КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дети лихолетья [Владимир Коротеев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимир Коротеев ДЕТИ ЛИХОЛЕТЬЯ


Повесть

Будни в эвакуации

Ведро, наполненное водой, медленно поднималось, цепляясь за ледяные наросты сруба, раскачивалось, вода выплескивалась, глухими шлепками отдавалась там, внизу, на дне.

Шурка, напрягаясь, опирался на рукоять ворота, ожидая, пока вода не успокоится в ведре. Младший братишка Вовка топтался рядом, гремя подвешенной на веревочке крышкой чайника, боязливо заглядывал в темную бездну колодца.

— Если туда упадешь — не вылезешь, правда, Шуренок?

— Не падай. И близко не подходи! — ответил старший брат.

Он взялся за дужку показавшегося ведра, поднатужившись, поднял его, поставил на обледенелую доску, прибитую поперек сруба.

— Ну, давай твой чайник.

Вовка поставил, придерживая чайник за ручку, Шурка накренил ведро. Но тут малыш поскользнулся, поехал по льду, не выпуская из руки чайник. Вода из ведра плеснула Шурке на ноги.

— Эх ты! Тюха, — рассердился он. — У меня теперь ноги отмерзнут. Вон ботинок полнехонький воды… И посушить негде.

Домой шли молча заснеженной улицей, образованной сплошь саманными приземистыми хатками — опечками. Лишь в центре степного поселка стояли несколько кирпичных да десятка три деревянных домов.

Сюда они попали еще осенью, когда шли пешком, спасаясь от бомбежек, из горящего Сталинграда. В дороге и здесь называли их беженцами. Хотя село было в двухстах километрах от областного города, на левом берегу Волги, иногда фашистские бомбардировщики долетали и сюда. Долетали обычно ночью, так как боялись советских истребителей немецкие «асы», аэродром наш располагался сразу за околицей. Но все-таки одна из вражеских бомб попала в деревянное строение школы, здание сгорело. К детям теперь на дом ходила учительница, другого здания для школы не находилось: сплошь беженцы, люди жили в тесноте…

— Маме не говори, что я в ботинок воды налил, — предупредил братишку Шурка, когда подходили к своему опечку. — А то она не пустит нас за дровами.

— Не скажу, что, маленький? — пробурчал Вовка.

Мама, Евгения Михайловна, работала в госпитале медсестрой, бывало, дежурила днями и ночами, когда из Сталинграда несколько автомашин привозили раненых бойцов. Сегодня она была дома, пришла с ночного дежурства. Сидела на кровати, набросив на плечи ватник, вязала носок. Хлопнула дверь, клубы морозного воздуха тут же ворвались в малюсенькую комнатушку, опережая детей.

— Холодно. Промерзли, мои помощники? — сказала она ласково.

— Нет, мама, — бодрясь, ответил Шурка, поставил ведро на скрипучую табуретку. — Чайник ставь на печку, — сказал он брату.

— Знаю сам, — протянул Вовка, направляясь к жестяной закоптелой печурке, стоящей среди комнаты.

Затем, прильнув к руке матери, потерся ершистой головой, спросил:

— Ты кому носки вяжешь, мам?

— Тебе.

«Себе бы лучше связала, ходит в сапогах, в тоненьких носочках», — подумал Шурка.

Он сел на железный ящик рядом с печкой, потрогал рукой боковину. Поежился от холодного прикосновения. Пошевелил в ботинке немеющим пальцем, покалывало, словно иголками. Топить нечем.

— Есть хотите? — спросила мама.

Конечно, есть хотелось, страсть как! Но Шурка заставил себя равнодушно произнести:

— Не очень, мам.

У них было всего-то, как он знал, граммов триста хлеба.

— Мы вот сейчас за дровами сбегаем, обед сварим, потом и поедим. Да, Вовка?

— Пойдем, Шуренок, — ответил тот, с трудом поднимаясь с кровати, отрываясь от теплой маминой руки.

— Где же вы их найдете, дрова-то? — вздохнула Евгения Михайловна. — Столько эвакуированных, все пособирали. Ну, пойдите…

Шурка взял в углу мешок. Вовка подошел к столу, не удержался, глотая слюну, отломил корочку хлеба, затолкал в рот, мотнул головой, прожевывая, пошел вслед за братом.

На улице сказал Шурке:

— Я так есть хочу! Живот совсем пустой-препустой.

— Не хнычь, терпи. Думаешь, я не хочу? Но не ною… На аэродром пойдем, там поищем дров.

На аэродроме стояли в ряд серебристые самолеты. Ребята пошли к мастерским, заглянули в ремонтный ангар. Там стоял остроносый истребитель ЯК, изрешеченный пулями и осколками снарядов. Шурка и Вовка проскользнули в щель ворот, подошли, поздоровались с техниками. Их здесь знали. Техники откликнулись на приветствие детей, продолжали накладывать, заклепывая, металлические заплаты на пробоины. Старшина, дядя Вася, влезал в кабину с ключами.

— Чтоб ни гу-гу, пацаны. Не лезть с вопросами. Спешим, ребятки.

Они не отходили от самолета, который чудом вернулся из воздушного боя. Казалось, что он еще пышет огнем.

Дядя Вася выпрыгнул из кабины, наклонился над рваной пробоиной в крыле.

— Снарядом угораздило, — объяснил ребятам. — Сизов! — крикнул. — Дай-ка дюральку.

Большими ножницами обрезал края пробоины, выгнул пассатижами, подстучал молоточком, подкладывая киянку (деревянный молоток), напильником загладил заусенцы. За это время боец Сизов уже вырезал заплатку по размеру. Наложили ее на пробоины, сверлили ручной дрелью дырочки, заклепывали.

Закончив споро дело, дядя Вася улыбнулся, подмигнул ребятам:

— Хотите помочь?

— Хотим! — в два голоса ответили те.

— Шагом марш за мной, болтики будем сортировать. А то копаешься всякий раз…

Старшина провел их в конец ангара, показал на большущий ящик, наполненный болтиками. Поставил рядом три пустых ящика.

— В эти будете бросать болты по размерам. Не думайте, что пустяковое дело поручаю вам. От этого зависит, как быстро мы закончим ремонт.

Шурка разочарованно посмотрел вслед удалявшемуся дяде Васе. Но тут же приободрился, принялся раскидывать болтики по ящикам. Вовка последовал примеру брата.

Сначала бросать, отбирая болтики, было легко: «стук-стук, стук-стук» — падали они на днища ящиков. Но быстро замерзали пальцы. Ребята дышали на них, грели в карманах брюк. Вовка по-всякому изгибался, топтался, присаживался на ящик, спина ныла; он не выдержал, махнув рукой, пошел к самолету. Дядя Вася высунулся в это время из кабины, крикнул:

— Пацаны! Два больших. Живо!

Вовка кинулся к ящикам, но Шурка, уже схватив болты, бежал к самолету.

— Вот, дядь Вась, эти? — протянул он болтики.

— Они самые.

Шурик по стремянке поднялся, с любопытством рассматривая кабину пилота: «Приборов сколько!». Сзади толкал, карабкаясь по ступенькам, Вовка.

— Ну, ну, подвинься… Тож хочу…

— Чего ты лезешь? — зашипел брат.

— Только тебе, что ль, смотреть можно? Да? Тож хочу.

Шурка подвинулся. Дядя Вася поднял голову и усмехнулся:

— Оба здесь. Посмотрели. Теперь — за работу. Шагом марш!

Болтики из рук ребят летели в ящики еще быстрее. Шурка весело насвистывал «Тачанку». Наконец, где-то через час, все до единого болтика были перебраны, братья собрались уходить. Подошел старшина, смотря на ящики, сказал:

— Спасибо, ребятки. Будете писать отцу на фронт, так прямо и напишите: помогали летчикам отремонтировать боевую машину, заслужили благодарность от командира. Завтра, детки, этот истребитель идет вновь в бой.

Вовка от гордости покраснел, Шурка, улыбнувшись, сказал:

— Ну, уж и помогли…

— Помогли еще как! — ответил дядя Вася. — Жалко вот благодарность вам вписать некуда. Документов нет у вас никаких.

Он посмотрел на мешок, что держал Шурка, спросил:

— Вы, никак, за дровами шли? Вот что: там за ангаром вчера сарай для горючего строили. Щепок много осталось. Идите, наберите.

Ребята собрали быстро полмешка щепок, резко пахнущих свежей сосновой древесиной, смолой, капельки которой запеклись прозрачно на некоторых щепках.

— Глянь, Шуренок, Зюзя! — вскрикнул Вовка.

Шурка оглянулся: сзади него стоял невесть откуда взявшийся мальчишка с большой камышовой сумкой — зимбилем (так называли здесь плетеные сумки). Он учился вместе с Шуркой в пятом классе. Звали его Мишка, но прилипло прозвище по фамилии — Зюзин. Только вчера он дразнил и обзывал братьев всякими обидными словами. Когда же Шурка и Вовка погнались за ним, скоренько укатил от них на коньках.

— Попался?! — сказал Шурка, медленно подходя к Мишке.

С желтизной, как у кота, круглые, выпуклые глаза Зюзи боязливо забегали. Он отступал назад, виновато улыбаясь:

— Я мириться пришел, ребята…

— После всего мириться? Да? — наступал Шурка.

Вовка, усевшись на мешок, ехидно подтрунивал:

— Ишь какой! Наподдай ему, Шуренок. По морде его! Чтоб знал, как обзываться. Клопом меня назвал. Дай ему, дай!

— Не буду больше дразниться, — нагнув голову, промямлил Мишка. — Можно мне щепки собрать? Дома морозище, холодно — жуть!

Шурка остановился, смотрел на беззащитного «врага».

— Бери уж.

— Ух ты! — рассерженно сказал Вовка брату. — Зюзя ведь обманывает. Знаешь ведь его.

Вскочил с мешка, пнул его ногой зло, пошел к селу. Шурка, взвалив тяжелые щепки в мешке на плечо, тоже побрел. Затем обернулся, бросил Мишке:

— Будешь дразниться, получишь в ухо. Понял?

…Мишка Зюзин жил с матерью в таком же опечке, как и Игнатьевы. Но Зюзины эвакуировались из Сталинграда месяцем раньше, до того, как город начали массированно бомбить. Добирались они сюда не пешком, а на машине, поэтому привезли с собой кое-какое имущество, одежду.

— Зюзины богатей нас живут, — рассказывал Вовка, когда однажды побывал у них.

Ходил он к ним просить соль. Мишкина мать, полная женщина, дала Вовке щепотку, но отвернувшись, сердито пробуркала:

— Понаехали тут всякие, ничего своего за душой не имеют…

После этого Игнатьевы к Зюзиным никогда больше не ходили.

…Дорогой Вовка долго молчал, насупившись. Затем выдал брату:

— Зря ты Зюзе по морде не надавал… И щепки зря разрешил собрать.

— Не жадничай… У них ведь холодно дома, как и у нас.

— Я не жадный! — чуть не вскричал Вовка. — Зюзя — вот кто жмот. Помнишь, осенью нашел он обойму патронов. Пять штук! Новеньких! Как я выпрашивал у него?! Дал хоть один? Фигу!

— Да оба вы жадные, — снисходительно ответил Шурка.

— Добрый какой нашелся!

И тут же Вовка побежал к зданию поссовета. На стене висел огромный плакат.

— Шуренок, иди сюда!

На плакате красноармеец острым штыком насквозь пронзал похожего на паука фашиста. «Смерть фашистским захватчикам!» — гласила крупная красная подпись внизу плаката.

— У-у-у, гад какой! — с ненавистью ткнул кулаком Вовка в фашиста. — Такой вот и Зою Космодемьянскую повесил.

— Мы его сейчас тоже повесим, — сказал старший брат, сбросив мешок на снег. Он достал из кармана огрызок карандаша, ловко пририсовал на шее фашиста петлю.

— Вот так ему!

Далее им встретилась колонна красноармейцев. Командир подал команду: «Запевай!»

Грянула известная каждому советскому человеку песня:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Ее, эту песню, передавали каждый день по радио. Своего у Игнатьевых, да и у других жителей, не было. Собирались в центре села, где на столбе висел большой квадратный репродуктор. Слушали сводки Информбюро, передачи.

— Эх, мне бы винтовку, — вздохнул Вовка, глядя вслед удалявшимся бойцам Красной Армии.

— Винтовку? Тебе?! — насмешливо откликнулся Шурка. — Да ты и не подымешь ее. А если выстрелишь, тебя так толкнет прикладом — на километр улетишь.

— Сам сначала стрельни, потом говори. Задаешься, Шуренок, больно! — Вовка с трудом взвалил мешок на плечо. — Теперь я понесу, понял? А то ишь: Вовка все маленький…

Он, шатаясь под тяжестью, засеменил к дому.

— Упадешь, — засмеялся Шурка.

Но Вовка упрямо дотащил мешок, протиснулся в дверь, гордо сбросил его у печурки, вздохнул глубоко, снял шапку, по-взрослому рукой вытер капельки пота со лба.

— Отдохни, сынок, устал, измучился, мой помощничек, — засуетилась мама.

Шурка улыбнулся:

— Еще бы не измучиться: почти половину пути нес.

Вовка, напыщенный от удовольствия, возразил:

— Ну, уж так и половину…

— Будем готовить обед, — сказал Шурка, разжигая щепки в печурке. — Вовка, живо кастрюлю!

Суп Шурка варил сам. Дело простое: насыпал в кипящую воду пшена, сушеного картофеля, щепотку соли — и пусть себе варится. Печурка была маленькая: еле примостились на ней кастрюлька и чайник. Пока вода грелась, Шурка скомандовал:

— Теперь давай уроки делать.

Сели за скрипучий маленький столик, тетради, учебники достали. Тетрадями трудно было назвать то, в чем они упражнялись по русскому языку, по арифметике: листочки желтой оберточной бумаги были сшиты по одному из краев черными нитками.

Вовка сидел за столом в пальтишке, он все не мог отогреться. Решив несколько примеров, отодвинул тетрадь. Прошептал:

— Шуренок, я есть хочу, мочи нет.

— Подождешь. Еще не кипит.

Вовка огорченно вздохнул. Он взял ложку, нетерпеливо стал чертить ею по крышке стола.

Наконец вода закипела, Шурка заправил суп.

— Не могу больше ждать, — чуть не хныкал Вовка.

— Что ты ноешь? Не сварилось еще.

Мама молчала, продолжала вязать носок, смахивая незаметно для детей слезу.

Шурка достал три алюминиевые миски. Вовка уже убрал со стола учебники, тетради, сидел в нетерпении с ложкой, сжимая напряженно ее в кулачке. Первую миску с супом Шурка поставил маме, присевшей к столу. Она отодвинула ее Вовке, который, не отрываясь, смотрел голодными глазами на варево. Но он пересилил себя, решительно двигая миску к маме.

— Мам, ешь сама. Мне вон Шуренок уже наливает.

Ночной налет

Ночью мороз усилился, стекла маленьких оконец сплошь покрыл густой иней.

Печурка давно остыла: щепки кончились еще днем. Даже чай к ужину не могли согреть: пили его чуть теплым, с кусочком хлеба. Вовка забрался к матери на кровать, накрылся байковым одеялом и, закрыв глаза, проговорил:

— Дома у нас и без дров тепло было…

Шурке не спалось. Он раскрыл, присев за столик, тетрадь (тоже самодельную), на обложке которой было написано: «Рисунки Александра Игнатьева, ученика 5-го класса Сталинградской школы № 50». Достал из кармана четыре цветных карандаша, более чем до половины уже источенных. Принялся рисовать при тусклом освещении светильника, сделанного из гильзы патрона крупнокалиберного пулемета. Шурка любил рисовать, бумагу он доставал на аэродроме у техников, в нее завернуты были приходившие приборы для оснащения самолетов. Вот на листе его рука набросала большой пятиэтажный дом, кусочек набережной. Здесь они жили. Закрыв глаза, он, напрягая воображение, поднялся по широкой лестнице на третий этаж, вошел в квартиру. Услышал голос отца:

— Шурик, вставай. А то я один уйду.

Он тут же вскакивает, одевается, берет удочку, вместе с отцом спускается к Волге. Утро знобкое. Вельветовая курточка совсем не греет. Он дрожит. Хочет сказать отцу, что замерз. Но рот никак не раскрывается. Он силится.

— Па-а-па! — вскрикивает, наконец, Шурка и… просыпается.

«Надо же… Так быстро заснул за столом», — удивляется он.

Ежится от холода. «Пойду лягу под одеяло», — с этой мыслью бредет к скамейке, которая, хоть и не широка, но была его местом для ночлега. Он посмотрел на кровать: Вовка поджал ноги к самому подбородку, спрятал голову под подушку. Маме тоже было зябко: она согнулась под легким одеялом.

«Чем-то печку надо протопить», — засела ему в голову думка. Он оделся, решительно шагнул к двери. Стояла лунная ночь. В поселке было тихо, лишь с аэродрома глухо доносился гул. На этот гул он и пошел. Снег хрустко скрипел под ботинками, мороз колко щипал лицо. Впереди под лунным светом четко замаячили черные кресты кладбища. С братишкой ходили они через него десятки раз без всякой боязни. Но то было днем. Сейчас же Шурке стало страшно. Ему казалось по мере приближения, что большой крест шатается под лунным светом, как в повести Гоголя «Страшная месть»…

Но тут пронзительно завыла сирена на аэродроме. Шурка вздрогнул. Небо прорезали яркие лучи прожекторов. Он остановился и стал следить за лучами, которые, как длинные шпаги, скрещивались, а то и расходились в разные стороны, гасли и снова вспыхивали. Но вот они заметались, затем собрались в пучок, высветив в небе самолет. Открыли огонь зенитные орудия. Снаряды разрывались почти рядом с самолетом. То, что это был фашистский, не вызвало в душе Шурки сомнений, причем, когда он услышал воющий гул, определил, что это «юнкерс». Тут самолет накренился на левое крыло, стремительно пошел вниз, исчез из лучей прожекторов…

— Есть! Сбили! Сбили! — захлопал рукавицами Шурка.

Но это был маневр вражеского летчика. Один за другим взлетали наши истребители. «Юнкерс» попал вновь в лучи прожекторов… Он уже был на подлете к аэродрому, чтобы сбросить бомбы. Опять ударили зенитки. Самолет вспыхнул, осветив ярким светом пламени село и аэродром, пронзительно ревя моторами, круто пошел вниз, оставляя шлейф дыма. Но все-таки фашистский летчик успел сбросить бомбы. Рвались они совсем недалеко от места, где был Шурка, упавший в снег за могильным холмиком. Визжали осколки над ним. А затем наступила тишь.

Шурка хотел было встать, но тут раздался взрыв, от которого тряхнуло землю под ним. Это взорвался упавший самолет. Шурка поднялся, отряхивал снег. Посмотрел в сторону аэродрома. Там, как раз над мастерскими, заплясали яркие огоньки. Он сорвался с места и помчался к мастерским. В голове стучала мысль: «Там ведь отремонтированный вчера самолет». Мальчишка проворно вскарабкался на крышу ангара, прикрывая лицо руками, стал ногами отгребать и толкать снег на огонь, вырывающийся из небольшой дыры. Послышался топот ног бегущих к ангару людей. Неожиданно громкий окрик:

— А ну слазь!

Шурка скатился с крыши прямо в глубокий сугроб. Он слышал, как со скрипом распахнулись двери ангара, и тот же голос (теперь он узнал, что этот голос дяди Васи), что крикнул на него, тревожно произнес:

— Зажигалка!

Когда Шурка подбежал к воротам, увидел в глубине ангара яркую струю огня, бьющую вверх. Дядя Вася набросил на зажигательную бомбу свою шинель, наступила темень.

Только в крыше вокруг прожженного отверстия, куда он сбрасывал снег, тлели обуглившиеся доски. Но вот огонь снова, прожигая шинель, вырвался наружу.

— Песок давайте! — крикнул дядя Вася.

Четверо красноармейцев притащили тяжелый ящик с песком, подняли и перевернули на бомбу, та сразу потухла.

— Вот и все, — сказал дядя Вася устало — Всего-то и потерь: шинель. А ты как на крыше оказался, пацан? — спросил он Шурку.

Тот ответил, что дома холодно, вот и пришел хоть щепок каких набрать.

— Захотел согреться, попал прямо на огонь, — улыбнулся дядя Вася. — Пошли со мной.

Остановились около нового сарая.

— Ты тут постой, — сказал дядя Вася, открыл дверь, вошел внутрь.

Полетели из сарая обрезки досок. Шурка их собрал целую вязанку, поблагодарил старшину, бодро зашагал домой… Всю дорогу он думал о том, как тихонько придет домой, мама с Вовкой проснутся и удивятся: как тепло в комнате.

Но они не спали. Мама повязывала голову платком, на ней были ватная куртка и сапоги. Собиралась на дежурство в госпиталь. Вовка, закутавшись в одеяло, сидел на кровати.

— Ты почему ушел самовольно? — встретила она Шурку. — Ушел-то в самую бомбежку!

— Какая бомбежка? Всего-то один самолет прилетел. Его тут же и сбили.

Ему так хотелось рассказать о зажигательной бомбе, о том, что и он тушил ее, но лишь радостно произнес:

— Зато во сколько дров принес!

Письмо отца

В полдень Шурка и Вовка всегда выходили встречать почтальона. Но очень часто девушка проходила мимо, разводя руками, как бы говоря: «Ничего, ребята, вам нет». Но третьего февраля она издали помахала им письмом.

Шурка тут же, на улице, развернул треугольник. Читал вслух.

«Здравствуйте, дорогие мои Шурик и Вова! Очень и очень хочется повидать вас. Мама пишет, что вы стали большими, особенно Шурик. Радует меня, что вы помогаете маме.

Дела у нас, в Сталинграде, идут хорошо. Еще немного — и последние фашисты будут уничтожены в нашем родном городе. Они окружены, и помощи им уже не дождаться. В бою после Нового года меня слегка зацепила пуля. Но вы не тревожьтесь. Зато фашистов мы тогда поколотили здорово. Не скучайте, помогайте маме и лучше учите уроки. До свидания, мои мальчишки. Крепко, крепко вас целую.

Ваш отец Александр Игнатьев.
Гвардейский привет передают вам мои товарищи по полку. Им очень понравились ваши рисунки».

— Бежим к маме в госпиталь, — сказал Шурка.

Госпиталь размещался в каменном одноэтажном здании. До войны это был сельский Дом культуры. Мама с тетей Полей, тоже медсестрой, прибивали над входом большой лозунг: на нем было написано красными буквами: «Да здравствуют героические защитники Сталинграда!»

— Мама! — закричали дети издали. — Папа письмо прислал!

Евгения Михайловна спрыгнула с табуретки и, выронив из рук молоток, побежала навстречу. Торопливо читала письмо, прижимая Шурку и Вовку к себе. Заплакала.

— Не надо, мам, — просил Шурка. — Ну, не плачь.

— Не буду, не буду, — улыбнулась она сквозь слезы. — Сегодня фашисты в Сталинграде сдались. Сейчас в госпитале будет митинг. Пойдемте со мной.

В большой палате госпиталя (раньше это был зрительный зал) было много раненых, они сидели на койках, на табуретках и даже на подоконниках.

— Подкрепление прибыло к нам, — весело встретили красноармейцы Шурку и Вовку.

— Какой же род войск? — нарочито серьезно спросил молоденький боец с перевязанной рукой.

— Да истребители же! Пилоты! — сказал другой, с забинтованной головой. — Это те истребители, которые за столом с ложкой, — улыбаясь, добавил.

Последние его слова потонули в смехе красноармейцев. Ребята стояли, смутившись, краснели аж уши.

— Идите сюда, хлопцы, — подозвал их к себе пожилой военный. — Вы не обижайтесь на них, шутят они.

Он положил руки на плечи ребят, громко и торжественно произнес:

— Товарищи! Вчера отгремели последние выстрелы в Сталинграде! Город весь разрушен, не осталось ни единого целого дома.

«Где же мы теперь будем жить?» — подумал Вовка и дернул брата за рукав. Но тот нахмурил брови и показал кулак.

— Ни крови своей, ни жизни не пожалеем мы за Родину нашу и за них вот, — оратор посмотрел на Шурку и Вовку. — За детей наших!

Затем слез с подоконника красноармеец, который шутя назвал ребят «истребителями», сказал:

— Я уничтожил десять немецких танков и не одну сотню фрицев. Пока жив, буду их бить. А проживу я еще долго назло Гитлеру. В танке я горел огнем, да вот не сгорел. И не сгорю, не сгорю до полной нашей победы над фашистами!

Его глаза из-под бинтов смотрели сурово и гневно. Шурке даже не верилось, что этот танкист несколько минут назад шутил и смеялся. Он с уважением смотрел на него, на орден Красного Знамени и орден Красной Звезды, привинченные к больничному халату танкиста.

После митинга в этой же палате был концерт. Выступали со сцены, заставленной койками. Звучали песни «Синий платочек», «Темная ночь» и довоенные, мирные: «На закате ходит парень», «Ой вы кони, вы кони стальные…». Громкий смех вызвала сценка изображения Гитлера. Красноармеец, весь забинтованный, на костылях, был очень похож на фюрера.

— Где моя армия? — визжал он. — Какой я дурак, что полез воевать против русских.

Потом зрители попросили выступить братьев. Вовка смело поднялся на сцену, спел песню о «Варяге». Шурка прочитал стихотворение Константина Симонова «Родина». Красноармейцы им дружно аплодировали.

На улице уже было темно, когда они с мамой возвращались домой. Вовка нес в руках банку мясных консервов. От имени раненых этот «приз» вручал им тот самый танкист.

— Это вам, хлопцы, за хорошее выступление. Сегодня праздник. А какой праздник без подарка.

…Шли в молчании. Шурка первый нарушил его:

— Мам, а когда мы в Сталинград поедем?

— Наверное, скоро.

— Вот я что придумал, — произнес задумчиво Вовка. — Давайте эту банку сохраним до папиного приезда. Он приедет, тогда и откроем.

— Давайте! — воскликнул Шурка. — Сохраним, мам?

— Если вы так решили, пусть будет по-вашему, — согласилась она, улыбнулась, притягивая к себе детей.

Отъезд

Евгения Михайловна ошиблась. День отъезда настал не скоро. В долгом ожидании прошел февраль, кончился март, а Игнатьевы всё жили в степном заволжском селе.

Стало тепло. Продуваемая ветрами степь быстро сохла. Шурка вопросительно поглядывал на мать, а Вовка нетерпеливо все спрашивал:

— Мам, ну когда же домой мы поедем? Говорила скоро…

— Потерпите еще немного, дети.

…Однажды, в первых числах апреля, к Игнатьевым прибежал Мишка Зюзин.

— Здравствуйте! — крикнул он, чуть ли не с порога. — Мы едем домой!

— На чем поедете? — поинтересовался Шурка.

— На машине. На попутной. Должна сейчас подойти. Мы уже вещи собрали. Ну, я побежал.

— Подожди! — остановил его Вовка. — Я с тобой пойду. Провожу.

Шурка тоже пошел смотреть, как будут уезжать Зюзины.

— Папа прислал с машиной посылку и письмо, — рассказывал Мишка дорогой. — Он теперь будет работать в Сталинграде, в каком-то продснабе. Хлеба белого прислал. Ну, знаете, какой до войны был? Вкусный-вкусный! Он написал, что наш дом сгорел. Жить пока будем не в самом Сталинграде, а в Бекетовке.

Около дома Зюзиных стояла полуторка. В кузове Мишкина мать, узлы и чемоданы.

— И где тебя нечистая носит? — закричала она, увидев сына. — Когда ты слушаться будешь? Ехать нужно, а он с дружками разгуливает.

Мишка стоял, виновато понурив голову, молчал. Шурка и Вовка спрятались за заляпанный, грязный радиатор машины. Зюзина продолжала бушевать:

— Чего ты этих оборванцев сюда привел? Сопрут еще что-нибудь!

Шурка вспыхнул и, сжав кулаки, вышел из-за радиатора.

— Мы не оборванцы и не воры, — сказал он, глядя прямо в недобрые глаза Зюзиной.

У Вовки от обидных слов выступили на глазах слезы, он дрожащим голоском проговорил:

— Вы злая и нехорошая…

— Пойдем, — сказал Шурка, беря за руку брата.

— Вот-вот, проваливайте отсюдова. Ишь, какие обидчивые. «Злая и нехорошая», — сгримасничала она. — Вот догоню щас, уши надеру!

— А пальто у меня не хуже, чем у Мишки, — сказал Вовка, оглядываясь на дом Зюзиных.

Шурка покосился на свой потертый ватник, вздохнул и ничего не сказал.

Огорченные пришли братья домой, сели за уроки. Вовка написал несколько предложений, закрыл тетрадь и заявил:

— Я больше ничего не хочу делать.

— Ты маме не говори…

— Ладно. Только хотел спросить у мамы, почему такая вредная у Мишки мать. Ведь вот наша мама совсем не такая. Она никогда не ругала Мишку. Вот почему, а?

Шурка задумался: «И правда, почему она такая? Все хорошие: папа, мама, тетя Поля, красноармейцы в госпитале, а она такая злая?». Он пожал плечами:

— Не знаю. Плохая — и все. Все люди работают, фронту помогают, а она дома сидит. Мама наша вон как устает. Санитаров в госпитале не хватает, приходит поздно, уходит рано. А Зюзиха так и не пошла работать в госпиталь.

— Я б таких в Сталинград не пускал, — сказал Вовка. — Приехала бы туда Зюзиха, а я бы спросил ее: «А что ты в тылу делала? Фронту ты помогала?» Она бы ответила: «Да я дома сидела». — «Ага, — сказал бы я. — Сидела? Ну вот и езжай отсюда».

— Я бы… я бы, — хмуро проговорил Шурка. И смолк. Затем разочарованно Вовке: — Ты вот остался, а они уехали.

Младший брат помолчал, вылез из стола, уверенно заявил:

— Ничего. И мы поедем. Я начну вещи собирать.

Он выдвинул из-под койки небольшой фанерный ящичек. В нем ребята хранили гильзы, были здесь и кусочки небьющегося самолетного стекла, медная проволока, шурупы, гвоздики. Сверху лежали самодельные тетради, несколько учебников.

Вовка смотрел на этот скарб, задумался.

— Ну, что ж ты вещи не собираешь? — засмеялся Шурка.

Расхохотался и Вовка. Из-за громкого смеха они не слышали, как вошла мама.

Она с ласковой улыбкой наблюдала за весельем детей. Затем спросила:

— Вы чего хохочете?

Братья мигом обернулись и с радостными выкриками: «Мама! Мама пришла!» — бросились к ней.

— Так над чем вы смеетесь? Расскажите мне, — попросила она, целуя детей.

— Знаешь, мам, — ответил Шурик, — Вовка хотел уложить свои вещи. Ящик раскрыл, а класть нечего. Вот мы и смеемся. Он уже хотел ложки и чашки уложить туда.

— Вот как? Чашки с ложками, сынок, нам еще вечером понадобятся. А после ужина можешь их укладывать. Завтра мы едем в Сталинград, — радостно улыбаясь, объявила она сыновьям.

— Ур-ра! Ур-ра! — закричали те. — Домой! Домой!

— Тише, тише, дети, — просила она, закрывая ладонями уши.

— А Зюзины сегодня уехали, — сообщил Вовка. — Мишка прибегал, воображал тут! У них отец в Сталинграде будет работать. Он за ними и машину прислал.

— Вот как?! — удивленно сказала мама, снимая ватник. — И наш папка тоже будет работать в Сталинграде. Он сегодня записку прислал с одним товарищем. Завтра мы поедем на военной машине.

— Что я тебе говорил, Шуренок?! — воскликнул Вовка. — Сказал: «Поедем» — вот и поедем. Папу скоро увидим. Увидим! Увидим! — запрыгал он по комнате.

Шурка и мама счастливо улыбались.

Волга

К Волге машина подъехала ночью. Вовка, сидевший вместе с Евгенией Михайловной в кабине, к этому времени уснул. Шурка не спал. Он сидел в кузове с группой красноармейцев, возвращавшихся из госпиталя. Именно по этой дороге летом сорок второго шли Игнатьевы из Сталинграда. Тогда было жарко, а нынче сыро и холодно.

Когда наступила ночь и вся степь погрузилась в темноту, Шурка спрятал лицо в воротник ватника и то прислушивался к разговорам красноармейцев, то думал о предстоящей встрече с отцом. Неожиданно машина остановилась.

— Опять, что ль, лужа? — спросил один из бойцов.

— Нет, браток, — сказал, выходя из кабины, шофер. — Это Волга.

Шурка вскочил, повернул лицо к реке. Машина стояла метрах в ста от берега, и в темноте он ничего не видел кроме парома, да и то потому, что на борту слабенько горел огонек фонаря «летучая мышь». Шурка выпрыгнул из кузова, подошел к кабине. Мама сидела, привалившись к спинке сиденья. Вовка спал, положив голову ей на колени.

— Мы уже приехали, мам, — шепотом сказал Шурка. — Только очень темно. Я пойду к парому.

С Волги в лицо дул холодный с сыростью ветерок, слышался плеск волн. Кто-то сказал в темноте:

— Так привыкли к светомаскировке, что до сих пор огонь не зажигаем.

— Ничего, не заблудишься, — ответил другой голос. — Без света оно спокойнее.

По смутно белеющему деревянному настилу Шурка прошел на паром, остановился у противоположного к берегу борта. Как он ни всматривался в густую темноту, так ничего и не увидел. А хотелось увидеть родной Сталинград. Вскоре началась погрузка. На паром с включенными подфарниками въехало несколько машин, в том числе ЗИС-5, на котором приехали Игнатьевы. Потом, гремя колесами, въезжали телеги. Затарахтел буксирный катер, паром дернулся и стал плавно отходить от берега. Шурка пошел к своей машине.

Евгения Михайловна сидела на подножке, куталась в платок — зябко.

— Мам, мы где сейчас? — донесся сонный голос Вовки из кабины.

— Плывем по Волге уже, соня, — ответил Шурка.

— Ну да, не обманывай, — Вовка высунул голову из кабины. — И правда плывем! Но ничего ж не видно.

— Скоро увидишь, мальчик, — грустно откликнулся кто-то в темноте. — Не на что смотреть-то теперь…

Когда паром причалил, ребята все равно ничего не увидели. Их город был погружен в полную темноту.

Сережка

Вовка спал бы, наверное, еще долго, если бы его не разбудил солнечный луч. Яркий и горячий, он заиграл на его лице. Приоткрыв глаза, ослепленный, быстро вскочил с кровати, с удивлением огляделся.

«Где я?» — спрашивал он себя, рассматривая большую полупустую комнату, где стояли две койки, стол, накрытый газетами, и три табуретки.

На койке, стоявшей у противоположной стены, лежал мамин ватник.

— Мама! — громко позвал Вовка.

Открылась дверь, и она вошла, улыбаясь, спросила:

— Выспался, мой малыш? Ты так крепко уснул, когда мы ехали от пристани сюда.

Вовка вспомнил, что на пристани их встретил шофер, передал привет от папы и сказал, что тот освободится, наверное, к утру. Затем они сели в «газик» с брезентовой крышей и поехали в Бекетовку.

— А Шуренок где?

— Он давно встал и пошел в магазин за хлебом, — ответила мама.

Вовка оделся, прошел через крохотную кухню в коридор, по ступенькам спустился во двор. Двор был небольшой, с несколькими деревьями. Стоял там и ветхий сарайчик. Вовка удержался от соблазна сейчас же обследовать его и, открыв калитку, оказался на улице.

Прямо около ворот стоял остов легковой автомашины серого цвета без мотора, без покрышек на колесных дисках. От сидений остались одни спиральные пружины. Но зато сохранился белый пластмассовый руль. За ним сидел мальчишка. Он с трудом пытался крутить руль, издавал урчащие звуки, подражал рокоту мотора.

Одет он был в серую не по росту шинель, порыжевшую шапку-ушанку. Увидев Вовку, замолчал, с любопытством уставился на незнакомца. Потом похлопал рукой по дверце машины, сказал:

— Это моя машина, понятно?

Вовка усмехнулся и небрежно ответил:

— Какая же это машина? Это развалина, кусок железа. Понятно?

— Я ее отремонтирую. В степи, знаешь, сколько есть поломанных машин?! От одной возьму то, от другой это. И все!

— А я ее затащу во двор и сам отремонтирую, — произнес Вовка.

— Кто ты такой? — хмурясь, сказал мальчишка, вылезая из машины.

Теперь Вовка увидел, что тот обут в большие коричневые сапоги с подковками.

— Тебе какое дело?

— Такое. Если ты утащишь мою машину, я тебе так надаю.

— Ха-ха! — откликнулся Вовка на угрозу, засовывая руки в карманы. — Да если я с тобой не справлюсь, Шурику скажу. Он тебе еще не так надает.

— Испугался я твоего Шурика. Да я его… — мальчишка достал из кармана шинели овальную рубчатую гранату. — Вот этой лимонкой как стукну, так от него одни кусочки останутся. Понял?

Вовка испуганно посмотрел на гранату, а мальчишка подбрасывал ее и ловил, как будто это был безобидный лимон.

— Гляди, а то взорвется, — предупредил Вовка, оглядываясь на калитку.

— Не взорвется, взрыватель у меня в кармане, — тут же достал желтую палочку с кольцом. — Вот он. Если кольцо выдернуть, тогда взорвется. Один тут недавно выдернул… Правда, без гранаты, так ему три пальца оторвало. А на соседней улице ребята хотели мину разрядить. Троих сразу наповал убило, а еще четверых покалечило.

— Ой-е-ей! — воскликнул Вовка. — Да что ж они, дураки, что ль, были? Разве можно мину разряжать?

— Почему дураки? Хорошие ребята были… А мину можно разрядить. Хочешь, покажу?

— Нет. Не хочу. Убьет еще.

— Эх ты! Испугался, — презрительно проговорил мальчишка, пряча гранату. — Наверное, из тыла вернулся? Крыса тыловая…

— Вот и не испугался. И не крыса я. Понятно? — обиделся Вовка.

Мальчишка молчал и носком сапога ковырял сырую землю.

— Ну и сапоги у тебя! — сказал с удивлением Вовка.

— Трофейные, — с гордостью сказал мальчишка. — Красноармейцы подарили.

— А у меня гильзы есть, — похвастался Вовка. — Винтовочные. И пистолетные есть. Хочешь посмотреть?

Мальчишка презрительно сплюнул.

— Чего их смотреть-то, гильзы твои? У меня патронов столько всяких! Их тут по степи, по окопам много валяется.

Глаза у Вовки загорелись:

— Далеко отсюда окопы?

— Нет, близко. Только там осторожно ходить надо: мины попадаются. Недавно собака бежала, зацепила проволочку и взорвалась. Я-то здесь все знаю.

— А мать не ругается, что ты ходишь туда?

— У меня нет матери. Умерла она. Как написали с фронта, что папка смертью храбрых погиб, так она сразу заболела и скоро умерла, — мальчишка шмыгнул носом и отвернул лицо к машине.

Только сейчас Вовка заметил, что мальчишка давно не подстригался.

— С кем же ты живешь?

— С дедушкой. Еще сестренка есть у меня, маленькая, пять лет ей. Светланкой зовут.

— А тебя как зовут?

— Меня Сергеем, Сережкой. Дразнят — Серьга-кочерга. За сапоги вот за эти. Они большие, и носы у них, вишь, как загнулись. Похожи на кочергу. Вот поэтому и дразнят. Мне же сапоги нравятся. Тепло в них в любую погоду. Летом босиком ходить буду.

В это время из переулка с сумкой в руке вышел Шурка. Рядом с ним шел Мишка Зюзин.

— Зюзя! — удивленно крикнул Вовка. — Откуда ты взялся?

Зюзя подошел, пожал Вовкину руку.

— Пойдешь с нами в школу? — спросил он. — Там всех собирают зачем-то.

Шурка отнес домой сумку с хлебом. Все ребята направились в школу.

— Я там и пообедаю, — сказал Сережка.

— Где же ты там будешь обедать? — спросил Шурка.

— Недалеко фабрика-кухня. В ней по талонам кормят.

— Такие талоны только нищим всем дают, — объяснил Мишка. — Мне отец рассказывал.

— Каким таким нищим? — насупился Сережка. — Что я, по-твоему, нищий? Да?

— Ну, не нищим, а очень нуждающимся, — поправился Мишка под тяжелым взглядом Сережки.

— Покажи талон, — попросил Вовка.

Сережка достал из кармана голубой клеенчатый кошелек, вытащил из него свернутый вчетверо талон. Он был похож на хлебную карточку.

Вместе с талоном из кошелька выпало несколько почтовых марок. Мишка поднял их, удивленно спросил:

— Откуда у тебя такие марки? Лермонтов, Дзержинский, Спартакиада, Шевченко. У меня таких нет. Продай, а?

— Не продаются. Сам собираю. У меня их уже пятьдесят три штуки.

Школа

Школа стояла на самой окраине, на пустыре, изрытом большими и маленькими воронками от бомб и снарядов. Здание было двухэтажное и наполовину разрушенное.

Ребята обошли развалины, остановились перед входом.

— Здесь немцы были, — рассказывал Сережка. — У них тут из каждого окна пулеметы торчали. Наши ночью подкрались и как грохнут по окнам гранатами!

В здании под ногами валялись осколки стекла, куски осыпавшейся штукатурки, потемневшие гильзы. Вовка поднял несколько.

— С канавкой. Немецкие, — сказал он. — У меня таких нет. — Сунул их в карман.

— В этом классе я учился, — показал рукой Сережка на распахнутую дверь.

Вся дверь была изрешечена пулями и осколками, но стеклянная дощечка с золотой надписью «2-й класс «Б» сохранилась. Вовка первым заглянул в класс.

— Пулемет! Настоящий пулемет! — восторженно закричал он и юркнул в помещение.

У окна на помосте, сбитом из разобранных парт, стоял немецкий крупнокалиберный пулемет. Вокруг него валялись звенья металлических лент с гильзами, помятые зеленые коробки из-под патронов, пустые плоские консервные банки и изодранная в клочья плащ-палатка.

Сережка пнул ногой каску, она со звоном отлетела в угол, закрутилась, как юла.

— Брось ты греметь, — поморщился Шурка.

— Пулемет испорченный, — сказал Сережка. — Я его уже смотрел.

У пулемета не было затвора, ствол слегка изогнут, смят осколками, но зато целы были упоры и ручки.

Вовка тотчас же схватился за ручки, вставил плечи в полукруглые обшитые мягкой кожей упоры и, прищурив левый глаз, закричал:

— По немецким оккупантам, прицел постоянный, квадрат сорок-пятьдесят — огонь! Огонь! Огонь!

— Вот бы починить его! — воскликнул Щурка.

— Его уже не починить, — сказал Сережка, садясь на подоконник. — Я спрашивал у красноармейцев, они сказали, чтобы я сдал его в металлолом.

— Жалко в металлолом, — задумчиво проговорил Шурка.

— Тележка из него получится хорошая, — сказал Мишка, поглаживая небольшие резиновые колеса. — Ствол со щитком отвинтить…

— Вот еще! — возмутился Вовка. — Я первый нашел, и нечего тут отвинчивать.

Сережка, высунув голову на улицу, объявил:

— Тетка какая-то пришла. Разговаривает с пацанами. Пошли туда.

Во дворе в кругу мальчиков и девочек стояла молодая невысокого роста девушка. На ней был зеленый ватник, на голове — шапка с красной звездочкой. Из-под расстегнутого ватника виднелись на гимнастерке две медали и орден Красной Звезды.

— Это Лариса Михайловна, — вполголоса сообщил Сережка. — Калинкина. Я ее знаю. Учительница наша. Санитаркой на фронте была.

Лариса Михайловна узнала Сережку, улыбнулась ему и спросила:

— Сережа, ты так с дедушкой и живешь? Не болеет Василий Иванович?

— Да ничего, — ответил Сережка. — А зачем вы нас собрали?

— Переписать хочу всех. Снова учиться будем. Школу нам за лето подремонтируют.

— А разбитую половину тоже будут строить? — поинтересовался Вовка.

— Нет, пока не будут, — ответила Лариса Михайловна. — Заводы надо поднимать в первую очередь. Одни заводы должны быстро начать выпускать металл, другие — из металла делать танки, пушки и другое оружие. В этом наша главная помощь фронту.

Когда все ребята пошли по домам, Шурка отвел в сторонку Сережку, Вовку и Мишку и спросил:

— Поняли, что нам нужно делать, чтобы поскорей победить фашистов? — и, не дожидаясь ответа, объявил: — Собирать металлолом надо. Понятно?

— Чего его собирать? — возразил Вовка. — Вон сколько его валяется. Бери и делай.

— А кто же его брать будет? — спросил Шурка. — Сталевару сталь варить нужно, а не железки бегать собирать по городу.

Мишка тут же предложил:

— Давайте на целый танк насобираем. Вот будет здорово! А когда его построят, чтобы наши фамилии написали на башне.

Пирожок

Из школы Сережка пошел на фабрику-кухню. Она помещалась в подвале сгоревшей столовой.

— Что сегодня дают? — спросил он, заглядывая в раздаточное окошко.

— Котлеты жареные, — насмешливо проговорил мальчишка лет десяти, стоявший самым последним.

Сережка обернулся и узнал своего одноклассника Кольку Савенкова.

— Здорово, Сова. Чем это так вкусно пахнет, а? — спросил Сережка.

— Это суп пшенный и пирожки с капустой. Во наедимся! — усмехаясь, провел ладонью по шее Сова.

Но Сережка, как всегда, не наелся. Чашки супа с тонким ломтиком хлеба мало. Пирожок он не стал есть, только понюхал, да два раза лизнул его поджаренный бочок и бережно положил в карман шинели для сестренки. Размахивая шапкой, он направился домой, но тут его окликнул Сова.

— Ты чего?

— Да, знаешь, шамать хочется. Не наелся. Пойдем на базар потолкаемся. Может, сшибем чего, а?

— Не-е, — помотал головой Сережка, — мне домой надо.

— Ну, как хочешь, — разочарованно сказал Сова. — А то я недавно там целого леща сушеного нашел на прилавке.

Сережка недоверчиво улыбнулся.

— Нашел… Утащил небось…

— Ну и утащил, — признался Сова. — А ты бы удержался? У тетки этих лещей целый мешок был.

— Воровство это, — сказал Сережка.

Сова сдвинул на глаза кепку, озадаченно почесал затылок и неуверенно проговорил:

— Ну, уж и воровство. Рыбку одну…

— Все равно воровство.

— И пускай, — небрежно махнул рукой Сова. — Если бы я у бедной какой тетки утащил. Знаешь, она какая толстенная! Пойдем?

— Нет. А вот твоя мать узнает, выпорет. Ты лучше завтра приходи в школу металлолом на танк собирать. Придешь?

— Не знаю. Захочется, так приду.

По дороге домой Сережка перебирал в памяти события сегодняшнего утра. Он улыбнулся, когда вспомнил новых друзей — Вовку, Шурку, Мишку, весело засвистел и сунул руки в карманы. Но в правом кармане рука натолкнулась на пирожок, и он сразу перестал свистеть, стал грустным. Брови озабоченно сдвинулись. «Сварил дедушка суп или нет? Если не сварил, значит, Светланка голодная, — беспокойно думал он, ускоряя шаги. — Дров я ему приготовил, воды принес…»

Светланка сидела у ворот на скамейке и баюкала самодельную куклу. Куклу эту ей вырезал он из обыкновенной палки. Но разрисованная, с приклеенными волосами из мочалки, она очень нравилась Светланке. Увидев приближающегося брага, она радостно замахала руками и побежала навстречу.

— Сережа! — закричала она. — Я тебя жду, жду!

Он подхватил на руки легкую, как пушинка, сестренку и сказал:

— Я тебе гостинчик принес. Вот, — протянул ей румяный пирожок.

— Ой, какой вкусный! — воскликнула Светланка, с жадностью кусая пирожок. — Я так кушать хочу!

— Суп дедушка варил?

— Нет, — помотала головой Светланка. — Дедушка воду разлил. Принести не может. Ножки болят.

Василий Иванович, Сережкин дедушка, сидел на крыльце ветхого деревянного дома с покосившейся крышей и задумчиво вертел в руках развернутое письмо. Он был в старых подшитых валенках и в старом овчинном полушубке. Шапка с вытершимся мехом лежала рядом.

— От кого письмо, деда? — спросил Сережка.

Василий Иванович поднял голову. В его голубых глазах, почти таких же, как у Сережки и Светланки, но только чуть выцветших, засветился теплый огонек. Он пригладил на голове редкие седые волосы и негромко сказал:

— Опять же от них.

Внуки сели у ног дедушки. Василий Иванович опять погладил свои волосы, виновато поморгал глазами, отчего сморщилось все его сухонькое лицо, и стал рассказывать:

— Видишь, дело-то какое, внучек. Совсем уж хворый я. И скажи ведь, привязалась хвороба не вовремя. Такие вы оба малые еще.

— Ну, деда, какой же я малый? — не согласился Сережка.

Василий Иванович вздохнул и свернул письмо.

— Из исполкому письмо, — сказал он, помедлил и пояснил: — Предлагают они из-за хворобы моей определить меня в инвалидный дом, а вас отдать в детский дом. Вот, — Василий Иванович вздохнул и торопливо добавил: — Только я от вас никуда не пойду. И в детский дом вас не отдам.

— Правильно, деда! — горячо отозвался Сережка. — Какой же ты инвалид? Ты еще ого! А что ноги болят, так я и сам могу все делать. Ты сиди и отдыхай. Вот я сейчас вам суп сварю.

Он вскочил и побежал в дом. Оттуда выбежал с пустым ведром и помчался в глубину двора к колодцу.

Встреча

Разгрузка барж закончилась только к утру. Александр Васильевич поднялся на крутой берег и с высоты еще раз посмотрел на Волгу. Громадная самоходная баржа, освобожденная от груза, с прощальными гудками отчаливала от временной пристани. Вдоль узкой прибрежной полосы стояли десятки новых тяжеловесных станков, упакованных в большие деревянные ящики.

Александр Васильевич достал из кармана шинели платок, вытер им потное лицо и руки.

Мимо него молча проходили рабочие. Всю ночь он вместе с ними разгружал оборудование для завода.

— Товарищ Иванов! — окликнул он проходившего мимо мастера восстановительного участка.

— Слушаю вас, товарищ Игнатьев, — тот остановился, разгладил седые усы, достал кисет с табаком. — Закуривайте.

— С удовольствием бы, да не могу. Легкое немец продырявил. Побаливает еще грудь.

— Так что же вы надрывались с нами?

— А вы? Вам ведь шестьдесят два года!

— Да что же делать. Война. Завод поднимать надо.

— Да. Завод надо поднимать, — задумчиво повторил Александр Васильевич и попросил: — Петр Анисимович, пожалуйста, передайте распоряжение, чтобы рабочим сейчас выдали дополнительно по банке мясных консервов. Зюзину передайте. А я отлучусь. Семья, понимаете, вчера вечером вернулась из эвакуации.

— Поезжайте, поезжайте, Александр Васильевич, — Петр Анисимович раскурил самокрутку. — Эка, счастье-то у вас какое.

…Братья сидели на скамейке около своего дома и разглядывали найденные Вовкой в школе немецкие гильзы, когда из-за угла переулка появился высокий военный в офицерской шинели.

Шурка мельком глянул на него и замер. Но через секунду он с громким криком: «Папка!» — вскочил и, роняя под ноги гильзы, бросился к отцу.

— Папочка! — вслед ему жалобно вскрикнул Вовка и, спотыкаясь, помчался за братом.

Они повисли у отца на плечах и, перебивая друг друга, пытались рассказать ему сразу обо всем, что они пережили и узнали за время разлуки с ним.

Отец прижимал к себе детей, целовал их и говорил радостно:

— Вот вы какие большие стали. А мама где?

— Дома она, дома! — громко кричал Вовка.

Евгения Михайловна сама уже бежала навстречу, услышав крики детей.

Ждал Шурка с нетерпением встречи с отцом. И теперь, наконец, встретившись с ним, никак не мог поверить в свое счастье. Даже когда вся семья Игнатьевых сидела дома за столом, Шурка украдкой дотрагивался до большой огрубевшей руки отца, желая еще и еще раз убедиться, что все это не сон, что все это на самом деле.

Вовка, глотая горячий картофельный суп, спросил:

— Папа, а ты больше не пойдешь на войну?

Шурка вздрогнул от неожиданного вопроса, с беспокойством стал ждать ответа отца. Краешком глаза он видел, как перестала есть и насторожилась мать.

— Нет, сынок, наверное, не пойду, — ответил Александр Васильевич, отодвигая пустую чашку. Шурка увидел, как озабоченно сошлись его брови: — Приказ мне, сынок, партия дала — завод восстанавливать, да и врачи не пускают меня на фронт. Какой обед богатый, — заметил он, принимая тарелку, поданную женой, — картошка с мясными консервами.

Евгения Михайловна смущенно улыбнулась и сказала:

— Эти консервы ребятам в госпитале подарили за выступление перед ранеными. Они решили сберечь банку до твоего приезда.

Отец притянул Шурку и Вовку к своей груди, сказал:

— Хорошие у нас ребята. Правда, мать?

— Правда, Саша, — тихо ответила та.

После обеда Александр Васильевич развязал свой военный вещевой мешок, достал из него трофейный фонарик и настоящую кобуру от пистолета из желтой кожи.

— Это тебе, Шурик, — сказал он и протянул ему фонарик. — А это тебе, Вова, кобура. В ней я носил свой пистолет.

— Вот спасибо, папка! — обрадованно воскликнул Вовка и тут же прицепил кобуру к своему ремешку. — Я пистолет из доски вырежу, покрашу — будет как настоящий.

Шурка включил фонарик и прищурился от яркого света сильной лампочки под увеличительным стеклом.

— Где ты его достал, пап? — спросил Шурка.

— В немецком окопе нашел.

— Фашист какой-нибудь носил, — сказал Шурка, наводя луч фонаря в дальний и темный угол комнаты.

Зюзины

Мишка коллекционировал почтовые марки. В одном альбоме у него были советские марки, в другом — иностранные.

Он мог подолгу рассматривать их. В эти часы он представлял себя путешественником: то бродил по Москве, по Ленинграду, то купался в Черном море, а то шагал с караваном верблюдов по аравийским пескам. Он «побывал» во всех уголках земного шара, знал много зверей и птиц, населяющих мир. Среди австралийских марок были у него марки с изображением кенгуру, птицы коокибурри, издающей звуки, похожие на человеческий смех; на ярких африканских марках — слоны и жирафы, страусы и крокодилы.

Но самыми дорогими для него были советские марки из серии «Великая Отечественная война». Редко кому из товарищей показывал Мишка свои альбомы. На улицу он их не носил, а домой мать никого не разрешала водить. «Какая от них польза?» — говорила она о Мишкиных товарищах. Прямо из школы Мишка пошел домой. Во дворе мать развешивала на веревке мокрое белье. Мишка незаметно проскользнул в дом, разделся и достал с этажерки свои альбомы. Рассматривая небольшую цветную марку, Мишка мысленно мчался по снежным подмосковным полям на замечательном коне с кавалеристами генерала Доватора, в бурке, в кубанке, стальным клинком рубил фашистов. «Если бы я воевал, то у меня еще больше бы было орденов», — с завистью думал Мишка, вспоминая Ларису Михайловну.

Взгляд его скользнул на соседнюю зеленую марку. «А лучше бы в окопе с панфиловцами бросать гранаты под немецкие танки». Но он-то уж обязательно остался живым. Один из всех. Так, немного бы оглушило его, поцарапало бы осколками — и все. Рядом — пробитое красное знамя. Он приходит в себя, когда седой генерал со слезами на глазах произносит над ним речь: «Спи спокойно, юный герой. Родина никогда не забудет твой подвиг!» Мишка со стоном открывает глаза. Все изумлены, радостно кричат. Осторожно сажают его в танк. И танк мчится в Москву. (Обязательно в танке, а то по дороге под бомбежку еще попадешь и погибнешь ни за что ни про что.)

А потом… потом на нем новенькая командирская форма со скрипучими ремнями… Кремль, Михаил Иванович Калинин под аплодисменты привинчивает ему на гимнастерку Золотую Звезду и орден Ленина. Пожимает Мишке руку и вдруг, схватившись рукой за бородку, говорит: «Постойте, постойте, вспомнил (эка, память какая стала) — тут в моем столе еще три твоих ордена. Еще раньше хотели тебя наградить, да занят ты был очень, все время воевал. Получай». И вручает Мишке еще орден Красного Знамени и два ордена Красной Звезды.

Мишка мечтал. Он уже и самолеты немецкие таранил вместе с Талалихиным, и партизанил с Шурой Чекалиным, когда к дому подъехала грузовая машина. Он выскочил на крыльцо, увидел вылезающего из кабины отца и вприпрыжку побежал к нему. В отцовских глазах Мишка, к своему удивлению, заметил вместо обычной радости — испуг и растерянность.

— Ты что, пап?

— А ты, ты зачем прибежал? Раздетый? Простудишься. Заболеешь, — хрипловатый голос отца, вначале чуть взволнованный, снова стал спокойным, уверенным. — Нет, нет, Мишук, давай домой. Я сейчас приду, — он похлопал сына по плечу и легонько подтолкнул в спину.

В окошко Мишка видел, как его отец с шофером, сгибаясь под тяжестью, перенесли в сарай три деревянных ящика. Следом за ними с мешком на спине просеменила мать. В сарае они пробыли недолго. Все трое зашли в дом. Мать, улыбающаяся (что с ней бывало нечасто), внесла в комнату и поставила на стол две большие банки мясной тушенки и буханку хлеба.

— Открой баночки, Миша. Сейчас обедать будем, — сказала она.

Скоро они сидели за столом и ели горячее вкусное мясо. Отец достал из кармана шинели плоский флакон и вылил его содержимое в два граненых стакана.

— Чистый, — предупредил отец шофера, — выдержишь?

— Выдержу, Петрович, — весело ответил тот и потер на своих впалых щеках густую серебристую щетину.

— Ну, за победу! — Зюзин в два больших глотка выпил спирт, судорожно передохнул и запихал в рот большой кусок мяса.

Шофер захмелел быстро и стал собираться.

— Спасибо, Петрович. Спас ты меня. Эка отвалил сколько.

— Ну-ну, чего там, — рдел от благодарности Зюзин.

Мишка смотрел на пожилого, очень худого шофера, с гордостью думал о своем таком добром и справедливом отце. Старший Зюзин, сложив на груди свои громадные руки, говорил:

— Мы еще и не так жить будем. Зря, что ли, мы воевали, кровь проливали?! Два раза меня ранило. Когда шибануло по башке, думал, все, крышка. Ан нет, выкарабкался. Решил я: нет, теперь буду жить, хорошо буду жить, потому как имею право! Завоевал!

— Верно, Петрович, — согласно кивал головой шофер. — Очень верно.

Когда шофер уехал, Зюзин достал еще один флакон со спиртом и сказал:

— Неси, мать, мешок сюда, — и, подмигнув Мишке, добавил: — Мы с сыном гулять будем.

Она принесла мешок и стала вынимать из него и класть на стол такую вкусную еду, какую Мишка не всегда видел даже до войны. С изумлением смотрел Мишка на большой коричневый круг колбасы, на желтый ноздреватый голландский сыр, на сливочное масло, на красную кетовую икру. Мать положила на стол еще копченую селедку и буханку белого хлеба.

— Хватит, — сказала она. — Пойду закрою двери.

— Ну, Мишук, ешь, поправляйся, — добродушно улыбался отец, — а я еще выпью.

Мишка ел, поочередно кусая колбасу, сыр, черпал ложечкой икру, желудок его был давно переполнен, а он все ел и ел. Расстегнул на брюках ремень, облегченно вздохнул и спросил:

— Где ты столько всего достал, пап?

Отец на секунду задумался, потом улыбнулся, хлопнул Мишку большой ладонью по спине:

— Это, Мишук, мне положено. От государства. Вот ты учишься в школе. Уже пятый класс закончил. Знаешь ли ты, в какое время мы живем, а? Какое у нас общество? — Он выпил четверть стакана спирта, зачерпнул полную ложку красной икры, положил сверху кусок масла и все это отправил в рот: прожевал, проглотил, почмокал губами. — Хорошо! Так вот мы, сын, живем при социализме. А при социализме как живут? — Зюзин заметно пьянел. — От каждого по способности, каждому по его труду. Понял? Отец твой — начальник. Ему и положено больше, потому как он больше пользы приносит.

— Только ты, сынок, на улице не рассказывай, — вставила мать. — Люди того не понимают, что отец для них же много делает, — она вздохнула. — Люди завистливые, жадные, — помолчала и, счистив с ломтика сыра воск, сказала мужу с укоризной: — Много ты шоферу дал-то. Десять банок, не стоит того.

— Ничего, он еще пригодится. Так где ты сегодня бывал, Мишук? В школе?

— Ага, в школу с Игнатьевыми ходили. Она разбитая вся, — ответил Мишка.

— Игнатьевы? — удивленно поднял брови Зюзин. — Это какие же Игнатьевы? Отец-то у них где? Кто он?

— Здесь где-то работает. Где — не знаю, — ответил Мишка.

Зюзин задумчиво потер подбородок.

— Интересно, интересно… Может быть, вполне может быть. Ты с ними дружишь? Ты их к нам как-нибудь приведи. Наверное, хорошие ребята?

— Какие уж там хорошие, — раздраженно пробурчала мать. — Попрошайки.

Зюзин вылил остатки спирта в стакан и сказал:

— Ты знаешь, кто такой Игнатьев? Это же парторг завода. Водись, Мишук, с этими ребятами, водись. Большой человек их отец, если, конечно, это их отец.

— Господи, — испуганно всплеснула руками мать, — неужто его это дети? Я-то их оборванцами ругала…

— Ну и дура, — зло бросил Зюзин, пьяно скосив глаза.

На поле боя

Шурка встал рано. В окнах только еще начинало синеть. Отца уже не было. Мать при свете лампы на кухне в тазике мыла посуду.

— Папа уже ушел, да? Мне тоже надо пораньше, — заторопился Шурка.

Он быстро оделся. Достал из-под подушки фонарик, включил его, направил луч на Вовку. Тот во сне поморщился, почмокал губами, отвернулся к стене.

«Пусть спит, — подумал Шурка, — без него обойдусь».

Пока Шурка добрался до школы, стало совсем светло. Из окна класса, в котором стоял пулемет, доносился глухой металлический стук. Шурка вошел в полутемный коридор. «Кто это там стучит?» — подумал он, открывая двери. Сережка наставлял куда-то под пулемет тонкую железку и бил по ней молотком.

— Здравствуй! — громко сказал Шурка.

Сережка вздрогнул, резко обернулся.

— Это ты, — облегченно проговорил он. — А я, знаешь, испугался даже. Тележку хочу отсоединить. Железо в чем возить будем?

— Давай вместе. Я для этого и пришел пораньше.

Затем подошли Мишка и Вовка. Шурка и Сережка уже привязывали проволокой железный ящик к пулеметной тележке. Позже появился Колька Сова.

— Эй ты, Соня! — обрадованно крикнул Сережка. — Давай вместе тележку покатим!

Ребята направились в степь. Она была покрыта ярко-зеленой сочной травкой. В чистом голубом небе трепетали жаворонки, на всю округу неслась их песня. Железа в степи было много. Рядом с дорогой, на самой дороге валялись крупные рваные осколки бомб и снарядов, немецкие каски, целые и исковерканные металлические ящики из-под мин, колесные диски, обрывки и целые мотки колючей проволоки, а дальше от извилистых окопов и до самого горизонта по всей степи маячили темные силуэты разбитых грузовых машин и бронетранспортеров.

— Эх, сколько их тут наколошматили! — воскликнул Вовка.

— Как же мы их собирать будем? — спросил Сережка.

— Мы их и не будем собирать, — ответил Шурка. — Мы их сосчитаем и запишем, где они стоят.

— Я вот что придумал, — сказал Вовка. — Давайте нарисуем карту. Такую, как у командиров. На ней нарисуем машины и все большие железяки.

— Молодец, Вовка! — хлопнул брата по плечу Шурка. — Здорово придумал. Мы потом пойдем на завод и спросим: «Вам нужно железо, чтобы пушки и танки делать?» На заводе скажут: «Очень нужно». Мы им эту карту и покажем.

Ребята принялись бросать в тележку осколки и разный железный хлам. От работы и яркого солнца стало жарко, они разделись, побросав одежду на землю.

Первую тележку наполнили быстро, Сережка с Колькой покатили ее в школу. Шурка, Вовка и Мишка стали считать разбитые и сожженные машины. Грузовых машин оказалось двадцать две, а бронетранспортеров — семь.

Шурка достал из кармана карандаш и на куске фанеры, найденном на дне окопа, стал набрасывать схему расположения машин.

Мишка пошел к одежде, оставленной далеко позади.

— Хлеб возьму в кармане, — сказал он Шурке.

Он достал из пальто хлеб и вдруг увидел под ногами, рядом с Сережкиной шинелью, голубой клеенчатый кошелек.

«Марки ведь у него там, марки! — запрыгали мысли в Мишкиной голове. — Большая треугольная — Спартакиада, Лермонтов, Дзержинский…»

Мишка быстро нагнулся, схватил кошелек и запихнул его за пазуху. Настороженно оглянулся по сторонам: «Нет, никто не видел». Нарочито весело засвистел и направился назад.

— Хотите хлеба? — великодушно предложил он, подойдя к ребятам, разломил хлеб на три кусочка.

Шурка молча взял хлеб и сунул в рот, а Вовка бережно подержал свой кусочек, восхищенно протянул: «Белый».

— Хорошо получается, — похвалил Мишка, посмотрев Шуркину схему.

Вернулись с тележкой Сережка и Колька. Ребята снова начали бросать в тележку металлолом, не спеша продвигаясь вдоль окопа.

Дно окопа и бруствер были усыпаны потемневшими винтовочными и автоматными гильзами, нашими и немецкими. Попадались россыпи и целых патронов, которые Вовка жадно подбирал и набивал ими карманы.

— Вот это да! — изумленно цокал языком Вовка. — Вот где воевали!

Шурка нашел картонный патрон от ракетницы.

— Хотите, запустим сейчас? — предложил Сережка.

— Давай, — согласились все.

Острым осколком Сережка проковырял в гильзе отверстие и поставил ее на землю. Потом, разрядив несколько патронов, насыпал из пороха небольшую дорожку от гильзы.

— У кого спички есть? — спросил он.

— «Катюша» есть, — сказал Колька, доставая из кармана фитиль, камень и стальную пластинку.

«Катюшей» Сережка высек искру, подул на фитиль и сказал:

— Отойдите подальше.

Ребята отошли метров на двадцать, а Вовка даже спрятался в окоп и оттуда стал наблюдать за Сережкой.

Тот поджег фитилем пороховую дорожку и отскочил в сторону. Огонек быстро пробежал по дорожке, из гильзы со звонким хлопком взвилась в небо зеленая ракета. Ребята с восхищением смотрели в небо.

— Это что, — сказал Сережка, когда ракета сгорела, — ночью бы пустить. А сейчас светло. Не так красиво.

До обеда ребята привезли на школьный двор всего три тележки металла.

— Мало! — сказал Шурка, оценивающим взглядом окидывая кучку железа. — Пойдемте обедать, а после обеда соберемся у нас. Будем рисовать карту. — Он посмотрел на свои руки и пошел к воронке, наполненной талой водой.

Ребята пошли за ним.

Хлеб с маслом

Колька Сова наклонился над водой рядом с Сережкой.

— Обедать идем? — спросил он.

— Ага, — ответил Сережка, смывая с рук ржавчину. — Только рано. Я еще домой схожу.

Сова вздохнул.

— Хотел рассказать тебе… Про базар вчерашний.

— Опять утянул что-нибудь? — с насмешкой спросил Сережка.

Сова засмеялся и утвердительно кивнул головой.

— Оторвут тебе уши, как попадешься, вот увидишь.

Сова ухмыльнулся и прошептал:

— Сало вчера подвернулось. К тебе приходил, а тебя дома не было.

— Не стал бы я его есть. Понятно? — Сережка нахмурился и отодвинулся от товарища — Ну, пока, бывай, я пошел.

Домой шли вчетвером: Шурка, Вовка, Мишка и Сережка. Когда проходили мимо дома Зюзиных, Мишка вдруг предложил зайти к ним во двор.

— Пошли, — согласился Шурка и потянул за собой Сережку. — А мать твоя ругаться не будет?

— Нет, не будет, — заверил Мишка.

Мишкина мать на крыльце вытряхивала цветную дорожку. Увидев Шурку и Вовку, она приторно улыбнулась, притворно погрозила пальцем и пропела:

— Ах, озорники-озорники, приехали. Ну, проходите, проходите. Мишенька, угости друзей. Вместе, чай, в икуации-то были. — Она скрылась в доме, вскоре вернулась с двумя ломтями белого хлеба, намазанными сливочным маслом.

Шурка с Вовкой удивленно переглянулись.

— Кушайте, детки, берите.

Вовка с жадностью смотрел на хлеб. От нетерпения губы его шевелились. Он первый шагнул к Зюзихе, взял хлеб, тут же откусил большой кусок. Вспомнив, что нужно поблагодарить, он промычал что-то, кивнул головой, повернулся к Мишке и стал есть. Не нравилось Шурке это угощение. Не по себе было от притворно-ласковых пристальных глаз Мишкиной матери. Но очень хотелось есть. Помимо воли протянул руку, взял хлеб. Уголком глаз увидел, как, судорожно проглотив слюну, потупился Сережка. Обожгла мысль: «А Сережке-то не дает!». Стало стыдно. Растерянно поблагодарил и, еще не осмыслив до конца происходящего, услышал недобрый голос Зюзихи:

— А ты, милый, ступай, ступай. Погуляй там, погуляй.

Сережка понял, что эти слова обращены к нему, неуклюже повернулся и, понурив голову, ушел со двора на улицу.

Не донес Шурка до рта так вкусно пахнущий хлеб. Проводил он глазами грустную фигурку Сережки, резко повернулся к Мишке, сунул ему в руки хлеб и со злостью сказал, глядя в его все еще улыбающееся лицо:

— На! Сам ешь.

Шурка оглянулся на Вовку и быстро прошел в калитку.

— Чегой-тось с ним? — услышал он вдогонку удивленный голос Зюзихи.

Шурка догнал Сережку и молча пошел рядом с ним. И только около своего двора он остановился и сказал:

— Серега, Зюзиха эта очень вредная и жадная. Больше мы к ним никогда не пойдем. Пойдем ко мне порисуем? Ты любишь рисовать?

— Люблю. Только я не пойду. Мать ваша заругает.

— Эх, чудак ты! Да, знаешь, какая у нас мать!

— Нет. Все равно не пойду. Мне домой надо.

Когда Шурка ушел от Зюзиных, мать укоризненно покачала головой и осуждающе сказала:

— Гордый, дюже гордый. Прямо в мать весь. Давеча ходила к ним. И так с ей, и этак, а она ни в какую, ни в какую. Вместе, говорю, надо держаться, раз мужья вместе работают, она говорит: «Не понимаю, о чем это вы говорите, что значит вместе, что значит держаться?» Но вежливо, вежливо, что и говорить. Вот так, Миша. Ну и ладно. Может, муж-то ее понятливей, — она встряхнула еще раз дорожку и пошла в дом. На пороге обернулась, — а ты, деточка, кушай, кушай. Ты, видать, поумнее брата свово. Еще захочешь, скажи.

Вовке тоже хотелось уйти вслед за братом, но отказаться от белого хлеба с маслом, который он ел еще до войны, было выше его сил. Он стоял против Мишки и ел. Мишка тоже стал есть хлеб, который сунул ему в руки Шурка.

— Хочешь, я тебе марки свои покажу? — предложил Мишка.

— Покажи, — согласился Вовка.

Обеденный талон

Разноголосая шумливая очередь у раздаточного окошка фабрики-кухни разом притихла. Только боязливо-сочувственный шепот полз но очереди:

— Талон потерял. Талон пропал.

Все смотрели на мальчика в больших сапогах и серой шинели, стоявшего у окошка. Это был Сережка. Он растерянно оглядывался по сторонам и рылся во всех своих карманах.

— Так где твой талон, мальчик? — нетерпеливо повторила свой вопрос раздатчица.

— Нету, — выдавил Сережка упавшим голосом и отошел от окошка.

В сторонке под любопытными взглядами ребят Сережка еще раз вывернул карманы, но кошелька, в котором вместе с марками и денежной мелочью лежал талон, не было.

Наморщив лоб, он постоял в раздумье, потом оживился, надел шапку, вышел из подвала и побежал к школе.

Около собранного металлолома кошелька не оказалось. Сережка пошел в степь. Тщательно осмотрел место, где они собирали железки, но кошелек так и не нашел.

Вернувшись к фабрике-кухне, он не решился спуститься в подвал, сел на камень недалеко от входа.

Ему очень хотелось есть. Утром чуть свет ушел в школу без завтрака. Перед обедом забежал на минутку домой и тарелку каши с кусочком хлеба, оставленные ему дедушкой, отдал маленькой Светланке, рассчитывая поесть на фабрике-кухне.

Теперь он просто не знал, что делать. Дома есть было нечего.

Из подвала вышел Сова.

— Ну, не нашел? — спросил он.

Сережка покачал головой.

— А может, она так даст? — сказал Сова, садясь рядом.

— Не даст.

— Знаешь, что, — Сова положил Сережке руку на плечо, — пойдем к моей тетке на базар. Она там почти каждый день торгует. Я у нее выпрошу что-нибудь поесть.

— А она даст, тетка твоя?

— Даст! Я у нее самый любимый племянник, — Сова засмеялся и потянул Сережку за рукав.

На базаре

Хорошо знал и любил Колька Совенков шумный многолюдный базар, возникший вскоре после окончания боев на пустыре рядом с железной дорогой. Интересно было ему потолкаться среди людей, смотреть, что продают. Порой продавали такие интересные вещи, что он только чмокал от восхищения. То трофейный аккордеон, сверкающий никелем и перламутром, то карманные часы с музыкальным боем, то настоящие новенькие детские ботинки прямо на его ногу.

Тут же, рядом, ближе к станции, торговали продуктами: выставляли на прилавки молоко в больших бутылях, рыбу свежую, жареную, сушеную, капусту соленую, семечки подсолнечные; носили в сумках или за пазухой и предлагали осторожно неведомо как добытые целые буханки хлеба, круги колбасы, банки мясных консервов; открыто предлагали водку и табак. Торговали с утра до вечера. И весь день на пустыре стоял ни на секунду не умолкающий шум голосов.

Никакой тетки на базаре у Кольки не было. Но раздобыть еду ему иногда удавалось. Оставив Сережку дожидаться около скобяного ларька, он нырнул в толпу и вскоре вернулся радостный с небольшим куском жареной рыбы.

— Вот, бери, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

Сережка с жадностью принялся есть рыбу, а Колька, прислонившись к стене ларька, вертел головой направо и налево, разглядывая проходивших мимо и толпившихся почти рядом с ними людей. Сережка быстро съел рыбу и спросил:

— Дядька твой, наверное, рыбак, да?

Колька весело расхохотался и, положив руку на плечо Сережки, сказал:

— Обманул я тебя. Серьга. Нету у меня ни тетки, ни дядьки. Мать одна. И то ее дома нет. С поездом уехала.

Сережка недовольно крутнул головой, вытер рукавом губы и сказал сердито:

— Я так и думал, что ты врешь.

— Ну, так что? А если шамать хочется? Тут вон сколько еды. Раз продают, значит, лишняя она у них. Ты-то вот не продаешь?

— Ты-то, я-то, — все еще не сдавался Сережка. — Все равно нехорошо это.

— Пусть нехорошо, — махнул рукой Колька, — лишь бы вкусно было. Гляди, сколько здесь пацанов шныряет. Думаешь, они только еду ищут? — Он наклонился к Сережке и тихо сказал: — Барахло таскают и по карманам лазиют, понял? Звали меня дружить с ними, да я не хочу. Их ведь и в тюрьму посадить могут за это.

— Вот и тебя посадят.

Колька ухмыльнулся.

— Меня — нет. Морду набить могут. Так это лучше, чем с голоду пропадать.

— Ну, ты не пропадешь.

— Конечно, не пропаду, — согласился Колька и предложил: — Пошли. Еще чего-нибудь поищем.

Сережка молча последовал за ним. Колька ловко пробирался сквозь толпу вдоль деревянных рядов. Изредка останавливался, брал с прилавка то яйцо, то сушеную рыбку, нюхал, заглядывал под жабры и небрежно приценивался:

— Сколько просишь, а, тетка?

— А ну положь! — грозно кричала тетка. — Туда же еще, покупатель голопузый.

Колька обижался и огрызался:

— Ты не больно-то обзывайся. — Мстительно добавлял, чтобы слышали окружающие: — Рыбу-то тухлую продаешь, — поспешно отходил.

Сережка еле поспевал за товарищем.

Около горячих пирожков с требухой ребята остановились надолго. Румяные лоснящиеся пирожки в плетеной корзинке, стоявшей на табуретке, так вкусно пахли, что наголодавшиеся не могли уйти.

— Горяченькие с требухой, только с плиты, — бойко шумела круглолицая молодуха в облезлом плюшевом жакете. — Всего лишь десять рублей штука!

— Эх, были бы деньги, — вздохнул Сережка, — всю корзинку б забрал.

Колька толкнул товарища в бок и тихо проговорил:

— Смотри.

— Чего смотреть? — не понял Сережка.

— Вон на тех пацанов смотри, — показал Колька глазами на троих ребят, остановившихся за спиной торговки. — Сейчас гляди в оба. Это те самые…

Пирожки у торговки брали охотно, и она совала десятки то за пазуху, то в боковой карман жакета. Ребята, стоявшие сзади нее, внимательно наблюдали за ее действиями.

Самому старшему было лет двенадцать, младшему лет девять.

Старший остался стоять на месте, а двое других подошли к корзинке и, достав измятую десятирублевку, попросили:

— Выбери нам, тетя, самый поджаренный.

— Вот самый поджаренный, — быстро поддев вилкой пирожок, предложила торговка.

— Нет, не этот, поищи получше.

В это время третий, приблизившись к торговке сзади, быстро запустил руку в боковой карман жакета, тут же выдернул и, сжимая в кулаке комок ассигнаций, нырнул в толпу.

— А-а-ах, паразит! — яростно взвизгнула торговка, бросаясь за ним. Но его помощники будто нечаянно столкнули корзинку с табуретки и с криками «Пирожки, пирожки, тетя, упали!» принялись подбирать и совать за пазуху рассыпавшиеся пирожки. Торговка обернулась и в нерешительности остановилась.

Как по команде кинулись к корзинке Сережка и Колька. Всего несколько секунд потребовалось им, чтобы набрать полные руки пирожков и затеряться в толпе.

Никто не пытался их остановить. Может, потому, что все произошло очень быстро. А может быть, просто никто не захотел их останавливать. Скорее всего, так и было.

Потому что, убегая, Сережка слышал, как одна старая женщина сказала:

— Так ей, спекулянтке, и надо.

Остановились ребята только за станцией, около тупика, забитого сгоревшими вагонами. Залезли под вагон и здесь подсчитали свои трофеи. У Сережки оказалось шесть пирожков, у Кольки пять. Колька тут же все их и съел. Сережка два пирожка понес домой, запрятав их на груди под рубашкой.

Плюшевый медвежонок

Редко видели своего отца Шурка и Вовка. Александр Васильевич уходил на работу чуть свет и возвращался ночью. Иногда пропадал на заводе целыми сутками. Шурка и Вовка прожили в Сталинграде уже две недели, но так и не видели своего бывшего дома, да и города тоже не видели, потому что поселились на самой дальней окраине.

Однажды, проснувшись солнечным воскресным утром, братья увидели отца сидящим на койке с газетой в руке. Вовка толкнул Шурку и прошептал:

— Папка дома, гляди.

— Ага, — тихонько ответил Шурка, протирая глаза.

Александр Васильевич свернул газету, встал и, весело глядя на сыновей, бодро проговорил:

— Проснулась гвардия, — громко скомандовал: — Подъем!

Братья, радостно взвизгнув, мигом соскочили на пол. Отец объявил:

— Умываться, завтракать и — в город!

В вагоне пригородного поезда братья сели к окну, не отрываясь смотрели на проплывающие мимо руины и пепелища. Потом поезд прошел через сильно поредевшие пригородные сады, изрытые траншеями и воронками, снова вдоль пути потянулись разбитые дома, заводы, сожженные вагоны и паровозы.

Когда поезд подошел к станции Ельшанка, Вовка изумленно прошептал:

— Глядите, глядите, самолеты сбитые! Сколько их! Ой-е-ей! И с крестами, и со львами!

Вся площадь около станции была завалена свезенными со всего города сбитыми фашистскими самолетами.

Вперемешку громоздились фюзеляжи, крылья и разные обломки.

— Вон орел с когтями нарисован на самолете, — показал Шурка.

— А вон медвежья голова! — торжествующе воскликнул Вовка.

— Пап, а почему на них звери нарисованы? — спросил Шурка.

— Это они запугать нас хотели.

— Ха-ха, запугать, — зло протянул Вовка. — Вот так запугали.

— Целый зверинец, — сказал с усмешкой Александр Васильевич. — Вот этот ближний — «юнкерс» называется. У него на крыльях сирены есть. Как начнет пикировать, так они у него воют. Противно так воют.

— Мы слышали, пап, — тихо сказал Шурка.

— Да, вы слышали, — задумчиво проговорил Александр Васильевич.

На станции Сталинград-II Игнатьевы вышли из вагона. Здесь Вовке и Шурке пришлось изумиться: вдоль железной дороги под откосом насыпи стояли подбитые немецкие танки и бронетранспортеры.

— Что это их так много? — спросил Вовка.

— Здесь, сынок, всего было много: и самолетов, и танков, и фашистов, — вздохнув, ответил Александр Васильевич. — Скоро переплавлять их будем.

— Пап, давай пойдем к ним, — попросил Шурка.

— Подойдем, — согласился Александр Васильевич.

Вовка первый подбежал к серому громадному танку и с опаской потрогал широкие стальные гусеницы. Шурка быстро вскарабкался на башню и заглянул в открытый люк.

— Сдавайтесь, гады! — крикнул он.

— Шурик, ты только вниз не лазь, — предупредил Александр Васильевич. — Снаряды там могут быть. Мало ли что…

— Ладно, — разочарованно протянул Шурка, с любопытством разглядывая сиденья, рычаги управления, пушку.

— Пап, а он совсем негодный? — спросил Вовка.

— Совсем. Вот смотри, — отец показал в броне танка большую рваную пробоину.

— Эх ты! — Вовка восхищенно покрутил головой. — Вот это ему влепили!

— Папа, а здесь и наш подбитый, — Шурка сокрушенно покачал головой, спустился на землю и побежал между танками. Чуть в стороне от немецкой техники, прямо на развалинах кирпичного дома стоял советский тяжелый КВ.

Шурка погладил теплую броню, исцарапанную осколками и пулями, обошел вокруг и остановился у кормы танка. Крупным снарядом у него был разбит двигатель.

Подбежавший Вовка рассмотрел на закопченном орудийном стволе девять маленьких красных звездочек.

— Папа! — крикнул он подходившему отцу, — а почему на пушке звездочки нарисованы?

— Каждая звездочка обозначает уничтоженный немецкий танк, — пояснил Александр Васильевич.

Долго рассматривали ребята боевую машину. И только когда Александр Васильевич напомнил, что нужно идти дальше, и потянул их за руки, Вовка произнес:

— Ну и танк! Вот как бить фашистов нужно!

— Знаешь, Шурик, — сказал Вовка, — а может, на этом танке воевал тот танкист, который лежал у нас в госпитале? Помнишь?

— Конечно, может быть. Может, он и есть, — согласился Шурка — Храбрый такой. Орденов полно. — Шурка посмотрел по сторонам и вдруг остановился. — Я знаю теперь, где наш дом, — радостно объявил он. — Вон элеватор, а вон пожарка. По этой улице пойдем вниз, прямо к Волге — и будет он.

— Правильно, узнал, сынок, — похвалил Александр Васильевич.

— Да и я тоже узнал — сказал Вовка. — Чего тут не узнать? Элеватор и пожарку все знают.

Дальше шли молча. Улица была расчищена от завалов, но на каждом шагу попадались на асфальте мелкие и крупные воронки. Все дома на улице были сожжены и разрушены. Чем ближе подходили Игнатьевы к своему дому, тем грустнее становились их лица. Не расшевелил ребят даже обогнавший их тягач с большой пушкой.

Навстречу из-за угла вышла группа женщин с ломами и лопатами на плечах. Женщины прошли рядом, Шурка увидел усталые запыленные молодые и пожилые лица. На всех были затертые, засаленные ватники, на ногах — солдатские ботинки. Отражалось в их лицах что-то такое же родное, что и в мамином лице, когда она, смертельно уставшая, приходила из госпиталя. Дома своего Игнатьевы не узнали, хотя увидели его издалека. Да и как было им узнать его, когда вместо светлого большого дома они увидели четыре черные стены с пустыми развороченными глазницами окон. Остановились и долго удрученно молчали. Потом отец глубоко вздохнул, снял шапку и тихо проговорил:

— Вот и дом наш, дети.

Под стенами валялись кирпичи, гнутые железные балки, горелая жесть, помятые немецкие каски, снарядные гильзы.

— Пап, а что это? — как-то беспомощно вскрикнул Вовка, протягивая руку к стене дома. Тут же подбежал и нагнулся над искореженной железной койкой.

— Идите сюда! — позвал он.

Когда Шурка и отец подошли, сказал:

— Смотрите, это же мой мишка.

На коечной сетке лежал плюшевый медвежонок, чудом сохранившийся в огне. Это была старая Вовкина игрушка, видимо, выброшенная из окна взрывной волной. Он бережно взял своего медвежонка, прижал его к груди и вдруг заплакал. Как ни крепился Шурка, а слезы все же выступили и на его глазах, он, чтобы скрыть их, отвернулся к Волге.

Кошелек

Немецкие танки утром ворвались на улицу с двух сторон и плотным кольцом окружили дом. Сережка стоял на крыльце, от страха не мог сдвинуться с места. Башни танков повернулись и наставили на него стволы пушек.

«Сколько танков на меня одного! — с ужасом подумал Сережка. — За что?»

— А за то, — сказал немецкий офицер, высовываясь из люка башни, — что ты пирожки воровал, рыбу ворованную ел. И за то, что вчера с Совой съели Зюзины консервы. Было это?

— Было, — пролепетал Сережка.

— Ну, вот за это мы тебя и расстреляем. И пирожки, и рыба, и консервы — все это было наше, немецкое.

Совсем помертвел от страха Сережка. Жалко стало себя. Еще жальче было Светланку и дедушку.

— Я скажу Светланке и дедушке, пусть они уйдут. Они в доме, — сказал, запинаясь, Сережка. — А то вы и их убьете из пушки.

— Ничего, милай, — сказал вдруг офицер сладеньким голосом Зюзихи. — Ты ступай, ступай в дом. Погуляйте там с сестрой и дедом, погуляйте. Мы вас всех троих и расстреляем. Все вы пирожки и консервы ели. Ступай, милай, ступай.

Как услышал Сережка голос Зюзихи, так пропал страх. Злость появилась.

— Ну, стреляй, проклятая! — закричал Сережка. — Только в меня стреляй! Думаешь, боюсь тебя?

Страшно зарычали моторами, залязгали гусеницами, заворочали пушками вражеские ганки и залпом выпалили в Сережку.

…Сережка мучительно простонал во сне и открыл глаза. Быстро привстал на койке, выглянул в окно.

По темной пустынной улице, мигая красным огоньком, громыхая на ямах и кочках, удалялась грузовая машина.

— Фух ты! — облегченно вздохнул Сережка, откидываясь на подушку и закрывая глаза.

Но уснуть больше не смог. Сон не шел. Хотелось есть. Голодно жилось Сережке без талона. Никому дома не сказал он о своей беде: ни дедушке, ни Светланке. Стыдился Сережка самого себя, что в тот день, когда пропал талон, утащил он шесть пирожков у торговки на базаре. После этого долго отказывался идти с Совой на базар. Но позавчера пошел. Уговорил Колька.

— Мы не будем воровать. Мы попросим. Может, найдем чего, — сказал он.

Долго ходили ребята по базару, но ничего не нашли, просить обоим было стыдно.

— Пойдем на станцию. Там я недавно булку нашел, — предложил Колька.

Сережка вдруг схватил его за руку и тихо проговорил:

— Гляди, Зюзиха тут. Продает что-то, давай посмотрим.

Ребята остановились сзади в нескольких шагах от Зюзихи. У ее ног стояла камышовая корзина, прикрытая мешком.

К ней протолкался прихрамывающий молодой парень с двумя часами в руках.

— Что продаешь, тетка? — спросил он.

Мишкина мать негромко ему ответила, что-то показала на пальцах.

— Ого! — протянул парень, — да ладно, давай, — вытащил из кармана пачку денег, отсчитал несколько красных и протянул Зюзиной.

Та быстро схватила деньги, спрятала их за пазуху, достала из сумки банку консервов и сунула парню в руки.

— Сдачу давай, — потребовал парень.

Тут же в руках Зюзиной появился кошелек, из которого она вынула несколько трешниц и рублей. Кошелек был голубой, клеенчатый. Сережка замер.

— Мой кошелек это, — растерянно произнес он.

— Ой-е-ей! Как же он к ней попал? — поразился Колька.

— Мишка, — коротко сказал Сережка.

— Вот гад, а! А талон в кошельке ведь был, — вспомнил Колька. Сережка кивнул головой, наблюдая, как Зюзина прячет его кошелек, и сказал:

— Пойдем отсюда.

Друзья выбрались из толпы и побрели домой.

— Давай ему морду набьем, — предложил Колька.

— Не сладим мы с ним.

— Еще ребят подговорим.

— Мне его морда не нужна. Пусть талон отдаст. Ведь десять дней без обеда придется жить.

На полпути их догнала полуторка. Ребята оглянулись и увидели в кабине рядом с водителем Зюзину.

— Прицепимся? — предложил Колька.

— Давай, — согласился Сережка и, когда машина поравнялась с ними, прыгнул к заднему борту.

В кузов они не полезли, побоялись. Ехали, уцепившись за борт. Колька заглянул в кузов и увидел лежавшую на боку камышовую сумку Зюзиной. Из нее выкатились три банки тушенки. При каждом толчке машины банки все ближе и ближе подкатывались к заднему борту. Колька пригнулся и сквозь щель борта стал наблюдать за банками.

— Гляди сюда, — сказал он Сережке. — Еще чуть-чуть, и одна банка наша.

В ту же секунду на глубокой дорожной выбоине машину тряхнуло так сильно, что Сережка и Колька едва не попадали на землю. Но зато банка была уже рядом. Перегнувшись через борт, Колька схватил банку и спрыгнул на землю. Следом за ним спрыгнул и Сережка. Консервы съели у Сережки на летней кухне. Колька великодушно разрешил пригласить Светланку и отложить немного мяса дедушке.

— Надо было и те две банки забрать, — пожалел Колька. — Талон твой забрали, так пусть теперь расплачиваются. Еще надо ее подкараулить.

Все это случилось позавчера, а сегодня приснился Сережке такой страшный сон. Под впечатлением сна в темной комнате Сережка почувствовал себя маленьким и одиноким. Еще до войны, просыпаясь вот так среди ночи, он звал к себе маму. Она приходила, ласково гладила его по щеке. Сережка целовал теплую мамину ладонь и спокойно засыпал. А если его обижали наулице мальчишки, он грозился:

— Вот придет папа с работы, он вам задаст!

Не было у него теперь ни мамы, ни папы. В соседней комнате беспокойно спал дедушка, то зайдется кашлем, то застонет. Рядом с Сережкой, свернувшись комочком, посапывала сестренка Светланка.

Он нащупал в темноте ее головку, погладил шелковистые волосы и сразу почему-то почувствовал себя взрослым, и сон показался не страшным, а смешным.

За окном посветлело. Сережка решительно поднялся с постели, заботливо прикрыл Светланку одеялом и, зябко поежившись, стал одеваться.

Он ощупью пробрался на кухню, отыскал фитиль, камень с острыми краями, обломок плоского напильника и принялся высекать искру. После четвертого удара фитиль задымился. Сережка вытащил из кармана винтовочный патрон, выдернул пулю и высыпал порох под дрова, заложенные в печку с вечера дедушкой. Порох вспыхнул, пламя охватило дрова.

Хозяйствовать по дому Сережка научился давно. Нужда научила его и прибирать в комнатах, и мыть полы, и стирать. Труднее было приготовить обед. Не потому, что не умел, а потому, что нередко совсем не из чего было его готовить.

Вот и сегодня, прежде чем поставить кастрюлю на плиту. Сережка размышлял: продуктов всего-то было у них — чашка отрубей, стакан кукурузы да баночка соли.

В кастрюлю Сережка высыпал стакан отрубей и половину кукурузы, посолил. Из этого и должен был свариться суп.

Быстро светало. Проснулся Василий Иванович. Пришел на кухню, сел ближе к печке, стал растирать ноги.

— Сергунька, ноги у меня нонче лучше, — сообщил он. — Видать, за пенсией схожу.

— А дойдешь? Может, полежишь еще?

— Нет, пойду. На базар загляну. Чесноку надо. У внучки зубки шатаются. С нашей едой проще простого цингу схватить, — продолжал Василий Иванович. — Эх, еда-беда… Опять отруби варишь?

— С кукурузой, — откликнулся Сережка, доставая из стола хлебные карточки. — Я за хлебом пойду.

Василий Иванович сокрушенно покачал головой.

— И когда его, супостата, прикончат.

Сережка спрятал хлебные карточки в карман, оделся и вышел.

Граната

В это утро к Игнатьевым из Заволжья приехала тетя Поля. Шурка бежал в магазин за хлебом и столкнулся с ней около калитки. Тетя Поля обняла его, поцеловала и сказала:

— Спроси у своих друзей, не пустят ли они меня к себе на квартиру? Ладно?

— Ладно, теть Поль, — ответил Шурка.

Утро было прохладное, но солнечное. На крыше оживленно чирикали воробьи, перещелкивались скворцы.

Настроение у Шурки было радостное. Он и сам не знал, почему. Ему хотелось сделать что-нибудь такое. Это обязательно должно быть для фронта. Он торопливо шагал по улице и строил в голове различные планы.

«Найти бы клад золота. Купить на него сто танков, нет, тысячу танков и двинуть их прямо на Берлин. Доехали бы они за неделю — и конец войне».

Шурка вздохнул и подумал, что клада нигде не найдешь, никто его ему не приготовил, а вот железа можно насобирать на танк. Только больше надо собирать.

У магазина, как всегда, стояла длинная очередь. Шурка стал в хвосте и пробежал глазами по очереди. Пожилые женщины, мальчишки и девчонки терпеливо стояли друг за другом впереди него. У самых дверей стоял Сережка.

Сережка увидел Шурку и сделал знак рукой, предлагая стать рядом с ним. Шурка отрицательно покачал головой, снова окидывая взглядом длинную молчаливую очередь. Не любил Шурка стоять в очередях, но приучил себя терпеть и ждать. Вперед не лез. Помнил слова отца: «Впереди всех нужно идти в атаку с винтовкой, а не с ложкой на кухню».

С куском черного хлеба подошел Сережка.

— Сырой какой-то, липкий и тяжелый, меньше получается.

Шурка понимающе кивнул головой и сказал:

— Сегодня придешь железки собирать?

— Приду.

— Слушай, Серега, — вдруг вспомнил Шурка, — вы можете пустить к себе на квартиру одну тетку? Хорошую такую тетку. Тетей Полей ее зовут. Есть у вас где жить?

— Есть. Комната одна пустая. Мы там не живем. Страшно, — Сережка чуть запнулся. — Там мамка померла, — он замолчал, отвернулся и уставился в небо. — Погода сегодня мировая. Днем жарко будет. Скоро шинель и сапоги сниму.

Повернулся к Шурке и, нагнув голову, будто рассматривая свои огромные сапоги, сказал:

— Ну, я пойду. А то деда хочет за пенсией сходить, Светланка теперь уже проснулась. Спрошу у деда про тетку твою.

Часам к десяти у ворот дома Игнатьевых собрались Шурка, Вовка, Мишка, Сережка и Колька Сова.

— Давайте эту машину тоже в школу для металлолома утащим, — предложил Сережка, указывая на поломанную легковую машину.

— Давайте! Ура! — с криками подлетели ребята к машине, ухватили кто за радиатор, кто за дверцу и стали тянуть. Машина покачивалась, но стояла на месте: острые края колесных дисков были глубоко вдавлены в песок.

— Нет, так не пойдет, — сказал Шурка. — Идите все сюда, к багажнику. Будем толкать вместе.

Машина медленно поползла по песку. Но вместо того чтобы ехать прямо, куда ее толкали, она почему-то стала поворачивать круто налево.

— Рулить надо! — крикнул сообразивший раньше всех Сережка и, прыгнув в машину, стал крутить руль.

Машина повернула вправо, но тут же и остановилась, потому что ребята перестали ее толкать: всем захотелось сидеть за рулем.

— А ну, вылазь! — сказал Мишка, открывая дверцу. — Ишь, хитрый какой! Уселся тут, а мы вези его, — он схватил Сережку за рукав и вытащил из машины.

Сережка ударил его по руке.

— Ты чего лезешь?

— Иди, иди отсюда, — пренебрежительно протянул Мишка и толкнул Сережку в грудь так сильно, что тот еле устоял на ногах.

— Ах ты, гад, — тихо проговорил Сережка и ткнул кулаком Мишку в подбородок.

Сплюнув кровь, Мишка бросился на Сережку. В одну секунду подмял его, свалил на землю и начал колотить кулаками по спине, по голове.

— Эй-эй! — зашумели ребята. — Лежачего не бьют.

— Я ему дам! — озлобленно приговаривал Мишка, не переставая работать кулаками и еще больше распаляясь от того, что Сережка искусно прятал от него свое лицо.

Тогда подскочил Колька Сова и ударил Мишку кулаком по шее, но споткнулся и упал на своего друга.

Теперь оба, и Сережка и Колька, лежали под Мишкой, а он колотил их по чем попало.

— Ну, хватит, — рассердился Шурка и решительно потянул Мишку за рукав пальто.

Вставая, Мишка напоследок пнул Сережку и Кольку ногой.

— Ну, погодите, — пригрозил он. — Я вас одних где-нибудь поймаю. Все зубы повыбью. — Он опять сплюнул кровью.

Сережка поднялся, отряхнулся и вдруг, выхватив из кармана свою «лимонку», дрожащим от слез голосом крикнул:

— Взорву щас паразита!

Вовка быстренько юркнул в калитку, спрятался за массивным столбом ворот, а Колька пригнулся за машину. Шурка остался на месте, прикрыв лицо рукой. Не подавая вида, что тоже испугался, он сказал:

— Ну-у-у, уж ты тоже… нашел чем грозить.

— Ты не бойся. Я взрыватель в нее не вставил, — объяснил Сережка. — А вот тебя и правда взорву, если еще приставать будешь, ворюга, — пообещал он Мишке.

Из калитки высунул голову Вовка.

— Вот это да, — проговорил он.

Сережка спрятал гранату в карман. Мишка оправился от испуга и сказал:

— Ты брось тут гранатами размахивать. Это только бандиты да фашисты в наших людей гранаты бросают.

— Ты — ворюга. Кошелек с талоном и марками ты украл?

— Какой еще кошелек? — не признавался Мишка.

— А такой, — из-за машины сказал Колька, — голубой, в котором твоя мать деньги теперь носит.

— Никакого кошелька я не брал. Вот милиционеру скажу, чтоб он забрал у тебя гранату, — пригрозил Мишка. — За это тебя и в тюрьму посадить могут.

— Боялся я твоего милиционера, — протянул Сережка. — Ты талон отдавай. Лопнешь, гляди, с консервов да с моего талона.

— Врешь ты, ничего я у тебя не брал.

— А как же его кошелек у твоей матери оказался? — спросил Колька.

— Марки откуда у тебя появились? — вдруг спросил Вовка. — Ты упрашивал Сережку продать их тебе. Когда я смотрел твои альбомы второй раз, то они уже у тебя были. Я еще тогда подумал, не Сережкина ли марка Спартакиада? Большая такая, треугольная с чернильным пятнышком.

— Моя! — воскликнул Сережка. — Точно моя.

— Подумаешь, чернильное пятно, — возразил Мишка. — У меня на многих марках есть пятна. Тоже скажете, что его…

— Вот что, Зюзя, — решительно сказал Шурка, — иди и принеси кошелек с марками. Если не принесешь, то больше к нам не приходи.

Мишка обиженно пожал плечами, повернулся и пошел прочь. Немного отошел, обернулся и крикнул:

— И без вас обойдусь!

— Подавись моим талоном! — крикнул ему Сережка.

— Я всем в школе расскажу, какой ты ворюга, — добавил Колька.

— Подожди, Мишка! — вдруг сорвался с места Вовка. — Подожди, я сейчас! — С этими словами Вовка, к удивлению всех ребят, кинулся в калитку своего двора.

Евгения Михайловна с тетей Полей стирали на кухне белье, когда к ним влетел запыхавшийся Вовка.

— Мамочка, — умоляющим тоном начал он — есть у нас масло? Намажь мне хлеба.

— Ты проголодался? Потерпи немного, сынок. Скоро обед, — сказала Евгения Михайловна.

— Нет, мне сейчас надо.

— Вова, — нахмурив брови, сказала Евгения Михайловна, — я тебя просто не понимаю. У нас есть масло, но оно мне нужно для супа.

Вовка отчаянно махнул рукой.

— Ты думаешь, я его есть буду? Думаешь, просил бы? Мне его отдать надо. Мишке отдать. Я у него ел хлеб с маслом, а он — жулик. У Сережки кошелек украл.

Евгения Михайловна и тетя Поля понимающе переглянулись.

— Я, мам, зато неделю есть не буду.

Евгения Михайловна достала последний кусочек масла, намазала его на хлеб и отдала сыну.

Вовка поцеловал мать в щеку и бросился во двор.

— Мишка! — крикнул он, появившись в калитке, побежал к нему. — На! Забери! — протянул ему хлеб. — И колбасу отдам, как у нас будет.

Мишка, ошеломленный, держал в руке хлеб и не знал, что с ним делать. Потом нагнулся, положил его на камень и пошел по улице. Вовка, торжествующий, вернулся к своим товарищам.

— Видели? — сказал он. — Отдал я ему его хлеб с маслом.

— Ну, покатили! — скомандовал Шурка, подходя к машине. — Рулить будем по очереди. Первый Серега. Садись!

Тот сел за руль, а его друзья с трудом столкнули машину с места, покатили в школу.

Тетя Поля

Вечером Сережка пришел к Игнатьевым и робко постучал в дверь. Отворил Шурка и пригласил его в дом.

— Нет, не пойду, — испугался Сережка. — Я пришел тебе сказать, что дедушка разрешил твоей тетке жить у нас.

Шурка схватил Сережку за руки и втянул в комнату.

Евгения Михайловна разговаривала с тетей Полей и гладила белый медицинский халат.

— Теть Поль, мам, вот он, Сережка, — торжественно объявил Шурка.

Сережка покраснел от смущения. Он стоял у порога и мял в руках шапку.

— Я пойду. Там дедушка. Воды принести еще надо. И Светланка тоже… — говорил он бессвязно.

— Сережа, хочешь, я тебе пуговицу пришью? А то она оторвется, — предложила тетя Поля, вставая и направляясь к нему.

Сережка покраснел еще гуще: он никак не предполагал, что тетка окажется такой молодой и красивой.

— Да мы сами с дедушкой пришьем, — попытался отказаться Сережка.

Но Шурка насильно снял с Сережки шинель, и все вдруг увидели оборванного, давно не стриженного мальчугана. Рубашка и брюки на нем были разодраны во многих местах, и сквозь грубую неумелую штопку просвечивало худенькое тело.

Тетя Поля всплеснула руками и отвернулась к окну. По рассказам Шурки и Вовки она уже знала о Сережке. Но вид заброшенного малыша потряс ее. Она снова повернулась.

— Вы с дедушкой позволите мне пожить у вас?

— Позволим, — кивнул головой Сережка. — Дедушка разрешил.

— Вот и чудесно, — улыбнулась тетя Поля, взяла в руки Сережкину шинель. — Сейчас пришьем пуговицу и будем ужинать.

Давно Сережка не ел такого вкусного супа, каким угощали его Игнатьевы в тот вечер.

После ужина он повел тетю Полю к себе домой. Шел и боялся, что она, увидев, как плохо они живут, не станет жить в их доме.

Но Сережка напрасно боялся. Тете Поле понравился и его дом, и дедушка, и Светланка.

Со Светланкой тетя Поля подружилась сразу. Вошла в дом, поздоровалась с Василием Ивановичем, села на табурет и поманила Светланку, которая сидела на коленях у дедушки. Сказала ласково и негромко:

— Иди ко мне, моя маленькая.

Светланка вдруг радостно улыбнулась, подскочила к тете Поле, прижалась к ее коленям. А через минуту уже весело щебетала:

— Сережа говорил, что вы придете. Я весь вечер ждала. Только боялась, что вы будете страшная. Сережа сказал, что у нас хочет жить одна тетка. Вот я и думала, что страшная, потому что тетка. А вы и не тетка вовсе. Вы прямо как мама, теплая-теплая.

Тетя Поля прижала головку девочки к себе и закрыла глаза. Эта Светланка так похожа была на ее погибшую дочь.

Тетя Поля с шестилетней дочерью Светланой уходили из горящего Сталинграда вместе с Игнатьевыми. Шли по пыльной дороге через всю знойную полынную степь. Вовка подружился со Светланой и помогал ей нести ее большую куклу Наташу, которую она ни за что не хотела бросать.

— Фашисты убьют ее, — говорила она и часто в пути спрашивала: — Наташенька, ты не устала? Может быть, ты пить хочешь?

Фашистский самолет появился внезапно. Не успели люди разбежаться, как в жуткий вой моторов вклинились длинные очереди пулемета. Самолет с черными крестами на крыльях улетел, а на дороге, свернувшись в комочек, прижав к себе куклу, лежала убитая Светланка.

Василий Иванович, молча сидевший за столом, отодвинул зачем-то лампу на край стола и сказал:

— Внучка, помолчи чуток, дай с человеком поговорить.

— Да она и не мешает, — заступилась тетя Поля.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Василий Иванович. — Раз так, то хорошо. Если не будут они тебе мешать, голубушка, то и живи. Платы с тебя брать я никакой не буду. Это распоследнее дело — брать с человека деньги за то, что ему жить негде. Вот если бы ты мне помогла, ну, самую малость. Постирать там, внучатам что-нибудь починить… Я бы и не знал тогда, как тебя благодарить. Мне ничего не надо. Внучатам только. Эх, ведь ни отца, ни матери…

— Да я с радостью помогу вам! — воскликнула тетя Поля.

Утром она, вооружившись ножницами и гребешком, подстригла Сережку и Светланку. Потом нагрела воды и выкупала Светланку. Сережка мылся сам.

Карта разведчиков

Из-за этого купанья Сережка поздно пришел к Игнатьевым. Дома был один Шурка. На обратной стороне плаката он рисовал карту.

— Компаса нету, плохо, — сказал он Сережке. — Волга течет с севера на юг, значит, окопы находятся на западе. Понял? Вот и нарисуем стрелку от Волги на запад.

При помощи большой командирской линейки Шурка рисовал на карте ромбики, кружочки и квадратики. Сережка, затаив дыхание, следил за Шуркиным карандашом.

Вбежал запыхавшийся Вовка. Крикнул:

— Знаете, кого я сейчас видел в школе? Мишку, вот кого. Тоже железки таскает. Я ему сказал, чтобы он наши не трогал, а он говорит: «Я и без вас на танк насобираю». Я еще, знаете, что ему сказал? Говорю: «Наши танкисты не будут танк у жулика брать!» Как он разозлился! «Если ты еще раз, — говорит, — назовешь меня жуликом, я тебя убью». А я его как треснул в ухо.

— Не ври, — сказал Шурка.

— Он испугался, — невозмутимо продолжал Вовка, — сразу марки отдал. «Отдай Сережке, — говорит, — а талон я на его калитку кнопкой прикалывал. Ветром, наверно, унесло», — Вовка протянул Сережке бумажный пакетик с марками.

— Все! — обрадованно проговорил Сережка, просмотрев марки.

Вовка положил на стол свою кобуру и горсть патронов. Шурка подумал и принес фонарик.

— Вот теперь у нас, как в настоящем штабе, — сказал Вовка. — А Сова где?

— Придет, — ответил Сережка. — Если на базар не ушел.

Колька принимает решение

Колька Сова в это время был на базаре, хотя и не собирался сегодня туда идти.

После обеда он вышел с фабрики-кухни и направился к Игнатьевым, но по дороге ему встретилась полуторка с Зюзиной. Машина опять ехала в сторону базара. Колька недолго думая уцепился за задний борт и поехал. Сквозь щель борта он увидел, что в кузове лежат два ящика, прикрытые мешком.

«Консервы, наверно, опять», — подумал Колька.

Машина остановилась в переулке, рядом с базаром. Колька едва успел отбежать и спрятаться за угол дома, как дверца открылась, из кабины вылезла Зюзина с камышовой сумкой. Она сказала что-то водителю, пошла с сумкой к базару.

Колька пошел следом за ней.

«Вон сколько у нее консервов. Откуда столько? — думал он. — Прячется. Боится все сразу показать. Что-то тут нечисто. Милиционеру сказать?»

Пожилой с седыми усами милиционер медленно шел вдоль рядов, заложив руки за спину, поглядывая пристально по сторонам.

Колька вспомнил ребят, которые недавно свалили на землю пирожки у торговки, и, когда милиционер приблизился, будто нечаянно упал в ноги Зюзиной, перевернул камышовую сумку. Десятка два консервных банок высыпались на землю и раскатились в разные стороны.

Зюзина покраснела от ярости и обрушила на Кольку визгливым голосом поток ругательств. Но крики ее быстро прекратились: она увидела перед собой милиционера, который удивленно смотрел на банки, валявшиеся на земле.

Зюзина растерялась и сладким голосом пропела:

— Ты не ушибся, деточка? Ай-яй-яй, так и убиться можно. Вставай, милай, вставай. — Она проворно принялась подбирать банки, исподлобья наблюдая за милиционером. Тот стоял молча, покручивая ус.

Колька встал. «Зря, видать, я все это затеял», — подумал он.

Но милиционер вдруг нагнулся, поднял банку, повертел ее перед глазами.

— Мясная тушенка, — пробурчал он.

— Мясная, мясная, товарищ командир, — сказала Зюзина и, опасливо оглянувшись на толпившихся вокруг людей, подошла к милиционеру ближе и продолжала вполголоса: — Совсем дешево вам продам, товарищ командир. Хотите?

Милиционер молча разглядывал банку.

— Может, колбасы надо аль маслица? — почти шепотом шипела в лицо милиционеру Зюзина, еще больше теряясь от его молчания.

— Сколько достать-то можешь? — тихо спросил милиционер.

— Чего достать-то? — лицо Зюзиной прояснилось.

— Да всего.

Зюзина улыбнулась и уже прямо в ухо милиционеру прошептала:

— Сколь хочешь достану и чего хочешь.

Поздно поняла свою ошибку Зюзина. Милиционер вдруг побагровел:

— Откуда вы, такие сволочи, беретесь, — сказал он. — Это когда война не на жизнь, а на смерть. Это когда все голодают, ты меня, старика, купить хотела! Пошли, бабонька, со мной, пошли.

— Вот так их, гадов — спекулянтов! — крикнул кто-то в толпе.

Дрожащими руками взяла свою сумку Зюзина и пошла за милиционером.

До конца решил Колька довести затеянное им дело. Подскочил к милиционеру и сказал:

— Дядя, в переулке машина стоит, так там еще много ее банок должно быть.

— Вот оно что! — сказал милиционер, хмуро разглядывая побледневшую Зюзину. — Масштабно работаешь. Спасибо тебе, паренек, спасибо, — повернулся он к Кольке. — Я сразу понял, что неспроста ты банки ее раскатал. Только думал сначала, что поживиться хочешь. Ну, спасибо, спасибо.

В переулке милиционер посадил в кабину машины Зюзину, сам залез в кузов и скомандовал водителю:

— Давай, крой прямо в отделение милиции. Да без фокусов у меня, гляди, — добавил он, выразительно похлопывая рукой по кобуре.

Машина уехала, а Колька со всех ног помчался к Игнатьевым.

Запыхавшийся, влетел он в дом, где его друзья заканчивали разрисовывать карту.

— Все! Арестовали Зюзиху! — ликующе объявил он и рассказал друзьям о своем приключении на базаре.

После его рассказа ребята с минуту молчали. Потом Шурка сказал:

— Посадят в тюрьму их теперь.

— Надо и Мишку посадить, — сказал Вовка. — Все ворованное мне давал. И масло, и колбасу. Жулик. Надо бы тебе, Сова, сказать милиционеру, что Мишка у Сережки кошелек украл.

Колька ему не ответил. Он с любопытством разглядывал красиво нарисованную Шуркой карту. Цветными карандашами были обозначены улицы, на которых жили ребята, школа, степь с окопами и разбитыми машинами. Поверху карты написано: «Карта штаба разведчиков».

— А кто разведчики? — спросил Колька.

— Мы все и есть разведчики, — пояснил Сережка. — Мы будем разведывать, где лежит железо. Понял? Потом все это нарисуем на карте.

— Так пойдемте в разведку, — предложил Колька.

Ребята снова отправились в степь.

Минное поле

На этот раз они добрались до самого последнего бронетранспортера, маячившего на горизонте. Вокруг него было нарыто много одиночных окопов.

Вовка спрыгнул в один из них и сразу же выскочил, торжествующе размахивая над головой немецким плоским штыком с пластмассовой рукояткой.

— Глядите, кинжал какой! — крикнул он. — И не заржавел ничуть!

Вовка стер с него землю и тут же прицепил к брючному ремешку на левый бок. Тяжелый длинный штык внушительно поблескивал вороненой сталью. Даже Сережка позавидовал находке…

Ребята стали обследовать все окопы, и вскоре раздался еще один радостный возглас: Колька Сова нашел немецкий карабин, правда, без затвора. Он забросил карабин за спину и стал маршировать, высоко задирая ноги.

— Глядите, глядите, Зюзя идет! — крикнул Вовка.

Мимо ребят стороной Мишка Зюзин катил деревянную тележку с одним колесом. Изредка он останавливался и бросал в тележку железки. Мишка прошел мимо бронетранспортера и направился дальше.

— Куда это он? — вдруг испуганно сказал Сережка. — Нельзя туда, за бронетранспортер. Там минное поле. Видите, колышками обозначено?

— Правда, мины? — воскликнул Вовка. — Ну и пусть Зюзя прогуляется по такому полю, — сказал и испуганно оглянулся на ребят.

— Что ты, что ты! — взволнованно сказал Сережка. — Там собака и та взорвалась. Зюзя! — крикнул он. — Стой! Мины там!

Но Мишка в ответ только пренебрежительно махнул рукой и пошел дальше. До колышков ему оставалось пройти не больше пятидесяти метров.

— Стой! Не ходи! — снова крикнул Сережка, сорвался с места и помчался к Мишке. Догнал его почти у самых колышков. Ухватился руками за тележку. — Куда идешь, дурак! Взорваться хочешь?

— Чего ты лезешь? — Мишка вырывал тележку. — Одурачить хотите. Посмеяться. Не выйдет. Мины тут давно уже все поснимали.

— Вот дурак! Вот дурак! — кричал Сережка. — Ну, ладно! — схватил с тележки тяжелый осколок и скомандовал: «Ложись!»

Мишка насмешливо улыбнулся, но присел.

— Ложись, говорю! — со злостью крикнул Сережка, размахнулся и швырнул осколок что было сил за линию колышков. Тут же упал за тележку.

Ребята, наблюдавшие за ними издали, попрыгали в окоп.

В ту же секунду взрыв большой силы тряхнул землю и поднял высоко в небо столб пыли, дыма и огня.

Когда отбарабанили по спине маленькие кусочки земли. Сережка приподнялся. В ушах звенело. Во рту было полно земли, он отплевался, толкнул Мишку, который все еще лежал, испуганно поглядывая из-под руки.

— Вставай. Иди теперь, если хочешь.

«Юный сталинградец»

Прошел месяц. Наступило настоящее лето. Ребята бегали по улицам босиком. Снял свои огромные сапоги и шинель Сережка. Тетя Поля сшила ему из защитной плащ-палатки короткие брючки, курточку и даже пилотку. Теперь Сережка ходил наряднее всех.

С утра, закончив дела по дому, он шел к Игнатьевым. Там, у карты, собирались все «разведчики штаба». Потом брали тележку и шли в степь.

Пришел, наконец, день, когда легковая машина скрылась под большой кучей свезённого металлолома. Собранного их руками железа было вполне достаточно, чтобы сделать один, а то и два танка. А если говорить о железе, которое было отмечено на карте, то ребята просто терялись в подсчете, сколько можно было изготовить из него боевых машин.

— Надо идти на завод, — раньше всех заявил Вовка. — Пусть забирают. А то война кончится, а мы ни одного танка не сделаем.

Ребята стали прыгать вокруг металлолома. Тут они увидели Мишку Зюзина.

Он катил в школу деревянную тележку с одним колесом. Тележка была доверху нагружена желтыми снарядными гильзами.

— Зюзя! — не выдержал Вовка. — Зачем тебе гильзы? Танки медными не бывают!

Мишка молча проехал мимо к своей кучке и ссыпал гильзы. Весь месяц он один носил металлолом и наносил кучу высотой в свой рост. Все это время ребята с ним не разговаривали, да и он не пытался разговаривать. Только иногда Шурка замечал, как Мишка, забывшись, с интересом прислушивался к веселому разговору своих бывших друзей.

— Зюзя! — весело крикнул Колька. — Сколько еще сидеть в тюрьме твоему отцу?

— Да сидеть что, плохо, что ль? — сказал громко Вовка. — Это ведь не на войне.

Мишка сидел к ним спиной на тележке, нагнув голову, и не отвечал. Он плакал.

Первым заметил это Шурка.

— А ну, слазь! Хватит кричать! — оборвал он Вовку, который залез на кучку железа и собрался крикнуть что-то обидное. — Мишка плачет.

Ребята подошли к Мишке.

— Ты чего плачешь? — спросил Шурка.

— Отца тяжело ранили, — выговорил Мишка и затих, крепко прижав ладони к лицу.

— Так он же у тебя в… — начал Вовка, но не докончил: Шурка больно наступил ему на ногу и из-за спины показал кулак.

— Отец попросил, чтобы его на фронт послали, чтобы искупить, — сказал Мишка и опять умолк.

Ребята молча уселись вокруг Мишки на землю. Больше никто ни о чем его не спрашивал.

— А у меня отец пропал без вести, — нарушил молчание Колька. — Как ушел на фронт, так и пропал. Только одно письмо написал.

— Давить их надо, танками давить фашистов! — вскочил Вовка. — Пойдемте на завод. Нечего тут сидеть. Пойдешь с нами, Мишка? — Вовка покосился на товарищей. Но никто ему не возразил. Все считали, что Мишку можно взять с собой.

Мишка встал и в знак согласия молча кивнул головой. Прихватив тележки, ребята пошли к дому Игнатьевых. Дорогой Сережка объявил:

— Если бы не Светланка с дедушкой, я бы давно убежал на фронт.

— Не пустят, — твердо сказал Мишка. — Я вчера ходил в военкомат. Просил, чтобы взяли, — Мишка безнадежно махнул рукой, — и разговаривать не хотят. Иди, говорят, домой. Учись и матери помогай. А что ей помогать? Она в восстановительной бригаде теперь работает, с утра до ночи дома нет.

— Хитрые какие, — сказал Вовка, — им только одним воевать хочется. Ну и пусть. Зато там наш танк будет. Давайте ему название придумаем.

— «Мститель»! — сказал Мишка.

— «Сталинградец»! — предложил Шурка.

— Вот хорошо, «Сталинградец»! — воскликнул Сережка. — Только лучше «Маленький сталинградец».

Название «Маленький сталинградец» понравилось всем. Лишь Шурка слегка поморщился и сказал:

— Какие же мы маленькие? Вон какие здоровенные! Тогда уж пусть будет «Юный сталинградец». Согласны?

— Согласны! — хором ответили все ребята. Они катили свои тележки по пыльной улице и думали о грозной боевой машине, которую сделают на заводе из металлолома, собранного их руками.


Шурка сидел на уроке немецкого языка и смотрел в окно. Весь день шел мелкий осенний дождь. Небо было серым и скучным. Скучно было и Шурке. Но не только от погоды, а и от урока. Не любил он немецкий.

Вдруг скрипнула дверь и вошла завуч Лариса Михайловна. Извинилась перед учительницей и с улыбкой объявила:

— Шура Игнатьев и Миша Зюзин, собирайтесь. Ваш танк сегодня отправляется на фронт. Вы можете его проводить. За вами прислали машину.

Изумленно смотрели на Шурку и Мишку их одноклассники.

— Пятеро наших учеников летом насобирали металлолома на целый танк, — объяснила школьникам Лариса Михайловна.

Под восхищенные возгласы Шурка и Мишка гордо вышли из класса. В коридоре их ждали одетые Сережка, Вовка и Колька.

Через час «газик» с брезентовым верхом, разбрызгивая грязь, влетел в заводские ворота и подкатил прямо к эшелону с танками.

Их танк стоял на платформе в середине эшелона. Он был такой же, как и все остальные танки, большой, с грозной пушкой, но только на его башне красными буквами было написано «Юный сталинградец».

Ребята взобрались на башню танка. Там их и сфотографировал корреспондент. А на другой день фотография была напечатана в молодежной газете. Все ребята улыбались. Только Вовка получился с нахмуренным лбом. И все потому, что, когда корреспондент фотографировал, Вовка что-то доказывал своему брату.


Оглавление

  • Будни в эвакуации
  • Ночной налет
  • Письмо отца
  • Отъезд
  • Волга
  • Сережка
  • Школа
  • Пирожок
  • Встреча
  • Зюзины
  • На поле боя
  • Хлеб с маслом
  • Обеденный талон
  • На базаре
  • Плюшевый медвежонок
  • Кошелек
  • Граната
  • Тетя Поля
  • Карта разведчиков
  • Колька принимает решение
  • Минное поле
  • «Юный сталинградец»