История и уроки кодификации русской орфографии в XX веке
…обычно считается, что об орфографии может любой человек говорить любую дурь. Вот это ужасно. Потому что орфография — это есть вещь строгая, поддающаяся нормированию, поддающаяся точности. И тут нужна наука, наука и наука, прежде всего для того, чтобы практика получила хороший продукт…
А. А. Реформатский
С. М. Кузьмина
Цель статьи — рассмотреть два взаимосвязанных вопроса: во-первых, подвести краткие, самые предварительные итоги нормализаторской деятельности в области орфографии в XX в. и, во-вторых, проследить развитие теории письма в XX в.
Теория письма тесно связана с общей теорией языка, основывается на ней. Но на протяжении всего пути становления орфографических норм в XX в. прослеживается и другая, пожалуй, даже еще более важная закономерность — теснейшая связь с практикой: теория письма развивается неравномерно, волнами: наиболее важные теоретические работы появляются именно тогда, когда с особой остротой встает вопрос о необходимости внесения изменений в правописание, упорядочения его.
В первой части статьи намечается канва «событий» в орфографической жизни общества, вторая часть посвящена сопутствующей этим событиям эволюции теории письма.
XX в. характеризовался пристальным вниманием к русскому письму и его усовершенствованию. Приняв от XIX в. демократическую эстафету — завет упростить орфографию и тем облегчить путь к ее усвоению, он начался с работы орфографической комиссии, созданной в 1904 г. при Российской Императорской Академии наук, и завершился работой комиссии 90‑х гг. — при Отделении литературы и языка Российской академии наук.
I
1. Самым большим событием в истории русского письма XX в., несомненно, является реформа 1917—1918 гг. Это была вторая за всю историю существования русской письменности реформа. Первая, не менее серьезная, была проведена в начале XVIII в. Петром I, который специальным указом отменил некоторые писавшиеся по традиции, но ненужные русскому письму буквы: юсы,
ѡ (омегу),
ѱ (пси),
ѯ (кси),
ѵ (ижицу). Хотя сам Петр вскоре восстановил некоторые упраздненные им буквы, Академия наук после его смерти снова исключила из азбуки лишние буквы и узаконила новые, уже употреблявшиеся в текстах:
э,
й [Истрин 1988]. Кроме того, было изменено начертание самих букв — они были приближены по своему виду к латинским. Так появились две азбуки-кириллицы: новая, ее назвали
гражданицей, поскольку она предназначалась для светских текстов, и оставшаяся без изменения кириллица, обслуживавшая церковнославянские тексты.
Первым кодификатором русской орфографии был Я. К. Грот, составивший на основе своего капитального труда «Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого доныне» (1873) практическое руководство «Русское правописание» (1885), цель которого — «привести русское правописание к желательному единообразию» и при этом «держаться по возможности утвердившегося обычая». Правила Грота считались «академическими», поскольку были написаны по поручению Академии наук и не были обязательными для печати. К концу XIX — началу XX в. в русском письме накопилось много устаревшего, искусственного, не связанного с фактами языка. Главным недостатком орфографии признавались «лишние» буквы: для передачи некоторых фонем имелись буквы-дублеты:
е —
ѣ;
ф (ферт) —
ѳ (фита); для передачи
и использовались три буквы:
и —
і —
ѵ (ижица). В самом языке (в его тогдашнем состоянии) оснований для разграничения букв-дублетов не было, нужно было просто запомнить, зазубрить, где какую букву писать, и это, конечно, усложняло усвоение грамоты. Ср. пословицы, отражающие тяжелую участь школяров: «от фиты подвело животы»; «фита да ижица — к ленивому плеть ближится».
Созданию комиссии 1904 г. предшествовала масштабная деятельность педагогической общественности, требовавшей, во-первых, принять общеобязательные правила и, во-вторых, упростить письмо: педагогические совещания, съезды по вопросу об усовершенствовании русского правописания предлагали проекты его упрощения, и один из этих проектов — Московского педагогического общества, разработанный в 1900 г., лег в основу работы комиссии 1904 г. [Ушаков 1917].
Итак, в 1904 г. в Петербурге при Императорской Академии наук была создана Комиссия по вопросу о русском правописании под председательством Великого князя Константина Романова. Работой комиссии руководили крупнейшие ученые Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов. Комиссия на первом (и единственном) заседании 12 апреля 1904 г. высказалась за желательность упрощения правописания, в частности за исключение лишних букв, а для выработки конкретных предложений создала подкомиссию, приступившую к работе на следующий же день (в состав подкомиссии входили Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов, Ф. Е. Корш, Р. Ф. Брандт, И. А. Бодуэн де Куртенэ, П. Н. Сакулин).
Уже через месяц, в мае, было опубликовано «Предварительное сообщение» подкомиссии [Предварительное сообщение 1904], содержавшее проект изменений. Помимо устранения «обветшавших» букв, предлагалось отказаться от написания твердого знака в конце слов, от различения на письме окончаний прилагательных во множ. числе им.-вин. пад., с одной стороны, мужского, а с другой, женского и среднего рода:
добрые мальчики, но
добрыя девочки и
добрыя дети (А. А. Шахматов называл такое различение позднейшими мудрствованиями грамотеев), от написания в окончаниях прилагательных в род. пад. ‑
аго/‑
яго (
добраго,
третьяго); писать только
они,
одни,
её, но не
онѣ,
однѣ,
ея. Предлагалось также после шипящих под ударением писать только
о:
шолк,
пошол. Смысл этих и некоторых других изменений заключался в том, чтобы освободить русское правописание от условностей, не основанных на фактах живого языка.
Несмотря на такое благополучное начало, судьба реформы оказалась драматичной. Работа комиссии натолкнулась на сильнейшее сопротивление. Реформу поддержали преподаватели и демократически настроенная общественность, но общество в целом было настроено против нее. Разжигали страсти, как бы мы сказали сейчас, СМИ. При одном только известии о создании комиссии, по свидетельству «летописца» этих событий, одного из членов подкомиссии В. И. Чернышева [Чернышев 1970], стали распространяться слухи о том, что готовится покушение на основы русской культуры. Бодуэн де Куртенэ, член комиссии, так комментировал протесты против отмены твердого знака в конце слов: «Отсутствие буквы
ъ в конце писанных русских слов, или т. н. „писание без еров“ („безъерье“) действует на своеобразных „патриотов“ как красная тряпка на быка» [Бодуэн де Куртенэ 1912]. Но особенно ожесточенное сопротивление вызвало известие об «изгнании» буквы
ѣ. Эта буква стала настоящим знаменем борьбы — многие сводили реформу к вопросу, быть или не быть этой букве. Защитники видели в ней святыню языка, священную реликвию. Даже признавая, что эта буква — условность и бесполезное украшение, считали, что этот «орфографический орнамент есть венок на могилу наших предков». Автор одной газетной статьи заявлял: «Сам я не стану писать без ятей, хотя бы Академия наук исходатайствовала уголовное наказание за употребление этой бесценно дорогой для меня, потому что купленной немалыми страданиями, буквы».
Причины неприятия изменений в письме были разного характера: социальные, политические, психологические и в наименьшей степени — научные. «Орфографический раскол» был в какой-то мере отражением социального расслоения общества. Реформа носила демократический характер: в ней в первую очередь были заинтересованы широкие слои народа, приобщавшиеся к грамоте. Именно эта демократическая направленность реформы и раздражала многих. Правописание — «привилегия образованного… перед чумазыми», — писалось в одной газете того времени. Бо́льшую же часть противников реформы составляли те, кто просто не хотел ничего менять. Многие боялись внезапно оказаться неграмотными — «попасть из попов да в дьяконы». Легализацией безграмотности назвал реформу в одной из газетных публикаций известный географ-путешественник Семенов Тян-Шанский.
Натиск противников реформы письма был так велик, что Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов, понимая, что после такой травли проект не будет утвержден и в то же время не желая осуществлять реформу в урезанном виде, решили отложить на время ее обсуждение. Это были годы, наполненные драматическими событиями в жизни России: война с Японией, революция 1905 г., холера, две революции 1917 г. Но ничто не могло лишить актуальности вопрос об упрощении орфографии. Сейчас кажется удивительным, с какой страстью обсуждались вопросы письма в тех же номерах газет, которые печатали телеграммы о потоплении русскими миноносцами японского военного транспорта, сообщали о взятии в плен японских офицеров, помещали большую, на треть газетного листа, карту Южного фронта и вести с разных фронтов во время Первой мировой войны, а также призыв идти добровольно на фронт для защиты революции и Родины (в июне 1917 г.) и т. п.
Проследим основные этапы борьбы за реформу орфографии и борьбы с нею после опубликования в 1904 г. «Извлечений из протоколов заседания Комиссии 12 апреля» и «Предварительного сообщения орфографической подкомиссии».
Как уже говорилось, после острой полемики 1904 г. работа была отложена и до 1907 г. наступает некоторое затишье.
В 1907 г. Государственная дума (снова по инициативе учителей) обращается к Академии наук с просьбой заняться упрощением русского правописания.
1910 год. Академия наук принимает решение снова созвать комиссию (созданную в 1904 г.) на заключительное заседание. Однако дело опять затягивается.
В 1912 г. выходит окончательный проект под названием «Постановления орфографической подкомиссии». При этом все-таки пришлось отказаться от некоторых предложенных раньше изменений, которые показались слишком революционными. Например, не прошло предложение после
ж,
ш,
ч,
щ писать только
о (
шол,
жолудь,
чорный), а также предложение отказаться от мягкого знака там, где он не обозначает мягкости (
мыш,
рож,
стрич,
идёш). Но и в урезанном виде проект вызвал новый взрыв ожесточенной травли. И снова большая пауза.
10 февраля 1917 г. I Всероссийский съезд преподавателей русского языка средней школы единодушно принимает резолюцию: «Необходима скорейшая реформа русского правописания» — и обращается с ходатайством в Академию наук.
Апрель 1917 года. Собирается на заседание образованная Академией наук так называемая Подготовительная комиссия, которая постановила снова созвать совещание по вопросу об упрощении русского правописания.
11 мая 1917 г. это совещание отклонило предложенный Подготовительной комиссией очень умеренный проект (в котором, в частности, предполагалось сохранить
ѣ и
і) и возвратилось к окончательному проекту подкомиссии 1904 г. (изданному только в 1912 г.). Однако Академия наук из осторожности откладывает утверждение проекта до осени.
17 мая 1917 года. Министерство народного образования Временного правительства, обновленное после Февральской революции, отказывается ждать утверждения и издает циркуляр о введении нового правописания безотлагательно, с начала нового учебного года. Именно это решение Временного правительства поставило точку в мучительной и трудной борьбе за реформу правописания.
23 декабря 1917 г. был принят декрет Народного комиссариата по просвещению РСФСР «О введении нового правописания», подписанный народным комиссаром по просвещению А. В. Луначарским. Однако, по свидетельству самого Луначарского, «на декрет, можно сказать, никто даже и ухом не повел, и даже наши собственные газеты издавались по старому алфавиту» (цит. по [Еськова 1966а: 92]). Потребовался еще один декрет.
10 октября 1918 г. принимается декрет Совета Народных Комиссаров РСФСР «О введении новой орфографии».
Декретами советской власти был принят не проект 1904 г., разработанный с участием Ф. Ф. Фортунатова, а более осторожный, урезанный вариант, принятый в мае 17‑го года Министерством просвещения Временного правительства. Именно за «умеренность» этого проекта Луначарский назвал его «февральским», намекая на результаты Февральской революции в сравнении с Октябрьской.
То, что реформу провело в жизнь правительство большевиков, породило миф о ее большевистском характере, хотя ее проект, как видим, был полностью разработан до Октябрьского переворота и уже был утвержден к исполнению специальным циркуляром Временного правительства. Более того, как показало исследование Т. М. Григорьевой, работавшей в архивах, постепенное осуществление реформы (введение нового правописания) началось еще до декретов советской власти [Григорьева 1996]. К сожалению, этот миф жив до сих пор. Сторонники возвращения к дореволюционной орфографии требуют контрреформы. «Общество возрождения духовных традиций Руси» в Санкт-Петербурге в целях «возрождения русского языка» разработало проект возвращения дореформенной орфографии. Раздаются новые демагогические призывы «возвратить народу все, чего его лишили большевики», в том числе «отобранной после революции» орфографии, восстановить «репрессированную» букву
ѣ, которая якобы несет в себе православный крест, отказаться от написания в приставке
без/
бес буквы
с во избежание рекламы беса и т. д.
2. Поскольку реформа начала века не осуществила многих назревших изменений, проблема дальнейшего упорядочения письма осталась. К ней неизбежно должны были вернуться. И действительно, прошло всего 10—12 лет, как вопрос об упорядочении орфографии встает вновь. В 30‑е г. неотложной задачей становится разработка общеобязательного свода правил русского правописания, поскольку разнобой в орфографии достиг катастрофических размеров. У каждого издательства были свои правила, и С. П. Обнорский не без сарказма писал, что если в одном доме помещается несколько издательств, то на каждом этаже действует своя орфография [Обнорский 1934]. Писали
идти и
итти,
мачеха и
мачиха,
жолтый и
жёлтый,
чопорный и
чепорный,
поножовщина и
поножевщина,
пенснэ и
пенсне; заимствованные слова писались то с одной согласной буквой, то с двумя:
аг(г)регат,
артил(л)ерия,
диф(ф)еренцировать,
коэф(ф)ициент,
парал(л)елограмм; большой разброс был в передаче слитных-дефисных-раздельных написаний. Необходимость унификации орфографии была очевидна.
В 1930 г. был разработан «Проект Главнауки о новом правописании», который Б. В. Горнунг охарактеризовал как «скороспелое детище группы лингвистов и педагогов, стремившихся «углублять революцию» в русском письме». Это был эклектичный проект: наряду с предложениями по усовершенствованию орфографии (некоторые из них были взяты из проекта 1904 г., например, предложение писать после шипящих под ударением
о, например,
жорнов —
жернова,
шолковый —
шелка, а также предложение писать
мыш,
доч,
стричся без мягкого знака) в нем затрагивалась и грамматика, и фонетика. Предлагалось, например, писать (а значит, и произносить) не только
дынь,
яблонь,
кухонь, но и
вишень,
спалень,
сотень,
боень, а «вместо суффикса ‑
ышк писать ‑
ушк:
пёрушко,
солнушко,
гнёздушко». Предлагалось также личные окончания глаголов и суффиксы причастий не под ударением писать одинаково, в ед. числе глагольных окончаний — с буквой
и:
делаишь,
боришься,
роишь, во мн. числе — с
ю:
делают,
любют,
возют; в суффиксах причастий:
делаимый,
строющийся, то есть без ударения по сути отменялись типы спряжения глаголов. Тем самым предлагалась не только реформа письма, но и в какой-то степени реформа языка! Проект не был принят. В 30‑е гг. работали еще две комиссии — одна в Москве при Наркомпросе РСФСР, другая в Ленинграде при Академии наук. Д. Н. Ушаков, руководивший московской комиссией, настаивал на том, что нужна не реформа, а упорядочение правописания, для чего необходим свод всех правил правописания [Ушаков 1993]. В 1939 г. была учреждена Комиссия по разработке единой орфографии и пунктуации русского языка. Ее работа была прервана войной.
Было подготовлено одиннадцать проектов свода орфографических правил, прежде чем в 1956 г. был принят наконец общеобязательный свод правил, действующих до сих пор [Правила 1956]. Это был первый законодательно закрепленный свод правил, в значительной мере ликвидировавший разнобой в правописании. В этом его исключительно важное значение. Выход свода иногда необоснованно называют реформой письма. Это не была реформа, хотя составители свода, естественно, учли тенденции орфографической практики и уточнили написание многих слов, до этого существовавших в различных орфографических вариантах. Унификация коснулась и слитного-раздельного написания. К сожалению, при унификации не всегда выбирался лучший вариант, часто выбор основывался лишь на том, что данное написание уже зафиксировано в школьном учебнике [Крючков 1952].
3. Уже через шесть лет после выхода «Правил» постановлением Президиума Академии наук СССР от 24 мая 1963 г. организуется новая Комиссия по усовершенствованию русской орфографии, создание которой, как говорится в постановлении, вызвано настойчивым требованием советской общественности, работников школ, учебных заведений, печати… ввести усовершенствование и упрощение в систему правописания. Ставится задача подготовки нового свода правил. Дело в том, что в 1956 г. была проведена лишь частичная регламентация русского правописания, и в орфографии все еще оставалась масса исключений, труднообъяснимых и нелогичных правил.
В состав комиссии входили видные языковеды, такие как В. В. Виноградов (председатель), Р. И. Аванесов, А. А. Реформатский, С. И. Ожегов, М. В. Панов, а также методисты, психологи, учителя школ, специалисты вузов, писатели. Результатом работы комиссии был проект «Предложений по усовершенствованию русской орфографии» [Предложения 1964]. Комиссия исходила из того, что русское письмо не нуждается в революционном преобразовании, надо лишь основательно очистить его «от всего противоречивого, двойственного, устарелого, единичного, без нужды загружающего и отягощающего память — в пользу закономерно обобщенного, целесообразно мотивированного» [Виноградов 1964: 16]. Как видим, снова, как и в начале века, и в 30‑е гг., главная цель предложений — облегчить усвоение орфографии учащимися. Снова было предложено вместо неоправданно трудного правила написания
о/
ё после шипящих простое и ясное правило: после шипящих под ударением писать
о, без ударения —
е:
жолудь, но
желудей,
шолк, но
шелковистый. Именно такое правило действует сейчас относительно написания
о/
е после
ц. Предлагалось также (как и в предыдущих проектах) отказаться от написания мягкого знака после
ж,
ч,
ш,
щ (писать
рож,
помниш,
еште,
печ,
стричся,
настеж). Во всех этих случаях мягкий знак лишний — он не указывает на мягкость предшествующего согласного. Большим облегчением для пишущих было бы и предложенное комиссией последовательное написание после
ц буквы
и. Все эти изменения были направлены на устранение условных, традиционных написаний [Панов 1963: 83—86].
Общество в целом, подзадориваемое журналистами, не поддержало проект, и притом очень эмоционально выражало свой протест в письмах и статьях. Кто-то написал, что он отказывается есть
огурци, написанные через
и, как в свое время — в начале XX в. не хотели есть
хлеб, написанный не через ять: он, мол, не такой душистый и вкусный. Одна из газет с негодованием писала: «Неужели мы будем теперь встречать наших космонавтов не мужественным приветствием
Молодцы!, а визгливым
Молодци!» Газеты и журналы пугали народ тем, что изменения в письме представляют прямую угрозу языку Пушкина, Лермонтова, Достоевского [Букчина и др. 1969]. То же отождествление письма и языка, та же демагогия, что в начале века, всякий раз использующая новую общественную ситуацию. И в 60‑е гг. журналисты, всегда берущие на себя роль выразителей общественного мнения, потешались над предложениями, не вникая в них, а позднее, после отставки Н. С. Хрущева, даже увязывая проект усовершенствования орфографии с волюнтаризмом руководителя страны и сравнивая этот проект с идеей поворота рек.
Неудача в реализации проекта показала важность разработки продуманной стратегии и тактики действия. Были допущены тактические ошибки: видимо, не стоило публиковать проект в массовой печати.
4. Перед орфографической комиссией 1973—1975 гг. ставилась задача скромнее, чем перед предыдущей. Речь шла уже не о новом своде правил, а лишь о подготовке предложений по частичным изменениям в существующем своде: «изменения должны быть направлены на устранение ненужных исключений, упрощение усложненных правил и устранение имеющихся противоречий» (из объяснительной записки к подготовленному, но не изданному «Проекту изменений некоторых правил русской орфографии»). В проекте были использованы многие предложения комиссии 1964 г., например, убрать исключения из правила о написании после
ж,
ш буквы
у (писать
жури,
брошура,
парашут); снять также исключения из правила о написании в суффиксе ‑
ан одного
н (писать
деревяный,
оловяный,
стекляный). Другие предложения проекта 1964 г. были «смягчены» — использованы лишь частично, например, предложено после
ц писать букву
и во всех корнях (
циган,
ципленок,
на ципочки), но оставить
ы в окончаниях и суффиксах (
огурцы,
Лисицын). Однако «учитывая опыт 1964 г., орфографическая комиссия не сочла возможным на данном этапе вводить такие изменения, которые ⟨…⟩ могут вызвать отрицательное отношение со стороны широких кругов грамотных людей из-за резкого разрыва с письменной традицией». В проект было включено предложение, разработанное Н. А. Еськовой еще во время работы комиссии 1963—1964 гг., но не вошедшее в проект 1964 г. и заключавшееся в том, чтобы при написании
нн/
н в полных причастиях-прилагательных опираться на вид глагола: писать одно
н в формах, образованных от глаголов несовершенного вида (например,
кованый,
писаный) и два
н в формах, образованных от глаголов совершенного вида (
раскованный,
списанный). Принятие этого разумного предложения упростило бы одно из самых трудных правил действующей орфографии [Еськова 1966б].
Впрочем, проект, разработанный этой комиссией, также не был реализован. По непонятным причинам (скорее всего, чтобы не вызывать недовольство общества) деятельность этой комиссии замалчивалась, а поэтому и не вызвала общественного резонанса.
5. И наконец, последний в XX в., еще не завершенный акт драмы в истории кодификации орфографии. Драмы — потому что снова проделанная работа вряд ли принесет результат. На этот раз инициатива исходила «снизу»: в Институте русского языка им. В. В. Виноградова РАН в начале 90‑х гг. шла работа над проектом новой редакции свода правил русского правописания. Почти одновременно с началом работы вновь была собрана Орфографическая комиссия при Отделении литературы и языка РАН. Проект неоднократно обсуждался на заседаниях комиссии по мере подготовки разделов, а также и в окончательном виде.
Чем была вызвана необходимость в новой редакции свода? С момента выхода действующих «Правил русской орфографии и пунктуации» прошло более сорока пяти лет, а если учесть, что они разрабатывались еще в 30‑е гг., то и того больше. За это время в правилах обнаружились неточности и непоследовательности (о недостатках правил 1956 г., их неполноте см. [Букчина 1974]). За 45 лет в языке, естественно, произошли изменения, появилось много новых слов, написание которых не регламентировано и потому допускает колебания. Так, в последнее время активизировались препозитивные единицы, стоящие на грани между словом и частью слова, типа
мини,
миди,
макси,
видео,
аудио,
медиа,
ретро и др. В правилах ничего не говорится о том, писать ли их со следующей частью слова слитно или через дефис: эти языковые элементы появились уже после выхода свода правил. Некоторые правила не соблюдаются даже грамотными людьми, например, правила слитного-дефисного написания сложных прилагательных:
сравнительно-исторический,
условно-рефлекторный пишутся через дефис, хотя действующие правила требуют слитного написания прилагательных с подчинительными отношениями компонентов. Неподчинение правилам в этой области достигло таких размеров, что уже невозможно считать эти и многие другие подобные написания ошибочными, тем более, что они уже закреплены всеми орфографическими словарями [Букчина, Калакуцкая 1974; Кузьмина 1998б]. Эти правила должны быть откорректированы в первую очередь. Существующие пособия и справочники по правописанию не могут заменить единого свода правил: они не имеют юридической силы и нередко расходятся в рекомендациях.
В задачи новой редакции правил входило «обновить» правила правописания, сделать их более полными, привести в соответствие с современным уровнем лингвистической науки и с современным состоянием русского языка и орфографической практики (подробнее о проекте новой редакции правил см. [Кузьмина, Лопатин 1996; Кузьмина 1998а; 2002; Лопатин 2001; 2002]). Авторы проекта исходили из установки на стабильность орфографии, понимая, что устойчивость — главное достоинство письма. Задача усовершенствования орфографии на этот раз не ставилась. Поэтому речь идет не о новом своде, а о новой
редакции свода правил. И все же была сделана попытка предложить некоторые незначительные изменения в правописании, не затрагивающие принципов русской орфографии. Они направлены в основном на исправление регулярно нарушаемых правил и снятие некоторых исключений.
В процессе работы над проектом у некоторых авторов, а во время обсуждения проекта и у некоторых членов орфографической комиссии появились сомнения в целесообразности столь «умеренного» подхода. Они призывали решительнее избавляться от традиционных написаний. В самом деле, поскольку орфография не может пересматриваться часто, не следует ли воспользоваться столь удачным моментом и решиться на более существенные изменения в духе проекта 1964 г.? Впрочем, большинство членов комиссии, как и авторы проекта, стояли за менее резкие изменения, считая, что девиз комиссии — разумный консерватизм — вполне оправдан на современном этапе.
Какие же изменения были предложены? Предполагалось, например, убрать исключения из правила слитного написания сложных существительных с соединительной гласной: единицы измерения и названия партий (
пассажирокилометр,
человекодень,
анархосиндикализм,
коммунофашизм) писать слитно, как пишем
лесостепь,
нефтедобыча. Начальный элемент
пол‑ предлагалось писать только через дефис:
пол-дыни,
пол-арбуза,
пол-яблока. Предлагались также и некоторые другие изменения, касающиеся периферийных явлений языка. Приведены в соответствие с орфографической практикой некоторые разделы написания прописной буквы.
В 2000 г. проект новой редакции правил был опубликован небольшим тиражом [Свод 2000] и разослан в вузы, в организации системы народного образования, отдельным специалистам для получения письменных отзывов. Авторы и члены Орфографической комиссии выступали в различных аудиториях, в основном на кафедрах русского языка, на конференциях. Было получено много отзывов от специалистов — лингвистов, методистов, вузовских и школьных преподавателей. По-разному оценивая проект, они единодушны во мнении о его актуальности.
Проект получил отражение в кривом зеркале СМИ, которые под видом защиты общества от посягательства на язык и культуру, прибегая к демагогии и извращению фактов, не столько информировали, сколько дезинформировали общество, запугивая его «широкоохватной реформой», «перетряской всего русского правописания» и по обыкновению отождествляя письмо и язык.
Поскольку для большинства авторов разработанного проекта его актуальность, его «пафос» были не в усовершенствовании орфографии, а в «ремонте», в наведении порядка в орфографическом хозяйстве, было решено отказаться от всех (немногочисленных) предложений по изменению написаний и еще раз переработать проект с учетом поступивших критических замечаний (хотя среди критиков проекта были и такие, кто упрекал авторов именно в недостаточной решительности в устранении орфографических трудностей).
Тем самым вопрос об утверждении и принятии новой редакции «Правил русской орфографии и пунктуации» пока остается открытым.
II
Как же развивалась теория русской орфографии на фоне рассмотренных событий? Описание орфографии тесно связано с описанием фонетической системы языка и существенно зависит от того, на какую фонетическую теорию опирается исследователь, от его «лингвистического мировоззрения» (по выражению Р. И. Аванесова). В становлении теории русского письма XX в. можно выделить два этапа — дофонологический и фонологический [Кузьмина 1981].
Родоначальником фонологии, прародителем фонемы и фонологии, по выражению А. А. Реформатского, был И. А. Бодуэн де Куртенэ. Датой рождения фонологии М. В. Панов считает 1881 г., год появления статьи Бодуэна де Куртенэ «Некоторые отделы сравнительной грамматики славянских языков», заложившей основы функциональной фонетики — фонологии [Бодуэн де Куртенэ 1963]. Бодуэн первый стал изучать звуки «по отношению их к значению слова», по их роли «в механизме языка», то есть в системе языка. Он первый установил, что позиционно чередующиеся звуки (дивергенты, по его терминологии) не могут быть полноценными различителями смысла слов, и поэтому их «следует обобщать в фонемы». При этом одной фонеме могут соответствовать физически совершенно разные звуки.
Впоследствии Бодуэн отошел от того понимания фонемы, которое он развивал в статье 1881 г., по выражению М. В. Панова, «ставил ⟨…⟩ теоретическую вершину», которой достиг в прежних работах [Панов 1979]. И развитие русской фонологии (и соответственно теории орфографии) пошло по двум руслам. Из взглядов Бодуэна 1881 г., из понимания фонемы как ряда звуков, позиционно, вынужденно распределенных, взаимоисключенных в одной позиции, выросла Московская фонологическая школа (МФШ); из более поздних его взглядов, из понимания фонемы как «произносительно-слухового представления» — Ленинградская фонологическая школа (ЛФШ), обобщающая звуки в фонемы по принципу их акустико-артикуляторной близости. Соответственно, различное описание получает и орфография.
М. В. Панов писал: «Именно потребность в теории письма была важнейшим стимулом в создании фонологии. В рассуждениях о русском письме нередко букве давалось такое определение, которое скорее могло быть отнесено к фонеме» [Панов 1965: 17]. Можно говорить и об обратном воздействии: в XX в. именно благодаря появлению фонологии происходит скачок в развитии теории письма.
1. В начале XX в. идет интенсивное теоретическое осмысление основ русского письма, обусловленное назревшей необходимостью его упрощения. На выступлениях в Орфографической комиссии и в научных работах обсуждались вопросы об основаниях действующей орфографии и о том, на каких принципах следует строить новую, реформированную орфографию. Таким образом, кодификаторская деятельность носила не только характер уточнения норм, но и их установления — речь еще могла идти о возможности изменения главного принципа орфографии. Были сторонники традиционной орфографии, отражающей историю языка (А. И. Томсон), фонетической (Р. Брандт) и сторонники морфологической орфографии (Д. Н. Ушаков). В описании орфографии в начале века еще господствует дофонологический подход, то есть фонетической единицей, подлежащей обозначению буквой, считается звук, точнее, звукотип.
Исследователи видели, что русское письмо не передает реально произносимых звуков, и, пытаясь осмыслить принцип этой «непередачи», прибегали к образным, описательным формулировкам. Например, подкомиссия 1904 г. «полагала необходимость строго придерживаться
господствующего и в нынешнем правописании
этимологического начала, в силу коего обозначение согласного звука ⟨…⟩ не отражает в письме тех изменений, которым этот звук подвергся в произношении» [Предварительное сообщение 1904]. Как видно из формулировки, под этимологией понимались не исторические, а синхронные, внутрисистемные отношения между звуками. Д. Н. Ушаков в своей книге «Русское правописание», первое издание которой вышло в 1911 г., рассматривает сравнительное достоинство различных принципов русского правописания: фонетического, традиционно-исторического и
этимологического, который он называет «главным устоем», основой русского правописания. При этом он оговаривает, что имеет в виду «живую этимологию», разъясняя ее суть так: написания «поддерживаются произношением родственных слов» [Ушаков 1917: 74]. Он был убежден, что именно на основе этого принципа, который в начале века называли также морфологическим, должно достигаться единообразное правописание.
Бодуэн де Куртенэ формулирует основной принцип русской орфографии (называя его морфологическим), фактически опираясь на понятие сильной и слабой фонетической позиции: «в местах зависимого произношения применяются графемы, заимствованные от мест произношения независимого» [Бодуэн де Куртенэ 1912: 81]. Эта формулировка предвосхищает определение ведущего принципа русского письма как фонологического, или фонематического, Московской фонологической школой, сложившейся в 30‑е гг.
Проект 1904 г. строился на четких теоретических основаниях. «Фортунатов следовал своему принципу: нельзя языку (в том числе письменному) навязывать его прошлое: письмо должно отвечать своему синхронно данному статусу» [Панов 1995: 21]. Ф. Ф. Фортунатов и его единомышленники стремились сделать письмо более последовательным. Господствует мнение, что реформа начала века коснулась только алфавита: устранила лишние буквы. Однако графические изменения отразились на орфографии: резко уменьшилось число традиционных написаний, не основанных на живом языке (примеры см. в части I). К сожалению, проекту, разработанному в 1904 г. и отраженному в «Предварительном сообщении» подкомиссии, не суждено было, как мы видели, полностью реализоваться.
У истоков современной теории русского письма, как уже было сказано, стоит И. А. Бодуэн де Куртенэ. В своей книге «Об отношении русского письма к русскому языку» он первый выделил в учении о письме три раздела: алфавит, графику, орфографию, и это разделение прочно вошло в лингвистику, хотя до сих пор основания, положенные им в основу разграничения этих понятий, толкуют по-разному (подробнее о сдвиге в определении графики и орфографии и противоречиях, вытекающих из этого сдвига, см. [Кузьмина 2000]). Теория письма Бодуэна де Куртенэ служит научной базой для оценки действующих правил и дает ключ к усовершенствованию орфографии. Так, разрабатывая теорию алфавита, описывая отношения между графемами и фонемами, Бодуэн доказал, что к сочетаниям согласных
ц,
ж,
ш,
ч,
щ с гласными «неприменим принцип русской графики, которому мы обязаны противопоставлением букв
у —
ю,
а —
я,
э —
е,
о —
е (ё),
ы —
и…» [Бодуэн де Куртенэ 1912: 115]. Это значит, что при разработке предложений по усовершенствованию орфографии вполне закономерно можно ставить вопрос об отказе от написания буквы
ё после непарных по твердости-мягкости согласных, буквы
ю (в случае типа
парашют,
брошюра), а также от написания после
ц буквы
ы.
2. В 30‑е гг. складывается Московская фонологическая школа (МФШ). Ее создатели — Р. И. Аванесов, В. Н. Сидоров, П. С. Кузнецов, А. А. Реформатский — сделали, по выражению М. В. Панова, сильную бодуэновскую прививку традиции московской (фортунатовской) лингвистической школы, внеся в нее теорию фонем Бодуэна де Куртенэ. МФШ основывается на том, что разные по своей акустической и артикуляционной природе звуки могут составлять функциональное единство (фонему), если они взаимоисключены в одной фонетической позиции и тем самым не несут разной функциональной нагрузки. МФШ по-новому трактует вопросы письма, в том числе имеющие отношение к его кодификации: требования, предъявляемые к алфавиту, оценка слогового принципа русской графики, главный принцип буквенной передачи звукового состава слов.
Н. Ф. Яковлев, труды которого сыграли «большую роль в укреплении взглядов Московской фонологической школы» [Реформатский 1970: 16], создал теорию алфавита. Он преодолел эмпирический подход к решению вопроса о соотношении букв и звуков и дал точные критерии оценки алфавита. При дофонологическом подходе считалось, что число букв в алфавите должно соответствовать числу звуков, что каждая буква должна передавать лишь один, и при этом один и тот же звук. Н. Ф. Яковлев показал, что «в практическом письме необходимо и достаточно выражать с помощью особых букв или иным способом все существующие в данном языке фонемы». Н. Ф. Яковлев обосновал законность и преимущества слогового принципа русской графики и предложил положить его в основу рационального, наиболее экономного в отношении числа букв алфавита [Яковлев 1970].
Важным шагом в развитии теории русского письма на основе Московской фонологической школы была статья Р. И. Аванесова и В. Н. Сидорова «Реформа орфографии в связи с проблемой письменного языка» [Аванесов, Сидоров 1930]. Появление ее было откликом на «беспринципный и полипринципный», по словам А. А. Реформатского, проект реформы русской орфографии, вошедший в историю кодификации русского письма как проект Главнауки. Основной дефект этого проекта авторы статьи видят в «отсутствии принципиальной точки зрения на письменный язык и его соотношение с языком устным, в связи с чем должен быть разрешен вопрос о принципах рациональной орфографии» [Аванесов, Сидоров 1930: 149]. В статье они обосновывают фонологическиий принцип русской орфографии (впервые, как мы видели, его сформулировал Бодуэн де Куртенэ, не прибегая к терминам «фонемный», «фонологическиий» или «фонематический») и со всей определенностью говорят: «При фонологическом письме соответствие между буквой и звуком отсутствует» (поскольку на письме не передаются позиционные изменения звуков). «Передавая фонемы, а не звуки, фонологическое письмо осуществляет единство в написании морфемы» [Там же: 150, 152].
Эту же особенность русского письма — необозначение чередования звуков под влиянием позиции — другая отечественная школа — Ленинградская фонологическая школа (Л. В. Щерба, А. Н. Гвоздев, Л. Р. Зиндер, В. Ф. Иванова, Б. И. Осипов), обобщающая звуки в фонемы по принципу их акустико-физиологической близости, описывает в терминах морфологического принципа (поскольку русское письмо обеспечивает единообразную передачу морфем). Однако трактовка главного принципа как предписывающего единообразную передачу морфем не дает ответа на вопрос,
как достигается это единообразие. Кроме того, при таком описании неизбежно указание на пределы действия морфологического принципа — на отступления от единообразной передачи морфем в случае морфонологических чередований, тогда как определение фонематического принципа как такого, при котором буквами передаются фонемы, самодостаточно и не требует никаких ограничений. «Именно фонологическая теория Московской школы дала возможность объяснить устройство современной русской орфографии более точно и компактно, чем это могли сделать ученые, вынужденные (до появления фонологии) оперировать только понятиями фонетического и морфологического принципов» [Булатова 1969: 65]. Фонематический принцип дает прямой ответ на вопрос, который в теории письма является главным, каким незнаковым единицам русского языка соответствуют буквы. Эти единицы — фонемы.
Позднее было доказано, что фонографическое, или звукобуквенное, письмо, каким является русское, может быть построено только на одном из двух принципов: либо на фонематическом, либо на фонетическом. В статье И. С. Ильинской и В. Н. Сидорова, написанной во время широкого обсуждения проектов свода правил русского правописания, было показано, что «письмо, строящееся на соотношении с современным ему устным языком, может соотноситься или с фонемами языка, или со звуками речи. Иного типа соотношений со звуковой системой практически быть не может. ⟨…⟩ Написания, оказавшиеся вне таких соотношений, образуют тот остаток, который как несоотнесенный с современной системой языка может получить только историческое истолкование» [Ильинская, Сидоров 1952: 12].
3. Сильным стимулом для теоретического осмысления русской орфографии послужила работа Орфографической комиссии 1963—1964 гг., под предложения которой была подведена основательная теоретическая и экспериментальная база. Было выпущено несколько сборников с научной разработкой трудных вопросов правописания [Вопросы 1964; Проблемы 1964; О современной русской орфографии 1964]. Особое значение имеет выход в свет уникальной книги «Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии (XVIII—XX вв.)», написанной под руководством и при участии М. В. Панова [Обзор 1965]. Книга представляет собой полный свод предложений по усовершенствованию русского письма, которые были высказаны за два с половиной века, она снабжена научно аргументированными доводами за и против каждого из высказанных предложений и большой библиографией. Эта книга служит фундаментом дальнейшей кодификаторской деятельности в области орфографии.
Для решения поставленной перед комиссией задачи усовершенствования русской орфографии важно было выявить случаи нарушения ее главного принципа и представить перечень орфограмм, написание которых может быть изменено в сторону более последовательного его проведения. С позиций МФШ М. В. Панов в статье 1963 г. рассмотрел все возможности усовершенствования русской орфографии на пути более последовательного проведения ее главного,
фонематического, принципа. Однако это не значит, что он признает целесообразным всякое нефонематическое написание заменить фонематическим. Он выдвигает ряд критериев, которые следует учитывать при оценке предлагаемого орфографического новшества, и среди них называет усиление или ослабление различительной силы буквенного знака (и, соответственно, уменьшение или возрастание его энтропии). В статье дается примерный алгоритм, «показывающий порядок включения отдельных критериев, узаконивающих новшество» [Панов 1963: 86].
Важное значение имеет разработка М. В. Пановым культурно-исторического подхода к решению вопросов усовершенствования орфографии. Он обосновал, что такой подход означает не запрет на изменения, а необходимость оценки того, не навредит ли орфографическое новшество уже имеющимся старым текстам [Панов 1974]. «Введение нового правописания не должно омертвить огромные книжные богатства, накопленные за десятки лет» [Там же].
4. Что касается комиссии 1973—1975 гг., то она, как уже говорилось, опиралась на теоретические разработки комиссии 1963—1964 гг. В сборнике [Нерешенные вопросы 1974] получили отражение ставшие в 70‑е гг. актуальными вопросы слитного-дефисного написания сложных слов, а также новых препозитивных элементов типа
мини,
макси,
миди и другие вопросы русского правописания.
5. Предстоит тщательное изучение результатов работы последней Орфографической комиссии над проектом новой редакции свода правил русской орфографии и пунктуации. Осмысление опыта многолетней работы поможет избежать ошибок при последующих попытках коррекции действующих правил. Осталось много вопросов, требующих дальнейшей разработки теории эволюции письменной нормы.
Должны быть сформулированы важнейшие принципы кодификаторской деятельности. Приоритетным, самым сильным общим принципом, по всей видимости, следует признать парадоксальный на первый взгляд принцип
невнесения изменений: менять написание следует в самом крайнем случае, лишь тогда, когда нельзя не менять. В иерархии критериев оценки конкурирующих вариантов этому критерию в силу приоритета устойчивости орфографии должен быть присвоен самый высокий индекс. Другой важный общий принцип, по нашему мнению, заключается в недостаточности рационалистического подхода: безукоризненность теоретического обоснования новшества в правописании абсолютно необходима, но недостаточна для внесения его в список предлагаемых изменений. Этот принцип, как и принцип невнесения изменений, определяется особым историко-культурным положением письма в обществе. Одним из надежных критериев неизбежности орфографических изменений является
бездействие правила, регулярное
несоблюдение его в практике письма и печати.
Наблюдения над кодификацией русской орфографии в XX в. позволяют извлечь некоторые предварительные уроки.
— Необходима разработка стратегии и тактики проведения орфографических изменений.
— В нормализаторской деятельности в области орфографии наряду с чисто языковыми факторами не меньшую роль, а может быть и бо́льшую, играют факторы экстралингвистические: социальные, политические, культурные, психологические.
— Совпадение по времени реформ письма и значительных событий в жизни общества не случайно, переломный момент в жизни общества — фактор успешного осуществления преобразований в орфографии. Социальные потрясения, вызывая, с одной стороны, сопротивление по отношению к реформе письма, с другой стороны, способствуют ее осуществлению: общество как бы настраивается на кардинальное решение проблем — не только социальных и экономических, но и культурно-исторических.
— Период подготовки и теоретического осмысления орфографических изменений всегда длится очень долго. Даже когда в письме накопилось много искусственных, не соответствующих живому языку написаний и вопрос об орфографии становится больным, — даже тогда оперативное решение оттягивается и откладывается.
— Сторонниками и инициаторами усовершенствования орфографии всегда выступают преподаватели: простая в усвоении орфография нужна прежде всего обучающимся, а также защищающим их интересы учителям.
— Любая попытка внести изменения в орфографию встречает ожесточенное сопротивление общества, которое предпочитает пусть нелогичное, но привычное написание.
— Вместо «всенародного обсуждения» проектов упорядочения орфографии необходима работа по «просвещению» общества, по повышению его языковой и лингвистической культуры: неприятие даже малейших орфографических изменений в большой степени связано с непониманием взаимоотношений между языком и письмом, с неправомерным отождествлением этих понятий.
— Необходимо продолжать разработку теории эволюции орфографии.
Литература
Аванесов, Сидоров 1930 —
Р. И. Аванесов, В. Н. Сидоров. Реформа орфографии в связи с проблемой письменного языка // РЯШ. 1930. №4. С. 110—118.
Бодуэн де Куртенэ 1912 —
И. А. Бодуэн де Куртенэ. Об отношении русского письма к русскому языку. СПб., 1912.
Бодуэн де Куртенэ 1963 —
И. А. Бодуэн де Куртенэ. Некоторые отделы сравнительной грамматики славянских языков // И. А.
Бодуэн де Куртенэ. Избр. тр. по общему языкознанию. Т. II. М., 1963. С. 118 —126.
Букчина и др 1969 —
Б. З. Букчина, Л. П. Калакуцкая, Л. К. Чельцова. Письма о русской орфографии. М., 1969.
Букчина 1974 —
Б. З. Букчина. «Правила русской орфографии и пунктуации» (1956 г.) и орфографическая практика // ИАН СЛЯ. 1974. Т. 33. №1. С. 44—52.
Букчина, Калакуцкая 1974 —
Б. З. Букчина, Л. П. Калакуцкая. Сложные слова М., 1974.
Булатова 1968 —
Л. Н. Булатова. Еще раз об основном принципе русской орфографии // ВЯ 1969. №6. С. 64—72.
Виноградов 1964 —
В. В. Виноградов. О необходимости усовершенствования нашего правописания // Вопросы русской орфографии. М., 1964. С. 5—22.
Вопросы 1964 — Вопросы русской орфографии. М., 1964.
Григорьева 1996 —
Т. М. Григорьева. Русское письмо: от реформы графики к реформе орфографии. Красноярск, 1996.
Еськова 1966а —
Н. А. Еськова. Коснемся истории // Орфография и русский язык. М., 1966. С. 57—96.
Еськова 1966б —
Н. А. Еськова. О написании
нн-
н в полных формах страдательных причастий и соотносительных прилагательных // Вопросы культуры речи. 1966. №7. С. 122—135.
Ильинская, Сидоров 1952 —
И. С. Ильинская, В. Н. Сидоров. Современное русское правописание // Учен. зап. МГПИ им. В. П. Потемкина. Т. XX. Вып. 2. М., 1952. С. 3—40.
Истрин 1988 —
В. А. Истрин. 1100 лет славянской азбуки. М., 1988.
Крючков 1952 —
С. Е. Крючков. О спорных вопросах современной русской орфографии. М., 1952.
Кузьмина 1981 —
С. М. Кузьмина. Теория русской орфографии: Орфография в ее отношении к фонетике и фонологии. М., 1981.
Кузьмина 1998а —
С. М. Кузьмина. Орфографическая комиссия 90‑х годов и новая редакция свода правил русского правописания // Язык: изменчивость и постоянство: К 70-летию Л. Л. Касаткина. М., 1998. С. 185—192.
Кузьмина 1998б —
С. М. Кузьмина. К проблеме кодификации слитных-дефисных написаний сложных прилагательных // Лики языка: К 45-летию научной деятельности Е. А. Земской. М., 1998. С. 202—211.
Кузьмина 2000 —
С. М. Кузьмина. Теория русского письма И. А. Бодуэна де Куртенэ в современной науке и в школе // Бодуэн де Куртенэ. Ученый. Учитель. Личность. Красноярск, 2000. С. 114—119.
Кузьмина 2002 —
С. М. Кузьмина. Реформа или новая редакция? (о новой редакции свода правил русской орфографии) // Отечественные записки. 2002. №1. С. 171—176.
Кузьмина, Лопатин 1996 —
С. М. Кузьмина, В. В. Лопатин. Принципы и задачи «Свода правил русского правописания (новая редакция)» // Русистика сегодня. 1996. №1. С. 88—102.
Лопатин 2001 —
В. В. Лопатин. Русская орфография: задачи корректировки // Новый мир. 2001. №5. С. 136—146.
Лопатин 2002 —
В. В. Лопатин. Новая редакция правил русского правописания: реальности и мифология // Общественные науки и современность. 2002. №3. С. 172—180.
Нерешенные вопросы 1974 — Нерешенные вопросы русского правописания. М., 1974.
Обзор 1965 — Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии (XVIII—XX вв.). М., 1965.
Обнорский 1934 —
С. П. Обнорский. Русское правописание и язык в практике издательств // ИАН СЛЯ. 1934. №6.
О современной русской орфографии 1964 — О современной русской орфографии. М., 1964.
Панов 1963 —
М. В. Панов. Об усовершенствовании русской орфографии // ВЯ. 1963. №2. С. 81—93.
Панов 1965 —
М. В. Панов. Принципы русской графики и орфографии: Историческая справка // Обзор предложений по усовершенствованию русской орфографии (XVIII—XX вв.). М., 1965. С. 15—21.
Панов 1974 —
М. В. Панов. О культурно-историческом подходе к орфографии // Исследование по славянской филологии. М., 1974. С. 247—255.
Панов 1979 —
М. В. Панов. Современный русский язык. Фонетика. М., 1979.
Панов 1995 —
М. В. Панов. Московская лингвистическая школа. 100 лег // Русистика сегодня. 1995. №3. С. 5—37.
Правила 1956 — Правила русской орфографии и пунктуации. М., 1956.
Предварительное сообщение 1904 — Предварительное сообщение орфографической подкомиссии. СПб., 1904.
Предложения 1964 — Предложения по усовершенствованию русской орфографии. М., 1964.
Проблемы 1964 — Проблемы современного русского правописания. М., 1964.
Реформатский 1970 —
А. А. Реформатский. Зарождение Московской фонологической школы //
А. А. Реформатский. Из истории отечественной фонологии: Очерк. Хрестоматия. М., 1970. С. 12—34.
Свод 2000 — Свод правил русского правописания. Орфография. Пунктуация. Проект. М., 2000.
Ушаков 1917 —
Д. Н. Ушаков. Русское правописание: Очерк его происхождения, отношения его к языку и вопроса о его реформе. 2‑е изд., доп. М., 1917.
Ушаков 1993 —
Д. Н. Ушаков. О современном русском правописании // Русская речь. 1993. №1. С. 73—76.
Чернышев 1970 —
В. И. Чернышев. Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов — реформаторы русского правописания (по материалам архива Академии наук СССР и личным воспоминаниям) //
В. И. Чернышев. Избр. тр.: В 2 т. М., 1970. Т. 2. С. 557—652.
Яковлев 1970 —
Н. Ф. Яковлев. Математическая формула построения алфавита (опыт практического приложения лингвистической теории) //
А. А. Реформатский. Из истории отечественной фонологии: Очерк. Хрестоматия. М., 1970. С. 123—148.
Оглавление
История и уроки кодификации русской орфографии в XX веке
I
II
Литература
