Шпицбергенский дневник [Евгений Николаевич Бузни] (fb2) читать онлайн

Евгений БУЗНИ ШПИЦБЕРГЕНСКИЙ ДНЕВНИК

Книжный порожек

Когда я раскрываю какую-то книгу и на одной из первых страниц вижу заголовок «От автора», меня это всегда несколько удивляет. Мне кажется не сосем логичным подчёркивать, что вступительную часть написал именно автор, словно все следующие страницы писаны кем-то другим. Другое дело, если вступление пишется от имени издательства или какого-нибудь критика, друга, родного человека и так далее. В этом случае, естественно, идёт подпись и прочее.

Я не могу позволить читателю сомневаться. Вся книга написана мною. И в этой небольшой главке-вступлении мне хочется, чтобы читатель почувствовал себя на пороге моей книги, по состоянию которого, по его оформлению он мог бы хоть немного представить себе, что его ожидает дальше. Это, как, по словам великого Станиславского, театр начинается с вешалки, так и дом начинается с порога, а книга со вступления.

Собрание моих мыслей и впечатлений я назвал «Шпицбергенским дневником». В первой части этого собрания мои путевые заметки, которые иногда можно назвать рассказами, иногда очерками или даже статьями. Но по сути это те же страницы дневника, которые отличаются от второй части, являющейся именно дневником, лишь тем, пожалуй, что здесь не всегда даются конкретные даты, а тексты написаны далеко не сразу за происходившими событиями. В остальном — эти мои записи абсолютно дневникового характера, поскольку отражают реально происходившее, упоминают реальные фамилии реальных людей.

Если меня спросят, зачем я написал эту книгу, то я отвечу просто: мне хочется, что бы читатель узнал и полюбил Шпицберген — удивительный, ни на что не похожий, совершенно уникальный кусочек огромной планеты Земля, полюбил батюшку Груманта, как его ласково называли в старину русские поморы. А коли полюбит читатель эту землю, то, может, и сумеет помочь ей выжить, выстоять, сохраниться. Что ей мешает, какие у неё проблемы, об этом и рассказывается в книге.

Тут и характеры сталкиваются, и копья ломаются, и люди гибнут, но жизнь продолжается. А какой она будет? Это вопрос из вопросов. Почитаем, подумаем, увидим. Переступим же теперь порожек и войдём в книгу.

Часть первая СВАЛЬБАРД ПО-НОРВЕЖСКИ, ПО-РУССКИ — ШПИЦБЕРГЕН

Но я прошу прощения у дорогих читателей за то, что каким-то образом ввожу в заблуждение столь броским заголовком, ведь и слово Свальбард не совсем норвежское, как и Шпицберген вообще не русского происхождения. Однако так случилось, что замечательный уголок почти на краю земли, всего в какой-нибудь тысяче километров от Северного Полюса планеты имеет столь экзотическое двойное название. И вполне возможно, что это не только не первый, но и не последний его парадокс.

Четыре века тому назад, а именно семнадцатого июня тысяча пятьсот девяносто шестого года голландскому мореплавателю Уильяму Баренцу довелось привести свой корабль к скалистым берегам, кои он и обозначил в судовом журнале неделю спустя словом Шпицберген, что означало в переводе «Остроконечные горы». Между тем сам счастливчик вместе со своими друзьями по открытию полагал, что повстречался с берегами Гренландии, в то время известной под названием Гронланд.

Но ту же ошибку до него совершали русские поморы, бывавшие в этих же местах значительно ранее в поисках охотничьей добычи и называвшие холодный, неприветливый преимущественно край Грумантом, что было русским вариантом слышанного ими от соседей Гронланд.

За сто три года до официального открытия Шпицбергена Виллемом Баренцем известный немецкий учёный И. Мюнцер в 1493 г. обратился с письмом к португальскому королю Хуану II с предложением организовать экспедицию в моря Северного Ледовитого океана. По его мнению, это могло привести к новым географическим открытиям, что прославило бы его «так же как и великого князя московского, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды открыт большой остров Груланда, берег которого тянется на 300 легуа, и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора князя».

Датский адмирал Северин Норби писал своему королю в 1525 г. из России:

«Русские захватили датские владения на Севере, о чём я узнал во время посещения пограничных районов, где беседовал с русскими… великий князь владеет куском норвежской земли на Грум и Ланде, принадлежащей двум монастырям епископского подчинения» — и подтверждает это во втором письме:

«Гренландия и другие земли зависимы от великого князя. Это я знаю также, ибо я разговаривал с людьми из этих мест».

Начальник крепости в Бергене К. Фолькенсдорф в письме датскому королю Кристиану III писал в 1557 г.:

«Англичанин доверительно рассказал мне, что он ел и пил с людьми, которые родились в Гренландии, и которые каждый год совершают поездки на Русь и обратно. Эти люди привозят великому князю дань по льду. Они познакомили его с начальником, рассказавшим, что между Гренландией и Русью зимой и летом лежит лёд, так что можно ездить на санях. Поездка продолжается месяц. Во льдах бывают полыньи и тогда ходят не больше месяца».

В 1576 г. Датский король Фредерик II писал своему приказчику в Норвегии Л. Мунку:

«Известно нам стало, что прошлым летом несколько тронтгеймских купцов вступили в Вардё в сношение с одним русским кормщиком Павлом Нишецом… ежегодно около Варфоломеева дня плавающим в Гренландию, который уведомил их, что если за его труды ему дадут некоторое вознаграждение, он, пожалуй, сообщит им данные об этой земле и проведёт туда их суда».

На острове Матвеев вблизи Югорского Шара некогда стоял большой крест, на котором был вырезан год 1576 и несколько русских имён: Береза, Фёдор Павлов, Елисей. Рисунок креста был опубликован в 1611 г. Комиссаром первой нидерландской экспедиции по отысканию северо-восточного прохода И.Х. ван Линсхотеном.

Таковы первые, но не единственные литературные сведения об истории посещения русскими поморами архипелага, называемого то Груланд, то Грум и Ланд, то, ошибочно относя его к Гренландии.

Археологические раскопки показали, что большое число русских поселений находилось в окрестностях посёлка Баренцбург. Здесь в заливе Гренфьорд в восемнадцатом веке существовал крупный промысел белух. Наиболее известное из становищ связано с именем Ивана Старостина. Его большой дом, который включал в себя семь помещений, в том числе кузницу, стоял на высоком правом берегу реки Линне. Ближе к Баренцбургу на мысу Фестинген располагался одиночный промысловый дом. Большое становище, состоявшее из нескольких построек, обнесенных по всему периметру неглубоким рвом, находилось на западном берегу Гренфьорда напротив Баренцбурга.

Систематическое освоение архипелага другими странами началось в конце шестнадцатого века после того, как голландский мореплаватель Виллем Баренц в 1596 году впервые нанёс на карту очертания Шпицбергена, который он принял сначала за берега Гренландии.

Активизация экономической деятельности на Шпицбергене компаний и предпринимателей европейских стран заставила царское правительство заняться «шпицбергенским вопросом». Оно приняло решение направить на архипелаг экспедицию, которой поручалось провести разведку месторождений каменного угля.

Возглавил её Владимир Александрович Русанов — исследователь Арктического бассейна, геолог, видный учёный начала XX века. Им было обследовано около двух тысяч километров побережья архипелага, открыты и нанесены на карту каменноугольные месторождения, на которые были установлены заявочные столбы.

Перед уходом с архипелага в 1912 г. В.А. Русанов отправил своего помощника — известного полярного исследователя Р.Л. Самойловича с двумя членами экспедиции на попутном пароходе в Россию, а сам направился к Новой Земле, где и затерялся след судна «Геркулес», на борту которого находилась российская экспедиция.

Но благодаря усилиям и энергии Русанова и его сподвижника Самойловича было положено начало добычи угля русскими на Шпицбергене. Первые тысячи пудов его были вывезены Самойловичем в Россию на корабле «Мария» в 1913 г. К этому времени на Шпицбергене уже работало несколько мелких угольных шахт, принадлежащих английским, американским, шведским и норвежским компаниям. В этом же году в Петербурге было учреждено торговое товарищество под наименованием «Торговый дом Грумант для горных разработок А.Г. Акафелова и Ко».

В 1921 г. было образовано объединение лесной промышленности Северо-Беломорского района «Северолес». Работникам правления указанного объединения было поручено заняться вопросами организации добычи каменного угля на Шпицбергене. В тот период на шахте «Грумант» добычу угля осуществляло акционерное общество «Англо-Русский Грумант».

В 1931 г. представители объединения «Союзлеспром» подписали соглашение о выкупе всех акций общества «Англо-Русский Грумант». Шахта «Грумант» и Грумантское угольное месторождение, находящееся на земельном отводе, площадью 79,3 кв. км. полностью перешло в его владение.

Постановлением СНК СССР от 7 октября 1931 года № 836 был организован государственный трест «Арктикуголь» по добыче и сбыту угля, полезных ископаемых на островах и побережье Северного полярного моря. Тресту были переданы земельная собственность, имущество, права и обязательства СССР на Шпицбергене, а в 1932 году «Арктикуглём» были приобретены в собственность земельные отводы Баренцбург и Тундра Богемана. Земельные отводы зарегистрированы на имя треста в Кадастре земель Тромсё и Шпицбергена, на них имеются купчие крепости и договора, подтверждающие право собственности треста на землю.

Представляя интересы России на архипелаге, трест является собственником земельных отводов общей площадью 251 км², на которых расположены 23 земельных участка с тремя крупными каменноугольными месторождениями: «Грумантским», «Баренцбургским» и «Гора Пирамида». Такова, в сущности предыстория российского пребывания на Шпицбергене.

Шпицберген же, как название, появился впервые на карте лишь через шестнадцать лет после произнесения этого слова Баренцем и ещё два столетия велась борьба за сохранение его на картах мира, конкурируя с Гренландией, Новой Землёй и Грумантом. Да и сам Шпицберген в качестве архипелага с более чем тысячью островами проявил свои настоящие очертания на карте впервые лишь в начале восемнадцатого века.

Ошибкой географов считают некоторые учёные и возникновение названия Свальбард, что в переводе со староскандинавского означает край холода и относилось в прежние времена к одному из районов Гренландии. Не случайно поэтому в Договоре о признании суверенитета Норвегии над Шпицбергеном, подписанном девятого февраля тысяча девятьсот двадцатого года, слово Свальбард вообще не существует. Несколько позже норвежские учёные попытались увязать упоминания об открытии Свальбарда в исландских сагах, относящихся к средним векам, со Шпицбергеном и в Акте от семнадцатого июля тысяча девятьсот двадцать пятого года называют архипелаг Свальбардом, включая его в территорию королевства Норвегии.

Учёные продолжают спорить, ибо ни у кого нет достоверных доказательств, кто из европейцев — русские, норвежцы, голландцы или англичане — первыми охотились на архипелаге, подкрадываясь по льду к моржам и тюленям, ставя капканы на песца, сражаясь в неравной схватке с более сильными белыми медведями и более слабыми оленями. Однако, если только сегодня удалось доказать, что небесных знаков Зодиака не двенадцать, как считалось два тысячелетия, а тринадцать, то в вопросе определения одного названия и приоритета первого поселенца уникального северного архипелага всё ещё, видимо, впереди.

А я рассказал об этом лишь в качестве преамбулы к моим дальнейшим описаниям удивительного во всех отношениях и прекрасного по-своему, незабываемого по красоте и редкого по чистоте уголка природы с никогда не тающими льдами и странно сохраняющимися на них горячими человеческими сердцами.

Впрочем, «нетающие льды» — это, конечно, метафора, поскольку на самом деле всякий раз с наступлением короткого лета даже самые мощные ледники начинают подтаивать и подмываться слегка потеплевшими водами океана, и тогда огромные куски и целые скалы сверкающего на солнце льда вдруг отрываются под собственной тяжестью от гигантской ледовой массы и со страшным грохотом, взбудораживающим тишину многих километров вокруг, обрушиваются, разрывая в тысячи брызг прибрежные языки волн, и начинают свою новую жизнь странствующих плавучих айсбергов.

Однако за зиму потери отколовшихся льдов да потоков воды, сбежавших говорливыми шумными ручьями, с лихвой восполняются новыми наледями. И это вечное движение льдов совершенно незаметно для обычных глаз обывателя, редкие единицы которых проводят здесь почти всю свою жизнь в отличие от остальных, приезжающих лишь на два-три года временной работы за приличный заработок. Они-то и называют льды нетающими.

Только специалисты гляциологи, проведя очередные замеры, вычертив изрядное количество таблиц и графиков, завершив сложные вычисления и расчёты, вдруг покачают головами, грустно заметив, что границы ледников отодвинулись на несколько сантиметров, освободив часть суши. Теплеет климат земли.

В стране же нашей, напротив, климат взаимоотношений похолодал, что привело к её развалу в политическом и экономическом плане и к великому сожалению повлияло на жизнь Шпицбергена. Свёрнуты многие научные программы. Не приезжают больше гляциологи, не продолжаются многолетние наблюдения за движением ледников, приостановлены работы геологов в поисках несметных богатств Шпицбергена, называемого ими геологической лабораторией земли, затормозились научные раскопки археологов, почти доказавшие, что русские поморы первыми обживали край тысячи островов.

Приоритет в исследованиях отдан почти полностью норвежцам, создавшим на территории Свальбарда научно-исследовательский полярный институт да открывшим здесь же целый университет для подготовки специалистов в области полярной геологии и охраны окружающей среды. Стараются не отставать от них поляки, любящие природу севера, да расчётливые японцы, понимающие экономическую выгоду от научных исследований в столь далёком от них регионе мира.

Полсотни лет назад здесь на архипелаге Шпицберген добычей угля занимались три российских рудника: Баренцбург, Грумант и Пирамида, численность населения посёлков которых была более двух тысяч человек. А по соседству с ними на том же острове Западный Шпицберген находилось два норвежских посёлка Лонгиер с населением чуть более пятисот человек и Нью-Олесун, в котором работало и того меньше шахтёров — около ста пятидесяти.

Сильно отличались эти два сообщества в ту пору тем, что норвежцы с завистью смотрели на богато живших, прекрасно снабжаемых с материка россиян. У них и техники достаточно для добычи угля, и вертолёты, достающие до любого уголка архипелага, ледоколы, появляющиеся при первой необходимости с материка, мощная радиостанция — чуткое ухо, слышащее все голоса планеты. У норвежского губернатора, призванного следить за порядком и охраной окружающей среды Шпицбергена в штате лишь четыре сотрудника, имеющих в своём распоряжении одно морское судёнышко на период судоходства, лыжи да сани на зиму.

В российских посёлках строились новые плавательные бассейны, дворцы культуры, работали вечерние школы и заочное отделение института. Шахтёры жили в довольно благоустроенных семейных общежитиях, питались в столовой бесплатно.

В норвежском посёлке пока только двухклассная школа, шахтёрское общежитие и только что построенный культурный центр, служивший сначала в качестве церкви, школы, больницы, шахтёры питались в общей столовой бесплатно.

Общим для норвежских и российских посёлков было то, что всё в посёлках подчинялось руководству угледобывающих компаний. То есть структурно они были похожи.

Прошло пятьдесят лет. Что изменилось за это время у двух соседей, продолжающих без какой-либо конкуренции добывать уголь?

Каким путём пошли норвежцы?

19 марта 1953 г. в шахте посёлка Нью-Олесун несчастный случай унёс жизни 19 шахтёров, 5 ноября 1962 г. взрыв в той же шахте стал причиной гибели 21 шахтёра, в результате чего в 1953 г. правительство Норвегии было вынуждено уйти в отставку, а шахта, на которой за 29 лет её существования погибли 84 человека, была закрыта. Но маленький посёлок не был брошен. Первое время в нём работала небольшая гостиница на 20 мест. В 1967 г. здесь начинает работать спутниковая телеметрическая станция. Год спустя к работе приступает научная станция Норвежского научно-исследовательского полярного института, затем к ней присоединяются биологическая станция университета Тромсё и группа по изучению загрязнения атмосферы. В 1974 г. Нью-Олесун становится международным научным центром, в котором помимо норвежских учёных работают преимущественно в весенне-летний сезон учёные многих стран Европы и Азии. Ещё через десять лет гостиница посёлка в состоянии принять 140 человек, насчитывая до четырёх тысяч человеко-дней проживания в год. Океанские круизные суда с сотнями туристов на борту становятся постоянными гостями посёлка, принося немалый доход.

В то же время в мае 1976 года сто процентов без одного акций угледобывающей компании Стуре Ношке приобретаются норвежским государством. Через семь лет главная контора компании, находившаяся в Бергене, переезжает в Лонгиербюен. Понимая нерентабельность добычи угля, компания в 1985 г. объединяется с компанией «Ношк Гидро» в целях поиска и эксплуатации других природных ресурсов Шпицбергена. Спустя четыре года угледобывающая компания полностью реорганизуется, отделив от себя бытовое обслуживание населения, туризм и прочий бизнес. Теперь, занимаясь только добычей и сбытом угля, компания имела в своём штате 540 человек, из которых 240 работали в шахте, добывая около 300 000 т. угля. Учитывая то, что запасы угля Лонгиербюена постепенно истощались, компания возобновила работу шахты в посёлке Свеа, приняв в последнее время решение осуществлять там работы вахтовым методом силами шахтёров, проживающих в Лонгиербюене, численность населения которого выросла к сегодняшнему дню почти до двух тысяч человек, а добыча угля выросла до двух миллионов тонн в год.

Столовая для рабочих была закрыта. В посёлке появилось три ресторана и несколько кафе. В центре расстроившегося широко посёлка образовался огромный торговый центр из нескольких универмагов и серии небольших магазинчиков. Здесь же современное почтовое отделение, банк, механическая прачечная, библиотека, информационный центр, большая больница, два детских сада (более ста детей), средняя школа с плавательным бассейном и гимнастическим залом, компьютерными классами, которые посещают около двухсот учащихся. В посёлке открыт филиал университета (около двухсот пятидесяти студентов), установлена одна из крупнейших в Европе радарных установок, телецентр обеспечивает трансляцию около двадцати каналов.

Огромным толчком к развитию посёлка было открытие 2 сентября 1975 г. аэропорта. В то время им стали пользоваться три компании: Скандинавские авиалинии, норвежская вертолётная компания Люфттранспорт и российская компания «Аэрофлот». Если в то время аэропорт принимал самолёты один-два раза в неделю, то в настоящее время график аэропорта Лонгиербюена составляет ежесуточные приёмы самолётов, порой по два-три в день, перевозящие более шестидесяти тысяч пассажиров в год.

Самолёты и суда привозят в посёлок туристов. Для них в посёлке работают две крупные и несколько более мелких туристических компаний, которые принимают ежегодно около двадцати тысяч туристов, что даёт в результате более пятидесяти тысяч человеко-дней проживания в трёх крупных гостиницах, небольших домах для гостей и кемпингах. Лишь вдвое меньше проживает туристов в Нью-Олесуне.

Впечатляют цифры зарегистрированного норвежского транспорта на Шпицбергене. Из двух с половиной тысяч транспортных единиц более пятисот частных легковых автомашин, около сорока автобусов, около полутора тысяч снегоходов, более сорока мотоциклов, более сорока грузовиков, около сорока тракторов и так далее.

В распоряжении губернатора сегодня вертолёты, корабль ледокольного типа, автомобили на гусеничном ходу для передвижения по снегу, легковые машины и снегоходы, военизированный корабль береговой охраны.

А как развивались российские посёлки?

В 1959 г. в главном тогда из трёх посёлке Грумант численность населения превышала тысячу человек. В 1960 закончилось строительство новой ТЭЦ. А в 1961 г. в связи с аварией в шахте, связанной с обрушением породы, добыча угля была прекращена. Посёлок и шахту законсервировали и центр добычи перенесли в Барнцбург. С течением времени посёлок полностью разрушился. В настоящее время, в связи с истощением запасов угля в Баренцбурге, разрабатывается проект возобновления добычи угля грумантского месторождения, запасов которого может хватить ещё на триста лет добычи. Однако это означает фактически строительство новой шахты и работу на ней вахтовым методом из Баренцбурга.

В самом Баренцбурге последний дом был построен в 1992 г. Многие старые дома снесены. Было принято решение о вывозе всех детей из российских посёлков, после чего ликвидировали школу и детский сад. Впоследствии ошибка такого решения была признана, шахтёрам разрешили снова привозить детей, разрушенное здание детского сада восстановили, в нём же открыли и школу, но только для начальных классов. О бывшей вечерней школе и филиале института давно забыли. Численность населения с двух тысяч сократилась до девятисот человек. Попытки организовать добычу минеральной воды высокого качества, которая была обнаружена российскими геологами поблизости, не увенчались успехом, так как не нашлось денег. Гостиница, способная принимать до сотни туристов ежедневно, имеет сто-двести человеко-дней посещений в год. Туризмом занимаются в лучшем случае три человека, а в настоящее время вообще никто до наступления летнего сезона. Питание жителей не идёт ни в какое сравнение с тем, что было пятьдесят лет назад, поскольку финансовое обеспечение треста государством после развала Советского Союза резко сократилось. Снабжение продуктами обеспечивается редкими рейсами судов.

Представительство «Аэрофлота» в Лонгиербюене много лет как уже закрыто. Российские самолёты перестали летать на архипелаг. Вертолётный парк, состоявший некогда из пяти мощных вертолётов Ми-8М, сократился до двух, да и те прекратили полёты по техническим причинам. У треста из транспортных средств остались только два буксира и старенькая самоходная баржа.

В Барнцбурге нет ни одного частного автомобиля, которые, впрочем, здесь и не нужны, поскольку некуда ехать. Нет у шахтёров и своих снегоходов ни российских, ни, тем более, японских. Вот они бы каждому пригодились. Да не до них сейчас.

Компания по сути дела находится в состоянии упадка, что хорошо продемонстрировано ситуацией с посёлком Пирамида.

Что же произошло с Пирамидой?

Пирамидой посёлок назван по причине пирамидальной формы горы, из недр которой извлекали уголь довольно необычным для шахтёров способомне на гора, как бывает в большинстве случаев, а с горы.

Пирамида-гора часто кутается в облаках, поёживаясь от холода, принимая на себя основные ветры, которые она старается по возможности не пропускать в лежащий у подножия посёлок. Поэтому население его чаще, чем жители Баренцбурга, получали удовольствие в летнее время от солнечных дней, а в зимнее — от звёздных ночей. Но это не значит, что здесь очень тепло. Напротив — морозы на Пирамиде бывают покрепче, так как она ближе всех остальных посёлков к Северному полюсу.

Пирамидчане гордились тем, что многое у них самое северное в мире: краеведческий музей, госпиталь, теплица, плавательный бассейн, стадион, гостиница. Что касается бутылочного домика, сложенного из пустых бутылок любителями необычной архитектуры, то вполне возможно, что он вообще единственный в своём роде.

Сам посёлок расположен в долине. Двух- и четырёхэтажные здания вытянулись вдоль небольших улочек. Теплотрассы, подводящие горячую воду к домам, покрыты деревянными коробами, которые часто служили прогулочными тротуарами особенно в весенне-летнее время, когда тающие снега разливаются мощными потоками воды по всей территории посёлка.

Между тем снабжение питьевой водой населения в семьсот человек было когда-то технической проблемой, но разрешимой. Создали чуть повыше на холмах водохранилища с приятным названием Гусиные озёра, придумали надёжную систему замораживания насыпной дамбы, чтобы вода не принесла бед, и потому туда с удовольствием ходили в летнее время полюбоваться с высоты на изумительную долину, покрытую коврами полярных цветов, ярко выделяющихся на фоне голубого фьорда и всегда могучего, но в то же время искрящегося нежной белизной ледника Норденшельда.

Работавшие здесь полярники любили в часы весеннего отдыха, когда солнце уже практически не уходит с небосклона, любоваться нерпами, выбирающимися на льды понежиться на солнце. Правда именно в это время сюда приходил большой любитель тюленьего мяса, хозяин архипелага — белый медведь, так что в такое время следовало быть особенно осторожным, находясь на природе. Именно через эти места проходит один из постоянных путей миграции белого медведя. Но как раз это место привлекает к себе туристов, поскольку здесь один из крупнейших ледников Европы, здесь можно увидеть живописные долины с водопадами, отсюда, из центра самого большого острова архипелага, пролегают туристические маршруты к самой высокой вершине архипелага Пику Ньютона, к заманчивым фьордам и восточному побережью острова. По стечению обстоятельств именно в районе посёлка Пирамида российские геологи обнаружили запасы нефти и газа.

В марте 1998 г. трест «Арктикуголь» закрыл шахту посёлка Пирамида, а к октябрю все жители его были уже эвакуированы. В посёлке Пирамида зимой никто не жил и никакие работы не проводились, только летом и немного весной небольшие бригады рабочих от 7 до 30 человек направлялись туда из Баренцбурга главным образом для разборки оборудования, вывоза наиболее ценных материалов и минимальной поддержки инфраструктуры для выполнения упомянутых работ. Бригады располагались для временного проживания главным образом в бывшем производственном здании. Поскольку ТЭЦ уже не работала, то здание обогревалось теплом от дизельного генератора, работавшего в соседнем помещении для обеспечения электричеством. Кроме того, летом с бригадой выезжали на Пирамиду гид-переводчик и повар, которые обслуживали гостиницу для небольшого числа туристических групп немецкой компании «Спитсберген Турз», останавливавшихся там на несколько дней, и экскурсионных групп туристических судов, заходивших на Пирамиду 2–3 раза в неделю в летние сезоны.

Поскольку вопросы охраны окружающей среды на Шпицбергене согласно параграфам Парижского Договора о Шпицбергене 1920 г. входят в компетенцию Норвегии, то порядок закрытия шахты и прекращения деятельности треста «Арктикуголь» в посёлке Пирамида обсуждались совместно с губернатором архипелага. Норвежская сторона предлагала сохранить посёлок максимально, как памятник индустриальной культуры, ликвидируя лишь отвалы мусора, горной породы и объекты, опасные для окружающей среды. Однако интересы треста «Арктикуголь» были несколько иными.

Первыми были начисто снесены все финские домики, стоявшие на Пирамиде с момента её основания. Под снос пошла теплица и другие хозяйственные постройки. Началась интенсивная разборка оборудования, которое можно было использовать для работы в Баренцбурге или для продажи в качестве металлолома. Такие вещи, как телевизоры, холодильники и другие полезные предметы домашнего обихода были вывезены, зато библиотека во дворце культуры была брошена на произвол судьбы и открыто разбиралась заезжими иностранными туристами. Документация, в том числе проектные схемы, карты и пр., разносились по всему посёлку, выдуваемые ветром через разбитые окна и двери бывшего управления шахты.

В первый же год крепкое деревянное укрытие железнодорожного пути для транспортировки угля по склону горы над посёлком Пирамида было сожжено для получения лёгкого доступа к металлическому оборудованию. Старая система дренажных колодцев на этом же склоне была оставлена без ремонта и разрушена в нескольких местах тяжёлыми тележками. Отсутствие дренажа селевых потоков при таянии снегов и дождевой воды над слоем вечной мерзлоты осенью 1998 г. усилило сходы селевых потоков, а поскольку железнодорожные пути, служившие одновременно защитной преградой селям, были разрушены, то несущиеся с горы потоки грязи полились через трубопроводы теплотрассы, идущей от ТЭЦ к порту и зданиям посёлка. В результате разрушения теплотрассы предполагавшийся в 1999 г. заново пуск ТЭЦ оказался невозможным.

Отсутствие обслуживания насыпной дамбы из гравия, служившей защитой для отвода потоков воды с горы в обход зданий возле подъёмника шахты, позволила этим потокам прорваться через дамбу. К счастью на то время они были остановлены всё ещё стоящей металлической конструкцией бывшей железнодорожной станции шахты, в противном случае водяная река помчалась бы дальше к посёлку в сторону старого административного здания, потенциально первой жертве разрушения. В 2002 году и эта металлическая стена была снята, оставив теперь посёлок без какой-либо защиты от потоков с этой стороны горы.

Для разборки металлических конструкций (столбов электрического освещения и др.) использовалась взрывчатка. Взрывной волной часто разбивались стёкла домов, некоторые из них закрывались фанерой, а другие открыты до сих пор для доступа ветра, дождя и снега, ускоряющих разрушение зданий.

За исключением некоторых работ по поддержанию в приличном состоянии здания гостиницы и лёгкого ремонта домов, используемых рабочими для жилья в летнее время, ремонтом остальных зданий практически никто не занимался. Окна первых этажей домов забиты досками ещё в 1998 г., а все входные двери заперты. Всякий раз после посещения посёлка неорганизованными туристами приходится заменять выломанные на окнах доски и заново запирать взломанные двери домов. Однако скрытые повреждения домов никто не устраняет. Это фактически смертельно для домов, поскольку маленькие повреждения быстро становятся угрожающими проблемами, особенно течи в крышах и окнах, позволяющие воде и снегу проникать внутрь, так как повышенная влажность губительна для не обогреваемых помещений, построенных из кирпича и бетона, промокшие стены трескаются от мороза. Особенно серьёзны такие повреждения у большого жилого здания в центральной части посёлка. Подвижки его фундамента вызвали трещины и у крыши. Попытки отремонтировать его были прекращены в 1999 г. и теперь даже снаружи видны повреждения водой и морозами всех этажей. Несколько в меньших размерах такие повреждения наблюдаются у большинства зданий, включая крыши спортивного комплекса и больницы. Ещё несколько лет без ремонта приведут к окончательной гибели этих зданий.

Более того, мороз и ржавчина практически разрушили всю систему водопровода Пирамиды — почти неизбежное последствие отсутствия людей, когда прекращается отопление и обогрев металлических труб, расположенных над уровнем вечной мерзлоты. Для восстановления посёлка теперь, скорее всего, придётся заменять весь водопровод, местами даже внутри зданий, так как повреждённые трубы дают течь в стены, приводя к ещё большим повреждениям в случае их использования.

Самая большая, хотя и самая непредсказуемая угроза для посёлка Пирамида — это наводнение. Почти весь посёлок построен на сыпучей почве в разветвлении нескольких горных потоков — самого большого, сбегающего с находящегоя поблизости ледника Бертил, и трёх-четырёх поменьше, стекающих по склонам горы Пирамида.

Что касается потока Бертил, то главная опасность его в неожиданной разрушительной силе самой воды, особенно весной в пик таянья снегов, или после сильных дождей летом и осенью. Раньше Поток Бертил останавливался системой насыпных дамб, отводивших поток в сторону от посёлка. Оказавшись без ремонта по крайней мере с 1997 г., эти дамбы почти полностью размылись водой. Летом 2002 г. поток Бертил изменил направление своего течения, оказавшись теперь в нескольких метрах от окружающей посёлок дороги, добираясь ко дворцу культуры, прорвавшись через дорогу долины Миммер и, следуя вдоль окружной дороги вокруг посёлка Пирамида, пробивает себе путь в основании дороги у здания больницы и течёт дальше через участок бывшего животноводческого и тепличного комплекса и район складских помещений, начав размывать дорогу через дельту долины Миммер. Поскольку маленький мостик там не был рассчитан на мощные потоки с ледника Бертил, то теперь вода идёт прямо через участок складов с горючим, что вызывает риск загрязнения окружающей среды. Лишь остатки небольшой насыпной дамбы продолжают отделять поток с ледника Бертил от дворца культуры — если поток изменит своё направление в эту сторону во время таяния снегов или сильных дождей, то в считанные часы он начнёт беспрепятственное разрушение сверху самого центра посёлка Пирамида.

В период жизни посёлка Пирамида система искусственных дренажных канав успешно осуществляла дренаж поверхностных вод склонов горы, сокращая тем самым риск наводнений, а несколько насыпных дамб направляли массы воды в сторону от важных для жизни объектов. Теперь эти защитные сооружения почти полностью разрушены. Сегодня посёлок Пирамида практически не защищён от наводнений, которые в любое время тёплой погоды могут уничтожить то, что создавалось поколениями строителей Пирамиды. Иными словами, посёлок ожидает судьба Груманта, от которого сегодня можно увидеть лишь слабые напоминания бывшего хорошо структурированного посёлка.

Можно ли избежать его судьбы?

Вопрос сегодня стоит очень остро: каждый день задержки удорожает возможное восстановление посёлка Пирамида и ускоряет его окончательную гибель в случае отказа от какой-либо восстановительной деятельности.

Понятно, что трест «Арктикуголь», всецело занятый нерентабельной добычей угля и соответственно вопросами собственного выживания, не в состоянии без существенных государственных дотаций осуществлять поддержание в должном состоянии посёлка Пирамида, тем более что ему это вовсе не нужно. Тогда как с точки зрения государства Российского собственный участок Пирамида чрезвычайно важен, как в плане сохранения стратегически выгодного присутствия на архипелаге, так и в плане развития отечественной науки, для которой географическое расположение участка уникально и потеря его для России была бы практически ничем невосполнима.

Вопрос в том, каким образом наименьшими затратами не только восстановить, но и заставить участок работать с прибылью на Россию. Такие возможности есть, если пойти по норвежскому пути, но с нашими особенностями.

Необходимо участок Пирамида передать из подчинения треста «Арктикуголь» какой-либо другой государственной структуре, заинтересованной в этом участке. Таковыми структурами могут быть, например, Академия наук РФ, которая бы создала там международный научный центр по примеру норвежского посёлка Нью-Олесун, успешно осуществляющий приём и обслуживание научных организаций многих стран мира. Вполне может быть такой структурой и государственная туристическая компания, соединяющая свои собственные интересы с интересами международных туристических организаций. Допустимо подчинить Пирамиду, а, может, и Баренцбург административно, скажем Мурманску, представитель которого осуществлял бы координацию различных видов хозяйственной деятельности на архипелаге, как это было некогда в отношении российской почты (почтовые отделения Пирамиды и Баренцбурга подчинялись мурманской конторе).

Некоторые здания или даже участки земли можно сдавать в аренду как научным, так и туристическим организациям, включая на только российские, но и иностранные, которые проявляют к этому интерес. На последней научной конференции, проходившей в Баренцбурге в августе 2001 г., учёными разных стран был прямо поставлен вопрос о сохранении посёлка Пирамида, и ими было принято решение обратиться по этому вопросу в различные руководящие структуры России с просьбой о спасении посёлка Пирамида от разрушения. Один из участников конференции американец Д.Капелотти разработал ряд предложений по созданию научного центра, в котором бы проходили стажировку американские студенты, занимающиеся проблемами севера и промышленной археологии. Для этой цели он уже ищет финансовую поддержку. Идею поддержали учёные Швеции и Российской академии наук.

Развитие российского туризма может дать существенную финансовую поддержку существованию посёлка Пирамида. Разработаны весьма детально проекты организации чартерных рейсов туристических судов из Мурманска, использования в учебных целях в летнее время парусного судна «Товарищ» мореходной академии (велись даже переговоры с ректором академии, который поддержал эту идею), чартерных рейсов самолётов с туристами на борту. Подробные разработки имеются. Предлагается даже создание филиала мореходного училища на базе Пирамиды.

Развитие иностранного туризма, возможно, выгоднее на первых порах, поскольку иностранные туристические компании, в частности немецкая фирма «Спитсберген турз», готовы вложить свои капиталы в восстановление некоторых жилых зданий и гостиницы в случае получения их в аренду на длительный срок даже на условиях совместной деятельности. Могут подключиться к совместной деятельности и оказать финансовую поддержку и некоторые норвежские туристические фирмы. Есть предложения по привлечению иностранных туристов, желающих проводить длительное время в уединении на архипелаге для осуществления своих творческих планов (писателей, поэтов, художников и др.)

На Пирамиде некогда планировалась и разрабатывалась проектом промышленная добыча морских водорослей. Это одно из экологически чистых производств, которые тоже можно было бы осуществлять на Пирамиде. Там же можно организовать с целью создания дополнительных рабочих мест швейную фабрику, аналогичную той, что работает в Баренцбурге.

Таким образом, есть немало возможностей использования посёлка Пирамида и привлечения на неё средств. Вопрос в том, кто примет решение о том, что Россия хочет быть и останется на Шпицбергене не на словах (в концепции России это уже есть), а на деле? Кто захочет разработать конкретные мероприятия, поручить исполнение их конкретным людям и в сжатые сроки, ибо время теперь неудержимо удорожает исполнение желаний? Есть ли такие властные структуры, которым не безразлична судьба кусочка российской земли, который веками был одним из наших форпостов?

Но должен сказать читателю, что к тому времени, когда я вношу эту книгу в Интернет, кое-что изменилось в лучшую сторону. Назначили нового генерального директора треста «Арктикуголь», который активно взялся за улучшение ситуации. Но я там уже не работаю, и это тема другой книги.

НУЖНЫ ЛИ НА ШПИЦБЕРГЕНЕ ГРАБЛИ?

А и правда, зачем на архипелаге, шестьдесят процентов территории которого покрыто вечными льдами, а остальная часть открывается от снега лишь на короткие полтора-два месяца, когда и трава-то выше щиколотки не успевает подняться, зачем на этой, казалось бы, богом забытой земле грабли? Не снег же на самом деле рыхлить, если его на глазах метровыми сугробами наметает, да не землю долбить, промерзающую на полтораста метров в глубину?

Но так случилось, что копали как-то русские археологи — эти удивительно неутомимые искатели нового в старом — вечную мерзлоту в районе одного из древних поселений поморов на Шпицбергене. Не за золотом, кстати сказать, пришли, а о русской старине правду добывать старались. Чего только не находили за тридцать лет работы археологической экспедиции? Каких только диковинок не повидали в давно обезлюдевших краях?

Русские поморы не только на охоту за моржами были мастера, но и в шахматишки поиграть в непогоду любили, на чудном трёхструнном инструменте, что ни гитарой ни виолой не назовёшь, а простым русским словом дудой прозывалось, потому музыканты дударями славились и мелодии северные смычком наигрывали да из кожи сапоги точали и гребни из китовой кости вырезывали. Станок токарный у них даже был хоть из дерева сработанный, но помогавший мастерить чудные вещи на севере пригодные.

Чудными их можно назвать и по мастерству исполнения и по диву, что даёшься, когда смотришь, например, на одну из них и пытаешься разгадать для чего это, мол, маленькая деревянная вещичка с ладонь величиной из двух половинок с круглым углублением да узкими прорезями внутри сделана.

Кому ни задавали эту загадку, никто разгадать не мог. Но специалисты-историки покопались в памяти народной, почитали старинные скрижали и нашли, что ещё в допетровские времена, то есть прежде чем русский царь Пётр Великий ввёл своим указом печати на бумаги ставить, существовал у поморов порядок, что выезжая на промысел за моржами да пушниной на далёкий Грумант, по возвращении с добычей должны были они платить пошлину в соответствии с разрешением пером писанным, которое им с собой выдавалось перед выходом в море и скреплялось печаткой восковой. А чтобы печатка-то эта во время дальних походов в штормах и охотничьих передрягах не попортилась, помещали её в специальную деревянную плашечку да накрывали другой и связывали вместе, пропуская через узкие прорези бечёвку, продетую через важную государственную бумагу. Приедешь на Родину с поломанной печатью или совсем без бумаги, заберёт царская таможня всё добытое промыслом. Вот ещё с каких пор всякой добыче строгий учёт вёлся, дабы казна государственная пустеть не могла.

Такие вот любопытные истории раскрывали на Шпицбергене археологи, благодаря найденным в разныхместах вещицам. А рассказал мне об этом интереснейший человек, не один десяток лет посвятивший раскрытию тайн поморов на Шпицбергене, доктор исторических наук, профессор, Вадим Фёдорович Старков, когда мы рассматривали экспонаты для выкладки их в экспозиции нового музея. Среди них оказались и грабли, обнаруженные на острове Эдж.

Именно там находилось одно из крупных поселений поморов, названное Соловецким становищем. Охотники привозили туда с материка брёвна и строили весьма просторные рубленые избы, называвшиеся становыми, то бишь базовыми, а на охотничьих маршрутах километрах в десяти, пятнадцати ставили так называемые станки — маленькие охотничьи избушки. Место, где находилось несколько становых изб, называли становищем. Одно из крупных, но ещё не исследованных становищ, находится совсем неподалёку от русского современного посёлка Баренцбург. Тайны этого поселения ещё предстоит раскрыть учёным. А пока поговорим ещё о граблях.

Очень странной показалась находка. Действительно трава на Шпицбергене бывает. Как только сходит снег в середине июня, так и начинает зеленеть земля. И доставляла появляющаяся трава радость не только долгожданным новым цветом, ибо уставали люди и от белизны за долгую зиму, но и тем, что можно было найти в ней сочные кисловатые листики ложечной травы, которую поморы называли салатом, и которая в немалой степени помогала им в борьбе со смертельной болезнью цингой. Одолевала их эта проклятая болезнь. Как только с ней не боролись. И кровь только что убитого зверя пили, и морошку, клюкву да сосновые шишки с собой на зиму привозили, чтоб питание своё витаминами пополнять. Но поистине чудесной была салата, настоящий бальзам против цинги.

Неужели же её собирали поморы граблями? Нет, дорогие мои читатели, к сожалению такого не могло быть, так как травка-то эта невысокая и не такая густая, чтоб косить её да граблями прибирать. И надо сказать, что за полтора — два месяца короткого не то лета, не то весны, переходящей сразу в зиму, трава до пояса, как хотелось бы, вырасти не успевает на Шпицбергене. Стало быть, не для того нужны были грабли, зубья которых к тому же были очень редкими и длинными.

Обнаружили, правда, археологи по соседству с теми граблями скелеты коров. Вот было-то чему удивиться. Как же коровы здесь очутились?

— Да что же тут странного? — скажет догадливый читатель. — Привозили с собой люди говядину на пропитание.

Так-то оно так, да не совсем. Со скелетом ведь и головы коров обнаружены. А зачем, спрашивается, грузить на небольшие относительно судёнышки говядину с головами, которые никто не ест? Места корабельные ненужными вещами в далёкое путешествие не занимали. Значит, привозили коров живыми. А раз так, нужно было их чем-то кормить, да молоко некоторое время надаивать.

Держат же и сегодня в русских посёлках Шпицбергена коров для того, чтобы детей да и шахтёров иногда свежим полезным молочком побаловать. Но даже сегодня удовольствие это очень дорогое. Сено приходится с материка возить, да только в период судоходства, который не очень-то велик для заполярного архипелага — всего лишь с мая по ноябрь. Да при нынешних-то растущих ценах.

Тогда и пришлось издать приказ тресту «Арктикуголь» о закрытии школ и детских садов в российских посёлках да о вывозе детей на материк, так как не в состоянии он сегодня справиться с инфляцией и продолжать кормить детей на прежнем хорошем уровне. Так это сегодня, в атомный век, у нас денег нет на прокорм коров, которые давали бы детям молоко, и кур, которые несли бы яйца. А что же было делать поморам в те далёкие времена?

Вот теперь и приходит разгадка. Знали поморы, что, как только сойдут снега и растают льды да уйдут айсбергами в далёкие дали, на галечниках морских побережий появится великое множество морской травы, которая хоть и солоновата, а коровами вполне потребляться может. Да и возле берегов в море её полным-полно — запускай грабли да не ленись, вытаскивай. Вот ведь для чего они нужны были, грабли-то на Шпицбергене.

БУРГ И ПИРАМИДА

Сочетание этих двух слов непосвящённому читателю совершенно непонятно. Разумеется «Бург» в переводе с немецкого на русский означает «город», но причём тут «Пирамида»?

Однако для тех, кто побывал не просто на Шпицбергене, а именно в российском посёлке с названием Пирамида, в те годы, когда этот посёлок ещё жил и здравствовал, упомянутое сочетание не кажется странным. Дело в том, что Бургом жители Пирамиды кратко называли Баренцбург — другой российский посёлок, находящийся от них на приличном для здешних мест расстоянии, выражающемся в двадцати пяти минутах полёта вертолётом или пяти с лишним часов хода морским буксиром со скоростью девять узлов в час. Вот и определяйте дистанцию. А другой связи между ними здесь просто нет. Впрочем, можно ещё на снегоходах или просто на лыжах добраться, минуя норвежский посёлок Лонгиербюен, что не только очень долго, но и опасно.

Особенно на пути к Пирамиде трудны подходы. Тут тебе и один из крупнейших в Европе по запасам льда ледник Норденшельда с трещинами, в которые не раз попадали неудачники, и хоть не очень высокие, но весьма неприятные для путешествий по снегу горы, с которых легко можно скатиться, перевернувшись на резком повороте, обладателю быстроходных, но довольно неустойчивых японских снегоходов типа «Ямахи» или «Поляриса». Тут и пересекающиеся пути весенних и осенних миграций хозяина архипелага белого медведя, встреча с которым никогда не сулит ничего хорошего, ибо, будучи самым крупным из зверей, он никого не боится, всегда любопытен, всегда коварен и, что главное, всегда голоден.

Живущие в посёлках полярники мрачно шутят по этому поводу, рассказывая, что встречает как-то белый медведь туриста и спрашивает его:

— Ты что тут делаешь?

— Да вот завтрак туриста ем, — отвечает незадачливый путешественник. — Хочешь попробовать?

— Нет, — говорит медведь. — Это я турист, а ты мой завтрак.

Пирамидой посёлок назван по причине пирамидальной формы горы, из недр которой извлекали уголь довольно необычным для шахтёров способомне на гора, как бывает в большинстве случаев, а с горы.

Пирамида-гора часто кутается в облаках, поёживаясь от холода, принимая на себя основные ветры, которые она старается по возможности не пропускать в лежащий у подножия посёлок. Поэтому население его чаще, чем жители Баренцбурга, получали удовольствие в летнее время от солнечных дней, а в зимнее — от звёздных ночей. Но это не значит, что здесь очень тепло. Напротив — морозы на Пирамиде бывают покрепче, так как она ближе всех остальных посёлков к Северному полюсу.

Пирамидчане гордились тем, что многое у них самое северное в мире: краеведческий музей, госпиталь, теплица, плавательный бассейн, стадион, гостиница. Что касается бутылочного домика, сложенного из пустых бутылок любителями необычной архитектуры, то вполне возможно, что он вообще единственный в своём роде.

Пирамида-посёлок был основан в 1910 г. на шведском земельном участке. Намерения шведов начать добычу угля провалились по причине экономических трудностей, позволивших построить только несколько маленьких зданий и разведочных шахт. В 1926 г. земельный участок был продан англо-русской компании «Русский Грумант», а позднее в 1931 г. был передан российской государственной компании трест «Арктикуголь». Серьёзную разработку угольных пластов и строительство посёлка трест «Арктикуголь» начал в 1940 г., но вынужден был в связи с началом войны прекратить работы в 1941 г, возобновив строительство в 1946 г.

Сам посёлок расположен в долине. Двух- и четырёхэтажные здания вытянулись вдоль небольших улочек. Теплотрассы, подводящие горячую воду к домам, покрыты деревянными коробами, которые часто служат прогулочными тротуарами особенно в весенне-летнее время, когда тающие снега разливаются мощными потоками воды по всей территории посёлка.

Между тем снабжение питьевой водой население в семьсот человек было когда-то технической проблемой, но разрешимой. Создали чуть повыше на холмах водохранилища с приятным названием Гусиные озёра, придумали надёжную систему замораживания насыпной дамбы, чтобы вода не принесла бед, и потому туда с удовольствием ходили в летнее время полюбоваться с высоты на изумительную долину, покрытую коврами полярных цветов, ярко выделяющихся на фоне голубого фьорда и всегда могучего, но в то же время искрящегося нежной белизной ледника Норденшельда.

Работавшие здесь полярники любили в часы весеннего отдыха, когда солнце уже практически не уходит с небосклона, любоваться нерпами, выбирающимися на льды понежиться на солнце. Правда именно в это время сюда приходит большой любитель тюленьего мяса, хозяин архипелага — белый медведь, так что в такое время следует быть особенно осторожным на природе. Ситуация несколько меняется в середине лета, когда отправляются в далёкое путешествие или совсем растают льды. Медведь не может поймать нерпу в воде и потому уходит дальше на север, где всегда есть льды, полярники же могли в это время с меньшим беспокойством приходить на берег и свистом подзывать любопытных по характеру нерп. Иногда это удавалось, и заинтересовавшаяся летящим над водой свистом из волны вдруг появлялась усатая мордочка с большими вопросительными глазами. Нет, очень близко она к вам не подплывала, но всё же любопытствовала, чем вы там занимаетесь и не станете ли швырять в неё камнями, что, к сожалению, изредка случалось.

Жители Пирамиды любили свой посёлок, но с определённой долей зависти говорили о Баренцбурге, который считался столичным посёлком, ведь там находятся вертолёты, туда, благодаря более глубокому порту, приходят даже круизные океанские лайнеры, Баренцбургу легче связываться с норвежцами и потому жизнь в нём живее и интереснее. Да и с точки зрения истории Баренцбург, расположенный ближе к морским путям, представляет больший интерес.

В семнадцатом веке, в период массового китобойного промысла здесь, на мысу Финнесет располагалась одна из баз по плавлению китового жира. Остатки её сохранились до настоящего времени.

В начале девятнадцатого века права на участок, на котором размещается ныне русский посёлок Баренцбург, были заявлены норвежской компанией «Ставангер». В тысяча девятьсот одиннадцатом году на мысу Финнесет строится норвежская радиостанция «Шпицберген-радио», проработавшая здесь почти двадцать лет. В тысяча девятьсот двенадцатом году на берегу залива Гренфьорд строится первый дом.

На несколько участков этого района в тот же период заявили права американская компания и некоторые частные лица. Интерес к этим местам был вызван обнаруженным здесь углём.

Первая российская штольня была заложена на Груманте русским полярным исследователем Владимиром Александровичем Русановым в тысяча девятьсот двенадцатом году. По получении материалов экспедиции Русанова группа петербургских и архангельских промышленников в целях организации и добычи угля образовала товарищество «Грумант — Торговый дом А.Г.Агафелов и Ко», за которым Горный департамент России закрепил ряд угленосных участков на Шпицбергене. Позднее в этих же целях было создано «Русское Шпицбергенское акционерное общество». В тысяча девятьсот тринадцатом году на Шпицберген была направлена экспедиция, организованная товариществом «Грумант», которая начала пробную добычу угля и отправила в Архангельскую область первые десять тысяч пудов угля. Правительство России приняло решение считать уголь, добываемый на русских предприятиях на Шпицбергене, продукцией русского происхождения, освободив его от ввозной пошлины. В тысяча девятьсот тринадцатом году для разработок угля на Шпицбергене был создан русско-немецкий угольный консорциум, который приобрёл на архипелаге три угольных участка, включая участок нынешнего Баренцбурга, который в то время ещё назывался Грин Гарбур, что в переводе означает «Зелёная гавань». Однако в связи с началом войны немцы были исключены из консорциума, и он был преобразован в акционерное общество «Русские угольные копи Грин-Гарбур».

В этот период ведётся острая дипломатическая борьба за обладание архипелагом Шпицберген. Ещё в тысяча девятьсот двенадцатом году норвежская, шведская и русская делегации на совместной встрече приняли проект конвенции о совместном правлении на архипелаге. Тем не менее через два года на международной конференции проект был отклонён другими государствами, желавшими в равной степени делить природные богатства архипелага.

Начавшаяся вскоре Первая мировая война осложнила осуществление намеченных планов по добыче угля на далёком Шпицбергене и в тысяча девятьсот двадцатом году российские участки продаются только что образовавшейся нидерландской компании «Неспико».

Именно в это время возникает посёлок, получивший вскоре название Баренцбург в честь выдающегося голландского мореплавателя шестнадцатого века Вильяма Баренца. Первое упоминание об этом мы находим в письме компании, направленное через своего представителя в Осло Адольфу Хоелу семнадцатого марта тысяча девятьсот двадцать четвёртого года.

Между тем в Париже в тысяча девятьсот двадцатом году без участия русских собирается мирная конференция девяти стран участниц, на которой принимается решение о суверенитете Норвегии над Шпицбергеном.

В том же тысяча девятьсот двадцатом году в Москве принимается Постановление Совета Народных Комиссаров «О заключении соглашения с Шпицбергенским каменноугольным обществом о совместной эксплуатации каменноугольного месторождения на о. Шпицберген» и в тысяча девятьсот двадцать шестом году российская компания «Северолес» приобретает у компании «Англо-Русский Грумант» участок Пирамида, затем через пять лет участок Грумант, для эксплуатации которых и был создан трест «Арктикуголь». А двадцать пятого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в Берлине был подписан договор, согласно которому акционерное общество «Неспико» продаёт, а трест «Арктикуголь» покупает находящийся на острове Западный двадцать и принадлежащий «Неспико» земельный участок, называемый Баренцбург.

С июня тысяча девятьсот тридцать второго года в Баренцбург начали прибывать пароходы с будущими полярниками. Среди них были шахтёры из Донбасса, метростроевцы, механики, машинисты и слесари из Москвы, строители из Брянска и Рязани, портовые рабочие из Ленинграда, водники из Архангельска.

Первый уголь был получен «на гора» на два месяца раньше срока, седьмого ноября в день празднования пятнадцатилетия со дня Октябрьской революции.

К началу сороковых годов рудник Баренцбург превращается в крупное механизированное предприятие, самое большое в Арктике. Три шахты, врубовых машин, конвейеров, электровозов поставляли бесперебойно уголь в северные регионы страны, обеспечивали топливом суда, следовавшие Северным морским путём. На руднике работали школа, детский сад, больница, в котором, быть может, впервые танцевала тогда маленькая девочка Майя Плисецкая, ставшая впоследствии знаменитой балериной.

Великая Отечественная война коснулась и Шпицбергена. Двадцать второго июня тысяча сорок первого года радиостанция Баренцбурга приняла сообщение о нападении Германии на Советский Союз. В этот же день грузившиеся у причала суда ушли с углём на Большую землю. Связь с материком временно прекратилась. В любую минуту рудники Шпицбергена могли подвергнуться нападению с воды или с воздуха. Намечено было в этом случае взорвать устье штольни, погрузочные механизмы, а всё население должно было уйти в горы. Пришлось ввести строгий режим экономии продуктов, горючего, взрывчатых веществ и материалов. Каждый человек получил неприкосновенный запас продуктов на двадцать дней.

Двадцать пятого августа тысяча девятьсот сорок первого года на английском военно-транспортном корабле «Королева Канады» в сопровождении боевых кораблей около двух тысяч шахтёров советских посёлков с их семьями были эвакуированы в Архангельск, в мае следующего года для защиты архипелага в Баренцбург прибыл норвежский гарнизон, а в сентябре тысяча девятьсот сорок третьего года гитлеровская эскадра в составе линкоров «Тирпиц» и «Шарнхорст» и девяти эсминцев произвела обстрел совершенно беззащитных посёлков Баренцбург и Лонгиербюен, не оставив ни одного целого здания.

Полностью разрушенным и безлюдным Баренцбург оставался до ноября тысяча девятьсот сорок шестого года, когда пароходы «Вега» и «Керчь» доставили на рудник триста полярников. В течение месяца в Баренцбурге с четырёх прибывших сюда пароходов было разгружено более десяти тысяч тонн груза.

В посёлке не было света, бани, столовой. Питаться приходилось на кораблях. Грузы доставлялись к временным складам на берегу вручную на салазках.

Очень скоро посёлок было не узнать. Появились все необходимые для жизни службы. Детский сад и школу посещали более ста пятидесяти детей. Для взрослых открыли вечернюю школу и даже филиал заочного отделения горного института.

Добыча угля достигла трёхсот тысяч тонн в год, что составляло вместе с углём Пирамиды около полумиллиона, почти вдвое больше того, что добывали соседи норвежцы в своих двух посёлках. Хорошее было время. Попасть на работу в Баренцбург было очень не легко, поскольку отбирали для работы на далёком архипелаге только самых лучших специалистов, самых проверенных и надёжных в поведении. И всё считали это правильным.

ЮШАР

Если когда-нибудь, дорогие читатели, вам повезёт и судьба забросит вас в один из российских шахтёрских посёлков на Шпицбергене, то вы всенепременно услышите совершенно незнакомые слова: «юшар», «юшарить», «наюшарился». Только вновь приезжим не дано понять их значение, тогда как человек, проживший хотя бы с месяц в Баренцбурге или на Пирамиде, может с лёгкостью сказать, например:

— Пойду на базар, поюшарю чего-нибудь.

Но очень прошу вас не думайте, что речь в данном случае идёт о рынке, на котором можно что-то купить.

На самом деле никаких базаров в обычном понимании этого слова здесь нет. Просто в столовой, где питание для шахтёров бесплатно, кроме окон раздачи первых и вторых блюд, есть длинный прилавок с выставленными на нём холодными закусками, среди которых выделяется белизной квашенная или свежая капуста, пестреет винегрет, полыхает ярко-оранжевым цветом наструганная морковь, зеленеет помидорный салат, буреют ломтики свеклы, смоченные растительным маслом, томно возлегает порезанная на аппетитные кусочки селёдка, соседствуя с жареной или утопленной в томатном соусе треской, горкой возвышается отварной картофель, контрастирующий своим чёрным мундиром с кажущейся рядом чересчур белой редькой.

Каждое блюдо, естественно, расположено на отдельном подносе и обязательно украшено репчатым или зелёным луком, зелёным горошком, морковным цветком. В прежние лучшие времена сюда же выкладывали маринованные огурчики, солёные помидорчики, разнообразные фрукты. Всё это разнообразие действительно напоминает базар, который постоянно по мере исчезновения пищи с подносов пополняется заботливыми девушками-поварихами второй руки, одетыми в красивые переднички и белые колпачки.

Когда у кого-то из полярников намечается дома вечеринка по случаю того или иного события, то организатор её направляется в столовую с пакетиками и баночками, куда, не смотря на грозное объявление, запрещающее вынос продуктов, набираются всевозможные закуски для предстоящей выпивки. Вот этот самый процесс и называют «юшарить на базаре». А чтобы понять происхождение термина, нам следует слегка окунуться в историю.

Давным-давно ходило на Шпицберген из Мурманска пассажирское судно под названием «Югорский шар». Всякий раз, когда полярники, готовившиеся к отправке на материк, упаковывали свои вещи или кто-то хотел отослать часть приобретенного здесь себе домой или родственникам, всё, что не укладывалось в обычные сумки и чемоданы, размещалось в удобные фанерные ящики размером пятьдесят на пятьдесят или пятьдесят на сто сантиметров. Заколоченные гвоздями ящики с одеждой и зачастую с разнообразными консервами, приобретенными в местном магазине, обшивались материей и выставлялись на улицу возле дома за несколько дней до прихода в порт судна.

О дне выноса ящиков заранее объявлялось по местному радио. На каждой такой внушительной посылке кроме адреса отправления обязательно писалось крупными буквами сокращённое название судна, на котором должен был уйти груз. И потому проходящему в этот день по улицам посёлка на глаза всё время попадались целые штабеля ящиков с надписью «Ю. Шар».

В конце концов, ящики, в которые укладывали вещи, стали так и называться «юшары». С тех самых пор полярники спрашивают друг друга: «Ну что, собрал свой юшар?» или «Сколько юшаров отправил?». И никто не переспрашивает, о чём идёт речь.

Давно уже нет на маршруте судёнышка «Югорский шар». Новые полярники даже не знают о его прошлом существовании. Но слово «юшар» прочно закрепилось в их лексиконе, обретая постепенно новые формы и значения.

Так, например, можно сказать «наюшарился» в том смысле, что набрал закусок на базаре, а можно сказать о ком-то, что он «хорошо наюшарился» и все поймут, что этот кто-то хорошо набрался, то есть напился до чёртиков.

Бывали случаи, что некоторые из власть предержащих, находившихся близко к общественным продуктам и прочим товарам, отправляли юшарами к себе домой многими килограммами ворованный сахар, масло, муку, аппаратуру, а эти так называемые юшары неожиданно вскрывались таможенными чиновниками и тогда начиналось уголовное дело, а полярники в российских посёлках, прослышав новость, мрачно замечали: «Совсем заюшарился, сволочь» или «Доюшарился, наконец, подлец».

Поистине велик, могуч и неувядаем русский язык.

ПОЛЯРНИК

Официально в документах все жители российских посёлков на Шпицбергене называются полярниками. Но на самом архипелаге дело обстоит несколько иначе. Те, кто недавно приехал на работу по контракту, то есть завербовался на два года, в течение первых шести месяцев зовутся «старичками» несколько презрительно вербаками. Не дай бог в этот период назвать себя полярником в разговоре со старожилом, отзимовавшим пять, десять, а то и пятнадцать лет на архипелаге. Он тут же осадит тебя, заявив:

— Какой ты полярник? Ты ещё вербак зелёный.

Через полгода ты перестаёшь быть вербаком, но становишься на новый шестимесячный срок, извините за выражение, сукой нетопленой.

Полярники народ весёлый, добрый, но по-шахтёрски грубоватый в речи. Вот и прилепилась кличка к тем, кто лишь отмечая годовщину жизни на Шпицбергене, должен топить суку в океане, только после чего становится настоящим полярником.

Спешу сказать, что на самом деле никто, конечно, никого не топит, да и собак в посёлках практически нет кроме двух-трёх сторожевых на выезде, предупреждающих о появлении белого медведя.

Не знаю, в связи с чем появилась эта традиция, но помню, как однажды был приглашён на вечеринку без упоминания повода. И вот сидим за столом, поём песни, как вдруг открывается дверь и, минуя дверной проём, по коридору поползла игрушечная плюшевая собачка.

Я сначала не понял шутку, но тут в дверях появилась смеющаяся рожица хозяйки, которая поспешила объяснить, что ведёт топить суку, так как исполнился год их с мужем пребывания на архипелаге.

Ну а те, кто поддался соблазнам весенних и летних красот севера, где белые вершины гор будто зависают в ярко голубом небе, сливающимся со столь же голубыми водами фьордов, те, кого не испугали сильные ветры и морозы, когда в столовую легче идти спиной назад, против ветра, а не лицом вперёд навстречу леденящим лоб напорам воздуха с колким снегом, те, кто приезжают сюда второй, третий или четвёртый раз зимовать долгие полярные ночи, те смельчаки называются, естественно, ветеранами. Их и норвежцы чествуют обычно с особым уважением, хотя в норвежском посёлке Лонгиербюене ветеранов-полярников нисколько не меньше, чем у нас, а некоторые живут на Шпицбергене чуть ли не с рождения и не хотят уезжать на материк, где жизнь им кажется сложней и беспокойней.

КОЛОТЁСКА

Не приходилось мне работать с шахтёрами на материке, а потому и не знаю, есть ли там такой термин «колотёска», но на Шпицбергене он очень распространён и означает добротно сделанную рабочую куртку, которую выдают шахтёрам.

Вообще всем, приезжающим по контракту в российские посёлки архипелага, выдаются бесплатно дублёнка, валенки, сапоги, шапка и перчатки. Так что никто не боится замёрзнуть, хоть и ветры тут сильные — до сорока-пятидесяти метров в секунду, и морозы не очень слабые — самая низкая, зарегистрированная официально — минус сорок семь. В других краях морозы бывают покрепче. И здесь было бы не легче, если бы не протекающее не так далеко тёплое течение Гольфстрим, смягчающее местный климат неожиданными тёплыми дыханиями в сопровождении дождей даже в зимнее время и густых туманов летом.

И всё же морозы случаются такие, что фьорды покрываются льдом в полтора-два метра толщиной, а земля островов сплошь в вечной мерзлоте, достигающей сотен метров. Так что, когда то ли спускаешься в шахту в Баренцбурге, то ли поднимаешься в неё на Пирамиде, не удивляешься, видя на стенах восхитительные, играющие всеми цветами радуги, кристаллики льда. Так и кажется порой, что попал в царство Снежной Королевы из сказки Андерсена.

Но это нам кажется — туристам, журналистам и тем, кто их сопровождает. Что же касается шахтёров, которым приходится направляться сюда ежедневно на шестичасовую смену, то им, пожалуй, не до красот холодного подземелья.

Большая часть пути грозами (так зовутся те, кто собственно добывают уголь) покрывается в вагонетках подземного поезда, но и ходить к забоям доводится им не мало. Так что выдаются им для утепления и «водолазка» — тёплое нижнее бельё из хорошей шерсти, и «колотёска» — надёжная защита от пыли.

Ну, если «водолазкой» называют бельё по той причине, что оно выдаётся и водолазам для спуска под воду, то «колотёской» назвали куртку колотёса. А колотёс — это тот же горнорабочий очистного забоя, который зачастую колит и тешит пласты угля там, где комбайн не доработает. Потому и зовут его колотёсом. Обычно это самые здоровые и сильные люди.

Кстати, когда я говорил, что шахтёрам не до красот подземелья, то, пожалуй, был не совсем прав. Любят «колотёсы» Шпицбергена, откалывая куски угля, остановиться вдруг и рассмотреть повнимательнее обнаружившийся отпечаток листа дерева.

Миллионы лет назад шумели в этих местах огромные леса и бродили по ним динозавры. Память о них сохранилась в виде ископаемых отпечатков. Это дыхание истории шахтёры бережно кладут в карманы колотёсок и выносят на поверхность. Самые большие и интересные хранятся теперь в баренцбургском музее «Помор», но об этом уже другой разговор.

ОГОРОДЫ ВО ЛЬДАХ

Не пожалейте времени и денег да включитесь в число тысяч туристов, устремляющихся ежегодно не к Канарским островам и не в жаркие джунгли Африки, а в сторону Северного полюса, в суровый край архипелага Шпицберген. Более полуторы тысяч его больших и малых островов сковано льдами Ледовитого океана. Лишь в конце мая или начале июня, осторожно обходя глыбы льдин и нередких айсбергов, торговые и пассажирские суда начинают заходить во фьорды архипелага, занимающего площадь около шестидесяти трех тысяч квадратных километров. Это почти половина территории Англии, пятая часть Норвегии, в два с половиной раза больше Крымского полуострова. Но более шестидесяти процентов огромного пространства земли, находящейся в какой-то тысяче километров от полюса холода, покрыто ледниками, а вся его почва охвачена тисками вечной мерзлоты до трехсот метров в глубину.

Зная все это, оказавшись в августовских голубых водах Шпицбергена, не можешь не поразиться неожиданно увиденной зелени отвесных неприступных скал, что красуются в переливающихся красках холодного моря целыми сутками, благодаря незаходящему летнему солнцу. Откуда эта нежная зелень на диком камне? Ведь ни грамма почвы на скальном грунте нет. Но зелень все-таки есть, и спасибо за это птицам. Кайры, чистики, гагары, альбатросы, чайки тысячными стаями живут на неприступных утесах, покрывая их своим пометом, который и становится почвой для прорастания зелени, приводящей в восторг толпы туристов да немногочисленных местных жителей.

Впрочем, почему немногочисленных? В этих диких местах, среди снегов и дождей, выпадающих почти каждый божий день (240 дней в году с осадками), под морозами, обычно не очень сильными, но порой доходящими до -40 °C и ветрами не так редко до сорока метров в секунду живет более трех тысяч человек.

Русские поморы первыми, еще в XV веке, если не раньше, начали осваивать эти места. Теперь же здесь почти с самого начала уже уходящего века находились два русских поселка — Пирамида, прекратившая добычу угля и существующая теперь только для туристов, и Баренцбург, среди жителей которого больше всего русских и украинцев, но есть и белорусы, литовцы, казахи, татары, евреи, грузины и представители других национальностей стран СНГ. Не так давно жители российских посёлков составляли более половины населения архипелага, сегодня почти одну треть.

Другая основная часть жителей разместилась в трех норвежских поселках: Лонгиербюен, Свеа Груве и Нью Олесун.

Есть и еще одно небольшое поселение — это станция польских исследователей в Хорсуне, где работают постоянно сменяющиеся партии до 20 человек.

В российском и норвежских поселках население тоже постоянно меняется, поскольку основная его часть — это шахтеры, приезжающие сюда по контракту на 2–3 года. Но есть здесь и долгожители, срок пребывания которых исчисляется двадцатью — тридцатью долгими зимами. Время жизни здесь определяется не годами, а «полярками», т. е. количеством прожитых полярных ночей.

Как только приходит день, все обитатели архипелага с нетерпением ожидают появления солнца. В российском Баренцбурге оно показывается 23 февраля, а в норвежском Лонгиербюене — 8 марта, что связано с положением гор. У норвежцев солнце прячется за горами дольше. Но как только оно выглядывает, наконец, в эти дни соответственно устраиваются праздники встречи солнечного светила и проводы зимы, которая, однако, в этот период здесь еще в самой поре: наиболее сильные морозы приходятся как раз на март.

Тем не менее строго по общему календарю любители домашней зелени у себя в квартирах под неоновыми лампами начинают проращивать рассаду. И глядишь, уже в марте-апреле в российских поселках сквозь стекла многих окон, наружные подоконники которых еще завалены снегом, зеленеют растеньица помидоров, огурцов, перца. Вскоре зажелтеют на них звездочки цветков, а затем появятся так радующие глаз постепенно созревающие томаты, пупырчатые огурцы и изогнутые остроконечные стручки перца. Они неизменно привлекают внимание любопытных чаек, вызывая у них явное недоумение и, наверное, даже раздражение, потому что прожорливым птицам никак не удается клювом достичь весьма желанной цели.

Между прочим, подобной картины в норвежских поселках не увидишь. Более прагматичные, несколько лучше обеспеченные и, возможно, менее поэтичные люди, норвежские шахтеры покупают любую зелень и всевозможные фрукты в своих магазинах на острове, куда все, вплоть до бананов и ананасов, ежедневно и бесперебойно доставляется самолетами. Даже грибы они покупают в магазине, хотя, кроме шампиньонов, никаких других грибов в продаже там нет. Между тем в июле — августе в долине или на плато можно самому набрать ведро сыроежек, груздей, чернушек и множество других даже совсем неизвестных грибов, только норвежцы не находят нужным заниматься этим делом.

Жители же российских поселков, напротив, очень любят ходить по грибы, даже если в августе уже сыплет снег и небольшой ветерок пронизывает до ощущения холода. Руки начинают мерзнуть, но к грибам, едва высовывающимся над землей, они тянутся поневоле. То ли из-за местных суровых условий, где плохое не приживается, то ли по какой другой причине, но ядовитых грибов здесь нет, и собирать можно все. Правда, они очень меленькие, поместятся в спичечный коробок, и, чтобы насобирать для зажарки и тем более для засолки или маринования, приходится ой как много наклоняться, но зато к готовящимся шашлыкам будет не только закуска, но и прекрасное настроение с неизменными шутками по поводу богатого урожая грибников.

Цветов в такое время на Шпицбергене видимо-невидимо. Более ста сорока видов, среди которых совершенно белый, сияющий изнутри желтизной полярный мак, соперничающая белизной лишь со снегом пушица, ковры многоцветного астрагала, лапландский рододендрон, арника, кисличник, ромашка. Радуют посетителей природного огорода и такие полезные пищевые растения, как хорошо известный щавель, менее известная, но очень питательная ложечная трава. Именно она в давние времена спасала российских зимовщиков от цинги.

Впрочем, туристы, прибывающие к нам на короткое экскурсионное время, эти богатства природы видят лишь издали, а подробнее узнают о них в двухэтажном здании самого северного в мире музея Баренцбурга «Помор», где все, от геологической, археологической и политической истории архипелага до его флоры и фауны, представлено самым подробным образом и высокопрофессионально.

С не меньшим интересом любят туристы посещать коровник, свинарник и теплицу. На архипелаге это тоже достопримечательность только российских поселков. Разумеется, они здесь организованы не экзотики ради, а для питания. Поставлять из России в свежем виде зелень, мясо и молоко самолетами дорого, да и мало целесообразно, если можно все организовать на месте.

Восхищаются туристы чистотой содержания коров и свиней. А когда входят в теплицу, где от высокой температуры после мороза сразу запотевают стекла очков и линзы фотоаппаратов, видео- и кинокамер, первые мгновения посетители теряются, а потом едва не падают от изумления, почувствовав себя в зеленых джунглях: к самому потолку, откуда свисают мощные осветительные приборы, тянутся деревца помидоров, лианы огурцов, мощные кусты сладкого и горького перца. Здесь и зеленый лук, и петрушка, и укроп, и морковь, и все то, без чего не обходится обычный огород на большой земле. Пышно цветут розы, настурции, лилии, хризантемы. Разумеется вы не встретите кусты картофеля и кочаны белой капусты, для которых нужен больший слой почвы. Зато по соседству с овощами вы с удовольствием встретите и различные цветы, которые принято дарить в особых праздничных случаях.

Нет, не только потребительские интересы у жителей российского поселка. При организованном бесплатном питании для его обитателей, может быть, они были бы не столь требовательны к наличию или отсутствию огородной зелени и цветов, но как хорошо, когда среди вечных снегов и льдов, где нет ни деревца, ни кустика, в собственной квартире взгляд задержать на зелени маленького огородика на подоконнике, ладонь слегка потреплет кудрявые верхушки петрушки, а язык ощутит знакомую приятную горечь только что сорванного сочного перышка лука. Как дома на даче.

Вы говорите: суровый безжизненный Север. А я говорю: любовь и ласка к природе и на Севере чудеса творят.

ПОЛЯРНАЯ ТРАГЕДИЯ

Трагедий в Заполярье много. Впрочем, где их сегодня мало? Но здесь они всё же особенные. Люди живут между собой в основном дружно — не воюют, хоть и из разных стран собрались на крайний север. Разве что по пьянке схлестнутся между собой, но таких сразу выдворяют с архипелага, что из российского посёлка, что из норвежского. Это не событие и забывается почти сразу.

Но, скажу я вам, невозможно забыть, как два норвежских брата приехали на резиновой моторной лодке, что «зодиаком» зовётся, в российский посёлок к своим друзьям, да на обратном пути перевернулась лодка и унеслась по волнам, а братья бросились вплавь к берегу, и лишь одному из них посчастливилось до него добраться, второго же сковал холод Ледовитого океана и не выпустил. На том месте хотят теперь поставить памятник. Вот только, если ставить памятник по каждому, кого забрал север своей суровостью, то весь Шпицберген будет усеян мемориалами.

К примеру, только в прошлом году два человека погибли от лап и зубов белого медведя. Такой год неудачный для них вышел. Приехали две девушки на весенние праздники в норвежский посёлок Лонгиербюен и не прочитали будто объявление об особой активности медведей в том году да поднялись на гору над самым посёлком погулять. Пока любовались красивым видом с высоты, молодой медведь-трёхлеток, крадучись среди снежных холмов, шёл за ними, выбирая момент, и напал-таки. Одна подружка спаслась бегством, а вторая так и погибла. Кто знает, вдвоём, может, и одолели бы малыша, но велики глаза у страха, ну и медведь всё же силён зверь.

Второй случай произошёл уже осенью, под самый конец туристического сезона. На один из восточных островов архипелага высадились пассажиры последнего в сезоне туристического судна. Пошли они с гидом в одну сторону, а команда судна во главе с лоцманом направилась на другой край острова, где и встретилась с белым хозяином здешних мест. Лоцман был вооружён писто летом и отчаянно выпустил семь зарядов в упор в лохматого великана. Но с каждым выстрелом зверь лишь больше свирепел и смял обидчика. Пистолет медведю, что укус комара: только злости добавляет.

Словом, жить на архипелаге следует, держа ухо востро. Ну да забывается об осторожности. Ведь до этих двух несчастных случаев семнадцать лет ничего подобного не случалось с медведями. Однако гибнут люди ежегодно. То на снегоходе в расщелину, скрытую снежным козырьком, свалятся, то судно морское на льдину или подводную скалу наткнётся, то вертолёт не так как надо посадят, то на шахте, добывая уголь, нарушат правила техники безопасности — всё трагедией оборачивается. И всякий раз горе от этого людям, и ослабляется оно только горестной обидой на север, на его тяжёлые условия. И именно она, эта обида, заставляет только что свершившееся несчастье ставить в один ряд с трагедиями, происшедшими ранее.

Но то, о чём я хочу рассказать сегодня, не вписалось ни в какие рамки прошлого и навсегда останется в памяти жителей архипелага не только тем, что в истории Шпицбергена это самая большая катастрофа, унёсшая жизни сразу ста сорока одного человека, но и тем, что Российское правительство, чьи люди погибли на краю земли, не сочло нужным даже объявить траур по погибшим, тогда как с десяток лет тому назад подземный взрыв в норвежской шахте здесь же на архипелаге, оборвавший жизни значительно меньшего числа людей, заставил норвежское правительство подать в отставку, и в стране был выбран новый парламент. Видимо, когда идёт война в Чечне, а в больших и малых городах огромной страны ежедневно гибнут десятки людей то ли в мафиозных разборках, то ли просто от бандитской прихоти при полной безнаказанности, гибель сотни-другой людей в катастрофе уже не носит характер национального горя.

Трагедия, о которой пойдёт речь, произошла в горах самого далёкого архипелага, Шпицбергена, что норвежцами зовётся Свальбардом, но в водах окружающего его Северного Ледовитого океана, как в зеркале, отразилась трагедия развала бывшего могучего государства, трагедия каждого из нас. Я хочу, чтобы вы, мои дорогие читатели, почувствовали её, как свою собственную.

В этот день, двадцать девятого августа, погода в аэропорту Лонгиербюена была нормальной: дул небольшой ветерок, облака застыли желеобразно над головой, оставив достаточно видимого пространства и не создавая особых проблем садящимся и улетающим самолётам. Ранним утром один «Боинг» Скандинавских авиалиний уже отправился на материк, а теперь мы ожидали лайнер ТУ-154 Внуковских авиалиний из Москвы.

Как обычно, с семи утра мы начинали доставлять вертолётами полярников из российских посёлков Баренцбург и Пирамида к месту посадки. Своего аэродрома для принятия самолётов у нас на архипелаге нет. Когда-то норвежцы предлагали совместное строительство аэропорта, но тогда это показалось дорогим удовольствием, и наша сторона отказалась от участия в проекте, поэтому в Лонгиербюене появился чисто норвежский аэропорт, за посадки в котором наших вертолётов и самолётов мы всегда платим существенные суммы в твёрдой валюте. Но это другая тема, хотя к происшедшему имеет непосредственное отношение.

К десяти утра, когда предполагалось прибытие самолёта, почти все отъезжающие на материк уже ожидали в здании аэропорта, нетерпеливо прохаживаясь и поминутно спрашивая меня о последних сведениях. Естественно, ведь они собирались домой. В Москву приехали их родные для встречи. Здесь же находился и главный инженер рудника Баренцбург, который не собирался уезжать, а напротив, готовился встретить свою жену и двоих детей, возвращавшихся после летнего отдыха на материке.

Я получил информацию о том, что самолёт дал знать о себе от острова Медвежий — первого пункта радиосвязи с Лонгиербюеном, но посадка ожидается минут через десять. Затем добавили пять минут, через некоторое время ещё десять. Двадцать пять минут одиннадцатого я подошёл с вопросом о посадке к начальнику аэропорта. Нахмурившись, он сказал, что сам обеспокоен и направился на смотровую башню. Я последовал за ним.

В круглом остеклённом со всех сторон зале напряжённо звонили телефоны. Дежурный диспетчер пытался вызвать на связь самолёт. Другой диспетчер разложил на столе карту местности и стал показывать по линейке предполагаемое направление движения самолёта. Приближение трагедии я понял по-настоящему, когда начальник аэропорта сначала попросил меня уточнить число пассажиров и членов экипажа в заявленных списках, а затем поинтересовался сколько горючего может быть в самолёте и долго ли он в состоянии продержаться в воздухе.

Мы с беспокойством и ещё не оставленной надеждой смотрели на горы, откуда должна была совершиться посадка. Для пилотов предпочтительнее садиться со стороны моря и против ветра, но в этот день небольшой ветер дул с моря и на дважды повторенный запрос русского пилота споследнего пункта связи диспетчер Лонгиербюена ответил, что сегодня аэропорт принимает на посадку со стороны гор. Между тем их вершины были скрыты облаками, что и вызывало у всех особую тревогу.

А самолёт уже лежал разбитым, перевернувшись от страшного удара, и почти всем корпусом рухнув на плато горы с музыкальным названием Опера. Лишь хвостовая часть, мгновенно отломившись, скользнула вниз с девятисотметровой высоты, вызывая за собой снежную лавину.

Спутниковая система наблюдения за землёй мгновенно зафиксировала катастрофу и немедленно передала информацию на материк. Оттуда нам и позвонили, спросив, знаем ли мы о гибели самолёта.

Но ещё до того, как на башне раздался звонок с трагической информацией, мы предложили срочно поднять в воздух один из наших двух вертолётов, стоявших здесь же в аэропорту, с тем, чтобы начать поиск самолёта. Норвежцы согласились и тут же подали машину для дозаправки топливом на случай длительного полёта. Однако теперь точные координаты падения были получены и возникла необходимость срочных спасательных операций. Никто ещё не знал в то время, что в этот момент вопреки здравому смыслу начиналась вторая трагедия.

Узнав о гибели самолёта, мы предложили тут же направить на спасение два наших мощных вертолёта МИ-8, отличающиеся высокой надёжностью в работе и управляемые очень опытными экипажами. Нам вежливо отказали, попросив быть наготове, но без разрешения не лететь, так как в воздух поднимают два малые норвежские вертолёта, а через сорок — пятьдесят минут в Лонгиербюен прилетят уже вызванные большие спасательные вертолёты. Норвежцы объяснили, что не хотят новых трагедий в связи с возможным столкновением вертолётов в воздухе.

Мы еще не знали, что норвежская администрация не сочла возможным допускать русских к спасательным операциям и взяла всю ответственность на себя.

Вот выписка из журнала губернатора Шпицбергена о ходе спасательной операции после авиакатастрофы:

10.30. Сообщение из башни аэропорта Лонгиербюена о потери связи с российским самолётом, который должен был совершить посадку в Лонгиербюене в 10.15.

10.43. Больница Лонгиербюена информирована, и группа медицинских специалистов немедленно была приведена в готовность к выезду для оказания помощи.

10.45. Главная спасательная служба Северной Норвегии, базирующаяся в городе Бодё, осведомлена о случившемся.

10.45. Башня сообщает позицию самолёта при последнем контакте — в 70 милях на востоке от радиомаяка.

10.47. Вылет из Лонгиербюена вертолета типа АН 530 для поиска самолёта.

10.53. Вызвано руководство местной спасательной службы Свальбарда.

10.55. Информирована и приведена в готовность региональная больница города Тромсё.

10.58. Спасательный вертолет «Суперпума» вызван из Ню-Олесуна в Лонгиербюен.

11.02. Вызов штаба советников спасательной службы.

11.05. Дано указание направить ещё один вертолёт А8 530 на поиски самолёта. Оно немедленно выполнено.

11.10. Самолёт «Дорние», находящийся над островом Амстердам (северо-западный Шпицберген), получил команду принять участие в поисковых работах и слушать по рации аварийные частоты.

11.11. Спасательному вертолёту «Си Кинг», находящемуся на пути к острову Надежды, приказано возвратиться в Лонгиербюен для разгрузки и вылета на поиск.

11.15. Вертолёты Аэрофлота находятся в Лонгиербюене. Могут быть использованы.

Здесь я позволю себе прервать цитирование журнала и сказать, что, как только стало известно о потере связи с самолётом, мы тут же предложили использовать наши вертолёты, но запись об этом появляется через сорок пять минут, то есть через час после гибели самолёта.

Очевидно, весь журнал составлялся значительно позже происшедших событий…

В то же время администрация Шпицбергена предоставила нам автобусы, чтобы отвезти ничего не знающих пока о несчастье полярников из аэропорта в посёлок и освободить зал на случаи транспортировки раненых. Но эта мера оказалась напрасной. Ни одного потерпевшего катастрофу ни в этот день, ни в последующий в аэропорт не привезли. Полицейский, прибывший первым на место крушения самолёта, сообщил по рации, что никого в живых не осталось и ни одного целого тела нет.

Но проследим дальше ход событий по журналу губернатора, которая сама в это время находилась на материке, а её обязанности временно исполнял вице-губернатор.

11.30. Башня сообщает курс прилёта самолёта — 120 с исходной точки в 18 километрах от аэропорта.

11.35. Вертолёт «Суперпума» вылетает на поиск.

11.46. Получен список пассажиров — 129 плюс экипаж — 12 человек.

На самом же деле в тот момент у меня не было точных данных о числе пассажиров. Один пассажир, заявленный в списке, на посадку не явился, о чём мы узнали позже. Часть списков прибывающих пассажиров находилась у начальника аэропорта — до прилёта самолёта. Что касается членов экипажа, то их число я мог лишь предполагать, поскольку официальной заявки на полёт с указанием времени прилёта, фамилии командира экипажа и других данных от Внуковских авиалиний в тот раз мы не получили. Всё это ещё раз говорит о том, что записи в журнал губернатора вносились значительно позже и не являются точной хронограммой событий.

Тем не менее — дальнейшие записи:

11.47. Сообщение в «Крипос» идентификационной группы Осло в лице директора Арне Беркос.

11.56. Команда из десяти добровольцев Красного Креста в состоянии готовности.

12.00. Дана команда, запрещающая всякие передвижения в аэропорту, кроме связанных с поисково-спасательными работами.

12.06. С вертолета «Си Кинг» сообщают, что на горе Опера обнаружены обломки разбитого самолета.

12.10. Отдан приказ команде Красного Креста выехать к радиомаяку в долине Адвент.

12.15. С вертолета «Си Кинг» сообщают координаты места аварии — север 78.12.72, восток 16.05.53. Обломки самолёта найдены на горе Опера в стороне долины Хелветиа. Хвостовая часть и двигатели упали вниз, корпус самолёта находится на плато.

12.20. Бригада из четырнадцати пожарников направляется с оборудованием из Лонгиербюена к радиомаяку.

12.22. Судно береговой охраны «Нордкап» сообщает, что идет в Лонгиербюен. Их вертолёт «Динке» может прибыть в Лонгиербюен около 14.30.

12.27. Добровольцы Красного Креста и пожарники прибыли на радиомаяк.

12.30. Губернатор Анн-Кристин Олсен сообщает, что прибудет в Лонгиербюен сегодня в 21.00.

12.36. Сообщение с места аварии: прилетели три медика и полицейские. Признаков жизни нет. Нужны термопалатки.

Позволю себе вновь прервать цитирование журнала и прокомментировать записи, по которым получается, что лишь через два часа с небольшим после катастрофы норвежцы оказались на месте аварии и определили, что «признаков жизни нет». Между тем доставить врача из посёлка в аэропорт можно было сразу же — российские вертолёты с тремя членами экипажа на каждом могли оказаться на плато горы Опера максимум через десять минут.

В то же время губернатор Шпицбергена предложила автобусы, чтобы отвезти ничего не знающих пока о несчастье полярников из аэропорта в посёлок, чтобы освободить зал на случай транспортировки раненых. Но эта мера оказалась напрасной. Ни одного потерпевшего катастрофу ни в этот день, ни в последующий в аэропорт не привезли. Полицейский, прибывший первым на место крушения самолёта, сообщил по рации, что никого в живых не осталось и ни одного целого тела нет.

Главный инженер рудника Баренцбург, готовившийся к встрече своей семьи, переспрашивал несколько раз, не веря, потом разрыдался и улетел в российский посёлок. Там он неожиданно услышал по российскому центральному телевидению сообщение о том, что пятерых пострадавших уже привезли в Лонгиербююен, и тут же позвонил мне, умоляя сообщить имена спасённых, а я вынужден был снова бить по его нервам словами, что никаких спасённых никто на самом деле не привозил, а телевидение врёт с чьих-то слов, ибо только что по рации с места катастрофы сообщал норвежский врач об отсутствии кого-либо живого.

(Только в скобках скажу, что и тогда не поверил этой информации, не верю и сейчас после всего, что узнал и увидел. Не мог полицейский, а затем врач осмотреть так быстро почти полторы сотни тел, многие из которых оказались в действительности почти целыми, но наваленными друг на друга и под обломками самолёта или в снегу. Убеждён и поныне, что во всех случаях нужно было немедленно посылать наши вертолёты с бригадами спасателей на поиски хотя бы одного живого, которого можно было бы попытаться спасти. Тогда только не разворачивалась бы вторая трагедия. Да, потом прилетел большой специальный спасательный вертолёт «Суперпума» и с помощью прибора с высоты определил по температуре тел, что живых среди них нет, но это было потом, когда живой организм мог успеть замёрзнуть).

Между тем мы связывались с Москвой и, наконец, узнали, что министерство по чрезвычайным ситуациям готово направить свой самолёт для участия в спасательных работах. Сообщаю об этом норвежцам. Они вежливо благодарят, но не разрешают совершать посадку в этот день, так как опечатали все контрольные приборы, которые решили проверить на правильность показаний, и потому откроют аэропорт лишь в десять утра следующего дня. Об этом никакой записи в журнале губернатора не делается.

Что же касается сегодня, то для жителей российских рудников, оказавшихся в Лонгиербюене проводится в местной католической церкви панихида по погибшим, затем здесь же и частично в здании школы всех устраивают на ночлег.

Нам с консулом Российской Федерации удаётся получить разрешение, и на норвежском вертолёте мы летим к горе Опера. Об этом запись в журнале имеется:

20.10. Вертолёт облетает место аварии. На борту вертолёта находятся среди других господин Оноша и господин Бузни. Вертолет возвращается в 20.45.

На месте катастрофы с вертолёта можно было видеть отдельно лежащее, распластавшееся на снегу тело, и груду тел под обломками самолёта, креслами, багажом…

Следующая, последняя в этот день запись журнала — изменение погоды:

20.57. Погода ухудшается. Густой туман.

На следующий день в середине дня из Москвы прилетают два самолёта: один — за пассажирами, не улетевшими вчера, второй — с высококлассными специалистами-спасателями. Вместе с последними заместитель министра МЧС, представители российского и украинского МИД, руководство треста «Арктикуголь», журналисты. Представительные участники собираются здесь же в аэропорту на оперативное совещание с норвежскими специалистами. Совещание длится несколько часов, принимается решение о том, что российские спасатели приступят к работам завтра. Сообщается, что норвежская полиция работает неустанно по подготовке тел к транспортировке, но работы ведутся пока у подножья горы.

Наступило завтра. Губернатор Шпицбергена летит в российские посёлки выразить их жителям соболезнование. На другой день губернатор и министр юстиции Норвегии посещают Баренцбург. С ними встречаются наши шахтёры, требуют разрешить российским спасателям приступить к работе: они уже сутки здесь и не могут получить согласия норвежской стороны на проведение спасательных операций.

Министр обещает помочь. К вечеру этого дня наши спасатели, наконец, вылетают к месту катастрофы. Там они сразу подружились с норвежскими участниками спасательной операции. По договорённости наши принимают на себя самый трудный участок — край и верхний склон горы. Для подготовки крепежа верёвок двое поднимаются на плато и тут же обнаруживают лежащий совершенно открыто один из «чёрных ящиков», который на самом деле ярко оранжевого цвета и легко выделялся на белом снегу, но по какой-то странной причине не был до сих пор обнаружен норвежцами. Спасатели сообщают о находке по рации оставшимся внизу товарищам. Через некоторое время на плато садится норвежский вертолёт и российских спасателей арестовывают, надевают наручники, обыскивают и пять часов допрашивают в конторе губернатора.

В это же время в той же конторе губернатора проходит очередное совещание на высоком уровне о ходе спасательных работ. Российская и украинская сторона пока не знают об аресте и, завершив обсуждение программы, расстаются, пожимая руки норвежским друзьям. Дальше всё идёт по детективному сценарию. На самом выходе в дверях делегацию останавливают и просят возвратиться для важного сообщения. Оно звучит в устах норвежского переводчика в форме приказа губернатора русским спасателям немедленно уезжать в связи с тем, что они нарушили установленный порядок и одни, без сопровождения норвежцев, появились на плато.

Почти всю ночь полномочная комиссия составляла письменный ответ губернатору на её устное требование. Наутро конфликт был улажен путём взаимных извинений. Норвежская пресса буквально взорвалась возмущениями в адрес своих соотечественников на Свальбарде. И работы пошли.

С этого момента никаких нареканий ни в чей адрес не было. Политики перестали вмешиваться в процесс и делали всё, чтобы загладить неприятное начало. Останки жертв очень аккуратно и тщательно упаковывались, нумеровались, транспортировались с почестями в норвежский город Тромсё, где две недели квалифицированно по самой современной методике с помощью самого современного оборудования идентифицировались, исключая малейшую ошибку. Труд был не лёгким и за него мы все должны быть благодарны норвежцам.

Но я никак не могу отделаться от одного мучающего меня вопроса: всё ли было сделано, чтобы спасти хоть одну жизнь?

И ещё, если бы мы имели на архипелаге свой аэродром… Ведь когда-то норвежцы предлагали нам совместное строительство аэропорта. Тогда это по казалось дорогим удовольствием, и наша сторона отказалась от участия в проекте — поэтому мы на Шпицбергене пользуемся норвежским аэропортом, и это тоже имеет к происшедшему непосредственное отношение.

И последнее. Много лет в Лонгиербюене работало представительство «Аэрофлота», отвечавшее за полёты советских самолётов. Ослабевшая от развала экономики Россия не смогла вынести расходы по содержанию представительства на Шпицбергене, перенесла его в норвежский город Тромсё, находящийся на материке, предполагая первоначально, что его представитель будет вылетать на архипелаг в случае рейсов Москва — Лонгиербюен. Однако рейсы компании «Внуковские авиалинии» никто из специалистов воздушных линий не обслуживал. Наше государство сэкономило на представительских расходах. Спрашивается — не за счет ли человеческих жизней? Будь наш специалист в аэропорту во время рейса, возможно, самолёт сел бы как надо и не произошла бы описанная трагедия…

И ещё в связи с этим: Если бы норвежская администрация Шпицбергена забыла в минуту трагедии про королевский указ о том, что Шпицберген норвежская территория, а наша администрация вспомнила бы о том, что по международному соглашению мы имеем равные права на архипелаге, то не стало бы одной трагедией меньше, и не могли бы спастись все сто сорок одна жизни, если бы пилоты сели на полосу спокойно со стороны моря, ведь слабый ветер нашему лайнеру при посадке не мог помешать?

Но зачем эти вопросы мёртвым? Но зачем они павшим? И я хочу ответить словами Роберта Рождественского, чьи строки я слегка перефразировал:

ЧЕНЬЧ

Столкнулся я с этим словом впервые, при несколько необычных обстоятельствах и так, что чуть было не потерпел фиаско как профессионал в вопросах английского языка. Приехав на архипелаг Шпицберген в качестве переводчика английского языка, мне захотелось в первые же дни познакомиться с шахтёрским городком Баренцбург.

Дело было в начале осени. В Москве в это время стояло бабье лето, а здесь на вертолётной площадке, куда нас доставили из норвежского аэропорта Лонгиербюена знаменитые МИ-8, когда мы спускались по короткой железной лестничке на землю, нас сразу охватила метель. То есть сюда пришла зима. Это потом уже я узнал, что снег в этих краях может выпасть и первого августа, и первого июля, так что трудно сказать, когда зима закончилась, а когда уже началась. Про июнь вообще не говорю, так как в этом месяце снег ещё лежит даже на улицах, не только в горах, хотя и цветы появляются.

Световой день во второй половине сентября уже резко сокращается. Так что не очень нагуляешься днём. А вечером куда идти? В спорткомплексе был, в бассейне поплавал, на турнике в гимнастическом зале подтянулся несколько раз, поднял гирю для куража, и вышел на воздух вдохнуть заполярный кислородно-озоновый бальзам. Он будет получше всякой кислородной пенки, что в санаториях прописывают глотать отдыхающим. Глобальных отравляющих веществ, что портят человеческие лёгкие на материковой части планеты, здесь нет. Имеется, правда, одна труба тепловой электростанции, и дымит она прилично, поскольку устройства очистки стоят дорого, и потому их нет, но всё же ветры Арктики посильнее, и раздувают постоянный столб дыма в пух и прах на тысячи километров, делая воздух самого архипелага практически чистым. Так что дышать глубоко не только можно, но и полезно.

Вот вздохнул себе порцию морского озончика (море-то, оно совсем рядом, в каких-нибудь пятидесяти метрах от тебя) и пошёл в кафе-мороженое посмотреть что это такое, чем там народ потчуют. Прихожу, а двери закрыты. Вот, думаю, не повезло: выходной или нечто вроде. Да слышу шум внутри, говор и песни. Тут кто-то дверь отпирает и выходит молодой человек покурить. Одет по праздничному в хороший чёрный костюм, на фоне которого рубашка кажется особенно белой, да ещё оттеняемая чёрным галстуком.

Спрашиваю:

— Что здесь? Кафе сегодня не работает?

А и он в ответ вопросом:

— А вы кто? Не переводчик ли новый случайно?

— Да, — говорю, — пришёл посмотреть, что за кафе, а тут закрыто, оказывается.

— А у нас сегодня свадьба. Так ты заходи. Гостем будешь.

Я смутился и стал отказываться:

— Да ну, что вы? Меня не приглашали, и никто не знает. Чего же…?

— Брезгуешь что ли? — подозрительно спросил парень. — Я тебя приглашаю. Это моя свадьба.

Так я и попал на торжество. Особенную неловкость я чувствовал оттого, что на свадьбе положено быть с подарком, а я влез как-то, словно на дурачка. Но профессия моя такая, что требует быстро находить выход из любого положения. Вспомнил, что на рукавах у меня красивые агатовые запонки. Потихоньку снял их и жениху подарил. Дорогой не дорогой, а подарок. Тем и вышел из неловкости. Теперь мог свободнее сидеть со всеми и разговаривать. Впрочем, меня не многие и заметили. Свадьба была в разгаре. Пили, пели, плясали. Шахтёры гулять любят и умеют. Когда гостей под добрую сотню, тут не до новичка.

Но кто-то, конечно, с кем я оказываюсь рядом, меня примечает и начинает разговор, как говорится, за дружбу, то есть уважаю я рабочий народ или нет, если мало пью. И вот когда я услышал неожиданно незнакомое слово. Приставший с разговорами шахтёр поинтересовался:

— Ты сколько будешь с нас брать, когда на ченьч придёшь?

— На какой ченьч, — удивляюсь я, не понимая о чём идёт речь.

— Как на какой? — спрашивает меня прилично выпивший собеседник. — Ты что, не знаешь, что такое ченьч? Это же английское слово, а ты должен знать английский.

Вот тогда я, наверное, покраснел, испугавшись за свои профессиональные качества. Я не знал английское слово, которое почему-то знал простой шахтёр. Лихорадочно соображая, решил, что отступать мне никак нельзя. Сидевшие рядом, стали прислушиваться к нашему разговору. В воздухе повис вопрос, знает ли новый переводчик английское слово, которое все знали. И я невозмутимо, как и полагается специалисту в своей области, высказал предположение:

— Может, вы имеете в виду английское слово «чейндж», что в переводе означает «менять», «перемена» или «сдача», «мелочь»? А слова «ченьч» в английском языке не существует, насколько мне известно.

Мой разговорчивый партнёр несколько стушевался. Видимо, преподавательская интонация и уверенность моего ответа несколько охладили разгоравшийся огонь сомнения и заставили постепенно перейти на роль ученика, когда он говорил:

— Ну, я не знаю, как произносится это слово, тебе видней, на то ты переводчик, а только у нас так называется базар, где мы продаём разные вещицы туристам.

Мне потребовалось ещё некоторое время и пояснения долгожителей этих мест, чтобы понять, почему обыкновенный рынок здесь называют английским словом, которое никак не означает место торговли, и почему меня спрашивают, сколько я буду брать денег и за что.

Суть истории такова.

В советское время в период существования, так называемого, железного занавеса, нельзя было и предположить, чтобы кто-то из шахтёров что-то про давал иностранцам. Во-первых, гостей из соседнего норвежского посёлка в российских городках было не так много. Во-вторых, каждый приезд делегации тщательно готовился: составлялись программы пребывания гостей, чёткий маршрут экскурсий, конкретный список лиц, участвующих в приёме. Тут не то чтобы продать какой-то предмет, слово сказать иностранцу незаметно было исключено. Иностранцев же так и тянуло поговорить с русскими, но как, если те, как правило, кроме русского и украинского, никакого языка в своём запасе не имели, а гости в свою очередь не знали языка хозяев? Вот и приходилось общаться при редких контактах на улице или в порту дружескими жестами да обменом недорогими подарками, что тоже проходило под строгим наблюдением.

Не станем сегодня рассуждать, правильно это было или нет. Такова была система жизни, когда обе стороны, а не только российская, стремились пресечь любые возможности передачи секретной информации и проявления враждебных строю действий. Но вот началась эра гласности, когда всё оказалось возможным. Секреты никого больше не волновали. В российские посёлки Шпицбергена морскими катерами в летнее время, снегоходами и на лыжах зимой и весной хлынули туристы.

Тогда то некоторые особенно догадливые и деловые будущие предприниматели из шахтёрской среды стали встречать туристов на улице и по традиции предлагать им на обмен значки, открытки, небольшие сувениры. Понятно, что без знания иностранного языка многие горе предприниматели попадали впросак, когда предлагали свои маленькие подарки, а гости брали их, благодарно улыбаясь в ответ, и уходили, то ли не понимая, что надо в ответ чем-то отдариться, то ли просто не будучи готовыми к такому обмену. Поэтому обменщики подарками скоро выучили английские слова «чейндж» — «обмен», которое произносили искажённо «ченьч», и широко популярное слово «плиз» — «пожалуйста».

Как только появлялись туристы, так у них на пути оказывались праздно гуляющие мужчины или женщины, которые, весело улыбаясь, протягивали свои дары, но теперь обязательно со словами:

— Мистер, ченьч, плиз.

И уж теперь ничего не отдавали, пока в обмен не получат что-то другое. Так, собственно, и рождались рыночные отношения, которые очень скоро, когда во всей стране официально разрешили хождение валюты, переросли в обычную торговлю, где никто ничего теперь не менял, а просто продавал свой товар за норвежские кроны, немецкие марки или американские доллары. Не гнушались и другой валюты, но с нею происходили иногда казусы. Бывало, придёт ко мне иной незадачливый торговец и, протягивая банкноту, которую ему дали, спрашивает, сколько это в переводе на доллары, втайне надеясь на хороший куш. Но оказывалось, что это тысяча итальянских лир, стоимость которых была раз в десять меньше той суммы, что ожидал получить за свой товар начинающий купчишка.

Со временем торговля приняла настолько широкий размах, что для продавцов выделили специальное место на большой площади, называемое здесь берёзовой рощей. Во всю стену складского помещения кто-то из местных художников давно как-то написал лесной пейзаж, который всегда вызывает ностальгический восторг в душах людей долгое время не бывавших дома и истосковавшихся по деревьям. Здесь обычно назначают свидания, говоря: «Встретимся у берёзовой рощи». Тут пересекаются пути из порта и со стороны норвежского посёлка к центру, здесь же столовая и кафе для иностранцев «Русская кухня». Так что для торговли это самое удобное место, и потому его выбрали для установки деревянных навесов и столов, за которыми располагались шахтёры, вертолётчики, служащие ТЭЦ, мужья и жёны, а порой и их дети.

Ассортименту товара могли бы позавидовать даже продавцы московского Арбата. Почти на всех самодельных прилавках обязательно стояли ряды матрёшек, которые иностранцы с чьей-то лёгкой руки стали называть бабушками. Тут же красовались шкатулки с палехскими росписями, жостовскими, мстёрскими, федоскинскими. Можно было увидеть и Гжель, прекрасно отточенные финские ножи с изображениями медведя на металле и приветственной надписью со Шпицбергена. Туристы редко могли догадаться, что всё это рукоделие готовится в мастерских Баренцбурга. Мастера с гордостью заявляли, что местные умельцы могут изготовить любую сувенирную продукцию под любую школу живописи.

Зато многочисленные деревянные тарелки с красочными видами заснеженных гор и голубых фьордов, как правило, являлись настоящей гордостью продавца, зачастую оказывавшегося автором рисунков. И это не удивительно. Почти каждый второй приезжавший на работу в Баренцбург, пытался стать художником и продать своё творение. Некоторые именно здесь впервые обнаруживали в себе талант живописца, чему способствовали долгие полярные ночи. С наступлением весны на рынке, который по-простецки называли «Ченьч», можно было обнаружить и новые товары, и новых художников.

Не знаю почему, но не только на Шпицбергене, а и по всей нашей многострадальной Родине забыли такую замечательную игрушку, как ванька-встанька. Убеждён, что его расхватывали бы на сувениры с не меньшим энтузиазмом, чем матрёшек. Зато всюду можно было увидеть ордена и медали, очевидно, ушедших из жизни героев, чьи-то офицерские и генеральские погоны, военные мундиры, фуражки, пилотки, звёздочки. Пожилые туристы, некогда, быть может, носившие форму эсэсовцев, теперь весело примеряли на себя кители советских командиров. Продавцам не всегда нравилось думать о таких вещах, но деньги получать хотелось, и они улыбались покупателям, дружески похлопывая по плечу и приговаривая: «Хорошо! Очень хорошо! Как раз на тебя. Гони деньги!», а покупатель восторженно повторял «Карашо. Очен карашо». Торговля совестью не страдает.

Впрочем, не всегда. Если постоять на этом ченьче, то есть базаре, то каких только случаев ни узнаешь, чего только ни увидишь. Я приходил сюда с туристами, когда водил экскурсии. Местный рынок включали обязательно в маршрут. Это было интересно туристам и, конечно, нашим продавцам. Собственно, тогда я и понял, почему мои предшественники брали какие-то суммы денег с продавцов. Ведь туристов гид-переводчик мог бы запросто провести, минуя рынок. Сувениры продавались и в сувенирном магазине гостиницы, которую обязательно все посещали. Поэтому некоторые гиды пользовались такой возможностью и ставили заход на рынок с группой в зависимость от личной выгоды. Я не пользовался таким приёмом и всегда с удовольствием помогал своим друзьям, не знавшим иностранного языка, разобраться с покупателями. А помощь часто была просто необходима.

Как-то произошла смешная история, долго не сходившая с уст весельчаков. Одна бойкая женщина, решительно не знавшая английского языка, но заучившая некоторые числа, что особенно важно в торговле, хотела продать норвежскому покупателю обыкновенный значок стоимостью всего в двадцать крон. Однако слово двадцать по-английски она не знала, зато помнила, что десять на этом языке будет «тен». Когда иностранец заинтересовался значком и решил его купить, спросив о цене, женщина бодро сказала, смешивая русские и английские слова: «Тен и тен, два тена». Она была убеждена, что вполне понятно объяснила, подразумевая «десять и десять — двадцать». Но иностранец из сказанного понял только слово «тен», то есть десять и протянул продавщице десять крон. Женщина закрутила головой и опять повторила, теперь уже громче: «Я тебе говорю: тен и тен, значит два тена. А ты мне даёшь один тен».

Стоявшие рядом продавцы, знавшие английский несколько больше, чем их коллега по торговле, при этих словах начали хохотать. Опешивший иностранец, недоумённо смотрел на женщину, пытаясь сообразить, что она хочет, повторяя всё время слово «тен» и отказываясь при этом брать десять крон. А женщина теперь растопырила пальцы на обеих руках и, распаляясь возмущением, пыталась втолковать глупому, как ей казалось, иностранцу:

— Слушай и смотри. Ты считать умеешь или неграмотный? Видишь десять пальцев? Это тен. Так вот тен и тен будет два тена. Значит, двадцать крон ты мне должен. Понял?

Иностранец опять протянул десять крон. Женщина развела руками, говоря:

— Ну, балда. Ничего не понимает. А ещё иностранец.

Рассмеявшийся до изнеможения молодой парень, стоявший рядом, наконец, вытер рукавом появившиеся в глазах слёзы и сказал растерявшемуся совсем покупателю простую фразу:

— Мистер, тен энд тен твенти. Ши вонтс твенти крон.

Что можно было перевести «Десять и десять — двадцать. Она хочет двадцать крон».

Только теперь норвежец понял, что от него хотели, и поспешил добавить вторую монету, уже не торгуясь.

Как-то по приезде я решил организовать курсы английского языка для желающих. Боясь, что никто не придёт на первое собрание, повесил объявление о курсах в столовой и в управлении шахты. Придя к назначенному времени, был потрясён, увидев полный зал народа. Рассказал о том, как собираюсь преподавать и насколько это трудно будет без учебников, а потом предложил записываться тем, кто верит, что сможет серьёзно заниматься. Записалось сто сорок человек. Понятно, что большая часть хотела знать язык, чтобы разговаривать с иностранцами на рынке. Пришлось делить будущих учеников на семь групп по двадцать человек.

Добрая часть записавшихся походила на курсы около месяца, остальные продержались дольше. Небольшая группа энтузиастов прозанималась всю зиму и попросила продолжать занятия на следующий год. Во всяком случае, в следующий туристический сезон, норвежцы, приезжавшие в Баренцбург обычно каждый год по тому или иному поводу, неожиданно заметили, что многие русские приветствуют их на английском и даже вступают в короткий разговор. Что же касается торговли, то уж считать и говорить цены на английском языке теперь умели почти все.

Однажды на рынке я увидел старинную русскую Библию. Фолиант был действительно неподдельным. По инерции помня, что русское достояние запрещается вывозить из России, я обратил на это внимание покупателя, пригрозив, что расскажу о нём директору рудника. Книга исчезла с прилавка, но, думаю, что всё же была потом продана. Среди покупателей встречались настоящие коллекционеры предметов русской культуры, не жалевшие никаких денег, и которых знали наши продавцы.

Как и в любом современном российском городе, на этом маленьком рынке установились свои правила, появилась своя, пусть не большая, но мафия, свои перекупщики, свои подельщики. Кто-то довольствовался десятью кронами в день, кому-то выручка в тысячу крон казалось маленькой. Один расписанный собственной рукой, но выданный за Мстёру, русский самовар можно было продать за восемьсот крон. В ходу всегда шапки, как самые простые, что выдаются шахтёрам, в качестве части служебной одежды, так и очень дорогие из волка, соболя, ондатры.

В первые послесоветские годы широко продавались банки с кетовой или паюсной икрой. Их выдавали в продуктовом пайке шахтёрам сначала ежемесячно, потом раз в квартал, а позже совсем перестали давать по причине ухудшения снабжения по всем статьям, а по деликатесам прежде всего. Зато водку продавали, продают и будут продавать на рынке, вопреки строгим запретам, произносимым на общих собраниях, которые теперь собираются только с целью накачки разносами нерадивых и указаниями всем остальным. Накачивающий слушателей прекрасно знал, что из его команд будет выполняться, а что нет. Он здесь бог, он всё знает.

Бутылки водки стали вкладываться в большеразмерные матрёшки и другие сувенирные изделия, подходящие для такой цели. Разумеется, водка здесь стоит дешевле, чем в баре гостиницы. Поэтому, чтобы не создавать конкуренции более крупной торговой организации, туристов, прибывающих морскими судами, сначала ведут в гостиницу, где многие покупают, что им надо. Более осведомлённые туристы стараются воздержаться от покупок по дорогой цене, приберегая свой азарт покупателя для шахтёрского рынка.

Так что стоящим на открытом воздухе продавцам приходится быть весьма стойкими, как морально, так и физически. Сезон туристический начинается с наступлением светового дня, то есть весной, главным образом в марте-апреле, когда на Шпицбергене стоят самые лютые морозы, доходящие в апреле до тридцати пяти градусов. Вообще минимальная зарегистрированная температура на архипелаге составляет минус сорок семь градусов, но это уж крайне редко бывает. По этому поводу я любил шутить с туристами, говоря, что климат на Шпицбергене почти такой же, как в Африке и пояснял: «В Африке температура бывает сорок градусов, и у нас здесь сорок, только там плюс, а у нас минус, разница в одну чёрточку. В Африке бывает плюс двадцать и на Шпицбергене плюс двадцать, только там это случается зимней декабрьской ночью, а у нас летним августом, да и то раз в несколько лет. В Африке пустыни песка, а у нас пустыни снега. Там можно затеряться и здесь. Так что, какая разница?»

Разумеется, под ураганным ветром и в жуткий мороз никто не выходит на рынок, да и туристы тогда не едут. В остальное же время, чуть только за видят шахтёры приближающиеся по дороге снегоходы или заприметят вошедший в акваторию Баренцбурга туристический пароходик, так и мчатся с мешками и сумками полными сувениров к рынку молодые и постарше, солидные и не очень, чтобы стоять пять-шесть часов кряду на морозе в ожидании, когда туристы пройдут сначала в одну сторону, минуя рынок, затем станут возвращаться уже навеселе после тепло проведенного времени в баре. А если иметь в виду, что в период непрекращающегося светового дня, туристы прибывают на яхтах и катерках даже в ночное время, и продавцы ухитряются узнать об их появлении даже тогда и выскочить со своим товаром, то можно себе представить, сколь нелёгок этот труд продавца на ченьче.

Иностранцы за рубежом удивительно беспечны. При чём я имею в виду не только иностранцев у нас в России. Когда мы становимся иностранцами в других странах, происходит то же самое. Помню, как одна наша молодая переводчица, возвращаясь из Индии, оставила свою сумочку в такси и улетела в Москву без золотых украшений, которые там оказались. Таксист долго искал, куда обратиться, чтобы вернуть находку. Сообразив, наконец, что пассажирка была, скорее всего, русская, он обратился в Советское посольство, где уже знали о слезах улетавшей растерёхи. Другая женщина, боясь воров, положила свою сумочку с купленными драгоценностями, под матрац в номере гостиницы и уехала. В этот номер поселили других русских, и те, случайно обнаружив сумочку, сначала подумали, что это провокация и тут же заявили в консульство. Хозяина пропажи, к счастью, быстро нашли.

Туристы, прибывающие в российские посёлки, забывают и теряют что-то чуть ли не ежедневно. Часть пропаж обнаруживается быстро, если хозяин или хозяйка вспомнят об этом на пути к причалу, где их ожидает судно. О не которых узнаём, когда звонят из норвежского посёлка норвежские гиды, сопровождавшие группу. Но бывали и весьма неприятные истории. Однажды на официальные переговоры к нам приехала делегация, остановившаяся на ночь в гостинице. Утром начались переговоры. Вдруг немолодая женщина, участвовавшая в этих переговорах, обнаружила пропажу сумочки. Все стали искать и волноваться. Я оставался спокойным, зная хорошо, что у нас ничего никогда не пропадало у иностранцев. Но женщина паниковала, уверяя, что сумочка была с нею всё время. Мы действительно, успели съездить с делегацией на экскурсию и по бывали в магазине. Но нигде не видели её сумочки. Тогда я спросил, не оставила ли дама сумочку в номере гостиницы. Она ответила, что уже смотрела там, но ничего не нашла. Я предложил пойти ещё раз всем вместе. Мы пошли. Номер был пуст. Женщина машинально откинула подушку на постели, и там лежала её сумочка. Можно себе представить её смущение, возмущение других членов делегации, начавших кричать на неё на норвежском языке, и наше облегчение. Ведь она открыто заявляла, что сумочка была всё время с нею, и её обокрали.

Однажды с отошедшего от причала туристического судна мне позвонил неожиданно капитан и, крича в микрофон, стал обвинять русских в воровстве, обещая заявить губернатору и потребовать прекращения контактов с российским посёлком. Суть была в том, что один из туристов заявил о пропаже фотоаппарата. Разумеется, я немедленно сообщил о пропаже директору рудника Соколову, который по обыкновению грозно рявкнул: «Весь рудник переверну, а аппарат найдём. У нас ничего не пропадает». Пропажа, конечно, тут же нашлась. Турист был на рынке и фотографировал там. Сделав очередной кадр, он положил фотоаппарат на минутку на чей-то прилавок и занялся покупками, вспомнив об аппарате только на борту отошедшего судна. Туристов в этот раз было много, и бедный продавец далеко не сразу обнаружил лежащую с краю чужую вещь. Потом стал спрашивать, но никто не признавал аппарат своим. Пропажу вернули, но, как говорится, осадок неприятный остался и, к сожалению, не единственный. Так что трудностью торгующих является и то, что их всегда подозревают в нечестности, хотя бы потенциально.

За много лет работы в Баренцбурге, встречая и провожая туристов и группы делегаций, постоянно проводя их через наш местный рынок, я так и не понял, как удаётся некоторым продавцам всегда оказываться на рынке, каждый из которых приехал сюда на совершенно другую должность, от которой его, естественно, никто не освобождал. Иногда я слышал от таких продавцов, что зарплата, которую он получает на руднике, для него лишь подработка, а основной заработок он получает на ченьче. Ну что ж, если вся страна сегодня превратилась в огромный ченьч, то что удивляться, если и на таком маленьком кусочке России это тоже стало заметно?

ПРОШЛОЕ В БУДУЩЕМ, ИЛИ ПОЧЕМУ ОНИ ВСЁ ЖЕ НЕ ВЫШЛИ ИЗ ШАХТЫ

Нет, в это просто невозможно было поверить. Передо мной сидели две красивые женщины: одна помоложе, другая постарше. Календарь на столе неумолимо утверждал, что уже на финише октябрь, а, значит, к концу подходил тысяча девятьсот девяносто седьмой год и стало быть близится совсем к завершению двадцатое столетие. Но женский разговор, случайным свидетелем которого я в этот раз оказался, почему-то напоминал мне страницы старых рассказов по меньшей мере начала прошлого века. Голоса красавиц испуганно приглушены, глаза расширены, руки порой вздрагивают, заставляя подносимую к самовару чашку жалобно звякать о блюдце.

— Ты знаешь, сегодня в шахте клеть оборвалась, но, слава богу, никто не погиб?

— Ой, это те мёртвые зовут к себе новых.

— И правда, может быть. Ведь семь человек остались в шахте не похороненными. Они же считаются пропавшими без вести.

— Наши ребята боятся туда идти. Идут, а боятся. Говорят, там голоса слышатся. Каждый раз, как спускаются, чьи-то голоса доносятся.

— Ну да, это души умерших ходят и маются по штольням, а выйти не могут.

— Конечно, пока тела не найдутся и не будут преданы земле, души их так и будут метаться, не успокоившись.

— А как их найдёшь, если шахту водой залили, чтоб пожар затушить? Да и сгорели там все оставшиеся. Никого вытащить нельзя было.

Хоть бы памятник над этим местом на горе поставить. Вычислить, где их взрывом застало и поставить над этим местом крест, а то сороковой день подходит, а они так и не захоронены. Нужно до сорокового дня после гибели всех предать земле, положить в могилу.

Так случилось, что второй год оказался несчастным на российском руднике Баренцбург далёкого архипелага Шпицберген. Не прошло и месяца с того августовского дня двадцать девятого числа, когда у подножия злосчастной горы Опера поставили шахтёры памятник своим товарищам, родным и близким, погибшим год назад во время авиакатастрофы. Иеромонах Климент, прибывший из Москвы по указанию митрополита Кирилла, освятил мемориальную арку с колоколом и часть крыла упавшего самолёта, установленные в память о безвременно усопших на той горе, провёл молебны в обоих российских посёлках, возжелав никогда больше не видеть такого горя здешним жителям.

Но не услышаны были слова молитвы, так как некому их было слышать, и ранним утром восемнадцатого сентября в семь часов пять минут на глубине четырёхсот десяти метров ниже уровня океана под самыми домами спящего ещё посёлка Баренцбург прогремел в шахте взрыв, смявший в лепёшки комбайны и конвейерные линии, сваливший насмерть людей даже за три километра от эпицентра, обрушивший тонны горной породы в разных местах штолен и взметнувший пожары, ставшие непреодолимой преградой на пути рвавшихся к своим друзьям спасателей.

Их оказалось двадцать три, не вышедших в это злое утро из шахты. Двадцать три из пятидесяти семи, работавших этой ночью. Я назову пока одного — Анатолий Фоменко. Почему его? Из числа погибших в это утро он был самым известным.

Невысокого роста широкогрудый крепыш, украинец, сорок восемь лет, скромен и даже несколько застенчив. На материке дома остались жена и двое детей: дочь двадцати четырёх лет и сын четырнадцати. Третья командировка на Шпицберген. Все годы постоянные выступления на сцене. Могучий голос, которым и стал известен не только товарищам по трудной работе в шахте, но и далеко за пределами российского посёлка. В репертуаре были русские народные песни такие как «Стенька Разин», «Коробейники», «Степь да степь кругом» да знаменитые украинские «Распрягайте, хлопцы, коней», «Ничь яка мисячна», «Ридна маты моя». И не раз вслед за Анатолиемгости из Норвегии и других стран, приезжавших в качестве туристов, дружно подхватывали популярные во всём мире русскую «Калинку» и «Подмосковные вечера». Приглашали Фоменко выступать в норвежские города Лонгиербюен, Тромсё, Харштад и столицу Осло, передавали его выступления по радио и телевидению. Через несколько дней после гибели его голос прозвучал и на родной земле в телевизионной программе новостей.

Последний вечер перед трагедией оказался памятным для многих. В этот день провожали тех, кто через сутки должны были улетать на материк после окончания командировки или в отпуск. Во время проводов несомненно звучала и популярная у шахтёров песня со словами «Гуляй, Донбасс — сегодня праздник твой!». Не смотря на осложнившиеся в последние годы политические отношения Росси с Украиной, на российских шахтах Шпицбергена по-прежнему работает немало украинцев. Потому из двадцати трёх, кому не досталось выйти из шахты восемнадцатого сентября, десять человек оказались гражданами Украины, в их числе и Анатолий Фоменко.

В тот вечер шахтёры гуляли. Не могу и не хочу утверждать, что многие из ушедших в ту несчастную ночную смену были хорошо разогреты проводами друзей. Знаю только, что с одним из потом погибших я сам сидел за праздничным столом и, чокаясь с ним бокалом, не предполагал, что через несколько часов он уйдёт под землю навсегда в свою последнюю вечную смену.

Правительственная комиссия, рассматривавшая впоследствии причины катастрофической аварии, даже не касалась этой детали, ибо никому и в голову не могло прийти, что под землю могли спускаться хоть в какой-то степени нетрезвыми. И тем не менее я хочу сразу предупредить читателя, что в данном случае алкоголь не имел никакого отношения к тому, что вызвало взрыв. Остатки опьянения, если они и были, могли повлиять на последствия, например, затормозить реакцию шахтёра, когда следовало мгновенно сообразить, что произошло и как спасаться, но не на причины взрыва, которые оказались значительно сложнее и глубже, чем определила комиссия.

Авария фактически готовилась давно и почти целенаправленно. Чтобы понять лучше, кто же должен нести всю полноту ответственности за гибель любимца публики, бывшего, кстати, и отличным шахтёром, и его двадцати двух товарищей, среди которых был и другой участник концертных программ — гитарист Валерий Утаралеев, спортсмены, художники и просто хорошие друзья, следует начать издалека.

Я прошу вспомнить март тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. К власти в большой стране Советов пришёл новый человек с задумкой устранить те самые Советы, исчадием коих он сам являлся. Разумеется, он не знал никого из погибших впоследствии на Шпицбергене и не таил особого зла на них, как и на те тысячи и тысячи других жертв авиакатастроф, кораблекрушений, железнодорожных и автомобильных аварий, заказных грабительских и террористических убийств, самосожжений, отравлений и голодовок, больших и малых войн, которые шквалом обрушились на некогда довольно благополучную в этом отношении страну.

Он не предполагал и, возможно, даже не хотел этих смертей, но был первым, кто замутил воду, пусть не всегда чистого, но озера, превратив его в омут, куда и потащил страну. Провозглашая всевозможные блага в виде журавлей в небе, которые будто бы дадут новая свобода и демократия, этот человек медленно, сначала с опаской, но затем всё увереннее разрушал опоры не нравившегося ему государственного устройства, ломая установившееся годами, предлагая вместо системы налаженных отношений бессистемную анархию.

Выдвинутый им лозунг «Делайте что хотите и как хотите, не обращая внимания на законы и инструкции», пусть высказанный несколько другими словами, привёл прежде всего к анархии производства. Принцип — делай то, что тебе выгодно и по цене тебе приемлемой, а не плановой, как было раньше, для кого-то сначала оказался хорош, и эти кто-то даже стали было быстро богатеть, повышая произвольно цены на свои товары. Однако за этими первыми помчались и другие выпускать только ходовое сегодня, только выгодное сейчас и только по высоким ценам. Цепной реакцией полетели вверх цены, тогда как ассортимент товаров стал резко падать.

Вскоре первые, как и вторые, стали замечать, что разлаженный механизм снабжения отразился и на них, давя отсутствием тех самых, казалось бы неходовых товаров, но без которых теперь невозможно было делать ходовые.

Очень прощу, читателя, запомнить этот момент. Нам к нему обязательно придётся вернуться.

Получив информацию о взрыве в шахте с сообщением о том, что двадцать три человека не вышли на поверхность, моей первой обязанностью было информировать о случившемся контору губернатора Шпицбергена. Звоню старшему полицейскому Кетилю Лаксо.

Как ни прискорбно говорить, но он привык к моим неожиданным звонкам — слишком много неприятностей, связанных с жизнями, таится в горном деле да к тому же в самом северном производственном регионе мира. То порода обрушится и придавит шахтёра, то цепь вагонетки оборвётся на крутом спуске и разогнавшаяся чугунная махина сбивает выглянувшего на своё несчастье рабочего, а то матрос буксира, неосторожно перелезая через обледенелые поручни судна на причал, вдруг соскальзывает и мгновенно оказывается под слоем льда в ледяной воде, где шансы на спасение отсчитываются секундами, если рядом есть помощь, но её не оказалось. Случается, что и белый медведь забредёт в посёлок, привлечённый запахами отходов, но стрелять в него запрещено законом, и, если появление ревущих моторами снегоходов и шипение падающих поблизости светящихся ракет не слишком пугают зверя, позволяя ему вновь и вновь приходить в понравившееся ему место, тогда приходится звонить норвежцам и просить помощи их полиции, которая снотворными пулями усмиряет медведя и отвозит спящего нарушителя спокойствия вертолётом как можно дальше от поселений человека.

В этот раз Кетиль Лаксо внимательно слушает моё сообщение и помрачневшим голосом просит перезвонить об этом переводчику конторы. Старший полицейский губернатора прекрасно понимает английский да и с русским языком справляется в случае необходимости неплохо, однако слишком серьёзно то, что он услышал и он просит подтверждения через переводчика.

Я звоню Борду Улсену. Тот охает, переспрашивает, уточняя, и сразу интересуется не нужна ли какая-то срочная помощь.

Да, это в традициях норвежцев на Шпицбергене прежде всего предложить свои услуги. Для нас они часто носят гуманитарный характер. Когда в наших посёлках были дети, то они часто получали подарки от пастора и жителей норвежского Лонгиербюена, приглашались на норвежские праздники с чудесными угощениями. Теперь детей в наших городках почти нет, но по различным поводам, приезжая для встречи с россиянами, губернатор привозит с собой ящики фруктов на радость собравшимся в зале слушателям. Связано это, конечно, не только с тем, что норвежцы так добры по натуре и любят отвечать добром на наше широко известное русское хлебосольство, но и с тем, что в соответствии с Парижским Договором о Шпицбергене мы платим немалые деньги в виде налогов за осуществление суверенитета на нём Норвегией. Часть этих денег и выделяется ежегодно на социальное развитие посёлков. Что касается других иностранцев, оказывающихся иной раз в беде на территории архипелага, то им помощь тоже оказывается, но отнюдь не бесплатно. Капиталистические расценки здесь очень высоки и владелец попавшего на мель или камень иностранного судна после такой помощи вполне может оказаться банкротом. Мы же по традиции спасаем всех почти бесплатно.

Бывает, что из многочисленных гостей, приезжающих к нам в посёлки в зимне-весенний сезон на снегоходах, кто-то переворачивается на японских быстроходных, но неустойчивых «Ямахах», и ему требуется медицинская помощь. У нас в больнице её оказывают, не спрашивая ни кредитных карточек, ни других видов оплат. А как иначе? Ну приехали к нам учащиеся норвежской школы. При возвращении одна из школьниц Силия упала в ров и сломала руку. Это случилось совсем рядом с Баренцбургом. Естественно товарищи привезли её к нам. Я отвожу пострадавшую в больницу и наш главный врач, он же хирург, Юрий Леонидович Покровский, смеясь и подшучивая, правит девочке кости. Я при этом сам чуть не теряю сознание при виде её мучений, так что сестра мне подносит нашатырь и вытирает пот со лба. Пятнадцатилетняя девчушка, находясь под наркозом, ругается во всю на норвежском и английском, но придя в сознание, вдруг улыбается и говорит, что ничего не помнит. Мы заставили её остаться на сутки в больнице до приезда отца, дабы она не причинила руке большего вреда. За мои страдания с Силией на следующий день при отъезде я подарил ей тёплые меховые рукавицы, чтобы не замёрзла в пути, а она потом благодарила нас всех через местную газету и передала конфеты и деньги, которые никто, конечно, не просил. Деньги мы использовали на покупку одноразовых шприцев.

В ответ на вопрос Борда я говорю, что помощь возможно понадобится разве что медицинская да потребуются, очевидно, гробы, которые нам не из чего делать. Наши бригады горноспасателей уже делают своё дело. На помощь им спешат спасатели с другого российского посёлка Пирамиды. Россия готовит к отправке спасателей МЧС.

Вскоре вертолётом прибывают врачи Лонгиербюена с медикаментами. Однако их помощь не нужна, так как раненых нет. Всего несколько слабых отравлений газом. Лишь одного вынесли покалеченного с признаками жизни, но в больнице он скончался, так и не придя в сознание. Остальных выносили только погибшими.

Посёлок замер в оцепенении. Ежеминутно ждали сообщений. Все ли двадцать три не вышедших погибли? Ведь одного свидетеля, того самого, что был в эпицентре и видел последним тех, кто готовил взрыв и сам принимал участие в его выполнении, вывели на поверхность. Могли же быть и другие счастливчики?

Первого погибшего обнаружили в трёх километрах от эпицентра взрыва, а он, Спешилов Пётр Павлович, сорокалетний проходчик с двенадцатилетним подземным стажем, почти два года назад приехавший сюда из Гремячинска Пермской области, находился в месте взрыва за несколько минут до того, как он произошёл. Ему просто повезло, как, может быть, не везло никогда прежде. Он долго не мог сообразить, что случилось.

Заканчивалась ночная смена. Кое-кто уже направился к выходу. Но что это значит? Тут ведь не просто пройти по коридору, открыть дверь и выйти. Шахта — это много километровые штольни, или, как они здесь называются, уклоны, проходящие на разных глубинах подобно многочисленным щупальцам спрута, только не в морской воде, а в горной породе и угольных пластах. Если эти щупальца соединить в одну, то растянется она в этой шахте на сорок один километр. Поэтому, прежде чем попасть к месту работы, а в данном случае это был забой двадцать восьмого южного конвейерного штрека, нужно было шахтёрам, открывая и закрывая за собой многочисленные двери переходов, добраться до электровоза и в вагонетках довольно долго спускаться к уклонам, по деревянным настилам которых ещё идти и идти вниз вдоль рельсового пути, служащего для перевозки различных грузов.

Об этом нарушении впоследствии будет записано в справке государственной комиссии, приехавшей для расследования причин аварии. Дело в том, что по проекту строительства этой шахты должно было быть три уклона, один специально для транспортировки людей. Но в целях экономии средств, которых не стало хватать и на зарплату, поскольку государство выделяло денег на добычу угля, как, впрочем, и на всё остальное, в последние годы всё меньше и меньше, было решено ограничиться двумя уклонами, соединив грузовой и людской уклон в один.

Столь же непростым был путь обратно с той лишь разницей, что теперь шахтёру нужно было подниматься вверх с глубины четыреста десять метров ниже уровня океана, звуки прибоя которого сюда, конечно, не доходят, хотя по сути океан находится совсем рядом. И если шагающий на работу или с работы человек видит под кирзовыми сапогами воду, то, переступая через неё, он знает, что это не морская, а обычная подпочвенная пресная, что сочится по стенам то там, то здесь. Она тоже сыграла свою трагическую роль в описываемом событии.

Звену Николая Уварова, приехавшему на архипелаг из Пермской области, в которое входил и его земляк Спешилов, поручено было в эту смену произвести взрывные работы в гезенке номер шесть.

Читателю, не знакомому с профессиональным термином, поясню, что гезенк — это соединительный колодец или бункер, который пробивают от верхнего штрека, где добывают уголь, в нижний штрек, где находится конвейер для транспортировки угля. Добытый уголь подвозится к гезенку и сбрасывается через него прямо на конвейерную ленту. Вот такой гезенк под номером шесть и должны были пробить финальными взрывами в ночной смене. Вопрос состоял в том, как выполнить работу.

В принципе, все работы, которые выполняются в шахте в данную смену на конкретном участке, обычно расписаны подробно в паспорте. Однако в тот день паспорта работ не было.

Позднее во время расследования причин трагедии одному из руководителей был задан вопрос о причине отсутствия паспорта, на что был получен ответ:

— Ввиду несовершенства технологии проведения этой выработки не представлялось возможным вести работы по заранее утверждённому паспорту. После каждого очередного взрывания конфигурация забоя постоянно менялась, каждое звено проходчиков приспосабливалось, как бурить шпуры. Количество шпуров, угол их наклона, схема расположения были непостоянными, в связи с чем буровзрывные работы в гезенке номер шесть велись разовыми взрываниями, поэтому на семнадцатое сентября отработать постоянный паспорт не удалось.

Но это не значит, что рабочим не было известно какие работы и как выполнять. На руках у мастера был наряд-путёвка, на основании которой следовало произвести в гезенке два взрыва на расширение.

Соединительный колодец, то есть гезенк, выполнялся взрывами сверху и снизу. В эту несчастную ночь толщина земляной пробки, которую осталось преодолеть взрывникам, составляла не более одного метра. Всего один шаг, чтобы колодец стал сквозным — своего рода праздник: соединение верхней и нижней проходки. Как хочется сделать эту сбойку поскорее.

В путёвке-наряде на эту смену записано произвести взрывы снизу и не для сбойки, а лишь для расширения нижней части гезенка. Можно было, конечно, не торопиться со сбойкой, раз главный не знал об оставшейся метровой пробке. Но это показалось странным — лезть снизу в колодец, с потолка которого течёт вода, бурить в сырости самым неудобным образом шпуры, когда гораздо легче забраться сверху и рвануть последний метр.

Кому именно пришло в голову такое решение, навсегда останется тайной, ибо нет в живых ни мастера-взрывника, приехавшего сюда из Челябинска, Ивана Михайловича Карамышева, ни помощника начальника участка Сергея Сергеевича Гордеева, ветерана из знаменитого на Шпицбергене украинского городка Селидово, в котором родились несколько руководителей угольной промышленности бывшего Советского Союза и откуда немалая часть шахтёров внесла свой вклад в добычу угля на Шпицбергене. Мало известный в стране городок Селидово на заполярном архипелаге знают все. Шахтёры шутят по этому поводу, говоря, что здесь, куда пальцем ни ткни, всюду попадёшь в селидовца. Потому неудивительно, что среди не вышедших в это утро из шахты двое оказались из Селидово: Гордеев и проходчик пятого разряда Дорохов Владимир Викторович, у которого, как и у его земляка, остались в безутешном горе жена, сын и дочь.

Пётр Павлович Спешилов вместе со своим напарником земляком Уваровым Николаем Викторовичем в эту смену бурили шпуры для взрывов. Занятие не из приятных. Пришлось поверх котлована, то есть гезенка номер шесть класть брёвна и привязавшись к ним поясами спускаться вниз. Для сбойки верхнего и нижнего уклонов нужно было произвести два взрыва. Первый взрыв прошёл успешно в пять часов утра. Теперь толщина пробки сократилась на полметра. Осталось почти столько же.

Тут я вынужден пояснить читателю ещё один очень важный пункт технологии взрываний. В шахте Баренцбурга применяются взрывчатые вещества двух типов: «Детонит-М», производящий мощный взрыв, но выбрасывающий столб пламени и более безопасный «Аммонит-Т-19», но вдвое слабее по мощности взрыва. Естественно, что при производстве буровзрывных работ в породе, где нет угля, а стало быть опасности появления горючего газа метана — злейшего врага шахтёров, выгоднее всего производить взрывания «Детонитом-М», поскольку работа с ним идёт быстрее. Ну а там, где есть уголь и в любую минуту концентрация всегда присутствующего метана может вырасти до взрывоопасной, применяется «Аммонит-Т-19». Он, конечно, менее эффективен для получения премий, да зато жизни спасает.

В гезенке номер шесть для сбойки по всем правилам безопасного ведения работ можно было использовать только аммонит. Но не было его у мастера-взрывника в тот момент. Не было его, можно считать, и на всём руднике. Те остатки, что были на складе, берегли для более важных работ. За пол года до случившегося заказали двадцать пять тонн этой безопасной взрывчатки, но не получили ни килограмма. Вот и в этом аукнулась бездарность государственной перестройки. Меньше стали выпускать менее запрашиваемой взрывчатки и больше более производительной. Дефицит производства и мысли поставил на карту человеческие жизни. Запишем и этот пункт обвинения архитекторам перестройки.

Однако первый взрыв в шесть часов утра прошёл нормально. Газовая обстановка была в пределах допустимого. Приходил мастер, замерял атмосферу. После этого Спешилов с двумя напарниками зачищали гезенк от разваленной взрывом породы. В нижнем грузовом уклоне, куда пробивали земляную пробку, начали разворачивать комбайн. Его перемещению мешала вентиляционная труба. Дали команду препятствующую часть трубы снять, временно прервав вентиляцию. Гусеницы неуклюжего механизма, передвигая его на новую позицию подняли пыль.

Кто из шахтёров не знает, что такое гремучая смесь? Газ метан, которого все так боятся, концентрацию которого замеряют сотни датчиков, автоматически выводя показания на главный пульт диспетчера, сам по себе не взрывается. Он горюч, но взорваться может при смешении с пылью, особенно угольной. В принципе, любая пыль, даже мучная, достигая определённой концентрации в воздухе, становится взрывоопасной. Достаточно, как говорится, одной спички. Появление же горючего газа в такой ситуации увеличивает опасность взрыва в сотни раз, вот почему его содержание в атмосфере строго контролируется. Однако не будет пыли, не взорвётся и газ. Так что пыль — это второй враг, с которым в шахте ведётся вечная борьба.

Но, оказывается, не всякая пыль вредна. Создали учёные специальную инертную пыль, что своим видом напоминает мыльный порошок, только принцип действия несколько отличается. Как мыло, инертная пыль скрепляет частички другой пыли, не позволяя ей подниматься в воздух. Процесс покрытия земли инертной пылью называется у шахтёров осланцеванием. Если участок осланцован в достаточной степени, взрыв произойти не сможет.

Меньше, чем за двое суток до этого события я сам уже в который раз шёл по уклонам шахты с иностранным гостем, показывая условия работы российских шахтёров. Европейский журналист хотел всё видеть собственными глазами, но оказался довольно слабым физически, так что перемещение по лаве в полусогнутом состоянии его быстро утомило, и при возвращении, поднимаясь вверх к поезду, хоть давно идя уже в полный рост, он поминутно останавливался, чтобы отдышаться и вытереть пот со лба.

Сопровождавший нас инженер по технике безопасности охотно отвечал на все вопросы, в том числе и зачем нужна под нашими ногами инертная пыль и сколько её положено иметь на один квадратный метр. Его слова были так убедительны, что шли мы абсолютно уверенные в том, что ничего страшного произойти не может. Мы услышали, сколько предохраняющей от взрывов пыли должно было быть, но мы, не обладая опытом, не могли определить на глаз, сколько же фактически её было. Это уже потом, когда через сорок пять часов от напряжения взрывной волны обрушатся потолки в уклонах, а от огня погорит проводка и изогнутся рельсы, когда приедут крупные специалисты разбираться в причинах аварии, тогда только выяснится, что на руднике в связи с недостатком денег катастрофически не хватало инертной пыли, чтобы засыпать ею все участки в тех количествах, в которых требовали правила техники безопасности. Тогда только специальным рейсом самолёт МЧС вместе с бригадой спасателей из Воркуты привезёт тонны этой самой инертной пыли, а на обратном пути заберёт на материк гробы с телами тех, кто погиб из-за её отсутствия.

Ночная смена подходила к концу, но ещё было время произвести последний взрыв в гезенке номер шесть. Над котлованом, рядом с угольным пластом, мастер-взрывник Михаил Иванович Карамышев готовил к работе «Детонит-М». Внизу в центральном грузовом уклоне комбайн поднимал гусеницами пыль. Его передвижением руководил горный мастер Гордеев Сергей Сергеевич. Последние минуты жизни. О чём мог думать он в это время? Может о том, что близится его пятидесятилетие, которые его товарищи с удовольствием отметят вместе с ним? Шутка сказать — с девяностого года работает на руднике. А может, подумал о жене Антонине. Она тоже уже не спала. В этот утро большая группа полярников отправлялась на материк, и ей, как работнику отдела кадров, придётся выдавать каждому документы, что делается всегда перед посадкой в автобусы, которые под звуки баяна и прощальные возгласы провожающих отправятся на вертолётную площадку, откуда отъезжающие полетят в норвежский посёлок Лонгиербюен, затем самолётом через Тромсё в Мурманск. Среди них немало друзей Сергея Сергеевича.

Снятые временно вентиляционные трубы лежали рядом. Газ метан не заметно скапливался под готовящимся к взрыву потолком, смешиваясь с поднимающейся с земли пылью, доходя до опасной концентрации.

Гордеев дал команду Спешилову занять наблюдательный пост в конвейерном уклоне возле вентиляционного гезенка номер пять, чтобы никто не оказался поблизости от места взрывания. Дойдя до назначенного пункта, Пётр Павлович увидел Иванова Виктора Юрьевича, зачищавшего ленту конвейера под пятым гезенком. Одногодок Спешилова, приехавший чуть больше года назад из Гремячинска Пермской области. Они едва успели перекинуться несколькими словами, как горячая волна швырнула куда-то Спешилова, застлав туманом глаза и оборвав сознание.

Где-то далеко в уголке памяти успела зафиксироваться картинка: мастер поворачивает ручку дистанционного управления, хлоп и загорается метан. Кто-то бросается бежать, но взрыв мгновенен. Он был как тест на готовность шахты. Будь недостаток инертной пыли в одном месте, взорвалось бы только в одном и ощутили бы его на себе два-три работавших поблизости и нарушивших правила техники безопасности человека, как это произошло в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году здесь же в Баренцбурге. Но в этот раз защита оказалась слабой и в других местах, которые проявили себя мгновенно, сдетонировав в доли секунды новыми взрывами, обрушениями кровли и пожарами. Высокая температура огня, дым и газ вслед за ударной волной воздуха охватили огромную территорию, догоняя уходящих уже со смены шахтёров. Погибших оказалось двадцать три, а могло быть и больше, как случилось в декабре в Кемерово и в январе следующего года в Воркуте. Причины всё те же.

Если бы газ метан был опасен только смешением с пылью — это была бы беда, но не вся. Боятся шахтёры метана главным образом по причине его смертельной ядовитости. Сложность в том, что у него нет запаха. Можно надышаться незаметно и всё — считай, кончился. Потому у каждого, идущего под землю, на боку или груди обязательно висит самоспасатель — металлическая коробочка, напоминающая внешне термос. Как только прибор показал или сам почувствовал опасность, сразу нужно брать в рот загубник и зажимать нос прищепкой. С самоспасателем минут пятьдесят продержишься, но за это время можно успеть выбежать в безопасную зону, когда в состоянии двигаться. А когда нет?

Спешилов лежал под самым пятым гезенком без маски. Так случилось не только с ним. Нередко самоспасатель мешает выполнить ту или иную работу и шахтёр, пренебрегая опасностью, сбрасывает его с себя, оставляя поблизости.

Сколько их, не вышедших в это утро, погибли оттого, что волной взрыва отбросило их от коробочек, которые могли ещё помочь выжить? Теперь никто не ответит. Горноспасатели бросились на выручку и на пути стали попадаться тела погибших либо от ударной волны, либо от газа. У кого-то не было самоспасателя даже в стороне. Возможно он в какой-то момент пришёл в сознание от удара волны, но не нашёл своего самоспасателя, а дойти без него не позволил газ. Зато кто-то другой сумел выйти с двумя самоспасателями на боку, объяснив это тем, что снял один с погибшего. Не замучает ли совесть спасшегося?

Горноспасатели. Как часто думают, что работа у них, как у пожарников, почти лежачая. Да, не каждый день трагедии в шахте. Не каждый день нужно, рискуя своей жизнью, спасать чужие. Но то, что им достаётся один раз, другому хватит на целую жизнь. Прорываясь через завалы, сквозь дым, навстречу огню, когда температура всё выше и выше, в масках, с носилками и другими приспособлениями они должны были идти километры в поисках живых, но находили только погибших то ли от удара, то ли от огня, то ли от газа. И вдруг в районе гезенка номер пять снизу с центрального конвейерного уклона раздался голос, зовущий на помощь.

Спасатели подскочили к краю котлована, посветили вниз — там был живой человек.

— Ты кто? Как твоя фамилия? — закричали.

— Не знаю, — донеслось снизу. — Вытащите меня.

Это был пришедший в сознание Спешилов. Он явно родился в рубашке. Взрыв пощадил одного человека: отшвырнул в сторону, но не убил, оставив лежать без сознания пока не послышались чьи-то голоса наверху.

Ему бросили конец верёвки, но он ничего не понимал и только просил о помощи. Пришлось Олегу Чужикову самому спускаться в котлован на верёвке и вытаскивать товарища, не сознающего ни кто он, ни почему здесь оказался, ни что вообще происходит. Только на больничной койке под наблюдением врачей да и то далеко не сразу он постепенно вернулся в нормальное состояние, если можно его таковым назвать, когда в памяти постоянно всплывает красный туман в глазах и кромешный мрак подземелья.

Я не стану описывать работу государственной комиссии, прилетевшей срочно самолётом МЧС для расследования причин аварии. Не стану рассказывать, как все помещения управления шахты Баренцбурга превратились в круглосуточный штаб по ликвидации последствий аварии, куда ежеминутно поступали сообщения о том, как одно за другим выносятся тела из шахты, как ведётся борьба с огнём в нескольких местах, как стало совершенно невозможным хорошо оснащённым спасательным командам пробиться к семи телам, оставшимся лежать предположительно в эпицентре взрыва и тогда только было принято решение заливать шахту водой, чтобы загасить пожары, после чего можно было начинать восстановительные работы.

Темой других описаний может быть работа норвежской комиссии, сотрудничавшей параллельно с российской на основе своих законов о Шпицбергене. Можно долго рассказывать о том, как в первые же дни улицы Баренцбурга заполнились норвежскими журналистами газет, журналов, телевидения, которых с трудом сдерживали от чрезмерной назойливости норвежские полицейские, чувствовавшие себя здесь хозяевами, как появилась на норвежском судне в сопровождении губернатора Шпицбергена министр юстиции Норвегии, что ни мало удивило норвежскую прессу.

Любопытно было бы читателю узнать, что норвежские власти незамедлительно провели две телефонные линии в Баренцбург и предложили жителям российского посёлка в течение трёх дней бесплатно звонить своим родственникам на материк, чтобы сообщить о том, что они живы и здоровы и не попали сами в эту страшную катастрофу, о чём в тот же день узнали на всей территории бывшего Советского Союза.

Но речь у меня сегодня о другом. Почему двадцать три человека не вышли из шахты? Мне опять вспоминается восемьдесят пятый год и девяносто первый, когда разрушились окончательно все связи.

Здесь же на Шпицбергене, в норвежском посёлке Нью-Олесун произошёл однажды взрыв в шахте, когда погибло семь человек. Тогда всё норвежское правительство вынуждено было подать в отставку, ибо поняли в маленькой Норвегии, что виноват был не только шахтёр, нарушивший технику безопасности.

Поймут ли это когда-нибудь у нас в России, где катастрофы сыплются как из рога изобилия?

КОГДА Я НА ПОЧТЕ СЛУЖИЛ… НА НОРВЕЖСКОЙ

Нет, я не ходил на работу от сих и до сих по той простой причине, что за почтовым прилавком оказывался всегда… и в два часа ночи, и в середине дня, и поздним вечером, и ранним утром.

Меня не ругал мой начальник за нерадивость не потому, что я был радивым, хотя таковым я, конечно был, а потому, что у меня не было начальника.

У меня не было почтовой машины, так как дорог к нашему посёлку не провели и проводить не собираются. Почту я доставлял вертолётами по воздуху, буксирами по морю, снегоходами по белу снегу.

Но не буду больше мучить загадками. Речь идёт вот о чём. В течение многих лет длинными солнечными днями и тягучими чёрными ночами довелось мне работать в самом северном в мире почтовом отделении в посёлке Баренцбург заполярного архипелага Шпицберген.

Вы скажете удивлённо, что посёлок Баренцбург всегда принадлежал России, и не причём тут тогда норвежская почта, и будете, конечно, правы, но частично. Чтобы пояснить свою мысль, начну рассказ с начала.

Когда я приехал, а точнее прилетел на архипелаг в сентябре 1991 года работать переводчиком треста «Арктикуголь», то одним из первых вопросов ко мне был от встречавших, привёз ли я с собой свежие газеты. Дело в том, что почтовое отделение в посёлке Баренцбург тогда работало исправно, являясь подразделением почтовой конторы Мурманска, но вся корреспонденция и газеты по подписке доставлялись главным образом морскими судами, которые и в хорошую-то погоду идут к архипелагу двое с половиной суток, а в штормовую и того дольше. Кроме того суда эти отправлялись с материка не каждый день, естественно, а в лучшем случае раз в месяц, так что письма адресатам и газеты подписчикам поступали порой через полтора-два месяца. Поэтому от прилетавших самолётом всегда ожидали свежих новостей, а то и писем, переданных из рук в руки.

Любопытное это было зрелище — раздача писем. Две маленькие комнатки почты располагались на первом этаже двухэтажного жилого дома по улице имени Русанова. Был такой знаменитый полярный исследователь, первым из русских открывший месторождения угля на Шпицбергене ещё в 1912 году и потом погибший во время очередной экспедиции в Ледовитом океане.

Само здание, в котором находилась почта, тоже представляет интерес тем, что кирпичные стены его отделаны деревянными планками да с художественной резьбой таким образом, что со стороны улицы напоминает собой старинную русскую избу из дерева. Правда, когда полярники, узнав о прибытии парохода и о том, что почту уже принесли, бегом бежали за письмами, то вряд ли обращали внимание на художественную красоту дома. Восхищаться русской культурой было уделом многочисленных иностранных туристов, посещавших российский посёлок, а шахтёров и членов их семей интересовали новости из дома, которые в то смутное время были особенно волнующими.

Внутри здания узкий длинный коридор, освещённый парой слабых лампочек, красотой не блистал. Собиравшиеся свободные в этот момент от работы люди толпились, толкая друг друга, и громко разговаривая у запертой двери почты, за которой добровольные помощники вместе с официальным почтовым работником, получавшим зарплату от мурманской конторы, раскладывали письма в алфавитном порядке, чтобы легче было раздавать. Шум за дверью мешал и порой, кто-то из помощников не выдерживал, отпирал дверь и кричал в проём: «Прекратите галдеть! Не даёте работать».

На мгновение все стихали, оценивая важность сказанного, но через минуту разговоры неудержимо возобновлялись, прерываемые вновь входящими и протискивающимися к двери с единственным вопросом: «Не кричали ещё?» — и неизменным ответом: «Нет. Сейчас выйдут и начнут».

Наконец наступала долгожданная минута, когда дверь раскрывалась и почтальон, а это была молодая красивая женщина, выходила с пачкой писем и начинала выкрикивать фамилии, слушая, с какой стороны прозвучит ответ и протянется рука за конвертом.

— Абрикосов!

— В шахте на смене. Давай мне, передам.

Письмо идёт налево.

— Андрющенко!

— Здесь.

Письмо передают направо.

— Антоненко!

— Я-а-а! — раздаётся истерический девичий крик из глубины коридора. — Давайте сюда. — И кто-то рвётся напролом, пока грубый окрик парня не останавливает её:

— Ну, чего прёшь, как танк?! Никто не съест твоё письмо. Вот оно, бери спокойно.

— Да, — возражает девушка едва не плачущим голосом, — чуть не три месяца ждала. — И тут же, схватив конверт одной рукой, а другой утирая слёзы, убегает вглубь коридора к дальней лампочке скорее прочесть о том, что делается в родном доме.

Получившие письма со счастливыми лицами протискиваются к выходу, а навстречу им идут новые получатели, спрашивая:

— На какую букву кричат?

— Д.

— А-а. Нам ещё далеко.

Они, те, чьи фамилии начинаются на более дальние буквы алфавита, ожидают у входных дверей или на лестнице, спускающейся с дороги к дому, курят, судачат. Опоздавшие за письмами на свою букву либо получают их у позаботившихся друзей, либо ожидают конца раздачи, чтобы зайти уж непосредственно на почту и получить там вместе с газетами, если они тоже поступили.

Позднее система выдачи писем усовершенствовалась. В коридоре поставили этажерку, на нескольких полках которой выделили секции для каждой буквы. Почтальон выносила письма и раскладывала их по буквам. Теперь каждый подходил и просматривал пачки писем на свою букву. Толпиться стали поменьше.

Однако почта, о которой я рассказал, действительно никакого отношения к Норвегии не имела. Да я в ней и не работал. Но есть в Баренцбурге большая четырёхэтажная гостиница, в которой можно разместить одновременно около сотни постояльцев. Конечно, такое почти никогда не случается. Разве что в период проведения международной конференции или когда приезжает из Москвы огромная делегация почти на правительственном уровне. Тогда, разумеется, все номера занимаются временными жильцами. В остальные дни бывают гости по несколько человек и далеко не каждую неделю. Я уж не говорю о том, что в зимнюю полярную ночь месяцами никто не останавливается в гостинице из туристов.

Нет, не поймите меня неправильно. Любопытствующих посмотреть на российский посёлок и живущий в нём народ всегда много. В летний сезон они ежедневно приезжают на небольших теплоходах туристическими группами по пятьдесят, семьдесят человек на экскурсию. С первым хорошим снегом, а он может выпасть и в августе, появляются визитёры на снегоходах. Эти уже могут обойтись без экскурсии, но обязательно посещают бар гостиницы, куда собственно и едут жители соседнего норвежского посёлка Лонгиербюен с целью отдохнуть и расслабиться в стороне от своего норвежского начальства. Да и сама двух-трёх часовая прогулка на снежных скутерах по горной трассе, обозначенной в некоторых местах лишь вешками, доставляет огромное удовольствие.

С наступлением полярной ночи довольно опасными становятся такие прогулки в горах, на которые опускаются густые снежные тучи и порой ни зги не видно, не только утопающих в снегу сигнальных вешек, когда гораздо проще, чем летом, наткнуться на бредущего белого медведя, и потому редкие смельчаки отваживаются посещать российский посёлок в период рождественских и новогодних праздников. Но зато с наступлением дня, когда солнце всё дольше и дольше задерживается на небосводе, а потом и вовсе с него не сходит, не растапливая при этом снег порой до самого июня, вереницы японских ямах и других марок лыжного мототранспорта вытягиваются на пятидесятикилометровом участке от норвежского Лонгиербюена до российского Баренцбурга. И тогда опять гостиничный бар постоянно полон гостей.

Вот для них-то в основном и существует норвежское отделение почты. Хотя открыто оно было по другой причине. Тут необходимо краткое историческое отступление.

До 1920 г. архипелаг Шпицберген являлся ничейной территорией, хотя всеми признавалось тогда, что больше всего прав на Шпицберген у России, Швеции и Норвегии, не смотря на то, что находили резоны претендовать на него США, и Великобритания, Дания и Германия. А 9 февраля 1920 г. в Париже была собрана конференция глав девяти государств без участия непризнанного тогда нового Российского государства, на которой был подписан Договор о признании норвежского суверенитета над архипелагом Шпицберген. Вторым параграфом Договора в права Норвегии вменялось принимать все необходимые меры, включая законодательные, по обеспечению охраны окружающей среды на Шпицбергене и в случае необходимости восстановления фауны и флоры этого региона. Ей поручалось следить за тем, чтобы все страны, участницы Договора (Советский Союз присоединился к нему в 1935 г.), пользовались абсолютно равными правами в вопросах экономической деятельности на архипелаге.

Но в 1925 г. указом короля Норвегии был принят акт о Шпицбергене, в котором первым параграфом Шпицберген объявлялся территорией Норвегии, а в третьем параграфе отмечалось, что на архипелаге будут действовать норвежские законодательные акты с изменениями, установленными королём соответственно местным условиям, по ряду вопросов, включая денежные знаки, меры весов, почтовую и телеграфную службу.

Кстати хочу заметить, что вопрос о том, кто будет отвечать за почтовые отправления на никому не принадлежавшем архипелаге поднимался в России задолго до предоставления суверенитета Норвегии. После обретения своей независимости в 1905 г. Норвегия стала последовательно проводить политику присоединения Шпицбергена к своей территории, беря практически на себя функции административного управления на архипелаге. И вот что по этому поводу писалось в депеше императорского посланника в Христиании Д.С.С. Крупенского от 24 мая 1906 г.

«Наш взгляд на Шпицбергенский вопрос был ещё раз подтвержден Стокгольмскому Кабинету в 1896 году. В виду же отделения Норвегии от Швеции и возникновения новых коммерческих компаний на Шпицбергене, граф Ламздорф предписал мне, в вышеупомянутом письме своём, ознакомить Норвежского Министра Иностранных Дел с нашей точкой зрения и о последующем сообщить Императорскому Министерству.

Вследствие этого, я, при первом же свидании с Г. Левландом, изложил ему все происходившие по вопросу о Шпицбергенском архипелаге переговоры и, по его желанию, оставил ему памятную записку, при сём в копии прилагаемую.

Министр Иностранных Дел, поблагодарив меня за сообщение, заверил меня самым положительным образом, что Норвежское Правительство не питает никаких задних мыслей относительно Шпицбергена и, вполне и безусловно, признаёт соглашения 1871 и 1872 г.г. Он обещал доставить мне также памятную записку об этом, по получении которой я не премину препроводить её к Вашему Высокопревосходительству.

«При самом строгом соблюдении наших соглашений, мы, однако, намерены, прибавил Министр, по примеру прежних лет, во время летнего сезона, когда туристы посещают остров, перевозить почту на наших пароходах, которые поддерживают сообщение между Норвегией и Шпицбергеном. На этой перевозке писем и пакетов не может, разумеется, основываться какое бы то ни было право или преимущество Норвегии».

Смею думать, что с нашей стороны против этого возражений не будет.

Разумеется, под предположением и условием, чтобы почта и впредь передавалась в Норвегию как бы частным образом и уже отсюда пересылалась далее, и чтобы особых Шпицбергенских почтовых марок, о которых, впрочем, пока и речи нет, не вводилось, так как это было бы проявлением Норвежского суверенитета. — Эта пересылка писем является простой необходимостью и может быть предоставлена всякому пароходу, под каким бы флагом он ни плавал. На практике же сообщение с континентом поддерживается только норвежцами».

(Дипломатическая переписка, 1912).

Такой точки зрения придерживалась российская дипломатия в начале прошлого века. Ну, и до тех пор, пока существовала мощная держава Советский Союз, вопрос о почте в российских посёлках Шпицбергена не возникал. Да уж известно, что как только дом развалится, отовсюду появляются тараканы. Вот и на развалины нашего Союза ринулись, кому не лень. Норвежское руководство заявило, что Россия не имеет права выпускать свои денежные знаки на Шпицбергене и не может пользоваться своей почтовой службой. И хоть то и другое является не чем иным, как частью экономической деятельности, в которой мы имеем равные права с Норвегией согласно Парижскому Договору, тем не менее, не умеющая теперь стоять за свои права Россия изъяла из обращения только что выпущенные шпицбергенские деньги и закрыла почтовое отделение, предложив российским полярникам пользоваться услугами норвежской почты. Но что это означало для шахтёрских семей?

Те из работников, приехавших по контракту на два года, кто в своё свободное время не занимался продажей сувениров заезжим иностранным туристам и не обладал талантом художника, чтобы готовить на продажу картины и тарелки с местными ледовыми пейзажами, то есть не имел какого-то хоть маленького дохода в местной валюте, не могли приобрести норвежские марки, чтобы наклеивать на конверты для отправки писем международной почтой. А российская почта прекратила существование. Тогда руководство рудника стало закупать за собственную валюту, получаемую от туризма, норвежские марки и продавать их шахтёрам за рубли.

Теперь, дорогие читатели, займёмся несложной арифметикой. В то время норвежская почтовая марка, допустим, стоила пять крон. Позже она вырослав цене. А месячная зарплата норвежца в среднем составляла, скажем, двадцать тысяч крон. Для него стоимость такой марки была поистине копеечной. Шахтёры Баренцбурга получали такую марку, конвертированную в рублёвый эквивалент с добавлением некоторой наценки (без неё же нельзя) по цене двадцать рублей в лучшем случае. А месячная зарплата по самым высоким ставкам шахтёра тогда составляла около четырёх тысяч рублей. Работники других специальностей получали в пределах от одной до двух тысяч. Вот и сопоставьте зарплату со стоимостью почтовой марки.

Однако народ наш без писем жить не может, а потому марки покупал да так, что приходилось лимит устанавливать по одной-две марки на человека в месяц. Трест ведь не предполагал всю свою валюту расходовать на почтовые нужды шахтёров.

В мою задачу входило тогда покупать в норвежском посёлке марки и передавать их в бухгалтерию рудника. Всё остальное в мою компетенцию не входило, поскольку я был в то время уже уполномоченным треста по связям с иностранцами, руководил туризмом и заведовал норвежским почтовым отделением.

Первые две обязанности сами по себе отнимали много времени и сил, так как были связаны с непрерывными телефонными звонками, организацией экскурсий в соответствии с подписанными договорами, выпиской многочисленных счетов и проверкой их своевременной оплаты, составлением отчётов, участием в различных совещаниях, переговорах, приёмах гостей и так далее и тому подобное.

Третья обязанность являлась как бы попутной. Все гости посёлка, все туристы в ходе экскурсии обязательно приходили в гостиницу и, как правило, сразу направлялись на почту купить открытки с видами российских посёлков, наклеить марки и опустить отправления в почтовый ящик. Особенно приятно мне было то, что некоторые открытки были выполнены по моим снимкам. Одну открытку сделали в Германии, другой целый комплект напечатали в Москве. Так что даже автографы иной раз оставлял, если было время. В жаркую пору весенних и летних наплывов иностранных туристов довольно большой почтовый ящик заполнялся в один день. Поэтому каждый поздний вечер приходилось вынимать корреспонденцию и штемпелевать её, отправляя с первой оказией.

Профессиональным почтальонам, видимо, покажется это диким, но у нас иногда не было другой возможности, как в момент, пока туристы сидят в баре и пьют русскую водку, быстро достать из ящика почту, проштемпелевать её, запечатать в специально приготовленный для этого большой конверт и попросить норвежского гида по дружбе завезти почту в отделение Лонгиербюена. На всю экскурсию с заходом в музей, на почту и на посиделки в баре туристам отводилось полтора-два часа. Понятно, в каком напряжении все находились, зная, что за первой экскурсией идёт уже вторая, третья, а порой и четвёртая. А так как меня часто искали по телефону, то приходилось брать с собой переносную трубку и таким образом быть всегда на связи. Сотовые телефоны в наших посёлках не действовали в то время из-за отсутствия необходимой ретрансляционной станции.

Гиды никогда не отказывались взять почту, но всякий раз я потом перезванивал в Лонгиербюен, проверяя получены ли на почте переданные конверты. Часто это происходило зимой, когда мы реже посещали норвежский посёлок, а туристы приезжали на скутерах. Тут важно было убедиться, что все доехали нормально и почта не повреждена в пути. Те же гиды или, например, сотрудники конторы губернатора, полицейские выполняли частенько роль почтальонов, привозя нам с собой мешки с письмами. Почтовые работники Лонгиербюена, правда, всегда заранее предупреждала меня об этом по телефону.

В короткий летний период судоходства, когда во фьорды архипелага заходят большие океанские корабли, некоторые из известных по всему миру лайнеров типа «Максим Горький» включали в программу круиза остановку на несколько часов на рейде Баренцбурга, и тогда челноками движущиеся корабельные катера высаживали на берег от четырёхсот до восьмисот туристов, преимущественно почему-то из Германии, но иногда из Англии и некоторых других европейских стран. Такие события, случавшиеся по четыре-пять раз за сезон, поднимали на ноги всё население посёлка.

Во дворце культуры давался концерт художественной самодеятельности, в спортивном зале проводился футбольный матч Баренцбурга с командой корабля, на улице разжигались мангалы, готовились шашлыки, пеклись русские блины. Пассажиры круизного судна толпами в сопровождении гидов поднимались из порта по лестнице или усаживались в автобусы и доставлялись прямо к гостинице.

Вся эта людская масса, состоящая преимущественно из людей пожилого возраста, старичков и старушек, порой еле двигающихся с помощью палочек и костылей, всенепременно заходила на почту проставить на открытках штемпели с изображением белого медведя и надписью «Баренцбург», «Полярная станция» и другими подобными, сработанными местными умельцами, и разносящиеся теперь раритетами по всему миру. Здесь же с почты, пользуясь купленными на месте телефонными карточками, можно было связаться по норвежской линии с любым уголком мира, что туристы и делали, создавая очередь у единственного аппарата.

Сам я обслужить в короткое время такое количество людей, конечно, был не в состоянии, поэтому во дворце культуры за столиком с марками и открытками устраивалась моя жена, владеющая английским в достаточной мере, чтобы объясниться с покупателями.

Вечерами, особенно перед предстоящим утренним выездом в норвежский посёлок, я запирался в помещении почты и начинал штемпелевать письма и просматривать поступившую корреспонденцию. А она бывала внушительной для посёлка с населением в тысячу человек. И дело было не в письмах с материка от родных и близких. Такие мы сразу отбирали, и первое время в дни привоза почты дверь моего кабинета уполномоченного не успевала закрываться от посетителей. Все торопились спросить, нет ли им письма с Родины.

Несколько позднее мы установили часы выдачи писем. Потом мои друзья с норвежской почты после очередной реконструкции своего помещения в Лонгиербюене передали нам бесплатно секции запиравшихся абонентских почтовых ящиков. Мы перевезли их буксиром и установили в помещении, где обычно собираются шахтёры до и после работы. Так ушли в историю очереди и выкрикивания фамилий. Перестали теряться письма у забывчивых друзей, бравших чужие послания и неделями хранивших их у себя в кармане. Постепенно всё приходило в норму. Люди привыкли к норвежской почте.

Была у меня корреспонденция и другого рода. Некогда ещё при советской власти в Баренцбурге работала любительская радиостанция. Был клуб радиолюбителей. Кстати, здесь вообще существовала многие годы мощная радиостанция, которую успешно демонтировали после развала страны, как свернули и другие полезные вещи, в том числе сильную вертолётную службу. Но это уже иной разговор. Так вот клуб радиолюбителей тоже прекратил своё существование, но письма в их адрес почему-то приходили постоянно много лет с разных концов земли. Если в конвертах лежали купоны или доллары для марки на обратный ответ, я сначала отвечал адресатам, что клуб недавно прекратил своё существование, потом писал, что радисты выехали со Шпицбергена, наконец, стал сообщать, что адресатов давно нет в Баренцбурге, а письма продолжали идти с просьбой подтвердить радиосвязь.

Я догадывался, что кто-то из радистов вещает с материка под маркой Шпицбергена, однако смысл этого мне не радисту любителю понять было трудно. Знал только, что их система отнимает у меня массу времени. Но не ответить считал невозможным, ведь я единственный работник почты.

Люди писали в Баренцбург по разным вопросам, на которые мог ответить только я, знающий язык. Просили прислать номера автомобилей нашего посёлка. Спрашивали о наших денежных знаках. Интересовались работой. Присылали письма ради получения нашего штемпеля. Я не говорю о деловой переписке, которой занимался в рабочем кабинете.

Появилось у жителей Баренцбурга повальное увлечение фотографией. Все мы, конечно, любим это дело. Но как это отражалось на почте? Весьма внушительно. Несколько норвежских и датских фирм с материка предлагали свои услуги по проявке фотоплёнок и печатанию цветных фотографий, рассылая бесплатно специальные конверты, в которые кладётся катушка с плёнкой, указывается на конверте размер и количество желаемых отпечатков, пишется обратный адрес и отправляется. Такой системы, кажется, нет у нас в стране, а там это очень популярно. Закончил снимать, вложил плёнку в конверт, отправил и через пару недель получаешь готовую работу. Очень удобно.

Но для меня, как почтового служащего, это стало дополнительной работой. Когда отправляется, это ещё ладно. Положил в мешок, отвёз, сдал и всё. Но ведь на десятки отправлений потом десятки поступлений, а это значит, что каждый конверт должен быть сначала оплачен. А счета находятся в конвертах.

Вот тут мне хочется сказать несколько слов о моих друзьях норвежцах. Замечательные люди повстречались мне из тех, что работали в почтовой службе Лонгиербюена. Сначала это был мистер Петерсен. Худенький, пенсионного возраста, но очень подвижный, энергичный, делавший всё быстро и чётко. Иначе, наверное, и нельзя на такой работе. Как только он замечал моё появление на почте, тут же открывал дверь служебного помещения, впускал внутрь и бежал за почтой для Баренцбурга. Вскоре он возвращался с мешками, ставил их мне под ноги, а на стол клал приготовленные уже квитанции заказной корреспонденции, бандеролей и посылок, за которые я должен был расписаться. Мы быстро разбирались, что к чему, и я принимался за мешки. Выкладывал на стол письма, отделяя частные от служебных, бандероли, сверяя их с квитанциями, шёл смотреть, где лежат посылки, которыми были в основном радио и видео аппаратура, заказанная жителями Баренцбурга.

Откровенно говоря, не было бы у нас доверия друг к другу, работать было бы невозможно. Вот эти самые фото конверты со счетами внутри. Я же не мог их оплатить, если не взял заранее деньги от заказчиков. А они не всегда знают о том, что заказ выполнен. Бывало так, что аппаратура приходила на чьё-то имя, а счёт на оплату находился внутри. И я отвозил посылку, обнаруживая счёт уже в присутствии заказчика и на месте получая с него деньги, чтобы сдать их на почте в следующий свой приезд. Ну, мыслимо ли что-то подобное в условиях нашей почтовой системы? Не знаю. Там это тоже казалось странным, но думали, что иначе нельзя. Потом я всё же отказался от подобной практики, и мы нашли способ получать отправления только после оплаты, хотя заказчики часто выражали недовольство по поводу задержки с получением посылки. Но, как правило, в задержках они были сами виновны, зато надёжность оплаты обеспечивалась.

Первая проблема, с которой я всегда сталкивался по прибытии в норвежский посёлок, это транспорт. Своего у нас не было. Поэтому, если я прилетал вертолётом, то из аэропорта сразу же звонил Петерсену на почту, и через пятнадцать минут он подкатывал на своём микроавтобусе, забирал меня и моих спутников, которых, как обычно бывало много. Наши консульские работники, у которых есть своя иномарка, постоянно паркующаяся в аэропорту, забирали в посёлок тех, кто постарше чином, а я подбирал остальных. Разумеется, можно вызвать по телефону такси, но кто же станет платить семьдесят крон, если есть возможность подъехать бесплатно на дружеской основе?

Тот же Петерсен помогал мне грузить в свою машину наши посылки, которые зачастую были очень даже тяжёлыми, и отвозил к аэропорту. Его помощь была ценна ещё тем, что почтовая машина имела право въехать на аэродром и довезти посылки к самому вертолёту, где всё тот же начальник почты помогал перегружать всё в вертолёт.

Но Петерсена перевели работать на материк. В норвежской почтовой службе соблюдается принцип ротации. Начальником приехала женщина миссис Буа. Крупная представительная дама, несколько медлительная, но очень внимательная, строгая и тоже хорошо относившаяся к русским, понимая наши проблемы. Она, конечно, редко сама помогала в погрузке, но давала в помощь своего сотрудника Хальге, с которым мы очень подружились, бывали друг у друга в гостях. Я всё пытался его женить на русской девушке, а он, хоть и начал изучать русский язык в каком-то кружке, но это не сняло его стеснительность, мешающую знакомству, и он по-прежнему холостякует, оставаясь завидным женихом.

Если я приезжал за почтой буксиром, то звонил заранее Хальге, и он встречал меня в порту на машине к общей радости моих спутников, понимающих, что им не придётся идти пешком до центра посёлка.

В начале моего повествования, коснувшись юридической стороны почтовой службы на архипелаге, я отметил несколько различный подход к Парижскому Договору о Шпицбергене норвежской и нашей стороны в части равноправия в экономической деятельности. Но, должен обратить внимание читателя на то, что все разногласия в таких вопросах относятся к руководящим структурам государства. А на уровне простого населения никаких разногласий во взаимоотношениях я почти никогда в Норвегии не видел. Простые норвежцы прекрасно понимали, что наша страна переживает тяжёлые времена и всячески старались нам помочь. Даже когда я предложил организовать регулярную пересылку писем из российского посёлка, минуя норвежскую почту, самолётами через Тромсё в Мурманск, то меня поддержали норвежские авиационные власти, тем более что я хотел наладить при этом регулярные туристические рейсы.

К сожалению, моя длительная командировка на Шпицбергене в это время завершилась и нам не удалось довести задумку до реального осуществления, но в памяти моей навсегда остались добрые воспоминания о том периоде, когда я на почте норвежской служил почтальоном, которому посетители не раз напевали популярную шутливую английскую песню о начальнике почты.

Время бежит быстро, и прогресс не всегда за ним успевает на Шпицбергене, но всё же приходит и туда. Появились и в российском посёлке компьютеры. Заговорили и о передаче газет и почты по электронной связи. Услыхали за полярным кругом странные слова «киберпресса», «киберпочта». Люди учатся связываться друг с другом мгновенно, постепенно отказываясь от долгожданных почтовых конвертов и постоянно растущих в цене марок. Уходят постепенно в прошлое почтальоны с толстой сумкой на ремне. Вместо них появляются виртуальные, которых никто не видят, но без которых не мыслит себя уже никакая почта. Но это и рассказ другой.

ЧЕГО НЕ ВИДЕЛИ МИНИСТРЫ

В этот день я зашёл в столовую в начале второго дня. Меня встретила очередь, спускавшаяся из зала на лестницу. Сразу понял, что до окна раздачи можно простоять не менее получаса. Решил не терять времени, а пройтись к морю в ожидании пока схлынет поток едоков. Большой наплыв народа можно было объяснить несколькими причинами: во-первых, в порту стояло пассажирское судно, которое привезло новых полярников, прибывших на смену отработавшим двухлетний контракт, стало быть, на обед могли придти и те, кто с корабля, и те, кто на корабль; во-вторых, в Баренцбурге находится большая представительная группа различных российских министерств, прилетевших вчера самолётом на празднование семидесятилетнего юбилея треста «Арктикуголь», а потому обед должен быть вкуснее, дабы случайно зашедшее руководство не могло обвинить в плохом питании трудового народа; ну и, в-третьих, сам день шахтёра, который отмечается завтра, уже требует праздничного обеда, чему весьма помогло прибывшее грузовое судно, на котором своевременно к прибытию начальства привезли давно отсутствовавшие в посёлке овощи и фрукты. Так что народ, уставший от скудной пищи, ринулся в столовую на хороший обед.

Во время войны Баренцбург был полностью разрушен бомбардировкой пушками знаменитого немецкого линкора «Тирпиц», который вскоре сам был потоплен возле берегов Норвегии. В музее Баренцбурга «Помор» можно увидеть снимок разрушенного посёлка, от которого практически ничего не осталось, кроме остова здания столовой. Впрочем, сохранились ещё и стены хранилища угля, сложенные давным-давно голландскими строителями. Я вспоминаю об этом потому, что спускаюсь к морю как раз от этой самой столовой мимо той самой старой стены. Меня она особенно интересует, как память о годах основания Баренцбурга. Первый дом здесь был построен в 1912 году. В сорок третьем не осталось ни одного. В первые же послевоенные годы вырос целый посёлок. Сначала появились портовые деревянные домики. Сейчас осталось лишь несколько, но и в них уже никто не живёт, поскольку им на смену давно пришли кирпичные здания. Мимо этих деревянных памятников старины и ведёт лестница от столовой к конторе капитана порта. Там я обычно спрыгиваю с подпорной стенки, что удерживает дорогу от сползания, на береговую полосу и начинаю свою прогулку в направлении к ГРЭ.

Что такое ГРЭ, знают не только жители Баренцбурга, но и многие норвежцы. Так сокращённо называлась геологоразведочная экспедиция в период советской власти, и располагалась она тогда на территории вертолётного подразделения. В экспедиции работали люди в погонах. Тогда многое в Баренцбурге было военизировано. До сих пор этот период вызывает нездоровые интересы у тех, кто ищет нечто жареное в истории СССР. А всё было до удивительности просто и прозаично. Никакой военной базы на Шпицбергене у нас не было, поскольку она запрещалась международным парижским договором о статусе архипелага. Но была мощная радиостанция, располагавшаяся по соседству с вертолётной площадкой. Хотя площадкой её можно назвать только сегодня. В те годы это был прекрасный комплекс, оснащённый пятью вертолётами МИ-8, великолепной ремонтной базой, двумя жилыми зданиями, собственной столовой и даже детской площадкой для ребятишек сотрудников вертолётной службы. В настоящее время от прежнего могущества остались два вертолёта, едва доживающие свой срок службы. Лишние здания снесли, никто теперь здесь не живёт — на работу из Баренцбурга ездят крытой машиной с надписью «Аэрофлот». От былой роскоши осталась только биллиардная комната. Что же до мощной радиостанции, способной принимать и посылать сигналы в любой уголок земли, то её разобрали на части, то есть попросту уничтожили, на что ушло определённое количество средств. И понятно, что ещё больше денег потребовалось на создание новой радиосвязи между посёлками Баренцбург и Пирамида, когда оба посёлка ещё функционировали почти на равных. И теперь только бедненькая почти любительская радиостанция обеспечивает жителей немногими радиопрограммами.

Не торопясь, я иду по неширокой береговой полосе. Сейчас отлив. Не знаю, когда начнётся прилив, и потому внимательно слежу за водой. Если не замечу вовремя, то назад придётся возвращаться по набегающим волнам. Так уже было однажды, когда я загулялся и пропустил начало прилива. В море-то от него не спрячешься, а по другую сторону горы довольно круто обрываются к берегу, и в редких местах по расщелине можно забраться наверх, да и то, не мало рискуя сорваться при неосторожном движении ноги.

Шелестит под ногами мелкая галька. Непонятно откуда возникающие морские волны лениво набегают на серый песок и тянут его за собой в море. Это залив, и больших волн практически не бывает. Сегодня незаходящее августовское солнце особенно приятно. В небе ни облачка. Греешься по-летнему, как на материке, хотя повсюду видишь ледники. В самом конце Гренфьорда сползает к морю пятикилометровый ледник Альдегонда. Так звали одну португальскую принцессу, которая в 1892 году рискнула со своим бурбонским принцем Генри принять участие в далёком путешествии на Шпицберген и Новую Землю. В честь неё и назвали эту ледовую массу. Однако я иду в противоположную сторону, к выходу из фьорда.

Слева западный берег. Он кажется совсем близким. Но это обманчивое впечатление. На самом деле до противоположного берега не менее четырёх километров. Большинство жителей Баренцбурга знают о нём только то, что там расположена гора, напоминающая собой спящего рыцаря. На фоне этой горы любят фотографироваться. Её рисуют начинающие художники и профессионалы. В последние годы экскурсии для шахтёров и их семей не проводятся. Между тем западный берег весьма интересен во многих отношениях.

Во-первых, именно оттуда, с озера Стемме поступает питьевая вода в Баренцбург. Трубопровод оттуда проложен по дну фьорда, в связи с чем заходящим судам не разрешается становиться здесь на якорь. Мне неоднократно приходилось связываться с неожиданно появившимся иностранным судном по рации, чтобы сообщить о невозможности бросать якорь во фьорде. Но это я проделывал на всякий случай, поскольку соответствующая информация существует на всех лоциях. Перестраховка в таких случаях не помешает, так как случайный якорь может порвать водопровод и создать нам весьма серьёзную проблему.

Неподалеку от озера Стемме рядом с другим озером с интересным названием Конгресс российскими геологами был обнаружен источник минеральной воды. Компетентные службы определили, что качество воды очень высокое и позволяет использовать её не только обычным порядком для питья, но и в лечебных целях. Отсутствие средств для организации производственного использования минеральной воды не позволило тресту «Арктикуголь» самим наладить выпуск и продажу ценного продукта, а спонсоров или компаньонов найти не удалось, хоть и уверяли мы, что к самой чистой в экологическом отношении воде будет большой интерес у потребителей. Однако идея наша не пропала. Появилась-таки норвежская фирма, производящая минеральную воду со Шпицбергена, но не с нашего участка и не нам в прибыль. А мы так и остаёмся с носом.

Неподалеку от упомянутых мною небольших озёр на четыре с половиной километра в длину раскинулось озеро Линне. В начале прошлого века оно было названо так в честь Карла Линнея, шведского естествоиспытателя, хотя прежде это озеро называлось Русским, как были река Русская и долина Русская, которым также позднее было присвоено имя шведского ботаника. Однако и сегодня этим озером чаще всего пользуются русские. Дело в том, что оно, во-первых, находится близко от российского посёлка, а во-вторых, в нём водится рыба голец, но не та, что речная маленькая, а прекрасный морской голец из семейства лососевых. Понятно поэтому, что приехавшую министерскую команду пригласили на это озеро порыбачить. Август месяц — самое хорошее время для такого занятия.

У меня, правда, от этого сейчас самое неприятное воспоминание. Причина в том, что в тот же день, когда в аэропорт норвежского посёлка Лонгиербюен специальным самолётом с броской надписью «РОССИЯ» прилетели высокопоставленные гости треста, я встречал участников международной конференции, прибывших из Америки, Германии, Норвегии и Польши. Только мои гости прилетели вечером, когда московские чиновники уже осуществляли предложенную им программу.

Тогда я не знал, что наши планы могут в чём-либо помешать друг другу с самого начала. Хотя в процессе подготовки конференции, которая началась за пол года до знаменательной даты, коей она посвящалась, — столетия со времени первой российско-шведской экспедиции на Шпицберген по измерению дуги меридиана — главный организатор её профессор Старков возражал в московских кабинетах треста «Арктикуголь» против совмещения таких крупных мероприятий, как научная конференция и празднование юбилея треста, каждое из которых само по себе требует больших усилий и средств, тем не менее, руководство угледобывающей компании решило показать руководящей верхушке страны, что оно и углём способно заниматься, и туризмом, и науку любит, и может предложить гостям выступление знаменитых певцов и соревнование пловцов в экстремальной ситуации холодных вод Ледовитого океана. Всё было запланировано на два выходных дня конца августа.

Встретив участников конференции, я со спокойной совестью сел с ними в вертолёт, и через пятнадцать минут мы благополучно прибыли в Баренцбург. Тут нас подстерегла первая неожиданность. Пассажиров попросили выгрузиться из вертолёта при невыключенном пропеллере, поскольку машина должна была сразу отправиться куда-то в другую сторону.

Тот, кто летал на вертолётах МИ-8, знает, что значит выходить на площадку, когда ветер от вращающегося над головой бешено винта готов сорвать с тебя не только шапку, но и всю одежду, если она не крепко застёгнута. Обычно в таких случаях пассажиры, покидающие салон, садятся или приседают возле корпуса, где ветра нет, и выжидают, пока вертолёт не поднимется и не улетит восвояси, унося с собой ветер. Но мы так сделать не могли, поскольку у нас было много вещей. Вот и потащили тяжёлые чемоданы с аппаратурой и различные тюки, преодолевая ураганный ветер, в сторону от вертолёта.

Ну ладно, к подобной высадке за девятилетний период моей работы на Шпицбергене я привык. Только гости мои несколько были удивлены. Однако к нам вскоре подъехал большой автобус, мы погрузились, и я думал, что всё в порядке. Однако не тут-то было. Отъехав на безопасное расстояние от вертолётной площадки, автобус стал. Я поинтересовался, почему не едем, и тогда только узнал, что ожидаем возвращения вертолёта, который отправился на западный берег к озеру Линне забрать участников рыбалки. Ну и в самом деле, зачем гонять огромный автобус от площадки до посёлка два раза, на что ушло бы добрых двадцать-тридцать минут, когда можно постоять немного и отвезти сразу всех, тем более что нас-то — нерыбаков было всего шесть человек.

Я бы не стал пояснять иностранцам причину задержки, но сидевший с нами поляк прекрасно понимал по-русски и тут же рассказал о нашем разговоре с представителем треста, как и то, что на озере высокое начальство из Москвы. Иностранцы понимающе кивали головами. Но через несколько минут, когда вертолёт возвратился, понимание сменилось явным недовольством, просматривавшимся даже за улыбками приличия. На борту никого из пассажиров не о казалось. Рыбалка была удачной, и любителям рыболовного спорта не захотелось прерывать пришедшегося по сердцу занятия.

Простояв таким образом напрасно, мы наконец то отправились в посёлок. Я с трудом сдерживал своё негодование, хорошо зная, что в Баренцбурге достаточно рафиков, газиков и меньшего размера автобусов, которые можно было послать отдельно для участников конференции, не связывая их с высокопоставленными рыбаками. Но наши злоключения на этом не кончились.

Тут следует сделать ещё одно отступление. За неделю до дня совместных мероприятий мы знали, что из Москвы должно прибыть не менее ста сорока человек гостей. Гостиница Баренцбурга могла вместить лишь половину. Дирекции рудника вместе с генеральным директором треста пришлось чуть ли не как в шахматы играть с каждой фамилией и номерами гостиницы, местами в жилых домах, переселяя на две ночи людей из одной квартиры в другую, чтобы освободить как можно больше мест. И всё же комнат для всех иностранцев, а я просил лишь десять номеров, не хватило.

В посёлке помимо домов треста, на самой окраине у мыса Финнесет, стоит вполне комфортабельный домик губернатора Шпицбергена, в котором глава норвежской администрации и его служащие (в основном полицейские, приезжающие для расследования смертельных случаев на шахте) останавливаются в случае посещения россиян. Узнав от меня о трудностях с размещением, губернатор любезно предложил свои апартаменты для устройства американца и своих норвежских участников конференции. Поляков, как менее прихотливых, пригласили к себе в слабо благоустроенные помещения, как обычно дружески бесплатно, учёные российского научного центра. А что значит «слабо благоустроенные помещения»? Я был шокирован, узнав, что туалеты в некоторых номерах есть, но не работают, поскольку трубопроводы проржавели, а денег на ремонт нет. Собственно, этим всё сказано. Приезжим предлагалось ходить по естественным надобностям в гости друг к другу. Ну, это уже детали.

Доехав до гостиницы, наш автобус остановился, и водитель попросил всех выйти. Я сообщил, что нам надо отвезти часть людей к мысу Финнесет, на что водитель спокойно возразил, пояснив, что его автобус туда просто не пройдёт, поскольку габариты его транспорта не позволяют идти по той дороге. А у меня в автобусе сидел американец с почти неподъёмной видео аппаратурой, которую он прихватил с собой для сопровождения своего доклада показом слайдов через компьютерную программу. Не нести же эту тяжесть на спине.

Трудно описать, какими эпитетами удостоил меня директор рудника, когда я по телефону попросил у него другую машину для завершения перевозки иностранцев. Мне показалось, что я его кровно обидел или оскорбил. Одно было ясно, что мы своей международной конференцией стали ему поперёк горла.

Министры между тем продолжали, как ни в чём не бывало ловить рыбу на озере Линне, не подозревая, что тем самым создают кому-то неудобства. Но на то они и министры, чтобы не знать таких мелочей.

Вот что мне вспомнилось, когда я смотрел на горы, прятавшие за собой чудесное озеро Линне. Кстати, рядом с этим бывшим Русским озером, в которое впадает бывшая Русская река, протекающая по бывшей Русской долине, находится ныне существующий мыс Старостина, последнего русского помора, прожившего пятнадцать лет безвыездно из тридцати девяти лет постоянных зимовок на Шпицбергене. Он ушёл из жизни здесь же в 1837 году. На месте его бывшего обиталища в Русекейле сохранилась могила помора и создан музей его имени.

Не менее интересно то, что совсем неподалеку, в этом же районе были найдены отпечатки следов динозавра. Слепок одного из отпечатков был подарен нашему музею «Помор» сотрудниками норвежского музея города Тромсё. Я пытаюсь представить себе, как здесь, где сегодня нет ни одного деревца и лишь голые скалы да белые языки ледников украшают пейзаж, миллионы лет назад шумели джунгли и среди огромных деревьев бродили гигантские животные. Надо иметь хорошее воображение, чтобы увидеть такое. Интересно, а что будет на этом же месте ещё через миллион лет. Это уж никак не представляется, и я иду дальше, обратив теперь внимание на правую сторону.

Внимание привлекают людские фигурки на горе. В ярких пуховках девчата. Ребята в свитерах, но кто-то совсем осмелел и разделся до майки. Снизу мне видны только верхние части тел. Люди перемещаются на одном и том же месте, смеются, переговариваются. Что говорят, не слышно, однако по всему видно, что они там не грибы собирают, а готовятся к празднованию, то есть организовали нечто вроде пикника. Наверное, дело идёт к шашлыкам. Вот и дымок появился. Не исключено, что кому-то удалось раздобыть свинину в столовой. А возможно, и оленину припасли, если среди участников празднования оказался кто-нибудь из горноспасателей или вертолётчиков — единственных обладателей оружия, которое можно использовать для охоты на шпицбергенского оленя. Для отстрела нужно, разумеется, иметь лицензию, но кто же будет заниматься получением документа, если официально никто, кроме разве директора рудника и, может, консула, охотником не является? Так что постреливают крайне редко и так, чтобы никто не знал.

Шашлыки на природе одно из любимых мероприятий жителей Баренцбурга в хорошую погоду. А она сегодня действительно радует. Ветра совершенно нет. Солнце, хоть и северное, но греет прилично. В тени-то градусов десять-двенадцать всего, так что лучше держаться на солнышке, где, по крайней мере, вдвое теплей.

Море при таком ярком освещении поражает голубизной. Вода у берега прозрачна и, приглядевшись, среди небольших подводных камней можно порой, если повезёт, заметить мелкую рыбёшку. Но скорее увидите белые зонтики медуз да зелёные хвостики морской капусты. Хотя, если вас интересует капуста, то её достаточно сохнет на берегу. Выброшенная морем, она лежит себе спокойно в ожидании умного хозяйственника, знающего цену этому замечательному продукту. На днях я был в гостях у главного врача нашего госпиталя Покровского. Юрий Леонидович и его жена-терапевт с гордостью предложили в качестве закуски маринованную морскую капусту собственного приготовления. Блюдо оказалось восхитительным. В прежние времена в столовой можно было увидеть на столе раздачи этот же морской продукт, привезенный с материка, хотя свой растёт под боком в изобилии — знай, не ленись собирать да готовить.

Песок под ногами совсем мелкий и серый, то есть не такой как в Евпатории. Многие любят гулять по нему, собирая спиралевидные ракушки, выбрасываемые изредка волнами. Впереди меня по песку неторопливо убегают кулички. Они постоянно обитают здесь в летнее время. Поймать их, разумеется, не возможно, хоть они кажутся совсем рядом. Да никто не пытается это делать. Зачем? Никому не мешают ни слабым свистом, ни своими деловыми перебежками. Другое дело — крикливые чайки. Те такой шум поднимают в посёлке, особенно на окнах кабинетов, где они любят почему-то устраивать свои гнёзда, что иной раз на совещании не слышно слов выступающего. И тогда рассвирепевший директор даёт команду на отстрел птиц. Решение, конечно, далеко не благородное по отношению к природе, но лучшего способа не находят. Не переделывать же наружные подоконники так, чтобы птицы на них не садились. Да? А почему бы и нет? Если бы это заметили министры и дали команду, тогда конечно, а так зачем же? Проще пах-пах из карабина, когда все спят, и порядок.

В августе ни снега на берегу, ни кусков льда фантастических форм в море нет. Это можно видеть в июне, когда морское побережье сказочно красиво. Тогда просто нельзя быть без фотоаппарата. Со стороны моря то там, то тут, словно кем-то выстроенные декорации для фильма о снежной королеве, плавают или стоят, примёрзшие к берегу ледяные айсберги различных размеров. На самых крупных, как правило, сидят группами чайки, бургомистры, тупики. Что их там интересует? Какие такие собрания и совещания у них? А по другую сторону над обрывами зависают снежные козырьки. Не такое жаркое, но всё же солнце растапливает потихоньку снег, и он стекает с козырьков тонкими струйками по всему периметру козырьков, создавая картину сверкающего забора. Если рискнуть и залезть под этот козырёк, то изнутри можно сделать чудный снимок искрящихся на солнце струй. Можно назвать эту картину плачущим снегом. Я как-то сделал подпись под таким снимком: «Когда снега плачут».

Но сейчас август — красота иная. А некоторые пессимисты, лишённые чувства романтики, говорят, что на Шпицбергене скучно и смотреть не на что. Они, как мне кажется, не умеют видеть прекрасное. Жаль таких людей.

Я подхожу к выходу из фьорда. Прямо передо мной, миль эдак за двадцать от Баренцбурга длинной струной вытянулась Земля Принца Карла. Именно её остроконечные горы впервые увидел голландец Уильям Баренц в 1593 году, когда подошёл к архипелагу, приняв его за часть Гренландии и сделав запись в судовом журнале, в которой назвал эту землю Шпицбергеном. Сегодня вечером солнце начнёт слегка прятаться именно за эти горы, создавая изумительную картину смешения розовых, пурпурных и бардовых красок, выплеснутых высоко в небо и отражающихся в темнеющем вечернем море. Августовские закаты поражают любое воображение. Никакой фотоплёнки не хватит, чтобы запечатлеть все неожиданные сочетания красок заката. И это не то, что на материке, где подобные картины длятся секунды. Здесь всё сначала растянуто во времени. Солнце движется медленно, первые дни лишь касаясь вершин, чтобы тут же вновь подняться, затем начинает опускаться с каждым днём всё ниже и ниже, пока не начнёт скрываться, уходя совсем за горизонт. Нет, такого удовольствия каждодневных медленных закатов на материке не увидишь.

Идя по берегу, я не забываю время от времени оглядываться. Хорошо помню, что белый медведь является хозяином архипелага и может появиться в любом месте в любое время. Знаю, разумеется, что обычно медведь придерживается тех районов, в которых он может охотиться на нерпу, то есть в местах, где есть льды, на которых любят греться усатые и безусые лежебоки. В связи с этим в летний период медведя легче встретить в северной части Шпицбергена, но известно, что и в Баренцбурге этот непоседливый зверь появлялся неожиданно на причале в июле, встречали его в воде, когда он переплывал фьорд, и в августе. А Лена Крименецкая сейсмолог Кольского центра академии наук, приезжающая сюда ежегодно, рассказывала мне, как однажды, идя по этому же самому берегу и любуясь красотами моря, она заметила, что с проходящего мимо буксира ей усиленно машут руками и что-то кричат. Ей тогда показалось, что на неё, как говорится, кинули взгляд мужики, и она весело помахала им в ответ рукой. Но как только судно причалило к пристани, с него спрыгнули несколько человек и бросились по берегу к женщине. Как оказалось, за нею на некотором расстоянии неторопливо шёл белый мишка, намерения которого могли быть самыми разными. Ему могло придти в голову и съесть беспечную гуляку по берегу. Завидя бегущую подмогу, зверь скоренько ретировался, а женщина только тогда почувствовала настоящий страх, но уже задним числом, если можно так выразиться в данном случае.

У меня самого был другой случай, правда, менее страшный, связанный с появлением белого медведя в нашем городке. Дело было в январе, когда за окном стояла полярная ночь без каких-либо проблесков солнца и даже намёков на него. По обыкновению допоздна я сидел в своём кабинете, на первом этаже гостиницы, готовя письма, переводы, отвечая на факсы. Около полуночи раздался телефонный звонок, а за ним голос директора, который словно в шутку спросил, что я делаю у себя, когда под моим окном медведь ходит. Я-то и подумал, что он шутит, но оказалось, что нет.

Медведь подошёл к самому порогу гостиницы, где его и заметили.

Видимо, хозяин земли северной хотел устроиться на комфортабельный ночлег или проверить, не нарушаем ли мы правила оформления клиентов. Бойцы горноспасательного взвода тут же вскочили на снегоход и покатили к гостю, а тот, заслышав звук приближающегося транспорта, не стал дожидаться и полез в гору, добрался до деревянных коробов трубопровода отопления и направился по ним в сторону от посёлка. Я тут же позвонил норвежцам, и те срочно прислали свой вертолёт.

Мы тем временем сели в газик и пытались определить, куда скрылся медведь. Зверь в посёлке или даже рядом — штука опасная. У нас ведь и ночью работают люди, появляясь иной раз на дорогах. В таких случаях, когда медведь пристрастится к мусорным ящикам посёлка, до беды недалеко, и потому зверя усыпляют специальными пулями и отвозят вертолётом подальше от людских поселений.

В этот раз до прибытия норвежской бригады мы долго не могли найти, куда скрылся пришелец. Следы вели в обход гостиницы и научного городка в сторону мусорной свалки, но обрывались у дороги, на которой мы не могли найти никакого следа. Долго ходили вдоль дороги с фонариками, пока не обнаружили след на противоположной стороне на подступе к свалке. Оказалось, дойдя до дороги, умный медведь перемахнул через неё гигантским прыжком и полез на свалку. Известно, что медведь, прыгая в длину, может легко одолеть восемь метров.

Поднявшись на свалку, мы и там не могли обнаружить беглеца, поскольку он скатился с неё, сидя на задней точке, прямиком на лёд Гринфьорда. Там-то его и обнаружили с вертолёта специальным тепловизором норвежцы и стали гнать животное ветром низко летящего вертолёта на противоположный берег.

После этого медведь ещё пару раз возвращался к нам, но всякий раз его вовремя обнаруживали, встречая выстрелами в воздух и снегоходами. Это ему надоело в конце концов, и он оставил нас в покое.

Дойдя до большого валуна, где береговая линия несколько ломалась, поворачивая вправо, решаю дальше не идти, чтобы успеть возвратиться в столовую до окончания обеденного времени. Этот поворот мне очень хорошо знаком, как с моря, так и со стороны суши. С моря потому, что, идя на буксире то ли в сторону Норвежского посёлка, то есть выходя в Исфьорд, то ли наоборот, возвращаясь в свои пенаты, нам всегда приходилось огибать этот мыс особенно осторожно. Сам фьорд в этом регионе довольно глубок, достигая ста семи десяти метров, но мыс Капхеер, на котором находится наша вертолётная площадка, как бы обрамлён широким подводным козырьком, чрезвычайно опасным для судов. Все это знают и потому стараются обходить опасное место подальше.

Мне нравилось стоять самому за штурвалом нашего буксира, так что изучил многие детали пути до тонкости. Приходилось и на льдины натыкаться в летнее время, и в туманы да штормы попадать. Север устойчивой погодой не часто балует.

Но ещё более опасным местом для судов является мыс Фестнинген на противоположной западной стороне. Я как раз теперь нахожусь напротив. Там, в районе скалы, напоминающей собой стены крепости, не смотря на установленный на ней маяк, не имеющий, впрочем, никакого практического значения в летний всегда светлый период, на моей памяти несколько судов садилось на мель. В спасении одного небольшого частного судёнышка, засевшего на камни во время отлива, мне пришлось принимать участие в качестве переводчика. Работа была не сложная. Подождали начала прилива и довольно легко сдёрнули неудачников без каких-либо неприятных для них последствий. Команда буксира из трёх человек получила в знак благодарности ящик пива.

А вот когда там же застряла небольшая, кажется, французская яхта, то перепуганный капитан вместе с пассажирами запросили помощи у норвежцев и на вертолёте покинули свою плавучую обитель, хотя тонуть она не собиралась — трещина не оказалась катастрофической. Когда же для буксировки яхты пришёл норвежский катер, то владелец его потом со смехом рассказывал мне, что потребовал от владельца такую сумму денег, которая, несомненно, разорит неопытного мореплавателя и только потому, что капитан покинул судно до прибытия помощи. Да, север не любит дилетантов.

Но бывали здесь трагедии даже с самыми опытными поморами. В конце восемнадцатого века промысловики Архангельска сошли на берег в этих местах, набрали добычи и готовились к отправке, однако часть группы пошла в глубь острова, быть может, в поисках медведя или оленьего мяса. А в это время прибыл корабль норвежских бандитов, убили они всех, кто остался в домике на берегу, забрали с собой всё, что было добыто, и скрылись с места преступления.

Вторая половина группы возвратилась, но не увидели друзей своих, не нашли судна, на котором могли добраться до материка, неоказалось на месте и провианта, чтобы пережить долгую зиму. Через много лет нашли археологи пять скелетов, аккуратно лежавших в христианских могилах, да один непогребённый того последнего помора, которого некому было хоронить. Полагают, что подобные случаи недружественного появления иных народов послужили причиной того, что перестали поморы посещать Шпицберген в девятнадцатом веке.

Пока шёл в северо-западном направлении в сторону ГРЭ, я чувствовал только греющее мне спину солнце, но как только повернул в обратную сторону, лицо ощутило довольно прохладный ветер. Так бывает здесь часто, и я совсем не удивился, а лишь поёжился, запахнул куртку до самой шеи да поспешил в столовую. Но можно было и не торопиться, поскольку очередь в этот день на удивление не уменьшалась — уж слишком хорошая пища по сравнению с остальными днями. Разумеется, те, кто бывал здесь лет десять — пятнадцать тому назад, рассмеялись бы над моими словами. Тогда ведь кормили сказочно хорошо. Одних холодных закусок было пятнадцать — двадцать видов. Солёные огурчики, помидорчики, капустка не переводились, но и свежие овощи были в постоянном ассортименте, маринованные грибочки, патиссоны, рыба нескольких сортов и видов приготовления, селёдка в маринаде и под шубой, маслины, чесночок, да мало ли чего ещё, что душу взбадривало вдали от Родины? Нынче совсем не то, но радовались и тому, что хоть в этот раз завезли.

А следующий день для организаторов был сверх напряжённым. Это же не шутка, когда в один день в городке, где мало что происходит из месяца в месяц, вдруг сразу торжественное собрание по случаю юбилея треста, день шахтёра с организацией массового празднования на улице, когда на открытом воздухе готовятся шашлыки, блины, разливается в бокалы пиво, международная научная конференция, футбольный матч между местной и норвежской командами, заплыв в холодной воде Гринфьорда специально прибывших пассажирским судном двадцати спортсменов экстремальщиков, которым доводилось уже плавать в Беренговом проливе, концерт художественной самодеятельности с участием автора и исполнителя песен Вячеслава Малежика, приём большой группы туристов из Лонгиербюена с шампанским и бутербродами (обычно туристы приезжают только на экскурсию, а в этот раз заказали специальное обслуживание), большой приём треста для гостей из Москвы и участников конференции.

Нет, это, конечно, не шутка, и справиться с таким наслоением мероприятий дано не каждому.

Понятно, что руководству треста, которому принадлежит рудник, и к которому впервые за всю историю приехало сразу столько высоких начальников — почти все заместители министров России, представители администрации, р которомуво Мурманской области, журналисты — хотелось произвести сильное впечатление. Вот и прилетел генеральный директор Цивка пораньше, вот и сел которомупустив на кончик носа очки, чтобы собственноручно распределить места в гостинице и утвердить план мероприятий на два дня с учётом рыбалки для одних, посещения законсервированного рудника Пирамида — для других, экскурсии в музей «Помор» и, что, разумеется, главное — мощный банкет.

Всё было отражено в программе, которую распечатали и развесили на видных местах в гостинице. Заметным пунктом был официальный приём треста, на который приглашались помимо приехавших российских гостей иностранные гости, участники научной конференции. Об этом пункте я расскажу чуть позже отдельно, ибо он многим испортил настроение. Но это потом.

День начался по плану. В небольшом читальном зале библиотеки, что расположен на втором этаже дворца культуры, собралось около двадцати учёных разных стран, пришли на открытие журналисты да некоторые любопытствовавшие московские гости. Генеральный директор треста в двух словах успешно открыл заседание, затем с приветственным словом выступил замминистра иностранных дел России Авдеев, и конференция пошла своим чередом, как говорится, без сучка и задоринки. Учёные своё дело знают.

В это же время в холодные воды Гринфьорда, надев специальные утепляющие костюмы, ныряли пловцы-экстремалы, в спорткомплексе играли в футбол, на улицах дымились мангалы, играла музыка, группами ходили туристы.

День стоял солнечный.

Ну и понятно, что никто не говорил о прошедших совсем недавно похоронах. К гибели шахтёров привыкнуть, конечно, нельзя, но боль, когда она слишком часто, может несколько притупиться. Так и здесь. Бывает, что погибают люди. Каких только смертей здесь ни случалось. То сварщик на растворном узле заделывал в копре шов, а на него возьми да и высыпи случайно целый самосвал песка, то матрос буксира полярной ночью, когда судно с обледенелыми бортами стояло на приколе, перепрыгивая на причал, соскользнул неудачно в воду, и нашли его там уже без каких-либо признаков жизни, то молодая женщина скончалась от внематочной беременности, которую она скрывала до последнего момента, да мало ли… Но чаще всего, разумеется, гибли шахтёры — последнего угледобывающий, да ещё высокой категории по степени опасности.

последнего самым юбилеем треста, в самый что ни на и есть канун приезда высоких гостей погиб молодой ещё, но весьма опытный и осторожный в работе шахтёр. И не от той случайности не сумел спастись, которая происходит по природным условиям, что и предсказать и предотвратить бывает не возможно, я имею в виду горные удары, которые иногда обрушиваются в буквальном смысле слова, как снег на голову, то есть тряхнёт где-то и обвалится кусок горной породы именно на голову да так, что уж и не встать бедняге, принявшем на себя этот удар. Нет, погиб он от другой случайности, от которой обычно всегда предостерегают, но о которой в пылу трудового азарта, ради получения скорой большой премии, частенько забывают.

Почему пришлось парню, которому оставалось до отъезда на материк всего неделю доработать, сунуться под висевший над головой рештак, тяжёлый такой жёлоб, в акте в связи с расследованием смертельного случая, не было записано, только оборвался неожиданно груз и придавил шахтёра. Товарищи по работе, что были в этой же смене, осторожничали в рассказах, ну да кто же не понимает, что обвинить погибшего в случившемся спокойней, чем того, например, кто второпях отдал команду рабочему скорее проверить, всё ли в порядке под грузом, да мог приправить команду медлившему исполнителю резкой бранью с крепкими нецензурными словечками. И не то было страшно рабочему, что обругают: к ругани-то да нецензурщине народ они привычный, а то, что осерчавший начальник под конец пребывания может премию срезать или не приписать нужные часы для получения большей зарплаты. Потому и послушался, а несчастье-то возьми и случись. Кто же знал, что этак выйдет хуже, чем лишиться части денег.

А генеральный директор, узнав о новом происшествии, был в ярости оттого, что уж очень это произошло несвоевременно. Утешало, может, только то, что всё же раньше юбилея случилось, а не в дни приезда руководящих лиц.

Тогда вообще это стало бы ударом по всему тресту, а не только по рабочему. А так, по крайней мере, в период празднования руководству об этом не говорилось.

Незаходящее августовское солнце светило почти ласково. Именитые гости посетили музей и восторгались замечательными экспозициями. Это было не удивительно. Музей на самой профессиональной основе создавали многие.

Главными организаторами, точнее инициаторами и создателями были археолог, профессор Вадим Фёдорович Старков, человек исключительной энергии и подвижности, влюблённый в археологию Шпицбергена до корней волос, и кандидат геологических наук, постоянный руководитель партии геологов на Шпицбергене с шестидесятых годов, Александр Аркадиевич Красильщиков, очень спокойный человек, несколько медлительный, любивший поэзию и, к сожалению, несколько лет назад ушедший из жизни. Эти два человека, когда я работал уполномоченным треста, буквально осаждали меня предложениями, проектами, просьбами по созданию музея, а я уж перемещал их дальше по инстанции до тех пор, пока не удалось получить бывшее здание школы и рабочих для переоборудования классных комнат под музейные залы.

На втором этаже, переходя из комнаты в комнату, можно познакомиться сначала с природой Шпицбергена, немногочисленными млекопитающими, птицами, рассевшимися на скале, увидеть кости кита, настоящую сельдевую акулу, сфотографироваться с чучелом белого медведя, затем в следующем зале детально изучить геологическое строение архипелага на основе более трёхсот образцов горных пород и минералов, расположенных таким образом, что по ним легко проследить геологическую летопись земли, зарождение на ней жизни.

Благодаря помощи норвежских коллег, мы смогли подсветить экспонаты современным электрическим оборудованием, что особенно важно при наступлении сумерек, а затем и полярной ночи. Следующий зал собственно археологический — сердце музея «Помор», где доказывается редчайшими и только здесь существующими экспонатами, что поморы посещали Шпицберген значительно раньше, чем туда прибыл Уильям Баренц.

Через несколько комнат с экспозициями разных эпох освоения архипелага посетители попадают в шахту. Сделать её в натуральный размер и оборудовать, как настоящую шахту — была моя идея, которой я до сих пор горжусь. А уж художник — сам шахтёр — постарался всё сделать натурально так, что кажется, будто попадаешь в длинную штольню. Многие норвежцы только здесь и узнают, что такое русская шахта, по которой ходят во весь рост, не сгибаясь. В норвежских шахтах кровля настолько низкая, что по штольням ездят в открытых автомобилях лёжа, стремясь вдавливать тела как можно глубже в кузов транспорта, дабы не зацепиться за нависающие сверху выпуклости.

Первый этаж музея отдан под картинную галерею, представляющую тоже определённый интерес. Хотя здесь нет картин всемирно известных мастеров кисти, но зато представлены портреты полярников, пейзажи Шпицбергена и некоторые картины, написанные известными российскими художниками, подаренные музею. Многие гости, прибывшие в этот раз на юбилей треста, привезли с собой в подарок картины и, увидев поразивший их музей, они все как один решили преподнести свои подарки музею. Но сделали они это по несчастью не в самом музее, а на торжественном собрании, где, говоря слова благодарности тресту за тёплый приём и отличную организацию празднования, обязательно упоминали чудесный музей и, вручая картины или другие сувениры, подчёркивали, что всё это должно занять достойное место в музее «Помор». Наивные люди словно не знали, что времена изменились и потому ни один подарок не останется в Баренцбурге и, тем более, не попадёт в музейные экспозиции. Зато совесть министерских боссов была спокойна — они своё доброе дело сделали. А то, что их дары не дойдут до посетителей, это им не известно, а потому их не касается.

Бедная Анечка, наш славный смотритель музея, получающая копейки (всего пол минимальной ставки уборщицы) за свою самоотверженную работу по уходу за всеми залами и проведение экскурсий на английском языке, да, постоянно волнующийся и переживающий за русскую историю профессор Старков, приезжающий каждый летний сезон, чтобы подновить и поправить экспозиции, — только они, пожалуй, знают, каких трудов стоит сохранять в хорошем состоянии экспонаты, когда стены здания трещат, готовые рухнуть при очередном весеннем паводке, а валюта от посетителей идёт отнюдь не на нужды музея.

Только им хочется расширять музей, делать его ещё более интересным, а по тому пополнять новыми экспонатами.

Летнее полярное солнце переместилось на несколько градусов западнее по своему извечному кругу. Шахтёры и гости направились в культурный центр на торжественное собрание. В зале явно более четырёхсот человек, поскольку многие сидят даже на ступеньках.

После многочисленных, но, к счастью, не очень длинных поздравительных речей с заявлениями о том, что Шпицберген был, есть и будет родной территорией для России, которая ни за что отсюда не уйдёт, после вручения подарков и наград начался традиционный концерт художественной самодеятельности. Я с иностранными и российскими учёными сижу где-то в центре зала на специально отведенных для нас местах. Всё идёт хорошо. Тамара Фуренкова, наша прославленная певица, переводчица, приезжающая теперь лишь на летний сезон, сейчас, как всегда, уверенно ведёт концертную программу. Неожиданно на сцену через рампу под общий хохот и аплодисменты одобрения взбирается Вячеслав Малежек. Он уже выступал за день до этого перед шахтёрами с сольным концертом автора-исполнителя своих песен, на который его специально пригласили из Москвы, но сейчас ему показалось, что и сегодня он должен проявить свой талант. Ему хочется поговорить со зрителями, а бдительная Тамара его несколько раз прерывает, и тогда он, наконец, недовольно берёт гитару и начинает петь. Порядок восстановился, все довольны.

Сколько таких концертов мне довелось здесь увидеть за девять лет работы? Десятки? Сотни? В летний сезон мы устраивали фольклорные выступления еженедельно для зарубежных туристов круизного судна «Нордштерн», два раза в месяц для пассажиров знаменитого нашего лайнера «Максим Горький», для англичан океанского судна «Чёрный принц» да и для других туристов, оказывающихся в Баренцбурге и желающих познакомиться хоть немного с российской культурой.

И когда это так было, что наши артисты выступали бесплатно? В далёкие советские времена. Теперь все платят. И то сначала платили только тресту, и это считалось правильным по той будто бы причине, что самодеятельные артисты выступают ради собственного удовольствия, чтобы удовлетворить собственное честолюбие. Но рыночные отношения, напрочь введенные в стране, вошли и в сознание выступающих на сцене сотрудников, которые теперь бесплатно не ступали ни одного шага. Пришлось мне доказывать руководству, что следует всё-таки делиться какими-никакими, но доходами с теми, кто их даёт. Так что даже иногда разрешали в фойе клуба выставлять нечто вроде тумбы для голосования, на которой помещалась заметная надпись на английском языке типа «Спасибо за помощь» или что-то в этом роде. Стыдно, конечно, но это было лучше, чем видеть артистов, выбегающих сразу после концерта с протянутыми руками навстречу выходящим из зала иностранным зрителям. Бывало сначала и так, к сожалению. Потом запретили позориться артистам и разрешили ставить тумбу, в которую иностранцы весело бросали свои подачки. Теперь было стыдно только за государство. Впрочем, иностранцам это было понятно. У них ведь бесплатно ничего не делается.

Но эти рыночные отношения не всегда улучшали качество обслуживания. В связи с тем, что некоторые концерты мы давали за определённую сумму денег, на которую соглашались заказчики, то естественно, что организаторы концертных программ начинали рассчитывать, какая сумма выпадет на каждого участника, и начиналась борьба в коллективе за то, кто будет выступать. Заработать хотели все, но чем больше участников, тем меньше достанется каждому. Так вот и получалось, что большие танцевальные коллективы из платных концертов исключались, сокращалось число участников вокальных ансамблей. Ну и так далее. Словом, деньги доставляли радость, но и вносили раздоры. Работать по подготовке программ стало гораздо труднее, нежели в прежние времена.

Всего этого, разумеется, никакие министры тоже не знали. После концерта артистам в этот раз устроили пиршество в репетиционной комнате с бесплатной водкой и закусками из столовой, а особые зрители направились на банкет в кафе «Русские сувениры», или, как его ещё называли, кафе-мороженое, куда для обслуживания были отобраны самые красивые девушки Баренцбурга, накрывшие столы на сто сорок мест такими закусками и прочими яствами, о которых жители шахтёрского посёлка узнавали только по рассказам, с трудом преувеличиваемым рассказчиками.

За несколько дней до этого мы с профессором Старковым пришли в кабинет директора рудника, в котором за столом с телефонными пультами сидел в тот момент генеральный директор Цивка и стали обсуждать план проведения научной конференции. Официально с самого начала считалось, что трест является соучредителем международного форума. До сего момента, правда, сотрудниками треста ничего ещё для конференции не делалось, так что мы робко предложили хотя бы организовать фуршет для участников конференции, на что генеральный, бывший в тот момент в хорошем расположении духа, радостно предложил просто пригласить гостей на приём, даваемый трестом гостям из России. Мы, естественно согласились, и этот пункт был вписан в нашу научную и трестовскую праздничную программы. Обратившись ко мне, как к ветерану Баренцбурга, Юрий Владимирович поинтересовался, не посоветую ли я, где лучше провести приём такой массы народа. По опыту предыдущих лет я знал, о чём тут же и сказал, что самым правильным было бы провести такое мероприятие в помещении российского консульства, где подобные празднования проводились весьма успешно много раз.

Вспомнилось торжественное восхождение гостей по широкой лестнице, когда принимающая сторона выстраивалась у входа в большой зал с прекрасным панно, изображающим знаменитых полярных исследователей на фоне полярного сияния, и, став в шеренгу, пожимали руки каждого гостя, обмениваясь на ходу радостными приветствиями и даже объятиями, если встречались давние друзья. Затем все вместе без каких-либо делений на ранги, взяв с боковых столиков бокалы шампанского или любого другого понравившегося напитка (недостатка в них не было), образовывали полукруг возле длинного прекрасно сервированного стола и почтительно выслушивали короткие речи российского консула и губернатора Шпицбергена. Никаких стульев и кресел в этой части зала. Тесными группками люди чокались бокалами, подходили к столу с закусками, а потом кое-кто переходил в соседние полу комнатки (в обычные дни отделённые раздвижными стенами-перегородками), где устраивались за небольшими столиками на диванах и креслах. Через некоторое время концертную программу начинала прославленная у нас певица Галина Мирошникова со своим коронным номером — норвежской песней «Перст пельман», которую обязательно подхватывали все норвежцы, и вскоре начинались всеобщие танцы, завершавшиеся, как правило, весёлым хороводом, когда в быстро растущую цепочку танцующих, змейкой проходящую по всем уголкам, включались практически все гости. Я не помню, чтобы кому-то не понравились эти удивительно тёплые дружеские вечера, во время которых очень хорошо налаживались контакты и даже обсуждались порой весьма серьёзные вопросы.

Однако в этот раз торжество решено было провести в кафе-мороженом. Надо сказать, что зал там тоже не плохой, но в определённом смысле. Низкий потолок, стены расписаны на мотивы русских народных сказок, вдоль длинных столов простые деревянные скамьи, что создаёт, конечно, антураж старины. Именно этот зал норвежско-шведская киногруппа выбрала однажды для своего фильма, где нужно было показать празднование русской свадьбы, которые тут на самом деле отмечаются. Здесь же обычно мы принимали норвежских спортсменов, когда соревнования проводились в российском посёлке. По традиции один год игры проходили в норвежском посёлке, а другой — в российском. Так вот для приёма не очень больших групп этот зал вполне подходил. Когда же я узнал, что и официальный приём треста подготовлен в кафе, неприятное чувство беспокойства закралось мне в душу и не напрасно.

Приведя свою группу иностранных учёных отнюдь не в числе первых гостей, из прихожей через открытую дверь я сразу заметил, что в зале уже полно людей, столы накрыты не фуршетным порядком, когда каждый подходит и берёт, что хочет, а по-ресторанному, то есть на определённое количество мест. Мои худшие опасения начинали оправдываться. Приготовленных мест явно было меньше гостей, пришедших на банкет. Я поспешил войти со своей группой и, к счастью, увидел несколько ещё не занятых мест у входа, куда тут же и посадил докладчиков из Швеции, США, Германии, Норвегии. Однако в моей группе было три женщины, включая переводчицу губернатора Шпицбергена, Анну Бертейг. То, что они женщины, явилось для меня дополнительной головной болью, которую я, правда, предвидел, но ничего уже не мог сделать.

Как только я показал, кому где сесть (для себя я уже места не видел), дамы попросили меня проводить их к дамской комнате. Я мысленно выругался, зная, что в этом здании всегда был сверх плохой туалет, но, понять женщин можно было, поскольку торжественная часть и концертная программа заняли добрых три часа, не каждый выдержит. В клубе о туалете никто из моих спутниц не подумал, хотя там он как раз не плохой. Взяв троих женщин с собой, провёл их через фойе к туалетам, чтобы увидеть, что дверь женской комнаты заколочена досками. Разумеется, Баренцбург посёлок шахтёров, стало быть, о женщинах здесь думают меньше. Пришлось подождать, пока из мужского туалета выйдет последний мужчина и пропустить туда наших троих красавиц, а самому стать то, что называется, на стрёме, дабы никто не помешал гостям женского пола привести себя в порядок. Единственное, что меня ещё волновало в этот момент, чтобы никто не занял их мест за столом. Тогда бы я вообще пропал со стыда. Но повезло: они успели устроиться, и я вышел, раздумывая, что делать. Проблема была в том, что некоторые учёные хотели во время банкета в неформальной обстановке провести переговоры с представителями Госкомсевера, для чего, конечно, нужна была моя помощь. Но идти в зал и выискивать себе место в качестве бедного родственника мне не хотелось.

Мои мысли были неожиданно прерваны обращёнными ко мне словами: «Ты зачем сюда свою шушеру привёл?» Это говорил выскочивший только что из зала один из бывших сотрудников треста, которого самого пригласили сюда в качестве почётного гостя, но он по инерции продолжал чувствовать себя здесь хозяином. Со своим апломбом он, правда, уже нарвался на одну неожиданность, когда в гостинице сказал новой заведующей, не знавшей даже его в лицо, чтобы она отнесла его вещи в номер, на что та изумлённо ответила: «Кто? Я понесу? Может, вы сами это сделаете?» Человек-то он вовсе не старый и с такой просьбой обращаться к женщине было просто неприлично, но таков был его стиль работы, который проявлялся и в ситуации со мной.

Я спокойно ответил, что привёл только иностранных гостей, которых пригласил сам генеральный директор. В ту же секунду с тем же вопросом, ничуть не деликатнее ко мне подбежал директор рудника. За ним появился и сам генеральный, который на мой вопросительный взгляд, сказал, что мест свободных нет, а народу набежало больше, чем ожидалось.

Что можно было сказать по этому поводу? Я повернулся и ушёл, оставив им самим разбираться с пришедшими позже вместе с польскими коллегами российскими учёными, которые сочли возможным открыто выразить своё возмущение отсутствием мест, а значит, плохой организацией приёма. Иными словами, произошёл скандал.

Мне много лет довелось работать за рубежами нашей родины. Разные страны, разные народы пришлось видеть. У всех свои особенности, своя культура взаимоотношений. И больше всего меня поражало не то, плохо или хорошо относились к нам в этих странах (принцип их отношений был в прямой зависимости от кошелька — чем беднее человек, тем лучше относился он к русским), но никогда не мог я понять, почему русские к русским относятся так плохо, особенно за границей. Почему маломальский начальник может позволить себе кричать на подчинённого только потому, что он ему подчинён, откуда эта фанаберия перед нижестоящими и идолопоклонство перед руководством? Ведь если бы эти самые министры или заместители министров, которых, между прочим, было не так уж много среди приехавшей челяди, видели всё, что происходило за их спинами, то очень может быть, что всё было бы иначе, и люди бы относились друг к другу по другому, потому что главное для русского чиновника, что бы начальство не увидело, какой он плохой на самом деле. Но хотят ли министры это видеть? Вопрос.

Мы сидим с Колей и Аней в их маленькой комнатушке, кажущейся оранжереей от обилия цветов. Это мои друзья. Обычная шахтёрская семья. Коля высокий и сильный. Аня маленькая, хрупкая и красивая. Колю всегда тянет на философские разговоры, особенно когда выпьет. А мы, конечно, пьём по случаю встречи, и этот вечер вполне отвлекает меня от неприятностей официального приёма.

— Вы любите Аню, Евгений Николаевич? Только честно. Вы же столько с нею работали, — спрашивает меня Коля, словно ответ на этот вопрос был для него самым важным сейчас.

Я смеюсь и, чувствуя, как напряглась Аня от такого неожиданного вопроса, отвечаю самым честным образом, что, конечно, люблю.

— Вот и я её люблю, — удовлетворённо говорит Коля, обнимая и целуя жену. — Она очень хорошая. Вы даже себе не представляете, какая она хорошая. Не знаю, чтобы я без неё делал.

И Коля начинает рассказывать, какая Аня хорошая хозяйка, как она умеет всё делать и продолжал бы, наверное, долго, неторопливо подбирая слова, чтобы как-нибудь получше, покрасивее описать свою любимицу, но Аня смущённо прерывает его, слегка отстраняясь от объятий:

— Ну вот, понеслась душа в рай. Ты лучше подлей ещё Евгению Николаевичу, а то он совсем не пьёт за твоими разговорами.

Мне весело и приятно сидеть с этими ребятами. Аня работала в нашей гостинице, убирала номера, и посещала курсы английского языка, которые я вёл. Это была моя любимая ученица, самая способная, потому что очень хотела освоить язык и всегда прекрасно заучивала наизусть все задаваемые мною диалоги, песни, разговорные выражения. Так что, в конце концов, она смогла даже самостоятельно водить экскурсии по Баренцбургу и довольно смело общаться с иностранцами. Теперь вот она работает в музее и порой выполняет роль гида, когда не хватает переводчиков. Коля по-доброму завидует ей и восхищается, а когда я говорю, что и у него не всё потеряно и нужно дальше учиться, он качает головой, отвечая:

— Нет, Евгений Николаевич, я себя знаю. Мой удел шахта. Я очень ленив. Раньше надо было думать головой. Теперь не смогу.

Смотрю на друга, слушаю его и признаюсь самому себе, что этот парень с красивыми несколько утончёнными чертами лица мне нравится. Он откровенен. Знает свои недостатки, и сам же говорит о них. Но и о чужих недостатках не смолчит. Потому, считает, его и не любит начальство.

К полуночи мы выходим на улицу. Далеко за широкой гладью залива, у Земли Принца Карла солнце прячется за островными горами, разливая по поверхности моря бардовую краску. Коля останавливается и, протягивая руку в сторону заходящего солнца, восклицает:

— Вот где красота настоящая! Потому и не хочется уезжать отсюда. А с другой стороны, как подумаешь, что каждый день можешь из шахты не вернуться по чьей-то глупости, из-за спешки с планом, да мало ли отчего, то и оставаться не тянет. Вот и стоим с Аней на распутье. И деньги заработать надо бы, но и жить ещё хочется. Если бы действительно заботились о шахтёрах, а то…

И опять мне подумалось: «Знали бы министры о настоящих проблемах рабочего человека, о его конкретных трудностях, наверное, много можно было бы изменить в жизни, когда не только шахтёрам Баренцбурга, но и всем нам жилось бы легче».

ЧТО НАМ СТОИТ ШПИЦБЕРГЕН?

Шпицберген. Безлесный край, где ни дерева, к которому можно прислониться, ни кустика, за которым спрятаться. Лысые горы под мохнатыми шапками снега, тысячелетние многометровой толщины ледники да глубокие вечно холодные фьорды. Страна тысячи островов, прячущих в своих недрах под толщами льда тайны жизни земли: стволы деревьев джунглей, шумевших здесь миллионы лет назад, деревьев, под которыми бродили динозавры, деревьев, давно превратившихся в каменный уголь. Под тёплыми снежными одеялами ожидают своих искателей чудные минералы: хризолит и яшма, горный хрусталь и топаз, медь и цинк, свинец и железо, десятки других не менее интересных и важных для человека. Но, к счастью, край почти не тронут веком промышленных разрушений, а потому продолжает оставаться интересным своей первозданностью.

Ещё в XVI в. русские поморы хаживали сюда из Архангельска на своих премудрых двухмачтовых кочах, ловя косыми парусами ветер. Здесь они охотились на нерпу, моржа, низкорослого оленя, промышляли песцом и белым медведем, надолго селились в типично русских бревенчатых избах, срубленных из привезенного с собой леса. Позднее, когда от голландского мореплавателя Уиллема Баренца вся Европа узнала о существовании дивного архипелага, у берегов которого в бесчисленных количествах плавают огромные киты, здесь, среди холодных скал на промёрзлую землю стала проливаться горячая кровь соперников, убиваемых ради обретения большей добычи, за обладание властью в далёких от цивилизации краях. Китов почти всех перебили. Борьбы между людьми стало поменьше. Давно это было. Никто не победил. До начала двадцатого века архипелаг слыл в качестве «ничейной земли», то есть Terra nulius.

Мне довелось прилететь сюда 19 сентября 1991 года. Когда я выходил из вертолёта, шёл снег мягкий, пушистый, совсем как у нас в России, но зимой в декабре, а здесь зима уже пришла в самом начале осени. После, прожив почти девять лет на этом удивительном архипелаге, я мог с уверенностью сказать, что на Шпицбергене только два настоящих сезона — девять месяцев зимы и три месяца — ожидание её, когда зима может напомнить о себе внезапным снегопадом или холодным ветром и в июне, и в июле, и, тем более, в августе, в конце которого она и начинает свой разбег, заставляя туристические судёнышки спешно собираться и уходить на материк, дабы неожиданно явившиеся с северного полюса льды не перекрыли обратную дорогу.

Эта древняя, суровая, но удивительно красивая земля, выглянувшая некогда из пучины океана всего в полутора тысячах километров от северного полюса, промёрзшая на сотни метров, что и называется вечной мерзлотой, вдруг вспыхивает зеленью в короткие летние месяцы и покрывается самыми разными по форме и краскам цветами, влечёт к себе низкими зарослями карликовой берёзы и полярной ивы, нежными стебельками вкусной салаты, кисловатым горным щавелем, самыми разнообразными грибами. Это странное сочетание твёрдых неприступных скал, охваченных ледниками, будто белыми манишками сюртуки, с морскими водами, нежно ласкающими их подножия, принимая окраску то ярко-голубую, то зелёную, то пугающе чёрную, это поразительное сочетание голубого и белого цветов, порой разбивающегося на сотни других оттенков в лучах неповторимого закатного солнца, заставляло меня чуть ли не ежедневно хвататься за фотоаппарат или видео камеру, чтобы навсегда сохранить для себя и моих друзей восхитительные картины окраины нашей планеты.

Да разве только я? Почти каждый второй, кто приезжает на работу в российские посёлки Шпицбергена, становится художником. Кто-то, разумеется, преследует лишь меркантильную цель заработать на продаже тарелок, расписанных местными пейзажами, но ведь без любви к прекрасному и умению его отразить ничего не получится. Вот и начинают все увлекаться чудесными цветовыми превращениями гор и моря да образами белого медведя, пририсовываемого для антуража. Позировать-то в качестве натурщика он не очень любит.

Десятки кино и телевизионных компаний приезжают на Шпицберген запечатлеть его красоты. Это норвежцы и шведы, немцы и итальянцы, французы и американцы. Едут из Японии и Австралии, Англии и Дании, отовсюду с разных материков. Не едут только из России. Нет, вру. За время моей девятилетней работы в Баренцбурге трижды приезжали российские телеоператоры. Один раз по случаю гибели нашего самолёта, оставившего жизни ста сорока одного человека на вершине горы Опера, второй раз в связи с взрывом в шахте, унёсшим жизни двадцати трёх шахтёров и третий раз для краткого освещения приезда на архипелаг представительной комиссии министерских работников и других высокопоставленных государственных чиновников. На другое у наших творцов денег нет.

Баренцбург — главный российский посёлок архипелага, находящегося под юрисдикцией Норвегии, и, собственно говоря, теперь единственный обитаемый. Раньше у нас было три таких посёлка, в которых добывался уголь. Два из них — Грумант и Пирамида — теперь необитаемы. О Груманте сказать почти нечего. Он был закрыт, как бы на консервацию, в 1961 году в связи с обрушением кровли в шахте, да так и брошен на произвол судьбы, которая оказалась к нему немилостивой, оставив нам лишь нечто вроде долины духов с полуразрушенными домами-привидениями. Второй посёлок — Пирамида такой судьбы пока не удостоился, но, кажется, потому только, что закрыли его совсем недавно — в 1998 году. У него, как говорится, всё впереди.

Первый раз я посетил этот чудный уголок, помнится, с Сергеем Владимировичем Шатировым, тем самым, что сейчас занят внутренней политикой в Совете Федерации России, а тогда был заместителем генерального директора треста «Арктикуголь». Мы вместе разрабатывали планы развития туризма в российских посёлках, для чего, собственно, я и поехал на Шпицберген сначала в качестве переводчика, а затем руководителя туристическим бюро и уполномоченного треста в Норвегии. В тот день я был просто переводчик.

Погожим мартовским днём (на Шпицбергене это ещё разгар зимы), добравшись до Пирамиды на вертолёте, мы сели на снегоходы (я впервые в своей жизни) и в компании с сопровождавшими нас рослыми бойцами горноспасательного взвода, служившими, естественно, и проводниками, направились к леднику Норденшельда. Сергей Владимирович был человек молодой и рисковый, так что больших скоростей не боялся. Вот и мчались мы по снегу на приличном расстоянии друг от друга, чтобы снег от впереди несущегося снегохода не залеплял бы ветровое стекло позади идущего. Смотреть по сторонам в такие моменты некогда, дух от скорости захватывает да руль покрепче сжимаешь, когда гусенично-лыжный транспорт взлетает вверх, подпрыгивая на очередной ледяной колдобине.

А надо сказать, ледник Норденшельда представляет собой настолько большой интерес, что некоторые туристы специально едут на Шпицберген у видеть это прекрасное ледовое поле. Только смотреть на знаменитый ледник лучше, как я потом понял, со стороны моря, когда, подплывая к нему на судне всё ближе и ближе, выясняется вдруг, что казавшаяся издали корочкой льда, ледяная масса, на самом деле, возвышается высоченными стенами, грозя в любую минуту отколоться и рухнуть в подмывающие их морские воды, и легко может подмять под себя неосторожных наблюдателей или швырнуть в сторону отражённой волной.

Но это в летнее время. Приближаясь к цели нашего путешествия по льду, мы остановились на минутку промочить пересохшие горла. Опытный проводник неожиданно поднял руку и указал в сторону, откуда мы только что приехали. Наш путь пересекали три медведя. Издали они, конечно, казались маленькими. Но кто из нас в то время не знал, как опасна встреча с пятисоткилограммовыми гигантами, справедливо считающимися хозяевами снежного края? Они неторопливы на первый взгляд, но один прыжок достигает восьми метров в длину.

Заметив, что мы остановились, они тоже стали. Бойцы немедленно вынули ракетницы и послали пугающе шипящие и сверкающие ракеты в сторону зверей. Но, не дожидаясь их реакции, которая не обязательно может быть такой, как хочется, Сергей Владимирович скомандовал садиться, и мы опять помчались своей дорогой. Именно в этих местах проходит одна из многочисленных трасс весенней миграции белых медведей, так что встреча с ними была естественной и оказалась самым впечатляющим моментом этой поездки.

В последующие годы мне не раз приходилось посещать наш самый северный посёлок России. Кстати, меня всегда удивляет, что, говоря о погоде в нашей стране, ни телевидение, ни радио никогда не произносят фразу, которая должна была бы звучать, например, так: «На архипелаге Шпицберген в самом северном российском посёлке Баренцбург, температура воздуха десять градусов ниже нуля, ветер двадцать пять метров в секунду» и т. д. Ведь это наша земля, купленная Россией в 1932 году, почему же о ней ничего не говорится, если не произойдёт какая-то трагедия? А прогноз погоды оттуда передают ежедневно, как положено, нашей метеослужбой.

Из посёлка Пирамида, к сожалению, таких данных мы уже не имеем. Там теперь никто не живёт. Заколочены двери двухэтажного дворца культуры с библиотекой и кинозалом на пятьсот мест, спортивного комплекса с плавательными бассейнами для взрослых и детей и спортивными залами для игры в волейбол, баскетбол, большой теннис, занятий тяжёлой атлетикой, заперты здания больницы, четырёхэтажной гостиницы и общежитий, забиты досками окна и двери жилых домов, снесен стрелковый тир, теплица, складские помещения. Понятно, что в разрушающейся нашей стране подобных умирающих посёлков, наверное, великое множество. Но Пирамида — место особое.

Мне часто приходится разговаривать с моим другом Андреасом Умбрейтом. Он немец, живёт в Германии, а познакомились мы с ним на Шпицбергене больше десяти лет назад. За это время на архипелаге сменилось несколько норвежских губернаторов, несколько российских консулов, появлялись новые генеральные директора треста «Арктикуголь» и управляющие норвежской угольной компании «Стуре Ношке», только мы с Умбрейтом неизменно занимаемся одним вопросом — развитием туризма в российских посёлках Шпицбергена. Почему с Умбрейтом? Почему туризмом в российских посёлках?

Удивительный это человек Андреас. Сначала я познакомился с его путеводителем по Шпицбергену. С дотошной пунктуальностью он описал в нём почти всё, что нужно знать туристу, прибывшему на неизвестный архипелаг: историю края, географию, климат, сколько живёт русских, норвежцев, поляков, чем они занимаются, где и что можно увидеть, какие следует выполнять правила, что делать в случае неожиданной встречи с медведем и многие другие полезные рекомендации. Несомненно, его путеводитель был первым такого плана на архипелаге. Позже он переиздавал и дополнял книгу несколько раз.

По сути дела мы вместе вступили в туристическую деятельность почти с нуля: норвежцы, русские и немец, фанатично любящий север. Но туризмом мы все занимались далеко не в равных условиях.

За норвежской фирмой СПИТРА (Шпицбергенское агентство путешествий), только-только отделившейся от угольной компании, стояло норвежское государство, сильно заинтересованное в успехе предприятия. За ними был большой начальный капитал, который фирма быстро возместила и значительно превысила, построив несколько гостиниц, рестораны, бары. Им было относительно легко: самолёты доставляли туристов круглый год на недавно выстроенный аэропорт норвежского посёлка Лонгиербюен, где они сразу попадали в руки норвежских гидов. Летом океанские круизные суда тысячами привозили дорогих клиентов. И если попадались среди них редкие русские, то только из числа эмигрантов. Благодаря им, посёлок быстро рос и развивался. Шутка ли, сто миллионов крон оставляют туристы в норвежском посёлке ежегодно?

Читателю эта цифра ничего не скажет, если я не добавлю, что в моём последнем отчёте о доходах от туризма в российских посёлках я с чувством гордости заметил, что валютные поступления (с учётом работы швейной фабрики, продукция которой продаётся в Норвегии) наконец-то достигли одного миллиона крон за отчётный год. То есть собственно туризм дал семьсот тысяч крон. А начинал я с того, что туризм приносил порядка ста пятидесяти тысяч крон всего. Мне было чем гордиться в тех условиях, но хотелось нам того же, что и норвежцам. Только за моей спиной не государство с субсидиями стояло, а руководство угледобывающего треста, для которого мои туристические идеи казались фантазией и были совсем неинтересны. За глаза меня так и называли в руководстве фантазёром. Хотелось, чтобы кроме иностранных туристов, ехали к нам из России, но как им ехать, если ни самолётов рейсовых из России нет, ни судов — всё только чартер треста, а он никого к себе не приглашает. Вот и фантазируй тут.

Умбрейт не имел за собой ни государства, ни руководящего треста. Он был собственником в том смысле, что на свой собственный страх и риск приглашал туристические группы из Германии, сам устраивал их в палатки возле аэропорта, сам возил их на норвежских туристических судах, сам тащил их в горы. Не удивительно поэтому, что при знакомстве с Умбрейтом вы бы никогда не подумали, что он руководит фирмой и является автором нескольких книг. Внешне, в сандалиях на босу ногу, всегда в одежде походного характера, худощавый, энергичный, он напоминает скорее туриста многодневника, чем руководителя группы, не говоря уже о компании. Но это, глядя со стороны. На самом же деле, более вдумчивого, более педантичного человека трудно найти. Все его предложения, которые он выдавал мне письменно после совместных долгих обсуждений, укладывались как минимум на двадцати-тридцати страницах с детальными расчётами и подробными пояснениями. Он создал две фирмы, и, не имея своего морского транспорта, своих вертолётов или самолётов, ему удаётся получать доход существенно выше того, что имеем мы в российских посёлках.

Машину Андреаса, коробку непонятной формы на колёсах, знают в Лонгиербюене все, но больше других её любят русские. Прибываем ли мы в норвежский посёлок морем на буксире, или прилетаем вертолётом в аэропорт, я звоню Умбрейту, и его машина появляется как скорая помощь, так как у треста «Арктикуголь» своего транспорта здесь нет. Меж тем как очень часто приходится перевозить людей и грузы из морского порта к вертолётам, из центра посёлка в порт и так далее. Однажды, когда в нашей шахте произошла трагедия, и самолёт МЧС привёз из России срочный груз — инертную пыль, отсутствие которой в нужном количестве и было одной их причин взрыва и гибели людей, Умбрейт ночью в сильнейшую октябрьскую пургу привёз меня в аэропорт и дежурил там со своей машиной, помогая мне организовывать разгрузку самолёта, а потом погрузку на него людей. После этой ночи мне чудом удалось избежать простуды, а Умбрейт неделю пролежал с ангиной. И никаких денег, ни за какую помощь он с нас никогда не просил, да и не взял бы, понимая нашу бедность.

У этого немецкого человека я всегда ощущаю необъяснимую тягу к русским. Он многое знает из нашей жизни, многое понимает, но одного никак не хочет понять — почему не удаётся сдвинуть наше бюрократическое мышление.Задолго до закрытия посёлка Пирамида Умбрейт полюбил этот уникальный в природном отношении район и каждый летний сезон привозил группы туристов, поселяя их в нашу гостиницу на несколько дней. Это было большим делом, так как норвежские туристические компании возили свои группы только на двух-трёх часовые экскурсии, что было выгодно им и лишь в какой-то степени российскому туризму. Умбрейт прекрасно понимал, что заполненность гостиницы — главный двигатель туризма и помогал нам, говоря: «Туристы хотят видеть жизнь россиян. Во время экскурсий это сделать невозможно. Поэтому им нужно оставаться на несколько дней в гостинице, чтобы иметь возможность самим ходить по посёлку и говорить с жителями. А норвежские фирмы в этом не заинтересованы, поэтому отговаривают туристов от проживания в российских гостиницах».

Узнав о том, что на Пирамиде больше не будут добывать уголь, Умбрейт предложил сдать в аренду его фирме несколько домов посёлка с тем, чтобы он сам привёл их в надлежащий порядок и организовал бы туристические потоки, выплачивая тресту определённый процент от дохода. Руководство треста от казалось от предложения. Умбрейт провёл детальное обследование покинутого посёлка и вновь обратился с письмом в трест, доказывая, что без присутствия людей, без активной деятельности по охране зданий от разрушений, очень скоро посёлок погибнет от морозов, наводнений и селевых потоков, как это уже произошло с посёлком Грумант. Немецкий гражданин предлагал создать совместную туристическую фирму для сохранения российского присутствия на Пирамиде, убеждая в том, что в соответствии с новым норвежским законодательством по охране окружающей среды на Шпицбергене покинутый россиянами участок норвежцы могут отобрать, а тогда у России останется лишь посёлок Баренцбург, жизнь которого постепенно затухает. Трест «Арктикуголь» не согласился с доводами Умбрейта и не стал рассматривать серьёзно предложенный контракт.

Десять лет наших совместных усилий не дали заметных результатов. Умбрейт удивлённо спрашивал меня: «Я не пойму, мистер Бузни, в чём ту причина. Я предлагал контракт, в котором от треста не требовалось ни копейки вложений. Нужна была только их подпись, и государству пошли бы небольшие сначала, но всё же деньги. А ведь ничего не делая, получаются только потери. Почему ваши руководители не понимают этого? Почему отказываются от денег? Может, потому, что они пойдут именно государству, а не кому-то другому?»

В посёлке Баренцбург проходила международная научная конференция, организованная институтом археологии Российской академии наук. На ней прозвучало много интересных докладов о замечательных полярных экспедициях, о научном сотрудничестве России со шведами, норвежцами, поляками, о прошлом и настоящем Шпицбергена. Профессор Старков, как обычно, интересно рассказал о новых материалах археологических исследований жизни русских поморов на Шпицбергене.

Но вот в одном из двух докладов американский учёный Капелотти вдруг сказал: «Покинутый посёлок рудника Пирамида я предлагаю использовать в качестве комплексной лаборатории для изучения процесса археологического формирования, а также в качестве уникального района для всесторонних социологических исследований». Его идею тут же поддержал, выдвинув свою концепцию развития Пирамиды, Андреас Умбрейт. Предложил использовать Пирамиду в качестве идеального места для санаторного лечения больных астмой, как прекрасный район учебных тренировок юных моряков мореходной академии, чудное место для вдохновения художникам, писателям, поэтам. С теми же мыслями о необходимости сохранения Пирамиды для мировой науки выступили шведские исследователи Даг Аванго и Урокберг. Горячо поддержали их российские учёные. Конференция приняла решение обратиться к российским властям с просьбой о создании на Пирамиде международного научно-туристического комплекса.

Спустя год такое же решение было принято в Мурманске на научной конференции, посвящённой комплексным исследованиям природы Шпицбергена. Затем прошло заседание научного Совета по вопросам Арктики и Антарктики в Москве, где тоже приняли решение по вопросу спасения Пирамиды и использования её для развития науки и туризма.

Однако учёные могут сегодня только просить.

От материка по дну океана к Лонгиербюену проложили уже два кабеля стекловолокнистой связи, которые позволяют обеспечить передачу информации с архипелага на несколько порядков выше существовавших возможностей. Информация получается теперь со спутников, частота пролёта которых в районе полюса в несколько раз выше, чем над материком. И всё это на деньги, получаемые от коммерческих организаций, от торговли, основанной на прибылях от туризма, в том числе и научного.

В нашем последнем из трёх российских посёлков Баренцбурге всё потихоньку сходит на нет. Заканчивается уголь. Падает зарплата шахтёров. Всё труднее находить желающих ехать на Шпицберген. Каждый год летом я приезжаю в некогда родной Баренцбург для участия в работе научных экспедиций и знаю, что уже не встречу многих своих друзей. Уехали насовсем моя замечательная помощница в работе с туристами Аня и её муж шахтёр Николай Лещенко. А ведь Аня приезжала сюда на Шпицберген ещё совсем ребёнком со своими родителями. И потянуло снова на архипелаг. И работала бы ещё здесь много лет, как бы не трудная шахтёрская судьба, к которой привязан Николай. На материке всё же надёжней. А как любил он со мной пофилософствовать о жизни, о справедливости, а потом вдруг о красотах Шпицбергена. Шахтёр, проводящий существенную часть своей жизни под землёй, наверное, с особой остротой воспринимает окружающий на поверхности мир. Он по-особому ценит жизнь, которой ежедневно рискует, опускаясь в шахту. Ему ли не понимать, что значит для России уйти со Шпицбергена, где столько пролито нами пота и крови.

Россия всегда была заинтересована в Шпицбергене. Когда-то она согласилась признать суверенитет Норвегии над Шпицбергеном только в обмен на признание Советской России Норвежским государством. Вспоминаются в связи с этим слова из письма торгпреда СССР в Норвегии А.М.Коллонтай, адресованного наркому СССР Г.В. Чичерину:

«Неразрешённость шпицбергенского вопроса с Россией и возможное предъявление претензии России на Шпицберген волнует и заботит буржуазные партии и само норвежское правительство. Здесь не забыто, что Россия была в числе трёх держав, под контролем которых находился Шпицберген, что Россия до 1917 г. постоянно противилась признанию суверенитета на Шпицберген какой-либо из стран, что именно Россия ещё во время совещаний в Христиании 1912–1914 гг. настаивала, чтобы Шпицберген остался terra nullius и что Россия вплоть до 1917 г. обладала крупными экономическими интересами, заставлявшими видеть в ней серьёзного конкурента Норвегии в вопросе суверенитета».

Эти слова были написаны дипломатом ещё в 1923 году на заре советской власти. В трудные годы становления государства мы боролись за каждый клочок русской земли. А что же сегодня?

Великий россиянин Гоголь писал когда-то: «Русь, куда же несёшься ты? дай ответ. Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земли, и, косясь, сторонятся и дают ей дорогу другие народы и государства».

Так ли это сегодня? Куда же опять ты несёшься, Русь? И опять нет ответа.

ПО СЕНЬКЕ ЛИ ШАПКА?

(От статуса Шпицбергена до статуса России)

Давно на Руси, когда ещё шапки колпаками называли, говорили мудрые слова: «По Ерёме колпак». Это потом уже стали говорить: «И по Сеньке шапка», подразумевая на самом деле не то, что тот, кто её носит, достоин головного убора, а намекая чаще всего на то, что кто-то вполне соответствует своей должности, занимаемому положению, тем обязанностям, что возложил на свои плечи. Мудрый русский народ любит иносказательность. Но вы спросите меня, что же я имею в виду, говоря о Сеньке и шапке, и какое они имеют отношение к Шпицбергену? Поясняю. Меня давно удивляет, что на далёком архипелаге, который седобородые русские поморы, наладив свои особые суда, называвшиеся кочами, посещали ещё в шестнадцатом веке, а то и раньше, теперь, спустя белее четырёх веков, мы чувствуем себя в роли бедных родственников, а спроси иного россиянина «Что это за земля такая — Грумант?», так он ещё и не ответит вовсе, где она и откуда взялась. Поэтому начну ка я с самого начала рассказ о том, кто и как надел на себя шапку обладания самым северным архипелагом земли нашей.

Права на архипелаг, расположенный между семьдесят четвёртым и восемьдесят первым градусами северной широты заявлялись ещё в начале семнадцатого века Датско-норвежским королевством и Англией почти сразу же после официального открытия земли в 1596 г. голландским мореплавателем Виллемом Баренцем. Норвежцы полагали в то время, что архипелаг является частью Гренландии, над которым господствовала Дания, и потому даже посылала свой флот к берегам Шпицбергена. Однако Англичане считали, что их китобои первыми овладели землями архипелага, присоединив их к английскому королевству. В это же время Голландия, Франция, германские города вели острую борьбу за промысловые районы архипелага. Российские поморы о суверенитете России не говорили, но вели свой промысел на Груманте, как они называли исстари архипелаг, осваивая новые территории. По иронии судьбы именно Московская компания, находилась в то время в Лондоне и занималась китобойным промыслом, направляя ещё в 1607 году на недавно открытый официально Шпицберген Генри Гудзона в поисках мест китобойного промысла. Но она не имела никакого отношения к поморам и не знала об их существовании на Шпицбергене. Что касается Норвегии, то, как пишет в своей книге «Свальбардский Договор» Гейр Ульфстейн, «Датско-норвежское королевство было слишком слабым для обеспечения суверенитета над Шпицбергеном».

Впервые международный статус архипелага Шпицберген был определён в результате обмена нотами между правительствами России и Шведско-норвежской унии 1871–1872 гг. Главным пунктом этого двустороннего соглашения было закрепление за архипелагом статуса «terra nullius» — «ничейная земля». Именно это положение лежало в основе конвенции о статусе Шпицбергена, которая разрабатывалась на международных конференциях, проходивших в Христиании (Осло) в 1910, 1912 и 1914 гг. В них принимали участие Россия, Швеция и Норвегия. Но в связи с началом Первой мировой войны решение по Шпицбергену тогда так и не было принято.

Широко известно о Парижской, или как её ещё называют, Версальской, конференции от 9 февраля 1920 г., на которой был принят договор о Шпицбергене, составленный на основе текста, подготовленного норвежской угольной компанией Стуре Ношке. Почему именно эта компания готовила проект договора, если добычей угля на Шпицбергене занимались в начале века и англичане, и американцы, и шведы? Да, прежде всего потому, что сама конференция была инициирована Норвегией, прямо высказавшей желание обрести суверенитет над Шпицбергеном в качестве компенсации ущерба, понесенного во время войны, и по той причине, что она уже де-факто находится на архипелаге.

А советскую Россию в то время даже и не только не спрашивали о её притязаниях на Шпицберген, но даже не пригласили для участия в конференции, поскольку Россия не была ещё признана многими государствами.

Между тем, весьма любопытно отношение к статусу Шпицбергена российских дипломатов в то время, когда не был ещё окончательно определён мировым сообществом статус самой России. Оно было в российских кругах того времени весьма неоднозначно, как неоднозначно и в наши дни. Эти противоречия ярко проявились в переписке талантливого советского дипломата, работавшего торговым представителем СССР в Норвегии, А.М.Коллонтай с комиссариатом иностранных дел СССР. 14.07.1923 г. А.М.Коллонтай пишет комиссару иностранных дел М.М.Литвинову следующее:

«На этот раз могу сообщить Вам хорошие новости. Как я уже писала с предыдущей почтой, в Стортинге намечалось обсуждение вопроса о признании России de jure… Настроение Стортинга было явно за признание и за своевременность закрепления правовых взаимоотношений с Россией… Нам удалось получить основные пункты тех условий, какие намечаются при признании России. Пункты эти следующие:

1) Признание суверенитета Норвегии на Шпицбергене…

Из разговора [с] Мишле я вынесла впечатление, что [у]регулирование Шпицбергенского вопроса сильно заботит Нор[вежское] пра[вительство].

Это нам придётся иметь в виду и соответственно использовать при ведении переговоров о de jure.

Можно ожидать, что Норвегия пойдёт на многие уступки России, чтобы обеспечить себе признание суверенитета Норвегии [над Шпицбергеном] со стороны России».

А вот что написал в ответ А.М. Коллонтай нарком СССР Г.В. Чичерин: «Уважаемый товарищ, Пожалуйста, разъясните мне вопрос о признании суверенитета Норвегии над Шпицбергеном. Дело представляется так: факт нашего присоединения к конвенции о Шпицбергене включает в себя признание нами норвежского суверенитета над ним. Значит ли это, что, когда Вы пишете о признании норвежского суверенитета над Шпицбергеном, Вы имеете в виду присоединение к парижской конвенции? В таком случае Вы считаете наше присоединение к парижской конвенции более выгодным для Норвегии, чем для нас, и парижской этом акт любезности с нашей стороны по отношению к Норвегии. Это мне совсем неясно. С одной стороны Норвегия далеко не в восторге от этого суверенитета, который приносит ей расходы, не ставя её по сравнению с другими государствами на Шпицбергене ни в какое привилегированное положение. Большей услуги мы Норвегии таким образом не оказываем. С другой же стороны, для нас самих присоединение к парижской конвенции о Шпицбергене представляет весьма существенные выгоды… Если мы выставим условием признание нас де-юре, это будет, скорее, скрытый способ похоронить наше присоединение к договору».

Из этого письма наркома очевидно, что ему не были известны истинные стремления Норвегии, которые довольно чётко были высказаны, например, в письме министра иностранных дел Норвегии К.Ф.Мишле своему коллеге Рюэ Хольмбу от 17.09.1923 г., в котором он писал: «Откровенно говоря, мне бы не хотелось, чтобы мы вступили во владение Шпицбергеном, не достигнув взаимопонимания с Россией. Если Россия захочет создать там для нас трудности, поводов для этого более чем достаточно… Естественно, мы не можем пойти на признание де-юре, не разработав определённой программы. Могу перечислить: урегулирование вопроса о Шпицбергене, условия рыболовства в Северном Ледовитом океане и на Белом море, возмещения ущерба… Само собой разумеется, что мы должны заранее позволить Фугту (посол Норвегии в Великобритании) и Веделю (посол Норвегии во Франции) заявить, что урегулирование проблемы Шпицбергена вынуждает нас поставить вопрос о признании. Ведель считает, что с Францией ему удастся справиться, а Англия настолько заинтересована в урегулировании вопроса о Шпицбергене, что она, безусловно, тоже нас поймёт. Никто ведь всерьёз не верит в победу контрреволюции в России».

Отсюда ясно, что позиция Норвегии была совершенно противоположной пониманию вопроса советским комиссаром. Об этом и написала Коллонтай в следующем письме Чичерину 6.10.1923 г.: «Неразрешённость шпицбергенского вопроса с Россией и возможное предъявление претензии России на Шпицберген волнует и заботит буржуазные партии и само норвежское правительство. Здесь не забыто, что Россия была в числе трёх держав, под контролем которых находился Шпицберген, что Россия до 1917 г. постоянно противилась признанию суверенитета на Шпицберген какой-либо из стран, что именно Россия ещё во время совещаний в Христиании 1912–1914 гг. настаивала, чтобы Шпицберген остался terra nullius и что Россия вплоть до 1917 г. обладала крупными экономическими интересами, заставлявшими видеть в ней серьёзного конкурента Норвегии в вопросе суверенитета.

За последние месяцы тревога Норвегии за участь Шпицбергена была ещё обострена аннексией Гренландии со стороны Дании, в то время как Норвегия считала Гренландию своей исторической собственностью. К тому же Норвегия прекрасно учитывает, что Англия весьма склонна к пересмотру Парижского трактата, в котором, по мнению великобританского правительства, недостаточно приняты во внимание «исторические интересы и права» Англии. Отсутствие подписи России под Парижским трактатом может дать повод Англии поставить вопрос о пересмотре самого трактата». Доводы замечательного дипломата, женщины, в присутствии которой даже король Швеции в нарушение протокола считал неприличным сидеть, если она стояла, оказались убедительными и весьма прозорливыми.

15 февраля 1924 г. Министерство иностранных дел Норвегии уведомило торговое представительство СССР в Норвегии о признании Правительства СССР как де-факто, так и де-юре, а на следующий день 16 февраля А.М. Коллонтай официально сообщила Министерству иностранных дел Норвегии о признании Советским Союзом суверенитета Норвегии над Шпицбергеном.

В статье преподавателей Харьковского юридического института М.В.Буроменского и Л.Д.Тимченко «Международно-правовой статус Шпицбергена», опубликованной в 7.05.1990 г. в «Известиях высших учебных заведений» отмечалось, что «…в юридическом плане статус Шпицбергена может быть отнесен к «особым»: он установлен не государством-собственником, а закреплён международно-правовыми средствами. Фактически, по договору 1920 г. это единственная в современном международном праве сухопутная государственная территория общего пользования. В этом уникальном международно-правовом статусе отразились особенности исторического развития архипелага. Поскольку Договор не содержит положения о сроках его действия, он является бессрочным. Данный акт — не часть внутреннего норвежского законодательства. Из этого вытекает, что Норвегия не в праве изменить Договор без согласия всех его участников… Особый статус Шпицбергена не исключает действие на территории архипелага законодательства Норвегии. Все государства — участники Договора в соответствии со ст. 3 обязаны соблюдать «местные законы и постановления». Однако внутреннее норвежское законодательство не может противоречить закреплённому международно-правовому статусу Шпицбергена».

Спустя почти восемьдесят лет, правительство Норвегии приняло новый закон об охране окружающей природной среды на Шпицбергене. Вот как отреагировала на это «Российская газета»:

14.06.2001: «ПАРЛАМЕНТ Норвегии на днях утвердил закон «Об охране окружающей среды» на архипелаге. Документ требует согласовывать любую деятельность там с норвежскими властями. Таким образом, нарушен бессрочный Парижский договор 1920 года по Шпицбергену, согласно которому подписавшие его страны имеют равные экономические права на архипелаге и в прилегающей акватории… В 1991-м все страны — участницы договора признали Россию «продолжателем» прав бывшего Союза на архипелаге. В последующие 10 лет их не оспаривали ни Норвегия, ни другие участники договора. По мнению губернатора Мурманской области Юрия Евдокимова, «новый норвежский закон — это попытка вытеснить Россию со Шпицбергена, что может ухудшить взаимоотношения двух соседних стран». Что произошло? В 1924 г. Суверенитет России стал прочнее, когда она была признана государством де-юре другими государствами, в число которых вошла и Норвегия. Тогда же Норвегия упрочила свои позиции в вопросе о её суверенитете над Шпицбергеном, благодаря присоединению России к Парижскому Договору 1920 г., делая архипелаг своей территорией де-юре, но оставляя его terra nullius, то есть равноправным для всех участников Договора, де-факто.

Через десять лет после развала Советского Союза и ослабления международных позиций России, то есть её суверенитета, в 2001 г. Норвегия принимает новый закон об охране окружающей среды на Шпицбергене, фактически приравнивая архипелаг к территории Норвегии во всех отношениях, то есть делая очередной шаг к определению архипелага территорией Норвегии де-факто.

Между тем в статье 8 «Договора о Шпицбергене» говорится буквально следующее: «Норвегия принимает на себя обязательства разработать правила для территорий, определённых в статье 1…

За три месяца до введения их в жизнь проект правил будет предоставлен норвежским правительством другим участникам Договора. Если в течение этого времени один или более участников предложат изменения к этим правилам, то эти предложения будут предложены норвежским правительством другим участникам Договора для рассмотрения их комиссией, составленной из представителей каждой стороны. Эта комиссия будет созвана правительством Норвегии и в течение трёх месяцев со дня первого заседания большинством голосов примет решение».

Этот параграф никто не отменял, но, несмотря на письменные возражения со стороны России по поводу введения нового закона о Шпицбергене, комиссия представителей всех стран участниц договора созвана не была, и возражения в соответствии с параграфом 8 Договора обсуждены не были.

23 февраля 2003 г. Комитетом Совета Федерации по делам севера и малочисленных народов было принято Решение «Об экономических, социальных и международных проблемах реализации прав Российской Федерации, вытекающих из Договора о Шпицбергене от 9 февраля 1920 года», в котором констатировалось, что «…Норвегия стремится путём дополнительного расширения заповедных зон и запрещения там хозяйственной деятельности вытеснить Россию с архипелага. На это же направлен вступивший в силу с 1 июля 2002 года закон «Об охране окружающей среды на Шпицбергене», некоторые положения которого противоречат Договору от 1920 года. Ставится под сомнение демилитаризованный статус архипелага. Всё это создаёт опасность вынужденного ухода России со Шпицбергена.

Вводятся ограничения на деятельность российских рыбопромысловых судов в районе Шпицбергена. Имели случаи их неправомерного задержания.

Увеличивается площадь районов, закрываемых для промысла в зоне Шпицбергена. Такие действия ущемляют российские интересы в этом регионе».

В статье «Остров преткновения», опубликованной в Российской газете от 13.06.2001 говорится по этому поводу: «Шпицберген, открытый русскими поморами, может оказаться закрытым для нас» — и поясняется дальше, почему авторы так считают:

«Как только Россия признала сам факт спорной принадлежности Южных Курил, последовала цепная реакция по другим пограничным территориям. В Германии «вспомнили» о прусских корнях Калининградской области, Казахстан начал претендовать на окруженный нефтью и газом каспийский остров Укатный. А Норвегия решилась на беспрецедентный шаг, лишив в одностороннем порядке Россию ее законных экономических прав на исконно русских островах Грумант, ныне именуемых Шпицбергеном. Более того, норвежцы претендуют на крупнейшие газовые месторождения Баренцева моря — вплоть до российской Земли Франца-Иосифа.

Парламент Норвегии на днях утвердил закон «Об охране окружающей среды» на архипелаге. Документ требует согласовывать любую деятельность там с норвежскими властями. Таким образом нарушен бессрочный Парижский договор 1920 года по Шпицбергену, согласно которому подписавшие его страны имеют равные экономические права на архипелаге и в прилегающей акватории.

…В 1991-м все страны — участницы договора признали Россию «продолжателем» прав бывшего Союза на архипелаге. В последующие 10 лет их не оспаривали ни Норвегия, ни другие участники договора.

По мнению губернатора Мурманской области Юрия Евдокимова, «новый норвежский закон — это попытка вытеснить Россию со Шпицбергена, что может ухудшить взаимоотношения двух соседних стран».

…Демарш Норвегии, по мнению наблюдателей, имеет свои тайные пружины. Хотя странане член НАТО, новая концепция Вашингтона по ПРО предусматривает тем не менее размещение «ПРО-объектов» на Шпицбергене и соседних островах (Медвежий, Надежды, Белый), вплотную примыкающих к баренцевым границам России. И это при том, что по Парижскому договору архипелаг и прилегающий к нему бассейн объявлены «вечно демилитаризованной и нейтральной зоной».

Введение нового закона об охране окружающей среды создаёт большие трудности, например, для археологических экспедиций. Это касается введения статуса особо охраняемых территорий, на которых запрещено проведение любых археологических работ, ограничение раскопок памятников и др.

Параграфом 39 нового Закона охраняемыми памятниками культуры на Шпицбергене определяются все недвижимые или движимые памятники культуры, датируемые 1945 г. или более ранним периодом, куда входят «следы погребений человека всех видов, включая кресты и другие способы обозначения могил, а также кости и останки костей в земле и на её поверхности и останки скелетов в местах забивания моржей и китов и в местах установки ловушек самострелом для белых медведей…которые охраняются вне зависимости от их возраста.

К памятнику культуры, автоматически подпадающему под охрану, относится зона, простирающаяся во всех направлениях на расстояние 100 метров от видимой или внешней границы недвижимого памятника культуры». Так что если даже сегодня кто-то в нарушение закона об охране белого медведя установил на него ловушку с самострелом, то ловушка эта уже станет охраняемым памятником культуры, как и участок в радиусе 100 м. вокруг него.

Каким же образом эти памятники охраняются законом? Параграф 42 гласит по этому поводу следующее:

«Никто не имеет права причинять вред, выкапывать, перемещать, удалять, изменять, укрывать или разрушать охраняемый памятник культуры, включая зону охраны… В зоне охраны запрещено устанавливать палатки, разжигать костры или предпринимать действия, которые могут привести к риску возникновения последствий такого рода».

Что это значит? А то, что никто не имеет права нигде производить раскопки, поскольку ищут археологи ни что иное, как захоронения с костями и останками, которые являются памятниками культуры по определению независимо от возраста.

Более того, в параграфе 43 чётко говорится, что «Охраняемые движимые памятники культуры являются собственностью государства, когда ясно, что нет реальной возможности определить, существует ли вообще владелец, или кто именно является владельцем. Директорат может передать памятник культуры полностью или частично тому, кто его обнаружил». Закон не утверждает, что памятник будет передан, а лишь говорит, что это возможно. В чём же здесь равноправие, установленное Парижским Договором? Почему памятники культуры территории Норвегии только «де юре» становятся её собственностью? И ведь здесь не идёт речь о памятниках культуры на особо охраняемых территориях. Памятниками становятся автоматически все предметы, указанные в параграфе 39.

Рассмотрим теперь что говорится в параграфе 20 Закона о статусе особо охраняемых территорий. «Король может издать предписание и присвоить охраняемой природной территории особый статус, исходя из международной конвенции об охране окружающей природной и культурной среды. Режим, который упомянутая конвенция связывает с присвоением такого статуса, имеет также силу норвежского закона». А в следующем 21 параграфе этого закона поясняется, что «Если меры по обеспечению режима или по созданию возможностей восприятия затрагивают частную собственность или права в районе охраны, следует насколько возможно заблаговременно сообщить о них владельцу земли или правовладельцу».

Иными словами, Норвегия может присвоить любой территории архипелага статус особо охраняемой территории со всеми вытекающими отсюда запретительными мерами на ней даже в том случае, если это касается чьей-то частной собственности, не спрашивая на то мнения самого владельца земли. Закон рекомендует только заблаговременно информировать владельца о том, что он будет лишён права что-то делать на своей земле.

В чём же в таком случае выражается равенство экономических прав для всех участников Версальского Договора? Разве в том, что согласно этому закону участки, принадлежащие на Шпицбергене норвежским компаниям, тоже могут подпасть под статус особо охраняемых территорий? Но ведь статус этот определяется указами короля Норвегии, а потому он не станет выгонять с территории архипелага свои компании, тогда как некоторые собственные территории российской компании треста «Арктикуголь» уже оказываются ущемлёнными новым законом.

Аналогичные запретительные меры в целях охраны природы устанавливаются для передвижения наземного, воздушного и морского транспорта в районе Шпицбергена (пар. 79–84). Воздушный транспорт имеет право приземляться только на специальных площадках, то есть в нескольких населённых пунктах, определены места подхода и морских судов, наземному транспорту следует пользоваться уже имеющимися трассами. Но всё это касается фактически только других стран-участниц Договора, а не самой Норвегии, поскольку, осуществляя контроль за всеми, она имеет право и приземляться вертолётами в любом районе, и совершать морские и наземные перемещения в любых направлениях и даже использовать военизированный корабль береговой охраны с пушками и военным вертолётом на борту в демилитаризованной зоне, каковым является Шпицберген.

Разрешительными мерами, основываясь на законе об охране окружающей среды, фактически ограничена любая деятельность землепользователей архипелага Шпицберген, когда обязательным является даже согласование проектов строительства домов на собственных участках, включая их дизайн, окраску и место расположения (пар. 56–58).

Таким образом, введение закона об охране окружающей среды Шпицбергена в своих главных пунктах нарушает основополагающий принцип Парижского Договора о Шпицбергене, заключающийся в полном равенстве прав на ведение экономической и хозяйственной деятельности странами участницами Договора. Разрешительный принцип по всем вопросам деятельности ставит страны-участницы Договора в полную зависимость от администрации Норвегии, как если бы эти страны находились на территории самого королевства Норвегии. Закон по своей сути делает Шпицберген норвежской территорией де-факто, устраняя её прежний статус «де-юре». Причина этого в ослаблении статуса России, правительство которой не хочет замечать надвигающейся угрозы потери архипелага. Вот и спрашивай потом «По Сеньке ли шапка?», когда всё развалится».

Часть вторая ДНЕВНИК

Что это за дневник?

Дневник, если он пишется для себя, является, пожалуй, самым интересным видом литературного творчества для автора и читателя, желающего знать истинную правду жизни, поскольку он отображает с фотографической чёткостью контуры жизни, которые без такой записи просто исчезли бы из памяти. И родился этот вид человеческого творчества очень давно. Ещё люди не изобрели письменность, а уже отображали события своей истории в картинках, используя в качестве полотна поверхность скал в пещерах, где им доводилось обитать. Так называемая, наскальная живопись была ни чем иным, как попыткой запечатлеть хронику жизни человека. А уж как научились письмом пользоваться, то тут и развернулись во всю ширь авторы хроник. Это уж потом появились поэты, романисты, фантасты, придумывающие жизнь по-своему. Дневник же, несмотря на всю популярность других литературных жанров, всегда остаётся самым правдивым отображением происходящего, ибо фиксируя даже даты, а порой и время с точностью до минут и секунд тех или иных эпизодов, он как бы заставляет время остановиться, что позволяет будущему читателю внимательно присмотреться к прошедшей до него истории, точнее разобраться в ней, дабы лучше не только представить себе прошлое, но и понять настоящее, а иногда даже догадаться, что может ожидать его впереди, поступай он так же, как герои описанных реально происходивших событий.

Я чуть ли не с самого детства садился писать дневники. Потому, вероятно, и стал писателем. Помню, как ещё в школьные годы, в трудном, как мне теперь известно, переходном возрасте, стал записывать в тетрадь свои горестные мысли кажущейся безысходности. Видимо, влюбился впервые, но, что часто бывает, не мог об этом никому признаться, хоть рядом и была довольно дружная большая семья. Так вот эта тетрадь попалась на глаза моей маме, которая не преминула укорить сына в упаднических настроениях и объяснить, что всегда можно поделиться своими мыслями с братьями, сестрой и родителями, наконец. Но тогда, насколько я помню, от этого разговора у меня осталось лишь неприятное чувство оскорблённости тем, что мои сокровенные мысли прочитаны, а, значит, их надо прятать ещё дальше. Потому я перестал писать дневник.

А память, такая странная, сохраняет лишь то, что ей нравится. Пытаешься после вспомнить что-то очень важное для тебя, а не получается, как ни стараешься морщить лоб и тереть виски. Так что впоследствии приходилось мне ещё не раз начинать писать дневник, многие из записей сохранились, многие уже попали в рассказы.

Но сегодня я говорю о Шпицбергене, где провёл почти беспрерывно без малого девять долгих лет. Если бы я вёл ежедневно дневник, Как начал с первого дня приезда на архипелаг, это была бы удивительная и замечательная история, но она заняла бы, наверное, несколько томов книг, что понятно по первым записям. Конечно, это было бы интересно, да только дневник в эти годы я, увы, не писал, оборвав его буквально через пару месяцев. Причин тому не мало. Во-первых, как переводчику, а затем и уполномоченному треста в Нораегии, занимавшимся различными переговорами и весьма объёмной перепиской, мне всё время порой до глубокой ночи приходилось составлять на двух языках официальные бумаги, что не оставляло почти времени для собственного творчества и регистрации мыслей в дневнике. А, во-вторых, обстановка… Впрочем, что об этом говорить? Дневник не написан.

И всё-таки я пишу сегодня именно «Шпицбергенский дневник». Что так?

Завершил я свою работу в тресте «Арктикуголь» в качестве уполномоченного по связям с иностранцами на самом рубеже столетий и даже тысячелетий, то есть в декабре 1999 г. Однако ежегодно продолжал бывать на Шпицбергене в летнее время. Переманили меня к себе археологи. То конференцию международную проводим, то юбилейные мероприятия с приглашением иностранных гостей. И всякий проводил на архипелаге всего недели две-три. А в последний раз поехал на целых два месяца в экспедицию. Тут-то и возникла у меня идея описывать для себя каждый день, главным образом, с целью регистрации погоды.

Дело в том, что погода на Шпицбергене штука непредсказуемая. Снег может пойти в июне, июле и августе, а в апреле, когда снежный покров ещё и не думает покидать землю, вдруг может быть так жарко под незаходящим солнцем, что хочется раздеться и устроить своё тело поудобнее для загара. Планируя сесть в скором времени за очередной роман, я и решил для памяти записывать ежедневно состояние погоды, чтобы потом как можно реальнее представить условия жизни моих будущих героев, попавших на архипелаг. Ну а начав писать, я уж фиксировал не только погоду, но попутно и другие заинтересовавшие меня факты, коих в этот мой приезд оказалось до удивления великое множество. Так что под конец командировки, заметив для себя, что поездка оказалась необычайно насыщенной событиями, систематично попадавшими в мой дневник, я подумал, что многим читателям это может показаться интересным. Тогда я и решил сесть за книгу с названием «Шпицбергенский дневник», в которой не просто дать свои дневниковые записи этих двух месяцев жизни на Шпицбергене, но и снабдить отдельные моменты своеобразными пояснениями в виде отступлений в прошлое, которые для лучшего понимания позволят рассказать читателю о людях, с которыми мне пришлось встречаться в этот короткий период и некоторых связанных с ними эпизодах моей жизни. Эти отступления существенно расширят временные рамки дневника, делая его, возможно, хронологией более чем десятилетнего периода. Надеюсь, такие дополнения сделают дневник ещё интереснее для читателя.

Но сначала мне хочется всё-таки дать те первые дневниковые записи, что я делал в далёком 1991 году сразу по прилёте на Шпицберген, когда и посёлок норвежский был совсем другим, и оба российских посёлка ещё функционировали нормально, и Советский Союз ещё доживал свои последние месяцы. Само сопоставление этих дневниковых записей с разрывом в тринадцать лет мне кажется интересным не только для меня, но и для читателя. Прочтём же эти страницы.

1991 ГОД

18 сентября, Арктика, Шпицберген, Баренцбург

Итак, свершилось то, о чём я ещё год назад, да даже полгода тому вовсе не мечтал. Я в заполярье всего в тысяче трёхстах километрах от Северного полюса. Но всё по порядку.

Ещё вчера я был в Москве. Ох, как это теперь всё кажется далеко!

Хотя только позавчера мы с Алёной и Юлей выпили по рюмашке за мой отъезд и упаковывали последнюю сумку чуть ли не до полуночи. Потом всё же легли немного поспать. Юля встала кто знает когда, раньше будильника, который своим звонком разбудил меня ровно в половине пятого. В пять я напомнил по телефону таксопарку о заказанной машине. Меня успокоили, сказав, что заказ принят. И действительно без четверти шесть диспетчер сообщила, что машина стоит у подъезда.

К этому времени я уже позавтракал (Алёна и Юля так рано есть не стали), и мы, присев и помолчав перед выходом на дорожку, успели вынести все вещи. Упаковывались с некоторыми трудностями: вещи не помещались в багажник, так что часть пришлось положить на переднее сидение. Наконец помчались по уже светлым утренним набережным до самого Кремля, а затем по Тверской хоженой мною перехоженной.

В Шереметьево-1 таксист высадил нас у здания отправления, взял с меня по двойному тарифу, плюс десятку за заказ и всё равно получилось лишь тридцать рублей. Я думал, что сдерёт не меньше пол сотни. Однако выяснилось, что зал для депутатов, откуда отправляют полярников, существенно дальше. Попросил носильщика с тележкой перебросить вещи туда, за что заплатил пять рублей, хотя тоже полагал, что перевозчик тяжестей запросит больше. Не запросил.

Минут двадцать просидели в одиночестве, пока я не сообразил, что нужно поискать полярников, которые должны были прибыть автобусом. Оказывается все они, одетые в одинаковые дублёнки, по которым их не трудно было определить, уже находились у помещения со строгой надписью «Таможня», где всё уже было в движении. Оттащили туда мои вещи, и вот уже чемоданы и сумки ползут по транспортёрной ленте через всёвидящее око рентгена.

Тут гладко выбритый и вычищенный таможенник таким же вычищенным от сует света взглядом замечает в моей декларации сумму заявленных мною долларов и останавливает ленту. Ему надо увидеть указанные доллары и разрешение на их провоз. Предъявляю запрашиваемое. Мужчина в гладкой форме внимательно пересчитывает купюры, проверяет бумагу из госбанка — всё нормально. Он хотел уж было включить транспортёр, но вдруг спохватывается:

— А покажите тридцать советских рублей.

Но и они у меня были наготове, лёжа в отдельном кармашке портмоне.

То, что в другом отделении кошелька было ещё двести рублей, молодой таможенник не заметил и не стал проверять, положившись на моё спокойствие.

Впрочем, эти деньги мне были не нужны в краю, где ими никто не пользуется, и я отдал их тут же жене. Как мне сказали, на Шпицбергене в российских посёлках своя собственная валюта.

Попрощавшись с женой и дочерью, потащил вещи на весы. Тележек здесь не было. На вес чемоданов почти никто не смотрел, поскольку трест «Арктикуголь» оплачивал всё оптом. После паспортного контроля вошли в зал, где ни магазинов, ни каких-либо других услуг не оказалось, словно мы выезжали не далеко за границу, а куда-то совсем рядом внутри страны. Причина в том, что по этому маршруту не летят иностранцы, а потому, кому нужны удобства? Что меня всегда удивляет, так это наше российское расшаркивание перед иностранцами и абсолютно наплевательское отношение к своим собственным гражданам.

В самолёте сел у окна так, чтобы всё видеть внизу, и это было прекрасно. Люблю наблюдать полёт. Минут семь прорывались через три слоя облаков. Но они скоро исчезли, и под крылом появилась береговая полоса Балтийского моря. Из динамиков донеслось, что мы пролетаем вблизи Петрозаводска. В десять тридцать обещали пролёт над Архангельском, но я его не увидел. Неплохо покормили обедом и угостили сухим вином.

Первая посадка в Мурманске. Долго сидели в самолёте в ожидании автобуса. Вот он пришёл, все перешли в его салон и поехали к чему-то, напоминающему сарай. Вытянулись в очередь для прохождения паспортного контроля, после которого попали в тесную комнатку, где едва хватило сидячих мест для женщин. Остальным пришлось стоять. К счастью, скоро пригласили на посадку. Так я и не понял, для чего выходили из самолёта.

Следующая остановка конечная. До этого нам успели предложить кофе с пирожными. В море, как ни старался, никаких китов не видел, но летели-то мы высоко. Остроконечные горы архипелага появились неожиданно. Они уже покрыты снегом и необычайно красивы. Но любоваться пришлось не долго, так как вскоре начали снижаться. Пристегнули ремни, и самолёт вошёл в плотные облака. Когда за окном ничего не видно, то кажется, что самолёт кружит.

Потом показалось, что начали подниматься вверх, а на самом деле, наоборот, прорвались под облаками и понеслись над фьордом, по которому, быстро отставая от нас, плыл какой-то кораблик, а можно было подумать, что он просто там стоит без движения. Развернулись над снежными вершинами гор и, едва успев увидеть слева засевший в долине городок, понеслись навстречу посадочной полосе. Справа мелькнуло одноэтажное здание аэропорта, напоминающее обыкновенный ангар.

Тёплая одежда на нас при выходе из самолёта оказалась не лишней. Погода не московская. Горы в снегу. Это Шпицберген. Спустились по трапу прямо к открытым дверям в аэровокзал, если его можно так назвать. Я даже не заметил, были ли там норвежцы. Кругом наши.

Александр Васильевич,протянув руку, встретил меня словами: «А, с приездом. Информирован. Ну, извини» и побежал встречать других.

Александр Васильевич Ткаченко, мой начальник на тот момент, который и пригласил меня работать на архипелаге переводчиком при нём, человек весьма любопытный. Слово «любопытный» имеет два значения, но оба подходят к этому человеку, хотя в данном случае я имею в виду значение «достойный внимания», а не «проявляющий любопытство». Чуть крупнее меня ростом и всего лишь на три года старше он всегда выглядел солиднее меня. Понятно, что должность уполномоченного государственного треста в Норвегии сама по себе солидная на фоне шахтёрского коллектива, имеющего отношение только к добыче угля и далеко отстоящего от международных связей. Но солидность его несколько скрадывалась большой степенью неопределённости положения на руднике относительно других руководителей.

Система взаимоотношений уполномоченного и администрации рудников была довольно странной. С одной стороны, уполномоченный был вправе и обязан требовать от директоров обоих угледобывающих рудников выполнения целого ряда правил, связанных с особенностью расположения российских предприятий на архипелаге, находящимся под суверенитетом иностранного государства, то есть был как бы их вышестоящим лицом. А с другой стороны, в связи с тем, что зарплата уполномоченного была заметно ниже того, что получал директор рудника и ряд его подчинённых, то, идя навстречу незадачливому начальнику, директор рудника принимал уполномоченного к себе на рудник на какую-то незначительную должность, чтобы немного приплачивать ему, и тем самым ставя его от себя в некоторую зависимость.

Иной человек, правда, в такой ситуации воспринимал бы вторую должность в качестве взятки со стороны ниже стоящего и чувствовал бы себя более независимым, однако это сложный вопрос и находится в плоскости человеческих характеров, которые воспитываются с рождения. Характер Александра Васильевича не позволял ему быть резким по отношению к любому, кто способен повлиять на его собственную судьбу в ту или иную сторону. По этой причине он всегда очень осторожен в отношениях с людьми, долго продумывает все за и против, прежде чем принять для себя какое-то решение.

Эта осторожность и щепетильность в работе позволили ему, человеку с образованием горного инженера, уже второй раз оказаться на Шпицбергене в качестве представителя треста, занимающегося экономическими связями не только с Норвегией, но и со многими другими странами, проявляющими интерес к российскому дешёвому углю или жизни российских посёлков. Теперь ему было всё известно, он стал главным специалистом по норвежскому законодательству, относящемуся к архипелагу и пребыванию на нём иностранных компаний. Он был почти незаменим.

Одно плохо: иностранных языков Александр Васильевич в молодые годы не изучал, а теперь, когда нужно бы, сделать это оказалось довольно не просто.

Ну, выучишь десяток другой слов и выражений, но для свободной беседы это ох как недостаточно, так что приходится пользоваться услугами переводчика. Да вот беда, не с каждым сработаешься, не каждый захочет ехать в такую даль на такую маленькую зарплату. Я в этом смысле оказался находкой, поскольку, соглашаясь ехать, даже не спросил о зарплате — меня тянула романтика.

Народу в аэропорту было много. Я думал, что это все встречающие, но оказалось, что половина толпившихся готовилась улетать на материк самолётом, которым мы только что прибыли. То есть здесь в норвежском аэропорту происходила пересменка шахтёров. Ни для прибывших, ни для улетавших никакой таможни. Шпицберген зона безвизовая. Никого не интересуют твои паспорта, прописка, гражданство. Но пока ты в аэропорту.

Часть только что прилетевших из Москвы, главным образом женщины и дети, отправляются первым рейсом вертолётов, кто в Баренцбург, кто на Пирамиду. Я, в ожидании возвращения вертолётов, отдаю Александру Васильевичу две переданные ему из Москвы две сумки, а свои чемоданы и пару букетов цветов потихоньку перетаскиваю из помещения на улицу к выходу на аэродром.

На большой площадке почти по центру стоит столб с указателями, направленными в разные стороны. На стрелках написаны расстояния до различных столиц мира. Так я узнал, что до Москвы две тысячи триста километров, то есть вдвое больше чем до Северного полюса, а, например, до Гонолулу аж восемь тысяч девятьсот километров. Так а мне туда не надо пока.

Солнце светило, но тепло не казалось. Когда я выносил вещи к аэродрому, подул ветер, и пришлось надвинуть на лоб кепку, чтобы не сорвало. Горы в снегу великолепны. Но ни одного деревца. Непривычно. Мне кажется, что именно здесь снимали кинофильм «Авария». Хотя там, по-моему, имелся в виду не север. Однако когда наш самолёт с новыми пассажирами пошёл на взлёт по полосе вдоль горы, то мне почудилось, что вижу кадр из этого фильма, только без землетрясения и пожаров.

В помещении аэропорта один угол, очевидно, отведен для местных пассажиров. Там стоят и сидят люди в другой (не нашей) одежде, говорят на другом (не нашем) языке. Я к ним не подхожу, в контакт не вступаю. Задачи пока такой нет. Просто наблюдаю за ними со стороны. Интересно. Это, конечно, не Африка, не Индия и не Пакистан, где мне доводилось бывать. Совсем другой народ, совсем иначе держатся, иначе ведут себя. Там, на юге, всё оживлённо, громко кричат, похлопывают друг друга по плечам, жуют пан, бесконечно сплёвывая желтоватую слюну. Здесь тоже беседуют, но сдержанно, степеннее, цивилизованнее что ли. Хотя кто может сказать, какая цивилизация более цивилизованная?

Но вот прилетел вертолёт. Кто-то объявил, что это в Баренцбург. Все потянулись с вещами к маленькой лестничке. Мужчины помогали затаскивать багаж в салон и укладывать его в хвостовую часть вертолёта. Уселись как десантники на скамьи вдоль бортов. Над головами висят сумки со спасательными жилетами. Нас более двадцати. Некоторые даже почти стоят. Пропеллер долго жужжит, потом наш аппарат трогается с места, не спеша выруливает на взлётную полосу, и вот мы уже над океаном, точнее, фьорд архипелага. И хоть мы теперь не так высоко над водой, что даже видны барашки волн, однако ни китов, ни каких-то других крупных водоплавающих под собой не вижу. Птицы, те носятся маленькими чёрными точками, а морских животных не видно, к сожалению. Летим чуть пониже горных вершин, которые здесь довольно плоские, как оказалось. Кто-то в ответ на моё изумление по этому поводу сказал, что эти горы потому и называются столовые, что напоминают собой столы. Любопытно.

Минут через пятнадцать приземлились на небольшой площадке. Небольшая она в сравнении с аэродромом, а так вообще-то тоже приличная и тоже со взлётной полосой, только значительно короче, чем в Лонгиербюене.

Здесь же два больших ангара и несколько деревянных зданий, на одном из которых круглая стеклянная диспетчерская смотровая башня.

Подъехала жёлтого цвета машина типа грузового седана. Это Слава, шофёр Александра Васильевича приехал встретить меня. Загружаемся и уезжаем. Остальные садятся в автобус.

На земле лежит снег. Слава — пожилой азербайджанец с густыми свисающими усами — весьма разговорчив и всё мне старается объяснить, рассказывая попутно, что снег только вчера выпал. Подъезжаем к четырёхэтажному кирпичному зданию гостиницы. Заношу вещи в однокомнатный номер на третьем этаже. Из окна прекрасный вид на залив, за которым берег с заснеженными пиками невысоких, но всё же гор. Перед комнатой небольшая прихожая с вешалкой для одежды и туалет с умывальником и душем. Жить можно.

Александр Васильевич со своей женой живут рядом в двухкомнатном номере. Тамила Бекировна встречает меня. Я дарю ей московские цветы. Но она торопится на работу, попутно рассказывает, где находится столовая, куда я и направляюсь, поскольку голод уже дал о себе знать.

Пищевой центр, называемый столовой, — это большое двухэтажное здание почти квадратной формы с конусообразной крышей, крытой железными листами. У входа на первом этаже простенькая раздевалка с двумя рядами деревянных вешалок, снабжённых по обе стороны латунными крючками. Жена моего нового шефа рекомендовала своё кожаное пальто здесь не вешать, а взять его наверх в обеденный зал, где у лестничного выхода стоит шкаф с отделениями для сумочек, и там поместить свою верхнюю одежду, дабы, принимая пищу, можно было бы присматривать за нею, чтобы не исчезла случайно.

Вспомнился разговор с моим куратором в конторе треста перед отъездом. На мой вопрос, в чём лучше ехать на север, и подойдёт ли кожаное пальто, Сергей Сергеевич, склонив голову и пряча ухмылку, ответил:

— Ну почему же, можно и так одеться. По крайней мере, теперь там будут двое в таком пальто: ты и консул.

Запихнув пальто и кожаный картуз в одну из ячеек, прохожу к окнам раздачи. Справа стопка подносов и железный ящичек с ложками и вилками. В первом окне дают вторые блюда. Выбора, правда, нет. Сегодня было пюре с котлетой. Желающие добавляют сами половником подливку из кастрюли и накладывают на тарелку горчицу. По железным перильцам передвигаю поднос ко второму окну. Первых блюд больше — два. Можно выбрать борщ или суп молочный. Я остановился на борще. Затем, взяв из следующего окна пару стаканов, глядя, как это делают другие, я подошёл к стене с краниками, один из которых предлагал кофе, другой молоко, третий компот. Чуть дальше стоял бачок с хлебным квасом. Замечательно. Налил квасу, чтоб сразу утолить жажду, и кофе, чем запить обед.

Но дальше расположился целый стеллаж с закусками, просто поразивший меня разнообразием. Я даже растерялся, не зная, что брать. Хотелось всего попробовать, да ведь не съешь сразу столько. Взял отдельную тарелку и положил два кусочка жирной селёдки, солёную капустку, красные солёные помидорчики, солёный огурчик, а тут ещё всё то же самое в свежем виде, салаты, винегрет, лук, свекла, отварная картошка. Словом, насчитал семнадцать разных закусок. Нет, тут с голода не умрёшь. Ведь всё бесплатно и выбирай, что любишь.

После обеда возвращаюсь к себе в номер, который, как я понимаю, станет моей квартирой, распаковываю чемоданы, раскладываю вещи по полочкам шкафа, любуюсь замечательным видом из окна. Устанавливаю свой маленький цветной телевизор, но не включая его, лёг на кровать, и слегка задремал. Раздаётся звонок в дверь. Появляется Александр Васильевич и приглашает к себе на ужин. Это рядом, но я надеваю костюм. Хозяева тоже оказались почти при параде. Взял привезенную с собой водку, Тамила Бекировна успела приготовить закуски, и мы чудесно посидели втроём.

Я прочитал им свою статью о Николае Островском, которая успела выйти в газете «Ленинское знамя» буквально за день до моего отъезда, то бишь семнадцатого. Это был повод, чтобы поговорить о событиях в стране и нашем отношении к ним. О будущей работе почти не говорили, только Тамила Бекировна с оттенком зависти сообщила, что мне часто придётся принимать делегации и питаться с ними на приёмах, где будут подавать всякие вкусности. Ну, насколько я понимаю, не это будет основным моим занятием.

19 сентября

Сегодня встал по звонку будильника. Спалось не очень хорошо, но спалось. Утром просыпался несколько раз, смотрел, не проспал ли, не испортился ли будильник, хотя наша первая встреча намечена была на десять утра, но лёгто вчера поздно. Долго сидел над записями, да и привычка у меня ложиться поздно.

Но утро началось с того, что в квартире не оказалось света. Пришлось бриться не электрической бритвой, а французским одноразовым лезвием, которые захватил на такой случай и очень кстати, как оказалось. Успел в столовую на завтрак (он до девяти утра), а потом в управление треста на собрание.

Зал быстро наполнился прибывшими вчера полярниками. Первые три ряда стульев заняли руководители подразделений рудника. За столом директор и консул.

Директор довольно молод. Худым его не назовёшь, но подтянут, выглядит строгим, говорит громко уверенно. Обратил особое внимание собравшихся на то, что демократия, развернувшаяся сейчас в стране и превратившаяся в анархию, сюда в такой степени не распространяется. Памятник Ленину, как стоял здесь, так и будет стоять, пока Соколов здесь директор.

Это его заявление понравилось не только мне, но и, как я заметил, многим в зале. Так что следующие слова уже воспринимались в русле этой мысли о сохранении социалистических порядков. А говорил Соколов о том, что дисциплина здесь жёсткая, за любое серьёзное нарушение сразу отправляют назад на материк, ибо воспитывать здесь нет возможностей.

Соколов Александр Леонидович. С его именем многое связано в Баренцбурге. Шутка ли, десять лет руководил рудником. Сменил он директора, при чьём руководстве на шахте произошла большая авария, то есть взрыв, от которого погибло пять человек. То было время, когда за гибель на производстве даже одного человека нёс ответственность руководитель предприятия. За период десятилетней работы Соколова на руднике погиб не один десяток человек по разным причинам, но директор оставался работать. Времена изменились.

В 1991 году Ельцин запретил коммунистическую партию на предприятиях. Это существенно меняло расстановку сил. Если в прежние годы рабочему человеку не нравилось отношение к нему со стороны руководства, то он мог пойти пожаловаться в партийную организацию. Ну, где она помогала работнику, где нет — вопрос другой. Люди оставались людьми, хоть и коммунисты, и не всегда даже секретарь партийной организации готов был выступить против начальника и защитить простого человека. Однако такая возможность всегда была, и всякий руководитель действовал обычно с оглядкой, понимая, что как никак, а партийная организация — сила и может в случае чего выступить противником.

Как только на руднике перестала функционировать партийная организация, Соколов, будучи сам в прошлом коммунистом, понял, что власти над ним поубавилось, что здесь в самом далёком далеке от материка, куда никакая контрольная комиссия, никакие журналисты попасть фактически не могут, ему становиться жить легче. Такой же была обстановка во всей стране, но здесь ещё лучше. Так что очень в скором времени он стал на руднике единоличным начальником, без участия которого не мог решиться ни один вопрос.

Директор, просматривая списки новых работников, зачитывал отдельные фамилии, предлагая названным людям подняться. Поднял и меня. Наверное, всем было интересно посмотреть на нового переводчика. Как ни как, а я один на весь рудник.

Представил директор и других начальников отделов. Несколько слов о взаимоотношениях с иностранцами и поведении в особых условиях полузаграницы сказал консул, пояснив, что территория, на которой мы добываем уголь, является советской, но она и ограничена рамками наших посёлков.

После общей беседы начался обход кабинетов, заполнение бланков, медицинский осмотр в больнице. На всё ушёл целый день. Вечером хотел посмотреть телевизор. Включил, но экран почему-то не засветился. Снял заднюю крышку и обнаружил отошедший от контакта проводок. Подсоединил его и о, чудо! — телевизор заработал нормально.

После ужина зашёл в клуб, посмотрел на бассейн. Он оказался гораздо лучше, чем я предполагал. Во-первых, он красиво оформлен. На одной стене керамикой выложены бегущие олени. На другой так же в цвете изображены дельфины, а над ними нечто вроде зимнего сада из живых растений. Тоже хорошо. Над головой высоко деревянный потолок скошенный, как у чердака, но под ним в стене узкие окна, через которые днём проникает солнце. Сейчас хоть и вечер, но ещё светло. Во-вторых, бассейн достаточно велик, двадцать пять метров в длину, так что есть, где поплавать в своё удовольствие. В-третьих, вода в нём морская, и для меня, как для человека, влюблённого в море и к нему привыкшему с детства, это прекрасно.

Купаться не стал, да и не мог, раз не взял с собой ни купальных принадлежностей, ни медицинской справки. А тут строго. В большой прихожей все снимают обувь, надевают принесенные с собой тапочки. На столе, за которым сидит медицинская сестра в белом халате стоит ящик с карточками. Каждый, кто идёт в клуб, находит свою карточку и перекладывает в специальное отделение. Я успел увидеть, как кто-то позвонил по телефону, и дежурная медсестра просмотрела картотеку и сказала в трубку, что тот, о ком спрашивают, ещё не приходил, так как карточка его на месте. Тут, стало быть, все на контроле. Ну, может, так и надо в этих условиях.

Прошёлся по посёлку до фермы и повернул обратно. По пути сорвал травинки и два белых цветочка. Пошлю в письме. Сентиментальность, конечно. Сейчас приму душ и спать.

20 сентября

Встал в семь тридцать утра, побрился нормально электрической бритвой, позавтракал в столовой и к девяти прибыл в управление на занятие по технике безопасности. Там же выступил со своими советами и главный врач больницы. Не все, по его словам, хорошо переносят перемену климата, а по тому надо внимательно следить за своим состоянием, не ходить первые дни в бассейн, не перегружаться и так далее. Ну, это не для меня. Я чувствую себя всегда нормально при переездах. Правда, на севере я впервые, но, мне кажется, что я сразу акклиматизировался и никаких перемен в организме не чувствую.

Прослушав беседы начальника кадров Джурука, пошли на склад получать спецодежду. Шахтёры много чего получали для их работы под землёй. А мне и женщинам, которые будут работать на поверхности только, полагается полушубки, шапки, рукавицы. Но для большинства пришедших за этими зимними одёжками не оказалось полушубков нужных размеров. Предложили подождать прихода корабля с товарами. Одна женщина, услышав такой совет, возмутилась, говоря, что ей не во что одеться, а уже холодно. В ответ ей отпарировали:

— А вы, что, не знали, куда едете? Не в Африку же!

Женщина, чуть не плача заявила, что в Москве ей рекомендовали не брать с собой тёплое пальто, так как тут всё дадут, и тут же услыхала безаппеляционное:

— Ну, это ваши проблемы. Найдёте у кого-нибудь временно, что поносить, а нет — берите большего размера, если не хотите ждать.

Да, здесь не очень церемонятся. Приехал, так терпи.

Кадровик Джурук повёл нас в местный музей и библиотеку. Книг, как мне сказали, в библиотеке около тридцати тысяч. Неплохо. Хотел сразу взять книги о Шпицбергене и словари норвежского языка, но домой ничего не дали, так как заведующая библиотекой будет на работе второго октября, а пока предложили знакомиться с книгами в читальном зале.

Музей из одной комнаты, но посмотреть есть что.

Между прочим, вчера в посёлок приезжала министр здравоохранения Норвегии, посещала нашу больницу, но меня на переговоры не взяли, поскольку я ещё не завершил процедуру приёма на работу.

Сегодня, в отличие от вчерашней тихой погоды, дул ветер не тёплый, но сносный. А меня всё тянет подняться на вершину горы, у которой примостился наш посёлок. Хоть она и не высокая, но интересно всё же на неё забраться. Да пока некогда.

Зашёл к коменданту гостиницы и по моей просьбе он дал мне ведро для мусора, веник, туалетную бумагу, стиральный порошок, мыло, чайник, чашки, настольную лампу, тремпеля для шкафа и радио.

Потом собрались у меня в комнате с Тамилой Бекировной и Александром Васильевичем, выпили коньячок, закусывая лимончиком, помидорами и запивая томатным соком.

Принял душ и в сон.

23 сентября

Прошедшие дни были так заполнены, что не до записей. 21-е выпало на субботу. Утром встал аж в шесть тридцать с тем, чтобы успеть умыться, побриться, позавтракать и в восемь пятнадцать сесть в автобус. Всех вновь прибывших направили на «трудовую повинность» — перебирать картошку. Так здесь принято. Картошка, которую привозят кораблями, далеко не лучшего качества. Полно гнилой, совершенно непригодной для пищи. Вот её и надо отделить от хорошей. Работа очень трудоёмкая и мало приятная. Потому и направляют на неё тех, кто ещё не успел приступить к своим контрактным обязательствам.

Работал я в паре с милой разговорчивой Галиной, женой радиста. Узнал от неё, что муж её получает зарплату ещё меньше моей. Его ставка 180 рублей, а моя 200. Но меня такой факт не обрадовал. Я бы предпочёл, чтобы и он, и я получали гораздо больше, то есть столько, чтобы хватало спокойно на жизнь. У меня вообще такое мнение, что в принципе все на земле должны жить одинаково хорошо, а это значит, что каждый должен трудиться в меру своих сил, а получать в меру потребностей. Нужно не жить, чтобы получать деньги, а получать деньги, чтобы жить. Это моя принципиальная позиция, с которой многие спорят только потому, что не верят в реальность осуществления такого принципа. А я уверен, что время для такого принципа в мире наступит, хоть и не скоро.

К двум часам дня перебрали с Галиной двадцать четыре ящика картошки и пошли на обед. Погода нас баловала. В небе солнце и почти нет облаков. Снег в горах, наверное, начал таять. Впрочем, ветерок небольшой дует себе потихоньку.

После обеда наладил удочки, приготовил одну ставку, то есть навязал на леску десять крючков, и пошёл в порт на рыбалку. Тут ветер ощущался больше и казался попрохладнее, чем наверху, но, как говорится, охота пуще неволи. Свинцового грузила у меня не было, пришлось взять самую тяжёлую блесну. Попробовал забросить у самого причала. Глубина оказалась маленькая, метров десять, а то и меньше. Но, к своему удивлению, почувствовал, что кто-то попался и трепыхается в глубине. Заработал катушкой и вытащил бычка, зацепившегося за предпоследний крючок. Ещё несколько забросов оказались холостыми. Между тем ветер стал уж очень назойливым и холодным. Пришлось сворачивать удочки. Тут и время ужина подошло.

Поел и решил заглянуть в кафе, где, как мне говорили, хорошее мороженое. Зашёл, а там музыка гремит, пары танцуют. У двери парень в тёмном костюме. Спрашиваю, что здесь такое, он отвечает — свадьба. Я очень удивился, а парень пригласил войти и сесть за стол. Я говорю, что не удобно, ведь я здесь новый человек, и меня никто не приглашал. А он говорит:

— Так я приглашаю. Это моя свадьба. Откажетесь зайти, обижусь.

Я, конечно, согласился и с удовольствием, но неловко было без подарка. Тогда я снял со своих рукавов рубашки агатовые запонки, купленные мною в Индии, и подарил жениху. Невеста красовалась в цветастом платье. Свадебного не было. Да у них у обоих это уже второй брак — какие уж тут традиции? Он работает проходчиком, а она на подъёмнике при выходе из шахты. Там и познакомились.

В десять вечера кафе закрылось, все стали расходиться, а меня мои новые друзья потащили к себе домой в маленькую однокомнатную квартиру почти такую же, как у меня в гостинице. Народу набилось много, с трудом уселись, кто как мог, вокруг стола, но не зря же говорят: в тесноте, да не в обиде. Стол мгновенно заставили бутылками и тарелками с закуской. Я то, что хотел, выпил в кафе, а теперь согласился только на бокал шампанского.

Странно было бы, если бы не запели хором. Я присоединился и удивил всех не столько голосом, сколько тем, что знал украинские песни. За столом сидели в основном украинцы, а я москвич. Но я объяснил, что жил в Крыму, где и полюбил украинские песни.

Во время перекура на лестничной площадке, куда я тоже вышел, чтобы незаметно уйти, молодой шахтёр пристал ко мне с разговором «по душам». Его интересовало, буду ли я подводить иностранных туристов к жителям Баренцбурга, торгующим сувенирами, и стану ли за это брать деньги, как это делал мой предшественник. Постарался успокоить его, заявив, что уважаю шахтёров и не ограблю их ни на одну копейку. Шахтёр пожал мне руку в знак признательности, а я воспользовался моментом и попрощался, что утром мне на работу.

Так оно и было. 22 ноября опять пошёл на переборку картошки. Наша «повинность» распространялась на три дня. Я несколько припоздал, потому к своей вчерашней напарнице Галине не попал. Дали мне другую, посерьёзней и менее разговорчивую. Работали так, что даже имени её не узнал. Сортировка гнилых и хороших картофелин показалась в этот день более утомительной. К тому же почувствовал, что слегка простыл на вчерашнем ветру, когда поймал своего единственного бычка. Разобрав двадцать два мешка картофеля, пошли на обед, после которого пришёл к себе и завалился спать. Через два часа проснулся, сходил на переговорный пункт, быстро связался с Москвой, поговорил с домом и отправился в сауну, которая к счастью в том же спорткомплексе, где и бассейн. Прогрелся и понырял в морской водичке в своё удовольствие.

Возвращаться следовало поскорей, поскольку в этот вечер мы отмечали день рождения моего шефа Александра Васильевича. Опять писать некогда.

А утром 23 ноября был, наконец, мой первый рабочий день на рабочем месте. От третьего дня картофельной повинности меня освободило руководство, так как уже требовалась моя помощь по моей специальности.

Наша группа, занимающаяся связями с иностранцами, находится на первом этаже гостиницы, что очень удобно. Мне можно не ходить на завтрак, если не хочется есть, но зато хочется ещё поспать, и за одну минуту спуститься на рабочее место. Чудно. В одном из трёх кабинетов, в самом конце коридора, работает заместитель генерального директора Землин Николай Иванович. Невысокого роста человек приятной наружности, седоватый, почти пенсионер, улыбающийся, гордящийся тем, что предки его казаки. В его приёмной сидит высокая симпатичная секретарь-машинистка Тамара Павловна.

Мне выделена комната напротив. Из мебели только три пустых стола и встроенный шкаф. Окно смотрит на глухую стену, подпирающую основание горы, на которую мне пока не довелось забраться. Шеф Александр Васильевич сидит в кабинете в начале коридора. У нас с ним установлена связь голосовая. Он подходит к двери своего кабинета и кричит:

— Евгений Николаевич, зайдите на минутку.

Я вскакиваю и бегу к нему. Там установлены телефоны: международный и внутренний, факс, висят карты архипелага, в шкафу горы папок, на подоконнике окна, смотрящего на фьорд, стоят вазоны с цветами. Два стола составлены буквой «Т», как и положено у начальника, к которому приходят на заседание подчинённые.

Александр Васильевич зовёт меня, когда кто-то звонит по международной связи и говорит на иностранном языке. Сегодня мне пришлось разговаривать с норвежцем из Лонгиербюена и сообщать, что для них на Пирамиде подготовлены шлакоблоки и они готовы к отправке. Звонил в Бельгию, чтобы узнать, почему в Москву не прибыл представитель компании, желающей купить у нас уголь, и почему они не прислали факс. Отвечал на чьи-то звонки. Между телефонными переговорами знакомился с кипой папок по туризму, которые положил мне на стол любезный Александр Васильевич.

На столах у меня две пишущие машинки: одна для документов на русском языке, другая для иностранных текстов. Хорошо, что я много лет как научился печатать, поэтому сразу же начал печатать себе список телефонов зарубежных клиентов. Ну, короче говоря, без дела сидеть не приходилось.

После работы пошёл в бассейн. Вода прекрасная 28 градусов тепла, почти как в Индийском океане. Только там и снаружи жарко, а здесь температура воздуха относительно прохладная, поэтому сидеть в воде приятней. Я долго лежал на спине, расслабившись, потом пытался измерить длину бассейна количеством гребков стилем «брасс». Получалось у меня то тридцать восемь, то сорок шесть. Наверное, по разному гребу. Там же на втором этаже спорткомплекса у бильярдной стоит телевизор. Посмотрел программу «Время». Увиденное наводило на размышления. Здесь в советских посёлках Шпицбергена, то есть в кусочке советской земли, всё спокойно и размерено, как прежде. Шахтёры добывают уголь, куда-то мы его продаём, по вечерам пьём, празднуем свадьбы, купаемся в бассейне, не думая о том, кто из нас украинец, русский или с Кавказа. Как и раньше, национальность для добычи угля и прочих наших здесь дел не имеет никакого значения. А между тем на материке в стране нашей идёт настоящий развал, о котором я только что смотрел новости: в Киргизии снесли памятник Ленину и запретили компартию, а другой митинг там же заставил Асланова сдать свои полномочия, и компартия снова у власти. В Москве с заявлением против них выступили депутаты парламента. В Азербайджане Ельцин и Назырбаев ведут переговоры за закрытыми дверями по проблемам Карабаха. Армения приняла решение о независимости. Украина начала создавать свою армию. В Молдавии идёт война за Приднестровье. В Грузии борются с Гамсахурдией.

Но и сюда, очевидно, скоро дойдут эти проклятые изменения. Переводчик консульства Платон Обухов сказал, что общество дружбы «СССР — Норвегия» переименовано в «Россия — Норвегия», и из Осло наше посольство просит сообщить мнение наших специалистов на Шпицбергене по этому вопросу. Проблема в том, что в наших посёлках здесь работает много украинцев. Согласятся ли они с таким изменением? А что скажут представители других республик, которые тоже у нас работают?

Здесь я вынужден сделать некоторое пояснение по поводу упомянутой мною личности Платона Обухова. Кто-то из читателей может сразу спросить, а не тот ли это Обухов, который…? И я скажу, что да, именно тот Платон Обухов, о котором не раз говорилось во многих средствах массовой информации, сообщавших об аресте советского дипломата, работавшего несколько лет на английскую разведку. Да Платона, сына бывшего в то время заместителя министра иностранных дел СССР, арестовали по возвращении из командировки в Великобританию, долго велось следствие, а некоторыми людьми многое делалось для того, чтобы признать Платона психически нездоровым человеком. Всё это произошло через несколько лет после описываемых мною в дневнике событий.

Тогда, разумеется, мы не могли себе и представить, чем закончится карьера этого молодого, жизнерадостного, необыкновенно общительного и очень активного в работе человека. Только директор рудника, узнав из телепередач об аресте Платона и причинах заведенного на него уголовного дела, сказал чуть ли не с гордостью, что начинал свою шпионскую деятельность Платон Обухов в Баренцбурге, чему он, Соколов, лично был свидетель, так как однажды Платон привёл к нему в кабинет английских журналистов, как он сказал, но безо всякой предварительной договорённости, почему Соколов даже не стал с ними разговаривать. Это, конечно, лишь предположение.

Погода сегодня безветренная. Вчера и сегодня лечу внезапную простуду полосканием горла фурацилином. Помогает. Можно спокойно спать.

24 сентября

Сегодня второй день работы, так сказать, по профилю. Когда пошёл завтракать, то, как и вчера утром, дорога была покрыта инеем, идти было скользко, но весь день был солнечный и без ветра.

После завтрака сразу приступил к работе. Допечатал список владельцев иностранных фирм с их телефонами и факсами. Александр Васильевич вскоре улетел с Платоном на озеро Конгресс и оттуда в Лонгиербюен. Мне пришлось сидеть в его кабинете, отвечая на телефонные звонки. Сообщил факсом в Лонгиербюен о том, что баржа со шлакоблоками прибудет к ним завтра в полдень. Тут же позвонили из Лонгиербюена с просьбой прислать шлакоблоки не завтра, а послезавтра. Пришёл факс для Платона. Почему сюда, а не в консульство, где он работает? Ну, это их дела.

Вот и все переговоры. Остальное время знакомился с делами по туризму. Надо готовить текст экскурсии на английском языке. В любое время могут появиться туристы, хотя сезон закончился, или делегации.

Заходил поболтать о событиях в стране Землин. Выяснилось, что у нас с Николаем Ивановичем взгляды на политические изменения в основном совпадают. Но он долго спорил со мной, доказывая, что лидеры народу вообще не нужны, так как, по его мнению, если есть лидер, значит, автоматически есть и рабы, подчиняющиеся этому лидеру. Но потом он сам же попался, сказав, что нужна когорта людей, которую избирает народ. Я тут же заметил, что под когортой он имеет в виду группу лидеров. С этим он вынужден был согласиться.

На обед пошёл с Тамарой Павловной. Тут мы с нею и познакомились по дороге. Приятная женщина. Работала долгое время в министерстве секретарём, потому ей легко работать здесь, зная кому куда звонить и как разговаривать. Она приехала с мужем и сыном.

После работы поднялся, наконец, на гору возле нашего дома. Для этого нужно было сначала подняться по деревянной лестничке на короба, прячущие в себе трубы теплотрассы, пройти по ним до лестницы, лежащей прямо на земле и подниматься, держась за шаткие перила. Но это первая ступень подъёма.

Дальше идёт ровная поверхность холма, упирающаяся в следующий холм с более крутой лестницей. Туда я пока не стал подниматься, так как неожиданно подул неприятный встречный ветер. Как-то странно было ощущать ветер с горы, которая, казалось бы, должна защищать от него.

Прошёлся по тундровой поверхности холма. Какая чудесная мшистая почва, упругая, мягкая. Если внимательно смотреть под ноги на зелёный мох, то кое-где замечаешь грибы типа наших мышат, но очень маленькие, буквально с ноготь размером. Если взять спичечный коробок, то можно насобирать в него с десяток, а то и больше.

Отсюда вид на фьорд и противоположный берег, вершины гор которого покрыты снегом, изумительный. Слева видны языки двух ледников, спускающиеся к самой воде. Солнце прячется справа за другими горами, тоже заснеженными. Там тоже ледники, но они дальше от меня, чем эти. Верхние облака залиты розовым светом лучей заходящего солнца, а на нижний ряд облаков этот свет не попадает, но они проплывают на фоне освещённых розовых и как бы очерчены их краской. Картина получается тем более сказочной, что розовые и серые облака контрастируют с белыми верхушками гор, и всё это как бы заключено в чёрную рамку помрачневшей без солнца морской глади.

Но стало темнеть, пора было спускаться. Кстати, нас предупреждали не ходить за пределы посёлка, так как белый медведь здесь хозяин на архипелаге и может появиться в любом месте в любое время. Я, конечно, в постоянно осматриваюсь по сторонам, пытаясь заметить хоть какое-то движение вдали. Но вокруг меня всё ровно и спокойно.

Пошёл на ужин и на обратном пути заглянул в буфет. Там случайно узнал, что по выданным нам карточкам с отрезными талончиками на разные продукты я мог получить арбуз, но уже опоздал. Этот талончик продавщица тут же отрезала, сказав, что могу сегодня получить только томатный сок. Это целый трёхлитровый бутыль. Взял, чтоб хоть это не потерять. Тут же выяснилось, что другая имевшаяся у меня карточка выдана для получения промышленных товаров, то есть шампуня, мыла, зубной пасты, а я даже не знал о существовании такого магазина. Ну, постепенно просвещаюсь. Странно, почему не объяснили всё, когда выдавали карточки. Или я прослушал.

Погулял немного, постоял на смотровой площадке над фьордом и пошёл спать.

25 сентября

Нынешнее утро встретило без инея на дороге. Правда, дул ветер. Зато днём и вечером было тихо. Но если вчера вечером я наблюдал звёзды в небе, они здесь очень яркие и кажутся совсем близкими, то сегодня такой картины мы были лишены, так как всё небо было в облаках.

Весь день у меня была настоящая работа переводчика. Сначала Александр Васильевич дал просмотреть семь выпусков двухнедельного бюллетеня краткой норвежской информации на английском языке. Материал показался мне очень интересным. Перевёл заголовки статей и дал краткий обзор из содержания. После обеда звонил в контору губернатора архипелага, попросил их телефонную службу проверить линию нашего посёлка Пирамиды, с которым мы не имеем телефонную связь уже несколько дней. Хорошо, что есть ещё радиосвязь. Телефонные линии между посёлками в ведении норвежцев.

Дважды звонил в Лонгиербюен угольной компании Стуре Ношке по поводу приёма завтра баржи со шлакоблоками, которые они у нас покупают и три дня отодвигают срок отправки со дня на день. Я не очень церемонно заявил, что судно не может стоять всё время нагруженным, поскольку для него есть и другие дела, и тогда Пер Гельвольд сообщил, что кран для разгрузки найден и они готовы принять и разгрузить баржу завтра.

Тем временем шеф написал письмо в норвежский магазин Лонгиербюена (по-норвежски называется «бутикен») с просьбой организовать у нас в посёлке распродажу ста видео магнитофонов, кассет, фотоаппаратов, кое-какой одежды и других товаров. Я всё перевёл, отпечатал и отправили факсом. Скоро получили по факсу ответ, в котором говорилось, что им понравилась наша просьба, но, хоть о такой распродаже договаривались раньше, однако такого количества товара у них в настоящее время нет. Его можно заказать после получения предварительной оплаты. Такой вот юмор. Как они договаривались раньше?

Рабочий день закончился. Зашёл домой и долго любовался из окна закатом — солнце опускалось, словно в седло, между двумя горами. Картина поразительная: среди белых горных вершин расплывающееся пламя костра.

Вспомнил о фотоаппарате, схватил его и побежал туда, куда поднимался вчера.

Выше подниматься не стал, а то солнце успело бы спрятаться за горы.

Сфотографировал фьорд, белые вершины и розовое полыхание под серыми облаками. Красота! Хотя бы ради того, чтобы увидеть такое чудо стоило сюда ехать.

Спустился вниз, занёс домой аппарат и пошёл в дом культуры в кино на семь часов. Пускают по билетам за 35 копеек. Деньги здесь действительно специфические с надписью «Трест «Арктикуголь». Но стоимость их приравнена к обычному рублю. У кассирши нет сдач, поэтому она продаёт сразу по три билета за рубль пять копеек. Дата на билетах не указана, так что два билета остаются на любые следующие сеансы. В этот раз показывали плохонький детектив Одесской киностудии.

Из кино сразу на ужин. Поел блинчики с мясом, молочный суп с гречкой и чай с хлебом и маслом. Наевшись, сбегал домой, переоделся в спортивную форму, взял с собой тапочки, полотенце и в бассейн. Поплавал по тридцать пять гребков из конца в конец моей плавательной дорожки, затем долго лежал на спине, пока не прозвучало предупреждение о том, что спорткомплекс закрывается. Вылез из воды последним.

Световое табло над четырёхэтажным жилым зданием показывает два градуса мороза. Но холодно не кажется. Завтра едем в Лонгиербюен. Отлично!

26 сентября

В половине девятого намечено было выходить на буксире «Гуреев» в Лонгиербюен. Но его почему-то срочно отправили на противоположный, западный, берег. Мы с Александром Васильевичем вернулись в свою контору и начали звонить в Осло, в Бельгию и ещё куда-то, чтобы сообщить заместитель генерального директора треста «Арктикуголь» Шатиров прибывает на архипелаг второго октября и все заинтересованные могут здесь с ним встретиться. Нужных людей по телефонам не застали, а в одиннадцать утра всё же отправились на буксире в Норвегию, точнее, в норвежский посёлок на нашем общем архипелаге. По Парижскому договору 1920 года архипелаг находится под суверенитетом Норвегии, но экономические права у всех стран-участниц договора равные.

В поездку захватил, естественно, фотоаппарат и полагал, что буду всю дорогу фотографировать, но не тут-то было. После нескольких видовых кадров с открытой палубы, понял, что ветер и волны, разбивающиеся о нос буксира и тучей брызг летящие на меня, долго не выдержу. Продрогнув, поспешил спрятаться внутрь и забрался по крутому трапу в рубку капитана. Стал рядом, слушая рассказы бывалого моряка.

После того, как мы обогнули мыс Хеер и отправились прямиком по Исфьорду, ветер стих и заливать палубу перестало. Я снова вышел на воздух с фотоаппаратом. Вдруг на палубу стали выскакивать люди. Вышел и Александр Васильевич. Увидев меня с камерой в руках, все стали показывать вперёд, говоря, что сейчас на траверзе должна появиться касатка. И точно. Из зеленоватой поверхности воды вынырнул чёрный плавник. Разрезая волны, он удалялся, так и не показывая спину акулы. Но длилось это всего несколько секунд. Не успел я нажать на спусковую кнопку, как эта рыбина, так и не появившись сама, спрятала свой остроконечный плавник в глубину. Кто-то из знающих сокрушённо сказал:

— Ну, всё. Теперь уйдёт и не появится.

Так и случилось. Касатка в мой кадр не попала.

Весь путь занял у нас три часа. За пол часа до причаливания мы прошли мимо Медвежьей долины, обогнули ту самую взлётно-посадочную полосу аэропорта, на которую приземлились чуть больше недели назад (а кажется так давно это было!) и вошли в Адвент Бей, что в переводе означает «Залив приключений». Интересно, какими они у меня здесь будут.

Причал Лонгиербюена — это не очень большая деревянная площадка на толстых сваях. Чуть слева от неё начинаются небольшие магазинчики, о чём свидетельствуют вывески, приглашающие покупать местные изделия из кожи нерпы, песцовые шкурки и много чего другого полезного и бесполезного на память о норвежском Шпицбергене, который сами норвежцы называют Свальбард. Сам посёлок засел в долине меж гор, протянувшись глубоко в сторону от залива почти до заметного издали ледника. Отличие от нашего посёлка сразу бросается в глаза: все дома деревянные, почти все двухэтажные, рассчитанные на четыре квартиры. Они выстроились рядами, тесно прижимаясь друг к другу. Мне кажется, если загорится один дом, то сгорит весь ряд. Ближе к леднику есть дома покрупнее для большего числа жителей. Строительство посёлка шло оттуда, хотя первый дом, наверное, был построен на берегу.

Выйдя на причал, пассажиры нашего буксира, а их человек десять, нагруженные тяжёлыми сумками с сувенирами советского происхождения, нагруженныеся пешком к центру посёлка, который располагается довольно далеко в глубине долины. Кто-то идёт быстрее, кто-то медленнее, и вскоре все вытягиваются вдоль дороги в длинную цепочку коробейников с поклажами. Конечная их цель бутикен, где они устроятся по соседству продавать свои ценности, многие из которых сделаны своими руками.

Только мы с Александром Васильевичем идём почти налегке. Он захватил с собой лишь пару буханок нашего хлеба да несколько шоколадок в подарок своим друзьям. То и другое норвежцам очень нравится. Идём довольно долго, потом сворачиваем на небольшую улочку и входим в длинное деревянное строение на сваях. Здесь располагается промышленное сердце норвежского посёлка — офис угольной компании «Стуре Ношке». С нею я уже начал сотрудничество по телефону. Теперь вот пришёл знакомиться.

Александр Васильевич дарит шоколадку секретарше,находим Пера Гельвольда и узнаём у него, что наша баржа со шлакоблоками не только прибыла благополучно с Пирамиды, но уже и разгружена. Одно дело завершили. Заглянули ещё в пару кабинетов, но того, кого хотели видеть, там не оказалось. Пошли в госпиталь, но главного врача не застали.

Любопытно, что всюду, куда мы приходили, приходилось разуваться у входа и дальше ходить в носках. Однако полы нехолодные, видимо, с подогревом. Некоторые посетители приходят со своими тапочками. Прямо, как в индусских храмах.

Зашли в магазин, занимающийся торговлей снегоходами, или, как их тут называют, скутерами. Продаются в нём и сопутствующие товары: тёплая одежда, очки, маски на лица от холода, ружья, пистолеты, ракетницы, чтобы пугать медведей и так далее. Её владелец мистер Паулсен занимается в то же время и рекламой минеральной воды, о чём мы и собираемся вести с ним переговоры, когда приедет Шатиров.

Пока Александр Васильевич выбирал, что ему здесь купить, я разговариваю с молодой симпатичной продавщицей. Мне понравились красивые добротные меховые сапоги. Стоят они свыше трёхсот крон, то есть около сорока семи долларов. Хорошо бы купить, но денег с собой нет. Интересуюсь у девушки, довольна ли она своей работой. Довольна. Спрашиваю, какая у неё зарплата, она замялась и не ответила, но согласилась, что её устраивает, иначе бы не работала здесь. Любит путешествовать, побывала в Греции, Турции, Югославии, Франции.

Наш разговор прерывает Александр Васильевич. Идём с ним к тому месту, где продают свои товары наши ченчёвщики, как мы называем своих коробейников. Они разложили на земле перед собой стандартный сувенирный набор нашего времени: матрёшки, балалайки, самовары, значки, солдатские и офицерские формы, погоны, ножи, сделанные в мастерской Баренцбурга, как и шпаги и клинки, шапки с кокардами, ордена и медали. Покупателей я видел мало. Да и жителей в посёлке около тысячи человек, раза в полтора меньше, чем в российских посёлках. А океанского круизного судна с большим числом туристов, на которых все и рассчитывают, сегодня не было.

Находившись таким образом, отправились с Александром Васильевичем в дом, где трест «Арктикуголь» арендует для себя помещение. Это небольшая двухкомнатная квартира со всеми удобствами, включая красивую белую мебель и посуду. Квартира предназначена для руководства треста, что бы им было где остановиться в случае переговоров, проводимых в Лонгиербюене. Наша задача поддерживать квартиру в порядке и самим останавливаться при необходимости. Ключ у Александра Васильевича.

Шеф мой очень хозяйственный. Как только вошли, пока я осматривался, он сразу на кухню, включил кофеварку, достал буженину, масло, хлеб. Сели закусили, выпили кофе. В это время подъехал на машине треста директор рудника Соколов. Отправились с ним в аэропорт. Переговорили с директором компании «Люфтфартсверкет». Зашли и в наше отделение «Аэрофлота», чей офис из нескольких комнат здесь же в аэропорту. Тут же нас угостили водкой. Поговорили, посмеялись и поехали на свой буксир. Ченчёвщики к этому времени тоже вернулись.

На обратном пути я уже не стоял наверху, а сидел с руководством в кубрике за стаканом чая, предварённым некоторым количеством более крепкого напитка. Всю дорогу рассказывал о своих приключениях в Индии, Пакистане и Африке. В числе моих слушателей была и заведующая клубом, глядя на которую Соколов вдруг предложил мне работать по совместительству художественным руководителем самодеятельности. Я пока промолчал и даже не сказал, что много лет занимался подготовкой и руководством концертных программ. Кто знает, сколько у меня здесь будет работы?

28 сентября

Вчера всего-навсего забыл произвести запись в дневнике. Ничего особенного не отвлекало, а забыл. А, между прочим, это был последний день моей первой рабочей недели на Шпицбергене. Нельзя сказать, чтобы я сколько-нибудь утомился за эти пять дней. Вчера опять звонил в Осло и Бельгию с намерением сообщить о предстоящем приезде Шатирова и возможности встречи с ним в Баренцбурге, но ни с кем связаться не смог, так что написали письмо с этой информацией и отправили факсом.

Перевёл ответ из магазина Лонгиербюена для передачи директору рудника. После вчерашнего путешествия и позднего возвращения теперь клонило в сон. Вошла ко мне Тамара Павловна и своим разговором перебила сонное состояние. Начал знакомиться с материалами предыдущих переговоров с иностранными фирмами и составлять картотеку терминологии по добыче угля, чтобы быть наготове. Время от времени приходится спрашивать Александра Васильевича о значении некоторых слов. Я ведь не инженер. Одно дело забой скота, другое — забой в шахте. Слово одно и то же, а значения разные и переводятся по-разному. Таких слов в русском языке полным-полно, как, впрочем, и в других языках, включая английский.

Попробовал перевести одно письмо с норвежского. Что-то получилось, но без гарантии правильности. Надо учить, если собираюсь здесь трудиться.

В обеденный перерыв пошли с Тамарой Павловной в промтоварный магазин, где по талонам мне полагалось товаров на три рубля и тридцать пять копеек. Купил тюбик зубной пасты, флакон шампуня, рачку стирального порошка и кусок мыла. А после работы с Тамилой Бекировной посетили спортивный центр и играли в бадминтон. Целый час кидали волан, так что с непривычки заболела правая рука. В восемь пришли ребята тренироваться у-шу, а мы двинулись в бассейн. Снова из конца в конец я делал тридцать пять гребков, а с активной помощью ног получалось на три гребка меньше. Накупавшись, отправились вместе в продовольственный магазин, но не в столовой, который называют буфетом, а в здании напротив, называемый почему-то «табачкой». Давали наборы продуктов стоимостью в 21 рубль 17 копеек. В него вошло: 2 банки тушёнки, 3 бутылки минеральной воды, 2 шоколадки, 2 пачки индийского чая, 1 банка яблочного пюре, 2 банки сгущённого молока.

Таким образом, от полученных мною по приезде семидесяти рублей осталось тридцать, хотя покупал я практически то, что мне сейчас решительно не было нужно, так как всё необходимое привёз с собой из Москвы. Но жена Юля по телефону сказала, чтобы брал всё, что будут давать. Да и Тамила Бекировна говорит: «Бери всё». Ну, им видней — они женщины.

Сегодня суббота. Встал около двенадцати дня. На завтрак, естественно, идти было поздно. Вскипятил себе кофе, достал из «холодильника» томатный сок и помидоры, открыл банку тушёнки, вынул из кармана оставшийся от вчерашнего ужина кусок хлеба, который не выбросил в столовой, но забыл достать и положить в шкафчик. Вообще-то так делают все. Я не имею в виду, что кладут хлеб в карман, это, наверное, только я сообразил, а другие приходят, скажем, в обед и набирают себе в баночки, кастрюльки салаты, другие закуски впрок, то есть на ужин или завтрак. Питание ведь бесплатное, так что какая разница, ешь ли ты в столовой или ту же пищу, но у себя дома.

Убытка никто не терпит. Главное, чтобы продукты дома не пропадали, но для этого используется, так называемый, холодильник.

Почему я поставил это слово в кавычки? Да потому, что настоящих холодильников почти ни у кого нет. У Ткаченко, как большого начальника, есть, а у меня нет. Зато у всех в комнатах есть небольшие отдушины в стенах со стороны улицы, к которым приделаны деревянные коробочки, выступающие наружу на уровне верхнего края окна. Разумеется, такое устройство гораздо дешевле, чем завозить всем настоящие холодильники. Ничего подобного я не видел в норвежских домах Лонгиербюена. У норвежцев денег, очевидно, побольше или лучше относятся к своим людям.

Позавтракал и занялся уборкой в квартире: подмёл, протёр пол мокрой тряпкой и постирал одежду, которая мокла в тазу уже несколько дней, ожидая, когда я освобожусь. Переоделся в спортивный костюм и пошёл на обед.

Там встретил всё семейство Тамары Павловны, то есть её с мужем и сыном. Познакомились и договорились идти на рыбалку. Пошли не в порт, а к ТЭЦ, где тоже деревянный пирс выступает достаточно глубоко в залив.

Когда светило солнце, было приятно, а как только его закрыли облака, похолодало. В основном мёрзли руки. Первому повезло мне, когда за мою блесну на тройной крючок ухватился большой бычок. Через некоторое время почти такого же поймал Игорь — муж Тамары Павловны. Мне показалось, что моя леска за что-то зацепилась, я потянул сильнее и вытащил леску без блесны и нескольких крючков. Нашёл валявшиеся гвозди, привязал их вместо грузила к оставшимся нескольким крючкам и снова забросил. Компаньоны мои ушли смотреть фильм «Неуловимые мстители», а я продолжал удить.

Вдруг леску мою потянуло, катушка заверещала, я схватил её руками, и всё тут же кончилось — вытащил леску с одним последним крючком. Тут-то я понял, что и перед этим леска моя не зацепилась, а ухватился за крючок кто-то крупный и оторвал её, как сейчас. Этот факт нужно будет уточнить дальнейшей ловлей. А пока пришлось свернуться и уйти: ни ставок, ни грузила больше не было.

На обратном пути зашёл в научный городок к геологам. Они уезжают второго октября — их полевой сезон подошёл к концу. Договорились встретиться завтра на предмет подготовки статьи. Хочется уже что-то написать о местной жизни. Когда уходил от геологов, которые живут обособленно в своём городке в двухэтажном кирпичном доме, сыпал мелкий снежок и землю уже припорошило.

Кстати, сегодня идти на обед было довольно скользко, поскольку столовая находится ниже нашей гостиницы, а дорогу по чьей-то команде помыли водой. Она, как и полагается при морозе, подмёрзла. Вот и спускайся на здоровье по катку. Не очень это смешно спешащим наполнить свои желудки пищей. Теперь вот снежок, может, улучшит ситуацию.

Поплавал в бассейне, поужинал и заглянул в клуб, где проходил вечер отдыха. На третьем этаже в зале со слегка притушенным светом танцевали кто в сапогах, кто в туфлях или ботинках, женщины были и в лёгких красивых платьях, и в свитерах, кто-то в костюмах. Играл музыкальный центр, мигали лампочки, одним словом — дискотека. Был тут и диск-жокей. Потанцевал немного, но я не люблю, когда мало знакомых. Посмотрел, как провели два конкурса: кто быстрее оденет и запеленает куклу и кто скорее с завязанными глазами накормит партнёра кашей. Посмеялся со всеми и ушёл спать.

29 сентября

Вчера забыл перевести часы на зимнее время и встал по будильнику фактически в половине восьмого, а думал, что в половине девятого, чтобы успеть позавтракать и пойти к геологам. Когда пришёл в столовую, понял свою ошибку. Поел и пошёл готовить удочки для рыбалки. Намотал леску на большую катушку, привязал пару крючков, взял грузила и отправился вместе со снастями к геологам, раз уж они по пути. Но Карнаушенко, с которым мы договаривались встретиться, ушёл на склад, и я, не солоно хлебавши, направил стопы к ТЭЦ на рыбалку.

Здесь постигла неудача. Во-первых, было настолько холодно рукам, что пришлось надеть перчатки. Во-вторых, из здания ТЭЦ вышел какой-то человек и сказал, что в этом месте ловить рыбу нельзя. Пришлось перебазироваться на другой пирс, который сделали, видно, для метеорологов. Вскоре сюда спустилась девушка и стала измерять температуру воды в море. Сказала, что вода сейчас плюс три и две десятых. А я раньше думал, что вода ниже четырёх градусов не бывает, так как сразу замерзает. Так нас учили в школе. Но вот, оказывается, солёная вода кристаллизуется при более низкой температуре.

Девушка-метеоролог сообщила также, что ночью моряки ловили здесь мойву сачком, но привлекая рыбу с помощью фонаря. А сейчас у меня с рыбалкой ничего не получалось. Пошёл домой писать письма.

После обеда часа два провёл в сауне, поплавал в бассейне и снова засел дома за письма. В дверь позвонили. Пришёл шахтёр Иван Иванович, с которым мы познакомились сегодня в сауне, развернув дискуссию о положении в стране. Он решил продолжить её, пригласив меня к себе на ужин. Пошли. Живёт он в общежитии, которое почему-то называется здесь по названию английской гостиницы — «Хилтон». Саркастически, наверное.

Комнатка небольшая и совсем маленькая прихожая с умывальником. Туалет общий в коридоре. Жилая комната, к моему удивлению, оказалась весьма красиво оформленной. На одной стене большая картина с лесным пейзажем, а под картиной ящик с живыми цветами. Красивое получилось сочетание. На другой стене над кроватью картины Федотова и Шишкина, разумеется, не оригиналы. В углу полочка с книгами. Посреди комнаты стол, простенько накрытый на троих — три стакана, тарелка с салом, тарелка с солёными огурцами и болгарским перцем, банка шпрот и банка сайры. В центре бутылка водки.

Иван Иванович вышел на минутку, пригласил своего товарища, несколько помоложе, и мы сели философствовать до часа ночи. Ругали Ельцина и Горбачёва, ругали нынешние времена. Я предлагал всем объединяться, начинать сначала, создавать партию новых коммунистов. Иван Иванович возмущался пассивностью людей.

Пил понемногу водку, а мои собеседники вскоре перешли на самогон, который, как сказал Иван Иванович, здесь гонят почти все из чая.

30 сентября

Сегодня встал на работу, как обычно. После завтрака не успел начать что-то делать, как Александр Васильевич сообщил, что в Баренцбург идёт иностранное судно, надо помочь его пришвартовать. Пошёл в порт. Там решили, что мне лучше всего сесть на буксир и помогать на месте. На «Гурееве» сел в рубке рядом с капитаном Сашей, он дал мне в руки микрофон и я, видя приближающийся сухогруз, начал переговоры с его капитаном. Корабль «Lake Anhor» польский и команда польская, а капитан хорошо владеет русским языком, но я поприветствовал его на английском и время от времени на английском же подавал рекомендации держать судно сначала подальше от берега, потом, наоборот, прижаться к нему.

Вообще-то к такому разговору я не очень был готов, так как не знал некоторых специфических морских терминов, но некоторые всё же мне были знакомы, и я не волновался. Но в самый ответственный момент совместной работы буксира и сухогруза оба капитана перешли на русский язык. Я подключался изредка, поясняя ту или иную мысль на английском. Поляк хотел, чтобы мы тянули судно канатом, а наш Саша упрямо предлагал толкать «уколами» и был прав, так как в прошлый раз именно с этим сухогрузом чуть не перевернули наш буксир, когда он попытался тянуть канатом, а сухогруз стал сам набирать ход и потащил за собой маленький буксир.

В этот раз у нас получилось с причаливанием гораздо лучше, и оба капитана почему-то благодарили меня, хотя моей помощи, по-моему, было мало. Поляк пригласил Сашу на судно, а я отправился к себе продолжать свою бумажную и телефонную работу. После обеда занялся подготовкой корабельной отгрузочной документации. Тамара Павловна приготовила мне чай. Пофилософствовали с Землиным о дачах, о русских людях и о зарплатах.

Работа подошла к концу, а на улице уже почти темно — начало седьмого. Отправился к геологам, беседовал с Карнаушенко до девяти вечера.

Сделал себе кое-какие записи для будущей статьи.

«Карнаушенко Евгений Петрович — геолог 2-й категории. Шпицбергенская геологическая партия занимается на архипелаге тремя направлениями. Два направления — это составление геологической карты архипелага разных масштабов, то есть изучение геологического строения различных районов Шпицбергена.

Третье направление новое, появилось около года назад — установление главнейших рубежей в истории формирования архипелага.

Остров, на котором мы находимся, называется у нас Западный Шпицберген, а у норвежцев просто Шпицберген, поскольку весь архипелаг они называют по своему Свальбард.

Сам Евгений Петрович занимается первым направлением — составлением крупномасштабных карт. Пока они ограничиваются западным побережьем.

Третьим направлением занимается Тебеньков Александр совместно с Кольским филиалом академии наук СССР. Последние пять лет производится составление банка данных по геологической информации о Шпицбергене.

Но всякая геологическая работа — это, прежде всего походы с рюкзаком и геологическим молотком да горным компасом, что называется полевыми наблюдениями, когда выполняются зарисовки местности, делаются фотографии, берутся пробы почвы, геологические образцы.

Вторая группа, занимающаяся мелкомасштабными исследованиями, сотрудничает в последнее время с норвежскими учёными. У норвежцев есть своя программа создания детальной карты Шпицбергена по отдельным участкам. Наша группа оказывает им помощь в этом вопросе. Идёт взаимный обмен научной информацией.

В летнее время геологам помогает авиаотряд вертолётчиков, в котором работают асы, летающие почти в любую погоду. Есть моторная лодка с подвесным мотором. В весеннее время, если сезон начинают в апреле, используют снегоходы «Буран». Июнь месяц нерабочий, поскольку начинается таяние ледников, снег глубокий и рыхлый, повсюду начинают течь ручьи и реки.

В западном районе Шпицбергена летом белые медведи бывают редко. Вообще медвежьими местами считается восточная часть архипелага. Так что Евгений Петрович за шесть сезонов геологических разведок не повстречался ни с одним медведем. Зато Михаил Юрьевич Милославский, десятый сезон возглавляющий второе направление работ (мелкомасштабное) в августе прошлого года оказался на восточном побережье Шпицбергена. Лагерь свой — обычную палатку — поставили рядом с избой промысловиков-охотников. Однажды, вернувшись с маршрута по сбору камней, они увидели, что в палатке всё перевёрнуто и почти все продукты съедены. Ясно, что непрошеным гостем побывал белый медведь. Пришлось геологам переселиться в избу. А тут и сами медведи пожаловали и стали буквально ломиться в деревянное строение. Видимо мишки привыкли к тому, что в избе никого нет, а продукты бывают. Стали их отпугивать выстрелами. Ушли. Но в следующую ночь, правда, в августе ночей в прямом смысле не бывает, медведь пришёл и стал лапой выбивать дверь. Короче, доставили им хозяева здешних мест беспокойство геологам.

И ещё одну историю рассказал Евгений Петрович в ответ на мой вопрос о встречающихся трудностях. Во время весенних работ, когда ещё много снега и можно ездить на снегоходах, подъехали они с товарищем на двух Буранах к краю горы. Евгений Петрович пошёл на бровку для осмотра скалы и провалился в засыпанную снегом трещину, которая как раз в этом месте начиналась. Подумал сначала, что провалился в ямку по колено, а оказалось уже летит и глубоко вниз. Хорошо, что ногой зацепился за расщелину, а напарник бросил верёвку и вытащил бедолагу.

У Евгения Петровича высокий открытый лоб, гладкая причёска, усы, небольшая бородка с бакенбардами, за очками серьёзные глаза.

И ещё информация: В начале восьмидесятых наш опытный гидрогеолог Игорь Степанович Паснов обнаружил в районе озера Конгресс источник минеральной воды».

Пошёл на ужин. Темнеет совсем рано. Температура воздуха минус пять. Приближается зима и полярная ночь. Бросил письма в почтовый ящик. Выемка сегодня. Отправка самолётом в среду.

1 октября

Сегодня день был особенно интересным. Температура воздуха минус пять. Лёгкий ветерок. Но дело не в этом. Позвонили из Лонгиербюена и сказали, что фирмачи-покупатели нашего угля не смогут прилететь в Баренцбург, так как норвежцы не дали им вертолёт. В кабинет Александра Васильевича пришли Землин с Соколовым и стали рассуждать, нужно ли фирмачам посылать наш вертолёт и стоит ли в этом случае брать с них за это деньги. Обсудив все «за» и «против», решили, что мы сейчас на «Гурееве» пойдём в Лонгир, там встретимся с покупателями и решим на месте, как им добираться сюда завтра.

Так я снова оказался на борту буксира со своим фотоаппаратом. Солнце светило ярко, горы были опять подчёркнуто красивы, не мог не фотографировать их снова.

В пути выяснилось, что Александр Васильевич забыл взять ключи от машины и от нашей представительской квартиры. Стало быть не сможем заночевать в Лонгиербюене, как собирались. В порт за нами приехал представитель «Аэрофлота» Костя на их машине и подбросил нас к офису компании «Телеверкет». Тут и состоялись мои первые нормальные официальные переговоры об улучшении телефонной связи российских посёлков Баренцбург и Пирамида.

Потом заехали на почту. Здесь работает интересный человек Педерсен. Невысокого роста, щупленький, быстрый, всё время в движении. Работы у него много. Как только увидел нас через окно для выдачи посылок, тут же открыл дверь кабинета и пригласил сесть. Комнатка его небольшая, мы вдвоём едва уместились за столом. Педерсен сразу убежал за почтой для Баренцбурга.

Принёс пачку писем и вывалил их на стол. Александр Васильевич сразу стал разбирать почту, откладывая отдельно официальную корреспонденцию от частных писем. Педерсен терпеливо ждал окончания раскладки, после чего дал кипу квитанций на посылки, в которых Александр Васильевич стал расписываться в получении.

Педерсен затаскивает коробки, Александр Васильевич срывает с ник какие-то этикетки, что мне так и не стало понятным: что-то кому-то не должно бросаться в глаза. Попутно я разговариваю с начальником почты о жизни норвежцев на архипелаге. Узнаю, что многие приезжают сюда, как и мы по контракту на два года и продлевают срок пребывания, если хотят обе стороны. Шахтёры и некоторые специалисты могут жить здесь подолгу, а руководящим почтовым служащим долго работать на одном месте не разрешается. Норвежцы тоже едут сюда за деньгами. Зарплата на архипелаге такая же, как на материке, но налоги вдвое меньше. На материке налог с зарплаты доходит до пятидесяти процентов, а здесь лишь семнадцать.

Напротив почты кафе. Заходим. Справа от входа в кафе продовольственный магазин. Вижу фрукты, овощи, молоко, сыр, колбасы. Но какая чистота! Апельсины, яблоки, бананы, киви — каждый плод в отдельной ячейке. Картофелины одна к одной, ни одной гнилушки, ни одной порченой. Все овощи в отдельных коробках, чистеньких, как в холодильнике. Самообслуживание.

Покупатели берут у входа пластмассовые ёмкости, куда складывают всё, что нужно. Молоко, как и у нас, в картонных пакетах. Хлеб — каждая буханка в бумажном конверте. С ценами не успел разобраться. Их надо сопоставлять с зарплатой, чего я пока не знаю.

Зашли в винный магазин. Разнообразие продукции огромное. Но цены всё же удивляют большим разбросом. Пол-литровая бутылка виски стоит сорок крон, а бутылка французского коньяка «Камю» — более тысячи крон.

В этом же здании бесплатный туалет. Чистота и культура выше наших платных в Москве. Значит, дело всё-таки не в платном стимуле, как нам стали объяснять, увеличивая стоимость входа в туалеты.

В пять часов вечера встретились с представителями фирмы Аальборг. Её президента Грету Остбрик представлял нам глава посреднической фирмы.

С ними был ещё специалист по перевозкам. Встреча состоялась в холле гостиницы туристической фирмы «Спитра». Обсуждали перспективы нашего сотрудничества. Переводил всё спокойно и, кажется, без труда. Как-то всё само собой всплывало в голове, хотя думал, что после большого перерыва многое должно было забыться.

Хозяева пригласили нас на обед, но, узнав, что мы не остаёмся ночевать, а ресторан открывается лишь в семь вечера, когда мы и собираемся уходить, принесли виски, лёд, воду и мы (особенно, наверное, я) поднимали тосты за сотрудничество и дружбу. Давненько я не пил виски, потому и обрадовался.

После завершения переговоров Александр Васильевич сказал мне, что был потрясён тем, как я быстро переводил, иногда опережая говорящего.

Видимо, ему не приходилось прежде встречаться с подобным переводом «с опережением». Но если догадался, чем заканчивается фраза, то, чего же ждать, пока её произнесут? Перевожу, конечно, сразу. К чему терять время напрасно?

Бывает, конечно, что говорящий неожиданно заканчивает не так, как я предполагал. Ну, тогда извиняюсь и поправляю перевод. Но это редкость.

Завтра мы должны встретиться в Баренцбурге тем же составом. Нам преподносят подарки, Александр Васильевич дарит в ответ бутылку шампанского. Хозяева предлагают выпить эту бутылку на корабле, после погрузки угля, но шеф мой говорит, что там будет другая бутылка, а эту пусть пьют здесь.

Пошли, было, в порт пешком, но вскоре нас встретил Костя и подвёз на машине. Отплыли, как намечалось, в семь вечера. Обратный путь практически в темноте. Попробовал сделать ночной снимок белых гор, но вряд ли получится: буксир качает.

Моряки не говорят «плыть на судне», а только «идти», поэтому следует писать, что пришли мы в свой порт десять минут одиннадцатого. Интересно, что, подходя к Баренцбургу, минут за сорок до причаливания, Саша включил рацию и начал вызывать порт:

— Баренцбург, Баренцбург, — Гурееву.

В ответ тут же донеслось:

— Слушает Баренцбург. Где вы?

— ГРЭ на траверзе. Будем минут через сорок. Вызовите машину.

— Всё понятно. Ждём.

— Конец связи.

Ночное хождение по морю — это тоже сказка. Кругом необъятная темнота. И только звёзды над головой ещё ярче, чем в посёлке. Огни домов здесь не мешают. Я стою на носу буксира и дышу чистейшим воздухом, словно пью бальзам. Брызги иногда достают, но волны почти нет, ветра нет, так что изумительно хорошо. Ко мне подходит кто-то из старожилов и говорит, что недели две назад видел северное сияние. Я собирался усомниться, но тут, глядя на берег, увидел, как над горами неожиданно возникло этакое белое облачко. Кое-где в небе были облака, но они выглядели серыми, тёмными, а тут — яркое белое. Указываю на него собеседнику. Тот воскликнул:

— Да это же и есть северное сияние!

И оно, как бы решившись доказать своё существование, внезапно разрослось из облачка в огромное полыхание света и тут же исчезло. Пыхнуло, как от разгоревшейся спички и погасло. И вдруг прямо по курсу корабля мы увидели рождение нового сияния, быстро растущего, пробежавшего по всему небу и исчезнувшего столь же быстро. Потом слева пролетела какая-то белая дымка.

Так вот оно каким бывает полярное сияние? Я-то думал, что оно обязательно цветное и появится гораздо позже. Ан, нет. Бывает белое и в это наше время начала октября.

5-6 октября

Несколько дней не писал и нелегко будет восстанавливать события. 2 октября был день прилёта и отлёта в Москву полярников. А ночью выпал снег, небольшой, но покрыл все кочки и бугорки. И тучи над головой. Между тем, наши вертолёты летают не во всякую погоду. В этот день пришлось встать чуть пораньше обычного. Без десяти восемь сидел уже в кабинете, ожидая звонка из Лонгиербюена. Получили сообщение о том, что Грета Остбрик прилетит вертолётом губернатора (не бесплатно) и будет у нас в девять тридцать. Тогда я пошёл позавтракать.

В девять сели за стол и начали соображать, как распределить наши силы. С одной стороны надо принимать фирмачей, с другой стороны Александру Васильевичу надо лететь в Лонгиербюен встречать высокое начальство из Москвы. А тут ещё надо документы на кораблю заполнить, подписать и отдать, чтобы он отошёл вовремя без задержки, так как погрузку завершили ещё в 7 утра. А фирмачи рассчитывали увидеть процесс погрузки.

Приняли решение, что гостей будет принимать директор Соколов с моей помощью. Александр Васильевич их встретит на вертолётной площадке и потом улетит в Лонгиербюен, а документацию, которую я фактически подготовил ещё тридцатого сентября, дозаполнит конечными цифрами Платон Обухов.

Этот консульский секретарь довольно хитрый малый. Второго октября у него закончился контракт, и ему следовало улетать на материк, но он прикинулся больным, чтобы улетать не второго, а следующим рейсом, который намечен на двадцать третье октября. Несколько дней назад он летал в Лонгиербюен и задержался там на несколько дней по какой-то причине: то ли опоздал на вертолёт, то ли ещё почему-то. Консул, как я слышал, сильно возмущался.

Ну а задержавшись в норвежском посёлке, Платон не успел подготовиться к отъезду. Поэтому за день до рейса самолёта из Москвы он позвонил в МИД какой-то своей подруге и попросил прислать оттуда консулу телеграммой согласие на задержку Обухова до следующего рейса. Звонил он из нашего кабинета, а не из консульства, где ему, наверное не позволили бы это сделать.

Платон хороший молодой парень, но меня потрясло, когда он в разговоре по телефону со своей девушкой вдруг стал ругаться матом. Интересно, чей он сынок, что позволяет себе такие вольности? Когда я спросил Александра Васильевича, удастся ли Платону задержаться до следующего рейса, он ответил, что ему всё удастся. Любопытно. Какие тут, к чёрту, перестройки, если всё остаётся по-прежнему?

Поехали мы с Александром Васильевичем на вертолётную площадку в его жёлтой Ниве, но тут вспомнили, что гостей будет трое, и все мы в машину не поместимся. Тогда меня завезли в порт, и я остался ожидать у трапа корабля. В это время над нами появился вертолёт губернатора. Он совершил круг над судном. Видимо Грета попросила об этом, чтобы посмотреть на погрузку. Но трюмы сухогруза уже были задраены.

Гости вскоре прибыли, и очередные переговоры состоялись в кают-компании с её уютными большими креслами. Всюду ковры, телевизоры.

Александр Васильевич извинился и отбыл в Лонгиербюен. Мы с Соколовым остались. Грету интересовало качество угля: зольность, влажность и другие параметры, а также возможность стабильных долгосрочных поставок.

Капитан предложил кофе с коньяком, Александр Леонидович попросил пива. Тут от нашей фирмы принесли две бутылки шампанского, коробку шоколадных конфет и бутерброды с красной рыбой. Всем было приятно. Александр Леонидович чувствовал себя чем-то вроде короля и пытался говорить на английском языке. Не всегда это ему удавалось, но попытка — не пытка. Подняли пару тостов и поехали осматривать наш посёлок, дом культуры и школу.

Больше у гостей времени не было, и мы проводили их к вертолёту.

На обед пошёл с Тамарой Павловной. У столовой стоял автобус с только что прибывшими из Москвы новичками. Вот уже и я не самый новый в посёлке. Не смотря на плохое небо, задержек с полётами не произошло.

После обеда в кабинете появились Володя Табачник, Александр Васильевич и вечно бегущий и здоровающийся как бы на ходу Сергей Владимирович Шатиров.

Несколько слов надо сказать об этом человеке. Молодой, перспективный, рвущийся к власти любыми путями. Но неожиданно он не сработался с генеральным директором, возможно, по причине не совсем удачного дележа прибылей. Когда я только устраивался на работу в трест, узнал, что Шатиров открыл параллельно какую-то ещё фирму частного характера. Подробности мне не были известны, да и не до них было мне, только пришедшему в новую для меня сферу деятельности. Для меня было важно то, что главный мой шеф, а именно Шатиров был таковым, как заместитель генерального директора по экономическим вопросам и международным связям, весьма положительно откликался на все мои предложения по развитию туризма в российских посёлках Шпицбергена.

Недели две в Москве до отъезда на архипелаг я занимался этим вопросом: нашёл туристическую фирму «Грикосмир», согласившуюся заключить с трестом «Арктикуголь» договор о поставке иностранных туристов через Москву на Шпицберген, договорился с компанией «Аэрофлот», давшей добро на то, чтобы подписать трёхстороннее соглашение о чартерных рейсах самолётов по доставке туристов из Москвы на Шпицберген с облётом Северного Полюса.

Подготовил я к публикации и рекламный буклет на английском языке, приглашавший туристов на недельную экскурсию в Баренцбург и Пирамиду с посещением Северного Полюса, участникам которого по этому случаю будут выдаваться специальные дипломы.

Все эти идеи поддержал тогда Сергей Владимирович. Так что когда я отправлялся в полёт, то готовился и к большим переменам в жизни наших посёлков, ожидая большого оживления в туристической деятельности.

Тогда никто не знал, что нашим планам и моим всем проектам не суждено будет никогда осуществиться, а Шатиров, уйдя из треста, не растеряется, станет ближайшим помощником политического дуэлянта Тулеева, к которому я испытывал сначала самые горячие чувства поддержки, а потом станет даже членом Совета Федерации России.

Всё это будет гораздо позже, а пока я ожидал встречи с Сергеем Владимировичем, полагая, что с его приездом начнёт развиваться туризм и потекут туристические деньги в карман треста, а значит и государства.

Главной задачей приехавших на первых порах была организация приёма губернатора Шпицбергена. Но вся эта работа проходила мимо меня. Ею занимался в качестве переводчика и доверенного лица мой коллега Володя Табачник, специально для этого прилетевший из Москвы. Но, как говорится в украинской поговорке, «Баба с возу, кобыле легче». Генеральный директор Беликов тоже прилетел, но к нам не заходил пока.

Была среда. Вспомнил, что хотел после работы пойти в сауну. Володя Табачник куда-то исчез, и я пошёл сам. Поужинал после бассейна, вернулся домой. Звонит телефон. Слышу в трубке весёлый голос Александра Васильевича:

— Вы вернулись, как я понял? Тут нам из Москвы передали свежие овощи.

Заходите, посидим.

Есть мне уже не хотелось, но посидел с удовольствием, закусывая винцо помидорчиками и сыром. Тамила Бекировна по обыкновению была весёлой и постоянно смешивала в своём бокале водку с апельсиновым соком. Расслабились таким образом и пошли отдыхать.

На следующий день Шатиров собрал совещание в кабинете Александра Васильевича. Собственно, совещание заключалось в том, что Сергей Владимирович сидел во главе стола, что-то писал, попутно ковыряя в зубах скрепкой, которую, по-моему, никогда не выпускает из рук, звонил по телефону, о чём-то глубокомысленно думал, глядя в сторону, чтобы никто не отвлекал от мыслей, а остальные молча сидели в ожидании его обращения к нам. В конце концов, он сообщил нам о том, что в тресте происходят некоторые преобразования, в связи с чем сотрудникам увеличивают зарплату.

Тут Шатиров многозначительно посмотрел на нас и добавил:

— С этого момента величина заработной платы каждого является коммерческой тайной, и говорить о её размерах другим лицам никто не имеет права.

Тамара Павловна принесла всем чай. Попили, поговорили о каких-то пустяках и разошлись по своим кабинетам. О туризме пока ни слова. Какой будет зарплата, тоже осталось для всех загадкой. Но об этом было сказано так, словно нам собираются платить в долларах столько же, сколько раньше в рублях.

После обеда полдня звонил в Москву, пытаясь связать Шатирова с управлением треста. В Гамбург и Осло по его же просьбе дозвонился значительно быстрее. Но вот мой предшественник здесь, Алексей, работающий теперь в Москве, сам позвонил и сказал, что представитель туристической фирмы «Грикосмир» приедет, очевидно, в ноябре, чтобы увидеть объект показа собственными глазами. Об этом мы договаривались, когда я ещё был в Москве.

После работы пошли с Володей в бассейн, затем поужинали и двинулись ко мне в номер пить водку. Пригласил и Александра Васильевича с супругой. Он пришёл, а Тамила Бекировна отказалась, так как шла на вечернее дежурство.

Закуски у меня особой не было, кроме захваченного с собой кусочка хлеба, помидорчиков и оставшейся тушёнки. Но все были сыты, хотели только пить понемногу и разговаривать. А что ещё нужно русскому мужику, как только пить и говорить?

Четвёртого утро было для всех напряжённым. На час дня назначили приём в баре гостиницы. Девочки из столовой привозят закуски, выпивку, мы составляем список участников, рисуем стол, схему рассаживания гостей и хозяев, я печатаю на машинке таблички-указатели, кто где сидит. Делаем их в виде открыток домиком, чтобы ставить на стол.

Неожиданно выясняется, что нужно срочно оформлять визы на выезд в Осло пятерым нашим начальникам. Еду за бланками в консульство, спешно заполняю их. Все уже собрались в баре на приём. Захожу, беру у Беликова его паспорт, узнаю у всех даты рождения, заношу в бланки, отправляю сопроводительное письмо и паспортные данные в контору губернатора. В Москву мы летаем без виз, норвежцы из Лонгиера тоже летают к себе без виз. На выезд в Норвегию для нас виза требуется.

Тамара Павловна бегает постоянно от меня в первый отдел, чтобы снять копии с документов. У меня нет допуска в первый, секретный отдел.

Смешно. Шатиров возмущался тем, что у нас нет своего ксерокса. А чего возмущаться? Сам ведь начальник, побеспокойся, сделай так, чтоб нужная аппаратура была.

Мы с Тамарой Павловной ушли обедать, а в это время выяснилось, что не со всех документов сняли копии, что-то забыли нам дать на размножение.

Пришлось Александру Васильевичу оторваться от приёма и самому бежать в первый отдел.

Приём закончился. Норвежцы уехали. Шатиров пригласил всех нас зайти в бар попить шампанское. Зашли, попили. Из комнаты бара, в которой готовилась пища и мылась посуда, доносился чей-то мужской голос:

— Ну, я спрашиваю, девочки, что будете пить — коньяк, водку, шампанское?

По-видимому, с директором праздновала кухня. Кстати, любопытная деталь: в нашем баре продают на кроны и другую иностранную валюту русские сувениры, иностранные сигареты, спиртное и баночное пиво. Перед отъездом на архипелаг я заходил в валютный магазин гостиницы «Россия» в Москве. Цены там для нас кусачие. Например, баночка пива стоит там один доллар.

Здесь в баре такая банка стоит пятнадцать крон или два доллара. В Лонгиербюене это пиво стоит десять крон. Тоже не так дёшево.

Чем закончился тот вечер, не помню, но почему-то тоже не заглянул в дневник. Между прочим, начиная с третьего октября почти непрерывно идёт снег.

А, вот вспомнил, чем занят был вечером. Шатиров попросил перевести факс, полученный из Гамбурга. Покупатели предложили за уголь в качестве компенсации два телевизора и видеомагнитофон. Ну, это, скорее всего речь шла о компенсации услуг. Перевёл факс, отпечатал, отдал и пошёл на ужин, и так как очень хотелось спать, то завалился на койку пораньше.

В субботу утром стали обсуждать содержание вчерашнего факса.

Пригласили инженера-радиолюбителя Цыбу, он дал свои рекомендации с учётом нынешних цен и сказал, что предложение хорошее. Пришёл к нам и генеральный директор Анатолий Кириллович Беликов.

Несколько слов о нём. Мне мало довелось поработать с ним, поскольку он вскоре скончался. В память о нём назвали новый буксир, побольше «Гуреева», который как раз выходил со стапелей, когда директор умер. Как и все генеральные директора, он был резок и довольно груб с подчинёнными. Но на мне это не успело отразиться никаким образом. Перед нашей с ним первой встречей Александр Васильевич предупредил меня, что генерал не любит расплывчатых и тем более ошибочных ответов. На его вопросы надо отвечать чётко и всё знать. Я в связи с этим готовился, читая побольше о Шпицбергене, о норвежском законодательстве, относящемся к архипелагу, об истории российско-норвежских отношений. Словом, готовился быть во всеоружии.

Позже, когда Беликов снова прилетел и зашёл в кабинет, по-моему, специально поговорить со мной, то я неожиданно для себя услышал от сурового начальника лестные обо мне слова:

— Наслышан о вас. Говорят вы бессребреник, не берёте с рабочих деньги за переводы, которые им делаете. Это хорошо. Занимаетесь с детьми английским. Все вас хвалят. Приятно. Завтра поедем в Лонгиербюен на переговоры с директором «Стуре Ношке». Прошу переводить точно. Разговор будет серьёзным.

Упомянутыми переговорами он был доволен и грубостей я от него, откровенно говоря, не слышал. Ну, может, потому, что мало работал с этим человеком. Хотя однажды у нас с ним возникла конфликтная ситуация по довольно смешному для меня поводу. Правда, смешно, наверное, было часто только мне, в связи с чем мой шеф Александр Васильевич, любил говорить мне:

— Вы всё смеётесь, Евгений Николаевич, вам всё смешно, а дело-то серьёзное.

Но в этот раз было, на мой взгляд, действительно смешно. Владелец одной из норвежских компаний Лонгиербюена Элиасен прислал нам факсом письмо в трест относительно предполагаемого сотрудничества, и сослался в нём на мою фамилию Бузни. Я перевёл письмо, и как обычно послал вместе с переводом оригинал факса. Тут же последовал грозный звонок от Беликова с требованием письменно пояснить, почему Элиасен ссылается на разговор с каким-то Бузни, а не уполномоченным треста Ткаченко. Нас с Александром Васильевичем самих удивило такое обращение Элиасена, однако было ясно, что Элиасен не собирался оскорблять ни чьих чувств, а просто не понял ситуацию. Однако директор был рассержен, и, как ни смешным мне казался этот маленький факт, официальный ответ пришлось писать следующим образом:

«Генеральному директору

Треста «Арктикуголь»

А.К. Беликову

От гида-переводчика

Рудника Баренцбург

Бузни Е.Н.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

На Ваш вопрос, заданный мне по телефону 13 марта 1992 г., довожу до Вашего сведения следующее:

Все телефонные разговоры с представителями иностранных фирм мною ведутся из кабинета А.В.Ткаченко в его присутствии и от его имени.

Разговор с м-ром Элиасеном (фирма «Спитсверген Консалтин, Свальбард») состоялась 2 марта по его инициативе. Во время телефонного звонка трубку, как всегда, поднял А.В.Ткаченко. Узнав, что у телефона м-р Элиасен, А.В.Ткаченко передал трубку мне. М-р Элиасен спросил меня, тот ли я переводчик, который осуществлял перевод разговора с директором рудника Соколовым 2 декабря 1991 г. Получив утвердительный ответ, м-р Элиасен спросил меня, не знаю ли я, заключён ли с кем-нибудь контракт на ту же тему, по которой шёл разговор. Вопрос был мною переведен, и по просьбе А.В.Ткаченко я ответил, что этот вопрос не входит в мою компетенцию. Тогда м-р Элиасен стал рассказывать о своих новых предложениях по сотрудничеству. Я стал переводить сказанное, однако А.В.Ткаченко предложил м-ру Элиасену изложить свои предложения письменно и передать их факсом, что мною и было сделано. В заключение разговора м-р Элиасен попросил меня назвать свою фамилию. Это принято во всех разговорах, и ссылка на переводчика, принимавшего участие в телефонном разговоре, является международным стандартом. Естественно, я назвал свою фамилию, и потому м-р Элиасенсослался на неё в своём факсе.

Прилагаю копию перевода факса м-ра Элиасена о предыдущем телефонном разговоре от 2 декабря 1991 г.

15.03.92 г.

Е.Н. Бузни»

Копия этого моего письма Беликову у меня до сих пор хранится в архивах, как один из смешных эпизодов работы на Шпицбергене. Ведь до поездки на архипелаг у меня был большой опыт работы за рубежом с нашими советскими специалистами, где не раз приходилось вести и телефонные переговоры. Видимо, такой ответ устроил Беликова, так как никакой реакции за ним не последовало.

Несколько вопросов Беликов мне задал, но в основном его интересовало что-то другое, и он скоро покинул нас. Никого, кстати, не волновало, что сегодня суббота, то есть нерабочий день. Да во время совещания Шатиров, кажется, упомянул, что время работы у нас не нормировано. Я-то понял это уже давно. Работаем, когда нужно и сколько нужно. Если бы ещё и платили по такому же принципу, но это уже в мечтах только.

Пошёл в библиотеку, набрал словарей, учебников английского языка для детей и взрослых и кое-что почитать. После обеда сходили с Игорем (мужем Тамары Павловны) на рыбалку, но опять безрезультатно, если не считать того, что потерял две ставки с грузилами и крючками, но не поймал ничего. Вот странно. Мне думалось, что тут, у самого океана рыба кишмя кишит, а вот подишь ты ничего, кроме несчастных бычков, не ловится.

После рыбалки смотрел по телевизору дурацкое соревнование клуба весёлых и находчивых, во время которого даже группы поддержки в зале и те почти не смеялись. Не тот стал КВН. Заполитизировались команды и обнаглели вконец, если даже государственный гимн стал для них объектом для шуток.

А ведь в прежние времена при исполнении гимна даже в квартирах вставали в знак уважения к государству, в котором жили. Ничего святого не остаётся, всё осмеивают и оплёвывают.

Сижу так у телевизора, ругаюсь про себя, тут приходит Александр Васильевич, приглашает вместе поужинать у него. До меня у них уже побывал Шатиров, а теперь сидел Володя Табачник. Мило посидели вместе, посмотрели программу «Время». Тамила Бекировна предложила потанцевать, но Володя хотел спать, и я тоже ушёл. Включил у себя телевизор и с удовольствием смотрел соревнования по тяжёлой атлетике. Хоть это ещё не испортили.

Ну, и наконец сегодня. Утром опять встреча с Шатировым.

Договорились, что побеседуем о туризме. После завтрака я, видя, что никакого разговора нет, взял свои фото и кино камеру «Красногорск» и начал съёмки снежной погоды, позёмки на дороге, заснеженных окончательно гор. Пошёл пешком налево за мусорную свалку и вертолётную площадку губернатора. Добрался чуть ли не до самой шахты. Далеко. Назад меня подвёз грузовик. У гостиницы встретились с Шатировым вторично сегодня. Видя моё снаряжение, он решил заняться мною энергичнее, сказал, что во вторник мы встретимся вместе с директором Соколовым в десять утра на предмет подготовки мною рекламного видеофильма. Вызвали радиограммой с Пирамиды мою коллегу Балбеко Людмилу Петровну на совещание по организации туризма.

Тем временем, мои съёмки «Красногорском» не удались: плёнку засалатило, то есть заело внутри, пришлось раскрывать камеру и засветить отснятое. После обеда часок подремал и пошёл в сауну. Плюхаться в бассейн распаренным — процедура замечательная. К сожалению, в самой сауне было в этот раз много людей и много влаги. Некоторые путают сауну с русской баней, в которой специально напускают влажный пар. Нужно приходить париться сухим паром пораньше.

Пошёл на ужин. Дети раскатали санями дорогу к столовой так, что спускаться почти невозможно. Чтобы не свалиться, приходится идти по самой кромке дороги. Вчера температура была плюс один градус, а сегодня минус два и небольшой ветер. После ужина поспешил к телевизору досматривать соревнования штангистов.

7 октября

Сегодня официально День конституции, но, откровенно говоря, до обеда я об этом и не вспомнил. После завтрака собрались с Шатировым и, наконец, занялись вопросами туризма. Александр Васильевич улетел на озеро «Конгресс» с представителем конторы губернатора Сесиль Орвик, а я сел писать программу мероприятий по подготовке к туристическому сезону 1992 года. Завтра должна приехать Людмила Балбеко со своим планом работы на Пирамиде.

После обеда Шатиров вдруг предложил отдохнуть до четырёх вечера. Я успел-таки задремать у себя, когда ровно в четыре позвонил Александр Васильевич, позвал в кабинет и попросил позвонить в банк Лонгиербюена, чтобы они прислали бланки перевода денег в другую страну. Минут через пять заработал факс, но тут в нём кончилась бумага. Пришлось заправлять новый ролик и снова звонить в банк с извинениями. Получили форму, я заполнил её на машинке, напечатал сопроводительное письмо и отправил всё в «Стуребанкен».

Интересно, что для перевода в другую страну, в данном случае в Польшу, огромной суммы в 150 тысяч долларов не нужно самому ехать в банк, а достаточно отправить факсом бланк-заказ и письмо. Начал писать план мероприятий.

После работы постирал кое-какую одежонку, а другую партию положил в таз мокнуть до следующей стирки. При стирке и вообще в моём душе есть определённая проблема. Горячая вода есть всегда, но трубопровод горячей воды давно поржавел, поэтому, если долго не открывать горячую воду, а потом открыть, то сначала идёт очень ржавая вода. Хочешь стирать или мыться, жди пока пройдёт ржавчина, а это не всегда случается быстро.

Поэтому я предпочитаю идти в бассейн и брать с собой мыло с мочалкой, так как там всегда есть горячая вода с хорошим напором и без ржавчины. Плохо только, что в душевых откручивают хорошие сеточки, снимают краны и, короче говоря, тоже не совсем приятно и удобно мыться. Но такова наша планида. Было бы во всех квартирах всё комфортно, не стали бы люди искать для себя всё, что плохо лежит.

После ужина пошёл к коменданту гостиницы Саше по его просьбе разобраться с видеомагнитофоном. Инструкцию по работе с ним я перевёл, но всё равно что-то у него не получается. Помучались, нажимая всё, как надо, но запись телевизионных программ не происходила. Путём проб и ошибок поняли, что мы пытались настроить магнитофон по телевизору, а следовало делать наоборот. В общем, разобрались, и всё заработало.

У Александра стоит и чудесный музыкальный центр с двухкассетным магнитофоном, компакт диском, приёмником и проигрывателем больших дисков. Отличный аппарат. Рядом стоит большой фанерный ящик, такой же, какой я видел у Ивана Ивановича в квартире. Очевидно, здесь они модны. Все набирают аппаратуру для отправки себе домой на материк.

Саша вкратце рассказал, как зарабатывал себе дополнительные деньги мой предшественник Мандрыкин, выписывая для всех желающих по зарубежным каталогам технику и получая от поставщиков подарки за заказы на большую сумму. Эти подарки в виде видео проигрывателей, недорогих фотоаппаратов он брал себе или продавал. Саша предложил и мне заняться таким бизнесом, в котором он готов подыскивать мне клиентов. Дал просмотреть два каталога. Меня, прямо скажем, такой вид деятельности не увлекает. Ведь что получается? Кто-то заказывает себе товары на большую сумму и продавец делает ему скидку, предлагая бесплатное приложение, а я вдруг заберу это приложение себе лишь потому, что знаю английский и помогаю заполнить заказ. Это просто бессовестно. Как люди должны смотреть на меня? Другое дело, если они сами хотят меня чем-то отблагодарить. И, несомненно, они всегда будут мне благодарны, если я им бескорыстно помогаю. Не зря же в народе говорят: долг платежом красен. Но пусть люди сами думают, как меня отблагодарить, чем я буду их нагло обкрадывать.

К вечеру подул прохладный ветерок. Земля подмёрзла. Дорога стала ещё более скользкой.

8 октября

День, по крайней мере первая его половина, был напряжённым. Тут и вопрос с больным польским матросом, который оставил у нас сухогруз «Lake Tahor» по причине кишечно-желудочного кровотечения, и которого наш главный врач больницы не хочет отпускать ещё дней пять, боясь осложнений, несмотря на факс из Америки, где находится главная контора фирмы-фрахтователя судна. Тут и факс из Гамбурга с предложением купить у них пылесосы и микроволновые печи. Тут и разговор Шатирова по телефону с управляющим компании «Стуре Ношке» Кристиансеном. При этом Шатиров говорит долго и многословно, совершенно не слушая того, что я начинаю переводить, когда ему отвечает Кристиансен. В результате Кристиансен замолкал, понимая, что его не слушают. Так переводить чрезвычайно трудно. А Шатиров заключил свою речь весьма оригинально:

— Ну, вы там расшаркайтесь перед ним и передайте привет от генерального.

Понятно, что человек не привык работать с иностранцами под перевод. А я, конечно, расшаркиваюсь говоря: «Our General manager asked to remember him to you and send you the best regards». Кристиансен благодарит. А речь-то шла всего-навсего о том, чтобы определить день и час переговоров, на что требовалась одна минута. Управляющий норвежской угольной компанией человек очень занятой и чувствуется, что не любит растекаться мыслию по древу, как и наш генеральный директор. Все излияния уважения и прочее можно передавать при личной встрече, тем более, что Кристиансен сразу же предложил устроить обед в Лонгиербюене.

Перед обедом прилетела Людмила Петровна. Я встретил её на вертолётной площадке и мы сразу же приступили к обсуждению составленной мною программы мероприятий. Когда пошли на обед, дул довольно сильный ветер и ощущался холод. После обеда составляли план работы переводчика до конца этого года и на следующий.

Здесь же я показал Людмиле Петровне составленный мною текст экскурсии по Баренцбургу и предложил ей составить аналогичный. Привожу эту экскурсию целиком, что поможет читателю получить как бы эффект присутствия, почувствовать себя экскурсантом в российском посёлке далёкого Шпицбергена.

ЭКСКУРСИЯ ПО БАРЕНЦБУРГУ

Здравствуйте, дорогие друзья!

Добро пожаловать в русский посёлок Баренцбург! Сегодня вашим гидом буду я. Моя фамилия Бузни, но вы можете называть меня Евгений. Как хотите.

Прежде всего, позвольте мне поздравить вас по случаю прибытия на Шпицберген, который, я думаю, является одним из самых интересных мест на земле, можно сказать, «райский уголок севера».

Первый вопрос, который вы всегда задаёте, это, сколько русских на Шпицбергене. На архипелаге два российских посёлка: Баренцбург и Пирамида с общим числом населения более двух тысяч человек. Около полутора тысяч в Баренцбурге. Шестьдесят детей учатся в школе и столько же посещают детский сад. Украинцев почти в три раза больше, чем русских, поскольку сюда приезжают в основном опытные шахтёры Донбасса, где условия работы похожи на условия работы шахт Шпицбергена, поэтому вновь прибывающих шахтёров не нужно учить работать.

Русские и украинцы между собой не ссорятся, предпочитая жить одной дружной семьёй.

В Баренцбурге и Пирамиде мы добываем ежегодно пол миллиона тонн угля. Это основные цифры, которые вам интересны. Начнём же экскурсию.

Посёлок Баренцбург расположен на восточном берегу Гронфьорда у подножия горы Гронфьорд высотой пятьсот тридцать четыре метра над уровнем моря. Мы встречаем лето в середине июня, а зиму в августе. Так что лето у нас очень короткое. Солнце появляется впервые двадцатого февраля, а уходит, уступая место полярной ночи, в октябре. Сто двенадцать дней длиться полярная ночь и сто двадцать семь дней — полярный день, когда не бывает ночи.

Отсюда мы видим гору Альхорн, что в переводе означает «рог чистика». Это место птичьих базаров. В хорошую погоду мы легко можем увидеть острова Принца Карла. Именно эти острова увидел Уильям Баренц 17 июня 1596 года, когда он открыл архипелаг Шпицберген, хотя сам ещё не знал этого.

Наш посёлок был назван в честь знаменитого голландского мореплавателя. Благодаря его сенсационному сообщению о новой земле, богатой наземными и морскими животными огромное число европейцев ринулось охотиться на китов и моржей и одна из жиротопных станций, где плавили китовый жир, находилась на мысе Финнесет в нашем посёлке. Права на этот участок впервые заявила норвежская компания «Ставангер» в 1900 году, затем американцы. В 1911 году на мысе Финнесет была установлена норвежская радиостанция «Спитсберген Рэйдио». А в следующем году здесь был построен первый дом. Позднее, в

1913 году этот участок был продан русской компании «Грумант», которая сразу же начала добычу и отправила в Мурманск первые десять тысяч пудов угля. В то время местечко это называлось ещё «Грин Харбор», то есть «Зелёная гавань».

Затем началась Первая мировая война, и участок был продан нидерландской компании «НЕСПИКО». Голландцы основали посёлок и назвали его Баренцбургом. В 1932 году территория была выкуплена российским государственным трестом «Арктикуголь». В том же году началась добыча угля. В настоящее время добытый уголь в основном отправляется в Мурманск и Архангельск и около двухсот тысяч тонн экспортируется за рубеж.

Самое интересное, что вы можете увидеть на Шпицбергене, это наша ферма и тепличное хозяйство. Сегодня на нашем птичнике около пятисот кур, которые несут нам две тысячи яиц ежемесячно.

Настоящим раем является теплица. Помня о том, что мы находимся всего в тысяче трехстах километрах от Северного полюса, неверится, когда видишь такой зелёный уголок, напоминающий джунгли, с помидорами, огурцами, луком, морковью, перцем, петрушкой и укропом, которых мы собираем для столовой до двух тонн в год. Множество цветов добавляют красоту этому дому.

Розы, лилии, тюльпаны, гвоздики, актинии и другие цветы мы дарим женщинам и мужчинам по разным поводам.

Теплица отапливается горячей водой, подаваемой с ТЭЦ и большими электрическими лампами, которые опускаются в период полярной ночи.

Мы не сажаем здесь картофель и капусту, которым требуются большие площади, а теплица не так велика. А снаружи, как вы знаете, вечная мерзлота достигает в почве ста пятидесяти метров глубины в низинах и более трёхсот метров в горных районах так что использовать почву для посадок здесь совершенно невозможно. Лишь пол метра поверхностной почвы оттаивает летом да и то на короткий период.

В коровнике у нас двадцать два животных. Тринадцать дойных коров, один бык и восемь телят. Все родились в Баренцбурге. Не так плохо для столь холодного региона. Все коровы холмогорской породы, известной у нас в стране своим здоровьем и силой. Доение машинное. Питьевая вода подаётся автоматически при нажатии педали коровой. Даже в холодную погоду животные любят гулять ежедневно. Для их питания приходится завозить сено с материка, поскольку даже в летнее время местной травы им не хватает. Семьдесят пять тонн сена и тридцать тонн комбикорма завозится в Баренцбург ежегодно. Но и этого, к сожалению, не достаточно, так как одной корове требуется ежедневно семь килограмм сена, пять килограмм комбикорма плюс отходы яблок, моркови и так далее. Но мы обеспечиваем молоком и молочными продуктами всех детей, и его хватает даже на столовую. Делаем сами сметану и творог.

Нам нет необходимости завозить с материка свинину. В нашем свинарнике около пятисот свиней. Что касается говядины и баранины, то её завозим из Мурманска ежемесячно в судоходный сезон.

Трест «Арктикуголь» отметил в этом году свой шестидесятилетний юбилей на архипелаге, но русские появились на Шпицберген даже раньше, чем сюда пришёл Баренц. По данным наших учёных, русские поморы (слово «поморы» означает «люди, живущие у моря») могли появиться на Шпицбергене ещё в двенадцатом или тринадцатом веке. Если вы посмотрите через фьорд, у подножия невысокой горы несколько веков назад стоял большой дом, в котором жили несколько поморских семей. Здесь было целое хозяйство из нескольких построек, окружённое рвом. Остатки поселения покрыты почвой, схваченной вечной мерзлотой и не раскапываются археологами в связи с существующими положениями по охране окружающей среды.

За горами на западном берегу расположено второе по величине на Шпицбергене озеро Линне, названное так в честь шведского ботаника. Но раньше это озеро называлось Русским озером, как и вытекающая из него река Русская, протекавшая по Русской долине. Там же находится мыс Старостина, где русский помор Иван Старостин провёл тридцать девять зимовок и последние пятнадцать лет жил на острове, не покидая его, где и был похоронен в 1826 году.

Следует обратить внимание на тот факт, что охота русских поморов не уничтожала природу, как происходило во время китобойного промысла. Поморы добывали себе мясо и шкуры животных для того, чтобы выжить в суровых условиях, и, убивая зверей для продажи, делали это примитивными орудиями, не способными уничтожить весь животный мир архипелага.

Наиболее яркий пример выживания, дошедший до нас, это, несомненно, история Алексея Химкова и его трёх компаньонов, которые случайно остались возле острова Эдж в 1743 году. Шесть лет у них не было никакой связи с миром. Не имея почти никаких инструментов, они сами из дрейфующего леса и обломков разбившихся поблизости судов соорудили хижину, сделали себе оружие для добывания пищи, изготовили одежду из шкур и трое из них возвратились крепкими и здоровыми домой случайно зашедшим в эти края судном. Только один умер от цинги по той лишь причине, что отказался пить кровь животных и был весьма пассивным по характеру.

Теперь позвольте остановить ваше внимание на архитектуре наших домов. В Норвегии вы могли видеть небольшие дома на две, три, четыре семьи. Как и в России, в Баренцбурге мы предпочитаем строить большие здания на сорок семей. Нам так кажется удобнее. У нас несколько четырёхэтажных кирпичных зданий на сорок семей каждое. Дома стоят на сваях, чтобы пропускать под ними потоки воды при таянии снега. В каждой квартире есть туалет и душ, но нет кухни, поскольку для всех работает бесплатная столовая с трёхразовым питанием. Некоторые дома кажутся деревянными, но на самом деле они тоже сделаны из кирпича, но стены снаружи отдекорированы деревянными планками в старинном русском стиле.

Над футбольным полем, на котором в летнее время проходят интересные встречи футболистов, небольшой зеленоватого цвета деревянный домик с белым балконом, служивший помещением для советского консульства в первые годы после Второй мировой войны. Вы знаете, что Баренцбург, как и норвежский посёлок Лонгиербюен, был полностью разрушен бомбами немецкого линкора «Тирпиц» в 1943 году. Из всех домов у нас в посёлке тогда остались только полуразрушенные стены столовой. Чуть повыше бывшего здания консульства вы видите совершенно оригинальной формы большое кирпичное здание с государственным флагом, в котором теперь живёт и работает наш консул со своим штатом. Это их резиденция.

Но, пожалуйста, посмотрите теперь в другую сторону. На холме над морем неподалеку от площадки для катка, который заливается с появлением морозов, стоит маленький бревенчатый дом, сделанный местными умельцами, как копия поморского жилища, которое они могли строить ещё в одиннадцатом веке. Археологи обнаружили много подобных кусков брёвен в местах русских поселений архипелага. После определения возраста этого дерева стало ясно, что поморы могли появиться в этих местах за сто-двести лет до прихода Баренца. Даже зарубежные историки отмечали в своих работах, что в каждом фьорде Шпицбергена в семнадцатом веке можно было увидеть два-три русских дома, что говорит об обширности территории, занимаемой русскими поморами к тому времени. Но оппоненты наших учёных просят доказать тот факт, что дома строились из свежее срезанных деревьев, а не из уже старых брёвен. Поэтому вопрос о том, кто был первым на Шпицбергене — русские, норвежцы, англичане или кто-то ещё остаётся пока открытым.

Тем не менее, макет поморского дома с его жилой комнатой, обставленной лавками и печью посередине, большой прихожей и даже баней, представляет большой интерес. В жилой комнате с узкими окнами есть стол и кухонная утварь, у стены в прихожей орудия охоты на моржа, нерпу, медведя. Дом сделан из толстых брёвен, которые хорошо держат тепло и не под силу быть сломанными белому медведю.

Недалеко от столовой, которая, кстати, обслуживает круглые сутки, поскольку шахтёры работают в четыре смены, можно увидеть замечательную берёзовую рощу. Это единственные деревья, которые встречаются у нас в Баренцбурге, но они нарисованы на стене дома. Здесь жители Баренцбурга часто назначают свидания, так и говоря: «Встретимся у берёзовой рощи».

Здание спорткомплекса построено в 1987 году вместо сгоревшего деревянного. Теперь это наша гордость и любимое место отдыха. Здесь прекрасный плавательный бассейн, в котором постоянно чистая подогретая морская вода. Размер его почти олимпийский — двадцать пять метров в длину и десять в ширину. Рядом с ним ещё один бассейн поменьше для маленьких ребятишек. Вода там на два-три градуса теплее.

В большом спортивном зале многие играют в волейбол, баскетбол, ручной мяч, теннис и, конечно же, в мини футбол. Каждый год здесь проходят спортивные состязания с нашими соседями норвежцами. В некоторых видах спорта всегда побеждаем мы, в других — они. В спорткомплексе есть сауна и душевые, массажный кабинет, зал тяжёлой атлетики, комната для игры в шахматы и настольного тенниса. В фойе висит расписание работы спортивных секций. Их больше десяти. Кроме того, у нас работает клуб любителей туризма и лыжная секция.

В доме культуры есть кинотеатр на четыреста мест, где каждый год проводятся фестивали самодеятельности, в которых участвуют все подразделения рудника. Лучшие артисты, победители конкурсов награждаются руководством шахты. У нас замечательный большой хор взрослых и не менее интересный детский ансамбль. На втором этаже клуба репетиционные комнаты, дискотека, небольшой музей и библиотека, предлагающая своим читателям более трёх тысяч книг. В читальный зал часто приходят познакомиться со свежими газетами, когда их привозят самолётом или кораблём.

А вот здание конторы рудника. Часть шахтёров работают на контрактном участке, куда их возят на автобусах. Другая часть работает здесь, входя в шахту через здание конторы. Для шахтёров имеются сауны и душевые, которыми они пользуются после тяжёлой работы под землёй. Мощность угольных пластов у нас от половины до полутора метров толщиной. Запасы угля позволяют добывать его нынешними темпами в течение ещё тридцати лет. На руднике Пирамида угля хватит на пятнадцать лет. Что касается более далёкой перспективы, то нельзя забывать о том, что у нас есть ещё законсервированный рудник «Грумант» с запасами угля лет на триста добычи.

В 1975 году была построена новая ТЭЦ, а в 1984 году завершили строительство научного центра. Группы учёных обычно приезжают сюда на летний сезон заниматься вопросами биологии, геологии, археологии, гляциологии, проблемами океана, морского льда и земной атмосферы.

Есть у нас и больница. Вообще на архипелаг приезжают специалисты с хорошим состоянием здоровья, предварительно прошедшие медицинскую комиссию. Но иногда всё же помощь медиков нужна, поэтому в больнице есть хирург, терапевт, зубной врач, гинеколог и санитарный врач.

Ну, и наконец гостиница «Баренцбург». В ней могут разместиться единовременно до пятидесяти человек в удобных и довольно дешёвых номерах. В каждом номере душ и туалет. К вашим услугам имеется отделение норвежской почты, бар и магазин беспошлинной торговли, в котором вы м будете рады купить русские сувениры и отпраздновать своё первое посещение Баренцбурга русской водкой, шампанским или коньяком. Если вы здесь не первый раз, не беда: вы отпразднуете своё второе, третье или четвёртое посещение. В нашей гостинице не требуются визы. Добро пожаловать останавливаться в ней на любой срок, какой вам будет по душе.

Обстановка у Людмилы Петровны на Пирамиде моральная хуже, чем у меня здесь, так как делать ей практически почти нечего, пока нет туристов, и директор ищет всё время, чем её занять, предлагая и сторожем стать, и деньги собирать с норвежских судов за высадку их людей на Пирамиде, и всякие другие дела. Теперь мы включили в план её работы много заданий, так что, надеюсь, её оставят в покое. Зато погодные условия у них, по словам Людмилы, лучше, так как посёлок закрыт от ветров, особенно северных, горами, поэтому у них и мороза ещё нет.

Пришёл Соколов и мы вчетвером, включая Шатирова, обсудили в общих чертах вопросы подготовки к весенне-летнему туристическому сезону следующего года. Потом долго сидели с Людмилой Петровной и печатали план работы. Угостил чаем пришедшего со своей семьёй Соколова. Шатиров остался очень доволен.

Поужинали, попили у меня кофе по-польски. Показал как я его готовлю, растирая в чашке растворимый кофе с сахаром, после чего заливая его кипятком и взбивая вкусную пену. Девушка была в восторге. Сказала, что будет всегда так готовить. Поболтали немного и разошлись спать. Ни о каких более дружеских отношениях, даже если бы хотели, не могло быть и речи. Как мне говорили уже, здесь всё и все под контролем, как на экране. Расскажут сразу же даже то, чего не было. Чьё-нибудь бдительное око или ухо всегда рядом.

9 октября

Утро началось ужасно. В пять минут седьмого раздался телефонный звонок. Терпеть не могу просыпаться раньше намеченного срока. Первое мгновение подумал, что это будильник и потянулся рукой, чтобы выключить. Но звонок был гораздо громче и резче, понял, что телефон и поднял трубку. Донёсся голос Шатирова:

— Я минуток через восемь буду на месте. Выхожу.

Вскакиваю, быстро умываюсь и слетаю вниз в кабинет Александра Васильевича. Шатиров пришёл через двадцать минут, что меня порядком расстроило: почти полчаса мог ещё спать. Положил перед начальником план мероприятий по подготовке к туристическому сезону и план работы переводчика. Сергей Владимирович в свою очередь даёт мне список московских телефонов, по которым он хочет говорить. Я, как секретарь, начинаю названивать по ним и передавать ему трубку. Потом говорю, что мне надо бы побриться. С эти он соглашается, говоря:

— Да-да, идите, позавтракайте.

Звоню в дверь номера Людмилы Петровны, бужу её и, пока она одевается, иду к себе бриться. Потом вместе торопимся на завтрак. Вернувшись, садимся за печатание плана мероприятий, который Шатиров так и не прочитал. Зато он просмотрел план работы переводчика и внёс несущественные правки. Людмила Петровна взяла копии отпечатанных материалов и улетела к себе на Пирамиду.

В этот день в основном сидел в кабинете шефа. Пришёл факс от Бухаммера с просьбой указать необходимое количество микроволновых печей и пылесосов, которые они готовы нам закупить в порядке бартерного обмена за уголь. Составили с Володей и отправили в США письмо о состоянии здоровья польского моряка. По просьбе Зимина пришёл какой-то врач и звонил от нас коллегам в Тромсё, разговаривая с ними на ломаном английском языке.

Поужинали с Володей в столовой и пошли в бильярдную. Там никого не было. В комнате стоят два стола. Мы стали играть на том, что побольше. Два раза обыграл Володю, хотя сам играю плохо, но он, значит, ещё хуже. Ну да провели вместе время до сна.

10 октября

Пятница, конец рабочей недели. С самого раннего утра опять раздался звонок. Теперь это был не телефон и не будильник. Трезвонили в дверь.

Вскакиваю. Часы показывают шесть часов и двадцать пять минут. Кошмар, как рано! В дверях Володя Табачник:

— Женя, шеф уже ждёт внизу. У него какие-то вопросы. Я же предупреждал, что он тебя в покое не оставит. Такой он человек, всегда не спиться.

Однако я позволил себе в этот раз умыться, побриться, спокойно одеться и только после этого спуститься вниз.

Шатиров поздоровался и сразу приступил к делу, сказав, что план работы переводчиков подписывает, а вот программу мероприятий надо немного подправить. Убрал мои предложения о создании четырёх каналов телевидения в посёлке вместо существующих двух, о повышении температуры воздуха в бассейне, об устранении из ассортимента товаров валютного магазина тех предметов, которые конкурируют с продающимися жителями Баренцбурга на стихийном рынке, возникающим всякий раз с прибытием иностранцев в посёлок.

Разумеется, я попытался аргументировать свои предложения, говоря, что два канала на русском языке для иностранцев не интересны, а потому для их более комфортного пребывания в гостинице надо подключить и каналы на английском языке. Повышение комфортности гостиничных номеров увеличит интерес оставаться в нашей гостинице, которая в настоящее время практически пустует. Туристы приезжают, но только на экскурсию. А зачем им останавливаться жить в наших неплохих, в сущности, номерах, если в свободное от экскурсий время им нечем заняться, а телевизионные программы понять не могут?

Аналогично предложение по бассейну. Он замечателен, однако, выходя из воды, в бассейне прохладно и потому не хочется оставаться в нём дольше, торопишься в душ и одеваться. Это неудобно в первую очередь всем жителям Баренцбурга, но я мог говорить о работе с иностранцами, потому и обратил на это внимание, заметив, что посещение туристами бассейна может давать дополнительный доход, но в помещении должно быть теплее, чем сейчас.

Что касается третьего предложения о дублировании товаров, то об этом мне жаловались многие жители посёлка, говоря, что туристов ведут сначала в валютный магазин, где они покупают наиболее ходовой товар, например, вербацкие шапки, и когда приходят на местный рынок, то уже почти ничего не хотят покупать, хотя цены там, конечно, ниже, чем в валютном магазине.

Тут надо сделать небольшое пояснение. Во-первых, что значит «вербацкая шапка». Это чёрная кроликовая шапка, которую выдают вместе с тёплой одеждой всем вновь прибывшим в российский посёлок. И вербацкой её называют потому, что новичков, как только что завербовавшихся на работу, здесь принято называть «вербаками». Носят эти шапки далеко не все, так как без своих головных уборов редко кто приезжает. Но дело вообще-то в другом. Шапки эти очень популярны у иностранцев. Поэтому многие стремятся продать свою шапку, получив за это хоть небольшую, но валюту, на которую можно купить в Лонгиербюене что-то более интересное.

Но беда в том, что и в валютный магазин каким-то образом попадают те же шапки и некоторые другие товары, которые по идее там не должны находиться, по крайней мере, официально, ведь, скажем, те же шапки завозятся трестом на архипелаг в качестве одежды контрактным работникам, а не для продажи. И, если этого не видит руководство, то означает это лишь то, что оно заинтересовано в том, чтобы не видеть. Во всяком случае, связанный с этим пункт из моей программы был исключён.

По всем остальным пунктам Шатиров исправил только ответственных за то или иное мероприятие. Внёс я исправления, заклеил вычеркнутые строки, исправил изменившуюся нумерацию. Затем, едва не опоздав, побежали с Володей на завтрак. Подкрепившись, сняли копии с подготовленных бумаг, и Шатиров утвердил их у генерального директора.

Позвонила с Пирамиды Балбеко и пожаловалась мне на то, что директор издал приказ о подготовке новой должностной инструкции переводчика, в которую включают обязанность собирать деньги с норвежских судов, причаливающих в порту посёлка. В Баренцбурге этим занимается диспетчерская служба порта.

Докладываю об этом Шатирову, тот незамедлительно звонит директору рудника Назаренко, просит поддержать новую переводчицу и дать ей возможность выполнять нашу программу. Догадываюсь, что работы у Людмилы там меньше, чем у меня, но морально ей труднее, коли не складываются отношения с руководством. Девушка, однако, тоже должна быть более гибкой по характеру и в чём-то соглашаться с директором. Ведь если она на самом деле не очень загружена работой, то почему бы и не делать то, что связано всё-таки с туризмом? Надо будет слетать самому на Пирамиду и разо браться на мест, раз уж я как бы патронирую её.

В половине шестого вечера Беликов встречался с народом в клубе. Зал был полон до отказа. Некоторые сидели на ступеньках лестницы, идущей вдоль поднимающихся рядов. Всем хотелось познакомиться с новым генеральным директором, которого совсем недавно назначили вместо ушедшего на пенсию, много лет проработавшего в тресте Гнилорыбова. Памятью для всёх о нём остался подготовленный им фотоальбом о российских рудниках Шпицбергена «Под небом Арктики».

На сцене клуба сидел седоватый мужчина с определённой суховатостью во внешности и в характере. Встречу начал демократично, попросив разрешения у зала говорить сидя, после чего начал рассказывать о себе, трудовая биография которого началась в шахте в должности проходчика, с чего и пошла карьера продвижения в мастера, директора шахты, заместителя министра угольной промышленности и вот директора государственного треста, имеющего степень кандидата технических наук. Затем сообщил приятные для всех новости о том, что с первого октября вдвое возрастает зарплата работников, а на руднике каждому будут выдавать ежемесячно вместо одной по две бутылки водки, что за валюту, полученную от продажи угля за рубеж, будет закупаться дефицитная иностранная бытовая техника и продаваться в посёлке за рубли.

Разумеется, такие сообщения были встречены аплодисментами. Затем начались вопросы. Рабочих беспокоило, что будет с Советским Союзом, как пойдут дела на руднике, если Украина введёт свою валюту. Непонятная ситуация в стране вызвала большое число заявлений на досрочное расторжение контрактов по инициативе работников. Беликов успокаивал рабочих, как мог. Помогал ему в этом сидевший рядом консул. Директор рудника молчал.

Никто тогда и предположить не мог, что не пройдёт и года, как рубль резко упадёт в цене, и шахтёры, отработавшие в тяжёлых условиях Крайнего Севера двухлетний контракт, вернутся на Родину фактически с пустыми карманами, ибо полученная большая зарплата, которой при прежних условиях должно было хватить на покупку дома, квартиры, машины и приличную жизнь, в одночасье превратится в груду обесцененных бумажек. Никто не мог себе представить, что увеличение зарплаты в два раза являлось не благом, а началом скорого краха. Мы этого не знали.

После встречи Шатиров тепло попрощался с нами, пообещав приехать снова в ноябре, и мы с Володей пошли в наш буфет. Пока я покупал водку, он поднялся в столовую и набрал в бумажные пакеты разной закуски. Пришли ко мне, разложили всё на тарелки, пригласили в гости Тамилу Бекировну, по её команде всё перенесли в их большой номер и там чудесно посидели до позднего поздна.

Надо объяснить, почему в этот вечер с нами не было Александра Васильевича. Дело в том, что он полетел в Осло, а связано это было как раз с туризмом и вот в каком плане. Приехав из Москвы в качестве переводчика, я привёз с собой радужные планы по расширению туристической деятельности. Когда рассказал о них Александру Васильевичу, он выслушал меня довольно скептически и задал ряд вопросов, сама постановка которых вызывала сомнение в осуществимости моих, как сказал Александр Васильевич, «прожектов». Он усомнился, во-первых, в том, что кто-то из руководства серьёзно будет заниматься вопросами туризма.

— Никому это не надо, — говорил он, — у них совсем другие интересы. Трест «Арктикуголь» занимается исключительно добычей угля.

— Но ведь мне поручил заниматься развитием туризма сам Шатиров, — говорил убеждённо я. — Туризм может давать прибыли больше, чем добыча угля, которая вообще-то убыточна.

Второе, что вызывало сомнения у Ткаченко, было то, что трудно будет находить желающих лететь на Шпицберген проводить свой отдых в холоде.

Но и тут я возражал аргументировано.

— Я нашёл в Москве фирму, которая согласна регулярно поставлять туристов. Это уже не наша проблема. Мы заключаем с фирмой «Грикосмир» договор, и она его будет выполнять, так как со своей стороны они уже поставили подпись на договоре.

Третий довод Ткаченко напрочь уничтожал все надежды.

— Евгений Николаевич, вы не знаете норвежского законодательства. Они не разрешат нашим вертолётам перевозить туристов, а, значит, вес ваш план ни к чёрту не годится.

Вот это было для меня ударом.

— Об этом мне никто в Москве не говорил.

— Так ведь никто в Москве не читает по-настоящему бумаги. Это я сижу здесь и всё знаю.

— Как же так? — говорю я. — В Париже в 1920 году был принят договор о Шпицбергене, по которому все страны- участницы договора имеют равные экономические права. А перевозка пассажиров вертолётами — это именно экономическое право, которое мы должны иметь.

— Ну, вот увидите, — ответил Александр Васильевич, — ничего из этого не получится.

Когда здесь же в кабинете Ткаченко зашёл разговор с Шатировым и Беликовым о необходимости подписания руководством треста договора о чартерных рейсах туристов из Москвы на Шпицберген, который уже подписали туристическая компания и «Аэрофлот», то Александр Васильевич заявил, что до получения разрешения норвежских властей на использование российских вертолётов для перевозки туристов из Лониербюена в Баренцбург и Пирамиду никакой подписи под договором руководство треста ставить не может.

Вот тут и возник вопрос о необходимости подготовки письма на имя короля Норвегии с просьбой о получении такого разрешения. Письмо мы тут же подготовили, с ним и полетел неожиданно в Осло Александр Васильевич, получив попутно ещё ряд заданий от генерального директора.

Мои слова о том, что мы не должны спрашивать разрешения на то, что имеем право по Парижскому договору, услышаны не были, что и понятно — я был простым переводчиком, только что приехавшим на работу.

11 октября

О снеге не пишу, но вчера он практически шёл весь день. Сегодня тоже снегопад и такой, что из-за него не видно гор на западном берегу фьорда. По этой причине наше большое начальство не смогло вылететь в Лонгиербюен вертолётом, а пошло на «Гурееве» морем, что сильно расстроило Володю, которому тоже пришлось идти вместе с ними, а ему, как бывшему моряку, море осточертело. Меня это удивляет. Я всю жизнь был у моря и очень его люблю.

Утром позвонил Кристиансену и подтвердил, что встреча с нашим руководством, как и договаривались, состоится у них в час дня, и что генеральный директор хотел бы посмотреть шахту и посетить их католическую церковь. Надо признаться, что эта церквушка в Лонгиербюене ни архитектурно, ни внутренним оформлением интереса большого не представляет. Мы с Александром Васильевичем успели там побывать, только я забыл описать этот момент в дневнике.

Католическая церковь отличается от христианской своей большей простотой. Не знаю, как в других, но в этой нет привычных для наших храмов богатых росписей, богатого убранства и особой торжественности. Заходя в местную церковь, мы попадаем сначала в прихожую, где нужно снять обувь и верхнюю одежду. Потом поднимаемся по винтовой лестнице и попадаем на площадку, где одна дверь ведёт в квартиру пастора, а вторая в помещение, напоминающее собой кафе. Оказывается церковь строилась с расчётом обслуживать не только местное население в вопросах религии, но и служить местом отдыха морякам судов, заходящих иногда в Лонгиербюен.

Эта комната отдыха соединяется раздвижной стеной с помещением для молитв. То есть во время службы деревянные дверцы раздвигаются и всё пространство превращается в церковный зал, с правой стороны которого у окна стоит небольшой электрический орган.

Любопытной особенностью нашего времени является то, что в этой церкви в случае прихода русских им дарится бесплатно библия на русском языке. Вот народ и повалил в эту церковь не потому, что верят в бога и хотят помолиться, а на экскурсию и чтобы получить при этом красиво оформленную библию. Сначала толпы русских перепугали пастора тем, что не хватит книг всем приходящим. Но, видимо, проконсультировавшись со своим духовным руководством, он заявил, что все русские в посёлке будут обеспечены библиями.

Говорят, что эти книги уже появились в продаже в Москве в подземных переходах. Конечно, их же дарят, наверное, не только в норвежском Лонгиербюене, но и в других странах. Ну, кто-то берёт книги для себя, а есть и такие, что быстро сориентировались и сделали из этого себе бизнес. Вот думаю, что и Беликов попросил организовать посещение церкви не из религиозных побуждений и не ради искусства, а чтобы получить бесплатно библию. Он ведь тоже человек с обычными человеческими слабостями. Но это лишь мои пред положения. Утверждать, не зная, не могу.

Не успел я пойти на обед, как позвонили сначала из представительства «Аэрофлота» в Лонгиербюене, а потом и сам Шатиров с тревожной вестью о том, что они не знают, где билеты на самолёт Шатирова и Беликова. Сначала я подумал, что речь идёт о билетах в Москву из Осло Ткаченко и Табачнику. Их мы заказывали позже. Но вчера я уже получил информацию из представительства «Аэрофлота» в Осло о том, что вопрос с их билетами решён положительно.

Теперь же речь шла о билетах генерального директора и его заместителя, о билетах из Лонгиербюена в Осло. То есть моё руководство не могло без них вылететь с архипелага. Меня попросили никуда из кабинета не уходить, пока вопрос не прояснится. Стал сам звонить в Осло, но там ничего не знали.

До конца дня всё оставалось в неизвестности, а вылет рано утром. Рискуя получить выговор, вырвался на обед — голод не тётка, как говорят на Руси. Пришлось для этого попросить Тамару Павловну посидеть у нас в кабинете у телефона. Научил её говорить пару дежурных фраз на английском языке на всякий случай, если позвонят иностранцы в моё отсутствие. Добровольная моя помощница учила в школе немецкий.

К концу дня позвонил в Лонгиербюен и узнал, что билеты, к счастью, нашлись. Александр Васильевич, оказывается, их передал, кому надо, но Шатиров этого не знал и поднял панику.

Наволновавшись, пошёл после работы в бассейн, на ужин и в бильярдную. Разрядился.

12 октября

Наконец-то, никто меня сегодня не будил с самого утра. Поднялся около десяти. За окном снег такой, что не видно не только гор, но и фьорда. Только портовые краны торчат на фоне белой стены падающего снега. Приготовил себе кофе со сгущённым молоком и смотрел телевизионнуюпрограмму «В мире животных».

Позвонила Тамила Бекировна и сообщила, что надо срочно выкупить промышленные товары по талону № 26, так как сегодня последний день отпуска по этому талону, и потом ничего не достанется. Но у меня закончились деньги, а в бухгалтерии обещали дать лишь в понедельник. Тамила Бекировна у кого-то заняла для меня, и мы пошли за покупками. На улице мело с такой силой, что приходилось держаться друг за друга и даже иногда останавливаться, чтобы переждать сильный ветер. Дышать тяжело. Но интересно: идёшь против ветра, снег залепляет глаза (очки даже пришлось снять, а то ничего не видно) и думаешь — дойдёшь или не дойдёшь? Был момент, когда хотели даже вернуться в гостиницу. Но стыдно перед собой. Неужели ж не хватит сил? А идти-то всего ничего: метров триста прямо и потом метров пятьдесят направо, но, правда, в гору. Дошли всё-таки.

В магазине дали на талон два махровых полотенца, шампунь, два носовых платка, две пары носков, магнитофонную кассет, два тюбика зубной пасты… От мыла и стирального порошка отказался. Солить мне их что ли?

На всё купленное ушло сорок два рубля. А заказал я на этот месяц всего сто рублей. Откуда же я знал, что появятся такие расходы, что сразу почти половина сотни уйдёт? За прошлый месяц еле семьдесят рублей истратил. Ну, да, может, больше нечего будет покупать. А снег идёт.

Пообедали. Постирал бельишко, посмотрел телевизор, поплавал в бассейне. Там баловался с Дениской, сыном Игоря и Тамары Павловны. После ужина сел за перевод с английского инструкции к фотокамере. Попросил какой-то чудачок на улице, а я даже не знаю, кто он. Да какое это имеет значение?

Инструкция пустяковая — сел, написал.

13 октября

Хоть уже и ночь, и перевалило за полночь, однако день тринадцатого октября для меня ещё не закончился. А был он сегодня, не смотря на тринадцатое несчастливое число, чудесным. Проснулся, правда, по случаю воскресенья в десять часов. И первое, что бросилось в глаза, это то, что не идёт снег и погода прекрасная. Вскочил, умылся, оделся, попил кофе со сгущёнкой и помчался к одиннадцати в спорткомплекс, где вчера была объявлена тренировка для лыжников. Встретил Тамилу Бекировну, которая шла играть в бадминтон.

Узнал от неё, что лыжники уже ушли.

Оказывается, у всех уже были лыжи, а я ещё не брал. Ринулся к директору спорткомплекса и через пять минут подобрал себе пару лыж «Karjala» с креплениями и ботинками. Взял палки и помчался к себе переодеваться. Скинул свои ботинки, надел лыжные, взял фотоаппарат и на снег. Крепления держали великолепно, лыжи не соскакивали. На спуске к столовой ноги с непривычки напрягались, но потом вырулил на ровную дорогу в сторону вертолётной площадки и пошёл нормально. По пути снимал камерой восхитительные пейзажи.

Незаметно прокатился таким образом километра четыре до самой вертолётки и повернул назад. Навстречу идут пешком, гуляя, какие-то женщины. Прошу их сфотографировать меня на фоне гор и фьорда. Запечатлел и моих помощниц в знак благодарности, после чего одна из них говорит:

— А у нас для вас информация: вы потеряли перчатку, а мы повесили её на столбик.

И правда, я во время фотографирования каждый раз то снимал перчатки то снова надевал. Потом надоело, и сунул их в карман, вот одна и вывалилась, а женщины догадались, что это моя. Возвращаясь, увидел издали, как, растопырив пальцы, сидит на деревянном столбике моя чёрная перчатка.

Столбики — это вешки, расставленные вдоль всей дороги на случай большого снега, чтобы не сбиться с пути. Они и в городке есть. Когда идёшь в метель, как вчера, то можно легко сойти с дороги и провалиться по пояс. Вешки помогают держать правильное направление.

Накатался сегодня вволю и подумал: «Вот что Юле особенно по нравится после бассейна, когда приедет сюда».

Сбросив дома лыжи, пообедав в столовой, с особым удовольствием пошёл в сауну. Погоняли там чаи с травками и поплавали в бассейне. Нет, жизнь тут очень даже неплохая. В наших советских городках, где я работал в Индии и Пакистане, тоже был бассейн, кинотеатр на открытом воздухе, клуб. Всё, казалось бы, как и здесь. Денег, правда, там мне платили существенно больше.

Но жизнь в русских городках была комфортная. Однако здесь она чем-то всё же лучше. Там постоянно чувствовал себя за границей, далеко от Родины и потому всё время в незаметном, на первый взгляд, но напряжении от мысли, что всякое может случиться, а сильная страна далеко. Здесь все свои и всё своё. Кроме того, попасть в сауну после мороза — это же чудо! Не то, что распариться на индийском солнце, свалиться в комнате под кондиционером и лежать распластанным на кровати. Прыгнешь в бассейн, а и там нет большого спасения от жары. Идёшь туда ближе к вечеру, когда уж солнца нет, тогда хорошо. Но всё же это не то, что здесь сауна после мороза. Нет, не то.

Вечером в гостиницу пришёл товарищ за инструкцией к фотоаппарату.

Перевод я успел закончить и отдал ему. Он сказал, что потом рассчитается, но я, естественно, ответил, что ничего не надо.

После ужина погладил брюки и все постиранные рубахи. Возвращаясь из столовой уже в темноте, пытался найти в безоблачном небе полярную звезду.

Но в это время началась игра света. Полярное сияние опять было не ярким, но любопытным. Нечто вроде тумана снопами появлялось на чёрном небосклоне, вытягиваясь длинными линиями и исчезая внезапно. И вдруг по небу поплыла яркая большая звёздочка. Ну, конечно, это был спутник. Не известно только какой и чей.

14 октября

Утро вновь мглистое. Снежит. Как всегда, включил радио, прослушал местные новости, включая сводку погоды, названия демонстрируемых в клубе фильмов и порядок работы спортивных секций. Радио здесь имеет особый смысл. Это не только связь с материком, но и нечто объединяющее всех жителей. Местное вещание весьма короткое, но его всегда ждут, чтобы решить для себя, что и как делать сегодня в зависимости от прогноза погоды и предложенных культурных программ.

Особых происшествий сегодня не было. После завтрака позвонил Кристиансену, перевёл полученный в ответ факс. Позвонил в контору губернатора.

Пошёл в управление рудника и получил выписанные сто рублей. Заполнил бланк на визу директору рудника для поездки его в Гамбург. Переводил длинное письмо какого-то типа, присланное с корабля ещё в августе и написанное безграмотным английским языком. Вот и все дела.

После работы искупался в бассейне, поужинал, посмотрел по телевизору видео фильм. Тут есть один кабельный канал, по которому для всего посёлка прокручивают различные видео фильмы. Бывают и интересные изредка.

В десять вечера позвонила Тамила Бекировна, позвала к городскому телефону. В квартире шефа стоит телефон, подсоединённый параллельно к телефонуу в кабинете, чтобы он всегда находился на связи. Если ему ветелефонуят и говорят что-то на английском, то он меня зовёт поговорить. Сейчас шефа нет, и зовёт его супруга. Подхожу. По телефону просят включить факсный аппарат. Спускаюсь вниз и вижу, что в самом деле аппарат не включен. То есть, уходя после работы, я переключил его на автоматический приём факсов, но по ошибке выдернул вилки из розетки. Поправил, факс получили.

Вернулся к себе почитать перед сном по обыкновению.

15 октября

— 10 °C.

Ужас, какой холод был сегодня утром! Вышел позавтракать, а ветер прямо в лицо и мороз! Ну, просто задыхался от холодных порывов ветра.

Несколько раз останавливался, поворачивался спиной к ветру, чтобы передохнуть. К вечеру температура не то снизилась, не то повысилась до минус десяти, а ветер пропал куда-то, видно, улетел, и теперь не так холодно, как утром, но и не жарко, однако. По крайней мере руки мёрзнут, но перчатки не хочется надевать пока: расстояния-то здесь короткие — замёрзнуть от гостиницы до столовой не успеваешь.

С утра перезванивался с Пирамидой и Гельвольдом в Лонгиербюене, Purchasing manager начальником снабжения, по-нашему, компании Стуре Ношке по поводу отгрузки в Лронгиербюене шлакоблоков, которые изготавливают на руднике Пирамиды. Договорились об отгрузке на завтра.

Пришёл факс из конторы губернатора, в котором нам не разрешается перемещать от озера Конгресс буровой техники до тех пор, пока не замёрзнет земля. Землин рассказывал мне вчера о том, что на каком-то участке наши рабочие уже передвигали трактор так, что след от его гусениц останется теперь на долгие годы. Почва здесь в низинах такая мягкая в летнее время, что прогибается под ногами, а под техникой травяной покров просто разрывается.

Норвежцы отвечают за охрану природы на архипелаге, потому внимательно следят за всеми работами и не разрешают портить землю, а наши люди всегда торопятся и меньше всего думают о последствиях для природы. Увы, конечно.

Переводил письмо, звонил в Москву, пил кофе с Тамарой Петровной. Ей нравится мой способ приготовления. Сегодня мы добавили к кофе сгущённое молоко и пили его с печеньем, купленным вчера в буфете.

Приходил Платон Обухов. Вчера вечером факс, из-за которого мне пришлось спускаться в кабинет, присылали для него. Он помогает какому-то Чумичёву создать корпорацию. Какую именно, я так и не понял. Платон рассказал, что сам он пишет детективные истории, и недавно в Москве вышла его книжка тиражом 250 тысяч. Тысячу экземпляров он хочет продать здесь, и попросил меня помочь ему в этом. Говорил, что уезжает двадцать третьего октября, потом из Москвы передаст сюда несколько пачек книг. Рассказал, что отец его дипломат, занимающийся вопросами ядерного разоружения, последнее время часто даёт интервью телевидению в качестве руководителя делегаций. Понятно теперь, откуда у Платона такая смелость в поведении. Но заносчивым Платон не выглядит. Скорее, его можно назвать «рубахой парнем». Всем согласен помочь, правда, не бесплатно. Я тоже согласился оказать ему содействие в продаже его книг, но комиссионные за это не просил. Сам ведь продавать не стану — отдам в библиотеку или в магазин.

16 октября

— 6 °C утром и — 8 °C вечером.

Утро улыбнулось мне чистотой небес, прозрачностью воздуха и полным безветрием. В девять утра сел со Славой на нашу «Ниву» и поехали на мыс Финнесет к норвежской вертолётной площадке встречать горного инспектора.

ИНСПЕКТОР ВИК

Горный инспектор Ёханнес Вик. В ту нашу первую встречу ни я, ни он, конечно, не знали, что многие годы будем почти близкими друзьями. В тот день, когда я встретил этого интеллигентного на вид человека с седеющей уже коротко остриженной бородкой, достающей бакенбардами до волос на голове, он был на пол головы выше меня ростом и на голову выше по должности. Это был второй человек по значимости на Шпицбергене после первого — губернатора. Позже, когда я был назначен на должность уполномоченного треста в Норвегии, норвежские друзья мои в Лонгиербюене пытались установить, насколько высок мой ранг и полагали, что сопоставим он, скорее всего, с рангом господина Вика.

Меня всегда смешили такие разговоры, но с Виком мы были тогда уже в очень хороших отношениях. Встречаться с ним нам приходилось очень часто то у нас в российском посёлке, куда он прилетал с инспекцией или на праздничные приёмы, как минимум, четыре раза в год, хотя на зиму всегда уезжал в Осло, то в Лонгиербюене, куда я наведывался порой несколько раз в неделю и почти всегда старался навестить Вика. Порой он отвозил меня на своей машине в аэропорт.

Как-то в день своего рождения я оказался в Лонгиербюене с неотложными делами. Пришлось заночевать в домике, отведенным некогда тресту губернатором. Решая разные вопросы в конторах норвежского посёлка, я помнил о том, что вечером могу оказаться один и бесславно провести свой день рождения, чего никогда в моей жизни не бывало. Друзей-то среди норвежцев у меня много, но мне захотелось заглянуть к Вику, зная, что и он без семьи на Шпицбергене. Горный инспектор был на месте, и я пригласил его к себе посидеть вечерком за бутылочкой русской водки. О дне рождения, конечно, ничего не сказал. А зачем? Специальное приглашение уже к чему-то обязывало нас обоих.

Ему бы пришлось думать о подарке, что всегда плохо, если неожиданно, а мне следовало бы организовывать нечто вроде официального приёма и искать других гостей. А так, всё должно было быть просто и хорошо.

Я помчался в магазин купить то, чего не привёз с собой из Баренцбурга.

Там меня снабжали перед отъездом очень даже неплохо. Директор Соколов давал команду в столовую, и мне с собой передавали картонную коробку с водкой, коньяком, куриными окорочками, сыром, колбасой, другими закусками и всем необходимым для питания. Так что в норвежском магазине я обычно не тратился на дорогие по нашим меркам продукты, но в данном случае кое-какие расходы произвёл на французское вино, лимончик, мороженное, болгарский перец для салата и сладости к чаю.

Завершив дела, примчался в наш зелёный домик (так мы его называли по цвету стен, что, кстати, в переводе на английский «Грин Хаус» звучит ещё и как теплица, что тоже верно, поскольку там всегда тепло) и начал готовить овощной салат, поставив одновременно в духовку печься куриные ножки и крылышки.

Нарезал картошку ломтиками и бросил на сковороду жариться.

Чем хорош был зелёный домик, так это наличием абсолютно всех удобств, которых у нас нет в наших посёлках. Мало того, что здесь было четыре спальные комнаты, туалет с душевой кабинкой и одна большая столовая, соединённая с прекрасной кухней, в доме было всё необходимое для приготовления пищи, достаточно посуды для приёма дюжины гостей, телевизор, телефон, а в душевой всегда горячая и холодная вода, регулируемая до любой температуры.

Поэтому мне, в принципе, можно было волноваться лишь о том, чтобы курочка успела зажариться к приходу Вика. Она успела.

Когда гость позвонил, у меня всё уже стояло на столе. Холодных закусок было достаточно, а запахи жареного говорили о готовности и горячего блюда.

Мы раскупорили водку. Вик, кажется, тоже принёс с собой вино. В это время зазвучала трель дверного звонка. Я не успел подняться с дивана, как из шумно ввалилась чета Вотвиков. Это именно их младшая дочь Сесиль, будучи ещё школьницей, прикатила на скутере в Баренцбург и на обратном пути потерпела аварию и сломала себе руку. Именно её я опекал в нашей больнице и сам чуть не потерял сознание, когда наш хирург выправлял ей кость. С тех пор я подружился со всей семьёй. И вот в этот день, когда я принимал у себя Вика, Берит, проезжая с мужем мимо, увидела свет в домике, и они решили заехать, чтобы пригласить к себе, но попали как раз на застолье.

Мне нравится эта трудолюбивая семья, занимающаяся несколько необычным туризмом. Они приглашают туристов в путешествие по Шпицбергену на собачьих упряжках. Для этого необходимо им самим много трудиться, чтобы содержать собак и обеспечивать очень даже небезопасные турне по горам, где и погода переменчива, и скрытых трещин полно, и белый медведь, опять же, бродит, где ему хочется.

Хорошо, что я готовил много закуски и другой еды с учётом завтрашнего завтрака и обеда. Усадил новых гостей, поставил им приборы. В это время опять звонок. Заглянул на огонёк Ян Егель. О нём я ещё буду рассказывать. Он создатель и владелец местной телевизионной компании. Его контора совсем рядом с нашим зелёным домиком.

Короче говоря, неожиданно для меня собрались приятные гости, для которых у меня, к счастью, оказался неплохой стол. Так и отпраздновал я свой день рождения в тёплой и по-настоящему дружеской обстановке, где никто никого не подсиживал, никто не имел задних мыслей. Нам всем было весело вместе.

Но с Виком нам пришлось однажды отметить вместе тоже весьма неожиданно ещё один праздник. Случилось это под самый Новый год. Я летел из Москвы на Шпицберген через Осло. Так случилось тогда, что виза моя норвежская заканчивалась, кажется первого января. Я собирался спокойно вылететь из Москвы тридцатого, чтобы отмечать Новый год в Баренцбурге, и всё бы было нормально: я купил вовремя билет, жена проводила в аэропорт, сдал уже вещи, — если бы не неожиданная загвоздка с прохождением паспортного контроля. Тут мне заявили, что свой старый советский паспорт я могу смело выбросить в мусорный ящик и идти получать новый, так как старый уже не действителен.

Это было для меня новостью крайне неожиданной и в высшей степени ужасной. На получение нового паспорта требовалось в то время, как минимум, месяц, а на работе меня ждали в начале января. Не буду уж описывать, что я испытал, начав бегать по начальникам аэропорта, которые ничем не помогли, но заставили забрать назад свои сданные вещи, не стану говорить и о том, как в течение одного дня получил отметку в паспорте о продлении его действительности, после чего успешно вылетел в Осло тридцать первого декабря.

Вот тогда-то, устроившись в гостинице, я подумал, что Новый год на носу, а где я его отмечу и как, было непонятно. Позвонил домой Вику. Он был у себя и, узнав, где я нахожусь, сообщил, что скоро подъедет. Вскоре мы встретились, Вик взял такси, и мы поехали в какой-то уютный небольшой ресторанчик за городом. Теперь угощал меня Вик. Мы хорошо посидели за уединённым столиком с притушенными электрическими огнями и с горящей на столе свечой типа лампадки.

Помимо всего прочего, была одна любопытная деталь в этот вечер. Вик рассказывал мне о том, что это очень старый ресторанчик — одно из его любимых мест. Я поинтересовался, кто из именитых людей здесь бывал. Вик подозвал официанта и адресовал вопрос ему. Худенький немолодой уже мужчина в аккуратной униформе хитро посмотрел на нас и шепотом сказал:

— Вообще-то, у нас не принято об этом говорить, но уж раз вы спросили, то скажу вам, что сейчас в соседнем зале сидит со своими друзьями наследный принц Норвегии.

Я увидел, как у Вика сразу восторженно засветилось лицо. Потом, когда мы закончили есть и вышли из ресторана, Вик подошёл к окну того соседнего зала, о котором говорил официант, и осторожно показал мне рукой на молодого человека за столом:

— Вон он, мистер Бузни. Как приятно, что мы с ним рядом оказались в одном ресторане.

И Вик стал рассказывать, что ему было известно об этом высокопоставленном юноше.

За период нашего восьмилетнего знакомства мы бесчисленное количество раз садились за стол переговоров, которые почти всегда завершались товарищеским обедом или ужином.

Вик настоящий интеллигент. Я никогда не видел, чтобы он повышал на кого-то голос. Он всегда серьёзен, внимателен и пунктуален. Много лет до ухода на пенсию он фактически держал под контролем все инженерные работы на архипелаге, рассматривал все проекты, управлял покупкой и продажей участков различным компаниям и отдельным владельцам. Это работа с различными странами, в которой недопустимы были ошибки, потому Вик всегда был собранным, сосредоточенным.

Последнее совещание у нас с Виком было в Лонгиербюене буквально на другой день после моего очередного дня рождения 22 ноября 1999 года. Это совещание мы проводили вместе с нашими геологами треста по вопросу поданных им заявок на новые участки земли в районе посёлка Пирамида. Геологи ещё десять лет назад при бурении в поисках новых залежей угля обнаружили там неожиданно запасы газа и нефти. Из одной скважины пошёл газ, который два месяца не могли перекрыть, на другой начался пожар. Пришлось оттаскивать срочно бурильную вышку и почти сутки заваливать пламя снегом тремя бульдозерами.

И вот, спустя десятилетие, трест решил-таки определить, насколько экономически выгодны эти запасы, а норвежцы, во главе в данном случае с Виком, тоже заинтересовались реальностью добычи нефти в этом районе, для выяснения чего и собрали совещание. Развернули карты, смотрели границы участков, предполагаемое расположение залежей. Образцы нефти, полученные из разных разведочных скважин, были переданы горному инспектору раньше. Геологи наши были на высоте положения. Впервые серьёзно обсуждалась возможность добычи нефти на Шпицбергене русскими, что могло внести новый импульс в жизнь архипелага. Трест заявил свои права на эти нефтеносные участки.

Прошло пять лет со времени того памятного для нас с Виком совещания, завершившегося, как всегда, приятным застольем в ресторане Лонгиербюена.

Но до сих пор трест не завершил работы и не прояснил для себя и страны целесообразность начала добычи нефти в этом регионе.

Но всё это было потом. В тот день 16 октября я впервые встречался с Виком, о чём кратко писал в дневнике.

Небольшой норвежский вертолёт благополучно сел на деревянную площадку рядом с дорогой, ведущей на контрактную шахту, то есть нашу шахту, но на земле, которую мы используем по контракту с компанией «Стуре Ношке». Из вертолёта, который не выключил вращение винта, вылезли гости и, пригибаясь, держа руками шапки на головах, поспешили выскочить из-под давящего на них ветра. С Виком прилетел его помощник Чернеет, инспектор по технике безопасности и переводчик Сверре Рустад.

Я встретил их у дороги, куда успел приехать на своём газике и директор Соколов, что было очень своевременно, а то я уже не знал, как мы все разместимся в нашей «Ниве». Поехали к управлению, где в кабинете директора шёл сначала деловой разговор о ходе добычи угля и мерах безопасности, затем о программе осмотра шахты. Переводил Сверре, так как прибывшие говорили на норвежском. Так что я сидел лишь на всякий случай. Попили кто чай, кто кофе, закусывая сыром и печеньем, потом все направились в шахту, а я — к себе в кабинет по своим делам.

Переводил письмо, звонил из Москвы Табачник, поговорил заодно и с Александром Васильевичем, уточнил с ним ряд вопросов.

Пошёл на обед, но едва успел выпить стакан кваса и съесть салат и кусок селёдки, как появился водитель Слава и сказал, чтобы я бросал есть, а мчался скорей в гостиницу отправлять в Москву факсом документы по загрузке углём судна и его отправке. Целый час не мог дозвониться до Москвы, но дозвонился-таки и отправил документы. Доел холодный обед, который так и остался стоять на столе в ожидании моего возвращения. Не хотелось брать новый, а этот выбрасывать — добро всё-таки.

Вернулся в кабинет и встретил Платона. Он пришёл отправить от нас факс в США в ответ на присланный ими по поводу фирмы Чумичёва. Ушло на это всего пол минуты. Странно, что Платон не осуществляет свою переписку в консульстве. Там тоже есть факс.

Пришёл Землин, и мы втроём болтали о политике и событиях в нашей стране. Отец Платона, оказывается, заместитель министра иностранных дел. Интересно, что по рассказам Платона, его отец (как, впрочем, и я) сразу же невзлюбил новое руководство России и Москвы, называя их очевидными ворами. Платон признался, что сначала боготворил Ельцина и спорил о нём с отцом, а теперь сам видит, что отец был прав.

После работы купался в бассейне и попарился в сауне. Сегодня она была хороша — людей почти никого, сухо, температура больше девяноста градусов.

В порт прибыл один корабль под уголь, другой с товарами. Томила Букировна приготовила для отправки судном один юшар. Юшар — это фанерный ящик, в который упаковывают здешние товары: консервы, крупу и прочие продукты, которых не хватает на материке, ну и технику всякую, которую заказывают по каталогу фирмы «Петер Юстесон».

Позвонил домой. Юля сообщила, что Алёна устроилась работать гувернанткой. Дожили — вернулись дореволюционные времена.

В столовой у нас повесили красочное объявление с предложением записываться на курсы по изучению английского языка. Это вчера ко мне пришла инженер телефонной связи с просьбой перевести инструкцию по применению настойки женьшеня. Перевёл, и она спросила, когда я открою курсы английского языка. Я предложил ей написать объявление, раз людям хочется учиться, вот она и написала.

17 октября

— 6 °C утром, — 11 °C вечером.

Утро встретило приличным ветром, но слабее позавчерашнего. Вчера вечером пришёл факс из США с просьбой сообщить состояние больного электрика и когда его можно будет отправить в Польшу. С ответа на факс и начал сегодняшнюю работу. Позвонил главврачу, он сказал, что уже можно отправлять человека, тем более что в факсе сообщалось и о переводе денег — пять с лишним тысяч долларов за лечение и стоимость билетов.

Известил Соколова, тот обещал переговорить с Москвой. Между тем, технический директор Трифоненков поехал на вертолётку встречать из Лонгиербюена Кристиансена и вскоре приехал с ним. К этому времени приготовили закуску и кофе. Мы сели втроём в кабинете Трифоненкова и начали переговоры.

Говорили, кажется, не меньше часа. Кристиансен оказался интеллигентным человеком, но аристократом не выглядит. Английским владеет, но не блестяще, иногда с трудом подбирает слова. Я тоже какие-то термины не знал, но быстро искал заменители. Главной проблемой было, кто станет вкладывать деньги в изыскательские работы по минеральной воде, хотя обсуждали и другие темы: несчастные случаи в шахте, пожары, взятие проб угля и их изучение.

Норвежцы посылали свои пробы на исследование в Германию, а Трифоненков предложил это делать в Москве.

Мы уже почти кончили переговоры, когда пришёл Сверре Рустад.

Трифоненков предложил перейти к кофе. Рустад согласился, но заметил, что с ним пришли ещё двое. Оказывается, в машине сидели вице-губернатор и ещё кто-то из сотрудников конторы губернатора. Они были на переговорах с консулом.

Ну пригласили всех, сели за длинный стол, девочки принесли бутерброды с чёрной икрой, сухарики, пирожные и что-то ещё. От бутербродов никто не отказался. Кристиансен рассказал вице-губернатору о том, что хорошо обсудили всё на английском языке и кратко пересказал суть переговоров. Потом началась общая беседа на норвежском, и переводил Рустад. Однако скоро гости заторопились на вертолёт.

Любопытно, что вице-губернатор и Кристиансен прилетели в комбинезонах, которые приходилось снимать и надевать в кабинете, что для меня, например, казалось необычным и несколько неудобным. Но так у них делается.

Правда, их костюмы называются не комбинезонами, а, как у нас говорят, скутерными костюмами. По сути это те же комбинезоны только не для работы, а для езды на снегоходах.

После переговоров пришёл Соловьёв и принёс списки детей, отобранных для поездки на празднование чего-то в Лонгиербюен. Однако полёт их состоится лишь в том случае, если будут деньги на оплату посадки нашего вертолёта в аэропорту норвежского посёлка. Вот чудеса! Наше руководство оплачивать посадку не собирается.

Пошли на обед и спустились к овощехранилищу на территории порта, где начали продавать пиво. Пришедшее вчера из Мурманска судно привезло с собой цистерну с пивом. Сама цистерна была сварена из листового металла здесь в Баренцбурге.

Пиво продавали в стеклянных бутылях по три литра на брата. Но до чего же холодно было нести этот бутыль! Пришлось даже надеть перчатки, а то ветер студил руки до окоченения. А уши само собой мёрзли. Что значит мороз при ветре!

Дома только снял верхнюю одежду, тут звонит Соколов и говорит, что норвежцы привезли с собой почту и оставили у него дома. Пришлось идти срочно забирать.

Комната, в которую меня пригласил Соколов, устлана коврами, диваны стоят углом вдоль двух стен. На них, забравшись с ногами, восседали жена Наталья Юрьевна и младшая дочь Лариса. Правильнее было бы сказать, что малышка сидела, поджав под себя ноги, а мамаша возлежала, прислонив спину к ковру. На одной стене распростёрлась шкура оленя, поверх которой деревянные сувенирные тарелки с изображениями Шпицбергена. Это, как я понимаю, местное производство. Тарелок с надписью на английском языке «Barentsburg» много, как на выставке. У другой стены стоит мебельная стенка с сервантом, заставленным хрустальной посудой.

Почта для директора — это счета на оплату различных товаров, пришедших по выписке. Вот мы и сели с Александром Леонидовичем рассматривать каталог товаров и разбираться со счетами на оплату. Потом только перешли, как оказалось, к главному, зачем меня пригласили.

Соколова заинтересовало моё объявление о курсах английского языка и как я их намерен проводить. Начал было объяснять, но Соколов сказал, что этот вопрос обсудим завтра на работе, а сегодня он хочет поговорить об индивидуальных занятиях языком с дочерью. Договорились, что начну занятия с нею в субботу.

Примечательным оказался разговор об оплате моего труда. Я вообще ничего не говорил. Всё высказывал сам Александр Леонидович, проявляя завидную предприимчивость. Получив моё принципиальное согласие учить дочь языку, отец посерьёзнел и сказал, что надо договориться об оплате, поскольку всякий труд должен быть вознаграждён. Затем, как бы прикидывал что-то в уме некоторое время и, наконец, сказал:

— Я думаю так, что надо быть реалистом и учитывать сегодняшнюю ситуацию в стране. Деньги, то есть рубль, в цене падает, поэтому предлагаю платить тебе не деньгами, а товарами. Товары сейчас самое важное — они не обесцениваются.

Он ещё поговорил на эту тему, попутно ругая всё происходящее в стране и почему товары важнее денег. Я, конечно, спорить не стал, согласился, хотя так и не понял, по какому же принципу он собирается рассчитываться со мной, то бишь в каком эквиваленте. Но поскольку я всё равно не знаю, сколько стоит час занятий, да и не имеет это для меня особого значения, то вникать в суть расчётов не стал. Мне важно проводить время интересно для себя и с пользой для других, а оплата — это уж как получится.

Вернулся в кабинет, подготовил факс американцам о том, что моряк поправляется и двадцать третьего он будет отправлен в Москву, а оттуда в Польшу. Послал сразу же. А вот в Москву дозвониться и отправить факс никак не удавалось.

Посмотрел по телевизору программу «Время», выпил кружечку пива и пошёл на ужин. В этот день на курсы записалось десять взрослых и трое детей.

18 октября

— 12 или 15 °C

Встал, как обычно, но не успел почистить зубы, как позвонила Тамила Бекировна и попросила помочь отправить юшар. Хоть это был и половинный по размеру ящик, но полный консервов и других продуктов, так что поднять его нам со Славой вместе оказалось не так-то просто. Мы подумали, что там более восьмидесяти килограмм, но когда привезли в порт и взвесили, то оказалось, что всего пятьдесят восемь.

Когда собрались выезжать из порта, я обратил внимание на нечто плавающее в морской воде. Думал, что это брёвнышко, но оно вдруг исчезло под водой, а потом появилось чуть ближе снова. Тут я узнал головку нерпы.

Показал Тамиле Бекировне и Славе. Некоторое время наблюдали за красавицей с большими любопытными глазёнками. Но вот она нырнула, показав чёрную лоснящуюся спину, и долго не появлялась. Скорее всего отплыла в другое место.

Мы сели в машину и поехали.

Заехали позавтракать, после чего зашёл домой побриться, а то ведь не успел, и двинулся в кабинет. Опять не мог дозвониться до Москвы, пока от туда сами не позвонили. Переслал им текст письма из Америки относительно моряка и наш ответ. Всё это им для информации. Послал и письмо одной фирмы, уведомлявшей нас, что она отказывается сотрудничать с Бухаммером по продаже угля. Через некоторое время позвонил Шатиров и возмущался по поводу того, что решение об отправке моряка приняли без его ведома. Но возмущение надо было адресовать не в мой адрес, ибо я не принимал решение, а исполнял указания других начальников, а это разные вещи.

Весь день мне звонили по поводу курсов. Помимо вчерашних записалось ещё двадцать один человек взрослых и десять детей. С такими темпами я загнусь от обилия желающих заниматься. А ведь всем стараюсь пояснить, что учебников нет, и почти всё придётся учить наизусть со слуха. Но уговаривают и записываются. А как им откажешь, если очень хотят? Вот целый день и говорил по телефону, а тем временем по всем подразделениям идёт распределение промышленных товаров между сотрудниками. Попытался выяснить, к какому отделу отношусь я. Оказалось, что ни к какому. Сказали, что по этому вопросу я должен выходить прямо на директора рудника, то есть Соколова.

Не знаю, насколько это удобно, но сказали мне, что это выгодней. Ну, посмотрим.

После работы пошёл в кино, смотрел две серии «Клеопатры».

Поужинали в столовой с Тамилой Бекировной и пошли ко мне пить пиво. Чтобы оно не испортилось, я поставил бутыль в местный холодильник, то есть в ящик, выступающий из стены наружу. Вытащил бутыль и увидел, что пиво замёрзло.

Вот это юмор. Как я об этом не подумал? Мороз ведь на дворе. Тамила Бекировна пошла за своим пивом, но оно показалось почему-то не таким вкусным, как вчера. Может, оттого, что оно стояло открытым в бутыле, и что-то, придававшее специфический вкус, испарилось?

19 октября, суббота

— 14 °C

Солнце спряталось за горы примерно в половине третьего дня, а в четыре уже был вечер, пришли сумерки.

Встал около десяти утра. Попил кофе. Зашёл в больницу, точнее в поликлинику, что находится на первом этаже здания больницы, и у врача из Архангельска, который раза два приходил ко мне звонить своим коллегам в Тромсё, взял стеклянные колбочку, воронку, палочку, фильтры — всё, что мне надо для приготовления проявителя и закрепителя фото плёнок. В двенадцать был назначен урок английского. Время ещё было, и я спустился к морю, мечтая встретить снова нерпу.

Прошёлся по берегу, но зверьков морских не увидел. Сидели, качаясь на волнах крупные чайки с серым оперением. Это глупыши. Чайки ещё крупнее, но совсем белые, с хищными кривыми клювами — это, как их называют здесь, альбаки, что происходит от названия альбатрос, хотя на самом этот вид чайки называется бургомистр. Летают и чайки поменьше с чёрными головками и почти не загнутыми клювами. Это сабинские чайки. Вдалеке плавала чёрная уточка. Я сначала думал, что это голова нерпы, но потом догадался, что это, скорее всего, гагарка, поскольку бока у неё белые. У причала продолжал разгружаться наш корабль.

К двенадцати подошёл к дому номер девять, называемый директорским.

В нём живёт семья главного инженера, тоже на втором этаже, и ещё несколько семей на первом. Когда нажимаешь на кнопку десятой квартиры, то раздаётся весьма странный звук, не похожий на звонок. Встретила Лариса:

— А мы вас давно уже ждём.

Она была с подругой Аней, дочкой заместителя директора Соловьёва.

Смешное сочетание птичьих фамилий у руководителей. Один Соколов, другой Соловьёв.

Начали заниматься. Интерес у нас был явно обоюдный. Я сразу же предложил им игру с таким условием, что я иностранец и ни слова не знаю по-русски, а потому будем всё время говорить с ними только на английском языке.

Девчонок это необыкновенно поразило, они вытаращили друг на друга глаза, не понимая, как будут говорить, когда ничего не знают, но условия приняли. Было интересно наблюдать за ними, когда они друг другу старались объяснить, что им нужно делать в ответ на непонятные мои слова, и что отвечать. Ларисе всего семь лет, а Ане уже девять. Занятие прошло весело. Когда через час я собрался уходить, они не хотели меня отпускать, но у меня были ещё планы на сегодня.

Пошёл домой, стал на лыжи, отправился к нашей почте и отправил папе ко дню рождения телеграмму в стихах:

«Привет от белого медведя!

От нерпы северной привет!

О возвращенье долгом грезя,

желаю сто и больше лет!

Женя»

Покатался пару часов, пройдя половину пути до вертолётной площадки.

Снега не было, но при возвращении мне навстречу подул ветерок и хорошо, что не сильный, а то и этот слабый заметно морозил лицо так, что нижняя губа совсем окоченела, и трудно было что-то внятно сказать. Дома выпил пару бокальчиков пива и пошёл обедать.

Продолжают записываться на курсы. Число желающих достигло тридцати пяти.

После обеда слегка подремал, пока не зазвонил телефон. Звонила Тамила Бекировна, пригласила смотреть по телевизору КВН. Потом она ушла на работу, а я, выпив ещё пару бокальчиков пивка, отправился на ужин, а затем в клуб, где сегодня был танцевальный вечер. В перерывах между танцами проводили викторину и разыгрывали призы с чёрным ящиком по принципу телепередачи «Поле чудес». Пообщались с Игорем, Тамарой Петровной и с их сыном Дениской. Отдохнул славно.

20 октября, воскресенье

— 8 °C

Встал по будильнику около восьми с хвостиком, чтобы успеть до девяти в столовую на завтрак. Поел, появилась с ночной смены Тамила Бекировна, принесла каталог товаров, которые ей хотелось бы заказать. Перевёл ей описания, рассмотрели, что сколько стоит, и она пошла спать после ночи, а я сел писать стихи «Мы говорили обо всём». Писал до трёх часов.

Мы говорили обо всём, а снег стелил постель.

Норвежский город есть Тромсё, оттуда и метель.

Наступил вечер, хотя дня почти не видел из-за туч на небе.

Пошёл обедать и в сауну. В сауне разговорился с рабочим, который во всех нынешних грехах обвинял красных. Пытался объяснить ему, что к чему, но попался такой упёртый, что никакие доводы его просто не интересуют. Сейчас ему плохо, но с красными было нехорошо. Ну, думаю, потом прозреет, да поздно будет.

Надоело спорить — сбежал от разговоров в бассейн. Наплавался от души. Дома выпил пива, что особенно было хорошо после бассейна и сауны. За ужином встретились за столом с Платоном Обуховым.

— Слушай, — говорит он, — ты знаешь, что весь посёлок гудит новостью о курсах английского языка. А ты, между прочим, перешёл этими курсами дорогу жене вице-консула, которая у нас работает дежурной в консульстве, и сама хотела вести курсы.

При этом Платон добавил, что отказали ей в проведении курсов по той причине, что она хотела это делать за приличную оплату. Он не рекомендовал вести с нею переговоры, так как её это может оскорбить, поскольку она жена первого вице-консула. Она, видимо, ожидала, что её станут уговаривать организовать курсы, и тогда она сможет вытребовать себе побольше оплату, а тут я подвернулся.

Я объяснил Платону, что, во-первых, меня не волнует, кто какой чин занимает. Во-вторых, я не горю желанием вести курсы, поскольку у меня своих дел вполне достаточно, а за деньгами я не гонюсь, так как, если нужно, то могу их заработать и переводами, и статьями, как журналист. Но я взялся за эти курсы лишь потому, что никто другой этим не занимается, а меня все просят помочь в изучении языка, и потому я буду вести курсы и за минимально возможную плату. Если же кто-то захочет взять этот труд на себя, то я готов отдать любую из записавшихся групп и даже все.

Не знаю, передаст ли он наш разговор жене своего начальника.

Хотелось бы, чтобы передал, и чтобы она захотела вести курсы, а то ведь они у меня отнимут много времени. Но, боюсь, что в этом случае многие записавшиеся сразу откажутся от учёбы. А записалось уже сорок два взрослых и тринадцать детей. А будут же ещё записываться. Как со всеми справиться, пока не представляю.

День казался сегодня удивительно тёплым. Удивительно, что, несмотря на мороз, холода совсем не ощущаешь. Это оттого, что не было ветра. Вот и чудесно!

21 октября

— 2–4 °C

Утро выдалось ощутимо холодным из-за ветра. А термометр показывает всего минус два градуса. Вот что такое ощутимая температура. Она часто расходится с фактической, если дует ветер. Только здесь я понастоящему начинаю это понимать. На материке не так часто над этим задумываешься.

Печатал длинное письмо руководству треста о положении с туризмом, чтобы переслать в Москву факсом. Надо бы Шатирову его прочитать и с делать выводы о том, что туризм следует развивать активно, кардинально улучшая обслуживание. Кстати, пришло письмо из Франции, в котором какойто любитель туризма просит продать ему дом на Шпицбергене, куда он будет сам регулярно привозить туристов группами по двенадцать-пятнадцать человек. В письме он обращает внимание на то, что при нынешнем нашем комфорте развивать туризм трудно.

Иными словами, надо сначала вложить средства, а потом уже качать прибыль, а мы хотим наоборот, потому отдача слабая. Зачем, например, продавать тому же французу дом и смотреть, как он возит туристов, когда можно оборудовать для него дом, как он хочет и самим принимать его туристов, получая при этом прибыль? Я уже второй месяц на Шпицбергене, а сдвигов относительно развития туризма пока не видно. Всё, что мы намечали в Москве вместе с туристической фирмой и «Аэрофлотом» повисло пока в воздухе, словно ничего не было.

Звонил в школу Лонгиербюена по поводу предстоящей поездки к ним в гости наших детей, намеченной на 24 октября. Проблема в том, что за каждую посадку вертолёта в Лонгиербюене надо платить 800 норвежских крон, а наше руководство платить не хочет. Мне говорили, что когда норвежцы собирались только строить аэропорт, то предложили нашей стороне долевое участие, от которого мы отказались. Если бы тогда согласились и потратили деньги, то сейчас бы и наши самолёты, и вертолёты садились бы бесплатно. А теперь приходится за всё обслуживание платить. Вот и считай, что выгоднее.

Школа Лонгиербюена сообщила мне, что за одну посадку вертолёта с нашими школьниками они готовы заплатить. Это значит, что вертолёт привезёт детей и должен оставаться в аэропорту, не поднимаясь, до конца мероприятия, чтобы забрать их назад и не платить за вторую посадку. Вот цирк!

Готовим к отправке выздоравливающего моряка из Польши. Главврач принёс, наконец, заявку на его лечение, которую принесли в больницу, когда помещали больного. Неужели не мог мнесразу её принести? Ведь именно там есть запись о том, что оплата лечения гарантируется. А мы тут переживали и телефоны обрывали, добиваясь подтверждения, что всё будет оплачено.

Кстати, заявка эта оказалась без подписи, поскольку, когда передавали нам больного, то меня при этом там не было, заявку никто не прочитал и не знал, что она должна была быть подписана капитаном судна.

К пяти вечера пошёл на урок английского языка к девчонкам, которые меня уж заждались. Хотят заниматься в дневное время. Попробую завтра вырваться пораньше. А сегодня пришлось после этого урока сидеть до поздней ночи, готовя переводы писем Шатирову. И вот обидно, что передать эти письма факсом в Москву сегодня так и не удалось. Может, атмосфера вмешивается в нашу связь?

Днём приходил Платон и уточнял, каким образом он мне передаст свой детектив для продажи.

22 октября

— 3 °C

День был напряжённым. Звонки в Москву с моей стороны не удавались.

Зато они ко мне прорывались много раз. Посылал факсы в разные стороны.

Обсуждал, наконец, с Соколовым программу подготовки к туристическому сезону будущего года. Но он завтра надолго улетает.

Даже позаниматься с детьми английским сегодня не было времени вообще. Встретил их мимоходом на улице, и они угостили меня конфеткой.

Смешно, что не я их, а они меня угощали.

К Тамаре Петровне пришёл Дениска и мы после работы зашли ко мне попить кофе. Ему тоже нравится мой способ приготовления напитка.

Поужинал и сел за письма, но успел только одно — домой в Москву.

Попробую завтра с утра написать в Ялту, но вряд ли получится, а рейс в Москву именно завтра.

23 октября

— 6 °C

Позавтракал и написал письма Тёме и в музей. Пошёл в больницу к без четверти одиннадцать. Проверил готовность поляка к отъезду. Пришла машина уазик. Сели мы с поляком и сюда же внесли на носилках больного Карпова, который получил травму головы, когда его на днях засыпало в шахте обрушившейся от горного удара кровлей. Бывают такие случаи. Повезло ещё, что жив остался. Впрочем, в таких случаях не известно, что лучше — погибнуть сразу или потом всю жизнь, может, недолгую мучиться от столь серьёзной травмы.

На вертолётной площадке посидели в зале ожидания. Залом, правда, такую комнату назвать трудно: потолок низкий, света мало, но человек тридцать примерно помещается. Впрочем, главное, что тепло. После часа дня вылетели. Через пятнадцать минут приземлились в Лонгиербюене. Там сдал поляка Джуруку и встретился с прилетевшей с Пирамиды Балбеко.

Самолёт из Москвы уже прибыл, в зале появились первые пассажиры. Я подумал тогда, что вот и сам теперь встречаю прибывающих. Сколько будет у меня таких рейсов? Подхожу к возбуждённому Александру Васильевичу. С ним все здороваются, все его отвлекают. Он наспех просит меня взять его багаж с конвейерной ленты и исчезает, как и следовало ожидать. В зале на втором этаже встретил Баранову из туристической фирмы «Грикосмир». Она прилетела сюда, чтобы воочию убедиться в возможности осуществления разработанного нами плана чартерных полётов самолётов с туристическими группами. Это хорошо. Может, дело сдвинется с места.

Пили с Балбеко фанту, которую она купила за кроны. У меня пока крон нет. Здесь же в буфете продаётся краеведческая литература. Я узнал, что путеводитель по Шпицбергену на английском языке стоит 137 крон, и, как подсчитала продавец, это получается двадцать один доллар. Когда я сказал, что это дорого, она пошла к своему начальству и, вернувшись, сообщила мне, что её поправили — книга стоит двадцать пять долларов, то есть ещё дороже, учитывая надбавку за обмен долларов на кроны. Ничего себе!

Летели в Баренцбург в битком набитом людьми и вещами вертолёте.

Мне пришлось почти всё время стоять. Около пяти вечера пошли с Анной Павловной Барановой обедать. Ей всё пока нравится. После обеда я попросил её отдыхать от поездки, а сам отправился в соседнюю квартиру к Александру Васильевичу пить водку за его успешное возвращение. Наговорившись о Москве и наших делах, прошёлся по баренцбуржской хорошей погоде, попил чай в столовой и домой.

С почтой на моё имя пришёл заказанный Платоном пакет от фотокомпании, но я ничего интересного для себя там не нашёл.

24 октября

А утром был ветерок. Зашёл за Анной Павловной, позавтракали в столовой, она поразилась обилию пищи. Сказала, что ей хватило бы и одних холодных закусок. Ну а что спорить? Действительно кормит неплохо. Дома такое разнообразие сейчас не у всех увидишь. Однако в восемь пятнадцать я уже садился в автобус с детьми, чтобы ехать с ними на вертолётную площадку, или, как тут все говорят — на ГРЭ. Нормально долетели до Лонгиербюена.

Интересно наблюдать за детьми в полёте. Никакой боязни ни у кого нет. Кто-то сосёт конфетку, наспех сунутую мамашей, кто-то болтает весело, и редко кто глянет в окно вертолёта на землю. Назад летели совсем иначе. Все уже устали от мероприятий, с подарками в руках, почти не разговаривали, и добрая половина заснула, хоть и краток полёт. Но это потом, а сначала в аэропорту Лонгиербюена нас встретила Тюфенталь, с которой я говорил вчера по телефону. Тут выяснилось, что она неплохо владеет и русским. По телефону общались на английском. Но об этом я напишу позже, так как хочется уже спать, а завтра с самого утра лететь на Пирамиду. Со свободным временем становится туговато.

ХИЛЬДА

Прерву дневниковую запись, поскольку обещанный рассказ о мероприятии в Лонгиербюене потом не последовал, а мне этот день запомнился очень хорошо, как и многие другие такого же плана.

На большом красивом автобусе мы поехали из аэропорта сначала в местную кирху, то есть католическую церковь, где на втором этаже нас принял пастор. Нет, никто не собирался там молиться. Просто в общей комнате, предназначенной для отдыха, детей посадили за столы, угостили чаем с пирожными, после чего пастор подарил каждому гостю по экземпляру детской библии на русском языке.

Затем шумная наша толпа счастливых ребятишек спустилась вниз, оделась, и мы снова автобусом отправились в другой конец посёлка, где располагается школа. Здание одноэтажное, но весьма просторное. В пространном холле все разулись (разуваться повсюду, куда мы приходим, стало входить в привычку), и Тюфенталь представила нам учительницу Хильду Хеннингсен.

На ней нельзя не остановиться подробней. Тюфенталь сама является частью истории норвежского посёлка, но мне с нею приходилось меньше сталкиваться. В с Хильдой…

Поразила меня, прежде всего, её внешность. Норвежские девушки на наш российский просвещённый мужской вкус не могут конкурировать с русскими красавицами. Черты лица у норвежек посуровей, погрубее, порезче. Наши девушки обаятельнее своей мягкостью, нежностью, тонкостью очертаний. У Хильды, несмотря на относительно крупное телосложение, есть в лице наша российская мягкость, округлость лица, светящегося добротой. Последнее особенно важно, поскольку Хильда работает с детьми, и первое, что бросается в глаза, она их любит. Нет, она не сюсюкает с ними, не заигрывает заискивающе, желая им понравиться. Она только живёт их интересами, как если бы сама была сейчас такой же маленькой. И дети воспринимают её своей, потому что она понимает их, как они понимают её. Это их товарищ, но лидер, который знает больше и больше умеет.

Хильда водит хоровод, играет в мяч, хохочет, когда что-то у самой не получается. В классной комнате, я забираюсь на заднюю парту, чтобы не попасть в центр внимания, не помешать работе Хильды, а она вдруг вытаскивает меня к доске за руку и заставляет отвечать на её вопросы, петь с детьми, скакать. И я, много лет выступавший на сцене, привыкший к любой аудитории, неожиданно для себя краснею от смущения, а Хильда, словно не замечая этого, подчиняет меня своей воле, которой у неё хоть отбавляй, и, кажется, что дети ей помогают, а не она им. В этом мастерство лидера.

Помню, как в бытность моей работы инструктором горкома комсомола приехал я как-то в летний пионерский лагерь проверить работу вожатых. И надо же было так случиться, что из окна дома, в котором только что объявили вечерний отбой ко сну, полетели разбитые стёкла. Сопровождавшая меня старшая вожатая, кстати, очень красивая девушка Галя, побежала тут же разбираться с происшедшим. Я последовал за нею. И вот вижу, что в спальне, откуда только что летели стёкла, Галя выстроила в линейку отряд ребят и требует от них признаться, кто разбил окно.

Вижу в спальне полный беспорядок, кое-где на полу ещё валяются подушки. Понятно, что здесь только что была подушечная война. Но ребята стоят, молча, как воды в рот набрали. Возбуждённая неповиновением Галя, возглашает перед строем:

— Пока не признаетесь, кто разбил окно, не ляжете спать.

Видя трудное положение, прошу у Гали разрешения сказать несколько слов ребятам. Я вышел перед ними и начал говорить им, но хотелось мне тогда, чтобы поняла сама Галя.

— В том, что разбилось окно, конечно, виноваты все. Ведь тут у вас только что война шла, бросались подушками. Ну, а кому-то не повезло: противник от подушки увернулся, и она угодила в окно. Так уж случилось. И то, что этого неудачника никто не выдаёт — это правильно, раз все виноваты. Но то, что сам он боится сказать, что его именно подушка попала в стекло — это плохо. Сегодня он боится признаться в маленьком деле. А завтра побоится сказать о чём-то более важном. Будет настоящая война, и он побоится не только говорить правду, но и воевать. Вот что опасно. Важно, чтобы вы уже сейчас умели признавать свои ошибки и исправлять их. Тогда вам будут верить. Тогда с вами можно дружить. А кто же захочет иметь трусливого друга?

И вот, когда я это говорил, мы услыхали плач. Я подошёл к мальчику, стоявшему с опущенной головой. Из его глаз текли слёзы. Он прошептал:

— Это я разбил окно.

Я положил мальчику руку на плечо и стал успокаивать. Галя тоже поняла, видимо, свою ошибку и скомандовала:

— Так, всем лечь в кровати! Мальчики, уберите стёкла! И ты, Ваня, тоже ложись, — сказала она уже мягче стоявшему рядом со мной мальчугану.

Почему мне вспомнилась тогда эта история? Потому что, глядя на Хильду, на то, как легко она управляется с детьми, откровенно громко смеясь вместе с ними, я не мог себе представить её перед строем ребят с гневным окриком. Не хочу сказать, что у нас никто так не умеет работать с детьми, как Хильда. Умеют и очень многие, я знаю таких, но в Норвегии красивую девушку с красивой душой я встретил тогда впервые.

Мне ещё один раз в жизни пришлось совершенно случайно довести мальчишку до слёз. Тогда я учился в педагогическом институте и проходил практику в школе. Один из уроков английской литературы я начал интригующими словами:

— Сегодня я расскажу вам о человеке-легенде, чьи произведения более четырёхсот лет знают и любят во всём мире, но до сих пор стоит вопрос о том, был ли именно он автором шедевров литературы. Я расскажу вам об Уильяме Шекспире.

Затем я рассказал некоторые сведения из биографии писателя и показал слайды с изображением родного города Шекспира Стратфорд-на-Эйвоне. Заключил рассказ пожеланием, чтобы ребята учили получше английский, с помощью которого они познакомятся с произведениями многих замечательных писателей на их родном языке.

Урок я проводил в девятом классе. Когда учащиеся стали расходиться, я увидел плачущего паренька. Спросив его, в чём дело, я к своему изумлению услышал, что он хочет знать английский, но не учил его по глупости, а теперь вот не знает, что делать.

Мне было приятно, что мой урок произвёл такой эффект на ученика, и я постарался убедить его, что всё ещё впереди, и он сможет выучить английский язык. Но Хильда, может быть, провела бы урок так, что никто не стал бы плакать. Не знаю, но так мне кажется.

Мы много раз потом встречались с этой чудесной девушкой. Она в какой-то степени уникальна по нескольким причинам. Во-первых, родилась и выросла в Лонгиербюене. Вышла замуж за Стига, который тоже с самого рождения живёт на Шпицбергене, купил быстроходный катер и оба занимаются собственным туризмом. Мне приходилось принимать в Баренцбурге их группы, организовывать для них концерты русского фольклорного ансамбля. Когда в телефонной трубке раздавался мягкий спокойный голос Хильды, я знал, что ни в чём не смогу отказать этой маленькой туристической фирме, и норвежская моя подруга это прекрасно знала.

Оба, ни Хильда, ни Стиг не хотят уезжать со Шпицбергена. Да у них на материке и дома своего нет. Можно, конечно, купить, да не хотят. Прикипели к архипелагу. Не многие знают здесь места лучше Стига. Проводник он замечательный, как Хильда прекрасная воспитательница.

Детишек наших свозили в норвежский краеведческий музей Шпицбергена, в помещении библиотеки накормили обедом и, наградив подарками, посадили в вертолёт.

Сколько было потом таких детских праздников в Лонгиербюене с участием Хильды и без неё, я уж и не упомню. Мы тоже принимали норвежских ребят у себя. Чем могли, тем и радовали друг друга. Но эта первая для меня поездка с детьми, которых принимала Хильда, оказалась самой памятной.

После поездки в Лонгиербюен доложил о прошедшем мероприятии Александру Васильевичу. После работы пошли, было, с Анной и Тамарой Павловными (у них одинаковое отчество) в кафе, но в четверг оно оказывается закрыто. Хотели попутно зайти в промтоварный магазин, но там стояла очередь за получением товаров по распределению. Тогда пошли в моё любимое место — бассейн. Поплавали, побаловались с Денисом. Там встретил Ларису Соколову, которая мне очень обрадовалась и сказала, что они с Аней ждут не дождутся, когда я приду на занятия английского языка. Посмотрели тут же в спорткомплексе наверху телевизионную информационную программу, бывшее «Время», поужинали и разошлись по домам. Часа полтора подшивал распоровшийся плащ, а потом лёг спать.

26 октября

— 9 °C

Пишу, можно сказать, уже двадцать седьмого, но спать пока не ложился, так что ещё вроде бы двадцать шестое, суббота. А вчера, стало быть, была пятница. Собирались утром лететь на Пирамиду. Однако с самого утра нас встретил сильный ветер. Прогнозисты сообщили, что погода сначала улучшится, а потом станет хуже, поэтому вертолёт полетит на Пирамиду только один раз. А нам надо было, чтобы нас там оставили и потом снова за нами прилетели. Не вышло.

Ну, не полетели, а потому сидели с Анной Павловной и планировали экскурсионные маршруты для туристов. Правда, Александр Васильевич вызывал меня в свой кабинет для телефонных переговоров с компанией «Теленур» по поводу установки в Баренцбурге карточного телефона, что должно обойтись в десять тысяч крон за установку одного аппарата. Переговаривались по вопросу оплаты за причаливание лодок в нашем порту в летний период (по пятьдесят крон за каждое причаливание). Созванивался с Кристиансеном.

В обед с трудом дошли до столовой. Температура воздуха чуть ли не нулевая, но ветер с колючим снегом в лицо настолько сильный, что идти вообще не хотелось. Приходилось двигаться спиной вперёд. Кошмар. Говорят, это ещё цветочки, только начало. Что же потом будет?

К ужину несколько стихло. В обеденный перерыв наблюдал из окна своей комнаты, как бушевало море. Собственно фьорд довольно закрыт от океана, так что волна очень высокой, видимо, быть не может, но ветер вздымает барашки пены и несёт над волнами морские брызги. А может, и поднялась волна, но увидеть это можно, лишь спустившись вниз к берегу, но при таком ветре страшновато спускаться. Но в бассейн всё же ходил и плавал с удовольствием.

Там же смотрел программу «Время». И, видимо, этот ветер нагнал на меня сот, так что пришёл и завалился спать без записи событий.

Сегодня завтракать не пошёл. Попил кофейку с булочкой. Позвонил водителю Мутину, который вернулся с женой и сыном из отпуска и поселился рядом со мной. Гена подъехал на машине, и мы с Анной Павловной поехали по предполагаемому туристическому маршруту.

МУТИНЫ

Но несколько слов о семье Мутиных. Впрочем, рассказать хочется главным образом о Розе. Гена особенно ничем не выделяется. Высокого роста, обычный исполнительный парень, шофёр директора. Никогда ничего о своём шефе не рассказывает, как и полагается слуге хозяина. Делает всё, что прикажут.

Жена его Роза для меня представляла гораздо больший интерес не только потому, что мы практически рядом работали и она, как барменша включена была в мою систему туристического обслуживания, но и по причине не совсем ординарного характера. По национальности она, кажется, была башкиркой. Лицо круглое, глаза чуть раскосые. Весёлая, не в пример мужу разговорчивая, Роза очень активно общалась с иностранцами, которые посещали бар, но английского языка не знала, так что, когда я объявил о наборе на курсы, она была в числе первых записавшихся.

И вот что любопытно. Она оказалась в числе тех записавшихся, кто учил раньше немецкий язык, но, конечно, и его не помнил. Ей, естественно, было так же трудно осваивать новое произношение и новые слова, как остальным в её группе. Однако разница заключалась в том, что, если всем остальным студентам желательно было выучить лишь несколько ходовых фраз для того, чтобы в туристический сезон временами выходить на рынок со своим товаром и суметь продать его, не прибегая к чьей-то помощи в плане общения, то Розе нужно было знание английского языка практически почти ежедневно, ибо туристы обязательно бывали у неё толпами. Роза это понимала, потому с началом курсов не только обязательно присутствовала на занятиях своей группы, но приходила и в другие дни, не говоря уж о том, что ежедневно появлялась у меня в кабинете с вопросами по тому или иному слову или предложению. Она просила меня писать ей переводы на английский язык некоторых выражений, как разговорных, так и письменных, поскольку ей необходимо было, оказывается, иногда писать записки своим поставщикам продуктов из норвежского посёлка.

Если я заходил по какому-то вопросу в бар, она тут же находила какой-то вопрос по английскому языку. Короче говоря, очень скоро она не только стала самой успевающей ученицей в немецкой группе, но и превосходила многих, изучавших английский ещё в школе тем, что научилась даже переписываться на английском, не всегда даже обращаясь ко мне за переводом получаемых ответов. Вот что значит иметь большое желание. И главное то, что она имела возможность делать то, что я всегда предлагал — применять сразу на практике всё только что выученное. И настойчивость. Её у Розы хватало.

Однажды настойчивость Розы привела к неприятной ситуации. К нам в Баренцбург приехала группа норвежских музыкантов с концертом. В этот раз группу привёз один из самых популярных людей в Лонгиербюене, владелец ресторана в Хьюсете Хольм. Он называл себя самым богатым человеком на Шпицбергене. В этом отношении с ним спорил только наш директор рудника Соколов, хвалившийся, что он богаче даже самого Хольма. Разумеется, у Хольма был только ресторан, у директора рудника возможностей гораздо больше. Но вот что случилось.

После концерта в клубе, Соколов пригласил артистов и, конечно, Хольма в бар, где для гостей устроили знатный ужин. Обслуживала всех, мило улыбаясь, как обычно Роза. После вкусных закусок и выпивок за общим столом все встали и началось нечто вроде танцев и гуляния, в котором приняли участие музыканты и нашего оркестра Баренцбурга. В пылу всеобщего братства, когда все друг друга обнимают и говорят о дружбе Хольм решил угостить всех и, что называется, поставил ящик пива, попросив Розу вынести ящик, за который он потом расплатится.

И то ли он забыл о том, что сделал по пьянке, то ли посчитал потом, что ящик пива сущий пустяк для Соколова, но уехав в Лонгиербюен, он никаких денег Розе не передавал. Что же касается самой Розы, то к деньгам у неё было пристрастие абсолютно чёткое — ни одной копейки от себя она отпустить не могла. Разумеется, всё, что находилось в продаже в баре, ей не принадлежало, но часть от этого и вполне заметная для барменши, она получала, и терять что-то ей совсем не хотелось. Поэтому она не преминула напомнить Хольму о его долге.

Возможно, конечно, что ящик пива ею был списан на вечеринку, как и остальные продукты. Не берусь утверждать. Но она помнила, что Хольм обещал заплатить ей, а, значит, она считала эти деньги уже в своём кармане.

Однако в этот именно период В Лонгиербюен прилетает наш самолёт с полярниками и перед его вылетом в Москву я узнаю о том, что лётчиков наших почему-то не обеспечили питанием на обратную дорогу. Кто должен был их обеспечить и когда, не знаю, но передо мною был поставлен факт — пилотам нужна пища. Слетать в Баренцбург и привезти времени не было. Мне было предложено обратиться к Хольму с просьбой срочно организовать, кажется, десять комплектов питания. Я звоню ему, и буквально в течение пятнадцати минут аккуратные пакетики с питанием были переданы на борт самолёта. Вылет не задержался.

На следующий день я попросил Хольма по телефону выставить мне счёт на оплату питания, хотя не знал ещё, как его оплатить, поскольку такая статья расходов не была предусмотрена в нашем валютном бюджете. Но Хольм меня обрадовал, сказав, что ввиду необычности и срочности ситуации он сделал нам это питание бесплатно.

Вот в такой момент ко мне и подошла Роза с просьбой нажать на Хольма, чтобы он оплатил ей ящик пива. Я сказал ей, что с моей стороны будет полным безобразием говорить ему об этом, когда он только что бесплатно накормил наших пилотов. Но Роза не могла согласиться с тем, чтобы пилоты наши ели за её счёт.

Удивила меня и позиция директора. Он тоже был не из тех, кто допускал потери. И если бы Хольм обещал заплатить ему, то уж, несомненно, оплатил бы. Но тут, когда я позвонил Соколову о проблеме с пивом, директор почему-то замялся и сказал, что не знает, что произошло у Розы с Хольмом, пусть они сами разбираются между собой. Я так и ответил Розе, посоветовав ей самой решить свою проблему. И, как понимаю, она так и сделала: в очередной полёт в Лонгиербюен за выпивкой для бара она пошла в ресторан к Хольму. Заплатил он ей или нет, мне так и не сказали, но Хольм, который был частым гостем Баренцбурга и бара в частности с этих пор перестал к нам ездить.

К счастью, у меня с Хольмом отношения не испортились, может, потому, что я не вмешивался в ситуацию, а, может, по той причине, что Хольм оставался дипломатом, когда к нему приходили его клиенты. А я, если и появлялся когда в его ресторане, то всегда в качестве приглашённого важными персонами. Сам же Хольм мне вообще-то нравился своей общительностью, постоянной улыбкой на лице, готовностью услужить и в то же время гордостью за своё предприятие.

Вот чего нельзя было у него отнять — это гордости.

Кто бы к нему ни пришёл в гости, он с удовольствием покажет вам картины, написанные знаменитым норвежским художником, пивной бар, обустроенный под шахту и снабжённый шахтёрскими лампочками с русского рудника, похвалится лучшими винами. Как-то меня пригласили к Хольму и перед началом застолья один из пригласивших спросил меня:

— Мистер Бузни, скажите, что бы вы хотели сейчас выпить? Какой ваш любимый напиток? Мы хотим доставить вам удовольствие.

Я ответил с улыбкой:

— Боюсь, что моего любимого напитка у вас нет.

— Как так? — удивился приглашавший. — У Хольма всё есть.

Я усомнился, и тогда он попросил официанта пригласить Хольма.

Вскоре перед нами предстала хорошо мне знакомая полная фигура гордого владельца ресторана и ему тут же был задан вопрос:

— Вот мистер Бузни, которого вы знаете, говорит, что у вас нет того, что он бы хотел заказать.

— Что именно, мистер Бузни? — полюбопытствовал Хольм.

А я, надо признаться, был уверен в том, что вино, которое я назову, у Хольма отсутствует. Я ведь был в его винном подвале. Он мне показывал свою коллекцию. И я хорошо знал, что там преимущественно французские вина.

Поэтому я спокойно сказал:

— Мистер Хольм, я прошу прощения, но я понимаю, что у вас такие вина просто никто не заказывает, вы их не пьёте, а я очень люблю мадеру. Но где же вы её возьмёте.

Услышав названное мною вино, Хольм улыбнулся:

— Минутку, мистер Бузни, — и вышел.

Мои партнёры за столом, вопросительно посмотревшие на Хольма, когда я спросил о мадере, теперь заулыбались, говоря снова, что у Хольма всё есть.

Действительно через несколько минут Хольм торжественно принёс в руке бутылку испанской мадеры.

Все за столом дружно зааплодировали, а я был необычайно удивлён и спросил Хольма, для чего он держит вино, которое никто здесь не пьёт. И он ответил:

— Конечно, мистер Бузни, это случайность. Обычно у меня нет такого вина, но именно в этом году я заказал одну бутылку для того, чтобы по одному рецепту добавлять немного мадеры в торт. Её-то я вам и принёс.

Мне стало неловко, и я попытался отказаться от такой жертвы, но Хольм есть Хольм: он отстоял честь своего заведения и был ещё благодарен мне за то, что я смог предоставить ему такой случай рекламы.

Ну а мне оставалось только рассказать своим друзьям по застолью историю рождения мадеры и причину уникальности этого прекрасного вина.

Единственное, чего я не стал делать, это говорить, что люблю я не испанскую мадеру, а ту, что готовится из замечательного крымского винограда. Это ведь для тех, кто понимает, совершенно другое вино. Впрочем, последняя история к Розе Мутиной не имеет никакого отношения.

Ветра уже не было, а температура упала до минус девяти градусов. Но такой мороз без ветра почти не ощущается. К двенадцати дня пошёл к Ларисе с Аней заниматься английским языком. Поработали, попили чаёк, которым Лариса угощала по распоряжению, данному ей мамой перед уходом, записал девчонкам новые слова в тетрадь и двинулся в библиотеку осматривать её с Анной Павловной в качестве объекта туристического маршрута. Там всё нормально: читатели в читальном зале всегда сидят, за литературой шахтёры ходят (в фонде около тридцати тысяч книг), небольшой самодеятельный музейчик, но смотреть есть что.

После обеда вздремнул дома часок, постирал мокшее больше недели бельё, похохотал у телевизора в связи с передачей об Аркадие Райкине и отправился в кино смотреть комедию, где опять насмеялся от души. Вечером дома составлял списки записавшихся на курсы. Их уже восемьдесят пять взрослых и двадцать трое детей.

29 октября

— 13 °C

В воскресенье двадцать седьмого опять проспал до десяти утра и не пошёл завтракать, а удовлетворился, как всегда в таком случае, чашечкой кофе. На улице ветер, и потому кататься на лыжах нельзя, да и не до них пока.

Поболтали с Анной Павловной. Рассказал ей о Николае Островском и своих открытиях, связанных с его биографией. Продолжал писать списки учащихся курсов и работал над составлением программы пребывания туристов в наших посёлках.

Пообедали, и пошёл в сауну, где сегодня было полно народу, а температура была чуть выше шестидесяти. Разве это сауна? Парилка несчастная! А ещё точнее — холодилка. Надо бы купаться по понедельникам, но в ноябре уже начну курсы, так что времени на сауну и бассейн, наверное, не будет, а жаль.

Вечером попечатал списки будущих курсантов. Пришла Анна Павловна с бутылкой водки. Пригласили Александра Васильевича с Тамилой Бекировной, посидели у меня за бутылочкой, попели, я читал стихи.

В понедельник отпечатал материал по приёму туристов, допечатал списки для курсов, обсудил программу с Александром Васильевичем, словом работал в основном с Анной Павловной Барановой и забыл пойти позаниматься английским с Ларисой.

Вечером нас с Анной Павловной пригласили к себе супруги Ткаченко.

Опять пили водку, пели украинские песни, и я читал стихи. Засиделись не заметно до двух часов ночи.

А сегодня утром встал с полу дурной головой, позавтракал и в десять тридцать полетели с Александром Васильевичем и Барановой на Пирамиду.

Утром шёл мягкий снежок, но видимость была нормальной для полётов, то есть противоположный берег был виден. Летели ещё при свете дня почти пол часа, но приземлялись уже в сумерках.

Вертолётная площадка на Пирамиде совсем маленькая. Никакой взлётно-посадочной полосы здесь нет. Морская вода совсем рядом. Но вертолёт садится очень точно в середине площадки на специальную отметку. Нас встретили Людмила Петровна и заместитель директора рудника. Сели в машину и поехали в центр посёлка. Это недалеко. Прошлись по посёлку. Действительно одна из гор напоминает собой по форме египетскую пирамиду. Любопытен домик, сложенный шахтёрами из пустых бутылок. Сам посёлок, вдоль и поперек перерезанный теплотрассами, по которым ходят, как по мосткам, мне не показался интересным. Но тут, говорят, есть изумительный водопад, отсюда хорошо виден знаменитый ледник Норденшельда, где-то близко у берега лежат на льду нерпы.

Пообедали неплохо в пирамидской столовой. Она ничуть не хуже нашей в Баренцбурге. Поработали с Людмилой Петровной над её экскурсией, оставили Анну Павловну знакомиться с посёлком подробнее, а сами с Александром Васильевичем улетели назад в кромешной темноте. Над нашим спорткомплексом зажглась звезда. По этому поводу я сочинил песню «Светит баренцбургская звезда» на мотив известной всем песни Пахмутовой.

30 октября

0 °C

Вчера вечером, когда мы прилетели в Баренцбург и перед тем как у дверей квартиры сказать спокойной ночи, Александр Васильевич сообщил, что сегодня летим в Лонгиербюен. И вот пришлось встать в семь утра, скоренько умыться, побриться и сбегать в столовую позавтракать. Погода не пугала.

Тепло. На световом табло над жилым корпусом ноль градусов. В столовой съел в этот раз и первое, и второе, чего никогда утром не делаю, но предстоит, может, долгое непринятие пищи. Спустился в порт, где возле буксира «Гуреев» к восьми утра собрались все, кроме Александра Васильевича. Консул Леонид Михайлович, человек невысокого роста, интеллигентной внешности, суховатый на вид начал сердится. Он привык выходить точно в назначенное время. Я уже знаю, что и вертолётчики начинают запускать двигатель, как только видят подъезжающую машину консула, и с его входом в салон вертолёта дверцу закрывают, и начинается полёт.

Звоню Александру Васильевичу. Он у себя в кабинете, сказал что очень занят и просил подождать. Как я и предполагал, задержал телефонным звонком из Москвы Шатиров, которому нужно было что-то срочно отправить факсом в Германию. В Лонгиербюен шли хорошо без приключений и особой болтанки в море. Меня-то волны не волнуют — я не укачиваюсь никогда, зато других пассажиров это беспокоит. К позднему нынче рассвету прибыли в норвежский посёлок. В этот раз с нами был и водитель Мутин Гена. Он поехал с одной стороны, как водитель, а с другой стороны, чтобы продавать сувениры.

Думаю, что в его торговле заинтересован не только он, коли ему разрешается ездить, оставляя дела в Баренцбурге. Ведь водить машину в Лонгиербюене может и сам Александр Васильевич, что он и делает в некоторых случаях.

Нас встретила машина аэрофлотчиков, с нею Гена добрался до аэропорта и оттуда приехал на нашей машине. Поехали сначала в бутикен — так по-норвежски называется «магазин», то есть в данном случае универмаг.

У норвежцев высокие зарплаты, но ведь и цены на товары высоки, не сопоставимы с нашими. Конечно, работая, скажем, учителем и получая зарплату в восемнадцать-двадцать тысяч крон в месяц, человек может себе позволить купить книгу за сто-двести крон, что будет составлять двадцать-тридцать долларов. А у нас, если учесть то, что доллар на чёрном рынке поднялся в цене до пятидесяти рублей, то двадцать долларов превращаются в тысячу рублей, что является астрономической суммой для книги, если у нас она стоит в пределах двух-трёх рублей. Но пересчитывая таким способом кроны на советские рубли, мне вообще нечего покупать здесь, ибо все цены кажутся бешеными. Хотя, конечно, это связано с резким падением курса рубля.

И цена на книги у нас в стране, наверное, сейчас растёт тоже.

Однако вот консульские работники ходят по магазину не подобно мне, как на выставке, а прицениваются, покупают что-то. Но они получают не то всю зарплату, не то доплату к ней в местной валюте, то есть в кронах.

Вот в магазин заходят по внешнему виду норвежские рабочие. Меня интересует, что они покупают. Взяв в руки корзинку, они идут вдоль прилавков с открытым доступом, кладут по несколько пакетов сосисок (в каждом прозрачном целлофановом пакете около дюжины штук), несколько апельсинов, что-то ещё. Абсолютно все продукты расфасованы и упакованы в целлофан вплоть до буханок хлеба (он, правда, в бумажных пакетах). Это очень удобно.

Есть самые разные макароны, спагетти, колбасы, нарезанные тонкими ломтиками, ветчина, сыр. Всё готово к немедленному употреблению. Ничего не развешивается, не нарезается. В холодильнике молочные продукты в картонных пакетах. Всё культурно и удобно. Это впечатляет.

После магазина поехали на почту, взяли мешок с письмами и бандеролями, коробки посылок. Зашли в банк. Там мне рассказали, что процентные начисления по вкладам составляют около девяти процентов и выше, если сумма вклада выше какой-то определённой величины.

Поехали в компанию «Телеверкет», где с Александром Васильевичем обсуждали вопрос установки в Баренцбурге карточного телефона. Шеф мой объяснял, что хотят установить телефон с целью сокращения очереди в нашем переговорном пункте, но, мне кажется, задача там несколько иная.

В какой-то конторе коммунальной службы говорили о необходимости подключения нашего автомобиля к системе подогрева мотора во время стоянки в зимнее время. Нужно найти такое специальное место стоянки автомобиля.

Заехали на свою арендуемую квартиру, перекусили бутербродами и на буксир. Назад шли при встречном ветре со снегом и приличном волнении моря в районе вертолётной площадки. Но мне было интересно постоять и в капитанской рубке, и на носу буксира. Вернулись к восьми вечера.

31 октября — 2 ноября

— 10 °C

Да, сегодня уже второе ноября, суббота. В четверг был весьма занят. С утра пошёл в рудоуправление решать вопрос о помещении для курсов английского языка. В объявлении говорится, что со взрослыми заниматься будем в помещении бывшей редакции газеты, а с детьми — в школе. Но выяснилось, что в бывшей редакции нет ни стульев, ни доски, на которой писать. Кстати, любопытно, что с запрещением Ельциным коммунистической партии на предприятиях, здесь её тоже тихо закрыли и прекратили выпускать газету «Полярная кочегарка». Но ведь она была не только партийной газетой, но и органом профсоюзной организации и была средством информации о жизни на архипелаге. Зачем же её надо было закрывать? Вечно у нас кто-то любит бежать впереди паровоза.

А в школе тоже места нет, так как сами ученики теснятся на первом этаже, хотя весь второй этаж пустует: его якобы готовят для будущего музея. В классы меня с детьми после уроков не пустят, так как там хранятся учебники, оборудование и прочее, а мои дети там всё разнесут, что, впрочем, не исключено.

Договорились, что временно и дети, и взрослые будут заниматься в комнате учебного пункта (УПК). После обеда зашёл к Ларисе и Ане, позанимался с ними часик, но они были какими-то сонными в этот раз. Пошёл на работу, а меня уже там со свечами ищут. Пришёл факс от Кристиансена («Стуре Ношке») о том, что он хочет встретиться с Трифоненковым и продолжить переговоры о сейсмичности архипелага и нашим исследованиям в этой области.

Перевёл факс, отпечатал. После работы сидел до часа ночи, переводя факсы от «Телеверкета» по вопросу установки карточного телефона и улучшения телефонной связи с Лонгиербюеном и Пирамидой. Правда, после работы до ужина плавал в бассейне, где была очень тёплая вода. Полежал на спине в своё удовольствие. А на улице весь день шёл мягкий пушистый снег.

На другой день, первого ноября температура воздуха утром была — 6 градусов, а к вечеру упала до минус десяти. С утра занимался переводом факса от Бухаммера с анализом качества угля, полученного от нас двумя кораблями.

Их данные по основным параметрам, как сказал Александр Васильевич, не совпадают с нашими и оказались хуже, что и вызвало необходимость срочного выезда в Германию директора Соколова и заведующего лабораторией для разрешения спора на месте.

После полудня с Пирамиды возвратилась Анна Павловна и привезла новые материалы по туризму. Там она провела совещание с хозяйственным активом рудника. Сказала мне, что у Людмилы обстановка на руднике складывается не лучшим образом. Жалко.

Дали мне срочно переводить ответ Трифоненкова Кристиансену.

Перевёл, отпечатал, отправили. Обедать пошёл только после четырёх.

После шести вечера пошёл в рудоуправление на собрание слушателей моих курсов. Двадцать минут седьмого было человек десять, и я думал, что соберётся мало людей, но неожиданно народ повалил, и вскоре в зале главной нарядной не было свободных мест, а толпа стояла ещё в проходе. Я стал объяснять, что чудес не будет, учиться будем разговорному языку, но успех будет зависеть только от желания учить и повторять, что нелегко. Думал, может, после этого желающих заниматься станет меньше, но всё оказалось наоборот. Моя речь их почему-то вдохновила, и кроме записавшихся ранее добавилось ещё человек сорок. Не испугала и оплата тридцать рублей в месяц.

Неужели все напишут заявления с просьбой удерживать эти деньги ежемесячно из зарплаты? Просто не верится. Между тем в бухгалтерии испугались, что я заработаю слишком много денег. Но я сказал, что пусть они, сколько нужно, из этих денег удержат в пользу бухгалтерии за производство дополнительных работ. Это их устроило. Посмотрим, что из этого получится.

Сто сорок записавшихся пришлось разбить на семь групп по двадцать человек и наметить ежедневные занятия по две группы в день по часу на каждую в вечернее время, то есть после моей основной работы. Для меня это работа на износ, но я думаю, что сто сорок человек не будут всегда ходить.

Наверняка постепенно отсеются, кто не выдержит темпа. Детям назначил выходные дни.

Снег к вечеру перестал, небо очистилось, и после ужина удалось понаблюдать полярное сияние прямо над головой. Оно было опять-таки белым, но поярче, чем видел раньше.

Сегодня мороз, наверное, выше десяти градусов, так как уши щиплет порядочно, так и хочется опустить уши шапки, да лень это делать на короткие расстояния — авось не отморожу, пусть закаляются.

Встал в девять утра, попил кофе и пошёл на курсы к десяти. В УПК собрались почти все записавшиеся дети. Несколько ребят пришли из младшей группы, хотя я приглашал сегодня только старших. Попросил пришедших родителей оставить ребят со мной, что они и сделали, тогда начал работу. Так же, как с Ларисой и Аней, предложил ребятам вообразить меня иностранцем и минут пятьдесят мы занимались весьма напряжённо. Изучили приветствие, как знакомиться, попрыгали. Всё шло хорошо, но плохо, что в группе больше десяти детей — работать трудно. Разбил ребят на пары, и кое-что получалось.

К одиннадцати пришли взрослые, но, кажется, только половина из записавшихся в эту группу. Хотя пришли ещё два человека записаться. Это была, так называемая «немецкая группа», то есть те, кто изучали раньше немецкий и никогда не занимавшиеся английским. С ними попробовал тот же вариант, что с детьми и, кажется, получилось неплохо. Во всяком случае здороваться научились.

После работы со взрослыми, которые не хотели меня сразу отпускать, пошёл к Ларисе с Аней и успешно позанимался с ними, используя красивый разноцветный мяч.

Придя домой, поспал немного, сходил с Анной Павловной в клуб на французскую комедию, потом пошёл к Александру Васильевичу и Тамиле Бекировне, просидели весь вечер у телевизора, поглощая креветок и разговаривая о том, как им тоже начать изучать английский язык.

22 декабря 1991 г.

Вот взглянул на предыдущую запись дневника. Оказывается, почти два месяца не писал, а событий произошло за это время, естественно, много.

Настоящая полярная ночь началась с середины ноября, то есть последние проблески рассвета видел около полудня, наверное, числа двадцатого ноября.

А вообще-то писать почти не хотелось. Такого настроения у меня, пожалуй, никогда не было. Говорят, что влияет полярная ночь, но я думаю, что причина в развале Советского Союза, победа предателей социализма, точнее, дела коммунизма. Вчера в Белоруссии была поставлена точка в этом предательском деле — подписано соглашение одиннадцати президентов и объявлено о прекращении существования СССР (великой державы, между прочим).

Никакого праздника по этому поводу никто не ощущал. Свидетельствую для тех, кто когда-нибудь вдруг захочет сказать, что весь народ мечтал о таком решении вопроса. Недовольны все. Ни одного не видел, кого бы обрадовало это подписание. Обедал в столовой, и за стол ко мне подсел средних лет мужчина. Спросил его, что для него сегодня особенного, выделяется ли сегодняшний день чем-нибудь среди остальных. Он ответил бесхитростно: «Вот пришёл с работы только что, устал, сейчас пойду спать. Так что ничего особенного». Тогда я напомнил, что состоялось подписание соглашения о роспуске Советского Союза, на что получил сердитый ответ: «Слышал вчера, но меня это не радует».

Спросил у девчат, посудомойщиц, кажется ли им день особенным. Они тоже не поняли, о чём я говорю, а когда поняли, то никакой радости по поводу развала не выразили. Ну, и многотысячные митинги протеста в Москве и Ленинграде, организованные ОФТ и российской компартией, говорят о том, что коммунистическое движение начинает вновь обретать поддержку. Ведь перед отъездом на Шпицберген, когда я бывал на митингах ОФТ, они мне показались слабоватыми.

С самолётом, который прилетел и улетел в Москву девятнадцатого вместо восемнадцатого из-за метели, я отправил в числе других посланий и письмо Нине Андреевой с желанием примкнуть к партии коммунистов, которую она возглавляет. Не знаю, дойдёт ли это письмо до неё или её сторонников. Надо будет послать копии другими способами тоже.

Ноябрь и декабрь, как говорят старожилы, в этом году холоднее, чем в прошлые годы. Правда, однажды температура повысилась, чуть ли не до ноля градусов, но дул сильный ветер и было ощущение холода. В основном же температурадержалась в пределах минус шестнадцати — двадцати. Двадцать третьего ноября было двадцать три градуса, это я помню. Ветер дует почти ежедневно, особенно в декабре. Снегу намело много и почти каждый день ездят бульдозеры, расчищая дорогу. Иной раз приходится чистить два раза в день, когда метель не утихает. В декабре начало, например, мести семнадцатого и мело без перерыва трое суток. Сейчас тоже дует ветер, но уже не с неба снег, а сдувает с сугробов. Восемнадцатого должен был быть самолёт из Москвы, но так мело, что стало ясно — самолёт не прибудет. Из Москвы-то он вылетел, но его задержали в Мурманске. А у нас вертолёты, тем более, не могли летать. Девятнадцатого нам показалось, что метёт по-прежнему, и опять отменят полёты, но почему-то разрешили. Когда прилетели в Лонгиербюен, то увидели, что там ни снега, ни ветра. На землето снег был, конечно, но не падал с неба. А до этого в Лонгиербюене тоже была пурга, почему и не летали самолёты.

Предыдущий рейс был двадцать седьмого ноября. Но я его не встречал из-за напряжёнки в работе. Шатиров звонил каждые полчаса. Решался вопрос с третьим судном угля от нас в Германию. Писали и посылали факсы сюда и обратно. Мы в Баренцбурге выступали в роли промежуточного переговорного пункта между Москвой и Гамбургом. Эта волокита с третьим судном велась весь ноябрь и завершилась лишь несколько дней назад. Сегодня это судно должно заканчивать разгрузку в Ростоке. Это восемнадцать тысяч тон угля, это деньги, это бартерный обмен и, значит, зарубежные товары у нас.

Был внеплановый самолёт из Москвы шестнадцатого ноября в связи с пожаром в шахте Пирамиды. Горит угольный пласт, и его никак не могут погасить. Прислали технику и бригаду тушителей, только это мало помогло, и шахта практически не даёт продукции. Готовят новую лаву, но это не раньше мая. Анна Павловна улетела этим рейсом.

7 ноября у меня выходного не было, так как в это время к нам прибыли на двухдневный семинар из Лонгиербюена руководители подразделений компании «Стуре Ношке» во главе с Терье Юхансеном.

Этот человек мне очень понравился. Прежде всего, важно было то, что он хорошо относится к русским, понимает проблемы, возникшие в России из-за развала Советского Союза. Мы часто говорили с ним, часто встречались и стали почти друзьями, пока у него не закончился контракт, и не пришлось покидать Шпицберген. Кажется, один из первых он пригласил меня к себе домой в гости, познакомил с женой. С ним легко было обсуждать всё, что происходило в нашей стране, потому что он всё понимал, стоя на стороне трудящихся. Это было приятно. Именно он объяснил мне, что Норвегия в своём развитии преуспевает по той причине, что её политики взяли всё самое лучшее из системы Советского Союза, постаравшись свести до минимума различия между богатыми и бедными, подняв уровень жизни не какого-то одного класса населения, а всех, чему, конечно, способствовало обнаружение запасов нефти. И что важно, говорил он, доходы от продажи нефти не пошли в основном магнатам, а были направлены на подъём жизненного уровня населения.

Да, Терье был для меня интересным собеседником. И всегда в наших отношениях он пытался предложить такой вариант сотрудничества, который бы принёс реальную практическую выгоду для нашего треста. Вот и семинар руководителей он мог бы провести у себя в Лонгиербюене, однако мы вместе решили, что и для них, и для нас будет интересно организовать заседания в российских посёлках.

Следующий семинар они провели на Пирамиде, а потом ещё один в Баренцбурге. Мне пришлось побеспокоится о выделении помещения (организовали всё в баре), экрана для использования проекционной техники, ну и пришлось переводить некоторые приветственные выступления Александра Васильевича и Терье. Устраивали, конечно, и банкеты, и выступления наших артистов. Семинары давали нам чистый доход по двадцать тысяч крон за каждый.

Праздник седьмого ноября отмечали в Баренцбурге под эгидой фестиваля самодеятельного творчества, ни словом не упоминая Октябрьскую революцию. С этого момента начало портиться настроение. А тут сообщили, что один из сотрудников рудника Соснин, занимавшийся хозяйственными вопросами, отправил себе домой семнадцать юшаров с товарами, украденными на руднике. Три из них арестовали в Одессе. По телевизору сообщили о глухом мальчике, которому никто не может выделить средства на приобретение слухового аппарата. Раньше так вопрос никогда не ставился. В Лонгиербюен кому-то мы продали свинью за наличный расчёт. Я предлагал это сделать по безналичному расчёту, но сделали, как хотели. Теперь некоторые думают, что я получил взятку за это.

Александр Васильевич в день моего рождения дал мне триста крон, сказав, что я их заработал, но не сообщил, где и как. Конечно, получить валюту было приятно, однако я привык делать это официально, ставя свою подпись в ведомости и зная, за что мне платят. А получение наличными без росписи вызывает всегда сомнение, столько ли ты получаешь, сколько тебе положено, и твои ли это деньги вообще. Начинают говорить о том, что эти принципы не имеют теперь значения. Важно, что тебе платят и всё. Я с этим не могу согласиться. Грустно оттого, что падают в цене честность и порядочность.

День рождения отмечал в компании Александра Васильевича и Тамилы Бекировны. Всё было хорошо, но съедала печаль по уходящим временам. Шеф подарил часы, хоть и простенькие, но, наверное, купленные за кроны.

Двадцать восьмого ноября ночью наблюдал яркое полярное сияние.

Мороз был около двадцати градусов и без ветра.

7 января 1992 года

Сегодня православное Рождество. Объявили это государственным праздником. И хоть несколько человек мне сказали сегодня фразу «С праздником!», но праздника у нас нет. Три дня подряд не работаем. Телевидение всё время вещает о рождении Христа, словно все посходили с ума. Ельцин всю жизнь возглавлял коммунистов, не верящих в бога, а теперь посещает церковь, объявляет религиозные праздники государственными. Поразительная беспардонность. Кто поверит, что он стал на самом деле верующим человеком? Да никто. Повернись события иначе, и он снова станет первым атеистом. Ну, есть и были у нас настоящие верующие. Так пусть и отмечают свои праздники, как это было веками. Причём же здесь государство?

Александр Васильевич летал четвёртого ноября в Лонгиербюен и привёз технику, которую мы заказывали с ним по каталогу Питера Юстенсена месяц назад. А перед Новым годом я заменил кинескоп у своего телевизора, заплатив за замену сорок пять рублей и за новый кинескоп владельцу — сто тридцать рублей. Но зато у меня теперь отлично работает телевизор и есть прекрасная звуковая и видео аппаратура.

К Новому году получил со склада промышленные товары на сумму 1236 рублей. Правда, по моим беглым подсчётам эти товары стоят несколько меньше. Однако привезли мне их по команде директора на машине со склада тайно, чтоб никто не увидел, и спорить тут о ценах не станешь. Я полагал, что получу, как все, из магазина. Но дело в том, что всем в магазине давали по одной-две вещицы, а начальники и я, как преподаватель дочки директора, получили товары на значительные суммы. Руководители брали на четыре-пять тысяч.

Даже не представляю, сколько брал в таком случае сам директор. Вот тебе и демократия, за которую боролись на митингах. Откуда она здесь возьмётся?

Систему, конечно, нужно было менять, но в лучшую сторону, а не на благо мафии, для власти торгашей и жуликов. Как я и предвещал некогда, социалистическую систему Горбачёв привёл к капитализму, хоть и усиленно отнекивался, когда говорили, что к тому может всё придти. В Москве на Красной площади устроили грандиозное празднование Рождества, собираются снимать рубиновые звёзды с башен Кремля. Поразительно, как всё сразу перевернулось. Словно звёзды наши не сияли символом свободы от рабства и капитализма. Словно нас никогда не учили добру, и лишь религия теперь этому научит.

Я верю сегодня только в то, что грамотных людей у нас значительно больше, чем было раньше, и не может быть, чтобы все ослепли в одночасье.

Зрячие есть, и мы ещё объединимся. Но до чего же это становится труднее с каждым днём! Руки почти опускаются, и ничего не хочется делать.

Вчера был в гостях у Володи и Веры Серединих. Это сочельник по старому, но мы праздновали не его. Просто посидели за рюмашками водки. Вера была раньше парторгом и не бросала свой партбилет, не выходила из партии.

А на Новый год тридцать первого декабря мы все встречали в столовой.

Я оказался за столиком рядом с Копыловым, заместителем директора по технике безопасности. Так вот он раньше работал в Одессе заведующим отделом в райкоме партии. Он тоже остаётся коммунистом, придерживается тех же взглядов, что и я с одной лишь разницей: по его мнению коммунистам нужно пару лет выждать, чтобы люди вокруг сами увидели, к чему приведёт развал государства, а потом уже объединяться, а я считаю, что нельзя терять ни минуты, ибо потеря времени приведёт к укреплению позиций пришедших к власти бандитов.

Позавчера был в сауне, и там завели разговор о политике. Я выдерживал осаду, объясняя, что только настоящие коммунисты, а не предатели, стоявшие во главе партии, спасут страну. Кажется, сражался успешно. Один бородатый шахтёр в ответ на это признался, что он тоже коммунист и не выходил из партии. Словом, объединяться есть кому.

На Новогоднем вечере каждый столик был на четверых. На столе стояла бутылка водки и бутылка коньяка. Все принесли с собой и шампанское. Пили торжественное шипучее вино и по московскому времени, и по местному.

Закусок было предостаточно. Танцевал я много. Все веселились. Потом перешли в клуб, где танцы проходили у огромной ёлки, специально привезенной на сухогрузе, и установленной в спортзале. В четыре утра всё закончили, и я пошёл спать.

Весь декабрь почти непрерывно дули ветры и порой весьма сильные, до двадцати одного метра в секунду. Январь тоже так начался. Но вот вчера и сегодня тихо. Мороз семнадцать-восемнадцать градусов. Сияние северное прожекторами проносится по небу. А пятого января уже небо посветлело. Скоро будет светать по-настоящему.

На этом дневниковые записи мои оборвались, возобновившись лишь в июле 2004 года. За это время произошло бесчисленное множество перемен на Шпицбергене. Из двух действовавших на архипелаге российских посёлков в живых остался лишь один — Баренцбург, да и тот в чахлом состоянии. Успешно начатые мною курсы английского языка, как я и предполагал, к концу весны из ста сорока взрослых продолжали посещать не более пятидесяти человек. Но эффект от курсов был. Приехавшие по обыкновению в очередной туристический сезон в Баренцбург норвежцы были приятно удивлены тем, что почти каждый встретившийся им житель посёлка здоровался на английском языке и, по крайней мере, мог спросить об имени и самочувствии, а некоторые останавливались побеседовать. А уж продавцы все умели говорить, что сколько стоит и какой хороший у них товар.

Бухгалтерия зря беспокоилась о моих предполагавшихся ими больших доходах, поскольку к концу года, когда мне собирались выплатить деньги, они потеряли в России свою ценность, так что я, кроме удовольствия преподавать и не иметь свободного времени, почти ничего и не получил, разве что великое множество новых друзей, благодарных мне за помощь.

Многие из моих учеников уезжали, некоторые из них продолжают заниматься языком у себя на родине. Приезжали новые желавшие заниматься самосовершенствованием, и я по мере возможности вёл курсы все годы моей работы в Баренцбурге, но только в одной небольшой группе, желавших учить язык по-настоящему.

КУРСЫ

Вспоминая сейчас проведенные годы на Шпицбергене, я неизменно мысленно представляю себе многие вечера, когда каждый год, начиная с осени и заканчивая поздней весной, три раза в неделю мы собирались на первом этаже гостиницы в комнате, служившей в первый год моим кабинетом, а затем превращённой в учебный класс.

Хочется верить, что многим моим тогдашним студентам эти занятия, как и мне, приходят на память с радостью. Сначала мы собирались только для того, что бы изучать язык, но очень скоро наши занятия, как мне кажется, превратились в необходимость, в потребность общения, вносившего не просто разнообразие в зажатую рамками холодного архипелага жизнь, но какой-то восторг, новый стимул, новое значение нашего существования.

Начало занятий назначалось на конец рабочего дня, то есть на шесть часов вечера, но, по обыкновению я продолжал работать, отвечая на телефонные звонки, дописывая какие-то бумаги, отсылая факсы. Наконец, кто-то вбегал ко мне в кабинет, говоря:

— Евгений Николаевич, мы уже собрались.

Я подхватывал учебное пособие английского издания, несколько других книг, ксерокопии размноженных мною новых диалогов для изучения и шёл в класс, где все уже сидели за столами в ожидании чего-то нового. И оно всегда было.

Схема наших двухчасовых занятий установилась весьма определённой.

Начиная с фонетической тренировки: писал на доске пары английских слов столбиками с указанием транскрипции, то есть правильного произношения изучаемого гласного, согласного и их сочетаний, затем прочитывал сам и просил всех хором повторять за мной произносимые слова. После этого каждый по очереди должен был прочитать написанное на доске. Правда, пока я орудовал на доске мелом, все успевали скопировать все слова в тетрадь, что входило в задание.

Фонетическая тренировка проходила всегда весело, так как далеко не всем удавалось повторить правильно произношение, и ошибки вызывали зачастую всеобщий взрыв хохота. Но никто не обижался. Вступительная фонетическая часть позволяла слушателям войти в ритм и легко включиться в более трудную часть — проверки домашнего задания. Каждый должен был подготовить выученным наизусть предложенный на предыдущем занятии диалог и рассказать его вместе с сидящим рядом партнёром.

Обязательная парная работа заставляла всех учить заданное, чтобы не подводить соседа. Ведь если один знает слова, а другой нет, то свободного диалога не получится. Оценок я не ставил. Они были не нужны. Стимулом было собственное сознание. Без сильного желания учить я зык у нас никого не было.

Разумеется, сбои бывали. Иной раз кто-то приходил неподготовленным, вынужден был либо открыто читать, либо, что чаще, подсматривать в текст, думая, что делает это незаметно для преподавателя. Но при этом мало кто задумывался над тем, что основная задача наша состояла в многократном повторении одних и тех же выражений в классе, что позволяло почти автоматически запоминать нужные фразы, если они не были выучены заранее.

Затем я раздавал листки с новым диалогом, включал магнитофонную запись, на которой звучали голоса английских дикторов, а все следили за текстом по бумаге. Попутно я проводил разбор грамматических конструкций. Прослушав речь англичан, мы читали тот же диалог хором. Потренировавшись таким образом, я предлагал своим студентам делать то же самое у себя дома, поскольку у каждого имеется магнитофонная запись. Это было одним из обязательных условий нашей совместной работы.

Понятное дело, что к этому времени студенты мои начинали уставать. И вот именно теперь начиналась для них самая любимая часть занятий — мы начинали разучивать английские песни. Я опять включал магнитофон, и мы слушали какую-нибудь популярную песню сначала всю целиком, а потом уже по куплетам. Тексты песни я опять же раздавал перед прослушиванием.

На самых первых занятиях никто не предполагал, что все будут петь песни хором. Многие стеснялись, смущались, думали, что не умеют петь. Но мы начали с самого простого. Я дал чрезвычайно лёгкую старинную песню, имеющую русский аналог. Переводом это, пожалуй, не назовёшь.

Английский вариант несколько отличается.

То есть в английской песне спрашивают, спит ли отец Джон, когда звонят утренние колокола, а в русской — отца дьякона, когда колокола звонят к вечерней службе.

На примере этой песни мы заодно учили временную форму английского глагола. Сначала все повторяли хором слова без мелодии, а потом постепенно и запели. Вскоре учащимся моим очень понравилось петь, и мы не представляли занятий без заключительного пения. Так что те, кто попадал в эти минуты в гостиницу, интересовались потом, кого я там готовлю, не артистов ли на концерт.

Любопытно, что я никогда не просил учить отдельные слова, никогда их не спрашивал. Но знание диалогов без понимания каждого слова в отдельности у нас было невозможно, ибо, какое же будет общение, если не понимаешь, что говоришь? Разумеется, диалоги я переводил, но учили только английский текст.

Перевод оставался подсознательно.

В памяти всплывают лица моих студентов. Они были самыми разными, но всегда с восторженно смотрящими на меня глазами. Всем хотелось научиться говорить на английском языке, а потому меня любили уже за то, что я помогаю им в этом важном для них деле. Слушатели курсов время от времени менялись. Уезжали одни, приезжали другие. Это были и шахтёры, и жёны шахтёров, и сотрудники рудоуправления.

В первые дни моего приезда в Баренцбург мне рассказали, что на руднике существует весьма определённая иерархия взаимоотношений между людьми.

Есть руководство — они общаются между собой. У шахтёров свой круг. Есть нечто вроде интеллигентной прослойки. Все стараются держаться особняками. И кому-то не нравилось, что меня такая структура вообще не интересовала. Я прекрасно общался с рабочими и спокойно держал себя с руководством. Для меня выжжен был человек сам по себе, а не его должность или общественное положение.

Поэтому курсы мои представляли собой явление совершенно необычное для рудника. Рядом с шахтёром или водителем самосвала оказался как-то главный инженер рудника (правда, не выдержавший более двух или трёх занятий), сидела жена консульского работника и жена директора рудника. Но случилось это не сразу.

НАТАЛЬЯ ЮРЬЕВНА

Промолчать об этой женщине, в значительной степени способствовавшей карьере своего мужа, было бы непростительным упущением. Стройная, с красивыми тонкими чертами лица, Наталья Юрьевна обладает твёрдым характером, весьма решительна и любит самостоятельность. Кто у них в семье кем больше командует мне сказать трудно, поскольку и муж её Александр Леонидович имеет те же качества в достаточной степени, чтобы быть в семье главным.

Он всё-таки директор. Хотя мы знаем немало примеров женщин, типа Раисы Максимовны Горбачёвой, которые успешно командуют мужьями независимо от их статуса в обществе.

Но при всей своей мужественности, жена директора внешне выглядит очень женственной и порой кажется даже хрупким созданием. Понимание своей роли, как первой леди в шахтёрском посёлке, по-моему, мало чем отличается от понимания роли первой леди страны. Женщина знает, что должна хорошо одеваться, красиво выглядеть, а все окружающие должны ей завидовать и в какой-то степени подчиняться, идти навстречу любым капризам, что вместе с тем должно прятаться за видимой скромностью и равноправием.

Наше первое столкновение с Натальей Юрьевной состоялось сначала заочно без всякого на то моего желания. В помещении консульства был устроен очередной приём с участием норвежских гостей из Лонгиербюена. Я приглашён был в качестве переводчика. Своей видеокамеры у меня тогда ещё не было, но кто-то попросил меня зафиксировать интересные моменты, что я и сделал.

Поскольку такой приём в Баренцбурге у меня был первым, то всё казалось интересным.

Жена консула, Людмила Викторовна, приятная и действительно скромная интеллигентная женщина, радушно принимала гостей в большой прихожей с красивым фонтанчиком, приглашая всех раздеваться и проходить по широкой лестнице наверх в просторный зал. Угощения стояли на одном большом столе, который после коротких речей был окружён мужчинами и женщинами в праздничных костюмах, чтобы, взяв на тарелочки желаемые закуски, отойти к диванам или креслам и устроиться там за невысокими столиками маленькими группами по интересам.

Шикарным длинным вечерним платьем выделялась среди всех Наталья Юрьевна. Гости не обходили её вниманием, подходя поговорить, выразить своё восхищение и пригласить на танец. Ничего поэтому удивительного в том, что эта гранд дама попадала часто в объектив моей камеры. Снимал я выступления консула и губернатора, богато накрытый яствами стол, танцы развеселившихся от обильной выпивки гостей, выступления наших местных певцов и музыкантов.

И вот после этого праздничного приёма кто-то из его участников, помня, что я снимал видеокамерой, попросил меня дать кассету переписать материал для себя. Ничтоже сумняшеся, я отдал кассету, и вдруг мне сообщают, что мною очень недовольна Наталья Юрьевна. Причина недовольства, как мне сказали в том, что теперь в городке нашем все обсуждают, в каком платье на приёме была Наталья Юрьевна, о чём узнали, просматривая мою кассету.

Эпизод, конечно, малозначительный, но говорящий о том, какое для жены директора имело значение, что, кто и как о ней говорит. Впрочем, недовольство это вполне возможно было высказано лишь мимоходом и к тому же, возможно, с противоположным подтекстом, что характерно для некоторых женщин. Ведь ходила же Наталья Юрьевна по посёлку в шикарной меховой шубе, не стесняясь разговоров о богатстве её одеяния.

Кстати с этой шубой иной раз бывали смешные эпизоды, свидетелем которых мне доводилось бывать не однажды. Во время прогулок по центральной и почти единственной улице Баренцбурга, когда Наталья Юрьевна, как обычно, неторопливо шла домой или от дома, случалось, что её кто-нибудь останавливал то ли просто поговорить, то ли обратиться с просьбой. Чаще всего это были женщины.

И вот только они начинали судачить, как из-под самого подбородка Натальи Юрьевны из недр меховой шубы резко с громким лаем вырывалась маленькая мордочка чёрной собачонки, чьё злое выражение и оскаленные острые зубки не сулили ничего хорошего остановившейся собеседнице. Женщина от неожиданности отскакивала в сторону, а Наталья Юрьевна невозмутимо говорила, пытаясь засунуть вырывавшуюся маленькую фурию назад в пальто:

— Тьфу, дурная, замолчи сейчас же! Вечно надо людей напугать.

О том, что Наталья Юрьевна приходила в гостиницу, я узнавал обычно по громкому лаю маленькой четвероногой любимице хозяйки.

Вскоре инцидент с кассетой забылся, и обида на меня прошла, так как я занимался с детьми Соколовых английским языком. А спустя некоторое время, Наталья Юрьевна попросила меня заниматься языком и с нею. Я, было, предложил ей заниматься со всеми на курсах, но Наталья Юрьевна дала понять, что это не совсем удобно: вдруг она осрамится перед всеми своими ответами, а это же нельзя.

Однако после нескольких индивидуальных (впрочем, опять же с по другой) занятий мне удалось убедить Наталью Юрьевну в том, что общение с другими студентами будет лишь на пользу, и она пришла в класс. Помню её первоначальное напряжённое выражение лица. Но занятия мои всегда проходили в темпе, со всеми я говорил одинаково ровно и с юмором, никого не выделяя, поэтому и жена директора скоро стала обычной учащейся с успешными или не очень успешными ответами.

Было приятно, что она втянулась в учёбу, выполняет домашние задания, поёт со всеми песни. Тогда мне не было известно о далеко идущих планах семьи Соколова, во многом связанными со знанием иностранного языка. Но именно эти планы заставляли Наталью Юрьевну ревностно относиться к занятиям, наступая порой на хвост своей гордости, даже помогая мне удерживать группу и не отказываться от курсов, когда у меня возникали такие мысли по причине большого напряжения в работе.

Планы осуществлялись постепенно. Старшая дочь Маша, с которой я тоже занимался, объединив её с несколькими одногодками, частенько бывала в Лонгиербюене, практикуя язык с норвежскими подругами, а потом полетела с мамой в Англию поступать в колледж Оксфорда. Там провели с девочкой собеседование, убедились в достаточном для начала владении английским языком, и приняли на учёбу. По всем этим вопросам приходилось мне заниматься интенсивной перепиской.

Другой частью плана была работа Натальи Юрьевны. Однажды Соколов предложил мне в помощь свою жену в качестве заведующей туристическим бюро. До этого она, будучи по образованию инженером, работала в конторе рудника. Теперь она стала помогать мне в организации туризма. Но длилось это не долго, поскольку следующим этапом был её переезд в Осло, где она стала чем-то вроде компаньона Коре Карлстада по работе с нашей фабрикой одежды в Баренцбурге. Оттуда же она курировала учёбы старшей дочери в Лондоне, куда вылетала иногда проведать девочку.

А младшая дочь Лариса поступила в норвежскую школу в Осло и умиляла меня неожиданными телефонными звонками с просьбой помочь сделать контрольную по английскому языку или ответить на какие-то вопросы. Я любил подросшую уже малышку и не мог отказать её умоляющему голосу, хотя и говорил почти строго в трубку:

— Лариса, ты должна работать сама.

А она просящее отвечала:

— Ну, Евгений Николаевич, я всё сама делаю, но это надо срочно, я не успею.

И я помогал, никуда не денешься.

В этот период Коре Карлстад, видимо, по рекомендации Натальи Юрьевны организовал нам с Валентиной Крейдун командировку в Осло для переговоров с заказчиками одежды и посещения ярмарки. В аэропорту нас встретила на своей машине Наталья Юрьевна, и в её обществе мы провели несколько прекрасных летних дней, посещая магазины, выезжая на пикник на озеро, гуляя по столичным улицам.

Тогда-то я и понял, что Александр Леонидович сам тоже собирается укатить в Осло, а потому и политика его в переговорах с норвежцами была всегда как бы на их стороне. Портить с ними отношение ему не стоило. Так всё и произошло. Наталья Юрьевна прочно закрепилась в столице Норвегии, сумела решить вопрос с гражданством, квартирой, нужными фирмами. И когда в трест «Арктикуголь» пришёл генеральным директором Цивка, то выезд Соколова был уже делом времени, а не принципа.

Роль Натальи Юрьевны в этом вопросе, на мой взгляд не очень посвящённого человека, была огромной.

Да, время в Баренцбурге не стояло на месте. Спорткомплекс и мой любимый бассейн продолжают работать, но сауна в нём для посетителей уже стоит определённых денег, как и некоторые другие услуги, которые в первое время по старой советской традиции предоставлялись всем бесплатно.

Осуществить первоначальный проект с полётами туристов на северный полюс, сделать так, чтобы наши гостиницы всегда были полны посетителей и вообще расширить деятельность туризма настолько, чтобы сюда приезжали даже туристы из России, так и не удалось.

Мой шеф Александр Васильевич уехал, а меня поставили на его место, сэкономив на зарплате, так как мне не требовался переводчик, и всю документацию я продолжал вести сам. Одновременно я руководил туризмом, отвечал за почтовый пункт, обеспечивал снабжение и решение других проблем швейной фабрики.

Штаты управленческие сокращались повсюду и у нас тоже. В Лонгиербюене закрыли представительство «Аэрофлота», отдали норвежцам арендуемую трестом квартиру, вывезли в Москву наши автомобили из Лонгиербюена и из Баренцбурга, не предложив ничего взамен, как только ходить пешком и в снег, и в холод. Не знаю, как бы я работал, не имей в норвежском посёлке многих замечательных друзей, всегда откликающихся на мои просьбы даже сегодня.

Почему я перестал работать в тресте «Арктикуголь», что произошло, когда я приехал последним летом, когда снова стал писать дневник, об этом рассказ во второй части моих записок.

2004 ГОД

ДОРОГА

Задолго до начала экспедиции начинается её подготовка. Чуть ли не за полгода просчитывается стоимость и потому её маршрут. На Шпицберген можно попасть разными способами. Есть дешёвые, а есть подороже. Нам нужно самый дешёвый, поскольку денег на науку сегодня отпускается столько, что едва хватает на самые маленькие работы. Вот и расчёты делаются не по принципу, что важно выполнить для науки в первую очередь, а исходя из отпускаемых средств, то есть вычисляется, что можно сделать на те скудные средства, которые дают. Тем определяется и маршрут проезда.

Дешевле, конечно, сесть в Мурманске на судно и за двое с половиной суток прибыть непосредственно в российский посёлок Баренцбург. Погода летняя обычно позволяет. Океан хоть и Ледовитый, но летом относительно тихий.

Можно, разумеется, и в июле попасть в штормовую обстановку, да не так часто, как зимой. Стало быть, хорошо бы отправляться судном. Да вот беда, никаких регулярных рейсов со Шпицбергеном у России нет.

А как бывало прекрасно попутешествовать на небольших пассажирских судах, названных в честь знаменитых русских поэтов, «Борис Пастернак» или «Анна Ахматова». Пусть они не столь комфортабельны, как знаменитый океанский лайнер «Максим Горький», отданный Россией в эксплуатацию туристической фирме Германии, но все неудобства забываются, когда выходишь на открытую палубу и лицом к лицу встречаешься с безбрежным, могучим, глубоко дышащим полногрудыми волнами океаном, у которого ни конца не видно, ни края.

Ваше судёнышко большое только для вас, а для океана — скорлупа яичная. Кажется, дунет он сильным ветром — и нет вас, как не бывало. Всякое может случиться. Но вы думаете о другом. Чуть в стороне слева и несколько позади в небе застыло солнце, а впереди справа на огромном расстоянии от вас повисла туча, от которой свисает до самого моря синеватый в солнечных лучах шлейф. Да это же дождь. Точнее самая настоящая гроза, поскольку неожиданно от тучи к морю срываются едва заметные молнии, и слышится далёкий гром. Да и, естественно, гроза мчится на то самое судёнышко, что приютило вас на некоторое время пути. Вот уже ветерок задул, волны поднимаются круче, сворачиваясь белыми барашками, солнце само утонуло в мареве, а по палубе захлестали струи дождя вперемешку с брызгами волн, разбиваемых носом корабля.

Хочется спрятаться, но картина грозы в открытом океане захватывает буйством шипящей за бортом пены и падающих сверху водяных струй. А какие краски?!

Голубой цвет исчез, всё погрузилось в гигантскую серость. Лишь волны, поднимаясь чуть ли не до самого борта, разнообразятся оттенками от глубинно-чёрного, сердитого до прозрачно серого на верхушках, сменяющегося тут же ярко белой краской клокочущей пены.

Но вот впереди, опять же справа, засветилось ушедшее, казалось, на всегда небо, а ещё через несколько минут уходящего дождя вы сознаёте, что туча рассеивается, и прямо перед вами во всю ширину огромного океана внезапно раскидывается арка удивительно яркой радуги. Вы можете, если не поленитесь, рассмотреть все семь её цветов. А тут солнце засияло, и океанские волны заиграли другими красками. Снова всё стихло, когда вдруг раздаётся крик: Кит!

Кит! Вижу кита! И правда, где-то далеко-далеко над водой взрывается белый фонтанчик воды. Кит всплыл ненадолго и снова скрылся под воду. Не очень ему нравится общение с современной цивилизацией.

Ну, скажите, где ещё вы такое можете увидеть? Конечно, морем хорошо идти, как говорят моряки, и дешевле, да нет таких рейсов. Трест «Арктикуголь», командующий в российском посёлке Шпицбергена, заказал и в этом году рейс «Анны Ахматовой», но лишь на конец августа после окончания её капитального ремонта, когда научные экспедиции уже разъезжаются.

Другой маршрут на Шпицберген наземно-воздушный. То есть можно из Мурманска ехать автобусом в норвежский город Киркенес, откуда самолётом до другого норвежского города Тромсё и оттуда уже прямиком по воздуху до норвежского посёлка Лонгиербюен. Этот путь короче и дешевле, если бы не тот факт, что несовпадение рейсов самолётов вынуждает пассажиров из Мурманска останавливаться на ночлег в гостиницах, что сразу делает маршрут существенно дороже. По этой же причине нет смысла лететь более дешёвым самолётом «Аэрофлота» в Осло, а оттуда прямым рейсом в Лонгиербюен.

Вот почему учёные предпочитают покупать заблаговременно билет туда и обратно (что дешевле) из Москвы через Копенгаген или Стокгольм в Осло и затем на Шпицберген рейсами Скандинавских авиалиний. Тут никакой потери времени и гарантированное время прибытия и отбытия.

Это, правда, всегда не нравится руководству треста «Арктикуголь», считающего, что учёные с жиру бесятся, летая самолётами. Но причём здесь трест «Арктикуголь»? — спросите вы и будете правы. Трест к науке не имеет никакого отношения, кроме тех случаев, когда по его заявке выполняются для него работы. Но трест в российских посёлках распоряжается абсолютно всем в хозяйственном отношении: у него транспорт, коммунальное обслуживание, питание.

Кроме того, министерство, занимающееся наукой на Шпицбергене, для удобства взаиморасчётов перечисляет деньги на исследования для научных учреждений через трест «Арктикуголь». Эти деньги никаким образом тресту не принадлежат, но, коли они к нему на счёт попали, то он уж и смотрит на них, как на свои собственные. Вот и возникают ситуации, когда учёные приходят к генеральному директору треста за своими деньгами как бы с протянутой рукой, в которую он может положить деньги, а может, и нет, если ему что-то не нравится.

Но, не смотря на подобные и другие трудности разного характера, экспедиция всё же вылетела из аэропорта Шереметьево первого июля. Именно с этого дня начинаются мои дневниковые записи.

Я люблю летать самолётами с максимальным комфортом, поэтому, предвидя пересадки, не беру с собой в самолёт тяжёлую ручную кладь. В этот раз со мной только небольшой рюкзачок на спине, в котором лежит маленький компьютер типа «Ноутбук» и самое необходимое в дороге. Остальные вещи, включая несколько пачек моих книг для подарков и технику: видеокамеру, фотоаппарат, я рискнул положить, хорошо упаковав, в чемодан и портфель, о чём пришлось пожалеть. Багаж мы получали в Осло. Ручка чемодана оказалась оторванной, а оба цифровых замка портфеля, в котором находилась техника, были напрочь сломаны, и первое, что я должен был делать, это заняться ремонтом. К счастью, то ли у дорожных грабителей не хватило времени, то ли они не догадались, что под сорочками и книгами есть что-то более для них ценное, но ничего у меня не пропало. Однако на обратном пути я уже не рисковал и всю технику брал с собой в салон самолёта. Пришлось-таки попотеть во время пересадок, таская груз по длинным переходам. Спасибо, теперь в аэропортах почти всегда можно найти тележку.

Проблемным для нас был вопрос прибытия в Лонгиербюен. Поскольку вылетели мы из Москвы в середине дня, а остановок длительных по пути не было, то прибывали мы на Шпицберген вскоре после полуночи. В соответствии с договором, заключённым между трестом «Арктикуголь» и научными организациями (с каждой в отдельности) отправку из норвежского посёлка в российский обеспечивает трест. В бытность моей работы уполномоченным треста никаких проблем не было, поскольку всякий раз, когда кто-либо прибывал из России в Лонгиербюен, обязательно я или в редких случаях другой человек, прибывал вертолётом или буксиром к прилёту самолёта и забирал приезжавших с собой.

Если рейс был ночной, то чаще всего мы приходили буксиром, поскольку вертолёты старались ночью не посылать. Для них дел хватало и днём. Поэтому у меня редко, но бывало так, что ночью я привожу людей буксиром, а утром лечу вертолётом по другим делам.

Но чаще мы использовали другой вариант. В Лонгиербюене напротив здания местного университета стоит отдельный деревянный домик, который некогда по договорённости о взаимных услугах губернатор Шпицбергена предоставил в бесплатное пользование тресту «Арктикуголь». И норвежцы и русские назвали его «зелёным домиком» по цвету, в который он окрашен. Сюда мы и привозили порой прилетавших гостей с материка при согласии на то директора рудника. Здесь в нескольких небольших комнатках можно было разместить на ночлег порядка десяти человек, накормить их, напоить чаем в ожидании прихода к утру буксира или прилёта вертолёта. В таких случаях я появлялся в посёлке несколько раньше, привозил с собой пищу и постельное бельё по числу гостей, находил кого-нибудь из моих многочисленных друзей с машиной и ехал встречать прибывавших. Но так было раньше.

В данном случае уверенности в том, что нас кто-то встретит, не было.

Забота о тех, кто не является сотрудником треста «Арктикуголь» и прибывает в середине ночи фактически в чужую страну иной раз без иностранной валюты в кармане, давно ушла в прошлое. Останавливаться в норвежской гостинице, где номер стоит более ста долларов в сутки, для большинства учёных было совершенно невозможно, поскольку валютные расходы вообще не планируются и не оплачиваются командированным на Шпицберген, поскольку предусмотрен лишь договор с трестом.

Так что, пролетая уже над покрытыми снегом горами архипелага, нас всё больше волновал вопрос, что мы будем делать, если никто за нами не прилетит.

То, что буксир не придёт в связи с необходимостью экономии бензина, которого в посёлке осталось мало, было известно заранее. Кроме того, один из двух имевшихся буксиров, должен был отправляться на материк для ремонта, а второй норвежские власти на архипелаге не разрешали использовать для перевозки пассажиров по причине окончания срока использования разрешительных технических документов. Что касается вертолётов, то из двух наличных в Баренцбурге, как нам было известно, один был в нерабочем состоянии, и потому у российского рудника к моменту нашего прилёта на всё про всё можно было использовать лишь один вертолёт, что в случае критической ситуации могло бы обернуться катастрофой. Но факт есть факт. Руководство рудника было заранее извещено о нашем прилёте, а как оно поступит с нами, никому не было известно. С такими мыслями мы шли на посадку в первом часу ночи фактически уже второго июля, когда над головой где-то за тучами пряталось солнце. Оно ведь в июле на Шпицбергене незаходящее.

Впрочем, честно говоря, я не волновался совершенно. В какие только переделки мне не приходилось попадать в Лонгиербюене. И пешком из аэропорта в посёлок не раз хаживал, и подгоняли буксир к угольному причалу, что ближе к аэропорту, да с вещами в руках торопились к скоро отлетающему самолёту, когда я знал, что звонить уже некогда да и некому, и как-то на багажной тележке вёз чемоданы в порт, чтоб скорее и проще. Не так это просто по несколько раз в неделю беспокоить друзей с одной и той же просьбой подвезти на машине из аэропорта или от морского причала к нашему «зелёному домику» либо в торговый центр посёлка. Надо же иметь совесть и не отрывать бесконечно людей от своих дел лишь потому, что у русских нет своей машины в норвежском посёлке.

Когда-то была и машина, и оплачиваемая квартира, был дом консульства и служебные помещения представительства «Аэрофлота», где всегда радушно принимали прилетавших людей, угощали по случаю прибытия рюмкой водки, не говоря уже о кофе и чае. Всё ушло в небытие. Но друзья у меня, может, потому и были, что я часто к ним обращался за помощью и никогда не отказывал им в гостеприимстве, если они посещали наш посёлок. Одним из них был Умбрейт.

СТРАННЫЙ НЕМЕЦ

Посёлок Лонгиербюен любопытнейшее место на земле тем, что сюда можно приехать без какой-либо визы, здесь можно заниматься своим бизнесом представителю любого из сорока одного государства, подписавшего Парижский Договор о Шпицбергене. Главное требование — это знать Горный Устав и выполнять его положения, если вы хотите заняться экономическим землепользованием части территории архипелага. Америка, Англия, Швеция, Голландия давно отказались от идеи добычи угля или других природных богатств на Шпицбергене, поняв, что Клондайк здесь не получится, больших богатств не наживёшь. Так что помимо норвежцев и русских только поляки проявили большой интерес к постоянному присутствию на архипелаге, создав в 1957 году небольшую научную станцию в Хорнсуне, самом южном крупном в двадцать пять километров в длину и десять в ширину заливе западного побережья Шпицбергена.

Кстати, залив этот был назван так английским китобоем Джонасом Пулом ещё в 1610 году по той причине, что, сошедшие на берег в этом заливе моряки принесли оттуда на борт корабля олений рог. Вот Пулу и пришла мысль назвать залив Хорн Саунд, что означало «Роговый залив». Значительно позже после многочисленных интерпретаций этого наименования на разных языках остановились наконец на нынешнем норвежском варианте произношения «Хорнсун».

Там и обустроились поляки, работой которых в настоящее время руководит директор польского научно-исследовательского института Пётр Гловацкий.

Мы с ним были давно знакомы. Каждый год их научное судно приходит на Шпицберген, менять сотрудников, отвозить кого-то в отпуск, доставлять оборудование, продукты питания и проводить исследования на плаву. Мне доводилось бывать на их небольшой, но уютной станции в Хорнсуне и встречаться с поляками в Баренцбурге. Иной раз помогали друг другу, чем могли. Поляки в настоящее время хорошо торгуют на международном рынке результатами своих исследований. Тем и живут, как я понимаю.

Ну а из предпринимателей одиночек, одним из первых в Лонгиербюене появился немец, житель бывшей Восточной Германии Андреас Умбрейт. До него, по-моему, появился здесь Англичанин Робин Бузза, но о нём речь впереди.

С Умбрейтом мы встретились впервые зимой, то есть в полярную ночь

1991 года, когда я был ещё только переводчиком при уполномоченном треста Александре Васильевиче Ткаченко. В центре посёлка на улице в метель возле почты мой шеф представил меня попавшемуся нам навстречу худощавому относительно молодому человеку без шапки и, назвав его интересной личностью, пояснил, что Андреас не только занимается туризмом в качестве гида, но и написал даже путеводитель поШпицбергену.

Встреча, хоть и весьма краткая на морозе мне запомнилась. Однако в то время пользоваться услугами Умбрейта нам не было нужды, так как Александр Васильевич сам садился за руль ещё имевшегося у нас «жигулёнка», после всех дел в посёлке, переговоров и бесед мы отъезжали к дому у горы «Сахарная головка», на первом этаже которого располагалась двухкомнатная квартира треста. Там доставали привезенную с собой из Баренцбурга пищу, бутылку водки и садились ужинать.

К особо пьющим мы себя не относили, но в мороз да перед сном, да с огурчиками, ветчиной и сыром, почему же не выпить слегка для поддержания тонуса? К слову сказать, как переводчику, а впоследствии уполномоченному треста, мне приходилось очень часто участвовать в различного рода приёмах, застольях и прочих питейных мероприятиях, во время которых я никогда не отказывался пить спиртное, но пил всегда очень мало, то есть практически одну или максимум две рюмки для того, чтобы не вызывать на себя внимание излишней трезвенностью, но в то же время постоянно оставаться трезвым, ибо моя работа с языком всегда того требовала.

С Умбрейтом мы начали сходиться, пока окончательно не подружились, несколько позже. К тому времени в 1992 году в связи с ухудшением экономической ситуации в нашей стране, а потому и у треста «Арктикуголь», было приказано отправить нашу машину из Лонгиербюена судном на материк. Руководству треста показалось дешевле списать автомобиль и отдать его кому-то из главных, чем продолжать эксплуатировать на Шпицбергене. Это было странным, но такова была реальность нового времени — пользуясь случаем, отрывать у государства всё, что можно, для личного пользования. Вскоре и от квартиры в Лонгиербюене пришлось отказаться, так как у треста не хватало денег на арендную плату, составлявшую в то время три тысячи норвежских крон в месяц.

Отказалось от квартиры и консульство. Закрыли представительство «Аэрофлота» в аэропорту «Лонгиербюена».

Всё это создавало трудности в первую очередь мне, человеку, которому чаще всего приходилось бывать в норвежском посёлке. Сначала транспортную проблему помогал решать начальник норвежской почты Педерсон. По обыкновению я звонил ему из Баренцбурга и сообщал, к какому времени прибуду в Лонгиербюен, и точно к назначенному часу почтовая машина появлялась либо у вертолёта, либо на причале, куда мы подходили своим буксиром. Вообще-то очень скоро у меня появилось великое множество друзей среди норвежцев, почти каждый из которых имел машину и время от времени подвозил меня. Так что я особенно и не страдал от отсутствия транспорта.

Но вот как-то то ли у меня в кабинете, то ли при встрече в Лонгиербюене Умбрейт попросил меня помочь наладить постоянное посещение посёлка Пирамиды в летнее время туристами из Германии. Любопытен был его подход к этому вопросу. Он подробно объяснял мне, что туристы его любят природу, но не относятся к богатым людям, а потому их интересует недорогое проживание, пусть даже с меньшим комфортом. Казалось бы, нам, как принимающей стороне, это не выгодно, однако Умбрейт совершенно справедливо обращал моё внимание на то, что в гостинице Пирамиды фактически никто не останавливается на ночлег в летний период, так как норвежские туристические фирмы заинтересованы в использовании только своих гостиниц, а потому привозят туристов в российские посёлки лишь на двух-трёх часовую экскурсию. Он же предлагает за несколько сниженную стоимость проживания регулярные посещения туристических групп с проживанием в гостинице и соответственно с питанием. У меня, руководившего туризмом в российских посёлках, не было полномочий самому менять цены, поэтому пришлось убеждать руководство треста пойти на такой шаг. Разумеется, можно было организовать приём туристов как бы частным порядком, что становилось нормой в нашей новой стране, но это было бы против правил, которые я ввёл, создав чёткую систему учёта всех валютных поступлений и выдаче официальных квитанций или счетов.

Мы заключили с Андреасом первый контракт, который и стал началом нашего долгого сотрудничества и дружбы. Теперь всякий раз, когда я отправлялся в норвежский посёлок, Умбрейт просил сообщать ему о приезде, и его странной формы видавший виды полу грузовой автобусик всегда поджидал меня либо на пирсе, либо на парковочной площадке аэропорта. Его туристы действительно давали тресту, хоть и небольшой, но доход, которого прежде не было, не смотря на скидки, которые мы им делали. Это было выгодно обеим сторонам и при этом владелец немецкой туристической фирмы — он же и гид — всегда старался помочь мне решить любые проблемы, если они возникали в Лонгиербюене.

Со мной в норвежский посёлок, как правило, приезжало около десятка жителей Баренцбурга. Это было время, когда российские деньги обесценивались и работники рудника считали торговлю сувенирами более прибыльным делом, чем работа в шахте, поэтому многие отправляясь к норвежским соседям, брали с собой тяжёлые сумки с матрёшками и прочим товаром русской культуры. Приезжавший за мною Умбрейт не отказывал в просьбе подвезти и моих товарищей, но однажды смущённо сказал мне:

— Мистер Бузни, жители Лонгиербюена видят, что я часто вожу ваших людей с сумками и думают, что я зарабатываю на этом.

На самом деле, конечно, он ничего с нас не брал за помощь и продолжал помогать, участвуя даже в погрузке и разгрузке вещей, которые никакого отношения к нему не имели.

Нас многое связывало именно потому, что Умбрейт появлялся всегда в нужный момент в нужном месте. Печальным августовским днём 1996 года произошла трагедия с нашим самолётом. Я подробно рассказывал о ней в своих публикациях, но никогда не упоминал об одной детали, которая тогда, возможно, была не к месту. В тот день, когда всех русских, собравшихся в аэропорту для встречи самолёта, после его гибели повезли на автобусах в школу, где предоставили возможность переночевать, мы с консулом Аношей сначала полетели на вертолёте к месту трагедии, где облетели несколько раз вершину горы Опера, а потом сели на машину Умбрейта, проехали к школе, чтобы увидеть, как устроили наших людей в школе, и по предложению Умбрейта отправились в дом, где у Андреаса была небольшая однокомнатная квартира. Показав, что и как можно делать в квартире, он оставил нас хозяйничать, приехав за нами на следующее утро.

Казалось бы, в этом его поступке ничего особенного нет, но ведь никому другому тогда не пришло в голову поступить точно так же. Нет, я не хочу сказать, что норвежцы вовсе негостеприимны. Совсем нет. Помню, как однажды мне довелось одному прилететь ночью в Лонгиербюен. В аэропорту в тот момент оказалась губернатор Шпицбергена Улсен. Увидев меня, она любезно предложила остановиться на ночь в гостевой комнате её апартаментов. Я вынужден был тогда отказаться от гостеприимства губернатора лишь по той причине, что уже успел согласиться на приглашение, полученное только что от другого моего друга, о котором расскажу несколько позже.

Год спустя, в Баренцбурге произошла другая трагедия — произошёл взрыв в шахте, который унёс жизни многих шахтёров. В связи с трагедией в Лонгиербюен прилетел Российский самолёт МЧС, на котором привезли необходимое для спасательных работ оборудование и огромное количество мешков с инертной пылью, недостаток которой у рудника и явился одной из причин взрыва. В тот день с самого утра, когда я узнал о гибели шахтёров, у меня вместо предполагавшейся поездки в отпуск, началась напряжённейшая работа.

Прилетев на вертолёте в Лонгиербюен, мне нужно было весь день ездить то в посёлок договариваться об автобусах, то на морской причал встречать буксир с людьми, то в аэропорт и снова в посёлок. Не знаю, как бы я решал все проблемы, если бы не оказался, как всегда, рядом Умбрейт. Он не только всюду меня возил, но и во время разгрузки самолёта МЧС, не смотря на разыгравшуюся осеннюю метель, то помогал искать деревянные поддоны для мешков, то что-то хватал сам и нёс в назначенное место, то просто стоял, наблюдая за моими действиями, готовый броситься на помощь в любой момент. Тогда мне удалось не заболеть, а Андреас свалился с температурой на неделю. Такие моменты жизни не забываются и, как говорят у нас, дорогого стоят.

Но свидетелем такого энтузиазма Умбрейта в помощи русским практически был только я. Работники рудника, которых подвозили мои друзья и Андреас в их силе, считали это нормальным явлением. Им казалось, что я для того и нахожусь в норвежском посёлке, чтобы решать такие проблемы. А руководство треста вообще не интересовалось тем, как и что я осуществляю в пределах иностранного государства. Поэтому единственное, что я мог сделать в ответ на услуги Андреаса, это договориться с директором рудника Соколовым о том, что Умбрейта мы поселяем в нашей гостинице бесплатно. Правда, наша услуга была весьма небольшая, так как Умбрейт посещал Баренцбург крайне редко. Но хоть так, чем никак.

Да мой друг никогда и не требовал ничего взамен. Если я чем-то мог помочь, он благодарил, если нет, он относился с пониманием. А консул Владимир Ильич посматривал на меня косо и хмурился, когда я ему рассказывал об искренности отношения к нам немецкого бизнесмена, влюблённого в Шпицберген и мечтающего совместно с русскими создать на Пирамиде туристическую компанию. Консул почему-то подозревал Умбрейта в каких-то других, наверно, шпионских действиях, а заодно и меня, поэтому однажды, во время одного из наших сабантуев, крепко выпив, вдруг сказал мне:

— Смотри у меня, а то я тебя отсюда в наручниках вывезу.

Я собрался тогда резко ответить ему, но внимательно следивший за нами Соколов, тут же подхватил меня под руку и потащил в сторону, говоря:

— Не встревайте, Евгений Николаевич. Видите, он не понимает сам, что говорит. А к чему нам лишние неприятности?

Мне было смешно слушать консульские подозрения, поскольку никаких секретов у нас на Шпицбергене совершенно нет, особенно, когда государство перестало интересоваться делами архипелага. По-моему, любой иностранной разведке вообще нечего делать в российских посёлках Шпицбергена. Но, может, я как дилетант чего-то не понимаю. Во всяком случае, за много лет нашего знакомства с Умбрейтом я видел только его огромный интерес к природе архипелага и любовь к русским, действия которых он часто не мог понять, видя как мы теряем собственную выгоду то ли по глупости, то ли по нежеланию что-то делать.

После необдуманного и, как потом со мной согласились, неправильного закрытия рудника Пирамида, Умбрейт провёл со мной многие часы в обсуждении возможностей спасения посёлка от гибели, написал об этом горы бумаг, вынуждая меня тратить многие часы на их перевод, составлял с юристами официальные хорошо просчитанные договора, по которым брал расходы по восстановлению жизнедеятельности посёлка на себя, но которые так и не были подписаны руководством треста, и до сих пор, хотя уже несколько лет я не являюсь сотрудником треста «Арктикуголь», Умбрейт продолжает снабжать меня самой свежей фотоинформацией о плачевном состоянии разрушающегося посёлка в надежде на то, что здесь, в Москве я сумею добиться понимания Российского руководства о необходимости принятия срочных действенных мер.

Каждый год, приезжая на Шпицберген, я встречаюсь со своим другом.

Мы постоянно переписываемся, он часто звонит мне домой и потому всегда знает о дне моего приезда на Шпицберген. Но ведь я не являюсь предметом его главной заботы. У него на плечах туристическая фирма, деятельность которой всё время расширяется. Рядом с аэропортом у него кемпинг с добрым десятком палаток, в которых он устраивает небогатых туристов, обеспечивая их всем необходимым. Тут же стоит дом, в котором есть все удобства для путешественников, то есть туалеты, душевые, кухня со всеми принадлежностями. В этом доме я, бывало, ночевал в критических ситуациях и, естественно, бесплатно. Помимо кемпинга Умбрейт занят чтением лекций о Шпицбергене на судах, совершающих круизные плавания вокруг архипелага. А в этом году, когда я пишу этот дневник, Умбрейт принимает участие в качестве руководителя туристической группы в плавании на Землю Франца Иосифа. Планировались и другие поездки, потому вполне возможно, что друг мой в момент нашего прилёта окажется где-то далеко и тогда мне придётся искать других помощников и принимать другие решения. Вот о чём думал я, когда наш самолёт заходил на посадку в аэропорту Лонгиербюена около половины первого ночи полярного дня Шпицбергена.

1-2 июля, ночь с пятницы на субботу

Лонгиербюен встретил нас дождём, так что ещё в самолёте я надел свою куртку с капюшоном.

В прежние годы, готовясь к выходу, я знал, что сейчас у трапа встречу Бенту. Эта чудесная женщина, работавшая старшей в компании внутренних норвежских авиалиний в Лонгиербюене, всегда радостно приветствовала меня у трапа самолёта, говоря обычно:

— Хай, мистер Бузни. Вы опять здесь? Очень рада вас видеть.

Следовали дружеские объятия, а шедшие со мной друзья с завистью смотрели на меня, бурча потом, что вот, мол, не успел Бузни приехать, а уже обнимается с женщинами. Откуда им знать, что не так просто складывались наши отношения с Бентой. Первое время, когда я начинал работать переводчиком, в аэропорту Бенте даже звонить по своему служебному телефону не разрешала. Говорила:

— Мистер Бузни, вон телефон автомат стоит, звоните оттуда, куда вам надо.

И приходилось доставать металлические кроны, которые были у меня на счету, и звонить на почту с просьбой приехать за мной на машине. Но это только в самом начале нашего знакомства. Тогда я думал, что Бенте суховатая и строгая женщина. Строгой, конечно, она была, и потому, видимо, ей доверяли руководство коллективом. Но о сухости никакой речи не могло быть. Когда она со своим супругом бывала на праздничных приёмах в нашем консульстве, то я с большим удовольствием приглашал её на танец, отмечая в ней приятную женственность.

Разумеется, весь женский коллектив авиакомпании я подкупал не только тем, что дарил иной раз шоколадки, открытки, а позже и свои книги, но и моей постоянной улыбкой, с которой обращался к ним даже в самые трудные для меня моменты. Я всегда просил у них помощи, и они к этому привыкли. Каждую я знал по имени, с каждой у меня складывались отношения по своему. Они все знали, что я никогда не позволю себе лишнего, не оскорблю их чувства, но и никогда не буду официален, а уж тем более резок. Я разговаривал с ними, как с любимыми женщинами, и они отвечали мне тем же. Когда они узнали, что я уезжаю работать в Россию и, возможно, не вернусь, то неожиданно для меня прощаясь подарили фирменную сумку через плечо и необычный зажим для галстука. Меня их внимание очень тронуло. Нет, что ни говорите, а суровый северный край не делает людей столь же суровыми, и они так же как мы умеют быть чуткими, нежными, прекрасными друзьями.

Но многие из этих женщин давно уехали на материк. Бенте не покинула сей край, но стала почему-то работать в туристической компании. Об этом я узнал ещё в прошлом году, так что не ожидал её встретить. Теперь здесь работали, как мне казалось, очень серьёзные женщины. Понятное дело, ведь мы пока не были знакомы и не улыбались навстречу друг другу.

В аэропорту среди встречающих работников треста или кого-то из Баренцбурга, конечно, не было, зато Умбрейт, как всегда, оказался на месте и с радостью предложил свою помощь отвезти нас в «зелёный домик» или устроить у себя в кемпинге. Но тут в толпе то ли встречавших, то ли провожавших оказался Пётр Гловацкий. Высокого роста, он легко был заметен, однако кто ж его ждал? Он сам бросился с объятиями к Старкову. Я не сразу его узнал, поскольку мы давно с ним не виделись. Разумеется, это был директор польского научного института. Он бывал в Баренцбурге на своём научном судне, и мы помогали своим братьям славянам как с дешёвым топливом, так и в приёме экипажа во время стоянки судна в нашем порту. Но для меня это было давно.

Старков имеет возможность видеться Питером довольно часто во время ежегодных командировок в Польшу и они рады неожиданной встрече.

Гловацкий узнаёт меня сразу и тут же интересуется, не нужна ли нам его помощь, предлагает отвезти в наш посёлок на своём судне. Сообщает, что буквально сегодня они вернулись из Хорсуна, судно на ходу, а российский вертолёт прилетал по их просьбе в Хорсун, чтобы помочь с отправкой людей, но потерпел неожиданную аварию: во время полёта вертолёт столкнулся со стаей птиц, от удара с которыми разбилось лобовое стекло. Исходя из полученной информации, мы понимаем, что в таком случае, на скорый прилёт вертолёта рассчитывать не приходится и потому, естественно, попросили отвезти нас немедленно в Баренцбург, чтобы не мучаться с ночёвкой в Лонгиербюене. Был бы я один со Старковым, остались бы с удовольствием хоть на сутки, но устраивать на ночлег бесплатно ещё восьмерых спутников не так просто, поэтому принимаем решение согласиться на помощь поляков, так что любезность Умбрейта в этот раз не понадобилась. У Глорвацкого и автобус стоит в аэропорту. Грузимся и едем к кораблю.

Почти три часа морского хода. Знакомые картины всё ещё заснеженных гор, летающих над головой глупышнй и гагарок.

В период моей многолетней работы в Баренцбурге я столько раз ходил этим маршрутом на буксире «Гуреев», который уже давно списан и порезан на металлолом, что впору было получать права на вождение буксира. А всё из-за моей любви к морю. В детстве мечтал быть то капитаном, то водолазом. Как-то раз даже, стоя на причале ялтинского порта, попросил какого-то моряка взять меня с собой прокатиться на буксире. Меня взяли, предложив помочь укладывать в трюме якорную цепь. Я с радостью согласился, залез в тесное, закрытое от всего помещение, где старательно поправлял автоматически передвигавшиеся звенья якорной цепи. Это сейчас я понимаю, что никакой моей помощи в этом решительно не требовалось, а тогда, мальчишкой, я думал, что выполняю очень важную работу. Вымазался весь в машинном масле, настоящей прогулки не получилось, но несомненно был страшно доволен, хоть и устал.

Теперь было совсем другое дело. Но буксир я приходил в качестве начальника, хотя никогда этим не кичился. И когда я впервые попросил старика, так мы с Андрюхой за глаза звали капитана, действительно пожилого и очень опытного моряка, позволить мне стать за штурвал буксира, то обратился я с этой просьбой не как начальник, и уж тем более не тоном приказа, а чувствуя себя всё таким же мальчишкой, мечтавшим водить суда по дальним морям. Я ведь действительно был в далёком море Северного Ледовитого океана, и именно теперь мне выпала возможность хоть частично осуществить свою детскую мечту. Старик разрешил мне стать за штурвал под его присмотром и терпеливо спокойно пояснял, почему буксир начинает резко уходить то вправо, то влево, как надо учитывать боковую волну и так далее. Скажу без хвастовства, что освоил я премудрость вождения быстро, поскольку уж очень хотел этого, так что вскоре всякий раз, как только я появлялся на мостике, старик отдавал мне штурвал и я вёл буксир до места назначения практически в любую погоду, даже во льдах и в сильный туман, когда приходилось идти по компасу. Умел расходиться со встречными судами, заранее показывая левый борт, говоря тем самым, что ухожу вправо. Расходиться следует левыми бортами. Правда, техника на нашем буксире была самая что ни на и есть примитивная, но и ею надо было уметь управлять. Спасибо старику — обучил.

Каких только приключений у меня не было на «Гурееве»? Иному писателю-маринисту на роман хватило бы. Буксир-то старенький. То кингстоны забьёт водорослями, зачихает мотор закашляет, и Андрюха, матрос-механик, беззлобно ругаясь и ворча, что вот, мол, куда бы мы без него делись, лезет вниз прочищать трубки, а мы с беспокойством смотрим, как неуправляемый в это время, поскольку двигатель остановлен, буксир начинает сносить к берегу. В этих местах, как учил меня старик, нужно всегда держаться двухмильной зоны от берега, чтоб не сесть на мель или не пропороть днище острыми подводными скалами. Было же у нас такое, что мы снимали с мели одно частное голландское судёнышко, застрявшее не траверзе Баренцбурга во время сильного отлива, оказавшееся почему-то неожиданностью для моряков-неудачников. Сняли успешно, за что получили в подарок от потерпевших ящик пива. А помогали вообще-то бесплатно, как было у нас принято. У нас, но не у других помощников.

Однажды почти в том же месте на мель села яхта не то французов, не то англичан. Владелец яхты заметил небольшую течь и, перепугавшись, что потонет, обратился за помощью к норвежцам. Те сразу прислали вертолёт и сняли с борта неудавшихся путешественников, а к яхте пошёл небольшой кораблик, возивший туристов разных компаний. Он спокойно отбуксировал слегка лишь повреждённую яхту в Лонгиербюен, а владелец этого судна, он же капитан, хвастался потом в разговоре со мной, что выставил такой счёт за буксировку, что хозяину яхты скорее всего придётся её продать, чтобы рассчитаться за глупость, которую совершил покинув яхту до прибытия буксировщика. Лучше было, оказывается, оставаться на месте, тем более что серьёзной опасности не было.

То как-то вёл я буксир чуть ли не в середине лета, когда льды в море давно, казалось бы, растаяли, но в этот раз их принесло откуда-то с севера и они заполонили собой почти всё пространство Исфьорда, по которому мы всегда ходили в Лонгиербюен. Другого-то ходу нет. Но льдинки небольшие и не плотной массой, а вразброс, так что я спокойно вёл буксир, обходя время от времени встречавшиеся кусочки бывших ледовых полей или даже ледников. Старик спустился в кубрик, а рядом со мной на высоком стульчике сидела его жена.

По-моему, я впервые видел её на капитанском мостике. Но дело не в этом, хотя, как любят говорить, женщина на корабле к несчастью. Тут это суеверие вполне уместно вспомнить.

Волны в море почти не было, видимость прекрасная, так что приборы и не нужны. Я вёл буксир по ориентирам. Тут вижу: льдин впереди стало чуть больше. Сгруппировались они как-то. И одна льдина длинная и широковатая прямо по курсу. Можно было, конечно, её обойти, времени было достаточно, однако пришлось бы сильно отворачивать в сторону и тем самым терять время, а я привык добираться до Лонгиербюена ровно за три часа. Тут у меня срабатывала профессиональная гордость: нравилось вести буксир так, чтобы след за кормой тянулся ровной стрункой, значит, правильно иду, без виляния, и приходить в Норвежский посёлок за три часа, не более, что говорит о правильности взятого курса, то есть без ухода слишком в море или к берегу, что неизменно привело бы к удлинению маршрута.

Вот и в этот раз мне не хотелось отворачивать в сторону, решив, что в августе льдины уже тонкие, а буксир наш хоть и маленький, но ледового исполнения, так что льдинку перережет, как нечего делать. Так я думал, направляя нос буксира строго на центральную часть льдины, которая, как я видел, была самой узкой. Мне в этом случае сбавить бы ход для начала, но я этого никогда прежде не делал, и потому такая мысль даже не возникла. Жена старика неожиданно перепугалась при виде надвигающейся на нас льдины, о чём она не преминула мне взволнованно сообщить. Я же успокаивал её, и в этот момент нос буксира мощно ударился об лёд и неожиданно полез вверх.

Сидевшая рядом со мной жена старика, мгновенно слетела со своего стула, кинулась почему-то вниз в кубрик и в страхе упала на кровать лицом вниз. Я этого, разумеется, не видел, мне потом рассказали. Между тем, всё произошло на удивление быстро. Я не успел даже испугаться и продолжал крепко держать штурвал, когда льдина под тяжестью буксира крякнула и раскололась надвое.

Когда старик взлетел на мостик, буксир уже спокойно продолжал путь, и на вопрос старика, что случилось, я невозмутимо пояснил, что просто перерезали только что небольшую льдину.

Капитан осмотрелся и, вот что удивительно, не стал ни ругаться, ни волноваться, хотя, конечно, не мог, сидя внизу, спокойно воспринять неожиданный толчок, от которого некоторые пассажиры попадали, а только заметил, что нужно было мне всё же при виде приближения такой ситуации позвать его на всякий случай. Поговорив ещё немного, старик, смеясь, обратил внимание на то, что нет худа без добра — скорость буксира явно возросла. Я удивился, почему бы так, и старик пояснил:

— Мы уж почти три месяца ходим. Борода на днище наросла такая, что стала мешать ходу. Льдина, расколовшись, всю её как ножом срезала с обеих стоон. Края-то острые. То-то теперь бегать будем. И работы нам поубавилось.

Самим чистить не надо.

Другая история у меня приключилась с Виталиком, который сменил уехавшего на материк старика. И опять дело было летом, и опять связано со льдами. Но в этот раз мы возвращались к себе в Баренцбург из Лонгиербюена.

Широкий Исфьорд был чист, но мы знали, что проблемы нас могут ожидать на подходе к нашему посёлку. И точно: ещё издали, не дойдя до мыса Хеер, на котором расположена вертолётная площадка, а стало быть, начинается уже Баренцбург, мы заметили белую полосу льда. Подойдя ближе, несколько успокоились, так как льдины не были спрессованы, и между ними наш буксир легко проходил, расталкивая носом наиболее нахальные ледяные пластины, которые стучались о борт и затем с шипением относились назад, тесно притираясь к борту.

Наш посёлок расположен в Гринфьорде, который встречается с Исфьордом у самого выхода в открытый океан. Оттуда и приносит порой отколовшиеся кусочки льда либо течением, либо сильным ветром. И когда такое происходит, то перекрывается, как правило, сначала путь к нашему посёлку. Так было и в данном случае. Буксир наш повернул уже за мыс, мы видели свои родные дома и нещадно чадящую чёрным дымом трубу ТЭЦ, но льдины заставили сильно сбавить ход и чем ближе к посёлку, тем теснее они прижимались друг к дружке.

За штурвалом стоял Виталик, а я пытался подсказать, где виднеются более удобные прогалины между льдинами, куда мы могли бы проскочить. Но тут возникла ещё одна неприятность, осложнявшая нашу задачу. С горы Улав, возвышающейся над Баренцбургом, в нашем направлении быстро спускался густой туман. Мы не прошли и половины ледяной преграды, а посёлка уже не было видно. Стало понятно, что через десять-пятнадцать минут фьорд накроет облако и мы вообще не будем видеть льдин, которые вполне могут нас в таком случае зажать и не выпустить из плена.

Переговариваемся с берегом по рации. Докладываем обстановку.

Получаем команду поворачивать обратно, выходить как можно быстрее из ледовой массы и направляться в посёлок Пирамиду, где переночевать, забрать попутный груз и возвращаться в Баренцбург. Так и сделали: спаслись бегством ото льдов и направились тем же Исфьордом, но уже минуя Лонгиербюен, прямиком на Бельсун, где глубоко внутри архипелага спряталась Пирамида. Летом её ни когда не донимают льды, разве что редкие куски, откалывающиеся от ледника Норденшельд. Зато от собственного зимнего льда Пирамида освобождается гораздо позже, чем Баренцбург и Лонгиербюен. Судоходство на Пирамиду начинается иногда в самом конце июня, когда в других посёлках уже полным-полно туристических групп, прибывающих морем.

Неожиданный поход на Пирамиду, требующий, как минимум пять часов пути, нас заинтриговал. Мне лишний раз появиться там было не вредно, чтобы посмотреть, как идёт работа у моего гида-переводчика, какие возникли проблемы. У Виталика был свой интерес. Закавыка этого нежданного мероприятия в том и состояла, что наш относительно новый капитан ещё ни разу не ходил на Пирамиду. То есть маршрут этот ему был неизвестен. Потому этот молодой и весьма флегматичный по характеру капитан спокойно передал мне в руки штурвал, понимая, что я единственный из присутствовавших на борту буксира, кто много раз бывал на Пирамиде, правда, чаще на вертолёте, и потому представлявший по крайней мере, куда надо идти. Сам же Виталик сел рядом и развернул карту для контроля.

А туман тем временем нас догнал и накрыл так, что берегов не стало видно. Мне к тому времени это было довольно привычно, и я спокойно вёл судно вперёд по компасу. Однако борьба со льдами нас оттеснила несколько влево ближе к Альхорну, что я не сразу понял. Но Исфьорд весьма широк и меня мели не волновали первое время, пока я шёл хорошо известным маршрутом. Но привычный участок закончился и вдруг я увидел перед собой выплывающую из тумана береговую полосу. Резко поворачивая штурвал вправо, спрашиваю Виталика, откуда здесь земля, и почему он ничего мне не говорит. Капитан спокойно отвечает, что да, действительно на карте здесь обозначена длинная коса, о чём он забыл меня предупредить, а радар у нас включен в это время не был.

Будь туман погуще, могли и на мель пристроиться, да и на скалу где-то наскочить. А рации, с помощью которой бы мы могли связаться с нашим посёлком, у нас не было. Та, что установлена на буксире, была настолько старой и слабой, что мы связывались по ней только на близком расстоянии, фактически на прямой видимости. При этом, когда мы вызывали по рации берег, а никто не отвечал, то я всегда вспоминал нашу старую кинокомедию «Волга-Волга» и предлагал капитану покричать просто на берег, чтобы кто-нибудь подошёл к рации и взял трубку.

Много раз я говорил и директору рудника, и генеральному директору треста о необходимости в целях безопасности работы в крайне опасных полярных условиях установить на буксире новую хорошую рацию, но им казалось это пустой тратой средств. Имевшейся на борту аппаратурой мы могли связаться только с норвежской радиостанцией, охватывавшей своей службой весь архипелаг. Это, на крайний случай было не плохо, но использовать эту возможность практически мог только я, поскольку никто из наших моряков не владел ни английским, ни тем более норвежским. Это была одна из причин, почему я всегда доказывал необходимость сопровождения судна либо мною, либо кем-то, хоть как-то знающим английский язык.

С тем же Виталиком у меня произошёл другой весьма неприятный случай на «Гурееве». Это было его последнее путешествие в качестве капитана в норвежский Лонгиербюен. Через несколько дней он должен был уезжать на материк по окончании контракта. Заканчивался ноябрь. Началась полярная ночь, когда ни одной минуты или секунды просвета в небе нет круглые сутки. В норвежском посёлке я, как всегда, был занят своими делами и по обыкновению на буксире появился за несколько минут до назначенного мною времени отхода.

Перебравшись с причала на борт судна, первое, что я услышал, это взволнованный и обрадованный в то же время голос одной из наших пассажирок:

— Ой, слава богу, Евгений Николаевич, что вы здесь.

— А что такое? — спрашиваю.

— Да наша команда буксира устроила с норвежцами проводы капитана, и он теперь, кажется, совершенно не сможет вести буксир. Мы очень боимся.

Я успокоил женщину и поднялся на мостик. Виталик уже дал команду Андрюхе отдавать концы. Буксир отвалил от причала, развернулся и пошёл на выход из Адвентфьорда. Я прекрасно знал, что надо идти резко вправо, чтобы обойти косу, на которой расположен угольный причал норвежской компании Стуре Ношке. Однако вижу, что Виталик направляет буксир прямо на огни этого самого причала. Спокойно говорю:

— Виталик, может, лучше я поведу?

К счастью, комплексом пьяной гордости товарищ мой не страдал и ответил с готовностью:

— Да, правда, лучше, а то я что-то не совсем в форме.

Так я и вёл буксир ночью до самого Баренцбурга по радару и компасу, расходясь со встречными кораблями строго левыми бортами, навстречу начавшемуся ледяному по-настоящему зимнему ветру. Только при подходе к самому причалу Баренцбурга мы подняли спавшего капитана. Причаливанием и отходом от причала я никогда не занимался. Это и другая ответственность, да и мне всегда нужно было готовиться к выходу, собирать вещи.

Несмотря на усилившуюся вьюгу, буксиру удалось пришвартоваться и высадить пассажиров, но затем ему нужно было перейти на другой причал для стоянки. Вот там Виталик не сумел уже справиться со своим состоянием и с сильным ветром, ударил буксир о причал, повредив борт. Иными словами, последний выход капитана оказался скандальным, а могло быть и хуже, не окажись в этот день, точнее ночь, на борту такой любитель морских приключений как я, который никогда не позволял себе становиться за штурвал в нетрезвом виде. Но всё это было давно. А в этот раз…

По моему настоянию при подходе к Баренцбургу недалеко от двух гор, которые мы называли «Груди Венеры» за их одинаковые правильные формы, напоминающие женскую грудь, позвонили диспетчеру, предупредив о прибытии, так что нас встретили машиной и отвезли в научный центр.

Разумеется, здесь нужны мои пояснения. Научный центр в Баренцбурге ничуть не напоминает собой, скажем, сибирский научный городок, поскольку уж очень мал в сравнении с такими центрами. Но всё же в небольшом шахтёрском городке эти несколько обособлено стоящих двухэтажных кирпичных зданий, в которых в основном в летнее время селятся экспедиции из Москвы, Санкт Петербурга и Кольского полуострова, представляются действительно своеобразным центром. Однако крупных научных работ, которые бы взволновали, если не весь мир, то хотя бы научную общественность России, здесь давно не проводят. Спокойно и планомерно проводят свои регулярные замеры гидрометеорологи, кое-какими данными обеспечивают учёных материка геофизики, систематические наблюдения за состоянием земной коры ведут сейсмологи, изредка откликаясь на просьбы руководства треста «Арктикуголь» определить причины очередного горного удара, повлёкшего за собой несчастный случай в шахте. Дольше всех работают экспедиции гляциологов, геологов и археологов.

Но только открытия геологов и археологов заставляют порой учащённо биться сердца общественности. Первые поражали сообщениями о наличии в недрах архипелага газа и нефти и потенциальных возможностях добычи этих ценных минералов. Вторые будоражат воображение известиями о том, что раньше других вышли когда-то на берега неизвестного тогда архипелага и проводили на нём как летние сезоны, так и длинные полярные ночи, русские поморы.

Однако возможностей для проведения крупномасштабных научных работ здесь столько, что хватило бы не на один Сибирский академгородок.

Возможностей не в смысле технического оснащения, которого здесь почти нет, а в смысле уникальности месторасположения, его ценности для всех отраслей наук.

Строился центр явно с перспективой дальнейшего расширения, но период десятилетней стагнации перестройки привёл почти в полному умиранию науки. Это было заметно не только по тому, что многие экспедиции перестали ездить из-за отсутствия средств, но и при посещении самого центра в Баренцбурге.

Я впервые приехал в составе экспедиции археологов несколько лет назад. Когда вошёл в здание Кольского научного центра, предоставляющего помещения археологам, то с первой же минуты поразила меня гнетущая обстановка нищеты. Мрачный полутёмный коридор, обшарпанные стены, какая-то общая неуютность из глубины которой вырисовалась фигура старика с длинной седой бородой. Это был мой давний знакомый, патриарх центра Евгений Максимович Петухов. Он радостно приветствует приехавших и отдаёт нас в ра помещенияи своей супруги, которая столь же неспешно, как и её муж, шаркая ногами, препровождает меня в комнату на первом этаже, где, в принципе, не так уж и плохо, так как есть кровать, столик и пара стульев, но при этом ошарашивает сообщением, что в туалете слив не работает, но волноваться не стоит, так как она принесёт сейчас ночной горшок для отправления естественных нужд.

Известие о ночном горшке, с которым я имел дело лишь в самом раннем детстве, меня привело в шок. Тут же пошёл в соседнее здание к геологам, которые, к счастью, узнав о моей беде, предложили одну из своих комнат, где всё работало нормально: был душ и работал слив в туалете. Потом я пытался выяснить в тресте, почему в здании учёных не работают туалеты. Выяснилось, что у учёных нет денег на замену трубопроводов. К счастью, через год кое-какие деньги появились, наука начала потихоньку оживать, приехали строители и заменили трубопроводы, при вели в порядок здание, в котором стало очень даже прилично при сопоставлении с тем, что было, но не с тем, что хотелось бы видеть у нас, глядя на соседей норвежцев.

В доме нас не встречали, поскольку была ещё глубокая ночь. Но меня это всё же удивило. Когда я работал в тресте, то помню, что приезжавших обязательно встречали в гостинице, давали ключи от номеров, в которых всё было приготовлено, то есть постель, полотенца, мыло и т. д. Здесь так получилось, что Старков вошёл первым, посмотрел, в открытые двери и сам устроил нас, предложив нам с Михайловым поселиться в пятом номере, а Виктору с Андреем в комнате сейсмологов, где стоит их аппаратура.

В нашем номере стоит деревянная кровать и диван. Но постелей нет.

Старков говорит, что разберёмся со всем завтра, а пока ложиться, как есть.

Меня такой вариант не очень устраивает. Поднимаюсь наверх и вижу комнаты с ключами в дверях. Открываю одну комнату и вижу, что там лежат приготовленные постели. Беру их и несу к себе. Становится понятным, что нам всё приготовили, но не в тех комнатах, что сказал Старков. Ему-то проще: его номер, постоянно закреплён за ним, так что там всё было готово к его приезду. А разбираться с нашими комнатами он не стал, поскольку не с кем было решать вопросы. Ну да мы разобрались сами и спали с нормальными удобствами. У Виктора и Андрея дела обстояли несколько хуже. Они легли спокойно по походному, но при этом Виктору не понравилось, что в комнате светятся огни включенных компьютеров. Он по-простецки взял и отключил их, ни мало не задумавшись, для чего они работают. А это была круглосуточно работающая запись сейсмологов. Утром, узнав об этом, отвечавший за рабочее состояние аппаратуры Саша, пришёл в ужас и немедленно включил снова аппаратуру, но неизвестно, как это ещё отразится, когда узнают сами сейсмологи (Саша им помогает в их отсутствие).

Утром пока мы ещё спали, Старков сбегал в управление треста и получил карточки на питание. Система для нас новая. Раньше просто ходили в столовую, ели, что хотели, а потом с института удерживали стоимость питания по общим нормативам на человека. Теперь всё изменилось. На каждой индивидуальной карточке определена сумма в три с половиной тысячи рублей на месяц. В столовой мы должны питаться с учётом этой суммы. Но мы пока не можем сказать много это или мало. Посмотрим по первым дням.

В этот день погода была дождливой, но зонтик я ещё не достал и слегка мок под моросью по пути в столовую. Завтрак обошёлся всего в двадцать два рубля. Обедать вообще не ходили. Вечером устроили приём по случаю прибытия. Это традиция. Позвали Роскуляка Сашу, геологов, начальника метеорологов, которого тоже зовут Александр. Кстати, он пока отвечает за хозяйство в доме Кольского научного центра, коротко КНЦ, так что размещение нас по комнатам — его прерогатива. Он пришёл со своей супругой, принёс что-то выпить и морскую капусту, которую лично я очень обожаю. Сидели допоздна, а некоторые, такие как Роскуляк и Витя, болтая и играя на гитаре почти до утра. Саша как обычно исполнил свою любимую песню про каракатицу.

3 июля, суббота

Пасмурно. Идёт дождик. В этот раз я уже достал свой зонт и явно выделяюсь среди всех, поскольку никто больше зонтик не носит. Понятное дело, все привыкли в основном к снегу, а дождь дело редкое. Но вот нам повезло на него. Утром Михайлов обратил внимание на то, что я храплю во сне. Сам я этого, конечно, не замечаю. Михайлову не нравится ходить в столовую. Он решил, что будет себе готовить сам. В этом я с ним согласен. Собственное приготовление, несомненно, лучше того, что делают в столовой. Но на кухню требуется время. К счастью, в нашем доме на втором этаже весьма замечательная кухня, в которой есть и посуда, и кастрюли, так что готовь, сколько хочешь, если есть продукты. Я, было, предложил Вадиму Фёдоровичу самим готовить, но он сказал, что в столовой стали готовить лучше, а терять время жалко. Я не возражал. Работы у меня предостаточно. Что касается Вити, то он куда-то пропал. Скорее всего пошёл к своему другу Мише и там у него заночевал.

После обеда я сразу расположил на столе свой компьютер и принялся за перевод докладов прошлогодней конференции.

Михайлов сообщил, что решил перебраться в соседнюю комнату, которая оказалась свободной. Её надо было привести в порядок, то есть убрать в ней. Ну, самому заниматься уборкой Михайлов счёл выше своего достоинства: как ни как, а работал советником самого Селезнёва, председателя парламента, поэтому он предложил Валентине, наводившей чистоту в коридорах, помыть пол в его комнате за определённую плату. Сколько заплатил, я не знаю, но заплатил наверняка, хотя Валентина кажется очень отзывчивой, доброй и могла бы, наверное, помочь даже без оплаты. Впрочем, это только предположение.

4 июля, воскресенье

В небе по-прежнему хмарь, но иногда просматривается солнце.

Михайлов решил перебраться из нашей комнаты в соседнюю. Меня это обрадовало не меньше, чем его, но радовались мы по разным причинам. Его беспокоил мой храп ночью, а меня его дневные разговоры. Как только я сажусь за компьютер заниматься переводами, Михайлову хочется поговорить о том, как он встречался с сильными мира сего, какими являются на самом деле те или иные люди, чьи имена на слуху и чьи лица часто мелькают на экранах телевизоров. Сам Михайлов окончил Университет дружбы народов, стал политологом, помощником политических деятелей, а теперь открыл свою собственную консультативную фирму. Он знает многих, и многие знают его, ездил по разным странам. Два года назад был здесь на Шпицбергене в составе делегации министров и заместителей. Поездка его завершилась написанием книги о Шпицбергене. А я тогда написал всего лишь один небольшой очерк «Чего не видели министры». Но я знал то, чего не сумели увидеть министры за несколько дней пребывания в Баренцбурге. Я знал потому, что перед этим прожил почти десять лет на архипелаге. А что нового мог написать Михайлов о Шпицбергене, побывав на нём однажды, не прожив на нём и недели, пусть даже прочитав срочно горы книг? Да, он перевернул ряд архивов, собрал материал, но уже опубликованный в разных источниках. Понятно, что и в этом случае можно дать некий системный обзор, который вполнеоказался бы полезным некоторым исследователям и просто интересующимся Шпицбергеном. Однако обзор этот полезен был бы только в случае его полноты, охвата всей информации и системности её использования. Но у Михайлова не было на это ни времени, ни достаточных знаний самой темы, а потому книга получилась весьма поверхностной, отрывочно рассказывающей историю архипелага тысячи островов и при том неизбежно содержащей большое число фактических ошибок.

Но говорить с Михайловым об этом трудно. Его обидело уже то, что я не проявил никакого восторга по поводу его книги. Так что я не стал больше распространяться на эту тему, тем более что и Старков просил не комментировать. Михайлов приехал сюда в качестве фотографа подготовить снимки экспонатов музея, взял видеокамеру. Специалистом-фотографом его назвать, конечно, нельзя. Но взялся за это дело, кажется, ради того, чтобы написать ещё книгу о Шпицбергене. Ладно, это его проблема. Другое дело, что он очень высокого о себе мнения, что характерно для лиц руководящего аппарата. Ему кажется, что он во всём разбирается лучше других и потому все должны чуть ли ни плясать вокруг него.

Вот он решил перебраться в другую комнату. Нет проблем, раз она свободна. Однако в ней надо навести порядок, то есть элементарно протереть пол влажной тряпкой и стереть пыль с подоконника. Работа такая выше достоинства бывшего аппаратного работника. Он просит Валентину, которая вообще-то работник гидрометеостанции, а у нас подрабатывает в должности горничной, убрать у него в комнате, предложив заплатить за работу. Она соглашается и убирает. У меня тоже есть деньги, но мне кажется неудобным просить девушку делать то, что я могу сам легко выполнить самостоятельно.

Когда Михайлов забрал свои вещи, я взял швабру, тряпку и навёл чистоту у себя в комнате, попутно ругая про себя ушедшего товарища, оставившего за собой кожуру апельсинов, которую он почему-то не бросал в мусорную корзину, а засовывал в письменный стол. Вот тебе и интеллигент, любящий чистоту, наводимую чужими руками. Убирал бы сам, знал бы, куда выбрасывать остатки еды.

То ли проявляя супер интеллигентность, то ли действительно боясь испортить себе желудок общепитом, но в столовую Михайлов стразу отказался ходить, заявив, что будет питаться тем, что привёз с собой, и продуктами, которые можно будет покупать в буфете. Я тоже считаю, что лучше было бы самим готовить пищу, учитывая то, что кухня в нашем доме весьма приличная. В ней даже тараканов нет, которых мы видим в огромном количестве в столовой. Но Старков говорит, что питание в столовой стало, по его мнению, лучше, чем в прошлом году, а потому нет смысла тратить время на приготовление пищи. С последним тезисом я не могу не согласиться, поскольку лично у меня работы очень много. Материала для перевода полно, потому тратить время на кухню, конечно, жалко, если можно поесть в столовой, хотя питание там оставляет желать много лучшего.

Вечером после ужина поработал на компьютере, а потом, что уже становится привычным, Старков позвал к себе. Беру чашку и садимся пить чай, обсуждая различные проблемы. У Старкова комната почти такая же, как у меня, но окно смотрит на фьорд, что замечательно. Я люблю подходить сразу к подоконнику и в любое время обращать мой взгляд на воду фьорда. Всё хочется увидеть белух.

Да, белухи. Любопытнейшие существа. В прошлом году мы наблюдали в нашем фьорде целое нашествие этих маленьких белых китов. Именно так они называются на английском языке. Тогда буквально вся поверхность фьорда кипела от появления то ли белых барашков волн, то ли спин белых китов и маленьких фонтанчиков над головами. Издали, правда, фонтанчики не видны. Но я хорошо помню, как несколько лет назад оказался на причале именно в тот момент, когда появились белухи. То была фантастическая картина.

Прямо передо мной почти у самых ног из воды вырвалось огромное гладкое, белое, будто выточенное из цельной заготовки, тело. Но оно не вырвалось над водой подобно тому, как это делают дельфины. Оно вышло из глубины, возвысившись над водой лишь наполовину, но, разумеется, по дуге. Из передней части головы с шумом вырвался фонтан, точнее струйки воды, и голова тотчас погрузилась в волну, увлекая за собой всё мощное тело. Само по себе это было изумительное зрелище, но ещё поразительнее было то, что белуха шла не одна. Параллельно с нею, то есть с той, что скрылась буквально у меня под ногами, строго в ряд появились и исчезли из виду ещё несколько могучих животных с такими же выдыхами струек воды из передней части головы. За только что ушедшими под воду появились другие точно таким же стройным рядом.

Затем ещё ряд и ещё, ещё, ещё. Они шли и шли рядами друг за другом, взрываясь передо мной шумными фонтанчиками, скрываясь под воду и вновь появляясь из неё уже дальше от меня.

Кто командовал этим послушным отрядом? Кто вёл полки? Кто выстраивал шеренги для атаки? Ведь они не просто плыли в своё удовольствие. Они гнали треску. Это был охотничий загон. Косяки трески попали в капкан, зайдя в наш фьорд. А привели их сюда белухи, подчиняясь общему порядку, выработанному тысячелетиями. Нарушь кто-то из них строй и появится в атакующей линии брешь, и косяк вырвется на свободу в открытый океан, и тогда снова погоня, снова поиск нового фьорда. А тут пища почти в желудке. Ещё немного и треска поймёт, что дальше пути нет, поскольку фьорд не бесконечен, это капкан, из которого нет выхода. И тогда начнётся кульминация пиршества.

Убегающая треска вынуждена будет повернуть навстречу своей смерти, чтобы избежать её. И кому-то это удастся. А белухи тоже повернут назад, и снова стройными рядами огромные тела будут выпрыгивать на секунды из воды, чтобы вдохнуть немного воздуха и погрузиться в морскую зелень в погоне за новой добычей. Инстинкт или сознание? Кто знает точные ответы на эти вопросы? Я нет. Но наблюдать этот продуманный природой порядок удивительно.

А во время одного из многочисленных полётов на вертолёте сопровождавший нас механик Юра Кононученко подозвал меня к окну дверцы, возле которой он сидел по обыкновению на откидном стульчике. Я подскочил и посмотрел вниз по указываемому товарищем направлению. Под нашим незакатным летним солнцем море напоминало голубое волшебное стекло без единой морщинки. С высоты небольшие волны были незаметны. Но насколько вода прозрачна, было заметно по одной детали, из-за которой меня и подозвал Юра. На непонятной глубине, но, казалось, что под самой поверхностью воды лежали белые вытянутые тела огромных рыбин. Это были белухи. Всего несколько и они не охотились. Весьма любопытное зрелище, заставившее пожалеть об отсутствии в этот момент фотоаппарата. Стало быть, могут белухи и отдыхать временами.

5 июля, понедельник

Сегодня день выдался неожиданно тёплым. Туч почти не было. Старков с самого утра в управлении рудника решает вопросы с питанием экспедиции, с заявками на полёты вертолёта и так далее.

Прошлись по посёлку с Михайловым, я вёл нечто вроде экскурсии. Тут мне встретилась женщина, с которой мы давно были знакомы. Она кинулась мне навстречу и обняла, но поскольку куда-то спешила, то сказала, что поговорим потом. Михайлов, конечно, не преминул откликнуться замечанием по этому поводу, что меня на улице обнимают женщины.

Имени этой женщины я до сих пор не знаю. Помню только, что однажды в мой кабинет она вошла с какой-то просьбой, что было естественно. Все приходили ко мне с просьбами и, как правило, с теми же, что пришла она. То есть ей нужно было что-то привезти из Лонгиербюена. Я ездил туда часто, а девяносто процентов работников треста никогда в норвежском посёлке не бывали. Я считаю это форменным безобразием. Приезжают люди за тридевять земель, находятся в каких-то пятидесяти километрах от другого совершенно незнакомого им мира, и они не могут туда попасть хотя бы на экскурсию, чтобы одним глазком глянуть, как живёт народ другого государства. Ведь ни паспортов, ни оформления виз для этого не требуется. Так нет же, руководство треста всегда считало, что шахтёры едут на архипелаг работать, а не развлекаться. Да, конечно, они едут по контракту зарабатывать деньги, но уж коли они выполняют здесь в тяжёлых условиях самого крайнего севера очень тяжёлую работу, то почему бы в награду за это не позволить им хотя бы немного радости в виде простой экскурсии на буксире или вертолёте в другую страну? Ну и покупали бы себе сами там, что хотели на те небольшие валютные доходы, которые удавалось получать от торговли русскими сувенирами. А так вот просили меня купить то лимонов пару штук, то блок сигарет «Марльборо», то конфет или торт-мороженое, да мало ли что придёт в голову?

Вот и эта дама зашла с просьбой, а потом часто здоровалась со мной при встрече и вдруг как-то принесла лист бумаги, свёрнутый в рулон, просила прочесть, а сама ушла. Это оказались посвящённые мне стихи. Не помню, что уж там было написано непрофессиональными строчками, а только никакого продолжения это не имело. Ну, объяснилась она, можно сказать, в любви стихами, но без последствий. В моей жизни женщины не раз писали мне стихи, да я к этим посланиям относился всегда довольно спокойно, поскольку они писались теми, кто был в моём подчинении. Мне всегда казалось, что пишут их не с только из любви ко мне, как человеку гомо сапиенсу, сколько по причине чинопочитания, что совсем не одно и то же. Это как в сказке о принце, который искал любви, переодевшись в бедного пастуха. Служебные романы меня не интересовали. Поэтому и в данном случае мне, конечно, было приятно встретить старую знакомую и обнять её, но, о чём она хотела поговорить, я не знал и, больше того, был уверен, что никакого разговора не будет вообще.

Я предложил зайти на фабрику одежды. Там поднялись в кабинет заведующей Валентины Крейдун, которая при виде меня обрадовалась, неспешно поднялась из-за стола, и почти торжественно пронесла своё тело ко мне, а я с радостью обнял свою, можно сказать, соратницу по многолетней жизни в Баренцбурге. Она уже превзошла мой срок постоянного пребывания здесь. Михайлов опять взял на заметку факт обнимания меня женщинами.

КОРЕ

Фабрика одежды — это отдельная страница моей жизни в Баренцбурге. Ещё в 1992 году к нам пришёл на своём судне норвежец Коре Карлстад. Интереснейший человек, сделавший свой бизнес на отношениях с русскими. Сначала он занимался деревом. Привозил из России лес, из которого делали деревянные полеты, то есть поддоны для различных грузов. С развалом Советского Союза открылись новые возможности для сотрудничества, которыми не преминул воспользоваться и Коре. Баренцбург для этого показался очень удобным, так как здесь требовалось гораздо меньше формальностей для совместной работы. Вот он и прибыл с предложением организации фабрики пошива детской одежды по заказам и выкройкам норвежских фирм с целью продажи готовой продукции в Норвегии.

Идея долго обсуждалась, но пришлась по вкусу руководству рудника по нескольким причинам. Во-первых, Коре был умелым переговорщиком и знал, как можно заинтересовать собеседника: он никогда не приезжал без подарков и выгодных предложений. Во-вторых, фабрику он предлагал оборудовать техникой, купленной за его деньги. Стало быть, фабрика была его собственностью, и только швеи должны были быть из России или Украины, что ему было совершенно неважно. Он готов был оплачивать работу. Цена изготовления каждого изделия должна была определяться договорами. Переговоры о ценах Коре вёл с директором лично с помощью своего переводчика, точнее, переводчицы.

За время нашего знакомства Коре сменил несколько переводчиц. Три из четырёх были молодыми русскими девушкам, лет на тридцать моложе самого хозяина. Одна сумела его заставить на себе жениться, а потом развелась, отказавшись от норвежского подданства, но получив от Коре весьма существенную финансовую поддержку. Как человек, Коре весьма интересный. Высокого роста, сухощавый, неторопливый, но очень деловой. Прекрасно разбирается в вопросах бизнеса. Но сейчас я о другом.

Коре открыл фабрику, первым и бессменным руководителем которой стала Валентина Крейдун. Прекрасная портниха, замечательная администратор и чудный человек, Валентина, к сожалению, не знала никакого иностранного языка, поэтому, несмотря на то, что у Коре была переводчица, всё же многое приходилось переводить мне, как письменно, так и устно. Кроме того, мне же довелось заниматься всеми поставками материалов на фабрику и готовых изделий в Норвегию. Иными словами к моим обязанностям сначала просто переводчика, а потом уполномоченного треста добавились обязанности снабженца и в какой-то степени менеджера фабрики.

Начав с нуля, фабрика довела производство изделий до суммы пол миллиона норвежских крон в год. Это то, что платили фабрике за изделия. Продажная стоимость их была на несколько порядков выше. Стало быть, работа наших швей была чрезвычайно выгодным предприятием для Коре, что и позволило ему в скором времени продать свой домик в приморском городе Тромсё и перебраться в столицу Осло, где купить шикарную усадьбу почти в центре города.

Отношения у нас с Коре сложились настолько хорошими, что, останавливаясь в Осло по пути в Москву, однажды мне даже довелось ночевать в его доме. Тогда я и увидел впервые весьма любопытный норвежский дом, в котором одна комната была обустроена в русском стиле, чтобы угодить молодой жене русского происхождения, что, впрочем, не удержало её от желания возвратиться в Россию. На одной стене висела большая картина, кажется, Верещагина, по словам Коре, подлинник. В цокольном этаже были апартаменты взрослого уже сына, которому отец собирался передать свой бизнес в будущем. На первом этаже, помимо жилых комнат, просторная хорошо оборудованная современная кухня, позволявшая холостому опять человеку легко и быстро готовить себе и гостям обед из полуфабрикатов и мыть посуду в моечной машине. Меня он в тот раз поместил на втором этаже в спальне с отдельной ванной комнатой и выходом на балкон.

Дом окружён неплохим садом с зелёной лужайкой. В этом саду мы как-то собрались на мясо с рисом, готовившимся в специальном большом котле, стоящем для этих целей с тыльной стороны дома, то есть в хозяйственном блоке. А обедали в аллейке, сидя в удобных креслах. Всё устроено весьма комфортно, и удивляло меня только то, как можно было принимать гостей, готовить пищу на всех без помощи женщин или каких-то слуг. Может быть, помощники были, но мы никого не видели.

Это был приём по случаю нашего с Валентиной приезда в Осло на переговоры с норвежскими заказчиками детской одежды, которую шили у нас на фабрике. Переговоры в основном были по вопросу моделей одежды. Мы посетили заодно и крупную выставку различных фирм, напоминающую нашу московскую выставку ВДНХ в миниатюре. Попутно нас возили по городу, побывали мы на загородном пляже, посмотрели всё, что можно было успеть за несколько дней командировки, оплаченной Коре по согласованию с фирмами потребителями нашей продукции.

На Валентину эта её первая поездка в столицу Норвегии произвела огромное впечатление. Она, конечно, была счастлива. Позже Коре устраивал выезды всех работниц фабрики в Лонгиербюен, где снимал для всех номера в шикарной гостинице на одни сутки с тем, чтобы пригласить гостей в ресторан на обед и показать норвежский посёлок. Этим Коре выражал благодарность нашим сотрудницам фабрики, которые ничего, кроме небольшой зарплаты в российских рублях, за свою работу не получали. И всякий раз при этом я выступал не только в качестве переводчика, без которого никто не мог бы обойтись, но и в качестве организатора по российской стороне, убеждая руководство в том, что действия Коре не принесут ничего плохого, а только пользу. Так что, выражая благодарность Коре за его щедрость, девочки не забывали и о моём участии в их судьбе. Вот почему на фабрике всегда любили моё появление, связанное либо с доставкой нового товара, либо с сообщением каких-то приятных новостей.

В эту нашу встречу Валентина с грустью рассказала о том, что все традиции путешествий в Лонгиербюен давно ушли в прошлое. После того, как Коре продал фабрику тресту «Арктикуголь», всё изменилось в худшую сторону, поскольку платить за работу больше, чем раньше, не стали, а заказы от норвежских торговых фирм поступают всё меньше и меньше. Теперь фабрика специализируется на изготовлении рабочих костюмов для шахтёров. Когда-то во время проведения зимних олимпийских игр в норвежском городе Лилихамере можно было с гордостью говорить о том, что многие норвежские дети приезжали смотреть соревнования, в одеждах, изготовленных в Баренцбурге. Теперь можно заметить, что вместо прежних добротных дублёнок, которые раньше были об заметитьыми для шахтёров, им стали выдавать куртки значительно скромнее по качеству материала, но изготовленные здесь же на месте, на своей фабрике.

Иная несколько гордость.

Коре покончил со швейным бизнесом, уйдя, как говорил мне, на заслуженный отдых — ему уже около семидесяти лет. В этом году мы со Старковым в июне были на семинаре в Тромсё, и там я неожиданно узнал о том, что Коре теперь опять живёт в этом северном норвежском городе, откуда некогда переехал в столицу с молодой русской женой. Оказавшись вновь холостяком, он продал свой замечательный дом в Осло, снова купил транспортное судно, и, узнав о моём предстоящем приезде в Тромсё, хотел встретиться, но в день нашего прибытия вынужден был по делам бизнеса отправиться в плавание на своём новом судне, потому ограничился передачей привета.

Когда мы вышли с фабрики и направились вниз к столовой, то опять раздался радостный возглас женщины: Кого я вижу?! И снова объятия. Это была Лариса из спорткомплекса. Понятное дело — мы с нею тоже много лет занимались проведением спортивных состязаний вместе с норвежцами. Я организовывал все поездки наших спортсменов в Лонгиербюен и приёмы норвежских любителей спорта у нас в Баренцбурге. Михайлов скромно стоял в сторонке, пока Лариса торопливо спрашивала, надолго ли я и когда приду в бассейн плавать.

ЛАРИСА ИЗ СПОРТКОМПЛЕКСА

Раньше Лариса была чуть постройней и поэнергичнее. То было время, когда в нашем дворце спорта работали спортивные секции не только на бумаге, но и на самом деле. Женщины увлекались модным занятием — улучшением своих фигур. Для них были определены строго определённые часы, как и для других секций: настольного тенниса, бадминтона, волейбола, футбола, шахмат, тяжёлой атлетики и, что особенно важно, плавание для детей. Вот этим занималась в то время Лариса. Строгая в меру, с зычным голосом, без которого трудно было бы управиться с малышнёй, Лариса пользовалась успехом и умело обучала ребятишек азам плавания.

Бассейн, надо сказать, в Баренцбурге чудесный. Строился он вместо некогда сгоревшего деревянного спортзала и строился, видимо, с любовью. Стены помещения бассейна выложены плиткой. При этом с той стороны, где установлены тумбы для ныряльщиков, на стене мозаикой выложены бегущие олени, а с противоположной стороны взору пловцов предстают дельфины, красиво изображённые под зимним садом.

Приводя туристов или делегации в спорткомплекс, я всегда с гордостью рассказывал о том, что бассейн по размеру двадцать пять метров в длину и десять в ширину, то есть наполовину олимпийский, а вода поступает сюда прямо из фьорда, но подогревается до двадцати пяти градусов. Если мы приходили в бассейн в так называемые часы пик, то шуму и веселья там было предостаточно, благодаря ребятне постарше, носившейся вокруг взрослого бассейна, и малышам с не меньшей радостью резвившимся в специальном детском бассейне, тоже немалого размера, но, разумеется, помельче.

Как-то раз нам с Ларисой удалось даже провести в бассейне международные детские соревнования по плаванию. Звучит это громко, а на самом деле соревновались только норвежские дети и наши баренцбургские. Ну а кто может сказать, что это не соревнование между народами? Правда, то, что мы предполагали, не получилось. Соревновались фактически русские с русскими, а норвежцы с норвежцами, и вот почему. Когда мы впервые предложили провести такие соревнования, то, конечно, поясняли в письме, что имеем в виду школьников. Школьники со всей Норвегии и приехали, только почти все в возрасте пятнадцати — семнадцати лет. Лариса, увидев таких взрослых почти гостей, пришла в ужас. У нас всято школа начальная, где дети едва успевали добраться до десяти одиннадцати лет. Но я успокаивал Ларису, как мог, объясняя, что у нас ведь не чемпионат мира, а дружеские состязания, так что не результат важен. Пришлось, конечно, потрудиться нашему тренеру, придумывая кого с кем ставить на параллельные дорожки.

Словом, по возрастным категориям международности не получилось.

Естественно, норвежские подростки плавали быстрее и соревновались фактически между собой. Но и нашим детям призы мы выдавали, тем более что нашёлся у нас маленький паренёк Ваня, сумевший почти на равных плыть с норвежцами, что вызвало бурю восторга у всех зрителей. А было ему всего лет десять. И вообще он весьма интересный мальчуган.

Встретились мы с ним после одного из обедов на выходе из столовой. Он явно хотел со мной поговорить. Да и мне было всегда приятно, когда ко мне дети с разговорами приставали. Он и спрашивает:

— Вы не очень сейчас заняты, Евгений Николаевич?

— Не очень, — отвечаю, хотя такого у меня почти не бывало. — А что?

— Можно я к вам зайду домой, посмотреть, как вы живёте?

— Можно, — говорю, — только что же у меня особенного? Человек я самый обычный.

И тут меня Ваня удивил, когда очень серьёзным тоном возразил:

— Нет, вы не обычный человек. Вы переводчик.

Вот ведь, оказывается, в чём было дело. А я и не знал, что у ребят я числюсь особым человеком. Привёл я Ваню к себе, показал музыкальный центр, телевизор. Но это всё есть и в шахтёрских квартирах. Однако Ване всё нравилось, и он осматривал квартиру с особым почтением. Может, тоже когда-нибудь будет переводчиком.

Да, в те времена Лариса была человеком беспокойным. То звонит мне по телефону, то в кабинет прибегает, чтобы обсудить программу соревнований и с просьбой срочно узнать, готовы ли норвежцы принять нашу команду у себя или наоборот, когда и каким транспортом они собираются нас навестить.

Если соревнования проводились у нас, то в числе других организационных моментов меня беспокоил всегда один простой вопрос с которым я обращался к директору:

— Можно ли сделать так, чтобы в душевых кабинках спорткомплекса сеточки на всех рожках были и краны работали?

Ну, в самом деле, неужели так трудно поддерживать порядок хотя бы в душевых? А то после футбола идут спортсмены мыться, а тут то струя воды вместо душа, то либо горячая вода не идёт, либо холодная.

Откровенно говоря, разговаривая на эту тему с директором рудника, я обращал внимание на то, что просто стыдно перед иностранцами, у которых в норвежском посёлке всё всегда в полном порядке — сантехника у них замечательная, однако думал я в это время о наших людях, надеялся, что если сделают что-то хорошее ради иностранцев, то потом это нам останется.

Директор в ответ на мою просьбу соглашался со мной, сокрушённо качал головой, нажимал на кнопку телефона, вызывая нужного исполнителя, приказывал немедленно навести порядок с сеточками, но потом говорил:

— Уж сколько раз меняли, да потом всё равно ломают, тащат к себе домой.

«Понятное дело, — думал я, — было бы у всех дома всё хорошо, никто бы ни откуда не тащил. Да исправить у всех в домах — проблема: большие деньги нужны. А кто их даст?» Времена государственной поддержки в то время уже проходили.

Но норвежцы о наших трудностях знали довольно хорошо. Они всегда приезжали к нам с подарками, особенно детям. Мы тоже сначала старались от них не отставать: дарили, что могли. Народ наш всегда отличался и гостеприимством и радушием. Но чем дальше, тем труднее нам было отдариваться. Запасы сувениров на подарки постепенно истощался. Зато всегда оставался дух соревнований, желание побеждать. Ну, а это ведь главное.

Сама Лариса играла в бадминтон и волейбол. Тут, кажется, наши женщины и побеждали норвежцев. Моё же дело было переводить переговоры и изредка стоять рядом с судьёй, дублируя счёт соревнований. Самому участвовать в чём-то не приходилось по причине занятости. Ну, играл бы я в шахматы или настольный теннис, где мог бы проявить себя, а кто бы в это время беспокоился об остальных видах, о готовности товарищеского ужина, грамот, призов и прочего? Нет, мне отвлекаться было нельзя, как и Ларисе, с которой мы всегда работали рука об руку. Потому и обнимались мы радостно при встрече.

После обеда Михайлов рассказывал всем нашим о том, как меня встречали женщины в Баренцбурге. Естественно при этом он утрировал, так что получалось, будто почти каждая встречная женщина кидалась мне на шею. Я его не прерывал, понимая юмор.

6 июля, вторник

Сегодня решили вопрос с телефонными звонками на материк. А то странно как-то получалось. Когда мы собирались ехать сюда, я хотел взять с собой мобильный телефон, чтобы не испытывать трудностей со связью.

Старков отсоветовал брать, сказав, что в нашем доме, где будем жить уже установлен телефон, с которого можно будет звонить в любое время, куда хочешь.

Приехали. Ищу этот телефон. Он, оказывается, есть на втором этаже в каморке, на которой висит замок. Ключ у Александра Николаевича. А он, как выяснилось, не настоящий завхоз, а только исполняющий обязанности в качестве подработки, тогда как настоящая его должность — начальник ЗГМО, то есть заполярной гидрометеорологической обсерватории, а потому и живёт он в своём доме, что напротив нашего. Вот и пришлось мне в первый же день искать его в их доме, точнее не в лабораторном корпусе, где его кабинет, а в жилом, где его квартира. Дал он мне ключ от замка и попросил его никому больше не давать, а завтра возвратить. Такой вариант звонков мне очень не понравился, о чём я не преминул сказать Старкову. Ведь получалось так, что мне делали одолжение, давая ключ. А зачем? Я хочу, чтобы всё было официально, как положено. Непонятно, для чего же установлен телефон в здании, если с него звонить можно лишь с чьего-то согласия, а не тогда, когда это нужно?

Старков не доволен, что я как бы жалуюсь на неудобства. Напоминает, что это полевая командировка и нужно терпимо относится к неудобствам. Я возразил, говоря, что в наш век развития техники смешно создавать специально трудности, которые не нужны и которых легко избежать. Ещё в прошлом году я занимался вопросом связи в Баренцбурге, и тогда мой норвежский друг Ян Эгиль, занимающийся телекоммуникациями, в Лонгиербюене предлагал организовать телефонную станцию в Баренцбурге, которая позволила бы установить сколько угодно телефонных аппаратов прямой спутниковой связи с Россией. Тогда я предложил эту услугу тресту «Арктикуголь», на что получил вежливый отказ с пояснением, что аналогичную систему на пятьдесят номеров уже устанавливает российская компания. И что же? Систему установили.

В Баренцбурге есть несколько телефонов прямой связи с Москвой. Туда можно совершенно бесплатно звонить из Москвы, поскольку это московские номера телефонов. Чрезвычайно удобно.

Ещё в прошлом году я говорил Старкову, что хорошо было бы установить такой аппарат в нашем доме в комнате хотя бы в комнате начальника археологической экспедиции. Но это сделали иначе. Телефон поставили в каморку на втором этаже, которую запирают на ключ. Но этот телефон подключен к линии через коммутатор телефонной станции Баренцбурга, и трест берёт деньги за каждый звонок с этого телефона по тринадцать рублей в минуту. Более того, как пояснили на переговорном пункте, если кто-то из Москвы, например, или из другого города позвонит на этот телефон, скажем, мне, то, хотя звонок сделан не мною, а ко мне, всё равно с меня будут высчитывать по тринадцать рублей в минуту. Такого я вообще нигде не видел, кроме мобильной связи. Но и там уже стараются делать входящие звонки бесплатно. А здесь ведь не мобильная связь, почему же мы должны оплачивать даже входящие звонки?

Меня это решение вопроса связи очень возмущает. А главное неудобство в том, что даже при такой системе телефоном нельзя воспользоваться, когда хочешь, хотя телефон есть под боком. Ну, в первый день я позвонил домой, но Юля была на даче. Попытался позвонить на её мобильный телефон, и никак мне это не удавалось, поскольку у неё телефон был отключен. Тогда позвонил своей племяннице Маше на работу, попросил её съездить на дачу и проверить, как там дела. Она выполнила моё задание, приехав на дачу со своим другом Эдиком, убедились, что всё в порядке и заодно включили у Юли телефон, поскольку сама она не умеет обращаться с техникой, не зная на какую кнопку нажать, и я смог, наконец, до неё дозвониться. Между тем каждый мой неудачный звонок на мобильный телефон, когда оператор отвечала, что телефон отключен, обходился мне в стоимость минуты разговора, которого фактически не было. Вот такие удобства в кавычках.

В кабинете геофизиков, где установлены компьютеры, регистрирующие, атмосферные явления, имеется телефон, подключенный к норвежской линии. По нему тоже можно позвонить в любой город и любую страну, но оплата там в валюте, поэтому пользуемся им крайне ограниченно. В основном, когда кто-то звонит из Норвегии, или, например, сейсмологи из Апатитов, поскольку у них тоже есть норвежская связь.

Сегодня по этому телефону мне позвонили из редакции газеты «Свальбард постен» и спросили, могу ли я помочь их корреспонденту провести беседу с рабочими нашего посёлка с целью написания статьи о жизни российского рудника. Я согласился.

А почему нет? Ко мне и раньше обращались всегда с такими просьбами.

Мы много раз организовывали интервью журналистов с шахтёрами, посещали их квартиры, фотографировали эпизоды семейной жизни, занятия спортом и так далее. Но в то время я был официальным представителем треста «Арктикуголь», и никто из интервьюируемых при мне не стал бы говорить что-то отрицательное о жизни в Баренцбурге. Да и задачи такой никто не ставил.

Хотя однажды приезжали к нам в посёлок журналисты одной из газет города Тромсё. Ходили они сами без меня и зашли на фабрику одежды. А потом в их газете появилась большая статья, в которой рассказывалось о том, что наши девушки работают как рабыни по полторы смены, получая зарплату всего около двухсот долларов. Понятно, что норвежские читатели этой газеты, получая заработную плату в три-четыре тысячи долларов в месяц, пришли в ужас от такой информации. Ведь даже безработные люди в Норвегии получают пособие около тысячи долларов ежемесячно.

Я не стал обвинять корреспондентов во лжи, а написал письмо в «Свальбард постен», в котором объяснил, что нельзя говорить о заработной плате в разных странах, не показывая одновременно стоимость жизни, то есть сопоставление цен на товары. Ведь зарплата в двести долларов для россиян в то время считалась довольно высокой. Нельзя же забывать, что цены в России на многие товары по меньшей мере в пять-десять раз ниже цен в Норвегии. Кроме того, все жители Баренцбурга имели бесплатное питание. А у норвежцев добрая часть зарплаты уходит на питание, пятьдесят процентов идёт на уплату налогов, так что оставшихся денег не всем кажется достаточным для хорошей жизни, потому и в Лонгиербюене женщины часто ищут себе дополнительную работу, кроме основной. А в Баренцбурге женщины фабрики одежды работают по полторы смены, давая на это своё согласие именно потому, что хотят больше заработать за двухлетний период контракта и потому зарплата у них выше, чем у всех остальных работниц посёлка. Тем не менее, они находят время выступать в концертах художественной самодеятельности, посещать бассейн и спортивные залы, собирать летом грибы, а зимой ходить на лыжах.

Эти мои соображения были опубликованы в газете и нашли поддержку у норвежских читателей. Мне хотелось, чтобы мы всегда правильно понимали друг друга, а это возможно лишь при наличии верной информации. Мы ведь прекрасно знаем о том, что уровень жизни в Норвегии выше, чем в России, но я не мог допустить гипертрофированного, то есть искажённого представления о нашей жизни. Вот почему и в этот раз я согласился помочь журналисту, полагая что с моей помощью он сможет получить истинную картину сегодняшней жизни Баренцбурга.

7 июля, среда

Каждый день к Баренцбургу подходят норвежские туристические суда.

Пик сезона. То по пути в столовую, то при возвращении в научный наш центр я встречаю иностранцев. Так было и раньше, когда я заведовал здесь туризмом, но некоторое отличие всё же есть. Туристов частенько забывают пригласить в музей. В мою бытность я считал посещение музея обязательным и от наших гидов всегда требовал проводить группы через музейный комплекс, тем более, что он расположен на пути в гостиницу, которой завершается экскурсионный маршрут. Теперь главным для экскурсоводов является завести группу туристов в валютный магазин и валютный бар. Раньше у нас был ещё и, так называемый, рынок, на котором свои товары продавали жители Баренцбурга. Он работал всегда при появлении иностранцев в посёлке. Но вот уже больше года этот рынок руководством треста закрыт. Всем желающим продавать свои сувениры, собственные изделия типа картин, расписных тарелок, матрёшек и так далее, предложено сдавать товары в магазин на комиссионных началах.

Зашёл в валютный магазин и убедился, что богаче он от этого не стал. Есть, правда, несколько картин местных живописцев, но того разнообразия русских сувениров, которое было раньше на рынке, конечно, нет. Продавщица Лена берёт для продажи далеко не всё. Да и интерес у большинства жителей к торговле пропал. Ведь многие приходили на рынок не только что-то продать, но и пообщаться с иностранцами. Для многих это была единственная возможность увидеть лицо в лицо представителя другой страны, пожать ему руку, сказать единственно знакомое иностранное слово «Хэллоу». Кстати, и иностранцы, покупающие тур на Шпицберген, зачастую делают это не столько из желания увидеть жизнь норвежцев, с которой они гораздо легче могут познакомиться и в Норвегии, сколько по причине лёгкой возможности увидеть жизнь российского рабочего посёлка, поговорить хоть как-то с российскими людьми, не ограничиваясь информацией гида. В этом отношении рынок был идеальным местом знакомств. А беседа с Леной в магазине не представляла, как я заметил, интереса для них. Лена человек специфический.

ЛЕНА ИЗ МАГАЗИНА

Некогда эта ещё довольно молодая худощавая длинноватая, я бы сказал, женщина была моей сотрудницей. Когда она впервые появилась в баре в качестве барменши, я был доволен. Раньше она работала в столовой. Труд там был отнюдь не сладкий. Иногда она приходила помогать в баре, когда здесь устраивались приёмы большого числа именитых гостей, и одна Инга справиться с обслуживанием не могла. Ещё тогда мне Лена понравилась своей скромностью, которая выражалась прежде всего в её неразговорчивости и какой-то замкнутости. Переход из столовой в бар, был для девушки большой удачей, поскольку освобождал её от тяжёлой физической работы по чистке котлов, перетаскиванию увесистых кастрюль с пищей, уборки больших площадей под надзором очень даже неласковой заведующей столовой. Правда, работа в баре имела свои трудности. Иностранные туристы в весенне-летний сезон появлялись в гостинице с целью посидеть в баре почти в любое время суток, порой даже в середине ночи. Теоретически бар был в моём подчинении, как и вся гостиница, и я считал, что туристы должны обслуживаться в любой момент, когда бы они ни появились, ибо туризм был единственной статьёй поступления валютных средств для треста. Кроме того, бывало так, что какие-то лыжники добирались до нашего посёлка ночью, и их нужно было устроить в гостиницу, да и покормить заодно хотя бы яичницей, согреть рюмкой водки или стаканом кофе.

Условия Заполярья всё-таки имеют свою специфику, выражающуюся, по моему мнению, хотя бы в том, что нужно жертвовать правилами распорядка нашего туристического бюро во имя того, чтобы каждый поздний посетитель был обслужен с должным вниманием. Даже в том случае, когда неожиданно ночью (в летнее время, когда светло) к нам заходило какое-то судно с туристами и просило провести экскурсию, я шёл на встречу и организовывал почти всё так же, как и в дневное время. С портовой службой у нас была налажена чёткая взаимосвязь, и диспетчер порта всегда старался заранее оповестить меня о приближении того или иного корабля, запрашивающего разрешение на швартовку.

Трудность работы в баре заключалась не только в обслуживании туристов, которые своими появлениями не позволяли иногда передохнуть, но и многочисленными застольями, которые устраивались директором рудника по разным поводам, связанным с приездом генерального директора треста, иностранных делегаций или каких-то других важных гостей. Застолья порой длились чуть ли не до утра. Разумеется, одному человеку выдерживать такой напряжённый ритм работы в пиковые часы было просто не под силу, поэтому в помощь шли мужья наших барменш.

Почему именно мужья, а не кто-нибудь ещё? Да всё просто.

Дополнительной штатной единицы с зарплатой на короткое время никто не стал бы выделять. А допускать к торговле спиртными напитками и прочими продуктами человека, не несущего материальную ответственность, тоже нельзя было.

Поэтому работа в баре являлась как бы семейным подрядом, хотя у мужа барменши была и своя собственная работа, от исполнения которой в случае особой необходимости его приходилось иногда освобождать по указанию директора.

Муж Лены Володя всегда охотно помогал жене, понимая, что её доход от чаевых и прочих неучитываемых поступлений существенно превышает не только её официальную очень низкую зарплату, но и его собственную шахтёрскую, что, естественно, была повыше.

Лена, как и Володя, английским языком владела по самому минимуму, то есть умела называть стоимость и понимать кое-какие слова. Мои курсы посещать ей было некогда, а во время нескольких индивидуальных занятий мы оба поняли, что язык ей не даётся. Садясь со мной за стол, читать английские тексты, она смущённо смеялась над собой, и говорила:

— Евгений Николаевич, да ничего у меня не получится. Я уж как-нибудь так с ними объяснюсь, на пальцах.

Ну и объяснялась буквально жестами с помощью нескольких английских слов, которые удалось запомнить. Володя, когда подменял жену, кажется, говорил несколько лучше.

Случилось так, что отношения наши с Леной резко изменились. И вот что произошло.

Поздним вечером я сидел у себя за рабочим столом и не помню уж по какому поводу пошёл в бар. Кабинет уполномоченного треста расположен был через коридор. Мне нужно было спросить о чём-то Лену, и потому я не стал заходить в зал бара, а открыл дверь кухонного помещения, где обычно кипятился чай и мылась посуда и окликнул Лену. Она откинула занавеску, отделяющую хозяйственную комнату от стойки бара. Я увидел на стойке бара несколько банок пива, которого раньше здесь не видел, и с улыбкой удивлённо спросил:

— О, у тебя, оказывается, есть пиво?

Чтобы читателю понятна была реакция Лены и всё, что происходило дальше, мне необходимо сделать некоторые пояснения существовавшей у нас системы продажи алкоголя.

Дело в том, что ассортиментом валютного бара я впрямую не занимался.

Все поставки из Лонгиербюена обычно ложились на мои плечи. И спиртные напитки бара иногда приобретались мною по письменному заявлению, с которым мы обращались в контору губернатора. В соответствии с существующим положением торговля алкогольными напитками на Шпицбергене осуществлялась под контролем губернатора. Вот и в нашем валютном баре для обозрения иностранных посетителей у нас всегда висит разрешение губернатора на продажу спиртного, которое мы ежегодно обновляем. Водку и вино для своих работников, которые завозим из России, мы продаём в буфете рудника, на что никакого разрешения не получаем, но по лимитным карточкам по одной бутылке в месяц на человека. То же относится и к пиву, но его привозят шахтёрам не так часто.

В норвежском посёлке продажа спиртного жителям тоже ограничена, поскольку алкоголь, как и прочие товары, продаётся на беспошлинной основе, а потому цена на него ниже, чем на материке. (Кстати, в нашем посёлке такого порядка нет, и спиртное, как и всё остальное в буфете продаётся дороже, чем на материке, то есть с учётом доплаты за транспортировку и других накладных расходов). Что касается валютного бара, который рассчитан в основном на иностранных туристов, то цены здесь не только не ниже, но, напротив, всегда выше цен норвежских магазинов независимо от того, какой товар в нём продаётся.

Например, покупаем мы пиво в Лонгиербюене по четыре кроны за банку, а в баре продаём его по пятнадцать крон, ну, в лучшем случае, по десять. Но и в случае покупки российского пива, которое в магазинах стоило десять рублей, а при оптовой закупке, очевидно, стоимость снижалась рублей до пяти, что примерно составляло чуть больше одной норвежской кроны, в валютном баре стоило всё те же пятнадцать крон. Понятно, что такая коммерция была очень выгодной. Вопрос лишь заключался в том, кому это выгода шла. Однако посвящены в такие операции были только особо приближённые к этому бизнесу люди.

Я не был в их числе, хоть теоретически, как я уже писал, бар находился в моём подчинении. В мою задачу входило написать письмо губернатору Шпицбергена с просьбой разрешить купить в норвежском магазине то или иное количество бутылок французского коньяка, голландской водки и пива в связи с каким-либо якобы предстоящим в нашем посёлке мероприятием. Письмо подписывалось, я отдавал его барменше, и она в сопровождении дюжих помощников за наличную валюту бара приобретала разрешённое, чем и обеспечивалась последующая торговля по повышенным ценам. К примеру, бутылка русской водки в норвежском магазине могла стоить пятьдесят крон, а в нашем баре сто грамм этой же водки стоили двадцать две копейки. А если эта же водка покупалась не в Норвегии, а в России, скажем, по цене пятьдесят рублей бутылка, то выходило, что рюмка водки в баре стоила дороже бутылки этого популярного напитка.

Ну да такая коммерция хорошо известна и у нас в России. На этом не одна сотня бизнесменов вошла в круг «новых русских». Однакоречь сейчас не о них.

Мой невинный вопрос, связанный, очевидно, с тем, что в баре давно не было пива, а тут вдруг я его увидел, вызвал неожиданную для меня эмоцию у Лены, знавшей о том, что я не посвящён в тайны коммерции бара.

— Что вы тут всё вынюхиваете, Евгений Николаевич? — закричала она прямо-таки истерическим голосом. — Какое ваше дело, что у меня продаётся?

Спрашивайте у директора.

А надо заметить, я органически не терплю, когда на меня повышают голос, да ещё и без всякого повода.

— Ты что, — говорю, — кричишь на меня? Что особенного я у тебя спросил?

Не забывай, пожалуйста, что ты у меня в подчинении по штатному расписанию.

— Я подчиняюсь директору, а не вам, — резко парировала она.

— Разберёмся, — ответил я и вышел.

И тут меня поразила другая деталь. Едва я успел пройти два шага через коридор, только зашёл в свой кабинет, как зазвонил внутренний телефон.

Поднимаю трубку и слышу голос консула:

— Добрый вечер, Евгений Николаевич. Что это вы доводите до слёз своих сотрудников? Что там у вас произошло в баре?

Мне, человеку, основными обязанностями которого была работа с иностранцами, по поводу чего мы, в общем-то, и связывались с консулом, было совершенно нелепо разговаривать с ним относительно столь мелкой размолвки с мне же подчинённой сотрудницей. Но пришлось из вежливости пояснять, что ничего серьёзного не произошло, а о слезах Лены я впервые слышу по телефону.

Только я положил трубку, телефон опять зазвонил. Теперь из трубки доносился встревоженный голос директора рудника:

— Евгений Николаевич, что там у вас случилось с Леной?

— Ничего не случилось, — говорю, — зашёл в бар поинтересоваться данными для отчёта, у видел на прилавке пиво и сказал «О, у тебя есть пиво». Вот и весь разговор, но о нём почему-то уже проинформирован консул, который только что звонил, спрашивая, почему я довёл Лену до истерики.

И тут я сразу же сам перешёл в наступление.

— Что это за дела? Мне что теперь по поводу отношений с Леной нужно с консулом объясняться?

С моей стороны это был самый верный ход. Директор знал, что с консулом мы в натянутых отношениях, а из этого глупого инцидента стало сразу ясно, что у Лены с консулом, наоборот, отношения более чем хорошие, раз он мгновенно вступился за неё, потому он заговорил примирительным тоном:

— Да ладно, Евгений Николаевич, не обращай внимания и не вмешивайся ты в дела бара. А с Леной я сам поговорю. Сам понимаешь, женщина. Может, у неё нервы сегодня не в порядке.

По поводу нервов директор, несомненно, был прав, но главное для меня в его словах была сказанная фраза «не вмешивайся в дела бара». Директор, в отличие от консула, был прекрасным дипломатом и умел свою главную просьбу выражать незаметно, как бы между прочим, чтобы в случае чего сказать: «Да это я так сказал, просто оговорился, а по приказу вы, конечно, отвечаете за своих сотрудников».

Вскоре после этого инцидента у нас с Леной произошёл гораздо более серьёзный эпизод в плане наших взаимоотношений, которые испортились потом окончательно.

Всякий раз, когда я ездил в норвежский посёлок, мы обязательно привозили оттуда почту с материка. Принеся мешки с корреспонденцией в свой кабинет, я, зная как ждут писем все жители посёлка, тут же начинал их разбирать и через несколько минут уже раздавались звонки от наиболее нетерпеливых, а некоторые прибегали прямо в кабинет, спрашивая, не пришло ли им письмо. Радовать людей пришедшими письмами приятно, и я всегда делал это с удовольствием, хоть и отнимало у меня это довольно много времени.

Но вот после очередного моего возвращения из Лонгиербюена и раздачи почты адресатам в кабинет вошла Лена и спросила, нет ли ей письма.

— Нет, — отвечаю, — пока не было.

— Как же так? — возмущается Лена. — Я точно знаю, что письмо мне написали. Вы специально спрятали его от меня. Прошу вас, отдайте мне письмо.

— Ты что, — говорю, — обалдела? Зачем мне твоё письмо?

— Вы злитесь на меня и потому не хотите отдавать мои письма, — прозвучало в ответ.

И тут я уже не выдержал. За всю свою жизнь ни разу не кричал на женщин, ни разу не позволил себе резкости в отношении нежных существ, каковыми их всегда считаю, а тут не сдержался и закричал:

— Ни один человек не оскорблял меня подозрением в нечестности. Выйди отсюда! И чтоб я тебя в кабинете здесь больше никогда не видел!

Мне пришлось повторить приказ выйти несколько раз, прежде чем Лена ушла к себе. Письмо, о котором она говорила, пришло ей недели через две.

Позже девушка с виноватым видом где-то промямлила мне свои извинения, сообщив, что ей действительно должны были написать раньше, но не написали, а она думала, что я виноват в задержке. Однако с тех пор она не осмеливалась входить в мой кабинет. Даже в случае необходимости что-то мне сказать она осторожно царапалась в дверь и, приоткрыв её, оставалась за дверью, если я и приглашал войти.

Позже, по окончании контракта, она уехала на Украину, там развелась с Володей, забрав, по слухам, у него всё, что вместе заработали, и снова приехала в Баренцбург, где стала теперь работать не в баре, а в валютном магазине. Зная её по работе в баре, могу себе представить, как она относится к нашим шахтёрам, предлагающим свои товары для продажи в магазине. Добрых разговоров, очевидно, бывает мало. Впрочем, это лишь мои предположения. Сведения о ней я не собирал — не моя это работа, да и не интересна она мне. Её новый муж, тоже долгожитель Баренцбурга, Женя, водитель машины директора, стало быть, как и жена, не рядовой сотрудник, человек поинтереснее Лены. Но это уже другой разговор. А она пусть себе живёт, как может.

После обеда решил заглянуть в бар, посмотреть, есть ли какие-то изменения. Да, валютный магазин, который был раньше здесь же во второй комнате, перенесли в прихожую клуба, что, наверное, и правильно, так как там больше места и позволяет туристам, посещая с гидом культурный центр, тут же заниматься и покупками. А в помещении бывшего магазина сделали кафе для иностранцев. Только ведь кухни настоящей, где бы можно было готовить первые и вторые блюда для туристов, здесь нет. Но настоящей неожиданностью для меня было другое.

Как только я появился в баре, от одного из столиков поднялся норвежец и, подняв вверх руки, воскликнул на английском:

— О, мистер Бузни! Вы опять здесь. Как я рад. Вы, конечно, мне поможете.

Мы пожали руки друг другу, и норвежец сразу усадил меня за стол, предложив выпить, что захочу. Я не помнил его имени, но это было не так важно. Меня больше интересовала проблема, возникшая перед ним и его партнёром, сидевшим за столом. А вопрос был очень простой. Они хотели посмотреть нашу шахту и готовы были заплатить за эту экскурсию. Знаю, что у нас такая экскурсия существовала в перечне предлагаемых услуг, поэтому удивился, услышав, что переводчик Олег отказал им в этой просьбе. У меня всегда был принцип: если меня о чём-то просят, я должен помочь. Поэтому иностранцы, да и наши люди всегда знали, что для решения любой проблемы главным было найти Евгения Николаевича, так как дальше я всё брал на себя и находил способы решения даже сложных вопросов.

Спрашиваю барменшу Ларису, как зовут директора рудника, звоню ему сначала в кабинет, где его не оказалось, потом домой, представляюсь и говорю о желании туристов, остановившихся в гостинице специально с целью посмотреть шахту. Директор соглашается организовать посещение, если я буду их сопровождать в качестве переводчика. Я не возражаю, и мы намечаем выход на завтрашнее утро. Какая проблема? Сообщил Старкову, он ничего не имеет против, так что завтра опять пойду неожиданно в шахту.

И правда, я бывал в шахте не один раз. Кто-то даже говорил, что мне пора выписывать упряжки. Упряжкой называют выход в шахту, то есть одну смену. Я выходил, конечно, не на целую смену, а для сопровождения какой-нибудь делегации или небольшой группы туристов в два-три человека. Но работа под землёй в соответствии с договором между предприятием и профсоюзом увеличивает число отпускных дней и делает выход на пенсию несколько более ранним. Ко мне такие правила не относились, поскольку сопровождал я людей в шахту не регулярно, а от случая к случаю, как вот сейчас, совершенно не запланировано, когда я и в тресте уже давно не работаю. Но я вспоминаю один совершенно уникальный для меня эпизод. Было это в октябре 1967 года. Два норвежских журналиста попросили показать им нашу шахту. Как обычно я сопровождал гостей в качестве переводчика. А в качестве гида с нами шёл инженер по технике безопасности. Он рассказывал нам, для чего на земле белый порошок, называемый инертной пылью — для предотвращения взрыва, поскольку инертная пыль подобно мылу связывает угольную пыль, не позволяя ей подниматься в воздух и создавать с ним взрывоопасную смесь. Очень хорошо. То, что дальше по штреку мы почти не видели этой инертной пыли, нас не взволновало, ибо мы не были специалистами. Но именно там в лаве, где мы проходили в полусогнутом состоянии на полусогнутых коленях, через сутки произошёл взрыв, унёсший в небытиё жизни двадцати трёх шахтёров как раз по причине отсутствия в достаточном количестве инертной пыли. А ведь это могло произойти и во время нашего посещения шахты. Я это хорошо помнил, но знал, что по теории вероятности дважды в одном и том же месте взрыв произойти не может, потому идти снова в шахту не боялся.

8 июля, четверг

Будильник разбудил в семь утра. Поел в столовой и в девять был в гостинице. Норвежцы тоже были готовы. Пришли в директорскую баню переодеваться.

БАНЩИЦА МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА

Когда-то в течение почти семнадцати лет банщицей работала Мария Григорьевна. Она была интереснейшим человеком. Невысокого роста, полненькая и в солидном возрасте женщина с очень хлопотливым добрым характером, она встречала вас так, словно вы были бесполым существом, всегда нуждающимся в её именно помощи. Переодевать её доводилось огромное количество мужиков, в том числе известных артистов, приезжавших на своеобразные гастроли (раньше это было престижным выступать у шахтёров на Шпицбергене), политиков, министерских работников. Её искренне желание помочь одеться и вера в то, что мужики сами не разберутся, в какие штанины и рукава им всовывать ноги и руки, не то что бы поражала, а умиляла. Вскоре вам самим казалось, что вы её давно знаете и действительно без её помощи вам просто не одеться. Вы не могли сообразить, что сначала вам нужно снять всё своё бельё, потом надеть нижнюю рубаху, тёплые кальсоны, свитер, куртку, портянки, сапоги, подобрать по размеру каску, рукавицы, взять платок для вытирания пота или другой влаги, затянуться ремнём, чтоб ничего не болталось и не падало. За всем этим Мария Григорьевна следила, подтягивая, затягивая, поправляя, и вы без неё оказывались вроде бы совершенно беспомощным человеком. При чём помогала она иностранцам так же, как и соотечественникам, беспрерывно говоря что-то, поясняя, поддёргивая в разных местах одежду, заправляя свисающие концы рубахи, как это делают матери, одевая ребёнка. Иностранцы смущённо разводили руками, оглядывая себя, а Мария Григорьевна решительно натягивала на непонятливого иностранца толстые брюки, ласково говоря:

— Ну, это ничего, что большие, ты их шнурком-то завяжи — они и не спадут. Только покрепче завязывай. А нет, так я тебе другие подберу. Хорошо?

Иностранец, не улавливая сути сказанного, только повторял последнее слово «хорошо», и Мария Григорьевна радостно продолжала:

— Вот и ладно, голубчик. Давай я сама завяжу, ты ж ничего не понимаешь. А теперь куртку надевай. Вставляй свои руки в рукава, я тебе помогу.

Теперь пояс надевай. А голова у тебя какая? Пятьдесят шестой размер подойдёт?

Нет? Большая? Да ты тут подтяни, чтоб не болталась на голове, а то свалится в шахте.

Не менее экзотическим было возвращение из шахты в ту же баню, когда Мария Григорьевна чуть не до трусов сама спешила каждому помочь раздеться, забирая сапоги, портянки и верхнюю одежду. Собственно и трусы все снимали, поскольку они тоже были казёнными, и нагие посетители шли из раздевалки в просторную комнату с диванами, где со стеллажа брали простыню и направлялись в сауну, которая состояла из двух отделений. В первом размещались три душевые кабинки и вместительный бассейн, в который постоянно струилась свежая вода из шланга.

Для принятия душа на скамейках лежали мочалки, мыло и стояли флаконы шампуня. У двери в собственно сауну висели дощечки для каждого, кто не хотел обжечь нежную кожу той части тела, на которой обычно сидят, о горячие полки сауны. Всё предусмотрено. Распаренные, укутав нижнюю половину туловища в простыню, мужики вываливались в предбанник, где уже хлопотала Мария Григорьевна, расставляя на стол чашки с блюдцами, сахарницу, вазу с печеньем и разливая заварку и кипяток. После чего удалялась, особенно если планировалась выпивка более горячительных, чем чай, напитков. Она прекрасно сознавала, когда может оказаться лишней. Удивительно добрая и всё понимающая женщина.

Мария Григорьевна давно уже покинула Баренцбург. Заменила её другая женщина, которую я толком и не рассмотрел в этот раз. Сначала не мог найти её, чтобы войти в баню. Потом уже сам объяснял своим гостям, где что брать и как надевать. С сожалением подумал об отсутствии хлопотливой Марии Григорьевна. Никто не заботился ни обо мне, ни об иностранцах. Другие времена, другие порядки.

В помещении ламповой надели на каски шахтёрские лампочки, прицепили к поясам самоспасатели и в сопровождении инженера, которого я не знаю, пошли в транспортный участок, открывая и закрывая тяжёлые железные двери.

Вспоминаю, как сорок лет назад во время службы в армии ходил каждый день на службу в шахту, но не угольную, а ракетную. Хотя в то время я не знал, что участвую в подготовке ракет к полёту. Моей обязанностью было заряжать аккумуляторные батареи. Что они предназначались для ракет, мы могли только догадываться, но точно не знали, поскольку в то время о ракетах нам было известно очень мало. Штольню, в которой мы работали, увидеть со стороны было практически невозможно. Мы подходили к горе и нажимали кнопку. Тяжёлая дверь из бетона толщиной с метр на мощных колёсах медленно начинала открывать хорошо оборудованную штольню, из которой сразу обдавало холодом подземелья. Мы шли вдоль длинной рельсовой колеи, потом сворачивали налево, шли вперёд снова поворачивали и попадали, наконец, в своё помещение, где заряжались аккумуляторы. Ничего другого в этой штольне видеть нам солдатам не полагалось, и мы не видели. Так что в памяти у меня от службы остались лес, горы, тяжёлая дверь, как в сказке об Али-Бабе и сорока разбойниках (пред видели же писатели такое) да ряды заряжающихся аккумуляторов. Я, конечно, не говорю о казарме и прочей жизни солдата — это, как говорится, другая песня. Но всякий раз, когда мне приходилось идти в шахту и открывать железные двери, мне вспоминалась тяжёлая дверь штольни, где изготавливались ракеты.

В воскресенье добычу угля не производят, но выполняются некоторые профилактические и ремонтные работы. Так что график спуска в шахту всё же существует. Пришли к определённому времени, сели в вагонетки и по команде нашего провожатого покатили вниз.

Обращаю внимание на то, что земля всюду покрыта толстым слоем инертной пыли. Говорю своим спутникам о том, что эта пыль предотвращает возможность взрыва. Их это обрадовало. Волнение не показывают, но оно присутствует. Все же знают, что произошло здесь в девяносто седьмом году, когда в этой же шахте, но на другом участке погибли двадцать три шахтёра.

Проходим до забоя. Работы не производятся, и инженер разрешает фотографировать со вспышкой. Меня это не очень радует, поскольку хорошо знаю о всяких случайностях, когда неожиданно появляется метан, и тогда достаточно немного пыли в воздухе, чтобы малейшая искра вызвала взрыв, но спутники мои пришли специально фотографировать, а провожатый даёт добро. Я только перевожу.

На обратном пути поднимаемся наверх не вагонетками, а на подвесной канатной дороге. Я по своему правилу с целью обеспечения безопасности моих спутников сажусь на движущееся сидение последним и поднимаюсь, наблюдая за движущимися впереди иностранцами. Они крепко держатся за прикреплённые к канату стойки сидений. Всё в порядке, но в это время с моей головы слетает каска. Подъём крутой. Остановить движение подъёмника никак невозможно, поскольку инженер едет далеко впереди и не видит меня. Я соскакиваю со своего сидения и спускаюсь за каской. Успеваю пропустить одно пустое сидение и сажусь на следующее, что не так просто, поскольку здесь не предусмотрена посадка. Но всё нормально. Добираюсь до верха, где уже стоят мои товарищи, с некоторым волнением наблюдая за моим приближением. Меня беспокоило только, чтобы канатную дорогу не остановили раньше, чем я поднимусь до конца. Но не остановили. Возвращаемся в баню, переодеваемся, идём париться и мыться. Чай был, но ни печенья, ни сыра, как бывало раньше, в холодильнике не нашёл. Ну и ладно. Иностранцы мои хотели тут же расплатиться со мной за экскурсию, но я пояснил, что ко мне это не имеет никакого отношения. Привёл их в гостиницу, где заведующий туристическим бюро Олег выписал квитанцию и получил пятьсот крон, как договаривались. А я пошёл в столовую на обед.

Любопытно заметить, что иностранцы, наверное, подумали, что часть денег из пятисот крон мне дадут за работу, а работники треста, скорее всего, позавидовали мне, полагая, что иностранцы мне заплатили отдельно. Я же не получил ни от тех, ни от других, хотя помог и тем, и другим. Но не обижаюсь, поскольку помогал не за деньги, а потому лишь, что попросили помочь.

Непонятным осталось для меня, почему переводчик треста сказал иностранцам, что организовать посещение шахты невозможно. Ведь это так просто при желании помочь.

9 июля, пятница

Проснулся около десяти. Старков ещё спал, так как он просыпался в четыре утра и не мог уснуть до восьми. Его частенько мучает по ночам бессонница. Пошёл на завтрак один.

Дует ветер не порывистый, а постоянный. В Исфьорд нанесло много льда. Именно через такие наносы я ходил некогда на «Гурееве». Всё, как обычно. Погода на Шпицбергене совершенно непредсказуема. Мне нравилось рассказывать туристам о том, что Шпицберген — это котёл, в котором варится погода, а какая она оттуда выйдет, никто не знает. Сегодня варится плохая погода.

Сел работать, и в это время позвонила из бара Лариса, сообщила, что приехал журналист из Свальбард Постена, хочет встретиться со мной.

Попросил Ларису дать ему трубку телефона. Встретились в баре.

Познакомились. Пол оказался молодым парнем, только что закончившим учёбу в колледже. Работа в Лонгиербюене его первый опыт журналиста. Мы сели за столик и я начал рассказывать своё впечатление о тех изменениях, которые произошли, по моему мнению, в Баренцбурге. Они мне очень не нравятся, и я говорил, что думал, что успел узнать от встреч с моими старыми знакомыми. Пол старательно всё записывал. На вопрос, согласен ли я, чтобы он назвал в газете мою фамилию, ответил, что нет никаких возражений, поскольку читатели норвежские меня многие знают и будут, наверное, удивлены, узнав, что я опять на архипелаге. Кроме того, я никогда не боялся говорить правду, о которой сам пишу как журналист и писатель.

Потом пошли по Баренцбургу спрашивать у шахтёров о жизни.

Встречались всё такие люди, которым, как они говорили, всё здесь почти нравится.

Цивку ругать не хотели. Прошлись до фермы, где никого не было, но Пол фотографировал свиней. Впервые я увидел, что ферма открыта и фактически без присмотра. Лишь маленькая собачка лаяла на нас, убегая.

Зашли в теплицу. Ею занимаются муж и жена, основной работой которых является маркшейдерская служба, а теплица у них — это то, что называется подработкой, за что получают 400 рублей, выращивая помидоры, огурцы, петрушку, лук, перец и цветы. Интересную рассказали они историю.

Когда приглашали работать маркшейдерами, которых здесь дефицит, то обещали зарплату от пятнадцати тысяч, а по приезде стали платить оклад в три тысячи, то есть с доплатой северных — около семи, но контракта до сих пор нет, хотя работают с ноября. Вызвали сюда и совершеннолетнюю дочку, которой не хотелось оставаться дома одной. Надеются заработать здесь хотя бы тысяч двести на квартиру, а ехали с надеждой заработать 400 тысяч. Случайно в бухгалтерии в компьютере увидели штатное расписание, из которого и узнали установленную им зарплату, и она была ниже той, что должна быть по тарифной сетке на материке. Вот теперь ждут приезда в Баренцбург генерального директора, чтобы объясниться.

— А как дела у вас с овощами? — спрашиваю. — Помню, здесь были хорошие урожаи помидор, огурцов, зелени.

— Да, — сокрушаясь, говорят они, — и сейчас было бы так, если бы это интересовало не только нас, но и генерального директора. А что практически получается? Семена на материке мы покупали за свои деньги. Нужно подсыпать новую почву, давать удобрения, химикаты для борьбы с вредителями, исправить освещение, установив лампы дневного освещения и на такой высоте, чтобы они и свет давали, и не парили растения жаром. Короче говоря, много что нужно для получения свежих хороших овощей, и они всегда были бы кстати в столовой, но все наши просьбы остаются без внимания.

Пол регистрирует всё в блокноте, но не фотографирует, поскольку объектив аппарата запотел от резкого перехода с холодной улицы в тёплое помещение, и нужно время, чтобы он, как говорится, пришёл в себя, то есть принял ту же температуру, что и в теплице. Очки у меня тоже потеют, но я их сразу протёр. Объектив камеры так не протрёшь, поскольку он покрывается капельками воды не только снаружи, но и внутри аппарата.

После обеда опять ходили по посёлку. Зашли сначала к Старкову побеседовать о науке, но Пола пока эта тема не очень интересовала. Потом отправились в библиотеку. Лена показала Полу мои книги «Траектория спида», которые весьма потрёпаны, поскольку их довольно часто читают. Я обратил внимание на то, что газет никаких нет, кроме религиозных, которые привёз с собой один из наших археологов.

Газеты. Они, конечно, в наши дни не всеми читаются. Можно, в конечном счёте, обойтись информацией, получаемой по телевидению. Однако не всем же на всё наплевать. Многим хочется иметь свежую информацию с подробными комментариями журналистов. Не все имеют время сидеть перед телевизором.

Стало быть, газеты всё же нужны. В пошлом году в Баренцбурге установили систему Киберпресса, благодаря которой можно каждый день получать свежие газеты через интернет. Перед отъездом на архипелаг я был в редакции журнала «Почта России», где меня попросили узнать, как работает система получения свежих газет в Баренцбурге. Трест «Арктикуголь» заплатил большие деньги за установку этой системы.

Приехал я и убедился, что никакой свежей газеты нет не только в библиотеке, но и ни у кого в посёлке. Стал интересоваться, почему не работает система. Выяснилось, что это очень дорого. Один номер газеты будет обходиться в пятьдесят рублей для заказчика. Я предложил тогда директору рудника размножать наиболее популярные газеты на ксероксе, что сразу сделает газету дешевле, и тогда она будет доступна каждому желающему читать свежие новости. Он обещал, что так и будут делать, но, как я понял, слова остались словами, а газет свежих в посёлке так и нет.

Вечером был, как всегда, в бассейне. До чего же прекрасное место! Вода тёплая, солнце сквозь окна светит, и когда попадаешь в его лучи, то становится теплее, хотя и так не холодно. Вчера десять раз без остановки проплыл из конца в конец бассейна и обратно, что составило пятьсот метров. В этот раз проплыл уже тысячу метров на спине без остановки, совершив таким образом двадцать кругов. Вышел из бассейна и с непривычки чуть не закачался.

Но отлично. Потом пошли в сауну со Старковым. Там тоже замечательно.

Температура была около ста градусов и сухо. В предбаннике нет телевизора, как в сауне директора рудника, вместо диванов обыкновенные деревянные лавки и большой деревянный стол. Но мы приносим чайник, и каждый захватывает с собой свой стакан. Заварку приношу ту, что привёз из Москвы, хотя Старков всё время говорит, что у него на складе полно чая. Ну, пьём пока этот. Вадим Фёдорович любит париться с веником, после которого на полках в сауне остаётся много сухих листьев. Зато он потом сам же их и выметает.

После нас всегда остаётся полный порядок. Одно плохо у нас то, что есть две хорошие душевые, но в них нет горячей воды, как, впрочем, нет горячей воды во всём нашем доме. Иногда почему-то она появляется ненадолго, и тогда можно мыть посуду на кухне, как полагается, горячей водой, но большую часть времени в кране только холодная вода. Это удивляет. А в душевых наших фактически мыться по-настоящему не удаётся. Как же купаться, если нет горячей воды? Хорошо только принимать холодный душ. Да не всем это по нраву.

10 июля, суббота

После завтрака немного попечатал перевод, а в двенадцать часов снова пошли с Полом по посёлку. Журналисту хотелось поговорить с шахтёрами, а не с теми, кто работает на поверхности. Подошли к столовой и у самого входа увидели троих парней мощного телосложения. Они оказались именно шахтёрами. Подошли к ним, я сказал, что норвежский журналист интересуется условиями жизни в Баренцбурге и изменениями, которые произошли в последнее время. Шахтёры мрачно стали ругать Цивку, сопровождая речь крепкими словцами, но назвать свои имена не захотели. Тут же неподалёку стоял Андрей Мальцев, который с удовольствием присоединился к нашему разговору, когда я обратился к нему. Мы с ним давно знакомы. Андрей работал на ТЭЦ, где в то время работала и моя супруга. А жена Андрея, молодая худенькая девушка с весёлым характером, работала у нас в гостинице горничной и посещала мои курсы английского языка. Имени, правда, её я никак не могу вспомнить, видимо, по той причине, что особыми способностями в изучении языка она не блистала. Да и вскоре уехали они на материк и там дороги мрачного супруга и искрящейся весельем жёнушки разошлись через бракоразводную контору. Теперь у Андрея другая жена, которая работает в нашем музее «Помор» смотрителем.

Андрей очень ревнив и, в свободное от работы время всегда старается находиться в музее, если он открыт. Боится, чтобы кто-то не увёл его новую жену. Основания для боязни есть, наверное, поскольку Лена и красива, и весьма общительна.

На мой вопрос, хочет ли Андрей поговорить с журналистом, он тут же подошёл ближе и заявил, что никто в Баренцбурге правду о жизни говорить не будет, так как все боятся генерального директора. Зато он, Андрей, ничего не боится, так как уезжает в августе домой, где ему уже готова работа. И действительно Андрей всё разложил по косточкам: зарплата низкая, цены за проживание высокие, качество питания плохое, отношение к людям, особенно с Украины, отвратительное. Процитировал Цивку, который говорил украинцам «Вы у меня за похлёбку работать будете». Пол едва успевал записывать его эмоциональную речь в моём переводе. Спросил Андрея, можно ли его сфотографировать. Андрей сказал, было, что не брит, но я заметил, что это не так важно, и он согласился. Его мрачный вид вполне соответствовал тому, о чём он рассказывал. Но ведь и шахтёры только что говорили почти то же, только не так складно и чётко. Откровенно говоря, мне было приятно, что нашёлся человек, не побоявшийся говорить то, что думали все, и осмелившийся даже назвать корреспонденту своё имя. Хорошо видеть смелых людей, стоящих за правду не только ради себя, но и ради своих товарищей.

Зашли с Полом в столовую. Посмотрели, как производится расчёт за питание с помощью карточек. Всё очень просто: два-три блюда на подносе, с которым проходишь к кассе. Миновать её невозможно, и кассирша быстро подсчитав стоимость содержимого подноса, берёт карточку посетителя, спрашивает у её хозяина номер, хотя он написан на карточке, но чтобы его увидеть надо наклонить пониже голову, а это не хочется делать. Затем с карточки автоматически снимается вычисленная сумма.

Понятно, что почти каждый старается брать пищу экономно, поскольку остающиеся от питания деньги можно использовать также на покупку продуктов питания в буфете, где порой бывают сыр, колбаса, кофе, консервы, отсутствующие в столовой, и на покупку промышленных товаров в магазине, где хоть и не ломятся полки от нужных людям вещей, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба, так что покупают, что видят.

Из столовой зашли в клуб, где заведующий развлекательной частью жизни жителей рудника тоже выражал своё недовольство новыми порядками, низкой зарплатой и т. д. Анатолий Николаевич раньше работал на Пирамиде и прекрасно меня помнил. Сказал, что я очень известен в Баренцбурге и как писатель, и как фотограф, поскольку все имеют мои открытки и читали мои книги.

Да, с Анатолием Ивановичем мы были знакомы давно. Но тогда, как он верно сказал, всё было по-другому. Это было время, когда мы ещё чувствовали себя на Шпицбергене как в Советском Союзе. Союза уже фактически не было, но директора рудников имели обыкновение говорить, что не допустят развала в наших посёлках, что по-прежнему все здесь равны, хоть кто-то с Украины, кто-то из России, а иные из других бывших республик. И больше всего это было заметно в клубной работе. Художественная самодеятельность несколько лет продолжала жить, как при советской власти. Проводились конкурсы между коллективами рудников и разных подразделений.

Баренцбург отличался певцами, а Пирамида — танцорами, которые были замечательными именно благодаря Анатолию Ивановичу, игравшему на баяне, и его жене, прекрасно ставившей танцы. Фестивали и конкурсы увлекали почти всех. Желающие выступить на сцене находились легко. Соревновались хоры, солисты, чтецы, ставились юмористические сценки. За популярность у зрителей, которых набивалось всегда полный зал на пятьсот мест, боролись эстрадный оркестр и оркестр народных инструментов, фольклорный ансамбль и отдельные исполнители. Художники выступали со своим искусством, прекрасно расписывая декорации, создавая огромные живописные панно.

И я тогда подключился к самодеятельности в качестве ведущего концертных программ. Сценический опыт у меня большой — почитай всю жизнь провёл на сцене, с восьмилетнего возраста начав читать стихи, играя на балалайке и мандолине в оркестре народных инструментов, затем увлёкся театральной жизнью в доме пионеров и много лет не изменял ей, став актёром народного театра городского дома учителя. Даже выезжая в длительные зарубежные командировки, всегда занимался художественной самодеятельностью, готовил программы концертов, проводил литературные вечера. Так что и здесь охотно вступил в общество любителей дарить людям радость с подмостков сцены. За это никто не платил денег, но всем хотелось проявить себя, получая в награду свою долю аплодисментов и благодарность друзей, похлопывающих дружески по плечу со словами: «Видел, видел вас. Спасибо, порадовали».

Как и в любом большом коллективе, появлялись у нас свои звёзды. Сиял всегда мастерством исполнения, удалью и буйным весельем танцевальный ансамбль посёлка Пирамида. Их в Баренцбурге принимали, как говорится, на ура.

А в самом Баренцбурге много лет буквально не сходили со сцены исполнители народных песен Галина Мирошникова и Анатолий Фоменко, замечательно передавала характер цыганских песен Тамара Михайличенко, позже появилась и сразу стала бороться за звёздное положение среди солисток Тамара Фуренкова.

Русские народные песни в их исполнении нравились не только жителям российских посёлков, но и иностранным гостям.

После одного из концертов мне как-то позвонили из Лонгиербюена с приглашением небольшой концертной группы в составе четырёх человек для выступления в Бергене перед участниками научного семинара. В первую очередь имелась в виду Тамара Михайличенко с её цыганскими романсами.

Интерес к ней мне был очень понятен. Мне тоже нравились выступления этой очень эмоциональной девушки. Как-то мы выступали с концертом в Лонгиербюене перед норвежскими туристами в знаменитом ресторане Хольма, куда он пригласил нас, чтобы порадовать своих гостей русской культурной программой. Я вёл концерт, и в числе выступавших была Тамара. Она так очаровала зрителей своим голосом и искренностью выражения чувств, что когда она в цыганском платье с бубном в руках пошла по залу среди столиков, поводя плечами в такт музыке, и легко покачивая бёдрами, со всех сторон в бубен посыпались деньги.

Не скажу, что это не было запланировано заранее. Конечно, было. Но исполнение Тамарой роли цыганки было настолько искусным, что её проходка с бубном не выглядела попрошайничеством или вымаливанием денег; улыбка танцовщицы обескураживала наивностью; бубен выставлен согласно цыганской традиции в помощь танцевальным па, он звенит, помогая движению; и в то же время отказаться опустить в него пару монет кажется невозможным невежеством, ведь глаза танцовщицы саркастически улыбаются, как бы говоря: «Ай, барин, неужели пожалеешь полушку за танец? А и пожалеешь, не пропаду».

После концерта заработанные таким образом Тамарой деньги делились поровну между участниками всего ансамбля. Я в делёжке никогда не принимал участия и даже не знал, сколько доставалось всем и каждому. Это, конечно, не значит, что у меня не было никогда «левых» денег. Но я не считал возможным отрывать доход от тех, с кем работал.

У меня были свои, часто совершенно неожиданные поступления. К примеру, владелец швейной фабрики Коре иной раз в свой приезд в Баренцбург вдруг по секрету без свидетелей вручал мне тысячу крон, говоря слова признательности за помощь в работе фабрики. Честно говоря, я был так воспитан, что такой способ выражения благодарности меня несколько коробил. Привык получать только то, что официально начислялось. Но настало новое время. И пришлось согласиться с тем, что при капиталистической системе жизни нужно принимать правила капитализма, как бы они ни казались плохими. И ведь в этом случае я ни от кого ничего не отрывал, что успокаивало.

Другое дело выступления самодеятельности, когда участникам редко удавалось получить в подарок хоть немного валютных средств, от которых они тоже отказались бы в прежние годы, и которые с радостью получают сегодня.

Вот мы и поехали в Берген четвёркой: Тамара с цыганскими романсами, Молодая совсем девушка Ольга, дочь главного инженера, изумительно исполнявшая сольные танцы, которым она научилась на материке в каком-то профессиональном танцевальном училище, баянист Василий и я в качестве ведущего программы и переводчика моим артистам.

Дело было в конце сентября 1993 года, когда у нас в стране Белый дом с членами парламента был окружён танками. Я тогда не предполагал, что в нашей стране в мирное время кому-то может придти в голову стрелять по безоружным людям ради достижения политических целей, ради укрепления своей власти, поэтому во время концерта, начиная наше программу, весело шутил:

— Дорогие друзья, я не буду называть свою фамилию, поскольку, если даже я и скажу, что меня зовут Бузни, вы всё равно этого не запомните, поскольку фамилию Бузни никто не знает, и выйдя из зала вы очень скоро забудете, что концерт вёл Бузни. Я ведь не Ельцин, о котором все газеты пишут, что он борется со своим парламентом, а всего на всего Бузни, который не имеет никакого отношения к этим событиям. Я и не Горбачёв, сумевший отказаться от своей партии, которая подняла его к вершине власти, и которую он успешно развалил. Я просто Бузни, а потому не буду себя называть, ибо вы, конечно, забудете. Если я даже сейчас вас спрошу, как моя фамилия, вы, безусловно, не вспомните её.

От столиков, за которыми сидели зрители, весело донеслось:

— Бузни.

Я рассмеялся, говоря:

— Ну, это понятно. Вы же только что слышали мою фамилию, хотя я не собирался её называть, а потом забудете, так что не станем об этом говорить, а начнём наш концерт.

Так я и вёл всю программу, интересуясь время от времени, помнят ли зрители мою фамилию, чем всякий раз вызывал всеобщий смех и выкрики «Бузни!»

Берген тогда удивил нас прекрасной солнечной погодой. Когда мы отправлялись туда, нам говорили, что это одно из самых дождливых мест в Норвегии. Но нам повезло. Всюду цвели клумбы, напоминая мне наш южный берег Крыма, где буйное цветение тоже можно увидеть до самой зимы. Жили мы несколько дней в уютной и комфортабельной гостинице под Бергеном, принимали нас замечательно, так что все были довольны.

Конечно, и норвежские самодеятельные и профессиональные артисты выступали на нашей сцене в Баренцбурге. В этом случае я почти всегда выступал в качестве ведущего, на ходу придумывая репризы, говоря их поочерёдно на русском и английском языке. Всегда хотелось, чтобы зал смеялся и смеялись норвежские артисты. Иногда это особенно удавалось.

Однажды у нас в гостях был блюзовый оркестр, солисткой которого была певица с двойным именем Анна-Лиза. Для норвежцев такое явление довольно обычно, а для нас казалось странным, поэтому представляя певицу я шутил по поводу её двойного имени и весело рассказывал о каждом участнике концерта, предварительно, конечно, получая о них информацию у самой Анны-Лизы.

Весь концерт жителям Баренцбурга понравился, и гости были тоже в восторге от приёма. Когда же я вышел на заключительный поклон артистов, то Анна-Лиза, будучи несколько крупнее моих размеров, неожиданно обхватила меня руками и оторвала от пола, целуя. Зал буквально взорвался хохотом и аплодисментами. Концерт явно удался.

Вообще профессиональных артистов Норвегии мы видели в Баренцбурге гораздо чаще, чем российских. Да что там чаще? Известный российский исполнитель появился на Шпицбергене за последние пятнадцать лет лишь один раз по случаю юбилея треста «Арктикуголь» да и то по причине, что на юбилей приехали высокопоставленные чиновники. А когда-то российские артисты были частыми гостями шахтёров.

Но не только артисты приезжали встречаться с нашими шахтёрами. Здесь проводятся встречи с руководством треста и рудника, которые фактически заменили прежние партийные и профсоюзные собрания. Но на собраниях что-то коллективно обсуждалось и решалось, а на встречах только слушается информация директора и задаются вопросы. Почти по такой же схеме проводятся по крайней мере раз в год встречи шахтёров с губернатором Шпицбергена. Только это встреча, носящие больше познавательный характер и вопросы шахтёров — это не жалобы на свою жизнь, а, скорее напоминают вопросы в клубе любителей путешествий. Одна из таких встреч с новым губернатором Шпицбергена Анн-Кристин Улсен мною была записана. Она представляет определённый интерес, поэтому я привожу её в стенографической записи. Намеренно не исправляю речь переводчика, чтобы читатель мог получить как бы эффект присутствия.

«ВСТРЕЧА С ГУБЕРНАТОРОМ ШПИЦБЕРГЕНА В БАРЕНЦБУРГЕ 28.02.96

Слово губернатору представляет консул РФ Комиссаров Н.С.

— Сегодняшней встречей мы продолжаем добрую традицию встреч и бесед губернатора Свальбарда с жителями, с населением, с трудящимися российских рудников здесь на Шпицбергене — Пирамиды и Баренцбурга. Сегодня мы встречаемся в Баренцбурге, и насколько я понимаю, это первая встреча нового губернатора Свальбарда. Позвольте вам представить её превосходительство губернатора Свальбарда госпожу Анн-Кристин Ольсен. Мы очень рады, что они у нас сегодня. Во время этих встреч, повидимому, многие из вас присутствовали на таких вечерах, губернатор и сотрудники губернаторства, конторы губернатора, рассказывают о губернаторстве, о тех вопросах, которыми они занимаются, которые решают, в том числе и при сотрудничестве или в содружестве в отношении российских посёлков. Ну вот, собственно, на этом я и закончу, а затем Анн-Кристин Ольсен представит вам сотрудников, которые её сегодня сопровождают в поездке в Баренцбург. Спасибо.

Анн-Кристин Улсен (переводит Ранди Гаустад)

— Уважаемый консул, уважаемое руководство рудника и уважаемые жители Баренцбурга. Для меня — это целое событие стоять здесь и разговаривать с вами, жителями Баренцбурга. Я сейчас служу губернатором Свальбарда уже полгода, но сегодня я впервые на информационной встрече с вами, хотя я была в Баренцбурге несколько раз и некоторых из вас уже встречала. Мы очень рады, что вы нашли дорогу к дому культуры сегодня и надеемся, что сможем предоставить вам полезную информацию. С нашей норвежской стороны мы считаем очень важным и полезным проинформировать вас всех об администрации Норвегии, о Норвегии вообще, о её порядке и законах. И поскольку вы сейчас находитесь в чужой стране, в Норвегии, мы думаем, что и для вас будет интересно и полезно знать немного о той стране, в которой вы находитесь. Прежде чем рассказывать подробнее о Свальбарде и особенностях жизни здесь, я считаю целесообразным сказать несколько слов о самом основании нашего пребывания здесь на архипелаге и о том, какую роль играет здесь губернатор и кто он такой.

Я с очень большим удовольствием говорила бы сейчас на вашем красивом языке, но, к сожалению, это мне недоступно и я вынуждена пользоваться переводчиком, но надеюсь, что вы всё равно поймёте меня.

После того, как Шпицберген был открыт голладским мореплавателем Баренцем, это случилось в 1596 году, архипелаг более трёхсот лет считался, как вы знаете, ничейной землёй. То, что архипелаг находится сейчас под суверенитетом Норвегии, объясняется тем, что в феврале 1920 года состоялась международная конференция, где был заключён особый договор относительно этого архипелага. И этот старый договор является основой всех наших добрососедских отношений русских с норвежцами на Свальбарде. Лично я очень рада и горжусь тем, что я являюсь губернатором для всех жителей Свальбарда и очень надеюсь, что в течение всех пяти лет, которые я могу здесь оставаться в качестве губернатора, мы с вами будем хорошо знакомы. Вернёмся к договору о Свальбарде 1920 года. Советский Союз не присутствовал на первоначальной конференции, но уже в начале двадцатых годов Советский Союз признал норвежский суверенитет над архипелагом и формально присоединился к договору в 1935 году, а после распада СССР Россия стала преемницей в качестве участницыдоговора. На сегодняшний день сорок одна страна являются участницами договора. В тексте этого договора устанавливается ясно, что полные суверенные права над Свальбардом признаются за Норвегией. Но что обозначают суверенные права? Это значит, что архипелаг является частью королевства Норвегии, хотя сам архипелаг находится далеко от материка, и это значит, что на территории Свальбарда действует норвежское законодательство. Но договор также предусматривает и гарантирует гражданам всех стран участниц договора некоторые права на хозяйственную и экономическую деятельность на архипелаге наряду с норвежцами и это является основой пребывания русских и других народов здесь на Свальбарде. Трест «Арктикуголь» тоже пользуется этим правом, которое предусматривает договор.

Теперь я хочу сказать несколько слов о губернаторе и моей роли и функциях на Свальбарде. На мою должность возложено очень много задач, но я, слава богу, не одна. У меня есть сотрудники, отвечающие за разные разделы моей деятельности. Сотрудники конторы губернатора выполняют задачи и функции по поручению многих организаций, находящихся на материке.

Губернгатор непосредственно подчиняется министерству юстиции, но выполняет также задания ряда других министерств, например, министерства по охране природы.

Хочу теперь представить некоторых своих сотрудников, что бы вы могли узнавать их при встрече и чтобы знали, кто работает в конторе губернатора. Слева на сцене сидит Рюнебот Хансен, который является вице-губернатором и приехал сюда совсем недавно, вы его видите сегодня впервые.

Главный полицейский у нас Улав Санде. Он у нас, как это называется у вас, медведь, то есть ветеран старый. (смех в зале). Он отвечает за личный состав губернатора в конторе. Не понимаю, что там было смешное.

Уле Хансен — консультант по охране природы и отвечает за этот раздел работы губернатора. Элизабет Орсет сотрудник по информации в нашей конторе и отвечает на разные вопросы, занимаясь информацией на всех уровнях. Ещё есть несколько сотрудников, которые не сидят сейчас на сцене, но которым тоже было интересно встретиться с вами.

Первый — это Кетиль Лаксо, которого вы, может быть, знаете. Мы очень гордимся им, потому что он говорит на русском языке. Мона Хельгиван отвечает в конторе за вопросы спиртного, за его распределение. Элисит Итрахальге сидит у нас в конторе на телефоне и выполняет столько функций, что их перечисление займёт много времени. У нас ещё есть здесь студентка-практикантка по информации, которая помогает нам делать нашу информационную программу на более профессиональном уровне. Это Стульце.

Я бы с удовольствием провела здесь всю программу, но поскольку это отнимает много времени — говорить на норвежском и переводить — то мы сэкономим время и остальную часть программы поведём только на русском языке. Предоставляю слово Ранди, а потом, надеюсь, многие из вас зададут вопросы по темам, о которых будем сейчас говорить, и надеюсь, вы не будете стесняться. Надеюсь, что это время будет интересным и для вас, и для нас.

Ранди Гаустад — В парижском договоре архипелаг Шпицберген определяется как все большие и маленькие острова и шхеры, расположенные между десятым и тридцать пятым градусами восточной долготы и семьдесят четвёртым и восемьдесят первым градусами северной широты. Общая площадь этих островов приблизительно шестьдесят три тысячи квадратных километров. Но здесь живёт совсем мало людей. Общая численность населения около двух тысяч семисот человек. Почти все живут на самом большом острове — Шпицберген. О русских рудниках я не буду говорить, потому что вы знаете о них намного лучше меня.

Лонгиербюен — это главный центр норвежской деятельности на Свальбарде. Его население составляет около тысячи человек, а сейчас чуть больше.

Угледобыча до сих пор является промышденной основой посёлка, хотя в последние годы развились и другие отрасли, особенно туризм.

В Лонгиербюене находится контора губернатора и контора горного инспектора, которого вы знаете. Есть ещё другие государственные организации, в том числе представительства ведомств телекоммуникаций, почты, школа, больница, университет даже и церковь. Что касается общения с материком, Лонгиербюен подключен к международной телефонной сети через спутниковую связь, конечно. В Лонгиербюене есть аэропорт. Самолёты прилетают туда из города Тромсё, который находится на норвежском материке, пять-шесть раз в неделю.

Нью-Олесун — на сегодняшний день — это, прежде всего, научно-исследовательский центр. Зимуют в нём около двадцати человек, а на летнее время туда приезжают норвежские и зарубежные учёные исследователи и тогда население посёлка возрастает до ста пятидесяти человек.

На руднике Свеа Груве, расположенном на берегу залива Свеа, сегодня работают около сорока человек. Но постоянных жителей там почти нет. Рабочий режим там такой, что шахтёры из Лонгиербюена отправляются туда по очереди в командировку на несколько месяцев, а жёны и дети остаются в Лонгиербюене. Здесь ведутся профилактические работы и ограниченная выемка угля.

Хорнсун — польская научно-исследовательская станция, где живут десять человек.

Исфьёрд радио можно назвать ухом и голосом Свальбарда. Там принимаются и оттуда передаются спутниковые сигналы для норвежских телефонов, радио и телевидения. На станции живут и работают только четыре человека.

На острове Медвежий работают одиннадцать человек на радио и метеорологической станциях.

На острове Надежды работает только радиостанция.

В нескольких местах есть отдельно живущие охотники.

Теперь я расскажу о функциях, которые выполняет губернатор Свальбарда. Главные задачи губернатора состоят в следующем: следить за соблюдением положений договора о Шпицбергене, который был представлен вам губернатором, обеспечивать законность и порядок, выполнять функции полиции.

Губернатор должен способствовать сохранению легко уязвимой природы Свальбарда и находящихся здесь памятников культуры. Губернатор должна следить за потреблением спиртного, выдавать разрешения и распределять алкогольные напитки. И последней тоже важной функцией губернатора является информация постоянных жителей и приезжающих на архипелаг о Свальбарде.

Теперь о действующих на архипелаге законах и вообще об архипелаге.

Для того чтобы выполнять все свои обязанности, губернатор должен иметь достаточные ресурсы. Немаловажным ресурсом является личный состав, с которым вы уже познакомились. В штат губернатора входит шестнадцать человек. Это юристы, полицейские и специалисты по охране окружающей среды и памятников культуры, информации, бухгалтер, секретари и переводчик.

(На экране демонстрируется эмблема губернатора). Эту эмблему губернатора вы можете видеть на формах, автомобилях, скутерах, вездеходах.

А вот печальная для нас фотография. В этом здании в Лонгиербюене помещалась контора губернатора, пока оно не сгорело в ноябре 1995 года. Сейчас вы можете найти губернатора и нас всех в здании около ТЭЦ, где у нас новое помещение на полтора года.

Губернатор имеет в своём распоряжении различные материальные ресурсы и средства транспорта. Здесь можно выделить спасательный вертолёт супер Пума, современный и хорошо работающий в любых условиях. Имеется также судно «Полярсуссель», которое иногда тоже бывает у вас.

Расскажу немного о полицейских функциях губернатора. При конторе губернатора ведётся круглосуточное дежурство. Это значит, что можно связаться с дежурным по телефону в любое время с телефонного аппарата, подключенного к норвежской телефонной сети. Здесь в Баренцбурге есть один такой общедоступный аппарат в гостинице. В случае тревоги можно набрать номер 112. Этот номер бесплатный, то есть можно набирать его без монеты или карточки. В дневное время он соединит вас с конторой губернатора, а в ночное время с дежурным. Полицейские также дежурят в аэропорту во время взлётов и посадок самолётов, прежде всего, для того, чтобы информировать публику об условиях на архипелаге.

В качестве полиции и прокуратуры губернатор расследует и преследует нарушения закона на архипелаге. Подвергаться расследованию могут все жители архипелага независимо от их гражданства. Если расследование даёт основания в связи с нарушением закона, то нарушивший его может быть наказан штрафом или тюремным заключением в зависимости от серьёзности нарушения. Важно подчеркнуть, что когда совершается преступное действие на территории архипелага, решение о наказании принимают норвежские власти.

А что разрешается или нет, я скажу так. Например, продавать туристам алкогольные напитки на улице Баренцбурга или Пирамиды запрещено.

Продажа алкоголя туристам разрешается только в баре, в гостинице по особому разрешению, полученному трестом «Арктикуголь» у губернатора. Не разрешается также изготовление алкогольных напитков на Свальбарде. Это касается и крепких напитков, и вин.

Запрещается водить средства моторизованного транспорта: автомобили и скутера в состоянии алкогольного опъянения. Это, конечно, относится ко всем и к норвежцам и к русским, и где бы они не находились на архипелаге.

Строгие правила действуют по поводу ввоза и вывоза домашних животных между Свальбардом и материком. Это связано с тем, что здесь есть бешенство, чего нет у нас на материке. Поэтому не разрешено ввозить и держать кошек и собак без получения разрешения от норвежских властей. То есть мы должны знать обо всех имеющихся животных, чтобы можно было их вакцинировать против бешенства. В противном случае бешенство может распространиться.

Кроме расследований случаев нарушения закона губернатор должен также расследовать тяжёлые несчастные случаи и аварии, чтобы определить их причины. Это значит, что необходимо немедленно сообщать губернатору о производственных несчастных случаях с тяжёлыми травмами или со смертельным исходом. Также необходимо сообщать губернатору о тяжёлых несчастных случаях на транспорте.

При возникновении пожаров тоже необходимо извещать губернатора, которому положено расследовать случаи пожаров и определять их причины. В качестве полиции губернатор расследует также другие наказуемые действия, как например, акты насилия или кражи. Чтобы способствовать надёжному расследованию таких случаев, мы советуем сообщать о таких случаях губернатору сразу.

Губернатор является руководителем и координатором спасательной службы на Свальбарде. Для спасательных операций губернатор имеет судно, вертолёты, снегоходы, вездеходы, лодки палатки и прочее. В случае крупной поисковой спасательной операции может оказаться необходимым использование всех имеющихся средств, в том числе и вертолётов аэрофлота. (слайд демонстрирует спасательные работы с судном «Максим Горький», потерпевшим аварию у берегов Лонгиербюена).

Губернатор руководит также работами по очистке от нефтяных загрязнений. (Демонстрируется авария в Нью-Олесуне в 1986 г.) В случае нефтяного загрязнения существует один главный принцип, который заключается в том, что всю ответственность несёт виновник загрязнения. Это значит, что все предприятия, чья деятельность сопряжена с риском загрязнения, должны подготовить своих сотрудников, разработать планы ликвидаций аварии и иметь необходимое оборудование для устранения возможной утечки. Для Свальбарда разработан общий план готовности на случай загрязнений. Мы считаем это очень важным, учитывая уникальную и легко уязвимую природу архипелага. В случае утечки или выброса, конечно, необходимо проинформировать губернатора.

Положение Свальбарда, находящегося вблизи от Северного Полюса, определяет условия жизни растительного и животного мира. Климат Свальбарда был бы ещё менее гостеприимным, если бы рядом не протекало тёплое течение Гольфстрим. Одно ответвление Гольфстрима транспортирует тёплую воду к западному берегу острова Шпицберген.

Шестьдесят процентов поверхности Свальбарда покрыто ледниками.

Только шесть-семь процентов площади Свальбарда является биологически продуктивной. Вечная мерзлота доходит до глубины нескольких сотен метров, и только верхний слой грунта оттаивает в летнее время. Поэтому здесь относительно мало видов растений. Большинство из них карликовые растения, которые не образуют сплошной растительный покров. Животный мир тоже довольно скуден, если говорить о количестве видов.

Король арктики — белый медведь. Из-за чрезмерной охоты на медведя численность его резко сократилась. В 1973 году было принято решение о взятии медведя под охрану. В настоящее время численность белого медведя начала расти. Сейчас насчитывается около двух-трёх тысяч особей.

Как вам известно, на Свальбарде в течение 1995 года произошло два трагичных несчастных случая, когда люди были убиты белым медведем. Во избежание подобных трагедий мы советуем всем, желающим отдохнуть на природе Свальбарда в прогулках, иметь всегда при себе винтовку крупного калибра.

Важно, разумеется, уметь ею пользоваться. В этом случае вы сможете защитить себя от нападающего белого медведя. Полезным может оказаться и сигнальный пистолет. Во многих случаях он сможет отогнать медведя, но нельзя полагаться только на такое оружие.

Если группа людей собирается на природу, необходимо всякий раз, чтобы хоть у одного человека была винтовка, которой он умеет пользоваться. В большинстве случаев можно избежать опасных ситуаций с медведем, если во время прогулок соблюдается осторожность. Желательно находиться в местах, хорошо просматривающихся вдаль. Но самое главное правило — при встрече с медведем стараться сразу удалиться и никогда не преследовать его.

Что касается более подробной информации о белых медведях, то сейчас разрабатывается специальная программа по снабжению всех этой информацией, поскольку мы готовы любой ценой избежать таких трагедий. Учёные наблюдают за изменением численности белого медведя и берут для анализа различные пробы, связанные с его жизнью. Эти анализы показывают наличие тревожных концентраций вредных веществ в теле медведя. Предполагается, что многие из этих вредных веществ проделывают длинный путь прежде, чем попадают в медведя. Но, конечно, существуют и местные источники загрязнения, в том числе и отходы угольной промышленности. На свалках и у норвежцев, и у россиян имеется немало вредных веществ.

Наблюдения за шпицбергенским оленем ведутся с 1925 года. Сейчас поголовье оленя довольно приличное, и с 1983 года разрешена ограниченная охота на оленя. К этой теме я ещё вернусь позже.

Песец. Следует напомнить, что именно этот зверёк является главным разносчиком вируса бешенства на Свальбарде, и поэтому мы не советуем приманивать к себе песцов, кормить их с руки или вообще трогать их мёртвых.

Особенно высоко ценились в прошлые времена морские млекопитающие моржи. Большую ценность представляли клыки моржа, ради которых и велась охота на него. Моржи были почти истреблены на Свальбарде, когда в 1952 году они были взяты под охрану. Сегодня стадо, находящееся вблизи Свальбарда и Земли Франца Иосифа, насчитывает около двух тысяч особей.

В водах Свальбарда обитает шесть видов тюленей. Чаще других можно видеть кольчатую нерпу и морского зайца. Время от времени с берегов Свальбарда можно наблюдать четыре вида китов.

Что касается пернатых, то на Свальбарде наблюдалось 164 вида птиц.

Но девяносто процентов всех особей принадлежат к одному из четырёх видов: люрики, трёхпалые чайки или, как их называют ещё, маёвки, глупыши и толстоклювые кайры. Эти морские птицы выполняют на Свальбарде очень важную биологическую функцию по переносу биологического материала с берегов Баренцевого моря на землю Свальбарда. Этот биологический материал создаёт основу для жизни относительно небогатого растительного и животного мира на Свальбарде.

Гуси гнездятся колониями чаще всего на маленьких островах вдоль побережья. Они очень плохо переносят постороннее вмешательство в период гнездования. Те, кто живут поблизости от Исфьорда, должны знать, что здесь располагается несколько птичьих заповедников.

Как таковых хищников на Свальбарде нет, но грабители имеются.

Бургомистр один из них.

Для защиты этой прекрасной природы, животного и растительного мира, нужны предписания по охране природы. Я сейчас скажу несколько слов о законодательстве. Губернатор следит за выполнением этих предписаний, которые ограничивают деятельность человека в пользу животного и растительного мира. Имеется сборник этих предписаний на русском языке. Он должен находиться у вас в библиотеке. Если у вас нет экземпляра, мы можем прислать такой в любое время.

Кроме этих предписаний у нас есть небольшая брошюра, которую уже раздали сидящим в зале. Это было одной из наших задач сегодняшней встречи — дать каждому такую брошюру.

Основное положение об охране окружающей среды действует по всему архипелагу. Например, запрещается ездить любыми моторизованными средствами передвижения по талой земле, так как это может иметь очень плохие последствия. Повреждения от передвижения мототранспортом усугубляются воздействием ветра и воды. Запрещено оставлять на земле мусор или избавляться от него на природе. Это запрещается и на суше, и на море. Из-за низких температур мусор разлагается очень медленно.

Предписания о регулировании запасов дичи устанавливают в качестве принципа, что все виды птиц и млекопитающих находятся здесь под охраной.

Охотиться можно только на те виды и лишь в то время, которые указаны в предписаниях. В библиотеке будут находиться перечни видов птиц и животных, разрешённых к отстрелу и сроки охоты.

Запрещено без надобности преследовать или беспокоить дичь. Это особенно важно помнить при движении на скутерах. Преследование оленя или медведя на скутере является наказуемым. В 1992 году был случай, когда два молодых норвежца преследовали медведя на скутерах. За это удовольствие им пришлось заплатить штраф по восемь тысяч норвежских крон.

В случаях, когда необходимо отогнать медведя из посёлков, следует связаться с губернатором, который и будет отвечать за этот процесс и который может дать разрешение на самостоятельные действия в случае необходимости. Категорически запрещена охота с любого моторизованного транспорта.

Охота на оленя разрешена в течение двух недель августа и сентября. Все жители Свальбарда, сдавшие экзамен по стрельбе, могут получить лицензию на отстрел одного животного. Это распространяется на всех жителей Свальбарда.

На Свальбарде есть несколько озёр, где водится голец. Чтобы лучше управлять запасами рыбы, недавно введены новые правила о ловле пресноводных рыб. Есть случае полного исчезновения рыбы в некоторых озёрах, и потому предыдущие предписания несколько изменены. Лов с помощью ручных средств разрешён во всех озёрах и реках. Для ограничения лова сетями введено ограничение размера ячеек и установлены некоторые районы, в которых запрещается ловить рыбу сетями. На озере Линне, расположенном поблизости от Баренцбурга, лов сетями запрещается.

Около пятидесяти процентов территории архипелага включено в национальные парки и заповедники, благодаря чему они защищены от любого вмешательства человека. Все, кто путешествуют в районе Исфьорда, должны помнить, что Гаусейные острова напротив Сканской бухты, острова у мыса Богемана и у мыса Линне являются птичьими заповедниками. В период с 15 мая по 15 августа не разрешается высадка на берега этих островов.

На территории национальных парков запрещено любое передвижение на мототранспорте, включая выполнение посадок вертолётов. Однако губернатор может при наличии заявки делать исключения. У губернатора есть неофициальный лозунг, который хорошо было бы сделать лозунгом всех: «Береги, береги Свальбард, обращаясь с природой».

Осталась ещё одна тема о предписаниях по охране памятников культуры. По этим предписаниям автоматически охраняются все памятники культуры, которые относятся к периоду до сорок шестого года. Но что означают слова «памятник культуры»? Это следы человеческой деятельности всякого рода. То есть это не только вещи, которые непосредственно относятся к людям, но и, например, кости, другие биологические материалы, которые остались на местах, где располагались охотничьи становища, поселения и так далее. Приведу несколько примеров.

Историю Шпицбергена можно разделить на шесть периодов. На демонстрируемом слайде вы видите китобойную станцию периода китобойного промысла с шестнадцатого по восемнадцатый век. Таких следов очень много на берегах Свальбарда. Остатки домов, салотопок, оборудования и так далее. Имеется большое число могил и кладбищ, относящихся к этому периоду. На некоторых кладбищах имеется до двухсот могил. Все могилы на Свальбарде охраняются независимо от возраста. Кости и промысловое оборудование того времени должны оставаться на месте. С этих мест нельзя ничего забирать. Вторым периодом является время русской промысловой зимовки, приблизительно с начала восемнадцатого века по середину девятнадцатого века. Остатки русских охотничьих становищ можно найти по всему Свальбарду. Археологические раскопки выявили много интересных предметов, и ведётся спор между русскими и норвежскими археологами по поводу самых древних русских промысловых становищ.

На местах поселений русские часто воздвигали большие кресты. На предлагаемом слайде вы видите поселение, сохранившееся в очень хорошем состоянии. Оно находится к югу от острова Эдж.

На следующем слайде вы видите следы индустриализации начала века, которая продолжается до сих пор. Значительная часть домов, сохранившихся на Свальбарде, относится к началу нашего века, когда активно велись разведочные работы в поисках различных минералов. На слайде вы видите домик на мысу Кап Мелар на берегу Блофьодра. Там, кстати, искали золото, но не нашли. Рядом с домами можно обнаружить остатки различных сооружений. Например, на острове Медвежий стоит старый паровоз.

Вокруг каждого памятника культуры охраняется также стометровая зона. В пределах охраняемой зоны не разрешается разбивать лагерь, ставить палатки, разводить костры, если земля в этих местах покрыта растительным покровом. Если вы найдёте памятник культуры, который ещё не был обнаружен до вас, оставьте его на месте и сообщите губернатору о находке.

Как я уже говорила, одной из задач губернатора является информация населения о Свальбарде. Мы отвечаем на любые вопросы об условиях жизни на архипелаге вообще и о действующих законах и предписаниях. К нам можно обратиться по телефону, письменно или лично в Лонгиере или лично здесь сегодня. Сейчас будет возможность задать любые вопросы, и мы будем рады ответить на них. Пожалуйста, не стесняйтесь и задавайте вопросы всем сотрудникам конторы губернатора. Спасибо.

Покровский — Прошу рассказать об университете в Лонгиербюене, кто там учится, что изучают.

Г-жа Улсен — Университет Лонгиербюена был открыт в августе прошлого года королём Хоральдом. В университете обучается около ста студентов. Он является как бы отделением всех четырёх университетов Норвегии: Осло, Бергена, Трондхейма и Тромсё. Почти все студенты до приезда сюда уже обучались несколько лет в других университетах. Некоторые студенты обучаются на уровне аспирантуры. Университет находится в Арктике и потому целесообразно обучать здесь дисциплинам, связанным с арктикой, таким как наука северных морей, геология, геофизика и другие. У нас есть брошюры и другой информационный материал об университете, и мы попросим руководство университета прислать его вам в библиотеку.

Вопрос из зала — Расскажите, пожалуйста, есть ли в Норвегии смертная казнь.

Улсен — Нет, в Норвегии не существует смертной казни с восемнадцатого века. У нас очень мало преверженцов смертной казни. Четыре-пять лет тому назад было отменено такое наказание и за преступления, совершённые во время войны. Расскажем несколько больше о системе наказаний в Норвегии.

Улав Санде — Я надеюсь, что для вас это не очень актуально, но тем не менее мне кажется, что вам было бы интересно узнать какая у нас система. У нас дают наказания в основном двух видов — это штраф и тюремное заключение. Самый большой срок тюремного заключения, который даётся в Норвегии — это двадцать лет, но он может быть ещё продлён на двадцать один год в особо серьёзных случаях, таких как убийства и так далее. Большинство из приговоров, которые даются в Норвегии, это тюремные заключения от четырнадцати дней до одного года с лишним. И когда выносится приговор либо к штрафу, либо к тюремному заключению, разумеется, учитывается серьёзность преступления, а также финансовые возможности нарушителя в случае присуждения штрафа.

Соколов — Норвегия вошла в число трёх стран Европы с самой низкой преступностью за последние пять лет. И за последние четыре года Норвегия практически стала лучшей страной по уровню жизни в Европе. Мне хотелось бы задать вопрос. Я был в Норвегии более тридцати раз и более чем в тридцати городах. За счёт чего у вас такая низкая преступность? Благодаря чему вы этого добились?

Улсен — Когда вопрос трудный, то всегда микрофон передают мне. Но это, наверняка, связано с моей должностью губернатора. Приходится расплачиваться за положение.

Я не знакома с информацией, которую вы упомянули, но это правда, что преступность в Норвегии с учётом численности населения относительно низкая и ниже многих других государств, с которыми можно сравнивать Норвегию. Если есть в Норвегии район или область, которой можно гордиться в части низкой преступность, так это Свальбард. Я считаю, что профилактическая работа, которая ведётся полицией, играет важную роль в этом вопросе. Но я не верю в то, что когда-нибудь мы сможем искоренить преступность.

То есть, там, где есть люди, есть и конфликты, и это естественно. Главное — это стараться создать здоровые отношения между людьми. Этим тоже занимается полиция. На эту тему можно говорить часами и неделями, но я думаю, что сказанное всё же осветило несколько вопрос.

Комиссаров — В отличие от директора я задам простой вопрос.

Губернатор Свальбарда является главным прокурором, главным судьёй, главным полицейским, главным администратором и вообще главным. Это хорошо, так как можно очень быстро решать все вопросы с губернатором Свальбарда. Но есть ли на Шпицбергене, в частности в Лонгиербюене, как административном центре архипелага, какой-то орган местного самоуправления, который бы полицейскимбернатору и управлять Свальбардом, и решать вопросы, которые возникают? Если есть, то какие его полномочия, состав и так далее?

Улсен — Вы неправду говорили, что задаёте простой вопрос. Уже двадцать пять лет существует в Лонгиербюене совет, то есть орган подобного типа, о котором вы говорили. Каждые два года проводятся выборы, во время которых жители Лонгиербюена выбирают по различным спискам из числа различных политических партий членов Совета. Там могут быть представители и профессиональных союзов. Например, наш инспектор-полицейский Кетиль Лаксо, которого вы уже видели здесь, является сейчас членом этого совета Лонгиербюена.

В данное время этот совет не обладает исполнительными функциями.

Это на самом деле только совещательный орган, дающий советы. Но в Норвегии широко обсуждается вопрос о том, что этот совет должен быть наделён не только консультативными, но и решающими функциями. Сейчас ведётся работа по определению областей деятельности, на которые будет распространяться решающий голос совета. Лично я положительно отношусь к этой перестройке и сама являюсь членом одного комитета, который занимается сейчас этими вопросами о подчинении отдельных функций Совету Свальбарда и об оставлении остальных в управлении государства и так далее.

Очень важно подчеркнуть, что такой орган будет местным органом, который будет управлять только районом Лонгиербюена. Норвегия, как и все другие страны-участницы договора о Свальбарде, должна учитывать все условия, все положения договора, и это ограничивает в некоторой степени возможность основывать такие органы самоуправления. В следующий раз я, наверняка, уже смогу сказать намного больше о том процессе, который сейчас начался.

Как я уже сказала, я положительно отношусь к этому, но как губернатор и представитель власти понимаю, что мы должны быть осторожными в этом процессе в связи с Парижским договором, чтобы не нарушать никаких положений. Административное управление Свальбарда не будет таким же, как на материке. Определено, что административная модель здесь будет особой. Присутствующий здесь представитель совета ничего не хочет добавить к этому.

Вопрос из зала — Какое у вас понятие о минимальной заработной плате?

Каков уровень безработицы и пособие безработным?

Улав Санде — У нас нет такого понятия, как минимальная заработная плата. Зарплата регулируется таблицами. В государственных предприятиях они идут по одной схеме, в частных по другой, где владельцы сами устанавливают зарплату своим сотрудникам. Но тем, кто зарабатывают меньше прожиточного минимума, для них существуют социальные пособия от государства, но они не называются зарплатой. Пособия выплачиваются в зависимости не от работы, а от жизненной ситуации человека.

Что касается уровня безработицы в Норвегии, то он сейчас довольно низкий, около пяти-шести процентов всего населения. Это довольно большое улучшение за последние годы. Размер пособия по безработице тоже зависит от того, есть ли у человека семья, дети. Мы не знаем точно, но считаем, что размер зависит ещё от того, в какой части Норвегии ты живёшь. Не во всех местах одинаково. Но мы считаем, что, по крайней мере, они имеют право на шесть тысяч норвежских крон в месяц, то есть приблизительно тысяча долларов в месяц. (В зале оживление. Кто-то говорит громко: «И мы хотим быть у вас безработными) Это, для вашего дальнейшего просвещения, составляет около половины нормальной зарплаты.

Важно ещё иметь представление об уровне налогов в Норвегии.

Каждый, кто зарабатывает деньги, тратит на налоги от тридцати до пятидесяти процентов зарплаты.

Саух — Бывают ли у вас мелкие нарушения типа прогулов или драк в Лонгиербюене? И какие меры воздействия принимаются к нарушителям?

Улсен — В прошлом году было расследовано около ста преступных действий в Лонгиербюене. Некоторые из них носили характер насилия. Два-три человека были судимы и должны были отсидеть в тюрьме за преступления насильственного характера. Но таких случаев не много и можно быть этим довольным, то есть уровнем преступности в Лонгиербюене.

Фирма Стуре Ношке не обладает ни судебной, ни полицейской властью в таких случаях. Расследует такие дела и принимает решения о наказании губернатор, как установлено законом. Однако если речь идёт о других отношениях, если рабочие Стуре Ношке не выполняют свои обязанности, нарушают свои контрактные обязательства, которые являются законом на рабочем месте, тогда это дело Стуре Ношке и их профсоюза, а не губернатора. Если совершаются уголовно наказуемые преступления, они подлежат рассмотрению губернатора, в других случаях поступают иначе.

Соколов — Есть предложение поблагодарить госпожу губернатора за информацию. Надеюсь, в будущем такие встречи будут чаще. Большое спасибо! Всего хорошего».

К сожалению, на подобных встречах населения с губернатором мне приходилось только слушать, хотя мог бы по некоторым вопросам возразить выступающим. Ведь односторонняя информация порой вводит в заблуждение людей. Например, неправильно говорить, что Парижский Договор предоставил некоторые жкономические права странам-участницам, поскольку в Договоре чётко сказано о равных экономических правах, а не о предоставлении лишь не которых прав.

Говоря об истории освоения архипелага, представители конторы губернатора делают упор на то, что русские появились на архипелаге в семнадцатом-восемнадцатом веках, а наши археологи доказали, и тому есть подтверждения, что русские поморы ходили на Шпицберген, который называли Грумантом, до появления у его берегов мореплавателя Баренца.

Шахтёров, слушавших слова губернатора о том, что безработным в Норвегии выплачивается ежемесячное пособие около тысячи долларов, привела в восторг такая сумма, и они тут же позавидовали норвежским безработным.

Губернатор этого не поняла, а могла бы объяснить, что тысяча долларов для жителя Норвегии с самыми высокими в Европе ценами сумма весьма незначительная, и её может хватить безработному в лучшем случае на недорогое трёхразовое питание, не более того.

Тем не менее, встреча с губернатором Шпицбергена, который норвежцы упорно называют Свальбардом, представляет всегда большой интерес для жителей российских посёлков. Но внимания к сегодняшним добытчикам угля, к людям трудной и опасной профессии сегодня стало значительно меньше, что и расстраивает нынешнего заведующего культурным центром Анатолия Ивановича. Вот он и рассказывает норвежскому журналисту, что руководство треста совершенно не заботится о жителях Баренцбурга. Поэтому нет сегодня бывших звёзд нашей сцены ни Мирошниковой, ни Михайличенко, ни Фуренковой, давно исчезли смотры и конкурсы самодеятельности, убавился энтузиазм выступать на сцене. Некогда кипучая жизнь, когда почти все всегда чем-то заняты, постепенно затухает, сменяясь тоской и пьянством.

Спустились с Полом в порт, оттуда пошли по берегу. Я фотографировал наплывшие в наш фьорд в большом количестве льдины, постоянно осматриваясь по сторонам. Знаю, что и в летнее время хозяин архипелага белый медведь может появиться, где ему заблагорассудится.

Сейсмолог Кольского научного центра Лена Крименецкая рассказывала, как однажды гуляла по этому берегу и обратила внимание на то, что ей машут с борта проходившего по морю буксира. Женщине показалось, что её приветствуют, как интересную особу, и она весело помахала в ответ рукой.

Невдомёк было тогда молодой научной сотруднице, что с буксира заметили бредущего по берегу вслед за женщиной белого медведя, о чём её и пытались предупредить. Выстрелы с борта судна и падающие на берег ракеты остановили зверя и заставили его повернуть назад, а на помощь девушке уже спешили оповещённые по рации бойцы горноспасательного взвода.

В прошлом году встретил я Андрюху с буксира, и он тоже рассказал историю, как утром хотел сойти на берег, чтобы пойти позавтракать в столовой, как в этот момент увидел неторопливо шествующего по причалу медведя с низко опущенной мордой. Зверь постоянно ищет себе пропитание и, как правило, ничего не боится. Дело тоже было летом, когда никто практически не ожидает подобной встречи. Потому и надо быть всегда настороже.

Но в этот раз медведя не было. Мы поднялись по круче в районе фермы.

Тут нас атаковал бык, защищая свой гарем молодых тёлочек. Я едва смог его остановить громким окриком. Он всё прыгал, пригибая угрожающе голову. Пол испугался и сразу далеко отбежал, а я останавливал быка криком «Стоять!». Слова этого он, конечно, не понимал, но интонация приказа ему была известна. Однако понимал он и то, что я ему не хозяин. Потому окрик мой подействовал на него лишь на несколько мгновений. Затем голова его вновь угрожающе опустилась к земле, показывая острые рога. Бычок молодой, глупый, но от этого мне легче не было. Я снова остановился и резко крикнул «Стоять! Это ещё что такое?» Бычок подпрыгнул, но опять остановился, глядя на меня. Я начал потихоньку отходить. Обошли стадо из пяти тёлочек и одной дойной коровы стороной. Бычок успокоился.

Зашли на ферму. В этот раз работники были на месте.

Предыдущих заведующих фермы я знал хорошо. Долгое время здесь работала Надежда. Тогда я часто приводил туристов и различные делегации показать наше весьма солидное стадо из двух с лишним десятков коров, нескольких быков и телят. Надя их очень любила, давала коровам ласковые имена: «Звёздочка», «Красавица», «Зорька», а быков называла мужскими человеческими именами «Борька», «Генка», «Тарас». Надя любила рассказывать, какие у всех животных разные характеры, какими обидчивыми и ревнивыми они бывают, как требуют к себе особого подхода и обязательно любви. Без последнего, как я понял, работать на ферме невозможно. А ещё Надя любила выступать на сцене в составе вокального ансамбля. Всё в ней хорошо сочеталось — и любовь к песне, и строгость и нежность в обращении с животными, напористость в требовании внимания дирекции к нуждам фермы.

В прошлом году фермой занималась большая семья в составе отца, матери и дочери с мужем. Дочь Катя, молодая хохотушка, жизнерадостная девушка, мечтающая научиться свободно владеть несколькими иностранными языками и действительно способная к ним, самостоятельно учит английскую грамматику, слова, произношение, что помогло ей легко общаться с норвежцами из сосед него посёлка, которые и предложили ей и её мужу работу в Лонгиербюене с собаками, поскольку молодые люди доказали не только своё умение обращаться с животными, но и огромное желание учиться всему новому.

Нынешнего хозяина фермы я не знаю, но он и его помощник, услыхав, что нас интересует сегодняшнее состояние фермы, тут же начали ругать Цивку, на чём свет стоит, говоря, что это вообще пустое место, ноль, что он ничего не хочет делать для посёлка, не завёз сено и потому пришлось забить дойных коров, оставив из шестнадцати всего одну. Да это печально.

Проводил Пола в гостиницу. Мы не были уверены, что ему удастся уйти в Лонгиербюен на судне, так как во фьорде полно льда. Пол сказал, что, скорее всего, придётся звонить в контору губернатора и просить забрать его вертолётом. Так бы и пришлось, может, сделать, если бы всё же не пробился к нам один туристический кораблик, на котором Пол и отправился в Лонгиербюен.

После обеда поспал и пошёл в бассейн. Проплавал уже тысячу двести метров без остановки. Получил огромное удовольствие.

Вечером пригласили к себе в гости приехавшие с материка геологи. Я взял с собой три экземпляра своей поэмы «Батюшка Грумант», чтобы подарить начальнику экспедиции, главному геологу и Борисовичу, заведующему их хозяйством. Но когда мы со Старковым и Михайловым пришли, то увидели за столом у камина трёх женщин. Одна была дочерью начальника экспедиции, другая оказалась картографом и третья — геологом. Пришлось книги подарить сначала им, а мужичкам пообещать вручить их экземпляры позже. Выпивку в этот раз заедали супом с фрикадельками и жареной картошкой с котлетой.

Это было необычно. С закусками, видимо, у них были проблемы. Однако посидели хорошо и долго. Михайлов опять рассказывал о своих знакомствах с большими государственными и политическими людьми. Не забыл рассказать и о том, что, идя со мной по Баренцбургу, видел, как меня обнимает каждая встречавшая нас женщина. Ему хотелось, конечно, представить меня эдаким ловеласом, чтобы женщины за столом больше обращали внимания на него, а не на меня, а получалось обратное. Я читал много стихов, а Михайлов не знал, как ещё обратить внимание женщин на себя.

Завершив наше застолье, я взял фотоаппарат, вышел из дома, поднялся по разваливающейся лестнице от теплотрассы над гостиницей и фотографировал изумительно красивые отражения гор во фьорде. Зрелище поразительное. Небо вверху, небо внизу, горы настоящие упираются в настоящую голубизну неба, а отражённые горы утопают в перламутровом зеркале и сами становятся перламутровыми. Это потому, что послеполуночное солнце находится за моей спиной не очень высоко и делает краски несколько приглушёнными, не такими яркими, как тогда, когда светило прямо над головой.

Отражение сливается с реальностью так, что не сразу заметишь границу между ними. Картина напоминает отдалённо игральные карты, но в сотни раз красивее. Там — то, что вверху, то и внизу, а здесь нет. По форме одно и то же, а по цвету совершенно разное. Попробуй догадаться, что красивее. Если долго всматриваться в отражённое, может закружиться голова в страхе, что перепутаешь с настоящим и подумаешь, не ты ли сам перевёрнут. Ведь если чайка летит, то так же в небе внизу, а ты сам смотришь на неё сверху. Странно.

Я это снимал аппаратом и в прежние годы, но всякий раз, когда видишь такую красоту, кажется, что она неповторима и хочется снова запечатлевать её на фотоплёнку. Посёлок спал глубоким сном, а я стоял на горе, под самой телевизионной вышкой, и восхищался волшебством отражений.

11 июля, воскресенье

Погода солнечная. Попереводил доклады. Пообедали. В наш режим стал входить послеобеденный сон. Вечером Роскуляк готовился отмечать свой день рождения. Ему стукнуло 47 лет. Но он ничего мне не сказал, и я пошёл на ужин. У выхода из дома встретился Саша с пиццей в руках, но о дне рождения опять промолчал. Старков тоже приглашения не получал и не знал идти ли ему на ужин. Он, правда, сегодня два раза обедал — один раз на зашедшем в Баренцбург польском судне, куда его пригласил Бловацкий, а второй раз у геологов, к которым зашёл и попал на обед с выпивкой.

По дороге из столовой встретил группу норвежцев, среди которых оказался мой давний знакомый Густав. Это известная личность на Шпицбергене.

С Густавом мы не стали большими друзьями. Больше того, мне всегда казалось, что он хитровато посматривает на меня, словно, что-то знает обо мне такое, чего сказать не хочет. Это не особенно волновало, но чувствовалось что-то неприятное в его манере разговаривать, посмеиваясь и как бы что-то скрывая, на что-то намекая.

Сначала Густав работал в кафе в Лонгиербюене. Он прекрасный повар и очень общительный человек, несмотря на его физические недостатки, на которые обращаешь внимание только в первые минуты знакомства. И скоро, говоря с этим никогда не унывающим человеком, забываешь о том, что он горбат, а своим ростом чуть доходит до вашего плеча. Потом он стал работать в Исфьорд-радио поваром, и вскоре там же организовал нечто вроде гостиницы для туристов, и тогда многие группы лыжников стали проезжать транзитом через Баренцбург, не останавливаясь в нашей гостинице, а направляясь прямиком в Исфьорд-радио к Густаву. Так он стал в какой-то мере отбивать у нас клиентов.

Мы ничего с этим поделать не могли. Но в то жевремя Густав бывал очень частым посетителем бара в Баренцбурге, научился относительно неплохо говорить на русском языке, приобрёл много друзей среди жителей нашего посёлка.

Через несколько лет такой работы на отшибе (Исфьорд-радио это радиостанция на мысе недалеко от мыса Старостина, но далеко от Лонгиербюена) Густав вернулся в норвежскую столицу архипелага и теперь увлёкся благотворительностью, привозя в Баренцбург фрукты детям российского посёлка, устраивая в нашей столовой дни норвежской кухни, когда в течение дня кормили всех посетителей столовой при их желании норвежской пищей. При этом Густав умело собирал информацию о жизни в Баренцбурге, о том или ином человеке, и всё это потом разносилось из уст в уста в его интерпретации по норвежскому посёлку. В прежние годы подобное поведение иностранца в советском посёлке даже представить себе было невозможно, а теперь никого не волновало, что, кто и как будет говорить о наших людях.

Таких, как Густав, среди норвежцев совсем немного. Подобно ему есть ещё один хорошо известный в российских посёлках человек — это Рой. Тот тоже неплохо говорит на русском языке и тоже часто посещал наши посёлки в качестве гида и в то же время бывал в гостях во многих квартирах шахтёров. Его кипучая деятельность по связям с русскими однажды неожиданно прервалась по его же вине, не связанной, правда, с международными отношениями. Просто во время одной из экскурсий на лыжах, когда Рой сопровождал группу туристов будучи в несколько не трезвом состоянии, на маршруте произошло ЧП, за которое Рою пришлось расстаться с экскурсионной деятельностью и даже покинуть Шпицберген на некоторое время.

МОЙ ДРУГ КОКИН

Да, норвежцы, как и русские, украинцы и люди любой другой нации, могут быть разными. Но мне чаще всего вспоминается первый норвежец, с которым я быстро подружился, это Питер Кокин. Типичный норвежец, несколько крупнее меня, повыше ростом, не суетлив, хладнокровен. Он приехал в первый год моей работы на Шпицбергене, когда я был простым переводчиком. А ему было поручено подготовить коллективы норвежского и российских посёлков для совместного участия в фестивале самодеятельности северных народов Норвегии. Нам предлагалось вместе с норвежскими артистами Лонгиербюена приехать в северный город Харштад единым творческим коллективом с единой концертной программой.

Кокин приехал в Баренцбург, рассказал мне идею проекта, и потом мне пришлось включать всю свою дипломатию, чтобы убедить руководство рудника в том, что наше участие в фестивале будет не только интересным, но и бесплатным для треста, поскольку все расходы по командировке брали на себя норвежцы. Питер получил наше согласие, чем был очень доволен. Вскоре наметили совместную репетицию норвежского и российского коллективов художественной самодеятельности в Лонгиербюене.

Разумеется, у каждого коллектива были свои собственные номера, но одну песню мы должны были исполнить объединённым хором. И вот тут, во время совместной репетиции произошёл смешной эпизод, который оказался первой неожиданностью для моего друга Питера, не знавшего ещё русских характеров и обычаев.

Репетицию проводили в концертном зале Хьюсета. Это старинное здание ещё довоенной постройки, одно из первых зданий посёлка, в котором некогда была резиденция губернатора, а теперь расположились популярный ресторан Хольма, кафе, пивной бар и киноконцертный зал. На сцене стоят участники норвежского хора. Наши певцы Баренцбурга и Пирамиды выстроились у подмостков. Руководитель объединённого хора, кажется звали её Элизабет, не помню теперь точно, энергично объясняет что-то своим подопечным. Наши все инструкции уже получили и теперь ожидали начала музыкального вступления.

Всё осуществляется в летний сезон. В зале не очень жарко, но Питер принёс два ящика с пепси-колой, чтобы его артисты могли утолить жажду. Так у них принято делать во время репетиций. Две норвежки подошли, достали из ящика по бутылке воды и пошли на сцену как ни в чём ни бывало. Мы с Кокиным и водой стояли в противоположном конце зала, чтобы не мешать репетиции, но я увидел, что появление ящиков с водой не осталось незамеченным нашими артистами. И как только они поняли, что норвежцы получили воду бесплатно, тут же одна из наших девушек отделилась от хора, подбежала к нам и спросила можно ли ей тоже попить. Я перевёл Питеру её вопрос, и он, не предвидя последующей реакции, простодушно достал бутылку из ящика и протянул девушке.

Это оказалось как бы сигналом, и весь наш хор ринулся через зал к ящикам с пепси-колой. Не успели мы и глазом моргнуть, как оба ящика опустели. Кокин изумлённо смотрел на происходящее. Ему трудно было понять, почему всех русских внезапно одолела жажда. Мне самому было страшно неловко за наших ребят, и в то же время я не мог не расхохотаться, видя изумление моего друга, которому ещё не было известно, появившееся недавно в обиходе у русских слово «халява», родившееся от сознания того, что надо брать всё, что даётся бесплатно, даже если это тебе не так нужно.

Мои извинения Кокин смущённо принял, сказав, что просто не рассчитывал на такое количество жаждущих пить, но придётся теперь идти снова за водой, которую могут захотеть и норвежские хористы. К моему великому сожалению, это был не единственный сюрприз с нашей стороны.

Наступило время фестиваля. Готовя своих артистов к поездке, директора рудников предупредили их, что вылет в Норвегию будет производиться с прохождением таможни, а потому никто не имеет право брать с собой более двух бутылок спиртного и уж тем более запрещается торговать спиртным в норвежском городе, поскольку в дневное время там не допускается торговля алкоголем. Всем была известна история с предыдущей поездкой в Норвегию, когда наши артисты спокойно прошли таможню без излишков водки, но ко всеобщему удивлению в норвежском городе у всех откуда-то появилась водка для продажи. А суть заключалась в том, что на таможне никто не обратил внимание на одно обстоятельство: большую балалайку-контрабас несли из самолёта два дюжих артиста. Никому в голову не пришло, что в музыкальном инструменте лежали бутылки водки, которые и создавали весьма внушительную тяжесть.

Во время нашей поездки такого казуса не произошло. Водку и сувениры везли, но в допустимых количествах. Сюрприз оказался в другом. В Харштаде нас поселили в здании школы, а питаться пригласили в кафе. Здесь всё было красиво, чисто, культурно. В обеденном зале на столах оказались большие блюда, в которых лежали пакетики с чаем, упакованное порциями варенье, масло, молоко, тюбики с икрой. Всё это богатство бросилось в глаза моим артистам и почти немедленно стало исчезать в дамских сумочках. Результатом невинного грабежа стало то, что при следующем нашем появлении в кафе мы уже не видели свободно лежащих пакетиков и тюбиков, а каждому они выдавались по одному экземпляру в окне раздачи основных блюд.

Позже, когда после фестиваля мы возвратились в свои посёлки, Питер приехал в Баренцбург, мы неплохо посидели в баре гостиницы и пошли по гулять к морю. Только там Кокин решился рассказать мне ещё об одном неприятном сюрпризе, преподнесенным нашими женщинами во время фестиваля.

Несколько смущаясь, не желая меня ничем обидеть, Кокин рассказал, что в том же кафе после нашего появления в туалетах исчезли рулоны туалетной бумаги, а сотрудники кафе возмущённо требовали от Кокина не приводить больше туда русских. Не знаю, как ему удалось уладить конфликт, но мне он ничего не говорил и нас по прежнему пускали на завтрак, обед и ужин. Наверное, решили, что пару дней нашего пребывания можно и потерпеть. Выручало поразительное спокойствие Питера.

Там же в Харштаде я восхищался невозмутимостью моего друга во время события, которое иному человеку могло бы стоить инфаркта. А произошло вот что. По предложению Кокина, любившего что-то изобретать необычное, ша Шпицбергене сделали из огромного айсберга фигуру белого медведя и морем на корабле доставили его к месту фестиваля. По замыслу Кокина ледовый белый медведь должен был символизировать далёкий архипелаг т потому его решили установить на центральной площади города.

Наши артисты давно уже бегали по магазинам в ожидании начала фестиваля и совместного российско-норвежского концерта, когда мы с Кокиным пришли на площадь понаблюдать установку белого медведя на специально приготовленную платформу. Вот в одном из проулков появляется машина-рефрижератор. Там в холоде привезли из порта ледовый символ Шпицбергена.

Я спрашиваю Питера:

— А зачем ты придумал такую штуку? Ведь сейчас лето, и медведь из льда скоро начнёт таять.

— Ну и что? — отвечает Питер, — за день медведь не растает, а впечатление произведёт.

Мне затея кажется смешной. Расходы на изготовление медведя, погрузку на корабль, разгрузку и перевозку большие, а эффект вряд ли будет впечатляющим, на мой взгляд. Но вот такой Кокин. У нас с ним, правда, много общего.

Он, как и я любит писать. Издал небольшую книгу пьес. Одна его пьеса даже поставлена была в театре. А я, хоть пьес и не пишу, но много лет выступал на сцене народного театра. Так что мы почти коллеги, потому и нашли быстро общий язык.

Стоим с Питером и наблюдаем, как рабочие открывают дверь рефрижератора, цепляют к стреле подъёмного крана сетку, в которой находится медведь.

Мы сами впервые видим это огромное ледовое изваяние, почти прозрачное и, конечно, скользкое. С замиранием сердца смотрю, как рабочие в толстых рукавицах с трудом стаскивают холодную скульптуру с машины и она неуклюже зависает в сетке. Стрела крана начинает медленно подниматься, вытягивая сетку, которая оказывается не столь густой, и замечательная фигура медведя вдруг словно ожила, зашевелилась и вывалилась из сетки, грохнувшись о земь.

Кокин успел взмахнуть рукой, как бы предупреждая рабочих об опасности, но пропутешествовавший по Ледовитому океану более тысячи километров представитель архипелага раскололся на части и Питер, поняв фатальность происшедшего, ухмыльнулся, разведя руками:

— Вот и всё.

На следующий день в газетах мы увидели фото разбитого медведя. Его всё же установили, точнее, положили на заготовленную для него платформу, а жители и гости Харштада имели возможность подходить и откалывать себе кусочки льда и съедать тут же или опускать в стаканы с напитками.

Питер с улыбкой вспоминал этот случай и никогда не рассказывал, досталось ли ему на орехи от руководства за столь неудачно выполненную идею.

Отъезд Кокина со Шпицбергена мы отмечали у него в квартире, которую ему временно предоставили на период его работы в культурной программе.

Пили виски и Питер рассказывал, что не знает пока, где будет работать. Найти работу на материке не так-то легко. Безработица в Норвегии довольно заметная, чтобы беспокоиться о будущем. На прощание Питер подарил мне калькулятор-записную книжку, что до сих пор я храню как память об этом интереснейшем человеке-фантазёре, которому всегда хочется сделать нечто необычное, интересное, приятное для людей. И я его понимаю. Меня жена тоже часто называет фантазёром. Ну и что? Пусть не всё фантазии сбываются. Но если хоть одна оживает, принимает реальные очертания, то какое же испытываешь счастье! А без фантазии, что за жизнь? Вот мы и фантазируем с Кокиным.

После ужина я пришёл и снова встретил Сашу. И в этот раз он куда-то спешил, так что я на ходу решил-таки его поздравить, а он тут же сказал, что ждёт меня через пол часа в нашей кают-компании. Прихожу, а там собрались одни мужики, и всё было довольно скучно, хотя Саша и старался быть сам тамадой и представлял всех друг другу. Меня, сказал, представлять не надо, поскольку все знают, кто я. Ну, оно и правильно. Питья он навёз из Лонгиербюена много, еду готовила отлично Валентина, которая, наверное, хочет выйти за Сашу замуж, хотя, по его словам, он только что развёлся и снова жениться не торопится. За Старковым Саша несколько раз ходил, но его в комнате не оказалось, так как Вадим Фёдорович ушёл к геологам, что и понятно — надо заранее предупреждать о событии. Несколько менее чем обычно, говорил Михайлов, поскольку Саша сам всё время говорил.

В один из питейных перерывов я ушёл. Заглянул к Старкову — он уже возвратился из гостей, куда ушёл специально, чтобы Саша не мог его найти, поговорили немного о том, о сём, и я пошёл на Финнесет фотографировать льдины, птиц, надеясь заодно увидеть нерпу. Не увидел. Ходил далеко по берегу до старой шахты. Около двух часов ночи вернулся. Гости именинника разошлись, а сам Саша и фотограф из Мурманска, привёзший свою фотовыставку для установки в нашем музее, только-только решили расстаться. Оба были прилично пьяны и никак не могли разойтись. Бывает.

Позвонил на ПВК и сказал о том, что за складом ГСМ прорвало трубу на поверхности. Обещали поехать исправить. Наверняка прорыв видели и другие гулявшие, но никому не пришло в голову сообщить об этом хотя бы диспетчеру. В прошлом году такой же прорыв я обнаружил возле самой гостиницы и тоже никто, кроме меня, не счёл нужным сообщить об аварии. Такие странности.

12 июля, понедельник

После завтрака занимался переводами. Старков, как всегда, начинает неделю с посещения конторы рудника, где получает свежую информацию.

Обедали со Старковым, и потом завалился спать аж до шести вечера. Посмотрел теленовости и пошёл в бассейн. Плавал почти час, покрыв расстояние в полтора километра. Потом ужинали со Старковым. На обратном пути из столовой искали в нашем буфете печенье себе к чаю, но ничего не было. Я предложил зайти в валютный бар и купить там за кроны. У меня было в кармане около сорока крон, что вполне могло хватить на печенье. Зашли. Тут меня радостно приветствовал шведский гид Ульф. Меня всегда удивляет, как они все меня помнят? Но он спешит на корабль и торопится познакомить меня с молодой девушкой Натали. Она оказалась тоже гидом, но стажёром и с очень весёлым нравом. Красивая, не в пример многим норвежским женщинам, Натали активно вступила со мной в беседу и предложила нам со Старковым купить что-то выпить. Мы согласились на пиво и устроились с бокалами за столик.

Вообще-то не в моих правилах принимать угощение от женщин, тем более таких молодых. Скорее мы должны были бы её угощать, но это при нормальных обстоятельствах, когда и мы, т наша гостья зарабатывали бы в одинаковой валюте и зарплату соответственно положению. Фактически же получалась странная картина: пришли в бар профессор Старков с международным именем, начальник экспедиции, казалось бы выдающаяся личность, не могущая страдать финансовыми проблемами, и писатель, то есть я, не столь, может быть, известный, но всё же автор десятка книг и сотен публикаций, за которые в старое доброе время получал бы такие гонорары, что хватило бы на всю жизнь, а вот поди ж ты, сидим в баре и принимаем угощение от студентки, только-только начинающую свою жизнь в Норвегии, где за учёбу платит государство, правда, в порядке аванса, который надо будет впоследствии возвращать. Ну правильно ли устроена наша жизнь?

Уж и не помню, о чём мы беспрерывно болтали с Натали и двумя моряками с корабля, привёзшего туристов, но очень мне понравилась эта чудная девчушка. Договорились обязательно встретиться в следующий её приезд в Баренцбург, чтобы я смог подарить ей наш путеводитель по музею на английском языке. Хоть этим отквитаемся за угощение. Путеводитель-то не простой, а наш со Старковым авторский, то есть память с автографами.

Натали ушла со своими туристами, а мы со Старковым успешно допивали своё пиво «Старый мельник», срок годности которого, как заметил Старков, истёк далеко в прошлом году.

Вообще-то с пивом в нашем баре надо быть всегда осторожным. Оно попадает в Баренцбург всякий раз таким образом, чтобы давать максимальную прибыль. Иной раз норвежцы вынуждены продавать пиво по сниженной цене в связи с тем, что срок годности истекает, а запасы ещё есть. Вот в таком случае руководство российского рудника ухитряется закупить ненужную уже норвежцам продукцию и сбывать её шахтёрам да заодно и в валютном баре, если не заметят покупатели, но по обычной высокой цене. Бывало, что пиво закупалось в Дании по одной кроне за банку, а продавалось в Баренцбурге в десять раз дороже. Такая коммерция. И я бы в принципе не возражал против подобных прибылей, если бы они шли в то, что называется, общим котлом, а не в отдельные чьи-то карманы. И обвинять в чём-то нужно в таком случае не того, кто за прилавком, а того, кто поставляет продукцию и руководит продажей. Об этом многие у нас догадываются, но ни у кого доказательств нет, да и кому говорить, не знают, а потому просто молчат и скрипят зубами от бессильной злобы. А те, у кого доказательства налицо, понимают, что и своё рыльце в пушке оказалось, так что тоже лучше помалкивать.

Лариса, узнав нашу проблему с печеньем, попросила у меня целлофановый пакетик, который как раз у меня был, и насыпала нам мягких печенюшек к чаю (бесплатно). Так что, придя к себе, мы с удовольствием выпили по стаканчику горячего напитка с довольно вкусным баренцбургским печеньем.

13 июля, вторник

Особо интересного ничего не произошло. Утром после завтрака писал письма для интернета в Ялту и иностранцам.

Пользоваться интернетом мы можем не совсем официально. У нас нет своей линии связи. Портативный компьютер я с собой привёз, но не взял мобильный телефон, который можно было бы использовать для выхода в интернет. Так что при необходимости переписываться с кем-то мне приходится обращаться к Александру. У него есть и интернет, и сканер, и принтер. И хорошо, что он нам не отказывает в разумных пределах. Если бы он не помогал, пришлось бы обращаться в компьютерную рудника, что было бы несколько сложней.

Меня удивляет, что никто серьёзно не занимается вопросом создания всех удобств для работы учёных. Вот мне нужно отослать письма в Голландию, Швецию, Англию, Америку не удовольствия ради, а по работе, чтобы уточнить вопросы предстоящего семинара и напомнить о подготовке сборника докладов последней конференции, и я вынужден обращаться к моему приятелю Александру, чтобы он отослал подготовленные мною тексты. Технически это не сложно. Я пишу на своём ноутбуке, как принято называть портативный компьютер, нужные мне письма, копирую их на дискету, отдаю дискету Саше, а он отсылает их по указанным мною адресам через интернет. Но всё это в порядке личной услуги, а не на официальной, пусть даже договорной основе. Странно. Ведь можно спокойно по согласованию с академией наук, к которой относится Кольский научный центр на Шпицбергене, вменить в обязанность тому же Александру или кому-то другому оказание компьютерных услуг, за которые ему доплачивать определённую зарплату, и все услуги заносить в реестр на оплату, как стали делать, в конце концов, с телефонными переговорами. Простое решение — надо только иметь желание облегчить работу научных сотрудников. Но не делается почему-то.

Погода сегодня стояла тёплая. Во фьорде по-прежнему льды.

Пообедали со Старковым, как всегда в столовой, зашли в музей, посмотрели фото выставку, которую развернул фотограф из Мурманска. Он почему-то предполагал, что за выставку ему заплатят деньги.

Откуда было ему знать, что руководство треста «Арктикуголь» не платит даже те деньги, что согласно договора с институтом археологии и геологической партией он обязан выплачивать учредителям в равных долях от дохода, который дают тысячи туристов, посещающих музей «Помор»? Договор подписывался тремя учредителями, а деньги от туристов идут только тресту «Арктикуголь», точнее в его кассу. Куда они идут дальше, мало кому известно, поскольку даже министерство экономики, в чьём непосредственном подчинении находится трест, ничего не знает о музейных доходах, не смотря на то, что все комиссии, все делегации, прибывающие на Шпицберген, обязательно посещают музей и отлично знают, что таковой имеется.

В 5 часов собрались у Старкова в комнате на собрание по поводу предстоящих полевых работ. В.Ф. проинструктировал по технике безопасности и правилам поведения в посёлке. Заодно расписались в документе о том, что с правилами ознакомились. Формальность, конечно, но необходимая, чтобы в случае чего не могли обвинить руководство в халатности. Правда, такую беседу правильнее было проводить до перед поездкой в командировку, а не спустя почти две недели пребывания на нём.

После собрания я пошёл в бассейн и хотел проплавать две тысячи метров, но после первой тысячи плавать стало труднее, так как в бассейне собралась молодёжь. Девчонки лет по 15 ныряли с тумбочек и норовили плюхнуться в воду именно тогда, когда я подплывал, говоря мне: «Дядя, ну отплывай скорее». Потом к ним присоединился молодой парень повзрослее, и они веселились, мешая мне плавать. Понятное дело, что стали они это делать, заметив моё к ним хорошее отношение и то, что я не против поиграть с ними. Я делал вид, что возмущаюсь, называя их чертятами, хотя, конечно, мне самому было приятно побаловаться с детьми, что они и поняли, стараясь теперь во всю забрызгать меня, оказываясь будто бы случайно совсем рядом. Так что ограничился немногим более тысячи метров и ушёл на ужин.

В.Ф. пошёл в сауну, а я нет, так как сауна не успела прогреться как следует. Я отправил письма, попечатал и потом пили с В.Ф. сначала по рюмашке водки, а потом чай.

Посидел, разбираясь с цифровой видео камерой. Свою в этот раз оставил дома. А эта служебная. Почитал инструкцию, проверил работу. Всё понял, но что снимать ею будем, пока не знаю.

14 июля, среда

Сегодня уже не так тепло. То есть утром было 3 градуса, дул ветерок, а на море всё ещё плавающие льдины покрылись опустившимся туманом, скрывшим полностью из вида Землю Принца Карла и наполовину гору Альхорн.

Я люблю смотреть на Землю принца Карла. Она красива издали в ясную погоду, кажущаяся длинной севрюгой, растянувшейся на поверхности океана у входа в наш Грин фьорд. На самом деле это несколько узких островов, покрытых невысокими горами. Эти самые острова и увидел сначала Баренц, приняв землю за часть Гренландии, но записав в своём дневнике «Шпицберген», что означает «остроконечные горы». Мне доводилось лишь пролетать на вертолёте вблизи Земли принца Карла, а хочется и пройтись по её берегам, где до сих пор лежат останки судов и другие следы пребывания человека. Но это территория, объявленная норвежцами заповедной. Какие здесь происходили кораблекрушения, сколько погибало смелых мореплавателей, можно лишь предполагать, поскольку сотни лет назад никакой точной регистрации морских трагедий не велось.

Напротив находится другой страж Исфьорда гора Протектор и тут же Альхорн. Ну, «Протектор» в переводе с английского означает «защитник», что соответствует положению горы, сдерживающей в какой-то степени северные ветры. А слово «Альхорн» имеет норвежское происхождение, которое переводится как «рог чистика», что объясняется обилием птиц, преимущественно чистиков и гагарок, гнездящихся на этой горе.

Когда я в первые годы своей работы водил экскурсии, то всегда обращал внимание туристов на эти детали, стараясь ввести своих слушателей в мир истории и природы. А чтобы они ещё ближе чувствовали этот мир, мне нравилось шутить с ними, говоря, что буквально только что по пути на причал виделся с белым медведем, который теперь вполне возможно спрятался где-то за пригорком. Это производило особый эффект в дни, когда над фьордом зависал густой туман, что совсем не редкость в летнюю пору на Шпицбергене. Тогда туристы, слушая мой рассказ о жизни Баренцбурга, понимая мою шутку относительно медведя, всё же озирались по сторонам, пытаясь что-то увидеть в молочной почти непроницаемой толще низких облаков, тайно боясь неожиданной встречи с могущественным хозяином архипелага.

Между тем за горой Альхорн лежит ледник и совсем недалеко находятся небольшие, но интересные озёра. К одному из них иногда подлетал наш вертолёт и садился, чтобы высадить тепло одетых и хорошо экипированных мужичков. Это не были исследователи или путешественники. Нет, они могли быть шахтёрами, бойцами горноспасательного взвода или кем-то ещё, но главной их особенностью было умение ловить рыбу. Да, в некоторых озёрах Шпицбергена водится голец, чудесная красная рыба. Она была прекрасным дополнением к столу, когда директор рудника угощал больших начальников или других важных для него лиц. С целью удивить особо важных персон директор и посылал перед их приездом группу временно исполняющих обязанности рыбаков вертолётом к тому или иному озеру, что было приятным развлечением для удостоившихся такой чести сотрудников и большим плюсом для директора в глазах его руководства. Угождать тоже надо уметь.

Утром, как обычно, я поработал часов до половины четвёртого.

Пообедали, поспал часик и около шести пошёл в бассейн. Там практически никого не было. Первую тысячу метров проплыл в одиночестве, так что пошёл и на вторую. Тут стали появляться другие любители плавания, но их было немного, что позволило мне спокойно преодолеть вторую тысячу метров челночного плавания из конца в конец бассейна, а так как времени до ужина оставалось ещё достаточно много, то я и продолжил насчитывать круги и метры, пока не покрыл расстояние в два с половиной километра в целом.

После ужина поболтали со Старковым, а потом решили посмотреть в интернете, что пишут о состоянии в КПРФ. Нашли их сайт и только теперь прочитали подробности разлада в партийных кругах коммунистов, о которых почти ничего не могли узнать из передач телевидения.

Ещё поработал на компьютере, закончив переводить очередной доклад (в этот раз англичанина).

15 июля, четверг

Погода замечательная. Солнце, тумана нет, льды себе плавают во фьорде то в одну сторону, то в другую, что, как я понимаю, зависит от приливов и отливов. Бывает так, что ветер дует в одну сторону, а льды плывут в другую, то есть ему навстречу, поскольку сила течения больше силы ветра. Но бывало, я помню, что сильным ветром выносило льды в течение часа. Словом, когда как.

После завтрака сидел, переводил доклад шведа. Обед, сон, бассейн. Проплыл только тысячу метров, а потом набежали другие пловцы, стали мешать, и я ушёл раньше своего обычного времени. Пришёл за Старковым пригласить на ужин, но тут появились Виктор и Миша, который принёс мясо и картошки, предложив организовать ужин. Так что в столовую не пошли.

Миша настоящий шахтёр, работает непосредственно в шахте грозом, иными словами, горнорабочим очистного забоя. Но этот парень очень любит археологию. Это не означает, что он читает все книги по археологии. Дело не в этом. Просто, ему нравиться выезжать на полевые работы, когда Старков соглашается взять его. А нам помощники нужны именно в поле. Я занимаюсь переводами и в поле не выезжаю. Старков занимается организационными работами и пишет статьи. Михайлов приехал для фотографирования и сбора материалов себе на книгу, так что тоже не полевик. Из штатных археологов, выезжающих в поле, остаётся только Виктор Державин. В прошлом году приезжал ещё Черносвитов, но в этом году отправиться на Шпицберген ему не позволило здоровье, поэтому взяли на период командировки Андрея. Он профессионал, кандидат исторических наук, севером не занимался прежде, но в данном случае это не так важно. Главное для археолога иметь желание что-то искать и уметь быть наблюдательным, а это у серьёзного Андрея вполне есть.

И всё-таки в полевых условиях заполярья, где приходится жить в палатке среди диких, никем не обжитых гор и холодных фьордов да в обстановке постоянной опасности появления белого медведя, жить вдвоём не так просто. Поэ тому, во-первых, решили взять в поле Мишу, который уже помогал в прошлом году и кое-чему научился. Во-вторых, объектом исследований взяли тот же район, в который едут геологи, что позволяет ставить палатку в их лагере. Так делали и прежде. Это и безопаснее для всех, и удобнее практически: связь по рации одна, питание совместное, и жизнь у всех веселее.

Что же до интересов самого Миши, то его понять тоже легко. Ну что такое изо дня в день ходить под землю и колотить уголь, дышать его пылью.

Конечно, хочется разнообразия. А тут вдруг появляется единственная возможность выехать не то что бы за пределы посёлка, а оказаться вообще в другом районе архипелага, куда редко кому удаётся попасть. Да пожить там несколько дней без начальства, без окриков и команд, без угольной пыли, в экологически чистейшем районе мира, то есть как на курорте. Но платой за всё удовольствие является не то, что нужно пойти по берегу и попытаться увидеть следы пребывания русских поморов — это само собой разумеется — а жизнь в экстремальных условиях, когда находишься далеко от гарантированной помощи, когда в случае ураганного ветра, внезапного снега или появления всё того же белого медведя, ты можешь полагаться только на самого себя и немногих окружающих тебя товарищей, когда умение, сноровка, сила и, порой, смекалка каждого стоит во много раз дороже тех же качеств в населённом сотнями людей посёлке.

Вот почему подбор людей для работы в полевых условиях имеет огромное значение, вот почему вопрос о работе Миши в качестве помощника долго и детально обсуждался. Кроме того необходимо было получить разрешение руководства рудника на то, чтобы Михаил не появлялся на работе все эти дни. Ему пришлось писать заявление на получение отгулов, а для этого пришлось работать некоторое время без выходных, подменяя других шахтёров, которые теперь, в его отсутствие, будут работать в его смены. Миша был согласен на все условия, лишь бы его отпустили полететь в Вейде фьорд с археологами.

Возможно, не только однообразная жизнь в Баренцбурге толкала парня в командировку. Почему-то думаю, что всё же есть в натуре этого человека особая страсть к искательству, приключениям, стремление к новому, неизведанному, и именно эта страсть, может, даже не осознанная им самим, жжёт его душу, беспокоит, заставляет рваться вперёд через любые преграды, через собственную лень, страхи и волнения. Мне кажется, только такая безоглядная страсть к неизведанному в любой области знаний заставляет человека делать большие дела, совершать открытия, выполнять то, что потом люди называют героическими поступками. Пусть ничего особенного этот простой шахтёр в этот раз не сделает, но он готов к неожиданностям, готов к подвигу, потому что им владеет страсть.

Приготовил Миша всё вкусно и выпивку принёс с собой в виде самогона, не знаю из чего сделанного, но питкого, как говорят виноделы. Получилось нечто вроде отвального ужина перед отъездом в поле.

Сначала планируется выезд на мыс Старостина на три дня — это без Миши, но с Михайловым — а потом в Вейдефьорд уже без Михайлова, но с Михаилом. Однако ту есть одна закавыка: не знаем, что и как получится получится, так как в субботу или воскресенье собирается приехать генеральный директор Цивка, по случаю чего вертолётчики хотят организовать забастовку, то есть прекратить полёты сначала на одну неделю, требуя от Цивки исполнения своих обещаний по выплате зарплаты. Цивка их дурит давно, как, впрочем, и других. Что может означать такая забастовка для нас? Очень даже много. Если выбросят на вертолёте наших ребят на мыс Старостина, а потом прекратят полёты, а как же мы заберём назад тех, кто в поле?

Конечно, с мыса Старостина можно придти и пешком, обойдя Гренфьорд, но для этого, во-первых, нужно быть хорошо экипированными, имея хотя бы высокие сапоги для перехода бурных холодных потоков воды, во-вторых, не мешает знать дорогу и иметь палатку и спальные мешки, в-третьих, хорошо бы иметь навык дальних переходов.

И тут ещё одна проблема возникнуть может. По плану Старкова, согласованному с геологами, в тот день, когда мы должны забрать группу с мыса Старостина, эта же группа (без Михайлова) летит с геологами в Вейдефьорд.

Так планируется с целью минимального использования вертолётного времени, за которое мы платим тресту большие деньги. В случае забастовки вертолётчиков срывается и эта полевая командировка. Иными словами весь наш выезд на Шпицберген может оказаться напрасным.

Тем не менее, мы все поддерживаем вертолётчиков и никто не отговаривает их от забастовки. Кто не понимает, что без зарплаты работать нельзя? Вот и приходит командир вертолётчиков к геологам и археологам по говорить, излить душу и продумать вместе возможные варианты.

ТИГРАНОВИЧ

С сегодняшним начальником вертолётной службы Павлом Тихоновичем я почти не знаком. Зато с работавшим до него Антроником Тиграновичем Егизарьяном я был в большой дружбе. А звал я его только по отчеству Тигранычем.

Дружили мы не потому, что оба были из Крыма. Я-то там родился, а Тигранович хоть и армянин, но жил в Азербайджане. Когда начинался развал Советского Союза, то в Азербайджане происходили жуткие сцены преследования армян, которых попросту убивали. Семья Егизарьяна поспешила уехать оттуда в Крым. Ну, а из Крыма его и пригласили на Шпицберген, как опытного пилота.

Сдружили нас, видимо, наши характеры. Тиграныч невысокого роста, но крепыш любил шутить, смеяться и частенько подтрунивал надо мной.

Частенько, поскольку я много летал с ним. Бывало по три-четыре раза в неделю заказывали полёты, то к норвежцам в Лонгиербюен, то на наш рудник Пирамиду, то к полякам в Хорсун или ещё куда-то. Куда нас только не носило вместе.

Тиграныч смеялся, говоря, что пора мне выдавать удостоверение пилота за большое количество налётанных мною часов.

В исключительно редкие свободные минуты, когда вдруг я оказывался на вертолётной площадке, а погода неожиданно не позволяла вылет, но ожидалось скорое изменение небесного настроения, мы шли с Тигранычем в их бильярдную комнату, и он скоренько обыгрывал меня.

Прежде, ещё когда у нас было не два, а пять действующих вертолётов в Баренцбурге, вертолётный городок был очень внушительным. Здесь функционировала своя столовая. Обедать у вертолётчиков было не менее приятно в те времена, чем в нашей общей столовой. Там же имелась комната для настольного тенниса. Да ведь и весь штат вертолётной службы жил в этих же зданиях весьма комфортно.

Но пришли изменения, начались сокращения. Осталось лишь два работающих вертолёта. Развалили пару отслуживших своё зданий. Столовую закрыли в первую очередь. Жителей всех перевели в Баренцбург. Большие кирпичные добротные корпуса стоят фактически пустыми. Но бильярд и теннисный стол сохранились. В теннис я играл лучше Тиграныча, но доказать это мне удалось разве что один раз когда-то. Зато в большой теннис я даже близко не мог с ним конкурировать. Мне не удавалось взять ни одной его подачи и потому ему со мной нечего было делать на корте.

Не часто, но мы бывали друг у друга в гостях. Как-то у себя мне до велось угостить Тиграныча горячим грогом. Он так понравился моему другу, что в следующую нашу встречу уж у него дома мы опять вместе готовили грог, а его дочка, замечательная, красивая девушка, работавшая на швейной фабрике, очень элегантно подавала нам фрукты, вызывая у меня восхищение, а у отца гордость за своё создание.

На работе Тиграныч не любил ни сюсюканий, ни каких-либо мягкотелостей. Шутки его не отменяли строгости в деловых вопросах. Суровые условия полётов требовали абсолютной надёжности, а потому никаких послаблений в дисциплине здесь не могло быть и не было. Видя Тиграныча в командирском кресле вертолёта, я никогда не волновался за своё воздушное путешествие.

Кроме того, я знал, что мы никогда никуда не опоздаем. График вылетов мы всегда выдерживали строжайшим образом, если позволяла погода. А с неё какой спрос? Она сама нами командовала.

Вся вертолётная служба первоначально относилась к московским авиалиниям. Потом её передали во власть треста «Арктикуголь». И тогда случился конфликт, едва не стоивший мне моего кресла уполномоченного треста.

Генеральным директором треста в то время был Орешкин.

Крутой по характеру (впрочем, все генеральные обычно круты на расправу), Орешкин однажды прислал мне из Москвы факс, в котором крайне плохо оценил работу вертолётчиков. Я понял, что генеральному директору что-то неправильно доложили по сути вопроса и написал подробный ответ, не то чтобы защищая своих друзей, а попытавшись отразить истинную картину самоотверженной работы пилотов, их чёткое исполнение всех задач и безотказность.

В ответ Орешкин направил мне резкое, граничащее с грубостью письмо, в котором мой ответ расценил как демагогию и предложил своими «опусами» заниматься, когда уйду на пенсию. Оскорбившись таким отношением ко мне, я долго не размышлял, а ответил в тот же день, пояснив генеральному директору значение слова «опус», и предложив ему заглянуть в моё личное дело, чтобы убедиться в том, что я не самодеятельный писатель, а журналист с большим стажем и многими публикациями в центральной печати и не отказался от защиты вертолётчиков, чью работу знал лучше генерального директора, сидящего в Москве, а не здесь на Шпицбергене.

Получив мой факс, секретарша директора пришла в ужас и по телефону предупредила, что если передаст моё послание директору, то вызовет сильный гнев его, что станет результатом моего увольнения. Я сказал, чтобы факс передали директору.

До сих пор не знаю, какой была реакция Орешкина на мой резкий ответ, но меня не только не уволили, а всякий раз, когда генеральный директор приезжал на Шпицберген и шёл на приготовленный для него в баре обед, на котором обычно присутствовали особо приглашённые начальники, то либо мне звонили и приглашали от его имени, либо он сам при встрече, мрачно глядя в сторону, бросал тоном приказа: «В три часа приходите на обед». И не важно, что я иной раз был в это время занят. Мои попытки пояснить мою занятость немедленно обрывал словами: «Обойдутся ваши дела. Подождут». Возражений он не терпел, но ко мне стал относится с большим уважением, чем раньше. Да и с Тигранычем у них постепенно всё пришло в норму.

Вечером смотрел на плавающие льдины, а потом написал лирическое стихотворение, поиграл с компьютером и лёг спать.

16 июля, пятница

Всё так же тепло. Уж и свитер не надеваю. Льды во фьорде плавают, но и тают, так что их стало меньше. День выдался для Старкова суматошным, правда, по его же вине. Предложил членам экспедиции занять с утра очередь в буфете и получить продукты на полевые работы, которые начинаются завтра. Меня удивило, что он так сказал насчёт очереди с утра, поскольку буфетчица предлагала нам придти около пяти вечера, когда она сможет дать нам всё необходимое без очереди. Но беспокойный Старков всё распределил, как на фронте. Он пошёл в ГСВ получать оружие, Андрей занял очередь в буфет ещё до завтрака, когда у дверей закрытого буфета никого не было вообще, я с Виктором пошёл брать некоторые недополученные вчера продукты в столовой. Получил сахар, гречку, подсолнечное масло и лук. Тут выяснилось, что у буфета образовалась гигантская очередь, оттеснившая Андрея заявлением, что они ещё в пять утра занимали. Стало ясно, что стоять нам придётся долго. Я отнёс полученное в столовой на базу, встретил Михайлова, который возмущался тем, что мы стоим в очереди, как простые шахтёры, и сказал, что уже договорился с буфетчицей о том, что она выдаст нам продукты в пять вечера без очереди. Андрей и Виктор ушли из очереди, а я пошёл на швейку, где подарил Валентине и Игорю Крейдун свою поэму. Тут прибежал за мной Виктор с сообщением о том, что всё опять поменялось, Андрей снова стоит в очереди, так как Старков сказал, что не Михайлов начальник экспедиции, а потому незачем ему распоряжаться. Собственно я так и говорил Виктору о предстоящей реакции Старкова. Ну, пошёл я в буфет, где и проторчал целый час, поскольку шахтёры, занимавшие когда-то очередь, появлялись беспрестанно, хоть мы и стояли у прилавка, чуть ли не самые первые. Старков начал соглашаться, что лучше было бы сделать, как предлагала ему буфетчица, то есть придти в пять вечера, но теперь жаль было уже потраченного времени. Тогда я опять пошёл к Валентине (ей надо было помочь позвонить в Лонгиербюен). Она уже начала читать мою поэму и восторженно сообщила, что всё ей нравится и всё в описаниях она узнаёт, так как я даю абсолютно точную картину жизни. Соколова она узнала сразу по фразе «где этот сосунок?», которую заметила, листая страницы книги, ещё не начав читать поэму.

То есть речь директора я передал верно.

СОКОЛОВ, ДИРЕКТОР

Действительно в поэме о Шпицбергене в качестве прообраза я взял директора рудника Соколова, но это совершенно не значит, что описанные события имели на самом деле к нему отношение. Да ведь почти всё написанное в этой драматической поэме мною придумано, хотя кое-что имело всё-таки место в реальной жизни, чему я был свидетель. А от Соколова я взял лишь некоторые черты характера, с которым неплохо познакомился за девятилетний период совместной работы.

Впервые мы с ним встретились 17 сентября 1991 года, когда он, как директор рудника, проводил встречу с новыми сотрудниками, прибывшими на работу в Баренцбург. Из этой встречи мне запомнилась лишь одна его фраза, касавшаяся памятника Ленину, до сих пор стоящего в центре посёлка. Звучала она так:

— Пока я здесь директор, памятник Ленину стоять будет.

В то время Советский Союз стоял на самом пороге развала, который официально был осуществлён буквально через три месяца, но средства информации открыто ругали советское прошлое и его лидеров, а работа коммунистической партии на предприятиях была запрещена указом Ельцина. Однако народ в целом ещё не привык к мысли о развале всей социалистической системы и не понимал, что страна вступила на путь капиталистического развития и не хотел верить в худшее, именно поэтому слова директора были расценены, как уверенность в том, что социалистический порядок на Шпицбергене сохраняется. Ну и правда, многие изменения, начавшиеся в странах бывшего Союза, сюда доходили не так быстро. По крайней мере, так нам казалось. Было приятно, будучи на Шпицбергене в тысячах километров от распадающегося великого государства, продолжать чувствовать себя как бы в прежнем Советском Союзе, где не имеет значения, какой ты национальности, у всех одинаковые паспорта, ко всем одинаково относятся. Об этом говорил и Соколов.

Значительно позже я понял, что одно дело говорить о приверженности идеям социализма с его принципамисправедливости и равенства, и совсем другое дело осуществлять эти принципы на практике, когда вся прежняя система рухнула подобно многотонному зданию, среди обломков которого столбом поднималась пыль анархии, позволившая наиболее энергичным, не боящимся испачкаться этой пылью искателям расхватывать себе пожирнее куски пирога, временно никому не принадлежащего. Пирог, кормивший огромную страну не делили, а рвали на куски те, чьи зубы оказались острее и ближе к пирогу. В этом состояла трагедия беззубого народа, приученного к тому, что пищу ему кладут в рот, когда он работает, и не верившего, что идут времена, когда за его напряжённую работу ему могут вообще ничего не давать или дарить лишь подачки.

Соколов в молодости был профессиональным футболистом, игравшим в знаменитой классной команде «Шахтёр». Он привык к славе, которая сопровождала его и потом, когда он стал самым молодым директором шахты в Донбассе. Потому его и послали на Шпицберген заменить директора, при руководстве которого в шахте Баренцбурга погибли люди. В те времена руководители несли персональную ответственность за смертные случаи в их подразделениях.

Быстро менявшуюся обстановку в стране бывший талантливый футболист оценил мгновенно, как оценивал острые моменты на футбольном поле, и нашёл для себя новый стиль игры, позволивший пережить двух генеральных директоров треста и споткнуться лишь на третьем. Так случалось и в футболе, когда кто-то из соперников оказывался попроворнее и перехватывал мяч.

Главное при этом было остаться неповреждённым и продолжать играть пусть даже в другой команде и на другом поле. Это Соколову удалось.

Однажды Александр Леонидович, так звали директора рудника Баренцбург, пригласил меня к себе домой и попросил позаниматься с его дочерьми английским языком. Я с удовольствием согласился, поскольку мне понравились его девчонки. Ларисе было, кажется, лет пять, а старшая Маша уже училась в школе. Но для меня важно сейчас не это, а то, как директор предложил рассчитываться со мной за уроки.

— Я тебе вот что предлагаю, — сказал он с выражением делового человека на лице, — Ты сам видишь, что деньги в России обесцениваются. Если я буду платить тебе каждый месяц определённую сумму, то неизвестно, что с этими деньгами произойдёт и ты останешься на бобах. Поэтому давай сделаем бартерный обмен: ты будешь учить моих детей, а я тебе время от времени буду давать нужные тебе и твоей жене вещи. Мне не сложно было догадаться, что он имеет в виду не те вещи, что лежат у него дома, а совсем другие, которые хранятся на складе рудника, коим директор распоряжался по своему усмотрению.

Это был нарождающийся в России бизнесмен. В правоте его слов нельзя было сомневаться. Очень скоро зарплата, полученная мною в течение года на руднике, действительно превратилась в груду малоценных бумаг. Но так произошло со всей страной, со всеми, кто не занимался коммерцией и не нажил себе капитал в виде недвижимости и ценных предметов. Так что выданные мне по указанию директора костюм, обувь, дублёнка и некоторые другие вещи, сохранившиеся до сих пор, оказались для меня ценнее заработанных и потерянных в то время денег.

Наши служебные взаимоотношения с директором рудника складывались довольно странно. Сначала, когда я был простым переводчиком, и чуть позже, став заведующим созданным мною туристическим бюро, должности эти входили в штат рудника и подчинение директору было понятным, хотя непосредственным начальником у меня всё же был уполномоченный треста «» Арктикуголь», стоявший рангом повыше директора рудника.

Но вот меня самого назначают уполномоченным треста по рекомендации или, может, просьбе самого Соколова. После этого назначения Александр Леонидович, как бы в шутку, сказал:

— Теперь не ты у меня, а я у тебя в подчинении.

Однако видел ли кто-нибудь, что бы зарплата начальника зависела от желания подчинённого? А именно так было в данном случае. Приказом я числился уполномоченным треста и одновременно заведующим туристическим бюро. Как уполномоченный я должен был подчиняться только генеральному директору треста, а как заведующий туристическим бюро — директору рудника.

Но зарплату начисляла бухгалтерия рудника, то есть с ведома и при подписи директора Соколова. Это создавало некоторую двойственность моего положения. С одной стороны, теоретически я имел право требовать от руководства рудников (тогда их было два) отчётности по ряду вопросов и давать другие распоряжения, связанные с приёмом иностранцев, с другой стороны, генеральный директор практически все распоряжения из Москвы, касающиеся моей работы с иностранцами передавал не лично мне, а через директора рудника, с которым связывался ежедневно, что и ставило Соколова в положение распорядителя.

Правда, по этим вопросам мы никогда не ссорились с Соколовым, и он никогда не вмешивался в мою работу, тем более, что своих обязанностей у него было предостаточно. Однако двойственность моего положения мне приходилось всегда учитывать, так как было понятно, что, попросив назначить меня на эту должность, Соколов мог точно так же попросить снять меня с работы. Но я никогда не держался за свою работу, не смотря на то, что она мне нравилась, не боялся её потерять, так как, во-первых, зарплата моя была весьма низкой, и найти на мою должность кого-то другого было довольно проблематично, а во-вторых, я знал, что всегда могу найти себе работу на материке и не пропаду без треста «Арктикуголь». Эта моя уверенность и позволяла чувствовать себя независимым в ответственные моменты.

Как-то ко мне в кабинет по внутреннему телефону позвонил Соколов. Я снял трубку и вдруг услышал крик директора и его несусветную брань. Не помню, что было причиной его почти сумасшедшей тирады слов, из которой я мог понять лишь то, что он получил нагоняй от генерального директора. Мои попытки успокоить его не помогали, поскольку он не слушал меня. А я, надо сказать, органически не терплю, когда кто-то повышает на меня голос, поэтому, не дожидаясь конца крика на другом конце телефона, я положил трубку. Через секунду звонок раздался снова и опять повторился крик. Я не стал слушать и опять положил трубку.

То, что произошло потом, трудно не описывать, а понять нормальному человеку. Соколов позвонил в бар, и барменша пришла ко мне, сказав, что директор требует меня к телефону.

— Передай ему, сказал я, — что Евгений Николаевич занят и подойти не может.

Я понимал, что делаю вызов директору, но сдержать себя уже не мог.

Кричать на меня никому не позволялось. Мне легче было уйти с работы, чем позволять обращаться со мной, как с рабом.

Спустя несколько минут, в кабинет вошёл высокий сильный боец горноспасательного взвода и смущённо, понимая всю несуразность положения, сказал:

— Евгений Николаевич, директор приказал мне привести вас к нему в кабинет.

Я был потрясён таким поворотом дела, но, спокойно посмотрев на человека, не один раз сопровождавшего меня в качестве охранника, чтобы со мной ничего не случилось в пути, ответил ровным голосом:

— Иди и скажи директору, что у тебя ничего не вышло. Силой ты меня заставить идти не можешь. Не надо заниматься ерундой. Я сейчас занят. Когда будет время, позвоню.

Прошло ещё некоторое время, и в кабинете появилась барменша. Теперь тональность её речи была совершенно другой, когда она говорила:

— Евгений Николаевич, Александр Леонидович очень просит вас подойти к телефону.

Я пошёл в бар, взял трубку и услышал неожиданное:

— Ладно, я виноват, погорячился. Давай, приходи сейчас в бассейн, там помиримся.

— У меня подходит иностранное судно к причалу, — ответил я, — с которым я веду переговоры. Так что я пока занят.

— Понятно, ну, как освободишься, приходи, поплаваем.

Минут через пятнадцать переговоры по рации с капитаном судна закончились, я направил гида принимать группу, а сам пошёл в бассейн, на двери которого уже висело объявление, что бассейн сегодня закрыт. Меня уже ждала Лариса и провела к раздевалке, сообщив, что директор уже плавает. В бассейне никого, кроме Александра Леонидовича не оказалось. Подплыв ко мне на встречу, он встал на ноги и протянул руку:

— Всё, забудем об этом. Мир.

Я было начал что-то говорить о том, что могу и уехать, если чем-то не подхожу, что для меня на материке проблем нет, но директор мягким голосом прервал:

— Я виноват, извини. Меня самого генеральный сейчас так обложил матом, что я сорвался. Но забудем. Пошли лучше выпьем.

В предбаннике уже был накрыт стол с закусками, коньяком, пивом.

С тех пор не было случая, чтобы Соколов разговаривал со мной неуважительным тоном или повысил на меня голос. Но мне не раз приходилось слышать, как он делал это с другими людьми. Он был шахтёр и полагал, что так должен вести себя директор с подчинёнными. Да так же с ним держали себя генеральные директора, на которых Соколов, конечно, никогда не повышал голос.

Ему удалось за десять лет работы пережить двух генеральных директоров треста, и только на третьем он споткнулся, но к этому времени успел подготовить себе место для жизни и работы в Норвегии.

Вообще о каждом человеке можно писать хорошо или плохо в зависимости от того, кто и для чего пишет. Не случайно на просьбу написать характеристику того или иного человека тот, кого об этом просят, спрашивает, для чего нужна характеристика. Если её требуют для награждения, то в характеристике всё будет прекрасно: грубость оборачивается требовательностью, умение пить, граничащее с пьянством, называется общительностью, карьеризм и зазнайство описываются стремлением к совершенству. Если же характеристику запрашивают судебные органы в связи с уголовным делом, то всё может повернуться диаметрально наоборот, и тот же человек выглядит теперь не героем, а закоренелым преступником, место которого в тюрьме.

Писатель, пишущий для себя и читателей, старается освещать того или иного человека максимально объективно, но избежать субъективизма никто не может. Считается, что о личности можно судить по его делам, но возникает вопрос, что мы знаем об этих делах. Скажем, перед зимней олимпиадой в Лили Хамере Соколов заявлял не раз о своём желании подарить победителям олимпийских игр русские самовары. Казалось бы, доброе стремление говорит о широте души директора. Однако позволим задать себе вопрос, чем объяснялась такая доброта: любовью к спорту или желанием быть официально приглашённым на олимпиаду, где от своего имени сделать подарки всемирно известным спортсменам, что позволило бы и неизвестному Соколову вдруг прозвучать на весь мир?

Душа человека потёмки. То ли Соколова не пригласили на олимпиаду, то ли он не смог поехать по причине, что были повыше начальники, желавшие того же, но вручение русских самоваров в столице зимних олимпийских игр не состоялось. Однако вскоре после этих игр группа победителей олимпиады прибыла на Шпицберген и посетила российский посёлок Баренцбург. Вот тут бы и вручить прославленным спортсменам русские сувениры, но пыл директора прошёл, и гостей принимали, как обычных туристов, ведь ни телевидения, ни других средств массовой информации с группой не было.

Директор любил раздавать подарки, но был всегда расчётлив: знал, когда, кому и что дарить. Умел поставить дело так, что законно выдаваемая шахтёру доплата или премия превращалась в благодеяние, которое делается директором из любви к человечеству. И ему очень льстило, когда рабочие называли его папой.

Посылает, например, он бригаду рабочих собирать по берегу фьорда брёвна, которые нанесло некогда волнами океана. Таких брёвен вдоль берегов архипелага разбросано тысячи. Сбор их и перевозка на рудник работа довольно тяжёлая физически. Это понятно, и потому директор обещает каждому за внеплановый труд по бутылке водки бесплатно. Конечно, подарок, когда водка обычно по лимиту выдаётся всего раз в месяц по бутылке на человека да за деньги. А тут бесплатно за какой-то день работы на воздухе. Разумеется, директор становится отцом родным рабочему, которому совершенно безразлично для чего собирается неучтённый нигде лес, какие из него сделают доски, кому продадут и кому пойдут за него деньги. Главное для рабочего, что «папа» подумал и о них бедных тружениках — дал водку.

На руднике ни один серьёзный вопрос нельзя было решить без директора, потому каждый был ему чем-то обязан. Ибо главным правилом у Соколова было: хочешь сам жить — давай жить и другим.

У каждого человека есть свои собственные воспоминания о нём. Кто-то вспоминает, как однажды один из шахтёров то ли в белой горячке, то ли по другой причине потерял рассудок и бегал по посёлку с ножом, угрожая покончить с любым, кто подойдёт к нему. Бойцы горноспасательного взвода пытались схватить его и, убегая от них, больной человек оказался в коридоре гостиницы.

Сюда же вместе с бойцами пришёл и директор рудника Соколов.

Нож в руках безумца штука особо опасная. Но Соколов был не только хорошим коммерсантом, но и футболистом с быстрой реакцией. Бросившись первым на человека с ножом, он получил лёгкий порез руки, и всё же опасный больной был схвачен, обезоружен и доставлен в больницу.

Январской зимней ночью я по обыкновению сидел за полночь в своём кабинете на первом этаже гостиницы, когда зазвонил телефон и из трубки послышалось:

— Что ты там делаешь?

— Работаю, — говорю.

— Работаю, — передразнил директор, — а того не знаешь, что у твоей двери в гостиницу медведь белый стоит.

Я, конечно, бросился к выходу посмотреть, но медведя не увидел и возвратился к телефону, а директор смеётся:

— Да я уже послал ГСВ туда, медведь убежал, так что ты давай, одевайся, поедем смотреть, куда он скрылся, чтобы не натворил чего, если не боишься. Я сейчас подъеду.

Через несколько минут я был одет и мы прошли сначала за здание гостиницы и увидели следы медведя, которые вели на теплотрассу. Догадались, что зверь, испугавшись приближения жужжащего снегохода, полез по холму наверх и, вероятно, направился в сторону от посёлка мимо научного центра. Поехали по дороге газиком в том же направлении, пытаясь на медленном ходу заметить следы медведя. Только у огромной свалки, покрытой сейчас, как и всё, толстым снега увидели с левой стороны на обочине череду отпечатков огромных лап, обрывающуюся у дороги. Вышли из машины и стали рассуждать, куда делось продолжение следов. Медведя нигде не было видно, однако следы не могли сами по себе исчезнуть. Должно было быть продолжение.

Наконец, кому-то пришло в голову посмотреть не с левой стороны, а справа от дороги. Действительно там нашлись следы, ведущие на свалку. Мы сели в машину и поднялись наверх, сколько позволяла дорога. Там Соколов включил карманный фонарик, и все стали осматривать нагромождения старого оборудования, кусков железа и прочие запорошенные снегом отбросы.

Откровенно говоря, предприятие было чрезвычайно опасным, поскольку медведь мог появиться из темноты и атаковать любого из нас. Но этого не произошло, а зверя мы не увидели, и куда он исчез, понять не могли. Темнота есть темнота.

Тогда мы вернулись в посёлок, и я из кабинета позвонил норвежскому полицейскому в Лонгиербюене, что, кстати, всегда полагается делать в случае опасной близости от людей белого медведя. Там быстро сориентировались, и некоторое время спустя над нашим посёлком затарахтел норвежский вертолёт, снабжённый тепловизером, позволяющим обнаруживать любое живое существо в темноте по температуре тела. Тогда мы и узнали, что медведь, забравшись на свалку со стороны дороги, съехал с неё по другому склону прямо на лёд фьорда, где и устроился в центре залива подальше от людей.

Вертолёт снизился на минимальную высоту и погнал нарушителя громом двигателя и воздушной волной от мощного вращающегося винта к западному берегу, где, между прочим, постоянно дежурит в домике наша бригада рабочих, отвечающих за снабжение рудника водой с озера Стемме. Но с ними всегда собака, которая предупредит о приближении зверя.

На следующий день, то есть, конечно, ночь, поскольку в январе на Шпицбергене непроглядная ночь постоянно, медведь опять появился возле Баренцбурга, но тут уже бойцы ГСВ были на чеку и прогнали пришельца ракетницами и снегоходами. А я с того дня частенько вспоминаю, как мы с Соколовым на медведя ходили с фонариком в руке и оружием на изготовку. Без карабина кто бы рискнул связываться с хозяином архипелага?

Пришёл снова в буфет, когда, оказывается, наши ребята прекратили пускать в очередь появлявшихся многочисленных друзей впередистоящих и получили-таки нужные продукты: сыр, сгущёнку, тушёнку, рыбные консервы, кетчуп, макароны — (другие крупы получили в столовой).

После операции с продуктами я пошёл обедать, а потом вскоре и в бассейн, так что отдохнуть днём не довелось. Проплавал опять не более тысячи метров, так как снова пришёл народец и стал мешать равномерному моему плаванию. Полежал ещё немного на спине в зелёной морской водице, закинув руки под голову, и отправился восвояси. Завтра будут спускать воду из бассейна, так что объявляется перерыв в моём плавании.

На ужин решили не идти, так как с обеда брали с собой вчера и сегодня блинчики, которыми можно попитаться и дома. Но сначала пошли со Старковым в сауну. Температура была под девяносто, что не блистательно, однако и не так плохо. Погрелись, но тут Старкову сказали, что ему звонят из консульства. Он скоренько свернул своё купание и побежал к телефону. Выяснилось, что завтра ему предложили отправляться с консулом на судне губернатора в Нью Олесун с возвращением в воскресенье. Таким образом, наших полевиков буду провожать завтра я сам, то есть слетаю на мыс Старостина и обратно.

Такие коврижки.

17 июля, суббота

Ну, вот и завтра. Утром Старков проснулся по моему будильнику, который я ему поставил вчера на 7-15, а сам я проснулся почти в восемь, а ведь надо сбегать на завтрак до девяти утра. Забежал к Старкову — он уже надел белую рубашку и галстук, чтобы идти на корабль. Я помчался в столовую.

Позавтракал и до девяти был на месте. Машина за нашими археологами пришла чуть позже. Я наладил видеокамеру и начал снимать погрузку, разгрузку у вертолёта и т. д. Михайлов сразу направился к вертолётчикам проявлять свою значимость и сообщить командиру экипажа о моральной поддержке в случае, если они объявят забастовку прибывающему сегодня вечером генеральному директору.

Полетели на мыс Старостина.

Мыс интересен во многих отношениях. Прежде всего, это западное побережье архипелага, не прикрытое ничем, то есть обнимающееся непосредственно с Северным Ледовитым океаном. Отсюда ещё лучше видна южная оконечность Земли Принца Карла, так как отсюда ближе до неё, чем от Баренцбурга. Я люблю здесь бывать, так как в этом месте я ощущаю себя по-настоящему лицом к лицу с океаном. Не по этой ли причине именно в этом месте почти двести лет назад поселился последний из оставшихся на Шпицбергене поморов Иван Старостин.

Представляю себе, как этот смелый человек выходил на тот же берег, что мы видим сейчас, приставлял ко лбу заскорузлую ладонь и долго всматривался в горизонт в надежде увидеть приближающееся судно своих соотечественников или же, напротив, с опаской предвидя появление кого-либо из чужестранцев, кои могут и убить ни за что, ни про что. Ведь было же такое лет за сто ранее да несколько южнее по тому же побережью, когда русские поморы пришли на своём судне и на берегу разделились на две партии в поисках добычи. Одна партия ушла вглубь острова, другая промышляла поблизости возле становища.

Нежданно-негаданно, невесть откуда появился корабль чужестранцев.

Сошли с него сильные вооружённые люди и убили встретившихся им поморов, забрав их добычу. А вторая партия поморов вернулась вскоре, но не нашла ни своих товарищей, ни своего судна. И пришлось им зимовать в деревянном домике без достаточного запаса провизии, амуниции и прочих необходимых вещей для зимовки. Оставалось их всего шестеро. Один за другим умирали поморы, и все были похоронены честь по чести в могилах, кроме одного, самого последнего умершего, которого некому было уложить в мёрзлую землю и произнести прощальные слова. Много лет спустя, современные археологи сумели восстановить грустную картину последних дней жизни одних из последних русских поморов на Шпицбергене.

Умер Иван Старостин в 1827 году, проведя семнадцать лет безвыездно на своём одиноком мысу. Какие мысли посещали его? Что заставило жить в стороне от всего мира, в самом суровом краю, где нет фактически лета в нашем понимании с буйством зелени, цветением деревьев, весенним пением птиц, жарким солнцем, где в даже в середине лета приходят льды и дуют сильные холодные ветры? Почему достаточно ему было вечного океана перед глазами, над которым то и дело проносятся узкие линии гагар, гусей, уток, удивительно громко кричат огромные чайки-бургомистры, не боящиеся ни кита в море, ни медведя, угрюмо бредущего в поисках пищи? Наверное, не было счастья ему на материке, если решился остаться до конца жизни на краю света, где редким гостем был человек.

Остался на мысе Старостина лишь деревянный фундамент дома последнего помора. Стоял некогда и поморский крест, поставленный, может быть, прибывшими впоследствии товарищами, такими же бородатыми, но, конечно, не столь умудрёнными жизненным опытом многолетней беседы с открытым океаном, как их земляк Иван Старостин.

Рядом с остатками поморского жилища и могилой помора стоит деревянный дом, поставленный норвежцами. Это странно. Согласно норвежскому закону об охране памятников культуры на Шпицбергене не допускаются ни какие строения в радиусе ста метров от памятника старины, каковым, несомненно, является дом Старостина, вернее то, что от него осталось. Я говорил об этом губернатору Шпицбергена госпоже Улсен. Она удивлённо подняла на меня глаза и сказала, что даст команду разобраться с этим делом. Но незаконно построенный дом так и стоит в неположенном месте, как подтверждение тому, что издающий законы сам не всегда их соблюдает, предпочитая главным образом требовать исполнения от других. Это мне неприятно, ибо норвежцы вообще-то отличаются пунктуальностью в соблюдении своего законодательства, и не хочется обвинять их в собственной нерадивости.

Неподалеку от дома Старостина протекает река Линне. Она небольшая, так как вытекает из озера с таким же названием, находящимся всего в нескольких сотнях метров отсюда. Раньше и река и озера назывались «Русским», а позднее на карты нанесли имя шведского ботаника Линне. Река не длинная, но бывает очень бурной в период сильного таяния льда или мощных дождевых осадков.

Если перейти эту речушку и двигаться по берегу к югу, то очень скоро попадаешь на норвежскую станцию «Исфьорд радио», откуда осуществляется радио связь норвежцев с радио точками всего архипелага и находящимися в его акватории судами. Ну а за станцией начинаются совершенно безлюдные места, куда и направляются наши археологи в поисках следов поморских жилищ.

На самом же мысе Старостина есть и поставленный баренцбуржцами деревянный дом, в котором останавливаются исследователи, изучающие природу и историю архипелага, рыбаки, приезжающие за гольцом, водящимся в озере Линне, туристы, изредка задерживающиеся на ночлег. Наш дом расположен на допустимом норвежским законом расстоянии.

В дом ведут три деревянные ступеньки. Дверь в прихожую, как и положено, открывается наружу, чтобы ни медведь белый не смог вломиться, навалившись полутонным весом, ни снежный занос не ворвался бы внутрь помещения. За прихожей большая комната с двухъярусными полатями по двум сторонам, вместительными настолько, что восемь человек могут разместиться на них, не толкаясь и не теснясь. У входа печь, рядом стол и лавки, маленькое окошко.

Вот и вся хижина. Здесь предстояло жить три дня нашим археологам.

Там я тоже снимал разгрузку, перенос вещей в домик. В объектив камеры попадают утки, проводящие свой утиный досуг на речке, белые, голубые и розоватые камнеломки, усеявшие местами каменистую, а местами почти болотистую почву, море, всплескивающее прозрачно-зелёными в белых оборочках пены волнами на берег, где застряли после отлива куски льдин, и обязательно горы. Мимо проходят вертолётчики, интересуясь, попадают ли они в кадр.

Попадают. Их интересует, смогут ли они переписать потом мою работу на свою плёнку. Смогут.

Михайлов предложил мне остаться с ними, но у меня своих дел с переводом хватает. Идя к вертолёту на посадку, попутно напоминаю Виктору, что начальником группы остаётся он, а не Михайлов. Это важно, поскольку амбиции бывшего большого администратора при отсутствии опыта жизни в походных условиях экспедиции могут закончиться неприятностями.

Возвратившись в Баренцбург, сказал командиру вертолётчиков, что на их месте объявил бы забастовку до прилёта генерального директора, то есть не забирая его из Лонгиербюена. Тогда бы он сразу почувствовал на себе результат его, мягко говоря, безразличного отношения к вертолётчикам. Павел Тихонович сказал, что этот вариант обсуждался, но решили ещё раз посмотреть генеральному директору в глаза и всё высказать ему напрямую. Не уверен, что это правильное решение, но им виднее, как поступать в том или ином случае.

Пошёл в посёлок пешком. Как всегда на пути на меня напали крачки, пришлось быть на чеку, во время отмахиваясь фуражкой. Вскоре меня обогнала машина вертолётчиков. Раньше они ездили на вахтовке (так называют здесь грузовую машину с крытым кузовом, в котором перевозят смены шахтёров, то есть вахты). Но, когда вертолётная служба была из подчинения треста вновь передана АЦР, Цивка потребовал от них платить за аренду вахтовки. Тогда вертолётчики достали легковую машину в Лонгиербюене (списанную, конечно, то бишь выброшенную на свалку, где часто пасся Юра. Были у меня с ним проблемы на эту тему). Теперь они ездят и ничего не должны тресту.

Юры, правда, сейчас нет на архипелаге. Он улетел в отпуск.

Юра Кононученко весьма интересный человек. Он отвечает за техническое обслуживание вертолётов. Во время запуска двигателя Юра всегда стоит рядом с вертолётом, наблюдая за раскруткой винта и другими признаками поведения вертолёта. Потом он забирается внутрь, втягивает за собой лесенку, закрывает дверь и сообщает командиру, что всё в порядке и можно лететь.

Меня удивляло в Юре постоянное спокойствие, граничащее с полной флегматичностью. Внешне кажется, что ему абсолютно всё безразлично. Я никогда не слышал его громкого голоса. Говорит он тихо так, что надо прислушиваться. И в то же время он решает массу дел, которые, казалось бы, не имеют к нему никакого отношения. В норвежском Лонгиербюене у него масса друзей, которые ему что-то достают, а он в свою очередь привозит им что-то из Баренцбурга. Что именно он делает, трудно сказать, поскольку он не любит делиться информацией ни с кем. Но такая его молчаливая снабженческая активность вызывала подозрения, как со стороны норвежцев, так и с нашей стороны.

Норвежцы как-то неофициально сообщили мне о том, что Юра ходит по свалкам в норвежском посёлке и тащит оттуда какие-то предметы, что не делает чести нашим людям.

Мне пришлось поговорить с ним на эту тему. Он признался, что в старых выброшенных автомобилях снимает некоторые хорошие части, которые вполне пригодны для нашего гаража, но пообещал прекратить свои походы по свалкам.

С течением времени, когда наша страна стала всё ярче проявлять признаки капитализма и всем стали разрешать выезжать на работу и на жительство в различные страны, стремления найти работу в Норвегии появились и у работников российских посёлков. Некоторые обращались с этим вопросом ко мне, другие искали пути устройства сами. Официально помочь я никому не мог, поскольку и в Лонгиербюене, и в Норвегии трудоустроиться самим норвежцам было нелегко.

Однажды приехавший недавно в Баренцбург водитель ушёл пешком в Лонгиербюен, о чём мы узнали лишь после телефонного звонка мне из конторы губернатора. Незадачливый «перебежчик» нашёл отдел кадров угольной компании «Стуре ношке» и попросился к ним на работу. Это было смешно, поскольку уж кого-кого, а водителей в Норвегии и тем более в Лонгиербюене с избытком.

Что касается шахтёров, то и в них недостатка у компании никогда не было.

Поэтому норвежцы спокойно отправили искателя приключений назад в Баренцбург, откуда его в скором времени отослали на материк.

Таким неудачным было начало попыток самоустройства наших работников в норвежском посёлке. Юра Кононученко был одним из первых, кто решил эту проблему успешнее. Тихо, без всякого афиширования он оставил свою жену в Лонгиербюене в качестве продавца сувениров в обыкновенной брезентовой палатке. Это было как бы временным сезонным явлением. Но затем они сняли квартиру в Лонгиербюене, и Лена стала работать постоянно в магазине. Она взяла с собой и сына, которого определили учиться в норвежской школе.

Юра же продолжает работать в Баренцбурге, обслуживая вертолёты.

Теперь Юра имеет возможность останавливаться в норвежском посёлке столько, сколько ему надо для решения своих дел или для того, чтобы побыть с семьёй.

Норвежцы могут уже не спрашивать меня, как было раньше: «Что у вас делает на работе господин Кононученко, если мы всё время его видим в Лонгиербюене?» А он мне каждый год при встрече говорит, что собирается уже ехать на материк, но ещё недостаточно заработал денег, чтобы жить там спокойно. Да, вся беда в том, что у нас нет пока уверенности в получении надёжной хорошо оплачиваемой работы. Вот и ищут тёплые места за границей.

Перебрались постепенно из Баренцбурга жить и работать в Лонгиербюене механик механического цеха с женой, радист вертолётной службы, две девушки, вышедшие замуж за норвежцев, молодой парень из научного центра поступил на учёбу в отделение университета, занимающегося вопросами экологии севера. Так что, как ни крути, а в норвежском посёлке становится всё больше и больше русских лиц, живущих на постоянной основе.

Не обходится и без курьёзов. Был у нас в бригаде строителей молодой парень Андрей. Странный немного своей оригинальностью поведения. Работать руками вроде бы не любил. Даёт ему мастер то или иное задание, а в ответ слышит требование объяснить, почему это задание даётся ему, а не кому-то другому. Замучил он своими постоянными рассуждениями о справедливости не только своего начальника, в сущности простого рабочего человека, но и многих других жителей Баренцбурга, в том числе и меня.

Приезжают в Баренцбург норвежцы, знакомые Андрея, он ведёт их в нашу столовую пообедать. А я запретил пускать в рабочую столовую иностранцев. Вот Андрей, улучив минутку при встрече со мной, требует от меня объяснений, почему он не имеет права угостить своих друзей в столовой, где он сам питается бесплатно. Это, мол, несправедливо.

Терпеливо рассказываю:

— Ты ведь на материке, принимая друзей, ведёшь их к себе домой, покупаешь выпивку и закуску за свой счёт. А здесь бесплатная столовая только для тех, кто работает в тресте, то есть бесплатной она только называется, так как на самом деле трест выделяет на питание каждого работника определённую сумму денег, которая фактически является частью его зарплаты. Поэтому, если кто-то приводит в столовую иностранцев, то он кормит их за счёт всех работников, а не за свои деньги, что не может быть справедливым.

— А как же мне их угощать, если они мои гости? — интересуется Андрей.

— Веди их в кафе «Русская кухня», которое мы сделали специально для туристов.

— Но там платят валютой, которой у меня нет.

Андрей лукавит, и я хорошо знаю это. В действительности у Андрея достаточно валюты, поскольку он очень способный, если не сказать больше, художник. Картины, которые он пишет маслом, раскупались туристами, а не которые из своих работ он передавал для выставки в картинной галерее Лонгиербюена, где их тоже успешно приобретали норвежцы.

— Андрей, — говорю, — не морочь мне голову. Ты прекрасно понимаешь, что такое общие деньги и твои собственные. Купи в буфете продукты и угощай своих друзей у себя в квартире.

— Но в буфете продукты дороже.

И так с Андреем можно было разговаривать бесконечно долго, поскольку на любое утверждение он находил возражения, что и бесило собеседников. Я обычно прекращал бесполезный спор, говоря, что мне некогда заниматься пустословием и уходил. Андрей же всегда чувствовал себя победителем в длинных тягучих разговорах, состоящих из вопросов «Почему?», которых у него было не меньше, чем у маленького пятилетнего почемучки. Это утомляло почти каждого, с кем он начинал философствовать о справедливости. Поэтому, когда он после нескольких неудачных попыток всё же сумел сбежать в Лонгиербюен и с помощью молодых норвежских ребят устроился там на работу в пекарню, где ему дали и небольшую комнатку для жилья, то рабочие строительного участка Баренцбурга вздохнули с облегчением, обрадовавшись тому, что из бригады ушёл любитель разговаривать, а не работать.

Мне же было интересно, как этот паренёк, не любивший трудиться у нас, будет жить в обществе, где тоже считают деньги и не дают их ни за что.

Опасения мои оправдались очень скоро. Из пекарни Андрея выгнали. Друзья нашли ему другую работу, но и там он долго не продержался. Нашли что-то ещё. Но ведь Андрей не был нигде специалистом, а, главное, не хотел им быть. Так что пришло время, когда его молодые друзья от него тоже отказались, и в норвежском посёлке никто не хотел брать его на работу. И пришлось нашему болтуну возвращаться ни солоно хлебавши, кажется, назад в Россию. Впрочем, возможно он ухитрился прорваться в материковую Норвегию, точно не знаю. Если так, то там он быстро пополнит армию безработных, ибо вид на жительство получить в этой стране отнюдь не просто.

Пришёл к себе. Затем на обед. Получил пайки за себя и Старкова на завтра, поскольку завтра отключают ТЭЦ и столовая работать не будет.

Это одна из любопытных особенностей жизни нашего посёлка. ТЭЦ построена давно, оборудование его состарилось и уж сколько лет, как говорится, дышит на ладан. По всем статьям подающая в посёлок электроэнергию централь должна была бы прекратить свою работу и уйти на пенсию, как произошло в норвежском посёлке, где уже лет десять назад возвели здание новой ТЭЦ, оснастив его самой совершенной техникой, включая систему очистки от вредных примесей выхлопов воздух. Сегодня уже и эту новую, по нашим понятиям, станцию норвежцы собираются заменить более современной и заказали чертежи.

А наша старушка по-прежнему успешно трудится, скрипя, чихая и нещадно пыхтя чёрным дымом, особенно заметным вредными примесями в зимний период, когда только что выпавший празднично-белый снег, уже через несколько часов становится грустно серого цвета. Слова «успешно трудится» можно в данном случае использовать весьма условно. Успеха-то большого нет.

Те, кто знают ситуацию не понаслышке, всё время живут в состоянии страха, что вот-вот либо котёл взорвётся, либо трубы лопнут где-то и произойдёт крупная авария, когда в случае сильных холодов придётся срочно эвакуировать всё население посёлка.

К счастью, катастрофы пока не произошло. И это несомненно заслуга инженеров, усиленно следящих за состоянием оборудования и требующих периодической остановки ТЭЦ для проведения планово-предупредительных ремонтов, чтобы своевременно предупредить возможную трагедию.

Мне хорошо была знакома эта ситуация и потому, что моя жена Юля работала химиком в лаборатории ТЭЦ, и потому, что приходилось часто иметь дело с документацией проводящихся ремонтов, и, наконец, по той причине, что мне приходилось сопровождать все норвежские комиссии, проверявшие технику безопасности и соблюдение правил противопожарных инструкций на объектах рудника.

Между прочим, работа у нас норвежских комиссий, приезжавших с материка, всегда вызывала у нашего руководства недовольство, хотя мы, конечно, принимали их по нашей традиции гостеприимно. Дело в том, что повсюду у нас действуют свои правила, свои нормативы, нарушение которых является юридически наказуемым. Норвежцы же считают, что, поскольку в соответствии с Парижским договором им поручена охрана окружающей среды архипелага, то всё на Шпицбергене должно осуществляться по норвежским законам.

Мы много раз пытались доказать норвежцам, что наши правила техники безопасности не только не хуже, но даже строже норвежских. Однажды произошла весьма казусная ситуация, заставившая норвежцев на некоторое время оставить нас в покое. Случилось это тогда, когда к нам приехала комиссия по противопожарной безопасности и стала требовать всё привести в соответствие с норвежскими нормативами. И вдруг в ответ я заявил им:

— Какой смысл использовать ваши правила, если, не смотря на ваши инструкции и чёткое их исполнение, у вас в посёлке только что сгорело здание не чего-нибудь, а конторы губернатора, и на острове Медвежий в тот же день был пожар в норвежском здании, тогда как у нас в посёлках ни одного пожара не наблюдалось уже много лет?

Возразить норвежцам было тогда очень трудно, так как упомянутые мною пожары произошли прямо перед приездом их комиссии.

Но примерно через год, когда уже эта ситуация подзабылась, а новое здание конторы губернатора в Лонгиербюене было выстроено, к нам снова приехала комиссия с вопросами о противопожарной безопасности, и тут произошёл казус уже по нашей вине.

Норвежские представители департамента противопожарной безопасности требовали установки в наших зданиях дымосигнализаторов, которые бы предупреждали о возникновении опасности пожара. В разговоре с ними принимал участие командир горноспасательного взвода, отвечавший у нас за противопожарную безопасность. Человек он был весёлый и к требованиям норвежцев отнёсся весело, сказав спокойно:

— Не беспокойтесь, эти дымосигнализаторы уже идут к нам в Баренцбург судном. Как только получим, так и установим.

В тот момент никто не обратил особого внимания на эту фразу. Как всегда, после совместного совещания мы осмотрели объекты и угостили комиссию вкусным обедом, обменявшись подарками.

Комиссия улетела на материк, и всё бы прошло незамеченным, если бы не то, что через некоторое время из Осло пришло мне письмо с просьбой подтвердить то, что у нас в домах установлены дымосигнализаторы, которые мы должны были получить судном. Я направил письмо генеральному директору треста. Тот возмущённо спросил, о чём речь в письме, о каком судне и каких сигнализаторах говорится, если последние вообще у нас в стране не производятся, и мы их нигде не заказывали. Он потребовал уточнить, кто мог дезинформировать норвежцев.

Меня в тот момент спасло от грозного разбирательства то, что я всегда вёл подробные протоколы всех заседаний с иностранцами, используя при этом для удобства диктофон, который я обычно носил в своей сумочке на руке. В моём протоколе фраза командира ГСВ была записана, пришлось о ней вспомнить и затребовать объяснения от виновника. А он, смеясь, ответил, что сказал это в шутку, чтобы норвежцы отвязались со своими правилами. Конечно, он и подумать не мог о последствиях такого непродуманного ответа.

Мне потом долго пришлось и письменно, и устно объяснять норвежцам, что произошло недопонимание, никаких сигнализаторов у нас нет и не могло быть. Норвежцы в результате долгих переговоров прислали нам свои сигнализаторы бесплатно для установки их в гостинице, детских учреждениях и больнице. А потом пришлось заказывать у них дорогостоящую систему противопожарной охраны, что и являлось, как мне говорили некоторые норвежцы, главной задачей комиссии департамента противопожарной безопасности.

Всегда, когда на сутки останавливали ТЭЦ, запускался резервный блок, энергия которого шла только на больницу и детский сад. В такое время не работала и столовая, поскольку отключались все электроплиты. Тогда-то и выдавалось каждому то, что мы называли пайками, то есть сухое питание, включающее несколько банок консервов, хлеб, сыр, колбасу, пирожки к чаю. Вопрос только возникал, где кипятить воду для чая. Некоторые это делали заранее и наполняли кипятком термосы. Другие предпочитали разводить возле дома костры, готовя заодно нечто вроде шашлыков. Словом, кто как умел, так и выкручивался.

После обеда поспал немного и пошёл в бассейн. Плавать мои тысячи метров помешали дети, которые, заметив, что я не возражаю поиграть с ними, стали прыгать в воду тогда, когда я подплывал к бордюру, чтобы получше обрызгать меня. Особенно старалась девчонка, которую я назвал красным чертёнком по причине её красного купальника, и мальчишка в синих плавках, названного мною синим чертёнком. Словом, количество в этот день не удалось, поскольку я забывал, сколько проплыл кругов. Ладно. Подарил нашей спортивной начальнице Ларисе свою поэму, которую она попросила, узнав о ней от Валентины Крейдун, и пошёл на ужин.

Дома попереводил, посмотрел на плавающие льды, прошёлся по посёлку и завалился спать.

18 июля, воскресенье

Полагая, что ТЭЦ не будет работать и свет отключат, спал до одиннадцати. Подумав о завтраке, понял, что у меня нет заварки к чаю. На завтрак одни консервы. Пошёл к Зингеру, спросил о заварке.

У него в шкафу оказалось с пол дюжины пачек цейлонского чая. Подарил одну. Дал, кстати, и ксерокопию страниц из газеты «Свальбард постен» со статьёй о Цивке, которую мы готовили с Полем, когда он приезжал. Эту статью дал Зингеру кто-то из норвежцев, приехавших сегодня с туристами на судне. Любопытно, что в ней Пол на меня вообще не сослался, хотя я ничего против не имел. Он решил дипломатично обойти моё имя, дабы я не имел лишних проблем. Но это перестраховка, хотя, как сказал Старков, это было сделано правильно. Ну, меня бы это не испугало. Даже наоборот, ну да ладно.

Статья, хоть я и не мог её перевести, понятно по фотографиям и некоторым узнаваемым словам, весьма ругательная, направленная против Цивки. Понятно, что иначе преподнести материал Полу я не мог. Цивка-то приехал, а вертолётчики пока забастовку не объявляют, так как, видите ли, им пока не удалось поговорить глаза в глаза с генеральным директором. Посмотрим, когда им это удастся.

Между тем, вот что было опубликовано в «Свальбард постене»:

Свальбард постен № 28 от 16.07.04 На первой полосе газеты:

— Ухудшение положения в Баренцбурге

Подпись под фотографией Баренцбурга: «Здесь правит генеральный директор треста «Арктикуголь» Юрий Цивка».

По информации источников российского угледобывающего посёлка, условия жизни в Баренцбурге значительно ухудшились за последние полгода. Питание больше не является бесплатным, большинство коров забито, а заработная плата снижена.

На трех страницах 8-10 помещены фотографии: рабочего на фоне столовой с подписью «Мальцев полагает, что условия жизни в Баренцбурге следует критиковать»; порта с подписью «Туристические суда часто посещают Баренцбург. Кому идёт доход?»; коров на фоне музея с подписью «Осталось шесть: одна дойная корова, бык и четыре телёнка пасутся возле музея.

Остальные забиты»; платёжной карточки с подписью «Платёжная карточка треста «Арктикуголь»; портрет Цивки с подписью, указывающей имя и должность; мужчины в гимнастическом зале с подписью «Бульдозерист Алексей Чуков (50 лет) не жалуется на условия жизни в Баренцбурге. В гимнастическом зале он через день занимается штангой».

Вместе со снимками идёт сам репортаж:

ЦИВКА ЗАЖИМАЕТ БАРЕНЦБУРГ

Сначала небольшой врез:

Баренцбург

Российский угледобывающий посёлок в Гронфьорде, которым управляет трест «Арктикуголь». В настоящее время население посёлка составляет 805 человек, из которых 743 являются сотрудниками угледобывающей компании, работающими преимущественно по двухлетнему контракту. Остальные жители это главным образом учёные, сотрудники консульства и вертолётной службы. Добыча угля в Баренцбурге никогда не была прибыльной и ведётся по политическим соображениям. Предполагается, что шахта рудника сможет добывать уголь ещё пять-шесть лет, и потому трест «Арктикуголь» планирует открыть новую шахту в Колсбее. Он хочет также найти нефть в бухте Петуния.

Затем крупным шрифтом сообщается:

Генеральный директор треста «Арктикуголь» в последние полгода ввёл много изменений, которые, по мнению, рабочих, ухудшают ситуацию в Баренцбурге.

Пол В. Хагесаетер

Конец бесплатному питанию. Коровы забиты. Низкая заработная плата. Руководители появляются и исчезают. И так называемые деньги пропадают. На прошлой неделе корреспондент «Свальбардпостен» посетил российский шахтёрский посёлок в Гринфьорде. При помощи переводчика мы беседовали с дюжиной человек. Многие из них предпочитают не называть своих имён, боясь преследований. Они рассказали нам печальную историю о том, как генеральный директор Юрий Васильевич Цивка жёсткой рукой управляет шахтёрским посёлком из своего московского кабинета. Они считают, что изменения, которые произошли за последнее полугодие сделали жизнь людей в Баренцбурге значительно труднее.

— Раньше населению Баренцбурга жилось лучше, чем на материке, и работать здесь было настолько привлекательно, что для работы здесь производился отбор лучших. В настоящее время зарплаты здесь настолько низкие, что сюда едут лишь те, у кого на материке дела ещё хуже. Цивка делает обстановку ещё хуже, — говорит бывший работник, который хорошо знает историю посёлка.

Много изменений

Те люди, с которыми разговаривал корреспондент «Свальбардпостена», обратили внимание на следующие изменения, которые произошли в маленьком посёлке:

* Нет больше бесплатного питания. В начале этого года Цивка ввёл систему оплаты за питание, при которой у каждого работника имеется электронная кредитная карточка, по которой производится расчёт всякий раз при получении пищи в столовой. На карточке фиксированная сумма 2400 рублей в месяц, с которой вычитается стоимость еды. Но проблема в том, что получаемой по карточке пищи шахтёрам, выполняющим тяжёлую физическую работу, не хватает. В связи с чем им приходится использовать на еду часть и без того низкой зарплаты. Раньше они могли есть столько, сколько хотели, говорят многие шахтёры, недовольные введением новой системы.

* Большинство животных фермы забито. Из 600 свиней и 16 дойных коров осталось только 150 свиней и одна дойная корова.

— Причина в отсутствии сена для коров, а новая система питания приводит к снижению пищевых отходов, которые шли на корм свиньям, — говорит Валерий Шатохин, который заведует фермой в Баренцбурге.

На долине пасутся теперь лишь одна корова, бык и четыре телёнка. Раньше коровье молоко шло непосредственно на питание детям детского сада.

* Зарплата ниже, стоимость проживания выше.

Некоторые жители Баренцбурга такие, как, например, зав. клубом Анатолий Бекиров, говорят, что получают зарплату всего 700 крон (2800 руб.) в месяц, тогда как стоимость жилья повысилась.

— Раньше те, кто приезжали сюда по контракту на два года, могли заработать достаточно много денег, а сегодня это невозможно. Сногих зазывали сюда более высокими окладами, чем они фактически здесь получают, — говорит шахтёр Андрей Мальцев (30 лет), который водит поезда в шахте Баренцбурга. Он обращает так же внимание на то, что шахтёрам перестали давать бесплатную спецодежду.

— Он никто

В Баренцбурге не многие захотят сказать, что они думают о генеральном директоре Юрии Цивка, называя свои собственные фамилии. Но некоторые всё же осмеливаются сказать правду:

— Генеральный директор… он вообще не директор. Он ничто, — говорит Андрей Мальцев.

В августе он возвращается на Украину после семи лет работы в Баренцбурге, и у него уже есть там работа. По этой причине он не боится говорить.

— Цивка обращается с нами, как со скотом, особенно с теми, кто с Украины.

И другие люди, с которыми беседовал корреспондент «Свальбард постен», критиковали руководство и применяли в его адрес резкие характеристики. В их комментариях часто повторялось, что всё негативное, происходящее в Баренцбурге, это вина генерального директора.

— Есть большие люди в министерских промышленных кругах, которые хотят уволить Цивку. Но у него большие деньги и связи, поэтому это не так легко сделать, — объясняет бывший сотрудник со связями в российском руководстве.

Находятся также и такие, кто не столь критичны по отношению к Цивке.

— Я должен сказать, что он такой, какой есть. Он приезжает сюда время от времени, — говорит бульдозерист Алексей Чуков (50 лет).

Он доволен жизнью в Баренцбурге и полагает, что она приемлема.

Не указывая ни на кого конкретно, многие в Баренцбурге обращают внимание на то, что деньги, которые государство выделяет угледобывающей компании, не используются по назначению.

— Это относится как к дотациям, выделенным на строительство в Колсбее, так и к тем деньгам, что потрачены на ремонт вертолёта на мысе Кап Хеер, — говорят нынешний и бывший сотрудники треста «Арктикуголь», которые следят за текущими событиями.

Двигатель горит

Бывший сотрудник треста рассказывает, что двигатель вертолёта, который совсем недавно получили из ремонта во время проведения испытаний загорелся. На вопрос компании, проводившей ремонт двигателя, о неполадке, был получен ответ, что этот двигатель никогда не был у них на ремонте и документации на него у них нет. Спрашивается, за что же трест заплатил огромные деньги и кому?

— Куда ушли эти деньги? — спрашивает бывший сотрудник треста.

Гид, который наблюдает за ситуацией в Баренцбурге много лет, тоже считает, что доходы от туризма не используются для улучшения жизни в Баренцбурге. Это особенно очевидно, так как в посёлке запрещено торговать сувенирами вне магазина. Доход от туризма, включающий портовые сборы, торговля сувенирами и проживание в гостинице, весьма существенны. Одна комната в гостинице стоит 550 крон в сутки, а портовый сбор с круизного судна достигает нескольких тысяч норвежских крон. Маленькие туристические суда, ежедневно посещающие посёлок, платят портовый сбор в размере 200–400 крон.

Редакция газеты «Свальбардпостен» обратилась весной к тресту «Арктикуголь» со многими вопросами по поводу условий жизни в Баренцбурге. Но они остались без ответа. На этой неделе мы безуспешно пытались связаться с Цивкой в Москве по телефону и при помощи электронной почты, чтобы получить его комментарии. Не удалось нам связаться по телефону на этой неделе и с заместителем генерального директора в Баренцбурге Макаровым. Когда корреспондент «Свальбардпостен» посетил Баренцбург, он куда-то выехал.

Газета «Свальбардпостен» рассказывала раньше о том, что пятеро российских шахтеров расторгли контракт с трестом «Арктикуголь» по причине плохих условий работы. Работавший в то время заместителем генерального директора треста Гуков сказал, что все трудовые контракты составлены в соответствии с законодательством, одобренным профсоюзом, и охарактеризовал пятерых рабочих как нарушителей дисциплины.

Здесь я позволю себе прервать цитирование данной статьи и, чтобы вспомнить именно те публикации в «Свальбардпостене», на которые сослался Пол. Дело в том, что была не одна, а три публикации на эту тему, которые, к сожалению, остались тогда незамеченными российской прессой. Я подготовил тогда публикацию этих статей в моём переводе и с моими комментариями. Увы, в то время в стране полным ходом шла избирательная кампания в парламент, что, видимо, и послужило причиной невнимания редакции газеты «Советская Россия» к моему материалу. А был он, на мой взгляд, очень важным и остаётся актуальным до сих пор. Вот этот материал.

МИДИИ НЕ КАРТОШКА — ГОЛОДОВКУ НЕ ВЫЗЫВАЮТ

Перед уходом в историю 2003 года нам хотелось бы обратить внимание нашего читателя и депутатов новой Государственной Думы на самый удалённый кусочек российской земли, на котором трудятся российские и украинские шахтёры. Норвежская газета «Свальбардпостен», что выходит на Шпицбергене в норвежском посёлке Лонгиербюен, посвятила три информационные заметки (последняя от 3 октября 2003 г.) чрезвычайной ситуации в российском шахтёрском посёлке Баренцбург, связанной с голодовкой пятерых украинских шахтёров. Редакция предлагает читателям «Советской России» самим прокомментировать публикуемый перевод этих заметок, оставляя за собой право вернуться к материалу после получения читательских отзывов.

Для большей информации сообщаем только, что трест «Арктикуголь» начал добычу угля на собственных участках архипелага Шпицберген в 1932 году. До развала Советского Союза работа на шахтах архипелага считалась престижной и высокооплачиваемой, шахтёры обеспечивались товарами широкого потребления и бесплатным питанием такого качества, что это вызывало зависть у работавших по соседству норвежцев. О сегодняшней ситуации пишет газета «Свальбардпостен».

«Свальбардпостен», 4 июля 2003 г.

ОБЪЯВЛЕНА ГОЛОДОВКА, ЧТОБЫ УЕХАТЬ ДОМОЙ

Рабочие Баренцбурга объявили голодовку в качестве протеста против условий работы в российском посёлке

Турбьёрн Педерсен

Пять шахтёров были отправлены на материк в понедельник грузовым судном после того, как они объявили в прошлом месяце голодовку протеста против плохих условий работы в Баренцбурге.

По сведениям, полученным в Баренцбурге от источника, который просил не называть его имени, голодовка длилась несколько дней прежде, чем её участники Терлецкий, Черненков, Граб, Ганичев, и Душлиюк были посажены на грузовое судно угледобывающей компании, прибывшее в посёлок под погрузку угля. Шахтёры сами попросили отправить судном в Россию за счёт компании.

Прекратили работу

Пятеро шахтёров, прибывших в этом году на Шпицберген для работы по контракту в течение двух лет, были недовольны всем, начиная с питания в столовой и кончая зарплатой, которую они получали. В своём письменном заявлении пятеро обвинили компанию «Трест «Арктикуголь» в «нарушении контрактных обязательств, ухудшении их положения и несоблюдении трудового законодательства».

— Они прекратили работу и оставались в своих квартирах, — поясняет наш источник, добавляя, что ситуация в посёлке ухудшается и недовольство ею постоянно растёт последние несколько лет.

— Разница между руководством и простыми работниками стала значительно больше. Наш источник, который наблюдает за положением в посёлке много лет, считает, что условия работы становятся с каждым годом всё хуже и хуже.

Нарушены законы

В своём заявлении пятеро участников голодовки пишут, что «для шахтёров, работающих в особо опасных условиях, ввели восьмичасовой рабочий день. Тарифы не соответствуют действительности, они занижаются. Работников привозят в посёлок на ложных условиях, обещая гораздо выше зарплату. Питание в столовой не соответствует санитарным нормам».

В то время как трест «Арктикуголь» зимой этого года среди прочих мероприятий установил в посёлке новую телефонную сеть, впервые осуществил прямую спутниковую связь, возобновил полёты вертолётов в Баренцбурге и начал снова использовать чартерные рейсы самолётом из Москвы в норвежский аэропорт Лонгиербюена, недовольство среди рабочих достигло кульминации, вылившейся в голодовку.

Трест «Арктикуголь» не захотел комментировать ситуацию. Представитель российских властей заявляет, что «ничего не слышал о голодовке» и потому не хочет больше говорить об этом.

Письменное заявление

Говорят, что пятеро участников голодовки заранее предупредили письменно и устно норвежские власти о возможности объявления голодовки.

— Я не могу подтвердить, что голодовка была, — сообщил редакции «Свальбардпостен» помощник губернатора Юнни Линейкро. — Но нас информировали о том, что существует конфликт между некоторыми недавно прибывшими работниками и руководством треста «Арктикуголь» по вопросу условий труда. Руководство треста «Арктикуголь» сообщило нам, что пять работников изъявили желание уехать домой и что ни отправляются грузовым судном в Россию.

— В рукописном заявлении, переданном губернатору в Баренцбурге участниками акции в середине июня этого года, голодовка упоминалась в качестве возможной формы протеста, — подтвердил Линейкро.

Двусторонний конфликт

По сообщению губернатора, конфликт этот — предмет рассмотрения прежде всего рабочих и руководства треста «Арктикуголь».

— Как в (норвежском посёлке ред.) Лонгиербюене, так и в (российском посёлке — ред.) Баренцбурге конфликты, связанные с трудовым соглашением являются делом двух сторон. Закон об условиях труда предписывает определённые правила и их нарушение рассматривается процессуальным порядком. В данном случае, — говорит Линейкро, — работники захотели уехать, и они уехали.

Однако источник в Баренцбурге говорит, что у них «практически никто и никогда не обращался в норвежские судебные инстанции».

— Но я не понимаю, — добавляет источник, почему не принимается ни каких мер, если на архипелаге действует норвежское законодательство.

В Баренцбурге работники платят за жильё и электроэнергию, но обеспечиваются бесплатным питанием в столовой. Только проезд до места постоянного проживания по окончании контракта оплачивается трестом «Арктикуголь». Как сообщает наш источник, зарплата в течение контракта постепенно увеличивается, но выдаётся на руки лишь по окончании двухлетнего контракта.

«Свальбардпостен», 11 июля 2003 г.

В БАРЕНЦБУРГЕ НЕ ХУЖЕ

Российская угледобывающая компания отрицает, что условия для работающих в Баренцбурге стали хуже

Турбьёрн Педерсен

Пятеро украинцев предприняли акцию протеста против, как они считают, нарушения российского трудового законодательства и против слишком низкой заработной платы. В заявлении норвежским властям они обвиняют угледобывающую компанию трест «Арктикуголь» также и в плохом питании для рабочих, которое «не соответствует санитарным нормам».

Заместитель Генерального директора треста «Арктикуголь» Василий Тимофеевич Гуков отвергает все обвинения пятерых украинцев, которые решили объявить голодовку, если с ними не расторгнут двухлетний контракт и не отправят на материк за счёт угледобывающей компании.

— Я не понимаю, какие условия стали хуже, — говорит он. — Зарплата повышается постоянно и соответствует российскому законодательству. Закон требует от нас платить по минимальному тарифу. Если бы мы платили ниже тарифа, нас бы наказали за это.

— И питание не стало хуже, чем в прошлом или позапрошлом году, — говорит Гуков. — Действительно у нас была задержка с поставкой в мае. Но такое случается и в Лонгиербюене. Я очень люблю мидии, но я не всегда могу купить их в Лонгиербюене. Иногда мидии и бананы можно купить в Лонгиербюене, а иногда нет.

Заместитель генерального директора рассматривает обвинения в постоянном ухудшении условий труда и росте различия между рабочими и руководством треста, как «попытку представить трест «Арктикуголь» в негативном свете». Однако Гуков соглашается, что продолжительность рабочего дня увеличена с шести до восьми часов.

— Но в соответствии с российским законодательством восьмичасовый рабочий день не запрещён. А на шахте Свеа Норд (норвежская — ред.) смены даже длиннее, — отмечает он. — Пять украинцев, которые были отправлены домой грузовым судном в начале этого месяца, приехали в Баренцбург в апреле сроком на два года по контракту. По крайней мере, двое из них, — заявляет Гуков, — были нарушителями дисциплины.

— Есть такой сорт людей, которые либо по характеру, либо по деловой квалификации не срабатываются с бригадой. Участники инцидента принадлежали к такой категории лиц, — говорит Гуков и подтверждает это тем, что разговаривал об этих людях с их предыдущими руководителями.

— Все работники подписывают контракт в Москве. Этот контракт соответствует законодательству и принят профсоюзом, — поясняет заместитель Генерального директора. Он считает, что трест «Арктикуголь» выполнил свою часть контрактных обязательств тогда как участники голодовки «прожили в Баренцбурге бесплатно более двух месяцев и получали от треста бесплатное питание».

«Свальбардпостен», 3 октября 2003 г., стр. 2 с тремя фотографиями

НИКАКИХ ОВОЩЕЙ В БАРЕНЦБУРГЕ НЕТ

В Баренцбурге нет свежих овощей — население долго ждёт прихода судна с продовольственной поставкой.

Сигри Сандберг М.

Около тысячи жителей посёлка Баренцбург не получают свежих овощей. Им давно обещают поставку с ближайшим кораблём, но она откладывается снова и снова. Насколько известно редакции газеты «Свальбардпостен», свежих овощей нет в Баренцбурге около двух месяцев. В посёлке нет так же горючего. Летом пятеро шахтёров объявили голодовку в связи с недовольством положением в посёлке. Их отправили в Россию.

Никакого желания сотрудничать

На прошлой неделе губернатор Удд Улсен Ингерё посетил россиян в Баренцбурге по поводу проблемы с овощами.

— Овощей на самом деле не хватало, — сказал Ингерё, — но нас заверили, что ничего серьёзного нет.

— Обсуждалась ли возможность сотрудничества с Лонгиербюеном в плане обеспечения продуктами питания?

— Нет. Я тоже спрашивал, нужна ли какая-нибудь помощь от нас, может, предварительное обеспечение, но меня заверили, что ситуация под контролем, — сказал Ингерё.

Проблема

Хотя российский консул в Баренцбурге, Александр Анатольевич Антипов, согласен с тем, что в посёлке нет овощей.

— Да, это проблема, — говорит Антипов.

— Что если возникнут серьёзные проблемы с поставкой продуктов питания?

— В случае критической ситуации консул обязан доложить в Москву, но сейчас ситуация не настолько драматична, — ответил консул.

Заместитель директора угледобывающей компании Гуков сообщил через своего переводчика что они ожидают в октябре три судна с поставками. Они должны привезти как горючее, так и овощи и фрукты.

— В настоящее время у нас есть овощные консервы, — говорит Гуков и добавляет, что в посёлке достаточно мяса.

Постскриптум: Не можем не сказать лишь несколько слов по поводу любви к мидиям руководителя Гукова. У нас сильное сомнение по поводу того, что норвежские шахтёры примут решение объявлять голодовку по случаю отсутствия в продаже мидий. Однако и российских шахтёров проблема мидий не беспокоит, хотя таких деликатесов в российском посёлке вообще нет. Этот факт уже сам по себе доказывает наличие огромной пропасти между руководством треста, любящим мидии, и простыми рабочими, не имеющими в своём питании достаточно даже обычных свежих овощей, не говоря уже о других необходимых продуктах питания. Эта ситуация напоминает сказку о короле, который с удивлением узнав о том, что его крестьяне бунтуют из-за отсутствия у них хлеба, воскликнул: «Какие глупые люди! Если у них нет хлеба, зачем бунтовать? Пусть едят пирожные».

По последним сведениям, поступившим в редакцию, судно с продуктами питания для шахтёров прибыло-таки в Баренцбург в начале ноября. Это, конечно, очень хорошо. Надеемся, что следующие поставки всего необходимого полярникам Баренцбурга будут осуществляться, не дожидаясь взволнованных публикаций норвежской печати. В то же время руководством треста «Арктикуголь» принято и успешно осуществляется решение по ликвидации собственного фермерского хозяйства. Коровы, дававшие свежее молоко, творог и сметану, столь полезные детям, теперь забиты, а из трёхсот свиней, осталось не более сотни. Так что заявление Гукова о том, что в посёлке достаточно мяса, может при таких поставках вскоре стать лишь благим пожеланием.

Мы же публикуем эти переживания в расчёте на то, что наши читатели выскажут своё мнение по поводу взаимоотношений между руководством и шахтёрским коллективом рудника Баренцбург, находящимся на самом дальнем Севере, но остающимся в наших душах, рядом с нашими добрыми сердцами.

Однако вернёмся теперь к статье Пола, которая, по сути дела, продолжает ту же тему и в том же духе, то есть подтверждает, что ничего не изменилось с тех пор. Это важно иметь в виду для того, что бы понять всю абсурдность последовавших за тем событий.

Назначил своего сына директором

За период с прошлой осени в Баренцбурге сменилось четыре директора рудника. Собственный сын Цивки был одним из них.

В течение двух лет Василий Тимофеевич Гуков был заместителем генерального директора треста «Арктикуголь» и самым большим начальником в Баренцбурге. Но в декабре 2003 года началась череда быстрых замен руководства. Сначала появился Вадим Морданов. Он ушёл в апреле 2004 года, поскольку не сработался с Цивкой. На его место Цивка назначает своего собственного сына Александра Цивку. Но, говорят, он так плохо исполнял свои обязанности, что что его же отец вынужден был уволить его уже в мае 2004 года. Затем в июне директором назначили Владимира Макарова, бывшего главного инженера рудника. О нём говорят, как о серьёзном человеке.

Пятеро заболели от гнилых овощей

В начале июня пять человек поместили в больницу Баренцбурга в связи с отравлением гнилыми овощами.

— Это правда, что в июне у нас было пять случаев проблем с желудком.

Причина отравления была гнилая капуста или морковь, — говорит главный врач больницы Баренцбурга Николай Цимбалюк. — Чтобы избежать дальнейших отравлений, мы дали указание работникам столовой кипятить все овощи этой поставки.

— У нас не так часты поставки, поэтому иногда случается, что людям попадаются некачественные продукты. Чаще всего это происходит из-за плохого хранения, — говорит Цимбалюк.

Он убеждён, что в настоящее время проблем с желудком больше ни у кого нет. По словам Цимбалюка, жители Баренцбурга отличаются хорошим здоровьем, поскольку всех, кто едет сюда на север, направляют после прохождения медицинской комиссии.

Дальше идёт ещё одно интервью Пола на ту же тему. Теперь на вопросы журналиста отвечает губернатор Шпицбергена Удд Улсен Ингерё.

НЕВМЕШАТЕЛЬСТВО

— Норвежские власти традиционно не вмешиваются в рабочие контракты Баренцбурга, — говорит губернатор Удд Улсен Ингерё.

Пол В. Хагесаетер

О положении в Баренцбурге губернатор узнаёт из информации регулярно проводимых инспекционных проверок.

— Мы регулярно проверяем Баренцбург комитетом здравоохранения, противопожарной инспекцией, ветеринарной службой, инспектированием условий труда и службой горного инспектора. Некоторые проверки осуществляются два раза в год, некоторые ежегодно, иногда инспекция проводится внезапно. Насколько мне известно, никаких серьёзных нарушений этими инспекциями не было выявлено. Сотрудничество с работниками предприятия хорошее, и русские соблюдают все наши требования, — говорит губернатор.

Не в нашей традиции

— Что если контракты, заключаемые с рабочими, не соответствуют трудовому законодательству?

— Если жалоба относится к трудовому контракту, то, прежде всего, это дело самого заявителя и компании. У норвежских властей нет традиции вмешиваться в эти отношения. Рабочая группа, которая анализировала применимость трудового законодательства на Шпицбергене, пришла к выводу, что норвежское трудовое законодательство неприемлемо для иностранных предприятий на Шпицбергене. Это означает, что в случае трудовых конфликтов относительно контракта должно применяться законодательство той страны, к которой относится предприятие.

Ингерё отмечает также, что он регулярно встречается с местным руководством Баренцбурга и с консулом Российской Федерации на Шпицбергене. На этих встречах губернатор обсуждает вопросы, которые беспокоят норвежские власти.

— Среди них мы обсуждаем иногда вопрос неудовлетворительного снабжения. Русские реагируют на эти замечания, и снабжение улучшается, — говорит Ингерё.

— Каково ваше впечатление о ситуации в Баренцбурге?

— Мне трудно судить, но я учитываю заявления, которые вы цитируете в вашем репортаже. Однако это свидетельствует о большей открытости в этих вопросах, чем было раньше.

Жалобы известны

— Рабочие резко обвиняют руководство в экономических нарушениях. Знаете ли вы об этом?

— До нас тоже доходят такие разговоры, но мне как губернатору, осуществляющему гражданскую и полицейскую власть на Шпицбергене, никаких конкретных заявлений по этому поводу не поступало.

— Как вам работается с трестом «Арктикуголь при такой частой смене руководства?

— Конечно, лучше, когда знаешь руководителей. Это даёт больше возможностей развивать добрые отношения. Однако мы уважаем решения компании и не оказываем на них никакого влияния. Более того, руководство треста в Москве довольно продолжительное время на своём посту, а консул пробыл здесь уже три года и будет продолжать свою работу.

Ингерё проводит регулярные встречи с консулом и руководством треста «Арктикуголь». На этой неделе они вместе поедут в Нью-Олесун.

— Трудно ли связываться с руководством треста?

— У меня не было случая, чтобы я не мог связаться с трестом.

— Каково ваше мнение о генеральном директоре Цивке?

— Губернатор старается быть профессионалом в отношениях с директором треста «Арктикуголь», кто бы ни был на его месте в это время, — отвечает Удд Улсен Ингерё».

Статья опубликована на норвежском языке, которым я не владею, так что перевести её не мог, пока мне не прислал по электронной почте мой друг её перевод на английский язык.

Попил чай с кексами и сел за перевод. Старков прибыл после двенадцати. Поездкой доволен. В Нью-Олесуне директор научного центра поинтересовался, почему русские не принимают участие в работе международного центра. Старков ответил, что не было предложений, не знают стоимость услуг, но с удовольствием приняли бы предложение. Это заявление обрадовало норвежцев. А я бы ответил иначе. Зачем нам брать услуги норвежцев в Нью-Олесуне, если у нас свой центр в Баренцбурге, и мы хотим открыть научный центр на Пирамиде? Тут мы со Старковым поспорили, хотя он не мог не согласиться, что норвежцы вполне возможно потому и предлагают свои услуги, чтобы мы не концентрировали своё внимание на Пирамиде. Им-то выгодно, чтобы мы забыли об этом посёлке и оставили его норвежцам.

Сообщил Старков и о том, что, во-первых, губернатор дал консулу газету «Свальбард постен» со статьёй Пола о ситуации в Баренцбурге, во-вторых, что консул в разговоре с ним и даже с норвежским губернатором не скрывал явной своей нелюбви к генеральному директору и уверенности в том, что того скоро снимут с работы и только в лучшем случае не посадят в тюрьму. Такая уверенность сотрудника Министерства иностранных дел обнадёживает. Всем хочется, чтобы Цивку поскорей сняли с работы. Ясно, что хорошего могут не поставить на его место, однако всем кажется, что любой новый будет лучше.

Вечером почистили картошку, Старков отварил её, но перед этим сходили в сауну. Потом поели картофель с тушёнкой и петрушкой, выпив предварительно по рюмашке, другой, заедая огурчиками и помидорчиками, что мне презентовали. Поболтали о возможных последствиях появления статьи, и пошли спать.

19 июля, понедельник

Сегодня день был несколько необычный, но не по погоде. Она всё такая же тёплая и со льдами во фьорде, плавающими то вправо, то влево да с косой тумана у горы Протектор. Утром хотели пойти со Старковым на завтрак.

Но тут выяснилось, что в половине двенадцатого будет у геологов машина, чтобы отвезти экспедиционные вещи на вертолётку. Это означало, что, во-первых, вертолётчики не определились с забастовкой. Во-вторых, Старков сказал, что завтрак отменяется, так как нужно приготовить продукты наших археологов, то есть уложить всё в мешки. Я полагал, что мы вполне можем успеть позавтракать и собрать всё, но В.Ф. человек беспокойный и не может рисковать и рассчитывать точно время. Поэтому, как я и предполагал, мы собрали всё необходимое за пятнадцать минут, а машина к геологам пришла через час, но на завтрак мы, естественно, не пошли, так как он до одиннадцати утра, а идти без десяти одиннадцать уже неприлично. Короче, пошли мы к себе, Старков достал из холодильника четыре яйца, пожарил яичницу, которую мы и съели, запив чаем с пирожками. Тут пришёл Роскуляк и сказал, что меня просит позвонить диспетчер рудника. Позвонил и узнал, что Цивка приглашает меня в свой офис зачем-то. Ну, я догадывался, что по поводу статьи в газете «Свальбард постен», однако мы полагали, что Цивка мог её ещё не получить.

ЦИВКА

Прежде чем продолжать дневниковые записи, конечно, нужно рассказать немного об этом генеральном директоре и моих с ним отношениях, иначе происшедшие дальше события будут не совсем понятны читателю.

Наше знакомство с Цивкой произошло, кажется, чуть ли ни в первый день его работы в тресте, в 1998 году, когда сняли почему-то бывшего генерального директора Орешкина, тут же назначив Цивку. Я в это время был в Москве в отпуске.

А надо сказать, что времени я никогда не терял и отпуск свой использовал, как для своих писательских дел, так и для подготовки рекламного видеофильма о Баренцбурге. Монтаж фильма, профессиональную запись с участием диктора центрального телевидения осуществляли мои друзья, но за мой счёт. То есть, мы договорились с Орешкиным, что, если фильм получится и понравится, то мне деньги вернут, а это для меня не так мало — двадцать тысяч рублей, около десяти моих месячных получек. Рисковал, разумеется, но что было делать?

Хотелось развивать туризм в российских посёлках Шпицбергена, а для этого нужна не в последнюю очередь реклама. Вот и занялся ею сам.

Фильм, который мы сделали со вступительным словом самого Орешкина, генеральному директору понравился, и он дал команду подготовить договор на оплату выполненной работы. Кроме того, мы планировали растиражировать кассеты с фильмом, чтобы трест мог их продавать в Баренцбурге и тем самым покрыть свои расходы. И всё было бы хорошо, если бы именно в этот момент не сняли Орешкина с работы, что было для нас подобно грому с ясного неба.

В кабинете генерального директора появился Цивка. Роста он крупного, лицо круглое, улыбающееся, манеры доброго простого рубахи-парня. Таким он мне показался сначала.

Я пришёл к нему с генеральным директором фирмы, монтировавшей фильм о Шпицбергене. Во второй комнате кабинета стоял телевизор с видеомагнитофоном. Поставили кассету. Цивка пригласил своего директора по кадрам Владимира Викторовича Копытова просмотреть материал. Десятиминутный фильм не отнял много времени и, кажется, понравился. Цивка весело похвалил авторов, и мы довольные отправились к главному бухгалтеру за договором на оплату. Однако, как потом выяснилось, пока мы шли из кабинета в кабинет, в бухгалтерию поступило указание от Цивки ничего не подписывать и ничего не платить.

То ли появление в фильме только что снятого с должности предшественника Орешкина с комментариями, то ли по каким-то неведомым нам другим причинам, но вопрос о подготовке тиража фильма и о возврате мне затраченных денег сначала откладывался, а потом и вовсе был снят с повестки дня. Я уехал снова на Шпицберген, но без рекламной кассеты, с помощью которой хотел расширять туристическую деятельность треста.

Следующая наша встреча состоялась уже в Баренцбурге. Я не говорю о различных приёмах, переговорах с губернатором Шпицбергена и другими официальными лицами, где я выступал в качестве переводчика и уполномоченного треста. Несколько иная встреча с Цивкой произошла, когда он пригласил меня неожиданно к себе в номер гостиницы, где он проживал, находясь в командировке.

Здесь хозяин треста принимал меня почти по-домашнему, предложив выпить рюмочку коньяка, интересуясь моей общественной жизнью и разными пустяками. Затем он неожиданно спросил, не соглашусь ли я обучать английскому языку его сына Александра, который в тот период работал в шахте бригадиром. Между тем сам сын сидел с нами в комнате, но участия в разговоре не принимал.

Я, естественно, поинтересовался, с какой целью Александр хочет учить язык, учил ли его раньше и готов ли систематически им заниматься, тратя много сил и времени. К моему удивлению, не смотря на то, что вопросы я адресовал сыну, отвечал на них отец, словно Александра в комнате не было. Тогда я задал вопрос, прямо адресуя его молодому парню, о котором мне было известно к тому времени лишь то, что он пристрастен к алкоголю:

— Саша, ты сам хочешь учить язык или нет? Без твоего желания ничего не получится.

Но ответ прозвучал опять же от отца:

— Хочет. Куда он денется? Ему это нужно.

Понятно было, что хочется это отцу, а не сыну. Цивка старший вскоре улетел в Москву, а младший появился один раз у меня для занятий языком, и на этом всё закончилось, поскольку на мои вопросы, когда будем продолжать занятия, парень отвечал, что придёт, когда будет свободен. Освободить своё время для изучения английского языка он не смог. Да, отцу хотелось сделать из сына человека, дать ему возможность получить самое хорошее элитное образование. Но у сына был свой взгляд на жизнь.

В один из не самых счастливых для него дней он несколько перегрузил себя крепким напитком и в состоянии почти полной невменяемости отправился путешествовать по узкой штольне, где время от времени двигались гружённые углём вагонетки. Состав с углём двигается относительно медленно, однако в тёмном коридоре, где машинист не предполагает появления кого-либо из людей, при неожиданной встрече трагедии избежать было бы трудно. По счастью в этот раз её не произошло. Нарушителя порядка вовремя заметили. Узнав о происшествии, взбешённый и одновременно перепуганный директор рудника упросил главного шефа забрать своего сына от греха подальше.

Через некоторое время отец отозвал Александра с архипелага на материк и устроил учиться на вечернее отделение экономического факультета в институт международных отношений. Но на серьёзную учёбу у Александра сил и желания не было, поэтому кончилось тем, что отец опять возвратил его с молодой женой и ребёнком на Шпицберген. Но меня к тому времени уже на руднике не было.

Наши отношения с генеральным директором складывались почти спокойно, пока мы работали в разных концах земли. У меня был широкий, но определённый круг вопросов, которыми я занимался почти самостоятельно, хотя и согласовывая с генеральным директором свои действия. В мои дела практически никто не вмешивался, поскольку мало кому было известно, что мне приходилось делать. Такое положение меня вполне устраивало. Но у старшего Цивки имелись свои соображения на этот счёт.

Когда подходил к концу двадцатый век и мир готовился отмечать встречу нового тысячелетия, меня отозвали в Москву, где генеральный директор заявил:

— Ты мне нужен больше здесь. Там может работать и кто-то другой.

В Москву мы тогда приехали вместе с Коре Карлстадом, владельцем фабрики одежды в Баренцбурге. Цель нашей совместной поездки была заключение нового договора с трестом «Арктикуголь» о работе фабрики. Тогда ещё не стоял вопрос о передачи всего бизнеса в руки треста. Заказами и поставками по-прежнему должен был заниматься Коре.

К этому моменту у меня закончился официально контракт, который, в сущности, продлевался автоматически даже без моего заявления. Из девяти лет почти семилетку я работал на свой собственный страх и риск, на свою ответственность, ни от кого не получая ежедневных указаний, но каждый день зная, что мне нужно делать. В Москве же ситуация должна была измениться. Здесь нужно было систематически встречаться с руководством, присутствовать на совещаниях и заседаниях, выполнять сотни мелких и крупных поручений, добрая половина которых не имела бы никакого отношения к моей квалификации переводчика и журналиста. Собственно, никто в тресте не мог сказать мне даже, как будет называться моя должность в управлении. Эту тайну, как и мой будущий оклад, мог разгадать только генеральный директор.

Первые дни, пока я осматривался, мне выделили небольшой кабинет, и я стал приводить в порядок свои собственные отчёты, протоколы, переводы писем и договоров — словом, всю документацию, которую направлял регулярно в Москву для информации, и которая постоянно терялась в кипах бумаг, разбросанных по шкафам. Вспоминается разговор с бывшим генеральным директором Орешкиным, когда он в один из моих визитов в Москву сказал мне угрюмым голосом:

— Ты вот что, не посылай факсы моим заместителям. Адресуй их только на моё имя. Ты подчиняешься мне. А то я нахожу твою корреспонденцию в мусорной корзине. Это никуда не годится.

Я тогда не стал возражать и говорить, что это замечание должно было относиться не ко мне, а к заместителям, которые наплевательски относились к документам, однако переписку стал вести только с шефом, что не на много улучшило положение, поскольку письма мои затем направлялись всё же к заместителям, после чего могли снова спокойно попасть в корзину или в самый далёкий закуток шкафа.

Теперь я находил бумаги и раскладывал по соответствующим папкам, кои надписывал и аккуратно ставил на полку. То есть создавал дубликат того, что было у меня в кабинете Баренцбурга.

Дома на вопрос жены, обрадованной тем, что я уже не собираюсь возвращаться на Шпицберген, как идут дела, и что я буду делать, ответил неопределённо:

— Наверное, буду работать в тресте, но не уверен, что сработаюсь с руководством. Если на меня повысят голос, я там не останусь.

А ждать разрешения вопроса долго не пришлось. Не успел я ещё написать заявление с просьбой по окончании командировки на Шпицберген утвердить меня в какой-то должности (какой ещё не знал), как у меня произошла стычка с Цивкой по совершеннейшему пустяку. Вызвав меня в кабинет, директор спросил, почему швейная фабрика в Баренцбурге даёт меньше продукции в декабре, чем в другие месяцы. Я пояснил, что работа фабрики зависит полностью от заказов норвежских потребителей, которые всегда в это время готовят новые заявки, и в то же время происходит некоторая задержка с поставками сырья, связанная с особенностями снабжения Шпицбергена в зимнее время.

— Ты мне голову не морочь, своими сказками, — взорвался вдруг Цивка. — Там Валентина твоя не хочет шевелиться, а ты её защищаешь.

— Не понял, — сказал я спокойно. — Валентина прекрасно работает. Она делает всё, что может, но заказами занимается Коре, а не мы. Фабрика не задержала ни одного заказа, не получила ни одной рекламации — вот что важно.

— Что ты мне рассказываешь? Крутили там, как хотели с нею. Не будет больше этого!

Цивка кричал на меня по вопросу, к которому я вообще-то имел очень маленькое отношение. Конечно, я составлял отчёты по работе фабрики вместе с Валентиной, но по той причине, что бухгалтерии рудника это не поручалось, а на фабрике не было ни компьютера, ни факсимильной связи с трестом. Это было у меня, и потому фактически добровольно я помогал чисто технически, поскольку ни ценами на продукцию, ни какими-либо другими финансовыми вопросами, связанными с работой фабрики, мне заниматься не поручалось. Это было прерогативой директора рудника и его супруги, которая к тому времени уже жила и работала в Осло. Так что крутить с планами, на что намекал мой вспыливший начальник, я с Валентиной никак не мог, к тому же более порядочной и квалифицированной в своей областизаведующей фабрикой, чем Валентина, трудно было себе представить.

Короче говоря, разговор с директором, хоть ничем не закончился и был просто минутной вспышкой гнева, вызванного, может, несварением желудка у начальника, но меня оскорбил основательно и дал основания полагать, что такое будет повторяться часто… Выйдя из кабинета, я тут же пошёл к директору по кадрам и заявил, что писать заявление на работу не стану, а прошу дать полный расчёт.

До ухода на пенсию мне оставалось восемь месяцев. Но я был членом Союза писателей России, а потому имел бы право не работать, занимаясь творчеством, даже в советское время, когда не было безработицы. Сейчас же никого в стране не беспокоит, есть у человека работа или нет и по какой причине он оставляет своё рабочее место.

Рассчитали меня быстро. С Цивкой я тогда больше не встречался. Но с трестом связь не прерывалась. Выпустили вместе комплект моих фотографий Баренцбурга, фотоальбом, в издании которого я участвовал в качестве переводчика. Однажды Цивка пригласил меня переводить очередные его переговоры с Коре относительно фабрики. При этом Цивка за работу мне ничего не заплатил, что уже не было для меня неожиданностью. Спустя некоторое время Цивка опять пригласил меня к себе, предложив опять поехать работать на Шпицберген. Предварительный разговор, проходивший в дружеской атмосфере, нас обоих удовлетворил, и я дал своё принципиальное согласие поехать. Однако затем у моего будущего начальника пропал интерес разговаривать со мной, он адресовал решение организационных вопросов заместителям, которые в свою очередь ничего не могли решить без его подписи и указаний. Таким образом, в течение месяца до самого предполагавшегося дня вылета на архипелаг у меня не был подписан контракт, не было ясности с зарплатой, и не была утверждена должностная инструкция. На мой вопрос, чем я буду заниматься в Баренцбурге, Цивка, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, сказал:

— Откуда я знаю, чем ты там занимался? Что делал, то и будешь делать.

К самолёту я не пошёл. Быть обманутым в очередной раз не хотелось. В Москве у меня хватает работы и без треста. Соглашался ехать только по той причине, что не могу оставаться безразличным к Шпицбергену, с которым связала меня судьба. Но и работать там в состоянии напряжённых отношений согласиться не мог. В Москве спокойней. К тому же ежегодно летом я приезжал на Шпицберген в составе археологической экспедиции, что давало возможность обновить впечатления и продолжать писать об этом замечательном крае и отнюдь не замечательному отношению к нему со стороны российских чиновников. Опубликовал я и статьи, в которых упоминался Цивка таким, каким доводилось его видеть. Ему это не нравилось, и он спрашивал при очередной встрече:

— Почему ты пишешь только плохое о нас?

— Это не так, — отвечал я. — Почитайте мою книгу рассказов, и увидите, что о хорошем я пишу гораздо больше.

Таково оказалось положение наших с Цивкой взаимоотношений к моменту, когда мне позвонил диспетчер рудника и сказал, что генеральный директор просит придти к нему в кабинет.

Надел костюм, чтобы выглядеть более-менее официально со значками журналиста и коммуниста и пошёл. В прихожей секретарша сказала, что у генерального сидит директор рудника, и попросила подождать его выхода. Но я попросил доложить обо мне, говоря, что, по всей вероятности, они оба меня ждут. Так и оказалось. Цивка сидел за столом мрачный, а рядом за столом буквой «Т» сидел невесёлый Макаров. Я его вообще-то и не знал раньше. Виделись, конечно, но особых бесед не было.

Цивка попросил сесть, но руку всё же подал для приветственного пожатия. Я поздоровался и с Макаровым. Цивка тут же достал откуда-то ксерокопию страниц газеты, такую же, какую презентовал вчера Зингер, протянул мне и поинтересовался, как получилось, что негативная статья появилась в газете, и почему я этим занимался. Я спросил:

— Юрий Васильевич, вы меня пригласили к себе или вызвали?

Цивка, конечно, не ожидал такого вопроса, но сориентировался и ответил, что, конечно пригласил побеседовать по-товарищески, а вызывать не имел права, так как я не в его подчинении. С этим я не мог не согласиться и тогда пояснил, что приезжал корреспондент норвежской газеты и попросил меня помочь походить по Баренцбургу и поговорить с людьми. Цивка спросил, почему он не взял переводчика из треста, и почему я сам не предложил такой вариант. Я ответил, что норвежец хотел обратиться ко мне что и сделал, это его право, а поскольку я сам журналист, то и меня интересовало, что будут говорить шахтёры, так что наши интересы в данном случае совпали, и потому мы пошли вместе.

Цивка спросил, почему мы выбирали людей, которые говорят только плохое о нём. Я сказал, что выбирать мы никого не выбирали, а шли по улице и спрашивали тех, кто соглашался отвечать на вопросы.

— Ты мог бы повести его, например, к Крейдун на фабрику или ещё кому-то, — заметил Цивка.

— Нет, — сказал я, — если бы я вёл журналиста к кому сам хочу, то он бы подумал, что я специально выбираю тех, кого нужно руководству, а так мы спрашивали всёх, кого он хотел.

— Но ты переводил ему так, как тебе хотелось, — проговорил Цивка.

Тут уж я возмутился:

— Если вы так считаете, то давайте вызовем тех, с кем мы говорили, и пусть они подтвердят, что я переводил не то, что они отвечали. Я профессионал и не могу переводить не то, что слышу.

— Но это ты подготовил такой материал. Это твоя работа, — настаивал Цивка. — Почему за шесть лет моей работы в тресте ты пишешь только плохое обо мне?

— Во-первых, — ответил я, — этот материал написал норвежский журналист на основе того, что услышал от людей, с которыми мы встречались. Что касается меня самого, то я напишу свою статью попозже. Просто у меня нет пока времени, но я это сделаю и опубликую в Москве свой материал. А то, что люди отзывались негативно, так это не моя вина, это их мнение.

Ты же знаешь, — возразил Цивка, — что такое мнение людей. Вот на телевидении журналист записал интервью с теми, кого я уволил за пьянку и прогулы, так они, конечно, дали негативную оценку.

— Но мы встречались в Баренцбурге не с пьяницами, а с теми, кто работает сегодня и некоторые по несколько лет, как, например, Мальцев, чьё фото здесь в газете. Разве он пьяница?

Цивка нажал на кнопку, вызывая по телефону начальника отдела кадров, чтобы узнать у него относительно Мальцева. Правда, так и не спросил, поскольку знал, что услышит не то, что хочет об этом парне.

— Мнение одного человека может быть ошибочным, — продолжал я, — но мы поэтому спрашивали многих и все были недовольны.

— Ну, хорошо, сказал Цивка, — а ты видел что-нибудь хорошее в Баренцбурге?

— Да, — сказал я, — ввели новую систему оплаты за питание по карточкам.

Сама по себе система неплохая, но ведь при этом исчезло, так называемое, бесплатное питание. Раньше шахтёры могли в столовой брать еды, сколько хотели и потому не были голодными, не говоря, конечно, о качестве питания. А сегодня они фактически получают на питание определённую сумму денег в качестве дополнения к заработной плате, но еды им на эту сумму часто не хватает в столовой и они вынуждены брать из зарплаты дополнительно. То есть они едят теперь не столько, сколько хотят, а исходя из имеющихся денег, а это уже не бесплатное питание, а за деньги.

Тут мы долго спорили, Цивка не сдержался и стал кричать, что заставило меня обратить на это внимание и попросить его не кричать на меня.

Перешли к вопросу о коровах. Я сказал, что коров забили, потому что не было завезено сено, а Цивка стал говорить о том, что число свиней сократили, потому что экономически больше держать не выгодно. Получалось, что я говорю об Иване, а он о болване. Потом он вспомнил, что сам завёз коров сюда, а при мне их, якобы, уже не было.

Да, Соколов тоже как-то приказал порезать коров, когда не было сена. Но раньше-то коров было до тридцати, а Цивка и в этом нашем разговоре убеждает меня, что коровы не нужны вовсе, так как их нет и в Лонгиербюене. Я пояснил, что в Лонгиербюене нет необходимости в своём хозяйстве по той причине, что у них ежедневно по два рейса самолётов, которые могут привезти любые продукты в самом свежем виде. А у нас коровы специально были для обеспечения детей свежим молоком. Цивка сказал, что сегодня трудно подбирать людей на работу, и с детьми мало кто едет. Сегодня их около тридцати в посёлке, и это его заслуга, так как при Соколове детей вывезли. Ну, Цивка всё путает. Я напомнил, что при Соколове было около 60 детей в школе и столько же в детском саду. Было время, когда дирекция треста приняла решение вывезти детей. Тогда же закрыли в посёлке школу и детский сад, здание которого начали перестраивать под новую гостиницу. Полагали, что отсутствие детей сократит расходы. Потом поняли, что совершили ошибку, так как труднее стало набирать людей на работу — многие не соглашались ехать без детей, и тогда снова стали завозить работников с детьми. Цивка пришёл в трест, когда дети начали появляться, и пришлось подбирать снова помещение для школы в здании столовой, а уж потом при Цивке опять восстановили здание детского сада.

Я заговорил о контрактах, о том, что шахтёры рассказывают, как им при приглашении на работу обещали одну зарплату, а по приезде сюда дают вдвое меньше и ставят не на ту должность, что обещали, когда приглашали на работу. Цивка стал кричать, что все контракты сам лично подписывает, и каждый работник подписывает контракт и знакомится с ним в Москве. Однако мне десятки раз говорили, что люди едут до самого Баренцбурга, не зная ни должности своей настоящей, ни зарплаты, а помнят лишь обещания. Знаю я и конкретных людей, например, семью маркшейдеров, которые мне буквально вчера говорили о том, что они приехали сюда в ноябре, но до сих пор не подписывали контракт и не знают, с какого числа и на какой срок их оформили, не говоря уж о зарплате. Им обещали платить от семнадцати тысяч, а платят от оклада в три тысячи, что с поляркой едва составляет семь тысяч. Я не стал называть их, чтобы не навлечь гнев директора на них конкретно. Если б назвал, им бы точно досталось что-нибудь вроде увольнения.

Цивка тут же обратился к начальнику отдела кадров Костенко Игорю Ивановичу с вопросом, есть ли кто-то из работников, кто работает без подписанного контракта. Тот, естественно, сказал, что таких нет, кроме детей несовершеннолетних, которые работают по два часа в день по уборке территории от мусора. Макаров во время разговора практически молчал, изредка вспоминая лишь о вопроснике на русском языке, который, я так и не понял, когда ему передали от журналиста, и ответил ли он на него. Там спрашивалось, почему ухудшились условия жизни шахтёров и другие вопросы организационного характера.

— А почему, — спросил Цивка, — в газете написано, что за год на руднике сменилось четыре директора? — И стал объяснять, что один директор уволен по окончании контракта (Гуков), другой (Марданов) не был директором рудника, а лишь исполнял обязанности, младший Цивка проработал два месяца, а Макаров исполняет обязанности. Я ответил, что этот вопрос мы вообще не обсуждали с журналистом, а что именно написано в газете, не знаю, поскольку не владею норвежским языком, а перевода у меня пока нет.

— Тут в статье, — говорю я, — есть и интервью с губернатором Шпицбергена, к которому я тоже не имею отношения. Журналист мог писать не только то, что слышал в моём присутствии.

Цивку спросил, что именно он сам делает не так. Я напомнил для примера, как в Москве мне он говорил о том, что в Баренцбурге будет работать система «Киберпресс».

Год назад перед поездкой на архипелаг я был в редакции журнала «Почта России», где, узнав о моей командировке на Шпицберген, меня попросили выяснить, как работает «Киберпресс», суть которой в том, что с помощью интернета в любом конце земли можно мгновенно открыть на компьютере и отпечатать на специальном принтере любую центральную газету. Учитывая отдалённость от материка региона, в Баренцбург приезжали специалисты и установили эту прогрессивную систему, чтобы и там, на краю земли, люди могли иметь в руках свежие газеты.

Приехав в Баренцбург, я первым делом зашёл в библиотеку и убедился, что там лежит один номер газеты двухмесячной давности. В этот приезд я не увидел ни одного номера газеты ни новой, ни старой, зато на столах были разложены свежие материалы православной церкви, которые привёз с собой наш верующий археолог. Он позаботился о новостях для шахтёров.

Тут Цивка сначала спутал всё с киберпочтой и стал объяснять сложность получения адресов.

Киберпочта тоже новая система, целью которой является быстрая отправка писем всё по тому же Интернету в любой конец мира, где имеется эта новая система.

Но я пояснил, что говорю о газетах, для получения которых установлено специальное оборудование, однако ни одной свежей газеты на руднике нет, хотя можно было бы давать в худшем случае по одному номеру в читальный зал библиотеки. После обсуждения с директором и кадровиком Костенко, которые сказали, что никто не хочет заказывать газеты (кто же станет заказывать номер за 50 рублей?), Цивка всё же согласился, что определённая недоработка здесь есть. Я напомнил, что один номер можно размножить на ксероксе, скажем, пятьдесят экземпляров и тем самым сделать газет по меньшей мере, в десять раз дешевле дешевле, что и позволит каждому её получать, то есть нужно думать о людях в первую очередь.

Генеральный директор не лыком шит и не только не сдаётся, а сразу переходит в наступление. Вот и здесь тут же возмутился в ответ на мои слова о размножении газет:

— Ты что хочешь, чтобы я обманом занимался? Я не имею права сам тиражировать газету и продавать дешевле. Это обман будет.

Ах, Юрий Васильевич, кто бы это говорил? Да, даже если бы это было нарушением, то очень маленьким, но принёс бы пользу людям. А так от мнимой послушной бездеятельности выгоды абсолютно никому никакой нет. Система установлена за большие деньги, а отдачи нет. Ни отделения «Киберпрессы» не получают деньги, ни газет у людей. А разве не аналогичная ситуация была у нас с телевизионными каналами, когда мы у норвежцев за валюту покупали карточку телевизионного канала «Евроспорт» или «МТиВи» и транслировали передачи на весь посёлок? Не от хорошей жизни так делали, но помогали же людям жить хоть чуточку комфортнее.

Зашла речь опять о питании, и я сказал, что по случаю остановки ТЭЦ, когда не работала столовая, всем выдавали сухой паёк и в нём просроченные консервы. Это, как потом выяснилось, было моей ошибкой. Цивка поручил направить ко мне в комнату комиссию и проверить правильность моих слов. Во время обеда за мной приехал на машине Женя, шофёр директора, и сказал, что комиссия уже ждёт меня у дома. Мы со Старковым поехали. Комиссия вошла ко мне, и я показал консервы выпуска 2001 года и 2003. Оказалось, что у первых срок годности 4 года, чего я не знал, так как просто не смотрел, что там ниже написано, а у вторых срок годности 2 года, то есть тоже до 2005 г. Так что торжествующая комиссия поехала составлять на меня акт за клевету. Я принёс свои извинения, но действительно дал промашку. Просроченные консервы действительно выдавались прежде, но в этот раз раздавали как раз только те, что привезли на судне буквально накануне, почему Цивка и был уверен, что я ошибся, и немедленно воспользовался случаем обвинить меня в обмане.

Однако разговор наш с Цивкой закончился не на этом. Когда мы фактически всё обсудили, и Цивка понял, что меня с моего мнения не свернуть, он попросил всех, кроме меня, выйти из кабинета. Оставшись со мной наедине, он подошёл ко мне и сказал как бы дружески:

— Женя, не нужно этим заниматься. У нас трудное время, мне нужно помогать. Что там они платят? Зачем тебе это?

Слова были сказаны с огромным подтекстом, со значением. Но я словно бы не понял этого и ответил упрямо:

— Если ко мне обращаются за помощью, то я помогал, помогаю и буду помогать, причём бесплатно. А вы, Юрий Васильевич, имеете обыкновение обещать и не выполнять свои обещания.

Цивка возмутился и сказал, что оплатил мне работу по переводу фотоальбома на английский язык. Я согласился с этим, хотя оплатили мне работу лишь потому, что договор у меня был не с Цивкой, а с авторами альбома, но это деталь и я напомнил, что до сих пор не получил деньги за снятый и будто бы понравившийся Цивке фильм, не получил за работу во время переговоров с Коре.

Тут мы поспорили, но ни к чему не пришли. Аргументы у Цивки очень оригинальные.

— Когда ты мне переводил переговоры с Коре, я думал, что это ты по дружески делаешь. Коре сам тебе мог заплатить. А с фильмом, что ж, его надо было дорабатывать.

— Кто ж бы спорил, — ответил я. — Могли бы и доработать, если бы вы сказали.

Тут я напомнил, что и на работу в Баренцбурге не согласился, поскольку знал, что Цивка обманет с зарплатой, как обманул и многих других.

И тогда Цивка сказал главное, что держал про запас и для чего просил свидетелей выйти:

— Женя, ты пойми, я ничего плохого тебе делать не хочу, хотя мог бы сделать так, чтобы тебя не пускали на Шпицберген совсем.

Я рассмеялся и сказал, что, во-первых, он этого сделать не сможет, во-вторых, я прошу его это сделать, поскольку у меня много работы в Москве, а сюда я езжу по просьбе Старкова, а не потому что сам хочу. Этот момент надо было видеть, когда я приблизился к повернувшемуся было к своему столу Цивке и, слегка коснувшись его плеча, улыбаясь произнёс:

— Скажите, скажите, чтобы меня не пускали. Я прошу вас.

Тут он просто взбеленился и, обернувшись ко мне, закричал:

— Ты что меня толкаешь? Я спрашиваю, ты что меня толкаешь?

Это было смешно, поскольку я, конечно, его не толкал, а прикоснулся к плечу пальцами. Цивка ростом повыше меня и на порядок крупнее. У меня мелькнула мысль, что директор хочет спровоцировать драку.

— Я вас не толкал, — говорю спокойно.

— Толкал, — кричит. — Ты меня не трогай! Я не таких, как ты, сбивал с ног.

Видя его реакцию почти больного человека, я сказал всё таким же спокойным голосом:

— Ну, прошу прощения, если что.

А Цивка покричал ещё что-то. Может, он рассчитывал, что на крик вбегут его подчинённые, но они его знали, и никто под удар попасть не хотел, потому и не входили. Цивка слегка успокоился и пошёл на своё место, говоря, что я его сам провоцирую, и он сделает так, чтобы я больше не попал на Шпицберген.

Я плюнул на наши переговоры и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Старков ожидал меня. Пошли обедать. Старков назвал меня настоящим коммунистом и борцом за рабочих. Встретили Сашу Роскуляка, который весело бросил: «Наслышаны, наслышаны», то есть уже наша беседа пошла гулять по Баренцбургу. После отъезда консервной комиссии, то есть проверявших консервные банки у меня в комнате, поработал над переводом. Вечером пошли на ужин, попили чай, и день подошёл к концу. Позвонил Юле, когда она только что приехала с дачи. Теперь звонить хорошо, так как комната с телефоном всегда открыта, каждый, кто хочет звонить, записывает свой звонок и спокойно разговаривает, сколько хочет.

20 июля, вторник

Утро началось с неожиданности — идёт небольшой дождь. Мне пришлось опять использовать зонт. Странная погода: во фьорде плавают льдины, над ними по всему заливу туман в виде огромного длинного облака, а в посёлке моросит дождь. По пути в столовую встретил Зингера, который ходил в столовую за джемом и был потрясён, увидев, как зав. продовольственным складом, молодая девушка Людмила рукой набрала из ёмкости джем и положила его Зингеру в банку. Он говорит ей:

— Что вы делаете? У вас же руки грязные.

Она спокойно облизнула пальцы от джема и пошла мыть руки. Спрашиваю Зингера:

— Так вы несёте этот джем и будете есть?

Он говорит:

— А что делать? Несу, но я его сам есть не буду, а скормлю Булату (своему сотруднику).

ЗИНГЕР

Да, Зингер Евгений Максимович. Не рассказать о нём, значит, пропустить страницу из истории российских посёлков на Шпицбергене, страницу, с которой знакомы не только жители российских посёлков, но и многие норвежцы и посещавшие архипелаг учёные и туристы других стран.

Зингер самый знаменитый на Шпицбергене. Так думает, по крайней мере, сам Евгений Максимович, от которого вы и узнаёте об этом при первом же с ним знакомстве. Именно так он представляет себя каждому новому для себя человеку, приводя его в свою комнату на втором этаже здания Кольского научно-исследовательского центра, и демонстрируя стены, увешанные фотографиями групп людей, сделанными на Шпицбергене, вырезками из газет и журналов, имеющих отношение к хозяину комнаты, вымпелами, подаренными гостями. Трудно сказать, когда Зингер начал считать себя знаменитым, но я знаю этого неторопливо передвигающегося, давно уже немолодого человека с белой короткой бородкой на лице почти пятнадцать лет и всякий раз, встречаясь вновь с ним на Шпицбергене, слышу от него о его известности. Собственно, это и является одной из главных отличительных черт Зингера, занимавшегося когда-то изучением ледников архипелага Шпицберген, и продолжающего по сей день руководить экспедициями по этой теме, но, я бы сказал, чисто теоретически, поскольку, по его же собственным словам, никто на самом деле ему не подчиняется, и сам он наукой давно не занимается.

Если вы спросите, чем же знаменит этот гордый собой человек, то следует сразу же отмести ваши подозрения относительно причастности его фамилии к американской монополии «Зингер», выпускающей знаменитые швейные машинки того же имени. Не является Евгений Максимович и родственником, даже дальним, Паулю Зингеру, известному в своё время немецкому социал-демократу, участвовавшему в работе Второго интернационала вместе с марксистами.

Отец Евгения Зингера в своё время слыл популярным журналистом в российской печати, работая в газете «Известия», что позволило ему с семьёй проживать в элитном доме по соседству с известными всей стране людьми. Так что маленькому Жене доводилось встречаться и общаться с великими, а стало быть наблюдать за их славой и мечтать о своей. Потому и не слава отца греет сегодня нашего шпицбергенца, а тот факт, что Евгений Максимович больше кого-либо другого из ныне здравствующих провёл летних сезонов на архипелаге.

Первый его вылет на ледники архипелага состоялся в 1965 году. С тех пор прошло сорок лет — это сорок полевых сезонов. По общему числу дней пребывания на холодной земле — срок не такой уж большой, так как едва ли превысит десять лет, что существенно меньше дней, проведенных теми, чей стаж прожитых лет превышает полтора десятилетия. Но ведь это не сезоны летние, а целые годы с кромешными полярными ночами, лютыми зимними вьюгами и метелями. Евгений Максимович приезжал на полевые работы главным образом летом.

Но кто вдаётся в такую математику. Главное в том, что Зингер видел развитие российских посёлков, причастен к их истории с самого давнего времени, помнит свои первые годы работы на Шпицбергене, и даже написал о них книгу «Между Полюсом и Европой». Это важно.

Говоря о своей известности, Евгений Максимович обычно вспоминает якобы знаменитую «Зингеровку», то есть нечто вроде водки, которую своим особым способом готовил для гостей. Но дело это было давнее. Мне лично не довелось пробовать его напиток, а потому не могу сказать, в чём была его особенность. Теперь Евгений Максимович сам практически не пьёт, чтобы не портить пошатнувшееся здоровье, а потому и «Зингеровку» больше не делает.

Ещё одним примечательным фактом своей биографии обязательно хвалится Евгений Максимович каждому новому знакомому человеку. Собственно, фактом это не является, насколько я понял, а всего лишь предположением, высказанным когда-то кем-то, но так понравившемся самому Зингеру, что теперь он повсюду рассказывает о том, что его считали советским шпионом, хотя на самом деле шпионами были другие люди. Евгений Максимович любит демонстрировать книгу и статью в норвежской газете, где упоминается об этом эпизоде со слов самого Зингера.

В принципе, начальника экспедиции, имевшего возможность летать по всему архипелагу с научными целями, и часто встречавшемся с иностранными коллегами, да ещё такого разговорчивого, как Зингер, кто-то по незнанию, какими бывают на самом деле разведчики, вполне мог принять за шпиона, но только потому, что у иностранцев под подозрением в шпионаже находился любой советский человек за границей. Только ведь шпионить на архипелаге было не за чем, поскольку ни военных баз, ни секретных производств на Шпицбергене не было и нет.

Я думаю, что Евгению Максимовичу приятно самому сознавать, что его могли считать столь значимым на архипелаге человеком. Это небольшая слабость характера, которую ему все прощают и с удовольствием смеются, слушая рассказы о себе незлобивого, кажущимся простодушным, человека. Когда я работал в своём кабинете на первом этаже гостиницы и просто в гости или по какому-то делу приходил Евгений Максимович, то у меня возникала одна проблема: я, как правило, был очень занят делами, от которых не мог отвлечься надолго, а моему гостю всегда хотелось что-то рассказать из своей собственной жизни или о последних новостях Баренцбурга. При этом Зингер всегда говорил, что зашёл на минутку, но я уже знал, что, если его вовремя не остановить, то полчаса, как минимум, уйдут на пустые разговоры.

Но слушать этого человека, особенно первый раз, бывает интересно. Иногда он рассказывал о себе такие подробности, упоминать которые другой бы человек постеснялся, а он излагал их со смехом незатейливого простака. Так же по-простецки он мог неожиданно обидеть собеседника прямолинейным нелицеприятным замечанием, а потом долго извиняться, говоря, что не хотел обидеть.

Таким вот несколько необычным человеком, на которого и обижаться-то не хватало духа, выглядел Евгений Максимович.

Каждый год приезжая в экспедицию, он убеждал руководство рудника в том, что ему крайне необходимо провести несколько дней в норвежском посёлке, и его отправляли вертолётом или буксиром, предоставляли жильё, а в прежние годы обеспечивали и питанием. Однако делать Зингеру в Лонгиербюене давно уже нечего, поскольку никаких деловых переговоров ему вести нет необходимости, но зато он использует полученный шанс, чтобы находить старых своих друзей норвежцев и лишний раз напомнить им, пользуясь немногими знакомыми ему английскими словами, о своей известности.

У каждого человека на земле свои слабости. Я слушал Зингера с вниманием и пониманием.

Тут проезжает автобус, а в нём геологи всем составом едут с вертолётной площадки. Оказывается, в связи с низким туманом вертолёт не может сесть на мысе Старостина, куда надо сначала залететь, чтобы забрать наших археологов, а затем уж отправляться в Вейдефьорд, где погода отличная.

Вертолётчики так и не объявляют забастовку, о которой столько говорили.

По пути в столовую встретил Ларису из спорткомплекса. Она уже прочла мою поэму и выразила большое удовольствие, сказав, что книга легко читается, она её проглотила сразу, всех в романе узнаёт, кроме главного героя — атташе. Ну, его никто не может узнать.

На обратном пути встретил начальника мехцеха Зарембу. Он начал с того, что сказал издали:

— Отдаю должное, прочитал вашу книгу. Понравилась.

Так что потихоньку о романе начинают в посёлке говорить. Интересно, когда эти разговоры дойдут до Цивки и Соколова, который теперь живёт и работает в Осло.

После завтрака сидел, переводил, когда пришёл Старков и сказал, что приехали из музея Лонгиербюена две дамы, которые неделю назад сообщили по электронной почте, что хотят с нами встретиться. Пошли в музей. Только одна дама была сотрудницей краеведческого музея Лонгиербюена, а вторая оказалась директором отделения полярного института. Они стали интересоваться подробностями о поморах и их судах. Старков всё пояснял, я переводил.

Потом они захотели посмотреть наш научный городок. Я отвёл их к геологам, там им попался Саша Тебеньков, который усадил их за стол пить чай, а я пошёл к себе. Дамы подарили Тебенькову целый комплект книг, в том числе и дорогую о географических наименованиях Шпицбергена. У меня такая есть, но это, очевидно, новое издание. Мне подарили книжку о морских животных Шпицбергена. У меня такой именно нет.

Наши трое археологов вернулись с мыса Старостина, найдя там интересную находку — киот восемнадцатого века. Андрей начал жарить мясо, а я пошёл в столовую, где плотно пообедал. Вернулся и хотел отдохнуть, да тут Старков позвал выпить с ребятами за возвращение.

Михайлов к нам не присоединился, так как обиделся на меня. Причина обиды смешная. Когда мы сегодня утром разговаривали с Зингером, он сказал мне, что собирается снова поехать в Лонгиербюен, но руководство треста отказало ему в поселении в зелёном домике, а Михайлов сообщил ему, что трест не имеет право отказывать в этом, поскольку норвежцы предоставили этот домик с условием, что в нём будут останавливаться любые жители российских посёлков. В ответ на это я сказал Зингеру, что Михайлов не знает этого вопроса, которым я занимался вплотную. Домик в Лонгиербюене предоставили тресту в обмен на квартиры, предложенные трестом конторе губернатора, а, значит, трест имеет право распоряжаться домиком по своему усмотрению.

Мне вспомнилось при этом, как, будучи представителем треста, обходил несколько квартир в Лонгиербюене вместе с норвежским руководителем коммунальной службы в поисках подходящего для треста помещения. Это было ещё в 1997 году. И помню совещание в нашем консульстве, на котором на ряду с другими вопросами был поднят и вопрос о помещении для треста в Лонгиербюене. Протокол этого совещания у меня сохранился. Приведу его полностью, так как, думаю, что рассмотрение других затронутых там вопросов будет интересно читателю.

«ПРОТОКОЛ рабочей встречи сотрудников конторы Губернатора Шпицбергена с консулом РФ и руководством треста «Арктикуголь» Баренцбург, Консульство РФ 30.04.97 Во встрече принимали участие С норвежской стороны:

1. Руне Б. Хансен — вице-губернатор

2. Элизабет Орсетер — консультант

3. Гейр Хьартан Лид — начальник отдела полиции

4. Кетиль Лаксо — полицейский инспектор

5. Борд Олсен — переводчик С российской стороны:

1. Оноша В.И. — Консул Р.Ф.

2. Грошев Д.А. - секретарь консульства

3. Соколов А.Л. - директор р. Баренцбург

4. Сычев Г.Н. - полномочный представитель треста

5. Бузни Е.Н. - уполномоченный треста.

Оноша — Прежде чем мы приступим к обсуждению тем, предложенных конторой губернатора, меня интересует один вопрос: состоится ли визит посла в контору губернатора 7 мая?

Хансен — К сожалению, мы с губернатором оба будем отсутствовать в это время, но здесь будет находиться бывший вице-губернатор Ян Атле Хансен, который с удовольствием примет посла.

Оноша — Значит, я могу сообщить послу, что в 10 часов утра визит состоится? Это будет его последний визит перед завершением пребывания в Норвегии. 5 и 6 он будет находиться здесь по приглашению центра космических исследований и Полярного института. В составе делегации будет находиться заместитель генерального директора российского космического центра и заместитель директора института полярных исследований, занимающегося проблемами распространения радиоволн и т. д. Это по линии научного сотрудничества между Россией и Норвегией. 7-ого посол посетит контору губернатора, затем полетит в Баренцбург с прощальным визитом, 8-го на Пирамиду и затем в Осло. Теперь давайте рассмотрим намеченные вопросы о правилах безопасности в аэропорту Лонгиербюена, о помещении для треста, о предписаниях. Я думаю это ваши вопросы чисто информационного плана, затем у нас будет один вопрос для обсуждения.

Хансен — По первому вопросу я хочу рассказать о правилах, которые существуют во всех норвежских аэропортах. Я получил их сегодня утром и потом дам вам копию. В них говорится, что единственные лица, которые не проходят через контроль безопасности в аэропорту — это главы государств и их гости. Мы переведём эти правила, вы их почитаете и, если будут вопросы, зададите их нам.

Оноша — Нам, конечно, необходим этот документ, чтобы мы информировали Москву. Но я уже вижу, что в этом документе есть нарушение Венской конвенции о дипломатических отношениях. По этой Венской конвенции проверке в аэропорту не подлежат дипломаты.

Хансен — Может быть, тут есть какие-то нюансы, но из письма видно, что дипломатическая почта проходит без контроля, однако это не касается дипломатов.

Оноша — Но дело в том, что дипломатическая почта перевозится дипломатами. Например, наши дипломатические работники, находясь в служебных командировках, выполняют роль дипкурьеров. Даже посол, когда летит сюда, везёт дипломатическую почту. И консул или другие сотрудники консульства, когда летят в Осло, везут с собой дипломатическую почту, поскольку наш район не проходит через маршруты дипкурьеров. Сюда дипкурьеры не летают. Они доставляют почту до посольства в Осло, а оттуда сюда и в Киркенес доставляем сами. В других странах такая же система.

Хансен — Давайте обсудим, когда прочитаете документ.

Оноша — Конечно, но существует примат международного права. В некоторых странах, где режим жёсткой диктатуры, там временно не действует это право.

Хансен — Но бывают некоторые сомнения, то есть разные толкования международного права.

Оноша — Разные толкования международного права не могут быть.

Международные конвенции подписываются всеми странами мира с одним пониманием. Не было такого случая, чтобы дипломаты сами решали что-то.

Хансен — Но есть вопросы, которые решаются только на более высоком уровне.

Оноша — Ну, это естественно. Надо понимать, что ваше беспокойство вызвано ростом угрозы терроризма. Контроль, конечно, нужен, но я думаю, что дипломаты останутся в том же статусе. И, наверное, можно перейти ко второму вопросу.

Хансен — Разумеется, мы будем поступать в соответствии с Венской конвенцией.

Соколов — А будет ли установлен таможенный досмотр в Лонгиербюене?

Хансен — Нет, таможни в Лонгиербюене не будет. Следующий вопрос о предоставлении квартиры тресту «Арктикуголь» в Лонгиербюене. У нас говорят, что если говоришь о хорошем, то можно говорить бесконечно. Однако нам нужен результат. Вы, конечно, знаете из наших предыдущих бесед, что у губернатора нет своей площади в Лонгиербюене, но мы связались с государственной организацией, «Статсбиг Норд Свальбардконторет», которая распределяет имущество и здания. Они положительно относятся к этому. У «Статсбига» есть много квартир и домов и надеемся, что в скором времени решим окончательно этот вопрос. Госпожа Олсен была в Осло и встречалась с руководством этой организации. Так что я только довожу это до вашего сведения и думаю, что мы вернёмся к этому вопросу.

Оноша — Обсудим, когда будет что-то конкретное. Думаю, что трест располагает возможностями, чтобы предложить что-то и вам. Давайте перейдём к третьему вопросу.

Хансен — Мы, наконец, получили официальный перевод предписания о планировании участков в двух экземплярах и предписание по управлению запасами дичи на норвежском языке. Если у вас будут какие-то вопросы, то, пожалуйста, задавайте.

Оноша — Мы внимательно рассмотрим предписания. А в этом предписании об управлении запасами дичи есть все сроки, названы запрещённые и разрешённые к отстрелу птицы?

Хансен — Я ещё не читал, думаю, что сделаем перевод для вас.

Оноша — Что касается здесь российских граждан, то прессинга с их стороны на природу не наблюдается. Здесь охотится только консул да ещё пара человек. Я думаю, проблем у нас в этом отношении не будет. Но на всякий случай желательно всё же иметь перевод, чтобы знать, какие птицы не разрешены для охоты. Дело в том, что у нас даже охотничьих ружей нет. Есть только карабины, которые положено иметь по инструкции для охраны, когда выходишь за пределы посёлка.

Хансен — Мы уверены, что здесь никаких нарушений не будет, но мы обязаны информировать население.

Оноша — Всё правильно. Бывают разные недоразумения. Вчера, например, видели недалеко следы маленького медведя. Раньше медведица с медвежонком ходила. Нужно знать, как поступать. Для вашей информации скаажу, что у нас тут был недавно российский ледокол. Я был на нём и нам рассказали, что в прошлом году на одном из островов в долине они увидели с ледокола овцебыков. До этого у нас была информация, что овцебык прекратил существование на архипелаге. Сейчас мы видим уже, как прилетают утки, летят разведчики гуси.

Хансен — Следующий вопрос о встречах губернатора с жителями Баренцбурга и Пирамиды для знакомства с деятельностью губернатора. У нас уже были такие встречи, но давно. Если это не будет мешать вашей работе, то нам было бы удобно провести такие встречи 16, 17 или 18 июня.

Оноша — Думаю, в этом проблем не будет.

Соколов — Проблема только одна — время встречи. Желательно проводить встречу вечером, когда больше людей может придти после работы.

Лучше всего в 17–30, когда первая смена выезжает с работы. Такое же время удобно для Пирамиды.

Хансен — Тогда я предлагаю провести такую встречу в Баренцбурге 16 июня, а на Пирамиде 17 июня в 17–30.

И последним вопросом, которого нет в нашей письменной программе, хочу поднять вопрос об устранении обломков самолёта от аварии. В этой работе нам будет помогать компания «Стуре Ношке», потому что у них есть техника. Наши вертолёты не смогут поднять большие обломки. Эти обломки будут временно складироваться в Лонгиербюене, чтобы представители комиссии могли их увидеть и для вас, если вы захотите какие-то части использовать для памятника. Может мы обсудим это на нашей следующей встрече. С вехней части горы, с плато, обломки будут убираться летом, так как сейчас к ним нет доступа. Хочу подчеркнуть, что, если со стороны россиян или украинцев есть желание принять участие в этой работе, то пожалуйста. В пятницу начнут прокладывать туда путь для машин.

Оноша — У меня теперь есть один вопрос. Я уже о нём информировал до нашей встречи. Мы хотим выясмнить позицию конторы губернатора по этому поводу. Дело в том, что несколько лет тому назад мы обращались за разрешением на коммерческие полёты вертолётами и такого разрешения не получили.

На что МИД России дал памятную записку, указав в ней на грубейшее нарушение Парижского Договора, о равных правах на коммерческую деятельность стран-участниц Парижского Договора. Сейчас этот вопрос возник снова в связи с полётом нашего вертолёта. Естественно МИД занимается этим вопросом. Мы получили такое задание — выяснить отношение к нему конторы губернатора.

Дело в том, что закон двадцать пятого года может работать здесь в отношении стран, не являющихся участницами этого договора. И это нормально воспринимается. А для стран-участниц договора вообще-то не нужно спрашивать разрешения. Но мы, соблюдая нормы хороших отношений, обратились с просьбой и получили отказ. Я думаю, этот вопрос будет решаться на более высоком уровне, но наше отношение нужно выразить.

Хансен — Я вчера обсудил этот вопрос с госпожой губернатором, поскольку я уже был информирован о том, что этот вопрос возник. Я полностью согласен, что этот вопрос должен решаться на самом высоком уровне МИДов.

Но я сразу могу сказать, что госпожа губернатор и я не согласны с консулом, с его толкованием Договора. Я скажу только коротко о нашей позиции.

Губернатор, конечно, признаёт, что Парижский Договор даёт всем подписавшимся странам некоторые права в отношении коммерческой деятельности. И в этой области дискриминация, конечно, недопустима, поскольку Договор даёт всем одинаковые права. Но Парижский Договор ясно подчёркивает, что правила о видах коммерческой деятельности определяет Норвегия, поскольку Норвегия имеет суверенитет на архипелаге. И ситуация такова, что в таком случае требования, которые предъявляются для коммерческих полётов к норвежским вертолётам будут предъявляться к российским вертолётам, если они выполняют коммерческие полёты. И ситуация такова, что все норвежские законы, действующие на Свальбарде, на основе Парижского Договора и в части коммерческих полётов. Я думаю, что этот вопрос может быть решён только на самом высоком уровне. Письмо, которое было получено от управления гражданской авиации, выражает мнение и местного руководства.

Оноша — Выразим тогда пожелание, чтобы этот вопрос разрешился на высоком уровне к общему удовольствию.

Сегодня у нас впереди ещё одна очень приятная процедура передачи белого медведя в дар руднику.

Бузни — Но я бы хотел добавить кое-что относительно вертолётов. Мы получили вчера письмо о том, что с первого июня стоимость обслуживания полётов самолётов и вертолётов, на которую мы раньше имели 25 % скидку за посадки вертолётов, полностью отменяется. Для нас полёты вертолётов имеют большое значение. И было время, когда мы вообще ничего не платили за посадки. Потом ввели оплату, но местные власти пошли нам навстречу и с делали скидку. А сейчас последним письмом скидки отменены. И получается так, что мы единственные в Лонгиербюене, кто платит за посадки, что для нас дорого. Как вы смотрите на этот вопрос?

Хансен — Я не знал об этом письме. Они слишком резко поставили вопрос. Прошу вас написать нам письмо с этим сообщением и губернатор займётся вопросом.

Бузни — Именно сейчас трест «Арктикуголь» рассматривает вопрос о возможности возобновления рейсов самолётов из Москвы. Но это возможно лишь в том случае, если рейсы не будут дороже других средств доставки пассажиров. А теперь получается, что цены ещё возрастают. Кроме того, говоря о посадках вертолётов, нельзя забывать, что мы и сейчас редко можем доставлять жителей посёлков в Лонгиербюен. А теперь это будет ещё реже. О каком же развитии дружеских связей может идти речь в таком случае?

Хансен — Я с вами согласен и прошу написать письмо по этому поводу.

На этом официальная часть встречи была завершена и через некоторое время в музее «Помор» состоялась церемония вручения чучела белого медведя музею Баренцбурга конторой губернатора».

Вскоре после этого совещания контора губернатора предложила тресту «Зелёныйдомик» в Лонгиербюене и получила взамен одну двухкомнатную квартиру в гостинице Баренцбурга и одну аналогичную в гостинице Пирамиды.

Зингер, встретив сегодня приехавшего Михайлова, сообщил ему ничтоже сумняшися, что, мол, Евгений Николаевич, сказал, что Михайлов ничего не знает об истории с домиком. А он действительно не знает этого и не может знать. Но Михайлов вспомнил, что он был советником премьер-министра, а я работал всего лишь переводчиком. Это смешно. Быть советником по каким-то вопросам ещё не значит всё знать. Смешные проблемы возникают из-за гонора таких горе-специалистов.

Посидели на кухне за бутылочкой водки, поели мясо с макаронами быстрого приготовления, затем я пошёл в гостиницу, где меня уже ожидали норвежские дамы. Они не выглядели хорошо обеспеченными, скорее, напоминали многих наших женщин среднего класса, к которым я отношу и свою Юлю.

Повёл их по посёлку, показал спорткомплекс, коровник, прошлись к порту и вернулись к гостинице. По дороге я рассказал им вкратце содержание моей поэмы, и оно им понравилось. Договорились, что в Лонгиербюене организуем со мной встречу в местном клубе читателей, который, оказывается, у них есть. Попрощались до завтра. Перед сном попили со Старковым чай, поболтали о политике и разошлись до утра.

21 июля, среда

Утром Старков с трудом поднялся и на завтрак не пошёл, так как не успел бы одеться, умыться, побриться. Я пошёл сам. На обратном пути меня уже ожидали норвежские дамы, чтобы пойти посмотреть, как живём мы в своём здании. Оно им понравилось больше, чем то, что у геологов. У нас-то всё недавно отремонтировано. Вадим Фёдорович ещё только завтракал на кухне.

Я показал компьютерную комнату и привёл гостей к Зингеру, который, как обычно, начал рассказывать, как его принимали в Норвегии за шпиона. Это его любимая тема. Потом пошли к Старкову, попили чай и обсудили музейные проблемы. Интересно, что в Лонгиербюене собираются построить целый музейный комплекс. План экспозиции Старков раскритиковал, но музейщица отстаивала его, говоря, что у нас традиционные взгляды на музей, а они хотят сделать нетрадиционно. Что получится, увидим, а пока что все расхваливают наш музей в Баренцбурге, находя его лучше и профессиональнее, чем в Лонгиербюене.

Утром геологи и два наших археолога — Андрей и Миша улетели в Вейдефьорд. Витя не полетел, так как у него заболел живот от вчерашнего мяса или ещё чего-то. А мне кажется, ему просто не хотелось лететь. Он ещё вчера сказал, что одна находка киота уже оправдала всю нашу экспедицию и можно никуда не ехать. Но сегодня он, вроде бы, ничего не ел. Может, и правда расстроил желудок вчера. Между тем, на обед я взял сегодня пельмени, которые оказались на этот раз вкусными, и пюре с котлетой, полпорции борща, да пару маленьких чашечек (пластиковых) компота. Наелся. После обеденного дрёма почти до семи часов пошёл купаться в бассейн, но воду туда ещё не запускали из-за прорыва трубопровода солёной воды. Обещали сегодня отремонтировать. Посмотрел, как играет в шахматы Заремба, пошёл в буфет, где купил банку солёных огурцов, маслины, кукурузу (консервированную) и пару бутылок минеральной воды для Виктора.

Старков пришёл от геологов и принялся за приготовление ужина.

Макароны с мясом у нас остались от вчерашнего, так что он готовил салат из рыбной печени (консервы), которую смешал с нарезанным варёным яйцом и добавил мелко порезанную петрушку. Вкусно. Выпили под это дело по рюмашке.

Витя не пил. Любопытно, что он может отказываться от выпивки, когда все пьют, и в то же время случается, что он не сдерживается и начинает запой.

Посидел ещё, попереводил.

Во фьорде до сих пор плавают льдины. Целый день над ними то по является, то пропадает туман. А мне пришлось ходить с зонтиком, поскольку то моросил, а то и шёл дождь.

22 июля, четверг

Завтракать со Старковым не пошли. Я проспал, а он бегал по организационным вопросам, зашёл к геологам и поел там. Потом пришёл и стал нам жарить яичницу и готовить салат из печени трески, яйца и петрушки.

Получилось неплохо, хотя половину печени выбросили, поскольку цвет её Старкову не понравился, подозревал, что испортилась от долгого хранения.

Во фьорде льдин меньше, но есть. Я поработал над переводом, а потом пошёл звонить домой, где по счастью оказалась не только Юля, но и Алёна с малышом. Приятная неожиданность. Сумел поговорить с Алёной, что даже в Москве было редкостью.

Пошли на обед, где я платил и за Виктора, у которого деньги на карточке закончились, так как на них закупили продукты в экспедицию. После обеда поспал до половины шестого, попереводил и пошёл на ужин. Бассейн всё ещё не работает, трубу подачи солёной воды не починили. Обещали отремонтировать сегодня.

После ужина попили чай со Старковым, пофилософствовали, я ещё поработал над переводом, и день закончился, как обычно. Часа в два ночи.

23 июля, пятница

Ночью не очень спалось, и даже написал небольшое стихотворение о тумане. Зато утром проснулся, когда Старков стукнул в дверь, то есть в половине одиннадцатого. Идти в столовую поздно. Позавтракали чаем с бутербродами.

В нашем фьорде почти нет льдин, но они перешли в Исфьорд и опять препятствуют судам из Лонгиербюена. Вместе с Виктором нарезали три буханки хлеба, привезенные им назад из экспедиции на мыс Старостина, и сушили сухарики, чтобы хлеб не пропал. Я сушил на сковородке, а он на противне в духовке. У меня получалось лучше. Потом позвонил в «Учительскую газету» и узнал, что мой материал об Островском уже две недели назад опубликован.

Приеду, возьму экземпляр газеты. Позвонил поэту Сергею Островому. Он очень удивился и обрадовался звонку. Всё-таки из-за границы. Чувствует себя, как всегда, неважно. Попереводил, пока Старков не сказал, что уже четыре часа и пора на обед.

После еды в столовой ещё занимался переводом, не ложась спать, так как уже поздно было для сна. В восемь тридцать дозвонился в Лонгиербюен до Умбрейта и полчаса говорил с ним. Он сообщил, что сегодня в «Свальбард Постене» вышла статья-продолжение о Цивке, в которой уже наш консул его ругает. Очень хорошо. Теперь Цивка не может сказать, что и это я подстроил. Кроме того, сегодня у Цивки приём шахтёров. Говорят, что 150 человек подали заявления на досрочное расторжение контрактов. Это тоже весомый аргумент в пользу моих мыслей, высказанных Цивке. Вот такая невезуха у Цивки. Я попросил Умбрейта встретить двадцать восьмого и устроить на пару дней нашего Михайлова, улетающего в Москву тридцатого. Андреас, конечно, согласился.

После разговора по телефону пошёл в музей, где Старков вёл экскурсию для ботаников. Те пригласили нас попить с ними чай после нашего ужина, что мы и сделали. Чай, правда, так и не пили. Опустошили бутылку дурацкой водки под названием «Путинка», закусывая помидорчиками, огурчиками, сыром и апельсинами. Ни одного имени ботаников так и не узнал, хотя среди них были три женщины и один мужчина, помимо Димы, работающего уже здесь с неделю. Поговорили об археологии, о Шпицбергене и немного о других вещах. Так и завершился день.

24 июля, суббота

Утром попили чай с булочками, сдобренными маслом и сыром. Старков побежал в музей проводить экскурсию для туристов из Эстонии, прибывших и остановившихся у нас в доме по протекции Зингера. Я взял у Роскуляка компьютерную программу «Органайзер», долго с нею возился, но установить на компьютер не удалось, поскольку диск относится к числу котрапактов и потому некачественный. Пришёл Старков со своей экскурсии, показал ему, как заносить адреса и телефоны в адресную книгу, чем опять осчастливил его, и занялся переводом.

Пошли на обед, а оттуда я отправился встречать судно «Поляр Гёл», капитан которого должен был привезти мне от Умбрейта перевод статьи о Цивке. Однако фьорд весь забит льдинами, над которыми плывут неторопливо пёрышки тумана. Но судно появилось на краю поля и медленно стало его преодолевать, поворачиваясь то вправо, то влево, то почти идя в обратном направлении. Час шло через это ледовое поле. Я пожалел, что оказался без фотоаппарата. Любопытное зрелище, когда относительно небольшое судёнышко прорывается сквозь скопление весьма крупных льдин. А на причале собралось человек двадцать ребятишек нашего посёлка. Оказывается, у них на этот именно день было запланировано экскурсионное посещение норвежского судна.

После причаливания и выхода пассажиров я зашёл на палубу, встретился с капитаном и взял у него конверт Умбрейта. В это время детишки стали подниматься по трапу в сопровождении некоторых родителей, а потом с большим трудом спускаться на нижнюю палубу по очень даже крутой лестнице.

Маленькие боялись сами спускаться, а взрослые их подбадривали вместо того, чтобы самим пойти вперёд и помочь.

Я с письмом отправился к себе, положил пакет, взял камеру и пошёл опять в порт. Кадров на плёнке осталось мало, но я снял и детей, спускавшихся с судна и получающих на прощание по яблоку и шоколадке от норвежцев, и льдины, и судно, прорывающееся сквозь них.

Перед ужином зашёл к геологам на минутку, где Тебеньков Саша у говорил хлопнуть по рюмашке водки для аппетита, что и сделали. Потом поужинал и снова сел за перевод, но успел мало: пришёл Старков и пошли к нему на чай. Прочитал перевод статьи. А у Цивки, как мы поняли, уже есть и вторая статья. У нас пока нет. Так и завершился день.

25 июля, воскресенье

Проснулся нормально и увидел солнце. Погода стоит прекрасная. На улице относительно тепло. Выходил уже не в тёплом свитере, а полегче.

Старков тоже поднялся, и мы поспешили, чтобы успеть до одиннадцати позавтракать. Потом зашли к геологам, взяли бинокль и смотрели на западный берег, куда на лодке с поляком пошли Державин с Михайловым фотографировать остатки поселения Кокиренесет, где жили поморы. Там в земле занесены почвой основания примерно семи-девяти домиков поморов, то есть это было весьма существенное поселение. Старков собирается просить разрешение на раскопки в следующем году, аргументируя тем, что место подвергается разрушению. А я бы на его месте давно уже там копал.

В фьорде нашем льдов немного, но все они в устье, то есть в Исфьорде.

К обеду начало снова всё нести в нашу сторону. Я посидел с переводом и пошёл на обед сам, так как Старков готовился к приёму у консула. Я посмеялся, говоря, что его там не накормят, и предлагал взять с собой сухарики. Так оно и вышло. Гостей было человек тридцать, дали по рюмке коньяка, чай и пирожное. А говорить пришлось много, да и потом экскурсия в музее. Цивка, отвечая на вопросы о положении в Баренцбурге, естественно, всё хвалил, сказал, что на расторжение подали заявление всего несколько человек, а двести с лишним шахтёров принесли заявления на продление контрактов. Что-то не очень верится. Ему и соврать не долго, но надо проверить. Мне как раз сегодня художник рудника говорил, что есть шахтёры, которые приехав сюда и узнав, что контракт не тот, что им обещали, отказались вообще выходить на работу и не выходили на рабочее место ни одного дня, требуя отправить их назад. Он же рассказал, что целую партию работников из Москвы отправили сюда без подписанных контрактов, когда Цивка заявил им, что все контракты будут подписываться в Баренцбурге. А что могли люди сделать, если они с Украины уже приехали в Москву, рассчитавшись у себя на работе? То же самое мне говорили и в Москве. А тут Костенко утверждает, что ни одного неподписанного контракта нет. Врут хором с директором и нагло. Но попробуем разобраться, что к чему. Хотя ведь мне они документы все показывать не будут.

После обеда плотно поработал над переводом и, наконец-то, закончил доклад Урокберга. Осталось, правда, длинное приложение литературы страниц на десять. Часок успел даже вздремнуть, потом поужинал. В столовой взял поднос, а на нём десяток тараканов, под ним ещё больше. Я бросил поднос и взял тарелку с несчастной картошкой и кусочками сомнительной свежести мяса. Две чашечки чая. Всё это ставил сразу на стол, а потом рассчитывался карточкой. Возмущению не было предела. Кассир сказала, что они не виноваты, надо говорить начальству. Я сказал, что будет встреча с генеральным директором, и там скажу об этом, раз никто не осмелится больше. Пользуясь прекрасной погодой и нанесенными снова льдами (хоть и не так плотно, как вчера), взял видео камеру и пошёл снимать льды. Возвратился около одиннадцати, а тут и Старков подошёл. Пошли пить чай и по рюмашке для расслабления.

День закончился.

26 июля, понедельник

Ну вот, опять с самого утра гора Улав в тучах. Солнца нет. Старков спал, пошёл на завтрак один. В столовой не увидел ни одного таракана. Не видел их почти и в обед, и в ужин. Стало быть, что-то можно делать. Видимо, вчерашнее моё поведение кого-то напугало. На завтрак перловка с котлетой.

Пришёл к себе, а тут ботаники пригласили с ними попить чай. Посидели на кухне.

Пошёл переводить, добил перевод доклада Урокберга. По пути на обед встретил шахтёра Игоря, который здесь работает несколько лет. Поговорили о положении дел в Баренцбурге. Сегодня в шахте погиб сорокатрёхлетний шахтёр-водитель горного комбайна. Произошёл горный удар. Игорь говорит, что удар-то был, но, по его мнению, избежать такие ситуации можно, если хотеть. Руководство рудника требует выполнения плана и выбирает уголь подчистую, хотя в таких категорийных по опасности шахтах полагается оставлять участки невыбранного угля, что сокращает опасность появления горного удара.

Игорь говорит, что если бы на материке у людей была работа, то многие не оставались бы здесь ни одного дня. Сам он, при виде опасной лавы, ни за какие деньги туда не лезет, понимая, что может быть там убит. Но некоторые не понимают, а руководство требует лезть. Вот и результат. В прошлом году весной произошёл аналогичный случай со смертельным исходом.

Рассказал Игорь и об оплате труда шахтёров. Говорит, что перестали выдавать премии за выполнение плана, которые составляли порядка сорока процентов. Так например, он получает семнадцать тысяч в месяц. Если бы давали премии, то получал бы дополнительно ещё около восьми тысяч. За год это могло бы составить дополнительно около ста тысяч. Но их нет.

Кстати, то же самое говорил и наш Миша Карпенко, который помогает нам в археологии, что ему трест должен чуть ли не двести пятьдесят тысяч. Игорь сказал, что многие шахтёры по возвращении на материк подали в суд на Цивку и выиграли дела, а теперь стоят в очереди на получение денег по исполнительным листам. Триста человек уже получили деньги. Главная причина исков — заниженные, против материковых, расценки и нормативы. А тут ещё заставляли работать по восемь часов в шахте, плюс два часа на вход и выход. Игорь тогда потерял в весе с девяноста килограмм до семидесяти двух.

Теперь, когда опять работают по шесть часов да привезли продукты, стал отъедаться и прибавлять в весе до прежнего. Ему непонятно, почему Цивку до сих пор не сняли, но понятно, почему рабочие молчат: боятся, что выгонят за критику. Да и встреч с директором уже два года не было. А теперь вот и эту намеченную встречу отменят по причине гибели шахтёра.

Почти у самой столовой встретился с четой маркшейдеров, которые подрабатывают в теплице. Они опять подтвердили, что их контракты не подписаны директором, а начальник кадров Костенко на их вопрос об этом возмущённо спросил, почему же они ехали, если контракт не подписан.

Странный человек этот Костенко, ведь два дня назад при мне говорил Цивке, что неподписанных контрактов нет.

Эти же супруги сказали, как случайно увидели в компьютере, что по штатному расписанию, которое никому обычно не показывают, их заработная плата ниже, чем на материке, чего никак не должно быть. Потому и не подписывается контракт, наверное. Вот ведь где правда.

После обеда вздремнул часок и взялся за перевод статьи Старкова на английский. Старков ушёл к геологам, а я на ужин. Появилось ненадолго солнце.

Льды во фьорде постепенно исчезают, тая и расплываясь, но на горизонте ещё много льдин, которые могут в любой момент снова оказаться у нас.

Посидел с ботаниками, порассказал им о жизни в Баренцбурге, попугал медведем Галину-почвоведа, которая не боялась ходить одна за посёлок и собирать образцы. Завтра пойдёт брать оружие, которым не умеет пользоваться, но без него, конечно, нельзя. ГСВ выдаст, снимая с себя ответственность, и не беспокоясь на самом деле, что может произойти с женщиной. Саша Роскуляк сказал, что будто бы недели две назад видели, как медведь переплывал наш фьорд, когда в нём были льдины. Так они и сейчас есть. Такие проблемы, но пора спать.

27.07.04, вторник

Давно такого не было, чтобы я целый день не ходил в столовую, то есть ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. А вот так. Позавтракали со Старковым дома, попив чай с сыром и колбасой. Сел за перевод и заодно дал Старокову перевод доклада Урокберга для редактирования названий и пр. Часов до трёх переводдил. Хотел пойти на обед, но Старков отказался, так как на шесть наметили вечеринку по случаю дня рождения Зингера и отъезда Михайлова. Я подарил Зингеру свою поэму о Груманте. Он, как потом сказал, сразу принялся её читать.

Решил я пойти не на обед, а в бассейн, который, как объявили по радио, сегодня работает. Заодно думал и искупаться в душе, так как вчера по-настоящему искупаться у себя не удалось: пошёл в душ, где сказали, что вода горячая, а там пошла чуть тёпленькая. Я осердился, но помылся слегка. Теперь вот пришёл в бассейн, а он не только наполнен был всего наполовину, но ещё и что-то плавало в воде непотребное. Видимо, будут опять воду выпускать, мыть бассейн, а потом снова наполнять. Сколько времени уйдёт на это, не представляю. Очень жаль.

До обеда звонил Ян Эгиль с острова Крит.

ЯН ЭГИЛЬ ФРЕДРИКСЕН

Не помню точно, когда мы познакомились с этим человеком, но очень скоро стали друзьями да такими, что дружим до сих пор. Когда я нахожусь в Москве, время от времени поздно вечером раздаётся телефонный звонок и я слышу голос Ян Эгиля. Мы подолгу разговариваем, рассказывая друг другу о своих новостях. А началось наше знакомство, когда я стал работать уполномоченным треста «Арктикуголь».

Приехал в Лонгиербюен и зашёл в небольшой деревянный домик с высокой раскидистой антенной над ним. Это был местный телевизионный центр.

Небольшая тесная прихожая, в которой снимают обувь, затем комнатка, перегороженная прилавком, а за нм большое число картонных коробок с оборудованием, деталями, столик, на котором стоит включённый телевизор. Справа дверь в туалет, а слева вход в другую комнату, где порядок и чистота. Это основной Рабочий кабинет с диваном, кухонным уголком для приготовления кофе или чая, письменным столом с телевизором.

Ян Эгиль небольшого роста, средней комплекции, подвижный, но успевающий внимательно рассмотреть собеседника, хотя, кажется, никогда надолго не задерживает взгляд на тебе. Решения принимает очень быстро. Иногда я не успевал договорить свою мысль, а он уже хватал телефонную трубку и звонил куда-то, как выяснялось сразу, именно по обсуждаемому вопросу.

Я пришёл тогда по вопросу установки у нас в Баренцбурге телевизионного канала, по которому наши жители могли бы смотреть зарубежные художественные фильмы и спорт. Некоторые просили ещё популярный канал MTV.

Визитной карточки у меня ещё не было, как, впрочем, и у Ян Эгиля, мы называем себя друг другу. Говорю о своей проблеме. Собеседник тогда мне показался несколько мрачноватым или просто слишком серьёзным. Это позже я узнал, что, беседуя со мной или с другими людьми, он всегда думал одновременно о своих семейных проблемах, о необходимости заехать за женой, работавшей на ТЭЦ, или детьми в детский сад, а когда они подросли, то в школу. Ян Эгиль заботливый отец, хозяин в доме, а при большой семье всегда немало проблем.

Узнав от нашего инженера, с которым я пришёл, что антенна в Баренцбурге принимает сигналы с российского спутника, Ян Эгиль говорит, что для приёма канала «Фильм-нет» нужно будет повернуть антенну на другой спутник, поставить декодер, и сыплет терминами, которые я, может, и не знаю, но мой инженер их распознаёт на слух без перевода и согласно кивает головой, говоря, что всё это можно будет сделать. Говоря с нами, Ян Эгиль одновременно копается среди множества коробок и деталей в углу, достаёт откуда-то небольшое устройство и протягивает мне:

— Вот я вам даю, попробуйте установить у себя и настроиться на нужный спутник, называет какой.

Мой инженер, слушая, что я перевожу, сразу всё записывает на листке бумаги. Глаза его светятся неподдельной радостью. Он понял, что, приехав домой, сразу может полезть на нашу гору с антенным устройством и уже сегодня попробовать настроиться на нужный канал.

Ян Эгиль объясняет, что канал платный, но он даёт нам возможность настроиться и первое время смотреть его бесплатно, пока мы решим, устроит ли нас такая программа. Обещает в случае трудностей сам приехать и помочь настроитьсяя. Мой инженер обеспокоен, сколько мы должны заплатить за устройство, так как вообще-то никаких норвежских денег у нас нет.

Ян Эгиль настроитьсяет рукой, говоря, что отдаёт это бесплатно на время, чтобы мы попробовали у себя. Но он так и не взял с нас деньги ни за это, ни за многие другие приспособления, которыми снабжал нас многие годы.

В этот вечер мы с нашим инженером вместе полезли на гору, благо лестница к антенне ведёт прямо от гостиницы, в которой я жил и работал, и вскоре мы смогли увидеть на экране нашего телевизора интересовавший нас канал. А после нескольких пробных дней трансляции канала на весь посёлок я написал письмо генеральному директору треста с просьбой разрешить оплату канала из валютных средств. Тогда трестом руководил Орешкин Анатолий Владимирович.

Я уже писал об одном осложнении в наших с ним взаимоотношениях, а сейчас вспомнился ещё один эпизод, когда ему на меня пожаловались и вот почему. Причина для того времени была весьма серьёзной.

В мае 1995 года Баренцбург посетила Премьер-министр Норвегии госпожа Брут Харлем Брутланд. Событие, прямо скажем, экстраординарное. С ним могло соперничать лишь посещение Пирамиды королём Норвегии, что произошло несколько позже.

К приезду Премьер-министра мы готовили программу вместе с консулом, которым в то время был Якушин, о котором я, быть может, ещё расскажу.

Владимир Фёдорович, так звали консула, предложил мне встретить госпожу Брутланд, показать ей наш посёлок, «А потом, — сказал он, — Я приглашаю Премьер-министра к себе в консульство, а ваша задача, Евгений Николаевич, забрать всех журналистов с собой, устроить им обед в баре, чтобы они не мешали нам поговорить на высоком уровне».

Понятно, что консулу хотелось проявить свою значимость. Помню, как при первой нашей встрече, когда он пригласил меня в консульство для знакомства, то предлагая выпить рюмку коньяка, улыбаясь спросил:

— Что, Евгений Николаевич, небось, впервые сидите за столом с таким важным лицом?

Я не стал тогда говорить гордецу, что здоровался за руку и с президентами, и с послами, но не считал нужным не мыть руки после этого, как у нас принято делать в шутку, поскольку особого рода волнение я испытывал лишь при встрече с большими писателями, которых, в принципе, считаю гораздо выше и важнее, ибо политики приходят и уходят, а труды писателей остаются на века властителями человеческих душ. Когда разговариваешь с людьми такого типа, как Якушин, лучше молчать и, набравшись терпения, слушать, поскольку они не умеют контролировать поток своей речи и изливают его безостановочно.

Именно эту особенность характера сразу уловила норвежская Премьер-министр Брут Харлем Брутланд, когда Якушин хотел поговорить с нею по душам и рассказать всё, что знал и не знал о Баренцбурге, усадив на диван в стороне от остальных гостей. Быстро осознав, что Якушин сам никогда не остановит свою речь, она прервала его, извинившись, и напомнив, что их ждут гости за столом. Такого фиаско Якушин не ожидал, но вынужден был подчиниться этикету.

У меня же произошла картина диаметрально обратного характера.

Усадив журналистов за длинный, накрытый хорошими закусками и выпивками стол в баре, я предложил корреспондентам задавать мне вопросы, если таковые имеются, а для начала сказал для знакомства несколько слов о себе, отметив и тот факт, что из партии не выходил и по сей день считаю себя коммунистом.

Никогда не предполагал, какой эффект произведут эти мои слова о членстве в партии. Тогда ведь мало кто признавался в своей приверженности к коммунистическим идеям, особенно на высоком официальном уровне. И эти мои слова прозвучали для журналистов, как гром с ясного неба и сигнал к сенсации.

Почти все, как по команде, схватили свои фото и видео камеры и начали меня фотографировать, задавая массу вопросов.

Уже на следующий день в норвежской печати рядом с информацией о посещении российского посёлка на Шпицбергене госпожой Брутланд сообщалось о коммунисте Евгении Бузни, находящемся на ответственном посту. По радио передавали интервью со мной. Разумеется, для всех и меня в том числе, всё это было неожиданным.

И вот кто-то, кому моя личность в тресте «Арктикуголь» была не очень по нраву, прибежал к генеральному директору Орешкину, который в это время находился в Москве и не участвовал в приёме Премьер-министра, и сообщил о публикациях и моих интервью, где я признался в том, что продолжаю быть коммунистом.

В ответ на это, вместо того, чтобы, как ожидалось, уволить меня с работы, Орешкин сказал кляузнику:

— Ну и что, что он коммунист? Зато хорошо выполняет свои обязанности.

Пусть работает.

Теперь вот я просил его улучшить условия жизни полярников, увеличением числа телевизионных каналов, которые помогают скрашивать нелёгкую жизнь в Заполярье. Орешкин, слегка подумав, разрешил расходовать на это валютный резерв.

Ян Эгиль, правда, объяснил мне, что сумму оплаты, которую он мне назвал, берут с одного пользователя каналом. Мы за эти же деньги обеспечивали весь посёлок. Через некоторое время то же мы проделали на Пирамиде, позволив и пирамидчанам смотреть дополнительно зарубежные платные каналы.

Через некоторое время, приехав в Баренцбург, мой новый норвежский друг увидел, сколь беден наш офис на аппаратуру и подарил пусть не новый, но работающий компьютер, подключил бесплатно Интернет.

Всякий раз, когда я прилетал в Лонгиербюен, стоило мне позвонить Ян Эгилю из аэропорта, и через несколько минут его машина подкатывала и забирала меня в центр посёлка. По пути мы всегда обсуждали не только новости, но и возможности решения тех или иных проблем.

Конечно, я тоже старался помочь Ян Эгилю, когда возникала такая необходимость. То ли со строительными материалами, то ли со строительством дачного домика или в вопросах развития туризма, трест «Арктикуголь» мог оказаться полезным и помогал. Русские любят говорить «Долг платежом красен» и оказывать содействие, если есть такая возможность.

Зелёный домик, в котором я частенько останавливался на несколько дней, когда того требовали обстоятельства моей работы, находится совсем рядом с телецентром Ян Эгиля, поэтому бывало так, что по пути на работу с утра Ян Эгиль останавливал машину возле нашего домика и заходил ко мне. Бывало, что я завтракал в это время и приглашал к столу отведать русскую кухню. А в другие дни Ян Эгиль приглашал меня к себе домой или с друзьями в ресторан.

Он никогда не обижался, если мне приходилось по какой-то причине отказываться от приглашения, я не обижался, если он не приглашал меня в то время, когда я был свободен. Наши отношения основываются и сегодня на полной обоюдной добровольности и возможности каждого. Потому, наверное, мы продолжаем дружить.

Однажды Ян Эгиль познакомил меня с любопытным человеком, бизнесменом из Осло — Терье Ховде. Однако знакомство с этим человеком, сыгравшим немалую роль в моей жизни на Шпицбергене, доставило нам с Ян Эгилем не мало головной боли.

Сначала, правда, всё было хорошо. Ховде приехал с грандиозными планами в голове по развитию туризма на Шпицбергене с использованием гостиниц российских посёлков. Идея поражала своей масштабностью и простотой исполнения. Генератор идей Терье внушал доверие своей абсолютной серьёзностью. Крайне редко под усами проглядывала улыбка. В основном лицо его выражало сосредоточенность и понимание, как осуществить намеченную им программу. Сухощавой внешности, неторопливый, он всегда обдумывал сказанное ему, проводил пальцем по щеке в раздумье и отвечал, что всё будет в порядке, никаких проблем не ожидается.

Ховде предложил организовать в Баренцбурге постоянно действующие компьютерные курсы. С этой целью он привёз в Баренцбург с десяток компьютерных коробок из-под системных блоков, которые, впрочем, внутри были пусты, но мы сначала этого не знали. Мы вместе разработали подробную программу занятий курсантов, включая и их отдых с просмотром наших концертных программ. Выделили помещение для работы. Просчитали стоимость проживания и питания с учётом возможных скидок. Всё было готово для курсов, и я уже ожидал первого поступления денег в качестве предварительной оплаты, гарантирующей прибытие курсантов и всю дальнейшую деятельность.

На основе графика работы курсов я составил весь план работы туристического бюро на текущий год. Ян Эгиль со своими сотрудниками должен был обеспечивать транспортировку на снегоходах в зимнее время. С этой целью Ховде собирался приобрести несколько скутеров, часть которых стояла бы у Ян Эгиля, а часть в Баренцбурге. На летнее время Ховде готовился приобрести резиновые лодки «Зодиаки», которые тоже должны были парковаться в порту Баренцбурга. Словом, план был грандиозный и мы к нему были готовы. Однако никто из курсантов так и не прибыл, а обещанные транспортные средства не куплены.

Однако на этом наше сотрудничество с Ховде не закончилось. Он продолжал приезжать в Баренцбург, как обычно, с оптимистичными идеями.

Попутно предложил тресту купить мобильные радиопереговорные устройства для местной связи. Рации у него купили, а Ховде собственноручно установил на нашей горе рядом с телевизионной антенной ретрансляционную радиоантенну.

Это оказалось большим делом, так как решило наконец вопрос связи наших буксиров с Баренцбургом на протяжении всего пути до Лонгиербюена. Чуть позже Ховде установил антенну и на Пирамиде, но связь через неё до сих пор не состоялась.

Во всё это время длительных переговоров и подготовки, мы бесплатно принимали у себя несколько раз и самого Ховде, и его вместе с семьёй, дарили подарки, надеясь на грядущие прибыли от его туризма, который так и не состоялся.

Но Ховде продолжал свою активность, не смущаясь неудачами. Когда я уже прекратил свою работу на Шпицбергене, мой всё ещё друг Ховде позвонил мне домой и прислал по электронной почте предложение о туристическом проекте в Москве. По его просьбе я стал готовить маршрут и базу для приёма норвежских туристов, желающих проехать по Золотому кольцу Москвы. Но с начала Ховде должен был приехать сам и ознакомиться с проектом. Не приехал.

Однако следующим письмом сообщал, что готовит группу радистов-любителей разных европейских стран для поездки в Баренцбург, откуда они будут устанавливать радиосвязь со всем миром, и просил быть чем-то вроде руководителя группы, то есть обеспечить их пребывание в Баренцбурге и доставку туда радистов с их оборудованием. Естественно оплату всех расходов Ховде гарантировал.

Этот его проект осуществился. Группу я принял в Лонгиербюене, привёз в Баренцбург, обеспечил всем необходимым. Часть любителей полезла на гору для установления связи, другую часть отправили на нашу базу у Ледового озера.

Радисты были довольны. Проблема оказалась в другом. Ховде попросил меня выставить ему счёт за услуги, предоставлявшиеся в российском посёлке, то есть проживание, питание и транспорт, но пообещал оплатить его по возвращении в Лонгиербюен, где собирался взять деньги из банка. Но выставленный от треста «Арктикуголь» счёт и по сей день не оплачен, что позволило руководству треста предположить, что это я их обманул, поскольку всем пребыванием группы руководил в Баренцбурге я.

Меня же Ховде на обратном пути привёз к себе домой в окрестностях Осло, где я провёл в обществе его семьи почти сутки. Да, это было незабываемое для меня время знакомства с Норвегией.

Дом моего друга находится в горах и буквально в десятках метрах от него начинается лес. Где бы я ни бывал обычно, если встречался лес, я обязательно в него шёл. Так и здесь я пошёл пройтись по совершенно незнакомому мне лесному краю. Он, как и у нас в России, здесь прекрасен. Немало хоженых троп, поскольку жильё человека рядом, но людей почти не видел. Дойдя до оврага, решил позвонить по мобильному телефону домой в Москву. И в самый момент нашего разговора увидел внизу оврага прекрасного лося, о чём и стал немедля рассказывать по телефону жене. Это была фантастическая удача. Когда пришёл и стал рассказывать о встрече семейству Ховде, они тоже были удивлены.

Видимо, не часто им самим приходится встречаться с животными в лесу. Да и бывают ли они там часто?

Но во дворе у них живёт в своеобразном небольшом вольере, сделанном из проволочной сетки, кролик. Он всё время пытается прокопать ход под сеткой и удрать.

Вечером Ховде повёз меня и младшего сына на экскурсию, включая попутную рыбалку. На реке я забросил блесну в самый перекат и сразу почувствовал рывок форели. Подматывая катушкой рыбу и выводя уже её к берегу, у видел краем глаза улыбку Ховде и услышал его радостный голос:

— Поздравляю, мистер Бузни, это ваша первая рыба.

Ну не знаю, известна ли в Норвегии русская примета, не говорить под руку и не поздравлять заранее, только рыба тут же, ударившись хвостом о камни, подскочила и сорвалась с блесны. Остальные забросы были безрезультатными, и мы поехали осматривать пещеры и зоосад.

На следующий день, провожая в аэропорт, на мой вопрос об оплате сказал, Ховде сказал, что тресту уже перевёл деньги, а то, что обещал мне, тоже перечислил на мой московский адрес. До последнего момента мне хотелось верить, что всё так и есть. Не привык я не доверять людям. Но ошибся.

В период нашего предполагавшегося сотрудничества Ховде оказывал мне немало услуг со своей стороны. Встречая нас с директором треста по кадрам в Осло, он организовывал нам экскурсию, возил в ресторан, находил место для официальных переговоров, которое тоже стоило денег. Всё это понятно и нами ценилось. Но если Ховде счёл, что это должно быть компенсировано бесплатными услугами со стороны треста, то подобные вещи у порядочных бизнесменов положено оговаривать предварительно с согласия обеих сторон.

Может быть, на что-то мы бы и согласились. Но этого не произошло.

Ян Эгилю было неприятно слышать о последних действиях Ховде. Он тоже был им обманут во многих отношениях. С Ян Эгилем мы по-прежнему друзья. Его телефонный звонок в научный городок Баренцбурга с острова Крит был для меня приятной неожиданностью. Звонил он мне, как я понял, не подолгу службы, поскольку знал, что я уже давно не работаю на Шпицбергене, а по доброй памяти.

Сейчас Ян Эгиля волнует проблема только что запущенного со Шпицбергена аэростата. Сообщает, перед его запуском во все заинтересованные страны рассылались предварительные запросы с просьбой дать добро на пролёт через из территории. Ответы дали Канада, США, Англия и прочие заинтересованные в пространстве страны, кроме России. Ян Эгиль хотел узнать у меня, в чём дело. Это очень смешно, поскольку я, разумеется, ничего об этом запуске не слышал и никакого к нему отношения не имею, даже не знаю, кому они и что писали. Попросил Ян Эгеля, чтобы мне позвонил тот, кто знает об этом чуть больше. У Ян Эгеля английский не очень хороший, так что он объяснить толком ничего не может. Но он позвонил мне и после обеда по этому вопросу. Я пообещал узнать у наших учёных, занимающихся атмосферой.

Пока я с ним говорил, сидя на диване (Саша принёс телефонную трубку мне в комнату), пришёл Михайлов со своей проблемой. Оказывается, ему трижды уже звонил начальник отдела кадров треста в Баренцбурге Костенко и просил дать свой номер паспорта и домашний адрес в Москве, не понимая зачем, но будто бы по просьбе конторы губернатора. Те же данные он просил о Королёве (гляциологе), поэтому Михайлов пришёл ко мне с Зингером просить позвонить в Лонгиербюен и выяснить, в чём дело. Понятно, что и это, как звонок Ян Эгиля, ко мне никакого отношения не имело, но я пошёл наверх к Роскуляку, нашёл телефон дежурного полицейского конторы губернатора (контора после пяти часов вечера уже не работала), позвонил, узнал номер мобильного телефона переводчика конторы Несса, позвонил ему (он сидел в кафе).

Говорю:

— Прошу прощения, мистер Несс, но мне сообщили, будто бы контору губернатора интересуют паспортные и другие данные наших учёных Михайлова и Королёва, однако, если речь идёт об их предстоящем вылете в Москву, то информирую, что ни Михайлову, ни Королёву визы не нужно организовывать, поскольку они у них есть, и билеты им тоже не нужно покупать, так что никаких данных от них фактически в контору губернатора не требуется.

Несс согласился и сказал, что приедет завтра в Баренцбург и разберётся, если что нужно. Так что Михайлов, который завтра улетает в Лонгиер, а затем 30-го в Москву, успокоился. На это ушло у меня минут десять, и я пошёл ещё немного полежать перед застольем.

Что касается Королёва, то тут другой вопрос. Это милый человек, старый заслуженный полярник, побывавший и долго работавший на Южном полюсе. Приехав сюда с Зингером, чуть ли не сразу стал жаловаться на боли в сердце. Однако врач Баренцбурга ничего угрожающего его здоровью в организме не нашёл. Но Королёв, очень медлительный по натуре, как видется при первом же взгляде на его грузноватую невысокую фигуру, весьма привержен к алкоголю, потребляя его, вероятнее всего, ежедневно. По ледникам ходить он, как и Зингер, уже не может, так что цель его приезда вообще остаётся для меня загадкой. Где-то он делает иногда замеры не то температуры, не то влажности, не имеющие непосредственного отношения к его специальности.

Такое впечатление, что он приехал только затем, чтобы пить в своё удовольствие, находясь в тиши и спокойствии, в стороне от семьи. Может, эта выпивка и влияет на его сердце. Странным кажется жаловаться на боли в сердце и продолжать систематически потреблять алкоголь. Ну не пей, если боишься за своё здоровье.

На днях, когда ему было так плохо, что все забегали вокруг, приходили к нему, лежащему в постели навестить и что-то посоветовать, он сказал, что не хочет здесь умирать, а потому просит немедленно отправить его в Москву.

Но ведь билет ему, как и всем куплен заранее со скидкой на двадцатое августа.

При изменении даты вылета теряется не только скидка, но и сам купленный билет в обратный конец. Кроме того, июль месяц — это пик сезона, когда все билеты на самолёт в Норвегию раскупаются практически заблаговременно. То есть проблем с заменой билета немало. Тем не менее, по просьбе Зингера я позвонил в Лонгиербюен и, обратившись по привычке к своим друзьям в лётной компании, попросил забронировать место для нашего больного. Они не без труда, но это сделали, о чём немедленно сообщили. Однако нам надо было забронировать не только место до Осло, а и из Осло в Москву, что уже относилось к компании «Аэрофлота». Туда я предложил звонить Зингеру самому, позвонилку мой английский там не был нужен, а связей с «Аэрофлотом» я тоже давно не имею.

И вот тут получилась загвоздка. Всё затормозилось. Когда, присутствовавший при переговорах Королёв убедился в трудностях замены билета на Москву, он плюнул на затею и сказал, что отказывается лететь, потерпит до намеченного дня вылета. Но норвежской авиакомпании об этом его решении ещё не сообщили, потому я думаю, что его данными паспортными интересуется контора губернатора, чтобы помочь со срочным вылетом.

Чуть позже шести стали собираться гости, то бишь пришли геологи.

Поболтали и сели за стол. Зингер, конечно, был в центре внимания. Попозже, когда уже никто не ждал, приехал консул со своим завхозом и посольским работником Юсуповым Володей, работавшим когда-то здесь в консульстве, а теперь является советником посольства в Москве. Посидели, я пошёл за видеокамерой, чтобы снять Зингера в компании таких высоких гостей. Пока настраивал камеру и появился с нею, за столом начался горячий разговор о Цивке.

А я как раз начал снимать и практически весь разговор попал на плёнку.

Интересно, вспомнят ли об этом завтра дипломаты, ведь беседа была отнюдь недипломатичной.

Консул Антипов, уходя, сказал мне, что в конце августа он устроит приём для руководителей научных подразделений, и, хотя я не руководитель, меня он приглашает уже сейчас персонально. Я, конечно, согласился, сказав, что это приглашение принимаю, как писатель.

Немного надо бы сказать о консулах. Почему немного? По той причине, что, во-первых, мы работали с консулом параллельно. У консула политическое направление и юридическое, а у меня сугубо экономическое. Он представляет Целое государство, а я представлял только трест «Арктикуголь». Во-вторых, за мою бытность сменилось четыре консула, сейчас работает пятый.

Первым был интеллигентный человек Еремеев, который по возвращении со Шпицбергена преподавал в академии дипломатов. Это уже говорит о чём-то.

Но мы с ним почти не были знакомы. Я тогда был всего-навсего переводчик, не ему чета, да он и уехал вскоре после моего появления в Баренцбурге.

За ним появился Якушин Владимир Фёдорович. Его я уже упоминал в связи с описанием приезда Премьер-министра Норвегии. Любопытный человек в какой-то степени. Но ещё любопытнее был его досрочный отъезд из Баренцбурга, связанный с несложившимися отношениями с директором рудника. А в чём дело?

Консул Якушин будто бы решил заработать денег больше, чем ему полагалось по штатному расписанию. Поэтому он, якобы, предлагал кому-нибудь работу в консульстве, за которую платил работнику трест, а консул выписывал за ту же работу зарплату у себя, но получал её сам. Я пишу «будто бы» и «яко бы» по той причине, что сам документов таких не видел, но отправлял в Москву факсом заявления отнекоторых лиц по этому поводу. Кроме того, слышал, что консул опять же будто бы приходил к директору и говорил, что своими скрытыми доходами тот должен делиться с консулом, если не хочет, чтобы они были раскрыты. Этот, своего рода, рэкет только начинал входить в систему нашей страны.

Директор не счёл нужным вступать в эту игру, зато на консула пошли жалобы в Москву, которые и привели к приезду проверяющих и появлению временно исполняющего обязанности консула Николая Степановича Комисарова. Это был в высшей степени культурный и интеллигентный человек, подумавший уже о пенсии и потому приехавший на архипелаг лишь временно на несколько месяцев, пока подберут новую кандидатуру.

Мы с Комисаровым прекрасно ладили. Почти ежедневно он звонил мне в кабинет, начиная разговор после приветствия всегда одной фразой: «Евгений Николаевич, вы всё знаете, скажите мне, пожалуйста…» и дальше следовал вопрос, связанный с какой-нибудь информацией, как найти кого-то или что-то в Лонгиербюене, или что-нибудь из истории архипелага. Да он оставил по себе только приятное впечатление, и расставаться с ним было жалко.

Новым консулом был назначен Владимир Ильич Оноша. Кое-что я уже успел о нём рассказать раньше. Насколько мне известно, он ушёл из жизни, приехав в Москву и заболев по причине невоздержанности к алкоголю. Это мы сами наблюдали в Баренцбурге. Однажды, прилетев вместе в Лонгиербюен, Владимир Ильич пригласил меня в свою машину проехать до посёлка. Я сел и, прежде чем завести мотор, хозяин положения и машины достал из внутреннего кармана плоскую бутылку коньяка, вынул откуда-то две рюмочки и, наполнив их, предложил выпить. На закуску достал, как фокусник, яблоко, разрезал его и протянул мне половину. После этого спокойно поехали, и я понял, что это не единичный случай, а, скорее всего, уже привычка.

По дороге в посёлок Владимир Ильич рассказал мне короткий анекдот, который, наверное, рассказывал всем, кого он возил на машине, сидя сам за рулём:

К подъезду высокого учреждения подъезжает шикарная машина. Из неё выходит человек и идёт в здание. Один из наблюдавших картину, спрашивает другого:

— Кто это приехал?

Другой отвечает:

— Не знаю, что это за начальник, но за рулём у него сидит консул.

То есть Владимир Ильич тоже не забывал показать своего превосходства над другими людьми. Другой отличавшей его особенностью было то, что он умел и любил разговаривать, как большой знаток, на любую тему. О чём бы ни заходил разговор, Оноша готов был высказать по этому поводу своё мнение эксперта. Это же я потом заметил и у Михайлова. Видимо, на многих людей, занимавших или занимающих командные посты, они действуют таким образом, что заставляют верить в своё всезнайство. Ну, а Комиссаров, был настоящим интеллигентом и не боялся признаться, что чего-то может не знать.

Кажущееся всезнайство Оноши, к сожалению, приводило к ситуациям, когда слушателям становилось неловко от его слов, льющихся из него непрерывным потоком, как и у его предшественника Якушина.

Сидим мы как-то в консульстве на совещании по вопросу охраны окружающей среды Шпицбергена. Присутствуют норвежские специалисты по этому вопросу. Оноша выступает с длинной речью, рассказывая о том, что недавно видели на одном из островов овцебыка. Ну, как можно было говорить знающим людям такую несуразицу, даже если кто-то некомпетентный ему об этом сказал, когда на самом деле давно известно, что последнего из этих некогда завезенных сюда животных, так и не сумевших выжить в суровых условиях заполярного архипелага, наблюдали на Шпицбергене более двадцати лет назад? Или стал говорить о том, что белый медведь охотится на оленей. Да нет этого в его повадках. Зачем же говорить о том, что не является предметом собственных знаний?

Отношения у меня с Оношей складывались не просто. Человеком он по природе своей работы был подозрительным и потому, не знаю о других, но меня, кажется, всё время в чём-нибудь подозревал. На этой почве однажды возникла конфликтная ситуация. Как-то приехали к нам в Баренцбург новрежские журналисты с гражданином Украины, который в давние годы работал у нас в посёлке на вертолётной площадке, но не в вертолётной службе, а в геологоразведочной экспедиции. Этот человек в погоне за заработком или по каким-то другим соображениям рассказывал журналистам о том, что будто бы русские на Шпицбергене готовились когда-то к захвату норвежского посёлка. Чушь несусветная, однако заявление это могло стать сенсацией, потому журналисты за него и ухватились.

Об этом мы, к сожалению, узнали лишь после выхода на телеэкран этого журацкого материала, в котором, как ни смешно, оказался и я. То есть, не раскрывая сути проблемы, журналисты спрашивали и меня о возможности существования в прошлом таких замыслов. Естественно, я это опроверг.

Тем не менее, после выхода на норвежском телевидении передачи, которую мы сами в Баренцбурге не видели, консул Оноша вызвал меня и потребовал письменного объяснения. Текст этой краткой записки я привожу ниже, дабы читатель сам мог разобраться в происшедшем и сделать собственные выводы.

Консулу РФ на Шпицбергене

тов. В.И.Оноша

от уполномоченного треста

«Арктикуголь» в Норвегии

Бузни Е.Н.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

На Ваш вопрос об обстоятельствах съёмок просмотренного нами фильма норвежской телерадиокомпании NRK в Баренцбурге, где главным действующим лицом и рассказчиком был гражданин Украины Халаман Виталий Леонидович, бывший сотрудник так называвшейся геологоразведочной экспедиции в Баренцбурге, довожу следующее: По-видимому, 22 августа 1995 года (точно сказать не могу, поскольку журнал регистрации в гостинице за этот период не сохранился) в Баренцбург приехала телевизионная группа норвежской компании NRK в составе журналиста-документалиста телевизионного канала Р2 Биргера Амундсена, кинооператора этой же компании и жителя Норвегии по имени Несс, известного русским, как любитель лыжного спорта, чьим другом по прежней работе будучи в Баренцбурге был В.Л.Халаман. Возможно, именно Несс и организовал съёмки, пригласив Халамана из Киева. Всего их было четыре человека, прибыли поздно вечером на частном катере из Лонгиербюена с прицепной лодкой для аппаратуры. Информации об их предполагаемом приезде мы не имели. В этот их приезд и производились съёмки кадров на территории вертолётной площадки, во время которых давал свои пояснения В.Л.Халаман.

Журналисты провели в Баренцбурге три дня, заплатив за проживание в гостинице 8365 норвежских крон, и отбыв в Лонгиербюен также морем 25 августа. Я сопровождал их во время съёмок посёлка, что делалось, как мне было сказано, в рекламных целях. 24 августа, когда я и всё руководство рудника было занято приёмом прибывающих самолётом с материка и отправкой отъезжающих полярников. Производились съёмки на территории вертолётной площадки, что было объяснено журналистами желанием снять смену трудящихся рудников. О готовящихся съёмках внутри помещения вертолётной службы ничего не говорилось. 25 августа перед отъездом журналисты производили съёмки в музее Баренцбурга, что было зарегистрировано.

С В.Л.Халаманом я практически не знакомился и до сих пор не знаком с ним.

Что же касается журналиста Амундсена, являющегося специалистом по Шпицбергену и выпустившего в своё время фотоальбом о Шпицбергене «Svalbard Boka», то он приезжал в Баренцбург ещё дважды. Второй раз вместе с кинооператором он появился 10 апреля 1996 года, приехав на снегоходах без предварительной информации. Однако в этот раз они представились и попросили разрешения произвести съёмки не в самой шахте, а только момент пересменки шахтёров, то есть когда они выходят из шахты, что и было им разрешено в сопровождении представителя рудника.

В этот приезд снимались интервью со мной и с Кононученко. В беседе со мной во время съёмок шахтёров Амундсен сказал мне, что он слышал, будто бы раньше в Баренцбурге была военная база, и был план нападения на Лонгиербюен.

Я ответил, что такого не могло быть в силу того, что по Парижскому соглашению 1920 года Шпицберген является демилитаризованной зоной, а потому никаких баз здесь не было, а мысль о существовании планов нападения на Лонгиербюен является просто абсурдной, и если кто-то об этом говорит сегодня, то только ради привлечения внимания к себе самому, а не ради изложения исторической правды, что сегодня типично для развалившегося Союза.

Журналист спросил, могут ли они мои слова зафиксировать кинокамерой. Я согласился, так как считал, что отказ от съёмок они могут воспринять как подтверждение их идеи, что будет выглядеть плохо. Мои слова, по-моему, и прозвучали возражением тому, что утверждал В.Л.Халаман, хотя предварительно кадры эти мне не показывались, и я даже не знал об их существовании.

Третий раз Амундсен приезжал в Баренцбург 28 августа со своим ребёнком, но никаких съёмок в этот раз не производил и со мной не встречался.

03.02.97 г.

Е.Н.Бузни

Самое удивительное было то, что Оноша потребовал от меня в тот же день объяснений по поводу моих взаимоотношений с владельцем немецкой туристической фирмы Андреасом Умбрейтом. Так что вместе с изложенной выше запиской я предоставил и вторую, текст которой тоже привожу.

«Консулу РФ на Шпицбергене

тов. В.И.Оноша

от уполномоченного треста

«Арктикуголь» в Норвегии

Бузни Е.Н.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

На Вашу просьбу рассказать о моём знакомстве с Андреасом Умбрейтом сообщаю следующее: Познакомил меня с Умбрейтом, кажется, ещё осенью 1991 года тогдашний уполномоченный треста «Арктикуголь» Ткаченко Александр Васильевич, сообщивший мне, что это человек, хорошо знающий Шпицберген и написавший о нём книгу краеведческого плана.

По-настоящему я познакомился и, можно сказать, подружился с Умбрейтом летом 1993 года, когда мы начали составлять совместные планы развития туризма на Пирамиде.

Нужно сказать, что за всё время моего знакомства с Умбрейтом у меня сложилось впечатление о нём, как о человеке, который постоянно желает оказать помощь русским, сожалея о неприятных годах военного времени.

Когда бы я ни обратился к нему за конкретной помощью, которая выражалась всегда в том, чтобы помочь мне с транспортом в Лонгиербюене, он всегда был готов и вызывался сам помочь. Признаюсь, что имея много знакомых норвежцев в Лонгиербюене, я видел только троих — бывшего заведующего почтой Питерсена, бывшую переводчицу конторы губернатора Анну Бертейг и нынешнего инженера по телевизионной службе Яна Эгиля, которые никогда не отказывали в такой же помощи, зная, что у меня нет своего транспорта в городе. Остальные норвежцы гораздо сдержаннее в предложении бесплатных услуг.

Андреас Умбрейт, имея в своём распоряжении микроавтобус, сам предлагал и регулярно встречал меня в морском или аэропортах, откуда забирал не только меня, но и всех моих спутников, кто мог поместиться в машину, смеясь при этом, что сильно рискует своей репутацией, так как многие русские везут с собой большие сумки с сувенирами для продажи и потому в Лонгиербюене начинают думать, что Умбрейт зарабатывает деньги на этих перевозках, хотя на самом деле он это всегда делал бесплатно.

При обсуждении совместных планов по развитию туризма Умбрейт, как мне кажется, искренне думал и думает о пользе российским посёлкам, то есть тресту «Арктикуголь», о чём не только постоянно говорит мне, но и писал в своих предложениях, проектах договоров, каждый раз делая весьма подробные экономические расчёты с указанием выгоды для треста осуществления тех или иных мероприятий. Весьма печально, что представитель Германии лучше видит экономическую выгоду развития туризма в российских посёлках, чем некоторые из тех, кому положено этим непосредственно заниматься. Умбрейт систематически предлагает проекты договоров и свои деньги, хоть и небольшие, для их воплощения.

Умбрейт неоднократно привозил в российские посёлки журналистов из Германии с целью рекламы туризма в эти места, сам публикует регулярно рекламу этих маршрутов, издаёт открытки с видами Пирамиды, а в этом году готовит открытки с видами Баренцбурга, готовит новую книгу о Шпицбергене и российских посёлках.

Умбрейт предлагал и мне принять участие в подготовке совместной книги, написал подробный план её. К сожалению, помочь в осуществлении такого издания я не имею возможности из-за отсутствия времени и требуемых материалов под руками. Прилагаю этот план книги, из которого чётко видны интересы Умбрейта, как историка, желающего отразить истинное положение вещей без тенденциозности с какой-либо стороны, трезво понимающего, что не всегда наши взгляды могут совпадать. Именно этим, я думаю, объясняются и пункты 21 и 24 его плана книги. Кстати, этот план, написанный летом 1995 года, передавался мною тогдашнему консулу Якушину для информации и передачи послу и возможного принятия участия, но ответа от него не последовало.

В августе 1996 года Умбрейт выступил с докладом на международной конференции в Баренцбурге, посвящённой 400-летнему юбилею официального открытия Шпицбергена Баренцем. В докладе, который прочитал его помощник из Англии, поскольку сам Умбрейт в этот день не смог приехать в Баренцбург, говорилось о перспективах развития российского туризма.

По моим наблюдениям Умбрейт никогда не пытался подкупить кого-либо. Если мы встречаемся наскоро в кафе, то обычно платим каждый за себя.

Умбрейт никогда не транжирит деньги, и вся его фирма «Spitsbergen Tours Andreas Umbreit» состоит фактически из одного человека.

Много лет Умбрейт мечтает построить свою контору в Лонгиербюене, соглашаясь предоставить и тресту «Арктикуголь» часть постройки в порядке временной аренды. Однако до сих пор Умбрейту не удалось решить все вопросы с норвежскими властями на архипелаге и здание не построено.

Всё это заставляет меня верить, что Андреас Умбрейт не имеет каких-либо скрытых замыслов причинить вред российской стороне на Шпицбергене.

03.02.97 г.

Е.Н.Бузни»

Эти объяснительные записки, видимо, удовлетворили консульскую службу, так как разговор на эту тему впоследствии не возобновлялся, и работу свою в качестве уполномоченного я продолжал.

С новым консулом Антиповым мы встречались на официальной основе лишь однажды, когда пришли со Старковым поговорить о проблемах археологической экспедиции, а я тогда попутно затронул и проблему Пирамиды, погибающей без должного внимания треста «Арктикуголь». Антипов существенно отличается от своего предшественника тем уже, что умеет слушать собеседника, внимательно относится к сказанному и не делает поспешных выводов. Такое поведение больше подходит к дипломатам и вызывает уважение. Но с ним мы ещё не раз встретимся на страницах книги.

Ещё посидели, потом я погулял немного по Баренцбуцргу (погода была настолько тёплая, что я даже куртку и свитер не надел), пришёл опять в нашу кают-компанию, где почти никто не остался, и мы с Виктором стали убирать со стола. Помыли посуду, на том и завершили день.

28 июля, среда

Проснулся к своему изумлению в начале двенадцатого. Посмотрел в окно и точно — тучи, идёт дождь. Тот-то мне крепко спалось после вчерашнего.

Поднялся потихоньку, умылся, побрился, пожевал сухарики, сел за компьютер.

Работалось не очень споро. Старков появился после двенадцати. Пошли пить чай с сыром. Он, оказывается, ездил на ГРЭ провожать Михайлова, а оттуда шёл пешком домой, но у самого посёлка попал под сильный дождь и напрочь промок.

После завтрака немного посидел за рабочим столом над переводом. Решили в столовую не идти, поскольку остался вчерашний куриный бульон.

Старков начистил картошки, я включил плитку и поставил сковороду. Картошка пожарилась чудесно, сдобрили её тушёнкой (несколько сомнительного качества, на мой взгляд), потом я вымыл посуду и пошёл к Старкову пить чай.

Нормально.

Едва успел немного подремать после еды, пришёл Старков и сообщил, что будет звонить из Лонгиербюена Михайлов. Думали, что у него проблемы возникли, ан нет. Просто ему хотелось позвонить от нечего делать. Спросил, нужно ли звонить завтра, на что Старков ответил, что такой необходимости нет. А после ужина я позвонил Умбрейту. Он сказал, что как раз сидят с Михайловым за бутылкой красного вина. Ну и ладно. Умбрейт спросил, хочу ли я с ним поговорить, я не нашёл ни желания, ни необходимости.

Когда шёл с ужина, начался дождь, но не сильный, так что не промок. В фьорде несколько шальных льдинок осталось, но на горизонте ещё видно скопление, так что могут и возвратиться к нам.

Зашёл к Роскуляку, отправил в Ялту письмо, и нашли с ним в Интернете мою статью, опубликованную в «Учительской газете». Её несколько сократили и это бы ничего, но заголовок меня поразил «Так ли закаляли сталь?». Я бы такое никогда не написал, ибо у меня сомнения не возникало в таком деле. В то время, когда Островский писал свою книгу, сталь характеров людских закаляли, как надо. Это позженачали портить изделия зарубежными примесями. И придумали подзаголовок «Неизвестные факты жизни Великого Максималиста», хотя в статье о фактах жизни почти ничего не говорится. Странная редакция материала в газете для учителей. Но всё же мой текст о необходимости вернуть Островского в школьные программы оставили.

Солнце появилось в небе к концу дня, то есть почти в полночь.

29 июля, четверг

Старков вошёл ко мне, и я проснулся. Часы показывали одиннадцать.

Нормально: опять проспал, а всё почему? — шёл дождь. Ну, никак не наступит лето. Позавтракали чаем с хлебом и сыром да с маслом. Тут позвонили из консульства, и Старков побежал показывать Юсупову музей. А мы с Виктором около половины второго пошли закупать продукты на остаток наших карточек. Набрали в табачке сгущёнку, помидоры в томате, огурцы, маслины, майонез, макароны. Остальное доберём в буфете завтра.

Пришёл Старков, посидели немного над докладом Урокберга, а потом договорились, что будем готовить обед сами. Старков назначил меня дежурным по кухне. Решили отварить макароны, смешать с тушёнкой и добавить зелёный горошек, что и сделали. Поели с удовольствием.

На руднике сегодня поминки по погибшему позавчера шахтёру. Причина гибели — горный удар, но в этот раз напряжение горное вышло не сверху, а снизу. Как сказал мне главный геолог, с которым мы встретились в бассейне, машинист комбайна сам виноват, так как полез в опасную лаву, хотя лезть туда не было необходимости. В этот момент и произошёл взрыв снизу, который поднял комбайн к потолку, разворотив машину и придавив машиниста. Спросил о допустимости оставлять целики в лаве. Он попросил меня не слушать то, что говорят неграмотные шахтёры, и долго пояснял, что, конечно, целики оставляют, когда надо, но в данном случае причина гибели была не в этом.

Иногда оставлять целики даже плохо. Я не всё понял, кроме одного, что в устах руководства опять виноват сам погибший. Но на следующей неделе приедет комиссия и будет разбираться. До сих пор не известно, кто именно едет и когда точно.

Купался я в бассейне около часа. Сначала удалось проплыть пятьсот метров, но потом пришли подростки и стали, как всегда, нырять и баловаться. Ничего удивительного, если это три по возрасту почти девушки и два почти парня. Что им ещё тут делать? Но потом, как я и ожидал, они ушли, и я продолжил плавание, прекратив почти неподвижное лежание на спине. А ведь бассейн работал и вчера. То, что я принял за грязь на воде, было, очевидно, пеной. Так что я упустил вчерашнюю возможность поплавать. А ботаники именно вчера ходили и плавали, но при выходе из раздевалки их «застукала» Лариса, спросив, почему они купаются без медицинских справок, и попросила их больше не посещать бассейн без документа. Редкий случай. На контроле вообще-то никто не сидит, как бывало в старое доброе время. Так что сегодня ботаники обошлись без бассейна, хотя на улице целый день дождь. Я ходил с зонтом, с трудом удерживая его против ветра. Дождь-то несильный, но с ветром.

На ужин я приготовил оставшиеся от обеда макароны, но добавив в них яйца, и потом посыпал тёртым сыром. Вкусно. Хотя Старков считает, что лучше было бы, если бы я жарил не на подсолнечном масле, а на жире от тушёнки. Тут дело вкуса.

После ужина я принёс в кают-компанию видео камеру и показывал свои съёмки мыса Старостина и в городке. Ботаникам понравились виды на мысе Старостина. Как я и ожидал, они увидели там то, что им надо, то есть цветы, которые я показывал крупным планом, мхи, лишайники. Теперь будут планировать следующую экспедицию детальнее со знанием того, что могут собрать и где. А может, ещё успеют съездить туда с поляками, которые живут в нашем доме, до отъезда. Они готовятся пойти туда на своей лодке.

Собрались вместе с ботаниками на кухне пить чай, и я рассказывал им много интересного из своей жизни. А Старков уже спал.

30 июля, пятница

Да, конечно, льды либо совсем ушли, либо уже почти растаяли вдалеке, но поскольку над морем всё время туманит, а над головой по-прежнему морось, то и льдов не видать. Будем считать, что их нет. Но морось не даёт проснуться рано. Впрочем, меня разбудил чуть после десяти Роскуляк, сообщив, что минут через пятнадцать будет звонить Михайлов, и он просил меня и Старкова подойти к телефону. Но Вадима Фёдоровича я не нашёл — он был в управлении. А Михайлов звонил из Лонгиербюена, чтобы сообщить о том, что Цивка шестого августа собирается появиться в редакции газеты «Свальбард постен» (понятно, зачем), что полиция и контора губернатора Михайловым и Королёвым не интересовались, а это всё происки Цивки, и что со Шкатовым (начальник геологов) нужно быть поосторожней, так как он в слишком хороших отношениях с Цивкой. Ничего важного в этих сообщениях не было, но Михайлов считал это край как необходимым срочно сообщить.

Старков пришёл и за чаем смеялся над этой информацией, о которой Михайлов говорил и раньше. Посидели немного над статьёй Урокберга, попереводил и пошли на обед. Был холодец рублей за 30, вареники (штук десять на тарелке), блинчики (я думал в сметане и удивился, откуда она, а оказалось, что со сгущёнкой несладкой, есть не стал), рассольник и чай. Всё на 80 рублей.

После обеда подремал до шести и пошёл в бассейн, проплыл полторы тысячи метров за час и вышел. Тут один знакомый шахтёр, хоть имени его никогда не знал, попросил поиграть с ним в шахматы. Согласился на одну партию. Играл он неплохо, напористо, а я раза два зевнул и, не доигрывая, сдал партию. Пошёл домой, где узнал о безграничном возмущении Зингера.

Оказывается руководство треста заявило, что у них уже нет в Лонгиербюене зелёного домика, в котором иной раз останавливались наши приезжавшие и уезжавшие.

Костенко сказал, что домик сдали норвежцам. Врёт, конечно. Они этого не имеют права делать. Потом Костенко сказал Зингеру, что его вообще запрещено пускать в этот домик. Короче говоря, Цивка действительно пытается закрутить гайки и на учёных тоже.

Долго сидели со Старковым, соображая, идти ли на ужин. Я предлагал что-то приготовить, но Старков не захотел и пошли в столовую. Но там была ужасная перловая каша с котлеткой. Лучше было самим отварить макароны или картошку.

После ужина сидел и переводил до часу ночи. А ботаник пришёл с поля и подарил мне олений рог. Попробую отвезти в Москву. Может, подарю кому-нибудь или повешу на даче.

31 июля, суббота

Ну и цирк сегодня был. Впрочем, всё по порядку. Утром опять тучи, но в море теперь ни одной льдинки. Даже на горизонте ничего не видно. Значит льды ушли-таки.

Проснулся в этот раз сам около десяти. Стучал-стучал Старкову — никакого ответа. Значит, ушёл куда-то. Потом выяснилось, что он ходил к геологам на связь с Вейде фьордом. А я, не достучавшись, пошёл на завтрак сам.

Потратил 28 руб. 55 коп. на рисовый гарнир, который трудно было есть и котлетку. Передо мной стоял шахтёр и попросил двойной гарнир и две котлетки. Раздатчица обратила внимание на то, что котлетка будет стоить ему 22 рубля, и он тут же отказался, сказав, что достаточно в таком случае только двойного гарнира. Вот тебе и бесплатное питание, о котором мы долго сегодня вечером спорили со Старковым. Но прежде были другие события.

После завтрака встретились со Старковым и пили чай. Потом работали каждый у себя в комнате. Но сначала я позвонил домой. Алёна с Женечкой как раз вошли, но телефон почему-то всё время отключался. Но хорошо, что всё же их застал, и у них всё в порядке.

На обед Старков решил не ходить, поскольку его покормили у геологов.

Он пошёл спать, а я отправился с Виктором обедать и добрать продуктов на оставшуюся сумму денег. Осталось, правда, очень немного — около 170 руб.

После обеда стало чуть меньше. Купили батон колбасного сыра и пакет макарон.

Придя домой, полежал минут двадцать, собрал вещички для купания в бассейне, переоделся в костюм пиджачный, взял на всякий случай удостоверение журналиста и пошёл на встречу Цивки с трудящимися рудника Баренцбург.

Вошёл в зал, когда Цивка уже сидел на сцене. Начал он беседу несколько натянуто, чувствовалось, что его сдерживает волнение. Но потом постепенно разошёлся, не видя особенного сопротивления публики, стал рассказывать анекдоты и совсем успокоился. Я старался всё записать, что успевал.

Попросил сначала разрешения у зала говорить сидя. Это игра в демократию. Будто кто-то мог ответить, что нет, пусть стоит. Затем стал говорить о производственных проблемах. Сообщил, что производственный план выработки угля 230 тысяч тонн явно не будет выполнен по ряду объективных причин. Какие это причины, я не стал записывать. Меня, как, впрочем, и всех присутствующих, интересовали другие темы.

— Благосостояние шахтёров, — продолжал Цивка, — зависит от двух факторов: продажи угля и величины государственной дотации тресту.

Все жители посёлка прекрасно видят каждый день гигантские кучи угля, накопившиеся на складе, а потому понимают, что с благосостоянием их, по крайней мере, по этой причине долго ещё будет не всё в порядке. Но все молчат. Говорит только Цивка.

Он информирует, что государство выделило 210 миллионов рублей на строительство новой шахты в Колсбее, но деньги лежат и не тратятся, так как проект ещё не прошёл экспертизу. Однако много нового оборудования уже завезли.

Можно было бы задать вопрос, зачем же деньги выделять, если к их использованию ещё не готовы. Да кто же станет прерывать оратора, который говорил:

— В конце августа будет смена вахты судном «Анна Ахматова». Она уже вышла из ремонта и это нам лучше, так как самолётом мы не можем возить большие грузы, а судно берёт сто тысяч тонн. А мы уже заказали оборудование для строительства новой ТЭЦ. Сначала думали построить её на Груманте, а потом решили, что в Баренцбурге лучше, и работать она будет не на угле, а на сжиженном газе, что экологически чище. В нашем угле четыре процента серы, которая при сгорании оставалась на трубе вместо того, чтобы вылетать в воздух.

Сообщив затем о том, что шахта в Баренцбурге будет работать ещё сет двенадцать-тринадцать, Цивка перешёл к социальным вопросам, больше всего интересовавшим шахтёров и их семьи.

— Много нареканий от вас о карточной системе, которую мы ввели для оплаты за питание и различные товары. Даже в норвежской газете написали, что мы ушли от бесплатного питания. Это неправильно. Благодаря введению карточек, мы упорядочили расход продуктов. Ведь раньше многие не ходили завтракать и ужинать, потому что брали продукты домой. Трест пошёл на увеличение своих расходов. С внедрением новой системы у вас увеличился заработок. Но всё новое трудно притирается, трудно осваивается.

Мы посчитали: в январе кроме денег, ушедших на питание в столовой, вы потратили в буфете миллион шестьсот тысяч рублей, в мае — четыреста пятьдесят семь тысяч, а в июне — двести шестьдесят тысяч. Как только завезли новые продукты в июле, доход в буфете резко возрос, а в столовой снизился. Сейчас в столовой питается около пятисот человек. То есть чуть больше половины всего населения Баренцбурга. На питание многие расходуют меньше денег, чем мы выделяем лимит. Говорят, дорого и качество не устраивает. Я просил Крейдуна и Орнаутова проверить, что и сколько должно стоить. Нельзя же продавать дешевле, чем мы покупаем с учётом стоимости доставки и прочих расходов. А качество питания будет улучшено.

Но бывает же и такое, что, например, семья Ошаниных не потратила на еду ни копейки. Ошибка, наверное, но надо разобраться, как это они живут, не тратя денег на питание.

По поводу аптеки. Один человек написал президенту, что лекарства здесь дороже и просрочены. Это не так. Конечно, есть у нас трудности с лицензией на продажу здесь лекарств. Если её не будет, и мы всё будем покупать в аптеках, тогда действительно лекарства будут дорогими.

Слушая Цивку, так и хотелось сказать: Юрий Васильевич, вы же сами подтверждаете, что люди жалуются на дороговизну и качество питания, что же вы со мной спорили, а сейчас лишь обещаете, что станет лучше. И словно услыхав мой внутренний голос, Цивка вспомнил обо мне:

— У нас тут Евгений Николаевич, работал раньше переводчиком, а теперь учёный, заявил мне, что продукты просрочены. Я послал к нему комиссию проверить. Они убедились, что все продукты у него нормальные, и составили об этом акт. А он сказал, что ошибся.

Да, я был уверен, что Цивка использует этот акт на собрании, хотя все присутствующие прекрасно знают, когда привезли свежие продукты и сколько времени они пользовались просроченными. Понятно было, почему Цивка сказал, что я работал переводчиком, не упомянув, что почти семь последних лет я был уполномоченным треста. Это ему было невыгодно вспоминать. Но те, кто знали, всё понимали. Расчет был на тех, кто не знаком с ситуацией.

Поговорив немного ещё о снижении численности работников, связанном будто бы с тем, что завозили самолётами людей меньше, чем вывезли раньше (не мог же он сказать, что предыдущим рейсом уехало много отказников, то есть тех, кто разорвал контракт досрочно) и о трудностях с поставкой спиртных напитков, что объяснялось отсутствием всё той же лицензии на продажу, Цивка предложил задавать вопросы.

Некоторое время, как обычно, все собирались с духом и молчали. Но вот кто-то осторожно спросил, почему нет мыла в продаже.

— Мыло везут, — был краткий ответ.

— Порции еды в столовой маленькие, — донеслось из глубины зала, — надо взвешивать.

— Я уже говорил, — ответил директор, — в обеденном зале столовой поставят весы, и вы сами сможете проверять вес. Там же будет висеть меню и раскладка, сколько что должно весить.

Это ж до какой степени маленькими стали давать порции, что необходимо проверять вес? А ведь при бесплатном питании такой вопрос смешно было бы задавать: бери столько, сколько съешь — всё заранее оплачено. В этом вся разница, которую Цивка делал вид, что не понимает.

Кто-то прокричал:

— Люди не наедаются.

Цивка, улыбаясь, спросил:

— Ты говоришь от себя или от коллектива? Если от себя, скажи фамилию, приходи ко мне, и разберёмся.

В зале раздался дружный хохот. Все прекрасно поняли, как разберётся с недовольным директор, а он продолжал уже с серьёзным видом:

— Я же говорил, что выделенный лимит на питание некоторые не выбирают.

Никто, разумеется, не мог проверить слова директора и тем более их опровергнуть. Все прекрасно знают, что на остаток от лимита по карточке можно получить продукты в буфете или в промтоварном магазине, а потому не воспользоваться этим мог либо совсем глупый человек, либо не успевший узнать об этом. Но Цивка уже входил в раж. Отвечать на вопросы он любил, хорошо понимая, что последнее слово всегда будет за ним, а, значит, он всегда выиграет.

Из зала доносится:

— В общежитии тяжёлый запах. Развелось много котов.

— Для решения этого вопроса не нужно приезжать сюда генеральному директору. Я решаю более важные вопросы. Те, кто давно здесь работают, знают меня. Я приехал сюда на работу, здесь не было детского сада, а сейчас он есть. В спорткомплекс завезли тренажёры. Это тоже денег стоит.

«Ах, Юрий Васильевич, — подумал я, — мало кто знает, что говоря о тренажёрах и приписывая себе заслугу в их приобретении, как будто беспокоясь о народе, вы им просто, говоря языком народа, «лапшу на уши вешаете». Ведь спортивное оборудование, микрофоны и музыкальные инструменты для клуба, купленные в последние годы, приобретались не на деньги треста «Арктикуголь» и не по желанию дирекции, а на сто тысяч крон, которые ежегодно выделяются Норвегией специально на социальные нужды российских посёлков. И вам прекрасно известно, что вы не имеете права использовать эти деньги ни на себя самого, ни на какие-либо другие цели, потому и вынуждены покупать спортивное оборудование, что бы как-то использовать выделенные деньги».

Другое дело, что эти сто тысяч крон выделяются не из бюджета самой Норвегии, а из фонда Шпицбергена в соответствии уставными документами, определёнными странами-участницами Парижского договора, исполнение которых контролирует Норвегия. Но нельзя же чужие заслуги приписывать себе, как раньше это же делал на собраниях директор рудника Соколов. И нельзя приписывать себе в качестве заслуги строительство детского сада. Он и правда, был закрыт в своё время при Соколове. Такое решение было принято, когда в связи с развалом Советского Союза стало сокращаться финансирование треста государством, и подумали о необходимости убрать детей с архипелага. Но вскоре поняли ошибку: без детей многие отказывались ехать на работу в Заполярье. Здание детского сада, из которого начали делать новую гостиницу с внутренним бассейном, сауной и рестораном, снова стали перестраивать в детский сад. Дирекция вынуждена была пойти на этот шаг, что никак не связано с любовью директора Цивки к детям и их родителям, в чём он пытался уверить собравшихся в зале рабочих.

Зато последующие его слова были на самом деле идеями самого Цивки, но хорошими ли?

— Я завёз сюда коров, но сам же настаиваю на том, что бы их здесь не было. Вы знаете, что один литр молока обходится для нас в двести рублей? А семьдесят процентов его скармливают телятам. То сухое молоко, что мы завозим детям, ничуть не дороже, чем оно продаётся в Москве. Вы посмотрите, коровы всё здесь ломают, траву вытаптывают. Зачем они нам нужны?

А Свиньи. Выращивать их здесь обходится дороже, чем завезти готовую свинину. Корма обходятся дорого. Ведь чтобы привезти сено, его надо не только купить, но привезти в хорошем состоянии, а для этого его нужно рассыпать по палубе в начале пути, а потом собрать.

Фантастические сложности с содержанием фермы описал Цивка, забыв о том, что десятки лет до него ферма работала, и были на ней десятки голов рогатого скота, полтысячи голов свиней, тысячи штук птицы. И для всех завозили своевременно корм, и делалось это, в первую очередь, чтобы снабжать детей и остальное население парным натуральным молоком, свежими яйцами и мясом, чтобы было в этих продуктах больше витаминов, так необходимых на севере, где ночи и дни совсем не такие, как в Москве — гораздо труднее.

Цивка говорил о другом:

— Ко мне на приём пришло сто тридцать человек, и все просили перезаключить контракт на новый срок или вызвать сюда жён. Говорят, что я не подписывал в Москве контракты. Кому я не подписал? Только последнему заезду не подписал, потому что был занят, и настроения не было. А так сижу до последнего, пока всем не подпишу. Шесть лет всем подписывал.

Говоря это, Цивка не подумал, что сам подтвердил жалобы рабочих.

Ведь что значит не подписать контракт целому заезду, это как минимум сто с лишним человек, из-за плохого настроения? Да кто же имеет право на такую работу? И что же тогда удивляться жалобам, по поводу которых сам же Цивка выразил недовольство, говоря тут же на собрании:

— Идут, понимаете ли, с жалобами к консулу. А зачем? Он не занимается хозяйственными вопросами. Почему не идут ко мне? И чего жаловаться?

Знали, куда ехали. Кто приехал сюда не по собственному желанию? Зачем идут на приём к норвежскому переводчику? А ко мне не идут.

Удивительно, Цивка не понимал, что этими вопросами сам подтверждал, что люди ему не верят, ему не доверяют, а потому и идут жаловаться к консулу, к норвежцам, пишут письма президенту.

Следующий вопрос, заданный водителем Курбацким подтверждал другое положение вещей, которое мы обсуждали с Цивкой в кабинете и он отвергал заявления рабочих. Курбацкий спросил:

— Имеют ли права закрывать наряды по тарифу ниже указанного в контракте?

— Нет! — ответил грозно, — директор. — Придите ко мне с контрактом, и мы разберёмся. Но хочу напомнить, что многих рабочих, работавших под землёй с высоким разрядом, мы брали на свободные рабочие места с более низким окладом. Всё теперь зависит от начальника участка и вас самих. Будете работать хорошо, повысят оклад. А на меня жаловаться нечего. На меня всю жизнь жалуются. Подают в суд. Но на сегодняшний день ни один человек не выиграл судебный процесс. Индексацию зарплаты мы производим. А те судебные процессы, что мы проиграли, касались заработной платы. Я тогда не знал насчёт индексации. Теперь всё приведено в соответствие с нормой.

Цивка опять подтвердил слова рабочих о неправильной выплате зарплаты и о том, что проигрывал в суде и сам не заметил этого, продолжая опасную для себя тему:

— Сегодня я запретил переработки. Потому что получалось, будто я вас силком заставлял перерабатывать. Я думал, люди ехали сюда, чтоб заработать. Не хотите, не надо. Теперь сто двадцать часов работайте, как положено, и всё.

Стало быть, Цивке указали на его нарушения. Конечно, их заставляли работать больше, чем положено, о чём и говорили мне шахтёры. Но при этом администрация рудника по команде Цивки находила способы платить меньше, чем полагалось за переработки. Вот с этими исками в суд и обращаются шахтёры, по окончании работы на Шпицбергене, когда Цивка уже не может их сам уволить.

Следующий вопрос был о том, почему отсутствуют в продаже сигареты. Цивка не растерялся и тут, отвечая:

— Скажу о куреве. В Лонгиербюене запрещено курить в общественных местах. И окурков нигде нет. А у нас детей направляем собирать окурки. Но замечание принимаю. Сигареты завезём.

Цивка то ли не знал, то ли опять не хотел вспоминать, что именно у норвежцев мы переняли опыт направления детей на улицы собирать мусор.

Там детям за эту работу платили, стали платить и у нас.

Вопросов и дальше было много, попробую дать их с ответами без комментария в форме газетного интервью.

Вопрос: Можно ли покупать норвежские марки на конверты с оплатой по карточкам?

Цивка: Марки привозят по вашей просьбе из Норвегии. Подумаем, как сделать оплату по карточкам. Спрашивают, кстати, почему нашу прессу не получаем, а деньги на оборудование убухали. Сообщаю, что технику мы получили бесплатно. Можно получать газету так, что один номер будет стоить двадцать рублей. Бузни предлагал мне заняться пиратством, чтобы размножать газету на ксероксе или дать команду профсоюзу оплачивать. Я так делать не могу. Профсоюзом я не командую.

Вопрос: Будет ли решён вопрос с переводом денег банку Менатеп, чтобы мы могли получать валюту?

Цивка: Нет. Мы решаем это со сбербанком. Я, например, во время командировки сюда должен получать сто рублей в день. Но я их не получаю. Привезут банковские карточки, и раздадим каждому.

Вопрос: На каком основании увеличили плату за квартиру, когда условия жизни остались без изменения?

Цивка: Вы раньше платили семьдесят — девяносто рублей. Это было неправильно. Нужно было увеличить плату раньше. На материке больше платят.

А тут и мусор вывозят, и бельё стирают и всё, что надо делают.

Вопрос: Но я плачу сегодня за жильё втрое больше прежнего, а ничего лучше не стало.

Цивка: Так говорят те, кто давно здесь живут. Те, кто потом приедут, будут думать, что это нормально. Вы привыкли, что вам всё даётся бесплатно, так вам и не нравятся изменения. А сейчас за всё платить надо.

Вопрос: Будут ли индексировать зарплату?

Цивка: Да.

Вопрос: Почему подорожал кофе и исчез из продажи чай?

Цивка: Чай исчез, потому что кончился.

Вопрос: Ну, а кто устанавливает цены на продукты? Почему кофе стоит сто рублей банка? В Лонгиербюене кофе стоит дешевле и там он лучше.

Цивка: Цены устанавливает бухгалтер и кадры. Цены тоже индексируются, как и зарплата. Я не знаю, сколько стоит здесь кофе. Одна из наших проблем — мы не можем завезти сюда фрукты. В Лонгиербюене фрукты дорогие. Но за всё хорошее надо платить. Узнаем, сколько стоит хороший кофе на материке. Если какая-то позиция подорожала, уточним. А вы не спрашиваете, почему хлеб стоит 6 рублей? Привезём новое оборудование, и хлеб будет стоить, как на материке. Дешевле не может быть, так как доставка дорогая.

Вопрос: Почему плохо стало со спецодеждой? Раньше выдавали всё, а сейчас нет. Телогрейка старая. Разьве можно в такой одежде ходить и работать?

Цивка: Раньше мы покупали спецодежду. Теперь мы оплатили только обувь и фуфайки. Остальное обещала пошить наша фабрика одежды в Баренцбурге. Всё, что положено, должны давать. Мы закупим материал для фабрики. Они будут шить. Норвежцы уже не заказывают одежду у нас. Им выгоднее шить в Прибалтике. Поэтому штат сотрудников на фабрике нашей сокращён. Но шить будем.

Хочу обратить ваше внимание на то, что тарифы снижены, но зарплата ваша фактически постепенно растёт. Незаметно, но растёт.

Задержки по зарплате не бывают. Все, кто выезжают, получают сразу полностью.

По телевидению вы смотрите сейчас три главных канала, а раньше сколько смотрели? Тренажёры хорошие? Хорошие. А сколько они стоят?

Вопрос: Будут или нет выдаваться премии, как раньше?

Самое большое премирование осталось на участке ШТ. Но вообще, как бывший шахтёр, я вам скажу, что выгоднее два выхода в шахту, чем премия. Я вам однозначно говорю, что зарплата будет увеличиваться. Мы должны пересмотреть ряд тарифов. В опасных условиях работы сдельная оплата запрещена. Я знаю, как это делается. Хочется побольше заработать, но так, как мы добываем уголь, большенельзя. Мы вашу премию перетащили в зарплату.

Считаю неправильно, что проходчик работал с планом в сто метров. Вот мы и втянули премию в метры. Я вам гарантирую, что зарплата в целом выросла.

Хочу сказать о рейсах самолётов. Я пытался убедить МВК снять деньги с науки и других организаций, чтобы на них сразу проплатить шесть рейсов самолётов из Москвы на Шпицберген, сделать рейсы регулярными. Но наука не захотела этого. Им лучше летать через Копенгаген.

Вот, собственно говоря, и всё что было на собрании. Вопросы закончились. Цивка довольный покидал сцену. Другое настроение было у выходящих из зала кинотеатра рабочих.

Я вышел и встретил одного своего старого знакомого, который радостно поприветствовал меня. Я спросил, как ему понравилось то, что, по словам Цивки, всё теперь будет хорошо. Он ответил, что они не дураки, и прекрасно понимают, что он им вешает лапшу на уши, и добавил: «Ну, потом поговорим ещё». Понятно, что было много выходящего из зала народа и было не до откровенных бесед.

Я пошёл в бассейн. Людей было немного, и я начал свои круги по пятьдесят метров. Когда заканчивал шестой круг, у моей головы (а я, как всегда, плыл на спине и не видел, кто находится сзади) оказался Цивка. Это было неожиданностью для меня и отнюдь не самой приятной, но смешной. Я сразу подумал, что только этой встречи нам с ним не хватало. Он весьма бодро и весело со мной заговорил. Чувствовалось, что настроение у него хорошее. Видимо, решил, что собрание для него прошло удачно. Ответить на все вопросы сумел и вроде бы убедил шахтёров в своей правоте и в том, что всё будет лучше, чем сейчас.

У меня было несколько иное мнение. Не помню, что именно он мне сказал о собрании, но я прервал своё плавание на спине и сказал, что он всё исказил.

Цивка тут же встал на ноги и спросил, что он такое сказал не так. Я напомнил, что в беседе с ним, о которой он упомянул на собрании, я не говорил, чтобы он приказал профсоюзу оплатить выпуск газет для рабочих, а предложил поговорить с профсоюзом об этом. «Но ты же говорил, чтобы мы отксерили несколько экземпляров, чтобы сделать их дешевле?» «Да, — ответил я, — и сейчас я с этим согласен». «Но это контрабанда» — возразил Цивка. Мы поплыли в противоположные стороны. Разговор наш продолжался теперь, когда мы встречались, при этом я плыл по-прежнему на спине, а потому не очень мог слышать его слова, так что, услышав его голос, приходилось переворачиваться на живот. Он сообщил, что газеты теперь можно купить по двадцать рублей, а не по пятьдесят. Я ответил, что, как бы там ни было, но газеты до сих пор ни одной на руднике нет. Цивка ничего не мог возразить. Тогда я сказал, что есть и другой вопрос. «Почему в столовой тараканов больше, чем шахтёров на руднике?» Этим вопросом я застал Цивку врасплох. Он спросил: «А что, раньше их не было?» «Были, — говорю, — но меньше». Мы расплылись. Сошлись, Цивка спрашивает: «Ты вообще что-то хорошее видел?» «Видел, — отвечаю, — карточки ввели в столовой. Я об этом говорил вам». Расплылись. Сошлись. «Жёлчный ты человек», — говорит Цивка. «Нет, — говорю, — я много хорошего написал».

«Знаю», — слышу в ответ при отплытии. «Просто я люблю людей, в этом всё дело», — сказал я громко. В бассейне в это время плавали ещё два человека, но у противоположной стенки бассейна. На обратном пути Цивка ещё что-то мне сказал, но я не расслышал и заметил вдогонку ему: «Подискуссируем на страницах газеты». «Ладно», — буркнул он недовольно. Больше мы не разговаривали.

Я плавал на спине, а он стал стоя подпрыгивать на одном месте. Потом вылез и ушёл в служебную раздевалку. Думаю, я ему настроение испортил, хотя, конечно, задачи у меня такой не было. Но и я перестал считать круги, сбившись сразу со счёта. Только по прошедшему времени мог предположить, что проплыл чуть меньше тысячи метров, когда решил идти ополаскиваться, так как Старков ожидал моего прихода, чтобы идти в сауну. Попарились в этот раз отлично. Температура была около 95 градусов. Ну, не 140, конечно, однако и это не так плохо. После сауны я пошёл готовить макароны, а Вадим Фёдорович остался убирать в сауне нападавшие от веника листья.

Макароны сварились, примешали тушёнку, разогрели в кастрюле, взяли с собой в комнату Вадима Фёдоровича, принесли туда же зелёный горошек, помидоры в томатном соусе, зелёные маслины, сыр и прекрасно поужинали с водочкой, восхищаясь условиями нашей жизни.

А за окном вышло солнце, погода наладилась отличная. Жаль только, что, по сути, это уже ночь.

1 августа, воскресенье

Нет, конечно, утром шёл дождь. Такая вот погода. Я-то проснулся после одиннадцати, а ботаники, два человека вместе с поляками на их лодке, выехали на западный берег собирать образцы почвы или чего-то ещё. Ну и мокнут теперь. Умылся, побрился, и потом проснулся Старков. Решили подогреть макароны, оставшиеся от вчера, так как на завтрак в столовую идти не хотелось. Решили на обед пойти часа в четыре. Я подогрел макароны в кастрюле, принёс сыр и масло, пришёл Витя, и мы позавтракали остатками вполне прилично. Составили письмо в трест «Арктикуголь» относительно транспорта в Лонгиербюене и домика губернатора, в котором нужно устраивать приезжающих, если транспорт не подаётся к моменту прилёта или отлёта самолёта. Потом, правда, Старков сказал, что письмо нужно менять, так как через месяц Цивка не будет директором, по словам консула, а потому адресовать письмо нужно другому человеку. Но решили, что пока оставим так, поскольку подписи руководителей экспедиций уже собраны.

До обеда работал над переводом доклада Старкова, а потом пошли есть вдвоём. Виктор опять отказался от обеда. Обедали вместе с ботаниками. У нас с первого числа карточки обнулены на компьютере и начаты с самого начала, то есть с 3 с половиной тысяч, а теоретически с 4 с половиной, что мы никак понять не можем. Ну да ладно.

На обед нечто вроде борща, рис типа плова и чай. Поел и лёг дремать до половины седьмого. Вставать не очень хотелось, но нужно идти в бассейн, чтобы успеть поплавать. В бассейне никого практически не было, по крайней мере сначала. Я успел проплыть первые пятьсот метров, когда появился первый человек. Потом он ушёл и появился другой, но я проплыл свою намеченную тысячу метров и покинул чудное место отдыха.

Ботаники готовились к отходной. Я подписал стихами три книжки своей поэмы, собрались приглашённые, и началось празднование. Всё прошло хорошо. Пили долго и достаточно, чтобы не пожалеть о недостатке чего-то.

Вечер был приятным. Старков пел, и пели остальные. Значит, всё было нормально. Помог убирать со стола и сел за компьютер.

2 августа, понедельник

Поднялся опять часов в одиннадцать. Ботаники уехали, а я не проводил.

Уж очень люблю поспать. Даже не знаю, провожал ли их кто-то. Да они, как говорят, и не ложились спать. Пошёл к Старкову, а он уж и встал в восемь, и позавтракал в столовой. Пришлось мне самому у себя пить чай, чтобы его не отвлекать ото сна или ещё чего-то. Поработал над переводом и провёл занятие с Виктором Державиным по работе с кинокамерой. Ему хотелось узнать практически, как с нею работать. Узнал и попробовал. Потом пришёл Старков, и двинулись на обед.

А небо целый день моросит мелким дождиком. Зонтик не брал, но на обратном пути очки были в крапинках дождя. По дороге заходили в библиотеку.

В читальном зале на столе только религиозные газеты, которые привёз с собой Державин. А тех, о которых мы говорили с Цивкой, так и нет. Болтун.

Дома поспал до шести с небольшим и пошли с Виктором в бассейн ненадолго, так как решили поужинать дома по случаю приезда Виктора из института географии. В бассейне проплыл пятьсот метров, пока Державин сделал шесть кругов. Мог бы, конечно, проплыть ещё пятьсот метров, если бы догадался, что Виктор будет идти на шестьсот метров. А то просто лежал на спине и будто бы немного плавал.

На обратном пути увидел Мальцева, стоявшего на лестнице гостиницы.

Спросил, как его дела. Мальцев мрачно буркнул что-то. Я поинтересовался, есть ли у него проблемы. Он ответил, что, конечно, если теряешь шестнадцать тысяч, то проблемы будут. Понял, что Цивка хочет отправить Мальцева домой за свой счёт. Говорю, что он не имеет права этого делать.

Мальцев ответил, что Цивка обвинил его в нарушении условий контракта. Я сказал, что разберёмся с этим вопросом.

Пришли к себе, и я занялся макаронами. Старков предложил собраться в моей комнате. Не понял, правда, почему, но поставил свой стол к дивану, принесли закуски, макароны с тушёнкой, выпили водку, привезенную гостем, а потом Старков принёс ещё одну. Что-то много мы пьём.

Между тем, приехали из Мурманска строители, которые ремонтировали наше здание два года. Теперь будут делать ремонт в ЗГМО.

Вымыв посуду, я пошёл пройтись по посёлку. По пути вынес мусор из кухни. Тот-то Валентина удивится завтра, что даже мешка с банками и бутылками, что стоял внизу, уже нет. А я пошёл по обыкновению за ферму.

Увидел нечто белеющее на горе и решил подняться, чтобы понять, что это.

Поднялся по камням и переступая через грибы. Жаль было, что не для кого собирать. Белевшейся вещью оказался кусок жести. Как он попал наверх — загадка.

Тут услышал над головой крик бургомистра. Прилетел откуда-то дежуривший. Поднял голову и увидел, что на его крик уже спешит целая стая.

Сообразил, что наверху их гнёзда, но далеко — они меня не сразу заприметили. Решил не дразнить гусей и пошёл вниз. Спускался осторожно. Опыт туриста подсказывал не торопиться, особенно выпивши. Оглянулся наверх и увидел, что сторожевой бургомистр сидит неподалеку на камушке и следит за мной. Стая исчезла, так как поняли, что я не собираюсь идти к их гнёздам. Вспомнилась моя поэма, где я пишу о белом медведе, когда его в горах атакуют птицы. Кто-то сегодня рассказывал о картине, когда птицы налетали на песца. Да, поляк, который у нас живёт, говорил мне об этом. Ну, я дошёл до дороги нормально.

Заглянул в часовню посмотреть, как она оформлена. Любопытно и не более того. Пора спать.

3 августа, вторник

Утром, может быть, разбудило солнце. Наконец-то не дождь. Умылся, побрился, оделся и пошли со Старковым завтракать. Потом сел за перевод.

Саша Роскуляк принёс телефонную трубку. Звонил из Лонгиербюена Поль, журналист «Свальбард Постена». Интересовался, каковы результаты его статьи в Баренцбурге. Рассказал, что знал. Он огорчён тем, что Мальцеву грозит потеря каких-то денег. Но ведь Мальцева никто за язык не тянул. Он сам говорил, что ничего не боится. Поль собирается приехать в пятницу для беседы с Цивкой. Мы решили, что в этом случае ему следует воспользоваться услугами официального переводчика Цивки.

Поработал над переводом неплохо, и пошли на обед. В столовой ввели новшество. Каждую порцию второго блюда взвешивают на весах. Это очень смешно. Сама раздатчица справедливо возмущается, говоря, что не взвешивать порции надо, а увеличивать норму раздачи, поскольку установленная норма очень мала. На собрании говорили именно о том, что порции маленькие, а Цивка ответил так, будто всё дело в раздатчицах, пообещав установить весы не только на раздаче, но и в зале для контроля. Да эти весы тоже стоят теперь, но смысла-то в этом никакого. Никто не проверяет, просто берут двойную порцию, если хотят нормально поесть, а, значит, и платят вдвое больше.

Съели по два беляша на второе, а по одному взяли домой на завтрак.

Поспал и двинулся в спорткомплекс. Разделся, ополоснулся под душем и — в бассейн, а там никого, что приятно, однако и воды, оказывается, было на донышке. То есть работники ПВК обнаружили, наконец, что вода совсем не такая чистая: был какой-то сброс, и вот решили заменить воду. Так что, во-первых, я был прав, когда подумал, что идёт заполнение нечистой водой, почему другие сразу не заметили, не знаю, а, во-вторых, теперь ещё дня три-четыре не придётся купаться в бассейне. Чёрт те что.

Пришлось идти опять работать. Но вскоре Старков предложил идти на ужин с Виктором. Пошли, поели и прогулялись немного в горы, то есть к озеру над Баренцбургом, точнее к резервному водохранилищу, в котором обычно было много воды, а теперь оказалось почти ничего. Странно. Никакой надёжности. И никому ничего не нужно. А грибов вокруг полно.

Пришли к своему научному центу по коробам. Опять поработал и снова пили чай с коржиками. И снова работа. А ночь уже.

4 августа, среда

Да, время начинает лететь. До отъезда остаётся чуть больше трёх недель, а почти ничего своего, то есть литературного, я не сделал, кроме нескольких стихотворений и начальных строк будущих стихов.

Между тем, сегодня опять дождило. Ну, никак лето не приходит.

Ничего не поделаешь — Шпицберген.

Завтракать не ходил, так как Старков меня не будил, уходя, хотя договаривались не завтракать. Ну, он всё равно вскипятил чайник, а я взял сыр, беляш, шанежку и позавтракал таким образом. Поработал, а потом пришёл Виктор и попросил объяснить, как я рисую таблицы в компьютере. Рассказал и показал. Потом пришёл Старков, и я снова объяснял ему таблицу, но уже то, что не рассказал в прошлый раз. Он в восторге. Может теперь легко с оставлять отчётные данные, которые всегда отнимали у него массу времени на расчерчивание таблиц. Приходил Прямиков, обсуждали завтрашнюю встречу делегации VIP из Норвегии. Но я не буду этим заниматься, так как лечу с Виктором на Вейде фьорд забирать Андрея и Мишу и заодно сфотографировать обнаруженные ими следы двух русских поселений.

Пошли на обед, который меня удивил тем, что давали сардельки с пюре.

Я как раз вчера их видел в продаже в буфете и удивлялся, что их нет в столовой, хотя в норвежских ресторанах гостиниц всегда сосиски на видном месте.

Ну, у нас появились сардельки, однако почему-то уже очищенные от шкурок.

Такого я вообще нигде не видел. При этом сосиски взвешиваются, и на поднос кладётся бумажечка с указанием веса сосиски. Полный маразм. Пюре тоже взвешивается, но от этого порция больше не становится, если не берёшь двойную. А одинарная, как порция для кота. Потрясающе интересно. Кто придумал такие порции?

После обеда подремал, и пошли на ужин, где снова были сосиски с пюре.

Так столовой удобнее — продавать на ужин то, что не смогли съесть в обед. И это практически каждый день. Встретил Зингера, который сообщил, что между завтраком и обедом прочитал мой роман в стихах, и он ему понравился.

Не совсем он понял, кого я имею в виду под директором, так как на Соколова он не очень похож, хотя кое-что от него есть. Потом выразил сожаление с одной стороны, что погибли главные герои, а с другой стороны, что я ещё кого-то не убил, а надо было. Правда, я так и не понял, кого именно он хотел, чтобы я ещё убил. Пояснил ему, что не я убивал героев, а судьба, которой я не распоряжаюсь. Кстати, рассказал Зингер и о встрече на улице с Цивкой, который неожиданно опять пообещал ему издать его книгу хотя бы пятьсот экземпляров.

Любопытно, что его дёрнуло говорить об этом, когда в предыдущую встречу с Зингером у него и в мыслях такого не было.

После ужина засел за статью Старкова и добил её до конца. Можно приниматься за следующую. А пока спать, а то рано вставать завтра.

5 августа, четверг

Ну, и день сегодня фантастика! Нет, не в погодном смысле. Погода как раз была обычная чуть ли не дождливая. Встал по будильнику! В семь часов.

Хотел разбудить Виктора, но он уже пил кофе. Умылся, побрился и побежал на завтрак. А чего спешил? Завтракать кончил раньше восьми. А машина на ГРЭ пришла после половины девятого. Но не это поразило меня сегодня. В ожидании машины поговорил я с геофизиком, спросил относительно норвежского аэростата. Он ничего не знал о нём именно, однако как раз занимался оповещением лётчиков о подобных полётах. Так что я спросил нужного чело века, который ничего не знал. Потом поехали на ГРЭ. До десяти выясняли погодные условия и ровно в десять отправились в полёт на Вейде фьорд. Интересные виды снимал видео камерой и фотоаппаратом. Но и не это было главным сегодня, хоть ожидалось. Разгрузились на ГРЭ и погрузились в грузовик вертолётчиков. Потом пошли обедать и закупать продукты. Но буфет был закрыт, а в табачке была очередь. Решили перенести все закупки на завтра.

Только, было, я прилёг подремать перед ужином, который решили провести с выпивкой по случаю возвращения полевиков, как ко мне постучался Роскуляк и привёл гостя. Им оказался норвежский журналист Поль. Я обрадовался встрече, а он, видимо, не очень. Выяснилось, что он три часа перед этим беседовал с Цивкой, который сумел убедить его в том, что я неправильно переводил то, что говорили шахтёры. Цивка показал, например, зарплату Бекирова по документам, которая оказалась вдвое выше им названной. Поль встретился с Андреем Мальцевым, который сказал, что он не говорил о Цивке того, что написано в газете. Выяснилось, что Мальцев работает на ТЭЦ, а не в шахте, как написано, что он не уезжает совсем в августе, а только в отпуск, поскольку его мать здесь остаётся работать, и он через месяц-два вернётся. А тут, вошедший Старков, стал подтверждать, что жена Мальцева, Людмила, работающая смотрителем в музее, тоже говорила, что они уезжают совсем. Но Поль теперь не хотел верить ни одному моему слову.

Я вообще-то не то что бы растерялся, но готов был разозлиться и на Мальцева, отказавшегося от своих слов, и на молодого журналиста, поверившего Цивке, и отказывавшегося теперь верить мне. Однако не знал, как же убедить Поля в том, что его опять надурили. Предложил организовать встречу с другим журналистом с теми же вопросами, но с другим переводчиком. То есть я был уверен в том, что и без меня получится тот же результат, но Поль спрашивал меня о другом. Его интересовало теперь, почему я не люблю Цивку, и не связано ли это с тем, что я коммунист. Понятно, что эту мысль ему ввёл в голову Цивка, пытаясь объяснить, что все отмеченные недостатки на самом деле отсутствуют, но выдуманы мной, как коммунистом, чтобы просто опорочить Цивку, которого я ненавижу по политическим соображениям. Этот абсурд выбить из головы неопытного журналиста я не смог, поскольку в моей комнате оказался Старков, желавший послушать наш разговор и чем он закончится. Но, услыхав, что я предлагаю пригласить другого журналиста с другим переводчиком, Поль вдруг оскорблено вскочил и ушёл, не доспорив со мной.

На мой вопрос, кто ему переводил беседу с Цивкой, Поль сказал, что это была девушка. То есть с переводом помогала Катя, племянница Цивки, о чём, Полю, конечно, не было известно.

Мне же кажется своевременным рассказать историю переводчиков Баренцбурга.

Приехав на Шпицберген в 1991 году, я был единственным переводчиком в Баренцбурге. Однако, проведя один туристический сезон весной и летом, я понял, что успевать обслуживать все группы одному человеку почти невоз можно, особенно с учётом возрастающего интереса иностранных туристов к российским посёлкам. Поэтому стал подыскивать себе помощников.

Однажды ко мне в гостиницу пришла худенькая девушка с коротко постриженными волосами. Сказала, что зашла ко мне из больницы, где ещё лечится, но уговорила врача отпустить на несколько минут, и вдруг расплакалась.

Причина слёз, как выяснилось, была в том, что она, имея диплом преподавателя английского языка, вынуждена работать в столовой, где не только тяжело, но и атмосфера неприятная, когда на тебя кричат, заставляя то котлы чистить, то кастрюли неподъёмные перетаскивать, и вообще за человека почти не считают.

Девушку мне было жаль. Муж её работал электриком на ТЭЦ и похлопотать за жену не мог — должность электрика не давала на то больших прав. Мне хотелось оказать ей своё содействие, тем более, что самому нужна была помощница. А тут как раз в Баренцбург приехал генеральный директор Беликов. Я предложил Наде пойти к нему на приём и попросить перевести её на работу переводчиком, сказав при этом:

— Надя, если Беликов спросит тебя, согласен ли Евгений Николаевич взять тебя, то скажи, что со мной согласовано и я согласен.

Так и договорились. Со своей стороны я обсудил с Ткаченко и директором рудника Соколовым вопрос о создании туристического бюро в Баренцбурге и попросил помочь взять Надежду Бабюк в бюро, поскольку она дипломированный специалист по английскому языку. Никто, в принципе, не возражал, но дело чуть не сорвалось и вот почему.

Генеральный директор не часто посещал посёлок, потому желающих на приём обычно собиралось немало. Среди них в очереди была и Надежда Бабюк.

Войдя в кабинет, где на приёме сидели кроме генерального ещё и директор рудника вместе с начальником отдела кадров, девушка так волновалась, что частично забыла мои наставления. Протягивая Беликову своё заявление она наблюдая за тем, как начальник его читает и боясь, что ей откажут, поспешила сказать:

— Евгений Николаевич не возражает против моего перевода.

Беликов, не знавший тогда ещё тогда толком обо мне, но поразившийся, что помимо него есть ещё какое-то влиятельное лицо, которое может не возражать против чего-то, резко спросил:

— Кто такой, Евгений Николаевич?

Надя перепугалась резкого тона, поняла, что сделала что-то не так, стало сбивчиво объяснять, что разговаривала со мной, а Беликов опять спрашивает уже свою свиту:

— А почему этот Евгений Николаевич может возражать или нет, если я подписываю приказ? Кто он такой?

Пришлось вступать в разговор Соколову и поправлять неловкую просительницу. А потом, когда Надя пришла ко мне извиняться, сказав, что едва не вызвала на меня гнев генерального директора, я стал успокаивать её, напомнив, что обо мне ей нужно было говорить лишь в том случае, если бы спросили, а она сделала наоборот.

Тем не менее, с того времени мы стали работать вместе, только Бабюк была назначена заведовать гостиницей, которую включили в подчинение туристического бюро. Замечательный по характеру человек, Надя стала фактически моей правой рукой в работе. Когда я был занят, она с удовольствием водила экскурсии, во время моих частых отъездов сидела в кабинете, отвечая на многочисленные телефонные звонки, выписывала счета за обслуживание, отправляла и принимала факсы, словом делала всё необходимое, чтобы работа не останавливалась в моё отсутствие.

Муж Нади Володя работал на ТЭЦ там же, где и моя жена. Мы дружили семьями, и все праздники отмечали вместе. Не было случая, что бы мы с Надей поругались или выражали недовольство друг другом. У Нади с Володей дома на Украине осталась маленькая дочка, а с собой они привезли только сына Тарасика, смышленого весёлого мальчугана.

Вскоре к нам присоединилась Лена Чуприна, приехавшая с мужем и маленькой трёхлетней дочуркой. Лену направили ко мне как бы для прохождения практики. Сама она по образованию горный инженер и, кажется, даже защитила кандидатскую диссертацию в этой области, но хотела лучше изучить английский язык, для чего её сюда и направил папочка, занимающий высокий пост заместителя министра угольной промышленности на Украине.

Уж не знаю почему, но это оказался не единственный случай, когда ко мне направляли на обучение своих детей высокие начальники. А поскольку мне нужна была работа и весьма напряжённая, то приходилось заниматься и ускоренным обучением.

Интересно, что, прибыв ко мне на должность переводчика, Лена заявила в первый же день, что прошла полный курс обучения английскому языку по книге Элоны Давыдовой, но ничего в результате не знает. В последнем я быстро убедился, и мы начали почти с нуля. Однако Лена оказалась девушкой настойчивой, тяга к английскому была большая, так что к туристическому сезону она была готовым экскурсоводом, то есть знала текст экскурсии и могла отвечать на задаваемые вопросы.

Жила вся наша туристическая группа в гостинице и, честно говоря, жила очень дружно. Бывало, мы собирались вечером в квартире Нади по какому-нибудь поводу или она просто приглашала к себе на ужин, приготовив что-то вкусное, и в разгар застолья раздавался телефонный звонок из порта с сообщением о том, что подходит судно с туристами. Да нам из окна четвёртого этажа гостиницы было заранее видно приближающееся к причалу судно. И тут либо шёл тот, чья очередь была нами установлена, либо случалось, что я, как джентльмен, соглашался оставить дам отдыхать, а сам бежал в порт встречать группу и возвращался к столу после экскурсии.

Дочка Лены малышка Алина очень любила бывать у меня в кабинете. А я, скучая по своей, правда, уже взрослой дочери, просто обожал маленькую девочку, которой позволял делать всё, даже нажимать на кнопки пишущей машинки или клавиатуры компьютера. Муж Лены иногда приходил ко мне и возмущённо спрашивал:

— Евгений Николаевич, что вы делаете тут с моими женщинами? Их словно мёдом пчёл привлекает сюда, только и слышу: мы пошли к Евгению Николаевичу. Вечером, после работы, и то их обеих сюда тянет.

Возникла, однако, однажды проблема, связанная с высоким положением родителей. Подросла старшая дочь Соколова Мария, и стал отец подумывать о том, чтобы отправить её учиться не куда-нибудь, а на Британские острова в Оксфорд. Ну, а перед этим попросил меня позаниматься с нею английским, а чтобы дело шло серьёзней, определил дочурку свою на работу ко мне в туристическое бюро.

Вот как-то и произошёл неожиданно конфликт между моими девчатами.

Лена Чуприна что-то попросила Машу сделать, но показалось девочке, что это прозвучало вроде приказа. А ведь она дочь директора, самого главного на руднике, и не привыкла к командам со стороны, вот и озлилась:

— Сама делай, нечего мне командовать тут! Ты не Евгений Николаевич.

Он мой начальник.

А я сидел за своим столом и подумал про себя: «Хорошо хоть меня за начальника признаёт».

Но Маша не учла другого обстоятельства. Лена была дочерью более высокого начальника, которого весьма побаивался очень осторожный машин папа Соколов или, во всяком случае, не хотел бы портить с ним отношения. А Лена это прекрасно понимала и потому резко ответила девчонке, что та ещё пигалица и обязана слушать, что говорят старшие.

Понятно, что мне пришлось срочно вмешаться в их разгоравшийся спор и не без труда его погашать.

В летнее время туристические суда приезжали настолько часто, иной раз по два сразу, что штатных гидов у меня не хватало. Приходили и круизные суда, высаживавшие на берег одновременно по четыреста человек. На такие случаи я и готовил, так называемых внештатных гидов, занимавшихся у меня усердно по изучению разговорного английского языка и текста экскурсий в осеннее и зимнее время. Кроме того, на летний сезон я приглашал на Шпицберген гидами то свою дочку с подругой, прекрасно владеющими языком, то племянника.

Главной их задачей было рассказывать чётко информацию о жизни в российских посёлках, основываясь на данных, написанных мною тексте экскурсии. Туристам всегда важна в первую очередь правдивая информация о том месте, куда они приехали, ну и, разумеется, общение. И, насколько я знаю, с моими гидами им всегда было приятно общаться.

Но наступило время, когда Надя попросила меня помочь ей написать письмо в Канаду с просьбой принять их семью на работу с постоянным проживанием в Онтарио. И хоть жаль мне было моих друзей, хоть не верил я в то, что будут они довольны жизнью на Американском континенте, но уж очень они боялись жить в новой Украине, и уехали-таки вместе с детьми за тридевять земель в тридесятое царство. Позже узнал я номер телефона их квартиры, позвонил в Канаду и услышал от Нади, что далеко не всё так произошло, как они ожидали, не так легко добывать там деньги и весело жить, как думалось им.

Прав я оказался, но поздно было менять решение.

И Лена с семьёй тоже вскоре уехала по окончании контракта, и стала она работать уже с английским языком, позвонила мне как-то из Лондона, куда поехала по делам бизнеса. Приятно было знать, что занятия со мной дали и ей какую-то пользу.

Появилась у меня новая помощница Тамара Фуренкова из Иваново. Это была артистка во многих отношениях. Крупная, фигуристая, энергичная, очень общительная, она вела не только экскурсии, но и все концертные программы, как для иностранных гостей, так и наши собственные праздничные, выступая в них, прежде всего, как певица, а уж во вторую очередь в качестве ведущей. Ей много довелось работать в школе с детьми, потому в характере Тамары преобладала командная струнка.

Мы с нею неплохо сотрудничали, но не было в наших взаимоотношениях той теплоты, что я ощущал в дружбе с Надей и даже Леной. Надя была поскромней, помягче, а Тамара являла собой огонь, напористость и заботу преимущественно о личных интересах. Она сыграла не малую роль, пожалуй, в том, что прежде бесплатные концерты постепенно перешли преимущественно на коммерческую основу. Это отражалось и на экскурсиях, что она проводила.

Её всегда интересовала выгодность того, что она делает. А ведь выгода от работы не всегда бывает прямой, сиюминутной.

Помимо этого, уж очень явно Тамаре хотелось найти себе партнёра, с которым можно было бы уехать за границу для безбедной жизни. Но осуществить эту идею ей так и не удалось. Ведь и за рубежом далеко не всем нравятся красивые, но командующие жёны. Возросшие меркантильные интересы, в сущности, и помешали Тамаре продолжать работать в Баренцбурге, где ей многое нравилось. Будь она скромнее и серьёзнее в делах, её могли бы оставить на моём месте, когда я покинул трест, но не случилось.

На Пирамиде вопрос с переводчиками обстоял несколько иначе. Работы у гида там было поменьше, чем в Баренцбурге, где мне приходилось привлекать к работе и своих учащихся курсов. Но там и ответственность на переводчиках была побольше. Здесь всегда гиды находились под моим присмотром, и я всегда мог помочь в любом вопросе, гид был один и сам за всё отвечал.

Людмила, о которой я уже писал, неплохо справлялась со своими обязанностями, но не осталась по окончании контракта. На её место приехала очень серьёзная Ольга. Дома на Украине у неё осталась дочь, но уже почти взрослая, так что взять с собой её нельзя было, поскольку школа на Пирамиде, как и в Баренцбурге, только начальная. Ольга чудесно вписалась в жизнь Пирамиды, спокойно и грамотно вела экскурсии. Я был спокоен за этот участок. Была лишь одна проблема — у Ольги не было мужа. Это и сказалось в скором времени, когда приглянулась она норвежскому экономисту из Лонгиербюена, который и уговорил красивую и серьёзную переводчицу выйти за него за муж.

Не могу с уверенностью сказать, что Ольга сделала свою жизнь более счастливой. Да, сейчас она торгует золотыми украшениями в Лонгиербюене. В их квартире, разумеется, полный достаток. Как-то они меня пригласили к себе в гости. Я прихватил с собой по русской традиции солёненькие огурчики, помидорчики, водочку, а угощала меня Ольга уже по норвежским правилам: французским вином и купленной в магазине пиццей, что меня, ожидавшего как минимум украинский борщ, просто поразило. Но дело, пожалуй, не в этом.

Когда Ольга работала на Пирамиде переводчицей, то она хоть и не являлась первой леди, которой обычно считают жену директора рудника, но она была у всех на виду, всем нужна, всегда в центре внимания. А переехала в Лонгиербюен, тогда и поняла, что норвежские женщины встречают её теперь отнюдь не так радостно, как тогда, когда она была переводчицей. Она была чужой в стае, если можно так выразиться. Сидеть дома без работы не позволял семейный бюджет. А для работы в Норвегии, нужно знать норвежский язык. Пришлось учиться и для начала работать горничной в гостинице. То есть, если на Пирамиде она могла распоряжаться горничной и сделать той замечание за неубранные комнаты, то теперь приходилось самой убирать и выслушивать замечания. Согласитесь, это не так легко для человека с высшим образованием и знающим себе цену.

Но Ольга умный человек и поняла, что надо жить по принципу: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж». Из гостиницы перешла работать судомойкой в кафе, и гораздо позже смогла купить себе торговый уголок в магазине. Приезжая на Шпицберген, я почти всегда вижу мою бывшую помощницу на её новой работе. Мы находим несколько минут времени поговорить. Никогда я не чувствовал ощущения счастья у Ольги. И дело, конечно, не в муже. Очень трудно взрослому уже человеку вживаться в новую страну с её другими обычаями, другими людьми. Но, несомненно, это зависит от индивидуальности человека.

Ольге, мне кажется, без своей Украины трудно.

А на место Ольги на Пирамиду приехал молодой энергичный парень. Но я не стану его описывать, а приведу лишь текст официальной информации, которой, к сожалению, завершилась бесславная работа этого юноши, фамилия которого по иронии судьбы была «Дубина». Информацию написал директор по кадрам треста «Арктикуголь» В.В.Копытов.

ИНФОРМАЦИЯ, связанная с деятельностью переводчика р. Пирамида Дубины В.Г.

В период с 29 января по 11 февраля 1997 г., когда переводчик Дубина В.Г. находился в Баренцбурге, обслуживая немецкого инженера фирмы АКА, руководству рудника Пирамида поступило несколько заявлений от трудящихся рудника о нарушениях в работе норвежского почтового отделения, ответственность за работу которого была возложена на Дубину В.Г.

Нарушения в работе почты заключаются в том, что многие письма, переданные для отправки через норвежскую почту, то есть лично через Дубину В.Г., не дошли до адресатов, часть почтовых денежных счетов на оплату посылок и других почтовых отправлений оказалась неоплаченной, и стали приходить повторные счета с доплатой штрафных санкций за несвоевременную оплату. Некоторые конверты отправлялись с ранее использованными почтовыми марками, которые Дубина В.Г. срезал со старых конвертов или даже вырезал из филателистических журналов и наклеивал на новые отправления.

В связи с поступившими письменными заявлениями от трудящихся рудника и имевшимися сигналами о неправомерных действиях Дубины В.Г. на руднике распоряжением и.о. директора Пирамиды Стойчева Б.П. была создана комиссия по расследованию изложенных фактов. Назначенная комиссия с целью недопущения каких-либо посторонних вмешательств до приезда на рудник Дубины В.Г. (из Лонгиербюена — прим. моё) опечатала помещение почты, рабочий кабинет и его квартиру.

По возвращении Дубины В.Г. на рудник Пирамида он был приглашён к и.о. директора Стойчеву Б.П. и в присутствии зам. директора по кадрам Коробки А.И. и председателя профкома Валова В.И. Дубине В.Г. были заданы вопросы по существу дела, после чего, основываясь на правилах общежития в отдалённых местах проживания в присутствии Дубины В.Г. были произведены осмотры опечатанных ранее помещений.

В помещении почты при проверке наличия почтовых марок и денег была обнаружена недостача на сумму 2600 норвежских крон. При осмотре квартиры Дубины В.Г. были обнаружены письма, переданные для отправки на родину полярниками (26 штук), на некоторых марок не было, на других оказались старые марки, снятые с неотправленных конвертов, один конверт с марками, вырезанными из журнала, возвращённый норвежской почтой обратно Пирамиде.

В квартире был обнаружен магнитофон, полученный по заказу другого адресата (Старосельцева) и возможно неоплаченный, так как среди пачки (15 штук) неоплаченных счетов, оказавшихся в квартире Дубины В.Г., был и повторный счёт на оплату этого магнитофона, а так же два счёта на оплату посылок, пришедшие на фамилии лиц, уехавших с Пирамиды на материк.

В квартире Дубины В.Г. были найдены несколько часов и комплектов шариковых ручек, которые по заявлениям жителей рудника должны были быть получены заказчиками рудника (вместе с посылками товаров, заказанных в Дании по каталогу — прим. моё), но получены не были. В квартире оказался фотоаппарат, выписанный на фамилию Пронина, которая на самом деле фотоаппарат не заказывала. Оплата счёта на этот фотоаппарат также не производилась, и счёт с доплатой пришёл повторно. В квартире Дубины В.Г. находилось пневматическое ружьё и три охотничьих ножа.

По всем вышеизложенным находкам комиссия составила акт и потребовала от Дубины В.Г. письменное объяснение. Объяснение, фактически ничего не поясняющее, было написано Дубиной В.Г. 15.02.97. В тот же день Дубина В.Г. инсценировал попытку нанесения себе телесных повреждений в своей квартире, о чём сам же и позвонил горному диспетчеру, заявив по телефону, что умирает. Немедленно прибывшие на место сотрудники горноспасательного взвода, врач, главный инженер и замдиректора по кадрам осмотрели Дубину и зафиксировали в акте несколько мелких царапин в области шеи и кисти руки, а так же находящийся в помещении нож, вымазанный кровью. На столе обнаружены листки бумаги, которые оказались письмами на имя директора рудника Чистякова В.И., консула Оноша В.И. и губернатора Свальбарда Анн-Кристин Олсен с просьбой отправить его вещи домой родителям или жене и с утверждением о том, что на него начались гонения на руднике Пирамида в связи с его недавней поездкой в Осло, где он встречался с королём Норвегии. В письме губернатору добавляется, что Дубина В.Г. никогда не скрывал своей симпатии к норвежскому народу и своей мечты при возможности принять норвежское гражданство.

По информации Бузни Е.Н., приехавший на рудник Пирамида в апреле 1996 года новый переводчик Дубина В.Г. был ознакомлен с правилами ведения почтовых операций и об ответственности перед норвежскими властями за нарушения данных правил. Марки и деньги на общую сумму 8000 норвежских крон были переданы Дубине В.Г. по акту, заверенному его подписью. Акт должен храниться в сейфе почтового отделения. Дубина В.Г. был так же представлен начальнику почтовой службы в Лонгиербюене госпоже Агнес Буа, которая так же проинструктировала Дубину В.Г. о существующем порядке работы норвежской почты. В мае 1996 года между администрацией рудника Пирамида и Дубиной В.Г. был заключен Договор на обслуживание норвежской почты.

В настоящее время с целью предотвращения каких-либо неправомерных действий с его стороны, а так же в целях обеспечения его безопасности и на основании его просьбы, Дубина В.Г. находится в помещении ГСВ.

18.02.97 состоялась моя встреча с Дубиной В.Г., на которой присутствовали директор рудника Чистяков В.И. и консул Оноша В.И. До сведения Дубины В.Г. были доведены все обвинения в его адрес и ему было предложено написать подробную объяснительную записку, в которой осветить все аспекты его деятельности в качестве переводчика и ответственного за работу норвежского почтового отделения Пирамиды.

Дубина В.Г. признал, что допускал случаи повторной продажи норвежских марок, снимая их с писем полярников, сданных ему для отправки, кроме того, имелись случаи присвоения им различных сувениров и неоплаты счетов за полученные на почте в Лонгиере товары, заказанные полярниками по «выписке».

Дальнейшее выяснение обстоятельств деятельности Дубины В.Г. планирую провести в период с 22.02 по 25.02.97.

На основании уже имеющейся информации планируется:

1. Отстранить Дубину В.Г. от исполнения обязанностей переводчика и ответственного за работу почтового отделения. Указанные обязанности временно до прибытия замены будут возложены на переводчика Баренцбурга Сеймову А.Г.

2. Принять меры для возмещения Дубиной В.Г. нанесенного ущерба: устранить недостачу в кассе почты; вернуть деньги, полученные от трудящихся, переданные ему для оплаты счетов в Лонгиере.

3. За счёт Дубины В.Г. приобрести норвежские марки, снятые им с обнаруженных у него конвертов трудящихся и отправить их адресатам.

4. Вернуть обнаруженные у Дубины В.Г. вещи их владельцам.

5. Ввести порядок регистрации всей корреспонденции, проходящей через норвежскую почту, осуществлять учёт проданных марок, ежемесячно представлять отчёт о движении денежных средств, определить порядок операций по заказу и получению в Лонгиере товаров по «выписке».

6. До выполнения в полном объёме пунктов 2, 3, 4 исключить контакты Дубины В.Г. с трудящимися рудника, обеспечив его нахождение в помещении ГСВ Пирамиды.

Копытов

С такими неприятными историями приходилось порой сталкиваться.

Вскоре после этого случая рудник Пирамида вообще прекратил своё существование, так что отдельного переводчика там перестали держать.

Два человека занимали моё кресло переводчика в Баренцбурге после моего отъезда, но оба не выдерживали взаимоотношений с генеральным директором более одного контрактного срока. Поэтому Цивка решился пригласить меня снова на своё прежнее место уполномоченного треста. Я отказался, и тогда эту должность опять занял человек без знания английского языка, возле которого должен был быть переводчик. Но переводчика профессионала найти на такую низкую зарплату, какую предлагал Цивка, очень трудно, поэтому послали в Баренцбург сына начальника отдела кадров Олега Костенко, закончившего факультет туризма в институте культуры.

С английским языком у молодого парня, не имевшего никогда языковой практики, были сначала большие проблемы. В помощь ему на летний туристический сезон Цивка отправил свою собственную племянницу Катю, студентку института иностранных языков. Разумеется, многое изменилось в связи с этим в работе треста. Если мне приходилось почти ежедневно засиживаться в рабочем кабинете до двух часов ночи, осуществляя огромный объём переписки с разными фирмами и странами, готовя подробные протоколы совещаний и переговоров с иностранными компаньонами, что позволяло руководству быть всегда в курсе всех наших дел в деталях, то теперь переводы многих писем прекратились, протоколы совещаний вообще не ведутся, на телефонные звонки в кабинет почти никогда не отвечают.

Может быть, так легче работать, но я к этому не привык. Как-то проходя мимо группы туристов, которым вела экскурсию на английском языке племянница директора Катя, я остановился и послушал, что она рассказывает своим гостям. Поразило меня то, что информация её никак не соответствовала действительности. После экскурсии я подошёл к Кате и спросил, зачем она говорит то, чего нет в Баренцбурге. Катя, смеясь, ответила:

— Ну и что же, что этого нет. Разве нельзя что-то выдумать, чтобы было интересней?

— Но ведь гид, — говорю я, — тем и отличается, что хорошо знает то, о чём рассказывает. Ему верят, что он говорит правду.

— Ничего страшного, если что-то и выдумаешь, — возразила Катя.

Эти её слова я вспомнил, когда узнал, что она была переводчиком у Цивки. Что она могла выдумывать, переводя, к тому, что выдумывал сам Цивка?

Мы поспорили ещё со Старковым, который пришёл в полную панику, заявив, что всё теперь пропало, и Цивка, доказав корреспонденту свою правоту и получив от норвежцев опровержение, останется на своём месте, а экспедиция оказывается в полном провале, так как ей руководство рудника будет теперь во всём отказывать.

Оставив Старкова отдыхать после обеда, я пошёл пройтись по городку. Тут на машине остановился возле меня Несс, временный переводчик конторы губернатора. Я пригласил его зайти ко мне в гости. Он пообещал, сказав, что как раз собирался вечером в наш дом к Зингеру. Я сходил в табачку, раз уж был в городке, купил яйца и некоторые другие припасы в виде лечо, сосисок, хлеба, блинчиков (в столовой).

К Зингеру Несс зашёл с переводчицей Катей, но потом отвёз её в порт к прибывшим туристам. А тем временем у меня в комнате по предложению Старкова стали готовиться к вечеринке по случаю прибытия полевиков из Вейд фьорда. Тут приехал Несс из порта и оказался в числе первых гостей в моей комнате. Я едва успел рассказать ему о приезде Поля, о котором он, впрочем, уже знал. Несс, вообще-то, полицейский со знанием русского языка.

Моя просьба к Нессу заключалась лишь в том, чтобы он убедил газету «Свальбард постен» не торопиться с опровержением, поскольку Цивка обманывает молодого журналиста, а подождать моего приезда в Лонгиербюен десятого августа. Несс так и не пообещал мне этого, говоря, что не будет вмешиваться.

Честно говоря, мы планировали ужин в составе пятерых человек и приготовили пять приборов на столе в моей комнате. Я подумал, что шестой — Несс не испортит картину. Однако не успел я поговорить с Нессом и минуту, как в комнату вошёл Роскуляк с таким видом, словно я его давно звал, и спросил, что от него надо к столу. Я был удивлён его появлением, но намекнул, что не мешало бы бутылку водки, поскольку знал, что у Старкова всего одна бутылка (буфет оказывается в четверг не работает, и мы не могли купить водку по лимиткам). Роскуляк сделал вид, что намёка не понял, но убежал принести что-нибудь из закуски. Водку не принёс, но сам пришёл. Тут же в комнату вошёл Виктор Захаров и тоже неожиданно спросил меня, что от него требуется. Я решительно не знал, почему он появился и сказал, что обо всём пусть спрашивает ребят на кухне. Позже понял, что его пригласил Державин. И всё бы ничего, но за моим маленьким письменным столом, который я установил между диваном и кроватью, семь человек уместились с трудом, а мою седьмую тарелку с макаронами пришлось мне держать на коленях, поскольку ставить её было некуда. На столе были банки с помидорами в томатном соусе, лечо, маслины, сыр, кукуруза, шпикачки. Всё быстро исчезало, но посуда оставалась, занимая место.

Во время застолья пришёл Юрий Борисович от геологов. Он вообще впервые зашёл в мою комнату и совершенно непонятно почему, хоть мы с ним и друзья. Через некоторое время я услышал, что к нам идёт Чель Морк, директор норвежского музея в Лонгиербюене. Он вошёл не один, а с двумя сопровождающими, один из которых оказался на костылях. То есть. Вместо пятерых, намечавшихся за моим столом с самого начала, оказалось двенадцать человек.

Как мы умещались, остаётся загадкой. Старков принёс давно ещё бутылку водки, откуда-то появились две пластиковые бутылки финляндской водки, Чель Морк притащил с собой коньяк, мы пили и чем-то слегка закусывали. Помню, что заедал водку зелёным горошком, а потом кукурузой.

В ходе застольной беседы я не забыл упомянуть Нессу, что перед ним сидит настоящий шахтёр Миша, и Несс может спросить его напрямую безо всяких переводчиков, что тот думает о своей жизни в Баренцбурге. Как я и ожидал, Миша сходу сообщил, что зарплата у него весьма низкая, и ничего хорошего он сказать о новых порядках не может. Но вечер шумел анекдотами, рассказами, шутками. К счастью, Чель Морк с друзьями вскоре ушли, так как они были с экскурсией туристического судна Нордштерн, которое посещает Баренцбург раз в неделю. Потом и другие гости стали расходиться. Вечер удался, хоть и был совершенно спонтанным.

6 августа, пятница

Утро было солнечным, вечер тоже, а днём моросило. К вечеру, правда, стало вообще холодно, поскольку второй день дует северный ветер, то есть теперь мне приходилось застёгивать свою ветровку по самый подбородок на пути в столовую, а не назад, как было в предыдущие дни.

Позавтракали блинчиками, принесенными вчера из столовой. Обсуждали вчерашний вечер. Старков уже не паниковал, как вчера. Он ходил в управление, и там встретился с Цивкой, который затащил его к себе в кабинет и стал увещевать по поводу того, что он взял в командировку Михайлова. Старков объяснил, что взял его по просьбе союза писателей для подготовки книги и сценария, кроме того, Михайлов выполнял здесь работу фотографа. Потом Цивка стал убеждать Старкова в том, что Бузни не надо больше брать на Шпицберген. В ответ на то, что я нужен не только как переводчик, но и как организатор всей работы с иностранцами, Цивка ответил, что всё равно он будет добиваться того, чтобы меня не пускали сюда. По словам Старкова, Цивка явно нервничал, но чувствовал себя уверенно, не подозревая о том, что может быть скоро снят с работы. Он снова стал убеждать Старкова в том, что я переводил журналисту не то, что говорили люди, и потому на собрании во время встречи с директором никто не высказывал никаких жалоб. Так он понял те вопросы, которые ему задавались рабочими. Я-то понял их иначе. Цивку беспокоило и то, что я пообещал разобраться с ним на страницах печати. Ну и пусть волнуется. Хотя Старков считает, что мне не следовало ему об этом говорить. А я думаю: пусть поволнуется. Старков узнал, что Мальцев со своей женой уезжают-таки совсем из Баренцбурга, хотя журналисту сказали, что они едут только в отпуск, говоря, что и в этом вопросе я обманул журналиста. До чего же они наглы в своей лжи!

У меня после вчерашнего побаливала голова, так что после завтрака не работал, пытаясь уснуть, но всё время кто-то заходил поболтить, и поспать не удалось. Так с некоторым треском в голове пошли обедать. По пути встретили бегущего Несса. С мокрым от мороси лицом он совершал тренировочный бег и спросил, почему я не пришёл к нему в гостиницу поговорить. А я и не собирался, так как вчера всё сказал, что хотел. Несс потащил нас в гостиницу дать обещанный перевод на русский статей о Цивке из «Свальбард Постен».

Договорились встретиться в Лонгиербюене числа десятого или позже, как сумеем.

Поели, Старков купил в буфете яблоки, конфеты и маслины. Встретил в буфете Игоря-шахтёра. Поговорил с ним о Мальцеве, рассказал о том, как он подло стал отказываться от своих слов, чем подвёл и меня, и корреспондента.

Игорь ответил, что давно знает Андрея, и тот всегда был подловатым человеком.

После обеда я опять завалился на диван и теперь уж задремал. Проснулся аж около восьми. Голова болеть перестала. Пошли на ужин и тут почувствовали холод. На обратном пути встретил Зарембу. Спросил, почему выпустили воду из бассейна и когда снова напустят. Заремба (муж Ларисы — зав. спорткомплексом) сказал, что на самом деле никакой аварии нет у ПВК, а просто Цивка приказал выпустить воду и закрыть бассейн на два месяца. Я поинтересовался, уж не оттого ли он так приказал, чтобы я не ходил в бассейн, на что Заремба засмеялся и сказал: «Отчего же ещё? Конечно от этого».

Да, с него станется, наверное, так и есть. Ну и Цивка. Расказал Зарембе о Мальцеве. Заремба ответил, что знает, и говорили о нём уже. Полагает, что это бесследно для него не останется. Сообщил, что меня все в разговорах поддерживают. Старков потом хмыкнул: «Надо было на собрании поддерживать своими протестными выступлениями. А то молчали, будто поддерживали Цивку».

Ну, за других говорить легче, конечно. У всех семьи, а поддержки ни от кого ждать не приходится. Ни профсоюза, ни партии, как раньше, теперь нет, вот и молчат в открытую, ругаясь лишь за углом.

После ужина переводил статью Черносвитова. Светит солнышко, но не греет. Даже не открываю окно, когда сижу за компьютером.

7 августа, суббота

Утро солнечное. К обеду солнце скрылось в облаках. К вечеру опять появилось. Но не жарко, хоть ветер и стих.

Пошёл будить Старкова, а он лежит с расстройством желудка. Всю ночь его рвало. Что-то плохое съел за ужином в столовой. Отправился сам на завтрак, а на обратном пути зашёл в больницу к главврачу Николаю Ивановичу, взял таблетки активированного угля и какой-то порошок для разведения в воде и питья. Людмила Ивановна, стоматолог, пообещала принести завтра ношпу.

А Захаров Виктор дал марганцовку. Так что дружно взялись за лечение Старкова.

Я что-то болтался по дому, смотрел футбол, искал всё Роскуляка, чтобы отправить почту. Написал письмо в Ялту и Дагу Аванго. Ничего не отправил и пошёл на обед с Захаровым. После обеда собрал свои рубашки и трусы, бросил в стиральную машину, включил её и пошёл подремать. Через час поднялся, нашёл появившегося Роскуляка, отправил свои письма и получил от Тёмы коротенькую записку с просьбой позвонить Томе в Москву. Позвонил, но никто не ответил. Позвонил Юле — она оказалась дома. Потом позвонил в Ялту, поздравил Людмилу с прошедшим днём рождения и узнал сенсационную новость о том, что они решили переехать в Симферополь. Ну и дела. Пошёл в нашу прачечную, вынул бельё из машины и развесил сушиться.

Старков к середине дня уже стал поправляться, но на ужин ещё не пошёл. А Державин, Колесников и Захаров решили пойти в наш рублёвый бар, который построили ещё при Соколове, но одно время он не работал, а теперь снова действует. Я отправился на ужин сам. По дороге встретил качающегося от выпивки шахтёра. Потом ещё нескольких в аналогичном состоянии. Видно было, что бар работает. Правда, в нём дают на одного человека не более 150 г. водки, но они ухитряются, видимо, ещё что-то выпить. Кто-то, выйдя из бара, упал на траву, кто-то тут же подрался.

Я поел сначала в столовой, потом решил всё же заглянуть в бар, что бы увидеть, как там сейчас всё обустроено. Поднялся по лестнице и встретил там уже выпившего человека с относительно интеллигентной внешностью.

При виде меня он стал громко сообщать, что вот идёт знаменитый писатель.

Хотел пройти мимо него, не останавливаясь, но понял, что тому необходимо поговорить о моей книге. Остановился. Он заявил, что прочитал все четыре мои книги «Траектории СПИДа». По интонации понял, что ему что-то не нравится. Поправил его, сказав, что книг только три. Он стал долго и путано рассказывать, что, если его другие люди спрашивали о книге, то он говорил, что читать можно, но… тут он стал извиняться, спрашивая, можно ли говорить, что он думает. Я подбадривал его, и он с трудом стал пояснять, что тоже бывает в литературных кругах и что-то понимает, но вот хотел бы, например, узнать, зачем я в книге дал стенограмму выступления Ельцина на пленуме, не хотел ли я принизить читателя тем самым.

Логику рассуждений выпившего человека не всегда легко понять. Я только догадался, что он, видимо, был, а, может, и есть в числе сторонников Ельцина, почему ему, может быть, и не пришёлся по душе мой роман.

Тут же собеседник спросил, для чего я описал свою родословную, зачем писал про своего деда.

Пояснять ему на лестничной площадке не было смысла, но мне хотелось послушать. А он и не ждал объяснений, сообщая мне, что книгу читать трудно.

— Однако вы прочитали до конца? — поинтересовался я.

— Да, — согласился он, — прочитал, потому что я видел в прошлом году скромного писателя, и хотел прочитать, что он написал. Но вот другие берут и через двадцать страниц бросают, говорят… — тут он опять стал извиняться, но я сам добавил слово, которое он, может быть, хотел сказать:

— Ерунда?

— Нет, но не читают.

В это время из коридора, ведущего в бар, вышел парень помоложе и тоже прилично выпивший. Мой собеседник тут же решил найти подтверждение своим словам и, обращаясь к парню, стал гротескно говорить:

— Вот перед нами наш знаменитый писатель, а как ты относишься к его творчеству?

Выпивший парень, не знавший, о чём мы говорили, несколько опешил, но чётко сказал:

— Положительно.

Собеседника моего, как выяснилось чуть позже, звали Станиславом Ивановичем. Об этом его спросил два раза парень после обсуждения моей книги. Так вот этот Станислав Иванович в ответ на положительную реакцию парня сразу поинтересовался:

— А ты хоть читал его книгу?

— А как же, — прозвучало в ответ, — у меня дома лежат его книги. Я с Евгением Николаевичем давно знаком. Я в ГСВ работаю. Я был уже здесь в 1995 и

1996. Вы были же тогда здесь?

Вопрос был ко мне, и я ответил утвердительно. Парень впервые приехал сюда десять лет назад, когда ему было 27 лет. Станислав поинтересовался у него, заметил ли он какие-то изменения с тех пор. Парень, аж глаза вытаращил, говоря:

— Огромные.

— В какую сторону? — спрашивает Станислав, как бы выполняя мою работу, то есть, продолжая начатое мною. Парень в ответ принизил голос и ответил матерным словом, которое в переводе на нормативную лексику оз начало «в плохую». И продолжая отвечать своему вопрошателю, говорил:

— Люди были гораздо лучше. Отношение к ним было гораздо лучше. И всё было лучше.

Между тем, движение в бар и из бара почти не прекращалось, что вызывало моё любопытство — сколько же там народу? В какой-то момент разговора я сказал, что у меня много книг, что озадачило Станислава, и он сказал:

— Как так много? Я думал, вы писатель однодневка.

Пришлось его разубедить, сказав, что у меня три поэтических книги, книги рассказов, и другие. Он не очень уже дослушивал, что-то переоценивая в своей голове. Наконец, мы расстались на его словах, что хотелось бы ещё по говорить о романе. А я пошёл в бар.

Он так и остался неплохо сделанным заведением с десятком довольно уютных кабинок человек на шесть каждая и стойкой бара, которая, конечно, не отличается особым шиком, поскольку ни коктейлей, ни множества разных напитков здесь нет. Есть лишь водка, баночное пиво, сок да бутерброды и сыр в качестве закуски. Сюда можно приходить отмечать дни рождения и другие события. Потолок украшен цветными лампочками, создающими эффект шарма полутёмного помещения.

Никакой толчеи у бара я как раз не увидел, а ожидал. Все сидели по своим кабинкам, не торопясь разговаривали и потягивали взятые напитки. Вполне пристойно и, я бы сказал, приятно. Наши ребята сидели за углом, как бы в другом помещении. Отлили мне слегка из своих почти пустых уже стаканов, хоть мне и не хотелось, мы выпили, и вскоре они пошли в столовую, а я ещё прошёлся до фермы и обратно. Так в основном и завершился день.

Бельё ещё не высохло, но пора на боковую.

8 августа, воскресенье

Проснулся почти в одиннадцать. Старков заглядывал, но не стал будить. Поскольку он позавтракал без меня, то я пожарил себе яичницу, насорив туда кусочки сыра, и попил чай. Я едва успел немного попереводить, и пошли в библиотеку. Старкову нужно было найти атлас размером побольше и книги для чтения, а я понёс свои книги в дар библиотеке. Теперь у них есть три книги моего романа, три поэтических сборника и две книги рассказов. Восемь книг одного автора не так уж мало. Пообещал на следующий год в случае приезда привезти ещё дветри новых книжки. Но Лена говорит, что готова уехать домой, даже прервав контракт. Уже интересуется, во что это им может обойтись. А Лена, между прочим, жена Олега Костенко. Так что, видимо, и ему не совсем сладко здесь живётся и работается, если жена поговаривает о досрочном расторжении контракта, не смотря на то, что его отец начальник отдела кадров.

Пообедал в столовой (Старков не пошёл, оберегая желудок — приготовил себе бульон на кухне) и пошёл домой. По пути узнал, что бассейн закрыли на два месяца, чтобы поправить обсыпавшиеся плитки. Я таковых не замечал, но Цивка, видимо, заметил, раз дал команду закрыть бассейн именно в разгар туристического сезона и когда больше всего людей купается в бассейне.

Ветер теперь дул опять южный, и я подумал, что он может снова нагнать дожди. Так и произошло. Вечером тучи заплакали крупными слезами. На ужин мы решили не ходить. После обычного дрёма я вызвался сварить макароны. Потом, правда, присоединился Андрей со своей идеей соуса. Получилось очень сытно и вкусно. Тут выяснилось, что у Паши-полярника очень плохое самочувствие. Все забегали и вспомнили, что он хотел раньше уехать, но потом сам отказался, когда я уже договорился с билетами. Но вот, вроде бы, ампулы валидола помогли. А в больнице во время каждого его посещения говорят, что у него всё в порядке и с сердцем, на которое он жалуется, всё нормально.

От Тёмы пришло письмецо с более подробной информацией о перемене места работы и жительства. Интересно, что из этого получится. Вариант весьма неожиданный.

Однако пора и спать.

9 августа, понедельник

Ночью и утром дождь. Так что на завтрак я опять решил приготовить макароны, но теперь уже с яйцом. То есть отварил, бросил на сковородку и вбил два яйца. Получилось очень нормально — лучше, чем что-либо в столовой.

Сначала думал, что буду есть один. Но присоединился Андрей, а Виктор сначала отказывался. Старков где-то бегал, заказывая на завтра транспорт. Но в тот момент, когда мы не только накрыли стол на кухне, но и стали раскладывать пищу по тарелкам, появился Старков, который тоже ещё не завтракал.

Так что разделили на четверых.

Сел за перевод, и работал до самого обеда. Получил ответ от Дага Аванго с сообщением о том, что курсы оплачивают проживание в Нью Бюине с завтраками, а на остальное выдают всем участникам по сто крон в день. Это, конечно, не очень много, если учесть, что обычный обед как раз и стоит около ста крон, а что же тогда на ужин? Решили со Старковым прикупить и взять с собой некоторые продукты. После обеда зашли в буфет и табачку, где купили сыр, масло, два тюбика паштета, полбуханки хлеба, банку печени трески, кукурузу. Старков нашёл потом где-то пару бутылок водки, чтобы ходить в гости было с чем, набрали булочек в столовой.

Вечером я поговорил по телефону с Аванго, которого с трудом нашёл не в гостинице, а в Кроа мотеле, где они все обедали в это время. Потом сел ремонтировать пиджак, у которого начал отрываться рукав. Хорошо, что у Андрея нашёл нитки белые и чёрные, а то у меня кроме иголки ничего не оказалось. Никакой отходняк не делали, поскольку не было водки — её ещё никому по лимиткам не дают пока.

Однако пора собираться и спать, а то утром вставать в восемь против моих обычных десяти или одиннадцати.

10 августа, вторник

День, полный приключений. Проснулся по будильнику без десяти восемь.

Оделся, разбудил Старкова, побрился, уложил то, что не уложил вчера, отдал Виктору с Андреем видео камеру, взвалил на себя рюкзак, подхватил кейс и пошли завтракать. День пасмурный, но пока был без дождя. После завтрака стали ожидать автобус у «Берёзовой рощи». Он подошёл, но теперь стали ожидать шахтёров, ушедших в столовую за продуктами. Тут в сторонке оказался Мальцев с товарищем. Я подошёл к нему и спросил:

— Ну что, не хватила духа говорить правду?

Андрей взорвался, как ошпаренный, глаза чуть не выкатились из орбит, напоминая бессмысленный взгляд сумасшедшего человека:

— Отстаньте от меня. Что вы хотите? Что вы ко мне привязались? Я могу врезать вам, и мне ничего не будет, потому что я три года здесь отработал. Идите отсюда!

Такое было впечатление, что он действительно готов ударить.

Товарищ его, стоявший рядом, не предпринимал никаких действий, чтобы остановить его. Но я был спокоен. Стал пояснять Андрею, что он мог ничего не говорить или хотя бы не называть своего имени, если не хотел.

— А я с вами вообще не встречался и не разговаривал, — кричал Андрей.

— Не кричи на меня, — говорю, — ничего бы с тобой Цивка не сделал, когда дело приняло такой оборот, что об этом написала газета.

— Да, а восемнадцать тысяч удержал бы за дорогу.

Отвечаю опять спокойно:

— Суд обязал бы его выплатить в таком случае.

— А потом, — говорит Андрей, — я пойду в банк получать деньги, а меня кто-нибудь ножом пырнёт в бок, и никто ничего не узнает.

Вот ведь до чего оказался запуганным человек. Мальцев, оказывается, тоже летел на нашем вертолёте, но только до озера Стемме. Видимо, Цивка решил его спрятать от народа до отъезда в конце августа. Но удивительные вещи на этом не кончились.

На вертолётной площадке, когда мы готовились к отлёту, появился вдруг и Цивка. Поскольку он был с весьма внушительной сумкой в руке, понятно было, что он тоже собирается лететь в Лонгиербюен. Я стоял уже у вертолёта, а остальная группа с вертолётчиками в стороне. Цивка подошёл к ним, поздоровался со всеми за руку и, конечно, увидел меня.

Я тем временем пошёл в вертолёт, и мне было очень интересно, как он поведёт себя со мной в вертолёте. Но тут из окна я увидел, что Цивка направляется в противоположную от вертолёта сторону. Я подумал, что он за сумкой, которую оставил в офисе вертолётчиков, когда отпустил машину.

Вскоре он вышел из здания с сумкой и отправился пешком в сторону Баренцбурга, что вызвало смех у наблюдавших за этой картиной шахтёров, севших уже в вертолёт. Но, по-видимому, Цивка из офиса вызвал снова машину, и она встретила его за пределами вертолётной площадки. Он уехал.

А уже в Лонгиербюене я неожиданно встретил Соколова, кинувшегося ко мне с объятиями. Александр Леонидович только что звонил консулу в Баренцбург и удивлялся, почему не прилетел Цивка, как обещал, для которого Соколов привёз бланки документов, необходимых для комиссии, приехавшей по расследованию смертельного случая. Они договорились, что Цивка прилетит.

Я не стал говорить Соколову, что Цивка был на вертолётной площадке и возвратился в посёлок, так как просто в голове не укладывалась мысль о том, что Цивка мог отказаться от полёта лишь потому, что увидел меня. Но, очевидно, это так и было. Ведь бланки, привезенные Соколовым, ему были нужны.

Между тем, прилетев в Лонгиербюен, в аэропорту я встретился с Алис, которая мне очень обрадовалась и сказала, что хотела бы пригласить к себе и Уле в гости, но не сегодня, а в следующие дни.

УЛЕ И АЛИС

Их фамилия Рейстад. Уле богатый человек. У него даже есть свой участок на Шпицбергене, который им заявлен под добычу чего-то. По-моему, ни у кого другого личных участков нет. У горного инспектора и у меня, как уполномоченного треста, всегда в кабинете висела карта Шпицбергена с указанием границ участков и их владельцев. Большинство участков принадлежат норвежской компании «Стуре Ношке», на втором месте по числу участков идёт трест «Арктикуголь», затем ряд других норвежских компаний, а единоличный обладатель, правда, одного лишь участка, только Уле Рейстад, насколько мне помнится.

То есть, по словам самого Уле, он настоящий капиталист. Я к капитализму и капиталистам по причине своего коммунистического воспитания вообще отношусь плохо. Но это в принципе и совсем не значит, что я могу ненавидеть человека по той простой причине, что он капиталист. Нельзя бездумно подходить к этому вопросу. Ведь и в России были капиталисты, которые являлись прекрасными людьми и любили человечество, делали всё для его прогресса.

Короче говоря, Уле и Алис Рейстад оказались людьми самыми, пожалуй, интеллигентными из тех, кого я встречал в Лонгиербюене. Когда мы впервые познакомились, Уле работал в компании «Стуре Ношке», а Алис в компании норвежских авиалиний в Лонгиербюене. Сейчас она работает там же, а Уле стал частным консультантом в вопросах строительства, строит свою собственную контору и нечто вроде гостиницы.

Подружились мы с ним давно. Помнится, как-то приехав к нам в Баренцбург не в составе делегации, а с какой-то туристической группой, то есть на судне морем, Уле встретил меня в баре и пригласил к стойке, предлагая угостить меня чем-нибудь. Надо признаться, я редко соглашался на угощения, во-первых, по той причине, что обычно бывал занят и не задерживался в баре дольше, чем нужно для разговора с нужным мне человеком, а, во-вторых, предпочитал во время работы не пить вообще, если была такая возможность.

Но в тот момент, о котором я рассказываю, нам с Уле нужно было кое-что обсудить. Он занимался проектированием нового портового причала в Лонгиербюене, что, конечно, важно было и для нас в какой-то степени. Чем-то, я помню, мы могли помочь норвежцам в этом вопросе. Так что встретились мы с Уле на деловой основе, но, как он сказал, улыбаясь сквозь усы и бороду, небольшая рюмочка беседе не помешает.

На вопрос, что буду пить, я тогда остановил свой выбор на ликёре «Амарето», поскольку он и не очень крепок, и, как мне казалось, не должен был оставлять после себя сильного запаха. Не люблю, когда во время работы от кого-то из сотрудников разит спиртным. Думаю, и другим это не нравится, поэтому, после переговоров, завершающихся принятием алкоголя, старался не приближаться к трезвым собеседникам на близкое расстояние или вообще избегать серьёзных бесед. Хотя работа, есть работа. Переговоры с застольями часто бывали в дневное время, после чего мне часто приходилось навёрстывать с отложенными по этой причине делами, оставаясь в кабинете до поздней ночи.

Угостив меня ликёром, Уле после этого всегда, если ему удавалось снова угощать своего русского партнёра, уже просил для меня этот самый ликёр, говоря бармену или барменше:

— Мистеру Бузни, пожалуйста, рюмочку «Амарето». Я знаю, что он его любит.

Но первое время Уле больше дружил не со мной, а с моей помощницей Надеждой Бабюк. Когда у нас ещё была птицеферма, Надя всякий раз, узнав, что я лечу в норвежский посёлок, а она нет, просила меня передать Уле с Алис приготовленный ею десяток яиц и буханку хлеба. Хлеб у нас в столовой Баренцбурга выпекали в те времена замечательный. Его мы часто возили норвежцам в качестве подарка, который им откровенно нравился гораздо больше своего норвежского хлеба. А свежие яйца тоже лучше привезенных с материка в холодильнике. А то ещё Надя любила передавать оладушки или домашние пироги.

Встречаясь со мной, Алис и Уле постоянно интересовались, как поживает семья Нади, передавали ей привет и иногда тоже передавали через меня фрукты. Впрочем, они и сами встречались порой, заходя к Наде на обед, и приглашая Надю к себе, когда она бывала в Лонгиербюене. Я никогда не препятствовал их дружеским отношениям, хорошо зная скромность Нади и не меньшую порядочность Уле. И русская, и норвежская семья мне очень нравились.

Чем больше приходилось сталкиваться с Уле Рейстадом и его женой Алис, тем большим уважением я проникался к этой семье, хотя Уле и посмеивался над моими коммунистическими взглядами, называя меня идеалистом и фантазёром. Мне всегда казалось во время наших бесед, что Уле согласен с тем, что все люди на земле должны быть одинаково счастливы, но он просто не верит в возможность осуществления этой мечты практически. Сам Уле явно был из числа, я бы сказал, новых капиталистов, которые всем своим нутром против эксплуатации человека человеком.

У нас в России появились, так называемые, новые русские, которые как раз тем и отличаются, что, награбили чужое, заработанное горбом миллионов бедных русских, и тратят эти их деньги без счёта и смысла. А Уле, называющий себя капиталистом, именно против такого подхода. Приезжая в Лонгиербюен, я порой поражался, увидев Уле то на крыше строящегося здания с молотком в руке, словно он сам строит, то ещё где-то с инструментом и строительными материалами. Нет, он определённо был капиталистом совершенно другого склада.

Как-то Уле сообщил мне, что уезжает в Югославию. Я думал, что его привлёк туда бизнес, а оказалось, что он провёл там два года с миротворческой миссией от Норвегии. Дело это было, насколько мне известно, не из лёгких, но вот Уле с Алис поехали, оставив надолго свои дела на Шпицбергене. И, убеждён, что Уле пригласили в качестве миротворца, не как физически сильного человека, а как умного, мыслящего и, несомненно, доброго человека.

Что касается силы Уле, то на первый взгляд её у него и нет. Возраст уже солидный, предпенсионный, атлетической фигурой не отличается. Но в то же время, когда мы проводили лыжные пробеги из Лонгиербюена до Баренцбурга, а это, ни много ни мало, пятьдесят километров с преодолением ледника на высоте около ста метров, так вот самым последним приходил Уле, но приходил. Я с удивлением встречал его на финише, когда он долго не мог начать говорить, переводя дыхание. Он приходил последним, но ведь старше него участников не было. Какую же надо иметь силу воли и желание, чтобы участвовать в трудных соревнованиях, которые ничего не давали, кроме собственного удовольствия побыть рядом с молодыми, на одной лыжне?!

Иной раз в Лонгиербюене, то ли приглашая к себе домой, то ли помогая куда-то доехать, Уле сажал меня в свою машину. Мне особенно нравились садиться в его транспорт вот почему. Как правило, в машине Уле сидели две его собаки. Одна из них, белая пушистая лайка, не смотря на окрики хозяина, сразу же устраивалась ко мне на колени, чем несказанно радовала меня. Я начинал гладить собаку и смотреть на её мордочку, которая, казалось, вся так и светилась улыбкой. А Уле, в первый раз, когда это случилось, заводя мотор машины, сказал:

— Вообще, мистер Бузни, она ни к кому так не садится. Это вы ей понравились. Собака умная, чувствует, кому она нравится, и ей тоже приятно.

Так мы и ездили всегда вместе. Вторая собака оставалась сидеть сзади, по-моему, ревниво наблюдая за нами.

А надо сказать, что собаки очень часто повторяют собой характер хозяина. У злобного человека и собаки бывают злыми. Собаки Уле очень ласковые и это потому, что сам их хозяин человек доброй, отзывчивой души.

Алис вызвала для нас такси, и мы поехали в гостиницу Функен. Там проходил семинар. Сели со Старковым после представления нас присутствующей аудитории. 20 студентов из разных стран (1 — Англия, 3 — США, 3 — Швеция, 3 — Голландия, 2 — Норвегия) и преподаватели. Я попал в число экспертов и даже выступил с некоторым дополнением к докладу Дага Аванго, у которого тема доклада совпадала с моим трактатом о Парижском договоре.

Я обратил внимание слушателей на то, что Россия и Швеция стремились сохранить за Шпицбергеном положение ничейной территории, предлагая установить тройственное правление, когда архипелагом управляют три государства по очереди, а Норвегия всегда стремилась к обладанию Шпицбергеном для себя.

Короче говоря, первый день занятий Старкову понравился. Во время ланча мы пошли в маленькое кафе напротив бутикена, где было всего два столика, взяли одну пиццу пополам и по стакану чая. Наелись от души за сорок крон. Зашли в бутикен, и там ко мне на шею бросилась Катя Пащенко. Алёна просила меня её найти и передать привет, и вот она сама тут как тут со своим мужем Серёжей. Тут же договорились с ними встретиться вечером, когда закончится семинар.

После очередной лекции Хаквеборда объявили короткий перерыв на чай, и поскольку следующим шло выступление представителя конторы губернатора о правилах поведения на Шпицбергене, о котором я слышал сто раз, решил пойти в это время в редакцию «Свальбард Постена». По пути туда и встретил Соколова. Он просил с ним потом связаться по телефону. Однако какой смысл, если он приглашён вечером в ресторан? Ну да ладно.

В редакции зашёл к главному редактору, который как раз собирался уходить, но, узнав, кто я и зачем пришёл, тут же отменил свой выход, пригласив войти в кабинет. Зашёл и Пол из соседней комнаты. Я изложил свои соображения по поводу опубликованных статей, похвалив их, и высказал возмущение поведением Цивки, старающегося ввести в заблуждение редакцию. Долго рассказывал, поясняя, что молодого журналиста просто обманули, и он поверил в то, что будто бы я ему переводил неправильно. Предложил поговорить с Нессом, который тоже беседовал с шахтёрами. Напомнил о том, что во второй публикации газеты консул и другие подтвердили правильность написанного в статье. Сказал, что, если этого недостаточно, то пусть направят ещё одного корреспондента с другим переводчиком и получат такое же впечатление, как и Пол, когда он писал свой материал. Напомнил о том, что в прошлом году газета трижды писала о голодовке в Баренцбурге, вызванной теми же причинами, о которых говорили в этот раз шахтёры.

Короче, редактор согласился со мной и сказал, что никакого опровержения писать не будут, а меня попросил перед отъездом ещё раз зайти в редакцию и сказать, как идут дела в Баренцбурге.

На конец семинара я опоздал, так как зашёл ещё в универмаг Люмпен, встретился с Ольгой, торгующей золотом. Она сказала, что и в последнем номере газеты есть статья политической направленности о российско-норвежских отношениях на Шпицбергене. Пришёл в магазин и её муж.

Поболтали.

В Функене уже наших не было. Пошёл в Нью Бюен, где и встретил стоящего возле общежития Старкова. Нас с ним поселили в разных корпусах, поскольку все места заняты туристами. И это не удивительно. Во-первых, ещё разгар летнего сезона. Во-вторых, несмотря на то, что это не шикарная гостиница, туалеты с душевыми в коридорах намного лучше, чем в номерах нашей гостиницы в Баренцбурге.

Кухня, куда мы пришли со Старковым со своими продуктами, полна посуды, обеспечена всем необходимым для приготовления пищи и мытья посуды.

У нас, например, в научном центре даже воды горячей нет, а тут этот вопрос не стоит вообще. Всё есть.

Мы приготовили бульон из кубиков, попили чай с булочками, маслом и сыром. А через некоторое время, когда Старков прилёг на диван в моём номере и заснул, приехала Катя с Сергеем и забрали нас к себе в гости. Живут они у Карла и Бергит Вотвик, но в отдельном доме. Рядом большие клетки с собаками, которых кормит Сергей. А Катя занимается туристами.

РОБИН БУЗЗА

Впервые я познакомился с собачьей фермой, если можно так выразиться, не здесь и не у Вотвика. Это совершенно другая история, в которой интересного почти столько же, сколько и неприятного для меня. Не рассказать об этом всё равно, что приготовить салат, пропустив один из важных ингредиентов.

Однажды весной, когда уже солнце почти не уходит с небосклона, а снег всё ещё лежит, привлекая туристов в увлекательные путешествия по Шпицбергену, в Баренцбург приехала собачья упряжка. До Шпицбергена я никогда на севере не был, а потому видел собачьи упряжки только в кино. А тут она остановилась прямо перед гостиницей, в которой решил остановиться на ночь хозяин упряжки.

Это оказался не норвежец, а англичанин Робин Бузза. Он попросил пищу для себя и спросил, не сможем ли мы продать ему мясо с костями для собак.

Тогда-то я и познакомился с этим весьма удивительным человеком с довольно непривлекательной внешностью. Его историю я узнал частично от него самого и частично из его собственной книги, которую он мне дал, к сожалению, лишь на время почитать, после чего её пришлось возвратить. Книга издана была на английском, и по словам Буззы, у него, как автора, остался всего один экземпляр.

История, между тем, чрезвычайно интересная. Вкратце она выглядит следующим образом.

Молодым человеком Робин был болезненным, слабым, каким он выглядел и при нашей встрече. Но моё впечатление оказалось обманчивым. Однако ему с друзьями пришла мысль поплыть на вёсельной лодке из Англии в Норвегию. И всё бы хорошо, рассчитали, чего и сколько надо взять, определили маршрут, собрали деньги и лодку приготовили, да вот врачи сказали Робину, что здоровье его не позволяет ему такое путешествие, а друзья один за другим отказались от затеи. И тогда Робин решается плыть в одиночку.

Тот, кто когда-нибудь сидел на вёслах, может себе попробовать представить, что значит в одиночестве переплыть Северное море и потом пройти вдоль почти всего побережья Норвегии от Ставангера до Тромсё, преодолевая шторм, ветер, дождь, туман. Уже одно это не может не вызывать восхищения смельчаком. А закончив своё знаменитое, конечно, путешествие, ибо в каждом населённом пункте, куда он заходил, его поджидали журналисты, Робин оставил лодку норвежскому музею, а сам улетел на Шпицберген, где его встретила любимая им норвежская девушка.

С того самого времени Бузза и стал заниматься собачьими упряжками, создав свою собственную туристическую компанию. Я побывал в гостях в его уединённом местечке, далеко от посёлка, в Долине приключений, где тоже, как у Вотвика, в клетках жили собаки. Однажды Бузза попросил помочь ему построить деревянный дом в русском стиле. Наши плотники помогли ему в этом, и теперь там стоит деревянный дом с надписью «Русская изба». Сам Бузза, правда, недавно продал свой бизнес и покинул архипелаг.

Но задолго до этого отношения наши с Буззой резко испортились.

Истинную причину этого я не могу понять до сих пор. А произошло вот что.

Ненастным летним днём, когда казалось, что над всем Шпицбергеном нависли тяжёлые тучи, позвонил мне Робин и сказал, что группа его туристов находится на одном из участков восточного побережья архипелага, и спросил, не смогли бы мы помочь забрать их оттуда вертолётом. Известно, что другими средствами это сделать значительно труднее. Я, признаться, обрадовался просьбе, поскольку сам никогда ещё не посещал восточный берег. Но главное, конечно, было в другом.

К нам не первый раз обращались за помощью. Однажды туристы на снегоходах в сопровождении норвежских гидов пересекали по льду Сассен фьорд.

У самого входа в Билле фьорд находятся Гаусейные острова, где расположен маяке. Туда и направлялись туристы. Но у самого острова лёд по весне оказался тонковатым и не выдержал одного туриста то ли из-за большого веса, то ли он притормозил в этом месте, что скорее всего. Во всяком случае японский скутер провалился, а сам водитель успел соскочить и оказаться на спасительном берегу.

Однако море в этом месте мелкое. Судам с глубокой осадкой вообще нельзя заходить в Билле фьорд. А уж у островов даже мелким судам следует быть осторожными, чтобы не наткнуться на рифы. Ну, короче говоря, снегоход ушёл под воду, но на льду осталась какая-то привязанная к заднему сидению крепёжная верёвочка. Но вытащить за неё тяжёлый аппарат без помощи техники оказалось невозможным. Тогда-то туристическая компания и обратилась к нам за срочной помощью. Ясное дело, что они могли произвести спасательные операции с помощью норвежского вертолёта, но это стоило бы им больших денег. Наша помощь, естественно, стоила значительно меньше.

Работа, прямо скажем, была не из лёгких. Вертолёту пришлось зависнуть низко над образовавшейся полыньёй, наш смелый и сильный парень спустился по ступенькам трапика, ухватился за верёвочку и крепко удерживал её, а мы держали его, чтоб не упал, и так двинулись с вертолётом, вытаскивая из воды на берег несчастный снегоход. Получилось не с первого захода, но всё же вытащили.

Норвежская туристическая компания была очень благодарна нам за оперативную помощь и, разумеется, что-то заплатила за услугу, а я вскоре получил грозное предписание от губернатора Шпицбергена за незаконное использование вертолёта в коммерческих целях. Пришлось писать ответ, в котором я обратил внимание губернатора на два аспекта: первый — это то, что к нам обратились сами норвежцы, оказавшиеся в чрезвычайной ситуации, в которой мы не могли не помочь. Второй аспект был ещё важнее. Я подчеркнул, что в соответствии с Парижским Договором о Шпицбергене все страны-участницы договора пользуются равными экономическими правами, а потому мы имеем право использовать в коммерческих целях любую свою технику. Инцидент был тогда исчерпан.

Теперь наша помощь потребовалась английскому владельцу туристической компании, но уже много лет живущему на Шпицбергене. Командир вертолётной службы согласился лететь не сразу. Сначала долго рассматривал карту, обдумывая маршрут и выясняя погодные условия. На восточный берег летать нам практически не приходилось. Но для пилотов главное иметь карты. Они у нас были.

А вот погода была совсем не благоприятная. Низкая облачность — враг полётов. Но туристов надо было доставить в Лонгиербюен, откуда им предстояло в этот же день вылетать самолётом на материк. Задержка грозила фирме неустойками. Мы полетели.

Командир поднял вертолёт на большую высоту над облаками, где солнце сияло во всей красе. Облака внизу белели восхитительно ярко. Где-то далеко впереди синел краешек моря. Там, над океаном погода стояла прекрасная. Мне было совершенно непонятно, как мы можем найти нужное место приземления, находясь над облаками и совершенно не видя земли. Ну да не я вёл вертолёт, а что с дилетанта спрашивать? За штурвалом у нас всегда самые опытные.

Вот вертолёт стал неожиданно снижаться, окунулся в облачную тьму.

Это, между прочим, самые неприятные моменты, но я к ним успел привыкнуть и спокойно ожидал появления просвета. Наконец струи тумана стали реже, и совсем близко появилась земля. Точности пилотирования можно было только поражаться. Буквально через несколько минут мы увидели под собой палатку и машущих нам руками людей. Просьбу Бузы, выраженную официальным письмом, лётчики выполнили без сучка и задоринки.

Следующий день у меня был весьма напряжённым. Прилетело руководство треста, представители российского посольства и МИДа. Не помню, по какому поводу было столь высокое собрание, но все они как раз были у нас в гостинице, когда вдруг здесь же появился полицейский из Лонгиербюена и сказал мне, что в губернаторском домике на Финнесете меня ожидает главный полицейский для допроса.

Обычно в этом домике производились допросы свидетелей в случае несчастных случаев со смертельным исходом на шахте. Расследования по положению производятся норвежской стороной. Как правило, я присутствовал на всех допросах в качестве представителя треста. В данном случае меня самого вызывали на допрос, что показалось мне странным. Но, не смотря на занятость, поехал.

Губернаторский домик на Финнесете небольшой. Но что мне особенно нравится у норвежцев, так это стремление к созданию удобств в любых условиях. Наши, если бы сколотили такой же дом, то вошли бы мы в него, как в деревенскую хату, где кроме лавок да стола посередине, ничего бы не увидели. У норвежцев всё иначе.

Как и везде у входаприходится снимать обувь. Входишь в комнату и славно попадаешь в городскую квартиру. Отделка стен, мягкая мебель, шкаф с книгами, сервант с посудой, телевизор, электрические обогреватели без открытых спиралей — всё, как в нормальном жилом помещении. Вода, туалет — словно в центре города. А ведь домик стоит вне посёлка, рядом с вертолётной площадкой.

Меня приглашают в соседнюю комнату с окнами, выходящими на фьорд.

Я не забываю полюбоваться чудным видом гор. Но меня приглашают за стол, и переводчик переводит вопрос, заданный хорошо мне знакомым полицейским на норвежском языке. Спрашивает мою фамилию и имя для протокола.

Я сразу же нарушаю все их правила, отвечая на английском, что мои данные им хорошо известны, допрашивать меня не за что, потому прошу перейти к сути проблемы.

Тогда меня спросили, летал ли наш вертолёт на восточное побережье и сколько нам заплатили за это. Отвечаю, что почти каждый день бываю в Лонгиербюене и всегда стараюсь заходить в контору губернатора, где меня и можно спросить о том, что мы делаем, а не вызывать специально для допроса. Словом, поговорили, высказывая каждый свою точку зрения на то, имеем ли мы право выполнять коммерческие рейсы. Остановились на том, что я попросил предоставить официальный документ, в котором записан запрет на использование нами вертолётов в коммерческих целях и который бы соответствовал условиям Парижского Договора о Шпицбергене. Только в этом случае я согласен был отвечать на вопросы в качестве допрашиваемого. С тем и разошлись.

Но главное, что меня при этом интересовало, почему так быстро норвежцы отреагировали на этот наш полёт, если даже деньги ещё не были за него уплачены. Ответ появился на следующий день, когда я встретил в Лонгиербюене Бузу и спросил, когда он заплатит за вывоз его туристов.

Робин Бузза ответил, что ему не разрешает платить контора губернатора, поскольку, как ему якобы стало известно, мы не имели прав на осуществление полёта.

Я пытался сначала объяснить Робину, что будучи частным лицом ему не требуется разрешение на оплату выполненной для него работы и напомнил о Парижском Договоре, по которому мы имеем право на коммерческую деятельность, как и другие государства. Но Робин упёрся. Года два мы с ним переговаривались на эту тему. Уже сменился главный полицейский в конторе губернатора, все давно забыли об этом вопросе, но Бузза денег так и не заплатил.

Честно говоря, от англичанина я такое не ожидал.

У меня возникло тогда предположение, что сам Робин придумал всё это разбирательство, чтобы не платить за вертолёт. Но доказать я этого не мог, а поднимать официально шум по поводу неисполнения нашей договорённости я не стал, памятуя хорошую русскую поговорку: овчина выделки не стоит. Не такая уж большая сумма была, чтобы из-за неё копья ломать, да время тратить.

Зато в следующий раз, когда Бузза обратился к нам с просьбой построить ему русскую хату, мы согласились лишь при одном условии, что деньги будут переведены до начала каких-либо работ. Доверием Робин больше у нас не пользовался. Но как путешественника я его по-прежнему уважаю.

Замечательно провели остаток вечера за бутылкой чудного крымского белого портвейна, который заедали мороженым, пили чай с трюфелями. Ребята, хоть и много работают с собаками, но очень довольны жизнью. У них же в это время была в гостях бывшая наша медсестра Вера, вышедшая за муж за норвежца Свейна, который, впрочем, тоже приехал вскоре, а потом, уезжая, пообещал найти нас и пригласить к себе в гости. Так что мы посмотрели со Старковым: у нас получается, что все дни пребывания будут заняты приглашениями к разным людям.

У Кати с Сергеем нам очень понравилось. Сидели свободно по-домашнему, перемывая косточки руководства треста «Арктикуголь». Катя подробно рассказала, как им удалось переехать в Лонгиербюен, разорвав контракт с трестом, не смотря на препятствия со стороны Цивки. После десяти вечера Сергей отвёз нас в гостиницу, и день подошёл к концу. Пойду в душ, помоюсь и лягу спать. Из окна смотрю с удовольствием на горы, покрытые сползающим вниз туманом.

11 августа, среда

Другой день — другие впечатления. Встал по будильнику без двадцати восемь, скоренько умылся, побрился и побежал в другой корпус будить Старкова. Он таки спал. Пока одевался, я вернулся к себе, почистил зубы и вышел к приёмной гестхауса (у нас бы это назвали, наверное, общежитием гостиничного типа). Позавтракали, чем нам послали, то есть бутербродами с сыром и ветчиной под чай да яйцо всмятку. Ничего горячего, например, сосиски или сардельки, картошку или макароны, не преподнесли. Более того, выяснилось, что на обеденное время, то есть ланч, мы должны здесь же взять продукты из предложенного. Взяли со Старковым по паре бутербродов в пакетики. Такое питание оказалось для нас сюрпризом.

На улице у гостиницы собрали участников семинара и сказали, что в первой половине дня все должны осматривать Лонгиербюен с точки зрения индустриальной археологии, а потом в два часа рассказать свои впечатления и мысли. Это, конечно для студентов. А мы пошли гулять по городу. Погода стояла не солнечная, но и дождь не лил, а лишь очень мелко подсыпал моросью почти незаметной. Прошлись по магазинам. Старков купил кое-какие подарки, а я пока присматривался.

Зашёл в редакцию «Свальбард постена» и отдал Полю его бутылку аквавита, которую он мне презентовал в Баренцбурге после того, как мы взяли интервью у рабочих. К счастью, мы её не распили, и я смог её возвратить за его недоверие ко мне. Он, молча, забрал бутылку, не проявляя, конечно, радости от такого поворота дела. Но я его ещё вчера предупредил о том, что верну ему его подарок.

Потом зашли в полярный институт, где нас радостно встретила директор отделения в Лонгиербюене. Я ей подарил, как и обещал при встрече в Баренцбурге, свою поэму, а она тут же вспомнила, что обещала мне книгу «Географические названия Шпицбергена» и подарила. Выпили по чашечке кофе, поболтали и пошли мы к зелёному домику треста «Арктикуголь». Старков хотел посмотреть оставлен ли ключ под банкой. Ключа не оказалось. Значит, мог приезжать сегодня Цивка или кто-то другой из работников треста.

Пошли к себе в гостиницу, попили чай с бутербродами и к трём явились в Функен на семинар. Швед Урокберг уже читал свой доклад. По моему предложению Старков всё же прокомментировал его выступление, в котором появление русских на Шпицбергене он относил к XVIII-му веку, ничего не говоря о работах Старкова относительно более раннего их появления. Старков, собирается ехать в этом году в Швецию, где ожидает помощи со стороны Урокберга, поэтому выступил очень дипломатично, похвалив доклад и сказав очень мягко, что, видимо, по нашей вине работы Старкова мало изданы на английском языке, а потому не известны многим. Но ведь Урокберг не мог не знать о его работах хотя бы потому, что он был в Баренцбурге в прошлом году на конференции и в музее, где чётко говорится об экспонатах шестнадцатого века, а не восемнадцатого.

Я, конечно, предпочитаю более принципиальный разговор. Но самое смешное, помимо этого, то, что из бесед выяснилось, что для организаторов семинара самое важное найти предлог для долгосрочной работы курсов.

Поэтому студентов спрашивали их мнение о возможных перспективах семинара и что бы они хотели вынести для себя с занятий. Очевидно, то, что запланировали раньше организаторы, не очень убеждает спонсоров.

Во время одного выступления появился в зале Умбрейт. По окончании семинара всем выдали деньги на питание, вычтя из предполагавшихся 100 крон в день по 40 крон на ланч, который будем брать с собой во время завтрака.

Это чёрт те что получается. Потом Умбрейт предложил поехать к нему поесть. Но у него не было ни малейшего представления о том, что мы подразумевали под этим. Заехали к нам в гостиницу, взяли бутылку водки, но когда сели за стол, оказалось, что закуской является сыр и яичница из одного яйца да чай.

Вот так и провели день впроголодь. Интересно, что будет завтра.

12 августа, четверг

Ну, вот и наступило оно, это завтра. Погода нормальная. Светит солнце и тогда, если попадаешь под прямые его лучи, даже бывает жарковато в моей чёрной осенней куртке, наброшенной на свитер при рубашке и нижнем белье.

Проснулся опять как вчера по будильнику, пошёл и разбудил Старкова, потом отправились на завтрак. Ели абсолютно то же, что и вчера и взяли ланч такой же, только я добавил себе паштет и яйца. Старков взял скромных два бутербродика, сказав, что пойдёт со всеми на полевые работы, что меня несколько удивило. Но когда все собрались у ресепшина и выяснилось, что полевые работы будут в районе музея, где студентам будут показывать, как картировать производственные объекты, как пользоваться приборами в геодезии и т. д., то Старков сказал, что нам там делать нечего, поэтому решили подремать слегка и потом только отправляться на прогулку. Так и сделали.

После дрёма, а я успел в это время и стихи написать, адресуя их грудастой норвежской девушке, выпили чай и пошли в посёлок к конторе губернатора, поскольку я обещал зайти к переводчику Нессу. Зашли, он увидел нас ещё из окна своего кабинета. Предложил выпить чашечку чая. Сидим, пьём, тут появляется губернатор. Знакомимся. Я назвал себя, и в ответ услышал в переводе Несса, что он слышал обо мне. На этом собственно знакомство и закончилось.

Вспомнились мои появления здесь по серьёзным делам, когда мы садились с губернатором в кабинете и обсуждали вопросы одинаково важные, как для треста «Арктикуголь», так и для наших добрых соседей норвежцев. При чём всякий раз, когда я приходил сюда для переговоров, беседа носила принципиальный характер, когда обеим сторонам приходилось задумываться.

Не хочу вводить читателя в заблуждение, приводя в пример дословно разговор, имевший место несколько лет назад. Это делают фантазёры. Никто не в состоянии удерживать в голове все сказанные некогда и давно забывшиеся слова. Поэтому я опять прибегну к своим собственным записям, которые значительно точнее отразят прошлое. Предлагаю протокол беседы, состоявшейся в конторе губернатора по вопросу подготовки будущего закона об охране окружающей среды, с которым читатель уже ознакомился из моих рассказов.

«ОТЧЁТ

О ВСТРЕЧЕ В КОНТОРЕ ГУБЕРНАТОРА ШПИЦБЕРГЕНА С ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ НОРВЕЖСКОЙ СТОРОНЫ ПО ВОПРОСУ ПРОЕКТА ВРЕМЕННЫХ ПРЕДПИСАНИЙ О ЗЕМЕЛЬНОМ ПЛАНИРОВАНИИ ПОСЁЛКОВ НА ШПИЦБЕРГЕНЕ

8.08.96

Во встрече приняли участие:

С норвежской стороны:

г-жа Анн-Кристин Улсен — Губернатор Свальбарда

г-н Уле Хансен — консультант по охране окружающей среды

конторы губернатора Свальбарда

г-н Рольф Гаарде — консультант по охране памятников культуры

г-н Антонсен Кьетиль — новый консультант по охране памятников культуры

г-н Марек Яссинский — учёный отделения археологии Трондхеймского университета

г-н Борд Улсен — переводчик губернатора

С российской стороны:

Д.А.Грошев — пресс-атташе консульства

Е.Н.Бузни — представитель треста «Арктикуголь»

А.Улсен: Сегодня мы бы хотели обсудить два вопроса: Подготовка временных предписаний по земельному планированию и почтовые отделения в российских посёлках. Предлагаю начать с вопроса о предписаниях по земельному планированию.

Бузни: Сначала мне хотелось бы предложить вашему вниманию планы поверхностей Баренцбурга и Пирамиды, о которых шла речь на предыдущей встрече в консульстве Российской федерации.

На столе раскладывается карта Баренцбурга. Хансен, Гаарде и Яссинский отмечают, что карты выполнены значительно подробнее, чем карта Лонгиербюена, и качество карт очень хорошее. Единственное, чего в них не достаёт, по мнению присутствующих, это раскраски. На норвежских картах промышленные объекты выкрашены в один цвет, жилые помещения в другой и т. д. Кроме того производственные объекты обычно находятся в одном районе, отделённом от жилых объектов.

Бузни: После обсуждения проекта предписаний в консульстве материалы нашего совещания были направлены в Москву, где их внимательно рассмотрели. При подготовке ответа у треста «Арктикуголь» возникли вопросы, которые были направлены в контору губернатора. На них мы и хотели бы получить сегодня ответ.

Давайте обсудим их по порядку. Первый вопрос касается основных направлений, которые должны лечь в основу предписаний. Разработаны ли эти направления? Если нет, то будут ли разрабатываться? Можем ли мы их получить?

Гаарде: Эти направления ещё не разработаны и будут разрабатываться позже, когда уже будут действовать предписания. Пока таких планов нет.

Бузни: Второй вопрос касается содержания плана. Имеются ли какие-либо ограничения по объёму параграфов, даются ли какие-то требования к самому содержанию, насколько оно должно быть подробным. Что следует указать в обязательном порядке, а что только рекомендуется или желательно?

Гаарде: Таких чётких положений пока нет. Инструкции по этим вопросам ещё разрабатываются.

Яссинский: У нас есть один образец планирования на материке. Мы можем показать его в качестве примера. Но на Свальбарде будет не точно так же, хотя похоже.

Бузни: Такой именно пример нас и интересует. Если можно я попрошу дать нам копию этого плана. У вас есть такие примеры планирования, а у нас их нет, поэтому, естественно, нам труднее понять вашу систему планирования. Я направлю эту копию в Москву, чтобы они тоже могли познакомиться с тем, как у вас это делается.

А.Улсен: План, который будет разрабатываться для Свальбарда, не будет точно таким же. В каких-то позициях он будет отличаться.

Бузни: Поэтому нас интересует, что же в плане является обязательным, а что нет.

Хансен: В плане должно указываться, где планируется добыча сырья.

Вообще же ваш план Баренцбурга очень подробный и хороший.

Гаарде: Главным образом нас интересует не то, что уже есть, а то, что вы планируете в будущем.

Бузни: Об этом мы и говорили на прошлом совещании, что у нас хорошее планирование и мы знаем, что нужно нам самим делать. В связи с этим у нас возникает третий вопрос. У нас детальное планирование есть. Вы готовите своё государственное планирование. Будет ли оно оказывать какое-то влияние на наше планирование, то есть вынуждены ли мы будем в связи с этим менять у себя что-то?

Хансен: В существующем плане вам ничего не нужно менять. Речь идёт вообще не о деталях, а лишь о генеральных направлениях. То есть, что вы собираетесь делать в будущем.

Бузни: Имеете ли вы в виду, что нам нужно согласовывать наше будущее планирование с вашими государственными планами?

А.Улсен Мы не собираемся вмешиваться в ваши подробности. Мы говорим только о крупных изменениях.

Гаарде: Можно привести такой пример. Вы открываете швейную фабрику и собираетесь её расширять. Это увеличивает число рабочих мест и увеличивает численность людей, производство как-то влияет на окружающую среду. Такие моменты нужно согласовывать.

Бузни: В связи с этим возникает вопрос, где критерий, по которому можно определить, какой из объектов нужно согласовывать, а какой не нужно? Допустим сегодня на фабрике работает только двадцать человек. Мы не согласовываем. А когда будет сто человек, то мы согласовываем. В какой момент мы должны согласовывать? Например, мы хотим построить цех. В нём будут работать всего три человека. Мы не согласовываем. А если цех на двадцать три человека, то нужно согласовывать? Где критерий согласования?

Гаарде: Всё зависит от объёма участка. Людей может быть мало, но объём работ большой.

Бузни: Правильно, но где же и в этом случае критерий?

Гаарде (после долгих переговоров с другими участниками) Дело в том, что всякое новое строительство нужно согласовывать. Например в Баренцбурге сносятся старые дома. Теперь, если на их месте будут строить что-то новое, то нужно согласовывать.

А.Улсен: Нужно признать, что в проекте этот вопрос дан действительно не конкретно, очень расширенно.

Бузни: Но, как сказал господин Гаарде, допустим мы убрали дом и строим новый. В предыдущем доме жили, а теперь мы хотим сделать картинную галерею. Должны ли мы это согласовывать?

Гаарде: Внутри Баренцбурга вы можете строить как хотите. Мы не собираемся менять ваши привычки и обычаи. У нас, например, принято жилые объекты строить отдельно от производственных. У вас иначе. Но мы не будем в это вмешиваться.

Бузни: Вы говорите, что хотите сохранять хорошие отношения и не будете вмешиваться. Но вопрос стоит принципиально. После вас придёт другой человек. А он смотрит в предписание и говорит: Как написано в предписании, так и делайте. Согласовывайте всё со мной.

Хансен: Это в основном для норвежцев. К иностранным посёлкам другой подход.

Бузни: Предписания это закон. Они должны оговаривать такие вещи.

Яссинский: У нас вообще не допускается насилие. Мы говорим о согласовании.

Бузни: Мы понимаем слово «согласовать», как получить разрешение или не получить его.

Гаарде: Согласование планирования означает, что трест несёт ответственность за свои действия.

Бузни: Правильно, однако в проекте предписаний записано, что решающее слово при согласовании за губернатором. В случае несогласия можно жаловаться в министерство как в окончательную инстанцию. Если министерство скажет «нет», то следует делать так, а не иначе. Так вот относится такое положение к нашим посёлкам или нет?

А.Улсен: Мы ни в коей мере не хотим создавать такие сложности. Эти положения безусловно относятся к норвежской стороне.

Бузни: Мы так и понимаем. Поэтому нельзя ли в предписании сделать такую оговорку, что они не так обязательны для российских посёлков, как для норвежских? А то они написаны в основном для норвежцев, а получается так, что то же самое и для остальных.

Хансен: Предписания написаны одни для всех посёлков, но, конечно, ко всем разные подходы.

Бузни: Тогда у меня последний вопрос. На какой период времени расчитаны предписания и как часто они будут меняться и дополняться?

Гаарде: Процесс планирования довольно долгий и пока нет определённой ясности по этому вопросу.

Бузни: Обычно план составляется на год или другой срок. В данном случае нет такого?

Гаарде: Раньше составлялись планы на более длительный период, а сейчас на более короткий, так как он ещё разрабатывается. В предписании даётся только метод планирования. Там не говорится как это делать.

Бузни: В том-то и дело, что не говорится. Поэтому мы спрашиваем.

Гаарде: Трест является предпринимателем и сам может планировать, как он хочет. К каждому такому плану разрабатываются положения.

Предприниматель разрабатывает такие положения.

Норвежская сторона длительное время переговаривалась между собой, из чего было ясно, что многие положения проекта предписаний им самим не вполне понятны. Обсуждение первого вопроса закончилось и все участники, кроме госпожи Улсен и российской стороны ушли.

При обсуждении второго вопроса госпожа Улсен упомянула о том, что многие почтовые отделения в Норвегии закрыты и почтовая служба хочет сократить расходы, в связи с чем губернатор интересуется нет ли возможности в помещениях почтовых отделений Баренцбурга и Пирамиды устроить нечто вроде норвежской конторы, в которой время от времени могли бы работать горный инспектор, представители санитарной или других служб.

Я объяснил, что совмещать почтовую службу с другими совершенно невозможно. Губернатор согласилась и спросила нельзя ли выделить отдельные помещения в аренду для конторы губернатора, но в центре посёлков. Я напомнил, что мы сами предлагали это в прошлом году в обмен на помещение в Лонгиербюене для представителей треста «Арктикуголь». Госпожа Улсен ответила, что помещений в Лонгиербюене у конторы губернатора нет. Я предложил госпоже Улсен высказать свою просьбу письменно, пояснив для каких именно целей они хотят иметь помещения в российских посёлках, и пообещал немедленно переправить просьбу в Москву для принятия решения.

На этом встеча была закончена.

Бузни»

В предложенном мною протоколе совещания ещё не говорится о будущем законе об охране окружающей среды Шпицбергена. Речь о нём шла гораздо позже. Будущие крупные изменения статуса Шпицбергена готовились постепенно, поэтапно. Одним из таких этапов и являлось данное обсуждение.

Попили чай, поговорили с Нессом, который сообщил о том, что Цивка сегодня улетает в Москву вместе с комиссией, а в Лонгиербюен они прилетели вчера. Удивительно, что мы с ними не встретились. Пошли к себе в гостиницу.

Пообедали бульоном и жареной курочкой, которую я купил ещё в Баренцбурге для этого случая. Попили чай с булочками и сыром с маслом. Словом, обед получился на славу.

Поспали и пошли опять пройтись. Подходя к центру, увидели на параллельной дороге у магазинов группу русских и Цивку. Встречаться с ними не хотели, поэтому свернули к конторе губернатора, затем пошли к Хьюсету, где посидели весьма приятно за бокалом пива с орешками за 94 кроны на двоих.

Пришли в гостиницу, опять же выпили чай с бутербродами и тем завершили день.

13 августа, пятница

Жизнь любопытна своими поворотами, если даже эти повороты не совпадают с желаниями. Однообразие убивает, но у меня оно практически не бывает. Вот, например, утро началось с того, что я проспал, так как вчера забыл завести будильник, то есть включить его. Проснулся пятнадцать минут девятого. Старков, конечно, спал, когда я прибежал его будить. Потом я пошёл сам умываться, но по пути встретил Уле Рейстада с собаками. Сам он счищал мусор с части своего здания.

Я обрадовался собакам и они мне, начав заигрывать со мной бросанием дощечки на мою ногу, ожидая, что бы я её отбросил подальше. Смешные чёрные собаки. Уле в это время говорил о том, что хочет пригласить меня на оленину, и договорились на воскресенье в семь тридцать вечера. Я предложил принести водку, но он сказал, что она у него есть да и напомнил, что он пьёт мало. Ну ладно. Он сказал добро пожаловать и Старкову.

Наконец, наигравшись с собаками, я помчался умываться и бриться.

Пришёл в столовую, когда Старков уже заканчивал завтракать. Но успели поесть и взять с собой тормозки. Собственно «успели» не то слово. Участники курсов уже укатили на автобусе в Сассен фьорд. А мы со Старковым отправились снова подремать, так как он не спал с трёх часов ночи: мучила бессонница.

Я не сразу, но задремал-таки, и мне приснились эти самые чёрные собачки, с которыми я продолжал играть во сне. Потом пошли со Старковым в посёлок. Там узнали, что в «Свальбард постене» вышла большая статья, точнее интервью с Цивкой и с большим его портретов во весь рост. Ольга из магазина Люмпенского золота нам тут же перевела написанное.

Привожу статью полностью в моём переводе с английского, как мне диктовал её несколько позже Умбрейт:

«Я НЕ ЗАЖАЛ БАРЕНЦБУРГ В ТИСКИ»

Генеральный директор Цивка полностью не согласен с обвинением в том, что условия жизни в Баренцбурге ухудшились.

Поль Хагесаетер

Ситуация в Баренцбурге не стала хуже за последние полгода. Наоборот, она стала лучше — говорит генеральный директор российского треста Арктикуголь Ю.В. Цивка.

Корреспондент «Свальбард постен» встретился с ним на прошлой неделе после публикации нескольких статей по поводу ситуации в шахтёрском посёлке Баренцбург. «Свальбард постен» в числе других обвинений отмечал, что зарплата у рабочих снизилась, многие коровы забиты, а питание в посёлке больше не является бесплатным. Говорилось также о том, что деньги, которые были выделены компании государством, не используются по назначению. Цивка отмёл все эти обвинения.

Питание

— Правда, что раньше люди могли получать бесплатно всё, что хотели в столовой, тогда как сегодня мы ввели карточки для оплаты. Карточка даёт больший выбор. Рабочим выделяется определённая сумма денег на бесплатное питание и они могут выбрать сами, хотят ли они питаться в столовой, покупать пищу в магазине или экономить деньги. Цифры показывают, что потребление пищи снизилось после введения карточной системы, что означает, что они экономят на этом деньги. Кроме того, в контракте теперь не записано, что имеется бесплатное питание. Но мы решили, тем не менее, внедрить такую систему.

Скот

— Когда я стал шесть лет назад генеральным директором, я решил, что нам нужно иметь больше коров, чем было раньше, так как я считал это экономически выгодным и полезным. Но оказалось, что это не было разумным. Молоко, которое мы привозили судами, было лучшего качества и дешевле. Поэтому мы решили забить коров. Теперь нам нет необходимости даже в одной корове, которая у нас ещё есть, но Хамунсен (директор компании «Стуре Ношке» — прим. моё) может взять её и использовать на Свеа Груве или вы можете забрать её — шутит Цивка (обращаясь к корреспонденту).

Зарплата

— Зарплата шахтёра находится в пределах 2800–3500 крон в месяц. Это больше, чем зарплата шахтёра на материке. Зарплата не снизилась в последнее время, — говорит Цивка. Он показывает нам документы, по которым самая низкая зарплата составляет около 800 крон в месяц.

Смена руководства

— У нас не было смены руководства такой частой, как писал «Свальбард Постен». Вадим Морданов единственный, кто был директором. Александр Цивка и Владимир Макаров были исполняющими обязанности директора. А Василий Гуков никогда не был директором, а работал уполномоченным треста, отвечающим за связь рудника с Москвой и конторой губернатора. Сейчас мы полагаем, что Макаров подходит для должности директора.

Использование денег

Цивка начал смеяться, когда мы упомянули об этом.

— В 2001 г. мы получили деньги для расчистки Пирамиды. Деньги были использованы для закрытия Пирамиды и приведения в порядок территории. Мы получили также деньги для установки противопожарной системы в гостинице Пирамиды. Она была приобретена у норвежской компании и хранится в Баренцбурге. Но мы ещё не установили её, поскольку российские власти не решили пока, нужно ли заниматься туризмом на Пирамиде. Если будет принято решение о туризме, система будет установлена.

Жалобы рабочих

Цивка считает, что рабочие не жалуются.

— Как говорил консул Александр Антипов, я был здесь 20 дней и принял у себя 200 рабочих. Никто не жаловался, большинство просили поменять работу, предоставить отпуск или продлить контракт. Возможно, вы не поняли, что говорил консул и рабочие, — сказал Цивка.

Он подчеркнул в то же время, что российские планы по развитию Шпицбергена не остановлены.

— Что касается строительства посёлка в Колсбее, — говорит Цивка, — то работы приостановлены, поскольку проект проходит более детальную экспертизу и должен быть подписан в министерстве энергетики и одобрен у губернатора Шпицбергена. Это комплексный проект и очень важно, что бы все вопросы технические и по охране окружающей среды получили должную техническую экспертизу. Деньги на эти работы находятся в банке. Если мы не начнём строительство в этом году, государство заберёт деньги назад и даст их снова, когда начнём работы. Мы получили также деньги на строительство ТЭЦ в Баренцбурге, которое начнём в следующем году, — говорит он. — Давно известно, что ТЭЦ в Баренцбурге надо менять.

Цивка хочет тоже увеличить туристическую деятельность в Баренцбурге.

— Сейчас норвежские компании делают так, чтобы туристы не питались у нас и не останавливались в нашей гостинице, поэтому возможности в будущем у нас большие. Тем не менее, в этом году дела лучше, чем были раньше, так как круизные суда стали останавливаться у нас чаще. Лучше всего было бы, если бы русские компании привозили туристов из России.

Относительно доходов от туризма в Баренцбурге Цивка предполагает, что они составляют около 1,5–2 миллионов крон в год. В Баренцбурге туризмом занимаются шесть человек.

Нужно разрешение

На нашу просьбу разрешить посмотреть контракты или бюджет треста «Арктикуголь» мы получили пока отрицательный ответ. Для получения разрешения посмотреть контракты мы должны написать официальное письмо в министерство угля в России. Но содержание контракта обсуждалось и утверждено руководством, говорит Цивка. Что касается бюджета треста «Арктикуголя», я должен получить разрешение из Ростова для передачи его. Я вернусь к этому вопросу позже.

Подпись под снимком: «Цивка отвергает обвинения в свой адрес, говоря, что ситуация в Баренцбурге стала лучше, а не хуже».

— Переводчик нафантазировал

Цивка обвиняет переводчика, Евгения Бузни, которого использовал «Свальбард постен» для получения интервью, в том, что он фантазировал. Бузни был переводчиком и уполномоченным треста «Арктикуголь», а теперь находится в Баренцбурге вместе с археологами в научном центре. И после публикации статей, опубликованных в «Свальбард постен», Бузни продолжает говорить, что все интервью с точки зрения перевода даны правильно.

— Я переводил точно, что мне говорили, — говорит Бузни.

Цивка считает, что у Бузни были личные мотивы переводить неправильно.

— Бузни коммунист и мы расходимся во мнениях по многим вопросам, — говорит Цивка. — Он живёт в своём собственном мире.

— То, что я коммунист, это правда, но моё постоянное недовольство Цивкой основано только на том, что он делает жизнь людей, живущих здесь хуже, — отвечает Бузни.

Один из людей, которые, по словам Цивки, был неправильно интерпретирован, это Андрей Мальцев, который сказал корреспонденту «Свальбард постен», что господин Цивка обращается с украинцами, как со скотом.

— Дело в том, что мне объяснили, что вы английский журналист, интересующийся спортом и мною, как капитаном футбольной команды, — говорит Мальцев в этот раз через официального переводчика треста «Арктикуголь».

— Мальцев, очевидно, был серьёзно предупреждён и боится, что будет отправлен на материк за свой счёт, — говорит Бузни.

Сам Мальцев отрицает это и утверждает, что ничего негативного о Цивке он не говорил.

В интервью подробно была изложена версия Цивки на жизнь в Баренцбурге и приведены заодно его слова о том, что я всё фантазировал, точнее, врал корреспонденту. При этом правда, привели и моё мнение о том, что это не так. Однако всё это никак не комментировалось газетой и потому у непосвящённого читателя может сложиться впечатление, что Цивка прав, а я лгун. Любопытно, что первые две публикации газеты некоторым жителям Лонгиербюена не понравились, так как они не поверили в то, что такое безобразие может твориться в Баренцбурге, полагая, что многое выдумано журналистом. Это поразительно. Теперь они поймут, что всё выдумал Бузни.

Удивительно, как всё можно перевернуть с ног на голову. Мы зашли со Старковым в редакцию. Однако редактора не было на месте. Пол сказал, что он будет через пол часа. Мы вышли, прошлись к зелёному домику. Старков убедился в том, что ключа опять на месте нет, и, прогулявшись, мы снова зашли в редакцию.

Пол сказал, что редактор будет через час. Меня такой ответ насторожил, тем более что Пол решил взять разговор на себя, спросив, а что я хочу обсудить. Я не стал увиливать или отмалчиваться, а сказал, что считаю сегодняшнюю публикацию неверной и оскорбительной для меня, поскольку редакция, во-первых, обещала не писать о том, что я обманывал. Я ведь убедительно доказывал, что ничего не врал, а лишь переводил сказанное. И, во-вторых, эта же редакция даже не сообщила читателям о том, что сама пригласила меня помочь им, а потому должна взять ответственность на себя, если считает, что написала неправду. Но суть то в том, что я переводил точно.

Пол ответил, что он теперь, может быть, и верит мне, но редакция считает нужным согласно норвежской традиции давать точки зрения обеих сторон спора. Я обратил внимание Пола на то, что он ещё молодой журналист и не понимает того, что газета нужна читателю не для того, чтобы создавать в голове путаницу и загадки, а для того, чтобы давать правдивую информацию. Если даётся лживая информация Цивки, то она должна была быть прокомментирована газетой, чтобы читатель знал, где правда.

Пол сказал, что они не знают, кто прав в этом споре, а потому дают возможность читателю самому разобраться. На это я возразил, пытаясь объяснить, что если журналист не знает, что делать, то он не должен браться за это дело, если он не знает, что писать, то лучше не писать ничего.

Старков сидел и слушал, потом включился, сказав, что главное в том, что написано, будто Бузни лжец, и это надо опровергнуть. Наконец Пол согласился, что всё это нужно сказать редактору.

Мы ушли, и Старков предложил мне походить часик в ожидании прихода редактора. Но я предложил пойти сначала пообедать, так как было уже время обеда, и хотелось есть. Пошли, приготовили опять бульон, курочку, отрезанную от вчерашней, чай. Старков стал донимать меня своими предсказаниями поражения и необходимостью немедленного требования от редакции публикации опровержения. Он не может понять, что редакция просто обезопасила себя от любых нападок тем, что опубликовала мнение Цивки без комментариев, как бы оказавшись в стороне от спора русских между собой.

Дурацкая позиция с нашей точки зрения. Мы то в советское время привыкли к тому, что газета должна говорить правду. Это сегодня большинство газет публикует слухи без проверки. Это же характерно для западной прессы, к которой относится и норвежская. То есть для них важна не защита правды, а лишь упоминание того, что она где-то есть.

Пошёл после обеда в редакцию сам, Старков отдыхал. Но, как и ожидал, редактора не оказалось. Пол сказал, что он был до какого-то времени и ушёл домой. Отчего же его сотрудники не ушли, а редактор, который знал о том, что я приду, ушёл? Пол позвонил ему домой, но того будто бы не оказалось дома. Понятно, что редактор не хочет со мной встречаться.

Я пошёл пройтись к морю. Поболтал ноги в морской воде и пошёл потихоньку в наш гестхаус. Слово это с английского переводится, как гостевой дом.

Мне вспоминается, что раньше в России были гостиные дворы. Что-то Есть общее.

Почти дошёл до моря, когда меня нагнали на машине Серёжа с Катей, которые ехали специально ко мне с просьбой заполнить документы на визу. Я предложил заехать за Старковым, который, конечно, ждал меня с нетерпением, полагая, что я встретился с редактором.

Поехали к Кате домой, где она нас решила покормить макаронами с сосисками. Ну, хоть один человек кормит нормально. Написали черновик заполнения бланков, поскольку у ребят нет даже ещё паспорта. В нашем консульстве в Баренцбурге им давно обещают сделать загранпаспорт, и говорят, что на его оформление требуется четыре месяца.

Это странно. При мне паспорта делались в течение суток в случае необходимости. Более того, Катя собирается платить за паспорта по тысяче с лишним крон, хотя официально уже заплатила по пятьсот рублей и расписалась об этом в журнале. Вот это мне совсем непонятно. Говорят, теперь такой порядок, что с тех, кто живёт в Лонгиербюене, берут по тысяче с лишним крон. Не знаю, насколько это законно.

Справились с макаронами, потом ели мороженое (Катя явно сладкоежка) и пили чай. В это время пришла Вера со своим супругом Свейном.

Поговорили в основном об оформлении визы. Я порекомендовал обратиться к Жоре, работающего у Ян Эгеля, который уже ездил в отпуск и знает, что и как нужно оформлять.

Около десяти поехали домой. Пошли пить чай и Старков, узнав, что встреча с редактором не состоялась, стал донимать меня упрёками в том, что я не остался ожидать редактора, когда сказали, что он будет через час, что я не хочу встречаться и не хочу ничего делать, чтобы защитить свою честь. Я пытался объяснить, что встречусь с редактором, но не обязательно сегодня, что постараюсь защититься, но не обязательно требованием публикации опровержения, которое они, скорее всего, не станут печатать вообще.

Сказал, что сам разберусь, что мне делать. Но Старков повторял и повторял, что Цивка оказался на высоте, а последнее слово не должно быть за ним, что газета поставила точку в нашем споре и всё пропало. Бесконечным повторением этого Старков просто выводил меня из состояния равновесия. Иногда мне даже казалось, что он специально выводит меня. Это грустно.

Я давно уже не выходил из себя и с трудом себя сдерживаю теперь.

Ничто меня так не взрывает, как повторение одного и того же по несколько раз, особенно, если я и не спорю с этим. Так что пошумели, выпили чай, Старков пошёл спать, а я отправился на прогулку, чтобы развеяться от спора свежим воздухом, хотя уже и близилась полночь.

По дороге к центру посёлка чувствую, что за моей спиной останавливается машина. Догадался, что кто-то хочет со мной поговорить. И точно. Из машины типа рафика выскакивает норвежец. Вспомнить, кто он, я не смог, но сделал вид, что узнал и обрадовался встрече. Он чуть было не бросился меня обнимать, называя по фамилии. А я, хоть убей, не мог даже представить, кто это. Он сказал, что из какой-то нефтяной компании. Ну, когда-то я встречался с такой фирмой, так ведь у меня таких встреч была тьма.

Представительный мужчина был в восторге от встречи и сообщил, что будет с друзьями после двадцатого на охоте в районе Баренцбурга и будет счастлив видеть меня в их лагере в конце Грин фьорда, где мы попробуем оленины и выпьем шампанское. Ну, посмотрим. А пока, получив обещание постараться придти, он сел в машину и умчался назад.

Я прошёлся, увидел, что в столь позднее время, как и вчера, возле питейных заведений в основном крутится молодёжь. Да, население в Лонгиербюене уже достигает двух тысяч, так что молодёжи тоже прибавилось.

14 августа, суббота

Утро выдалось солнечным. Проснулся по будильнику. Умылся, побрился, пошёл и разбудил Старкова. После завтрака двинулись вместе со всеми участниками семинара к старому городу, то есть в район музея. Все распределились по участкам заниматься картированием. Старков вспомнил, что для отчёта надо сделать фотографии, но я не взял с собой фотоаппарат. Пошли за ним.

Вернулись с камерой, сделал несколько снимков, начав с оленей. Стали спрашивать Урокберга о дальнейших планах, и только тут выяснилось, что программа, которая имеется у нас, не совпадает с той, по которой они сейчас работают. Аванго сказал, что послал мне новую программу, но, видимо, после нашего отъезда. Урокберг дал свою, и всё стало на место.

Начался ланч. Кто пошёл к центру, кто сел тут же на брёвнышко. Мы пошли в гестхаус, там поели бульон с яйцом, запили чаем с бутербродом и завалились подремать. В четыре опять взяли аппарат и пошли в, так называемое, поле, то есть туда, где молодёжь занималась картированием бывших домов.

Дорога от Хьюсета довольно длинная. Сейчас в летнее время идти вдоль подножия горы не страшно, поскольку всё видно вокруг. Но в зимний сезон, когда и днём кругом полярная ночь, я не рисковал ходить здесь пешком. Был случай, когда в январе белый медведь шёл по этой дороге в дневные часы, то есть, когда жители посёлка ещё не спали.

Медведь подошёл к жилому дому и заглянул в окно. В этот момент в душевой была женщина. Увидев в окне медвежью морду, она перепугалась, бросилась в комнату, упала на кровать и в страхе закрыла голову подушкой.

Спустя некоторое время, пришла в себя и позвонила в контору губернатора. Тут же выслали полицейских и обнаружили медведя, которого пришлось застрелить, так как он оказался больным и был опасен. Обычно медведя отгоняют выстрелами.

А летом, конечно, не так страшно, хотя смотреть по сторонам не мешает. По пути встретили двух оленей с ветвистыми рогами. Между прочим, когда несколько лет назад здесь на горе над посёлком погибла норвежская девушка — её сожрал медведь, то деталью этого происшествия было то, что две девушки, пошли погулять в горы и увидели медведя, но издали приняли его за оленя, а потому не испугались. Медведь же, хоть был и маленьким, всего трёх лет от роду, но прекрасно знал, что видит свою добычу, и напал на девчат, одну из которых и съел, а вторая скатилась с горы прямо в посёлок.

Но сейчас мы действительно видели оленей. Сфотографировал их на слайды. Кстати, моя плёнка закончилась ещё утром. А Старков именно тогда сказал, что ему нужно сфотографировать полевые работы. Эту проблему услышал Хаквеборд и тут же предложил свою помощь. Но у него была только слайдовая плёнка. Пришлось согласиться на неё, хотя знаю, что в Москве уже редко, где можно печатать со слайдов.

К пяти вечера все уже закончили свои полевые деяния. Среди шведов оказался и приехавший Умбрейт. Как всегда, его помощь пригодилась всем.

Погрузили на его машину аппаратуру, которую таскали на спине, и сколько можно было, пассажиров.

По приезде в гестхаус Умбрейт пригласил нас со Старковым опять к себе. Рассказал о том, что встречался с корреспондентом Полем и говорил ему о том, что я всегда перевожу абсолютно точно то, что мне говорят, если даже мне не нравится то, что говорят, и это обычно сразу видно по моему выражению лица. А я и не задумывался над тем, что за мной наблюдают во время моего перевода. Всегда думал только о теме разговора.

Пол сказал, что теперь верит в то, что я переводил правильно. Но это его признание несколько запоздало. Умбрейту он тоже не понравился.

Обсудили за чаем проблему Колсбея. Умбрейт выдвинул прекрасное предложение о том, что русские, занимаясь добычей угля со стороны Колсбея, могли бы проложить тоннель прямо в сторону Лонгиербюена и затем построить дорогу в два с половиной километра длиной до аэропорта, что принесло бы огромную выгоду для дальнейшего развития Баренцбурга. Очень верная мысль, только убедить наше руководство в этом будет чрезвычайно трудно.

На восемь вечера было назначено занятие курсов в блоке, вкотором живёт Старков, то есть в первом, поэтому Умбрейт повёз нас сразу после семи.

Немного отдохнули и собрались на первом этаже в общей комнате. Тут установили экран и компьютерный проектор.

Собрание было посвящено посёлкам Колсбей и Грумант, которые мы должны будем посетить на зодиаках во вторник. Заседание вёл американец Патрик Мартин. Он весьма эффектен внешне: крупный, усатый, уверенный в себе и в том, что говорит.

После его вступительного слова о том, как возникла идея курсов и как они начинались, слово дали Старкову. Он рассказал об истории российских посёлков и ближайшей перспективе добычи угля трестом «Арктикуголь». С содокладом выступил шотландец, рассказавший о пребывании Лонгиера в Колсбее, Аванго рассказал о спорах между шведами, норвежцами и русскими во времена Русанова. Оказывается, в 1932 г., когда образовался трест «Арктикуголь», норвежцы испугались, что русские станут преобладать на Шпицбергене и отнимут его у Норвегии и потому обратились к шведской компании и выкупили у них шахту на Свеа Груве. Этого аспекта я не знал, а интересно.

После довольно долгого, но интересного обсуждения проблем этих посёлков, в котором и я участвовал вполне прилично со своими комментариями, на столах появилось пиво и виски. Начались очень дружеские посиделки, когда все разговаривали, кто с кем хотел и о чём хотел.

Меня захватил своими вопросами Даг Аванго. Его интересовала опубликованное интервью с Цивкой. Я рассказывал ситуацию сразу троим или четверым. Потом мы говорили только с Аванго, и выяснилось, что он был коммунистом, поддерживает их и сегодня, но прекратил членство, поскольку у него родилось трое детей, а членство в партии требует обязательного активного участия в работе, на что у него уже не было времени.

Теперь я понял особый интерес ко мне Аванго, поскольку и в статье говорилось о том, что я коммунист, и сам я этого никогда не скрываю, нося значок КПРФ. Поговорили о некоторых проблемах. Рассказал он о том, как трудно быть у них коммунистом, когда тебя за любую малейшую оплошность могут выгнать с работы, не говоря, что на самом деле причиной является твоя политическая позиция.

Потом разговаривал с Мартином, рассказывал ему анекдоты, а он пообещал дать деньги в качестве помощи для издания книги. Я в порядке шутки подставил сразу ладонь, на что он, смеясь, сказал, что сейчас именно денег нет, но потом он пришлёт, когда я дам ему счёт издательства. Рассказал это Старкову, он поддержал это предложение. В то же время Старков выдвинул мне свою идею, чтобы я занялся вплотную исторической археологией, то есть включился в изучение архивов и, может, даже написал диссертацию. Но я не пришёл в восторг от этого предложения, которое он считает отличной находкой, чтобы занять меня серьёзной работой. Думаю, можно найти кого-то помоложе с перспективой на это дело. Сам-то я подумываю совсем об обратном, чтобы заняться только литературой, а то не успеваю писать свои вещи.

Даже ехать на Шпицберген и заниматься им что-то уже не пропадает желание. Старков, правда, и слушать об этом не захочет, наверное.

Короче, вечер прошёл бы совсем замечательно, если бы к выпивке была ещё хоть какая-то закуска, а то и у Умбрейта ничего кроме сыра с вареньем к чаю ничего не было, и здесь только пиво да виски. Вот пришёл за полночь с заседания и съел с голодухи булочку. А в целом, всё пока чудно.

15 августа, воскресенье

Сейчас, когда я пишу эти строки, время уже перевалило за полночь. Мы только что пришли из гостей. А начиналось всё, как обычно. Проснулся по будильнику, оделся, умылся, побрился и пошёл будить Старкова, но он уже успел проснуться и встретил меня на улице.

Позавтракали, взяли с собой тормозки и пошли догонять ушедших на полевые работы студентов. Сделали там пару рабочих снимков, поговорили с Мартином и Аванго о предстоящей поездке в Колсбей и пошли себе потихоньку домой. Старков по пути возмущался тем, что практически всех интересует не вообще археология, как таковая, а национальная, то есть американцев места, связанные с Лонгиером, шведов — с шведским пребыванием на Шпицбергене и т. д. В предстоящей поездке в Колсбей никого, оказывается, не интересует Грумант, хотя именно там была добыча угля. А на Колсбее, хоть и появлялся американец Лонгиер, факт этот бал зафиксирован фотоаппаратом, но добычи угля его компания там не производила, а, значит, нет и индустриальной археологии. Такое складывается впечатление, что курсы созданы в принципе не для того, чтобы что-то узнать новое, поскольку никаких археологических раскопок не намечается вовсе, а лишь для того, чтобы получить командировочные расходы для поездки на Шпицберген. Это меня как-то не радует.

Часик отдохнули, потом пообедали бульоном и чаем с бутербродами, взятыми утром. Опять отдохнули. Я почему-то спал беспросыпно. В пять вечера пошли пройтись. Встретили Умбрейта, забирающего из мусорного ящика возле школы чудесные, почти ничем не повреждённые пластмассовые стулья, выброшенные за ненадобностью. Стулья совсем целые, но школа получила новые, а эти девать некуда. Интересно, что Умбрейт успевает всюду побывать и всё узнать. Он решил часть стульев из 27 взять себе, а часть отдать Баренцбургу. Мы со Старковыи увидели и не удержались от того, чтобы сказать, что в нашем научном центре со стульями просто беда. У Старкова в комнате нет стульев вообще, у меня — один и т. д. Умбрейт пообещал дать нам семь стульев.

Прошлись до зелёного домика, Старков убедился в том, что ключа опять нет, и возвратились к себе. В половине восьмого, как намечалось, пришли к Уле, который живёт в том же доме, где расположен ресепшин Нью Бюена.

Поднялись на второй этаж, вошли в коридор и собаки нас почуяли, дав знак хозяину о том, что мы вошли. Обе собачки, ворвавшись в коридор, стали радостно прыгать на нас, пока Уле не загнал их в свой кабинет.

Раздевшись, вошли в просторную комнату с видом не дорогу в посёлок.

Стол уже был накрыт на четыре персоны. Я дал Уле банку венгерского лечо к предстоящему мясу и подарил свою книгу, а Старков добавил наш путеводитель по музею.

В комнате небольшой стеллаж с книгами, диван со столиком и креслами, обеденный стол. Выход на кухню закрывается выдвижной дверью. В конце комнаты закрытый бар с винами, коньяками и другими напитками.

Вбежавшие собаки резвились со мной во всю. Мы явно нравимся друг другу. Посидели немного на диване и пошли вскоре за стол. На маленьких тарелочках уже лежала закуска, состоявшая из нескольких креветок, пары кусочков огурца, пару ломтиков помидор, ломтиков вкрутую сваренного яйца. Не помню относительно хлеба.

Уле предложил для начала белое немецкое вино и разлил его в высокие узкие бокалы. Вино оказалось весьма вкусным и совсем не кислым, то есть хорошо сладимым. Правда, на мой взгляд, винного аромата почти не было. Скорее напоминало просто напиток. Затем Алис принесла поднос, на котором лежала оленина с овощными приправами. Длинной ложкой и вилкой я взял кусочки мяса, цветную капусту, помидорчики. Затем появился сосуд с варёным картофелем, и потом Алис принесла соусницу с соусом.

На столе была тарелка с маринованными маленькими луковичками.

Очень вкусные. Была бы водка — цены бы им не было. Стояли и норвежские маринованные огурчики. Но я знаю, что они мне не нравятся, ибо это ничего общего с нашими маринадами не имеет: огурцы очень сладкие, а мы любим солёные. Тут же стояла тарелочка с паприкой и другая — с зелёными маслинами.

Я попользовался только лучком. Уле разлил в другие более широкие бокалы красное вино. Оно меня не впечатлило особенно, поскольку настоящего винного аромата и вкуса не имело. Это, наверное, было французское столовое вино с обычными консервантами.

Чуть позже, когда мы съели первую мясную подачу, Алис повторила поднос оленины с приправами, а Уле разлил в маленькие рюмочки портвейн замечательного качества. Как выяснилось, на бутылке написано было десять лет выдержки, но сама бутылка стояла у Уле ещё лет десять. То есть португальский портвейн оказался с чудной выдержкой, сохранивший и замечательный аромат и богатый вкус: мягкий, почти не ощущается терпкость, сладкий.

Разговор вёлся сначала о моей книге. Я рассказал вкратце её трагическое содержание. Попутно поговорили о Соколове и его семье. Затем Уле перешёл на немецкий, чтобы включить в беседу и Старкова. Потом обсудили статью в газете. Я пояснил ситуацию. Уле, как всегда, старался защитить систему капитализма, но в данном случае это не получилось, так как дело было в другом. Но он не верит, что Цивку снимут, полагая, что я как обычно живу в нереальном мире фантазий. Так он думает обо мне.

Между тем Алис сказала, что цены в Лрнгиербюене всё время растут.

Жизнь стала очень дорогой. Раньше они платили за квартиру (а я помню, что на была почти такая же, как сейчас) четыре тысячи крон, а сегодня платят двенадцать тысяч. Уле, оказывается, владеет домом не сам, а с двумя другими вкладчиками. То есть у него одна треть. И хоть арендаторы — туристическая компания СПИРТА и прачечная платят за аренду, но эти доходы пока не покрыли сделанные вложения, связанные с займом денег. Понятно теперь, почему Уле многое делает сам во время ремонта помещений, в которых они хотят сделать жилые квартиры для сдачи в аренду.

Алис менее оптимистична, чем сам Уле, который всегда хочет казаться богатым и преуспевающим бизнесменом. Алис говорит, что они надеются на успех от сдачи в аренду помещений, но не уверены в этом. Я вспоминаю, что год назад Уле занимался крышей другого дома ближе к центру, но забыл спросить об этом. Видимо, там что-то не получилось.

Съев, сколько могли, мы пересели на диван, где вскоре были поставлены чашки. Старков и я хотели чай. Я пошёл на кухню показывать Алис, как у нас готовится чай, поскольку она вообще-то приготовила кофе, полагая, что мы будем пить его с коньяком. Но я сказал, что коньяк пойдёт и с чаем.

Алис нашла у себя чай не в пакетиках, и я показал, как его заваривают.

Уле сначала спросил, будем ли мы пить армянский коньяк три звёздочки, но выпуска чуть ли не двадцатилетней давности. Мы со Старковым согласились, что это должно быть хороший коньяк, тогда Уле сказал, что прибережёт его до следующей нашей встречи, а сегодня будем пить французский коньяк. Мы, конечно, не стали возражать. Уле поставил большие коньячные бокалы.

Короче, приём был на высоком уровне и в очень хорошей непринуждённой обстановке. Несколько раз я порывался завершить вечер прощальным тостом, и всё находилось, о чём ещё поговорить. Замечательно посидели и разошлись.

16 августа, понедельник

День сегодня в плане погоды восхитительный. Настоящее лето, конечно, со скидкой на местные условия. Раздеваться-то не пришлось, но однажды снял было шарф с шеи, а потом всё же надел снова, так как стало тянуть ветром.

Участники курсов уехали на зодиаках на противоположный восточный берег фьорда в так называемый, адвент-сити, точнее его остатки. Посёлок там начал строиться ещё в 1904 году норвежско-британской угледобывающей и торговой компанией Шеффилда. Однако несколько домов на двух улицах, включая общую столовую и пекарню, использовались лишь до 1908 года, а спустя девять лет, строения были перенесены чуть южнее в местечко Хиортхамн новой компанией, которая в свою очередь обанкротилась через пять лет. После войны жизнь в этом посёлке фактически не возобновлялась. Так он и ушёл в историю, оставив после себя только памятники индустриальной культуры, которыми и собираются заниматься участники семинара.

Позавтракав, Старков пошёл досыпать, а я позвонил в «Свальбард постен» и договорился с Турбьёрном о встрече. Пришёл — он радостно предложил войти, протянув руку для приветствия через порог своего кабинета. Я рассказал о русской традиции на этот счёт, сказав, что можем поругаться, что, собственно, потом и произошло. Впрочем, я и шёл фактически сразу ругаться.

Начал с того, что Педерсен, то есть мой собеседник по имени Турбьёрн, обещал не печатать в газете будто я переводил не то, что говорили, но именно это напечатали в последнем материале.

Редактор возразил, сказав, что это слова Цивки, а не редакции. На мой вопрос, почему же они не прокомментировали слова Цивки, хотя уже знали, что он обманывает, редактор ответил, что по норвежской традиции они дают мнения сторон без комментариев. Тогда я поинтересовался, как ему бы понравилось, если бы я по пути в Москву встретился с корреспондентами норвежского телевидения и сказал бы, что Цивка заплатил журналистам за то, чтобы они напечатали это интервью с ним.

Педерсен пожал недовольно плечами и сказал, что бывает, что и о премьер-министрах пишут всякое. Я ответил, что это как раз плохо, если пишут всё, не проверяя, а в данном случае со мной журналист ведь был в Баренцбурге и всё мог видеть своими глазами, для того его и послали.

Короче говоря, после длительной беседы Педерсен чётко сказал, что печатать что-то типа опровержения или в мою поддержку они не будут. Согласился только опубликовать моё письмо в конце газеты в качестве собственного мнения. Я согласился такое подготовить и передать на дискете. Но добавил, что когда буду писать свой материал для нашей газеты, вынужден буду рассказать и о том, что произошло у нас с газетой «Свальбард постен».

Тут Педерсeн неожиданно вскочил, подошёл к двери распахнул её и сказав «апс», потребовал, чтобы я немедленно ушёл. Реакция оказалась для меня совершенно неожиданной, но я спокойно поднялся и вышел.

Пошёл в контору Ян Эгеля и застал его у себя. Он этой ночью приехал с Крита. Поговорили с ним и с его новым сотрудником Томасом, который оказался весьма интересным молодым человеком. Он хочет стать писателем, написал много сценариев юмористического характера для телевидения, но мечтает написать серьёзную книгу. Собирает материалы для создания различных характеров. Учится в каком-то литературном колледже.

По поводу моей встречи с Педерсеном Ян Эгиль сказал, что это очень плохой человек, который любит в лицо улыбаться, но пишет совсем не то, что обещает, поэтому, например, компания «Стуре Ношке» отказалась пре доставлять редакции газеты какие-либо материалы для публикации. И Томас сказал, что вполне возможно, что Цивка заплатил журналисту за интервью.

Исключить это нельзя, но и подтвердить, конечно, никто не сможет. Томас сказал ещё, что ничего писать в газету не нужно, так как в Лонгиербюене каждый понимает, что произошло на самом деле.

Тут в контору пришли русские из Баренцбурга во главе с Крейдун Игорем. Увидев меня, они, конечно, обрадовались. Я помог им получить бесплатно ненужные Ян Эгелю картриджи и купить один всем нужный. Поговорили о возможности получения материнского плата и процессора, которые Ян Эгель поищет и потом отдаст бесплатно. Дело в том, что он много уже отдавал в Баренцбург через Ису, но из этого многого ничего не попало именно компьютерщикам, которые работают на трест, а пошло по нужным Исе людям.

Ян Эгель был ещё занят делами, и я пошёл в компанию Теленур, где увидел старую знакомую, которая меня узнала и в ответ на мою просьбу отдала свою телефонную книжку, которую я хочу оставить в научном центре, а то там вечно не знают телефонов в Лонгиербюене. Теперь будут знать.

Встретились со Старковым и пошли обедать. Съели по бульончику с яйцом, выпили чай с бутербродами. Подремали, пошли в город и встретили Умбрейта. Поехали к нему на склад и Андреас дал нам резиновые сапоги для завтрашней поездки в Колсбей. Всё-то у Умбрейта есть.

Поехали к себе. Умбрейт отвёз и поехал по своим делам, а мы начали готовить ужин. У нас на кухне я обратил внимание на большую коробку, в которой лежат разные продукты. Решил повнимательнее глянуть. Там внутри лежала надпись о том, что это запасные продукты и просьба угошаться. То есть я понял, что это для всех. Обнаружил среди них пакет с макаронными изделиями крупнее рожков, типа хлопьев. Взял этот пакет и сварил часть макарон. Смешали с нарезанным сыром, разогрели на сковородке и прекрасно поужинали, запив чаем с бутербродом.

Удивительный всё-таки народ — норвежцы. Лежат продукты в коробке.

В гостинице бывают самые разные люди, и никто не хватает всё себе. В этом я вижу больше социализма, чем было у нас раньше. Но позаимствовали они эти особенности, наверное, из наших столовых, где всегда (в давние годы) на тарелках лежал бесплатно хлеб. Да, у нас были зачатки настоящего социализма, когда думали о людях. Теперь у нас ничего от этого не осталось, но вот есть зато в Норвегии.

Прогулялся по Лонгиербюену, по его новой части, где дома стоят рядами друг над другом. Но об этом потом, а то рано вставать, а хочется ещё принять ежевечерний душ.

ПОЛЯРНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

17 августа, вторник

А сегодня было настоящее полярное приключение. Утром пришлось встать необычно рано — в шесть часов. Для того чтобы Старков сам проснулся, я дал ему лежавший у меня на полке маленький приёмничек с часами и будильником. Не знаю почему, но он тут находился. Удивительный сервис. А, может, просто кто-то его забыл. Во всяком случае, я показал Старкову, как устанавливается время и будильник, и дал, чтобы он у себя включил в розетку.

Но потом оказалось, что в его комнате вообще нет электрических розеток. Ну да это не приключение.

Поднялись утром, позавтракали пораньше, сели в машину Умбрейта, который вездесущ, и поехали к магазину Полярис. Там всем дали скутерные костюмы. Мы их надели поверх своей одежды, а я одел ещё и сапоги, которые вчера дал Умбрейт. Они замечательные, высокие, мне по самые…, словом кому-то будет по пояс, как говорилось в известном фильме «А зори здесь тихие».

Экипировались таким образом и поехали к причалу, где стояли зодиаки.

Мы со Старковым сели в самый большой. Я примостился на какой-то железный ящик. Когда поехали, я понял, что это такое. Перед отправкой, руководивший поездкой норвежец поинтересовался, нет ли среди нас тех, у кого болит спина. Зачем он это спросил, стало ясно, когда мы помчались по волнам.

Чем скорее мчались, тем сильнее нас подбрасывало и резче опускало. Шлёпался я постоянно весьма ощутимо. Было такое же ощущение, как если бы меня подбрасывали и роняли на пол — преужасно. Приходилось, подлетая вверх, тут же отжиматься на руках, чтобы не так сильно шлёпаться местом, на котором сидишь. Но если лодка шла медленно или останавливалась, чтобы подождать отстающих (всего в походе было четыре зодиака по пять-шесть человек в каждом), то качаться было очень даже приятно.

Около часа мы добирались до Кап Лайлы. Там вылезли на берег, сначала погружаясь в волну (мне с моими высокими сапогами это было легко), сняли костюмы, положили их на берегу, а сами пошли на самый мыс, где некогда производились буровые работы на нефть. Зачем мы туда пошли с точки зрения археологии, было совершенно непонятно, поскольку никто картированием не занимался, смотреть было решительно не на что в плане индустрии. Зато по пути видели охотничьи домики, чьи-то дачи.

У одного из них остановились, так как увидели, что недавно здесь был белый медведь и пытался проникнуть в дом. На двух узких окнах явно виднелись следы лап. Я даже сфотографировал одно окно. У стоявшего рядом сарая два окна были разбиты. Медведь, видимо, залезал на поленицу дров и пытался забраться в сарай. Неужели не порезался?

Пошли дальше и встретили местных дачников. Хозяйка одного из магазинов в Лонгиербюене меня узнала, и я рассказал ей о следах медведя. Их дом оказался совсем рядом. Она, разумеется, живо заинтересовалась сообщением.

Но у них с собой лайка, так что не так страшно.

Прошли мы дальше, сели на брёвнышки и поели взятые с собой тормозки. Говорили и о медведе. Рассказывали, что дней десять назад медведь влез в пять охотничьих домиков, а в десятке домов повредил окна и двери. Не медведь, а монстр какой-то. Его счастье, что сезон начинается с 20 августа, а то кто-нибудь да пристрелил бы его в порядке самозащиты.

Я рассказал шутку, опубликованную в «Свальбард Постене», о том, как охотник звонит по телефону в контору губернатора и просит разрешения убить медведя, говоря, что он уже врывается к нему в домик. И добавил от себя, что губернатор разрешил, но услышал в ответ: «Спасибо, но уже поздно.

А-а-а!»

Посидев за разговорами, мы, как ни странно нам было, повернули назад, так и не поняв, зачем сюда шли. В пути все растянулись, шли кто где хотел, а ведь следы медведя на окнах все видели. Студенты произвели кое-какие замеры расположения домиков на местности. Но вот подошли к своим зодиакам, надели снова костюмы и покатили через залив к посёлку Колсбея. Вышли в районе домов у бывшего пирса, который давно почти полностью разрушен. Тут группа разделилась на две части. Четыре человека и мы со Старковым решили идти к домику Русанова, а остальные запланировали работу по картированию в посёлке, а для начала хотели осмотреть сами дома. Осталось там четыре строения. Ещё одно сгорело несколько дней назад и продолжало ещё дымиться.

Ну вот, пошли мы к домику Русанова. Даг Аванго сказал, что после домика Русанова они пойдут дальше к тоннелю, по которому некогда переправляли уголь из Груманта в Колсбей. Старков сказал, что мы туда не пойдём, а посидим в домике и вернёмся. Наметили собраться всем к пяти часам.

Даг спросил меня, не опасно ли нам возвращаться одним от домика Русанова. Я ответил, что не опасно, если нет медведя. Все рассмеялись, и Даг сказал, что даст мне на всякий случай зажигательный патрон на обратную дорогу на всякий случай. Они хотели пройти к тоннелю и там ожидать прибытия наших зодиаков.

Не успели мы далеко уйти, как Даг, который со своими спутниками шёл чуть выше нас со Старковым, поднял норвежский флаг, замахал мне, и все закричали, что бы мы возвращались назад. Оказывается, поднятый флаг был сигналом опасности. Мы повернули, и нам сообщили, что вторая группа где-то увидела медведя.

Откровенно говоря, я подумал, что это ошибка. Старков тоже сказал, что там что-то не то. Я даже напомнил, что вперёд в посёлок ушёл Умбрейт, не его ли приняли за медведя? Но все торопились назад к зодиакам, и Даг сказал, что по рации ему передали о том, что медведь в море и движется в направлении наших зодиаков.

К берегу мы подошли, когда все уже были в сборе. Кстати, тут же были ещё четверо туристов, пришедших сюда пешком. Умбрейт успел сбегать на пирс, но ничего оттуда не увидел. Однако когда мы подошли, все указывали на море возле пирса.

И точно — из воды торчала большая голова медведя. Конечно, разглядеть голову зверя издали нельзя было, но эта чёрная (так она выглядела на фоне воды) высоко торчащая точка двигалась весьма быстро и чётко к нашему берегу. Вот она добралась до кромки воды, и на сушу стала вылезать теперь уже явно различимая фигура медведя. Я тут же схватился за свою фотокамеру. Максимально приблизившись телеобъективом, хорошо видел мягкую поступь легко взбирающегося на гору белого медведя. Делаю кадр за кадром, выбирая момент, когда непрошенный гость поворачивается к нам в профиль.

Между тем, несколько человек с оружием стали на изготовку. Вижу, что на дороге впереди всех стоит Даг Аванго и уже кажется целится на всякий случай. Непонятно, почему ни у кого не оказалось ракет. Это же самое первое, что необходимо брать во время подобных походов.

Умбрейт стоит в стороне, но он первый сообразил, что нужно делать.

Зарядил свой винчестер и выстрелил в воздух. Сказать, что это остановило медведя, не могу. Он, по-моему, никак не прореагировал на выстрел, продолжая подниматься наискосок, то есть одновременно приближаясь к нам. Наконец он оказался на той точке, откуда мог просто направляться непосредственно в нашу сторону. Тут все отпрянули назад к берегу, где лежали наши костюмы.

Я продолжал ещё снимать, так что мне кто-то сказал «Мистер Бузни, скорее одевайтесь, будем уходить». А медведь, посмотрев на нас как бы свысока и подумав, медленно повернулся и пошёл к домам, скрывшись за холмом. Мы скоренько оделись, уселись в зодиаки. Я попал теперь в другую лодку, у которой с самого начала имелись проблемы с мотором, почему она постоянно отставала. Теперь и я отставал с этим зодиаком и удивлялся тому, как наша лодка вдруг начинала круто подниматься носом вверх, словно взбираясь на высоченную волну, а нам приходилось удерживаться за бортовые канаты, чтобы не свалиться.

Сначала проехались по заливу, пытаясь увидеть, не здесь ли белый медведь, но больше его не увидели. Я подумал, что ведь мы могли встретить этого мишку не здесь, а у Кап Лайлы, что было бы, наверное, гораздо хуже, ибо мы были весьма разбросаны друг от друга и крайне беспечны. Но обошлось. А, между прочим, когда мы пришли на берег у Кап Лайлы, то в ожидании остальных, которые всё-таки делали какое-то картирование, мы улеглись в скутерных костюмах на берегу, и в это время над нами пролетел наш вертолёт из Баренцбурга. Но летел он как-то необычно, делая круг по заливу.

Я думал тогда, что он приземлится у Груманта или в Колсбее, но он почему-то улетел назад, словно прилетал что-то поискать. Возможно, он искал медведя. То есть медведь мог приходить в Баренцбург, и теперь лётчики проверяли, где он сейчас. Но это я предполагаю пока. Мы-то вот уплыли на зодиаках, а четверо туристов остались. Как я заметил, они пошли в сторону домика Русанова. Да, им не мешает поторопиться. Медведь из района, скорее всего, не ушёл и не уйдёт, понимая, что добыча где-то рядом. Нюх ведь у него феноменальный, чует за много километров.

На обратном пути мы шли по волне, но Умбрейта, который полулежал на дне в носовой части, так кидало и шмякало о дно, что он аж вскрикивал. Ну да всё же добрались, переоделись и поехали в Хьюсет, где Андреас пригласил нас со Старковым отобедать за его счёт. Купил нам по бокалу пива и рыбные тефтели с гарниром, так что мы пообедали очень сытно. Но рыбные тефтели напомнили мне один любопытный момент, о чём я тут же сообщил Умбрейту и Старкову.

В моём номере гестхауса висит плакат, рассказывающий историю гестхауса. Там говорится о том, что «стормесса», то есть столовая, а сейчас ресепшин и кафе, была построена в 1947 г. и обслуживала в то время шахтёров

23 часа в сутки. Питание, говорится, было хорошим и разнообразным, однако бывали случаи, когда шахтёры протестовали, стуча ложками по столам, топая ногами, а порой и отказывались выходить на смену, если, например, рыбные тефтели подавали три раза в неделю или часто давали картошку с селёдкой. Рассказав об этом, я сообщил, что в столовой Баренцбурга сейчас подают картофельное пюре не то, что три раза в неделю, а три раза в день. И не только пюре. Стало обычным на ужин давать то, что осталось от обеда, то есть обед и ужин одинаковы. При этом никакого выбора. И шахтёры едят, ничего не предпринимая. Единственно что, так это половина населения посёлка стали питаться дома, а не в столовой.

После ужина-обеда мы отдали Умбрейту сапоги, а сами пошли по домам и кемарнули пару часиков. Старков проснулся, пришёл и мы почаёвничали, а потом погуляли перед сном. По пути встретил Рейстада, с которым поболтали о его строительных проблемах. Его интересовало, нельзя ли найти в Баренцбурге штукатура и столяра, которые бы могли у него поработать. Но в этом случае, если таковые найдутся, нужно оформлять визы для выезда рабочих через Норвегию. Уле всё знает и всё организует. Главное — найти желающих работать и имеющих возможность. Посмотрю, когда буду в Баренцбурге.

Вот и закончился день, полный настоящих полярных приключений.

18 августа, среда

Я думал, что сегодня день будет без неожиданностей, но ошибся. Хоть это не то, что вчера, но всё-таки.

Вообще-то день начался, как обычно. Небо в тучах. Спокойно встал по будильнику. Плечи уже почти не болели после вчерашнего, так как я сразу принял душ (горячий, конечно, а не холодный). Позавтракали и решили отдохнуть до полудня. Потом прошлись в городок, где купили по поясной сумочке для подарков. Старков накупил ещё конфет всяких, а я не стал. Наши конфеты ничуть не хуже.

Тут возле бутикена нас поймал вездесущий Умбрейт. Мы поехали ко мне в номер переводить статью из Свальбард постена. Перевели. Он диктовал на английском в переводе с норвежского, а я сразу печатал на компьютере русский вариант. Потом пришёл Старков, а Умбрейт укатил в магазин. Мы приготовили бульон, отварили макароны и стали обедать. Появился Умбрейт, и мы угостили его чаем, поскольку он уже отобедал.

Через некоторое время появился неожиданно Несс и пригласил к себе на вечер по случаю его завтрашнего отъезда на материк. Вот это и было неожиданностью, хотя предугадать можно было. А Старков хотел сегодня встретиться с Чель Морком, но днём его дома не оказалось. После ухода гостей, Старков исчез, видимо, опять пошёл к Челю, а я сел и напечатал ответное письмо в «Свальбард Постен» и записал его на дискету.

Без четверти восемь неожиданно появился Ян Эгиль. Очевидно, он хотел пригласить вечером в ресторан или к себе домой, но я опередил его, сообщив, что через пятнадцать минут приедет Несс и заберёт к себе. Посидели, поболтали. Жаль, конечно. Мне нравилось быть в обществе Ян Эгиля. Но Несс оказался первым.

Пришёл Старков с известием, что так и не дозвонился до Челя. Приехал Несс, я познакомил его с Ян Эгилем. Так сегодня Несс познакомился с двумя моими приятелями, которых не знал прежде. Впрочем, он завтра уезжает. А пока поехали к нему, а Ян Эгиль к себе. По пути захватили Торгеира — переводчика губернатора, во время отпуска которого работал Несс.

Несс жил в однокомнатной квартире большого двухэтажного дома.

Меня удивила при входе в дом довольно старая жестяная раковина для мытья рук. Может быть, это со старых времён. И вход сам по себе чем-то напоминает наши коммуналки. Прошли по коридору типа общежития и вошли в квартиру, где всё оказалось уже по современным стандартам, то есть красиво и с претензией на шик.

Одна стена полностью зеркальная, что создаёт впечатление огромной прихожей — она же кухня. В небольшой комнатке диван, кресла и между ними стол. Я с Торгеиром сели на диван, а Старков и Несс в кресла. Несс угощал литровой бутылкой водки «Викинг», пивом, орешками, макаронами скорого приготовления, блинчиками и чем-то ещё.

Несс почти сразу сообщил, что Торгеир тоже коммунист, как и я. Это любопытно. Торгеир поинтересовался, руководит ли ещё Зюганов и согласился с мыслью, что желательно было бы видеть его более решительным или найти помоложе лидера. Я отдал Торгеиру дискету для передачи её в редакцию. Несс попросил меня прочитать из моей поэмы отрывок о белом медведе, который он ещё не закончил переводить. Посидели приятно, пока всё не выпили. Расходились уже около часа ночи. Пошли со Старковым через весь Лонгиербюен пешком, что было хорошо для освежения головы. Принял душ и в сон.

19 августа, четверг

Ну, вот и прошёл последний день курсов. Он был совсем не напряжённым. Утром позавтракали, как обычно, и узнали, что занятие последнее назначено на час дня, так что пошли и завалились снова спать до полудня. Потом попили чай у себя и пошли на заседание, которое было в первом корпусе.

Патрик Мартин говорил, как обычно, пространно о задачах курсов и перспективах, которые каждый студент должен сам себе определить. Потом говорили о работе с архивами в каждой отдельной стране, спрашивали, где что можно найти. Старков рассказал об архиве треста «Арктикуголь», который никем фактически не изучался и о некоторых других. Потом переключился на общие задачи курсов, о необходимости заблаговременно получать разрешение на проведение раскопок. Но, как потом выяснилось, никому такое разрешение пока и не требуется, так как о раскопках ещё долго не может быть и речи.

Объявили перерыв. Старков подарил Мартину свой первый том о поморах. После перерыва ещё порассуждали о перспективах, о подготовке отчёта о работе курсов, кто что должен делать. Мартин пообещал готовый отчёт прислать мне для перевода на русский язык. Сообщили о предстоящей вечеринке. Мартин пригласил нас со Старковым в качестве его личных гостей, то есть за его счёт. Разошлись часа в четыре. Я завёл Мартина в свою комнату и подарил ему поэму, что привело его в восторг. Сказал, что в голове его сидит мой краткий пересказ содержания этой трагедии.

Но, когда я подходил к своей комнате, то увидел на дверях приклеенную записку. Торгеир просил позвонить ему по мобильнику в связи с тем, что файл на переданной мною ему дискете не раскрывался. С телефона в коридоре позвонить не смог, поскольку по нему можно звонить лишь по телефонам Шпицбергена, начинающимся с 790. Пошёл в ресепшин, хотел купить телефонную карточку. У девушки оказались карточки только за 150 крон, что мне совершенно не нужно было. Но девушка поняла, что мне нужно поговорить всего минуту и согласилась дать свой служебный телефон. Позвонил. Торгеир пообещал приехать со своей дискетой, поскольку моя явно не работала. Приехал, и мы быстренько перекинули моё письмо для газеты на его дискету. Я писал его на английском языке, так что здесь привожу его на русском в переводе с английского.

Dear Mr. Av Torbjorn, please find here my letter that was promised to you. I accustomed to keep my word. And I am sorry for your misunderstanding me.

«Уважаемый господин Торбьёрн!

Прилагаю при этом письмо, которое я Вам обещал. Привык держать своё слово. И прошу прощения за то, что Вы меня неправильно поняли».

«Уважаемые господа!

В последнем номере Вашей газеты было помещено интервью с генеральным директором треста «Арктикуголь» господином Цивкой, который обвинил меня в том, что я фантазировал Вашему корреспонденту, когда помогал ему в беседах с жителями Баренцбурга. Мы опросили около десяти человек, встретившихся нам на улице, и только один из них сказал нам, что жизнь в Баренцбурге его устраивает. Но для того, чтобы понять правду, попробуйте ответить на один мой вопрос: что бы вы сами сделали, если бы:

— вам давали три раза в день на завтрак обед и ужин картофельное пюре или другую пищу?

— вам давали кур, срок употребления которых истёк в июле 2004 года, а впереди ещё год без новых поставок?

— вам давали капусту настолько испорченную, что её приходится только солить, чтобы не видна была её гниль?

— вы брали поднос с пищей, а вокруг него грудились тараканы?

Да, именно они (не тараканы, а Цивки) ввели в Баренцбурге новую систему расчетов по карточкам. Это действительно хорошо. Но какой выбор они предоставили шахтёрам? Питаться в столовой (от чего отказалась половина жителей Баренцбурга) или покупать продукты в буфете (что предпочитает делать вторая половина жителей). Да, люди стали экономить деньги, тратя их меньше на питание низкого качества. А хорошо ли это? Почему раньше питание было бесплатным. Да потому, что это позволяло есть столько, сколько нужно для поддержания сил в трудных условиях жизни в Арктике.

А зарплата уменьшилась. Конечно, по крайней мере каждый второй житель Баренцбурга подтвердит, что они получают зарплату ниже, чем им обещали и они ожидали, когда ехали на Шпицберген. Господин Мальцев говорил об этом в своём первом интервью, но затем отрицал свои слова, сказав, что он говорил о спорте и о футболе в частности. Тогда возникает вопрос: мог ли переводчик одновременно говорить с одним человеком о спорте, а с другим о плохих условиях жизни рабочих, не будучи при этом пойманным на лжи? Мне кажется, что каждый человек понимает международное слово «футбол» и никак не переведёт его словом «дурак» или как-то ещё. Так что вполне понятно, что господин Мальцев испугался Цивку и потому говорил впоследствии чепуху.

Мне его жаль.

А что сказать о коровах? Верите ли вы, что порошковое молоко по качеству лучше настоящего коровьего? Я лично не верю, особенно когда речь идёт о питании наших детей, которым для здоровья необходимо свежее коровье молоко. Поэтому очевидно, что коровы были забиты в Баренцбурге не по причине плохого качества молока, а по причине плохого снабжения питания для коров и плохого качества заботы о людях.

И никакой фантазии. Каждый может убедиться в том, что я сказал, собственными глазами, побывав в Баренцбурге. К сожалению, положение там даже хуже, чем описано в предыдущих публикациях.

Благодарю за внимание к моему письму.

Искренне ваш Евгений Бузни»

Торгеир почитал, смеясь, и сказал, что постараются опубликовать.

Поболтали немного. Выяснилось, что Торгеир не был коммунистом, но всегда сочувствовал им, а голос свой отдаёт социалистической партии.

Когда он уехал, пришло время идти на вечер. Вышли со Старковым чуть пораньше, чтобы заглянуть к Чель Морку. Зашли, чтобы отдать ему привезенные Старковым свои книги. Дом оказался открытым, то есть дверь не была заперта, во всех комнатах, на кухне, в туалете и прихожей горел свет, но хозяина дома не было. Я думаю, такое может быть только на Шпицбергене.

Грабежа никто не боится. Это одна из причин, почему многие не хотят уезжать из Лонгиербюена на материк. Вряд ли там оставляют дома открытыми без хозяина. Но вот у нас в Баренцбурге все квартиры запираются. Случаи воровства, хоть и редко, но случаются, особенно в последние годы.

Пошли в Кроа мотель, где под стеклянным колпаком состоялась вечеринка. Все пришедшие вполне разместились за большим почти круглым столом.

Каждый принёс себе пиво. Нам принёс пиво Мартин. Долго сидели, разговаривая, потягивая приятный напиток из больших кружек. Потом пришла официантка и стала принимать заказы. Мы заказали себе филе из ягнёнка и не пожалели. Было очень вкусно и сытно. Мартин с женой взяли себе пиццу пополам на двоих.

Говорили о предстоящем в воскресенье приезде на Шпицберген Хилари Клинтон. В связи с этим упомянули и предстоящие выборы в Америке. Чета Патриков ненавидит Буша, но они не уверены в том, что нынешний президент проиграет выборы, так как считают, что всё зависит от денег и от того, насколько Буш сумеет обмануть американцев.

Я рассказал анекдоты по Ельцина, которыми очень насмешил особенно жену Мартина. Она сказала относительно моей книги, что будет учить русский специально, чтобы прочитать самой мою книгу. А Мартин сообщил, что его сосед болгарин, прекрасно знает русский и поможет прочитать мою трагедию. В общем, посидели с удовольствием.

Мартин притащил ещё по рюмке водки, но ни я, ни Старков совсем не хотели пить после вчерашнего. Так что я отлил часть водки Мартину, а сам лишь пригубил. Старков тоже не допил. Мартин первым решил уходить, поскольку им предстояло вылетать в четыре утра и лететь с несколькими пересадками, но без ночёвок, провести 24 часа в пути до Америки. Самым счастливым за столом выглядел Даг Аванго, сидевший рядом с девушкой, которая его поминутно обнимала и гладила по голове. Оказалось, что это его жена, прилетевшая сегодня, чтобы после курсов попутешествовать с мужем по Шпицбергену.

Перед уходом я подарил Дагу свою книгу. Он был очень обрадован. Рассказал, что жена его из Финляндии, а отец Дага эстонец. Я засмеялся, сказав, что, значит, он почти русский. Жена Аванго, знакомясь со мной, сказала, что Даг много рассказывал обо мне. Это приятно.

Однако встречи для меня в этот день ещё не закончились. Покинули мы ресторан часов около девяти, то есть совсем рано. Старков пошёл ещё раз проверить Чель Мора, которого опять дома не оказалось при полном освещении и открытости квартиры. А я пошёл в сторону моря прогуляться.

Не хотелось уже ни с кем встречаться, но, как часто случалось, услышал как за спиной останавливается машина — явно кто-то по мою душу. Точно — Уле Рейстад. Пригласил сесть, видя, что я гуляю. Собаки радостно бросились на меня обниматься.

Поехали вдоль моря, где компаньон Уле в это время на лодке прокатывал новый мотор. Завтра они едут на охоту в Сассендален. У Уле две свои моторные лодки. Одна на четыре человека и вторая на два. Я спросил, не продаст ли он одну для наших учёных, которым она нужна для подводных исследований. Он согласился вести переговоры, оценив одну лодку с мотором в 45 тысяч, а поменьше в 12–17 тысяч. Предложу.

Мы вышли из машины, чтобы вытащить лодку на берег. Уле стал подносить доски к самой воде, проходя рядом с гнёздами крачек, в которых уже подросли птенцы, и крачка-мать таскала им пищу. Увидев человека на Берегу, крачки налетали, атакуя его, с таким криком, что Уле вынужден был пригибаться и поднимать над головой небольшую палочку, как антенну, которая и спасала, так как в этом случае крачки не клевали в голову.

Вот оказывается, как надо от них защищаться. А то я стою обычно, глядя на то, как крачка пикирует на меня, и машу рукой, что неправильно.

Другая крачка может в это время сзади так клюнуть, что не обрадуешься. Опыт такой у меня уже есть. Силу клюва этой маленькой птички я испытал на себе.

Уле разложил доски, как шпалы, по песку, привязал лодку к машине верёвкой и поехал, таща за собой лодку. Так и вытащил, а мы с Максом переносили доски с одного места на другое. Потом поехали домой.

На улице, между тем, существенно похолодало. Вершины гор, что повыше, покрылись снегом. Уле говорит, что и на его машину уже падали сегодня снежинки. Это Шпицберген. Зима приходит в августе. А только позавчера казалось, что наступило лето.

20 августа, пятница

Этот день я описываю, уже снова сидя в Баренцбурге за своим письменным столом. А начинался он вполне по плану. Встал по будильнику, всё своё сделал и пошёл будить Старкова, который спал, думая, что ещё рано. Пошли завтракать и взяли с собой тормозки, как обычно. Всё было оплачено по двадцатое включительно. Спросил у дежурной толстушки, нужно ли выписываться до двенадцати, на что она ответила, что можем выезжать, когда захотим.

Ну, девять утра — время ещё раннее — решили отдохнуть до одиннадцати. Пошли в центр и встретили в бутикене приехавших консульских работников. Все волнения Старкова относительно того, чем мы заберём людей в аэропорт, если их в Лонгиербюене будет много, оказались напрасными. Мои уверения в том, что со мной никто никогда не оставался забытым в Лонгиербюене, не оказывали должного воздействия, и Старков старался внушить мне, что я думаю только о себе, а он заботится о других людях. Это было смешно, но я перестал спорить, так как вообще-то это не имело никакого смысла.

Наши археологи, которые хотели прилететь из Баренцбурга в Лонгиербюен попутно с консулом,не прилетели, поскольку консул вёз в вертолёте машину на ремонт в Лонгиербюен и потом отвозил её обратно, а, значит, лишних мест для пассажиров не было. Не знаю, зачем нужно было везти машину вертолётом для такого краткого ремонта. Неужели в нашем посёлке нет хороших механиков и хорошей мастерской? Скорее всего, дело во взаимоотношениях с трестом, которые давно испорчены.

Прошлись мы по бутикену, я купил пару сувенирных медведей на магнитиках для подарков. Потом зашёл в контору по налогообложениям, где поговорил со знакомым мне начальником, сообщившим о росте налогов на два процента и хороших сборах, а заодно росте цен на товары и услуги.

Зашёл в Самфунсдрифт, где встретился с Амунд Суленом, старым моим знакомым, попросил его книгу со статистикой Шпицбергена за 2003 г., которую мне тут же вручили. Я в восторге, ибо информация — это сегодня двигатель всего прогресса, а мне ещё от него отходить рано, хоть и теряется потихоньку интерес к работе на Шпицбергене. Но ещё не всё написано из задуманного.

В два часа дня подъехал, как и обещал, Иса и отвёз нас сначала в Нью Бюен за вещами, потом в аэропорт.

ИСА

Кто такой Иса? Фамилию его не помню, хотя человек этот доставил мне немало неприятных минут. Вообще-то мы с ним довольно мало знакомы, хоть и встречались много раз. В прежние годы он работал на руднике Пирамида. Кем он там числился, до сих пор не знаю. Известно мне было лишь то, что я часто его встречал в Лонгиербюене. Сначала видел его стоящим возле магазина и торгующим русскими сувенирами. Поэтому вскоре понял, что он относится к тем счастливчикам, кому директор рудника доверяет торговлю.

Позже, когда по просьбе губернатора мы прекратили разрешать нашим сотрудникам стоять с товарами в Лонгиербюене, Иса всё равно появлялся в норвежском посёлке, если не так же часто, как я, то во всяком случае не редко.

Наступил момент, когда норвежская администрация заинтересовалась его частыми посещениями Лонгиербюена. Они, конечно, не имели права высказывать официальные претензии, но всё-таки интересовались у меня, чем на Пирамиде занимается человек, который большую часть времени проводит в норвежском посёлке.

Задали этот вопрос и нашему консулу, намекнув на то, что Иса занимается какими-то не совсем законными торговыми операциями. Короче говоря, Ису отправили на материк по окончании рабочего контракта. Вскоре после этого закрыли и рудник Пирамида.

И вдруг я снова вижу знакомую худенькую фигуру чеченца Исы в Лонгиербюене. Оказывается, теперь его взяли на работу в Баренцбург, и он стал правой рукой Соколова в тех же вопросах, какими он занимался на Пирамиде.

Ну, а ещё позже Иса нашёл себе работу в Лонгиербюене, переехал туда жить и теперь занимает весьма важное положение в посёлке, занимаясь хозяйственной деятельностью. То есть человек нашёл своё место в жизни, обосновавшись у норвежцев и стараясь не терять связей с российским посёлком, в котором теперь бывает наездами, как раньше наезжал в Лонгиербюен.

В аэропорту мы довольно долго ожидали пока привезут машину консульства из ремонта, а потом все вместе помогали погрузить её. А это было совсем не просто. Дружно поднимали хвост вертолёта. Чтобы не поцарапать крышу автомобиля, пытались все вместе пододвинуть задок машины, когда задние колёса не попадали на парели и т. д. При этом сам консул с завхозом и их жёнами важно сидели в машине, так как после её погрузки в вертолёт забраться внутрь автомобиля невозможно. Так что их как бы запирали в вертолёте, что не представляется приятным на самом деле. Завхоз, правда, был за рулём и въезжал под руководством вертолётчиков.

Но, наконец, погрузились. Мы — остальные пассажиры уместились кое как перед машиной, а переводчик консульства Алексей в кузове машины среди множества ящиков и коробок с покупками. Хвост вертолёта закрыли, и мы полетели.

Да, а в аэропорт до нашего отъезда успел приехать Умбрейт и вручил мне два компакт диска с полным архивом фотографий по Пирамиде, статей о туризме, переводом на английский интервью с Цивкой, интервью о Пирамиде и её нынешнем состоянии, которое написал сам с собой Умбрейт для Михайлова по его просьбе. Словом, на двух дискетах уместил всё, что имел по Пирамиде.

Почти весь этот материал у меня уже есть, но Андреас перестраховывается, надеясь, что где-то всё это может пригодиться. Хорошо бы, но где? Кому это сейчас интересно, когда даже МВК ещё нет?

Прилетели в Баренцбург нормально. Погода прекрасная, только холодно, и на горах уже во многих местах вершины покрылись новым снегом. По приезде наш ветеран Баренцбурга, нынешний начальник ТЭЦ, Соляник Виктор Иванович пошёл заказывать автобус, чтобы нас довезли до посёлка. В ответ от диспетчера он услышал, что уже четыре часа дня и до шести у транспорта перерыв, так что предложил подождать.

Это одна из новых особенностей жизни Баренцбурга. Раньше, каким бы ни был Соколов, но он всегда в любой момент находил транспорт, чтобы отвезти людей с вертолётной площадки. Нет, сам он не искал, но давал команду, и машина появлялась. Теперь экономят бензин и зарплату. Водителям платили за работу по двенадцать часов, поэтому они всегда готовы были выехать по первому зову. Теперь им платят строго по восемь часов в смену, так что ни о каких переработках они и слышать не хотят. Но нас отвезли на консульской машине, поскольку их у консула две, и обе в данном случае были на площадке.

Приехав к себе, узнали от Захарова, что Витя с Андреем вчера ушли на Колсбей на три-четыре дня. Захаров успел включить сауну. В шесть пошли в столовую, пообедали, а около девяти двинулись греться в сауне, помогая в этом и горячим чаем.

Но сначала я успел позвонить на дачу Юле, узнал, что всё в порядке и пр.

Потом собрались втроём в моей комнате выпить по рюмашке водки. Я накрыл на троих, но тут выяснилось, что Старков, держа бутылку водки в руке, встретил в коридоре Сашу Роскуляка и, конечно, не мог его не пригласить на рюмку. Пришлось выдвигать мой письменный стол на середину комнаты и нести ещё рюмку и тарелку. Тут я подумал, что может получиться, как в прошлый раз, когда число гостей неожиданно увеличивалось. Так и случилось.

Не успел я донести приборы ещё на одного человека, как увидел, что в коридор ввалились с улицы Андрей с Виктором. Сказал им, что все уже за столом, а потому им нужно торопиться. Зашёл в комнату, а Старкову уже не терпелось выпить, и он поднял рюмку, но я остановил его, говоря, что есть ещё гости. Старков начинал сердиться, говоря, что он мог бы подождать лишь в том случае, если бы речь шла о Державине. Выйдя из комнаты, именно его он и увидел, что и было смешно.

Короче говоря, собрались всей своей компанией и пили за завершение полевого сезона. А ребята возвратились раньше намеченного ими срока по той лишь причине, что в Колсбее было очень много народа. В домике Русанова уже остановились семь чехов и несколько норвежцев, что, кстати, я и предполагал, памятуя о том, что мы, уезжая из Колсбея на своих зодиаках, оставили там четверых путешественников.

Так мы посидели, пока не допили бутылку водки и разошлись по комнатам. Я выпил ещё чашечку чая на кухне и вот тоже готовлюсь спать.

Спокойной мне ночи!

21 августа, суббота

Сегодня день был скучноватым, без особых ярких событий. Старков просил вчера утром его не будить, так что я, проснувшись около одиннадцати, лежал себе, не поднимаясь. Тут вошёл Старков с намерением позавтракать, но у нас не было хлеба. Я решил сбегать в столовую. Пришёл в половине двенадцатого, а там как раз перерыв до двенадцати, о чём я, как всегда, не помнил. Ну, прошёлся до фермы и обратно. Дул весьма приличный северный ветер, готовый сорвать с головы фуражку. Кстати, заглянул и в бассейн, чтобы убедиться в том, что никакие ремонтные работы по замене плиток в бассейне не ведутся.

Купил буханку хлеба, и мы позавтракали чаем с бутербродами, состоящими из хлеба с перцем, взятым из банки с лечо, или с икорной пастой из тюбика. Потом я пошёл смотреть по телевизору олимпийские игры, а Старков отдыхал до двух.

В три часа намечался приём у консула руководителей научных экспедиций. Меня он пригласил персонально, когда был у нас на вечере, но это было давно, а вчера при встрече в Лронгиербюене он мне ничего не сказал. Из разговора со Старковым на эту тему я почувствовал, что Старкову не очень приятно, что меня консул пригласил отдельно. Но дело даже было не в этом. Мне почему-то не хотелось идти на этот приём: не видел для себя там ничего интересного. Поэтому я сказал Старкову, что, мне не хочется идти, поскольку консул, возможно, пригласил меня чисто случайно, когда выпил. Старков тут же подтвердил эту мысль, сказав, что вчера говорил с консулом о предстоящем приёме и тот с трудом вспомнил о том, что приглашал Бузни. Вот после этих слов Старкова я окончательно решил не идти на приём, хотя Старков и сказал уклончиво, что бы я поступал, как захочу.

Так я и поступил — не пошёл на приём, но книгу для консула со своей подписью передал. Сам же пошёл к телевизору смотреть олимпийские игры.

Потом пошли с Захаровым пообедали в столовой, вернулся и подремал часок.

Старков и прочие возвратились с приёма. Все спрашивали, почему я не пошёл. Сослался на неважное самочувствие и нежелание. Всем это было непонятно. Сходил на ужин (дважды ел пюре с котлетой, хотя были вечером и пельмени, но их качество всегда сомнительно). По пути увидел машину консула, который подвёз учёных сам. Он меня увидел, но не остановился. Не знаю, что подумал. Но это не так важно.

После ужина опять смотрел олимпиаду, а Андрей приготовил в это время суп с макаронами, картошкой и бульонным кубиком. Я добавил туда томатную пасту из банки с лечо и получилось чудное блюдо, которое мы с удовольствием поели. Только я допил чай, появился откуда-то Старков и начал рассказывать, о чём шла беседа у консула. Там решили найти квартиру в Лонгиербюене и арендовать её на год вскладчину всеми экспедициями. Вот в понедельник займусь осуществлением проекта, если на трезвую голову у учёных не будет других мыслей. Старков на вопрос консула, почему меня нет, сказал, что после вчерашнего возвращения из Лонгиербюена я себя плохо чувствую.

Утро вечера мудренее, как принято говорить, да так оно и есть.

22 августа, воскресенье

Утром проснулся в половине десятого, побрился и пошёл будить Старкова, но он тоже уже умывался. Пошли, позавтракали картофельной запеканкой с чаем и хлебом с маслом. Я посидел у телевизора, наблюдая олимпиаду, а Старков сказал, что будет заниматься подсчётами оставшихся денег перед совещанием экспедиционной группы, намеченной на час.

По окончании передач с олимпийских игр собрались у Старкова и обсуждали, что покупать на остающиеся деньги. Старков записывал названия продуктов, которые можно купить и оставить до следующего года, а потом стал считать, сколько это будет стоить. Я несколько раз напоминал, что сегодня в буфете переучёт, стало быть, завтра будут другие цены, а потому все вычисления почти не имеют смысла в плане точности. Ну, прикинули на всякий случай. Всё равно покупать будем по оставшимся деньгам.

Чтобы больше осталось на покупки продуктов для отвального вечера, решили не ходить в столовую, а готовить всё у себя. Это, кстати, и вкуснее.

Вот уже после совещания обед готовил Андрей. Он почистил и пожарил картошку, пока мы смотрели олимпиаду по телевизору. Строители как раз закончили обедать, и мы пришли новой сменой. Бросили в чашки бульонные кубики, добавили в жареную картошку лечо, запили всё чаем с сырными бутербродами, и получился замечательный обед.

Пошли с удовольствием подремать. Зингер пришёл ко мне почитать в компьютере перевод интервью с Цивкой. Поболтали, я подремал с часик. Пришёл Старков звать в столовую на ужин. Я напомнил, что мы решили ужинать у себя, и пошёл готовить. Отварил макароны, положил в них тушёнку, добавили лечо, вскипятил чай и ужин удался на славу.

Потом опять смотрели спорт. По окончании я прогулялся к морю и день на этом мирно завершился.

Погода сегодня была относительно тёплой, хоть солнца видно и не было. А вот вчерашний ветер, который пытался сорвать с меня фуражку, оказывается, кое-где наделал бед. Тебеньков сообщил по рации, что у геологов вчера в вейде фьорде ветер порвал и снёс палатку, и они натерпелись от него, так что завтра вертолёт срочно вылетает забирать их с поля. Тогда и узнаем подробности. Сегодня ветра никакого. Но когда я возвращался с прогулки, моросил не то дождь, не то лёгкие градинки снега, так как уж очень звучно стучали мне по куртке.

23 августа, понедельник

Да, приближается окончание нашего здесь пребывания, а я ещё не начал собираться. Правда, вчера перед сном пришли в голову строки стихов: приходилось вставать и записывать «Прощайте, хладные долины». Стало быть, уже прощаюсь со Шпицбергеном. Такое впечатление, что уже не собираюсь возвращаться. Как-то уже не хочется. Но потом вот заснул, а сегодня пришло утро. Я встал около половины десятого, а Старков уже ушёл в рудоуправление.

Договорились с Андреем, что он готовит на завтрак ячневую кашу, а я схожу в промтоварный магазин и куплю себе книгу «Ледниковое Эльдорадо», автором перевода которой давно являюсь, но никак не мог получить, а теперь уж ни когда и не получу от Цивки в качестве авторского экземпляра бесплатно.

Покупаем-то мы всё здесь за те же кредитные карточки, которые оплачиваются за счёт питания.

После завтрака смотрел спортивные передачи по телевизору, как наши проигрывают всюду. Работать не было ни малейшего желания. Лёг на кровать и слушал по радио передачу Андрея Дементьева, в которой философствовал и бывший гл. редактор «Огонька» Коротич. Последний меня вообще поражает.

Он говорит правильные вещи о том, что сегодня происходит чёрт знает что в нашей стране, но кто, как не он был на переднем крае борьбы с тем хорошим, что было раньше. Нет, конечно, он думал, что борется только с негативом, а на самом деле при его огромной помощи, к сожалению, вместе с плохим, против чего только и надо было бороться, смели и всю систему, единственно правильную, единственно нужную людям.

Действительно вместе с водой выплеснули и ребёнка. Сейчас Коротич против Ельцина, но не против Путина. А в те времена, когда он вознёсся как редактор оппозиционного журнала, он получал главную поддержку от Ельцина и не критиковал его даже в мыслях. Почему я понимал, что нельзя поддерживать Ельцина, а он нет? Не потому ли, что он, Коротич, как был конъюнктурщиком чистой воды, так и остался им?

Да и Андрей Деменьтьев не лучше в этом плане, хотя стихи у него есть хорошие и, кажется, искренние. Вот выступают теперь оба против ликвидации льгот пенсионерам и инвалидам. Да не потому ли, что тема эта выигрышная сегодня для всех, даже для тех, кому наплевать на народ? Говорят, выступают против отмены льгот все, кому не лень, а дело всё равно делается, как намечено президентской командой олигархов. Просто эти двое не попали в обойму власти, или попали и специально получают деньги за создание видимости демократии. Никто ведь их не запрещает. Говори, что хочешь, главное, не призывай к борьбе с властью. Хотели бы на самом деле исправить положение, так присоединились бы к коммунистам, единственной реальной силе, способной объединить народ и повести на борьбу. Пора понять, что нет другой объединяющей силы и быть не может. Не нравится персонально Зюганов или его окружение — это другой вопрос. Найдите других более решительных, более способных молодых людей, но не отвергайте саму суть коммуны. А то «аля-ля, тра-ля-ля», а где конкретные действия, где предложения по реальному выходу из создавшегося в стране безвластия, вернее, дикой власти денег и экономического хамства?

Перед обедом предложил Андрею сходить на рыбалку. Взяли свои спиннинги и спустились в порт на причал, где берут пробы воды. Дул южный, но довольно прохладный ветер. Руки подмерзали. Я забрасывал подальше, а Андрей бросил у самых свай и почти сразу попался крупный бычок. Потом ничего не стало попадаться, и мы пошли домой, выбросив бычка, а напрасно: можно было покормить кошку Маруську.

На обед Андрей приготовил жареную картошку с тушёнкой. Сделали бульон из кубиков, попили чай. Нормально. Опять посмотрели спорт, часок вздремнул и потом занялся приготовлением ужина. Отварил макароны, смешал их с майонезом, добавили лечо и отваренные сосиски. Тоже получилось нормально и сытно.

После ужина и телевизора наши пошли в сауну, а у меня настроения не было идти туда, поэтому пошёл к морю и снова с удочкой. Ветер был теперь послабее и не такой холодный. Но при первом же забросе мой тройник зацепился за что-то на дне и в конце концов оторвался, оставив леску пустой. Так что рыбалка на этом на сегодня сразу закончилась. Пошёл к ТЭЦ и возвращался по, так называемому, БАМУ. На том и завершился день, который не был солнечным. Солнце появлялось изредка, но, главным образом, из-за туч. После полуночи уже совсем вечерние сумерки. На мачте подходившей яхты светился фонарь. На ночь у причала стали, таким образом, два судна. Не исключаю, что причалили они ночью, чтобы не платить за причаливание. Следить-то некому.

24 августа, вторник

Дни бегут. К концу подходит лето. Проснулся поздно. Впрочем, нет.

Где-то перед восемью утра Роскуляк разбудил, принеся телефонную трубку.

Звонил Умбрейт, чтобы сообщить о том, что собирается сегодня передать с судном обещанные стулья. Поговорил с ним заодно относительно аренды квартиры. Сказал ему, что учёные решили арендовать на год квартиру в Лонгиербюене. У Андреаса как раз есть одна квартира за 3 тысячи крон в месяц, которую он мог бы продолжать оплачивать до конца года, если ему гарантируют, что учёные возьмут её. Поговорили, я отдал телефон Саше и снова заснул. Встал в начале одиннадцатого. Андрей опять сварил ячневую кашу.

Другой крупы у нас нет. Но ячневая вкусна. Мне нравится.

После завтрака посмотрели олимпиаду и пошли приобретать продукты на оставшиеся деньги. Купили макароны, сгущёнку, на отвал селёдку, солёные огурцы и помидоры, зелёный горошек, кукурузу, сыр, масло, варёную колбасу, минеральную воду, две бутылки водки «Дар веков» по коммерческой цене — 150 р., по лимитке в буфет не завезли. Вот, пожалуй, и весь набор, представлявший интерес.

Погода не беспокоила. Не жарко, но и не холодно. Ветра почти нет.

Рассказал Старкову о телефонном разговоре с Умбрейтом. Но выяснилось, что учёные, как я осторожно предполагал, уже дали поворот в обратную сторону, сообразив на трезвую голову, что платить за годовую аренду квартиры, которой будут пользоваться лишь изредка, им нет смысла.

Меня не так удивил их отказ, как то, что они бодро говорили о том, что всё решили, все скинутся и заплатят аренду. Я высказывал свои сомнения Старкову, говоря, что не представляю, как пять организаций сделают это, что лучше этим заниматься одному кому-то, а с других брать деньги в случае, когда им требуется квартира, но Старков бодро заявил, что принято совместное решение и т. д. Но всё оказалось пьяным блефом, к сожалению. И то, что сам Старков говорил, что у него есть деньги, чтобы потянуть самому годовую аренду, оказалось таким же блефом. Сегодня он стал убеждать меня, что лучше арендовать только на три летних месяца (чего никто в Лонгиере не сделает), а на год у него денег нет. И чего я тогда колотился?

Когда Умбрейт позвонил опять, сказав, что стулья уже погрузил, пришлось попутно говорить ему и об отказе от аренды. Больше всего не люблю такие ситуации, когда говорим сначала одно, потом другое.

В два тридцать увидел из окна приближающееся судно, позвонил в ЗГМО, сел в их машину и поехал в порт. Восемь чистеньких пластмассовых стульев стояли на борту. Поблагодарил моряков, погрузили стулья и отвезли к себе.

Написал письмо в Ялту. Тем временем Андрей приготовил мясной суп с большим количеством картошки и макарон. Получилась чуть ли не каша с добавлением томата. Вкусно и сытно. Второе блюдо даже не готовили, а первое осталось ещё и на завтра.

Приняли послеобеденный сон и пошли в промтоварный магазин покупать стиральный порошок впрок. Заодно Виктор и Андрей купили себе дешёвые часы по 65 р. Мне это не нужно.

Ужин опять готовил Андрей, отварив рис и сосиски. Чай само собой.

Потом опять смотрели олимпийские баталии. Поздно вечером примчались ко мне Захаров, Державин и Колесников посмотреть с диска эксклюзивные кадры, сделанные Захаровым на ледниках. Но ничего не смогли увидеть, так как у меня не оказалось нужной программы burn room. Захаров волнуется, боясь, что эта его запись вообще не откроется, но Роскуляк утверждает, что всё нормально.

Завтра проверим на другом компьютере. Роскуляк отправил в Ялту моё письмо. Вот и весь день.

25 августа, среда

Возможно, что это моя последняя запись на Шпицбергене, поскольку собираюсь упаковать компьютер, чтобы увидеть, помещается ли всё, что надо отвезти. С трудом запихнул туфли, рубашки, несколько книг для веса, да два кусочка местных минералов, которые получил от геологов в подарок. Всё это я проделывал только что, уж после полуночи, успев перед этим пройтись к морю и сунуть в него свои ноги. А возвращался под мелким дождиком.

Встретил Солянника Виктора Ивановича, шедшего откуда-то, может, со своей ТЭЦ. Он поинтересовался, что я делаю под дождём ночью и попутно сообщил, что начал читать мою «повесть». Спросил его, какую он имеет в виду. Оказывается, ту, что в стихах, которую у кого-то взял почитать.

Спросил, как читается. Он ответил, что очень легко. Это приятно. Вот ведь берут друг у друга мою поэму, читают. Значит, интересно.

А утро было обычным. Андрей приготовил рис и сосиски. Позавтракали.

Посмотрели олимпийские победы и поражения наших спортсменов, сходил в буфет за водкой по лимитным карточкам, но буфетчице водку не выдали, сказали «обойдёшься». Так что мы со Старковым относительно водки пролетели.

Придётся завтра брать в табачке по 150 р. вместо 100р. Хорошо, что деньги у нас остались, а покупать почти нечего.

Подошло время обеда. Съели оставшийся от вчера суп и опять же рис с сосисками. Насытились так, что Старков сказал, что вечером будем только чай пить. Правда, вечером он забыл об этих словах и спросил, что будем есть на ужин. Пришлось напомнить о чае. Он не возражал. Сходили к геологам поговорить об аренде квартиры в Лонгиербюене. Они не возражают платить вскладчину, но только за три летних месяца аренды. Я не уверен, что такой вариант можно будет найти, но посмотрим. Взял у геологов в качестве подарка минерал с гранатом. Сказали, что ему два миллиарда и триста миллионов лет. Очень интересно видеть такую старину.

Опять смотрели телевизор, потом пошли в сауну. Прогрелись и пошли пить чай. К этому времени Валентина, подруга Роскуляка, напекла пирожки с картошкой и яйцом, положила на тарелки в кухне, предложив их есть всем желающим. Мы со Старковым с удовольствием съели по два вкусных пирожка с чаем. А тем временем стиральная машина закончила стирать мои рубашки и прочую мелочь. Развесил сушиться, чтобы успеть уложить в чемодан, что и произошло, в конце концов. Упаковкой и завершился предпоследний день пребывания на Шпицбергене.

26 августа, четверг

И вот он последний день в Баренцбуоге. Он принёс ряд неожиданностей.

Нет, утро началось нормально. Я встал часов в десять. Туда-сюда, пятое-десятое, зарядил бритву, и тут приходит Андрей, говорит «пошли завтракать». Ладно, пошли. Он сварил гречневую кашу-размазню с тушёнкой. Поели, попили чай. Посмотрели телевизор — спорт.

Пошёл я, купил в табачке три бутылки водки, солёные огурцы, яблочный сок (трёхлитровую бутыль), три буханки хлеба (с учётом буханки на завтра).

Отдал квитанции, лимитки и карточки Старкову, а сам стал смотреть спортивную программу. Закончилась, пошёл к себе и стал продолжать писать стихи «Прощание со Шпицбергеном». Написал, а тут и время около шести вечера.

Отвальный сбор назначен на семь.

Тут пришла Вера просить помочь забронировать ей с мужем гостиницу в Москве по случаю их предстоящего приезда. Но договорились, что они сами позвонят из Мурманска, когда туда приедут.

Пошёл помогать готовить стол. Он получился очень даже неплохим.

Старков разделал селёдку, положили не тарелки солёные огурцы, помидоры, сладкую кукурузу, сыр, маслины, кукурузный салат, приготовленный Валентиной. Разнообразие какое-то было.

Собралось постепенно человек пятнадцать. Но во время подготовки меня позвали к телефону. Точнее, сказали, что меня просит позвонить Горбань Юрий Дмитриевич. Позвонил. Он сказал, что хочет со мной встретиться, и очень уклончиво пытался намекнуть, по какому поводу. Я никак не мог понять.

Наконец, он сказал, что разговор не телефонный и в конце концов пояснил, что полностью согласен с моей позицией относительно положения в Баренцбурге и хотел бы только дополнить кое-что. Тогда мы договорились, что я перезвоню через час.

Дело в том, что мы уже сидели за столом. Я прочитал в качестве тоста своё новое стихотворение «Прощание с Баренцбургом», которое будто бы всем понравилось, а жена начальника ЗГМО тут же поинтересовалась, почему я пишу «Последний раз…», разве я не собираюсь приезжать в следующем году. Я ответил, что вопрос проблематичный.

Через некоторое время ушёл звонить Горбаню. Телефон домашний у него был всё время занят. Прождав чуть не с пол часа, я решил, что скорее будет подойти к нему домой, так как возможно, что либо трубка у него не положена, либо проблема на линии. Позвонил Крейдун Валентине, чтобы узнать, кто такой Горбань и где он живёт. Валентина оказалась на работе. Сказала адрес Горбаня.

Я пошёл, позвонил в дверной звонок, но никто не вышел и не ответил.

Очень меня это удивило, но ничего не поделаешь. Решил Зайти к Валентине попрощаться, раз уж она задержалась на работе. В дверях фабрики меня встретила молодая девушка и пропустила, сказав, что Валентина Николаевна наверху. Подошёл к её кабинету, она встречает и проводит внутрь, а там накрытый стол и за ним сидят три женщины, одна из них дочь Валентины — Яна.

Мне стало неловко за непрошеное вторжение, но Валентина усадила и пришлось с ними пить. Одна из присутствующих оказалась женою Горбань, то есть главный бухгалтер рудника. Из разговора выяснилось, что Юрий Дмитриевич, как и его жена, коммунисты по духу и им очень не нравится то, что происходит в посёлке.

Я дал свой электронный адрес в Москве и попросил, чтобы Юрий Дмитриевич написал мне домой все свои соображения. Вскоре мы пошли по домам, и по пути в научный центр я встретил своих: Державина, Колесникова, Мишу и Олега. Они шли купаться по традиции Державина. Она мне уже известна с прошлого года. Я, естественно, присоединился к ним, и пошёл назад.

У моря Андрей, Виктор и Миша разделись до гола и побежали в море. Я снял сапоги, носки и окунул лишь ноги, что и заснял своей цифровой камерой Олег. Все оделись и весело возвратились домой, где нас ожидала разогретая сауна. Погрелись напоследок. Потом упаковал компьютер и видеокамеру в рюкзак, что далось отнюдь не легко, но уместил, хоть и мал рюкзак. Так и подошёл к концу фактически последний день в Баренцбурге.

30.08.04

Это должно стать последней записью дневника, поскольку делается она уже в Москве, но о последних часах пребывания на Шпицбергене.

27 августа, пятница

Утром проснулся в семь по будильнику. Умылся и пошёл будить Старкова, но он уже сам проснулся. Стал упаковывать свои вещи в портфель-чемоданчик. С большим трудом впихнул последними тапочки. Тут выяснилось, что у меня две верхние куртки. Одну, что потеплее, осеннюю пришлось надеть на себя, так как для неё вообще места нигде не было. А другую, ветровку, я скрутил и долго соображал, куда её сунуть покомпактнее, пока не нашёл, что внешний карман рюкзака растягивающийся. Туда и втолкнул пакет с курткой.

Тут сообщили, что Андрей приготовил завтрак. С удовольствием поели, понимая, что впереди ещё много времени, а мы пока не знаем, как и где устроимся. Но вот пришёл оранжевый автобус, все спокойно уселись, забрав с собой приготовленную пищу, и поехали на ГРЭ.

Полёт был консульским, поскольку в этот день годовщина гибели нашего самолёта. В Лонгиербюене все вышли из вертолёта, и к нам тут же подошли два норвежских полицейских с редактором газеты «Свальбард постен».

Главный полицейский меня увидел, узнал радостно и пошёл здороваться. За ним и второй полицейский. Следом подошёл, весело улыбаясь, и редактор газеты.

Протянул мне руку, как ни в чём ни бывало, и достал из сумки свежий номер газеты, говоря, что моё письмо опубликовано. Показал мне мою подпись под письмом и тут же забрал газету. Понятно, что она ему была сейчас нужна, поскольку он собрался дать её нашему консулу.

Я поблагодарил и сказал, что в прошлый раз он почему-то меня неправильно понял, хотя ничего плохого я не имел в виду. Редактор понимающе кивнул головой и тем самым инцидент наш был исчерпан. Победила дипломатия.

Остающиеся в Лонгиербюене пассажиры забрали вещи и понесли в аэропорт, где у ворот нас уже ожидал Умбрейт. Увидев его, я понял, что никаких проблем у меня в этот день не будет. Консул, Старков, Державин, чета Крейдун и девушка, оказавшаяся родственницей одного из погибших в авиакатастрофе, а так же полицейские и журналист сели в вертолёт и полетели к месту, где установлен памятник погибшим. А мы с остальными археологами погрузили наши вещи на тележку и с позволения Алис, которая, естественно, не могла мне отказать, поставили тележку в ангар на хранение до нашего отправления.

Затем все отправились пешком прогуляться в посёлок, а мы с Умбрейтом подъехали в его офис рядом с аэропортом, где он хотел показать мне на компьютере последние снимки, сделанные им вчера на Пирамиде.

Вид покинутой Пирамиды, конечно, неприятный. Всё разрушается и заливается водой. Двери всех зданий распахнуты, всё ломается, разворовывается, поскольку туристы понимают, что русским уже ничего здесь не нужно.

Умбрейт дал мне все снимки на компакт диске. Короче, он сделал максимум возможного, чтобы я и Михайлов могли вести работу по защите Пирамиды от полного разрушения. Затем сели в машину и вскоре догнали наших путешественников. Только отвезли их к зелёному домику, как услыхали возвращающийся вертолёт и поехали встречать Старкова (он очень беспокоился, как мы управимся с транспортом в Лонгиербюене, и я никак не мог убедить его в том, что, если я есть, то ему не о чем заботиться. Ему почему-то никак в это не хотелось поверить: всё пытался сам что-то предпринять, хотя практически ничего не мог реально кроме внесения ненужного волнения).

Встретили прилетевших. Все пошли в машину консула, а Старков с Державиным в зелёный фургон Умбрейта. Опять заехали в офис и теперь по моей просьбе показывали снимки Старкову, чтобы он тоже имел представление об обстановке на Пирамиде. Старков правильно решил, что эти снимки он обязательно покажет в Москве членам МВК (межведкома), как только эта комиссия по Шпицбергену будет вновь создана. Может, хоть это окажет какое-то воздействие на них.

Поехали в зелёный домик и стали пить чай. Съездили с Умбрейтом в контору губернатора, где передали отчёт Старкова о работе археологов.

Поехали в Нью-Бюен и провели переговоры с хозяйкой гостевого дома о возможной аренде комнаты учёными в следующем году. Она пришлёт мне по электронной почте цены, и мы примем решение, что и на какой срок арендовать.

Умбрейт повёз нас в центр и покормил обедом в Люмпене, сказав в ответ на якобы возникшие возражения, что мы его будем кормить обедом в Москве. Потом он поехал делать ещё кое-какие переводы для меня, а мы пошли в зелёный домик. Впрочем, я оставил там Старкова отдыхать, а сам пошёл к собачьей ферме отдать Кате с Серёжей обещанную книгу — путеводитель по музею с дарственными подписями.

Меня удивило, что ребята нас не встретили в аэропорту. Но, придя к ним домой, увидел, что машина их не стоит на месте, и понял, что хозяева отсутствуют. Зашёл в прихожую, положил книгу и ушёл.

Собачки в клетках живо интересовались моим появлением, вскакивали на ящики, но не издали ни одного звука, молча наблюдая за моим приходом и уходом. Иначе вели себя крачки при моём подходе к дому. Издали я видел, что они кормили птенцов неподалеку от дороги и предвидел их атаку. Вынул из кармана газету «Свальбард постен» и, как только птицы начали поочерёдно заходить издали на атаку и пикирование, я поднял над головой газету, свернув её трубкой, и слегка помахивал из стороны в сторону. То есть, если будут клевать в пике, то газету. Этому приёму научил меня Уле, когда его атаковали крачки на берегу моря. Но на обратном пути почему-то крачек не было. Они не успели меня увидеть выходящим из дома, а потом я уже удалялся, а не приближался.

Пришёл в зелёный домик, где все спокойно пили чай и отдыхали. Отх одной завершающий ужин, на который пригласили и Умбрейта, был намечен на одиннадцать вечера. Умбрейт, правда появился значительно раньше, и мы сидели, чаёвничая и обсуждая последние новости, в частности и мою публикацию в «Свальбард постене», которая, насколько я понял, всем понравилась.

К вечеру появились Катя с Сергеем. Они, оказывается, были с туристами в Долине приключений, где устроили для них пикник. Катя, как всегда, была жизнерадостна, болтала во всю на английском, не смущаясь никаких своих ошибок, разбирая их тут же с Умбрейтом.

Приехал Рой, и Зингер сразу стал просить его отвезти к Свейну с Верой.

Но Рой смеялся, говоря, что спешить некуда. Потом появились и Вера со Свейном. Всем наливали чай, съели весь пакет печенья, который Зингер поставил на стол. Наконец Вера и Свейн забрали Зингера и Роя по какой-то их договорённости.

Тут приехал Ян Эгиль и присоединился к нашей весёлой компании.

Короче, весь вечер был в гостях. Но вот Катя с Сергеем ушли, за ними поспешил и Ян Эгиль, пообещав мне помочь Крейдун с получением материнской платы для компьютера. Правда, всё же поинтересовался, почему Крейдун, будучи лидером профсоюза, не может взять один из тех компьютеров, которые Ян Эгиль передавал раньше тресту бесплатно. Разумеется, мне самому это казалось странным, но, тем не менее, сказал, что не знаю, какие там взаимоотношения, однако знаю, что Игорь хороший человек, а с компьютером его обошли. Вот такие были мои последние усилия в помощи друзьям.

В одиннадцать вечера ребята накрыли стол, поставили единственную бутылку водки, намеренно оставленную мною от вчерашнего застолья, закуски, и всё было прекрасно. Попили, поели и мы с Умбрейтом отправились к нему в офис, пообещав ровно в три часа ночи приехать и забрать всех в аэропорт.

Но в офис Умбрейта я не пошёл, решив прогуляться к дачным домикам на берегу моря в районе аэропорта, пока он копирует диски со снимками Пирамиды для Старкова. Собственно, день на этом закончился, хотя, конечно, ночь, как таковая, не наступила, ведь ещё август. Но смеркается.

28 августа, суббота

Спустился по тропочке, прошёл мимо палаточного лагеря дешёвых туристов, которых принимает Умбрейт, вышел на дорогу, ведущую в Медвежью долину, памятуя, что сегодня по местному телевизору предупреждали жителей о том, что вблизи Лонгиербюена ходит белый медведь. Смотрю далеко впереди и позади себя и на всякий случай намечаю, где можно быстро спастись бегством. Далеко ведь от медведя не убежишь, так как он бегает быстрее существенно, однако, бросая поочерёдно вещи, его можно задержать и тем самым увеличить свои шансы на спасение. Глупый медведь любит обнюхивать всё, что неожиданно встречается на пути.

Но всё это лишь в мыслях попутно. Главное — хотелось пройтись напоследок, почувствовать себя один на один с природой далёкого заполярного архипелага. Вот пролетел наш вертолёт на посадку для встречи генерального директора. Я подхожу к одному домику, осматриваю его, делаю некоторые записи для памяти. Иду к следующему. Время около часа ночи. Летит самолёт. В нём генеральный директор, который ещё не знает, что его ждёт сюрприз в виде очередной публикации против него теперь уж за моей конкретной подписью.

Осматриваю очередной домик. Все они пусты. А там подальше, что у самого берега, домик приютил возле себя легковую машину. Это значит, что кто-то там сейчас ночует. Но я вижу, что уже забрался далековато и пора поворачивать, чтобы, не торопясь, дойти обратно. Вскоре подхожу к палаточному лагерю и вижу, что меня высматривает уже Умбрейт. Ну, понятно, что тоже беспокоится. Зашли к нему, и он стал показывать видеофильм о его поездке на Землю Франца Иосифа, а потом фильм немецких кинооператоров о Пирамиде.

Я едва остановил Умбрейта, видя, что осталось десять минут до трёх, когда мы обещали приехать за ребятами. Всё выключили, сели в машину и в три были на месте. Погрузились, прибыли в аэропорт, когда на регистрацию билетов уже выстроилась длинная очередь. Да это теперь не беда. Без нас не улетели бы.

Сдали багаж до самой Москвы и нигде брать при пересадках его не нужно было, что просто замечательно. Раньше приходилось забирать багаж то в Тромсё, то в Осло и проходить таможенную проверку. Теперь обошлись до Москвы. Правда, в самом Лонгиербюене у меня возникла, было, проблема при прохождении ворот, проверяющих на металл. Я всё вынул из карманов, пропустил через контроль куртку и пиджак, а в воротах зазвенел. Попросили снять сапоги. Снял, прошёл босиком. Сапоги пустили через контроль, но ничего не показалось. Надел спокойно сапоги и меня спокойно отпустили. Вот такое устройство.

В Осло проверку прошли нормально, а в Стокгольме опять была закавыка. Пропускаю через машину куртку. Таможенник спрашивает, не лежат ли у меня в куртке ключи. Говорю, что лежат. Просит показать. Вынимаю из куртки ключи с цепочкой, которые положил специально в куртку, чтобы самому не звенеть. Таможенник взял ключи и пропустил куртку снова через машину, только тогда успокоился и позволил одеться. Вот что значит теракт на самолётах. Меня целых два раза останавливали, а террористы проходят, когда хотят.

В Стокгольме возникла другая проблема. Пошли через паспортный контроль, и нас остановили, не хотели выпускать, так как в паспортах наших указано было время пребывания в стране Шенгенского соглашения пять дней, но не указано, что мы два месяца были не здесь, а на Шпицбергене, то есть вне зоны Шенгенского соглашения. Таможенник долго не хотел соглашаться с тем, что мы были на Шпицбергене, говоря, что это не указано в паспорте. Потом ему надоело объясняться, и он сделал отметку на выезд, пропуская нас. Это, конечно, недоработка норвежского посольства. Надо как-то иначе отмечать визы, чтобы всё было понятно.

В московском аэропорту мы долго стояли в очереди на паспортном контроле. Долго забирали вещи. Наконец, вышли, нас встретил человек с машиной, сели и поехали. Старков собрал с нас по 150 рублей и заплатил шофёру.

Меня удивила такая услуга, поскольку я мог вполне бесплатно доехать на автобусе. Но раз уж договорились, что помогут, я не возражал. Именно по этой причине Юля меня не встречала в аэропорту, так как ей сказали, что в машине всем не хватит места. Ну, по дороге, выясняя, кого и куда развозить, водитель вдруг сообщил, что в мой конец Москвы он не поедет, так что довезёт меня лишь до метро. Я мысленно выругался и сошёл у метро Сокол. Добрался до дома, возле которого уже два часа ходила, переживая, Юля. Она, конечно, ожидала, что меня довезут до самого подъезда. Вот так и завершилось моё путешествие.

У читателя, добравшегося, в конце концов, до последних строк моих дневниковых записей, совершенно справедливо возникнет вопрос: «А где же была все эти годы моя жена, если я лишь мельком упомянул её имя в записях?»

Я могу ответить на этот естественный вопрос так.

Во-первых, дневник начинается с первых двух месяцев моего пребывания на Шпицбергене, когда супруга моя оставалась ещё в Москве, а заканчивается последними двумя месяцами, проведенными на архипелаге в краткой командировке, куда обычно ездят без жён.

Во-вторых…

Жена у меня женщина весьма неординарная. Она обладает несколькими качествами, которые позволили нам преодолеть более чем тридцатипятилетний рубеж официального супружества. Одним из наиболее важных свойств, на мой взгляд, является её терпимость к моему характеру, приводившем к постоянным, часто неожиданным, переменам в нашей жизни.

По меньшей мере, четырежды я менял место работы против своего желания, но из принципиальных соображений. Это сказывалось негативно на нашем семейном бюджете, но мы не расставались по этой причине.

Вскоре после нашей женитьбы меня понесло в Африку, и жена, оставив трёхлетнюю дочку моим родителям, полетела за мной, как делала это и впоследствии, следуя в Индию, Пакистан, на Шпицберген.

Последнее было особенно смешно, поскольку климат Шпицбергена, как известно, резко отличается от климата Азии и Африки. Но в первый же день приезда в Баренцбург Юля открыла в комнате, которую я занимал, сначала форточку, а потом и окно, чтобы дышать свежим воздухом. Конечно, прибыла она первого июля, но, должен заметить, что именно в этот день, когда я встречал её на причале, а она сходила по трапу судна «Борис Пастернак», у нас шёл снег.

Так что слёзы радости на её глазах быстро высыхали не от жары, а от холода.

Ну а в комнате у нас с её приездом всегда было прохладно, что, наверное, способствовало сохранению нашего здоровья.

Другой важной особенностью спутницы моей жизни является абсолютное отсутствие желания каких-либо особых привилегий по отношению к ней. В начале нашей совместной жизни, очевидно, было не так. Постепенно пришло сознание, что чем меньше требуешь, тем больше получаешь.

Первые время жизни в Баренцбурге ей пришлось работать в мехпрачечной. Я ещё не был в то время большим начальником, но, как говорится, был вхож к директору, то есть мог попросить какую-нибудь непыльную должность.

Однако это было не то чтобы не в моих правилах, а, прежде всего, сама жена моя не хотела, чтобы я устраивал её на, так называемую, «блатную» работу.

Единственное, чего ей хотелось, чтобы она занималась тем, что ей близко по образованию инженера-химика. И это было правильно, поскольку именно специалист химик вскоре потребовался в лаборатории ТЭЦ, куда и перевели Юлию Александровну, и откуда она ни за что не хотела уходить, хотя директор впоследствии предлагалмне найти ей работу полегче и поспокойней, чтобы не нужно было работать по сменам, ходить ночью иной раз в плохую погоду на ТЭЦ, расположенную на краю посёлка. Особых условий для себя жена моя не хотела. Бывало только, что иной раз она звонила мне в кабинет с работы и просила встретить у гаража, чтобы помочь подняться по занесенной снегом или наоборот очищенной, но скользкой дороге, ведущей к гостинице. Это происходило не часто, а в случае поломки транспорта или ещё по каким-то причинам, когда она вынуждена была идти со смены пешком, не смотря на метель и плохую дорогу.

Меня самого удивляла её смелость. Однажды, придя ночью пешком, она рассказала, что по пути увидела впереди что-то движущееся. Подумала, не медведь ли это. И вместо того, чтобы убежать назад в спасительное помещение, решила проверить свои опасения. Приблизившись, увидела, что это был всего-навсего олень.

Подобно многим другим жёнам она могла бы устраивать скандалы по поводу моих частых разъездов, постоянного отсутствия на переговорах. Могла бы завидовать тому, что я часто ем вкусные вещи на обедах с иностранцами, постоянно уезжаю в норвежский посёлок и никогда не беру её с собой. Могла бы, но не делала этого. Ей достаточно было участия в официальных праздничных приёмах, когда руководство приглашалось вместе с жёнами. Тогда она попадала в норвежский посёлок, видела магазины и всё, что хотела, вела интеллигентные беседы с руководством Шпицбергена, танцевала на приёмах, и вот тут уж не прощала, если оказывалась без моего внимания. На публике жене своей я должен был воздавать сполна за долгие дни затворничества. И никаких споров на этот счёт.

Питались мы, как правило, в столовой, как и все. На завтрак я не ходил, экономя время. Идя в столовую на обед или ужин, Юля брала с собой разные баночки и набирала с раздаточного стола всякой снеди, которую потом облагораживала по-своему для приёма на завтрак.

Любимыми спортивными занятиями у нас обоих был теннис, плавание в бассейне и катание на лыжах. И на почте, когда приезжали иностранные туристы, жена меня полностью заменяла. А чтобы лучше общаться с посетителями, она систематически посещала мои курсы английского языка. Так что получалась полная гармония, которая многие годы помогала нам выживать в непростых условиях Заполярья.

ШПИЦБЕРГЕН — БОЛЬ МОЯ И РАДОСТЬ

Прочитал написанное и удивился, но знаешь чему, дорогой мой читатель? Поразило меня, как много норвежских и русских друзей моих осталось за обложками этой книги, как много событий в ней не упомянуто. Сколько ещё интересного я не рассказал об этом поразительно прекрасном крае белоснежной чистоты ледников, совершенных, как груди Венеры гор, бездонных фьордов с постоянно меняющейся окраской морских вод. Но разве можно объять необъятное, описать неописуемое, уложить в рамки то, что не имеет предела?

Я — южанин по натуре — только волею случая оказался на краю земли, куда даже в мечтах не собирался попадать, но раз очутившись там, уже не могу забыть эту землю, не могу от неё оторваться. В чём причина?

Два летних месяца две тысячи четвёртого года пребывания на Шпицбергене доставили мне много неприятных минут, заставивших написать прощальные стихи, которые я не могу сейчас не вспомнить:

Грустно сознавать, что земля, которую в далёкие годы русские поморы любовно именовали «Батюшка Грумант», на которую ходили не только добычи ради, но и как в дом родимый, коли так ласково к нему обращались, земля эта сегодня напоминает изгоя нашего государства.

Ничего российского не осталось в норвежском посёлке Лонгиербюен, кроме бывших сотрудников треста «Арктикуголь», сбежавших от России на безвизовую территорию Норвегии в поисках заработка и спокойной жизни. Из трёх некогда процветавших российских посёлков с трудом коротает век один Баренцбург, теряющий всё больше и больше своё былое великолепие. Старые дома легко сносятся, а новые уж более десяти лет не строятся. Брошенные посёлки превращаются в пристанище духов, песцов и белых медведей.

Почти четверть своей трудовой жизни я провёл на архипелаге, прилагая все силы к тому, что бы его узнали и полюбили в России, чтобы приезжающие к нам на Шпицберген иностранные гости чувствовали себя в российских посёлках комфортно, уютно, как у себя дома, чтобы соседи наши норвежцы приезжали бы к нам в гости как братья, а не хозяева. Не всё, к сожалению, удалось, оттого и болит сердце.

Но кого бы я ни встретил, когда бы ни упоминал Шпицберген, я говорю о нём с любовью и великой радостью. Мне, побывавшему во многих уголках земли, многие из которых называются райскими, думается, что холодный Шпицберген с его льдами, вьюгами и туманами даст сто очков вперёд всем райским местам по душевной теплоте его жителей, силе их характеров, происходящих от суровости климата и в то же время легко ранимой, совершенно девственной и порой даже беззащитной среды обитания.

Когда я вновь и вновь возвращаюсь на Шпицберген и вижу под крылом самолёта острогрудые пики гор, узкие языки голубых фьордов, сердце радостно замирает и мысленно я восторженно говорю: «Здравствуй, здравстуй, батюшка Грумант!» Это значит — я желаю тебе вечного здравия.

© Copyright: Евгений Бузни, 2008

Оглавление

Книжный порожек

Часть первая СВАЛЬБАРД ПО-НОРВЕЖСКИ, ПО-РУССКИ — ШПИЦБЕРГЕН

  Каким путём пошли норвежцы?

  А как развивались российские посёлки?

  Что же произошло с Пирамидой?

  Можно ли избежать его судьбы?

  НУЖНЫ ЛИ НА ШПИЦБЕРГЕНЕ ГРАБЛИ?

  БУРГ И ПИРАМИДА

  ЮШАР

  ПОЛЯРНИК

  КОЛОТЁСКА

  ОГОРОДЫ ВО ЛЬДАХ

  ПОЛЯРНАЯ ТРАГЕДИЯ

  ЧЕНЬЧ

  ПРОШЛОЕ В БУДУЩЕМ, ИЛИ ПОЧЕМУ ОНИ ВСЁ ЖЕ НЕ ВЫШЛИ ИЗ ШАХТЫ

  КОГДА Я НА ПОЧТЕ СЛУЖИЛ… НА НОРВЕЖСКОЙ

  ЧЕГО НЕ ВИДЕЛИ МИНИСТРЫ

  ЧТО НАМ СТОИТ ШПИЦБЕРГЕН?

  ПО СЕНЬКЕ ЛИ ШАПКА?

Часть вторая ДНЕВНИК

  Что это за дневник?

  1991 ГОД

  2004 ГОД

  ШПИЦБЕРГЕН — БОЛЬ МОЯ И РАДОСТЬ