Как-то во время отпуска, проведенного в горах у знакомого охотника, мне пришлось прочитать подборку замусоленных журналов и книг о волке. Погода, помнится, не баловала, рыбалки не было, лес заливало дождями — какие уж тут грибы! Я топил печь бревенчатой хибары, брошенной много лет назад лесорубами, доедал сухари с остатками крупы, валялся на нарах и читал. Чтиво, надо сказать, было подобрано не для развлечения. За неделю одиночества в мрачном, заваленном сырым буреломом ущелье, я узнал о волках больше, чем за всю прежнюю жизнь. Информации для размышления хватало. Вкупе с непогодью она наводила на отвлеченные философские обобщения.
Но вот, благополучно миновав оползни, осыпи и завалы, на двух завьюченных совхозных лошадях к избушке пробился мой товарищ Алик-Волчатник. Под такой кличкой его знала вся округа: бичи, травники, пастухи и прочий горно-таежный сброд. Заправленная керосином после чадящей солярки ярче засветила лампа. Зашипела маслом сковорода и дух свежего хлеба потек по промозглому ущелью.
— Читаешь? — кивнул Алик на разбросанные по нарам журналы. Глаза его насмешливо блеснули и сузились в щелки, выдавая забытую примесь азиатской крови. — Всему не верь. Если в них есть правда — то только наполовину. Уж по волкам-то я на третий юношеский разряд тяну.
— Отчего так? — я суетливо принялся наводить порядок в зимовье: — Спецы перевелись или лирики одолели?
Алик глянул на меня удивленно, видно толком не понял сказанного, но ответил разумно:
— Все понятно тому, кто ничего не знает. Они и пишут. — Он опять кивнул на подборку журналов, которым я все еще не находил места и держал в руках. — Кто рядом с волками пожил, тот знает, что ничего не понимает… Чтобы понять волка, надо побывать в его шкуре!
Выдубленные ветрами, выжженные солнцем ранние морщины посекли самодовольно улыбающееся лицо охотника. Похоже, даже его, известного волчатника, одолевали те же мысли, что и меня.
— А что тогда так много пишут? — проворчал я, заталкивая стопку журналов под нары. — Одни защищают, другие проклинают. Не боишься, что запретят охотиться на них? Тебя, можно сказать, волки кормят!
Алик долго и громко хохотал, потряхивая прилипшей к губе сигаретой.
— Не запретят! — просипел, затихая и щуря глаз от едкого дыма. — И правда, как с привязи сорвались. — Кому не лень и все про волков…
Наверное, понять не могут, почему барс, медведь, рысь в — Красной книге, а волк знай себе живет и множится, хоть всю жизнь вне закона.
Кончился отпуск, я вернулся в город. Прошли осень и зима. Обычно, через полтора, а то и через два месяца в мою городскую квартиру вламывался пропахший вольной жизнью Алик-волчатник, насколько умел, придавал себе городской вид, закупал продукты мешками и исчезал. При этом паспорт и договор с заготконторой старательно закалывал в кармане булавкой. Милиция вязалась к нему на каждом углу.
Возвращался он, бывало и через неделю: поникших и усталый.
Нередко его привозили ко мне из медвытрезвителя. День-другой он отлеживался возле телевизора и снова исчезал на пару месяцев, уверенный, что все горожане глубоко несчастные люди.
Всякий свой приезд Алик рассказывал о волках, охота на которых давала ему добрую часть зимнего заработка. И мне стало казаться, что если понаблюдать за этим зверем, то я пойму что-то очень важное в своей жизни, начинавшей уже тогда давать сбои и трещины.
И вот как-то весной я взял напрокат мощную подзорную трубу, набил рюкзак продуктами и отправился в урочище Байсаур. Путь был не близок: день тряски в междугороднем автобусе да еще вечер в сельском.
Затем ночь на поскотине села или под первыми елками, и утомительный переход от зари до зари с тяжеленным рюкзаком по горной полудороге-полутропе.
Чуть живой от усталости, я, наконец, приплелся в знакомые места.
Толкнул незапертую дверь хибары, протиснулся в темный, пропахший дымом сруб, сел на нары. В сумрачной жилухе с черным от копоти потолком было прохладно и сыро. Алик лежал под грудой одеял и читал потрепанный журнал. Глянул на меня без удивления и без радости, подал вялую руку, пробормотал, извиняясь:
— Третий день лежу. Тоска напала. Видать, в город пора.
После сорокакилометрового перехода с тридцатикилограммовым рюкзаком вопросы мои были примитивны, как урчание живота после постного ужина.
— Алик, почему не купишь лошадь?
— Была! — зевнул приятель. — Волки сожрали.
— А ты бы собаку завел, чтобы сторожила! — стал я освобождаться от лямок рюкзака. Совет мой был глуп, не совет, а брюзжание: кто охотится с капканами, тому собаки помеха.
— Были собаки — волки съели! — Таежник потянулся, свесил на пол босые ноги, зевнул: — Кота третью неделю не слышу, видать, сожрали…
Тяжко, как из запоя, он выходил из состояния, которое время от времени нападает на всех таежных одиночек, сунул ноги в опорки из сношенных резиновых сапог, накинул рваную
