе, находит убежище в Путивле, раскрывает там заговор трех монахов, подосланных Борисом, чтобы отравить его; двоих заключает в темницу, вознаграждает третьего, который все открыл; отдает на расправу черни, исколовшей их стрелами, бояр, к которым были присланы эти монахи; пишет Борису, что желает проявить к нему милосердие: если тот поспешит удалиться в монастырь и уступит ему престол, он простит ему совершенные им преступления и возьмет его под свое высочайшее покровительство.

Это наглое обещание приходит к Борису в ту минуту, когда его сестра Ирина, всегда порицавшая его за узурпацию престола, внезапно умирает в монастыре, который она избрала своим убежищем, и народ, готовый обвинить Бориса в любых преступлениях, говорит во всеуслышание, что ее отравили. Это новое обвинение и это оскорбление со стороны авантюриста наносят ему последний удар.

Тринадцатого апреля 1605 года, председательствуя в совете, Борис чувствует недомогание, поднимается с места, делает шаг и, покачнувшись, падает без чувств. Через несколько минут он приходит в себя, но сил у него хватает лишь на то, чтобы облечься в монашеское одеяние, принять церковное имя Боголеп и причаститься.

В тот же день он испускает дух на руках у жены и детей.

И, как если бы преступление должно было сопутствовать ему и после смерти, все говорят, что он отравился, дабы уйти от мести царевича.

И каждый при этом добавляет: "Поделом ему!"

Остальная история Лжедмитрия — а кто знает, быть может, истинного Дмитрия — известна.

Двадцатого июня 1605 года он подошел к воротам Москвы. Именитые представители всех сословий вышли ему навстречу с богатыми дарами, в том числе с хлебом-солью на блюде из цельного золота — символическим знаком преданности вассалов своему властителю.

Речь их была краткой и выдержанной в духе эпохи.

"Все готово, чтобы принять тебя, — сказали они ему. — Возрадуйся: те, кто хотел пожрать тебя, уже не могут тебя укусить".

Его въезд в город был великолепен. Вся Москва вышла на улицу. Ему пришлось ехать шагом и раздвигать толпу, чтобы добраться до церкви Михаила Архангела, куда он пришел сотворить молитву у гробницы Ивана Грозного.

Вступив в церковь, он преклонил колена перед гробницей, с рыданиями поцеловал мрамор и громко произнес:

"О родитель любезный! Ты оставил меня в сиротстве и гонении, но святыми твоими молитвами я цел и держав-ствую".

При этих словах все воскликнули:

"Да здравствует наш царь Дмитрий; он воистину сын Ивана Грозного!"

Через одиннадцать месяцев, под набатные звуки трех тысяч московских колоколов, звонивших одновременно, при отблесках пожара, под треск аркебуз и крики разъяренной черни, по улицам Москвы проволокли обезображенный, истерзанный труп с раскроенным лбом, вспоротым животом и обрубленными руками, а затем кинули его на стол, установленный посреди главной площади, чтобы все могли видеть и каждый мог, ударив его кнутом или бросив в него камень, добавить еще одно надругательство к тем, какие он уже получил.

Это был труп отважного и дерзкого молодого человека, который завоевал, а по словам других, отвоевал престол Ивана Грозного.

Три дня он оставался выставленным в таком виде на рыночной площади.

На третью ночь горожане с ужасом заметили голубой огонек, плясавший над трупом. Когда к нему приближались, огонек удалялся или исчезал, чтобы вновь появиться, как только от него отходили на некоторое расстояние. Это необычное явление, причиной которого было не что иное, как газ, поднимающийся иногда от разлагающихся трупов, поверг народ в глубокий ужас.

Какой-то торговец испросил разрешение увезти тело и похоронить его за чертой города, на Серпуховском кладбище. Но, как если бы все чудеса должны были неотступно следовать за злосчастным трупом, страшная буря разразилась над улицами, по которым следовало погребальное шествие, и в ту минуту, когда оно достигло ворот у Кулишек, сорвала крышу с одной из башен, усыпав ее обломками дорогу.

И это было еще не все. Освященная земля не стала для этого бедного изувеченного тела местом упокоения. Хотя и было замечено, что две птицы какой-то неведомой породы, но похожие на голубок, слетели на землю возле могилы; хотя и разносились кругом в ночь после погребения звуки какой-то неземной музыки, столь сладостной, что чудилось, будто это пение ангелов, — на следующее утро могила оказалась развороченной, разоренной и пустой, а труп лежал на земле на противоположном от часовни конце кладбища.

Тогда во весь голос заговорили о колдовстве и решили избавиться от этого тела, которое, по мнению толпы, могло быть только телом вампира.

Сложив огромную кучу дров и поместив сверху труп, подожгли их и обратили его в пепел.

Потом этот пепел собрали столь же тщательно, как это делали в древности, когда почтительная забота родных сохраняла его в погребальной урне, установленной в колумбарии предков.

Но на этот раз его так старательно собрали совсем с иной целью.

Им зарядили пушку. Эту пушку подтащили к воротам, через которые мнимый царь совершил свой въезд в Москву, и жерло орудия повернули в сторону Польши, то есть туда, откуда явился этот проклятый. К пушке поднесли запал, и прах человека, который, быть может, и был самозванцем, но, бесспорно, оказался достоин того положения, до какого он возвысился, развеяли по ветру!

Вот и вся история сына Ивана Грозного, маленького Дмитрия Угличского, как его зовут в России. Читатель волен прервать эту историю, остановившись на десяти годах царевича, или проследить ее до двадцати трех лет царя.

Я же могу лишь сказать, что встречал в России многих людей, твердо веривших, что все Дмитрии были ложными, за исключением первого.

Именно в Углич был сослан Лесток — той самой Елизаветой, которую он сделал императрицей.

LX. ПРАВЫЙ БЕРЕГ И ЛЕВЫЙ БЕРЕГ

Спустившись по крутому и ухабистому склону, ведущему от Углича к Волге, мы увидели среди глубочайшей тьмы, которая царила на реке, сиянье трехцветных фонарей подходившего казанского парохода.

Это было то самое судно, которое должно было подобрать наших офицеров, чтобы доставить их обратно в Калязин.

Мы как могли устроились на борту нашего парохода: одни играли в карты, другие спали, завернувшись в плащ, а третьи, собрав последние бутылки вина, уцелевшие во время дневного сражения, молча пили.

На следующий день, в пять часов утра, нужно было прощаться. Все встали продрогшие, разбитые, хмурые.

Насколько веселыми, шумными, раскованными были те, кто вчера садился на пароход, настолько, высаживаясь с него, они были молчаливыми, унылыми и мрачными.

Никто не признал бы в них тех самых людей, что были так жизнерадостны накануне.

Деланж тоже покидал нас. Он уносил с собой последние слова прощания, адресованные мною нашим дорогим друзьям. Бедный Деланж! Нужно отдать ему должное: он держался изо всех сил, чтобы не заплакать, но слезы невольно текли у него из глаз.

Тем временем, погрузившись на пароход, который должен был увезти их, наши калязинские друзья-офицеры решили послать нам еще одну прощальную весточку. Едва их судно отчалило, как на нем грянул духовой оркестр, приветствуя нас фанфарами.

Но музыканты были так же грустны, как и офицеры, и музыка несла на себе отпечаток общего настроения.

Наше судно поплыло вниз по Волге в ту самую минуту, когда их пароход пошел против течения.

По мере того как корабли удалялись друг от друга, расходясь в разные стороны, звуки музыки становились все тише; наконец пароход, шедший в Калязин, обогнул мыс и скрылся из виду.

Еще в течение нескольких минут музыка слышалась, не прерываясь ни на мгновение, хотя и звучала все слабее и слабее; вскоре слышны стали только самые громкие инструменты, но потом и они в свой черед затихли, и если и можно было с трудом различить что-либо в шуме речного ветерка, то лишь нечто похожее на певучую жалобу, на вздох ветра; наконец жалобы и вздохи прекратились, как и все остальное, — прощание кончилось.

У нас на борту не было женщин, и капитан, который, подобно угличским монахам, был недалек от того, чтобы принять меня за английского посла, позволил мне расположиться в дамской каюте.

Около полудня мы остановились на четверть часа в Мологе, поднявшись верст на тридцать к северу и оказавшись на той излучине Волги, что ближе всего к полюсу.

Потом мы добрались до Романова, где делают лучшие в России тулупы: это удается благодаря тому, что здесь выращивают романовских овец, которых привезли некогда царю Петру и которым царь Петр, хотя он отнюдь не был ягненком, не погнушался дать свою фамилию.

Городской голова Романова был француз, и звали его граф Люксембург де Линь.

Ночевали мы в Сомино.

Я не знаю ничего более унылого и однообразного, чем вид Волги, неизменно зажатой на глубине пятнадцати футов между плоскими, чуть холмистыми берегами. Время от времени вам встречается какой-нибудь город, одинокий и унылый, без единого загородного дома из тех, что делают окрестности наших городов оживленными и веселыми. Вы не увидите ни одного острова, который нарушил бы однообразие этой огромной реки, ни одного судна, ни одной лодки, которые придали бы ей жизнь: всюду одиночество под мрачным владычеством своего законного властелина — безмолвия.

Муане, воспользовавшись тем, что в окружающей местности не было ничего достойного внимания, стал показывать мне свои прекрасные рисунки, сделанные в Троицком монастыре, а также привезенные из экскурсии в Переславль, которую он проделал, расставшись с нами. Название, которое носит город, Переславль-Залесский, означает, что он находится по ту сторону леса. Основание его приписывают Юрию Владимировичу: утратив находящийся в Малороссии город Переяславль-на-Трубеже, князь решил построить на озере Клещино новый город, во всем похожий на тот, какого он лишился, и назвал Трубежом речку, вытекающую из озера на его юго-восточной оконечности.

Именно на этом озере, уникальная особенность которого, как я уже говорил, состоит в том, что в нем вылавливают сельдей, Петр Великий создал в 1691 году первую русскую эскадру; из всех судов, которые составляли эту эскадру и, плавая лишь в пределах озера, не могли приносить большой пользы, до нашего времени сохранилась только небольшая лодка, служившая Петру Великому.

Если вы хотите составить себе представление о богатстве и могуществе русского духовенства, то для этого следует поехать в Переславль. Город, населенный всего лишь двумя тысячами жителей, имеет двадцать пять церквей, одна из которых, церковь Преображения, замечательна по своему стилю.

В ней находятся мощи святого Николая Столпника, покоящегося мертвым в тех же веригах, какие он носил при жизни.

Мы проплывали мимо Ярославля, где находится один из семи лицеев России, когда наш пароход остановился, чтобы принять на борт двух дам. Я уже решил было, что меня лишат каюты, но капитан явился сказать мне, что эти дамы, узнав, кто я такой, просят меня остаться в каюте, однако желают разделить ее со мной.

Я поинтересовался, кто эти столь гостеприимные дамы.

Капитан ответил, что это княгиня Анна Долгорукова и ее компаньонка.

Как все знатные русские дамы, княгиня Долгорукова превосходно говорила по-французски.

Именно в Ярославль, откуда ехала со своей компаньонкой княгиня, был отправлен на жительство Бирон, после того как он вернулся из Сибири, помилованный Павлом I.

Ярославль славится своими красавицами и необычайной пылкостью вспыхивающих в нем страстей: за два года пятеро молодых людей потеряли там рассудок от любви.

Не менее любопытно для путешественников то, что в Ярославле, как утверждают, находится лучшая в России гостиница, быть может единственная, за исключением гостиниц двух столиц, где имеются настоящие кровати. По имени своего хозяина она называется гостиницей Пастухова. Ее владелец, говорят, дважды или трижды миллионер, но разбогатеть ему удалось не благодаря кроватям своей гостиницы, а потому, что огромных объемов торговля железом, которую он ведет, сделала всю Россию его данницей. Эту монополию он делит с другим торговцем железом — Барковым. Все железо, продающееся на ярмарке в Нижнем Новгороде, принадлежит двум этим крупнейшим дельцам.

Княгиня, женщина лет тридцати — тридцати двух, чрезвычайно образованна. Вообще в России — и на первый взгляд это может показаться странным — женщины более образованные, более начитанные и лучше говорят по-французски, чем мужчины. Связано это с тем, что, совершенно не занимаясь ни делами, ни политикой, они располагают всем своим временем и, превосходно зная французский язык, читают почти все, что издается во Франции.

Княгиня была одной из таких женщин: истинно русская, как все, кто от рождения или в замужестве носит фамилию Долгоруковых, одну из самых древних в России, она досконально знала всю старую русскую историю.

И потому она предупредила нас, что скоро мы прибудем в Кострому, что пароход будет стоять там в течение часа и что нам следует использовать этот час на осмотр монастыря святого Ипатия, дома Романовых и памятника Сусанину.

Как только пароход остановился, мы спрыгнули в лодку и добрались до берега.

В России удобно то, что у капитанов не спрашивают карантинного свидетельства, а у пассажиров не требуют паспорта. Вы можете сойти с парохода и вернуться на него, посетить город, побродить в его окрестностях — и ни один человек не поинтересуется, кто вы такой и что вам здесь надо.

Мы вскочили в дрожки и по крутому подъему поднялись на верх берегового склона. Поскольку монастырь святого Ипатия был самым удаленным пунктом нашей прогулки, с него мы и начали.

Монастырей в России столько же, сколько гор в Швейцарии, озер в Финляндии и вулканов в Италии. Наступает момент, когда горами, озерами и вулканами любуются только для очистки совести; их еще посещают, но уже не описывают.

Так что пусть читатель успокоится: он уже, по существу говоря, избавлен от описания всех монастырей, какие нам осталось посетить, включая и монастырь святого Ипатия.

Что же касается дома Романовых, то это другое дело: история настолько привлекает нас, что мы не можем пройти мимо исторического места, не остановившись там.

Нам известно, как умер юный Дмитрий и как умер Федор — эти два последних принца из династии Рюриковичей; нам известно и то, как умер Лжедмитрий.

Мирабо в одном из великолепных порывов красноречия, на какие способен был только он, сказал однажды:

"Гай Гракх, умирая, собрал кровавый прах, на котором он лежал, и взметнул его в небо. Из этого праха родился Марий".

То же самое произошло и с заряженной пеплом Лже-дмитрия пушкой, из которой выстрелили в сторону Польши, чтобы послать мертвый прах туда, откуда явился прах живой.

Из этого праха родились пять или шесть Лжедмитриев и пятнадцать лет гражданских и внешних войн. В течение этих пятнадцати лет, которые стали бездной грязи и крови, отделяющей династию Рюриковичей от династии Романовых, все домогаются престола России, десять или двенадцать человек достигают его, трое или четверо обагряют его кровью.

Но если эти пятнадцать лет служат позором для дворянства, как старого, так и нового, которое допустило, чтобы поляки взяли Москву, а шведы — Новгород, то те же годы оказываются самой блистательной эпохой в истории русского духовенства.

Духовенство, единственное сословие в государстве, в силу своей сплоченности сопротивлявшееся всякого рода разрушительным силам, которые были порождены во всей России множеством сменявших друг друга тираний, духовенство не только устояло и сохранило свою мощь, но и осталось истинно национальным среди всеобщей продажности; религиозное сознание — это особая атмосфера, которое отделяет духовенство и в котором оно живет, следуя своему долгу и оберегая свою веру; оно одно сопротивляется внутренней измене и иноземному вторжению, оно одно имеет своих героев и мучеников и утверждает ту великую социальную истину, что клановое и кастовое сознание никогда не должны идти вразрез с сознанием религиозного сообщества.

В 1612 году, в то время, когда в России, казалось, повсюду царило отчаяние, внезапно появляются три человека: Минин — из народа, Пожарский — из дворянства, Романов — из духовенства.

О том, как послужили России двое первых, мы вкратце рассказали, описывая памятник, поставленный им на Красной площади в Москве.

Что же касается третьего, митрополита Романова, дважды побывавшего в плену у поляков и под угрозой пыток, в цепях стоявшего за свою родину и веру, то он до такой степени воплощал русскую национальную идею, что вокруг него объединились все, кто оставался тогда русским, и именно из его семьи Россия выбрала себе властителя.

Однако этот властитель был из чужого племени. Согласно преданию, род Романовых появился не на русской земле. В 1350 году никому не известный пруссак покидает свою родину и поселяется на берегах Волги. Его сын роднится с семейством Шереметевых, одним из самых знаменитых в России. Другой Романов — брат императрицы Анастасии, матери Федора, последнего царя из династии Рюриковичей. Наконец, единственный Романов, спасшийся от избиения и ссылки всей его семьи, преследуемой Борисом Годуновым, который, по-видимому, предвидел уготованную ему судьбу, принимает в Архангельске постриг под именем Филарета. Это он дает жизнь Михаилу, которого Россия избирает в 1613 году своим царем.

Михаил находился в Костроме, когда стало известно о его избрании. Дом его семьи, в котором он в то время жил, все еще существует и, почитаемый русскими, предлагается ими вниманию любознательных иностранцев.

Что же касается Сусанина, осмотр памятника которому стоял на третьем месте в расписании нашей высадки в Костроме, то этот памятник ему — еще одно свидетельство благодарности русских не просто человеку из народа, а еще и крестьянину.

Поляки, проходя через маленькую деревню Караба-ново, взяли его в качестве проводника, и он, вместо того чтобы, подчиняясь приказу, вывести доверившийся ему отряд на дорогу в Москву, увлек его на проселочные тропы и завел в один из тех необъятных русских лесов, из которого чужеземец, заблудившись в нем, может выбраться, словно из девственных лесов Америки, лишь чудом.

Оказавшись в самой чаще леса, Сусанин признался полякам, что он не просто сбился с пути, а сделал это намеренно, желая погубить их всех. Ни угрозы, ни побои не могли заставить его вывести врагов на правильную дорогу. Сусанин пал под ударами, но не двинулся с места. Его последний вздох отнял у поляков их последнюю надежду. После тщетных попыток выбраться на тракт солдаты осознали, что они в самом деле заблудились и, погибая от голода, утопая в снегу, наудачу разбрелись поодиночке в поисках спасения, но ни один из них не вышел из леса. Все, кто туда попал, там и остались, и трупы трех тысяч поляков стали поживой волков.

Деревню Карабаново, где родился Сусанин, царь Михаил Романов навсегда освободил от налогов и рекрутских наборов. Злые языки утверждают, будто подобное благоденствие привело к тому, что Карабаново стало самой разнузданной деревней в России.

Памятник Сусанину представляет собой круглую колонну из розового финляндского гранита, увенчанную бюстом молодого великого князя Михаила Романова; барельефы на пьедестале отражают всю историю самопожертвования крестьянина из Карабанова.

Не без страха возвращались мы на свое судно, ибо наша прогулка длилась на целые три четверти часа дольше допустимого времени; однако княгиня обещала воспользоваться всем своим влиянием на капитана, который, принимая меня за важную политическую особу, и без того выказывал себя не слишком требовательным в отношении моей пунктуальности. Так что, добравшись до берега Волги, мы увидели нашу лодку, которая покачивалась на прежнем месте, и княгиню Анну, которая стояла на палубе и высматривала нас, всячески призывая капитана к терпению.

Нет ничего более приятного, чем такое дорожное знакомство, которое за несколько часов превращается в старинную дружбу и длится всего день или два, но память о котором, не омраченная ни единым облачком, остается жить в ваших воспоминаниях чистой, как уголок лазурного неба.

Моя встреча с этой очаровательной женщиной — одно из подобных воспоминаний.

Как только мы ступили на палубу парохода, он сразу же отчалил и ускорил ход, стараясь наверстать потерянные три четверти часа.

С первых же дней я заметил, что наш бедный Калино, лучший студент Московского университета, получил настоящее университетское образование, то есть не знал ровным счетом ничего из истории своей страны. К счастью, рядом со мной была княгиня Долгорукова, которая, хотя и не получив университетского образования, была если и не настолько же ученой, то настолько же знающей, насколько наш школяр был невежественным.

С истории наш разговор перешел на литературу. Мне подумалось, что, раз уж наше плавание не может предложить нам ни красочных пейзажей, ни интересных эпизодов, настало время сыграть на национальном самолюбии моих собеседников и заставить их перевести что-нибудь из поэзии Лермонтова. Однако я где-то забыл свой томик его стихотворений.

Княгиня Долгорукова тотчас вывела меня из затруднения.

— Вы ищете томик Лермонтова? — спросила она.

— Да, — ответил я, — кажется, я потерял его.

— Не стоит из-за этого беспокоиться, — сказала княгиня, — я знаю Лермонтова наизусть; скажите, какое стихотворение вам нужно, и я вам его переведу.

— Выберите то, какое больше всего нравится вам, княгиня. Я не настолько знаком с творчеством вашего поэта, чтобы выбирать самому.

— Хорошо, тогда я вам переведу одно стихотворение, которое даст вам общее представление о его манере.

Княгиня взяла перо и с такой легкостью, как будто писала под диктовку, в самом деле перевела мне одно из самых замечательных стихотворений Лермонтова. Это стихотворение, носящее название "Дары Терека", насквозь проникнуто местным колоритом. Мы уже говорили, что каждый народ имеет свою национальную реку; Терек — это река черкесов и линейных казаков (линейными называют всех тех казаков, какие живут на границе с Кавказом).

ДАРЫ ТЕРЕКА

Терек воет, дик и злобен,

Меж утесистых громад,

Буре плач его подобен,

Слезы брызгами летят.

Но, по степи разбегаясь,

Он лукавый принял вид И, приветливо ласкаясь,

Морю Каспию^[13] журчит:

"Расступись, о старец-море,

Дай приют моей волне!

Погулял я на просторе,

Отдохнуть пора бы мне.

Я родился у Казбека,

Вскормлен грудью облаков,

С чуждой властью человека Вечно спорить был готов.

Я, сынам твоим в забаву,

Разорил родной Дарьял И валунов им, на славу,

Стадо целое пригнал".

Но, склонясь на мягкий берег,

Каспий стихнул, будто спит,

И опять, ласкаясь, Терек Старцу на ухо журчит:

"Я привез тебе гостинец!

То гостинец не простой:

С поля битвы кабардинец, Кабардинец удалой.

Он в кольчуге драгоценной,

В налокотниках стальных:

Из Корана стих священный Писан золотом на них.

Он угрюмо сдвинул брови,

И усов его края Обагрила знойной крови Благородная струя;

Взор открытый, безответный, Полон старою враждой;

По затылку чуб заветный Вьется черною космой".

Но, склонясь на мягкий берег, Каспий дремлет и молчит;

И, волнуясь, буйный Терек Старцу снова говорит:

"Слушай, дядя: дар бесценный! Что другие все дары?

Но его от всей вселенной Я таил до сей поры.

Я примчу к тебе с волнами Труп казачки молодой,

С темно-бледными плечами,

С светло-русою косой.

Грустен лик ее туманный,

Взор так тихо, сладко спит,

А на грудь из малой раны Струйка алая бежит.

По красотке-молодице Не тоскует над рекой Лишь один во всей станице Казачина гребенской.

Оседлал он вороного И в горах, в ночном бою,

На кинжал чеченца злого Сложит голову свою".

Замолчал поток сердитый.

И над ним, как снег бела, Голова с косой размытой, Колыхался, всплыла.

И старик во блеске власти Встал, могучий, как гроза,

И оделись влагой страсти Темно-синие глаза.

Он взыграл, веселья полный, —

И в объятия свои Набегающие волны Принял с ропотом любви.

Стихотворение это — явно нечто странное и незнакомое для нас; в нем есть привкус дикой первозданное™, с трудом проникающий в наши города; оно вызвало изумление в России и имело там огромный успех.

Работа заняла у меня часть ночи. По мере того как княгиня делала подстрочный перевод на французский язык, я облекал его в стихотворную форму.

На следующее утро княгиня должна была расстаться с нами.

Суда не ходят по Волге в ночное время, за исключением весеннего времени, когда тают снега: у Волги недостаточно глубокое дно и капитаны всегда боятся сесть на мель.

Эту ночь мы провели в Плёсе.

Утром судно остановилось между Плёсом и Решмой. Нам пришло время прощаться. Княгиня высаживалась у одного из своих приволжских имений, где она намеревалась провести несколько дней.

Я первый сошел в лодку, чтобы помочь княгине спуститься, и, хотя трап был довольно крут, она благополучно села в лодку.

Но с ее старой дамой-компаньонкой все случилось иначе: она поскользнулась и упала в реку.

Тотчас же, проявив чисто мужскую силу, княгиня схватила ее за руку и не дала ей погрузиться в воду, тогда как я в это время крепко удерживал в лодке княгиню.

Общими усилиями нам удалось вытащить бедную женщину из реки, но промокла она до костей.

А ведь вода, в которой она промокла, была уже ледяная!

Согреть бедняжку можно было только на берегу, так что из-за этого происшествия наше прощание оказалось весьма кратким.

Пароход продолжил свой путь, а лодка, гребцы которой изо всех сил работали веслами, вскоре достигла берега Волги; было видно, как княгиня вышла на него и в последний раз в знак дружбы помахала нам платком.

Еще одна чарующая реальность растаяла, оставив во мне лишь ту дымку, какая зовется воспоминанием.

LXI. НИЖНИЙ НОВГОРОД

Мы остановились на четверть часа в Решме, чтобы принять на борт еще около тридцати пассажиров: до этого в Костроме их уже взяли человек двадцать или двадцать пять. Чувствовалось, что мы приближаемся к Нижнему Новгороду и вот-вот затеряемся среди огромного скопления народа, а между тем нам предстояло прибыть туда только на следующий день.

Муане воспользовался этой остановкой, чтобы сделать несколько зарисовок волжских пейзажей, похожих один на другой и различавшихся лишь расположением изб на берегу.

С наступлением ночи мы, как обычно, остановились и бросили якорь посредине реки, напротив Балахны, города, где строится большинство русских грузовых судов. Утром наш корабль был буквально запружен пассажирами, направлявшимися на ярмарку. Капитан стал проявлять заметное беспокойство, поскольку из-за этого нового груза корабль осел еще на целый фут, и уже перед Балахной ощущалось,что киль скребет дно реки.

Около десяти часов до нас стал доноситься страшный шум, похожий на гром, грохочущий в небе, или, скорее, на гул, предшествующий землетрясению.

Это был рокот двухсот тысяч голосов.

Затем, на одном из поворотов Волги, мы вдруг увидели, как река скрывается под лесом разукрашенных флагами мачт. Это были суда, на которых, спускаясь или поднимаясь по течению реки, на ярмарку привозят товары.

С огромным трудом проложив себе путь среди этих судов, мы причалили к Сибирской пристани.

Есть только один способ составить себе представление о столпотворении, царившем на берегах реки: вспомнить, во что превращается улица Риволи вечером после фейерверка, когда добропорядочные парижские горожане, заполнявшие перед этим площадь Согласия, возвращаются к своим очагам, порицая скупость столичных городских властей, устраивающих фейерверки, которые не длятся всю ночь.

На берегу реки стояли тысячи дрожек и телег — на выбор желающих.

Мы наняли дрожки, которые, несмотря на притворные или подлинные усилия кучера, смогли двигаться только шагом; так мы проехали мимо находящегося возле ипподрома театра, где в это время играли два знаменитых московских актера, Самарин и Живокини, и, оставив ипподром справа, встали в очередь перед мостом, как это бывает перед входом в театр. В конце концов нам удалось занять место в ряду и въехать на плашкоутный мост, который каждый год наводят, а потом убирают.

Через четверть часа мы доехали до набережной Нижнего Базара и, окруженные все такой же толпой, углубились в ту часть моста, которая одной стороной прилегает к острову, образованному двумя рукавами Оки, а другой — к ярмарке.

Там мы очутились среди нагромождения лавок, построенных на сваях.

В лавках были преимущественно национальные товары, предназначенные для простого народа: сапоги, рукавицы, шапки, тулупы и тому подобное.

Наконец мы достигли твердой земли и оказались у подножия склона, по которому поднималась вверх дорога, ведущая в город.

Эта дорога, именуемая Георгиевским съездом, представляет собой великолепное шоссе длиной около версты. Она обошлась более чем в миллион рублей и была подарена Нижнему Новгороду императором Николаем.

Примерно на трети подъема мы увидели по правую руку от себя Строгановскую церковь, построенную купцами Строгановыми, которых не следует путать с аристократами Строгановыми. Наконец мы доехали до Фонтанной площади и оказались перед великолепной улицей длиной почти с версту, начинавшейся за церковью и тянувшейся вдаль насколько хватало глаз.

У меня, как я уже говорил, были письма к г-ну Грассу и г-ну Николаю Брылкину, управляющему "Меркурия"; по моему распоряжению нас подвезли к "Меркурию".

Я не преувеличу, если скажу, что в конторе "Меркурия" находилось, по крайней мере, человек триста; мы пробились сквозь толпу и подошли к г-ну Брылкину.

Мне не понадобилось себя называть: он узнал меня, хотя никогда раньше меня не видел, и произошло это прежде, чем я открыл рот.

— Вы приехали несколько поздновато, — сказал он, — но все же мы постараемся кое-что показать вам. Я провожу вас к Грассу: он приготовил вам квартиру. Затем вы оставите свою визитную карточку у губернатора, который предупрежден о вашем приезде, ожидает вас и приготовил вам сюрприз.

— Мне?

— Да, вам, причем сюрприз, которого вы никак не ждете, уверяю вас.

— А нельзя ли узнать, что это за сюрприз?

— Нет, нельзя.

— А как зовут вашего губернатора?

— Александр Муравьев.

— Он из тех Муравьевых, которых вешают, или из тех, которые вешают? — со смехом спросил я.

— Он из тех, которых вешают.

— Но он был в Сибири, насколько я знаю?

— Да, но вам же известно, что император даровал всеобщую амнистию, и, поскольку Александр Муравьев был выслан в Сибирь без веских на то оснований, император счел себя в долгу перед ним и в качестве возмещения назначил его губернатором Нижнего Новгорода.

— Но ведь этот Александр Муравьев был причастен к заговору тысяча восемьсот двадцать пятого года?

— Да, и об этом заговоре вы сочинили роман. В доме у губернатора вы найдете с кем об этом поговорить.

Господин Брылкин сделал необходимые распоряжения, чтобы в его отсутствие все шло так же, как и при нем, и вышел проводить нас к своему другу. Но, поскольку он вышел с нами через другую дверь, противоположную той, в какую мы вошли, перед глазами у меня оказалось такое зрелище, что я вскрикнул от удивления.

Я стоял на невероятной высоте над местом слияния Волги и ее притока Оки, и перед глазами у меня было все поле ярмарки, то есть примерно два квадратных льё земли, покрытой лавками, среди которых сновали люди всех наций: русские, татары, персы, китайцы, калмыки и Бог знает кто еще.

Ярмарка, вид на которую открывался с высоты террасы "Меркурия", состояла из четырех городков.

Первый находился на острове между двумя рукавами Оки.

Второй — между озером Баранцево и первым каналом Мещерского озера.

Третий — между двумя каналами, которые образуют это озеро.

И наконец, четвертый городок, простиравшийся за вторым каналом, между ним и лесом.

Городок этот целиком населен женщинами. Попросту говоря, это городок проституток; в нем от семи до восьми тысяч обитательниц, которые, питая самые человеколюбивые намерения, приезжают сюда со всех концов Европейской и даже Азиатской России на те полтора месяца, что длится ярмарка.

Нужно увидеть в трехстах футах под собою эти четыре городка, а в этих четырех городках двести тысяч человек, снующих между Волгой и Окой, на пространстве с двумя озерами, шестью мостами и восьмью пристанями, чтобы составить себе представление о том, что такое пятая стихия, которую называют толпой.

— У вас будет целая неделя, чтобы все это увидеть, сударь, — произнес г-н Брылкин, потянув меня за руку, — тогда как я…

— … тогда как вы, — прервал его я, — оставили все ваши дела, чтобы показать мне это зрелище. Идемте же к господину Грассу.

Мы направились к г-ну Грассу, где нас уже ждали и где для нас было приготовлено жилище.

Господин Грасс, менее обремененный делами, чем г-н Брылкин, взялся быть нашим провожатым и поводить нас по ярмарке.

Господин Брылкин ушел, еще раз посоветовав мне оставить визитную карточку у генерала Муравьева, который, ввиду того, что сейчас проходила ярмарка, жил в своем дворце на берегу Оки.

Господин Грасс был в нашем полном распоряжении; задержавшись лишь на то время, какое понадобилось, чтобы устранить беспорядок, в котором после трех дней, проведенных нами в плавании по Волге, оказался наш туалет, мы спустились по тому самому откосу, по которому поднялись за четверть часа до этого.

Проходя мимо Строгановской церкви, г-н Грасс обратил наше внимание на то, как предусмотрительно были учтены при ее постройке местные условия. Церковь состоит из двух церквей: зимней и летней; зимняя, нижняя, отапливается с помощью четырех огромных печей, а летняя, в три раза выше зимней, завершается огромным куполом, и ее во всю высоту украшает великолепный иконостас.

Я уже говорил, каким образом попадают на передовую часть ярмарки, то есть на остров, расположенный на Оке и связанный с нижней частью города плашкоутным мостом длиной в полверсты. Поскольку каждый год во время таяния снегов Волга выходит из берегов и затопляет ярмарку, решено было поднять там уровень земли на семь-восемь метров, и это была непростая работа; ее удалось выполнить, окопав с трех сторон то место, уровень которого хотели поднять, каналом, соединяющимся с Волгой через Мещерское озеро.

Грунта, вынутого из этого огромного углубления, оказалось достаточно, чтобы поднять уровень земли.

Затем сделали свайное основание, и на нем возвели две с половиной тысячи лавок, которые отдают внаем за четыреста тысяч рублей, то есть за миллион шестьсот тысяч франков.

К этим лавкам, покрытым листовым железом и украшенным обширной галереей, которая покоится на восьми тысячах чугунных колонн, добираются по судоходному каналу.

Над всеми этими бесконечными постройками высится церковь святого Макария, покровителя ярмарки; справа от нее стоит армянская церковь, а слева — мусульманская мечеть.

Перед церковью святого Макария — два ряда лавок, вытянувшихся в поперечном направлении и предназначенных для китайцев, которые покрывают их фантастическими украшениями, какие другим народам не могут даже пригрезиться, а этот народ воплощает в реальность. Это флажки, знамена, стяги, украшенные змеями, драконами, зелеными, красными, синими и желтыми птицами, развевающиеся на ветру над крышами причудливой формы, которые устроены в виде кровли пагод и в свою очередь раскрашены теми красками, какие казались бы кричащими повсюду, но приобретают гармоничность под руками и кисточками китайцев.

Здесь продают преимущественно чай; ко времени нашего приезда уже было продано тридцать две тысячи ящиков.

Читатель составит себе представление о разнообразии товаров на этой ярмарке, если мы скажем, что здесь продается на три миллиона драгоценных камней и на четыреста тысяч франков — орехов.

Циновок продают на пятнадцать тысяч франков, икры — на два миллиона, шелков — на восемь миллионов.

Стоимость одних только русских товаров доходит ^о девяноста миллионов (мы берем, само собой разумеется, среднюю величину).

Товаров из остальной части Европы — на восемнадцать миллионов.

Наконец, азиатских товаров из Китая, от бухарцев, киргизов, армян и персов — на семнадцать миллионов.

Понятно, что у нас не было возможности осмотреть всю подобную выставку. Так что мы ограничились общим обзором, заметив, тем не менее, что все сделки здесь совершаются под честное слово, без всяких письменных договоров, без единого листа гербовой бумаги.

В прежние времена торжище находилось в Казани, но в 1524 году великий князь Василий Иванович, чтобы перенести эту огромную торговлю в Россию, запретил своим купцам приезжать в город, который еще не был завоеван, и определил им для их меновой торговли Макарьев.

Наконец, в 1817 году, чтобы еще больше приблизить торговлю к центру, а главное, сделать ее более доступной для русских купцов, ярмарка была переведена из Макарьева в Нижний Новгород; однако она остается под покровительством святого Макария (этот святой не имеет в России той плохой репутации, какая у него есть во Франции), и потому на все то время, пока длится Нижегородская ярмарка, Макарьев одалживает ей раку с мощами своего святого.

Франция представлена в Нижнем модными товарами и ювелирными изделиями, а также сукном из Седана и Эльбёфа.

Должен сказать, что ни эти ювелирные изделия, ни эти модные товары не призваны создать у азиатских народов высокое мнение о нашем вкусе.

Не стоит и говорить, что мы с пренебрежением прошли мимо рядов, где торговали железом, чугуном, веревками, кожами, валенками и меховыми шапками, и направились к китайским, татарским и персидским базарам. Объяснялось это, несомненно, тем, что сами торговцы были для нас не менее интересны, чем их товары.

Там были выставлены индийские шали, китайские ткани, турецкие материи, смирнские ковры, кавказские шелка, украшенные бирюзой кушаки, сабли, кинжалы, пистолеты с насечкой, курительные трубки любых видов, любых форм и на любую цену — от двадцати копеек до тысячи рублей; персидские седла, уздечки и попоны из Эрзерума, Нухи и Тегерана, из тех краев, в которых мы собираемся побывать и которые мы знаем пока еще только по "Тысяче и одной ночи", а потому с величайшим трудом верим, что они существуют не только в сказках.

Подобная толкотня и такой шум ошеломляют настолько, что весь первый день вы еще не приходите в себя; все эти люди, которые снуют по своим делам, сталкиваясь с татарскими разносчиками, с неутомимой настойчивостью предлагающими разное тряпье, старое платье и всякого рода безделушки, кажутся сбежавшими из сумасшедшего дома, и складывается впечатление, что среди них лишь турецкие торговцы, благодаря своей неподвижности, важности и молчаливости, заявляют о присутствии у них здравого ума.

Около пяти часов вечера г-н Грасс заметил, что пора вернуться домой, где нас к шести часам ждут к обеду.

Нам надо было пройти всего лишь около версты, но оставшегося у нас часа могло и не хватить, учитывая количество людей, которых мы должны были растолкать, прокладывая себе дорогу в толпе.

Когда мы проходили мимо дворца губернатора, я не мог оставить там свою визитную карточку, ибо, уезжая из Франции, забыл запастись этими своеобразными метательными снарядами и потому теперь был вынужден просто написать свое имя на листе бумаги, который слуга торжественно обещал передать генералу.

Достойный служитель сдержал свое слово, и не успели мы отобедать, как явился вестовой, пригласивший нас прийти в дом к губернатору на чай сегодня и на обед — завтра.

Невозможно было действовать с большей предупредительностью, чтобы устроить мне сюрприз, обещанный г-ном Брылкиным и г-ном Грассом.

Мы поинтересовались, в каком часу пьют чай Нижнем, и нам ответили, что это происходит от десяти до одиннадцати вечера.

Возражать не приходилось и следовало вытащить из чемоданов фрак, черные брюки, белый жилет, белый галстук и лаковые туфли — все то, что не видело дневного света после Санкт-Петербурга.

В ожидании часа чаепития мы отправились на верхнюю площадку откоса, высящегося над Волгой и, следовательно, над всей ярмаркой.

Мне было любопытно посмотреть, как освещается вся эта огромная сцена, где триста тысяч людей играют под открытым небом одну из тех комедий, в которых, как в античных пьесах, развязку устраивает бог Меркурий.

Вспыхнувшие огни казались волшебной иллюминацией, которая возникла сама по себе.

Менее чем за пять минут повсюду загорелись светильники, факелы и фонари.

Живописнее всего выглядели баржи, которые плыли по каналам, сходились и расходились, соединяя свои огни в какие-то фантастические вензеля, казалось, сплетаемые и расплетаемые духами воздуха.

Точно в десять часов мы подошли ко дворцу губернатора. Я узнал слугу, сунул ему в руку три рубля и вошел в дом.

Генерал Александр Муравьев был пока еще в семейном кругу вместе с мадемуазель Голынской, своей племянницей, княжнами Шаховскими и несколькими близкими друзьями дома, среди которых был г-н Карамзин, сын историка.

Едва я занял место в этом кружке, невольно думая о сюрпризе, который, судя по тому приему, какой мне оказал генерал, мог быть лишь приятным, дверь открылась и слуга объявил:

— Граф и графиня Анненковы.

Эти два имени заставили меня вздрогнуть и вызвали во мне неясные воспоминания.

Я встал.

Генерал взял меня за руку и подвел к вновь прибывшим:

— Господин Александр Дюма, — обращаясь к ним, произнес он. А затем, обратившись ко мне, промолвил: — Граф и графиня Анненковы, герой и героиня вашего "Учителя фехтования".

Я вскрикнул от удивления и очутился в объятиях мужа и жены.

Это были тот Алексей и та Полина, о приключениях которых мне рассказал Гризье, и это об их приключениях я написал роман.

В 1825 году Анненков принял участие в республиканском заговоре, приведшем на эшафот Павла Пестеля, Сергея Муравьева, Бестужева-Рюмина, поляка Каховского и поэта Рылеева, но, поскольку его сочли менее виновным, чем других, он был приговорен всего лишь к вечной ссылке в Сибирь.

И тогда молодая девушка, которую он любил, Полина Ксавье, хотя она и не была женой осужденного, получила от императора разрешение присоединиться к Анненкову в Петровских рудниках и совершила этот самоотверженный поступок, пройдя через множество опасностей.

Эта история дала мне сюжет для романа, строго запрещенного в России, что лишь способствовало еще большей его популярности.

Княгиня Трубецкая, подруга императрицы, жены Николая I, рассказывала мне, как однажды царица пригласила ее в отдаленный будуар своих покоев, чтобы вместе с ней почитать мой роман.

И вот в разгар этого чтения дверь открылась и вошел император Николай. Госпожа Трубецкая, выполнявшая роль чтицы, быстро спрятала книгу под диванной подушкой. Император приблизился и, стоя перед своей августейшей половиной, дрожавшей еще больше, чем обычно^[14], произнес:

— Вы читаете, сударыня.

— Да, ваше величество.

— Сказать вам, какую книгу вы читаете?

Императрица молчала.

— Вы читаете роман господина Дюма "Учитель фехтования".

— Как вам это стало известно, ваше величество?

— Право, нетрудно было догадаться: это последний роман, который я запретил.

Именно благодаря этому запрещению, как я уже сказал, роман "Учитель фехтования" стал чрезвычайно популярным в России.

Популярным настолько, что какой-то торговец тканями продавал на ярмарке платки с изображением одной из сцен этого романа — той, где волки нападают на телегу, в которой ехала Полина.

Не стоит и говорить, что мой герой и моя героиня не отпускали меня от себя весь вечер, а вернее сказать, это я их не отпускал.

Теперь Анненков рассказывал мне о своих приключениях.

После того, как он целый год находился в заключении в крепости, его вывезли оттуда на телеге, с кандалами на ногах и на руках, и препроводили в Иркутск. Их выехало четверо, но на место прибыл один лишь Анненков: другие остались в пути — умерли или тяжело заболели.

Прибыв в Нерчинск, он нашел там своих друзей: одни работали на серебряных рудниках, другие были заперты в Читинском остроге.

Такое лишение свободы имело целью помешать ссыльным вступать в сношения с населением.

И в самом деле, население Сибири с каждым годом увеличивается. Среднее число ссыльных составляет около десяти тысяч.

Когда Анненков приехал в Сибирь, там насчитывалось двести тысяч поселенцев.

Среди этих поселенцев много и тех, что приехали сюда добровольно: правда о Южной Сибири теперь известна, и всеми признано, что это край великолепный, неслыханно богатый и, благодаря ссыльным, которых туда отправляют и которые, вообще говоря, являются цветом интеллигенции, на двести лет опередивший в своем развитии другие области России.

Полина Ксавье, ставшая позднее графиней Анненковой, присоединилась к своему возлюбленному в Петровских рудниках.

Там находился и Бестужев, осужденный за участие в том же заговоре и впоследствии получивший известность как романист под именем Марлинский.

Под этим именем он опубликовал романы "Аммалат-Бек", "Мулла-Нур", "Фрегат "Надежда"" и три или четыре других произведения, имевших успех в России.

Графиня Анненкова показала мне браслет, который Бестужев навсегда скрепил у нее на руке, чтобы она не расставалась с ним даже после смерти.

Браслет и подвешенный к нему крест были выкованы из кольца железной цепи, которую носил Анненков.

Супруги прожили в Сибири с 1826 по 1853 год, то есть двадцать семь лет, и были уверены, что им предстоит там умереть, как вдруг пришло известие об их помиловании.

Они уверяли меня, что восприняли это известие без всякой радости, поскольку привыкли к краю, ставшему для них второй родиной, и превратились в настоящих сибиряков.

Что же касается Бестужева, то он покинул их задолго до этого, добившись разрешения вернуться в армию рядовым солдатом и отправиться воевать на Кавказ.

LXII. КАЗАНЬ

Мы провели в Нижнем три дня. За эти три дня нам довелось провести у генерала Александра Муравьева два вечера и один раз у него отобедать.

Возвратившись из Сибири вместе с другими узниками, он с немалым удивлением обнаружил в Перми указ о своем назначении губернатором Нижнего.

Поскольку Анненков и его жена, на имения которых был наложен секвестр, еще не знали, какая судьба ожидает их в России, генерал предложил Анненкову должность своего секретаря, на которую тот согласился и которую он до сих пор сохранял за собой, хотя новый император уже вернул ему тысячу двести крестьян из его прежнего достояния.

Генерал Муравьев — человек твердый и справедливый, и долгая ссылка способствовала тому, что в нем выработалось обостренное чувство законности.

Как раз незадолго до нашего приезда в Нижний он явил пример подобной твердости, настолько редко встречающейся в России у высших государственных чиновников, что она здесь почти неизвестна.

Через некоторое время после восшествия на престол нового императора и всего через два или три месяца после вступления генерала Муравьева в его новую должность губернатора нижегородский помещик Р*** объявил своим крестьянам, что он, испытывая потребность в денежной наличности, вынужден их продать. Господин Р*** не был безупречным хозяином, однако его крестьяне понимали, что они могут попасть и в худшие руки, и потому, сложившись, предоставили ему крупную сумму, но с условием, что он не станет их продавать.

Господин Р*** взял деньги и неделю спустя продал землю вместе с крестьянами г-ну П***.

Господин П***, имея при себе купчую, приехал, чтобы вступить во владение своим новым поместьем.

Каково же было его удивление, когда крестьяне отказались признать его своим хозяином, заявив, что они заплатили выкуп г-ну Р***.

Центральное правительство, получив жалобы одновременно и от г-на П***, и от крестьян, послало разобраться на месте молодого адъютанта императора, и тот, поддавшись неизвестно чьему внушению, приказал нижегородскому губернатору и городской управе ссылать в Сибирь тех крестьян, которые будут настаивать на признании сделки, заключенной между г-ном Р*** и г-ном П***, недействительной.

Однако генерал Муравьев наотрез отказался исполнять это распоряжение и обратился к министру внутренних дел.

Когда мы были в Нижнем, вопрос еще не рассматривался, и у многих были сильные опасения, что решен он будет не по закону.

Покинуть Нижний Новгород несколько раньше, чем, возможно, мы намеревались это сделать, нас подтолкнуло то, что наш достойный хозяин, г-н Грасс, и сам уезжал в Казань, куда его призывало какое-то неотложное дело. Поэтому мы простились с нашим почтенным губернатором, с нашими дорогими друзьями графом и графиней Анненковыми и, погрузившись на судно под названием "Лоцман", отправились в Казань.

Нашему кораблю следовало быть достойным своего имени, чтобы проложить себе дорогу среди тысяч других судов, заполнявших Волгу по ту и другую сторону от Нижнего. В конце концов ему удалось это сделать, причем без больших повреждений, и мы оказались на судоходном пути.

Ближе к вечеру показалась деревня Лысково, где мы и бросили якорь.

Деревня была владением некоего грузинского князя, которого в конце прошлого века русские лишили престола и которому император Павел назначил пенсион в пятьдесят тысяч рублей, что составляло, впрочем, лишь около четверти тех доходов, какие ему приносили его прежние владения.

Князь этот, известный лишь под именем князя Гр у — зинского, имел как в самой деревне, так и на десять льё вокруг славу чудака, которая его пережила.

Я написал книгу рассказов о его причудах и опубликовал ее под заглавием "Яков Безухий". Не мне судить о достоинствах этой книги, но у нее есть, по крайней мере, одно положительное качество: она дает совершенно точное представление о старых русских нравах.

На следующий день, на рассвете, мы снова тронулись в путь; теперь я уже не был английским послом, но зато числился гостем г-на Грасса, что в глазах капитана судна значило ничуть не меньше. В итоге все, от капитана до последнего юнги, были чрезвычайно предупредительны с нами.

Начиная с деревни Лысково нам стало попадаться на глаза какое-то совершенно новое население. Оно состояло из своего рода цыган, говоривших на особом языке, который не был ни русским, ни татарским, ни калмыцким. Единственный промысел этих несчастных — тянуть на бечеве товарные суда, следующие вниз и вверх по Волге, то есть заниматься тем, что у нас делают тягловые лошади; их число в одной артели определяется водоизмещением буксируемого ими судна: как-то раз я насчитал до сорока человек за исполнением этой тяжелейшей работы.

За двенадцать часов труда они получают двенадцать копеек, то есть примерно десять су.

Их называют чувашами, и, как уверял нас капитан "Лоцмана", у них есть столица, именуемая Чебоксарами. Я полагаю, что они принадлежат к финским народам; почти все они христиане.

Одежда их состоит из одной лишь грубой холщовой рубахи серого цвета, вышитой красным, и штанов, доходящих до колен.

Я всегда видел их босыми и с непокрытой головой.

В разгар смут, сотрясавших в XVI веке Россию, этот небольшой народ вдруг явился неизвестно откуда, обосновался между Нижним и Казанью и, не причиняя никому вреда, живет здесь и сейчас, совершенно не смешиваясь с другими народностями, сохраняя свой язык, соблюдая свои старинные обычаи и не занимаясь никаким другим ремеслом, кроме бурлацкого.

В полдень мы оставили слева по борту город Макарьев, служивший в прежние времена местом проведения ярмарки, а затем уступивший эту привилегию Нижнему. Маленький городок, возвращенный указом императора Александра к своей изначальной захолустности, совершенно не виден с Волги. Единственное сооружение, привлекающее к нему внимание путешественника, — это знаменитый монастырь святого Макария, икона которого каждый год прибывает в Нижний, чтобы покровительствовать ярмарке.

В Казани я купил прелестные жестяные ларцы, которые сделаны в Макарьеве и выглядят так, как если бы они были из чистейшего серебра.

Именно в Макарьеве были поселены французы, которых удалил из Москвы Ростопчин, когда к ней приближался Наполеон; бывший управляющий Французского театра в Москве, г-н Арман Домерг, опубликовал в 1835 году в Париже любопытное описание этой поездки и тех притеснений, какие пришлось сносить нашим несчастным соотечественникам, находившимся в окружении фанатично настроенного населения.

Около шести часов вечера, в первых тенях сумерек, мы заметили на холме в шести-семи верстах от реки минареты древнего татарского города, переделанные в колокольни. Уже совсем стемнело, когда мы бросили якорь и высадились на крутом глинистом берегу, изрезанном дождевыми промоинами.

У нас не было нужды ехать в город в тот же самый вечер. Господин Грасс, имевший деловые интересы в Казани, располагал в пятистах — шестистах шагах от пристани чем-то вроде большого склада, в котором досками было выгорожено жилое помещение.

Мы взяли двое дрожек для себя и телегу для нашего багажа.

Десять минут спустя, преодолев рытвины и овраги, мы каким-то чудом сумели без происшествий добраться до места назначения.

Казань — один из тех городов, какие предстают перед вами сквозь миражи истории. Воспоминания о ее татарском прошлом еще столь свежи, что невозможно приучить себя видеть в ней русский город. И в самом деле, ведь как в отношении нравов, так и в отношении нарядов именно здесь до 1552 года начиналась Азия.

Основанная Саином, сыном хана Батыя, в 1257 году и входившая в огромную Монгольскую империю, Казань была столицей ханства, которое в середине XV века почувствовало себя достаточно сильным, чтобы стать независимым от Золотой Орды; однако вначале город располагался вовсе не там, где он находится теперь, а выше по течению Казанки, примерно в двадцати верстах от того места, где она впадает в Волгу. История Казани на протяжении всего XV века сводится к долгой борьбе между татарами и русскими и к последующим убийствам местных правителей русскими или русских правителей коренными жителями. Именно об этих временах рассказывает неясное, но в высшей степени популярное предание о царице Сююмбике. Точно так же, как на Кавказе все замки построены царицей Тамарой, в Казани есть дворец царицы Сююмбике, башня царицы Сююмбике, гробница царицы Сююмбике. Такой почести народы обычно удостаивают последних своих правителей, олицетворявших собственную нацию.

В августе 1552 года Иван IV, для нас Иван Грозный, которого ни один историк не догадался еще назвать Иваном Храбрым, во главе огромного войска переходит Волгу и становится лагерем на обширной равнине, простирающейся от Волги до моря, там, где теперь высится памятник русским, павшим во время штурма 2 октября.

Штурм этот был ужасен: русские вошли через брешь, образовавшуюся от взрыва пороховой мины, которую подвел под Кремль царский инженер Розмысл. Борьба за каждый дом и каждую улицу велась с тем ожесточением, какое вкладывают и в нападение, и в защиту враждебные по своим обычаям, происхождению и вере народы.

В тот самый день, когда была взята Казань, Иван Грозный приказал возвести небольшую деревянную церковь, полностью готовый сруб который он привез с собой и которая была сооружена от основания до кровли всего за шесть часов. В ней отслужили благодарственный молебен и панихиду за русских, павших в этом сражении.

По всей вероятности, эта маленькая церковь была построена там, где теперь высится каменный монумент.

Сожженная в 1774 году Пугачевым, казаком, который пытался выдать себя за Петра III и которого привезли в Москву и показывали народу сидящим в железной клетке, Казань была вновь отстроена по приказу Екатерины и снова сгорела в 1815 году. В пламени пожара погибло двадцать две церкви, три монастыря и три пятых города.

Этим и объясняется то обстоятельство, что Казань, с ее восточной историей и мусульманским господством, теперь русский город: в нем девятьсот восемьдесят улиц, десять мостов, четыре заставы, четыре тысячи триста домов, пятьдесят восемь церквей, четыре собора, четыре монастыря, десять мечетей, две гостиницы для путешественников, семь трактиров, два кабака, пятьдесят тысяч двести сорок четыре жителя, из которых пятнадцать тысяч магометане, а остальные христиане: православные, раскольники и протестанты.

Как вы понимаете, все эти подсчеты произвел не я, а немецкий ученый-историк по имени Эрдман.

У немецкого народа особое дарование по части статистики.

Конечно же, на складе у г-на Грасса и речи не могло быть о кроватях. Мы простились с кроватями в Елпа-тьеве, с тем чтобы встретиться с ними вновь только в Нижнем, а в Нижнем — чтобы встретиться с ними вновь лишь в Тифлисе.

Впрочем, я ошибаюсь: еще одну кровать мне удалось обнаружить во дворце князя Тюменя, у калмыков. Мы еще побеседуем об этой кровати, когда придет время.

Муане, который не мог привыкнуть к простой доске, заменяющей у славян кровать, проснулся на рассвете и отправился на разведку местности. Через час он возвратился, испуская крики восхищения. Поскольку ему не был присущ чрезмерный восторг в отношении России, это его состояние вынуждало меня поверить, что он и в самом деле обнаружил нечто достойное подобного воодушевления.

Я соскочил со своей лавки и последовал за Муане, изъявившим готовность стать моим экскурсоводом.

Дом, в котором мы разместились, был расположен так, что нам нужно было пройти пол версты по диагонали, чтобы увидеть Казань. Мы двинулись по этой диагонали, и за окраиной своего рода предместья, где находилось наше пристанище, обнаружили ту обширную равнину, на которой разбил свой лагерь Иван IV.

Теперь ее перерезает огромная дамба длиной в пять верст, такая прямая, словно ее протянули по струнке. Эта дамба высотой в пять-шесть метров и такой же ширины, выше уровня самых высоких половодий на Волге и, даже во время самых сильных наводнений, обеспечивает легкий и надежный проход от реки в город.

Если смотреть на Казань с этой дамбы, то город высится как бы посреди огромного озера и со своим старым Кремлем, до которого никогда не добирался никакой пожар, и колокольнями своих шестидесяти двух церквей являет собой самое фантастическое зрелище.

Однако более всего поражает величавая и вместе с тем живописная громада памятника русским, павшим при штурме города; датируемый 1811 годом, он, по моему мнению, не может быть отнесен ни к какому из известных архитектурных стилей и своими низкими мрачными формами полностью отвечает той цели, какую предназначил ему архитектор, — служить погребальным монументом.

Поднимаются к нему по четырем лестницам, прилегающим к каждому из его четырех фасадов. Внутри устроена часовня, а посреди часовни возвышается огромная гробница, заполненная черепами.

Остальные части скелетов находятся в своего рода катакомбах, расположенных под часовней.

Сторож, показывавший нам это хранилище костей, утверждал, что трупы убитых разбирали не так тщательно, как гласит история: по его мнению, в число православных скелетов затесались кое-какие языческие, и, указывая нам на некоторые черепа с выступающими скулами и вдавленным лбом, он заявлял, что распознает в них татарское происхождение.

Посетив погребальный монумент, мы продолжили путь в Казань, представавшей перед нами самой величественной своей стороной, то есть той, где расположен Кремль.

Я никого не знал в Казани, но, как помнит читатель, вез с собой письмо от офицера, отвечавшего за лагерное расположение войск; письмо было на имя главного интенданта и давало мне право получить на складе полковничью палатку. Ничего более мне и не требовалось для того, чтобы быть уверенным, что уже на следующий день вся Казань узнает о моем приезде и, благодаря русскому гостеприимству, мне не надо будет больше ни о чем беспокоиться: ни о житейских мелочах, ни о провожатых. Поэтому я отправился вручить письмо г-ну Ябло-новскому. Так звали интенданта.

Чтобы войти в Казань, нужно перейти по мосту огромный овраг, за которым сохранилось арабское название Булак.

Здесь начинается наполовину магометанское, наполовину христианское предание с татарским началом и русским концом.

В Банном озере жил огромный дракон. (В Казани два озера: Черное и Банное.) Дракон заключил договор с обитателями Казани: он пророет канал, который даст им воду, и будет служить им защитой, если они, со своей стороны, возьмут на себя заботу о его ежедневном пропитании и каждое утро будут приносить ему на вершину горы, находящейся в трех верстах от Казани, одного быка, двух свиней и четырех овец. Как только договор был заключен, дракон принялся так рьяно орудовать своим заостренным хвостом со стальным шипом на конце, что вырыл канал, существующий еще и сегодня.

Первые пятьдесят — шестьдесят лет жители Казани держали слово и каждый день видели, как дракон выходил из озера, разворачивая в прорытом им канале свои огромные кольца, и поднимался на гору, чтобы пожирать там быка, двух свиней и четырех откормленных баранов.

По прошествии этого времени горожане начали воспринимать договор с драконом как кабальный и стали искать способ уклониться от его выполнения, как вдруг в их края явились святой Амвросий и святой Зилантий.

Горожане изложили им суть дела.

Святые пообещали помочь.

Наверное, не очень порядочно было нарушать слово, данное честному дракону, который сдержал свое обещание, но дракон был татарский, а с язычниками не принято было особенно церемониться.

Однажды утром дракон поднялся на свою гору, но вместо привычного дневного рациона обнаружил там лишь святого Амвросия.

Истощенный постом и покаянием, святой был отнюдь не равноценной заменой быка, двух свиней и четырех откормленных баранов. И потому дракон так грозно зарычал, что все горожане задрожали от страха.

Однако святой Амвросий объяснил дракону, что договор был заключен им с мусульманами, но теперь жители Казани обратились в христианскую веру, и потому соглашение лишилось силы. Дракон зарычал еще громче. Он счел такой предлог неудачным.

Тогда святой Амвросий добавил, что если он, дракон, пожелает принять крещение и спокойно кормиться в своем озере рыбами, которые там водятся, и даже животными, которые туда случайно падают, то он, со своей стороны, вполне готов не только не искать с ним ссоры, но и относиться к нему как к одному из своих прихожан.

Вместо ответа дракон раскрыл пасть и двинулся на святого Амвросия, явно намереваясь проглотить его.

Тогда святой Амвросий одной рукой поднял распятие, а другой осенил себя крестным знамением.

Стоило ему перекреститься, как дракон издох.

Но смерть дракона стала причиной другой беды, куда хуже первой: тело чудовища занимало пол-льё земли, и потому увезти его в другое место или зарыть не было никакой возможности. Разлагающийся труп отравлял воздух, и в городе началась чума.

И тогда настал черед святого Зилантия довершить дело, начатое его собратом святым Амвросием. Все на той же горе он опустился на колени и попросил Господа прекратить заразу.

Господь услышал своего слугу, и зараза прекратилась.

Вот почему у города два покровителя — святой Амвросий и святой Зилантий, а на той горе, где по призыву этих святых совершилось чудо, построен монастырь.

К слову сказать, я не знаю ничего более живописного, чем длинная линия домов, по большей части деревянных, которые построены по ту сторону оврага и тысячами своих окон смотрят в поле. В каждом окне ежевечерне загорается огонек, создавая подобие праздничной иллюминации.

Предместья находятся по другую сторону оврага; почти все жители предместья близ Банного озера и Черного озера — татары, но, поскольку среди них живет и кое-кто из православных русских, там есть своя церковь.

Церковь и мечеть соседствуют и являют пример такого братского содружества между крестом и полумесяцем, какое можно встретить только в Казани.

А вот еще одна подробность местных нравов, не лишенная своеобразия. Магомет, как известно, запрещает пить вино, но при определенных болезнях он позволяет употреблять его в качестве лечебного средства.

В Казани торговцы вином пишут на своих вывесках: "Бальзам", а это означает, что перед вами аптека.

Татарин, страдающий жаждой, входит в такую аптеку, выпивает, под видом лекарства, бутылку вина и выходит оттуда исцеленный.

Магомету нечего возразить: это был больной, а не пьяница.

Другой род вывесок, на каждом шагу попадающихся в городе и запомнившихся мне, — это вывески парикмахеров; почти все они имеют две стороны: на одной стороне изображен мужчина, которого причесывают, а на другой — женщина, которой пускают кровь.

Старая мусульманская традиция утверждает превосходство мужчины. Он красив, и его предназначение состоит в том, чтобы покорять.

Женщина, напротив, существо слабое и болезненное, годное лишь для кровопусканий.

Мы пришли к г-ну Яблоновскому. Я не ошибся: он оказался очаровательным человеком и пригласил нас прийти к нему в тот же вечер на чай, а когда мы стали отнекиваться, поясняя ему, что живем в пяти верстах от Казани, предоставил в наше распоряжение свой экипаж.

Как и следовало ожидать, он взялся в тот же день выбрать для меня самую удобную палатку.

Кроме того, он изъявил готовность показать мне все достопримечательности Казани.

Начали мы, естественно, с Кремля. Самая высокая его башня, четырехугольная, пирамидальная, состоящая из четырех ярусов, была, согласно преданию, построена Иваном IV из обломков разрушенных им мечетей.

Нам показали и другую башню, чуть пониже, за которой в народе сохранилось название башни Сююмбике.

Затем настала очередь главного собора, построенного в 1552–1562 годах все тем же Иваном Грозным. Иван Грозный и царица Сююмбике — самые известные исторические личности в Казани: одна — потому, что она сделала городу много добра, другой — потому, что он сделал городу много зла. Там (в соборе) хранится чудотворная икона, известная во всей России как икона Казанской Божьей Матери; там же, в гробу из позолоченного серебра, покоятся мощи святого Руготина. Я хотел, чтобы с моей помощью во Франции узнали об этом святом, который, по-моему, там почти неизвестен, но, несмотря на все предпринятые мной изыскания, мне не удалось собрать о нем никаких сведений, достойных быть занесенными в наши церковные архивы.

Все русские церкви строятся по одному образцу: у них всегда пять куполов, четыре малых и один большой; купола бывают размером больше или меньше, бывают позолочены лучше или хуже — вот и вся разница.

Выйдя из Кремля, мы отправились осматривать лавки.

Главные предметы торговли в Казани — это кожи и пушнина.

Мне думается, что ни в одном другом городе на свете так не выделывают кожу, как в Казани; я привез оттуда три-четыре кожаные вещи, представляющие собой чудо ремесленного труда: охотничью сумку, подаренную мне генералом Ланом; тюфяк и подушки, подаренные мне г-ном Яблоновским; патронташ, ружейные ремни и сапоги, просто-напросто купленные мною в магазине и оставляющие далеко позади все лучшее, что производится в том же роде во Франции и даже в России, стране кож в полном смысле слова.

На втором месте после кож здесь стоят меха. В Казани есть меха всех сортов — от медведя до куницы, белки и голубого песца. Меха эти привозят из Сибири.

Мелких ценных пушных зверьков бьют из ружья. Чтобы не повредить их шкуру, охотник стреляет им в глаз пулей величиной с горошину.

Что же касается крупных зверей, то каждый ловит их или убивает как может. Один купец рассказывал нам, что в числе самых страстных охотников на медведя была женщина: за пять лет она поставила ему пятьдесят три шкуры.

Тот же самый купец — я никоим образом не поручусь за действенность этого приема — рассказывал нам, что один из самых распространенных в России способов поимки медведя состоит в использовании медного горшка с узким горлышком и широким днищем. На дно медника (так называется эта национальная посуда) наливают мед; медведь хочет съесть мед, старается просунуть голову в горшок, ему это удается, он съедает мед, но не может вытащить голову из горшка и так с ним и остается.

Понятно, насколько подобная шапка облегчает поимку медведя.

Хорошая медвежья шкура, из тех, что продаются по пятьдесят рублей в Москве и по четыреста франков в Париже, в Казани стоит от двадцати до двадцати двух рублей, то есть от восьмидесяти до девяноста франков.

Обычные медвежьи шкуры стоят пять рублей, то есть двадцать франков.

Что же касается меха соболя, песца и чернобурой лисицы, то цена их колеблется в зависимости от суровости холодов и количества добытой пушнины. Но в целом, учтите, меха в России дороже, чем во Франции.

Кунья шуба, которой Нарышкин застлал мне дрожки, когда я уезжал из Елпатьева, оценивалась в Казани в восемьсот рублей.

Делая покупки, мы повстречали ректора Казанского университета, который (университет, разумеется) был основан в 1804 году императором Александром. Уклониться от приглашения ректора не было никакой возможности, и нам пришлось отправиться вслед за ним в его заведение.

Казанский университет похож на любой другой университет: там есть библиотека в двадцать семь тысяч томов, которые никто не читает, сто двадцать четыре студента, которые стараются заниматься как можно меньше, кабинетестественной истории, который посещают только иностранцы и который, тем не менее, обладает единственным в своем роде экспонатом — утробным плодом из числа тех, какие Спалланцани так настойчиво выпрашивал у сицилийских пастухов и каких они, при всем своем желании, так и не смогли ему раздобыть: уродец с козлиным туловищем и человеческой головой.

После знакомства с этим чудом природы я призываю любителей преданий выслушать историю двух скелетов, стоящих в дальнем конце одного из залов и в самых замысловатых позах предстающих перед посетителями.

Судорога, скрутившая кости этих несчастных, как пояснил мне ректор, есть следствие телесного наказания, от которого они умерли.

В России, где не существует смертной казни, суд никогда не выносит смертных приговоров, но, в зависимости от тяжести совершенного человеком преступления, его приговаривают к пятистам, тысяче, полутора тысячам, двум тысячам или трем тысячам ударов шпицрутенами.

Известно, что если даже человек обладает самым могучим сложением, то после двух тысяч двухсот или двух тысяч трехсот ударов у него наступает смерть, однако совесть судей спокойна. Почему у того, кто подвергается этому наказанию, не хватает сил выстоять до конца? Это его дело, а не дело судьи, вынесшего ему приговор.

Один из этих скелетов, кости которых поныне несут на себе отпечаток телесных страданий, большой, а другой — маленький. Они принадлежат двум убийцам, которых совершенные ими злодеяния сделали известными во всей Казанской губернии.

Высокий, солдат-дезертир, беглый каторжник, звался Чайкиным.

Низкорослый, простой крестьянин, но не без способностей, носил фамилию Быков.

Судьбе было угодно, чтобы они встретились и высоко оценили друг друга. Из такой взаимной оценки родилось товарищество, и товарищество это десять лет держало в страхе Казань и ее окрестности.

Вот каким образом и при каких обстоятельствах члены товарищества были вынуждены свернуть свою деятельность.

Под стенами Кремля есть небольшая часовня, относящаяся к одной из монашеских обителей.

Эта небольшая часовня чрезвычайно знаменита.

Каждый день там служит службу монах.

Бедному пономарю по имени Федор, дурачку, было поручено собирать там во время богослужения пожертвования. Церковь славилась своей святостью, и пожертвования, как считалось, были очень щедрыми.

Чайкин, тот из двоих, который прежде был солдатом, решил, что бедный пономарь собирает пожертвования для себя и, несмотря на кажущуюся бедность, весьма богат.

Федор жил в небольшой лачуге, примыкавшей к часовне.

Как-то раз монах, пришедший совершить богослужение, тщетно прождал пономаря. Потеряв терпение, он решил сходить за ним в его жилище и обнаружил его там, окровавленного, на кровати.

Бедного дурачка любили. Он никогда не покидал церкви, и потому народ, унаследовавший некоторые восточные суеверия, считал его святым.

Ну а после того, как он умер столь трагической смертью, его стали считать мучеником.

Монахи рассудили, что будет неуместно опровергать это убеждение, способное лишь делать честь их монастырю.

Они выставили беднягу на всеобщее обозрение, но, к великому удивлению медиков, тело, не тронутое трупным окоченением и разложением, на восьмой день выглядело таким же свежим, как и в первый.

Более того, раны на нем оставались ярко-красными и по-прежнему кровоточили.

В народе заговорили о чуде.

Были проведены все возможные розыски убийцы, но они оказались тщетными, как вдруг, на восьмой день после убийства, к начальнику полиции пришел какой-то человек и заявил, что убийца — это он.

Человек этот был Чайкин.

Вот что побудило его к такому опрометчивому поступку.

Во-первых, в ночь преступления, когда Чайкин понял, что совершенное им убийство бессмысленно, так как в доме у бедного пономаря не нашлось ни копейки, он совершенно потерял голову и, натыкаясь на окружавшие его стены, тщетно пытался обнаружить выход.

И тогда покойник, приподнявшись на кровати, рукой указал ему на дверь.

Уже это заставило Чайкина сильно призадуматься.

На следующую ночь он проснулся и, ощутив, что у него влажные руки, увидел, что они были в крови.

То же самое происходило несколько ночей подряд.

Тогда он бежал из Казани и укрылся в деревне.

Однако это поразительное явление повторилось.

Вдобавок, молва о чуде дошла и до этой деревни. На седьмой день один крестьянин рассказал Чайкину, что сам видел труп пономаря, что труп совсем свежий и что раны на нем по-прежнему кровоточат.

— Чему тут удивляться, — сказал убийца, — раз у меня каждую ночь руки в крови!

И, сломленный угрызениями совести, он пошел к начальнику полиции и донес на себя.

Однако в беседе с ним начальник полиции высказался в том смысле, что донос на себя — поступок, несомненно, похвальный, но, дабы его довершить и полностью искупить свои злодеяния, Чайкин должен донести еще и на товарища.

Это представлялось Чайкину менее логичным: Быков не имел ни малейшего отношения к убийству Федора.

Но поскольку чудо, происходившее с его руками, которые покрывались кровью, продолжалось, а чудо, творившееся с выставленным мертвым телом, по-прежнему можно было наблюдать, Чайкин понял, что с этим надо покончить, и не только донес на товарища, но даже подсказал, как его поймать.

Быков был пойман; обоих судили и приговорили к трем тысячам ударов шпицрутенами.

Чайкин, высокий, тощий и ослабевший от угрызений совести, скончался на две тысячи двести двадцать первом ударе.

Быков, низкорослый, коренастый и нераскаявшийся, продержался до две тысячи четырехсотого.

Оба трупа по праву принадлежали анатомическому театру. Студенты сделали из них прекрасные чистые скелеты и подарили их университету.

Само собой разумеется, что в тот день, когда убийца Федора умер, у покойника прекратилось кровотечение, продолжавшееся тридцать два дня, и труп окоченел.

После такого знака свыше было сочтено разумным предать тело земле.

Бедного дурачка похоронили в часовне, и время от времени, когда рвение верующих слабеет, он творит там чудеса.

В университете к нам присоединился полицмейстер, пришедший предложить мне свои услуги.

Повторяю, что я не знаю более легкого, более удобного и более приятного путешествия, чем путешествие по России, если только вы не относитесь к числу людей совершенно безвестных. На всем вашем пути вас осыпают любезностями всякого рода, обступают с подношениями всякого вида и отдают себя в ваше полное распоряжение. Добавьте к тому, что всякий дворянин, всякий офицер в чинах, всякий известный купец говорит по-французски и тотчас предлагает вам воспользоваться его гостеприимством, хлебосольством и экипажем, причем вполне серьезно и с расчетом, что вы на это согласитесь.

Например, уезжая из Нижнего, мы обнаружили в нашем багаже три или четыре лишних тюка. Мои новые знакомые слышали, как я говорил при них о своем пристрастии к чаю, и каждый прислал мне свой дар.

Я увозил из Нижнего тридцать или сорок фунтов чая, причем самого лучшего, какой только можно было там найти.

Ну а в Казани видели, как я рассматриваю кожи и шкуры, и нашли способ заставить меня увезти с собой образцы всех кож и всех шкур.

Пусть же не удивляются тому, что я каждый раз повторяю все эти подробности: у меня нет иной возможности удостоверить свою признательность тем, кто сделал мое путешествие по России одним из лучших путешествий за всю мою жизнь.

Если бы нам не захотелось возвращаться в дом г-на Грасса, то в городе, где еще утром у нас не было ни одного знакомого и где никто не знал о нашем приезде, мы располагали бы двадцатью приглашениями на обед.

Однако я спешил навести справки. Накануне мне сказали, правда, без полной уверенности, но как о чем-то вполне вероятном, что ввиду позднего времени года почтовое судоходство прекратилось и что если мы найдем судно, идущее до Астрахани, то будем обязаны появлению этого транспортного средства лишь счастливому случаю.

Господин Грасс пообещал разобраться с этим в течение дня.

Он сдержал данное нам слово, но узнал лишь, что пароход из самой Астрахани, "Нахимов", проходивший здесь пять-шесть дней тому назад, должен со дня на день пройти обратно.

Пароход этот носил имя русского генерала, убитого в Севастополе.

Вечером, в доме у г-на Яблоновского, я высказал вслух свои опасения, и все тотчас стали проявлять изобретательность, придумывая для нас иные средства передвижения, коль скоро отпадал речной путь. Но все эти предложения сводились к передвижению сухим путем, то есть на почтовых, в телеге или в тарантасе, что всем присутствующим казалось хоть и крайним средством, но все же вполне приемлемым.

Но не мог же я сказать во всеуслышание, что, намечая свои траты, я рассчитывал на пароходы, а не на почтовых лошадей. Правда, если бы я хоть словом об этом заикнулся, то в тот же вечер у меня было бы на что совершить кругосветное путешествие.

Впрочем, частности, касающиеся денег, не столь уж маловажны для путешественников, а в особенности для людей искусства. Так вот, как только вас узнают в лицо или же должным образом представляют, путешествие по России становится едва ли не самым дешевым из всех мне известных.

За время своего путешествия по России, охватившего расстояние в четыре тысячи льё, я истратил за те десять месяцев, которое оно длилось, немногим более двенадцати тысяч франков, причем почти три тысячи из них составили расходы на различные покупки.

Вернемся, однако, к приему у г-на Яблоновского.

Распространился слух, что я охотник, и потому генерал Лан и его брат-полковник, из вежливости настаивавший, что он был знаком со мной еще в Париже, уже отправили посланцев, чтобы устроить облаву в лесу, изобилующем, по их словам, зайцами и расположенном верстах в тридцати от Казани.

Я согласился, но с условием, что "Нахимов" без нас не уйдет.

Господин Лан все взял на себя. Он шепнул что-то на ухо полицмейстеру, и полицмейстер дал обещание, что документы для "Нахимова" будут оформлены лишь на следующий день после охоты.

Деспотизм имеет много отрицательных сторон, но какую приятность он порой доставляет!

Вечером следующего дня мы остались ночевать в Казани, чтобы наутро выехать как можно раньше.

Полковник Лан, который был холостяком, предложил нам воспользоваться его гостеприимством.

В шесть часов утра мы выехали в трех разных охотничьих экипажах. Всего нас набралось двенадцать охотников.

Господин генерал Лан посадил меня к себе.

Генерал был очень знатный человек и в свое время состоял адъютантом у императора Николая, о котором он говорил не иначе, как со слезами на глазах.

Он был знаком со всеми знаменитыми русскими генералами, начиная от старика Ермолова, героя Кавказа, и кончая Меншиковым, защитником Севастополя.

Если бы Меншикову достаточно было бы лишь его остроумия, чтобы оборонять Севастополь, то Севастополь никогда не был бы взят.

Меншиков был один из самых остроумных людей России, и этим сказано не так уж мало.

Как-то раз, сидя за обеденным столом, одна из юных великих княжон громко спросила у отца, кто такой евнух.

— Право же, — в смущении ответил император, — спроси лучше у Меншикова: по-моему, только он один способен объяснить тебе такое.

Княжна повернулась к Меншикову.

— Княжна, — произнес тот, — это нечто вроде камергера при турецком султане, у него еще есть ключ, но уже нет пуговиц.

Однажды, когда император сместил своего министра финансов, в присутствии Меншикова заговорили с большим беспокойством о том, кто получит это назначение.

— Бесспорно, я, — ответил он.

— Как это вы?

— Ну, конечно. Когда у нас не было больше флота, меня назначили морским министром; когда не было больше армии, меня назначили военным министром. Так что вы прекрасно понимаете, что сейчас, когда нет больше денег, меня непременно назначат министром финансов.

В ходе кампании 1813 года генерал Александр Татищев взял Кассель, столицу нового Вестфальского королевства, просуществовавшего не более четырех или пяти лет.

Поскольку это был самый большой подвиг супруга княгини Татищевой, она всякий раз находила повод напомнить о нем хотя бы раз в день.

И вот однажды, рассказывая, как обычно, эту историю, она, против всех ожиданий, забыла название столицы, которую взял ее муж.

В это время по гостиной проходил Ментиков.

— Князь! — кричит ему г-жа Татищева. — Князь, как же называется город, который взял Александр?

— Вавилон, княгиня, — не останавливаясь, отвечает ей Ментиков.

Наша охота, как всякая облавная охота, состояла из громких криков, оглушительного стука палок по деревьям и непрерывной пальбы.

Всего было убито сорок пять зайцев; я подстрелил двенадцать из них и вернулся обратно победителем.

По возвращении я узнал ожидавшую нас добрую весть: "Нахимов" прибыл и на следующий день отправлялся в Астрахань, куда капитан обещал доставить нас за десять дней.

Так как пароход работал на дровах, а не на угле, то по крайней мере раз в два дня ему приходилось пополнять запасы топлива и при этом стоять пять или шесть часов на погрузке.

Это обстоятельство явилось бы помехой для путешественника, стесненного временем, но для нас, желавших увидеть страну, обернулось лишь дополнительным удовольствием.

Мы условились с капитаном "Нахимова", что проезд обойдется нам в двести франков.

На следующий день, обогащенные или, скорее, обремененные пятью-шестью тюками, мы простились с нашими казанскими друзьями и отправились спать на борту судна, которое снялось с якоря ночью.

LXIII. САРАТОВ

Мы уже говорили, что Волга берет свое начало в Тверской губернии.

Добавим, что она берет это начало в окрестностях Осташкова.

Подобно тому как Россия — всего лишь одна громадная равнина, четыре тысячи верст течения Волги — всего лишь длинная череда извивов.

Ниже Твери река течет с севера на юг, а через двести километров резко поворачивает на северо-восток.

В середине Ярославской губернии она течет на восток, но отклоняясь теперь уже к югу.

Так она течет почти тысячу километров, пронося свои воды мимо Ярославля, Костромы и Нижнего Новгорода.

Около Казани она снова меняет направление и, описав излучину в сторону севера, на протяжении тысячи двухсот километров катит свои воды прямо на юг.

Вступив в Астраханскую губернию, она делает еще один поворот и течет на юго-восток, пока не впадает в Каспийское море.

Мы заметили такое отклонение, когда проснулись. Солнце, всегда находившееся впереди или почти впереди нас, оказалось теперь полностью слева.

Впрочем, вид, открывшийся нам, когда мы поднялись на палубу, был великолепен: наш пароход проходил как раз то место, где быстрая Кама, текущая из Сибири, впадает в Волгу и совершенно меняет цвет ее воды. К тому же Кама, которая течет из более холодных краев, была покрыта белоснежными льдинами, издали похожими на лебединые стаи.

Кама, как известно, берет свое начало в Уральских горах; судоходство по этой реке более надежное и бесперебойное, чем по Волге, поскольку на ней нет мелей; она чрезвычайно богата рыбой, и в ней водятся те же породы рыб, что и во всех других русских реках: севрюга, осетр, форель, судак, белуга, вес которой иногда доходит до тысячи четырехсот фунтов, и сом, рыба у нас неизвестная, которая водится также в Волге и в Днепре и которую нельзя продавать без предварительного осмотра: в ее желудке, как в желудке акул, нередко находят куски человечины.

Волга после слияния с Камой делается шире, и в ней появляются острова; левый ее берег остается все таким же низким, тогда как правый берег, становящийся холмистым после Нижнего, достигает в высоту четырехсот футов; почва здесь состоит из глины, сланца, известняка и песчаника без малейшего присутствия скальных пород.

Симбирск, столица одноименной губернии, был первым более или менее значительным городом на нашем пути, и это при том, что он расположен уже в пятидесяти льё от Казани.

Именно безлюдье особенно поражает и более всего удручает в России. Становится понятно, что земля здесь могла бы кормить в десять раз больше жителей, чем она имеет теперь, а между тем Волга, самая крупная водная артерия России и единственный путь, связывающий Балтийское море с Каспием, привлекает на свои берега больше населения, чем любая другая река.

После Ставрополя она делает огромную излучину в сторону Самары, а затем, описав почти замкнутую петлю, возвращается к Сызрани.

Мы прошли мимо Симбирска и Самары ночью; более смелый, чем судно, доставившее нас в Нижний, "Нахимов" шел и днем, и ночью: капитан откровенно признался нам, что он опасается, как бы его судно не оказалось затерто льдом, ведь приближался октябрь.

Всякий раз, когда "Нахимов" останавливался, чтобы закупить дрова, мы сходили на берег, но места, меняя названия, оставались всегда одними и теми же. Всюду деревянные избы, в которых обитают крестьяне в красных рубашках и тулупах. Во время каждой из таких стоянок мы покупали великолепную рыбу. Стерлядь, которая продается на вес золота в Москве, а тем более в Санкт-Петербурге, стоила нам три-четыре копейки за фунт.

При внимательном рассмотрении стерляди, к мясу которой русские питают сильно преувеличенное, на мой взгляд, пристрастие, я в конце концов уяснил себе, что это вовсе не какая-то особая порода рыбы, а просто-напросто мелкий осетр, acipenser ruthenus, который преодолевает астраханские пороги и поднимается вверх по реке.

Когда я рискнул заикнуться об этом, мне громко рассмеялись в лицо: русские не могут допустить даже мысль, что Провидение не создало особую породу рыбы для услаждения нёба северных гурманов.

Ну а южным и западным гурманам я могу со всей определенностью заявить, что, как только рыбоводство почтит своим вниманием осетра и начнет выращивать его мальков, стерлядь будет водиться и у нас в Сене и в Луаре.

Между Ставрополем и Самарой мы увидели на левом берегу огромный холм, напоминающий по форме головку голландского сыра; его называют Царевым курганом, потому что после завоевания Казани царь Иван Грозный спустился вниз по Волге и приказал, чтобы ему подали обед на вершину этого холма.

Видневшийся вдали город, купола которого напоминали громадные кротовины, называется Царёвщиной, несомненно потому, что там останавливался Иван Грозный.

Через три дня после нашего отправления из Казани мы прибыли в Саратов.

Капитану нужно было взять там груз, и он предупредил нас, что ему, вполне возможно, придется задержаться там на день, а то и на два.

Это было довольно грустно. Мы не запаслись письмами в Саратов и, естественно, никого там не знали: эти два дня нам предстояло изнывать от смертельной скуки.

Но поскольку, с другой стороны, в моем распоряжении были теперь два дня, которыми можно было распорядиться по собственному усмотрению, я заранее дал знать капитану о своих намерениях.

Когда мы вместе с генералом Ланом прослеживали по русской карте течение Волги и, соответственно, путь, который я должен был проделать, генерал высказал мысль, что мне было бы чрезвычайно любопытно осмотреть соленые озера, расположенные по левую сторону от реки, в киргизских степях.

Мы могли бы высадиться в Камышине, взять телегу и устроить себе трехдневную прогулку к киргизам, а на третий день встретиться с "Нахимовым" в Царицыне, в том месте, где Волга ближе всего подходит к Дону.

Генерал Лан надеялся, что вблизи озера Эльтон я найду его друга генерала Беклемишева, казачьего атамана, и тогда именно он со всем радушием покажет мне соленые озера.

На всякий случай я попросил у него письмо к генералу Беклемишеву.

— Помилуйте, — ответил он, — просто назовитесь: его жена знает все ваши книги наизусть.

И я уехал из Казани, дав себе слово устроить прогулку к киргизам, если для этого представится возможность.

Но пока мы были на верных полтора, а может быть, и два дня привязаны к Саратову.

Смирившись со своей участью, мы сошли на берег.

С неба падала мелкая колкая изморозь, что в немалой степени усугубляло унылость этих мест.

Калино мы отправили на разведку, хотя мне никогда не доводилось встречать человека менее толкового в отношении сбора сведений, чем Калино. Фраза "Калино, идите собирать сведения" была ему решительно непонятна.

— Сведения о чем? — спрашивал он.

— Обо всем, черт возьми!

И Калино, понурив голову, спрашивал, сколько в городе жителей, на какой реке он расположен, сколько от него льё до Москвы, сколько домов сгорело во время последнего пожара и сколько тут церквей.

Калино был рожден для того, чтобы собирать статистические данные.

После часа блужданий по чудовищным мостовым грязных саратовских улиц — утренняя грязь раскисла на полуденном солнце — мы уже знали, что в Саратове тридцать тысяч жителей, что там шесть церквей, два монастыря и одна гимназия и что в пожаре 1811 года за шесть часов сгорело около тысячи семисот домов.

Всего этого едва ли было достаточно, чтобы заполнить полтора дня, как вдруг, подняв глаза, я прочел на вывеске:

"АДЕЛАИДА СЕРВЬЁ"

— О! Мы спасены, дорогой друг, — сказал я, обращаясь к Муане. — Здесь есть французы или, по крайней мере, одна француженка.

И я ринулся в магазин, оказавшийся бельевой лавкой.

Услышав звук открывающейся двери, из задней комнаты вышла молодая женщина с парижскими манерами и обворожительной улыбкой на губах.

— Здравствуйте, милая соотечественница, — сказал я. — Чем можно заняться в Саратове, если ты попал в него на два дня и боишься заскучать тут?

Она внимательно посмотрела на меня и рассмеялась.

— Ну, — ответила она, — все зависит от характера и рода занятий: если это моравский брат, то он проповедует: если это коммивояжер, то он предлагает свои товары; если же это господин Александр Дюма, то он ищет соотечественников, обедает с ними и, конечно же, с присущим ему остроумием делает все для того, чтобы время прошло незаметно.

— Вот, Калино, — сказал я своему отличнику, — вы можете совершить кругосветное путешествие и, поверьте, нигде не найдете никого, кроме французов, кто бы вам так ответил. Но для начала, милая соотечественница, раз уж вы догадались, что мы не моравские братья и не коммивояжеры, давайте поцелуемся: за тысячу льё от Франции это позволительно.

— Одну минутку! Позовем моего мужа. Пусть он побудет хотя бы в числе приглашенных.

И она позвала мужа, подставляя мне обе щеки.

Он появился, когда я целовал вторую. Ему объяснили, кто я.

— Ну тогда, — сказал он, пожимая мне руку, — вы ведь отобедаете у нас, не так ли?

— Да, но с условием, что обед приготовлю я: вас испортила жизнь в России.

— Помилуйте! Не прошло еще и трех лет, как мы здесь.

— В таком случае, я доверяюсь вам: вы не так давно покинули Францию, чтобы забыть традиции французской кухни.

— А что мы будем делать в ожидании обеда?

— Беседовать.

— А после обеда?

— Беседовать. Ах, дорогой друг, неужели вы не знаете, что беседуют только во Франции и только французы? У меня есть превосходный чай. Вот Калино, которого московский ректор дал мне в переводчики, но он решительно ничего не понимает из нашего разговора, потому что мы говорим по-парижски, а это особый язык. Калино сходит за нашим чаем, а мы время от времени будем говорить по-французски, чтобы доставить ему удовольствие.

— Ну, тогда входите, и пусть все будет по вашему желанию.

Мы вошли в дом и принялись болтать. В разгар этой болтовни мне вдруг кое-что вспомнилось, и я спросил хозяйку дома:

— Вы о чем-то вполголоса говорили с мужем; что вы ему сказали?

— Я предложила ему пригласить двоих наших друзей.

— Французов или русских?

— Русских.

— Ах, так! Я предчувствую измену… И кто они, ваши друзья?

— Один — князь: это его общественное звание; другая — поэтесса: это ее интеллектуальное звание.

— Женщина-поэт, дорогой друг! Нам придется ласкать ее самолюбие, а это все равно, что ласкать дикобраза.

— Да нет, она талантлива.

— Ну, тогда уже легче. А ваш князь — настоящий князь?

— Полагаю, что да: так к нему обращаются.

— А как его зовут? Предупреждаю, что всех ваших князей я знаю наперечет.

— Князь Лобанов.

В эту минуту дверь отворилась и вошел красивый молодой человек лет двадцати шести — двадцати восьми.

Он услышал свое имя.

— По-моему, — сказал он, — во Франции есть пословица, гласящая: "Только помяни волка, а он тут как тут".

— Да, именно так: знаете, я только что за вами послала.

— Нет, не знаю; но мне известно, что в вашем доме сейчас господин Дюма, и я хотел обратиться к вам с просьбой представить меня ему.

— А как вы об этом узнали?

— О дорогой друг, я только что встретил господина Позняка, полицмейстера, и он очень рассчитывает, что завтра мы все у него отобедаем… Но представьте же меня.

Я встал.

— Князь, — сказал я, — мы давно знаем друг друга.

— Скажите лучше, что я вас знаю. Но вам, вам откуда знать какого-то татарина, сосланного в Саратов?

— Во Флоренции я был хорошо знаком…

— Ах, да, с моей тетушкой и моими кузинами, княжнами Лобановыми. Они сто раз мне о вас рассказывали. Вы помните княжну Надин?

— Еще бы! Мы вместе играли на сцене, вернее, я был режиссером.

— Ах, вон оно что! Ну и как вы решили провести день? — спросил князь.

— Господин Дюма сам составлял программу: если она не покажется вам удачной, вините в этом его.

— И какова же программа?

— Мы беседуем, обедаем, снова беседуем, пьем чай и опять беседуем.

— После чего господа ночуют у меня, чтобы избавить себя от необходимости возвращаться на пароход.

— Я бы тотчас согласился, если бы не боялся вас стеснить.

— Сколько времени вы уже в России?

— Скоро пять месяцев.

— Тогда вы должны знать, что, предоставляя кому-либо ночлег, русский ничуть себя не стесняет. У меня в доме восемь или десять диванов. Каждый из вас займет по одному. Господин Дюма займет два, и вопрос будет решен. Или у вас на судне есть кровати? В таком случае возвращайтесь на судно: предупреждаю, у меня дома кроватей нет.

— Что ж, у меня как раз есть тюфяк и подушка, которые мне подарили в Казани: я опробую их у вас.

— Сибарит!

— Калино, друг мой, принесите нам чай и распорядитесь, чтобы мне принесли мой тюфяк и мою подушку.

Выходя, Калино посторонился, уступая дорогу невысокой полной даме лет двадцати восьми — тридцати, с округлыми формами, живыми глазами и быстрой речью.

Она направилась прямо ко мне и протянула руку.

— Ах, вот и вы наконец! — промолвила она. — Мы знали, что вы в России, но можно ли было подумать, что вы когда-нибудь приедете в Саратов… Здравствуйте, князь! Здравствуйте, Аделаида!.. То есть на край света! А вы здесь. Добро пожаловать!

В России есть прелестный обычай. Я посвящаю в него не всех, а лишь тех, кто достоин его оценить. Когда вы целуете русской даме руку, она тотчас возвращает вам поцелуй — в щеку, в глаза или куда придется, словно опасаясь, как бы с ней не случилось чего-нибудь дурного, если она его сохранит.

Я поцеловал руку госпоже Зинаиде, и она тотчас вернула мне мой поцелуй.

Такой способ приветствовать друг друга в высшей степени ускоряет знакомство.

В старых русских нравах есть немало хорошего.

— Стало быть, — спросил я ее, — мы пишем стихи?

— А что еще, по-вашему, можно делать в Саратове?

— Вы их нам прочтете?

— Уж не понимаете ли вы, случаем, по-русски?

— К несчастью, нет, но вы мне переведете.

— Если это может доставить вам удовольствие.

Дверь отворилась: вошел офицер в полковничьих эполетах.

— О! — воскликнула хозяйка дома. — Господин полицмейстер пожаловал. Вам здесь нечего делать, господин Позняк, и мы в вас не нуждаемся.

— Нуждаетесь или не нуждаетесь, но, предупреждаю вас, вам придется меня терпеть: в вашем доме находятся иностранцы, а мой долг — осведомиться, кто они такие, и, если это личности подозрительные, отвести их в полицию, держать под наблюдением и не позволять им вступать в сношения с их соотечественниками. Попробуйте теперь плохо меня принять.

— Дорогой господин Позняк, потрудитесь же сесть. Как себя чувствует госпожа Позняк? Как дети?

— Ну и отлично! А вот и тот, кто заставляет забыть о приеме, который вы мне поначалу оказали. Господин Дюма, мне известно, что вы любитель оружия, так посмотрите, что я вам принес.

И он достал из кармана изумительный кавказский пистолет с узорчатым дулом и рукояткой из слоновой кости, инкрустированной золотом.

— Если вы так обходитесь с подозрительными личностями, то как же вы относитесь к своим друзьям?

— Когда я встречаю своих друзей, я приглашаю их позавтракать у меня на следующее утро, а если они отказываются, я с ними ссорюсь.

— Это ультиматум?

— Да, это ультиматум.

— В таком случае придется у вас позавтракать.

По этому разговору и по намеченным планам можно судить, как прошли те два дня, которых я так опасался и которые оказались двумя лучшими днями за все путешествие. Простая парижская белошвейка с ее прелестным остроумием приобщила к цивилизации этот уголок земли, наполовину русский, наполовину татарский.

Что же касается нашей поэтессы, то мне очень хотелось бы иметь возможность дать читателю представление о ее таланте, но единственное, что я могу сделать во имя такой цели, хотя этого будет явно недостаточно, — это переложить в рифму два сделанных ею для меня перевода ее же собственных стихотворений.

Взгляните на карту, найдите на ней Саратов и посмотрите, за сколько льё от нашей цивилизации родились эти два северных цветка, орошаемые ледяными водами Волги и гнущиеся под суровыми ветрами Урала!

МЕТЕЛЬ

Я вьюга дикая, я белая метель,

Как черный серафим, я распеваюсь к ночи.

Всем сбившимся в пути брести в снегах нет мочи,

И я им постелю последнюю постель.

Я — их отчаянье, беспомощность и страх,

И люди думают: "Уж не конец ли света?

Пал Божий гнев на нас, гуляет бес в степях И смертью нам грозит. Бог милосердный, где ты? Ужасен вьюги вой, как смертный приговор,

И Господу молясь, мы станем на колени:

О Всеблагой Господь, уйми бесовский хор,

Над нами смилуйся и ниспошли спасенье!"

Но только к твоему приближусь я окну,

Когда ты мирно спишь, обласканный луною,

Я плачу, как дитя, сама себя кляну,

Твой каждый вздох ловлю и сон не беспокою.

Я нежности полна, а люди говорят:

"Готовясь умереть, все оживает внове,

Когда ушла зима. Весной воскреснет сад,

И розы расцветут, опять полны Любови!"^[15]

УМИРАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

Возникла я в тот день, когда пустынный Мир создала Божественная власть,

Но в этот вечер небо я покину.

Во тьму веков мне суждено упасть.

Угаснувшей, не засиять мне снова,

Сниму корону золотых лучей.

Сопернице я уступить готова Мой путь. Теперь сиять здесь ей!

Меня совсем не огорчает это,

Не для владык земных мои лучи!

Мне только жаль мечтателя-поэта,

Глядевшего лишь на меня в ночи.

Забудет он, что это я сияла,

Чтобы святое пламя сердце жгло,

Я дивных строк навеяла немало,

Лучи роняя на его чело.

Он не поймет, что не меня — другую Он видит, созерцая небосвод.

Неблагодарный! Я о нем тоскую,

А он другой хвалу теперь поет.

Сестра, в него влюбившись столь же страстно, Познаешь боль, взойдя на небосклон:

Я видела, как жил поэт прекрасный, —

Увидишь ты, как умирает он.^[16]

Разве не удивительно находить повсюду поэзию, этот общий язык недужных сердец, которая в песнях араба отзывается рыком атласского льва, а в уральских степях даже метель претворяет во влюбленную?

Если мне когда-нибудь доведется совершить кругосветное путешествие, я буду собирать песни любви повсюду, где ступит моя нога, и издам их, эти несхожие приметные знаки человеческой страсти, одинаковой на всех широтах, под названием "История сердца".

В восемь вечера мы покинули всех наших новых друзей, которые, я уверен, хранят такую же память обо мне, какую я храню о них. Они проводили нас на борт судна и оставались там с нами до тех пор, пока не подняли якорь.

Свет факелов, которые они зажгли после того, как наш пароход отчалил, и которыми они махали нам на прощание, мы видели еще около получаса.

Поскольку я был вправе потребовать у капитана причитающиеся мне два дня, мы договорились с ним, что он высадит нас напротив Камышина, в Николаевской, небольшой деревне на левом берегу Волги.

Наш пароход должен был прибыть туда в девять утра.

За час до этого, извещенные капитаном, мы распорядились вынести на палубу небольшой багаж, без которого нельзя было обойтись во время нашей прогулки.

Итак, мы вышли в Николаевской и с подорожной в руках направились на почтовую станцию.

Помнится, мы уже говорили, что подорожная — это распоряжение русских властей, обязывающее станционных смотрителей предоставить лошадей тому, кто его предъявляет. Точно так же, как во Франции нельзя путешествовать без паспорта, в России нельзя без подорожной взять почтовых лошадей.

Эти подорожные бывают большей или меньшей действенности и годны на большее или меньшее расстояние.

Моя подорожная была выписана в Москве; выдал мне ее губернатор, граф Закревский, который, будь на то его воля, ни за что не пустил бы меня в Москву. Мое присутствие во вверенном его правлению городе было ему тем более неприятно, что меня ему в некотором роде навязали, и потому, как только я, в знак своего отъезда, запросил подорожную, он выдал мне подорожную поистине княжескую, чтобы склонить меня воспользоваться ею как можно быстрее.

Так что, увидев нашу подорожную, староста, у которого я потребовал пять лошадей, не стал чинить обычных в подобных случаях препятствий.

Вообще нигде не найдешь большей вороватости, чем у станционного смотрителя, разве что у двух станционных смотрителей. Поскольку лошади очень дешевы — каждая лошадь стоит две копейки, или шесть лиаров за версту, — то, как правило, старосты пускаются в махинации; из этого следует, что, дабы вознаградить себя за дешевизну лошадей, они используют все возможные способы вымогательства денег у путешественников; самый излюбленный их прием — сказать, что в конюшне у них пусто, но они могут раздобыть лошадей по соседству. Однако, добавляют они, лошади эти не казенные, а хозяйские, и хозяева не хотят отдавать их внаем иначе, как за плату вдвое большую, чем на почте.

Если вы хоть раз поддадитесь этому обману, вы погибли. От станционного смотрителя к ямщику и от ямщика к станционному смотрителю будет передаваться весть о вашей наивности, и вам, как это бывает почти всегда, придется заплатить за то, чтобы ее утратить.

Но если у вас есть некоторое понятие о российских почтовых законах, вы мне скажете: "Каждый станционный смотритель, даже если речь идет о самой маленькой деревушке, обязан держать в конюшне по меньшей мере три тройки, то есть девять лошадей".

Если же ваша осведомленность в российских почтовых законах очень глубока, вы добавите: "Кроме того, у каждого станционного смотрителя на столе постоянно лежит почтовая книга, привязанная к концу шнурка, который ему строго-настрого запрещается перерезать, и скрепленная восковой печатью уезда. Он лишается своей должности, если печать оказывается нарушенной и ему не удается дать этому вразумительного объяснения. В этой книге он отмечает количество проехавших через станцию путешественников и количество взятых ими лошадей".

Да, это совершенно верно, но, поскольку никто и никогда не проверяет книгу, они могут, даже при наличии этой книги, никогда не иметь в конюшне ни одной лошади.

Когда с такого рода затруднениями сталкиваются русские, имеющие привычку путешествовать по своей стране, они обычно проверяют книгу, но не пером, а нагайкой: для того, чтобы в конюшне нашлась свободная тройка, почти всегда бывает достаточно пяти-шести ударов нагайкой по спине старосты.

Нагайка — это плетка, которую, как правило, покупают в тот же день, когда берут подорожную. Настанет пора, когда для удобства путешественников и то, и другое будут выдавать в одной канцелярии. В 1858 году их приходилось приобретать пока что раздельно.

Путешественникам-иностранцам, надо отдать им должное, подобные повадки вначале внушают отвращение, но через какое-то время, чувствуя себя жертвами собственной филантропии, они мало-помалу перенимают местные обычаи.

Заметьте, что со времен Екатерины II староста имеет офицерский чин.

От плетки бывает еще и другая польза: заставив старосту дать лошадей, она заставляет лошадей бежать, хотя и обрушиваясь не на спины лошадей, а на спину ямщика.

В России ничего не делается так, как в других странах, но, хорошо зная Россию, вы в конце концов достигаете своей цели. Путь к ней несколько более долог и неровен, вот и все.

Проделав пять-шесть тысяч верст по России, вы вынуждены покупать новую плетку, однако вам не удается припомнить, чтобы вы хоть раз стегнули ею лошадь.

Мы даем эти сведения как совершенно точные и, более того, крайне важные.

Поинтересуйтесь у первого встречного подданного его величества императора Александра.

LXIV. У КИРГИЗОВ

Нам предстояло проехать что-то около двухсот шестидесяти верст, то есть примерно шестьдесят пять французских льё.

По такой ровной местности и такой гладкой степной дороге эти шестьдесят льё можно было проделать за один день, если бы не приходилось терять по два часа на каждой почтовой станции.

Крест на шее, который всякому русскому служащему указывает на ранг полковника, сокращает ожидание примерно на полчаса; орденский знак на платье, указывающий на ранг генерала, сокращает ожидание приблизительно на час.

В России, как я уже говорил, все определяется чином. Напомню, что слово "чин" — это перевод французского слова "ранг".

Однако в России ранг не заслуживают, а получают, и людям здесь находят применение не в соответствии с их заслугами, а в соответствии с их чином.

И потому, по словам одного русского, чины — это настоящая теплица для произрастания интриганов и воров.

Вот русская иерархия и соответствующие ступени карьерного восхождения: губернский секретарь, коллежский секретарь, титулярный советник, коллежский асессор, надворный советник, коллежский советник, статский советник, действительный статский советник, тайный советник, действительный тайный советник второго класса, действительный тайный советник первого класса.

Россия — страна, в которой советников больше, чем где бы то ни было еще, и которая меньше, чем кто бы то ни было еще, спрашивает советов.

Так вот, все эти звания являются ступенями чинов и имеют соответствия в воинских званиях.

Ограничиваясь разговором о почтовой станции, поясним, что если капитан получил лошадей и их уже запрягли в карету, а в это время появляется полковник, то полагается выпрячь лошадей из кареты капитана и запрячь их в карету полковника. То же самое генерал проделывает с полковником, а фельдмаршал — с генералом.

В моей подорожной значилось: "Господин Александр Дюма, французский литератор". Так как слово "литератор", не имеющее, вероятно, эквивалента в русском языке, было написано по-французски, а ни один станционный смотритель не знал, что оно означает, Калино переводил это звание как "генерал", и мне воздавались почести, полагающиеся моему чину.

Нет ничего более унылого, чем эти бескрайние плоские равнины, покрытые серым вереском и настолько безлюдные, что увидеть на горизонте силуэт всадника — целое событие, и можно порой проехать тридцать или сорок верст, а на вашем пути не взлетит ни одна птица.

Между первой и второй почтовыми станциями мы начали замечать вдалеке киргизские кибитки. Как и кибитки калмыков, они войлочные, пирамидальной формы, с отверстием сверху для выхода дыма от очага.

Киргизы — вовсе не коренные обитатели этих мест: они пришли из Туркестана и, вероятно, происходят из Китая.

Они магометане и делятся на три орды: Большую, Среднюю и Малую.

Некогда всю степь от Урала и до Волги занимали калмыки. Но однажды пятьсот тысяч калмыков оседлали коней, погрузили свои кибитки на верблюдов и, под водительством хана Убаши, отправились обратно в Китай.

Река возвращалась к своему истоку.

Но что же побудило их к этому переселению?

Одна из наиболее вероятных причин — систематическое ущемление власти предводителя калмыков, а также их личных свобод, осуществлявшееся русским правительством.

Незадолго до того Убаши оказал русским действенную помощь в их походах против турок и ногайцев. Он самолично привел тридцать тысяч конников для участия в знаменитой кампании, завершившейся осадой Очакова. Однако наградой ему стали лишь новые притеснения.

Своей властью он обратился с призывом ко всей орде, и за этим призывом последовало почти всеобщее переселение.

Екатерина потеряла сразу полмиллиона подданных.

Правда, и Убаши выиграл от этого немного.

Снявшись с места 5 января 1771 года, в день, объявленный верховными жрецами благоприятным, и числя в своих рядах семьдесят тысяч семей и пятьсот тысяч душ, калмыки к концу того же года пришли в Китай, имея всего пятьдесят тысяч семей и триста тысяч человек.

За восемь месяцев они потеряли двести тысяч своих соплеменников на пути длиной в две тысячи пятьсот льё, который им пришлось преодолеть.

В течение многих лет местность, покинутая Убаши и его ордой, оставалась необитаемой, но в 1803–1804 годах несколько киргизских племен, действуя с согласия русского правительства, разбили свои кочевья на берегах Урала; мало-помалу они продвигались с востока на запад и в конце концов появились на берегах Волги.

Россия, желавшая восполнить понесенные ею потери, уступила им семь или восемь миллионов гектаров между Волгой и Уралом, что было вполне достаточно для восьми тысяч семей, то есть примерно для сорока тысяч человек.

Но, в отличие от калмыков, племени кроткого и покорного, исповедующего ламаистский буддизм, киргизы, исповедующие магометанство, являются жуткими грабителями; нас об этом предупредили, и мы взяли это на заметку.

Мы видели их в 1814 году, этих передовых разведчиков русской армии, в их остроконечных шапках и широких шароварах, с их луками, стрелами и копьями, с их веревочными стременами и длинношерстными лошадьми. Они внушали ужас нашим крестьянам, никогда прежде не имевшим представления о подобных людях, а особенно о подобной одежде.

Сейчас у большинства из них ружье уже заменило лук истрелы, но некоторые, то ли потому, что они слишком бедны, чтобы купить ружье, то ли из верности национальным традициям, по-прежнему сохраняют лук и стрелы.

Их кибитки, мимо которых мы проезжали и у порогов которых кучками держались женщины и дети, имели в диаметре десять — двенадцать футов, то есть от тридцати до тридцати шести футов в окружности. В них помещаются постель или циновка, сундук для одежды и кое-какая кухонная утварь.

Мы проехали через два-три таких кочевья и видели в отдалении еще несколько, по пять-шесть кибиток в каждом.

Чтобы увезти одну такую кибитку и проживающую в ней семью, требуется не менее четырех верблюдов или восьми лошадей.

Киргизские лошади низкорослы, быстроноги и неутомимы; они питаются степной травой, и редко когда хозяева уделяют им какое-нибудь иное внимание, помимо того, чтобы снять с них узду и дать им таким образом возможность свободно пастись.

Разумеется, о ячмене или овсе для них даже и речи нет.

Поскольку увидеть в степи что-нибудь более интересное не представлялось возможным, мы решили ехать днем и ночью до самых озер. Так как нам было известно, что в пути не удастся найти абсолютно никакой пищи, мы запаслись хлебом, крутыми яйцами и вином.

Кроме того, наши саратовские друзья приготовили нам в дорогу двух жареных кур и отваренного с пряностями судака.

С наступлением ночи нам стали чинить препятствия с выдачей лошадей. Благовидным предлогом для отказа было то, что в темноте нас могут задержать киргизы.

В ответ мы показали наши ружья; к тому же мы были убеждены, что поблизости от столь значительного казачьего поста, как тот, что располагается на озере Эльтон, нам совершенно нечего опасаться.

В итоге оказалось, что правда была на нашей стороне; около двух часов ночи мы все же остановились на почтовой станции, но вовсе не потому, что боялись киргизов, а потому, что закоченели от холода.

Заморозки, как я уже говорил, настигли нас еще в Казани, а снег — в Саратове; в степи же, где ветер не встречает никаких препятствий, было, наверное, шесть-семь градусов ниже нуля.

Мы уже упоминали, что все русские почтовые станции устроены по одному образцу: тот, кто видел одну, видел все. Четыре стены, беленные известью; две лавки, служащие по выбору того, кто ими пользуется, либо диванами, либо кроватями; стол, две табуретки, пара стульев и печь, далеко выступающая в комнату; вот и все — да, надо еще сказать о горячей воде, в которой заваривают местные травы, называя их чаем, — вот и все, что там можно непременно найти.

Однако в киргизской степи вода солоноватая, и люди с более или менее утонченным вкусом ее не пьют.

Ну а еды — никакой, совершенно никакой!

Так что в России, и это следует без конца повторять, в путешествие надо брать с собой все необходимое: тюфяк, чтобы было что положить под бок, подушку, чтобы было на что положить голову, и съестные припасы, чтобы было что положить в рот.

В перечне наших съестных припасов я назвал судака; мои читатели, которым, возможно, когда-нибудь придется соприкоснуться с этой достойной уважения рыбой, позволят мне дать по ее поводу несколько разъяснений.

Когда путешественник-гурман приезжает в Санкт-Петербург, он повсюду слышит разговоры о стерляди; когда он приезжает в Москву, он повсюду слышит разговоры о стерляди; когда он говорит: "Я скоро отправлюсь в плавание по Волге", ему отвечают: "О, вам повезло! Вы будете есть стерлядь!" Ну а пока он не уехал, ему подают суп из стерляди, который стоит пятнадцать рублей, и фрикасе из стерляди, которое стоит пятьдесят. Он находит суп слишком жирным, а фрикасе слишком пресным и, в конце концов, говорит: "Возможно, я ошибаюсь. Вот буду на Волге, там и посмотрю".

И в самом деле, оказавшись на Волге, миновав Нижний Новгород, где Ока, река, в которой водится стерлядь, впадает в Волгу, он уже не видит ничего, кроме стерляди, ему не подают ничего, кроме стерляди; русские, у которых нет усов, облизывают губы, чтобы не потерять ни малейшего ее кусочка, а те, у которых усы есть, не вытирают их, чтобы подольше сохранить ее запах. И каждый поет хвалу: один — Оке, другой — Волге, единственным рекам России, где можно найти эту потрясающую рыбу.

Что ж, я рискну выступить противником такого повального обожания. Культ стерляди — это не осмысленное почитание, а фетишизм.

Мясо у стерляди желтое, дряблое, безвкусное, и его приправляют невыразительными пряностями, выставляя предлогом, что нельзя заглушать ее изначальный вкус, а на самом деле потому, что русские повара, люди без какого бы то ни было воображения и, что еще хуже, без органа вкуса, не сумели еще найти для нее подходящий соус.

Возможно, вы скажете мне: "Но в России есть и французские повара, почему же они не занялись поисками этого не найденного еще соуса?"

Дело в том, что наши повара впадают в порок, противоположный тому, какой присущ русским поварам. У них орган вкуса чересчур развит, отчего им свойственны предпочтения, а это роковое обстоятельство для повара.

Повар, имеющий предпочтения, заставляет вас есть то, что любит он, а не то, что любите вы. И если вы настоятельно требуете приготовить блюдо по вашему, а не по его вкусу, он говорит себе с той беспощадностью, какую пребывание в домашнем услужении вырабатывает у слуг по отношению к хозяевам: "Ах, так ты любишь это блюдо? Ну что ж, я приготовлю то, что тебе нравится!"

И если это острый соус, он добавит туда слишком много уксуса; если это треска по-провансальски, он добавит туда слишком много чеснока; если это рагу из белого мяса под белым соусом, он добавит туда слишком много муки; если это плов, он добавит туда слишком много шафрана.

В итоге, не находя уже вкусными блюда, которые прежде вам нравились, вы теряете к ним вкус, вы прекращаете их заказывать, перестаете их есть и, когда вам говорят о них на каком-нибудь сборище гурманов, произносите: "Прежде я очень любил это блюдо, но теперь не люблю; вы же знаете, что вкусы меняются каждые семь лет". Это не вы его больше не любите, а ваш повар никогда его не любил.

Так вот, французские повара, не испытывая любви к стерляди, не дают себе труда придумать соус к рыбе, которая им не нравится.

Так что все очень просто: дело тут не в кулинарии, а в философии.

Но послушайте, что я намерен сказать вам, о путешественники, поднимающиеся вверх или спускающиеся вниз по Волге, пусть даже вы ученики господ д'Эгрефёя, Гримо де Ла Реньера или Брийа-Саварена: подле стерляди, рыбы аристократической и чрезмерно превозносимой, находится судак, рыба заурядная, обыкновенная, демократическая и чрезмерно презираемая; судак, который по вкусу занимает среднее положение между щукой и мерланом; судак, соус для которого давно уже придуман: отваренного с пряностями, судака едят с оливковым маслом, с горчично-уксусным соусом или с майонезом; он всегда вкусен, всегда сочен, всегда ароматен, с каким бы соусом вы его ни ели, и притом стоит две копейки за фунт, тогда как стерлядь, даже на Волге, стоит рубль.

Правда, Калино, никогда не объедавшийся в своем университете стерлядью и, будучи русским человеком, проникнутый национальным духом, предпочитал стерлядь.

Но, поскольку нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством, мы подавили Калино и вынудили его есть судака.

Он ел его так много и с таким удовольствием, что, в конце концов, присоединился к нашему мнению и отдал предпочтение судаку перед стерлядью.

Прошу прощения за это отступление. Вернемся к почтовой станции: ничто так не наводит на мысль о еде, как пустой стол.

Два часа мы проспали, завернувшись в шубы: я как старший по возрасту — на двух лавках, а остальные — на полу.

На рассвете мы выпили по чашке чаю, и я смотрел, как эти господа, помимо чая, приняли еще по стаканчику водки, ужасной зерновой водки, к которой мне так и не удалось привыкнуть; потом мы снова двинулись в путь.

Не видя ничего, кроме разбросанных местами войлочных кибиток и киргизских всадников с неизменными длинными копьями, передвигавшихся от одного кочевья к другому, мы пересекали настоящую пустыню, без единой складки и без границ, — океан вереска, который весной, должно быть, образует ярчайший зеленый ковер, но сейчас, когда он уже отцвел, покрывал всю степь однообразной пеленой пыльно-серого цвета, усыпанной кое-где рыжеватыми пятнами.

Я надеялся заметить хоть какую-нибудь дичь, но мой взгляд охотника уставал, пытаясь проникнуть в бескрайние пустынные пространства, и не встречал ничего, кроме редких жаворонков и серых птичек вроде наших славок, которые, взлетая, издавали два-три пронзительных крика и снова прятались в сотне шагов от того места, откуда мы их вспугнули.

К полудню мы оставили по правую руку от себя озеро, названия которого я не знаю. Мне показалось, что я вижу, как над ним носятся серые и белые точки — должно быть, это были дикие гуси и чайки. Но они находились в трех верстах от нас, и я решил, что не стоит труда отклоняться от дороги, чтобы произвести выстрел, который, вероятно, не попадет в цель.

Мы продолжали путь, проявляя тем большее рвение, что нам оставалось проехать всего две станции, чтобы прибыть на место.

И в самом деле, около трех часов дня мы увидели перед собой растянувшееся на горизонте, словно огромное серебряное зеркало, озеро Эльтон — первую цель нашей поездки.

Час спустя мы уже остановились на его северном берегу, у конторы администрации солепромысла.

Вокруг конторы стояло несколько деревянных домов, казарма и конюшни казачьего поста.

Повсюду царило сильное оживление, и мы поинтересовались его причиной.

Как выяснилось, нам чрезвычайно повезло. Накануне на озеро Эльтон приехал объезжавший округу атаман астраханских казаков генерал Беклемишев, друг генерала Лана.

Прежде чем приступить к описанию знаменитых соленых озер, составляющих одно из богатств Южной России, скажем о них несколько слов.

Те озера, которые мы посетили тогда, примечательны тем, что они находятся в трехстах или четырехстах верстах от Каспийского моря. Стало быть, возникновение этих озер, в отличие от тех, что лежат в окрестностях Астрахани, и тех, что расположены между Тереком и Волгой, нельзя объяснить отступлением моря, оставившего огромные лужи соленой воды в тех местах, которые оказались ниже его уровня.

В России насчитывается сто тридцать пять таких озер, причем на девяноста семи из них никакой промысел почти еще и не начинался.

Откуда же в озере Эльтон и соседних с ним озерах появилась соль, которую там добывают?

Несомненно запасы соли заложены природой в некоторые пласты, являющиеся частью земной коры.

Малороссия изобилует соляными копями, а в Тифлисе в базарные дни соль продают на городских площадях глыбами, по форме и весу напоминающими обычный наш строительный камень.

Производительность эксплуатируемых озер в Астраханской губернии составляет около двухсот миллионов килограммов в год.

Эксплуатация двадцати озер, расположенных вдоль Терека и на правом берегу Волги, в свою очередь, приносит каждый год в среднем от четырнадцати до пятнадцати миллионов килограммов соли.

Мы видели несколько из этих озер полностью высохшими; у нас даже достало любопытства пересечь их посуху, как некогда евреи перешли Красное море; ни в одно из них не впадает никакая река, ни один ручей, и они не имеют сообщения ни с какими подземными водами.

Эти озера, высохшие за осень и зиму, весной наполняются водой благодаря таянию снегов, а летом — благодаря грозовым ливням.

Скопившаяся вода тотчас растворяет определенное количество соли, содержащейся в иле и в пластах земли, над которыми располагаются водные массы, и, когда наступает сильная жара, вода, откуда бы она ни взялась, испаряется, а испаряясь, оставляет плотные слои кристаллической соли ослепительной белизны, так что рабочим остается лишь набирать ее лопатами и грузить на телеги.

Совсем иначе все обстоит на озере Эльтон, которое имеет восемнадцать льё в окружности и никогда не пересыхает.

Вместо того чтобы остановиться на ночлег в конторе солепромысла, которая вовсе не является гостиницей, или в одном из здешних деревянных домов, чистота которых по меньшей мере сомнительна, мы вытащили из телеги нашу палатку и установили ее на берегу озера, водрузив над ней трехцветный флаг, изготовленный для нас саратовскими дамами.

Занимаясь приготовлением обеда из остатков съестных припасов, взятых нами с собой, и того, что оказалось возможным раздобыть на берегу Эльтона, я услышал топот нескольких лошадей; они остановились поблизости от нашей палатки, и я увидел приближающегося к нам русского офицера в простом и строгом казачьем мундире.

— Простите, сударь, — спросил он, обратившись ко мне на прекрасном французском языке в ту минуту, когда я вырезал шесть отбивных котлет из четверти барашка, только что купленной Калино, — вы, случайно, не господин Александр Дюма, которого мы ждем в Астрахани вот уже месяц?

Поклонившись, я подтвердил, что это так, и спросил:

— А вы, несомненно, генерал Беклемишев?

— Он самый! Как, вы знаете мое имя, знаете, что я здесь, и не пришли ко мне пообедать?

— У меня были письма только к вашей супруге, — со смехом ответил я. — Генерал Лан говорил мне о госпоже Беклемишевой как об очаровательной женщине.

— Эти письма вы передадите ей лично, надеюсь, — сказал генерал. — Она предвкушает радость встречи с вами. Но, черт побери, что вы потеряли в этой пустыне?!

Я объяснил ему, что меня охватило желание увидеть соленые озера.

— Вы очень легковерны, — покачав головой, сказал генерал, — если у вас без всякого принуждения возникло такое желание. Здесь нет ничего интересного; тем не менее я отдаю себя в ваше распоряжение.

— Генерал Лан так и говорил мне, что вы проявите подобную любезность.

— Ах, так вы знакомы с генералом Ланом? Это мой друг, превосходнейший человек! А вы хотите объехать все озеро кругом?

— Может быть, достаточно будет половины?

— Прекрасно! Завтра, если пожелаете, часов в десять утра, можно раньше, можно и позже, это на ваш выбор, мы сядем верхом на лошадей. Ваша карета будет ждать вас на другой стороне озера, на казачьем кордоне. Там вы ее найдете со всеми вашими вещами.

— Наши вещи состоят из палатки и мешка со спальными принадлежностями; как видите, они не создают нам особых затруднений. Куда большее затруднение состоит в том, что у нас нет кареты; в эту минуту, по всей вероятности, наша телега, запряженная лошадьми с последней почтовой станции, возвращается в свой сарай.

— Ну что ж, все складывается как нельзя лучше, — ответил генерал, — мы поедем верхом до озера Бестужев-Богдо. Мой тарантас находится в Ставке Карайской; вы доедете на нем до Царицына и там его оставите, а я потом заберу его и вернусь на нем в Астрахань, предприняв все возможное, чтобы прибыть туда одновременно с вами. Что же касается вашей палатки и вашего спального мешка, то мы погрузим их на лошадь и увидим снова уже у озера Бестужев-Богдо.

Мы с Муане переглянулись, смеясь, ибо уже привыкли видеть, как улаживаются в России дела подобного рода. Это следствие врожденного гостеприимства русских, которое делает в их глазах нетрудным все что угодно, когда речь идет о том, чтобы оказать услугу путешественнику.

— Согласен, — сказал я, протягивая генералу руку.

— Ну а теперь, — спросил он, — что вам прислать из моей кухни?

— Сегодня решительно ничего, ну а завтра — это уж на ваше усмотрение. Вам известны здешние возможности, вы сами нас разыскали, так что тем хуже для вас.

— Хорошо. На чем вы собираетесь спать?

— На земле. Она не такая жесткая, как постели на почтовых станциях. У нас есть шубы, тулупы и одеяла, а это все, что нам нужно. Однако возьмите на себя заботу о нашем друге Муане — у него хрупкая натура. Предупреждаю вас заранее: он любитель теплых стран и тень пальм предпочитает тени сосен.

— Ну, тепло вы найдете по другую сторону Кавказа.

— Тогда давайте поторопимся скорее туда попасть! — воскликнул Муане. — В этой проклятой стране холод пробирает до мозга костей!

— Не обращайте внимания на слова Муане, генерал. Он до сих пор кашляет от простуды, подхваченной им в июле.

Генерал указал Муане дом, где он проживал сам, и удалился.

Мы пообедали, отметив превосходство баранины с озера Эльтон над всеми другими сортами баранины, которые нам довелось есть со времени нашего прибытия в Россию.

На следующий день это превосходство получило естественное объяснение, когда мы увидели огромные отары овец, пасущихся на солончаковых лугах, которые раскинулись на пространстве в две версты вокруг.

У здешних баранов те же достоинства, что и у наших баранов, выкормленных на приморских лугах Нормандии, и порождены эти достоинства теми же причинами.

LXV. СТЕПИ И СОЛЕНЫЕ ОЗЕРА

Мы развели большой костер из вереска перед входом в нашу палатку, который был повернут в противоположную от ветра сторону и потому в него шло от костра только тепло, тогда как дым, уносимый по направлению к Астрахани, тянулся в воздухе, такой же густой и черный, как дым от парохода.

Я весь вечер писал. В нашей палатке был круглый столик, стоявший у среднего столба. В первый раз после моего отъезда из Франции ни стены дома, ни перегородки железнодорожного вагона, ни переборки пароходной каюты не давили на меня. Впрочем, мне приходилось прилагать величайшие усилия, чтобы убедить самого себя, что я нахожусь между Уралом и Волгой, имея по левую руку татар, а по правую — калмыков и пребывая посреди тех монгольских племен, которые пришли из Азии в Европу, идя по следам Чингисхана и Тимура Хромца.

Казачий кордон, в самой середине которого мы разбили свою палатку и который опоясывает озера, где добывается соль, предназначен защищать их от набегов славных киргизов: будучи по душевной склонности ворами, они пробираются по ночам между постами, как бы близко те ни были расположены друг от друга, и уносят мешки с солью.

Этот казачий кордон проходит через два десятка небольших озер, одинаковых если и не по своему происхождению, то по своей природе, доходит до Каспийского моря и тянется вдоль всего его берега, напоминая по форме фигурное украшение арки, в центре которого стоит Астрахань, и охраняя одновременно соляные и рыбные промыслы.

В ту минуту, когда я уже намеревался лечь на свой тулуп, явился казак с запиской от генерала Беклемишева и великолепной белой папахой. Папаха — это головной убор из каракуля, по форме напоминающий шапки наших гусар, но не такой жесткий.

Папаха предназначалась для того, чтобы я мог защитить голову от ночного холода, что и разъяснялось в записке.

Эта великолепная шапка привлекла мое внимание, когда я увидел ее на голове генерала и два или три раза невольно взглянул на нее.

Генерал, заметив направление моих взглядов, догадался, что мне страстно захотелось иметь подобный головной убор, и прислал его мне.

Никогда не бросайте дважды взгляд на вещь, принадлежащую русскому человеку, иначе, как бы ни была она ему дорога, он вам ее подарит!

Благодаря чуткости генерала Беклемишева я в ту же ночь, первую, проведенную мною на бивуаке, смог применить на практике одно из гигиенических предписаний жителей Востока — держать голову в тепле.

Второе предписание — держать ноги в холоде — исполнилось само собой благодаря ветру, дувшему сквозь щели палатки.

Западная гигиена требует прямо противоположного.

На следующий день, в девять часов утра, генерал Беклемишев прислал к нам вестового с сообщением, что завтрак нас уже ждет.

Мы тотчас же откликнулись на приглашение.

Выйдя из-за стола, мы нашли лошадей уже оседланными и взнузданными, нашу палатку погруженной, а эскорт готовым двинуться в путь.

Три часа ушло у нас на то, чтобы обогнуть один из берегов озера, образующий огромный полукруг. Вид местности был везде один и тот же: неизменный порыжевший вереск поблизости от соленой воды. Можно было подумать, что вереск цветет, но ничего подобного: просто само растение, выгорая на солнце, меняет цвет.

Нигде ни малейший пригорок не возвышается над огромным пространством воды, которое тянется на три с половиной льё в длину и на два льё в ширину.

На расстоянии десяти — двенадцати верст один от другого видны небольшие, по три человека, казачьи посты с маленькими конюшнями для трех лошадей. Этих постов, как бы малы они ни были, достаточно для охраны озера. Господа киргизы никогда не позволяют себе вооруженных нападений, как это делают черкесы, чеченцы и лезгины.

Около двух часов пополудни мы остановились на берегу второго озера, которое не имеет имени, хотя оно не менее пяти льё в окружности.

Оно расположено на полпути от озера Эльтон к озеру Бестужев-Богдо.

Обед нам накрыли под сводом нашей палатки, которая опередила нас и была уже поставлена на берегу озера.

Ничто не способно дать представления — я не могу удержаться, чтобы не повторить этого, — о том глубоком унынии, какое внушают эти бескрайние равнины, гладкие, словно море в дни штиля, и не устраивающие путешественникам даже такого развлечения, как буря, если только не брать в расчет песчаные бури.

Правда, мы знакомились со степью в неблагоприятное для нее время, когда она иссушена первыми зимними ветрами. Весной, когда полынь в ней повсюду зеленая, ромашки — желтые, а вереск — розовый, это уже не степь, а луга.

Когда обед закончился, у нас еще оставалось три часа светлого времени, и, поторопив наших лошадей, мы имели шанс остановиться на ночлег в Ставке Карайской, маленьком местечке с четырьмя десятками домов, и тогда на следующий день, к вечеру, могли бы уже быть в Царицыне.

Ставка Карайская, как я только сказал, состояла из четырех десятков домов, из которых шесть — восемь принадлежат администрации и служащим.

Остальные принадлежат армянам и представляют собой меблированные комнаты.

Именно там и живут все русские офицеры, командующие этим казачьим кордоном.

Так что на предстоящую ночь я получил в свое распоряжение меблированную комнату.

Обстановка ее состояла из плетеного соломенного стула, деревянной кушетки, стола, покрытого клеенкой, портрета императора Александра II с семьей и составляющего ему пару портрета Наполеона I в золотых эполетах с блестками.

О нашем ужине позаботился генерал, заказав его в местном ресторане.

Этот ресторан владел бильярдным столом, воспринимавшимся в Ставке Карайской как главное развлечение.

Так что он всегда был расписан на два-три дня вперед.

Да и в самом деле, чем могут развлечься два десятка офицеров, живущих в этих степях оторванными от всего мира, посреди равнин, в которых нет дичи, у озера, в котором нет рыбы?

Они, конечно, вправе доставить себе удовольствие, наблюдая, как добывают соль.

Это может быть интересно в течение нескольких первых часов, но уже через месяц становится невыносимо однообразным. А вообразите, что с ними происходит через год!

После ужина мы прошли вокруг бильярда, точно так же как после завтрака проехали вокруг озера.

Гостеприимство в России соблюдается столь свято, что нам хотели уступить бильярд! Разумеется, мы отказались. Ничто так не упрочивает самоотверженность, как умение не злоупотреблять ею.

На следующий день мы взобрались на единственную гору, которая есть в этих степях; это от нее озеро Бестужева получило свое второе имя — Богдо, что означает "Холм".

Если стоять на вершине этого холма, повернувшись лицом к востоку, то за спиной у вас будет Волга; слева — озеро, обозримое отсюда на всем своем пространстве, впереди — небольшая казачья крепость; по другую сторону озера и справа — солончаковые луга, покрытые отарами овец.

Цель нашего путешествия была выполнена: мы проехали триста верст по степи; видели киргизские кибитки; посетили два самых больших соленых озера в России и познакомились с одним из самых храбрых и самых любезных офицеров русской армии.

И сверх того, обрели тарантас, на что никак не рассчитывали.

В одиннадцать часов мы сели в тарантас и распрощались с генералом Беклемишевым.

Взглянув на Калино, я увидел, что его украшают сабля и казачье ружье.

Это были подарки генерала.

Два часа спустя мы переправились на пароме через Ахтубу, представляющую собой не что иное, как рукав Волги.

Вечером, около пяти часов, мы были уже напротив Царицына и, в последних отблесках света, смогли разглядеть наш "Нахимов", покачивавшийся на воде у самого города.

Это зрелище доставило нам немалое удовольствие: мы прибыли на тридцать часов позже, чем было условлено, и, если бы "Нахимов" продолжил путь без нас, нам не к чему было бы придраться.

Мы оставили тарантас генерала Беклемишева в условленном месте, не теряя ни минуты прыгнули в лодку и велели переправить нас на борт "Нахимова".

Наш милейший капитан еще издали узнал нас и принялся изо всех сил подавать нам приветственные знаки.

Мы поблагодарили его за любезность, которую он проявил, подождав нас.

Любезность эта тотчас получила свое объяснение.

Милейший Пастухов — так звали нашего капитана, — не предупредив нас, совершил небольшую сделку в Саратове: в Камышине ему нужно было взять на буксир баржу, груженную двадцатью пушками и имевшую пунктом назначения Астрахань.

Так что, доставив нас в Николаевскую, он, вместо того чтобы продолжать спускаться вниз по Волге, поднялся вверх, к Камышину, где уже на следующее утро взял пушки на буксир.

Эта работа заняла у него все время до вечера.

Вечером трудность предстоящей навигации побудила его отложить отплытие до следующего утра.

На следующее утро он отчалил; но, отягченное баржей, которую оно буксировало, судно прибыло в Царицын лишь на два часа раньше нас; таким образом, если бы мы, на свою беду, оказались точными и прибыли бы накануне утром, то, вместо того чтобы догадаться, что "Нахимов" здесь еще не появился, мы могли бы подумать, что он уже ушел, и, тем или другим способом, уехали бы сами.

Итак, все сложилось к лучшему в этом лучшем из миров!

Однако все стало выглядеть не так радужно, когда капитан признался нам, что он договорился взять на буксир, помимо пушек, еще одну баржу, груженную зерном.

Но эта баржа еще не была полностью нагружена: погрузка шла и должна была закончиться только на следующий день к пяти часам.

По мнению капитана, эта задержка позволяла нам намного быстрее прибыть в Астрахань.

И вот каким образом: он нагрузит дровами не только "Нахимов", но и обе баржи, и тогда, имея на борту достаточно топлива до конца пути, можно будет идти прямым ходом до Астрахани.

В ответ мы предложили капитану предоставить ему, если его это устроит, два дня вместо пятнадцати или восемнадцати часов, которые он просил.

Мне пришла в голову одна мысль.

Поскольку Царицын был самым близким к Дону пунктом, можно было бы нанять на рассвете следующего дня лошадей и проехать верхом шестьдесят верст, отделяющие одну реку от другой.

Птолемей был первым, кто отметил эту близость двух рек. Селим первым подумал о том, что можно устроить путь сообщения между Волгой и Доном.

Это было в 1569 году, в то время, когда он предпринял свой поход, имевший целью вырвать Астрахань из-под московского господства. Он даже приказал своей военной флотилии подняться по Дону и, по достижении Качалинской, немедленно прорыть оттуда канал для соединения с Волгой.

Этот замысел не был осуществлен из-за бедственного положения, в котором оказалась турецкая армия, имевшая неосторожность углубиться в пустыни Маныча.

Петр Великий, в свой черед, вынашивал ту же самую идею; он отправил в Дубовку английского инженера по имени Перри, приказав ему наметить трассу канала, а когда она будет намечена, с величайшим рвением вести работы.

При императоре Николае, на протяжении 1826 года, были начаты и успешно завершены новые проектные изыскания.

Сейчас, а вернее, тогда, когда мы проезжали Царицын, шли разговоры о том, чтобы заменить канал, который постоянно проектировался, но так и не был построен, железной дорогой; однако стоимость тележного транспорта настолько незначительна, что, вполне вероятно, этим способом передвижения будут довольствоваться еще долго.

К сожалению, наш капитан был решительно настроен отправиться в путь в середине следующего дня, так что он не мог предоставить нам два дня, необходимые для подобной прогулки.

Впрочем, мы находились в тех самых местах, где совершал свои подвиги знаменитый разбойник Стенька Разин, настоящий легендарный герой, такой, как Робин Гуд, Жан Сбогар и Фра Дьяволо.

Грабитель Стенька Разин, которого четвертовали, ибо он был простой казак, мог бы, наверное, стать великим человеком и прославленным завоевателем, если бы ему было дано родиться князем. Он обладал отвагой разбойника, прозорливостью полководца, мужеством заговорщика, а сверх всего, такими впечатляющими достоинствами, как красота, своенравие, щедрость и непредсказуемость, которые делают популярным человека, находящегося вне закона — outlaw, как говорят наши соседи-англичане.

В 1669 году, при царе Алексее, Стенька Разин впервые дал о себе знать, собрав отряд разбойников и грабя лодки, спускавшиеся и поднимавшиеся по Волге. Вскоре безнаказанность и успех удвоили его силы. После нападений на лодки и захвата их он стал нападать на города и завладевать ими.

Астраханский губернатор, которого начали беспокоить успехи разбойника, отправил против него несколько отрядов. Стенька Разин один вышел к этим отрядам, почти целиком состоявшим из казаков, и обратился к ним с речью на понятном им языке; казаки закричали: "Да здравствует Стенька Разин!" — и перешли на его сторону.

Тогда губернатор решил использовать против него русское войско, находившееся под командованием офицеров-дворян, и поставил во главе его стольника Богдана Северова. Русское войско выступило в поход и встретило войско Стеньки Разина, а скорее, было захвачено им врасплох, и в тот день более тысячи дворян остались лежать на поле боя.

Но, вместо того чтобы позволить победе ослепить его, Стенька Разин, давая своей славе время распространиться, удалился на Яик и обосновался в Яицком городке; там к нему присоединился еще один искатель приключений, Сергей Кривой, только что разбивший стрельцов на Волге. Объединив свои силы, они напали на Персию, сожгли и разграбили ту ее часть, какая примыкает к Каспийскому морю, а затем отправились обратно с огромной добычей, увозя с собой пленником сына правителя Гиляна, который был захвачен во время главного сражения.

Ну а дальше начинается обычная тактика, применяемая разбойниками в тех странах, в которых существует рабство или которые дурно управляются. Стенька Разин выставляет себя в глазах населения посланцем Божьим, призванным установить от имени Господа справедливость, в которой народу отказывают сильные мира сего. Он защитник слабых, освободитель рабов, враг притеснителей; со всякого богача требуют выкуп, всякого вельможу объявляют вне закона. Деньги дворянства раздаются бедным, но при всей этой щедрости три четверти богатств остаются в руках грабителя, ставшего поборником справедливости. Все банды, рассеявшиеся по стране за время появления одного за другим шести или семи Лжедмитриев, присоединяются к Стеньке Разину; в руках у разбойника оказывается такая армия, что царь вынужден с ним считаться; Разин осаждает и берет Царицын, разбивает войско стрельцов, посланных против него из Москвы, берет город Черный Яр и предает мечу горожан, убивших некоторых из его людей; он завязывает сношения с Астраханью, под покровом ночи приближается к городу, внезапно штурмует стены крепости, истребляет весь гарнизон и часть населения, собственной рукой, ударом копья, убивает губернатора, князя Прозоровского, оставляет в городе двух управителей, которые пытками и истязаниями доводят до смерти архиепископа, произносившего проповеди против Стеньки Разина, и проникает в Россию, мечтая о завоевании Москвы.

Развеял эту мечту князь Долгоруков; вступив в бой с его войском и потерпев от него поражение, Стенька Разин был взят в плен, привезен в Москву и прилюдно казнен, но имя его осталось прославленным от Царицына до Астрабада; он был бы историческим героем, если бы добился успеха, но стал просто легендарным героем, ибо потерпел неудачу.

Мы отплыли из Царицына в назначенный час, как и обещал нам капитан. Весь день мы следили глазами за полетом бесчисленных гусиных стай, выписывавших в небе сложнейшие геометрические фигуры. Воздух начал теплеть; чувствовалось, что мы движемся к югу. И делали мы это, надо сказать, своевременно: рядом с нами проплывали льдины, тая в теплой воде и давая нам знать, что позади нас Волга начинает замерзать; но мы опередили зиму и теперь могли не бояться, что она нас нагонит.

Днем мы проплыли мимо Девичьего холма.

С ним связана еще одна легенда, имеющая отношение к Стеньке Разину.

Влюбившись в дочь одного дворянина, разбойник переоделся торговцем драгоценностями и явился в поместье отца девицы, к которой он воспылал страстью; там он заявил, что боится продолжать свой путь, ибо опасается быть ограбленным Стенькой Разиным, и попросил гостеприимства. Дворянин, не усомнившись в его словах, предоставил ему кров, а девица, проявляя присущее ей любопытство, попросила показать ей украшения.

Это происходило уже после взятия Астрахани и ограбления Персии, и разбойник владел сокровищами, достойными "Тысячи и одной ночи".

Дворянин, оказавший гостеприимство Стеньке Разину, при всем своем богатстве был не в состоянии купить у разбойника и десятую долю его драгоценностей. Стенька Разин отдал их даром, а точнее, продал их девице за ту цену, какую он пожелал за них назначить.

Так прошла неделя; по прошествии этой недели Стенька Разин объявил девице о своем отъезде, и она, охваченная любовью, предложила ехать вместе с ним.

Тогда Стенька Разин признался ей во всем, сказал, кто он на самом деле, и объяснил, какой опасности она себя подвергнет, последовав за своенравным, сумасбродным разбойником, зависящим от своих товарищей еще больше, чем они зависят от него.

Но на все доводы, какие мог привести Стенька Разин, она отвечала одно: "Я тебя люблю!"

Любовники уехали вместе.

В течение двух лет они вели веселую жизнь победителей, но потом наступили дни невзгод.

Для Стеньки Разина Волга была своего рода богиней-заступницей, и он представлял ее себе в человеческом образе, подобно тому как греки делали это со Скаман-дром и Ахелоем. И точно так же, как Писистрат, тиран Самосский, бросил в море перстень, он, чтобы умилостивить Волгу, пожертвовал ей драгоценнейшее из своих сокровищ.

И в самом деле, Волга до тех пор всегда предоставляла ему надежное убежище в излучинах своих берегов и на островах, которые она охватывала и омывала своими водами.

Однажды ночью, когда разбойник потерпел первое поражение от русских войск, он укрылся с сотней своих сотоварищей на одном из холмов, который теперь носит имя Девичий холм, а тогда еще не имел названия.

Там, пьянствуя, они забыли, а вернее, пытались забыть о неудачах прошедшего дня; но чем больше Стенька Разин пьянел, тем мрачнее он становился.

Ему казалось, что Волга начинает отступаться от него и что настало время принести ей какую-нибудь большую жертву.

Он встал, поднялся на утес, возвышавшийся над рекой, и обратился к Волге с поэтичной речью, слова которой рождались сами собой.

"Я утратил твою милость, — сказал он ей, — а ведь прежде ты всегда покровительствовала мне, сыну Дона, как если бы я был одним из твоих сыновей. Что мне сделать, чтобы вернуть твое расположение, которое я потерял? Какое самое дорогое из моих сокровищ мне следует пожертвовать тебе? Ответь мне, о древняя Волга!"

Он прислушался, ожидая, ответит ли ему Волга, и услышал эхо, которое пророкотало: "Ольга!"

То было имя его любовницы.

Он подумал, что ему это почудилось, и повторил свое обращение.

И эхо во второй раз ответило ему: "Ольга!"

Стенька Разин воспринял это как приговор судьбы. Он послал за девушкой, которая в это время спала, но тотчас же проснулась и, улыбаясь, пришла к нему.

Он подвел ее к крайнему выступу утеса, к самой его кромке, где оба они стояли высоко над рекой.

В последний раз он прижал возлюбленную к своей груди, поцеловал ее в губы и, не прерывая долгого и страстного поцелуя, вонзил ей в сердце кинжал.

Девушка вскрикнула, разбойник разжал руки, и искупительная жертва упала в реку и исчезла в ней.

С тех пор этот утес называется Девичьим холмом.

И сейчас, если у вас есть время сделать в этом месте остановку, вы можете убедиться, что там есть эхо. Крикните над водой: "Волга!", и оно по-прежнему повторит в ответ: "Ольга!"

Через неделю после смерти возлюбленной, как если бы он принес своего доброго гения в жертву некоему злому божеству, Стенька Разин был разбит и взят в плен князем Долгоруковым.

LXVI. АСТРАХАНЬ

За исключением нескольких расщелин на правом берегу Волги, который по всему ее течению выше левого берега, открывающего бескрайние степные просторы, ландшафт кругом остается все время одним и тем же. Однако река становится все шире, и, по мере того как вы продвигаетесь вперед, холод чувствуется все меньше.

У Водяного, то есть к вечеру следующего дня после нашего отплытия из Царицына, мы снова начали замечать листья на ивах.

Правда, эти ивы росли в глубине долины и покрывали своей тенью какой-то ручей.

К этому времени ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге уже более полутора месяцев не было больше ни одного листочка.

Даже небо, казалось, снова становилось чище.

Проплыв с дюжину верст, мы увидели ряд прекрасных ивовых деревьев, кое-где еще сохранивших зеленую листву. Под этими ивами лежали и пережевывали жвачку коровы, словно на картине Паулюса Поттера.

Снова стали появляться деревья, почти совсем уже было исчезнувшие из виду после Казани. Мы опять увидели тополя с их желтеющей листвой и расщелины на обрывистом берегу, с их водопадами и зеленью.

Позади нас остался Денежный остров: как нам объяснили, это название происходит от того, что Стенька Разин делил там со своими людьми добычу, награбленную ими в Астрахани.

Воскресный день 24 октября не принес ничего примечательного, если не считать появления первого увиденного нами орла. Он величественно парил над степью, а потом опустился на берег и, пребывая в неподвижности, следил за тем, как мы проплываем мимо.

Вечер был великолепный. Небо имело красноватый оттенок, какого мне ни разу не доводилось видеть со времен моих путешествий по Африке: это был настоящий восточный вечер. На следующий день, 25-го, мы увидели на правом берегу реки первые калмыцкие шатры.

Два орла покружили над нами, а затем, как и вчерашний, опустились на левом берегу и, как и вчерашний, стали следить за тем, как мы проплываем мимо.

Около одиннадцати часов мы увидели толпу калмыков, человек тридцать, которые шли к реке, ведя на водопой своих верблюдов.

Небо было буквально черным от множества перелетных птиц — гусей, уток, журавлей.

Пара орлов, сидевших на дереве, над гнездом, где самке предстояло вывести к весне птенцов, замерли в неподвижности, хотя мы были от них на расстоянии не более ста шагов.

В тот же день мы заметили по левую руку от себя, в нескольких шагах от берега, китайскую пагоду и дворец весьма причудливой архитектуры, не принадлежавшей, как нам показалось, ни к какому определенному стилю.

Вокруг двух этих построек стояло сколько-то калмыцких шатров.

Позвав нашего капитана, мы стали расспрашивать его; как выяснилось, увиденное нами было дворцом калмыцкого князя и пагодой, посвященной культу далай-ламы.

Мы находились еще в двадцати пяти или тридцати верстах от Астрахани.

Вскоре два эти сооружения, которые показались нам вехами, стоящими на границе европейского мира и установленными духами мира азиатского, скрылись в вечернем тумане.

Наконец, в десять часов вечера, впереди заскверкало множество огней, послышался громкий гул голосов и нашему взгляду открылось оживленное движение судов.

Мы входили в астраханский порт.

Было неловко высаживаться на берег в тот же вечер и в десять часов вечера являться в дом г-на Сапожникова.

Разумеется, у нас было письмо к управляющему, но управляющий, наверно, уже спал, и наше появление стало бы заметным событием, чего мне хотелось избежать в первую очередь.

Таким образом, мы провели еще одну ночь на борту "Нахимова" и рассчитались с нашим милейшим капитаном, который, отдадим ему справедливость, сделал все возможное, чтобы быть нам приятным.

На следующий день, в десять часов утра, лодка доставила нас вместе с нашим багажом на берег; мы сели в некое подобие дрожек, положили наши вещи в телегу, и Калино самым внушительным тоном провозгласил:

— Дом Сапожникова!

Кучер тотчас же доставил нас к самому красивому дому в городе и с ходу въехал во двор, как если бы он привез нас домой.

Впрочем, этот достойный человек был совершенно прав: уже более десяти недель тому назад управляющий был уведомлен о нашем прибытии и вот уже целый месяц ждал нас со дня на день.

Было бы неверно сказать, что нас препроводили в отведенные нам покои — нет! Русские понимают гостеприимство гораздо шире: весь дом был отдан в наше полное распоряжение.

Поскольку было одиннадцать часов утра и голод уже давал о себе знать, я попросил Калино затронуть в разговоре с управляющим весьма важный вопрос о еде и попросить у него несколько советов по поводу того, как нам следует питаться в Астрахани.

В ответ управляющий заявил, что в отношении еды нам ни о чем беспокоиться не нужно: г-н Сапожников отдал распоряжение, чтобы мы пользовались в его доме самым широким гостеприимством. А дабы увериться в этом, нам достаточно будет пройти в столовую и увидеть, что завтрак для нас уже подан.

Мы тотчас убедились, к своему большому удовлетворению, что все сказанное соответствовало действительности.

Хотя в Астрахани собирают великолепный виноград, ягоды которого, величиной с мирабель, достигают такого неестественного размера благодаря поливу, вино, изготовляемое здесь, довольно посредственное.

Поэтому мы обнаружили на столе три сорта вина, выше всего ценящиеся в Южной России: бордо, кизляр-ское и кахетинское.

Последнее из них я сначала не вполне оценил по достоинству.

Поскольку его привозят в бурдюках, оно приобретает козлиный запах и привкус, которые очень радуют астраханских жителей, но, если судить по мне, должны доставлять мало удовольствия иностранцам.

Во время завтрака нас известили о приходе полицмейстера.

Нам уже было известно, что, в противоположность другим странам, где появление начальникаполиции всегда вызывает некоторое беспокойство, в России подобный визит является символом гостеприимства и первым звеном в цепи непременно приятных знакомств.

Я встал, чтобы самому проводить полицмейстера к нашему столу, и, выступая от имени нашего хозяина, стал угощать его завтраком, однако полицмейстер проявил полное равнодушие ко всему, кроме стакана кахетинского, которое он смаковал с наслаждением.

Это напомнило мне тех фанатичных поклонников вина со смолистым привкусом, которые предлагают вам в

Афинах чудовищное питье под видом настоящего нектара, вновь обретенного гурманами Самоса и Санторина.

На самом деле, кахетинское вино великолепно, когда оно не отдает козлиной шкурой.

Вина Самоса и Санторина отвратительны, так как в них кладут сосновые шишки, придающие им горечь.

Но что поделаешь! Астраханцы любят кахетинское как раз за то, что оно скверно пахнет, точно так же, как афиняне любят свое смолистое вино за то, что оно горчит.

Как это бывало везде, полицмейстер явился засвидетельствовать, что он отдает себя в наше полное распоряжение. Он уже сообщил о нашем прибытии г-ну Струве, гражданскому губернатору, и адмиралу Машину, военному губернатору.

Господин Струве велел передать, что он ждет нас в тот же день к обеду; адмирал Машин велел передать, что он ждет нас к себе в любой день, когда нам это будет удобно.

Я принял приглашение г-на Струве, а затем, перед тем как выйти на улицу, попросил у полицмейстера разрешения осмотреть дом нашего хозяина.

Меня беспокоило одно обстоятельство: во время первого осмотра дома я видел множество передних, множество гостиных, множество комнат, множество рабочих кабинетов, множество вспомогательных помещений всех видов, но нигде не заметил ни одной кровати.

Я произвел вторичное обследование, но оно оказалось столь же безрезультатным, как и первое.

Полицмейстер сопровождал меня, проникаясь все возрастающим любопытством; при виде того, как я открываю все двери, даже дверцы шкафов, он подумал, что я произвожу этот осмотр с целью обезопасить себя от новоявленного Стеньки Разина.

Наконец, подойдя к управляющему, я спросил у него, где во дворце Сапожникова спят.

— Где угодно, — любезно ответил он.

Я подозревал, что здесь спят где угодно, однако нигде не было видно ни одной кровати.

Тогда я поинтересовался у него, нет ли возможности добыть тюфяки, одеяла и простыни, но этот славный человек посмотрел на меня такими вытаращенными глазами, что мне стало ясно: либо он не понимает, о чем я его прошу, либо считает мою просьбу непомерной.

Мне пришлось прибегнуть к помощи полицмейстера, который, благодаря общению с иностранцами, был приобщен к более передовой цивилизации, чем его подопечные.

Полицмейстер ответил, что он наведет справки и что у него есть надежда в конце концов удовлетворить мое желание.

Я счел это тем менее трудным, что у меня были с собой тюфяк, одеяло, подушка и простыни и мне нужны были лишь две простыни, подушка и тюфяк для Муане, у которого одеяло тоже было свое.

Что же касается Калино, то его такие вопросы совершенно не беспокоили. Он был русский и мог спать не только где угодно, но и в любых условиях.

Насколько это было в моих силах, я объяснил слуге, приставленному лично ко мне, что такое постель, и отдал ему мои простыни, тюфяк и подушку, объяснив, как всем этим пользуются. Указав ему, что он должен приготовить все то же самое для моего товарища, я попросил полицмейстера, которого ожидал у ворот экипаж, отвезти меня к г-ну Струве.

Выйдя на крыльцо, я увидел в нескольких шагах от него весьма изящную коляску, запряженную парой прекрасных лошадей, и осведомился, кому она принадлежит. Управляющий ответил, что это коляска г-на Сапожникова и, следовательно, моя.

Поскольку она показалась мне более удобной, чем дрожки полицмейстера, я, вместо того чтобы занять место в его экипаже, предложил ему место в моем.

Господин Струве оказался человеком лет тридцати двух — тридцати пяти, французом по происхождению, а потому говорящим по-французски как парижанин; его семью составляли молодая жена лет двадцати пяти и двое детей.

Сделанное им приглашение свидетельствовало о нетерпении, с каким он желал нас видеть. Он предоставил себя в наше полное распоряжение, выразив готовность помочь во всех делах, какие от него зависели.

Я отважился высказать г-ну Струве желание, которое овладело мной, когда мы проплывали мимо пагоды князя Тюменя, — нанести ему визит.

Господин Струве ответил, что он сию же минуту отправит к князю верхового гонца, и выразил уверенность в том, что князь не только с удовольствием нас примет, но и воспользуется нашим посещением как поводом для праздника.

Я путешествовал по стране, в которой, по-видимому, не бывает непреодолимых трудностей, а потому верил в возможность чего угодно.

Так что я твердо поверил и в праздник у князя Тюменя.

Обедать нам предстояло в шесть часов, а был еще только час дня. У меня оставалось пять часов, чтобы побродить по городу; однако, поскольку полицмейстер покинул нас, чтобы заняться поисками тюфяка, я спросил г-на Струве, нет ли в его ведомстве какого-нибудь русского молодого человека, который хорошо знает город и мог бы пройтись вместе с нами по базарам.

— Я могу предложить вам кое-что получше, — сказал он. — У меня на службе состоит молодой француз, причем он, насколько мне известно, сын одного из ваших друзей.

Найти в Астрахани сына одного из моих друзей, да еще в то время, когда я попросил предоставить мне провожатого, — это уже было из разряда чудесного!

— И как же его зовут? — спросил я.

— Курно, — ответил г-н Струве.

— О Боже, это правда! — воскликнул я, хлопая в ладоши. — Я знал его отца, и хорошо знал!

Одно слово, одно имя отбросило меня на тридцать лет назад, в мое прошлое; в то время, приехав в Париж и, благодаря знакомству с г-ном Арно и его сыновьями, попав в круги тех, кто жил памятью об Империи, я был принят у г-жи Мешен, г-жи Реньо де Сен-Жан д'Анжели и г-жи Гамелен.

Во всех этих домах мало танцевали, зато много играли.

Я не играл по двум причинам: во-первых, у меня не было денег, а во-вторых, я не любил играть.

Но я познакомился с другом моих друзей, который был на десять лет старше меня и занимался в то время тем, что растрачивал свое небольшое состояние самым веселым и самым быстрым способом, какой был ему доступен.

Когда его состояние было растрачено, он исчез.

Никто, наверное, не тревожился о нем, кроме меня; я знал, что он уехал в Россию, стал учителем и женился.

Вот и все, что мне было о нем известно.

Этот человек был Курно.

То, что у него есть сын, было для меня новостью, и, следовательно, я ничего не знал об этом молодом человеке.

Но, по мере того как я занимался своим трудом и мое имя приобретало все более широкую известность, а моя репутация росла, молодой Курно то и дело слышал от своего отца: "Дюма? Я его хорошо знал".

Молодой человек удержал в памяти это высказывание, и, когда в Астрахань пришло известие, что я приеду в город и проведу здесь несколько дней, он, вполне естественно, сказал г-ну Струве: "Мой отец хорошо знал Дюма".

Вот потому г-ну Струве и пришла в голову блестящая мысль сделать Курно моим провожатым.

Господин Струве послал за Курно, предоставил ему недельный отпуск и прикомандировал в качестве адъютанта к моей особе.

Должен сказать, что наш молодой соотечественник воспринял эти новые обязанности с большой радостью.

Великое процветание Астрахани восходит к легендарным временам, то есть к эпохе, когда она являлась частью знаменитой империи Кыпчак, почти столь же бесследно затерянной в глубине прошедших веков, как и знаменитая империя Катай.

Разве хан Батый и Марко Поло не были современниками?

Татары назвали город Астраханью, или Звездой Пустыни, и она была одним из самых богатых поселений Золотой Орды.

В 1554 году Иван Грозный захватил ханство, прилегавшее к Каспийскому морю, и стал именовать себя царем Казанским и Астраханским.

Сейчас Астрахань уже не столица, а главный город губернии.

Астраханская губерния, имеющая площадь около двухсот тысяч квадратных верст, то есть почти пятьдесят тысяч квадратных льё, что на треть больше, чем Франция, насчитывает всего двести восемьдесят пять тысяч жителей, из которых двести тысяч — кочевники. Это менее четырех человек на одно льё. На Астрахань из этого числа приходится сорок пять тысяч душ.

Фон здесь русский, а узор армянский, персидский, татарский и калмыцкий.

Татары, которых здесь пять тысяч, занимаются главным образом скотоводством: именно они поставляют прекрасных баранов с богатейшим мехом всевозможных цветов, но в особенности белым, серым и черным, известным у нас под названием "астракан" как подбивка для шуб. Они выращивают также породу овец с необыкновенными хвостами, которые, по словам многих путешественников, животные тащат за собой на особых тележках, не имея сил передвигаться с ними самостоятельно.

Мы таких тележек не видели, но видели баранов с подобными хвостами.

Нам даже довелось отведать на озере Бестужев-Богдо такой хвост, весивший, наверное, десять — двенадцать фунтов, и, хотя он полностью (за исключением кости) состоял из жира, это было одно из самых изысканных и самых вкусных блюд, какие я когда-либо пробовал.

Когда-то в Астрахани жило некоторое количество индийцев, но они исчезли, оставив вследствие связей с калмыцкими женщинами племя метисов, очень деятельное, очень трудолюбивое и, скажу больше, очень красивое внешне, ибо оно утратило раскосые глаза матерей и смуглую кожу отцов.

Этих метисов — носильщиков, возчиков, разносчиков, матросов — можно увидеть повсюду: в порту, на набережных, на улицах; на голове у них белый колпак, напоминающий колпак балаганного пьеро, и на первый взгляд их можно принять за испанских погонщиков мулов.

Армяне в Астрахани сохранили свой изначальный тип в той же чистоте, в какой евреи сохранили свой во всех странах мира; армянские женщины, которые покидают дома только по вечерам, ходят завернувшись в длинные белые покрывала и потому в сумерках похожи на привидения. Эти покрывала, с превосходно уложенными складками, выгодно обрисовывают формы, при близком рассмотрении напоминающие изящные линии греческих статуй. Сходство с античными шедеврами усиливается еще более, когда, проявляя кокетство, эти живые привидения позволяют увидеть их лица, чистые и нежные, соединяющие в себе греческую и азиатскую красоту.

Такая роскошь, как мостовые, астраханцам совершенно неизвестна. Зной делает улицы города пыльной пустыней, дождь превращает их в озера грязи; в жаркие летние месяцы улицы совершенно безлюдны с десяти утра до четырех дня.

Между четырьмя и пятью часами из домов, как пчелы из ульев, высыпают люди, магазины открываются, улицы наводняются народом, на порогах домов толпятся зеваки, в окна высовываются головы, с любопытством разглядывающие прохожих — образцы всех азиатских и европейских рас, вавилонское смешение всех языков.

Нас все страшно пугали астраханскими комарами, но, к счастью, мы приехали в то время, когда эти жуткие насекомые, тучами затмевающие небо в августе и сентябре, уже исчезли.

Воды в Астрахани мало, и она неважная: вода в Волге горьковато-соленая, потому что она смешивается с водой Каспийского моря или, что еще вероятнее, вследствие того, что от Саратова до Лебяжинской река омывает соляные пласты. Русские власти возымели мысль вырыть там артезианский колодец, но бур, опустившись на глубину в сто тридцать метров, дал выход не воде, которая должна была бы забить фонтаном, а природному газу.

Это происшествие использовали для освещения города: с наступлением вечера газ зажигали, и он горел до рассвета, отбрасывая яркий свет. Фонтан стал фонарем.

Нам очень хвалили астраханские арбузы; их там такое количество, что, хотя они и превосходны на вкус, никто их не ест. Тщетно просили мы дать нам их попробовать: нам все время отказывали в этой еде, считая, что она нас недостойна. Чтобы все же отведать арбузы, мы были вынуждены купить их сами. Нам продали за четыре су арбуз весом в семь или восемь фунтов и, поскольку мы были иностранцы, нас еще обманули, назначив двойную цену.

Как-то раз я купил два арбуза за восемь копеек и, так как у меня не было мелочи, дал продавцу рублевую купюру; но бумажные деньги, обесцененные уже и в центре России, настолько ничего не стоят на ее границах, что продавец предпочел подарить мне эти два арбуза, лишь бы не возвращать при расчете излишек в три франка двенадцать су.

Правда, за херсонские и крымские арбузы платят очень дорого, хотя, на мой вкус, они ничуть не лучше астраханских.

Остальные фрукты, за исключением винограда, о котором я уже говорил, здесь посредственные, но, тем не менее, старинная пословица астраханские фрукты очень хвалит. Возможно, и в самом деле, во времена татар, знающих толк в искусстве ирригации, астраханские фрукты заслуживали славы, которая пережила их качество. Однако московское владычество — это нечто вроде пневматической машины, под колпаком которой из-за отсутствия воздуха ничто не может достигнуть зрелости. Хвалят ведь и фрукты Севильи, Кордовы и Альгамбры, но все это было во времена господства там арабов. Единственные съедобные фрукты в сегодняшней Испании — это те, что растут там сами по себе: апельсины и гранаты.

Господин Струве не только успел с помощью своего французского повара устроить без всякой подготовки великолепный обед в нашу честь, но еще и сумел собрать у себя дюжину гостей, в обществе которых, оказавшись рядом с ними при закрытых дверях, вы никогда не могли бы даже предположить, что находитесь за тысячу льё от Франции.

Все же невероятно, какое нравственное влияние оказывают наша цивилизация, наша литература, наше искусство и наши моды на весь остальной мир!

Если судить по их платьям и по их знакомству с романами, спектаклями и музыкой, женщины здесь отстают от Франции не более, чем на полтора месяца. За этим столом беседа шла о поэзии, о романах, об опере, о Мейербере, Гюго, Бальзаке, Альфреде де Мюссе так, как беседуют если и не в мастерской художника, то уж, во всяком случае, в какой-нибудь гостиной в Рульском предместье или на улице Шоссе д'Антен.

Высказанные здесь суждения о людях и событиях, если исправить кое-какие ошибочные взгляды на Пиго-Лебрёна и Поля де Кока, были куда более справедливыми, чем они могли бы быть в какой-нибудь французской префектуре, удаленной на полусотню льё от Парижа.

И подумать только, что, открыв окно гостиной и протянув руку, ты можешь коснуться Каспийского моря, то есть края неведомого римлянам, и Туркестана, то есть края, неведомого и в наши дни!

Лукулл, одержав победу над Митридатом и вынудив его пересечь Кавказ той же, вероятно, дорогой, какая сегодня ведет во Владикавказ, возымел желание увидеть Каспийское море, о котором Геродот сказал:

"Каспийское же море — это замкнутый водоем, не связанный ни с каким другим морем. Ведь море, по которому плавают эллины, именно то, что за Геракловыми Столпами, так называемое Атлантическое, и Эритрейское море, — все это только одно море.

Напротив, Каспийское море — это море совершенно особого рода. Длина его — две недели плавания на гребном судне, а ширина в самом широком месте — неделя. На западе оно граничит с Кавказским хребтом — самой обширной и высокой из всех горных цепей, а на востоке к нему примыкает безграничная необозримая равнина массаге-тов".

Итак, повторяю, Лукулл возымел желание увидеть Каспийское море, обособленность которого, столько раз оспоренная с тех времен, была признана Геродотом за пятьсот лет до Иисуса Христа. Римский полководец начал свой поход, вполне вероятно, с того места, где теперь находится Гори, пересек землю, которая позднее стала называться Грузией, и добрался до степей, расположенных между Курой и Араксом. Там, рассказывает

Плутарх, Лукулл встретил такое огромное количество змей, что его солдаты, охваченные страхом, отказались двигаться дальше, и, находясь всего в двух десятках льё от Каспийского моря, он был вынужден отказаться от своего замысла.

Еще и сейчас в Муганской степи змеи так многочисленны, что на верблюдов, на которых пересекают эти места, надевают особую обувь и намордники, чтобы обеспечить безопасность их ног и носов.

LXVII. АРМЯНЕ И ТАТАРЫ

Изучая историю усилий, которые прилагал Петр I, чтобы не только укрепить свое первенство на Черном и Каспийском морях, но и установить свое полное владычество над ними, приходишь к убеждению, что он вынашивал великий замысел вернуть Астрахани ее прежнее великолепие, способствуя тому, чтобы товары, производимые в Индии, поступали в его государство.

Он самолично отправился в Астрахань и изучил в устье Волги те протоки, какие были пригодны для навигации и где суда менее всего подвергались опасности сесть на мель. Доверяя только голландцам, он поручил им обследовать берега Каспийского моря, примыкающие к его владениям. Он наметил место для карантинной гавани, и когда в недавнее время, лет двадцать тому назад — после того как два раза подряд частично построенные здания карантина пришлось забросить, — когда, повторяю, лет двадцать тому назад удалось, наконец, построить карантин там, где он сейчас находится, в архивах города был случайно обнаружен проект Петра I, указывавшего своим архитекторам то самое место, где только что было закончено строительство.

Дело в том, что Петр I оценил исключительное местоположение Астрахани и понял, какую величайшую ро,₄ь она играла в XII, XIII и XIV веках в торговых взаимоотношениях Европы и Азии. Расположенная в устье самой большой судоходной реки в Европе, она, кроме того, была связана через Каспийское море с Туркестаном, Персией, Грузией и Арменией, а через узкую полосу земли шириной в пятнадцать льё — с Доном, то есть с центральными провинциями русского государства, с Черным морем, Босфором и Дунаем.

Ведь в самом деле, до того как Васко да Гама в 1497 году вновь открыл морской путь вокруг мыса Доброй Надежды, уже открытый в 1486 году Бартоломео Диасом, пряности, благовония, духи, ткани, кашемир и многое другое не имели иного пути, кроме как по линии Евфрата, и заканчивался он в Исфахане.

Там этот путь разделялся надвое: одна его ветвь заканчивалась на Черном море, в Эрзеруме, другая же вела к Каспийскому морю, а следовательно, в Астрахань, через Тегеран и Астрабад.

Оттуда товары караванами доставлялись по Кубани и Волге на Черное море, а с Черного моря поднимались вверх по Дунаю, в Венеции вступали в соперничество с теми, что прибывали из Тира, и, распространяясь к северо-западу, обогащали Брюгге, Антверпен, Гент, Льеж, Аррас и Нанси.

Именно для того, чтобы взять в свои руки эту торговлю, генуэзцы заняли в 1260 году побережье Тавриды и продвинули свои фактории вплоть до города Тана на Дону.

И вот в то время, когда торговля этих отважных итальянских дельцов была в самом расцвете, разнеслась неожиданная весть, что турки, предводительствуемые Магометом II, захватили Константинополь.

Через двадцать лет все генуэзские колонии были в руках османов. Некоторое время с ними еще боролась Венеция, но и она тоже, одну за другой, потеряла свои фактории на Эгейском море; наконец, когда Васко да Гама вновь открыл путь в Индию, турки, словно стремясь изменить все направление движения товаров в Европу, преградили европейским кораблям проход через Дарданеллы.

С тех пор Астрахань стала приходить в упадок, а Смирна — возвышаться.

Расположенная вне Дарданелльского пролива, Смирна унаследовала монополию на торговлю с Востоком, сохранив ее до середины XVII века.

Все это время Астрахань чахла, агонизировала и умирала, хотя Иван IV, Алексей и Петр Великий старались делать все возможное, чтобы гальванизировать труп великого татарского города.

Сегодня не Индия снабжает своими великолепными товарами страны Запада, а Англия через Трапезунд наводняет Персию, Афганистан и Белуджистан своим коленкором и набивными хлопчатобумажными тканями, которые продаются там на сумму до пятидесяти миллионов франков в год.

И потому, к моему великому огорчению, я тщетно искал в Астрахани прекрасные индийские ткани и великолепное хорасанское оружие, надеясь их там найти; в Астрахани осталось едва ли пять-шесть персидских лавок, которые даже не стоит посещать: ни одна из них не заслуживает названия магазина.

Единственная достойная внимания вещь, которую я там обнаружил, — это великолепный хорасанский кинжал с лезвием из дамасской стали и рукояткой из свежей слоновой кости. Я заплатил за него двадцать четыре рубля. За три года, которые прошли с тех пор, как перс, продавший мне этот кинжал, повесил его на гвоздь, ни одному покупателю не пришло в голову снять его оттуда.

На следующий день после нашего приезда полицмейстер приехал за нами и предложил нам посмотреть на домашний быт нескольких армянских и татарских семейств. Он позаботился заранее осведомиться, не заденет ли наш визит национальные и религиозные чувства хозяев. И в самом деле, несколько сторонников строгого уклада жизни выразили свое нежелание пустить нас к себе в дом, но другие, более цивилизованные, ответили, что примут нас с удовольствием.

Первая семья, которой мы были представлены или, скорее, которую представили нам, была армянская: она состояла из отца, матери, сына и трех дочерей.

Эти славные люди не поскупились на расходы, чтобы достойно нас принять. Сына мы увидели у очага занятым приготовлением шашлыка — сейчас я объясню вам, что такое шашлык, — в то время как мать и три дочери выставляли на стол варенье всех видов и виноград трех или четырех сортов.

Меня уверяли, что в Астрахани насчитывается сорок два сорта винограда.

Что касается варенья, то я не уверен, есть ли на свете народ, который готовил бы его лучше, чем армяне.

Я попробовал пять его видов: варенье из роз, варенье из тыквы, варенье из черной редьки, варенье из грецких орехов и варенье из спаржи.

Возможно, читатели будут не прочь узнать, как готовятся эти сорта варенья.

Вот их рецепты.

Варенье из роз. — Лепестки роз бланшируют в горячей воде; затем бланшированные лепестки кипятят в меду, доводя их до состояния готовности, а это заметно по тому, что они становятся желтыми. После чего в варенье добавляют толченую корицу и разливают его в банки.

Варенье из тыквы. — Ломтики тыквы выдерживают в известковой воде в течение трех суток; затем в течение еще шести суток их вымачивают в холодной воде, дважды в день меняя ее; потом их посыпают корицей, варят в меду и раскладывают по банкам.

Варенье из редьки. — Редьку натирают, как хрен, затем трое суток вымачивают в холодной воде, меняя ее дважды в день; на четвертый день редьку бланшируют в горячей воде, отжимают в полотенце, чтобы удалить из нее всю воду до последней капли, посыпают корицей и варят в меду.

Варенье из грецких орехов. — Берут зеленые орехи, очищают с них кожуру до скорлупы, кладут их в известковую воду на трое суток, потом вынимают и на шесть суток оставляют в холодной воде, меняя ее дважды в день; затем вынимают из холодной воды и на сутки кладут в горячую; после этого, добавив корицы, их варят в меду.

Варенье из спаржи. — Чистят спаржу особого сорта, которая по-армянски называется "лачи" и которая не идет в семя, кладут ее в воду и десять минут кипятят; затем ее бросают в холодную воду и оставляют там на двое суток, меняя воду дважды в день; потом все посыпается корицей и варится в меду.

Корица, как видите, — обязательная приправа. Все восточные люди обожают корицу и не могут без нее обойтись, как русские — без укропа, немцы — без хрена, а мы — без горчицы.

Что касается меда, то его употребляют из-за дороговизны сахара, ибо сахар стоит два франка пятьдесят сантимов, а то и три франка за фунт.

Само собой разумеется, что варенье на сахаре, из чего бы его ни варили, выше по качеству, чем варенье на меду.

Что касается шашлыка — я думаю, что слово "шашлык" означает всего-навсего "жареный", — то нет ничего проще и легче, чем его приготовить, особенно в пути и в таких краях, где нет не только кухонной утвари, но и самих кухонь. Это филе или другое баранье мясо, взятое из первого попавшегося места, нарезанное на небольшие куски, маринованное в течение дня, если на это есть время и возможность, в уксусе, нарезанном луке, соли и перце и нанизанное на деревянный вертел, который поворачивают над тлеющими углями, посыпая жареное мясо солью и перцем.

Перед тем как подать к столу, на мясо сыплют щепотку ту ту б а, и получается отличное блюдо.

А теперь, если у читателя есть желание бросить взгляд на три самых важных события в жизни армян — рождение, свадьбу и смерть, то вот что мы увидим.

Рождение. — Когда рождается ребенок — а радость бывает гораздо сильнее, если на свет появляется сын, а не дочь, — в его честь устраивают большой праздник, собирая вокруг постели родильницы родственников и друзей, в особенности женского пола.

На следующий день приходит священник и окропляет ребенка святой водой.

Через месяц или два отец ребенка выходит на улицу, находит юношу, чье лицо ему нравится, и, даже если он с ним незнаком, просит его зайти к нему в дом.

Незнакомец, догадываясь, с какой целью его зовут, никогда не отказывается.

Он берет ребенка на руки и относит его в церковь, сопровождаемый всеми родственниками и друзьями, какие есть в доме.

В церкви ребенка купают в теплой воде, священник мажет ему лоб оливковым маслом, свивает вместе белую и красную нитки, надевает их, как ожерелье, на шейку ребенка и скрепляет их разогретым на свече восковым шариком, на который он накладывает печать, оставляющую оттиск с изображением креста.

Ребенок носит этот шнурок до тех пор, пока тот не порвется от длительного употребления или случайно.

Мать не встает с постели до тех пор, пока ребенок не будет крещен.

После крестин крестный отец приносит ребенка, кладет его в постель к матери, которая начиная с этого дня уже может покинуть кровать.

Все садятся за обеденный стол.

Однако всю использованную на этом обеде посуду, как фаянсовую, так и стеклянную, бьют.

В первый день Нового года, наступившего после рождения ребенка, крестный отец, в соответствии со своими материальными возможностями, посылает матери подарки.

Брак. — Браку всегда предшествует помолвка.

В день, назначенный для помолвки, дом невесты наполняется родными, друзьями и в особенности подругами.

Жених, со своей стороны, в сопровождении родных и друзей является в дом своей нареченной, делает предложение и подносит подарки.

Через неделю, две недели или месяц, в зависимости от желания вступающих в брак, происходит свадьба.

В назначенный день жених приходит снова, с теми же сопровождающими, за невестой, которая ждет его все в том же окружении.

Держа в руках зажженные свечи, все отправляются в церковь.

Дверь ее оказывается заперта.

Платятся деньги, и дверь открывается.

Священник служит молебен; молодожены обмениваются кольцами и на несколько минут склоняются перед крестом, который держит у них над головами их кум; затем священник возлагает на каждого из супругов венец, и свадебный кортеж отправляется в обратный путь, но теперь уже не в дом невесты, а в дом жениха.

Там три дня и три ночи проходят в празднествах и пиршествах, и все это время молодожены, на головы которых возложены венцы, обязаны присутствовать там, не имея права уснуть ни на минуту.

На третий день снова появляется священник, которого сопровождают двое молодых людей, вооруженных саблями; кончиками сабель они снимают венцы с супругов. С этой минуты их оставляют одних и им разрешается спать.

В течение года жена находится в доме мужа, никуда не выходя и не видя никого, кроме его домашних.

В конце года в дом приходят ее старые подруги; в торжественном шествии они провожают ее в церковь на богослужение, а по окончании службы приводят ее домой.

После этого она попадает в разряд замужних и может выходить из дому наравне с прочими женщинами.

Смерть. — Когда в доме умирает важный член семьи — отец, мать, брат или сестра, — созывают всех родственников, и, на третий день после его смерти, они приходят, облаченные в траур.

Траур носят целый год.

Умершему кладут письма к родным и друзьям, которым его препоручают в ином мире, куда они попали раньше, чем он.

В течение трех дней все женщины в доме оплакивают умершего и причитают; но нередко, опасаясь, что причитаний и слез семьи окажется для умершего недостаточно, нанимают плакальщиц, которые добавляют нужное для приличия количество слез к несколько скудным слезам родственников, а вернее, родственниц.

По прошествии трех дней женских причитаний в дом являются, как уже было сказано, все остальные члены семьи и друзья, чтобы отнести покойника в церковь.

В церкви служится заупокойный молебен, а затем покойника провожают на кладбище.

Там, на траве, рядом с могилой, уже расставлены хлеб и фляги с вином для тех, кто хочет есть и пить.

После того как тело погребено, хлеб съеден и вино выпито, все возвращаются в дом умершего, где уже приготовлено второе угощение, состоящее из оливок, красной фасоли, соленой рыбы и сыра.

На протяжении целого года в знак траура в доме соблюдается пост; целый год близкие родственники покойного спят не в своей постели, а на полу, сидят не на стульях и в креслах, а тоже на полу; целый год мужчины не бреют бороду и не расчесывают волосы!

Две недели женщины проводят вместе, проливая слезы; мужчина, который должен обеспечивать семью, вправе ходить по делам, но оставаясь в трауре; впрочем, он чувствует себя спокойно: за него есть кому плакать дома.

Каждую субботу родственники умершего от его имени посылают в церковь обед для бедных.

На сороковой день покупают трех баранов и корову.

Их туши режут на куски и готовят с рисом: это большой обед для бедных.

Отдельно готовят шесть передних бараньих окороков и два коровьих; к этому добавляют две вареные курицы, фунт колотого сахара, конфеты, большую флягу вина и девять хлебов; это обед для священников, которые, помимо всего прочего, имеют также право на три бараньи шкуры и одну коровью, равно как и на одежду и белье умершего.

По прошествии года снова дается такой же большой обед для бедных и делается такой же подарок священникам.

В течение этого года служат сорок служб, каждая стоимостью по франку, за упокой души умершего.

Затем, в годовщину смерти, женщины из других семей приходят снова и провожают родственниц покойного в церковь: для тех это первый за год выход из дома.

По истечении года вспоминать о мертвом уже не считается обязательным.

Покинув армянскую семью, мы отправились в дом татарской семьи.

Проникнуть туда было труднее, хотя то, что нам предстояло там увидеть, было менее красиво.

Каждый татарин имеет у себя в доме гарем, к которому он относится тем более ревниво, что в средних слоях этот гарем ограничен четырьмя законными женами, разрешенными Магометом.

Наш хозяин имел их сполна, но в число этих четырех жен входила негритянка с двумя негритятами.

У остальных жен тоже были дети, и общее число их доходило до восьми — десяти; все они бегали, копошились, скакали на четвереньках, как лягушки, сновали под мебелью, как ящерицы, но при этом были движимы одним общим желанием: оказаться подальше от нас.

Четыре женщины, одетые в свои лучшие платья, выстроились в ряд одна за другой, застыв в глубине строя и, так сказать, пребывая под защитой своего общего супруга, стоявшего перед ними, как капрал перед взводом.

Все это происходило в стенах маленькой комнатки площадью в двенадцать квадратных футов, где всю обстановку составляли огромный диван и большие деревянные сундуки с инкрустацией из перламутра, о которых так часто говорится в "Тысяче и одной ночи" и которые служат для того, чтобы перевозить в них товар, а главное, для того, чтобы прятать там любовников.

За несколько минут мы вполне оценили радости многоженства и утехи гарема, и, поскольку нам уже было более чем достаточно мусульманского блаженства, мы вышли на улицу, чтобы вдохнуть воздуха, менее насыщенного азотом и углекислотой.

Вернувшись в дом г-на Струве, где была устроена наша штаб-квартира, мы нашли там посланца от князя Тюменя; князь передал нам свои приветствия и заверения в том, что мы доставим ему удовольствие, если посетим его через день, 29 октября, и прислал программу праздника, который он намеревался дать в нашу честь.

Кроме того, нам было позволено пригласить на этот праздник столько людей, сколько мы пожелаем.

Так как в Астрахани у нас не было ни одного знакомого, мы попросили г-на Струве распорядиться приглашениями по его усмотрению.

Что же касается следующего дня, то он был у нас полностью занят. Мне была предоставлена честь нанести третий удар по первой свае новой волжской плотины, которую в этот день закладывали; правом нанести два первых удара обладали, естественно, военный и гражданский губернаторы.

До этой торжественной церемонии должна была состояться охота на островах, а после закладки плотины намечалась рыбная ловля на Волге.

Адмирал Машин предоставил в наше распоряжение судно, чтобы мы могли совершить эту прогулку.

Это же судно должно было на следующий день, в семь часов утра, стоять под парами, чтобы отвезти нас к князю Тюменю: большие почести оказать нам в Астрахани было невозможно.

В тот день, когда был принят этот двойной план, нас пригласили на обед к адмиралу.

Обеда этого мы ждали с определенным нетерпением. На этом приеме г-н Струве намеревался обратиться к адмиралу с несколько нескромной просьбой: предоставить нам пароход, который отвез бы нас по Каспийскому морю в Дербент и Баку.

Для начала скажу, что обед был превосходный и нашу просьбу удовлетворили.

Однако у меня сложилось впечатление, что адмиралу это согласие далось с некоторым трудом. Я сказал о своем наблюдении г-ну Струве, но он заверил меня, что мне это показалось.

Это путешествие предполагалось совершить на зверобойном судне русского флота, носившем название "Труп-ман"; оно отправилось к берегам Мазендерана, но его прибытия ждали со дня на день.

На следующий день, в восемь часов утра, мы отчалили от берега, прихватив с собой все наше охотничье снаряжение. Нас уверяли, что на островах мы найдем фазанов.

Нам предстояло проделать около двадцати верст. На это требовалось часа полтора, но, поскольку закладка плотины должна была состояться лишь в полдень, мы сели на корабль и отправились на охоту.

Господа, которым предстояло участвовать в церемонии, должны были торжественно явиться на нее вместе с войсками и духовенством.

Мы добросовестно охотились два с половиной часа, царапая себе руки и лица в тростниках, которые были на два или три фута выше нас, но нам не удалось поднять даже жаворонка.

К месту, где должна была проходить церемония, мы вернулись точно в полдень, имея в качестве всей добычи двух-трех коршунов и пять или шесть ястребов.

При виде этих птиц нам стало ясно, почему мы не встретили фазанов, но заменить их они никак не могли.

На самой высокой точке берега был воздвигнут алтарь. Он находился как раз над тем местом, где должна была пройти линия будущей плотины.

Пушечный выстрел дал сигнал к молебну, который служил, видимо, кто-то из важных русских священников: облачение тех, кто принимал участие в богослужении, было великолепно.

Мы слушали молебен, окруженные двумя кольцами: первое было из солдат, а второе образовывали местные жители.

Это второе кольцо состояло из калмыков, татар и русских.

Калмыки и татары, которые были в большинстве, явились сюда просто из любопытства и не имели никакого отношения к этой религиозной церемонии, ибо татары — магометане, а калмыки — ламаисты.

Только шестую часть зрителей составляли русские, узнаваемые по их тулупам и кумачовым рубашкам.

Впрочем, все три народа резко отличались друг от друга как по одежде, так и по чертам лица.

Русские, как мы уже сказали, носят тулупы, кумачовые рубашки и широкие штаны, заправленные в сапоги; у них длинные волосы, длинные бороды, смирные и терпеливые лица, свежий румянец, белые зубы.

У татар великолепные глаза, бритые головы, загнутые усы, белые зубы; они носят папахи, кафтаны с патронташем на груди и широкие шаровары, закрывающие сапоги.

У калмыков желтый цвет лица, раскосые глаза, редкие волосы и клочковатые бороды, длинные облегающие халаты и широкие шаровары. Обычно они носят желтоватые головные уборы с плоским четырехугольным верхом, как у польских уланских шапок.

От других народов калмыков особенно отличают смиренная манера держаться и кротость лиц.

Русские лишь послушны, калмыки же покорны.

Нередко говорят о сходстве близнецов, например, о сходстве братьев Лионне. Мы упоминаем именно их, потому что они известны всем. Так вот, Анатоль меньше похож на Ипполита, а Ипполит на Анатоля, чем любой калмык похож на любого другого калмыка, который даже не приходится ему родственником.

Вот факт, дающий представление о подобном сходстве.

Во время вторжения союзников во Францию в 1814 году князь Тюмень, двоюродный дед правящего теперь князя, въехал в Париж вслед за императором Александром.

Он пожелал иметь свой портрет, написанный Изабе.

Изабе чрезвычайно ревностно относился к своей работе и обычно просил свои модели позировать ему по многу раз.

На двенадцатом или пятнадцатом сеансе он заметил, что князь Тюмень скучает.

"Вам скучно, князь?" — через переводчика спросил художник.

"Должен признаться, — через того же переводчика ответил князь, — что мне и в самом деле не слишком весело".

"Ну что ж, — сказал Изабе, — пошлите ко мне любого из вашей свиты, кого хотите, и я допишу ваш портрет с него вместо вас. Получится в точности то же самое".

Князь Тюмень велел позировать вместо себя одному из своих калмыков, и портрет получился совершенно похожий.

Богослужение завершилось под гром пушечных выстрелов, артиллерия смолкла и начал играть оркестр.

Под звуки музыки адмирал Машин спустился по склону и кувалдой нанес первый удар по свае; г-н Струве вышел после него и нанес второй удар; я вышел после гражданского губернатора и нанес третий удар.

Каждый удар кувалды сопровождался пушечным выстрелом. В промежутках играла музыка.

Затем присутствующим раздали хлеб, вино и соленую рыбу, и праздник по поводу закладки плотины закончился большой братской трапезой, которую устроили, сидя рядом на траве, русские мужики, калмыки и татары.

Вино пили только русские и калмыки; татары же, будучи магометанами, утоляли жажду водой прямо из Волги: вода эта как питьевая не годится для нас, но вполне подходит потомкам Чингисхана и Тамерлана.

LXVIII. В КАЛМЫКИИ

Разумеется, вы не могли не видеть в витрине магазина Шеве огромную рыбу, длиной чаще всего в пять-шесть, а порой и в семь-восемь футов, обладающую необычайно вкусным мясом, которое похоже на говядину, и именуемую научным образом s t и г i о, а в обиходной речи — осетром.

Помимо этого мяса, которое вполне стоит того, чтобы обратить на него внимание гурманов, из осетра извлекают еще два продукта — икру и вязигу.

Так вот, эта рыба, настолько редкая в наших западных морях, что ее появление в витрине Шеве становится событием, считается такой же обыкновенной в Каспийском море, как сельдь у берегов Голландии.

Вот почему именно огромные рыбные промыслы на Волге снабжают Россию не только соленой рыбой, но также икрой и вязигой, кушаньями, на которые чрезвычайно падки русские, да и все восточные народы — татары, персы, грузины и армяне.

Лов осетров происходит в течение трех различных периодов.

Первый период длится с конца марта до 15 мая, то есть с начала вскрытия льдов до половодья. Это время называют временем икры, поскольку именно тогда ее добывают больше всего. Икра — это яйца осетра, а вяз и га — его спинной мозг. Из осетров, кстати, извлекают, в дополнение ко всему прочему, то клейкое вещество, к которому питают пристрастие в основном посредственные повара, воздвигающие с его помощью те отвратительные желе с клубникой, ромом и киршвассером, какие ваш слуга гордо приносит вам, прозрачные на вид и дрожащие на блюде, в конце ужина.

Второй период лова бывает в июле и августе, другими словами, в то время, когда вода в реке опускается до своего обычного уровня и рыба, оставив икру в местах нереста, возвращается в море.

Третий период — и это было как раз то время, когда мы приехали, — длится с сентября по ноябрь; в этот период Волга поставляет, помимо осетров, еще белугу (acipencer russo) и севрюгу (acipencer stellatus).

Правда, с января по февраль бывает еще и четвертый период лова, но он очень опасен: поскольку у берегов Каспийского моря вода замерзает, рыбаки с промыслов оказываются без работы, и тогда они отваживаются на экспедиции по льду, удаляясь на десять, пятнадцать, а то и двадцать километров от берега.

Рыбаки уезжают по двое на санях, в которые запрягается одна лошадь; они везут с собой от двух с половиной до трех тысяч метров сетей, заводят их под лед и вылавливают ими всякого рода рыбу и даже тюленей.

Но порой случается, что поднявшийся сильный северный ветер ломает льдины и гонит их в открытое море; и тогда несчастные рыбаки, даже если у них есть с собой достаточное количество съестных припасов, неизбежно гибнут, ибо, достигнув тех широт, где Каспийское море не замерзает, то есть уровня Дербента и Баку, они видят, как мало-помалу тает льдина у них под ногами, и оказываются в положении моряков, судно которых тонет в открытом море.

Тем не менее приводят в пример случаи, когда ветер, словно чудом сменив направление, относил к берегу отколовшиеся льдины, уже отплывшие на несколько миль к югу.

Впрочем, рыбаки утверждают, что подобные происшествия случаются лишь с людьми безрассудными или с новичками. Обычно инстинкт лошади предупреждает хозяина о грозящей ему опасности: повернув морду в ту сторону, откуда должен прийти ветер, благородное животное улавливает расширившимися ноздрями изменения в атмосфере и, если ее вовремя запрячь, галопом мчится по направлению к берегу.

Мы приехали к одному из самых значительных рыбных промыслов на Волге: одни только жилища рыбаков составляли целую деревню из сотни домов.

Рыбаки еще с утра были предупреждены, так что они не поднимали рыбу, а ждали нас, чтобы провести эту операцию.

Огромное заграждение из вертикальных бревен, вбитых на расстоянии пятнадцати сантиметров одно от другого, не давало рыбе подняться вверх по Волге, куда ее гонит в это времяинстинкт.

Поперек реки, через каждые три метра, были натянуты веревки, державшиеся на кольях; на этих веревках висели железные цепи с очень острыми крючками.

Сначала мне показалось, что на них была наживка, но на самом деле они просто покачивались под водой на разной глубине.

Рыба, двигаясь в реке, накалывается на один из таких крючков и, сделав несколько рывков в попытке продолжить свой путь, останавливается и замирает от боли.

Рыбаки плывут на лодке вдоль всех этих веревок, приподнимая цепи, и, если рыба зацепилась за крючок, чувствуют это по весу; тогда ее подтягивают к поверхности воды, что довольно нетрудно, но там-то и начинается борьба.

Когда имеешь дело с белугой весом в семьсот-восемьсот фунтов, порой требуется пять или шесть лодок и восемь — десять человек, чтобы справиться с таким чудовищем.

Менее чем за полтора часа мы добыли сто двадцать или сто тридцать рыб разного размера.

Когда ловля заканчивается, рыбу свозят на своего рода бойню и приступают к добыче икры, вязиги и жира.

За год лова, в котором участвуют от восьми до девяти тысяч работников и двести пятьдесят ловцов тюленей, а задействовано три тысячи лодок, добывается в среднем:

от сорока трех до сорока пяти тысяч осетров;

от шестисот пятидесяти до шестисот шестидесяти тысяч севрюг;

от двадцати трех до двадцати четырех тысяч белуг.

Из всей этой массы рыбы извлекают примерно — я говорю "примерно", так как понятно, что подобный расчет не может быть точным, — от трехсот семидесяти пяти до трехсот восьмидесяти тысяч килограммов икры; от девятнадцати до двадцати тысяч килограммов вязиги и от двадцати до двадцати одной тысячи килограммов клея.

Нет ничего отвратительнее, чем видеть, как извлекают из несчастных животных икру, спинной мозг и жир; известна невероятная живучесть крупных рыб: те, что достигают в длину девяти-десяти футов, еще бьются, когда у них уже вспорото брюхо и вынута икра, а затем делают последнее судорожное движение, когда из них вытаскивают вязигу, к которой питает такое пристрастие русские и которая идет на изготовление пирогов, рассылаемых во все концы России. Наконец, когда удаление вязиги заканчивается, они затихают, хотя сердце у них продолжает пульсировать еще более получаса после того, как его отделяют от тела.

Каждая такая операция над каждой рыбой продолжается более четверти часа. Поистине, жестокое зрелище!

Для нас приготовили икру, добытую из самого крупного из пойманных осетров, который весил, наверное, от трехсот до четырехсот килограммов; его икра заполнила восемь бочонков весом по десять фунтов каждый.

Половина икры была засолена; остальное предназначалось для употребления в свежем виде.

Свежая икра сохранилась до нашего приезда в Тифлис, и на всем пути мы раздавали ее в качестве подарков.

Засоленную икру мы довезли до Франции, где, в свою очередь, она тоже была роздана, но не вызвала того восторга, с каким встречали подобные подарки в Кизляре, Дербенте и Баку.

У русских есть два увлечения, ради которых даже самый скупой из них всегда готов совершать безумства: икра и цыганки.

Мне следовало поговорить о цыганках, рассказывая о Москве, но, признаться, эти обольстительницы, поглотившие состояние многих сынков из богатых русских семей, оставили в моей памяти настолько слабое впечатление, что, говоря о достопримечательностях Москвы, я о них просто забыл.

В четыре часа дня нам подал сигнал пароход; мы снова поднялись на его борт, обогащенные восьмью бочонками икры, но так и не сумев заставить рыбаков принять взамен нее что-либо от нас: по всей вероятности, они заранее получили приказ на этот счет.

День был утомительный, и потому, несмотря на все настояния г-на Струве, желавшего во что бы то ни стало привезти нас к нему, мы все же вернулись в дом Сапожникова, где нас ждали ужин и постели! Да, это так, ибо поиски, предпринятые полицмейстером, увенчались успехом: у каждого из нас была постель или почти что постель.

Я говорю "почти что", ибо в распоряжении Муане оказались лишь тюфяк, подушка и простыня. К этой простыне ему еще следовало добавить что-нибудь подходящее с его точки зрения, чтобы противостоять холоду в десять — двенадцать градусов.

Вторую простыню сочли излишней, раз можно было завернуться в первую.

Впрочем, простыня Муане была сшита в форме мешка, но верхний и нижний его края были оставлены незаши-тыми, чтобы можно было свободно шевелить там головой и ногами.

Моя постель имела то преимущество перед постелью Муане, что в ней имелось нечто вроде деревянного остова и одеяло, но вторая простыня, как и для Муане, была сочтена ненужной, причем настолько, что каждый вечер я находил ее аккуратно сложенной, как носовой платок, под подушкой.

На следующий день, в восемь часов утра, нас ждал пароход "Верблюд". Едва наша лодка причалила к нему, как от берега отделилась еще одна лодка, доставившая нам четырех дам, которые были отданы под покровительство г-на Струве.

Одна из этих дам была сестра княгини Тюмень, княжна Грушка. Она была одета по-европейски, и на ее лице почти не было заметно следов китайского происхождения. Княжна воспитывалась в одном из пансионов Астрахани, где ее обучали русскому языку, и воспользовалась устраиваемым для нас праздником как возможностью повидаться с сестрой.

Три другие дамы были: г-жа Мария Петриченко, жена одного из гарнизонных офицеров в Баку, г-жа Екатерина Давыдова, жена морского лейтенанта, плававшего на том самом "Трупмане", который должны были предоставить в наше распоряжение, если он когда-нибудь вернется из Мазендерана, и мадемуазель Врубель, дочь храброго русского генерала, весьма известного на Кавказе и умершего всего за несколько месяцев до этого, так что она еще носила по нему траур.

Все три дамы, с которыми мы уже встречались на вечере, данном в нашу честь г-ном Струве, говорили и писали по-французски, как француженки.

Жены офицеров и дочь генерала, они были по-военному пунктуальны.

Что же касается нашей калмыцкой княжны, то ее разбудил в семь часов утра колокол ее пансиона.

Эти дамы, как я уже сказал, были не только прекрасно образованны и воспитанны, но еще и весьма сведущи в нашей литературе; однако, очень хорошо разбираясь в самих произведениях, они мало знали об их авторах. В итоге мне пришлось рассказывать им о Бальзаке, Ламартине, Викторе Гюго, Альфреде де Мюссе, обо всех наших поэтах и романистах.

Просто невероятно, с какой верностью в своих оценках судили о наших замечательных людях, причем, если можно так выразиться, интуитивно, эти молодые женщины, старшей из которых было не более двадцати двух лет!

Разумеется, я не говорю здесь о княжне Грушке, которая, едва владея русским и еще менее французским, не принимала совершенно никакого участия в разговоре.

Поскольку мне уже были знакомы берега Волги — а увидев их однажды, вы вправе считать, что видели их раз десять, — я мог оставаться с моими спутницами в каюте, где они, оказывая мне любезность, меня принимали.

Не знаю, сколько времени длилось плавание, но, когда с верха трапа нам крикнули: "Прибываем!", я был уверен, что мы отъехали не более чем на десять верст от Астрахани.

На самом деле, мы двигались очень медленно, ибо, поднимаясь вверх по реке, течение которой довольно быстро, наш пароход проделал от тридцати пяти до сорока верст за два с половиной часа.

Все поднялись на палубу.

Левый берег Волги был заполнен на протяжении четверти льё разношерстной толпой калмыков обоих полов и всех возрастов. Пристань была украшена флагами, и, когда с берега стал виден наш пароход, артиллерия князя, состоявшая из четырех Фальконетов, дала залп.

Наш пароход ответил выстрелом двух маленьких бортовых пушек.

Князь, которого легко можно было распознать, ждал нас в верхней части пристани. Он был в национальном костюме, то есть в белом сюртуке, наглухо застегнутом на маленькие пуговицы, в шапке, напоминающей головной убор польских улан, широких красных шароварах и сафьяновых сапогах.

Шапка и сапоги были желтые.

Я позаботился заранее осведомиться о правилах здешнего этикета. Поскольку праздник устраивался в мою честь, я должен был подойти прямо к князю, обнять его и потереться носом о его нос, что означало: "Я желаю вам всяческого благополучия!"

В отношении же княгини мне объяснили, что если она протянет мне руку, то разрешается эту руку поцеловать; однако меня предупредили, что такую честь она оказывает чрезвычайно редко. Поскольку у меня не было никакого права притязать на подобную милость, я заранее поставил на ней крест.

Судно остановилось в пяти-шести метрах от причала, и я спустился на берег, сопровождаемый залпами двух артиллерий. Предупрежденный о том, что мне надлежит делать, я уже не обращал внимания ни на г-на Струве, ни на дам, а торжественно поднимался по ступеням пристани, в то время как князь не менее торжественно спускался мне навстречу. Мы встретились на пол пути; он заключил меня в объятия, я обнял его и потерся носом о его нос, словно всю жизнь был калмыком.

Я чрезвычайно горжусь своей ловкостью, и не без основания: дело в том, что нос у калмыков, как известно, вовсе не является выступающей наружу частью их лица, и было не так уж просто дотянуться до него между двумя костистыми выпуклостями, которые охраняют его, подобно двум передовым оборонительным сооружениям.

Князь посторонился, чтобы дать мне пройти, потом поприветствовал г-на Струве, но без всякого соприкосновения носами, а простым рукопожатием, после чего обнял свою свояченицу, проявив при этом весьма посредственное внимание к сопровождающим ее дамам.

Как и всюду на Востоке, женщины у калмыков явно занимают далеко не главное место в общественной иерархии.

Князь Тюмень был мужчина лет тридцати — тридцати двух, несколько толстоватый, хотя и высокий, с очень короткими ступнями и очень маленькими руками. Так как калмыки проводят всю жизнь верхом, ступни у них плохо развиваются и, все время опираясь на стремена, приобретают в ширину почти тот же размер, что и в длину.

Хотя калмыцкий тип был в нем ярко выражен, внешность князя Тюменя даже на европейский взгляд была приятна; он явно имел могучее сложение, волосы на голове у него были черные и гладкие, борода тоже была черная, но очень редкая.

Когда все сошли с судна, он двинулся впереди меня, не снимая шляпы с головы. На Востоке, как известно, не обнажить голову перед гостем означает выразить ему свое почтение.

От берега до дворца князя было шагов двести. Двенадцать офицеров в калмыцком наряде, с кинжалами, патронташами и саблями, украшенными серебром, стояли по обе стороны настежь открытых ворот.

От главных ворот мы, я и князь, прошли бок о бок, предшествуемые своего рода мажордомом, которому недоставало только белого жезла, чтобы вполне походить на Полония.

Наконец мы оказались перед закрытой дверью: мажордом постучал в нее, дверь открылась изнутри, но мне не было видно тех, кто ее открывал.

Мы оказались перед лицом княгини и ее придворных дам.

Княгиня восседала на чем-то вроде трона; придворные дамы — шесть справа, шесть слева — сидели на корточках возле нее.

Все они были недвижны, как статуи в пагоде.

Одеяние княгини было одновременно великолепно и причудливо.

Оно состояло из платья персидской золотой парчи, прикрытого шелковой туникой, которая ниспадала до колен и была полностью открыта спереди, что позволяло видеть корсаж платья, весь расшитый жемчугом и бриллиантами. Шея княгини была закрыта батистовым воротником, по покрою похожим на мужской и скрепленным спереди двумя крупными жемчужинами; голову ее покрывала четырехугольной формы шапка, верхняя часть которой была увенчана страусовыми перьями, окрашенными в красный цвет, а нижняя вырезана так, чтобы открывать лоб; с одной стороны этот головной убор доходил до основания шеи, а с другой был приподнят до уровня уха, что придавало княгине несколько вызывающий и чрезвычайно кокетливый вид.

Поспешим добавить, что княгине было едва ли двадцать лет, что ее узкие глаза восхитительно соответствовали лицу, украшая его, что под ее носиком, который можно было упрекнуть разве лишь в том, что он был недостаточно выпуклым, ярко алели губы, приоткрывая ряд жемчужных зубов, своей белизной способных посрамить жемчуг на ее корсаже.

Признаться, я нашел ее красивой настолько, насколько, на наш взгляд, может быть красива калмыцкая княгиня, но, возможно, как раз потому, что такая красота приближается к нашему представлению о прекрасном, ее ценят в Калмыкии меньше, чем если бы, напротив, она в большей степени приближалась к национальному типу.

Впрочем, я в такое ничуть не верю, принимая во внимание, что князь казался чрезвычайно влюбленным в свою жену.

Рядом с княгиней стоял одетый по-калмыцки маленький мальчик лет пяти-шести, сын князя Тюменя от первого брака.

Я приблизился к княгине, намереваясь просто-напросто ее поприветствовать, но в это мгновение статуя, прежде недвижная, ожила: она сняла маленькую митенку из белого кружева и дала мне поцеловать свою руку.

Без слов ясно, что такая неожиданная честь наполнила мое сердце радостью.

Не зная, требует ли этого этикет, я опустился на одно колено и почтительно прикоснулся губами к ручке, немного смуглой, но восхитительной формы, весьма сожалея о том, что приветственный церемониал для мужчин и женщин не один и тот же. Мне безумно хотелось пожелать княгине Тюмень всяческого благополучия, потершись своим носом о ее носик.

Двенадцать придворных дам не шевельнулись и удовольствовались лишь тем, что скосили глаза: шесть стоявших слева — вправо, шесть стоявших справа — влево, чтобы не упустить меня из виду.

В это мгновение вошли мои спутницы.

Увидев четырех дам, княгиня поднялась, и двенадцать придворных дам вскочили на ноги, словно от толчка пружины.

Княгиня нежно обнялась с сестрой и на калмыцком языке обратилась к моим спутницам с приветствием, которое князь перевел им на русский язык, а г-н Струве перевел мне на французский.

Приветствие было составлено примерно в таких выражениях:

"На небе есть семь звезд, которые движутся вместе и блещут во мраке, но вы втроем столь же блистательны, как семь ваших соперниц на небосводе".

Не знаю, что ответили на это мои спутницы, но сомневаюсь, что они нашли метафору, равную той, которой их встретили.

Закончив приветствие, княгиня поставила сестру рядом с собой, со стороны, противоположной той, где стоял ребенок, знаком пригласила трех дам сесть на диван, а сама снова села на свой трон.

Двенадцать придворных дам одним движением и безукоризненно слаженно снова опустились на корточки.

Князь остался стоять перед женой и обратил к ней краткую речь с просьбой помочь ему всеми силами в его стараниях, которые он собирался предпринять, чтобы достойно принять благородных гостей, посланных ему далай-ламой.

Княгиня, приветственно кивнув нам, ответила, что она сделает все возможное, чтобы способствовать намерениям ее супруга проявить гостеприимство, и ждет лишь его приказаний, чтобы повиноваться им.

Тогда князь повернулся в нашу сторону и по-русски спросил нас, угодно ли нам будет послушать молебен, который он заказал своему первосвященнику, дав ему ясное распоряжение просить для нас у далай-ламы всяческого счастья.

Мы ответили, что это доставит нам огромное удовольствие.

Тогда князь, несомненно, чтобы успокоить нас, заявил, что молебен продлится недолго и что сразу после него мы будем завтракать.

При этих словах княгиня поднялась и направилась к двери.

Двенадцать придворных дам, которые были одеты почти так же, как их госпожа, и все носили похожие головные уборы, казавшиеся форменными, выпрямились, как в первый раз, и, слепо подражая княгине, последовали за ней, шагая походкой, какой вышагивали бы двенадцать придворных дам, изготовленных Вокансо-ном.

Две роскошные коляски и десятка два лошадей, оседланных на калмыцкий лад — то есть с седлами, приподнятыми на целый фут над хребтом лошади, — ожидали нас у ворот дворца, хотя расстояние от него до пагоды составляло не более четырехсот шагов.

Князь спросил меня, как я предпочитаю ехать: в карете вместе с княгиней или верхом вместе с ним.

Я ответил ему, что честь находиться подле княгини слишком высока, чтобы от нее отказаться, коль скоро она предоставлена.

Княгиня посадила рядом с собой г-жу Давыдову, мне и г-ну Струве предложила сесть впереди, а своей сестре поручила быть хозяйкой второй коляски и разместить в ней двух других дам и Муане.

Князь и его телохранители сели на коней.

Оставались двенадцать придворных дам, которые по-прежнему стояли в одеревенелых позах, словно манекены в витрине.

Но по одному лишь слову княгини, которая, вероятно, позволила им распрощаться с этой чопорностью, они издали ликующий вопль, подоткнули между ног свои парчовые юбки, пропустив передний подол назад и задний — вперед, схватили под уздцы лошадей и вскочили, не пользуясь стременами, верхом в седло, а затем, не заботясь о том, что их ноги в грубых башмаках обнажились до колен, пустились в неистовый галоп, испуская дикие крики, служившие, по-видимому, выражением бурной радости.

Два моих спутника, Калино и Курно, уносимые своими лошадьми, которые были решительно настроены следовать за лошадьми придворных дам, внезапно остановились: один в тридцати шагах от дворца, другой в пятидесяти, — словно вехи, воткнутые в землю и отмечающие пройденный путь.

Я пребывал в полном изумлении: наконец-то мне удалось встретить нечто неожиданное, другими словами то, к чему стремится всякий путешественник!

LXIX. ПРАЗДНИК У КНЯЗЯ ТЮМЕНЯ

Двери пагоды были раскрыты настежь, но в храме царила тишина.

Однако в ту минуту, когда и князь, сойдя с коня, и княгиня, выйдя из коляски, и все остальные, выйдя из коляски или сойдя с коня, вступили на порог храма, раздался страшный, оглушительный, неслыханный шум.

Этот шум, в сравнении с которым звук подземных адских труб из "Роберта-Дьявола" показался бы созвучиями флейт и гобоев, производили два десятка музыкантов, расположившихся лицом друг к другу в главном проходе пагоды, который вел к алтарю.

Каждый из музыкантов либо во всю силу своих легких во что-то дул, либо изо всей мочи во что-то бил.

Те, кто бил, били в тамтамы, в барабаны или в цимбалы; те, кто дул, дули в обычные трубы, в огромные морские раковины или в колоссальные трубы двенадцати футов длиной.

Стоял такой грохот, что можно было сойти с ума.

Статистика, проведенная в отношении этих удивительных виртуозов, дает следующие результаты: те, кто дует в обычные трубы, могут, в среднем, продолжать это занятие шесть лет; те, кто дует в морские раковины, способны делать это не более четырех лет; те, кто дует в двенадцатифутовые трубы, не в состоянии выдержать более двух лет.

На исходе указанных сроков все дующие начинают харкать кровью; им дают пенсию и отпаивают их кобыльим молоком.

Кое-кто из них поправляется, но это бывает редко.

Ни один из этих музыкантов не учился музыке: это замечаешь с первой минуты. Все их умение состоит в том, чтобы бить или дуть как можно сильнее; чем ужаснее шум, тем больше это нравится далай-ламе.

Во главе музыкантов, рядом с алтарем, находится первосвященник, облаченный с ног до головы в желтые одежды и стоящий на коленях на персидском ковре.

На другом конце храма, рядом со входом, облаченный в длинное красное одеяние, стоит, накинув на голову желтый капюшон и держа в руке длинный белый жезл, главный церемониймейстер.

Находясь среди звона всех этих колокольчиков, грохота цимбал, гула тамтамов, стука барабанов, завывания раковин, рева труб, можно было поклясться, что ты присутствуешь на каком-то шабаше, которым управляет сам Мефистофель.

Все это длилось с четверть часа. Через четверть часа все музыканты, которые во время игры сидели, в полном изнеможении откинулись на спину. Если бы им пришлось играть стоя, они все попадали бы навзничь.

Я умолил г-на Струве, чтобы он обратился к князю Тюменю с просьбой сжалиться над ними.

Князь, который, в сущности, был милейший человек и обрек своих подданных на такую пытку лишь из желания воздать почести гостям, тут же пощадил музыкантов.

Однако, когда грохот прекратился и нам захотелось поговорить друг с другом, выяснилось, что мы друг друга не слышим. У нас возникло впечатление, что мы оглохли.

Тем не менее гул в ушах у нас постепенно стих, и мы вновь обрели пятое чувство, казалось, навеки утраченное нами.

Затем мы подробнейшим образом осмотрели убранство пагоды. И вот что поразило меня больше, чем все эти фигуры из фарфора, меди, бронзы, серебра и золота, какими бы диковинными они ни были; вот что показалось мне более замысловатым, чем все эти знамена с изображениями змей, драконов и химер: большой цилиндр, похожий на барабан огромной шарманки, около двух футов в длину и четырех футов в диаметре, весь украшенный ритуальными фигурками, которые располагались по его окружности, как знаки зодиака на небесной сфере.

Догадываетесь, что это за цилиндр? Госпожа де Севи-нье поставила бы сто против одного, что вы не догадаетесь, а я поставлю тысячу.

Но поскольку вы не догадаетесь и при такой ставке, я скажу вам отгадку.

Это была мельница, на которой крутят молитвы!

Правда, эта драгоценная машина служит только князю.

Может случиться, что князь, по рассеянности или озабоченный важными делами, забудет помолиться. Тогда кто-нибудь другой повернет ручку, и молитва сотворена. Далай-лама ничего не теряет, а князь не утомляется, творя молитву сам.

Что вы скажете об этом изобретении? Как видите, калмыки совсем не такой дикий народ, как нас хотят уверить.

Несколько слов о духовенстве, религии и обычаях калмыков. Не беспокойтесь, я не злоупотреблю вашим вниманием, ибо в мои намерения отнюдь не входит обращать кого бы то ни было в их веру.

Калмыцкое духовенство подразделяется на четыре различных класса: первосвященники — бакши; обычные священники — гелюнги; дьяконы — гецулыи музыканты — м а н д ж и.

Все они подчиняются верховному жрецу ламаистской религии, пребывающему в Тибете.

Калмыцкое духовенство, по всей вероятности, — самое счастливое и самое ленивое из всех видов духовенства; в отношении лени оно превосходит даже русское. Оно пользуется всеми возможными привилегиями, свободно от каких-либо обязанностей и не платит никаких налогов. Народ обязан следить за тем, чтобы священники ни в чем не нуждались; они не могут быть собственниками, но это лишь средство, чтобы у них было все, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит и им. Все священники, к какой бы категории они ни принадлежали, дают обет безбрачия, но женщины почитают их настолько, что не смеют ни в чем отказать ни б акте, ни_гелюнгу, ни_гецулу, ни даже_манджи. Священник, который хочет сказать женщине нечто наедине, ночью приходит к ее шатру и определенным образом скребется о его войлок. Подразумевается, что это какое-то животное бродит вокруг и надо его прогнать. Женщина берет палку и выходит наружу, чтобы прогнать животное, а поскольку домашние заботы полностью лежат на ней, муж позволяет жене находиться при исполнении ее трудовых обязанностей.

Так что калмыцкий ад не предусматривает кары за грех прелюбодеяния.

Когда калмычка чувствует приближение родов, она предупреждает священников; те тотчас прибегают и, стоя перед ее дверью, молят далай-ламу о благополучии ребенка, который вот-вот родится. Ну а муж берет палку — нередко ту самую, какую брала его жена, чтобы прогнать скребущееся в шатер животное, — и размахивает ею в воздухе, дабы отогнать злых духов.

Как только ребенок появляется на свет, кто-нибудь из родственников выбегает из кибитки (так называются калмыцкие шатры), и ребенку дается имя любого одушевленного или неодушевленного предмета, который первым попался на глаза этому родственнику, так что новорожденного могут назвать Камнем или Собакой, Козой или Цветком, Котелком или Верблюдом.

Браки — мы говорим о браках тех, кто занимает определенное положение в калмыцком обществе, — сопровождаются теми же приготовлениями, что и все восточные браки, то есть жених выторговывает себе жену у ее отца, стараясь заплатить за нее самую умеренную цену; обычно за жену платят наполовину деньгами, наполовину верблюдами; однако муж не покупает кого попало. Поскольку многоженство и развод у калмыков больше не в ходу, им хочется любить женщину, которую они выбирают; ну а когда есть уверенность во взаимном влечении и выкуп за жену внесен, надо еще похитить ее у отца или, по крайней мере, изобразить это похищение.

Жених совершает умыкание, возглавляя дюжину молодых людей из числа своих друзей. Семья сопротивляется ровно настолько, чтобы жених мог гордиться тем, что он завоевал жену. Усадив ее на лошадь, он пускается вместе с ней вскачь. Этим, возможно, и объясняются навыки в верховой езде, которые мы отметили у придворных дам княгини Тюмень. Калмыцкая девушка всегда должна быть готова к тому, чтобы вскочить на коня: никто ведь не знает, что может случиться.

Как только девушку похитили, воздух оглашается ликующими криками и в знак победы гремят выстрелы.

Всадники не останавливаются, пока не достигнут места, где поставлен треножник. Этому треножнику предстоит служить опорой котла для новой семьи, и, следовательно, он займет место в центре кибитки, где будет праздноваться свадьба.

Там молодые супруги спешиваются, становятся на колени на ковер и получают благословение священника; после этого они поднимаются, поворачиваются лицом к солнцу и произносят молитву, обращенную к четырем стихиям; затем с коня, на котором была привезена невеста, снимают удила и уздечку и отпускают его на волю в степь: он будет принадлежать теперь любому, кто сможет его изловить.

Свобода, предоставленная коню, имеет символический смысл: этим девушке напоминают, что она перестала быть собственностью отца и, став собственностью мужа, должна забыть дорогу к кибитке, где ей довелось родиться.

Все кончается постройкой и установкой кибитки для молодых супругов; на ее пороге женщина сбрасывает с себя покрывало, которое она не снимала до этой минуты. И тогда супруг подкидывает в воздух покрывало, которое только что сняла с себя его жена, и поскольку в этом бегстве невесту, если она очень родовита, непременно сопровождает фрейлина, а если ее положение не такое высокое — простая служанка, то любой калмык, сумевший завладеть покрывалом невесты, становится мужем этой служанки или этой фрейлины.

Похороны у калмыков тоже имеют особый характер. У них существуют, как это было у древних римлян, дни благоприятные и неблагоприятные. Если умерший скончался в удачный день, его погребают, как в христианских странах, и на его могиле водружают маленький флажок с написанной на нем эпитафией; если же, напротив, смерть совпала с неудачным днем, тело умершего оставляют на поверхности земли, покрывают войлочным ковром или циновкой и заботу о его погребении оставляют хищникам.

Наше возвращение во дворец происходило бы в том же порядке, в каком мы оттуда вышли, если бы Курно и Калино, утратив свое преждевременное доверие к калмыцким лошадям, не отпустили их на волю, словно на них только что была привезена украденная невеста, и не возвратились пешком.

Что же касается наших двенадцати придворных дам, то они и на обратном пути выказали себя столь же достойными наездницами.

По возвращении я спросил князя Тюменя, к каким семьям они принадлежат.

— Ни к каким, — ответил он.

— Как это ни к каким? — не понял я.

— Ну да, они сироты. Я пришел к мысли, что придворных дам для моей жены лучше выбирать среди сирот, которые таким образом приобретут подле нее достойное положение и обеспеченное будущее, чем брать их из богатых семей, у которых нет во мне никакой нужды.

То был не единственный ответ подобного рода, полученный мною от князя.

Когда мы вернулись во двор перед дворцом, он был заполнен народом: там собралось более трехсот калмыков.

Князь давал им всем обед в мою честь: для них зарезали коня, двух коров и двадцать баранов. Филе конины, нарубленное с луком, солью и перцем, полагалось есть сырым в качестве закуски. Князь подал нам порцию этого национального кушанья и предложил его попробовать; каждый из нас съел по кусочку величиной с орех. У меня нет намерения навязывать эту закуску нашим гурманам, но вполне очевидно, что она куда лучше, чем кое-какие блюда, которые мне довелось есть за столом у русских аристократов.

Князь, прежде чем мы сели за стол, занялся своими калмыками, наблюдая за тем, чтобы у них не было ни в чем недостатка, и, словно считая себя обязанным извиниться передо мной за эти заботы, задерживавшие нашу трапезу, сказал:

— Эти люди дают мне средства к существованию, а потому справедливо, что я доставляю им немного радости.

Как видно, князь Тюмень поистине человеколюбив.

Он очень богат, но его богатство ничуть не похоже на наше и не может быть оценено нашими мерками.

У него около одиннадцати тысяч подданных; каждый кочевник ежегодно платит ему десять франков в виде оброка, то есть денежной повинности; заплатив эту сумму, он волен работать на себя, вместо того чтобы работать на князя.

Разумеется, вознаграждение за труд подданного принадлежит ему самому.

Так что прежде всего у князя есть доход примерно в миллион сто тысяч франков в год.

Кроме того, у него есть пятьдесят тысяч лошадей и тридцать тысяч верблюдов; что же касается баранов, то им вообще никто не ведет счет: возможно, их десять или двенадцать миллионов.

Примерно шестьсот тысяч голов продается на каждой крупной ярмарке, а таких ярмарок четыре в год — Казанская, Донская, Царицынская и Дербентская.

Князь приказал зарезать для нас молодого верблюда и шестимесячного жеребенка. В представлении калмыков мясо двух этих животных — самая изысканная и самая почетная еда, какую только может вкусить человек.

Филе, отбивные котлеты и задний окорок из туш этих молодых животных составили основные блюда нашего завтрака, но, кроме того, на стол были поданы еще баранина, куры, дрофы и другая дичь, причем в совершенно дикарском изобилии.

Пока мы завтракали, триста калмыков завтракали тоже и не менее обильно, чем мы.

Во время десерта князь попросил меня встать и с бокалом в руке подойти к окну, чтобы выслушать их здравицу и провозгласить ответную.

Я откликнулся на этот призыв. Все калмыки встали, держа в одной руке деревянную чашку, а в другой наполовину обглоданную кость лошади, коровы или барана. Они трижды прокричали "ура" и выпили за мое здоровье.

Но мой бокал показался князю слишком маленьким, чтобы достойно ответить такому массовому порыву, так что мне принесли рог, оправленный в серебро, и вылили в него полную бутылку шампанского; полагая себя способным выпить за здоровье одиннадцати тысяч подданных князя тринадцатую часть того, что Бассомпьер выпил за здоровье тринадцати кантонов, я осушил мой рог залпом: этот подвиг принес мне единодушную овацию, однако не побудил меня повторить его.

Трапеза эта была поистине гомерической! Я не присутствовал на свадьбе Камачо, но ничуть не жалею об этом, побывав на празднестве князя Тюменя!

По завершении завтрака, сопровождавшегося обильным возлиянием всякого рода крепких напитков, было объявлено, что все готово для скачек.

Все поднялись; я имел честь предложить руку княгине Тюмень. Мы пересекли двор, сопровождаемые неистовыми криками "ура". В степи нас уже ждал помост, сооруженный за время нашей трапезы; я подвел княгиню к этому помосту, на котором вместе с ней расселись придворные дамы.

Помост продолжали установленные полукругом стулья, предназначавшиеся для мужчин.

Скачки на дистанции в десять верст (два с половиной льё!), начинались от левой стороны этого полукруга и кончались у его правой стороны.

За приз боролись сто лошадей, на которых сидели не только всадники, но и всадницы, ибо женщины в Калмыкии достигли такой степени равенства с мужчинами, какой тщетно добиваются француженки.

Бедняжка Олимпия де Гуж, желавшая, чтобы женщины имели право подниматься на трибуну, поскольку они могли подниматься на эшафот, была бы счастлива увидеть, что в Калмыкии царит подобное общественное равенство обоих полов.

Призами на скачках были назначены миткалевый халат и годовалый жеребенок.

Сто лошадей рванулись вперед как вихрь и вскоре скрылись за небольшим пригорком. Прошло полчаса. Потом, прежде чем появились сами лошади, послышался приближавшийся стук их копыт; затем мы увидели сначала одного всадника, потом еще шесть, а за ними и всех остальных, растянувшихся на расстоянии в четверть льё.

Возглавлял скачки паренек лет тринадцати, который все время держался впереди и достиг цели, на пятьдесят шагов опередив следовавшего за ним соперника.

Победителя звали Бука. Он подошел, чтобы получить из рук княгини миткалевый халат, который был слишком длинный для него и тянулся за ним, как платье со шлейфом, а из рук князя — годовалого жеребенка.

Не медля ни мгновения, он надел халат, в ту же минуту вскочил на жеребенка и с торжеством проследовал вдоль выстроившихся в ряд соперников, побежденных, но не завидующих его успеху.

Князь попросил нас оставаться на местах. Он намеревался показать нам, как калмыки устанавливают свои шатры и снимаются с места.

Но прежде всего примите к сведению, что в Калмыкии, в отличие от нас, не существует тех двух явлений, какие так осложняют жизнь: землевладельцев и арендной платы за землю.

Земля принадлежит всем. Каждый имеет право занять на ней любое место под солнцем, если оно не занято другим.

Там не платят ни за почву, ни за воздух, и поземельный налог так же незнаком калмыкам, как налог на двери и окна.

Перед зрителями появились четыре верблюда, которые несли на спинах кибитку, а также все необходимые в калмыцком хозяйстве вещи; животных вели отец семейства, мать и двое сыновей.

Верблюды остановились в двадцати шагах от помоста и по команде опустились на колени, так что хозяева получили возможность с легкостью снять с их спин груз.

Как только эта операция была закончена, верблюды, словно выучив свои роли в разыгрываемом перед нами спектакле, встали и принялись щипать траву.

Тем временем на глазах у нас кибитка устанавливалась и обставлялась со сказочной быстротой. Через десять минут каждый предмет обстановки уже находился на своем месте.

Когда шатер был установлен, один из сыновей подошел к нам, поприветствовал нас по-восточному и пригласил вступить под гостеприимный кров его отца.

Мы приняли приглашение. В ту минуту, когда я вошел в шатер, глава семьи накинул мне на плечи, в знак приветствия, великолепную шубу из черного каракуля.

Это был подарок, сделанный мне князем Тюменем.

Мы все расселись на коврах, скрестив ноги на турецкий манер.

Семья тотчас же предложила нам выпить калмыцкого чая.

О, тут нас поджидало нечто совсем иное!

Полностью доверившись церемониалу и помня, что калмыки соприкасались с Китаем через своих предков-монголов, я с полным доверием поднес ко рту чашку чая.

Я заявляю, что никогда ни одному христианину не приходилось испытывать тошноту от более чудовищного питья.

Мне даже подумалось, что меня отравили.

Естественно, у меня возникло желание узнать, из каких составных частей варят это отвратительное зелье.

Основой его является кусок плиточного чая, который привозят из Китая; его кипятят в котле и добавляют туда молоко, масло и соль.

Я видел, как нечто подобное делал Одри в Варьете, в "Госпоже Жибу и госпоже Поше", однако тогда я довольствовался тем, что смотрел, но никоим образом не пробовал.

Князь выпил с явным наслаждением две или три чашки калмыцкого чая, и я с огорчением увидел, что и моя очаровательная маленькая княгиня, которую мне так хотелось поэтизировать, выпила чашку, а скорее даже чашу, ничуть не поморщившись.

После чая подали водку из кобыльего молока, но на этот раз, предупрежденный заранее, я лишь чуть пригубил ее. Изобразив удовлетворение, чтобы не обидеть хозяина, я поставил чашку на землю, постаравшись опрокинуть ее при первой же возможности.

Чтобы калмык стал кочевником — а это самое заветное чаяние, к которому его подталкивает племенной инстинкт, — ему следует сделаться обладателем четырех верблюдов: эти четыре верблюда необходимы кочевнику, чтобы перевозить кибитку и многочисленную утварь, которая в ней имеется.

Впрочем, как и все пастушеские народы, калмыки живут очень скудно: молоко — их главная пища. Они почти не знают, что такое хлеб. Чай — это их главное питье, водка из кобыльего молока — самая большая у них роскошь.

Без компаса, без всякого знания астрономии они великолепно ориентируются в огромных безлюдных пространствах и, как все обитатели больших равнин, обладают чрезвычайно острым зрением: на неслыханно больших расстояниях, даже после захода солнца они различают всадника на горизонте и при этом могут сказать, едет он на лошади или на верблюде и, что уж совсем поразительно, чем он вооружен — копьем или ружьем.

По прошествии десяти минут, проведенных под гостеприимным кровом кибитки, мы поднялись, распрощались с нашим хозяином и, выйдя наружу, снова расселись: дамы — на помосте, мужчины — на стульях.

В ту же минуту семья кочевников стала сниматься с места, что заняло еще меньше времени, чем понадобилось на установку шатра. Все предметы снова заняли положенные им места на спине терпеливых и неутомимых животных, предназначенных для того, чтобы переносить груз с одного конца степи в другой.

Каждый из членов семьи легко и проворно вскарабкался на вершину каждой из движущихся пирамид и устроился там, умело сохраняя равновесие; вначале отец, который вел караван, затем мать, потом оба сына один за другим прошли перед нами, скрестив руки на груди, и, поклонившись, удалились самым быстрым аллюром, на который были способны верблюды; десять минут спустя и люди, и животные, превратившись вначале в силуэты на фоне неба, исчезли затем за какой-то складкой местности.

LXX. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРАЗДНИКА

Едва только принимавшая нас семья кочевников скрылась из глаз, как двое всадников, каждый из которых держал на руке сокола в клобучке, выехали со двора княжеского дворца, сопровождаемые двумя колясками и двенадцатью или пятнадцатью лошадьми. Человек, которого князь поставил нести дозор, только что дал знать, что стая лебедей опустилась в излучине одного из малых рукавов Волги, которые огибают дворец князя и образуют остров окружностью в два-три льё.

Мы снова заняли места в колясках. Придворные дамы, к моей великой радости, снова вскочили на лошадей, проявив все ту же быстроту и непринужденность. Нам подробно объяснили, как, оставаясь незамеченными, по возможности близко подъехать к месту, где находились лебеди, и мы двинулись.

Степь удобна тем, что для передвижения по ней не нужны никакие дороги.

Небольшие складки местности там столь незначительны, что их можно преодолевать, сидя в коляске и едва замечая подъемы и спуски; коляска катится по толстому вересковому покрову и толчки при этом ощущаются не больше, чем если бы вы ехали по турецкому ковру.

Однако теперь это уже не была та бешеная верховая езда, как утром: всадники, сокольники и даже придворные дамы придерживали лошадей, дабы не опередить коляски и не лишить гостей удовольствия от охоты.

Все хранили молчание, чтобы не спугнуть дичь и дать соколам возможность, напав на нее неожиданно, использовать все их преимущества. Принятые меры предосторожности были настолько действенны, что великолепная стая из дюжины лебедей взлетела всего лишь в двадцати шагах от нас.

В тот же миг, сняв с соколов клобучки, сокольники подбросили птиц вверх, подстегивая их голосом так, как это делают псари, когда они спускают собак.

Через несколько секунд два крылатых хищника, казавшиеся рядом с их грузными и массивными противниками не более чем черными точками, находились уже в середине стаи, которая разлетелась, испуская крики ужаса.

Соколы словно колебались минуту, а затем каждый из них выбрал себе жертву и бросился на нее.

Два преследуемых лебедя тотчас осознали опасность и, испуская жалобные крики, попытались уйти от соколов вверх, но те, с их длинными остроконечными крыльями, веерообразными хвостами и узким телом, вскоре взлетели на десять — двенадцать метров выше лебедей и сверху камнем упали на добычу.

Тогда лебеди, казалось, попробовали искать спасения в своем весе — они сложили крылья и рухнули вниз всей тяжестью тела.

Но свободное падение было не таким быстрым, как падение, которое ускоряли усилия: на полпути к земле лебеди были настигнуты соколами, вцепившимися им в шею.

С этой минуты бедные лебеди почувствовали себя погибшими и больше не пытались ни улететь, ни защититься: один упал в степь, другой — в реку.

Тот, что упал в реку, воспользовался этим преимуществом, чтобы еще немного побороться за свою жизнь; он нырнул, стремясь избавиться от врага, но сокол, скользя по воде, ждал, пока лебедь вынырнет на поверхность, и каждый раз, когда несчастная водоплавающая птица высовывала из воды голову, изо всей силы бил ее клювом.

Наконец лебедь, растерянный, оглушенный и окровавленный, стал биться в агонии, взметая вокруг себя брызги и пытаясь ударить сокола своим костистым крылом, но сокол осторожно держался на расстоянии, пока лебедь не затих совсем.

Тогда сокол опустился на безжизненное тело, уносимое течением, и, издавая ликующие крики, оставался на этом плавучем островке до тех пор, пока двое калмыков и один сокольник не подплыли на лодке, чтобы подобрать и мертвого побежденного, и полного жизни гордого победителя.

Сокольники тотчас дали соколам в награду за их безупречное поведение по окровавленному куску мяса, которые они достали из своих кожаных сумок, висевших у них на поясе.

Скажем, однако, что победа сокола, который одолел лебедя, упавшего в степь, была менее яркой, чем у его соперника.

Впрочем, живописное зрелище этой охоты, окрашенное, благодаря нарядам наших калмыков, восхитительным колоритом средневековья, было знакомо мне и раньше: я уже охотился так однажды вместе с одним из моих друзей, у которого был великолепный соколиный двор в Компьенском лесу, и пару раз в замке Ло, вместе с королем и королевой Голландии.

Что касается князя Тюменя, то у него тоже был отличный соколиный двор, который состоял из дюжины отборных соколов, взятых еще птенцами и обученных сокольниками.

Поскольку хищные птицы не дают потомства в неволе, приходится ловить ихдикими, так что, помимо дюжины обученных соколов, у князя всегда имеется еще десяток, проходящих обучение.

Хорошо обученный сокол стоит от трех до четырех тысяч франков.

Охота увлекла нас на расстояние около одного льё от дворца. Было пять часов вечера. Обед — совершенно излишняя роскошь после завтрака, съеденного нами в полдень, — ждал нас к шести часам. Мы возвращались вдоль берега реки, что давало нам возможность еще раз посмотреть на наших соколов в действии.

И в самом деле, вскоре на наших глазах в воздух поднялась прекрасная серая цапля, и, хотя она взлетела на большом расстоянии от нас, сокольники сняли с соколов клобучки, и птицы взмыли вверх в полете, который можно уподобить только полету молнии.

У цапли, атакованной сразу двумя врагами, почти не было надежды на спасение, однако она попыталась защищаться, о чем лебеди даже не помышляли.

Правда, ее длинный клюв — это страшное оружие, на которое иногда накалывается даже она сама, падая с высоты, но, то ли ее собственная неловкость была тому причиной, то ли искусность ее противников сделала свое дело, уже через мгновение цапля упала на землю, где благодаря проворству одного из сокольников она была взята в плен живой и почти без всяких ран.

Птице спасли жизнь, и, с обрезанным крылом, ей суждено было служить украшением птичьего двора князя.

Это удивительно, но крупные перелетные птицы, такие как аисты, журавли и цапли, необычайно легко поддаются приручению.

Оба сокола получили еще по небольшому куску окровавленного мяса и казались вполне довольными своей судьбой.

Мы прибыли во дворец, где, как я уже сказал, нас ждал обед.

Гомеровское изобилие и гостеприимство Идоме-нея — ничто в сравнении с гостеприимством и изобилием, которые предложил нам калмыцкий князь.

Один лишь список блюд, из которых состоял обед, и список вин, предназначенных орошать их, занял бы целую главу.

Во время десерта княгиня Тюмень и ее придворные дамы встали из-за стола.

Я хотел было сделать то же самое, но г-н Струве, действуя от имени князя, попросил меня остаться на месте, ибо это временное отсутствие княгини и ее придворных дам входило в программу праздника и готовило нам какой-то сюрприз.

Князь взял на себя обязанность развлекать и занимать нас, и делал это с таким умением, что нам оставалось лишь предоставить ему полную свободу действий, а точнее, предоставить события их естественному ходу.

И в самом деле, через четверть часа после ухода княгини и ее придворных дам появился церемониймейстер, облаченный в то же красное одеяние, в том же желтом капюшоне на голове и с тем же жезлом в руке, и сказал несколько слов на ухо своему повелителю.

— Господа! — произнес князь. — Княгиня приглашает нас к себе на кофе!

Приглашение было слишком своевременным, чтобы не быть с готовностью принятым.

Я предложил руку княжне Грушке, которую ее европейское платье ставило в один ряд с цивилизованными дамами, и мы под предводительством князя Тюменя последовали за церемониймейстером.

Выйдя из дворца, мы направились к небольшой группе шатров, стоявших шагах в тридцати от главного здания.

Эта группа шатров, к которой мы шли, представляла собой загородный дом княгини с его службами, а вернее, это было ее любимое жилище, ее национальная кибитка, которую она предпочитала всем каменным зданиям на свете, когда-либо построенным, — от дворца Семирамиды до китайского дома г-на д’Алигра.

Там нас ждало поистине любопытное зрелище, там мы вступали в подлинную Калмыкию.

Шатры княгини — их было три, и они соединялись между собой: первый служил прихожей и залом ожидания, второй — гостиной и спальней, третий — умывальной и гардеробной — так вот, повторяю, эти три шатра были несколько больше жилищ простых калмыков, но имели точно такую же форму и снаружи их покрывала точно такая же ткань.

Что же касается внутреннего убранства, то здесь уже было существенное отличие.

Средний шатер, то есть главный, освещался сверху, как это было принято, через круглое отверстие в крыше, но внутри весь был обтянут красным узорчатым шелком; пол покрывал великолепный ковер из Смирны, а внутренний проход в помещении был выстлан вышитым войлоком из Хорасана.

Напротив входа в шатер находилась огромная тахта, служившая диваном днем и постелью — ночью; у ее изголовья и изножья стояли похожие на две этажерки, уставленные китайскими безделушками, два алтаря, посвященные далай-ламе; над этими алтарями, в воздухе, насыщенном благовониями, колыхались знамена, флаги и вымпелы всевозможных цветов.

Княгиня восседала на тахте, а у ее ног, на ступеньках, по которым можно было взойти на это подобие трона, находились ее двенадцать придворных дам, пребывавших в тех же позах, в каких они предстали перед нами впервые, — то есть сидевших на собственных пятках и впавших в состояние своей изначальной неподвижности.

Признаться, в ту минуту я отдал бы все на свете, чтобы иметь с собой фотографа, который мог бы за несколько секунд запечатлеть всю эту картину, такую странную и вместе с тем такую живописную.

По всей внутренней окружности шатра были приготовлены подушки, чтобы мы, в свой черед, могли сесть там на корточках; однако, поскольку ширина тахты позволяла оказать такую любезность, княгиня поднялась, когда мы вошли, и пригласила наших спутниц сесть рядом с ней.

Не стоит и говорить, что князь все это время особенно старательно оказывал внимание дамам и проявлял учтивость и галантность, которых они определенно не могли бы ожидать от банкира с Шоссе д’Антен или от члена Жокей-клуба.

Принесли чай и кофе — на этот раз настоящий чай и настоящий кофе, — которые были поданы по-турецки, то есть на полу.

Я позаботился выяснить, не калмыцкий ли это чай и кофе, но мне ответили, что это кофе мокко и китайский чай.

Когда кофе был выпит, одной из придворных дам принесли балалайку — что-то вроде русской гитары с тремя струнами, из которой она стала извлекать несколько унылых и монотонных звуков наподобие тех, какие можно услышать в Алжире, где их извлекают из похожего инструмента.

При первых же нотах — если подобные звуки могут быть названы нотами — вторая придворная дама встала и принялась танцевать.

Я употребил слово "танцевать" лишь потому, что ни в письменной, ни в устной моей речи мне не удалось найти более подходящего выражения; дело в том, что подобные телодвижения нельзя назвать танцем. Это были наклоны туловища и кружения, изображавшие некую томительную пантомиму, которую танцовщица исполняла без всякой тени чувственности, изящества и удовольствия.

Минут через десять танцовщица вытянула руки, встала на колени, обращаясь с призывом к какому-то невидимому духу, поднялась, еще раз повернулась вокруг себя и подошла к другой придворной даме, которая встала, уступив ей свое место, и заменила ее в танце.

Вторая танцовщица произвела в точности те же движения, что и первая; затем ее заменила третья, которая принялась выполнять те же упражнения без каких бы то ни было изменений.

Я уже начал всерьез опасаться, что все двенадцать придворных дам имеют одно и то же предписание и будут сменять одна другую, вследствие чего нас ожидает до самой полуночи череда несколько однообразных развлечений, но после третьей танцовщицы, поскольку чай и кофе были выпиты, княгиня встала, сошла со ступенек, подала мне руку, и мы вышли.

Само собой разумеется, что двенадцать придворных дам, тотчас вскочившие как по команде, зашагали вслед за княгиней и вернулись во дворец такой же степенной походкой, как и их повелительница.

Воспользовавшись нашим отсутствием, дворец иллюминировали.

Гостиная сияла огнями, отражавшимися в великолепных зеркалах и граненых хрустальных люстрах, явно привезенных из Франции.

У одной из стен гостиной стоял рояль от Эрара.

Я спросил у князя, играет ли кто-нибудь в доме на фортепьяно. Он ответил, что нет, но, насколько ему известно, во Франции не существует гостиной без рояля — увы, он сказал правду! — и ему тоже захотелось иметь рояль у себя.

Впрочем, этот рояль, прибывший всего лишь месяц назад, еще совершенно не был в употреблении, и его только накануне настроил мастер, которого князь специально вызвал из Астрахани, на тот случай, если кто-нибудь из гостей, которых он ожидал, умеет играть на этом экзотическом инструменте.

Три наши дамы умели играть на фортепьяно.

Чтобы ответить любезностью на любезность, только что оказанную нам княгиней, я попросил Калино, большого мастера русской пляски, исполнить национальный танец.

Калино ответил, что он готов, если одна из дам пожелает выступить с ним в паре.

Сделать это вызвалась г-жа Петриченко. Мадемуазель Врубель села за фортепьяно.

Калино и его партнерша встали друг против друга.

Если некоторые стороны университетского образования Калино были упущены, то его врожденные способности к танцевальному искусству, напротив, получили огромное развитие.

Калино танцевал "русскую" с таким же совершенством, с каким за шестьдесят лет до этого Вестрис танцевал гавот.

Он привел в восхищение присутствующих и получил похвалу от княгини.

После этого было решено устроить французскую кадриль.

Мадемуазель Врубель, которая была в трауре и не танцевала, осталась за фортепьяно, звуки которого явно доставляли большое удовольствие княгине.

Госпожа Давыдова и г-жа Петриченко, приглашенные Курно и Калино, встали на свои места.

Княгиня, уже весьма возбужденная русской пляской, пришла в совершенный восторг от французского танца. Она то и дело поднималась со своего кресла, глядела на танцующих своими сияющими глазами, наклоняясь то вправо, то влево, чтобы лучше разобраться в танцевальных движениях, аплодировала, когда танцоры выполняли сложные фигуры, и приоткрывала в улыбке свой прелестный свежий ротик сердечком. Наконец, когда закончилась последняя фигура, княгиня подозвала князя и сказала ему несколько слов шепотом, но с большим жаром.

Мне стало понятно, что она просит у него разрешения танцевать.

Я обратил на это внимание г-на Струве, которому, на мой взгляд, вполне естественно было бы выступить посредником в таком важном деле. Господин Струве, в самом деле, взял на себя это поручение и выполнил его настолько успешно, что у меня на глазах предложил княгине руку и стал в позицию для следующей кадрили.

Но оставались еще придворные дамы, которые смотрели на княгиню глазами, полными зависти.

Я кивнул Калино и отправился спросить князя, не будет ли нарушением калмыцкого этикета, если придворные дамы примут участие в той же кадрили, что и княгиня.

Князь был явно расположен идти на уступки; если бы в эту минуту у него попросили конституцию для его народа, он дал бы ее не раздумывая.

Он разрешил общий танец.

Когда бедные придворные дамы узнали эту счастливую новость, они сразу же стали подбирать юбки, как для езды верхом, но княгиня одним взглядом умерила их восторги.

Калино подал руку одной из придворных дам, Курно — другой; двое или трое молодых русских, приехавших из Астрахани вместе с нами, тоже выбрали себе партнерш; г-жа Давыдова и г-жа Петриченко взяли на себя роль кавалеров еще для двух дам; наконец, две последние, которым не хватило кавалеров, составили пару и заняли место в общем хороводе.

Музыка дала сигнал к началу.

За свою жизнь я брался рассказывать о многом и даже, полагаю, о том, о чем рассказать невозможно, но рассказать об этом танце я не возьмусь.

Никогда еще такая неразбериха, такая толкотня, такая суматоха не представали глазам европейца. Фигур танца не было и в помине; когда требовалось идти направо, все двигались налево; все вращения совершались в противоположном направлении; одна из танцующих упорно держалась в цепочке дам, тогда как другая стремилась выказать свое расположение одному-единственному кавалеру; калмыцкие головные уборы падали и катились по полу, как уланские шапки на поле битвы; все натыкались друг на друга и наступали на ноги кому попало; все смеялись, кричали и плакали от восторга.

Князь держался в стороне. Я взобрался на кресло в углу, откуда мне было видно все, и просунул руку в подхват шторы, чтобы не упасть.

Смех уже переходил в судорожный хохот.

Только от мадемуазель Врубель зависело, продлится ли это безумие всю ночь: для этого ей нужно было лишь беспрерывно играть до самого рассвета.

В конце концов танцоры и танцорки попадали бы замертво на пол, но, несомненно, не остановились бы, пока они могли держаться на ногах.

Княгиня пребывала в таком восторженном состоянии, что, вместо того чтобы вернуться на свое место, она бросилась на шею мужу.

Она сказала ему по-калмыцки какую-то фразу, которую я имел нескромность попросить перевести.

Эта фраза в дословном переводе звучит следующим образом: "О друг моего сердца! Я никогда в жизни так не веселилась!"

Я был совершенно одного мнения с княгиней, и мне тоже очень хотелось бы иметь возможность сказать кому-нибудь: "О друг моего сердца! Я никогда в жизни так не веселился!"

Наконец все успокоились. После подобных упражнений было бы нелишне отдохнуть часок.

Тем временем произошло событие, в реальность которого я какое-то время никак не мог поверить, настолько трудно мне было внушить самому себе, что все это происходит на самом деле.

Князь в сопровождении г-на Струве подошел ко мне, держа в руках альбом.

Он попросил меня набросать в альбом несколько стихотворных строк, обращенных к княгине и способных запечатлеть для грядущих веков мое недолгое пребывание в Тюменевке. (Так называлось владение князя Тюменя.)

Альбом в Калмыкии! Представляете себе? Альбом от Жиру, с девственно-белой бумагой, нетронутый, как рояль Эрара, и, несомненно, прибывший вместе с ним, ибо князю, конечно, сказали, что, равно как не бывает гостиной без рояля, не бывает и рояля без альбома!

О цивилизация! Если я и мог предвидеть, что где-нибудь встречусь с тобой и стану твоей жертвой, то уж никак не между Уралом и Волгой, между Каспийским морем и озером Эльтон!

Но надо было примириться со своей участью и не питать зла к альбому.

Я попросил перо.

У меня была надежда, что этот предмет не удастся найти в доме князя Тюменя и, тем более, во всей остальной Калмыкии, а прежде, чем за ним можно будет послать к Мариону, я буду уже далеко.

Но нет: нашлись и перо, и чернильница.

Теперь мне ничего не оставалось, как сочинить мадригал.

Вот шедевр, который на память о моем пребывании здесь я оставил на первой странице альбома княгини.

КНЯГИНЕ ТЮМЕНЬ

Творец границы стран установил навеки:

Там — цепи горные, а там леса и реки.

А вам решил Господь степь без границы дать,

Где легче дышится, где вы, княгиня, склонны Империи своей благие дать законы,

И вашей грации, и красоте под стать.^[17]

Господин Струве перевел это шестистишие на русский язык князю, который перевел его на калмыцкий для княгини.

По-видимому, мои стихи, против обыкновения, сильно выиграли в переводе, ибо княгиня произнесла длинную благодарственную речь, в которой я не понял ни слова, но которая закончилась тем, что мне протянули для поцелуя ручку.

Мне казалось, что мой долг выполнен, но я ошибался.

Княжна Грушка уцепилась за руку князя Тюменя и шепотом сказала ему несколько слов.

Я не знал калмыцкого языка, но тут я понял все.

Она тоже хотела получить стихи.

Княгиня Тюмень заявила, что в любом случае я напишу их не в ее альбом, и унесла его в своих прелестных коготках, как ястреб жаворонка.

Княжна Грушка дала сестре унести альбом, пошла за тетрадью — все от того же Жиру — и принесла ее мне.

Я взялся за работу, но, признаюсь, стишок для княжны получился на одну строчку короче.

Княгиня Тюмень обладала правом первородства.

КНЯЖНЕ ГРУШКЕ

Определяет Бог судьбу своих детей;

Вам было суждено родиться средь пустыни.

Волшебней взгляда нет, улыбки нет светлей,

Чем ваша, Волги дочь! Красавица, вы ныне Ее жемчужина, цветок ее степей.^[18]

Совершив этот второй подвиг, я попросил разрешения удалиться.

У меня были опасения, что каждая из придворных дам тоже захочет получить четверостишие, а я уже исчерпал свое вдохновение.

Князь лично проводил меня в свою собственную спальню.

Он и княгиня ночевали в кибитке.

Я огляделся вокруг и увидел великолепный серебряный несессер с четырьмя большими флаконами, поставленный на туалетный столик.

Громадная кровать, покрытая пуховым одеялом, красовалась в алькове.

Китайские вазы и чаши блистали в углах комнаты лазурью и золотом.

Я совершенно успокоился.

Поблагодарив князя, я потерся носом о его нос, чтобы пожелать ему на ночь того же, что уже желал на день, то есть всяческого благополучия, и попрощался с ним.

Когда князь ушел, я стал думать о самом насущном.

После дня, полного движения и пыли, после бурного и жаркого вечера, который мы провели, самым насущным для меня было облить все тело как можно большим количеством воды.

Я находился в таком состоянии, что готов был с головой погрузиться в воду.

Но ни в вазах, ни в чашах я не нашел ни одной капли воды!

Весь этот китайский фарфор стоял здесь лишь для красоты и не имел никакого другого назначения.

Князь, несомненно, слышал, что в спальнях должны быть вазы и чаши, как в гостиной должно быть фортепьяно, а на фортепьяно — альбом.

Но, как и в случае с его фортепьяно и с его альбомом, нужен был случай, чтобы воспользоваться этими вазами и чашами.

Такой случай ему еще не представился.

Я стал заглядывать во флаконы несессера, питая надежду найти в них туалетную воду, за неимением воды из реки или из источника.

В конце концов это ведь тоже была бы вода!

Но нет: один содержал киршвассер, другой — анисовку, третий — кюммель, четвертый — можжевеловую настойку.

Увидев прелестные флаконы, украшающие несессер, князь решил, что они предназначены для ликеров.

Мне ничего не оставалось, как повернуться к кровати, моей последней надежде. Чистые простыни, в конечном счете, могли заменить многое.

Я снял пуховое одеяло, так как терпеть не могу эту постельную принадлежность.

Оно закрывало перину без простыни и покрывала, несущую на себе явные следы того, что ей не удалось сохранить девственную чистоту, которой отличались фортепьяно и альбом.

Я снова оделся, кинулся на кожаный диван и заснул, глубоко сожалея о том, что такой богатый и расточительный в излишествах, такой добрейший, любезнейший и милейший князь был так беден в самом необходимом!

LXXI. ДИКИЕ ЛОШАДИ

Хотя я лег спать достаточно поздно, а остальные гости князя Тюменя легли еще позже меня, в семь часов утра все уже были на ногах. Князь предупредил нас, что день начинается в восемь часов, и этот второй день должен был стать не менее насыщенным, чем предыдущий.

И в самом деле, без четверти восемь нас пригласили подойти к окнам дворца.

Едва приблизившись к ним, мы услышали как что-то, похожее на бурю, движется к нам с востока, и земля под нашими ногами задрожала.

В тот же миг туча пыли, поднявшаяся с земли к небу, затмила солнце.

Признаться, лично я пребывал в полнейшем неведении о том, что происходит. Я верил, что князь Тюмень всемогущ, однако не настолько же велико было его могущество, чтобы специально для нас устроить землетрясение.

Внезапно среди этой тучи пыли я начал различать стремительное движение какой-то огромной массы и увидел силуэты мчащихся четвероногих существ: мне стало понятно, что это дикие лошади.

Вся степь, насколько хватало глаз, дрожала, заполненная бешено несущимися к Волге лошадьми.

Вдалеке слышны были крики и ржание, вызванное болью или, скорее, яростью.

Огромный табун диких лошадей летел на нас из пустыни, преследуемый наездниками, которые подгоняли его бег. Первые лошади, оказавшись вдруг у самого берега Волги, на мгновение остановились, но, под нажимом тех, что давили на них сзади, решительно бросились в воду.

За ними кинулись и все остальные.

Десять тысяч диких лошадей с ржанием переплывали с одного берега Волги на другой, при том что ширина реки в этом месте составляла три километра.

Первые уже вот-вот должны были достичь правого берега, когда последние еще были на левом.

Наездники, подгонявшие лошадей, а их было человек пятьдесят, прыгнули в воду вместе с ними, но, оказавшись в воде, они соскальзывали со своих коней, не сумевших бы с такой тяжелой ношей на спине проплыть и пол-льё, и хватались кто за гриву, кто за хвост.

Я никогда в жизни не видел зрелища столь дикого и в то же время великолепного, столь ужасающего и в то же время величественного, как эти десять тысяч лошадей, единым табуном переплывающих гигантскую реку, которая преграждала им путь.

Пловцы, находившиеся в гуще лошадей, продолжали подгонять их криками.

Наконец, лошади и люди достигли правого берега и скрылись в редком лесу, первые деревья которого, напоминавшие рассыпной строй пехотинцев, подступали к самому берегу.

Мы застыли на месте, потрясенные увиденным. Я думаю, что даже в пампасах Южной Америки и в прериях Северной Америки взору путешественников никогда не представало более волнующее зрелище.

Князь извинился перед нами за то, что ему удалось собрать всего лишь десять тысяч лошадей. Он был предупрежден о нашем посещении только за два дня, а вот если бы его предупредили за четыре дня, он собрал бы табун в тридцать тысяч голов.

Потом нас пригласили пройти из дворца на берег Волги и сесть в лодку, поскольку большую часть предстоящего дня нам предстояло провести на правом берегу реки.

Мы не заставили себя упрашивать: перспектива была заманчивая.

Нас, правда, тревожил вопрос о завтраке, но наше беспокойство улеглось, когда мы увидели, что дюжина калмыков грузит в лодку корзины, по форме которых можно было догадаться об их содержимом.

Там были задние окорока жеребенка, филейные части верблюжьего мяса, половины жареного барана, а кроме того, бутылки разной формы и разного вида, в том числе и с посеребренным горлышком.

Убедившись, что волноваться по этому важнейшему вопросу не приходится, мы расселись по четырем лодкам, которые тотчас, словно во время гребных состязаний, устремились к противоположному берегу.

Вода в реке еще бурлила после переправы лошадей.

В середине Волги лодки немного отклонились от взятого направления, но, пройдя то место, где течение было особенно сильно, наверстали упущенное, выправили курс и пристали к берегу точно напротив того места, откуда они отчалили.

Все время, пока длилась переправа, я разглядывал гребцов.

Сходство между ними было поразительное. У всех были раскосые и едва приоткрытые глаза, плоские носы, выступающие скулы, желтая кожа, редкие волосы, жидкая или почти отсутствующая борода, но непременно усы; у всех были толстые губы, огромные и оттопыренные уши, напоминавшие уши колокола или ступки; у всех были маленькие ступни, обутые в очень короткие цветные сапожки, которые в далеком прошлом, должно быть, были желтыми или красными.

Но вот головные уборы у всех были одинаковые — квадратные желтые шапочки с опоясывающей голову оторочкой из черного овечьего меха.

Мне думается, что в фасоне этого мужского головного убора есть нечто не только национальное, но и религиозное.

Что же касается женских головных уборов, то, видимо, в Калмыкии существуют по этому поводу определенные предрассудки, так как, несмотря на все мои просьбы, обращенные к князю и княгине Тюмень, я не смог получить ни одного образца головного убора ни самой княгини, ни какой-либо из ее придворных дам.

Поэтому я в отчаянии, мои дорогие читательницы, оттого что вернусь во Францию, не сумев привезти вам это средство подчеркнуть вашу красоту.

Едва оказавшись на правом берегу реки, князь Тюмень вскочил на коня, который его уже ожидал, и проделал на нем несколько замысловатых прыжков.

На наш взгляд, он был скорее крепким, чем блестящим наездником: седло у него было слишком высокое, а стремена слишком короткие по сравнению с привычными для нас представлениями о верховой езде, и это вынуждало его ехать стоя, оставляя промежуток между седлом и тем местом, какое предназначено для того, чтобы на него опираться.

Так что конь скакал буквально между ногами у всадника, как Троянский конь скакал бы между ногами колосса Родосского.

Впрочем, все калмыки, если только они не садятся на лошадь совсем без седла, держатся на ней таким же образом. Садятся же они на лошадь уже в раннем детстве, а можно даже сказать, еще в колыбели.

Князь Тюмень показал мне колыбель своего сына: это было деревянное устройство, сделанное вогнутым таким образом, чтобы оно охватывало спинку ребенка, и имевшее деревянный выступ вроде тех, на какие в шорных лавках подвешивают седла. Ребенка сажают верхом на эту своеобразную заднюю луку седла, покрытую полотном, как и вся остальная колыбель; он пребывает там стоя, поддерживаемый в вертикальном положении ремнями, которые затягивают вокруг его груди. Это устройство, используя приделанное позади него кольцо, вешают на стену.

Седельце, на котором ребенок сидит верхом, имеет отверстие и пропускает все, от чего угодно избавиться маленькому наезднику.

Когда маленький калмык вырастает из колыбели, где, как мы видим, он уже сидит в седле, его сажают верхом на барана или собаку, вплоть до того возраста, в котором он уже сможет сесть на настоящую лошадь или взобраться на верблюда.

Вот почему все эти превосходные наездники, с их слишком высокими каблуками и слишком низкой обувью, оказываются никуда не годными ходоками.

Вернемся однако к нашему князю, который предавался джигитовке в облаке песка, взметавшегося из-под копыт его лошади и падавшего ему на голову.

По знаку князя калмыцкие наездники погнали перед собой и вывели на берег реки небольшой табун лошадей из числа только что переплывших ее, голов примерно в триста — четыреста.

Князь взял лассо и бросился в середину табуна, не обращая никакого внимания на враждебность животных, которые ржали, кусались, брыкались; накинув лассо на коня, показавшегося ему самым норовистым, он пустил свою лошадь в галоп и, несмотря на все усилия коня освободиться, вытянул его из середины табуна. У плененного коня, оторванного от своих собратьев, на губах выступила пена, грива поднялась дыбом, а глаза налились кровью.

Надо было обладать поистине неимоверной силой, чтобы противостоять рывкам, которые дикое животное передавало тому, кто заставлял его действовать против собственной воли.

Как только конь оказался отделен от табуна, пять или шесть калмыков бросились на него и повалили его на землю, но, едва лишь один из калмыков встал так, что поваленный конь оказался у него между ногами, остальные сняли с него лассо и дружно, как по команде, отбежали в сторону.

Минуту конь пребывал в неподвижности, а затем, видя себя избавленным от всех своих врагов, за исключением одного человека, счел себя свободным и одним прыжком поднялся на ноги.

Но он был теперь невольником в большей степени, чем прежде, ибо на смену материальной власти пут и силы пришла власть ловкости и ума.

И тогда между диким животным, спина которого никогда прежде не знала никакого груза, и опытным наездником завязалась удивительная борьба. Конь скакал, вертелся, крутился, пытался пустить в ход губы, откидывал голову назад, бросался в реку, взбирался по крутому откосу, уносил своего всадника прочь и возвращался с ним на прежнее место, снова уносил его, вжимал его спиной в песок и вскакивал с ним вместе, взвивался на дыбы и, в конце концов, опрокидывался навзничь.

Все было напрасно: казалось, всадник сросся с конем. Через четверть часа побежденный конь запросил пощады и лег, задыхаясь.

Трижды этот опыт повторялся с участием разных коней и разных наездников, и трижды человек выходил победителем.

И тогда выступить в роли объездчика вызвался мальчик лет десяти. Ему предоставили самую дикую лошадь, какую только удалось отыскать; мальчик проделал все то же, что до него проделали взрослые мужчины.

Несмотря на свою безобразную внешность, всадники, обнаженные по пояс, выглядели в этой борьбе великолепно. Их бронзовая кожа, жилистые тела, дикие лица — все, включая каменное безмолвие, которое они хранили в минуты наибольшей опасности, придавало им в этой жестокой схватке человека и коня вид античных кентавров.

Затем все приступили к завтраку, чтобы дать время приготовиться к скачкам верблюдов.

Я добился от князя согласия, чтобы всем объездчикам, а прежде всего мальчику уделили часть наших съестных припасов и напитков.

На берегу Волги был установлен шест, на верху которого развевался длинный флаг: это была конечная точка верблюжьих скачек. Начальная же их точка находилась в одном льё вверх по течению реки: участники скачек должны были двигаться вниз по течению, то есть с северо-запада на юго-восток.

Князь выстрелил из ружья, в ответ раздался другой выстрел, звук которого донесло до нас речное эхо, и это возвестило, что скачки начались.

Через несколько минут мы увидели, как появились первые верблюды, которые бежали, вздымая за собой песчаный вихрь. Их галоп был, наверное, на треть быстрее галопа лошади.

Я полагаю, что им понадобилось не более шести-семи минут, чтобы покрыть эту дистанцию в четыре версты.

За первым пришедшим к конечной точке верблюдом, отстав от него всего на десять шагов, следовал его соперник. Сорок восемь остальных прибежали, как Куриации, один за другим, с различными интервалами.

Призом было прекрасное казацкое ружье, которое наездник-победитель принял с явной радостью.

Потом пришел черед скачек с призовым бумажным рублем и скачек с призовым серебряным рублем.

Всадники, сидя на лошади без седла и поводьев и управляя ею только с помощью колен, должны были на всем скаку схватить бумажный рубль, обернутый вокруг небольшого деревянного колышка.

Что же касается серебряного рубля, то с ним все обстояло еще труднее: он лежал плашмя на земле.

Все эти упражнения исполнялись с поразительной ловкостью.

Награждены были все, даже побежденные.

Я полагаю, что трудно найти более счастливый народ, чем эти славные калмыки, и лучшего повелителя, чем князь Тюмень.

День клонился к вечеру; череда состязаний должна была закончиться борьбой.

Призом в борьбе был великолепный патронташ, примитивный и в то же время роскошный: грубоватый кожаный пояс, весь украшенный серебром.

Я попросил дать мне посмотреть этот приз вблизи; князь принес мне его.

При виде патронташа я ощутил непреодолимое желание завладеть этой дикарской драгоценностью.

— А можно мне состязаться с вашими борцами? — спросил я князя.

— Зачем? — поинтересовался князь.

— Потому что мне нравится этот приз, и я очень хочу завоевать его.

— Возьмите себе этот патронташ, — сказал князь, — я счастлив, что он вам нравится. Я не осмелился вам его предложить.

— Но, простите, князь, я хочу его заслужить, а не получить даром.

— Тогда, — промолвил князь, — если у вас на самом деле есть намерение бороться, окажите мне честь бороться против вас.

На такое предложение нельзя было ответить ничем, кроме согласия. Именно это я и сделал.

На берегу Волги была приготовлена круглая площадка. Зрители расселись по местам. Я храбро вошел в круг. Князь последовал за мной. Мы сбросили всю одежду, закрывающую верхнюю половину тела, и остались лишь в штанах.

Кожа князя была цвета светлого кофе с молоком. Его тело, хотя и тоже несколько жилистое, как у других калмыков, было все же намного более пропорциональное, чем у них. Думается, что причина этого крылась не в превосходстве его натуры, а в лучшем питании.

Перед тем как схватиться врукопашную, мы под аплодисменты зрителей потерлись носами друг о друга, доказывая, что мы по-прежнему лучшие друзья на свете.

Потом началась борьба.

Князь был более привычен к таким упражнениям, но я был, вполне очевидно, сильнее его. Впрочем, у меня, признаться, сложилось убеждение, что он проявил в этой схватке всю возможную любезность.

На пятой минуте он упал; я упал на него. Его плечи коснулись земли, и он признал себя побежденным.

Мы поднялись, снова потерлись носами, и я подошел к княгине, чтобы принять из ее рук патронташ; она, по-видимому, была немало удивлена белизной моей кожи, в сравнении, разумеется, с цветом кожи ее мужа.

Князь пошел купаться в Волгу. Я не хотел отставать от него.

Должен сказать, что в конце октября вода в Волге далеко не теплая. Возможно даже, что в десяти льё от того места, где мы купались, она уже покрылась пленкой льда; но тем большее удовольствие я испытал, влезая обратно в свою одежду.

Впрочем, те, кто со мной хорошо знаком, знают, что я нечувствителен к превратностям погоды.

Это последнее состязание продлилось до пяти часов вечера.

В пять часов мы сели в лодки, переправились через Волгу и вернулись во дворец.

Было уже совсем темно, когда мы добрались до места.

Пароход клубами дыма давал нам знать, что он находится в полном нашем распоряжении. Нам оставалось пробыть в Тюменевке всего лишь несколько часов.

Эти два дня пролетели так быстро, как если бы часы обратились в минуты.

Нужно было снова садиться за стол и снова оказывать честь одному из тех устрашающих обедов, какие, казалось, были приготовлены для героев "Илиады" или исполинов гигантомахии.

Нужно было еще раз осушать достославный рог, оправленный в серебро и вмещающий целую бутылку вина.

Все это было проделано — настолько человеческий организм послушен повелениям своего тирана.

И наконец, самое печальное из всего этого — нужно было расставаться.

Мы с князем снова потерлись носами, но на этот раз с особенным пылом, троекратно и со слезами на глазах.

Княгиня плакала совершенно искренне, простодушно и бесхитростно, без конца повторяя вчерашнюю фразу: "О дорогой друг моего сердца, я никогда в жизни так не веселилась!"

Князь потребовал от нас клятвы, что мы вернемся. Вернуться в Калмыкию! Разве это вероятно?! Так что я поклялся далай-ламой.

Эта клятва ни к чему не обязывала.

Княгиня снова дала мне поцеловать свою маленькую ручку и обещала, что, если я вернусь, она с разрешения мужа даст мне поцеловать ее щечки, которые могли бы своим цветом поспорить со щечками маркизы д’Амеги. Обещание было соблазнительное, но Калмыкия так далеко!

В девять часов вечера мы поднялись на борт. Княгиня пришла проводить нас на пароход. Первый раз в жизни она поднималась на паровое судно. Она никогда не была в Астрахани.

Фальконеты князя Тюменя снова дали залп, бортовые орудия парохода ответили им; затем вспыхнули бенгальские огни, и мы увидели все местное население, и без того достаточно причудливое, поочередно то в красном, то в зеленом, то в желтом освещении, в зависимости от цвета горевшего пламени.

Было десять часов вечера. Задерживаться дольше уже не было никакой возможности, и мы обменялись последними словами прощания. Князь, княгиня и ее сестра, остававшаяся у нее, вернулись на берег.

Судно чихнуло, кашлянуло, вздрогнуло и двинулось.

Еще целое льё мы слышали грохот Фальконетов и видели пагоду и дворец, освещенные разноцветными огнями.

Потом, за излучиной реки, все исчезло как сон.

Два часа спустя мы прибыли в Астрахань, и три мои спутницы написали в моем дневнике, под словами бедной графини Ростопчиной:

"Никогда не забывайте своих друзей в России и среди них Евдокию Ростопчину"

следующие слова:

"Никогда не забывайте также ваших спутниц Марию Петриченко,

Марию Врубель,

Екатерину Давыдову.

Волга, на борту парохода "Верблюд"".

LXXII. СТЕПИ

Как вы помните, в нашу маленькую прогулку по Калмыкии мы отправились из Астрахани.

Вместе с поездкой к князю Тюменю мы пробыли в Астрахани уже целую неделю, а в Астрахани за неделю можно увидеть немало.

Теперь речь шла о том, чтобы уехать из Астрахани.

Не помню уж в какой пьесе Локруа некий господин, которого играл Арналь, говорит: "Из Астрахани не возвращаются". Был момент, когда нам стало казаться, что эта недоказуемая истина имеет силу закона.

А ведь наступило уже 2 ноября: пора было уезжать.

Разумеется, мы не забыли, что адмирал Машин предложил перевезти нас в Баку или, по крайней мере, в Дербент, на "Трупмане", когда это судно вернется из Мазен-дерана.

И мы нанесли визит адмиралу, намереваясь выяснить, располагает ли он какими-нибудь известиями о "Трупмане".

"Трупман" прибыл во время нашей поездки в Тюме-невку и должен был уйти на следующий день.

Это был его последний в текущем году рейс в Баку, так что следовало воспользоваться случаем.

Адмирал прекрасно помнил о данном нам обещании, но при этом он расхваливал мне сухопутную дорогу, говоря, что я совершенно напрасно отказываюсь от такого чудесного путешествия.

Мне стало ясно, что за всем этим кроется что-то неладное. Я попросил адмирала отставить в сторону национальную гордость и откровенно высказать свое мнение по поводу нашего путешествия по Каспийскому морю.

Адмирал, который был приперт к стенке, а вернее, к голосу совести которого мы воззвали, признался, что он может отправить нас на "Трупмане" и по-прежнему готов исполнить свое обещание, но, полностью отвечая за наш отъезд, никоим образом не может отвечать за наше прибытие к месту назначения.

Нет ничего более удивительного, чем русский флот на Каспийском море.

Из его четырех судов два сидели на мели, у третьего вышла из строя машина, у четвертого сломалось колесо.

Оставался только "Трупман".

Но бедный "Трупман" потратил восемнадцать дней на то, чтобы вернуться из Мазендерана; машина его не отличалась надежностью, и потому он большую часть времени шел на парусах.

Вот почему, учитывая переменчивые ветра, которые дуют здесь в зимнее время, нельзя было ручаться, что мы прибудем в Баку.

Однако мы могли доверить "Трупману" наш багаж, чтобы налегке продолжать путешествие.

Но я слишком дорожил всем тем, что вез из России, и потому не мог расстаться со своими сокровищами; к тому же, раз уж мы не были уверены, что и сами доберемся до Баку, то не было и никакой уверенности в том, что туда прибудет наш багаж.

А теперь зададимся вопросом, в чем причина такого плохого состояния русского флота в Астрахани?

В чинах.

Я уже объяснял, что такое чин, и говорил об огромной власти, которой чин обладает в России.

Чин — слово это вполне могло прийти из китайского языка — означает не только ранг, занимаемый человеком, но и исключительные права, связанные с этим рангом.

Чин военного инженера дает ему право строить пароходы.

И поскольку на постройке парохода он зарабатывает сто, а возможно, и двести тысяч франков, он пользуется этим правом и строит как можно больше пароходов.

Он ничего не понимает в строительстве пароходов, но будет строить их до тех пор, пока хоть немного этому не научится.

Такое обучение военного инженера обойдется русскому правительству в пять или шесть миллионов — но какое это имеет значение! Правительство могло бы заказывать пароходы акционерным компаниям: пароходы обошлись бы ему тогда на сто или двести тысяч дешевле, и платить за них следовало бы лишь в том случае, если бы они способны были ходить.

Но это было бы слишком просто, а доход приносит только сложное.

К тому же это нарушило бы какой-нибудь механизм административной машины, а всякое может произойти, если один из механизмов так хорошо налаженной машины окажется нарушенным!

Сами русские рассказывают о неслыханном воровстве, совершаемом государственными ведомствами, в особенности ведомствами военными.

Все знают об этом воровстве, знают и воров, но, тем не менее, воры продолжают воровать, и воровство становится все более открытым.

Единственный человек, который ничего не знает ни о воровстве, ни о ворах, — это император.

В царствование его величества Николая I, в особенности во время Крымской войны, кражи достигли таких размеров и такой оригинальности, что они обнаруживают у тех, кто их совершал, величайшее богатство воображения.

Попытаемся вернуть доброе имя Неаполю, доказав, что воры есть не только на юге, но и на севере, не только в Неаполе, но и в Санкт-Петербурге.

Мы говорим здесь не о мелких кражах, состоящих в том, чтобы стащить платок, табакерку или даже часы.

Мы говорим о тех огромных кражах, которые не только обогащают вора, но и приносят ему дворянское звание и которые хорошо воспитанные люди называют спекуляциями.

Вообще говоря, в России самые выгодные спекуляции такого рода связаны с крупным рогатым скотом.

Русские спекулянты должны были бы, подобно египтянам времен фараонов и Птолемеев, воздвигать алтари, посвященные быку Апису.

К примеру, во время Крымской войны управляющие компании "Воловьи ряды", снабжавшей армейские части мясом, получали от главного начальника военного ведомства пятьсот волов, а расписку в получении давали на шестьсот.

Таким образом, начальник ведомства сразу же, с рук на руки, приобретал сто волов, стоивших примерно сорок тысяч франков.

Пятьсот волов оставалось у компании.

Сейчас мы увидим, сколько из этих пятисот волов достанется солдатам.

Что же касается недостающих ста волов, то добыть их тем или иным путем было уже делом компании.

Если управляющие компании, перегонявшие скот к месту назначения, не могли довести численность стада до шестисот голов, присваивая волов, оказывавшихся у них под рукой в тех местностях, где в пути полагалось делать остановку, они заставляли старосту какой-нибудь деревушки дать им свидетельство о смерти одного вола; это стоило рубль. За четыреста рублей, то есть за тысячу шестьсот — тысячу семьсот франков, они получали сто таких свидетельств.

Один офицер рассказывал мне, что во время отступления русских войск от берегов Дуная он видел, как на протяжении трехсот или четырехсот верст управляющий этой компании вез в телеге замороженного мертвого вола. В каждой деревне он заставлял выдать ему свидетельство о смерти вола и продавал одного живого вола, набивая, таким образом, свой карман деньгами, но оставляя солдатские желудки пустыми.

Из пятисот волов, переданных компании, солдаты не съедали и десяти.

Во время последней войны правительство получило официальный рапорт, где сообщалось, что собрана партия из тысячи восьмисот волов по сто пятьдесят рублей за голову.

Возможно, это было несколько дороговато, но во время войны не приходится торговаться.

Эти тысяча восемьсот волов были куплены, иследовало их кормить.

Их кормили в течение пяти месяцев.

Однако пять месяцев спустя был заключен мир, и надобность в этих волах отпала: их забили.

Волы были забиты, и следовало их засолить.

Купили соль.

Каждый из этих невероятных быков, с учетом покупки, прокорма и засола, обошелся в триста рублей (тысячу двести франков).

В целом это составило примерно два миллиона франков.

Само собой разумеется, что ни один из этих волов никогда не существовал.

Калино — наш Калино, Калино-танцор, — который в 1853 году был ополченцем, рассказывал мне, как он шел со своей ротой из Нижнего Новгорода в Крым.

Капитану, командовавшему ротой, выделялось сто двадцать рублей в день на покупку волов, которые должны были идти на повседневное питание солдат.

Он купил вола в Нижнем.

Каждый раз, когда кто-нибудь из высшего начальства встречал эту роту на марше, командиру задавали один и тот же вопрос:

"А что это за вол, капитан?"

"Я купил этого вола сегодня утром, господин полковник (или господин генерал), и этим вечером мои солдаты его съедят" — отвечал командир.

И генерал или полковник говорили:

"Очень хорошо, капитан".

Вечером капитан вел свою роту кормиться: солдаты ели грибы, сдобренные свечным салом.

Вол прибыл в Крым живым и здоровым; он был жирнее всех в роте, поскольку на всем пути он один наедался досыта.

Вол был в таком прекрасном состоянии, что капитан, добравшись до Крыма, продал его на треть дороже, чем за него было заплачено.

В течение всего пути капитану выдавали деньги на то, чтобы он покупал по одному волу на каждом переходе, то есть ему была оплачена стоимость ста пятидесяти пяти — ста шестидесяти волов.

Самые выгодные аферы совершают полковники, которые обязаны кормить свои полки.

Так что в России, если каким-нибудь полковником недовольны, его производят в генералы.

Вот как действуют полковники (сейчас вы увидите, что делается это легко и безгрешно, как говорят в России обо всех жульничествах и мошенничествах, не представляющих собой вооруженный грабеж на большой дороге).

Мука для изготовления солдатского хлеба предоставляется правительством в достаточном количестве.

Часть этой муки полковник изымает и продает, присваивая вырученные деньги себе.

Таким же образом разворовываются сукно и кожа.

В кавалерийских полках точно так же разворовываются сено и овес.

Кроме того, полковник зарабатывает на так называемых справочных ценах. Именно на справочных ценах получают серьезные барыши, по сравнению с которыми все остальное кажется мелочью.

Справочной ценой называют цену всего того, что может служить для кормления солдат и лошадей в городе или деревне, где размещается полк.

Эти справочные цены полковник обсуждает с местными властями.

Местные власти выдают свидетельства на цены, и на основании этих свидетельств полковнику оплачивают его расходы. Цены эти вздувают; местные власти получают одну треть надбавки, а полковник — две трети.

Заметим, что в России установлено правило: подчиненный никогда не может быть прав перед своим начальником.

Существуют инспекторы, которым поручено осматривать и проверять обмундирование, снаряжение и провиант солдат. Они даже обязаны принимать от них жалобы. Однако все жалобы солдат поступают на рассмотрение к их же начальникам.

Солдат вправе жаловаться, но полковник, пользуясь малейшим предлогом, вправе назначить этому солдату пятьсот ударов шпицрутенами, а когда спина у того заживет, он назначит ему еще пятьсот ударов, и так до тех пор, пока тот не умрет.

Поэтому солдат предпочитает, чтобы его обкрадывали, только бы не получать пятьсот, тысячу, полторы тысячи ударов шпицрутенами.

Военный министр, который знает все это, который мирится со всем этим, который не замечает всего этого, получает орденские ленты и звезды, в то время как солдат получает удары шпицрутенами.

И все это скрывают от императора, чтобы не огорчать его величество.

Именно так скрыли от императора Николая исход битвы на Альме, тоже для того, чтобы не огорчать его величество, и, когда его величество узнал истинное положение вещей, он предпочел отравиться, не в силах пережить столь неожиданную катастрофу.

Но поскольку император получил это известие через секретного курьера, министру не пришлось скорбеть от того, что он огорчил его величество.

Не огорчать хозяина — это главная забота любого русского, от крепостного до премьер-министра.

"Что у нас нового?" — спрашивает русский помещик у мужика, прибывшего из деревни.

"Ничего, батюшка, — отвечает крестьянин, — только вот кучер сломал ваш складной ножик".

"А как этот дурак мог сломать мой ножик?"

"Да он сдирал шкуру с вашей белой лошади".

"Так, значит, белая лошадь околела?"

"Да, когда она везла вашу матушку на кладбище, у нее случился вывих, и ее пришлось пристрелить".

"А отчего же умерла матушка?"

"От испуга, когда она увидела, что горит ваша деревня".

Вот так хозяин узнал о четырех постигших его бедах.

Как и деревня этого русского помещика, Астрахань недавно горела.

Пожар начался в порту, причем неизвестно каким образом. В России никогда не бывает известно, каким образом начался пожар.

Сгорело сто семьдесят домов и двести судов.

Один из горящих пароходов, отнесенный течением, сел на мель возле порохового склада; искры воспламенили склад, он взорвался, и от сотрясения река вышла из берегов.

После этого на улицах и во дворах домов находили рыбу.

В главе о соленых озерах я рассказывал о своей встрече с генералом Беклемишевым, атаманом астраханских казаков, который подарил мне в знак братства папаху и поручил передать его жене, что он совершенно здоров и рассчитывает увидеться с ней через несколько дней.

Я решил, что пришло время исполнить это поручение. Добавив к своему наряду русского ополченца папаху, подаренную мне генералом, я явился к г-же Беклемишевой.

Само собой разумеется, мне был оказан прекрасный прием.

Госпожа Беклемишева устроила себе в четверти льё от Астрахани чисто парижский сельский домик.

Просто поразительно, чего может достичь женщина со вкусом, занимаясь внутренним убранством своего дома. Особенно хорош был камин в гостиной, построенный ярусами, с его китайскими вазами и фигурками, а также драпировкой из дорогих тканей; он был настолько хорош, что Муане даже сделал с него набросок, чтобы рано или поздно использовать эту зарисовку для какой-нибудь декорации.

Через три или четыре дня после моего визита к его жене приехал сам генерал Беклемишев. Это случилось как раз в то время, когда мы пребывали в величайшем замешательстве по поводу нашего отъезда из Астрахани.

Как известно, адмирал Машин не отвечал ни за что, даже за нас, если бы мы отправились на "Трупмане".

С другой стороны, нам объяснили, что ехать по Киз-лярской дороге невозможно из-за кабардинцев и чеченцев, которые грабят и убивают путников.

Рассказывали всякого рода истории, одна мрачнее другой, и называли имена погибших.

Какое-то время я думал подняться обратно вверх по Волге до Царицына, пересечь пространство, отделяющее Волгу от Дона, спуститься по Дону через Ростов и, проследовав через Таганрог, проплыть по Азовскому морю до Керчи.

Из Керчи я добрался бы до Редут-Кале, Поти и Тифлиса.

Но тогда я не увидел бы ни Дербента, ни Баку.

Генерал Беклемишев разрешил наши сомнения, заверив нас, что, поскольку дорога небезопасна, нам предоставят по его приказу необходимые эскорты.

С этой целью он вручил нам письма ко всем начальникам постов линейных казаков.

Со своей стороны, адмирал Машин был так доволен, освободившись от ответственности за нас, что в качестве военного губернатора написал на моей подорожной распоряжение отдавать мне те же почести и предоставлять те же эскорты, какие полагаются генералам.

Эта последняя любезность заставила нас решиться. В такого рода путешествиях опасность, когда есть возможность ее избежать, это еще одна приманка.

Речь шла теперь лишь о том, чтобы добыть тарантас. Полицмейстер раздобыл для нас за шестьдесят пять рублей такое средство передвижения, причем не совсем еще развалившееся.

Тарантас был отдан каретнику, который, проведя ремонт, стоивший четыре рубля, поручился нам, что этот экипаж доедет до Тифлиса.

Но сколько оврагов предстояло ему преодолеть, прежде чем он прибудет в столицу Грузии!

Во вторник, 2 ноября, мы отправились попрощаться с г-ном Струве и встретили у него князя Тюменя.

Известив его о нашем отъезде и о том, по какой дороге нам предстоит ехать, ему пояснили, что опасность состоит не в том, что нас убьют, а в том, что мы умрем голодной смертью; и в самом деле, от Зензилинской, первой почтовой станции, до самого Кизляра, то есть на протяжении более чем четырехсот верст, нам не встретится ни одной деревни, а будут только почтовые станции через каждые тридцать верст и один или два казачьих лагеря.

— Пусть господа спокойно уезжают, — сказал князь, — я берусь кормить их.

Мы со смехом поблагодарили князя, полагая, что это была шутка, но, когда князь ушел, г-н Струве уверил нас, что тот говорил серьезно и что нам остается только выехать в назначенное время и без всякой тревоги ждать исполнения этого обещания.

Пока же г-н Струве пригласил нас на другой день к себе обедать и предложил забрать из остатков обеденных блюд все, что можно будет поместить в багажные ящики нашего тарантаса.

Со своей стороны, управляющий домом Сапожникова наполнил корзину холодными мясными закусками и винами.

В крайнем случае, экономя провизию, как это делают потерпевшие кораблекрушение, мы могли бы, благодаря холодной погоде, без какого бы то ни было беспокойства продержаться в течение трех дней.

Но, принимая во внимание задержки, которые нам неизбежно предстояло претерпеть по вине почты, мы никак не могли прибыть в Кизляр раньше, чем через пять или шесть дней.

Так что у нас не будет времени умереть с голоду, но будет время почувствовать здоровый аппетит.

День прошел, а мы так ничего и не услышали о князе Тюмене. Я продолжал пребывать в уверенности, что он пошутил, однако г-н Струве утверждал, что князь неспособен шутить по такому серьезному поводу, как пища.

В пять часов вечера мы попрощались с нашим управляющим и с домом Сапожникова, в котором нам было оказано такое любезное гостеприимство.

Наш тарантас, нагруженный доверху, повез нас к г-ну Струве, где мы пообедали. Остатки огромного говяжьего филе, зажаренного специально для нас и чуть ли не наполовину съеденного нами за обедом, должны были напоминать нам в сердце пустыни, которую мы намеревались пересечь, о гостеприимстве этого города.

В восемь часов мы простились с г-ном Струве и его семьей. Курно и одному из адъютантов адмирала было поручено проводить нас на другую сторону города, где находилась почтовая станция, и устранить все препятствия, если они возникнут.

Тарантас погрузили на широкую лодку, предоставленную военным губернатором; туда же принесли те сундуки и ящики, которые не поместились в тарантасе и должны были следовать за нами в телеге; затем раздался первый удар весел по воде, который при разлуке означает то же самое, что при погребении — первая лопата земли, брошенная на гроб.

Погода была чудесная: чистое небо, сияющая луна. Довольно невзрачная днем, Астрахань, словно для того, чтобы нам было жаль расставаться с ней, окуталась всей той поэзией, какую придает восточным городам ночь. "Звезда Пустыни", как называли ее татары, ее первые хозяева, представала перед нами сквозь перламутровую дымку, присущую тем ночам Южной России, когда ночь — это не тьма, а лишь отсутствие света.

С каждым ударом весел очертания церквей с высокими куполами расплывались и город мало-помалу принимал неясную и таинственную прозрачность, словно он стоял на берегу царства теней; в конце концов он, казалось, растаял в тумане, и, когда мы причалили к другому берегу, перед нашими глазами простиралась лишь огромная водная гладь шириной в три четверти льё, мерцающая под лучами луны, словно поток расплавленного серебра.

Выйдя на другой берег, мы попали в пустыню.

В Астрахани, за столом у г-на Струве и за чаем у адмирала, мы были в Париже, в Петербурге, в Берлине — среди искусств, цивилизации, в светском обществе, наконец.

На другом берегу Волги мы действительно оказались за тысячу льё от Парижа, затерянные в песках, в которых проваливаешься по колено, среди войлочных шатров, верблюдов, калмыков, татар, на границе пустыни, в которую мы, почти неразличимые в безбрежном пространстве атомы, намеревались проникнуть.

Благодаря вмешательству адъютанта, говорившего от имени военного губернатора, и Курно, говорившего от имени гражданского губернатора, нам дали телегу, которой мы имели право пользоваться до самого Кизляра, вместо того чтобы загружать и разгружать свой багаж на каждой почтовой станции.

Телегу загрузили; было решено, что тарантас повезут три лошади, для телеги же достаточно будет двух. Тарантас занял место во главе нашей колонны, а телега двинулась следом; мы в последний раз обняли в лице Курно всю семью г-на Струве, пожали руку адъютанту адмирала, попросив его передать адмиралу наши пожелания удачного плавания "Трупману", и, поскольку у нас не было больше ни малейшего повода откладывать отъезд, разве что ждать известий от князя Тюменя, а такой предлог, на самом деле, казался нам несостоятельным, мы дали знак возницам, которые погнали свои упряжки вскачь.

В первую ночь мы проехали восемьдесят верст.

Мы проснулись в Башмачаговской. Простите за это название!

Я не могу поставить себе в упрек, что оно придумано мною, и должен сказать, что мне стоило больших трудов его написать.

Примерно в трех верстах от станции мы увидели, что слева от нас открылось одно из тех соленых озер, какие так часто встречаются между Волгой и Тереком.

Оно было буквально покрыто дикими гусями.

У меня появилась мысль, что нас несколько излишне пугали отсутствием провизии. Сойдя с тарантаса, я попытался подкрасться к ним на расстояние ружейного выстрела, но старый гусь, стоявший на страже, издал тревожный крик, и вся стая улетела.

Пуля, которую я послал ей вслед, пропала даром.

То, что гуси обратились в бегство, когда я находился на таком расстоянии от них, заставило меня задуматься.

Если все гусиные стаи, которые встретятся нам по пути, так же хорошо охраняются своими часовыми, как эта, то ничего не поделаешь, придется изыскивать другие способы добывать себе пропитание.

Когда я снова садился в тарантас, предаваясь этим малоутешительным размышлениям, я вдруг заметил, что на горизонте, на той самой дороге, по какой только что проследовали мы, мелькает желтая шапка калмыка, сидящего верхом на верблюде, который, судя по его аллюру, должен был проделывать свои четыре льё в час.

Сколько бы вы ни видели верблюдов, которые шагают по степи, везя на своей спине калмыка, каждый новый верблюд, появившийся с новым калмыком, привлекает ваш взгляд: так величественно живописны бесконечные горизонты степи, которые прерывает лишь эта группа, состоящая из человека и животного. Я следил за калмыком с тем большим любопытством, что он, по-видимому, старался догнать нас.

По мере того как он приближался — а он приближался быстро, хотя наши упряжки бежали крупной рысью, — я все отчетливее различал что-то на его руке. На расстоянии двухсот шагов я разглядел, что на руке у него сидит сокол, а при виде сокола у меня мелькнуло неясное воспоминание о князе Тюмене.

И действительно, это был один из сокольников князя Тюменя, которого он нам послал, исполняя данное им у г-на Струве обещание, состоявшее всего из нескольких слов — коротких, но исполненных определенности: "Я берусь кормить этих господ".

Сверх того, достойный князь, так благородно отомстивший за сомнения, которые мы питали на его счет, проявил чуткость, послав нам сокольника, немного говорившего по-русски; таким образом, через посредство Калино, мы смогли узнать, какое поручение должен был исполнять этот славный человек, присоединившись к нам.

Впрочем, случай проверить талант сокольника и его птицы не замедлил представиться.

Вскоре мы увидели за версту или две от нас одно из тех соленых озер, каких так много в степи. Как и на первом, которое нам встретилось, оно было сплошь покрыто дикими гусями.

Нам ничего не нужно было говорить.

Калмык направил своего верблюда прямо к озеру.

На этот раз инстинкт пернатых, столь развитый у них, хотя их имя и стало символом глупости, изменил им.

Они не привыкли видеть, чтобы путешественник выходил из экипажа и подкрадывался к ним, прячась подобно галлу, пытавшемуся взобраться на Капитолий, так что я испугал их, и они улетели, стоило мне приблизиться к ним на двести шагов, но они по десять раз в день видели, как калмык верхом на верблюде едет вдоль берегов озера, где они пасутся. Гуси не заметили на руке у этого калмыка ничего необычного, что могло бы их обеспокоить.

Ни один гусь не поднял голову.

Подъехав на пятьдесят шагов к стае, калмык снял с сокола клобучок, и сокол испустил пронзительный крик, увидев дневной свет, а при этом свете такую превосходную и многочисленную добычу.

Гуси же при виде врага, которого они тотчас узнали, взлетели, волоча по земле лапы, ударяя по ней крыльями и пронзительно крича от страха.

Сокол минуту парил над стаей, а потом камнем упал на спину одного из гусей, который какое-то время продолжал в полете нести своего врага на себе, но затем, поскольку тот беспрестанно бил его клювом, в конце концов ослабел и, вместо того чтобы продолжать подниматься вверх, рухнул в степи.

Однако, подавая пример братства, какое среди людей встречается нечасто, другие гуси, вместо того чтобы спасаться бегством, повернули назад и тоже опустились, но не касаясь земли, и принялись с оглушительными криками летать вокруг своего товарища, а вернее, вокруг сокола, нанося ему удары клювами, от которых он, вероятно, погиб бы, если бы наш калмык не поспешил ему на помощь, стуча в висевший у ленчика седла маленький барабан: делал он это то ли для того, чтобы подбодрить свою птицу, возвещая ей о приближении союзника, то ли для того, чтобы испугать гусей, возвещая им о приближении врага.

Мы, со своей стороны, вышли из тарантаса и побежали со всех ног на помощь нашему добытчику, но когда мы добрались до поля боя, то оказалось, что, хотя раненый гусь лежит там на земле, проявляя очевидные признаки мучительной боли, сокол, к нашему великому удивлению, исчез.

И тогда калмык, который, вне всякого сомнения, ждал нас для того, чтобы с присущей ему гордостью сокольника ознакомить нас с умом своего воспитанника, дал нам какое-то время поискать его глазами, а затем, подняв крыло гуся, показал, как сокол притаился под этим щитом, укрывшись от ударов с воздуха и в то же время продолжая сражаться там со своим противником, а вернее, добивать свою жертву.

У нашего сокольника не было, как на охоте у князя Тюменя, кожаного мешочка со свежим мясом, поэтому он отрезал голову гуся, разрубил его череп и дал соколу отведать гусиный мозг.

Сокол ел с неторопливым и в то же время жестоким наслаждением; потом он снова сел на руку своего хозяина, а мы сели в тарантас и продолжили путь, вполне уверенные в том, что у нас каждый день будет жаркое.

Калмык пустил галопом верблюда, с седла которого свешивался гусь с кровоточащей шеей, и, обгоняя нас, помчался в том же направлении, в каком ехали мы.

Приехав на почтовую станцию, мы увидели верблюда, опустившегося на передние ноги и вытянувшего на песке шею, а чуть поодаль — нашего калмыка, ждавшего нас на пороге.

Густой дым валил из подземной кухни, куда при виде нас калмык смело спустился и откуда он вышел через минуту, неся лежащего на доске зажаренного гуся.

Князь Тюмень прислал нам не только сокольника, но и жарильщика мяса — эту гага avis^[19], которую, по словам Брийа-Саварена, так трудно отыскать.

Мы съели грудку гуся — жесткую, немного недожаренную, но, впрочем, довольно вкусную.

Остатки еды мы отдали нашему сокольнику, станционному смотрителю и бедному маленькому калмыку лет пяти или шести; полуголый, он жадно смотрел, как мы едим, и это придавало его раскосым глазенкам выражение необычайного чревоугодия.

Бедный ребенок был так счастлив, когда он держал в руке кусок хлеба и жареной гусятины, и лицо его выражало такое довольство, когда он попробовал из стакана несколько капель нашего вина, что меня охватило сильнейшее желание доставлять ему такое счастье, взяв его с собой во Францию.

К несчастью, а может быть, и к счастью для него — ибо кто знает, что ждало бы его в нашем цивилизованном мире? — оказалось, что, в то время как я считал его сиротой, покинутым всеми, у него, на самом деле, в какой-то калмыцкой деревне был родственник, который имел на него права и согласие которого необходимо было получить.

Ребенок, пребывавший в восторге от съеденного им угощения, не желал ничего другого, как последовать за нами хоть на край света: ведь он ел не каждый день, а хлеб, мясо и вино попробовал, быть может, в первый и в последний раз в жизни.

Он горько плакал при виде того, что мы уезжаем; он признавал своими родными только тех, кто накормил его; что же касается того, кто оставил его умирать с голоду, то какая ребенку была польза от таких родственников?

Сокольник, ставший благодаря своей полезности самым привлекательным членом нашего отряда, тронулся в путь вместе с нами.

Его верблюду достаточно было четырех часов отдыха в день, и эти четыре часа калмык всегда мог ему предоставить, поскольку верблюд бежал быстрее лошадей.

Вскоре вид степи изменился. Мы увидели, что вдали перед нами открывается нечто вроде желтоватого океана с застывшими волнами. Нам в самом деле предстояло пересечь одно из тех песчаных морей, какие часто встречаются в пустынях калмыков и ногайских татар и, когда поднимается ветер, становятся столь же опасными, как песчаные моря Сахары.

Однако в эту минуту в воздухе не ощущалось никакого дуновения и песчаное море было таким же застывшим, как ледяные моря Шамони или Шплюгена.

Любопытно видеть те очертания, какие ураган, внезапно прекратившись, придает подвижному грунту, который он только что вздымал. Здесь — словно улицы с прилегающими к ним домами, там — башни, крепостные валы, долины.

Как и степи, эти песчаные моря полностью необитаемы: в них никто не живет, кроме маленьких черных птиц, по форме и оперению напоминающих наших ласточек. В тех местах, где грунт крепче, а в особенности там, где есть отвесные обрывы, эти птицы устраивают себе норки, на краю которых они сидят, издавая жалобные крики. В такие норки, без сомнения, ведет только один вход, ибо при нашем приближении их хозяева, вместо того чтобы спрятаться там, улетали и садились на самые высокие из песчаных холмов.

Именно в этой самой пустыне, где мы находились, исчезла турецкая армия Селима II, так же как армия Камбиса исчезла в песках Египта.

В тот день, с шести часов утра до двух часов ночи, мы проехали восемьдесят верст. Чтобы поспать несколько часов, мы остановились в Терновской, где нам удалось найти только солоноватую воду, которую мы не могли пить.

Наши возницы и сокольник пили ее с наслаждением.

С минуты на минуту мы ждали переправы через Куму, изображенную на нашей карте. Эта река, в которую впадает Маныч, беспрестанно тревожила нас, а вернее, меня, ибо я не считал уместным делиться своими опасениями со спутниками. На той карте, где была изображена река, я не заметил ни одного показанного моста через нее; у меня не было надежды, что в предвидении нашей переправы там устроят паром, и я не видел иного способа спасения, кроме как пересечь Куму вплавь, повиснув на хвосте лошадей, как это делали калмыки, переплывая у нас на глазах Волгу.

Наконец на четвертый день, когда мы ели великолепную дрофу, добытую нашим соколом, я решился поинтересоваться, скоро ли мы доедем до Кумы.

Наш сокольник, к которому с этим вопросом обратился Калино, заставил его повторить вопрос дважды, а потом стал совещаться с нашими ямщиками, и те пояснили, что мы уже переправились через нее, но не заметили этого, потому что в Куме, которую таяние льдов в мае и июне превращает в грозную реку, зимой нет ни капли воды.

По прибытии на станцию Кумекая мы не обнаружили на ней лошадей и были вынуждены провести там ночь, но, чтобы утешить нас, станционный смотритель заявил, что, даже если бы лошади были, ему запрещено давать их путникам, у которых нет эскорта. За несколько дней до этого трое путешественников настояли на том, чтобы ехать без эскорта, ибо было еще светло; в результате двое из них были убиты, а один увезен в плен, хотя он был тяжело ранен.

Ночью лошади и эскорт вернулись; мы предъявили нашу подорожную, подкрепленную письмом генерала Беклемишева, и получили эскорт, состоявший из унтер-офицера и десяти солдат.

Наше путешествие, став немного опасным, приобрело также и новый облик.

Отсюда начинались посты линейных казаков; живописное вооружение казаков, в которое каждый из них вкладывал чуточку собственной фантазии, их воинственный вид, их лихая посадка на лошади — все это радовало глаз и заставляло сильнее биться сердце.

Мы показали им свое оружие и заверили их, что, если представится случай, мы не колеблясь будем стрелять вместе с ними; это вызвало у них воодушевление, и, в промежутке между двумя криками "ура", они громогласно заявили на том образном языке, какой уже близок к восточному:

— Мы не только проводим вас до следующей станции, но, если понадобится, отнесем вас туда на руках!

Так как ездить по ночам было запрещено, у наших экипажей выставили охрану. Я предпочел спать не на станции, а в тарантасе, закутавшись в свою шубу. Муане спал в телеге, завернувшись в одеяла. Что же касается Калино, который, будучи русским, больше всего боялся холода, то на следующее утро мы узнали, что он спал ia печи.

Караульные солдаты не ложились спать совсем. Они провели ночь за веселой пирушкой, поскольку мы послали им три бутылки водки.

Мы находились у развилки двух дорог: одна ведет до Владикавказа и не представляет особых опасностей — это самый короткий путь в Грузию, и, следовательно, именно по этой дороге везут почту.

Другая, более длинная, более опасная, огибает Кавказ, вместо того чтобы пересечь его, проходит через владения Шамиля — Шамиль в то время еще не был пленен — и ведет в Дербент, город Александра Македонского, и в Баку, город парсов. Разумеется, я высказался именно за эту дорогу.

Когда я огласил свое решение, меня попросили заплатить вперед за три станции, чтобы в случае, если нас убьют на первой или на второй, государство ничего не потеряло бы, а напротив, получило доход.

Мы проехали две станции и не увидели никого, кроме вооруженных путников.

Эти вооруженные путники придавали немалую живописность дороге, которая стала утрачивать свою однообразность: равнина стала холмистой, начали попадаться ольховые рощи, песчаные моря окончательно остались позади; диких гусей, хозяев соленых озер и обитателей степей, сменили стаи куропаток, которых русские называют турачами и которые словно одеты в бархат; их присутствие, к слову сказать, позволило нашему соколу немного видоизменить нам пищу. Не хватало только питьевой воды: мы не встречали ее уже более двухсот верст, и один лишь Калино с упорством пил чай.

В пять часов вечера мы прибыли в Горькоречную. Станционный смотритель, старый солдат, носивший крест Святого Георгия — известно, что в России Георгиевский крест уважают больше всех других наград, — настойчиво посоветовал нам провести ночь на станции, так как дорога впереди проходит по складчатой местности.

В самом деле, с приближением к Кизляру неровности почвы переходят в овраги. В этих оврагах прячутся кабардинцы и чеченцы или банды выдающих себя за них татар, которые, пользуясь особенностями рельефа, неожиданно нападают, главным образом ночью, на путешественников.

Пара слов о кресте Святого Георгия, которым солдаты награждаются лишь за какой-нибудь подвиг, а офицеры и генералы — лишь за завоеванное знамя или захваченную батарею, взятый приступом город или выигранную битву.

Если солдат имеет крест Святого Георгия, его жалованье удваивается; высшим чинам, заслужившим его, он приносит только славу.

Милорадович, знаменитый генерал от кавалерии, которого за его блестящую храбрость называли русским Мюратом, получал, занимая несколько различных постов в армии, от двухсот пятидесяти до трехсот тысяч франков жалованья, но из-за его расточительности ему всегда не хватало на жизнь.

После Русской кампании, в которой он проявил чудеса храбрости, император Александр сказал ему:

"Милорадович, мне кажется, я сделал для вас все, что мог сделать, но если вы желаете получить еще какую-нибудь награду, о которой я забыл, то смело просите ее у меня".

"Государь, — ответил Милорадович, — у меня всегда была одна прихоть, и если бы вы, ваше величество, соблаговолили ее удовлетворить, мне ничего не осталось бы более желать".

"И что же это за прихоть?"

"Я хотел бы иметь простой Георгиевский крест, солдатский крест".

"Солдатский крест?" — с удивлением спросил Александр.

"Ваше величество, как вы полагаете, заслужил я его?"

"Да, но у вас же есть большой Георгиевский крест!"

"Я ведь сказал вашему величеству, что это моя прихоть".

"Завтра у вас будет свидетельство".

На следующий день Милорадович получил эту бумагу.

В конце месяца он явился к казначею, который намеревался выплатить ему месячное жалованье из расчета двухсот пятидесяти тысяч франков в год, что составляет около пяти тысяч рублей в месяц.

"Простите, — сказал Милорадович, — но вы ошиблись, друг мой: мне полагается десять тысяч рублей, а не пять тысяч".

"То есть как?"

"У меня солдатский Георгиевский крест, который удваивает жалованье, а поскольку до того, как я получил свидетельство, мое жалованье было двести пятьдесят тысяч франков, то теперь оно должно составлять пятьсот тысяч".

Дело показалось достаточно серьезным, чтобы о нем доложили императору, который понял теперь прихоть Милорадовича, совершенно непонятную ему прежде.

"Таков закон, — сказал он, — платите".

И Милорадовичу платили за солдатский крест Святого Георгия вплоть до 1825 года, когда он был убит пистолетным выстрелом во время республиканского восстания в Санкт-Петербурге.

Скажем теперь несколько слов о славных казаках, которые в нашей юности внушали нам такой страх и которые, тем не менее, оказались весьма славными людьми.

Станица казаков, сопровождавших нас от второй почтовой станции, расположена справа от Кизляра; их отряжают на три месяца нести службу в эскорте путешественников; затем, на следующие три месяца, их отпускают домой, заменяя на это время другими.

Содержат они себя за свой собственный счет: начальник получает двадцать пять рублей в год, а также тридцать шесть фунтов муки, семь фунтов крупы и шестьдесят фунтов овса в месяц.

Простые солдаты получают такой же паек, но лишь тринадцать рублей в год.

На эти тринадцать рублей они должны одеваться и обеспечивать себя лошадью и оружием.

Если лошадь убивают в бою или же она погибает из-за несчастного случая во время службы, им выплачивают за нее двадцать рублей (восемьдесят франков).

Они устраиваются как могут. Как выкрутиться, сделав это безгрешно, — это уже их проблема.

Россия — страна невероятных арифметических задач.

Повар императора, например, получает сто рублей в месяц, и из этих ста рублей он должен платить своим помощникам.

У него их двое: первому он дает сто пятьдесят рублей, второму — сто двадцать!

Мы проехали по степи приблизительно сто льё, и единственное, что нам удалось обнаружить на последней станции, — это немного уксуса и два десятка яиц.

Поразительно, как долго в этом краю живут мухи. В ноябре их здесь столько же, сколько летом.

Мухи — один из бичей России. Когда русским говорят, что у нас в хорошо содержащихся домах нет мух, они не желают этому верить.

Хотя с утра небо было серое и облачное, воздух стал теплее: чувствовалось, что мы все дальше продвигаемся на юг.

Мы выехали из Горькоречной на рассвете. С нами был эскорт из десяти человек и боевое знамя — знамя Святого Георгия. Если отличился весь полк и невозможно наградить всех его солдат, им дают знамя Святого Георгия.

Это знамя удваивает жалованье всего полка, так же как крест удваивает жалованье солдата.

Вероятно, благодаря этому почету и большему достатку, солдаты нашего эскорта были лучше одеты и казались веселее, чем все те, которых мы видели прежде.

Их парадная форма — красная, с нашитым на нее серебряным патронташем; стоит она пятьдесят рублей.

Тремя днями раньше на почтовую карету напали: двое казаков были ранены, один убит.

Один из солдат нашего эскорта воевал против нас в Крыму, и он рассказал своим товарищам о шестизарядных пистолетах, что те сочли выдумкой.

Он обратился к Калино с просьбой узнать у нас, в самом ли деле такое чудо существует во Франции.

У меня как раз был револьвер: я показал его солдатам и произвел один за другим шесть выстрелов.

Во время всей первой половины пути револьвер был предметом разговоров и восхищения для всего эскорта.

Затем, когда мы приблизились к оврагам, джигитовка прекратилась, двоих солдат послали вперед обследовать дорогу, двоих оставили позади, а шесть оставшихся со знаменем ехали, окружив три экипажа.

Перед выездом нас предупредили, чтобы мы держали оружие наготове.

Наш калмык, который на своем верблюде не особенно тревожился по поводу кабардинцев и чеченцев, обогнал нас, чтобы поохотиться вдоль дороги.

В трехстах или четырехстах шагах от тракта, для большей его надежности, был выставлен караул из дюжины человек: они располагались на холме, с высоты которого можно было обозреть всю равнину и броситься туда, куда потребуется.

Услышав выстрелы наших солдат, а главное, сообщение часового, прохаживавшегося взад и вперед перед воротами, казаки вышли с поста, построились и отдали честь знамени.

К полудню мы без всяких приключений прибыли в Туравновскую. Опасность осталась позади: Туравнов-ская — последняя станция перед Кизляром.

Напоследок, прежде чем расстаться с нашим эскортом, я показал солдатам свое ружье Лефошё, ставшее для них еще одним сюрпризом.

Они никогда не видели ружей Лефошё, так же как и револьверов.

Стая турачей укрылась в кустарнике; я вышел из тарантаса и направился к ним. Одного я подстрелил, другого ранил в крыло, но мне удалось так быстро сменить патрон, что, прежде чем птица успела сделать десяток шагов, я произвел вдогонку ей третий выстрел.

После этого казаки поинтересовались у меня, не является ли мое ружье трехзарядным, подобно тому как мой револьвер — шестизарядный.

Я объяснил им, что из этого ружья можно стрелять много раз подряд, и показал им его механизм. Мне пришлось потратить дюжину патронов, но, пожертвовав ими, я оставил в станице воспоминание, которое, наверное, никогда не изгладится.

В Туравновской мы встретили нашего калмыка с тремя турачами.

Ему было разрешено расстаться с нами только здесь. Он попросил, чтобы я написал свидетельство о том, что порученное ему задание выполнено хорошо. Это показалось мне вполне справедливым.

Калино взял перо, и я удостоверил, что если мы не умерли с голоду по пути от Астрахани до Кизляра, то этим мы обязаны нашему сокольнику и его соколу.

Я добавил к свидетельству десяток рублей, и мы — сокольник, сокол и я, — весьма довольные друг другом, по крайней мере мне хочется на это надеяться, распрощались.

Расставание это произошло 7 ноября 1858 года, в два часа пополудни.

В лице этого последнего на моем пути представителя калмыцкого племени я попрощался с Россией Рюрика и Ивана Грозного.

Въезжая в Кизляр, я приветствовал Россию Петра I, Екатерины II и императора Николая.

Если вы желаете, дорогие читатели, узнать о том, как наше путешествие продолжалось от Кизляра до Поти, я отсылаю вас к моей книге, носящей название "Кавказ".

КОММЕНТАРИИ

При отсылке к комментариям из первой части книги номера страниц выделены курсивом.

XXXV. Воры и обворованные

5… такое меню любой гурман мог бы заказать у Филиппа или у Вюймо… — "Филипп" — один из самых модных парижских ресторанов во второй пол. XIX в., открывшийся в 1840 г.; находился в северной части города, на улице Монторгей, № 64, в комплексе зданий старинной гостиницы "Золотой циркуль".

Вюймо, Дени Жозеф (1811–1876) — французский ресторатор, кулинарные таланты которого прославил Дюма, поместив многие его рецепты в своем "Большом кулинарном словаре" (1870); с 1826 г. в течение десяти лет работал в парижском ресторане Вери, а с 1842 г. владел собственным рестораном "Колокол" в Компьене, затем большим рестораном на площади Мадлен в Париже, а потом рестораном "Черная голова" в Сен-Клу.

… о воровстве, связанном с учреждением коммандитных товариществ… — Коммандитное товарищество — объединение лиц, которое создается для ведения предпринимательской детельности и несколько участников которого отвечают по его обязательствам своими вкладами и всем своим имуществом, а остальные — лишь своими вкладами.

… о воровстве на манер спартанцев… — Спартанцы — граждане древнегреческого города-государства Спарта, отличавшиеся суровостью и простотой нравов; спартанских детей с ранних лет приучали к тому, что скудное питание восполняется кражей, а за нерадивое и неловкое воровство их жестоко избивали и пороли плетьми.

6… о неслыханном воровстве, которое творится в Кронштадте на глазах управляющего морским портом, брата начальника Главного штаба флота. — Имеется в виду Моллер, Федор Васильевич фон (Фридрих Рейнгольд; 1760–1833) — вице-адмирал, главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор Кронштадта с 4 ноября 1809 г. по 4 января 1826 г.; старший брат А.В. фон Моллера.

Моллер, Антон Васильевич фон (Беренд Отто; 1764–1848) — русский адмирал (1809), с 1821 г. начальник Морского штаба, в 1828–1836 гг. морской министр.

… городской Гостиный двор заполнен казенным имуществом… — Имеется в виду прежний, деревянный Гостиный двор в Кронштадте, стоявший на месте нынешнего, каменного, построенного в 1833–1835 гг. инженер-полковником В.И.Масловым.

… император позвал Михаила Лазарева, одного из своих адъютантов. — Лазарев, Михаил Петрович (1788–1851) — выдающийся русский флотоводец и мореплаватель, адмирал (1843), генерал-адъютант (1833); совершил три кругосветных плавания (1813–1816, 1819–1821 и 1822–1825 гг.) и стал одним из первооткрывателей Антарктиды; с 1826 г. командир линейного корабля "Азов", отличившийся в Наваринском сражении (1827); с 1833 г. командовал Черноморским флотом и одновременно был военным губернатором Севастополя.

7… "Санкт-Петербургская газета" даже не упомянула о пожаре… —

"Санкт-Петербургская газета" ("Journal de Saint-Petersbourg") — орган русского министерства иностранных дел; под данным названием выходила на французском языке три раза в неделю с 1825 по 1914 гг.

… мне будут даны самые точные сведения об исправниках… — Исправник — в Российской империи с 1775 г. глава уездной полиции, подчинявшийся губернатору.

… тщательно рассчитал количество кюммеля, шато-икема и шампанского… — Кюммель — сладкая тминная водка, способствующая пищеварению; изобретенная в кон. XVI в. в Голландии, получила с кон. XVIII в. весьма широкое распространение в России. Шато-икем — лучшее, согласно официальной классификации 1855 г., и, соответственно, самое дорогое белое десертное бордоское вино; производится в винодельческом селении Сотерн к югу от города Бордо.

9… я тогда был не исправником, а всего лишь простым становым… — Становой (становой пристав) — в Российской империи с 1837 г. полицейский чиновник, в ведении которого находился стан — низшее административно-полицейское подразделение уезда; круг обязанностей станового был чрезвычайно широк: на него возлагались все исполнительные, следственные, судебно-полицейские и хозяйственно-распорядительные дела.

10… поскольку я жил в Саратовской губернии, я продавал этих мужиков вбурлаки. — Саратовская губерния была учреждена в 1797 г. в границах существовавшего в 1780–1796 гг. Саратовского наместничества, в северной части Нижнего Поволжья; имела губернским центром город Саратов и состояла в то время из двенадцати уездов.

13… крестьянин из Савкина поджег свою деревню. — Савкино — мор довское село Петровского уезда Саратовской губернии, расположенное по обоим берегам реки Вершаут, левого притока Узы, в 120 км к северо-западу от Саратова; основано около 1720 г.; с 1798 г. волостной центр; в 1859 г. насчитывало 104 двора и 697 жителей.

15… уехал из Саратовской губернии в Тверскую… — Тверская губер ния была образована в 1796 г. взамен существовавшего с 1775 г.

Тверского наместничества; ее административным центром был город Тверь.

XXXVI. Приговоренные к каторге

… Тюрьма находится между Гороховой и Успенской улицами… — Здесь, скорее всего, имеется в виду Литовский замок — санкт-петербургская тюрьма для уголовных преступников (со второй пол. XIX в. и для политических заключенных), находившаяся у пересечения Мойки и Крюкова канала, к юго-западу от Адмиралтейства; это здание, построенное в 1783–1787 гг. архитектором И.Е.Старовым, в нач. XIX в. использовалось для расквартирования Литовского мушкетерского полка, а в 1823–1824 гг. было переоборудовано под тюрьму; в дни Февральской революции 1917 года Литовский замок был сожжен, а в 1930 г. его руины были разобраны.

Гороховая улица — одна из лучевых магистралей, расходящихся от большой арки Адмиралтейства и образующих важнейший центр планировки Санкт-Петербурга; в первые десятилетия застройки города называлась Средней першпективой (по отношению к Большой и Малой першпективам — соответственно Невскому и Вознесенскому проспектам); с сер. XVIII в. именовалась Адмиралтейским проспектом, Второй Перспективной улицей и Адмиралтейской улицей; во второй пол. XVIII в., после того как, согласно легенде, некий купец Горохов (возможно, это был иноземец Гар-рах, имя которого сначала стали произносить как "Горох", а затем "Горохов") построил на этой улице каменный дом и открыл в нем магазин, она получила неофицальное название Гороховая, в конце концов закрепившееся за ней и заменившее прежнее.

Успенская улица (в оригинале — rue d’Assomption) —неясно, что здесь имеется в виду; такое название носила в 1871–1935 гг. Арсенальная улица, но она находится на правом берегу Невы; можно было бы предположить, что здесь подразумевается Вознесенский проспект, тянущийся от Адмиралтейства западнее Гороховой улицы, но Литовский замок располагался не между ними, а к западу от него.

… послал нас троих во Францию учиться в Школе искусств и ремесел в Париже. — Национальная школа искусств и ремесел — инженерное училище, учрежденное в 1803 г. в Компьене, а спустя три года переведенное в город Шалон-на-Марне; аналогичные училища появились позднее в Анже (1815), Экс-ан-Провансе (1843), Лилле (1900) и Париже (1912); обучение в этих заведениях длилось три года, а принимали туда лишь французов, причем не моложе пятнадцати лет и не старше семнадцати.

Здесь, однако, может иметься в виду Национальная консерватория искусств и ремесел — парижский музей промышленности, при котором до 1874 г. существовала одноименная школа.

XXXVII. Прогулка в Петергоф

… Это был Григорович, автор "Рыбаков". — "Рыбаки" (1853) — роман Д.В.Григоровича (см. примеч. к с. 255), правдиво изображающий жизнь русского крестьянства и начало разрушения патриархальной крестьянской общины под натиском капитализма; впервые был напечатан в 1853 г. в журнале "Современник" и вызвал многочисленные положительные отзывы критики.

… рассуждая о Бальзаке, говорят об авторе "Кузена Понса"… — Бальзак, Оноре де (1799–1850) — великий французский писатель-реалист, начиная с 1829 г. создававший эпопею "Человеческая комедия", которая включает сто тридцать семь романов и повестей и составляет картину нравов французского общества первой пол. XIX в.

"Кузен Понс" ("Le Cousin Pons") — роман О.Бальзака, входящий в цикл "Сцены парижской жизни"; впервые печатался фельетонами в газете "Конституционалист" в 1847 г.; вместе с романом "Кузина Бетта" ("La cousine Bette"; 1846) составляет дилогию "Бедные родственники" ("Les Parents pauvres"). Повествуя о судьбе кузины Бетты и кузена Понса, автор показывает различные, но одинаково губительные для человеческой личности последствия зависимого и унизительного положения бедного родственника: в одном случае это приводит к зависти, озлоблению и неудержимому желанию мести ("Кузина Бетта"), в другом — к приниженности и душевной подавленности ("Кузен Понс").

… рассуждая о Жорж Санд, говорят об авторе "Валентины"… — Жорж Санд (настоящее имя — Амантина Аврора Люсиль Дюпен; 1804–1876) — французская писательница, на протяжений многих десятилетий находившаяся в центре интеллектуальной жизни своего времени и эпатировавшая французскую публику своим поведением; автор десятков романов, повестей, рассказов, театральных пьес, статей и мемуаров; в 1831 г. рассталась с мужем, бароном Франсуа Казимиром Дюдеваном (1795–1871), который женился на ней в 1822 г., и сблизилась с романтической богемой Парижа; литературный псевдоним произвела от имени своего любовника, романиста Жюля Сандо (1811–1883); ее первые произведения были выступлениями в защиту прав женщины, с 1834 г. она стала сторонницей утопического социализма, а после бонапартистского переворота вернулась к своей ранней романтической манере. "Валентина" ("Valentine"; 1832) — ранний роман Жорж Санд, написанный в духе романтизма и содержащий резкую критику буржуазного брака, который унижает женщину.

… рассуждая о Фредерике Сулье, говорят об авторе "Мемуаров дьявола". — Сулье, Фредерик (1800–1847) — популярный французский прозаик, драматург и поэт, автор историко-авантюрных романов и драм, один из основоположников жанра романа-фельетона; представитель демократического крыла романтизма. "Мемуары дьявола" ("Les Memoires du diable; 1837–1838) — самое известное произведение Ф.Сулье, вобравшее в себя опыт как готической литературы, так и исторического и социального романа.

27… напоил его бордо-лафитом, шато-икемом и шампанским… — Бордо-лафит — одно из четырех самых лучших, согласно официальной классификации 1855 г., и, соответственно, самых дорогих бордоских красных вин; производится в поместье Лафит, находящемся в винодельческом селении Пойак, в округе Медок, к северо-западу от города Бордо, и известном с 1234 г.; в описываемое время этим винодельческим хозяйством владела банкирская семья Ванлерберг, а в 1868 г., за три месяца до своей смерти, поместье купил барон Джеймс Ротшильд (1792–1868), и с тех пор оно называется Лафит-Ротшильд.

28… большой колесный пароход, который проследует до Петергофа. — Петергоф (нем. Peterhof — "Петров двор") — дворцово-парковый ансамбль на южном берегу Финского залива, в 29 км к западу от Санкт-Петербурга, императорская приморская резиденция, создававшаяся и благоустраивавшаяся на протяжении XVIII–XIX вв.; включает Большой Петергофский дворец, малые дворцы — Марли и Монплезир, многочисленные павильоны и несколько парков со множеством фонтанов, каскадов и прудов. Вокруг императорской резиденции возникли слободы, населенные дворцовыми служащими и лейб-гвардейцами и составившие в конце концов одноименный город (1762), который в 1848 г стал уездным центром (в 1944–2009 гг. город носил название Петродворец). Зеленые насаждения и архитектурные сооружения Петергофа, оказавшиеся во время Великой Отечественной войны в зоне боевых действий, чудовищно пострадали, и их восстановление продолжается до сегодняшнего дня, так что летом 1858 г. Дюма видел в Петергофе многое из того, что теперь безвозвратно утрачено.

… Завтрак у нас будет в ресторане "Самсон"… — "Самсон" — модный ресторан при одноименной гостинице в Петергофе, помещавшийся в деревянном готическом здании у входа в Верхний парк; открылся в 1839 г., подвергался затем многочисленным перестройкам и просуществовал вплоть до 1928 г., когда его уничтожил пожар; в 2008 г. был воссоздан по сохранившимся чертежам.

… местном варианте нашего кабаре "Черная голова"… — Имеется в виду модный в 50-х гг. XIX в. ресторан, находившийся в парижском пригороде Сен-Клу и принадлежавший Вюймо (см. примеч. к с. 5).

… отправимся ужинать и ночевать к Панаеву, другу Григоровича, редактору "Современника"… — Панаев, Иван Иванович

(1812–1862) — русский писатель, литературный критик и журналист, автор повестей и сатирических очерков; с 1847 г. совместно с Н.А.Некрасовым издавал журнал "Современник". "Современник" — литературный и общественно-политический журнал, основанный А.С. Пушкиным в 1836 г., после его смерти короткое время издававшийся П.А.Вяземским (см. примеч. к с. 776), а затем, в 1837–1846 гг., П.А. Плетнёвым (см. примеч. к с. 266), который в сентябре 1846 г. уступил права на пришедшее в упадок издание И.И.Панаеву и Н.А.Некрасову; при них в журнале, который выходил ежемесячно и в котором сотрудничали В.Г.Белинский (1811–1848), с 1853 г. Н.Г.Чернышевский (1828–1889), а с 1856 г. Н.А.Добролюбов (1836–1861), печатались призведения И.С.Тургенева, Л.Н.Толстого, И.А.Гончарова, А.И.Герцена, Д.В.Григоровича, а также Ч.Диккенса, Ж.Санд, У.Теккерея и других западноевропейских писателей; с конца 1858 г. журнал вел резкую полемику с либеральной и консервативной журналистикой и стал идейным центром и трибуной революционно-демократического направления русской общественной мысли; был закрыт в июне 1866 г.

… познакомимся там с Некрасовым, одним из известнейших поэтов молодой России… — Некрасов — см. примеч. к с. 255.

… посетим исторический Ораниенбаумский дворец, известный тем, что в июле 1762 года в нем был арестован Петр III. — Дворцовопарковый ансамбль Ораниенбаум, расположенный на южном берегу Финского залива, в 10 км к западу от Петергофа, создавался в 1710–1727 гг. как загородная усадьба князя

А.Д.Меншикова; в 1743–1762 гг. являлся загородной резиденцией великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III; включает Большой Меншиковский дворец, который в 1710–1725 гг. строили архитекторы Джованни Мария Фонтана (ок. 1670–1712) и Иоганн Готфрид Шедель (ок. 1680–1752), дворец Петра III, сооруженный в 1758–1762 гг. по проекту архитектора А.Ринальди, а также созданный им же в 1762–1769 гг. Китайский дворец и другие здания.

Петр III подписал отречение от престола 28 июня (9 июля) 1762 г. в Ораниенбауме, и после этого был отвезен в Ропшу.

… копию знаменитой статуи "Самсон", высящейся в большом пруду парка. — Имеется в виду символ Петергофа, центральная фигура скульптурного ансамбля фонтана в водяном ковше Большого каскада (Самсониевском бассейне) — золоченая бронзовая группа "Самсон, раздирающий пасть льву" работы скульптора М.И.Козловского (1753–1802), которая была поставлена в 1802 г. на месте стоявшей там до этого аналогичной свинцовой фигуры, выполненной скульптором Б.К.Растрелли и установленной в 1735 г., в честь 25-летия победы русской армии над шведами в Полтавской битве (фигура льва входит в шведский государственный герб). Скульптурная группа работы М.И.Козловского была утрачена во время Великой Отечественной войны, и в 1947 г. ее воссоздал скульптор Василий Львович Симонов (1879–1960).

… Древнееврейский Геракл изображен в ту минуту, когда он разрывает пасть филистимлянскому льву. — Самсон — герой ветхозаветного предания, израильтянин из колена Дана, богатырь, прославившийся как великий борец с филистимлянами.

Согласно Ветхому Завету (Судей, XIV: 6), Самсон встретил однажды молодого льва и "растерзал его как козленка, а в руке у него ничего не было". Этот библейский эпизод стал сюжетом бесчисленных произведений в области скульптуры и живописи. Филистимляне (др. — евр. "пелиштим" — "вторгающиеся") — древний народ, населявший с XII в. до н. э. приморскую часть Палестины; многократно упоминаются в Библии как постоянные противники древних иудеев.

29… предпочитаем простой марсельский буйабес… — Буйабес — провансальское кушанье: острая и пряная рыбная похлебка.

… как кобыла Роланда, единственный недостаток которой состоял в том, что она была мертва… — Роланд — герой старофранцузской эпической поэмы "Песнь о Роланде", отважный рыцарь, племянник Карла Великого, погибший в сражении с сарацинами в Ронсевальской долине на севере Испании.

Его горячий конь Вельянтиф погиб в этом бою раньше своего всадника:

Хоть сам Роланд ни разу не задет,

Но Вельянтиф поранен в тридцать мест,

На землю он упал и околел.

Язычники бегут, что силы есть.

Остался граф Роланд один и пеш.

("Песнь о Роланде", CLIX. — Перевод Ю.Корнеева.)

30… рыбу доставляли из Остии в Рим эстафеты рабов… — Остия — город в устье Тибра, в 30 км к юго-западу от Рима, крупнейшая торговая гавань Древнего Рима, основанная в кон. IV в. до н. э.; во времена империи — база римского флота и главная гавань Рима.

… умирая на их глазах, дорады и краснобородки постепенно теряли радужные оттенки своей чешуи. — Дорада (лат. Spams aurata) — рыба из семейства спаровых (морские караси) отряда окунеобразных, распространенная в водах Атлантического океана; название ее переводится как "золотая" из-за характерных золотистых пятен между глаз, а также на щеках; имеет очень нежное и вкусное мясо.

Краснобородка (султанка, барабулька; лат. Mullus barbatus) — рыба семейства султанковых отряда окунеобразных; распространена в Средиземном и Черном морях; тело ее красное, с желтыми и серебристыми полосами.

… стерлядь есть не что иное, как осетр в младенческом возрасте: acipenser ruthenus. — Acipenser ruthenus (лат. букв, "русинский осетр") — научное название стерляди.

… считают той самой рыбой, какую г-н Скриб в пьесе "Немая из Портичи" упомянул под незамысловатым названием "царь морей". — Рефреном арии вождя восставших неаполитанцев Мазаньелло (I, 2) в опере "Немая из Портичи" (см. примеч. к с. 32) служат слова, с которыми он обращается к рыбаку, отправляющемуся на рыбную ловлю, и которые повторяет хор:

Parle bas, pecheur, parle bas,

Le roi des mers ne t’echappera pas ("Потише говори, рыбак, потише,

И от тебя не ускользнуть царю морей").

31… Брийа-Саварен, разбиравшийся в этом предмете… — Брийа-Саварен, Ансельм (1755–1826) — французский писатель и крупный чиновник; известнейший гастроном и остроумец; автор книги "Физиология вкуса" ("Physiologie du gout"), изданной анонимно в 1825 г. и снабженной эпиграфом: "Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты".

… стоят изречений Ларошфуко из области морали… — Ларошфуко, Франсуа VI, герцог де (1613–1680) — французский писатель-моралист, знаменитый своими "Мемуарами" (1662) и собранием афоризмов "Размышления, или Моральные изречения и максимы" (1665); участник Фронды.

… портреты, выполненные посредством дагеротипии… — Дагеротипия — первый практически пригодный способ фотографирования, в котором изображение предметов получали на обработанных парами йода тонких медных пластинах, покрытых в гальванической ванне тончайшим слоем серебра и тщательно отполированных; изобрел этот метод, первое сообщение о котором было сделано в 1839 г. и который очень быстро получил широкое распространение в Европе, французский художник Луи Жак Манде Дагерр (1787–1851).

32… Генерал Хрулев, идя в атаку, называл своих солдат благодетелями. — Хрулев, Степан Александрович (1807–1870) — русский военачальник, генерал-лейтенант (1853), герой Крымской войны, командовавший юго-восточным участком обороны Севастополя; известно, что 6 июня 1855 г., нуждаясь в подкреплении, чтобы отбить захваченную французами батарею у Малахового кургана, он обратился с призывом к солдатам 5-й роты Севского полка: "Благодетели мои, в штыки, за мной!" — и отбросил непрятеля.

… В Симферополе, в одном и том же госпитале, лежали русский и француз… — Симферополь (гр. "Город общего блага") — город в центральной части Крымского полуострова, на реке Салгир, административный центр автономной республики Крым; основан в 1784 г. под руководством князя Г.А.Потемкина; во время Крымской войны стал тылом русской армии и ее главным госпитальным центром: под госпитали были отданы десятки казенных и частных зданий, но их недоставало, и раненых размещали в бараках и под навесами; в Симферополе оказывали медицинскую помощь и имевшим ранения пленным французам.

… отчасти это Виндзор, отчасти Версаль. — Виндзор — летняя резиденция английских королей, замок, расположенный в одноименном городе графства Беркшир, в 34 км к юго-западу от центра Лондона, на правом берегу Темзы, в окружении парка площадью более 2 000 га; основанный в XI в., замок перестраивался и расширялся на протяжении веков.

Версаль — см. примеч. к с. 150.

… Фонтенбло в этом отношении берет верх над Петергофом. — Фонтенбло — см. примеч. к с. 38.

… со времен Франциска I. — Франциск I (1494–1547) — король Франции с 1515 г., сын графа Карла Ангулемского (1459–1496) и его жены с 1490 г. Луизы Савойской (1476–1531), зять короля Людовика XII; видный представитель абсолютизма XVI в.; вел длительную борьбу с императором Карлом V из-за спорных владений, а также за политическое влияние в Европе; сыграл заметную роль в развитии французской культуры Возрождения.

… В Петергофе есть даже свой Марли. — Марли — небольшой императорский дворец в западной части Нижнего парка в Петергофе, построенный в царствование Петра I, в 1720–1723 гг., по проекту архитектора И.Ф.Браунштейна и предназначенный для частной жизни царской семьи; назван в подражание замку Марли-ле-Руа в 18 км к юго-западу от Парижа, сооруженному в 1679–1684 гг. для короля Людовика XIV, сожженному в 1789 г., в 1799 г. превращенному в фабрику и в 1806 г. разрушенному (этот замок, который Петр I посетил, путешествуя по Франции в 1717 г., произвел на него сильное впечатление).

… его парки — это подражание паркам Версаля, Фонтенбло и Рам-буйе… — Рамбуйе — старинный замок с роскошным и обширным парком, находящийся в одноименном городе в 45 км к юго-западу от Парижа, в департаменте Ивелин; первые его постройки относятся к 1375 г.; в 1783 г. стал королевской резиденцией; с 1896 г. является резиденцией президентов Французской республики.

… его Нева — это подражание Темзе, хотя и с дополнением в виде ледохода. — Темза — река на юге Великобритании, длиной 334 км; начинается на возвышенности Котсуолд, протекает в черте Лондона и впадает в Северное море; ледостав на ней наблюдается лишь в очень холодные зимы.

… присевшая на корточки наяда, которая держит на плече вазу… — Можно было бы предположить, что здесь имеется в виду стоящая у Большого каскада Петергофа золоченая бронзовая скульптура "Данаида, держащая кувшин" — копия, выполненная Иваном Петровичем Витали (1794–1855) с работы немецкого скульптора Христиана Рауха (1777–1857), — но изображенная скульптором данаида стоит, чуть нагнувшись, а не сидит на корточках, и держит двумя руками кувшин, положив его на свое приподнятое правое колено.

… Самсониевский бассейн, соперничающий с Нептуновым бассейном… — Нептунов бассейн — один из водоемов Версальского парка, созданный в 1679–1681 гг. под руководством ландшафтного архитектора Андре Ленотра (1613–1700) и украшенный в 1740 г. многочисленными скульптурными изображениями морских божеств, в том числе Нептуна и Амфитриты, которые исполнил скульптор Ламбер Адам (1700–1759), и Протея, изваянного скульптором Эдмом Бушардоном (1698–1762).

… каскад "Гладиаторы", копирующий каскад в Сен-Клу. — Каскад "Гладиаторы" — имеется в виду петергофский Большой каскад, который составляет основание центральной части северного, обращенного к морю фасада Большого дворца; украшен множеством золоченых статуй, в том числе и стоящими над его средним уступом парными фигурами бойцов-гладиаторов. Каждый из них одной рукой сжимает змею, а другой держит опущенный пламенем вниз факел: змеи символизируют побежденную измену, а перевернутые факелы — окончание войны.

Сен-Клу — роскошный дворцово-парковый ансамбль в одноименном городке на берегу Сены (в соврем, департаменте О-де-Сен), у западных окраин Парижа, созданный во второй пол. XVII в., в 1658 г. купленный герцогом Филиппом Орлеанским (1640–1701), братом Людовика XIV, в 1784 г. принадлежавший королеве Марии Антуанетте, а в 1804 г. ставший резиденцией Наполеона I; дворец сгорел в октябре 1870 г., во время Франкопрусской войны. Большой Каскад в дворцовом парке, сохранившийся до наших дней, был создан в 1660–1665 гг. архитектором Антуаном Лепотром (1621–1679).

… поднялись по довольно крутому склону и оказались рядом с дворцом. — Имеется в виду Большой Петергофский дворец, сооруженный в 1714–1725 гг. архитекторами Ж.Б.Леблоном и Н. Микетти на гребне прибрежной гряды и перестроенный в 1747–1752 гг. Б.Ф.Растрелли.

… прошли под одним из дворцовых сводов и очутились в Верхнем парке. — Верхний парк Петергофа, расположенный у южного фасада Большого дворца и занимающий площадь 15 га, был разбит в 1714–1724 гг. по планам Б. К.Растрелли.

… Его основное украшение — огромный бассейн, а основная достопримечательность — фигура Нептуна в виде тамбурмажора: трезубец божества остроумно заменен унтер-офицерской тростью. — Имеется в виду трехъярусная скульптурная композиция фонтана, которая была отлита из бронзы в 1650–1658 гг. нюрнбергскими скульпторами Кристофом Риттером (1610–1676) и Георгом Швейггером (1613–1690), куплена Павлом I во время его путешествия по Европе в 1781–1782 гг. и установлена в 1799 г. в петергофском Верхнем парке, в его центральном бассейне: ее главной фигурой служит Нептун; во время Великой Отечественной войны скульптурная композиция была вывезена в Германию, но в 1947 г. возвращена на свое место.

Тамбурмажор (от фр. tambour — "барабан" и major — "старший") — унтер-офицер, возглавлявший в полку команду барабанщиков и горнистов; для подачи различных команд имел особую трость с золотым набалдашником, перевитую тесьмой с большими кистями.

… нам оставалось увидеть еще так называемые Острова. — Имеются в виду два насыпных острова, Царицын и Ольгин, на Ольгином пруду, созданном в 1837–1840 гг. в Колонистском парке Петергофа, к югу от Верхнего парка, на месте Охотничьего болота. Один из этих островов, восточный, Николай I подарил своей супруге, императрице Александре Федоровне, а другой, западный, — своей дочери, великой княжне Ольге Николаевне (1822–1892), в честь которой был назван и сам пруд. На этих островах придворный архитектор Андрей Иванович Штакеншней-дер (1802–1865) построил два павильона: соответственно Царицын павильон (1842–1844), выдержанный в стиле помпеянской архитектуры, и Ольгин павильон (1846–1848), напоминавший виллы Южной Италии и ставший подарком Ольге Николаевне к ее свадьбе с наследным принцем Карлом Вюртембергским (1823–1891), будущим (с 1864 г.) королем Карлом I, с которым она познакомилась на Сицилии, а их свадьба состоялась в Петергофе 1 (13) июля 1846 г.

… добрались до первого и главного из этих островов — Царицына. — Царицын остров связывала с берегом пруда паромная переправа, а с острова на остров переправлялись в лодках. Находящийся на острове Царицын павильон, одна из жемчужин дворцово-паркового ансамбля Петергофа, заброшенный после Революции и сильно пострадавший во время Великой Отечественной войны, к настоящему времени отреставрирован и с 2005 г. доступен для посетителей. Так же сложилась и судьба Ольгиного павильона.

… приказала построить там сицилийскую виллу, по образцу виллы княгини ди Бутера, где она жила на Сицилии… — Николай I, его жена Александра Федоровна и их дочь великая княгиня Ольга Николаевна поселились на принадлежавшей княгине Шаховской (см. примеч. к с. 53) роскошной вилле Бутера, в Палермо, в предместье Оливуцца, в октябре 1845 г.; царская семья, приплывшая на Сицилию со свитой из сорока человек, провела там зиму, чтобы поправить слабое здоровье императрицы, резко пошатнувшееся после смерти младшей дочери императорской четы, великой княжны Александры Николаевны (1825–1844).

… можно подумать, будто вступаешь в атриум Дома поэта в Помпеях. — Так называемый Дом поэта расположен в западной части Помпей, на пересечении улиц Терм и Меркурия; своим названием он обязан украшающей его мозаике, на которой изображен актер с трагической маской.

Атриум — главное помещение римского дома; первоначально общая жилая комната с очагом; позднее внутренний двор, окруженный другими помещениями; в атриуме размещались домашние святыни.

… перебрались на остров княгини Марии. — Мария Николаевна, великая княжна (1819–1876) — старшая дочь Николая I, с 1839 г. супруга герцога Максимилиана Лейхтенбергского (1817–1852), сына Евгения Богарне.

Неясно, однако, какой объект в Петергофе назван здесь ее островом: Марии Николаевне и ее мужу принадлежала усадьба Серги-евка, расположенная к западу от Петергофа. Возможно, речь идет об Ольгином острове, однако скульптура Ч.Баруцци, которую Дюма называет ниже главной достопримечательностью того места, где он побывал, находилась (во всяком случае, в кон. XIX в.) не в Колонистском, а в Луговом парке Петергофа.

… Его главная достопримечательность… это фигура спящей Венеры, хранящаяся под своего рода колпаком, похожим на катафалк… — Имеется в виду мраморная скульптура "Спящая Венера" (или "Спящая женщина"; 1847) работы Ч.Баруцци, изначально находившаяся возле Розового павильона (ныне обращен в руины) в Луговом парке, а в 20-х гг. XX в. перенесенная на Царицын остров, на террасу Царицына павильона; раскинувшуюся во сне полуна-гую красавицу целомудренно прикрывал холщовый кубический колпак, который по просьбе посетителей, за отдельную плату, поднимал на блоке смотритель павильона.

… этот шедевр Баруцци… становится очередным разочарованием. — Баруцци, Чинчинато (1796–1873) — итальянский скульптор, ученик Антонио Кановы; в 1831–1859 гг. профессор Академии изящных искусств в Болонье.

35… если и есть здесь истинный скульптурный шедевр, то это "Рыбо лов" Ставассера. — Ставассер, Петр Андреевич (1816–1850) — талантливый русский скульптор, автор портретных бюстов и надгробных памятников; с 1841 г. и до конца дней жил и работал в Риме; умер от скоротечной чахотки на тридцать четвертом году жизни.

"Молодой удильщик" (или "Рыбачок", "Мальчик, удящий рыбу"; 1839) — скульптура, за которую молодой выпускник Императорской Академии художеств был удостоен большой золотой медали и специальной золотой медали "За экспрессию"; скульптура принесла ему известность, и ее бронзовый вариант был установлен в Петергофе, на Царицыном острове, у спускающейся к воде каменной лестницы.

… велели извозчику отвезти нас к Бельведеру. — Бельведер — небольшой двухэтажный дворец, построенный архитектором А.И.Штакеншнейдером в 1852–1856 гг. на 20-метровом Бабигон-ском холме, близ деревни Сашино, примерно в 3 км к югу от Ольгиного пруда; с террас этого здания, верхний этаж которого выполнен в виде античного храма и декорирован колоннами, открывается живописная панорама окрестностей Петергофа; реставрация дворца, обратившегося к концу прошлого века в руины, закончилась в 2009 г.

… воздвигнутым на холме близ деревни Бабигон… — Бабигон (от фин. Papinkontu — "Поповская усадьба") — деревня, располагавшаяся на холмистой гряде к востоку от Петергофа; близ нее находилось несколько других деревень, переименованных при Николае I в честь членов его семьи (Санино, Сашино, Ольгино, Мишино, Костино, Марьино и др.).

… Вот еще одно подражание Малому Трианону. — Малый Трианон — небольшой дворец на территории Версальского парка, построенный в 1762–1768 гг. в стиле неоклассицизма придворным архитектором Анжем Жаком Габриелем (1698–1782) и ставший после восшествия на престол Людовика XVI любимой приватной резиденцией его жены, королевы Марии Антуанетты; воплощает идею интимного уюта, достижимого лишь в единении с природой.

… впереди, правее старого Петергофа, виднелся Саперный лагерь… — Саперный лагерь — летний лагерь лейб-гвардии Саперного полка, находившийся под Петергофом, между деревнями Троицкое и Бабигон.

… вдали справа открывались взгляду Пулково и обсерватория, сооруженная архитектором Брюлловым, братом художника. — Пулково — местность и одноименное крупное селение в 19 км к югу от Санкт-Петербурга, на пути в Царское Село.

Обсерватория — имеется в виду Главная астрономическая обсерватория Российской Академии наук, построенная на центральном холме Пулковских высот (75 м над уровнем моря), вблизи села Пулково; ее строительство велось с июня 1835 г. и было завершено к лету 1839 г.

Брюллов, Александр Павлович (1798–1877) — русский архитектор и художник, представитель позднего классицизма; придворный архитектор, по планам которого были построены Михайловский театр (1831), здание штаба Гвардейского корпуса на Дворцовой площади в Санкт-Петербурге (1840–1843) и Пулковская обсерватория (1835–1839).

Брюллов, Карл Павлович (1799–1850) — выдающийся русский художник, живописец, монументалист, акварелист, рисовальщик; представитель академизма; мастер парадных портретов; в 1822–1835 гг. жил и работал в Италии.

Братья Брюлловы принадлежали к даровитой семье русских художников, предками которой были французские протестанты Брюлло, переселившиеся вначале в Германию, а в 1773 г. — в Россию.

… поле, усеянное руинами, которые были присланы из Греции королем Оттоном. — Оттон I (1815–1867) — греческий король в 1832–1862 гг., сын баварского короля Людвига I (1786–1868; правил с 1825 г.) и его жены с 1810 г. Терезы Саксен-Хильдбургха-узенской (1792–1854), в семнадцать лет возведенный на греческий трон европейскими державами после освобождения Греции от турецкого ига; в октябре 1862 г. был свергнут в результате военного переворота и удалился в Баварию, где и умер.

… Бедные руины, вывезенные из Аттики… — Аттика — историческая область на юго-востоке Средней Греции, на берегу Эгейского моря; благодаря своему главному городу, Афинам, играла огромную роль в культурной и политической жизни Древней Греции.

… кажутся такими же грустными, как Овидий, сосланный к фракийцам! — Публий Овидий Назон (43 до н. э. — ок. 18 н. э.) — крупнейший римский поэт, автор "Любовных элегий", "Науки любви" и поэмы "Метаморфозы"; в 9 г. н. э. был сослан в город Томы (ныне порт Констанца в Румынии), где ему было суждено умереть и где им были написаны "Скорбные элегии" и "Письма с Понта", в которых он жаловался на свою судьбу изгнанника.

Фракийцы — древний народ, обитавший на востоке Балкан и прилегающих землях, в том числе в Дакии (соврем. Румынии).

… велели отвезти нас прямо к террасе Монплезира. — Монплезир (Mon plaisir — фр. "Мое удовольствие") — небольшой увеселительный дворец Петра I, расположенный в восточной части петергофского Нижнего парка, на самом берегу Финского залива; построен в 1714–1722 гг., предположительно по проекту немецкого архитектора Андреаса Шлютера (ок. 1660–1714), его учеником И.Ф.Браунштейном.

С террасы перед северным, обращенным к морю фасадом Монплезира, которая вымощена разноцветным клинкером и ограждена массивной каменной балюстрадой, открывается вид на Финский залив и расположенный вдалеке Кронштадт.

… как выразился бы прославленный химик Тенар, преуспевавший в качестве придворного еще больше, чем в качестве химика… — Тенар, Луи Жак (1777–1857) — известный французский химик, автор многочисленных работ в области химии и химической технологии, член Парижской академии наук (1810); в 1825 г., при Карле X, получил титул барона, а в 1832 г., при Луи Филиппе, был возведен в достоинство пэра Франции.

… подобно Сципиону в изгнании, занимают свой досуг тем, что бросают в море камушки, заставляя их подпрыгивать на поверхности воды. — Сципион — здесь: Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (ок. 235 — ок. 183 до н. э.), знаменитый римский полководец времен Второй Пунической войны (218–202 до н. э.) между Римом и Карфагеном, одержавший победу над Ганнибалом в битве при Заме (202 до н. э.); консул 205 и 194 гг. до н. э.; в 185 г. до н. э. был обвинен в лихоимстве, после чего удалился в добровольное изгнание в свое имение, находившееся в приморском городке Литерн в Кампании, между Кумами и устьем Волтурна, и вскоре умер.

О подобных развлечениях Сципиона на морском берегу в Гаэте рассказывает римский историк Валерий Максим, сочинявший в правление императора Тиберия, автор труда "Памятные деяния и изречения" ("Factorum et dictorum memorabilium") в 9 книгах, представляющего собой компиляцию различных повестей и преданий из римской истории и истории других народов (см. VIII, 8).

XXXVIII. Журналисты и поэты

… Первым в их ряду поставим "Современник"… — См. примеч. к с. 28.

… это ежемесячный журнал, созданный по образцу "Обозрения Старого и Нового света"… — "Обозрение Старого и Нового света" ("Revue des Deux Mondes") — двухнедельный литературнохудожественный и публицистический журнал, который основал в 1829 г. французский публицист Франсуа Бюлоц (1803–1877) с целью "установить культурный, экономический и политический мост между Францией и Соединенными Штатами" и который выходит и в наши дни, оставаясь старейшим литературным журналом во Франции.

… После "Современника" идут "Отечественные записки", главным редактором и издателем которых является г-н Краевский… — "Отечественные записки" — литературно-политический журнал, издававшийся в Санкт-Петербурге в 1818–1884 гг. (с перерывами); оказал значительное влияние на движение литературной жизни и развитие общественной мысли в России; был основан в 1818 г. историком и писателем Павлом Петровичем Свиньиным (1787–1839), а в 1839 г. передан на правах аренды А.А.Краевскому, который привлек к участию в журнале литераторов разных направлений и разных поколений; с 1868 г. руководство в нем перешло к Н.А.Некрасову, а после его смерти (1877) — к М.Е.Салтыкову-Щедрину (1826–1889); в 1884 г. журнал, в котором преобладающее влияние приобрели народники, был закрыт по распоряжению властей.

Краевский, Андрей Александрович (1810–1889) — издатель и журналист, редактор-издатель "Отечественных записок" в 1839–1867 гг.; в 1863–1883 гг. издавал общественно-политическую газету "Голос".

… "Библиотека для чтения" пользовалась большим успехом, пока ею руководил профессор Сенковский… — "Библиотека для чтения" — ежемесячный журнал "словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод", выходивший в Санкт-Петербурге в 1834–1865 гг. и ориентировавшийся, главным образом, на провинциального читателя; был основан книготорговцем и издателем Александром Филипповичем Смирдиным (1795–1857), пригласившим в качестве главного редактора О.И.Сенковского, который возглавлял журнал до 1856 г.; в 1856–1860 гг. во главе издания стоял писатель и критик Александр Васильевич Дружинин (1824 — 1864).

Сенковский Осип-Юлиан Иванович (1800–1858) — русский писатель, журналист, востоковед, полиглот и педагог, по рождению польский дворянин; автор критических и публицистических статей, сатирических фельетонов, фантастических повестей и литературных мистификаций, с 1833 г. пользовавшийся псевдонимом "Барон Брамбеус"; в 1822–1847 гг. был профессором арабской и турецкой словесности в Санкт-Петербургском университете; в 1834–1856 гг. редактировал журнал "Библиотеку для чтения", показав себя талантливым журналистом, организатором и коммерсантом.

… "Сын Отечества" — это старый журнал, возобновленный в прошлом году… выходит в Москве. — "Сын Отечества" — литературнополитический еженедельник, основанный в 1812 г. Н.И.Гречем (см. примеч. к с. 268) и издававшийся в Санкт-Петербурге вплоть до 1852 г. (с перерывами); был возобновлен в 1856 г. журналистом Адальбертом Викентьевичем Старчевским (1818–1901) и выходил в Санкт-Петербурге вплоть до 1861 г., придерживаясь умереннолиберального направления; под тем же названием в 1862–1901 гг. издавалась основанная А.В.Старчевским ежедневная газета.

… "Русский вестник" основан в 1858 году г-ном Катковым. — "Русский вестник" — литературный и общественно-политический журнал, один из наиболее влиятельных русских журналов второй пол. XIX в., в котором были впервые опубликованы почти все главные произведения И.С.Тургенева, Л.Н.Толстого, Ф.М.Достоевского; был основан в Москве в 1856 г. М.Н.Катковым и группой либерально настроенных литераторов и ученых, которые приобрели на свои средства типографию; в 1856–1861 гг. придерживался нейтрального направления, но затем перешел на консервативные позиции; с 1887 г., после смерти М.Н.Каткова, издавался в Санкт-Петербурге, а в 1906 г. прекратил свое существование.

Катков, Михаил Никифорович (1818–1887) — крупнейший русский публицист, литературный критик, философ, журналист и издатель; основоположник русской политической журналистики; в 1856–1887 гг. издатель и редактор "Русского вестника", в 1863–1887 гг. редактор влиятельной газеты "Московские ведомости"; с нач. 60-х гг. — апологет реакционного правительственного курса.

38… Журнал "Беседа" — орган приверженцев русского славянофиль ства… — Имеется в виду журнал "Русская беседа", выходивший в Москве в 1856–1860 гг. и придерживавшийся славянофильского направления; с 1858 г. его фактическим редактором был Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886).

… Главный редактор издания — г-н Кошелев. — Кошелев, Александр Иванович (1806–1883) — публицист и общественный деятель, славянофил; издатель и первый редактор "Русской беседы".

… "Земледельческая газета" — издание землевладельцев… — "Земледельческая газета" — издание Министерства государственных имуществ; выходила в 1834–1917 г. в Санкт-Петербурге два раза в неделю (с 1860 г. — один раз) и пользовалась влиянием среди сельских хозяев; в 1853–1859 г. ее редактором был известный экономист Андрей Парфенович Заблоцкий-Десятовский (1808 — 1881).

… В отношении других печатных изданий мы скажем то же, что Август в трагедии Корнеля говорит о друзьях Цинны, назвав перед этим Максима… — Корнель, Пьер (1606–1684) — крупнейший французский драматург, представитель классицизма.

Здесь речь идет о его трагедии "Цинна, или Милосердие Августа" ("Cinna ou la Clemence d’Auguste"; 1639); ее сюжетом стал аристократический заговор против монархии, который возглавил знатный римлянин Гней Корнелий Цинна Магн (ок. 40 до н. э. — 10 н. э.), внук Помпея Великого; заговор был раскрыт, но император Август (63 до н. э. — 14 н. э.; император с 27 г. до н. э.), против которого он был направлен, простил Цинну и назначил его на высокую должность.

Максим — персонаж трагедии "Цинна, или Милосердие Августа", один из заговорщиков-аристократов.

Здесь имеются в виду слова Августа, который, обращаясь к Цинне и перечисляя заговорщиков, называет последним Максима, а потом произносит:

Le reste ne vaut pas l’honneur d’etre nomme

("А остальные недостойны чести их назвать"; V, 1).

… свили себе гнездо между Петергофом и Ораниенбаумом, вблизи немецкой колонии. — Дом, который снимали в 1854–1858 гг. Панаевы и в котором они принимали Дюма, находился в известном дачном месте Мартышкино, вошедшем в 1930-х гг. в состав города Ораниенбаум (с 1948 г. Ломоносов); несколько восточнее Мартышкина находилась Ораниенбаумская колония, где жили обосновавшиеся на этом месте в нач. XIX в. немецкие колонисты.

… Панаев с женой… — Женой И.И.Панаева была писательница Авдотья Яковлевна Панаева (см. примеч. к с. 255), уже много лет к этому времени состоявшая в любовной связи с Н.А.Некрасо-вым.

39… Госпожа Панаева — дама лет тридцати двух… — Авдотье Панаевой в это время было 38 лет.

… Последний сборник его стихотворений, запрещенный цензурой к переизданию… — Имеется в виду первый поэтический сборник "Стихотворения Н.Некрасова", вышедший из печати в октябре 1856 г., имевший огромный успех у читателей и в ноябре того же года запрещенный к переизданию; новое издание (1861) этого сборника Н.А.Некрасову удалось осуществить лишь после долгих хлопот.

… Вот первое из этих стихотворений… "Забытая деревня". — Стихотворение Н.А.Некрасова "Забытая деревня", написанное в 1855 г., впервые было опубликовано в 1856 г. в сборнике "Стихотворения Н.Некрасова".

40… Его название — "Бедная подружка". — Приводимое ниже стихотворение Н.А.Некрасова названия не имеет и обычно указывается по первой строке "Еду ли ночью по улице темной"; впервые оно было опубликовано в 1847 г. в журнале "Современник".

42… Речь идет о княгине Воронцовой-Дашковой и ее преждевременной смерти. — Воронцова-Дашкова, Александра Кирилловна, урожденная Нарышкина (1818–1856) — светская львица и блистательная красавица, хозяйка аристократического салона, с 1834 г. жена графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова (1790–1854), дипломата, обер-церемониймейстера (1831), действительного статского советника (1838), члена Государственного совета (1846).

… Эта печальная история стала причиной того, что из-под пера Некрасова вышла новая поэтическая горесть… — Стихотворение Н.А.Некрасова "Княгиня", в котором в искаженном виде отразилась история последних лет жизни графини А.К. Воронцовой-Дашковой, впервые было напечатано в апрельском номере журнала "Современник" за 1856 г., то есть за месяц до смерти графини, умершей в Париже 18 (30) мая 1856 г.!

… Да в строфах небрежных русского поэта // Вдохновенных ею нудных два куплета. — Имеется в виду стихотворение М.Ю.Лермонтова "К портрету" (1840), которое посвящено А. И. Воронцовой-Дашко вой и в котором есть строки:

Ей нравиться долго нельзя:

Как цепь ей несносна привычка.

43… Госпожа Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за дворянина… — В 1855 г., через год после смерти своего первого мужа, графиня А.К.Воронцова-Дашкова вышла замуж снова: ее избранником стал французский дворянин, барон Анри Шарль Жорж де Пуайи (1821–1862), связанный родственными узами с самыми аристократическими семьями Франции; генеральный советник департамента Эна, мэр селения Фолембре в 1849–1862 гг., богатый предприниматель, владелец одного из самых крупных во Франции стеклоделательных заводов, на котором производились бутылки для шампанских вин; в 1860 г. он женился снова — на Агате Элеоноре дю Алле-Коэткен (1831–1905), вдове маркиза Луи Мари де Бригода (1827–1859), пэра Франции.

44… умирала среди роскоши, в одной из лучших квартир Парижа, во втором этаже дома на площади Мадлен, расположенного напротив бульвара. — Площадь Мадлен находится в северной части Парижа, на Больших Бульварах, в одном из аристократических районов французской столицы; создана в 1808–1824 гг.; в восточном направлении от нее тянется бульвар Мадлен.

… сменяли поочередно герцогиня Фиц-Джеймс, графиня Фиц-Джеймс, г-жа Гранмезон, мадемуазель Жарри… — Графиня Фиц-Джеймс — Сесиль де Пуайи (1814–1856), старшая сестра барона де Пуайи, с 1833 г. супруга графа Анри Шарля Франсуа де Фиц-Джеймса (1805–1883), младшего брата седьмого герцога де Фиц-Джеймса, умершая через пять месяцев после смерти своей невестки Александры Кирилловны.

Герцогиня Фиц-Джеймс — вероятно, имеется в виду Маргарита де Мармье (1807–1888), с 1826 г. жена Жака Мари Эманюэля, седьмого герцога де Фиц-Джеймса (1803–1846); свояченица Сесиль де Пуайи.

Госпожа де Гранмезон — Тереза де Пуайи, другая сестра барона де Пуайи, супруга Альфреда Миллена де Гранмезона (1803–1879). Сведений о мадемуазель Жарри (Jarry) найти не удалось.

… восемьдесят тысяч ливров годового дохода, который приносит ему поместье Фолембре… — Фолембре — селение на севере Франции, в Пикардии, в департаменте Эна, в 100 км к северу от Парижа.

… княгиня Паскевич, дочь графини, рожденная ею в первом браке… — Паскевич-Эриванская, Ирина Ивановна, светлейшая княгиня Варшавская, урожденная графиня Воронцова-Дашкова (1835–1925) — дочь А.К.Нарышкиной и И.И.Воронцова-Дашкова, с 1853 г. жена генерал-адъютанта князя Федора Ивановича Паске-вича (1823–1903), сына знаменитого военачальника И.Ф.Паске-вича; известная благотворительница и первый переводчик на французский язык романа "Война и мир" Л.Н.Толстого.

XXXIX. Ментиков

45… Корона же эта являлась символом герцогства Козель в Силезии,

которое было пожаловано Меншикову императором Карлом VI, когда он дал ему титул князя Священной Римской империи. — Козель — старинный укрепленный город в Верхней Силезии, на Одере (ныне город Козле в Опольском воеводстве Польши), входивший в состав княжества Оппельн, которое в 1666–1742 гг. принадлежало Габсбургам как королям Богемии; был пожалован А.Д.Меншикову императором Карлом VI в 1727 г

Силезия — историческая славянская область в Центральной Европе, в верхнем и среднем течении Одера (Одры); с X в. входила в состав Польского государства; в раннем средневековье подвергалась сильному натиску немецких феодалов и германизации; в 1526 г вошла в состав Священной Римской империи; в 1742 г. почти вся была захваченаПруссией; после Второй мировой войны большая часть Силезии отошла к Польше, меньшая — к Чехии, а совсем малая ее часть — к Германии.

Карл VI (1685–1740) — император Священной Римской империи и король Венгрии с 1711 г.; сын Леопольда I (1640–1705; император с 1658 г.) и его третьей жены (с 1676 г.) Элеоноры Пфальц-Нёйбургской (1655–1720); младший брат и преемник Иосифа I (1678–1711; император с 1705 г.); последний прямой потомок Габсбургов по мужской линии; в 1700 г. заявил о своих правах на испанский престол, что послужило поводом к началу войны за Испанское наследство, в результате которой ему достались владения Испании в Нидерландах и Италии.

Титул князя Священной Римской империи пожаловал А.Д.Меншикову в январе 1706 г. император Иосиф I.

… он был князем, сенатором, фельдмаршалом и кавалером ордена Святого Андрея Первозванного… — В княжеское достоинство А.Д.Меншиков был возведен 30 мая 1707 г., сенатором стал в декабре 1717 г., генерал-фельдмаршалом — 7 июля 1709 г., а орден Андрея Первозванного получил 10 мая 1703 г. (за взятие Ноте-бурга)

… Великий канцлер и другие сенаторы никоим образом не были согласны с мнением Меншикова… — Великий канцлер — Г.И.Головкин (см. примеч. к с. 122).

… пообещал трон великому князю Московскому, выставив условием, что тот женится на его дочери. — Все сведения о последних годах жизни А.Д.Меншикова, включая его сибирскую ссылку, почерпнуты Дюма из мемуаров адмирала Вильбоа (см. примеч. к с. 98), который называет в этом контексте великим князем Московским сына царевича Алексея, будущего императора Петра II (см. примеч. к с. 84).

Дочь Меншикова — княжна Мария Александровна (1711–1729), нареченная невеста императора Петра И, вступившего на престол 6 (17) мая 1727 г.; обручилась с ним 25 мая 1727 г. (жениху в это время было одиннадцать лет, а невесте — пятнадцать) и получила после этого титул "ее императорское высочество"; в том же году была сослана вместе с отцом в Берёзов, где и умерла.

… взял чашку с питьем из рук придворной дамы, итальянки по имени г-жа Ганна. — История об отравлении императрицы Екатерины I князем А.Д.Меншиковым также взята Дюма из мемуаров Вильбоа, хотя тот говорит не о придворной даме, не об итальянке, а о горничной по имени Ганна (Ganna), которая отравилась остатками питья императрицы и выжила лишь благодаря противоядию, данному ей мужем-итальянцем, хотя окончательно так и не оправилась (глава VII, стр. 157).

47… и два молодых князя Долгоруковых. — Имеются в виду сыновья А.Г.Долгорукова (см. примеч. к с. 54): фаворит юного императора И.А.Долгоруков (см. примеч. к с. 84) и один из его младших братьев.

… подстрекаемый министром Остерманом… — Остерман — см. примеч. к с. 161.

… направились в дом канцлера Головкина, где собрался Сенат… — Вильбоа говорит о загородном доме канцлере Головкина (см. примеч. к с. 122), находившемся в двух льё от Петергофа.

… отправиться вместе со всей семьей в Раненбург. — Раненбург (с 1948 г. — Чаплыгин) — город на юго-востоке Центральной России, в нынешней Липецкой области, в 75 км к северу от Липецка, сложившийся на месте села Слободского, возле которого, на пути в Воронеж, в 1695 г. был построен путевой дворец Петра I; в 1702 г. там была возведена небольшая крепость Ораниенбург, название которой постепенно трансформировалось в Раниенбург, а затем в Раненбург; в 1702 г. село и крепость были подарены царем А.Д.Меншикову; в 1778 г. это поселение стало уездным городом Рязанского наместничества.

… поместье, расположенное между Казанским царством и Вятской провинцией. — Казанское царство — формальное государственное образование, созданное после захвата в 1552 г. русскими войсками Казанского ханства и на правах личной унии возглавлявшееся русским царем; в 1708 г. на территории царства была создана Казанская губерния.

Вятская провинция — с 1719 г. административная единица в составе Сибирской, а с 1727 г. — Казанской губернии, созданная на территории Вятской земли, которая в 1489 г. вошла в состав Московского государства; с 1780 г. наместничество, с 1796 г. губерния; главный город — Хлынов (в 1780 г. получил название Вятка, а в 1934 г. — Киров); расположена к северу от Казани.

Раненбург, в отличие от того, что утверждает Вильбоа, а вслед за ним Дюма, находится значительно западнее Казанской губернии.

48… потребовал у князя наградные ленты орденов — Святого Андрея, Александра Невского, Слона, Белого Орла и Черного Орла. — Об орденах Святого апостола Андрея Первозванного и Святого Александра Невского см. примеч. к сс. 313 и 376.

Орден Слона — высшая датская награда, известная с сер. XV в., статут которой был установлен 1 декабря 1693 г. королем Кристианом V (1646–1699; правил с 1670 г.); знаком ордена, символизирующим победу датских крестоносцев над сарацинами в 1189 г., является небольшая объемная золотая фигурка слона, на спине которого установлена сторожевая башня, а на шее восседает мавр-погонщик в тюрбане; другими его знаками служат восьмиконечная серебряная звезда с жемчужным латинским крестом в центре и светло-голубая муаровая лента; согласно статуту 1693 г., орден мог вручаться только суверенам — датским и иностранным.

Орден Белого Орла — один из старейших польских орденов, восстановленный королем Августом II (см. примеч. к с. 114) 1 ноября 1705 г.; являлся высшим орденом Польши; в 1831 г. был причислен к государственным наградам Российской империи; представляет собой медальон с изображением белого польского орла и девизом "Pro Fide, Rege et Lege" (лат. "За веру, короля и закон"); орден носили на белой ленте с красными полосами (с 1713 г. лента стала синей).

Орден Черного Орла — высший прусский орден, учрежденный королем Фридрихом I (1657–1713; король с 1701 г) по случаю его коронации 18 января 1701 г.; знаками ордена являются светло-синий восьмиконечный крест с четырьмя черными орлами в углах, восьмиконечная серебряная звезда с черным орлом на оранжевом поле и девизом "Suum cuique" (лат. "Каждому свое"), а также широкая лента оранжевого цвета.

А.Д.Меншиков получил орден Андрея Первозванного 10 мая 1703 г., орден Александра Невского — 21 мая 1725 г., орден Слона — в 1710 г., орден Белого Орла — в 1705 г., орден Черного Орла — в 1713 г.

… Расстояние между Москвой и Раненбургом составляло всего лишь сто пятьдесят льё. — Это расстояние, на самом деле, равно 360 км, то есть примерно 90 льё.

… Пришел приказ ехать в Сибирь, в Якутск. — Якутск — город на северо-востоке России, порт на реке Лена, столица Якутии; основанный в 1643 г., служил центром Якутского воеводства и с того же времени — местом ссылки.

Напомним, однако, что на самом деле А.Д.Меншиков был сослан в Берёзов, а не в Якутск.

49… Княгиня Меншикова… умерла по дороге… — Жена Меншикова — княгиня Дарья Михайловна, урожденная Арсеньева (1682–1728), дочь Михаила Афанасьевича Арсеньева, якутского воеводы в 1695–1698 гг.; умерла на пути в ссылку, возле селения Верхний Услон на берегу Волги, напротив Казани, в 8 км от нее, 10 мая 1728 г. и была похоронена возле местной церкви.

… продолжал свой путь до Тобольска. — Тобольск — см. примеч. к с. 372.

50… офицер, возвращавшийся с Камчатки… — Камчатку, полуостров на северо-востоке Азии, о правах на который Московское государство заявило еще в XVII в., в описываемое время исследовал в ходе своей первой Камчатской экспедиции (1725–1730) В. Беринг (см. примеч. к с. 161)

… исследований, которые ему было поручено провести на Северном полюсе и в Амурском море. — Амурское море — имеется в виду полузамкнутое Охотское море у восточных берегов Азии, возле залива которого, напротив северной оконечности Сахалина, находится устье реки Амур.

51… Это и вправду мой сын. — Сын А.Д.Меншикова, Александр Александрович Меншиков (1714–1764), по возвращении из ссылки в 1731 г. стал прапорщиком лейб-гвардии Преображенского полка, участвовал в Русско-турецкой войне 1735–1739 гг. и Семилетней войне (1756–1763), дослужился до чина генерал-поручика (1757), а затем и генерал-аншефа (1762).

52… Младшая дочь, ставшая впоследствии женой сына герцога Бирона… — Младшая дочь А.Д.Меншикова — княжна Александра Александровна (1712–1736); была возвращена из ссылки в 1731 г., стала фрейлиной императрицы, а в 1732 г. вышла замуж за Густава Бирона (см. примеч. к с. 307) — брата, а не сына всесильного фаворита.

54… Я князь Долгоруков, ярый враг твоего отца. — Долгоруков, Алек сей Григорьевич (? — 1734) — российский государственный деятель; смоленский губернатор (1713), президент Главного магистрата (1723), сенатор (1726); воспитатель юного Петра II (1727), действительный тайный советник (1728), светлейший князь (П29);

член Верховного Тайного совета (1728), способствовавший падению А.Д.Меншикова; в апреле 1730 г., после восшествия на престол императрицы Анны Иоанновны, был сослан в свое имение, село Никольское Пензенской губернии, а в июне того же года — в Берёзов, где и умер.

55… умер через неделю после того, как был помолвлен с моей дочерью… — Дочь А.Г.Долгорукова, княжна Екатерина Алексеевна (1712–1747), обручилась с императором Петром II 30 ноября 1729 г. и получила после этого титул "ее высочество государыня-невеста", однако ей не суждено было стать императрицей: Петр II вскоре заболел и 19 (30) января 1730 г. умер; в 1730 г. она вместе с отцом была сослана в Берёзов, в 1740 г. переведена в Томск и заточена в монастырь; в 1741 г. возвращена оттуда императрицей Елизаветой Петровной, стала ее фрейлиной и в 1745 г. вышла замуж за графа Александра Романовича Брюса (1705–1751), но вскоре после этого простудилась и умерла.

… Моя жена умерла в пути… — Женой А.Г.Долгорукова была княжна Прасковья Юрьевна Хилкова (1682–1730), дочь князя Юрия Яковлевича Хилкова (1661–1729); она умерла в Берёзове, в ноябре 1730 г., через два месяца после приезда туда.

56… взгляните на моего сына, мою дочь, мою сноху… — Имеются в виду Иван Алексеевич Долгоруков, Екатерина Алексеевна Долгорукова и жена Ивана Алексеевича — Наталья Борисовна, урожденная Шереметева (см. примеч. к с. 84); заметим, однако, что в ссылке в Берёзове вместе с ними были и другие дети А.Г.Долгорукова: сыновья Николай (1713–1790), Алексей (1716–1792), Александр (1718–1782) и дочери Елена (1715 — 1799) и Анна (? - 1758).

XL. Обстоятельства, о которых затруднительно рассказывать

59… Родился он 21 февраля 1728 года. — Дата рождения Петра III указана по новому стилю (по старому стилю — 10 февраля). Заметим, что почти все подробности, приведенные в этой и двух последующих главах, Дюма почерпнул из сочинения "Занимательные рассказы о перевороте в России в 1762 году" ("Anecdotes sur la revolution de Russie en Pannee 1762") французского писателя, историка и поэта Клода Карломана де Рюльера (1735–1791), члена Французской академии (1787), секретаря французского посольства в Санкт-Петербурге в 1760–1762 гг., очевидца переворота, который привел к власти Екатерину И; это сочинение было написано в 1773 г. и впервые издано в 1797 г.

… отец… губернатор Штеттина, с большой неохотой выдавал свою дочь замуж… — Отец Екатерины II — Христиан Август Ангальт-Цербстский (1690–1747), с 1742 г. владетель мелкого немецкого княжества Ангальт-Цербст, прусский военачальник, генерал-фельдмаршал (1742); с 1729 г. комендант, а с 1741 г. губернатор Штеттина (см. примеч. к с. 82).

… Она родилась в Штеттине 2 мая 1729 года… — Дата рождения Екатерины II указана по новому стилю (по старому стилю — 21 апреля).

60… Физический недостаток… который в течение семи лет мешал Людовику XVI вступить в супружескую близость с Марией Антуанеттой. — Людовик XVI (см. примеч. к с. 233) страдал врожден-

ным физическим недостатком, не позволявшим ему выполнять супружеские обязанности, — т. н. фимозом, укороченной уздечкой полового члена; лишь в 1777 г., спустя семь лет после своего брака с австрийской эрцгерцогиней Марией Антуанеттой (1755–1793), он по настоянию шурина, императора Иосифа II (1741–1790; император с 1765 г.), приехавшего с этой целью в Париж, согласился на несложную хирургическую операцию, устранившую этот телесный изъян.

… Юный великий князь имел телесный изъян, который на медицинском языке называется укороченной уздечкой. — Великий князь Петр Федорович, по некоторым сведениям, также страдал фимозом.

… принести в жертву Эскулапу петуха… — Эскулап (гр. Аскле-пий) — в античной мифологии бог врачевания, сын Аполлона и нимфы Корониды; согласно мифу, он достиг такого искусства во врачевании, что даже воскрешал мертвых, нарушая тем самым законы судьбы, и за это верховный бог Зевс испепелил его своей молнией.

Символами Асклепия считались змея, собака и петух, и, согласно обычаю древних греков, когда больной выздоравливал, в жертву богу врачевания приносили петуха.

61… У великого князя был фаворит по имени Салтыков. — См. примеч.

к с. 321.

… великому канцлеру Бестужеву было поручено внушить великой княгине, что ей необходимо иметь ребенка. — Имеется в виду канцлер А.П.Бестужев-Рюмин (см. примеч. к с. 316).

63… он взял в любовницы мадемуазель Воронцову, племянницу великого канцлера. — Воронцова, Елизавета Романовна, графиня (1739–1792) — официальная фаворитка Петра III и участница его увеселений, с 1750 г. фрейлина великой княгини Екатерины Алексеевны; племянница М.И.Воронцова (см. примеч. к с. 308), дочь его брата Р.И.Воронцова (см. там же); после дворцового переворота 1762 г. была отправлена в ссылку в подмосковную деревню отца; в 1765 г. вышла замуж за полковника Александра Ивановича Полянского (1721–1818).

… Салтыков был назначен посланником в Гамбурге… — Гамбург — крупный промышленный и торговый город на северо-западе Германии, морской и речной порт в эстуарии Эльбы, у места впадения в нее реки Альстер, в 110 км от Северного моря; одним из первых вступил в Ганзейский союз; с 1510 г. вольный имперский город; в 1815 г. вошел в Германский союз.

С.В.Салтыков был направлен в Гамбург в 1755 г.

… в дело вмешался посол Англии сэр Уильямс… — Уильямс, Чарлз Гэнбери (1708–1759) — английский дипломат и поэт, посланник в Берлине (1750), Дрездене (1751), Вене (1753), Дрездене (1754) и Санкт-Петербурге (1755–1757); потерпев поражение в дипломатической игре, в июле 1757 г. был отозван из Санкт-Петербурга, отчего получил тяжелое психическое расстройство и вскоре покончил собой; его перу принадлежит сочинение "Записки о Петре Великом".

64… в тот же вечер представит ей молодого поляка по имени Поня-товский. — Станислав Понятовский (см. примеч. к с. 319) был в 1755–1756 гг. секретарем английского посольства и жил в доме сэра Уильямса, который свел с ним знакомство в 1750 г. в Берлине и стал его главным наставником.

… встретилась с очаровательным секретарем посольства в доме у английского консула г-на Ронгтона… — Сведений об этом персонаже (Wrongton) найти не удалось.

… в нем соединилась кровь Карла XII и Петра I… — Напомним, что император Петр III, при рождении Карл Петер Ульрих Голынтейн-Готторпский, приходился родным внуком Петру I и внучатым племянником Карлу XII: его матерью была великая княжна Анна Петровна (1708–1728), дочь Петра I, а отцом был герцог Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский (1700–1739), племянник Карла XII, сын его сестры Софии Гедвиги.

… ему довелось одновременно оказаться королем Швеции, избранным парламентом, и быть призванным царицей к наследованию престола России. — Бездетная императрица Елизавета Петровна, по приглашению которой ее племянник, четырнадцатилетний герцог Голь-штейнский, уже 5 февраля 1742 г., через два месяца после ее вступления на престол, прибыл в российскую столицу, официально провозгласила его наследником престола 7 ноября 1742 г., на фоне происходившей в то время Русской-шведской войны 1741–1743 гг., которую шведы начали с целью вернуть себе утраченные ими во время Северной войны территории. Русским войскам к середине лета 1742 г. удалось завоевать всю Финляндию, входившую тогда в состав Шведского королевства, и финнам было предложено образовать независимое Финляндское королевство, которому предстояло стать буферным между Россией и Швецией. 8 октября 1742 г. на ландтаге в Або (соврем. Турку) королем Финляндии был избран юный герцог Голыптейнский, и тогда шведы, пытаясь выйти из создавшегося положения и не утратить Финляндию, решением риксдага избрали того же герцога Гольштейнского, ближайшего родственника Карла XII и потому весьма популярного у шведского крестьянства, наследником своего бездетного короля Фредрика I (1676–1751; правил с 1720 г.) и, стало быть, будущим королем Швеции. Однако в ходе переговоров, которые закончились 7 (18) августа 1743 г. подписанием Абоского мира, положившего конец войне, Елизавете Петровне, уже назначившей герцога Гольштейнского своим собственным преемником, удалось настоять на том, чтобы наследником шведского престола был назначен Адольф Фридрих, родной дядя герцога: за это ей пришлось отдать шведам почти все свои завоевания в Финляндии.

65… Избрав Россию, он тем самым возложил корону Швеции на голову своему дяде. — Имеется в виду Адольф Фридрих (1710–1771) — князь-епископ Любека с 1727 г., регент Гольштейна с 1739 г., шведский кронпринц с 23 июня 1743 г. и с 1751 г. король Швеции, носивший имя Адольф Фредрик; он приходился двоюродным дядей Петру III и был родным дядей Екатерины II.

… Воспитание это было доверено двум наставникам, людям весьма достойным… — Наставниками юного герцога Гольштейнского, будущего Петра III, после смерти его отца были гольштейнские дворяне обер-камергер Фридрих Вильгельм фон Берхгольц (1699–1771) и обер-гофмаршал Отто Фридрих фон Брюммер (1690–1752), которые в 1742 г. последовали за своим воспитанником в Россию, но в 1746 г. были отправлены в отставку и покинули Санкт-Петербург.

67… главная заговорщица родила девочку, которой суждено было про жить всего лишь пять месяцев. — Имеется в виду дочь Екатерины II, рожденная ею в законном браке, великая княжна Анна Петровна, которая родилась 20 декабря 1757 г. и скончалась 19 февраля 1759 г.; ее признал своей дочерью великий князь Петр Федорович, но настоящим ее отцом был, возможно, Станислав Понятовский.

… дворцовая интрига вызвала падение великого канцлера. — А.П.Бестужев-Рюмин был отправлен в отставку 27 февраля 1758 г.; причиной опалы стали его самовольные поступки во время тяжелой болезни императрицы Елизаветы Петровны, когда казалось, что ее дни сочтены; оправившись от болезни, императрица лишила канцлера, заподозренного в заговоре в пользу великой княгини Екатерины Алексеевны, чинов и званий, и он был отправлен в ссылку в свое имение под Можайском. На его место был назначен граф М.И.Воронцов.

68… Кейт, преемник сэра Уильямса… — Кейт, Роберт Мюррей (? — 1774) — английский дипломат, в 1748–1767 гг. посланник в Вене, а в 1758–1762 гг. — в Санкт-Петербурге.

… у нее началась сильная геморрагия… — Геморрагия — истечение крови из кровеносных сосудов при нарушении целостности их стенок.

… посол Франции г-н де Бретёй писал… — Бретёй, Луи Огюст Ле Тоннелье, барон де (1730–1807) — французский государственный деятель и дипломат; посол в Кёльне (1758), Санкт-Петербурге (1760–1764), затем в Стокгольме, Вене, Неаполе и снова в Вене; с 1780 г. французский викарий княжества Андорра; министр королевского двора (1783–1787); с 12 по 16 июля 1789 гг., в первые дни Революции, первый министр Франции; в 1789–1802 гг. находился в эмиграции ив 1791 г. пытался организовать бегство королевской семьи за границу, окончившееся провалом в Варение; оставил мемуары, опубликованные в 1859 г.

… начал свое царствование провозглашением знаменитого указа, который предоставлял… дворянам России права свободных народов. — Имеется в виду указ "О вольности и свободы всему российскому дворянству", изданный 18 февраля 1762 г. Петром III и предоставлявший российским дворянам ряд привилегий: они освобождались от обязательной двадцатипятилетней военной и гражданской службы, получали право беспрепятственно выезжать в другие страны и служить у других европейских государей, могли получать образование дома и др. Основные положения этого указа были подтверждены 21 апреля 1785 г. Екатериной II в ее "Жалованной грамоте дворянству".

XLI. Петр III

69… Я похож здесь на короля Франции… — То есть на Людовика XV (см. примеч. к с. 66).

…он велел изобразить себя с солдатской прической… — На золотых и серебряных монетах, отчеканенных в короткое царствование Петра III, он изображен с косичкой, какую носили в то время солдаты прусской и других европейских армий, и выглядит не слишком презентабельно.

… подобно истязаниям, применявшимся Фаларисом и Нероном… — См. примеч. к с. 299.

70… сблизить эти две горы с покрытыми снегом вершинами, эти Чимборасо и Гималаи… — Чимборасо — потухший вулкан в Эквадоре, одна из высочайших вершин южноамериканских Кордильер: его высота составляет 6 310 м.

Гималаи — высочайшая в мире горная система, расположенная на стыке Центральной и Южной Азии; максимальная высота — 8 848 м (гора Эверест).

… вступивших некогда в рукопашную схватку, словно Геркулес и Антей. — Антей — в древнегреческой мифологии великан, сын бога моря Посейдона и богини земли Геи, царь Ливии (так древние греки называли известную им часть Африки), который заставлял всех, кто приходил в его владения, бороться с ним, доводя их до полного изнеможения, а затем убивая. Антей был непобедим в единоборстве, пока касался матери-земли, от которой он получал все новые силы. Величайший герой Геракл (рим. Геркулес) победил Антея, подняв его в воздух и задушив.

… они были составлены по образцу прусских законов, которые до сих пор называют "Кодексом Фридриха". — Имеется в виду прусский свод законов "Corpus juris Fridericianum" (1749), который составил Самуил фон Кокцеи (1679–1755), прусский министр юстиции в 1738–1739 гг. и великий канцлер Пруссии с 1747 г.; этот кодекс действовал до 1780 г., а затем был переработан.

… этих хозяев трона, современных преторианцев… — Преторианцы — в Древнем Риме первоначально солдаты личной охраны полководца, а позднее — гвардия императоров; играли большую роль в политической жизни империи, возводя на престол императоров и свергая их; преторианская гвардия была упразднена Константином I Великим (272–337; император с 306 г.).

… за время царствований двух женщин, предшественниц Петра III… — То есть императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны.

… император намеревался вести их в Гольштейн, решив отомстить с их помощью за оскорбления, которые его предки в течение двухсот лет терпели от Дании. — Гольштейн — историческая провинция на северо-западе Германии, между Балтийским и Северным морями; в средние века феодальное владение (с 1100 г. — графство, которое в 1386 г. соединилось с расположенным к северу от него датским ленным владением Шлезвиг, с 1474 г. — герцогство), оказавшееся объектом многовекового спора между Германией и Данией; в 1490–1544 гг. было разделено на Голыитейн-Зегеберг, отошедший к Дании, и Гольштейн-Готторп, значительную часть которого, включая замок Готторп в Шлезвиге, датчане захватили в 1713 г., в ходе Северной войны (оставшаяся его часть составила Гольштейн-Готторпское герцогство со столицей в городе Киль); император Петр III, который с 1739 г. был герцогом Гольштейн-Готторпа, в 1762 г., взойдя на российский престол, решил с помощью русской армии начать войну с Данией, чтобы вернуть себе утраченные территории, однако этому помешало его низложение и смерть; в 1773 г. наследник Петра III, будущий император Павел I, уступил Гольштейн-Готторпское герцогство Дании, получив взамен графство Ольденбургское в Германии, и в итоге этого Шлезвиг-Гольштейн фактически стал единой датской провинцией; в 1815 г. решением Венского конгресса Шлезвиг-Гольштейн был передан на правах личной унии Датскому королевству, а в результате датско-прусских войн 1848–1850 и 1864 гг. и Австропрусской войны 1866 г. вошел в Германскую империю; ныне находится в составе ФРГ (за исключением северной части Шлезвига, отошедшей в 1920 г. к Дании).

… огромная змея, у которой голова касается Тьонвиля, хвост — Мемеля, а на животе выступает горб из-за проглоченной ею Саксонии. Правда, горб этот недавнего происхождения и датируется 1815 годом. — Тьонвиль (нем. Диденхофен) — город на северо-востоке Франции, в Лотарингии, в департаменте Мозель; пристань на реке Мозель; расположен вблизи границы с Германией; в состав Франции вошел в 1659 г.

Мемель (с 1923 г. — Клайпеда) — город на западе Литвы, морской порт на берегу Балтийского моря и Куршского залива, у впадения в него реки Дане; основан в 1252–1253 гг. вторгшимися в Литву рыцарями Ливонского ордена; с 1525 г. принадлежал Пруссии (в 1629–1635 гг. был оккупирован шведскими, а в 1757–1762 гг. — русскими войсками) и являлся самым восточным ее владением; с 1871 г. находился в составе Германской империи, в 1920 г. был передан в ведение Антанты, а в 1923 г. возвращен Литве.

В 1815 г. решением Венского конгресса северная часть королевства Саксония была присоединена к Пруссии.

… он запирал с самыми красивыми придворными дамами прусского посла… — Имеется в виду барон Бернгард Вильгельм фон Гольц (ок. 1730–1795) — прусский дипломат, бывший адъютант Фридриха II; посол в Санкт-Петербурге (1762), затем в Варшаве (1765) и в Париже (1768–1793); 24 апреля 1762 г. вместе с канцлером М.И.Воронцовым подписал трактат о вечном мире между Россией и Пруссией.

… Его звали Григорий Орлов, и он был потомок молодого стрельца, которого… Петр I помиловал… — См. примеч. к с. 122.

… Его четырех братьев… звали Иван, Алексей, Федор и Владимир. — См. примеч. к с. 122.

… Генерал, адъютантом которого был Григорий Орлов, считал себя официальным любовником княгини Куракиной, одной из самых прелестных придворных дам. — Григорий Орлов был с 1760 г. адъютантом генерал-фельдцейхмейстера П.И.Шувалова (см. примеч. к с. 318).

Княгиня Елена Степановна Куракина, урожденная Апраксина (1735–1769) — жена обер-гофмейстера князя Бориса Александровича Куракина (1733–1764); любовница П.И.Шувалова.

… Эту дуэнью… звали Екатериной Ивановной. — Имеется в виду Екатерина Ивановна Шаргородская — камер-юнгфера (горничная) Екатерины II в 1759–1765 гг., внучка Константина Федоровича Шаргородского (1665–1735), духовника цесаревны Елизаветы Петровны, и племянница Марии Константиновны Шаргородской (1714–1769), жены протоиерея Федора Яковлевича Лубянского (1691–1772), духовника Елизаветы Петровны и Екатерины И.

… Это была княгиня Дашкова. — Имеется в виду княгиня Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, урожденная Воронцова (1743–1810) — дочь Р.И.Воронцова (см. примеч. к с. 308), активная участница дворцового переворота 1762 г., тем не менее потерявшая вскоре расположение Екатерины II; одна из образованнейших женщин своего времени, в 1783–1796 гг. директор Петербургской Академии наук и президент созданной ею Российской академии (центра по изучению русского языка); оставила воспоминания, опубликованные впервые в 1840 г. и являющиеся ценным историческим документом.

… Старшая, княгиня Бутурлина, объездила всю Европу… — Княгиня Мария Романовна Бутурлина, урожденная Воронцова (1737–1765) — старшая дочь Р.И.Воронцова, с 1758 г. жена тайного советника князя Петра Александровича Бутурлина (1734 — 1787).

… Вторая была та самая Елизавета Воронцова, фаворитка императора… — См. примеч. к с. 63.

… Все три были племянницами великого канцлера. — То есть М.И.Воронцова.

77… князь Дашков делает мне честь: он просит моей руки. — Дашков, Михаил-Кондратий Иванович (1736–1764) — гвардейский офицер, внучатый племянник царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной; с 1759 г. муж Ек. Р.Воронцовой; в 1762 г. посланник в Константинополе, затем командир лейб-гвардии Кирасирского полка.

… Полковником был граф Кирилл Разумовский… — К.Г.Разумовский (см. примеч. к с. 12) был командиром лейб-гвардии Измайловского полка с 1748 г.

… Что же касается графа Панина, то с ним переговоры оказались сложнее… тот самый граф Панин, о котором мы уже говорили. — Панин, Никита Иванович (1718–1783) — русский государственный деятель и дипломат, граф (1767); посол в Дании (1747) и Швеции (1747–1760); в 1760–1773 гг. воспитатель великого князя Павла Петровича; участник государственного переворота 1762 г.; с 1763 г. первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел, управлявший ее делами, и с этого времени, вплоть до 1781 г., ближайший дипломатический советник Екатерины II, отстаивавший независимость внешней политики России.

Отметим, что Дюма впервые упоминает здесь Н.И.Панина.

… Панин был любовником ее матери… — Матерью княгини Воронцовой-Дашковой была Марфа Ивановна Сурмина (1718–1745) — дочь Ивана Михайловича Сурмина, конюшего Патриаршего приказа, единственная наследница богатейшего отцовского состояния и подруга императрицы Елизаветы Петровны; в первом замужестве (1729) — жена капитана лейб-гвардии Преображенского полка князя Юрия Юрьевича Долгорукова (? — 1746), который был сослан в 1731 г. на каторгу и от брака с которым она была освобождена в 1733 г. решением Синода, а во втором (1735) — жена Романа Илларионовича Воронцова, в браке с которым она родила трех дочерей и двух сыновей (еще двое их детей скончались в младенчестве); умерла в возрасте 27 лет.

78… история, которая могла закончиться, как "Мирра" Альфьери, закончилась, как водевиль Скриба. — Альфьери, Витторио, граф (1749–1803) — итальянский поэт и драматург-классицист; автор комедий, трагедий и стихотворений различных жанров.

"Мирра" ("Mirra"; 1784–1786) — трагедия В.Альфьери, написанная на известный из древнегреческой мифологии сюжет о трагической любви царевны Мирры к своему отцу, кипрскому царю Каниру.

Скриб — см. примеч. к с. 218.

… Гвардейский капитан по фамилии Пассек… — Имеется в виду П.Б.Пассек (см. примеч. к с. 330), который во время дворцового переворота 1762 г. был капитан-поручиком лейб-гвардии Преображенского полка.

… со своим другом по имени Баскаков… — Баскаков, Михаил Егорович (? —?) — капитан-поручик лейб-гвардии Преображенского полка, один из убийц Петра III; в награду за участие в перевороте получил от Екатерины II богатое дворцовое село Верхний Бело-омут на Оке.

79… предосторожность, принятая пьемонтцем Одаром… — Одар, Михаил (ок. 1720 — ок. 1768) — уроженец Пьемонта, надворный советник Коммерц-коллегии, потом управляющий одного из поместий великой княгини Екатерины Алексеевны; активный участник дворцового переворота 1762 г., ставший затем библиотекарем Кабинета императрицы; в 1764 г. покинул Россию и, по некотором сведениям, был убит ударом молнии в своем имении в Ницце.

80… Орлов и его друг Бибиков зарядили пистолеты… — Бибиков, Василий Ильич (1740–1787) — капитан-поручик, участвовавший в перевороте 1762 г. и щедро награжденный за это Екатериной И; камергер (1768), тайный советник; страстный любитель театра, театральный цензор и автор ряда пьес, в 1779–1783 гг. управляющий Императорскими театрами.

82… встречаю Орлова-старшего с князем Барятинским-младшим. — Имеются в виду Григорий Орлов и князь Ф.С.Барятинский (см. примеч. к с. 330).

… Мы едем в Казанскую церковь… — Речь идет о придворной церкви Рождества Пресвятой Богородицы, которая была построена на Невском проспекте в 1733–1737 гг. по проекту архитектора М.Г.Земцова и в которой хранилась особо почитаемая икона Казанской Божьей Матери; играла большую роль в жизни Санкт-Петербурга и императорского двора; к кон. XVIII в. эта небольшая каменная церковь с деревянным куполом и колокольней над входом обветшала, и в 1801 г. по приказу императора Павла I на ее месте начали возводить новый грандиозный храм — Казанский собор (см. примеч. к с. 7).

… между садом гетмана и Казанской церковью… — Имеется в виду великолепный сад, примыкавший ко дворцу гетмана К.Г.Разумов-ского (дворец, находящийся к западу от церкви, на берегу Мойки, строился в 1762–1766 гг. на месте прежнего деревянного, снесенного в 1760 г.).

… моего дядю, принца Георга… — Принц Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский (1719–1763) — родной дядя (по матери) Екатерины II и двоюродный дядя Петра III; генерал-майор прусской службы; по восшествии племянника на престол был вызван им в Россию, произведен в генерал-фельдмаршалы, назначен генерал-губернатором Гольштейна и полковником лейб-гвардии Конного полка; в короткое царствование Петра III, который вынашивал мысль сделать его герцогом Курляндским и которому он остался верен в день переворота, играл заметную роль при дворе, но после вступления на трон Екатерины II вернулся в Гольштейн и вскоре умер.

… поехала в новый Зимний дворец, где собрались Сенат и Синод. — Имеется в виду нынешний, пятый по счету Зимний дворец, построенный Б.Ф.Растрелли в 1754–1762 гг. (см. примеч. к с. 173).

83… поехала в старый Зимний дворец… — Имеется в виду четвертый по счету Зимний дворец — временный деревянный дворец, построенный Б.Ф.Растрелли на углу Невского проспекта и Мойки в 1755 г. и простоявший до 1762 г.

… послала адмирала Талызина в Кронштадт. — Талызин, Иван Лукьянович (1700–1777) — русский адмирал (1757), служивший на Балтийском море; член Адмиралтейств-коллегии; двоюродный брат канцлера А.П.Бестужева-Рюмина и близкий родственник Н.И.Панина, деятельно участвовавший в дворцовом перевороте 1762 г.

… прибыли князь Трубецкой и граф Александр Шувалов… — Трубецкой, Никита Юрьевич, князь (1699–1767) — русский военный и государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1766), генерал-прокурор Сената (1740–1760), возглавлявший следствие и суд над А.И.Остерманом (1741) и А.П.Бестужевым-Рюминым (1758); с 1760 г. сенатор и президент Военной коллегии; наряду с графом А.И.Шуваловым (см. примеч. к с. 318) входил в число лиц, особо приближенных к Петру III; с 1763 г. был в отставке.

… добрались до малого монастыря… — Имеется в виду Троице — Сергиева Приморская пустынь, которую основал в 1732 г. на 19-й версте Петергофской дороги, на берегу Финского залива, архимандрит Варлаам (в миру — Василий Антипьевич Высоцкий; 1665–1737), настоятель Троице-Сергиевой лавры под Москвой, духовник иператрицы Анны Иоанновна, подарившей обители бывшую мызу своей сестры — царевны Екатерины Иоанновны, герцогини Мекленбургской (1691–1733). Монастырский комплекс был построен по проекту архитектора П.А.Трезини в 1756–1760 гг.; в 1764 г. монастырь отделился от Троице-Сергиевой лавры и стал управляться собственным архимандритом; в 1920-е гг. был закрыт и затем наполовину разрушен, но, начиная с 1993 г., возрождается в своих уцелевших зданиях.

… вице-канцлер Голицын передал мне чрезвычайно льстивое письмо от Петра III. — Голицын, Александр Михайлович (1723–1807) — русский дипломат, крупнейший благотворитель своего времени, любитель искусств и коллекционер; в 1749–1751 гг. посол в Париже, в 1755–1761 гг. — в Лондоне, вице-канцлер и вице-президент Коллегии иностранных дел (1762); во время дворцового переворота 1762 г. встал на сторону Екатерины И; с 1778 г. в отставке.

… пришло еще одно, доставленное генералом Михаилом Измайловым… — Измайлов, Михаил Львович (1734–1799) — генерал-майор, один из самых доверенных приближенных Петра III, в день дворцового переворота 1762 г. перешедший на сторону Екатерины II и уговоривший императора отречься от престола; после этих событий получил чин генерал-поручика и богатое поместье Дедново (соврем. Дединово) в Рязанской губернии.

84… приехал с Елизаветой Воронцовой, Гудовичем и Михаилом Измайловым в Петергоф… — Гудович, Андрей Васильевич (1731–1808) — генерал-адъютант Петра III, бригадир, любимец императора, оставшийся верным ему в дни дворцового переворота 1762 г., после которого он находился под арестом; в 1763 г. вышел в отставку в чине генерал-майора; после восшествия Павла I на престол был вызван в Санкт-Петербург и пожалован чином генерал-аншефа, но в начале 1797 г. навсегда покинул столицу.

… отвезли низложенного императора за двадцать семь верст от Петергофа, в место под названием Ропша… — Ропша — см. примеч. к с. 174.

… для него будут устраивать… покои в Шлиссельбурге… — О Шлиссельбурге см. примеч. к с. 118.

85… Брессан, парикмахер Петра III, подумал о своем господине. — Брессан, Александр Иванович де (1719–1779) — уроженец

Монако, камердинер великого князя Петра Федоровича, который по восшествии на престол дал ему чин статского советника, назначил его директором шпалерной мануфактуры в Санкт-Петербурге и президентом Мануфактур-коллегии; в 1763 г., уже при Екатерине II, получил чин действительного статского советника.

87… Недоставало лишь темляка на шпагу. — Темляк — петля из ремня или ленты на рукоятке шпаги, сабли, шашки, надеваемая на руку при пользования оружием и предотвращающая его потерю.

… молодой поручик, оказавшийся проворнее других, бросился вперед и подал Екатерине то, что она просила. — Заметим, что во время дворцового переворота 28 июня 1762 г. Г.А.Потемкин (см. примеч. к с. 48) был вахмистром лейб-гвардии Конного полка, но уже на следующий день получил чин капитан-поручика.

88… Тот самый Потемкин, который восемнадцать лет спустя стал всемогущим министром и любовником Екатерины II. — Г.А.Потемкин стал любовником Екатерины II в 1774 г., через двенадцать лет после дворцового переворота 1762 г.

XLII. Екатерина Великая

95… уйти от крепости и направиться в Ревель… — Расстояние от

Кронштадта до Ревеля (Таллинна) составляет около 300 км.

99… В числе этих отборных офицеров… был некто по имени

Теплое… — Теплое, Григорий Николаевич (1717–1779) — русский государственный деятель, философ и литератор; статс-секретарь (1762–1768), тайный советник (1767), сенатор (1775), граф (1776); деятельный участник дворцового переворота 1762 г., составивший текст отречения Петра III и находившийся в Ропше в момент гибели там низложенного императора.

… Власти опасались Лжедмитриев и предвидели Пугачева. — О Лжедмитриях см. примеч. к с. 125.

Пугачев, Емельян Иванович (ок. 1742–1775) — донской казак, хорунжий, участник Семилетней войны (1756–1763) и Русско-турецкой войны 1768–1774 гг.; в сентябре 1773 г., выдавая себя за чудесным образом спасшегося Петра III, возглавил восстание казаков и крестьян, охватившее земли Яицкого казачьего войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье; в сентябре 1774 г., потерпев несколько поражений от правительственных войск, был выдан властям и 10 января 1775 г. казнен в Москве.

XLIII. Ропша

101… поцеловал ручку княжне Елене, очаровательной двухлетней девочке,

которую ее мать, великая княгиня, правилами этикета лишенная возможности меня принять, послала ко мне… — Ораниенбаум, с 1831 г. принадлежавший брату Николая I, великому князю Михаилу Павловичу (1798–1849), унаследовала затем его дочь, великая княгиня Екатерина Михайловна (1827–1894), состоявшая с 1851 г. в браке с герцогом Георгом Мекленбург-Стрелицким (1824–1876) и родившая ему пятерых детей, двое из которых умерли в младенчестве. Дюма, посетивший Ораниенбаум летом 1858 г., видел там их старшую дочь, которая родилась 16 января 1857 г. и которой было в это время полтора года, — княжну Елену

Георгиевну (1857–1936), в 1891 г. ставшую женой принца Альбрехта Саксен-Альтенбургского (1843–1902).

… решили сделать сюрприз нашим добрым друзьям, Арно и его жене… — Арно, Франсуа Альфонс (1819–1860) — французский актер, выступавший на сцене парижских театров Одеон, Амбигю и Тэте, а в 1857–1860 гг. — в петербургском Императорском Михайловском театре; сочинял пьесы и был одним из авторов модной в свое время драмы "Казаки" (1853); умер в Санкт-Петербурге.

Женой Ф.А.Арно с 1846 г. была известная французская актриса, носившая сценическое имя Напталь-Арно (настоящее имя — Габриель Женевьева Плана: Naptal — анаграмма ее девичьей фамилии Planat; 1823–1911); дебютировала в 1842 г. в Комеди-Франсез, с 1846 г. блистала на сцене Одеона, а затем — театра Порт-Сен-Мартен; в 1857–1863 гг. входила во французскую труппу Михайловского театра, а овдовев, через несколько лет после этого, вышла замуж за русского сановника Дмитрия Федоровича Эшмана и оставила сцену; в 1873 г. вернулась во Францию.

… в имении графини Кушелевой, тетки нашего хозяина… — Имеется в виду графиня Екатерина Дмитриевна Кушелева, урожденная Васильчикова (1811–1874) — вдова графа Григория Григорьевича Кушелева (1802–1855), унаследовавшая от мужа богатейшее поместье Лигово на 13-й версте Петергофской дороги. Граф Г.Г.Кушелев, который приобрел это имение в 1840 г. и превратил его в образцовое хозяйство, был родным дядей Г.А. Кушелева-Безбородко, гостеприимного хозяина Дюма.

… в сопровождении старого театрального постановщика из Опера-Комик, г-на Жосса… — Опера-Комик — см. примеч. к с. 62. Сведений об этом театральном деятеле (Josse) найти не удалось.

… поставил в Опера-Комик мою комедию "Пикилъо". — "Пикильо" ("Piquillo") — трехактная комическая опера, поставленная в Опера-Комик 31 октября 1837 г.; либретто к ней написали Дюма и Жерар де Нерваль (см. примеч. к с. 66), а музыку сочинил композитор Иполлит Монпу (1804–1841).

… фейерверка, состоявшего из двух солнц и трех римских свечей. — Солнце — используемое в наземных фейерверках пиротехническое изделие, которое, сгорая, вращается вокруг оси за счет реакции выходящих при сгорании газов и одновременно разбрасывает во все стороны искры, образующие яркий цветной круг.

Римская свеча — пиротехническое изделие: картонная трубка, которая заполнена слоями медленно горящего пиротехнического состава, звездочками и порохом, а в верхней части имеет фитиль; сгорая, свеча последовательно выбрасывает вверх горящие звездочки.

… застали г-жу Арно с грамматикой в руках, диктующей письменное упражнение двум своим дочерям. Третья… спала теперь в своей колыбели. — У актрисы Напталь-Арно было три дочери: Бланш (? —?), Эме (1854 —?) и Беранжера (1857–1940). Младшую из них привезли в Россию в двухмесячном возрасте в ноябре 1857 г.

… В Кушелеве транспортные возможности не отличались разнообразием. — По-видимому, топоним "Кушелев", используемый Дюма для обозначения дачного места, где жила семья Арно, следует отнести к поместью Лигово, владению графини Кушелевой, к которому с запада примыкали дачи.

103… встретили на вокзале в Петергофе генерала графа Т***. — Установить, кто здесь имеется в виду, не удалось.

… лет двадцать пять томуназад мы с ним обедали вместе с герцогом де Фиц-Джеймсом, графом д’Орсе и Орасом Верне у прекрасной Олимпии Пелисье — ныне г-жи Россини. — Судя по указанному времени, имеется в виду Эдуар, шестой герцог де Фиц-Джеймс (1776–1838) — французский политический деятель, роялист, известный оратор; в годы Революции сражался в рядах армии Конде и до 1801 г. находился в эмиграции; после реставрации Бурбонов стал адъютантом графа Артуа, полковником национальной гвардии и пэром Франции; после Июльской революции покинул Палату пэров, а в 1832 г. был арестован как участник заговора герцогини Беррийской, но вскоре оправдан. Следующим герцогом де Фиц-Джеймсом, седьмым по счету, был его сын Жак Мари Эманюэль (1803–1846).

Орсе, Альфред Гийом Габриель, граф д* (1801–1852) — французский аристократ, унаследовавший графский титул в 1843 г. от своего отца, наполеоновского генерала; известный денди, законодатель мод, художник-любитель и меценат.

Верне, Эмиль Жан Орас (1789–1863) — французский живописец, представитель четвертого поколения династии французских художников Верне, автор патетических батальных полотен.

Олимпия Пелисье (1799–1878) — дама парижского полусвета, богатая содержанка, славившаяся своей красотой, умом и деловой хваткой; хозяйка модного салона, в котором собирались аристократы и литераторы; в 1830–1831 гг. была любовницей Бальзака; в 1830 г. позировала Орасу Верне, который тоже был ее любовником, для его картины "Юдифь и Олоферн"; с 1840 г. любовница Россини (см. примеч. к с. 32), а с 1846 г., после того как он овдовел, его вторая жена.

104… Маленькая речка, извилистая, как Меандр… — Меандр (соврем. Большой Мендерес) — чрезвычайно извилистая река в западной части Малой Азии, в нынешней Турции; впадает в Эгейское море южнее острова Самос; длина ее 548 км.

… У князя Барятинского был слуга… — Барятинский, Александр Иванович, князь (1815–1879) — русский военный и государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1859); в 1856–1862 гг. командующий Кавказской армией и наместник Кавказа; в 1859 г. пленением Шамиля закончил покорение Кавказа; в 1862 г. вышел в отставку.

… поданную к его столу у подножия Казбека… — Казбек — гора в центральной части Большого Кавказа, на территории Грузии, близ границы с Россией; высота ее 5 034 м.

… времен Владимира Великого или, по крайней мере, Бориса Годунова. — Владимир Великий — имеется в виду великий князь Киевский Владимир I Святославич (см. примеч. к с. 82).

Годунов, Борис Федорович (ок. 1552–1605) — боярин, шурин царя Федора Ивановича (1557–1598; правил с 1584 г.), в 1580 г. женившегося на его сестре Ирине (1557–1603), и фактический правитель государства в 1587–1598 гг.; в 1598 г., после смерти бездетного Федора Ивановича, был избран царем; продолжал цен-трализаторскую политику Ивана Грозного и способствовал упрочению крепостного права в России.

… по размеру он был точно как какое-нибудь шале в Монморанси. — Монморанси — небольшой городок в департаменте Валь-д’Уаз, к северу от Парижа.

107… понимает язык духов так же, как г-н Жюлъен — китайский… —

Жюльен, Станислав Эньян (1799–1873) — выдающийся французский синолог, историк, переводчик, лингвист и религиовед; с 1832 г. руководитель кафедры китайского языка в Коллеж де Франс; член Академии надписей и изящной словесности (1833).

XLIV. Финляндия

ПО… решил совершить поездку по Финляндии. — Напомним, что Финляндия, до 1809 г. остававшаяся владением Швеции, была в результате Русско-шведской войны 1808–1809 гг. включена на правах великого княжества в состав Российской империи, получив при этом широкую внутреннюю и отчасти внешнюю автономию.

… Финляндия огромна. Ее площадь составляет две трети площади Франции… — Площадь Великого княжества Финляндского равнялась 338 000 км² (площадь Франции — около 547 000 км²).

… из трехсот пятидесяти тысяч населения, разбросанного по этой территории… — Численность населения Великого княжества Финляндского в 1858 г. составляла 1 миллион 747 тысяч человек.

… в Або, прежнюю столицу Финляндии… — Або (соврем. Турку) — город на юго-западе Финляндии, у места впадения реки Аурайоки в воды Балтийского моря; известен с XII в.; до 1809 г. — центр шведской администрации Финляндии, в 1809–1812 гг. — столица Великого княжества Финляндского.

… в Гельсингфорс — ее новую столицу… — Гельсингфорс (соврем. Хельсинки) — город и порт на северном берегу Финского залива, основанный в 1550 г.; объявленный в 1812 г. столицей Великого княжества Финляндского, этот прежде небольшой провинциальный городок был отстроен затем по единому архитектурному плану; ныне столица Финляндии.

… в Торнио — город, считавшийся самым близким к полюсу… — Тор-нио — см. примеч. к с. 86.

… Кола, в Архангельской губернии, на три градуса севернее и находится на широте почти 69°… — Кола — старинный город в Мурманской области РФ, в 12 км к югу от Мурманска, у места впадения рек Кола и Тулома в Кольский залив Баренцева моря; известен как поселение поморов с XIII в.; с 1784 г. уездный город Архангельского наместничества, а с 1796 г. — Архангельской губернии; находится за северным полярным кругом, на широте 68⁰52’59".

… об Або и Гельсингфорсе я знал со слов моего друга Мармье… — Мармье, Ксавье (1809–1892) — французский писатель, путешественник и переводчик-германист; член Французской академии (1870); автор десятков сочинений, в том числе книг, посвященных его многочисленным путешествиям по всему миру; Финляндию посетил в 1842 г.

… решил отправиться к Ладожскому озеру, посетив Шлиссельбург, Коневец, Валаам и Сердоболь. — Шлиссельбург (см. примеч. к с. 118) находится в 40 км к востоку от Санкт-Петербурга, у южной оконечности Ладожского озера (см. примеч. к с. 126).

Коневец (или Коневиц) — остров на Ладожском озере, расположенный в 5 км от его западного берега ив 100 км к северу от Шлиссельбурга; на острове находится Коневский Рождество-Богородичный мужской монастырь, основанный в кон. XIV в.

Валаам — остров в северной части Ладожского озера, самый крупный из островов Валаамского архипелага, включающего еще более тридцати малых островов; на нем находится знаменитый Валаамский Спасо-Преображенский мужской монастырь.

Сердоболь (с 1918 г. — Сортавала) — город в Карелии, на северном берегу Ладоги, основанный в 1632 г шведами ив 1721 г. отошедший к России; с 1783 г. уездный центр Выборгской губернии.

… Финны, по-латыни "/еппЫ, это на самом деле сбившиеся с пути гунны. — Словом fenni ("фенны") древнеримский историк Публий Корнелий Тацит (ок. 56 — ок. 117) именует в своей книге "Германия" (46: 2–3), написанной ок. 98 г., дикий народ охотников и собирателей, который обитал где-то на севере Европы.

Гунны — племенной союз, который образовался в Приуралье во II–IV вв. в результате смешения тюркоязычных хунну, пришедших из Центральной Азии, и местных угров и сарматов, а в 70-х гг. IV в. вторгся в Европу, дав толчок Великому переселению народов.

… Аттилы, дикого пастыря их дикого стада. — Гунны достигли наибольшего могущества при их предводителе Аттиле (см. примеч. кс. 9), который сумел объединить различные гуннские племена и создать мощную державу, простиравшуюся от Волги до Рейна, с центром в Паннонии (соврем. Венгрия); после его смерти (453 г.) гуннский союз распался.

… в начальную эпоху Римской империи заселили все земли, протянувшиеся от Вислы и Карпатских гор до Волги… — Висла — крупнейшая река Балтийского бассейна, протекающая через Польшу с юга на север; начинается в Западных Карпатах и впадает в Гданьский залив Балтийского моря; длина ее 1 047 км.

Карпатские горы — горная система в Центральной Европе, на территории Словакии, Польши, Венгрии, Украины, Румынии и Сербии; длина ее ок. 1 500 км, ширина от 100 до 340 км, максимальная высота — 2 655 м (гора Герлаховский штит в Словакии).

… подвергаясь… давлению со стороны готов, были частью покорены ими, а частью отброшены в Северную Сарматию и Скандинавию. — Готы — германское племя, обитавшее в начале христианской эры на южном берегу Балтийского моря; в III в. вторглись в восточные области Римской империи (на Балканский полуостров и в Малую Азию) и завоевали ряд земель; в сер. IV в. объединились в могущественный племенной союз, разгромленный в 375 г. гуннами; после этого разделились на две ветви — восточную (остготы) и западную (вестготы). В 488 г. остготы, осевшие до этого в Паннонии, двинулись на Италию, в 493 г. завоевали ее и основали там свое королевство, существовавшее до 555 г. и рухнувшее под натиском византийцев. Вестготы создали ок. 418 г. на территории Юго-Западной Франции королевство со столицей в Тулузе; в царствование вестготского короля Эвриха (правил в 467–485 гг.) в состав этого королевства вошла почти вся Испания (в 580 г. его столицей стал Толедо), но в 711 г. оно было завоевано арабами.

Сарматия — позднеантичное название земель, расположенных к востоку от территорий германцев и заселенных с III в. до н. э. кочевыми скотоводческими племенами сарматов, которые вытеснили оттуда скифов, но в IV в. сами были разгромлены гуннами; территория Сарматии, охватывавшая Восточную Европу и Кавказ, простиралась на запад до Карпатских гор и верховий Вислы, а на север — до Восточной Прибалтики.

… ограничена… на западе — Ботническим заливом… — Ботнический залив — см. примеч. к с. 162.

…на востоке — безлюдными пространствами, протянувшимися от озера Пиаро до Белого моря… — Установить, что скрывается за загадочным топонимом Пиаро (Piaro), не удалось. Может быть, подразумевается Инаре (швед. Энаре) — одно из крупнейших озер Финляндии, расположенное на северо-востоке страны, в Лапландии, за полярным кругом, к северо-западу от Белого моря.

… По Выборгскому миру 1609 года и Столбовскому 1617 года она переходит к Карлу IX и Густаву Адольфу. — Выборгский договор между Московским государством и Шведским королевством, подписанный 28 февраля 1609 г., в царствование Карла IX (см. примеч. к с. 238), устанавливал направленный против Польши союз между Москвой и Швецией, которая, согласно этому договору, предоставляла царю Василию Шуйскому (1552–1612; правил в 1606–1610 гг.), находившемуся в то время в критическом положении, многотысячный корпус наемников для борьбы со сторонниками Лжедмитрия II и польскими интервентами, в обмен на что царь отдавал шведскому королю крепость Корелу (Кексгольм). Шведские наемники под командованием Якоба Делагарди (1583–1652) в 1609–1610 гг. действительно оказывали помощь Василию Шуйскому, однако после его свержения, выставив предлогом невыполнение русскими условий договора, захватили Новгород, Карелию и Ижорскую землю, что привело к трехлетней Русско-шведской войне 1614–1617 гг.

Столбовский мирный договор, подписанный в деревне Столбово близ города Тихвина 27 февраля (9 марта) 1617 г., уже в царствование Густава II Адольфа (см. примеч. к с. 163), сына Карла IX, завершил Русско-шведскую войну 1614–1617 гг.; по условиям этого договора Московское государство возвращала себе Новгород, но теряло Ижорскую землю и Корелу и полностью утрачивало выходы к Балтийскому морю.

… Петр I, в соответствии с Ништадтским договором, получает обратно часть Карелии… — О Ништадтском мирном договоре см. примеч. кс. 93.

… Елизавета, в соответствии с Абоским договором, — некоторые области Финляндии… — Абоский мирный договор, подписанный 7 (18) августа 1743 г. в городе Або, завершил Русско-шведскую войну 1741–1743 гг. В соответствии с ним все территориальные приобретения России свелись к 226 квадратным милям на юго-востоке Финляндии, включая город Нюслотт (рус. Нейшлот, соврем. Савонлинна) с крепостью Олафсборг (фин. Олавинлинна), а также города Фредриксгамн (рус. Фридрихсгам, соврем. Хамина) и Вильманстранд (соврем. Лаппеэнранта).

… Александр, по Фридрихсгамскому мирному трактату… присоединяет к России всю остальную Финляндию вместе с Восточной Бот-нией. — Фридрихсгамский мирный трактат, завершивший Русско-шведскую войну 1808–1809 гг., в ходе которой русские войска оккупировали Финляндию и разгромили шведскую армию, был заключен 5 (17) сентября 1809 г. в городе Фридрихсгам.

Ботния — историческая область, расположенная по обоим берегам Ботнического залива и разделенная им на две части: Западную Ботнию (Вестерботния) и Восточную Ботнию (Эстерботния, или Остроботния); до 1809 г. вся Ботния входила в Шведское королевство, но затем ее восточная часть отошла к Великому княжеству Финляндскому.

112… в память об измерениях, которые произвел там в 1736 — 1737годах наш соотечественник Мопертюи, имея целью определить форму Земли. — Мопертюи, Пьер Луи Моро де (1698–1759) — французский физик, математик, астроном и геодезист, с 1723 г. член Парижской академии наук; в 1736–1737 гг. руководил географической экспедицией французских ученых, проводившей на севере Швеции, в Лапландии, геодезические измерения, с помощью которых предполагалось определить сжатие земного сфероида; член Французской академии (1743); в 1746–1753 гг. президент Берлинской Академии наук.

… обелиск несколько напоминает тот, который русские установили в Бородине, на месте расположения Главного редута, чтобы прославить победу, одержанную там над нами. — Имеется в виду т. н. Главный монумент, воздвигнутый на Бородинском поле, на месте батареи Раевского, в 1839 г.; памятник, автором которого был архитектор Антон Устинович Адамини (1792–1847), представляет собой восьмигранную 30-метровую стеллу, увенчанную золотым куполом; в 1932 г. он был разрушен, но в 1987 г. воссоздан.

… В том месте, где по возвращении из финского похода высадился Густав III, оставивший о себе странную память, стокгольмские буржуа… поставили его бронзовую статую. — Густав III (1746–1792) — король Швеции с 1771 г., старший сын короля Адольфа Фредрика (1710–1771; правил с 1751 г.) и его жены с 1744 г. Луизы Ульрики Прусской (1720–1782); в 1772 г. произвел государственный переворот, устранив от власти аристократическую олигархию, и правил затем в духе "просвещенного деспотизма"; в 1792 г. готовился к войне против революционной Франции, но был убит в результате заговора.

Говоря о возвращении короля из финского похода, Дюма, возможно, подразумевает события Русско-шведской войны 1788–1790 гг., завершающим эпизодом которой стала решительная победа шведского флота над русским флотом 28 июня (9 июля) 1790 г., в ходе морского сражения в проливе Свенсксунд (фин. Руотсинсальми, рус. Роченсальм) на юге Финляндии, вблизи соврем, города Котка. Шведским флотом командовал в этом сражении лично Густав III.

Памятник Густаву III, упомянутый здесь Дюма, установлен на набережной Стокгольма, напротив королевского дворца; его автором был известный шведский скульптор Юхан Тобиас Сергель (1740–1814); отлитый в 1793 г., памятник был куплен властями города Стокгольма в 1796 г. и торжественно открыт в 1808 г.; образцом для фигуры короля послужила статуя Аполлона Бельве-дерского.

… королю, которому посчастливилось стать героем одной из опер-балетов нашего собрата по перу Скриба, суждено умереть в бальной зале… — Эжен Скриб написал либретто пятиактной оперы "Густав III, или Бал-маскарад" французского композитора Даниэля Франсуа Эспри Обера (1782–1871), поставленной впервые в Парижской опере 27 февраля 1833 г. и имевшей большой успех.

16 марта 1792 г., во время бала-маскарада в стокгольмской Королевской опере, Густава III смертельно ранил выстрелом из пистолета шведский дворянин, отставной офицер лейб-гвардии Йохан Якоб Анкарстрём (1762–1792), и через две недели, 29 марта, король скончался.

… гасконец Бернадот торжественно вступил в Стокгольм как наследник Карла XIII… — Бернадот, Жан Батист Жюль (1763–1844) — французский военачальник, участник революционных и наполеоновских войн, маршал Франции (1804), князь Понтекорво (1806); сын адвоката, уроженец города По на юго-западе Франции, в Гаскони; завоевав симпатии шведов гуманным обращением со шведскими военнопленными, в 1810 г. был избран кронпринцем Швеции и усыновлен шведским королем Карлом XIII, а в 1818 г. стал королем Швеции и Норвегии под именем Карла XIV Юхана; управляя государством, придерживался английской и русской ориентации; в 1813 г открыто примкнул к анти-французской коалиции и участвовал в войне с Наполеоном.

Карл XIII (1748–1818) — король Швеции с 6 июня 1809 г. и Норвегии с 1814 г., младший брат Густава III; в 1792–1796 гг. регент Швеции; унаследовал трон после своего племянника Густава IV Адольфа (1778–1837; правил в 1792–1809 гг.), который был лишен власти в результате дворцового переворота; заняв престол, придерживался политики нейтралитета; в сентябре 1809 г. по Фридрихсгамскому миру уступил России территорию Финляндии; не имея детей, в 1810 г. усыновил маршала Бернадота и вскоре передал ему дела правления.

Стокгольм — столица и крупнейший город Швеции; расположен на островах в проливе, соединяющем озеро Меларен с Балтийским морем; основан в 1252 г.

… от Аландских островов до Або… — Аландские острова (Аланды) — архипелаг в Балтийском море, у входа в Ботнический залив, на широте Або; состоит из 6 500 скалистых островов (самый крупный остров — Аланд); принадлежит Финляндии и пользуется ограниченной автономией; единственным официальным языком там является шведский.

… Сообщение между Швецией и Финляндией осуществляется и летом, и зимой через Грисслехамн и Або. — Грисслехамн — населенный пункт в Швеции, на берегу пролива между Аландами и шведским берегом, в 110 км к северу от Стокгольма; известен с 1376 г.; через Грисслехамн и Аланды проходил почтовый путь из Стокгольма в Финляндию.

113… в каком-нибудь другом месте на земле, где сияет солнце и зреют лимоны, как говорится в песне Гёте… — Имеется в виду первая строка песни Миньоны (1785) из романа И.В.Гёте "Годы учения Вильгельма Мейстера": "Kennst du das Land wo die Zitronen bliihn" (в переводе Б.Пастернака: "Ты знаешь край лимонных рощ в цвету…").

114… первая руна, которая для финнов значит почти то же самое, что для нас — первая глава книги Бытие. — Руны — эпические песни карелов, финнов, эстонцев и других финно-угорских народов; происходят от древних мифов о сотворении мира.

Здесь имеется в виду первая руна из т. н. "Старой Калевалы" (см. примеч. к с. 120).

Книга Бытие — первая книга Ветхого Завета, священного писания иудеев и христиан, содержащая их представления о сотворении мира и первых людей.

… читатель… примет во внимание, какие трудности нам пришлось преодолевать, переводя эту руну… — Дюма приводит здесь свой собственный рифмованный поэтический перевод значительной по объему части первой руны "Старой Калевалы", основой для которого ему послужил достаточно точный подстрочник, выполненный Леузоном Ле Дюком (см. примеч. к с. 120). Мы даем этот фрагмент в переводе, с исключительной любезностью предоставленном нам поэтом Армасом Мишиным, который совместно с фольклористом Эйно Киуру перевел на русский язык как "Новую Калевалу" (1998), так и "Старую Калевалу" (2006).

… Каве, Похьелы владыка, вековечный Вяйнямёйнен… — Вяйнямёй-нен (Вяйно) — главный герой "Калевалы", демиург, мудрый старец, шаман, чародей и вещий рунопевец.

Похьела (Похья) — противостоящая сказочной стране Калевале северная страна, откуда исходят болезни, холод и всякого рода невзгоды.

115… Ехал Вяйнолы полями… — Вяйнола — место проживания Вяй-нямёйнена и параллельное название Калевалы.

116… Лаппалайнен кривоглазый // злобу давнюю лелеял… — Лаппалай-нен — житель Лаппи (Лапландии), персонаж "Калевалы", заносчивый юнец, покушающийся на жизнь Вяйнямёйнена, своего двоюродного брата.

117… на смерть мужу Сувантолы. — Муж Сувантолы (Сувантолай-нен) — одно из имен Вяйнямёйнена.

… чуть весь мир не рухнул в Ману… — Мана (Манала) — место пребывания умерших, загробный мир.

120… пусть обратятся к "Калевале" г-на Леузона-Ледюка. — "Кале вала" — карело-финский эпос о подвигах героев сказочной страны Калевалы; создан на основе народных рун финским поэтом, фольклористом и языковедом Элиасом Лённротом (1802–1884); в первоначальном варианте, опубликованном Э.Лённротом в 1835 г. и называемом теперь "Старой Калевалой", эпос состоял из 32 рун и 12 078 стихов, а в окончательном, значительно отличающемся от первого, изданном в 1849 г. и ставшем каноническим ("Новая Калевала"), включал уже 50 рун и 22 795 стихов.

Леузон Ле Дюк, Луи Антуан (1815–1889) — французский журналист, писатель и дипломат, автор многих книг, посвященных вопросам истории и литературы скандинавских стран, Финляндии и России; переводчик "Калевалы", опубликовавший в 1843 г. свой прозаический перевод 32-рунной "Калевалы", который составил ядро его двухтомного сочинения "Финляндия, ее изначальная история, мифология и эпическая поэзия" ("La Finlande, son Histoire primitive, sa Mythologie, sa Poesie epique"), а в 1867 г. — прозаический комментированный перевод 50-рунной "Калевалы".

… найдут его в книге "Россия, Финляндия и Польша" моего доброго друга Мармье. — Имеется в виду двухтомное сочинение К.Мармье "Письма о России, Финляндии и Польше" ("Lettres sur la Russie, la Finlande et la Pologne"; 1843).

… ограничимся разбором последней руны, несущей на себе отсвет наших священных книг. — Имеется в виду тридцать вторая руна "Старой Калевалы", которая соответствует пятидесятой руне "Новой Калевалы" и рассказывает о безгрешном зачатии целомудренной Марьятты и рождении ею чудесного мальчика, нареченного царем Карелии.

122… Пильтти… беги в Сариолу… — Сариола — параллельное назва ние Похьелы.

… По мнению г-на Леузона-Ледюка, Руотус не кто иной, как Ирод. — Ирод I Великий (ок. 73 — 4 до н. э.) — царь Иудеи с 37 г. до н. э.; получил свою власть от римлян и жестоко расправлялся с анти-римским движением. Согласно евангельскому рассказу, царь Ирод, услышав при рождении младенца Иисуса, что родился царь Иудейский, приказал "избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже" (Матфей, 2: 16).

Леузон Ле Дюк говорит о сходстве безжалостного Руотуса с царем Иродом в примечании к своему переводу тридцать второй руны "Старой Калевалы".

… Здесь намек на Иродиаду, только у нас Иродиада — дочь, а не жена Ирода. — Иродиада (ок. 15 до н. э. — после 39 н. э.) — внучка Ирода I Великого, дочь его сына Аристобула (ок. 31 — 7 до н. э.), жена своего дяди Ирода Боэта, или Филиппа (ок. 27 до н. э. — 33 н. э.), оставившая его и вступившая связь с другим своим дядей, Иродом Антипой (ок. 21 до н. э. — после 39 н. э.), тетрархом Галилеи и Переи; согласно евангелиям, была обличена в этом прелюбодеянии Иоанном Крестителем и, исполнившись ненависти к нему, добилась его казни (Матфей, 14: 1 — 11).

… Леузон-Ледюк довольно невнятно истолковывает выражение "плоты ветра"… — Леузон Ле Дюк перевел использованное в заключительной руне "Калевалы" выражение "tuulen lautta" буквально, в то время как на самом деле оно имеет значение "шлюха". Впрочем, в переводе 1867 г. он исправил свою ошибку.

124… рунопевец из Карьялы… — Карьяла — карельское и финское название Карелии.

… помимо этих грандиозных устных преданий, напоминающих песни Гомера и циклы романов о Карле Великом… — Имеется в виду цикл поэм (т. н. Королевская жеста) о Карле Великом (см. примеч. к с. 89) — его родителях, его юности и его походах, — сложившийся в XI–XIII вв.; самая знаменитая из этих поэм — "Песнь о Роланде".

… Три современных поэта: Кореус, Францен и Рунеберг, все трое финны, но выпускники шведского университета в Лбо, представляют эту литературу. — Кореус, Микаель (1774–1806) — финский поэт и лютеранский священник; автор лирической поэзии, писавший на шведском языке; учился в Упсале, а затем в университете Або, где впоследствии преподавал богословие.

Францен, Франц Микаель (1772–1847) — финский поэт, уроженец Остроботнии, друг М.Кореуса; с 1785 г. учился в университете Або, а в 1801 г. стал преподавать там; член Шведской академии (1808), а в 1824–1834 гг. ее непременный секретарь; после присоединения Финляндии к России переехал в Швецию и в 1810 г. стал лютеранским священником; с 1831 г. был епископом города Хернёсанд в Западной Ботнии; автор лирических и дидактических стихотворений, писавший на шведском языке.

Рунеберг, Йохан Людвиг (1804–1877) — выдающийся финский поэт-романтик, писавший на шведском языке; первый национальный поэт Финляндии; его творческое наследие включает три сборника стихотворений, эпические и драматические поэмы, баллады, легенды, псалмы, рассказы и литературно-критические и философские статьи, а слова его баллады "Наш край" стали национальным гимном Финляндии.

125… Родился он в Кристинестаде…а умер в Або… — Кристи нестад (фин. Кристинанкаупунки) — город на западе Финляндии, в Остроботнии, на восточном берегу Ботнического залива, названный в честь шведской королевы Кристины. Там жил и умер отец поэта — пастор Микаель Кореус (1739–1790). Сам же поэт родился в шведскоязычном городке Вёре (фин. Вёйре) к северо-востоку от Кристинестада, а умер в шведском городе Сольна, расположенном к северу от Стокгольма.

… Стихотворение называется "Дума о моей могиле". — Стихотворение М.Кореуса "Дума о моей могиле" ("Еп Тапке р& min egen Graf"), одно из самых известных произведений поэта, было положено на музыку шведским композитором Олофом Альстрёмом (1756 — 1835).

Дюма приводит здесь свой собственный поэтический перевод этого стихотворения, основанный на подстрочнике К.Мармье.

… Оно написано одновременно с "Падением листьев". — "Падение листьев" ("La Chute des feuilles"; 1811) — самое известное стихотворение Ш.Ю.Мильвуа (см. примеч. к с. 126), которое не раз было переведено на русский язык.

126… кроме тех, что приводит Мармье в своих очерках о поэтах Севера. — Дюма почерпнул все свои знания о М.Кореусе, Ф.М.Францене и Й.Л.Рунеберге из первого тома упоминавшегося выше сочинения К.Мармье "Письма о России, Финляндии и Польше". Впрочем, те же сведения К.Мармье приводит и в своей книге "История литературы Дании и Швеции" ("Histoire de la litterature en Danemark et en Suede"; 1839).

… Стихов, сравнимых с его поэтическими произведениями, во Франции я не знаю, если не считать некоторых самых простых баллад Мильвуа… — Мильвуа, Шарль Юбер (1782–1816) — французский поэт, предвосхитивший поэзию романтиков; автор элегий и поэм.

… В Германии их можно было бы поставить в один ряд со стихами Хёльти и Маттиссона… — Хёльти, Людвиг Генрих Кристоф (Гёльти; 1748–1776) — немецкий поэт, автор элегий, идиллий и баллад.

Маттиссон, Фридрих фон (1761–1831) — немецкий поэт-лирик, автор элегий и поэм.

… в Англии им в некотором отношении близки иные элегии Бёрнса… — Бёрнс, Роберт (1759–1796) — национальный поэт Шотландии, автор многочисленных стихотворений, баллад и поэм.

… если же искать им соответствие в Италии, то там не удастся найти ничего, кроме идиллий Метастазио. — Метастазио, Пьетро (настоящее имя — Пьетро Антонио Доменико Трапасси; 1698–1782) — прославленный итальянский поэт и драматург-либреттист; автор идиллий, кантат, трагедий и текстов опер на историко-мифологические сюжеты.

127… Мармье перевел стихотворение Францена, носящее название "Единственный поцелуй". — К.Мармье выполнил поэтический перевод стихотворения Ф.М.Францена "Единственный поцелуй" ("Den enda Kyssen"), который приводит дальше Дюма.

… Францен… оставил большую неоконченную поэму о Христофоре Колумбе. — Имеется в виду поэма Ф.М.Францена "Колумб, или Открытие Америки" ("Columbus eller Americas upptackt").

… Родившийся в Борго в 1806 году… — Борго (соврем. Порвоо) — старинный город на юге Финляндии, в 50 км к востоку от Хельсинки; известен с XIV в.

Й.Л.Рунеберг родился в Якобстаде (Пиетарсаари), небольшом портовом городе на западе Финляндии, в Остроботнии, на берегу Ботнического залива, 5 февраля 1804 г.

… в период моего пребывания в Санкт-Петербурге, то есть три года тому назад… — Дюма возобновил публикацию очерков, посвященных его пребыванию в России, 24 сентября 1861 г. в газете "Конституционалист"; публикация, начавшаяся как раз с главы "Финляндия", продолжалась до 6 декабря того же года.

… преподавал в гимназии своего родного города. — Й.Л.Рунеберг жил в Борго и преподавал в местном лицее с 1837 г.; там же он и умер, проведя последние тринадцать лет жизни в параличе.

128… Она называется "Могила в Перхо". — "Могила в Перхо" ("Grafven i Perho"; 1831) — первое эпическое произведение Й.Л.Рунеберга.

… Знал ли Рунеберг… эпизод с Торквилом из Дубровы — персонажем романа "Пертская красавица"? — Торквил из Дубровы (Torquil of the Oak) — действующее лицо романа Вальтера Скотта "Пертская красавица" ("The Fair Maid of Perth"; 1828), исполин, который гибнет вместе с восьмью своими богатырями-сыновьями, защищая жизнь вождя клана (глава XXXIV).

… Знал ли он… предание о старике из Монте Аперти и о шести его сыновьях? — 4 сентября 1260 г. в сражении при Монтаперти (близ Сиены) флорентийский политик, изгнанный из города глава гибеллинов Фарината дельи Уберти (ок. 1200–1264), с помощью неаполитанского короля Манфреда и сиенского ополчения разгромил флорентийских гвельфов, после чего Флоренция едва не была разрушена по решению победителей.

Здесь имеется в виду подвиг старика-флорентийца Джованни Тор-наквинчи и семи его сыновей, которые все до одного погибли (причем шестеро старших — на глазах отца, который предпочел погибнуть сам, лишь бы не увидеть смерть своего младшего сына Арнольфо), охраняя в этом сражении Карроччо — колесницу со знаменем Флоренции; Дюма подробно рассказывает об этом в главе "Итальянские республики" своей книги "Год во Флоренции" (1841).

… А вот элегия Рунеберга, написанная в духе современного сентиментализма… — Это стихотворение Рунеберга называется "Колыбельная для моего сердца" ("Vaggsang for mitt hjerta").

Дюма приводит здесь свой собственный поэтический перевод этого стихотворения, основанный на подстрочнике К.Мармье.

130… император посетил Або и даровал ежегодную сумму в восемьдесят тысяч рублей на продолжение научных работ академии, чей первый камень был заложен тем самым Густавом IV, которого Наполеон хотел отправить царствовать в сумасшедшем доме. — Королевская академия Або — шведскоязычный университет, учрежденный в 1640 г. шведским генерал-губернатором Финляндии графом Пер Браге (1602–1680) на основе гимназии, которую создал в 1628 г. король Густав Адольф, и в 1828 г., после грандиозного пожара в Або в сентябре 1827 г., перенесенный в Гельсингфорс (историческим преемником Академии является нынешний Хельсинкский университет).

Густав IV Адольф (1778–1837) — король Швеции в 1792–1809 гг., сын Густава III и его жены с 1766 г. Софии Магдалены Датской (1746–1813); фанатично ненавидевший республиканскую и наполеоновскую Францию, он отказался присоединиться к континентальной блокаде, что стало поводом для начала Русско-шведской войны 1808–1809 гг., неудачи в которой привели в конечном счете к его свержению 13 марта 1809 г.; после этого находился в эмиграции и умер в Швейцарии, в Санкт-Галлене.

… 21 февраля 1816 года он издает указ… — Имеется в виду изданный 9 (21) февраля 1816 г. манифест о переименовании Правительственного совета Финляндии в императорский Финляндский совет.

XLV. Вверх по Неве

131… со скоростью шесть или семь узлов… — Узел — принятая в море-плавании единица скорости, равная одной морской миле (1,852 км) в час.

… Первое, что бросается в глаза… это развалины дворца. — Речь идет о грандиозном дворцово-парковом ансамбле Пелла (по названию столицы древнего Македонского царства — он предназначался для великого князя Александра, внука императрицы), который строился в 1785–1789 гг. для Екатерины II архитектором И.Е.Старовым в т. н. Ивановской мызе, на левом берегу Невы, возле Ивановских порогов (на территории нынешнего города Отрадное Кировского района Ленинградской области); в 1787 г., когда основные корпуса дворца уже были подведены под крышу, строительство приостановилось из-за начавшейся войны с Турцией, а в 1797 г. он был по приказу Павла I снесен до основания (освободившиеся при этом материалы пошли на строительство Михайловского замка). От дворца сохранились лишь конюшни и здание почтовой станции, пострадавшие во время Великой Отечественной войны.

… в полукилометре выше по течению реки, стоял другой дворец… — Имеется в виду загородная резиденция Островки, находившаяся на правом берегу Невы и принадлежавшая с 1777 г. Г.А.Потемкину; дворец, сооруженный в форме готического замка и окруженный великолепным садом, был построен там в 1784–1786 гг. по планам архитектора И.Е.Старова; в первой пол. XIX в. усадьба принадлежала генерал-лейтенанту П.Н.Чоглокову (1772–1832), затем — его наследникам, переходила из рук в руки, ветшала, разрушалась, в нач. XX в. ее отреставрировал новый владелец, но во время Великой Отечественной войны она была полностью уничтожена.

132… Вот что писал 19 марта 1782 года английский посол в Санкт-Петербурге сэр Джеймс Харрис… — Харрис, Джеймс, граф Малмс-бери (1746–1820) — английский дипломат, посол в Пруссии в 1772 — 1776 гг. и в России в 1776 — 1782 гг.

134… Васильчиков, простой гвардейский поручик… получил в течение двадцати двух месяцев, которые длился его фавор, четыреста тысяч франков… — Васильчиков, Александр Семенович (1746–1803/1813) — корнет лейб-гвардии Конного полка (с 1765 г.), представитель древнего дворянского рода, фаворит императрицы с лета 1772 г. по весну 1774 г.; 1 августа 1772 г. был пожалован в камер-юнкеры, месяц спустя (2 сентября) — в камергеры, в 1773 г. — в генерал-поручики; после окончания своего фавора и выхода в отставку (1774) получил пенсион в 20 000 рублей и жил в собственном роскошном доме в Москве, собирая западноевропейскую живопись и скульптуру.

… Украинец Завадовский получил в течение восемнадцати месяцев, пока длился его фавор, шесть тысяч крестьян… — Завадовский, Петр Васильевич (1739–1812) — русский государственный деятель, граф Священной Римской империи (1793) и граф Российской империи (1797); происходил из малороссийского дворянского рода; полковник (1773), рекомендованный в 1775 г. П.А.Румянцевым императрице и ставший вскоре ее фаворитом; получил от нее огромные поместья и чин генерал-майора (1776); по окончании фавора (январь 1777 г.) крупный чиновник, сенатор (1780), действительный статский советник (1795); в 1802–1810 гг. министр народного просвещения; в 1810–1812 гг. председатель департамента законов Государственного совета.

… Серб Зорин за один год своего фавора получил поместье в Польше… — Зорич, Семен Гаврилович (настоящая фамилия — Неранчич; 1745–1799) — фаворит Екатерины II; двоюродный племянник усыновившего его выходца из Сербии, генерал-поручика на русской службе Максима Федоровича Зорича (? — 1775); в 1754 г. был зачислен в гусары, в 1760 г. в чине вахмистра участвовал в Семилетней войне и был взят в плен, в котором провел около девяти месяцев; по возвращении из плена произведен в подпоручики; в Русско-турецкую войну 1768–1774 гг. с отличием командовал передовыми отрядами и был произведен в секунд-майоры; в 1770 г., будучи тяжело ранен, был взят турками в плен и содержался в Константинополе в течение пяти лет; в 1777 г. стал адъютантом Потемкина, подполковником и командиром лейб-гусарского эскадрона; в том же году был представлен императрице и стал ее фаворитом, 8 июля был назначен ее флигель-адъютантом и произведен в полковники, 22 сентября получил чин генерал-майора; в мае 1778 г., после того как он попытался освободиться из-под влияния Потемкина, был удален от двора, получив в подарок огромное Шкловское имение; при Павле I стал шефом Изюм-ского гусарского полка (1796) и генерал-лейтенантом (1797).

… получил от Швеции большую ленту ордена Меча… — Орден Меча — шведский военный орден, который учредил в 1528 г. Густав I Васа (1496–1560; король с 1523 г.) и восстановил в 1748 г. король Фредрик I (1676–1751; правил с 1720 г.); первоначально имел две степени, но в 1788 г. к ним прибавилась еще одна, высшая степень — Большой крест; в настоящее время имеет шесть степеней, пять из которых жалуются только офицерам; знак ордена — белый андреевский крест, в центре которого находится изображение вертикально стоящего меча, окруженного тремя шведскими коронами.

С. Г.Зоричу этот орден пожаловал в июле 1777 г. лично король Густав III, находившийся в то время с визитом в России.

… от Польши — орден Белого Орла. — О польском ордене Белого Орла см. примеч. к с. 48.

… Корсаков, младший офицер, за шестнадцать месяцев своего фавора получил в качестве подарка сто шестьдесят тысяч рублей… — Римский-Корсаков, Иван Николаевич (1754–1831) — капитан Кирасирского полка, фаворит Екатерины II, отличавшийся замечательной красотой и в июне 1778 г. занявший место С.Г.Зорича; вскоре после этого был пожалован в действительные камергеры, генерал-адъютанты и генерал-майоры; в октябре 1779 гг. был удален от двора, после того как открылась его связь со статс-дамой императрицы, графиней Прасковьей Александровной Брюс, урожденной Румянцевой (1729–1786).

… Ланской, конногвардеец, получил бриллиантовые пуговицы… — Ланской, Александр Дмитриевич (1758–1784) — поручик (1776), флигель-адъютант и фаворит Екатерины II с октября 1779 г., заменивший изгнанного И.Н.Римского-Корсакова и отличавшийся необычайной преданностью своей повелительнице; действительный камергер (1779), генерал-поручик (1783) и генерал-адъютант (1784); владея к концу жизни огромным состоянием, скоропостижно скончался в возрасте двадцати шести лет 25 июня 1784 г. и был оплакан императрицей.

… в 1788 году штурмом взял Очаков, в 1789-м — Бендеры и, наконец, в 1790-м — Килию. — Очаков (см. примеч. к с. 300) был взят во второй раз русскими войсками в ходе Русско-турецкой войны 1787–1792 гг.: это произошло 6 (17) декабря 1788 г., после многомесячной осады.

Бендеры (см. примеч. к с. 144) были в очередной раз захвачены русскими войсками в ночь с 3 на 4 ноября 1789 г., однако в соответствии с Ясским мирным договором возвращены Турции.

Килия (точнее, Новая Кллия; рум. Chilia Noua) — старинный молдавский город в дельте Дуная, в нынешней Одесской области Украины; основанный в сер. XV в., был захвачен в 1484 г. турками, которые превратили его в крепость, контролировавшую нижнюю часть устья Дуная, и удерживали до 18 октября 1790 г., когда он был захвачен русскими войсками под командованием генерала Ивана Васильевича Гудовича (1741–1820); к Российской империи отошел лишь в 1812 г.

… его действительно заменил тот самый Платон Зубов… — См. примеч. к с. 18.

…в Яссах ему стало известно, что мир уже подписан… — Ясский мирный договор, завершивший Русско-турецкую войну 1787–1792 гг. и закрепивший за Россией почти все приобретения, сделанные ею на юге во второй пол. XVIII в., был подписан в Яссах (см. примеч. к с. 10) 29 декабря 1791 г. (9 января 1792 г.), уже после смерти Г.А.Потемкина, последовавшей 5 октября 1791 г., на пути из Ясс в Николаев.

136… скончался на руках своей племянницы, ставшей впоследствии гра финей Браницкой. — О графине А.В.Браницкой см. примеч. к с. 48.

… крестьянин из Дубровки попросил позволения установить за собственный счет этот обелиск… — В деревне Московская Дубровка, находившейся на левом берегу Невы, вблизи Шлиссельбурга, крестьяне из соседнего села Путилова, братья-каменотесы Николай и Михаил Спиридоновы, на собственные средства установили в 1847 г. обелиск в память петровских солдат, погибших при взятии Нотебурга в 1702 г.; этот монумент из путиловского камня, представлявший собой пирамиду высотой около двух саженей, которая была увенчана шаром из черного гранита, и обошедшийся братьям в 10 000 рублей, был уничтожен вместе с самой деревней во время развернувшихся там боев Великой Отечественной войны.

… поджариться, причем не с одной стороны, как святой Лаврентий, а с обеих сторон одновременно. — Святой Лаврентий (ок. 225–258) — архидиакон римской христианской общины, претерпевший мученичество в правление императора Валериана: его сожгли на раскаленной железной решетке; по преданию, он в предсмертные минуты сказал своим палачам: "Вот, вы испекли одну сторону; поверните на другую и ешьте мое тело!"

… Над деревушкой, расположенной на левом берегу Невы, возвышается церковь Преображения. — Речь идет о кладбищенской каменной церкви Преображения Господня, возведенной архитектором Викентием Ивановичем Беретти (1781–1842) по заказу купцов-менял Григория Борисова и Михаила Солодовникова в 1815–1819 г. на месте захоронения солдат Преображенского полка, погибших при взятии Нотебурга; церковь, закрытая в 1937 г., была разрушена во время боев Великой Отечественной войны.

… Один из главных последователей этой секты был похоронен на кладбище церкви Преображения. — Имеется в виду А.И.Шилов (см. примеч. к с. 222).

137… Его могила служит для скопцов целью паломничества, не менее священной, чем гробница Магомета для мусульман. — Гробница Магомета, вторая после Каабы святыня ислама, находится в городе Медина, в Саудовской Аравии.

… жертвоприношения, какие некогда совершали жрецы Исиды в Египте и жрецы Кибелы в Риме. — То есть оскопления.

Исида — см. примеч. к с. 106.

Кибела — в греческой мифологии богиня фригийского происхождения, владычица сил природного плодородия, Великая Мать богов, культ которой, сопровождавшийся кровавыми обрядами оскопления, в 204 г. до н. э. проник в Рим и в период поздней античности слился с культом Реи, матери Зевса.

… Те, кто прочтет мое "Путешествие на Кавказ"… — Имеются в виду путевые заметки Дюма "Кавказ" ("Le Caucase"), которые являются по своему содержанию непосредственным продолжением его книги "В России", хотя впервые были опубликованы раньше ее, 16 апреля — 15 мая 1859 г., в виде тридцати брошюр парижского издательства "Театральная библиотека" ("Librairie theatrale"), еще до того, как он продолжил 24 сентября 1861 г. в газете "Конституционалист" публикацию путевых очерков, выходивших с 17 июня 1858 г. по 28 апреля 1859 г. в его еженедельнике "Монте-Кристо".

… Трое из них перевозили меня на лодке от Марани до Поти. — Марани — селение в Западной Грузии, на реке Риони, в Колхидской низменности, вблизи города Самтредиа. В 1825 г. царское правительство выслало туда по предложению генерала Ермолова группу из 300 скопцов, которые должны были на лодках-каюках перевозить вверх по реке грузы и выполнять другую тяжелую работу; в 1840 г. эта т. н. Каюшная команда была преобразована в 96-ю инвалидную роту, просуществовавшую до 1862 г., после чего ее упразднили, анемногие оставшиеся в живых скопцы были отправлены в Туруханский край.

Поти — город в Западной Грузии, порт на Черном море, в устье реки Риони, стоящий на месте древнегреческой колонии Фасис; в 1578 г. был захвачен Турцией, превратившей его в крупный невольничий рынок; в 1640 г. был отвоеван грузинами, но в 1723 г. снова оказался во власти турок; в результате Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. был присоединен к России и в 1858 г. получил права портового города в составе Кутаисской губернии.

… Она печальнее истории Друза, который, умирая от голода, съел набивку своего тюфяка… — Друз Юлий Цезарь (7 — 33) — второй сын римского военачальника Германика (15 до н. э. — 19 н. э.) и его жены Агриппины Старшей (14 до н. э. — 33 н. э.), правнук императора Августа, старший брат императора Калигулы, внучатый племянник Тиберия, рассматривавшийся некоторое время как его преемник; в 30 г. был обвинен в заговоре против Тиберия и заточён в подземелье Палатинского дворца, где, согласно сведениям античных историков, был доведен до смерти голодом.

По сообщению Светония, "Друза голод измучил до того, что он пытался грызть солому из тюфяка" ("Тиберий", 54). То же пишет и Тацит: "Затем умерщвляется Друз, который поддерживал себя жалкою пищей, поедая набивку своего тюфяка, и угас лишь на девятый день" ("Анналы", VI, 23).

… или истории сыновей Хлодомира, убитых Хлотарем… — После смерти франкского короля Хлодвига I (ок. 466–511; правил с 481 г.) его огромное королевство поделили между собой четыре его сына: Хлодомир I (ок. 495–524), Хлотарь I (ок. 501–561), Хиль-деберт I (ок. 496–561) и Теодорих I (ок. 486 — ок. 533). Хлодомир I, которому при этом разделе досталось Орлеанское королевство со столицей в городе Орлеане, погиб в 524 г. в войне с бур-гундами, оставив после себя трех сыновей: десятилетнего Теодо-альда (514–524), семилетнего Гунтара (517–524) и двухлетнего Хлодоальда (522–560). Хлотарь I женился на его вдове Гунтеке (ок. 495 — ок. 532) и с помощью своего брата Хильдеберта I собственноручно убил Теодоальда и Гунтара, после чего убийцы и примкнувший к ним Теодорих I разделили между собой Орлеанское королевство. Лишь Хлодоальд, укрытый верными людьми, был спасен от гибели и впоследствии принял постриг, отказавшись от борьбы за трон и оставшись в истории католической церкви под именем святого Хлодоальда, основателя монастыря под Парижем, находившегося в селении, которое было по его имени названо позднее Сен-Клу.

… или истории юного Артура Бретонского, которому герцог Иоанн приказал выколоть глаза. — Артур I Бретонский (1187–1203) — герцог Бретани с 1196 г., сын Готфрида II Плантагенета (1158–1186; герцог с 1181 г.) и его жены с 1181 г. Констанции де Пентьевр (ок. 1162–1201), племянник английского короля Ричарда Львиное Сердце (1157–1199; правил с 1189 г.), претендовавший после его смерти на английский трон и имевший в этом поддержку у нормандской аристократии во Франции.

Герцог Иоанн — младший брат короля Ричарда Львиное Сердце, с 1199 г. английский король Иоанн Безземельный (1167–1216); в 1202 г., в ходе войны, которую развязал против него в Нормандии французский король Филипп II Август (1165–1223; правил с 1180 г.), взял в плен своего племянника Артура Бретонского и будто бы приказал выколоть ему глаза.

… У царицы Анны Иоанновны… была сестра, вышедшая замуж за герцога Мекленбургского… — Имеется в виду Екатерина Иоанновна (см. примеч. к с. 298).

138… по словам Рондо, нашего посла при Санкт-Петербургском дворе… — См. примеч. к с. 306.

139… английский посланник Финн… — См. примеч. к с. 309.

140… Сент-Джеймский кабинет получил… депешу… — Сент-Джеймс — старинный дворец в Лондоне, в 1698–1809 гг. основное местопребывание английского королевского двора.

… захватила маленького царя и его малютку-сестру… — Имеется в виду Екатерина Антоновна (1741–1807), младшая сестра императора Ивана Антоновича, родившаяся 26 июля 1741 г.: в день дворцового переворота ей было всего четыре месяца; в ту страшную ночь девочку уронили на пол гвардейцы, и она потеряла слух.

141… опережая одно из прекраснейших правил будущей дипломатии, она раскаялась в своем первом порыве, ибо он был добрым. — Имеется в виду высказывание выдающегося французского дипломата князя Шарля Мориса де Талейран-Перигора (1754–1838), известного крайней политической беспринципностью, корыстолюбием и необычайным остроумием: "Остерегайтесь первого порыва, ибо он всегда бывает добрым".

… герцог и герцогиня Брауншвейгские были отправлены на остров на реке Двине, расположенный ниже Архангельска. — Местом ссылки Анны Леопольдовны и ее мужа стал город Холмогоры (см. примем, к с. 313), расположенный в низовьях Северной Двины, на ее левом берегу, в 80 км к юго-востоку от Архангельска.

Северная Двина — река на севере России, образующаяся слиянием рек Сухона и Юг возле города Великий Устюг в Вологодской области, протекающая по Вологодской и Архангельской областям и впадающая в Двинскую губу Белого моря; длина ее 744 км.

… Принцесса Анна умерла там во время родов, оставив трех малолетних мальчиков и двух девочек. — У Анны Леопольдовны было пятеро детей: Иван (1740–1764), Екатерина (1741–1807), Елизавета (1743 — 1782), Петр (1745 — 1798) и Алексей (1746 — 1787); в 1780 г., через шесть лет после смерти отца (1774), младшей сестрой которого была датская королева Юлиана Мария Брауншвейг-Вольфенбюттельская (1729–1796), с 1752 г. супруга короля Фредерика V (1723–1766; правил с 1746), все младшие дети, проведя почти сорок лет в ссылке, были вывезены в Данию, в город Хорсенс, и получали там денежное содержание от русской казны; там же они все и умерли.

… Фредерик, врач Елизаветы, сообщает в своей книге, названной "История моего времени"… — Неясно, кто здесь имеется в виду.

… вот что сообщил посланник Соединенных провинций г-н Сварт английскому посланнику в Берлине сэру Митчеллу… — О Сварте см. примем, к с. 318.

Митчелл, Эндрю (1708–1771) — английский дипломат, посол в Пруссии в 1756–1764 и 1766–1771 гг.

142… согласившись подвергнуть пыткам убийцу, спрятавшегося в ее покоях… — Имеется в виду Александр Дмитриевич Турчанинов (? — 1771) — бывший камер-лакей Анны Леопольдовны, в июле 1742 г. замысливший вместе с двумя своими сообщниками убить императрицу Елизавету Петровну; вырвав у него ноздри и отрезав ему язык, его отправили на вечное поселение на Камчатку.

… нашел ей надежного человека, очень некрасивого, очень верного и очень сильного, который каждую ночь спал у нее в передней. — Имеется в виду Василий Иванович Чулков (1709–1775) — бывший истопник цесаревны Елизаветы Петровны (с 1739 г.); безобразный лицом и малорослый, но при этом отличавшийся необычайно тонким слухом и почти не нуждавшийся во сне, он был в 1743 г. произведен своей повелительницей в обер-гардеробмейстеры, а затем в камергеры и каждую ночь бодрствовал у дверей ее спальни; в 1762 г. вышел в отставку в чине генерал-аншефа.

143… Вот что писал о нем 25 августа 1751 года лорд Бекингем, посол Англии… — Скорее всего, имеется в виду Джон Хобарт, второй лорд Бекингемшир (1723–1793) — английский посол в России в 1762–1766 гг., а в 1776–1790 гг. вице-король Ирландии (однако вызывает сомнение указанная Дюма дата письма).

… принц был убит в своей тюрьме вследствие предпринятой поручиком Мировичем попытки освободить его. — О Мировиче см. при-меч. к с. 225.

… Мирович был казак, деда которого погубило то, что он встал под знамена Мазепы… — Дед подпоручика В.Я.Мировича, в

1692–1706 гг. переяславский полковник Иван Михайлович Миро-вич (? — ок. 1710), в 1706 г., еще до измены Мазепы, был под местечком Ляховичи взят в плен шведами и вывезен ими в Стокгольм; старший сын полковника, генеральный бунчужный Федор Иванович Мирович (? — ок. 1748), в 1708 г. принял сторону Мазепы и после поражения Карла XII оказался в эмиграции; все это вместе стало причиной того, что жена полковника, Пелагея Захаровна Голуб, и остальные пятеро его сыновей были вывезены в 1712 г. в Москву, а в 1716 г. отправлены на вечное поселение в Тобольск, где семья провела двадцать восемь лет.

147… У меня есть серебряный рубль, отчеканенный во время семимесячного царствования юного Ивана… — Иван Антонович царствовал тринадцать месяцев: с 17 октября 1740 г. по 25 ноября 1741 г. Монеты с его изображением (серебряные рубль, полтина, полу-полтинник и гривенник, а также медная номиналом 2 копейки), отчеканенные в его правление, были изъяты из обращения особым указом императрицы Елизаветы Петровны (от 31 декабря 1741 г.), запрещающим под страхом наказания их хранение после июня 1745 г., и потому являются нумизматической редкостью.

XLVI. Шлиссельбург

… Этот молодой человек был братом моего хорошего друга Ноэля Парфе. — Парфе, Ноэль (1813–1896) — французский журналист, писатель и политический деятель; в 1849 г. был избран депутатом Национального собрания; изгнанный из Франции после государственного переворота 2 декабря 1851 г., обосновался в Бельгии и стал секретарем и деловым помощником Дюма; в 1859 г. был амнистирован, вернулся во Францию и сотрудничал в различных журналах; в 1871–1876 гг. был депутатом Национального собрания, а в 1876–1893 г. — членом Палаты депутатов.

… время тогда было неподходящее — шла Крымская война. — Крымская война, в которой Россия потерпела поражение от коалиции, состоявшей из Британской, Французской и Османской империй, а также Сардинского королевства, началась 4 (16) октября 1853 г. и завершилась подписанием Парижского мирного договора 18 (30) марта 1856 г., ущемлявшего ее права и интересы. Боевые действия в этой войне шли не только в Крыму, но и на Кавказе, в Дунайских княжествах, на Черном, Балтийском, Белом и Баренцевых морях.

148… катаясь на пруду в Тюильри… — Тюильри — здесь: сад в Париже, который начал закладываться одновременно со строительством дворца Тюильри, к западу от него; был отделен от дворца высокой стеной и переулком; расширялся и переустраивался в течение XVI–XVII вв.; ныне представляет собой большой регулярный парк, украшенный павильонами, статуями и бассейнами.

… сослались на свое знакомство с графом Алексеем Орловым… мне кажется, он уже умер… — Граф А.Ф.Орлов (см. примеч. к с. 357), сошедший с ума после внезапной смерти итальянской оперной певицы Анджолины Бозио (1830–1859), которая с 1855 г. выступала в России и в которую он на старости лет безумно влюбился, скончался 9 мая 1861 г., на семьдесят пятом году жизни.

150 …На его глазах немало римлян закончили свою жизнь в замке Свя того Ангела… — Замок Святого Ангела — монументальный мавзолей римского императора Адриана (76 — 138; правил с 117 г.), построенный в 135–139 гг. на правом берегу Тибра, в центре Рима; в средние века — крепость, затем — папская тюрьма.

151… служат… местами паломничества, почти такими же священными, как Мекка для мусульман. — Мекка — город в Саудовской Аравии, в котором, по преданию, родился основатель ислама Мухаммад; место паломничества мусульман.

… последовал примеру г-жи де Ментонон, когда она была еще просто Франсуазой дЮбинье, женой Скаррона: вместо жаркого он начал потчевать нас кавказскими историями. — Франсуаза д’Обинье, будущая г-жа де Ментенон (см. примеч. к с. 150), в 1652 г. стала женой поэта, драматурга и романиста Поля Скаррона (1610–1660). Несмотря на тяжелую болезнь, приковавшую его к инвалидному креслу, Скаррон славился остроумием и веселым нравом, и их небогатый дом был центром притяжения для многих известных людей того времени. Гости Скаррона ценили красоту, ум, любезность его молодой жены и особенно свойственное ей искусство живой, занимательной беседы, заставлявшее забывать о порой скромном приеме.

152… УДандре был во Владикавказе друг… — Владикавказ (в 1931–1944 и 1954–1990 гг. — Орджоникидзе, в 1944–1954 гг. — Дзау-джикау) — город на Северном Кавказе, столица Северной Осетии; основан в 1784 г. как крепость, стоявшая при входе в Дарьяльское ущелье и предназначавшаяся для защиты Военно-Грузинской дороги; в марте 1860 г. крепость получила права города и стала административным центром Терской области.

… сделал то же, что и дьявол в XXI песне "Ада". — Имеются в виду следующие строки из "Божественной Комедии" Данте:

Тут бесы двинулись на левый вал,

Но каждый, в тайный знак, главе отряда Сперва язык сквозь зубы показал,

И тот трубу изобразил из зада" (Ад, XXI, 136–139; перевод М.Лозинского).

153… в одиночестве отважиться на то, что эдиктом императора Клавдия разрешено было делать в его присутствии. — Клавдий — Тиберий Клавдий Нерон Друз Германик (10 до н. э. — 54 н. э.), с 41 г. римский император, брат Германика и дядя Калигулы; был отравлен своей четвертой женой Агриппиной, опасавшейся, что он лишит престола Нерона, ее сына; в годы его правления были основаны многочисленные колонии, даровано полное гражданство внеиталийским общинам, введены новые принципы правосудия, отличавшиеся ярко выраженной гуманной направленностью. Рассказывая о пристрастии Клавдия к многолюдным пиршествам, Светоний пишет: "Говорят, что он даже собирался особым эдиктом позволить испускать ветры на пиру…" ("Клавдий", 32).

XLVII. Коневецкие монахи

155… Этими черными точками оказались головы монахов… — Речь идет о монахах знаменитого Коневского Рождество-Богородичного мужского православного монастыря, находящегося на острове Коневец; основанный в 1393 г., разоренный шведами в 1577 и 1610 гг., восстановленный в XVIII в., он с 1812 г. административно входил в Великое княжество Финляндское и своего расцвета и наибольшей славы достиг в XIX в., когда его посещали тысячи паломников; в 1940 г., после того как Коневец отошел к СССР, монастырь был покинут монахами, удалившимися в Финляндию, и возобновил свою деятельность только в 1990 г.

… В свое время я купался на одном конце Европы, в Гвадалквивире… — Гвадалквивир — река на юге Испании, длиной 560 км; берет начало в горах Сьерра-де-Касорла, протекает по Андалусской низменности и впадает в Кадисский залив Атлантического океана, образуя эстуарий.

… вместе с заливом Дуарнене, где я тоже плавал… — Дуарнене — крупный залив Атлантического океана, расположенный на северо-западе Франции, в Бретани, в департаменте Финистер, и названный по имени города на его берегу; имеет ширину около 16 км и на 20 км уходит в глубь материка.

156… как если бы я имел дело с жителями острова Чатем или полуострова Банкс. — Чатем — самый крупный остров одноименного архипелага, состоящего из двух крупных (Чатем и Питт) и многих мелких вулканических островов на юге Тихого океана и с 1832 г. являющегося территорией Новой Зеландии, хотя и расположенного далеко к востоку от нее; эти острова, населенные народом мориори, были открыты в 1791 г. английским мореплавателем Уильямом Робертом Броутоном (1752–1821), назвавшего их по имени корабля "Чатем", командиром которого он был.

Банкс — полуостров в центре восточного побережья Южного острова Новой Зеландии; населенный племенами маори, полуостров был открыт в 1770 г. капитаном Джеймсом Куком (1728–1779) и назван им в честь английского натуралиста и ботаника Джозефа Банкса (1743–1820).

157… Митрополит Серафим попросил орденский крест для одного из своих секретарей-архидиаконов. — Несколько известный русских архиереев носили имя Серафим. Здесь, вероятно, имеется в виду владыка Серафим, митрополит Санкт-Петербургский в 1821–1843 гг. (см. примеч. к с. 358).

…в православном духовенстве нет ни капуцинов, ни августинцев, ни бенедиктинцев, ни доминиканцев, ни босоногих или обутых кармелитов… — Капуцины (ит. cappuccini, от cappuccio — "капюшон") — ветвь католического монашеского ордена францисканцев, отделившаяся от него в 1525 г.; основана миноритом Маттео да Башио (ок. 1495 — 1552).

Августинцы — неофициальное название нескольких монашеских орденов и конгрегаций католической церкви, руководствующихся уставом, который приписывают блаженному Августину (354–430) и который требует от клириков монашеского общежития и полного отказа от собственности; исторически первым из них стал нищенствующий орден августинских братьев ("Ordo sancti Augustini"), основанный в 1256 г. папой Александром IV (ок. 1185–1261; папа с 1254 г.).

Бенедиктинцы (орден святого Бенедикта) — старейший католический монашеский орден, основанный ок. 530 г. в Италии святым Бенедиктом Нурсийским (ок. 480–547), родоначальником западного монашеского движения.

Доминиканцы, или орден братьев-проповедников — нищенствующий монашеский орден католической церкви, основанный в 1215 г. с целью подавления ересей в Европе испанским монахом святым Домиником (1170–1221) и ведавший инквизицией. Кармелиты (орден братьев Пресвятой Девы Марии с горы Кармель) — монашеский орден, основанный ок. 1156 г. крестоносцем Бертольдом Калабрийским (? — 1195) в Палестине, на горе Кармель. Первый устав ордена, составленный в 1209 г., был весьма строгим: каждый кармелит должен был жить в отдельной келье, не есть мяса, заниматься поочередно молитвой и ручным трудом и значительную часть времени проводить в полном молчании. В 1247 г. орден был преобразован в нищенствующий и ему был дарован новый устав, значительно смягчающий первоначальные требования. В ордене шла длительная борьба между сторонниками изначальной строгости (они стали именоваться "босоногими кармелитами") и поборниками послаблений ("обутыми кармелитами"), добившимися еще более мягких уставов в 1431 и 1459 гг.; в 1593 г. "босоногие кармелиты" отделились от "обутых" и основали свой собственный орден (орден босых братьев Пресвятой Девы Марии с горы Кармель).

159… Как главную цель прогулки нам назвали Конь-камень. — Конь-камень — огромный ледниковый валун серого гранита, находящийся в западной части острова Коневец, у Святой горы; древнее языческое святилище; имеет форму лошадиного черепа, размеры его составляют 9,2 х 6,4 м, высота равна 4,3 м, а массу его оценивают в 750 т.

160… Черника, ястребинка, золотарник, тысячелистник. — Ястребинка, золотарник (солидаго) и тысячелистник — многолетние травянистые растения из семейства астровых (сложноцветных).

… Помяни меня, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем. Князь Николай Иванович Манвелов. — Манвелов, Николай Иванович (1780–1856) — грузинский князь из рода Манвелишвили, благотворитель Коневского монастыря; был погребен у любимого места отдохновения преподобного Арсения, и могила его сохранилась до нашего времени.

161… голубовато-молочный воздух походил на атмосферу Лазурного Грота. — Лазурный грот — пещера в прибрежных скалах на северо-западном берегу острова Капри близ Неаполя, известная еще в античную эпоху и обнаруженная снова в 1826 г.; славится чрезвычайно живописным темно-голубым светом, разлитым внутри нее и создаваемым отсветами заливающей ее морской воды и рассеянными солнечными лучами, которые проникают через трещины в каменном своде.

… огромная скала, на вершине которой построена небольшая часовня, посвященная святому Арсению. — Имеется в виду преподобный Арсений Коневский (? — 1447) — основатель Коневского монастыря, уроженец Новгорода; причислен к лику святых угодников в 1547 г.

Посвященная ему деревянная часовня на Конь-камне, которую видел Дюма в 1858 г., была построена в 1815 г.

XLVIII. Вынужденное паломничество на Валаам

163… отправлялись на богомолье в монастырь на Валааме. — Имеется в виду знаменитый Спасо-Преображенский мужской монастырь, расположенный на островах Валаамского архипелага и именовавшийся в прошлом Северным Афоном; основанный в далекой древности, не раз подвергавшийся опустошению в ходе войн Новгорода с его северными соседями, он достиг своего наивысшего расцвета к сер. XIX в., но после революции 1917 года оказался на территории независимой Финляндии, в 1940 г., в ходе Советско-финской войны 1939–1940 гг., был оставлен своими насельниками, затем в течение почти пятидесяти лет приходил в полное запустение и начал возрождаться лишь в 1989 г.

164… эта скала называется Монашенским островом. — В оригинале — lie aux Couventines. Многие из островов Валаамского архипелага носят по нескольку названий; здесь, возможно, имеется в виду Предтеченский остров, или Серничан (фин. Монашеский), расположенный у северо-западного берега Валаама — главного острова архипелага.

165… на газоне, который способен был посрамить газоны Брайтона и Гайд-парка. — Брайтон — город на южном побережье Англии, в графстве Восточный Сассекс, на берегу пролива Ла-Манш; бывшая рыбацкая деревня, начиная с сер. XVIII в. постепенно превратившаяся в фешенебельный курорт.

Гайд-парк — см. примеч. к с. 174.

… Эта церковь, настоящая жемчужина… построена лучшим, на мой взгляд, архитектором России — Горностаевым. — Имеется в виду церковь святого Николая, построенная в 1853 г. на одноименном островке в северной части Валаамского архипелага, у входа в Монастырскую бухту, на вершине небольшого холма; посвященная святому покровителю плавающих и путешествующих, церковь представляет собой восьмерик, увенчанный шатром с золоченой луковичной главкой, и имеет звонницу.

Горностаев, Алексей Максимович (1808–1862) — известный русский архитектор, педагог и художник, возрождавший национальный стиль в русском зодчестве; автор многих церковных и светских сооружений; с 1843 г. архитектор Министерства внутренних дел; на Валааме построил странноприимный дом (1852), церковь святого Николая (1853), Знаменскую часовню (1862), Водопроводный дом (1860–1863) и другие здания.

… русская церковь в Рульском предместье несколько напоминает это очаровательное сооружение… — Рульское предместье сложилось у северо-западной окраины Парижа, на месте деревень Верхний Руль и Нижний Руль; статус предместья получило в 1722 г.; по нему проходила улица Рульского предместья, которая продолжала улицу Предместья Сент-Оноре и в 1847 г. была включена в нее. Здесь имеется в виду построенная в 1847–1861 гг. на территории Рульского предместья, на улице Дарю, церковь Александра Невского, освященная 11 сентября 1861 г. и в 1922 г. получившая статус кафедрального собора; авторами ее проекта были русские архитекторы Роман Иванович Кузьмин (1811–1867) и Иван Васильевич Штром (1825–1887).

… должны казаться уменьшенными копиями островов Океании. — Океания — общее название островов в центральной и юго-западной части Тихого океана, расположенных в тропических и субтропических широтах.

165… слева, на горе, увидели огромный Валаамский монастырь, внуши тельное здание, не отличающееся особыми архитектурными достоинствами… — В 1858 г. Дюма видел на Валааме старое здание Спасо-Преображенского собора (к нему примыкали монастырские корпуса), сооруженного в 1785–1794 гг., при игумене Назарии (в миру — Николай Кондратьевич Кондратьев; ок. 1735–1809; настоятель в 1782–1801 гг.) и по его проекту; в 1885 г. оно было разобрано, и на его месте в 1887–1896 гг. по планам архитектора Александра Яковлевича Силина (? — 1891) построили новое здание собора, дошедшее до наших дней.

… К монастырю поднимаются по гигантской лестнице, широкой, как лестница Версальской оранжереи, но в три раза выше. — Широкая трехмаршевая парадная лестница, ведущая от причала на вершину горы Фавор, на которой стоит Валаамский монастырь, имеет шестьдесят две ступени, высеченные в скале.

Две монументальные маршевые лестницы из ста ступеней окаймляют главную галерею оранжереи Версальского парка, построенной в 1684–1686 гг. архитектором Жюлем Ардуэн-Мансаром (1646–1708); под ними находятся боковые галереи оранжереи.

166… мне почудилось, будто я вижу наяву ту лестницу, которую Иакову было дано увидеть лишь во сне. — Иаков (второе имя: Израиль) — согласно ветхозаветному преданию, древнееврейский патриарх, давший начало двенадцати коленам (племенам) Израилевым; получив обманным путем благословение своего отца Авраама, превратившее его в наследника вместо брата Исава, он бежал из дома, и во время долгого пути ему приснился вещий сон: он увидел доходившую до неба лестницу и поднимавшихся и опускавшихся по ее ступеням ангелов; вблизи ее вершины находился бог Яхве (Иегова), который предрек судьбу Иакова и его потомков: "Землю, на которой ты лежишь, я дам тебе и потомству твоему; и будет потомство твое, как песок земной; и распространишься к морю и к востоку, и к северу, и к полудню" (Бытие, 28: 13–14).

… Нас не раз уверяли, что здешний настоятель — человек просвещенный… — Игуменом Валаамского монастыря в 1839–1881 г., был отец Дамаскин (в миру — Демьян Кононов; 1795–1881), выдающийся организатор, под началом которого произошло грандиозное переустройство обители; он заботился о просвещении монахов, пополнял монастырскую библиотеку и вел обширную переписку с учеными, писателями и общественными деятелями; по происхождению был крестьянином Тверской губернии, постоянно жил на Валааме с 1819 г. и принял там постриг в 1825 г.

… Он говорил со мной о "Мушкетерах" и "Монте-Кристо"… — То есть о романах Дюма "Три мушкетера" (1844) и "Граф Монте-Кристо" (1844–1846), пользовавшихся большим успехом в России.

… Никто не знает, когда был основан Валаамский монастырь… — Согласно преданию, Валаамский монастырь был основан греческими миссионерами Сергием и Германом в XIV в. (по другим сведениям, в X в.).

… на глазах у шведского короля Магнуса его войско было в 1349 году наголову разбито новгородцами… — Магнус Эрикссон (1316–1374) — король Швеции в 1319–1364 гг. и Норвегии в 1319–1343 гг.; сын шведского герцога Эрика Магнуссона (ок. 1282–1318) и его жены с 1312 г. норвежской принцессы Ингеборг (1301–1361); свое царствование, начавшееся, когда ему было три года, провел в междоусобиях и войнах с соседями; в 1348 г. предпринял крестовый поход против новгородцев, провозгласив целью обращение их в католичество, и в августе того же года захватил крепость Орешек, однако в ответ новгородцы сначала разгромили шведский гарнизон в Кореле, а в феврале 1349 г. отвоевали Орешек, уничтожив и пленив защищавших его шведов (около 800 человек); в 1364 г. он лишился трона и, согласно шведским хроникам, спустя десять лет утонул возле берегов Норвегии.

Однако согласно преданию, сочиненному валаамскими монахами, король Магнус попал в шторм на Ладожском озере и, после того как его судно утонуло, сумел добраться до Валаама, перешел там в православную веру, принял постриг, а затем, завещав шведскому народу никогда не нападать на Новгородские земли и не враждовать с православной верой, умер в Валаамском монастыре, где до сих пор показывают могилу "схимонаха Григория, шведского короля Магнуса".

168… сокровища, при виде которых пришли бы в восторг даже Лукулл и

Камбасерес! — Лукулл, Луций Лициний (ок. 117 — 56 до н. э.) — древнеримский полководец, консул 74 г. до н. э.; обладатель огромного богатства, прославившийся своими роскошными пирами, которые вошли в поговорку.

Камбасерес, Жан Жак Режи де (1753–1824) — французский политический деятель и известный гурман, славившийся своими застольями; член Конвента и Комитета общественного спасения, во время Директории — член Совета пятисот, после 18 брюмера — второй консул; участвовал в составлении Гражданского кодекса (1804); в эпоху Империи — один из ближайших советников Наполеона, великий канцлер и президент Сената; в 1808 г. получил титул герцога Пармского; в 1814 г. голосовал за низложение Наполеона, в период Ста дней — министр юстиции; после возвращения Бурбонов изгнан из Франции; в 1818 г. вернулся на родину и был восстановлен во всех правах.

… с благодарностью вспоминавший обеды на улице Риволи… — Улица Риволи, проложенная в центре Парижа в 1800–1835 гг., проходит у дворцов Пале-Рояль и Лувр, мимо площади Пале-Рояля, где находилась гостиница "Три императора", в которой останавливалась семья Кушелевых; названа в честь победы Бонапарта над австрийской армией у селения Риволи (см. примеч. к с. 197).

XLIX. Из Сердоболя в Магру

171… Сердоболе, бедном финском городке… — Население Сердоболя (см. примеч. к с. 110) составляло в 1858 г. около 600 человек.

… подобно нам и льву из Священного Писания, искали, кого бы поглотить. — См. примеч. к с. 341.

172… под страхом прослыть ленивым путешественником — это разновидность путешественников, которая не вошла в классификацию, придуманную Стерном. — Английский писатель Лоренс Стерн (1713–1768), автор романа "Сентиментальное путешествие по Франции и Италии" ("А sentimental journey through France and Italy"; 1768), откровенной пародии на традиционный литературный жанр путевых впечатлений, в главе "Предисловие" подразделяет путешественников на одиннадцать категорий: праздные, пытливые, лгущие, гордые, тщеславные, желчные и т. д.

… в тридцати верстах от Сердоболя находятся мраморные каменоломни Рускеалы… — Рускеала — расположенное в 30 км к северу от Сердоболя селение, рядом с которым находятся знаменитые каменоломни, где начиная с 1766 г. добывали белый и зеленый мрамор, использовавшийся при строительстве многих исторических зданий в Санкт-Петербурге; в зимнее время добытые там мраморные глыбы доставляли на специальных санях до речной пристани Хелюля в пяти километрах от Сердоболя, а затем на парусных судах, по Ладожскому озеру и Неве, — в столицу; в настоящее время большая часть этих карьеров заброшена и затоплена грунтовыми водами.

173… менее угодливый по отношению к моим читателям, чем Эней — по отношению к Дидоне, ни за что не соглашусь вновь испытывать боль, даже в воспоминании. — Эней — в "Илиаде" Гомера и в античной мифологии сын богини Венеры (гр. Афродиты), один из главных участников Троянской войны, союзник троянцев; заглавный герой эпической поэмы Вергилия "Энеида", посвященной его подвигам и странствиям после падения Трои.

Здесь имеются в виду слова Энея, с которыми он обращается в "Энеиде" к карфагенской царице Дидоне, начиная по ее просьбе рассказ о гибели Трои и своих трудных и долгих странствиях: Боль несказанную вновь испытать велишь мне, царица! (II, 3; перевод С.Ошерова под редакцией Ф.Петровского.)

… часы в футляре, показывающие время настолько точно, насколько это можно требовать от стенных часов: со времен Карла V ими по привычке продолжают пользоваться, но никто им больше не доверяет. — Карл V (1500–1558) — император Священной Римской империи с 1519 г., герцог Бургундский с 1506 г., король Испанский с 1516 г. (под именем Карла I); крупнейший государственный деятель Европы первой пол. XVI в.; сын Филиппа IV Красивого (1478–1506), герцога Бургундского с 1482 г., и его супруги с 1496 г. Хуаны I Безумной (1479–1555), королевы Испании с 1504 г.; вел многочисленные войны с Францией, Оттоманской империей и другими государствами, претендуя на создание "всемирного христианского царства"; не справившись с этой миссией, в 1556 г. отрекся от императорского трона в пользу своего брата Фердинанда I (1503–1564) и от испанского трона в пользу своего сына Филиппа II.

Согласно преданию, император Карл V, отрекшись в 1556 г. от власти и удалившись в монастырь святого Юста в Эстрамадуре на западе Испании, увлекся механикой и безуспешно пытался заставить звонить в одно и то же время несколько часовых механизмов, стоявших в одном из залов его резиденции. Ему приписывают слова: "Я не могу согласить даже двое часов, как же я мог мечтать согласовать многие народы, живущие под разным небом и говорящие на разных языках?"

176… добрались до почтовой станции Отсойс… — Издательство выра жает признательность профессору Петрозаводского государственного университета, доктору исторических наук Юрию Михайловичу Килину, оказавшему нам квалифицированную помощь в разгадывании сложной топонимики маршрута, которым Дюма следовал из Сердоболя в Санкт-Петербург.

Отсойс (или Отсойстенкзоля — фин. "деревня Косолапых") — населенный пункт, находившийся в 20 км к юго-западу от Сердоболя, на берегу залива Отсойстенлахти Ладожского озера, там, где теперь находится поселок Мейери.

… там неизбежно должна повториться сцена, произошедшая между Эдипом и Лаем. — Эдип — герой древнегреческой мифологии, известный своей трагической судьбой: младенцем брошенный в лесу по приказу своего отца, фиванского царя Лая, которому была предсказана смерть от руки сына, он был спасен лишь благодаря случаю; не ведая, что он совершает, Эдип в дорожной стычке убил Лая (царь ехал по узкой дороге, и его возница грубо столкнул с нее шедшего им навстречу Эдипа) и впоследствии женился на своей матери Иокасте, а узнав об этом, ослепил себя и обрек на вечное изгнание.

177… Ночевали мы…на почтовой станции в Маасильте. — Маасильта (Maasilta — фин. "Земляной мост"; у Дюма — Mansilda) — селение, располагавшееся в 14 км к северо-востоку от Куркиёк.

… От Маасильты до Кроноборга пейзажи не особенно живописны… — Кроноборг — шведское название (с 1668 г.) старинного торгового селения Куркиёки (известно с 1396 г.), относящегося к Лахденпох-скому району Карелии и расположенного на побережье Куркиёк-ского залива западного берега Ладожского озера.

… Миновав почтовую станцию Паксуялка, мы снова увидели Ладогу и по мосту въехали на островок, на котором построен город Кекс-голъм. — Паксуялка (Paksujalka — фин. "Толстая нога"; у Дюма — Poksouilalka) — хутор, стоявший на главном тракте, между Кур-киёками и расположенным к юго-западу от него селением Хий-тола.

Кексгольм (фин. Кякисалми, с 1948 г. — Приозерск) — старинный укрепленный город на западном берегу Ладоги, в устье реки Вуоксы; известен с 1295 г. как новгородская крепость Корела; до нач. XVII в. столица Карельского княжества; в 1617 г., в соответствии с условиями Столбовского мира, был уступлен Московским государством шведам, давшим городу название Кексгольм ("Кукушкин остров"), но в 1710 г., в ходе Северной войны, отвоеван русскими войсками; до 1743 г. центр Кексгольмского наместничества, а затем центр Кекскольгмского уезда Выборгской губернии. "Островком" Дюма называет бывший Спасский остров (после того как уровень воды в Вуоксе в 1857 г. катастрофически понизился, протока, отделявшая остров от северного берега реки, пересохла), на котором находится т. н. Новая крепость Кексгольма, сооруженная в XVI в., перестраивавшаяся в XVII–XVIII вв., в 1888 г. превращенная в психиатрическую лечебницу, в 1918 г. ставшая полковой казармой, а с 1945 г. занятая военным санаторием.

178… на вершине островка… высился полуразвалившийся укрепленный замок. — Имеется в виду т. н. Старая крепость Кексгольма, стоявшая на острове Детинец (он также слился с сушей) к югу от Спасского; эта крепость, разрушившаяся к сер. XIX в., была частично отреставрирована в конце того же века и ныне является музеем.

… нечто вроде лагун, образованных озером Пихлаявеси… — Пихлая-веси (у Дюма — Pihlavasi) — одно из крупнейших озер Финляндии, расположенное на востоке страны, близ границы с Россией, и имеющее площадь 712 км²; является одним из бассейнов огромной озерной системы Сайма. Оно находится, однако, достаточно далеко от Кексгольма.

… лагуны эти прорезаны проточными водами реки Хаапавеси. — Этот топоним (у Дюма — Haapapavesi) идентифицировать не удалось. Название Хаапавеси носит озеро, входящее в озерную систему Сайма и находящееся недалеко от истока Вуоксы.

179… Почти таким же способом Ганнибал переправлял своих слонов через Рону. — О том, как боевых слонов Ганнибала, шедшего со своим войском в Италию, переправили на плотах, хитростью заманив их туда, через Родан, подробно рассказывает Тит Ливий ("История Рима от основания Города", XXI, 28).

Рона (древн. Родан) — река в Швейцарии и Франции, длиной 812 км; берет начало из Ронского ледника в Лепонтинских Альпах, протекает через Женевское озеро и по Ронской низменности, а затем впадает в Лионский залив Средиземного моря.

… Подъезжая к почтовой станции Нойдерма, мы увидели финок в поразивших нас национальных нарядах. — Нойдерма (Нойтермаа; у Дюма — Naiderma) — до 1939 г. деревня волости Пюхяярви Выборгской губернии Финляндии, расположенное к юго-западу от озера Пюхяярви (с 1956 г. — озеро Отрадное); с 1948 г. имеет название Соловьевка и относится к Приозерскому району Ленинградской области.

… После почтовой станции Кивиниеми мы выехали к реке Вуоксе, которая выше по течению образует знаменитый водопад Има-тра… — Кивиниеми (Kiviniemi — фин. "Каменный мыс"; у Дюма — Miviniami) — до 1939 г. селение волости Саккола Выборгской губернии Финляндии, расположенное на северном берегу Вуоксы, там, где ее пересекает тракт Санкт-Петербург — Сорта-вала; с 1948 г. именуется Лосево и относится к Приозерскому району Ленинградской области.

Вуокса — река на Карельском перешейке, протекающая по территории Финляндии (13 км) и Ленинградской области России (143 км), общей длиной 156 км; берет начало в озерной системе Сайма и представляет собой систему проточных озер, соединенных многочисленными рукавами и протоками; несколькими рукавами впадает в Ладогу.

Иматра — водопад в Финляндии, в верховьях реки Вуокса, в 7 км от ее истока, вблизи одноименного города; высота его падения 18,4 м, а ширина — 1,5 км.

… Чем ближе мы подъезжали к Магре, тем чаще нам стали попадаться стада диких свиней. — Магра — шведское название деревни Мякря (фин. Макга; с 1948 г. — Раздолье), располагающейся в 16 км к юго-востоку от Кивиниеми и входившей прежде в состав волости Рауту Выборгской губернии Финляндии (ныне относится к Приозерскому району Ленинградской области).

… После почтовой станции Кюлянятко, последней перед Санкт-Петербургом, дорога раздваивается. Ответвление направо ведет в Выборг, налево — в Санкт-Петербург. — Кюлянятко (Kylanjatko — фин. "Продолжение деревни"; у Дюма — Koutiatkina) деревня, находившаяся на тракте, в 24 км к югу от Магры, близ нынешнего селения Лемболово, на западном берегу Лемболовского озера.

… Вскоре мы пересекли Большую Невку по монументальному мосту, построенному в 1811 году нашим соотечественником Бетанкуром… — Большая Невка — первый правый рукав дельты Невы, берущий начало в 400 м ниже Литейного моста и впадающий в Невскую губу; длина его 8,5 км, а ширина от 50 до 360 м. Бетанкур, Августин Августинович (Агустин Хосе Педро дель Кармен Доминго де Канделярия де Бетанкур-и-Молина; 1758–1824) — испанский и российский государственный деятель, выдающийся ученый, инженер, организатор строительства и транспорта, генерал-лейтенант русской службы; уроженец испанского острова Тенерифе, потомок француза Жана де Бетанкура (1362–1425), захватившего в 1402 г. Канарские острова и провозгласившего себя их королем; с 1808 г. жил и работал в России; основатель и первый ректор Института Корпуса инженеров путей сообщения (1809).

В 1812–1812 гг. по проекту А.Бетанкура был построен постоянный семиарочный деревянный мост через Малую Невку, соединивший Аптекарский и Каменный острова и получивший название Бетанкуровского (или Каменноостровского); дважды капитально отремонтированный, он прослужил до 1952 г.

Стоявший на той же линии, на трассе Каменноостровского проспекта, по которому Дюма возвращался из своей поездки в Финляндию, Строгановский (или 2-й Каменноостровский) мост через Большую Невку, соединявший Каменный остров с Выборгской стороной, был построен в 1847–1853 гг., уже после смерти А. Бетанкура.

… проехали через Аптекарский остров, а затем, миновав небольшую речку Карповку, по Петербургскому острову въехали во вторую российскую столицу. — Аптекарский остров — один из островов в северной части дельты Невы, площадью 200 га, расположенный севернее Петербургского; омывается Большой Невкой, Малой Невкой и Карповкой; название получил от созданного там в 1714 г. государственного "Аптекарского огорода", в котором выращивались лекарственные растения.

Карповка — протока в дельте Невы, разделяющая Аптекарский и Петербургский острова; длина ее 3 км, а ширина 20 м. Петербургский остров (с 1914 г. — Петроградский) — один из крупнейших островов невской дельты, площадью 635 га; омывается Малой Невой, Ждановкой, Кронверкским проливом, Малой Невкой, Карповкой и Большой Невкой; вместе с Аптекарским, Заячьим и Петровским островами составляет Петроградскую сторону северной столицы; в нач. XVIII в. некоторое время был центром нового города, чем и объясняется его название.

181… В пути между Валаамом и Сердоболем мне исполнилось пятьдесят пять лет. — Дюма родился 24 июля 1802 г., и в июле 1858 г. ему исполнилось 56 лет.

L. Москва

… От Санкт-Петербурга до Москвы восемьсот верст… — Протяженность Николаевской железной дороги, связавшей в 1851 г. Санкт-Петербург и Москву, составляет 604 версты (645 км).

… чтобы доехать из Парижа в Марсель, требуется всего восемнадцать часов. — Длина железнодорожной линии Париж — Марсель, введенной в эксплуатацию в 1855 г., т. н. Императорской линии, составляет 863 км.

182… Мы проехали станцию Вышний Волочёк… — Вышний Волочёк — город на северо-востоке Валдайской возвышенности, на реке Цне, в Тверской области; районный центр; пристань на Вышневолоцкой водной системе; известен с 1437 г., городские права получил в 1770 г.; находится примерно на полпути между Москвой и Санкт-Петербургом (расстояние от него до Москвы составляет по железной дороге 286 км).

… Женни… прислала за нами Дидье Деланжа, доверенного человека Нарышкина… — Сведений об этом персонаже (Didier Delange) найти не удалось.

183… Ее окружность оценивается примерно в десять французских льё, а площадь составляет 16 120 800 квадратных ту аз. — Все эти полезные статистические сведения, равно как и приведенные им вслед за этим исторические, Дюма почерпнул из книги "Россия, Польша и Финляндия. Статистический, географический и исторический обзор" ("La Russie, la Pologne et la Finlande. Tableau statistique, geographique et historique"; 1835), автором которой был французский историк и статистик Иоганн Генрих Шницлер (1802–1871), уроженец Страсбурга, живший в 1823–1828 гг. в

России в качестве домашнего учителя и собравшего о ней обширный материал.

Заметим, однако, что статистические данные, в которых площадь Москвы оценена в 16 120 800 квадратных саженей (сажень равна 1/500 версты), или в 7 386 га, относятся к июню 1812 г. — они содержатся в справке тогдашнего московского обер-полицмейстера генерал-майора Петра Алексеевича Ивашкина (1762–1823) — и явно устарели к 1858 г.

Туаза — старинная единица длины во Франции, равная шести футам (1,949 м), то есть примерно одной сажени.

… Все, что рассказывают про основание Москвы Олегом, — не более чем вымысел. — Одна из легенд, считающаяся, впрочем, позднейшейвыдумкой, связывает основание Москвы с именем Олега, прозванного Вещим (? — ок. 912), родственника Рюрика (возможно, его шурина), князя Новгородского с 879 г. и князя Киевского с 882 г., считающегося создателем Древнерусского государства (Киевской Руси).

… В 1147 году Юрий Долгорукий, сын Владимира Мономаха, правил в Киеве, первой столице русских властителей. — Юрий Долгорукий (ок. 1090–1157) — князь Ростово-Суздальский (с 1113 г.) и великий князь Киевский в 1149–1151 и 1155–1157 гг.; считается основателем Москвы, которая впервые упомянута в летописях в 1147 г. и которую он в 1156 г. обнес деревянной крепостной стеной.

Заметим, что в 1147 г. Юрий Долгорукий еще только готовился захватить киевский великокняжеский престол, который в 1146–1149 гг. занимал его племянник Изяслав Мстиславич (ок. 1097 — 1154).

Владимир II Мономах (1053–1125) — князь Ростовский с 1066 г., Смоленский с 1073 г., Черниговский с 1078 г., Переяславский с 1094 г., великий князь Киевский с 1113 г., призванный на великокняжеский престол во время народного восстания; сын великого князя Всеволода Ярославича (1030–1093; правил с 1076 г.) и его жены с 1046 г., византийской принцессы Анны (? — 1067); боролся против феодальной раздробленности Руси; свое прозвище получил как внук византийского императора Константина IX Мономаха (ок. 1000–1055; правил с 1042 г.).

… Передав княжество Владимирское и Суздальское своему сыну Андрею, прозванному Боголюбским, он пожелал лично отправиться во Владимир… — Владимиро-Суздальское княжество — в X–XIII вв. крупнейшее феодальное государственное образование Северо-Восточной Руси, занимавшее земли в междуречье Оки и Волги; его главными городами были Ростов (известен с 862 г.), первая столица княжества, и Суздаль (известна с 1024 г.), издревле отдававшиеся великими князьями Киевскими в удел своим сыновьям, а затем и укрепленный Владимиром Мономахом в 1108 г. Владимир (известен с 990 г.), который князь Андрей Боголюбский в 1157 г. избрал вместо Суздаля, ставшего столицей Ростово-Суздальского княжества в 1125 г., при Юрии Долгоруком, центром своих владений, после чего княжество стало именоваться Владимиро-Суздальским; достигнув расцвета при Андрее Боголюбском и Всеволоде Большое Гнездо (см. примеч. к с. 7), сделавших Владимир новым политическим центром Руси, оно подверглось разорению в 1238 г., во время монголо-татарского нашествия, и после смерти Александра Невского (1263), великого князя Владимирского, фактически распалось на полтора десятка мелких удельных княжеств.

Андрей Боголюбский (ок. 1111–1174) — сын Юрия Долгорукого и его первой жены (с 1108 г), половецкой княжны, дочери хана Аепы (? — ок. 1117); с 1157 г. великий князь Владимирский; вел жестокую борьбу с боярством за укрепление княжеской власти; в 1169 г., после разорения Киева во время княжеского междоусобия, принял титул великого князя и превратил Владимиро-Суздальское княжество в сильнейшее на Руси; был убит в своем замке Боголюбове под Владимиром заговорщиками-боярами.

Владимир — древний русский город, расположенный на левом берегу реки Клязьмы, в 180 км к северо-востоку от Москвы, областной центр; известен с 990 г; с 1157 г. столица Владимиро-Суздальского княжества; политический центр Руси с 1169 г. и вплоть до 1325 гг., когда кафедра русских митрополитов, покинувших разоренный Киев и обосновавшихся в 1299 г. во Владимире, была перенесена в возвысившуюся к тому времени Москву, которая стала, таким образом, церковной столицей.

… И холм, и прилегающие к нему равнины принадлежали некоему Степану Кучке, сыну Ивана. — Степан Иванович Кучка (Кучко) — согласно легенде, изложенной в летописных повествованиях позднего происхождения, богатый суздальский боярин XII в., владевший деревнями по берегам Москвы-реки, там, где позднее возникла Москва, и убитый по приказу разгневавшегося на него князя Юрия Долгорукого.

… Улита, дочь Кучки, была красавица; великий князь женил на ней своего сына… — Согласно той же легенде, Улита, дочь Степана Кучки, стала первой женой Андрея Боголюбского.

184… поместил в ней икону Богоматери, присланную некогда в Киев из

Константинополя и, как утверждалось, написанную святым Лукой… — Вероятно, имеется в виду знаменитая Владимирская икона Божьей Матери, написанная, согласно церковному преданию, евангелистом Лукой на доске стола, за которым вкушал еду Иисус с Марией и Иосифом, в V в. попавшая из Иерусалима в Константинополь, подаренная Юрию Долгорукому константинопольским патриархом Лукой Хрисовергом (правил в 1157–1170 гг.), перевезенная Андреем Боголюбским во Владимир, где она хранилась в Успенском соборе, и в 1395 г. перенесенная в Москву. Согласно преданию, евангелист Лука, автор третьего Евангелия и книги Деяний Апостолов, был врачом и художником и его кисти принадлежат самые древние изображения Богоматери.

… новый город достиг бы еще большего процветания, если бы Андрей, которого его благочестие отдалило от жены, не был бы убит ею и ее семейством… — Великий князь Андрей Боголюбский был зверски убит в ночь с 28 на 29 июня 1174 г. в своем замке Боголюбово группой заговорщиков, в числе которых были бояре Иоаким Куч-кович, брат Улиты, и его зять Петр.

… Москва с той поры оказалась покинутой, а потом ее разграбили и предали огню монголы. — Имеется в виду татаро-монгольское нашествие на Русь в 1237–1238 гг., во время которого Москва, в то время маленький городок Владимиро-Суздальского княжества, была наряду с другими русскими городами, в том числе и Владимиром, захвачена и сожжена; это произошло в январе 1238 г., после героической пятидневной обороны города, которой руководили воевода Филипп Нянка и князь Московский Владимир Юрьевич (1215–1238), сын великого князя Юрия Всеволодовича (1188 — 1238; правил в 1212 — 1216 и 1218 — 1238 гг.).

… лишь в 1248 году у Москвы снова появился князь… — Новым князем Московским ок. 1247 г. стал Михаил Ярославин Хоробрит (ок. 1229–1248) — сын Ярослава Всеволодовича (1191–1246), великого князя Владимирского с 1238 г., родной брат Александра Невского и двоюродный брат князя Московского Владимира Юрьевича, убитого монголами в 1238 г. под стенами осажденного Владимира; в 1248 г., изгнав своего дядю Святослава Всеволодовича (1196–1252), великого князя Владимирского в 1246–1248 гг., занял великокняжеский престол, но вскоре погиб в бою с литовцами на реке Протве.

… Даниил, младший сын Александра Невского… унаследовал земли на Москве-реке… — Даниил Александрович (1261–1303) — удельный князь Московский с 1263 г. (фактически с 1276 г.); младший сын Александра Невского; родоначальник династии московских князей и царей; значительно расширил свои владения, захватив Коломну (1301) и получив по наследству Переяславль-Залесский (1302).

… он основал монастырь, где и был похоронен. — Речь идет о московском Свято-Даниловом монастыре, который князь Даниил Александрович основал в кон. XIII в. в честь своего святого покровителя Даниила Столпника (410–490).

… Его сын предпочитал жить больше в Москве, чем во Владимире и Суздале… — У Даниила Александровича было пять сыновей, двое из которых были московскими князьями:

Юрий III Данилович (1281–1325), князь Московский в 1303–1325 гг. и великий князь Владимирский в 1319–1322 гг. (именно его называет в данном контексте И.Г.Шницлер, из книги которого Дюма почерпнул все эти сведения);

Иван I Данилович, по прозвищу Калита (1288–1340) — князь Московский в 1325–1340 гг. и великий князь Владимирский в 1328–1340 гг., сыгравший огромную роль в усилении Московского княжества и в собирании русских земель вокруг Москвы. Суздаль — древний русский город, расположенный в 26 км к северу от Владимира, на реке Каменке, притоке Нерли; районный центр Владимирской области; известен с 1024 г.; в 1125–1157 гг. центр Ростово-Суздальского княжества; с сер. XIII в. столица самостоятельного Суздальского княжества; с первой пол. XIV в. столица Су здальс ко-Ниже городе кого княжества; в 1392 г. вошел в Великое княжество Московское.

… Дмитрий, заслуживший прозвище Донской своей победой над татарами, заменил палисад, поставленный Даниилом вокруг Кремля, стеной, способной выдержать натиск монголов… — Дмитрий Иванович Донской (1350–1389) — великий князь Московский (с 1359 г.) и великий князь Владимирский (с 1362 г.); внук Ивана Калиты, сын Ивана II Красного (1326–1359), с 1353 г. князя Московского и великого князя Владимирского; возглавил борьбу Руси против татаро-монгольского ига и 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле одержал победу над золотоордынским военачальником Мамаем (? — 1381); во время его княжения Москва утвердила свое руководящее положение в русских землях.

Здесь имеются в виду белокаменные стены Московского Кремля (возможно, частично они были сооружены из дерева), возведенные при Дмитрии Донском в 1367 г. Они охватывали почти всю площадь современного Кремля и в течение XIV–XV вв. выдержали несколько литовских и татарских осад.

… дал внутри нее прибежище митрополиту, святому Алексию, который построил там Чудовскую церковь. — Алексий (в миру — Елев-ферий Федорович Бяконт; ок. 1293–1378) — древнерусский церковный и политический деятель, с 1352 г. епископ Владимирский, с 1354 г. митрополит Киевский и Всея Руси, кафедра которого, как и у его предшественника Феогноста (? — 1353), митрополита с 1328 г., с самого начала находилась в Москве; святой православной церкви (канонизирован в 1448 г.); поддерживал объединительную политику московских князей и во время малолетства Дмитрия Донского фактически правил Московским княжеством; был инициатором возведения первых каменных стен Московского Кремля.

В 1365 г. митрополит Алексий построил в восточной части Кремля каменную церковь во имя Чуда архистратига Михаила в Хонех (это чудо состояло в спасении христианского храма от покушавшихся на него язычников) и основал при ней мужской монастырь, называвшийся по имени этой церкви Чудовым (монастырь был уничтожен в 1929–1930 гг.); церковь была построена в ознаменование благодарности Богу за помощь митрополиту Алексию в чудесном исцелении от слепоты золотоордынской ханши Тайдулы, что способствовало некоторому облегчению для Москвы тяжести татаро-монгольского ига.

… Евдокия, жена князя, построила там знаменитый Вознесенский монастырь… — Евдокия (1353–1407) — с 1367 г. жена Дмитрия Донского, родившая ему восемь сыновей и четырех дочерей, дочь Дмитрия Константиновича (1322–1383), князя Суздальского с 1356 г., великого князя Владимирского в 1360–1363 гг. и великого князя Су зд ал ьс ко-Ниже городе ко го с 1365 г.; после смерти мужа (1389) продолжала воспитывать своих многочисленных детей, а в 1407 г. удалилась в Вознесенский монастырь, приняла постриг и через несколько недель умерла.

Вознесенский монастырь, находившийся возле Спасских ворот Кремля, был основан ок. 1386 г. великой княгиней Евдокией Дмитриевной в память о ниспосланной ее мужу победе в Куликовской битве и стал родовым женским монастырем московских великих князей, в котором было погребено много представительниц царствующего дома; он был уничтожен в 1929 г.

… При Иване III, сыне Василия Васильевича, Москва… начинает становиться царицей русских городов. — Отцом великого князя Ивана III Васильевича (см. примеч. к с. 7), правившего в 1462–1505 гг., был Василий II Васильевич Темный (1415–1462), внук Дмитрия Донского, великий князь Московский с 1425 г., получивший прозвище Темный после того, как в 1446 г. он был ослеплен во время княжеских междоусобий, в ходе которых его четырежды на короткое время лишали престола (в 1433, 1434, 1445 и 1446 гг.); тем не менее ему удалось в итоге тяжелой борьбы окончательно вернуть себе трон, укрепить свою власть и расширить свои владения.

… Иван III обогатил столь любимую им Москву добычей из Новгорода Великого… — При Иване III Великое княжество Московское усилило политическое и военное давление на Новгородскую республику, и она в ответ избрала себе в союзники польского короля-католика Казимира IV Ягеллона, что в глазах великого князя Московского означало измену православию; в итоге он предпринял своего рода "крестовый поход" против непокорного города, и 14 июля 1471 г. московское войско разгромило в битве при Шелони новгородское ополчение; после этого Новгород был вынужден заключить мир, ущемлявший его права, налагавший на него значительную контрибуцию и лишавший его части владений, а спустя семь лет, 15 января 1478 г., независимость города, взятого в осаду великокняжеской армией, была окончательно ликвидирована. Оттуда в Москву были перевезены все городские архивы и вечевой колокол, одновременно были конфискованы имения вождей городской землевладельческо-торговой аристократии.

… обнес его новой крепостной стеной… — Новые фортификационные сооружения Московского Кремля, которые заменили белокаменные стены, воздвигнутые Дмитрием Донским, и в основном сохранились до нашего времени, были построены главным образом в 1485–1495 гг., в период княжения Ивана III; руководили строительством итальянские зодчие Пьетро Антонио Солари (ок. 1445 — ок. 1493) и Марко Руффо (? —?).

… он украсил одну из этих башен иконой Христа Спасителя… — Имеется в виду Спасская башня, одна из двадцати башен Московского Кремля, находящаяся на его восточной стене; ее ворота выходят на Красную площадь и потому считаются парадными. Спасская башня была построена в 1491 г. П.А.Солари и первоначально называлась Фроловской; своим новым названием она обязана чудотворной иконе Спаса Нерукотворного, которая была привезена в Москву из города Хлынова в 1647 г., при царе Алексее Михайловиче, и копия которой была помещена затем над воротами башни (ни оригинал иконы, ни ее копия не сохранились).

… он построил в Кремле Успенский собор… — Успенский кафедральный собор в Кремле был построен на Соборной площади в 1475–1479 гг. итальянским зодчим и инженером Аристотелем Фьораванти (ок. 1415 — ок. 1486) на месте одноименного собора XIV в. как главный храм Московского государства; служил местом торжественных церемоний; здесь венчались на царство цари, короновались императоры; в нем находится усыпальница московских митрополитов и патриархов.

… завещав своему сыну Василию III продолжать эти труды… — Василий III Иванович (1479–1533) — великий князь Московский с 1505 г.; сын Ивана III и Софьи Палеолог (см. примеч. к с. 104), отец Ивана IV Грозного; продолжал политику отца по укреплению централизованного феодального государства, ограничивая права крупных феодалов; завершил объединение русских земель вокруг Москвы; при нем была сформулирована политическая теория величия Русского государства как всемирного центра православия: "Москва — Третий Рим".

… тот построил в Кремле нынешнюю митрополичью церковь во имя святого Иоанна Крестителя, которая знаменита своей колокольней Иван Великий… — Имеется в виду кремлевская церковь-колокольня Иван Великий (см. примеч. к с. 8), посвященная христианскому богослову, игумену Синайского монастыря Иоанну Лествичнику (ок. 525 — ок. 606), автору духовного сочинения "Лествица". Заметим, что митрополичьей церковью Москвы изначально был кремлевский Успенский собор.

… французы увезли его при отступлении из Москвы, но потом были вынуждены бросить в какую-то реку. — В 1812 г. по приказу Наполеона церковь святого Иоанна Лествичника должна была быть взорвана, однако при взрыве пострадали только ее пристройки (они были восстановлены в 1814–1815 г.), сама же колокольня осталась цела, поскольку дождь подмочил фитили пороховых мин. Семиметровый крест с нее, которым Наполеон хотел украсить купол Дома Инвалидов, был снят французами, однако до Парижа они его не довезли. По сообщению графа Филиппа де Сегюра, этот крест вместе с другими награбленными в Москве ценностями был при отступлении французов утоплен ими в Семлевском озере, находящемся в восточной части Смоленской области (есть, правда, и другие версии того, что с ним произошло).

… При Иване ГУ… был построен знаменитый Покровский собор, в просторечии называемый "Василий Блаженный"… — О Покровском соборе см. примеч. к с. 8.

… она увидела катастрофу, подобную тем крушениям, какие потерпели Камбис и Аттила… — Камбис II — царь Персии с 529 по 522 гг. до н. э.; сын и наследник Кира II Великого; в 525 г. до н. э. покорил Египет, совершил поход в Ливию и Нубию; был жесток и деспотичен; умер при возвращении из Египта.

Здесь имеется в виду гибель во время песчаной бури 50-тысячного войска Камбиса, отправленного им на завоевание отдаленного оазиса Сива, где находился храм и оракул бога Амона; об этом событии сообщает Геродот ("История", III, 26).

Что же касается катастрофы, которую потерпел Аттила (см. примеч. кс. 9), то под ней, по-видимому, подразумевается разгром его огромного войска в июне 453 г. в кровопролитном сражении на Каталаунских полях в Шампани, в результате чего вторжение гуннов в Галлию было остановлено.

… Москва — крайняя точка, где Франция водрузила свое знамя на севере, водрузив его прежде на юге, в Фивах. — Имеется в виду поход Наполеона Бонапарта на Москву в 1812 г. и его Египетская экспедиция в 1798–1801 гг.

Фивы — греческое наименование древнеегипетского города Уасет в верховьях Нила, в 480 км к югу от Каира, рядом с соврем. Луксором, политического и религиозного центра, а в разные времена — столицы Древнего Египта; согласно преданию, восходящему к Гомеру ("Илиада", IX, 383), имел сто врат.

Пятитысячный французский отряд под командованием генерала Дезе (1768–1800), отправившийся в ходе Египетской экспедиции на завоевание Верхнего Египта, достиг развалин Фив 24 января 1799 г.

186… ждала нас у ворот Петровского парка… — О Петровском парке см. примеч. к с. 220.

…он единственный владеет потомством принадлежавшего Григорию Орлову знаменитого племенного жеребца, русское имя которого я, к сожалению, не могу припомнить (в переводе на французский оно означает "Удалец"). — Здесь явно имеется в виду не Григорий Орлов, фаворит Екатерины II, а его брат Алексей Орлов-Чесменский, прославившийся не только как государственный и военный деятель, но и как талантливый и удачливый коннозаводчик, создатель новой ценной породы лошадей, названной его именем.

Родоначальником породы орловских рысаков, легкоупряжных лошадей с наследственно закрепленной способностью к резвой рыси, стал светло-серый арабский жеребец Сметанка, который был куплен в 1775 г. в Стамбуле за невероятную сумму в 60 000 рублей, доставлен в Россию сухим путем, что заняло полтора года, и уже через год пал, успев оставить весьма немногочисленное потомство: четырех сыновей и одну дочь. Все современные орловские рысаки являются потомками Сметанки через его сына Полкана, внука Барса и правнуков — вороного Любезного и серого Лебедя.

… попасть в Нижний Новгород на знаменитую ярмарку… — О Нижегородской ярмарке см. примеч. к с. 8.

187… удаляется во всем своем величии, словно Аполлон, правящий солнечной колесницей. — Аполлон, правящий солнечной колесницей, — один из распространенных сюжетов западноевропейской живописи.

LI. Пожар

188… Нарышкин пригласил позавтракать с нами начальника полиции Шетинского… — Неясно, кто здесь имеется в виду, тем более, что и написание этого имени (Schetchinsky), и его транскрипция сомнительны. Скорее всего, речь идет о начальнике одной из полицейских частей Москвы, обер-полицмейстером которой в это время, с 1 января 1858 г. по 12 ноября 1860 г., был Алексей Иванович Кропоткин (1816–1903).

189… Если верить автору "Истории разрушения Москвы в 1812 году", тринадцать тысяч восемьсот из них были превращены в пепел… — "История разрушения Москвы в 1812 году" ("Die Geschihte der Zerstorung Moskaus im Jahre 1812") — сочинение немецкого врача Антона Вильгельма Нордхофа (1778–1825), который жил в России в 1806–1819 гг. и с 1822 г. до конца жизни и стал очевидцем наполеоновского нашествия; это сочинение, написанное в 1815 г., вышло во французском переводе в Париже в 1825 г. под названием "Histoire de la destruction de Moscou en 1812", причем автором ее значился на титульном листе А.Ф. фон Б…х, отставной офицер русской службы.

Дюма цитирует здесь слова из авторского предисловия (стр. 5 — 6).

… В двух верстах отсюда, у Калужской. — В оригинале "dans Kaloujkria", так что транскрипция "Калужская" весьма условна, тем более, что расстояние от Петровского парка до Калужской заставы (соврем, площадь Гагарина) составляет не менее 12 км.

190… встали на дыбы, как кони Ипполита. — См. примеч. к с. 167.

191… Никогда ни капское, ни токайское вина не казались мне такими вкусными, как эта вода. — Капские вина, красные и белые, производимые в Южной Африке, в бывшей английской Капской колонии, вблизи мыса Доброй Надежды, отличаются высокими вкусовыми качествами; их производство, налаженное голландскими и французскими переселенцами, восходит к 1659 г., а начало их проникновения на европейский рынок относится к XIX в. Токайские вина — группа высококлассных вин, производимых в окрестностях городка Токай на северо-востоке Венгрии; особой известностью начиная с XVI в. пользуются сладкие токайские вина, сырьем для которых служат заизюмленные ягоды позднего сбора, пораженные благородной плесенью.

192… во время пожара в Итальянском театре в цепочку стали принцы. — Вероятно, имеется в виду пожар, уничтоживший в ночь с 13 на 14 января 1838 г. театральный зал Фавар на площади Буаль-дьё, в котором в то время давала представления труппа Итальянского театра (Опера-Комик).

194… отправлюсь осматривать Новодевичий монастырь. — Новодеви чий женский монастырь, посвященный Смоленской иконе Божьей Матери Одигитрия, один из старейших, богатейших и красивейших монастырей России, был основан великим князем Василием III Ивановичем в 1524 г. в благодарность за овладение Смоленском (1 августа 1514 г.), более ста лет находившимся под властью Литвы; расположенный на западной окраине исторической Москвы, на берегу Москвы-реки, служил крепостью, охранявшей дороги в Смоленск и в Литву, а также речные переправы.

… этимология эта ложная и… название "Девичий" появилось вследствие искажения имени первой настоятельницы монастыря, которую звали Елена Девочкина. — Основанный Василием III "Пречи-стыя Одигитрии новый девичий монастырь" стал называться Новодевичьим, тогда как созданный прежде него Вознесенский монастырь в Московском Кремле именовался Стародевичьим. Елена Девочкина (? — 1547) — схимонахиня суздальского Покровского монастыря, которая в 1525 г. стала первой игуменьей Новодевичьего монастыря и с именем которой иногда связывают его название; причислена православной церковью к лику местночтимых святых.

… там, среди многих достославных захоронений, находятся и могилы Софьи Алексеевны и Евдокии Федоровны… — Имеются в виду царевна Софья Алексеевна (см. примеч. к с. 107), сводная сестра Петра I, и его первая жена Евдокия Федоровна Лопухина (см. примеч. к с. 144), окончившие жизнь в Новодевичьем монастыре.

… построен великим князем Василием Ивановичем в ознаменование проводов знаменитой иконы Смоленской Божьей Матери, которую по просьбе жителей Смоленска вернули им в годы правления великого князя Василия Васильевича… — Икона Смоленской Божьей Матери Одигитрия ("Путеводительница"), одна из самых почитаемых в православии и написанная, по преданию, евангелистом Лукой, принадлежала византийскому императору Константину IX Моно-маху, который дал ее как родительское благословение своей дочери, ставшей женой князя Всеволода Ярославича; их сын Владимир II Мономах перенес икону в Смоленск, в заложенный им в 1101 г. соборный храм Успения Пресвятой Богоматери, где она находилась до кон. XIV в.; оттуда икона попала в Москву (существует несколько версий того, как это произошло) и хранилась в Благовещенском соборе Кремля, а затем, 28 июля 1456 г., в правление великого князя Василия II Васильевича Темного, откликнувшегося на просьбу смолян, которые находились тогда под властью Литвы и расположение которых он хотел снискать, отправлена в Смоленск: москвичи торжественно, с крестным ходом, проследовав через поле, где впоследствии был воздвигнут Новодевичий монастырь, проводили ее до брода у крутой излучины Москвы-реки, за которым начиналась Смоленская дорога (перед этим с иконы была снята точная копия; сама же она бесследно исчезла во время Великой Отечественной войны).

… выезд ее из Москвы сопровождался крестным ходом до Лужнецкой заставы… — В 1742 г. окрестности Москвы охватил таможенный земляной вал длиной свыше 37 км, со рвом и заставами, т. н. Камер-Коллежский. Его построила Камер-коллегия, ведавшая государственными доходами, для контроля за ввозимыми в Москву товарами, и внутри его оказались местности, лежавшие за Земляным валом: Пресня, Сущево, Преображенское, Семеновское, Лефортово, Симоново, Дорогомилово и др. Заставы, которых было сначала 16, а затем 18, назывались по соседним местностям или по дорогам, на которых они стояли; с 1806 г. Камер-Коллежский вал стал официальной полицейской границей Москвы; заставы были ликвидированы в 1852 г., а срыли вал во второй пол. XIX в.

Лужнецкая застава, которая относилась к Хамовническому валу, являвшемуся юго-западной частью Камер-Коллежского вала (так что в 1456 г. никакой заставы здесь еще не было), располагалась на левом, низком берегу Москвы-реки, в пойменной местности Лужники, на пути в село Воробьево, находившееся на правом, высоком берегу реки; застава представляла собой два деревянных столба-обелиска, стоявших по обе стороны проселочной дороги.

195… Это здесь у императора, словно у Христа, выступил на лице кровавый пот. — В Евангелии рассказывается, как накануне своего ареста, в предчувствии крестных мук, Христос взошел на гору Еле-онскую и, "находясь в борении, прилежнее молился; и был пот его, как капли крови, падающие на землю" (Лука, 22: 44).

… после сражений у Смоленска и на Москве-реке… — Здесь имеются в виду оборонительные действия русских войск под Смоленском 4–6 (16–18) августа 1812 г., предшествовавшие Бородинскому сражению 26 августа (7 сентября) 1812 г., которое французы называют битвой на Москве-реке. Воспользовавшись наступлением русских на Рудню, Наполеон с главными силами (около 200 тысяч человек) переправился через Днепр ниже Смоленска, намереваясь выйти в тыл противника, занять город и отрезать русские войска от Москвы. Однако упорное сопротивление дивизии генерала Д.П.Неверовского (см. примеч. к с. 223) у Красного задержало французский авангард на сутки. Первые атаки французов на Смоленск были отбиты, но русский командующий М.Б.Барклай де Толли (см. примеч. к с. 219) решил оставить город ради сохранения армии. 5 (17) августа французы начали штурм города, где оставленные для прикрытия отхода войска сопротивлялись до ночи 6 (18) августа, а затем присоединились к главным силам. Французы потеряли под Смоленском 12 тысяч человек, русские — около 6 тысяч.

… садится в Кремле, то есть во дворце древних московских царей, на трон Владимира I, Софьи Палеолог и Петра Великого… — О Владимире I Святославиче см. примеч. к с. 82.

Софья Палеолог — см. примеч. к с. 104.

… Сципиону, — говорит Полибий, — при виде горящего Карфагена пришло печальное предчувствие, что и Рим, в свой черед, может ждать подобная участь! — Полибий (ок. 200 — ок. 120 до н. э.) — древнегреческий историк, уроженец города Мегалополис в Аркадии; сын влиятельного политического и военного деятеля Ахейского союза и один из его руководителей, командующий конницей; после завоевания римлянами Греции вместе с тысячей других представителей ахейской знати был увезен как заложник в Италию, где прожил много лет; автор знаменитого сочинения "Всеобщая история" в 40 книгах, которые охватывают события 220–146 гг. до н. э. и из которых полностью сохранились лишь первые пять; наставник и близкий друг Сципиона Эмилиана Африканского Младшего (см. примеч. к с. 328), ставший свидетелем пожара и разрушения Карфагена в 146 г. до н. э.

Здесь имеется то место из книги XXXIX труда Полибия, где описана горесть Сципиона, предчувствующего, что рано или поздно настанет день, когда, подобно Карфагену, погибнет и Рим.

196… Герцог Тревизский вместе со своим армейским корпусом должен перейти в наступление на огонь… — Герцог Тревизский (Тревизо — город в области Венето на северо-востоке Италии) — маршал Мортье (см. примеч. к с. 68).

… Блюхер идет на помощь Веллингтону. — Блюхер, Гебхард Лебе-рехт, князь Вальштаттский (1742–1819) — прусский генерал-фельдмаршал (1813); в 1758 г. поступил на службу в шведскую кавалерию, с 1760 г. состоял на прусской службе; участвовал в Семилетней войне (1756–1763); отличился в войне против революционной Франции (1793–1794); после сражения при Йене и Ауэрштедте капитулировал в Любеке (1806); в 1813 г. командовал русско-прусской Силезской армией, сражался при Лютцене и Бау-цене, способствовал победе под Лейпцигом; в кампании 1814 г. был одним из инициаторов наступления на Париж, приведшем к падению Наполеона; в 1815 г. командовал прусско-саксонской армией, которая своевременно подошла к Ватерлоо и помогла союзникам, находившимся под командованием герцога Веллингтона (см. примеч. кс. 174) одержать там победу.

… Горящая солома падает во двор Арсенала. — Арсенал — см. примеч. к с. 8.

… Генерал де Ларибуазъер… смиренно приказывает ему покинуть это место. — Ларибуазьер, Жан Амбруаз Бастон де (1759–1812) — французский артиллерийский военачальник, бригадный генерал (1803), дивизионный генерал (1807), граф Империи (1808); в 1812 г. главнокомандующий артиллерией Великой армии; заболев во время отступления французской армии, скончался в конце декабря 1812 г. в Кёнигсберге.

… Принц Евгений, маршалы Лефевр и Бессьер умоляют его удалиться. — Принц Евгений — Евгений Богарне (1781–1824), пасынок Наполеона, сын Жозефины Богарне (1763–1814) и ее первого мужа (с 1779 г.) виконта Александра Богарне (1760–1794); принц Империи (1805), вице-король Италии (1805–1814), герцог Лёйхтенбергский (1817); военачальник, участвовавший во многих сражениях; после восстановления династии Бурбонов отошел от политической жизни и жил в Баварии.

Лефевр-Денуэтт, Франсуа Жозеф (1755–1820) — французский военачальник, маршал Франции (1804); герцог Данцигский (1808); в начале Революции сержант королевской гвардии, действовавший на стороне роялистов; затем перешел в революционную армию и, быстро продвинувшись благодаря своей храбрости и своему таланту, в 1793 г. стал бригадным генералом, а в следующем году — дивизионным; с отличием участвовал в республиканских и наполеоновских войнах, помог Наполеону во время государственного переворота 18 брюмера; в войне в Испании (1808–1809) командовал корпусом, в походе 1812 г. — пехотой Старой гвардией; в 1814 г. перешел на службу к Бурбонам и стал пэром, но во время Ста дней примкнул к императору, за что при Второй реставрации был лишен званий маршала и пэра, позднее возвращенных ему. Бессьер, Жан Батист (1768–1813) — французский военачальник, маршал Франции (1804), герцог Истрийский (1809); участник войн Республики и Наполеона, выдающийся начальник кавалерии; в 1800 г. стал бригадным генералом, в 1802 г. — дивизионным; в 1808 и 1811 гг. сражался в Испании; в походе 1812 г. командовал гвардейской кавалерией; в кампании 1813 г. в Германии командовал всей конницей армии Наполеона и был убит во время разведки накануне битвы при Лютцене.

197… приказывает князю Нёвшательскому и Гурго подняться на самый высокий балкон дворца… — Князь Нёвшательский (Нёвшатель — старинный город на западе Швейцарии) — Бертье, Луи Александр (1753–1815), французский военный деятель, маршал Франции (1804); владетельный князь Нёвшательский (1806–1813) и князь Ваграмский (1809); королевский офицер, примкнувший к Революции; с 1795 г. начальник штаба Альпийской и Итальянской армий; в 1799–1807 гг. военный министр; до 1814 г. оставался бессменным начальником главного штаба Наполеона и в этом качестве принимал участие в походе на Россию в 1812 г.; был одним из разработчиков стратегических планов Наполеона; после отречения императора перешел на службу к Бурбонам; во время Ста дней эмигрировал в Баварию, в город Бамберг, где вскоре умер от разрыва сердца (по другим сведениям, покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна замка).

Гурго, Гаспар (1783–1852) — французский артиллерийский офицер, участвовавший во многих кампаниях Империи; с 1811 г. адъютант Наполеона; в 1812 г. получил титул барона, в марте 1815 г. стал полковником, а в июне того же года — бригадным генералом; последовал за Наполеоном на остров Святой Елены, где низложенный император диктовал ему свои мемуары; во Францию смог вернуться только в 1821 г.; в 1835 г. получил чин генерал-лейтенанта ив 1841 г. вошел в Палату пэров; автор нескольких сочинений, посвященных Наполеону.

… ближе всего к Ивановской башне. — Имеется в виду колокольня Иван Великий (см. примеч. к с. 8).

… Отыщите проход, господин де Мортемар… — Мортемар, Казимир Луи Виктюрьен де Рошшуар, принц де Тонне-Шарант, девятый герцог де (1787–1875) — французский генерал, политический деятель и дипломат; потомок старинного рода, с 1801 г. служивший в качестве офицера в армии Наполеона и ставший его адъютантом; в чине капитана участвовал в Русском походе и отличился в Бородинском сражении; унаследовал титул герцога де Мортемара в июле 1812 г.; в 1814 г., после реставрации Бурбонов, стал пэром Франции, в 1815 г. — бригадным генералом, в 1828 г. — генерал-лейтенантом; в 1828–1830 гг. был послом в Санкт-Петербурге; 29 июля 1830 г., в дни Июльской революции, был назначен премьер-министром, но даже не успел приступить к исполнению своих обязанностей; в 1852 г. стал сенатором.

… Наполеон удаляется в Петровский дворец… — Петровский подъездной дворец — царская резиденция, построенная в 1776–1796 гг. архитектором Матвеем Федоровичем Казаковым (1738–1812) в северо-западной части Москвы, на дороге в Санкт-Петербург, на месте сельца Петровского, бывшего владения Высокопетровского монастыря (отсюда его название); в нач. XIX в. был загородным; там часто делали остановку русские императоры перед своим торжественным въездом в город; в нем в сентябре 1812 г., укрываясь от пожара, несколько дней провел Наполеон.

… место, куда обязан совершить паломничество любой француз… это кладбище для иноземцев. — Имеется в виду Немецкое кладбище (соврем. Введенское) — иноверческое кладбище в московском районе Лефортово, на левом берегу Яузы, основанное в 1771 г., во время эпидемии чумы; первоначально служило местом захоронения католиков и протестантов; в 1812 г. там были погребены французские солдаты, умершие от ран в Москве (в 1889 г. на их братской могиле был установлен памятник — четырехгранная стела, увенчанная крестом).

… холм, который напоминает холм Персов на равнине Марафона… — Возле селения Марафон на берегу Марафонского залива, примерно в 40 км к северо-востоку от Афин, во время грекоперсидских войн 500–449 гг. до н. э. афинские войска 12 сентября 490 г. до н. э. нанесли поражение персам, отразив их попытку завоевать Аттику.

На этой равнине афиняне похоронили своих погибших воинов и насыпали над их общей могилой 12-метровый курган, который, возможно, Дюма ошибочно называет "холмом Персов".

198… обменять четыре французские пушки, стоящие у Кремля… — Тро фейные артиллерийские орудия наполеоновской армии (всего их 875) были установлены рядом со зданием Арсенала в Кремле в 1819 г.

… поручить Бари отлить из этих пушек мертвого льва… — Бари, Антуан Луи (1796–1875) — известный французский скульптор-анималист и живописец, представитель романтизма; много работ выполнил по заказу герцога Фердинанда Орлеанского, который покровительствовал ему; позднее стал фактически официальным скульптором Наполеона III.

… дюжину ветеранов французской армии, уцелевших у Березины… — Через Березину (см. примеч. к с. 347), вблизи города Борисова, 14–17 (26–29) ноября 1812 г. переправлялась отступавшая из Москвы наполеоновская армия, и в результате чрезмерного скопления людей и обозов, общей деморализации и кровопролитных боев французы понесли здесь огромные человеческие потери и утратили значительную часть артиллерии и обозов; сражение на Березине фактически завершило разгром Великой армии: потери французов составили около 25 тысяч человек.

… Голос истории устами французских писателей Сегюра и Гурго, а также русского автора г-на Бутурлина обвиняет в нем московского губернатора Ростопчина. — Сегюр, Филипп Поль, граф де (1780–1873) — французский военный историк, бригадный генерал (1812), генерал-лейтенант (1831); член Французской академии (1830); сын графа Луи Филиппа де Сегюра (1753–1830), французского посла в Санкт-Петербурге в 1785–1789 гг.; участник ряда наполеоновских войн; в 1812 г. в свите Наполеона участвовал в походе на Россию, описанном им в книге "История Наполеона и Великой армии в 1812 году" ("Histoire de Napoleon et de la Grande Armee pendant l’annee 1812"; 1824).

Упоминая в этом ряду генерала Гурго (см. примеч. к с. 197), Дюма, скорее всего, имеет в виду его книгу "Наполеон и Великая армия в России, или Критический разбор сочинения г-на графа Ф. де Сегюра" ("Napoleon et la Grande armee en Russie, ou Examen critique de l’ouvrage de M. le comte Ph. de Segur"; 1825). Гурго был оскорблен тем, что в своей книге Сегюр критически изобразил императора, и их спор привел в конечном счете к дуэли, на которой Сегюр был ранен.

Бутурлин, Дмитрий Петрович (1790–1849) — русский военный историк, генерал-майор (1824); участник Отечественной войны 1812 года, заграничных походов 1813–1814 гг. и Русско-турецкой войны 1828–1829 гг.; в 1843–1849 гг. — директор Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге; автор ряда сочинений по военной истории, большинство из которых написано на французском языке, а затем переведено на русский, в том числе двухтомной "Военной истории Русской кампании в 1812 году" ("Histoire militaire de la campagne de Russie en 1812"), изданной в Париже в 1823–1824 гг. и вышедшей в 1824 г. в русском переводе под названием "История нашествия Наполеона в Россию в 1812 году".

Ростопчин, Федор Васильевич, граф (1763–1826) — русский государственный деятель, писатель и публицист; генерал от инфантерии (1812); в течение 1798–1800 гг., при Павле I, сделал поразительно быструю карьеру, став графом, великим канцлером ордена святого Иоанна Иерусалимского, директором почтового департамента, первоприсутствующим в коллегии иностранных дел и членом императорского совета, но затем, в 1801–1810 гг., находился в отставке; с мая 1812 г. по август 1814 г. главнокомандующий в Москве, разжигавший с помощью антифранцузских листовок патриотические настроения у москвичей и считающийся инициатором катастрофического пожара Москвы при вступлении в нее французов; в 1814 г. был уволен в отставку и после этого до 1823 г. жил за границей; его перу принадлежит ряд литературных сочинений.

… в брошюре, написанной по-французски и озаглавленной "Правда о пожаре Москвы"… — Книга Ф.В.Ростопчина "La verite sur l’incendie de Moscou" вышла в Париже у издателя Понтьё в 1823 г., и в том же году в Москве был издан ее русский перевод.

… Молва утверждает, что граф Ростопчин был незаконнорожденным сыном Павла I… — Ф.В.Ростопчин был всего лишь на девять лет моложе Павла I; родителями графа были богатый орловский помещик Василий Федорович Ростопчин (1733–1802) и его жена Надежда Александровна, урожденная Крюкова (? — 1766).

… Прокламация, которая была зачитана французам, арестованным по его приказу при подходе нашей армии и сосланным в Макарьев… — Макарьев (ныне поселок Макарьево) — с 1779 г. уездный город Нижегородской губернии, на левом берегу Волги, ниже Нижнего Новгорода по ее течению; сложился вокруг Макарьево-Желтоводского монастыря, рядом с которым начиная с 1641 г. проходила крупная ярмарка, получившая к сер. XVII в. международную известность; после того как в августе 1816 г. ярмарка была полностью уничтожена пожаром и в начале 1817 г. ее перевели в Нижний Новгород, город пришел в упадок.

В августе 1812 г. из Москвы были по приказу Ф.В.Ростопчина выселены в Нижний Новгород около сорока иностранцев — французов, немцев и швейцарцев (врачей, учителей, актеров и поваров); делалось это якобы для того, чтобы защитить их от праведного гнева москвичей.

199… постарайтесь, чтобы барка эта не стала для вас лодкой Харона. —

Харон — в греческой мифологии мрачный старец, перевозящий через реку Стикс (по другой версии, Ахерон) души умерших в подземное царство Аид. Ладья Харона — символ смерти.

… Ростопчин обошелся с Москвой не суровее, чем с собственной загородной усадьбой… — 19 сентября 1812 г. Ф.В.Ростопчин, действуя в присутствии двух англичан и доверенных слуг, собственными руками сжег свое роскошное подмосковное имение Вороново, которое он обустраивал перед этим в течение восьми лет (оно находится в 40 км к югу от Москвы, на дороге в Калугу). На дверях церкви он оставил записку, адресованную французам: "Я зажигаю мой дом, дабы не осквернился он вашим присутствием".

LII. Иван Грозный

… Первое, что бросается в глаза при входе на Красную площадь — это памятник Минину и Пожарскому. — Минин, Кузьма Минич (? — 1616) — деятель Смутного времени, нижегородский торговец мясом и рыбой, земский староста (1611), один из организаторов и руководителей народного ополчения 1611–1612 гг., военным вождем которого был избран князь Д.М.Пожарский (см. примеч. к с. 85) и которое в борьбе с польско-литовской интервенцией восстановило русскую государственность; ведал сбором средств для ополчения и в 1612–1613 гг. входил в т. н. Совет всея земли, созданный в Ярославле и выполнявший функции русского правительства; в 1612 г. участвовал в боях за Москву, в 1613 г. получил чин думного дворянина и в 1615 г. был пожалован вотчиной. Бронзовый памятник Минину и Пожарскому, созданный скульптором Иваном Петровичем Мартосом (1754–1835), был торжественно открыт на Красной площади в Москве 20 февраля 1818 г.; средства для него собирались по всенародной подписке, объявленной в 1809 г.; первоначально он был установлен в середине площади, в ее верхней точке, и лишь в 1930 г. его передвинули к собору Василия Блаженного.

200… В нескольких шагах от памятника начинаются торговые ряды, называемые Золотыми… — Памятник Минину и Пожарскому прежде стоял перед входом в Верхние Торговые ряды, фасад которых перестроил в 1814–1816 гг. архитектор О.И.Бове и которые стояли на том месте, где в 1890–1893 гг. был построен новый комплекс Верхних Торговых рядов (здание ГУМа).

Старые Торговые ряды представляли собой тысячи лавок, скрытых за общим фасадом, и разделялись на три части, первая из которых, находившаяся ближе к Красной площади, имела восемь линий, называвшихся по роду товаров: одна из нихименовалась Серебряной.

201… мне хотелось взглянуть на гробницу Матвеева… — Артамон Сергеевич Матвеев (см. примеч. к с. 107), убитый 15 мая 1682 г. стрельцами, был похоронен напротив своего дома, возле церкви Николая Чудотворца на Артамоновом (с кон. XVIII в. — Армянском) переулке, находящемся между Мясницкой улицей и Маросейкой; в 1821 г. над могилой боярина, по заказу его праправнука Николая Петровича Румянцева (1754–1826), знаменитого государственного деятеля и мецената, основателя Румянцевской библиотеки, архитектор Александр Филиппович Элькинский (1788–1827) построил мавзолей в виде античного храма; в 1938 г. и церковь, сооруженную в 1669 г., и этот мавзолей снесли, и на их месте построили школьное здание.

… Его гробница стоит возле армянской школы и армянской церкви на Мясницкой… — В Армянском переулке располагалась армянская апостольская Крестовоздвиженская церковь, сооруженная в 1779 г. на средства армянского купца Ивана Лазарева (Ованес Лазаревич Лазарян; 1735–1801) архитектором Юрием Матвеевичем Фельте-ном (Георг Фридрих; 1730–1801), перестроенная в 1858 г. Дмитрием Андреевичем Корицким (1823–1886) и снесенная в 1930 г.

В том же переулке в 1815 г. открылось Лазаревское училище для армянских детей, построенное на средства семьи Лазаревых; в 1827 г. оно было преобразовано в Лазаревский институт восточных языков, одной из главных целей которого была подготовка переводчиков и чиновников для Закавказского края; в сер. XIX в. в институте были подготовительные, гимназические и высшие классы; в настоящее время в здании училища, построенном архитекторами Иваном Матвеевичем Подъячевым (ок. 1790 — ок. 1850) и Тимофеем Григорьевичем Простаковым (? — 1853), располагается посольство республики Армения.

Мясницкая улица, одна из центральных в Москве, сложилась в XV в. как главная улица Мясницкой слободы, располагавшейся за пределами Китай-города, и в XVII в. приобрела нынешнее название; тянется от Лубянской площади в северо-восточном направлении, в сторону Немецкой слободы; с кон. XVII в. на ней стали селиться знатные семейства, так что постепенно она превратилась в одну из самых аристократических улиц города.

… Что же касается знаменитого собора Василия Блаженного, или Покрова Богородицы, который высится возле Спасских ворот в Китай-городе… — О соборе Василия Блаженного и Китай-городе см. примеч. к с. 8.

202… Проезжая Казань, мы увидим еще один памятник в честь этого события… — Казань — старинный город в Среднем Поволожье, на левом берегу Волги, при впадении в нее реки Казанки; столица Татарстана; основан в нач. XI в. как крепость на северных границах Волжской Булгарин; в XIII–XIV вв. крупный торговый и политический центр в составе Золотой Орды; с 1438 г. столица независимого Казанского ханства; в 1552 г. присоединен к Московскому государству; с 1708 г. губернский центр.

Здесь имеется в виду поминальный храм Спаса Нерукотворного, воздвигнутый в честь русских воинов, которые пали при взятии Казани в 1552 г., и имеющий форму египетской пирамиды, один из архитектурных символов этого города; сооружен в 1813–1823 гг. по плану петербургского архитектора Николая Федоровича Алферова (ок. 1780 — ок. 1840).

… зодчий… настолько хорошо исполнил приказание, что царь велел выколоть ему глаза… — Строителями собора Василия Блаженного летописи называют мастеров Постника и Барму, но, возможно, речь идет об одном человеке, имевшем имя Постник и носившем прозвище Барма.

… Но вот чем можно было бы восхищаться и больше, так это Оружейной палатой Кремля. — Оружейная палата — сокровищница московских государей, один из богатейших музеев страны, в котором хранятся драгоценные украшения, столовая посуда из золота и серебра, одежды из роскошных тканей, дорогое оружие и другие предметы прикладного искусства, использовавшиеся в дворцовом быту и имеющие огромную художественную и историческую ценность; первое документальное упоминание о ней под этим названием относится к 1547 г.; первоначально ведала изготовлением и хранением оружия; в 1813 г. стала общественным музеем; ее нынешнее здание построено в 1844–1851 гг. архитектором К.А.Тоном.

…от трона Владимира Мономаха… — Судя по описанию, которое дает далее Дюма, имеется в виду т. н. Мономахов трон (или Царское место), находящийся в Успенском соборе Московского Кремля и украшенный двенадцатью резными барельефами, которые иллюстрируют сюжеты из "Сказания о князьях Владимирских" — литературно-публицистического памятника нач. XVI в., повествующего о легендарном походе Владимира Мономаха на Царьград. Согласно этому преданию, царский престол вместе с другими регалиями царской власти был прислан Владимиру Моно-маху византийским императором, и на нем великий князь восседал, когда в 1116 г. его венчал на царство эфесский митрополит Неофит. На самом деле, этот трон, копия которого хранится в

Историческом музее, был изготовлен русскими дворцовыми мастерами в 1551 г. для Ивана Грозного.

… носилок, на которых несли раненого Карла XII. — За несколько дней до Полтавского сражения шведский король Карл XII (см. примеч. к с. 96) был ранен в ногу шальной пулей и руководил боем, лежа на конных носилках, подвешенных между двумя конями (на носилки была поставлена походная койка с шелковыми матрасами). Раздробленные пушечным ядром королевские носилки, брошенные на поле сражения и найденные русскими солдатами, вместе со шведскими знаменами были по приказу Петра I помешены в качестве трофея в Оружейную палату и сгорели там во время пожара 1737 г. Сидячие носилки, которые экспонировались в Оружейной палате позднее, к Карлу XII, видимо, отношения не имели, а потому в 60-х гг. XX в. их списали как не представляющие исторической ценности и уничтожили.

203… Греческий трон из слоновой кости… — Имеется в виду храня щийся в Оружейной палате трон Ивана Грозного, украшенный резной слоновой костью; согласно легенде, этот трон привезла из Византии Софья Палеолог, но существует версия, что он был изготовлен западноевропейскими мастерами ко времени коронации молодого царя.

… Софья была дочерью того самого Фомы Палеолога, который умер в 1453 году, увидев, как его империя попала под власть турок. — Палеолог, Фома (1409–1465) — отец Софьи Палеолог (см. примеч. к с. 104), младший брат византийского императора Константина XI Палеолога (1404–1453; правил с 1449 г.), деспот Морей (1449–1460), законный наследник византийского престола; умер в изгнании, в Риме, через двенадцать лет после захвата Константинополя турками.

… заменил двуглавым орлом… славянского всадника, герб древней Руси, владеть которым в настоящее время имеют право лишь две польские фамилии — Чарторыйские и Сангушко. — О Чарторыйских см. примеч. к с. 319.

Сангушко (Сангушки) — магнатский княжеский род, ведущий свое происхождение от князя Любарта Гедиминовича (ок. 1300 — ок. 1383), младшего сына великого князя Литовского Геди-мина, и владевший огромными земельными богатствами.

Родовые гербы двух этих знатных фамилий совпадают с государственным гербом Великого княжества Литовского — т. н. "Погоней", изображением всадника на белом коне, с мечом в руке преследующего врага.

Гербом Ивана III был всадник, поражающий копьем змея-дракона, но в 1497 г. на обороте государственной печати этого великого князя впервые появился двуглавый орел; в 1561 г., уже при Иване Грозном, принявшем царский титул, всадник-змееборец как герб Московского государства переходит на грудь двуглавого орла.

… Трон знаменитого Бориса Годунова… — Имеется в виду хранящийся в Оружейной палате трон с высоким сиденьем и низкой спинкой, облицованный листовым золотом с тисненым узором; он был привезен в 1603 г. в подарок царю Борису Годунову персидским послом Лачин-беком.

… трон этот — дар персидского шаха Аббаса I. — Аббас I Великий (1557–1628) — персидский шах из династии Сефевидов, правивший с 1587 г. и оставшийся в истории Персии как один из самых успешных ее монархов; вел постоянные войны с Турцией, отвоевал

Азербайджан и присоединил к своей державе многие области Среднего Востока, а также часть Армении и Грузии.

… Трон Алексея Михайловича… — Имеется в виду т. н. Алмазный трон, изготовленный придворными мастерами персидского шаха и подаренный в 1659 г. царю Алексею Михайловичу армянскими купцами, которые искали его покровительства и домогались торговых привилегий; трон украшен множеством драгоценных камней, которые были специально куплены для этой цели в Индии.

… Трон преподнесла царю Армянская торговая компания в Исфахане. — В 1604 г. персидский шах Аббас I, завоевавший у турок Нахичевань и желавший оставить между своей державой и Оттоманской империей выжженную землю, уничтожил богатейший армянский торговый город Джуга (Джульфа) на левом берегу реки Араке и насильственно переселил в Персию, в окрестности своей столицы Исфахан (см. примеч. к с. <S), его жителей, которые основали там город Hop-Джуга ("Новая Джуга"), и уже к сер. XVII в. созданная там Армянская торговая компания держала в своих руках почти всю внешнюю торговлю Персии.

204… Посланник Ченслор, которого король Англии Эдуард VI отправил к Ивану IV… — Ченслор, Ричард (Ченслер;? — 1556) — английский мореплаватель, который, участвуя в экспедиции, отыскива-вавшей северный морской путь в Индию, в 1553 г. достиг устья Северной Двины, в 1554 г. был принят в Москве царем Иваном IV и получил право свободной торговли в Московском государстве; в следующем году он снова побывал в Москве и погиб на обратном пути, во время шторма у берегов Шотландии; оставил описание своего путешествия в Россию, носящее название "Книга о великом и могущественном царе России и князе Московском", где, в частности, он рассказывает о царском пиршестве, на котором ему довелось присутствовать.

Эдуард VI (1537–1553) — английский король из династии Тюдоров, правивший с 1547 г.; сын Генриха VIII (1491–1547; правил с 1509 г.) и его третьей жены (с 1536 г.) Джейн Сеймур (ок. 1508–1537); умер от туберкулеза на шестнадцатом году жизни, и в его царствование страной управляли регенты, хотя он и проявлял интерес к государственным делам.

… Гольштейнские посланники при дворе Михаила Федоровича оставили, со своей стороны, описание пира, который устроили им по приказу великого князя Павла. — Имеется в виду шлезвиг-голынтейнское посольство, отправленное в Московию и Персию герцогом Фридрихом III (1597–1659; правил с 1616 г.), который намеревался взять в свои руки сухопутную торговлю шелком-сырцом; посольство отправилось в дорогу в первый раз в 1633 г., а вернулось из своего путешествия в 1639 г.; секретарь посольства, немецкий географ, дипломат, ученый и писатель Адам Олеарий (ок. 1599–1671), оставил интереснейшие иллюстрированные "Заметки о путешествии в Московию и Персию" (первое издание — 1647 г.; второе, исправленное и дополненное, — 1656 г.), и в седьмой главе первой книги этого сочинения рассказывается о пиршестве, по приказу царя устроенном для послов.

Однако упоминание великого князя Павла в данном контексте вызывает недоумение. Согласно русским документам, руководил этим пиршеством, на котором подавались кушанья с царского стола, стольник Никифор Сергеевич Собакин (? — 1656).

… Мейерберг, посланник императора Леопольда при дворе царя Алексея Михайловича… — Мейерберг, Августин, барон (1622–1688) — австрийский дипломат; в 1661–1662 гг. выполнял по заданию императора Леопольда I Габсбурга (см. примем, к с. 96) миссию в Московском царстве, целью которой было посредничество между Россией и Польшей, воевавшими тогда из-за Украины; оставил интересные иллюстрированные записки "Путешествие в Московию" ("Iter in Moschoviam"; 1663).

205… под татарами мы подразумеваем не только исконные племена

Татарии, но и монголов Чингисхана… — Татария (Великая Татария) — здесь: устаревшее уже к XIX в. западноевропейское название обширных территорий Центральной Азии, расположенных между Каспийским морем и Китаем.

Чингисхан — см. примем, к с. 9.

… в 1571 году до Москвы дошли татары с Перекопа. — Весной 1571 г. крымские татары под началом хана Девлет-Гирея I (1512–1577; правил с 1551 г.) предприняли поход в Московское государство, закончившийся захватом и полным сожжением Москвы 24 мая того же года.

… Место в трех верстах от Москвы, где они пересекли Москву — реку… еще и сегодня называется Татарским бродом. — Вероятно, имеется в виду Крымский брод на Москве-реке, который использовали в своих набегах на Москву крымские татары (он находился в том месте, где теперь расположен Крымский мост).

… ничего более не останется от древних времен, которые окончательно уйдут вместе с его сыном Федором и татарином Борисом Годуновым. — Федор I Иванович (1557–1598) — третий сын Ивана Грозного и царицы Анастасии Романовны; русский царь с 1584 г., на котором пресеклась московская линия династии Рюриковичей; неспособный к государственной деятельности и отличавшийся слабым здоровьем, он предоставил дела правления сначала совету вельмож, а затем своему шурину Борису Годунову.

Борис Годунов (см. примем, к с. 104), происходивший из старинного костромского боярского рода и ставший преемником царя Федора Ивановича, был, согласно преданию, потомком татарского мурзы Чета, который переселился в Россию в 1330 г., крестился под именем Захария, основал Ипатьевский монастырь вблизи Костромы и стал родоначальником нескольких русских дворянских фамилий — Сабуровых, Годуновых, Вельяминовых и др.

… Елена, его мать, одна воплощает в себе Мессалину, Поппею и Агриппину Севера. — Елена Васильевна Глинская (ок. 1508–1538) — мать Ивана Грозного; дочь литовского князя Василия Львовича Глинского-Темного (после 1470 — до 1522) и его жены Анны Якшич (? — ок. 1553), отличавшаяся необыкновенной красотой; с 1526 г. вторая жена великого князя Московского Василия III (см. примем, к с. 185), родившая ему двух сыновей и после его смерти (1533) ставшая на правах регентши при малолетнем сыне правительницей Московского государства; проводила энергичную внешнюю и внутреннюю политику (к числу ее достижений относится монетная реформа 1535 г.); скоропостижно умерла в возрасте тридцати лет (причиной ее смерти, возможно, стало отравление). Валерия Мессалина (ок. 20–48) — правнучка Октавии Младшей и Марка Антония, третья жена (ок. 39 г.) императора Клавдия, мать двух его детей; заслужила репутацию необузданно распутной, властной, коварной и жестокой женщины; была казнена с согласия Клавдия за участие в заговоре против него.

Поппея Сабина (ок. 30–65) — дочь квестора Тита Оллия, отличавшаяся необычайной красотой и безнравственным поведением; с 58 г. любовница, а с 62 г. вторая жена императора Нерона, ставшего ее третьим мужем; будучи беременной, была убита Нероном во время их семейной ссоры.

Агриппина — см. примеч. к с. 73.

… Она стала второй женщиной, правившей в России: первой была Ольга. — Ольга (в крещении Елена;? — 969) — жена великого князя Киевского Игоря Рюриковича (ок. 878–945; правил с 912 г.), правившая Киевской Русью во время малолетства своего сына Святослава I Игоревича (ок. 942–972) и его военных походов; бабка великого князя Владимира I Святославича; проявила себя мудрой и решительной правительницей; ок. 955 г., еще до крещения Руси, приняла христианство; в 1547 г. была причислена к лику святой равноапостольной.

… ее любовник Телепнев правил, как великий князь. — Телепнев-Овчина-Оболенский, Иван Федорович, князь (? — 1538) — воевода, боярин, конюший; фаворит Елены Глинской, обладавший на нее огромным влиянием и в годы ее регентства ставший фактическим правителем Московского государства; сразу после скоропостижной смерти великой княгини был брошен боярами в тюрьму и уморен там голодом.

… Старый князь Шумский объявил себя главой правительства. — Шуйский, Василий Васильевич, по прозвищу Немой, князь (? — 1538) — видный государственный деятель, военачальник и дипломат, боярин (1512), которому Василий III, умирая, поручил заботиться о малолетнем Иване IV и государстве и которого отстранил от управления временщик Телепнев-Овчина; вместе со своими родственниками захватил после смерти Елены Глинской (4 апреля 1538 г.) власть, но вскоре, в ноябре того же года, умер, и дела правления взял в свои руки его брат, князь Иван Васильевич Шуйский (? — 1542).

206… они убивают в присутствии всей Думы князя Бельского, затапты вают ногами боярина Воронцова, раздирают шпорами одеяния на митрополите… — Бельский, Иван Федорович, князь (? — 1542) — боярин (1522) и воевода, участник борьбы боярских кланов в годы малолетства Ивана IV; в 1534–1538 гг. находился в заточении, после смерти Елены Глинской вышел на свободу, но несколько месяцев спустя был брошен в темницу Шуйскими; в июле 1540 г. был освобожден боярами и, отстранив от власти князя Ивана Шумского, до конца 1541 г. занимал главенствующее положение в Думе и фактически правил страной; 3 января 1542 г. в результате заговора, подготовленного Иваном Шуйским и его сторонниками, был отстранен от власти, взят под стражу и сослан в Белоозеро, где вскоре его умертвили.

Воронцов, Федор Семенович (? — 1546) — боярин, который снискал любовь юного Ивана IV и на глазах у него в сентябре 1543 г. был зверски избит сторонниками Шуйских, едва избежав смерти; с конца 1543 г., после свержения Шуйских, руководил правлением; в 1546 г. был обвинен в измене и казнен.

Митрополит — Макарий (ок. 1482–1563), митрополит Московский и всея Руси с марта 1542 г., а перед этим, в 1526–1542 гг., архиепископ Новгородский; способствовал отстранению Шуйских от власти, произошедшему в декабре 1543 г., и оказывал значительное влияние на политику Ивана Грозного. На его мантию наступил и разодрал ее, когда он от имени государя ходил к Шуйским заступаться за Воронцова, один из их клевретов, Фома Головин.

… его дядья Глинские получают доступ к нему… — Имеются в виду родные братья великой княгини Елены — Юрий Васильевич Глинский (? — 1547), боярин, растерзанный толпой во время пожара 1547 г., и Михаил Васильевич Глинский (? — 1559), боярин и воевода.

… кидаются на Шуйского, хватают его и бросают собакам… — Имеется в виду один из вождей клана Шуйских, князь Андрей Михайлович Шуйский (? — 1543), возглавивший в мае 1542 г., после смерти своего троюродного брата Ивана Васильевича Шуйского, правительство и убитый 29 декабря 1543 г. по приказу юного Ивана IV псарями царской охоты, которые бросили его на съедение голодным собакам.

… Однажды молодой царь пробудился от криков толпы и зарева пожара. — Речь идет о грандиозном пожаре Москвы в конце июня 1547 г., сопровождавшем восстанием городской черни, которая обвиняла в возникновении пожара князей Глинских.

207… к нему подводят его юную и прекрасную супругу… — Имеется в виду Анастасия Романовна (ок. 1532–1560) — дочь окольничего и воеводы Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина (? — 1543) и его жены Ульяны Федоровны; с 13 февраля 1547 г. первая жена Ивана IV, родившая в браке с ним трех сыновей и трех дочерей.

… В течение четырнадцати лет Россия будет благословлять три имени — Сильвестра, Анастасии и Адашева. — Сильвестр (? — ок. 1566) — русский политический и литературный деятель, священник Благовещенского собора в Московском Кремле, со времени июньского восстания 1547 г. оказывавший огромное влияние на молодого царя и в первые годы его самостоятельного правления входивший в узкий круг руководителей правительства; в 1553 г., во время тяжелой болезни царя, примкнул к боярской оппозиции и после этого начал утрачивать его расположение, а в 1560 г., когда распространились слухи о том, что он причастен к смерти царицы Анастасии, попал в опалу; окончил жизнь в Кирилло-Белозерском монастыре; ему приписывается редакция "Домостроя".

Адашев, Алексей Федорович (? — 1561) — русский государственный деятель и дипломат; один из ближайших советников Ивана Грозного в первый период его царствования, входивший в руководители правительства и способствовавший проведению реформ, которые укрепляли царскую власть; в 1560 г. попал в опалу и окончил жизнь в тюрьме.

… создаются отряды стрельцов… — Первые стрелецкие отряды, ставшие прообразом регулярной армии, были сформированы в 1550 г.

… всем владельцам земельных угодий, требующих для засева по триста фунтов семенного зерна, вменяется в обязанность содержать одного вооруженного конника… — В 1555 г. была разработана система поместного землевладения, обязывавшая собственников выставлять по одному бойцу с каждых ста четвертей пашенной земли. Четвертью называлась земельная площадь, на которой высевали четверть (меру объема) семян ржи. В XVI в. вес четверти ржи определялся в 3,5 пуда, или в 140 фунтов, так что для засева ста четвертей земли требовалось не 300, а 14 000 фунтов зерна.

… берет Казань, завоевывает Астраханское ханство… — Казань была захвачена войсками Ивана Грозного 2 октября 1552 г., после 45-дневной осады; Астраханское ханство было окончательно присоединено к Московскому царству летом 1556 г.

… двадцать четыре тысячи турок, отправленных в поход Селимом II, гибнут в пустынях… — Селим II Пьяница (1524–1574) — турецкий султан с 1566 г., сын Сулеймана I (1494–1566; правил с 1520 г.); вел многочисленные агрессивные войны со своими соседями.

Здесь имеется в виду закончившийся неудачей и гибелью тысяч турецких солдат поход, предпринятый Селимом II в 1569 г. с целью отвоевать Астрахань и использовать ее затем как базу для вторжения в Персию.

… разбойник Ермак завоевывает Сибирь… — Ермак Тимофеевич (ок. 1534–1585) — русский казачий атаман, в 1582 г. возглавивший военную экспедицию в Западную Сибирь и завоевавший земли по Оби и Иртышу, положив начало колонизации Сибири.

… основан Архангельск… — Архангельск (см. примеч. к с. 112) был основан в соответствии с царским указом от 4 марта 1583 г. как крепость для защиты Поморья.

208… в своем письме он обвиняет их во всех благодеяниях, какие Россия ставит ему в заслугу! — Вероятно, имеется в виду т. н. Первое послание Ивана Грозного к князю Андрею Михайловичу Курбскому (1528–1583), русскому военачальнику и политическому деятелю, который, опасаясь опалы, в 1564 г. бежал в Литву; в этом послании, написанном в 1564 г., царь крайне неприязненно отзывается о попе Сильвестре и Алексее Адашеве.

… Сильвестр заточен в монастырь на Белом море… — Сильвестр принял постриг и окончил жизнь в Кирилло-Белозерском монастыре, хотя и существует версия, что он находился в заточении в Соловецком монастыре, расположенном на Соловецких островах в Белом море.

… Адашеву велено безвыездно оставаться в Феллине. — Феллин (соврем. Вильянди) — старинный город на юге Эстонии, в 160 км от Таллинна; основан в 1224 г. рыцарями Ордена меченосцев как мощная крепость; в нач. XIV в. вошел в Ганзейский союз; в 1560 г., во время Ливонской войны, принесшей городу большие разрушения, был захвачен русскими войсками, среди воевод которого был и Алексей Адашев. После смерти царицы Анастасии (7 августа 1560 г.) Адашев был по приказу Ивана Грозного переведен из Фел-лина в Дерпт, взят там под стражу и через два месяца скончался.

… он закалывает кинжалом боярина Оболенского, оскорбившего Басманова — одного из его фаворитов… — Князь Дмитрий Федорович Оболенский-Овчинин (? — ок. 1564) — племянник фаворита великой княгини Елены Глинской, воевода, убитый за ссору с царским любимцем Федором Басмановым, которого он упрекнул в гомосексуальной связи с царем.

Басманов, Федор Алексеевич (? — 1571?) — опричник, фаворит Ивана Грозного, царский кравчий (1566); сын боярина А.Д.Басманова (см. примеч. к с. 210); обвиненный в 1570 г. вместе с отцом в измене, был казнен (по другим сведениям, сослан на Белоозеро и умер в монастырской тюрьме).

209… он приказывает убить у подножия алтаря Репнина, осмелившегося укорять его… — Репнин, Михаил Петрович, князь (? — ок. 1564) — боярин, воевода; навлек на себя гнев Ивана Грозного, отказавшись плясать на царском пиру вместе со скоморохами, и был убит по приказу царя (это убийство произошло в церкви, у алтаря; по другим сведениям, на пути в церковь).

… ссылает вместе с семьей Воротынского, победителя Казани… — Воротынский, Михаил Иванович, князь (ок. 1510 — ок. 1574) — выдающийся полководец времен Ивана Грозного, в качестве воеводы участвовавший в 1552 г. в походе на Казань; в 1562 г. подвергся опале и вместе с женой и детьми был отправлен в ссылку на Белоозеро, но спустя четыре года возвращен ко двору; летом 1572 г. в битве при Молодях в 50 км к югу от Москвы одержал победу над войском крымского хана Девлет-Гирея I; через год после этого был обвинен в намерении чародейством погубить царя и умер после жестоких истязаний.

… приказывает подвергнуть пытке воеводу Шереметева, наводившего ужас на тавров… — Шереметев, Иван Васильевич Большой (? — 1577) — военачальник, боярин (1550), участник походов на Казань и Ливонской войны; летом 1555 г., командуя крупным отрядом, нанес поражение войску крымских татар в сражении у села Судбищи к югу от Тулы; в 1563 г. попал в опалу, был арестован и подвергнут пытке, но уже в следующем году опала с него была снята; в 1570 г. принял постриг в Кирилло-Белозерском монастыре, где и умер.

Его брат, воевода Никита Васильевич Шереметев (? — ок. 1564), был казнен по приказу царя: то ли удавлен, то ли изрублен в куски.

Тавры — племена, населявшие в глубокой древности горную и прибрежную часть Крыма, который в средние века по их имени назывался Тавридой; здесь: крымские татары, обитатели Тавриды.

… Ивану кажется, что Новгород, покоренный его дедом, восстал против него. — В январе 1570 г. Иван Грозный во главе войска опричников совершил карательный поход в Новгород, заподозренный им в переходе на сторону Литвы; в течение двух недель опричники убили несколько тысяч горожан, разграбили и уничтожили десятки монастырей и церквей.

… приказывает наделать прорубей во льду Волхова… — Волхов — река на северо-западе европейской части России, в Новгородской и Ленинградской областях, берущая начало в озере Ильмень и впадающая в Ладожское озеро; длина ее 224 км; у ее истоков стоит Новгород.

… Затем он отправляется в Тверь и в Псков и совершает там те же преступления… — Иван Грозный подверг разгрому Тверь и другие встречные города в декабре 1569 г., на пути в Новгород. Именно тогда в Твери по приказу царя был убит бывший митрополит Московский Филипп II (в миру — Федор Степанович Колычёв; 1507–1569; митрополит в 1566–1568 гг.), обличавший его злодейства.

Царь вступил в Псков, который он также подозревал в измене, в феврале 1570 г., на пути из разоренного им Новгорода, но здесь обошлось без массовых казней горожан: согласно преданию, Ивана Грозного сумел образумить своими речами местный юродивый Николай Саллос (? — 1576).

… Проскрипции Мария и Суллы касались только мужчин… — Проскрипции (лат. proscripcio) — в политической борьбе I в. до н. э. в Древнем Риме списки лиц, объявленных вне закона: человек, занесенный в такой список, мог быть безнаказанно убит, а его имущество подлежало конфискации.

Марий, Гай (ок. 157 — 86 до н. э.) — древнеримский полководец и государственный деятель, семь раз становившийся консулом; сторонник демократических групп, ожесточенно боровшийся против аристократической партии.

Сулла, Луций Корнелий (138 — 78 до н. э.) — римский политический деятель и видный полководец; лидер аристократической партии; консул 88 г. до н. э.; победив главу демократической партии Гая Мария в гражданской войне (88–82 до н. э.), стал в 82 г. до н. э. диктатором; проводил жестокую репрессивную политику; в 79 г. до н. э. сложил с себя властные полномочия.

… Он заставляет Прозоровского убить брата… — Князь Никита Иванович Прозоровский (? —?) умертвил по приказу Ивана Грозного своего родного брата князя Василия Ивановича Прозоровского (? — 1570), воеводу, который двумя годами раньше был царским наместником в Чернигове и отразил там нападение польско-литовского войска.

… а Басманова — отца… — Отцом Федора Басманова (см. примеч. к с. 210) был боярин Алексей Данилович Басманов (? — ок. 1571), ловкий царедворец, один из инициаторов опричнины, воевода, отличившийся при взятии Казани, в Ливонской войне и при отражении крымских татар в 1564 г.; обвиненный вместе с Федором в измене, он был подвергнут пыткам и казнен руками собственного сына, которого заставил это сделать царь.

… он женится на семи женщинах… — Иван Грозный был женат не менее семи раз, хотя церковный брак он совершал лишь четырежды; его женами последовательно были:

с 1547 г. — Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева (ок. 1532 — 1560);

с 1561 г. — кабардинская княжна Мария Темрюковна (? — 1569); в 1571 г. — дочь коломенского дворянина Марфа Васильевна Соба-кина (ок. 1552–1571), умершая через две недели после свадьбы; в 1572–1575 гг. — дочь московского дворянина Анна Ивановна Колтовская (? — 1627), в 1575 г. постриженная в монахини; ок. 1575 г. — Анна Григорьевна Васильчикова, ок. 1576 г. постриженная в монахини;

ок. 1576–1577 гг. — вдова-москвичка Василиса Мелентьева, в 1577 г. постриженная в монахини;

с 1580 г. — дочь окольничего Мария Федоровна Нагая (? — ок. 1608).

… насилует свою сноху… — По слухам, Иван Грозный покушался на честь Ирины Федоровны Годуновой (1557–1603), с 1580 г. жены его сына Федора, и проявлял особое внимание к Елене Ивановне Шереметевой, с 1581 г. третьей жене его сына Ивана, что считается одной из возможных причин их ссоры, имевшей трагический исход.

… подозревая своего собственного сына Ивана в измене, убивает его ударом рогатины. — Иван Иванович (1554–1582) — царевич, второй сын Ивана IV и царицы Анастасии Романовны; сопровождал отца в походах, принимал участие в делах управления, но самостоятельной политической роли не играл; был смертельно ранен отцом во время их ссоры в Александровской слободе и через несколько дней умер.

… появляются татары и идут на Москву… — Имеется в виду упоминавшийся выше опустошительный набег крымских татар на Москву в мае 1571 г., сопровождавшийся катастрофическим пожаром.

… Швеция отнимает у него Эстонию… — В ходе Ливонской войны (1558–1583) Эстония, принадлежавшая до этого Ливонскому ордену, была разорвана на части Швецией, Польшей и Россией, которой, однако, пришлось уступить свои завоевания Речи Поспо-литой (1582) и Швеции, завладевшей также русскими городами Ям, Копорье, Ивангород и Корелой с их уездами (1583).

… Стефан Баторий — Ливонию. — Баторий, Стефан (1533–1586) — князь Трансильванский в 1571–1576 гг., избранный в 1575 г. польским королем; выдающийся полководец; в 1579–1582 гг. принимал участие в Ливонской войне и свел на нет почти все успехи Ивана Грозного в Ливонии, но после безуспешной осады Пскова в 1581–1582 гг. вынужден был заключить перемирие на десять лет; согласно этому договору, подписанному 6(15) января 1582 г. близ местечка Запольный Ям в 80 км к юго-востоку от Пскова, Московское государство отказалось от своих завоеваний в Ливонии, но вернуло себе захваченные поляками исконные русские земли.

… он бежит из Москвы и запирается в Александровской слободе, где вместе с тремя сотнями тех, кто в качестве палачей наилучшим образом помогал ему в казнях, постригается в монахи. — Александровская слобода (с 1778 г. — уездный город Александров Владимиро-Костромского наместничества, а с 1796 г. — Владимирской губернии) — царская загородная резиденция, расположенная в ПО км к северо-востоку от Москвы; центр опричнины — удела с особым управлением и особым войском, созданного в 1565 г. Иваном Грозным и включавшего наиболее развитые в экономическом отношении и наиболее важные в стратегическом отношении части страны (остальная ее часть называлась земщиной и управлялась боярской думой; такое разделение просуществовало до 1572 г.); в 1565–1581 гг. — политический центр Московского государства.

Опричное войско было своего рода духовно-рыцарским орденом, резиденцией которого являлась Александровская слобода, и уклад жизни трехсот опричников, живших там вместе с царем и носивших монашескую одежду, строился на основе монастырского устава, разработанного самим Иваном Грозным, который отводил себе роль командора этого ордена и, называя своих приспешников братией, себя именовал игуменом.

… С отъезда Ивана прошел лишь месяц, — говорит русский историк… — Скорее всего, имеется в виду Н.М.Карамзин (см. примеч. к с. 105), рассказывающий в своей "Истории государства Российского о том, как неузнаваемо изменился царь Иван IV по возвращении в Москву 2 февраля 1565 г. после первого месяца пребывания в Александровской слободе (IX, 2).

… это не мешает ему обезглавить князя Горбатого-Шуйского и его сына Петра. — Горбатый-Шуйский, Александр Борисович, князь (? — 1565) — боярин (1544), один из самых храбрых воевод Ивана Грозного; участник завоевания Казани и сражений Ливонской войны; первый наместник завоеванной Казани; был обвинен в злоумышлении на жизнь царя и казнен вместе со своим семнадцатилетним сыном Петром.

… Опричник Федоров обвинен в том, что он хотел лишить царя трона, — Иван усаживает его на свой трон и закалывает кинжалом… — Федоров-Челяднин, Иван Петрович (? — 1568) — боярин (1544), конюший (1549), царедворец, обвиненный в попытке свергнуть Ивана Грозного и убитый лично царем, который, глумясь над ним, нарядил его в свои одежды и посадил на свой трон; вместе с ним были казнены еще тридцать человек, признанных его сообщниками.

… приказывает посадить на раскаленную сковороду князя Щеня-тева… — Щенятев, Петр Михайлович, князь (? — 1568) — воевода, участник завоевания Казани; в 1568 г., спасаясь от преследований, укрылся в монастыре, но был найден и по приказу царя предан мучительной казни: его жгли на сковороде и вбивали ему иглы под ногти; с ним пркратился род князей Щенятевых.

… изрубить на куски казначея Тютина и его четырех детей… — Тютин, Хозяин Юрьевич (? — 1568) — царский казначей, грек по происхождению; был признан участником заговора Федорова-Челяднина и казнен вместе с женой, двумя малолетними сыновьями и двумя юными дочерьми.

… велит заживо сжечь князя Воротынского и сам подгребает к нему угли. — Во время пыток князя Воротынского (см. примеч. к с. 208) его положили между двумя пылающими кострами, и царь якобы сам подгребал посохом раскаленные угли к его телу.

… Попавший в опалу Голохвастов постригается в монахи, чтобы избежать преследований… — Голохвастов, Никита Казаринов (? — 1570) — воевода, который постригся в монахи и принял великую схиму (т. н. "ангельский чин"), но был казнен Иваном Грозным, посадившим его на бочку с порохом и взорвавшим ее.

… обливает кипящей похлебкой своего шута… — Этим царским шутом был князь Осип Федорович Гвоздев (? —?) — воевода, любитель непристойных острот; был убит разгневавшимся на него Иваном Грозным.

… отрубает воеводе Титову одно ухо… — Борис Иванович Титов был воеводой Старицким.

… В 1584 году появляется комета. — Появление зимой 1584 г. в небе над Москвой хвостатой звезды, воспринятое Иваном Грозным как предвестие его скорой смерти, отмечено в русских летописях.

… отправляет своего фаворита Бельского беседовать с ними. — Бельский, Богдан Яковлевич (? — 1611) — любимец Ивана Грозного, его оружничий (1578) и дипломатический агент; племянник Малюты Скуратова; видный деятель опричнины, участник Ливонской войны; после смерти царя активно участвовал в дворцовых интригах и борьбе за власть, выступил сторонником Лжедмитрия I; поставленный в 1606 г. воеводой в Казань, в 1611 г. был растерзан толпой.

… назначает своим преемником сына Федора… — См. примеч. к с. 205.

… другой его сын, Дмитрий, который будет убит по приказу Бориса Годунова и могилу которого мы увидим в Угличе, еще в колыбели. — Дмитрий (1582–1591) — царевич, младший сын Ивана Грозного от Марии Федоровны Нагой, родившийся за полтора года до смерти отца; после воцарения Федора Ивановича был вместе с матерью отправлен регентским советом в Углич (см. примеч. к с. 317) и погиб там при неясных обстоятельствах (ходили слухи, что он был убит по приказу Бориса Годунова).

Царевич был погребен в прежнем Спасо-Преображенском соборе Угличского Кремля, а спустя пятнадцать лет, в 1606 г., перезахоронен в Архангельском соборе Московского Кремля.

LIII. Поездка на Москву-реку

… посетил Царицыно, развалины дворца, который так и не был достроен и в который Екатерина отказалась войти… — Царицыно (до 1775 г. — Черная Грязь) — селение в к югу от Москвы (с 1960 г. в черте города); в 1775 г. было куплено Екатериной II, и в 1776–1786 гг. придворный архитектор В.И.Баженов построил там для нее загородную резиденцию, которая, однако, не понравилась императрице и в 1786 г. была разрушена; новый же дворец, который в том же году начал возводить М.Ф.Казаков, остался незаконченным и ветшал в течение двух столетий, становясь живописной руиной, вплоть до проведения в нем в 2005–2007 гг. восстановительно-реставрационных работ и превращения его в музейно-выставочный комплекс.

… посетил Коломенское, загородный дворец, сохранивший память о раннем детстве Петра… — Коломенское — село к югу от Москвы, на пути в Коломну, бывшая царская вотчина (с 1960 г. в черте города); известно с 1336 г.; любимая загородная резиденция отца Петра I — царя Алексея Михайловича, построившего там в 1667–1668 гг. огромный деревянный дворец, который к сер. XVIII в. обветшал и в 1766–1767 гг. был заменен новым четырехэтажным дворцом (первые два его этажа были каменными, а верхние два — деревянными), перестроенным в 1825 г. по проекту архитектора Евграфа Дмитриевича Тюрина (1792–1870) и разобранным за ветхостью в 1878 г. (именно этот дворец видел там летом 1858 г. Дюма).

… башня, где содержали соколов и кречетов… — Имеется в виду Водовзводная, или Соколиная башня в Коломенском, построенная в 70-е гг. XVII в. для обеспечения водой царской резиденции и сохранившаяся до нашего времени; по легенде, в ней содержались в клетках соколы, которых использовал для соколиной охоты царь Алексей Михайлович.

… четыре дуба, под которыми он занимался со своим учителем — дьяком Зотовым. — Зотов, Никита Моисеевич (ок. 1644–1718) — подьячий Челобитного приказа, в 1677–1680 гг. обучавший юного царевича Петра Алексеевича грамоте и ставший затем одним из его приближенных; с 1681 г. думный дьяк, с 1699 г. думный дворянин, с 1701 г. генерал-президент Ближней канцелярии; в 1710 г. получил титул графа.

… посетил Измайлово… — См. примеч. к с. 110.

… нашел ту маленькую шлюпку, благодаря которой он получил первые уроки навигации у мастера Брандта. — См. примеч. к с. 111.

… посетил Воробьевы горы… — Воробьевы горы — местность в юго-западной окрестности Москвы (ныне в черте города), на высоком правом берегу Москвы-реки, напротив Новодевичьего монастыря, на высоте 60–70 м над уровнем реки; названа по имени находившегося здесь в средние века села Воробьево, ставшего в кон. XV в. великокняжеской резиденцией.

… поле знаменитого сражения, которое в Европе называют двумя разными именами: Бородинской битвой и битвой на Москве-реке. — Крупнейшая битва Отечественной войны 1812 года происходила 26 августа (7 сентября) 1812 г. возле селения Бородино, в 125 км к западу от Москвы, на границе Смоленской и Московской губерний, в Можайском уезде, в 4 км к западу от правого берега Москвы-реки.

213… мы собирались все вместе посетить Троицкий монастырь, а оттуда отправиться в Елпатьево, имение Нарышкина… — Елпа-тьево — старинное село к северо-востоку от Москвы, в Переславль-Залесском уезде Ярославской губернии, на реке Нерль, примерно в 75 км к северу от Троицкого монастыря; имение Нарышкиных, приобретенное отцом Дмитрия Павловича Нарышкина в 1814 г.; имело площадь около 1 600 десятин, из которых 300 десятин занимала барская усадьба; включало регулярный парк, ипподром и цветники; в селе, состоявшем из 30 изб, проживало около 150 крестьян; к настоящему времени из здешних архитектурных сооружений не сохранилось ничего, кроме полуразрушенной церкви Воскресения Христова, построенной в 1814–1829 гг.

… намеревался продолжить путешествие в Астрахань, проехав через Нижний Новгород, Казань и Саратов. — Саратов — крупный город на юго-востоке европейской части России, в Нижнем Поволожье, на правом берегу Волги; основанный как сторожевая крепость в 1590 г., начал строиться на своем нынешнем месте в 1674 г.; с 1780 г. губернский центр.

… пересекли огромное Ходынское поле… — Ходынское поле — местность на северо-западой окраине Москвы (ныне в черте города), служившая до нач. XX в. для проведения военных учений и массовых народных гуляний, а также для лагерных стоянок войск в летнее время; располагалось напротив Петровского парка, по другую сторону Петербургского шоссе; название поля происходит от пересекавшей его речки Ходынки.

… затем двинулись через Дорогомиловское предместье. — Дорогомиловское предместье на западной окраине Москвы (ныне в черте города), на правом берегу Москвы-реки, в местности Дорогомилово, возникло в кон. XVI в. как ямская слобода на Смоленской дороге; располагалось к югу от Ходынского поля.

… Здесь, в этом предместье, на большом постоялом дворе… останавливался Наполеон, прежде чем расположиться в Кремле. — Согласно московским преданиям, первую свою ночь в Москве французский император провел в доме № 47 по Малой Дорогомиловской улице — деревянном двухэтажном здании, которое принадлежало какому-то трактирщику и находилось в нескольких шагах от Дорогомиловской заставы, в черте города (оно было снесено в апреле 2004 г.).

… Провел их к Наполеону генерал Гурго. — Отметим, что Гурго (см. примеч. к с. 197) в это время состоял в свите императора, был офицером для поручений и имел чин капитана.

… чуть ближе Поклонной горы… — Поклонная гора — пологая возвышенность у западных окраин Москвы нач. XIX в., у подхода к городу Смоленской дороги; ныне входит в городскую черту и фактически срыта; прежде с ее восточной вершины высотой около 170 м открывался изумительный вид на Москву; на Поклонной горе 2 (14) сентября 1812 г. Наполеон тщетно ждал депутацию москвичей с ключами от города.

… изба, где генерал Кутузов держал военный совет, на котором было решено оставить Москву. — 1 (13) сентября 1812 г. на военном совете в Филях, маленькой деревушке в четырех верстах от Дорогомиловской заставы, фельдмаршал М.И.Кутузов объявил о своем решенииоставить без боя Москву и уходить на Рязанскую дорогу. Заседание военного совета проходило в избе крестьянина Андрея Фролова, ок. 1850 г. превращенной в музей, но в 1868 г. оста-

вшейся без присмотра и сгоревшей; в 1887 г. она была воссоздана по сохранившимся рисункам и в таком виде дошла до нашего времени.

214… пишет г-н Бутурлин, русский историк нашей кампании 1812 года… — Дюма приводит здесь цитату из упоминавшейся выше книги Д.П.Бутурлина (см. примеч. к с. 198) "Военная история Русской кампании".

… армия снялась с лагеря в Филях и через Дорогомиловскую заставу вошла в город, который ей предстояло пересечь из конца в конец, чтобы выйти через Коломенскую заставу… — Дорогомиловская застава располагалась в западной части Камер-Коллежского вала, в Дорогомилове, тогда как Коломенская (или Покровская, а с 1919 г. — Абельмановская) — в его юго-восточной части, на пути в Коломну и далее в Рязань.

… проехали через село Вязёмы, некогда принадлежавшее Борису Годунову: здешняя церковь и ее причудливая звонница были построены по его чертежам. — Вязёмы — село в 30 км к западу от Москвы, на Большой Смоленской дороге (соврем. Можайское шоссе); с 1584 г. владение Бориса Годунова, построившего там величественный пятиглавый Спасо-Преображенский собор (освящен в 1600 г.) и необычайной красоты звонницу, представляющую собой двухъярусную трехпролетную аркаду.

…За Вязёмами следовала Нара, вместе со своим озерком пожалованная в 1654 году Алексеем Михайловичем монастырю святого Саввы Звенигородского. — Нара — вероятно, имеется в виду село Наро-Осаново (Осановское) село на Большой Смоленской дороге, до 1764 г. входившее во владения Саввино-Сторожевского монастыря; находится на берегу Полецкого (Палецкого) озера, площадью 0,56 км², из которого берет начало река Нара, приток Оки. Однако Наро-Осаново находится дальше от Москвы, чем упоминаемое ниже Кубенское, в 8 км к западу от него.

Саввино-Сторожевский монастырь, который находится под Звенигородом, в 50 км к западу от Москвы, на высоком берегу Москвы-реки, на горе Стороже, и посвящен Рождеству Пресвятой Богородицы, был основан ок. 1398 г.; с XV в. играл роль одного из форпостов на западе Московского государства и пользовался особым расположением русских царей, а при Алексее Михайловиче, построившем там для себя в 1652–1654 гг. палаты, стал царской резиденцией и был подчинен личной канцелярии государя; до секуляризации 1764 г. обладал огромными земельными владениями; упраздненный в 1919 г., он был возрожден в 1995 г.

Савва Звенигородский (или Сторожевский;? — ок. 1407) — святой православной церкви, ученик святого Сергия Радонежского и его преемник, в 1392–1398 гг. игумен Троицкого монастыря, ставший основателем и первым настоятелем звенигородского монастыря Рождества Пресвятой Богородицы, который носит его имя.

… Затем мы проехали Кубенское… — Кубенское (Кубинское; с 2004 г. город Кубинка) — село на Большой Смоленской дороге, в 20 км к западу от Вязём; впервые упоминается в XV в. как граничащее с владениями Саввино-Сторожевского монастыря; первоначально называлось Починками, но с сер. XVI в., когда им владел боярин Иван Иванович Кубенский (? — 1546), стало именоваться Кубенским.

… Вечером мы были в Можайске. — Можайск — древний русский город, расположенный в 110 км к западу от Москвы, в верхнем течении Москвы-реки; известен с 1231 г. как город Смоленского княжества; в 1303 г. был захвачен Московским княжеством и стал форпостом на его западных рубежах; с 1389 г. центр удельного княжества; в 1493 г. окончательно присоединен к Московскому государству; с 1708 г. уездный город Московской губернии.

… поднялись на утес, где находятся развалины древнего кремля… — Каменный Можайский кремль, находившийся в историческом центре города, на Никольской горе, был построен в 1624–1626 гг., когда воеводой города был Д.М.Пожарский; в кон. XVIII в. эта сильная крепость, имевшая восемь башен, была разобрана и в настоящее время от нее не сохранилось даже следа.

… побывали в церкви святого Николая Чудотворца. — Имеется в виду Ново-Никольский собор, построенный в 1779–1814 гг. на территории разобранного Можайского кремля и включивший в себя его фрагменты: Никольские ворота, надвратную Никольскую церковь (1685) и часть крепостной стены; в 1933 г. был закрыт, и богослужения в нем возобновились лишь в 1994 г.

… Святой изображен держащим в одной руке церковь, а в другой — меч. — Имеется в виду "Никола Можайский" — главная святыня Можайска, датируемая XIV в. резная деревянная скульптура святителя Николая Чудотворца, покровителя города и его защитника: святой изображен держащим в правой руке поднятый меч, а в левой — укрепленный город; этот святой образ, установленный изначально над Никольскими воротами Можайского кремля и считавшийся чудотворным, привлекал к себе толпы паломников, что превращало Можайск в место богомолья и способствовало процветанию города; после того как в 1933 г. Ново-Никольский собор, где находился этот палладиум Можайска, был закрыт, ее передали в Государственную Третьяковскую галерею.

215… говорит Ларрей в своих "Записках"… — Ларрей, Жан Доменик

(1766–1842) — выдающийся французский военный хирург, один из основоположников военно-полевой хирургии; личный медик Наполеона и участник всех его военных кампаний; барон (1809), главный врач Великой армии (1812); автор ряда сочинений, главным из которых стали его пятитомные "Записки о военной хирургии и походах французской армии" ("Memoires de chirurgie militaire, et campagnes"; 1812–1817); Русский поход описан в четвертом томе этой книги, где и содержатся слова, приведенные Дюма (стр. 60).

… семь секретарей, в числе которых граф Дарю, князь Нёвшатель-ский, Меневаль и Фен, пытаются разобрать его неразборчивый почерк. — Дарю, Пьер Антуан Ноэль Матьё Бруно (1767–1829) — французский государственный и военный деятель, историк и поэт, один из ближайших помощников Наполеона; главный интендант императорского цивильного листа (1805) и военной свиты императора; в 1805–1809 гг. главный интендант французской армии, занимавшийся армейским снабжением, и главный администратор оккупированных территорий, взимавший с завоеванных стран многомиллионные контрибуции; отличался безукоризненной личной честностью, выдающимися организаторскими способностями и необычайной работоспособностью; граф Империи (1809), государственный секретарь (1811); участвовал в Русском походе 1812 года и при отступлении французов исполнял обязанности главного интенданта Великой армии; после реставрации Бурбонов перешел на их сторону, но значительной роли не играл; поддержал Наполеона во время Ста дней; в 1819 г. получил звание пэра Франции;

автор исторических и поэтических сочинений, член Французской академии (1806).

Меневаль, Клод Франсуа (1778–1850) — в 1802–1813 гг. личный секретарь и ближайший сотрудник Наполеона I, сопровождавший его в военных походах; барон Империи (1810); в 1813–1815 гг. секретарь императрицы Марии Луизы; автор мемуаров (1827). Фен, Агатон Жан Франсуа (1778–1837) — французский писатель и политический деятель; с 1806 г. секретарь-архивист Наполеона I, получивший в 1809 г. титул барона Империи; с 1811 г. докладчик в Государственном совете; участник многих военных походов французской армии; в 1813–1814 гг. личный секретарь императора, оставшийся верным ему и во время Ста дней; в годы Реставрации был занят исключительно литературной деятельностью; в 1834 г. стал членом Палаты депутатов; автор ряда мемуарных сочинений, в том числе книги "Заметки о тысяча восемьсот двенадцатом годе, содержащие обзор событий этого года и предназначенные для изучения истории императора Наполеона" ("Manuscrit de mil huit cent douze, contenant le precis des evenemens de cette annee, pour servir a l’Histoire de l’empereur Napoleon"; 1827), которая считается чрезвычайно надежным источником сведений о личности Наполеона и внимательным читателем которой был Дюма.

… он составляет здесь бюллетень, в котором сообщается о сражении… — Имеется в виду знаменитый бюллетень № 18 — официальное сообщение о победе французской армии в сражении на Москве-реке, собственноручно составленное Наполеоном 10 сентября 1812 г. в Можайске.

… пишет императрице… — Императрица — Мария Луиза (1791–1847), австрийская эрцгерцогиня, дочь императора Священной Римской империи Франца II (он же австрийский император Франц I) и его жены с 1790 г. Марии Терезии Бурбон-Неаполитанской (1772–1807); с 1810 г. вторая жена Наполеона I, французская императрица; в 1811 г. родила ему наследника; в марте 1813 г. была назначена Наполеоном регентшей на время его отсутствия; в марте 1814 г. уехала из Парижа и присоединилась к своему отцу; в 1815 г. получила титул герцогини Пармы, Пьяченцы и Гвасталы; любовница, а позднее морганатическая супруга (1821) австрийского фельдмаршала Адама Адальберта фон Нейперга (1775–1829), а после его смерти, с 1834 г., — жена графа Шарля Рене де Бомбеля (1785–1856), камергера Венского двора.

… успокоенный рапортом генерала де Ларибуазьера… — Ларибуа-зьер — см. примеч. к с. 196.

…На рассвете мы проезжаем мимо Ферапонтова монастыря, который французы превратили в госпиталь… — Имеется в виду Лужец-кий Богородицкий Ферапонтов монастырь, основанный в 1408 г. в местечке Лужки под Можайском преподобным Ферапонтом Белозерским (в миру — Федор Поскочин; ок. 1337–1426), учеником Сергия Радонежского; расположен на правом, высоком берегу Москвы-реки, на северо-западной окраине Можайска; сильно пострадал во время французской оккупации; в 1926 г. его община была упразднена и возродилась лишь в 1993 г.

… Затем следует деревня Горки… — Горки — деревня в 2 км к востоку от Бородина, на Новой Смоленской дороге; на правом берегу Колочи; там перед Бородинским сражением находился командный пункт М.И.Кутузова.

… Между Горками и Бородиным мы пересекаем Колочу, одну из тех пяти речек, что бороздят поле битвы… — Колоча (Колочь) — правый приток Москвы-реки, чрезвычайно извилистая речка длиной 33 км, пересекающая Новую Смоленскую дорогу на полдороге между Бородиным и Горками.

… все пять словно предуготовили роковую судьбу земле, по которой они текут… вот их названия, перечислить которые никому до меня не приходило в голову: Колона… Огник… Стонец… Война… Сетовка… — Речка Бойна (Воинка) — левый, а ручьи Огник и Стонец — правые притоки Колочи, протекающие через Бородинское поле.

Сетовка (Setowka) — так Дюма, судя по схеме Бородинского поля, которая внесена им в его дневник путешествия по России, опубликованный в 2005 г. ("De Moscou a Tiflis", стр. 25), называет речку Сетку (Сатку), левый приток Колочи, впадающий в нее напротив деревни Фомкино.

На "говорящие" названия этих речек обращали внимание еще участники Бородинского сражения.

… направляемся просить пристанище… в Романцево. — Романцево (Романцово) — деревня в 4 км к северо-западу от Бородина, на левом берегу речки Войны; с 1836 г. принадлежала семье Варже-невских.

… в присутствии молодого офицера, прапорщика Измайловского полка Жоринова… — Жоринов (Jorinof) — явно ошибочная транскрипция какой-то русской фамилии.

… написал своему другу, гвардейскому полковнику Константину Вар-женевскому… — Варженевский, Константин Александрович (1825–1887/1889) — владелец села Романцево, сын генерал-майора Александра Ивановича Варженевского (1788–1878), участника Бородинского сражения, отец Алексея Константиновича Варженевского (1855 — после 1917), можайского уездного предводителя дворянства, члена Государственного совета (1916).

… к месту, находившемуся чуть впереди Колоцкого монастыря. — Успенский Колоцкий мужской монастырь, основанный в 1413 г., находится в селении Колоцкое, на левом берегу Колочи, в 4 км к западу от Валуева; с его колокольни М.И.Кутузов, а некоторое время спустя Наполеон I обозревали накануне Бородинской битвы поле будущего сражения; монастырские здания, в которых затем расположился французский госпиталь, подверглись сильному разорению; упраздненный после Революции, монастырь начал возрождаться в 1993 г., но уже как женский.

… Пятое число проходит в атаках на Шевардинский редут… — Рядом с деревней Шевардино, расположенной в 2 км к юго-западу от Бородина, был построен пятиугольный редут, представлявший собой крайнее левофланговое укрепление русской позиции; 24августа (5 сентября) 1812 г., накануне Бородинской битвы, произошел бой за Шевардинский редут, который русские войска, оказавшие героическое сопротивление противнику, были вынуждены оставить.

… прямо перед деревней Валуево. — Валуе во (Валуева) — деревня на Новой Смоленской дороге, в 2 км к западу от Бородина; в ней находился командный пункт Наполеона.

… конные разведчики генерала Орнано… — Орнано, Филипп Антуан, д’ (1784–1863) — французский кавалерийский военачальник, уроженец Корсики, родственник Наполеона; маршал Франции (1861); граф Империи (1808), бригадный генерал (1811); в Бородинском сражении, командуя кавалерийским корпусом в составе

V армейского корпуса Евгения Богарне, прикрывал левый фланг французской армии от атак конницы Платова и Уварова и на следующий день получил чин дивизионного генерала; в 1813 г. возглавил гвардейскую кавалерию, ас 1814 г. командовал всей императорской гвардией; вместе с Наполеоном находился на Эльбе; в 1832 г. стал пэром Франции, в 1853 г был назначен управителем Дома Инвалидов, а в 1861 г., в возрасте семидесяти семи лет, получил маршальский жезл.

… Генерал Пажоль как-то рассказывал мне… — Пажоль, Клод Пьер (1772–1844) — французский кавалерийский военачальник и политический деятель, дивизионный генерал (7 августа 1812 г.); барон (1808), затем граф Империи (1813); военную службу начал в 1791 г., в 1803 г. получил чин полковника; отличился в сражениях при Аустерлице и Йене; в 1807 г. стал бригадным генералом; участвовал в Русском походе, командуя вначале кавалерией I армейского корпуса Даву, а с 9 августа — 2-й дивизией легкой кавалерии в составе II корпуса Кавалерийского резерва Великой армии; был тяжело ранен под Можайском; вернувшись на службу, участвовал в битвах при Лютцене, Дрездене и Лейпциге; героически сражался при Монтро (1814); в период Ста дней присоединился к Наполеону и участвовал в битве при Линьи; в годы Второй реставрации находился в отставке; содействовал успеху Июльской революции и после ее победы стал пэром Франции и губернатором Парижа.

… напевал мелодию, возможно чересчур надолго забытую: "Победа с песнью нам преграду отворяет!" — Это начальные слова т. н. "Походной песни" ("Chant du depart") — революционного военного марша, написанного в 1794 г. композитором Этьенном Никола Меюлем (1763–1817) на слова поэта Мари Жозефа Шенье (1764–1811) и ставшего официальным гимном Первой империи.

… дворцового префекта, г-на де Боссе, прибывшего из Сен-Клу… — Боссе, Луи Франсуа Жозеф (1770–1835) — камергер Наполеона, в 1806–1814 гг. префект дворца Тюильри; барон Империи (1810); участвовал в Русском походе 1812 года; в 1814 г. сопровождал императрицу Марию Луизу в Вену; автор четырехтомных "Мемуаров", опубликованных в 1827–1829 гг.

Сен-Клу — см. примеч. к с. 33.

… полковника Фавье, явившегося из самых глубин Испании. — Фавье, Шарль Никола (1783–1855) — французский офицер, дипломат и политический деятель; генерал-лейтенант (1831); барон Империи (1813); в 1811 г. адъютант маршала Мармона (см. примеч. к с. 69), отправившего его к императору, чтобы сообщить о поражении в Саламанкской битве; добровольцем принял участие в Бородинском сражении и в атаке на Главный редут был тяжело ранен в ногу, однако через несколько месяцев вернулся в армию и в марте 1814 г. оборонял Париж; в 1823 г. поступил на службу к испанскому революционному правительству, а затем принял участие в борьбе греческого народа за освобождение от турецкого господства; после Июльской революции был в течение года комендантом Парижа; в 1846 г. стал пэром Франции; в 1848 г. был послом в Константинополе, а затем в Дании; в 1849 г. его избрали депутатом Законодательного собрания.

… привез письмо от императрицы и портрет короля Римского. — Императрица Мария Луиза, вторая жена Наполеона, родила ему сына Наполеона Франсуа Жозефа Шарля Бонапарта (1811–1832), при рождении получившего титул короля Римского; после первого отречения отца в 1814 г. он был перевезен в Вену, в замок Шён-брунн, где фактически жил в почетном плену. После своего второго отречения в 1815 г. Наполеон I провозгласил своего сына императором, и, хотя этот титул не давал ребенку никаких прав и не был признан державами, бонапартисты считали его законным государем Наполеоном II. В 1817 г. договор между противниками Наполеона лишил мальчика наследственных прав на Парму, герцогиней которой была его мать. Дед, австрийский император Франц I, взамен даровал ему 22 июля 1818 г. титул герцога Рейх-штадтского (по названию городка в Богемии, ныне Закупы в Чехии), но не признал его членом императорской фамилии и не дал ему звания эрцгерцога. Юноша с двенадцати лет числился на военной службе, серьезно изучал военное дело и дослужился до чина майора, однако в возрасте 21 года умер от туберкулеза.

218… привез новость о проигранном сражении при Арапилесе. — Арапи-

лес — селение на западе Испании, в провинции Саламанка, в 8 км к югу от города Саламанка.

22 июля 1812 г., во время Войны за независимость, там произошла битва между французской армией под командованием маршала Мармона и соединенными британскими, португальскими и испанскими войсками, которыми командовал генерал Уэлсли, будущий герцог Веллингтон и будущий победитель Наполеона; французы потерпели в ней сокрушительное поражение.

… редут, взятый накануне генералом Компаном. — Компан, Жан Доминик (1769–1845) — французский военачальник, дивизионный генерал (1806); граф Империи (1808); в боях на Бородинском поле командовал 5-й пехотной дивизией I армейского корпуса маршала Даву и после тяжелейшей атаки захватил Шевардинский редут, а в день генерального сражения дважды атаковал Багратио-новы флеши и был тяжело ранен; в 1813 г. участвовал в сражении при Лютцене и в Битве народов, в 1814 г. оборонял Париж; во время Ста дней перешел на сторону Наполеона и был взят в плен при Ватерлоо; с 1815 г. находился в отставке.

… левый фланг простирается до Беззубова… — Беззубово — деревня в 2 км к северу от Бородина, на левом, восточном берегу Войны.

… В центре… находятся принц Экмюльский и Ней, которому в этот день предстоит добавить к своему титулу герцога Эльхингенского еще и титул принца Москворецкого. — Принц Экмюльский — Даву, Луи Никола (1770–1823) — французский военачальник, маршал Франции (1804), герцог Ауэрштедтский (1808), принц Экмюльский (1809), один из ближайших и талантливейших сподвижников Наполеона, участник многих его походов; в 1812 г. командовал I армейским корпусом (самым сильным в Великой армии), при отступлении французской армии из Москвы командовал арьергардом, но после поражения под Вязьмой был заменен маршалом Неем; во время Ста дней был военным министром; после 1815 г. политической роли не играл.

Принц Москворецкий — титул, пожалованный маршалу Нею (см. примеч. к с. 8) 25 марта 1813 г. за его успешные действия в Бородинском сражении.

Эльхинген — селение в Баварии, на берегу Дуная, в 8 км к северо-востоку от города Ульма.

14 октября 1805 г., во время Русско-австрийско-французской войны 1805 г., маршал Ней лично возглавил атаку двух полков на мост через Дунай и, невзирая на шквальный огонь австрийцев, оборонявших Эльхинген, захватил его. За этот подвиг он был удостоен 6 июня 1808 г. титула герцога Эльхингенского.

… их поддержат три кавалерийских корпуса короля Неаполитанского, которыми командуют Монбрён, Латур-Мобур и Нансути. — Король Неаполитанский — имеется в виду Мюрат (см. примеч. к с. 356), командовавший в 1812 г. Кавалерийским резервом Великой армии, который включал четыре корпуса.

Монбрён, Луи Пьер (1770–1812) — французский кавалерийский военачальник, дивизионный генерал (1809); граф Империи (1809); в 1812 г. командовал II корпусом Кавалерийского резерва; погиб в Бородинском сражении, во время атаки на Курганную высоту. Латур-Мобур де Фе, Виктор Никола де (1768–1850) — французский кавалерийский военачальник, дивизионный генерал (1807), граф Империи (1814), в 1812 г. командовал IV корпусом Кавалерийского резерва и был ранен при Бородине; после первого отречения Наполеона перешел на сторону Бурбонов и остался верен им во время Ста дней; в 1814 г. получил звание пэра Франции, в 1817 г. — титул маркиза; в 1819–1821 гг. был военным министром, в 1821 г. стал управителем Дома Инвалидов; после Июльской революции отправился вслед за Карлом X в изгнание. Нансути де Шампьон, Этьенн Антуан Мари де (1768–1815) — французский кавалерийский военачальник, дивизионный генерал (1803); граф Империи (1808); в 1812 г. командовал I корпусом Кавалерийского резерва и был ранен при Бородине; в 1813 г. командовал кавалерией императорской гвардии.

… На крайнем правом фланге будет действовать Понятовский и Мюрат. — В 1812 г. Понятовский (см. примеч. к с. 18) командовал V армейским корпусом Великой армии.

… левый фланг Кутузова упирается в деревню Семеновское… — Семеновское — деревня в 2 км к югу от Бородина, расположенная на правом, восточном берегу Семеновского ручья.

… Если бы Наполеон сохранил самоуверенность, проявленную им при Маренго, и имел бы дело с Меласом… — Маренго — селение в итальянской провинции Алессандрия, в 10 км к юго-востоку от города Алессандрия; 14 июня 1800 г., во время войны Франции со второй антифранцузской коалицией, Бонапарт одержал там трудную победу над австрийской армией генерала Михаэля Фридриха фон Меласа (1729–1806), после чего было подписано соглашение, в соответствии с которым австрийские войска должны были покинуть Северную Италию.

… Он имеет дело с Кутузовым, восьмидесятидвухлетним стариком, который, сменив Барклая де Толли, мог унаследовать от него стратегию выжидания. — Заметим, что М.И.Кутузову в сентябре 1812 г. было 67 лет.

Барклай де Толли, Михаил Богданович (Михаил Андр^г с; 1757–1818) — русский полководец, герой Отечественной войны 1812 года; потомок шотландских дворян, переселившихся в кон. XVII в. в Лифляндию и состоявших на русской службе; участник штурма Очакова (1788); в 1798 г. получил чин полковника, в 1799 г. — генерал-майора, в 1807 г. — генерал-лейтенанта, в 1809 г. — генерала от инфантерии; с 1809 г. генерал-губернатор Финляндии и командующий Финляндской армией; с января 1810 г. по сентябрь 1812 г. военный министр; провел реорганизацию армии и подготовил план по обороне России на случай войны с Наполеоном; с марта 1812 г., не оставляя поста министра, командовал 1-й Западной армией; в условиях значительного численного превосходства французских войск успешно осуществил единственно правильный план отхода и соединения двух русских армий; 17 (29) августа 1812 г. сдал командование М.И.Кутузову; в Бородинском сражении командовал правым крылом и центром русской армии, проявив при этом личную храбрость, стойкость и искусство в управлении войсками; на совете в Филях высказался за то, чтобы оставить Москву без боя; в феврале 1813 г был назначен командующим 3-й армией, а с мая того же года — командующим русско-прусской армией; русские войска под его командованием одержали победу под Кульмом (1813) и своими действиями способствовали поражению Наполеона под Лейпцигом; в 1813 г. был возведен в графское достоинство; в 1814 г. за участие во взятии Парижа произведен в фельдмаршалы; в 1815 г. получил княжеский титул; по возвращении из Франции в 1815 г. командовал 1-й армией; в 1818 г. отправился на лечение в Чехию, но по дороге скончался близ Инстербурга (Восточная Пруссия).

… генерал Пуатвен перебросил четыре моста через Колочу… — Пуатвен де Морейян, Жан Этьенн Казимир (1772–1829) — французский военный инженер, бригадный генерал (1805), затем дивизионный (1814); барон Империи (1808); в Бородинском сражении командовал саперами в IV армейском корпусе Евгения Богарне; в 1813 г. был комендантом Торна и в апреле того же года сдал его русским войскам; во время Реставрации пользовался расположением Бурбонов и в 1822 г. получил титул виконта.

… генерал Сорбье размещает в каждой из них по шестьдесят орудий из резервной артиллерии гвардии. — Сорбье, Жан Бартельмо (1762–1827) — французский военачальник, дивизионный генерал (1800), граф Империи (1808); с апреля 1812 г. командовал резервной артиллерией императорской гвардии и участвовал в Бородинском сражении; при Второй реставрации уволен со службы.

… генерал Пернети собирает подвижную батарею из тридцати орудийных стволов… — Пернети, Жозеф Мари де (1766–1856) — французский военачальник, дивизионный генерал (1807); барон Империи (1810); в 1812 г. командующий артиллерией I армейского корпуса маршала Даву; в 1817 г. получил от Бурбонов титул виконта; с 1824 г. в отставке.

… генерал Футе, командующий артиллерией маршала Нея… — Фуше де Карей, Луи Франсуа (1762–1836) — французский военачальник, дивизионный генерал (1807); барон Империи (1808); в 1812 г. командующий артиллерией III армейского корпуса маршала Нея.

… это солнце Аустерлица! — Аустерлиц — см. примеч. к с. 232.

… как вы сражались под Аустерлицем, Фридландом, Витебском, Смоленском… — Фридланд — см. примеч. к с. 232.

Витебск — город на северо-востоке Белоруссии, на Западной Двине, при впадении в нее реки Витьба, областной центр; согласно преданию, основан в 974 г.; в 1772 г. вошел в состав Российской империи, в 1796 г. стал центром Белорусской, а в 1802 г. — Витебской губернии.

Сражением под Витебском французы называют трехдневные кровопролитные арьегардные бои под Островно (селение в 20 км к западу от Витебска) 13–15 (25–27) июля 1812 г., которые вела с французским авангардом отступающая 1-я Западная армия Барклая де Толли.

… Он был в великой битве на равнинах Москвы! — Воззвание, с которым накануне Бородинского сражения Наполеон обратился к своей армии, Дюма цитирует по упоминавшейся выше книге барона Фена (в бюллетене № 18 Наполеона это воззвание приведено в несколько другой редакции: там сказано не "на равнинах Москвы", а у "стен Москвы").

… у подножия гласиса Шевардинского редута… — Гласис — пологая земляная насыпь перед наружным рвом фортификационного сооружения.

… ужасной битвы, рядом с которой можно поставить одну лишь Гераклейскую, заставившую сказать Пирра, этого эпирского Наполеона: "Еще одна такая победа, и мы погибли/" — Гераклея Лукан-ская — древнегреческая колония в Южной Италии, на берегу Тарентского залива Ионического моря, основанная в 433 г. до н. э. другой древнегреческой колонией на юге Италии — Тарентом; находилась на месте современного города Поликоро в провинции Базиликата.

В 280 до н. э., во время войны Рима с Тарентом, наемная армия его союзника, эпирского царя (Эпир — историческая область на северо-западе Греции) Пирра (319–272 до н. э.; царь в 307–302 и 296–272 гг. до н. э.), одного из крупнейших полководцев своего времени, одержала победу над римскими легионами консула Публия Валерия Левина. Однако, согласно Плутарху ("Пирр", 21), царь Пирр произнес эти вошедшие в поговорку слова после другой своей победы над римлянами — при Аускуле (ныне город Асколи-Сатриано в провинции Апулия), где его армия, сокрушив в 279 г. до н. э. войска консула Публия Деция Муса, сама понесла катастрофические потери, лишившись почти всех своих военачальников и большей части воинов.

ЫУ. На поле битвы

… пишет генерал Гурго… — Дюма приводит выдержку из упоминавшегося выше сочинения Гурго ("Napoleon et la Grande armee en Russie, ou Examen critique de l’ouvrage de M. le comte Ph. de Segur"; стр. 126).

… деревня Семеновская и… три флеши, которые призваны усилить ее оборону. — Флешь — полевое военное укрепление в форме выступающего в сторону противника тупого угла.

Флеши у села Семеновского, сооруженные по приказу М.И.Кутузова, в истории именуются Багратионовыми.

… рвы неглубоки и не обнесены ни палисадами, ни штурмфалами… — Штурмфал — противоштурмовой частокол: ряд наклонных или горизонтальных кольев, устанавливаемых на отлогостях эскарпа и затрудняющих противнику подъем по нему.

… между Новой Московской и Старой Смоленской дорогами… — Новая Московская, или Новая Смоленская дорога — нынешнее Можайское шоссе (дорога А100), почтовый тракт из Москвы в Смоленск, проходящий через селения Горки, Бородино и Валу-ево.

Старая Смоленская дорога шла к югу от нее, через деревню Утица, занимая линию, по которой, видимо, в 1870 г. пролегла железная дорога Москва — Смоленск.

Между Новой и Старой Смоленскими дорогами, которые вели на Москву, и происходили основные бои Бородинской битвы.

… войска… герцога д’Абрантеса. — Имеется в виду Жюно, Жан Андош (1771–1813) — французский военачальник, дивизионный генерал (1801), герцог д’Абрантес (1808; Абрантес — французское название города Абрантиш в Португалии, из которого генерал Жюно начал в 1807 г. свое победоносное наступление на Лиссабон); бывший адъютант Бонапарта; участвовал в осаде Тулона (1793), Итальянском походе (1796–1797), Египетской экспедиции (1799–1800); в ноябре 1807 г., командуя 25-тысячным корпусом, захватил Португалию и в 1808 г. был назначен ее генерал-губернатором, но вскоре потерпел там поражение от генерала Уэлсли, будущего герцога Веллингтона, и был вынужден эвакуировать оттуда французские войска; в 1810–1811 гг. воевал в Испании; в 1812 г. командовал VIII Вестфальским корпусом и участвовал в Бородинском сражении, безуспешно штурмуя Семеновские флеши, но из-за ряда серьезных военных неудач был отстранен от командования и вскоре уволен со службы; страдая психическим расстройством, выбросился из окна и через несколько дней скончался.

223… Молодая гвардия и польская дивизия генерала Клапареда… —

Императорская гвардия, которая была создана 18 мая 1804 г. на основе прежней Консульской гвардии, учрежденной 28 ноября 1799 г., в период Консульства, для охраны жизни консулов и начиная с 1800 г. использовавшейся также в сражениях, являлась элитным воинским подразделением, включавшим все виды войск — пехоту, кавалерию, артиллерию, инженерные части — и безоговорочно преданным лично императору, который мог опереться на нее в любых обстоятельствах; комплектовалась (на конкурсной основе) из самых доблестных и опытных солдат французской армии и использовалась для нанесения решающего удара в критический момент сражения; после того как в начале 1809 г. были созданы новые, менее привилегированные гвардейские части, комплектовавшиеся из новобранцев и получившие название "Молодая гвардия", прежние, ветеранские, стали именоваться "Старой гвардией" и считались сверхэлитными; во время Русского похода общая численность Императорской гвардии составляла 56 тысяч человек.

Клапаред, Мишель Мари (1774–1851) — французский военачальник, дивизионный генерал (1808), граф Империи (1808); с марта 1812 г. командовал Вислинским легионом польских войск, который через месяц был преобразован в дивизию Императорской гвардии и стойко сражался при Бородине; после первого отречения Наполеона перешел на службу к Бурбонам и остался верен им во время Ста дней; занимал высокие административные должности в королевской армии и в 1819 г. стал пэром Франции; после Июльской революции был отправлен в резерв.

… Батальоны Старой гвардии под командованием герцога Данцигского… — Герцог Данцигский — имеется в виду маршал Лефевр (см. примеч. к с. 196), получивший титул герцога Данцигского 28 мая 1807 г. за успешную осаду Данцига (соврем. Гданьск на севере Польши) весной 1807 г.

… маршал Бессьер держит свои отборные батальоны в резерве. — Бессьер — см. примеч. к с. 185.

… флеши, которые обороняют Багратион, Воронцов, Неверовский, принц Карл Мекленбургский и генерал Тучков, брат другого генерала Тучкова, незадолго до этого попавшего в плен в бою при Валутиной горе. — Багратион, Петр Иванович, князь (1765–1812) — русский полководец, герой Отечественной войны 1812 года; генерал от инфантерии (1809); потомок древней грузинской царской династии Багратиони; участник Итальянского и Швейцарского походов Суворова; в кампаниях 1805–1807 гг. отличился в боях при Шёнграбене, Прёйсиш-Эйлау, Фридланде; с марта 1812 г. командовал 2-й Западной армией; на первом этапе войны искусным маневром вывел свою армию на соединение с 1-й Западной армией Барклая де Толли; в Бородинском сражении командовал левым крылом русской армии; был тяжело ранен в ногу и спустя две недели, находясь в селе Симы Владимирской губернии, скончался от гангрены; в 1839 г. его прах был перенесен на Бородинское поле.

Генерал-майор М.С.Воронцов (см. примеч. к с. 26) в Бородинском сражении командовал сводной гренадерской дивизией в составе 2-й Западной армии; из четырех тысяч его солдат, оборонявших Семеновские флеши, уцелело только триста, и сам он был ранен. Неверовский, Дмитрий Петрович (1771–1813) — русский военачальник; в 1812 г. в чине генерал-майора командовал 27-й пехотной дивизией в составе 2-й Западной армии и за отличие в Бородинском сражении был произведен в генерал-лейтенанты; получил смертельное ранение в сражении под Лейпцигом. Мекленбург-Шверинский, Карл Август Христиан, принц (1783–1833) — третий сын Фридриха Франца I (1756–1837), с 1785 г. владетельного герцога Мекленбург-Шверинского; с 1798 г. состоял на русской службе; генерал-лейтенант (1812); в Бородинском сражении, имея чин генерал-майора (1800), командовал 2-й гренадерской дивизией в составе 8-го пехотного корпуса 2-й Западной армии, был ранен и за проявленное мужество произведен в генерал-лейтенанты; затем участвовал в заграничных походах русской армии (1813–1814), а в мае 1814 г., после окончания военных действий, уволился со службы.

Тучков — имеется в виду Александр Алексеевич Тучков (1778–1812), генерал-майор (1808), командир 1-й бригады 3-й пехотной дивизии в составе 3-го пехотного корпуса 1-й Западной армии; героически погиб при обороне Семеновских флешей, и тело его бесследно исчезло.

Генерал А.А.Тучков звался Тучковым 4-м, поскольку он имел трех старших братьев, также дослужившихся до генеральского чина. Его братьями были:

Николай Алексеевич Тучков (1765–1812), генерал-лейтенант (1799), в Бородинском сражении командовавший 3-м пехотным корпусом в составе 1-й Западной армии и смертельно раненный в боях за Утицкий курган;

Сергей Алексеевич Тучков (1767–1839), генерал-лейтенант (1829), в чине генерал-майора (1798) участвовавший в сражениях Отечественной войны 1812 года;

Павел Алексеевич Тучков (1776–1858), генерал-майор (1808); в сражении у Валутиной горы, командуя 2-й бригадой 17-й пехотной дивизии в составе 2-го пехотного корпуса 1-й Западной армии, был тяжело ранен и взят в плен, в котором находился до весны 1814 г. (после своего пленения был представлен Наполеону); в 1819 г. вышел в отставку.

Валутина гора — деревня в 10 км к востоку от Смоленска; 7 (19) августа 1812 г., после Смоленского сражения, там произошли кровопролитные арьергардные бои русских отрядов с французским корпусом маршала Нея, и это дало время переправиться через Днепр основным силам отступающей 1-й Западной армии.

… на том самом месте, где в наши дни стоит Спасо-Бородинский монастырь, ставший гробницей генерала Тучкова. — Спасо-

Бородинский женский монастырь, находящийся у деревни Семеновское, был основан в 1839 г. на месте гибели генерала А.А.Тучкова его вдовой М.М.Тучковой (см. примеч. к с. 232), ставшей первой игуменьей этой обители; упраздненный в 1929 г., монастырь возобновил свою деятельность в 1992 г.

… Генералу Тесту… удалось прорваться сквозь пояс укреплений… — Тест, Франсуа Антуан (1775–1862) — французский военачальник, бригадный генерал (1805), затем дивизионный (1814); барон Империи (1810); в 1812 г. командовал 2-й бригадой 5-й дивизии I армейского корпуса маршала Даву.

… Император тотчас приказывает Раппу заменить генерала Ком-пана. — Рапп, Жан (1771–1821) — французский военачальник, один из самых преданных Наполеону генералов, его адъютант; военную службу начал в 1788 г.; в 1803 г. получил чин бригадного генерала, а в 1805 г. — дивизионного; граф Империи (1809); отличился в сражениях при Маренго (1800), Аустерлице (1805) и Голы-мине (1806) и получил прозвище "Неустрашимый"; в 1807–1809 гг. исполнял обязанности коменданта Данцига; во время кампании 1809 г. отличился в сражении при Эсслинге и Асперне; 12 октября 1809 г. предотвратил покушение на императора, задержав Фридриха Штапса; в Бородинском сражении состоял адъютантом императора; в 1813 г. в течение года героически оборонял Данциг; во время Ста дней встал на сторону Наполеона, был командующим Рейнской армией и отвечал за оборону Страсбурга; при Второй реставрации вышел в отставку, однако в 1817 г. получил звание пэра Франции; оставил мемуары, которые были изданы в 1823 г.

224… тяжело ранен генерал Дюплен. — Дюплен, Жан (1771–1813) —

французский военачальник, бригадный генерал (1809); барон Империи (1809); в 1812 г. командовал 1-й бригадой 5-й дивизии I армейского корпуса Даву; в январе 1813 г. умер в Торне.

… оставить Бородино под охраной генерала Дельзона… — Дельзон, Алексис Жозеф (1775–1812) — французский военачальник, дивизионный генерал (1811); барон Империи (1808); в Бородинском сражении командовал 13-й дивизией IV армейского корпуса Евгения Богарне; был убит в сражении под Малоярославцем.

… взяв из своего корпуса три дивизии — Морана, Жерара и Бруссье — атаковать главный редут противника. — Моран, Шарль Антуан Луи Александр (1771–1835) — французский военачальник, дивизионный генерал (1805); граф Империи (1808); в Бородинской битве командовал 1-й дивизией I армейского корпуса Даву и, штурмуя Курганную высоту, был ранен; во время Ста дней присоединился к Наполеону и сражался при Ватерлоо; после второй реставрации был включен в проскрипционные списки, бежал из Франции и вернулся из эмиграции лишь спустя четыре года. Жерар, Этьенн Морис (1773–1852) — французский военачальник и государственный деятель; бригадный генерал (1806), затем дивизионный (23 сентября 1812 г.); маршал Франции (1830); барон Империи (1809), затем граф (1813); в Бородинском сражении исполнял обязанности командира 3-й дивизии I армейского корпуса Даву; при отступлении Великой армии командовал арьергардом корпуса Даву; во время Ста дней встал на сторону Наполеона; после второй реставрации эмигрировал в Бельгию и вернулся во Францию в 1817 г.; в 1827 г. был избран в Палату депутатов и примкнул к оппозиции; принял активное участие в Июльской революции 1830 года, после чего до ноября того же года возглавлял военное министерство и стал маршалом Франции; в 1833 г.

получил звание пэра Франции, а в 1834 г. в течение четырех месяцев был премьер-министром.

Бруссье, Жан Батист (1766–1814) — французский военачальник, дивизионный генерал (1805); граф Империи (1809); в 1812 г. командовал 14-й дивизией в составе IV армейского корпуса Евгения Богарне; после первой реставрации Бурбонов остался на службе, но вскоре скончался от апоплексического удара.

… солдаты генералов Ледрю и Компана вперемешку хлынули в редут… — Ледрю дез’Эссар, Франсуа Рош (1765–1844) — французский военачальник, дивизионный генерал (1811); барон Империи (1809); в Бородинской битве командовал 10-й пехотной дивизией III армейского корпуса маршала Нея; во время Ста дней примкнул к Наполеону; после падения Империи остался на службе; в 1831 г. вышел в отставку; в 1835 г. стал пэром Франции.

226… генерал Паскевич не смог его выдержать… — Паскевич, Иван

Федорович (1782–1856) — русский политический и военный деятель, гене рал-фельдмаршал (1829); генерал-адъютант (1825), граф Эриванский (1828), светлейший князь Варшавский (1831); военную службу начал в 1800 г. и спустя десять лет был произведен в генерал-майоры; в Бородинском сражении был командиром 26-й пехотной дивизии и, защищая центральный редут, проявил большое личное мужество; командовал войсками в русско-турецких войнах 1826–1828 гг. и 1828–1829 гг.; в 1827–1831 гг. был главнокомандующим на Кавказе; руководил подавлением Польского восстания 1830–1831 гг., а затем, с 1832 г. и до конца жизни, был наместником Царства Польского; в 1849 г. возглавлял экспедиционный корпус, разгромивший революцию в Венгрии.

… 30-й полк во главе с генералом Бонами прорвался на батарею. — Бонами де Бельфонтен, Шарль Огюст Жан Батист Луи Жозеф (Боннами; 1764–1830) — французский военачальник, бригадный генерал (1798); в Бородинском сражении командовал 3-й бригадой 1-й дивизии в составе I армейского корпуса Даву; во время атаки на Курганную высоту получил двенадцать штыковых ударов и был взят в плен; после возвращения в 1814 г. во Францию был произведен в генерал-лейтенанты.

Командиром 30-го полка, входившего в 3-ю бригаду и потерявшего во время атаки на Курганную высоту две трети личного состава, был полковник Шарль Жозеф Бюке (1776–1838), который через две недели после сражения был произведен в бригадные генералы.

… Являются Кутайсов и Ермолов. — Кутайсов, Александр Иванович, граф (1784–1812) — русский военачальник, генерал-майор (1806); сын И.П.Кутайсова (см. примеч. к с. 197), фаворита Павла I; герой Отечественной войны 1812 года; в Бородинском сражении командовал артиллерией всей русской армии и был убит, бросившись в штыковую атаку на захваченную французами Курганную высоту; его смерть лишила русскую артиллерию общего командования; тело убитого генерала не было найдено.

В Бородинском сражении А.П.Ермолов (см. примеч. к с. 341) был начальником штаба 1-й Западной армии.

… герой романа, герой поэзии, воспетый Марлинским и Лермонтовым. — Марлинский — псевдоним русского писателя А.А.Бестужева (см. примеч. к с. 353).

… получив в свое распоряжение три креста Святого Георгия… — Здесь имеется в виду солдатская награда — Знак отличия военного ордена Святого Георгия, введенный в 1807 г. и имевший ту же форму креста и тот же цвет ленты, что и офицерский орден; вручался солдатам за проявленную ими выдающуюся храбрость.

… посылает туда Остермана и Багговута с их корпусами. — Остерман-Толстой, Александр Иванович (1770–1857) — русский военачальник, генерал от инфантерии (1817); наследник громадного состояния графов Остерманов, граф (1796); генерал-адъютант (1814); в 1812 г. в чине генерал-лейтенанта, полученном им в 1806 г., командовал 4-го пехотным корпусом 1-й Западной армии и отличился в сражении при Бородине, где он лично водил в атаку свои части и был контужен; участвовал в заграничном походе 1813 г. и получил во время него тяжелое ранение; с 1817 г. в отставке; с 1825 г. и до конца жизни жил за границей.

Багговут, Карл Федорович (1761–1812) — русский военачальник, генерал-лейтенант (1807);эстляндский дворянин, состоявший на русской службе с 1779 г.; в 1812 г. командовал 2-м пехотным корпусом в составе 1-й Западной армии и с отличием действовал при Бородине; в октябре 1812 г. был убит в сражении при Тарутине.

… наибольшей опасности подвергается дивизия генерала Фриана… — Фриан, Луи, граф (1758–1829) — французский военачальник, дивизионный генерал (1800); граф Империи (1808); в 1812 г. командовал 2-й дивизией I армейского корпуса маршала Даву; во время Ста дней встал на сторону Наполеона и участвовал в сражении при Ватерлоо; с 1815 г. находился в отставке.

… посылает туда на помощь генерала Роге с Молодой гвардией… — Роге, Франсуа (1770–1846) — французский военачальник, дивизионный генерал (1811); барон (1808), а затем граф Империи (1814); в Бородинском сражении командовал 2-й дивизией Молодой гвардии; участвовал в сражении при Ватерлоо и в 1816 г. был уволен; вернулся на службу после Июльской революции, в 1831 г. командовал подавлением Лионского восстания и в том же году стал пэром Франции.

… Лористон тем временем выставляет против передней линии противника батарею из двадцати четырех орудий. — Лористон, Жак Александр Бернар Ло (1768–1828) — французский военный деятель и дипломат; дивизионный генерал (1805), граф Империи (1808); товарищ Бонапарта по артиллерийской школе; в 1811–1812 гг. посол в России; в Русском походе состоял в свите императора и был его адъютантом; осенью 1812 г. был отправлен Наполеоном к М.И.Кутузову с предложениями о мирных переговорах; в 1814 г. перешел на службу к Бурбонам и получил звание пэра (1815), титул маркиза (1817) и маршальский жезл (1823).

227… посылает против них карабинеров генерала Польтра и генерала

Шуара, кирасир генерала Сен-Жермена, гусар генерала Пажоля и конных егерей генерала Брюйера. — Польтр де Ламот, Пьер Луи Франсуа (1774–1840) — французский кавалерийский военачальник, бригадный генерал (1811); барон (1809); в Бородинском сражении командовал 3-й бригадой 4-й дивизии кирасир в составе II корпуса Кавалерийского резерва.

Шуар, Луи Клод (1771–1843) — французский кавалерийский военачальник, бригадный генерал (1811), барон (1808); в Бородинском сражении командовал 2-й бригадой 4-й дивизии кирасир в составе II корпуса Кавалерийского резерва.

Сен-Жермен, Антуан Луи Декре (1761–1835) — французский военачальник, дивизионный генерал (1809); барон (1809); в Бородинском сражении командир 1-й дивизии кирасир в составе I корпуса Кавалерийского резерва.

Пажоль — см. примеч. к с. 217.

Брюйер, Пьер Жозеф (1772–1813) — французский кавалерийский военачальник, дивизионный генерал (1809); барон (1808); в Бородинском сражении командовал 1-й дивизией легкой кавалерии в составе I корпуса Кавалерийского резерва; был убит пушечным ядром во время Саксонской кампании.

… вице-королю пришлось искать укрытия в рядах 84-го полка. — 84-й пехотный полк входил в состав 1-й бригады V армейского корпуса Евгения Богарне; командовал им полковник Жан Годан Клод Пего (1774 — 1819).

… семь тысяч казаков Платова… — Платов, Матвей Иванович (1751–1818) — русский генерал от кавалерии (1809), граф (1812); атаман Донского казачьего войска (с 1801 г.), герой Отечественной войны 1812 года; начал службу в тринадцать лет; отличился в русско-турецких войнах 1768–1774, 1787–1791 и 1806–1812 гг.; во время французского вторжения командовал казачьим корпусом; в Бородинском сражении участвовал в рейде генерала Уварова; затем организовал на Дону сильное казачье ополчение, с которым прибыл в Тарутино; активно действовал, преследуя армию Наполеона; участвовал в заграничных походах 1813–1814 гг. и пользовался в Европе огромной популярностью.

… Что же касается кавалерийского корпуса Уварова… — Уваров, Федор Петрович, граф (1773–1824) — русский военачальник и государственный деятель, генерал от кавалерии (1813), генерал-адъютант (1798); участник подавления Польского восстания (1793), Русско-австро-французской войны 1805 г., Русско-турецкой войны 1806–1812 гг.; в 1798 г. был произведен в генерал-майоры, в 1800 г. стал шефом Кавалергардского полка и в том же году получил чин генерал-лейтенанта; в 1812 г. командовал 1-м резервным кавалерийским корпусом в составе 1-й Западной армии; отличился в Бородинском сражении, совершив со своей кавалерией вместе с казаками глубокий обход левого фланга французов и выйдя им в тыл; затем участвовал в сражениях под Вязьмой и Красным и в заграничных походах 1813–1814 гг.; в 1821–1824 гг. командовал русской гвардией; с 1823 г. был членом Государственного совета… Морис Межан ранен… — Межан, Морис Ромен (? —?) — капитан, адъютант Евгения Богарне.

… Джиффленга… выбит из седла. — Джиффленга, Алессандро де Редже, граф ди (1774–1842) — пьемонтский офицер, адъютант Евгения Богарне, бригадный генерал (15 августа 1812 г.); участвовал в Русском походе 1812 года; после падения Наполеона вернулся в Италию, состоял в заговоре против австрийского господства и был приговорен к изгнанию; в 1839 г. получил помилование и в 1841 г. стал мэром своего родного города Верчелли.

228… Моран ранен, и его заменяет генерал Ламбер. — Ламбер, Урбен

Франсуа (1773–1814) — французский военачальник, бригадный генерал (1811); барон Империи (1808).

Однако на самом деле дивизионного генерала Морана, получившего ранение при штурме Курганной высоты, на посту командира 1-й дивизии сменил не Ламбер (Lambert), а бригадный генерал барон Жан Пьер Ланабер (Lanabere; 1770–1812), смертельно раненный в тот же день пушечным ядром и скончавшийся 16 сентября в Можайске.

… Кавалерия Корфа, Палена, конногвардейцы и кавалергарды во весь опор мчатся в атаку. — Корф, Федор Карлович, барон (1774–1826) — русский кавалерийский военачальник, генерал-майор (1800), генерал-адъютант (1810); эстляндский дворянин; в 1812 г. командир 2-го кавалерийского резервного корпуса 1-й Западной армии, командовавший в Бородинской битве также и 3-м кавалерийским корпусом генерала Палена; за мужество, проявленное в этом сражении, был произведен в генерал-лейтенанты; отличился в сражении под Вязьмой, участвовал в заграничных походах русской армии в 1813–1814 гг.

Пален, Петр Петрович, граф фон дер (1778–1864) — русский кавалерийский военачальник, генерал от кавалерии (1827); генерал-адъютант (1827); сын графа П.А.Палена, главы заговора против Павла I; службу начал в 1792 г. ив 1800 г. был произведен в генерал-майоры; в 1812 г. командир кавалерийского корпуса, вошедшего в состав 1-й Западной армии; при отходе армии к Витебску, находясь во главе ее арьергарда, длительное время сдерживал натиск превосходящих сил противника; после сдачи Смоленска тяжело заболел, поэтому в Бородинском сражении не участвовал, и его корпус находился под командованием Корфа; 10 августа 1812 г. был произведен в генерал-лейтенанты; в армию вернулся в 1813 г. и участвовал в заграничных походах русской армии; принимал участие в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг. и в подавлении Польского восстания 1830–1831 гг.; в 1835–1841 гг. посол во Франции; с 1847 г. генерал-инспектор кавалерии.

… Даву вновь становится тем героем, каким он был при Экмюле… — Экмюль (Эггмюль) — селение в Баварии, в 50 км к северо-востоку от Мюнхена; 22 апреля 1809 г., во время Австро-французской войны 1809 г., Наполеон одержал там победу над австрийской армией, находившейся под командованием эрцгерцога Карла Людвига Габсбурга (1771–1847); в этом сражении особенно отличился маршал Даву, что принесло ему титул принца Экмюльского.

… прекрасный, как Клебер… — Клебер, Жан Батист (1753–1800) — один из талантливейших полководцев Французской республики, дивизионный генерал (1793); по образованию архитектор; в 70 — 80-х гг. служил в австрийской армии; в 1789 г. вступил в национальную гвардию Эльзаса; участвовал в войне с первой анти-французской коалицией и в Египетской экспедиции, которую он возглавил после отъезда Бонапарта из Египта (22 августа 1799 г.); крайне негативно относился к ее продолжению и вел переговоры с противником об эвакуации французской армии; 20 марта 1800 г. при Гелиополисе нанес сокрушительное поражение турецкой армии; 14 июня того же года был убит в Каире фанатиком-мусульманином.

… кажется неуязвимым, как Ахилл. — См. примеч. к с. 91.

229… врывается в редут через горжу. — Горжа — обращенный к тылу выход из укрепления.

… рядом с ним был обер-шталмейстер Арман Коленкур, герцог Виченцский, брат погибшего. — Коленкур, Арман Огюстен Луи де (1773–1827) — французский дипломат и государственный деятель; дивизионный генерал (1805); происходил из знатного пикардийского рода; с 1788 г. состоял на службе в армии и участвовал во многих сражениях; в 1801 г. отвозил поздравление первого консула Бонапарта императору Александру I по случаю его вступления на престол; с 1802 г. один из адъютантов Бонапарта; с 1804 г.

обер-шталмейстер императорского двора; в 1808 г. получил титул герцога Виченцского (Виченца — город в итальянской области Венето); в 1807–1811 гг. посол Франции в России, приложивший много сил для укрепления союза Франции и России и предотвращения войны между ними; сопровождал Наполеона в походе

1812 г. и вместе с ним уехал из России; с 1813 г. сенатор и в

1813–1814 гг. министр иностранных дел; во время Ста дней примкнул к Наполеону; после второй реставрации в политической жизни не участвовал; оставил интереснейшие мемуары.

… неприятель прижат к Псаревскому оврагу… — Псарево — деревня в 2 км к юго-востоку от Бородина, на левом берегу речки Стонец, позади левого фланга русской армии.

… заменил корпус Раевского, переставший существовать… — Раевский, Николай Николаевич (1771–1829) — русский военачальник, генерал-лейтенант (1808), генерал от кавалерии (1813); герой Отечественной война 1812 года; в Бородинском сражении командовал 7-м пехотным корпусом 2-й Западной армии, защищавшим Курганную высоту, на которой была установлена батарея из восемнадцати орудий ("батарея Раевского"); участвовал в заграничных походах русской армии 1813–1814 гг., затем командовал корпусом на юге России; с 1824 г. находился в отставке.

230… артиллерия, которой командовали Ларибуазьер, Сорбье, Пернет и, д’Антуар и Фуше… — Антуар де Вренкур, Шарль Никола д’ (1773–1852) — французский военачальник, дивизионный генерал (1810); граф Империи (1810); в 1812 г. начальник артиллерии IV пехотного корпуса Евгения Богарне; в 1831 г. был возведен в достоинство пэра Франции.

LV. Возвращение в Москву

… Наполеон, оглядываясь со Святой Елены на события этого страшного дня, сказал… — Дюма приводит далее выдержку из "Мемуаров Наполеона" ("Memoires de Napoleon", Paris, 1823; том 2, стр. 94 — 95).

231… В тот же вечер старый полководец письменно известил императора Александра, что он одержал безоговорочную победу… — М.И.Кутузов отправил Александру I короткий рапорт о сражении при Бородине лишь 27 августа; во втором донесении императору, от 29 августа, написанном уже при отступлении русской армии, из деревни Нара, он пишет: "Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришел нас атаковать".

… Император Александр… произвел Кутузова в фельдмаршалы… — М.И.Кутузов был произведен в генерал-фельдмаршалы 30 августа 1812 г.

232…. Примерно столько же потеряли австрийцы в сражении при Соль-ферино. — Сольферино — селение в Северной Италии, в 30 км к северо-западу от Мантуи; около него 24 июня 1859 г., во время Австро-итало-французской войны 1859 г., войска Франции и Пьемонта нанесли поражение австрийской армии. Общие потери австрийцев составили 22 тысячи человек, а их противников, французов и итальянцев, 17 тысяч. Дюма завершал свои путевые очерки о России в 1861 г., когда воспоминания об этом кровопролитном сражении были еще свежи.

… Монастырь построен его вдовой, получившей право стать здешней настоятельницей. — Женой генерала Александра Алексеевича Тучкова с 1806 г. была Маргарита Михайловна Нарышкина (1781–1852). Для нее это был уже второй брак: в шестнадцать лет она вышла замуж за Павла Михайловича Ласунского (1777–1828), но он повел себя недостойно, и в 1802 г. они были официально разведены.

В 1826 г., после скоропостижной смерти своего единственного сына Николая и ссылки в Сибирь своего брата Михаила Михайловича Нарышкина (1798–1863), участвовавшего в движении декабристов, М.М.Тучкова поселилась на Бородинском поле, на месте гибели мужа, рядом с построенной ею за шесть лет до этого церковью-усыпальницей, и на основе сложившейся там обшины вдов создала Спасское женское богоугодное общежительное заведение (1833), которое в 1838 г. получило статус монастыря; в том же году, пройдя обряд пострижения в мантию, она была под именем матери Марии посвящена в сан игуменьи основанной ею обители.

… Все, что осталось от храброго генерала, — это рука, оторванная чуть выше запястья. Вдова опознала ее по обручальному кольцу и перстню с бирюзой, который она подарила своему мужу. — Скорее всего, мы имеет дело лишь с красивой легендой: никаких исторических свидетельств этого сообщения Дюма не существует. Издательство благодарит научных сотрудников Государственного Бородинского военно-исторического музея-заповедника Александра Викторовича Горбунова и Елену Васильевну Семенищеву за квалифицированную помощь в разъяснении многих реалий, связанных со Спасо-Бородинским монастырем.

… на месте этого погребения г-жа Тучкова построила церковь, а рядом с церковью — монастырь; затем церковь и монастырь были обнесены общей каменной стеной. — Через несколько лет после гибели мужа М.М.Тучкова выкупила три десятины земли на месте Семеновских флешей и в 1818–1820 гг. построила там поминальную церковь Спаса Нерукотворного, ставшую усыпальницей Тучковых-Нарышкиных; монастырские кельи и ограда с башнями были сооружены в 1836–1840 гг.

233… Помяни, Господи, во царствии Твоем Александра, на брани убиен ного, и отрока Николая. — Имеется в виду единственный сын Тучковых — Николай Александрович Тучков (1811–1826), отличавшийся хрупким здоровьем и умерший 16 октября 1826 г., в возрасте пятнадцати лет.

… Сын был похоронен рядом с останками отца. — Николая Тучкова похоронили в склепе церкви Спаса Нерукотворного — там, где впоследствии упокоилась и игуменья Мария, однако его имя было начертано на символической могиле отца, что и ввело в заблуждение Дюма.

… С противоположной стороны церкви находится могила вдовы генерала и ее брата. — Имеется в виду Александр Михайлович Нарышкин (1800–1846) — младший брат Маргариты Михайловны Тучковой, штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка, похороненный в Спасо-Бородинском монастыре.

… Блажен егоже избрал и приял ecu вселится во дворех Твоих. — Это церковнославянский перевод пятого стиха 64-го псалма царя Давида (в синодальном переводе Библии: "Блажен, кого Ты избрал и приблизил, чтобы он жил во дворах Твоих").

… письмо, написанное императрицей Марией в связи со смертью великой княжны Александры. — Имеется в виду императрица Мария Александровна, урожденная принцесса Максимилиана Вильгель-мина Гессенская (1824–1880), с 1841 г. супруга великого князя Александра Николаевича, будущего императора Александра II, которая при жизни М.М.Тучковой была еще великой княгиней.

В декабре 1840 г., при переходе невесты цесаревича в православие, настоятельница Спасо-Бородинского монастыря исполняла обязанности ее восприемницы, и с тех пор, до самой кончины игуменьи, они состояли в переписке.

Великая княжна Александра Александровна (1842–1849) — старшая дочь великой княгини Марии Александровны и великого князя Александра Николаевича, к которой родители были необычайно привязаны и которая скончалась на седьмом году жизни, 16 июня 1849 г., после внезапной тяжелой болезни; известно, что во время болезни дочери великая княгиня обменивалась письмами с бородинской настоятельницей и послания эти были выставлены в мемориальных покоях игуменьи, однако они не сохранились.

… Нас любезно приняла нынешняя настоятельница монастыря, княгиня Урусова. — Игуменьей Спасо-Бородинского монастыря после смерти его первой настоятельницы (1852) стала княгиня Софья Васильевна Волконская, урожденная княжна Урусова (1809–1884), в монашестве Сергия, которая вступила в монастырь в 1848 г., лишившись мужа, князя Александра Андреевича Волконского (ок. 1774–1847) и четырех малолетних детей; с 1871 г. и до конца жизни она была игуменьей Вознесенского монастыря в Москве.

… У меня есть такие четки, привезенные, правда, из Иерусалима не мною, а моей дочерью… — Имеется в виду Мари Александрина (1831–1878) — признанная отцом дочь Дюма и его любовницы актрисы Белль Крельсамер (ок. 1800–1875); художница и романистка; в Иерусалиме она побывала весной 1861 г.

234… восточный склон холма, где находился Главный редут и где теперь стоит памятная колонна в честь сражения. — Речь идет о Главном монументе на Бородинском поле (см. примеч. к с. 112).

… Это могила князя Багратиона: раненный… 7 сентября, он умер 24-го числа того же месяца во Владимирской губернии. — П.И.Багратион скончался 12 (24) сентября 1812 г. в селе Симы (Сима) Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии, которое принадлежало князю Борису Андреевичу Голицыну (1766–1822), женатому на Анне Александровне, урожденной княжне Грузинской (1763–1842), дальней родственнице Багратиона; в 1839 г. прах героя был перенесен на Бородинское поле, где в 1932 г. его могила, которую в 1858 г. видел Дюма, была осквернена и разорена; восстановленная в 1987 г., она представляет теперь собой лишь кенотаф.

… вполне стоят могил на сельском кладбище, даже если оно воспето Греем и Дел илем. — Грей, Томас (1716–1771) — английский поэт, профессор Кембриджского университета; писал торжественные оды в стиле классицизма, однако славой своей обязан "Элегии, написанной на сельском кладбище" ("Elegy written in a country churchyard"; 1749), созданной уже в духе сентиментализма и отразившей демократические симпатии автора.

Дел иль, Жак (1738–1813) — французский поэт, мастер описательной и дидактической поэзии; автор поэмы "Сады" (1782); член Французской академии (1774).

235… позаимствуем у г-на Фена несколько исполненных душевной боли строк из его "Заметок о 1812 годе". — Дюма приводит далее слова из главы III седьмой части (том 2, стр. 258) упоминавшегося выше сочинения барона Фена (см. примеч. к с. 215).

… поручил врачам своей медицинской службы, Рибу и Лерминье… — Риб, Франсуа (1765–1842) — известный французский врач, земляк и друг Ларрея; в 1812 г. дежурный хирург медицинской службы императора.

Лерминье, Теодорик (? —?) — в 1812 г. дежурный врач медицинской службы императора; как и Риб, упоминается в мемуарах Ларрея.

… г-н де Бово, молодой лейтенант карабинеров… — Биографических сведений об этом персонаже (Beavau, или Beauveau) найти не удалось.

… Ларрей подтверждает этот факт в своих "Записках". — Далее Дюма дает точную выдержку из мемуаров Ларрея (том IV, стр. 85), которую приводит в своем сочинении и Фен. Заметим, однако, что Ларрей ни слова не говорит о раненом лейтенанте Бово, которого при отступлении армии взял в свой экипаж Наполеон, но об этом факте упоминает Фен, а также Гурго (глава VIII, стр. 351).

236… В 1839 году император Николай… устроил представление битвы на Москве-реке, в котором участвовало сто восемьдесят тысяч солдат. — Имеется в виду реконструкция событий Бородинского сражения, которая была осуществлена во время грандиозных торжеств, проходивших 26 августа 1839 г. в честь его 27-й годовщины и приуроченных к открытию памятника на поле битвы.

239… наш московский гардероб был дополнен меховыми сапогами и полным ассортиментом домашних туфель из Торжка. — Торжок — уездный город Тверской губернии (ныне районный центр Тверской области), в 60 км к северо-западу от Твери, на реке Тверца; известен с 1139 г.; в древности носил название Новый Торг; в кон. XV в. вошел в состав Московского великого княжества; издавна славился золотым шитьем, выделкой кож, а также производством разноцветных сафьяновых и бархатных туфель, шитых золотом.

… нас обеспечил им ректор университета… — Ректором Московского университета в это время, с 1850 по 1863 гг., был известный хирург Аркадий Алексеевич Альфонский (1796–1869).

… Переводчик носил благозвучное имя — Калино. — Возможно, сопровождал Дюма в его поездке по России в конце 1858 — начале 1859 г. и служил ему переводчиком Александр Иванович Калино (1835 —?) — студент Московского университета, поступивший на его юридический факультет 1854 г., в 1855–1857 гг. служивший в армии и участвовавший в Крымской войне, в 1857 г. вновь зачисленный в университет и закончивший обучение в 1862 г.

240… самые примечательные места на этой дороге — села Пушкино и Рахманово. — Пушкино — старинное село в Московском уезде (с 1925 г. город в Московской области, районный центр), в 30 км к северу от Москвы, на Троицком тракте — дороге в Троице-Сергиеву лавру; известно с 1499 г.

Рахманово — старинное село в Пушкинском районе Московской области, в 20 км к северо-востоку от Пушкина, на Троицком тракте; в Смутное время носило название Рахманцово; известно своей церковью в стиле классицизма, посвященной Вознесению Господню (1802).

… Выезжая из Москвы, вы какое-то время следите глазами за Мытищинским акведуком, построенным Екатериной… — Имеется в виду Ростокинский акведук — один из пяти акведуков Мытищинского самотечного водопровода, построенного по указу Екатерины II в 1779–1804 гг. для снабжения Москвы питьевой водой из мытищинских ключей в верховьях Яузы; переброшен через долину Яузы в селе Ростокино (ныне в черте Москвы) и напоминает по конструкции древнеримские водоводы; тянется по правую сторону от дороги в Троице-Сергиеву лавру; состоит из 21 арки, имеет в длину 356 м и высоту 19 м; его строителями были военные инженеры Фридрих Виллимович Бауэр (Фридрих Вильгельм; 1734–1783) и Иван Кондратьевич Герард (Иоганн Конрад; 1720–1808); в 1853–1858 гг. подвергся серьезной реконструкции.

… он подает воду в огромную Сухареву башню — водный резервуар Москвы. — Сухарева башня, одна из главных достопримечательностей старой Москвы, была сооружена архитектором М.И.Чоглоковым в 1692–1695 гг. на месте прежних деревянных Сретенских ворот Земляного города, которые в кон. XVII в. охраняли стрельцы полковника Лаврентия Сухарева; в 1828 г. на втором этаже башни, имевшей высоту 64 м, был устроен чугунный резервуар, в который с помощью паровых насосов подавалась вода из Мытищинского водопровода, и она стала водонапорной башней, откуда вода поступала на водоразборные фонтаны; в 1934 г. башня была разрушена.

LV1. Троицкий монастырь

241… Это живое средневековье — как Эгморт, как Авиньон… — Об Эгморте и Авиньоне см. примеч. к с. 5.

… в обители святого Сергия вполне можно отважиться на четыре часа мучений. — Святой Сергий Радонежский (в миру — Варфоломей; ок. 1314–1392) — русский церковный и политический деятель, преобразователь монашества в Северной Руси, основатель и игумен Троице-Сергиева монастыря; обладал необычайным духовным воздействием на окружающих; положил начало общинножи-тельному уставу в русских монастырях; поддерживал проводимую московскими князьями политику объединения Руси и их борьбу против татарского ига.

242… первые анахореты, отшельники Фиваиды, разве не спали на камнях? — Фиваида — область в южной части Верхнего Египта, со столицей в Фивах; во время жестоких гонений, предпринятых императором Децием (ок. 200–251; правил с 249 г.) против христиан, многие из них удалились в здешние пустыни, чтобы вести отшельническую жизнь.

… у дверей Успенского собора, слева от входа… — Пятиглавый Успенский собор, построенный в 1559–1585 гг. по повелению Ивана Грозного, самый большой в Троице-Сергиевой лавре и по архитектуре напоминающий одноименный собор Московского Кремля, расположен на восточной стороне соборной площади.

… при мне рассказывали моему старому другу г-ну де Вильнаву. — Имеется в виду либо Матьё Гийом Терез Вильнав (1762–1846) — литератор, адвокат, переводчик, педагог, библиофил, собиратель автографов, отец Мелани Вальдор, урожденной Вильнав (1796–1871), поэтессы и романистки, любовницы Дюма в 1827–1831 гг., либо, возможно, ее младший брат Теодор Вильнав (1798–1866) — поэт, драматург и переводчик.

… прочитал на плите имя Авраама Лопухина. — Бытовала легенда, что Авраам Лопухин (см. примеч. к с. 152) избежал казни и укрылся в Троицком монастыре.

243… нашел в углу гробницу Бориса Годунова, его сына Федора и его дочери Ксении, которую изнасиловал Лжедмитрий… — Годунов, Федор Борисович (1589–1605) — сын царя Бориса Годунова и его жены Марии Григорьевны, дочери Малюты Скуратова, в течение 49 дней (с 13 апреля по 1 июня 1605 г.) занимавший царский престол; был арестован сторонниками Лжедмитрия I и убит вместе с матерью; их тела, вместе с останками Бориса Годунова, извлеченными из гробницы в Архангельском соборе Московского Кремля, были по приказу Лжедмитрия I погребены без отпевания в московском Варсонофьевском монастыре, а в сентябре 1605 г., по повелению царя Василия Шуйского, торжественно перезахоронены на паперти Успенского собора Троицкого монастыря (нынешнее каменное надгробие над могилами семьи Годуновых было устроено в 1780 г.).

Годунова, Ксения Борисовна (1582–1622) — царевна, дочь Бориса Годунова, славившаяся своей красотой и дарованиями; после убийства брата была в течение пяти месяцев наложницей Лжедмитрия I, а затем под именем инокини Ольги пострижена в монахини; сменила много обителей, а умерла во владимирском Успенском Княгинином монастыре и была похоронена возле могил своих родных в Троицком монастыре.

… Иван Грозный… глубоко почитал святого Сергия, в чью раку он был положен в самый день рождения своим отцом Василием Ивановичем. — Согласно преданию, сына великого князя Василия III Ивановича, будущего царя Ивана Грозного, крестили в Троице-Сергиевом монастыре и после крещения положили в раку святого, как бы поручая младенца его покровительству.

… Рака святого… вся из позолоченного серебра. — Серебряная рака святого Сергия, сменившая прежнюю, деревянную, была даром Ивана Грозного: ее изготавливали около тридцати лет, и она была передана в монастырь в 1585 г., уже после смерти царя.

244… Она находится в Троицком соборе… — Белокаменный Троицкий собор, древнейшее из сохранившихся в Троицком монастыре сооружений и его главный соборный храм, был построен игуменом Никоном в 1422–1423 гг. во славу преподобного Сергия.

… этот шатер был подарен в 1737 году императрицей Анной. — Серебряная сень на четырех столбах, весом в двадцать пять пудов, установленная над ракой преподобного Сергия в Троицком соборе в 1737 г., была изготовлена по рисунку придворного художника Луи Каравака (1684–1754) в мастерской московского чеканщика Давида Прифа.

… где после похода на Москву татар под водительством Едигея патриарх Никон нашел тело святого Сергия. — Едигей (ок. 1352 — ок. 1419) — могущественный золотоордынский военачальник, шурин Тамерлана, в 1400 г. ставший фактическим правителем Золотой Орды и по своему желанию назначавший и свергавший ханов; в 1408 г. совершил вторжение в русские земли, во время которого был разорен Троицкий монастырь.

Никон Радонежский (? — 1426) — ближайший ученик и помощник преподобного Сергия, который за пол года до смерти назначил его своим преемником на посту игумена Троице-Сергиевой обители, но, поскольку бремя настоятельства тяготило его, он вскоре уступил эту должность Савве Сторожевскому (см. примеч. к с. 214) и лишь шесть лет спустя по настоянию монахов снова стал ее отправлять.

Однако Дюма смешивает здесь троицкого игумена Никона с его тезкой — патриархом Никоном (см. примеч. к с. 222).

…В Москве, во дворце этого самого патриарха Никона… — Патриарший дворец, находящийся на территории Московского Кремля, был построен для патриарха Никона в 1653–1655 гг.; в XVIII–XIX вв. в нем размещалась Московская синодальная контора.

… нам показали некоторые из его священнических облачений: омофор — нечто вроде столы… — Здесь имеется в виду великий омофор — часть архиерейского служебного облачения: длинная широкая лента с изображением крестов, которая, огибая шею, спускается с левого плеча одним концом на грудь, а другим — на спину; символизирует пропавшую овцу из евангельской притчи, на плечах принесенную в дом добрым пастором (Лука, 15: 4–7; Матфей, 18: 12–13); его аналогом в католической церкви является паллиум.

Стола — элемент литургического облачения католического священника: длинная шелковая лента с нашитыми на нее крестами, огибающая шею и обоими концами спускающаяся на грудь; ее аналогом в православной церкви служит епитрахиль, которую полагается носить простым иереям.

… поляки… осадили его в 1609 году, предводительствуемые своим великим гетманом Сапегой. — Речь идет о шестнадцатимесячной осаде Троице-Сергиева монастыря польско-литовскими войсками в 1608–1610 гг. (см. примеч. к с. 84).

245… брат Авраамий Палицын ходил по стране, проповедуя священную войну… — Авраамий (в миру — Аверкий Иванович Палицын;? — ок. 1626) — русский церковный деятель, историк и дипломат, с 1608 г. келарь Троице-Сергиева монастыря; в 1612 г. содействовал победе ополчения под руководством Д.Пожарского и К.Минина; участвовал в Земском соборе 1613 г.; в 1618 г. организовывал оборону Троицкого монастыря против осаждавших его польских войск; автор "Сказания об осаде Троицкого монастыря", изданного в 1784 г.

… после семи месяцев безуспешной осады, поляки запросили мира. Он был подписан в 1618 году в деревне Деулино… — Деулино — деревня в 5 км к северу от Троице-Сергиева монастыря, входившая в его владения.

В 1617 г., спустя семь лет после окончания шестнадцатимесячной осады Троицкого монастыря в 1608–1610 гг. (так что Дюма смешивает здесь два различных эпизода русской истории), польский королевич Владислав (1595–1648), с 1633 г. король Владислав IV, сын Сигизмунда III (1556–1632; польский король с 1587 г.), в конце лета 1610 г. провозглашенный частью московского боярства русским царем и формально остававшийся им до осени 1612 г., решил отвоевать московский престол, который к этому времени уже четыре года занимал Михаил Романов. Осенью 1618 г. его войска подошли к Москве и в октябре — ноябре осаждали Троицкий монастырь, однако ни столицу, ни оборонявшуюся обитель взять им не удалось. Тем не менее в декабре 1618 г., под давлением церковных властей, опасавшихся за судьбу Троицкого монастыря, в Деулино было подписано крайне тяжелое для Московского государства перемирие с Речью Посполитой, по условиям которого поляки получили значительную часть западных русских земель, включая Смоленск.

… В 1764 году, когда Екатерина конфисковала имущество Церкви в пользу государства… — 26 февраля 1764 г. Екатерина II подписала указ о секуляризации монастырского землевладения; в соответствии с этим указом все имения Синода, архиерейских кафедр и монастырей, во владении которых находилось около 900 тысяч крестьян мужского пола и более 8 миллионов десятин угодий, поступали в казну; монастырям были оставлены лишь небольшие сады, огороды и пастбища, и взамен они стали получать денежное содержание.

… Святой Сергий родился в Ростове в 1315 году. — Ростов (Ростов Великий) — старинный русский город, расположенный в Ярославской области, на берегу озера Неро, в 200 км к северо-востоку от Москвы, на пути в Ярославль; в летописях впервые упомянут в 862 г.; с 1207 г. центр самостоятельного княжества; в 1474 г. был присоединен к Московскому государству.

Согласно церковной традиции, преподобный Сергий родился 3 мая 1314 г. в деревне Варницы у западной окраины Ростова, в имении своих родителей.

… попросил у князя Андрея Радонежского кусок земли… — Андрей Владимирович Радонежский (ок. 1380–1426) — внук Ивана Калиты, князь Радонежский и Боровский с 1410 г., князь Серпуховской с 1422 г.; умер от морового поветрия вместе со своими братьями и похоронен в Троицком соборе лавры.

Заметим, что Троицкая обитель была основана преподобным Сергием Радонежским за несколько десятков лет до рождения князя Андрея Радонежского.

246… оникс, найденный в Сибири и подаренный Потемкиным митрополиту Платону. Он несет на себе природный отпечаток распятия, у подножия которого молится коленопреклоненный человек. — Из этого камня для митрополита Платона (см. примеч. к с. 233) была изготовлена усыпанная бриллиантами и жемчугом панагия (нагрудная иконка с изображением Богоматери, знак архиерейского достоинства), хранившаяся в ризнице Троицкой лавры.

… ресторан "Троица" в Москве. — Сведений об этом заведении найти не удалось.

… рассматривал надписи на безвкусном обелиске, воздвигнутом посреди двора митрополитом Платоном… — Обелиск с памятными надписями, прославляющими исторические заслуги Троице-Сергиевой лавры перед отечеством, был установлен посреди ее Соборной площади в 1792 г., в год четырехсотлетия со дня смерти Сергия Радонежского.

247… Вифанский монастырь — место рождения отца и матери святого Сергия. — Спасо-Вифанский мужской монастырь, находившийся на восточной окраине Сергиева Посада (в нынешнем поселке Птицеград), возник в 1783 г. как пустынь, основанная архимандритом Троице-Сергиевой лавры, будущим митрополитом Платоном; статус самостоятельного монастыря получил в 1797 г.; Вифанией назван по нижнему храму соборной Спасо-Преображенской церкви, который был посвящен воскресению Лазаря, евангельского персонажа, воскрешенного в Вифании Палестинской Иисусом Христом; здания монастыря, упраздненного в 1918 г. и затем частично разрушенного, восстанавливаются с 2007 г.

Родителями Сергия Радонежского были ростовский боярин Кирилл и его жена Мария, переселившиеся ок. 1328 г. в Радонеж, принявшие затем постриг и ок. 1337 г. почившие в Хотьковском Покровском монастыре; к Спасо-Вифанскому монастырю, который был основан в кон. XVIII в., они никакого отношения не имели.

… безобразное устройство, имеющее некоторое сходство с коровой Дедала или быком Фалариса… — Дедал — персонаж древнегреческой мифологии, искусный мастер, художник и скульптор из Афин; считался изобретателем многих инструментов; совершив убийство, был изгнан из родного города и нашел приют у критского царя Миноса, которому он оказал бесценные услуги (в частности, построил ему дворец Лабиринт), но затем, когда царь лишил его свободы, бежал на Сицилию к царю Кокалу. Для жены царя Миноса, Пасифаи, воспылавшей любовной страстью к белому жертвенному быку, Дедал изготовил полую деревянную корову, и, забираясь в нее, царица отдавалась животному.

О Фаларисе см. примеч. к с. 299.

248… В его церкви находится гроб, который святой Сергий променял на позолоченную раку… — После того как в 1422 г. игумен Никон нашел мощи преподобного Сергия, они были переложены из дубового гроба, в котором он был похоронен в 1392 г., в деревянную раку и покоились там вплоть до 1585 г., когда их поместили в серебряную раку, устроенную Иваном Грозным; что же касается гроба, то он хранился в Троице-Сергиевой лавре как одна из ее величайших святынь, а в 1786 г. был перенесен в Спасо-Преображенский собор нового Спасо-Вифанского монастыря, где и стоял до 1918 г. (теперь он находится в Успенском соборе лавры).

… нечто вроде природного алтаря — с ручейками, лужайками и деревьями… — Речь идет о совершенно необычном алтаре, воздвигнутом в соборной двухпрестольной Спасо-Преображенской церкви Спасо-Вифанской обители: место иконостаса занимал макет евангельской горы Фавор, устланной мхами, украшенной цветами, кустарниками и фигурками зверей, а на вершине ее, куда вели две симметричные круговые лестницы, высился престол Преображения Господня; внизу, в основании горы, был вход в пещеру праведного Лазаря, где стоял нижний престол церкви и хранился дубовый гроб святого Сергия.

… митрополита Платона, которого в современной России… явно склонны ставить выше его древнегреческого тезки. — О древнегреческом Платоне см. примеч. к с. 31.

…За исключением шкафа, подаренного Людовиком XVI… — О Людовике XVI см. примеч. к с. 233.

… Он в святости своей — подобье Аарона. — Аарон — персонаж Ветхого Завета, старший брат Моисея и его сподвижник при освобождении евреев из египетского плена; первый еврейский первосвященник, обладавший, в отличие от косноязычного Моисея, даром красноречия.

… Как Златоуст речист, он мудр, как Августин… — Иоанн Златоуст (ок. 349–407) — выдающийся церковный деятель, архиепископ Константинопольский в 398–404 гг., знаменитый проповедник и богослов; обретя своими красноречивыми обличениями много могущественных врагов, окончил жизнь в ссылке.

Святой Августин (354–430) — христианский богослов и церковный деятель, влиятельнейший проповедник, автор многих религиозных сочинений; один из известнейших отцов католической церкви; был причислен к лику святых.

… если бы вам велели сочинить по-русски то, что написал по-французски г-н Белосельский, вы оказались бы в чрезвычайно затруднительном положении. — Белосельский (в оригинале Belasetsky, а в дневниковой записи Дюма — Belosetsky) — скорее всего, имеется в виду упоминавшийся выше (см. примеч. к с. 333) князь Александр Михайлович Белосельский (Beloselsky), дипломат, пропагандировавший в Европе церковную деятельность митрополита Платона, поэт, писавший стихи исключительно на французском языке.

LVI. Дорога в Елпатьево

249… Пусть не ждут от меня никаких сведений об этом озере, кроме одного: в нем водятся сельди… — Имеется в виду Плещеево озеро (см. примеч. к с. 119), в котором водится знаменитая переславская ряпушка (лат. coregonus albula pereslavicus), или "переславская сельдь" — реликтовая рыба из семейства сиговых, некогда в больших количествах поставлявшаяся к царскому столу, а ныне находящаяся под угрозой уничтожения.

250… ожидал увидеть нечто вроде Монмартра или Чимборасо… — Монмартр — холм высотой около 130 м в северной части современного Парижа, самая высокая точка французской столицы; расположенные на нем кварталы вошли в черту города только в 1860 г. и долго сохраняли полусельский характер.

Чимборасо — см. примеч. к с 70.

… Тогда я еще не видел в Сураме шестидесяти двух волов, впряженных в карету английского посла в Персии… — Сурам (другое название — Лихский хребет) — горный хребет в Грузии, соединяющий Большой и Малый Кавказ; отделяет Колхидскую низменность от Куринской впадины, являясь границей между влажным средиземноморским климатом Западного Закавказья и полупустынным климатом Восточного Закавказья; максимальная высота — 1 926 м; самый низкий перевал на нем, Сурамский, лежит на высоте 949 м. В главе LII своей книги "Кавказ" Дюма упоминает, что за месяц до него английский посол Мюррей — это был сэр Чарлз Август Мюррей (1806–1895), посол в Иране в 1854–1855 и 1857–1859 гг., — переваливал через Сурамский хребет, и при этом в три его экипажа были впряжены шестьдесят волов.

… исчезну в зыбучих песках, ни дать ни взять как граф Эдгар Равенс-вуд… — Эдгар Равенсвуд — один из главных персонажей исторического романа Вальтера Скотта "Ламмермурская невеста" ("The Bride of Lammermoor"; 1819), влюбленный в Люси Эштон, браку с которой мешает ненависть их семейств. В последней, 35-й главе романа Эдгар Равенсвуд мчится верхом на лошади, торопясь на поединок с братом своей возлюбленной, обвинившим его в гибели Люси, и погибает в зыбучих песках.

251… встаньте, прелестная сильфида. — Сильфиды (и сильфы) — в кельтской и германской мифологии, а также в средневековом фольклоре многих западноевропейских народов духи воздуха, легкие подвижные существа женского (сильфида) и мужского (сильф) пола.

… Я на два года моложе тебя. — Д.П.Нарышкин, родившийся в 1797 г., был на пять лет старше Дюма.

253… Они могли бы сдвинуть с места 80-фунтовую пушку… — Фран цузская бомбовая пушка образца 1841–1848 гг., сконструированная артиллерийским генералом Анри Жозефом Пексаном (1783–1854) и стрелявшая 80-фунтовыми ядрами (39,2 кг), весила 3,76 т.

255… сегодня, 16 июля 1861 года, сидя за этими строками на другом конце Европы, на террасе дворца Кьятамоне… — Дворец Кьята -

моне (Казино Реале аль Кьятамоне) — бывшая летняя резиденция неаполитанских королей, находившаяся на одноименной улице в западной части Неаполя (на месте нынешнего владения № 55), почти на самом берегу Неаполитанского залива, на террасе, поросшей столетними каменными дубами, жасмином и олеандрами. Дюма жил и работал в этом дворце, предоставленном ему Джузеппе Гарибальди за помощь в завоевании Неаполя, с 13 сентября 1860 г. по 6 марта 1864 г. Впоследствии этот небольшой дворец был превращен в гостиницу, а в 1921 г. снесен.

… пью воду со льдом, подкрашенную неаполитанской самбукой… — Самбука — итальянский ликер с ароматом аниса, приготовляемый из спирта, сахара, бадьяна, вытяжки из ягод черной бузины и набора пряностей.

257… Это чтобы говорили: "Порций Нарышкин", как говорят: "Порций

Катон". — Марк Порций Катон Старший (234–149 до н. э.) — древнеримский государственный деятель, полководец и писатель; консул 195 г. до н. э., цензор в 184–179 гг. до н. э.; защищал аристократические привилегии, боролся с иноземным влиянием и порчей нравов, был непримиримым врагом Карфагена; автор трактата "О земледелии" ("De agri cultura"), в котором доказывается преимущество сельского хозяйства в сравнении со всеми другими отраслями экономики.

LVIII. Вниз по Волге

258… комета пышно распустила свой огненный хвост, затмевая звезды… — Имеется в виду т. н. комета Донати, в XIX в. самая яркая после кометы 1811 г., наблюдавшаяся с середины августа до начала декабря 1858 г. (ближе всего к Земле она находилась 10 октября); названа по имени открывшего ее 2 июня 1858 г. итальянского астронома Джованни Баттисты Донати (1826–1873).

… пароход, прибывавший в Калязин… — Калязин — город в Тверской области, на Волге, возле устья реки Жабня; районный центр; известен с XII в. как монастырская слобода; статус уездного города получил в 1785 г.; две трети исторической части города попали в зону затопления Угличского водохранилища, созданного в 1939 г., и погибли.

… богатый астраханский купец, г-н Сапожников, заранее написал своему управляющему, чтобы тот предоставил в мое распоряжение его дом, лучший в городе. — Сапожников, Александр Александрович (1828–1887) — астраханский миллионер-промышленник и финансист, владелец земель, судов и крупных рыбныхпромыслов; коллекционер живописи.

… графиня Ростопчина написала… князю Барятинскому, чтобы предупредить его о моем приезде на Кавказ. — О своей встрече в Москве со смертельно больной графиней Е.П.Ростопчиной (см. примеч. к с. 255), с которой он вел переписку еще до приезда в

Россию, Дюма рассказывает в своей книге "Кавказ" (глава XXXIX, "Письмо").

О князе А.И.Барятинском см. примеч. к с. 104.

… г-ну Грассу в Нижний Новгород… — Грасс, Илья Петрович (1829 —?) — служащий волжского пароходства "Меркурий", московский мелкопоместный дворянин, отставной морской офицер; был женат на сестре Н. А. Брыл кина, главного управляющего нижегородской конторы этого пароходства.

260… мы остановились… в деревне Троица-Нерль. — Троица-Нерль (соврем, село Нерль Калязинского района) — старинное торговое село в 23 км к югу от Калязина, на дороге Москва — Углич, на реке Нерль, правом притоке Волги; возникло, вероятно, как монастырская слобода; в селе, которое было волостным центром, находилась почтовая станция, именовавшаяся Троице-Нерльской.

261… В каждой стране есть своя национальная река: в Северной Америке — Миссисипи, в Южной Америке — Амазонка, в Индии — Ганг, в Китае — Желтая река, в Сибири — Амур, во Франции — Сена, в Италии — По, в Австрии — Дунай, в Германии — Рейн. — Миссисипи — крупнейшая река в США, длиной 3 734 км; вытекает из небольшого озера Итаска на севере страны и впадает в Мексиканский залив.

Амазонка — см. примеч. к с. 8.

Ганг — крупнейшая река Индии, длиной 2 510 км; берет начало в Гималаях и впадает в Бенгальский залив; у индусов считается священной рекой.

Желтая река (Хуанхэ) — вторая по величине река в Китае, длиной 5 464 км; берет начало в Тибетском нагорье и впадает в Желтое море; название реки связано с обилием ила, который несут ее воды.

Амур — см. примеч. к с. 117.

Сена — река на севере Франции, длиной 776 км; течет преимущественно по Парижскому бассейну и впадает в пролив Ла-Манш, образуя эстуарий; на ней стоят Париж и Руан, а в ее эстуарии расположен Гавр.

По — крупнейшая река в Италии, длиной 652 км; расположена на севере страны; берет начало в Котских Альпах и впадает в Адриатическое море.

Дунай — см. примеч. к с. 60.

Рейн — см. примеч. к с. 161.

…не более наших второстепенных рек — Орна или Йонны. — Орн — река на северо-востоке Франции, в Лотарингии, длиной 86 км, левый приток Мозеля, впадающий в него между Тьонвилем и Мецем.

Йонна — река на востоке Франции, в Бургундии, длиной 292 км, самый крупный левый приток Сены, впадающий в нее возле города Монтро.

262… по количеству вина наш пир достиг уровня свадьбы в Кане Галилейской… — Имеется в виду евангельский рассказ о первом чуде, сотворенном Иисусом: на свадьбе в селении Кана Галилейская, находясь вместе с матерью и учениками в числе званых гостей, он, когда на пиру стало недоставать вина, претворил в вино воду (Иоанн, 2: 1 — 10).

… а по числу съестного — свадьбы Камачо. — Имеется в виду описанная в романе Сервантеса "Хитроумный идальго дон Кихот Ламанчский" подготовка к свадебной трапезе деревенского богача Камачо, способной насытить целое войско (часть 2, глава XX).

263… если только вы не намереваетесь плыть с нами до Углича… — Углич расположен в 50 км к северо-востоку от Калязина.

264… русские пьют шампанское, грузины — кахетинское, а флорентийцы — воду Теттуччо… — Кахетинское — несколько сортов сухих виноградных вин, производимых по старинной местной технологии в области Кахетия на востоке Грузии и отличающихся терпким вкусом; главная особенность их изготовления состоит в том, что виноградное сусло бродит вместе с мезгой (раздавленной мякотью, кожурой и косточками ягод) и гребнями (древесной частью виноградной кисти).

Теттуччо — один из самых известных источников термальной сульфатной воды в итальянском курортном городе Монтекатини, в Тоскане, в провинции Пистойя, в 40 км к северо-западу от Флоренции; название получил от итальянского слова tettoia ("навес") после того как в 1779–1781 гг. итальянский архитектор Гаспаре Мария Паолетти (1727–1813) построил над источником колоннаду; вода из этого источника стимулирует функции печени и работу желчных путей.

… Романист Гоголь умер в сорок три года. Художник Иванов умер в пятьдесят два. Музыкант Глинка — в пятьдесят три. — Гоголь, Николай Васильевич (1809–1852) — великий русский писатель, драматург, критик и публицист; причина его ранней смерти до сих пор остается загадкой.

Иванов, Александр Андреевич (1806–1858) — выдающийся русский художник, мастер исторической живописи, пейзажист и портретист; скоропостижно скончался 3 июля 1858 г., во время пребывания Дюма в России.

Глинка, Михаил Иванович (1804–1857) — выдающийся русский композитор, создатель русской национальной оперы.

… равный по силе и масштабу Альфреду де Мюссе… — Мюссе, Альфред де (1810–1857) — французский поэт, драматург и писатель, представитель позднего романтизма; член Французской академии (1852).

… среди которых называют поэму "Демон", "Терек" и "Спор Казбека и Шат-Эльбруса"… — "Демон" (1839) — поэма М.Ю.Лермонтова, впервые напечатанная в "Отечественных записках" в 1842 г. "Терек" — имеется в виду стихотворение "Дары Терека", впервые опубликованное в "Отчественных записках" в 1839 г.

"Спор Казбека и Шат-Эльбруса" — имеется в виду стихотворение "Спор", которое начинается словами: "У Казбека с Шат-горою // Был великий спор"; впервые было напечатано в журнале "Москвитянин" в 1841 г.

… "Печорин, или Герой нашего времени" — родной брат "Сына века"… — "Герой нашего времени" (1837–1839) — роман М.Ю.Лермонтова, впервые вышедший отдельным изданием в 1840 г.; до этого частично печатался в "Отечественных записках" в 1839 — 1840 гг.

"Исповедь сына века" ("La Confession d’un enfant du siecle"; 1836) — роман Альфреда де Мюссе.

265… русский язык почти неизвестен тем, кто родился за пределами земель, тянущихся от Архангельска до Кракова и от Ревеля до Дербента… — То есть земель европейской части Российской империи, крайними точками которой были эти города.

… стихотворение в одну строфу, напоминающее мелодию Шуберта и озаглавленное "Горные вершины", для всех русских девушек то же самое, что для всех немецких — "Маргарита за прялкой" Гёте. — Шуберт, Франц (1797–1828) — великий австрийский композитор, один из основоположников романтизма в музыке; автор девяти симфоний, шестисот песен, камерной и сольной фортепьянной музыки.

"Горные вершины" — вольный перевод стихотворения Гёте "Uber alien Gipfeln ist Ruh…" ("Над всеми вершинами покой…"); впервые напечатан в "Отечественных записках" в 1840 г.

Маргарита (уменьшительное имя — Гретхен) — героиня драмы Гёте "Фауст" (1808–1832), возлюбленная Фауста, поэтическая нежная девушка, погубившая себя и своего ребенка.

Здесь имеется в виду песня Гретхен из сцены "Комната Гретхен" ("Что сталось со мною? // Я словно в чаду. // Минуты покоя // Себе не найду…").

266… высоко ценимое всеми стихотворение Лермонтова, носящее назва ние "Дума". — Стихотворение "Дума" (1838) впервые было напечатано в "Отечественных записках" в 1839 г.

LIX. Углич

268… Ленивый царь времен упадка династии Рюриковичей, Федор завел себе майордома. — Это намек на т. н. "ленивых королей", как называли последних франкских королей из династии Меровингов (481–751), правивших лишь номинально, тогда как реальная военная, административная и судебная власть находилась в руках майордома — начальника королевского двора. В 751 г. наследственный майордом Пипин Короткий (ок. 715–768) низложил Хильдерика (ок. 714 — ок. 754; король с 743 г.), последнего из Меровингов, и стал первым франкским королем из династии Каролингов.

… хотя и вел свой род от татарского мурзы. — Мурза — титул татарской знати в Казанском, Астраханском и Крымском ханствах; после присоединения их к России многие носители этого титула перешли на русскую службу.

… Годунов воспользовался приобретенным влиянием, выдав замуж за Федора свою сестру Ирину. — Годунова, Ирина Федоровна (ок. 1557–1603) — младшая сестра Бориса Годунова, с 1580 г. жена царя Федора Ивановича; после смерти мужа (1598) удалилась в Новодевичий монастырь и постриглась в монахини, приняв имя Александра.

269… послал туда на жительство — а точнее сказать, сослал туда — вдовствующую царицу Марию Федоровну и трех дядей царевича: Михаила, Григория и Андрея Нагих. — Нагая, Мария Федоровна (? — ок. 1608) — дочь боярина Федора Федоровича Нагого, с 1580 г. седьмая жена Ивана Грозного, мать царевича Дмитрия; после его гибели была пострижена в монахини под именем Марфы; в 1605 г. признала Лжедмитрия I своим сыном, но в следующем году от этого признания отказалась.

Нагой, Михаил Федорович (? — 1612) — старший родной брат царицы Марии Нагой, с 1584 г. живший вместе с ней и многими другими своими родственниками в Угличе; при Лжедмитрии I стал великим конюшим и боярином и пользовался большим почетом. Нагой, Григорий Федорович (? — 1608) — младший родной брат царицы.

Нагой, Андрей Александрович (? — 1618) — родственник царицы, боярин и воевода.

… От сестры Борису было известно, что у Федора не будет детей… — У царя Федора Ивановича и царицы Ирины Годуновой была дочь, царевна Феодосия, родившаяся в 1592 г., уже после гибели царевича Дмитрия, и умершая в том же году.

… В 1591 году, то есть в то самое время, когда Генрих IV осаждал и брал Париж… — Генрих IV (см. примеч. к с. 173), протестант, которого в 1589 г. король Генрих III на смертном одре объявил своим наследником и которого большая часть католической Франции отказалась признать своим королем, был вынужден в течение нескольких лет завоевывать свое королевство. Так, в мае — августе 1590 г. он безуспешно осаждал Париж, контролировавшийся в то время Католической лигой. Лишь после того как 25 июля 1593 г. Генрих IV торжественно перешел в католичество (что и дало повод приписывать ему слова "Париж стоит мессы") и 27 февраля 1594 г. короновался в Шартрском соборе, Париж без боя открыл ему ворота 22 марта 1594 г.

… секретарь канцелярии правителя, Михаил Битяговский… — Битя-говский, Михаил (? — 1591) — дьяк, приближенный Бориса Годунова, правитель земских дел в Угличе и управляющий хозяйством вдовствующей царицы Марии Нагой; был убит угличанами, обвинившими его в убийстве царевича Дмитрия.

… слабеющее здоровье царя объясняли порчей, которую напустили на него три татарина… — Здесь явно имеются в виду Михаил, Григорий и Андрей Нагие, но следует заметить, что Нагие, согласно преданию, вели свой род от некоего датчанина Ольгерда Преги, поступившего на службу к тверскому князю в кон. XIII в.

… На ум приходят восковые фигурки, за двадцать лет до того приведшие на эшафот Ла Моля и Коконнаса… — Жозеф Бонифас де Ла Моль (ок. 1526–1574) и Аннибал де Коконнас (1535–1574) — участники интриг при дворе французского короля Карла IX (1750–1574; правил с 1560 г.), фавориты его младшего брата герцога Франсуа Алансонского (1555–1584); были обвинены в покушении на жизнь Карла IX с помощью колдовства, путем магических манипуляций с восковыми фигурками, якобы изображавшими короля, и казнены 30 апреля 1574 г. на Гревской площади в Париже; персонажи романа Дюма "Королева Марго".

270… При царевиче была его нянька Василиса Волохова… — Волохова, Василиса — боярыня, мамка (воспитательница) царевича Дмитрия; подозревалась как соучастница его убийства, но в результате расследования была признана невиновной.

… увидев появившегося Битяговского, шедшего с сыном… — Сын Михаила Битяговского, Данила, был растерзан вместе с отцом угличской чернью.

271… Вдовствующая царица была осуждена принять постриг под именем Марфы и отправлена в монастырь святого Николая возле Череповца. — Череповец — город в Вологодской области, на реке Шек-сне, левом притоке Волги; известен с 1362 г.; возник как монастырская слобода; права города получил в 1777 г.

Царица Мария Нагая была сослана в монастырь святого Николая (Николо-Выксинский), находившийся на берегу небольшой речки Выксины, правого притока Шексны, впадавшего в нее в 30 км ниже Череповца; этот монастырь, основанный в 1432 г., в 1764 г. был упразднен, а его церковь стала приходским храмом деревни Николо-Выксино, которая была затоплена при создании Рыбинского водохранилища (1941).

272… Эти оставшиеся восемь тысяч были сосланы в Сибирь и основали там город Пелым. — Пелым — см. примеч. к с. 314.

… Набатному колоколу также был вынесен приговор… — Набатный колокол угличского Спасского собора, весом около 20 пудов, сзывавший 15 мая 1591 г. к месту гибели царевича Дмитрия угличан, которые расправились с его предполагаемыми убийцами, был в наказание за эту вину подвергнут казни (ему вырвали язык, отрубили ухо и прилюдно нанесли двенадцать ударов кнутом) и 1 апреля 1592 г. сослан в Тобольск, где он висел на Софийской соборной колокольне вплоть до 29 мая 1677 г., когда его уничтожил грандиозный пожар; по повелению Павла Конюскевича (1705–1770), митрополита Тобольского в 1758–1768 гг., взамен погибшего колокола был отлит новый, напоминавший прежний по виду и имевший тот же вес, и именно эта копия, после долгих переговоров между городскими властями Углича и Тобольска, была торжественно возвращена в 1892 г. в Углич, где она хранится теперь в местном историко-архитектурном музее.

… Летописец Никон определенно говорит, что было предпринято несколько попыток отравить царевича… — Речь, на самом деле, идет о крупнейшем памятнике русского летописания XVI в., т. н. "Никоновской летописи", названной по имени патриарха Никона, которому принадлежал один из ее списков. Подробный рассказ об убийстве царевича Дмитрия содержится в продолжении "Никоновской летописи" — т. н. "Новом летописце", созданном около 1630 г. в окружении патриарха Филарета.

… Его сын, его племянник Качалов и он убьют царевича. — Качалов, Никита Данилович (? — 1591) — племянник дьяка Михаила Битя-говского, женившийся в Угличе на дочери Василисы Волоховой; был убит угличанами.

273… они втягивают в заговор сына няньки, Осипа Волохова, и дворянина по имени Третьяков. — Волохов, Осип (? — 1591) — сын мамки Василисы Волоховой; был убит угличанами.

Третьяков, Данила (? — 1591) — служилый человек в Угличе, помощник Михаила Битяговского, убитый горожанами.

… в этом восхождении Бориса на престол есть что-то от ужасной легенды о Макбете. — Макбет (ок. 1005–1057) — король Шотландии с 1040 г.; пришел к власти, одержав победу над своим предшественником Дунканом I (ок. 1001–1040; король с 1034 г.), приходившимся ему двоюродным братом и погибшим в сражении, но был в свою очередь свергнут восставшими лордами, которым оказали помощь англичане. Здесь, однако, имеется в виду заглавный персонаж трагедии У.Шекспира "Макбет", имеющий не так уж много общего со своим историческим прототипом: узнав из пророчества вещуний, что ему суждено занять трон Шотландии, Макбет, подстрекаемый женой, злодейски убивает в своем собственном замке Дункана и становится королем, а затем, стремясь удержать за своими детьми власть, которая, согласно тому же пророчеству, должна перейти к потомкам военачальника Банко, вероломно убивает и его.

274… Мы начали с осмотра дома юного Дмитрия. — Имеются в виду Княжеские палаты — парадная часть каменного дворца угличских удельных князей, который был построен ок. 1480 г. князем Андреем Большим (1446–1493; князь в 1462–1492 гг.), младшим братом великого князя Ивана III, служил резиденцией царевича Дмитрия и его двора в 1584–1591 гг., был сожжен поляками в годы Смутного времени и затем разрушался на протяжении двух последу-

ющих веков; в 1802 г. чудом сохранившиеся Палаты были стараниями и на средства местного купца Александра Васильевича Кожевникова (ок. 1742–1823) отремонтированы и спасены от гибели (именно в этом состоянии и застал Дюма остатки дворца царевича Дмитрия); в 1890–1892 гг. Княжеские палаты были отреставрированы по проекту архитектора Николая Владимировича Султанова (1850–1908) и превращены в музей.

… мы перешли в церковь Дмитрия-на-Крови, построенную столетием позже. — Церковь Дмитрия-на-Крови в Угличе была построена на месте гибели царевича Дмитрия в 1683–1692 гг. и заменила прежнюю деревянную, стоявшую там с 1630 г. (еще раньше на этом месте была воздвигнута часовня).

… Здесь хранится серебряный гроб, в котором покоилось тело юного князя. — Вероятно, речь идет о раке, в которой в 1606 г. останки царевича Дмитрия переносили в Москву.

… В гробу — доска из позолоченного серебра, размером с книгу ин-кварто. — Имеется в виду серебряная доска-мощевик, датируемая XVII в.

275… Царевич Дмитрий, якобы убитый в Угличе, жив и только что объявился в Польше. — Речь идет о Лжедмитрии I (см. примеч. к с. 125).

…в Брагине, когда князь Адам Вишневецкий был в бане… — Брагин (ныне районный центр в Гомельской области Белоруссии) — местечко в 350 км к юго-востоку от Минска, на реке Брагинке; известно с 1147 г.; с 1574 г. было главной резиденцией князей Вишневецких.

Вишневецкий, Адам Александрович, князь (ок. 1566–1622) — богатейший польско-литовский магнат, происходивший от великих князей Литовских; владел обширными землями, примыкавшими к границам Московского государства, и постоянно враждовал с ним; был известен своей фанатичной приверженностью православию и традициям Древней Руси; первый признал Г.Отре-пьева царевичем Дмитрием.

276… призвал валашского лекаря по имени Симон… — Упоминание о лекаре Симоне (Симеоне), то ли немце, то ли валахе, будто бы спасшем царевича Дмитрия от гибели, есть в ряде мемуарных сочинений того времени, главным образом польских. П.Мериме (см. примеч. к с. 277), у которого Дюма почерпнул сведения об этом персонаже, ссылается на сочинение "Московская трагедия" ("Tragoedia Moscovitica"), изданное в 1608 г. на латинском языке книгопечатником Герхардом Гревенбрухом в Кёльне.

… препроводил его на Украину, к князю Мстиславскому… — Мстиславский, Иван Федорович, князь (? — 1586) — политический и военный деятель эпохи Ивана Грозного, боярин и воевода; с 1565 г., в период опричнины, глава земщины; был крестным отцом царевича Дмитрия; после смерти Ивана Грозного входил в регентский совет; в 1584 г. в результате борьбы с Борисом Годуновым попал в опалу и был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где и умер.

Разумеется, князь Иван Мстиславский, умерший задолго до угличской трагедии 1591 г., никак не мог после нее оказаться на Украине, и на несообразность этой детали вымышленной биографии Самозванца обращает внимание П.Мериме, у которого ее позаимствовал Дюма.

277… Мериме, "Лжедмитрии". — Мериме, Проспер (1803–1870) — французский писатель и историк, автор многочисленных новелл, драмы "Жакерия" (1828) и романа "Хроника царствования Карла IX" (1829); в 1833 г. был назначен генеральным инспектором по охране исторических памятников Франции и в течение двадцати лет изучал состояние памятников во французских провинциях; член Французской академии (1844); был почитателем русской литературы и, овладев русским языком, переводил произведения А.С.Пушкина и Н.В.Гоголя.

Здесь имеется в виду историческое сочинение П.Мериме "Эпизод русской истории. Лжедмитрии" ("fipisode de l’histoire de Russie. Les faux Demetrius"; 1854), посвященное периоду Смутного времени в России.

Именно из этой книги Дюма позаимствовал все изложенные им в этой главе факты, касающиеся гибели царевича Дмитрия и короткого царствования Лжедмитрия I.

… какой-то русский, по имени Петровский, упал ему в ноги… — Юрий Петровский — московский перебежчик, слуга великого канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги (1557–1633), признавший Г.Отрепьева царевичем Дмитрием.

… препровождает последнего к своему свояку Юрию Мнишеку, воеводе Сандомирскому… — Мнишек, Юрий (Ежи; ок. 1548–1613) — польский вельможа, с 1590 г. воевода Сандомирский (Сандомир — город на юго-востоке Польши), с 1593 г. староста Львовский; ревностный католик, отец Марины Мнишек; активно поддержал Лжедмитрия I, рассчитывая возвыситься с его помощью и получить значительные земельные владения, сформировал для него войско и участвовал в сражениях, которые тот вел; позднее выступил сторонником Лжедмитрия И.

Его дочь Урсула Мнишек, сестра Марии Мнишек, с 1603 г. была замужем за князем Константином Константиновичем Вишневецким (1564–1641), троюродным братом Адама Вишневецкого.

… его признает старый воин, взятый в плен русскими при осаде Пскова. — Речь идет о безуспешной осаде Пскова польскими войсками, которая длилась с августа 1581 г. по февраль 1582 г.

… Марина, младшая дочь воеводы, влюбляется в царевича. — Марина Мнишек (ок. 1588–1614) — с 1606 г. супруга Лжедмитрия I, повенчанная с ним незадолго до его гибели и коронованная как русская царица; после смерти мужа, продолжая называть себя московской царицей, вела авантюрную, полную опасностей и лишений жизнь, в 1609 г. обвенчалась с Лжедмитрием II, родила от него сына Ивана, затем обрела нового покровителя в лице донского казачьего атамана Ивана Заруцкого (? — 1614), бежала с ним в Астрахань, но, в конце концов, в 1614 г. была схвачена на Яике московскими стрельцами, доставлена в Москву и умерла там при неясных обстоятельствах.

278… Сигизмунд, заклятый враг русских, принимает его, признает царевичем… — Сигизмунд III (1566–1632) — король Польский с 1587 г. и король Шведский в 1592–1604 гг. (фактически до 1599 г.); сын шведского короля Юхана III (1537–1592; правил с 1568 г.) и его жены с 1562 г. польской принцессы Катерины Ягел-лонки (1526–1583); после своего низложения со шведского престола вовлек Польшу в длительные войны со Швецией; содействовал упрочению в Польше католицизма, стремился к уничтожению протестантизма и подавлению православия; поддерживал экспансию польских магнатов на Восток и оказал помощь Лжедмитрию I, который обещал ему взамен значительную часть западных русских земель.

… встречает князя Мстиславского, выступившего против него с более чем сорокатысячным войском… — Князь Федор Иванович Мстиславский (см. примеч. к с. 85), сын князя Ивана Мстиславского, стоял во главе правительственных войск Бориса Годунова, посланных против Лжедмитрия I.

… выигрывает первое сражение, проигрывает второе, находит убежище в Путивле… — 18 декабря 1604 г. 15-тысячное войско Лжедмитрия I одержало победу над 50-тысячным войском князя Федора Мстиславского в сражении возле Новгород-Северского (старинный город в нынешней Черниговской области Украины). Однако уже спустя месяц, 21 января 1605 г., его армия была разгромлена правительственными войсками в сражении возле села Добрыничи (ныне село Добрунь на юго-востоке Брянской области).

Путивль — древний город на северо-востоке Украины, в Сумской области, на реке Сейм; известен с 1146 г.; в 1500 г. был присоединен к Московскому княжеству; осенью 1604 г. перешел на сторону Лжедмитрия I, присягнул ему как истинному московскому царевичу и стал его столицей, где он в течение нескольких месяцев укрывался после поражения при Добрыничах, находясь под защитой донских и запорожских казаков.

… его сестра Ирина… внезапно умирает в монастыре, который она избрала своим убежищем… — Царица Ирина скончалась 29 октября 1603 г. в Новодевичьем монастыре и была погребена в Вознесенском монастыре Московского Кремля.

… В тот же день он испускает дух на руках у жены и детей. — Женой Бориса Годунова ок. 1570 г. стала Мария Григорьевна Скуратова-Бельская (? — 1605), дочь Малюты Скуратова (Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский;? — 1573), одного из руководителей опричнины, организатора опричного террора; родила от мужа сына Федора и дочь Ксению.

… добраться до церкви Михаила Архангела, куда он пришел сотворить молитву у гробницы Ивана Грозного. — Имеется в виду собор святого Архистратига Михаила (Архангельский), находящийся на Соборной площади Московского Кремля; родовая усыпальница московских великих князей и царей; построен итальянским зодчим Алевизом Новым в 1505–1509 гг. на месте прежнего белокаменного собора, сооруженного в 1333 г.

… похоронить его за чертой города, на Серпуховском кладбище. — По сообщению Конрада Буссова (ок. 1552–1617), очевидца событий Смутного времени и автора книги "Московская хроника", Лжедмитрий I был похоронен на кладбище Божьего дома (сарая с ямами-ледниками, куда свозили умерших без покаяния и причастия бездомных, нищих и самоубийц), находившегося за Болва-новскими воротами — то есть за Таганскими воротами Земляного города, на том месте, возле которого в 1635 г. царь Михаил Федорович построил Божедомский Покровский мужской монастырь. Впрочем, Болвановские ворота иногда отождествляют с Серпуховскими (дело в том, что в Москве было две местности под названием Болвановка: одна в Замоскворечье, другая в Заяузье); так, Н.М.Карамзин говорит в этом контексте о Серпуховских воротах, и, по-видимому вслед за ним, П.Мериме называет кладбище, где был похоронен Самозванец, Серпуховским.

… когда оно достигло ворот у Кулишек… — Здесь имеются в виду восточные ворота Китай-города — Всехсвятские, или Варварские.

Кулишки — в XIV–XVII вв. местность на восточной окраине Белого города, в районе нынешней Солянки.

280… Именно в Углич был сослан Лесток… — Лесток — см. примеч. к с. 308.

LX. Правый берег и левый берег

282… остановились на четверть часа в Мологе… — Молога — здесь:

небольшой уездный город в северо-западной части бывшей Ярославской губернии, стоявший у места впадения в Волгу реки Мологи, ее левого притока; упоминается в летописях с 1149 г.; в 1321 г. стал центром удельного Моложского княжества, которое при Иване III вошло в состав Московского государства; городские права приобрел в 1777 г.; был варварски затоплен в 1941 г. при строительстве Рыбинского водохранилища: вместе с ним под воду ушли еще около 700 сел и деревень, десятки древних монастырей и церквей, восьмая часть територии Ярославской области.

… оказавшись на той излучине Волги, что ближе всего к полюсу. — Город Молога находился на широте 58°1Г59".

… добрались до Романова, где делают лучшие в России тулупы… — Романов (с 1918 г. — Тутаев) — старинный город на Волге, пристань в 38 км к северо-западу от Ярославля; по некоторым сведениям, был заложен на левом берегу Волги угличским князем Романом Владимировичем (? — ок. 1285; правил с 1261 г.); во второй пол. XIV в. служил резиденцией отстроившего его заново князя Романа Васильевича, сына ярославского князя Василия Давыдовича Грозные Очи (правил в 1321–1345 гг.); в 1491 г. был присоединен к Московскому государству; в 1777 г. получил права уездного города; в 1822 г. объединился с находившимся на противоположном берегу реки Борисоглебском в город Романов-Борисоглебск; издавна славился овчинно-меховым и валяльным промыслами.

… здесь выращивают романовских овец, которых привезли некогда царю Петру и которым царь Петр, хотя он отнюдь не был ягненком, не погнушался дать свою фамилию. — В 1716 г. Петр I, которого тяготила необходимость закупать сукно для военного обмундирования за границей, озаботился развитием отечественного овцеводства, и по его указу в Силезии были наняты опытные овчары, которые должны были помогать русским крестьянам разводить и выращивать овец, а также приготовлять шерсть для суконных мануфактур; овцеводческие хозяйства были сосредоточены в основном около города Романова, и потому выведенная здесь путем селекции местная овчинно-шубная порода, известная теперь во всем мире, получила название романовской.

… Городской голова Романова был французом, и звали его граф Люксембург де Линь. — Сведений об этом персонаже (Luxembourg de Ligne) найти не удалось.

… Ночевали мы в Сомино. — Сомино (Somino) — этот топоним идентифицировать не удалось.

… Название, которое носит город, Переславль-Залесский, означает, что он находится п о ту сторону л е с а. — Дополнение "Залесский" в названии города Переславль-Залесский (см. примем, к с. 284) означает, что это поселение возникло на восточной окраине Киевской Руси, в Залесье, или Ростово-Суздальской земле, по отношению к Киеву располагавшейся за труднопроходимыми Брянскими лесами.

… Основание его приписывают Юрию Владимировичу: утратив находящийся в Малороссии город Переяславль-на-Трубеже, князь решил построить на озере Клещино новый город, во всем похожий на тот, какого он лишился… — Имеется в виду князь Юрий Владимирович Долгорукий (см. примем, к с. 183), который в 1149 г. в первый раз захватил киевский великокняжеский престол и взял под свой контроль Переяславское княжество, но через год потерпел поражение от князя Изяслава Мстиславовича и был вынужден вернуться в Суздаль.

Переяславль (с 1943 г. Переяслав-Хмельницкий) — древний город на Украине, на реке Трубеж, в 80 км к юго-востоку от Киева; районный центр Киевской области; известен с 907 г.; с сер. X в. был центром Переяславского княжества.

Трубеж — здесь: река на Украине, левый приток Днепра, длиной 113 км.

Клещино — старинное название Плещеева озера (см. примем, к с. 119), на юго-восточном берегу которого стоит Переславль-Залесский.

… назвал Трубежом речку, вытекающую из озера на его юго-восточной оконечности. — Трубеж — здесь: река в Переславском районе Ярославской области, длиной 27 км; начинается в Берендеевом болоте к юго-востоку от Переславля-Залесского и впадает в Плещеево озеро у его юго-восточной оконечности; отличается крайне медленным течением, которое в конце лета становится обратным: от устья вверх.

283… Город, населенный всего лишь двумя тысячами жителей, имеет двадцать пять церквей… — Население Переславля-Залесского в 1859 г. составляло 6 657 человек; в это же время там было двадцать восемь приходских церквей и четыре монастыря.

… одна из которых, церковь Преображения, замечательна по своему стилю. — Имеется в виду белокаменный одноглавый собор Спаса Преображения в Переславле-Залесском, ровесник города, построенный в 1152–1157 гг.

… В ней находятся мощи святого Николая Столпника, покоящегося мертвым в тех же веригах, какие он носил при жизни. — Вероятно, подразумевается Никита Столпник (? — 1186) — знаменитый чудотворец, святой православной церкви, прославившийся подвигом столпничества в Никитском монастыре близ Переславля-Залесского; до своего пострига жестокий и корыстолюбивый сборщик податей; был убит разбойниками, решившими завладеть веригами, которые он постоянно носил и которые они сочли серебряными. Однако его мощи хранятся в Никитском монастыре, а не в церкви Спаса Преображения.

… Ярославля, где находится один из семи лицеев России… — Имеется в виду Демидовский лицей, в который в 1834 г. было преобразовано Ярославское училище высших наук, созданное в 1803 г. ученым-натуралистом и меценатом Павлом Григорьевичем Демидовым (1739–1821); находился в ведении Московского университета; в 1868 г. в свою очередь был преобразован в Демидовский юридический лицей, ставший в 1919 г. Ярославским государственным университетом, который просуществовал до 1924 г.

… княгиня Анна Долгорукова и ее компаньонка. — Сведений о ней найти не удалось.

… Именно в Ярославль… был отправлен на жительство Бирон, после того как он вернулся из Сибири, помилованный Павлом I. — Бирон (см. примеч. к с. 84), сосланный в Пелым в 1741 г., через год был возвращен оттуда вступившей на престол Елизаветой Петровной, которая затем отправила его на жительство в Ярославль; в 1762 г. из Ярославля его вызвал в Санкт-Петербург император Петр III.

…По имени своего хозяина она называется гостиницей Пастухова. — Пастухов Николай Петрович (1820–1909) — известный ярославский промышленник и меценат, владелец чугуноплавильных заводов на Урале, мукомольных заводов и лавок на Нижегородской ярмарке.

Здание доходного дома Пастухова, которое находится на северной стороне Богоявленской площади Ярославля и на втором и третьем этажах которого размещалась гостиница, было построено в 1847–1850 гг.; ныне в нем располагается Главпочтамт.

… Эту монополию он делит с другим торговцем железом — Барковым. — Барков, Василий Дмитриевич (1794–1856) — богатый касимовский купец, во второй четверти XIX в. один из крупнейших торговцев железом.

284… скоро мы прибудем в Кострому… — Кострома — старинный город на Волге, областной центр; основан в 1152 г. в устье реки Костромы, левого притока Волги; в 1246 г. стал центром удельного Костромского княжества; в 1364 г. вошел в состав Московского княжества; в 1778 г. стал центром Костромского наместничества, преобразованного в 1796 г. в губернию.

… следует использовать этот нас на осмотр монастыря святого Ипатия, дома Романовых и памятника Сусанину. — Свято-Троицкий Ипатьевский мужской монастырь в Костроме, основанный, согласно преданию, ок. 1330 г. и посвященный святому Ипатию, епископу Гангрскому (? — 326), впервые упоминается в летописях в 1432 г.; историческую известность приобрел в первые годы XVII в., когда в его кельях жил вместе с матерью будущий царь Михаил Федорович Романов, освобожденный из ссылки, в которую их отправил царь Борис Годунов, Лжедмитрием I; почитался как "колыбель дома Романовых"; упраздненный в 1919 г., возобновил свою деятельность в 2004 г.

Сусанин, Иван (? — 1613) — полулегендарный герой национально-освободительной войны нач. XVII в. против польской интервенции; костромской крестьянин, который, пожертвовав собственной жизнью, намеренно завел в непроходимые леса вражеский отряд, искавший только что избранного царя Михаила Романова и намеревавшийся убить его.

Памятник Ивану Сусанину, созданный в 1838–1846 гг. скульптором Василием Ивановичем Демут-Малиновским (1779–1846) и установленный в Костроме в 1851 г., был снесен после Февральской революции как унижающий достоинство русского народа (Иван Сусанин был изображен в молитвенной позе у подножия высокой колонны, которую венчал огромный бюст молодого царя Михаила Федоровича).

… Мирабо в одном из великолепных порывов красноречия, на какие способен был только он, сказал однажды: "Гай Гракх, умирая, собрал кровавый прах, на котором он лежал, и взметнул его в небо. Из этого праха родился Марий". — Мирабо, Оноре Габриель Рикети, граф де (1749–1791) — французский политический деятель и публицист; входил в число вождей Революции в ее начальный период; депутат и один из лидеров Генеральных штатов и Учредительного собрания, где он представлял интересы либерального дворянства и крупной буржуазии; сторонник конституционной монархии; славился как превосходный оратор и пользовался огромной популярностью; принимал самое деятельное участие в разработке конституции 1791 года (по существу, являлся ее создателем); незадолго до смерти, напуганный размахом Революции, вступил в тайные переговоры с королевским двором.

Дюма приводит здесь неточную цитату из речи Мирабо на собрании провинциальных штатов Прованса, в Экс-ан-Провансе, 3 февраля 1789 г., когда он сказал: "Так от руки патрициев погиб последний из Гракхов; но, получив смертельный удар, он взметнул к небу прах, взывая к богам-мстителям, и из этого праха родился Марий".

Гракх, Гай Семпроний (153–121 до н. э.) — политический деятель Древнего Рима, народный трибун 123 и 122 гг. до н. э.; проводил демократические реформы, расширявшие права мелких собственников и ограничивавшие господство аристократии; был убит политическими противниками.

Марий — см. примеч. к с. 210.

285… внезапно появляются три человека: Минин — из народа, Пожарский — из дворянства, Романов — из духовенства. — Романов — имеется в виду патриарх Филарет (в миру — Федор Никитич Романов; ок. 1554–1633), патриарх Московский и всея Руси в 1619–1633 гг.; двоюродный брат царя Федора Ивановича, боярин и воевода, глава боярской оппозиции против Бориса Годунова; в 1601 г. был насильно пострижен и сослан в Свято-Троицкий Антониево-Сийский монастырь в Архангельской земле; в 1605 г. возвращен из него Лжедмитрием I и возведен в сан митрополита; в 1608 г., захваченный отрядами Лжедмитрия II, был провозглашен им патриархом; в 1610–1619 гг. находился в плену в Польше; вернувшись в Москву, был посвящен в патриархи и стал соправителем при своем сыне царе Михаиле Федоровиче.

286… В 1350 году никому не известный пруссак покидает свою родину и поселяется на берегах Волги. — Отцом Андрея Кобылы (см. примеч. к с. 106), основателя рода Романовых, считается легендарный прусский князь Гланда Камбила, сын Дивона, бежавший от тевтонцев на Русь и крестившийся здесь под именем Ивана.

… Его сын роднится с семейством Шереметевых… — Древний боярский род Шереметевых, так же как и род Романовых, происходит от сына Андрея Кобылы — Федора Кошки.

… Другой Романов — брат царицы Анастасии… — Захарьин-Юрьев, Даниил Романович (? — 1564) — сводный брат царицы Анастасии Романовны (см. примеч. к с. 207), старший из сыновей Романа Юрьевича Захарьина от его первого брака; окольничий (1547), боярин (1548) и воевода; участник многих походов.

… принимает в Архангельске постриг под именем Филарета. — Антониево-Сийский монастырь (основан в 1520 г.), в котором в 1601–1605 гг. пребывал насильственно постриженный там в монахи Федор Никитич Романов, находится в 160 км к югу от Архангельска, на берегу Михайловского озера, из которого вытекает река Сия, приток Двины.

… Поляки, проходя через маленькую деревню Карабаново, взяли его в качестве проводника… — Карабаново — возможно, имеется в виду деревня в 25 км к юго-востоку от Костромы; неясно, однако, какое отношение она имеет к Ивану Сусанину, которого, согласно легенде, поляки взяли в проводники в селении Деревнищи.

… Деревню Карабаново, где родился Иван Сусанин, царь Михаил Федорович навсегда освободил от налогов… — Согласно преданию, Иван Сусанин родился в селении Деревнищи Костромского уезда. Зятю и дочери героя были предоставлены сначала владения в Деревнищах, а потом, взамен них, подарена дворцовая пустошь Коробово в том же уезде, где они основали деревню, которая царскими грамотами была освобождена от податей и повинностей.

288… Терек — река черкесов и линейных казаков… — Черкесы — здесь:

в XIX в. общее название горских народностей, населяющих Северо-Западный Кавказ.

Линейные казаки составляли т. н. Кавказское линейное казачье войско, которое было создано в 1832 г. и располагалось вдоль защищавшей южные границы Российской империи Кавказской оборонительной линии (в него входили станицы по Тереку, а также верхнему и среднему течению Кубани; в 1860 г. оно было преобразовано в Терское казачье войско).

290… Эту ночь мы провели в Плёсе… — Плёс (у Дюма ошибочно — Plan, но у Муанье правильно — Pies) — город в Ивановской области, в 70 км к юго-востоку от Костромы; пристань на правом берегу Волги; основан как крепость в 1410 г. великим князем Василием Темным; в 1778–1796 гг. был уездным центром, но затем утратил свои городские функции; славится красотой своих окрестностей.

… остановилось между Плёсом и Решмой. — Решма — село Кине-шемского района Ивановской области, на высоком правом берегу Волги, примерно в 70 км ниже Плёса по течению реки.

LXI. Нижний Новгород

291… бросили якорь посредине реки, напротив Балахны, города, где строится большинство русских грузовых судов. — Балахна — город в Нижегородской области, на правом берегу Волги, в 35 км выше Нижнего Новгорода, районный центр; основанный в 1474 г. под названием Соль-на-Городце, являлся важнейшим центром соляной промышленности; в 1714 г. приобрел права уездного города; в XIX в. был значительным центром судостроения, где строились, главным образом, баржи (их изготовлялось до ста в год), однако к концу века, не выдержав конкуренции с соседним Сормовским судостроительным заводом, оно прекратилось.

… причалили к Сибирской пристани. — Сибирская пристань, длиной около одной версты, располагалась на правом берегу Волги, непосредственно перед местом ее слияния с Окой, у северного края Нижегородской ярмарки; на этой пристани располагались причалы нескольких волжских пароходных компаний.

… вспомнить, во что превращается улица Риволи вечером после фейерверка, когда добропорядочные парижские горожане, заполнявшие перед этим площадь Согласия, возвращаются к своим очагам… — Площадь Согласия, одна из красивейших в Париже, расположена на берегу Сены, между садом Тюильри и проспектом Елисейские поля; спроектированная в 1757 г., она вначале называлась площадью Людовика XV, в 1792–1795 гг. именовалась площадью Революции и служила местом казней; затем многократно переименовывалась и настоящее название носит с 1830 г.; издавна служила местом проведения праздничных фейерверков и массовых гуляний.

Улица Риволи (см. примем, к с. 168), шириной 21 м, то есть достаточно узкая в сравнении с размерами площади Согласия (360 х 210 м), начинается у ее северо-восточного угла и тянется затем вдоль северного края сада Тюильри.

292… проехали мимо находящегося возле ипподрома театра, где в это время играли два знаменитых московских актера, Самарин и Живо-кини… — На сцене Ярмарочного театра, располагавшегося на территории Нижегородской ярмарки и вмещавшего до тысячи зрителей, выступали во время ее проведения многие именитые русские актеры.

Самарин, Иван Васильевич (1817–1885) — известный русский драматический актер, театральный педагог и драматург; с 1837 г. артист московского Малого театра; в начале своей карьеры выступал в амплуа первого драматического любовника, а затем перешел к амплуа благородных отцов; на Нижегородской ярмарке выступал начиная с 1846 г.

Живокини, Василий Игнатьевич (1805–1874) — русский актер-комик, мастер импровизации, с 1825 г. игравший на сцене Малого театра.

… нам удалось… въехать на плашкоутный мост, который каждый год наводят, а потом убирают. — Плашкоутный (т. е. понтонный) мост через Оку связывал в летнее время территорию Нижегородской ярмарки с самим городом; он состоял из 26 плашкоутов, а его началом служил свайный мост через затон Оки, расположенный между ее левым берегом и островом Гребнёвские пески; общая длина моста составляла 383 сажени (около 820 м), а ширина около 8 саженей (17 м); в 1933 г. его сменил постоянный 800-метровый Окский (Канавинский) мост.

… доехали до набережной Нижнего Базара… — Нижний Базар (или Нижний Посад) — подгорная часть Нижнего Новгорода, узкой полосойпротянувшаяся по правому берегу Оки и Волги; торговый и деловой центр города.

… Эта дорога, именуемая Георгиевским съездом, представляет собой великолепное шоссе… — Георгиевский съезд, длиной около 900 м, ведет от нагорной части Нижнего Новгорода в его подгорную часть, к берегу Волги; назван по одноименной башне Нижегородского Кремля, от которой он начинается; построен в 1839 г., в ходе градостроительных преобразований, начавшихся после посещения в 1834 г. Нижнего Новгорода императором Николаем I.

… мы увидели по правую руку от себя Строгановскую церковь, построенную купцами Строгановыми, которых не следует путать с аристократами Строгановыми. — Имеется в виду двухъярусная церковь Рождества Пресвятой Богородицы (Строгановская), находящаяся в Нижнем Базаре, на Рождественской улице; построена в 1696–1701 гг. крупнейшим русским финансистом, землевладельцем и промышленником Григорием Дмитриевичем Строгановым (1656–1715), после случившегося вскоре пожара восстановлена его второй женой (с 1694 г.) Марьей Яковлевной, в девичестве Новосильцевой (1677–1733), и освящена в 1719 г.

Трое сыновей Г.Д.Строганова, предками которого были купцы-солепромышленники, оказывавшие значительную финансовую помощь правительству и получившие за это в 1610 г. особый титул "именитые люди", в 1722 г. были возведены в баронское достоинство и вошли в ряды титулованной русской аристократии, став основателями трех ветвей рода Строгановых, из которого вышло много выдающихся государственных и политических деятелей России. Так что "купцы Строгановы" и "аристократы Строгановы" — это одна и та же семья.

… доехали до Фонтанной площади… — Здесь явно речь идет о главной площади Нижнего Новгорода, Благовещенской (ныне площадь Минина и Пожарского), на которой в 1847 г. был установлен водоразборный фонтан, ставший первым централизованным источником питьевой воды для населения города.

… У меня… были письма к г-ну Грассу и к г-ну Николаю Брылкину, управляющему "Меркурия"… — Брыл кин, Николай Александрович (? —?) — управляющий Нижегородской конторой пароходного общества "Меркурий", шурин И.П.Грасса (см. примеч. к с. 258); бывший морской офицер, лейтенант (1849), вышедший в отставку в 1850 г.

"Меркурий" — одно из крупнейших волжских пароходств, учрежденное в 1849 г. и 25 апреля 1858 г. слившееся с вновь открытым обществом пароходства и торговли на Каспийском море "Кавказ" в единую кампанию "Кавказ и Меркурий"; осуществляло пассажирские и товарные перевозки от Нижнего Новгорода до Астрахани, а затем и по Каспийскому морю; владело десятками речных пароходов, барж и морских судов.

… А как зовут вашего губернатора? — Александр Муравьев. — Муравьев, Александр Николаевич (1792–1863) — русский государственный и военный деятель, генерал-лейтенант (1861); участник Отечественной войны 1812 года, масон, один из основателей Союза спасения (1816) и до 1819 г. член Союза благоденствия; в 1826 г., будучи отставным полковником Гвардии генерального штаба, по делу декабристов был сослан в Сибирь, но без лишения чинов и дворянства; начиная с 1828 г. находился на различных высоких административных постах; в 1856–1861 гг. был военным губернатором Нижнего Новгорода.

… Он из тех Муравьевых, которых вешают, или из тех, которые вешают? — Здесь имеется в виду русский государственный и военный деятель, дважды в своей жизни участвовавший в подавлении восстаний в западных областях империи и получивший в русских демократических кругах прозвище Муравьев-вешатель: Михаил Николаевич Муравьев (1796–1866), генерал от инфантерии (1856), граф Виленский (1865); младший брат А.Н.Муравьева; участник подавления Польского восстания (1830–1831), с 1831 г. гражданский, а через год и военный губернатор Гродно; затем губернатор Курска (1835); в 1857–1862 гг. министр государственных имуществ; в 1863 г., во время Польского восстания 1863 г., виленский, гродненский, ковенский и минский генерал-губернатор, жесточайшим образом расправившийся с восставшими. Прозвище Муравьев-вешатель пристало к гродненскому губернатору еще в 1831 г., после того как на вопрос, не родственник ли он повешенному декабристу Муравьеву-Апостолу, генерал ответил, что он из тех, которые вешают, а не из тех, которых вешают.

… об этом заговоре вы сочинили роман. — Имеется в виду роман "Учитель фехтования" (см. примеч. к с. 373).

… между озером Баранцево и первым каналом Мещерского озера. — Озера Баранцево и Мещерское — водоемы на низком правом берегу Волги, у места впадения в нее Оки, на той территории, где в 1817–1822 гг. по проекту А.Бетанкура (см. примеч. 180) были проведены огромные мелиоративные работы, включавшие создание нескольких каналов, и построена Нижегородская ярмарка.

295… Над всеми этими бесконечными постройками высится церковь святого Макария, покровителя ярмарки… — Имеется в виду Спасо-Преображенский (Староярмарочный) собор, построенный в 1818–1822 гг. на территории Нижегородской ярмарки, на ее главной оси, архитектором О.Монферраном (см. примеч. к с. 166) и в 1989–2009 г. служивший кафедральным собором города; один из его приделов посвящен святому Макарию, с чем и связано второе название храма.

Святой Макарий Желтоводский и Унженский (1349–1444) — православный монах, нижегородец; в 1435 г. основал Свято-Троицкий Желтоводский монастырь (см. примеч. к с. 303), вокруг которого в XVII в. стараниями его игуменов сложилась знаменитая Макарьевская ярмарка, перенесенная в 1817 г. в Нижний Новгород; после разорения в 1439 г. тататарами Желтоводского монастыря создал новый Свято-Троицкий монастырь в Костромском крае, на берегу реки Унжа, вблизи одноименного города (ныне село Унжа Макарьевского района Костромской области).

… азиатских товаров из Китая, от бухарцев… — Бухарцы — здесь: жители Бухарского эмирата, государства в Средней Азии, на территории современных Узбекистана и Таджикистана, с центром в городе Бухара, в 1868 г. ставшего протекторатом Российской империи.

296… в 1524 году великий князь Василий Иванович… запретил своим купцам приезжать в город, который еще не был завоеван, и определил им для их меновой торговли Макарьев. — В 1524 г., после того как за год до этого на Арской ярмарке в Казани произошло массовое избиение русских купцов и великий князь Василий III Иванович (см. примеч. к с. 185) предпринял закончившийся провалом военный поход на Казань, он, желая подорвать торговлю Казани, установил местом проведения ярмарки город Васильсурск на Волге, в устье реки Суры, основанный им во время этого похода. Макарьева (см. примеч. к с. 198) в то время еще не существовало.

… ярмарка была переведена из Макарьева в Нижний Новгород; однако она остается под покровительством святого Макария… — После того как 16 августа 1816 г. Макарьевская ярмарка была полностью уничтожена пожаром (сгорели ее 29 корпусов, вмещавших более 300 лавок, гостиный двор и биржу, и другие постройки), ее в 1817 г. перевели в Нижний Новгород. Основная торговля на новой ярмарке, как и на старой, всегда начиналась 25 июля, в день памяти святого Макария.

… этот святой не имеет в России той плохой репутации, какая у него есть во Франции… — Имя святого "Макарий" по французски звучит как Macaire (Макер), и, возможно, у Дюма здесь намек на известного театрального персонажа — ловкого дельца и проходимца Робера Макера (см. примеч. к с. 229).

… Франция представлена… сукном из Седана и Эльбёфа. — Седан — город на северо-востоке Франции, на реке Мёз, в департаменте Арденны; экономическое развитие получил благодаря созданным в нем в сер. XVII в. королевским суконным мануфактурам. Эльбёф — город на северо-западе Франции, в департаменте Приморская Сена; издавно славится производством сукна и других шерстяных тканей.

… Там были выставлены… смирнские ковры… — Знаменитые смирнские ковры, на производство которых идет овечья шерсть и мохер, изготовляются не в самой Смирне (см. примем, к с. 7), а во внутренних городках и деревнях Турции.

… из Эрзерума, Нухи и Тегерана… — Эрзерум (Эрзурум, Арзрум) — город на северо-востоке Турции, административный центр одноименной области; в древности принадлежал Армении; в составе Турции находится с 1514 г.; с раннего средневековья известен как центр ковроделия.

Нуха (до 1840 г. и после 1968 г. — Шеки) — город на севере Азербайджана, с сер. XVIII в. столица независимого Шекинского ханства, присоединенного в 1813 г. к Российской империи и вскоре превращенного в одну из ее провинций; издавна славился производимым в нем прекрасным шелком, который служил основным здешним предметом вывоза.

Тегеран — крупнейший город Ирана и его столица; расположен на севере страны, в 90 км к югу от побережья Каспийского моря; известен с нач. XIII в.; столичный статус приобрел в 1786 г. и к сер. XIX в. являлся уже значительным торговым центром.

… из тех краев… которые мы знаем пока еще только по "Тысяче и одной ночи"… — "Тысяча и одна ночь" — памятник средневековой арабской литературы, сборник сказок, сложившийся окончательно в XV в. Первый перевод сборника на французский язык был выполнен востоковедом Антуаном Галланом (1646–1715) и издан в 1704–1717 гг.

297… одну из тех комедий, в которых, как в античных пьесах, развязку устраивает бог Меркурий. — Меркурий (гр. Гермес) — в античной мифологии бог-покровитель торговли, божество хитрости и обмана, которыми сопровождается всякая торговая сделка.

298… Генерал Александр Муравьев был пока еще в семейном кругу вместе с мадемуазель Голынской, своей племянницей, княжнами Шаховскими и несколькими близкими друзьями дома, среди которых был г-н Карамзин, сын историка. — Голынская, Прасковья Михайловна (1822–1892) — племянница А.Н.Муравьева, дочь его свояченицы Марии Михайловны Голынской (1790–1849) и Могилевского помещика Михаила Казимировича Голынского (? —?); бывшая фрейлина императрицы Александры Федоровны, отставленная от должности новой императрицей; во время губернаторства своего дяди в Нижнем Новгороде жила у него в доме и была его негласной советчицей; считалась одной из самых образованных женщин этого города и отличалась вокальным дарованием.

Княжны Шаховские (у Дюма в тексте — Scherkaskoi, а в его дневниковой записи — Schekaskoi) — имеются в виду Клеопатра Михайловна Шаховская (1809–1883) и Елизавета Михайловна Шаховская (1797–1877), две из восьми сестер Шаховских, свояченицы А.Н.Муравьева, который был женат сначала на Прасковье Михайловне Шаховской (1788–1835), а затем (с 1841 г.) на Марфе Михайловне Шаховской (1799–1886); сестры жили в его семье и разделяли с ним его увлечение Сведенборгом.

Карамзин, Александр Николаевич (1816–1888) — сын Н.М.Карамзина (см. примеч. к с. 105), отставной гвардейский офицер, литератор, заводчик и известный благотворитель; с 1851 г. жил в своем имении Рогожка в Ардатовском уезде, на юго-западе Нижегородской губернии.

… Граф и графиня Анненковы. — И.А.Анненков (см. примеч. к с. 373) по возвращении из Сибири в 1857 г. состоял чиновником для особых поручений при нижегородском губернаторе, а в 1861 г. был избран нижегородским уездным предводителем дворянства.

… получила от императора разрешение присоединиться к Анненкову в Петровских рудниках… — Имеется в виду Петровск-

Забайкальский (до 1926 г. — Петровский Завод) — город в Забайкальском крае России, районный центр, расположенный в 410 км к юго-западу от Читы; основан в 1789 г. как поселок при чугунолитейном и железоделательном заводе, сырье для которого добывали шахтным способом в находящихся здесь пластах железной руды; в 1830–1839 гг. место ссылки декабристов, переведенных сюда из Читинского острога.

И.А.Анненков находился в Петровском Заводе с 1830 по 1835 гг.

… Княгиня Трубецкая, подруга императрицы, жены Николая I… — Возможно, имеется в виду Софья Андреевна Трубецкая, урожденная Вейс (1796–1848) — с 1812 г. вторая жена князя Василия Сергеевича Трубецкого (1776–1841), генерала от кавалерии и генерал-адъютанта.

299… Прибыв в Нерчинск, он нашел там своих друзей… — Нерчинск — город в Забайкальском крае, на левом берегу реки Нерча, в 300 км к востоку от Читы; основан в 1653 г. как крепость; в XIX в. служил местом политической каторги и ссылки.

300… Бестужев… впоследствии получивший известность как романист под именем Марлинский. — Происхождение литературного псевдонима А.А.Бестужева (см. примеч. к с. 353), избранного им в 1830 г., объясняют тем, что писатель служил в драгунском полку, стоявшем в петергофском Марли (см. примеч. к с. 33).

… Под этим именем он опубликовал романы "Аммалат-Бек", "Мулла-Нур" и "Фрегат "Надежда""… — Переводы романтических повестей А.А.Бестужева-Марлинского "Аммалат-Бек" (1832), "Мулла-Нур" (1839) и "Фрегат "Надежда"" (1833) на французский язык Дюма опубликовал в 1859 г. под своим именем.

LXII. Казань

301… Муравьев наотрез отказался исполнять это распоряжение и обратился к министру внутренних дел. — Министром внутренних дел в это время, в 1855–1861 гг., был Сергей Степанович Ланской (1787–1862), либеральный политик, сторонник освобождения крестьян от крепостного права, в молодости состоявший членом Союза благоденствия, куда его ввел А.Н.Муравьев, которому в годы его губернаторства он оказывал поддержку, хотя и очень осторожную.

302… Ближе к вечеру показалась деревня Лысково, где мы и бросили якорь. — Лысково — село Макарьевского уезда Нижегородской губернии (с 1925 г. — город, районный центр Нижегородской области), расположенное на правом берегу Волги, напротив Макарьевского монастыря, в 90 км восточнее Нижнего Новгорода, ниже его по течению; известно с 1410 г.

… Деревня была владением некоего грузинского князя, которого в конце прошлого века русские лишили престола… — Село Лысково, являвшееся прежде дворцовой собственностью, император Петр I пожаловал в 1724 г. царевичу Бакару (ок. 1699–1750), старшему сыну Вахтанга VI (1765–1737), регента Картли (историческая область в Грузии, колыбель ее государственности) в 1703–1711 гг. и, после перехода в ислам, царя Картли в 1719–1723 гг., лишенного в 1723 г. трона иранским шахом и удалившегося в изгнание в Россию.

Царевич Бакар управлял Картли как регент в 1716–1719 гг., а в

1723 г. был поставлен турками, захватившими Восточную Грузию, царем под именем Бакара I, однако вскоре ему пришлось уступить трон своему дяде Иессею I (ок. 1680–1727; правил в 1714–1716 и

1724–1727 гг.), новому ставленнику турок и их покорному вассалу, и в 1724 г. он вслед за отцом удалился в изгнание в Россию, став здесь генерал-лейтенантом, начальником московской артиллерии и родоначальником князей Грузинских. Так что ни его отца, ни его самого русские престола не лишали.

Более шестидесяти лет владельцем села Лысково был внук царевича Бакара — князь Георгий Александрович Грузинский (1762–1852), славившийся своим экстравагантным поведением и дикими выходками; унаследовали село дочь князя, графиня Анна Георгиевна Толстая (1798–1889), и ее муж, граф Александр Петрович Толстой (1801–1873), обер-прокурор Священного Синода в 1856–1862 гг.

… Я написал книгу рассказов о его причудах и опубликовал ее под заглавием "Яков Безухий". — Из своей длительной поездки в Россию Дюма привез не только богатейшие путевые впечатления, послужившие ему материалом для книг "В России" и "Кавказ", но и целый ряд сделанных специально для него подстрочных переводов на французский язык сочинений русских писателей и поэтов. В обработке Дюма эти переводы вскоре были напечатаны во Франции. В их числе были:

роман писателя-прозаика Ивана Ивановича Лажечникова (1792–1869) "Ледяной дом" (1835) — "La Maison de glace" (08.07.1858 — 24.02.1859; журнал "Le Monte-Cristo"); повести A.C.Пушкина "Выстрел" (1831) — "Un coup de feu" (30.09–07.10.1858; "Le Monte-Cristo"), "Метель" (1831) — "Le Chasse-neige" (14.10–21.10.1858; "Le Monte-Cristo"), "Гробовщик" (1831) — "Le Faiseur de cercueil" (04.10.1858; "Le Monte-Cristo"); упоминавшиеся выше повести A.A.Бестужева-Марлинского "Фрегат "Надежда"" (1833) — под названием "La princesse Flora" ("Княгиня Флора"; 17.03–09.06.1859; "Le Monte-Cristo"), "Аммалат-Бек" (1832) — под названием "Sultanetta" ("Султанета";

25.03–02.06.1859; газета "Le Moniteur universel"), "Мулла-Нур" (1839) — под названием "La boule de neige" ("Снежный ком"; 1859), "Лейтенант Белозор" (1831) — под названием "Jane" ("Яна"; 05.08–14.08.1860; газета "Le Siecle");

рассказ русского литератора, журналиста и литературного критика Николая Михайловича Пановского (ок. 1797–1872) "Могила двух братьев. Из записок старого ротмистра" (1858) — под названием "Marianna" ("Марианна"; 18.06.1859; "Journal pour tous").

В ряду таких литературных переделок стоит и повесть Дюма "Яков Безухий" ("Jacquot sans-oreilles"; 1860), в которой описаны нравы русского крепостничества и барства кон. XVIII — нач. XIX в.; основой ее послужила опубликованная в 1857 г. повесть известного русского писателя Павла Ивановича Мельникова-Печерского (1818–1883) "Старые годы"; воспользовавшись ее фабулой, Дюма создал по существу новое произведение, сделал его динамичным и искусно построенным и при этом в свойственной ему манере снабдил предисловием, в котором брал на себя лишь роль публикатора чужой рукописи.

… Их называют чувашами… у них есть столица, именуемая Чебоксарами. — Чуваши — основная нация Чувашской республики, тюркоязычный народ, живущий на Средней Волге и, как считается, ведущий свое происхождение от населения Волжской Булгарин; с XV в. как отдельный народ входили в состав Казанского ханства, а в 1551 г. добровольно присоединились к Московскому государству, после чего началась их активная христианизация; в XIX в. многие из них, наряду с русскими и татарами, были бурлаками.

Чебоксары — столица Чувашии, город на правом берегу Волги, в устье реки Чебоксарки, между Нижним Новгородом и Казанью; известен с 1469 г.; этот город, ставший в 1781 г. уездным центром Казанской губернии и имевший в сер. XIX в. население менее 4 500 жителей, лишь иронически именовался в то время "столицей чувашей".

303… Единственное сооружение, привлекающее к нему внимание путешественника, — это знаменитый монастырь святого Макария… — Свято-Троицкий Макариев Желтоводский монастырь, находящийся на левом берегу Волги, в 90 км к востоку от Нижнего Новгорода, возле устья реки Керженец, был основан в 1435 г. на берегу существовавшего здесь в то время Желтого озера преподобным Макарием, посвятившим новую мужскую обитель Святой Троице; спустя четыре года монастырь был разорен татарами, но в 1626 г. восстановлен; сложившаяся вокруг монастыря Макарьевская ярмарка принесла ему процветание, но после случившегося на ярмарке в 1816 г. пожара и перенесения ее через год в Нижний Новгород благосостояние монастыря закончилось, и в 1868 г. он был упразднен; лишь в 1883 г. монастырь открылся вновь, но уже как женский; ликвидированная в годы советской власти, в 1923 г., женская обитель возобновила свою деятельность в 1992 г.

… в Макарьеве были поселены французы, которых удалил из Москвы Ростопчин, когда к ней приближался Наполеон; бывший управляющий Французского театра в Москве, г-н Арман Домерг, опубликовал в 1835 году в Париже любопытное описание этой поездки… — Среди высланных из Москвы в августе 1812 г. сорока подозрительных иностранцев (см. примеч. к с. 198), которым пришлось находиться в ссылке в Макарьеве и в Нижнем Новгороде в течение двадцати шести месяцев, до октября 1814 г., подвергаясь всякого рода притеснениям, был и французский актер Арман Домерг (1781–1841), с 1808 г. возглавлявший французскую труппу в Москве и описавший эту ссылку в своей двухтомной мемуарной книге "Россия в эпоху войн Империи (1805–1815)" ("La Russie pendant les guerres de 1’Empire (1805–1815)"; 1835); о прибытии в Макарьев он рассказывает в главе XIII своего сочинения.

… каким-то чудом сумели без происшествий добраться до места назначения. — В Казани писатель жил в конторе пароходного общества "Меркурий", находившейся в Адмиралтейской слободе — далекой западной окраине города, на левом берегу прежнего русла Казанки, у места ее впадения в Волгу.

304… Основанная Саином, сыном хана Батыя, в 1257 году и входившая в огромную Монгольскую империю, Казань была столицей ханства… — Саин — согласно древнерусской повести "Казанская история" (1565), легендарный золотоордынский царь, преемник Батыя и основатель Казани. В истории золотоордынских ханов, однако, такой персонаж неизвестен.

Батый (Саин-хан; ок. 1207–1255) — монгольский полководец и государственный деятель, внук Чингисхана, сын царевича Джучи (ок. 1184 — ок. 1227), предводитель завоевательного похода в Центральную и Восточную Европу в 1236–1243 гг.; с 1227 г. правитель западной части Монгольской империи, улуса Джучи, который ему удалось значительно расширить в результате завоеваний и который был унаследован затем его старшим сыном Сартаком (? - 1256).

Н.М.Карамзин в своей "Истории государства Российского" смело отождествляет легендарного царя Саина с Сартаком (V, I).

… в середине XVвека почувствовало себя достаточно сильным, чтобы стать независимым от Золотой Орды… — Золотая Орда (монг. Алтын Орд) — монгольское феодальное государство, основанное около 1243 г. ханом Батыем, который сумел присоединить к своим наследственным владениям, улусу Джучи, огромные территории в западном направлении, и в 1266 г., в процессе распада Монгольской империи, обретшее независимость; в западной историографии именуется империей Кыпчак; в состав этого государства входили Западная Сибирь, Волжская Булгария, Северный Хорезм, Северный Кавказ, Крым и степи от Волги до Дуная, а в вассальной зависимости от него находились русские княжества; первой его столицей стал город Сарай-Бату, находившийся в 80 км к северу от Астрахани; в сер. XV в. оно фактически распалось на отдельные самостоятельные ханства, в числе которых было и Казанское, ставшее независимым в 1438 г.

… вначале город располагался вовсе не там, где он находится теперь, а выше по течению Казанки… — Казанка — левый приток Волги, впадающий в нее к юго-западу от Казани; длина ее 140 км, а исток находится к северо-востоку от Казани; топография ее устья коренным образом изменилось после создания в 1955–1957 гг. на Волге Куйбышевского водохранилища.

… об этих временах рассказывает неясное, но в высшей степени популярное предание о царице Сююмбике. — Сююмбике (ок. 1516 — после 1554) — правительница Казанского ханства в 1549–1551 гг., регентша при своем сыне-младенце хане Утямыш-Гирее (1547–1566), оставшаяся в народной памяти как мудрая, добрая и отважная повелительница; дочь ногайского бея Юсуфа (? — 1554), ставшая в 1533 г. женой казанского хана Джан-Али (1516–1535; правил с 1532 г.), а затем — казанского хана Сафа-Гирея (1510 — 1549; правил в 1524 — 1531, 1536 — 1546 и 1546–1549 гг.); в 1551 г. была вместе с Утямыш-Гиреем выдана казанцами Ивану Грозному и отправлена в Москву; в 1553 г. против своей воли стала женой касимовского правителя, бывшего казанского хана Шах-Али (1505–1566; правил в 1519–1521, 1546 и 1551–1552 гг.) и вскоре умерла.

… Точно так же, как на Кавказе все замки построены царицей Тамарой, в Казани есть дворец царицы Сююмбике, башня царицы Сююмбике, гробница царицы Сююмбике. — Тамара (1166–1213) — прославленная царица Грузинского государства, царствование которой, начавшееся в 1184 г., стало его золотым веком; дочь царя Георгия III (? — 1184; правил с 1156 г.) и его жены, осетинской принцессы Бурдухан. При царице Тамаре, которой Грузия обязана своим большим военным, политическим и культурным успехам, там было построено множество архитектурных памятников, и неслучайно поэтому легенда приписывает ей сооружение всех замечательных грузинских храмов и крепостей.

Башня Сююмбике — архитектурный символ Казани, многоярусная 58-метровая дозорная и проездная башня Казанского Кремля, построенная в его северной части, при въезде в комендантский дом, в нач. XVIII в., по-видимому на фундаменте прежней башни, имевшей татарское происхождение; относится к числу "падающих" башен; свое романтическое название получила лишь в первой пол. XIX в.

… где теперь высится памятник русским, павшим во время штурма 2 октября. — Об этом памятнике-храме см. примеч. к с. 201.

… русские вошли через брешь, образовавшуюся от взрыва пороховой мины, которую подвел под Кремль царский инженер Розмысл. — Розмысл (или Размысл; в оригинале — Rossmoib) — то ли собственное имя, то ли использовавшееся в русском языке в XV–XVI вв. наименование военного инженера.

Известно, что при взятии Казани в 1552 г. устройством минных подкопов, решивших успех всего дела, руководил минный мастер литвин Розмысл Петров (о "немецком размысле" сообщает в главе 4 тома VIII своего труда Н.М.Карамзин); он же, по-видимому, потом строил Вологодскую крепость, а позднее был казнен Иваном Грозным.

305… Сожженная в 1774 году Пугачевым, казаком, который пытался выдать себя за Петра III… — Многотысячная армия Пугачева (см. примеч. к с. 99) ворвалась в Казань 12 июля 1774 г., учинив в городе резню, погромы и предав его огню, но не сумев захватить Кремль, где укрылись остатки местного гарнизон, однако в тот же день она была выбита подошедшими к городу регулярными войсками под командованием полковника Ивана Ивановича Михельсона (1740–1807), а 15 июля, в новом сражении, разгромлена ими. Казань находилась в руках мятежников всего лишь один день, но этот день принес ей неисчислимые бедствия.

… Казань была вновь отстроена по приказу Екатерины II и снова сгорела в 1815 году. — Имеется в виду катастрофический пожар в Казани, случившийся 3 сентября 1815 г.

… все эти подсчеты произвел не я, а немецкий ученый-историк по имени Эрдман. — Вероятно, имеется в виду Иоганн Фридрих Эрдман (1778–1846) — немецкий врач, долгие годы работавший в России; в 1810–1817 гг. профессор Казанского университета, с 1813 г. декан его врачебного отделения; страстный путешественник, автор капитального труда "Медико-топографическое описание Казанской губернии и города Казани" ("Medicinishe Topographie des Gouvemements und der Stadt Kasan"; 1822).

… во дворце князя Тюменя, у калмыков. — О князе Тюмене см. примеч. к с. 353.

Калмыки — монголоязычный народ, обитающий главным образом в западной части Прикаспийской низменности и ведущий свое происхождение от западных монголов-ойратов, которые перекочевали в кон. XVI — нач. XVII в. в низовья Волги и в середине того же века приняли российское подданство; с 1664 г. составляли Калмыцкое ханство, которое было ликвидировано в 1771 г., после того как большая часть калмыков, устав от притеснений со стороны царских властей, бежала в Китай; территория упраздненного ханства была включена тогда в Астраханскую губернию.

306… Теперь ее перерезает огромная дамба длиной в пять верст… — Имеется в виду Адмиралтейская дамба, соединившая в 1849 г. Московскую улицу Адмиралтейской слободы с Успенской улицей в южной части Казани.

… со своим старым Кремлем, до которого никогда не добирался никакой пожар… — Казанский Кремль страдал от пожаров много раз, например в 1596, 1672, 1694, 1742 и 1749 гг., но особенно страшными для него были последствия губительного пожара 1815 г.

… громада памятника русским, павшим при штурме города; датируемый 1811 годом, он… не может быть отнесен ни к какому из известных архитектурных стилей… — Поминальный храм в честь русских воинов, погибших при взятии Казани, был заложен 29 июня 1813 г. и торжественно освящен 30 августа 1823 г. Он построен в стиле т. н. высокого классицизма, которому присущи массивность форм, использование массивных портиков и заимствование мотивов архитектуры Древнего Востока.

… отправился вручить письмо г-ну Яблоновскому. Так звали интенданта. — Согласно сохранившимся жандармским донесениям, Дюма посещал в Казани дом интендантского полковника Жуковского, управляющего Казанской комиссариатской комиссией.

307… огромный овраг, за которым сохранилось арабское название Булак. — Булак — протока длиной около полутора километров, находящаяся в черте Казани и соединяющая озеро Нижний Кабан с рекой Казанкой, в которую она впадает возле Кремля.

… В Банном озере жил огромный дракон. — Имеется в виду крылатый дракон Зилант — персонаж татарских легенд и сказок, изображение которого входит в герб Казани.

… В Казани два озера: Черное и Банное. — От Казанского Кремля некогда тянулась в юго-восточном направлении целая цепочка озер, среди которых были Белое, Черное, Банное, Поганое; во второй пол. XIX в. все они, кроме Черного, были засыпаны.

… в их края явились святой Амвросий и святой Зилантий. — Неясно, из какого источника почерпнул Дюма такой эклектичный вариант легенды о татарском драконе Зиланте. Святые Амвросий и Зилантий (в оригинале Gelan, а в дневниковой записи — Zilanti) — персонажи явно вымышленные, причем имя второго произведено от имени самого дракона.

308… на той горе, где по призыву этих святых совершилось чудо, построен монастырь. — Имеется в виду холм Зилантау ("Змеиная гора"), находящийся к западу от Казани; там, на левом берегу прежнего русла Казанки, в 1559 г., вскоре после захвата Казани, был построен православный Зилантов Свято-Успенский мужской монастырь; упраздненный сразу после Революции, монастырь начал восстанавливаться из руин в 1998 г. как женский.

… Магомет, как известно, запрещает пить вино… — Категорический запрет на употребление вина, отравляющего ум, содержится в Коране (5: 90–91).

309… Начали мы, естественно, с Кремля. Самая высокая его башня, четырехугольная, пирамидальная, состоящая из четырех ярусов, была, согласно преданию, построена Иваном IV из обломков разрушенных им мечетей. — Имеется в виду Спасская башня — архитектурный символ Казани, проездная башня Казанского Кремля, высотой 47 м, с надвратной церковью Спаса Нерукотворного; расположена в центре южной части укреплений; построена в 1556–1562 гг. псковскими мастерами во главе с Постником Яковлевым и Иваном Ширяем.

… Затем настала очередь главного собора, построенного в 1552–1562 годах все тем же Иваном Грозным. — Имеется в виду Благовещенский собор — кафедральный собор Казанской епархии, расположенный в северной части Казанского Кремля; построенный псковскими мастерами по приказу Ивана Грозного, он многократно перестраивался на протяжении XVI–XIX вв., сильно пострадал в ходе Гражданской войны, был закрыт в 1925 г. и превращен в архивное хранилище; освящен вновь в 2005 г., после реставрационных работ, длившихся десять лет.

… чудотворная икона, известная во всей России как икона Казанской Божьей Матери… — Согласно церковному преданию, икона Казанской Божьей Матери, одна из самых чтимых в русской православной церкви, была обретена после очередного пожара в Казани, 8 июля 1579 г., благодаря указанию самой Девы Марии, которая явилась во сне десятилетней девочке Матроне Онучине (1569–1630) и велела ей откопать на пепелище эту икону; чудотворная икона хранилась в Богородицком девичьем монастыре, основанном на том месте, где ее нашли, но в 1904 г. она была украдена оттуда и, по утверждению пойманных затем грабителей, которые польстились на ее драгоценный оклад, уничтожена ими; однако списки с иконы хранились во многих храмах, включая Казанские соборы в Москве и Санкт-Петербурге.

… там же, в гробу из позолоченного серебра, покоятся мощи святого Руготина. — Имеется в виду Гурий (в миру — Григорий Григорьевич Руготин; 1500–1563) — святой русской православной церкви, почитаемый в лике святителя; первый архиепископ Казанский (с 1555 г.); был погребен в Спасо-Преображенском монастыре Казанского Кремля; его нетленные мощи, обретенные в 1595 г., были в 1630 г. перенесены в Благовещенский собор и находились там до 1919 г.; теперь они покоятся в церкви Ярославских чудотворцев на Арском кладбище Казани.

310… охотничью сумку, подаренную мне генералом Ланом… — Сведений о генерале Лане (Lahn) найти не удалось.

311… повстречали ректора Казанского университета… — Ковалевский Осип Михайлович (1800–1878) — ректор Казанского университета в 1855–1860 гг., его профессор с 1833 г.; крупнейший русский востоковед первой пол. XIX в., монголовед и тибетолог.

… сто двадцать четыре студента, которые стараются заниматься как можно меньше… — Приведенные Дюма сведения о численности студентов Казанского университета явно ошибочны: в 1819 г. студентов в нем было 161, в 1850 г. — 309, в 1856 г. — 689, а в 1884 г. — 892.

… кабинет естественной истории… обладает единственным в своем роде экспонатом — утробным плодом из числа тех, какие Спалланцани так настойчиво выпрашивал у сицилийских пастухов… — Спалланцани, Ладзаро (1729–1799) — итальянский натуралист, работавший в различных отраслях естествознания; прославился своими трудами в области биологии; в 1788 г. посетил Неаполь и Сицилию и спустя четыре года опубликовал научные результаты своей поездки в книге "Viaggi alle Due Sicilie e in alcune parti dell’Appennino" ("Путешествия на обе Сицилии и иные части Апеннин").

312… Они принадлежат двум убийцам… Высокий… звался Чайкиным… Низкорослый… носил фамилию Быков. — Чайкин и Быков — разбойники, в 1840-х гг. орудовавшие в Казанской губернии, в окрестностях села Алексеевского, находящегося в 35 км к западу от Чистополя, на берегу Камы; умерли после жестокой экзекуции, которой их подвергли в мае 1849 г. на Арском поле в Казани; скелеты этих разбойников, которые Дюма видел в 1858 г. в Анатомическом театре Казанского университета, до сих пор хранятся там.

315… "Нахимов"… Пароход этот носил имя русского генерала, убитого в Севастополе. — Нахимов, Павел Степанович (1802–1855) — выдающийся русский флотоводец, адмирал (1855); в 1854–1855 гг. руководил обороной Севастополя, в феврале 1855 г. был назначен командиром Севастопольского порта и временным военным губернатором города; получил смертельное пулевое ранение на Мала-ховом кургане и умер, не приходя в сознание.

… генерал Лан и его брат-полковник… — Согласно жандармским донесениям, речь идет о подполковнике инженеров путей сообщения Фридрихе Ипполитовиче Лане, начальнике I отдела окружного правления путей сообщения, в гостях у которого, находясь в Казани, подолгу бывал Дюма.

316… кончая Меншиковым, защитником Севастополя. — О князе А.С.Меншикове см. примеч. к с. 381.

…В ходе кампании 1813 года генерал Александр Татищев взял Кассель, столицу нового Вестфальского королевства, просуществовавшего не более четырех или пяти лет. — Татищев, Александр Иванович (1763–1833) — русский государственный и военный деятель, генерал от инфантерии (1823), действительный статский советник (1798); с декабря 1824 г. военный министр; с 17 декабря 1825 г. председатель Следственного комитета по делу декабристов; в августе 1826 г. получил титул графа; в августе 1827 г. уволен от службы по болезни.

Кассель — город в центральной части Германии, в земле Гессен, на реке Фульда; в 1807–1813 гг. столица Вестфальского королевства.

Вестфальское королевство — зависимое от Франции государство в центральной части Германии, на землях между Рейном и Эльбой, которое было создано Наполеоном I указом от 18 августа 1807 г.; включало отторгнутые у Пруссии территории к западу от Эльбы, а также захваченные силой оружия владения курфюрста Гессенского, курфюрста Ганноверского и герцога Брауншвейгского; являлось конституционной монархией, и ее королем был Жером Бонапарт (1784–1860), младший брат императора; прекратило свое существование в октябре 1813 г., после захвата Касселя русскими войсками.

Язвительная шутка князя А.С.Меншикова, которую приводит далее Дюма, на самом деле относится к генералу Александру Ивановичу Чернышеву (1785–1857), светлейшему князю (1849), военному министру в 1832–1852 гг. На вопрос княгини Елизаветы Николаевны Чернышевой, урожденной Зотовой (1809–1872), с 1825 г. третьей жены генерала: "Не помните ли, как назывался город, который взял Александр?", Меншиков тотчас ответил: "Вавилон", притворившись, что его спрашивают об Александре Македонском, а не о генерале Александре Чернышеве, который 19 сентября 1813 г., в результате стремительного набега, почти не встретив сопротивления, захватил Кассель.

317… как же назывался город, который взял Александр? — Вавилон… — Вавилон — древний город на реке Евфрат, на территории современного Ирака (его руины находятся в 90 км к югу от Багдада); в XIX–VI вв. до н. э. — столица Вавилонского царства; в 538 г. до н. э. вошел в состав Персидской монархии Ахеменидов и стал одним из ее центров; в 331 г. до н. э. был завоеван Александром Македонским.

… Волга берет свое начало…в окрестностях Осташкова. — Осташков — город на Валдайской возвышенности, на берегу южной части озера Селигер, в 190 км к северо-западу от Твери, районный центр Тверской области; известен с XIV в.; с 1772 г. уездный центр — сначала Новгородской, а затем Тверской губернии.

Волга берет свое начало в болоте возле деревни Волговерховье, находящейся в 42 км к северо-западу от Осташкова.

318… Кама… берет свое начало в Уральских горах… — Уральские горы (Урал) — горная система на восточной границе Европы и Азии, протянувшаяся с севера на юг более чем на 2 000 км при ширине от 40 до 150 км; высшая точка — 1 895 м (гора Народная в Приполярном Урале).

Истоки Камы находятся на Верхнекамской возвышенности, которая расположена к западу от Среднего Урала.

… Симбирск, столица одноименной губернии, был первым более или менее значительным городом на нашем пути, и это при том, что он расположен уже в пятидесяти льё от Казани. — Симбирск (с 1924 г. — Ульяновск) — город на правом берегу Волги, в 220 км ниже Казани по течению реки; основан в 1648 г. как крепость для защиты восточных границ Московского государства от набегов кочевников; с 1780 г. административный центр Симбирского наместничества, а с 1796 г. — Симбирской губернии; его население в 1858 г. составляло около 27 тысяч человек.

319… После Ставрополя она делает огромную излучину в сторону Самары, а затем, описав почти замкнутую петлю, возвращается к Сызрани. — Ставрополь (с 1964 г. — Тольятти) — город на левом берегу Волги, в 95 км вверх по течению от Самары, второй после нее по величине и значимости город Самарской области; основанный как крепость в 1737 г., в 1850 г. стал уездным центром Самарской губернии; на протяжении всего XIX в. был незначительным городком с населением около 6 тысяч человек и в 1924 г. даже потерял статус города (вновь обрел его в 1946 г.).

Самара (с 1935 по 1991 гг. — Куйбышев) — город на левом берегу Волги; основанный как крепость в 1586 г., городской статус получил в 1688 г.; с 1780 г. центр одноименного уезда в составе Симбирской губернии; в 1850 г. стал центром вновь созданной Самарской губернии и после этого стал быстро развиваться.

Сызрань — город на правом берегу Волги, административный центр Сызранского района Самарской области; основан как крепость в 1683 г.; с 1781 г. уездный центр Симбирского наместничества (с 1796 г. — Симбирской губернии).

… стерлядь будет водиться и у нас в Сене и в Луаре. — Луара — одна из крупнейших рек Франции (длина 1 012 км); берет начало в Севеннских горах на юге Франции, течет на север до Орлеана, затем поворачивает на запад и возле Нанта впадает в Атлантический океан, как бы разделяя страну на две части.

… Между Ставрополем и Самарой мы увидели на левом берегу огромный холм… его называют Царевым курганом… — Царев курган — гора-останец на левом берегу Волги, в 40 км к востоку от Ставрополя (соврем. Тольятти), высотой 80 м (в XIX в. — 105 м) и площадью основания около 7 га.

… Видневшийся вдали город, купола которого напоминают громадные кротовины, называется Царёвщиной, несомненно потому, что там останавливался Иван Грозный. — Царёвщина (с 1961 г. — поселок Волжский Красноярского района Самарской области) — селение к северо-востоку от Царёва кургана, с 1851 г. относившееся к Самарской губернии; существует несколько версий происхождения его названия; важнейшей архитектурной достопримечательностью селения является церковь Рождества Христова (1833), стоящая у подножия Царёва кургана (она имеет главный купол и четыре главки-колокольни).

320… Через три дня после отправления из Казани мы прибыли в Саратов. — Дюма прибыл в Саратов 15 октября 1858 г.

… Мы могли бы высадиться в Камышине… — Камышин — город на правом берегу Волги, в устье реки Камышинки, административный центр Камышинского района Волгоградской области; основанный в 1668 г., до 1780 г. носил название Дмитриевск; с 1780 г. уездный город Саратовского наместничества (с 1797 г. — Саратовской губернии), крупный торговый центр.

… вблизи озера Эльтон я найду его друга генерала Беклемишева, казачьего атамана… — Эльтон — соленое бессточное озеро площадью около 180 км², расположенное в северной части Прикаспийской низменности, в 120 км к юго-востоку от Николаевской слободы (соврем. Николаевск); заполнено насыщенным солевым раствором (его минерализация составляет от 200 до 500 г/л); до 1882 г. на нем велась добыча соли.

Беклемишев, Николай Петрович (1811–1893) — генерал-лейтенант, наказной атаман Астраханского казачьего войска в 1858 — 1862 гг.

321… в пожаре 1811 года за шесть часов сгорело около тысячи семисот домов. — Имеется в виду катастрофический пожар в Саратове 21 июля 1811 г., когда в огне погибла лучшая часть города.

… прочел на вывеске: "АДЕЛАИДА СЕРВЬЁ". — Француженка Аделаида Сервьё (? —?), хозяйка бельевого магазина в Саратове, с которой 15 октября 1858 г. познакомился Дюма, оставила впоследствии заметный след в истории и топонимике этого города, благодаря тому, что в 1867 г. она вместе со своим мужем-парикмахером Э.Ф.Сервьё купила у семьи покойного саратовского купца и театрального мецената Франца Осиповича Шехтеля, дяди знаменитого архитектора Франца Осиповича Шехтеля (1859–1926), основанный им в 1859 г. летний театр в загородном саду, много лет после этого служивший горожанам и именовавшийся театром Сер-вье.

… если это моравский брат, то он проповедует… — Моравские братья (назывались также Богемскими, или Чешскими братьями) — протестантская религиозная община, созданная в 1457 г. в городе Кунвальд последователями чешского проповедника, видного деятеля гуситского движения Петра Хельчицкого (ок. 1390 — ок. 1460), которые не признавали римско-католическую церковь, отрицали государство, сословность и имущественное неравенство; в XVII в. они были изгнаны из Моравии и Богемии и расселились в разных странах; в 1722 г. часть их обосновалась в Саксонии, создав городок Хернхут (Гернгут); в 1765 г. моравские братья из Хернхута (гернгутеры) основали вблизи Царицына, в устье реки Сарпы, правого притока Волги, процветающую и благоустроенную колонию Сарепта, одной из главных задач которой было обращение в христианство иноверцев (калмыков, киргизов и татар); однако в 1892 г. здешняябратская община по ряду причин прекратила свое существование (в 1920 г. Сарепта была переименована в поселок Красноармейск, и ныне ее территория входит в состав города Волгограда).

322… Князь Лобанов. — Согласно жандармскому донесению, Дюма встречался в Саратове с князем Лобановым-Ростовским, чиновником министерства внутренних дел, прикомандированным к саратовскому губернатору. Возможно, это был князь Александр Борисович Лобанов-Ростовский (1821–1875), впоследствии действительный статский советник, старший сын князя Бориса Александровича Лобанова-Ростовского (1795–1863), обер-прокурора 2-го отделения 6-го департамента Сената в 1839–1842 гг., брат известного дипломата Алексея Борисовича Лобанова-Ростовского (1824–1896), министра иностранных дел в 1895–1896 гг.

323… Ах, да, с моей тетушкой и моими кузинами, княжнами Лобановыми… Вы помните княжну Надин? — У дяди А.Б.Лобанова-Ростовского, князя Алексея Александровича Лобанова-Ростовского (1786–1848), женатого на Александре Григорьевне Кушелевой (1796–1848), было несколько дочерей, в том числе Надежда (Надин) Алексеевна Лобанова-Ростовская (? — 1889), в 1853 г. вышедшая замуж за английского офицера Уильяма Румбольда (1830–1893), младшего сына третьего баронета Румбольда.

324… Господин полицмейстер пожаловал. Вам здесь нечего делать, господин Позняк… — Позняк, Михаил Дмитриевич (? —?) — майор, саратовский полицмейстер (до 1862 г.); потомственный дворянин Черниговской губернии; отец писателя и административного деятеля Дмитрия Михайловича Лозняка (Поздняк; 1844 — 1896).

326… в песнях араба отзывается рыком атласского льва… — Атлас (Атласские горы) — горная система на северо-западе Африки в пределах Марокко, Алжира и Туниса; состоит из хребтов, внутренних плато и равнин; длина около 2 000 км; максимальная высота — 4 165 м (гора Тубкаль).

327… напротив Камышина, в Николаевской, небольшой деревне на левом берегу Волги. — Николаевская (Николаевка) — деревня на левом берегу Волги, напротив Камышина (бывш. Дмитриевки), в 190 км к северо-востоку от Царицына; основанная в 1747 г. как хутор Дмитриев, служила целям развития эльтоновских соляных промыслов; в 1794 г. была преобразована в слободу, именовавшуюся Николаевской, и к кон. XIX в. превратилась в значительный торговый центр; в 1936 г. стала рабочим поселком и получила название Николаевск; в 1960 г., во время создания Волгоградского водохранилища, историческое селение оказалось в зоне затопления, и его жители были переселены во вновь созданный поселок в 9 км ниже по течению Волги, который унаследовал название Николаевск и в 1967 г. получил статус города.

… Моя подорожная была выписана в Москве; выдал мне ее губер. л-тор, граф Закревский… — Закревский, Арсений Андреевич (ок. 1783–1865) — русский государственный деятель; генерал от инфантерии (1829), граф (1856); министр внутренних дел в 1828–1831 гг.; военный генерал-губернатор Москвы в

1848–1859 гг.; отличался самодурством и крайней подозрительностью в отношении всякого инакомыслия.

… две копейки, или шесть лиаров за версту… — Лиар — старинная французская мелкая монета стоимостью в четверть су, т. е. 1/80 ливра; до 1856 г. в обращении находились медные монеты номиналом в два лиара (последний раз они чеканились в 1792 г.).

329… Вот русская иерархия… — Перечисляя ступени русской чинов-нической иерархии, т. н. табели о рангах, введенной Петром I в 1722 г. и просуществовавшей с многочисленными изменениями до 1917 г., Дюма не приводит два низших чина, вышедших к тому времени из употребления: провинциальный секретарь (XIII класс) и корабельный секретарь (XI класс).

330… Киргизы — вовсе не коренные обитатели этих мест… — Киргизы (или киргиз-кайсаки) — здесь: принятое в России начиная с 70-х гг. XVIII в. и вплоть до 20-х гг. XX в. название казахов.

На степные земли между Уралом и Волгой, оставшиеся свободными после побега в 1771 г. калмыков хана Убаши, в 1801 г. с разрешения царских властей перекочевало около тридцати тысяч казахов (киргиз-кайсаков, как их называли тогда) под водительством Букея (? — 1815), одного из сыновей хана Младшего жуза (группа племен и родов в Западном Казахстане); официально созданное в 1812 г. на этой территории полуавтономное государственное образование, именовавшееся Букеевской (или Внутренней) ордой, просуществовало до сер. XIX в.; столицей Букеевской орды была Ханская Ставка (ныне поселок Урда Бокейординского района Западно-Казахстанской области), расположенная вблизи озер Эльтон и Баскунчак.

… однажды пятьсот тысяч калмыков… под водительством хана Убаши… отправились обратно в Китай. — Убаши (1744–1775) — калмыцкий хан в 1761–1771 гг., сын хана Дондук-Даши, управлявшего волжскими калмыками в 1741–1761 гг.; в начале января 1771 г., воспользовавшись в качестве предлога ущемлениями прав своего народа, сокращением территорий для его кочевания и его насильственной христианизацией, увел с собой большую часть левобережных волжских калмыков — около 170 тысяч человек — в Китай, в Джунгарию; более половины из них, однако, погибло во время этого семимесячного пути.

… Убаши оказал русским действенную помощь в их походах против турок и ногайцев. — Ногайцы — многочисленный кочевой тюркский народ, обитавший в степях между Волгой, Кубанью и Азовским морем; в XVII в. под давлением калмыков перекочевал в пределы Крымского ханства; оказавшись в XVIII в. на стыке политических интересов России и Турции, неоднократно подвергался массовым переселениям и депортациям; в настоящее время лишь незначительная часть ногайцев проживает на территории РФ, на Северном Кавказе.

331… Он самолично привел тридцать тысяч конников для участия в знаменитой кампании, завершившейся осадой Очакова. — Калмыцкая конница хана Убаши успешно участвовала в 1769–1770 гг. в Русско-турецкой войне 1768–1774 гг., сражаясь с кубанскими и крымскими татарами. Однако осада и взятие Очакова (см. примеч. к с. 300) русскими войсками в декабре 1788 г. относятся к событиям Русско-турецкой войны 1787–1792 гг.

… в отличие от калмыков, племени кроткого и покорного, исповедующего ламаистский буддизм… — Ламаистский буддизм (ламаизм) — тибетско-монгольская форма буддизма, распространенная в Монголии, Китае и отдельных районах России; ведущая роль в этом у¹::нии отводится религиозным учителям — ламам, с чем и связано его название. Калмыки восприняли ламаизм в кон. XVI — нач. XVII в.

… киргизы, исповедующие магометанство… — Киргиз-кайсаки (казахи) исповедуют ислам суннитского толка.

… Они внушали ужас нашим крестьянам… — В заграничных походах русской армии в 1813–1814 гг. успешно участвовало несколько десятков башкирских, калмыцких и крымско-татарских полков иррегулярной кавалерии, и эти конники наводили на европейцев ужас своим внешним видом и вооружением.

334… пусть даже вы ученики господ д’Эгрефёя, Гримо де Ла Реньера или Брийа-Саварена… — Эгрефёй, Фулькран Жан Жозеф Гиасинт, маркиз д’ (1745–1818) — утонченный французский гастроном, давний и неразлучный друг Камбасереса (см. примеч. к с. 168), его камергер и стольник, которому Гримо де Ла Реньер посвятил свой "Альманах гурманов".

Гримо де Ла Реньер, Александр Бальтазар Лоран (1758–1838) — французский литератор и публицист; был редактором нескольких театральных газет и автором философских работ; адвокат по профессии, он, однако, посвятил свою жизнь гастрономическому искусству; самое известное его сочинение — оригинальный "Альманах гурманов" в 8 томах ("Almanach des gourmands"; 1803 — 1812).

Брийа-Саварен — см. примеч. к с. 31.

… занимает среднее положение между щукой и мерланом… — Мерлан (мерланг; лат. merlangius merlangus) — морская рыба семейства тресковых, обитающая у атлантических и средиземноморских берегов Европы; мясо ее белого цвета, нежное и вкусное.

335… оставили по правую руку от себя озеро, название которого я не знаю. — Имеется в виду Горькосоленое озеро (или Булухта) — соленый бессточный водоем площадью около 77 км², расположенный на пути от Камышина к озеру Эльтон.

337… у нас даже достало любопытства пересечь их посуху, как некогда евреи перешли Красное море… — В библейской книге Исход (14: 15–28) рассказывается, как во время бегства древних евреев из Египта их вождь Моисей по слову Бога повелел водам Красного моря расступиться, и евреи прошли между ними; когда же преследовавшие их воины фараона двинулись вслед за беглецами, воды сомкнулись и потопили египтян.

… водрузив над ней трехцветный флаг… — Имеется в виду национальный флаг Франции, введенный в 1794 г., отмененный в годы Реставрации и окончательно принятый после Июльской революции 1830 года; состоит из трех вертикальных полос: синей, белой и красной.

338… мы поедем верхом до озера Бестужев-Богдо… — Так по непонят ным причинам Дюма называет озеро Баскунчак — бессточный соленый водоем на севере Прикаспийской низменности, площадью около 115 км², который расположен в 90 км к югу от озера Эльтон и у южного берега которого находится гора Богдо; крупнейший солепромысел России.

… Мой тарантас находится в Ставке Карайской… — Этот топоним (в оригинале Stafka-Karaiskaia), относящийся к какому-то военносторожевому пункту на берегу озера Баскунчак, идентифицировать не удалось.

339… те же достоинства, что и у наших баранов, выкормленных на приморских лугах Нормандии… — Мясо этих баранов (фр. moutons de ргё sale), отличающееся особым солоновато-йодистым вкусом, чрезвычайно ценится гурманами.

LXV. Степи и соленые озера

340… посреди тех монгольских племен, которые пришли из Азии в Европу, идя по следам Чингисхана и Тимура Хромца. — Чингисхан — см. примеч. к с. 9.

Тимур Хромец — Тамерлан (1336–1405), среднеазиатский полководец, один из величайших в мировой истории завоевателей; с 1370 г. эмир Мавераннахра ("Заречье" — историческая область в Центральной Азии, между реками Аму-Дарья и Сыр-Дарья), создавший огромное государство со столицей в Самарканде; разгромил Золотую Орду, совершил грабительские и завоевательные походы в Иран, Закавказье, Индию и Малую Азию; в 1362 г. в одной из стычек был тяжело ранен в ногу, отчего на всю жизнь охромел, и это принесло ему прозвище Тимур-Ланг (персид. "Тимур Хромец"), которое в европейском произношении стало звучать как "Тамерлан".

341… остановились на берегу второго озера, которое не имеет имени… — Имеется в виду соленое бессточное озеро Боткуль площадью 65 км², расположенное в 35 км к югу от Эльтона.

342… взобрались на единственную гору, которая есть в этих степях… Богдо, что означает "Холм". — Богдо (Большое Богдо; калмыц. "Богдо" означает "Святая") — возвышенность высотой 150 м, находящаяся у южного берега озера Баскунчак; самая высокая точка Прикаспийской низменности.

343… переправились на пароме через Ахтубу… — Ахтуба — левый рукав Волги, отделяющийся от нее чуть выше Волгограда; длина его около 540 км.

… Милейший Пастухов — так звали нашего капитана… — Сведений об этом персонаже, капитане волжского парохода "Нахимов", найти не удалось.

344… Птолемей был первым, кто отметил эту близость двух рек. — Птолемей, Клавдий (ок. 90 — ок. 168) — древнегреческий ученый, выдающийся астроном, математик и географ, работавший в Александрии; обосновал геоцентрическую систему мира; оказал большое влияние на научную географию эпохи Возрождения; в своем труде "География" дал полную систематизированную сводку географических знаний того времени.

… Селим первым подумал о том, что можно устроить путь сообщения между Волгой и Доном. — Имеется в виду Селим II (см. примеч. к с. 207).

… приказал своей военной флотилии подняться по Дону и, по достижении Качалинской, немедленно прорыть оттуда канал для соединения с Волгой. — Качалинская — старинная казачья станица на левом берегу Дона, расположенная в 60 км к северо-западу от Царицына, на западном конце Донской переволоки, которая связывала Дон и Волгу; до постройки Волго-Донской железной дороги (1862) — одна из крупнейших пристаней на Дону; ныне входит в состав Качалинского сельского поселения Иловлинского района Волгоградской области.

… имевшая неосторожность углубиться в пустыни Маныча. — Маныч — общее название рек, озер, болот и лиманов в степях междуречья Дона и Волги, в пределах Кумо-Манычской впадины, которая в геологическом прошлом была проливом, соединявшим Черное и Каспийское моря.

… отправил в Дубовку английского инженера по имени Перри… — Дубовка — посад Царицынского уезда Саратовской губернии (ныне город, районный центр Волгоградской области); пристань на правом берегу Волги, в 50 км к северо-востоку от Царицына, на восточном конце Донской переволоки; с 1734 г. главный городок волжских казаков.

Перри, Джон (1670–1732) — английский инженер, по приглашению Петра I работавший в России с 1698 г. по 1715 г.; строитель каналов, доков и кораблей; автор сочинения "Состояние России при нынешнем царе" ("The state of Russia under the present czar"; 1716).

345… когда мы проезжали Царицын, шли разговоры о том, чтобы заменить канал, который постоянно проектировался, но так и не был построен, железной дорогой… — Имеется в виду историческая Волго-Донская железная дорога длиной 79 км, построенная в 1859–1862 гг. и связавшая поселок Калач на Дону с городом Царицыным на Волге; акционерное общество, занимавшееся ее строительством, было создано в декабре 1858 г.

… настоящий легендарный герой, такой, как Робин Гуд, Жан Сбогар и Фра Дьяволо. — Робин Гуд — герой английских народных баллад, классический благородный разбойник, защищающий бедняков. Жан Сбогар — заглавный герой романа французского писателя Шарля Нодье (1780–1844) "Жан Сбогар" ("Jean Sbogar"; 1818), предводитель шайки разбойников, пытающийся установить имущественное равенство путем грабежа.

Фра Дьяволо (Микеле Пецца; 1771–1806) — знаменитый итальянский разбойник, уроженец местечка Итри; атаман банды, терроризировавшей Калабрию; в 1798 г. возглавил борьбу калабрийских крестьян против французских войск, оккупировавших Неаполитанское королевство; в 1799 г. вместе со своими товарищами вошел в армию санфедистов, получив от кардинала Руффо чин полковника; участвовал в захвате Неаполя в июле 1799 г. и в вознаграждение за свои заслуги получил от неаполитанского короля титул герцога ди Кассано; после вторичной оккупации в 1806 г. Южной Италии французами и прихода к власти Жозефа Бонапарта вновь занялся бандитизмом, был схвачен и прилюдно повешен. Ему посвящена комическая опера французского композитора Даниэля Франсуа Эспри Обера (1782–1871) "Фра Дьяволо" (либретто Э.Скриба), впервые поставленная 28 января 1830 г.

… поставил во главе его стольника Богдана Северова. — Богдан Северов — стрелецкий полковник, летом 1667 г. посланный из Астрахани вдогонку за Степаном Разиным и разбитый им в сражении близ Яика.

346… удалился на Яик и обосновался в Яицком городке… — То есть на реку Урал (см. примеч. к с. 114).

Яицкий городок — здесь: Нижне-Яицкий (или Усть-Яицкий) городок, поселение на правом берегу Яика, в 7 км от места его впадения в Каспий; основанный в 1640 г. богатым ярославским купцом Гурием Назарьевым и его сыновьями и в 1647–1662 гг. превращенный в каменную крепость, с 1734 г. именовался городом Гурьевым; с 1865 г. уездный центр, с 1928 г. — окружной, с 1938 г. — областной; с 1992 г. называется Атырау и является административным центром Атырауской области Казахстана.

Степан Разин, хитростью захватив в июле 1667 г. эту достаточно сильную крепость, провел в ней всю следующую зиму.

… Сергей Кривой, только что разбивший стрельцов на Волге. — Сергей Кривой (? — 1669) — донской казак, ближайший сподвижник Степана Разина, отличавшийся бесстрашием и беспощадностью; наравне с ним командовал казаками в Персидском походе.

В 1668 г. у Кара-Бузана, одной из проток Волжской дельты, казаки Сергея Кривого разбили отряд царских ратников под командованием Григория Авксентьева.

… они напали на Персию… — Грабительский поход казаков Степана Разина на Персию происходил в 1668–1669 гг.

… увозя с собой пленником сына правителя Гиляна, который был захвачен во время главного сражения. — Гилян — провинция на севере Ирана, на юго-западном побережье Каспийского моря; административный центр — город Решт.

Апофеозом Персидского похода Степана Разина стало морское сражение у Свиного острова (к югу от Баку) в июле 1669 г., в котором он одержал победу над персидским флотом, находившимся под командованием военачальника Менеды-хана, и, по некоторым сведениям, взял в плен его сына Шабын-Дебея.

… берет город Черный Яр… — Черный Яр — город на правом берегу Волги, примерно в 180 км ниже Царицына, к юго-востоку от него; основан как крепость в 1627 г.; с 1785 г. уездный город Астраханской губернии; утратив в 1925 г. статус города, является теперь селом и административным центром Черноярского района Астраханской области.

… убивает губернатора, князя Прозоровского… — Прозоровский, Иван Семенович, князь (? — 1670) — русский государственный и военный деятель; боярин (с 1656 г.) и воевода в Астрахани (с 1667 г.); руководил обороной Астрахани и был убит после захвата города казаками 24 июня 1670 г.

… оставляет в городе двух управителей, которые пытками и истязаниями доводят до смерти архиепископа, произносившего проповеди против Стеньки Разина… — Имеются в виду Василий Ус (? — 1671) и Федор Шелудяк (? — 1672) — сподвижники Степана Разина, которые стали управлять захваченной им Астраханью после того, как он в середине июля 1670 г. покинул город.

11 мая 1671 г., уже после ареста на Дону Степана Разина и его брата, в Астрахани, остававшейся в руках мятежников и превратившейся в казацкую республику, был предан пыткам и умерщвлен митрополит Иосиф (1597–1671), архиепископ Астраханский с 1659 г., возглавлявший в городе антиповстанческую оппозицию (в 1919 г. он был причислен к лику святых).

… Развеял эту мечту князь Долгоруков… — Долгоруков, Юрий Алексеевич, князь (ок. 1602–1682) — русский государственный деятель, боярин (с 1648 г.) и воевода; с августа 1670 г. руководил правительственными войсками, которые действовали против отрядов Степана Разина, и жестоко подавил возглавлявшееся им восстание; был убит вместе с сыном Михаилом во время стрелецкого мятежа в Москве 15 мая 1682 г.

… от Царицына до Астрабада. — Астрабад — см. примеч. к с. 338.

347… проплыли мимо Девичьего холма. — Идентифицировать этот топоним (в оригинале Dievitchei Kolm) не удалось. В своем дневнике Дюма отмечает, что Divitchii Kolm находится в 80 верстах от Саратова.

… Для Стеньки Разина Волга была своего рода богиней-заступницей, и он представлял ее себе в человеческом образе, подобно тому как греки делали это со Скамандром и Ахелоем. — Скамандр (соврем. Малый Мендерес) — река в Малой Азии, на западе Турции, длиной 130 км, берущая начало у горы Ида, протекающая по долине Троады и впадающая в Эгейское море у начала пролива Дарданеллы. Ее персонификацией в древнегреческой мифологии был речной бог Скамандр, сын титана Океана и титаниды Тефии, покровитель троянцев.

Ахелой (соврем. Ахелоос) — река в Западной Греции, длиной 217 км, начинающаяся на склонах горы Лакмос и впадающая в Ионическое море; в древности являлась границей между Этолией и Акарнанией, а ее персонификацией в древнегреческой мифологии служил одноименный речной бог (см. примеч. к с. 114).

… точно так же, как Писистрат, тиран Самосский, бросил в море перстень… — На самом деле, здесь подразумевается Поликрат (? — 522 до н. э.) — с 538 г. до н. э. тиран греческого острова Самос, друг и союзник афинского тирана Писистрата (ок. 600–527 до н. э.), правившего в 560–527 гг. до н. э. (с перерывами).

Согласно легенде, рассказанной Геродотом ("История", III, 40–43), Поликрат, удачливый и могущественный правитель, которому всегда и во всем сопутствовала удача, внял совету своего друга, египетского фараона Амасиса, предупреждавшего его, что боги могут позавидовать такому безоблачному счастью, и, дабы ценой малой горести отвратить от себя большую беду, бросил в море свой любимый изумрудный перстень; однако через несколько дней этот перстень был найден в животе небывалой величины рыбы, доставленной на кухню тирана: это означало, что боги не приняли его жертву и ему следует ожидать большого несчастья; и правда, вскоре он был предательски пленен и распят на кресте персидским военачальником Оройтом.

LXVI. Астрахань

… У Водяного, то есть к вечеру следующего дня после нашего отплытия из Царицына, мы снова стали замечать листья на ивах. — Водяное (в оригинале Vodianoia) — село в Царицынском уезде (ныне поселок Горноводяное Дубовского района Волгоградской области), на правом берегу Волги, в 70 км выше Царицына, славившееся производством вязаных чулок и варежек. В дневниковой записи Дюма село Vodianoye правильно отмечено в том же контексте как один из населенных пунктов, увиденных писателем после его отплытия из Саратова (а не Царицына!) и расположенных между станицей Добринкой (Dobrinky) и селением Песковаткой (Piscovadko).

… Под этими ивами лежали и пережевывали жвачку коровы, как на картине Паулюса Поттера. — Поттер, Паулюс (1625–1654) — нидерландский художник, автор десятков полотен, преимущественно пейзажей с детальным изображением домашних животных, жанровых картин и сцен охоты. Самую известную его картину, "Молодой бык" ("De Stier"; 235 х 339 см; 1647), композиция которой вполне напоминает сцену, описанную здесь Дюма, писатель мог увидеть в художественном музее Маурицхёйс в Гааге.

… Позади нас остался Денежный остров… — Доныне ненаселенный Денежный остров, длиной около 5 км и шириной около 2 км, расположенный в нескольких верстах выше Царицына, теперь вошел в городскую черту Волгограда.

350… увиденное нами было дворцом калмыцкого князя и пагодой, посвященной культу далай-ламы. — Дюма говорит о расположенном на левом берегу Волги, в 70 км выше Астрахани, калмыцком селении Тюменевка (соврем, поселок Речное Харабалинского района Астраханской области), резиденции князя Тюменя, владетеля (нойона) Хошеутовского улуса: там находился двухэтажный дом самого владетеля и буддистский храм (хурул), о котором речь пойдет ниже.

Далай-лама (монг. "океан-учитель") — с 1391 г. титул ламаистских первосвященников, носители которого (к настоящему времени их было уже четырнадцать) в 1642–1951 гг. являлись одновременно духовными и политическими владыками Тибета; все они, согласно принятому в ламаизме учению о реинкарнации, являются воплощением одного и того же далай-ламы, последовательно существовавшего в каждом из них.

… Было неловко…в десять часов вечера являться в дом г-на Сапожникова. — О купце А.А.Сапожникове см. примеч. к с. 258.

351… три сорта вина, выше всего ценящиеся в Южной России: бордо, кизлярское и кахетинское. — Бордо — название группы высокосортных вин, в основном красных, производимых в окрестностях города Бордо на юго-западе Франции.

Кизлярские вина, не отличавшиеся высоким качеством и имевшие крепость 6–8 градусов, производили в Кизляре (см. примеч. к с. 9) начиная с XVIII в. в основном армянские виноделы, с выгодой сбывавшие их в Астрахани. Во второй пол. XIX в. в городе было налажено промышленное коньячное производство. Кахетинское вино — см. примеч. к с. 264.

352… Это напомнало мне тех фанатичных поклонников вина со смолистым привкусом, которые предлагают вам в Афинах чудовищное питье под видом настоящего нектара, вновь обретенного гурманами Самоса и Санторина. — Смолистое вино (рецина) — известное с глубокой древности греческое белое вино с привкусом сосновой смолы; этот смоляной привкус связан с тем, что сосуд с вином было принято запечатывать сосновой смолой, чтобы предотвратить его контакт с воздухом; в настоящее время смолу добавляют в вино еще на стадии его брожения, чтобы придать напитку характерный аромат, а затем удаляют.

Самос — один из крупнейших греческих островов в Эгейском море, близ побережья Малой Азии, относящийся к архипелагу Южные Спорады; славится производимыми на нем ликерными винами.

Санторин (Тира) — небольшой остров в Эгейском море, имеющий вулканическое происхождение и относящийся к архипелагу Киклады; расположен в 175 км к югу от Самоса; славится своими традиционными десертными винами, которые изготавливают из заизюмленного винограда.

… Он уже сообщил о нашем прибытии г-ну Струве, гражданскому губернатору, и адмиралу Машину, военному губернатору. — Струве, Бернгард Васильевич (1827–1889) — российский государственный деятель, губернатор Астраханской губернии в 1857–1861 гг. и Пермской губернии в 1865–1870 гг.

Машин, Ростислав Григорьевич (1810–1866) — русский морской офицер, контр-адмирал (1855); в 1845–1849 гг. начальник Камчатки; военный губернатор Астрахани в 1857–1859 гг.

353… Господин Струве оказался человеком лет тридцати двух-тридцати пяти, французом по происхождению… — Б.В.Струве был сыном знаменитого российского астронома Василия Яковлевича Струве (Фридрих Георг Вильгельм; 1793–1864), первого директора Пулковской обсерватории (1839–1862), немца, бежавшего в 1808 г. из Германии в Россию, и его первой жены Эмилии Валль (1796 — 1834).

… его семью составляли молодая жена лет двадцати пяти и двое детей. — Женой Б.В.Струве была баронесса Анна Федоровна Розен (1835–1903), ко времени приезда Дюма в Астрахань родившая двух сыновей: Василия (1854–1912), который в

1900–1912 гг. был директором Константиновского Межевого института, и Федора (1858 —?).

… желание, которое овладело мной, когда мы проплывали мимо пагоды князя Тюменя… — В 1757 г., после крушения Джунгарского ханства (калмыцкое государство, существовавшее в 1635–1755 гг. на территории Джунгарии — области в северо-западной части Китая), захваченного китайцами, один из калмыцких князей, по имени Дегжит (? — 1760), бежал вместе со своей семьей в Россию и, приняв российское подданство, с разрешения императрицы Елизаветы Петровны обосновался в городе Тюмени, где у него в том же году родился сын, которого назвали Тюмень-Джиргалат в честь города, приютившего изгнанников. Затем Дегжит переселился на берега Волги, где уже давно кочевали калмыки, и вскоре умер там, а его вдова Ельзе-Орошиху вышла замуж за дядю калмыцкого хана Убаши, нойона Замьяна (? — 1779), владетеля Хоше-утовского улуса; этот улус был унаследован после смерти Замьяна его пасынком Тюмень-Джиргалатом.

Знаменитый буддистский храм в Тюменевке (Тюменевский хурул), который был задуман как памятник воинской доблести калмыцкого народа в войне 1812–1814 гг. и руины которого сохранились до наших дней, построили в 1814–1817 гг. по образцу петербургского Казанского собора сыновья Тюмень-Джиргалата — полковник Сербеджаб Тюмень (1774–1848), которого Дюма упоминает ниже, и Батур-Убуши Тюмень (ок. 1778–1831), храбрый офицер и известный историк, автор "Сказания о дербен-ойратах" (1819), выступивший архитектором этого сооружения.

Владетелем Тюменевки, принимавшим у себя в 1858 г. Дюма, был нойон Церен-Джаб Тюмень (1824–1862) — родной племянник Сербеджаба Тюменя, сын его брата Церен-Дондока, унаследовавший Хошеутовский улус по духовному завещанию своего дяди; он был командиром Второго полка в Астраханском казачьем войске и имел чин подполковника.

Издательство благодарит профессора, д.и.н. Константина Николаевича Максимова, заведующего отдела истории Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН, за предоставленные нам сведения о семье владельцев Хошеутовского улуса.

354… И как же его зовут?… Курно… — Сведений об этом персонаже

(Cournaud) найти не удалось.

… приехав в Париж и, благодаря знакомству с г-ном Арно и его сыновьями, попав в круги тех, кто жил памятью об Империи… — Арно, Антуан Венсан (П66 — 1834) — французский драматург, поэт-баснописец и государственный деятель; член Французской академии (в 1803–1816 и 1829–1834 гг.) и ее непременный секретарь с 1833 г.

Арно, Эмиль Люсьен (1787–1863) — французский поэт и драматург, сын А.В.Арно; автор многочисленных пьес на исторические темы, поставленных на сценах французских театров, в том числе "Регул" (1822) и "Педро Португальский" (1823).

Его младший брат Этьенн Пьер Арно (? —?) делал военную карьеру.

… был принят у г-жи Мешен, г-жи Реньо де Сен-Жан д’Анжели и г-жи Гамелен. — Госпожа Мешен, урожденная Александрия Мария Рауль (? — 1863) — супруга Александра Эдма Мешена (1772–1849), французского политического деятеля, префекта ряда департаментов, барона Империи (1809); одна из самых красивых женщин своего времени.

Госпожа Реньо де Сен-Жан д’Анжели, урожденная Лаура де Генон де Боннёй (1775–1857) — с 1795 г. супруга Мишеля Реньо де Сен-Жан д’Анжели (1760–1819), французского государственного деятеля, адвоката и журналиста, ближайшего сотрудника Наполеона I, графа Империи (1808), члена Французской академии (в 1803–1816 гг.); в 1796–1817 гг. хозяйка модного аристократического салона; дочь знаменитой красавицы-креолки Мишель де Боннёй (1748–1829), родная сестра жены А.В.Арно — урожденной Жанны Катерины де Генон де Боннёй (1770–1866); несмотря на неприязненное отношение к ней Наполеона, оставалась и после крушения Империи преданной его имени.

Госпожа Гамелен, урожденная Жанна Женевьева Фортюне Лормье-Лаграв (1776–1851) — одна из т. н. "щеголих" времен Директории, наряду с Жозефиной де Богарне (1763–1814) и Терезой Тальен (1773–1835), которые ввели в моду прозрачные платья античного покроя; подруга Лауры Реньо де Сен-Жан д’Анжели; уроженка Антильских островов, жена армейского поставщика Антуана Мари Ромена Гамелена (1770–1855), имела множество любовников и в 1802 г. развелась с мужем по его требованию.

355… она являлась частью знаменитой империи Кыпчак… — Империя

Кыпчак — одно из европейских названий Золотой Орды, образованное от имени тюркоязычного кочевого народа кыпчаков, или половцев, который сложился как этнос в VIII в. на землях Центрального и Восточного Казахстана, господствовал, начиная с XI в., в обширных степях, простиравшихся от устья Дуная до низовий Сыр-Дарьи, а в XIII в. был покорен монголами.

… столь же бесследно затерянной в глубине прошедших веков, как и знаменитая империя Катай. — Катай — старинное европейское название северной части современного Китая.

… Разве хан Батый и Марко Поло не были современниками? — Поло, Марко (ок. 1254–1324) — венецианский купец и путешественник, родившийся за год до смерти хана Батыя (1255); в 1271–1275 гг. через Малую Азию, Армянское нагорье, Месопотамию, Иранское нагорье, Памир и Кашгарию добрался до Северного Китая, после чего до 1292 г. пробыл на службе у монгольского хана Хубилая (1215–1294), а в 1295 г. вернулся в Венецию; написанная с его слов "Книга о разнообразии мира" (1298) была в средние века основным источником знаний европейцев об Азии.

… В 1554 году Иван Грозный захватил ханство, прилегавшее к Каспийскому морю, и стал именовать себя царем Казанским и Астраханским. — В июле 1554 г. последний астраханский хан Дервиш-Али (? — ок. 1558; правил в 1537–1539 и 1554–1556 гг.), являвшийся московским ставленником, был вынужден признать свою вассальную зависимость от Москвы, но окончательно Астраханское ханство было присоединено к Московскому государству 26 августа 1556 г. в результате военных действий. С тех пор в длин-

ную титулатуру Ивана Грозного и его преемников входил титул "царь Астраханский", подобно тому как еще раньше в нее вошел титул "царь Казанский".

… Астраханская губерния, имеющая площадь около двухсот тысяч квадратных верст, то есть почти пятьдесят тысяч квадратных льё, что на треть больше, чем Франция… — Дюма неправильно пересчитал квадратные версты в квадратные льё: вместо коэффициента 1/16 он использовал коэффициент 1/4. Площадь Астраханской губернии действительно составляла около 200 000 квадратных верст, или примерно 225 000 км², тогда как площадь европейской территории Франции равна приблизительно 550 000 км² (около 35 000 квадратных льё).

… Они выращивают также породу овец с необыкновенными хвостами, которые… животные тащат за собой на особых тележках… — Речь идет о т. н. курдючных овцах, которые имеют значительные жировые отложения над крестцом (курдюк), а потому могут выдерживать большие переходы и хорошо приспособлены для разведения в районах пустынь и полупустынь; курдюк достигает иногда таких размеров, что он волочится за овцой, и, чтобы облегчить ей передвижение, пастухи подвязывают к ней сзади низенькую деревянную двухколесную тележку, на которую опускается курдюк (вес его может доходить до 20–30 кг).

357… от Саратова до Лебяжинской река омывает соляные пласты. — Лебяжинская (в оригинале Lebinzinskaia) — станица на правом берегу Волги, в 40 км выше Астрахани; основана в 1765 г.; возле нее от Волги отходит протока Бузан и начинается Волжская дельта.

… нечто вроде пневматической машины, под колпаком которой из-за отсутствия воздуха ничто не может достигнуть зрелости. — Пневматическая машина — вакуумный насос, изобретенный в 1650 г. немецким физиком Отто фон Герике (1602–1686).

… Хвалят ведь и фрукты Севильи, Кордовы и Альгамбры, но все это было во времена господства там арабов. — Альгамбра (араб. Красный замок) — дворец и крепость мавританских правителей Гранады, расположенный на холме в восточной части города и окруженный обширными садами; чудо позднего испано-арабского зодчества; строительство этого архитектурного ансамбля велось в XIII–XIV вв. Захват Альгамбры 2 января 1492 г. христианскими войсками ознаменовал конец почти восьмивекового владычества арабов в Испании.

358… в какой-нибудь гостиной в Рулъском предместье или на улице Шоссе д’Антен. — Рульское предместье — см. примеч. к с. 165. Шоссе д’Антен — аристократическая улица Парижа, расположенная в северной части города; известна с нач. XVIII в.; с 1793 г. по 1816 г. называлась улицей Монблан по имени вновь присоединенного к Франции департамента; в 1816 г. ей было возвращено первоначальное название, которым она была обязана находившемуся поблизости особняку герцога д’Антена.

… ошибочные взгляды на Пиго-Лебрёна и Поля де Кока… — Пиго-Лебрён (настоящее имя — Шарль Антуан Гийом Пиго де л’Эпинуа; 1753–1835) — плодовитый французский романист и драматург, пользовавшийся в нач. XIX в. большой популярностью.

Кок, Поль Шарль де (1793–1871) — французский писатель, автор многочисленных романов, мелодрам и водевилей, отличающихся фривольностью и пользовавшихся в свое время огромной популярностью.

… Лукулл, одержав победу над Митридатом и вынудив его пересечь Кавказ той же, вероятно, дорогой, какая сегодня ведет во Владикавказ, возымел желание увидеть Каспийское море, о котором Геродот сказал… — Римский полководец Лукулл (см. примеч. к с. 168) одержал ряд побед над понтийским царем Митридатом VI (см. примеч. кс. Р) в ходе т. н. Третьей Митридатовой войны (74–63 до н. э.); будучи в то время главнокомандующим на Востоке, он отвоевал у царя захваченные им римские провинции Азию и Вифинию и вытеснил его из Понта, заставив в 72 г. до н. э. бежать к армянскому царю Тиграну II Великому (правил в 95–55 до н. э.), его зятю.

Геродот (ок. 484–425 до н. э.) — древнегреческий писатель, автор "Истории" в девяти книгах; основатель нового жанра повествовательной историографии.

Дюма приводит далее точную цитату (I, 202–204) из классического перевода "Истории" Геродота на французский язык, выполненного в 1786 г. французским ученым-эллинистом Пьером Анри Ларше (1726–1812), но несколько изменяет там последнюю фразу.

… море, по которому плавают эллины, именно то, что за Геракловыми Столпами, так называемое Атлантическое, и Эритрейское море, — все это только одно море. — Геракловы Столпы — в античности название двух скал на берегах Гибралтарского пролива, которые для древних служили своего рода воротами из Средиземного моря в Атлантический океан и которые принято отождествлять с горой Кальпа (соврем. Гибралтар) на европейском берегу и горой Абила (соврем. Ачо) на африканском.

Эритрейское море — древнее название Красного моря, расположенного между Африкой и Аравийским полуостровом.

… на востоке к нему примыкает необозримая равнина массагетов. — Массагеты — в описании Геродота и других античных авторов кочевые племена, обитавшие в низовьях Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи в VII–III вв. до н. э.

… начал свой поход… с того места, где теперь находится Гори… — Гори — древний город в Восточной Грузии, у места впадения реки Большая Лиахви в Куру, в 75 км к северо-западу от Тбилиси; известен с VII в.

… добрался до степей, расположенных между Курой и Араксом. — Араке — река в Закавказье, правый приток Куры (см. примеч. к с. Р), длиной 1 072 км; истоки ее находятся в Армянском нагорье, в Турции, а устье — в Азербайджане, возле города Сабирабада; в своем среднем течении служит границей между Арменией и Азербайджаном с одной стороны, и Турцией и Ираном — с другой.

359… Там, рассказывает Плутарх, Лукулл встретил такое огромное количество змей… — Плутарх (ок. 45 — ок. 125) — древнегреческий писатель и философ, автор "Сравнительных жизнеописаний" знаменитых греков и римлян".

Плутарх в своем жизнеописании Помпея рассказывает, что этот римский полководец (а не Лукулл!) "намеревался пройти до Каспийского моря, но вынужден был повернуть назад из-за множества ядовитых пресмыкающихся" ("Помпей", 36).

… Еще и сейчас в Муганской степи змеи так многочисленны… — Муганская степь — равнины в Восточном Закавказье, на юговостоке Азербайджана и северо-западе Ирана, часть Кура-Араксинской низменности, к югу от места слияния Аракса и Куры, ограниченная с востока Каспийским морем, а с юга — Талыш-скими горами.

LXVII. Армяне и татары

… с Черным морем, Босфором и Дунаем. — Босфор — пролив между Европой и Малой Азией, соединяющий Черное море с Мраморным, а в паре с Дарданеллами и со Средиземным; длина его около 30 км, а ширина от 0,7 до 3,7 км; на обоих его берегах расположен Стамбул.

360… Васко де Гама в 1497 году вновь открыл морской путь вокруг мыса

Доброй Надежды, уже открытый в 1486 году Бартоломео Диасом… — Васко (Вашку) да Гама (ок. 1469–1524) — португальский мореплаватель, открывший во время экспедиции 1497–1499 гг. морской путь в Индию и установивший торговые и дипломатические отношения с правителями портового города Каликут; во время экспедиции 1502–1503 гг. разорил Каликут, построил в Индии крепость и основал там и в Африке несколько португальских факторий; в 1524 г. был назначен вице-королем Индии и отправился в третью экспедицию, во время которой и умер. Бартоломео Диас (Бартоломеу Диаш; ок. 1450–1500) — португальский мореплаватель; в 1488 г. в поисках пути в Индию первым из европейцев открыл мыс Доброй Надежды (см. примеч. к с. 207) и вышел в Индийский океан; в 1500 г. участвовал в экспедиции, открывшей Бразилию, и погиб затем на пути в Индию, потерпев кораблекрушение вблизи открытого им мыса, который получил от него свое первое название — мыс Бурь.

… пряности, благовония, духи, ткани, кашемир и многое другое не имели иного пути, кроме как по линии Евфрата, и заканчивался он в Исфахане. — Евфрат — река в Турции, Сирии и Ираке, самая крупная в Западной Азии (длина ее 2 780 км); берет начало в горах Армянского нагорья, в Турции; в низовьях, сливаясь с рекой Тигр, образует вместе с ней реку Шатт-зль-Араб, впадающую в Персидский залив.

Иранский город Исфахан (см. примеч. к с. 8) расположен примерно в 450 км к северо-востоку от русла Евфрата.

… вступали в соперничество с теми, что прибывали из Тира… — Тир (соврем. Сур в Ливане) — приморский город в Восточном Средиземноморье, в Финикии; в древности один из крупнейших центров торговли, ремесел и база дальних морских торговых экспедиций; наивысшего расцвета достиг в нач. I тысячелетия; в 638 г. перешел во владение арабов-магометан, в 1124 г. был захвачен крестоносцами, в 1291 г. — мамелюками, в 1516 г. вошел в состав Османской империи и в течение четырех веков находился под властью турок.

… обогащали Брюгге, Антверпен, Гент, Льеж, Аррас и Нанси. — Брюгге — город на северо-западе Бельгии, административный центр провинции Западная Фландрия; известен с 875 г.; в XIV–XV вв. один из важнейших центров западноевропейской торговли.

Антверпен — второй по населению город Бельгии, расположенный на севере страны, в нижнем течении Шельды; административный центр одноименной провинции; известен с VII в.; в XV–XVI вв., в связи с великими географическими открытиями, превратился в крупнейший торговый центр Западной Европы.

Гент — город в Бельгии, административный центр провинции Восточная Фландрия; расположен у места впадения реки Лис в Шельду, в 45 км к северо-западу от Брюсселя; упоминается в хрониках начиная с VII в.; в XI–XIV вв. один из самых крупных городов Европы, столица графства Фландрия.

Льеж — город на востоке Бельгии, административный центр одноименной провинции; расположен при слиянии рек Маас и Урт; в 972 — 1795 гг. столица церковного княжества Льеж.

Аррас — город на севере Франции, столица исторической области Артуа, административный центр департамента Па-де-Кале; известен с VII в.; в состав Французского королевства окончательно вошел в 1659 г.

Нанси — город на северо-востоке Франции, в Лотарингии, административный центр департамента Мёрт-и-Мозель; впервые упоминается в X в.; с XI в. столица герцогства Лотарингского; в состав Франции вошел в 1766 г.

… генуэзцы заняли в 1260 году побережье Тавриды и продвинули свои фактории вплоть до города Тана на Дону. — Активная колонизация Тавриды, как тогда назывался Крым, итальянскими купцами началась после захвата Константинополя крестоносцами и образования Латинской империи (1204); вначале в Тавриде обосновались венецианцы, сыгравшие значительную роль в создании Латинской империи, но вслед за ее крушением под натиском византийцев (1261) влияние в этом районе генуэзцев, которые соперничали с венецианцами и оказали византийцам помощь в отвоевании Константинополя, стало преобладающим: они монополизировали всю торговлю на Черном море. На южном берегу Тавриды генуэзцам принадлежали города Каффа (соврем. Феодосия), Чембало (соврем. Балаклава), Солдайя (соврем. Судак), Каулита (соврем. Ялта), Л уста (соврем. Алушта) и другие.

Тана — средневековый торговый город, существовавший в устье Дона, наего левом берегу, в районе нынешнего города Азова; был основан в кон. XII в. венецианскими купцами вблизи руин древнегреческого города Танаис; позднее там же была создана и генуэзская фактория, враждовавшая с венецианской; город являлся крупным центром работорговли; в 1475 г. его захватили и уничтожили турки.

… турки, предводительствуемые Магометом II, захватили Константинополь. — Магомет (Мехмед) II эль Фатих ("Завоеватель"; 1432–1481) — турецкий султан в 1444–1446 и 1451–1481 гг., сын султана Мурада II (1401–1451; правил в 1421–1444 и 1446–1451 гг.); в мае 1453 г., после 53-дневной осады, захватил Константинополь.

… все генуэзские колонии были в руках османов. — Османы — здесь: старое название основного населения Османской (Оттоманской) империи (1299–1923), по имени ее создателя султана Османа I Гази (1258 — 1326).

… преградили европейским кораблям проход через Дарданеллы. — Дарданеллы — пролив между Европой (Галлипольским полуостровом) и Азией (полуостровом Малая Азия); соединяет Эгейское и Мраморное моря; длина его 61 км, а ширина — от 1,2 до 6 км.

… Англия через Трапезунд наводняет Персию, Афганистан и Белуджистан своим коленкором… — Трапезунд (соврем. Трабзон) — город на северо-востоке Турции, порт на юго-восточном берегу

Черного моря; основан греческими колонистами ок. 700 г. до н. э.; в 1204–1461 гг. столица греческой Трапезундской империи. Белуджистан — историческая область на северном побережье Индийского океана, населенная племенами белуджей и разделенная теперь между Ираном, Афганистаном и Пакистаном.

361… великолепное хорасанское оружие… — Хорасан — историческая область на северо-востоке Ирана; в средние века славилась производством высококачественного холодного оружия, которое привозили в Западную Европу венецианские и генуэзские купцы.

… кинжал с лезвием из дамасской стали… — Дамасская сталь получается кузнечной сваркой сплетенных в жгут стальных полос.

363… на мясо сыплют щепотку ту ту б а… — Никаких сведений о такой приправе (toutoub) найти не удалось. Заметим, что, излагая в своей книге "Кавказ" (глава I), рецепт приготовления шашлыка, Дюма говорит в таком же контексте о сумахе — известной восточной пряности, придающей блюдам кислый вкус.

366… гарем ограничен четырьмя законными женами, разрешенными Магометом. — Ограничение числа жен у мусульманина предписано четвертой сурой Корана: "Женитесь на женщинах, которые вам нравятся, — на двух, трех, четырех" ("Женщины", 3).

… маленькой комнатки площадью в двенадцать квадратных футов… — Скорее, речь идет о комнате со стороной в 12 футов: площадь в 12 квадратных футов соответствует всего лишь 1 м².

367… путешествие предполагалось совершить на зверобойном судне русского флота, носившем название "Трупман" — Никаких сведений о таком судне со странным для русского флота названием "Le Тгоиршапп" найти не удалось (в дневнике Дюма оно упоминается как "schoner 1е Тгоиршап", т. е. "шхуна "Трумпан"").

… оно отправилось к берегам Мазендерана… — Мазендеран — провинция на севере Ирана, на южном берегу Каспийского моря; главный город — Сари.

368… Нередко говорят о сходстве близнецов, например, о сходстве братьев Лионне. — Анатоль (1832–1896) и Ипполит Лионне (1832–1896) — французские певцы, братья-близнецы, отличавшиеся необыкновенным сходством и пользовавшиеся как артисты чрезвычайной популярностью в годы Второй империи; авторы книги "Воспоминания и занимательные истории" (1888).

… Во время вторжения союзников во Францию в 1814 году князь Тюмень, двоюродный дед правящего теперь князя, въехал в Париж… — Имеется в виду князь Сербеджаб Тюмень

(1774–1848) — владелец Хошеутовского улуса, сын Тюмень-Джиргалата, с 1796 г. состоявший на военной службе; герой Отечественной войны 1812 года, командир Второго калмыцкого полка численностью в пятьсот конников, участник заграничных походов русской армии в 1813–1814 гг.; 19 (31) марта 1814 г. во главе своего полка вступил в Париж; был награжен золотой саблей, золотыми часами и орденами Святой Анны, Святого Владимира и Святого Георгия, а в 1814 г. произведен в подполковники; родной дядя князя Церен-Джаба Тюменя, у которого гостил Дюма.

369… Он пожелал иметь свой портрет, написанный Изабе. — Изабе, Жан Батист (1767–1855) — французский художник, портретист и миниатюрист; придворный живописец Наполеона I; после падения первой Империи работал для Бурбонов.

LXVIII. В Калмыкии

… вы не могли не видеть в витрине магазина Шеве огромную рыбу… — Шеве — см. примеч. к с. 56.

370… желе с клубникой, ромом и киршвассером… — Киршвассер — крепкий алкогольный напиток, производимый из вишен в Германии, Швейцарии, Австрии и Франции; получается путем дистилляции из забродившего сусла черных вишен вместе с косточками.

… Волга поставляет, помимо осетров, еще белугу (acipencer russo) и севрюгу (acipencer stellatus)… — Научное название белуги, самой крупной рыбы из семейства осетровых, длиной до шести метров и весом более тонны, — acipencer huso.

371… достигнув тех широт, где Каспийское море не замерзает, то есть уровня Дербента и Баку… — Каспийское море замерзает у берегов только в северной его части, однако иногда сильный ветер взламывают льды, и они дрейфуют вдоль западного побережья к югу, вплоть до Апшеронского полуострова.

Баку — крупнейший город на Кавказе, порт на западном берегу Каспийского моря, на Апшеронском полуострове; столица Азербайджана; известен с глубокой древности, с 1747 г. столица Бакинского ханства; в 1806 г. вошел в состав Российской империи; с 1806 г. уездный центр, а с 1859 г. — губернский.

Дербент находится на широте 42°04’, а Баку расположен к юго-востоку от него, на широте 40°2Г.

373… сестра княгини Тюмень, княжна Грушка… Княжна воспитывалась в одном из пансионов Астрахани… — Княгиня Тюмень — речь идет о второй жене князя Церен-Джаба Тюменя, Эльзен-Учирал (1838 —?), дочери Учирала, владельца Болыиедербетовского улуса.

Сведений о калмыцкой княжне Грушке (Grouska) найти не удалось. Возможно, речь идет о племяннице князя Церен-Джаба Тюменя, дочери его брата Церен-Дорджи, — Александре, которая обучалась в это время в Астраханском институте благородных девиц. Родные сестры Эльзен-Учирал жили в отцовском доме в Болыиедербетовском улусе и за пределами его не обучались.

374… Мария Петриченко, жена одного из гарнизонных офицеров в Баку… — На первой странице дневника Дюма, ниже памятной записи, сделанной рукой графини Ростопчиной, карандашом написано по-французски: "Никогда не забывайте и своих спутниц по плаванию на пароходе "Верблюд" и во время пребывания в Тюменевке, также поклонниц вашего таланта, у которых эта прогулка оставила столько счастливых воспоминаний. Мария Петриченко".

Не исключено, что этой попутчицой Дюма была Мария Ивановна Петриченко (? — 1885) — жена морского офицера Кирилла Ники-фировича Петриченко (1822–1895), долгие годы служившего на Каспийском море, впоследствии контр-адмирала; она занималась журналистикой и переводами для литературных журналов.

… Екатерина Давыдова, жена морского офицера, плававшего на том самом "Трупмане"… — Екатерина Давыдова (? —?) — сноха Александра Александровича Давыдова (ок. 1810–1855), морского офицера, дежурного штаб-офицера штаба командира Астраханского порта и капитана первого ранга (1856), впоследствии контр-адмирала (1866) и командира Бакинского порта, вице-адмирала (1874) и адмирала (1885); жена его сына Георгия Александровича Давыдова (? —?).

… мадемуазель Врубель, дочь храброго русского генерала, весьма известного на Кавказе и умершего всего за несколько месяцев до этого… — Врубель, Михаил Антонович (1799 — ок. 1858) — генерал-майор, наказной атаман Астраханского казачьего войска в 1849–1857 гг.; дед знаменитого художника Михаила Александровича Врубеля (1856–1910); у генерала было четыре дочери: Магдалина (1829), Анна (1832), Мария (1840–1862) и Ольга (1842); здесь, судя по карандашной записи Дюма, сделанной им на розовой странице своего дневника, речь идет о Марии Врубель — впоследствии жене владимирского помещика Владимира Ивановича Куруты (1838–1902), умершей от чахотки в возрасте двадцати двух лет.

Врубели и Давыдовы были связаны тесными родственными узами: жена адмирала А.А.Давыдова, Екатерина Григорьевна, урожденная Басаргина, дочь Григория Гавриловича Басаргина (ок. 1790–1853), вице-адмирала, с 1849 г. астраханского военного губернатора и командира Каспийской флотилии, приходилась родной сестрой Анне Григорьевне Врубель (1836–1859), урожденной Басаргиной, снохе генерала М.А.Врубеля, жене его сына, офицера Александра Михайловича Врубеля (1828–1899), и матери художника Михаила Врубеля.

376… недоставало только белого жезла, чтобы вполне походить на Полония. — Полоний — персонаж трагедии "Гамлет" В.Шекспира, царедворец и интриган.

377… Рядом с княгиней стоял одетый по-калмыцки маленький мальчик лет пяти-шести, сын князя Тюменя от первого брака. — Имеется в виду Церен-Надмит (1852 —?) — сын Церен-Джаба Тюменя, рожденный в его первом браке.

378… походкой, какой вышагивали бы двенадцать придворных дам, изготовленных Вокансоном. — Вокансон, Жак де (1709–1782) — французский механик, изобретатель автоматов, в которых была использована идея часового механизма; в 1741 г. был назначен инспектором шелковых мануфактур и ввел усовершенствования в шелкоткацкие станки; в 1746 г. стал членом Академии наук.

LXIX. Праздник у князя ТЪоменя

379… звук подземных адских труб из "Роберта-Дьявола"… — Об опере "Роберт-Дьявол" Дж. Мейербера см. примеч. к с. 32.

380… били в тамтамы, в барабаны или в цимбалы… — В ламаистских ритуалах используется несколько ударных инструментов: хонхо (колокольчик), дамару (ручной барабан), кенгерге (литавры), цагнг (медные тарелки), харанга (медный таз) и др.

… дули в обычные трубы, в огромные морские раковины и в колоссальные трубы двенадцати футов длиной. — Здесь имеются в виду ламаистские духовые инструменты: дунг (морская раковина), бичкюр (труба) и бюря (длинная труба).

381… Госпожа де Севинье поставила бы сто против одного, что вы не догадаетесь… — Севинье, Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де (1626–1696) — автор знаменитых "Писем" (их публикация началась в 1726 г.), которые на протяжении двадцати лет она регулярно посылала своей дочери Франсуазе Маргарите, графине де Гриньян (1646–1705), сообщая в них новости о жизни Парижа и королевского двора, о последних литературных, театральных и других событиях; "Письма г-жи де Севинье госпоже графине де Гриньян, ее дочери" ("Lettres de M-me de Sevigne a M-me la comtesse de Grignan sa fille") служат образцом эпистолярного жанра и содержат интересные исторические и литературные сведения.

Фраза "Держу сто, держу тысячу против одного, что не угадаете" неоднократно повторяется в ее письмах, призывая адресата проявить догадливость.

… Калмыцкое духовенство подразделяется на четыре различных класса: первосвященники — бакши; обычные священники — гелюнги; дьяконы — геиулы и музыканты — манджи. — Бакша — должностное звание калмыцкого священнослужителя: настоятель ламаистского монастыря (хурула), назначающийся из числа гелюнгов. Гелюнг — вторая, высшая духовная степень ламаистского священнослужителя: ее носители исполняют 253 обета.

Гецул — первая, низшая духовная степень ламаистского священнослужителя: ее носители исполняют 36 обетов.

Манджи — послушник в хуруле, в течение нескольких лет строго исполняющий возложенные на него 10 обетов.

385… у князя есть доход примерно в миллион сто тысяч франков в год. — Явная арифметическая ошибка Дюма: получая с каждого из своих одиннадцати тысяч подданных по десять франков ежегодно, как указано в тексте, князь Тюмень должен был иметь годовой доход в сто десять тысяч франков (то есть примерно двадцать шесть тысяч рублей).

… выпить за здоровье одиннадцати тысяч подданных князя тринадцатую часть того, что Бассомпьер выпил за здоровье тринадцати кантонов… — Бассомпьер, Франсуа де (1579–1646) — французский военачальник и дипломат; придворный Генриха IV, а затем Людовика XIII; маршал Франции (1622); посол в Испании и Швейцарии; оказался втянут в заговор против кардинала Ришелье, был заключен в Бастилию и находился там с 1631 по 1642 гг.; автор мемуаров, впервые опубликованных в 1665 г.

В главе XIX "Медведи Берна" своей книги "В Швейцарии" Дюма рассказывает историю о том, как в 1602 г., успешно завершив свою посольскую миссию в Берне, Бассомпьер, которого пришли провожать представители тринадцати кантонов Швейцарской конфедерации, провозгласившие здравицу в честь Франции и залпом осушившие после этого по огромному кубку вина, в ответ вылил в свой сапог тринадцать бутылок вина и, провозгласив тост в честь тринадцати кантонов, осушил содержимое этой импровизированной чаши.

386… Бедняжка Олимпия де Гуж, желавшая, чтобы женщины имели право подниматься на трибуну, поскольку они могли подниматься на эшафот… — Гуж, Мари Олимпия де (в замужестве Обри; 1748–1793) — французская писательница, журналистка, феминистка и аболиционистка, деятельница Французской революции; автор "Декларации прав женщины и гражданки" (1791), фразу из которой упоминает здесь Дюма (ее точные слова: "Женщина имеет право подняться на эшафот; равным образом она должна иметь право подняться на трибуну"); по приговору революционного трибунала были гильотинирована.

… Призами на скачках были назначены миткалевый халат и годовалый жеребенок. — Миткаль — здесь: ненабивной ситец.

388… видел, как нечто подобное делал Одри в Варьете, в "Госпоже Жибу и госпоже Поше"… — Одри — см. примеч. к с. 174.

Варьете — парижский театр, основанный в 1790 г. и с 1807 г. игравший в новом зале, построенном на бульваре Монмартр; специализировался на буффонадах и коротких водевилях и пользовался огромным успехом, в немалой степени благодаря блестящей труппе.

"Госпожа Жибу и госпожа Поше, или Чаепитие у кумушки" ("Madame Gibou et madame Pochet ou le The chez la ravaudeuse") — трехактный водевиль драматурга Теофиля Мариона Дюмерсана (1780–1849); впервые был поставлен в театре Варьете 20 февраля 1832 г.

LXX. Продолжение праздника

391… охотился так однажды вместе с одним из моих друзей, у которого был великолепный соколиный двор в Компьенском лесу… — Компьень (см. примеч. к с. 62) известен тем, что здесь еще в древности был построен замок-резиденция французских королей (его нынешнее здание сооружено в кон. XVIII в.), к которому прилегает лес, занимающий даже сегодня площадь около 15 000 га и сливающийся с рядом других окрестных лесов; лес этот славится обилием дичи, которая в нем водится.

… и пару раз в замке Ло, вместе с королем и королевой Голландии. — Ло (Хет-Ло) — королевский охотничий замок в центральной части Нидерландов, в провинции Гелдерланд, на северо-западной окраине города Апелдорн, в 90 км к востоку от Амстердама; построен в 1685–1686 гг. для штатгальтера Вильгельма III Оранского (1650–1702; штатгальтер с 1672 г.) архитекторами Якобом Романом (1640–1716), Даниэлем Маро (1661–1752) и Йоханом ван Свитеном.

Здесь имеется в виду Вильгельм III (1817–1890) — король Нидерландов и великий герцог Люксембургский с 1849 г., сын короля Вильгельма II (1792–1849; правил с 1840 г.) и его жены с 1816 г. великой княжны Анны Павловны (1795–1865); большой поклонник творчества Дюма, пригласивший писателя на свою коронацию, которая происходила в Амстердаме 12 мая 1849 г. За время его короткого пребывания в Голландии (10–14 мая) Дюма трижды принимала королева София Вюртембергская (1818–1877), а 13 мая он участвовал в соколиной охоте в королевском замке Хет-Ло.

392… Гомеровское изобилие и гостеприимство Идоменея… — Идоме-ней — герой древнегреческой мифологии, царь Крита, внук Миноса, участник Троянской войны; персонаж "Илиады", а также романа французского писателя Франсуа де Салиньяка де Ла Мот-Фенелона (1651–1715) "Приключения Телемаха" ("Les Aventures de Telemaque"; 1699), где он выступает уже как изгнанник с Крита, правящий в утопическом государстве Салент и радушно принимающий у себя Телемаха, сына Одиссея.

… от дворца Семирамиды до китайского дома г-на д’Алигра. — Дворец Семирамиды — имеется в виду роскошный, украшенный висячими садами царский дворец в Вавилоне, построенный царем Навуходоносором II (царствовал в 605–562 гг. до н. э.) и древнегреческими историками приписывавшийся царице Семирамиде (см. примеч. к с. 183), которая правила за двести лет до Навуходоносора.

Алигр, Этьенн Франсуа, маркиз д’ (1770–1847) — французский политический деятель и благотворитель, член генерального совета департамента Сена, пэр Франции (1815), потомок старинного рода и владелец огромного состояния; в своем обширном имении Коли-фише в городке Круасси-сюр-Сен в 15 км к западу от Парижа, которое было приобретено им в 1803 г., построил ради собственного развлечения целый ряд зданий причудливой архитектуры — пагод, швейцарских шале, фантастических хижин, и среди них — дом с вогнутой крышей, напоминавшей китайскую шляпу; в настоящее время от всех этих сооружений, вызывавших удивление современников, почти ничего не сохранилось, за исключением неоготического павильона Генриха IV.

393… проявлял учтивость и галантность, которых они определенно не могли бы ожидать от банкира с Шоссе д'Антен или от члена Жокей-клуба. — Жокей-клуб — ассоциация для поощрения кровного коневодства; возникла во Франции осенью 1833 г. как закрытый аристократический клуб, председателем которого стал английский аристократ лорд Генри Сеймур (1805–1859), всю жизнь проживший во Франции и прославившийся своими чудачествами.

395… рояль от Эрара. — Эрар, Себастьян (1752–1831) — один из известнейших французских фабрикантов музыкальных инструментов; по происхождению немец, уроженец Страсбурга; основатель фирмы, которая специализировалась на изготовлении фортепьяно и арф и в сер. XIX в., когда ею руководил его племянник Пьер Эрар (1796–1855), была крупнейшим в мире производителем роялей.

… Калино танцевал "русскую" с таким же совершенством, с каким за шестьдесят лет до этого Вестрис танцевал гавот. — Вестрис — здесь: Огюст Вестрис (Мари Жан Огюстен; 1760–1842), знаменитый танцовщик парижской Оперы, выступавший на ее сцене в 1772–1816 гг. и заслуживший прозвище "бог танца"; прославленный театральный педагог; автор танца, получившего название "гавот Вестриса" и впервые исполненного им в 1785 г.

397… Альбом от Жиру… — Речь, скорее всего, идет о парижском торговом доме "Альфонс Жиру", который был основан в 1799 г. французский художником Франсуа Симоном Альфонсом Жиру (ок. 1775–1848) и специализировался на производстве и продаже роскошных миниатюрных предметов обстановки, произведений искусства и дорогой писчебумажной продукции; дело отца продолжил и расширил его сын Альфонс Гюстав Жиру (1809–1886).

398… прежде, чем за ним можно будет послать к Мариону, я буду уже далеко. — Возможно, имеется в виду Огюст Марион, известный в сер. XIX в. парижский торговец дорогими писчебумажными изделиями, магазин которого находился в пассаже Бержер, № 14.

LXXI. Дикие лошади

403… как Троянский конь скакал бы между ногами колосса Родосского. —

Троянский конь — по древнегреческому преданию, огромный деревянный конь, в чреве которого отборные греческие воины проникли в Трою, до этого безуспешно осаждавшуюся греками более девяти лет, и, открыв крепостные ворота, впустили в нее остальное войско, после чего город был захвачен.

Колосс Родосский — см. примеч. к с. 104.

405… Сорок восемь остальных прибежали, как Куриации, один за дру гим… — Согласно легенде, которую передает Тит Ливий ("История Рима от основания Города", I, 25), во время борьбы Рима с враждебным ему соседним городом Альба Лонга было договорено, что решить исход сражения должен поединок между отдельными воинами. Со стороны римлян вызвались бороться трое братьев-близнецов Горациев, а со стороны альбанцев — трое братьев-близнецов Куриациев. Двое римлян ранили трех Куриациев, но сами были убиты. Третьему же из Горациев удалось одолеть всех соперников, обратившись в притворное бегство и поочередно убивая настигавших его раненых врагов.

407… одному из тех устрашающих обедов, какие, казалось, были приготовлены для героев "Илиады" или исполинов гигантомахии. — Гигантомахия — в древнегреческой мифологии борьба за власть над миром, которую олимпийские боги вели с гигантами, дикими и исполинскими детьми богини Геи.

… поцеловать ее щенки, которые могли бы своим цветом поспорить со щечками маркизы д’Амеги. — Маркиза д’Амеги — персонаж стихотворения Альфреда де Мюссе "Андалуска" ("L’Andalouse"), которое входит в его первый поэтический сборник "Испанские и итальянские повести" ("Contes d’Espagne et d’ltalie; 1830) и начинается словами:

Avez vous vu, dans Barcelone,

Une Andalouse au sein bruni?

Pale comme un beau soir d’automne!

C’est ma maitresse, ma lionne!

La marquesa d’Amaegui!

(Вы не встречали в Барселоне Андалуску с грудью смуглой?

Как дивный вечер осени бледно ее лицо!

Она любовница моя, моя тигрица!

Маркиза д’Амеги!)

408… Под словами бедной графини Ростопчиной… — Смертельно больная графиня Е.П.Ростопчина (см. примеч. к с. 255) в это самое время умирала в Москве (она скончалась 3 декабря 1858 г.).

LXXII. Степи

…Не помню уж в какой пьесе Локруа некий господин, которого играл Арналь, говорит: "Из Астрахани не возвращаются". — Локруа (настоящее имя — Жозеф Филипп Симон; 1803–1891) — французский актер и драматург, автор драм, комедий и жанровых сцен.

Арналь, Этьенн (1794–1872) — известный французский комедийный актер, начавший свою театральную карьеру в 1817 г. на сцене театра Варьете, а с 1827 г. игравший в театре Водевиль; уйдя в 1863 г. со сцены, отдался поэтическому творчеству.

411… Русские спекулянты должны были бы, подобно египтянам времен фараонов и Птолемеев, воздвигать алтари, посвященные быку Апису. — Птолемеи (Лагиды) — царская династия, правившая в Египте в 305 — 30 гг. до н. э., вплоть до обращения его в римскую провинцию; была основана Птолемеем I Сотером (367–283 до н. э.; царствовал с 305 г. до н. э.), сыном Лага, полководцем Александра Македонского и одним из его ближайших друзей.

Апис — в древнеегипетской мифологии бог плодородия, изображавшийся в виде быка с солнечным диском на голове.

… во время Крымской войны управляющие компании "Воловьи ряды", снабжавшей армейские части мясом, получали от главного начальника военного ведомства пятьсот волов… — Сведений о такой компании (в оригинале — Volovii raty) найти не удалось.

413… Так скрыли от императора Николая исход битвы на Альме… — См. примеч. к с. 381.

414… Астрахань недавно горела. — Имеется в виду пожар, начавшийся в ночь на 1 августа 1858 г., за три месяца до приезда Дюма в этот город; огонь бушевал тогда три дня и уничтожил лесную пристань, а также много судов и зданий.

415… нам объяснили, что ехать по Кизлярской дороге невозможно из-за кабардинцев и чеченцев, которые грабят и убивают путников. — Имеется в виду Линейный (Кизлярский) почтовый тракт, который связывал Астрахань с Кизляром и представлял собой грунтовую дорогу, проходившую на некотором отдалении от западного берега Каспийского моря, через безлюдные и безводные степи — Калмыцкую и Ногайскую; длина его составляла около 400 верст; одиннадцать располагавшихся на нем почтовых станций приходились на Астраханскую губернию, шесть — на Ставропольскую.

… Из Керчи я добрался бы в Редут-Кале, Поти, Тифлис. — Редут-Кале (соврем. Кулеви) — портовый городок на восточном побережье Черного моря, в Грузии, возникший в 1804 г. как небольшая русская крепость в устье реки Хоби; с развитем порта Поти потерял свое значение.

416 …от Зензилинской, первой почтовой станции, до самого Кизляра… нам не встретится ни одной деревни… — Зензилинская (или Зин-зелинская) — шестая от Астрахани почтовая станция на Линейном тракте, находившаяся возле татарского селения Зензели (ныне относится к Лиманскому району Астраханской области).

418… Мы проснулись в Башмачаговской. — Башмачаговская (в оригинале Batchmaschakofkaia, в дневнике — Batchmaschakofskaia) — пятая от Астрахани почтовая станция на Линейном тракте, находившаяся в 22 верстах перед Зензилинской.

419… прячась подобно галлу, пытавшемуся взобраться на Капитолий… — Здесь имеется в виду рассказанная Титом Ливием история о том, как ок. 390 г. до н. э., во время долгой осады галлами Капитолия, крепости Рима, расположенной на высоком холме с обрывистыми склонами, римлян спасли священные гуси из храма богини Юноны, услышавшие, как под покровом ночи на холм пытаются взобраться враги, и гоготом и хлопаньем крыльев разбудившие бывшего консула Марка Манлия, который поднял тревогу и, возглавив римских воинов, отбросил галлов (V, 47).

421… прислал нам не только сокольника, но и жарильщика мяса — эту гага avis, которую, по словам Брийа-Саварена, так трудно отыскать. — "Rara avis in terris" (лат. "редкая птица на земле") — вошедшие в поговорку слова римского поэта Деция Юния Ювенала (ок. 60 — после 127), сказанные им по поводу идеальной женщины, которая могла бы соединять в себе все мыслимые достоинства: целомудрие, красоту, стройность, плодовитость, богатство и благородство ("Сатиры", VI, 169).

Здесь имеется в виду уже упоминавшийся Дюма афоризм Брийа-Саварена (см. примеч. кс. 31): "Поварами становятся, жарилыци-ками мяса рождаются" ("On devient cuisinier, on nait rotisseur").

422… как ледяные моря Шамони или Шплюгена. — Шамони — см. примеч. к с. 189.

Шплюген — высокогорное селение в швейцарском кантоне Граубюнден, расположенное на высоте 1 475 м.

… Мы остановились в Терновской… — Терновская (в оригинале и в дневнике Дюма — Tchernoskaia) — имеется в виду почтовая станция Талагай-Терновская, восьмая на Линейном тракте.

… ждали переправы через Куму… Эта река, в которую впадает Маныч… — Кума — река на Северном Кавказе, берущая начало на северном склоне Скалистого хребта; имеет длину около 800 км; при выходе на Прикаспийскую низменность распадается на несколько рукавов, устремляющихся к северо-западной части Каспийского моря, но, как правило, пересыхающих.

Ни одна из двух главных рек, входящих в водную систему Маныча (см. примеч. к с. 344), в Куму не впадает: Западный Маныч (длиной 220 км) является левым притоком Дона, а Восточный Маныч (длиной 140 км) теряется в степях, не доходя до Каспийского моря, в которое, возможно, он некогда впадал.

423… По прибытии на станцию Кумекая… — Кумекая (в книге Kouminskaia, но в дневнике Дюма правильное написание — Koumskaia) — почтовая станция на Линейном тракте, на границе Астраханской и Ставропольской губерний.

424… проходит через владения Шамиля — Шамиль в то время еще не был пленен… — Шамиль (см. примеч. к с. 9) был взят в плен русскими войсками 26 августа 1859 г., через полгода после того, как Дюма покинул Кавказ.

… Дербент, город Александра Македонского… — Согласно одной из легенд, Дербент, расположенный в узком проходе между Кавказскими горами и Каспийским морем, был основан Александром Македонским, который перегородил этот проход стеной с башнями, заперев ее окованными железом воротами; однако, на самом деле, великий полководец никогда не бывал в этих местах.

… Баку, город парсов. — Парсы — здесь: огнепоклонники, последователи древнеперсидской религии зороастризма.

В 20 км к северо-востоку от Баку, в селении Сураханы, на месте выходящего из-под земли горящего природного газа с глубокой древности находился храм неугасимого огня — святилище зороастрийцев-огнепоклонников, которые стекались сюда на поклонение огненной стихии.

… стаи куропаток… которых русские называют ту рачами… — Турач (франколин) — птица из семейства фазановых, объект охоты.

… мы прибыли в Горькоречную. — Горькоречная (или Горькоречин-ская; в оригинале Gortkorchnaia, в дневнике два варианта: Gorkaritchnaia и Korkaritchnaia) — третья после Кумской почтовая станция на Линейном тракте, располагавшаяся уже на территории Ставропольской губернии.

425… но у вас же есть большой Георгиевскмй крест! — Орден Святого Георгия 3-й степени М.А.Милорадович получил вместе с очередным генеральским чином в 1805 г., орденом Святого Георгия 2-й степени был награжден 2 декабря 1812 г., а право носить солдатский Георгиевский крест получил после того, как в Лейпцигском сражении он в солдатском строю участвовал в бою.

427… без всяких приключений прибыли в Туравновскую… Туравнов-

ская — последняя станция перед Кизляром. — Топоним Туравнов-ская (в оригинале Touravnovski) идентифицировать не удалось. После Горькоречинской на Линейном тракте оставалось до Кизляра лишь две почтовые станции: Аджихановская (в 19 верстах от нее) и Бороздинская (в 37 верстах), где от тракта отходила дорога на Моздок.

… показал солдатам свое ружье Лефошё… — Лефошё, Казимир (1802–1852) — французский оружейный мастер, один из изобретателей унитарного патрона, создатель оригинальной системы охотничьих казнозарядных ружей переломной конструкции, в которых применялись такие патроны.

СОДЕРЖАНИЕ

Александр Дюма Собрание сочинений

Том 74

В РОССИИ Часть вторая

Корректор Ю.Яковенко Компьютерная верстка К.Шишмарева

Подписано к печати 14.05.2010. Формат 84x108/32.

Гарнитура Ньютон. Печать офсетная. Печ. л. 18,5. Тираж 1400.

Заказ № 1081

Издательство "АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР" 127055, Москва, ул. Новослободская, 57/65. Тел.: 8(499) 973-3665, факс: 8(499) 973-3661. e-mail: publish@artbc.ru Лицензия № 060920 от 30.09.97 г.

Отпечатано в ОАО "Типография "Новости"" 105005, Москва, ул. Ф.Энгельса, 46

Примечания

1

Десять тысяч франков нашими деньгами. (Примеч. автора.)

(обратно)

2

Бурлаки образуют артели, которые тянут по Волге суда. (Примеч. автора.)

(обратно)

3

Примерно семь франков нашими деньгами. (Примеч. автора.)

(обратно)

4

Общинный совет. (Примеч. автора.)

(обратно)

5

Перевод А.Мишина и Э.Киуру.

(обратно)

6

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

7

Перевод А.Долина.

(обратно)

8

Перевод А.Долина.

(обратно)

9

Черника, ястребинка, золотарник, тысячелистник {лат.).

(обратно)

10

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

11

Плохое место (исп.).

(обратно)

12

Мериме, "Лжедмитрии". (Примеч. автора.)

(обратно)

13

Каспийское море, на самом деле, это всего лишь огромное озеро. (Примеч. автора.)

(обратно)

14

После событий 1825 года у императрицы начался нервный тик, который никогда не покидал ее и лишь усиливался вплоть до самой ее кончины. (Примеч. автора.)

(обратно)

15

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

16

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

17

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

18

Перевод Ю.Денисова.

(обратно)

19

Редкая птица (лат.).

(обратно)

Оглавление

XXXV. ВОРЫ И ОБВОРОВАННЫЕ

XXXVI. ПРИГОВОРЕННЫЕ К КАТОРГЕ

XXXVII. ПРОГУЛКА В ПЕТЕРГОФ

XXXVIII. ЖУРНАЛИСТЫ И поэты

XXXIX. МЕНШИКОВ

XL. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, О КОТОРЫХ ЗАТРУДНИТЕЛЬНО РАССКАЗЫВАТЬ

XLI. ПЕТР III

XLII. ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ

XLIII. РОПША

XLIV. ФИНЛЯНДИЯ

XLV. ВВЕРХ ПО НЕВЕ

XLVI. ШЛИССЕЛЬБУРГ

XLVII. КОНЕВЕЦКИЕ МОНАХИ

XLVIII. ВЫНУЖДЕННОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ВАЛААМ

XLIX. ИЗ СЕРДОБОЛЯ В МАГРУ

L. МОСКВА

LI. ПОЖАР

LII. ИВАН ГРОЗНЫЙ

LIII. ПОЕЗДКА НА МОСКВА-РЕКУ

LIV. НА ПОЛЕ БИТВЫ

LV. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

LVI. ТРОИЦКИЙ МОНАСТЫРЬ

LVII. ДОРОГА В ЕЛПАТЬЕВО

LVIII. ВНИЗ ПО ВОЛГЕ

LIX. УГЛИЧ

LX. ПРАВЫЙ БЕРЕГ И ЛЕВЫЙ БЕРЕГ

LXI. НИЖНИЙ НОВГОРОД

LXII. КАЗАНЬ

LXIII. САРАТОВ

LXIV. У КИРГИЗОВ

LXV. СТЕПИ И СОЛЕНЫЕ ОЗЕРА

LXVI. АСТРАХАНЬ

LXVII. АРМЯНЕ И ТАТАРЫ

LXVIII. В КАЛМЫКИИ

LXIX. ПРАЗДНИК У КНЯЗЯ ТЮМЕНЯ

LXX. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРАЗДНИКА

LXXI. ДИКИЕ ЛОШАДИ

LXXII. СТЕПИ

КОММЕНТАРИИ

  XXXV. Воры и обворованные

  XXXVI. Приговоренные к каторге

  XXXVII. Прогулка в Петергоф

  XXXVIII. Журналисты и поэты

  XL. Обстоятельства, о которых затруднительно рассказывать

  XLI. Петр III

  XLII. Екатерина Великая

  XLIII. Ропша

  XLIV. Финляндия

  XLV. Вверх по Неве

  XLVI. Шлиссельбург

  XLVII. Коневецкие монахи

  XLVIII. Вынужденное паломничество на Валаам

  LI. Пожар

  LXV. Степи и соленые озера

  LXVI. Астрахань

  LXVII. Армяне и татары

  СОДЕРЖАНИЕ

*** Примечания ***