КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Синдикат-2. ГПУ против Савинкова [Олег Борисович Мозохин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

О.Б. Мозохин В.Н. Сафонов Синдикат-2. ГПУ против Савинкова

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Дело Савинкова» вызывало и до сих пор вызывает интерес как в России, так и во многих других странах мира. Этой неординарной личностью занимались историки, писатели, публицисты, творческие работники кино и телевидения.

Многие западные средства массовой информации, отдельные российские газеты и журналы, рассказывая о Савинкове, нередко изображают его как борца с большевизмом, награждая его такими яркими эпитетами, как «одаренный писатель», «сильный человек, прославленный бесстрашием», «непримиримая натура» и др.

Написано о нем очень много. Подробно историография освящена во введении «Борис Савинков в исторической литературе и документах», написанном А.Л. Литвиным и М.Б. Могильнером и опубликованном в сборнике документов «Борис Савинков на Лубянке»[1].

О Савинкове писали до революции и в революционный период[2]. После его ареста было издано обвинительное заключение о контрреволюционной организации «Народный союз защиты родины и свободы»[3]. Особой популярностью Савинков стал пользоваться в 1970—1990-х годах[4]. В это время были переизданы его воспоминания и художественные произведения[5].

Многие из авторов забывают, а иногда намеренно замалчивают его террористическую, бандитскую деятельность против мирных советских граждан.

Распространялись слухи о «загадочной» смерти Савинкова, руку к которой приложили якобы чекисты. Нашлись люди, отвергавшие версию самоубийства Савинкова. Не верила в это, и жена его Л.Е. Дикгоф-Деренталь которая получив на Лубянке известие о конце Савинкова, возмутилась: «Это неправда! Этого не может быть! Вы убили его!» Сын Савинкова от первого брака, Виктор Успенский, запомнил слова отца, сказанные во время свидания в тюрьме: «Услышишь, что я наложил на себя руки, — не верь».

Дискуссия об убийстве Савинкова подогревала интерес к этой личности. Она упиралась в вопрос о том, какова роль Савинкова в чекистской операции «Синдикат-2»: стал ли он жертвой обмана или заключил сделку с советскими властями?

В начале 1960-х годов в книгах Д.Л. Голинкова, в повести В.И. Ардаматского «Возмездие» и других основное внимание уделялось операции «Синдикат-2»[6], однако количество документов по этой проблеме было крайне ограничено и, естественно, она освещалась фрагментарно.

Имеющиеся публикации по «Синдикату-2» не раскрыли многогранную деятельность сотрудников ГПУ — ОГПУ, в них слабо показана роль Савинкова как одного из организаторов борьбы с партией большевиков, все они страдают недостатками, неточностями и не отвечают требованиям сегодняшнего дня. В биографиях и деятельности чекистов, работавших по «Синдикату-2», еще много белых пятен, малоизвестны их взаимоотношения с руководителями органов госбезопасности, не исследованы многие детали и эпизоды этой оперативной игры.

В данной работе ставится задача восполнить многие пробелы в публикациях по агентурной разработке «Синдикат-2», внести ряд уточнений, а также существенные исправления. Необходимо отметить, что часть материалов этой темы ранее уже публиковалась авторами[7].

В предлагаемой монографии на конкретных материалах Центрального архива ФСБ РФ показано, как Б.В. Савинков стал для партии большевиков одним из наиболее активных и непримиримых противников, готовым во имя своих политических целей действовать самыми крайними мерами.

Расстрелы, зверские убийства, массовые изнасилования и издевательства — вот что представляла собой савинковщина. Мирные евреи белорусских городков и местечек платили созданной Савинковым балаховской армии непосильную контрибуцию, рассчитываясь с этим зверьем в человеческом обличье многими жизнями стариков, женщин и детей. Поэтому Савинкову и была объявлена беспощадная война.

В работе рассматриваются вопросы создания Контрразведывательного отдела ГПУ, ставшего могильщиком для Савинкова и всего его движения, рассказываются подробности поиска сотрудниками КРО новых форм и методов агентурно-оперативной работы, создания легендированной организации либеральных демократов («Л.Д.»), на которую «клюнул»[8] Борис Савинков.

Рассказывается о сотрудниках КРО, после Октябрьской революции связавших судьбу с органами госбезопасности, отдавшими избранной цели лучшие годы своей жизни и здоровье. Они всегда наступали и дерзали, не боясь брать на себя ответственность за любую комбинацию в «Синдикате-2». Применив новые формы и методы агентурно-оперативной работы, чекисты нанесли сокрушительный удар по савинковскому движение.

В исследовании на конкретных архивных материалах освещаются все оперативные мероприятия КРО по проникновению в виленское отделение «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС), Варшавский областной комитет союза и разведывательный орган 2-го отдела Генштаба Польши — Экспозитуру № 1, а затем и к самому Савинкову в Париж. Особое внимание обращено на мероприятия КРО по работе с савинковским ревизором И.Т. Фомичевым и прибывшим по заданию Савинкова в Москву полковником С.Э. Павловским, сыгравшими немаловажную роль в успешном завершении чекистской операции «Синдикат-2».

Рассмотрены вопросы взаимоотношений организации «Л.Д.» с польской разведкой, о поставке ей дезинформационных материалов и сдерживании ее активности против СССР. Не оставлены в стороне трудности, которые возникали в процессе оперативной игры. На основе документальных материалов рассказывается о психологической драме Савинкова, происшедшей перед его самоубийством 7 мая 1925 г.

Работа раскрывает тактику КРО, сил и средств, использовавшихся ГПУ—ОГПУ в борьбе с белоэмигрантскими центрами и польской разведкой. Написана она на основе рассекреченных документов, хранящихся в Центральном архиве ФСБ России, Архиве Президента Российской Федерации, Российском государственном архиве социально-политической истории. Кроме того, использовались и открытые источники. В последней главе авторы посчитали целесообразным опубликовать обвинительное заключение, протокол заседания суда и приговор Б.В. Савинкову, что придает работе завершенность.

Глава 1 САВИНКОВ — ПРОТИВНИК БОЛЬШЕВИКОВ

Лидеры многих основных политических партий и общественных группировок резко осудили захват власти большевиками 25 октября (7 ноября) 1917 г. Разгон Учредительного собрания 5 января 1918 г., представлявшего все слои российского населения, показал, что большевики намерены идти по пути тоталитаризма и готовы использовать для этого самые крайние меры. В связи с этим многие бывшие избранники народа разъехались по регионам России и занялись созданием антибольшевистских движений под лозунгом передачи власти Учредительному собранию.

Одним из самых активных борцов с зарождающимся режимом стал профессиональный революционер Борис Викторович Савинков — один из старейших членов партии социалистов-революционеров, член ее боевой организации, участник ряда других террористических актов. В 1917 г. он стал комиссаром Временного правительства в 3-й армии, с 28 июня 1917 г. — комиссаром Юго-Западного фронта, а с 19 июля 1917 г. — товарищем министра, управляющим Военного министерства при министре А.Ф. Керенском. Являясь членом совета Союза казачьих войск и депутатом временного Совета республики (предпарламента), пытался поднять казаков для оказания помощи оборонявшим Зимний дворец юнкерам, но попытка эта ему не удалась.

Савинков перебрался в Гатчину, в ставку Керенского и генерала П.Н. Краснова, где вел активную работу по организации сил против большевиков.

В ноябре 1917 г., перед боями под Пупковым[9], казаки красновских частей в лице председателя дивизионного комитета есаула В.М. Ажогина заявили Савинкову, что сражаться за Керенского они не намерены. В случае победы и свержения большевиков они решили предложить Керенскому отказаться от должности председателя Временного правительства. При несогласии казаки хотели его арестовать.

Есаул Ажогин в присутствии адъютанта Савинкова Флегонта Клепикова сообщил, что казаки решили предложить формирование нового правительства Г.В. Плеханову, и просили Савинкова донести их просьбу до Георгия Валентиновича.

После беседы с казаками Савинков отправился к Плеханову, заготовив два варианта постановления: один — отказ Керенского от власти, а второй — ордер на арест бывшего верховного главнокомандующего. Плеханов согласился с проектами постановления, внеся в их текст собственноручные поправки. В отношении формирования правительства Георгий Валентинович заявил, что он 40 лет боролся за трудовой народ России, поэтому воевать с ним никогда не будет.

Савинков на это ответил, что программа и тактика нового правительства будут всецело зависеть от его председателя, то есть господина Плеханова. После этого Георгий Валентинович долго расспрашивал Савинкова относительно сил казачьих войск, а в конце беседы дал Савинкову свое согласие в случае победы казаков на формирование нового правительства. Савинков рассказал есаулу Ажогину о беседе с Плехановым, который тут же распорядился приставить казачий караул к Керенскому и в случае победы казаков арестовать председателя Временного правительства[10].

После поражения генерала Краснова под Петроградом в конце ноября 1917 г. Савинков под видом сотрудника польского комитета по делам беженцев переправился на Дон, где начала создаваться Добровольческая армия во главе с генералом Л.Г. Корниловым. Доном в это время руководил так называемый Донской гражданский совет[11], который возглавлял генерал М.В. Алексеев. В него входили генералы А.М. Каледин с Корниловым, помощник атамана донских казаков А.П. Богаевский, бывший министр торговли и промышленности Федоров, кадеты П.В. Струве, Н.Э. Парамонов и другие. Политика и состав этого органа вызывали недовольство у многих демократически мыслящих казаков, совет обвинялся в «замаскированной реакционности».

В дружеских беседах и жарких спорах Савинков уговаривал членов совета включить в него представителей демократических партий и объявить в декларации совета о необходимости созыва Учредительного собрания и праве народа на землю.

Первым с ним согласился генерал Корнилов, а затем пошли навстречу и другие члены Донского гражданского совета. В совет были включены член Донского округа, независимый социалист Агеев, председатель Крестьянского союза Мазуренко, комиссар 8-й армии Вендзягольский и Савинков. От имени нового совета была выпущена декларация[12].

Сразу после этого Донской гражданский совет направил Савинкова в Петроград: поручалось нелегально встретиться с рядом известных российских демократических деятелей, в том числе и с одним из лидеров правого крыла Демократического совещания Н.В. Чайковским. Они приглашались на Дон для работы в совете. Савинкову было выдано удостоверение для переговоров за подписью генерала Алексеева.

Успешно выполнив порученное задание, он готовился выехать из Москвы на Дон, где в это время вспыхнули революционные события. Однако слабо вооруженная и малочисленная Добровольческая армия была смята большевиками и отброшена на Северный Кавказ.

Савинков остался в Москве, где вскоре установил связь с тайной монархической офицерской организацией, в которой насчитывалось около 300 офицеров в основном из гвардейских и гренадерских полков. Он стал во главе организации, в основу которой была положена программа борьбы Донского гражданского совета против большевиков. Как и на Дону, тайное общество савинковцев в Москве провозгласило четыре пункта своей деятельности: борьбу за единую и неделимую Россию, верность союзникам, власть — Учредительному собранию, землю — народу.

Свою организацию Савинков назвал «Союзом защиты родины и свободы». В нее принимали всех, кто признавал программу организации и давал клятву с оружием в руках бороться против большевиков. Партийная принадлежность не имела никакого значения при вступлении в члены этого законспирированного общества.

В союзе оказались представители разных политических партий и общественных группировок. Его возглавил независимый социалист Савинков (как он себя называл), вооруженными силами командовал конституционный монархист генерал-лейтенант В.В. Рычков, начальником штаба являлся также конституционный монархист полковник А.П. Перхуров. Начальником разведки и контрразведки стал республиканец полковник Бреве, начальником отдела сношений — социалист-революционер А.А. Дикгоф-Деренталь, иногородний отдел возглавил социалист-демократ из группы Плеханова военный доктор Григорьев. Другими структурными подразделениями этой тайной организации (а их было довольно много) руководили меньшевики, эсеры, монархисты, а также представители других политических партий, боровшихся против большевиков[13].

В апреле 1918 г. Савинков отправил в Екатеринодар — в штаб Добровольческой армии, к генералу М.В. Алексееву — офицера-курьера, который прошел через многочисленные большевистские кордоны и добрался к белым. Он сообщил генералу о деятельности союза и высказал просьбу об оказании материальной помощи и получении соответствующих указаний по тайной работе. Алексеев одобрил деятельность Савинкова и через чехословаков выслал 200 тысяч керенок. Вскоре от французского посла Ж. Нуланса он получил еще два с половиной миллиона рублей[14].

Союз успешно провел большую работу по формированию отдельных частей всех родов войск. Пехотный полк состоял из 86 офицеров: командира полка, его адъютанта, четырех командиров батальонов, 16 ротных и 54 взводных командиров. Командир полка знал всех своих подчиненных, а командир взвода — только своего ротного. Офицеры получали денежное содержание от штаба союза, при этом у них было всего две обязанности: блюсти абсолютную тайну и по приказу, в строго назначенное время, прибыть на сборный пункт для вооруженного выступления. К концу мая 1918 г. в Москве и 34 российских городах насчитывалось около пяти с половиной тысяч офицеров, входивших в савинковский «Союз защиты родины и свободы»[15].

Большинство из членов союза жили по поддельным документам. Все встречи проходили на явочных и конспиративных квартирах.

Контрразведка союза следила за деятельностью советских органов власти, красноармейскими частями и ВЧК. Ежедневно составлялась сводка о передвижениях большевистских войск. В Москве членами союза готовилось убийство вождей революции Ленина и Троцкого.

В конце мая — начале июня 1918 г. ВЧК, получив сигналы от советских граждан о подозрительных действиях некоторых бывших офицеров, провела среди них аресты. Арестованные сознались об участии в «Союзе защиты родины и свободы» и выдали многих своих соучастников. Савинковская организация в Москве была ликвидирована, но штаб ее уцелел, и все основные его сподвижники ареста избежали.

На какое-то время савинковцы затихли на конспиративных квартирах в Москве, затем уехали кто в Ярославль, кто в Рыбинск и Муром, где находились наиболее боевые и многочисленные отделения союза. Там шла усиленная подготовка к вооруженному выступлению против большевиков. Сам Савинков оказался в Рыбинске, где располагались большие оружейные склады. Охранявший их гарнизон был совсем небольшим по численности, поэтому захватить город, в котором находились огромные боевые запасы республики, Савинков считал делом несложным для отряда офицеров в четыреста человек.

Верхнюю Волгу выбрали для выступления против большевиков и потому, что здесь предложили дать бой иностранцы. Так, французский посол Нуланс, контактируя с Савинковым, неоднократно говорил ему, что восстание на Волге явится сигналом к высадке союзников в Архангельске. В последствии Савинков признавал, что Нуланс его обманул[16].

Надежды Савинкова на захват оружейных складов в Рыбинске не сбылись. В среду савинковцев был внедрен агент Рыбинской ЧК, который сообщил о подготовке вооруженного выступления мятежников и о плане захвата ими оружейных складов. Вспыхнувший в ночь на 8 июля 1918 г. мятеж к полудню того же дня был ликвидирован.

В Муроме савинковцам удалось ночью 8 июля 1918 г. захватить ряд городских объектов, но к утру их также разгромили.

А в Ярославле мятеж савинковцев увенчался на первых порах успехом. Полковник Перхуров взял город и на протяжении 17 дней удерживал его в руках восставших. Впервые не на казачьем Дону, не на казачьей Кубани, а в самом центре России, рядом с Москвой, восставшие без какой-либо помощи извне дали бой правящему режиму.

После ликвидации мятежей на Верхней Волге Савинков со своими единомышленниками бежал в Казань, где вступил в разведывательно-диверсионный отряд полковника В.О. Каппеля, сражавшийся в тылу Красной армии. Там Савинков служил рядовым: подрывал мосты, взрывал полотно железных дорог, рубил телефонные столбы, нападал на штабы красноармейских войск, ходил «за языками», расстреливал захваченных большевиков.

Осенью 1918 г. Бориса Викторовича пригласили войти в состав Сибирского правительства, но он отказался от министерской должности. Уговорил главу Директории эсера Н.Д. Авксентьева направить его в качестве руководителя военной миссии во Францию: в Париже, по его мнению, от него будет гораздо больше пользы в борьбе с большевиками.

На Директорию Савинков работая мало. Уже 18 ноября 1918 г. адмирал А.В. Колчак свергнул ее и установил военную диктатуру. Савинков был оставлен верховным правителем во главе миссии в Париже. Одновременно адмирал Колчак поручил ему руководство и своим заграничным бюро печати «Унион».

Савинков развернул бурную деятельность. Его принимали Жак Клемансо, Ллойд Джордж, Уинстон Черчилль. Колчаку из европейских стран потекло оружие, боеприпасы, продовольствие, обмундирование. В Париже бывший охотник за царскими сановниками входил с царскими министрами С.Д. Сазоновым, Л.П. Извольским, В.А. Маклаковым и Н.В. Чайковским в состав Политического совещания, претендовавшего на представительство интересов России при заключении Версальского мирного договора.

Одно время Савинкова хотели отправить посланником в Прагу, но в январе 1920 г. он неожиданно получил от своего бывшего школьного друга Юзефа Пилсудского приглашение обосноваться в Варшаве. Старый конспиратор Савинков нутром чувствовал, что скоро, совсем скоро, грянет война Польши с Советской Россией. Значит, он должен быть там, у границ своей родины, чтобы стать активным участником борьбы с большевиками.

В Варшаву, к Пислудскому, Савинков отправил своего близкого сподвижника, крупного русского журналиста А.А. Дикгоф-Деренталя с заданием разузнать, разрешит ли начальник Польского государства организовать на польской территории русские «демократические» формирования для борьбы с большевиками. Дикгоф-Деренталь встретился с Пилсудским, от которого получил заверения, что он согласен за территориальные уступки после победы над большевиками на создание в Польше русской армии. В Париж ушла срочная телеграмма Дикгоф-Деренталя, и вскоре Савинков появился в Варшаве, где создал «Русский политический комитет», в состав которого вошли старые его соратники Д.В. Философов, Н.К. Буланов, В.В. Ульяницкий, А.А. Дикгоф-Деренталь, Симановский и В.В. Савинков[17].

Летом 1920 г. по приезде в Варшаву Савинков занялся формированием так называемой русской армии, в которую вошли сражавшиеся с марта 1920 г. в польской армии части С.Н. Булак-Балаховича и интернированные части 3-й армии генерала Деникина. Генерал Булак-Балахович объявил себя демократом, а армию свою назвал народной, добровольческой. Командующим 3-й армией стал генерал П.В. Глазенап, которого сменил генерал Б.С. Пермикин. Местом формирования «русской армии» стали местечко Скалмержицы и город Калиш.

Основным программным лозунгом для армии стал старый савинковский призыв «За созыв Учредительного собрания»: именно он, по его мнению, должно было решить вопрос о формах правления России. На армейских знаменах пропагандировалась мелкая частная собственность, самостоятельность Польши и широкая автономия народов, входивших в состав бывшей Российской империи.

В это время Савинков часто встречался с Пилсудским, французскими и польскими генералами. Однажды в разговоре с первым польским маршалом он назвал Булак-Балаховича, с которым у Савинкова сложились неприязненные отношения, бандитом. Пилсудский в ответ на это рассмеялся и ответил: «Да, бандит… Мы об этом знаем… Но у него нет гонора золотопогонных генералов, мечтающих возродить в России монархию… Он воюет с большевиками, поэтому мы его поддерживаем, пусть они будут хоть неграми, но, если борются с Советами, значит они наши союзники».

После этого разговора с Пилсудским Савинков на страницах своей газеты «За свободу» не раз цитировал лозунг «Хоть с чертом, но против большевиков»[18].

«Русская армия», вооруженная на французские и польские деньги, готова была выступить на стороне Польши против большевиков, но пока шло ее формирование советско-польская война закончилась. Согласно заключенному перемирию эта армия подлежала эвакуации из Польши. В одной из бесед с Савинковым Пилсудский потребовал дать эму в течение 24 часов ответ о начале эвакуации армии.

На совещании, на котором присутствовали члены «Русского политического комитета», военные, в том числе представитель Врангеля генерал П.С. Махров, Савинков доложил об ультиматуме начальника Польского государства и поставил вопрос: «Эвакуируемся или будем воевать с Советами?..»

Иностранных представителей на совещании не было, поэтому никакого давления на присутствовавших не оказывалось. Однако все они знали их желание, а оно как у поляков, так и у французов было одно — драться… Ведь на эту армию было столько израсходовано… Пусть русские еще раз подерутся между собой… Пустят кровь друг другу… Смотришь, а они из этой кровопролитной драки что-нибудь и выиграют…

Присутствовавшие на совещании проголосовали за войну, за новую драку с Советской Россией.

В октябре 1920 г. 3-я армия под руководством генерала Пермикина выступила вместе с петлюровской армией, взяв направление на Черкассы, а Булак-Балахович двинулся по маршруту Мозырь — Речица — Гомель[19]. Прежде чем ввязаться в драку с большевиками, балаховцы передрались с перемыкинцами. Донские казаки под командованием атамана Яковлева ограбили обоз генерала Пермикина. С этого скандала начался «блестящий» поход «русской армии», который лег в основу повести Савинкова «Конь вороной» — этой «панихиды по белому движению»[20].

В походе с Савинковым корреспондентом английской газеты «Таймс» двигался небезызвестный бывший английский резидент в Петрограде Поль Дюкс, а в колоннах находился другой английский шпион — Сидней Рейли. На первых порах армии Булак-Балаховича и Пермикина имели ощутимый успех.

Красноармейские части, бросая вооружение и боеприпасы, бессистемно отступали в направлении Минска. Противником были заняты Проскуров, Мозырь, Каменец-Каширский и ряд других населенных пунктов Белоруссии и Украины. На захваченной территории был установлен режим кровавого террора. Еврейские погромы, расстрелы ни в чем неповинных людей, разгромленные селения, стон и плач изнасилованных женщин — вот что принесли с собой балаховцы на «освобожденные» земли. Только в небольшом местечке Хайники Гомельской губернии балаховцы убили 150 евреев. Население, пережившее всевозможные режимы, в том числе и немецких оккупантов, с особым ужасом и ненавистью долго вспоминало «народно-добровольческую» армию Булак-Балаховича. Местные жители словом «балаховец» пугали малолетних детей.

Позором покрыл себя «революционер и демократ» Савинков, который не только побратался в походе с балаховцами, но и пытался на страницах своей газеты «За Свободу» опровергать все факты убийств и грабежей, учиненных балаховцами. Когда слух о еврейских погромах дошел до Варшавы и Парижа, Савинков в ряде статей писал, что ничего подобного в его армии не происходит, войска доблестно сражаются с большевиками и все эти слухи есть злобные наветы большевистской пропаганды. В то время, когда он отправлял свой очередной репортаж о «доблестных» бойцах Булак-Балаховича, его солдаты в Мозыре сняли с богатого еврея шубу и вместе с другими награбленными подарками преподнесли ее «борцу за демократию». В этой шубе Савинков потом щеголял в Париже[21].

В один из дождливых ноябрьских дней в Мозырь из Винницы на телегах прибыли полупьяные «белорусские министры» и тут же попросили у Савинкова денег. Он им отказал, тогда они пригласили Булак-Балаховича и долго с ним о чем-то беседовали. На следующий день генерал сообщил Савинкову, что «белорусский народ в лице министров предлагает стать ему начальником Белорусского государства».

Перед походом Савинков имел встречу с Пилсудским и заявил маршалу, что Булак-Балахович в случае взятия Минска может объявить себя руководителем Белоруссии. Пилсудский улыбнулся и ответил, что в «таком случае он выкинет его из Польши». О разговоре с Пилсудским Савинков рассказал Булак-Балаховичу. Тот быстро успокоился и больше о предложении «белорусских министров» не вспоминал.

Да и Минск балаховцы не взяли. Вскоре бандитские формирования были окружены конницей Г.И. Котовского и красноармейскими частями 4-й и 16-й армий. Неся большие потери, они вырвались из окружения и с тяжелыми боями ушли в Польшу, где по решению польского правительства были интернированы.

Необходимо отметить, что в это время на территории Польши находилось большое количество военнопленных красноармейцев. Второй отдел Генштаба Польши сообщал Французской военной миссии в Варшаве 14 ноября 1920 г., что на польской территории для советских военнопленных было создано шесть лагерей.

В лагере № 1, расположенном в Сщалько, содержались коммунисты и пленные командиры Красной армии. В нем насчитывалось 16 700 человек. В лагере № 2 в Вадовице содержалось 3000 пленных красноармейцев, а лагерь № 3, расположенный в Ланцуте, был пуст, пленных в нем не было. По-видимому, он был создан на случай массового пленения советских войск, но так и остался неиспользованным. В лагере № 4 в Пугулинце содержались 1000 пленных бойцов Красной армии. В лагере № 5 в Шипиорне близ города Калиша советских военнопленных не было, в нем располагалась интернированная армия генерала Б.С. Пермикина. В лагере № 6, который находился в местечке Зухуля (Померания), насчитывалось 3700 советских военнопленных, а в лагере, не имевшем номера, расположенном в местечке Дабе близ Кракова, содержалось 3600 человек.

Советские военнопленные использовались польскими властями на особо тяжелых работах как в сельских местностях, так и в городах. Всего было создано 90 таких рабочих отрядов, в которых насчитывалось 35 тысяч советских военнопленных. Кроме того, в ставке главнокомандующего польскими войсками в качестве денщиков и рабочих в прифронтовой зоне использовались почти 3000 советских военнопленных.

Общее количество пленных красноармейцев в Польше составляло около 78 000[22]. Судьба их трагична. Большинство из них умерло от голода и издевательств в лагерях. Цифры эти до сих пор скрываются польским правительством.

Эти люди оказались второсортны, необходимо было в первую очередь оказать помощь бандам Булак-Балаховича.

После неудавшегося похода Савинков возглавил «Русский эвакуационный комитет», который стал заниматься оказанием материальной помощи интернированным в Польше 20 тысячам солдат и офицеров русской армии.

2 декабря 1920 г. Савинков обратился к генералу П.Н. Врангелю с просьбой выделить необходимые средства в размере 5 миллионов французских франков, для того чтобы сохранить живую силу 3-й армии генерала Пермикина. В это время в составе армии насчитывалось до 10 000 штыков и шашек (свыше 4000 казаков), которые были разоружены на территории Польши.

Эта армия действовала на левом фланге украинцев, прикрывая их отступление, и, по мнению Савинкова, показала полную боеспособность и доблесть. В упорных боях потеряла до 25 процентов личного состава. Первоначальным ее намерением было пробиться на юг, на соединение с Врангелем.

В таком же положении находилась и армия генерала Балаховича. Недостаток средств не позволял полякам взять на себя содержание на солдатском пайке и уплату жалованья всем офицерам и добровольцам, ввиду этого армиям генералов Пермикина и Балаховича грозило интернирование, что должно было повлечь утрату ими боеспособности[23].

4 декабря 1920 г. с просьбой о получении материальных средств для содержания белогвардейских войск, интернированных польскими властями, Савинков обращается к Н.В. Чайковскому: «Русская народная добровольческая армия генерала Булак-Балаховича, взяв Мозырь, Речицу и достигнув Гомеля, вынуждена была отступить и за исключением около 1000 человек, не пожелавших сдать оружие и действующих ныне за большевистским фронтом в целях организации крестьянских восстаний, тоже ныне разоружена поляками.

Всего польскую границу перешло до 20 000 русских офицеров и солдат.

Польское правительство в принципе признало возможным конфинирование[24] членов обеих русских армий. Однако фактически только 5000 человек могут быть им конфинированы ввиду крайне тяжелого финансового и продовольственного положения Польши, остальные же имеют быть интернированными в концентрационных лагерях.

Такое интернирование вызовет неизбежно заболевания и моральное разложение частей.

Ввиду вышеизложенного единственным выходом из создавшегося положения может явиться материальная помощь со стороны, из расчета приблизительно по 2500 польских марок на человека в месяц сроком на 6 месяцев и 15 000 человек, то есть около 225 миллионов польских марок или от 6 до 10 миллионов французских франков.

Мною возбуждено ходатайство через генерала Нисселя перед французским правительством о том, чтобы армия генерала Пермикина, подчиненная в военном отношении генералу Врангелю, была приравнена к частям его армии и чтобы расходы, связанные с конфинированием ее, были уплачиваемы французским правительством.

Убедительно прошу Вас поддержать это ходатайство перед соответствующими властями. Удовлетворение его, не разрешая вопроса вполне, облегчит в огромной степени его разрешение. В том случае и при условии, что польское правительство возьмет на себя расходы по конфинированию 5000 человек.

Русскому политическому комитету предстоит озаботиться конфинированием лишь 5000 человек или приисканием для них работы, что сведет необходимую сумму до двух или трех миллионов французских франков. Убедительно прошу Вас не отказать помочь в изыскании этих необходимых средств, не упуская из виду, что, в случае отказа французского правительства на возбужденное мною ходатайство, конфинирование чинов обеих русских армий будет стоить, как это указано выше, до 10 миллионов французских франков»[25].

Аналогичная просьба последовала и к начальнику французской военной миссии в Польше генералу Нисселю.

«Вследствие разговора, который я имел честь вести с Вами 3-го сего декабря, я позволяю себе привлечь Ваше внимание на тот факт, что 3-я русская армия генерала Пермикина, которая перешла через польскую границу и должна быть интернирована, была подчинена генералу Врангелю и рассматривалась генералом Врангелем, Русским политическим комитетом в Польше и генералом Пермикиным как составная часть вооруженных сил Юга России, временно действующая на Западном фронте.

В связи с этим я позволяю себе просить Вас обратиться к соответственным властям в Париже с ходатайством об оказании материальной помощи чинам этой армии. И я решаюсь сделать это по двум причинам: во-первых, из-за того, что Польша, несмотря на все свое желание, не может взять на себя эту обязанность, а затем потому, что я знаю, что Франция, великодушная как всегда, взяла на себя благородную задачу попечения об остатках армии генерала Врангеля»[26].

Но Савинков не был бы Савинковым, если бы он посвятил себя только благотворительной деятельности. Главным для него все же оставалась борьба с «большевизмом».

В январе 1921 г. он создает при «Русском политическом комитете» (РПК) Информационное бюро во главе со своим братом Виктором Савинковым, которое занялось сбором сведений военно-разведывательного характера на территории Советской России. Его агенты, которые вербовались из бывших балаховцев, расползлись, словно тараканы, по огромной российской территории. Собранные ими сведения продавались 2-му отделу польского Генерального штаба и французской военной миссии в Варшаве.

Интересно то, что в это время можно было прекратить деятельность Савинкова. К Ф.Э. Дзержинскому несколько раз обращались добровольцы из бывших эсеров с предложением убить его. Однако их предложения не были приняты. В письме к Х.Г. Раковскому от 19 января 1921 г. Ф.Э. Дзержинский объясняет это следующим: «Я отклонял эти предложения, так как считаю, что такая авантюра нам никогда никакой пользы причинить не может, а может быть санкцией для их актов против наших товарищей»[27].

Таким образом, у Б.В. Савинкова оставалась возможность и дальше продолжать свою антисоветскую деятельность.

Агентура ОГПУ сообщала, что 15 апреля в гостинице «Брюль» состоялось секретное совещание по вопросу о ближайших активных действиях комитета. На этом совещании присутствовал представитель от кубанских и донских казаков, который приехал с докладом о подготовке на Дону и Кубани восстания. Было решено усилить агитацию в России и начать частичное выступление.

«Для этой цели в субботу, 30 апреля, предназначено отправить в Россию десять виднейших работников. Границу они должны перейти около Охотниково, где имеется 1000 вооруженных людей и где должен к ним присоединиться на ст. Олевск наш броневик, командир которого прислал письмо с предложением разобрать ему путь в тылу и когда он прикажет красноармейцам починить путь, то в это время небольшой отряд савинковцев должен сделать залп из леса, и броневик перейдет на их сторону. Кроме броневика имеется там еще наш батальон пехоты, который тоже перейдет к Савинкову во главе с командиром и комиссаром. В число лиц, намеченных к отправке в Россию, входят: Ангел, Кругликовский, какой-то ротмистр П.А.Янковский, полковник Сухоручко и десять офицеров, которые имеются в нейтральной зоне. В общем на этом совещании все сошлись на том, что пришло время начать более активные действия. Отношения Савинкова к польскому правительству самые хорошие, тем более что Савинков лично знаком с Пилсудским и пользуется его поддержкой. Материальные средства и деньги Савинков получает или от польского правительства или от французского, непосредственно из Парижа и местной секции помещиков. 28 апреля савинковской организацией высланы секретные приказы и инструкции в Брест-Литовск, где их ожидает Янковский в своем окружном управлении»[28].

Организация, возглавляемая Савинковым, становится не только серьезной политической силой — ее деятельность носит явно выраженный разведывательный характер. Учитывая это, 12 мая 1921 г. ВЧК направило всем особым отделам и губчека почтотелеграмму за № 2002/С, где описывалась антисоветская деятельность Савинкова. Сообщалось, что политической организацией, на которую опирался Савинков внутри Советской России, являлся «Союз Возрождения России». Он возник из отколовшихся от социалистических мелкобуржуазных партий элементов, которые открыто или тайно встали в ряды активных противников советской власти. Центральным ядром этого союза явились члены бывшей народно-социалистической партии во главе с Мельгуновым, Волк-Карачевским, Мякотиным и другими. К ним примкнули частью кадеты, активные меньшевики, правые эсеры и авантюристы вроде Алекинского, Мережковского, Зинаиды Гиппиус. У Деникина «Союз Возрождения» занимался пропагандой, издательством антисоветской и агитационной литературы и шпионажем. Кроме поддержки политической организации, Савинков развил энергичную деятельность по созданию военной организации внутри Советской России — того ядра, которое должно было поднять внутреннее восстание в подходящий политический момент. Деятельность эта выражалась в посылке в Россию весьма большого числа бывших офицеров царской армии, стремящихся вернуться на родину.

«Офицеры снабжаются николаевской валютой и документами и получают задание устроиться на советскую службу в каком угодно городе и известить своими средствами Савинкова о своем местонахождении. Учитывая усталость контрреволюционного офицерства от гражданской войны и желание вернуться на родину, Савинков рассчитывает, что лишь небольшая часть (20–30 %) его действительно будет активно работать против Советской власти, остальные же просто стремятся вернуться так или иначе на родину и активного участия в подготовке восстаний принимать не будут; в случае же переворота в первую очередь встанут на сторону восставших. Считаясь с возможностью легких провалов своей военной организации, Савинков употребляет весьма конспиративный прием при крупной организационной работе, именно не связывает пока посланных людей между собою, рассчитывая связать между собою в первую очередь лишь тех, которые пришлют лучшие донесения и которые таким образом будут несколько проверены»[29].

Для того чтобы обнаружить бывших офицеров, посланных Савинковым в Советскую Россию, органам ВЧК предлагалось тщательно следить за всеми вновь прибывающими якобы из плена или в отпуск от военной службы бывшими офицерами. Учитывая, что савинковцы при переходе фронта из Польши получали подлинные документы из числа отобранных пленных красноармейцев и служащих, необходимо было очень тщательно проверять всех, предъявляющих какие-либо документы Западного фронта Красной армии от мая до сентября 1920 г. Предлагалось следить за перепиской бывших офицеров в Польшу[30].

15 мая 1921 г. резидент ВЧК в Польше сообщил, что его сведения о количестве остатков белой армии на территории Польши после проверки подтвердились. Вся эта масса людей разбросана по всей Польше и в большинстве своем заключена в лагерях на положении интернированных. Составной их элемент по большей части аполитичный. У большинства большое желание выехать в Россию. Многие уже примирились с советской властью, и только страх перед наказаниями и репрессиями удерживали их в Польше.

Резидент сообщил также, что в последнее время в Варшаву начали приезжать офицеры врангелевской армии, которых помещали в бараках. Их моральное и материальное положение было очень скверно, жили на скудные пособия, выдаваемые здешней организацией белых, работы никакой получить не могли, вследствие этого вели жалкое существование. Из всей этой массы агенты Савинкова вербовали людей для своих подпольных работ в России и на Украине, но находили немногих. В противовес этой низшей категории эмигрантов высшие и привилегированные круги жили очень хорошо, в средствах не нуждались. Балахович, например, за один обед, устраиваемый в своем кругу, платил по шестьсот тысяч марок. Идейного элемента почти не было, за исключением Савинкова и пары лиц около него.

По словам резидента, Савинков стоял во главе Русского политического комитета в Польше, являясь его вдохновителем. Он исполнял все его дипломатические функции. Его брат, Виктор Викторович, руководил всей контрразведкой и техникой комитета.

«Центральное управление контрразведки Савинкова находится в Варшаве в гостинице «Брюль» и имеет свой отдел в нейтральной зоне около станции Охотниково, в местечке Рокитно. Отделом этим управляют Богинский и Янковский. Последний является комендантом всей нейтральной зоны. Вербовочное бюро и общежитие контрразведки находится в Варшаве по Хлодной улице, дом № 4, квартира № 14. Заведующим вербовочным пунктом является Авасюк, бывший капитан-артиллерист, киевлянин, проживает по Дикой улице. Кроме того, в Киеве имеется некий Стойкин, председатель Высшей военной инспекции, который работает для Савинкова. Видными, активными работниками Савинкова являются некий атаман Ангел, проживающий в Варшаве по Электоральной улице, дом № 17, и Кругликовский. Ангел ведет работу по направлению Чернигова. В Варшаве, на Праге [район Варшавы], имеется Русский комитет по оказанию помощи эмигрантам. Видными участниками в этом деле являются Любимова, как представительница Красного Креста, и князь Мещерский, заведующий Русским комитетом монархической организации. Савинковские агенты занимаются усиленной вербовкой людей для своих целей, которых концентрируют в Калише и Тарнове, а потом через Румынию с высадкой в Одессе отправляют в Россию. В нейтральной зоне в распоряжении Савинкова имеется около тысячи вооруженных людей и в других пунктах и лагерях всего около семи тысяч человек. Практикуется ими также посылка своих людей в наши красноармейские части под видом 24 бывших военнопленных. Документы для них берутся от умерших наших красноармейцев или пропавших. В этом деле провала не боятся, так как знают, что в России произошли крупные перегруппировки наших частей и кроме того имеют сведения, что возвращающихся наших пленных, если они не подходят под категорию отпускаемых в бессрочный отпуск, направляют в ближайший военный округ или губвоенкомат для дальнейшего направления в часть данного округа. Кроме означенного способа отправки своих агентов савинковская организация посылает их совершенно нелегально через нейтральную зону в направлении Ровно, через местечко Славуны, и в направлении Сарны, через Охотниково. В таком случае агентам выдаются бумаги беженцев, которые выдает некий Неклюдов, служащий в райкоэваке в г. Коростене»[31].

В это время были отправлены через границу на территорию России следующие лица: атаман Хведощеня (псевдоним «Креститель») иЯсинский — в Слуцкий уезд, атаман Монич и Голодок Прохор — в Борисовский уезд, атаман Гаврилов — в Бобруйский уезд. С Хведощеней и Ясинским направлялись два солдата, с Гавриловым один солдат. Всего было отправлено 8 человек. Отправлены они были через 2-й отдел 2-й армии (г. Лида).

«Ежедневно из лагерей, в которых интернирована армия генерала Балаховича, маленькими партиями до 5—10 человек отправляются группы в Лунинец и Несвиж, где их размещают по окрестным деревням.

Борис Савинков не хочет войны с генералом Балаховичем и для этого прислал к нему своего представителя. Савинков имеет деньги, а не имеет людей; Балахович имеет людей, но не имеет денег. Обещано материальное содействие и признание независимости Белоруссии, но за это Балахович обязан помогать Савинкову по делу освобождения России от большевиков. Ответа Балахович пока не дал. Результат переговоров будет известен через некоторое время.

Председатель белорусской войсковой комиссии майор Якубецкий входит в соглашение с председателем Белорусского политического комитета полковником Адамовичем. Белорусский батальон, который находится в Лодзи, при войсковой комиссии, будет мало-помалу переведен в распоряжение Дергача.

В «Начальном Довудстве» поручик Воевудский работает при организации Балаховича.

Контрразведывательные посты: 1)Лунинец, 15 человек, начальник — атаман Дергач, он же Адамович. Подчиняется 2-му отделу 2-й армии — капитану Мееру. 2) Несвиж. Кроме штаба имеется контрразведывательный пункт. Начальником его является Грач. Имеется 10 человек. 3) Ганцевичи — 10 человек. 4) Гриневичи — 5 человек. Все они подчинены Дергачу. В Гриневичах связь с атаманом.

Хведощеня имеет связь через курьеров и через пост с русской стороны в Микашевичах, на хуторе Базыля через его жителей.

Связь с атаманом Моничем имеется в Докшицах Борисовского уезда — дом священника»[32].

Для того чтобы чем-то занять свои войска, 16 мая 1921 г. Савинков обращается к адъютанту Пилсудского полковнику графу Довойно-Сологубу с просьбой разрешить несение пограничной службы в составе польских войск частям регулярной кавалерии белогвардейских войск.

«Вы изволили известить меня в субботу 14-го сего мая, что предложение о разрешении казачьим частям нести пограничную службу в составе польских войск, а также предложение о разрешении вольных работ для остальных интернированных бывших русских армий не встречают препятствий со стороны подлежащих польских властей. Позвольте поблагодарить Вас за содействие, оказанное Вами в решении этих трудных и сложных вопросов, и просить Вас не отказать возбудить ходатайство о разрешении несения пограничной службы в составе польских войск кроме казачьих частей еще и частям регулярной кавалерии (гусарскому бывшей армии генерала Булак-Балаховича полку и конному бывшей 3-ьей русской армии)»[33].

18 мая 1921 г. с такой же просьбой он обращается к вице-министру иностранных дел Польши Домбровскому по вопросу о предполагаемом принятии интернированных казаков на польскую службу.

«В настоящее время на территории Польши интернировано около 3500 донских, кубанских, уральских, оренбургских казаков, расположенных в лагерях под Островом Ломжинским и в Рожанах.

Из них сформирована дивизия 2-х-бригадного состава с дивизионной артиллерией 2-х-батарейного состава и отдельный сводный дивизион (Кубанско-Астраханский). В эту группу должны быть влиты на общих основаниях казаки есаула Яковлева, около 900 человек. Они пойдут на пополнение частей, и численный состав дивизии дойдет до 4500 шашек»[34].

Савинков представил следующие свои соображения:

«Переход на польскую службу для казаков несомненно желателен, но при соблюдении следующих условий:

1) В случае войны между Польшей и соседними государствами казачьи части не могут быть принуждены воевать, кроме как с Германией и большевиками.

2) В случае переворота в России казачьи части имеют быть возвращены на родину на конях, с вооружением и при содействии польских властей.

3) Признавая, что высшее командование по мотивам государственной целесообразности должно быть польским, то есть начальник дивизии и командиры бригад назначены польским военным министерством, а также и офицеры соответствующих штабов, но командиры полков, дивизионов, сотен и батарей должны быть обязательно из казаков-офицеров.

4) При начальнике дивизии должна быть учреждена особая должность казачьего представителя в лице состоящего ныне во главе Управления казачьих частей полковника Гнилорыбова для посредничества с польскими властями. По соглашению с этим представителем должны быть назначаемы офицеры-казаки на командные должности. Эти меры вызываются политической обстановкой и соображениями необходимости, так как только в таком случае будет дана гарантия полного порядка и спокойствия в казачьих частях ввиду особенности уклада жизни и быта казачества, а также сравнительно небольшого знакомства польских военных кругов с командным казачьим составом.

5) Если предполагается из казачьих частей создать пограничный корпус, то, по моему мнению, этот корпус лучше всего расположить на границе Чехии, Венгрии или Румынии, но отнюдь не Германии.

В последнем случае тотчас же появятся немецкие агенты и, опираясь на германофильствующий элемент из офицерского состава, начнут разрушительную работу. Расположение казачьего корпуса на южных или восточных границах польского государства, наоборот, увеличит его численность, так как немедленно же начнется к нему тяга казаков из Сербии и Болгарии, как только донесется в эти страны известие о сформировании корпуса.

6) Для уверенности, что германофильствующие и реакционные элементы из офицерского состава не будут иметь влияния на части, предварительно исключить из частей без права поступления на службу офицеров по указанию полковника М.Н. Гнилорыбова.

7) Что касается формы одежды, то необходимо оставить казакам из старой формы только лампасы, фуражки с красным околышем или папахи с красным верхом, все остальное может быть польского образца, а именно: мундиры, отличия, снаряжение, амуниция. На вопрос, пойдут ли казаки на польскую службу, если не будут соблюдены указанные выше условия, считаю своим долгом ответить: конечно, пойдут, выбирая лучшее между жизнью за проволокой, работой в лесах и состоянием в рядах войск польского государства, но имею основания опасаться, что пойдут не все и вероятно худшие элементы, что, конечно, для Польши будет не выгодно. В том же случае, если изложенные условия будут соблюдены, то пойдут все, и можно дать полную гарантию за крепость и верность казачьих частей»[35].

В связи с тем, что решение вопроса затягивалось, в июне 1921 г. Савинков и начальник казачьих частей, интернированных в Польше, Гнилорыбов обратились к маршалу Пилсудскому с ходатайством казачьего съезда дать возможность находящимся за проволокой казачьим частям нести пограничную стражу в составе польских войск.

«Мера эта, во-первых, облегчит казну Польского Государства, затрачивающего значительные суммы на содержание поневоле бездеятельных офицеров и казаков в лагерях, во-вторых, даст офицерам и казакам возможность честной и верной службой отблагодарить благородный польский народ и его великодушного вождя за гостеприимство, в-третьих, вернет офицерам и казакам сознание их воинской силы, укрепит их воинское достоинство и позволит на коне, с винтовкой и шашкой, почувствовать себя не интернированными полулишенными свободы людьми, а равноправными членами дружественного и близкого по крови народа, в-четвертых, вселит надежду в измученные сердца, что в случае переворота в Совдепии казачьи части, в порядке и сохранив дисциплину, вернутся в родные станицы и послужат утверждением законности торжеству свободы и установлению демократического строя в своих свободных казачьих землях»[36].

В июне 1921 г. ИНО ВЧК за № 961 пр подготовило общий доклад о Русском политическом комитете в Польше, согласно которому единственной русской политической организацией в Польше являлась Ликвидационная комиссия по делам Русского эвакуационного комитета, во главе которой стоял Савинков. В сущности, эта организация являлась ничем иным, как тем же Русским политическим комитетом, организованным группой лиц во главе с Савинковым в середине прошлого года с целью активного выступления против Советской России.

Под названием Русского эвакуационного комитета (РЭК) эта организация возникла еще до прибытия в Варшаву Савинкова, приблизительно в августе 1920 г., но интенсивность ее начала развиваться только с момента приезда Савинкова, и окончательно она сформировалась под названием Русского политического комитета (РПК) в августе 1920 г., во время наступления на Варшаву советских войск. После поражения Врангеля и с началом мирных переговоров между Польшей и советским правительством положение РПК, а особенно армий, значительно ухудшилось, так как польское верховное командование лишилось возможности официально поддерживать и помогать РПК. С момента подписания Польшей мирного договора с Россией РЭК должен был опять перекраситься и продолжать свою деятельность под другим названием. Однако никто ни о какой ликвидации не мыслил и задачи и функции Ликвидационной комиссии остались те же. Все также главной целью являлось сохранение «ядра». Средства по-прежнему предоставлялись польским верховным командованием, хотя из непосредственного ведения Военного министерства РЭК, то есть Ликвидационная комиссия, была передала в ведение Министерства иностранных дел, в отдел пленных и интернированных.

Третья армия была сформирована значительно позднее под предводительством генерала Глазенапа. К концу октября формирование было закончено, и части выступили на фронт. Уже в период формирования у Савинкова с Глазенапом произошел ряд столкновений на почве попыток Глазенапа стать самостоятельным и отделиться от РПК. К моменту выступления отношения обострились настолько, что Глазенап, уступая РПК и Савинкову, должен был оставить командование и уступить место генералу Перемыкину. В результате этого назначения армия разбилась на две партии — «глазенаповцев» и «перемыкинцев», организовавшие даже отдельные штабы. В этой междоусобной борьбе третья армия провела почти все время кампании вплоть до интернирования.

Выступления обеих армий, взаимно ненавидевших друг друга, движимых как будто одной идеей, а на деле преследовавших совершенно разные цели, показало, как глубоко не организованы были массы эмиграции, как низко упали нравы ее — и, надо признать, не нравы низов, а нравы верхов, то есть той же интеллигенции. «Выступление армии — это сплошной мартиролог всевозможных преступлений, хищений, растрат и тому подобных преступлений (у одного из командиров полков армии Балаховича в числе груды золотых вещей было найдено кольцо с отрубленным пальцем). По интернировании армии широко развернул деятельность судебный отдел, и даже была учреждена специальная следственная комиссия специально по деятельности полевого Красного Креста, дабы покарать всех виновных»[37]. Однако вся работа этих учреждений, равно как и главного контроля, сводилась на нет самим же Савинковым, так как каждый раз, как только контроль или судебный отдел касался отчетности близко стоящих к нему лиц, всякие начеты и производство преследования по его приказанию немедленно прекращались.

«Таким образом были сняты недочеты с брата Савинкова, Виктора Савинкова, начальника его главной квартиры на фронте, получившего в свое время в личное распоряжение около 50 миллионов и не представившего отчета; сложены многомиллионные начеты с Дикгофа-Деренталя (начальника литературно-агитационного отдела) и с Философова (товарища председателя РПК) и даже с Балаховича, хотя за последним числится столько дел, что и начальник судебного отдела Ивановский сам свидетельствует, что во всякой иной армии Балахович был бы предан военно-полевому суду. Зато с удвоенной энергией преследуются лица, не угодившие Савинкову, главным образом из числа командного состава 3-й армии, хотя по сравнению с «народно-добровольческой» армией она чистая овечка; вообще надо сказать, что у Савинкова, как это было и у Деникина, и у Врангеля, преследуется «мелкая рыбешка», а «киты» выплывают. Все эти факты ни для кого не являются тайнами и, конечно, только способствуют сильнейшей деморализации интернированных и служащих РЭК. Итак, с какой бы стороны мы ни коснулись результатов выступления армий Балаховича и 3-й — видны всюду сплошные преступления. Да ничего другого нельзя было ожидать от выступления армии, в сущности, не связанной никакой общей идеей и даже без веры в свое дело. Выступление этих армий — это одна из поразительных страниц русской эмиграции»[38].

РПК в Польше опирался на так называемую бельведерскую партию в Варшаве, пользующуюся привилегированным положением, так как за ее спиной стоял Пилсудский — личный друг и товарищ Бориса Савинкова, с которым его связывала совместная конспиративная работа в прошлом. Можно утверждать, что, не будь с одной стороны, Пилсудского, а с другой — Савинкова, существование РПК в Польше, по крайней мере в том виде, в каком он существовал, было бы невозможным.

«Доказательством этого служит то, что, несмотря на попытки сорганизовать РПК еще в начале 1920 г., сделать это не удалось, так как сочувствия со стороны польских правительственных учреждений, да и у Пилсудского, идея организации РПК в Польше не встретила. Слишком велико было недоверие к русским, и не мог разбить его даже Мережковский, специально принятый на аудиенции у Пилсудского. Только с приездом в начале мая в Варшаву Савинкова и целого ряда собеседований с Пилсудским последний пошел навстречу организации РЭК, впоследствии РПК, получившей возможность благодаря под держке Пилсудского широко развернуть свою деятельность. Много способствовало этому также и начавшееся наступление на Польшу советских войск, так как предполагалось, что создание русских партизанских отрядов поможет поражению советских войск. Благодаря Пилсудскому и его партии РПК получал и продолжает получать средства от польской казны, несмотря на явное недовольство этим как сеймовых, так и правительственных кругов. Последнее совершенно естественно, если принять во внимание скудность польской казны и чрезвычайную затрудненность ее финансов, и что для отпуска средств РПК приходится урезывать и без того малые бюджеты своих учреждений; а так как за все время своего недолгого существования (12 месяцев) РПК получил 350 миллионов, то расход этот ложится на польскую казну значительным бременем. Правда, надо сказать, что официально эта так называемая «ссуда» относилась на специальный счет «расчета» по долгам с правительством будущей России, но кто же, конечно, серьезно может полагать, что правительство России, какое бы оно ни было, будет рассчитываться по долгам, сделанным той или иной в конце концов авантюристической организацией. Прекрасно сознают это и польские правительственные круги и так как не рассчитывают, что «красный генерал», то есть Савинков, на «белом коне» въедет в Москву, то считают все суммы, выданные РПК, безнадежно потерянными. В душе все они ненавидят РПК и Савинкова и возмущаются политикой Пилсудского, но молчат, так как Пилсудский еще силен и имеет большое влияние на военные круги и силы этой еще не утратил, поэтому с ним не спорят и молчат, — что в данном случае руководит Пилсудским — приязнь ли только к Савинкову или же иные соображения — решить трудно. Можно только утверждать, как уже отмечено выше, что, не состоя во главе РПК Савинков или не находясь во главе польского государства Пилсудский, РПК никогда такой бы поддержки не имел»[39].

Подобное положение вещей привело к тому, что Савинков занял в РПК доминирующее положение, и роль его в РПК была исключительная. Савинков стал «монархом» среди русских эмигрантов, сгруппировавшихся вокруг РПК.

В это время Савинков разъезжает по столицам европейских стран в поисках денег и готовится к съезду «Народного союза защиты родины и свободы». Он решил воссоздать свой разгромленный в 1918 г. «Союз защиты родины и свободы»[40], добавив к нему слово «народный».

Съезд состоялся 13–16 июня 1921 г. в Варшаве, на Маршалковской, 68, в здании финансового отдела РПК. На нем присутствовало 25 представителей от разных регионов Советской России, а также от казачьих, украинских, белорусских и других эмигрантских организаций. От иностранцев в работе съезда участвовали полковник Генерального штаба Польши, начальник канцелярии маршала Пилсудского, сотрудник французской военной миссии в Варшаве и английский капитан от разведки. С большим докладом на тему «Международная и политическая обстановка. Возникновение союза, ориентация союза и основы программы» выступил Б.В. Савинков.

В резолюции об отношении союза к русской эмиграции подчеркивалось, что «октябрьский переворот вверг страну в объятия гражданской войны, которая разбросала по всему миру миллионы русских граждан». В эмиграции они разделились на две части: первая — чувствует, что возврата к прежней царской России быть не может и жаждет видеть Россию новой, могучей и счастливой, живущей в мире со своими соседями, а вторая — служившая не за страх, а за совесть царизму, является сторонницей «великой, единой неделимой России», восстановления в России самодержавия[41].

В резолюции «НСЗРиС» призывал эмиграцию сплотиться и выступить против монархистов, с которыми у союза не может быть никакого сотрудничества, а также бороться и с красной реакцией «во имя создания третьей, новой народной России».

Об отношении «НСЗРиС» к союзникам съезд указал, что рассматривает их, союзников, как государства, дружественные России, в связи с чем призывал всю деятельность «проводить в тесном контакте с бывшими союзниками и, в частности, с Францией и Польшей». Вместе с тем отмечалось, что Германия является виновницей многих бед, в том числе «рассадницей» большевизма в России, доведшего ее до настоящего состояния»[42].

В резолюции об отношении союза к генералам П.Н. Врангелю и Г.М. Семенову говорилось: «Народный союз защиты родины и свободы отвергает начисто и безоговорочно какую-либо возможность соглашения с Врангелями прошедшего, настоящего и будущего и считает, что борьба с комиссародержавием не может быть построена на принципе создания единой антибольшевистской армии и единого внешнего фронта, а должна вестись только силами самого вооруженного народа и только во имя создания третьей, народной России, построенной, в случае их желания, на свободном союзе всех народов и государств, входивших в состав бывшей Российской империи»[43].

На третьем дне работы «НСЗРиС» рассмотрел вопросы секретного характера. Речь шла об активизации боевой, террористической и агитационной работы союза на советской территории. Савинков доложил, что на имя Пилсудского и военного министра Польши Сикорского направлено письмо с просьбой о зачислении интернированных донских казаков на польскую пограничную службу. С польским руководством достигнута договоренность, что казачий корпус будет осуществлять охрану западной границы Польши и может быть направлен воевать только против немцев и большевиков.

В заключительном слове Савинков поблагодарил Польшу и Пилсудского за гостеприимство и за оказанную с их стороны помощь и поддержку, а также выразил надежду, что большевики в России будут свергнуты и в ней восстановится власть Учредительного собрания.

ВЧК установила, что из России на съезд приезжали и делали доклады представители антисоветских организаций. Они говорили о необходимости готовить восстание. При этом предлагали ослаблять транспорт России, дабы вызвать бунт населения, доведенного разрухой транспорта до голодовки. Затем поднять повсеместные восстания и двинуть в Россию казачью конницу при содействии украинской пехоты.

Во главе этого движения, естественно, стояли Савинков, Петлюра и полковник Гнилорыбов, изображая собою тройственный союз России, Украины и казачества. Кроме Савинкова и Гнилорыбова, на собрании присутствовали от польского правительства — адъютант Пилсудского от Министерства иностранных дел — полковник граф Довойно-Сологуб, от Украины — Тютюнник и многие другие[44].

Чуть позже, 28 июня 1921 г., секретный сотрудник СОУ ВУЧК более подробно сообщил о съезде делегатов русских подпольных организаций и представителей от интернированных в Польше армий Балаховича и Матвеева и представителя от донских казаков, а также представителя от Центрального комитета эсеров и представителей иностранных миссий в Варшаве.

На съезде присутствовали следующие представители:

1) генерал Матвеев — представитель от интернированных солдат и офицеров,

2) есаул Фролов — представитель от интернированных донских казаков,

3) полковник Гнилорыбов — представитель Дона,

4) Кушнарев — представитель ЦК эсеров,

5) Гаврилов — полковник армии Балаховича, работающий в Витебской губернии,

6) Эрдман — полковник, латыш, работающий в Псковской губернии,

7) Белов — представитель Белорусского Центрального комитета, работающий в Минской губернии и в г. Минске,

8) Петровский Михаил и Волосов Владимир, работающие в Киеве,

9) Андреев и Веревкин (псевдоним), работающие в районе Мозыря и Гомеля,

10) генерал Тютюник и полковник Данильчук — представители от Петлюры и представители от иностранцев: от поляков — полковник Генерального штаба начальник канцелярии маршала Пилсудского, представитель от французской миссии и английский капитан, работающий в английской разведке по русским делам.

Повестка первого заседания: открытие съезда, выборы президиума. Были выбраны: Б.В. Савинков — председатель; полковник Гнилорыбов и член союза Философов — товарищи председателя; Росилевич и Зимин члены союза, — секретари; полковник Гаврилов и член союза Богданов — члены президиума. С первым докладом выступил Савинков, он сосредоточил внимание на двух главных вопросах: международной и политической обстановке и возникновении союза, ориентации и основах его программы. Второй докладчик, член союза Философов, доложил об отношении эмиграции к Врангелю и Семенову. Третий докладчик, Деренталь рассказал об отношении к союзникам. На этом первый день съезда окончился.

Второй день съезда был секретным, на нем присутствовал от иностранцев только один полковник польского Генерального штаба.

Первый доклад был заслушан от Кушнарева, представителя ЦК эсеров. Он доложил о состоянии Советской России и необходимости усиленной работы внутри России, которая велась и ведется в среде крестьян партией эсеров из Эстонии.

Полковник Гаврилов сообщил о своей работе в Витебской губернии. Говорил о том, что у него есть повстанческие отряды, и он имеет большие боевые связи с крестьянами, приступает к организации террористических отрядов, которые в день восстания должны расстрелять главных комиссаров губернии. Деньги на организацию отряда он получил от Савинкова.

Третий докладчик — Эрдман, полковник, латыш, служивший раньше в Москве, занимая ответственные посты, был участником восстания в Ярославской губернии в 1918 г., докладывал о своей работе в Псковской и Смоленской губерниях, где он имеет связь со штабом Западного фронта и достает оттуда документы военнооперативного характера, за которые французы платят колоссальные суммы. Один из поставщиков подобных документов был полковник Селянинов, служащий в штабе Западного фронта. Эрдману было поручено организовать самый надежный террористический отряд, который он обещал послать в Москву.

Четвертый докладчик — Белов, представитель Центрального национального комитета Белоруссии, говорил, что благодаря теперешнему согласию с Польшей, Эстонией и Латвией им удастся организовать крестьянские повстанческие отряды и подпольные организации, которые есть уже в Минске.

Пятым докладчиком был Тютюнник. Он говорил о том, что доверяет русским организациям Савинкова и что благодаря их соглашению с комитетом ЗРиСв, за каждой советской дивизией движется повстанческий отряд. Самая крупная украинская организация находится в Киеве под названием «Комитет Спасения Украины». Проходит работа по организации украинских террористических отрядов.

Шестой докладчик Михаил Петровский, говорил, что ему удалось связаться с киевской бригадой ВНУСа, с особым отделом и другими советскими учреждениями. С ним еще работают два человека Савинкова — Ростислав Бречковский и Александр Зимин, они уроженцы и жители Киева.

Седьмой докладчик Лепнев, работал в районе Мозыря, Речицы и Гомеля. Он заявил, что в любой момент все эти три пункта могут быть заняты повстанцами.

Восьмой, под фальшивой фамилией Веревкина, заявил, что работает в городе Слуцке, в подпольной организации Савинкова и там идет успешно подготовка к восстанию.

Девятым докладчиком был Андреев, работавший в подпольной организации в районе Бобруйска.

Третий день съезда стал совершенно секретным, присутствовали Б.В. Савинков, начальник оперативного отдела, оперативный адъютант Савинкова и члены союза Философов, Дикгоф-Деренталь, представители от донских казаков полковник Гнилорыбов и есаул Фролов, представители от эсеров Кушнарев, Эрдман, Гаврилов, Белов, генерал Матвеев. На заседании было решено надежный офицерский элемент отвести к границе Белоруссии, якобы на работы, и в нужный момент выпустить этот отряд под командой генерала Матвеева и развернуть его в армию. Затем Савинков доложил, что Пилсудский и военный министр приняли решение о зачислении на польскую службу донских казаков до четырех тысяч интернированных. Условия формирования корпуса были следующие: командир корпуса — поляк, при нем же официальный представитель полковник Гнилорыбов, командиры полков — поляки, а дивизионные и эскадронные — исключительно русские офицеры. Казаки могли быть посланы воевать только лишь против немцев и большевиков.

В четвертый день съезда состоялось обсуждение и принятие резолюции по докладу об отношении союза к эмиграции, Врангелю и Семенову, обсуждение и принятие резолюции по докладу об отношении к союзникам, обсуждение и принятие программы. Докладчик Б.В. Савинков приветствовал съезд и, надеясь, что еще недолго придется ожидать свержения большевиков, приветствовал полковника польского Генерального штаба и поблагодарил за гостеприимство Польши и за оказанную поддержку его комитета. Полковник на это ответил, что он от имени маршала Пилсудского и от всего польского народа будет всегда помогать таким людям, как Савинков. Полковник Данильчук также приветствовал съезд и сказал от имени УНР, что наконец украинская и русская демократия пойдут рука об руку для свержения большевиков. Есаул Фролов от имени всех интернированных казаков сказал, что они все как один пойдут на освобождение России.

Савинков подвел итоги работы съезда, выразил надежду на то, что с такими силами и прибавляющимися организациями удастся свергнуть большевиков и довести Россию до Учредительного собрания. На этом съезд закрылся[45].

После съезда подрывная работа савинковцев на территории Советской России резко активизировалась. Ежемесячно через оперативные приграничные пункты в сторону Республики Советов переправлялось до 30 савинковоких эмиссаров. Наибольшей пропускной способностью отличался Виленский пункт.

Согласно докладу начальника Секретно-оперативного управления ВЧК Евдокимова председателю ВЧК Дзержинскому от 9 июля 1921 г. следовало, что в Подольскую губЧК явились гражданин Крушельницкий и гражданка Масловская. Они заявили, что являются агентами Савинкова, посланными со специальными заданиями на территорию Советской Украины, предъявили мандат от Савинкова, дали показания и предложили свои услуги по раскрытию работы Савинкова.

Из их показаний выяснилось следующее. Крушельницкий Николай Александрович, Масловский Федор Григорьевич и его жена Масловская Евгения Никифоровна, спасаясь от угрожавшего им ареста со стороны советской власти, бежали в Польшу. На границе их задержали, они попали в лагерь интернированных во Львове. Пробыв в лагере полторы недели, они были отпущены и направлены в Тернополь к представителю Савинкова — некоему Быстрицкому. Тот, заручившись согласием прибывших работать в «НСЗРиС», направил их в Варшаву к Савинкову.

Масловский был направлен Савинковым в Тернополь, где ведал переправой агентов Савинкова по тернопольскому участку — от Волочиска до румынской границы.

Крушельницкий, после того как вошел в доверие к Савинкову, был направлен на юг Советской России, поскольку был знаком с этими местами, для организации черноморского областного комитета «НСЗРиС» и объединения под его флагом всех контрреволюционных организаций. В помощь Крушельницкому была дана жена Масловского.

Крушельницкий и Масловская получили 100 000 марок и мандат Всероссийского комитета «Народного союза защиты родины и свободы».

Переправа савинковских агентов происходила при помощи польской контрразведки, с которой организация Савинкова имела теснейший контакт. Так, Крушельницкий получил документ от офензивы командования 12-й дивизии в г. Тернополе, поручика Белявского. Документы были на имя пленного Василия Васильевича Макара.

Специальных явок Крушельницкому Савинков не дал — предложил ему самому нащупать нужные знакомства и адреса для связи.

Для дальнейшей разработки Масловскую вместе с сотрудником ОГПУ отправили в Варшаву, на съезд. Крушельницкий был направлен в ВУЧК. Через несколько дней его арестовали. В отношении него был выявлен ряд компрометирующих фактов. При опросах в качестве арестованного Крушельницкий дал показания, разноречивые с предыдущими показаниями, многие вопросы обходил молчанием и незнанием. После одного из допросов Крушельницкий из-под ареста бежал. Принятые к розыску меры результатов не дали.

Телеграммой от 2 июля предгубчека сообщала, что агент, посланный с женой Масловского в Варшаву на съезд, возвратился. Он привез подлинники повесток заседаний, список комиссий съезда, собственноручную записку Савинкова с указанием лиц президиума и представителей с мест и значительное количество агитационной литературы и листовок[46].

23 августа 1921 г. резидентура ИНО ВЧК из Варшавы сообщило о намеченном на 28 августа антисоветском выступлении савинковских сил на территории РСФСР.

Время этого выступления было связано с тем, что пребывание Савинкова в Польше после нот правительства РСФСР и конфликтов с дефензивой (политическая полиция и контрразведка в Польше в 1918–1939 гг.) по поводу неконспиративности деятельности его организации стало почти невозможным. Вдобавок польское общественное мнение, узнав о махинациях польских военных кругов в авантюре Савинкова, стало враждебно к нему относиться.

Учитывал сложившуюся обстановку, Савинков решил перенести свою деятельность на территорию другого государства, находящегося на окраине бывшей России. Вначале он избрал Латвию, затем Финляндию. Финляндия была избрана потому, что в ней находилась сильная организация Эльвенгрена (члена «НСЗРиС»), а также потому, что с открытием Петроградского порта проникать в Россию стало бы достаточно легко.

Однако к осуществлению этих планов нашлось много препятствий. В Польше Савинков, пользуясь личным знакомством с Пилсудским, получал для себя все, что ему было нужно. Там были сконцентрированы все нити савинковских агентов и устроена связь с отрядами. Там же находились лагеря интернированных, откуда он черпал контингент для своих операций. Вдобавок 1921-й год считался самым удобным для решительных действий савинковских организаций на территории РСФСР. Ввиду вышеизложенных причин переезд в Финляндию был отклонен.

Учитывая то, что с началом осени подходил сбор продналога и усиливались трения с крестьянами, а также продолжающийся голод, было решено избрать срок выступления.

На совещании в Варшаве обозначили днем всеобщего восстания 28 августа. «От Эльвенгрена к 28-му должны быть отправлены партизанские группы под Петроград — Дно, далее до соединения с группой Эстонии — Богданова, расположится возле узловых станций по линии Дно — Витебск, рядом с ним действует Богданов по той же линии.

По направлению на Псков выступают партизаны от Данилова (Латвия) и должны налетом к 28-му или 30-му занять Псков. У Полоцка, Витебска, Смоленска концентрируются отряды Эрдмана и налетами к 28-му августа должны занять эти пункты.

Далее по линии Витебск — Бахмач на всех узловых станциях концентрируются отряды Павловского и должны к тому же сроку налетами захватить и разрушить узлы и забрать имущество. Затем по направлению на Полоцк сконцентрированные к тому времени на границе казаки перейдут границу и должны закрепить захваченные пункты. С Махно договорено, что он к 28-му должен устроить налет на Киев. В Москве и Одессе предполагается эсер, восстание. Участие украинцев будет выражаться в том, что их партизаны должны сконцентрироваться близ всех узловых станций, сделать в указанный срок налет, испортить пути сообщения и захватить транспорт.

Как будет развиваться это восстание на Украине неизвестно, т. к. Тютюник имеет свой план, о котором неизвестно, во всяком случае выступление это координировано с украинцами.

Приведенный выше план нового восстания представляет собою довольно серьезное значение и необходимо принять энергичные меры с целью немедленного пресечения в случае обнаружения и отнестись к этому с должным вниманием. Эльвенгрен, Данилов, Богданов, Эрдман, Павловский, Тютюник и Савинков выезжают в ближайшие пункты для руководства этим восстанием»[47].

Особое внимание савинковцы обратили на Западный край. В Гомеле был создан Северо-Западный областной комитет «НСЗРиС», а в губерниях — губернские, районные, уездные и волостные комитеты. Из солдат и офицеров интернированных русских армий в Польше, савинковцы вербовали себе агентуру и боевиков для так называемых партизанских отрядов. Вооруженные польским командованием, они засылались на территорию Западного края для диверсий на железных дорогах, порчи объектов связи и террористических актов против ответственных советских работников.

Так, например, 4 августа 1921 г. отрядом полковника Павловского в районе города Полоцка был ограблен и спущен под откос пассажирский поезд; в районе Слуцка совершен налет на местечко Любань, где бандитами убито 20 мирных жителей, а местечко разграблено. В Пуховичах расстреляно 15 евреев, а с жителей взята крупная контрибуция. И таких примеров можно привести бесчисленное множество.

На областных комитетах «НСЗРиС», состоявших из пяти человек, лежали организация губернских комитетов, руководство работой и информация о состоянии области. Губернские комитеты также состояли из пяти человек, их функции были одинаковыми с областными комитетами, только с небольшим добавлением: губкомы на каждые 3–5 уездов выделяют одного районного уполномоченного, который руководит работой по району и связывает уездные комитеты с губернским. На обязанности уездных комитетов лежало выделение уполномоченных для организации волостных комитетов, формирование отрядов для захвата власти в уезде через волостные комитеты и установка связи с отрядами дезертиров для организации из них партизанских отрядов. Формирование отрядов производилось по принципу «пятерок»: командир отряда набирал себе пять взводных командиров, каждый взводный — пять отделенных, отделенный — пять стрелков, в результате чего создавался отряд численностью в 156 бойцов[48].

Каждый вступавший в члены «НСЗРиС» давал присягу, в которой говорилось: «Клянусь и обещаю, не щадя сил своих и жизни своей, везде и всюду распространять идеи Народного союза защиты родины и свободы, воодушевлять недовольных и непокорных Советской властью, объединять их в революционное общество. Разрушать советское правление и уничтожать опору власти коммунистов, действуя, где можно, открыто с оружием в руках, где нельзя — тайно, хитростью, лукавством»[49].

В период подготовки восстания резко возросло распространение на советской территории савинковской литературы, в которой «НСЗРиС» призывал население к сопротивлению большевикам, к восстанию. Листовки под названием «Красноармейцы», «Братья красноармейцы», «От Народного союза защиты родины и свободы», «К организации и сплочению под знаменем Народного союза защиты родины и свободы зовем мы всех». Распространялась программа «НСЗРиС» и многое другое. Все эти факты были зафиксированы губЧК и особыми отделами на Украине, в Белоруссии, на юге России, в Поволжье и других регионах Советской России[50].

Однако подготовлявшееся восстание не состоялось. Чекисты выявили и арестовали на территории России около 50 активных членов «НСЗРиС», открытый судебный процесс над которыми вскрыл связь Савинкова с иностранными спецслужбами, подготовку мятежей и вторжения на территорию РСФСР. В результате совместных усилий контрразведки и разведки ВЧК «НСЗРиС» продолжал нести ощутимые потери. Было разгромлено подполье в Смоленске, Рудне, Гомеле и Дорогобуже. Последовал смоленский процесс над савинковцами, а за ним процессы в Петрограде, Самаре, Харькове, Туле, Киеве, Одессе.

К концу 1921 и в начале 1922 г. в Москве ВЧК выявила и ликвидировала 23 активных савинковца, работавших в центральных учреждениях и занимавших ответственные посты. 15 активных са-винковцев находились в агентурной разработке. Выявили и перехватили Инспекцию всех резидентур на территории Советской России в лице наиболее известных и активных савинковских деятелей.

На территории Петроградского военного округа в результате умелых агентурных действий чекистов было арестовано свыше 220 савинковцев, а в Западном военном округе — 80 человек. Там же разрабатывалось в причастности к савинковской президентуре свыше 100 человек. В Воронеже, Туле, Ростове-на-Дону, Уфе и других городах органы ВЧК выявили резидентов «НСЗРиС». Всего за 6 месяцев 1921–1922 гг. на советской территории было выявлено свыше 500 активных савинковцев и агентов заграничных центров[51].

Осенью 1921 г. в Варшаве, как сообщали источники Иностранного отдела ВЧК, участились встречи между Савинковым и главным атаманом УНР С.В. Петлюрой. 17 октября 1921 г. между ними был подписан договор, в котором указывалось, что этот документ заключается «для продолжения действий против общего врага — большевиков». Согласно договору, Савинков признал полную независимость УНР и ее правительства во главе с атаманом Петлюрой, которому Савинков дал заем в сумме 30 миллионов польских марок. Оружие по договору, полученное от Франции организацией Савинкова, частично передано в распоряжение «Генштаба повстанцев на Украине». Петлюра согласился на формирование частей русских войск под руководством Савинкова в тех районах Украины, которые «будут освобождены от большевиков», а правительство УНР взяло на себя обязательство «деньгами и оружием поддерживать русскую армию Савинкова». В случае каких-либо конфликтных ситуаций верховным арбитром между сторонами был признан начальник Польского государства маршал Пилсудский[52].

Подрывная работа савинковского союза против Советской России с территории Польши противоречила содержанию мирного договора, заключенного между РСФСР и Польским государством. На основании документальных данных органов ВЧК об антисоветской деятельности Савинкова и его сподвижников Наркомат иностранных дел РСФСР направил Польше несколько нот с требованием прекратить деятельность савинковского союза. Факты, выдвинутые советским правительством о нарушении Рижского мирного договора с Польшей, были столь обоснованы, что в ноябре 1921 г. польские руководители приняли решение о высылке из Польши Савинкова и других главарей «НСЗРиС». Русский эвакуационный комитет, под ширмой которого работал союз, был официально распущен, хотя в действительности лишь поменял свою вывеску и стал называться Русским попечительским комитетом, действовавшим еще долгое время в Варшаве под видом благотворительной организации[53].

Центральный комитет «НСЗРиС» в составе братьев Савинковых, полковника М.К. Гнилорыбова, А.А. Дикгоф-Деренталя и других вначале перебрался в Прагу, а затем в Париж. В Варшаве был создан областной комитет союза под председательством Е.С. Шевченко. Представителем от Центрального комитета был назначен Д.В. Философов. В городе Вильно при Экспозитуре № 1 под руководством эсера И.Т. Фомичева было открыто отделение союза, которое имело право самостоятельно направлять, правда под контролем 2-го отдела польского Генштаба, уполномоченных резидентов на советскую территорию[54]. Таким образом, несмотря на пребывания в Варшаве советской миссии, подрывная работа «НСЗРиС» против Советской России не прекратилась.

Следует заметить, что в 1920–1921 гг. английские официальные власти как бы не замечали антисоветскую деятельность Савинкова; игнорируя его, не вступали с ним ни в прямые, ни в косвенные сношения. Причиной тому были его дружеские отношения с маршалом Пилсудским. В то время Англия никак не могла поладить с Польшей из-за галицкой нефти, у них на какое-то время установились даже враждебные отношения. Естественно, у англичан сложились натянутые отношения и со всеми союзниками Польши.

Высылка Савинкова из Польши в октябре 1921 г. как бы открыла перед ним двери в Англию. Сам он метался по европейским столицам в поисках средств для подрывной работы против своих заклятых врагов — большевиков, но ощутимых результатов не добился. Наконец он обратил свой взор и на Туманный Альбион. Он искал встреч с самим премьер-министром Дэвидом Ллойд Джорджем. Двери этой великой державы ему помог приоткрыть старый друг, известный английский разведчик Сидней Рейли. В это время последний действовал под «крышей» международного торговца-оптовика табачными изделиями. Рейли дружил с военным министром ВеликобританииУинстоном Черчиллем и однажды за чашкой чая попросил лорда организовать встречу Савинкова с премьер-министром. На удивление Черчилль сразу согласился, но поставил одно условие: до аудиенции с Ллойд Джорджем Савинков должен встретиться с советским полномочным представителем в Англии Л.Б. Красиным, который неоднократно высказывал англичанам такую просьбу.

Савинков хотел отказаться от встречи с советским послом, но затем в разговоре с Рейли высокопарно заметил, что такая «встреча нужна для революции, для будущей новой России». По его воспоминаниям, она была очень похожа на ту, уже далекую встречу с бывшим директором департамента полиции Лопухиным. Тогда, 10 декабря 1908 г., он вместе с В.М. Черновым и А.А. Аргуновым встречался с А.А. Лопухиным в гостинице «Уолдорер-отель» по делу Азефа. И вот опять Лондон. Опять декабрь. И опять встреча с официальным представителем правительства, правда, уже другой — советской власти. Он согласился на встречу.

Высокий представитель РСФСР долго убеждал Савинкова прекратить борьбу против большевиков, а значит, против России. При условии прекращения антисоветской деятельности, говорил Красин, Савинков сможет поступить на любую службу в представительства Наркомата иностранных дел РСФСР за границей, после чего использовать свой вес, влияние и связи на благо Родины, помочь ей получить у Англии заем в 10 миллионов фунтов стерлингов золотом, так необходимый для восстановления экономики его страны.

Савинков на предложения Красина ответил, что он готов прекратить свою борьбу и начать работать на благо России, если большевики немедленно проведут в жизнь следующие три условия: 1) передадут верховную власть в России свободно избранным Советам; 2) ликвидируют ВЧК; 3) признают принцип мелкой частной земельной собственности[55].

Конечно, Савинков понимал, что Красин не имел полномочий не только для решения этих вопросов, но и для их обсуждения, поэтому довольно продолжительная беседа не дала никаких результатов.

Неожиданно в конце встречи советский посол сказал Савинкову, что разговор у них не последний и не окончательный. В Москве, куда он уезжает на днях, он поставит затронутые вопросы на обсуждение и, кто знает, может быть, удастся найти приемлемый для обеих сторон компромисс. Красин уточнил возможность повторить встречу по возвращении из Москвы. Савинков дал ему свой адрес в Париже, на этом они расстались.

На следующий день после этой встречи Савинков был принят Дэвидом Ллойд Джорджем. На автомобиле в сопровождении Черчилля он отправился в деревню Чеккерс, где отдыхал английский премьер-министр, и провел у него целый день.

Высших правительственных чиновников Англии интересовал вопрос: на каких условиях, по мнению Савинкова, можно было бы признать Советскую Россию? Непримиримый враг большевизма ответил, что он представляет огромную организацию — «Народный союз зашиты родины и свободы», которая для признания советской власти выдвигает следующие требования. И он несколько другими словами повторил условия, выдвинутые им советскому послу Л.Б. Красину[56].

Дэвид Ллойд Джордж согласился с изложенной Савинковым программой и заявил, что на конференции в Каннах английское правительство будет его поддерживать. Премьер-министр сказал Савинкову, что с большевиками он разговаривает и говорить будет, но ни одного фунта стерлингов они не получат. Черчилль поддержал своего шефа и высказал пожелание, чтобы Савинков был в Каннах в частном порядке и в случае необходимости дал разъяснения по русскому вопросу.

Вопрос о признании советской власти в России вновь должен был обсуждаться на Генуэзской конференции. Савинков решил теперь свои требования довести до советской делегации через эмигрантские организации «кавказских республик», руководители которых вели в Лондоне и Париже постоянную, иногда довольно успешную, дипломатическую работу. Савинков также считал, что такое соглашение с кавказскими республиками подготовит почву для совместных вооруженных выступлений против большевиков на территории Советской России и поможет созданию «единого центра антибольшевистской борьбы».

Встреча Савинкова, Философова и Фирстенберга с представителями «кавказских республик» состоялась 9 февраля 1922 г. в помещении армянской делегации в Париже. Савинков подробно довел до присутствовавших программу «НСЗРиС». Зная, как болезненно кавказцы относятся к праву народов на самоопределение, он подчеркнул, что союз отстаивает это право еще с момента своего зарождения, то есть с 1918 г. Далее он говорил, что положение советской власти в России является довольно непрочным, и, если бы «мы — демократы — выступали единым, а не разрозненным фронтом, то с ней уже давно покончили». В связи с Генуэзской конференцией он призвал все «окраинные республики» заключить соглашение с русскими демократическими организациями и совместно действовать против большевиков на этой конференции, а также вместе участвовать в вооруженной борьбе на территории Советской. России. В принятой резолюции была признана необходимость согласования дипломатической работы на конференции в Генуе, но в ней ничего не говорилось о совместной вооруженной борьбе. Уговорить кавказцев по этому вопросу Савинкову не удалось[57].

В Канны Савинков поехал в сопровождении Д.В. Философова, но там он оказался ненужным: английский премьер-министр обманул его и требований «НСЗРиС» никому не высказал. Пообещал Ллойд Джордж и денег Савинкову, но время шло, а выполнять свое обещание он не собирался. В феврале 1922 г., как показывал позднее на следствии савинковец полковник М.Н. Гнилорыбов, «мы поняли, что ставка Савинкова на Ллойд Джорджа и Англию безнадежно бита»[58].

В начале 1922 г. взоры Савинкова обратились на Аппенинский полуостров. В феврале 1922 г. он под фамилией Гуленко, журналиста из Константинополя, обосновался в Италии, откуда неоднократно выезжал по своим делам в европейские страны. Осел в Генуе, где должна была начать свою работу посвященная Советской России международная конференция.

Савинков действовал нагло и дерзко. Связавшись под видом журналиста Гуленко с резидентурой Иностранного отдела ГПУ в Италии, он предложил ей свои услуги. Чтобы войти в доверие к чекистам, он представил ряд документов, в основном имевших историческое значение, по-видимому, из своего же архива. С ним встречался несколько раз сам резидент, который характеризовал Савинкова исключительно положительно. В доверие Гуленко втерся не только к руководству резидентуры, но чуть было не оказался он и в составе охраны советской мирной делегации во главе с Г.В. Чичериным. Только благодаря случайности был разоблачен.

В Берлине через местного полицейского, чекистами было добыто временное свидетельство Савинкова, выданное в Константинополе итальянским консулом. Он пользовался им для обратного въезда в Италию из Берлина. Это свидетельство с фотографией Савинкова было направлено в итальянскую резидентуру ГПУ, где вскоре ее сотрудники вышли на Гуленко.

В связи с подготовкой к Генуэзской конференции в апреле 1922 г. в ГПУ возникла мысль потребовать у итальянских властей арестовать находившегося в Италии Савинкова как крупного террориста и уголовного преступника, готовившего использования цианистого калия против красноармейцев и населения Белоруссии и Западного края, что противоречило Женевской конференции.

С согласия руководства ГПУ о Савинкове-Гуленко были поставлены в известность итальянские власти, и 18 апреля 1922 г. он был арестован полицией в Генуе[59].

26 апреля 1922 г. заместитель председателя ГПУ К.С. Уншлихт направил на имя заместителя наркома по иностранным делам Л.М. Карахана письмо, в котором поставил вопрос «о возможности проведения соответствующих дипломатических шагов для получения Савинкова ценою всех приемлемых для нас компенсаций. Мы имеем полное основание полагать, что удачный исход переговоров позволил бы нам вовсе ликвидировать савинковские организации»[60]. Однако конкретных предложений не последовало. Заполучить террориста не удалось.

В это время в Италии набирал силу фашизм, к идеологии которого Савинков относился с большой симпатией. Скоро вождь итальянских фашистов придет к власти. Разъезжая по столицам европейских стран в поисках денежных средств, Савинков в марте 1922 г. встретился в Лугано (Швейцария) с Муссолини.

Уже в самом начале беседы русский националист стал пугать первого итальянского фашиста большевиками, которые, по его мнению, через Коминтерн раздувал и новый революционный пожар в Италии. Савинков предложил Коммунистическому Интернационалу противопоставить интернационал националистов.

С таким предложением он выходил к руководителям Франции, Англии и других стран. Те ответили, что до конференции в Генуе никаких операций крупного масштаба против большевиков они не позволят и никакой помощи ему оказываться не будут.

И вот теперь он ждал ответа от вождя итальянских фашистов: поймет ли он русского националиста, поддержит ли его деньгами, так необходимыми для активизации подрывной работы в Советской России? Муссолини удивил Савинкова тем, что сказал: к большевикам фашисты относятся совсем равнодушно, и они им даже благодарны за их борьбу против Англии и Франции, стремящихся лишить Италию звания великой державы. Для фашистов, говорил дуче, большевики станут непримиримыми противниками только тогда, когда они перенесут свою деятельность на территорию Италии.

Вождь итальянских фашистов предложил Савинкову сотрудничество в Италии или в тех странах, где непосредственно затрагиваются ее интересы, например в Югославии, если большевики там вздумают заниматься националистической пропагандой против Италии. Савинков согласился.

А Муссолини, продолжая разговор, сообщил ему, что руководство фашистов обеспокоено скорым прибытием в Италию советской делегации. Ведь итальянский пролетариат и значительная часть крестьянства с симпатией относятся к Советам, а значит, будут в их честь разные манифестации.

Савинков тут же представил ряд документов, свидетельствовавших о больших приготовлениях итальянских коммунистов к массовым демонстрациям и митингам. Он ознакомил Муссолини и с письмом Коминтерна к коммунистам Италии об использовании пребывания советской мирной делегации для привлечения новых членов в коммунистическую партию и усиления коммунистической пропаганды в стране.

Муссолини и Савинков на встрече в Лугано установили и общую тактику: вождь итальянских фашистов на каждую проведенную коммунистами манифестацию должен организовать таких же размеров контрманифестацию фашистов. Савинков согласился шпионить за членами советской делегации и сделать все, чтобы их пребывание в Италии было невыносимым. Муссолини потребовал, чтобы Савинков из соображений внешней и внутренней политики Италии отказался от каких-либо террористических актов против членов советской мирной делегации на итальянской территории. Тот заверил дуче, что терактов со стороны «НСЗРиС» в Италии не будет.

Муссолини предупредил Савинкова, чтобы его организация была осторожной, так как итальянское правительство на все время проведения конференции принял чрезвычайные меры предосторожности. За всеми и русскими, как проживающими в Италии, так и прибывающими, устанавливается особый надзор.

Во время приезда советской делегации агенты Савинкова должны устраивать кошачьи концерты, оскорблять делегатов, провоцировать скандалы на вокзалах и в отелях и т. п. Главная задача Савинкова заключалась в шпионаже за делегацией. Эта задача пришлась ему по душе, так как подобное задание он получил и от французской контрразведки.

Установив соглашение, Муссолини и Савинков решили назначить в Швейцарии новое свидание для принятия окончательных решений, как только будет известен окончательный срок созыва конференции.

Вернувшись в Италию, Муссолини завел переговоры с русскими монархистами. В свое время через князя Каховского, арестованного в Париже за мошенничество, Муссолини сошелся о Трубецким, Волконским, бывшим русским консулом в Женеве Горностаевым, с чинами бывшего русского посольства в Риме и с кругами, близко стоявшими к бывшему великому князю Николаю Николаевичу.

Муссолини пытался служить связующим звеном между Савинковым и крайними реакционными группами, чтобы в дальнейшем использовать оба течения в пользу фашистской политики. С монархи-52 стами Муссолини также договорился о том, что слежка за советской делегацией должна начаться еще в Берлине.

Итальянское правительство было чрезвычайно обеспокоено сведениями о готовящихся событиях в связи с пребыванием советской делегации в Генуе. Если бы оно не боялось потерять свой престиж за границей и внутри страны, то предпочло бы созвать конференцию в другой стране.

Итальянская коммунистическая партия решила организовать особую гвардию для защиты советской делегации. В связи с этим итальянское правительство приняло чрезвычайные меры предосторожности. За всеми русскими, живущими или прибывающими в Италию, был установлен особый надзор. Министр внутренних дел Италии предложил фашистам и коммунистам заключить между собой перемирие на время проведения Генуэзской конференции[61].

Хотя беседа Савинкова с вождем итальянских фашистов прошла в душевной и товарищеской обстановке, как у людей, имеющих много общего и понимающих друг друга с полуслова, но того, за чем приехал Борис Викторович в Швейцарию, он не получил. Денег Муссолини ему не дал, правда, много обещал, но только в следующий раз. После встречи с Муссолини отношение к фашизму у Савинкова сохранилось очень теплым. Фашизмом он стал восторгаться, фашизм он пропагандировал в своей газете, в фашизме он видел спасение от коммунизма.

Пройдет всего два года с этой встречи, и Савинков в одном из писем в Москву, в ЦК «НСЗРиС», напишет: «И о фашизме. Эсеровская пресса дурно понимает его. В нем нет элементов реакции, если не понимать под реакцией борьбу с коммунизмом и утверждение порядка. Фашизм спас Италию от коммуны.

Фашизм стремится смягчить борьбу классов, он опирается на крестьянство, он признает и защищает достояние каждого гражданина. Так называемый империализм итальянских фашистов явление случайное, объяснимое избытком населения в стране и отсутствием хороших колоний, такое же случайное явление и сохранение монархии. Фашистское движение растет повсеместно в Европе, в особенности в Англии, и я думаю, что будущее принадлежит ему. Это неудивительно. Европа переживает кризис парламентских учреждений. Люди разочаровались в болтунах, не сумевших предотвратить войны и не сумевших организовать послевоенную жизнь. Фашизм не отрицает народного представительства, но требует от него не прекраснодушных речей, а действий и волевого напряжения. Парламент (у вас Советы) не должен мешать правительству в его созидательной работе бесконечными прениями и присущей всякому многолюдному собранию нерешительностью. Если за парламентом остается право контроля, то на него возлагаются обязанности, он не должен быть безответственным и бездейственным учреждением, Керенским и Милюковым в фашизме нет места. Отсюда их ненависть к нему»[62].

В органах ВЧК — ГПУ набралось огромное количество документальных материалов, изобличающих Савинкова как одного из самых деятельных антисоветских лидеров белой эмиграции, борьба с которым отнимала у органов госбезопасности Советской России много сил и средств.

Так, допрошенный 23 марта 1922 г. белогвардейский генерал Перхуров Александр Петрович сообщил, что он был начальником центрального штаба союза «Защиты Родины и Свободы» в Москве. По его словам, этот союз являлся совершенно внепартийной организацией, и члены различных партий, входившие в союз наравне с беспартийными, не являлись официальными представителями своих партий. Глава организации Б.В. Савинков вел переговоры с политическими партиями, выясняя их отношения и характер помощи, которую они могли бы оказать союзу, но ни одна партия в полном своем составе к союзу не примкнула, т. к. в них происходил раскол в силу несходства взглядов сторонников германской и союзнической ориентации.

Однако во всех партиях образовались некоторые группы людей, определенно сочувствующих целям союза. В каких отношениях эти группы находились с центральным комитетом своих партий; кто в них входил и какова была их численность, Перхуров не знал. Для выяснения этих вопросов и для установления взаимоотношений в дальнейшем было проведено совещание, на котором от «НСЗРиС» был и Савинков и Перхуров, от правых групп — некто Иванов и какой-то молодой офицер. От группы эсеров генерал Болдырев и некто под именем «Макарони», человек лет 30–35, бритый, в очках или пенсне, выше среднего роста, очень худой, нервный, резко оппонировавший Савинкову. На совещании выяснилось, что в группе эсеров, от которой были упомянутые представители, не существует никакой определенной схемы организации, дававшей бы возможность определить численность и основной характер ее состава. По возникшим на совещании вопросам Болдырев хотел доложить ответ через 1–2 недели, на следующем совещании. Второго совещания не удалось собрать из-за провала организации.

Перхуров считал, что Центральный комитет эсеров не был настроен на взаимодействие с «НСЗРиС». Между Черновым и Савинковым были серьезные нелады[63].

Савинков являлся убежденным сторонником индивидуального террора. Он участвовал в ряде террористических актов против царских сановников. Террор он поставил и в систему своей политической борьбы против большевистской власти. Необходимость террора обосновывал в своей газете «За Свободу» и в личных директивах членам своей организации. Так, он консультировал В.И. Свежевского, направленного в Москву для убийства В.И. Ленина.

В апреле 1922 г. Савинков выехал в Берлин, куда вызвал из Варшавы активных членов «НСЗРиС» — капитана Б.А. Васильева, В.Ф. Клементьева и Б. Головщикова. Там они занялись подготовкой к террористическому акту над наркомом иностранных дел Г.В. Чичериным и другими членами советской мирной делегации, направлявшимися на Генуэзскую конференцию. За советскими дипломатами в немецкой столице савинковцы установили наружное наблюдение, за ними следили днем и ночью с оружием в руках[64].

Тактика союза заключалась в краткой формуле: «Око за око, зуб за зуб», то есть террор и разрушение всеми возможными способами. Так, во время ликвидации «НСЗРиС» в Западном крае, как уже упоминалось, у его руководителей было изъято большое количество цианистого калия, предназначенного специально для отравления личного состава наиболее преданных большевикам красноармейских частей[65].

Документы свидетельствуют, что Б.В. Савинков для партии большевиков представлял наиболее активного и непримиримого противника, готового во имя своих политических амбиций действовать самыми крайними мерами. Человек, которого принимали высшие чиновники Англии, Франции, Польши и других европейских стран, имевший связи со спецслужбами этих стран, был опасен тем, что являлся необыкновенно деятельным, призывавшим не только к борьбе с советской властью, но и активно воевавшим с ней с оружием в руках. Его многочисленные резидентуры и вооруженные отряды, состоявшие из отпетых головорезов, отнимали много сил и средств у молодой Республики Советов. А его призывы к террору против лидеров большевиков, конечно, не могли не беспокоить властные структуры Советской России.

К середине 1922 г. Савинков стал очень опасным врагом для большевиков, поэтому ГПУ признало его основным своим противником, которому объявило непримиримую и беспощадную войну.

Глава 2 ОРГАНИЗАЦИЯ БОРЬБЫ С «НСЗРиС»

6—8 мая 1922 г. Коллегия ГПУ, руководимая И.С. Уншлихтом, приняла решение, имевшее большое значение для истории советских органов госбезопасности. В эти дни был создан Контрразведывательный отдел, которому поручалась борьба с иностранным шпионажем, белоэмигрантскими центрами и подпольными контрреволюционными организациями на территории Советской России[66].

Вот этому отделу, его сотрудникам и суждено было поставить последнюю точку в биографии «артиста авантюры», как называл Савинкова А.В. Луначарский.

Начальником Контрразведывательного отдела был назначен Арту-зов (Фраучи) Артур Христианович — человек необыкновенно одаренный, ставший виднейшим организатором советской контрразведки.

Родился он в семье итальянского сыровара швейцарского происхождения. Окончив с золотой медалью Новгородскую гимназию, поступил в Петербургский политехнический институт, где занимался не только точными науками, но и музыкой, поклонялся творчеству Федора Шаляпина и Леонида Собинова. Страстный любитель шутки и острого слова, Артузов — душа всех вечеринок, на которых — он и певец, и сам себе аккомпаниатор.

В институте Артузов изучал экономические науки, познакомился с марксизмом, распространял большевистскую литературу. Посещая нелегальные собрания, с жаром и пылкостью молодого сердца отстаивал понравившиеся идеи марксизма, призывал молодежь к борьбе за светлое будущее.

В 1917 г. Артур Христианович с отличием окончил политехнический институт по специальности инженер-металлург и поступил на работу в «металлургическое бюро», которым руководил крупнейший русский металлург В.Е. Грум-Гржимайло. Вскоре он оформил свое членство в РСДРП(б) и ушел из бюро.

Являясь секретарем специальной «советской ревизии народного комиссара М.С. Кедрова», он укреплял органы советской власти в городах и уездах Архангельской губернии, участвовал в жестоких боях с английскими и белогвардейскими войсками, уничтожил несколько мостов через местные реки, чтобы остановить продвижение войск неприятеля. Здесь, на Севере, ему впервые, как начальнику активного отделения Военного контроля Реввоенсовета Республики, пришлось столкнуться с кознями белогвардейских и иностранных шпионов.

13 мая 1919 г. Артузов направлен на работу в ВЧК, где был назначен особоуполномоченным Особого отдела ВЧК. Он сразу включился в оперативно-следственную работу. Осенью того же года принимал непосредственное участие в ликвидации широко разветвленной белогвардейской организации «Национальный центр» и заговорщической, военно-офицерской организации так называемого «Штаба Добровольческой армии Московского района». В 1920 г. участвовал в войне с Польшей и ликвидации шпионской организации «Польской организации войсковой». В 1921 г. работал заместителем начальника 00 ВЧК и начальником Оперативного отдела Особого отдела ВЧК.

Времени на освоение новой должности Артузову руководство ГПУ и сложившаяся оперативная обстановка в стране не опустило и уже 12 мая 1922 г., то есть на четвертый день создания Контрразведывательного отдела, за подписью Артузова и заместителя начальника Секретно-оперативного управления ГПУ Г.Г. Ягоды КРО издало свое первое циркулярное письмо под названием «О савинковской организации», которое было разослано во все местные органы ГПУ.

В нем сообщалось, что бывший российский «верховный военный комиссар» Керенского является одним из самых отъявленных и активных врагов советской власти. Он представляет собой тип политического шантажиста, беспринципного и даже уголовного в методах своей деятельности. Этими признаками отличается вся его белогвардейская компания, составляющая постоянный штаб Савинкова, и вся его шпионско-бандитско-провокаторская работа по отношению к Советской Республике.

Циркуляр отобразил краткую историю Союза.

После провала основанного Савинковым в 1918 г. «Союза защиты родины и свободы» (Ярославское, Рыбинское и Казанское восстания) и предательского, по отношению к своим же приверженцам бегства его за границу Савинков продолжает подрывную деятельность. Его единомышленники участвует в идеологической и физической поддержке нашествия Польши на Советскую Украину, а затем всеми средствами защищают ее от Красной армии, организуя сеть шпионажа и бандитизма по западным окраинам и в глубине РСФСР.

В середине января 1921 г. Савинков получил возможность продолжать в Варшаве свою работу под вывеской старой организации «Всероссийского Народного союза защиты родины и свободы», во главе которого становятся оба брата — Борис и Виктор Савинковы, Философов, Ульяницкий, Одинец, Дикгоф-Деренталь и ряд других лиц, имеющих богатый стаж преступлений против России.

Почва для существования и развития организации оказалась благоприятной. Савинков успешно вербовал себе сторонников из офицеров юденической и деникинской армий и белых банд гетманщины, петлюровщины, балаховщины и перемыкинщины, а также части казачества.

Со стороны политической и материальной союз обязан активной поддержке Франции и Польши. При помощи наибольшего благоприятствования польской охранки и разведки и французской миссии в Варшаве Савинков и К0 быстро приобрели настоящую диктаторскую власть и влияние над многочисленной русской военной и гражданской эмиграцией в Польше. В лагерях интернированных русских офицеров и солдат эмиссары Савинкова проводят систематическую агитационную работу о необходимости вооруженной борьбы с большевизмом за «Третью Россию», за свободу, демократию и законность. Основная работа заключалась в создании групп и организации для отправки их на секретную и бандитскую работу в Советскую Россию.

Организационным остовом союза стал Русский эвакуационный комитет — учреждение, официально созданное для ликвидации армии Балаховича и Перемыкина. В ведение Всероссийского союза перешел весь аппарат РЭК. Позже эта организация переименовалась в «Русский политический комитет», сохранив свои информационные и агитационные пункты связи с бандами в пограничной полосе и на территории Белоруссии и Украины. Савинковцы снабжали полотняными мандатами (имеется ввиду матерчатыми) командируемых для работы в РСФСР. В свою очередь польский Генштаб снабжал этих эмиссаров проездными документами и пропусками через границу. Эти агенты систематически в продолжение весны и лета 1921 г. просачивались на советскую территорию с заданиями организации. Необходимо отметить, что большой процент командированных воспользовался этим обстоятельством для возвращения на родину.

В циркуляре отмечалось, что в течение 1921 г. органами ВЧК были раскрыты и ликвидированы довольно крупные организации «НСЗРиС». Были разгромлены Западный областной комитет и все его организации с численным составом свыше трехсот человек в Смоленске, Гомеле, Витебске, Минске, Игумене, Слуцке, Речице, Мозыре и других местах; Юго-Восточный областной комитет (в зародыше) в Самаре. Саратове; Савинковские организации в Харькове, Киеве, Одессе.

Структура и тактика этих организаций вполне отвечали широкой и вместительной программе и инструкциям по тактике Всероссийского комитета. Они сводились к следующему:

«1. Агитация против советской власти всеми средствами и во всех видах.

2. Организация забастовок, порчи машин, остановок заводов и фабрик, уничтожение и расхищение продовольственных складов.

3. Вредительский шпионаж при всякой возможности: в виде порчи путей сообщения, уничтожения подвижного состава, средств связи, железнодорожных и топливных сооружений.

4. Подготовка к вооруженному выступлению против местных советских властей и индивидуальный террор против работников ЧК, продовольственников; деморализация советских служащих путем поощрения взяток и преступлений по должности и, наконец, отравление ядом красноармейских частей (привоз из Польши громадного количества цианистого калия в распоряжение Западного Областного Комитета (документальный факт)»[67].

Определенной политической программы у этих организаций не было, не было внутренней организованности и спайки между членами и агентами.

Агентурная, оперативная и следственная разработка, проводившаяся ВЧК, проходила повсюду успешно, исчерпывающе и сравнительно легко, за исключением нескольких отдельных случаев.

Члены организации получали из заграничного центра денежные пособия, и участие многих из них обусловливалось этими и другими корыстными целями.

Как правило, члены организации снабжали французскую и другие иностранные миссии в Варшаве и польский Генштаб ложными сведениями о положении Советской России. Для этой цели они должны были систематически доставлять Савинкову доказательства разрухи, экономического расстройства, недовольства населения и, главное, военных приготовлений Красной армии не только против Польши и Румынии, но и против всей Западной Европы. Основные документы савинковцы печатали у себя в Варшаве и продавали их иностранцам и полякам, выдавая их за подлинные.

В результате успешной агентурной работы за границей и ликвидации крупных савинковских агентур в России были получены исчерпывающие материалы, вскрывающие существо работы Савинкова как международного политического шантажиста. Он на время потерял доверие в глазах своих хозяев и окончательно обанкротился в материальном отношении. Четырнадцать его ближайших сообщников были выселены из Варшавы, несмотря на поддержку Пилсудского и Парижа. Савинкову не удалось основать другой территориальной и финансовой базы для дальнейшей работы против советской власти. Казалось бы, что опасности с его стороны не существует. Однако этот вывод преждевременный. Савинковщина всегда была и в то время являлась исполнительной агентурой Антанты.

Савинков не нашел благоприятных условий для организации заговора против Советской России, но личные его связи с крупнейшими представителями французских и польских военных кругов и постоянная возможность сговариваться со всеми без исключения контрреволюционными организациями и группировками являлись признаком того, что в нужную минуту савинковщина может послужить контрреволюции достаточно деятельно. Такая благоприятная обстановка создавалась непосредственно после Генуэзской конференции. Так, в случае, если Советской Республике не удастся договориться с союзниками, они немедленно планировали предоставить Савинкову и «оперативную базу», и средства для начала новой шпионско-бандитской кампании.

В циркуляре обращалось внимание на то, что шпионский аппарат Савинкова в своей схеме и персональном составе остался неповрежденным и работал не менее энергично, чем в период существования «НСЗРиС». Уже после развала наиболее крупных местных «гражданских» организаций союза последнему пришлось перестроить свои ряды по чисто военно-полевой схеме, создать штабы отрядов, соответствующие территориальным подразделениям повстанческих организаций. Информационный отдел бывшего союза в качестве частного агентурного бюро польского Генерального штаба под руководством Шевченко и полковника Павловского посылал своих агентов в РСФСР. Эти агенты получали, наряду с чисто шпионскими заданиями, одновременно от поляков и от савинковцев задачи организации ячеек в Красной армии и на флоте и проведения агитации против советской власти, организаций забастовок, порчи военного и общественного имущества и т. п.

Такие же агентуры работали в Финляндии и Эстонии, в первой — под руководством Эльвенгрена и Смирнова, во второй — Кромелля и Тасецкого. На Украине савинковская работа тесно переплеталась с петлюровской и другой самостийно-украинской. Между партией Савинкова и «правительством Украинской Народной Республики» было заключено в ноябре 1922 г. в Праге соглашение о всемерной взаимной поддержке.

В центральных губерниях РСФСР савинковцы по мере возможности восстанавливали связи со своими старыми агентами, до сих пор продержавшимися от провала или пассивными.

Примером новой тактики работы савинковцев может служить примером инструкция Савинкова начальникам постов и уездных десяток:

«1. Организационная работа: а) сбор сведений о Красной армии (дислокация, численность, настроение и т. д.), а также собирание и доставка документов о состоянии советской армии, б) сбор сведений о советских учреждениях, настроении населения, состав закордонов, чрезвычаек и т. д. Особенное внимание обратить на документы закордона и пограничных Особых отделений, внутреннее состояние страны, продовольственное положение, пути сообщения, транспорт, общие мероприятия советской власти.

2. Агитационная работа: а) распространение газеты, программы и тактики «Союза» среди населения. Особое внимание обратить на красноармейцев.

3. Связь: а) подыскание людей для посылки в Россию, б) переправка агентов через границу, в) организация линии этапов для переправки агентов и пересылки литературы на дальние расстояния»[68].

В деле создания подпольной организации инструкция предлагала создавать основные уездные десятки, которые должны представлять уездный полевой штаб, руководящий всеми действиями в данном уезде. Этому штабу подчинялись все антисоветские силы данного уезда, как вооруженные, так и невооруженные. Уездный полевой штаб подчинялся районному полевому штабу и должен был держать с ним постоянную связь. Задачей уездного штаба являлось прежде всего формирование уездных партизанских полков, располагающих ротами в соответствующих подрайонах и уездах. Для облегчения работы уездный полевой штаб делил уезд на четыре-пять подрайонов, каждый из которых состоял из 5–6 волостей. В целях безопасности начальники подрайонов могли находиться при уездном штабе, но в таком случае начальники подрайонов не должны были знать друг друга. Начальник волости делил свою волость на 4–5 обществ и дальше по пятерочной системе проводил организации по деревням, селам, хуторам и хатам.

При полевых штабах должны были существовать организации для создания временных революционных комитетов и органов самоуправления, стоящих на платформе «СЗРиС»: «землю крестьянам, рабочим — свободный труд, всем вообще — свободу, мир, хлеб и труд».

Предлагаемую инструкцией Савинкова работу следовало проводить исключительно военными и прежде всего в учреждениях и частях Красной армии.

К такой организационной структуре савинковцы пришли после разгрома нескольких областных гражданских организаций. По-видимому, военные группы савинковцев в Красной армии в большинстве остались нетронутыми, и Савинков возлагал на них свои надежды.

Учитывая подготовленность кадров савинковских организаций для активных действий и ближайшие внешние обстоятельства, которые давали им материальные основания для выступлений как в центре Республики, так и на протяжении всей юго-западной, западной и северо-западной границ, КРО ГПУ предложил всем своим органам немедленно принять меры агентурной и осведомительной работы против савинковщины в Красной армии и савинковских военных организаций в районах ее расположения.

Для успешного проведения этих мер КРО ГПУ считал необходимым возобновить все старые агентурные дела по савинковцам и другим, дающим малейшее основание предполагать их связь с последними. Выявлять, брать на учет и проводить энергичную агентурную разработку по отношению к прибывшим в течение 1920–1921 гг. бывшим белым из лагерей Польши, Эстонии, Латвии и Румынии. В случае выявления группы, подозреваемой в савинковской работе, создавать параллельную им группу для вхождения в широкую организацию. Этот метод предполагалось проводить с особенной осторожностью, под личным наблюдением и ответственностью начальников отделов во избежание провокационных действий.

Рекомендовалось разрабатывать все дела о повреждениях, поджогах, взрывах, контрреволюционной агитации и преступлениях по должности, имея в виду возможность участия в них савинковцев.

В интересах быстрой взаимной информации и согласованности в работе органов безопасности предлагалось незамедлительное сообщение другим контрразведывательным отделам и губотделам ГПУ о любых следах савинковской работы в их районах, получаемых по осведомлению, агентуре и следствию, а также срочное информирование КРО ГПУ о всех случаях соприкосновения с савинковскими и смежными с ними группами и отдельными лицами.

«Контрразведывательный Отдел ГПУ, придавая исключительно большое значение как возможности развития в Красной армии савинковской работы, так и необходимости срочного ее выявления и ликвидации в корне, будет в дальнейшем систематически и детально информировать места о результатах и данных заграничной агентурной работы и сведениях о движении дел внутри Республики»[69].

17 мая 1922 г. начальник Секретно-оперативного управления ГПУ Менжинский и заместитель начальника КРО ГПУ Р.А. Пиляр направили новое циркулярное письмо в местные органы о савинковских организациях и методах борьбы с ними. КРО посчитал необходимым, не повторяя известных положений, обратить внимание органов ГПУ на выявление новых организационных планов.

Сообщалось, что за истекший год савинковская группа в Париже, Праге и Варшаве не оставляла ни на одну минуту попыток нанесения возможного вреда Советской Федерации, продолжая втягивать в свои сети наиболее контрреволюционные слои бывших офицеров, чиновников и кулаков на территории РСФСР.

Сильно пошатнувшееся кредитование у французов и польского Генерального штаба лишило савинковцев возможности вести свою работу планомерно. Работа Варшавского центра (Шевченко)  [70] и его пограничных оперативных отделений (Вильно, Лунинец, Ровно и Гельсингфорс) характеризовалась в последнем полугодии как случайная, делающая «что возможно» и «где выйдет».

Многие крупные деятели перешли на индивидуальную службу во французские, польские и другие разведывательные организации. Гнилорыбов затеял самостоятельную авантюру, для выполнения которой «легально» приехал в Москву, Философов пытался создать савинковскую организацию в церковных кругах Советской России.

Тем не менее Центральное савинковское бюро в Варшаве и его оперативные пункты в указанных выше местах, а также пограничные информационно-агитационные пункты в пределах возможности занимались вербовкой и переотправкой резидентов и курьеров «для работы в Советской России». Одной из задач союза оставалась организация ячеек в частях Красной армии и на железных дорогах, нанесение вреда военно-хозяйственной жизни республики, проведение военно-экономического шпионажа. Материальные затруднения Савинкова и компании повлекли за собой непланомерную деятельность союза и «изобретение возможности реального заработка».

Был сделан вывод, что «Союз Защиты» безусловно имел в военных, административных и экономических учреждениях своих осведомителей и небольшие группировки. Ежемесячно через оперативные приграничные пункты проходило за последнее полугодие от 10 до 30 агентов, направлявшихся в основном в Россию. Наибольшей «пропускной способностью» обладал Виленский пункт. Эти заграничные пункты, будучи тесно связаны в отношении перехода и приема агентов с польскими вторыми отделами, имели и свои особые задачи. Наряду со шпионской работой для французов и поляков резиденты имели задания по организации в Советской России савинковских «пятерок» и «ячеек».

Отмечалась связь Савинкова с Земледельческой партией в Болгарии, которую он использовал в выманивании денег, а также связь с врангельскими кругами. Через Болгарию Савинков посылал своих резидентов в казачьи области и на Кавказ.

Проверенные сведения указывали на почти полное отсутствие средств, тем не менее центром «Союза Защиты» были предприняты 66 ревизии — объезд резидентур в Советской России. Резидентам давались указания во что бы то ни стало продержаться еще некоторое короткое время, в течение которого средства безусловно будут получены. Это улучшение могло стоять в тесной связи с новым политическим положением и усилением агрессивных задач империалистической Европы по отношению к Советской России. По полученным сведениям, Пилсудский принимал меры к предоставлению возможности Савинкову вернуться в Варшаву. Савинковцы начали усиливать свои заграничные связи, назначать «представителей» в различные города и столицы Европы.

Намечалась большая, чем прежде централизация работы, как за границей, так и на территории Советской Федерации. Ликвидированные мелкие пограничные пункты, их начальники переведены и сгруппированы в Вильно, Лунинце, Ровно. Работу по Советской России планировалось вести главным образом в Москве, Петрограде и Западном крае. Для подготовки плана этой работы крупные ее заграничные руководители были вызваны Савинковым в Париж с расчетом, что к середине февраля они, вернувшись на места, начнут проводить решительную работу по организации заговоров и восстаний. Эта работа не повлекла за собой ликвидацию отдельных резидентур в других пунктах, как-то в военной промышленности и стратегических железнодорожных узлах. Таким образом савинковская организация продолжала существовать в том же самом виде, как и в прежние годы.

Практика борьбы с савинковскими организациями показывала, что длительная вынужденная бездеятельность этих агентов не мешала им приняться за исполнение заданий организаций и восстановление связей при первом удобном случае и при получении материальной поддержки. Это указывало на необходимость тщательной систематической изоляции всех лиц, имеющих хотя бы малейшее отношение к савинковской работе.

КРО ГПУ рекомендовал местным органам:

«1) Самое точное и немедленное извещение КРО ГПУ и заинтересованных КРО других Полномочных Представительств и Губот-делов о всех возникающих савинковских разработках, их состоянии и движении.

2) Упорная и последовательная разработка всякого рода данных, предполагающих наличие савинковской, шпионской и организационно-агитационной работы.

3) Исключительно внимательное наблюдение за воинскими частями и служащими Управлений железнодорожных и водных путей. Среди последних по всем имеющимся данным существует и предполагается к развитию савинковская работа, как в виде агитации, так и собирание шпионских сведений.

КРО ГПУ полагает, что, несмотря на некоторые недостатки, проявленные местами при савинковскихразработках, будут изжиты и исправлены при последовательном применении указанных методов.

На ближайшее будущее предполагается удовлетворительная общая информированность КРО ГПУ о положении савинковской организации и ее работы и эти сведения будут без задержки сообщаться всем КРО.

Последовательная работа КРО ГПУ и местных КРО в течение ближайшего полугодия ставит себе задачи сделать фактически невозможным для «Союза Защиты» и его агентов выполнение контрреволюционных и шпионских намерений по отношению к нашей Республике»[71].

Органами ГПУ была установлена численность поредевших к этому времени вооруженных сил савинковских организаций на территории Польши и Литвы на 15 июня 1922 г.

Боевое расписание вооруженных савинковских сил на территории Польши на 15 июня 1922 г.[72]



Боевое расписание вооруженных сил бандитов на территории Латвии по состоянию на 15 июня 1922 г.

7 июля 1922 г. ИНО ГПУ сообщило, что по поручению французского правительства Б.В. Савинков устроил в Париже бюро для систематизации информационного материала о России. Главными руководителями этого бюро были сам Савинков и Деренталь. Большую роль в этой организации играл также брат Савинкова, проживавший в то время в Праге.

По поручению Савинкова член организации Викторов-Топоров ездил в Варшаву, Ригу и Прагу для переговоров с находящимися там савинковскими агентами. Полученная им информации систематизировалась для передачи Савинкову и французскому правительству.

Викторов-Топоров писал, что в последнее время советское правительство вынуждено отказаться от тех надежд, которые оно еще несколько месяцев тому назад возлагало на Красную армию, так как, с одной стороны, невозможность регулярно доставлять пайки отдаленным от центра гарнизонам, с другой — оппозиционная агитация, которая явно увеличивается в рядах Красной армии, способствуют разложению и нарастанию оппозиционных стремлений не только среди офицеров, но и среди солдат.

По его сведениям, на границах Советской Украины в течение последних четырех недель зарегистрировано около 18 бунтов в гарнизонах и одна вспышка, которая грозила превратиться в открытое восстание. Положение в тех частях Красной армии, которые расположены вдоль румынской и польской границ, еще более сложное. Русские части, расположенные на Кавказе, и отряды, отправленные в Туркестан, вышли из повиновения центральной военной власти и договариваются с туземными отрядами о совместных действиях. Сибирские части, оторванные от родины и лишенные возможности сноситься со своими семьями, проявляют тревожное беспокойство и заставляют центральное правительство прибегать к целому ряду частичных демобилизаций, перегруппировок и даже расформированию целых частей.

Вместе с тем Викторов-Топоров информировал, что пока нет организации на территории Советской России, способной вести планомерную пропаганду против большевиков. Предпринятые две попытки окончились полным провалом, рядом арестов и несколькими расстрелами.

Два офицера, перебежавшие в Финляндию для установления связи с заграничными организациями, после ряда бесед и свиданий с представителями эмигрантских организаций пришли в полное отчаяние, заявив, что если эмигранты не могут столковаться между собой, то связывать дело военного бунта внутри Советской России с эмигрантскими распрями было бы преступлением. После этого, рискуя жизнью, они вернулись обратно в Советскую Россию, объявив, что они предпочитают погибнуть среди своих, чем дни и ночи напролет спорить о пустяках с эмигрантами.

Третью попытку предприняла группа лиц, сочувствующих военному перевороту. Ей удалось перебросить в Россию небольшой транспорт агитационной литературы, которая внутренними организациями была признана абсолютно негодной и даже вредной.

Викторов-Топоров указал, что, не имея возможности положиться на Красную армию, Совнарком консолидировал вокруг себя партию, как единственную реальную и организованную в России силу. Эти 200 000 партийцев несомненно являются убежденными, дисциплинированными и организованными партийными работниками, образующими в целом по отношению ко всем некоммунистическим элементам единый и сильный фронт.

«Однако, сильная вовне коммунистическая партия проявляет признаки серьезных принципиальных разногласий внутри. Бухарин и Шляпников, поддерживаемые Троцким и все еще рассчитывающие опереться в решительный момент на здоровые элементы Красной армии, упорно настаивают на том, что не только НЭП, но и вся вообще тактика компартии и Совнаркома являются ошибкой с государственной и преступлением с коммунистической точек зрения. С другой стороны, под влиянием почти ежедневно прибывающих в Москву длинных депеш Красина и Чичерина, под влиянием подписываемых ими соглашений и договоров с иностранными державами, Рыков, являющийся в настоящий момент единственным деятельным и ответственным лицом среди умеренных коммунистов, делает все возможное для того, чтобы предупредить подготавливаемый Бухариным и Шляпниковым при содействии Троцкого переворот. О перевороте этом говорят открыто и громко называют те части, которые стягиваются в Воронеж — предполагаемую базу переворота. Есть основания предполагать, что среди заграничных коммунистических партий, в особенности же среди левого крыла германских и французских коммунистов, идеи Бухарина не только вызывают одобрение, но даже обещания поддержки. До недавнего времени Бухарин имел возможность пользоваться советскими дипломатическими курьерами для переговоров с сочувствующими его идеям заграничными коммунистами. После двух провалов, имевших место недавно на латвийской границе, курьерская служба подвергается строжайшему контролю со стороны приверженцев Чичерина, что, однако, не лишает возможности Бухарина продолжать начатые им за границей переговоры. Насколько можно судить по следственному материалу, собранному по делу о двух провалившихся курьерах, переговоры между русскими, немецкими и французскими крайними флангами коммунизма ведутся на почве организации серьезных международных манифестаций, которые должны совпасть с моментом, когда в самой России Бухарин сможет провозгласить окончательное торжество незыблемых и ничем незапятнанных коммунистических принципов»[73].

Однако эта борьба, которая вырисовывается в России, по мнению Викторова-Топорова, — пока еще не компрометирует единства действий коммунистической партии по отношению к некоммунистическим элементам. Было бы ошибкой предполагать, что в случае выступления некоммунистических элементов против советской власти можно было бы увлечь за собой ту ее часть, которая поддерживает Красина, Чичерина и Рыкова.

При анализе отдельных групп оппозиции отмечалось их полное банкротство. Ни одно из их названий ни в какой мере не соответствовало какой бы то ни было политической или социальной реальности в Советской России. Констатировалось, что партия социалистов-революционеров обанкротилась на всех ее флагах. Ни у группы учредиловцев, ни у черновского течения не осталось партизан. Некоторое количество сторонников было у Веденяпина, но часть их арестована, другая ушла в подполье, отказавшись от агитационной деятельности. Левое крыло раскололось на три течения и занималось больше сведением внутрипартийных счетов, чем политической работой.

Крестьянство сделало окончательный вывод не в пользу идей социалистов-революционеров. Их собственнические инстинкты проявлялись в самых разнообразных и неожиданных формах. В Тамбовской губернии под влиянием агитации крестьяне трех уездов собрали в течение нескольких месяцев большую сумму денег на постройку памятника Столыпину, который является в их глазах символом крестьянского землевладения. В Калужской губернии в нескольких деревнях сельские сходы приняли постановления о круговой поруке жителей этих деревень на случай, если придется оказать вооруженный отпор советской власти при новых переделах. В Воронежской губернии часты случаи образования тайных волостных банков специального назначения для закрепления за крестьянами, участвующими в этих банках, прав на постоянное владение землей. В ряде сел образовались специальные дружины для защиты прав собственности.

Несколько лучше дела у меньшевиков. Но ни о каких специально-меньшевистских выступлениях, ни о какой пропаганде в массах, или привлечении новых членов в их фракцию не шло и речи. Рабочий в большинстве случаев твердо и последовательно беспартиен и так же, как и крестьянин в деревне, проникается идеями и психологией собственника. Мелкий ремесленник почти всюду представляет собой опору буржуазных настроений. Он в городе такой же хозяин положения, как крестьянин в деревне. Коммунисты учли это обстоятельство и отказались от попыток насильственно привлечь ремесленников в свои ряды.

Делается вывод, что против сильной и организованной компартии стоит совершенно аморфная масса распыленных и раздробленных политических, социальных и общественных движений, которые все находятся в процессе перегруппировок и полнейшей и всесторонней переоценки ценностей. Эта аморфная масса в условиях голода, нищеты, невозможности передвижения и полнейшего отсутствия примитивных свобод не может даже приступить к какой-нибудь организационной деятельности. Если бы в этой обстановке разыгрались события, которые привели бы к немедленной ликвидации советского строя, то в данный момент нет никакой возможности предполагать, что Россия могла бы выделить из рядов оппозиции сколько-нибудь организованную, готовую к управлению страной власть. С другой стороны, если бы у кормила правления страной встала русская власть из-за границы, из эмигрантских кругов, то эта власть не встретила бы поддержки ни одной из социальных групп России.

Оппозиционные настроения как в Красной армии, так и в населении Советской России нуждаются в длинном организационном процессе, который возможен только в условиях сравнительного спокойствия и относительного благополучия страны.

Прибывшие из России лица, останавливаясь на подробном анализе существующих ныне за границей эмигрантских организаций, приходят к выводу о невозможности организации прочных контактов между оппозиционерами внутри России и сохранившимися за границей остатками белой армии. Всякая, даже косвенная, связь с ними могла бы окончательно скомпрометировать военные круги в Советской России, которые при других обстоятельствах явятся несомненной опорой для оппозиционного движения. Раздающие за границей голоса военных о необходимости возвращения солдат и офицеров из эмиграции на родину оцениваются в оппозиционных кругах Советской России, как провокация.

Деятельность Национального комитета, имеющего свои отделения во всех крупных центрах Европы, не вызывала в оппозиционных кругах в России ни особого сочувствия, ни сколько-нибудь определенных нападок. Программная часть задач комитета не вызывала критики, так как ей не придавалось никакого значения.

Ни о каких сношениях оппозиционных групп в России с партийными организациями за границей не могло быть и речи. Партийные организации если и сохранились, то в совершенно распыленном и хаотическом состоянии. Заграничные представительства считались в России сплошным недоразумением.

Сменовеховское течение и пропаганда, которая велась в газете «Накануне», вызвали в оппозиционных кругах двоякое отношение. Одни настаивали на необходимости поддержать его, другие заняли определенно враждебное отношение. Затем разногласия по этому вопросу окончательно прекратились, так как «Накануне» стала вести откровенную пропаганду идей советского правительства и защиты его политики даже тогда, когда она явно была направлена против всего общественного мнения. Орган этот с его редакцией с позиции оппозиционеров стал недостаточно благонадежен и совместная работа с ними опасна. Об этом, группой московских оппозиционеров было сделано предостережение их друзьям, живущим за границей и пытавшимся вступить в связь с редакцией «Накануне»[74].

22 августа 1922 г. Берлинская резидентура ИНО ГПУ сообщила Ф.Э. Дзержинскому о нахождении Б.В. Савинкова в Париже, где он выполнял какую-то работу для французского Генштаба.

Его брат в это время по-прежнему находился в Праге. Там же находился и Деренталь, который собирал, по поручению французов, материалы относительно возвращения казаков в Россию.

Приблизительно за десять дней до сообщения Берлинской резидентуры Б.В. Савинков, в сопровождении Викторова-Топорова приезжал на два дня в Рим, где встречался с Муссолини. Савинков представил свой проект, отвергнутый в свое время начальником чешской охранки Гейшманом, об организации интернациональной антисоветской полиции для слежки за советскими работниками и добывания информационных материалов о России. В беседе с Муссолини Савинков заявил, что его организация располагает связями в верхах советской администрации и могла бы, по его мнению, служить связующим звеном для всей организации.

Викторов-Топоров, в свою очередь, представил доклад о необходимости создания антисоветского интернационала. Такие страны, как Италия, которые перенесли большевистскую горячку, должны поддержать другие государства, в которых национальное движение не одержало еще окончательной победы. Ибо, пока существует большевизм в России, Италия не может считать себя окончательно застрахованной от возвращения болезни.

Муссолини, интересуясь ростом антисоветского движения в России, обещал моральную поддержку.

По информации резидентуры, к концу месяца или в начале сентября Савинков должен был выехать в Прагу, Гельсингфорс и, возможно, в Варшаву[75].

24 августа 1922 г. ИНО ГПУ сообщило, что Б.В. Савинов получил еще и разрешение на посещение Румынии, куда он ехал по польскому паспорту на имя Михальского.

В донесении сообщалось, что советскими пограничными властями на Эстонской границе якобы был арестован курьер «Коминдода», перевозивший наряду с официальной почтой и корреспонденцию Бухарина с вождями левого крыла заграничных коммунистических партий. Агенты Савинкова смогли получить копии этих бумаг.

Чешские источники сообщили, что Савинковым были представлены фотографии следующих документов:

«1) Письмо Бухарина к Компартии Германии с резкой критикой нынешней политики Советского Правительства.

2) Ответ Совнаркома на жалобы Чичерина о вредной деятельности Бухарина, подрывающего авторитет Советского Правительства. Совнарком одобряет тактику Чичерина и обещает принять самые решительные меры для того, чтобы помешать пересылке корреспонденции Бухарина через посредство официальных курьеров».

В чешских кругах к этим документам отнеслись скептически, так как многие материалы, представленные Савинковым, оказались при расследовании фальсификацией[76].

8 ноября 1922 г. Берлинская резидентура ИНО ГПУ сообщила, что находящийся в Берлине адъютант Б.В. Савинкова, А.К. Рудин, в разговоре с агентом сообщил, что финансовое положение Савинкова поправилось. На случай каких-либо серьезных действий плацдармом опять станет Польша, ибо в ней крепче всего сохранена организация.

Пражский центр работы почти не вел. В Берлине работа велась только с целью «приобретения лучших людей из эмиграции» и чисто информационная. Савинков находился там временно и скоро должен был выехать в Париже. Его работа заключалась главным образом в добывании средств. С фашистами велись переговоры с того момента, как Савинков был выслан из Польши. Теперь, когда положение фашистов усилилось, от них планировалась поддержка. Савинков имел несколько свиданий с Муссолини, связь с которым все время поддерживал[77].

28 ноября 1922 г. заместителем председателя ГПУ И.С. Уншлихтом были утверждены штаты ГПУ Они свидетельствуют, что Контрразведывательный отдел ГПУ являлся по нынешним меркам совсем малочисленным подразделением. В нем значилось всего 135 человек, включая делопроизводителей и машинисток. «Мал золотник, да дорог» — говорится в русской пословице. Вот это определение, как нельзя кстати, относится к КРО первых лет его деятельности.

Выписка из штатов Государственного Политического Управления о штатах КРО ГПУ, утвержденных зампредом ГПУ И.С. Уншлихтом 28 ноября 1922 г.[78]





Действительно, отдел был мал, но дела, которые вели его сотрудники, были большими. Структура отдела была довольно простой: руководство в лице начальника КРО, двух его заместителей и трех помощников начальника, секретариат и семи отделений.

Шестое отделение, состоявшее из 15 сотрудников, называлось «белогвардейским». Оно занималось в основном разработками савинковцев, белоэмигрантских центров и бывших белогвардейцев в Москве.

Руководство КРО и личный состав 6-го отделения и провели известную сейчас всему миру уникальную контрразведывательную операцию «Синдикат-2», которую изучают в учебных центрах многих спецслужб мира, о ней написаны книги, созданы многосерийные кино- и телефильмы.

Напрашивается вопрос: за счет чего были достигнуты малочисленным коллективом такие большие положительные результаты в оперативной работе КРО, позволившие смести с российской политической сцены не только одного из самых непримиримых противников большевиков, но и все его движение?

В этой связи хочется отметить, что весьма удачным был подбор сотрудников, осуществлявших разработку «Синдикат-2». Это были люди молодые, прошедшие школу Гражданской войны, инициативные, высокообразованные интеллектуалы, преданные идеям революции, прибывшие из разных чекистских органов Советской России на работу в КРО — в орган, который должен был стать грозой для всех врагов советской власти. Энергичная и напряженная работа у них сочеталась с дружбой и товариществом, частыми встречами в домашних условиях, во внеслужебной обстановке. Простая структура КРО позволяла им, иногда уполномоченным по должности, обращаться по вопросам агентурной разработки «Синдикат-2» непосредственно к Ф.Э. Дзержинскому и В.Р. Менжинскому, которые курировали эту операцию. Не надо было бегать за визами, за согласованием каких-либо вопросов: руководство им доверяло, и они старались оправдать это доверие, принимая на себя решение очень сложных вопросов, и потом, в процессе их разборки, руководители ГПУ — ОГПУ признавали, что оперативные сотрудники принимали самые нужные и верные решения.

Успех разработки «Синдикат-2» с самого начала обеспечивался правильным использованием захваченных чекистами савинковцев — Л.Н. Шешени и М.Н. Зекунова, умелой их обработкой и привлечением к сотрудничеству. Арест и ведение оперативной игры от имени близкого друга Савинкова полковника С.Э. Павловского, использование «втемную» эмиссара Савинкова И.Т. Фомичева были классическими. В результате тщательной отработки легенды и настойчивости были внедрены в разработку Б.В. Савинкова чекисты А.П. Федоров и Г.С. Сыроежкин, выезжавшие для этой цели за границу, а также С.В. Пузицкий, Р.А. Пиляр, Н.И. Демиденко и другие сотрудники КРО, способствовавшие закреплению легенды о наличии подполья на советской территории.

Изобретательность и находчивость, выдержка и настойчивость обеспечили положительное завершение дела. Определенную роль в этом играла продуманная «деза» для польской разведки, в каналы деятельности которой удалось внедриться чекистам, а также тщательная отработка текстов докладов и писем, шедших от московского подполья.

Операция была так искусно организована и проведена, что эмигрантские круги, несмотря на усиленные старания, не смогли найти явных следов и улик участия работников ГПУ в ее осуществлении. Они только гадали, кто провокатор, подозревали многих, в том числе Дикгоф-Деренталя, Фомичева, Павловского, но до сути так и не добрались. Служба польской разведки в Вильно и Варшаве бурно реагировала на провал, офицеры 2-го отдела Генерального штаба Польши, которые неведомо для себя помогали поимке Савинкова, поставляя польские паспорту, оформляя визы, снабжая деньгами и т. д., были разогнаны.

Заместителем у Артузова был Пиляр Роман Александрович (настоящая фамилия фон Пийхау) — прибалтийский барон. Получив прекрасное домашнее образование, он с юношеских лет включился в социал-демократическое движение, а в 1914 г. вступил в партию большевиков. В период оккупации Литвы кайзеровскими войсками вел нелегальную партийную работу в Каунасе, на первом съезде КП Литвы в октябре 1918 г. избирался в состав ЦК, а на состоявшемся вскоре пленуме — секретарем ЦК. В начале января 1919 г. участвовал в защите Вильно от белополяков, после израсходования патронов, чтобы не попасть в руки противника, пытался застрелиться, но остался жив, с тяжелим ранением в грудь, в бессознательном состоянии был подобран боевыми товарищами и нелегально помещен в больницу.

В апреле 1919 г. после взятия Вильно поляками вел партийную работу в подполье, был схвачен польской охранкой. В конце 1919 г. по обмену политзаключенными прибыл в Советскую Россию, после чего стал сотрудником аппарата Бюро нелегальной работы ЦК КП Литвы и Белоруссии. В середине 1920 г. Р.А. Пиляр по рекомендации Ф.Э. Дзержинского направлен в ВЧК и назначен особоуполномоченным Особого отдела ВЧК, с 1921 г. — начальник отделения и помощник начальника Особого отдела ВЧК. В 1922 г. назначен заместителем начальника КРО ГПУ и находился на этой должности до 1925 г.

Помощником начальника КРО ГПУ являлся Пузицкий Сергей Васильевич, из семьи директора гимназии. Он окончил юридический факультет Московского университета и Александровское военное училище. Во время Первой мировой войны служил младшим офицером в артиллерийских частях. Будучи демократически настроенным офицером, вместе со своим артдивизионом выступил на стороне Московского военно-революционного комитета. Сергей Васильевич пользовался большим авторитетом у солдат и избирался ими членом дивизионного солдатского комитета и суда. В марте 1918 г. как военный специалист был направлен в штаб МВО на должность заведующего артиллерийской частью Красной тяжелой артиллерии, а в ноябре того же года назначен военным следователем в Ревтрибунал Республики. Находясь на этой работе, он неоднократно выезжал на Восточный и Юго-Восточный фронты для инспектирования армейских трибуналов.

Постановлением СТО от 16 мая 1920 г. Пузицкий зачислен сотрудником резерва Административного отдела ВЧК, оставаясь одновременно начальником следственного отдела Реввоентрибунала. В 1922 г. назначен помощником начальника КРО ГПУ.

Характеризуя Пузицкого, Артузов 23 июля 1923 г. писал: «Руководит борьбой с контрреволюционными организациями и бандитизмом. Вполне ответственный работник. Прекрасный администратор и хороший организатор. Вполне устойчив, колебаний не было. Энергия и дисциплинированность — образцовые. Настойчив. Выдержанность полная. Отношения к подчиненным и товарищам по службе очень хорошие».

Одним из основных действующих лиц в разработке дела «Синдикат-2» являлся начальник 6-го отделения КРО ГПУ Сосновский (Добржинский) Игнатий Игнатьевич. До этого он являлся членом ППС и главным резидентом 2-го отдела Генштаба Польши в Москве. В 1920 г. его арестовали А.Х. Артузов, Р.А. Пиляр и Ф.Я. Карин после того, когда была задержана курьер польской резидентуры Мария Пеотух и обнаружена явочная квартира. При аресте Сосновский пытался застрелиться, но был схвачен за руку Кариным. От его показаний зависела судьба военно-польской разведки во время войны 1920 г.

Много дней и ночей Менжинский, Арбузов и Пиляр допрашивали Сосновского, этого романтически настроенного молодого человека. После долгих теоретических споров он признал, что Пилсудский наверняка поведет Польшу по буржуазному пути. Однако выдавать своих идейных товарищей Сосновский отказывался и видел выход из всего этого в самоубийстве. Артузов доказал ему, что такое малодушие недостойно революционера. По указанию Дзержинского Артур Христианович предложил Сосновскому такое условие: идейных пилсудчиков из его людей ВЧК судить не будет, а позволит им уехать в Польшу под честное слово, обязав их прекратить разведывательную работу против Советской России. На таком условии Сосновский дал свои показания. Во главе небольшого отряда чекистов Артузов вместе с Сосновским посетили Петроград, Смоленск, Киев, Харьков и Минск, где была арестована многочисленная польская агентура.

Ф.Э. Дзержинский выполнил обещание, данное Сосновскому: с ведома В.И. Ленина группа бывших идейных сотрудников Сосновского была выпущена в Польшу. Сосновским и другими перешедшими на советскую сторону поляками, входившими в резидентуру 2-го отдела Генштаба Польши, были подготовлены письма с обращением к польскому молодому офицерству, молодым пеовякам[79]и пилсудчикам. В них бывшие участники «ПОВ» призвали молодых поляков последовать их примеру и переходить на сторону советской власти. Письмо это, советская авиация разбрасывала над польскими войсками. Тогда пропаганда Пилсудского вопила об измене польской центральной разведки в Москве, а 2-й отдел Генерального штаба Польши направил в Москву специальную террористическую группу для ликвидации Сосновского.

За помощь в разгроме польских диверсионных групп, имевших задачу помешать эвакуации штаба командующего Западным фронтом М.М. Тухачевского из Минска, Сосновский был награжден орденом Красного Знамени. В представлении ВЧК в Реввоенсовет Республики от 11 марта 1921 г. Ф.Э. Дзержинский писал, что он лично поддерживает ходатайство о награждении Сосновского орденом Квасного Знамени «за проявление героической самоотверженности в деле борьбы за коммунизм»[80].

В 1920 г. Ф.Э. Дзержинский предложил использовать Сосновского на работе в ВЧК и счел возможным рекомендовать польскому бюро ЦК принять его в партию.

В 1922–1924 гг. начальник 6-го отделения КРО Сосновский играл важную роль в операциях по делу «Синдикат-2». Он вместе с С.В. Пузицким работал с савинковским резидентом в Москве М.Н. Зекуновым и бывшим адъютантом Савинкова Л.Н. Шешеней, активно использовал для внедрения в разработку Савинкова сотрудников ГПУ А.П. Федорова и Г.С. Сыроежкина.

Помощником начальника 6-го отделения КРО являлся Демиденко Николай Иванович. Он участвовал в Гражданской войне на Украине и юге России, находился там на подпольной работе. Арестовывался немцами и украинскими националистами. В 1919 г. работал следователем ревтрибунала 12-й армии, а с сентября 1919 г. — заместителем начальника особого отделения дивизии 10 армии, затем — помощником начальника особого отдела 10-й армии. В 1920 г. Демиденко — начальник активной части и заместитель начальника особого отдела Терской областной ЧК, уполномоченный ПП ВЧК на Кавказе и ОО Кавказского фронта по зарубежной работе. В 1921 г. — начальник агентуры ОО Терской областной ЧК, начальник секретнооперативной части ОО 10-й армии и особого отделения 2-го кавалерийского корпуса. В январе 1921 г. Демиденко был переведен на работу в Особый отдел ВЧК. С мая 1922 г. — помощник начальника 6-го отделения КРО ГПУ.

18 июля 1922 г., характеризуя Демиденко, Пузицкий писал, что он обладает весьма большим опытом в агентурной работе и имеет значительные познания в контрразведывательной и разведывательной службе — как русской, так и иностранной. Как работник чрезвычайно энергичный, исполнительный, аккуратный и дисциплинированный. Как начальник справедлив и требователен и в то же время хороший товарищ, вследствие чего пользуется уважением сотрудников и подчиненных. Безукоризненно честный и идейный работник, весьма ценный работник по линии контрразведки.

В последующем Н.И. Демиденко работал начальником отделения в КРО ОГПУ по белогвардейской линии. Награжден орденом Красного Знамени и знаком Почетный чекист. Умер 26 июля 1934 г.

Главным действующим лицом в оперативной разработке «Синдикат-2» являлся Федоров Андрей Павлович, из семьи крестьянина. В 1909–1917 гг. состоял в партии эсеров (максималистов), в 1917–1919 гг. являлся левым эсером. Окончил юридический факультет Харьковского университета. За участие в забастовках арестовывался царской охранкой. В августе 1915 г. призван на службу в царскую армию и направлен в Александровское военное училище. В январе 1916 г. произведен в прапорщики и зачислен в 5-й Сибирский полк, дислоцировавшийся в Туркестане.

Будучи в армии, вел революционную работу среди солдат, являлся членом солдатского полкового комитета. В 1919 г. в г. Ессентуках участвовал в работе подпольной группы коммунистов. В августе 1919 г. схвачен деникинской контрразведкой и приговорен к расстрелу. В конце 1919 г. по так называемому «манифесту Деникина» о помиловании бывших офицеров царской армии освобожден из-под ареста и направлен в караульную роту во Владикавказ. Через некоторое время он тайно, под видом кучера, бежал от белых и поступил на работу в чекистские органы.

С 1920 по 1922 г. работал на Кавказе в качестве уполномоченного, а затем начальника отделения 00 Батумского укрепленного района. В 1922 г. его, как талантливого чекиста, перевели в центральный аппарат, где он являлся секретным сотрудником КРО по закордону.

В 1922–1924 гг. активно участвовал операции «Синдикат-2» по выводу Савинкова на территорию СССР. Федоров являлся ключевой фигурой в этой игре. Он неоднократно выезжал за границу в Вильно, Варшаву и Париж. Его миссия была довольно рискованной, требовала выдержки, находчивости и смелости. Он блестяще выполнил возложенную на него роль. В апреле 1923 г. через Шешеню установил контакт с близкими Савинкову людьми — И.Т. Фомичевым, Д.В. Философовым, Е.С. Шевченко, а в Вильно — с Экспозитурой 2-го отдела Генштаба Польши, занимавшейся активной разведкой против Советской России. Это дало ему возможность осуществить прямой контакт с Савинковым в Париже.

Во время поездок за кордон Федоров провел закрепление легенды и договорился с Савинковым о приезде в СССР. При личном его участии руководство КРО (Артузов, Пиляр, Пузицкий) заранее отрабатывало до деталей план каждой поездки и линию поведения в беседах с Савинковым, чем был достигнут успех в операции.

Самым молодым сотрудником ГПУ, принимавшим участие в оперативной игре «Синдикат-2», являлся Сыроежкин Григорий Сергеевич. Окончив четырехклассное училище, он в течение нескольких месяцев работал в управлении Закавказской железной дороги. В 1918 г. вступил добровольцем в Красную армию, в июне 1919 г. его перевели на работу в ревтрибунал 9-й армии, там он стал членом партии большевиков. В 1920 г. направлен в Новочеркасскую ЧК, а затем вновь возвратился в ревтрибунал. Участвовал в борьбе с бандитизмом. После ряда успешно проведенных боев с бандами отозван на работу в Особый отдел ВЧК, а с мая 1922 г. являлся уполномоченным КРО ГПУ.

В 1922–1924 гг. Сыроежкин непосредственно участвовал в деле «Синдикат-2». В 1924 г., командированный в Вильно и Варшаву с целью разработки савинковской организации, по заданию ОГПУ он познакомился с начальником Виленской Экспозитуры Майером, передал ему дезинформационные материалы и сообщение о существовании в Москве и других городах организации, готовящей восстание против советской власти. Тогда же он передал начальнику Виленского филиала «НСЗРиС» И.Т. Фомичеву письма полковника С.Э. Павловского, арестованного в Москве. Умелая линия поведения Сыроежкина обеспечила его выход в Варшаве на видных савинковцев — редактора газеты «За Свободу» Д.В. Философова и его заместителя Е.С. Шевченко: это явилось существенным вкладом в закреплении легенды и способствовало развитию разработки Савинкова.

Следует отметить согласованные и четкие действия КРО ГПУ с КРО ПП ГПУ по Западному краю. Конечно, все детали операции «Синдикат-2» не были известны руководству этого органа, но то, что от него требовал центр, — все выполнялось четко, конспиративно и в срок. В Минске была выделена конспиративная квартира, где отдыхали сотрудники и агенты КРО ГПУ перед отправкой за рубеж, а также встречали прибывших из-за границы савинковцев. На КРО ПП ГПУ по Западному округу лежала такая трудная и ответственная деталь оперативной игры, как переправка за границу принимавшей в ней участие агентуры Центра и прием ее и переправлявшихся с ней из-за рубежа савинковцев. Оперативные работники этого органа, встречая на советской территории савинковцев, ни разу не вызвали у них никаких подозрений, все было очень правдиво и достоверно.

Колоссальная нагрузка в этой операции выпала на долю помощника уполномоченного КРО ПП ГПУ по Западному краю Ивана Петровича Крикмана. Старому члену партии большевиков, аж с 1905 г., не пришлось участвовать в составлении писем Савинкову и его сподвижникам, не участвовал он и в обсуждении деталей операции, но от его неутомимой энергии и безоговорочной дисциплинированности зависели важные элементы в оперативной игре. Он занимался организацией перехода госграницы, добывал подводы для переезда, мотался с грозными мандатами своего Полномочного Представительства по железным дорогам, встречал по требованию начальника КРО ГПУ А.Х. Артузова в Смоленске агентов и сотрудников Центра, добирался с ними до Минска, откуда после непродолжительного отдыха на подводах отправлялся с людьми Центра по непролазной сорокакилометровой дороге до Радошковичей. Затем бросок — и вот Заславль и граница. Потом снова встреча и трудное возвращение в Минск.

Итак, КРО обладал прекрасным коллективом контрразведчиков, готовых к схватке с лидером одной из самых опасных в то время антисоветских организаций — Савинковым. Интересны характеристики, которые дал этот непримиримый враг большевизма людям, одержавшим над ним блестящую победу. В своем дневнике он писал: «Они имеют вид честных и фанатически убежденных людей. И ведь каждый из них не раз рисковал своей жизнью… Они плохо одеты, получают маленькое жалованье, а работают по 12 часов в сутки. Вместо отдыха в воскресные дни уезжают в деревни для пропаганды. А эмиграция представляет их себе, как злодеев, купающихся в золоте и крови, как уголовных преступников»[81].

С 1921 г. Всероссийская чрезвычайная комиссия повела наступательную тактику против враждебных сил молодой Республики Советов, что свидетельствовало о росте ее оперативно-чекистского искусства. С этого времени ВЧК меняет формы и методы чекистской деятельности, сделав упор на агентурно-оперативную работу. Период засад и облав, неоправданных многочисленных арестов, взятие заложников из определенных слоев российского общества уходил в прошлое. Метод «хватай, потом разберемся» из необходимого во время Гражданской войны, становился вредным с началом мирного строительства.

К чести руководства ВЧК оно признало, что без новых форм и методов работы чекистским органам будет очень трудно выполнять возложенные на них функции. Поэтому ВЧК издала ряд приказов и инструкций, в которых главным направлением деятельности чекистов стала работа с агентурой. 17 июля 1921 г. заместитель ВЧК И.С. Уншлихт подписал приказ № 216, которым объявлялась инструкция по ведению агентурной и осведомительной служб, военной цензуре, по разработке дел и другим вопросам. Впервые в практической, работе органов ВЧК появился такой объемный документ, который подробно и квалифицированно осветил формы и методы чекистской работы в новых условиях. Его многие положения впоследствии использовались в издаваемых ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ приказах и инструкциях по работе с агентурой[82]. Затем был издан ряд циркулярных писем и приказов ВЧК — ОГПУ об оперативных задачах органов безопасности в связи с переходом к новой экономической политике[83].

Агентурный метод проникновения в различные слои общества, партии и группы, деятельность которых необходимо было выявить, становится основным в работе чекистских органов.

Начался период борьбы умов и интеллекта, поэтому вербовке в агенты подлежали представители интеллигенции, спецы, офицеры, члены политических партий, шпионских и иных организаций. Вербуемый высокообразованный агент подлежал систематическому контролю со стороны оперативных сотрудников, повседневной с ним работе. ВЧК предупреждала чекистов: «Необходимо помнить, что «волк всегда в лес глядит», поэтому слабость надзора, предоставление агента самому себе, без должного внимания с нашей стороны к нему и его работе, может навлечь зачастую психологический перелом в сотруднике, дающий в результате полное предательство нашей работе»[84].

Приступив к созданию собственной методики борьбы с противником, в КРО ГПУ понимали, что без новых форм и методов работы не обойтись. Чекисты остановились на таком методе, как легендиро-вание, то есть создание подставных групп мнимых контрреволюционных сил в Советской России и связь их с действительно активными белоэмигрантскими центрами за рубежом с целью вовлечения их деятельности в заранее подготовленном КРО направлении. Этот метод полностью оправдал себя и был использован КРО в ряде крупных агентурных разработок. Кто из сотрудников КРО ГПУ является автором этого метода, установить, к сожалению, в данное время не представляется возможным.

А вот первым из белоэмигрантских лидеров, кто попался в расставленные КРО сети, известен — это Б.В. Савинков.

В связи с его активизацией по созданию «единого центра антибольшевистской борьбы» в КРО ГПУ возникла идея легендировать в центре России широко разветвленную антисоветскую организацию под названием «Либерально-демократическая организация», которая, признавая необходимость активной борьбы с большевиками, «к политическому и индивидуальному террору, а тем более террору экономическому относится отрицательно, считая террор не достигающим конечной цели»[85].

Об антисоветской деятельности «Л.Д.» решено было оповестить Савинкова, который, по мнению чекистов наверняка заинтересуется этой мощной организацией и попытается взять ее под свое руководство, Зная авантюрный, характер Савинкова, чекисты увидели в этом возможность заманить его в Советскую Россию, арестовать и тем самым устранить своего основного противника.

Новые формы и методы агентурно-оперативной работы были по плечу высокообразованным чекистам. Пришло их время, когда результаты в работе достигались не бранным словом и угрозами расстрела, не кулаком и револьвером, а умелым руководством агентуры, добывавшей неопровержимые доказательства преступной деятельности как отдельных лиц, так и целых группировок. Пришло время оперативников-крокистов (так в 1920-е годы называли сотрудников КРО ГПУ — ОГПУ), целиком отдававшимся своей сложной, временами грязной, покрытой слезами и кровью работе. Это был их «конек», где они всегда наступали и дерзали, не боясь брать на себя любую ответственность за ту или иную комбинацию.

В каждом арестованном собранные в КРО ГПУ из разных регионов Советской России молодые интеллектуалы видели прежде всего человека, поэтому их интересовали не только акты преступной деятельности допрашиваемого, но и его мысли, взгляды и чувства. Допросы у них всегда проходили без грубых окриков и запугивания, в строгом и неукоснительном соблюдении законности того времени. Они часами могли разговаривать с подследственным о музыке, поэзии, разбирать философские концепции, пытались найти у допрашиваемого малейшие признаки колебаний, остатки идейности и совести и с позиций горячих сторонников своего строя старались добиться морального разоружения, а потом и признания в совершенном преступлении.

Так, Шешеня, один из ярых савинковцев, после такой обработки стал искренним и преданным агентом КРО и сделал чрезвычайно много полезного для успешного начала и завершения операции «Синдикат-2». Впоследствии он решением руководства ОГПУ был зачислен в органы госбезопасности и стал хорошим кадровым сотрудником.

Операция «Синдикат-2» взяла свое начало с момента задержания 2 сентября 1922 г. пограничниками в районе пропускного пункта Визна (Белоруссия) бывшего адъютанта Савинкова сотника Л.Н. Шешени. Будучи студентом Новочеркасского политехникума, он с марта 1918 г. судьбу свою связал с Белым движением, вступив добровольцев в корниловскую армию. Участник 1-го Кубанского похода, а также многих других боев и походов, в 1920 г. в Новороссийске был взят в плен красноармейцами. Как изъявившего желание добровольно служить в Красной армии его отправили на польский фронт. Шешеня оказался в одном полку с братом Бориса Савинкова — Виктором, который также был взят в плен в Новороссийске. Скрыв свое имя, Виктор Савинков поступил в Красную армию, где командовал артиллерийской батареей.

Прибыв на фронт, Леонид Николаевич Шешеня и Виктор Викторович Савинков перешли на сторону поляков и вскоре оказались в армии С.Н. Булак-Балаховича. По протекции Виктора, Шешеня был назначен начальником конвоя Савинкова. После разгрома армии Булак-Балаховича проживал в Варшаве, являлся его личным адъютантом. После покушения на Бориса Савинкова русских монархистов, организованного бывшим командующим 3-й армией Врангеля на территории Польши Пермикиным, был отстранен от должности адъютанта. Однако вскоре вошел в состав отряда полковника С.Э. Павловского, участвовал в ряде набегов на белорусские города и местечки.

В апреле 1922 г. Шешеня был направлен начальником организационного отдела «НСЗРиС» И.Т. Фомичевым в Вильно, на станцию Великие Луки для организации подпольной ячейки союза среди железнодорожников. Однако создать ячейку ему не удалось, и 7 мая 1922 г. он вернулся в Вильно с богатыми разведывательными сведениями о советских войсках и работе железнодорожных органов. В сентябре 1922 г. он вновь отправился с той же целью на советскую территорию и был задержан пограничниками.

На допросе в КРО ПП ГПУ по Западному краю Шешеня подробно и правдиво рассказал о своей жизни и связях с братьями Савинковыми, дал откровенные показания о деятельности вЗападном крае Варшавского областного комитета «НСЗРиС» и ведении разведки 2-м отделом Генштаба Польши. Он сообщил чекистам и известные ему в Западном крае явки савинковцев.

Результатом разработки этих сведений стал судебный процесс смоленского резидента «НСЗРиС» В.И. Герасимова и его единомышленников (всего 70 человек), который широко освещался в печати[86].

Шешеня был освобожден смоленскими чекистами и направлен в КРО ГПУ для разработки связей савинковцев в Центральной России. В Москве его снова арестовали, хотя недоверия у крокистов к нему не было. Бывшего адъютанта Савинкова стали готовить к важной работе, поэтому надо было провести предварительную тщательную его обработку.

Одновременно, по явке Шешени, был тайно изъят московский резидент «НСЗРиС» Михаил Николаевич Зекунов, бывший царский офицер, командир батальона Красной армии, попавший в плен к полякам, не выполнивший ни одного задания союза и сразу после ареста предложивший свои услуги КРО.

С ликвидации явочной квартиры Зекунова КРО начал разработку легенды. Над ней ломали головы начальник 6-го отделения И.И. Сосновский, его заместитель Н.И. Демиденко, а также помощник начальника КРО С.В. Пузицкий, заместитель начальника отдела Р.А. Пиляр и сам А.Х. Артузов. Отдельные вопросы согласовывались с председателем ГПУ Ф.Э. Дзержинским и его заместителем В.Р. Менжинским.

На начальной стадии легенды следовало отвести Шешеню от судебного процесса резидентуры «НСЗРиС» в Смоленске, которую возглавлял В.И. Герасимов, и так замаскировать аресты Шешени и Зекунова, чтобы за границей и мысли не возникло ни у кого в отношении их алиби.

Конечно, можно было проинформировать «друзей» за рубежом, что Шешеня вообще не посещал Герасимова в Смоленске и поэтому избежал ареста. Такое предложение у крокистов было, и оно горячо обсуждалось, но в легенде не все подчиняется логике, нередко в ней действуют от противоположного.

Поэтому, посовещавшись, крокисты решили сообщить за кордон следующую легенду. Леонид Николаевич Шешеня посетил Герасимова, но в первый раз не застал дома, так как тот находился по делам в Орше. Вернувшись из Орши, Герасимов на встрече с Шешеней нервничал и взволнованно рассказал ему, что за ним еще с Орши установлено наблюдение. На улице Леонид Николаевич действительно увидел наблюдавших за квартирой Герасимова людей и решил бежать на извозчике из города. На окраине города его нагнали ехавшие также на извозчике чекисты, и в завязавшейся перестрелке он скрылся. Шешеня больше не мог оставаться в Смоленске и бежал в Москву, где служил в войсках охраны железных дорог Зекунов. Но, прибыв к нему на квартиру, узнал об его аресте. К счастью, Зекунова вскоре освободили: его арест был связан с какими-то хищениями на железной дороге и к политике отношения не имел.

Легенда побега Шешени, прибытие его в Москву и арест Зекунова выглядели неправдоподобными, внешне опасными и нелогичными. Отстаивая с Н.И. Демиденко этот вариант легенды, С.В. Пузицкий доказывал: «Вот в этой-то нелогичности и есть вся ее сила, так как любой профессионал-контрразведчик из Европы отметит, что для контрразведки все слишком непродуманно…»[87].

Обсуждая различные версии легенды, крокисты единодушно сошлись на мнении, что Шешеней и Зекуновым после разгрома савинковских ячеек в Западном крае должен сразу заинтересоваться Варшавский областной комитет «НСЗРиС» и искать связи с ними. Конечно, «клюнет» на них и 2-й отдел польского Генштаба. Чтобы ускорить завязку и развитие легенды, чекисты решили сообщить за кордон, что Шешеня по фиктивным документам легализовался в Москве и вместе с Зекуновым приступил к трудной и опасной работе по созданию ячеек союза.

И вот, вращаясь по долгу своей нелегальной работы в разных московских кругах, Шешеня Леонид Николаевич встретился со своим старым приятелем по Дону — бывшим офицером, который рассказал ему об участии в какой-то антисоветской организации демократического толка. Организации довольно мощной, состоящей как из военных, так и гражданских лиц. Правда, программа ее сильно отличается от программы «НСЗРиС».

Крокисты были уверены, что если до Савинкова дойдет слух о появлении новой внутрироссийской антисоветской организации, по духу демократической, то это обязательно возбудит в нем «контрреволюционный — спортивный интерес», столь ему присущий.

Много сил и времени у крокистов отняла разработка политической программы организации «Л.Д.». Для этого они изучили и тщательно проанализировали программные документы «НСЗРиС» и пришли к выводу, что программу «Л.Д.» нужно создавать на противоречиях в тактике действий «НСЗРиС» и их организации. Так, в программе союза говорилось, что в России должен быть восстановлен демократический правовой строй на началах народовластия, созвано Учредительное собрание[88][89] [90] [91] и признана некая самостоятельность окраинных народов бывшей царской России, то есть проект конечного строя демократического государства был не ясен.

В программе же «Л.Д.» было записано, что «свободная Россия — конфедерация демократических национальных республик, входящих в ее состав».

В области аграрной программы союза указывалось: «Оставление земли во владении обрабатывающих ее и отмена всех декретов о землепользовании, изданных коммунистами. Определение условий закрепления частновладельческих, кабинетных, удельных, церковных, монастырских земель после созыва Учредительного собрания и по решению».

В программе «Л.Д.» подчеркивалось, что «земля — собственность всех ее обрабатывающих, распределение земли предоставляется местным выборным земельным комитетам под руководством и контролем государственной власти».

Программа «НСЗРиС» признавала интервенцию в Россию стран Антанты и самые крайние методы борьбы для свержения большевиков, в том числе индивидуальный политический и экономический террор.

В программе «Л.Д.» было записано, что «интервенция в борьбе с большевизмом бесцельна и вредна, ибо она поставит Россию в зависимость от иностранного империализма. Единственный путь борьбы — это подготовка и вооруженное свержение диктатуры большевизма при содействии всего народа и демократических элементов эмиграции».

Далее в программе говорилось, что «Л.Д.» выступает как против индивидуального политического, так и экономического террора, но в то же время подчеркивалось, что «Л.Д. не является мертвой организацией, связанной строгой тактической программой, она применяет ее к условиям момента. Так, например, вопрос о терроре при соответствующей ситуации может быть поставлен в повестку дня»[92].

Таким образом, программа «Л.Д.», по мнению крокистов, должна была вызвать у савинковцев негативное отношение. Этого и добивались чекисты, так как дискуссии, которые обязательно последуют по всем противоречивым программным вопросам, должны притупить бдительность и уменьшить подозрительность сильного и коварного противника.

Программа «Л.Д.» вступала в конфликт со всеми положениями эмиграции, а значит, ею должен заинтересоваться Б.В. Савинков, которому уже порядком надоели безжизненные и малоактивные идеи эмигрантов-говорунов. Савинков надеялся, что именно там, в России, у интеллигенции должны появиться новые идеи и новые формы борьбы с большевиками. Любопытный факт: когда писатель М.П. Арцыбашев высказал Савинкову свои подозрения в отношении Федорова Андрея Павловича, что он «в фас и в профиль смахивает на Иуду», тот ответил: «Я старая революционная крыса. Я прощупал Андрея Павловича со всех сторон. Это просто новый тип, народившийся при большевиках и вам еще незнакомый»[93].

Глава 3 ВНЕДРЕНИЕ В ЭМИГРАЦИЮ

Итак, в распоряжении КРО ГПУ находилось два савинковца — Леонид Николаевич Шешеня, бывший адъютант Савинкова, соратник полковника Павловского, участник многих боев и походов белых, и Михаил Николаевич Зекунов, московский резидент «НСЗРиС», до пленения поляками — командир Красной армии, уклонившийся от ведения савинковской работы в Москве. Кого из них целесообразнее было направить в Польшу?

Содержавшийся в то время во внутренней тюрьме ГПУ Шешеня (псевдоним «Искра») для развития легенды был человеком более авторитетным и подходящим, но обработка его как агента требовала длительного времени. Да и полной уверенности в его честности в то время у крокистов не было.

Зекунов имел в Москве много родных, по натуре своей являлся большим семьянином, очень любил жену, поэтому остановились на его кандидатуре, хотя КРО ГПУ, направляя его в командировку в Польшу, конечно, рисковал, так как были некоторые сомнения в искренности Михаила Николаевича (псевдоним «Михайловский», у поляков он проходил под псевдонимом «Зубцов»). На деле он оказался толковым и преданным агентом.

Первая командировка за границу
Сразу после принятого решения о направлении Зекунова в Польшу Демиденко, Сосновский и Пузицкий занялись подготовкой от имени Шешени писем к руководителям Виленского пункта «НСЗРиС» И.Т. Фомичеву (псевдоним у поляков «Дарневич») и Варшавского областного комитета союза Д.В. Философову.

В письме И.Т. Фомичеву от 18 декабря 1922 г. Л.Н. Шешеня писал:

«В конце августа я пытался быть у Вас, но это не удалось, я выжидал удобного случая, это тоже ни к чему не привело, тогда я решил через Павла Андреевича выехать в М[оскву]. В См.[оленске] к Павлу Андреевичу я попал 13/IX-22 г., 14/IX он приехал из Орши, я был у него, но с ним произошли большие неудачи в Торговом деле /3[екунов] расскажет/, и мне пришлось самостоятельно срочно направиться в Москву. В См. я был с одним из своих работников, который остался в См. как видно вместе с Павлом Андреевичем. Сведений от них не имею и, если Вы о их делах знаете больше, прошу сообщить. Этот вопрос для меня очень важен. В Москву я прибыл в конце сентября, где удалось завязать связь с одной Московской фирмой, имеющей связь с кооперативами на местах, по составу тоже солидной, но в тяжелых торговых операциях почти пассивной, у данной фирмы я пользуюсь доверием и авторитетом, но все-таки мне не хватает многого, а именно: оборотного капитала, представительства, полномочий от Вас и сведения меня с Вашими московскими представителями фирмы особенно с Мих. Яковлевичем[94].

Остальные просьбы, которые прошу выполнить, передаст Мих. Николаевич, которого я уполномочиваю и посылаю к Вам сделать доклад и получить просимое мною. Деньги, которые вы получите за товар, который в подлинниках доставьте 3., прошу полностью прислать с Мих. Николаевичем»[95].

Второе письмо Леонид Николаевич написал Д.В. Философову:

«После неоднократных моих попыток при поездках на родину завязать знакомства и выполнить даваемые поручения по существу дела нашей фирмы кончались одними попытками, которые, конечно, давали известный навык. Теперь, попав в Москву в конце сентября, мне удалось завязать знакомство с одной фирмой, которая заслуживает большого внимания не только Ивана Терентьевича, но думаю, что и Вы обратите свое внимание. Для доклада о знакомстве с фирмой, о ее составе и передачи моего Вам доклада я посылаю Михаила Николаевича З.[екунова], которого прошу принять и дать ему возможность сделать доклад на С.О.К.

Сам я не могу пока выезжать потому, что считаю необходимым данное знакомство закрепить за нашей фирмой. Моя же сравнительно малая опытность нуждается в Ваших указаниях и, главное, в консультации более опытного представителя нашей фирмы на месте. Завязав знакомство, я начал разыскивать Михаила Яковлевича, но пока это ничего мне не дало, что мне необходимо в данное время как рыбе вода. Прошу Вас, Дмитрий Владимирович, рассмотреть мой доклад /заслушав таковой от Зек. прошу Вас о.к. по существу дела дать более солидное представительство и связь к своим представителям нашей фирмы в М.[оскве].

Все просимое прошу прислать с М. Зек[уновым], если найдете нужным, то пришлите своего опытного работника для руководства.

Шлю привет Б.В., В.В., А.А.[96]

Леонид Шешеня»[97].

Сотрудниками КРО ГПУ от имени Леонида Николаевича был подготовлен доклад в президиум Варшавского комитета «НСЗРиС». Он был согласован с А.Х. Артузовым и его заместителем Р.А. Пиляром, которые внесли в текст некоторые исправления и «дали добро» на отправку в Польшу.

В докладе сообщалось о проделанной Шешеней и Зекуновым работе по сознанию ячеек союза в Советской России, рассказывалось о существовании в Москве антисоветской организаций «Л.Д.» и установлении контакта с ее активным членом Андреем Павловичем. При этом в докладе Шешени подчеркивалось, что организация имеет широкие разведывательные возможности, в связи с этим предлагалось союзу установить с ней связь. Леонид Николаевич просил прислать деньги, инструкции для ведения переговоров с «Л.Д.» и мандат от ЦК «НСЗРиС», разрешавший ему вести такие переговоры.

Чтобы заинтересовать польскую разведку, крокисты подготовили Зекунову «шпионский материал», якобы полученный от одного из представителей организации «Л.Д.» — Фиалковского (под этой фамилией выступал агент КРО ГПУ).

22 декабря 1922 г. помощник начальника КРО ГПУ С.В. Пузицкий и начальник 6-го отделения КРО ГПУ Н.И. Демиденко направили письмо начальнику КРО ПП ГПУ по Западному краю С.С. Турло с просьбой переправить М.Н. Зекунова через границу на польскую территорию и помочь ему возвратиться в Москву.

Михаилу Николаевичу было выдано предписание, согласно которому он отправлялся в командировку за рубеж по линии серьезнейшей савинковской разработки Виленского областного комитета «НСЗРиС». В нем предлагалось совершенно секретным порядком переправить его через границу в район Родошковичей и условиться о его быстром возвращении на обратном пути в Москву. Была высказана просьба С.С. Турло лично проследить за выполнением этого плана[98].

Неоднократно проинструктированный чекистами Зекунов получил указание передать савинковцам сведения об организации «Л.Д.» «в безразличных тонах».

30 декабря 1922 г. при содействии помощника уполномоченного КРО ПП ГПУ по Западному краю И.П. Крикмана в районе Радош-ковичей Зекунов перешел советско-польскую границу. Явившись на польскую заставу, потребовал отправить его на савинковский пограничный пункт. Поляки ответили, что все савинковские пункты на границе польскими властями закрыты. Прием и отправка как савинковцев, так и польской агентуры осуществлялась польским пограничным командованием. Под конвоем Зекунова отправили в штаб пограничного батальона в местечко Раков, а оттуда в сопровождении польского солдата — в Вильно в распоряжение начальника Экспозитуры № 1 2-го отдела Генштаба Польши. Там он был освобожден из-под конвоя и, получив документы на право проживания в Вильно, явился к Фомичеву, который принял его довольно радушно.

В это время активная работа Виленского пункта совершенно прекратилась и сводилась только к поддержанию связи со своими людьми на местах. Связано это было с полным отсутствием у организации средств. Варшава с сентября прекратила даже выдачу жалованья сотрудникам пункта. Однако такое положение, со слов Фомичева, являлось временным, так как средства вскоре должны быть получены и работа продолжена.

За время отсутствия Зекунова у Ивана Терентьевича Фомичева произошел ряд конфликтов с сотрудниками пункта. Его обвинили в присваивании денег, выдаваемых поляками отправляющимся в Россию агентам, однако благодаря поддержке Философова и Савинкова он не был смещен с должности и продолжал заведовать пунктом.

После закрытия поляками пунктов в Молодечно, Глубоком, Докшице и на границе часть сотрудников осталась без работы. Они проживали в Вильно на заранее накопленные средства.

Несмотря на то, что этот пункт так же, как и вся организация, «дышала на ладан», Фомичев возлагал на ближайшее будущее самые лучшие надежды, поскольку назначение Пилсудского начальником Генерального штаба, уход в подполье враждебной савинковскому течению фашистской организации «Развуй» и изменившееся в лучшую сторону отношение французов давало возможность «НСЗРиС» снова начать работу.

Из Вильно Михаил Николаевич и Иван Терентьевич отправились в Варшаву для доклада руководителю Варшавского областного комитета «НСЗРиС» Дмитрию Владимировичу Философову. Его в Варшаве не оказалось, он находился у Савинкова в Париже. Из разговоров с руководителями союза в Польше — Е.С. Шевченко, С.И. Жариным и В.Ф. Клементьевым — Зекунову удалось узнать, что работа союза должна была возобновиться к весне 1923 г. Средства якобы уже отпущены поляками и французами. Для более удобного руководства работой Пилсудский хлопотал о том, чтобы Савинкову как уроженцу Варшавы было дано разрешение на проживание в Польше. По мнению членов союза, наступающая весна могла иметь решающее значение. Весной 1923 г. «НСЗРиС» готовил в Советской России серию восстаний и заговоров, главным образом в Петрограде, Москве и Западном крае. Для получения средств и инструкций по подготовке этой работы Философов и был экстренно вызван Савинковым.

На просьбу Зекунова дать инструкции и средства на ведение работы по докладу Шешени Шевченко через Фомичева ответил, что до приезда Дмитрия Владимировича он не может дать никаких рекомендаций. Доклад Леонида Николаевича, ввиду исключительного интереса, был немедленно отправлен в Париж к Савинкову, «который через Философова даст указания о средствах, явках в Москве и обо всем, что нужно для работы».

Михаил Николаевич узнал также о недавно отправленных в Советскую Россию эмиссарах «НСЗРиС» и среди них об ответственном работнике Савинкова, бывшем капитане Генштаба Михаиле Яковлевиче Росселевиче[99], точный адрес которого можно было узнать от Ивана Петровича Дорогунина, проживавшего по адресу: Петроград, ул. Нарвская, д.15[100].

Много разговоров в Варшаве велось про выехавшего в Россию для ведения переговоров о возвращении на родину казаков, находящихся в Польше, бывшего казачьего полковника Гнилорыбова: он перешел на сторону советской власти и в Польше был объявлен провокатором.

Программа союза была несколько изменена в том смысле, что вся власть должна принадлежать не Учредительному собранию, как прежде, а свободно выбранным Советам.

Про провалы работников в России не было ничего известно, за исключением ареста одного бывшего капитана Акулова в Гомеле.

Так как по докладу Шешени никаких указаний до приезда Философова Варшава не дала, то Фомичев сам дал Михаилу Николаевичу временную инструкцию для продолжения работы. Он предложил, в случае если «Л.Д.» примет полностью программу союза, завязать с нею отношения, использовав эту организацию для получения информации по Советской России. В случае разногласий — сохранить с ней контакт как с дружественной организацией.

В это время установилось правило: все работники, отправляемые в Россию, кроме организационного задания от «НСЗРиС», получали еще задания чисто шпионского характера от польского Генерального штаба. Учитывая скандал с Фомичевым о присвоении части средств, выдаваемых поляками на шпионскую работу, польские власти стали дела по шпионажу вести без посредничества Фомичева.

В связи с этим Зекунову пришлось войти в тесный контакт с капитаном Секундой. Учитывая то, что Михаил Николаевич привез ценный информационный материал, польский Генштаб стал считать его одним из своих лучших работников. Не будучи работником союза, Зекунов сформировал о себе мнение если и не работника-организатора, то во всяком случае верного курьера, которому можно доверить все что угодно. Показателем этого служила выдача ему для передачи Леониду Николаевичу мандатов и связь к упомянутому выше Росселевичу.

Сам Фомичев имел желание для руководства работой выехать в Москву. Он просил Михаила Николаевича при следующем приезде доставить ему документы для проживания в России. Иван Терентьевич, находящийся в переписке с эсером Масловым членом бывшего Временного правительства, проживавшим в Чехословакии, хотел возобновить связи с эсерами Юга России. За время пребывания в Вильно Зекунову удалось выяснить, что за время его отсутствия в Россию были направлены несколько лиц.

По прибытию в Москву, в отчете о командировке, он писал:

«1/ Иван Николаевич Винокуров, б. эсер старый работник союза, пользующийся не только доверием, но и имеющий влияние в союзе. Выехал в Россию в сентябре п/г. имея организационное задание в Иваново-Вознесенске и задание шпионского характера от кап. Секунды. Кроме того, ему было поручено разыскать меня и выяснить причину моего невозвращения в Польшу, и если причина — неимение средств, то передать мне таковые, а также разыскать Шешеню про которого были слухи что он арестован в Гомеле. Винокуров — работник видный, знающий многое о предполагаемой работе союза, знающий местопребывания работников, высланных как из Вильно, так и из Варшавы, и имеющий явки к местным организациям. На поездку Винокуров получил от Секунды и Фомичева 1 000 000 польских марок.

2/ б. капитан армии Перемыкина Акулов в Гомеле в июле — авг. / по слухам арестован/.

3/ б. поруч. арм. Балаховича Василий Георгиевич Веселов /псев-дон. Васильев/ в конце ноября в Псков /111-й раз/.

4/ б. пор. армии Перемыкина Георгий Котов в Псков.

5/ Василий Тимофеев /пс. Александр Свирский/ в Петроград.

Во время моего пребывания высланы:

1/6. кап. армии Перемыкина Горелов 24–25 лет, бритый, небольшой, толстый нос, серые глаза, коротко остриженные волосы, одет в черное суконное пальто /старое/ серые брюки и старую рубашку защитного цвета; выехал 17 января с. г. в Петроград. Имеет родственников, содержащих ресторан на углу Морской и Невского пр.

2/ Юнкер арм. Перемыкина Анатолий Нихалченко /псевд. Александр Минский/15/1 с. г. в Клайпеду для выяснения Советско-Литовских отношений»[101].

Необходимо отметить, что «успехи» Леонида Николаевича и Михаила Николаевича в Советской России укрепили пошатнувшийся авторитет Фомичева и гарантировали ему реальную поддержку Экспозитуры.

19 января получив инструкции от Фомичева и задания от капитана Секунда М.Н. Зекунов выехал из Вильно через вновь открывшийся в Молодечно пункт. Прибыв на границу, он перешел ее в ночь на 22 января и в тот же день подготовил подробный доклад о командировке.

В результате этой поездки были успешно выполнены все задания КРО ГПУ. Задуманная чекистами легенда успешно реализовывалась. Была установлена связь с польской разведкой и филиалами «НСЗРиС» в Вильно и Варшаве. Савинкову заочно приоткрыли лицо «Л.Д.», КРО ГПУ стали известны фамилии савинковских эмиссаров, выехавших в Советскую Россию для подрывной работы[102].

По результатам командировки Зекунова было подготовлено Циркулярное письмо ГПУ за № 2 «по савинковщине». 19 февраля 1923 г., после утверждения зампредом ГПУ И.С. Уншлихтом, оно было направлено на места.

В письме начальник Секретно-оперативного управления ГПУ В.Р. Менжинский и заместитель начальника КРО ГПУ Р.А. Пиляр писали, что Циркулярное письмо КРО ГПУ № 1 от 17-го мая 1922 г. изложило условия и признаки существования савинковских контрреволюционных организаций и основные методы борьбы с ними. В настоящее время КРО посчитало необходимым дополнить их и обратить внимание органов ГПУ на выявленные новые организационные планы зарубежной контрреволюции.

Сообщалось, что за истекший год савинковская группа в Париже, Праге и Варшаве не оставляла ни на одну минуту попыток нанесения возможного вреда Советской Федерации, продолжая развивать контрреволюционную деятельность, втягивая в свои сети наиболее контрреволюционные слои бывших офицеров, чиновников и кулаков на нашей территории.

Сильно пошатнувшийся кредит доверия у правительств Европы, и в частности у французов и польского Генерального штаба, лишил их возможности вести свою работу сколько-нибудь планомерно. Работа варшавского центра и его пограничных оперативных отделений характеризовалась, особенно в отношении последнего полугодия, как случайная, делающая «что возможно» и «где выйдет».

Многие крупные деятели Союза, перешли на индивидуальную службу во французские, польские и другие разведывательные организации. Тем не менее савинковское Бюро в Варшаве и его оперативные пункты в указанных выше местах, оставались и в пределах возможности занимались вербовкой и направлением резидентов и курьеров для работы в Россию.

«Союз защиты» продолжал организацию ячеек главным образом в частях Красной армии и на железных дорогах, нанесение вреда военно-хозяйственной жизни Республики, с помощью ведения военно-экономического шпионажа, который вменялся в обязанность всем савинковским работникам.

Целый ряд ликвидированных резидентур и связей «НСЗРиС» давал возможность обрисовать картину их работы, а также планы и реальные возможности на ближайшее будущее.

Большие материальные затруднения Савинкова повлекли за собой не планомерную деятельность организации, а «изобретение возможности реального заработка». Большое количество связей в России, многочисленная вербовка и посылка «резидентов» в различные пункты Республики продолжала приносить некоторые результаты и создавать наличие постоянной работы.

Констатировалось, что «НСЗРиС» безусловно имел в военных, административных и экономических учреждениях своих осведомителей. Ежемесячно через оперативные и приграничные пункты проходило за последнее полугодие от 10 до 30 агентов, главным образом по направлению в Россию. Наибольшей «пропускною способностью» обладал Виленский пункт.

Заграничные пункты, были тесно связаны в отношении перехода и приема агентов с польскими вторыми Отделами и имели свои особые задачи. Наряду с шпионской работой для французов и поляков имели задания по организации в Советской России савинковских «пятерок» и «ячеек».

Несмотря на ухудшение материального положения савинковских организаций, «НСЗРиС» были предприняты ревизии — объезд резидентур в Советской России. Резидентам давались указания во что бы то ни стало продержаться еще некоторое время, в течение которого средства безусловно будут получены.

Организационно намечалась большая, чем прежде, централизация работы как за границей, так и на территории России. Савинковцы усиливали свои заграничные связи, назначали «представителей» в различные города и столицы Европы. Были ликвидированы мелкие пограничные пункты, их начальники переведены и сгруппированы в Вильно, Лунинце и Ровно. Работу по России предполагалось вести главным образом в Москве, Петрограде и Западном крае. Крупные заграничные руководители были вызваны Савинковым в Париж с таким расчетом, что к середине февраля, они, вернувшись на места начнут проводить решительную работу по организации заговоров и восстаний.

Централизация работы в России не должна была повлечь ликвидации отдельных резидентур в других пунктах, особенно в военной промышленности и на стратегических железнодорожных узлах.

Отмечалось, что в связи с тяжелым материальным положением, савинковцы проводили различные мероприятия по добыче средств. Организовывались торговые фирмы в Варшаве, Вильне, Ровно и в пограничной полосе. При предстоящем усилении савинковской кассы увеличивалась возможность таких торговых операций и связей с различными «фирмами» и контрабандистами. Такого рода фирмы могли служить великолепным аппаратом связи, а также аппаратом для добывания информации.

Предполагалось, что всякие изменения во внешнеполитических отношениях будут немедленно использованы, с одной стороны, Антантой в смысле использования кадров савинковцев для активной борьбы с Советской Россией и, с другой стороны, савинковцы и все связанные с ними организации и группировки используют все затруднения в России для усиления своей контрреволюционной работы.

Длительная вынужденная бездеятельность савинковских агентов, часто их добровольная явка не мешала им приниматься за исполнение заданий организации и восстановление связей при первом удобном случае и при получении материальной поддержки. Наличие кадров, на которых савинковская организация могла рассчитывать в будущем, указывала на необходимость тщательной и систематической изоляции этих лиц.

Своим агентам «НСЗРиС» предоставлял весьма продолжительные сроки подготовки работы и выступлений, в течение которых им поручалось не возбуждать никаких подозрений. Отсюда возникала необходимость длительной разработки всеми средствами всех прибывших из-за границы при наличии подозрений в причастности к савинковщине.

Изложенные выше признаки определяли метод борьбы с «НСЗРиС», заключавшийся в полной централизации и последовательности мер по предупреждению и ликвидации их деятельности.

КРО ГПУ предлагало и рекомендовало местным органам:

«1) самое точное и немедленное извещение КРО ГПУ и заинтересованных КРО и друг. Полномочных Представительств и Губот-делов о всех возникающих савинковских разработках, их состоянии и движении;

2) упорная и последовательная разработка всякого рода данных, предполагающих наличие савинковской, шпионской и организационно-агитационной работы;

3) исключительно внимательное наблюдение за воинскими частями и служащими управлений жел. дорожных и водных путей. Среди последних по всем имеющимся данным существует и предполагается к развитию Савинковская работа как в виде агитации, так и собирания шпионских сведений».

КРО полагало, что отдельные недостатки, выразившиеся главным образом в несогласованности действий между Губотделами и отдельными Полномочными Представительствами, будут исправлены.

Предполагалось осуществление полной информированности КРО ГПУ о положении савинковских организаций. Эти сведения должны были без задержки сообщаться всем КРО. Проводимая работа в течение ближайшего полугодия должна была сделать фактически невозможным для «НСЗРиС» и его агентов выполнение контрреволюционных и шпионских намерений в отношении России[103].

Вторая командировка за границу
Чекисты приступили к разработке проекта второй командировки за рубеж, в которую планировалось послать сотрудника КРО ГПУ Андрея Павловича Федорова (псевдоним «Петров») и М.Н. Зекунова. Планировалось, что в первых числах марта они выедут по маршруту Смоленск — Минск — Вильно. Их переправа через границу должна была проводится при содействии начальника КРО ППГПУ Запкрая Турло.

Для савинковцев Федоров являлся старым приятелем резидента Зекунова, через которого и наладилась связь с либеральнодемократической группой в Москве. Легенда для Андрея Павловича была следующая. Сам Федоров вошел в эту группу при содействии его близкого знакомого по фронту капитана Фиялковского. Сам он в прошлом — бывший офицер, однако в белых армиях не служил, будучи мобилизован большевиками в начале революции. По убеждениям ближе всего к эсерам. Сочувствует савинковской работе и первым поднял вопрос о контакте или подчинении группы «Л.Д.» Савинкову. Зекунов знает его давно. Шешеня Федорову безусловно доверяет.

Группа «Л.Д.» в 1920–1921 гг. создана усилиями отдельных военспецов, считающих борьбу с советской властью необходимой. Ни с одной из крупных организаций на территории СССР или за рубежом не связана. Ее развитие шло по линии личного доверия и персональных связей руководителей. Мыслей о вооруженном выступлении нет, но активную борьбу с советской властью при удобных обстоятельствах группа признает. К террору группа относится резко отрицательно (дано задание по этому пункту вести дебаты). На чисто партизанские действия верхи группы смотрят более примирительно, считая их полезными при условии твердого руководства, не позволяющего партизанскому отряду превращаться в банду.

Центр группы находится в Москве, в основном легендирован из числа агентуры. Руководящее ядро 6–7 человек. В случае необходимости можно было выставить почти всех этих лиц для фактических переговоров. Оперировать ими Андрей Павлович мог лишь в случае надобности. Группа имела в ряде военных главков Москвы своих лиц, которые могли достать приказы, секретные доклады и т. д. Свои люди, якобы были в ГАУ, Артуправлении, Воздухфлоте, в химической промышленности, Главлескоме. Получение от них данных в какую-то систему не введено, ибо приказы группе «Л.Д.» были нужны лишь как информационный материал. При желании широкого и правомерного развития этой работы нужны средства, которых очень мало.

«Л.Д.», кроме связи с небольшими студенческими группировками, ни с одной сильной организацией переговоров не вела, опасаясь возможности провокации и провала. В рядах группы есть несколько видных горцев, имеются довольно солидные связи с Кавказом и Туркестаном.

Группа, не являясь боевой организацией, готовит свои кадры для приобщения их к общему делу спасения Родины в нужный момент.

Поездка Федорова проводилась якобы по инициативе ряда членов организации, считающих наиболее целесообразным контакт с са-винковской организацией. Вызвана она также и личным желанием Андрея Павловича подчинить или скоординировать работу «Л.Д.» только лишь с Савинковым.

Шешеня, готовивший переговоры, не мог говорить от имени центра и давать какие-либо гарантии и связи. Необходим был солидный представитель. Необходимо было и проинформировать, что Леонид Николаевич при помощи Федорова и Зекунова устроился в Москве на военную службу. Необходимость добывать средства для жизни работой и отсутствие денег сильно тормозили вопрос с переговорами и планомерность получения приказов из главков.

На основании этого Шешеня ставит категорически вопросы о высылке в Москву солидного представителя-консультанта и о предоставлении организационных средств на работу по использованию связей «Л.Д.» и созданию курьерской связи Варшава — Вильно— Москва или же предоставлении таковой уже налаженной и безусловно верной связи в Москве. Желателен также контакт с серьезными представителями Савинкова в Центре, ибо Леонид Николаевич является отрезанным от остальной работы и не имеет даже запасной квартиры, что ставит его в зависимость от группы, которая могла посчитать его мелким работником.

Расчет при проведении второй командировки был таков: Федоров и Зекунов в Вильно передают Фомичеву и полякам полученные приказы. Причем для поляков Андрей Павлович являлся всего лишь курьером Шешени, а Михаил Николаевич — своим зарегистрированным работником.

Получая от капитана Секунды новую ориентировку и деньги в том или ином размере, Федоров и Зекунов держат линию савинковцев и еще более укрепляют положение серьезных работников для польской разведки.

Андрей Павлович и Михаил Николаевич просят для Шешени высылки на его московскую явку солидной разведчицы (желательно красивой, верной, развитой, опытной и молодой женщины) для усиления работы в военных кругах. В случае их согласия, для нее в Москве будет создана полная иллюзия работы разведки. Эту просьбу поляки не удовлетворили: подходящей разведчицы не нашлось.

По савинковской линии Федоров и Зекунов вместе с Фомичевым должны были выехать в Варшаву на доклад к Дмитрию Владимировичу Философову, Евгению Сергеевичу Шевченко и к Борису Викторовичу Савинкову. Под влиянием уговоров Фомичев, как видно, не пожелает вручить судьбу «своей» разработки кому-либо другому и должен выехать в Москву сам. Это даст крокистам возможность успешно провести переговоры и выпустить Фомичева обратно, который по приезде отразит положение дел в раздутом виде в нашу пользу.

Кроме Фомичева, кандидатами на посылку в Москву могли стать Жарин и Клементьев (по мнению КРО ГПУ, опасен был лишь последний).

Если савинковская организация, как предполагалось, обладает денежными средствами, то необходимо по возможности получение солидной суммы на организационные расходы и получение новых явок.

В случае беседы Федорова лично с Савинковым последнему необходимо задать вопрос о возможности доверия к некоему Кошелеву, находящемуся в Москве и якобы лично известному Савинкову. (Кошелев — агент ГПУ, старый друг Савинкова, который свел его с Перхуровым).

Должны быть проделаны и другие подготовительные мероприятия, к примеру, такие как посылка жене Шешени его карточки (снят в военной форме Красной армии) и др. Предполагался и приезд в Москву жены Шешени — Александры Павловны Зайченок[104].

Таким образом, приоткрыв в первую поездку лицо «Л.Д.», во второй крокисты решили белее подробно рассказать о ее деятельности и сообщить о наличии в ней фракции или группы, согласной идти на контакт с Савинковым. Чекисты понимали, что, пока Савинков лично не убедится о существовании в Центре России организации «Л.Д.», он не начнет серьезных переговоров.

В игру вводили Андрея Павловича Федорова. Направление официального сотрудника ГПУ в Польшу являлось весьма рискованным шагом, так как в то время в КРО еще не было полной уверенности в преданности Зекунова. Но все окончилось удачно. До Минска Андрей Павлович и Михаил Николаевич добрались как командированные сотрудники финансово-коммерческого управления Центрального управления лесной промышленности. В Смоленске их встретил Крикман, и после непродолжительного отдыха в ночь на 21 марта 1923 г. в районе Радошковичей они были переправлены через границу.

Еще до их приезда, 13 марта 1923 г., С.В. Пузицкий проинформировал С.С. Турло, что при возвращении из-за рубежа возможно будет еще несколько человек, которых необходимо было переправить в Москву по плану А.П. Федорова или М.Н. Зекунова, не ставя в известность ГПУ Белоруссии и ПП ГПУ по Западному краю.

В Варшаве по случаю приезда московских представителей было созвано специальное заседание Варшавского областного комитета «НСЗРиС». Согласно разработанному заданию Андрей Павлович подробно проинформировал о деятельности «Л.Д.», возникшей в конце 1921 г. из «осколков белых организаций». По его словам, организация широко разветвленная, ее люди работают в Артиллерийском управлении, Воздухфлоте, химической промышленности, Главлескоме и в ряде других военных и гражданских главков Москвы. Руководящее ядро состоит из бывших царских и белых офицеров, некоторые из них не прочь иметь связь с савинковским «НСЗРиС», но обо всем он не имеет права говорить.

Леонид Николаевич Шешеня, которого группа Леберальных демократов устроила на работу в военное ведомство, требовал в докладе выслать ему в помощь для переговоров с «Л.Д.» в Москву солидного представителя союза. При этом Андрей Павлович

ознакомил членов Варшавского комитета с фотографией Шешени в командирской форме Красной армии. Переговоры с «Л.Д.», ввиду отсутствия соответствующих полномочий и мандата у Шешени замерли. Леонид Николаевич писал, что им и Зекуновым в Москве для поднятия авторитета Савинкова в глазах лидеров «Л.Д.» создан Московский революционный штаб «НСЗРиС».

Члены Варшавского комитета с удовлетворением отнеслись к докладу Шешени и сообщению Андрея Павловича и постановили: «В контактные переговоры с ЛД. вступить, попытавшись довести их до благополучного конца и командировать от Варшавского областного комитета в Москву для переговоров И.Т. Фомичева, предоставив ему широкие полномочия»[105].

Остался доволен московскими друзьями и второй отдел Генштаба Польши. Доставленный им «шпионский материал» поляками был одобрен. В знак благодарности за доставку «ценных» документов Экспозитура № 1 гарантировала Андрею Павловичу и другим членам московской организации беспрепятственный проезд по территории Польши, выдачу паспортов и содействие в получении французских виз в случае поездки в Париж.

Варшавская резидентура ИНО ГПУ 23 марта 1923 г. сообщила заместителю начальника КРО ГПУ Р.А. Пиляру о предполагаемом отъезде в Москву И.Т. Фомичева, отмечая, что в савинковских кругах царит полное уныние вследствие отказа поляков и французов в дальнейшем поддержки их организации. 18 февраля Философов ездил в Париж, откуда вернулся с сообщением, что ему окончательно отказано в дальнейших субсидиях. Эта перемена курса вызвана более благоприятным отношением официальных французских кругов с Советской Россией.

Принято решение работать самостоятельно. Существовало и такое мнение: что если ЦК «НСЗРиС» придет к убеждению, что дальнейшая работа бесцельна, то откажется от борьбы с советской властью. Выяснить действительное положение в России должен был Иван Терентьевич Фомичев.

Из Петрограда Фомичев получил письмо от некоего Н.В. Кано-нова, который предлагал ему приехать туда по адресу: Петроградская сторона, ул. Церковная, д. 9, кв. 2. Там он мог застать или Канонова, или некоего Н.Э. Пузуля. Предполагалось, что Фомичев возьмет с собой в Москву агента ГПУ, который явится под фамилией Бурсо-ва на квартиру Визнера по адресу: ул. Малая Лубянка, д. 12., кв. 7. Он должен заявить о себе после своего приезда в Москву, который состоится в первых числах апреля.

ИНО ГПУ сообщалось, что у Фомичева имелись очень широкие полномочия для проверки деятельности местных ячеек савинковской организации. Отъезд его из Вильно ожидался 23–25 марта. К Бур-сову предлагалось отнестись с полным доверием[106].

6 апреля 1923 г. Варшавская резидентура вновь подтвердила свою информацию в отношении Фомичева. Решение о поездке принято Философовым после его возвращения из Парижа[107].

В это время, помощник начальника 6-го отделения КРО ГПУ Н.И. Демиденко сообщил С.В. Пузицкому о стремлении антисоветских группировок перенести свои руководящие центры на территорию СССР, рассчитывая развивать борьбу с советской властью медленным и осторожным темпом, отчасти рассчитывая «на само-изжитие» партии и власти[108]. Это предположение высказывалось по информации, полученной по результатам заседания областного комитета «НСЗРиС» в Варшаве, которое состоялось в составе Фило-софова, Клементьева, Жарина, Дорогунина и Фомичева. Оно проходило в присутствии двух секретных сотрудников ОГПУ. В ходе заседания было вынесено постановление, о создании в Москве комитета действия ипропаганды с непосредственным подчинением ЦК «НСЗРиС» на правах областного.

Иван Терентьевич указал на необходимость перенесения центра тяжести работы в Москву, куда предполагался окончательный переезд Фомичева, Клементьева и Дорогунина. Преследовалась цель: руководство стихийным антисоветским движением. Чрезвычайные виды возлагались на ожидавшуюся смерть Ленина, которая должна ускорить разложение и падение советской власти[109].

13 апреля 1923 г. Н.И. Демиденко получил из Минска от А.П. Федорова зашифрованную телеграмму, в которой сообщалось, что Андрей Павлович прибудет в Москву вместе с Фомичевым почтовым поездом, в связи с чем он просил приготовить комнату.

Крокисты приняли все меры к тому, чтобы убедить эмиссара Варшавского областного комитета «НСЗРиС» о наличии в Москве и других городах страны хорошо организованного антибольшевистского подполья. Иван Терентьевич был восхищен техникой нелегального перехода через границу, осуществленной якобы при содействии сотрудника из «Л.Д.», работающего в советской пограничной страже.

В Москве Фомичев, очутившись в обстановке искусственно созданного подполья, чувствовал себя великолепно. Он появился с польской брошюрой о связях В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого с Генеральным штабом Германии, изданной в 1919 г. в Польше, которую он собирался переводить на русский язык. В приложении к брошюре были напечатаны фотографии и фотокопии документов, якобы уличающих вождей большевиков в связях с немцами.

Вскоре Ивану Терентьевичу была устроена встреча со старым савинковским сподвижником Леонидом Николаевичем Шешеней, который к этому времени, после тщательной проверки и обработки чекистами был освобожден из внутренней тюрьмы ГПУ. Он дал подписку и стал агентом КРО ГПУ. Беседа прошла задушевно и весело.

Особоуполномоченный Варшавского областного комитета «НСЗРиС» сообщил Леониду Николаевичу, что основной его задачей является создание Московского комитета действия и пропаганды «НСЗРиС», куда на паритетных началах должны войти как представители московской группы савинковцев, так и «Л.Д.» Созданный комитет должен начать переговоры с антисоветскими демократическими организациями для включения их в савинковский союз. В связи с тем, что Варшавский комитет для «Комитета действия и пропаганды» уже не мог являться высшей инстанцией, предполагалось что он замкнется на Савинкове, которому и будет подотчетен. Фомичев передал Шешене явку и пароль к савинковцу Веселову, проживавшему в Пскове.

Совещания, отрепетированные и поставленные для Фомичева, безоговорочно доказали абсолютную правильность для КРО ГПУ метода групповой агентурной работы при особо сложных, важных и длительных разработках. В присутствии и при участии Фомичева проходили встречи, заседания и совещания с Зекуновым, Шеше-ней и другими «участниками» савинковской организации в Москве, с «членами организации Л.Д.», в роли которых выступали оперативные сотрудники КРО ГПУ и его агенты.

Представляя Фомичеву организацию «Л.Д.», крокисты вели себя крайне осторожно, без навязывания своих предложений. Конечно, им очень хотелось как можно быстрее слить «Л.Д.» и «НСЗРиС», но такое предложение они хотели услышать от самих савинковцев. И делали для этого все.

28 апреля 1923 г. состоялась встреча Фомичева с полномочным представителем «Л.Д.» Островским В.Г., являвшимся агентом КРО ГПУ. Особоуполномоченному Варшавского комитета лидер «Л.Д.» твердо и отчетливо дал понять, что «он не видит в группе Шешени достаточно реальной силы, а слияние на правомочных началах двух неравных сил, едва ли целесообразно». Обескураженный таким ответом руководителя «Л.Д.» Фомичев стал красочно описывать выгоду объединения двух организаций и предложил встретиться с Борисом Викторовичем, «а там видно будет». Предложение Фомичева о встрече с Савинковым оказалось чрезвычайно выгодным для КРО ГПУ, так как приглашение на поездку в Париж сделали не представители «Л.Д.», а сами савинковцы, их Варшавский комитет.

На этой встрече лидер «Л.Д.» и Фомичев договорились о создании Временного комитета из четырех членов: двух савинковцев и двух членов «Л.Д.». Председатель избирался из этой четверки и имел два голоса. Фомичев был ознакомлен с рядом антисоветских листовок и прокламаций, якобы распространяемых «Л.Д.» в Москве и других российских городах. Вместе с Фомичевым было обсуждено содержание листовки к Первому мая. По предложению Фомичева решили направить ее в редакции газет и организации РКП(б), а также расклеивать на железнодорожных вагонах и вокзалах[110].

В результат всех совещаний приняли решение, санкционированное в дальнейшем Варшавским областным комитетом «НСЗРиС»:

«1. Создать Московский К-тет НСЗР и Св. в составе Шешени, Зекунова и Андрея Павлов, /все наши сотрудники/ вопрос о его со-подчиненности выяснить через ЦК НСЗР и Св., временно до решения этого пункта Москомитет тесно связывается с Варшавск. Обл. Комитетом. — Н.С.

2. Переговоры с Л.Д. продолжать, попытавшись довести их до благополучного конца, т. е. до полного слияния /в некоторых пунктах контакт был уже достигнут во время переговоров лидера Л.Д. с Фомичевым/.

3. Поездку к Савинкову для выяснения всех возникнувших вопросов считать необходимой /должны ехать — предст. МК и 1 пред Л.Д./.

4. Фомичев является Особоуполномоченным и членом МК в Польше»[111].

Из доклада о результатах второй командировки за рубеж следовало, что Варшавский областной комитет стал смотреть на «Л.Д.» с большим уважением и готовностью во всем идти навстречу.

Поляки заявили Зекунову, что они считают «Л.Д.» своей Московской пляцовкой (Мосбюро). Это давало возможность органам государственной безопасности углублять и расширять дезинформирование противника.

Поляки полагали, что в случае военных действий с Россией Мосбюро должно передислоцироваться к фронту для проведения эффективной разведывательной деятельности[112].

Третья командировка за границу
Инспекторская поездка Ивана Терентьевича закончилась, после месячного пребывания в Москве надо было возвращаться в Польшу. На обратном пути следования никаких недоразумений не произошло. Убедившись в существовании в Москве крупной антибольшевистской организации и установив с ней контакты, Фомичев вместе с Зекуновым, как и в прошлые разы, с помощью Крикмана успешно перешли советско-польскую границу.

Перед отъездом Фомичев был снабжен дезинформационными материалами для поляков. Кроме того, он получил от вновь созданного московского «Комитета действия и пропаганды» соответствующие мандаты. Один мандат уполномочил Фомичева обратиться с приветствием в бюро Международного объединения крестьянства; другой — уполномочил его проинформировать начальника Генерального штаба Польши Пилсудского о положении в Советской России, антибольшевистской работе и просьбе оказать поддержку для ее активизации; третий мандат уполномочил Фомичева провести сбор пожертвований на антисоветскую работу в России и на оказание помощи политзаключенным в советских тюрьмах. Подобные мандаты были весьма распространены в эмиграции и особой ценности не имели, но они должны были укрепить позицию Фомичева в «НСЗРиС» как московского поверенного в делах.

С Фомичевым были препровождены три письма Л.Н. Шешени, все они датированы 9 мая 1923 г.

В первом Леонид Николаевич обращался к мифическому Карлу Михайловичу (что сделано в плане конспирации): «Благодарю Вас за ту моральную и материальную поддержку, которую Вы лично оказали Ив. Тер., эта Ваша поддержка имела большое моральное значение в нашей работе. Упорная и далекая работа Бориса Викторовича не была бесплодной: антибольш. силы крепнут, авторитет Союза в Сов. России растет и недалеко то время, когда Союз сумеет снять жатву от своих посевов. Возможности и данные к этому налицо, И.Т. Вас информирует. Наша работа поглощает много сил, средств и она настойчиво требует от друзей и союзников моральной и материальной поддержки, а главное, возможного единого фронта русской и польской демократии в борьбе с нашим общим врагом. Я надеюсь, что Вы, Карл Михайлович, поддержите нас и поможете в достижении этих целей и окажете возможное содействие в общей борьбе с врагом Вашим авторитетом…»[113]

Во втором письме Шешеня обращался к Генриху Иосифовичу: «Благодарю Вас за Вашу доброту и любезность, Вы помогли мне, устроили на службу, дали возможность проживать в Республике, я Ваш должник.

Работа у меня идет. Ив. Тер. Вам обрисует положение. По Вашему заданию я работу веду, но приходится делать это очень осторожно и самому, малейший промах и полный провал, помимо того риска, препятствие и довольно большое это отсутствие средств, от которых всецело зависит результат работы. В начале — в половине июня с. г. Вам уже будет некоторый материал. Получили ли Вы мое письмо от 13/IV-23 г., которое я посылал М.Н. Зекунову для передачи Вам. И.Т. говорит, что Вы получили, если это так, то я прошу Вас ответить на мои и изложенные в письме два предложения о работе; тот или иной ответ Ваш для меня уже есть обоснование для дальнейшего руководства и направления в работе по Вашим заданиям. Надеюсь, что ответ Вы пришлете с Мих. Ник. Зекуновым, а также и инструкцию, как я могу и какими средствами и путем сноситься непосредственно с Вами или указанным Вами лицом. Тер. является моим доверенным по связи меня с Влад. Мих., с ним может быть Вы выясните все вопросы, а решение передайте мне с Мих. Ник.» [114].

По всей вероятности, эти письма были адресованы Д.В. Философову и Е.С. Шевченко.

Третье письмо Леонид Николаевич направил на имя Владимира Михайловича, хотя на самом деле оно предназначалось капитану Секунде.

В нем он писал: «Доехали все благополучно. Благодарю Вас за выданные 650 р. жене, но откровенно говоря, я рассчитывал на большее, конечно исходя из сложности работы: ведь я 10 м-цев работал на Вас, не получая ни одной марки и не пользуясь теми средствами, которые Вы выдаете сотрудникам, едущим в Совроссию, суммы на обмундирование и т. д., с точки зрения работы мои ежемесячные поездки к Вам не дали бы тех результатов, каковые я теперь имею, а также и те возможности, которыми я располагаю для дальнейшей работы для Вас.

По Вашей просьбе устроить в Смоленске человека приняты меры, и могу пока по ходу подготовки почвы для посадки в Смоленске резидента заверить, что можно надеяться на хорошие результаты; по проникновению в Химчасти работа идет удачно, так что материал можете получить в начале — в половине июня с. г. — относительно броневых частей работа пока обстоит плохо, хотя есть возможность получать материал, но для операции этой необходима Клавдия Павловна, которую прошу выслать. Клавдия Павловна материально должна быть обеспечена Вами.

Настоящая моя работа по Вашим заданиям требует средств, которых мы не имеем, а данных Вами теперь денег моим коллегам хватило только на их возвращение. Примите во внимание, что здесь каждая встреча даже со своим сотрудником стоит 150–200 р., не говоря уже о встречах с солидными поставщиками нашего товара, эти встречи влетают мне в мое ежемесячное жалованье. Итак, Владимир Михайлович, надеюсь, что Вы ассигнуете нам ежемесячную сумму на работу, помимо жалованья, проездных и суточных за пребывание у Вас моих сотрудников, ассигновка на работу должна быть не меньше 100 долл, в м-ц. И.Т. Дарневича я уполномачиваю вести связь со мной от Вас. Так как мне и для работы невыгодно ежемесячно посылать к Вам А. Павловского и М. Зубцова и кроме того у меня нужда в сотрудниках, то я сговорился с И.Т. Дарневичем относительно присылки ко мне 5—10 чел., кто они — он Вам их назовет, когда они будут направляться через Вильно, и я прошу Вас, Влад. Мих., оказать им возможное содействие для приезда ко мне, можете давать задание. Мною, Павловским и Зубцовым при участии И. Дарневича основано здесь в Москве Бюро для работы по Вашим заданиям, оно вполне располагает силами по работе в Центральных Воен. Учреждениях и имеет большие перспективы, но единственный тормоз — это нет средств, а без притока таковых от Вас работа может застопориться.

Итак, я жду от Вас на работу Бюро средств и точных указаний, инструкций, советов относительно материала. Все это выясните теперь с Дарневичем и Зубцовым. Ваши ответы, инструкции, способ связи, деньги и пр. передайте мне через Зубцова. Владимир Михайлович, прошу Вас Александре Муриновой[115] помочь документами для проезда ко мне, также прошу Вас выдать ей по доверенности за № 2 от 5-V-23 г. причитающееся мне жалованье, для получения такового посылаю 3 /три/ расписки за №№ 1–2—3 от 5/V-23 г. Прошу вас, как личное одолжение, выдать жалованье по всем трем распискам, т. е. на сумму 2 250 000 марок. Жду ответа, посылаю Вам советских папирос.

Готовый к услугам Леон Муринов[116]».

Далее Леонид Николаевич сообщил, что назначен начальником бюро. Работа ведется коллективно. Просил прислать 2–3 револьвера[117].

Фомичев по результатам поездки сделал доклад на Варшавском комитете «НСЗРиС». Его работа была одобрена руководством, по его докладу приняли решение о вызове в Польшу представителя «Л.Д.» и командировании его с Фомичевым в Париж для доклада и дальнейших переговоров с Савинковым.

Михаил Николаевич после «проводов» Фомичева вернулся в Россию. Для большего закрепления агента Шешени, как и планировалось ранее, Зекунов по заданию КРО привез в Москву из Вильно его жену — Александру Павловну Зайченок. Позже она с помощью Леонида Николаевича была завербована КРО ГПУ. А.П. Зайченок (псевдоним «Маргаритова») в дальнейшем успешно использовалась в агентурной разработке «Синдикат-2».

Михаил Николаевич привез несколько писем от руководителей Варшавского областного комитета «НСЗРиС». В письме от Фомичева лидеру «Л.Д.» Островскому В.Г. говорилось: «Мои с Вами соглашения утверждены. Приезд Вашего Уполномоченного необходим для разрешения важных для Вас и нас принципиальных соглашений. Борис извещен и ждет нас в Париже 12–15 июня. Ожидаю Вашего Уполномоченного 3–5 июня, в Вильно. Содействие на поездку в Париж Вашего Уполномоченного и мою будет оказано.

Уважающий Вас Иван Семенович»[118].

В письме Леониду Николаевичу от 28 мая 1923 г. И.Т. Фомичев пишет:

«Доехали благополучно. Вока и П.В.[119] удовлетворены результатом нашей работы. Благодарят, шлют привет всем. Заключенное соглашение утверждено. Ждем Уполномоченного от Л.Д. третьего-пятого июня. Содействие на поездку будет оказано. Борис извещен и ждет нас в Париже двенадцатого-пятнадцатого июня. Наши финансы в прежнем положении. Минута выслал тебе с М.Н. тридцать долларов. Андр. обещает уплатить, когда он приедет. Шуре дал один двести, больше выжать не могли от него. Минуте присылайте с условием уплаты стоимости их, кроме того это нужно для успеха нашей дальнейшей работы. В Варшаве был один день. Генр. Иос. и Пиле, не удалось видеть. Скоро увижу, обо всем сообщу. Аркадий приедет работать скоро. Как получит от Вас и брата письмо, приедет Дорогу-нин после Аркадия. Посылаю газет и литературы, жду того-же от Вас. Рев. сист. Веблей-Скот купить не мог, в Вильно и Варшаве в продаже не имеется. Шлю Вам и Лидочке[120] от всех благодарность за оказанное мне содействие и искреннее пожелание успеха в работе»[121].

После прибытия на территорию Советской России, 31 мая 1923 г., Зекунов подготовил подробный доклад о третьей командировке за рубеж и возвращении его вместе с женой Л.Н. Шешени — А.П. Зай-ченок на советскую территорию.

«В ночь на 13 сего мая, согласно задания, я совместно с Фомичевым, при содействии пом. Уполн. ПП ГПУ по Запкраю тов. Крик-

мана, благополучно перешли польскую границу и утром 15-го мая прибыли в Вильно. На другой день Фомичев выехал в Варшаву, где пробыл один день и по возвращении рассказал мне следующее: впечатление, произведенное поездкой в Россию в полном смысле слова колоссальное.

Как Областной Комитет Союза вообще, так и Философов в частности пришли к убеждению, что необходимо для более интенсивной работы и руководства ею, командировать в Россию наиболее видных деятелей Союза. В первую очередь высказывали желание ехать До-рогунин и Липов. Философов в разговоре с Фомичевым сообщил последнему, что им получено письмо от Б.В. Савинкова, в котором тот сообщает, что в ближайшее время в связи с создающимся международным положением, как например Англо-Советский конфликт, убийство тов. Воровского — можно надеяться на улучшение как правового, так и материального положения савинковской группы за границей.

На заседании Областного Комитета было признано необходимым командировать Фомичева и представителя группы Л.Д. в Париж для доклада и для дальнейших переговоров о продолжении работы непосредственно с самим Савинковым, для чего представитель Л.Д. ожидается в Вильно 3–5 сего июня. С технической стороны, поездка в Париж препятствий не встретит, так как шеф Экспозитуры 2-го отдела Генштаба в Вильно кап. Секунда обещал устроить заграничные паспорта в течение 24-х часов, а Философов немедленно получит визы, так что свидание с Савинковым может состояться числа 12-го июня, о чем он будет предупрежден Философовым заранее.

Единственно, что может служить препятствием, — это отсутствие средств в настоящее время, а потому лидер Л.Д. должен иметь с собою средства и на поездку Фомичева. Числа 1-го июня, Фомичев вновь поедет в Варшаву, где, наверное, состоится свидание с Нач. Генштаба Пилсудским, нач. 2-го отд. Генштаба полк. Матушевским и нач. Полит. Полиции Кавецким, у которых Фомичев будет просить, как моральной, так и материальной поддержки.

Смена кабинета в Польше в отношении лиц, необходимых для нашей работы, существенных изменений не принесет, за исключе-125

нием возможной отставки Кавецкого, но, принимая во внимание, что его заместителем является нач. Полит. Полиции в Вильно Оленский, находящийся в хороших отношениях с Фомичевым, то уход Кавецкого как лица, играющего вспомогательную роль в нашем деле, не будет заметен.

Большую роль для Фомичева сыграла поездка в Россию в отношении поднятия авторитета у поляков, что уже проявилось в том, что кроме чисто материальной поддержки, которую оказывал кап. Секунда во время поездки Фомичева в Россию его жене, он предоставил ему вполне обмеблированную квартиру на Зверинце по Старой ул. д. № 5, кв. 4, где Фомичев и живет в настоящее время, причем квартира на Антоколи, Весенняя, 10, остается в его распоряжении на случай приезда работника из России.

Во время пребывания в Вильно Фомичев вызвал письмом из Бара-новичей проживающего там быв. савинковского партизана Аркадия Иванова, участника белых движений на Кавказе, который дал письмо к брату, находящемуся на Советской службе, и в случае, если у него будет восстановлена связь с братом, то он сам приедет в Россию.

17-го мая приехал в Вильно доктор Петлицкий, одно время заведовавший пунктом Савинкова в м. Докшицы на Советск, границе, и после секретных переговоров с Фомичевым ходили вместе к Секунде и Ленскому. По возвращении Фомичев ушел домой, а Петлицкий начал писать доклад.

Желая узнать, в чем дело, и зная, что Петлицкий любит пить водку, я напоил его пьяным и во время разговора, а главное, после того как удалось прочесть написанный им доклад /во время его сна/, удалось выяснить очень важное обстоятельство, выражающееся в следующем. На службе в ГПУ в Смоленске находится быв. капит. 6 Северо-Западн. армии Юденича Соколовский-Белан, работавший у Савинкова и в мест. Докшицы, а затем вернувшийся в Россию. При помощи Соколовского Смоленск начал крупную разработку, выражающуюся в том, чтобы взять польский шпионаж в свои руки. Для этого Соколовский прислал письмо к Петлицкому и другому лицу, фамилия которого в докладе не обозначена, с призывом к их патриотическим чувствам, обещанием амнистии с тем, чтобы они работали в пользу

Соввласти. Будучи безусловно уверенным в Петлицком, Соколовский прислал и задание: поставить своих людей на польских «постерунках информацийных» — в Молодечене и Глубоком, которые будут получать неправильные сведения из Смоленска из ГПУ, для передачи полякам, выяснить место перехода границы савинковскими агентами, местожительство резидентов и адреса их родственников.

Означенные письма Петлицкий и Фомичев передали Оленскому и Секунде, причем за контрразработку взялся Ленский. План работы следующий:

Петлицкий и другое лицо соглашаются служить Соввласти.

Лица в Молодечене и Глубоком будут поставлены и таким образом вся разработка Смоленска будет спровоцирована. Кроме того, поставлено задачей во что бы то ни стало вызвать на границу Соколовского и захватить его в плен, в случае же неудачи принять меры, чтобы убить его в Смоленске /адрес фотографическая карточка Соколовского имеются/.

26 мая я выехал в Молодечно, где, дождавшись Фомичева и Зайченко, выехали на границу, которую я перешел в ночь на 28 и, встретив, дожидавшегося меня тов. Крикмана, занялся подготовкой переправки Зайченко в Москву.

В час ночи на 29 Фомичев привел ко мне на условное место Зайченко, где я, приняв ее, отправились в Минск. Несмотря на то, что было условлено с Зам. Нач. Погранотд. в Заславле о беспрепятственном проезде в известное время подводы, таковое распоряжение дежурным комендантом и дежурным по батальону исполнено не было, и мы в Заславле были задержаны.

Тов. Крикман, сопровождающий нас в качестве своего человека, командира роты, стоящей на границе, был вынужден оставить меня и Зайченко под охраной часовых на улице, а сам пошел якобы в Штаб батальона, а в самом деле в Погранотд. для ликвидации недоразумения. После переговоров его с деж. комендантом, мы поехали дальше, но через 200 шагов догнал кавалерист и потребовал вернуться. Опять, оставив нас с часовым, Крикман пошел в Погранотд. вызвал по телефону Зам. Нач. Волгина, и только после этого мы имели возможность продолжать путь.

Из разговора Крикмана с Волгиным выяснилось, что распоряжение последним было отдано своевременно, но ввиду того, что деж. агенты в нетрезвом виде, таковое распоряжение выполнено не было, и только благодаря артистическому выполнению роли со стороны Крикмана не получилось расшифровки.

Когда я перешел границу и пришел в караульное помещение, то я застал там только одного спавшего красноармейца и только с трудом узнал, что деж. телефонист Замкомроты, Комвзвод, Пом-комвзвод находятся на ст. Родниковичи, где идет спектакль. На мою просьбу вызвать по телефону из Заслав, тов. Крикмана он ответил, что не умеет говорить по телефону. Добившись по телефону Крикмана, я просил вызвать ко мне хотя Помкомвзвода. Красноармеец исполнил мою просьбу, но с пришедшими Замкомрот, Батуховым, Комвзводом и полком взвода говорить о деле было нельзя, т. к. они были совершенно пьяными»[122].

В дополнение М.Н. Зекунов («Михайловский») сообщил, что после прибытия в Вильно он явился в Экспозитуру № 1 2-го отдела Генштаба к капитану Секунде для передачи полученной им при отъезде информации.

«Сделав ему доклад о создании в Москве бюро шпионажа он попросил его инструкций и средств на ведение дел. Капитан Секунда согласился на создание означенного бюро и сказал, что если дело пойдет успешно, то он согласен выдавать ежемесячно до 500 долларов и кроме того оплачивать расходы курьеров. Выдал 30 долларов, заявив, что если при первом приезде будет хороший материал, то в деньгах задержки не будет. В числе полученных заданий, значилось устройство своего человека в Штаб Запфронта в Смоленске, за что будет выдано 10 000 000 польских марок.

Очередное задание следующее:

1/ в какие части переформированы 11 и 12 погранбатальоны.

2/ Дислокация бронечастей и

3/ Приказы по Главным Военным Управлениям»[123].

Леонид Николаевич в разговоре с женой — Александрой Зайче-нок выяснил, что настроение И.Т. Фомичева после своей поездки в Россию было благожелательное. Фомичев прибыл в Польшу очень довольный и гордый собой, гордый тем, что у него такие талантливые работники. У него появилось стремление после поездки в Париж, получить от Савинкова полномочия для руководства работой в Москве, куда он хотел перебраться с женой Анфисой.

Александра Зайченок была оставлена на службе в Виленском отделе политической полиции Михаилом Оленским, который дал ей поручение найти в Москве его старого приятеля Терзиева, через которого он думал получить визу для легального проезда в Москву. Ему это было необходимо для того, чтобы из университета «достать свои документы», которые у него там находились.

«Оленский к Терзиеву дал свою карточку визитную, на которой пишет ему написать письмо, в общем, завязать связь. Александре Зайченок помимо того дано поручение по почте и оказией / мой курьер/ Оленскому доставлять газеты «Известия», «Правда» и журналы; купить и прислать кодексы законов РСФСР. Александра Зайченок, по 5ф. Виленской Политполицией числится до августа 23-го года в командировке в Сов. Россию, с окладом жалованья в месяц 750 тыс. польмарок. От А. Зайченок удалось узнать, что Кубля в сентябре 22 года выехал в Сов. Россию и работает в Смоленске; Акулов по сведениям расстрелян в Гомеле. Про меня из Смоленска в октябре 22 года было сведение, что я попался, был под судом и по суду выслан в Екатеринбург в концлагерь. У Секунды была же уверенность, что я жив и работаю на НС, какая в настоящее время стала и у Кавецкого»1.

6 июня 1923 г. Леонид Николаевич Шешеня сообщил, что по просьбе Аркадия Федоровича Иванова был установлен контакт с его братом Александром, с которым он 5 июня встретился на Рождественском бульваре в Москве.

Свидание происходило следующим образом: Леонид Николаевич дошел до конца бульвара и увидел стоящего там Иванова, хо- [124] [125] тел подойти к нему, но тот сделал знак идти за ним, и сам прошел в уборную на бульваре. Вошли туда один за другим. Только там, поздоровавшись, он передал письмо в Вильно к своему брату Аркадию Федоровичу.

У Иванова была газета в руках, которую он стал держать как бы читая. Когда дошли до остановки трамвая «А», Иванов сказал, что теперь станет трудно встречаться, когда будет необходимость во встречи, он будет писать Шешене на главпочтамт до востребования на имя Семена Григорьевича Петрова. После этого Александр Иванов простился и сел в трамвай «А», Леонида Николаевича просил сесть на другой трамвай. Шешеня так и сделал — сел на «17» и поехал домой[126].

Четвертая командировка за границу
В КРО ГПУ началась горячая пора. Сотрудники 6-го отделения трудились над составлением проекта задания поездки Андрея Павловича Федорова за рубеж. Наступил очень ответственный момент в затеянной большой игре. Крокисты горячо обсуждали все мыслимые и немыслимые ситуации, могущие возникнуть у Федорова в Вильно, Варшаве и Париже, Дельные предложения тут же включались в подготавливаемый проект. Секретному оперативному сотруднику КРО Андрею Павловичу на этот раз предстояло встретиться с Борисом Савинковым, врагом сильным, умным и хитрым, прошедшим большую жизненную школу, который свой талант посвятил одному — борьбе с большевиками.

Конечно, крокисты понимали, что не все вопросы можно предусмотреть в Москве, но они старались максимально помочь своему другу в трудной и опасной игре и были уверены, что энциклопедические знания и находчивость помогут ему в трудные минуты дать противнику нужный и достойный ответ.

5 июня 1923 г. задание Андрею Павловичу по поездке было готово, и С.В. Пузицкий попросил руководство КРО «ознакомиться

с проектом и внести поправки по существу изложенного, если они найдутся»[127].

Замечания нашлись и еще сколько. Свои соображения по проекту задания изложили А.Х. Артузов, Р.А. Пиляр и только что назначенный на должность 2-го заместителя начальника КРО ГПУ Я.К. Ольский, являвшийся совсем недавно председателем ГПУ Белоруссии.

Планировалось, что 7—10 июня по линии Смоленск — Минск— Вильно, выедет секретный агент ГПУ Федоров. Переправа через границу пройдет, как обычно, с помощью Крикмана. В Вильно Федоров представится особоуполномоченным от «Л.Д.». Фомичеву предъявит мандат и личное письмо от лидера «Л.Д.», в котором он представляет Андрея Павловича, как своего верного, близкого и надежного человека, который, хотя и не является членом ЦК «Л.Д.», но за период пребывания в Москве выдвинулся в группе по работе «Л.Д.» и «НСЗРиС».

Федоров уже переходил границу, был лично известен Фомичеву и всему Варшавскому областному комитету, в лице Философова, Клементьева, Дорогунина. Это сводило до минимума шансы на провал. Планировалось, что в Вильно Федоров пробудет 3–4 дня. Это время будет потрачено на получение заграничных паспортов. По получении от Секунды паспортов и передаче ему информационных материалов от московского бюро, Фомичев вместе с Федоровым выедет в Варшаву. Там Философов должен был достать в двухдневный срок необходимые визы для поездки в Париж.

В Варшаве Андрей Павлович сделает доклад о положении и работе. Для поднятия своего авторитета предъявит две листовки, якобы выпущенные в Москве в связи с убийством Воровского и нотой Керзона. Через три дня Андрей Павлович с Иваном Терентьевичем выедут в Париж для переговоров с Савинковым.

Для ГПУ командирование в Париж Фомичева приобретало большое значение, так как тот считал, что контакт, налаженный с группой «Л.Д.» в Москве, создание Московского комитета пропаганды и поездка в Париж представителя «Л.Д.» является результатом ис-

ключительно его работы. Было совершенно очевидно, что он постарается в своих интересах раздуть легенду КРО ГПУ до возможных пределов.

После приезда в Париж Фомичев и Федоров должны явиться лично к Савинкову. В случае если последний откажется принять Федорова как уполномоченного «Л.Д.», то тот откажется вести переговоры с кем бы то ни было другим. Представлялось, что шансов на то, что Савинков откажется вести переговоры лично, очень мало, так как он предупрежден Философовым о предстоящих переговорах. Кроме того, переговоры с Савинковым уполномоченного «Л.Д.» — это решение Варшавского областного комитета НС, во главе с членом ЦК НС Дмитрием Владимировичем Философовым.

Планировалось, что результаты переговоров могут привести к двум предложениям:

1. Полное слияние ЦК НС с ЦК «Л.Д.» на основе:

а) сохраняется фирма «НСЗРиС», в ЦК которого на паритетных началах входят представители ЦК «Л.Д.» в равном количестве;

б) ЦК «НСЗРиС» переносится в Россию, на территории которой автоматически самоупраздняются все местные группы «Л.Д.» и НС и реорганизуются по выработанному новым ЦК плану местные организации;

в) «Л.Д.» дает свой информационный и агитационный аппараты и все свои имеющиеся связи на периферии и центре;

г) то же самое дает и «НСЗРиС».

2. Контакт «Л.Д.» с «НСЗРиС»:

а) образуется в Москве единый руководящий центр на паритетных началах от «Л.Д.» и «НСЗРиС». При этом обязательна переброска в Москву нескольких видных работников НС, могущих совместно «Л.Д.» на случай переворота создать временное правительство;

б) организации «Л.Д.» и местные организации НС в виде МКД и Пр. сохраняются на паритетных началах, в дальнейшем развиваются по указаниям ЦК этих организаций;

в) единому центру подчиняются на весь период заключенного соглашения, как руководящему органу, все местные группы «Л.Д.», также, как и местные группы НС;

г) никакое взаимное инспектирование не допускается;

д) у единого центра будет общая финансовая комиссия;

е) во всякое время обе организации в случае принципиальных расхождений или по каким-либо другим причинам могут расторгнуть заключенный контакт, не расконспирируя себя;

ж) точные инструкции по иным пунктам: террор и др. — вырабатываются отдельно.

На случай возможности приезда в Москву кого-либо из крупных работников НС — Дикгоф-Деренталя, Виктора Савинкова — Федоров должен был взять с собой в Вильно несколько трудовых книжек на любую фамилию, прописанную в нескольких городах СССР, в том числе обязательно в Москве.

По заключенному в Москве соглашению Фомичев едет в Париж на средства «Л.Д.» из-за отсутствия средств у Варшавского областного комитета.

Если «НСЗРиС» не пойдет на создание объединенного ЦК, пойти на тесный политический и технический контакт и самым решительным образом настаивать на усилении крупными силами, связями и средствами московского комитета «НСЗРиС», дабы подравнять его к силе и влиянию «Л.Д.» Этот пункт был особенно важен в случае срыва переговоров «Л.Д.» и Савинкова в Париже.

По линии поляков план этой командировки сводился к следующему:

«В предыдущую поездку капитану Секунде были доставлены приказы и дислокации некоторых центральных учреждений и округов. В письме к нему нашего агента № 66 была изложена такая легенда: В Москве создалось Бюро польского шпионажа из наших агентов № 66,417 и Павлова[128] /все они являются зарегистрированными работниками 2-го отдела Полгенштаба в Вильно, /руководимые, агентом № 66/ важно, ввиду того, что агент № 66, пользуется большой популярностью в польских кругах, как хороший шпион.

Бюро развивает свои связи и прилагает максимум усилий к заполучению возможно большего количества информационного мате-

риала как по линии личных связей, так и за деньги, причем наиболее ценным материалом является последний. На этот предмет Московское Бюро шпионажа истребовало от капитана Секунды средств на работу из директив для дальнейшего продолжения работы бюро. В результате третьей поездки, устного доклада о положении работы агента № 417, письма агента № 66 и полученного Секундой информационного материала Секунда словесно санкционировал существование Московского Бюро, отпустил на работу 30 долларов и обещал ежемесячно выдавать на продолжение работы 500 долларов в случае получения солидного информационного материала и единовременно выдать 10 миллионов польмарок за устройство своего человека в штабе Запфронта.

На основании изложенного, Московское Бюро шпионажа посылает в эту командировку возможно большее количество информационного материала, дислокации и кроме того, выполняет часть заданий, данных капитаном Секунда, /выяснить в какие части переформирован 11-й и 12-й Погранбатальоны, приказы Центральных Управлений, дислокации Бронечастей и т. п./. Вопрос о насаждении своего человека в штабе Запфронта улажен, результатом чего и является посылка частично материала по Запфронту /Фомичеву известно, что при провозе на границу, Павлов ездил в Смоленск специально для устройства этого вопроса и таким образом Московское Бюро шпионажа закрепляет в глазах Секунды свое положение, как одно из лучших пляцувок, что было уже высказано Секундой лично нашему агенту № 417/.

Кроме того, есть много пояснений, что в этот раз капитан Секунда выполнит хотя бы часть своих обещаний и наших требований и отпустит на работу в Москве средства, что значительно удешевит всю нашу разработку»[129].

Андрей Павлович внимательно ознакомился со всеми соображениями руководства КРО ГПУ и своих товарищей, не отказываясь ни от чьей мысли, понимая, что там, в поединке с врагом, они пригодятся ему и станут незаменимыми помощниками.

Затем крокисты подготовили письма Савинкову от Шешени и Фомичеву от лидера «Л.Д.», а также, как и планировалось, антисоветские листовки под названием «На смерть Воровского» и «На ноту Керзона». Не забыли, конечно, и о дезинформационном материале для польской разведки. «Шпионский материал» получился солидным и достоверным, не вызывавшим никаких подозрений[130].

В зашифрованном письме Б.В. Савинкову от 8 июня 1923 г. Л.Н. Шешеня пишет: «Ваш личный пример в борьбе с врагами родины, Ваши уроки оставили во мне неизгладимый след, — это упорство в достижении намеченной цели создать по воспринятой от Вас идеологии всероссийского Н.С.З.Р.С. Над этим и работаю уже год: кажется, что-то сделал, не знаю мало ли, много ли. Оценить можете Вы сами и сказать, что делать и как делать дальше. Те, что в Варшаве, на просьбу неоднократную дать совет и указания в работе ничего мне дать не могли, кроме исторических выкриков и расхваливания меня. Может быть, относительно их я и ошибаюсь, но от их писем и рассказов о них создалось такое впечатление».

Поездка Особоуполномоченного «Л.Д.» к Вам, предварительные переговоры с ними здесь есть результат моей работы. Наше желание развить «торговлю» во всероссийском масштабе, так как «Л.Д.» в настоящее время единственно крупная, трезвая и сильная торговая фирма, приемлемая для нас»[131].

Было готово письмо и лидера «Л.Д.» — В.Г. Островского к И.Г. Фомичеву, датированное 12 июня 1923 г., в котором он пишет, что начатые переговоры дали хорошие результаты: «Образованное совместными силами Политбюро работает хорошо, отозвалось на совершающиеся мировые события выпуском воззваний. Очень сожалею, что не имею возможности по некоторым обстоятельствам лично поехать к Б.В., но ЦК Л.Д. командирует, как особоуполномоченного для переговоров и заключения договора А.П.[132], выдвинувшегося в нашей торговой фирме благодаря удачным с Вами переговорам и избранного вскоре после Вашего отъезда моим секретарем. На

нем остановился наш выбор еще и потому, что он в курсе подробностей всех наших переговоров, знаком хорошо лично Вам и Варшаве, а также не нуждается в проводнике до Вильно»[133].

Далее Островский в отношении Андрея Павловича Федорова пишет, что выбор сделан очень удачный, он надеется, что при под держке Фомичева ему удастся благополучно завершить начатые переговоры, и просит передать привет Борису Викторовичу[134].

15 июня 1923 г. Андрей Павлович выехал из Москвы в Смоленск, где на следующий день побывал на квартире начальника КРО ПП ГПУ по Западному краю С.С. Турло, представил ему командировочные документы, и с Крикманом выехал на советско-польскую границу. В ночь на 18 июня он перешел границу и около 12 часов дня был в Вильно, у Фомичева, который встретил его радостными объятиями. Иван Терентьевич ждал его с нетерпением и хотел было уже ехать на польскую границу, чтобы выяснить, не задержан ли кто-нибудь там большевиками. Ему не терпелось быстрее отправиться в Париж.

Ждал Андрея Павловича и капитан Секунда, надеясь получить от того очередную партию разведывательного материала. В тот же день Андрей Павлович оказался у него на приеме. Кратко рассказав о добытых материалах, он пообещал принести их на следующее утро, а Секунда тут же написал отношение к комиссару города Вильно о выдаче двум польским панам-лесопромышленникам, Павловскому Андрею и Даршевичу Ивану, заграничных паспортов, так он представил Федорова и Фомичева.

На следующее утро, получив от Андрея Павловича материалы, довольный капитан Секунда уехал в Варшаву докладывать об успехах своего подразделения.

22 июня Андрей Павлович и Иван Терентьевич получили заграничные паспорта. Вскоре Фомичев отправился в Варшаву по каким-то своим делам, а Федоров встретился с вернувшимся из столицы Польши Секундой, который радостным голосом сообщил ему, что

руководство 2-го отдела Генштаба Польши высоко оценило работу московской резидентуры и выдало ему вознаграждение.

После получения паспортов от капитана Секунды, перед поездкой в Варшаву, Федоров предложил Фомичеву взять его заграничный паспорт и выехать на день-два раньше его для подготовки французской визы. Иван Терентьевич согласился и 26 июня выехал в Варшаву. Андрей Павлович должен был приехать через два дня.

Фомичев просил Андрея Павловича переправить к Шешене Аркадия Федоровича Иванова, который хотел работать в России. Федоров ответил, что вопрос о его переброске будет решаться по результатам переговоров с Савинковым.

Андрей Павлович обратил внимание, что, когда в беседе с Фомичевым подымался вопрос о поездке в Париж, его жена Анфиса Павловна говорила, что ничего у них не получится, в Париж они не попадут. Фомичев при этом как-то неестественно огрызался на нее и отмалчивался. Андрей Павлович решил, что надо узнать о предположениях Анфисы Павловны относительно поездки и использовал для этого двухдневное отсутствие Фомичева.

Он пригласил жену Фомичева в кино, а затем в ресторан. Там он ее основательно подпоил и узнал следующее. Перед возвращением Фомичева из Москвы в Вильно у него на Антоколе по распоряжению капитана Секунды был произведен обыск. Причину обыска она не знала, предполагая, что Секунда подозревал Ивана Терентьевича в его работе кроме поляков еще и на Литву. После обыска капитан нашел им новую квартиру и предложил Анфисе Павловне немедленно туда переехать, где Фомичев по приезде из Москвы и застал ее.

Вначале он был очень оскорблен и огорчен, но затем, после переговоров с Секундой, все утихло, улеглось, и теперь их отношения упрочились насколько, что Ивану Терентьевичу поручили очень ответственное дело.

Анфиса Павловна рассказала, что, приехав из Москвы, Фомичев выехал в Варшаву к Философову решать вопрос о получении виз для поездки в Париж. Дмитрий Владимирович сказал ему, что не сможет урегулировать этот вопрос. Позже Иван Терентьевич с Анфисой Павловной вновь поехали в Варшаву к Дмитрию Владимировичу еще 137 раз узнать реальность получения виз. Тот вновь отказал Фомичеву, указывая на отсутствие у него связей в консульстве. Фомичев почти поссорился с Дмитрием Владимировичем, сказав, что тогда он обратится с этим вопросом непосредственно к Савинкову.

По возвращении в Вильно Фомичев получил от Философова письмо, в котором тот писал, что в случае приезда представителя из Москвы он приложит все усилия к получению французской визы, полагая, что это удастся, хотя и очень трудно.

В связи со всеми этими обстоятельствами Анфиса Павловна полагала, что Андрею Павловичу и Ивану Терентьевичу вряд ли удастся поехать к Борису Викторовичу. По ее словам, этого не хочет Философов, который боится встречи Савинкова с Фомичевым, так как Иван Терентьевич знает о каких-то злоупотреблениях Дмитрия Владимировича.

После этого разговора Андрей Павлович небезосновательно стал считать, что Анфиса Павловна была вкурсе всей работы Фомичева.

Узнав все, что было необходимо, Федоров 28 июня выехал в Варшаву, где его уже ждали Фомичев и Философов. Дмитрий Владимирович через Фомичева пригласил Андрея Павловича к себе на квартиру, чего в прошлый приезд в Варшаву не было.

В Варшаве Андрей Павлович и Фомичев довольно долго ждали французских виз. Помощь в их получении оказал французский капитан-разведчик Де-Рош, который устроил им встречу с консулом Франции. Консул требовал массу разных документов, спрашивал, почему за них хлопочет капитан Де-Рош, а затем с большой неохотой сообщил им, что он согласился дать им визу на один месяц[135].

Затем они получили транзитные визы через Чехословакию, Австрию и Швейцарию, так как полякам ехать через Германию было довольно опасно.

Наконец все позади: 11 июля они выехали из Варшавы в Париж. Из-за отсутствия средств пришлось ехать с пятью пересадками, поэтому весь путь занял почти трое суток. 14 июля в час ночи прибыли в Париж, как раз в то время, когда отмечался французский нацио-

нальный праздник День взятия Бастилии. Весь Париж до утра веселился на улице. За отсутствием свободных номеров в привокзальных гостиницах они до семи утра гуляли с французами на празднике.

Утром отправились в район проживания Савинкова — «Тро-кадеро», устроились в отеле «Коперник». Приведя себя в порядок, Фомичев, отправился к Савинкову, а Андрей Павлович остался ждать его на улице. Выйдя через полчаса, сияющий Фомичев сообщил, что Борис Викторович ждет его к 12 часам.

Ровно в назначенное время они были у Савинкова, который встретил их радостно, долго и крепко пожимал руку представителю московской организации «Л.Д.», окидывая его испытующим взглядом. Андрей Павлович отметил дешевый, правда, тщательно выглаженный костюм и полуистоптанные ботинки Бориса Викторовича. Квартира была самая простая, из обстановки — письменный стол, большая софа, несколько стульев и книжная полка, полная книг.

Савинков забросал Андрея Павловича вопросами о Москве и России, об экономической жизни страны и литературе, о чем пишут советские газеты. Беседа велась какая-то бессистемная, перепрыгивая с вопроса на вопрос. Удивленный таким приемом, Фомичев в конце встречи попытался изложить Савинкову о целях приезда москвича, но тот прервал его и сказал: встретимся часов в 6 вечера и тогда поговорим.

Вечером Андрей Павлович и Иван Терентьевич вновь посетили Савинкова, их встретила жена журналиста Дикгоф-Деренталя — Любовь Ефимовна. По обращению с ней Савинкова видно было, что они очень близки друг другу. Разговор опять был бессистемным, Савинков задавал вопросы, в основном об экономической жизни России, а Андрей Павлович отвечал. Отвечал правдиво, показывая на конкретных примерах, что жизнь на родной земле налаживается и в экономике большевики уже достигли многого. В 11 вечера разошлись, договорившись встретиться на следующий день.

15 июля в пять вечера они вновь были у Савинкова. Встретил их уже совсем другой человек — цепкий, жесткий, мечущийся по комнате, забросавший их вопросами о деятельности «Л.Д.». Чувствовалось, что Борис Викторович прекрасно осведомлен о всех делах либеральных демократов.

В самом начале беседы он сказал Андрею Павловичу, что переговоры с «Л.Д.» может вести только Борис Савинков, но не как председатель ЦК «НСЗРиС», ибо ЦК — фикция, в действительности его не существует. Изменил М.К. Гнилорыбов, умер В.В. Ульяницкий, за связь с монархистами из ЦК выведен Г.Е. Эльвенгрен. Таким образом, ЦК распался, остались у него только единомышленники — Дерентали в Париже, А.Г. Мягков и брат Виктор в Праге, Д.В. Философов в Варшаве. От этих лиц и будут вестись переговоры.

Андрей Павлович улыбнулся и быстро ответил, что он уполномочен Комитетом действия и пропаганды сделать доклад не председателю ЦК «НСЗРиС», а лично Борису Викторовичу Савинкову. Центральный комитет «Л.Д.» также поручил ему вести переговоры только с Савинковым.

Фомичев сделал подробный доклад о деятельности «Л.Д.». Иван Терентьевич был превосходен, он очень старался. Своим рассказом о «Л.Д.» как о крупной и сильной, почти единственной организации демократического толка в России Фомичев выполнил 90 % работы Андрея Павловича.

В конце беседы Федоров удивленно развел руки и сказал: «Ну и работники у вас, Борис Викторович, чудо… Иван Терентьевич так прекрасно все изложил, что мне нечего даже добавить… Я надеюсь, что наши разногласия, о которых поведал неповторимый ваш начальник Виленского пункта, рассеются как дым, как утренний туман».

Все рассмеялись. Чувствовалось, что настроение у Савинкова великолепное. Вскоре появилась чета Деренталей, и «дорогого гостя из далекой, но близкой сердцу России» пригласили отобедать в ресторане.

Перед уходом в ресторан Савинков полушепотом сообщил Андрею Павловичу, что он просит его завтра, 16 июля, зайти к нему часов в 8 вечера одного, без Фомичева, так как дальнейшие переговоры должны вестись без него, многое до поры до времени должно быть секретом от Ивана Терентьевича.

В ресторане дискутировали о России, Франции и всей Европе, о фашизме и еврейском вопросе в России при всех ее правительствах, об экономике настоящей и будущей «третьей» России. Много говорили

о Муссолини, и все они — Савинков, Деренталь и Любовь Ефимовна — восхищались дуче. Андрей Павлович сделал вывод, что вождь итальянских фашистов был их коньком, слабой стрункой, человеком, которым любовались, которому поклонялись, которого любили.

16 июля в одном из шикарных ресторанов, в уютном и укромном кабинетике, начались переговоры между Савинковым и Андреем Павловичем. Москвич подробно проинформировал Бориса Викторовича о политическом и экономическом состоянии Советской России, настроении рабочих и крестьян и просто обывателей, а также о положении в РКП(б), Коминтерне и Красной армии. Андрей Павлович был в ударе. Он оперировал цифрами и статистическими данными из дезинформационных материалов прошлых командировок в Варшаву, переговоров с Фомичевым в Москве и специально подготовленными крокистами к его поездке в Париж.

Савинков подробно познакомил «друга из Москвы» с положением дел в Западной Европе, рассказал о всех антисоветских организациях за рубежом. Наиболее многочисленными, как говорил Савинков, являлись монархисты, которых он разделил на три группировки:

1) группа Николая Николаевича во главе с Марковым (вторым);

2) группа «кирилловцев» во главе с генералом Кутеповым и

3) Врангель со своим представителем в Париже генералом Холь-мстеном.

По словам Савинкова, монархисты много шумят за границей, благодаря своим титулам и званиям надувают правительства почти всех европейских стран, распространяя слухи, что за ними вся крестьянская Россия, а значит, и Красная армия, состоящая из крестьян. В январе-феврале 1923 г. Маркову (второму) удалось «затуманить мозги» американскому миллионеру Форду и получить от него в качестве аванса 50 тысяч долларов на подрывную работу в России. Монархисты тут же устроили съезд в первоклассных отелях Парижа, провели несколько раутов и вскоре опять остались без денег. Больше Форд денег не дает[136].

По мнению Савинкова, единственной монархической группой, которая ведет кое-какую антисоветскую работу в России, является группа Врангеля. Работа ее заключается в основном в сборе шпионских сведений. Эта группа имеет наибольший вес в Западной Европе.

Ни с кем из монархических групп связи Савинков не имеет, так как все эти князья и генералы считают его чуть ли не большевиком, виновником революции и всех бед в России.

К группе Центра он отнес бывшего председателя правительства Севера Н.В. Чайковского с Вокаром, кадетов с П.Н. Милюковым, донских казаков с эсером Скопцовым, Филимоновым и А.П. Богаевским, а также эсеров во главе с А.Ф. Керенским, к которым примыкали кубанские казаки во главе с Бычом и Макаренко.

Наиболее тесную связь Савинков имел с Чайковским и Вокаром. Их группе он даже передал один из пограничных пунктов для связи с Россией. Работу они вели в России незначительную и только среди верхов интеллигенции, в основном с профессорско-преподавательским составом университетов и институтов. Связи с массами не имели. Контакты с Чайковским Савинков в данное время почти не поддерживал, так как этот, по его словам, милый старик уже почти выжил из ума.

Андрей Павлович внимательно слушал разговорившегося Бориса Викторовича, запоминая наиболее интересные его характеристики лидерам белой эмиграции. Вот он оживился и спросил: имеет ли группа Чайковского-Вокара влияние в Западной Европе?

Савинков засмеялся, взмахнул руками и ответил, что никакого влияния они не имеют, и в доказательство привел два эпизода из совместного посещения с Чайковским английского военного министра и маршала Пилсудского. В обоих случаях эти деятели заставили, правда тактично, покинуть Чайковского их кабинеты. Черчилль вызвал своего адъютанта и приказал тому показать Чайковскому карту антисоветской России.

А Пилсудский в самом начале беседы очень обиделся на Чайковского, который маршалу сказал: есть большие государства и малые, есть большие люди и маленькие…

142

Пилсудский на просьбу Чайковского помочь им деньгами зло ответил: я очень маленький человек и помогаю только маленьким государствам, а большие люди пусть занимаются большими государствами… И, прервав встречу, отказал в просьбе Чайковского’.

Кадеты с Милюковым, как поведал Савинков, были заняты газетной полемикой, пересмотром своей программы и издательской деятельностью.

Скопцов, Филимонов и Богаевский только благоустраивали казаков-эмигрантов, симпатией которых не пользовались, так как не смогли добыть средств. К кому им окончательно пристать, до сих пор не решили.

Керенский имеет центр в Праге. Живут эсеры на средства, получаемые от чехословаков взамен золота, вывезенного чехами из Сибири при Колчаке. С Керенским сотрудничали и кубанские казаки.

Затем информацией о работе Комитета действия и пропаганды и «Л.Д.», а также о перспективах сотрудничества и разногласиях с Варшавой и Фомичевым делился Андрей Павлович. Выслушав внимательно долгий рассказ гостя из Москвы, Савинков весело сказал, что разногласий у них нет никаких: Фомичев и Варшава пока не в курсе наших дел, я и мои близкие сподвижники совершили уже «большой сдвиг влево». Единственный пункт разногласий, отметил Савинков, это террор, и он вполне согласен с постановкой «Л.Д.» этого вопроса — предоставить его разрешение, как вопроса тактического, будущему ЦК. Экономический террор им самим уже осужден, как «бьющий не большевиков, не советское правительство, а жителей России»[137] [138].

Далее шла информация Савинкова о деятельности «НСЗРиС» с момента его зарождения в 1918 г. в Москве и до последнего времени. Сейчас подрывная работа союза в Советской России, по словам Савинкова, почти прекратилась из-за отсутствия денежных средств. Сам он теперь только и занят поиском денег для возобновления борьбы с большевиками. Вопрос о слиянии или контакте с «НСЗРиС» сразу отпал за отсутствием союза и его ЦК. Остался вопрос о контакте с Савинковым и новой организацией союза в Москве во главе с Шешеней и Зекуновым.

По мнению Савинкова, в Москве должен расположиться ЦК, а за границей — его представитель для поддержки связей с правительствами стран Западной Европы, антисоветскими зарубежными центрами и для руководства газетой. Представитель подчиняется всем директивам Центра. Союз, по предложению Савинкова, может быть образован двумя путями:

1) Комитет действия «НСЗРиС» сам разворачивается в союз, выбирает временный Центральный комитет, а затем на будущей конференции пополняется видными членами савинковской группы. Он тесно контактирует с «Л.Д.» Сам Савинков согласен на выставление своей кандидатуры на пост председателя ЦК.

2) Комитет действия сливается в Москве с организацией «Л.Д.», выбирая ЦК союза, который на конференции пополняется новыми членами.

Савинков высказался за второй путь[139].

Но для задуманного дела — повторял, тяжело вздыхая, Савинков — нужны деньги. Много денег. Денежные средства он надеялся получить скоро. Деньги ему обещали бельгийские дельцы, кровно заинтересованные в будущих концессиях в России, а также американский миллионер Форд, прекративший выдачу субсидий монархистам. Была надежда и на Муссолини, который обещал уже не раз помочь ему, но денег пока не давал.

Деньги нужны были Савинкову для организации переворота в России. Он надеялся, что скоро, совсем скоро, должно вспыхнуть стихийное восстание московского гарнизона, а затем уже и по всей России. При наличии «НСЗРиС» в Москве они захватят руководство восстанием в свои руки. Первым делом им нужно взять Кремль, для чего необходимо иметь пару своих бронированных полков. И сразу после взятия Кремля объявить массовый террор над лидерами коммунистов. Такие лица, как Троцкий, Дзержинский, Каменев и другие, должны быть расстреляны на месте. Чтобы восстание удалось, на главных железнодорожных магистралях — Ростов, Петроград, Киев, Харьков, Заданный фронт — целесообразно иметь своих людей, которые не пропускали бы к Москве помощь для большевиков.

Ввиду полностью достигнутого единодушия Савинков предложил Андрею Павловичу пожить в Париже дня 2–4, так как надеялся на получение тысяч 50 франков, которые планировал отправить в Москву на организационные нужды на первое время.

Андрей Павлович в эти два-три дня вновь встречался с Савинковым, но уже в обществе Людмилы Ефимовны и полковника Сергея Эдуардовича Павловского. Разговоры были общего характера. Павловский рассказывал про свои похождения, Савинков про поход с Балаховичем, Деренталь про организацию покушения в Берлине при участии Клементьева и капитана Васильева и т. д.

В субботу на очередной встрече в кафе Савинков огорченно сообщил, что «дело» получения денег затянулось, а когда разрешится не знает.

Договорились, что по приезде в Москву Андрей Павлович сделает доклад о положении дел в группе «Л.Д.» и комитете, так как от них зависело слияние и организация «НСЗРиС». Если же слияния не произойдет, то комитет может развернуться в союз и контакти-роваться с группой «Л.Д.».

Немедленно после получения денег, в чем Савинков нисколько не сомневался, он созовет в Париже конференцию, на которую будут приглашены представители Москвы. На ней будут рассмотрены план дальнейшей работы, организация ЦК в Москве и распределение средств.

Уже в конце беседы Савинков сообщил, что есть и четвертый способ добычи денег — это отправка полковника Павловского и его людей в Советскую Россию.

Из рассказов Шешени и Зекунова Андрей Павлович знал, что Сергей Эдуардович Павловский принадлежал к очень небольшому числу лиц, без поддержки которых вся деятельность Савинкова сошла бы на нет. Этот по-собачьи преданный Савинкову полковник был физически сильным, умным, осторожным, безумно храбрым 145 и беспощадно жестоким. Это его банды в течение 1921–1922 гг. терроризировали население пограничной полосы Западной Белоруссии[140].

Захватить такого крупного бандита было бы большой удачей для КРО ГПУ. Федоров договорился с Савинковым, что выступление отряда Павловского нужно обязательно согласовать с московскими организациями — Комитетом действия «НСЗРиС» и «Л.Д.». Поэтому, сформировав отряд, Павловский маскирует его на польско-советской границе, а сам тайно от своих людей прибывает в Москву к Леониду Николаевичу или Андрею Павловичу, которые к этому времени разведают место экса, желательно поезда с крупной суммой денег.

Андрей Павлович предупредил, что далее организация никакого отношения к этому делу иметь не будет. План его был таков: по приезде Павловского в Москву захватить его, а Савинкову сказать, что мы его не видели и к нам он не приезжал. На этом Андрей Павлович с Сергеем Эдуардовичем и Борисом Викторовичем и сговорились. Никто, кроме них троих, о цели приезда в Россию Павловского не должен был знать.

В воскресенье, 22 июля 1923 г., состоялся прощальный ужин Андрея Павловича с Савинковым. На нем также присутствовали Павловский, Фомичев, Деренталь с супругой и англичанин Сидней Рейли с супругой. Савинков представил Андрею Павловичу Рейли как своего хорошего знакомого, который оказывает ему постоянную помощь. Англичанин на прекрасном русском языке интересовался политическим и экономическим положением Советского Союза, состоянием железнодорожного и водного транспорта, экспортом хлеба большевиками.

После отъезда Рейли Деренталь рассказал Федорову, что англичанин заочно осужден большевиками к расстрелу, сам он тайно присутствовал в зале при чтении этого приговора, затем работал на Юге России при Деникине, ездил в США с антисоветской кампанией и вновь собирается в Америку по каким-то финансовым делам. По обращению с ним Савинкова и Деренталя можно было заключить, что эта личность для них ценна, от него зависит многое, как проговорился Александр Аркадьевич. Возможно, что Сидней Рейли поехал в Америку для финансовых переговоров с Фордом[141].

Савинков посоветовал Андрею Павловичу и Ивану Терентьевичу ни с кем из заграничных не связываться и не перебрасывать в Москву шифровки, только в исключительных случаях пользоваться торговыми письмами. Что касается Аркадия Федоровича Иванова, то он советовал вообще «никого из мелюзги» не перебрасывать в Россию, а пользоваться своими силами на месте. К капитану Росселевичу Савинков относился как к бесполезному канцеляристу, человеку очень тщеславному и надежному. Павловский же на Росселевича смотрел как на шпиона, продавшегося большевикам. Клементьева, Жарина и других Савинков считал мелкими сошками, бесполезными для осуществления переворота в Москве.

В понедельник, 23 июня, было последнее свидание с Савинковым, на котором он дал адрес своего друга, профессора Цендлера, в Выборге на случай необходимости бегства из России в Финляндию. На торжественных проводах в кафе при прощании отъезжающие расцеловались с Савинковым и Деренталем. Савинков поручил Павловскому проводить Федорова и Фомичева, после чего все разошлись до новой встречи.

24 июля 1923 г. Андрей Павлович и Иван Терентьевич выехали в Варшаву. На вокзале их провожал Павловский. Вновь трогательные, нежные поцелуи и пожелания «до встречи в Москве».

«В Варшаву прибыли 27 июля утром. Фомичев немедленно отправился к Философову и через час передал мне приглашение к нему на квартиру в 12 ч. дня. Встреча на этот раз была очень торжественна. Отношение Философова стало иное, чем прежде. «Философов стал равным мне человеком в Союзе». Пригласил он меня одного без Фомичева. Поговорили о поездке, о результатах, рассказал, что за день до моего приезда получил письмо от Бориса Викторовича, в котором он в восторге от «Москвы», в частности от Шешени и меня, и пригласил меня на обед в ресторан. За обедом присутствовали: я, Философов

и Жарин. Философов, слегка подвыпив, ужасно третировал Жарина, а частично и Фомичева, что люди, сравнительно молодые, сидят в Польше и «ждут у моря погоды». Сговорились с ним о способе передать мне в Москву относительно конференции и относительно наличия разрешения на визу во Французском консульстве»[142].

В ночь на 3 августа в необыкновенно сильный ливень Андрей Павлович перешел границу и с помощью сотрудников КРО ПП ГПУ по Западному краю выехал в Москву.

В письме от 1 августа 1923 г., привезенном Андреем Павловичем, И.Т. Фомичев писал Леониду Николаевичу Шешене: «Свидание с председателем правления состоялось, достигнуто полное соглашение по всем вопросам. Вопрос о слиянии фирмы или контакте в торговле предоставлено решить Вам, т. к. в обоих случаях будет оказана широкая финансовая и личная помощь главного правления.

На совещание акционеров нашей фирмы приглашены представители от Вас и ШТ, где будет разработан план работы и избрано правление. О времени совещания я Вас своевременно извещу. Свидание с председ. правления дало блестящие результаты. Главное правление давно предприняло радикальные меры к исправлению финансового положения фирмы. Кредитоспособность фирмы идет в гору и впредь могу с уверенностью сказать, что торговать будем не в кредит, платя при этом большие проценты, а за наличные»[143].

23 августа 1923 г. А.П. Федоров написал подробный доклад о четвертой командировке и своих встречах с Б.В. Савинковым. В частности, он уточнил отдельные детали бесед с капитаном Секунда, который 25 июня после своей поездки во 2-й отдел ПГШ сообщил, что дальнейшей работой по Москве будет руководить не он, а капитана Майер, чем он был очень огорчен. В ходе дальнейшей беседы Секунда сообщил, что полученные из России материалы, хотя и очень ценные, но в большинстве своем уже имелись во 2-м отделе Генштаба. 2-й отдел предложил Секунде ликвидировать все связи в Москве, за исключением Главного артиллерийского управления и Воздухофлота, от которых продолжать получать материалы, но строго определенные. Всю работу Экспозитуре № 1 поручалось сосредоточить на штабе Западного фронта.

За доставленные материалы по ГАУ и Воздухофлоту Секунда, по оценке 2-го отдела, заплатил 15 долларов и дал Федорову жалованье с марта по июнь, на путевые и другие расходы — еще 30 долларов.

На вопрос Андрея Павловича: «почему такая скудная оценка наших материалов, что это далеко не оправдывает их себестоимость и т. д.». Секунда с горечью сообщил, что все это результат неблагосклонного отношения правительства Битоса к «пилсудчикам».

Секунда просил Московское бюро помочь доказать 2-му отделу, что вся работа Экспозитуры № 1 держится только на нем. Для ведения работы по ГАУ, Воздухфлоту и в особенности по штабу Западного фронта он дал авансом 75 долларов.

На вопрос, почему 2-й отдел приказывает ликвидировать всю работу, кроме ГАУ и Воздухфлота, Секунда сообщил, что 2-й отдел регулярно получает все приказы РВСР, Штаба РККА, штаба Московского военного округа и другие через Польскую миссию в Москве. Им недавно удалось получить «весь мобилизационный план Соврос-сии», за что 2-м отделом уплачены «громаднейшие средства».

На замечание Федорова, что, узнав об утечке, большевики могут изменить мобилизационный план, и в конечном счете поляки могут ничего не достигнуть, капитан ответил, что это первый мобилизационный план, им важно было узнать его основы. Как бы теперь его не изменяли, в общем он все равно будет им известен. По его словам, в этом деле участвовали «видные лица», военные из Штаба РККА.

Андрей Павлович также отметил, что, когда после прибытия из Парижа он вновь явился к капитану Секунде, тот, чтобы скрыть от нового шефа капитана Майера поездку Федорова в Париж, предложил последнему подать рапорт. Тем самым он показал Майеру, что Федоров только что прибыл из России. В беседе с Андреем Павловичем капитан Секунда сообщил, что он едет в начале августа в отпуск на один месяц, в это время его замещать будет Соколовский.

Фомичев получил предложение Секунды стать «шефом агентуры» при условии, если это не будет тормозом для дел «НСЗРиС».

Получив одобрение Андрея Павловича, Фомичев согласился с предложением с условием его выезда в любое время по делам в Советскую Россию, на что у капитана не было ни каких возражений.

Секунда также сообщил, что, по его сведениям, дом Романовых устраивает в августе-сентябре съезд во Франции для выяснения программы и объединения борьбы с Советской Россией. Съезд предполагалось провести при участии лидеров монархистов всех групп.

Сам он хотел во время отпуска съездить на съезд легионеров во Львов и Краков при участии Пилсудского (по газетным сведениям, съезд состоялся во Львове)[144].

Значение поездки Федорова в Париж было неоценимо. В ходе ее получены важные сведения о состоянии и планах «НСЗРиС», связях Савинкова с антисоветскими группировками за границей и зарубежными деятелями. Появилась возможность захватить неуловимого полковника Павловского, одного из главных сподвижников Савинкова. Самое главное состояло в том, что план КРО по захвату Савинкова четко выполнялся, возникла надежда на выезд его в СССР.

Крокисты понимали, что опытный и умный Савинков доверять им полностью не будет, поэтому всеми доступными средствами будет проверять и перепроверять реальность и надежность московских организаций. Исходя из этого, разработку необходимо было продолжать в том направлении, при котором Савинков во время проверки «Л.Д.» действовал бы по заранее составленному КРО плану. Создавалась обстановка планомерного втягивания Савинкова в легенду, отступление от которой для него было бы невозможным.

Учитывая то, что операция получала отличные шансы на продолжение, крокисты вновь уточнили и развили легенду организации либеральных демократов.

Согласно легенде, группа «Л.Д.» самовозникла в 1921–1922 гг. из осколков белых организаций и создана главным образом усилиями отдельных военспецов, считающих борьбу с советской властью необходимой. Ни с одной из крупных организаций, кроме «НСЗРиС», не связана. Ее развитие шло по линии личного доверия и персональных связей ее руководителей. Определенной политической программы, уставов и структуры нет.

Мысли о вооруженном восстании нет, но активную борьбу с советской властью при соответствующей международной и внутренней ситуации в России группа признает. Центр группы находится в Москве.

Группа никаких связей не поддерживала, учитывая возможность провокаций и провалов. В рядах группы есть несколько видных горцев, имеются довольно солидные связи на Кавказе и Туркестане, могущие дать выход на басмачество, национально-партизанские движения и получение нужной информации.

К политическому террору, тем более экономическому, группа относится отрицательно, так как считает его не достигающим конечной цели и могущим вызвать лишь усиленный красный террор, в силу чего увеличиваются шансы на провал организации.

Вместе с тем «Л.Д.» не является мертвой организацией, связанной строгой тактической программой, а применяет таковую к условиям момента и необходимости, вопрос о терроре может быть поставлен очередным в работе «Л.Д.».

«Средства Л.Д. имеют следующий базис:

1. Некоторые видные члены Л.Д. являются видными хозяйственными советскими работниками, и, как таковые, путем различных комбинаций /командировки, закупки, поставки и т. п./ отчисляют известный процент на работу Л.Д.

2. Некоторые крупные магазины, фактически находящиеся в руках Л.Д.

3. Организованная Л.Д. спекуляция для обследования информационно-агитационного аппарата.

Таким образом группа, по существу, не являясь боевой организацией, готовит свои кадры для использования в деле спасения родины в нужный момент.

Хотя группа Л.Д. считает центром борьбы Москву, все же она уделяет должное значение и пунктам, могущим создать большую роль в общей борьбе: Петрограду, Юго-Востоку, Закавказью и Украине, а посему усиливает работу в этих районах. В Петрограде органи-151

зуется путем личных связей группа, охватывающая работу Севера / Петроград, Кронштадт, Карелия/. В Ростове организуется труппа Л.Д. на Ю.В.Р., охватывающая Сев. Кавказ. Приняты меры к усилению связей для создания групп: в Тифлисе — Закавказская группа; в Харькове — Украинская группа, охватывающая Украину, Крым и торговый город Одессу.

Группа Л.Д. в связи с таким развитием организует свой аппарат управления: создает ЦК группы в Москве, на местах небольшие руководящие группы, с отдельными уполномоченными по различным городам и в связи с поездкой уполномоч. для переговоров о слиянии с Савинковым вырабатывает определен, полит-программу и тактику своей группы.

В августе группа Л.Д., после поездки ее уполномоченного к Б.С., сливаясь с МКД и Пр.[145], образует НСЗР и Св., с временным ЦК, однако, каждая сохраняет до одобрения постоянного ЦК неприкосновенность своих прежних организаций, и т. д.

В ЦК НС инициатива и все руководство находятся в руках Л.Д., ввиду слабости организации М.К. и ее руководителей.

Тактика ЦК НС применяется всецело к требованиям момента и необходимости, ставя будущей целью свержение Соввласти и захват руководства дальнейшей политики России в свои руки»[146].

Пятая командировка за границу
Только что закончилась четвертая командировка, а А.П. Федоров приступил к разработке плана пятой командировки за границу. Чекист понимал, что для продолжения работы по «НСЗРиС» необходимо поддерживать связь с Экспозитурой № 1. Эта командировка планировалась главным образом для поддержки этой связи. Планировалось, что командируемый сотрудник должен привезти номера приказов и краткое их содержание по ГАУ и Воздухофлоту. Сами приказы должны быть доставлены в следующий раз. Кроме того, необходимо было подготовить материалы по Западному фронту, за которые от Секунды был получен аванс.

В Вильно необходимо было получить от поляков уточнения, какие приказы им нужны по ГАУ и Воздухофлоту, а также средства на их покупку по предварительной оценке; расчет по Западному фронту и новый аванс для продолжения работы по этой линии.

По линии «НСЗРиС» командируемый сотрудник должен выяснить у Фомичева, нет ли сведений от Савинкова; приехал ли из Парижа полковник Павловский, а если не приехал, то почему; сообщить Ивану Терентьевичу и Дмитрию Владимировичу, что московский Комитет действия и пропаганды «НСЗРиС» и группа «Л.Д.» образовали временный ЦК «Народного союза защиты родины и свободы», под председательством Б.В. Савинкова, его заместителем стал В.Г. Островский.

В состав ЦК вошли три представителя Комитета действия и пропаганды «НСЗРиС», три — от «Л.Д.» и председатель Савинков. От комитета: Шешеня и Владимиров (один — из тройки Шешени, из крестьян, по образованию юрист), как секретарь Зекунов войти в ЦК отказался, в связи с этим третья вакансия не замещена; от группы «Л.Д.» — В.Г. Островский, как заместитель председателя, А.П. Федоров как член ЦК и Можаровский.

ЦК считался временным — до конференции в Париже, где планировалось сконструировать новый ЦК, пополнив его «парижскими деятелями». До нее обе организации оставались автономными, объединяя всю свою работу в ЦК. Об этом надо было из Варшавы сообщить Савинкову. Необходимо было выяснить у Философо-ва, есть ли во Французском консульстве разрешения на въезд во Францию.

По линии польской полиции необходимо было сообщить Олен-скому через Фомичева, что Зайченок послала по условленному адресу несколько открыток и удивляется, что он их не получили. Необходимо было подготовить и послать краткий доклад о Советской России за ее подписью. Выписать газету «Правду» на имя Оленского по условленному адресу и привезти ему квитанцию о выписке и уплате денег с 1 сентября; деньги должен был возместить Оленский.

Как оправдание о несвоевременном приезде (по уговору должны были приехать к 15 августа) сообщить, что Михаил Николаевич был болен. Андрей Павлович по приезде из Вильно тоже простудился и слег на две недели. Шешеня не может бросить службу. Об этом якобы писали Фомичеву по условному адресу[147].

Командируемый согласно полученной инструкции от Савинкова никого из Польши не должен был брать с собой. Все предложения отвергать. О работе ЦК союза по инструкции Савинкова ничего не говорить Фомичеву, и слегка только, поверхностно, — Философову.

Планировавшаяся командировка являлась как бы продолжением связи с Экспозитурой № 1 и для дальнейшей работы с политической полицией в лице Оленского, а также для выяснения разрешений на въезд в Париж, приезд в Россию С.Э. Павловского, выяснения настроения Фомичева и Философова. Командировка планировалась от 12 до 15 дней[148].

В переговорах необходимо было особо подчеркнуть, что решение об объединении двух организаций принималось после чрезвычайно тяжелых дебатов. Предполагалось, что автономность двух организаций будет поддерживать в среде «НСЗРиС» нервность и продолжит их заигрывание с «Л.Д.». Это давало возможность чекистам уклоняться от освещения многих вопросов по итогам работы «Л.Д.». Временный ЦК предлагалось возглавить Савинкову. Данная комбинация давала гарантию, что средства Савинкова, если они у него будут, и его люди, предназначенные для работы в России, станут «плыть по руслу», проложенному сотрудниками КРО ГПУ. «Выжав из него то и другое, мы выполним почти на 100 % задание, положенное в основу всей разработки еще при ее возникновении»[149].

10 сентября 1923 г. Андрей Павлович вновь отправился в Польшу. Полякам доставили очередную порцию дезинформационного материала.

Философов в Варшаве сообщил Федорову, что 2-й отдел Генштаба Польши в лице его начальника полковника Бауэра высоко

оценил работу московской резидентуры и решил непосредственно подчинить ее Варшаве. Связь в Москве предлагалось осуществлять через одного из сотрудников польской миссии.

Оба эти предложения Андреем Павловичем были тактически правильно отвергнуты, так как связь с виленской Экспозитурой налажена прекрасно, деловые контакты с ее руководством хорошие, поэтому игнорирование их только усложнит работу. Что касается связи с польской миссией, то смущал вопрос: где именно встречаться с ее представителем, ведь чекисты следят за каждым иностранцем. Нарушится конспирация. Есть риск попасть под колпак ГПУ. Федоров высказался против таких изменений в работе.

Философову Андрей Павлович передал письма для Савинкова и сообщил, что после долгих переговоров произошло объединение московского «Комитета действия и пропаганды» с организацией «Л.Д.». Был избран временный ЦК «НСЗРиС», причем название его решено до Парижской конференции оглашению не предавать и в массах никакой работы не вести, так как ЦК нового союза является лишь объединяющим органом двух вполне самостоятельных организаций. Решение лидеров московских организаций об избрании Савинкова председателем временного ЦК «НСЗРиС» было для него приятным. Это решение окончательно втягивало его в борьбу и ставило в определенную зависимость от Москвы. Оно являлось одним из решающих моментов разработки, создавало предпосылки для вывоза его на советскую территорию.

16 сентября 1923 г. Фомичев сообщил Андрею Павловичу, что в начале августа в Польшу из Парижа прибыл по американскому паспорту полковник С.Э. Павловский. В Варшаве его приняли во 2-м отделе Генштаба Польши, где подарили «кольт» и гранату. Затем он со своим адъютантом Аркадием Ивановым приехал в Вильно, откуда Фомичевым и польским поручиком был сопровожден на границу.

10 октября Федоров вернулся в Россию, задержка произошла главным образом из-за получения жалованья и заданий от поляков. Новый начальник Экспозитуры Майер был в курсе предыдущей работы московской группы «НСЗРиС» и считал Андрея Павловича 155

своей закордонной «пляцевкой». Взаимоотношения с Москвой он переводил на деловую почву. Задания его отличались от предыдущих, требованием внести в работу систематизацию материалов. Ему были необходимы не отдельные, хотя бы и ценные отрывочные приказы, а целые комплекты или, во всяком случае, приказы и документы за 10–20 дней.

Во время пребывания Андрея Павловича Федорова в Вильно ему удалось выяснить довольно интересную подробность работы поляков в России.

«21–22 сентября И.Т. Фомичев по поручению Секунды, приблизительно в районе Радошковичей, перевел через границу видную работницу 2-го отдела Польского генштаба в России. Настоящей ее фамилии он не знал, имея специальное задание быстро и осторожно перебросить польскую разведчицу за рубеж. Со слов Секунды она — полька, брат ее служит в Польской Армии, в прошлом она, якобы, была членом ЦИКА /21 г./. В данное время «Полька» не утеряла старых связей, вращается в кругах т. Троцкого и имеет прямой доступ в Кремль. В последнюю поездку в Польшу из Москвы «Полька» привезла очень ценные центровые материалы (Кремль, военные верхи и т. д.).

По натуре — женщина смелая, умная и опытная.

Приметы — около 30 лет, высокий рост, довольно интересная.

Живет, по-видимому, постоянно в Москве. В Польшу ходит «одиночкой» при помощи польской переправы на границе.

Вначале поляки подозревали ее в принадлежности к советской разведке, но материалы заставили поверить в преданность польки.

Работает из-за денег и национальных побуждений.

Маршрут Москва — Граница проходит не через Минск (прямой путь), а какой-то кружной дорогой».

Федоров также узнал, что Борис Викторович Савинков писал Дмитрию Владимировичу Философову о том, что дела у него поправляются и есть надежда на лучшее будущее.

Дмитрий Владимирович, в связи с гонениями на пилсудчиков, подумывал о переброске базы из Польши в Болгарию или Константинополь, но Савинков попросил подождать до нового года, видимо,

думал поправить свои взаимоотношения с поляками. Связи Филосо-фова укреплялись, особенно с французской и болгарской миссиями в Варшаве. Более крупных новостей поездка не дала[150].

После систематизации полученных сведений, 8 октября 1923 г. Г.Г. Ягодой в местные органы ГПУ было направлено Циркулярное письмо за № 6 «О деятельности Савинкова в данное время», утвержденное заместителем председателя ГПУ Менжинским.

В нем сообщалось, что Савинков фактически является лишь руководителем и выразителем мнения группы лиц: Деренталя, Мягкова, В. Савинкова и Философова. В данное время он принимает усилия к получению денежных средств для ведения борьбы с советской властью у Муссолини, у бельгийских акционерных обществ, имевших в России свои трамвайные линии и у владельца американских автомобильных заводов — Форда. Поддержку частного капитала он считал более приемлемой для Союза, чем зависимость от Государственных европейских разведок. При наличии крупных денежных средств, считал возможным организацию внутреннего переворота, при нанесении удара по Москве при помощи нескольких верных частей Красной армии.

Главнейшей группировкой, с которой Савинков поддерживал связь и готовился к совместным действиям, являлась группа грузинских меньшевиков (Жордания, Церетели, Чхенкели). Он считал необходимым поддерживать контакт с национальными группировками окраин, которые стремятся к суверенной автономности и претендуют на президентские места в окраинных государствах в случае переворота.

Савинков стремился заручится поддержкой крупных политических и государственных деятелей Запада. Большие надежды возлагал на Муссолини, основываясь на сохранившихся с ним дружеских отношениях.

Рекламируя себя как лидера левой части эмиграции и выдвигая лозунг: «беспартийные советы взамен Учредительного Собрания», Борис Викторович, не веря в политическую эволюцию Советской России, рассчитывал исключительно на насильственное свержение советской власти. Организацию внутреннего взрыва считал вполне возможной при наличии денег и умелой базировке на националистические группы Красной армии и крестьянства.

Решив вопрос о перенесении базы работы в Россию, намерен окончательно оформить свои взаимоотношения с иными антисоветскими группировками.

Ряд успешных операций ГПУ в значительной степени дезорганизовал деятельность «НСЗРиС», но учитывая намерения Савинкова, стремящегося к возобновлению активных действий в широком масштабе, перенесению базы организации в Советскую Россию, восстановлению старых линий работы на советской территории и к объединению с ним различных контрреволюционных группировок за рубежом и в Советской России, ГПУ предлагает:

«1) Строго следить за малейшим проявлением активной — организационной и шпионской деятельности агентов Савинкова.

2) Принять все меры к быстрой разработке и ликвидации группировок, выставляющих при работе программные лозунги Н.С.З.Р. и Св.

3) Строго следить за учетом савинковцев, их взаимной связью, перегруппировками и передвижением в обслуживаемом районе.

4) Принять меры к персональным высылкам из погранполосы неблагонадежных по санвинковщине лиц.

5) Следить за служебным продвижением подозреваемых в причастности к Н.С.З.Р. и Св. лиц, приняв меры к снятию их с секретной и ответственной работы в воинских частях и госснабжениях.

6) О всех проявлениях савинковской деятельности срочно сообщать в КРО ГПУ»[151].

Немного позже, 17 декабря 1923 г. Берлинская агентура ИНО ОГПУ сообщила С.Г. Могилевскому и Т.Д. Дерибасу, что армяне во главе с Хатисовым образовали общий комитет — четверку вместе с другими кавказскими народами (от грузин входил Чхенке-

ли). Центр их борьбы переносился также в Москву; свою работу против России они планировали проводить совместно с савинковцами. В Праге началась подготовка к их совместной работе[152].

Арест С.Э. Павловского
Уже в Москве Андрей Павлович Федоров узнал, что Павловский, перейдя границу, совершил ряд убийств и ограблений на советской территории.

Ночью 16 сентября он прибыл на явку к Леониду Николаевичу. В Москве Сергей Эдуардович вел себя очень настороженно. В разговорах с Шешеней интересовался, нет ли среди членов организации «Л.Д.» агентуры ГПУ. При малейшем шорохе хватался за «кольт».

Появление Павловского представляло большую опасность. Поэтому было принято решение о его немедленном аресте на совещании ряда членов «Л.Д.» и московского комитета «НСЗРиС».

Сергей Эдуардович в сопровождении Шешени прибыл на квартиру начальника военного отдела «Л.Д.» Новицкого, роль которого выполнял помощник начальника КРО ГПУ С.В. Пузицкий. Он был приглашен в столовую к сервированному столу, где находились еще два работника военного отдела «Л.Д.», роль которых выполняли сотрудники КРО 1 ПУ Г.С. Сыроежкин и С.Г. Гендин. Леонид Николаевич вскоре ушел, оставив Павловского и упомянутых крокистов. Кроме них в одной из комнат находились Р.А. Пиляр и Н.И. Демиденко.

После поднятия ряда тостов Сергей Эдуардович сделал доклад о полученном от Савинкова задании, о деятельности эмигрантских организаций, о совершенных им грабежах в Белоруссии и о своем намерении произвести поджог Всесоюзной сельскохозяйственной выставки и т. д.

К концу ужина Новицкий поднял бокал — это было условным сигналом. Крокисты, несмотря на отчаянное сопротивление Павловского, сбили его сног и обезоружили. Уже в наручниках тот спокойно сказал: «Уважаю ум и силу… Чисто сделано…»

А оказавшись в здании ГПУ, заявил: «Прямое сообщение Париж— Варшава — Москва — Лубянка..

20 сентября 1923 г. Михаил Николаевич Зекунов сообщил начальнику 6-го отделения КРО ГПУ И.И. Сосновскому о нахождении у него с 16 на 17 сентября полковника С.Э. Павловского и Аркадия Иванова. Из разговора с Ивановым удалось выяснить следующее.

«Главной целью приезда Павловского в Совроссию является добывание средств для Савинкова, который за неимением таковых не может производить никакой работы. С этой целью Павловский, приехав из Парижа в Польшу и пред ъявив Иванову письмо Савинкова с приказанием наход иться в его распоряжении, совместно с ним 17 августа с. г. перешли границу и пройдя через пограничный пункт «Глубокое» в направление на Полоцк. До самой границы их сопровождал Фомичев. Перейдя границу, им удалось на 4-й день связаться с одной из Савинковских банд, оперировавших в Горкинской волости Могилевской /прежде Минской/ губ. под начальством местного учителя Иванова, уже полтора года разбойничающего в этой местности, при поддержке местного населения.

По словам А. Иванова, состав этой банды состоит из 15 постоянных, составляющих кадр этой банды, но в любой момент может быть увеличен до 200 чел. за счет местных жителей.

Эта банда имеет в своем распоряжении до 500 винтовок, спрятанных у местных жителей, под держивающих бандитов под угрозой смерти и поджога, а отчасти и потому, что банда часть награбленного передает крестьянам /напр. за 3 деревни этой волости денежный налог был уплачен бандой полностью/. Точное местонахождение банды и лиц, поддерживающих ее; можно выяснить при помощи документа А. Иванова /на имя Парфенова/, принадлежащего одному из крестьян, в доме которого жил Иванов.

Большую поддержку для банды оказывает один из следователей уездного отдела ГПУ /по-видимому, города Горки, переименованного из местечка/, который все дела этой банды представляет в виде налетов случайных проходящих бандитов, ничего не имеющих общего с Савинковым.

Один из налетов, произведенных Павловским, вдвоем с Ивановым, последний описывает следующим образом:

Получив от местных учителей сведения, что на ст. Уречье /или Заречье/ должен прибыть артельщик для уплаты жалованья, они вдвоем приехали на подводе к станции и, взойдя на поезд, ворвались в купе артельщика, причем Павловский убил заграждающего ему дверь милиционера. Крикнув «руки вверх», они бросились к артельщику, но Иванов, увидя, что двое из находящихся в купе не подняли рук, двумя выстрелами убил их, причем пуля, пробив перегородку, убила наповал находящегося в соседнем купе инженера — начальника движения дороги, старика 60 лет. Отняв у артельщика деньги, они выскочили из поезда на путь, где стояли два вагона, в которых жили 10 милиционеров и, отстреливаясь от них, бросились бежать в лес к подводе, на которой и скрылись.

Всего ими ограблено червонцами, совзнаками и билетами займа до 30 тысяч рублей золотом, но эта сумма могла быть значительно больше, если бы артельщик не успел за несколько минут выдать крупную сумму для расплаты с рабочими одному из начальствующих лиц.

Следующее ограбление предполагалось в конце сентября на узловой станции, причем рассчитывалось захватить до 100 тыс. золотом. Единственное неудобство предполагаемого налета заключается в том, что станция /название ее Иванов дать уклонился/ — отстоит от леса на 60 верст.

Кроме добывания средств путем налетов, Павловский и Иванов имели задачей устраивание всевозможных конфликтов между Сов. Властью и правительствами других государств, находящихся на пути сближения и признания Соввласти.

Для достижения этой цели они решили использовать следующие средства.

1/ Устроив крушение поезда с дипломатическим курьером иностранного правительства и захватив его переписку, представить таковую Сов. Власти, а добытую таким же путем секретную переписку Сов. власти передать правительству государства, в советское посольство адресованью означенные бумаги. Подготовка для ис-6 Мозохин О. Б., Сафонов В. Н. 161

полнения этого замысла по словам Иванова почти закончена, т. к. на ж. дорогах /Александровской и Виндовской линиях М. Бел. Балт. ж. д./ связь с нужными лицами устроена и обещание поддержки и осведомления получена.

2/ Путем поджога или взрыва Всероссийской сельск. хоз. выставки, в особенности Иностранного отдела, уронить престиж Соввласти, как не сумевшей оградить выставку от подобных покушений. Для исполнения замысла Иванов 17 сентября с целью разведки посетил выставку /в моем сопровождении/, обращая главным образом внимание на павильоны с легко воспламеняющимися экспонатами / кустарный павильон, павильон востока и т. п./, причем разведка Иностранного отдела им была назначена на 8 сентября, и

3/ Путем террористических актов над представителями дипломатического корпуса и отдельно приезжающими в СССР, с целью возобновления сношений с лицами, заставить последних для сохранения своей жизни порвать всякое сношение с Соввластью.

Последний случай самый характерный, т. к. является исполнением угрозы Савинкова, написанной им в открытом письме по адресу Ллойд Джорджа в феврале с. г. и напечатанной в заграничных газетах…» 1

В начале октября банда предполагала закончить свои действия до весны следующего года, кадровый ее состав должны были перебросить для отдыха в Польшу, Павловский должен был вернуться в Париж, Иванов — в Москву, где намеревался при содействии московского комитета действий и пропаганды провести зиму.

Михаил Николаевич Зекунов считал, что задержанный Сергей Эдуардович Павловский принадлежит к числу очень немногих лиц, без которых активная деятельность Савинкова сходит на нет. Белогвардейская эмиграция не без основания считала его легендарной личностью. Он являлся почти единственным лицом из всей савин-ковской организации, принесшим колоссальный ущерб советской власти. Он в течение 1921 г. держал в паническом ужасе приграничную полосу Западного края.

«С бандой в 30–40 чел. он не останавливался перед переходом в наступление против 300–400 чел. и были случаи, когда подобное наступление оканчивалось захватом в плен более 100 чел., которые тут же на месте расстреливались. Невозможно описать его отдельных налетов, как невозможно и указать число его жертв, которых во всяком случае можно насчитывать сотнями. С его арестом, а еще тем более с оповещением об его аресте можно считать, что савин-ковский бандитизм на 90 % ослабнет, т. к., узнав о его аресте, его, считающегося неуловимым, энергия других упадет совершенно. Его приезд в Совроссиию лично я объясняю безвыходным материальным положением Савинкова, который, в противном случае, вряд ли бы согласился рисковать таким работником».

Что же касается Иванова Аркадия Федоровича, то он, по словам Зекунова, являлся слабой, заурядной личностью, ничем особенно себя не проявившим. Бежавший в 1921 г. из лагеря в г. Рязани в Польшу, он был затем в отряде вместе с Прудниковым, под начальством Павловского. Затем проживал в Польше в качестве эмигранта вплоть до 17 августа, когда опять с Павловским перешел советскую границу1.

Из доклада Л.Н. Шешени также следовало, что полковник Павловский на территорию СССР попал 17 августа. Перейдя границу, он занялся добычей денег. Ограбили, как было сказано выше, артельщика, затем мельницу. Где и что взято Павловским, не было сказано. В штабе отряда имелся сервиз литого серебра из 70–80 вещей, который прятали в земле.

Павловский с Ивановым Аркадием уехали из банды на 7—10 дней. Ехали в Москву поездом с пересадками, приехали 16 сентября в 18 час. 45 мин., к Шешене пришли в 9 часов вечера.

От Леонида Николаевича Павловский намеревался получить указания насчет экса средств для Савинкова. Добытые деньги предполагалось отправить с курьером в Париж или отвезти ему самому. Ему была дана полная свобода в действиях, но проводить их следовало так, чтобы не скомпрометировать московскую организацию.

С Павловским хотел ехать Александр Аркадьевич Деренталь, но из-за того, что у него в семье сложилось тяжелое материальное положение, выехать ему не удалось. Он ждал его возвращения с деньгами, или их присылки с человеком, который мог бы его взять в Москву.

Сергей Эдуардович должен был приготовить в Москве квартиру и документы для Савинкова. При переходе границы Савинкова с братом Виктором и Деренталем в сопровождение им должны были быть выделены 11 человек из числа штаба банды.

Перед отъездом Павловского в Россию Савинков вместе с Рейли, на его средства, выехал в Нью-Йорк для добывания денег. Сергей Эдуардович считал, что Савинков денег достанет. Американцы давали свои паспорта для переездов савинковцев из Парижа в Польшу и из Польши в Париж. Причем на американские паспорта не нужны были визы. У кого эти паспорта можно было получать, он в беседе с Шешеней не сказал. Просил побольше посылать Савинкову воззваний и прочий материал, для того чтобы убедить американцев и англичан, что у того в СССР есть очень серьезные организации.

Шешеня писал, что у С.Э. Павловского уже год, как сидит в Бу-тырках его брат Виссарион или Валериан, которого он хочет освободить при посредстве ультиматума, предварительно пустив под откос пяти поездов. В том случае, если его брата не выпустят, пуск поездов под откос и террор продолжить.

Павловский избегал расспросов, стараясь сам расспрашивать о составе организации, о способах ведения работы с «Л.Д.», интересуясь прошлым каждого работника, средствами и сетью организации. Как только он пришел к Леониду Николаевичу, то стал вырывать и вырезать из маленького блокнота листочки, которые все сжег на примусе1.

Немного позже, 7 октября 1923 г., Шешеня писал, что Павловский, по всей вероятности, имел задание проверить, нет ли в его организации провокатора и не является ли провокатором сам Леонид Николаевич. Он склонялся к этой версии потому, что Павловский не стал рассказывать ему о делах Савинкова и просил его не расспра-

шивать об этом. Сказал, что Савинков никому не верит, так как почти все организации на 99 % проваливаются от провокаций.

Сам он расспрашивал, как Леонид Николаевич сумел так легко устроиться на военную службу. Расспрашивал о форме ГПУ, его составе, о ведении слежки, нет ли своих людей в тюрьме ГПУ, или Бутырке, через которых он планировал освободить своего брата Виссариона. Расспрашивал, сколько Леонид Николаевич получает жалованья, откуда организация берет средства, почему у него нет в комнате обстановки, почему у него нет формы и почему до сих пор он ни разу не приехал в Польшу. Все эти расспросы сопровождались испытывающим взглядом. Было заметно, что Павловский был настороже, ибо как только Леонид Николаевич вставал ночью или поворачивался так, что скрипела кровать, Павловский тут же начинал закуривать.

Когда Павловский с Ивановым приехали, то, придя к Шешене на лестничную площадку его квартиры стали громко стучать в дверь. Открывать им выскочили две женщины, девочка и мужчина. Войдя в квартиру, Иванов громко спросил: «Адарский здесь живет?» Леонид Николаевич, услышав их голоса, вышел и попросил войти в комнату. Вошедшие держали в кармане наготове револьверы. Кроме того, Иванов в руках держал большой сверток, который он со словами: «Вот тебе из деревни прислали» — стал упорно совать Леониду Николаевичу в руки. Павловский в это время стоял на пороге комнаты и, не входя в нее держал руку в кармане. Шешеня сверток не взял, пошел здороваться с Павловским, сверток взяла жена Леонида Николаевича. Только после того как Павловский прошел в комнату и присел у стола, он стал рассказывать, как они с Ивановым доехали.

Когда ужинали, Павловский и Иванов спросили у Леонида Николаевича, почему он так побледнел, когда они вошли. Сергей Эдуардович решил, что Шешеня очень испугался их прихода. Затем, когда Леонид Николаевич собирался ехать с Ивановым к Зекунову, где тот должен был остановиться на ночевку, то Павловский тоже хотел уехать вместе с ним. Его еле удалось уговорить остаться в целях соблюдения конспирации.

В трамвае, когда ехали к Зекунову, Иванов рассказал Леониду Николаевичу, что Павловский не хотел прямо с поезда идти к нему 165

на квартиру, предлагал остановиться у Сухаревки в ночлежке или гостинице, а на следующий день постараться узнать, нет ли у него провала и не сидит ли в его квартире засада ГПУ. Пошел же он к Шешене только потому, что Иванов сказал, что он в таком случае поедет один. Приехав к нему, они шли наготове.

Леонид Николаевич полагал, что Павловский знал, о том, что думали Савинков и поляки о его надежности и о надежности его организации. Совершенно ясно, что они проверяли, не провокация ли все это[153].

Л.Н. Шешеня сообщил автобиографические сведения о Сергее Эдуардовиче Павловском. Родился он в очень зажиточной семье в г. Риге. Учился в Москве в 1-м кадетском корпусе Екатерины II, затем в Елизаветградском училище, откуда выпустился в Павловград-ский конный полк. В 1917 г. был поручиком. В Петрограде в 1918 г. вместе с полковником Митькой Смирновым руководил бандой налетчиков. В1919 г. — в армии Юденича (отряд Балаховича). В 1920 г. с Балаховичем приехал в Польшу, командуя конной группой его армии, которая работала в тылу у Красной армии[154].

Павловский, командуя эскадроном, стал заметен у начальства, выдвигаясь как опытный и храбрый руководитель. Отличался жестокостью не только к чинам Красной армии, которых он беспощадно расстреливал, но и к мирному населению, настроенному не только враждебно, но и к тем, которые относились к белым нейтрально. У мирного населения вымогал контрибуции, заложников расстреливал. Занимаемое местечко отдавалось с момента взятия на три дня на грабеж, насилие и вымогательство его партизанам. Все эти зверства применял Павловский к еврейскому населению и к тем русским или латышам, которые почему-либо казались подозрительными или не хотели молча позволять грабить свое имущество.

В 1920 г. прибыл в Польшу, командовал конной группой и за свои действия в тылу Красной армии за август — сентябрь 1920 г. получил от польского командования орден военной храбрости, а за октябрь— ноябрь 1920 г. — орден военной храбрости от Балаховича.

Павловский отличился своей жестокостью к жителям городов Пинск, Давид-Городок, Туров, Камен-Каширск, Мозырь, Коленко-вичи, Петровск. Так, в Камен-Каширске он собрал всех старейшин и раввинов еврейского населения и предложил им выплатить контрибуцию в золоте, серебре и долларах, что было исполнено. После этого была разграблена синагога, убиты раввины, изнасилованы девушки, разграблены все лавчонки. Уезжая из Камен-Каширска, Павловский приказал сжечь его, мотивируя, что ему в спину при отходе стреляли; выжжено было почти 2/3 населенного пункта. Он не щадил ни стариков, ни женщин, ни младенцев.

После всех своих походов, при ликвидации армии Балаховича в ноябре 1920 г., Павловский с Мошниным привезли в Варшаву массу ценных вещей, забранных в синагогах: чаши, подсвечники, скрижали и пр. Все это было в конце концов пропито. В начале 1921 г. набрав банду на средства Савинкова и при помощи 2-го отдела Генерального штаба Польши и военной английской миссии отправился в Белоруссию, где, разбрасывая прокламации Савинкова, грабил население сел и поезда.

В мае 1922 г. Павловский перешел в Псковскую губернию, где у него был бандитский отряд. Впоследствии рассказывал, что привез оттуда много золота, брал два уездных города Псковской и Новгородской губернии. С 1922 г. он остался у Савинкова единственным человеком, который организовал банду и руководил ею[155].

На следствии Павловский долгое время молчал, но затем благодаря внутрикамерной агентурной разработке стал предлагать свои услуги чекистам в борьбе против Савинкова, выражая готовность участвовать в самых сложных операциях. Согласие работать совместно с крокистами безусловно было лишь тактическим маневром со стороны Сергея Эдуардовича. Он надеялся, что, заслужив доверие чекистов, сможет выйти на свободу и бежать за границу.

Через неделю после своего ареста, изолированный от внешнего мира во внутренней тюрьме ГПУ и содержавшийся в условиях особой конспирации, начал развивать письменную связь с закордоном под диктовку сотрудников КРО. Началась одна из интереснейших страниц дела «Синдакат-2», когда «друг» беззастенчиво обманывал «друга», посылая написанные под диктовку чекистов письма в Париж. При подготовке писем чекистами взвешивалось каждое слово. Составлять текст по собственному усмотрению Павловскому не давали, так как он пытался обмануть: изменял почерк, вставлял таинственные фразы и в самых неподходящих местах лишние французские буквы. Когда его хитрости были разоблачены, Сергей Эдуардович бросил этим заниматься и стал все делать на совесть. Несмотря на это, сотрудники КРО, конечно, ему как и прежде, не доверяли.

Павловский писал, что жизнь в организациях «бьет ключом», сам он постепенно втянулся в работу военного отдела ЦК «НСЗРиС» и начал осознавать огромную разницу между активностью работников союза, находящихся в России, и бездеятельностью зарубежных кругов «НСЗРиС». Он писал, что вошел в члены московского комитета и начал играть крупную роль в Москве, став фактически помощником начальника военного отдела.

Из его писем следовало, что Павловский постепенно начинал осознавать разницу между российской и зарубежной действительностью. Он начинает резко критиковать заграницу и говорить с зарубежными работниками, за исключением Савинкова, свысока[156].

В своих показаниях арестованный С.Э. Павловский разделил парижскую эмиграцию на следующие три главных группы:

«1/ Настроенные активно против Соввласти.

2/ Сочувствующие 1-й группе и, по возможности, оказывающие ей содействие т. н. финансовое, моральное и т. д.

3/ Настроение пассивное и совершенно не желающее вмешиваться в политические авантюры».

К первой группе принадлежали: монархисты, «НСЗРиС», Военно-Республиканская лига (Милюкова). Более мелкие распределения и подгруппировки частью были настроены монархически, другая часть была с демократическими тенденциями, действующими на свой страх и риск при помощи иностранной финансовой поддержки.

Монархисты делились на абсолютистов и конституционалистов. Абсолютистов представлял Марков, конституционалистов — Ефим-дерский. Но в последнее время, когда монархистами было получено 5 000 000 долларов от Форда, эти группы соединились, и лишь осталось деление на николаевцев и кирилловцев. Первых возглавлял бывший великий князь Николай Николаевич, а вторых — бывший великий князь Кирил Владимирович.

По получении денег у них был съезд, где было постановлено, что верховная власть передается верховному Монархическому совету, возглавляемому Николай Николаевичем.

Кутепов говорил Павловскому, что ведет работу на заводах и в Красной армии, имеет своих резидентов даже в ГПУ. В Москве у него есть свои резиденты, которым дан приказ специально расстреливать всех социалистов, которые мешают своей вредной работой монархистам.

Когда Сергей Эдуардович заявил, что собирается ехать в Россию, тот заявил: отправляйтесь — и обещал сам приехать в отряд. Произвел впечатление человека, абсолютно не понимающего положение вещей в данный момент в России, но упрямого и идущего с закрытыми глазами к своей идее.

Военно-республиканская лига была основана при Милюкове. Цель и программа ее деятельности — активная борьба против советской власти. В Париже среди эмиграционных кругов ходили слухи, что если в России будет свергнута власть большевиков, то кандидатом на пост будущего президента будет Милюков. Сам он считал себя эволюционистом. Предполагал, что в России наступит такой момент, тогда он со своей группой сможет туда приехать и начать управлять. Не малую роль в этой лиге играл полковник Ивановский, бывший член «НСЗРиС» участник Ярославского восстания. Павловский из разговоров между Деренталем и Ивановским узнал, что лига вела какую-то работу в Москве.

В Париже также существовал Торгово-промышленный комитет, который поддерживался на средства русских капиталистов. Главным 169 из них был Денисов — русский инженер, наживший состояние во время Германской войны. Членами-организаторами и фактическими руководителями всей деятельности комитета являлись Денисов, Гукасов, Нобель, Старюнкович. Задачи комитета сводились к тому, чтобы, когда в России будет свергнута советская власть, организовать промышленность. У них имелись крупные связи с иностранными капиталистами, главным образом с нефтяниками. Все они стояли на непримиримой платформе к новой власти и всячески тормозили переговоры советских представителей с иностранцами.

Беспартийным элементом парижской эмиграции являлась молодежь, служившая раньше в белых армиях и теперь разочаровавшаяся в своих вождях и лозунгах. Большинство из них устроилось на разные французские заводы. Очень много русских эмигрантов работало на автомобильной фабрике «Рено». Все они жили на птичьем положении, временно. Находясь под арестом, Павловский считал, что при соответствующей обработке этого элемента он мог принести пользу советской власти.

Павловский рассказал также все, что знал об организациях «НСЗРиС» в Воронеже, на Дону, в Петрограде, Пскове, Речице. Выдал всех известных ему резидентов, посылаемых в Россию в 1922 г.[157]

Шестая командировка за границу
12 ноября 1923 г. начальник КРО ГПУ Р.А. Пиляр утвердил проект шестой командировки за рубеж по делу «Синдикат-2» подготовленный помощником начальника 6-го Отделения КРО ОГПУ С.Г. Гендиным.

Для дальнейшей разработки Парижа необходимо была посылка очередного курьера от Москвы в Вильно и Варшаву. Образование в Москве «НСЗРиС» из слияния двух демократических организаций «Л.Д.» и «Комитета Действий и Пропаганды» «НСЗРиС», приезд и «задержание» С.Э. Павловского, его письма к Фомичеву и Савинкову давали возможность приезда при известных условиях в Россию и А.А. Деренталя. Гражданская война в Германии, забастовочная волна в Польше — все это должно было изменить темп и курс дальнейшей разработки дела «Синдикат-2».

Шестая командировка должна преследовать изменение взаимоотношений с Экспозитурой в лице капитана Майера. Планировалось ему указать, что Мосбюро работает с ним из-за связи с Варшавой в лице Философова и с Парижем в лице Савинкова.

Шпионской работой, как это желательно Майеру, Мосбюро не планировало заниматься. Большое значение в этих переговорах будет иметь присутствие нашего агента ГПУ Леонида Николаевича Ше-шени, которого поляки очень ценят и который лично известен давно Майеру. Леонид Николаевич как председатель Мосбюро должен заявить, что организация отказывается от постоянного жалованья, как это установил Майер, оставляя только оплату дороги и плату за материалы конфидентам[158].

Планировалось послать Фомичеву от имени МКД с участием Павловского 20–25 долл., как ежемесячное пособие на содержание виленского пункта, но поставить ему условие не связывать себя постоянной службой с Экспозитурой № 1, сохранив с ней такие взаимоотношения, какие были до последнего времени, то есть полная связь и взаимное обслуживание друг друга. Этим планировалось добиться лучшего отношения поляков к Фомичеву. Поляки должны были знать о том, что Иван Терентьевич снабжается Москвой.

Необходимо было выяснить, каким путем надо было наладить связь с Вильно и Варшавой в случае военных действий между Россией и Польшей.

Павловский должен был написать Философову письмо приблизительно такого же содержания, какое было послано Савинкову «в общих чертах». Одновременно агенту давалось задание договориться с Дмитрием Владимировичем о технической стороне поездки к Савинкову 2–3 лиц из Москвы. Планировалось вызвать в Россию Деренталя, где «обработать» его и выпустить обратно к Савинкову.

Вызов мог быть осуществлен двумя путями:

а/ вызов по письму Павловского через Философова с посылкой Александру Аркадьевичу денег «на дорогу», с «приемом» его в Вильно у Фомичева;

б/ командировка кого-либо в Париж с письмом от Павловского и деньгами на проезд до Москвы.

Материалы для поляков должны были быть на этот раз более тщательно подобраны, желательно было выполнить «максимум» задания по докладу о предыдущих командировках.

Таким образом, для укрепления легенды в глазах Савинкова КРО ГПУ шло на чрезвычайно рискованный шаг: в шестую поездку за рубеж крокисты направили вместе с Федоровым Андреем Павловичем агента «Искру» (Шешеню), которого польская разведка весьма высоко ценила.

Сотрудники КРО посчитали, что посылка именно двух агентов необходима, так как при предыдущих командировках агенты в разговорах с поляками каждый раз ссылались, при тех или иных скользких моментах, на председателя Мосбюро Леонида Николаевича Шешеню. В силу этого обстоятельства поляки требовали обязательного приезда председателя Мосбюро.

Несмотря на довольно длительную обработку Леонида Николаевича чекистами, отправка бывшего адъютанта Савинкова за границу была рискованной. Он мог предупредить Бориса Викторовича об игре с ним, и тогда всей, разработке «Синдикат-2» пришел бы конец.

Посылка Федорова была необходима потому, что Шешеня не обладал в достаточной мере общим развитием и ему не была известна во всех деталях легенда всей разработки. Из секретных агентов, посвященных во все ее тонкости, был только Андрей Павлович, которого уже хорошо знали, как польская разведка, так и Варшавский областной комитет. Федоров, проведший четыре командировки из шести, был хорошо известен Варшавскому областному комитету как человек, который вел все переговоры о слиянии «Л.Д.» с «НСЗРиС».

«Обоим агентам были даны следующие задания:

172

1/ Узнать нет ли каких писем от Бориса и чем окончились его попытки изыскания средств.

2/ Выяснить общее состояние «НСЗРиС» в связи с международным положением, /изменение внутреннего положения в Польше, события в Германии и т. п./.

3/ В беседе с Философовым Петров должен намекнуть ему о том, что после пребывания Павловского в Москве у последнего постепенно начинает нарастать некоторое недовольство ЦК НС, на который он начинает смотреть, как на людей нереальных, занимающихся разговорами.

4/ Узнать, имеются ли во французском посольстве в Варшаве паспорта на проезд 2-х лиц в Париж.

5/ Узнать, когда состоится конференция в Париже.

6/ Выяснить у Философова и у Экспозитуры настоящее внутреннее положение Польши, /восстание в Кракове, Радоме/.

7/ Передать Философову краткую вырезку из газет о пожаре на Всесоюзной выставке, передав на словах, что последний произошел не без участия Павловского /то же самое будет написано и Павловским в письме к Философову/»[159].

Ко времени отправления Андрея Павловича и Леонида Николаевича за границу для продолжения «игры» с поляками С.В. Пузицкий запросил начальника 4-го отдела КРО ОГПУ В.А. Стырне предоставить 6-му отделению КРО ОГПУ следующие материалы по штабу Западного фронта для передачи их Экспозитуре № 1:

«А/ по штабу Запфронта /приемлемы также и точные копии/: 1/ Приказы по оперативному отделению Штазапа, 2/ Материалы по организации кавалерийских войск и их перегруппировкам после 1-го июня с. г. 3/ Рапорта и доклады инспекции Штазапа. 4/ Программы курсов Комсостава низшего и высшего.

Получение оперативных приказов большой ценности не нужно. Необходимы лишь те материалы, которые могли попасть в Оперативное Отделение Штабзапа.

Обязательно получение материалов лишь по первому и второму пункту.

В/ По Воздухофлоту:

Подлинные материалы небольшой ценности об организации Воздухофлота с начала 23 г. до настоящего времени /чисто организационная сторона/, планы организации новых эскадрилий на запфронте, постановка дела в них с научной и технической стороны, что закупается Воздухофлотом за границей.

С/ По ГАУ:

Тоже: — информация об организации корпусов и артиллерии Особого назначения, мобилизационные приказы, дислокации отдельных артчастей, научная и техническая постановка в них; что вырабатывается в России, что получается из-за границы.

По пункту В и С в Экспозитуру № 1 в данное время будут переданы лишь №№ приказов и краткое содержание материалов.

По пунктам АВС необходимы лишь те материалы, передача которых не представляет для нас особого вреда»[160].

Согласно заданию Андрей Павлович и Леонид Николаевич должны были сообщить о причинах задержки и нецелесообразности выезда Павловского в Польшу в настоящее время. Сам он в письмах, подготовленных Савинкову и Философову, указывал на богатые перспективы работы в СССР, «на непочатый край дела» и на то, что в Москве его хорошо встретили и оценили.

Этим крокисты подготовляли Савинкова и его близких сподвижников к мысли о перерождении Павловского, которого новая внутриполитическая обстановка в России превращала из лесного атамана в серьезного городского подпольщика. «Такое превращение крупного бандита и террориста», считали чекисты, поможет им впоследствии объяснить данное пребывание Сергея Эдуардовича в России, «увлекшегося работой после длительного парижского безделья»[161].

В ночь с 21 на 22 ноября Л.Н. Шешеня с А.П. Федоровым перешли русско-польскую границу в районе ст. Радошковичи. При переходе

границы, следуя до хутора Ганще, они никого не встретили. Придя на хутор, назвали себя и попросили позвонить поручику Глуховскому и сообщить ему о своем прибытии.

Затем без происшествий 22 ноября в 2 часа дня выехали из Тур-ковщизны на ст. Олехновичи, откуда поездом 23 ноября приехали в Вильно. Остановились в гостинице «Версаль». Приведя себя в порядок с дороги, отправились на квартиру к И.Т. Фомичеву, которого дома не застали, была только его жена. Ее с запиской отправили к Ивану Терентьевичу в Экспозитуру, где тот служил у Секунды курьером.

Через некоторое время прибежал очень радостный Фомичев, принес документы на проживание в Вильно и передал просьбу Секунды немедленно Леониду Николаевичу прийти в Экспозитуру и показать привезенный материал. Шешеня идти отказался, мотивируя это конспиративностью, указав при этом, что видеться хочет и с Секундой и Майером, но только на квартире у Секунды или в ресторане. Фомичев побежал обратно.

Секунда и Майер отказ не приняли и просили Леонида Николаевича, чтобы он пришел минут на 15–20. При этом обещали убрать всех лишних людей (машинисток, писарей и курьеров) из тех комнат, через которые придется ему проходить.

Не решаясь раздражать Майера вторичным отказом, Леонид Николаевич пришел с Иваном Терентьевичем в Экспозитуру. Войдя в кабинет Секунды, он нашел там помимо Секунды, еще трех незнакомых офицеров, которые пристально стали его рассматривать.

Секунда попросил показать ему привезенный материал. Шешеня начал давать ему по одному приказу по очереди из ЗФ, ГАУ, ВФ, при этом путая их. Секунда после прочтения приказа спрашивал: «Что у Вас есть еще?» Он страшно спешил все сразу увидеть, волновался, нервничал, что Леонид Николаевич медленно ему все показывает и не в состоянии был скрыть свою радость полученными документами. Хотя и пытался дипломатически возвышать голос и говорить о своем недовольстве Шешеней и что материал плох и им не нужен, так как он не представляет важности, ругался на спячку Мосбюро.

Недовольны они были тем, что Мосбюро не прислало курьера и не уведомило письмом, что на Западном фронте нет тех 10 диви-175

зий, которые СССР якобы концентрировал, как ударный кулак на Польшу.

Леонид Николаевич полагал, что Майеру и Секунде было очень важно получить хоть какие-нибудь сведения, так как они не знали, что ответить на запрос Генерального штаба о концентрации дивизий. Переданные документы давали подтверждение того, что в действительности нет никаких дивизий. Шешеня ответил, что не писали потому, что не было что писать. Если бы действительно была концентрация войск, то Мосбюро не замедлило бы известить об этом Экспозитуру.

После ознакомления с документами Леонида Николаевича пригласили к Майеру в кабинет. Там он начал говорить, срывающимся от волнения голосом о том, что Мосбюро не оправдывает своего назначения и не выполняет тех заданий, за которые берется, не работает энергично, как обещалось. В конце концов он выговорился, успокоился и сказал, чтобы Леонид Николаевич написал доклад о причинах и обстоятельствах, тормозивших работу, и о том, каковы перспективы Мосбюро.

На эти претензии Леонид Николаевич указал, что в Вильно, сидя в кабинете, можно делать разные предположения, придумывать разнообразные комбинации и много фантазировать, но на месте совсем другое дело. Войдя чисто объективно в условия работы Мосбюро, Майер не говорил бы так. Капитан ответил, что он для того и вызвал Шешеню, чтобы окончательно выяснить возможности работы Мосбюро с Экспозитурой.

24 ноября Л.Н. Шешеня с А.П. Федоровым пришли на квартиру к Секунде, где вручили ему подготовленный доклад. Капитан доклад прочел и сказал, что он содержит правильные суждения. Передали ему и военную литературу, которую он посчитал очень ценной. Выдав Шешене и Федорову по 40 долларов жалованья за ноябрь, Секунда просил прийти еще в тот же день вечером, предупредив, что у него будет и Майер.

Придя вечером, застали одного Секунду, который стал извиняться за то, что Майер немного запоздает. Тот пришел минут через десять, поздоровавшись, начал, волнуясь и запинаясь читать целую лекцию

о том, что такое разведывательная работа, как она должна вестись и какие результаты от нее надо ожидать. Указал, что А.П. Федоров не так хорошо работает, как ожидалось. После своей речи, Майер начал говорить, как ему нужна хорошая работа по Западному фронту и по Центру (ГАУ, ВФ). Предупредил, что это не его сфера деятельности, в связи с этим он должен передать Мосбюро Варшаве. Передачу эту он сделает только тогда, когда Мосбюро предоставит ему налаженную организацию на Западном фронте, которая может предоставлять необходимые сведения. По ГАУ, ВФ просил работу не оставлять и связи продолжать поддерживать. К 15 декабря Мосбюро должно было найти энергичного и знающего ведение дела военной разведки человека.

Секунда предложил послать резидентом М.Н. Зекунова, это предложение было отвергнуто, так как тот был занят в Москве подпольной работой и у него в Москве жила семья. На эти возражения Майер сказал, что ему все равно, кто будет резидентом, лишь бы умел работать. Резидент по Западному фронту должен получить все связи, имеющиеся у Мосбюро. Он должен вести работу не в одном Штабе западного фронта, а во всех штабных командах, Штабах полков, Штабах дивизий, Штабах корпусов и Штабах армий, причем там, где только есть возможность рассчитывать на успех, резидент должен изыскивать новые сферы для работы и находить новых людей.

Резидент должен быть свободным от всякой службы, дабы он мог свободно распоряжаться своим временем и ездить беспрепятственно туда, куда ему вздумается в пределах СССР. Проживать постоянно резидент мог в одном из следующих городов: Вязьма, Смоленск, Орша, Витебск, Могилев и Бобруйск. Он должен быть подчинен Мосбюро, через которое пересылает Майеру свой материал ежемесячно, уже обработанный Мосбюро.

Помимо этого, Майер предлагал наладить связь Мосбюро и резидента, кроме курьерской, которая происходила раз в месяц, еще и через почтовые сообщения. Резидент еженедельно должен писать письма Секунде, а Мосбюро 2–3 раза в месяц. Для почтовой связи и для того, чтобы иметь возможность писать взаимно друг другу все, что надо, Майер дал симпатические чернила, которыми у него велась 177

переписка со всеми шпионами. При переписке необходимо было на плотной бумаге написать шаблонное письмо обыкновенными чернилами, а уже между строк писать все относящееся к делу — симпатическими.

Адрес, по которому должны были писаться письма Секунде, для Мосбюро и резидента был предоставлен следующий: Польша, Вильно, ул. Сосновая, д. 12, кв. 3, Госпоже Обремской. Мосбюро на своих письмах к Секунде должно подписываться «Санечка», Секунда на своем письме к Мосбюро — «Шурочка».

Секунде от Мосбюро был дан адрес: Москва, ул. Владимиро-Долгоруковская, д. 27, кв. 75 на имя А. Лихаревой. Резидент в письме к Секунде подписывается «Янек», а Секунда в письме к резиденту — «Ваня».

Первое письмо Мосбюро должно было написать до 15 декабря с извещением, что найден резидент, который по приезде в Западный край должен найти себе местожительство и сообщить адрес для получения писем от Секунды.

«Резидент должен присылать:

«1/ документальные данные,

2/ информационную сводку,

3/ организац. сводку резидентуры З.Ф.

4/ Обсервацию всего З.Ф., составленную из обсерваций конфидентов и приложение при ней своего взгляда на воен, положение в 3. Крае.

5/ Военную литературу:

а/ Красноармейскую правду /Газета З.Ф./,

в/ Война и Революция — секретное издание Шт. Зап. /2 последних экземпляра/,

с/ Военная мысль и Революция за 1Х-Х-Х1-ХП м-цы,

д/ Военный Вестник за Х1-ХП м-цы по Арт. Связи, Авио-Бронарт,

ф/ Кокурин — Встречный бой,

к/ Фольтьянова — Танк-Рено русский,

л/ Инструкции /огневые роты/. Тактический указатель для боя пехоты,

м/ Сорина — Размышления о Воен. Искусстве».

От Мосбюро Майер ждал информационную сводку о военном положении в СССР. На работу по Западному фронту чекистами было получено 100 долларов. На работу Мосбюро по ГАУ и ВФ. Майер не дал ни цента. Шешене и Федорову выдали жалованье и путевые по 90 долларов.

По ГАУ и В.Ф. Майер еще раз предупредил, что передаст Мосбюро Варшаве после того, как получит от резидента по Западному фронту результаты работы.

От Варшавы планировалось получение материальной помощи на работу в центре и задание следующим образом: «в Москве Варшава даст свою связь, через которую мы будем передавать материал, а от Варшавы получать деньги и задание, не делая для этого специальных поездок в Польшу. Передача нас по центру Варшаве должна по расчету Майера состояться в январе 24 г., т. к. к этому времени он ждет от резидента по З.Ф. уже выполнения работы в организационном отделении по заданию Зап. Фронта, кроме того, Майер желает, чтобы резидент по З.Ф. сам приехал в Вильно и сделал ему доклад о том, что им сделано и что можно сделать, — какие у него имеются мотивы для дальнейшей работы».

Майер сказал, что Мосбюро может присыпать в качестве курьера кого хочет, так как он по существу является только техническим исполнителем.

«На вопрос о наших взаимоотношениях Мосбюро и Экспозитуры, т. е. кого Майер видит в нас — шпионов ли или членов савинков-ской организации, которая преследует определенные политические цели, Майер и Секунда ответили, что они с нами работают на чисто идейных принципах и видят в нас союзников против большевиков и понимают нас, как определенную политическую организацию.

На вопрос, как мы держали бы связь, если бы была война, так как мы хотим войной воспользоваться для активного выступления к свержению власти большевиков способом разложения тыла армии, частей армии, устраивать переход частей К. А. на сторону поляков, дабы им открыть фронт и партизанские действия в тылу Кр. Армии, приурочив это ко времени поднятия восстания в центре».

На это Майер ответил, что это очень хорошо, если мы так предполагаем провести переворот, они всегда чем могут помогут.

Сообщили Майеру, что от МК НС в конце декабря могут приехать 2–3 человека в Париж к Савинкову на совещание, через Вильно. Спросили, можно ли надеяться, что Майер не поступит с ними, как со шпионами, ибо эти люди не ведут разведывательной работы для Экспозитуры, а ведут только политическую антибольшевистскую работу? Можно ли рассчитывать, что им дадут заграничные паспорта с правом выезда и въезда в Польшу?

Майер ответил, что он даст паспорта за сутки и не поступит с ними так, как с шпионами, ибо знает только Мосбюро, которое ведет работу разведывательного характера для него. Секунда же высказал желание встретиться с едущими в Париж в частной обстановке и иметь разговор частного характера.

В разговоре Секунда хвалился, что у него на Полоцке есть проводник, с которым он сам без риска, когда угодно, может попасть в Полоцк и пробыть там некоторое время, так как у него есть надежная квартира.

Затем Федоров Андрей Павлович вместе с Шешеней Леонидом Николаевичем и Фомичевым Иваном Терентьевичем отправились в Варшаву. Там, Шешеня с Федоровым отправили Фомичева известить Д.В. Философова о своем приезде. В первый день пребывания в Варшаве Философов вечером через Фомичева пригласил их к себе на квартиру. Свидание прошло в разговорах о положении в России.

Под конец свидания Дмитрий Владимирович завел разговор о С.Э. Павловском. Его письмо было передано ему ранее. Философов расспрашивал о том, где и что он делает, когда думает приехать, почему он избрал район своих действий Сев. Кавказ, когда думает совершить экс, который бы дал возможность Савинкову начать работу, ибо, сидя в Париже, тот сам себя обманывает надеждами, не зная при этом, где занять денег лично для себя.

О Павловском был сделан доклад согласно легенде. Философов просил передать ему, чтобы Сергей Эдуардович берег себя, они все его очень любят и часто вспоминают.

На следующий день назначили встречу вечером в ресторане «Кристалл», там Дмитрию Владимировичу передали письмо к Савинкову. Разбились «на пары». Д.В. Философов разговаривал с А.П. Федоровым, а Е.С. Шевченко с Л.Н. Шешеней, который начал расспрашивать о работе, о целях, о силе организации, о том, что делает Павловский и когда приедет обратно. На первые вопросы Леонид Николаевич дал ответы, намекнув, что из конспиративных соображений не может детально все рассказывать.

В дальнейшем разговоре Шешеня стал критиковать И.Т. Фомичева, Философов ему поддакивал. Критика Леонида Николаевича сводилась к тому, что Иван Терентьевич, перейдя в мае границу из СССР в Турковщизне всю ночь солдатам рассказывал о том, где он был и что видал.

Дмитрий Владимирович за ужином спросил Федорова, зачем он приехал. Ему было сказано: для того, чтобы ознакомиться с действительным положением НС и разрядить атмосферу, которая создалась в отношениях с Майером и Секундой. Ответ удовлетворил Дмитрия Владимировича, но он был недоволен тем, что ему не дали использовать у начальника 2-го отдела Генерального штаба Бауэра всех тех процентов прибыли, которые могли иметь оттого капитала, который из себя представляла организация и привозимые материалы (приказы). Он сказал, что Майер не дал снять копии приказов И.Т. Фомичеву. Философов обижался еще на то, что именно Ивану Терентьевичу в мае дали мандат к Пилсудскому.

В ответ на вопрос о визах в Париж Философов обещал все узнать в французском посольстве и написать Савинкову о возможности приезда в конце декабря к нему лиц от Мосбюро и «Л.Д.».

На следующий день, тоже вечером, вновь была встреча в ресторане «Кристалл». Присутствовали Д.В. Философов, Е.С. Шевченко, И.Т. Фомичев, Л.Н. Шешеня и А.П. Федоров.

Днем Фомичеву был какой-то нагоняй от Философова. Иван Терентьевич во время ужина волновался и от этого проливал попадавшиеся ему под руки рюмки, на что Философов смотрел очень презрительно. Затем не выдержав сказал: «Фомичев мне сегодня приносит пакет для Савинкова, в нем ненужный хлам, всякие перепечатки устаревших сведений, которую исключительно на что полезно употребить, так это на уборную». Фомичев стал оправдываться и говорить, что этот материал представляет большую политическую важность. Философов рассмеялся и посоветовал Фомичеву искать что-нибудь посущественнее.

После этого Философов заговорил с Федоровым, а Шевченко, как и прошлый раз, — с Шешеней. Евгений Сергеевич конфиденциально, по поручению Философова, передал просьбу помочь им деньгами для работы газеты и для них лично. Причем высказывалось большое удивление тому, что Фомичеву дали на содержание 25 долл., называя это развратом работников.

Евгений Сергеевич сказал, что если у них не начнется приток денег в конце декабря, то газета лопнет, а это равносильно тому, что Савинков уйдет в отставку и займется написанием мемуаров. Леонид Николаевич ответил, что не предполагал такое плохое материальное положение, обещал дать денег после того, как Майер заплатит им за работу. Позже из Вильно Философову было направлено 15 долларов.

Дмитрий Владимирович также через Шевченко просил передать Павловскому, что для того, чтобы они не погибли как политическая организация на Западе, необходимо прислать денег.

Евгений Сергеевич сказал, что он с удовольствием приехал бы к Павловскому и остался работать в Москве, если бы его не связывала работа в газете «За Свободу». После всех этих разговоров ужин закончился напутственными пожеланиями на дорогу.

Философов выйдя в фойе ресторана встретил какого-то знакомого и остался, а Шевченко проводил крокистов до Венского вокзала, по соседству с которым они жили в гостинице «Народовой». Попрощавшись троекратными поцелуями — разошлись.

Прибыв в Вильно из Варшавы, А.П. Федоров и Л.Н. Шешеня стали собираться в обратный путь. Иван Терентьевич 3 декабря высказал желание в январе поехать в Москву. На вопрос, по какому делу, ответил: «Как курьер от Секунды и от Мосбюро обратно». Леонид Николаевич ему ответил, что от поляков он может быть, но от Мосбюро курьером — нет до тех пор, пока не поставит на равную ногу

себя во взаимоотношениях с Секундой. При том положении, которое у него сейчас (на побегушках и полная зависимость), он никогда не отстоит интересов Союза и спасует. Как курьер от Савинкова он пригодится только в том случае, если возникнет экстраординарная ситуация, когда не будет в Вильно курьера от Мосбюро, и второе — он может приехать поработать на несколько месяцев, дать кому-либо из москвичей отдохнуть в Вильно. Со всем этим И.Т. Фомичев согласился.

До этого разговора Иван Терентьевич сказал, что, хотя он и получил от Москвы материальную поддержку, позволяющую ему выйти из зависимости от Секунды, но он оставляет за собой право на самостоятельную работу. Леонид Николаевич предупредил: если Фомичев считает себя членом НС, то должен подчиняться. Если он думает в делах с поляками что-либо делать по своему разумению, а не по полученным инструкциям, то пусть заранее скажет об этом и откажется получать средства из Москвы для жизни. В этом случае он попросит Дмитрия Владимировича дать в Вильно кого-нибудь другого. После такого разговора Фомичев резко изменился и стал в разговорах говорить: слушаюсь и т. д. и просил дать ему инструкции, как быть дальше с Экспозитурой. Ему было предложено поставить себя с Секундой и Майером так, что он является не работником поляков, а членом МКДиП НС, представительствующий в Вильно при Экспозитуре.

4 декабря Андрей Павлович и Леонид Николаевич выехали из Вильно в сопровождении Фомичева. Не доехав на подводах сто шагов до границы СССР, перешли ее благополучно, напутствуемые крестными знамениями Фомичева[162].

А.П. Федоров («Петров») 13 декабря 1923 г. дополнил предыдущий доклад тем, что в Вильно, 22 ноября Фомичев показывал ему письмо от Деренталя, где тот сообщал, что ему на работе оторвало указательный палец правой руки. Лежит в госпитале и получает 10 франков от страхкассы. Его жена, Любовь Ефимовна, бегает целый день по урокам, чтобы прокормить родных и его, в данное время

временного инвалида. Относительно финансовой стороны и предполагавшихся «комбинаций» пишет, что «впереди огоньки, но от огоньков этих трубок не раскуришь».

При первой встрече Философов просил Федорова переговорить с ним отдельно. Встретились на другой день за обедом в ресторане «Лиевский». За обедом Андрей Павлович подробно информировал его о России, о МКД и Пр., об «Л.Д.», о «НСЗРиС» с временном ЦК, о Павловском, сути его дальнейшей работы в России, на Кавказе. Всем этим Философов видимо остался доволен. Относительно Финляндии он указывал, что Савинков сможет эту связь устроить через финляндского консула в Париже.

Сообщил, что его очень интересует вопрос, как относиться к предполагаемому Францией признанию Советской России и завязыванию торговых сношений. В Париже, по его словам, образуется по этому вопросу какая-то комиссия, где ему предлагают быть одним из экспертов по русскому вопросу. Но он и Савинков не знают, какую позицию им занять. Федоров указал на то, что «для нас, Мосработников, отношение Европы к СССР не имеет никакого значения. Признание не есть прекращение нашей антисоветской работы. Торговые же сношения Европы с СССР только облегчают нашу работу тем, что усиливают «НЭП», а усиление «НЭПа» есть отказ большевиков от многих пунктов своей программы, что в конце концов сведет их всех к нулю».

Философов одобрил необходимость поездки к Савинкову, полагая, что надо быть в Варшаве или до 23 декабря, или после 2 января 1924 г. (период праздников) хотя бы потому, что Савинков к этому времени будет иметь информацию о СССР, каковой он в данное время не располагает, а пичкается всякой «фомичевской дрянью». Очень был обижен, что Павловский и Мосбюро прислали Фомичеву 25 долларов; это, по его мнению в сущности есть развращение провинциального работника: «Неужели «Серж» не знает, что Б.В. очень нуждается».

Андрей Павлович сказал, что Павловский выехал из Парижа на четыре дня позже его и, когда он выезжал, такого кризиса не было, а была, напротив, надежда в скором времени достать большие деньги на работу, созвать конференцию и т. д. Павловский не мог знать, что ничего не вышло и у Бориса Викторовича нет даже 20 фр. на

обед. Сказал, что примут во внимание создавшееся положение и как-нибудь выйдут из него победителями. Намекнул на возможность оказания материальной поддержки Савинкову.

Выдачу Фомичеву 25 долларов Дмитрий Владимирович считал это подрывом его работы. Он почти ежедневно ходил к полковнику Бауэру клянчить денег на газету, а здесь их провинциальный работник получает от своей организации из Москвы 25 долларов. Естественный вывод, который может сделать Бауэр, так это то, что Центр, то есть Варшава, в лице Философова получает большую сумму. Результатом этого может быть прекращение снабжения от Бауэра. Далее он просил передать Фомичеву, чтобы тот не распространялся о получении денег.

Из разговора было ясно, что они страшно нуждаются в средствах, даже самых небольших, но Дмитрию Владимировичу сказать об этом прямо и попросить помощи от Московской организации было неудобно. Это он сделал, как было сказано выше, через Шевченко. Из-за отсутствия средств вовсе отошли от работы несколько членов союза.

Философов рассказал, что на бывших сторонников Пилсудского во втором отделе Генштаба гонение: Матушевский, Брадковский уволены, да так, что сами узнали об этом только в приказе. Теля-ковского еще держат, так как, с одной стороны его некем заменить, а с другой — он знает много компромата.

Провинциальные сторонники Пилсудского пока еще держатся прочно.

У Философова есть возможность, по предложению чехов, жить в Праге, получая субсидию в 2000 чешских крон, и заниматься научной работой.

На вопрос о связи с болгарским консулом, указанным им в прошлый приезд, Дмитрий Владимирович огорченно ответил, что это лицо выехало в Болгарию как раз перед коммунистическим восстанием, должен был вернуться, но до сих о нем нет сведений. Предположил, что в прошлый раз он блефовал, стараясь показать широту своих связей[163].

Андрей Павлович еще дополнил, что в Турковщизне у коменданта 9-й роты оставили пакет с незаполненными бланками (удостоверения и железнодорожный билет) за № 776/к 23, для будущего приезда в Вильно[164].

Таким образом, шестая командировка А.П. Федорова и Л.Н. Ше-шени в Польшу, по мнению руководства КРО ГПУ, привела к следующим результатам:

«1. Окончательно улажен вопрос с Экспозитурой № 1 о резиденте на Запфронте /якобы мы устанавливаем резидента по Штазапу/.

2. Решен окончательно вопрос о необходимости поддержания связи с поляками в случае войны Польши с Совроссией.

3. У Б.С., крайне интересующегося нашими делами, одни лишь огоньки, а денег покамест нет.

4. Финансовое положение в Варшаве савинковцев и их газеты «За Свободу» очень тяжелое. Польских субсидий едва-едва хватает для поддержания выпуска газеты. Ее редактор полк. Шевченко хочет ехать к нам в Россию.

5. Поляки гарантируют приезд и все удобства для наших людей, присылаемых в Зап. Европу. Переписка с поляками и савинковцами впредь будет вестись симпатическими чернилами»[165].

Седьмая командировка за границу
21 января 1924 г. Федоров подготовил проект седьмой командировки за рубеж. Главной ее задачей являлось удержание связи с Экспозитурой № 1. Это было необходимо для облегчения предполагаемой парижской поездки. В связи с этим следовало выполнить минимум их заданий. В первую очередь «организовать» резидентуру на Западном фронте, «создать» адрес для непосредственной переписки в экстренных случаях Экспозитуры с резидентом, послать краткую сводку о сентябрьских маневрах, краткую обсервацию войск, приказ по войскам Западного фронта, газету «Красноармейская

Правда» и журнал «Война и Революция», часть книг из польского заказа, приказы по ГАУ.

Весь этот материал в пакете надлежало послать через курьера И.Т. Фомичеву как представителю Мосбюро в Вильно, а тот должен был передать его в Экспозитуру. Для Ивана Терентьевича и поляков посылаемый курьер не знал содержания пакета, был мало посвящен в работу как Мосбюро, так и «Л.Д.» и «НСЗРиС», но человек он был безусловно верным, соратник Шешени. В свою очередь от поляков через Ивана Терентьевича курьер должен был получить письменное задание и дальнейшие инструкции, деньги, чернила для переписки и пр. Мосбюро в лице Шешени и Павловского посылает Секунде организационный доклад и препроводительное письмо при материалах с перечислением номеров приказов, чтобы Фомичев не смог что-либо присвоить.

По савинковской линии предусматривалось послать Ивану Терентьевичу письма от Шешени и Павловского с указанием о содействии курьеру в установлении связи между ним и Секундой, а также письмо-доклад Павловского Философову и Савинкову о своей работе, о работе в ЦК «НСЗРиС» в связи с развернувшейся внутрипартийной борьбой у коммунистов. Кроме того, Дмитрию Владимировичу и Ивану Терентьевичу предполагалось послать по 20 долларов от ЦК «НСЗРиС».

Поездка должна была ограничиться только городом Вильно, ее продолжительность планировалась от 9 до 12 дней[166].

В командировку было решено в качестве курьера ЦК и московской «пляцовки» направить сотрудника КРО ОГПУ Григория Сергеевича Сыроежкина. Посылка официального сотрудника за рубеж объяснялась тем, что в самый кульминационный момент разработки, руководство КРО не желало вводить в нее нового секретного агента, который мог незначительной ошибкой испортить все дело.

Савинкову от Павловского с курьером было направлено зашифрованное письмо, в котором указывалось о двух противоположных течениях, возникших в Москве, в ЦК. Он писал вождю: «В верхах нашего объединенного торгового предприятия (то есть Московского ЦК) получились разногласия. Вы знаете, что мы сшиты из двух разнородных материй и теперь одни тянут в одну сторону, другие — в другую. Развала дела нет, но одни стоят за активную коммерческую политику, другие говорят о более медленном ведении операции».

С этого письма началась подготовка Савинкова к мысли, что в ЦК распри, которые могут привести к катастрофе огромного дела, тесно связанного с возвращением его к активной политической жизни.

С этой поездкой сотрудников ГПУ были связаны и другие задачи. Нужно было подготовить командировку представителя ЦК «НСЗРиС», а также договориться с поляками о переброске в СССР савинковцев, которых сочтет нужным направить в Россию Борис Викторович.

В ночь на 27 января с помощью Крикмана Григорий Сергеевич Сыроежкин благополучно перешел русско-польскую границу и явился в хутор Ганще, где зашел в дом полицианта. В ту ночь он не имел возможности следовать далее, так как при переходе сильно обморозил пальцы рук. Утром 27 января вместе с полициантом выехал в Турковщизны. Командира роты поручика Глуховского не застал, поговорил с его заместителем Курацким, сообщил ему номер документа Экспозитуры № 1, оставленного в декабре прошлого года. Тот долго не решался что-то делать, но в конце концов с сопровождающим направил его на с. Олихновичи. Оттуда через полчаса поездом выехали в Молодечно, где явились к начальнику постерунка (пост полиции) поручику Лясону.

Тот сначала смотрел на Григория Сергеевича подозрительно, затем, отпустив полицианта, пригласил его сесть. На вопрос, знает ли он в Москве М.Н. Зекунова, Сыроежкин ответил утвердительно, а затем произнес фамилию Секунды. После этого поручик вскочил с постели, оделся и начал разговаривать самым корректным образом, все время извиняясь за то, что он сперва посчитал Григория Сергеевича за бандита, и объясняя это тем, что в препроводительном письме Курацкого высказывалось такое предположение. В разговоре неоднократно вспоминали Зекунова, давая о нем самые лучшие отзывы.

За «ликером» Лясон начал жаловаться, что ему плохо живется, имеет холодную комнату, часто по нескольку дней не обедает, так как вынужден помогать семье, проживающей в Вильно, что трудно работать за отсутствием нужных средств. В пример, указал на какого-то Липова, работавшего безупречно в Радошковичах, для которого он с большим трудом выхлопотал перед капитаном Секундой жалованье в 10 долларов в месяц. Коснувшись Фомичева, Лясон сказал, что тот работает у Секунды по части заготовки «липовых» документов для работников Экспозитуры.

Затем стал просить Сыроежкина купить ему по возможности в Москве золотые часы «Омега» и папирос. Предложил комбинацию «по заработку». С его слов один еврей, контрабандист, попал в тюрьму. Еще до ареста тот неоднократно предлагал Лясону переправлять большие партии кокаина для продажи в России через «своего» человека. Лясон думал принять все меры к его освобождению, а после того, как контрабандист достанет товар, Григорий Сергеевич его получит и продаст в России, «а этого еврея — к черту, к черту». Григорий Сергеевич пообещал поручику Лясону по такому вопросу побеседовать в будущем.

Затем Сыроежкину постелили постель и заготовили проездные документы, которые тут же и передали.

28 января в 5 часов он выехал в Вильно. Прибыв на место назначения, отправился к Фомичеву, которого застал дома. Сказал ему, что прибыл из Москвы от Леонида, передал письма. Затем Фомичев познакомил Григория Сергеевича с Анфисой Павловной, а та в свою очередь — с Надеждой Сергеевной Оболенской из Киева, проживавшей у Фомичевых на правах прислуги.

В разговоре Фомичев коснулся своего пребывания в Москве, состроил крайне недовольное выражение лица и сказал: «Ведь я тоже был в Москве». Сыроежкин ответил, что о его приезде в Москву узнал недавно. После обеда Фомичев, захватив с собой сотню папирос для капитана Секунды, вышел из квартиры, спустя некоторое время явился Секунда.

Когда Григорий Сергеевич сказал ему, что, уже будучи на территории Польши, задержался с приездом в Вильно на несколько часов по вине заместителя коменданта 7-й роты в Турковщизнах Курацкого, Секунда разразился руганью и начал говорить с Иваном Терентьевичем о возможности перемены пункта перехода границы вместо Турковщизны Радошковичи через Липово. Но на этом пункте они почему-то не остановились.

В продолжение 10–15 мин. разговор носил общий характер. Видя, что у Секунды уже не хватает терпения увидеть привезенный материал, Григорий Сергеевич передал его. Секунда тут же начал его просматривать, изредка произнося «добре, добре», «добре есть». Еще перед тем как Сыроежкин передал материал, Секунда рассказал о том, что вопрос о его переводе в Познань окончательно разрешен. Он скоро туда уезжает, но связь с нами безусловно будет поддерживать. Обращаясь к Фомичеву, сказал: что же касается паспортов, то он об этом переговорил, все будет сделано.

За ужином капитан справился о здоровье Леонида Николаевича, расспрашивал о последних новостях в России, затем говорил об антисоветском движении и, в частности, об Антонове. Сыроежкин рассказал, что в период Гражданской войны командовал партизанскими отрядами, пытался не раз соединиться с Антоновым и Махно, но неудачно. Район действий его отрядов — Донская, Саратовская и Кубанская области. В конце разговора намекнул на возможность своей поездки в Варшаву, главным образом за тем, чтобы купить там револьвер «американский кольт», по поручению Леонида.

Секунда сказал, что он может ехать на сколько угодно, документы выдаст в любое время. Капитан пробыл приблизительно час, говорил очень любезно, выражал все время сожаление по поводу обморожения пальцев, пообещав прислать на лечение денег. На другой день передал через Фомичева 10 долларов.

В тот же день Григорий Сергеевич с Иваном Терентьевичем были в кафе «Штраль». Фомичев рассказывал, как он убежал из Воронежа, как проводил работу в лагерях, вскользь касался своей поездки в Париж и о том, что газета «За Свободу» перебивается кое-как. Сыроежкин говорил, что не может забыть красной партизанской работы, что настоящая работа его успокаивает. Первую ночь Григорий

Сергеевич провел в квартире Фомичева, на другой день перебрался в гостиницу «Бристоль».

3 февраля Сыроежкин выехал с Фомичевым в Варшаву. Прибыв туда, остановились временно в кафе на ул. Маршалковской, оттуда Иван Терентьевич созвонился по телефону с Дмитрием Владимировичем Философовым и через полчаса стал собираться к нему идти, захватив с собой журналы и газеты, которые затем были посланы Савинкову.

Перед поездкой в Варшаву Секунда передал Григорию Сергеевичу 30 долларов. Фомичев, зная об этом, неоднократно просил дать ему взаймы 25 долларов для передачи «одному» человеку в Варшаве (Философову), так как тот очень нуждается в деньгах. Григорий Сергеевич не отказал в этом.

Возвратившись от Дмитрия Владимировича, Фомичев зашел в «Гранд-отель», д. 5 по ул. Хмельной. Вернувшись, стал намекать, что обедать с ними будет Е.С. Шевченко. Сыроежкин ответил, что не уполномочен с кем бы то ни было встречаться и вести переговоры. Фомичев в конце концов согласился с этим доводом, боясь получить нагоняй от Шешени и Федорова и добавил: «Ну, в таком случае я сам сделаю доклад о международном положении, сойдет».

Обедали в ресторане «Кристалл». На вопрос Фомичева, как Сыроежкин встретился с Леонидом, тот ответил, что встретился с ним случайно в кафе на Арбате. После ряда встреч Леонид стал его постепенно посвящать в работу. Григорий Сергеевич сказал, что программа «НСЗРиС» ему известна давно, что он много читал о Савинкове. Коснулись родственных связей. Сыроежкин со слезами на глазах рассказал, что его отец был расстрелян красными в Новочеркасске за агитацию против советской власти, а мать спустя два месяца после этого случая умерла.

В Варшаве пробыли один день. За это время Фомичев несколько раз заходил в д. 5 по ул. Хмельной, в контору газеты «За Свободу» и еще по некоторым неизвестным Сыроежкину адресам. В течение 2–3 часов искали в магазинах Варшавы «американский кольт». Так как его не было в продаже, купили револьвер «Пипер». По возвращении из Варшавы, Григорий Сергеевич по-прежнему заходил ежедневно на квартиру Ивана Терентьевича, посещая иногда кафе с ним или с его супругой. Как-то Фомичев спросил о Гнилорыбове, Тютюнике и кронштадтцах. Сыроежкин высказал предположение, что Гнилорыбов едва ли будет расстрелян большевиками.

За две недели своего пребывания в Вильно Григорий Сергеевич видел, что Фомичев почти всегда находился в квартире, откуда выходил только несколько раз, в том числе к капитану Секунде.

8 февраля Григорий Сергеевич получил на руки 205 долларов и 9 февраля вместе с Фомичевым выехал из Вильно. В купе Иван Терентьевич передал ему письма для Москвы.

На ст. Олихнович Фомичев предложил взять возницу до границы брата Ф.Э. Дзержинского, надежного старика. Григорий Сергеевич ответил, что как бы не был надежен брат Дзержинского, но лучше если его не будет. Фомичев нанял другого и еще по дороге напомнил, что возница — не брат Дзержинского.

В Турковщизне по предложению Ивана Терентьевича угостили Курацкого водкой. Тот рассказал, что в первый раз он смотрел на Сыроежкина подозрительно. Фомичев передал ему новый документ Экспозитуры за № 245.

До самой границы Григория Сергеевича провожали Фомичев и Курацкий, там его расцеловали, после чего он перешел границу. Из Радошковичей 10 февраля выехал подводой в Минск, а оттуда в Москву[167].

В Москву Сыроежкин привез письмо шефа Экспозитуры № 1 Секунды Московскому бюро. Тот писал, что добытая информации и документы в большей части отвечают на поставленные им вопросы и выполняют часть задач. Информационная часть, обработанная резидентом Шпигелем, показывает полное понимание дела и задач.

В феврале требовал получить от резидента сборники секретных и обыкновенных приказов по войскам Западного фронта, документальные данные относительно территориальных частей на этом фронте и собственную сводку по этому вопросу. Резидент должен окончательно выяснить состав войск фронта и во что бы то ни стало стараться иметь своих конфидентов в отделениях — организационном, мобилизационном и формирования территориальных частей в штабе фронта. Выяснить состав частей, подробности их размещения и их состав, а также программы обучения и прохождение занятий в пехоте, артиллерии, кавалерии, броневых частях, школах комсостава. Приказы относительно допризывного обучения. Приказ об отсрочке призыва. Установить источники пополнения конского материала и состояние лошадей. Численное отношение штатов к действительному состоянию лошадей. Вопросы мобилизационной подготовке конского состава.

Уточнить размещение авиачастей на Западном фронте и их состав. Все о снаряжении авиачастей, о авиационных мастерских, о программе прохождения занятий на аэродромах, о постройке новых аэродромов и расширении их сети.

О химической подготовке и обучении частей Западного фронта. Подробности относительного существования снаряжения и оборудования «газовых камер», учебной «газовой» стрельбы артиллерии и применение химических средств в наступлении и обороне во время маневров 1923 г.

Организацию штаба фронта, его личный состав и характеристика выдающихся личностей.

Секунда в отношении организации связи Мосбюро и резидента Западного фронта просил известить о двух новых конспиративных адресах в Москве и Смоленске, так как высылка писем по одному и тому же адресу могла быть опасна.

Далее он писал о желании получить следующие издания:

«1/ Газ. «Красноарм. Правда», комплект за январь и февраль 1924 г.

2/ «Революция и война» след, два номера /получен № 26–27/ и кроме того №№ 19, 21 и 23–23 года.

3/ Военная мысль и революция — за январь и февраль.

4/ От № 43 включительно «Военный вестник», «Техника и снабж. Кр. Армии», «Вестник Главвоздухфлота».

5/ Фольтьянова. Танк Рено-Русский. — мощность, мотор, вес порожнем, полезный вес, горючее, вооружение, прочее снаряжение, общий вес грузом, максимальная скорость на уровне моря» и др.

Ему была интересна также информация относительно деятельности немцев на авиационных заводах в Москве. О том, какие газы изготовляют в Москве и на артиллерийском газовом полигоне около Москвы, в усадьбе Затишье у станции Люблино на Московско-Курской железной дороге. Об устройстве окуривания войсковых частей и защите противогазом. Выработанные новые типы газов для выпуска с самолетов. Приборы выпуска газов.

В начале марта Секунда ожидал курьера, который должен привезти:

«1. Информационную сводку рез. Шт.

2. Организационн. сводку рез. Шт. /где и каких имеет конфидентов, что дают и могут дать, что хотят получить/.

3. Документальный материал от рез. Шт.

4. Информационную сводку поста «Мосбюро».

5. Книги и газеты вышеуказанные».

Секунда писал, что отправил симпатические чернила и «выявитель». Требовал присылать почаще письма от поста и резидента Шпигеля с краткими информациями о ситуации и переменах на Западном фронте.

Сообщил два новых адреса: Вильно, ул. Сераковского, д. 31/в, кв. 3, Казимир Иванович Соколовский; и Вильно, ул. Полоцкая, д. 43 кв. 1, Петр Михайлович Путинец.

«Пост получает временно: 220 долл. — жалованье Шуркина, Пав., и рез. Шт. по 40 долл. 120 долл.

На оплату конфидентов раз. Шт., покупку книг и газет, проезды, поездка курьеров — 100 долл.

Курьер Степанов, вознаграждение и стоимость поездки сюда и обратно получил отдельно 30 долл.»[168].

Седьмая командировка за рубеж, успешно проведенная Сыроежкиным под видом курьера ЦК Моспляцовки, являлась очередной поездкой в Польшу и ничего по сути дела не принесла. Следует отметить лишь еще более теплое отношение к легендированной организации со стороны поляков и усиливающееся тяготение савинковцев к выезду в Россию для работы[169].

7 февраля 1924 г. КРО ОГПУ сообщил на места информацию о имевшихся сведениях по материальной поддержке американцами различных белогвардейских организаций, ведущих подрывную работу на территории СССР[170]. Предлагалось принять меры по выявлению таких фактов.

Создание Ростовского и Ленинградского филиалов «Л.Д.»
Во время командировки Сыроежкина в Польшу КРО ОГПУ предпринял меры по легендированию групп «Л.Д.» на Юго-Востоке и в Ленинградском военном округе. Это было важно для организации будущих поездок эмиссаров Савинкова.

2 февраля 1924 г. заместитель начальника КРО ОГПУ Р.А. Пиляр направил письмо полномочному представителю ОГПУ Юго-Востока России Е.Г. Евдокимову с просьбой создания Ростовского филиала организации «Л.Д.».

Он писал, что в процессе развития разработки «С №-2», ведущейся КРО ОГПУ с 1922 г., возникла необходимость создания на местах, в частности на Юго-Востоке республики, секретных резидентур КРО ОГПУ согласно разработанной легенде.

Поскольку, ЦК «НСЗРиС» старого состава частично распалось, частично разогнано самим Савинковым, последний, принимает меры к перенесению основной базы работы в Центральную Россию. Проводя широкие переговоры о субсидировании его организации с рядом государственных деятелей и крупных финансистов, Савинков, частично опираясь на Муссолини, путем созыва конференции в Париже пытается создать за границей новый блок приемлемых ему по духу, активных антисоветских группировок.

Одновременно в Москве комитет «НСЗРиС», состоящий из видных савинковцев, объединился с самовозникшей в России организацией (по легенде КРО ОГПУ) — Либерально-демократической группой. В июле 1923 г. на паритетных началах было образовано Всероссийское ЦК «НСЗРиС», возглавляемое Савинковым. Он считал возможным при помощи блока этих организаций заложить в России новую платформу для создания в будущем условий для вооруженного свержения советской власти.

В дальнейшем он хотел московский ЦК пополнить крупнейшими зарубежными работниками, блокировать с эмигрантскими активными базами и получить за рубежом крупные субсидии для работы. В связи с этим предполагался личный приезд Савинкова в Москву для непосредственного руководства действиями.

КРО ОГПУ удалось достичь того, что весь состав ЦК, моско-митета НС и «Л.Д.», за исключением Савинкова и некоторых лиц, прибывших из-за рубежа, состоял из своей агентуры, являясь его жизненной легендой. Для укрепления этих позиции ввиду перехода на фиктивный метод работы Р.А. Пиляр предложил создание филиалов «Л.Д.» на местах и, в частности, на Юго-Востоке России по следующему плану:

«1/ В Ростове и на периферии ЮВР находится группа Л.Д., подчиненная центру Л.Д. в Москве и основанная одним из лидеров Л.Д. по линии персональных связей. Группа имеет своей целью — а/ наблюдать и информировать центр о ходе политической и экономической жизни на ЮВР, б/ следить за партизанским антисоветским движением /бандитизм/ и, по мере возможности, направлять его в необходимое русло по директивам Москвы, с/ группа имеет связи как с деятелями казачьего бандитизма, так и с вождями национальномусульманского Кавказа, д/ принимаются меры к освещению положения репатриантов, вернувшихся в Россию, и к созданию связи с возникающими в их среде группировками, е/ имеются связи и в среде контрабандистов приморской полосы.

2/ Внешняя жизненность работы группы на ЮВР необходима в случае инспектирования мест кем-либо из ответственных савинковцев — зарубежников /Деренталь-Дикгоф и т. д./.

Глава группы Л.Д. на ЮВР должен быть постоянно в курсе всего изложенного в пункте 1-м, представив в будущем инспектирующим лицам ЦК НСЗР и Св. достаточные данные о работе Л.Д. на ЮВР, носящие характер полной обоснованности и видимой жизненности.

3/ Мы считаем возможным достигнуть этого при следующих условиях:

а/ создается руководящая группа Л.Д. на ЮВР, в г. Ростове, состоящая из нескольких безусловно верных и нерасшифрованных сексотов ПП. Руководитель группы должен быть особо ответственным и верным лицом, поставленным в условия полной гарантии нерасшифровки его в будущем.

б/ Москва знает, как настоящую его фамилию и положение, так и фиктивную фамилию по работе в группе Л.Д.

с/ В случае инспектирования представителем ЦК НСЗР и Св. все лица, входящие в группу, выступают под фиктивными фамилиями / по Л.Д./.

д/ При ведении какой-либо иной работы по ПП эти лица фамилиями, использованными по Л.Д., ни в коем случае не пользуются.

е/ Данные лица могут входить для разработки лишь в те дела ПП, при ведении которых абсолютно устраняется возможность их расшифровки.

ж/ Желательно входящих в Л.Д. сексотов от иной работы совершенно устранить. Название Л.Д. и связи с Москвой знает лишь один руководитель, не посвящаясь в то же время полностью в цели работы.

з/ Программа организации Л.Д. на ЮВР известна ее участникам / кроме руководителя/ лишь в общих чертах /программа прилагается особо/, и кроме лиц в Ростове руководитель группы Л.Д. имеет одного человека в Новороссийске и одного во Владикавказе, которые обязаны следить за темпом политической и экономической жизни своих районов.

к/ В целях создания видимости работы и солидности связей группы необходимо подобрать для руководителя фамилии, полные характеристики и планомерную информацию о ряде национальных горских и казачьих деятелей, с которыми он якобы имеет связь. Следует подбирать тех лиц, инспектирование деятельности которых по тем или иным причинам для представителя ЦК невозможно. Особенно крупных фамилий ни в коем случае не упоминать ввиду возможности подхода к главарям на ЮВР Савинкова помимо нас /через грузменыпевиков и пражскую группу казаков/.

л/ Руководитель группы должен применительно к местным условиям разработать фиктивный, но носящий характер правдивости и жизненности, — план работы группы на ЮВР. План должен быть сообщен в Москву.

м/ КРО ПП ГПУ ЮВР может использовать данную легенду в целях установления контактных действий с иными антисоветскими группировками на ЮВР, т. е. извлечь из работы группы Л.Д. реальную пользу. Постольку, поскольку при проведении в жизнь подобного рода легенд необходимо устранить опасные провокационные пункты, группа Л.Д. ни в коем случае не должна идти по линии усиления своего состава отдельными белогвардейцами /т. е. не прибегать к провокационной вербовке/, стремясь, лишь к нахождению контакта с вполне сформированными белогвардейскими группами и организациями. Работники Л.Д. должны являться не проводниками идей Л.Д. в белогвардейские круги, а лишь разведчиками Л.Д.

н/ Состав группы по социальному положению и т. д. должен импонировать общей легенде.

о/ Руководитель по составлении плана работы выезжает в Москву для знакомства с центром Л.Д. /через КРО/.

п/ Намеченная явка и пароль группы Л.Д. на ЮВР сообщается в Москву. Московская явка дается руководителю по его приезде в Москву.

р/ Разработкой по данной легенде руководит непосредственно нач. КРО ПП тов. Николаев.

с/ Ваши замечания и необходимые поправки по сему прошу сообщить»[171].

Аналогичное письмо за подписью помощника начальника КРО ОГПУ С.В. Пузицкого и помощника начальника 6-го отделения КРО ОГПУ Н.И. Демиденко было направлено в ПП ОГПУ Петроградской губернии[172].

В двадцатых числах февраля полномочный представитель ОГПУ по ЮВР Е.Г. Евдокимов сообщил заместителю начальника КРО ОГПУ Р.А. Пиляру о проделанной работе по делу «Синдикат-2».

Он информировал, что согласно ориентировке и указаниям лично начальнику КРО ПП ГПУ ЮВР Журид-Николаеву, данных Пиляром и поступившей от него же письменной директивы по делу «Л.Д.» проведена значительная работа:

«1/ Подобран секретный сотрудник /№ 101 КРО ПП ГПУ ЮВР/— руководитель группы «Л.Д.» ЮВР. Сотрудник проинструктирован как по существу дела, так и в отношении связи с Москвой строго и узко в рамках, указанных в Вашей директиве.

Сотруднику дана кличка /специально по «Л.Д.»/ — Николай Николаевич Черкашенинов.

Сотрудник надежен: проверен предыдущей ценной работой.

На ЮВР сотрудник совершенно не расшифрован. Сотрудник снят от какой бы то ни было секретной работы. Подробные персональные данные и характеристика сотрудника при сем прилагаются.

2/ Подбирается группа остальных участников «Л.Д.». Определение их роли и инструктирование по существу дела будут строго ограничены полученными от Вас указаниями. Эта часть до настоящего времени не выполнена полностью ввиду ограниченности квалифицированной, а главное, надежной секретной агентуры на ЮВР.

3/ Подготавливается явка /специальная квартира/. Разрабатывается план /фиктивный/ деятельности «Группы Л.Д. на ЮВР». Задержка в окончательной выработке плана произошла, в виду неполучения от Вас программы и тактики «Л.Д.» и некоторой неясности в определении роли и деятельности участников группы Л.Д. /кроме руководителя/.

Разработка данного дела ведется под моим непосредственным руководством лично начальником КРО ПП ГПУ ЮВР т. Журид-Николаевым. В курс дела введен также зам. нач. КРО т. Курский / ответственный партийный тов./ для обеспечения планомерного развития дела на случай отъездов тов. Журид-Николаева и проч. В этом узком кругу замкнута данная разработка.

В настоящее время тов. Курский вместе с секретным сотрудником № 101 командируется к Вам для доклада о проделанной работе, для получения окончательных указаний и разъяснений, для ознакомления Вас с сотрудником и связи с ним.

По существу Вашей директивы, просим дать нам указания и разъяснения по следующим пунктам:

1/ Программа и тактика «Л.Д.».

2/ Более точное определение роли и степени участия секретной агентуры в группе «Л.Д.» /кроме руководителя/. Степень ознакомления их с делом.

3/ Суть и техника деятельности резидентур группы «Л.Д.» в Новороссийске, Владикавказе и т. д. Степень ознакомления их с делом.

4/ Суть и техника связи группы «Л.Д.» с отдельными контрреволюционерами и группами /от чьего имени действуют, на какую базу опираются и т. д./.

По получении от Вас материалов и указаний по вышеуказанным пунктам план работ группы «Л.Д.», связи ее, проделанная работа и проч, будут Вам высланы беззамедлительно. Вся подготовительная работа в этом отношении уже проделана.

Все детали по данному делу изложит тов. Курский».

К письму была приложена характеристика секретного сотрудника КРО ПП ОГПУ ЮВР[173].

21 февраля 1924 г. пришел ответ и от начальника ОКРО ПП ОГПУ в ЛВО А.И. Кауля и начальника 1-го СПО ОКРО Н.Д. Шарова на имя Р.А. Пиляра о проделанной работе по делу «Синдикат-2».

Сообщалось, что выделена группа сексотов из трех вполне проверенных и надежных людей, между которыми распределены обязанности и работа следующим образом:

«Во главе стоит резидент группы Ленинграда, имея двух помощников, с распределением функций в работе.

Одного по военным частям, Штабу Л.В.О. и персональным военным лицам.

Второго по рабочей профессиональной части, т. е. связи с профессиональными организациями и рабочими заводов. Сам же резидент ведает общим руководством работы, по всем вопросам и отраслям, а также ведает вопросами экономического характера. Обозначающиеся здесь функция являются для нас легендой, но с показательной стороны — жизненно-реальной.

В основу работы положены: полнейшая конспирация и чрезвычайно осторожное ознакомление с сутью основных задач и целей программы группировки, не указывая причин создания таковой. Резидент посвящен и ознакомлен с программой и тактикой группировки, не зная ее названия. Два его помощника знают только в общих чертах о существовании и программе группировки, не посвящаясь ни в какие детали. Помощники друг друга не знают, а с ними связан резидент /и руководящий агентурой КРО — нач. 1 — го СПО — Шаров/. Фамилия резидента настоящая Севастьянов Михаил Михайлович / кличка Михайловский/, проживающий по Алексеевской улице 10, квартира 26.

Помощники резидента:

1/ Ведающий /легендарно/ военной частью резидентуры — Савицкий Ярослав Иванович /кличка Понятовский.

2/ Ведающий /легендарно/ рабоче-профессиональной частью резидентуры — Заблудин Александр Владимирович /кличка Александров/.

Все указанные лица по линии связи и работы группировки-резидентуры проходят по настоящим фамилиям, а по линии агентуры КРО — под кличками. У каждого есть своя личная легенда, близкая к реальной действительности.

Явка и пароль для Ленинграда устанавливаются следующие: центральная явка на квартире у резидента Севастьянова /Михайловского/ по Алексеевской ул., дом 10, кв. 26. Техника явки на квартиру следующая; спросить Михаила Михайловича. Когда выйдет, сказать следующий пароль: «Привет из Европы». — Последует ответ: «Рад новостям, зайдите». В высланном Вам докладе от 20/Х1-23 года уже указывалась наша переправа и место первой явки в Ленинграде. Теперь, с сообщением Вам о центральной явке, вопрос об организации резидентуры, о явках и паролях — разрешен и закончен. Возможно приступить к практической работе.

В Ваших директивах есть только указания на подготовительную работу, каковая нами закончена. Конкретного плана предполагаемого развития будущей работы пока мы представить не можем, поскольку не знаем Ваших конкретных предположений о развертывании работы — в какой степени и в каких рамках и в зависимости от Ваших предположений о будущей практической работе вообще можно будет составить конкретный план применительно к условиям Ленинграда.

Для всестороннего выяснения всех вопросов, связанных с этой работой, а также для ознакомления и установки личной связи выезжает к Вам тов. Шаров, нач. 1-го СПО ОКРО, непосредственно руководящий резидентурой в Ленинграде, а также наш сексот-резидент Михайловский».

К письму были приложены характеристики секретных сотрудников и их личные легенды[174].

В дополнение к предыдущему письму, по просьбе Ростова, КРО ОГПУ была направлена история возникновения «Л.Д.», ее программа и тактика деятельности.

В частности, как уже выше отмечалось, группа «Л.Д.» возникла в 1921 г. из осколков белых организаций для продолжения борьбы с советской властью, в основу деятельности были положены следующие принципы: медленное накопление сил, усиление организации, качественный отбор участников, контакты с проверенными организациями и др.

Была отражена тактика и методы работы «Л.Д.», которая заключалась в максимальной конспиративности и осторожности в работе. Запрещалось ведение и хранение в филиалах переписки, списков участников или единомышленников. Члены организации могли вводиться в ее ряды после значительного периода их изучения. Филиалы безоговорочно подчиняются центру, охватывая своей сетью важнейшие объекты для организации переворота в России.

В письме особо была выделена работа Ростовского филиала Юго-Востока России.

«Постольку, поскольку всякая легендизация в работе ОШУ может при неумелом использовании принести обратные результаты, т. е. пробудить надежды и активность контрреволюционных масс, КРО ОШУ указывает, что данные в настоящей ориентировочной записке сведения могут быть использованы только лишь в особо серьезном случае, т. е. при контактировании с сильной вполне проверенной и вполне оформившейся к.р. организацией, равной по своим размерам Л.Д.

1. Легенда Л.Д., методы ее работы, программа и структура ни в коем случае не должны использоваться целиком при ведении переговоров даже с относительно серьезными белогвардейскими группировками.

2. При разработке отдельных лиц легенда Л.Д. не должна быть использована совершенно.

3. Разработка незначительных контррев. группировок /агентами, входящими в филиал Л.Д. на ЮВР/ должна вестись лишь от имени к.р.группировки, не желающей раскрывать свои карты целиком, т. е. могут быть использованы лишь некоторые программные данные Л.Д., /без оглашения названия Л.Д./

4. Название Л.Д. и все указанные здесь ориентировочные данные знает лишь один руководитель Л.Д. в Ростове, его сотоварищам по ростовскому филиалу должны быть даны лишь общие указания. Тоже руководителям резидентур на местах /Новороссийск и т. д./.

5. В случае если руководитель резидентуры, например, Владикавказского филиала, выступая при переговорах с местными к.р. группами окажется недостаточно информированным для успешного доведения переговоров до конца, таковые должен продолжить представитель или глава Ростовского филиала. В особо серьезных случаях могут быть высланы полномочные представители от ЦК Л.Д. /агенты КРО ОГПУ/ из Москвы.

Техника связи Ростова с местами устанавливается Ростовом. Информирование и инструктирование уполномоченных на местах производится не через местные Губотделы, а кем-либо из работников ПП непосредственно, причем использование легенды Л.Д. на местах проводится также под непосредственным контролем П.П.

Еще раз настораж., что отдельным лицам из среды к.-р. лагеря могут быть сообщены лишь минимальные сведения об организации, представителем которой является сексот на месте /без упоминания названия Л.Д./.

6. Отдельных белогвардейцев и даже незначительные группировки следует использовать лишь как «проводников» в поисках связи для Л.Д. с уже оформившимися группами.

7. Введение в филиалы на местах или же в Ростове отдельных видных белогвардейцев, допускается лишь в особых случаях /причем таковому лицу даются самые незначительные сведения об организации/.

8. При ведении переговоров с серьезными к.р. организациями возможны уклоны и изменения /в зависимости от политлица этой организации/ — в программе и тактике Л.Д. изложенных здесь.

9. Особенно осторожно оперировать данными легендами в тех случаях, когда возможно ожидать провала наших агентов, быстрой ликвидации, интересующей нас группировки и т. д.

10. При переговорах с Савинковскими организациями, названия Л.Д. не упоминать ни в коем случае.

11. Наши взаимоотношения с Савинковым /т. е. контактная работа центра Л.Д. и Б.С./ — оглашению не подлежит даже руководителю Ростовской группы.

12. При ведении переговоров с группировками, связанными с закордоном, действовать так же особо осторожно. За границу могут быть переданы лишь общие программные и тактические данные ввиду опасности использования лозунгов Л.Д. иными группировками.

13. Руководитель Ростовской группы должен быть совершенно освобожден от иной работы по к.р., т. к. провал Л.Д. ЮВР грозит провалом работы центра других округов»[175].

Точно такое же письмо с описанием истории возникновения «Л.Д.», ее программы, тактики работы и того, как должна быть построена работа в Ленинградской области, было направлено в ПП ЛВО[176].

Таким образом, к концу февраля 1924 г. полномочные представительства ОГПУ по Юго-Востоку республики и Ленинградскому военному округу были готовы к продолжению проведения операции «Синдикат-2» на своих территориях.

Согласно отчета ПП ОГПУ по ЛВО от 11 марта 1924 г. следует, что одним из наиболее заслуживающих внимания районов в отношении шпионажа, контрреволюции и бандитизма, являлась Ленинградская губерния, где на границе с Псковской отмечались действия савин-ковцев и мелких банд, просачивающихся из Латвии и Эстонии.

В Псковской губернии политический бандитизм отсутствовал, но отмечался небольшой уголовный, который осуществлялся бывшими остатками когда-то исключительно сильной савинковщины.

В Новгородской и Череповецкой губерниях отмечалось оживление в кругах бывшего белого офицерства, которое там находилось в большом количестве, а также бывших савинковцев, вернувшихся легально и нелегально из-за рубежа[177].

Глава 4 АРЕСТ «АРТИСТА АВАНТЮРЫ»

Восьмая командировка за границу
15 марта 1924 г. был подготовлен план восьмой командировки за рубеж, куда планировалось направить Андрея Павловича Федорова и Леонида Николаевича Шешеню.

Еще в период шестой и седьмой командировки за рубеж КРО ГПУ стало подготавливать почву для второй поездки в Париж, необходимость которой обуславливалась поставленными конечными целями данной разработки. Таковыми являлись: наблюдение за деятельностью Савинкова и его окружения; вызов в Россию для работы руководителей «НСЗРиС» с целью разложения группы, сохранившейся вблизи Савинкова; «направление по руслу» КРО всех ресурсов Бориса Викторовича, если он таковыми будет располагать; наблюдение за группировками, связанными с Савинковым и обработка их в нужном для ГПУ направлении и, наконец, привлечение Бориса Викторовича в непосредственную работу ЦК с возможностью последующего его выезда в Россию.

Вторая поездка в Париж должна была дать, помимо прочих результатов, вывода в Россию члена ЦК НС Дикгоф-Деренталя, редактора газеты «За Свободу» полковника Е.С. Шевченко и И.Т. Фомичева. Все они выражали желание ехать в Москву. После прибытия в Москву их предполагалось арестовать, а затем под диктовку ГПУ продолжить переписку с Борисом Викторовичем, которая могла укрепить дальнейший ход разработки. Инсценировать перед Деренталем организацию и выпускать его обратно за рубеж посчитали опасным и невыгодным.

«Перебросив» в Россию в дальнейшем еще нескольких савинков-цев, планировалось организовать во внутренней тюрьме ОГПУ такое ядро «политических деятелей», с которым Савинкову придется неизбежно не только считаться, но и чуть ли не подчиняться. В том случае если Борис Викторович останется за рубежом, то он практически оказывался не у дел. Планировалось создать ему такие условия, при которых Савинкову необходимо было ехать в Россию. Вся последняя часть плана, естественно, являлась условной, полной уверенности вытянуть его в Россию не было.

Время для следующей поездки в Париж считалось наиболее удобным. «Во-первых, Борис усиленно зовет нас в Париж, как видно, для каких-то деловых переговоров, а во-вторых, мы бросаем ему в лицо серьезное обвинение в бездеятельности, чуть ли не вызвавшей в наших рядах раскол, меры для ликвидации какового мы предлагаем изыскать самому Борису, — мотивировка широко и детально разработанная и обоснованная, кратко, сводится к следующему: Борис обещал деньги, связи и т. д. и ничего не дал. Это навлекает на него недовольство зн. части эльдековцев. Как перед Ц.К. Борис не проявил себя ничем. Внешние и внутренние события, — дискуссия, смерть Ильича, признание Совроссии — различно переломились как в ЦК НС, так и в рядах двух контактированных организаций. Образовалось 2 течения: 1/ старое положительное — эльдековское, ставящее в основу работы по-прежнему — выдержку, изучение противника, использование экономических возможностей для введения своих сил в хозжизнь страны, выжидание событий, медленное, но верное накопление сил и т. д. и 2/ новое течение — активистов. Советская государственная деспотическая власть физически не справляется, необходима активная и смелая борьба: бандитизм, восстания, контакт со всеми антисоветскими силами и т. д.».

Эти два течения перебросились в МК НС, являющийся, тоже отчасти по вине Бориса, более слабой единицей, нежели «Л.Д.». Савинков, уже и прежде запутавшийся в получаемых из России информациях, должен был окончательно свернуть себе шею.

Перед Андреем Павловичем Федоровым («Петровым») ставились задачи на получение информации от Савинкова по антисоветскому движению за границей, принятие мер к созыву в Финляндии конференции близких к Борису Викторовичу антисоветских групп и организаций с участием Федорова. А также выяснение вопроса о субсидировании ЦК НС и о пополнении рядов Союза в России. Выяснение, чем может быть полезен Савинков для Москвы как председатель ЦК. Установление связи с иными антисоветскими группировками за рубежом и в России. Налаживание новой линии связи Москва — Париж через Финляндию с целью установления явок Савинкова на территории СССР и в Финляндии.

В конце плана командировки отмечалось, что легенда «Л.Д.» в практике КРО ОГПУ являлась одним из первых серьезных опытов ведения постановочной, длительной и детализированной до мелочей разработкой, имеющей для ГПУ, помимо чисто практического, «также и испытательно научное значение».

Планировалось, что легенда «Л.Д.» будет использована в работе не только в Москве, но и в ПП ОГПУ ЮВР, и в ПП ОГПУ ЛВО при разработке особо крупных антисоветских групп или организаций — тогда, когда искомую организацию можно было взять лишь на приманку, то есть фиктивной организацией, обладающей внешней жизненностью.

Отмечалось, что расходы по разработке дела «Синдикат-2», в сравнении с достигнутыми результатами, являлись крайне незначительными отчасти благодаря тому, что часть их покрывалась поляками в уплату за получение дезинформационных, малоценных сведений, т. е. сведений, передача коих противнику в сущности была выгодна лишь ОГПУ[178].

Федоров отмечал, что если в ходе первой встречи с Борисом Викторовичем переговоры сводились к тому, что он реализует задачу по развертыванию в Москве «НСЗРиС» с временным ЦК, объединяющим обе организации под председательством Савинкова, то вторая поездка должна быть связана с разногласиями в ЦК «НСЗРиС». Об этом предварительно проинформировали Савинкова и Философова посредством писем Павловского и докладами Андрея Павловича. При новой встрече с Савинковым необходимо было проинформировать его о деятельности и дальнейших возможностях «НСЗРиС» и всех антисоветских групп в России.

Для Парижа планировалось подготовить письма Павловского, в которых должна развернуться перед Борисом Викторовичем и Дмитрием Владимировичем картина состояния ЦК «НСЗРиС» с его разногласиями, необходимостью заполнить образовавшийся вакуум заграничными работниками. Сообщить общее мнение Москвы об отсутствии «крутого вождя в ЦК».

Для выполнения этих задач за рубеж направлялись Андрей Павлович Федоров и Леонид Николаевич Шешеня: Федоров — в Париж к Борису Викторовичу, а Шешеня — для улаживания взаимоотношений с поляками ввиду отъезда из Вильно капитана Секунды. Леонид Николаевич после переговоров должен был, захватив с собой Фомичева с женой, а может быть, и Шевченко, срочно возвратиться в Москву.

Андрей Павлович в Париже и Варшаве должен обойти молчанием вопрос о необходимости приезда кого-либо. Предлагалось делать акцент исключительно на создавшееся положение вещей, предоставляя делать выводы самому Савинкову под влиянием письма Сергея Эдуардовича Павловского.

Борисом Викторовичем как-то была сказана фраза такого рода: «Если бы я получил ожидаемые субсидии, я бы немедленно выехал бы в Россию для работы». Как одно из средств получения денег — это поездка Павловского в Москву для производства крупного экса.

В случае крайней необходимости планировалось через Павловского устроить приезд видных савинковцев. После их приезда в Москву предполагалось «изобразить организацию» и устроить короткое свидание с Сергеем Эдуардовичем, после чего курьера можно было выпускать обратно за границу. Если бы это не удалось осуществить, то его планировалось арестовать.

Фомичева после его приезда в Москву также намеревались изъять. Если оставалась возможность сохранить после его ареста организацию, то следовало постараться «обработать» его. В крайнем случае его предполагали использовать в переписке.

По вопросу экса «Азнефти» Павловский, не отказываясь от него, готовит другой экс через Аркадия Иванова, стремясь приурочить его к теплому времени года. Рассказать, что удалось совершить экс в Центробумтресте. В Москве провели несколько удачных торговых комбинаций на крупную сумму. Таким образом, временно организация снабжена довольно приличными средствами, что давало возможность послать Савинкову небольшую сумму.

Фомичева предлагалось изъять из Вильно еще и по тем соображениям, что он, понимая, что в МК остается за бортом и не играет в организации такой роли, как он ожидал, может стать если не вредным для КРО лицом, то во всяком случае довольно опасным при его подозрительности. Легенда для его изъятия — работа для поляков в качестве резидента и работа по издательству ЦК «НСЗРиС», на что должны быть отпущены большие средства.

Е.С. Шевченко необходимо сделать предложение стать редактором в подпольном издательстве, что к нему наиболее подходило как редактору газеты «За Свободу». Наличие в Москве средств после экса в Центробумтресте должно также его соблазнить, так как он в Варшаве страшно нуждался.

Савинкову посылается якобы от ЦК «НСЗРиС» на личную жизнь небольшая сумма — 100–150 долларов. Необходимо снабдить Фило-софова 25–35 долларами по случаю экса, а Фомичеву дать очередное жалованье в 20 долл, только в случае его поездки в Россию. Если он откажется, то сказать, что пункт в Вильно организации не нужен, в связи с чем его снабжение прекращается.

В Москву из Польши собирались приехать бандиты Павловского — Даниила Иванов и Яковлевич. В случае их приезда необходимо было постараться приурочить это к маю, после возвращения из Парижа Федорова. Павловский напишет им, чтобы они переждали время до наступления тепла в Польше, откуда он их своевременно вызовет. Если они приедут в Россию самостоятельно, то через Фомичева и Шешеню необходимо было дать явку, где их можно будет разыскать и связаться с ними. Предполагалось, что взять их в Москве будет довольно трудно, поэтому при проведении этой операции нужно быть очень осторожным.

Если Савинков заговорит о приезде в Россию, то нужно выяснить его мнение по поводу проведения крупного экса, деньги от которого в случае удачи можно будет использовать для его переезда в Россию и для развертывания работы в широком масштабе.

Было решено, что Павловский пишет письма Философову, Деренталю, его жене, Фомичеву, а также Шевченко. Симпатические чернила и проявитель для Бориса Викторовича будут взяты у поляков. Савинкову присылается политическая программа «Л.Д.» и тактика, принятая «НСЗРиС», информационный доклад по СССР, доклад ЦК о состоянии антибольшевистского фронта в СССР, доклад Павловского и доклад Шешени.

Что касается польской линии, то в виду отъезда Секунды необходимо установить прочную связь с его заместителем. Для работы в Москве по их заданиям надо назначить специального резидента, каковым лучше всего будет И.Т. Фомичев. Польскую линию будет проводить Леонид Николаевич Шешеня как начальник Моспляцов-ки, планировалось установить связь с Секундой, который может впоследствии пригодиться. «Необходимо умаслить поляков доставкой максимума материала по их заданиям. Хотя бы лишь по Зап. Фронту»[179].

20 марта 1924 г., незадолго до отъезда Андрея Павловича и Шешени за рубеж, произошло довольно странное чрезвычайное происшествие. Вечером около 7 часов, когда Шешеня подошел к столу, стоявшему около окон, в окно одна за одной влетели две пули. Осколками стекла было повреждено лицо и ухо Леонида Николаевича, о чем свидетельствовала обильно сочившаяся кровь. Сосед Шешени позже рассказал ему, что он ходил в булочную и у подъезда заметил двух подозрительных субъектов, которые следили, по его мнению, за их домом. Увидев его, они сразу отвернулись и быстро удалились.

Об этом случае было доложено Ф.Э. Дзержинскому и В.Р. Менжинскому, которые дали указание срочно провести расследование данного факта. Что же касается отправки за рубеж Андрея Павловича и Шешени, то решили не отправлять их, а подождать итогов расследования.

В ходе расследования было установлено, что в стекле действительно имелось два отверстия, похожие на пулевые, на полу валялись мелкие кусочки стекла, а на противоположной окну стене находились две дырки, но пуль найти так и не удалось. Никто из опрошенных соседей Шешени не слышал и выстрелов.

Было проработано несколько версий и среди них — об участии людей Бориса Савинкова. Мол, каким-то путем Савинков узнал об измене Шешени и направил в Москву террористов, чтобы отомстить своему бывшему адъютанту.

В ОГПУ стали раздаваться отдельные голоса о прекращении разработки «Синдикат-2» и отказе от командировки Андрея Павловича и Шешени за рубеж. Пузицкий, Сосновский, Демиденко и сам Федоров были против такого поворота событий. Они горячо отстаивали мнение, что разработку надо продолжать и вовремя отправить в Польшу Леонида Николаевича и Андрея Павловича, мотивируя тем, что до приезда Павловского в Москву Савинков и его сподвижники верили «Л.Д.», иначе бы не рисковали головой Сергея Эдуардовича.

По мнению крокистов, все было благополучно и в третью и седьмую поездки, когда Федоров и Шешеня, а также и Сыроежкин разъезжали по Польше. Если бы они были под подозрением, то вряд ли возвратились из-за рубежа. Ликвидировать их там было бы гораздо проще, чем в Москве. Если Борис Савинков затеял игру, доказывали крокисты, тогда зачем ему посылать своих террористов в Москву, ведь Леонид Николаевич должен посетить Польшу. Там, в Вильно или в Варшаве, и нужно было его ждать. Это дешевле и целесообразнее. Шешеню и всех других лип, сопровождавших его, можно взять живыми, а ликвидировать и того проще.

Что касается поляков, то совершенно ясно, что к стрельбе они никакого отношения не имели. Расшифровка разработки — это гибель для Экспозитуры № 1. Капитанам Секунде и Майеру погибать не захочется, они будут молчать. Для них провал не менее страшен, чем для КРО.

Если это покушение на Шешеню, то поездка Андрея Павловича и Леонида Николаевича должна поколебать Савинкова, и он вряд ли рискнет, проверять их еще раз, гонять своих террористов по улицам Парижа за приехавшими из Москвы крокистами.

Сам Андрей Павлович настаивал на необходимости продолжать разработку, считая, что он рискует сейчас не больше, чем в первую свою поездку в марте 1923 г.

Чекисты считали, что Шешеню, может, и не следовало бы направлять сейчас в Польшу, хотя сам он настаивал на поездке.

Вопрос стоял так: продолжать разработку или ликвидировать ее из-за двух дыр в окне весьма таинственного происхождения.

В докладной записке И.И. Сосновский написал: «Полагаю, что, если бы даже все эти предположения оказались объективно неверными, Савинков, заподозрив измену, произвел терр. акт над своим адъютантом, то немедленный выезд к нему той же группы, проведенный в особо срочном и ударном порядке, с сообщением об этом случае в первую очередь — рассеет все подозрения и спасет разработку, тем более что никаких неопровержимых данных измены у Сав. нет и быть не может. Поляки безусловно на нашей стороне. Ехать группе за кордон надо немедленно».

31 марта 1924 г. Пузицкий направился к В.Р. Менжинскому с предложением о продолжении агентурной разработки «Синдикат-2». Выслушав все версии крокистов, Вячеслав Рудольфович дал добро на их предложение и согласился направить в Париж и Варшаву Андрея Павловича и Леонида Николаевича[180].

Позже было установлено, что один из подростков, живших в доме Шешени, сделал рогатку из какой-то необыкновенной резины и стрелял из нее кусками стекла по окнам своего соседа. Так шаловливый подросток доставил столько хлопот чекистам и чуть было не прервал ход уникальной операции.

Прошло уже около года с момента первой парижской встречи Андрея Павловича и Савинкова. Борис Викторович в письмах требовал срочного приезда к нему представителей ЦК «НСЗРиС» из Москвы, особенно он настаивал на приезде Павловского. Но о его поездке в Париж не могло быть и речи.

В это время согласно докладной записке КРО Сергей Эдуардович вместе с другим заключенным, Маркушевским, совершил нападение на надзирателей внутренней тюрьмы ОГПУ.

Проведенным расследованием было установлено, что 5 апреля в 10 часов утра заступили на дежурство по коридору второго этажа внутренней тюрьмы надзиратели Энеди, Белкин и Лукач. В 9 часов вечера Белкин выпускал из 40-й камеры в туалет арестованных Павловского и Макрушевского. В это время надзиратель Энеди стоял у дежурного стола, находящегося на расстоянии трех-четырех шагов от двери камеры, а Лукач находился на посту около двери, выходящей из коридора тюрьмы на площадку.

Когда арестованные вышли из камеры, то по пути в туалет Мар-кушевский совершил нападение на идущего впереди него Белкина, а Павловский почти одновременно напал на Энеди. Оба арестованные были вооружены камнями, завязанными в полотнища. Стоявшему на посту около двери Лукачу картина происшествия не была видна, однако услышав стук, он бросился к дежурному столу, но был схвачен бежавшим навстречу ему Маркушевским. Павловский, управившись с Энеди, бросился тому на помощь. Все три надзирателя — Энеди, Белкин и Лукач — от ударов камнями по голове и лицу находились в бессознательном состоянии.

Павловский и Маркушевский открыли дверь соседней 31-й камеры, сообщили сидевшим там, что «дело проиграно, они покончат с собой», просили сообщить об этом их родственникам. По другой версии, они заявили: «Товарищи, готовьтесь», — но арестованные этой камеры испугались и просили закрыть их камеру.

В это время находящийся в коридоре ниже этажом младший надзиратель Чернов, услышав шум наверху, стал стучать в дверь. Услышав это, надзиратель Лукач, находившийся ближе всех к ней, очнулся и, собравшись с силами, открыл дверь и вышел на площадку. Чернов, видя окровавленного Лукача и полагая, что в коридоре много арестованных, идти туда один не решился и стал наблюдать «в волчок двери», с площадки. Услышав стук, Павловский бросился к двери, где выстрелами Чернова был убит. В это время караулившие арестованных в бане красноармейцы шестой роты отряда Осназа Будилов, Сальников, Рыбаков и Мельников, услышав выстрелы, бросились на помощь.

Арестованный Маркушевский, вооруженный наганом, стал из коридора через окно отстреливаться, но ответными выстрелами был убит. Во время нападения на Энеди и Лукача одному из них удалось дать тревожный звонок, по которому на место происшествия прибыл дежурный помощник начальника Внутренней тюрьмы Грачев.

В процессе расследования установлено, что за 7—10 дней до вышеупомянутого события арестованные Павловский и Маркушевский, перестукиванием через стену, сообщили в соседнюю камеру, что сидят очень долго, голодают, намерены совершить побег путем нападения на надзирателей и приглашали заключенных присоединиться к ним. Арестованные 31-й камеры к таким намерениям проявили пассивную солидарность, выразившуюся в том, что ни один из них не донес администрации тюрьмы о готовящемся преступном деянии.

Содержались в камере девять человек: Прицкер, Метакса, Шорр, Гальперин, Воронцов, Кубраковский, Шан-Пей-Фун, Цорн и Грюнвальд.

Грюнвальд неоднократно просил администрацию тюрьмы вызвать его к следователю, но ему не дали такой возможности. Разрешил 4 апреля написать заявление с просьбой вызвать его для дачи показаний о готовившемся побеге арестованных. Оно вечером 5 апреля поступило начальнику 2-го отделения КРО Кясперту, но, так как заявление было написано на венгерском языке, прочитать его сразу не удалось.

Впоследствии выяснили, что камни, служившие орудием нападения, возможно, вытащили из бани Павловский и Маркушевский во время мытья и пронесли в белье в камеру. Причем, когда арестованных выводили в туалет, то камни они носили с собой, ведь в их отсутствие старший надзиратель осматривал камеру и все находящиеся в ней вещи не могли остаться незамеченными[181].

Составленный о случившихся событиях документ содержит много загадок. Во-первых, он был подготовлен не руководством тюрьмы, а уполномоченным 6-го отделения КРО ОГПУ Покалюхиным. Во-вторых, представлен через месяц после описываемых событий — 7 мая 1924 г. В-третьих, Сергей Эдуардович не мог по всем правилам конспирации сидеть в одной камере с неизвестным Маркушевским: он должен был находиться в одиночной камере. В-четвертых, он не мог перестукиваться с заключенными из соседней камеры по темже причинам. Кроме того, вряд ли он был голоден.

На заключении о расследовании данного дела — резолюция А.Х. Артузова: «Т. Ягода. Расследовано согласно В. — указаний. 9. V. 24.». Вторая резолюция без подписи: «Артузов. Переговорите со мной. 10. V.». Кто ее написал, непонятно, это мог быть только кто-то из вышестоящих руководителей.

Все, кто исследовал это дело, отмечают, что С.Э. Павловский в 1924 г. по решению Коллегии ОГПУ был расстрелян. Однако этого решения нет. Откуда взялось такое предположение, непонятно.

Интересно то, что после этого события Сергей Эдуардович оставался совершенно здоровым и продолжал помогать сотрудникам КРО в проведении операции «Синдикат-2».

По нашему мнению, данная бумага «родилась» для того, чтобы не проводить Павловского через Коллегию ОГПУ, с этого времени он был в статусе «живого трупа». Его могли убить в любое время в случае непредвиденных обстоятельств, ни перед кем не отчитываясь. Возможно, были и другие планы по его использованию.

Это событие не помешало дальнейшему развитию событий. В ночь с 10 на 11 апреля 1924 г. в половине третьего утра Андрей Павлович и Леонид Николаевич перешли советско-польскую границу. Ее переход был произведен, как и всегда, при непосредственном участии Крикмана, помимо всяких постов. Границу перешли в районе ст. Радошковичи.

На польской территории зашли к полицианту Казимирчику. Отдохнув у него часа два, пошли на пляцовку на хут. Ганще, где зарегистрировали время и место своего перехода границы. В сопровождении полицианта направились в дер. Турховщизну к поручику Глуховскому, который принял Федорова и Шешеню хорошо, но в разговоре относительно дальнейшего передвижения на Вильно заявил, что придется зайти сначало в м. Столбцы к Старостову, так как на них не было документов Экспозитуры. Без визы Старостова он не мог отпустить Федорова и Шешеню ни в Вильно, ни обратно в Россию. В марте Глуховский получил очень категоричный приказ от Старостова, а тот в свою очередь — предписание от Министерства внутренних дел Польши.

Однако при их дальнейшей поездке он сделал уступку, позволив ехать по железной дороге через Вильно, не отбирая ни оружия, ни документов, посылая провожатым одного полицианта. Поставил условие, чтобы сопровождающему заплатили за проезд по железной дороге, так как он был обязан отправлять эскорт пешком, а не поездом.

11 апреля в 6 часов вечера Федоров и Шешеня прибыли в Олех-новичи, откуда направили телеграмму капитану Майеру на адрес Фомичева (Вильно, ул. Стара, д. 5, кв. 4). 12 апреля в 4 часа выехали в Вильно, куда приехали в 12 часов дня. С вокзала вместе с полициан-том поехали в Экспозитуру. Не доезжая до нее шагов 50, увидели поручика Соколовского и Фомичева. Поздоровавшись с ними, Андрей Павлович и Леонид Николаевич сообщили, что должны ехать в м. Столбцы, так как у них не было каких-то виз Старостова, хотя о их получении поручик Глуховский ранее предупреждал Фомичева.

Соколовский ответил, что телеграмму они получили, и шли с Фомичевым на вокзал их освобождать. Сказал, что Федоров и Шешеня свободны и могут идти отдыхать, полицианту они дадут расписку в том, что Экспозитура их освободила как своих сотрудников. Они пошлют письмо к Старостову относительно того, чтобы в дальнейшем приезжающих от Мосбюро из Москвы не задерживали. По поводу оплаты проезда сопровождающего Соколовский сказал, что денег давать не надо, так как он получит документ на проезд. Таким образом, все вопросы были решены. Условились встретиться в шесть часов вечера на квартире Соколовского (ул. Сераковского, д. 31-в, кв. 3), для передачи Майеру подготовленных материалов. Распрощавшись с поручиком, пошли на квартиру Фомичева.

Как выяснилось, Иван Терентьевич с 21 по 24 марта ожидал приезда Федорова и Шешене в Турковщизне; не дождавшись, выехал обратно в Вильно. При отъезде высказал мнение, что Андрей Павлович с Леонидом Николаевичем «влопались» где-то по дороге или что-то случилось в Москве. У Глуховского не оказалось пакета с документами из Экспозитуры, привезенными в феврале Сыроежкиным, и он не знал, где мог находиться этот пакет.

Придя на квартиру к Фомичеву, «привели себя в порядок». За обедом Иван Терентьевич прочел письмо Савинкова к нему. Деренталь спрашивал у Фомичева, какие есть новости от Павловского и почему он так долго не едет и не отвечает на письма Савинкова. Далее разговор шел на тему разногласий в тактике. Фомичев высказался, что разногласия — это вредная вещь и их надо избегать. Надо переходить на более активную революционную работу, самое главное — это пускать в массы листовки, прокламации, воззвания, открывая свое лицо.

Обзор политико-экономического положения СССР от ЦК Фомичеву понравился; единственно, о чем он жалел, что написал обзор очень сжато, а если бы его детализировать, получился бы очень замечательный документ. Этот обзор Фомичеву был дан для прочтения, но он снял копию, которую показал позже Шешене, прося не говорить об этом Андрею Павловичу.

В разговоре с Фомичевым удалось выяснить, что Иванов, Яковлевич и с ними еще три или четыре человека должны выехать в СССР для бандитской работы. Он дал им адрес Зекунова, по которому они могли найти и Павловского.

Шешеня с Федоровым заявили, что этот адрес и явка для приезда кого бы то ни было закрыта, можно посылать только письма. Фомичев предложил послать Иванову Даниле телеграмму, чтобы по данному им адресу они не ездили, сообщить им, что Павловский за ними пришлет из Москвы курьера или направит письмо. Телеграмма, очевидно, была получена Ивановым, по крайней мере Фомичев заверил, что тот успеет ее получить.

Передали Фомичеву письмо и от Павловского, прочитав его, он молча спрятал его в бумажник. На второй день упомянул о том, что Павловский его зовет в Москву, он поедет с удовольствием, но его может не пустить капитан Майер. На это ему ответили, что есть работа по заданию Экспозитуры, которую он может вести в Мосбюро. Работа заключалась в создании в Москве новой резидентуры. Так что если Фомичев согласен с предложением заняться такой работой, то можно будет с Майером говорить о том, что резидентуру возглавит Фомичев и что он, работая в Мосбюро, принесет больше пользы, чем находясь в Вильно.

Фомичев с этим согласился, указав, что желает принять участие в работе и в организации МК НС. Ему также было сказано, что если в Москве будут организовывать издательство, то он станет заведовать его техническо-хозяйственной стороной. Все это польстило самолюбию Ивана Терентьевича, он стал готовиться к отъезду. Фомичева предупредили, что его жена Анфиса тоже может ехать в Россию, так как она все время писала о своем желании повидать родителей. Фомичев высказал сомнение в том, что Анфису вряд ли пустит Майер, но если с его стороны не будет препятствия, то он возьмет ее с собой.

12 апреля в 6 часов вечера у Андрея Павловича и Леонида Николаевича было первое свидание с поручиком Соколовским и капитаном Майером в присутствии Фомичева на квартире Соколовского. В это свидание были переданы документы по Западному фронту. На следующий день они попросили приготовить доклад об организации разведывательного управления Западного фронта и информацию по Москве. Капитан Майер обещал, что 14 апреля Федоров сумеет получить заграничный паспорт польского под данного, по которому не придется брать виз на выезд и въезд.

Шешеня должен был детально выяснить дальнейшую работу и проработать вопрос о дополнительном задании, которое дал французский лейтенант Донзо из военной миссии, которого специально послали в виленскую Экспозитуру для работы с Мосбюро. Донзо сказал, что работа с французами будет вестись только при его посредстве.

«Кап. Майер дальше начал развивать новый способ связи, который необходимо устроить, так как у нас не живая связь и не постоянная, а только временная и зависящая от малейших пустяков, которая может порываться на 2–3 м-ца и для того, чтобы в 1 м-ц они имели от нас материал или сведения или просто они могли бы передавать новое задание, деньги и т. п. через нашего человека, — то кап. Майер предложил такой способ: Мосбюро в Минске садит свое лицо, которое в районе Минск-границы заводит легально торговые дела с населением, товар к этой торговле даст Экспозитура, причем минское лицо заводит знакомства и среди знакомых крестьян в приграничной деревне и должно завербовать одного мужичка, обязанность которого будет только сообщать на польскую сторону в определенную деревню, определенному лицу /как будет условлено относительно деревни и лица на польской стороне после того, как у нас будет готово с минским лицом и пограничным мужичком/; мужичок обязан сообщать польскому лицу только то, что будет сказано ему минским лицом, т. е. «ко мне прибыло лицо из Минска, оно ждет с Вами свидания в такую-то неделю в таком-то месте на границе». Можно писать и записывать, что кап. Майер считает лучшим. Причем из 2-х недель месяца должны быть выбраны определенные дни, чтобы знать, к которому дню должен выехать на границу человек от кап. Майера. Минское лицо получает материал и все Мос. Бюро передает кап. Майеру в запечатанном пакете Штиля или от приехавшего из Москвы от Мосбюро. Получив пакет от минского лица, виленское лицо отдает пакет кап. Майера /задание, деньги, чернила и т. п. все, что для Мосбюро/—минскому лицу, говоря «пакет для пришедшего к вам с пакетом, который вы сдали мне»[182].

В ту же встречу состоялся разговор насчет поездки Фомичева в Москву по делам организации НС. Майер согласился на это без большого упорства, хотя сказал, что Фомичев ему нужен, так как он занимался изготовлением поддельных документов СССР для шпионов Экспозитуры.

На предложение о том, что работу в Москве по заданию француза Мосбюро предлагает поручить Фомичеву, Майер ответил, что это зависит от Фомичева и Мосбюро, ему все равно: кто бы ни работал, лишь бы была работа и ее результаты. Относительно поездки жены Фомичева Анфисы он ничего не имел против. Как он сказал, «ему до жены Фомичева нет никакого дела».

14 апреля в 7 часов вечера состоялась еще одна встреча с Майером, Соколовским и еще двумя офицерами из Варшавы. Один из них, по словам Майера, должен был его заменить, так как он подумывал выйти из работы разведывательного направления и перейти на научную работу, второй офицер прислан учиться ведению шпионской работы.

Разговор велся о дальнейшей работе и о расширении деятельности Мосбюро. Майер говорил, что работу надо ставить так, чтобы она планировалась не на месяц или два, а на более длинный период: один-два года. Направления надо давать самые разнообразные, используя все возможности, для чего надо неустанно вербовать людей с самой строгой проверкой. Причем если кто-либо из конфидентов или резидентов будет замечен в чем-либо провокационном, то с ним разделаются самым решительным образом. Вербуемых людей предлагалось выбирать таких, которые разбирались бы в порученной работе и были правдивы в даче сведений и материалов. Предлагалось собирать все, что есть нового в Красной армии.

В это свидание Майеру были даны книги и доклад. Книгам он очень обрадовался. Обсервацию Шпигеля по Западному фронту похвалил, говоря, что в ней есть и такие места, о которых он много сказал нам неприятного; приказы, в общем, хороши и ценны, но из них многие они уже имеют и жаль, что они в копиях, а не в подлинниках. На это было сказано: похищая подлинник, можно наверняка через некоторое время засыпаться, потому что слежка в штабах усилена. Майер согласился с этим, но просил по возможности доставать и подлинники.

Федоров и Шешеня получили от Соколовского документы и разрешение на ношение оружия. Леонид Николаевич получил документы на имя Шуркина Павла, а Федоров — на Павловского Андрея. Попросили Майера подготовить разрешающие документы на покупку револьверов.

На следующий день Шешеня попросил капитана Майера приготовить 500 долл, для поездки Федорова в Париж Майер обещал все сделать. 15 апреля в 2 часа дня на кв. Соколовского состоялось еще одно свидание с Майером. Ему были даны приказы по центру — МВС, ГАУ, Воздухфлоту, РВСР и Штабу РККА, которым он очень обрадовался и, наскоро просмотрев, заявил, что там много ценного и за этот материал он очень благодарит. После этого Майер передал Леониду Николаевичу документ на проезд по железной дороге в Варшаву, разрешение на покупку револьверов и деньги. Извинился за то, что достал не всю сумму, денег у него сейчас нет, а посланный в Варшаву офицер их не привез. В связи с этим он сам 19–20 апреля на Пасху поедет за деньгами. Ему была представлена смета денежных сумм на работу и жалованье для работников Мосбюро.

15 апреля вечером Федоров выехал из Вильно в Варшаву, куда прибыл 16 апреля утром. По приезде он позвонил Философову на квартиру (тел. 256-26), через час был у него. Объяснил кратко обстоятельства, вызвавшие необходимость поездки в Париж к Савинкову. Показал рекомендательное письмо лейтенанта Донзо французскому консулу. Поговорив подробно обо всем, Дмитрий Владимирович предложил ехать с ним в консульство, чтобы окончить все дела для поездки в Париж за два дня ввиду наступления праздников.

Во французском консульстве предъявили письмо Донзо и получили визу в Париж за 24 минуты. В тот же день получили и немецкую транзитную визу, а на другой день, 17 апреля, бельгийскую.

Л.Н. Шешеня прибыл в Варшаву на следующий день, 17 апреля утром. С вокзала направился, как условились с Андреем Павловичем, к Е.С. Шевченко. Его он застал еще в постели, спросил про Федорова и получил ответ, что он 16 апреля видел его днем, но, где он остановился, не знает. Посоветовал часов в 11 дня заглянуть в редакцию газеты «За Свободу», так как он наверняка оставил там свой адрес.

Шевченко предложил Леониду Николаевичу умыться и почиститься с дороги. Спросил, нет ли от Павловского письма для него. Шешеня сказал, что есть, и передал его Евгению Сергеевичу. Прочитав письмо, Шевченко спросил, что делает Павловский и где он находится. Леонид Николаевич ответил, что работает он в ЦК НС, состоит в нем членом и является начальником военно-оперативного отделения. На днях Павловский должен выехать на Юг России и на Кавказ к Аркадию Иванову и пробудет там скорее всего до половины мая.

Шевченко спросил, что он будет делать в Москве, если поедет, так как Павловский его вызывает для работы. Леонид Николаевич рассказал, что после возвращения Федорова от Савинкова будет организовано издательство. Павловский решил это дело поручить ему. Шешеня уточнил у Евгения Сергеевича, думает он ехать или нет. Тот ответил, что подумает, ибо его годы таковы, что он не может так быстро, как молодой, передвигаться с одного места на другое.

Леонид Николаевич рассказал о способе распространения листовок, который они использовали в России. Ими якобы покупалось по количеству листовок такое же количество советских газет, листовка вкладывалась внутрь газеты, и свои газетчики начинали их продажу, у каждого газетчика до 30 экземпляров газет; продав их в одном месте, он моментально скрывается, переходит на другое место. Таким образом, удалось в феврале привезенные газеты «За Свободу» распространить очень быстро.

«Выслушав это, Шевченко этот способ нашел гениальным и стал развивать свой: что если мы имеем своего летчика на аэроплане, то можно ночью при полетах, забирая в кабину аппарата литературу, разбрасывать над городом, таким же образом можно, подготовив — все, забрать в аппарат бомб, сбросить их в Кремль и лететь в Польшу. Я на это Шевченко сказал, что это очень трудно даже не мыслимо в данный период, т. к. с аэродрома наблюдают за летающим аппаратом, да и нигде не достать авиационных бомб, а если достанешь, то как их вложить в аппарат, ведь перед полетом аппарат проверяют»[183].

Шевченко предложил раскачать массы, настроенные в душе против большевиков. Он рассказал, что в ЦК из-за тактики получился маленький раскол, образовались две группы. Одна из них за эволюционную работу, другая за революционно-активную работу (короткие удары, террор). Шевченко спросил, к какой группе принадлежит Павловский, и, услышав, что к правой (накопленцев), удивился, сказав, что Павловский, пожив в Париже, очень развился в политическом направлении и что это вполне естественно с его стороны.

Выслушав все это, Леонид Николаевич направился в редакцию газеты, где ему передали записку Федорова с указанием адреса его гостиницы.

17 апреля Федоров и Шешеня встретились с Дмитрием Владимировичем Философовым, Арцыбашевым и Левченко в номере гостиницы у Шевченко.

Философов предупредил Андрея Павловича, что М.П. Арцыбашев глухой, в особенности на правое ухо. Сообщил, что в России тот получал финансовую помощь от дочери норвежского писателя Стринберга.

Разговаривали в основном Михаил Петрович Арцыбашев и Андрей Павлович. Арцыбашев рассказал, как за ним следили в Москве. Выехать оттуда ему удалось благодаря тому, что Дзержинский куда-то отлучился из Москвы. В это время он смог получить паспорт через чье-то посредничество, не обошлось без взятки. Приехав в Польшу, стал присматриваться к эмигрантским антисоветским группам и нашел, что самая активная и здоровая — это савинковская группа. Будучи не знаком с Савинковым, завел с ним переписку, и тот разрешил ему в газете писать статьи активного содержания.

Арцыбашев спросил, может ли в Россию приехать Борис Викторович. Федоров с Шешеней ответили, что может, но для этого надо подготовиться, чтобы его приезд в Москву не был бы расшифрован.

Философов сначала сидел молча, а потом, будучи немного выпивши, заснул. Шевченко показывал Шешене Арцыбашевские книги, просил в Москве найти и прислать третий том его сочинений. Разговор длился час-полтора. После того как Шевченко под столом толкнул Философова и тот проснулся, он отозвал Шешеню в сторону и сказал, что пора пойти куда-нибудь в ресторан, так как здесь душно и накурено, да и нужно поужинать.

Б.В. Савинков

Д.М. Философов. Художник Л. Бакст

А.Ф. Керенский

Военный министр А.Ф. Керенский со своими помощниками. В центре — Б.В. Савинков

Во время «Корниловского мятежа». Слева от Л.Г. Корнилова — Б.В. Савинков

Л.Г. Корнилов и Б.В.Савинков в автомобиле

Б. В. Савинков в 1917 г.

Г. В. Плеханов

А. В. Луначарский

Г. В. Чичерин

Л.М. Карахан

Отряд рабочих, участвовавших в подавлении Ярославского мятежа

А.П. Перхуров под арестом

Полк белочехов в Казани

Посещение Т.Г. Масариком чешских легионеров

Ф.Э. Дзержинский

В.Р. Менжинский

Г.С. Сыроежкин

И.И. Сосновский

Μ.В. Алексеев

А.В. Колчак

В.О. Каппель

С.Н. Булак-Балахович

Пилсудский и Савинков на советском сатирическом плакате

Б. Муссолини

А.Х. Артузов (Фраучи)

И.С. Уншлихт

С. Рейли


Ж. Жоффр А. Тардье

Ж. Нуланс

Д. Ллойд Джордж

Б.В. Савинков в 1924 г.

Процесс над Б.В. Савинковым, 1924 г. Савинков стоит слева, у стены сидит В.Р. Менжинский

Дело Бориса Савинкова», изданное в СССР


В ресторане разговаривали о том, что Савинков прислал письмо Дмитрию Владимировичу с просьбой не мешать Арцыбашеву писать в газету «За Свободу» передовицы и статьи, направленные против СССР, о ведении активной работы, нанесении коротких ударов личному террору и др.

Ввиду того что газета начинала, по приказу Савинкова, становиться на активную почву, Португалов из нее вышел и выехал в Прагу на сельскохозяйственный съезд, возникли принципиальные расхождения по вопросу о редактировании газеты. В редакции газеты остались только Философов и Шевченко. В силу этих обстоятельств Шевченко не мог пока выехать в Москву. Тут же Андрей Павлович передал Философову 35 долларов от Павловского, за что он очень благодарил.

Философов рассказал Федорову, что Борис Викторович должен срочно уехать из Парижа для переговоров с какими-то друзьями и что он мог его не застать. Однако решили, что лучше его ждать в Париже, чем в Варшаве, и дали ему телеграмму: Андрей Павлович выезжает в Париж 18 апреля.

В отношении Павловского пришлось пустить новую легенду: Сергей Эдуардович намерен на днях совершить экс поезда с целью приобретения денег для ЦК, кроме того он занят подготовкой побега из Бутырской тюрьмы своего брата Виссариона, которому грозил расстрел. Павловский нашел возможность связаться с братом через надзирателей. Федоров не согласен с решением Павловского в отношении брата, но это его частное дело. Оно довольно опасное и рискованное, но мы не имели никакого морального права его отговаривать от попытки освободить брата, ожидающего расстрела. Эта аргументация была вполне убедительна.

Философов был проинформирован, что ЦК в Москве имеет средства для работы. Недавно, в марте, сумели подработать 20 000 рублей, спекуляцией на папиросах перед снижением цен, при введении твердой валюты (легенда).

Вечером отправились к Е.С. Шевченко, вновь беседовали с М.П. Арцыбашевым. Он, сторонник активистов, предлагал выступать и терроризировать. Об организации ему ничего не говорили. Беседа во время ужина была на те же темы. Разошлись часа в два ночи. Арцыбашев просил заехать к нему по возвращении от Савинкова.

Ввиду сложности вывоза из Польши валюты из-за строгих досмотров на границе Федорову предложили отправить материалы для Савинкова и деньги через французское консульство по адресу: Министерство иностранных дел, «Евгению Юльевичу ПТИ для Савинкова». Все отправлялось в простом пакете через курьера. Андрей Павлович был вынужден согласиться, передал все материалы и 300 долл. (На 12-й день документы и деньги были получены им у Савинкова в Париже.)

Под конец ужина Философов и Шевченко заявили Федорову и Шешене, что они очень любят и уважают Павловского, и просили его беречь. Заговорив о первомайской листовке, сказали, что ее необходимо выпустить в Москве. Ее напишет М.П. Арцыбашев, а редакция напечатает, но только придется за печатание листовки заплатить.

На следующий день, 18 апреля, Леонид Николаевич зашел в редакцию в четыре часа дня за письмами. Дмитрий Владимирович написал письмо Павловскому, пожелал Шешене счастливого пути, советовал беречь себя. Пустив слезу, благословил и, поцеловав троекратно, отпустил с миром создавать «третью Россию».

Евгений Сергеевич на вопрос Шешени, будет ли от него письмо Павловскому, сказал, что написать из вежливости пару слов он не хочет, а если написать письмо по делу, то на это уйдет много времени, а потому он напишет заранее и пришлет с кем-нибудь после. Леонид Николаевич сказал ему, что Сергею Эдуардовичу и пара слов будет приятна. Шевченко попросил передать ему, что «он его любит и уважает, и просит беречь себя».

Леонид Николаевич сказал, что передаст, но просил уточнить ответ на предложение о работе в России. Евгений Сергеевич сказал, что он приедет в следующий раз, если это будет возможно, с кем-нибудь из едущих из Москвы в Вильно — Варшаву от Павловского. Поцеловал Шешеню и, пожелав счастливого пути распрощался.

18 апреля пути Федорова и Шешени разошлись: Андрей Павлович выехал вечером на Париж на встречу с Савинковым, а Леонид Николаевич вернулся в Вильно.

Утром 19 апреля Шешеня приехал в Вильно. Свидания с Майером у него состоялись 22 и 23 апреля, говорили о полученных материалах и заданиях. Присылки новых материалов Майер ожидал после возвращения Федорова из Парижа в Москву, установил крайний срок — конец мая. Просил, чтобы «Штиль» более или менее важные сведения сообщал ему письмом.

Майер дал два новых адреса:

1. Польша, Вильно, Поплавы, ул. Маева, д. 11/13, кв. 2. Марии Малевской.

2. Польша, Вильно, ул. Артилл., д. 11, кв. 1, Борисевич Паулине.

По этим адресам Майер просил писать письма симпатическими чернилами, которые он даст. Рецепт чернил и проявителя он разрешил дать Савинкову и Философову.

Дмитрий Владимирович дал свой адрес, по которому можно ему писать: Польша, Варшава, ул. Сенна, д. 28, кв. 21, Ядвиге Роль. Через этот адрес можно было писать и Борису Савинкову.

Шевченко предлагалось писать по адресу: Польша, Варшава, Хмельная, д. 5, Евгении Ивановой; Арцыбашеву — по тому же адресу, но только обращаться в письме надо было к «Михаилу Петровичу».

22 апреля Фомичев съездил в Варшаву и забрал 1000 экземпляров первомайских листовок: вернувшись в Вильно, 900 шт. передал Шешене, представив ему счет на 10 долларов.

Иван Терентьевич написал Борису Савинкову письмо о своем отъезде в Москву, обещал повидать Сергея Эдуардовича Павловского и передать ему письмо Савинкова.

24 апреля в четыре часа дня Соколовский прочел переводя с польского на русский, новое задание Леониду Николаевичу, которое попросил запомнить и подписать. Тот подписал, но попросил дать задание на польском, так как боялся, что все не запомнит. Соколовский обещал к 26 апреля его подготовить.

26 апреля в 12 часов дня Леонид Николаевич пришел к Соколовскому и попросил для Мосбюро фотографический аппарат. Тот обещал достать его даром. На вопрос: «Каким образом?» — Соколовский под секретом сказал, что они ведут разработку шпионов Разведывательного управления, приехавших в Вильно с суммой в 20 000 долларов и намеренных там основательно обосноваться. С этой целью они решили купить на Немецкой ул. в Вильно у какого-то еврея мануфактурный магазин. Экспозитура выяснила их задание и стала давать им материал за деньги, поставив задачу прежде всего выкачать деньги. Материал им дали не тот, который был нужен по заданию.

Агенты, не получив материалов, боятся ехать обратно в СССР. Денег у них почти не осталось. Соколовский сказал, что он с агентом ходил покупать фотоаппарат, для того чтобы послать его в провинцию. Его он и обещал достать к следующему приезду курьера.

Шешеня спросил, когда будут арестовывать агентов. На что Соколовский ответил: разработка затянется еще недели на две-три. (29 апреля Леонид Николаевич эти сведения передал в Минске помощнику начальника ПП Западного края в присутствии начальника КРО ПП Западного края.)

Далее Соколовский смеясь рассказал, что агенты Резведупра никуда не годятся, единственно, кто хорошо работает, так это ГПУ. Леонид Николаевич спросил, почему он так думает. Соколовский объяснил: ГПУ ведет работу по раскрытию шпионских организаций в СССР очень удачно, недавно в Западном крае оно раскрыло у них целую организацию. Город, где была организация, Соколовский не назвал. Шешеня высказал Соколовскому свое сожаление, а он Леониду Николаевичу пожелал успеха в работе. На этом они расстались.

Немного позже на квартире Соколовского в его присутствии Шешеня получил от французского лейтенанта французской военной миссии задание и деньги на работу. Француз говорил, что резидентуру надо ставить очень тщательно, делая хороший подбор людей, дабы работа могла бы длиться продолжительный срок. Просил привезти ему фотографии тех, кто будет работать. Леонид Николаевич сказал, что это немыслимо: никто из работников резидентуры не даст свою фотографию, да если и даст, то везти их рискованно. Предложил дать свою.

Соколовский объяснил французу, что они тоже не берут фотографии конфидентов, а имеют фотографии только тех, кто получает задание и деньги. Француз согласился и забрал фотографию Шешени, отказавшись от фотографий конфидентов.

Работу по своему заданию француз ожидал получить в конце мая. Высказал мнение, что Мосбюро поставит работу серьезно. Француз пожелал счастливой дороги, распрощался и ушел.

Соколовский передал Леониду Николаевичу копию задания в русском переводе, сказал, что до границы он поедет вместе с хорунжим Вагнером, который повезет необходимые документы поручику Глу-ховскому, чтобы не было задержек приезжающим от Мосбюро. Виза от Старостова имелась на всех, кто едет от Мосбюро, — постоянная. Кроме того, был подготовлен пакет с документами Экспозитуры для проезда из Турковщизны в Вильно любому приехавшему от Мосбюро за № 750. Пакет распечатывается поручиком Глуховским в присутствии приехавшего, документы заполняются Глуховским также в присутствии приехавшего и по заполнении отдаются на руки, после этого можно ехать в Вильно.

В тот же день, 26 апреля, в шесть часов вечера Шешеня с Фомичевым в сопровождении Вагнера выехал из Вильно на Олехновичи — Турковщизну. В Олехновичах днем 27 апреля в туалете на вокзале Шешеня забыл записную книжку с заданием и документами, позже нашел ее акцизный чиновник. Он приходил на постоялый двор и спрашивал у Ивана Терентьевича, не потеряли ли они что-нибудь. Фомичев, не сказав ничего Шешене, ответил, что ничего не теряли. Чиновник сказал, что найденные документы отошлет в Молодечно, поручику Лясному. Приехав в Турковщизну, Шешеня хватился записной книжки, чтобы дать расписку Вагнеру о переходе границы. Решил, что мог потерять ее только в Олехновичах, так как она находилась у него в заднем кармане брюк. Выслушав рассказ Фомичева о том, что чиновник что-то нашел, запрягли лошадь и поехали обратно в Олехновичи, куда прибыли через три часа. Нашли чиновника, спросили про его находку. Шешеня получил обратно свою записную книжку со всеми бумагами, которые оказались в порядке, как и записная книжка.

Затем пришли на квартиру к чиновнику. Он с семьей и гостем сидел за столом и пил чай, так что у него не было возможности прочесть или снять копию. Чиновник ни читать, ни писать по-русски не умел. После того, как он выдал Леониду Николаевичу его бумаги, познакомил его со своим гостем — Александром Павловичем, просил помочь ему достать метрики и документы, которые остались у него в Минске, откуда тот бежал. Шешеня пообещал исполнить просьбу в благодарность за бумаги и записную книжку. Александр Павлович дал письмо, по которому Леонид Николаевич должен был получить документы. Письмо адресовано: Минск, ул. Кавалерийская, д. 18, Ивану Михайловичу Дроздовскому.

Вернувшись в Турковщизну, Шешеня в 10 часов вечера 27 апреля один перешел границу, пришел в поселок при ст. Радашковичи, нашел Крикмана, просидел у него в комнате день, вместе с ним к 10 часам прибыл на границу, где на польской стороне их ждал Фомичев с одним полициантом.

Крикман остался около границы, а Леонид Николаевич перешел на польскую территорию, забрал чемодан и Фомичева. Вновь перейдя на территорию России, шли полторы версты до подводы. Границу Иван Терентьевич переходил молча, всю остальную дорогу до Минска держался храбро, условившись с Леонидом Николаевичем, что будет делать только то, что тот ему скажет.

В Минск прибыли 29 апреля в 9 часов 30 минут, на поезд опоздали. На следующий день, 30 апреля, Крикман купил в Минске железнодорожные билеты и посадил Шешеню с Фомичевым на поезд. Иван Терентьевич чувствовал себя хорошо, всю поездку до Москвы держался свободно и весело. Из Минска написал два письма Соколовскому и Анфисе, которые Леонид Николаевич привез в Москву и сдал С.В. Пузицкому. В Москву они прибыл 1 мая в 12 часов дня[184].

После прощания с Шешеней Андрей Павлович Федоров 18 апреля через Берлин, Кельн, Льеж выехал в Париж, куда прибыл 21 апреля в 1 час ночи. По пути из Берлина в Париж познакомился с румыном Бэнони, якобы долго жившим в Одессе, являвшимся очень близким человеком губернатора Одессы Гришина-Алмазова. С его слов, ему очень хотелось туда вернуться с коммерческими целями, но он боялся коммунистов, поскольку его подозревали в службе в белой контрразведке. Так, что он был вынужден уехать в Берлин. Говорил, что в контрразведке не работал, но крупной спекуляцией при содействии губернатора занимался. Хорошо владел немецким, русским, французским, польским, турецким, итальянским и английским языками. Паспорт весь испещрен разными визами. Федоров предположил, что Бэнони — французский разведчик.

При содействии Бэнони Федорову удалось устроиться в гостинице «Бристоль». Накануне Пасхи все гостиницы были заняты, но случайно, после долгих поисков номера по телефону, нашелся один номер, который Бэнони и уступил Федорову.

Утром 21 апреля Федоров отправился к Савинкову. Дома его не застал. На квартире ему вручили письмо, оставленное Борисом Викторовичем перед отъездом, в котором он просил обязательно его дождаться.

Прочитав письмо, Андрей Павлович отправился к жене Деренталя — Любови Ефимовне. Ее тоже не застал. В гостинице сказали, что сам Деренталь уехал из Парижа, а его жена вышла. При выходе из гостиницы встретился с ней. Она очень обрадовалась приезду Федорова, сообщила, что Борис Викторович и Александр Аркадьевич уехали, но они оставили на квартире Савинкова письмо. Федоров сказал, что письмо получил, сожалеет, что не застал Савинкова в Париже.

С этого дня Андрей Павлович с Любовью Ефимовной были почти все время вместе. Она сообщила, что поездку Савинков никак не мог отложить, что Александр Аркадьевич уехал раньше и в другое место, приедет не ранее середины мая.

В день встречи, 21 апреля, после обеда она передала Федорову, что его очень хочет видеть Сидней Рейли, который узнал о его приезде. Андрей Павлович согласился встретиться с ним вечером в кафе. Вечером и состоялось свидание с Рейли и его женой. Тот очень интересовался работой в России, вопросами экономического строительства, последней дискуссией в РКП, положением оппозиции и т. д. Спрашивал об условиях жизни в России, необходимых документах для проживания, строгостях в прописке, езде по железным дорогам, проверке документов и переходе через границу.

Задал вопрос: возможна ли по техническим условиям поездка Савинкова в Москву? Федоров ответил, что поездка возможна, переправа хорошая, Сергей Эдуардович живет более полугода и благополучно. Что касается взгляда московской организации на приезд Савинкова, то Федоров этого не знает, ибо такой вопрос не поднимали. Сам он считает, что это, конечно, дало бы максимум пользы.

Рейли интересовался жизнью полковника Павловского, его работой. Затем сообщил, что едет завтра, 22 апреля, в Америку, жалеет, что не застанет доклада Федорова Савинкову, но надеется недели через 3–4 вернуться и быть в Париже к моменту приезда Сергея Эдуардовича. Вскоре разошлись. На другой день Деренталь сообщила, что Рейли решил дождаться Савинкова. Он смог отложить поездку на две недели и хочет опять встретиться с Федоровым 24 апреля. Андрей Павлович согласился.

На этом свидании Рейли интересовался приемлемостью в России различных форм правления и в особенности монархизма. Он указал, что монархисты твердят о своей работе в России, о своей силе. Федоров рассказал ему, что монархисты есть, но монархизм в России больше не может быть — будет только демократическая республика, власть демократических советов, без коммунистов. Рейли был очень доволен, даже переводил эти слова своей жене, не понимавшей по-русски. По словам Рейли, в данное время никто из политических деятелей эмиграции не пользуется доверием у французов, англичан, чехов, итальянцев, кроме Савинкова.

В тот же вечер Л.Е. Деренталь предложила познакомить А.П. Федорова с генералом М.В. Ярославцевым и его женой. На другой день устроили свидание на квартире у Деренталь. Генерал Ярославцев приехал в Париж в январе 1924 г. из Берлина, где работал чернорабочим на заводе за 20 франков в день. Жена его служила в греческом банке.

Вечером были с Деренталь у них. Беседа вертелась все время вокруг России. Все надеялись на скорый переворот и возможность возвращения. Ярославцев был выслан из Польши вместе с Савинковым, ни к каким другим группам не пристал. Видимо, Федоров им очень понравился, они просили его бывать у них запросто. 27 апреля, в первый день Пасхи, — снова у Ярославцевых. Разговоры все те же — большевики, Советская Россия, раскол в партии, Павловский и пр.

28 апреля приехал Савинков, и в тот же день в шесть часов вечера, встретились у него. Борис Викторович сразу же спросил, почему не приехал Сергей Эдуардович; сказал, что писал ему несколько писем с просьбой приехать, что он очень нужен «для одного дела». Андрей Павлович ответил, что из всех писем Павловский получил только одно «о невесте и пр.», а остальные письма были еще у И.Т. Фомичева. Сергей Эдуардович очень занят эксом, без реализации его, а также без попытки освобождения брата не хотел ехать. Савинков был, по-видимому вполне удовлетворен ответом. Перешли к сути дела: раскол в ЦК, активисты, накописты и т. д.

«Савинков указал, что, по его мнению, есть 2 пути борьбы: 1/ развитие организации, так, как идет у нас в Москве сейчас, и 2/ выделение особых отрядов, ничем почти не связанных с организацией, для производства исключительно терактов над верхушками партии, Совнаркома, ВЦИКа и пр. Этот путь дает хорошие результаты, как устрашения, так и агитации, как пример приводил убийство т. Воровского».

Он указал, что газета «За Свободу» должна быть руководящим органом ЦК «НСЗРиС» в Москве. Савинков в претензии, что Москва до сих пор сама не сделала к этому попыток. Федоров ответил, что упомянутая газета удовлетворить их не может при ее составе, что для нее нужны большие средства, коих мало, поэтому и не делалось никаких попыток к ее выпуску.

Вечером же, во время обеда, Борис Викторович указал, что теперь даже немецкий штаб говорит, что с большевиками нельзя ладить, а это есть показатель, ведь немцы об этом заговорили впервые.

29 апреля при встрече в ресторане за обедом Савинков ознакомившись с письмом Павловского и докладом Федорова, предложил обсудить вопрос о центральном комитете организации, о разногласиях, газете, о связи через Финляндию и вопрос о конференции у него на квартире 30 апреля в час тридцать дня.

30 апреля на встрече с Андреем Павловичем Савинков, высказал мнение о необходимости усиления руководства московской организации более авторитетными представителями союза, которые могли бы руководить трудным и опасным делом. Он долго перебирал своих сподвижников, давая характеристики каждому, и не мог остановиться на том, кому можно было бы поручить руководство центральным комитетом в Москве,

По словам Савинкова, Леонид Шешеня за последнее время очень вырос, но молодой, опыта политической работы у него совсем нет. «Серж» — боевой человек, храбрый, честный, но не политик. Шевченко может работать в спокойной обстановке, но не в подполье, где будет уделять больше внимание вопросам конспирации, чем работе, трусоват, не годен. Философов — барин, стар, слишком выделяющаяся фигура, нерешителен, годен только для газетной работы и то не в подполье. Виктор Савинков — работник ценный, с размахом в работе, но рискованный, может переборщить, из задания может выполнить 40 % хорошо, а 60 % никуда не годится, нужно держать в вожжах и только в «Борисовских», в руководители не годен. Мягков — барин, а не революционер, подполья не знает, не приспособится, стар, может работать только в спокойной обстановке. Деренталь — ценный работник, хороший политик, но не умеет отстаивать своих взглядов и легко поддается влиянию. Из-за своей мягкости свободно может попасть под чье-либо влияние и принять совершенно иное решение, чем сам думал. Незаменим, но только при Борисе Савинкове.

Борис Викторович загадочно улыбнулся, развел руки и тихо сказал: «Вот видите, Андрей Павлович, как мало нас осталось. Выбрать руководителя стало большой проблемой…»

Савинков замолчал, о чем-то размышляя, а затем решительно хлопнул ладонью по столу и произнес: «Принять руководство Центральным комитетом в Москве может только один человек — это я, Борис Савинков...»[185]

Но, перед тем как ехать, он должен прежде всего иметь на это согласие и желание Московского ЦК «НСЗРиС», так как он боится, не провалит ли он своим присутствием организацию. Павловский должен приехать за ним с согласия ЦК и с выполнением всех технических необходимостей (паспорта для троих, деньги, переправа и пр.). Ехать Савинков собирался не на месяц, а на все время, необходимое для подготовки восстания.

Что касается вопроса о «разногласиях», то, сидя в Париже, он никакого ответа дать не может, а просит подождать ЦК с разрешением этого и других организационных вопросов до его приезда. Но его одно мнение, которое он может высказать — это необходимость выделения особого террористического отряда.

Газета «За Свободу» с его приездом в Москву станет органом ЦК и будет руководиться им из Москвы, чего он из Парижа делать не может. Хочет, чтобы газета стала русской, а не только эмигрантской. При наличии средств необходимо иметь газету в Париже, но это дело будущего и средств.

Что касается вопроса о связи через консульства то он никакой непосредственной связи ни с кем, кроме французов, не имеет, да и никто не считается теперь с «бывшим послом Колчака», не имеющим даже средств для встреч и «хорошего фрака». Этот вопрос отпадет с его приездом в Москву, что он твердо и бесповоротно решил осуществить.

Всякие конференции, по его мнению, желаемого результата дать не могут, ибо он только на месте может все решить.

Возвратившись к вопросу о терактах, Борис Викторович указал на два объекта за границей: проживавшего в Италии председателя СНК А.И. Рыкова и полпреда в Англии Х.Г. Раковского. В России такими объектами он назвал Калинина, Сталина и Зиновьева.

На вопрос, что даст убийство Рыкова и Раковского, Борис Викторович ответил, что прежде всего этот акт легче выполнить заграницей, чем в России. За это в России расстреляют, а заграницей, наоборот, человек, совершивший его, станет героем, как Конради и Полунин. Процесс может быть использован как агитационный против коммунистов. Что касается Раковского, то при совершении этого акта в Англии большевики безусловно порвут с Англией, как со Швейцарией после процесса «Конради и Полунина»[186]. Тем самым сойдут на нет англо-советские переговоры.

В Париже, куда может приехать Раковский, он будет точно знать от одного из своих друзей, очень близкого с Раковским, с которым будет обязательно обедать, — дату и время обеда.

На другой день Федоров прочитал в газете «Последние новости» о том, что председатель Совнаркома Рыков возвратился в Москву и приступил к исполнению обязанностей. Это известие огорошило Савинкова и очень опечалило, как видно было по его настроению.

В тот же день он опять просил передать Сергею Эдуардовичу, чтобы он не задерживался и «приезжал к нему, ибо срочно нужен для одного дела». Андрей Павлович указал Савинкову, что Павловский никак не мог расшифровать «невесты» в первом письме от января. Борис Викторович пояснил, что это — из террористических объектов. В тот же день во время беседы он сказал, что, конечно, лучше всех этот акт мог бы произвести он сам как террорист в прошлом, но теперь этого делать нельзя: это будет для него «политической смертью». Все скажут, что у Савинкова никого больше нет, если он сам пошел на это. А доверить организовать такую работу можно только таким людям, как «Серж».

Савинков рассказал, что ведет переговоры с Троцким, но не знает, чем они закончатся. Переговоры шли при посредничестве близкого к Троцкому военного Беренса, работавшего в прошлом с Александром Ивановичем Гучковым в Военно-промышленном комитете. В переговорах касались вопроса смены правительства в Москве, предоставления гражданских свобод — свободы слова, печати, собраний, исповеданий, частной собственности и пр. Беренс от имени Троцкого ответил, что поставленные пункты пока преждевременны.

Савинков передал через Беренса Троцкому: «Савинков желает говорить об изменении правительства». Беренс взялся передать это Троцкому. Ответа пока не было. Беренс из Парижа уехал. Результаты переговоров Савинков обещал немедленно сообщить в Москву.

Вечером 30 апреля встретились в кафе. Было пять человек: Федоров, Рейли с женой и Савинков с Л. Деренталь. Играли в шахматы и биллиард. Шахматист Савинков хороший, на биллиарде играл плохо. Говорили об англо-советской конференции. Рейли считал, что большевики требуют кредитов, думая, что английское правительство может их дать, однако денег у английского правительства нет. Их могут дать только коммерсанты. Вскоре в Англии будут две борющиеся силы — консерваторы, к которым примкнут правые либералы, и рабочая группа, к которым примкнут левые либералы. Макдональд ведет переговоры с коммунистами России в угоду ирландцев-коммунистов, членов рабочей партии, но ничего из этих переговоров в конечном итоге не видно, кроме дипломатической связи.

2 мая Федоров виделся с Савинковым за обедом в кафе. Тот принес пакет от Дмитрия Владимировича — материалы по «Л.Д.» и деньги. Андрей Павлович вручил Савинкову 100 долларов от имени ЦК «НСЗРиС» как содержание председателя. Он был очень и очень благодарен и тронут вниманием. Дача ему ежемесячного содержания имела хорошие результаты.

Савинков рассказал, что в Париже есть масонская ложа и русская секция в ней, руководимая Н.В. Чайковским. Туда же входят «махровые» монархисты, как Б.А. Кистяковский. Но есть группа и либералов-демократов, которая пригласила Савинкова руководить ими. Борис Викторович спрашивал Федорова, есть ли смысл их разделить, выкинув оттуда монархистов. Андрей Павлович посоветовал произвести расслоение, взяв в свои руки тот элемент, который может понадобиться в будущем.

2 мая Савинков — именинник, в этот день ездили в Булонский лес вместе с Любовью Ефимовной Деренталь кататься. Вечером сидели опять в кафе «Трокадеро», куда пришел и Рейли. Играли в шахматы и на биллиарде. Темы бесед те же — Советская Россия, англосоветская конференция, переворот в России, Павловский и пр.

3 мая вечером Федоров вместе с Савинковым был у Ярославцевых. Вспоминали походы: Белорусский, Перемыкина, Балаховича, генерала Матвеева и др. Ярославцев попросил Савинкова устроить постоянное получение нескольких экземпляров газеты «Свобода», для отправки их в Россию.

Так тянулось время до 8 мая: на этот день Андрей Павлович назначил свой отъезд из Парижа. С утра он был у Савинкова. Подробно переговорили обо всем, особенно о том, что необходимо для его поездки. Прежде всего, конечно, средства, так как он их сам не смог достать. Борис Викторович предупредил, что в Москву с собой берет Александра Дикгоф-Деренталя и его жену, Любовь Ефимовну. Попросил организовать для всех безукоризненные документы, деньги на проезд трех человек из Парижа в Москву, средства на содержание семьи, приблизительно долларов 100 в месяц. Савинков сказал, что если Москва будет иметь в будущем большие деньги, то нужно будет заплатить долг — 50 тысяч франков, взятых на организацию террористического акта против Чичерина в Берлине, окончившегося неудачно.

Затем Борис Викторович вернулся опять к вопросу о газете, которой должна руководить Москва, но временно, чтобы не ударить по самолюбию Философова, Португалова, Шевченко и Арцыбашева, просить Москву давать информацию и руководить по вопросам внутренней политики России и по вопросам организации. Также он просил по приезде в Варшаву переговорить с Дмитрием Владимировичем по этому вопросу, получить от него адреса, по которым можно будет посылать из Москвы корреспонденцию. Об этом он сам написал Философову. Кроме того, просил переговорить с ним по следующим вопросам:

«а/ сообщить ему о решении Савинкова ехать в Москву, но, чтобы об этом не знал никто — ни Шевченко, ни Арцыбашев и т. д.

б/ Философов должен получить в Варшаве Савинкову разрешение на официальный въезд в Польшу на время.

в/ переговорить с Фил. о документе «Сержа» — итальянский паспорт, не истек ли срок, а если истек, нужно будет его восстанавливать, то просил меня достать для «Сержа» польский паспорт, что сохранит и время, и деньги и избавит от необходимости для возобновления паспорта посылать или ехать в Рим. /Срок паспорта — 30 июня 1924 г., выдан в Риме/».

Вручив письма в Москву в ЦК, Павловскому, Философову и Арцыбашеву, попросил вновь передать Сергею Эдуардовичу, чтобы тот не задерживался, не увлекался делом брата, а ехал за ним.

Борис Викторович боялся, что Иван Терентьевич может провалить организацию как человек расшифрованный в Польше. В связи с этим просил передать Сергею Эдуардовичу не подпускать его близко к центру организации.

Еще перед отъездом из Вильно в Париж Иван Терентьевич передал Андрею Павловичу письмо для русского эмигранта Ирманова. По приезде в Париж, Андрей Павлович передал его адресату. Через три дня тот вновь зашел. На прогулке высказал желание ехать в Россию. Рассказывал о своих путешествиях по Европе, что живет на «уроках», которые оплачиваются скудно, что его жена в России и пр.

Савинков по поводу предполагавшейся поездки Ирманова к Фомичеву, а оттуда в Москву высказался негативно: боялся, что заграничным гостям, незнакомых с условиями жизни и известным за границей большевикам проще всего провалить работу. Никакого содействия в поездке Ирманова Савинков не стал оказывать: он его мало знал. Жена Деренталя даже не знала его наружности. Был, по ее словам, у них Ирманов несколько раз, но в комнату не заходил, а говорил только с Александром Аркадьевичем, который тоже его не знал.

Савинков считал, что мелкоту из-за границы брать не стоит: все эти Клементьевы, Дорогунины, Ирмановы и другие могут привести к провалам.

Федоров попрощался с Савинковым и Деренталь, расцеловался с ними и отправился на вокзал.

Отношение всех к Федорову в Париже было самое дружеское, даже Любовь Ефимовна, державшаяся в первый приезд Андрея Павловича настороже, на этот раз была совершенно иная. Она рассказала, что в первый раз не верила ему вместе с Павловским, но Савинков их разуверил.

В день отъезда она передала Андрею Павловичу полученное письмо Александра Аркадьевича к Павловскому. Куда ездил Деренталь, спрашивать было неудобно, но по разговорам Федоров сделал вывод, что Деренталь был в Лондоне, а Савинков в Италии.

Андрей Павлович считал, что Савинков очень нуждался в финансовой помощи. Деренталь после болезни работал грузчиком на вокзале «Sant Zasare» и лишь в последнее время ему удалось выдержать экзамен на шофера, да и то ездил только ночью, днем боялся. Зарабатывал не более 30 франков. Любовь Ефимовна давала уроки французского языка, работа оплачивалась мало, работа была непостоянно. Савинков жил на деньги, получаемые от литературной работы в газете «За Свободу», и за счет помощи друзей, ему еще приходилось содержать жену, с которой не жил. Савинков завтракал дома, за комнату вместе с завтраками платил 350 франков в месяц. Философов и Шевченко также жили очень стесненно, особенно второй.

10 мая ночью Федоров прибыл в Варшаву. Утром на следующий день встретился с Дмитрием Владимировичем. Он очень обрадовался встрече. По всем вопросам сговорились. Обещал подготовить М.П. Арцыбашева и других к перемене руководителей газеты. Дела в издательстве, по его словам, неважные. Газета материально не обеспечена, дефицит в апреле — 300 долларов. Субсидия, получаемая от начальника политического отдела Министерства внутренних дел, составляла 150 долларов. На заседании коллегии газеты решили принять все меры для связи с Москвой, для публикации правильной информации и пр.

Арцыбашев, по словам Философова, не член союза, но, пока газета еще самодовлеющая, он ценен постольку, поскольку есть 240 опасность его перехода к монархистам: его усиленно приглашал Ефимовский в Париж в «Русскую Газету».

В 5 часов у Федорова было свидание с М.П. Арцыбашевым. Похоже, он был очень разочарован письмами Савинкова к нему и Философову. На руководство Москвой не особенно согласен, но отказываться прямо не рискнул. Серьезных тем, особенно организационных, не затрагивали.

В семь часов по просьбе Философова Андрей Павлович встретился с Португаловым. Беседа была о газете, статьях и пр. Его интересовало отражение в газете экономических вопросов. На руководство газетой из Москвы согласен. Дал адреса, по которым можно посылать ему информацию.

В тот же день Федоров выехал из Варшавы в Вильно, откуда через три дня, получив необходимые документы от поляков, в Москву. В день выезда по адресу Фомичева было получено письмо от Павловского из Ростова для Философова. Письмо в тот же день Андрей Павлович отправил адресату.

Переход через границу прошел хорошо[187].

18 мая 1924 г. Андрей Павлович возвратился в Москву.

В это время в Москве Фомичев исполнял задания Савинкова, которые сводились к тому, чтобы сдержать раскол в ЦК и, главное, проверить местонахождение Павловского и поторопить его с возвращением в Париж. Помещенный на конспиративную дачу в Царицыно Иван Терентьевич был введен в атмосферу искусственно созданного подполья с привлечением для этого официальных сотрудников КРО ГПУ и секретных агентов.

Прорепетированные неоднократно и точно разработанные заседания ЦК, частые встречи и беседы с разными людьми убедили Фомичева в реальной конкретной политической деятельности ЦК «НСЗРиС» и в других российских городах. Однако нужно было убедить представителя Савинкова в невозможности поездки Павловского в Париж из России в ближайшее время.

Крокисты решили рассеять у Савинкова всякие подозрения и показать Фомичеву деятельного и активного Сергея Эдуардовича как члена ЦК, вернувшегося недавно с инспекционной поездки по Юго-Востоку России. Решено было созвать расширенное заседание ЦК союза с участием Фомичева, которого ввели в ЦК в качестве особоуполномоченного. Это был рискованный шаг со стороны чекистов, так как малейшая с их стороны оплошность, и Павловский мог сообщить Фомичеву о своем аресте или даже совершить побег. Поэтому чекисты приняли все меры, чтобы содержавшийся во внутренней тюрьме Сергей Эдуардович был тщательно подготовлен к встрече с Иваном Терентьевичем.

Поскольку Павловский играл роль человека, находившегося на свободе, особое внимание обращалось на его костюм, прическу, манеры и многое другое. Павловский играл свою роль безукоризненно, понимая, что иного выхода для него нет. Тем более он знал, что дом, где проходило совещание, охранялся как внутри, так и снаружи вооруженными чекистами. После каждого вывоза на «постановку» Павловский возвращался в тюрьму, в свой отель, как он говорил[188].

21 мая 1924 г. на инсценированном на даче в Царицыно заседании ЦК «НСЗРиС» состоялась первая встреча С.Э. Павловского («Миклашевского») с И.Т. Фомичевым («Марганцевым»),

На заседании присутствовали:

Владимир Георгиевич (Островский) Председатель.

Андрей Павлович (Федоров) Финчасть. Экономика.

Валентин Иванович (Сперанский) Политчасть.

Сергей Васильевич (Новицкий) Военный отдел.

Петр Георгиевич (Владимиров) Отдел агитац. и пропаганды. Сергей Эдуардович (Павловский) Зам. нач. Военного отдела. Михаил Андреевич (Фомичев) Прибыл из-за кордона.

«1. Председатель оглашает декларацию Бориса к ЦК НСЗР и Св. и предоставляет слово для доклада о поездке за кордон члену ЦК Андрею Павловичу.

2. Доклад А.П. «О международном положении». (Польша, Англия, Франция, Америка, Италия, вопрос о признании Совроссии де-юре, Бессарабия и т. д.)

3. Слово по докладу берут Валентин Иванович (о Бессарабии) и Владимиров по вопросу о признании Совроссии де-юре (необходимо проявление активности, дабы этому признанию помешать).

Председатель говорит, что запрос об активности в повестку дня не входит, и предлагает приступить к слушанию дальнейших пунктов доклада.

4. А.П. продолжает доклад, настроение савинковских кругов в Польше — склоняются на сторону активистов, переговоры с Борисом в Париже, его программные пожелания (конфедерация, фашизм, национальный вопрос), о содержании активных мероприятий до приезда Бориса в Москву, о приезде Бориса и т. д.).

5. По докладу слово берут: а) Новицкий — (не будет ли прервана связь ЦК с Западной Европой по приезде Бориса в Россию и т. д.). А.П. разъясняет вопрос; б) Вопрос Валентина Ивановича о финансовом положении в данный момент и о необходимых средствах для переброски Бориса в Россию. Следует разъяснение А.П.; в) Владимиров подымает вопрос о технической стороне поездки Бориса. Председатель предлагает данный вопрос не обсуждать, передав его на разработку и разрешение Начальнику Военного Отдела. Просит Новицкого наметить кандидата для командировки в Париж.

6. Новицкий считает необходимым командировать за границу Сергея Эдуардовича. Сергей Эдуардович категорически отказывается ехать, мотивируя отказ перегруженностью его в работе и нежеланием уходить от работы в такой серьезный момент. Председатель ликвидирует разгоревшиеся споры по данному вопросу и дает слово «за» и слово «против». За поездку говорит Андрей Павлович, против — Владимиров. Сергей Эдуардович снова берет слово, еще раз подтверждает свое нежелание ехать и указывает, что в крайнем случае поехать он может, но только после совершения намеченного экса в Ростове. Вопрос ставится в этой формулировке на голосование и принимается большинством голосов (против голосует Владимиров).

7. Для добавления к докладу по вопросу о передаче в наши руки варшавской газеты «За Свободу» (берет слово А.П.). Владимиров категорически против руководства эмигрантской газетой, пишущей ерунду, и против (в то же время) издания газеты здесь. Принимается предложение снабжать газету информацией при посылке очередных курьеров (так же как это делалось до сих пор).

8. Доклад Сергея Эдуардовича о ревизировании работы на Юго-Востоке. Добавление по вопросу о совершившемся эксе и об эксе подготовляющемся»[189].

На заседании ЦК «НСЗРиС» Павловский сделал следующий доклад:

«Прежде чем говорить о результатах нашей работы на Кавказе, я хочу сказать несколько слов о самом районе этой работы. Юго-Восток включает в себя две основные массы — казачество и горцев.

Прошлое казачества было с царизмом, этим и объясняется то, что он стал базой белого движения, но свободолюбивое казачество показало, что под монархическими знаменами оно шло случайно. По своему существу казачество глубоко демократично, кроме части кадрового офицерства и части бывшей выборной администрации в станицах (атаманов и т. д.).

Испытав на себе белые неудачи и перенеся тяжесть заключения в иностранных лагерях, казаки, вернувшиеся из реэмиграции, являются ярыми поборниками демократии, т. е. нашими сторонниками.

С монархистами казачья масса не пойдет. С коммунистами, отнявшими у них лучшую часть земли для горской голытьбы, — угнетающими их национальную свободу, расстреливающими их за поддержку белых в прошлом, — они тоже пойти не могут.

Только мы, работая под лозунгом конфедерации, сможем вести их за собой.

Условия для работы в казачьих областях идеальные: в них находится, по сведениям, полученным из советских же источников, до 8000 б. реэмигрантов, до 414 т. возвратившихся из лесов зеленых[190], т. е. партизан, и свыше пяти тыс. белых офицеров.

Все это великолепная почва для работы. Правда, врангелевщина и отчасти чистые монархисты тоже не теряют здесь попусту времени, но безусловно, что демократизм, лежащий в корне всех настроений казачества, сильнее всего.

Помимо чисто организационной работы, которую можно вести под маркой казачьих демократических объединений, после нашего толчка начнут стихийно разрастаться, — необходимо вести и чисто партизанскую работу. Материала для этого сколько угодно. Если мы сможем дать двадцать руководителей — вырастет 20 банд. Начальники их будут наши, а общая масса пойдет за ними, не зная ничего об Л.Д. Последнюю весну мы потеряли; необходимо подумать о будущем. Правда, у нас и сейчас есть контакт с несколькими партизанскими отрядами, имеющими твердый тыл в лице кубанского населения, но этого мало. О связях с этими отрядами я дал уже подробный отчет С.В. и подробности сейчасупущу»[191].

Далее Павловский рассказал о том, что горская полоса также дает громадное поле деятельности. Коммунисты хотели силой задавить стремление горцев к национальному возрождению. Ими были проведены грубые методы по удушению мусульманства. Все это заставило горцев возненавидеть коммунизм. В горах слишком силен Коран. Советская власть бессильна бороться с национальным Кавказом, программа союза дает Кавказу освобождение. Горцы согласны находиться в союзе с Россией, но в союзе демократическом.

В горах есть оружие, которое необходимо использовать. Там возможна не только партизанщина, но и массовые восстания. Монархисты не смогут помешать работе союза в горах. Единственно, кто силен там, это турецкие эмиссары. С ними необходимо вступить в контакт.

Из выступления Павловского следовало, что все эти возможности использованы не в полной мере, но будущее за нами.

Уполномоченный ЦК в Ростове к моменту приезда Павловского имел следующие результаты работы.

Он создал сеть своих уполномоченных во Владикавказе, Новороссийске, Новочеркасске. Во Владикавказе работа среди мусульман — ингушей и осетин — продвигается успешно. Они легко идут на лозунги национального освобождения. Имеют связь в Турции среди персидских и турецких курдов и связь с иными мусульманскими районами Кавказа. Организация связана с ними персонально. На Кавказе больше чем где бы то ни было персональные связи имеют большое значение. В прошлом, например, связь с популярнейшим вождем абреков Осман Боковым дала беспрепятственный проход, проезд и гостеприимный прием во всей Кабарде, Ингушетии и Осетии. Ранение и поимка Бокова в 1923 г. совершенно не отозвалась на «Л.Д.».

Связь с одним-двумя известными шейхами дает в горных аулах бесконечные возможности. Во главе восстания будет стоять шейх Абузекир или какой-либо другой, но по словам Павловского, «фактически руководителями будем мы». Этот путь даст возможность связи с государственными религиозными и политическими вождями не только Кавказа, но и Турции. «На помочах у иностранцев ходить не будем, но национальная Турция все же ближе к нам», чем Франция и Польша. Павловский сказал, что он рискнул санкционировать эту линию работы.

Все свое внимание он устремил на реэмигрантов, массами проходивших через Новороссийск. При помощи своих людей, не знающих «Л.Д.», но зато знающих хорошо казачество и служащих в Новороссийском порту, он завязывал с ними связи на месте их прибытия. Разъезжаясь по станицам, реэмигранты усиливали проникновение лозунгов «Л.Д.» в массы. Постепенно реэмигранты, увеличивая собой круг сочувствующих, начинают проводить в жизнь программные лозунги «Л.Д.», не зная, что они исходят от организации. Павловский считал, что лучших из них надо стараться приблизить к себе, но никогда не вводить целиком в курс дела. В нужный момент они, набрав группу односельчан, и так пойдут за организацией.

Сергей Эдуардович считал, что это очень серьезная и опасная работа, так как большевики тщательно следят за реэмигрантами. ГПУ их ловит, удерживает в тюрьмах и снова выпускает, потому что они ничего фактически не знают.

По мнению Павловского, новороссийский уполномоченный имел солидные связи среди служащих и матросов торгового флота. Он развил крупную работу в рядах бывших белых офицеров, число которых в Новочеркасске доходит до 3000 человек. Помимо своей группы, он сумел связаться с организацией, существовавшей в Новочеркасске и его окрестностях, которая имела чисто националистический характер. Сейчас новочеркасский уполномоченный вступил с ними в полосу переговоров при полном контакте организации. Историю эту Владимиру Георгиевичу и Сергею Васильевичу в подробностях Павловский уже докладывал.

В Ростове все внимание обращено на учреждения советской власти. Ростовская сеть всегда сможет предупредить о намечающихся репрессиях против бывших офицеров, об усилении наблюдения за реэмигрантами, о перебросках войск и т. д. Ростовский уполномоченный великолепно знает Кавказ, обладает колоссальным количеством личных связей в Ростове и на местах. Параллельно Владикавказу работает по линии личных связей в горах Кабарды, Карачая и т. д. Имеет своих людей на заводе «Кавцинк» в Алагире, в Грозном на нефтяных промыслах и в ряде других мест. Работает он также и в казачьих районах через связи своей жены — богатой казачки в прошлом.

Заканчивая свой доклад, Павловский внес два предложения:

«1. Одобрить работу нашего уполномоченного на Юго-Востоке России.

2. Подробно и внимательно рассмотреть результаты моей поездки, проанализировать их на особых совещаниях в ЦК по отделам и принять ряд мер, сводящихся к развитию на Юго-Востоке максимального напряжения нашей работы. Условия для этого там блестящие. Их необходимо широко использовать, если бы для этого понадобилась даже переброска на Юго-Восток одного или двух членов ЦК, группы наших серьезных работников, денег и т. д.»[192].

Затем Павловский кратко рассказал об эксах. Проект ограбления конторы Госбанка в Ростове-на-Дону был подготовлен для С. Павловского сотрудниками КРО ОГПУ.

Получив от начальника Военного отдела «Л.Д.» («Новицкого») явки к Ростовской группе «Л.Д.», Павловский выехал 20 апреля 1924 г. в Ростов-на-Дону для обследования работы на ЮВР для использования боевой группы ЮВР.

К этому времени в Ростов прибыл вызванный заранее из Владикавказа — через руководителя «Л.Д.» на ЮВР и уполномоченного во Владикавказе, имеющего крупные персональные связи в горских кругах, — Аркадий Иванов. Встретившись с Павловским, который уже успел связаться с ростовскими людьми, Аркадий получил задание срочно выехать обратно во Владикавказ с целью привезти в Ростов двух надежнейших партизан, по выбору уполномоченного «Л.Д.», для совершения экса. Сам Павловский тем временем вместе с тремя боевиками из ростовской группы «Л.Д.» занялся разработкой экса.

Через одного из членов ростовской группы «Л.Д.», служившего в Ростовском отделении Госбанка, стало известно, что при тщательной подготовке, без особых затруднений представлялось возможным экспроприировать отделение Госбанка ввиду слабости и трусости охраны, состоящей в большинстве своем из кубанских казаков, враждебно настроенных к советской власти. Далее он сообщил, что наиболее подходящим временем для совершения экса являлось служебное время, когда охрана слабее, чем после занятий; он же составил план внутреннего расположения Госбанка с указанием наружных и внутренних постов, места хранения денег, входов, выходов и окон.

29 апреля в Ростов вернулся Иванов с двумя партизанами Павловский, располагая боевой группой и имея все необходимые сведения, разработал детальный план экса. Праздники временно затормозили его совершение.

8 мая служащий Ростовского отделения Госбанка сообщил, что 9 мая в кассе должна быть солидная сумма денег, полученная накануне из Москвы. После небольшого совещания, решено было совершить экс 9 мая.

Экс произошел следующим образом:

1. У двух наружных выходов были поставлены два партизана, вооруженные револьверами и бомбами, которым было дано задание в случае неудачи экса бросать бомбы, дабы вызвать временно замешательство и тем самым задержать преследование.

2. В условное время на машине (местной группы «Л.Д.») подъехали Павловский, Аркадий Иванов и еще три боевика, приехавших в банк якобы для совершения коммерческих операций, причем все пятеро изменили до неузнаваемости свои наружности и были вооружены до зубов.

3. В день совершения экса заблаговременно (за 15 мин.) служащий в Госбанке, перерезал сигнализационные провода, чем лишил возможности вызвать резервную охрану.

4. Войдя в помещение Госбанка, Павловский вместе с Аркадием Ивановым и еще одним боевиком, будучи уже заранее точно знаком с внутренним распорядком, заняли помещение главного кассира и неожиданно скомандовали: «Руки вверх».

5. Двое других боевиков тем же способом терроризировали служащих и охрану ближайших смежных комнат.

6. Все присутствующие беспрекословно выполняли распоряжение, вплоть до охранников, бросивших оружие (3 человека), после чего Павловский захватил всю наличность кассы. Сразу после этого все поспешно вышли наружу, где сели в поджидавшую их машину и скрылись в ближайших переулках (2 партизана, стоявшие у выходов, скрылись пешком).

Отъехав версты 2–3 и не видя за собой погони, боевики по одному ссаживались в разных переулках, где и скрылись на явочных 249

квартирах, а Павловский с Ивановым доехали до границы Нахичевани, где высадились из машины и пешком проследовали в разных направлениях на явочную квартиру в Нахичевани. Там они вновь совершенно поменяли свою наружность. Аркадий Иванов вместе с партизанами в тот же день уехал из Ростова, пройдя предварительно пешком до Батайска. Павловский же приехал в станицу Гниловскую (по Дону на лодке), где и жил у одного казака до 16 мая.

16 мая на пароходе Павловский прибывает в Таганрог, откуда поездом проследовал до Москвы.

Из захваченных денег 5000 рублей оставлены им ростовской группе «Л.Д.», а остальные, за вычетом расходов по переездам и совершению экса, сданы в кассу объединенного ЦК— 15 000 рублей. Всего взято 22 123 рублей[193].

Сергей Эдуардович показал заметку из газеты «Правда» от 11 мая 1924 г. следующего содержания: «Рост. Дон. 9 мая. 5 вооруженных ворвались днем в городскую контору Госбанка и ограбили кассу, захватив 30 000 руб. Грабители скрылись на автомобиле»[194].

Затем Центральный комитет проголосовал, приняв предложения, поставленные Сергеем Эдуардовичем на рассмотрение. На этом заседание закончилось.

Заседание ЦК на Фомичева произвело громадное впечатление, Он долго и восхищенно тряс руку Павловского, хлопал его по плечу и несколько раз повторил, что после юга они вместе поедут в Париж за Савинковым.

Поведение Павловского было идеально, особенно в отказе от немедленной поездки, доклад о ревизии, угощение Фомичева пивом и т. д. Все это создало у Ивана Терентьевича желание действовать. На собрании Фомичев выступил с особым мнением о немедленной поездке Павловского за Савинковым, о необходимости немедленного приезда «отца».

То же самое Иван Терентьевич сказал Андрею Павловичу при сопровождении его на квартиру Шешени, оговариваясь, что, конечно «Сержу и Вам» виднее, что и как нужно делать. У Фомичева безусловно было желание видеть в Москве Савинкова, он хотел стать при нем одним из самых приближенных лиц.

Рассказ Павловского об эксе очень понравился Ивану Терентьевичу оригинальностью выполнения. Понравился ему и доклад Сергея Эдуардовича о положении дел на Юге, так как он почти в тех же выражениях впоследствии напишет доклад Савинкову о положении южной организации.

При проводах Ивана Терентьевича на квартиру к Леониду Николаевичу он посоветовал Андрею Павловичу поскорее воспользоваться желанием Яковлевича и Данилы Иванова приехать к Павловскому и пристроить их куда-либо на работу. Федоров обещал, что в ближайшем будущем военный отдел обязательно их использует.

31 мая 1924 г. планировалось «организовать» второе заседание ЦК, на котором вновь должны были встретиться Павловский и Фомичев.

На заседании должен был состояться разбор эсеровской тактики Фомичева. Он должен был подвергнуться критике из-за того, что слабо знает условия работы в России и поэтому слишком розово смотрит на эти условия. Планировалось высказать ему претензии в том, что нельзя быть таким оптимистом: оптимизм вызывает неосторожность и расконспирирование.

Никаких ячеек или больших баз в низах из своих людей организация создавать не будет (всегда найдется провокатор). Один посвященный никогда не посвящает в курс дела сочувствующей ему массы. Он лишь держит ее в своих руках, подчиняет своему влиянию (до поры до времени) и только. Это основной принцип работы. Подполье, а «не государство в государстве». Здесь не эмигрантская Прага с легальными объединениями, а столица с жесточайшим правительством.

Если болтать вздор о крайней слабости большевиков, об их добровольном отходе от власти, то организация провалится или же ничего не сможет сделать. Противника предполагалось изучать, рассматривать, как сильного врага, а не тихого идиотика. «Это только в «За свободу» Троцкий, ведет наступление на Москву, а Дзержинский арестовывает Совнарком». В жизни это не так.

Предлагалось вкорениться в массы идеями, а не митинговыми выступлениями. Только после того, когда в массе накопится заряд, нужно иметь достаточно начальников и своих верных людей для руководства действиями. До этого масса не должна ничего знать об «Л.Д.» — иначе провал.

Работа в организации не легче каторжного труда. Нервы напряжены до крайности, а Фомичев похож на легкомысленного государственного чиновника, гуляющего в саду своего министерства. «Л.Д.» еще не у власти, надо это помнить и быть готовым ко всему. Для этого нужно побольше выдержки, конспиративности и поменьше полетов в заоблачную высь.

Все это предлагалось высказать Ивану Терентьевичу в мягких тонах (нежнее, чем написано), особенно сгладить тон в конце беседы.

Предлагалось решить вопрос о назначении Фомичева особоуполномоченным ЦК. Круг его обязанностей — консультация по важнейшим делам, постановка работы в важнейших направлениях, например, издательское, информационное дело, решение от имени ЦК спорных вопросов в филиалах, выполнение особых заданий. Этими вопросами Фомичев должен был заинтересоваться.

Сергей Эдуардович должен был сообщить о своем отъезде (получена телеграмма от Аркадия), медлить он не может. Если ему ехать за Борисом, то необходимо как можно быстрее достать деньги. ЦК тоже нужны деньги. Работать, не зная хватит или нет денег для работы ЦК и филиалов через две недели, нельзя. Особенно просит денег Туркестан. Там есть интересные комбинации.

Планировалось организовать поездку Фомичева в Тулу, Брянск, Тверь. Для осуществления этого необходимо было проверить связи, их возможности наладить информационную работу среди рабочих — не организационного, а главным образом агитационного характера. Наметить план возможного усиления числа «наших» людей. Вопрос должен был дебатироваться особо, Фомичевым и Владимиром Георгиевичем.

Как и планировалось, 31 июня на квартире Павловского (по легенде) состоялось второе свидание Сергея Эдуардовича и Ивана Терентьевича.

В 20.30 вечера прибыл Павловский. В 21.30 — Фомичев. Перед его приходом все присутствовавшие заняли комнаты. В первой — члены ЦК «НСЗРиС» Павловский и Федоров, во второй — члены ЦК Новицкий и другие.

Во второй комнате была чисто деловая обстановка: Новицкий без пиджака, в домашнем костюме чертил что-то по плану.

Поздоровавшись со всеми находившимися во второй комнате, Фомичев вошел в первую к Павловскому, который в это время оживленно о чем-то спорил с Федоровым. Фомичев был очень любезно принят Сергеем Эдуардовичем. С самого начала Иван Терентьевич стал рассказывать о зарубежных друзьях — Савинкове, Философове, Арцыбашеве, Шевченко.

Рассказал, что Яковлевич и Д. Иванов (бандиты) очень долго ждали от него приглашения, но ввиду исхода имевшихся у них средств выехали в Советскую Россию с заданиями от Экспозитуры. Он обменялся с ними явками, адресами и паролями, но они ждут приглашения все-таки от Павловского.

Сергей Эдуардович слегка «побранил» Фомичева за то, что тот носит револьвер, всякие бумаги, письма. Письмо от Савинкова Фомичев немедленно вручил Павловскому и очень благодарил, что тот ему указал на необходимые принципы конспирации. Павловский далее сообщил ему, что он по постановлению ЦК назначен особоуполномоченным и первая его работа в этой должности — поездка в Тулу, Брянск, Тверь, в рабочие районы Московского округа для выяснения точного настроения рабочих масс, и просил его «не подгадить».

Павловский сообщил также, что срочно выезжает в Ростов по вызову Аркадия Иванова для производства намеченного экса артельщика Азнефти, после чего немедленно выедет в Париж за Савинковым. В конце разговора опять вернулись к Яковлевичу и Д. Иванову. Фомичев написал Павловскому адреса, явки и пароли к ним. Затем Павловский извинился перед Фомичевым, что он очень занят из-за отъезда, жалел, что недолго пришлось побеседовать. Иван Терентьевич тоже спешил к поезду на дачу, в 23.00 он ушел, внешне очень довольный, что повидался с Павловским.

Перед самым уходом Фомичев отозвал Павловского в сторонку, что-то ему шептал, но Павловский вел себя великолепно: только и говорил, и то громко, «да, да», «хорошо, хорошо», «сделаем» и т. п.

Во все время беседы поведение Павловского было идеально, вплоть до таких сценок, что он свободно разлегся на диване, действительно как у себя дома; несколько раз выходил из комнаты якобы по делу к сидевшим во второй комнате и т. д.

Во все время беседы Никольский входил к Павловскому, советовался с ним относительно какой-то местности, какого-то «полковника».

Все это произвело на Фомичева хорошее впечатление, и в дальнейшем он должен безусловно подтвердить и Савинкову, и Фило-софову, и всем, что он был два раза у Сергея Эдуардовича, говорил с ним, пил и советовался.

Федоров считал, что цель этого свидания, достигнута, Фомичев убежден в действительности всего им виденного[195].

Во время поездок по рабочим районам страны Фомичев убедился в наличии филиалов московского ЦК и их активной борьбы с большевиками. Вернувшись из поездки, он поставил перед ЦК вопрос о направлении в Варшаву курьера для передачи Борису Викторовичу писем от него, Павловского и ЦК.

Девятая командировка за границу
В это время Федоровым был разработан проект девятой командировки за границу. Планировалось, что в Польшу на этот раз вновь поедет Г.С. Сыроежкин. Цель командировки заключалась в поддержании связи с Экспозитурой и французским лейтенантом Донзо, что было необходимо для получения загранпаспортов и французской визы для будущей командировки в Париж за Савинковым. Сыроежкина планировалось командировать не позднее 5 июня как очередного курьера Мосбюро для выполнения насколько это возможно, части польских заданий и заданий французского лейтенанта.

Григорию Сергеевичу поручалось везти за рубеж доклады Мосбюро по линии польских и французских заданий, письмо-доклад Павловского Савинкову, письмо Философову, доклад Философову и Савинкову от Фомичева о всем, что он видел в СССР, о Павловском, а также книги, газеты и письмо Фомичева к жене о необходимости ее приезда.

Учитывалось то, что Савинков решил выехать в Россию, где он планировал развить работу по подготовке государственного переворота и организации ряда терактов над видными руководителями РКП. Одним из условий его приезда было согласие ЦК и приезд к нему Павловского. Работа по этой линии могла быть реализована не ранее 15–20 июня.

При возвращении Сыроежкин должен был привезти жену Фомичева, которая станет небольшим залогом при предполагаемой командировке Фомичева и Андрея Павловича в Париж к Савинкову.

Григорий Сергеевич должен был исполнять только роль курьера, как и прошлый раз. Всю остальную работу выполнили бы письма Павловского и Фомичева. На командировку отводилось не более 12 дней. К моменту командирования Федорова и Фомичева Сыроежкин должен был быть в Москве[196].

Направляя Сыроежкина за границу, КРО ОГПУ преследовал цель рассеять у Савинкова и его ближайших сподвижников сомнения по поводу столь длительного пребывания в СССР Павловского и ускорить приезд Бориса Викторовича в СССР. В соответствии с планом крокистов в письме-докладе Павловского сообщалось, что им совершен удачный экс, который принес московскому ЦК десятки тысяч рублей и в ближайшее время, сразу после ростовского налета на поезд с деньгами, он выедет к Савинкову.

Григорий Сергеевич вез большой доклад Савинкову от Фомичева, в котором тот подробно описывал все, что видел и слышал в Москве и других городах, а также об активной деятельности Сергея Эдуардовича, который в ЦК выходит на первые роли.

Крокистами был также подготовлен доклад о положении дел в Москве, письма и дезинформационный материал шефу Экспозитуры капитану Майеру о проделанной работе. Сообщалось, что в период апреля и мая работа Мосбюро протекала благополучно. Резидент на Западном фронте «Штиль» наметил провести работу по фильтровке имеющихся конфидентов, а по выясненным в мае новым линиям разведывательного контакта провести вербовку нескольких новых конфидентов. В отношении них проводилась тщательная и всесторонняя проверка.

Мосбюро организовало резидентуру в Москве для работы по линии французов на основе старых связей в Главвоздухфлоте, Главвоенпроме и ГАУ. Проводится работа в изыскании конфидентов по полученным связям в авиазаводах и химических заводах (лабораториях), есть надежды в будущем получать материалы по этой линии. В данное время посылался материал, общего характера, который смогла дать резидентура на начальном периоде возникновения.

Эта работа требует больших расходов, так как для того, чтобы выяснить вопросы задания научного характера, приходится проникать к солидным лицам. За май израсходовано 215 долларов (415 рублей). Сюда не входило жалованье Ивана Терентьевича («Дарневича»). Получалось, что ежемесячный расход на новую резидентуру составлял 265 долларов (215 долларов работа, 50 долларов жалованье резиденту).

По резидентуре Западного фронта на следующий период работы в связи с новыми линиями разведконтакта Мосбюро просило увеличить денежную ставку, отпускаемую на работу.

По своим материалам Мосбюро просило дать отзыв. Предлагалось следующее задание передать курьеру на руки в пакете, деньги на июнь (на работу и жалованье) — на руки курьеру под расписку. Просили дать ему разрешение для покупки двух револьверов. Высказывалась просьба о выдаче необходимых документов для поездки в Варшаву к Философову на два дня.

Так как обратно с курьером в Москву должна была ехать жена Фомичева, курьера просили долго не задерживать. По его возвращении планировалось направить следующего курьера с материалами за июнь. «Штилю» дали категорическое приказание завести с Экспозитурой письменную связь. К докладу были приложены информационный доклад; обсервация по Главному воздушному флоту, по Главной военной промышленности, по авиахимическим частям; приказы по Главному артиллерийскому управлению и Западному фронту; обсервация Штиля по Западному фронту; список всех складов артиллерии СССР[197].

В ночь с 9 на 10 июня 1924 г. с помощью Крикмана Сыроежкин перешел советско-польскую границу и явился в хутор Ганще, где остановился у знакомого поляка по первой поездке. Спустя час встретился с комендантом постерунка Маня и несколькими полициантами. Маня пригласил его к себе.

За завтраком рядом с Григорием Сергеевичем сел полициант № 2211 — тот, с которым в январе 1924 г. он встретился на советской территории около Родошковичей при переходе границы. Сыроежкин напомнил ему об этой встрече в присутствии Маня и предупредил о том, что в следующий раз надо быть осторожнее и не заходить в чужой огород, уточнив, что он мог тогда ухлопать его, приняв за красноармейца, переодетого в форму полицианта. Тот заохал и поблагодарил за внимательность.

Немного позже пришли в Турковщизны, но так как было еще слишком рано, то Сыроежкин остановился в квартире писаря. В это время поручик Глуховский, узнав о переходе границы полициантом, стал расспрашивать подробности этой встречи. По мнению Григория Сергеевича, если бы он этого полицианта пристрелил, то Глуховской искренно пожал бы ему руку.

Свое мнение Сыроежкин высказал в том смысле, что полициант не походил на шпиона, хотя определенно судить не брался. Глуховский сделал распоряжение его арестовать. В присутствии Григория Сергеевича тот был обезоружен и допрошен. Он подтвердил свое пребывании на советской стороне, объяснив это тем, что был пьян и заблудился. До этого с Григория Сергеевича взяли официальные показания.

При последнем переходе границы (за Анфисой) Сыроежкин встретился с этим полициантом в хуторе Ганще. Его вернули к служебным обязанностям, но он ждал наказания свыше, безжалостно ругал коменданта Маня, который выдал его поручику.

От Глуховского Григорий Сергеевич получил документы и в тот же день с сопровождающим выехал в Вильно, куда прибыл 11 июня. Остановился в гостинице «Бристоль» (№ 143), а затем направился в Экспозитуру, где передал привезенный материал капитану Майеру. Майер спросил, возьмет ли он с собой в Россию Ирманова, который живет в Вильно и ждет не дождется выезда. Сыроежкин ответил, что на этот счет не имел никаких указаний, но готов написать письмо в Москву и, быть может, успеет получить ответ.

Условились встретиться на следующий день в пять часов в гостинице «Бристоль» с поручиком Соколовским. Григорий Сергеевич сказал Майеру о необходимости поездки в Варшаву. Последний обещал заготовить документы. Из Экспозитуры пошел в квартиру Фомичева, там застал Анфису, Надежду Оболенскую и Ирманова. Приблизительно через 2–3 часа, Анфиса собиралась идти к Олен-скому в политическую полицию с материалом, переданным ей от Фомичева. Сыроежкин от нечего делать пошел с ней.

И здесь с ним произошел непредвиденный случай, который чуть-чуть не закончился для всего дела «Синдикат-2» трагически. Около улицы Большой, он увидел перед собой Франца Францевича Стржалковского, своего старого приятеля и сослуживца. Тот, увидев Григория Сергеевича, радостно воскликнул: «А, здорово, как ты сюда попал?» Сыроежкин подумал послать его ко всем чертям, затем решил поздороваться.

Анфиса пошла дальше, а он остался с Стржалковским. Спустя 2–3 минуты их встретил Майер. Проходя мимо, он посмотрел на них, «сделав улыбку».

Стржалковский — бывший офицер, поляк. Летом 1918 г., когда Сыроежкин вступил в Красную армию, он там встретил его. Тот занимал должность председателя мобилизационной комиссии и начальника инженерного парка. Через месяц-полтора они познакомились, Сыроежкин стал работать у него помощником, впоследствии они стали хорошими друзьями. Но случилась беда: Стржалковский стал часто напиваться, принимал ежедневно морфий и кокаин. Все, кто знал Франца Францевича, считали его за большого жулика.

Стржалковский знал, что Сыроежкин во время Гражданской войны работал в военно-революционном трибунале Кавказского фронта. В сентябре-октябре 1920 г., когда Григорий Сергеевич ехал в отпуск из Ростова, он его встретил на вокзале. Франц Францевич сказал, что арестован за то, что его кто-то принял за графа Шереметьева, просил дать ему поручительство. Сыроежкин отказал, но написал на бланке, что знает Стржалковского как сослуживца, подписался: «комендант ВРТ Кавфр. и чл. РКП».

Следующая встреча с ним произошла в начале 1922 г. в Тамбове, куда Григорий Сергеевич был командирован из ВЧК в составе комиссии по пересмотру дел участников Тамбовского восстания. Утром, выходя из гостиницы, он встретил Стржалковского с одним поляком. На его вопрос, где он работает, Сыроежкин ответил, что работает в ВЧК и прибыл в Тамбов по командировке. Стржалковский в свою очередь сообщил, что он занимал видное положение в армии Тухачевского на Тамбовском фронте, но ввиду расформирования остался без определенного места и намеревается выехать с женой в Польшу. После этого они не встречались.

И вот, 11 июня 1924 г., в первый день приезда Сыроежкина в Вильно, опять встреча. Пошли в ресторан. Стржалковский спрашивал, как тот попал в Польшу. Григорий Сергеевич ответил, что в России не мог дольше оставаться, так как мог быть расстрелян, а потому просто бежал оттуда. Стржалковский рассказал, что работает «старшим пшевдовником», до этого был начальником пограничной конной полиции. По приезде из России был арестован по обвинению в принадлежности к компартии, но затем освобожден, просидев два с половиной месяца; сейчас ему не совсем хорошо живется — мало платят, а недели две назад в Вильно раскрыта коммунистическая организация, арестовано свыше 100 человек.

Посидев с полчаса стал просить взаймы денег на кокаин. Сыро-ежкин его отговаривал, но тот продолжал настаивать, тогда Григорий Сергеевич дал ему 20 миллионов польских марок (2 доллара). Через 5–7 минут Стржалковский вышел, сказав, что идет в туалет. Сыроежкин увидел, что тот разговаривает на улице с полициантом, жестикулируя руками, немного позже появились еще два полицианта, а Стржалковский исчез. Григорий Сергеевич понял, в чем дело. Если он бросится бежать, то независимо от результата, на разработке надо ставить крест. Принял решение в самой категорической форме до последнего отрицать все то, что будет говорить Стржалковский, называя последнего провокатором. Этот способ казался подходящим еще и потому, что Стржалковский, как большой наркоман и пьяница не мог пользоваться в глазах своего начальства хорошей репутацией.

Соседняя комната за 15–20 минут наполнилась шпиками. Сыроежкин написал записку Стржалковскому следующего содержания: «Фр. Фр. больше ждать не могу, уезжаю в Бристоль, буду у тебя вечером», и передал ее кельнеру. До этого Франц Францевич перед уходом, дал свой адрес: ул. Полесская, д. 15; Сыроежкин дал ему свой: гост. «Бристоль». Захарьин Степан Васильевич.

После того как Григорий Сергеевич стал выходить из ресторана, шпики зашевелились и начали выходить за ним. Он уже сел в коляску, но подошел полициант и спросил документы. Сыроежкин передал ему удостоверение Экспозитуры. Несмотря на это, полициант предложил следовать за ним, сказав, что его просят на минутку. Сыроежкин вошел в приемную, увидел Стржалковского и нескольких лиц, в том числе Анфису: она ждала аудиенции Оленского. Его пригласили в комнату и спросили, знаком ли он с Стржалковским.

Сыроежкин крайне повышенным тоном рассказал, что в конце 1920 г., когда он прибыл из белого партизанского отряда в Ростов по делам отряда, то будучи выпивши, стал искать кокаину. «Тут подвернулся Стржалковский, который и предложил 3 грамма. Покупаю. Начинаю пробовать, оказывается кокаин таким паршивым, что мой нос стало раздирать. Обругал Стржалковского жуликом. Тот ударил Сыроежкина по лицу. В ответ тот схватил Стржалковского, подмял его под себя и поколотил, как нужно. Нас отвели в милицию. По дороге Стржалковский умолял простить его». В общем, помирились, пили с ним в этот и следующие дни. Тогда же и расстались. «А теперь, желая свести личные счеты, он затаскивает меня в полицию».

Григорий Сергеевич ругаясь выбежал в приемную. Стржалковский говорит: «Как, ты не мой б. помощник по Красной армии; ты в Трибунале работал…» Сыроежкина подобная «провокация» как бы ужалила, с криком «провокатор» он накинулся на Стржалковского, прижал его к дверям, но в тот же момент шпики, оторвали Сыроежкина от него. Втолкнули Стржалковского в другую комнату и заперли дверь: он в ужасе, форменным образом орал и пищал о причастности Григория Сергеевича к РКП(б), расстрелах и пр.

Присутствующая публика на всю эту сцену реагировала по-разному: некоторые недоумевали, некоторые смеялись и регулярно бегали в комнату, где находился Оленский, и докладывали ему, о каждом моменте происходившей «сцены». Еще минут двадцать Сыроежкин бегал по приемной, сильно нервничая, ругаясь, ударял кулаком по столу, разбил чернильницу, неоднократно кидался к двери в другую комнату, где был Стржалковский — и все вообще в таком духе.

Вышла от Оленского Анфиса и говорит: «Оленский сказал, что это какое-то недоразумение и Вас сейчас же освободят». Немного спустя входит Оленский и приглашает в кабинет. Спросил прежде всего по существу дела, касающегося привезенного материала, а затем Григорий Сергеевич рассказал ему ту же историю с Стржалковским, добавив, что если встретит его еще раз, то обязательно убьет, как провокатора. Оленский сказал, что Стржалковского они разыскивали, и сейчас он арестован. Раньше он работал в конной полиции, но был уволен, так что на это не следует обращать внимания.

Сыроежкин настаивал на очной ставке, Оленский обещал провести ее на следующий день, но таковая не была произведена. Он выдал обратно Григорию Сергеевичу документ и отпустил его из политической полиции. Сыроежкин поехал в Экспозитуру и рассказал об инциденте Майеру и Соколовскому, не забыв о своей угрозе убийством Стржалковскому. Майер просил не делать этого, убеждая, что они постараются во что бы то ни стало арестовать Стржалковского. Из Экспозитуры Сыроежкин направился в квартиру Фомичева. Анфиса спросила: «Здорово избили этого типа?» Сыроежкин ей немного рассказал о Стржалковском. А она сообщила, что Оленский спрашивал, давно ли она знает Сыроежкина и как его фамилия.

На следующий день Григорий Сергеевич в гостинице «Бристоль» ждал Соколовского. За полчаса до его прихода, послышался стук в дверь. К его удивлению, в комнату влетел Стржалковский, со словами: «Дай руку, прости, друг, я тебя не знаю, что увидишь из переписки». Григорий Сергеевич вскочил с постели, выхватил из-под подушки револьвер. Стржалковский пробкой выскочил из комнаты и побежал из гостиницы, Сыроежкин за ним. Стржалковский убежал, а Сыроежкин возвратился в номер. Вскоре пришел Соколовский и капитан, которого Григорий Сергеевич не знал. Первым их вопросом было: «Вы не виделись еще с этим типом?» Сыроежкин, страшно возмущаясь, рассказал о случившемся и добавил, чтобы они передали в политическую полицию: если последняя будет устраивать провокации по отношению к нему и посылать шпиков, то он этих шпиков будет стрелять.

Соколовский уверял, что Стржалковский приходил на свой риск и не может быть, чтобы его подослали. Спросил, когда приедут Фомичев и Леонид и когда Григорий Сергеевич намеревается выехать в Варшаву. Сыроежкин ответил, что может выехать 13 июня. Соколовский передал ему 100 долларов. Посоветовал перебраться в другою гостиницу во избежание того, чтобы Стржалковский не узнал о его связи с Экспозитурой. Григорий Сергеевич так и сделал. 13 июня он послал с запиской в Экспозитуру Анфису, она принесла документы, и в тот же день Сыроежкин выехал в Варшаву, куда прибыл утром 14 июня на ул. Сенную, д. 28, к Дмитрию Владимировичу Философову.

Дмитрий Владимирович испуганным тоном спросил: «Вы один приехали?», а затем: «А с Вами как, ничего серьезного не случилось?» Григорий Сергеевич ответил отрицательно. Философов сказал, что должен был приехать Павловский, его все ждут. Сыроежкин передал письма, немного поговорил. О своем инциденте ничего не сказал. Относительно денег сказал, что те деньги, которые вез с со-262 бой, пришлось передать нашему резиденту на одно срочное дело, сейчас может передать ему 100 долларов, которые достал в Вильно, и обещал доставить остальные на обратном пути.

Григорий Сергеевич условился встретиться с Дмитрием Владимировичем в редакции «За Свободу», где тот хотел познакомить его с Е.С. Шевченко. В назначенное время Сыроежкин пришел Евгений Сергеевич сперва смотрел на него косо, видимо, это было связано с тем, что получив письмо, он не получил 25 долларов. После того как Григорий Сергеевич объяснил, что в Вильно еще получит деньги, тот оживился. Вкратце Сыроежкин рассказал ему ту же историю с деньгами.

Философов пошел пересылать деньги для Бориса Викторовича, а Сыроежкин с Шевченко — обедать в ресторан. Шевченко, старая хитрая лиса, спрашивал его, давно ли он работает с Леонидом, что делал раньше, как выглядит Павловский. В общем разговоре Сыроежкин ему между прочим рассказал, что подвергался проверке организацией и что Сергей Эдуардович его так же подробно расспрашивал о его отрядах. Когда узнал о том, что Григорий Сергеевич старый партизан и имел свои отряды, Шевченко оживился и стал говорить откровеннее. Говорили подробно о басмачестве, об отрядах на Юге и вообще о положении в СССР. Сказал: «Ну, если уж, Вас «Серж» хотел брать с собой на юг, то он знает, с кем имеет дело». Григорий Сергеевич перед этим сказал Шевченко и Философову, что Павловский намеревался его взять с собой на Юг, но этому помешала его командировка за кордон.

О себе рассказал следующее: работал в 1918–1919 гг. с Леонидом на юге в партизанских отрядах, затем имел свои отряды в Донской области, а затем в Кубанской и на Кавказе. В 1922 г. последний отряд был почти целиком уничтожен. В начале 1923 г. появился, по предложению некоторых друзей — бывших офицеров, в Москве. Летом 1924 г. встретился с Леонидом. Шевченко спросил, давно ли Сыроежкин знает Сергея Эдуардовича. Тот ответил, что в продолжение последних нескольких месяцев, до этого не знал.

Из ресторана вернулись в редакцию Евгений Сергеевич все мялся насчет денег, он знал, что Сыроежкин хотел купить револьвер, но 263 подходящего не нашел. Григорий Сергеевич, видя это, предложил ему 15 долларов, Шевченко с удовольствием принял их и очень благодарил.

Немного позже Философов передал Сыроежкину письма и просил передать на словах о том, что сейчас центр всего — это встреча, по-видимому в Варшаве, Павловского и Бориса Викторовича, что последний уже прибыл бы сюда, но произошла некоторая задержка в получении виз. Главное, все ожидают приезда Сергея Эдуардовича, а его нет, но теперь он спокоен, узнав, что Павловский выехал по делам на юг, благодарил за деньги.

После этих встреч Сыроежкин вернулся в Вильно. Там он встретился с Соколовским и капитаном. Они, как и раньше, и благодарили его за то, что он не убил Стржалковского, так как был бы скандал. Григорий Сергеевич предупредил их, что в случае если в дороге его будет пытаться арестовать политическая полиция, то он будет отстреливаться. Соколовский просил не устраивать скандал, убеждая, что политическая полиция — тоже польская власть. Просили еще приезжать.

Не следующий день, 25 июня, встретил Соколовского на улице, тот ехал в гостиницу к Григорию Сергеевичу. Он пригласил его в Экспозитуру, где передал еще 75 долл, и задание от французов. В тот же день Сыроежкин с Анфисой выехал в Олихновичи, а откуда в Турковщизны.

Вечером Григорий Сергеевич перешел границу, связался с Крик-маном, вечером следующего дня он вновь вернулся в Польшу, захватил с собой Анфису, и благополучно с нею вновь перешел границу. Затем подводой они доехали до Минска, откуда поездом выехали в Москву, куда прибыли 28 июня[198].

Сыроежкин привез новое задание Экспозитуры Мосбюро на июнь 1924 г. Майер писал, что полученный им доклад не достигает желательного уровня. Информационный доклад включал сведения общего характера без указания точных данных. Было не понятно сокращение комсостава на 23 %, так как это сокращение должно

было быть согласовано с сокращением штатов управлений и штабов. Относительно введения в жизнь принципа единоначалия не было указано, есть ли возможности к осуществлению этого проекта. Не ясно в отношении денежного снабжения комсостава. Ни слова не сказано об обучении в пехоте и кавалерии. Не указан план обучения на 1924 г., ни слова не уделено лагерным сборам и летним маневрам.

Доклад Штиля включал малоинтересный материал за исключением сведений о снабжении частей. Из его информационного материала, невозможно было понять состояние войск Западного округа. Видно, что у Штиля отсутствуют люди, которые могут добыть материал, касающийся столь важных вопросов, как обучение. Сведения о территориальных частях также не достаточно проработаны. Не получено секретных приказов по Западному округу, получены только обыкновенные приказы с января по март, нет приказов за апрель и май.

Материалы, присланные по заданию французов, не имели никакой стоимости. Весь материал о химической войне переписан из книг. Майер считал, подобного рода метод информации недопустимым явлением. Материал по авиации также не имел никакой ценности и не мог быть оплачен.

Совершенно не понятны Майеру были расчеты Фомичева. Жалованье за май им было получено в апреле (83 долл.), Анфиса Павловна получила 27 долларов в мае и июне. Француз выплатил 75 долларов. В общем, его жалованье на май составляла сумму: 75+24+83 = 182 доллара.

Относительно организационного доклада:

«1) Не упомянуто ни слова о требуемой мною связи через Мина.

2) Штиль — как указано, не имеет информаторов по различным вопросам, кроме снабжения.

3) Задание француза уже оговорил.

Следует обратить серьезное внимание на постройку поста связи в Минске. В этом направлении Вами ничего не сделано. В ближайшем времени ожидаю доклада о производстве в смысле связи работах.

Кроме указанных в предыдущих моих задачах пунктов, прошу ответить на следующие вопросы:

а) Терчасти: — какие возрасты входят ныне в состав тердивизий на территории Запокруга. Ввиду зачисления в состав тердивизии новобранцев в 1902 г. вышел ли из состава этой дивизии 1898 год? Зачислен или только призван для прохождения подготовительной службы 1902 год? Какие перемены произошли в декрете о терчастях в связи с установлением новых сроков военной службы?

б) Получить штаты полков, дивизий и корпусов стрелковых мирного времени.

в) Прислать именования всех полков стрелковых и кавалерийских — частей Запокруга.

г) Получить точные данные о «Чрезвычайной Комиссии Обороны Государства».

д) Получить точные сведения о тяж. арт. особ, назнач. (Таон), получить штаты групп, дивизионов и батарей. Таон Запокруга (II и IV группы Таон в Новозыбкове и в Ржеве). Расквартирование этих частей, их план мобилизационный.

ж) Собрать точные данные относительно следующих лиц: (их характеристику службы в старой и Кр. армии, политические воззрения и отношение к сов. власти и их военную способность и значение.

1. Гиттис — Лен. ВО.

2. Лашевич — ЗСВО.

3. Пугачев — ОКА.

4. Белецкий — Оперчасть РККА.

5. Березин — Разведупр. РККА.

6. Венцов — Оргчасть. РККА.

7. Шпехторов — Мобчасть РККА.

8. Блюмер — I стр. корп.

9. Надежный — II ««

з) Дать сведения о нижеперечисленных школах авиации в С.С.С.Р.

I. Нижние школы воздушного флота 1: 2[199] школа военных летчиков, две военные школы Красного Воздушн. Флота (училище и школа), военно-техническая школа красного Возд. флота. Определить: 1) Место нахождения; 2) число для каждой школы учащихся; 3) штаты; 4) программы, число выпусков и число окончивших полный курс.

II. Высшие училища Воздушного флота: Школа летчиков-наблюдателей 1: 2 школа Красн. летчиков, школа летчиков, школа авиации, стрелковая школа и метания бомб, школа аэрофотографи-ческая. Остальные все вопросы, как в § 1.

III. Академия Воздушного флота. Все остальные вопросы, как в § 1.

IV. Общиесведения:

1) Число военных летчиков и наблюдателей, призванных в 1924 году на повторительные курсы.

2) Определить, кому подчинена авиационная школа, указанная выше, или ЦУВ ПОТРУД и действительно ли она предназначена для обучения допризывников, как это видно из системы школьной сети.

3) Какие требования для кандидатов, желающих поступить в низшие, высшие школы и академию Возд. флота.

4) Увеличение числа школ и выпусков в связи с увеличением Воздушного флота.

и) Относительно фронт, задачи — как уже было указано.

Пакет № 1608 на обратный путь».

В заключение Майер писал, что нет еще решения французов по продолжению работы на требуемых условиях. Денег на эту задачу не получил, так как не хочу больше задерживать курьера[200].

Командировка по Юго-Востоку республики
10 июня 1924 г. состоялось экстренное заседание ЦК «НСЗРиС» о командировании на Юго-Восток России Новицкого (С.В. Пузиц-кого) и Фомичева. В три часа собрались на квартире Федорова. Все в недоумении, в чем дело. Андрей Павлович ответил, что причина экстренного заседания ЦК ему неизвестна, созвано оно по указанию

Владимира Георгиевича. Все волнуются. Это настроение передается и Фомичеву, который все-таки себя сдерживает и хочет казаться очень спокойным.

В 3 часа 45 минут приходит Владимир Георгиевич и Сергей Васильевич Новицкий. Владимир Георгиевич объясняет кратко о причине срочного заседания, оглашает телеграмму от уполномоченного из Ростова и предлагает Новицкому завтра же выехать в Ростов. Новицкий отказывается по служебным соображениям, но Владимир Георгиевич без обсуждения ставит на голосование вопрос о поездке Новицкого в Ростов. Принимается единогласно.

Валентин Иванович вносит дополнительное предложение о командировании еще и Фомичева как особоуполномоченного, что тоже единогласно принимается. Предложение это Фомичеву очень понравилось.

Новицкий с Фомичевым наскоро сговорились о времени отъезда — в среду скорым поездом, о месте встречи. Собрание было закрыто, все разошлись. Никакого впечатления Иван Терентьевич не высказывал, надеялся, что ничего серьезного не произошло: съездят в Ростов и все уладят.

Перед этими событиями, 8 и 10 июня 1924 г., заместитель председателя ОГПУ Г.Г. Ягода направил письма в ПП ОГПУ ЮВР Е.Г. Евдокимову о том, что по делу «Синдикат-2» на Юго-Восток России командируются помощник начальника 6-го отделения КРО ОГПУ Н.И. Демиденко и помощник начальника КРО ОГПУ С.В. Пузицкий.

В первом письме сообщалось, что «Демиденко командируется для подготовки встречи лиц из-за кордона по делу «С. 2», выезжающего на Юго-Восток в ближайшие дни, для ревизии местного филиала Л.Д.»[201]. Предлагалось принять все необходимые меры для успешного проведения этой разработки.

Во втором письме удостоверялось, что помощник начальника КРО ОГПУ С.В. Пузицкий командируется в пределы СКВО с особыми заданиями. Всем органам ОГПУ, милиции и уголовного розыска предлагается оказывать ему всемерное содействие[202]

11 июня Фомичев с утра приехал в Москву с дачи и во втором часу, получив через «курьера ЦК» билет, документы, деньги, отправился в сопровождении Леонида Николаевича на Казанский вокзал. По словам Шешени, Ивану Терентьевичу очень понравилось, что едет он в международном вагоне, ведь раньше в Польше так ездил только сам Савинков[203].

В это время на Юго-Востоке России, готовились к встрече с Фомичевым. По полученному от С.В. Пузицкого заданию агент Тан («полковник Султан Герей») еще 8 июня прибыл в г. Ростов-на-Дону, совместно с Н.И. Демиденко. Там разработали детальный план легенды и развитие эпизодов по делу «Л.Д.». Николай Иванович Демиденко играл роль начальника связи Юго-Восточного бюро ЦК союза Борисенко.

В Ростов Новицкий и Фомичев прибыли под вечер, на вокзале их встретили и поселили в номер гостиницы «Гранд-отель» на Садовой.

На следующий день встретились с ростовским уполномоченным — Николаем Анатольевичем, от которого получили информацию о несчастье с Сергеем Эдуардовичем. Уполномоченный, зная важность экса, решил, не ожидая уточнений, сообщить в Москву телеграммой с уведомлением, что случилось что-то серьезное. После отправки телеграммы он получил сведения, что за артельщиком (кассиром), у которого были деньги, послан надежный человек для слежки. Он должен был ехать в одном поезде с артельщиком и телеграфировать обо всем Сергею Эдуардовичу, который на перегоне Минеральные Воды — Моздок ожидал поезда со своими людьми.

Поезд, подойдя к месту, где предполагалось совершить экс, по первому сигналу был остановлен. В вагон, где находился артельщик, бросился первым Аркадий Иванов. Красноармеец, стоящий на площадке часовым, успел выстрелить из винтовки, поднял тревогу.

После первого выстрела он был убит. В это время второй красноармеец успел выстрелить в Аркадия и ранил его. Аркадий бросился в вагон, где в него выстрелил агент и убил наповал.

Павловский, который в это время прыгал на площадку вагона, был ранен в ногу и упал с площадки вагона под вагон. После этого в вагон бросился один из партизан, который успел убить агента, застрелившего Аркадия, но сам партизан после этого был также убит. (На самом деле Аркадий Иванов, по одним сведениям, был расстрелян решением Коллегии ГПУ, по другим — убит при задержании в Москве.)

После поднятия красноармейцами тревоги открылась очень сильная стрельба из вагонов. У Сергея Эдуардовича было всего 10—^человек, он не смог сразу «терроризировать весь поезд». После того как был убит второй партизан, поезд тронулся, не было никакой возможности его задержать. Резерв, находящийся за скалой, не успел вовремя подойти, поскольку он находился на лошадях, а лошадей не было никакой возможности подвести к полотну железной дороги ближе. Павловского еле успели вытащить из-под вагона, а Аркадий и партизан остались в вагоне и их увезли. На первой станции трупы убитых вынесли из поезда, и человек, следивший за артельщиком, видел их и убедился, что они действительно убиты, а не ранены. Из людей Павловского второй партизан был ранен в левое плечо.

Получив эту информацию, Фомичев и Новицкий сделали маленькую проверку ростовской организации и выехали в Пятигорск к Султан Герею. В Ростове они получили сведения от уполномоченного, что есть возможность сделать экс в Тресте, сумма может быть 7000 рублей. Трест промышленный находился на окраине города. Фомичев и Новицкий на этот экс дали свою санкцию. Иван Терентьевич был очень доволен, что именно через его санкцию будет сделан экс. Деньги в связи с приездом в Москву Савинкова были очень нужны. Фомичев говорил, что Борис Викторович обязательно должен на первое время оставить деньги своей семье, что решено на заседании центрального комитета.

Из Ростова в Пятигорск выехали Новицкий, Фомичев и Николай Анатольевич. Приехав, остановились в гостинице, затем выехали в Кисловодск, так как получили сведения, что Султан Герей находился там, но в Кисловодске они его не застали: он выехал в Ессентуки, а оттуда должен был выехать в Пятигорск. Из Кисловодска Фомичев и Николай Анатольевич (Новицкий остался в Пятигорске) выехали в Ессентуки, там вновь не застали Султан Герея, который уже вернулся в Пятигорск. В Ессентуках Николаю Анатольевичу нужно было пойти куда-то по делу, в это время Иван Терентьевич прошелся по парку, был у источников и пил минеральные воды.

Султан Герей (агент «Тан») позже, дополнил описываемые события. Из Ростова-на-Дону, он выехал 14 июня вместе с помощником начальника КРО ПП ОГПУ Юго-Востока России Малышевым («подъесаул Бондарь») и секретным сотрудником того же ПП Генераловым («Иван Комарь»),

Дальнейшее действие развивалось за городом Пятигорском, в слободке Кабардинке, у районного информатора Пятигорского Особого отдела Тимофея Ивановича Шилова, принимавшего со своей женой участие в инсценировке.

15 июня из Ростова-на-Дону в Кисловодск прибыли представители ЦК «Л.Д.»: Новицкий (Сергей Васильевич Пузицкий) — начальник Военного отдела «Л.Д.», особоуполномоченный того же «Л.Д.» — Иван Терентьевич Фомичев и начальник связи Юго-Востока Н.А. Борисенко (Николай Иванович Демиденко), которые Герея вначале не нашли (согласно плану разработки).

16 июня в 10 часов утра полковник Султан Герей явился в гостиницу «Метрополь» с докладом к своему старшему начальнику, капитану Сергею Васильевичу Новицкому, которого не застал, и в ожидании его сидел в номере гостиницы, разговаривая с Борисенко об охоте в горах за Кубанью. В это время в комнату вошел Иван Терентьевич Фомичев, Борисенко познакомил их, после чего продолжил разговор на прерванную тему, не обращая на вошедшего внимания, хотя Борисенко, знакомя Герея с Фомичевым предупредил, что он приехал с Новицким.

Немного спустя вошел Сергей Васильевич, которого Султан Герей приветствовал по-военному. Получив разрешение сесть и курить, подробно рассказал, почему произошла неудача с эксом.

После неудачного экса подобрали раненого и убитого и на рысях ушли. Выслали вперед подъесаула Бондаря, чтобы тот дал телеграмму в Ростов уполномоченному Юго-Востока России о постигшей неудаче. К вечеру 10-го прибыли на хутор Уколе. Убитого похоронили в Глухой балке в 15 верстах от хутора, а раненых полковника Павловского и Комаря устроили у Укола, легкораненый и команда ушли в горы.

Ранение Сергея Эдуардовича было средней тяжести, по всей вероятности, пуля кости не задела. Комарь ранен в грудь, выше левого соска, ход пулевого ранения шел в сторону плечевого сустава. Пуля, видимо револьверная, осталась внутри.

Павловский рассказал Герею, что в Минеральных Водах он сел в поезд с Аркадием и одним партизаном. Выяснив купе, где ехал артельщик, Сергей Эдуардович осмотрел поезд: охрана была обыкновенная, ничего подозрительного не было замечено — ни вооруженных людей ни военных.

Когда поезд тронулся с Черноярской станции, Павловский был наготове в смежном вагоне вместе с Аркадием Ивановым. После остановки он бросился в вагон, где был артельщик. На площадке вагона был красноармеец, он окликнул Павловского: куда лезешь? — и загородил дорогу. Тот в ответ выхватил револьвер и убил его. Павловский, Иванов и партизан бросились в вагон. Другой красноармеец, стоявший на второй площадке вагона, поднял тревогу, начал стрельбу. Раздался залп. Павловский выскочил с партизаном назад из вагона — выяснить, в чем дело. Аркадий бросился в купе артельщика. На ступенях вагона Сергей Эдуардович почувствовал, что ранен в ногу, не удержался и упал. К нему подбежал кто-то и тоже упал. Как затем оказалось, это был партизан Комарь.

После пяти дней на хуторе Укола стало небезопасно держать двух раненых, поэтому Павловского как слишком заметного переправили к своим в южную полосу. После того как он сможет ходить, планировалось перевезти его на станцию Курганную, оттуда он должен был уехать в Москву.

После этого Сергей Васильевич задал Султан Герею вопрос о положении работы. Тот указал на катастрофическое положение с деньгами. Рассказал, что не вербуют большого количества людей и не собирают отрядов, ибо это верный способ провала. Ведется наращивание партизанских связей. Среди партизанских главарей есть лица, за которыми в любой момент станут и купечество, и крестьянство многих хуторов и станиц. Помимо этого, Герей рассказал о прочных связях с некоторыми белыми организациями. В том числе с хорунжием Рябоконем, у которого хорошо вооруженный отряд в 75 сабель и др.

Делая доклад о связях и вербовках, Султан Герей отметил, что об истинном лице и целях работы новых членов не информируют, ведут общую линию объединения для борьбы за свободу и избавление от большевистского гнета.

Среди горцев другой принцип работы: там настроение шовинистическое и фанатики горцы, конечно, послушны видениям пророка в лице его шейхов. Следовательно, ими велась работа с шейхами, и они есть.

Отметил растущую в связи с насилиями большевиков над населением ненависть к ним и выразил уверенность в больших возможностях развития этой работы в ближайшее время.

С разрешения Сергея Васильевича, Иван Терентьевич задал Султан Герею вопросы:

«1) Насколько верна информация монархистов о том, что их агитация и идеи широко популярны в массах казачества и горцев, и можем ли мы рассчитывать на то, что им нас не осилить?

2) Каково настроение репатриантов, ведется ли им особый учет и не терпят ли они притеснений.

3) Ведем ли мы внедрение своих людей в различные учреждения с тем расчетом, чтобы в нужный момент, при переходе власти к нам, учреждение это, не меняя состава, было бы наше, и изучаем ли мы через внедрение людей настроения учреждений?

Особенно его интересовали успехи монархической эмиграции»[204].

Не желая брать сразу прямого и резкого тона, Герей, опасаясь сделать промах, пытался уклониться от его детального освещения. Однако Иван Терентьевич деликатно, но настойчиво вел его к прямому ответу.

Тогда Султан Герей ответил, что монархисты заблуждаются или сознательно преувеличивают свои успехи, их работа имеет лишь частичный успех в небольших группах бывших кулаков, духовенства и части офицерства, но их мало. Массы же за монархистами не пойдут.

Из всех вопросов, которые были заданы Иваном Терентьевичем, больше всего его интересовал вопрос о положении дел с монархической пропагандой, а затем вопрос о настроении репатриантов.

Закончив доклад, Султан Герей попросил всех зайти в кавказский ресторанчик у парка. Там и произошла встреча и знакомство Бондаря с начальником Военного отдела «капитаном Новицким» и Иваном Терентьевичем. В кабинете за обедом шла оживленная беседа сначала на общие темы между Борисенко и земляком Бондарем на украинском языке. В беседу втянулся Фомичев, которого Султан Герей усиленно кормил туземным шашлыком с большой дозой зеленого лука. В конце обеда он пересел к Сергею Васильевичу, а Бондарь, завладел вниманием Ивана Терентьевича, распространяясь на темы казачества, его настроениях и его тяжелом положении. Фомичев рассказывал Бондарю странички из своего прошлого, весьма нескромного характера и увлекся до того, что говорил достаточно громко о том, что он приехал из-за границы, после чего обратился к Сергею Васильевичу с просьбой разрешить сказать об этом.

Иван Терентьевич сообщил Бондарю, что, по его сведениям, Тютюнник живет в Харькове и работает в ЧК, что возмутило Бондаря до глубины души. Несколько раз Султан Герей был вынужден вмешаться в разговор, просил Фомичева говорить тише. Закончив беседу, условились вечером в пять-шесть часов ехать в Пятигорск, посмотреть провал и памятник Лермонтову на месте его дуэли.

В назначенное время встретились на вокзале. По дороге Герей развлекал Ивана Терентьевича рассказами о быте и нравах Кавказа. По приезде Борисенко сказал, что они хотели бы навестить ране-ного. Султан Герей ответил, что навестить можно, но только попозже — вечером, так как район, где лежит больной, не подходит для посещения его днем.

В Пятигорске на вокзале, при посадке в трамвай, у зазевавшегося Ивана Терентьевича стянули бумажник с деньгами и блокнотом, где, по его словам, были кой-какие заметки, которые он перед этим якобы вырвал, так что опасного в этом ничего не было, кроме того, там была учетная карточка и удостоверение личности. Вначале он очень струсил, но потом успокоился. Однако после этого случая он решил ничего с собой не носить и не записывать вообще. От револьвера тоже отказался.

После прогулки на провал поехали к раненному партизану на фаэтоне, там уже все было готово. Пока Иван Терентьевич, Борисенко и Султан Герей ездили на провал, Бондарь все приготовил и вернулся назад. Ездил он туда, чтобы посмотреть, «все ли там спокойно и благополучно, нет ли опасности». После этого встретившись на бульваре у цветника, вчетвером поехали в темноте за город через речку по глухим улочкам и переулкам. Выехали за город через речку, поднялись на горку. Герей послал Бондаря и Борисенко вперед, так как идти компанией неудобно. Фаэтон оставили на дороге, а сами пошли за церковь.

Задержав Ивана Терентьевича по дороге, Султан Герей беседовал с ним о нуждах, отметил слабое дело с газетами и литературой. Фомичев обещал помочь в этом деле, о чем он даже переговорил с Сергеем Васильевичем.

Подходя к дому, где лежал больной, Иван Терентьевич еще раз спросил, удобно ли беспокоить раненого, на что ему ответили: «какое же это беспокойство». Но попросили не говорить с ним много, не задавать раненому вопросов.

Подошли к домику, когда была уже ночь и всходила луна. Гостей встретил лай собаки, которая «узнала» Султан Герея: он ее перед этим за день кормил колбасой и познакомился с ней, окликнул по положению Тузиком. Пес начал ласкаться «ну значит свой».

Подошли к хате. На пороге стоял хозяин в чистой рубахе — все как следует. «Здравствуйте, Тимофей Иванович». «Здравия желаем, г-н полковник». «Ну что, как больной?» «Покорно благодарю, как будто полегчало». «Ну вот, Тимофей Иванович, привез редкого гостя, не забывают нас». «Покорнейше благодарим за память и заботы о нас». Следует знакомство и трогательнейшее рукопожатие Ивана Терентьевича с Тимофеем Ивановичем. Зашли в хатку, в настоящую хатку — маленькую, чистенькую, но сильно покосившуюся.

Во второй комнате в правом углу на хозяйской кровати лежал раненый партизан, в углу напротив — образа с горящей лампадой, окна занавешены, в комнате полумрак. Пахло йодом и валерианой. Комарь лежал полузакрытый буркой; рука, плечо и часть груди — в бинтах, из-под них чуть видна запекшаяся кровь (накануне специально зарезали курицу). Раненый лежал и слегка стонал. Бондарь и Борисенко сидели один в ногах, другой — на стуле напротив.

Поздоровались с раненым, Борисенко передал ему розы. Вошел хозяин и доложил: «Так что, г-н полковник, как вчера перевезли вы Комаря и перевязали, было ничего, а сегодня с утра была у него жара, да теперь спала, слава богу, тарелочку бульону съел, да все курить просит, не знаю, можно ли давать». Султан Герей сказал, чтобы сегодня не давали курева. Обратился к раненому Комарю: Как рана, болит? «Нет, слабым голосом отвечает Комарь, теперь ничего. А как с другими, где рыжий?» Гирей ответил, что тот уехал. «Кто это рыжий?» спросил Иван Терентьевич, сидевший против раненого. Гирей ответил, что это Павловского так называли. «Ну, а брат жив, не помню я, как это вышло, как хватило меня, вот встану, я им вспомню», начинает нервничать Комарь. «Ну, ну брось, об этом потом», останавливает Султан Герей «волнующегося» раненого. Иван Терентьевич угощает папиросами присутствующих и Тимофея Ивановича и обращается к Султан Герею с фразой: «Разрешите курить» и получив разрешение курит почтительно в рукав. После этого Герей предложил Ивану Терентьевичу побеседовать с раненым, но тот, видя его «тяжелое положение», сказал: «Нет, бог с ним, я не стану его волновать».

Тогда решили покинуть больного, дабы не давать ему повода говорить и волноваться. Все простились и вышли, напутствуемые поклонами хозяев с благодарностями за внимание к «простым людям». Хозяйка, прощаясь с Султан Гереем, сказала ему и Ивану Терентьевичу: «А я сегодня молебен отслужила за здравие воина Ивана».

На этом закончилось представление, все вернулись на вокзал и отправились в Ессентуки к ожидавшему там Сергею Васильевичу.

По дороге с вокзала в гостиницу Фомичев опять заговорил о необходимости усиления агитации и снабжения агитационной литературой: «Это даст возможность вести работу более уверенно и чувствовать под ногами почву». Герей рассказал, что прошлой осенью ему случайно попало несколько листовок Кирилла и Андрея, которые он показывал кое-кому из «своих», но те, прочтя воззвание, только рассмеялись: это мол старая песня, эти листовки вряд ли найдут много последователей.

На вопрос Ивана Терентьевича каково было содержание листовок, он ответил, что самое черносотенное.

При прощании Иван Терентьевич несколько раз поблагодарил Султан Герея за работу: «Благодарю Вас, г-н полковник, за вашу работу, мы вас поддержим».

По словам Бондаря, Иван Терентьевич, беседуя с ним, спрашивал о Султан Герее и узнал от него, что следовало: что тот пользуется среди населения большой популярностью как опытный организатор и решительный партизан.

Перед отъездом Иван Терентьевич и Сергей Васильевич спросили Герея: если ему для решения некоторых вопросов придется приехать в Москву, кого в этом случае он может оставить за себя? Тот ответил, что с работой вполне справится помощник Бондарь — он опытен, люди его ценят и хорошо знают, кроме того, сейчас такое время, что проявлять какую-либо активность не следует.

На Султан Герея Фомичев произвел впечатление хитрого и вдумчивого человека, взвешивающего каждое слово собеседника и ценящего себя на вес золота. В разговоре он все время следил как за собой, так и за своим собеседником, крайне внимательно, имел манеру переспрашивать в тех местах, где ему что-либо непонятно[205].

После посещения Комаря, Ивану Терентьевичу предложили навестить и Павловского, который находился в 40 верстах от Пятигорска, сказав при этом, что есть возможность его там не застать, так как планировалось, что Сергея Эдуардовича будут везти окружным путем в Москву ввиду того, что у них нет докторов, а лечат только крестьянским способом (травами). Фомичев сам предложил туда не ездить, так как могли напрасно потерять время. Но было ясно, что это связано с трусостью, так как Иван Терентьевич слышал, что дачникам нельзя отойти и на 3–5 верст от поселения в горы, там их раздевают, грабят и даже убивают.

Относительно поездки Павловского к Савинкову Фомичев продолжал твердить, что если рана несерьезна, то ехать ему надо обязательно, а кроме того необходимо во чтобы то ни стало достать денег.

Было замечено, что Фомичев неоднократно высылал в Москву корреспонденцию: из Ростова отправил письмо, из Тихорецкой — еще одно, а из Пятигорска открытку.

В отношении Султан-Герея высказался, что у него как-то странно передергивается лицо, видно, очень нервный характер, но видно хороший работник, а Новицкий похож на Павловского, много говорить не любит.

В целом Фомичев остался поездкой очень доволен, главное, он увидел, что организация очень сильная.

17 июня утром проводили Фомичева на вокзал. Простившись со всеми крайне сердечно, он выехал в Москву. Тем, что он ехал обратно один, остался доволен: это он воспринял как уверенность в нем Новицкого, в том, что он привык к обстановке[206].

19 июня в 8 часов утра И.Т. Фомичев прибыл в Москву.

27 июня 1924 г. на квартире Андрея Павловича Федорова состоялось заседание ЦК «НСЗРиС». В повестке дня стояли следующие вопросы: отчет о поездке на Юго-Восток, доклад об общем положении и доклад о финансовом положении. В заседании участвовали почти все члены ЦК — Владимир Георгиевич, Андрей Павлович, Валентин Иванович, Петр Георгиевич, Леонид Николаевич и Иван Терентьевич.

Шешеня передал Островскому письмо Новицкого, в котором он информировал, что не сможет прибыть на заседание. Иван Терентьевич торопливо добавил: «Да, да, С.В. мне тоже прислал письмо, просит выступить с докладом о поездке».

Владимир Георгиевич ответил: «Ну что ж, ничего не поделаешь, будем считаться с фактом». Петр Георгиевич Владимиров выразил неудовольствие, намекнув на то, что Сергей Васильевич манкирует; трудно себе представить, почему он не мог оторваться на 2–3 вечерних часа. Владимир Георгиевич предложил перейти к делу, и заседание открылось.

Иван Терентьевич приступил к детальному докладу о поездке. Было заметно, что он чрезвычайно польщен тем, что делает доклад. Вначале сильно волновался. В середине доклада Петр Георгиевич начал перебивать докладчика вопросами, но Иван Терентьевич уже оправился, вошел во вкус и довольно категорично попросил не перебивать его, а задавать вопросы в конце его выступления. Председательствовавший согласился с этим и предложил записать вопросы и задать их после доклада. Андрей Павлович не преминул после этого аккуратно разложить перед участниками заседания листочки бумаги. Далее доклад продолжался без перерыва.

Докладчик вначале путал имена, докладывая о том, кто его встретил в Ростове, дважды назвал встречавшего Николаем Афанасьевичем. И только поправленный Федоровым, спросившим: «Может быть, Николаем Анатольевичем?», — смущенно поправился. Далее докладчик не смог назвать учреждения, в котором предполагался экс, не мог назвать цифру, предполагаемую к изъятию. Эти промахи были в мягком тоне отмечены участниками заседания в конце доклада. Причем сообщение об эксе было заслушано участниками заседания особенно внимательно. Петр Георгиевич вставший с места и ходивший по комнате, после окончания доклада быстро присел к столу, когда Иван Терентьевич начал говорить дополнения к докладу об эксе.

Сделав некоторые упущения, докладчик не забыл упомянуть о том, что раненому партизану были привезены цветы. Отметил, что раненый был очень польщен и взволнован приездом таких важных гостей. Отметил дисциплину, с глубоким удовлетворением слушал, как старичок партизан, у которого лежал раненый, почтительно говорил «господин полковник», «разрешите курить». Слова «господин полковник», «господин капитан» произвели на него глубокое впечатление.

Докладчик критиковал Павловского и Новицкого. Первого упрекал в непродуманное™ и показной смелости, приведшей к печальным результатам экса. Второму указал на перегиб палки на Юго-Востоке в сторону военщины, на отсутствие политической работы.

В заключение докладчик передал доклад председателю, который в свою очередь передал его Валентину Ивановичу с просьбой ознакомить с ним Новицкого, а затем уничтожить. Ивану Терентьевичу было предложено выработать резолюцию по докладу, отметив те мероприятия, которые необходимы для устранения отмеченных недостатков. Таковая резолюция Фомичевым была выработана и записана сначала в своей записной книжке, а затем переписана на последнем листе доклада. Резолюцию во время перерыва Иван Терентьевич составил сам, но под незаметным давлением со стороны Островского. Таким образом, Фомичев считал резолюцию выражением своей мысли, согласованной с Владимиром Георгиевичем.

Он очень был доволен, что и его доклад, и его резолюция были приняты ЦК, этим он «подсидел» Сергея Васильевича, зазнавшегося, по его мнению, до игнорирования заседания ЦК.

Были заданы вопросы по докладу, на которые докладчик отвечал в духе написанного им доклада. Островский спросил: «Использован ли для проникновения в партию Ленинский набор». Докладчик ответил, что не знает. Андрей Павлович отметил, что это задание на Юго-Востоке было дано, но результаты еще неизвестны, и можно надеяться, что о результатах сообщит Иван Терентьевич. Фомичев отметил, что он с большим интересом слушает вопросы, так как на них он учится, отмечает свои промахи, надеется почерпнуть в будущем из таких вопросов знание, как себя держать во время следующих инспекторских поездок, как самому задавать вопросы и на что обращать внимание.

Петр Георгиевич спросил, каковы причины безработицы и сильно развитого бандитизма, о которых говорил докладчик, так как в каждом месте эти причины, по его мнению, могли быть своеобразными. Это могло быть связано с сокращением, уменьшением производства, чисткой учебных заведений.

Федоров указал, что истрачен на поездку и организацию экса почти 1 % предполагавшейся к изъятию суммы. Владимир Георгиевич, прекращая перекрестную беседу, отметил, что убытки неизбежны. Эта поездка была экстренной и не носила исключительно инспекторский характер.

В заключение Андрей Павлович поднял вопрос: остается ли в силе первое решение ЦК о посылке за Савинковым? Островский опросил мнение присутствующих, выразив удивление, что подобный вопрос возникнет. Иван Терентьевич заявил, что препятствовать может только финансовая сторона и то если, за Борисом Викторовичем не поедет Павловский. Владимир Георгиевич ответил, что о финансовой стороне услышат из следующего доклада, а относительно «Сержа» он недоумевает: а если бы Сергей Эдуардович, поехав за Савинковым, свалился с площадки поезда под колеса, а если бы он наскочил на трамвай…

Островский категорически заявил, что никакие случайности не должны влиять на работу и на исполнение желания Савинкова, раз оно санкционировано ЦК. Фомичев торопливо отказался от своего «если приедет Павловский» и оставил вопрос только о финансовой стороне.

Владимир Георгиевич продолжает заседание и после отказа Валентина Ивановича от своего доклада об общем положении (мотив — болезнь, все заседание он пролежал из-за приступа малярии), дал слово по финансовому вопросу Андрею Павловичу.

Федоров зачитывает ведомость прихода и расхода за май и июнь, отмечает финансовые возможности (спекуляция), в подробности которых не вдается. На вопрос Островского, на сколько хватит имеющихся сумм, если забронировать 50 % наличности на непредвиденные расходы, ответил: без новых поступлений на 2–3 месяца. Собрание удовлетворено ответом, Иван Терентьевич — особенно. Владимир Георгиевич бронирует 50 %, из каковых разрешает Андрею Павловичу половину употребить на кратковременные спекуляции. Остальная половина должна быть твердо забронирована.

Отмечает, что после приезда председателя и на время съезда уполномоченных (о таковом съезде, со слов Сергея Васильевича, говорил после доклада Фомичев) никаких эксов не должно быть. Иван Терентьевич усиленно поддерживает эту мысль. Федоров сообщает, что деньги, имеющиеся в наличии, могут быть частично получены когда угодно, остальные — с предупреждением его за 3–4 дня. Его доклад и сообщение принимаются к сведению.

На этом заседание закрылось.

Первым после доклада Фомичева ушел Петр Георгиевич. Затем ушли Леонид Николаевич и Иван Терентьевич. Шешеня проявил мало активности, его предложение о создании в Москве военного отдела по Юго-Востоку не прошло. Островский предложил иронически этот отдел создать не в Москве, а в Париже; под улыбки собравшихся предложение провалилось. Тем более, что такой вопрос нельзя было обсуждать в отсутствие Новицкого и до выяснения кардинальных вопросов, каковое может быть только после съезда и после приезда Бориса Викторовича. Заседание оставило хорошее впечатление на всех, а особенно на Фомичева[207].

В воскресенье 6 июля Федоров встретился с Иваном Терентьевичем у него на даче. Сообщил, что постановлением ЦК он зачислен на постоянное содержание с окладом в 15 червонцев в месяц. Фомичев остался этим очень доволен.

Далее зашла речь о требованиях Экспозитуры № 1, о постоянной связи Мосбюро в Минске, куда должны приезжать польские курьеры.

Фомичев категорически возражал против этого, указывая, что как только свяжешься с курьерами поляков, так неизбежен провал поста связи в Минске, а затем и Мосбюро. Указывал: мало ли чего хотят поляки, а «мы» не должны этого делать. Высказывался отрицательно и относительно постоянной переписки «Штиля» (резидента при Западном округе) непосредственно с Экспозитурой. Это желание поляков — на всякий случай иметь связь с нашими работниками. «Штиль» не должен сам писать им ничего, а все должны делать «мы» по своему усмотрению. С приездом жены он стал злоупотреблять словом «мы».

Был очень недоволен Экспозитурой, тем, что она не ценит людей. Пользуется ими, пока они были нужны и немедленно отказывается от них, даже от помощи, если работаешь не для них. Поэтому он завязал связь с Оленским, политполицией, которая людей ценит больше.

Федоров ему сказал, что, по его сведениям, Павловский должен на днях прибыть в Москву, до Севастополя он добрался благополучно. Он остался этим очень доволен, так как приезд Сергея Эдуардовича разрешал вопрос о поездке.

Во вторник утром Федоров опять встретился с Фомичевым и передал ему 10 червонцев, сообщив, что вчера, 7 июня, Сергей Эдуардович прибыл благополучно в Москву. С.В. Новицкий устроил его у одного хорошего знакомого врача на лечение. Его состояние пока неизвестно. По всей вероятности, на днях его можно будет увидеть и разрешить вопрос о поездке. Фомичев высказал сомнение, что вряд ли Сергей Эдуардович после ранения и после такой далекой дороги сможет ехать к Борису Викторовичу, но, по его мнению, в Париж может поехать и кто-либо другой[208].

Встреча раненого С.Э. Павловского с И.Т. Фомичевым
14 июня 1924 г. А.П. Федоров после некоторой подготовки С.Э. Павловского рассказал ему, что, по полученным данным, Савинков еще в январе получил от некой группы аванс в размере 50 000 франков за теракт против полномочного представителя в Англии Х.Г. Раковского, выполнить который он до сих пор не может и ждет для его осуществления Павловского. В связи с этим Андрей Павлович задал Павловскому вопрос: не покажется ли подозрительным Савинкову, если он Павловский, приехав к нему в Париж, откажется от организации теракта? На это Павловский ответил: «Безусловно будет подозрителен мой отказ». Далее в беседе Сергей Эдуардович согласился, что ехать ему в Париж к Савинкову, пока Раковский в Англии и пока не закончились англо-советские переговоры, нельзя.

Надо было каким-то образом оттянуть поездку, чтобы это не было подозрительно Савинкову, который уже ждал Павловского и которому сообщалось, что он немедленно после экса приедет. Отказываться от поездки под предлогом «занят делами», «нельзя бросать Москву» — неубедительно и подозрительно. Нужно было сделать так, что ехать не «не хочу», а «не могу» по состоянию здоровья, а именно ранения, ввиду неудачно произведенного экса. Просто ранен слегка, но ехать месяца 2–3 нельзя.

На вопрос: что лучше по мнению Сергея Эдуардовича — написать письмо, отправив его с Фомичевым, а самим ждать конца англо-советских переговоров и отъезда Раковского из Лондона, или же послать кого-либо в Париж с Фомичевым как очевидцем всего в Москве и Ростове, надеясь, что с ними приедет и сам Савинков.

Павловский согласился со вторым.

Известием, что Савинков затеял против Раковского теракт, Павловский был возмущен и выразился так: «Неужто, сволочь, заделался профессиональным террористом?»

Далее сговорились составить письмо Павловского к Савинкову, тщательно обдумав все детали, чтобы не было ничего подозрительного для Ивана Терентьевича.

Федоров считал, что сообщение о том, что Павловскому нельзя ехать до отъезда Раковского из Лондона, никакой неприятности Савинкову не доставит[209].

Из этого документа совершенно очевидно следует, что крокисты предлагали Павловскому совершить поездку к Савинкову в Париж. Однако скорее всего это было неосуществимое предложение, так как вряд ли Сергея Эдуардовича можно было одного или с кем-то из сотрудников КРО отправить за рубеж. Это подтверждается и мерами предосторожности, применяемыми сотрудниками ОГПУ при инсценировке встреч Павловского с Фомичевым. Несмотря на то, что им полностью была «сдана» резидентура союза, полного доверия к Сергею Эдуардовичу не было.

Перед встречей И.Т. Фомичева с «раненым» С.Э. Павловским был составлен план этой встречи. Планировалась поездка Новицкого в Царицын для частного свидания с Фомичевым, подготовка к встрече Сергея Эдуардовича, составление плана, кто и когда приходит на это свидание.

На нем должны были заслушать доклад доктора о состоянии «Сержа» (болезнь затяжная, месяца на 2–3), его рассказ о постигшей неудаче, о том, как быть с работой дальше, ехать за Савинковым или разрешить вопрос самим. Далее планировалось решить вопрос, кому ехать; принять решение, что ехать должны Иван Терентьевич и Андрей Павлович.

Причем Фомичев должен ехать по просьбе Павловского и одобрению ЦК, а Федоров — от ЦК и от Павловского[210].

9 июля 1924 г. на конспиративной квартире по улице Ситцев Вражек состоялась встреча Фомичева и привезенного с Кавказа «раненого» Павловского. Комната в конце длинного пустого коридора, с наглухо занавешенным ковром окном, производила хорошее впечатление.

На встрече присутствовал начальник санитарной части ОГПУ М.Г. Кушнер, игравший роль приятеля начальника военного отдела ЦК союза еще по царской армии. Кроме доктора присутствовали Андрей Павлович, Сергей Васильевич, Иван Терентьевич, Владимир Георгиевич и Валентин Иванович.

По заданию КРО ОГПУ, Павловский артистически сыграл роль раненого.

«Раненый Серж был забинтован (левая нога) по всем правилам искусства. Официальная часть встречи открылась приходом С.В. и И.Т., остальные были уже на месте. Заседания не было, в текущей беседе обменивались мнениями и вырабатывали решения. Серж (очень бледный) коротко рассказал о своем ранении. Доктор сообщил о состоянии здоровья, указав, что благодаря загрязнению начался воспалительный процесс. Ранение выше колена, без повреждения кости, само по себе не серьезное, но запущенное. Полечиться придется месяца два с половиной — три. Нужно опасаться, что опухоль перейдет на коленный сустав, и потому необходимо полное спокойствие. Наговорил кучу терминов и произвел очень солидное впечатление. И.Т. воспользовался случаем, когда Серж повернулся, и посмотрел забинтованную ногу, так сказать, убедился воочию.

С.В. поднял в довольно ворчливом тоне вопрос, что делать дальше. Места требуют определенных решений, активности, а мы толчемся на месте, тормозим, чего-то ждем. Положение становится немыслимым, и он готов сложить с себя ответственность при таком порядке вещей. В.Г. прекратил начинавшийся обостряться спор и заявил, что мы должны довести до конца начатое. Что если бы не военный отдел, в частности не поездка Сержа на Ю-В. взамен поездки его в Париж, то теперь бы период колебаний и нерешительности был бы уже изжит, и мы имели бы твердо намеченную тактику, но от неудачи нельзя впадать в уныние или в нервность.

Последнее заседание ЦК по поводу И.Т. вынесло резолюцию о необходимости приезда Председателя. Председатель сам выразил желание приехать и, очевидно, понимает всю необходимость своего приезда и разрешения целого ряда нетерпящих отлагательства вопросов. Поездка необходима, решение ЦК, совпадающее с желанием Б.В., должно быть выполнено незамедлительно. Серж соглашается и предлагает поездку И.Т. (И.Т. польщен). В.И. выдвигает кандидатуру (добавочную) Мухи[211]. В.Г. несколько колеблется в последнем. Муха протестует, указывая, что ему уже надоело ездить без цели в Париж и что он будет полезный здесь. С.В. поддерживает мысль о необходимости поездки Мухи. В.Г соглашается и обещает Мухе, что независимо от результатов эта поездка последняя, т. к. жизнь не ждет, и если Председатель не приедет, то надо будет налаживать дело самим и рассчитывать на свои силы, но период ожидания закончить.

Приезд и неприезд Б.В. одинаково должны в этот раз повлиять на дальнейшее, в первом случае по его указаниям, во втором без них и без расчета на его помощь. Муха соглашается. И.Т. вносит предложение — может быть мне доехать до Варшавы, а (Мухе) А.П. ехать дальше одному. Это опротестовывается всеми. Предлагается ехать вместе. (И.Т. выдвинул этот вопрос, очевидно, потому, что боялся, как бы Муха не оставил его в Варшаве, а потому запасался санкцией Москвы против такой возможности.) Было предложено собраться в три дня. С.В. предложено проехать на границу и проинспектировать переправы ввиду важности обратного перехода с Б.В. С.В. сначала запротестовал, но потом подчинился в порядке приказа. И.Т. был доволен вечером, доволен ранением Сержа, доволен своей поездкой и тем, что С.В. едет подтянуть переправы. Единственным огорчением была для него фраза С.В.: «что некоторые говорят, что ранение Сержа произошло по его вине и по его вине экс окончился неудачей, но он предложил бы сам совершить экс, рассуждения и критика всегда легки и т. д.». Эту реплику С.В. И.Т. поспешил замять. Серж был нервен и истомлен. Это бросилось в глаза даже И.Т. Он во время выхода (таких было два) в коридор из комнаты раненого, по его просьбе, отметил эту нервность в разговоре с В.Г. и указал, что не надо особенно волновать его.

После принятых решений было предложено расходиться, дабы не утомлять больного. Доктор ушел еще до разговора по делу. По окончании разговора первый ушел В.Г. Перед началом беседы, когда доктор еще был у больного, произошла неловкость. И.Т. справился у В.Г.: «Все свои?» В.Г. уверил — «конечно», но шепнул И.Т., что говорить нельзя, указав глазами на доктора (впоследствии И.Т. было объяснено, что доктор — старый приятель С.В., с которым на «ты», и С.В. зовет его Миша, но посвящать его без нужды в дело нет надобности), почти непосредственно за этим, Серж, обращаясь к И.Т., сказал: «Ну, И.Т., придется ехать Вам за Б.В., ехать-то надо во что бы то ни стало». Разговор был замят, но по поводу этой неконспи-ративности возвращался И.Т. втихомолку в коридоре (в разговоре с В.Г., Мухой и С.В.), а С.В. выговаривал Сержу, после ухода доктора (очень засидевшегося и обещавшего прийти завтра в 6 веч.) — в открытую.

И.Т. восхищался виденным на Юго-Востоке, особенно Гиреевым и другими. Серж заявил с конспиративным видом: таких людей не единицы, а очень-очень много. Особенно отмечал И.Т. в разговоре с Сержем атмосферу дисциплины и чинопочитания, сказав, что эта атмосфера была для него радостной и приятной.

Вечер прошел слегка взвинчено, благодаря нервности раненого и будированию С.В. как военного, не терпящего проволочек. Получилось впечатление, что В.Г. приходится, благодаря затянувшемуся ожиданиями приезда, — или рвать с Б.В., или выдерживать постоянные атаки со стороны остальных членов ЦК, которые (в частности С.В.), в свою очередь, терпят нажим с мест, чем и объясняется в свою очередь его нервность. Съезд, на который С.В. приглашал с мест (на Ю.В. в присутствии Фомичева), на этом совещании решено было отложить до результатов поездки Мухи и Ф. С.В. был этим недоволен, но вынужден был согласиться на эту последнюю уступку. С.В. перед уходом сообщил В.Г., что к нему прибыл полковник с Дальнего Востока, с которым предстоит беседа. В.Г. назначил это на завтра. И.Т. очень насторожил уши при этом маленьком разговоре, происходившим уже во время прощанья В.Г. перед уходом»[212].

11 июля 1924 г. Леонид Николаевич Шешеня доложил о настроении Ивана Терентьевича Фомичева после свидания с С.Э. Павловским. Тот был рад, что видел Сергея Эдуардовича и говорил с ним. Фомичев полагал, что поездка к Савинкову в Париж будет отложена до августа-сентября ввидутого, что Павловский ранен и не сможет ехать. Теперь в Польшу придется ехать Фомичеву.

С одной стороны, он был опечален этим, ему перед своим отъездом в Польшу, до Варшавы необходимо было видеть Павловского, для того чтобы именно от него услышать подробности экса, взгляд на причины неудачи экса, сговориться с Сергеем Эдуардовичем о его приезде к Савинкову. Помимо этого, Ивану Терентьевичу необходимо было иметь от Павловского определенную инструкцию для Иванова Даниила и Яковлевича, так как они без указания Павловского не знали, что им делать. Фомичев на свидании забыл переговорить об этом с Павловским и просил Шешеню через Новицкого получить от Сергея Эдуардовича инструкцию, которую обязательно ему передать. Иванов и Яковлевич скорее всего в Польше. Фомичев получил от них письмо из Вильно, его содержание знала Анфиса Фомичева. Иванов писал, что скоро будет в Вильно

С другой стороны, Фомичев рад, что Павловский не может ехать и что ему, Фомичеву, будет принадлежать честь привезти Савинкова в Москву. Он считал, что Борис Викторович должен поехать, так как очень удобный момент (лето), этим надо пользоваться. Отсутствие Павловского ввиду ранения не должно его задержать. Фомичев закончил тем, что «за шею не потянешь», что «великие люди тоже иногда бывают очень упрямы».

Иван Терентьевич интересовался технической стороной поездки Савинкова от границы до Москвы. На этот вопрос Леонид Николаевич ответил, что его это не касается, этими делами ведает Новицкий. Спрашивал, сколько денег дается на руки для поездки в Польшу до Варшавы. Леонид Николаевич ему ответил, что для поездки Савинкова и на его приезд сумма, очевидно, будет неограниченная, а на поездку до Варшавы отпускается 100 долларов на человека. Далее Фомичев интересовался, какая сумма дана в личное распоряжение на поездку в Париж. Шешеня ответил, что это надо спросить у Андрея Павловича.

Вообще у Фомичева отмечалось хорошее настроение, благоприятное для его самолюбия, вдобавок он мог еще кое-что заработать.

Фомичев говорил, что на Павловского очень сильно подействовала смерть нескольких партизан, особенно Аркадия Иванова. Он очень нервничает, решил такими делами не заниматься, чему Фоми-10 Мозохин О. Б., Сафонов В. Н. 289

чев, кажется, рад. Пока на свидании сидел доктор, то все они очень нервничали, особенно Новицкий, так как неудача при эксе очень печальна и на всех подействовала удручающим образом[213].

Десятая командировка за границу
13 июня 1924 г. Андрей Павлович Федоров подготовил проект десятой командировки в Париж по делу «Синдикат-2».

Из переговоров с Савинковым во время восьмой командировки и по его письмам в ЦК «НСЗРиС» и к Павловскому проявлялось его твердое решение ехать в Россию. При этом для него был важен приезд к нему Сергея Эдуардовича для выяснения мощности организации, ее сил, чистоты руководителей, а главным образом для устройства теракта предположительно против Х.Г. Раковского. Так как Павловского Борис Викторович не увидит, Фомичеву была продемонстрирована организация «НСЗРиС». ЦК было устроено два свидания с Павловским, давшие очень хорошие результаты и, наконец, демонстрация перед ним южной организации, и «раненый» Павловский в Москве. Все это было безусловно очень важно для будущей командировки в Париж.

По возвращении из Ростова Новицкий и Фомичев посетили «раненого» Павловского, и на этом же свидании Сергей Эдуардович просил И.Т. Фомичева поехать к Б.В. Савинкову с другим членом ЦК для доклада ему о всем происходящем. Под диктовку Павловского, не имеющего пока сил писать, будет написан подробный доклад с указанием о необходимости и срочности его приезда, о будущих проектах при его приезде в Москву.

Участие Фомичева при этом будет ценно, так как он сам был в Москве, видел ЦК, присутствовал на заседаниях, видел Павловского, ездил в Ростов, видел южную группу и т. д. Ивану Терентьевичу желателен приезд Савинкова в Россию, а посему он безусловно будет все расхваливать и даже преувеличивать силы Московской организации.

Теоретическая сторона командировки:

«1) Для облегчения поездки в Париж необходимо послать с едущими Фомичевым и «нашим членом ЦК» кое-какие материалы для поляков и французов, от коих будут получены паспорта и содействие в визах французских.

2) Письмо Миклашевского к Б.С.

3) Три документа для проезда Б.С., Ал. Д.-Д. и жены Д.-Д.

4) Деньги для приезда Б.С. и Д.-Д. (его и жены).

5) Деньги для семьи Б.С. (по расчету 100 долларов в месяц и сразу месяца на три)».

Никаких материалов о Советской России наподобие прежних для Савинкова посылать не планировалось. В Варшаве, факт ранения Павловского, причины поездки к Борису Викторовичу держатся от всех в секрете, кроме Философова.

Деньги, документы и прочее даются членом ЦК Савинкову только в том случае, если он будет ехать. В противном случае, при отказе или оттягивании поездки, член ЦК должен занять враждебную позицию: «Что за ерунда, к чему беспокоить людей деловых, если ехать — так ехать, а нет — так не надо, как-нибудь обойдемся и без Вас в Москве, оставайтесь, если хотите, просто нашим информатором о заграничной жизни и пр. в таком же духе, словом, бить по самолюбию». Необходимо было дать понять Савинкову, что если он не желает ехать, то вряд ли и Сергей Эдуардович приедет к нему, нечего, мол, ему здесь делать. Фомичев безусловно займет другую позицию уговаривания Бориса Савинкова к поездке в Москву, о его там необходимости. Фомичев с приездом в Россию жены думает прочно там обосноваться[214].

В пятницу 11 июля в Царицыне на даче у Андрея Павловича состоялись «проводы» уезжающего за рубеж Ивана Терентьевича. Целью их было товарищеское единение «членов ЦК» со своим особоуполномоченным.

В 18 часов на дачу приехали Сергей Васильевич, Петр Георгиевич, Ибрагим-Бек (псевдоним «Фейх»[215]) и Владимир Георгиевич; через полчаса явился Федоров, и через четверть часа после него приехал Иван Терентьевич вместе с женой Анфисой. В садике под открытым небом был сервирован стол с винами и закусками.

Фомичев был польщен устраиваемыми проводами и, сказав: «Я не ожидал всех вас сегодня увидеть», сразу выпил полстакана перцовки со спиртом. Ивана Терентьевича начали усиленно угощать «по московскому обычаю» перцовкой со спиртом, зубровкой со спиртом, портвейном, красным, белым и пивом. Через два часа такого «угощения» Фомичев стал часто удаляться в кусты для освобождения переполненного желудка, за столом не мог сдержать одолевшей его икоты и выпил «дружеский брудершафт» с Петром Георгиевичем.

Разговаривая с Владимиром Георгиевичем, Иван Терентьевич сказал, что он со стороны ЦК не встретил полного доверия и не имел возможности познакомиться с низовой работой организации. «Мы за границей, вы здесь, добавил он, ведем одинаковую работу, но в разных условиях: в то время как мы там находимся в совершенной безопасности, вы здесь рискуете очень многим, и я понимаю, что нам, приехавшим оттуда, в короткое время заслужить ваше полное доверие невозможно».

К 22 часам Фомичев был бледен, вид имел жалкий. Пили за благополучное возвращение его и Федорова, «за безвестных героев-партизан» и за приезд в Москву «дорогого всем Бориса». К последнему тосту Иван Терентьевич отнесся очень серьезно, залпом выпил большой стакан пива и тотчас же поспешил в кусты, причем виновато и смущенно улыбнувшись, пробормотал, что едет «в Ригу». Вернувшись «из Риги» и продолжая пить, Фомичев говорил: «У вас среди членов ЦК нет нивелирующего однообразия. Вы все являетесь крупными индивидуальностями, и поэтому те или иные разногласия у вас неизбежны… но это не вредит делу, наоборот…»

В дальнейшем Ивана Терентьевича рвало прямо за столом на тарелку, но это не мешало ему продолжать пить и закусывать.

Темнело, спускалась ночь, на стол поставили зажженную лампу.

Ибрагим-Бек, намазывая на хлеб икру, говорил: «что же всегда о делах да о делах… и нам когда-нибудь отдохнуть…», на что Иван Терентьевич одобрительно кивал и улыбался и пил без разбора все, что ему подливали. Сергей Васильевич рассказывал анекдоты из военного быта и язвил по адресу «штатских»; Петр Георгиевич красочно передавал еврейские анекдоты и через каждые 10–15 минут услужливо водил своего «друга» Ивана Терентьевича в туалет или за кусты: без посторонней помощи он уже не мог двигаться.

В 23 часа Фомичев только икал и смотрел на всех осоловевшими глазами. Вино и пиво были выпиты. Все закуски, кроме печеных яиц, съедены. Становилось сыро и холодно.

В 23½ часа Сергей Васильевич, Петр Георгиевич, Ибрагим-Бек и Владимир Георгиевич уехали, оставив окончательно ослабевшего Фомичева на попечении Андрея Павловича. В начале первого часа ночи они вернулись в Москву.

Эта «товарищеская» вечеринка несомненно сблизила особоуполномоченного с «членами ЦК»[216].

12 июля провожали Ивана Терентьевича на Александровском вокзале. Новицкий (С.В. Пузицкий) во исполнение приказа ЦК организации, как начальник военного отдела, отправился лично проверить состояние места перехода на Западной границе и переправить в Польшу Ивана Терентьевича и Андрея Павловича.

На вокзале их провожали Владимир Георгиевич, Валентин Иванович, жена Фомичева и Леонид Николаевич. При прощании Владимир Георгиевич сказал каждому соответствующее напутственное слово. Фомичев дружески, «по московскому обычаю» расцеловался со всеми.

В вагоне Андрей Павлович был в одном купе с Иваном Терентьевичем, а Сергей Васильевич — в соседнем из предосторожности. Это было указано и Фомичеву, что было им весьма одобрено с конспиративной точки зрения.

Прибыв в 12 часов ночи в Минск, отправились в гостиницу «Ливадия» на Комсомольской улице, где заняли отдельные комнаты.

Утром Новицкий отправился в ГПУ Белоруссии, переговорил с Ф.Д. Медведем и И.К. Опанским о том, чтобы они приготовили лошадей и место перехода границы.

Часов в 12 дня в номер гостиницы в то время, когда у Новицкого был Фомичев, явился помощник уполномоченного ГПУБ И.П. Крик-ман, по легенде командир роты пограничных войск того района, где обычно переходят переправы через границу. Доложив о положении дел, он получил приказание доставить всех до границы и произвести переправу.

В пять часов вечера Крикман заехал за ними, после чего они втроем выехали из Минска. Не доезжая 5–6 верст до границы, спешились и, пройдя полями и лесом до границы, произвели в 12 часов ночи переброску на польскую границу Андрея Павловича и Ивана Терентьевича.

При прощании Фомичев расцеловался, долго жал руку, благодарил за проявленное внимание, предостерегал С.В. Новицкого не подходить близко к границе и прочее. Просил к 10 августа лично встретить на границе «отца»[217].

Перейдя границу, Федоров с Фомичевым явились на пост Гайще, а оттуда отправились к коменданту Турковщизны. Получив необходимые документы для проезда, в тот же день выехали в Вильно, куда добрались 16-го утром. По приезде в Вильно Андрей Павлович отправил Ивана Терентьевича в Экспозитуру № 1 сообщить о приезде и сговориться о месте встречи с капитаном Майером.

Вскоре Фомичев вернулся и сообщил, что капитан Майер набросился на него с бранью якобы за его безделье, за передачу материалов Мосбюро через Философова в Генштаб Польши и др. Сообщил Федорову, что его свидание с Майером должно быть в два часа на конспиративной квартире. Фомичев был очень взволнован, очень обижен на поляков за то, что они не умеют ценить людей.

В 2 часа Федоров отправился на конспиративную квартиру, где его уже ждали капитан Майер и его помощник по Русскому отделу.

Капитан Майер был предупрежден Фомичевым, чтобы он не говорил с Федоровым так, как с ним, так как Андрей Павлович мог все бросить и немедленно вернуться в Россию. На Майера эта угроза, видимо, подействовала, так как он был очень корректен и вежлив. Капитан Майер начал с оценки доставленных ему материалов и о работе резидента Штиля.

Сообщил, что доставленные материалы почти никакой ценности не имеют, по ним нельзя составить никакого представления о состоянии войск Западного фронта. Если бы он не верил Мосбюро, то решил бы, что это сознательная дезинформация со стороны большевиков. Высказал недовольство тем, что материал передан в копиях. Сообщил, что он хотел бы иметь дело непосредственно только с Мосбюро, и чтобы эта работа оставалась для всех, в том числе и Философова, неизвестной.

Федоров, ему это обещал, объяснив передачу материалов Фи-лософову и во Второй отдел недоразумением и отчасти тем, что при капитане Секунде это допускалось. Кончили беседу мирно. Майер спросил Андрея Павловича, что ему от него надо. Федоров сказал, что ему потребуются два паспорта для поездки в Париж и разрешение на вывоз валюты из пределов Польши, а также содействие поручика Донзо (француза) для получения в Варшаве виз на въезд во Францию. Майер обещал, что все будет готово на следующий день.

Действительно, на следующий день Федоров получил два паспорта, письмо к консулу в Варшаву и отношение в Банк, для вывоза денег, по которому в тот же день получил официальное разрешение на вывоз иностранной валюты из пределов Польши.

Тогда же Майер сообщил, что из Варшавы от Философова приезжал к нему Клементьев узнать, нет ли от нас из Москвы каких-либо сведений и когда мы предполагаем приехать в Варшаву. Майер, сообщил ему, что все обстоит благополучно, по всей вероятности, в течение ближайших двух дней выедут в Варшаву. В тот же день Андрей Павлович в разговоре по телефону с Шевченко сообщил о своем приезде и о дате выезда в Варшаву.

В этот же день Фомичев устроил Федорову свидание с Ирмановым. Выяснилось, что Ирманов ждет в Вильно, когда его смогут перебросить в Россию. Федоров указал Фомичеву, чтобы он давал ему пока уклончивый ответ. Сам Фомичев, два дня проведенные в Вильно употребил на написание докладов для помощника начальника политической полиции Оленского.

20 июля прибыли в Варшаву. Никогда Федоров так не волновался, всю дорогу в поезде его преследовала мысль: «Удастся ли заманить матерого зверя в Москву?.. Достаточно ли вески аргументы, чтобы заставили Савинкова покинуть Париж и поехать в СССР для руководства тайной борьбой с большевиками?..»

В Варшаве отправились на квартиру к Шевченко. Тот сообщил, что Философов, хотя и болен уже несколько дней, но ждет Фомичева и Федорова к 12 часам дня. Евгений Сергеевич очень интересовался, почему не прибыл Павловский. Федоров рассказал ему легенду о его ранении. Никаких сомнений она не вызвала. Он только выразил большое сожаление по поводу происшедшего.

К 12 часам, как договаривались, Федоров с Фомичевым отправились к Философову, который с нетерпением их ожидал. Первым вопросом его был: почему не приехал Павловский, что «отец» теряет всякое терпение, что он буквально засыпал его письмами с запросами о Сергее Эдуардовиче и о Москве. Ответом Дмитрию Владимировичу явилась та же легенда о ранении Павловского, о неудаче экса и невозможности вследствие этого его приезда, минимум месяца два.

В остальном в Москве все обстоит хорошо. Федоров с Фомичевым командированы к Савинкову. Философов был расстроен ранением Сергея Эдуардовича, неудачей экса и невозможностью свидания «отца» с Павловским. Далее Федоров подробно рассказал Философову о положении дел в Москве, о цели приезда. Фомичев все это подтверждал как очевидец, рассказал о своей поездке на Юго-Восток для выяснения истории с Сергеем Эдуардовичем, рассказал о своих свиданиях с ним и с членами ЦК.

Философов спросил, какую он может оказать пользу в этой поездке. Андрей Павлович ему сказал, что имеется, как и в прошлый раз, письмо к французскому консулу от поручика Донзо и ему только нужно как владеющим французским языком поехать с нами в консульство. Мы сговорились сделать это на следующий день.

Дмитрий Владимирович сообщил, что ему удалось с большим трудом устроить Борису Савинкову разрешение у поляков на въезд его в пределы Польши на недельный срок. Это разрешение удалось получить путем долгой беседы как с эндеками (правыми), так и с ППС (левыми); поэтому же поводу пришлось беседовать с Бауэром, начальником 2-го отдела Генерального штаба, который предлагал ехать Савинкову по чужим документам, которые будут ему даны при посредстве 2-го отдела, и с Министерством иностранных дел, которое настаивало на приезде Савинкова официально. Министерство иностранных дел хотело видеть Савинкова для выяснения с ним русского вопроса в Польше.

Мнение же самого Философова было таково: или Савинкову ехать инкогнито, ни с кем из поляков не встречаться и ехать дальше в Советскую Россию, или же ехать официально, видеться со всеми, с кем хочет, но в Россию не ехать. Федоров согласился с мнением Философова. В тот же день была дана телеграмма Савинкову о приезде Андрея Павловича и Ивана Терентьевича, для того чтобы он успокоился.

На другой день с утра Федоров с Философовым отправились во Французское консульство за получением виз. По пути встретили почтальона, который вручил ему письмо. Письмо было от Савинкова — опять с запросом относительно Павловского. Тут же, в письме, была записка и Сергею Эдуардовичу следующего содержания: «Бросай к черту всю свою торговлю, если не можешь приехать иначе, и приезжай немедленно; в противном случае я вынужден буду действовать самостоятельно. Твой отец». Философов решил, что теперь, по получении телеграммы, отец уже успокоится и будет ждать Федорова.

Явившись в консульство, Философов вошел к консулу с письмом от поручика Донзо и с нашими паспортами, ровно через 10 минут паспорта с визами были получены. Закончив с получением транзитных виз, на другой день Федоров с Фомичевым выехал в Париж. Ни с Арцыбашевым, ни с Португаловым по пути в Париж не встречались, конспирируя свою поездку к Савинкову.

24 июля прибыли в Париж. Устроившись в гостинице Федоров немедленно позвонил Савинкову, его дома не оказалось. Решив, что он пошел обедать, Федоров с Фомичевым отправились в известный ресторан, где обычно обедал Савинков, надеясь его там застать. Действительно, Савинков с Любовью Ефимовной Деренталь обедали там. Для Савинкова эта встреча в ресторане была неожиданной.

Оба очень обрадовались, увидя Федорова и Фомичева. Первым вопросом Савинкова был: почему нет Павловского и каково положение в Москве? Федоров ответил ему, что все обстоит благополучно. Павловский не приехал потому, что легко ранен при выполнении экса и в данное время находится в безопасности в Москве, но пролежит, по всей вероятности, месяца полтора-два. Легенда о ранении Сергея Эдуардовича его успокоила.

Александра Аркадьевича Дикгоф-Деренталя в Париже не было. Где он был, выяснить не удалось. Мы решили с Савинковым о делах поговорить на другой день, сегодня же просто посидеть за бутылкой вина. В тот же день вечером в кафе Федоров встретился и с Рейли. В кафе речь опять зашла о Павловском, о московской организации и т. д. Пришлось подробно рассказать Савинкову о положении дел в Москве, о ранении Сергея Эдуардовича, о наших планах, о цели приезда. Сговорились встретиться на другой день на квартире у Савинкова.

Там Савинков детально расспросил обо всем, что делается в России вообще, о московской организации с характеристикой всех ее членов, о всей работе Павловского, о Фомичеве, насколько мы законспирированы в Москве и др. Докладом, видимо, остался доволен, так как сейчас же сообщил, что он едет со мной, но пока не знает, поедут ли Любовь Ефимовна и Александр Аркадьевич Дерентали. Вопрос этот выяснится на следующий день, после чего можно будет говорить о средствах для поездки, о плане поездки, ее технической стороне. На другой день Борис Викторович сообщил, что едут все трое, и тут выяснили все, что нужно Савинкову для удовлетворения своей семьи, семьи Деренталя, бывшего вестового Виктора Савинкова, долг Клепикову и прочие расходы, кои он должен выполнить, прежде чем покинуть Париж.

Савинков сообщил Андрею Павловичу, что ему нужно будет ехать через Прагу для свидания со своей сестрой Верой Викторовной Мягковой, но эта поездка в Прагу ему не улыбается, так как чехи встретят его торжественно и дальнейший его отъезд в Польшу не останется в секрете. Федоров посоветовал ему разрешить вопрос иначе: вызвать сестру в Париж, выяснить здесь все, что ему нужно, и потом ехать прямо в Польшу. С этим он согласился. Отправились на телеграф для вызова сестры Савинкова в Париж. На другой день приехал Деренталь.

Опять было свидание с Савинковым, где он подробно говорил Федорову о предполагаемом плане работы, о необходимости параллельной террористической работы, о том, что он в Париже сидел не даром, а занимался изысканиями через одного специалиста химика нового взрывчатого средства. Изыскания эти дали положительный результат, и он на ближайших днях выяснит, когда сможет получить это средство: до отъезда из Парижа или через некоторое время, а также и то, где и когда смогут доставить ему это средство, каков будет его вес и прочие детали.

На другой день, 30 июля, он сообщил, что средство еще не вполне готово и его можно взять не ранее сентября месяца. Ему предлагают доставить его прямо в Москву, но Савинков боялся, что груз может попасть в руки ГПУ. Федоров посоветовал ему доставить этот груз в Вильно по адресу Экспозитуры капитану Майеру, который будет хранить его до тех пор, пока его у него не заберем. Этим проектом он остался доволен, подробно расспросил адрес.

Туда же, в Вильно, должен был приехать и второй химик Савинкова, эксперт по этому средству, и обучить лицо, которое приедет из Москвы за грузом. Общий вес взрывчатки, как предполагал Савинков, будет пудов до двух в двух чемоданах. При перевозке безопасен. Дикгоф-Деренталь после приезда занялся получением польских виз по итальянским паспортам. У Деренталя был паспорт на имя Александра Дорн.

1 августа приехала Мягкова в Париж, и с этих пор все занялись подготовительными операциями для выезда из Парижа и поездки в Россию. Подробно обсуждали с Савинковым переход через границу, взаимоотношения с поляками, перевозку багажа и оружия в пределах Советской России от Минска до Москвы.

Федоров объяснил Савинкову, что переход через границу произойдет при помощи поляков и командира роты на советской стороне, члена нашей организации некоего Ивана Петровича, что багаж и оружие, как обычно, оставим в Минске, а он уже доставит все в Москву.

Савинков ответил, что уже с Варшавы он будет в полном подчинении Андрея Павловича «как сопровождающего эшелон». Поэтому позже они все, без всякого сомнения, оставили на границе свои чемоданы, а под Минском сдали револьверы.

Так как все решили выехать 10 августа, то уже 6 августа Андрей Павлович выслал вперед Фомичева в Вильно, чтобы он подготовил все необходимые для перехода границы документы и номера в гостинице.

9 августа Деренталь перевез все вещи, оставшиеся в Париже, — как свои, так и Савинкова, к родным своей жены, живущим где-то за Парижем.

В тот же день был устроен прощальный обед с участием Сиднея Рейли, который должен был в конце августа опять выехать в Америку.

За столом Савинков рассказал, что в Россию собирается нелегально выехать Бурцев, в Москве он намерен посетить какой-нибудь наркомат и выступить в нем с обвинениями против большевиков. Андрей Павлович высказал сомнение в возможности такого геройского поступка, на что Савинков и Рейли ответили: «Бурцев старик сумасшедший и может все сделать…»

10 августа 1924 г. курьерским поездом из Парижа в Варшаву выехали: в одном купе — Савинков с Любовью Ефимовной, в другом — Деренталь и Андрей Павлович. 12 августа они прибыли в Варшаву, немедленно по приезде, оставив Савинкова и других в одном из кафе, Федоров отправился за Философовым.

По прибытии Дмитрия Владимировича и радостного свидания с Савинковым и с мадам Деренталь отправились на квартиру к Фило-софову. Федоров отправился в гостиницу, куда еще раньше ушел Деренталь. Часа через два все собрались на квартире у Философова, где обсуждали вопрос о том, говорить ли о поездке в Россию Арцыбашеву, Португалову и Шевченко или нет.

После долгих обсуждений пришли к результату, что лучше сказать, что Савинков едет в Россию, чем предоставить им самим делать догадки о том, куда делся Савинков. Приняли следующую легенду: все едут в Финляндию, где для организации пункта остается Деренталь, а Федоров и Савинков едут дальше в Россию.

Савинков до двух часов имел беседу с Философовым. От трех до пяти был обед с участием Дмитрия Владимировича. От пяти до семи Борис Викторович беседовал с Арцыбашевыми и Пор-тугаловым, а после семи устроили прощальный ужин при полном ансамбле.

Будучи еще в Париже, Борис Викторович получил письма из России с извещением об удачном эксе, проведенном в Ростове. Он остался этим очень доволен: значительная сумма давала возможность развернуть как организационную работу, так и террористическую, а также возможность издавать в Париже свою газету.

В редакции «За Свободу» все время были нелады между Арцыбашевым, Философовым и Португаловым, которые должен был разрешить Савинков. 12 августа, после прощального ужина, все выехали в Вильно, куда прибыли 13-го.

На вокзале всех встречал Фомичев. Тут же Савинков случайно встретился с братом Вензигольского, бывшим своим соратником. В связи с этим Борис Викторович решил увидеться и с самим Вен-зигольским. В тот же день он имел с ним свидание и сообщил ему о своей поездке в Россию.

В этот же день Андрей Павлович встретился с поляками, выяснил с ними все вопросы как относительно савинковского груза, так и о пропусках, о новом задании для Москвы.

14-го утром Федоров выехал из Вильно, на сутки раньше, чтобы перейти границу и подготовить переход. Условились, что до границы их будет вести Иван Терентьевич, с которым Андрей Павлович должен встретиться на границе ровно в 11 часов вечера. Перейдя границу, Федоров встретил Пиляра, Новицкого и Крикмана. Обговорили дальнейший план: поездка до Минска, багаж, оружие и арест Савинкова.

В Минске крокисты были заняты поиском изолированной квартиры, в которой можно было бы провести бесшумное задержание Савинкова и его людей. Остановились на квартире полномочного представителя ОГПУ Белорусского военного округа Ф.Д. Медведя. В ней разместилась остальная часть опергруппы в ожидании «гостей». Был разработан детальный план, распределены роли, установлены условные знаки и сигналы к началу операции[218].

На другой день ровно в 11 часов Андрей Павлович с Новицким и Крикманом вышли в район Радошковичей и медленно направились на советско-польскую границу. Стоял сильный туман. Появился Фомичев и дал сигнал, что сейчас они появятся. Показался Андрей Павлович, а затем Савинков и остальные. Познакомились, переоделись в пограничную форму и расселись по подводам. Километра за три до Шнека была сделана остановка, вновь переоделись в гражданскую форму и разделились в целях конспирации на три группы, каждая из них двигалась пешком самостоятельно.

Под Минском согласно предварительному разговору Савинков и Деренталь сдали Федорову оружие, чем была значительно облегчена операция по их задержанию.

В первые две группы вошли Савинков, супруги Деренталь, Новицкий и Андрей Павлович. Они должны были встретиться на За-харьевской улице, в доме 33, в квартире ПП ОГПУ ВВО Медведя. Третья группа должна была проследовать прямо в одну из гостиниц Шнека, где их ожидал Шешеня[219].

Вскоре Савинков, супруги Деренталь, Андрей Павлович и Новицкий были в квартире Медведя. На столе уже стоял завтрак, Андрей Павлович пригласил всех к столу, поднял рюмку и провозгласил тост: «За здоровье присутствующих…»

Выпив, он сообщил им, что уезжает по делам в город. В комнате остались Борис Викторович, Любовь Ефимовна, Новицкий и на диване лежал заболевший Александр Аркадьевич. Тут прислуживавший им «вестовой» принес яичницу, и вдруг дверь с силой распахнулась и в комнату вбежало несколько человек.

Впереди — военный, похожий на корсиканца, с черной большой бородой, сверкающими черными глазами и двумя маузерами в руках. Это был Медведь. Раздались голоса: «Ни с места…. Вы арестованы…»

Новицкий сидел с невозмутимым лицом, а Борис Викторович улыбнулся и произнес: «Чисто сделано… Разрешите продолжать завтрак…»

Красноармейцы с винтовками выстроились вдоль стены.

Пиляр, одетый в черную рубашку, повторил: «Да, чисто сделано… Неудивительно… Работали над этим полтора года».

Савинков тяжело вздохнул и сказал: «Жалко, что я не успел побриться».

«Ничего… Вы побреетесь в Москве, Борис Викторович», — ответил ему Пиляр.

В тот же лень Савинкова с супругой Деренталя опергруппа увезла в специальном вагоне в Москву, а 18 августа они оказались во внутренней тюрьме ОГПУ.

В газетах появилась информация о том, что в двадцатых числах августа на территории Советской России ОГПУ был задержан гражданин Савинков Борис Викторович (с фальшивым паспортом на имя В.И. Степанова), один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России.

* * *
Немного позже, 2 сентября 1924 г. в семь часов утра, Зекунов Михаил Николаевич сообщил, что к нему на квартиру явились два бандита из банды Данилы Иванова, прибывшие в Москву из Горок. Они были встречены его женой, которая по заранее полученным инструкциям сообщила им, что Зекунов сможет встретиться с ними не ранее десяти часов утра. Бандиты удалились, таким образом, было выиграно три часа, за которые был разработан план операции.

Ровно в 10 часов бандиты снова явились на квартиру к Зекунову и после ряда их проверок были приняты. Из разговора выяснилось, что Данила Иванов не хотел пускать их в Москву. Они прибыли в Москву на свой страх и риск. В Смоленске им стало известно об аресте Савинкова. Это обстоятельство усилило их подозрение, они хотели было вернуться обратно в Горки, однако все же рискнули и выехали в Москву для встречи с Павловским.

Удостоверившись, что прибыли по верному адресу, они несколько успокоились, продолжая тем не менее все время держаться настороже. Далее действия разыгрывались по плану. Зекунов вызвал по условному телефону агента Мюрида (фигурировавшего в легенде как прибивший с Кавказа вместе с Сергеем Эдуардовичем) и предложил ему немедленно явиться к нему. Спустя 40 минут на квартиру Зекунова явился Мюрид, он был представлен бандитам. Те заявили, что прибыли из Горок от Иванова и хотят немедленно видеть Павловского. Согласно полученному заданию тот снова начал «проверять» бандитов и притворился ничего и никого не знающим. Только после того, как Михаил Николаевич объяснил ему, что это «свои люди». Мюрид сказал им, что Павловский в Москве и что он доложит ему о приезде двух лиц от Иванова.

Чувствуя к себе недоверие, бандиты предложили свести их предварительно, для опознания, «с Гришей» (Сыроежкиным), приезжавшим за несколько дней до этого к ним в банду и знающим их в лицо. Это новое обстоятельство дало возможность безболезненно, не вызывая никаких подозрений у бандитов, ввести в дело Григория Сергеевича, исполнявшего в данной ситуации основную роль.

Условившись с бандитами, что доложит Павловскому об их желании с ним видеться, Мюрид отправился в штаб-квартиру (квартира Пузицкого), где к этому времени находились все участники операции — Пузицкий, Демиденко, Сыроежкин, Гендин и два курсанта Высшей Школы Погранохраны. После его прихода все участники операции отправились в район Мерзляковского пер., где было выбрано место производства операции — между Хлебным переулком и улицей Воровского.

Оперативная группа разделилась Сыроежкин и Мюрид отправились на квартиру к Зекунову, имея задачу передать бандитам, что Павловский готов их принять на квартире Шешени. В целях конспирации вся группа — сотрудники ОГПУ и бандиты разбились на две партии: Сыроежкин с Яковлевичем (правая рука Иванова) шли по правой стороне Мерзляковского переулка, а Мюрид со вторым бандитом (Иван Скороходов) следовал левой стороной переулка; в десяти шагах сзади Мюрида шел Зекунов. Пузицкий и Демиденко занимают позицию в Хлебном переулке, имея задачу после прохода Сыроежкина и Яковлевича идти сзади них по правой стороне, дабы отрезать в случае надобности их путь к отступлению. Гендин находился в подворотне дома № 12, имея аналогичную задачу в отношении Мюрида и Скороходова (по левой стороне). Курсанты Высшей пограншколы следовали по левой стороне Мерзляковского переулка со стороны улицы Воровского, имея задачу встретить Сыроежкина и Яковлевича.

В 12 часов 15 минут вся группа вышла из квартиры Зекунова, направляясь Мерзляковским переулком на квартиру Шешени. Пройдя Хлебный переулок Сыроежкин с Яковлевичем встретили курсантов Высшей пограншколы (они были переодеты в штатское). Поравнявшись с ними, Сыроежкин нанес настолько сильный удар кастетом по лицу Яковлевича, что он совершенно лишился возможности сопротивляться и в тот же момент был скручен курсантами, Сыроежкиным и подоспевшими Пузицким и Демиденко. Ему сразу надели наручники. В момент нанесения удара Сыроежкиным Яковлевичу второй бандит (Скороходов), следовавший по левой стороне рядом с Мюридом, был убит им наповал выстрелом из маузера в тот момент, когда он, заметив пленение Яковлевича, запустил руку за пояс с целью выхватить оружие. Вся операция была закончена в две 305

минуты. По окончании прозвучали тревожные сигналы, на которые немедленно прибыла милиция, окружившая переулок с обеих сторон и не допускавшая публику.

На прибывшую машину погрузили обоих бандитов и доставили в здание ОГПУ. При обыске у них изъяли два больших маузера и один наган с досланными в ствол патронами и большое количество патрон[220].

Это был последний эпизод в проводимой КРО ОГПУ операции «Синдикат-2».

Глава 5 СУД И СМЕРТЬ Б.В. САВИНКОВА

Игра ОГПУ с Савинковым, продолжавшаяся на протяжении почти двух лет, закончилась поражением Савинкова, победой чекистов.

Позже в одном из кабинетов в доме на Лубянской площади произошла встреча Ф.Э. Дзержинского, В.Р. Менжинского и Б.В. Савинкова. На этой встрече Савинков признал свое поражение.

21 августа на столе Дзержинского лежало показание Бориса Савинкова, написанное его характерным тонким прямым почерком, в котором он впервые письменно заявил о признании советской власти.

«Раньше, чем отвечать на предложенные мне вопросы, я должен сказать следующее:

Я, Борис Савинков, бывший член боевой организации ПСР, друг и товарищ Егора Сазонова и Ивана Каляева, участник убийства Плеве и вел. кн. Сергея Александровича, участник многих других террористических актов, человек, всю жизнь работавший только для народа и во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью в том, что шел против русских рабочих и крестьян с оружием в руках. Как могло это случиться?

Я уже сказал, что всю жизнь работал только для народа и во имя его. Я имею право прибавить, что никогда и ни при каких обстоятельствах не защищал интересов буржуазии и не преследовал личных целей. Я любил Россию, был глубоко предан русскому трудовому народу и, конечно, мог ошибаться, но действовал всегда по совести и крайнему разумению. Был революционером и демократом, таким и остался.

Пошел я против коммунистов по многим причинам. Во-первых, по своим убеждениям я был пусть плохой, но эсер, а следовательно, был обязан защищать учредительное собрание; во-вторых, я думал, что преждевременно заключенный мир гибелен для России; в-третьих, мне казалось, что если не бороться с коммунистами нам, демократам, то власть захватят монархисты; в-четвертых, кто мог бы в 1917 году сказать, что русские рабочие и крестьяне в массе пойдут за РКП?.. Я разделял распространенное заблуждение, что Октябрьский переворот не более как захват власти горстью смелых людей, захват, возможный только благодаря слабости и неразумению Керенского. Будущее мне показало, что я был неправ во всем. Учредительное собрание выявило свою ничтожность, мир с Германией заключила бы любая дальновидная власть; коммунисты совершенно разбили монархистов и сделали невозможной реставрацию в каком бы то ни было виде; наконец, — это самое главное, — РКП была поддержана рабочими и крестьянами России, т. е. русским народом. Все причины, побудившие меня поднять оружие, отпали. Остались только идейные разногласия: Интернационал или родина, диктатура пролетариата или свобода? Но из-за разногласий не подымают меч и не становятся врагами… К сожалению, истину я увидел только в процессе борьбы, но не раньше. Моя борьба с коммунистами научила меня многому — каждый день приносил разочарования, каждый день разрушал во мне веру в правильность моего пути и каждый день укреплял меня в мысли, что если за коммунистами большинство русских рабочих и крестьян, то я, русский, должен подчиниться их воле, какая бы она ни была. Ноя — революционер. А это значит, что я не только признаю все средства борьбы вплоть до террористических актов, но и борюсь до конца, до той последней минуты, когда-либо погибаю, либо совершенно убеждаюсь в своей ошибке. Мог ли я убедиться в ней шесть, пять, четыре, даже три года назад, когда чаша весов еще колебалась, когда еще позволительно было думать, что русский народ в своем большинстве против коммунистической партии и Интернационала?

Я не преступник, я — военнопленный. Я вел войну, и я побежден. Я имею мужество открыто это сказать, я имею мужество открыто сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба не дала результатов. Раз это так, значит, русский народ был не с нами, а с РКП. И говорю еще раз: плох или хорош русский народ, заблуждается он или нет, я, русский, подчиняюсь ему. Судите меня, как хотите.

Что было? На Дону — интриги, мелкое тщеславие, «алексе-евцы» и «корниловцы», надежда на буржуазию, тупое непонимание положения, подозрительность к каждому демократу и тайное «Боже, царя храни». Я говорю о «верхах», конечно… Я уехал с Дона уже отравленный мыслью, что «рыба гниет с головы». Потом Ярославль. Геройское, но бесполезное дело. И… французы. Тогда я впервые почувствовал, как относятся иностранцы к нам… Потом Казань, эсеры, громкие слова, безволие, легкомыслие, бездарность и малодушие. Опять «рыба гниет с головы». Потом Париж, представительство Колчака. Конечно, та же картина. Те же интриги, то же легкомыслие, та же тупость, те же звонкие фразы и… ложные сведения из Сибири. Я был в отчаянии. Мне все еще казалось, что коммунисты — захватчики власти и что русский народ не с ними, и неудачи наши я приписывал только неспособности «белых», точнее белых «верхов». Меня ждало еще более горькое разочарование. Я говорю о Варшаве. С одной стороны, Балахович, с другой — Глазенап и Перемыкин — их «превосходительства» и золотые погоны. А тут же и польский штаб. Сразу оговорюсь насчет этого штаба. Заподозрить меня в шпионстве смешно. Могу ли я быть шпионом? Но я стоял во главе большого дела и должен был иметь базу. А база неразрывно связана со штабом. Никаких деталей я не знал и в них физически входить не мог, занятый с утра до вечера всевозможнейшими делами. Я поступал так, как поступали все белые, опиравшиеся на иностранцев. А без опоры на иностранцев мы воевать не могли.

Итак, Балахович, Перемыкин и штаб, генеральские ссоры, интриги Врангеля, воровство, «моя хата с краю», чиновничество и прочее и проч., и уже не на «верхах» только. В этой каше тонуло несколько честных и искренно убежденных людей. Все это было мне глубоко противно. Чтобы по крайней мере не обмануть всех, кто верил мне, я записался к Балаховичу солдатом и ушел в поход. Моя совесть нашла успокоение: я делил участь простых людей.

Потом переход границы. Когда перешли границу обратно в Польшу, я подвел итоги белому движению. Тяжелые это были итоги. Но и снова я не усомнился в том, что коммунисты только захватчики власти. Я только сказал себе, что надо было идти другой дорогой. Отсюда «зеленые» и «союз», попытка чисто-крестьянского движения. Говорю, «попытка», ибо настоящим движением это было назвать нельзя. Руководить из Варшавы «зелеными» я не мог. Я мог только писать приказы. Я и писал их. Исполнялись ли они? Нет. В большинстве случаев вместо дисциплины была разнузданность, вместо идейной борьбы — бандитизм, вместо планомерных действий — разрозненные и потому ненужные выступления. Выходило так, что пытается синица море зажечь. Но и тут я не понял, что народ не с нами, а с РКП; но и тут я, революционер, не бросил борьбы. Почему не бросил? Да потому, что все еще верил, что коммунисты чужие русским крестьянам и рабочим людям и что русский народ, если не может, то, наверное, хочет освободиться от них. Я не знал, что в 1924 году будет один миллион комсомольцев…

Трагедия «белая», трагедия «зеленая». Разочарование «белое», разочарование «зеленое». Что оставалось делать? Использовать третью, последнюю, возможность борьбы — вернуться к подпольной работе, я и вернулся. Кое-как дело шло, пока я находился в Варшаве. Именно «кое-как» и все время на убыль. На убыль настолько, что к 1923 году передо мной во весь рост встал страшный вопрос. Вот пять лет я борюсь. Я всегда и неизменно побит. Почему? Потому ли только, что эмиграция разлагается, эсеры бездейственны, а генералы не научились и не могут научиться ничему? Потому ли только, что среди нас мало убежденных и стойких людей, зато много болтунов, бандитов и полубандитов? Потому ли только, что у нас нет денег и базы? Потому ли только, что мы не объединены? Потому ли только, что наша программа не совершенна? Или еще и прежде всего потому, что с коммунистами русские рабочие и крестьяне, т. е. русский народ?

Я впервые ответил себе: «да, я ошибся; коммунисты не захватчики власти, они — власть, признанная русским народом. Русский народ поддержал их в гражданской войне, поддержал их в борьбе против нас. Что делать? Надо подчиниться народу». Тогда я сел писать «Коня вороного», тогда я отошел от всех дел и забился в щель, и тогда я был на волос от того, чтобы заявить публично, что я прекращаю всякую борьбу. Я знаю, что этому трудно поверить, но это было именно так»[221].

Затем было очень быстрое следствие, которое провели сотрудники 6-го отделения КРО ОГПУ. Обвинительное заключение по делу Савинкова писал начальник этого отделения И.И. Сосновский.

Копию обвинительного заключения Б.В. Савинков получил 23 августа в 23 часа 30 минут. Он обвинялся в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58 1 ч., 59, 64, 66 1 ч., 70 и 76 1 ч. УК РСФСР.


«С первых шагов своего появления вРоссии после свержения царизма Борис Викторович Савинков проявил себя как решительный и последовательный враг рабочего класса, беднейшего крестьянства и солдатских масс во всех проявлениях их борьбы за углубление и расширение революционных завоеваний. Многочисленные факты, относящиеся ко времени после февральского и дооктябрьского периода, указывают на деятельность Савинкова, которая в общем и целом вела к тому, чтобы помочь российской буржуазии осуществить ее империалистические стремления. Деятельность эта выразилась в руководстве агитацией за верность союзникам и за войну до победного конца, в непосредственном проведении в правительстве и армии мер борьбы с пролетарскими организациями, в сношениях с представителями союзного командования, в организации белогвардейских офицерских сил с целью активной борьбы против завоеваний революции и за укрепление власти в руках империалистической буржуазии. В бытность военным министром и военным комиссаром Б.В. Савинков использовал в борьбе с нарастающей пролетарской революцией свое имя старого революционера-террориста для провокационного вхождения в органы пролетарских классовых организаций, в целый ряд солдатских комитетов и крестьянских союзов, с целью задержки развития революционного настроения среди их участников, что приводило к их разложению и усиливало позицию буржуазии в борьбе против трудящихся.

В июльские дни 1917 года Б.В. Савинков был сторонником самых решительных мер подавления классовых выступлений питерских рабочих и самой беспощадной расправы с ними. По его собственному признанию Б.В. Савинков был за программу Корнилова, и в качестве военного губернатора Петрограда оказывал ему моральную поддержку, выступив посредником между Керенским к Корниловым и затем между Алексеевым и Корниловым, чем препятствовал разгрому корниловского наговора.

После перехода власти в руки рабочих и крестьян Б.В. Савинков продолжает свою контрреволюционную деятельность, являясь вдохновителем п организатором контрреволюционеров, борющихся на стороне буржуазии с пролетарской революцией. Тесно связанный с контрреволюционными генералами Корниловым, Красновым и Алексеевым, Б.В. Савинков принимал активное участие в организации наступления генерала Краснова на Петроград, для чего лично пробрался в его штаб в Гатчине, где призывал к наиболее решительным мерам борьбы с питерскими рабочими, войсковыми частями и революционными матросами, побуждая к борьбе Керенского. Для привлечения других войсковых частей на помощь Краснову Б.В. Савинков отправился в распоряжение армии генерала Череми-сова и принял меры к использованию польского добровольческого корпуса генерала Довбор-Мусницкого.

После поражения Краснова, в декабре 1917 года Б.В. Савинков уезжает на Юго-Восток, где в личном сотрудничестве с генералами Калединым, Корниловым и Алексеевым принимает участие в Донском гражданском совете, деятельность которого он усиливает и расширяет, пользуясь своим влиянием среди казаков, как член союза казачьих войск в Петрограде и как бывший революционер. В качестве члена Донского гражданского совета, Б.В. Савинков лично отвез в Петроград и передал Чайковскому приглашение вступить в члены этого совета. К этому же времени отмечается участие Савинкова в работе по созданию генералами Алексеевым и Корниловым добровольческой армии. В феврале-марте 1918 года Б.В. Савинков прибыл нелегально в Москву, где немедленно вошел в связь с наиболее активно настроенными контрреволюционными элементами. Все это видно из показаний Савинкова, данных 21 августа 24 г. А из брошюры его «Борьба с большевиками», изданной в Варшаве в 1923 г., видно, что он разыскал в Москве тайную монархическую организацию гвардейских и гренадерских офицеров в количестве около 800 человек. Ознакомившись с положением и наметив план дальнейшей контрреволюционной заговорщической работы, Б.В. Савинков создал новую контрреволюционную организацию — тайное о-во для борьбы против большевиков под названием «Союз защиты родины и свободы». Говоря широковещательные слова о демократизме и называя себя защитником крестьянских интересов, Б.В. Савинков в руководящий состав включил заведомо ему известных монархистов: генерал-лейтенанта Рычкунова и полковника Перхурова. Исполняя директивы Донского гражданского совета и действуя согласно его реакционно-монархической программе, Б.В. Савинков поставил ближайшей целью свержение советской власти путем военного переворота и полное уничтожение всех завоеваний Октябрьской революции, воссоздание армии «на основах настоящей воинской дисциплины», т. е. с помощью контрреволюционных генералов без какого бы то ни было участия комиссаров, и, наконец, продолжение войны с Германией, опираясь на помощь союзников. Эти задачи союза формулированы в программной прокламации СЗРиС, распространяемой его членами и Москве. В ряды членов СЗРиС были включены преимущественно офицеры и юнкера, как находившиеся в Москве, так и прибывающие с Дона. И в этот период Б.В. Савинков, действуя как эмиссар Донского гражданского совета и Добровольческой армии, установил связь со штабом Добрармии, послав, как кто видно из его брошюры «Борьба с большевиками», офицера к генералу Алексееву с донесением о том, что в Москве образовался СЗРиС, и с просьбой указаний. Одновременно Банников находился в непосредственном контакте с представителями союзного дипломатического корпуса в лице Нуланса и Массарика, которые вели чайную контрреволюционную работу на территории РСФСР, и получал от них денежные субсидии через Массарика, на которые фактически велась и расшиблась вся организационная работа СЗРиС. Это видно из брошюры Савинкова «Борьба с большевиками», из статьи Дикгоф-Деренталя, помещенной в «Отечественных Ведомостях» от 24 ноября 1918 г., а также из показаний Савинкова от 21 августа 1924 года и показаний Кошелева.

По признанию Савинкова, тогда были сформированы подпольные части по принципу кадра всех родов оружия с подразделением на активные боевые единицы ополчения. Когда союз вырос настолько, что представлял собой значительную организованную силу, то, по признанию Савинкова, он решил его подчинить политическому центру, каковой и нашел в лице «Национального центра». До этого Б.В. Савинков отказался от контакта с «левым центром», состоявшим из социалистических и левокадетских элементов. Считая себя «демократом и защитником крестьянских интересов», Б.В. Савинков выбрал в качестве политического руководителя организацию, в которой преобладающую роль играли монархические элементы.

Организованный Савинковым «Союз защиты родины и свободы» имел свою контрразведку в Москве и разъездных агентов, главным образом на Украине. Союз намечал широкую террористическую деятельность и в первую очередь покушение на Ленина и Троцкого, а также готовился к вооруженному выступлению, которое и состоялось по распоряжению «Национального центра» в Рыбинске, Ярославле и Муроме. План этого вооруженного выступления был разработан Перхуровым под руководством Б.В. Савинкова. До вооруженного выступления с ведома и по заданиям Савинкова члены союза участвовали во всякого рода бандитизме, грабежах, захватах зданий, налетах на склады, причем Б.В. Савинков лично принимал участие в организации банд из офицеров, которые производили налеты и грабежи под именем и лозунгом анархистов.

План вооруженного выступления Савинков предполагал начать с убийства тт. Ленина и Троцкого в Москве, при чем подготовка этого убийства производилась самим Савинковым лично. Он организовал систематическую слежку за обоими вождями и непосредственно сам вел агентурную разведку в отношении товарища Ленина, что видно из брошюры «Борьба с большевиками».

Восстания в Калуге и во Владимире не произошло, а в Рыбинске, Муроме и Ярославле были подавлены. На все эти контрреволюционные дела от представителей союзных правительств Савинков получил значительную сумму и сам лично руководил организацией восстания сначала в Ярославле, а потом в Рыбинске. Опору и поддержку, по признанию самого Савинкова, он находил среди торговцев и купцов города Рыбинска. После разгрома рыбинского, ярославского и муромского восстаний Савинков направил оставшиеся белогвардейские банды на разрозненную партизанскую борьбу, взрывы мостов и налеты на советские центры, проводя в то же время подтягивание своего штаба и своих частей к расположению чехословацких войск для дальнейших действий с ними против рабочих и крестьян, отстаивающих свои революционные завоевания от покушений помещичье-дворянской и промышленно-торговой контрреволюции.

Вышеизложенное подтверждается: 1) брошюрой П.Г. «Борьба с большевиками», 2) показаниями Кошелева и 3) материалами, опубликованными в «Красной книге» ВЧК.

Как видно из показаний Савинкова от 21 августа 1924 г., все эти неудачные восстания на Верхней Волге были произведены после переговоров с французским послом Нулансом, который обещал, что часть десанта поможет свергнуть коммунистическую власть. После разгрома савинковских отрядов, последний пробрался в Казань, где поступил в отряд Каппеля. В рейдах этого отряда он вел партизанскую борьбу с Красной армией, отличаясь в качестве организатора и руководителя банд, действовавших в тылу, взрывавших мосты, железнодорожные линии и портивших телеграфную связь.

На территории, занятой чехословаками, Савинков поддерживал постоянную связь с представителями чехословацкого командования и с членами самарского правительства. После разгрома и распада СЗРиС Б.В. Савинков боролся против Сов. России в рядах колчаковской армии. Спустя некоторое время, он был послан Колчаком в Париж в качестве члена колчаковской делегации. По его показаниям от 21 августа 1924 г., он стоял во главе колчаковского бюро печати «Унион», околачивал пороги у иностранцев и обрабатывал общественное мнение, распространяя ложную информацию, присылаемую Колчаком.

После разгрома Колчака и Юденича Савинков, именуя себя военным министром, что видно из показаний Сергея Павловского, участвует в создании из остатков северо-западной армии новых формирований для Булак-Балаховича и Перемыкина, которые участвовали, как составные части польской армии, в советско-польской войне. Эти части под руководством Савинкова и Балаховича отличались по отношению к пленным и населению занятых ими районов Белоруссии исключительной жестокостью. Демократ и революционер Савинков, как он сам признается, находился среди таких банд, которые устраивали самые зверские еврейские погромы и невероятные насилия в местах, которые они занимали по окончании русско-польской войны. То, что Булак-Балаховичу и Перемыкину удалось успешно сформировать русские белые части, надо приписать исключительно Б.В. Савинкову, который пользовался доверием польского генерального штаба и французской военной миссии.

После разгрома Колчака, Юденича и Деникина Савинков, поняв, что силами внутренней контрреволюции советскую власть не свергнуть, начинает пропагандировать в белогвардейской печати и в личных переговорах с белогвардейскими политическими деятелями план борьбы путем интервенции. С присущей ему энергией он добивается личных свиданий с видными политическими деятелями Антанты — Мильераном, Черчиллем, а также с Пилсудским, начальником польского государства и главкомом армии, которая в то время вела войну с Советской Федерацией. В тот же период Савинков осуществляет, что видно из показаний Гнилорыбова, Оперпута и самого Савинкова, ряд практических соглашений с Врангелем и Петлюрой; безоговорочно признает первого в качестве верховного главнокомандующего и декларирует право второго на самостоятельную национально-политическую деятельность.

В отношении политической программы Савинков, не давая точных и ясных формулировок, выставляет в качестве лозунгов борьбы с советской властью лозунг третьей России, осуществляемой им при помощи третьей революции, силами объединенных и согласованных действий всех антибольшевистских сил: безотносительно к партийным подразделениям.

Таким образом, Савинков добился поддержки со стороны Франции и Польши и получил источник материальных доходов, а также подготовил почву для образования новой контрреволюционной организации с такой программой и с такими лозунгами, что в нее могли вступать для борьбы с большевиками наиболее активные белогвардейские элементы, начиная от монархистов и кончая меньшевиками.

Пользуясь всемерной поддержкой Пилсудского, на средства, получаемые, главным образом, от ген. штаба, как видно из показаний Оперпута, Гнилорыбова, Сергея Павловского и Росселевича, а также из приговора по делу Росселевича, Савинков создал в Варшаве центр своей организационной работы — русский эвакуационный комитет при русском политическом комитете. Эта организация имела своей задачей объединение на территории Польши всех антисоветских элементов как из среды русской эмиграции, так и из остатков разгромленных белых армий Булак-Булаховича и Перемыкина и руководила продолжением активной вооруженной борьбы с Советской Россией, а также шпионско-разведывательной работой на территории Советской России при помощи «информационного бюро», во главе которого стоял брат Савинкова, Виктор, действовавший по указанию, с согласия Бориса Викторовича Савинкова, в контакте со II отделом польского генерального штаба. Братья Савинковы, как видно из того же приговора по делу Росселевича, создали новую заговорщическую к.-р. организацию, назвав ее «Нар. Союз ЗРиС». В июле 1921 года в Варшаве под председательством Б. Савинкова и при участии представителя II отдела польского ген. штаба Сологуба-Де-Войно, французской военной миссии майора Пакелье и представителя Петлюры генерала Тютюнника состоялся съезд союза, на котором была одобрена деятельность в области контрреволюции и шпионажа как Р.Э.К., так и союза со времени его основания в январе 1921 года, а также была утверждена программа и тактика НСЗРиС, указывавшая на необходимость в целях дезорганизации советской власти уничтожения особыми партизанскими террористическими отрядами штабов, ревкомов, чрезвычайных комиссий, ссыпных пунктов, исполкомов, порчи жел. дор. мостов и телеграфных линий, убийства отдельных совработников, коммунистов и т. д.

В конце 1921 года, когда выяснилась невозможность поднять общее восстание в Западной области вследствие полного нежелания местного населения выступать против советской власти, а также вследствие ряда провалов на советской территории, по указанию Бориса Савинкова, организация главное внимание обратила па усиление партизанско-бандитской работы и разведывательно-шпионской деятельности, при полной материальной поддержке II отдела поль-генштаба и французской военной миссии в Варшаве и по директивам последних.

Вся деятельность организации Савинкова — Русского эвакуационного комитета и НСЗРиС — была разбита им на отделы, имевшие разные наименования и функции. Наиболее важными отделами являлись: организационный, ведавший работой в России и имевший ряд пунктов на территории Польши для вербовки членов организации и переотправки их как агентов в Россию, и оперативный отдел, ведавший партизанско-бандитской деятельностью отрядов Народного союза на территории Советской России и несший разведывательную службу в пользу польского генерального штаба и французской миссии.

В ведении организационного отдела находились и выполняли работу по его заданиям гельсингфорский и рижский пункты организации Б. Савинкова. Ни один работник Народного союза не отправлялся через границу в Россию без того, чтобы одновременно не состоять сотрудником разведывательного отдела генштаба Польши или французской военной миссии. При вступлении в организацию и при отправке в Россию савинковские агенты давали присягу, в которой обещались вести непримиримую борьбу с советской властью и действовать «где можно открыто, с ружьями в руках, где нельзя — тайно, хитростью и лукавством». Отправляющиеся в Россию получали соответственные задания от Народного союза, затем направлялись в разведывательный отдел польгенштаба, где, будучи зачислены в состав его агентов, получали шпионское задание о собирании сведений о Красной армии, деньги на дорогу, фальшивые документы на проживание в России и пропуск через границу. Кроме того, командируемые снабжались особыми мандатами на полотно за подписью Бориса или Виктора Савинковых, где удостоверялись назначение и цель их командировки. Возвратившийся из России агент прежде всего должен был явиться в разведывательный отдел польгеннггаба, где делал письменный доклад о произведенной шпионской работе, а также передавал документы, добытые в Сов. России, и только после этого мог отправиться к начальнику пункта Народного союза.

Конспиративный отдел организации Бориса Савинкова ведал изготовлением советских поддельных удостоверений и фабрикацией фальшивых документов. Командированные таким порядком агенты Народного союза были неоднократно задерживаемы на территории Сов. России, при чем при них были обнаружены вышеуказанные мандаты и документы, приложенные к делу. Изложенное подтверждено также большим количеством показаний членов Савинковской организации (между прочим, Росселевича, Винокурова и др.).

Оперативный отдел ведал бандитской деятельностью на советской территории. Свидетельские показания, сознания участников банд и документальные данные устанавливают, что участники партизанских отрядов набирались из числа интернированных в лагерях, лично известных начальнику отряда. По соглашению с польгенштабом, снабженные полученными от него документами и пропусками партизаны переотправлялись в район Глубокое и Лупинец, где польские пограничные посты производили пропуск их через рубеж с непременным условием открыть действия не ближе 50–70 верст от границы, чтобы создать иллюзию отрядов местного происхождения. Таких банд-отрядов было переотправлено весьма большое количество. Одной из наиболее выдающихся по жестокостям, творимым ею, являлась банда полковника Павловского, состоявшего одновременно и начальником оперативного отдела организации Б. Савинкова. Банда эта в начале июля 1922 года пыталась занять город Холм, но, встретив достаточное сопротивление, отступила к Ст. Руссе, убив упродкомиссара. По дороге бандой был разгромлен волисполком и совершен ряд убийств, затем был захвачен гор. Демьянск и ограблено там советское казначейство. После ограбления Демьянска бандиты двинулись в Порховский уезд. В пути ими был захвачен продработник, член РКП Силин, у которого вырезали на груди звезду, избили, искололи штыками и повесили. Среди других зверств, произведенных над коммунистами, был случай, когда одного после избиения привязали за ноги к подводе и волокли до тех пор, пока он не умер. В общем, в этот приход этой савинковской банды в Россию ею было совершено 18 вооруженных нападений и ограблений и убито свыше 60 человек. Кроме этого, оперативный отдел составлял обзоры и доклады о состоянии Красной армии, которые продавал французскому и польскому генеральным штабам.

Информационное бюро под личным руководством Бориса Савинкова вело систематическую обработку получаемых шпионских сведений о Советской России, а также изготовляло собственный информационный материал, дающий ложное освещение положения в России и существа внешней и внутренней политики Советской Федерации и экономического строительства в ней. Ложность этих сведений Борису Савинкову заведомо была известна и им сознательно предписывалась с той целью, чтобы распусканием ложных сведений о подготовке Красной армии к генеральному наступлению на Запад добиться новой союзнической интервенции. Установлена, на основании показаний Оперпута и Гнилорыбова, прямая провокационная роль Бориса Савинкова в распускании ложных сообщений о составе, продвижениях и оперативных намерениях Красной армии. Кроме того, был целый ряд случаев составления подложных приказов по Красной армии, обзоров, докладов и фотографий. Все это делалось для того, чтобы добиться открытия военных операций, ослабить советскую границу и причинить затруднения СССР. За период с 21 по 23 год органами ВЧК — ГПУ ликвидированы были следующие отделения «Народного союза защиты родины и свободы», занимавшиеся вредительско-шпионской деятельностью, направленной исключительно к свержению советской власти: Западный областной комитет и его организации, численностью свыше 300 человек, Юго-восточный областной комитет (в зародыше); отдельные организации в Самаре, Харькове, Туле, Киеве, Одессе; в Москве были ликвидированы 28 отдельных савинковских резидентур; на территории Ленинградского военного округа ликвидированы различные ячейки Народного союза численностью 220 человек.

Всего по республике за второе полугодие 1922 и 1923 гг. ликвидировано ячеек Народного союза с количеством членов свыше 500 человек. Все арестованные признали себя членами савинковской организации и указали как на свою роль и задачи в области ведения контрреволюционной работы в России, организации бандитских выступлений, ведения шпионской работы во всех ее видах, так и на вышеизложенные методы и пути осуществления этой деятельности.

Руководители ячеек и групп «Народного союза защиты родины и свободы» на территории Советской России и ответственные резиденты шпионажа в центрах ее признавались в получении директив и указаний непосредственно от Бориса Савинкова лично или через его брата — Виктора, чего не отрицает и сам Борис Савинков в своих показаниях.

Об этом же свидетельствуют многочисленные приговоры суда РСФСР и СССР по делам савинковских организаций, банд и отдельных шпионов.

Помимо указанных отделов, было также террористическое отделение во главе с полковником Гнилорыбовым; задачей его было совершение и подготовка террористических актов против вождей рабочего класса, а также экономический террор, взрывы п поджоги складов, сооружений и проч. В июле 1921 г. в Москву был послан полковник Свежевский для убийства тов. Ленина. Перед отъездом его вызвал лично Б. Савинков и дал ему ряд наставлений и руководящих указаний. Борис Савинков предложил Свежевскому найти надежного офицера-курьера, с которым сообщить в Варшаву свой адрес и результаты подготовительной работы. Борис Савинков обещал выслать деньги и предложил, в случае невозможности выполнить террористический акт, добыть какими угодно способами сведения о Красной армии, о состоянии вооружения, настроения, расположения частей и штабов.

В 1921 году членом организации НСЗРиС Карповичем было получено при посредстве савинковской организации из II отдела польского генерального штаба большое количество цианистого калия, предназначенного террористическим отделением для массового отравления частей Красной армии Западного фронта.

НСЗРиС

1) получал деньги от продажи остатков военного и санитарного имущества, числящегося за Р.Э.К. со времени польской кампании;

2) за продажу документальных данных, добытых разведкой, получал от французской миссии полтора миллиона польских марок в месяц;

3) от II отдела польского генерального штаба—500–600 тысяч польских марок в месяц; 4) от польского мининдела — пятнадцать миллионов польских марок в месяц. Кроме того, были нерегулярные поступления— полторы тысячи долларов из личных средств Пилсудского, тринадцать тысяч долларов от Бахметьева, десять тысяч франков от Маклакова, 35 тысяч франков от Бенеша, несколько раз по сотне фунтов от Чайковского. Ежемесячно посылал Нобель 15 тысяч франков, 2 тысячи франков — бывший русский посол Гире и по 20 тысяч чешских крон от Бенеша. Все эти субсидии показывают, что широкий демократизм Бориса Савинкова позволял ему получать деньги и от монархистов, и от министров враждебных Советской Федерации стран и тем самым фактически играть роль наемника монархистов и враждебных иностранных правительств.

Руководя делами организации в период 1921–1922 г., Борис Савинков направлял ее деятельность:

1) на территории России на ограбление кооперативных организаций, разгром сельсоветов и городов, массовые убийства и грабежи, подготовку террористических актов, что видно из слов показания от 21-го августа: «приказы отдавал, в детали не входил»;

2) на вербовку членов союза в польских лагерях для дальнейшей борьбы с советской властью;

3) на постоянное и неизменное обслуживание разведок и генеральных штабов Польши и Франции.

Лишившись возможности для дальнейшего ведения контрреволюционной деятельности и потеряв доверие и кредит со стороны иностранных контрразведок, Борис Савинков в конце 1921 года и начале 1922 года переносит основное руководство в Прагу, оставив в Варшаве нелегальную ячейку Народного союза, его информационное бюро в качестве разведывательного бюро II отдела польского генерального штаба, сохраняя опорные пункты для работы в Советской России и небольшой кадр работников (показания Гнилорыбова).

В этот период Борис Савинков усиленно добивается связи с государственными деятелями Антанты, стремясь получить деньги. Он добивается свидания с Черчиллем и Муссолини. С первым беседует о дальнейшей изоляции Советской Россия и поддержке активной борьбы с мировым большевизмом, а со вторым обсуждает формы международного фашизма как единственное средство борьбы с коммунистической революцией. Кроме того, Савинков продолжает связь с французским генеральным штабом, исполняя роль информатора и советника по российско-советским делам; Савинков продолжает считать своей агентурой и членами своей организации оставшихся на службе в разведывательных пунктах № 1 Вильно, Столбцах и Глубокое, на Украине — Корец, а также в Финляндии и Латвии. В Париже Савинков вошел в связь с контрреволюционной шпионской организацией Центра действия в лице ее руководителей Чайковского и Вакара, передал в распоряжение ЦД свои линии связи на украинской н финской границах, чем до июля 1923 г. ЦД успешно пользовался (показания Павловского и Винокурова).

Являясь убежденным сторонником индивидуального террора, Борис Савинков поставил его в систему своей политической борьбы против советской власти. Необходимость террора он обосновывал в своем органе «За Свободу», выходящем в Варшаве, и в личных директивах членам своей организации. Денежные средства на ведение политической борьбы он черпал почти исключительно у иностранных держав и у крупных русских капиталистов, а также у бывших царских послов.

До последнего времени, т. е. до середины августа с. г., Борис Савинков руководил работой группы членов своей организации в Варшаве и в Вильно и продолжал получать шпионские материалы, добытые в России от членов своей организации, находящихся на разведывательной службе польского штаба. Летом 1923 года Савинков командировал в Советскую Россию члена НСЗРиС, известного бандита Сергея Павловского, поручив ему ведение партизанско-бандитской работы, а также экономического и индивидуального террора.

Допрошенный в качестве обвиняемого Борис Савинков в большинстве предъявленных ему инкриминирующих фактов признал себя виновным.

На основании изложенного, согласно постановлению ЦИК СССР от 22 августа 1924 г., подлежит суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР гр-н Савинков, Борис Викторович, он же Степанов, Виктор Иванович, 45 лет, происходящий из семьи чиновника, при советской власти не судившийся, по обвинению в том:

1) что он, начиная с октября 1917 г., вел непрерывную вооруженную борьбу против советской власти, участвуя в качестве руководителя вооруженных отрядов и создавая контрреволюционные организации, имевшие целью свержение советской власти путем вооруженной борьбы, а также путем провокаторской, шпионской, бандитской и террористической деятельности;

2) что, являясь одним из активных зачинщиков и организаторов гражданской войны, поднятой капиталистами и помещиками против рабочих и крестьян России, Б. Савинков лично направлял белогвардейские силы по линии наибольшей активности и организованной сплоченности под лозунгами полного подчинения своих классовых и групповых интересов задачам борьбы с коммунистической революцией всеми возможными способами и при непременной тесной связи с враждебными Советскому Союзу империалистическими государствами;

3) что непосредственным результатом активной контрреволюционной деятельности Б.В. Савинкова было более быстрое формирование добровольческой армии, а также создание связанных с ней подпольных заговорщических организаций в Москве, Ленинграде и других центрах России;

4) что, организовав «Союз защиты родины и свободы» совместно с монархистами Перхуровым и генерал-лейтенантом Рычкуновым и получив деньги и директивы от французского посла Нуланса и от чехословаков, Борис Савинков поднял восстания в Рыбинске, Ярославле и Муроме, чем непосредственно способствовал чехословацкому мятежу, созданию новых вооруженных сил армии, учредительного собрания и организации контрреволюционных правительств в Самаре и Уфе;

5) что, после разгрома организованного им повстанческого движения внутри РСФСР, он, Савинков, поставил себе целью создание новой контрреволюционной организации из наиболее активных белогвардейских элементов с целью проведения контрреволюционной заговорщической деятельности для подготовки успехов иностранной интервенции и свержения рабоче-крестьянского правительства, для чего он принял ряд энергичных мер для формирования бандитских отрядов путем комплектования их белогвардейским, кулацким и уголовным элементом и посылки этих отрядов при помощи и по указанию польского генерального штаба для поднятия и развития бандитского движения;

6) что вся контрреволюционная деятельность Бориса Викторовича Савинкова органически связана с империализмом Антанты и была работой ее прямого агента, который вел организованную шпионскую работу агентурного и вредительного характера в пользу командования враждебной Советскому Союзу армии;

7) что, руководимая Борисом Савинковым бандитская деятельность на территории Советской Республики велась в соответствии с военными интересами и заданиями враждебных Советскому Союзу государств;

8) что сам Б.В. Савинков лично был осведомителем военных и политических деятелей Антанты по вопросам политики и обороны Советской России, используя это свое положение для нанесения наибольшего ущерба государственным и международным интересам СССР и принимая самые энергичные меры воздействия, чтобы сорвать или хотя бы затруднить возобновление сношений с СССР;

9) что в продолжение всей борьбы Б.В. Савинков устно и письменно пропагандировал и агитировал в направлении помощи международной буржуазии, которая в борьбе с советской властью пыталась ее свергнуть путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и, кроме того, пропагандировал, организовывал и применял метод индивидуального и массового террора как в отношении государственных деятелей и вождей рабочего класса, так и путем применения массового отравления красноармейских частей;

10) что вся деятельность Б.В. Савинкова направляется на пользу помещичье-капиталистической реакции и иностранного империализма, борющихся на то, чтобы обратить Союзную Федерацию в колонию англо-франко-американских биржевиков, и выявила его как изменника и предателя интересов не только трудящихся, но и интересов России, как таковой, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58 — I ч., 59, 64 и 66 — I ч., 76 — I ч. и 70 Уголовного кодекса.

23 августа 1924 года»[222].

По истечении 72-х часов, согласно требованиям Уголовно-процессуального кодекса, в Военной коллегии Верховного суда СССР началось слушание по делу. Был определен состав суда: председатель — Ульрих, члены суда — Камерон и Кушнирюк.

27 августа Ульрих объявляет утреннее заседание ВК ВС СССР открытым.

Опрос обвиняемого
«Председатель. — Ваша фамилия Савинков?

Савинков. — Да, Савинков, Борис Викторович.

Председатель. — Вы прибыли в Россию под фамилией Степанова, Виктора Ивановича?

Савинков. — Да.

Председатель. — Возраст?

Савинков. — 45 лет.

Председатель. — Социальное положение.

Савинков. — Я сын судьи в Варшаве.

Председатель. — Образовательный ценз?

Савинков. — Я был исключен из Петроградского университета за политические преступления.

Председатель. — В дореволюционное время сколько лет состояли в партии с.-р.?

Савинков. — 14 лет.

Председатель. — В данное время считаете ли себя членом какой-нибудь политической организации или партии?

Савинков. — Да, я принадлежал к «Союзу защиты родины и свободы».

Председатель. — Ав данную минуту?

Савинков. — В данную минуту я не принадлежу ни к какой партии.


Далее на вопросы председателя, Б.В. Савинков заявляет, что копию обвинительного заключения он получил, имеет ее при себе, отвода против состава суда и ходатайства о вызове свидетелей или приобщения документов не имеет.

После оглашения обвинительного заключения продолжается опрос подсудимого.

Председатель. — Признаете ли себя виновным в том, что, начиная с октября 1917 г. до ареста в августе 1924 г., вы вели непрерывную вооруженную борьбу против советской власти, участвуя в качестве руководителя вооруженных отрядов и создавая контрреволюционные организации, имевшие целью свержение советской власти путем вооруженной борьбы, а также путем провокаторской, шпионской, бандитской и террористической деятельности?

Савинков. — Да, я признаю себя виновным в том, что вел против советской власти вооруженную борьбу.

Председатель. — Признаете себя виновным за весь период?

Савинков. — До весны 1923 года.

Председатель. — Признаете себя виновным, что в конце 1917 года совместно с генералами Калединым, Корниловым и Алексеевым участвовали в организации добровольческой армии, ставившей себе задачи продолжения войны с Германией и свержения советской власти?

Савинков. — Да, признаю себя виновным.

Председатель. — Признаете ли, что в конце 1918 г. и в начале 1919 г., состоя за границей представителем Колчака и других, вели переговоры с иностранными государствами по оказанию помощи белым армиям?

Савинков. — Да, это тоже правда.

Председатель. — Признаете ли себя виновным в том, что весной 1918 г. вы организовали «Союз защиты родины и свободы» совместно с монархистами Перхуровым и генерал-лейтенантом Рычкуновым и, получив деньги и директивы от французского посла Нуланса и чехословаков, подняли восстания в Рыбинске, Ярославле и Муроме, чем непосредственно способствовали чехословацкому мятежу, созданию новых вооруженных сил армии Учредительного собрания и организации контрреволюционных правительств в Самаре и Уфе?

Савинков. — Да, я, конечно, этим занимался, но никогда не было, чтобы я посылал когда-нибудь заведомо бандитские организации в Россию. То, что происходило, было помимо моей воли. Я об этом, с вашего разрешения, буду говорить потом.

Председатель. — Во время вашей деятельности в качестве председателя всероссийского комитета «Союза защиты родины и свободы» в период с 1921 г. по 1923 г. вы работали в полном контакте и при материальной поддержке представителей польского генерального штаба и французской военной миссии в Варшаве?

Савинков. — Да, это правда.

Председатель. — Признаете ли вы себя виновным, что в тот же период времени вы также пользовались материальной поддержкой от представителей других иностранных государств, в частности Чехословакии и Англии?

Савинков. — В этот период времени ни Англия, ни Чехословакия мне не помогали. Англия вообще никогда не помогала, а чехи помогали в 1918 году и потом оказывали помощь на поддержание существования различных членов организации, которые оставались за границей.

Председатель. — Вы не отрицаете, что в 1923 году вы обращались за материальной помощью к Муссолини?

Савинков. — Да, это правда.

Председатель. — Получили материальную помощь?

Савинков. — Нет, не получил.

Председатель. — И затем последний вопрос: за этот же период времени вы устно и письменно пропагандировали и агитировали в Западной Европе о необходимости продолжения вооруженной борьбы с Советской Россией путем интервенции, блокады и т. п.?

Савинков. — В общем, конечно, это правда, но разрешите сделать маленькое примечание: относительно интервенции я говорил в 1918–1919 гг., позже я этого совершенно не защищал, придя к полному убеждению, что интервенция может принести только вред русскому народу.

Во время Октябрьского переворота
После 10-минутного перерыва заседание возобновляется с опроса подсудимого о его деятельности в период Октябрьской революции.

Председатель. — Где вы были в момент Октябрьского переворота?

Савинков. — Как только я узнал, что переворот начался и вы осаждаете Зимний дворец, я сделал попытку освободить Зимний дворец через союз казачьих войск. Но найти какие-нибудь войсковые части, которые двинулись бы на помощь Зимнему дворцу, мне не удалось. На следующий день я проехал через ваше оцепление в Красновский отряд. Моя роль в отряде Краснова была чрезвычайно мала. Если хотите, у меня больше дела было при Керенском, так как его я нашел в состоянии полнейшей растерянности, но после сдачи Гатчины и неудачной попытки организовать борьбу с вами я поехал в Петроград. Цели у меня определенной не было. В дальнейшем я вам скажу, по каким мотивам я был совершенно убежден, что мой долг — бороться с вами до конца. Я приехал в Петроград, чтобы узнать, что вообще делается, предполагается ли какая-либо борьба. Здесь я узнал, что Каледин и Корнилов уже на Дону и пытаются там создать добровольческую армию для борьбы с вами.

Деятельность на Дону
В Петрограде я ничего не делал, оставался недолго и поехал на Дон. Здесь я явился к Каледину. Должен вам сказать, что то, что я нашел на Дону, меня тогда чрезвычайно поразило. Я очень сожалел потом, что не имел времени и возможности вдуматься глубже в те первые впечатления, которые я получил от добровольческой армии. Эти впечатления были таковы, что через 6 недель я уже уезжал с глубоким недоверием к тому, что на Дону делалось. Меня поразило, что в такой решительный момент, когда, по моему мнению, нужно было всеми силами бороться с вами, здесь, по крайней мере в окружении генералов Корнилова, Каледина и Алексеева, люди занимались главным образом интригами, выслуживаниями, сплетнями, но не делом. Создавалось такое впечатление, что о родине не думает никто, а каждый занят своими маленькими делишками. Я сразу же по приезде беседовал с покойным Митрофаном Богаевским. Я пытался доказать ему, — я об этом очень много и упорно говорил и это было целью моей поездки на Дон, — говорил с Калединым, Красновым, Алексеевым и всеми членами донского гражданского совета, что совершенно невозможно бороться против вас, не опираясь на крестьянство, что настоящая Россия в огромной степени — это крестьянство и что надо бороться с вами, защищая интересы крестьянства, для крестьянства и во имя крестьянства, иначе борьба должна окончиться неудачей. Богаевский мне на это ответил (и меня это поразило): «Нет, время демократии прошло. Мы рассчитываем на буржуазию и казаков».

Я ехал сюда в уверенности, что там люди воодушевлены теми же чувствами, как и я, т. е. прежде коего чувством глубокой любви к моему народу и к моей стране. Но, когда я приехал туда, я увидел, что люди, собравшиеся там, лично на меня, например, смотрели как на врага, потому что я всю свою молодость провел в борьбе с царем. Меня сейчас же окружили контрразведкой, за каждым моим шагом начали следить. Я был опутан паутиной всевозможного обмана и всевозможной лжи. Дело дошлю до того, что они начали устраивать на меня покушения. Ко мне на квартиру пришел артиллерийский офицер 330 для того, чтобы меня убить, но, когда мы остались с ним с глазу на глаз, он побоялся поднять оружие.

В разговоре со мной он сознался, что был послан меня убить и просил только об одном, чтобы я не давал хода этому делу. Я рассказываю этот маленький эпизод для того, чтобы показать вам ту атмосферу, которая была надо мной. Если к этому прибавить: пьяные патрули на улицах, пьяные «боже царя храни», разделение добровольцев на «алексеевцев и корниловцев» и, еще раз повторяю, всевозможные интриги и ни малейшей мысли о родине, то вы поверите мне, если я вам скажу, что оттуда я уезжал с глубоко стесненным сердцем. Я уже тогда был отравлен мыслью о том, что из этого ровно ничего не будет. Еще раз говорю, что много-много раз потом я глубоко сожалел, что не имел возможности сосредоточиться на этих впечатлениях.

Я уезжал оттуда после многих бесед как в донском правительстве, так и в донском гражданском совете. Формально, на бумаге я достиг некоторого результата. И Каледин, и Алексеев, и особенно Корнилов на словах соглашались со мной, что необходимо опереться на крестьянство и реорганизовать донской гражданский совет на началах демократии. Но все это были слова, а фактически что они сделали? Они сейчас же предложили мне не более и не менее, как вернуться в занятую уже вами Москву, в занятый уже вами Петроград. Для меня было ясно, что, давая такое поручение, они очень рассчитывали на то, что вы меня вскоре поймаете и тут же расстреляете.

Почему же я тогда пошел к Каледину и Корнилову? Что же мне было делать: один бороться я не могу. В эсеров я не верил, потому что видел их полную растерянность, полное безволие, отсутствие мужества… А кто боролся? Да один Корнилов! И я пошел к нему.

Когда я уезжал, в мою память врезалась незабываемая картина, которая надолго осталась передо мной и сейчас стоит передо мной. Это мое последнее впечатление о Доне. Я с Алексеевым и его молодым адъютантом офицером вышел вечером после какого-то совещания. Вдруг из темноты появилась какая-то фигура со штыком и замахнулась на Алексеева. Я помню, как молодой офицер бросился на него, как кошка, схватил за горло и повалил. На вопрос Алексеева, кто вы такой, он ответил: я доброволец офицерского полка в патруле. Вот этот офицерского полка доброволец в патруле в пьяном виде замахивается винтовкой на своего главнокомандующего. Вот с чем я там встретился.

Кто входил в состав Донского совета
Председатель. — Состав совета был недемократический?

Савинков. — Совершенно недемократический.

Председатель. — Председателем был Алексеев и Корнилов тоже был?

Савинков. — Да.

Председатель. — Струве входил?

Савинков. — Да.

Председатель. — В качествекого?

Савинков. — Я не могу дать ответа на этот вопрос, потому что и для меня было неожиданностью, что я увидел там Струве. Я тоже себя спросил: а почему тут сидит Струве? Помню еще, что входил один из редакторов «Русских Ведомостей», Белоусов.

Председатель. — А Федоров, бывший министр промышленности?

Савинков. — Федоров, кажется, был.

Председатель. — Но все не казаки?

Савинков. — Нет, не казаки… Но мог ли я один бороться? Я не чувствовал в себе такой силы, значит, надо было куда-то идти, заключать какой-то союз. Вы скажете, что это было наивно с моей стороны. Я сам глубоко сожалел об этом, но кто сказал «а», тот должен сказать и «б». Я сам сожалел, что так наивно верил в то, что эти господа-генералы действительно любят Россию и будут искренно за нее бороться. Оттуда я уехал и начал работать самостоятельно в связи с ними. Оторваться от них я боялся, я не отдавал себе полного отчета в том, что там происходит. Прошу не забывать, что сейчас ретроспективно об этом говорить нетрудно, но тогда, когда свистела буря и валился бурелом, я разделял заблуждение многих.

Председатель. — Когда вы уехали с Дона?

Савинков. — Я уехал с Дона в середине января 1918 года. Председатель. — Какое получили задание и от кого?

Савинков. — От донского гражданского совета я получил задание переговорить с некоторыми лицами, ну… с Плехановым, о том, что, может быть, они войдут в донской гражданский совет.

Председатель. — С Плехановым?

Савинков. — Да, с Плехановым.

Председатель. — А еще с кем?

Савинков. — Если не ошибаюсь, с Чайковским.

Председатель. — А из монархистов с кем?

Савинков. — Из монархистов ни с кем, я получил задание соответственно моей бумажной победе.

Председатель. — Эту миссию вам удалось выполнить?

Савинков. — Нет, нет. Мне эту миссию совершенно не удалось выполнить. Плеханов тогда умирал, Чайковского я не видел. К тому же мне тогда стало яснее, что от того, что там будет Плеханов или Чайковский, — ничто не изменится.

Председатель. — А кто же придумал привлечь именно Плеханова?

Савинков. — Я, конечно.

Председатель. — И возражений против этой кандидатуры не было?

Савинков. — Конечно, были длинные разговоры, но я уже вам сказал, что некоторая бумажная победа у меня была.

«Союз защиты родины и свободы»
Я поддерживал кой-какие сношения с Доном и начал создавать ту организацию, которая потом называлась «Союзом защиты родины и свободы», и начал организацию мурманского восстания.

Председатель. — Когда вы приехали в Москву, вы наткнулись на какую-то готовую организацию?

Савинков. — Нет, это не совсем верно. Какие-то гвардейские и гренадерские части были объединены, но с ними я никакого дела не имел, потому что знал, что они были подчинены некоему правому центру, определенно монархическому. Я полагал, что борьба с большевиками совершенно необходима и что в этой борьбе надо попытаться объединить все антибольшевистские силы, за исключением явных монархистов. Я думал, что нам, демократам, надо бороться в союзе с добровольцами, потому что если мы будем бороться порознь, то нас разобьют очень легко, а также для того, чтобы не доставить добровольцам первого места, когда вы будете побеждены. Вы не забывайте, что я говорю о 1917 г., когда это заблуждение было у многих. Может быть, и среди вас были тогда такие люди, которые не знали, победите вы или нет. Россия тогда разделилась на две части: одни были за вас, другие против вас, одни верили в вашу победу, другие не верили. В этот период я был из тех, которые в вашу победу не верили. Я полагал, что в противовес правому центру, о котором я упомянул, надо бы учредить единый национальный центр, куда вошли бы и левые, и умеренные правые, все стоящие на платформе Учредительного собрания. Отсюда и началась организация национального центра. В левый центр входили и эсеры, энесы, левые кадеты, которые также входили и в национальный центр, а правый центр был монархическим. Они прямо говорили, что они против Учредительного собрания. Я входил в национальный центр, который стоял на платформе объединения всех борющихся антибольшевистских сил, кроме монархистов. Программа образовавшегося «Союза защиты родины и свободы» была довольно элементарна и сводилась главным образом к вопросу об Учредительном собрании. Мы стояли на той точке зрения, что наше дело — расчистить путь народу, а не навязывать ему своей власти. Мы стояли за то, чтобы власть эта была осуществлена, если хотите, своего рода диктатурой.

Председатель. — Диктатурой кого?

Савинков. — Это не было указано.

Председатель. — Вы имели в виду какую диктатуру: военную или гражданскую, гражданского совета с генералами?

Савинков. — Наша программа была очень элементарна, потому что это не была политическая партия, это была боевая организация, которая ставила определенную, чисто военную цель: свержение вашей власти и созыв Учредительного собрания. Для того, чтобы это

Учредительное собрание в момент такой смуты можно было бы собрать, после вашего падения нужно было создать твердую власть. Мы не предрешали форм этой власти, какая она будет, — военная или гражданская, но условились твердо, что это не должно быть повторением керенщины. Основным пунктом нашей программы было Учредительное собрание.

Через Учредительное собрание к монархии
Если вы хотите спросить о противоречии: почему я, демократ, шел с теми, кто потом оказался монархистами, то я должен сказать, что приехал из-за границы и о России ничего не знал. И вот, когда человек мне говорил, — я за учредительное собрание, — я не мог проникнуть к нему в душу. Потом я научился.

Председатель. — Какие элементы входили в вашу организацию?

Савинков. — Всевозможные, самые разнообразные. Были интеллигенты, просто студенты, были и офицеры, было много офицеров.

Председатель. — Какова была организация вашего союза?

Савинков. — Я, старый революционер, очень медленно и очень упорно стал создавать тайную организацию. Снизу каждый член организации знал только одного человека, т. е. отделенный знал наводного и т. д.; сверху каждый член организации знал четырех, т. е. начальник дивизии знал четырех полковых командиров и т. д. Это придавало организации довольно крепкий характер. Во главе стоял штаб, ну-с, вот, во главе штаба стоял я.

Председатель. — В то время вы входили в национальный центр?

Савинков. — Входил. Но на эти центры я всегда смотрел с некоторым пренебрежением.

Председатель. — По убеждению Перхуров и Рычкунов были монархисты?

Савинков. — Они были за Учредительное собрание.

Председатель. — Через Учредительное собрание к монархии?

Савинков. — Мое мнение заключалось в том, что Учредительное собрание никогда не приведет к монархии. Я боялся другого, что монархисты просто захватят власть, когда вы падете. Но Перхуров говорил, что он убежден, что русский народ пошлет в Учредительное собрание людей, которые захотят монархии. В этот период для меня самое важное было то, честный ли человек, с которым я имею дело, или нет, готов ли он идти за Учредительное собрание до конца или хочет заниматься разговорами. Люди, которые у меня собрались, были честными и были готовы идти до конца.

Председатель. — Сколько членов насчитывала ваша организация?

Савинков. — Трудно ответить на этот вопрос, потому что никогда настоящего учета не было. Я думаю, если взять Москву и близлежащие города, то около пяти тысяч.

Покушение на Ленина и Троцкого
Председатель. — Какой тактики придерживалась ваша организация и какие ближайшие цели вы преследовали весною 1918 года?

Савинков. — Наша организация была боевой организацией. Она ставила себе задачей те восстания, которые потом произошли в Ярославле, Рыбинске и Муроме. Я всегда стоял на той точке зрения, что если я веду войну, то я веду ее всеми средствами и всеми способами. Наша организация имела в виду всевозможные способы борьбы, вплоть до террора. Мы имели в виду прежде всего вооруженное восстание, но не отказывались и от террористических актов.

В 1918 г. предполагались покушения на Ленина и Троцкого. Но делалось очень мало. Пытались организовать наблюдения по старому способу. Но из этого толку вышло мало, не потому, что мы не хотели, а потому, что мы не смогли.

Я беседовал с Лениным через третье лицо. Это лицо мне рассказывало о том, как живет Ленин, где живет Ленин, но дальше этого дело не пошло.

К делу Доры Каплан наш союз не имел никакого отношения, Я знал, что эсеры что-то делают, но что именно делают, этого я не знал.

Председатель. — В вашей брошюре «Борьба с большевиками» написано «План этот удался, но только отчасти. Покушение на Троцкого не удалось. Покушение на Ленина удалось только наполовину. Каплан только ранила его, но не убила». Как понять эту фразу?

Савинков. — Это неудачная фраза. Вы знаете не хуже меня, что в покушении Доры Каплан на Ленина мы не принимали никакого участия. В этой брошюре, которая была предназначена для широкого распространения, я описал правду, но не с такой точностью, с какой говорю вам.

Покушению на Ленина и Троцкого я в ходе нашей работы придавал очень небольшое значение. Для меня был гораздо важнее вопрос о вооруженном восстании. Когда я встречался с эсерами, то говорил с ними именно об этом. О покушении эсеры мне не говорили, но мы говорили им о том, что будем их готовить. Вот характер наших разговоров. Мы с эсерами были, так сказать, платоническими союзниками, но не фактическими.

Председатель. — Вы не верили, что эсеры могут устроить вооруженное восстание. А тому, что они могут организовать террористические акты, этому вы тоже не верили?

Савинков. — Мы верили. Одно дело — боевая партия эсеров, другое дело — партия эсеров. Мы предлагали эсерам действовать согласованно, но из этого ничего не вышло. Переговоры велись Борисом Моисеенко как главой эсеровской организации. С эсерами же вообще я встречался и говорил с ними на разные темы, в частности по вопросу о левом центре, в который они меня звали.

Как готовилось восстание в Ярославле и Рыбинске
Председатель. — Расскажите подробно относительно плана восстания в Ярославле, в Рыбинске и Муроме.

Савинков. — Вы задаете вопросы, на которые мне очень печально отвечать. Дело было так. Когда создавалась организация, я первоначально думал о выступлении в Москве силами этой организации. Может быть, на этом плане я бы окончательно остановился, если бы французы в лице консула Гренар и военного атташе генерала Лаверна, который действовал от имени французского посла Нуланса, не заявили бы мне о том, что союзники полагают, что есть возможность продолжения войны с Германией на русском фронте. Вы знаете, что я стоял тогда на точке зрения необходимости продолжения войны. Мне было заявлено, что для этой цели будет высажен англо-французский десант со значительными силами в Архангельске. Этот десант было предложено поддержать вооруженным выступлением изнутри. План был такой: занять Верхнюю Волгу, англо-французский десант поддержит восставших. Таким образом, Верхняя Волга должна была быть базой для движения на Москву. Мы должны были занять Ярославль, Рыбинск, Кострому и Муром. Вологду французы, как они заявляли, оставляли за собой.

Но я должен сказать, что французы нас обманули. Десант в Архангельске не был высажен, и мы оставались висеть в воздухе, в Ярославле. Восстание утратило смысл. Мы оказались в положении людей, обманутых иностранцами.

Французы знали подробно о всех ресурсах, которыми мы располагали. Переговоры с французами вел Деренталь. Я лично раза два, а может быть, и четыре, видел Гренара и Лаверна, военного французского представителя. Деньги французы давали мне в мое распоряжение. Вообще денежные средства были сравнительно незначительны и составлялись из поступлений из трех источников. Были пожертвования, но сравнительно незначительные. Я получил также 200 000 руб. керенских через некоего чеха Клепандо. Наконец, французы дали около 2,5 миллиона керенских рублей. Получка денег от французов производилась таким образом. Французский чиновник обыкновенно приносил деньги туда, куда я указывал, и вручал лично мне. Сначала от французов были мелкие поступления: по 40—100 000 и т. д. Когда же речь зашла о восстании, то на это дело они сразу дали большую сумму, если не ошибаюсь, 2 миллиона.

С самого начала наша организация была в тесном контакте с французами. Они очень внимательно следили за ее ростом, поддерживали ее.

Планы Франции
Председатель. — Знали ли французы что вы, не исключаете индивидуального террора?

Савинков. — Конечно, знали.

Председатель. — Знали ли они, что предполагалось совершить покушение на Ленина?

Савинков. — Не могу сказать с полной уверенностью, но думаю, что они должны были знать. Сейчас не вспоминаю разговоров, но думаю, что такой разговор должен был иметь место. Французы не только могли, но и должны были предполагать. По всему ходу наших сношений они должны были знать.

Французы мне посоветовали выбрать такой план: захватить Ярославль, Рыбинск и Кострому. Но я колебался. Мне казалось, что у нас нет достаточных сил, и одно время я считал разумнее перевести всю свою организацию к чехам и даже отдал распоряжение об эвакуации части членов организации в Казань, которая была еще в ваших руках, на тот предмет, чтобы при приближении чехов поднять там восстание. Но мне была прислана телеграмма Нулансом из Вологды через Гренара. В этой телеграмме категорически подтверждаюсь, что десант высадится между 5 и 10 или 3 и 8 июля, точно не помню, и категорически выражалась просьба начать восстание на Верхней Волге именно в эти дни. Вот эта телеграмма и заставила меня 5 июля выступить в Ярославле или Рыбинске. Но часть членов организации была уже эвакуирована в Казань.

Таким образом, французы принимали ближайшее участие в этом деле и нас совершенно обманули. Мне очень трудно допустить, чтобы Нуланс не знал, будет ли высажен десант в Архангельске или нет. Я думаю, что здесь со стороны французов было скорее сознательное введение меня в заблуждение, чем что-либо иное. Я думаю, что Нулансу и французскому правительству по разным соображениям нужно было иметь право сказать, что против советской власти идет вооруженная борьба, и сослаться в этом отношении на какой-нибудь выдающийся факт.

Франция поддерживала эсеров
Французы давали также деньги эсерам и «Национальному центру». Они денежно поддерживали все эти группы, которые боролись против вас. И не только поддерживали, но всячески, я бы сказал, подстрекали к этой борьбе.

Эти сведения мне сообщил Гокье, о котором я говорил вам выше. Это было мне также подтверждено впоследствии в Париже. Я не могу точно сказать цифры, в какой мере французы снабжали все эти организации деньгами, но я могу с уверенностью сказать, что это было именно так. Со слов Гокье, я знаю, что эсеры не только получали средства от французов, но просили никому не давать денег, кроме них. В частности, они просили, чтобы французы не оказывали никакой помощи мне.

Председатель. — А левые эсеры принимали какое-либо участие в переговорах с французами?

Савинков. — С левыми эсерами я не был в контакте, но мне известно из французских источников, от того же Гокье и Гренара, что они тоже получали помощь от французов.

Я вспоминаю разговор, который я имел, кажется, с Гренаром. Гренар мне говорил о том, что убийство Мирбаха было сделано при известном участии французов через левых эсеров. Из этого я заключаю, что если французы имели дело с эсерами, то дела денежного характера.

Председатель. — Убийство Мирбаха и т. н. восстание левых эсеров было с вами согласовано?

Савинков. — Нет. Это явилось для нас полной неожиданностью.

Председатель. — Но ведь время совпадает.

Савинков. — Да. В данном случае я выскажу только свои соображения. Я предполагаю, что французы знали о том, что левые эсеры будут выступать, о чем мы, повторяю, не знали, потому что мы имели контакт с правыми эсерами, но не с левыми. Поэтому французы, зная, что левые эсеры будут выступать в Москве, наши силы перебросили сознательно на Верхнюю Волгу, стараясь приурочить время нашего выступления к восстанию левых эсеров. Это мое предположение. Я в этом не уверен, но сейчас, когда вы мне задали вопрос, это пришло мне в голову.

Еще раз повторяю, чтобы подчеркнуть мои сношения с иностранцами в этот период, что французы обманули нас и мы до известной степени являлись игрушкой в их руках.

Массарик давал деньги на террор
Председатель. — Откуда вы получали денежные пособия в это время и в каком размере?

Савинков. — Я помню, что когда я был в полном отчаянии, не зная, откуда взять средств, ко мне без всякой мой просьбы явились чехи и передали довольно большую сумму в 200 000 ке-ренских руб. Эти деньги, собственно говоря, тогда спасли нашу организацию. Они дали ей возможность стать на ноги, развиваться и дойти до такого состояния, что она своей численностью заинтересовала французов. Не я пошел к французам, не я искал их, а они пришли ко мне, они меня разыскали. Я не знаю, каким образом они это сделали, но они меня разыскали, и тогда началось обсуждение вопроса о том, что я намерен дальше делать, каковы силы моей организации, есть ли у меня средства, и тут опять без всякой моей просьбы они мне оказали денежную помощь, сначала незначительную — 20 или 40 000, точно не помню, но потом мало-помалу денежные суммы, получаемые мною от французов, возрастали.

Председатель. — Кто вам передал деньги от чехов?

Савинков. — Клепандо.

Председатель. — От чьего имени?

Савинков. — От имени Массарика, он был тогда председателем национального чешского комитета.

Председатель. — Вы знали, на каких условиях они вам давали деньги?

Савинков. — Они заявляли, что они хотели бы, чтобы эти деньги были употреблены на террористическую борьбу. Они знали, — я не скрывал этого, — что я в борьбе своей признавал террор. Они знали это и, передавая деньги, подчеркивали, чтобы деньги эти были употреблены главным образом на террористическую борьбу.

Председатель. — Предпринимали ли анархисты совместные действия с вами?

Савинков. — Нет. Ко мне являлись офицеры, которые называли себя анархистами. Они заявляли, что они выдают себя анархистами только потому, чтобы иметь возможность свободно жить в Москве. Но так как я знал, что анархисты занимались в это время всевозможными грабежами, то я относился к ним подозрительно и спрашивал, помню, у них, не занимаются ли они тем же.

Ход восстания в Ярославле
Председатель. — Какие конкретные шаги по организации восстания в Ярославле, Рыбинске и Муроме вы предпринимали?

Савинков. — Я назначил доктора Григорьева начальником муромского отряда, полковника Перхурова — начальником ярославского отряда и полковника Бреде — в Рыбинск. Так как в Рыбинске имелись артиллерийские склады, а Ярославль был без артиллерии, то ясно было, что для того, чтобы удержать Ярославль до прихода десанта, нужно было не только взять Рыбинск, но и укрепиться там.

В Ярославле, Рыбинске и Костроме у нас были свои организации, довольно многочисленные, приблизительно в 300–400 человек.

Однако я считал, что этого недостаточно, и поэтому силы московской организации, довольно значительные, я распределил таким образом. Часть из них я эвакуировал в Казань, часть из них направил в Ярославль, а часть — в Рыбинск. Так как я полагал, что Рыбинск — центральный пункт, то я лично считал возможным быть именно в Рыбинске, где мы выступили первые, если не ошибаюсь, 5-го июля. Но наша попытка, как известно, была неудачна, потому что мы сразу натолкнулись на ваш отряд, и после кратковременного боя мы были разбиты. Для меня, конечно, было ясно, что с поражением в Рыбинске падает весь план, и я послал офицера в Ярославль для того, чтобы предупредить Перхурова, что, по моему мнению, в этих условиях бессмысленно выступать в Ярославле. С другой стороны, Кострома, которая должна была тоже выступить, совершенно не выступила. Офицер не доехал, потому что в Ярославле с 6-го числа Перхуров поднял восстание.

Ответственность за Ярославль я, конечно, беру на себя целиком. Я организовал это дело, я был его душой. Но эта ответственность глубоко моральна. Есть другая ответственность — политическая. Я хочу, чтобы вы знали, что эту ответственность, политическую, я разделяю с другими людьми, и хочу я этого вот почему. Потому что не из вашей среды, а среды вам противоположной, из среды эмигрантской я часто и много раз слышал упреки по моему адресу и тяжкие обвинения в том, что я поднял это восстание без чьей-либо санкции, на свой риск и страх, и этим своим восстанием повредил общему белому делу, в частности эсеровскому. Я должен сказать, что это было не так и что раньше, чем решиться на такое очень ответственное дело, я попросил этот национальный комитет собраться и доложил ему все то, что докладываю сейчас вам, не исключая и моих сношений с иностранцами. Я просил национальный комитет высказать свое мнение, взять ответственность или не брать. Национальный комитет выдвинул из своих рядов так наз. военную комиссию, которую я допустил на заседание нашего штаба и члены которой присутствовали при всех моих распоряжениях и были совершенно в курсе всех планов. Эти лица доложили национальному центру о том, что они знали, и национальный центр взял на себя ответственность за Ярославль и сказал: да, при этих условиях начинайте восстание. Я отмечаю это еще по другим соображениям. Я уехал в Ярославль поднимать восстание не по личной своей воле, но с санкции национального центра; когда же дело кончилось неудачей, национальный центр заявил, что он этой санкции не давал, и, таким образом, та глубокая, моральная и тяжкая ответственность, которая лежит на мне, была возложена на меня целиком, и я явился политическим козлом отпущения, и вот тут я протестую. Да я подговорил, я организовал, но политическая санкция была не моя, а коллегии лиц, которая в то время, быть может, претендовала на руководство судьбами России в будущем, и эта коллегия лиц после неудачи умыла руки и ответственность с себя сняла.

Что касается организаций, которые входили в национальный центр, туда входили разные лица. Все было построено на персональных началах. Отдельные меньшевики входили, и эсеры входили, были левые кадеты, входили правые кадеты. Разные были люди. И этот центр возник по моей инициативе. Я чувствовал необходимость в такой говорильне не для себя, не для организации, а для так называемого общественного мнения, и из нашей же организации некоторые люди, с.-д. отдельные участвовали, так сказать, в учредительном созидании центра, а потом туда вошли, а некоторые были кооптированы.

Когда встретился с Перхуровым в Казани, он мне говорил, что надули союзники, что все время мы ждали десанта, что, собственно говоря, население нас не поддержало, за исключением некоторой части рабочих, руководимых местными меньшевиками.

О муромском восстании я знал то, что мне доложил Григорьев, убитый во время восстания против Колчака. Григорьев взял Муром, у него было очень мало сил, что-то человек 40 или 50, продержался там один день и ушел по направлению к Казани.

С Алексеевым на Дону я поддерживал связь, но должен сказать, что никаких указаний и сведений я не получал, а некоторые офицеры оставались там, а те, которые возвращались, докладывали мне, что там относятся к моей работе с большой ненавистью, что они считают меня врагом и, в общем, не радуются успехам организации.

Отступление к Казани
После подавления восстания в Ярославле и Муроме я направился в Казань, потому что это был сборный пункт. Часть московской организации была эвакуирована в Казань, и, вообще, было условие, что в случае неудачи восстания все те, которые останутся живы, должны 344

стягиваться в Казань. Я тоже направился в Казань, это было очень длинное, затруднительное путешествие. Я встретился с Кошелевым и благополучно добрался в Казань. Был арестован раз вами, но меня не узнали. У меня был фальшивый документ, который я сам себе составил. Я поговорил с председателем вашего совета, и он даже не подумал меня задерживать. Он выдал мне уже настоящий документ, он даже предлагал мне деньги. Я написал очень невинный документ. Я написал, что работал в Наркомпросе, что послан в Вятскую или Уфимскую губернии для организации колоний пролетарских детей. Арестовали меня случайно. Я явился сам на следующий день и просил указать, где совет. Явился в совет, спросил председателя (фамилию его я узнал у красноармейца) и сказал, что я очень рад, что у него в городе такой порядок, потому что, как только появилось неизвестное лицо, его сейчас же арестовали, что я его поздравляю с этим порядком, и когда вернусь в Петроград или Москву, то доложу об этом. Он был очень доволен этим и стал читать мой документ. А в этом документе я написал, что Наркомпрос просит оказывать мне всякое содействие. Когда он дошел до этого места, он спросил меня, что именно мне надо. Я, подумав, сказал: «Видите, вы меня арестовали, и вышло недоразумение, я с петроградским документом; если вы выдадите мне ваш документ, то в ближайшее время я не рискую». Он приказал выдать хороший документ и потом спросил, не хочу ли я денег. Я ответил: нет. Затем я спросил, каким образом пробираться через ваш фронт. Потом, по его приказанию, мне помогли купить лошадь, и я уехал.

В Казани в то время были эсеры, комитет членов Учредительного собрания. Первое, что я сделал, когда приехал, я разыскал членов своей организации, я распустил свою организацию и заявил эсерам, что организация распущена, ибо я веду войну только с большевиками и никому не хочу препятствовать восстанавливать Россию, если они думают, что они могут это сделать. Эсеры, не знаю почему, отнеслись к этому очень подозрительно. Эсеры окружили меня шпионами, и я ходил по улицам Казани, как при царе. За мною все время ходили филеры. Я пробыл в Казани недолго, там делалось то, что при Керенском, были разговоры об обороне, были высокопарные речи, а в это время ваши орудия били по предместьям Казани. Не забывайте, что в то время я был глубоко убежденным и упорным вашим врагом и искренно верил, что действую в интересах русского трудового крестьянства, и мне было до такой степени противно то, что я увидал в Казани, что ушел добровольцем, взял винтовку, сел на лошадь и с маленьким отрядом прошел в ваш тыл, под Свияжском. Там я с вами дрался, было несколько боев, мы испортили вам жел. дорожный путь, у нас с собою было два орудия, мы взорвали его снарядами, а потом благополучно явились в Казань.

Я думал, что борьба будет продолжаться. Меня уверили, что будут драться до последней возможности, это было в 6 час. вечера, а в 8 часов совершенно неожиданно я узнал, что отдан приказ эвакуировать город, потому что несколько снарядов упало уже в самый город, в центр, около штаба. Мы эвакуировались. Ушел и я.

Когда я прибыл в Казань, то нашел значительное количество членов организации, в том числе и генерала Рычкунова, который уже занимал должность начальника гарнизона, по назначению эсеров.

Председатель. — Был такой случай, что из пулемета обстреливали митинг и при этом было много убитых?

Савинков. — Дело было так. У нас было 100 сабель, мы стояли в деревне. Деревня расположена была на горке, затем лощинка и дальше рельсы жел. дороги, а затем опять горка. Мы стоим, смотрим и видим, что подходит поезд. Подошел поезд, выгрузил красноармейцев, они, должно быть, знали, что мы тут, потому что они стали с бронепоезда (был бронепоезд, помимо поезда) крыть огнем. Мы не отвечали. Потом выгрузили красноармейцев, и мы видим: они собрались на холме против нас и начали митинговать. Это было в период дезорганизации. Не знаю, о чем у них шла речь. Когда мы увидели эту картину, тогда мы перешли в наступление, и наш пулемет начал обстреливать красноармейцев.

Председатель. — У вас этот момент изложен несколько иначе:

«… из вагона стала выгружаться пехота, человек 500, если не больше, но вместо того, чтобы выстроиться в цепи и попробовать нас атаковать, люди собрались на одном из холмов. Мы все еще не стреляли. Мы не могли поверить своим глазам: начинался большевистский митинг. Мы видели ораторов, махавших руками, и до нас донеслось заглушенное, одобрительное «ура». Очевидно, что оратор доказывал, что не следует идти в бой. И только когда митинг был уже в полном разгаре, мы открыли пулеметный огонь по холму. Через несколько минут весь холм был покрыт человеческими телами, а блиндированный паровоз задним ходом уходил обратно, откуда пришел. Уходя, он обстреливал нас. Ему отвечали наши орудия, пока не загорелся один из вагонов и поезд весь в пламени и в дыму не скрылся за поворотом. Тогда наш капитан скомандовал: «К седлам», и мы выехали на холм, где только что происходил митинг. У меня не было шинели. Я взял одну. Она была в крови.

Народная армия и чехи
Савинков. — Это не совсем так. Было уже осеннее время, очень было холодно, а я ехал в одной рубашке, у других были шинели, у меня не было. Я помню, взял шинель, увидел, что она в крови, и я ее оставил.

Что касается народной армии, которая формировалась в Самаре и части которой я видел в Казани, то впечатление у меня, разумеется, было беглое, но она на меня произвела впечатление неустойчивости. Я слышал, что постоянно дезертируют, я знал, что эсеры хотят принять какие-то меры.

Председатель. — Какие меры?

Савинков. — Кажется, хотели расправляться тут же.

Председатель. — С крестьянами, организованными в народную армию?

Савинков. — Я слышал в Казани от военных, слыхал от эсеров и от разных лиц, что армия разбегается, дезертирует, не хочет воевать; говорили, что эсеры приняли меры в отношении крестьян, не знаю какие, но такие, которые возбуждали крестьян против них. Я глубоко возмущался. Когда я был на боевых участках, я думал, что на этих боевых участках дерутся части народной армии организованные. Но я убедился, что частей народной армии было очень мало, а дрались добровольцы и члены нашей организации.

Председатель. — И чехи?

Савинков. — И чехи, там дрался первый чешский полк Швеца. Собственно, оборона Казани в значительной части лежала на этом чешском полку. Если бы не этот первый чешский полк, вы бы Казань взяли давным-давно. Швец дрался, он потом застрелился, полк этот совершенно замучили (другие чешские полки или не хотели драться, или же их не посылали, берегли). Чешский полк, — передаю это больше по казанским разговорам, — был недоволен тем, что русские не дерутся, а если и дерутся, то очень плохо. И когда этот первый чешский полк был снят с позиции, то фактически Казань обороняться не могла.

Затем я пробирался в Уфу, потому что там должно было быть государственное совещание. Когда они образовали директорию и во главе ее стал Авксентьев, я пошел к Авксентьеву и сказал ему все то, что я говорю вам сейчас, и предложил ему, что я уеду за границу, пусть директория пошлет меня с какой-нибудь миссией туда, чтобы меня не было в Сибири и чтобы я им не мешал. Авксентьев чрезвычайно охотно на это согласился. Сибирское правительство, вообще сибиряки, всячески меня отговаривали, и даже сибирское правительство предлагало мне войти в его состав. Но я отказался войти в состав сибирского правительства по тем именно соображениям, которые я здесь высказал. Я никому не хотел мешать. Если бы я принял это предложение, то было бы еще больше драки (между сибирским правительством и директорией). Авксентьев согласился и отправил меня за границу, в Париж, с особой миссией, военной. Я уехал до колчаковского переворота. Когда я приехал в Марсель, то директории уже не было, а был Колчак. Колчак мои полномочия подтвердил. Даже больше: он меня назначил своим представителем в Париже. В качестве такого представителя я и вошел в русскую заграничную делегацию.

За границу я приехал в конце 18 года. Я ездил часто в Лондон, но жил постоянно в Париже. Обязанности были двоякого рода: одни — чисто дипломатического характера, которые делились на два пункта: 1-й пункт — это относительно версальской конференции, на которой затрагивался целый ряд вопросов о России. Моей обязанностью было оберегать национальные интересы России в связи с этой конференцией. Вторая обязанность состояла в том, что я должен был поддерживать перед иностранцами ходатайства сначала только Колчака, а потом, когда Деникин признал власть Колчака, то и Деникина, о материальной помощи Колчаку и Деникину. Кроме того, на меня возлагалась пропаганда. Я стоял одновременно во главе бюро печати Колчака. Оно называлось «Унион»[223].

После перерыва, вечером того же дня, продолжилось заседание Военной коллегии ВС СССР.

Савинков — представитель Колчака
«Колчак назначил меня: — говорит он, — своим представителем в Париже, собственно не только для Парижа, но и для всей Европы. Должен, однако, сказать, что тут произошли большие недоразумения. Что я, представляя Колчака, вошел в так называемую русскую заграничную делегацию. Ее состав общеизвестен: председатель — Львов, члены — Чайковский, Маклаков, Сазонов и я. Сразу получилось весьма странное смешение. С одной стороны, в Париже находился министр Колчака, министр иностранных дел Сазонов, а с другой — представитель Колчака — я. Не было даже возможности выяснить мои взаимоотношения с Сазоновым. С самого начала эта делегация была сконструирована в высшей степени нелепо. Аппарат был создан такой, что он ни при каких условиях хорошей работы дать не мог. Внутренние же противоречия в этой работе были огромные, потому что я и Чайковский, в особенности же, может быть, я, вели очень левую политику, а Сазонов оставался прежним царским министром и в беседах своих с иностранцами разговаривал так, как будто в соседней комнате сидит царь и он царя представляет.

Мои два сношения с иностранцами, — о первом я рассказал, — перед Ярославлем, оставили во мне горький осадок, особенно второе. Как я ни добивался, чтобы мы, русские, были допущены к обсуждению версальского договора, сколько этого ни добивались другие члены делегации, но из этого ровно ничего не произошло. Нас, русских, не пустили на порог, мы остались за дверью. Мы не знали, что они там решают, что думают, и нас ни на какие совещания, даже с правом совещательного голоса, не приглашали, несмотря на то, что трудно даже вам передать, сколько раз мы околотили пороги. В этой своей работе я имел случай познакомиться со всеми выдающимися европейскими правителями. Я у всех перебывал по вопросу о всевозможных ходатайствах о помощи.

«Чаша унижений»
Еще раз скажу, что не могу найти слов, чтобы передать ту горечь, которая осталась у меня. Выходило так, что они всячески подстрекали к борьбе, но в сущности вовсе не хотели толком помочь. И когда шла речь об интервенции, когда они сами говорили, что нужна интервенция, то в конечном счете они ничего не делали, и если выражалась их помощь в чем-либо, то она выражалась совершенно определенно в помощи Деникину, в помощи Колчаку, в особенности Деникину, может быть, и до некоторой степени в помощи Юденичу. Да, Деникину помогли очень много; ему дали огромную сумму денег. Но опять-теки была выпита чаша унижения до дна. Потому что едва ли не за каждую пару сапог, едва ли не за каждый пулемет приходилось кланяться, вымаливать.

Вот общая характеристика этой дипломатической, с позволения сказать, деятельности. Дипломатическая она была постольку, поскольку приходилось просить у иностранцев. Этим вот мы и занимались. В частности, занимался и я. Сазонов очень скоро утратил всякий престиж у иностранцев. И я, как представитель Колчака, естественно, должен был взять на себя многое из того, что должен был делать Сазанов. Я ездил много раз в Лондон, в частности к Ллойд Джорджу, Черчиллю, Биркенхеду, ко воем тем, которые стояли во главе английского правительства, с ходатайствами, с просьбами.

Скажу немножко про себя, чтобы вам была яснее моя позиция. Я околачиваю пороги, забывая про все унижения, молчу, кланяюсь и надеюсь, пусть заблуждаюсь, что я служу своей родине, своему народу. Но вот приезжает генерал Драгомиров с юга и публично говорит: «Пусть Савинков к нам приедет, мы его расстреляем». Это потому, что я революционер, демократ. Вот в каких условиях приходилось работать.

«Гром победы раздавайся»
В обвинительном акте мне поставлено в вину, что я якобы заведомо неверно освещал положение в России иностранцам. Я утверждаю и настаиваю, что вы можете обвинять меня в том, что я неверно освещал, но, что я сознательно неверно освещал, это неправда. Вам трудно, граждане судьи, ясно представить себе, в какой малой мере нам, находившимся за границей, было известно то, что делается в России не только в 1919 году, но даже и сейчас. Приезжают беженцы и рассказывают ужасы. Я очень долгое время на основании официальной информации Колчака верил совершенно искренно, что Колчак подвигается вперед и что крестьяне его приветствуют, что Колчак взял линию, во всяком случае, в интересах крестьян.

Вот вам еще лучший случай. Он покажется анекдотическим.

Маклаков поехал на Дон из Парижа, чтобы посмотреть, что там делается, узнать и сообщить. Он приехал в Новочеркасск, кажется, за две недели до полного разгрома Деникина, а вернувшись, доложил: «Гром победы раздавайся, все обстоит благополучно, через месяц Деникин войдет в Москву». Я не хочу сказать, что Маклаков сознательно вводил нас в заблуждение. Я только хочу сказать, в какой мере было бесконечно трудно понимать то, что делается в России. Каменная стена, за каменной стеной враги, мы воюем, там происходят невозможные, невероятные зверства. Мы воюем и больше ничего не знаем. И вот на основании этого будьте любезны освещать положение.

Что собой представляет делегация? Я вошел первый раз в этот посольский дом, увидел бесчисленное множество накрахмаленных, напомаженных чиновников. Мы говорили об остатках судов добровольного флота, мы говорили о консульской части, а там, в Вальпарайсо, сидит какой-то русский консул. У меня тогда создалось впечатление, что вот учреждение, которое получает жалованье, и это учреждение тешит себя тем, что оно защищает национальные интересы России и оказывает помощь белому движению.

Раздоры среди генералов
А пропаганда?.. Мы жевали и пережевывали, и опять жевали на все темы — демократия, демократия, демократия. А какой же Колчак был демократ? Ощущение, которое осталось у меня, — ничего не изменилось, тот же старый режим.

Разрешите рассказать очень характерную сцену. Был такой момент для вас не безынтересный, когда Юденич подходил к Петрограду. К Юденичу делегация официального отношения не имела. Все эти люди не были объединены. Все они ссорились между собой. Каждый генерал с завистью смотрел на успехи другого, каждый желал свое правительство, своих министров. Юденич подходил к Петрограду. В это время Финляндия предложила, что если Колчак признает финляндскую независимость (ибо Колчак в этом вопросе был совершенно непримирим), то финны могут двинуть свои войска на помощь Юденичу. Приехал для этого в Париж генерал Маннергейм. Он докладывал об этом плане, просил и настаивал на том, чтобы Колчак признал Финляндию в тех границах, которые включают в нее и Печенегу — маленький порт на севере. И вот что произошло при обсуждении этого вопроса, — это не анекдот. Сазонов заявил: «Мы обойдемся без них, потому что Деникин через две недели будет в Москве». Вот какая была уверенность, вот какое было понимание положения.

Переговоры с Парижем и Лондоном
Для армий Колчака и Деникина удалось реально получить чрезвычайно много, но не в Париже, а в Лондоне. Вы знаете, как Деникин был снаряжен и как у Деникина это снаряжение было использовано. Но, я думаю, добрая половина того, что он получил (другой вопрос, 352 что он с этим сделал), была получена благодаря тому, что мы, в частности и я, околачивали пороги Англии.

Когда я беседовал с Черчиллем, тогда военным министром Великобритании, у меня создалось впечатление, что все это уже было оговорено и договорено с деникинским правительством, а мое дело было второстепенное, т. е. надо было или еще получать, или ускорить получение: увеличить цифру штанов или сапог и т. д. Вот в какой области приходилось говорить мне.

Я разговаривал и с Ллойд Джорджем, Эвенсом и со всеми другими. Я был в таком положении, что знал всех английских, французских, итальянских, японских и других министров, всех тех, кто управлял в то время европейскими делами.

Вы спрашиваете: на каких условиях? Условий не было, но попытки ведения своей политики со стороны англичан были. Например, очень упорно, очень много говорили англичане со мной о том, что желательно образовать независимый Юго-Восточный союз из Северного Кавказа и Закавказья, говорили о том, что этот союз должен быть только началом, что потом с ним должны объединиться Азербайджан и Грузия. Я в этом чувствовал запах нефти. Моя дипломатическая работа заключалась в том, что я на всем этом вертелся, потому что от этого зависели мои штаны и сапоги. Они рассказывали мне турусы на полосах об образовании таких нефтяных государств.

Председатель. — Но кто же из английских министров, вами только что названных, оказывал военную поддержку?

Савинков. — Черчилль, он был военным министром. Насколько я помню, позиция Ллойд Джорджа была такова, что он умывал руки, делал вид, что он не совсем в курсе дела того, что делает Черчилль, хотя он, конечно, был в курсе. Хотя, разумеется, Черчилль не делал ровно ничего без согласия Ллойд Джорджа, но внешне это имело такой вид, как я указал. Даже тогда, когда я беседовал с Ллойд Джорджем лично, он всегда занимал позицию немного двойственную. А Черчилль действительно очень энергично старался помочь. Что касается французов, то была только болтовня, но ничего не делалось.

Председатель. — Но какую-нибудь материальную помощь получали армии Деникина и Колчака за этот период времени?

Савинков. — Я думаю, что не от Англии, а от Франции. Во всяком случае, категорически сказать, что я знаю, что получили от Франции, я не могу. Я подозреваю, что, может быть, и получили. При моих сношениях не видал. Мои сношения с французами ограничивались только болтовней.

Председатель. — Какие-нибудь проекты выдвигались французским министром в разговорах с вами?

Савинков. — Ну вот, например, я помню такой случай был, что Тардье мне обещал, что он пошлет французские корабли в Балтийское море или, по крайней мере, сделает все возможное, чтобы послать французские корабли в Балтийское море. Это было во время Юденича.Никаких кораблей не было послано.

Председатель. — А вы не считали, что платой за все эти пулеметы, штаны и сапоги, которые давали французы и англичане главным образом для Колчака и Деникина, было неучастие ваше в версальской конференции?

Савинков. — Да, я в процессе этой работы очень многое пережил и очень во многом разочаровался. И для меня было совершенно ясно, что они, конечно, стремятся получить возможно больше выгоды.

Вы не даете себе отчета, в каком мы черном теле там были. Но какого мне труда стоило добиться персонального уважения ко мне, добиться того, чтобы я говорил, как равный с равными. Что я представлял в их глазах? — Колчака. Хорошо еще, когда еще была надежда на Колчака, а потом надежды было все меньше и меньше, и когда начался отход, то они, конечно, были господами.

Вмешательство иностранцев во внутренние дела
Председатель. — Во время ваших неоднократных бесед с министрами, французами н англичанами, вам приходилось получать от них какие-нибудь указания и советы о тех или иных планах и действиях, военных и других, на территории бывшей Российской империи?

Савинков. — Да. Одно время очень много было разговоров и с Черчиллем, и с Ллойд Джорджем о внутренней политике Деникина. И Черчилль, и Ллойд Джордж находили, что внутренняя политика Деникина совершенно сумасшедшая, что, в частности, крестьянская политика сумасшедшая. Говорили по поводу безобразий добровольческой армии в тылу, по поводу еврейского вопроса. Я делал что мог в этом направлении, чтобы указать Сазонову и Колчаку; о Деникине я не говорю, потому что там точка зрения на меня была такая: расстрелять и больше ничего, так что мой голос не мог повлиять ни на кого. Но Сазонову и Колчаку я указывал.

Должен вам сказать, что это было несомненное вмешательство в дела, но по существу вмешательство, которое мне казалось более или менее разумным, т. е. мысли, которые я высказывал, элементарные, простые, что евреев громить нельзя, что крестьянство вешать нельзя. Вся эта работа, и, в частности, унижение и вмешательство в русские дела, была для меня настолько тяжелой, что я обратился к Колчаку с просьбой отозвать меня. Я ему послал очень резкую телеграмму.

Я ему написал, что здесь русское дело не защищается, по крайней мере, мы не можем его защитить, что надо сделать что-то другое. Я ему написал, что все эти моления, околачивания, прошения и т. д. унижают нас; я его просил отозвать меня и просил разрешения приехать в Сибирь. Но я получил ответ, что мне не разрешается приехать в Сибирь. Это было опять отголоском деникинских настроений.

Вмешивались ли иностранцы еще? Я вам говорил, в вопросы внутренней политики вмешивались, да и в вопросы национальной политики так называемых независимых восточных государств, как я сказал, немножко нефтяных. О военном деле со мной не говорили, потому что при Деникине и Колчаке был военный представитель, и Черчилль телеграфировал непосредственно.

Что касается вмешательства во внутренние дела, то вам, конечно, ясно, что уже почти накануне падения Деникина, именно благодаря англичанам, в частности Черчиллю, Деникин согласился на образование правительства на новых началах, и туда ездил Чайковский, который должен был это правительство возглавить. Конечно, эта поездка Чайковского была возможна только потому, что англичане на этом настаивали под угрозой прекращения посылки пггыков. Я знаю, что во время Врангеля помогали тоже много французы. Но в этот период, о котором вы меня спрашиваете, я французской помощи совсем не видал. Знаю только об английской помощи. Да, она проходила в значительной степени через меня, кроме помощи Деникину.

«Вот моя армия»
Председатель. — Во время ваших разговоров с Черчиллем, Ллойд Джорджем и французскими министрами приходилось вам узнавать какие-нибудь соображения чисто военные?

Савинков. — Я вам ответил, что по военным вопросам со мной не говорили, меня не рассматривали как военного спеца. Черчилль мне показал карту Юга России, где были указаны флажками войска деникинские и ваши войска. Помню, как меня потрясло, когда я подошел с ним к этой карте, он показал мне деникинские флажки, и вдруг сказал: «Вот это моя армия».

Председатель. — Черчилль?

Савинков. — Да, Черчилль. Я помню, как у меня ноги приросли к полу. Но о чисто военных операциях со мной разговоров не было. Вероятно, если было вмешательство, — а оно, наверное, было, я в этом совершенно не сомневаюсь, — то оно шло телеграфным порядком непосредственно агенту при Деникине.

Председатель. — Вы что-нибудь ответили на эту фразу?

Савинков. — Я ничего не ответил. У меня, я вам говорил, приросли ноги к полу. Я хотел выйти, но тогда представил себе, что вот я сижу в Париже, а там, на далеком фронте, русские добровольцы ходят разутые, и вот если я хлопну дверью и выйду со скандалом из этого кабинета, они будут ходить без сапог. Я стиснул зубы, а унижение свое положил в свой карман. Я с вами воевал всеми способами, всеми средствами, — и я говорю об этом прямо и открыто. Но война с вами родила во мне такую ненависть к ним, о которой лучше не говорить. Я хочу сказать за себя. Вы должны это понять, что я, эмигрант при царе, когда приехал сюда в 1917 году в начале революции (я жил во время войны не в России, а во Франции), я приехал весь пропитанный не русским, а французским отношением к войне; у меня была вера в этих союзников, у меня было доверие к ним. Вот это все совершенно распылилось, но на этом месте выросло совсем другое. Я научился бриться на своих щеках.

«Благородные цели» союзников
Председатель. — Из ваших объяснений для меня неясно, из каких соображений англичане и французы давали эти самые штаны, сапоги, патроны, пулеметы и т. д.?

Савинков. — Официальные соображения их были, конечно, весьма благородны. Все эти официальные соображения покоились на том, что «мы — верные союзники, что вот вы — изменники, что Франция, спасенная Россией, сейчас настолько благородна, что не забывает наших огромных услуг и приходит к нам на помощь. На помощь приходят — свои люди, сочтемся». Вот на каких началах. Вот это — официальная болтовня, которой никто не верил. А то, что под этим скрывалось, следующее: как минимум, вот нефть — чрезвычайно желательная вещь, в особенности нефть; а как максимум — ну что же, русские подерутся между собою, тем лучше; чем меньше русских останется, тем слабее будет Россия. Пускай красные дерутся с белыми возможно дольше, страна будет возможно больше ослаблена, и, когда страна будет окончательно ослаблена и обойтись без нас не будет в силах, тогда мы придем и распорядимся.

Поэтому на ваш вопрос я ответил, что в их интересах было, чтобы Россия была истощена возможно больше и чтобы они могли сделать из России свою колонию. Никаких благородных целей я там не вижу.

Председатель. — Какие у вас были разговоры с японской миссией, на какой территории, где вы с ними встречались?

Савинков. — Раньше, чем я отвечу на этот вопрос, разрешите добавить (я очень устал, поэтому из моей памяти это ускользнуло). Вы спрашивали: давали ли мне денег? Денег через мои руки не проходило, но на моих глазах был заключен так называемый колчаковский заем. Не знаю, известно ли вам про него. Колчак вывез часть золотого запаса на английском миноносце в Шанхай. Собственно, это был не заем, а ломбардная операция, и эту часть золотого запаса англичане и американцы обещали реализовать, и я знаю, что англичане реализовали 130 миллионов франков. Эти 130 мил. франков поступили в распоряжение отчасти Колчака, а отчасти Сазонова и делегации. Когда я уходил из делегации, то знал, что остатки этого фонда еще имеются. Они были распределены в Англии по банкам. Вот эта денежная операция прошла на моих глазах. Заем был заключен из семи с половиной процентов.

Теперь, что касается японцев, то с японцами я встречался в Париже. Видите, относительно японцев дело сложнее, чем относительно европейцев. Конечно, никаких добрых целей в отношении России я у них не подозревал. Японцы говорили со мной главным образом после падения Колчака. Японцы предлагали мне ехать на Дальний Восток, говорили мне, что они окажут мне всяческую помощь. Но я отказался от этого, я совершенно не доверял им и не верил в их помощь.

Председатель. — А персонально с кем из японцев вы вели переговоры?

Савинков. — Я сейчас стараюсь вспомнить эти японские фамилии. Там был Комури, бывший посол в Петрограде, там были еще другие, но очень может быть потому, что я устал, я эти японские фамилии не помню, но я их всех знал, — и тех, которые были на конференции, и тех, которые были в посольстве.

Председатель. — Ввиду сильного переутомления подсудимого, объявляется перерыв до 10 часов утра»[224].

На следующий день, 28 августа, заседание ВК ВС СССР продолжилось.

«Займы Колчака»
«Председатель. — Может быть, вы вспомните несколько подробнее условия займа, полученного Колчаком?

Савинков. — Я помню, что относительно этого займа велись переговоры с американскими и английскими банкирами, и нужно полагать, что эти переговоры были известны и английскому, и американскому правительствам. Заем был заключен из семи с половиной процентов годовых. Процент, как видите, чрезвычайно высокий, в особенности если принять во внимание, что перед нами скорее не заем, а ломбардная операция. Часть золотого запаса, который был у Колчака, была вывезена на английском военном судне в Шанхай, где была положена в обеспечение займа. Я не могу вам точно сказать, поступили ли все 130 миллионов. Все финансовые переговоры и деньга прошли мимо меня, но я знаю, что поступила по крайней мере значительная часть этих денег. Таким образом, в распоряжении англичан находится часть русского золота, хранящегося в Шанхае.

Были ли заключены другие займы, мне неизвестно. Может быть, иностранцы давали деньги, просто поддерживая Колчака.

Председатель. — В этот период вам не приходилось сталкиваться с представителями правительства Северо-Американских Соединенных Штатов.

Савинков. — Да, конечно, приходилось. Они занимали позицию, в высшей степени непримиримую по отношению к вам, но вместе с тем наиболее высокомерную по отношению к нам.

Переговоры с англичанами
Председатель. — Не можете ли вы вспомнить чего-нибудь нового о ваших отношениях с иностранцами?

Савинков. — Я остановлюсь на периоде каннских переговоров и генуэзской конференции. Перед каннскими переговорами я поехал в Лондон, где был принят Ллойд Джорджем и беседовал с ним. Затем я беседовал с Черчиллем, с военным министром Эвенсоном и канцлером казначейства Биркенхедом. Ллойд Джордж задал мне вопрос, что я думаю о признании советской власти Великобританией. Я ответил, что вообще удивляюсь такому вопросу, но раз меня опрашивают, то ему скажу, что об этом думаю. Затем мною, совместно с Ллойд Джорджем и Черчиллем, было намечено, что вам Ллойд Джордж предъявит три требования. Во-первых, признать свободу мелкой частной собственности, крестьянской. Во-вторых, признать свободу личности. В-третьих, свободу советского управления. Туг уже не шла речь об Учредительном собрании, тут шла речь о свободно избранных советах, т. е. фактически о допущении крестьян к власти.

Вот эти три пункта обсуждались во время нашей беседы. Ллойд Джордж, кончая беседу, сказал мне, что он стоит именно на этой точке зрения, что он будет отстаивать ее, но, как вам известно, в Каннах и Генуе он эту точку зрения не отстаивал. По каким соображениям, — я не знаю. Перед моим отъездом из-за границы ко мне явилось одно лицо, которое говорило, якобы от себя, но давало мне понять, что наш разговор станет известным миру. Это лицо спрашивало меня, почему я до сих пор не виделся с Эррио и не желал ли я видеться с ним. Из этой беседы я вынес совершенно ясное впечатление, что мое свидание с Эррио могло состояться в любой момент. Я отказался его видеть, потому что уехал сюда.

Почти одновременно с этим другое лицо, приехавшее из Англии, вело со мной совершенно идентичную беседу по поводу Макдональда. И из этого разговора я вынес ясное впечатление, что если бы я поехал в Лондон, то был бы немедленно принят Макдональдом по русскому вопросу.

Из всего этого вы видите, что Макдональд и Эррио, зная, конечно (потому что обо мне повсеместно установилась эта репутация), что я — непримиримый ваш враг, зная об этом и ведя с вами переговоры, по-видимому, желали беседовать и со мной, т. е. тут была та же двойственная политика, которую я неоднократно наблюдал в своих сношениях с иностранцами.

Теперь несколько слов о чехах. Я раньше говорил, что мои сношения с чехами ограничилось только тем, что в 1918 году я получил через Клепанда от имени Массарика 200 000 керенских руб. Но я слышал, и слышал не как сплетню, а как факт, что если чехи оказывают существенную поддержку эсерам, если чехи вообще тратят большие сравнительно деньги на русских, находящихся в Чехии, то это в значительной мере объясняется тем, что чешские войска, уходя из Сибири, увезли о собой очень много имущества и денег, русского имущества и русских денег. Затем с помощью этих денег был учрежден в Праге легио-банк. Этот легио-банк, в сущности русский банк, играет значительную роль в поддержке эсеров.

Однако, я должен прибавить, что чехи помогают не только эсерам, но и всевозможным другим русским учреждениям.

Председатель. — Вернемся несколько назад: куда вы направились после ликвидации армии Колчака и прекращения вашей миссии в качестве представителя Колчака?

Формирование русских частей в Польше
Савинков. — После ликвидации Колчака я некоторое время был членом делегации, о которой я говорю. В это время в Париж приехал от Пилсудского Вензагольский, который сообщил мне, что Пилсудский хочет меня видеть. Это было в январе 1920 года. В Варшаве я был принят Пилсудским. Пилсудский сказал мне, что было бы желательно сформировать русскую часть на польской территории.

Граждане судьи, вам, конечно, и тогда было совершенно ясно, что Польша ведет войну против России, я же думал, что Польша ведет войну не против России, а против коммунистов. Не забудьте, что в тот период времени я совершенно отделял Россию от вас, русский народ — от вас. Я смотрел теми же глазами, которыми смотрели многие из русских революционеров на русско-японскую войну. Мне казалось, что поляки воюют не с русским народом, а с вами. Я сказал все это для того, чтобы объяснить, почему я принял предложение Пилсудского и беседовал с ним. Беседа носила политический характер.

Я уехал из Варшавы, вернулся в Париж. Пилсудский не высказался определенно, может ли он разрешить формирование русских частей. Он говорил об этом только как о желательном.

После этого, весной, снова приехал в Париж Вензагольский, снова пригласил меня в Варшаву, сообщив, что вопрос о формировании русских частей разрешен в положительном смысле. Я приехал в Варшаву, и действительно очень скоро получил полное разрешение Пилсудского на формирование русских частей.

Тут я действовал уже самостоятельно и уже был гораздо меньше связан с контрреволюционными элементами. Я не был связан ни с Колчаком, ни с Деникиным, ни также с делегацией. Я мог действовать более или менее самостоятельно, говорю более или менее потому, что я, разумеется, сразу попал в тиски поляков.

Вот этот период, когда я действовал самостоятельно, оставил во мне еще более горький след, чем тот период, когда я был связан с другими.

Раньше у меня все-таки оставалось утешение, что моя деятельность приводит к отрицательным результатам, благодаря этим правым элементам. Теперь же не было и этого утешения, мне суждено было сдать экзамен в Польше.

Я приступил к формированию частей. Части эти были в составе польских войск и в подчинении польского генерального штаба. В наших тылах действовал отряд Булак-Балаховича; этот отряд был сформирован до моего отъезда и довольно долгое время никакого отношения ко мне не имел.

Я занимался формированием русских частей в местечке Столужица. Денежная зависимость от поляков была полнейшая. На юге был Врангель. Его военные представители в отряде тайно препятствовали мне. В состав отряда входили разнородные, мало интересные мне, элементы, в значительной мере бывшие в северо-западной армии Юденича. В таких условиях был сформирован отряд в 4000 человек, основная масса которого была такова, что я сочувствовать ей ни в коем случае не мог. Вскоре начались столкновения между мной и генералом Глазенапом, который стал во главе отряда. Столкновения эти вызваны были главным образом тем, что Врангель, по мере того как численность отряда увеличилась и в общей сложности к моменту похода достигла 25–27 тыс. человек, все настойчивее требовал, чтобы отряд был эвакуирован в Крым.

Золотопогонная армия
Поляки, конечно, противились этому, что объясняется в значительной мере тем, что они боялись не только вас, но и Врангеля. Получился, таким образам, чрезвычайно сложный узел. Кроме того, и самое формирование не соответствовало моим целям. Я думал сформировать крестьянскую армию, а на моих глазах вырастала золотопогонная под начальством старорежимных генералов. Я удалил Глазенапа, но это было очень трудно.

Роль французов также была очень значительна. Как вам уже известно, я формировал свои части, не подчиняясь Врангелю, но отряд Глазенапа подчинился телеграфно, помимо меня, Врангелю. И вот я получил телеграмму из Парижа, совершенно категорическую, звучащую для меня как приказание. И телеграмма гласила, что я должен подчиниться Врангелю. Смысл телеграммы был такой, что если я не подчинюсь, то французское правительство сумеет настоять на этом. И я подчинился.

Как я уже сообщал, я удалил генерала Глазенапа. Но на его место был назначен генерал Бобошко, такой же золотопогонник, как Глазенап. Я удалил генерала Бобошко, и на его место стал генерал Перемыкин, тоже золотопогонник, как оба первые. Не было никакого выбора: или золотопогонные генералы, или просто бандиты. Несколько слов о бандитах. Я вызвал тогда Пилсудского, и Пилсудский поставил мне такой вопрос: «Почему вы не имеете дела с Балаховичем?» Я ему сказал то, что я думал про Балаховича, т. е. что Балахович — бандит. Помню, он рассмеялся и сказал: «Да, бандит, но не только бандит, а человек, который сегодня русский, завтра поляк, послезавтра белорус, а еще через день — негр». Далее Пилсудский сказал: «Пусть Балахович — бандит, но так как нет выбора, то лучше, пожалуй, иметь дело с Балаховичем, чем с золотопогонными генералами».

Я познакомился с Балаховичем и вынужден был его назначить.

После заключения перемирия Пилсудский призвал меня и сказал: «Дайте в 24 часа ответ, будете ли вы воевать?» И тут произошло памятное для меня заседание, которое было каплей, переполнившей чашу. На этом заседании сидели генералы: Балахович — один, Балахович — другой, еще больший бандит, чем брат, Перемыкин, военный представитель Врангеля — Махров; не помню, кто еще там сидел, во всяком случае были все такие высокопоставленные лица. Я доложил им, что мне сказал Пилсудский, и сказал, что я сформировал части, задачу свою исполнил, а теперь им нужно решить, будут ли они драться или нет. Они единогласно постановили — драться.

Председатель. — Это было после заключения перемирия?

Савинков. — Да, это было после заключения перемирия. Перед нами встал вопрос, что раз хотят воевать, то необходимо объединить отдельные армии, не имевшие прежде друг с другом связи и ненавидевшие друг друга. Но генералы заявили, что они не хотят подчиняться друг другу, что каждый из них — уже маленький Наполеон, что каждый из них будет действовать совершенно самостоятельно. Мне это показалось настолько диким и бессмысленным, что я решил, что мне остается одно — разделить участь тех людей, которые до известной степени шли по моему приказу. Я решил пойти вместе с ними в поход добровольцем.

Тут я должен вам сказать, что в это время поляки формировали сами, без меня, казачью бригаду некоего есаула Яковлева. К моменту выступления в поход эта казачья бригада была в полном снаряжении. Одновременно с этим поляки разрешили формирование украинских частей, численность которых в начале похода достигла 25–30 тыс.

В обшей сложности получилась довольно большая армия для гражданской войны. Если бы она была единой, то представила бы собой некоторую силу. Но эти 50–60 тыс. человек имели несколько командований: украинцы — одно, есаул Яковлев — другое, Перемы-кин — третье, Балахович — четвертое. По настоянию Перемыкина, т. е. в сущности по настоянию Врангеля (как это ни странно — склонен думать, что за кулисами были иностранцы), я вынужден был заключить конвенцию с Петлюрой, согласно которой он допускал за свой левый фланг армию Перемыкина. Что же было дальше? Пере-мыкин стал на этот участок, слева от него расположился казачий есаул Яковлев, но, раньше чем пойти в бой, они передрались между собой. Вот с чего начался этот блестящий поход.

Я помню, мы шли вначале очень удачно. Ваши части сдавались. Все время бои, бои, бои, и для нас удачные. Шел мелкий снег. Было холодно. В поле было выстроено человек 400–500 красноармейцев. Они стояли и дрожали от холода. Перед ними — верхом один из балаховских офицеров. Он отдал приказание «подать тачанку», т. е. расстрелять этих людей. Я не поверил своим глазам, подъехал к начальнику отряда и сказал, что не понимаю даже, что здесь происходит. Он оставил это приказание. И помню другой случай: пять красноармейцев, одиночками сдающихся, идут мимо нас. Вижу — бежит красноармеец без шапки. И вдруг я слышу: «Эй, ты без шапки, пойди сюда», и дальше: «Ты — без шапки, ты — коммунист». Он ответил: «Нет, я мобилизованный». — «Врешь», — и опять слышу: «Две винтовки сюда». Я спас его.

Поход окончился плачевно. Лично я ушел от вас с большим трудом. Из 26 000 солдат в Польшу вернулись 22–23 тысячи.

Еще одна небольшая подробность: мы взяли в плен вашу кавалерийскую часть. Этой части Балахович не тронул. Он предложил ей вместе с командованием пойти с нами. Они согласились. Был бой, и солдаты очень доблестно дрались. Но потом случилось, что их командир, красный командир, заболел тифом. На его место был назначен Балаховичем другой офицер, офицер Николаевского кавалерийского училища, — милостивый государь. И вот этот милостивый государь, придя в этот красный полк, начал распоряжаться по золотопогонному — в два дня этот полк перешел к вам.

Вот этот случай заставил меня сильно задуматься над многим.

«Поляки нас обманули»
Итак, границу перешли 20 000 солдат. И произошло то, что я втайне предвидел: поляки нас обманули. Поляки обещали нам, что они не интернируют, а конфирмируют наших солдат, а это — разница большая. Но, конечно, когда дошло до дела, наши солдаты были просто интернированы в лагеря, и вот я оказался ответственным за 20 000 человек. Они лежали на моей совести. Приходилось бороться за улучшение их положения. А как трудно было бороться! Был среди балаховцев интендант Елин. Он обворовывал солдат. Я решил отдать его под суд. Когда он приехал в Мозырь, я потребовал у него денежный отчет. Он понял, что если не представит денежного отчета, то здесь же, в Мозыре, я его буду судить. Он пошел к Балахо-вичу. Балахович дал ему подводу, и он больше не вернулся. Я нашел его в Варшаве. И после этого заявил Пилсудскому, что немедленно покину Варшаву, если Елин не будет арестован. Елина посадили в цитадель, но… оправдали.

А вот другой случай. Я хочу внести порядок в суд, назначаю новых военных судей, даю точные инструкции. И вот назначенный мною военным судьей полковник Добжинский, долг которого — бороться с преступлениями, занимается кражами. Я его хотел судить, но польский разъезд освободил его.

Я рассказываю об этом случае для того, чтобы вы ясно поняли, в каких тисках я находился в Польше. Я зависел не только от полковника Сикорского, но и от маленького польского поручика, начальника разъезда.

Зачем поляки разрешили нам идти в бой, какую цель они преследовали? Почему они все время оказывали на нас давление, тайное, неофициальное?…Иди, иди, — давление двоякое, — польское — с одной стороны и французское — с другой. Какую цель они преследовали? Да ту же, какую преследуют все иностранцы: пусть русские дерутся между собой. Чем больше гражданской войны, тем для нас, иностранцев, лучше: Россия будет слабее, России труднее будет стать на ноги.

Так вот мы вернулись в Польшу. Нас заперли в концентрационный лагерь. Нищета и, конечно, унижения во всем, во всем. Какой-нибудь польский майор, начальник лагеря, который держит в своих руках не только этих простых людей, которые там сидят, но и меня, потому что у него всегда угроза, потому что он играет на том, что я отвечаю за них.

Председатель. — Для меня неясно, какую цель вы преследовали, когда согласились, чтобы армию направили в поход?

Савинков. — Вам, может быть, покажется странным, но я никакой власти не имел. Я не решал вопроса, идти в бой или нет. Если бы я сказал: нет, не надо идти в бой, то я не пошел бы лично, но они пошли бы. Поход все равно состоялся бы, поход в моих глазах уже бессмысленный. А в глазах иностранцев тоже бессмысленный? Нет, не бессмысленный. В глазах Перемыкина? Нет, не бессмысленный, потому что Врангель ему приказал, а он исполнял приказ начальства. А Балахович? Для него тоже не бессмысленный.

Был у меня с ним случай в Мозыре: приехали белорусские министры — черт их знает, какие министры! — на подводах. Приехали и заявили, что они — министры, что они представляют белорусский народ. Денег, конечно, попросили немедленно. Ну, хорошо, какое мне дело до них? Однако, оказалось, что было дело, и вот какое: Балахович на следующий день говорит мне: «Знаете, белорусский парод предлагает мне стать начальником белорусского государства». Это в Мозыре. Белорусский народ — это милостивые государи, которые денег просили, да еще пьяными вдрызг напились. Министры! Должен сказать, что я предвидел, что Балахович может выкинуть такую штуку. И помню, что, уходя в поход, сказал это Пилсудскому. Пилсудский ответил: «Скажите ему, что тогда я его выкину». И вот, когда Балахович сказал мне, что белорусский народ в лице этих министров выбирает его, я ответил: «Хорошо, но завтра вас выгонит Пилсудский». Он успокоился.

Как видите, для меня поход был бессмысленный, для других — не бессмысленный. И вот, потому, что поход для меня был бессмысленный с лично моей точки зрения, я вышел из положения тем, что разделил участь солдат, т. е. пошел вместе с ними.

На ком ответственность за поход
Председатель. — Кого вы считаете ответственным за весь поход — трех генералов, иностранцев или себя?

Савинков. — Во-первых, отвечаю я, потому что я сформировал эти части. А потом отвечают, конечно, все. И эти генералы отвечают, и союзники отвечают.

Председатель. — Вы вчера говорили о беседе с военным министром Черчиллем и указывали, что он сказал про армию Деникина: «Вот моя армия». Не убедились ли вы тогда, что попадаете в руки иностранцев?

Савинков. — Представьте себе человека, который глубоко убежден. Я должен был испить всю чашу до конца, до тех пор, пока совесть моя не скажет, что я не прав. И, конечно, когда Черчилль показал мне рукой на деникинские части, обозначенные флажками, и сказал: «вот моя армия», у меня холод прошел по сердцу. Да, я совершил грубейшую ошибку, но она вытекает из основной. Основная ошибка, главная — это то, что в октябре пошел против вас.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, формально, когда вы занимались организацией так называемой, народной армии на территории Польши, вы занимали какой-либо пост или должность?

Савинков. — Я был председателем русского политического комитета, в состав которого входили Философов, Буланов, Ульяницкий, Дикгоф-Деренталь, Симановский и мой брат. Ответственность за этот комитет лежит на мне, так как я был председателем его, в сущности, с неограниченными полномочиями. Что касается погромов, то на моих глазах их совершенно не было, может быть, именно потому, что я там был. Случай с солдатами Георгиевского полка, о котором я говорил, тоже был вне этого отряда. Я еще раз подчеркиваю, что именно в отчаянии, не имея никакой власти, чувствуя, что я попал в полубандитское общество, что я, Борис Савинков, вынужден под давлением французов признать Врангеля и под давлением поляков идти с Балаховичем, я в отчаянии шел в одном маленьком отряде простым солдатом. Этот отряд безобразий на моих глазах не делал. Потом, уже в Мозыре, я слышал обвинения, что, когда мы вошли в Мозырь, то был еврейский погром. Я утверждаю, что этого погрома не было. Знаю только, что солдаты Острожского полка, несшие патрульную службу, начали грабить, и были случаи, когда офицеры этот грабеж прекращали. Что Балахович делал очень много погромов, это я знаю, я говорю только о том отряде, в каком я был. В Мозыре, насколько я знаю, мы ничего не захватили.

Этот балаховский поход, мое личное в нем участие были последним для меня внутренним духовным аргументом против белого движения. Очень медленно из множества впечатлений у меня слагалось глубоко отрицательное отношение к белому движению. Началось с Дона, кончилось Мозырем. После Октябрьского переворота я думал так: «Вот захватчики власти, народ не с ними. Там развал, там бандитизм, там убийства, беспорядки, а вот здесь, с этой стороны, на стороне белых, будут порядок, дисциплина, идейность, не будет убийств». И это оказалось все глубоко неверным. Все это оказалось противоположным действительности. Я все больше и больше с ужасом приходил к убеждению, что они думают не о родине, не о народе, а о своих классовых интересах, интересах имущих классов. Более того, глубочайшая причина этого разочарования в том, что я понял, что никакое белое движение без иностранцев невозможно.

К этому моменту у меня свершился окончательный перелом. Много времени я потратил, много сил ушло на это, но зато он был окончательный, — говорю вам не из книги, а из жизни. Я все прошел, все увидел в этом белом движении, сам принял в нем непосредственное участие и возненавидел. Каждый день приносил уверенность — в чем? Страшно сказать — в своей ошибке, в своем заблуждении и, конечно, в своей вине перед народом.

Формирование зеленых банд
И здесь я сказал себе: тут я разбит, совершенно до конца побежден, но из этого еще не следует, что народ с ними, а ведь окончательный судья всех наших дел — русский народ и никто иной, и ему только я подчинюсь. Я сказал себе, что это дело гиблое, несчастное, ужасное, а вот есть зеленое движение, крестьянское движение. Если этому движению придать некоторую организованность, то, может быть, результат будет другой. И я попытался пойти по линии зеленого движения. В этих целях было созвано информационное бюро. Я стоял во главе его, и я за него отвечаю. Поэтому то, что я сейчас буду говорить, не поймите так, что я хочу сложить с себя ответственность. В этом информационном бюро, как и во многих других делах, я многих деталей не знал, многие из них я узнал здесь впервые на допросе. Цель моя была такова, чтобы попытаться придать более или менее организованную форму зеленому движению, попытаться вызвать большое, массовое крестьянское восстание, посылать людей в Россию именно с этими задачами. Я не мог себе представить, что из этого произойдет. Как мог я допустить, что эти люди в значительной мере просто сделаются полубандитами, а иногда и бандитами?

Я этого предвидеть не мог. Много делалось не так, как я хотел, а как раз наоборот.

Возьмите, например, вопрос, о так называемом шпионаже. Скажут, что я — польский шпион, но шпионом я никогда не был, а было вот что: были опять те же невероятные тиски. Вот зеленое движение. Я остаюсь в Варшаве; должен сказать, что я был вынужден остаться в Варшаве потому, что 20 000 человек сидят, за проволокой, и я один-единственный, который может и должен заботиться о них. Что же произошло? А произошло то, что генеральный штаб схватил меня за горло: если вы хотите работать, то вы должны работать совместно с нами. Я пытался вырваться из этих тисков, но ничего сделать не мог. Проходит некоторое время, и я отдаю себе отчет в том, что те, которые отправляются в Россию для зеленого движения, входят помимо этого в соглашение с поляками, и эти люди доходят до границы и возвращаются или переходят границу и начинают грабить, шпионить, и только ничтожный процент не делал ни того, ни другого. Да, формально отвечаю я, но я не мог физически войти в это дело во всех деталях, и я не мог, конечно, остановить его.

Да, мы предполагали широкое крестьянское восстание на Западе, даже план разработали, съезд у нас был. Ах этот съезд! Опять иностранцы, опять давление. Программу выработали, мало было иллюзий, но были. И я думал, что программа эта все-таки, до известной степени, отражает настроение крестьян и их желания. Ведь я был за каменной стеной, я не знал, что делается в России, не видел России, не чувствовал ее. Никакого восстания не вышло, какие-то бандиты пограбили, какие-то шпионы пошпионили, и только несколько человек попытались искренно и честно что-то сделать. Вот история с информационным бюро.

Шпионаж
Председатель. — За период до съезда «Союза защиты родины и свободы» информационное бюро занималось собиранием сведений военно-разведывательного характера на территории Советской России?

Савинков. — Да, я думаю, что да. Я вам сказал, что мы были совершенно в тисках.

Председатель. — Значит, выходит так, что поляки, взяв на себя содержание 20 000 интернированных солдат, требовали от информационного бюро доставки сведений военно-разведывательного характера.

Савинков. — Это вы немножко обостряете.

Председатель. — А как же иначе?

Савинков. — Если вы настаиваете, то — конечно.

Председатель. — Я не настаиваю, а только спрашиваю.

Савинков. — Я говорю совершенно точно. Да, была база, на этой базе были иностранные войска.

За эту базу я отвечаю. Я хочу только установить, что за базу, за комитет, за армию я отвечаю, а если вы хотите сказать, что я поощрял или сам этим занимался, или был за это, или я сам лично способствовал этому, то нет. Ужас был.

Председатель. — В каких отношениях находилось информационное бюро со 2-м информационным отделом польского генерального штаба?

Савинков. — Были в связи. В значительной мере приходилось сведениями делиться. Да, информационное бюро было в связи с поляками, в связи с французами. Было ли оно в связи с французами непосредственно, я не помню, но это не важно. Да, оно было в связи. И французы, и поляки все время платили.

Председатель. — Не только за содержание интернированных, а и за военную разведку?

Савинков. — Я же не отрицаю этого.

Председатель. — Ваши агенты все сведения, получаемые в России, составляли в трех копиях: одну — для информационного бюро, вторую — офицеру 2 отдела польского генерального штаба, третью — французской миссии?

Савинков. — Я должен сказать, что это, что вы говорите, не является доказательством моего в этом участия.

Председатель. — Имел ли место систематический, постоянный обмен документов между информационным бюро, польским генеральным штабом и французской военной миссией?

Савинков. — Он имел место, но вопрос только в том, какие документы передавались и когда передавались. Была база, были такие взаимоотношения, мы были у них в руках.

Контрреволюционный съезд
Председатель. — Кроме работы разведывательного характера, информационное бюро занималось также посылкой людей для агитации?

Савинков. — Да, для ведения массовой работы среди крестьянства. В западные губернии мы посылали потому отчасти, что они были ближе, а отчасти и потому, что мы имели там больше связи и получали чаще сведения. К мысли о восстановлении старого названия «Союза защиты родины и свободы» мы пришли потому, что в концентрационных лагерях старорежимные офицеры и отчасти генералы, которых там было мало, очень давили, теснили тех людей, которые с ними не были согласны, т. е. людей нашего тогдашнего демократического направления. Чтобы иметь определенную организацию, мы стали восстанавливать СЗРиС. А потом уже там, естественно, отбирались люди, и к ним переходил целый ряд функций лагерной жизни. Так в лагерях возрождался прежний союз, но уже на основе другой программы. Здесь уже не было никаких элементов компромисса с кем бы то ни было. Начало существования союза нужно считать со съезда, который был в июне месяце. На съезд приезжали с мандатами, которых проверить мы не могли, из центра — из Варшавы — присутствовал я, из представителей иностранных государств были и поляки, и итальянцы, и французы, и американцы. Не помню были ли англичане, наверно были; все присутствовали, все очень интересовались. От поляков был Сологуб, который в то время был офицером службы связи между министерством иностранных дел и военным министром. От итальянцев был Стабини, он был военным представителем; от французов был майор Пакелье; были офицеры из военных миссий американской и английской; от Украины был Тютюнник. На съезде была принята программа, подписанная всероссийским комитетом.

Представители иностранных государств просто сидели и записывали. Это не делалось так, что иностранцы вмешивались в наши дела. Они сидели, записывали, потом докладывали своему правительству и в беседах со мной, конечно, всячески поощряли. Прямого давления не было, но было неуловимое давление, что вот де надо бороться с красными.

В конце концов в моей борьбе с вами я был смертельно ранен душевно этим последним балаховским походом. Я помню, как я вошел в белорусскую деревню, где-то во мху, в лесу. Ко мне подошли крестьяне. Я в первый раз за столько лет был на родной земле. Я помню задал такой вопрос: «Врангеля вы знаете? «Имейте в виду, что я-то во Врангеля верил, во Врангеля вся эмиграция верила, иностранцы верили. Я помню стоял там седой старик, посмотрел и говорит: «Как же, Врангеля знаю». — «Что же вы думаете о нем?» Он махнул рукой: «Пан». Тогда для меня совершенно безусловно стало ясно, что Врангеля нет. Тогда я задал ему другой вопрос: «А Керенского помните?» Он тоже махнул руной и сказал: «Пустозвон». И не то меня ранило, что я бился головой об стенку, что я шел походом, что я посылал русскую пулю и надо мной свистели тоже русские пули, — меня глубочайше, до конца ранили вот эти беседы с крестьянами. И я уже в судорогах, собственно говоря, пошел в это зеленое движение, которое выродилось в бог знает что, а после зеленого движения — в подпольную работу, которая тоже никаких результатов не дала.

Террор и бандитизм
Председатель. — Террористические акты вы признавали, приводили в исполнение?

Савинков. — Нет, не приводил в исполнение. Попытки слабые были, был случай, когда Свежевский сказал, что он хочет убить Ленина. Я не верил этому Свежевскому. Я — старый террорист, я знаю, что такое террор. Он сказал: «Я еду». Я ответил: «Поезжай». Понятно, ничего из этого не вышло, это была попытка с негодными средствами. Разве можно сделать террор при таком разложении?

Председатель. — Вы не отрицаете того, что вам было известно, что ряд банд или отрядов были направлены на территорию России под командой Павловского, Павлова, Васильева и других для разного рода бесчинств?

Савинков. — Да.

Председатель. — Этим бандам давали инструкции только в союзе или также и офицеры польского генерального штаба?

Савинков. — Насколько мне известно, нет, не давали. Но, я догадываюсь о том, что многие из них ехали в Россию, получали несколько рублей и для того, чтобы получить больше, поступали в контрразведку. Вы ведь знаете так же, как и я, то, что офицерство Польши сплошь и рядом состоит в иностранных контрразведках. Соглашения же, что каждый агент, едущий в Россию, должен явиться в польский штаб, насколько мне известно, не было. Документы получались в информационном бюро; для проезда же на польскую территорию, конечно, нужно было польское свидетельство. Никогда я не видел ни денег, ни имущества, которые эти люди получали. Сколько раз я потом в газетах читал: «Процесс савинковцев», «Банды Савинкова» и спрашивал себя: «Откуда же это?» Это движение вылилось в полуграбительство, в полушпионаж. Конечно, ответственность лежит на мне, потому что я это дело начал, но вместе с тем совесть моя чиста, потому что не этого я хотел. Я не мог их контролировать, у меня не было власти. Что касается высылки в октябре 1921 г., то я ей был рад, потому, что с меня как бремя спало. Я был привинчен к Варшаве, где 20 000 человек сидели без сапог, я не мог их бросить. Может быть, другой на моем месте и уехал бы и сказал: что я не хочу возиться с польским штабом, с этой дрянью. А я не уехал. Потом вы добились того, что меня выслали. Я садился в поезд, и сердце мое радовалось, что я уезжаю из этой проклятой страны, что вы меня выкинули вон.

Председатель. — После вашей высылки в октябре 1921 г. из Варшавы вы продолжали заниматься политической работой?

Савинков. — Первое смертельное ранение — это мозырский поход. Затем возня с земельным движением. Тут сразу было видно, что все ни к чему, один вред. Что же мне оставалось делать? Ведь не так просто человеку прийти к тому, что несколько лет своей жизни, тяжким трудом, со слезами и кровью, он работал не только зря, но во вред. Не так это просто, не в один день это делается. И я пытался, судорожно пытался уверить себя и утешить себя, что русский народ не хочет их и что я прав. И, когда меня выслали, я уже судорожно, по инерции, продолжал попытки работать. Были у меня колебания, были уже большие колебания. Не забудьте, что именно в этот период, как вам известно, я виделся с одним из ваших людей за границей. Помню, какая буря поднялась, как я это могу видеться с большевиками. Поехал, виделся, говорил, но была еще иллюзия, я стал продолжать работать, хотя и мало работал. Был я в Париже. Из Парижа, знаете, никакой революции или контрреволюции в России не организуешь — слишком это далеко. Так что в 1922 г. я, по правде говоря, не могу сказать, что я энергично работал против вас. В чем выразилась моя работа? Во-первых, я бросился к фашистам. Видел Муссолини, никакой помощи он мне не дал. Я уже сказал, что я стою на террористической точке зрения, и я думал: «Ну, то не удалось, может быть, здесь удастся». Относительно этого в обвинительном акте нет, но я все рассказываю: пытался организовать террористический акт в Берлине, когда там были Чичерин и Раковский. Думал, что-нибудь выйдет. Нет, ничего нельзя было сделать. На террор люди идут только тогда, когда они знают точно, что народ с ними, и именно потому, что когда стоишь лицом к лицу с виселицей и когда знаешь, что служишь своему народу, то идешь. Террор требует огромного напряжения душевных сил,а вот этого теперь нет. Вы не найдете теперь людей нашего направления, которых не точил бы в сердце этот червяк. Вот причина, почему никакие террористические акты не могли иметь места.

Выступил Конради, но Конради — монархист. Среди этих монархистов, может быть, и найдутся какие-нибудь фанатики, я не знаю, а у нас этого вдохновения борьбы против вас уже не могло быть. Вот, что я делал весь 1922 год. Очень слабо, очень мало, уже с большими душевными колебаниями, уже почти с отсутствием веры в то, что можно и нужно против вас бороться. В 1923 г. это настроение усилилось. Вероятно, вы читали книжку, которую я тогда написал, книжку, которая проникнута глубоким разочарованием в борьбе с вами, и в 1923 г. я был на волос от того, чтобы написать заявление о том, что я всякую борьбу с вами прекращаю. У меня все выжглось, вы уже меня победили не тем, что взяли вот и арестовали теперь, а победили другим. Я стал задумываться: на чьей же стороне в самом деле народ? Я совершенно отошел от иностранцев и от русских, я был совершенно одинок, не входил ни в какие эмигрантские комиссии, комитеты, учреждения, относился глубоко пренебрежительно к верхам и с глубоким сожалением к низам. Я не вмешивался в их жизнь, я думал свою думу. Думал о том, что говорю вам сейчас: «Сколько же крови и слез! И из-за чего? И для чего? И почему? И где моя вина? И в чем моя вина?» Осудите меня как хотите, ведь большего суда, чем я сам над собой сделал, вы мне не дадите.

Отношения социалистов
Председатель. — У меня еще один вопрос остался, который я забыл вчера. Каково было отношение к вам, Врангелю и Деникину со стороны рабочей партии вообще и со стороны Макдональда в частности, и вообще со стороны английских рабочих?

Савинков. — Умеренные социалисты рабочей партии все время в одну игру играют. Они все время как будто бы и сочувствуют борьбе против вас, и как будто бы и не сочувствуют.

Макдональда не знаю и не видел, так что точно не могу сказать. Знаю, что французские социалисты умеренные, Ренодель, скажем, с оговорками признавали борьбу с вами, ну, как ППС, т. е. ни в тех, ни в сих, ППС держались этой политики: не то предали, не то помогали, иногда помогут, иногда повредят. Знаю, что у них шли некоторые переговоры с эсерами, чтобы предоставить эсерам возможность работать на польской территории. Эсеры как-то говорили, что мы работаем на польской территории.

Председатель. — Продолжайте ваши объяснения о 1923 г.

Савинков. — Я понимаю огромное мировое значение вашей революции; я ее понимаю, как, мировое событие. Новый мир против старого мира. Можно стать грудью и защищать этот старый мир или можно идти с вами. Я говорю — старый мир, понимая под этим старым миром не только генералов, но и себя, и эсеров, и всех, кто не с вами, потому что так или иначе все, кто не с вами, связаны с этим старым миром в той или иной форме. Вот вы несете новый мир. И если я с вами не борюсь, то что я должен делать? Вот такая мысль у меня была. Если я пришел к тому, что вы меня победили, не физически победили, не убили в бою, не расстреляли, а что вы меня душевно победили, то что я должен делать?

Тогда у меня родилась мысль, которая стала меня все больше и больше тревожить, мысль о том, что вот я здесь сижу в эмиграции, могу жить спокойно, тихой жизнью, как будто бы никогда не бился с ними; я не могу просто выйти в отставку, как поступают чиновники, кончившие свой труд. Я себе сказал — нет, как бы я ни заблуждался, как бы ни был тяжек мой путь, я уже вам сказал и еще раз говорю, я был всю жизнь из тех, которые сами идут вперед и делают то, что они зовут других делать. За чужой спиной я никогда не прятался, ответственность брал на себя целиком. И я стал думать о том, что я должен во что бы то ни стало поехать сюда, в Россию, посмотреть своими глазами и услышать своими ушами. Я хотел вообще увидеть, что делается в России и что делают коммунисты. А может быть, все то, что я читаю в заграничных газетах, есть ложь? Я к этой мысли пришел (ваших газет там нет) потому, что, если вся борьба была ни к чему, так это — не случайное явление, здесь есть какие-то глубокие, сложнейшие причины, и не может быть, чтобы люди, против которых бороться нельзя, против которых никто не может бороться, чтобы эти люди ничего не сделали для русского народа. И не может быть, чтобы Россия представляла собой красное яблоко, внутри белое, с красной коркой. Не может этого быть.

Здесь много вопросов встало передо мною, тяжких вопросов, — вопрос о всей моей жизни, о всей моей войне с вами. И я себе оказал: да, я поеду в Россию, пусть будет, что будет, пусть расстреляют, но я поеду в Россию, я увижу своими глазами, я сам решу, сам узнаю, что мне надо сделать для того, чтобы служить моему народу, ибо, — что говорить, — вы знаете сами, что никаких классовых интересов я не защищал.

Долго длился период колебания, мучительного колебания, перепутья. Знаю, твердо знаю, что все то, что я делал, не в пользу вышло, а во вред. Что же мне делать, куда мне идти? Вот именно спокойной жизнью жить… Нет, я должен служить своему народу. Как всю жизнь служил, так и умру, а как служить — не знаю. И я решил поехать. Когда я приехал сюда, то для меня стало отчетливо ясно, что, конечно, народ с вами.

Вот как я ехал, вот что я делал в 22,23,24 годах. Ничего я от вас не скрываю, и ни к чему это мне. Каждый пункт обвинительного акта таков, что достаточно одного обвинительного пункта. Мне прятаться и смягчать вину нечего.

Теперь хочу сделать дополнение. Об иностранцах я говорил очень много, говорил в разное время по-разному, и я теперь хотел бы резюмировать то, что я думаю об иностранцах. Видите ли, сейчас и довольно давно уже, конечно, не в 17 и 18 годах, когда я был наивным, я думаю, что все иностранцы, каковы бы они ни были в этом отношении, равны, что Пуанкаре и Мильеран равны Эррио, что Черчилль и Ллойд Джордж равны Макдональду, а Муссолини — Пилсудскому. Они во все время нашей революции всеми силами и средствами содействовали и содействуют борьбе с вами, морально или материально, но содействуют. А если они содействуют борьбе с вами, то они содействуют не только потому, что вот придут коммунисты и возьмут у них из кармана. Конечно, они боятся и этого, но это не главное, а главное — это их мысль о России, что вот была великая, огромная страна, а теперь она разорена, ослаблена; так вот с их течки зрения, как я уже говорил вам, они это ослабление очень приветствуют, и этим объясняется в огромной степени их политика по отношению всех тех, которые борются с вами.

Я это здесь утверждаю, и я очень буду счастлив, если когда-нибудь вам удастся предъявить им счет. Пускай за все платят[225].

На вечернем заседании 28 августа Б.В. Савинкову было предоставлено право произнести «заключительное слово». И он сказал:

«Граждане судьи, я знаю ваш приговор заранее. Я жизнью не дорожу и смерти не боюсь. Вы видели, что на следствии я не старался ни в какой степени уменьшить свою ответственность или возложить ее на кого бы то ни было другого. Нет. Я глубоко сознавал и глубоко сознаю огромную меру моей невольной вины перед русским народом, перед крестьянами и рабочими. Я сказал «невольной вины», потому что вольной вины за мной нет. Не было дня, не было часа, не было минуты, не было таких обстоятельств, при которых я искал бы личной выгоды, добивался личных целей, защищал бы интересы имущих классов. Нет, такого дня и такой минуты в жизни моей не было. Всегда и при всех обстоятельствах руководился я одним, пусть заблуждался, но руководился одним — моей тоже огромной любовью к родному народу.

Да, я сказал, я знаю ваш приговор и смерти не боюсь, и именно потому, что я знаю ваш приговор и смерти не боюсь, я имею свободу говорить, я имею право и обязанность открыто и твердо, ясно и до конца сказать все, что я думаю, и так, чтобы слышали все, кто имеет уши слышать. Как произошло, что я, Борис Савинков, друг и товарищ Ивана Каляева и Егора Сазонова, сподвижник их, человек, который участвовал во множестве и множестве покушений при царе, в убийстве в. князя Сергея и в убийстве Плеве, как случилось так, что я сижу здесь на скамье подсудимых, и вы, представители русского народа, именем его, именем рабочих и крестьян судите меня, за что? За мою вину перед крестьянами и рабочими.

Я помню летнее утро. Петроград. Измайловский проспект. Пыльные камни. На мостовой распростертый Сазонов, раненый, со струйкой крови. И я стоял над ним. Рядом — разбитая карета Плеве, и пристав, с дрожащей челюстью, подходит ко мне, а у меня в руках револьвер. И помню я Москву и Кремль. Была зима, шел снег. Я целую в губы Каляева, а через две минуты раздается взрыв, и в. князь Сергей убит. Я помню опять: Москва, весеннее солнце, площадь, и снова взрыв — ранен Дубасов. И помню я далекий Глазго. Русский корабль «Рюрик», матрос Авдеев, — он, наверное, с вами сейчас, — и я с ним обдумываю, где он спрячет меня в трюме, и будет царский смотр на «Рюрике», и будет взрыв. Взрыва не было, потому что был Азеф. Помню я Севастопольскую крепость и железную решетку, как сейчас. И опять у моих дверей часовой, и смертная казнь, как сегодня, все это помню. Как я был счастлив, когда я сидел тогда в тюрьме. Какою гордостью билось мое сердце. Я знал, что весь русский народ, все рабочие и крестьяне со мною, и что по всей России нет ни одного человека, который бы не вспомнил меня, когда я умру. И я радостно и гордо стоял перед своими судьями. Они не повесили меня. Я убежал из тюрьмы. Теперь я так не сижу. Теперь мною владеет огромное и темное чувство. Я спрашиваю себя, поймут ли мою жизнь русские рабочие, поймут ли мою жизнь русские крестьяне, поймут ли они, что вина моя только невольная, что заблудился я? С этим чувством тяжело умирать. Как случилось, гр-не судьи, что я пошел против вас, красных, против рабоче-крестьянской власти? Как могло это случиться?

Вот послушайте мою жизнь, может быть, многое тогда станет вам более понятным. Из какой я семьи? Из революционной. Отец — чиновник, которого выгнали при царе за революционные убеждения. Таких чиновников было мало. Старший брат погиб в Сибири, в ссылке, при царе. А я с 18-ти лет уже сидел в тюрьме и юным, совсем юным, ушел на первый призыв в террор. Всю свою молодость провел в боевой организации. Что это значит? Это значит, что я жил под стеклянным колпаком. Это значит, что я никого не видел, кроме своих; строжайшая конспирация, абсолютные законы. Я не знал массы, я не знал народа, я не знал крестьян, рабочих. Я любил их. Я готов был жизнь свою отдать и отдавал. Но интересы их, истинные желания, естественно, мог ли я знать?

Я жил под стеклянным колпаком без имени, без семьи, без дома, каждую минуту под угрозою. Так я жил долго, до 1911 года. Ас 1911 года — эмиграция. Но что такое эмиграция? Ведь эмиграция тот же самый стеклянный колпак. Как я видел и что я видел? Россию я видел? Русский народ видел? Нет, я чужих людей видел, чужой народ, чуждый мне. И сохранялась и росла, и, если можно, еще больше крепла моя любовь к родному народу. Война застала меня в эмиграции. С первым же пароходом, как только пришли первые вести о революции, я приехал в Россию, ничего о ней не зная. Боевая организация и эмигрантская жизнь — вот весь мой опыт.

И когда случился ваш переворот, я пошел против вас. Вот роковая ошибка, вот роковое заблуждение. Один ли я был в этом положении? И почему случилась эта ошибка? Скажу вам, был случай, может быть, заурядный случай, но этот случай сразу оттолкнул меня от вас. Да, я поборол потом в себе его, я никогда не мстил за него, никогда в моей борьбе с вами он не играл роли, но вы поймете меня, когда я скажу, что он оттолкнул меня от вас, что он сразу вырыл пропасть. Случай этот был такой. У меня была сестра, старшая сестра; она замужем была за офицером. Это был тот единственный офицер петроградского гарнизона, который 9-го января 1905 г. отказался стрелять в рабочих. Помните, когда рабочие шли к Зимнему дворцу? Так вот это был единственный офицер, который отказался исполнить приказ. Это был муж моей сестры. Вы его расстреляли в первый же день, потом вы расстреляли и ее… Я говорю: никогда во время борьбы моей с вами я не помнил об этом и никогда не руководился местью за то личное и тяжкое, что пережил я тогда, но в первые дни это вырыло пропасть. Психологически было трудно подойти, переступить через эти трупы. И я пошел против вас.

Вот четыре причины, четыре главные причины. О, конечно, не ваша коммунистическая программа меня смущала. Никогда я не защищал имущих, никогда я ничего сам не имел. Нет, меня смущало другое, меня восстанавливало против вас другое. Врагом вашим я стал за другое. Вот первое — Учредительное собрание. Теперь наивно о нем говорить, но то был 1917 г., ведь я всю свою жизнь до 1917 года отдал на что? На мечту об учредительном собрании. Ведь этим я жил, ведь в этом был смысл моей жизни. Да, ничтожество этого Учредительного собрания выявилось очень быстро, и очень быстро я понял, что вы были правы, и этот первый пункт отпал. Но был второй, второй пункт — это брест-литовский мир. Я вам сказал, как я приехал в Россию. Я жил во Франции во время войны, я весь был проникнут не русской, а французской психологией войны. Для меня прекращение войны было невозможно, непереносимой была самая мысль об этом. Да, я скоро понял, не сегодня, не теперь, когда я сижу здесь, что и тут вы были правы и что всякое мудрое правительство должно было заключить мир, но тогда, когда я шел против вас, я этого не понимал. Был еще третий пункт, огромный для меня. Я делил здесь всеобщее заблуждение, заблуждение такое: большевики возьмут власть на короткое время, а после них придут монархисты. Большевики расчистят дорогу монархистам, и слова будет то же, против чего я боролся всю жизнь, снова будет то ненавистное, что упало в феврале. Этот третий пункт очень скоро тоже отпал, не в день, не в два, не в месяц, но отпал. Конечно, ваша огромная заслуга в том, что вы совершенно уничтожили монархизм и совершенно не допустили возврата к старому. Но я-то это понял потом, а когда пошел против вас — этого не сознавал. Остается четвертый пункт, самый главный, самый основной. Вот над этим четвертым пунктом я все время и бился, вот этот четвертый пункт мне не давал покоя, вот этот четвертый пункт красной нитью прошел через всю мою борьбу с вами. Этот четвертый пункт был такой: красные — захватчики власти, народ — крестьяне и рабочие — их не хотят. И поскольку я думал, что народ — крестьяне и рабочие — против вас, постольку моя обязанность была бороться с вами.

Теперь, граждане судьи, я вам расскажу, как отпал и этот четвертый пункт. Я вам давал свои показания, я не скрывал от вас ничего. Ну, что же? Сначала: Дон, генералы, тайное «боже царя храни», сплетни, интриги, помещики, буржуа — вот начало белого движения, то начало, о котором я говорил, тот штык, которым офицер замахнулся на генерала Алексеева. Вот, сначала Дон и первое глубокое и острое разочарование, не осознанное еще, а затем дальше Ярославль, бесплодная и кровавая попытка и французы. Дальше Казань, казанская керенщина, малодушие и растерянность, и пустозвонные слова… Дальше Колчак, все то, что делалось у него, и умолчание об этом. Я в Париже представляю его. И опять чиновничество, и опять зависть и сплетни, сплетни и молчание, и равнодушие к народу. Потом — Варшава, поход Перемыкина и Балаховича, все то, что я рассказал, все то, что не давало мне покою в мои бессонные ночи. И изо дня в день накапливалась эта горькая острота сознания, что да, здесь я ошибся. А над всем этим иностранцы, иностранцы и иностранцы, и опять иностранцы; над всем этим сознание того, что я, русский, любящий свою родину, в руках иностранцев, людей, которые ненавидят ее.

Вот медленно, шаг за шагом, приходил я к мысли, той страшной, ужасной для меня мысли: а что, если я ошибся в этом четвертом пункте? А что если действительно народ — рабочий и крестьянин — с ними? Ведь не может же быть, чтобы все попытки кончались неудачей только потому, что у нас программа несовершенна, или тактическую ошибку сделали, или тот не исполнил приказания, а этот перепутал. Не может же быть, чтобы поэтому… Ведь и у красных, в особенности вначале, был развал; однако, они нас побеждали, а не мы их. Должна же быть более глубокая, более решающая причина… Где же она? В чем же она? Я вам говорю: я искал ее, я бился над нею, я подходил к ней и… я не смел найти ее. Я сказал на следствии: я был смертельно ранен душевно в этом походе балаховском с винтовкой за плечами, был смертельно ранен душевно настолько, что дальше и зеленое движение, — то зеленое движение, которое выродилось в полубандитизм, в полушпионаж, — и дальнейшая работа, слабые попытки подпольной работы, — это уже были судороги, это уже была инерция. Это вообще была невозможность для меня, для человека, который родился революционером, который не остановится на полдороге, который не может, как чиновник, выйти в отставку, который должен дойти до конца, который только тогда скажет, что «да, я ошибся», когда он будет по совести и глубочайше в этом убежден, но не раньше. И весь этот тяжкий и кровавый опыт приводил меня неизбежно к тому, что я должен был поставить себе этот вопрос, рано или поздно этот вопрос должен был встать передо мною: а что, если рабочие и крестьяне с ними? Что же тогда, кто же я тогда, когда я иду действительно против своего народа? Эта мысль была для меня непереносна. Я сказал на следствии, что к лету 1923 г. для меня, в сущности, все стало ясно. Я уже почти отошел от всякой работы, я уже сидел в углу и только думал и думал над своей жизнью, думал над моей борьбою с вами, и для меня было ясно, что надо сесть за стол и написать, что по таким-то и таким-то причинам я прекращаю всякую борьбу против красных. А написать это — это значит очень многое, ибо, как я уже говорил, мир раскололся на две части: вы несете новую жизнь, и против вас стоит старый. Нельзя, немыслимо пассивно смотреть на то, что происходит. Можно быть или за вас, или против вас, но не посередине. Отказаться от борьбы с вами, написать то заявление, о котором я говорил, свободно в 1923 году в Париже — это значило на следующий день придти к вам и сказать: повинную голову меч не сечет. Я говорю о тех моих мыслях, которые были не здесь, когда я под стражей и когда я жду приговора. Если бы они родились здесь, когда я под стражей и жду приговора, им не было бы цены. Цена их в том, что я пришел к ним свободно, долгим мучительным, не из книг, а из жизни, путем…

И я начал тяготиться одной мыслью, о ней я уже говорил, я сказал себе: чего бы это ни стоило, чем бы я ни рисковал, я должен приехать в Россию. Я не мог оставаться там и спокойно сидеть в Париже. Я мог бы участвовать в разных заседаниях и комитетах, я мог бы на словах решать вопрос о русской жизни, о русской революции. Этого я делать не хотел и сказал себе: будь, что будет, но поеду сюда, к себе на родину, я увижу мой родной народ, я увижу своими глазами, я услышу своими ушами, что делается. И я тогда решу… Я не знал, что я решу, но я не мог решать в Париже. И вот сейчас я вам говорю, и я имею право и обязанность это сказать. Как я вам уже говорил, я пришел к этому не сейчас и не вчера, а больше года тому назад. Вы же меня судите, как хотите, и делайте со мною, что хотите. Но я вам говорю: после тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие и многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому, что стоят с винтовками за спиной: я признаю безоговорочно советскую власть и никакой другой. И каждому русскому, каждому человеку, который любит родину свою, я, прошедший всю эту кровавую и тяжкую борьбу с вами, я, отрицавший вас, как никто, — я говорю ему: если ты русский, если ты любишь родину, если ты любишь свой народ, то преклонись перед рабочей и крестьянской властью и признай ее без оговорок.

Вот то, что я вам говорю. И я имею право это сказать, ибо рассказал вам, каким путем я к этому пришел. Что я могу еще прибавить? Мне нечего прибавить к тому, что я сказал. Я могу сказать еще только одно. Вы будете выносить ваш приговор. Я не ищу никакого снисхождения, но я прошу вас помнить, — и пусть революционная совесть ваша напомнит вам об этом, — что перед вами стоит честный человек, который никогда лично для себя ничего не искал и ничего не хотел, который не раз и не два, и не десять раз лез головой в петлю за русский рабочий народ и отдал свою молодость на это. Пусть ваша революционная совесть напомнит вам, что для того, чтобы я здесь, Борис Савинков, сказал вам то, что я говорю, что я признаю безоговорочно советскую власть, для этого нужно было мне, Борису Савинкову, пережить неизмеримо больше того, на что вы можете меня осудить.


После краткого перерыва на вопрос председателя, не желает ли Савинков чем-нибудь дополнить свои объяснения, Савинков ответил:

— Нет, я ничего не имею больше сказать, ничего не имею больше прибавить. Я уже сказал, что я знаю ваш приговор и не думаю о нем. Я думаю о другом. Я боюсь другого. Я боюсь только одного, потому что, как я сказал, с этим тяжко жить, с этим еще тяжелее умирать, — я боюсь только того, что найдутся в России крестьяне или рабочие, которые не поймут меня, которые не поймут моей жизни и которые подумают, что я был врагом народа. Вот это — неправда. Я заблуждался. Я сделал роковую ошибку вначале. Почему? Я уже объяснил. Я в дальнейшем боролся против вас, исходя из этой ошибки. Что делать, судьба дала мне неукротимую энергию и сердце революционера. Вот я и шел до тех пор, пока не убедился в своей ошибке. Это было не сейчас, не здесь, а больше года назад в Париже. Вот я только об этом и думаю, только этого и боюсь, ибо не был я врагом народа. И вся моя мечта, вся моя жизнь была в том, чтобы до последнего моего вздоха послужить ему»[226].


Председатель объявил судебное следствие законченным. Савинков отказался воспользоваться последним словом. После совещания 29 августа 1924 г. в 1 час 15 минут суд огласил приговор по делу Б.В. Савинкова.

«Именем Союза Советских Социалистических Республик Верховный Суд СССР по Военной Коллегии, в составе председательствующего Ульриха В.В., членов Камерона П.А. и Кушнирюка Г.Г., при секретаре Маршаке, в открытом судебном заседании 27–28 и в ночь на 29 августа 1924 г., в Москве заслушано и рассмотрено дело по обвинению Савинкова, Бориса Викторовича, 45 лет, — сына чиновника, с незаконченным высшим образованием, при советской власти не судившегося, бывшего члена боевой организации партии с.-р., а впоследствии руководителя и организатора контрреволюционных, шпионских и бандитских организаций, — в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58 ч. 1,59,64,66 ч. 1,70 и 76 ч. 1 Уголовного кодекса РСФСР, нашел судебным следствием установленным, что Борис Савинков:

1. С момента февральского переворота до Октябрьской революции, принадлежа к партии с.-р. и разделяя программу монархиста генерала Корнилова, будучи комиссаром при командующем юго-западным фронтом, военным министром в кабинете Керенского, членом совета союза казачьих войск, активно и упорно противодействовал переходу земли, фабрик и всей полноты власти в руки рабочих и крестьян, призывая подавлять их борьбу самыми жестокими мерами и приказывая расстреливать солдат, не желавших вести войну за интересы империалистической буржуазии.

2. После перехода власти в руки трудящихся пытался в Петрограде поднять казачьи полки для свержения рабоче-крестьянской власти и после неудач бежал в ставку Керенского, где совместно с генералом Красновым активно боролся против восставших рабочих и революционных матросов, тем самым защищая интересы помещичье-капиталистической контрреволюции.

3. В конце 1917 и в начале 1918 гг. принял активное участие в донской контрреволюции, став членом донского гражданского совета, совместно с генералами монархистами Алексеевым, Калединым и Корниловым, которых убеждал в необходимости вести вооруженную борьбу против власти советов, помогал формированию так называемой добровольческой армии, которая до конца 1920 года при под держке англо-французских капиталистов разоряла Украину, Донскую область, Северный и Южный Кавказ, помогая правительствам Антанты увозить хлеб, нефть и прочее сырье.

4. В начале 1918 года, явившись в Москву, создал контрреволюционную организацию «Союз защиты родины и свободы», куда привлек, главным образом, участников тайной монархической организации, гвардейских и гренадерских офицеров, и своими главными помощниками сделал монархистов генерала Рычкунова и полковника Перхурова, после чего обратился к ген. Алексееву — главе южной монархической контрреволюции — с донесением об образовании «СЗР и Св.» и просьбой дать руководящие указания. Организация, созданная Савинковым, имела своей целью свержение советской власти путем вооруженных восстаний, террористических актов против членов рабоче-крестьянского правительства, пользуясь материальной поддержкой и получая руководящие указания от французского посла Нуланса и чехословацкого политического деятеля Массарика.

5. Весной 1918 года, получив от Массарика при посредничестве некоего Клепандо 200 000 рублей на ведение террористической работы, организовал слежку за Лениным и другими членами советского правительства в целях совершения террористических актов, каковые, однако, совершить ему, Савинкову, не удалось, по причинам от него не зависящим.

6. Получив разновременно весною 1918 года от французского посла Нуланса около двух с половиной миллионов рублей, в том числе одновременно два миллиона специально для организации ряда вооруженных выступлений на Верхней Волге, по категорическому предложению того же Нуланса, в целях поддержки готовящегося, по словам последнего, англо-французского десанта в Белом море, после неоднократных переговоров с французским военным атташе ген. Лаверном и французским консулом Гренаром, организовал, опираясь на офицерские отряды, «СЗР и Св.», при поддержке меньшевиков и местного купечества в начале июля 1918 года вооруженное выступление в Ярославле, Муроме, Рыбинске и пытался поднять восстание в Костроме, оттянув тем самым значительные части Красной армии, оборонявшей Казань и Самару от чехословаков и эсеров.

7. После ликвидации мятежей на Верхней Волге он, Савинков, бежал в Казань, в то время занятую чехословаками, и принял участие в отряде Каппеля, оперировавшем в тылу Красных войск.

8. В конце 1918 года Савинков принял предложение Колчака быть его представителем в Париже и в течение 1919 года посещал неоднократно Ллойд Джорджа, Черчилля и других министров Англии, получал для армий Колчака и Деникина большие партии обмундирования и снаряжения, а также по поручению Колчака для поддержки к.-р. движения, находясь во главе бюро печати «Унион», распространял заведомо ложную информацию о Советской России и вел печатную агитацию о продолжении дальнейшей вооруженной борьбы капиталистических государств с рабоче-крестьянским государством.

9. Во время русско-польской войны 1920 года Савинков, состоя председателем белогвардейского русского политического комитета в Варшаве, по предложению Пилсудского, за счет Польши и при полном содействии французской военной миссии в Варшаве организовал так называемую «русскую народную армию» под командой генералов Перемыкина и братьев Булак-Балаховичей, а осенью того же года после заключения русского-польского перемирия с ведома Пилсудского лично принял участие в походе Булак-Балаховича на Мозырь.

10. В начале 1921 года через так называемое информационное бюро РКП, во главе которого стоял его брат Виктор Савинков, Борис Савинков организовал военно-разведывательную работу на территории Советской России, передавая часть получаемых сведений второму разведывательному отделу польского генерального штаба и французской военной миссии в Варшаве, получая за это денежные вознаграждения.

11. С июня 1921 года по начало 1923 года Савинков, став во главе восстановленного им «Народного союза защиты родины и свободы», в целях поднятия вооруженных восстаний на территории Советской России неоднократно посылал в западные пограничные губернии вооруженные отряды под командой офицеров Павловского, Васильева, Павлова и других, которые производили налеты на исполкомы, кооперативы, склады, пускали под откос поезда, убивали советских работников, а также собирали сведения военного характера для передачи польской и французской разведке в Варшаве. Кроме того, отдельным лицам, как, напр., полковнику Свижевскому, давались задания террористического характера, каковые, однако, выполнены не были.

12. В 1923 году, когда после разгрома большинства организаций «НСЗРиС». денежная поддержка, получаемая Савинковым от Польши и Франции, сильно сократилась, он пытался получить средства от Муссолини.

13. В августе 1924 года, желая лично проверить состояние антисоветских и контрреволюционных организаций на территории Союза ССР, перешел по фальшивому документу на имя Степанова В.И. русско-польскую границу, но вскоре был арестован.

Таким образом устанавливается виновность Савинкова:

1) в организации в контрреволюционных целях вооруженных восстаний на советской территории в период 1918–1922 гг., т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58 ч. 1, Уголовного кодекса РСФСР.

2) в сношении с представителями Польши, Франции и Англии с целью организации согласованных вооруженных выступлений на территории Советской Федерации в 1918, 1919, 1920 гг., т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 59 Уголовного кодекса.

3) в организации в контрреволюционных целях в 1918 и 1921 гг. террористических актов против членов рабоче-крестьянского правительства, каковые акты, однако, совершены не были, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 14 и 64 Уголовного кодекса.

4) в руководстве военным шпионажем в пользу Польши и Франции в течение времени с 1921 по 1923 гг., т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 66 ч. 1 Уголовного кодекса.

5) в ведении пропаганды в письменной и устной форме, направленной к поддержке выступлений иностранных капиталистических государств, в целях свержения рабоче-крестьянского правительства в 1919 г., т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 70 Уголовного кодекса, и

6) в организации банд для нападений на советские учреждения, кооперативы, поезда и т. д. в 1921 и 1922 годах, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 76, ч. 1 Уголовного кодекса.


На основании изложенного Верховный Суд приговорил: Савинкова, Бориса Викторовича, 45 лет, по ст. 58 ч. 1 Уголовного кодекса — к высшей мере наказания, по ст. 59 и рук. ст. 58, ч. 1 — к тому же наказанию, по ст. 64 и рук. 58 ст. ч. 1 — к тому же наказанию, по ст. 68 ч. 1 — к тому же наказанию, по ст. 76 ч. 1 — к тому же наказанию и по ст. 76 — к лишению свободы на пять лет, а по совокупности — расстрелять с конфискацией всего имущества.

Принимая, однако, во внимание, что Савинков признал на суде всю свою политическую деятельность с момента октябрьского переворота ошибкой и заблуждением, приведшим его к ряду преступных и изменнических действий против трудовых масс СССР, принимая далее во внимание проявленное Савинковым полное отречение и от целей и от методов контрреволюционного антисоветского движения, его разоблачения интервенционистов и вдохновителей террористических актов против деятелей советской власти и признание им полного краха попыток свержения советской власти, принимая, далее, во внимание заявление Савинкова о его готовности загладить свои преступления перед трудящимися массами искренней и честной работой на службе трудовым массам СССР, Верховный Суд постановил ходатайствовать перед Президиумом Центрального Исполнительного Комитета СССР о смягчении настоящего приговора»[227].

В записке, адресованной Каменеву, Дзержинскому, Калинину и Президиуму ЦИК в отношении Савинкова Сталин написал: «Я за десятилетний срок. Нельзя уменьшать этот срок, опасно, не поймут перехода от смертной казни к 3-м годам в отношении такого человека, как Савинков. Если не согласны, я предлагаю созвать Политбюро для решения вопроса». Политбюро собирать оказалось ненужным, все согласились со Сталиным[228].

В тот же день, 29 августа было принято постановление Президиума ЦИК. «Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР, рассмотрев ходатайство Военной коллегии Верховного суда Союза ССР от 29 августа о смягчении меры наказания в отношении к осужденному к высшей мере наказания гражданину Б.В. Савинкову и признавая, что после полного отказа Савинкова, констатированного судом, от какой бы то ни было борьбы с советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу под руководством установленной Октябрьской революцией власти применение высшей меры наказания не вызывается интересами охранения революционного правопорядка, и полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс, — постановляет:

Удовлетворить ходатайство Военной коллегии Верховного суда Союза ССР и заменить осужденному Б.В. Савинкову высшую меру наказания лишением свободы сроком на десять (10) лет»[229].


В тот же день, 29 августа 1924 г., после окончания процесса над Савинковым, заместитель начальника КРО ОГПУ Р.А. Пиляр направил Председателю ОГПУ Ф.Э. Дзержинскому рапорт о награждении активных участников операции «Синдикат-2».

«1. Тов. Андрей Павлович Федоров — бывш. член партии с-р. (максималистов) с 1909–1917 гг. С 17–18 (до восстания) в группе левых эсеров. С 1912—14 г. сидел в Харьковской тюрьме. До мая 1920 года с небольшими перерывами находился на территории белых, где вел работу по подрыву белой власти. Два раза сидел в белогвардейских тюрьмах. Был в Ессентуках приговорен к расстрелу. Помилован по Деникинской амнистии. С 20 года поступил на работу в органы ВЧК. Состоял на официальной и секретной чекистской работе.

Тов. Федоров провел главную роль в разработке дела Савинкова. На этой работе проявил небывалую выдержку и инициативу.

Посылался по нашим заданиям нелегально через Польшу в Париж к Б. Савинкову. Подвергался неоднократно риску, проявляя в опасные моменты смелость, находчивость и стойкость.

Ходатайствую о награждении тов. Федорова орденом Красного Знамени.

2. Тов. Сыроежкин Григорий Сергеевич — член РКП с 20 года. Сын крестьянина, в органах ВЧК и воен, трибуналах с 1919 года. Принимал активное участие в разработке дела Савинкова, неоднократно рискуя жизнью. Состоя официальным сотрудником ОГПУ, посылался два раза нелегально в Польшу. Во время поездок, чрезвычайно рискованных, проявил огромную находчивость и смелость. Лишь благодаря этому ему удалось избежать почти неминуемого ареста, влекшего за собой неминуемый его расстрел и провал [разработки] дела.

Ходатайствую о награждении его орденом Красного Знамени.

3. Демиденко Николай Иванович, бывш. член РКП с 18–20 год. выбыл из партии автоматически в Закавказье. В органах ВЧК с 1919 года. Принимал активное участие в разработке дела Савинкова. На нем лежала техника разработки, от которой зависел весь успех дела.

Ходатайствую о награждении его орденом Красного Знамени и содействии в восстановлении его в правах члена РКП, о чем он все время ходатайствовал перед парторганами.

4. Пузицкий Сергей Васильевич, член РКП с 1920 г., в органах ВЧК и Трибуналах с 1918 г. Тов. Пузицкий непосредственно руководил разработкой дела Савинкова, проявлял громадную выдержку, инициативу, находчивость, принимая непосредственное участие в операциях и непосредственной агентурной работе.

Ходатайствую о награждении его орденом Красного Знамени.

5. Тов. Гендин Семен Григорьевич, член РКП с 1919 г. в органах ГПУ работает с 1922 года, помощник начальника 6-го отделения КРО ОГПУ.

6. Пом. уполномоченного ГПУ Бел. тов. Крикмана Ивана Петровича, члена РКП с 1905 г., в органах ГПУ с 1919 г., принимавших активное и непосредственное участие в разработке дела Савинкова, проявивших неутомимую энергию, безоговорочную дисциплинированность и сознательность, ходатайствую о награждении почетным чекистским значком в память 5-ти летия ВЧК — ГПУ и почетным оружием.

7. Сосновского Игнатия Игнатьевича, члена РКП с 1921 года. В ВЧК с 1920 г., принимавшего активное участие в разработке дела Савинкова, ходатайствую о награждении почетным чекистским значком в память 5-ти летия ВЧК — ГПУ»[230].

Данный список награжденных был несколько расширен и подкорректирован. Постановлением Президиума ЦИК СССР от 5 сентября 1924 г. за успешное завершение операции по поимке Бориса Савинкова и его сподвижников В.Р. Менжинский, Г.С. Сыроежкин, А.П. Федоров, Н.И. Демиденко, С.В. Пузицкий и Р.А. Пиляр были награждены орденами Красного Знамени, а А.Х. Артузову, И.И. Со-сновскому, С.Г. Гендину и И.П. Крикману объявлена благодарность рабоче-крестьянского правительства.

Корреспонденты советских газет писали, что Савинков искал слова, которые могли бы на суде трудящихся смягчить ужас совершенных им преступлений. Этот прекрасный стилист, стальной человек, прославленный и своим бесстрашием, и своим словом, пытался в какой-нибудь, хотя бы самой слабенькой форме, найти мотив, дающий ему право, после всего содеянного, смотреть в лицо жизни. Он искал слово, за которое мог бы уцепиться, как утопающий за соломинку. И не нашел его.

В ходе судебного процесса у Савинкова не было противника. И не только потому, что дело его слушалось без обвинителя и свидетелей. Важнее, что сам Савинков не вел уликовой борьбы, почти не отрицал фактов. В этом отношении этот процесс представлял собой полную противоположность процесса центрального комитета социалистов-революционеров, который отнял летом 1922 г. почти два месяца у Верховного суда. Оба эти процесса по содержанию представляют собой одно и то же явление распада белогвардейщины на левом ее фланге.

В области фактов Савинков оставался почти правдивым. У него хватило простого вкуса не прятаться на суде в эсеровские кусты. Он наметил себе гораздо более узкую, легче разрешимую задачу: придумать какое-нибудь объяснение своим поступкам. И вот эту узкую задачу Борис Савинков при всех своих общепризнанных талантах не в состоянии был разрешить. После двухдневного единоборства с фактами сам Савинков в заключительном слове почувствовал всю глубину своего морального поражения. В последнем своем слове он клянется, что «не интересы имущих классов руководили им».

Савинков находит целый ряд виновников своего падения. Роковым своим «грехом» он признает свое отрицательное отношение к большевизму в октябре 1917 г. Повинна обстановка боевой организации, при царизме оторвавшая Савинкова от жизни, повинна эмигрантщина, державшая его в младенческом политическом развитии, несмотря на то, что он претендовал на роль вожака и лидера; повинны, наконец, белые генералы, соблазнившие Савинкова своими уступками.

«Любимым словесным коньком Савинкова является его любовь к крестьянству. Это она, якобы, заставила его заблуждаться, жертвовать всем и всеми. Во имя мужика он, Савинков, готов был шествовать по колено в мужицкой крови. Но как же примирить эту беспредельную преданность интересам народовластия с деятельностью, которая от начала до конца проводилась по заданиям помещиков, генералов и банкиров?»[231].

Есть и другая категория лиц и групп, которые действительно являлись соучастниками всех преступлений Савинкова Это те иностранные руки, которые «держали в тисках» эсеровского героя и направляли его по своему желанию, бросая с одного фронта на другой, из подполья в дипломатическую работу, из Мозыря в Лондон и т. д. Не год и не два Савинков исполнял приказы своих иностранных содержателей. Но только совсем недавно заметил, что находится в неволе.

«В двухдневной речи Савинкова вы не найдете ни разу слова «преступление». Самое большее, что Савинков позволял себе, это говорить о своих «ошибках» и о своих «заблуждениях», причем он не допускал и мысли, что эти ошибки сознательные. «Я подчеркиваю, — говорил он, — моя невольная вина перед русским народом; вольной вины за мной нет». Где же был разум интеллигента Савинкова, не успевшего подумать, чья диктатура? Где была воля этого механизированного человека, посылавшего с холодной расчетливостью ослепленных казаков и растерянных крестьян на смерть и убийство? Неужели этот разум и воля были не у Савинкова, а у тех, кого он гнал впереди себя?»

Показания в суде, заключительное слово подсудимого разочаровали его иностранных покровителей, внесли растерянность в белую эмиграцию. Одна часть западной прессы пыталась замолчать процесс, другая, стремясь ослабить внимание от разоблачений Савинкова, объявила процесс инсценировкой над подставным лицом. Но факты упрямая вещь. На процессе, хотя и с оговорками, Савинков окончательно разоружился и признал свою деятельность против советской власти преступной.

Польские газеты также откликнулись на судебный процесс над Савинковым. Так, газета «Курьер Поранный» в номере от 31 августа опубликовал интервью с друзьями Савинкова.

Философов заявил, что абсолютно не верит его покаяниям. Даже враги признавали Савинкова умным, между тем то, что приписывает ему советское сообщение, было бы истинной глупостью. Если бы он хотел помириться с советской властью и призвать эмигрантов к тому же, то ему не требовалось бы для этой цели ехать с фальшивым паспортом в Россию. Он мог бы убеждать эмигрантов с большей свободой в Париже, где жил последнее время, чем в Московской тюрьме. Если бы он действительно вел переговоры за границей с большевиками, то мог бы добиться для себя более выгодных условий, чем 10 лет тюрьмы. Всем знающим Савинкова известно, что он не скрывает своих взглядов и умеет идти против течения. Философов говорил, что поверит в покаяния Савинкова тогда, если он на свободе, т. е. за границей, напишет письмо, в котором подтвердит все то, что ему приписывают советские сообщения.

Арцыбашев заявил, что не верит ни одному слову в сообщениях советской прессы. Большевики могли убить Савинкова, если его поймали. Я знаю, что такое большевистский суд, заявил знаменитый писатель, — я знаю судей, которых упоминают в сообщении, — Ульриха и Камерона это кровавые палачи.

Португалов, один из редакторов «Свободы», заявил, что опубликование вымышленной декларации Савинкова является утонченнейшей пыткой большевиков, проделываемой над Савинковым. Они издеваются над пленным врагом, показывая ему газеты, позорящие его. Впрочем, Португалов не был до конца уверен в том, что вся история с начала до конца является мистификацией[232].

В то время в Варшаве находилась Турчинович, сестра Савинкова. Известие об аресте брата чрезвычайно ее испугало и было полнейшей неожиданностью. Она не допускала мысли, что бы он мог поехать вРоссию. «Трудно даже представить себе, до какой степени они его ненавидят», — заявила она. Мысль о покаянии Савинкова она, как и все ее друзья, отвергает с величайшим негодованием.

В большой передовой от 1 августа «Курьер Польский» пишет, что дело Савинкова является еще одним доказательством того, что под красной коммунистической звездой собираются по давней системе московских царей «земли и люди русские»; великодержавный русский национализм, выступавший ранее под двуглавым орлом, явно укрепляется.

Газета «Работник» 4 сентября посвящает Савинкову передовую статью «Конец Савинкова». По ее мнению, решающую роль в измене Савинкова сыграла не перемена убеждений, не уверенность в том, что советское право является соответствующим и желательным для страны, а исчезновение боевого настроения и подчинение господствующей силе у самого Савинкова.

По мнению газеты, дело Савинкова напоминает дело члена исполнительного комитета народной воли Льва Тихомирова. Так же, как и сейчас, в 1887 г. как гром с ясного неба на русскую эмиграцию пала брошюра «Почему я перестал быть революционером». «С верой в царя Тихомиров соединял государственный российский шовинизм. Сейчас Савинков уверовал в Советы, соединяя с этим также государственный русский шовинизм. Если Савинков будет пользоваться теперь каким-либо влиянием, то именно путем разжигания Российского Империализма в советской одежде. Как измена Тихомирова никого по убедила в ценности царизма, так точно конец Савинкова — отказ от борьбы с Советами и покорность перед ними — не убедит никого в ценности и спасительности советского строя. Деятельность Савинкова была в значительной мере политической авантюрой. Эта деятельность обанкротилась; но это лишь эпизод. Он ничего по изменит в том процессе, который раньше или позже приведет к победе социалистической демократии над большевистско-русским вырождением»[233].

В «Курьере Поранном» от 4 сентября собственный корреспондент газеты телеграфирует из Риги: проживающие здесь русские революционеры проливают известный свет на заявление Савинкова, что его якобы заставили совместно работать с «таким бандитом как Балахович». «Они утверждают, что Савинков уже тогда стремился создать общерусский фронт для борьбы с большевизмом. С большим трудом Савинкову удалось получить согласие Балаховича работать вместе. В подтверждение этого упомянутые лица заявляют, что Савинков пошел значительно дальше, т. к. работал вместе с такими авантюристами, как Перемыкин и Аксаков, которые до того были совершенно неприемлемы даже для Балаховича. Будучи начальником вооруженных сил, Савинков охотно принимал к себе офицеров из армии Юденича, который был решительно черносотенцем. Как русская демократия, так и Балахович с беспокойством наблюдали за этими шагами Савинкова, но протестовали лишь в беседах с ним самим, чтобы не ослабить в разгаре боя с таким трудом организованные боевые отряды. Очевидцы рассказывают подробности, характеризующие Савинкова как человека. Когда отряды, в которых были русские, белорусы и украинцы, вошли в Мозырь и Каменец-Каширский, — Савинков принял ряд подарков, награбленных его солдатами у местных евреев. Между прочим, он взял ограбленную у еврея шубу, которая у него находится и по сей день. Этот выдающийся революционер и демократ совершенно спокойно принимал на фронте рапорты о самых ужасных еврейских погромах, совершаемых его солдатами в занимаемых пограничных местечках. Так характеризуют Савинкова его соотечественники и сотрудники» ’.

10 сентября 1924 г., ОГПУ пересылает Сталину письмо Савинкова и его статью «Почему я признал Советскую власть?» с ходатайством о ее публикации.

Савинков в своем письме просит напечатать ее в своем «Деле», в газетах «Правде» и «Известиях», напечатать заграницей в английских, французских, немецких, чешских, польских и других газетах, а также напечатать за границей по-русски, отдельным листком. Последнее, по его мнению, особенно важно, так как статья прежде всего предназначались для широких слоев эмиграции.

Савинков пишет:

«Почему я признал Советскую власть?..

Одни объясняют мое признание «неискренностью», другие «авантюризмом», третьи желанием спасти свою жизнь… Эти соображения были мне чужды. Правда заключается в следующем.

Я боролся с большевиками с октября 1917 г. Мне пришлось быть в первом бою, у Пулкова и в последнем, у Мозыря. Мне пришлось участвовать в белом движении, а также в зеленом. Мне пришлось заниматься подпольной работой и подготовлять покушения. Исчерпав все средства борьбы, я понял, что побежден. Но признать себя побежденным еще не значит признать Советскую власть. Я признал эту власть. Какие были к тому причины?

После октябрьского переворота многие думали, что обязанность каждого русского бороться с большевиками. Почему? Потому что большевики разогнали Учредительное собрание; потому что они заключили мир[234], потому что, свергнув Временное правительство, они расчистили дорогу для монархистов; потому что, расстреливая, убивая и «грабя награбленное», они проявили неслыханную жестокость. На белой стороне честность, верность России, порядок и уважение к закону, на красной — измена, буйство, обман и пренебрежение к элементарным правам человека. Так и я думал тогда.

Кто верит теперь в Учредительное собрание? Кто осуждает заключенный большевиками мир? Кто думает, что октябрьский переворот расчистил дорогу царю? Кто не знает, что расстреливали, убивали и грабили не только большевики, но и мы? Наконец, кому же не ясно, что мы не были «рыцарями в белых одеждах», — что мы виноваты именно в том, в чем обвиняли большевиков?

Сказанное выше не требует доказательств. И если бы дело шло только об этих, второстепенных, причинах, мы, конечно, давно бы сложили оружие и признали Советскую власть. Но мы русские. Мы любим Россию, т. е. русский народ. Мы спрашиваем, с кем же этот народ? Не захватчики ли власти большевики? Не разоряют ли они родину? Не приносят ли они в жертву Россию Коммунистическому Интернационалу? И где завоеванная Февральской революцией свобода?

На три последних вопроса ответить нетрудно. Возьмите цифры. Сравните посевную площадь за 1916, 1922 и 1923 гг. Сравните продукцию угля, нефти, металлургии и хлопчатой бумаги за 1922 и первую половину 1924 г. Сравните производительность труда, товарооборот, заработную плату и транспорт за тот же период времени. Сравните, конечно, на основании проверенных данных. К каким выводам вы придете? Да, Россия разорена войной и величайшей из революций. Да, чтобы поднять ее благосостояние, необходима напряженная и длительная работа. Но большевики уже приступили к этой работе, и страна поддержала их. Лучший пример — Донбасс. Почему же предполагать, что белые работали бы быстрее? Мы ведь знаем, как «восстанавливались» Юг и Сибирь. Нет, возлагать надежды на белых, на эмиграцию, все равно что тешить себя легендой — легендой о полном финансовом и экономическом банкротстве большевиков. Главные затруднения уже позади. Власть, которая выдержала блокаду, гражданскую войну и поволжский голод — жизнеспособная и крепкая власть. Власть, которая создала армию, разрешила сложнейший национальный вопрос и защищает русские интересы в Европе — русская, заслуживающая доверия власть. О разорении страны уже не может быть речи. Речь идет о восстановлении ее. Признаем нашу ошибку. Или мы можем мыслить современное государство только с помещиками и крупной буржуазией? Или нам снова нужны варяги, чтобы «править и володеть» Россией… «править» на фабриках и «володеть» в лесах и полях?

Я не коммунист, но и не защитник имущих классов. Я думаю о России, и только о ней. При царе Россия была сильна, — и стала жандармом Европы. Советская власть, укрепившись, объединила в равноправный союз народы бывшей Российской империи. Она стремится к усилению и процветанию СССР. Пусть во имя Коммунистического Интернационала. Значит ли это, что Россия приносится ему в жертву? Нет, это значит, что в глазах миллионов русских людей вчерашний жандарм, Россия, станет завтра освободительницей народов. Для меня достаточно восстановления ее. Но меня спросят: как же восстанавливать без свободы? Я на это отвечу: а, если бы белые победили, разве бы не было диктатуры? Я предпочитаю диктатуру рабочего класса диктатуре ничему не научившихся генералов. Рабочий класс кровно связан с крестьянством. А генералы? С «третьим» и «пятым» снопом. Мы это видели на примерах.

Все это общеизвестно. Общеизвестно в России, но гораздо менее известно за рубежом. Эмиграция живет испугом — воспоминанием о расстрелах и нищете. Испуг — советчик плохой. Как забыть о революционном развале? Как поверить в государственное строительство рабочего класса, в строительство без на мель выброшенной буржуазии? Ведь, по эмигрантскому мнению, восстанавливать государство, значит вернуться к капитализму… Но, даже поверив в творческие силы народа, неизбежно ли признать Советскую власть? Не всякое правительство идет навстречу народу, еще реже оно неразрывно спаяно с ним. И при царе народ создавал и производил. И при царе очень медленно, но поднималось благосостояние страны. Однако царь был врагом. Он был, в частности, врагом и моим. Его власть я не признавал никогда и признать бы не мог. А Советской власти я подчинился. Подчинился не потому, что большевики восстанавливают Россию, и не потому, что Россия — одно, а Коммунистический Интернационал — другое, и не потому, что диктатура рабочего класса, конечно, лучше диктатуры буржуазии. Еще раз, почему?

Я сказал, что признать себя побежденным еще не значит признать Советскую власть. Если бы был побежден только я, если бы был разгромлен только «Союз защиты родины и свободы», я был бы вынужден прийти к заключению, что лично я неспособен к борьбе. Но мы все побеждены Советской властью. Побеждены и белые, и зеленые, и беспартийные, и эсеры, и кадеты, и меньшевики. Побеждены и в Москве, и в Белоруссии, и на Украине, и в Сибири, и на Кавказе. Побеждены в боях, в подпольной работе, в тайных заговорах и в открытых восстаниях. Побеждены не только физически — насильственной эмиграцией, но и душевно — сомнением в нашей еще вчера непререкаемой правоте. Перед каждым из нас встает один и тот же вопрос: где причина наших бедствий и поражений? В тылах? Но и у красных были тылы. В воровстве, в грабежах, в убийствах? Но и у красных вначале были грабительство и разбой. В бездарности, в неразумии? Но ведь не боги горшки обжигают… На нашей стороне был «цвет» военных людей, и «цвет» ученого мира, и «цвет» общественности, и «цвет» дипломатии. По крайней мере, мы искренно думали так. Однако красный командир из рабочих победил стратегов Генерального штаба. Однако крестьянин, член РКП, лучше понял смысл совершающихся событий, чем заслуженные и прославленные профессора. Однако рядовой партийный работник ближе подошел к трудовому народу, чем патентованные народолюбцы. Однако советские дипломаты оказались сильнее и тверже многоопытных российских послов. Прошло семь лет. Мы распылены. Мы живые трупы. А Советская власть крепнет с часу на час.

Больше года назад, за границей, я задумался над этим явлением. Больше года назад я сказал себе, что причина его должна быть простой и глубокой. Признаем снова нашу ошибку. Мы верили в октябре и потом долгих семь лет, что большевики — захватчики власти, что благодаря безволию Временного правительства горсть отважных людей овладела Москвой и что жизни им — один день. Мы верили, что русский народ, рабочие и крестьяне, с нами — с интеллигентской или, как принято говорить, мелкобуржуазною демократией. В этой вере было оправдание нашей борьбы… Что же? Не испугаемся правды. Пора оставить миф о белом яблоке с красною оболочкой. Яблоко красно внутри. Старое умерло. Народилась новая жизнь. Тому свидетельство миллион комсомольцев. Рабочие и крестьяне поддерживают свою, рабочую и крестьянскую, Советскую власть.

Воля народа — закон. Это завещали Радищев и Пестель, Перовская и Егор Сазонов. Прав или не прав мой народ, я — только покорный его слуга. Ему служу и ему подчиняюсь. И каждый, кто любит Россию, не может иначе рассуждать.

Когда при царе я ждал казни, я был спокоен. Я знал — я послужил, как умел, народу: народ со мной и против царя. Когда теперь я ожидал неминуемого расстрела, меня тревожили те же сомнения, что и год назад, за границей: а что, если русские рабочие и крестьяне меня не поймут? А что, если я для них враг, враг России? А что, если, борясь против красных, я, в невольном грехе, боролся с кем? С моим, родным мне, народом.

С этой мыслью тяжело умирать.

С этой мыслью тяжело жить.

И именно потому, что народ не с нами, а с Советскою властью, и именно потому, что я, русский, знаю только один закон — волю русских крестьян и рабочих, я говорю так, чтобы слышали все: довольно крови и слез; довольно ошибок и заблуждений; кто любит русский народ, тот должен подчиниться ему и безоговорочно признать Советскую власть.

Есть еще одно обстоятельство. Оно повелительно диктует признание Советской власти. Я говорю о связи с иностранными государствами. Кто борется, тот в зависимости от иностранцев — от англичан, французов, японцев, поляков. Бороться без базы нельзя. Бороться без денег нельзя. Бороться без оружия нельзя. Пусть нет писаных обязательств. Все равно. Кто борется, тот в железных тисках — в тисках финансовых, военных, даже шпионских. Иными словами, на границе измены. Ведь никто не верит в бескорыстие иностранцев. Ведь каждый знает, что Россия снится им как замаскированная колония, самостоятельное государство, конечно, но работающее не для себя, а для них. И русский народ — народ-бунтовщик — в их глазах не более, как рабочая сила. А эмигранты? А те, кто не борется, кто мирно живет за границей? Разве они не парии? Разве они не работают батраками, не служат в африканских войсках, не просят милостыни, не голодают? Разве «гордый взор иноплеменный» видит в них что-либо иное, кроме досадных и незваных частей из низшей, из невольничьей расы? Так неужели лучше униженно влачиться в изгнанье, чем признать Советскую, т. е. русскую власть?

Ну а если ее не признать? За кем идти? О монархистах я, конечно, не говорю. Вольному воля. Пусть ссорятся из-за отставных «претендентов». Я говорю только о тех, кто искренно любит трудовую Россию. Неужели достойно «объединяться» в эмигрантские союзы и лиги, ждать, когда «призовут», повторять, как Иванушка-дурачок, легенды и мифы и верить, что по щучьему велению будет свергнута Советская власть? Мы все знаем, что эмиграция болото. Для «низов» — болото горя и нищеты. Для «верхов» — болото праздности, честолюбия и ребяческой веры, что Россию нужно «спасать». Россия уже спасена. Ее спасли рабочие и крестьяне, спасли своей сознательностью, своим трудом, своей твердостью, своей готовностью к жертвам. Не будем смешивать Россию с эмигрантскими партиями. Не будем смешивать ее с помещиками и буржуазией. Россия — серп и молот, фабричные трубы и необозримые, распаханные и засеянные поля. Но если бы даже Россия гибла, эмигрантскими разговорами ее не спасешь.

Многое для меня было ясно еще за границей. Но только здесь, в России, убедившись собственными глазами, что нельзя и не надо бороться, я окончательно отрешился от своего заблуждения. И я знаю, что я не один. Не я один, в глубине души, признал Советскую власть. Но я сказал это вслух, а другие молчат. Я зову их нарушить молчание. Ошибки были тяжкие, но невольные. Невольные, ибо слишком сильная буря свищет в России, во всей Европе. Минует год, или два, или десять лет, и те, кто сохранит «душу живу», все равно пойдут по намеченному пути. Пойдут и доверятся русскому трудовому народу». И скажут:

Мы любили Россию и потому признаем Советскую власть.

Борис Савинков. Сентябрь 1924.

Внутренняя тюрьма»[235].


11 сентября 1924 г. на Политбюро обсуждался вопрос об открытом письме Савинкова. Было принято решение:

«а) Не возражать против напечатания письма Савинкова. Предложить тов. Менжинскому озаботиться о напечатании за границей;

б) Указать редакциям газет на необходимость помещения статей, комментирующих письмо Савинкова»[236].

Статья была опубликована в советской и иностранной прессе. Она явилась любопытным человеческим документом, пролила дополнительный свет на роль правительств и разведок западных стран в борьбе против советской власти.

Учитывая то, что комментарии в советских газетах в адрес Савинкова были весьма резкими, 14 сентября 1924 г. Ф.Э. Дзержинский пишет в Секретариат ЦК РКП(б) Молотову: «Наша вся пресса по отношению к Савинкову заняла не совсем правильный тон. Его слишком лично задевают и оскорбляют. Это никоим образом недопустимо, ибо Савинков не будет иметь никакого импульса разоблачать то, что знает, и затем — для колеблющихся такое отношение с нашей стороны к Савинкову может заставить дальше оставаться в белогвардейском лагере. Савинков уже сам убил себя политически, теперь надо использовать его в смысле получения от него показаний о Франции, Польше и т. д. и в смысле разложения эмигрантщины. Просьба дать нашим всем газетам, в том числе и юмористическим (вроде Заноза с Перцем) соответствующие директивы, а именно:

1. Савинкова лично не унижать.

2. Не отнимать у него надежды, что он может выйти в люди.

3. Влиять в сторону побуждения его к разоблачениям путем того, что мы не возбуждаем сомнений о его искренности, но вместе с тем перепечатываем о нем всякие гадости белой иностранной печати»[237].

15 сентября 1924 г. Политбюро принимает решение дать директиву отделу печати о Савинкове.

«1. Дать директиву Отделу печати наблюдать за тем, чтобы газеты в своих выступлениях о Савинкове соблюдали следующее:

а) Савинкова лично не унижать, не отнимать у него надежды, что он может еще выйти в люди;

б) Влиять в сторону побуждения его к разоблачениям путем того, что мы не возбуждаем сомнений в его искренности;

2. Поручить Отделу печати на основании этой директивы дать разъяснения редакторам газет и предложить им все возбуждающие сомнения статьи и т. п. согласовывать с Отделом печати»[238].

В это время Б.В. Савинков пишет письмо Философову:

«Дорогой друг Дмитрий Владимирович.

Пишу Вам «друг», хотя и прочел Вашу статью, вернее, отрывки из нея… В этой статье меня больше всего поразило, что Вы думаете, что я «заманиваю» Вас в Москву. Что дало Вам основание думать так.

Я перед Вами виноват очень, но только в одном — в том, что не успел переговорить с Вами до конца. Ни в чем другом я не виноват, и через год, два, три Вы в этом убедитесь сами. Вы приписываете мою «перемену» авантюризму. Подумайте спокойно. Разве при царе я не был долгие годы «скромным эмигрантом». И неужели Вы из тех, кто искренно верит в мой «авантюризм».

Истина проще. Я увидел, что побежден, что мы все побеждены, и сказал это вслух. Не сказать этого в моем положении значило бы снова звать на борьбу. А звать я уже не мог. И не только потому, что борьба оказалась бесплодной. Вы это знаете, но и еще потому, что для меня стало ясно, что она не нужна. Это стало для меня ясно еще в 1923 г. и только приезд «друзей» сбил меня с толку. Не думайте, что я ехал, решив тайно от Вас сдаваться. Нет я сам не знал, что я буду делать. Это в огромной степени зависело от того, что я здесь увижу. А увидел я очень многое, для себя /и для всех, конечно/ очень неожиданное. Неожиданное не только в смысле нашей борьбы, но и того, что здесь происходит. Вы слепы, и Вы мне теперь не поверите и снова обрушитесь на меня. Но и у Вас когда-нибудь раскроются глаза. Не могут не раскрыться. Россия оживает и оживает не вопреки, а при помощи Советской власти. Думайте обо мне, что хотите, но я утверждаю, что это так и что люди за границей не понимают ничего, ибо живут воспоминаниями о 19 и 20 гг. Ну, да что… Убедить Вас я не смогу и хочу одного: вспомните обо мне, когда жизнь заставит признать Вас свою ошибку, как я признал свою.

Обнимаю Вас.

Ваш Б. Савинков»


В это же время Борис Викторович обращается с Открытым письмом к известному народовольцу, первому «политическому» арестованному советской властью Владимиру Львовичу Бурцеву. Живя в Париже, Владимир Львович предпринимал попытки объединить антисоветскую эмиграцию в борьбе с большевиками. В связи с этим перед своим отъездом в Россию Савинков встречался с ним.

«Перед моим отъездом в Россию, я был у Вас в Париже. Я советовался с Вами по некоторым организационным вопросам. О признании Советской власти между нами, конечно, не было речи. И Вы, вероятно, спрашиваете себя, не утаил ли я от Вас своих истинных целей. Не поехал ли я в Москву для некоей «инсценировки» процесса.

Нет. Я с Вами был откровенен всегда и буду откровенен теперь.

Больше года назад я пришел к заключению, что бороться с большевиками бесплодно, по крайней мере, бесплодно из-заграницы. Но я почти ни с кем не поделился тогда своим мнением. Я не сделал

этого потому, что у меня оставалась еще надежда. Я думал так же, как думает большинство эмиграции. Я думал, что не только за рубежом, но и в самой России, среди русских крестьян и рабочих, существует глубокое недовольство. Я думал, что на почве этого недовольства вырастают тайные общества, независимо от нас, эмигрантов, и что эти тайные общества, унаследовав традиции нашей борьбы, борются с Советской властью. Если бы я мог допустить, что я ошибаюсь, вернее, что я введен в заблуждение, я бы тогда же в беседе с Вами открыто заявил, что складываю оружие. Но ни Вы, ни я не допускали столь грубой ошибки.

В России меня постигло два тяжелых удара.

Во-первых, я убедился воочию, что никаких рабочих и крестьянских тайных организаций, борющихся с Советской властью нет, да и быть не может.

Во-вторых, я убедился воочию, что если «традиции» нашей борьбы еще не забыты, то единственно потому, что население нас ненавидит: та борьба, которая была начата «за родину и свободу», выродилась в погромы, грабежи, убийства и шпионаж.

В этих условиях я не мог не признать себя побежденным.

В этих условиях, что бы сделали Вы. Что бы сделали Вы, Владимир Львович, если бы для Вас стало ясно, что не только монархисты — Юденичи, Деникины, Врангели — неспособны к борьбе, но также и демократы — Короткевичи, Павловские, Павловы, — а главное, если бы для Вас стало ясно, что русский народ, то есть русские рабочие и крестьяне, не борются и не желают бороться против Советской власти, а, напротив, поддерживают ее, ибо вполне доверяют ей. Промолчали ли бы Вы, как я промолчал год назад, молчанием своим призывая к продолжению борьбы, или Ваша революционная совесть заставила бы Вас громко признаться в своей ошибке, не считаясь ни с кем и ни с чем, — не считаясь даже и с тем, что в Вас кинут камнем ближайшие Ваши друзья.

Вы — революционер. Вы бы поступили так, как поступил я.

Но Вы скажете: одно дело признать себя побежденным, другое — признать Советскую власть. Сказав так, Вы будете правы. Но выслушайте меня. Вы — бывший народоволец, то есть человек, для 407 которого воля народа — закон. И Вы — государственник, то есть человек, для которого вопрос о восстановлении России — главнейший и важнейший вопрос. Так неужели для Вас не ясно, что если русский народ, то есть русские рабочие и крестьяне, отразили все покушения на Советскую власть, от кого бы они не шли, отразили, имея против себя всю Европу, голодая и холодая, при полной разрухе в стране, то значит, что воля их, — воля народа, — заключается в утверждении и укреплении Советской власти. Вам, Бурцеву, советы могут не нравиться. Но что значит Ваше личное мнение, что значит мнение всей эмиграции, если народ против Вас. Я знаю: за-границей даже зрячие слепы. Как докажу я Вам, что уже совершился спасительный перелом, что разруха окончилась, что большим и длительным напряжением, напряжением всех сил народных и не вопреки, а с помощью и под руководством Советской власти восстанавливается Россия. Как докажу я Вам, что создается новое, русское, непохожее на европейские, государство, — государство не интеллигенции и буржуазии, а крестьян и рабочих. Цену интеллигенции и буржуазии Вы знаете сами… И Вы ведь любите именно трудовую Россию, а не имущие классы. Так за кем Вы идете. За монархистами, но Вы ненавидите их. За эс-эрами. Но Вы пренебрегаете ими. За кадетами. Но Вы не верите им. Идти можно только за русским народом. А русский народ уже начертал свой путь. Что же. Если народ с Советскою властью и если пусть медленно, но восстанавливается Россия, по Вашему все еще надлежит бороться. По Вашему все еще надлежит, упорствуя, защищать старый мир, тот мир, который рушился на наших глазах в России, который близок к крушению в Европе. Ведь Вы знаете, что это мир угнетения слабого сильным, мир владычества денег, мир рабства для сотен миллионов людей. Не против ли него Вы боролись всю жизнь. Защищайте его теперь, защищайте его с иностранцами, а я признаю Советскую власть.

Я хочу закончить это письмо пожеланием. Я желаю Вам, как желаю всей эмиграции, чтобы Вы на пороге смерти, не увидели своей роковой ошибки, — чтобы Вам не предназначено было то, что мне пришлось пережить. Я желаю Вам, чтобы Вы, старый и честный революционер, не содрогнулись бы от сознания, что в глазах миллионов

408 русских людей. Вы — враг России, ибо враг крестьян и рабочих, как пришлось содрогнуться мне. Я желаю Вам, чтобы Вы вдумались в то, что происходит в России, вдумались без эмигрантского ослепления, того ослепления, которое долго владело мною. Тогда Вы не будете искать причин моей «перемены». Вы переменитесь сами. И Вы послужите родному народу. Но дойдет ли мой голос до Вас. Да, дойдет. Если не сегодня, то завтра.

Борис Савинков.

Внутренняя тюрьма.

Сентябрь 1924 г.»[239].


Процесс над Савинковым, и появившиеся вслед за тем статья и письма Савинкова внесли в ряды эмиграции, с одной стороны, растерянность, а с другой — вызвали небывалую озлобленность наиболее экстремистских элементов, озлобленность, с которой органам ОГЛУ пришлось еще столкнуться.

26 ноября 1924 г. ИНО ГПУ сообщило о деятельности бывшей савинковской организации. Было установлено, что после перехода Савинкова на сторону большевиков, Варшавский центр принял решение, работу не ликвидировать, а провести реорганизацию. Такое решение последовало не столько благодаря самому савинковскому центру, сколько влиянию извне. После перехода Савинкова на сторону большевиков Струве вел продолжительную переписку с Арцыбашевым. Он доказывал необходимость оставления савинковского центра, указывал способы его реорганизации и на необходимость слияния его с другими русскими национальными центрами.

Неандер, читая доклад в Галлиполийском обществе, говорил, что «переход Савинкова» только очистит организацию от социалистического налета, т. к. Савинков, несмотря на свой официальный выход из партии социалистов-революционеров, по своей натуре продолжал оставаться социалистом. Неандер восхвалял Арцыбашева как идейного борца с большевиками.

Профессор Одарченко сообщил, что Савинков прислал в Прагу письмо своим бывшим последователям, в котором писал, что они могут спокойно ехать в Россию, что им там ничего не угрожает. Однако брату своему Виктору Савинкову как человеку, чересчур напакостившему большевикам, он не советовал туда возвращаться. По словам Одарченко, это письмо вызвало только смех, так как никто в Россию ехать не собирался.

Варшавский центр продолжил свою работу. Были заметны тенденции парижских националистов взять его в свои руки, подчинить своему влиянию. В середине октября в Париж приехал из Варшавы Кальченко, бывший ротмистр императорской армии, продолжительное время работавший в организации Савинкова. Кальченко сошелся в Париже с Пинкавой. От него Пинкава узнал, что организация Савинкова продолжает свою работу и что он, Кальченко, имеет дело к группе Карташева.

«В Русском национальном комитете Кальченко был действительно принят как свой человек. Теперь Кальченко бывает в РПК почти ежедневно. Кальченко просил Пинкаву по возможности помочь ему в его работе. Кальченко в период своего пребывания в Париже предпринял две поездки: в Бельгию (в Брюссель) и в Швейцарию (в Цюрих). Цели его поездки пока еще неизвестны. Теперь Кальченко находится в Париже. Адрес его: улица Дарн, 12, Париж»[240].

А в это время в Москве Савинков продолжал давать показания. 19 января 1925 г. он писал по поводу представленных ему копий протоколов заседаний Совета представителей четырех кавказских республик от 28 января и 3 февраля 1922 г. следующее:

«Приписав свою неудачу в Каннах дипломатической обособленности «Союза», я попытался на этот раз войти в соглашение с «окраинными государствами», в частности с Кавказскими Республиками. Правда, «Союз» в то время был уже связан с украинцами и отчасти с донцами, кубанцами, белорусами и карелами, но никто из их представителей, в том числе и Петлюра, влиянием заграницей не пользовался. Кавказские же Республики вели постоянную и не всегда безуспешную дипломатическую работу в Лондоне и в Париже. С их помощью я рассчитывал добиться на конференции в Генуе того, чего мне не удалось достичь в Каннах, т. е. обусловить признание Советской власти требованиями «Союза». Я рассчитал, кроме того, что дипломатическое соглашение с Кавказскими Республиками приготовит возможность будущих совместных с ними вооруженных выступлений на территории Советской России.

В конце января 1922 г. я посетил Чхенкели и просил его устроить соединенное заседание представителей Кавказских Республик. Заседание состоялось 9 февраля 1922 г. в помещении армянской делегации, в Париже. Знал я только официальных представителей делегаций (Чхенкели, Хатисова, Топчибашева и Чермоева), и остальные присутствовавшие кавказцы были мне неизвестны. Я сделал доклад. Сначала я подробно изложил программу «Союза» и подчеркнул, что в национальном вопросе «Союз» стоит на точке зрения права самоопределения народов. Затем я заявил, что, по моему мнению, положение Советской власти является крайне непрочным, что борьба с нею ведется разъединенными силами, что в связи с конференцией в Генуе я считаю ближайшей задачей дипломатическое соглашение всех «окраинных государств» и русских демократических организаций и, наконец, что — дальнейшую цель я вижу в совместных вооруженных выступлениях на территории Советской России. — После прений была вынесена резолюция. В ней ничего не говорилось о совместной вооруженной борьбе, но признавалась необходимость согласования дипломатической работы на конференции в Генуе.

Однако, даже и эта резолюция оказалась бумажной. В ближайшие после заседания дни представители Армянской, Азербайджанской делегации заявили мне, каждые в отдельности, что ввиду большой остроты армяно-турецкого вопроса и различных отношений к Турецкому правительству, Кавказские Республики действовать согласованно не могут и что их: дипломатическое единение носит чисто внешний характер. Разумеется, при этих условиях, только что достигнутое соглашение являлось совершенно фиктивным.

Я склонен думать, что армяно-турецкий вопрос послужил только предлогом и что истинная причина моей неудачи заключалась в боязни соглашения с «Союзом». С одной стороны, представители Кавказских республик опасались, что соглашение с никем не признанной подпольной, организацией умалит престиж их «правительств», с другой — что оно может вызвать те совместные вооруженные выступления, на которые рассчитывал я и которые, по их словам, не входили в круг деятельности делегаций, учреждений исключительно дипломатических. Я склонен думать также, что немалую роль сыграла и крайняя недоверчивость «окраинных государств» к русским организациям, та недоверчивость, с которой мне не раз приходилось встречаться в моих сношениях с украинцами, белорусами, кубанцами и даже донцами, несмотря на то, что «Союз» признавал право на независимость всех без исключения народов. Как бы то ни было, после вышеизложенных заявлений, я утратил надежду не только на совместную с Кавказскими Республиками борьбу на территории Советской России, но даже и на согласованную с ними дипломатическую роботу в Западной Европе.

В Геную я не поехал.

Борис Савинков.

Внутренняя тюрьма.

19/1—1925 г.»[241].


Все это время после ареста содержался Савинков во внутренней тюрьме ОГПУ. Чтобы облегчить душевное состояние и закрепить его на позициях признания и сотрудничества с Советской властью, ему были созданы максимальные удобства нахождения под стражей. Он часто в сопровождении чекистов выезжал на прогулки, посещал рестораны и театры, приглашался на квартиры сотрудников КРО ОГПУ Пузицкого и Сосновского, встречался с литераторами и знакомыми, занимался литературной деятельностью.

Савинков несколько раз обращался через печать к лидерам белой эмиграции с призывом прекратить бессмысленную борьбу. Его объемное письмо «Почему я признал Советскую власть» печаталось в эмигрантской прессе, в газетах и журналах многих стран Европы. По распоряжению Ф.Э. Дзержинского, ему разрешили находиться в одной камере с его фактической женой — Л.Е. Деренталь. Проживая в одной камере с Любашей, как он ее называл, они обеспечивались необходимой литературой, продуктами, вином.

Несмотря на льготный режим содержания, Савинков очень тяготился положением человека, лишенного свободы, и просил освободить его досрочно из тюрьмы. «Жизнь в тюремных условиях, — как неоднократно заявлял он сотруднику КРО ОГПУ В.И. Сперанскому, — была для него совершенно неприемлема и психологически и физически».

Валентин Иванович, приняв эти слова за шутку, также шутливо ему ответил: «У Вас, Борис Викторович, камера настолько маленькая, что нельзя разбежаться, а без разбега и головы не разбить…»

Савинков грустно улыбнулся и мрачно произнес: «Вы все шутите, Валентин Иванович, а в мои годы мне не до шуток»[242].

Заключение в тюрьме, бездеятельность тяготили Савинкова. Он рвался на волю. Во время одного из свиданий с Любовью Дикгоф-Деренталь. Савинков говорил ей, что после замены расстрела десятью годами у него была длительная беседа с Дзержинским. Он мне сказал: «Савинков, вас надо было расстрелять или дать возможность работать с нами».

На вопрос Дикгоф-Деренталь о впечатлении, которое произвел на Савинкова Дзержинский, он протянул ей свои заметки, сделанные в тюрьме. В этих заметках были такие слова: «…Жизнь Дзержинского и Менжинского достаточно известна. Они старые революционеры, и при царе были в каторге, в тюрьме, в ссылке. Я их видел вчера. Менжинского я знаю по Петрограду. Мы вместе учились в университете. Он умный человек, что же касается Дзержинского, он произвел на меня впечатление большой силы».

Когда Дикгоф-Деренталь, прочитав эти строки, обратилась с каким-то новым вопросом к Савинкову, он, не ответив ей, проговорил: «Дзержинский мне сказал, что дело Дикгоф-Деренталя и Эммы Ефимовны (Эмма Ефимовна Сторе — подпольная кличка Любови Ефимовны Дикгоф-Деренталь) будет прекращено, их можно будет выпустить на свободу теперь же».

«А я уже на свободе — ответила Любовь Ефимовна, — Менжинский только опасается, что меня могут убить агенты польской контрразведки, чтобы приписать это убийство советским органам…»[243]

5 мая 1925 г. Савинков написал на имя Артузова письмо, которое передал ему через Сперанского. В нем он ставил вопрос о своем освобождении, а также просил сообщить о его действительном положении: «…Не откажите мне, прошу Вас, Артур Христианович, и сообщите, действительно ли предполагается предать мое прошлое забвению или я осужден и просто-напросто отбываю наказание?»[244].

В этот же день Пузицкий беседовал с Савинковым, которому было сообщено, что освобождение его пока несвоевременно, а также высказал мысль, что не исключается его перевод из Москвы в Челябинск или другую какую-нибудь тюрьму.

Савинков побледнел. Тяжело вздохнул и, опустив голову, тихо промолвил: «Вот теперь-то мне все ясно, Сергей Васильевич…»

7 мая 1925 г. утром в камере внутренней тюрьмы Савинков передал Сперанскому письмо на имя Ф.Э. Дзержинского:

«Гражданин Дзержинский,

Я знаю, что Вы очень занятой человек. Но я все-таки Вас прошу уделить мне несколько минут внимания.

Когда меня арестовали, я был уверен, что могут быть только два исхода. Первый, почти несомненный, — меня поставят к стене; второй — мне поверят и, поверив, дадут работу. Третий исход, т. е. тюремное заключение, казался мне исключением: преступления, которые я совершил, не могут караться тюрьмой, «исправлять» же меня не нужно, — меня исправила жизнь. Так и был поставлен вопрос в беседах с гр. Менжинским, Артузовым и Пилляром: либо расстреливайте, либо дайте возможность работать; я был против вас, теперь я с вами; быть серединка на половинку, ни «за», ни «против», т. е. сидеть в тюрьме или сделаться обывателем, я не могу.

Мне сказали, что мне верят, что я вскоре буду помилован, что мне дадут возможность работать. Я ждал помилования в ноябре, потом в январе, потом в феврале, потом в апреле.

Итак, вопреки всем беседам и всякому вероятию третий исход оказался возможным. Я сижу и буду сидеть в тюрьме, — сидеть, когда в искренности моей вряд ли остается сомнение и когда я хочу одного: эту искренность доказать на деле. Я не знаю, какой в этом смысл. Я не знаю, кому от этого может быть польза.

Я помню наш разговор в августе месяце. Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных. С тех пор прошло немало времени. Я многое передумал в тюрьме и — мне не стыдно сказать — многому научился. Я обращаюсь к Вам, гражданин Дзержинский. Если Вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь: ведь когда-то и я был подпольщиком и боролся за революцию… Если же Вы мне не верите, то скажите мне это, прошу Вас, ясно и прямо, чтобы я в точности знал свое положение.

С искренним приветом Б. Савинков»[245].

В этот день Савинков, по словам Сперанского, производил «впечатление крайне изнервничавшегося, пессимистически настроенного человека» и не раз повторял: «Для меня лучше немедленная смерть, чем медленная в тюрьме…»[246]

Затем он попросил вывезти его в этот день за город на прогулку, так как ему страшно надоели тюремные стены.

Просьбу эту Сперанский передал Пузицкому. Теплым вечером 7 мая ровно в 20 часов Сперанский по служебной записке заместителя начальника КРО Пузицкого получил из внутренней тюрьмы Савинкова и доставил его в кабинет № 192, где уже находились Пузицкий и уполномоченный 6-го отделения КРО Сы-роежкин. В 20 часов 20 минут они выехали на машине за город в Царицыно.

Савинков сидел на заднем сиденье, по одну сторону от него находился Пузицкий, по другую — Сперанский. Борис Викторович нервничал, закуривая, тут же бросал папиросу. Пузицкий обнял его за плечи и почти ласковым голосом спросил, что он так сегодня нервничает. Савинков на это ничего не ответил, а лишь глубоко затянулся и махнул рукой.

В Царицыно они погуляли по чудесному весеннему парку. Савинков взял под руку Сперанского, и они так прогуливались. Валентина Ивановича это очень удивило, но он не стал ничего спрашивать, а объяснение нервозности нашел в тот вечер в товарищеском к Савинкову отношении. Ведь Борис Викторович не раз заявлял: «Я отношусь к Артузову с уважением; к Пузицко-му — с уважением и симпатией — а к вам, Валентин Иванович, по-товарищески…»[247]

В 22 часа 30 минут они поехали обратно в Москву. В 23 часа приехали на Лубянку в д. 2, вошли в кабинет № 192, где стали ждать прибытия конвоя из внутренней тюрьмы. У Сперанского в этот вечер сильно болела голова, и он прилег на диван. Нужно отметить, что его донимали гипертония и ряд других болезней, которые потом безвременно оборвали его жизнь. Пузицкий, взяв графин, вышел из кабинета за водой.

Сыроежкин сел в кресло, а Савинков, рассказывая им о своей первой вологодской ссылке, ходил по кабинету, неоднократно подходил к раскрытому окну и глубоко дышал воздухом. Вечер в тот день был необыкновенно теплым.

В 23 часа 20 минут Савинков прыжком вскочил на подоконник и головой вниз выбросился в открытое окно. Сыроежкин пытался его перехватить, но не успел. Появившийся в дверях Пузицкий громко крикнул: «Он выбросился из окна… Скорей, тревогу…»

Прибывший вскоре начальник санитарной части ОГПУ Кушнер М.Г, в присутствии помощника прокурора РСФСР Катаньяна констатировал, что «смерть… последовала мгновенно от тяжелой травмы головы с нарушением целости важнейших центров головного мозга, вследствие падения с 5 этажа на асфальтовую площадь»[248]

Расследованием факта самоубийства по поручению Ф.Э. Дзержинского занялся особоуполномоченный Коллегии ОГПУ В.Д. Фельдман В заключении он указал: «Савинков за последнее время тяготился своим положением человека, лишенного свободы, и неоднократно высказывал мысль: либо освобождение, либо смерть». И далее Фельдман писал, что «какой-либо халатности со стороны лиц, имеющих в данный момент обязанность его охранять, то есть Пузицкого и Сыроежкина, или признаков этой халатности не усматривается и дознание подлежит прекращению».

12 мая 1925 г. Ф.Э. Дзержинский поручил Артузову составить текст для опубликования в печати о самоубийстве Бориса Савинкова. Такой текст Артузов и Пузицкий составили быстро.

В тот же день Председатель ОГПУ направил его на согласование Сталину. Он писал: «т. Сталину. В связи с самоубийством Савинкова прошу утвердить проект текста для публикации в хронике газет. Необходимо завтра же опубликовать»[249].

Все члены Политбюро согласились с предложенным текстом, и 13 мая газета «Правда» опубликовала сообщение о самоубийстве Бориса Савинкова.

«7-го мая БОРИС САВИНКОВ покончил с собою самоубийством.

В этот же день, утром САВИНКОВ обратился к т. ДЗЕРЖИНСКОМУ с письмом относительно своего освобождения.

Получив от администрации тюрьмы предварительный ответ о малой вероятности пересмотра приговора Верховного Суда — БОРИС САВИНКОВ, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате где он находился по возвращении с прогулки, — выбросился из окна 5 этажа на двор и разбился на смерть.

Вызванные врачи в присутствии Пом. Прокурора Республикиконстатировали моментальную смерть»[250].

Там же было опубликовано и письмо Б.В. Савинкова Ф.Э. Дзержинскому от 7 мая 1925 г.[251]

20 мая 1925 г. Полномочный представитель СССР во Франции Л.Б. Красин сообщил в НКИД, что Председатель Лиги прав человека Бюиссон по просьбе Савинковой и его сына запрашивает точные сведения о смерти Б.В. Савинкова, указывая в письме на малую вероятность самоубийства, имея в виду характер и настроение Савинкова в последнее время. «Возникает даже сомнение, как можно в тюрьме, где решетки на окнах, выброситься из окна»[252].

Естественно, не зная режима пребывания, установленного для Савинкова во внутренней тюрьме ОГПУ, можно было задавать такие вопросы. Распостранившиеся слухи о том, что к смерти Бориса Викторовича причастны чекисты, маловероятны. В большей степени он им нужен был живой. С его помощью можно было бы продолжать дискредитацию антисоветских организаций за рубежом.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Новые методы агентурно-оперативной работы, примененные сотрудниками Контрразведывательного отдела ГПУ, показали свою жизненность и эффективность в борьбе с одним из основных противников большевиков. В самом начале зарождения агентурной комбинации «Синдикат-2» используемые крокистами методы могли показаться несколько громоздкими и довольно сложными. Однако, когда начинаешь анализировать материалы этой операции, видно, что использованные сотрудниками КРО методы агентурно-оперативной работы, по существу, являлись весьма простыми, довольно жизненными и всегда логичными. Превосходство крокистов над своим хитрым и опытным противником, их победы, даже в отдельно взятых эпизодах, достигались прежде всего за счет титанической работы небольшого чекистского коллектива, тщательного анализа создававшихся ситуаций и изучения многочисленных документальных материалов по савинковскому движению, той скрупулезной теоретической проработкой и репетицией каждого подготовленного к рассмотрению вопроса, а затем и четкому исполнению всего отрепетированного.

Конечно, были у крокистов ситуации, когда нужно было действовать по обстановке, но и в этом они также превосходили своего противника. Достигалось это превосходство благодаря отличному подбору оперативных сотрудников и секретных агентов, участвовавших в оперативной игре с Савинковым.

Самым сложным и трудным в этой разработке стал, по-видимому, выбор правильного ее курса, который упорно и невозмутимо нужно было осуществлять, несмотря ни на какие преграды.

А трудностей и преград у молодых крокистов в работе над «Синдикатом-2» хватало. В августе 1924 г. В.Р. Менжинский об этом говорил Пузицкому и Сосновскому: «Вы достигли того, что сейчас происходит процесс, несмотря на то, что мы сделали все, чтобы Вам помешать»[253].

Благодаря оперативному искусству крокистов, были выведены из-за кордона и арестованы несколько польских шпионов, ряд резидентов «НСЗРиС» и главарей савинковских банд. Легендированная «Л.Д.» согласно программе, разработанной интеллектуалами из КРО, выступала как против индивидуального политического, так и экономического террора. Этим крокисты парализовали террористическую деятельность Савинкова, заставили его согласовывать сбои действия с «Л.Д.», а значит, находится под неустанным контролем КРО.

Очень трудным и необыкновенно сложным было составление дезинформационных материалов для польской разведки, всех этих многочисленных докладов, писем, карт, схем и просто сведений. Их надо было готовить так тщательно, чтобы в Генеральном штабе Польши в них не сомневался ни один специалист. Крокисты справились с трудностями и сдержали активность в то время одного из основных своих стратегических противников — польскую разведку, отвлекли ее силы и средства по нужному для Республики Советов пути, вынудив ее действовать под контролем ОГПУ, в заранее подготовленных условиях. После захвата Савинкова все экспозитуры 2-го отдела Генштаба Польши были разогнаны Пилсудским, а ряд его сотрудников, в том числе капитаны Секунда и Майер, уволены из разведки.

Хочется отметить, что многие аспекты разработки «Синдикат-2» были сконструированы на рискованных ситуациях, когда на карту ставилась не только жизнь отдельных ее участников, но и крушение всего дела. Но без риска победить такого противника, каким являлся Савинков, нельзя было.

Крокисты сознательно шли на риск и тем самым, как писали 20 января 1931 г. непосредственные участники операции С. Пузицкий и Н. Демиденко, вычеркнули из лагеря контрреволюции одну из ее крупнейших фигур и положили конец савинковскому движению[254].

Приобретенный в «Синдикате-2» крокистами опыт использовался в ряде крупных агентурных разработок против белоэмигрантских центров и иностранных спецслужб. В годы Великой Отечественной войны уникальный опыт Контрразведывательного отдела, его оперативное искусство применялись в борьбе с фашистским абвером, службой безопасности и СД.


ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

1917 год

ноябрь

Встреча Б.В. Савинкова с Г.В. Плехановым на которой Плеханов в случае победы казаков над большевиками на определенных условиях согласился возглавить новое российское правительство.

конец ноября

Б.В. Савинков под видом сотрудника польского комитета по делам беженцев переправился на Док.


1918 год

конец 1917 г, — начало 1918 г.

Б.В. Савинков направлен Донским гражданским советом в Петроград для приглашения ряда российских деятелей для работы на Дону.

январь — май

Создание Б.В. Савинковым антисоветской организации «Союз зашиты родины и свободы» («СЗРиС») и ее деятельность в Москве и других городах.

30 мая

Сообщение ВЧК о раскрытии савинковской организации «Союз защипа родины и свободы».

7 июля

Разгром антисоветского восстания в Рыбинске, подготовленного «Союзом защиты родины и свободы».

8 июля

Разгром восстания савинковцев в Муроме.

22 июля

Ликвидация мятежа в Ярославле, организованного савинковским «Союзом защиты родины и свободы».

июль — август

Б.В. Савинков в составе разведывательно-диверсионного отряда полковника В.О. Каппе-ля сражался в тылу Красной армии.

сентябрь — октябрь

Постановлением Директории Б.В. Савинков направлен в качестве руководителя военной миссии во Францию.

ноябрь

Б.В. Савинков адмиралом А.Б. Колчаком оставлен во главе военной миссии в Париже и назначен руководителем заграничного бюро печати «Унион».


1919 год

Б.В. Савинков вместе с бывшими царскими министрами входил в состав Политического совещания, претендовавшего на представительство интересов России при заключении Версальского мирного договора.


1920 год

февраль

Б.В. Савинков возглавил: «Русский политический комитет» в Варшаве.

февраль

Начало издания в Варшаве савинковской газеты: «За свободу».

февраль — декабрь

Б.В. Савинков неоднократно встречался с Юзефом Пилсудским.

март — октябрь

Формирование Б.В. Савинковым отрядов так называемой «Русской армии» под командованием С.Н. Булак-Балаховича и генерала Б.С. Пермикина.

октябрь

Начало военных действий армий С.Н. Булак-Балаховича и Б.С. Пермикина против красноармейских частей. Многочисленные еврейские погромы балаховцев на территории Белоруссии.

октябрь — ноябрь

Б.В. Савинков в качестве добровольца участвовал в Мозырском походе балаховцев.

ноябрь — декабрь

Разгром красноармейскими частями армий С.Н. Булак-Балаховича и генерала Б.С. Пермикина. Бегство их в Польшу.

декабрь

Б.В. Савинков возглавил в Варшаве «Русский эвакуационный комитет», занимавшийся оказанием материальной помощи интернированным в Польше русским солдатам.


1921 год

январь

Создание Б.В. Савинковым при «Русском политическом комитете» в Варшаве Информационного бюро во главе с его братом Виктором Савинковым, которое занималось сбором сведений военно-разведывательного характера на территории Советской России.

13—16 июня

Съезд «Народного союза защиты родины и свободы» в Варшаве.

ИЮНЬ

Б.В. Савинков консультировал В.И. Свежевского, направленного в Советскую Россию для совершения террористического акта против В.И. Ленина.

17 июля

Заместитель председателя ГПУ И.С. Уншлихт подписал приказ ВЧК № 216 с объявлением инструкций по ведению агентурной и осведомительной работы и другим вопросам.

август

Бандой полковника С.Э. Павловского в районе города Полоцка ограблен и спущен под откос пассажирский поезд. В местечке Любань убито 20 мирных жителей, местечко разграблено. В Пуховичах расстреляно 15 человек, а с жителей взята контрибуция.

17 октября

Б.В. Савинков и главный атаман УНР С.В. Петлюра подписали договор «для продолжения действий против общего врага — большевиков».

ноябрь

Польское правительство приняло решение о высылке Б.В. Савинкова и других руководителей «НСЗРиС» из Польши.

ноябрь

Савинковский «Русский эвакуационный комитет» стал называться «Русским попечительским комитетом».

ноябрь

Создание в Варшаве областного комитета «НСЗРиС» во главе с Е.С. Шевченко.

ноябрь

В городе Вильно при экспозитуре № 12-го отдела Генштаба Польши создано отделение «НСЗРиС» во главе с И.Т. Фомичевым, которое имело права самостоятельно направлять резидентов на советскую территорию.

декабрь

Особым отделом Западного фронта получены агентурные сведения о направлении Б.В. Савинковым в Смоленск резидента «НСЗРиС» В.И. Герасимова.

декабрь

Б.В. Савинков встретился с Уинстоном Черчиллем и Ллойдом Джорджем для обсуждения «русского» вопроса.

декабрь 1921 г., — февраль 1922 г.

В Москве ВЧК выявила и ликвидировала 23 активных савинковцев.

декабрь 1921 г. — май 1922 г.

На территории Советской России выявлено свыше 500 активных савинковцев.


1922 год

январь

Б.В. Савинков приехал в Канны на конференцию, но европейские политики его на нее не допустили.

9 февраля

Встреча Б.В. Савинкова с представителями «кавказских республик» в Париже для выработки общей точки зрения по борьбе с большевиками на Генуэзской конференции.

март

Встреча Б.В. Савинкова с вождем итальянских фашистов Муссолини в Лугано (Швейцария) для выработки совместных соглашений в борьбе с большевиками и оказании ему денежной помощи.

26 апреля

Заместитель председателя ГПУ И.С. Уншлихт поставил перед НКИД вопрос об аресте в Италии Б.В. Савинкова.

апрель

Б.В. Савинков и активные члены «НСЗРиС» капитан Васильев, Клементьев и Головщиков заняты подготовкой террористического акта в Берлине против Г.В. Чичерина к других членов советской мирной делегации, направлявшихся на Генуэзскую конференцию.

6—8 мая

Коллегия ГПУ приняла постановление о создании Контрразведывательного отдела. Его первым начальником назначен А.Х. Аргузов.

12 мая

КРО ГРУ издал первое циркулярное письмо «О савинковской организации».

июнь

В Советскую Россию направлены резиденты «НСЗРиС»: Сорокин — в Брянск, Строганов — в Псков, Казимиров и Винокуров — в Москву, Ахремчик — в Гомель.

2 сентября

В районе пропускного пункта Визна (Белоруссия) пограничниками задержан Л.Н. Шешеня.

14 сентября

ПП ГПУ по Западному краю с помощью Л.Н. Шешени арестован в Смоленске резидент «НСЗРиС» на западе России В.И. Герасимов.

21 сентября

В Москве с помощью Л.Н. Шешени крокистами тайно изъят московский резидент «НСЗРиС» М.Н. Зекунов.

сентябрь — декабрь

Работа крокистов над легендой и документами к 1-й поездке в Польшу.

22 ноября

Утверждение заместителем председателя ГПУ И.С. Уншлихтом штатов Контрразведывательного отдела

30 декабря 1922 г. — 1 января 1923 г.

Первая поездка за границу. Переход советско-польской границы М.Н. Зекуновым и прибытие его в Вильно.


1923 год

22 января

Возвращение М.Н. Зекунова из первой поездки в Польшу.

21 марта

Вторая поездка в Польшу. Посещение А.П. Федоровым и М.Н. Зекуновым Вильно и Варшавы.

13 апреля

Возвращение А.П. Федорова и М.Н. Зекунова из второй поездки в Польшу. Приезд в Москву особоуполномоченного Варшавского областного комитета «НСЗРиС» И.Т. Фомичева.

28 апреля

Встреча особоуполномоченного Варшавского комитета «НСЗРиС» И.Т. Фомичева с лидером «Л.Д.» Островским В.Г., на которой Фомичев предложил съездить в Париж к Б.В. Савинкову для улаживания спорных вопросов.

10 мая — началоиюня

Приезд И.Т. Фомичева в Польшу. Третья поездка за границу. Возвращение М.Н. Зекунова в Советскую Россию вместе с женой Л.Н. Шешени, Анфисой Павловной.

5 июня

Утверждение руководством КРО ГПУ задания А.П. Федорову, направлявшемуся в Париж.

12—15 июня

В привезенном от руководителей Варшавского комитета «НСЗРиС» письме сообщено решение Б.В. Савинкова принять представителей из Москвы.

18 июня

Четвертая командировка за границу. Переход границы А.П. Федоровым.

22 июня

Получение А.П. Федоровым и И.Т. Фомичевым загранпаспортов в Варшаве на имя польских коммерсантов Павловского и Дарневича.

14 июля

Прибытие А.П. Федорова и И.Т. Фомичева в Париж. Первая встреча с Савинковым Б.В.

15—16 июля

Вторая встреча А.П. Федорова с Б.В. Савинковым, Сообщение Савинкова о деятельности белоэмигрантских организаций в Европе и совместных с «Л.Д.» действиях.

22 июля

Участие Сиднея Рейли на прощальном ужине А.П. Федорова с Б.В. Савинковым.

3 августа

Возвращение А.П. Федорова в Советский Союз.

август-сентябрь

Прибытие полковника С.Э. Павловского на советскую территорию. Участие его в ряде убийств и ограблений советских граждан в Белоруссии.

10 сентября

Пятая поездка за границу. А.П. Федоров в Польше.

16—17 сентября

Прибытие С.Э. Павловского в Москву и его арест на инсценированном совещании.

10 октября

Возвращение А.П. Федорова из Польши.

ноябрь — декабрь

Шестая поездка за рубеж. А.П. Федоров и Л.Н. Шешеня в Польше.


1924 год

27 января —10 февраля

Седьмая командировка за границу. Г.С. Сыроежкин в Польше.

20 марта

«Обстрел» окон квартиры Л.Н. Шешени. Расследование этого случая.

31 марта

С.В. Пузицкий доложил мнение И.И. Сосновского, А.П. Федорова и Н.И. Демиденко В.Р. Менжинскому о продолжении разработки «Синдикат-2» и целесообразности направления А.П. Федорова и Л.Н. Шешени в Париж.

11 апреля

Начало восьмой командировки. А.П. Федоров в Париже, Л.Н. Шешеня в Варшаве.

30 апреля

Б.В. Савинков на встрече с А.П. Федоровым принял решение о поездке в СССР.

вечером 30 апреля

Б.В. Савинков высказал террористические намерения против находившегося в Италии А.И. Рыкова и полпреда в Англии Х.Г. Раковского.

1 мая

Возвращение Л.Н. Шешени из Польши вместе с ревизором «НСЗРиС» И.Т. Фомичевым.

8 мая

Б.В. Савинков сообщил А.П. Федорову о том, что в Москву он берег А.А. Деренталя и его жену, Любовь Ефимовну.

18 мая

Возвращение А.П. Федорова в Москву.

21 мая

Инсценированное заседание ЦК «НСЗРиС» на даче в Царицыно, где встретились полковник С.Э. Павловский и ревизор И.Т. Фомичев.

31 мая

Вторая встреча С.Э. Павловского с И.Т. Фомичевым.

10 июня

Срочное заседание ЦК «НСЗРиС» в Москве, на котором Фомичев поставлен в известность о «ранении» С.Э. Павловского.

10—28 июня

Девятая поездка за границу. Г.С. Сыроежкин (Серебряков) в Вильно и Варшаве.

11 июня

Встреча Г.С. Сьгроежкиным в Вильно бывшего сослуживца по Красной армии Стржел-ковокого.

11—26 июня

Поездка Фомичева И.Т. по юго-востоку России

27 июня

Отчет И.Т. Фомичева в ЦК о результатах поездки на Юг России.

9 июля

Встреча И.Т. Фомичева с «раненым» С.Э. Павловским.

12 июля-14 августа

Десятая поездка в Варшаву и Париж. Встречи А.П. Федорова и Савинкова Б.В.

9 августа

Прощальный ужин Б.В. Савинкова в Париже, на котором присутствовал Сидней Рейли.

15 августа

Задержание Б.В. Савинкова и его попутчиков в Минске.

18 августа 1924 г. — 7 мая 1925 г

Содержание Б.В. Савинкова во внутренней тюрьме ОГПУ.

29 августа

Военной коллегией Верховного суда СССР Б.В. Савинков осужден к расстрелу. ЦИК СССР заменил высшую меру наказания десятью годами лишения свободы.

5 сентября

За успешное завершение операции по поимке Б.В. Савинкова и его сподвижников Президиум ЦИК наградил орденами Красного Знамени Менжинского В.Р. Федорова А.П. Сыроежкииа Г.С, Демиденко Н.И., Пузицкого С.В. и Пиляра Р.А.Аргузов А.Х., Сосновский И.И., Гердии С.Г. и Крикман И.П. получили благодарность рабоче-крестьянского правительства.


1925 год

5 мая

Б.В. Савинков написал на имя А.Х. Артузова письмо с просьбой рассмотреть вопрос об его освобождении.

5 мая

Беседа С.В. Пузицкого с Б.В. Савинковым. Савинкову сообщено о несвоевременности его освобождения и возможном переводе в Челябинскую тюрьму.

7 мая

Б.В. Савинков написал на имя Ф.Э. Дзержинского письмо с просьбой об освобождении его из тюрьмы.

7 мая вечером

Прогулка Б.В. Савинкова с крокистами в Царицынском парке.

7 мая 23 часа 20 мин.

Б.В. Савинков выбросился из окна пятого этажа, здания ОГЛУ на Лубянке. Врачи зафиксировали его смерть.

13 мая

Газета «Правда» опубликовала сообщение о смерти Б.В. Савинкова.

ИМЕННОЙ КОММЕНТАРИЙ

Артузов (Фраучи) АртурХристианович (1891–1937), член партии большевиков с 1917 г. Закончил Петроградский политехнический институт по специальности инженер-металлург. В ВЧК с 1919 г. Пошел служить под влиянием М.С. Кедрова и Н.И. Подвойского, женатых на сестрах его матери. В 1922–1927 гг. начальник Контрразведывательного отдела ГПУ—ОГПУ, затем на руководящих должностях в Секретно-оперативном управлении и Иностранном отделе ОГПУ, член Коллегии ОГПУ. В мае 1934 г. назначен заместителем начальника Разведывательного управления штаба РККА. Имел звание корпусного комиссара. В январе 1937 г. откомандирован в НКВД и назначен научным сотрудником. В мае 1937 г. арестован, 21 августа 1937 г. расстрелян как «шпион польской и других разведок». В марте 1956 г. реабилитирован.

Булак-Балахович (Бей Булак-Балахович) Станислав Никодимович (1883–1940), участник 1-й мировой войны. В конце 1917 г. командир конного полка, ставшего на сторону Красной армии. В конце 1918 г. перешел к Юденичу, произведен им в генерал-майоры. В 1920 г. руководил 3-й русской армией, вторгавшейся на территорию Советской Белоруссии. Пилсудским был произведен в польские генералы. Позже работал в Польше директором лесных разработок. Участвовал в обороне Варшавы в сентябре 1939 г. 10 мая 1940 г. застрелен немецким патрулем на улице Варшавы.

Буланов Н.К., член правления Русского политического комитета в Польше, начальник его финансового отдела, входил и в руководство «НСЗРиС».

Васильев Борис Александрович (? —1924), участник 1-й мировой войны и белого движения, имел звание капитана, служил в технических частях. Проживая в Варшаве, являлся секретарем Б. Савинкова. В апреле 1922 г. принимал участие вместе с Савинковым, Эльвенгреном, Клементьевым и Головщиковым в подготовке в Берлине террористического акта, направленного против наркома иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина и других членов советской делегации, следовавших на Генуэзскую конференцию. В 1924 г. умер.

Гендин Семен Григорьевич (1902–1939), член партии большевиков с 1918 г., имел гимназическое образование, в ВЧК с 1921 г. В 1922–1925 гг. являлся уполномоченным, помощником начальника отделения и начальником отделения КРО ГПУ — ОПТУ, затем на различных оперативных должностях в ОГПУ — НКВД. В 1937–1938 гг. заместитель начальника Разведывательного управления Генштаба РККА. Старший майор ГБ. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, знаком «Почетный чекист». 22 октября 1938 г. арестован и 22 февраля 1939 г. расстрелян. В сентябре 1957 г. реабилитирован.

Глазенап Петр Владимирович (1875—?), из дворян, участник 1-й мировой войны (в 1917 г. полковник), с декабря 1917 г. в Добровольческой армии, командовал конными частями, был военным губернатором Ставропольской губернии, в ноябре 1918 г. получил чин генерал-майора. Летом 1919 г. направлен в Северо-Западную армию Юденича и стал генерал-губернатором Северо-Западной области. В конце 1919 г. принял от Юденича командование этой армией. Потом переехал в Польшу, где непродолжительное время командовал 3-й русской армией, сформированной Савинковым. Член Русского эвакуационного комитета в Польше.

Гнилорыбов Михаил Николаевич (1885–1923), из семьи казачьего офицера, окончил кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1904) и военно-юридическую академию (1911). Участник 1-й мировой войны и белого движения. В декабре 1917 г. — июне 1918 г. принимал участие в союзе общественных деятелей и в т. н. «степном походе», был редактором газеты «Донское утро» и окружным атаманом Сальского округа. В августе 1918 г. избран членом Донского войскового круга. Потом проживал в Херсонской губернии, где занимался личным трудом. С октября 1919 г. по март 1920 г. участвовал на стороне белых в боевых действиях против войск большевиков. С марта по ноябрь 1920 г. находился в Крыму, редактировал газету «Голос Дона». В ноябре 1920 г. бежал с войсками Врангеля в Константинополь, откуда переехал в Болгарию, где являлся заместителем председателя Донского войскового круга. В 1921 г. в Варшаве введен в руководство «НСЗРиС». В ноябре 1921 г. выслан из Польши вместе с Савинковым и его 14 сподвижниками. В августе 1922 г. приехал в Москву, был арестован и в апреле 1923 г. решением Коллегии ОГПУ «за участие в контрреволюционной организации и террористическую деятельность» расстрелян. В реабилитации отказано.

Головщиков Борис, белый офицер, участник Мозырского похода армии Булак-Балаховича в октябре — ноябре 1920 г. После интернирования остатков армии в Польше содержался в лагере Торн, при встрече с Савинковым изъявил желание заниматься террористической работой.

Демиденко Николай Иванович (1896–1934), член партии большевиков с 1918 г., в 1920 г. выбыл из партии механически, как не прошедший чистку. В партию вступил вновь в 1929 г. Участник Гражданской войны на Украине и Юге России. С сентября 1919 г. ответственный сотрудник Особых отделов ВЧК, зимой 1921 г. переведен в Особый отдел ВЧК. С мая 1922 г. помощник начальника 6-го (белогвардейского) отделения КРО ГПУ — ОГПУ. Затем на ответственной работе в этом отделе. Награжден орденом Красного Знамени и знаком «Почетный чекист». Умер по болезни 26 июля 1934 г.

Деникин Антон Иванович (1872–1947), российский военачальник, один из руководителей Белого движения. Во время Первой мировой войны командовал бригадой, дивизией; за отличие в боях был награжден Георгиевским оружием и двумя Георгиевскими крестами. После Февральской революции 1917 г., являясь помощником начальника штаба при Верховном главнокомандующем, Деникин обвинил Временное правительство в развале армии, поддержал Корниловский мятеж, был арестован и заключен в тюрьму. После освобождения бежал на Дон, где принял участие в формировании Добровольческой армии, участвовал в Ледяном походе. После гибели Л.Г. Корнилова (1918 г.) занял пост главнокомандующего вооруженными силами Юга России. Весной 1919 г. начал наступление на Москву, однако его армия, потерпев поражение, вынуждена была отступать. После эвакуации остатков своей армии в Крым Деникин передал командование генералу П.Н. Врангелю и 4 апреля 1920 г. покинул Россию. В Европе жил на литературные заработки и гонорары от чтения лекций. В 1926 г. поселился в Париже. В 1945 г., опасаясь насильственной депортации в СССР, уехал в США. Умер 7 августа 1947 г. в городе Анн-Арбор (штат Мичиган).

Дикгоф-Деренталь Александр Аркадьевич (1885–1939). Литератор, журналист, театральный сценарист, один из ближайших сподвижников Б. Савинкова. Учился в военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге, на медицинском факультете Цюрихского университета. Эсер. В 1906–1916 гг. проживал во Франции, разыскивался царской полицией по обвинению в участии убийства попа Г. Гапона. Во Франции был корреспондентом «Русских ведомостей». В 1918 г. вместе с Савинковым создавал «СЗРиС». В августе 1924 г. арестован в Минске вместе с Савинковым. Содержался во внутренней тюрьме ОГПУ с 18 августа 1924 г. по 27 мая 1925 г. Был освобожден, в ноябре 1925 г. президиумом Моссовета был принят в гражданство СССР. Занимался литературной деятельностью, работал во Всесоюзном обществе культурных связей с заграницей (ВОКСе). Автор либретто оперетт «Фиалка Монмартра», «Сорочинская ярмарка», «Чарито» и др. 26 декабря 1936 г. арестован за связь с работниками иностранного посольства и 20 мая 1937 г. «как социально опасный элемент» заключен на 5 лет ИТЛ. Отбывая срок наказания в Северо-восточных исправительно-трудовых лагерях, в июне 1938 г. У НКВД по Строительству на Дальнем Севере был арестован и спецконвоем эпатирован в Москву в распоряжение НКВД СССР. По данным отдела «А» МГБ СССР, Дикгоф-Деренталь 2 марта 1939 г. Военной коллегией Верховного суда Союза ССР за антисоветскую террористическую деятельность был приговорен к ВМН. Приговор был приведен в исполнение в этот же день. По закону РФ от 18. 10. 1991 г. реабилитирован.

Дикгоф-Деренталь Эмма (Любовь) Ефимовна (1896—?). Родилась в Париже, в семье врачей (Сторэ), там же училась в лицее и на литературном факультете Сорбонны. В 1912 г. вышла замуж за русского журналиста А.А. Дикгоф-Деренталя. Познакомилась с Савинковым в 1918 г., а еще через год стала его любовницей, близким ему человеком. Была с Савинковым в Варшаве и Париже, а в 1924 г. вместе с мужем и Савинковым отправилась в СССР. Была арестована и находилась во Внутренней тюрьме ОГПУ с Савинковым. Вскоре после ее выхода из тюрьмы амнистирована, получила советское гражданство и длительное время работала во французской редакции Внешторгиздата. 26 декабря 1936 г. она была арестована и 20 мая 1937 г. Особым совещанием при НКВД СССР, как «социально опасный элемент» заключена на 5 лет ИТЛ. Содержалась в Севвостлаге (бухта Нагаєво). Была освобождена из заключения 12 мая 1943 г. с поселением в Магадане. В 1958 г. предпринятая ею попытка добиться реабилитации была безуспешной. В 1960 г. ей разрешили переехать в Мариуполь, где она и умерла. Постановлением Генеральной прокуратуры России Э.Е. Сторэ была реабилитирована посмертно 3 декабря 1997 г.

Дюкс Дьюкс) Поль (1889–1967) — британский подданный, по специальности журналист, английский разведчик. В ноябре 1918 г. под видом журналиста приехал в Советскую Россию, занимался разведывательной деятельностью вместе с Локкартом и английским шпионом Рейли. Являлся одним из организаторов антисоветского заговора в Петрограде в 1919 г. В августе 1919 г. в связи с провалом заговора бежал в Англию.

Зекунов Михаил Николаевич (1894—?), участник 1-й мировой войны, поручик, командир батальона Красной армии, в 1920 г. попал в плен к полякам, в лагере для военнопленных был завербован Виктором Савинковым для нелегальной работы в Советской России и направлен в Москву в качестве резидента «НСЗРиС». Ни одного задания союза не выполнил и сразу после ареста в сентябре 1922 г. чекистами предложил свои услуги КРО. По линии чекистской операции «Синдикат-2» неоднократно направлялся в Польшу оказался преданным советской власти человеком.

Каляев Иван Платонович (1877–1905). Из семьи околоточного надзирателя. В 1897–1898 гг. учился на историко-филологическом факультете Московского университета, сотрудничал в ряде литературных изданий. За участие в студенческих волнениях преследовался властями. Осенью 1903 г. вступил в партию социалистов-революционеров и ее боевую организацию. Участник покушения на министра внутренних дел В.К. Плеве. 4 февраля 1905 г. убил великого князя Сергея Александровича бомбой, бросив ее в экипаж на Сенатской площади в Кремле. 5 апреля 1905 г. осужден к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение в Шлиссельбурге.

Клементьев Василий Федорович, участник 1-й мировой войны и Белого движения, капитан-артиллерист, служил в финляндской артиллерийской бригаде. В 1918 г. принимал активное участие в антисоветской работе «Союза защиты родины и свободы» в Москве, которым руководил Савинков. Состоял членом боевой дружины штаба полковника А.П. Перхурова. Был арестован ВЧК в Москве под фамилией И.Л. Соколов. Просидел полтора года в Бутырской тюрьме, в 1920 г. был освобожден и вскоре очутился в Польше, где вступил в савинковскую организацию. Являлся начальником ряда пограничных пунктов «НСЗРиС». Сотрудничал в газете «За свободу».

Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) — российский военный деятель, один из лидеров Белого движения. После Февральской революции, 2 марта назначается командующим Петроградского военного округа. Вскоре пути Временно правительства и Корнилова начали расходиться. Он подверг критике приказ о демократизации армии. Не желая быть свидетелем и участником разложения армии, отправился на фронт, провел удачное наступление, взял несколько городов, но солдаты, проникшиеся идеями большевизма, начали устраивать митинги. В условиях хаоса, ведет верные ему полки на Петроград. 26 августа объявляет ультиматум правительству, требует передать всю полноту власти в руки Верховного главнокомандующего. На следующий день Керенский объявил его предателем и мятежником. Выступление Корнилова провалилось, генералы, поддержавшие его, были заключены под стражу. После октябрьских событий Корнилов и верные ему люди бежали на Дон. Там он стал создавать Добровольческую армию, положив начало зарождению Белого движения. Участвовал в первом кубанском походе. Убит 13 апреля 1918 г. при штурме Краснодара.

Краснов Петр Николаевич (1869–1947) — российский военный деятель, один из лидеров Белого движения, писатель. После Февральской революции участвовал в Корниловском мятеже. Во время Октябрьского переворота поддержал А.Ф. Керенского. Его попытка взять Петроград потерпела поражение. Краснов был арестован, после того как дал честное слово не вести борьбу с новой властью, отпущен. Уехал на Дон, где с помощью немцев начал вооруженную борьбу с большевиками. После подавления Ноябрьской революции 1918 г. в Германии ушел в отставку и эмигрировал в Германию. Написал множество романов, историко-публицистических произведений, мемуары. Убежденный противник советской власти, во время Великой Отечественной войны сотрудничал с фашистами, возглавил Главное казачье управление, занимавшееся формированием казачьих частей для борьбы с СССР. В мае 1945 г. сдался в плен англичанам, но был выдан советской военной администрации. 16 января 1947 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания.

Крикман Иван Петрович — член партии большевиков с 1905 г., в органах ВЧК с 1919 г., в 1922–1924 гг. — помощник уполномоченного КРО ПП ГПУ — ОГПУ по Западному краю. В чекистской операции «Синдикат-2» занимался организацией переходов го-сграницы, добывал подводы для переездов, встречал в Смоленске агентов и сотрудников центра, добирался с ними до Минска, а затем и до границы, а также проводил другую техническую работу, от которой многое зависело в этой оперативной игре. За образцовое выполнение заданий правительством СССР Крикману объявлена благодарность, а руководством ОГПУ он награжден знаком «Почетный чекист».

Павловский Сергей Эдуардович (1892–1924) — один из наиболее активных боевиков савинковской организации. Окончил кадетский корпус в Москве и Елизаветградское военное училище. Участник 1-й мировой войны. В 1917 г., в 1918 г. был в армии генералов Н.Н. Юденича, затем С.Н. Булак-Балаховича. В октябре— ноябре 1920 г. участвовал в Мозырском походе Балаховича, во время которого познакомился с Савинковым. В 1921–1922 гг. возглавлял военный штаб «Народного союза зашиты родины и свободы» в Варшаве и неоднократно участвовал в организации бандитских вылазок на территорию Белоруссии, сопровождавшихся убийствами и грабежами мирных жителей и еврейскими погромами. В 1923 г. нелегально прибыл в Москву по поручению Савинкова для установления реальности существования леген-дированной чекистами антисоветской организации. 17 сентября 1923 г. был арестован и вскоре дал согласие на участие в чекистской операции «Синдикат-2». В 1924 г. якобы по решению Коллегии ОГПУ расстрелян.

Пермикин (Перемыкин) Борис Сергеевич (1890–1971), участник 1-й мировой войны. В Гражданскую войну принимал участие в формировании армии Юденича. За короткий срок прошел путь от ротмистра до генерал-майора. С марта 1920 г. участвовал в формировании в Польше русских воинских частей, которые по приказу генерала Врангеля переименованы в 3-ю русскую армию. В октябре 1920 г. эта армия выступила против советской России, но в ноябре 1920 г. она была разгромлена красноармейскими частями. Затем проживал во Франции, являлся инвалидом войны, работал на заводе, бедствовал, в политических движениях белых не участвовал. Во время Второй мировой войны служил в 1-й дивизии армии Власова. После войны жил в Зальцбурге (Австрия).

Пиляр (фон Пилхау) Роман Александрович (1894–1937), прибалтийский барон, член партии большевиков с 1914 г. В 1918–1919 гг. один из руководителей компартии Литвы, был схвачен польской контрразведкой и по обмену политзаключенными прибыл в советскую Россию. В середине 1920 г. по рекомендации Ф.Э. Дзержинского направлен в ВЧК и назначен особоуполномоченным Особого отдела.

В 1922–1925 гг. — заместитель начальника КРО ГПУ — ОГПУ. Затем был полномочным представителем ОГПУ в разных районах страны. С 1934 г. начальник УНКВД по Саратовской области. Комиссар ГБ 2-го ранга. В мае 1937 г. арестован по обвинению «в шпионской деятельности в пользу Польши» и 2 сентября 1937 г. расстрелян. Реабилитирован 4 июля 1957 г.

Петлюра Симон Васильевич (1879–1926) — украинский политический деятель. После Февральской революции 1917 г. возглавил Генеральный военный комитет при Центральной раде. После Октябрьского переворота Рада назначила Петлюру генеральным секретарем военных дел Украины. Весной 1918 г. его избрали главой Киевского губернского земства и Всеукраинского союза земств. 27 июля того же года он был арестован. После освобождения руководил вооруженным восстанием против гетманского режима. 11 февраля 1919 г. стал главой Украинской директории и возглавил армию Украинской народной республики (УНР). В октябре 1920 г. он вместе с правительством УНР эмигрировал в Польшу. После настоятельных требований СССР о его выдаче переехал в Будапешт, затем в Вену, а оттуда в Женеву; в конце 1924 г. поселился во французской столице. 26 мая 1926 г. в Париже убит С. Шварцбартом, мстившим за еврейские погромы на Украине.

Перхуров Александр Петрович (1876–1922), генерал-майор. Был одним из организаторов и военным руководителем восстания в Ярославле 6—22 июля 1918 г. Возглавил вооруженные силы восставших — Ярославский отряд Северной Добровольческой армии. В феврале — июле 1919 года командовал 13-й Казанской стрелковой дивизией. Был произведен адмиралом Колчаком в генерал-майоры за подготовку и руководство Ярославским восстанием, получил почетное именование Перхуров-Ярославский. С июля 1919 года командовал особыми летучими партизанскими отрядами 3-й армии. Участвовал в великом сибирском Ледяном походе. Зимой 1920 г. под Красноярском получил приказ пробиваться за Байкал. Потеряв ориентировку, 11 марта 1920 года был пленен красными партизанами у реки Лена. В июне 1922 г. осужден в Ярославле показательным судом и расстрелян по приговору выездной Военной коллегии Верховного ревтрибунала.

Пилсудский Юзеф Клеменс (1867–1935) — профессиональный польский революционер, один из создателей польского государства. Из помещичьей семьи. В 1885 г. после окончания Виленской гимназии поступил на медицинский факультет Харьковского университета. В 1887 г. арестован за участие в подготовке покушения на Александра III и выслан на 5 лет в Восточную Сибирь. Вернувшись из ссылки в Варшаву, вскоре стал одним из лидеров ППС. В 1904–1905 гг. поддерживал связи с японскими дипломатами, которым предложил финансировать антирусские настроения, организованные ППС на территории Российской империи. Одновременно с этим являлся одним из инициаторов создания военизированных отрядов партии. В «Стрелке», «Союзе активной борьбы» и других организациях готовились будущие кадры польской армии. Во время Первой мировой войны возглавил польские легионы, которые сражались на стороне Австро-Венгрии и Германии против России. В октябре 1914 г. поддержал инициативу Адама Коца по созданию Польской организации войсковой (ПОВ), которая помогла ему прийти к власти и создать независимое государство. В ночь с 21 на 22 июля 1917 г. был арестован за призыв к отказу от принятия польскими легионерами присяги на верность Австро-Венгрии и заключен в Магдебург-скую крепость (Германия). Эта акция принесла ему огромный политический успех: из сторонника прогерманской ориентации он сразу превратился в жертву оккупантов. 8 ноября 1918 г. он был освобожден из германского заточения и 10 ноября 1918 г. прибыл в Варшаву. 11 ноября Регентский совет передал «военную власть и главное командование польскими войсками бригадиру Юзефу Пилсудскому». 14 ноября Регентским советом была передана уже вся власть. 16 ноября 1918 г. он оповестил мир о создании независимого польского государства. С этого времени главным в его политике стала борьба за восточные территории и создание польского государства на федеративных началах, куда должны были войти земли Литвы, Украины и Белоруссии. 19 марта 1920 г. ему было присвоено звание маршала. В 1923 г. Пилсудский, критикуя резко энденцию, отказался от всех государственных должностей и уединился в Сулеювках, где занялся написанием мемуаров. В мае 1926 г. с помощью спецслужб и верных ему армейских частей совершил государственный переворот. Став министром обороны, отказался от должности президента Польши, предложив на этот пост И. Мосьцицкого. Без изменения остался и парламент (сейм). Установленный им режим неограниченной личной власти стал называться «санацией», который просуществовал до его смерти.

Плеве Вячеслав Константинович (1846–1904). С 1902 года министр внутренних дел. Проявил неутомимую энергию в преследовании либерального течения в земстве, печати и обществе. Свирепо расправлялся с революционерами. Был одним из тех, кто убеждал Николая II в необходимости Русско-японской войны.

Полунин Аркадий (1889–1933). Штабс-капитан. Окончил юридический факультет Петербургского университета и занимался уголовным правом. Участник Первой мировой войны. В Белом движении с 1918 года. В эмиграции в Турции и Швейцарии. После убийства Воровского вел замкнутый образ жизни. Скончался при загадочных обстоятельствах 23 февраля, что породило множество слухов в русском зарубежье.

Пузицкий Сергеи Васильевич (1895–1937) — член партии большевиков с 1921 г. Закончил юридический факультет Московского университета, Александровское военное училище, артиллерийские курсы. Подпоручик, участник 1-й мировой войны. В ВЧК с 1920 г. В 1922–1930 гг. — помощник начальника КРО ГПУ — ОГПУ, затем на ответственных должностях в Иностранном отделе ОГПУ— НКВД. В 1935 г. назначен начальником 3 отдела Дмитровского ИТЛ НКВД. Комиссар ГБ 3-го ранга. В апреле 1937 г. арестован по ложному обвинению в принадлежности к т. н. антисоветскому заговору в НКВД и 19 июня 1937 г. приговорен к расстрелу. В июне 1956 г. реабилитирован.

Рейли Сидней Георгиевич (1874–1925) — британский подданный, окончил философский факультет в Гейдельберге и в Лондоне — Королевский горный институт, по специальности химик, английский разведчик. Во времена Временного правительства познакомился с Борисом Савинковым, дружба с которым длилась многие годы. В 1918 г. принимал активное участие в заговоре трех послов (заговор Локкарта). Советским судом заочно осужден к расстрелу. Затем являлся представителем английской разведки при штабах Добровольческой армии. Находился на разведывательной работе в Германии, Польше, США. В октябре — ноябре 1920 г. участвовал в савинковском походе в Советскую Белоруссию. Встречался с Савинковым в Париже, оказывал ему финансовую и иную поддержку. Савинкова называл «талантливейшим конспиратором и необыкновенно храбрым человеком». В 1925 г. в результате чекистской операции «Трест» был завлечен на территорию СССР и 5 ноября 1925 г. расстрелян.

Росселевич Михаил Яковлевич — нач. Оперативного отдела «НСЗРиС» в Варшаве. Был арестован в Харькове в 1924 г. и по приговору Военной коллегии Верхсуда СССР расстрелян в Ленинграде,

Савинков Борис Викторович (1879–1925) — один из лидеров партии социалистов-революционеров (ее член с 1903 г. по сентябрь 1917 г.), писатель (литературный псевдоним В. Ропшин). В 1903–1906 гг. являлся членом боевой организации эсеров, был одним из организаторов террористических актов — убийства министра внутренних дел В.К. Плеве, великого князя Сергея Александровича. Во время Первой мировой войны — оборонец, доброволец французской армии. Летом 1917 г. вернулся в Россию. После Октябрьской революции непримиримый враг большевиков, организатор антибольшевистских вооруженных выступлений. В результате чекистской оперативной игры «Синдикат-2» завлечен на территорию СССР и в августе 1924 г. арестован. Осужден к расстрелу, замененному лишением свободы на 10 лет. Покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна пятого этажа здания ОГПУ.

Савинков Виктор Викторович (1886—?), брат Б.В. Савинкова, бывший художник, офицер русской (1916–1917) и Добровольческой (1918–1920) армий. В 1920 г. в Новороссийске был пленен Красной армией. Скрыв свою настоящую фамилию, изъявил желание служить в Красной армии, был назначен командиром артиллерийской батареи и направлен на польский фронт, где вскоре перешел на сторону поляков. Участвовал в составе армии Булак-Балаховича в походе на Советскую Белоруссию. С января 1921 г. возглавлял при Русском политическом комитете в Варшаве информационное бюро, которое занималось сбором сведений военно-разведывательного характера на территории Советской России. Входил в руководство «НСЗРиС». С ноября 1921 г. проживал в Праге. В 1923 г. отошел от политической деятельности.

Сазонов Егор Сергеевич (1879–1910) — террорист-эсер. В 1901 г. участвовал в студенческих волнениях в Москве. Дважды арестовывался за участие в революционном движении. В 1903 г. отправлен в ссылку сроком на пять лет в Якутск. Из ссылки бежал за границу. В эмиграции стал членом Боевой организации эсеровской партии. 15 июля 1904 г. совершил убийство министра внутренних дел Плеве. Был приговорен к каторжным работам, которые отбывал в Шлиссельбургской крепости и Акатуйских рудниках. В ноябре 1910 г. покончил жизнь самоубийством в знак протеста противиздевательств тюремных властей над политзаключенными.

Свежевский Виктор Иванович (1891–1923) — офицер царской армии. В 1918 г. командовал артиллерийской батареей в Красной армии. Весной 1919 г. вместе с батареей перешел на сторону генерала Юденича, участвовал в боях с советскими частями. В 1921 г. был в Москве для сбора шпионских сведений. В 1922 г. арестован чекистами, в 1924 г. расстрелян за шпионаж.

Сосновский (Добржинский) Игнатий Игнатьевич (1897–1937), член партии большевиков с 1921 г. Закончил 2 курса историко-филологического и философского факультетов Московского университета. Офицер польской армии. В 1919–1920 гг. резидент польской разведки в России. В июне 1920 г. арестован чекистами, а в августе 1920 г. согласился работать на ВЧК. При его содействии тогда же была ликвидирована польская диверсионная группа, направленная в Минск для ликвидации штаба Западного фронта во главе с его командующим М.Н. Тухачевским. В 1922–1927 гг. начальник 6-го (белогвардейского) отделения КРО ГПУ — ОГПУ, затем ответственный сотрудник различных управлений ОГПУ — НКВД. В 1935–1936 гг. — заместитель начальника УНКВД Саратовского края. Комиссар ГБ 3-го ранга. Награжден орденом Красного Знамени и знаком «Почетный чекист». В ноябре 1936 г. арестован по ложному обвинению «в шпионской деятельности в пользу Польши» и 15 ноября 1937 г. расстрелян. В январе 1958 г. реабилитирован.

Сперанский Валентин Иванович (1887—?). В 1922–1925 гг. — уполномоченный КРО ГПУ — ОГПУ. В 1924–1925 гг. непосредственно работал с Б. Савинковым. Гулял с ним по Москве, сопровождал при посещении театров и ресторанов, помогал решать вопросы с изданием его литературных произведений. Савинков заявлял, что относится к Сперанскому «по-товарищески». Позже работал на различных оперативных должностях. В 1937 г. уволен из органов внутренних дел. В 1951 г. работал нотариусом Московской государственной нотариальной конторы.

Сыроежкин Григорий Сергеевич (1900–1939), член партии большевиков с 1920 г. В 1922–1927 гг. — уполномоченный КРО ГПУ — ОГПУ. Активный участник чекистской операции «Синдикат-2». В дальнейшем находился на ответственной оперативной работе в различных районах страны. В 1937–1938 гг. советник 14-го испанского республиканского корпуса. Награжден орденами Ленина и Красного Знамени, знаком «Почетный чекист». В июне 1938 г. арестован по ложному обвинению «в шпионаже в пользу Польши» и 26 февраля 1939 г. расстрелян. В феврале 1958 г. реабилитирован.

Тютюнник Юрий Осипович (1891–1930), участник Первой мировой войны, офицер русской армии. Один из самых известных атаманов повстанцев Украины. Участник Первого Зимнего похода Действующей армии УНР в 1919–1920 гг. (помощник командующего армией и командир Киевской дивизии). Во время неудачного Второго Зимнего похода в конце 1921 г. командовал основными силами армии — Волынской группой, был главным инициатором этой последней военной операции армии УНР. В 1923 г. был арестован ГПУ после нелегального перехода советской границы, стал активно сотрудничать с советской властью. Преподавал в Харьковской школе красных офицеров. Выступил с серией публикаций против Петлюры, занимался литературной деятельностью, написал воспоминания «С поляками против Украины». В 1929 г. арестован, а в 1930 г. расстрелян.

Ульяницкий В.В. — член правления Русского политического комитета и Русского эвакуационного комитета, возглавлял в них культурно-просветительский отдел. Входил в руководство «НСЗРиС». В 1923 г. умер.

Федоров Андрей Павлович (1888–1937), в 1909–1917 гг. эсер-максималист, в 1917–1919 гг. левый эсер, с 1919 г. большевик. Окончил юридический факультет Харьковского университета, с 1915 г. прапорщик военного времени, с 1920 г. в органах ВЧК. В 1922–1924 гг. Федоров был главной фигурой в чекистской операции «Синдикат-2». Именно ему удалось «уговорить» Савинкова приехать в СССР. С 1925 г. Федоров секретарь Контрразведывательного отдела ОГПУ, в 1930–1934 гг. сотрудник Иностранного отдела ОГПУ, затем начальник ИНО УНКВД по Ленинградской области. Награжден орденом Красного Знамени и знаком «Почетный чекист». 3 августа 1937 г. арестован по ложному обвинению «в шпионской деятельности в пользу Польши» и 20 сентября 1937 г. расстрелян. В апреле 1956 г. реабилитирован.

Фельдман Владимир Дмитриевич (1893–1938), член партии большевиков с 1914 г., в органах ВЧК с 1919 г. В 1924–1934 гг. являлся особоуполномоченным при Коллегии ОГПУ, с 1934 по 1937 г. особоуполномоченный при Наркоме внутренних дел СССР. В октябре 1937 г. арестован и в январе 1938 г. расстрелян. В 1956 г. реабилитирован.

Философов Дмитрий Владимирович (1872–1940) — русский писатель, эмигрировал в Германию, откуда перебрался в Польшу. Редактор савинковской газеты «Свобода» («За свободу»), член правления Русского политического комитета и Русского эвакуационного комитета. Представитель ЦК «НСЗРиС» в Польше.

Фомичев Иван Терентьевич (1886–1924) — с 1905 г. состоял в партии эсеров, участник 1-й мировой войны. В 1918 г. служил казначеем и военным чиновником в армии Юденича. С 1920 г. в Варшаве, член «НСЗРиС», служил в армии Булак-Балаховича. С 1921 г. служил в польской разведке, выполнял поручения Савинкова по инспектированию организаций «НСЗРиС» в России. В августе 1924 г. был арестован вместе с Савинковым в Минске. В сентябре 1924 г. по решению Коллегии ОГПУ осужден к расстрелу.

Шевченко Евгений Сергеевич— бывший член Одесского окружного суда, полковник-юрист. В Польшу прибыл летом 1921 г. из Румынии, был введен в руководство «НСЗРиС», являлся начальником отдела контрразведки «НСЗРиС» на территории Польши. После высылки Савинкова из Польши назначен председателем Варшавского комитета «НСЗРиС». Одновременно являлся заместителем, а затем и редактором газеты «За свободу».

Шешеня (Адарский) Леонид Николаевич (1900–1937), будучи студентом Новочеркасского политехникума, в марте 1918 г. вступил добровольцем в корниловскую армию. В 1920 г. в Новороссийске был взят в плен красноармейцами. Как изъявивший желание добровольно служить в Красной армии, был отправлен на польский фронт, где с Виктором Савинковым перешел на сторону поляков и вскоре оказался в армии Булак-Балаховича. По протекции Виктора Савинкова, Шешеня был назначен начальником конвоя Бориса Савинкова, а после разгрома армии Булак-Балаховича стал его адъютантом. Затем в составе отряда полковника С.Э. Павловского участвовал в ряде набегов на белорусские городки и местечки, направлялся на советскую территорию для организации подпольных ячеек «НСЗРиС». В сентябре 1922 г. был задержан пограничниками, на допросе в КРО ПП ГПУ по Западному краю подробно и правдиво рассказал о своей жизни и связях с братьями Савинковыми, дал откровенные показания о деятельности в Западном крае «НСЗРиС». Согласившись сотрудничать с ГПУ, был использован в операции «Синдикат-2». В дальнейшем являлся резидентом ОГПУ и НКВД СССР. 15 мая 1937 г. был арестован по ложному обвинению в измене Родине и 3 августа 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР осужден к расстрелу. В апреле 1997 г. реабилитирован.

Эльвенгрен (Эвельгрен, Энвелъгрен) Георгий Евгеньевич (1889–1927) — участник 1-й мировой войны, возглавлял команду добровольцев-охотников (разведчиков). Штабс-ротмистр лейб-гвардии Кирасирского полка, вице-председатель Союза георгиевских кавалеров. В 1917 г. был арестован жандармским управлением по обвинению в подготовке покушения на царицу Александру Федоровну и ее фрейлину Вырубову и определен на поселение в Вологодскую губернию, но этому помешала Февральская революция. С 1921 г. — представитель «НСЗРиС» в Финляндии. Пытался организовать ряд террористических актов против советских руководителей за границей. В июне 1926 г. прибыл по подложным документам в СССР для ведения антисоветской работы. Был арестован чекистами и 9 июня 1927 г. приговорен к расстрелу.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ВНУС — Войска внутренней охраны республики

ВУЧК — Всеукраинская чрезвычайная комиссия

ВФ — Воздушный флот

ВЧК (Всечрезвычком) — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности (до августа 1918 г. — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем)

ВЦИК — Всероссийский центральный исполнительный комитет

ГАУ — Главное артиллерийское управление

Главлеском — Главный лесной комитет ВСНХ

ГПУ — Государственное политическое управление

губЧК (губчека) — губернская Чрезвычайная комиссия

губособотдел — губернский особый отдел

дефензива — контрразведка (польская)

ЗСВО — Западно-Сибирский военный округ

ЗФ — Западный фронт

ИНО ГПУ (ОГПУ) — Иностранный отдел ГПУ (ОГПУ)

КРО — Контрразведывательный отдел

Л.Д. — легендированная группа Либеральных демократов

ЛВО — Львовский военный округ

МВО — Московский военный округ

МВС — Министерство вооруженных сил

МГБ — Министерство государственной безопасности

МКД и Пр. — Московский комитет действия и пропаганды

МК НС — Московский комитет Народного союза

Начпол — Главный польский военный комитет

НКВД — Народный комиссариат внутренних дел

НКГБ — Народный комиссариат государственной безопасности

НКПС — Народный комиссариат путей сообщения

НС — Народный союз

НСЗРиС — Народный союз защиты родины и свободы

ОГПУ — Объединенное государственное политическое управление при СНК СССР

ОО — Особый отдел

офензива — разведка (польская)

ПГШ — польский Генеральный штаб

ПОВ — польская организация войскова

ПП ВЧК — Полномочное представительство ВЧК

ПП ОГПУ — Полномочное представительство ОГПУ

ППС — Польская социалистическая партия

ПСР — партия социалистов-революционеров

Разведупр — Разведывательное управление

РВСР — Революционный военный совет (Реввоенсовет) Республики

ревком — революционный комитет

Ревтрибунал Республики — Революционный трибунал при РВС Республики

РККА — Рабоче-крестьянская Красная армия

РКП(б) — Российская коммунистическая партия (большевиков)

РПК — Русский политический комитет

РСДРП — Российская социал-демократическая рабочая партия

РСФСР — Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика (Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика — после принятия Конституции СССР 1936 г.)

РЭК — Русский эвакуационный комитет сексот — секретный сотрудник

СНК СССР — Совет народных комиссаров (Совнарком) СССР

СОУ — Секретно-оперативное управление

СПО — Секретно-политический отдел

СССР — Союз Советских Социалистических Республик

СТО — Совет труда и обороны

УК — Уголовный кодекс

УНКВД — Управление НКВД

УНР — Украинская Народная Республика

ЦК РКП(б) — Центральный комитет Российской коммунистической партии (большевиков)

Экспозитура — польская военная разведка

Эндеки — национал-демократы

ЮВР — Юго-восток республики

.


Примечания

1

Борис Савинков на Лубянке. Документы. М.: Росспэн, 2001.

(обратно)

2

Дан Ф.И. Закон беззакония («Конь бледный», повесть Ропшина) // Возрождение. 1909. № 6–8; Иванов-Разумник Р.В. Было или не было? О романе В. Ропшина // Заветы. 1913. № 3; Плеханов Г.В. О том, что есть в романе «То, чего не было» // Современный мир. 1913. № 2; Спиридович А.И. Партия с.-р. и ее предшественники. 1886–1916. Пг.: Военная типография, 1918. 2-е изд., и др.

(обратно)

3

Красная книга ВЧК / Под ред. П. Макинциана. М., 1920. Т. 1; Красная книга ВЧК / Под ред. А.С. Велидова. М., 1989. Т. 1. Издание 2-е, уточненное; Обвинительное заключение по делу № 5876/5905 контрреволюционной организации «Народный союз защиты родины и свободы». Смоленск, 1923.

(обратно)

4

Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901–1911 гг. Μ., 1998; Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907–1914 гг. Μ., 1998; Будницкий О.В. Терроризм в русском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.). Μ., 2000; Гейфман А. Революционный террор в России. 1894–1917. Μ., 1997, и др.

(обратно)

5

Ропшин В. Конь Вороной//Юность. 1989. № 3; Савинков Б. Воспоминания террориста. Ереван: NB-npecc; Аревик, 1990.380 с.; РопшинВ. (СавинковБ.) То, чего не было. Μ.: Худ. литература, 1990; Савинков Б. (Ропшин В.) Конь Вороной. Эмигранты. Слово на суде. Челябинск: Вариант-книга, 1991, и др.

(обратно)

6

Голинков Д.Л. Дело Бориса Савинкова И Советская юстиция. 1966. № 23. С. 22–24; Он же. Крушение антисоветского подполья в СССР. Μ., 1986. Кн. 2. С. 253, 260; Ардаматский В. Возмездие//Нева. 1967. № 8. С. 3—90; № 9. С. 81— 114; № 10. С. 66—127; № 11. С. 25–87; Коровин В.В., Русанов Э.П. Дело Бориса Савинкова (разгром контрреволюционной организации «Народный союз зашиты родины и свободы») // История СССР. 1967. № 6. С. 143–155; Пудин В. Синдикат-2 // Особое задание. Μ., 1968.

(обратно)

7

Сафонов В.Н. КРО против Савинкова. М., 1998; Мозохин О.Б. Борьба советских органов государственной безопасности с терроризмом. М., 2011.

(обратно)

8


(обратно)

9

Речь идет об антисоветском походе на Петроград генерала Краснова в конце октября 1917 г., в котором участвовал Б.В. Савинков. 31 октября красные перешли в наступление в районе Пулковских высот и нанесли поражение войскам ген. Краснова.

(обратно)

10

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 19. Л. 27.

(обратно)

11

Совет, учрежденный при главном командовании Добровольческой армии в начале 1918 г. для политического руководства.

(обратно)

12

Савинков Б.В. Борьба с большевиками. Варшава, 1920. С. 22–21.

(обратно)

13

Савинков Б.В. Борьба с большевиками. Варшава, 1920. С. 25.

(обратно)

14

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 66. Л. 120.

(обратно)

15

Савинков Б.В. Борьба с большевиками. Варшава, 1920. С. 24–31.

(обратно)

16

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 66. Л. 121.

(обратно)

17

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 66. Л. 99—100.

(обратно)

18

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 42–47.

(обратно)

19

Бои у Мозыря происходили в 1920 г. во время советско-польской войны, развязанной буржуазно-помещичьей Польшей против Советской России. В них участвовали представители Белого движения, бежавшие от арестов после антисоветских вооруженных выступлений в 1918–1919 гг. в Рыбинске, Ярославле, Муроме и др. городах, белые офицеры из организованного Б.В. Савинковым «Союза защиты родины и свободы». После поражения под Мозырем эти отряды были интернированы польским правительством.

(обратно)

20

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 42–43.

(обратно)

21

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 17. Л. 166–186.

(обратно)

22

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 3. Л. 271.

(обратно)

23

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 1.

(обратно)

24

Содержание войск без оружия, в качестве военных частей с уплатой жалованья и солдатского пайка.

(обратно)

25

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 2–3.

(обратно)

26

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 4.

(обратно)

27

РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 49. Л. 32–32 об.

(обратно)

28

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 12.

(обратно)

29

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 104. Л. 167.

(обратно)

30

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 104. Л. 167 об.

(обратно)

31

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 10–11.

(обратно)

32

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 14–15.

(обратно)

33

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 65.

(обратно)

34

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 65.

(обратно)

35

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 65–66.

(обратно)

36

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 67.

(обратно)

37

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 43.

(обратно)

38

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 44.

(обратно)

39

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 47.

(обратно)

40

«Союз защиты родины и свободы» — контрреволюционная организация офицеров, возникшая в марте 1918 г. в Москве (с отделениями в Казани, Ярославле и др. городах). Цель Союза — организация восстаний для свержения, Советской власти. В июле 1918 г. Союз поднял антисоветский, мятеж в Ярославле, Рыбинске, Муроме, Елатьме. После подавления восстания его деятельность прекратилась.

(обратно)

41

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 357. Л. 13.

(обратно)

42

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 357. Л. 14.

(обратно)

43

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 357. Л. 15.

(обратно)

44

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 273. Л. 48.

(обратно)

45

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 357. Л. 4–6.

(обратно)

46

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 357. Л. 2–3.

(обратно)

47

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 1–1 об.

(обратно)

48

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (папка). Л. 3.

(обратно)

49

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (папка). Л. 4.

(обратно)

50

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 5. Д. 355. Л. 83–99.

(обратно)

51

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 22. Л. 17.

(обратно)

52

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 175. Л. 2–8.

(обратно)

53

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 28. Л. 62.

(обратно)

54

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (папка). Л. 5.

(обратно)

55

ЦА ФСБ России. Д. Н-1848. Т. 19. Л. 262–263.

(обратно)

56

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 19. Л. 233–235.

(обратно)

57

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 19. Л. 228–229.

(обратно)

58

ЦА ФСБ России. Д. Н-1848. Л. 263.

(обратно)

59

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 17. Л. 1.

(обратно)

60

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 49.

(обратно)

61

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 41–43.

(обратно)

62

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 149.

(обратно)

63

ЦА ФСБ России. Н-1789. Т. 94. Л. 39-^Ю(об).

(обратно)

64

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 138.

(обратно)

65

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (папка). Л. 4–6).

(обратно)

66

ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 1. Л. 49.

(обратно)

67

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 28. Л. 61.

(обратно)

68

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 28. Л. 63.

(обратно)

69

ЦА ФСБ России. Ф. 66. Оп. 1. Д. 28. Л. 59–66.

(обратно)

70

Мозохин О. Б., Сафонов В. Н. 65

(обратно)

71

ЦА ФСБ России. Н-1791. Т. 22. Л. 10–20.

(обратно)

72

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 51–51 об.

(обратно)

73

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 64–65.

(обратно)

74

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 63–73.

(обратно)

75

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 79.

(обратно)

76

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 83.

(обратно)

77

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 108.

(обратно)

78

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 512. Л. 7–8.

(обратно)

79

Члены Польской организации войсковой.

(обратно)

80

ЦА ФСБ России. Д. Р. 8470. Т. 3. Л. 56.

(обратно)

81

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (папка). Л. 41–46.

(обратно)

82

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 1. Д. 16. Л. 309–387.

(обратно)

83

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 1. Д. 36. Л. 38–39.

(обратно)

84

ЦА ФСБ России. Ф. 6. Оп. 1. Д. 16. Л. 393–407.

(обратно)

85

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 32–34.

(обратно)

86

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (папка). Л. 1—85.

(обратно)

87

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Л. 5.

(обратно)

88

Учредительное собрание — представительное учреждение, избранное на основе общего избирательного права для установления формы правления и выработки конституции. Избрано в ноябре — декабре 1917 г., собралось 5 января 1918 г. При выборах в Учредительное собрание большевики получили 24 % голосов; преобладали эсеры (40,4 %). Председателем Учредительного собрания был эсер В.М. Чернов. Учредительное собрание отказалось обсуждать предложенную Я.М. Свердловым от имени ВЦИК «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», не признало декреты Советской власти. Большевистская фракция покинула заседание. Вслед за ними ушли левые эсеры и представители некоторых других групп. Продолжавшееся около 13 часов заседание Учредительного собрания было закрыто в пятом часу утра по требованию караула. В ночь с 6 на 7 января ВЦИК принял декрет о роспуске Учредительного собрания.

(обратно)

89


(обратно)

90


(обратно)

91


(обратно)

92

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (экз. 4). Л. 6–8.

(обратно)

93

Газета «За Свободу», апрель 1925 г., № 88, 89.

(обратно)

94

Бывший царский капитан Росселевич, видный савинковец.

(обратно)

95

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 1. Л. 10.

(обратно)

96

Б.В. — Б.В. Савинков, В.В. — Виктор В. Савинков, А.А. — Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь.

(обратно)

97

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 1. Л. 12.

(обратно)

98

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 1. Л. 7.

(обратно)

99

Впоследствии все они были арестованы.

(обратно)

100

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 1. Л. 30–33.

(обратно)

101

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 1. Л. 27–29.

(обратно)

102

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 1. Л. 1–3.

(обратно)

103

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 382. Л. 34а—36а об.

(обратно)

104

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 2. Л. 34–38.

(обратно)

105

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 2. Л. 1–5.

(обратно)

106

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 2. Л. 31–31 об.

(обратно)

107

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 2. Л. 33.

(обратно)

108

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 8. Л. 180.

(обратно)

109

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 8. Л. 181–181 об.

(обратно)

110

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 2. Л. 49–71.

(обратно)

111

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 2. Л. 2–5.

(обратно)

112

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 20 об.

(обратно)

113

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 3.

(обратно)

114

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 3 об.

(обратно)

115

Имеется в виду жена Шешени — Александра Павловна Зайченок.

(обратно)

116

Л.Н. Шешеня подписался этим именем.

(обратно)

117

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 3–3 об.

(обратно)

118

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 22.

(обратно)

119

Д.В. Философов.

(обратно)

120

Группа «Л.Д.»

(обратно)

121

ЦА ФСБ России. Н. 1791.Т. З.Л. 22.

(обратно)

122

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 17–19.

(обратно)

123

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 20.

(обратно)

124

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 3. Л. 27.

(обратно)

125

Мозохин О. Б., Сафонов В. H. 129

(обратно)

126

ЦА ФСБ России. Н. 1791.Т. З.Л. 31.

(обратно)

127

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 11–13.

(обратно)

128

Имеется в виду А.П. Федоров.

(обратно)

129

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 11–13.

(обратно)

130

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 50–59.

(обратно)

131

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 15.

(обратно)

132

А.П. Федоров.

(обратно)

133

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 15.

(обратно)

134

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 14.

(обратно)

135

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 44.

(обратно)

136

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 43–50.

(обратно)

137

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 46.

(обратно)

138

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 47–48.

(обратно)

139

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 48–49.

(обратно)

140

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 19.

(обратно)

141

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 49–50.

(обратно)

142

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 4. Л. 43–50.

(обратно)

143

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 4. Л. 61.

(обратно)

144

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 4. Л. 51–53.

(обратно)

145

Слева на полях: Московский комитет действия и пропаганды.

(обратно)

146

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 4. Л. 57–57 об.

(обратно)

147

На самом деле письмо не посылалось.

(обратно)

148

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 5–6 об.

(обратно)

149

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 1.

(обратно)

150

ЦА ФСБ России. Н. 1791. Т. 5. Л. 44–52.

(обратно)

151

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 514. Л. 156–159.

(обратно)

152

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 1–6, 10–20, 27.

(обратно)

153

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 15–15 об.

(обратно)

154

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 16.

(обратно)

155

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 27–27 об.

(обратно)

156

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 3.

(обратно)

157

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 5. Л. 66–72.

(обратно)

158

Людям, «котором доверяют всякие секреты и тайны».

(обратно)

159

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 2–4.

(обратно)

160

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 21.

(обратно)

161

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 37–39.

(обратно)

162

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 29–36.

(обратно)

163

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 42^43.

(обратно)

164

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 37–39.

(обратно)

165

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 1.

(обратно)

166

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 2–2 об.

(обратно)

167

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 20—22

(обратно)

168

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 26–27.

(обратно)

169

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 1.

(обратно)

170

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 514. Л 33.

(обратно)

171

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 48–52.

(обратно)

172

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 28–31.

(обратно)

173

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 55–55 об.

(обратно)

174

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 38–39.

(обратно)

175

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 53–54 об.

(обратно)

176

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 7. Л. 32–35.

(обратно)

177

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 2. Д. 524. Л. 50–51.

(обратно)

178

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 6–8.

(обратно)

179

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 9—11.

(обратно)

180

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 16–17.

(обратно)

181

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 2. Л. 103–108.

(обратно)

182

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 108–109.

(обратно)

183

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791.Т. 8. Л. 111.

(обратно)

184

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 105–116.

(обратно)

185

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 137.

(обратно)

186

10 мая 1923 г. в ресторане отеля «Сесиль» в Лозанне Морис Конради убил Вацлава Воровского и ранил (намеренно несмертельно) двух его помощников: Ивана Аренса и Максима Дивилковского. Конради арестуют на месте преступления. Задержат и его сообщника Аркадия Полунина, который мог скрыться во Франции, но не сделал этого, желая разделить участь товарища. Он лично не участвовал в совершении теракта, однако был его инициатором. Процесс Конради и Полунина (5—16 ноября 1923 г.) фактически превратился в суд над руководством СССР.

(обратно)

187

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 8. Л. 133–142.

(обратно)

188

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 28–30.

(обратно)

189

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 12.

(обратно)

190

«Зеленое движение» — вооруженные отряды уклонявшихся от воинской службы и прятавшихся в лесах и горах белогвардейцев, бежавших в Польшу и оттуда, совершавших набеги на советскую территорию в Витебскую, Минскую и Псковскую губернии. Эти отряды включали в себя остатки так называемой «русской народной армии» Б.В. Савинкова. 5 июня 1921 г. на съезде «НСЗРиС» были разработаны цели и задачи этого движения — вооруженные налеты, грабежи, убийства советских работников, еврейские погромы и шпионаж в пользу польской и французской военных миссий. Руководило «зеленым движением» информационное бюро в Варшаве, возглавляемое Савинковым. Это движение было ликвидировано в 1924 г.

(обратно)

191

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 13–14.

(обратно)

192

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 12–15.

(обратно)

193

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 17–19.

(обратно)

194

Выдержка из газеты «Правда» № 105 от 11 мая 1924 г.

(обратно)

195

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791, Т.10. Л. 28–30.

(обратно)

196

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 9. Л. 70.

(обратно)

197

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791, Т.10. Л. 58–58 об.

(обратно)

198

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 9. Л. 70–74.

(обратно)

199

Так в тексте документа.

(обратно)

200

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 9. Л. 75–76.

(обратно)

201

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 41.

(обратно)

202

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 39.

(обратно)

203

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 33.

(обратно)

204

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 1. Л. 72.

(обратно)

205

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 1. Л. 70–76.

(обратно)

206

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 56–57.

(обратно)

207

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 63–64.

(обратно)

208

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 95.

(обратно)

209

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 43–43 об.

(обратно)

210

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 88–89.

(обратно)

211

«Муха» — еще один псевдоним Федорова Андрея Павловича.

(обратно)

212

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 90–91.

(обратно)

213

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 88–88 об.

(обратно)

214

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 71–71 об.

(обратно)

215

В последствии Ибрагим-Бек принимал активное участие в сопровождении и охране арестованного Савинкова и Л.Е. Деренталь на прогулках в парках, поездках в ресторан и др.

(обратно)

216

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 97–98.

(обратно)

217

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 135–136.

(обратно)

218

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 178–187.

(обратно)

219

ЦА ФСБ России. Д. Н-1721. Т. 1 (экз. 4). Л. 121.

(обратно)

220

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 10. Л. 193–195.

(обратно)

221

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 36–40.

(обратно)

222

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 16–35.

(обратно)

223

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 41–71.

(обратно)

224

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 71–83.

(обратно)

225

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 83—109.

(обратно)

226

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 110–119.

(обратно)

227

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 120–126.

(обратно)

228

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 1–2.

(обратно)

229

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 127.

(обратно)

230

ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 3. Д. 119. Л. 139–140.

(обратно)

231

Дело Бориса Савинкова. Рабочая Москва. 1924. Л. 14.

(обратно)

232

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 17. Л. 127.

(обратно)

233

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 17. Л. 128.

(обратно)

234

Речь идет о Брестских мирных переговорах, они предшествовали заключению Брестского мира, подписанного 3 марта 1918 г. и ратифицированного Чрезвычайным четвертым Всероссийским съездом Советов 15 марта 1918 г.

(обратно)

235

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 5—12.

(обратно)

236

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 3.

(обратно)

237

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 5—12. Л. 14.

(обратно)

238

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 16.

(обратно)

239

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 17–20.

(обратно)

240

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 19. Л. 94–95.

(обратно)

241

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 19. Л. 233–235.

(обратно)

242

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 1. Ч. 2. Л. 10–12.

(обратно)

243

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 1. Ч. 2. Л. 37–39.

(href=#r243>обратно)

244

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 1. Ч. 2. Л. 40.

(обратно)

245

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 24.

(обратно)

246

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 1. Ч. 2. Л. 10–12.

(обратно)

247

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 1. Ч. 2. Л. 37–39.

(обратно)

248

ЦА ФСБ России. Д. ПФ-9489. Т. 1. Ч. 2. Л. 16.

(обратно)

249

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 23.

(обратно)

250

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 22.

(обратно)

251

«Правда» от 13. 05. 1925 г. № 107.

(обратно)

252

АП РФ. Ф. 3. Оп. 59. Д. 28. Л. 26.

(обратно)

253

ЦА ФСБ России. Д. Р-8470. Л.79.

(обратно)

254

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791 (экз. 4). Л. 132.

(обратно)

Оглавление

  • ПРЕДИСЛОВИЕ
  • Глава 1 САВИНКОВ — ПРОТИВНИК БОЛЬШЕВИКОВ
  • Глава 2 ОРГАНИЗАЦИЯ БОРЬБЫ С «НСЗРиС»
  • Глава 3 ВНЕДРЕНИЕ В ЭМИГРАЦИЮ
  • Глава 4 АРЕСТ «АРТИСТА АВАНТЮРЫ»
  • Глава 5 СУД И СМЕРТЬ Б.В. САВИНКОВА
  • ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  • ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
  • ИМЕННОЙ КОММЕНТАРИЙ
  • СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
  • *** Примечания ***