Большой дождь (СИ) [Ulla Lovisa] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. ==========

Матеуш ввалился на заднее сидение, с разбега ткнув её острым локтем под ребра. Сара отодвинулась от сына и посмотрела на его насупленный профиль. Он сделал это намеренно, конечно. В его одиннадцатилетнем тельце не было столько неловкости и веса, чтобы подобное можно было считать случайностью. К тому же обиды и злости хватало с лихвой, Матеуш всем видом демонстрировал матери своё недовольство.

Она вздохнула и обернулась к окну. Она была слишком подавленной, слишком растерянной и слишком уставшей после перелета, чтобы затевать ссору. Да ещё и при таксисте. Кроме того, детский психолог говорила, что Мэту потребуется некоторое время, что ему нужно немного пространства, свободы и понимания, чтобы справиться с этим периодом. Сара покосилась на сына: плечи подняты к ушам, обхватил себя руками, на голову натянуты объемные наушники, — из них прорываются наружу ритмы ударных — губы поджаты, переносица наморщена. Последние два с лишним месяца она видела Матеуша только таким и уже не помнила, — и постепенно теряла надежду на положительные изменения — как он выглядел и вел себя прежде.

Детский психолог советовала кардинально сменить обстановку, чтобы избавить мальчика от всех внешних раздражителей. Так, в изолированной от напоминаний об умершем дедушке среде, уверяла врач, Матеуш сможет быстрее и эффективнее справиться с внутренними переживаниями. Она вообще говорила слишком много и стоила неприлично дорого, чтобы иметь право на ошибку.

Сара подняла руки и помассировала пульсирующий тупой болью затылок. Она плохо переносила полеты. В самолетах ей было крайне неспокойно, голова разрывалась от скачков давления во время набора или потери высоты, в глазах жгло от сухости воздуха, в ушах стреляло. А во время взлетов и посадок — особенно в аэропорту острова Мадейра — её и вовсе начинало укачивать. Сара догадывалась, что это скорее нервное напряжение, чем расшатанность вестибулярного аппарата, но понимание причин не помогало избавиться от тошноты.

Она торопливо откупорила бутылку воды и сделала большой жадный глоток. Во время её первого прибытия на остров вечной весны около месяца назад — на собеседование в частную ортопедическую клинику — её сосед в самолете, очевидно нетрезвый англоговорящий турист, между прочим сообщил ей, что ожидающий их приземления аэропорт — самый опасный в Европе. Последующие несколько вылетов и прилетов на Мадейру стали для Сары настоящим испытанием на прочность не только ментальную, но и физическую. Прежде ей нечасто доводилось пользоваться услугами авиакомпаний, но в последнее время двухчасовые перелеты между Лиссабоном и Фуншалом стали неотъемлемой частью её еженедельной рутины. И теперь, приземлившись на Мадейре вместе с сыном и последним чемоданом, Сара Каштанью клялась себе, что уже никогда — не в ближайший календарный год — не поднимется в воздух.

Такси, тем временем, выкатилось из парковки и остановилось у обочины шоссе, ожидая свободное окошко в трафике. Справа от дороги — вниз по склону с тщательно подстриженным газоном, за компактно заставленной парковкой и ещё одним клочком зеленого травяного ковра — тянулся к горизонту океан. Его вода казалась темной и густой под низко нависшими, сулящими дождь, тучами. Мадейра — торчащая посреди Атлантического океана верхушка вулкана, с черными скалистыми пляжами, узкими извилистыми дорогами и крутыми зелеными склонами — контрастно отличалась от Лиссабона.

Выбор пал на этот остров случайно. Порой Саре даже казалось, что он был сделан не ею, а чем-то — кем-то — свыше. Реклама частной клиники в городе Машику, на острове Мадейра, предлагающей свои ортопедические услуги, всплыла контекстно в её электронной почте. Как ответ на её последние запросы в поисковике: «физиотерапевт вакансии частная клиника ортопедия». Клиника «Ортон», что выяснилось после перехода на сайт, была заведением, специализирующимся на лечении заболеваний опорно-двигательной системы у пожилых людей — основного источника туристического дохода острова. Здесь к вниманию отдыхающих пенсионеров предлагались целые оздоровительные программы, включающие в себя перелет и заселение в отель, несколько экскурсий и массу и необходимых, и с точки зрения медицины бесполезных, но красочных, оздоровительных процедур. К вниманию Сары Каштанью предлагалась вакансия физиотерапевта-реабилитолога.

Она хорошо помнила, как отставила чашку позднего — слишком позднего, дурная привычка — кофе и пожала плечами. Добавила к своему резюме пометку «проживаю в Лиссабоне, готова к переезду» и отправила по указанному в вакансии адресу. А через четыре дня она взяла выходной и купила билет на Мадейру.

Это было финансово удачное попадание. Чтобы заработать столько же, сколько предлагал «Ортон», в столице Саре приходилось несколько лет к ряду совмещать работу в государственной больнице с подработкой массажистом в сети дорогих тренажерных залов. Нередко случалось так, что в один вечер у неё были назначены несколько сеансов в разных спортзалах, и домой она возвращалась уже ближе к полуночи, вымотанная до предела. Папа сильно выручал её, особенно после выхода на пенсию, взяв на себя практически все заботы о Матеуше: готовку еды, собирание в школу, выполнение домашнего задания, посещение секции баскетбола и лечение простуд. Но в начале сентября его вдруг не стало. Было что-то трагично ироничное в том, что жизнь кардиохирурга забрал сердечный приступ. После немого оцепенения первых дней, после похорон и последующего за ними осознания, после моря слез и лавины безысходности и одиночества, наступил момент возвращения в реальность. И оказалось, что за Мэтом уже некому присматривать после школы. Так, Саре пришлось уволиться из тренажерного зала. Оклад в госучреждении — с её квалификацией и стажем — не подкрепляемый дополнительными источниками доходов грозил превратиться в ощутимые финансовые трудности. И то в ближайшие несколько месяцев. Так что она начала поиски.

Мадейра с её стабильно теплой и влажной погодой, с размеренностью её островной жизни, с неторопливостью и тишиной провинции, подходила так же и под настоятельные советы детского психолога. Найденный в Интернете риелтор подыскал для Сары материальное воплощение всех её требований: квартира или часть дома в новострое или капитально отремонтированном здании, с двумя спальнями и двумя санузлами, с просторной кухней, со всей мебелью, с балконом и с видом на океан. Подходящее место нашлось в многоквартирном доме в крохотном городке Порту-да-Круш, с населением меньше трех тысяч, просторной набережной и в получасе езды общественным транспортом до клиники. Тут Матеушу с его нелюдимостью могло бы быть комфортно. Комфортнее, чем в наполненном транспортом и туристами Лиссабоне, чем в дедушкиной квартире.

Сама же Сара к психологу не обращалась и смутно себе представляла, что ожидает от переезда помимо стабилизации материального состояния и улучшения эмоционального фона у сына. Исцеления от затянувшейся депрессии, избавления от тяжести воспоминаний и сожалений, готовности к новым горизонтам? Ей порой казалось, что она задумала это всё исключительно ради Мэта, не задумываясь о себе, не отдавая себе отчета в том, что жжет последние мосты. Её порой это очень злило. Ей порой это казалось несправедливым.

Она потеряла маму ещё подростком, она посвятила всю свою юность учебе и медицине, она не состоялась в своей личной — ни до Матеуша, ни уж тем более после — жизни, отказалась от специализации, к которой стремилась годами, ради физиотерапии, которая позволяла начать самостоятельную практику куда быстрее; не успевала быть хорошей матерью, оттолкнув занятостью и усталостью эти свои обязанности отцу. И вот теперь потеряла его, единственный и прежде несокрушимый столп опоры и поддержки. Но страдал Мэт, ходил к психоаналитику и демонстративно депрессировал.

После первой волны обиды чаще всего приходило сожаление о всплеске эмоций и успокоение. В конечном счете, Матеуш ничего не был ей должен. Возможно, не будь у неё сына, вопреки своему поведению всё же нуждающегося в её заботе, она бы тоже оказалась полностью нежизнеспособной и раздавленной в кашу. Но сын у неё был, она сама почти двенадцать лет назад приняла решение не прерывать беременность — хотя на последнем курсе медицинского университета, в виду грядущей интернатуры, аборт многим казался разумным выходом — и, смутно представляя масштаб грядущих трудностей воспитания ребенка без помощи его биологического отца, осмелилась рожать. Сара взяла на себя эту ответственность и не имела права сейчас от неё отказаться просто потому, что ей трудно.

Машина въехала в тоннель, и заполнившая салон темнота стала ритмично прерываться вспышками света равномерно расположенных на своде ламп. Сара отвернулась от окна и обратилась к таксисту:

— Извините, Вы не могли бы сделать радио погромче?

Водитель коротко улыбнулся ей через плечо и выполнил просьбу. Переливы бархатного голоса, исполняющего в сопровождении гитары грустную мелодию фаду*, заглушили прорывающуюся из-под наушников Матеуша барабанную дробь.

Сара сползла на сидении вниз, откидывая голову на спинку и закрывая глаза. Ей нужно будет некоторое время, чтобы свыкнуться с происходящим. Ей нужно будет время понять, что она здесь одна. Что единственная, прошедшая сквозь испытание графиком работы и нервными срывами, подруга осталась на материке, в двух часах лета от Фуншала. Ей нужно будет очень соскучиться или отчаяться, чтобы снова решиться сесть в самолет.

***

Такого подвоха Виктор Фонеска не ожидал. Он стоял у разинувшего — словно пасть — капот автомобиля, закинув руки под затылок и думая, что делать. Он привычно возвращался из Фуншала после продажи свежего улова нескольким ресторанам и торговцу на центральном рынке, заехав на обратном пути в Penha d’Ave. В этот ресторанчик, существующий в центре Порту-да-Круш не менее полувека, он всегда привозил лучшее из пойманного. Ящик рыбы неизменно принимал сам владелец, а его супруга — с ухудшением здоровья всё реже появляющаяся на пороге заведения — часто подавала ему вкуснейший кофе в чашке тончайшей керамики и красивейшей синей росписи. Виктор всегда возвращался домой одной и той же — самой короткой, но самой крутой — дорогой: прямо к амбулатории, налево, мимо продовольственного магазина и библиотеки и вверх, на самый пик холма, увенчанного его домом.

И вот этим утром его верная Тойота, приобретенная семь лет назад у официального и проверенного дистрибьютора новой, все это время свято хранимая как зеница ока, вдруг посередине подъема потеряла половину мощности. Виктору пришлось вжать педаль газа в пол, чтобы заставить белый массивный пикап продолжать движение, а не замереть на повороте и покатиться неконтролируемой грудой вниз.

Оказалось, что у одного из цилиндров двигателя отошел контакт и перестал давать искру. Перед такой поломкой Фонеска был бессилен. Будь это забившаяся форсунка или что-то в этом порядке, он мог бы попытаться — и, вероятно, весьма успешно — исправить ситуацию, но с электроникой он не дружил. Особенно в таком дорогом и мудреном японском автомобиле. Ничего другого, кроме как отправлять Тойоту в сервис, не оставалось. Он опустил руки и снова склонился над двигателем.

Виктор не мог обходиться без машины. Принадлежащий ему рыболовецкий траулер был пришвартован в порту Фуншала, в тридцати километрах, и выходил в море чаще всего ещё затемно, когда общественный транспорт ещё не начинал работу. Кроме того, продажа своей доли сверхпланового улова была значительной частью его дохода, и ящики охлажденной и разделанной рыбы без вместительного пикапа превращались из товара в бесполезный стремительно портящийся груз. Прежде неизменно надежная машина подвела Виктора в самый неподходящий момент.

Он раздосадовано вздохнул и потянулся к двигателю, бесцельно вертя в пальцах отошедшие проводки. Из-под ворота футболки выбилась золотая толстая цепочка и свесилась вниз, болтаясь возле носа. Виктор подхватил надетое на неё кольцо и сунул в рот, прерывая его размеренное покачивание перед глазами. Это было его обручальное кольцо, и почти два года он не носил его на пальце, но и не снимал с шеи. Оно никогда не было просто ювелирным украшением, давно перестало быть только данью памяти и превратилось в настоящий талисман. Виктор Фонеска часто зажимал кольцо в кулаке, прикладывал к губам или водил им по лицу, закусывал цепочку и наматывал вокруг пальцев. Это помогало сконцентрироваться или отвлечься, успокоиться и, конечно, вспомнить. Думая о жене, он всегда безотчетно хлопал ладонью по груди в поисках затерявшейся под одеждой подвески.

Бруны не стало ранней весной 2008-го. Первые признаки начали проявляться задолго до установления диагноза: она стала заметно меньше есть и скрупулезнее относиться к составлению своей диеты; затем отказалась от мяса, поначалу объясняя это согласием с теоретической базой вегетарианства как движения, и лишь через длительное время призналась, что ощущает дискомфорт от употребления мясных и молочных продуктов. За этим последовали консультации с гастроэнтерологами и многочисленные анализы, подозрения падали на весь спектр желудочно-кишечных заболеваний: от непереносимости лактозы до гастрита и язвы. В конце 2006 была частная клиника в Фуншале, вылет в Лиссабон и встреча с первым онкологом. В январе 2007 диагноз — рак желудка — был подтвержден. Спустя несколько месяцев и бесконечную череду докторов было также безапелляционно подтверждено, что операция бесполезна. Она не остановит распространение опухоли, уже давшей на этой стадии метастазы в диафрагму и легкие, и не уменьшит боли.

Бруне Фонеска был тридцать один год, у неё было двое детей и муж, не желающий ничего слышать о смиренном согласии с диагнозом, но она всё равно отказалась от химиотерапии. Виктор злился, кричал, угрожал немедленно бросить её и детей; предлагал взвесить все за и против ещё раз; упрашивал, умолял подумать о будущем их семьи, падал на колени, плакал. Но Бруна была непреклонна. Она не хотела превращать свой последний год в безнадежную гонку наперегонки с непобедимым раком, проводить оставшееся ей время в палатах, прикованной к капельницам. А затем наступил последний март в её жизни.

С точностью до дней подсчитывая прошедшее с её смерти время, Виктор удивлялся, как смог продержаться эти два года. Даже в последние месяцы, заполненные сильной болью, рвотой и затуманенным сильными анестетиками рассудком, Бруна была двигателем всего в их семье. Виктору казалось, что он ни на что не способен без мягкого, но внимательного контроля жены. Он знал её с юности, — с детства! — был с ней столько лет, что уже и не представлял, как это: быть без неё. Ему казалось, что всё, что он планировал и делал, чувствовал и думал, всегда зависело от Бруны и происходило только из-за неё. Ему казалось, он не знает, как без неё жить.

Ему до сих пор так казалось. Потому он не мог расстаться с кольцом, или переехать из дома, собственноручно построенного для неё и их семьи, или бежать из города, как советовали родители и друзья. Даже Бруна в их последний совместный рождественский вечер завела беседу о том, что ему, Виктору, ни в коем случае нельзя отдаваться трауру и ставить на себе крест. Но он решительно отказывался понимать, что они все от него хотят.

— Пап?

Удерживая кольцо между губ, и не оборачиваясь, Виктор промычал:

— Ну?

Он выпустил отошедший от двигателя провод и теперь бесцельно блуждал взглядом по отсеку, прячась от дочери под капотом. В последнее время с Фернандой было особенно тяжело. Летом ей исполнилось четырнадцать, и достижение этого возраста сработало словно какой-то спусковой клапан. И прежде замкнутая и отстраненная, она превратилась в какую-то непробиваемую стену, капризную, истеричную и требовательную.

— Ты говорил, что мы поговорим, когда ты вернешься. Ты вернулся?

Виктор закрыл глаза, глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Каждый скандал разгорался с подобных разговоров, когда Фернанда срывалась на слезы, а он — на крик. Не поддаваться на провокации порой было трудно, иногда это просто не помогало, но Виктор старался.

— Да, я вернулся, — сухо ответил он, снова толкая пальцем оторвавшийся контакт. Они были чем-то похожи на этот обесточенный цилиндр. Сосуществовавшие прежде в мире, любви и понимании, они вдруг утратили возможность взаимодействовать, когда не стало соединяющего элемента — Бруны. И если Тойоту можно пригнать на СТО, то к кому обратиться для устранения этого напряжения между ним и дочерью, Виктор не знал.

— Ты не передумал насчет вчерашнего?

Он снова закрыл глаза и нахмурился. Очередная ловушка. Всякий разговор с дочкой — как хождение по зыбучему песку. Если он скажет, что не передумал, она мгновенно разрыдается. Если он заведет весь разговор заново, она разрыдается несколькими минутами позднее. Непростой выбор.

— У меня не было особой возможности передумать, Фернанда, — взвешивая и отчеканивая каждое слово, ответил Виктор. — Потому что я мало что понял. Объясни мне, пожалуйста, без слез и хлопанья дверью, зачем тебе вторая пара джинсов?

Вчера он сказал ей «нет» на просьбу выделить деньги на покупку пары с порванными коленками. Экономия на элементарной одежде не была основополагающим элементом его методики воспитания или ведения семейного бюджета, но это была вторая пара штанов за последние три недели. И на первую Фернанда выбивала деньги с такими же истериками, обвиняя отца в том, что он «жмот, тупица, и она вообще больше никогда в жизни у него ничего не попросит, даже если останется голодной и холодной». Этой цитате, всплывшей в его голове, Виктор скривился.

— Ты издеваешься, да? — пискливо вскрикнула Фернанда за его спиной.

— Нет, — растягивая слова, парировал Виктор. — Я просто прошу объяснить мне внятно.

— Разве это изменит твоё мнение?

— Разве ты не на это рассчитываешь?

— Ну что такого сложного в том, — похныкивая, заныла Фернанда. — Чтобы просто выделить мне пару десятков евро?

— В том, что я не вижу смысла в трате пары десятков евро на вещь, аналогичную той, которая у тебя уже есть! — не сдержав прорвавшегося наружу раздражения, выпалил Виктор и тут же пожалел. Фернанда за его спиной всхлипнула.

— Тебе просто жалко, да?

— В чем принципиальное отличие рваных джинсов от целых, которые у тебя уже есть?

— В том, что они другие, — писклявым от едва сдерживаемых слез голосом сообщила Фернанда. — И модные. И красивые! Вот, как у неё!

Опять она собиралась подсунуть ему под нос какой-то из своих многочисленных глянцевых журналов, которыми она отгораживалась от отца и брата за обедом. Эти мало походящие на живых земных существ модели с плоских страниц, служащих его дочери непоколебимым авторитетом, доводили Виктора до острого желания сжечь к чертям на ритуальном огне и проклятые джинсы, и стопку опостылевших журналов. Он с грохотом захлопнул капот.

— У кого «у неё»?! — рявкнул он дочери, скомкавшей лицо в рыдании. Фернанда ткнула пальцем куда-то за машину. Проследив взглядом за этим жестом, он заметил замершую в распахнутых воротах женщину. Она стояла, в замешательстве и смятении округлив глаза и растянув губы, занеся руку к металлической створке, но так и не постучав. На ней и вправду были джинсы с горизонтальными неровными прорывами на коленях.

— Здравствуйте, — обратился он к гостье, а Фернанда, издав гортанное завывание, крутнулась на пятках и помчалась в дом, сотрясаясь в надрывном плаче.

— Здравствуйте, — с едва уловимым акцентом отозвалась женщина в желанных Фернандой рваных джинсах. — Простите, я, очевидно, исключительно не вовремя.

— Ничего подобного. Это наш обычный способ общения в последнее время.

Гостья с пониманием кивнула. Виктор вытер руки о края футболки и, торопливо спрятав под ткань повисшее на цепочке кольцо, двинулся вдоль машины к воротам.

— Тяжелый возраст, — согласилась она и улыбнулась. — Ещё каких-то два-три года и всё пройдет, как страшный сон.

— Два-три года? На столько меня не хватит, — хохотнул он, останавливаясь. — Я могу Вам помочь?

— Да, надеюсь, можете, — улыбаясь ещё шире, ответила гостья. Она была высокой, но хрупкой, с собранными в хвост угольными волосами и контрастно светлыми голубыми глазами. Она не была похожа ни на кого из тех, кто когда-либо жил в Порту-да-Круш. Виктор был уверен, что не видел её прежде. Словно читая его мысли, гостья протянула ему узкую ладонь: — Меня зовут Сара. Я сегодня переехала в тот дом через дорогу, — она через плечо кивнула на четырехэтажный многоквартирный памятник модернизма с черными панелями стен и стеклянными балконами, стоящий на зеленом склоне словно вырви глаз среди традиционных покрытых черепицей частных домов.

— О, добро пожаловать, — пожимая протянутую руку, ответил он. — Я — Виктор.

— Очень приятно, — её пальцы выскользнули из его кулака и сомкнулись с другой рукой в нерешительно шевелящийся комок. — Виктор, у Вас случайно не найдутся молоток и гвозди?

— Случайно найдутся, — кивнул он. — Позвольте узнать, зачем?

— На меня обвалился настенный шкаф.

Виктор не сдержал короткого снисходительного смешка и сообщил весело:

— Сара, он на Вас снова обвалится, если вы его на гвозди повесите. Подождите тут.

И он повернулся и пошел к дому, а Сара осталась стоять в воротах и смотреть на его удаляющуюся широкую спину.

Неприятно ныло ушибленное плечо, в голове пульсировали мигрень и злость. Когда они вошли в квартиру, Матеуш, соизволивший уменьшить громкость своей музыки, но не снять наушники, прямиком из входной двери направился в туалет, а оттуда — в одну из спален. И захлопнул за собой дверь, проигнорировав приглашение осмотреться и вопрос о том, не голоден ли он. Саре стоило небывалого самообладания отпустить этот колкий инцидент.

Оттягивая себя от проваливания в обиду, она отправилась на пустую и пыльную кухню искать в коробках кофеварку и чашку. И пока на плите — с которой пришлось порядочно повозиться прежде, чем из неё вместо резко воняющего газа появился огонь — в медной турке готовился кофе, она принялась вытирать ближайшую к ней полку и водружать туда чашки. На середине процесса навесной шкаф резко накренился, сметая всю помещенную в него посуду в одну сторону, а затем — не успела Сара даже толком осознать происходящее — вовсе оторвался от креплений и со звонким дребезжанием разбивающейся керамики рухнул на неё.

Стерпеть то, что на этот грохот и её болезненный вскрик Матеуш даже не выглянул из комнаты поинтересоваться происходящим, Сара уже не смогла. На плите зашипел убегающий кофе, когда она влетела в комнату сына, пылая краской ярости. Она выпалила в его безразличное лицо, что ему, «бездушному куску неблагодарности даже из эгоистического самолюбия и инстинкта самосохранения не захотелось поинтересоваться, не убилась ли его мать», и что-то о том, что она сыта по горло его депрессией и подавленностью, и что она не намерена позволять ему так себя вести и впредь. А затем, сотрясаясь всем телом и лишь начиная смутно ощущать боль в травмированном плече, Сара выскочила на балкон. Здесь она судорожно, едва не давясь дымом, выкурила две сигареты к ряду и, лишь немого успокоившись, мысленно вернулась к самой насущной проблеме — разгромившему половину посуды и перегородившему кухню шкафу.

Комментарий к Глава 1.

Фаду — стиль традиционной португальской музыки, родившейся в Лиссабоне. Это очень меланхоличные мелодии, исполняющиеся одной или двумя гитарами, и грустные тексты, повествующие об одиночестве, ностальгии и море.

Одна из самых популярных за пределами Португалии исполнительниц фаду — и горячо любима автором — Mariza.

========== Глава 2. ==========

Из-за нависшей над океаном скалы показались первые лучи света. Неясная линия горизонта, почти неразличимая между спокойной гладью воды и темным предрассветным небом, вздернулась несмелыми алыми мазками. В Порту-да-Круш начиналась суббота, и Сара встречала свой первый выходной у распахнутого окна. Кухня была заполнена урчанием жарящейся на сковородке яичницы, терпким ароматом кофе и холодным утренним воздухом.

Итоги первой недели на Мадейре были — к удивлению самой Сары — обнадеживающими: на работе всё пошло гладко, количество разобранных коробок стремительно уменьшалось, вещи легко находили свои места в новой квартире, Матеуш исправно и беспрекословно посещал местную школу. Кажется, даже смог завести первого друга. Накануне вечером, вернувшись домой после работы, Сара Каштанью застала сына играющим в приставку в компании мальчишки, представившегося Рафаэлем. При госте она лишь предложила им двоим угоститься привезенной ею пиццей, но после его ухода вызвала Мэта на разговор.

— Матеуш, послушай. Я хочу, чтобы ты знал: во-первых, я рада, что ты заводишь друзей; во-вторых, я не против того, чтобы ты приводил их в дом.

Сын сконцентрировал на ней взгляд, что контрастно отличалось от ставшего уже привычным блуждания глазами в пространстве, и подсказал:

— Но?

— Но спрашивай у меня разрешение, будь добр. Заранее.

Мэт передернул плечами и бесцветно бросил:

— Ладно.

— И я также хочу, чтобы твои гости тоже заранее спрашивали у своих родителей разрешения прийти к нам. Идет?

— Резонно, — деловито поджав губы и вдумчиво кивнув, согласился Матеуш.

Это был один из самых продолжительных и многословных разговоров с сыном за последний период, чему Сара не могла нарадоваться. Он выслушал её, не натягивая демонстративно наушники и не уходя в другую комнату, и отвечал спокойным, ровным голосом. Заметный прогресс. Кроме того, все пять дней в новом классе прошли без единой драки — небывалый результат для этого учебного года. Возможно, детская психолог всё же кое-что смыслила.

Сара отставила парующую чашку кофе на подоконник и вернулась к плите. Ко всем прочим успехам минувшей недели можно было также приписать то, что больше её не атаковала мебель: ни на кухне, ни в остальной квартире. Сосед из дома напротив — традиционно белого, с рыжей черепицей и зелеными деревянными ставнями на окнах — сделал её кухню безопасным местом. Вместо одолжить молоток и гвозди, он сам вооружился дрелью, дюбелями и водяным уровнем и вернул восставший шкаф на стену. Попутно также сняв и надежнее закрепив соседние полки. На всё у него ушло около пятнадцати минут, после чего он вежливо отказался от благодарственного кофе и ушел. Эта безвозмездная помощь, — попросить о которой Сара долго не решалась, рассматривая соседа со своего балкона — кажется, была первым знаком того, что Мадейра её не подведет и оправдает оказанное ей доверие. Впрочем, от полки, упавшей на неё в первый день, Сара неизменно отскакивала, торопливо вытянув оттуда нужную посуду. На всякий случай.

В четверг звонил старый друг отца, спрашивал, как добрались и обжились. Сара помнила его с самого раннего детства, он был запечатлен на всех имевшихся у неё фотографиях с семейных празднований, и разговаривать с ним ей в последнее время было непросто. Рядом с ним постоянно колыхалась неясная тень отца, а Саре, как и Матеушу, было очень нужно свести напоминания к минимуму.

В среду звонила Рената.

— Я тебя умоляю, скажи, что ты пошутила. Что ты на самом деле просто уехала в отпуск и через неделю вернешься, — звонко и громко, хорошо поставленным голосом преподавателя, читающего шумным студентам лекции, заявила она. Сара отшутилась, и разговор медленно сместился к очередной ссоре Ренаты с новым кавалером, к последним университетским слухам, к обсуждению грядущих праздников и планам касательно их отмечания. Но затем снова вернулся к Мадейре.

Сара и сама не знала, что именно чувствует и думает о своем переезде. Казалось, она ещё не сумела полностью осознать это как свершившийся факт. Но Рената требовала ответов, так что Сара рассказала подруге о новой квартире и агрессивной мебели, о готовых выручить соседях и открывающемся из окна виде. О том, что из-за горного ландшафта острова здесь поздно — около восьми утра — рассветает и рано темнеет, а потому с графиком работы с девяти до шести Сара уходит из дома и возвращается затемно. И что пока к этому не привыкла. Этого объема текста показалось Ренате достаточным для закрытия вопроса. Тридцатиминутный телефонный разговор был окончен.

Накрыв на стол, Сара протиснулась в коридор, суженый до полной непроходимости неровными стопками спрессованных коробок. Постучалась в дверь спальни Матеуша и, так и не получив изнутри ответа, вернулась на кухню. Всю неделю это пространство было оккупировано полуфабрикатами и едой навынос из случайно попавшихся Саре на глаза ресторанов. Этот беспредел пора было прекращать. Позавтракав в одиночестве и вылив в себя остывший у распахнутого окна кофе, она черкнула Мэту короткую записку о том, что уехала на рынок в Машику, и вышла из квартиры.

***

Месяц приближался к концу, а это означало, что Виктор Фонеска был погребен под кипами бумаг: выставленными портом счетами, актами приема от поставщика, квитанциями из страховой, уведомлениями от банка, напоминаниями налоговой и прочей макулатурой. Он работал как частный подрядчик, вел свои дела сам и потому был вынужден в одиночку бороться с надвигающимся финансово-отчетным цунами. Виктор дружил с математикой ещё со школы, но от всех получаемых накладных — особенно от владельца рыбного порта — можно было лишиться рассудка даже при наличии ученой степени. В ворохе этих бумаг, в хитросплетении столбцов, формул, дат и тарифов непросто было найти окончательное, необходимое к оплате «итого». Очевидного обмана в портовых квитанциях не было, но составлялись они так запутано, что спешка и невнимательность приводили к значительным переплатам. О которых порт — в свою очередь — оповещать судовладельца не торопился.

Поэтому Виктор следовал принципу: по одной проблеме за раз. Сегодня требовала решения самая глобальная из них — расчет с портом за тоннаж, отходы и швартовку. В ноябре из-за двухдневного шторма к этим расходам также добавилась пеня за неоговоренный простой у причала, и на перерасчет и проверку указанной к оплате суммы Фонеска потратил почти два часа вечером накануне. И вот теперь, не выспавшись и с забитой цифрами головой, он зевал в очереди к кассе. В единственном работающем в субботу отделении банка собралось около десятка человек, сонных и неторопливых в это раннее утро. Наблюдая за тем, как медленно сменялись у окошка клиенты, он начинал всерьез опасаться, что не успеет до закрытия.

— Виктор?

Он как раз протирал слипающиеся глаза, когда кто-то приобнял его за пояс, потому он так и оглянулся: с занесенной к лицу рукой. За спиной оказалась Габриэла, бывшая одноклассница и головная боль последних двух лет. Приземистая, крепко сбитая, с широкими бедрами и смуглой кожей — словно портрет типичной молодой жительницы Мадейры — она была напористой и не желала принимать отказ, пусть вежливый и мягкий, но безапелляционный, за окончательный ответ.

— Привет, Габи, — улыбнулся Виктор и повернулся к ней лицом, избавляясь от её настойчивой руки на своей пояснице. Она ответила ему лучезарным оскалом и поправила на шее форменный шарфик. Это была встреча, сулящая значительное ускорение процесса оплаты и сопутствующую ей необратимую беседу. Виктор не был уверен, настолько ли он отчаялся в очереди, чтобы пойти на этот шаг, но пока он размышлял, Габриэла решительно ухватила его за локоть и потянула за собой.

— Проходи на вторую кассу, — подхватывая из связки нужный ключ, скомандовала она. — Сейчас всё мигом организуем.

И, не дав ему возможности предпринять попытку отказа, скрылась за тяжелой металлической дверью. Коротко извинительно улыбнувшись обернувшимся ожидающим, Виктор вышел из очереди и шагнул ко второму окошку, открывшемуся специально для него. Ему было крайне неловко. Исключительно неудобная ситуация.

Приняв у него платежки и выстукивая пальцами по компьютерной клавиатуре, Габриэла осведомилась:

— Как дети?

— Хорошо. Спасибо.

— Как сам?

— Тоже не жалуюсь.

Она подняла на него долгий испытующий взгляд, словно пыталась через стекло и его смущенную улыбку рассмотреть, правду ли он говорит. А затем снова забарабанила по клавишам.

— В этом месяце почти на пятьсот евро больше! — хмыкнула она, хмурясь монитору. Виктор едва сдержался, чтобы не закатить глаза. Чем ей была полезна информация о том, сколько он ежемесячно платит порту, он не понимал. И зачем она констатировала очевидную разницу, не понимал тем более.

— Верно. Так вышло, — ответил он, пожимая плечами и продолжая улыбаться. Габриэла не была ни плохим человеком, ни непривлекательной женщиной, Виктор видел это и искренне сочувствовал её влюбленности, но не был готов — и не думал, что когда-либо будет — к новым отношениям.

— Так вышло, — эхом повторила Габи и просунула обратно чек и сдачу в несколько монет. — Вот, всё готово.

— Я тебе благодарен, ты очень меня выручила.

Габриэла улыбнулась и коротко кивнула, то ли подтверждая, что выручила, то ли принимая благодарность. Она смотрела на Виктора широко распахнутыми, полными надежды глазами. Она ожидала от него какой-то встречной услуги, ответной реакции, приглашения, он всё это ясно понимал, но так же ясно он понимал и то, что даже примитивный кофе в соседнем заведении будет расценен как что-то куда большее, чем банальная вежливость. От Габи и так порой было слишком сложно отделаться, чтобы позволять себе подобную неосторожность. Так что Виктор одернул себя, заглушая свою совесть тем, что об этой помощи не просил, а так — не обязан за неё расплачиваться, и потому решительно попрощался.

***

Первое, что Сара выучила наизусть после прибытия на Мадейру, были номера идущих в Порту-да-Круш автобусов и их график. Если сейчас ей не изменяла память и не лгали часы на мобильном телефоне, ближайшего транспорта придется ждать минут сорок. Опустив пакеты, превратившиеся за проведенное на рынке и в супермаркете время в неподъемный груз и больно впивающиеся в пальцы, Сара со вздохом облегчения завалилась на лавочку. Остановка надежно защищала от мелкого холодного дождя и пронизывающего ветра и была пустой. А потому, воровато оглянувшись и не заметив полицейского патруля поблизости, Сара выудила из кармана пачку сигарет. Дым и горький привкус приятно обволокли её и плавно расслабили. После изнурительных спусков и подъемов городского рельефа и скоростного забега по фермерскому рынку наперегонки с изморосью просто сидеть, свесив с лавочки уставшие ноги, и медленно глубоко затягиваться сигаретой было счастьем.

Этой зависимости Сары от завернутого в бумагу табака исполнялось уже около пяти лет, и всё это время сопровождалось вялыми размышлениями о том, что следовало бы бросить. Порой она преисполнялась решимости дать бой вредной привычке, насытившись никотином и стреляя окурком в урну или пепельницу, но стоило через некоторое время организму снова потребовать крохотную дозу допинга, как всякие благие побуждения вмиг испарялись. Курение, как стиль жизни, претерпело несколько видоизменений. В разные периоды жизни оно то превращалось в неконтролируемую одержимость и потребность вырываться на перекур каждый час, то сходило на нет, возникая лишь в компании курящих и не напоминая о себе в одиночестве, то становилось прогнозируемой рутиной. Сейчас Сара и сигареты были именно на этом, стабильном, неизменно возвращающемся снова и снова, этапе взаимоотношений.

Сделав последнюю затяжку, она посмотрела на ярко-желтую урну, прикрепленную по другую — внешнюю и мокрую — сторону прозрачной перегородки. Вставать и выходить под дождь очень не хотелось, но сорить Саре было несвойственно. Проведя ещё какое-то время в попытке загипнотизировать мусорный ящик или растворить взглядом стенку, переминая окурок между пальцами, пока он не догорел до фильтра и перестал дымиться, Сара все же заставила себя подняться на ноги.

Она как раз возвращалась в уютное убежище остановки общественного транспорта, когда из-за поворота выехал массивный белый автомобиль. В её голове мелькнула какая-то неуловимая ассоциация, но следом за ней возникла мысль, что на Мадейре Сара никого не знает. А потому и авто ей быть знакомым не может. Впрочем, проскочив мимо, светлый пикап вдруг затормозил и, мигая аварийкой, медленно пополз назад. Машина поравнялась с Сарой и снова остановилась. Стекло с пассажирской стороны опустилось.

Вашку, Валериу, Висенте?

— Виктор!

Его имя возникло в мозгу такой же неясной вспышкой, как и узнавание его автомобиля, и едва не угасло прежде, чем Сара успела за него ухватиться. За рулем сидел именно он, сосед, вернувший её разбомбленной кухне первозданный облик.

— А я думаю: показалось мне или нет? — подавшись к открытому окну, сказал Виктор.

— У Вас зоркий глаз, — весело сообщила Сара.

Он с застенчивой улыбкой пожал этому замечанию плечами и спросил:

— Вы домой?

Сара кивнула, и он, наклонившись ещё немного, открыл дверцу.

— Садитесь. Подвезу.

В кабине его машины, монументальной и необъятной снаружи, оказалось соответствующе просторно. Тут было сухо и тепло, а из динамиков монотонно рассуждал о чем-то ведущий радио. Она плавно двинулась с места, с уютным шорохом дворников сметая с лобового стекла мелкие капли.

— Второй раз за неделю меня спасаете, — заговорила Сара, устойчиво разместив под ногами пакеты и пристегнув ремень безопасности. — Вы какой-то местный супергерой?

Виктор издал короткий смешок и покачал головой. Он сидел, расслабленно откинувшись на спинку и уронив одну руку на руль, а кулаком второй подпирая голову. Высокое, развитое и крепкое тело: мощная шея, покатые плечи, могучие руки, широкая ладонь и большие сильные пальцы, — сосед выглядел таким же несгибаемым, как и его машина. Он казался довольно молодым, но при близком рассмотрении на лице обнаруживалось множество тонких морщин. Несколько пересекали неглубокими, но длинными разломами лоб, в уголках глаз и возле рта собрались мимические складки. Кожа была сухой и обветренной.

— Сара, верно? — вместо ответа осведомился Виктор. Она кивнула, продолжая его беззастенчиво разглядывать. Он казался ей человеческим воплощением всей Мадейры: спокойный, надежный, прочный, как камень.

— Вы у нас на острове временно или окончательно переехали? — тем временем продолжил Виктор.

— Так заметно, что я не местная?

Притормаживая на перекрестке, он посмотрел на неё и кротко улыбнулся. Было в таком его выражении лица что-то по-детски стеснительное и застенчивое, резко контрастирующее с мужественностью его фигуры. Большие карие глаза смотрели мягко и спокойно, их взгляд обволакивал.

— Заметно, — подтвердил он. — Я всех тут знаю, а Вас прежде не видел. Да и говор у вас… не здешний. Вы с материка?

Светофор мигнул зеленым, и Виктор отвернулся. Падающие на крышу и лобовое стекло капли стали тяжелее и больше, их перестук отдавался в салон приятным шумом. Изморось превращалась в ливень.

— Да, из Лиссабона.

— Лиссабона? — отозвался он эхом. — Позвольте узнать, что заставило Вас уехать из столицы в такую глухую провинцию, как Порту-да-Круш?

— Скрываюсь от полиции, — сообщила Сара, придав лицу каменное выражение. Виктор покосился на неё и шутливо округлил глаза.

— Что натворили?

— Убила слишком любопытного попутчика, — борясь с улыбкой, ответила она. Он сделал короткую паузу, а затем расхохотался, сгибаясь над рулем. Несколько минут машина была заполнена их смехом и невнятным бормотанием мужского голоса в колонках.

— Ох, черт, — пытаясь отдышаться и успокоиться, заговорил Виктор. — Сара, одумайтесь, прошу Вас. Не убивайте. Дома меня ждут два несовершеннолетних ребенка.

— Ладно, уговорили. Всё равно дальше бежать уже некуда. Разве только через океан вплавь до самой Бразилии, — сообщила Сара, и Виктор снова прыснул. Его смех — хриплый, громкий — был раскованным и заразительным, искренним. Он наполнял машину и Сару спокойствием и уютом, в то время как снаружи усиливалась непогода.

— Если честно, я здесь из-за работы, — добавила она.

— Кем работаете?

— Физиотерапевтом. Помогаю людям восстанавливаться после травм и операций.

Они выехали из города и здесь, на ведущей к шоссе эстакаде видимость стала предельно ограниченной. В воздухе висело непроглядное белое облако влаги. Фары встречных машин были едва различимы в этой пелене. Виктор выпрямился и сжал руль двумя руками, но его лицо оставалось расслабленным. Это вселяло в Сару уверенность и покой, в надежной компании соседа гроза её вовсе не беспокоила.

— В нашей амбулатории нужен такой врач? — удивился Виктор, косясь в зеркало заднего вида.

— В амбулатории, вероятно, нет. Но в частную клинику в Машику нужен.

Заметив удобный просвет в потоке, Виктор нажал на газ, и машина с утробным урчанием набрала скорость. Сара поправила на плече ремень и огляделась. Из закрытого бардачка прямо перед ней торчал уголок какой-то бумаги, на торпеде покачивался тесный моток веревки, плотно обтянутый упаковочной пленкой; с держателя зеркаласвисал деревянный крестик; в подстаканнике пошатывалась полупустая бутылка минеральной воды.

Впервые за очень долгое время она задумалась насчет покупки собственного автомобиля. В Лиссабоне личный транспорт вовсе не был необходимостью: то, что не находилось в пешей доступности, было легко и быстро досягаемо на общественном транспорте. Но Мадейра отличалась от столицы разительно и исключительно всем.

При относительной крохотности селений расстояния здесь были большими, пешеходные зоны и тротуары — узкими и извилистыми. Здания здесь не жались друг к другу, и в окна не было видно личной жизни соседей напротив, дома отгораживались друг от друга пышными зелеными зарослями и заборами; возвышались друг над другом в хаотичной амплитуде холмов. При этом в неограниченном свободном пространстве вокруг себя люди на острове были куда приветливее, готовые на помощь, открытые и искренние. Здесь не было столичной скрытности, загнанности, нервозности, напыщенности. Неторопливое течение вместо стремительного водопада. Стук дождя в автомобильную крышу и завывания ветра у въезда в тоннель вместо какофонии клаксонов и грохота непрерывных строек и реставраций.

Автомобиль, похоже, был здесь необходимостью. Если бы не добродушный Виктор, Саре осталось бы под проливным дождем и в холодном одиночестве, с переполненными пакетами наперевес ждать автобуса. А ведь ей, привыкшей к столичным супермаркетам, ломившимся от богатства ассортимента, и не способной ограничиться узким выбором в местном продуктовом магазинчике, придется ездить в Машику постоянно. Не говоря уже о работе.

— Удивительная история, — после длительного сосредоточенного молчания заговорил Виктор. — Обычно молодежь бежит с Мадейры в поисках перспектив, образования и работы, а не наоборот.

— Боюсь, я не такая уже и молодежь, как Вам кажется, — отмахнулась Сара, польщенная и стесненная таким замечанием. — Думаю, я Ваша ровесница.

Виктор поднял брови и скривил губы в гримасе сомнения и несогласия.

— Здравствуйте, — сказал он. — Мне тридцать пять.

— Здравствуйте, — парировала Сара с улыбкой. — Мне тридцать три.

========== Глава 3. ==========

Яркое полуденное солнце игралось с вином в бокале, пронзая его лучами и подсвечивая янтарем. День выдался ясный и теплый. Ветер приносил с океана пьянящий аромат и приятную влагу, волны плескались и пенились на каменистом берегу. Вот так сидеть за столиком на набережной и наслаждаться видом было настоящим счастьем.

Матеуш отказался от приглашения на воскресный обед в ресторане у океана и предпочел ему игру в футбол на школьном дворе. Но Сару не тяготило её одиночество. Напротив, было в этой тишине, нарушаемой лишь вскриками подкрадывающихся к оставленной без присмотра еде чаек, что-то совершенное. Она смотрела, как вокруг бассейна немного поодаль, в конце набережной, бегал с катушкой в руках мальчишка. Вверху, повинуясь ветру и удерживаясь у берега лишь невидимой леской, парил над черными валунами дикого пляжа воздушный змей. Пестрый и невесомый, он взмывал вверх и кружился. Саре почему-то вспомнилось, как Матеуш и дедушка впервые собрали свой первый корабль в бутылке.

Мэту было всего четыре и его переполненные восторгом глаза искрились. Он в немом оцепенении наблюдал, как шхуна с белоснежными парусами приобретает за тонким стеклом бутылки свой окончательный вид. Наверное, именно та магия, созданная кропотливым трудом и точными руками деда-хирурга, дала начало страстной любви Матеуша к морю. После того вечера — в направленном прямо в бутылку свете настольной лампы — Мэт сменил много увлечений: увлекался то одним, то другим спортом, коллекционировал комиксы и трамвайные талончики, болел за «Бенфику», а потом за «Милан», — но эта его своеобразная морская болезнь не проходила никогда.

На отдыхе ни экзотические страны, ни золотые пляжи, ни бассейны, аттракционы или верблюды — ничто не могло отвлечь Матеуша, если вдали показывались очертания корабля. Он прикипал к этому мареву взглядом и переставал существовать в этой реальности. В его комнате собралась библиотека всевозможных художественных книг о морских приключениях, энциклопедий, плакатов, журналов и моделей суден: от парусных прогулочных яхт до громадных контейнерных сухогрузов. На его прикроватной тумбе всегда — и это правило свято соблюдалось — лежал почти утративший облик книги томик Жюля Верна. «Двадцать тысяч лье под водой» и «Дети капитана Гранта» были выучены Мэтом наизусть. Любимым способом провести выходной было забраться куда-то повыше с чаем и фруктовым мороженым и наблюдать за входящими в порт Лиссабона кораблями.

После смерти деда всё это куда-то исчезло. Они находились на Мадейре уже две недели, и за это время Матеуш не изъявил желания сам и не согласился на предложение Сары отправиться в Фуншал, рассматривать необъятные круизные лайнеры у берега. Он игнорировал открывающийся из окон их квартиры вид на океан и словно не замечал порой мерцающих вдалеке точек пассажирских или торговых суден. Сара скучала по прежнему сыну: жадному к знаниям, энергичному, неспокойному, подвижному, дурашливому, заливисто хохочущему и хватающемуся за живот, катающемуся по полу в истеричном смехе и хмурящему брови, если она неверно называла тип корабля. Ей не хватало жизни в Матеуше.

Парадоксально, но самыми счастливыми, самыми важными воспоминаниями о сыне были вовсе не основополагающие эпизоды как рождение или первый зуб, шаг и слово. Наиболее ценными для неё были будничные и непримечательные для отвлеченного наблюдателя моменты. Она любила перелистывать этот невидимый альбом, вспоминая былые радости. Сара дорожила памятью о том, как однажды накануне большой стирки меняла постельное бельё, и Мэт забрался в пододеяльник, извиваясь внутри и издавая истошные стоны, притворяясь приведением, паря в облаке белой ткани по квартире и сшибая на своём ходу мебель, вазоны и деда. Она улыбалась воспоминанию о том, как под осуждающим взглядом консультанта в супермаркете они с Мэтом дрались палками салями, словно джедайскими мечами, заполняя товарные ряды пронзительными возгласами, имитирующими свист лазерных оружий в воздухе. И едва сдерживалась от смеха, вспоминая, как играя с дедом в ковбоев и перестреливаясь из невидимых пистолетов, Матеуш налетел на приготовленное для мытья пола ведро и опрокинул из него всю воду. Заливаясь хохотом, под команды Мэта «В судне пробоина! Свистать всех матросов в трюм!» они все втроем долго избавлялись от образовавшейся лужи, а затем отчитывались капитану, что течь устранена. У Сары не было ничего ценнее этих историй с сыном.

Но Матеуш перестал быть таким. Он закрылся в себе и словно медленно выгорал изнутри, и её ужасала сама мысль о том, что сын может остаться таким навсегда: подавленным, скрытным, колючим. Конечно, он был близок с дедом — вероятно, куда ближе, чем с ней — и не ожидал такой скоропостижной кончины. Она и сама не была к этому готова. Ничто не предвещало надвигающегося несчастья. Казалось, и сам её отец не увидел подкравшегося инфаркта. Он любил романтично отшучиваться, что собирает в кучу разбитые сердца; а износа собственного моторчика не заметил.

Сара скучала и по нему. Ей не хватало долгих вечеров на кухне и разговоров шепотом, его внимательного взгляда, когда он молча слушал; его шутливого «уважаемая госпожа, бросьте пороть эту чушь!»; его в отвращении к сигаретному дыму наморщенному носу и порой случавшемуся хулиганскому «поделись одной папироской». Он был всей её жизнью: поддержкой, опорой, двигателем, толкающим вперед, и якорем, удерживающим на ногах и твердой земле. Отец был всем, — помимо сына — что у неё вообще было. Друг, учитель, слушатель и справедливый судья — он всегда был рядом, и его никогда не было слишком много. А теперь не было и вовсе. В отличие от сына, Сара, конечно, понимала, что отец не вечен, но принимать необратимость смерти как общеизвестный факт — это одно, а пережить уход близкого — совершенно другое.

Размышления прервал скрежет выдвигаемого стула. За столик Сары — с наполовину опустошенным бокалом вина и подсыхающими на тарелке остатками обеда — села юная девчонка. На её яркой толстовке размашисто значился призыв «Замолчи и сёрфи!», а лицо казалось смутно знакомым. Сара дважды моргнула, прорываясь из воспоминаний на набережную. Перед ней сидела высокий и тонкий подросток с большими карими глазами и обильно подкрашенными тушью ресницами.

— Привет. У тебя очень красивый цвет волос, — весело сообщила она. — Натуральные или крашенные?

Сару царапнуло по уху обращение на «ты», но она улыбнулась.

— Спасибо, это натуральный.

— Бомба! — взвизгнула подросток и протянула над столом руку. — Меня зовут Фернанда. Мой папа помогал тебе пару недель назад, а младший брат дружит с твоим сыном.

Ну конечно, догадалась Сара. Сходство очевидно: уменьшенная фемининная копия Виктора. А Рафаэл, наносивший визит Матеушу и его приставке уже полдесятка раз за прошедшие две недели, хоть и не был зеркальным отражением, тоже очевидно принадлежал к семейству. Удивительно, как при такой частоте случайных встреч она ещё не познакомилась с матерью.

— Приятно, — пожав предложенную ладонь, ответила она. — Я — Сара.

— Я знаю. Брат говорил, ты с сыном переехала из Лиссабона, верно?

Она опустила локти на шаткий столик — бокал коротко звякнул о плотно приставленную тарелку — и опустила подбородок на сомкнутые в замок пальцы.

— Да, всё верно.

Сара потянулась за вином, но обхватив ножку бокала, остановилась. Почему-то в присутствии несовершеннолетней Фернанды ей было неловко употреблять алкоголь.

— Это сразу заметно, — заговорщически подмигнув, отозвалась подросток. — Ты себя ведешь, говоришь и выглядишь, как столичная. Совсем не похожа на здешних. Да тут и молодых-то немного. Одни старожилы и пенсионеры-туристы. Если кто-то ещё не преклонного возраста и заглядывает к нам, то для того, чтобы посёрфить, и через пару дней уезжают.

Она вздохнула, засмотревшись на вспыхивающего красками воздушного змея, а потом продолжила с нескрываемой гордостью:

— Я, кстати, устроилась в нашу школу сёрфинга администратором. Работаю после школы, уже пару дней как.

— Это похвально, — нехотя отпустив бокал, Сара убрала со стола руку и оглянулась. Прочие столики ресторана пустовали, официант увлеченно читал газету, отвернувшись спиной к единственному клиенту, за баром и вовсе никого не было. Набережная — не считая мальчишки со змеем у бассейна — тоже была безлюдной. Надежды на спасение чьим-то вмешательством не оставалось. Тем временем Фернанда не замолкала:

— Я подумала, это отличный способ всегда иметь под рукой некоторое количество личных денег. На всякий случай. Сейчас мне, например, очень приглянулись одни джинсы, а папа уперся и не хочет на них тратиться.

Сара повернула голову обратно к столу. Очевидно демонстрировать свою незаинтересованность в беседе ей было неловко. Кроме того, она была свидетелем обсуждения этой самой траты на джинсы между Фернандой и Виктором, и всерьез опасалась, что любым неосторожным движением или словом спровоцирует девочку на слезы. Такой исход ей совсем не улыбался.

— Да, да, я помню, — закивала Сара. — Я как раз вмешалась в вашу дискуссию на этот счет.

Фернанда коротко улыбнулась и скорчила невнятную рожицу.

— Папа просто ничего не понимает. Он же мужчина, для него все штаны одинаковые.

— А твоя мама? Она не разделяет твоих взглядов?

— Мама умерла два года назад.

В горле внезапно пересохло. Сара сдавлено кашлянула и пробормотала:

— Прости. Я не знала. Не хотела…

— Ничего, — махнув ладонью, отозвалась Фернанда. — Всё нормально. Кстати, а где ты покупала те джинсы, в которых к нам приходила?

Так неосторожно зацепив столь щепетильную тему, Сара чувствовала себя крайне неловко. Она облегченно выдохнула, когда разговор, миновав опасный участок, снова вернулся к джинсам. И оживленно ответила:

— В Лиссабоне. Но, уверена, ты и тут сможешь найти нечто подобное. В конце концов, всегда можно просто разрезать уже имеющиеся.

Фернанда щелкнула пальцами и хохотнула.

— Точняк! У меня как раз есть одна пара, которую я почти не ношу. Поможешь мне?

Не совсем отдавая себе отчет в масштабности того, во что ввязывается, Сара с готовностью закивала.

***

Обвисшая под весом собственных мясистых листков ветка доставляла слишком много дискомфорта, чтобы её можно было и впредь игнорировать. Она перегораживала дорожку поперек, и чтобы пройти к дому, её приходилось либо отталкивать рукой, либо обходить по газону, протискиваясь под каменной кладкой забора. Кроме того, она часто цеплялась за одежду или пакеты, и выпутаться из этой ловушки было непросто. От ветки пора было избавиться, и, решив так, Виктор направился в подвал.

В этом низком и прохладном помещении, слабо освещенном свисающей с потолка голой маловольтной лампочкой, на полу и самодельных стеллажах хранилось едва ли не всё когда-либо, каким-либо образом коснувшееся семейства Фонеска. На верхней полке выстроился ряд пыльных бутылок с домашним вином, приготовленным родителями Виктора. Ниже в ящике жестяной грудой валялись какие-то консервы, хранимые с незапамятных времен на случай армагеддона. В углу стоял руль от старого детского велосипеда Фернанды. На бочонке высохшей краски для наружной отделки лежал пластмассовый ящик для инструментов с отломанной ручкой и надорванным креплением. Инструментов в нем не было, они хранились в новом, целом ящике в гараже. Под стеллажом, почти скрытая за ширмой паутины, стояла упаковка пустых банок, купленных когда-то для домашнего варенья, но так и не использованных. Всё что угодно было доступно взгляду и руке, но только не искомые садовые ножницы.

С этим погребением бесполезных отходов жизнедеятельности нужно было что-то делать. Весь этот хлам занимал слишком много места и в перспективе любой дальности был совершенно бесполезным. Следовало разобраться так же и с грудой коробок, наполненных вещами Бруны. Тут были её одежда, записные книжки, любимые безделушки, косметика и лекарства. Всё это либо вытеснялось из дома более нужными вещами, требующими места в шкафах, либо было специально спрятано подальше во избежание ненужных воспоминаний. Коробки высились почти до потолка и занимали целый угол. Некоторые из них были подписаны, из некоторых что-то торчало. Виктор прикасался к ним, только когда докладывал в них какие-то вещи, но никогда не заглядывал внутрь и не перебирал. Он понимал, что избавиться от них было единственным разумным решением, но не был в состоянии на это решиться. Просто вышвырнуть материальные свидетельства жизни человека на помойку порой казалось ему кощунством, проявлением неуважения к памяти, своеобразным предательством.

Здравый смысл, родители и друзья советовали прекратить свой бессрочный траур и двигаться дальше. В моменты острого одиночества он не только понимал, но даже чувствовал несмелое желание чего-то нового, но женское внимание неизменно провоцировало в нем одинаковую реакцию: отторжение, отвращение, стыд. К тому же, во главе всей его жизни стояли дети, и он не представлял, как сможет отобрать у них своё внимание и время и отдать кому-то чужому. Какой-то чужой.

Время, конечно, притупило боль и затянуло раны, но отголоски трагедии были ещё слишком заметны. Фернанда превратилась в совершенно несносную девицу, проявляющую терпение и уважение, лишь когда ей что-то было нужно. Стоило ей получить желаемое или отказ, как из-под маски послушания вырывалась истеричная, эпатажная, шантажирующая особь. Была виной этому лишь пережитая потеря или соединение утраты со свойством характера и сложным возрастом, Виктор не знал, но терпения и самообладания ему уже не хватало.

Рафаэл в свою очередь, хоть и был на три года младше, в отличие от сестры, казалось, справлялся куда лучше. Он был всё так же спокоен и рассудителен в общении с отцом, охотно помогал ему по хозяйству и на корабле, проявлял интерес ко всем семейным мероприятиям и даже умудрялся находить общий язык с Фернандой, но стремился проводить как можно меньше времени дома. Он задерживался после уроков, посещал школьную секцию по футболу, состоял в юношеской футбольной команде, на тренировки которой дважды в неделю ездил в Машику, бродил с друзьями и в одиночестве по городу и окрестностям, часто вытягивал Виктора на длительные пешие прогулки в левады и горы. Рафаэл любил взбираться на пик, подставлять лицо солнцу и молча наслаждаться открывающимся видом или заслоняющими его низкими облаками. Он мужественно держал свою печаль в себе, и этой своей молчаливой стойкостью вдохновлял отца.

Оплетенная резиновой прокладкой рукоять садовых ножниц показалась в дальнем углу стеллажа, сразу за коробкой из-под дрели. Вытянув ножницы и заодно подхватив пустую упаковку, — пусть это будет первым шагом к генеральному расхламлению — Виктор щелкнул выключателем и вышел из подвала. Надоедливая ветка низкорослого деревца, посаженого у калитки Бруной, оказалась стойкой и неподатливой, так что ему пришлось навалиться на ножницы всей массой тела. Отрезанная ветка отрикошетила в сторону, и Виктор как раз наклонился за ней к газону, когда в открытых воротах возникло двое мальчишек.

— Пап?

— Слушаю, — ответил он и выпрямился. На кроссовках Рафаэла и его худощавого спутника налип черный вулканический песок. Вероятно, шатались по пляжу у винокурни.

— Знакомься, это Матеуш, я тебе о нём говорил, он из Лиссабона, — сообщил Рафаэл.

— Привет, Матеуш, — Виктор подошел с веткой и ножницами наперевес и протянул гостю руку. Тот ответил сильным пожатием и широкой улыбкой.

— Здравствуйте.

— Мэт, это мой папа, — галантно взмахнув рукой, продолжал Рафаэл. — Пап, а мы сможем взять его с собой, когда в следующий раз поедем в порт?

— Ты хочешь показать траулер? — догадался Виктор и по восторженному киванию мальчишек понял, что не ошибся. — Можем, если родители Матеуша разрешат.

— Моя мама поощряет мою любовь к морю, — деловито заявил мальчуган. — Уверен, она разрешит.

Виктор сдержал смешок и ответил, лишь коротко улыбнувшись:

— Я тебе верю, но все-таки хотел бы это услышать от твоей мамы.

— Резонно, — кивнул Матеуш. — Мы живем в том доме через дорогу. Я попрошу маму зайти к Вам, когда она вернется с центра.

Виктор перевел взгляд с сына и его друга на указанное многоквартирное здание. Похоже, на этой улице устанавливалась какая-то традиция еженедельных встреч со столичной соседкой, обладающей чувством юмора и непослушным кухонным гарнитуром.

========== Глава 4. ==========

Тематическая экскурсия в мужской компании состоялась во вторник и потрясла Матеуша настолько, что его словно на несколько дней подменили. Едва Сара переступила порог, вернувшись с работы, как Мэт, задыхаясь, сбиваясь и комкая слова от восторга, стал рассказывать об этом приключении. Он не отходил от матери, пока она готовила ужин, и забывал жевать за столом, описывая Фуншал, порт и само рыболовное судно. Он захлебывался детальным объяснением устройства разделочной линии, морозильных отсеков в трюме и снастей на палубе. Он рассуждал, что никогда прежде не задумывался о том, чтобы быть не просто капитаном, а владеть собственным кораблем. Да, говорил задумчиво Матеуш, его куда больше привлекали огромные судна водоизмещением в целую галактику, перевозящие грузы между континентами и проходящие за один рейс через все океаны планеты, но и рыболовецкий промысел не стоило сбрасывать со счетов. Мэт восторгался Виктором и его командой, процессом разгрузки свежемороженой рыбы и видом пришедших из несколькодневного плаванья рыбаков.

К выходным он несколько остыл и уже не спохватывался посреди завтрака или не выкрикивал из душевой, вспомнив какую-то важную деталь. Но распаковал несколько коробок с пометкой «книги», стоявших нетронутыми с момента въезда в квартиру, и добавил в список желаний и корзину Интернет-магазина модель траулера. Этому пробуждению прежних предпочтений Сара была очень рада.

Что огорчало, так это несколько мечтательных замечаний Матеуша о том, как здорово могло бы быть, если бы и у него был папа, а у того был свой корабль. Он вздыхал грустно и протяжно после таких слов и устремлял невидящий — заполненный воображаемыми картинками невозможной реальности — взгляд в пространство.

Биологический отец Мэта был так же далек от мореходства и рыбалки, как и от звания папы. На деле он оказался банальным донором спермы, и называть его состоявшимся родителем Сара не решалась даже мысленно. Она ни в чем особо его не винила, но и теплых чувств к нему не испытывала.

Того, чьи глаза и смуглость кожи унаследовал Матеуш, звали Луиш Гильерме Пайва, он был абдоминальным хирургом и преподавателем кафедры хирургии медицинского факультета в Лиссабонском университете. Утонченный, в очках изысканной оправы и с четко очерченными губами, с неизменным стаканчиком горячего чая рядом с микрофоном, бархатистым голосом и надменной полуулыбкой, он являлся предметом — порой весьма явных — мечтаний многих юных студенток. На четвертом курсе в его кабинете, сдавая просрочившую все даты и требования самостоятельную работу, Сара узнала, что доктор Пайва охотно пользовался своей популярностью.

После первого секса на заваленном планами лекций и медицинскими справочниками столе последовали выходные в тихом, удаленном от города, отеле на побережье; а затем ужин на крыше с вином, звездами и полнолунием. Луиш Гильерме подкупал тем, что, не смотря на свою абсолютную власть над студентками, всё же прикладывал определенные усилия для обольщения некоторых из них. Он говорил красивые слова и делал приятные сюрпризы, нашептывал сладкую ложь о том, что прежде такого с ним не было, и в проверенных самостоятельных работах подсовывал записки с коротким «я соскучился». Того, что к моменту их встречи, он уже почти два десятка лет был женат на медицине и подруге студенчества, — именно в таком порядке приоритетов — Луиш не скрывал. Впрочем, казалось, что и от жены своих похождений он не скрывал тоже.

Супруга доктора Пайва, практикующий врач, преподавала в том же университете. Она вела ортопедию, и её лекции Сара вопреки своей привычной прилежности и обязательности чаще всего пропускала. Саре было неуютно на этих занятиях, ей казалось, словно преподавательница с осуждением сверлила её взглядом. В то же время, ей вовсе не улыбалось провалить экзамен, потому дома Сара усилено штудировала учебники и изучала конспекты сокурсников. Забавно, что в конечном итоге именно этот предмет — освоенный самостоятельно — стал основополагающим в выбранной специализации.

На пятом курсе частота и качество встреч с Луишем стали неоднократно наталкивать наивную Сару на мысль о том, что у доктора так и в самом деле впервые. Окрыленная влюбленностью, она начала верить в то, что, возможно, смогла завоевать Пайву и рано или поздно он будет принадлежать только ей. Позже выяснилось, что она ошибалась, и что хирург не приветствовал детей ни в своем браке, ни за его пределами. После летнего перерыва Сара вернулась на шестой курс брошенной, поумневшей и с несколько округлившимся беременным животом.

Она порой думала над тем, как могло бы всё сложиться, признай Пайва своё отцовство. Подобные мысли неизменно провоцировали самые неприятные эмоции вроде злости и жалости к себе, но Саре не всегда удавалось себя от них оградить. Вот и сейчас она стояла, упершись локтями в перила балкона, теребила в пальцах край дымящейся сигареты и отдавалась на растерзание воображению. С ходом времени, по мере выветривания влюбленности и охлаждения обиды, в этих фантазиях Луиш Гильерме утратил свой романтический образ, и она больше не пририсовывала себе обручальное кольцо. Он представлялся ей лишь любящим и заботливым отцом Матеуша, кем-то похожим на её собственного папу. Или на Виктора.

Тот как раз стоял в кузове своего пикапа, босой и с подвернутыми до колен джинсами, и сильной струей из шланга вымывал чешую и подтеки рыбьей крови. Сара не раз видела его за этим занятием, ей казалось, она уже выучила его рутину возвращения с рыбалки: разгрузить кузов и отнести уготовленный себе улов в дом; вернуться; отмыть автомобиль от запаха и следов; снова скрыться в доме; выйти оттуда с влажными волосами и в свежей одежде; усесться на крыльце и долго пить что-то из большой парующей кружки.

Будь рядом с Сарой кто-то такой же постоянный, надежный и ответственный, как Виктор Фонеска, она сама была бы совершенно другим человеком. Ей порой казалось, что она бесконечно слаба, растеряна и нерешительна, она чувствовала себя потерянной и запутанной. Но стоило ей оглянуться назад, не на свои эмоции и мысли, а на поступки, и её взгляду представала совершенно незнакомая ей Сара Каштанью: сильная, несгибаемая, самостоятельная, целеустремленная, собранная. В конечном счете, наверное, имело значение лишь то, как она действовала, а не как себя чувствовала, но воспринимать себя такой, какой её видели все остальные, Сара не могла. Потому что это было не совсем правдой.

Словно чувствуя её взгляд и слыша мысли, Виктор оглянулся и, заметив наблюдающую за ним соседку, махнул ей рукой:

— Доброе утро!

— Доброе! — Ответила Сара и почему-то смутилась, словно пойманная на чем-то неприличном. Впрочем, а почему бы и нет? Да и к тому же, на острове она никого не знала — кроме семьи Фонеска и пары-тройки коллег в Машику.

— Эй, Виктор. Какой кофе Вы пьете?

Он помотал головой, показывая, что ничего не слышит, и положил шланг, чтобы напор воды не стучал по металлическим бортикам, заглушая все звуки.

— Простите? — поворачиваясь к ней, переспросил он.

— Какой кофе Вы пьете: черный или с молоком?

— В чем причина интереса?

— Хочу угостить Вас.

— О, не стоит беспокоиться…

— Стоит! — и она направила в него указательный палец, пресекая любые попытки возражений. Он отказался уже от нескольких приглашений, и в этот раз она не собиралась позволить ему улизнуть снова. — Я ни в чем в этой жизни так не уверена, как в своём умении варить отличный кофе. Вы просто обязаны согласиться хотя бы на одну чашечку. Признавайтесь: с молоком или без?

Виктор сокрушенно покачал головой, с улыбкой сдаваясь под этим натиском.

— Черный, без сахара.

— Отличный выбор! Оставайтесь на месте! — и, швырнув окурком в переполненную пепельницу, она вышла с балкона.

Когда, вооружившись подносом с двумя чашками, наполненными ароматным бодрящим напитком, увенчанными упругой золотистой пенкой, и блюдцем с несколькими пережившими ночь шоколадными кексами, Сара вышла из подъезда, Виктор послушно ждал её в своем дворе. Пикап уже был отмыт, вода выключена и шланг свернут, сам Фонеска опустил джинсы, но переступал по влажной траве всё ещё босиком.

— Это напрасные заботы, — сообщил Виктор, забирая у неё из рук поднос и опуская на откинутую заднюю дверцу машины, служащую импровизированным столиком.

— Ничего подобного, — возразила Сара. — Вы уже трижды меня выручали, а у меня даже не было шанса Вас отблагодарить как следует.

— Трижды?

Осторожно, словно боясь раздавить, он взялся за тонкое изогнутое ушко чашки и поднес её к лицу, принюхиваясь. Сара кивнула и перечислила, загибая для наглядности пальцы:

— Кухня, Машику, Матеуш.

— Матеуш?

— Да. Не знаю, как у Вас это получилось, но вместо неприступной зануды, которая три месяца притворялась моим ребенком, из порта вернулся мой сын. Настоящий, прежний сын! Вы обладаете какой-то магией!

Виктор сделал глоток и коротко посмаковал кофе, шевеля губами и заглядывая в чашку. А потом улыбнулся:

— Вы не соврали: кофе отменный. И это магия отданного на растерзание детям штурвала, а не моя.

— Да? — Сара придвинула ближе к Виктору блюдце с десертом. — Если это штурвал, тогда почему я со вторника постоянно слышу Ваше имя?

Он хохотнул и собирался что-то ответить, но над ними скрипнуло, распахиваясь, окно, и в нем появилась Фернанда с объемным мотком махрового полотенца на голове.

— Сара? Привет!

— Привет, — отозвалась она, заслоняясь чашкой и улыбаясь удивленному выражению Виктора.

— У тебя сегодня выходной, да?

— Верно.

Девочка повисла на подоконнике, широко скалясь и приподнимая брови.

— То есть ты свободна? — Заключила она довольно. — Может, мы сможем сегодня заняться джинсами? Ну, ты помнишь…

— Да, можем попробовать.

— Круто! — взвизгнула Фернанда. — Тогда я сейчас высушу волосы и спущусь.

И захлопнула за собой окно, исчезая обратно в комнату. Сара опустила голову и повернулась к Виктору. Он замер с кексом в руке и недоумением во взгляде.

— И Вы ещё говорите мне что-то про магию, — упрекнул он. — Я что-то пропустил?

— Не много, — отмахнулась Сара.

— Ладно. Раз Вы теперь такие подружки с моей дочерью, может, мы тоже перейдем на «ты»? — предложил, опустив взгляд и сосредоточено отворачивая от кекса пергаментную обертку, Виктор.

— Поддерживаю.

Она улыбнулась, сделала большой, вяжущий глоток и встрепенулась:

— Кстати, как ты себя чувствуешь?

Откусив от кекса, Виктор лишь молча нахмурился в недоумении.

— Просто ты так отбивался от приглашения на кофе, словно опасался, что я собираюсь тебя отравить, — манерно оттопырив мизинец, она подняла чашку и поверх неё зловеще осклабилась. — Собственно, теперь, когда мне это удалось, меня интересует, как ты себя чувствуешь?

— У тебя все шутки связаны со смертью? — улыбнулся он, запивая шоколадный десерт горьким кофе.

— Нет, только лучшие из них. Между прочим, я в университете хотела быть патологоанатомом.

Виктор хохотнул, отправляя последний кусочек кекса в рот. Смяв в кулаке опустевшую пергаментную формочку, он снова потянулся к тарелке.

— Зря не стала, — ответил он и кивнул на новый кекс в своей руке. — Это очень вкусно!

— Спасибо, сама пекла, — сообщила Сара и коротко смущенно улыбнулась, а потом снова посерьезнела. — Ты бы так на них не налегал. Мышьяк, знаешь ли, имеет свойство накапливаться в организме.

Виктор Фонеска прыснул со смеху. Он захохотал, заслоняя ладонью наполненный рот, давясь и кашляя, густо краснея, сгибаясь пополам и судорожно пытаясь вдохнуть. В уголках его глаз собрались искристые капли слёз. Его массивная фигура в пропахшей морем одежде содрогалась.

Сару забавляло и умиляло, как искренне и открыто он реагировал на её дурацкий юмор. В голове снова возникла мысль о том, какой слепой и глупой она была, влюбляясь и надеясь на что-то с доктором Пайва. Как вообще в здравом уме и светлой памяти можно было выбрать Луиша, стального и острого, как скальпель, когда в мире бывают такие теплые и добродушные люди, как Виктор?

========== Глава 5. ==========

Новехонькое футбольное поле с искусственным покрытием, огражденное высокой сеткой и приютившееся между зданием школы и нависающей над ним горой, было небольшим и не рассчитанным на зрителей. Вдоль поля под самим забором поставили несколько лавочек, но они быстро заполнились, а потому многим ученикам и родителям пришлось стоять на поле или за сеткой. Виктору удалось занять себе место на полу возле углового флажка. До линии тут было достаточно места, чтобы разместить ноги с относительным комфортом; никто не ходил мимо и не спотыкался об него; и выход был рядом — сразу по другую сторону поля, достаточно пройти прямо за воротами.

Был полдень субботы, солнце висело прямо над головой, и разогретое его лучами покрытие источало едкий резиновый запах. К нему примешивался доходящий от расположенной неподалеку винокурни сладкий ягодный аромат. С пляжа Алагоа дул легкий солоноватый бриз. Поле и школьный двор вокруг него были заполнены детским визгом и смехом. Прибывшие на футбольный матч родители сновали по территории и постоянно щелкали камерами на своих мобильных телефонах. Финал школьного чемпионата по футболу был важным событием для местных. При относительно немногочисленном населении острова и количестве имеющих футбольные команды школ чемпионат проводился дважды за учебный год. Победители двух финалов — зимнего и летнего — в начале нового учебного года играли между собой за Суперкубок и символический денежный приз. В декабре 2009-го Порту-да-Круш имел все шансы на победу.

Как отец страстно влюбленного в футбол сына, Виктор никогда не пропускал подобные мероприятия. Комната Рафаэла была заставлена кубками и медалями, фотографиями команд, в которых состоял он сам, и плакатами команд мирового уровня, за которые болел, футболками звезд и мячами всех размеров, расцветок и с разной именитости автографами на них. При всей своей страстной любви к этому спорту, Рафаэл удивительно трезво как для своих лет совершенно не мечтал о футболе как о возможной будущей профессии. Он проявлял не только трудолюбие, но и некоторый талант, играя за школьную сборную и юношескую команду в Машику, получал много лестных отзывов в свой адрес от тренеров и рефери, но не фантазировал о славе, богатстве, Золотом мяче и контракте с «Реал Мадридом». Рафаэл был намерен стать онкологом. Чтобы — и эти слова въелись в мозг Виктора кровоточащими ранами — однажды спасти чью-то маму.

В его возрасте Виктор просто знал слово «доктор». Он не различал специализаций и даже разницы между врачом и стоматологом особой не видел. Все эти люди были просто носящими белые халаты и стетоскопы на шеях персонажами горячо любимых мамой телевизионных сериалов. Дальше осознания, что доктор — это что-то таинственное и серьезное в резиновых перчатках, он не заходил. И сейчас был уверен в том, что одиннадцатилетний мальчишка не должен понимать, что такое онкология ни как болезнь, ни как отрасль медицины. А Рафаэл понимал, и то весьма хорошо. Виктор слышал, как сын расспрашивал Сару, затянутую Фернандой в свою комнату для испытания модой, про медицинское образование и соответствующие требования для вступления в университет. О высшем образовании Виктор в одиннадцать лет тоже не думал, его и школа не очень волновала. Конечно, его радовало благоразумие и ответственность сына, но так рано и тяжело закончившееся беззаботное детство вызывало серьезные опасения.

В спину, прижатую к сетке, что-то больно ткнулось. Виктор дернулся от неожиданности и оглянулся. Сразу за ним по другую сторону ограждения стояла Сара.

— Привет, — весело сказала она. — Тебя в угол посадили в наказание за что-то или просто стеречь флажок?

И, рассмеявшись собственной реплике, она пошла вдоль забора к входу на площадку. Виктор следил за ней взглядом, разминая место, куда она вонзила палец. Эта столичная соседка при каждой их встрече обильно шутила и громко смеялась, и в таком её поведении — на первый взгляд легком и приветливом — сквозило какой-то наигранностью. Это не было вызывающее отторжение и неприязнь притворство, скорее какая-то едва уловимая грусть. Фонеска со времени своего одиннадцатилетия сталкивался с врачами разной специализации, и о работе физиотерапевта тоже кое-что знал: пациенты Сары превозмогают слабость тела и сильную боль. Вероятно, именно работа породила эту бесконечную шутливость и смешливость, чтобы ею смягчать физическую трудность реабилитации. Из профессии это распространилось на повседневную жизнь, стало привычкой и способом бороться с собственной болью. Как бы искрометно Сара ни шутила в разговорах с ним, как бы широко ни улыбалась, как бы заливисто ни хохотала, Виктор видел в её голубых глазах тоску.

— Теперь мы квиты, — сообщил он, когда Сара опустилась на пол рядом с ним, обвивая руками колени и подтягивая к себе ноги. — Фернанда без умолку говорит о тебе. Она без ума от всего, связанного с тобой.

Сара хохотнула, наблюдая, как на поле начали появляться игроки: в одинаково не по размеру широких футболках, все разного возраста, роста и телосложения.

— Девочки её возраста всегда выбирают кого-то для подражания, — ответила она.

— И я рад, что она выбрала тебя. Живой человек, с правдоподобными пропорциями тела, образованием и привычкой питаться чем-то кроме воздуха, — признался Виктор и насторожено покосился на соседку. Ему вдруг показалось, что он позволил себе что-то лишнее. Но Сара продолжала невозмутимо следить взглядом за собственным сыном. — Прежде она наследовала моделей из своих журналов, а это весьма сомнительный пример, развивающий только комплексы и болезненную худобу.

На поле появился судья с мячом под мышкой, и по собравшимся зрителям пробежала слабая волна аплодисментов и ободряющих вскриков. Сара тоже вяло похлопала в ладоши и повернула голову к Виктору.

— У тебя какое-то стереотипное восприятие моделей, — сообщила она и улыбнулась. — Но всё сказанное до их упоминания я восприму как комплимент, ладно?

Он кивнул и почувствовал, что начинает краснеть. Она прислонялась к нему плечом, зажатая между краем лавочки и ним самим, и мягко улыбалась, её слова и этот физический контакт были неприятно волнующими. Виктор чувствовал себя стесненно и виновато.

— Надеюсь, Фернанда не слишком тебе надоедает, — выговорил он.

Сара покачала головой. В центре поля был дан свисток начала матча и две разновозрастных кучи мальчишек пришли в движение, охотясь за мячом. Она прикипела взглядом к этой погоне.

— Нисколько, — ответила она. — Фернанда славная девочка.

— Врать нехорошо, — со смешком упрекнул Виктор. Он слишком хорошо знал повадки своей дочери, чтобы воспринимать такую лесть всерьез. Сара тоже хохотнула.

— Ты несправедлив. Она и в самом деле девочка что надо. Да, у неё сейчас непростой период, но я тебе уже говорила и повторю ещё раз: это временно. Физиологические изменения, гормоны, перенастройка эмоционального фона, и в этом она одна в вашей преимущественно мужской семье, — Сара обернулась к нему, и в её небесно-ясных глазах он снова увидел печаль. — Поверь, я знаю, о чем говорю. Я тоже была подростком, которую воспитывал один отец.

К её ноге подкатился мяч, и она отвернулась.

***

Выбранный Виктором путь, может, и был самым коротким, но совершенно точно являлся и самым убийственным. Сразу за мостом, переброшенным через широкий и заросший ров, ведущий тонкий слабый ручеек к океану; где заканчивалась бело-черная, узорчатая каменная кладка и начинался асфальт, дорога резко устремлялась прямо в небо. Идти, не отставая от темпа Виктора, было крайне сложно. Уже на середине подъема в боку начало возмущенно колоть, сердце колотилось между легкими, дыхание сбилось. Судорожно вдыхая, Сара думала о том, что жизнь на Мадейре таки заставит её бросить курить.

Дети бодро шагали в нескольких метрах впереди. Надев куртки прямо поверх футбольной формы и взблескивая голыми коленями, они эмоционально обсуждали свой проигрыш. Их родители какое-то время лишь молча следовали сзади, а потом Виктор прервал затянувшуюся паузу:

— Сара, могу я задать тебе личный вопрос?

— Попробуй.

Во рту пересохло, а горло сжал спазм. Чтобы нормально говорить и не задыхаться, Саре приходилось делать над собой усилие.

— Что случилось с твоей матерью?

Она покосилась на Виктора. Он смотрел себе прямо под ноги, опустив голову и плотно сжав губы. Под кожей рельефно проступили напряженные скулы. Он испытывал неловкость, задавая этот вопрос, Сара видела это и понимала причину интереса. Ему нужна была помощь кого-то, понимающего происходящее с его дочерью. Это было ей знакомо, она и сама вместо того, чтобы водить Матеуша к дорогому детскому психологу, лучше обратилась бы к кому-то, прошедшему через схожую ситуацию.

— Погибла в девяносто втором в авиакатастрофе, — ответила Сара. Голос и голова были спокойны, эта утрата давно вросла в неё и уже почти не вызывала дискомфорта.

— Тебе было… семнадцать?

— Шестнадцать, — исправила она, хотя это не меняло сути: для Виктора она была ожившей, едва взбирающейся вверх по уклону, надеждой на лучшее будущее для Фернанды.

— Как твой отец справился?

— С потерей мамы — легче, чем ожидается от такой истории. Они уже несколько лет были в разводе и перманентном состоянии войны. Со мной — купил мне все медицинские справочники, которые смог найти, и нанял хорошего репетитора по химии.

Виктор в недоумении поднял брови и уставился на Сару.

— Мне нужно загрузить Фернанду учебой? — с недоверием человека, определенно уже пробовавшего и не достигшего результатов, спросил он.

— Я не берусь указывать, что тебе нужно, — осторожно начала она. — Папа позволил мне уйти с головой в то, что меня увлекало, и всецело меня в этом поддерживал.

Сара сглотнула густой ком в горле. Она не знала, было это осознанной тактикой или случайным попаданием, но в конечном итоге она перестала создавать отцу проблемы, не имея на это сил и времени. Осознание того, что уже и не узнает, болело свежо и остро где-то между ребрами.

— Фернанда увлекается модой, — продолжила Сара. — Возможно, если отпустить её в это, дав пространство, понимание ивремя, она сможет быстрее оправиться.

Это звучало в точности как итоги дорогостоящих сеансов у психолога. Она едва сдержала усмешку. Надо же, при наличии своевременной смекалки, соответствующего диплома и просторного офиса в центре Лиссабона, она могла бы за подобные советы требовать деньги. Виктор снова замолчал, обдумывая услышанное. Саре вдруг стало интересно, есть ли дети у того специалиста, к которому они с Мэтом обращались дома. И если есть, какие у них взаимоотношения. Помогает ли умение предлагать отвлеченным людям варианты решений избеганию проблем в собственной семье. Саре — не помогало. Она спокойно, и почти не задыхаясь, выдала Виктору краткое описание многолетней тактики, в то же время не имея ни малейшего понятия, как внедрять её в себя и своего сына.

— Мам? — закончив с разбором тактических ошибок, приведших к поражению, Матеуш обернулся и зашагал вперед спиной, оглядываясь на плетущихся сзади Сару и Виктора.

— Мэт? — отозвалась она. Наверху уже виднелась крыша их многоквартирного дома. Наличие зрительного контакта с конечным пунктом назначения придавало сил.

— Скоро Рождество, — напомнил Матеуш.

— Исключительно точно подмечено.

— У нас есть ёлка?

— Нет, осталась вместе с украшениями в Лиссабоне.

Она была высокая и пышная, с шаткой треногой в основании, с белым напылением на кончиках веток, имитирующем снег. Ёлка пережила больше рождественских вечеров, чем Матеуш, но папа всё равно каждый год собирал её медленно и скрупулезно, сверяясь с иллюстрированной инструкцией. Так же неизменно он запекал к ужину треску с овощами, а на десерт покупал одинаковый кекс с орехами и тайком от внука подливал ром в кофе дочери. Избавьтесь от старых традиций, настаивала детский психолог. Вот только Сара не представляла, как иначе можно встречать Рождество: без ёлки, возле которой запрещалось дышать, без трески, без пьянящего кофе и сладкого пирога, без папы.

— Придется купить новую, — заключила она.

— Большую? — воодушевился Матеуш.

— Оптимальную. Чтобы не вызывать грузовик и подъемный кран, — со смехом ответила Сара. Впрочем, она была согласна на любую ёлку, если Мэт согласится выбирать её вместе с ней. Ей не хватало качественного времени с сыном. А что могло бы быть качественнее, чем совместная покупка ёлки и рождественских украшений?

— Могу помочь с грузовиком, — сообщил Виктор. — Я сегодня еду в порт. Подвезу вас в Машику, а на обратном пути подберу вместе с покупками.

Оживленный предпраздничным настроением Матеуш засиял довольной улыбкой и закивал, округляя с выразительной просьбой глаза. Сара не могла ему отказать. Она повернулась к Виктору и улыбнулась:

— Было бы здорово. Спасибо.

***

Над островом склонялся закат. Большой горячий диск солнца сползал в океан, рваные пушистые облака были пронизаны его последними горячими лучами. Оранжевые блики отражались в стеклах встречных машин и плясали на окнах придорожных зданий.

Как и было оговорено, Виктор заехал за Сарой и Матеушем в торговый центр, и теперь мчал их и закрепленный в кузове длинный плоский короб ёлочного пазла обратно домой. От центра Машику до подъезда их дома в Порту-да-Круш было не больше пятнадцати минут езды автомобилем, но Сара тратила на дорогу до работы и обратно около двух часов в день. В этом была основная разница между Мадейрой и Лиссабоном. Небрежно и размашисто рассыпанная по острову цивилизация съедала впустую очень много времени. Без личного транспорта здесь, в отличие от переполненной тесноты столицы, невозможно быть автономным. Виктор Фонеска, конечно, выручал её уже неоднократно и был слишком добродушным и ответственным, чтобы отказать в помощи, но продолжать надоедать соседу Сара не собиралась.

— Слушай, — оторвавшись от созерцания завораживающего захода солнца, заговорила она. — Ты случайно не знаешь какие-нибудь магазин или площадку, торгующие подержанными машинами?

Виктор покосился на неё поверх головы Матеуша, сидящего между ними и оградившегося наушниками.

— Случайно знаю. На какой автомобиль ты рассчитываешь?

Сара шутливо нахмурилась на него.

— Ты ждешь, что я назову конкретную марку и модель?

— Ну хоть какие-то основные критерии.

— Основные критерии, — задумчиво повторила она и, выгибая из кулака пальцы, перечислила: — Небольшую, экономичную, на автомате. Не дружу со сцеплением и несамостоятельными передачами.

Виктор со смехом мягко и снисходительно упрекнул:

— Это до невозможности расплывчатый запрос, Сара. У тебя раньше авто было?

— Нет. Иногда каталась на папиной «Ауди».

— Я понял, — заключил с протяжным вздохом Виктор. — Есть один человек, он может помочь с выбором. Найдет соответствующую требованиям машину, проверит, починит и пригонит. Может при необходимости даже зафрахтовать с материка или из Испании.

Он смерил её цепким взглядом и, очевидно, оставшись недовольным увиденным, добавил:

— Он хорош в автомеханике и в обдирании неопытных покупателей. Поеду с тобой для надежности.

Сара хлопнула в ладоши и засмеялась.

— Ну всё, — объявила она. — Теперь я в окончательно неоплатном долгу.

Виктор ответил ей короткой улыбкой и отвернулся, концентрируя взгляд на дороге. Сара вспомнила, как в шутку, сидя на этом же сидении в его пикапе, назвала его супергероем. Он и вправду обладал какой-то удивительной способностью своим появлением отводить от неё тучи мелких бытовых и даже глобально несокрушимых проблем. Рядом с ним было спокойно, Сара верила ему и в него, в его принципиальную ответственность за свои слова и действия. Она смогла безоговорочно доверить ему собственного сына: безо всякой тревожной мысли отправила Матеуша на неизвестный ей корабль в далекую столицу чужого острова с малознакомым соседом и его не более знакомым ребенком. Это казалось совершенно опрометчивым и безответственным поступком, но у Сары не возникало сомнений в надежности Виктора. Возможно, это было ошибочное впечатление, и господин Фонеска был вовсе не таким, но поверить в то, что так смущенно улыбающийся и искренне заливающийся краской человек может оказаться двуличным, было сложно.

Когда перед указателем «Порту-да-Круш» машина Виктора свернула с шоссе и покатилась вниз, солнце уже село, и окруженный горами городок погружался в сумрак. Узкая неосвещенная дорога черной лентой завивалась вокруг холма, большой и неповоротливый пикап пробирался по её виражам неторопливо, но уверено. Когда Виктор остановился у своих ворот, ведущая к подъезду Сары тропинка уже была предусмотрительно освещена низкими фонарями.

***

Вернувшаяся с работы Фернанда, гордо несущая на себе форменную кофту с призывом «замолчать и сёрфить», застала их разгружающими пикап. Сара и Матеуш подхватили объемные, но легкие пакеты с украшениями, а Виктор как раз вытягивал бесконечную, как шпала, упаковку искусственной ёлки, когда Фернанда поравнялась с ними и громко сообщила о своём появлении:

— Привет. Чем вы тут занимаетесь?

— Доставляем рождественскую атмосферу, — ответил Виктор. Он приподнял, удобнее перехватывая, коробку, и в ней что-то звонко задребезжало.

— Бомба! — пискнула дочь. Она взяла себе в привычку описывать этим словом любые эмоции: приятные потрясения, удивление, раздражение, сарказм, скуку и недовольство. Виктору пришлось долго учиться различать эти «бомбы» между собой. — Было бы круто отпраздновать Рождество вместе.

— Мы едем на Рождество к бабушкам и дедушкам, — напомнил он, вскидывая коробку на плечо и захлопывая коленом дверцу кузова. Это была неизменная традиция, установившаяся ещё до появления детей: праздничный обед у живущих неподалеку родителей Виктора, торжественный ужин у родителей Бруны на другом побережье. Это правило и порядок посещения не обсуждались.

— Каждый год к ним ездим, — недовольно фыркнула подросток, насупившись. — Ничто не случится, если один раз пропустим.

— Фернанда! — резко окликнул её Виктор и собирался хорошенько наподдать, но вмешалась Сара:

— Рождество — семейный праздник. Так и должно быть. Но мы можем вместе отметить Новый год, например.

— Вот это было бы действительно круто! — осклабилась Фернанда. — Можно было бы приготовить ужин!

— Не навязывайся, — одернул Виктор, но дочь было не остановить. Она мечтательно улыбнулась и добавила:

— И посмотреть салют. Сара, а с твоего балкона видно набережную?

— Видно. А ведь и в самом деле можно отпраздновать у меня!

— Всем вместе?

— Фернанда! — процедил Виктор сквозь сжатые зубы. Только этого ему ещё не хватало, но теперь и Сара вцепилась за идею совместного праздника. Она с улыбкой кивнула:

— Конечно, всем вместе.

Фернанда в восторге взмахнула руками и подпрыгнула.

— Бомба! — пискнула она. — Правда, папа?

— Неправда, — недовольно пробурчал он. — Ты напросилась в гости, это некрасиво, невоспитанно!

— Ничего я не напрашивалась, — надуваясь, возразила Фернанда. Она искривляла рот и морщила лоб в своей привычной капризной манере. — Сара сама пригласила, ты слышал.

— Пригласила, потому что ты не оставила ей выбора! — он уже начинал повышать тон, и это неизменной цепной реакцией провоцировало в глазах дочери слёзы.

— Виктор, я… — встряла Сара, но он махнул рукой, обрывая её реплику. Её совет о позволении Фернанде посвящать себя своему хобби, безусловно, был ценным. Но идти на поводу у каждого её каприза он не собирался. Всему были определенные пределы.

— Но мы постоянно делаем одно и то же! — исказившимся голосом, верным признаком близких рыданий, упрекнула Фернанда. — На Рождество ездим к бабушке и дедушке, на Новый год сидим дома. Никаких друзей, никакого настоящего веселья! — Она захлебнулась слезами и окончательно сорвалась на плач: — Это же праздники! Должно быть весело! Почему ты такой занудный?!

Следующей тональностью уже был ультразвук, и голова Виктора грозилась вот-вот взорваться от этой гневной, обиженной тирады. Ещё и Сара смотрела на него с упреком, слишком много понимающим взглядом. Матеуш стоял рядом с ней и старательно отводил глаза, оглядываясь по сторонам и силясь раствориться в воздухе. Великолепное завершение дня: истерика на всю улицу.

— А, да что б тебе! — рявкнул Виктор. — Тихо! Успокойся. Ладно. Ладно!

Громкость судорожных всхлипов значительно снизилась. Фернанда убрала руки от лица и уставилась на отца покрасневшими, мокрыми глазами.

— Хорошо. Если Сара приглашает, мы все вместе отпразднуем Новый год. Только не реви!

Он надеялся, что за оставшееся до праздников время этот вопрос как-то рассосется. Он ненавидел истерики дочери и то, какими эффективными они чаще всего были. Его мягкотелость и полное отсутствие решительности в борьбе с капризами не шли Фернанде на пользу. Кроме того, ничего хорошего в идее совместной встречи Нового года Виктор не видел. Он не имел ничего против того, чтобы дети пришли на устроенный Сарой ужин, но сам присутствовать не хотел. Сара, конечно, была интересной и веселой, легкой в общении и довольно ненавязчивой, но он и так проводил с ней непозволительно много времени. Возможно, у него получится предложить детям что-то интереснее праздника с соседями.

========== Глава 6. ==========

Вопреки всем опасениям 2009-й, хоть и выдался очень непростым годом, подходил к концу ярко и красочно. Во многом благодаря Ренате, прилетевшей 23-го декабря со словами «ох вы и проклятущие отшельники». Она заполнила квартиру праздничной бутафорией и соответствующим настроением. К ёлке, собранной и украшенной Матеушем, добавились возникшие на всех горизонтальных поверхностях ароматические свечи, а на кухонных полотенцах и бумажных салфетках появились узоры оленей. В холодильнике оказалось несколько бутылок шампанского, полку под телевизором заняла россыпь дисков с рождественскими фильмами всех годов выпуска и стран происхождения.

Рената расшевеливала Мэта, втягивая его в настольные игры, вынуждая проводить ей экскурсию по городу и расспрашивая о том, чем принципиально отличается порт Фуншала от порта Лиссабона. Она приволокла Сару в салон красоты и кинотеатр, забронировала им двоим столик в уютном ресторане в Машику и на Рождество вручила в подарок блокнот. «Каждый вечер записывай сюда то, за что ты благодарна уходящему дню», — было размашисто указано на первом развороте. В день отлета Ренаты обратно в Лиссабон Сара сделала в тетради первую запись: «я благодарна жизни и этому дню в частности за то, что у меня есть такая подруга».

Теперь этот благодарственный ежедневник лежал на кухне, Сара разворачивала его, готовя ужин после работы или перед сном наполняя стакан воды. Блокнот и сейчас лежал на своем ставшем за несколько дней уже привычным месте. Она смотрела на него, вытирая руки узорчатым полотенцем и улыбаясь взрыву хохота в гостиной. Был вечер 31-го декабря, и она ещё ни за что сегодня не благодарила.

В дверном проёме появилась голова Фернанды.

— Тебе нужна помощь? — осведомилась она.

— Да, — Сара подхватила со стола блюдо с благоухающей грудой румяных соньюш*. — Отнеси это, пожалуйста, к столу.

Когда Фернанда вместе с десертом ушла, она вооружилась шариковой ручкой и наклонилась к тетради. «Спасибо этому дню за то, что я сейчас не одна». И вернулась к гостям.

Семейство Фонеска сидело по одну сторону стола, по другую пытался научиться фокусу исчезающей в руке салфетки Матеуш. Все добродушно смеялись над его неудачами, а Мэт, казалось, нарочно неловко притворялся полным неумёхой. Сара улыбнулась его наиграно озадаченному лицу. Видеть его таким раскованным и увлеченным было настоящим счастьем. Она была благодарна этому дню, Мадейре и судьбе за то, что именно так — с этими людьми, за этим столом и с таким настроем — встречает Новый год.

За эти почти полтора месяца Сара прикипела к рассудительному и сдержанному Рафаэлу, застенчивому, как и его отец. Он действовал на Мэта успокоительно, сглаживая его острые, агрессивные углы, вытягивая его из плотного кокона отстраненности и одиночества в мир больших мальчиковых компаний и активных игр за пределами дома и джойстика. Она перестала снисходительно терпеть и начала действительно наслаждаться компанией Фернанды, оказавшейся бесконечно интересной, смотрящей на мир под невообразимо новым, но прекрасным углом. Разница в возрасте не порождала излишней осмотрительности: о чем можно и о чем не стоит говорить, как об этом говорить и как уходить от нежелательных тем, как реагировать на спорные и многозначительные ситуации. В Саре больше не возникала неловкость и скованность, её не заставали врасплох просьбы помочь выщипать брови или выбрать новый бюстгальтер. Ей уже не приходилось подыгрывать в навязанной Фернандой дружбе, она была в неё по-настоящему вовлечена.

Точно так же она в какой-то момент начала считать Виктора своим другом. Не в самом масштабном понимании этого слова, но уже определенно кем-то большим, чем просто соседом. Он продолжал ей помогать. Не изменяя своим принципам, сдержал данное обещание и отвез её к своему знакомому торговцу поддержанными машинами. Помог Саре определиться с точным перечнем требований, безапелляционно установил верхний лимит стоимости и решительно настоял на значительном снижении платы за оказание услуг. А когда через пару дней нашлось несколько подходящих автомобилей, сам поехал их смотреть и вернулся с неутешительным итогом: они не стоили ни заявленных денег, ни внимания Сары. Под таким постоянным и жестким контролем торговец зашевелился быстрее и добросовестнее. Найденные накануне Нового года машины уже смогли получить предварительное одобрение Виктора.

Она рассматривала его, сидящего к ней спиной: рука расслабленно закинута на спинку соседнего стула, коротко подстриженный затылок, вокруг шеи завилась выбившаяся из-под ворота цепочка, широко раскинутые и вытянутые под столом ноги. Сара совершенно не понимала Виктора. Он шел ей навстречу, предлагал помощь, когда она о ней даже не просила, был подчеркнуто вежлив и галантен, но от любых встречных предложений решительно отказывался. За всё это время он пристал лишь на одно приглашение — этот новогодний ужин — и для этого потребовалась истерика Фернанды и два разговора с Сарой, когда он пытался отказаться, ссылаясь на неудобство и неприличие и на нежелание нарушать её планы, а она старательно делала вид, что искренне не понимает истинной сути этих бесед. Он словно выстроил между собой и окружающим миром особую стену, пропускающую его наружу, но не пускающую никого извне. Сара слышала слухи и замечала взгляды, ей была известна слава Виктора Фонеска среди местных — особенно женщин — как одинокого, отстраненного вдовца, решительно пресекающего всякие поползновения в свою сторону. И он действительно избегал всех вокруг и Сару в том числе, если она была инициатором их контактов. Но при этом сам постоянно вовлекал себя в общение с ней. Она совершенно не понимала, как себя при этом вести.

Подхватив с тумбы пачку сигарет и зажигалку, Сара обогнула стол и вышла на балкон. В темноте и влаге праздничного вечера слышалось гулкое эхо играющей в центре громкой музыки и отголоски чьих-то пьяных криков. 2010-й был в нескольких часах от них, и градус веселья на острове стремительно рос. Она и сама была немного хмельной после приговоренной на двоих с Виктором бутылки белого вина и бокала разлитого к десерту портвейна. Алкоголь приятно согревал изнутри и дарил телу ощущение плавной невесомости. Хоть снаружи было прохладно и сыро, а Сара не накинула ничего поверх тонкой водолазки, ей было уютно.

С тихим шелестом отодвинулась балконная дверь, и на её пороге возник Виктор.

— Не помешаю? — осведомился он, протягивая Саре заново наполненный портвейном бокал.

— Нет, конечно, — улыбнулась она, отступая в сторону и отворачиваясь, чтобы выдыхаемый сигаретный дым не клубился перед лицом Виктора. Он тоже улыбнулся и кивнул на оставшееся за стеклом веселье.

— Они обожают бывать у тебя в гостях, — сообщил он. — Иногда мне кажется, что ты прямо украла у меня детей.

Сара хохотнула, едва не поперхнувшись затяжкой.

— Могу возместить своим сыном, — предложила она. — Ты единственный взрослый, ради которого он готов снять свои проклятые наушники.

— Он толковый парень, зря ты так.

— Один знакомый мне как-то сказал, что врать нехорошо, — напомнила Сара, и они коротко, невесело посмеялись. Возникла и начала затягиваться пауза, в которой Сара, бесцельно заглядывая в свой бокал, почти докурила и совершенно околела. Она хотела уже избавиться от окурка и предложить вернуться в тепло помещения, когда Виктор снова заговорил:

— Кстати, ужин был очень вкусным. Спасибо за то, что пригласила и так постаралась. Надеюсь, ребята там наелись до отвала, поскольку до следующего рождественского обеда у моих родителей им не светит ничего подобного.

Сара с непониманием наморщила брови, и он, обреченно улыбнувшись, признался:

— Я ужасно готовлю. Порой всерьез подумываю над тем, чтобы застраховать дом от пожара, а детей от пищевого отравления.

— Ты очень самокритичный, — со смешком ответила Сара, но Виктор покачал головой и возразил:

— Ты просто не пробовала ничего из того, что я пытаюсь выдать за еду.

— Вот мы и выяснили, почему дети так любят бывать у меня в гостях, — подытожила Сара, и на этот раз их смех звучал искренне веселым. Впрочем, она видела короткие взгляды Виктора в сторону своего погруженного в темноту дома. Она понимала, что он завел речь об ужине не просто так: поблагодарив, он намеревался откланяться. Отсмеявшись, Виктор уже собирался снова заговорить, но балконная дверь приоткрылась и в образовавшейся щели возникла Фернанда.

— Скоро полночь, — сообщила она. — Давайте пойдем на набережную и вблизи посмотрим на салют?

***

В центре было людно. Казалось, весь Порту-да-Круш спустился к площади перед церковью, служащей площадкой для всех празднований в городе. Фасад католического собора мерцал огоньками, на высоких дверях висели обернутые красными лентами венки. Между деревьями и вокруг их ветвей свисали и завивались разноцветные гирлянды. Отовсюду звучала праздничная музыка: смесь традиционных португальских новогодних мелодий с преимущественно американскими рождественскими песнями. Из нескольких стихийно возникших тут и там палаток доносился соблазнительный аромат запекающегося на огне мяса. Где-то разливали в пластиковые одноразовые стаканчики шампанское. Все поздравляли всех, улыбались, обнимались и расцеловывали друг друга в щеки.

Кто-то со смутно знакомым лицом выдернул Сару из их небольшой процессии, продвигающейся сквозь толпу к океану, и закружил вокруг себя в танце. С восторженным визгом Фернанда присоединилась к этому хороводу, и несколько минут они втроем, нестройно подпрыгивали, дергали ногами и вскидывали вверх руки в подобии танца. Где-то на пути между ресторанчиком Penha d’Ave и ступеньками, ведущими от колокольни к набережной, в руках Сары и Виктора появилось шампанское, а у Фернанды на голове возникли мерцающие крохотными лампочками и подпрыгивающие на тонких пружинках ушки.

На набережной тоже оказалось довольно людно. Все столики прибрежных ресторанчиков были оккупированы, парапет был занят практически во всю свою длину. Чтобы найти место, где можно было бы облокотиться или сесть в ожидании новогоднего фейерверка, им пришлось пройти почти в самый конец. Тут, вдали от музыки и всеобщего галдежа, было слышно, как волнующийся океан набегал на скалы и волнорезы, как неторопливыми волнами накатывался через ограждение в общественный бассейн и как бурлил, утекая обратно.

Сара поплотнее затянула на себе кофту и глубоко вдыхая соленый влажный воздух, закрыла глаза. Она загадывала, чтобы наступающий год оказался ей по зубам. Чтобы Матеуш продолжал так же неотступно идти на поправку, и чтобы следующего 31 декабря она уже и не помнила о том, как сложно ей приходилось с сыном. Чтобы, какие бы испытания не подсовывали грядущие 365 дней, они перестали отдаляться друг от друга, ведь их в мире осталось только двое, и надеяться приходилось только на самих себя. Сара не решалась предсказывать, на сколько задержится на Мадейре, но очень хотела, чтобы этот период — каким бы коротким или длинным он ни оказался — пошел им на пользу. И ей никогда бы не пришлось сожалеть о решении сюда переехать. Чтобы она сама, наконец, обрела внутри себя гармонию.

Когда до двенадцати часов остались считанные секунды, и по собравшимся на набережной пробежал ропот предвкушения, Сара подтянула к себе Матеуша, обняла сзади за плечи, и, склонившись к уху, произнесла:

— Я бесконечно тебя люблю, дорогой мой. Хочу, чтобы ты это всегда помнил, и чтобы был счастлив. С Новым годом!

Он не отшатнулся и не откинул голову, послушно подставил щеку под поцелуй, а когда над водой с оглушительным хлопком взорвался яркими искрами первый бутон салюта, ухватился за руки матери и крепко сжал. Вот так склоняясь к сыну, вдыхая его аромат и чувствуя тепло его кожи и сырую прохладу волос, Сара наблюдала за салютом и знала, что это будет один из многих счастливых моментов, к которым ей будет так приятно мысленно возвращаться снова и снова.

Все вокруг выкрикивали поздравления, свистели и смеялись. Атмосфера праздника была густой, физически ощутимой; казалось, её можно было зачерпнуть стаканом и выпить. В воздухе стоял резкий аромат алкоголя и горький дым пиротехники, от нависших над берегом скал эхом отдавались хлопки взрывов.

Сара обернулась к Виктору и, прислонив своё шампанское к его стаканчику, с улыбкой пожелала:

— Счастливого Нового года!

Он улыбнулся и кивнул в ответ, отпивая за её тост немного выдохшегося игристого.

Мимо них к бассейну — под нестройный приободряющий свист — пробежали около десятка ребят, на ходу стягивающих через голову одежду. Разбрасывая в стороны вещи и издавая истошные вскрики, они прыгали во взболтанную волнами воду с головой и выныривали на поверхность со смехом и визгами. Наблюдая за этим погружением, Сара толкнула Виктора локтем и с вызовом заявила:

— Спорим, не прыгнешь.

Он уставился на неё, в удивлении морща лоб, и уклончиво ответил:

— Ты думаешь, что моряка можно напугать холодной водой?

— То есть это «нет»?

Его глаза, черные в скупом освещении набережной, сконцентрировали на ней долгий, испытующий взгляд. Виктор словно пытался понять, всерьез ли она завела этот разговор; словно в нем боролись привычная сдержанность и спокойствие с алкоголем и слабыми позывами поддаться на эту провокацию. Сара и сама не знала, отчего вдруг решила его раззадорить, но, произнеся это вслух, и в самом деле вспыхнула неподдельным азартом.

— Пойдем, — опуская свой стаканчик шампанского на каменный парапет, наконец, решил Виктор.

— Что значит «пойдем»?

— А то и значит, — он стянул с плеч куртку и подхватил край кофты. — Просто на слабо ты меня не возьмёшь, Сара. Если хочешь сойти с ума, то пойдем, прыгнем вместе.

Дети уставились на них, разинув рты и округлив глаза. Фернанда коротко кашлянула и с подозрительным прищуром поинтересовалась:

— Вы что, пьяные?

Виктор скосил на неё короткий взгляд.

— Немного, — ответил он, подмигнув дочери, и снова выжидательно посмотрел на Сару. — Ну?

— Ай да черт с тобой, — отмахнулась она и тоже решительно отставила шампанское. Что она загадывала? Обрести гармонию? Так вот, 2010-й уже наступил, и в этот момент ей хотелось именно этого: лишиться последних капель трезвого разума, раздеться на этой холодной людной набережной и с самым непонятным мужчиной, который встречался ей на жизненном пути, прыгнуть в ледяную воду. А что будет потом — сожаление, стыд, простуда, похмелье — её пока не волновало. Для решения этих проблем будет утро первого января.

Она развязала узел пояса своего кардигана и, стянув его, большим вязаным клубком вручила сыну. В глазах Матеуша читалось непонимание и одновременный восторг. Скучный, строгий, заставляющий пить витамины по утрам и каждый день надевать новые, чистые носки, человек, которым ему порой казалась мать, вдруг оказался способным на самые безумные вещи. Сара улыбнулась сыну. Он должен — он имеет право — знать её и такой: по-хорошему сумасшедшей, немного опрометчивой, подвыпившей и, похоже, влюбленной.

***

Из океана намыло песок и мелкий мусор, оттого дно бассейна оказалось скользким и вязким, с множеством остро впивающихся в ноги камней. Волнами их постоянно качало из стороны в сторону: то подталкивало к бортику, то по инерции утягивало назад. Сара протерла лицо ладонями и, сплюнув, тонким голосом сообщила:

— Вода безумно холодная.

Виктор улыбнулся ей и кивнул:

— Градусов десять, не больше. Но это была твоя идея, а потому ни слова жалоб, уяснила?

Сара засмеялась, хлопая рукой по неспокойной поверхности воды и направляя ему в лицо веер брызг.

— Да, — согласилась она. — Но разве ты не мог напомнить мне, что мы взрослые люди?

— Похоже, ты протрезвела, — весело заключил Виктор.

Он думал сообщить ей о том, что её предложение совершенно идет вразрез со здравым смыслом, их социальным статусом, семейным положением и её медицинским образованием, но алкоголь взял вверх. Виктор давно — очень давно — не пил, и того количества вина, выпитого за ужином у Сары, вполне хватило, чтобы отвыкший от состояния опьянения мозг переклинило. Смещения в его работе были настолько значительными, что, даже сотрясаясь от холода в ледяной воде, ощущая близость судорог в околевших ногах, Виктор всё ещё не жалел, что прыгнул.

Он подплыл к бортику и, подтянувшись на руках, выбрался из воды. Ветер мгновенно вонзился в мокрое голое тело беспощадными острыми иглами. Виктор бесконтрольно мелко задрожал. Обернувшись к бассейну, он подхватил Сару под руки и помог выбраться. Её кожа тоже покрылась мурашками, а подбородок и посиневшие губы затряслись. Она обхватила себя руками, тщетно пытаясь добыть тепло растиранием плеч.

— Нам нужно согреться, — подхватывая с брошенной на полу груды водолазку и подавая её Саре, сказал Виктор. — У меня припасена бутылочка отличного миндального ликера. Предлагаю отправить детей спать и напиться.

Справившись с узкой горловиной, не пускающей голову и влажные волосы, причудливыми завитками прилипшие ко лбу и щекам, Сара смерила его недоверчивым взглядом и сдавленно ответила:

— Виктор, ты казался мне адекватным человеком. Но я полностью поддерживаю.

Так они очутились у него на кухне. Единственным источником света были крохотные светильники, встроенные под навесными шкафами. На столе стояла откупоренная бутылка и две низких креманки с мутным темным ликером; на закуску нашлось немного фруктов и остаток покупного кекса с сухофруктами. Был второй час ночи, и в доме, наконец, установилась полная тишина: Фернанда и Рафаэл успокоились и уснули в своих комнатах наверху.

Сара — хоть уже была вхожа в дом по приглашению Фернанды — была первым гостем самого Виктора за очень долгое время, но почему-то вовсе не ощущалась здесь лишней или стесняющей. Она обладала какой-то необъяснимой силой избавлять его от всех установок и сдерживающих рычагов, расслабляя своим обществом и при этом не пересекая черту личного, через которую постоянно пытались прорваться другие женщины. Он не хотел её избегать, и отсутствие острой потребности немедленно скрыться с поля зрения при встрече, работающей со всеми остальными, было для него в новинку.

— Почему ты на самом деле сюда переехала? — спросил Виктор, опрокидывая в себя остаток густого сладкого ликера из своего стакана.

Сара с долю секунды внимательно рассматривала его, словно взвешивая, как стоит отвечать — привычно шутливо или откровенно — и призналась тихим голосом:

— В сентябре умер мой папа.

Её лицо в полумраке слабо освещенной кухни приобрело доселе незнакомое Виктору выражение: грусти, боли, растерянности. Она сделала короткий глоток и продолжила:

— Я жила с ним с шестнадцати лет. Он был моим близким другом, настоящей поддержкой. Воспитывал Матеуша, пока я работала по девятнадцать часов в сутки.

Голос дрогнул, и Виктору показалось, что она сейчас расплачется. Но следующие её слова звучали всё так же спокойно, а глаза были сухими и удивительно трезвыми.

— Его не стало внезапно. Острый инфаркт миокарда. Скорая, реанимация, смерть. Ещё час назад с ним всё было хорошо, а потом его уже не было. Забавная часть этой истории состоит в том, что папа до пенсии считался одним из лучших кардиохирургов Португалии, а на симптомы расшатанности собственного сердца не обратил внимания.

Она невесело усмехнулась и сделала ещё один глоток. Виктор молча слушал, не рискуя прерывать её и даже шевелиться.

— Ни я, ни Матеуш не умеем без него жить. Я была разбита, Мэт сорвался с цепи: дрался с одноклассниками и друзьями, устраивал скандалы на ровном месте или неделями молчал, объявлял голодные забастовки и прятался от меня в компьютерные игры и телевизор. В конечном итоге нам посоветовали кардинально сменить обстановку.

Сара подняла руки ладонями вверх и пожала плечами.

— И вот мы тут. Пытаемся обрести себя заново.

Виктор не находил правильных слов. Пока он отметал варианты вроде «сожалею» и «уверен, всё будет хорошо», пустые и бессмысленные, как напрасные отговорки, Сара опустошила свой бокал и отправила в рот ломтик груши. Вдумчиво и неторопливо его прожевав, она направила в Виктора палец и сказала:

— Впрочем, тебе ли меня не понять.

Он коротко усмехнулся и кивнул. Выудил из-под футболки кольцо, на которое указывала Сара, и, сжав в кулаке, признался:

— Её нет уже почти два года, а я до сих пор не могу придти в себя.

Сара с пониманием покачала головой, наполняя их креманки новой порцией ликера.

— Как долго вы были вместе? — спросила она, закупорив бутылку.

— Женаты тринадцать лет, знакомы девятнадцать, — почти шепотом ответил Виктор. Он ни с кем посторонним не обсуждал Бруны, он и с близкими давно перестал о ней говорить, не позволяя этого даже её родителям. Слишком болезненно. — Она была моей первой и единственной любовью.

Сара вздохнула и подперла голову рукой.

— Вероятно, это не совсем то, что ты ожидаешь услышать, но… думаю, ты никогда и не сможешь полностью оправиться.

Он не ответил и залпом выпил весь ликер из своего бокала. Виктор и вправду не ожидал, не хотел этого слышать. Он и сам знал, что смерть Бруны сломила его бесповоротно и навсегда, и ему не нужны были лишние напоминания. Впрочем, как не были нужны и утешения. В конечном счете, ему было нужно лишь молчаливое понимание, а Сара лучше кого бы то ни было — лучше самого Виктора — понимала, каково ему. Она теряла куда больше, чем он. И держалась порядком лучше.

— Где отец Матеуша? — после длительной паузы, за которую Сара выпила свою порцию и снова наполнила их бокалы, спросил Виктор.

Она метнула в него короткий цепкий взгляд.

— Официальная версия: мертв.

— А правдивая версия?

Сара вздохнула и откинулась на спинку стула.

— Правда состоит в том, что его отцу нет никакого дела ни до чего, кроме медицины и научной деятельности, и то уже лет тридцать.

Виктор взметнул вверх брови, и она кивнула его догадке.

— Да, он порядком старше меня. Преподавал у меня в университете. Женатый, самовлюбленный, поглощенный своим делом, живой.

— Почему же ты врешь сыну?

Сара цокнула языком. Выражение её лица резко сменилось.

— Потому что ему лучше думать, что папа мог бы его любить, если бы был жив. Чем знать, что у живого папы есть дела куда важнее и любимее, чем родной сын.

— Он рано или поздно узнает об обмане.

— Пусть узнает, — с вызовом произнесла она. — Пусть лучше обвинит меня во вранье, чем будет расти с комплексом неполноценности и ненужности.

Она подхватила пачку сигарет, поверх которой уже некоторое время задумчиво вращала зажигалку, и, резко спохватившись с места, порывисто зашагала к боковой двери.

— Сара! — Виктор бросился ей вдогонку, проклиная свою несдержанность. При всей своей скрытности ему бы стоило понимать, во что можно, а во что не стоит совать нос. Он выскочил во двор и наткнулся на Сару, дрожащими, неподатливыми руками разжигающую сигарету.

— Ты не против, если я тут закурю? — покосившись на него исподлобья и устремив сигарету в ковш ладони, осведомилась она. Виктор мотнул головой.

— Конечно, не против.

Несколько раз безуспешно чиркнув зажигалкой, Сара наконец добыла из неё огонь. Глубоко затянувшись и неторопливо выдохнув через нос, она повернулась к Виктору и спросила:

— Осуждаешь меня?

Её глаза смотрели проницательно, насквозь. Он поежился под этим тяжелым, непривычным взглядом и снова покачал головой.

— Я с тобой не согласен. Но не осуждаю. В конце концов, кто я такой, чтобы осуждать?

Она горько улыбнулась, отворачиваясь. Какое-то время они так молча стояли: Сара смотрела куда-то в сторону, торопливо прикладываясь к сигарете; Виктор смотрел на неё и испытывал неясные, наталкивающиеся на сопротивление, позывы извиниться. А затем, докурив, она снова посмотрела на него со своей привычной широкой улыбкой: веселой, приветливой и лучезарной. Неожиданно для самого Виктора, его это неприятно поразило. Сара надела маску. Это он, так неосторожно разбрасываясь собственным мнением, о котором его никто не спрашивал, растоптал её уязвимую откровенность.

— Мне пора идти, — сказала Сара, пальцем сбивая с окурка дымящийся пепел. — Ещё раз с Новым годом!

Комментарий к Глава 6.

Соньюш — традиционная португальская, часто подаваемая к Рождественскому столу, выпечка. Это обжаренные в масле (тесто и метод приготовления напоминает наши пончики) небольшие шарики, посыпанные сахаром и корицей.

http://armazemdasespeciarias.com.br/wp-content/uploads/2011/12/sonhos-de-natal.jpg

========== Глава 7. ==========

В салоне стоял резкий химический запах моющего средства и щедро нанесенной на все пластиковые поверхности полироли. Машину тщательно готовили к продаже. Она ехала тихо и ровно, чутко отзываясь на повороты руля и послушно реагируя на педали. Впрочем, Саре в ней было не очень комфортно. Она давно не водила, не чувствовала габариты, не ориентировалась в местности и нервничала из-за вождения в темноте. Кроме того, на заднем сидении не замолкал ни на мгновенье владелец, а рядом, подцепив пальцами туго затянувшийся на груди ремень безопасности, сидел Виктор.

Именно он настоял на просмотре этой машины. По его словам это был лучший вариант из доступных. Двухлетний Пежо продавался срочно — в связи с переездом — и потому относительно дешево, как для такого состояния. Знакомый Виктору торговец нашел этот автомобиль на противоположном краю острова, и сейчас сидел сзади рядом с владельцем с очень довольным видом. Ради этой французской машины Виктор заехал за Сарой на работу, и они провели два часа в пути через всю Мадейру: от Машику до Порту-Мониш. И вот теперь она боязливо петляла по узким пустынным улочкам незнакомого посёлка, пытаясь принять решение.

Пежо превышал установленный ею бюджет, но знакомый Виктора уверял, что собьет с хозяев скидку, если пообещает выкупить автомобиль немедленно. У Сары не было с собой такой суммы, и она сомневалась, стоит ли снимать все свои сбережения, оставляя их с Матеушем без материальной страховки, но и на этот случай у торговца было решение. Он мог сам приобрести машину, а затем — даже в рассрочку, если потребуется — продать её Саре. Виктор не советовал увязать в кредиторское болото автоторговца. Сара ему верила.

Был вечер среды, шестого января, и это была их первая встреча после того, как мысли и ощущения Сары обрели четкую словесную форму. Поглядывая вправо, в боковое зеркало, она скашивала короткий взгляд на Виктора и понимала, что её влюбленность совершенно бесперспективна и напрасна. Она давно перестала измерять чувства паттернами вроде «жили они долго и счастливо и умерли в один день», но даже не строя никаких далеко идущих планов на Виктора, понимала, что это ни к чему не приведет. Она понимала это и в новогоднюю ночь, а потому так поспешно сбежала. Фонеска решил, что задел её своим несогласием с её политикой умалчивания правды об отце Матеуша, и лучше бы он считал так и впредь. Ведь правда состояла в том, что его отстраненность, воспринимаемая прежде как причудливая черта характера и проявление природной стеснительности, оказалась бессрочным трауром по жене. Он сам это подтвердил, а Сара с этим вслух согласилась. Его супруга, так смело и романтично названная единственной любовью жизни, унесла с собой его сердце, и Виктор бережно хранил в своей груди образовавшуюся после утраты зияющую дыру.

Сара предпочла убежать, оставив соседа теряться в догадках и мучиться угрызениями совести, чем всё ещё достаточно безумной для необдуманных поступков, гонимой голодом по вниманию и мужскому телу, наброситься на Виктора. И тем самым мгновенно перечеркнуть их общение. В новогоднюю ночь она была достаточно пьяна, чтобы наплевать на последствия, но сейчас была бесконечно рада тому короткому решительному импульсу, выгнавшему её из кухни и из-под непривычно теплого взгляда Виктора. Откровенность и искреннее дружеское внимание — наибольшее, что он мог ей дать, и Сара не рассчитывала, и уж тем более не собиралась требовать ничего помимо этого.

Она провела последовавшие за Новым годом выходные в размышлениях над тем, как её угораздило так неудачно — и не вовремя — эмоционально привязаться, и пришла к выводу, что виной всему затянувшееся одиночество. Сара избавилась от розовых очков ещё в университете, а потому трезво смотрела на себя и свою жизненную ситуацию, не лелеяла никаких надежд на вечную и превозмогающую всё любовь, но у неё были естественные физические и некоторое чувственные потребности. Для удовлетворения и тех, и других нужд многого не требовалось: всего несколько свиданий, имеющих интимное продолжение, — но это всё равно было непросто.

Тех немногих мужчин, которые умудрялись периодически встревать в её график, отпугивало наличие у Сары ребенка, а те несколько из них, для которых Матеуш помехой не был, оказывались одноразовыми вариантами. В идеале ей требовался кто-то относительно отстраненный, имеющий столь же не щадящую работу и, вероятно, разведенный и с детьми, чтобы их видение отношений совпадало и разногласий по поводу их мотиваций и способа жизни не возникало. Но такого постоянного партнера для периодических встреч известного порядка Саре найти не удалось. И она уже много лет существовала между спадами и депрессиями, застоями и отчаянием, надеждой и чьим-то несмелым интересом, несколькими неловкими свиданиями, скованным сексом и новыми спадами. С такой неудовлетворительной — практически отсутствующей — личной жизнью Сара давно пересталаприменять по отношению к себе понятие «влюбленность», а потому несколько дней решительно отвергала собой же поставленный диагноз. Но результат был очевиден: она вдруг начала волноваться и робеть в присутствии Виктора, отдаваться мечтательным размышлениям и, одергивая себя, искренне расстраиваться. Уж лучше было быть угнетенной и одинокой, чем безответно и нерационально влюбленной, словно подросток. Словно ей других проблем в жизни не хватало.

Сара вспоминала подобный опыт отца, но понимала, что сравнение совершенно бесполезно. Во-первых, после развода родителей и до крушения самолета, она жила с мамой, а потому не была свидетельницей личной жизни папы. После она была слишком занята собой, чтобы обращать внимание на жизнь — и людей — вокруг. Во-вторых, папа бывал дома очень редко, и причины его отсутствия — будь то длительные операции или консультации в иногородних и зарубежных клиниках или встречи с женщинами — не обсуждались. В-третьих, наличие у одинокого мужчины детей делало его лишь привлекательнее. Сара замечала это по поведению окружающих отца дам, и так же наглядно видела на примере Виктора. Она сомневалась, что её саму привлекало именно это. Скорее его надежность и непоколебимость каменной глыбы, сила и бесконечная доброта. Детей Саре хватало и своих.

Пежо прокатился по круговой развязке у набережной и стеклянной коробки ярко освещенного океанариума, въехал на пустынную парковку и остановился. Сара подняла рычаг ручного тормоза и повернула ключ, заглушая двигатель. В машине воцарилось молчание — все ожидали вердикта. Сара посмотрела на встретившего её взгляд Виктора и улыбнулась. Автомобиль в самом деле был отличным: новым, небольшим, экономичным, удобным. Это было основательное, но качественное капиталовложение.

— Я беру, — сообщила Сара, и автоторговец сразу за её спиной звонко хлопнул в ладоши.

***

Дорога обратно в Порту-да-Круш проходила по северному побережью. Узкая полоска асфальта — пустынная и слабо освещенная — тянулась между отвесными скалами и неспокойным океаном. Шоссе проходило лишь через несколько небольших посёлков, и за их пределами было погружено в кромешную тьму. Монотонность шуршания колес и равномерность урчания двигателя вместе с едва нарушаемой светом фар чернотой ночи действовали снотворно. Виктор опустил стекло со своей стороны, впуская в салон Тойоты холодную влажность воздуха. Это помогало концентрироваться.

Сара на пассажирском сидении поежилась и подхватила ворот кофты, натягивая его на подбородок.

— Я видела указатель, — сказала она. — Через несколько километров в Сан-Висенте должен быть ресторан. Давай остановимся, поужинаем. Во-первых, отметим успешное завершение поисков машины. Во-вторых, я просто обязана тебя угостить за то, что ты взял на себя все заботы. В-третьих, я очень голодная, с утра ничего во рту не было.

Виктор покосился на её слабо подсвеченное мерцанием приборной панели лицо. Она выглядела уставшей, но привычно собранной и рефлекторно жизнерадостной. Теперь он особо остро замечал поддельность её улыбок.

— Давай поужинаем, — согласился Виктор. — Вот только не хватало ещё, чтобы ты меня угощала. В качестве благодарности можешь просто сказать мне спасибо. Но плачу я.

Сара кокетливо усмехнулась и повела бровью. Он поторопился перевести взгляд на дорогу. Таких моментов он опасался, как огня. Особенно с Сарой.

Виктор балансировал на грани между необходимостью оттолкнуть её резко и решительно, как и всех остальных, и желанием общения с ней. Появившись в его дворе и попросив молоток, Сара словно сорвала с его глаз пелену, заслоняющую от понимания его нужду в человеческом общении. Он два года старательно ограждал себя от внешнего мира, сводя взаимодействие с ним до минимума, и не заметил, как желаемое им одиночество превратилось в отшельническую обузу. Спрятавшись в узкую щель между работой и детьми, Виктор лишил себя многих друзей. Уставшие от его скорби и закрытости, не понимая, как себя с ним вести и чем помочь, они медленно отдалились. А он остался наедине с собой, не имея рядом никого, с кем мог бы просто поговорить по душам.

Голубоглазая и пахнущая горько-сладкой смесью парфюма и сигарет Сара Каштанью одним уверенным шагом переступила через возведенную им границу и оказалась такой легкой в общении. Смешливая, компанейская, в меру откровенная и удивительно понимающая — отличный друг. Она увлекала за собой, и Виктор не находил объективных причин и желания отказываться от того, чтобы быть увлеченным. Но напиться за праздничным ужином и под верещание и заливистый хохот детей прыгнуть в общественный бассейн — это одно. А почти неделю мучиться видениями полуобнаженной Сары — это другое. Не такое увлечение ему было нужно.

Виктор избегал её несколько дней к ряду, не показываясь из дому даже в собственный двор или ещё до рассвета сбегая из города, но отделаться от мыслей о ней было не так просто. Сара, мокрая и замерзшая, судорожно смеющаяся в попытке унять дрожь в руках, с покрытой мурашками голой кожей, с выразительно очерченной талией, с простым нижним бельём, плотно облегающим упругие бугорки небольшой груди и округлость стройных бедер, захватывала собой его голову. Он ничего не воображал, не фантазировал, он даже не возбуждался, но постоянно бесконтрольно возвращался в памяти к бассейну и новогоднему салюту, к тонкой, сотрясающейся от холода фигуре.

Он не хотел думать о ней так, через призму этого воспоминания. Поскольку оно было неправильно будоражащим, пробуждающим в нём низменный интерес, предательским по отношению к Бруне. Оно вынуждало Виктора избегать Сару, а этого ему тоже не хотелось. Он запутался. И кокетливые улыбки не помогали разобраться в этом клубке.

Не помогало также чувство вины, острое и настойчивое, которое Виктор испытывал после внезапно прерванной новогодней беседы у него на кухне. Он не хотел начинать дружбу с проявления неуважения к взглядам и решениям Сары и осуждения её прошлого. Ей стоило невероятного труда и большого количества алкоголя перестать шутить и низким хриплым голосом рассказать о себе правду. И он не имел права подрывать её шаткое доверие. Виктору следовало попросить прощения.

Впереди показались огни Сан-Висенте, небольшого селения, возникшего вокруг привлекательных для туристов затопленных пещер и гротов. Состоящий из одной улицы, вытянувшейся вдоль океана, — с сувенирными магазинами, кафе и туристическими агентствами, предлагающими все виды пеших походов и морских прогулок, — посёлок казался непривычно пустынным без столпотворения путешественников и ожидающих их у обочин автобусов. Ресторан Quebra Mar, о котором говорила Сара, двухэтажный, с просторной террасой и большими окнами, нависающий прямо над водой, тоже оказался пустым. Внутри было несколько посетителей, больше похожих на скучающих за чашкой кофе владельцев соседних заведений, собравшихся для обсуждения свежих сплетен.

Заметно оживившийся с появлением двух новых клиентов официант, услужливо поклонился Саре и Виктору и, когда они сели за столик у окна, за которым, впрочем, из-за отражающего внутреннее освещение стекла, ничего не было видно, торопливо подал им меню и предусмотрительно зажег свечу. Сара тихо прыснула в кулак, а когда официант — снова поклонившись — отошел, тихо засмеялась.

— Как неудобно получилось-то, — весело сказала она, рассматривая неспокойный огонек. — Но он такой довольный стоит возле бара, что мне даже неловко его огорчать тем, что у нас не свидание.

Виктор хохотнул и коротко покосился через плечо. Официант и в самом деле вытянулся возле стойки, гордо расправив плечи и сияя улыбкой.

— Не станем ему говорить, — предложил он.

— Наверное, в светлое время суток тут отличное место для свидания, — продолжала Сара, наклонившись к окну и пытаясь что-то разглядеть. — Но в темноте… Сюда ведет такая дорога, словно тут не ресторан находится, а облюбованная маньяками пустошь.

Когда, приняв заказ и подав им кофе, официант снова удалился, Виктор наклонился вперед и, рассматривая, как отражается в глазах Сары пугливый огонек свечи, произнес:

— Я должен извиниться.

Она в удивлении вскинула брови.

— За то, что сказал тогда на кухне и…

Но Сара прервала его, подняв руку и дернув головой.

— Нет, Виктор. Замолчи. Ты имеешь право на своё мнение, а я на своё. Мы имеем право их выражать и не соглашаться друг с другом. Это не делает нас плохими людьми и не требует извинений.

— Мне показалось, я тебя обидел, — признался он, внимательно вглядываясь в изменения выражения её лица.

— Нисколько, — возразила Сара. — Не скрою, это болезненный для меня вопрос. Ты зацепил мои собственные сомнения в правильности моих методов, от которых я трусливо бегу, и это весьма болезненно.

Она тоже подалась вперед, упираясь локтями в край стола. Теперь свечка подрагивала из стороны в сторону под их приблизившимися к ней дыханиями.

— Мне непросто видеть Матеуша, сравнивающего себя с другими детьми, имеющими отцов. Мне непросто от него слышать, как бы ему хотелось, чтобы и у него был такой же папа, как и у Рафаэла. И я не представляю, к чему приведет правда. Это я выбрала для себя роль любовницы, я подписалась на отсутствие каких-либо прав, я сошлась с неподходящим мужчиной. И эта ноша только моя. Матеушу не следует знать, что его отец жив. Ведь это ничего не изменит. Папа не станет звонить ему на выходных или брать с собой на рыбалку, не будет привозить подарки на день рождения и учить кататься на велосипеде. Знание не даст ему отца. Понимаешь?

Виктор судорожно дернул головой в подобии кивка. Сара мягко улыбнулась.

— Ты меня не обидел. Перестань беспокоиться по этому поводу, — сказала она и, подхватив свою чашку и поднеся её на середину стола, добавила: — Предлагаю кофейный тост: за удачную сделку и твою свободу от участи моего персонального водителя!

Он поддержал, коротко стукнувшись об её чашку, и сделал небольшой глоток. Именно этой бодрящей горькости кофе и этой неподдельной улыбчивости Сары ему сейчас не хватало.

— И, Виктор, — она опустила пальцы на его локоть в невесомом прикосновении. — Спасибо тебе. За всё, что ты делаешь, для меня и для Мэта, спасибо.

Он посмотрел на тонкость её пальцев и гладкость кожи. Чужих — особенно женских — прикосновений он избегал так же, как кокетства и откровенных заигрываний. Но сейчас, поздним вечером в нескольких десятках километров от дома, в пустынном ресторане с преувеличено галантным официантом и неуместной свечой, он накрыл руку Сары своей ладонью. И улыбнулся.

========== Глава 8. ==========

Ана Луиза Сервейра Флореш, 8 июля 1942 — 21 декабря 1992. Карлуш Эдуарду Нейва Каштанью, 11 октября 1939 — 4 сентября 2009. Целые жизни, умещенные в точность и сухость двух дат. Родители, превратившиеся в две плоские мраморные таблички с именами. Это был семейный склеп династии Каштанью на старом кладбище Празереш в Лиссабоне, вмещающий в себя прах нескольких прежних поколений и имеющий достаточно свободного места для следующих. Было что-то болезненно удовлетворительное в знании того, что ждет после смерти. Сару Пилар Флореш Каштанью ждал склеп с тяжелой металлической дверью и тончайшей лепниной на фасаде. Она впишется сюда практически идеально.

Все похороненные здесь со второй половины девятнадцатого века носили фамилию Каштанью, были так или иначе связаны с медициной, как и сама Сара имели только одного ребенка, но в отличие от неё обзаводились наследниками в довольно позднем возрасте, предпочитая сначала сделать уверенную карьеру и громкое имя. Сара не знала, чем руководствовался отец, несмотря на развод и непримиримость их разногласий, решив похоронить маму тут, но сейчас, прикасаясь к двум соседним табличкам со спутанными вензелями их имен, была ему благодарна.

Со дня похорон папы это был её первый визит на кладбище, и к облегчению Сары проходил он куда лучше, чем она опасалась. День был солнечный и необычайно теплый, легкий ветерок шумел в высоких кипарисах, обступающих стеснившиеся склепы, а по ярчайшему голубому небу неторопливо плыли пышные, как взбитые сливки, облака. Саре даже было почти уютно в этом пыльном сером помещении внутри. Она помнила, как ещё ребенком приходила сюда вместе с папой, и он знакомил её с историей семьи, а на пути обратно повторял увиденные в склепе имена и показывал на старинные здания, встречающиеся на выбранной им дороге, и рассказывал события из проходивших в них жизней давно ушедших предков.

Она впитывала в себя эти удивительные истории героических и выдающихся, незнакомых, но родных ей людей, проникаясь уважением к собственной фамилии и грандиозности медицины. Возможно, именно благодаря этим частым прогулкам к Празереш у Сары никогда не возникало сомнений насчет выбора профессии. Ей также помнилась кондитерская на углу старого крытого рынка в нескольких кварталах от их прежней квартиры, где они с мамой по воскресным утрам покупали свежайшие паштейш* к завтраку. Сара помнила густые зеленые кроны деревьев в парке Теофилу Брага и расположенный неподалеку от него бельгийский ресторанчик, в котором они отмечали все семейные праздники. Это были места детства Сары, в котором всё было беззаботно, смерть была лишь одним из множества других слов, и родители весьма убедительно делали вид, что любили друг друга.

Лиссабон был её уютным домом, был ею самой, а Сара была Лиссабоном. Но, несмотря на эту взаимную любовь, она хотела обратно на Мадейру. Там не было воспоминаний и с детства знакомых до мельчайших деталей расписных плиток на фасаде бакалейного магазина. Там было спокойно.

В столицу Сару выдернул старый друг отца. Он позвонил в середине января и по настоянию нотариуса попросил приехать: оглашение завещания уже некуда было откладывать. Ей пришлось собрать вещи в чемодан, а силы в кулак и прилететь. Встреча с юристом была назначена на сегодня, и перед визитом к нему Сара решила прогуляться по местам, где могла бы пройти с закрытыми глазами, не наткнувшись на стены и не споткнувшись о поребрик. Она понимала, что рисковала вогнать себя в глубочайшую и непроглядную депрессию, но так же понимала, что пожалеет о том, что не пришла сюда, а другого шанса у неё не было. Наутро следующего дня ей предстояло вернуться в Порту-да-Круш.

Сара решилась и не прогадала. Прежде, живя в Лиссабоне, она часто избегала этих мест, не готовая проникнуться сладкой истомой ностальгии. Но сегодня отчаянно в этом нуждалась. Она всецело отдавалась воспоминаниям и сожалениям, пережитым здесь когда-то эмоциям, и с каким-то извращенным удовольствием наполнялась печалью. Так, как было, уже никогда не станет: ни солнечных зайчиков на скрипучем деревянном полу с причудливым узором, ни запаха маминой красной помады, липкой и стойкой на её детских щеках; ни капели летнего ливня на кафеле их крохотного балкончика; ни ранних пронзительных выкриков молочника; ни кислого дизельного запаха от старой машины; ни стрекочущего звонка настенного телефона с длинной спиралью провода. Но в этом была своя прелестная бесценность. Так больше не будет, но так было. И за эти моменты Сара была готова простить любимому городу все болезненные удары и подлые пинки, все ушедшие из-под носа трамваи и неподатливые тяжелые двери. Простить, но не остаться. Её тянуло обратно на остров, несмотря даже на панический страх перелетов.

Сара вспомнила, как накануне вечером говорила Ренате:

— Я скучаю по всему этому там, на Мадейре: по шуму, по движению, по уличным концертам, по брусчатке, по запаху и духоте. Но сейчас здесь очень скучаю по Мадейре.

Они сидели за столиком снаружи кафе A Brasileira, пешеходная площадь вокруг них бурлила туристами и уставшими после рабочего дня местными. Солнце медленно сползало на крыши, отсвечивая огненными мазками в стеклах окон верхних этажей. Сара всмотрелась в разожженный докрасна кончик сигареты и задумчиво добавила:

— Здесь вся моя жизнь, а там лишь съемная квартира и вид на рассвет над океаном, но, кажется, я люблю эти места одинаково сильно.

Рената, сосредоточено рассматривая подругу через сизый сигаретным дым, сделала затяжку и ответила:

— Знаешь ли, вид на рассвет над океаном многого стоит. И тот твой сосед через дорогу. На его обтянутую джинсами заднюю часть вид открывается ещё лучше.

И, облокотив недокуренную сигарету на пепельницу, зашлась скрипучим смехом.

Сейчас, шагая по узкой тенистой аллее к выходу из кладбища, Сара улыбнулась этому воспоминанию. При всей своей ученой степени и серьезности фотографии на официальном сайте университета, Рената порой подбирала не самые удачные способы выражения собственных мыслей, но неизменно всегда видела саму суть. И при резкости и черствости своих прямолинейных высказываний обладала удивительно чутким тактом. Она не задавала Саре вопросов ни в телефонных разговорах, ни во время визита на Мадейру, ни при встрече в Лиссабоне, но, конечно, и сама всё понимала.

В кармане зазвонил мобильный телефон. На экране высветилось короткое имя: Виктор.

***

Лицо пылало от горячего потока воздуха из кондиционера, но тело всё ещё пробивал легкий озноб. Виктор почти не чувствовал пальцев, сжимающих руль, а нога на педали газа ощущалась тяжелой и чужой. Он продрог до основания, и обогреватель в машине был бессильным. Они с судомехаником провели несколько часов в морозильном трюме, только что разгруженном, ледяном и остро воняющем рыбой, и теперь переохлаждение сковало его тело в острых силках. Виктор шмыгнул носом и тихо выругался. Этого ему ещё не хватало.

Он медленно подкатился под шлагбаум и махнул рукой высунувшемуся из будки охраннику. Ему предстояло провести ещё несколько часов в развозке ящиков свежего улова по нескольким точкам в Фуншале и Машику, но хотелось немедленно отправиться домой, принять горячий душ и завалиться спать. Настроение было паршивое, самочувствие — не лучше, а погода гармонично дополняла общее состояние. Над столицей нависали тяжелые тучи, и моросил мелкий холодный дождь, застилая лобовое стекло мутной пеленой.

Виктор подхватил с соседнего сидения мобильный телефон и бесцельно заглянул в телефонную книгу. Часы показывали полдень, а это значило, что Фернанда ещё была в школе, и он не хотел беспокоить её во время уроков просьбой приготовить какой-нибудь обед к его возвращению. Можно было сделать небольшой крюк и заехать к родителям, но мама обрушится на него беспокойством о его здоровье, и короткий визит с корыстной целью пообедать, не утруждаясь готовкой, превратится в длительный сеанс применения народной медицины. Виктор пролистнул список контактов и остановился на имени «Сара». Её не было на острове, и этот звонок был бессмысленным, даже если бы ему было что сказать. Но этих аргументов подсознанию оказалось недостаточно, и прежде, чем он успел осознать, что делает, его палец нажал на «вызов».

Вот черт. Что он собирался ей говорить: привет, мне плохо; я голодный и холодный; захотелось тебя услышать? Был готов ей сознаться, что соскучился без всякой вразумительной на то причины? Сары не было всего несколько дней, и они могли не видеться столько же, живя друг напротив друга, но почему-то факт её отсутствия на Мадейре — невозможности случайно увидеть её курящей на балконе или встретить в магазине — вгонял его в тоску. Когда Фернанда словно между прочим заметила, что Сара улетает в Лиссабон, Виктор на одно короткое мгновение ужасно испугался, что она может уезжать навсегда, что она не нашла спокойствия и отвлечения, на которые надеялась, и возвращается домой. А затем трусливо устыдился своей первой реакции. Он собирался рассказать ей об этом? Конечно, нет. Всё это глупости.

Он уже решил положить трубку, отнимая телефон от уха и поднимая палец к кнопке «отбой», когда оттуда послышался ответ:

— Алло?

— Привет, — он протер свободной рукой глаза, останавливаясь на светофоре. Её голос звучал звонко и чисто, словно она была не в тысяче километров, а сидела рядом. — Не отвлекаю?

— Нет. Я просто прогуливаюсь по местам былой славы. Что-то случилось?

Виктор посмотрел в зеркало заднего вида и нахмурился на нетерпеливо посигналившую сзади машину, словно задержка в одну долю секунды на светофоре была непростительным грехом.

— А должно было что-то случиться? — парировал он в трубку.

— Ты звучишь как-то… расстроено или простужено.

Растерянно, мысленно поправил ей Виктор. Растерянно, запутанно, напугано, взволнованно. Уставший после бессонной ночи в море, в борьбе с взбесившимися датчиками температуры мозг ржаво скрипел в поисках адекватной причины для звонка.

— Странно, — ответил он. — Ничего подобного.

— Да? — весело уточнила Сара. — Ладно. Чему обязана?

— Я… хотел спросить, когда ты прилетаешь, и не нужно ли тебя… и Матеуша… вас, в общем, встретить и забрать из аэропорта?

— О, ну знаешь, на самом деле это было бы отлично. Если это не будет слишком затруднительно, конечно.

— Нет, нисколько. Когда вы прилетаете?

— Завтра утром. В начале девятого.

— Я понял. Завтра в восемь буду в аэропорту.

— Здорово, — со смешком ответила Сара. — Спасибо. Тогда до встречи?

— Да, до встречи, — не отнимая телефона от уха, он нащупал кнопку отбоя. Теперь лицо пылало не только из-за жара обогревателя, но и от стыда. Он торопился поскорее закончить этот нелепый разговор, но Сара в последний момент добавила:

— И, Виктор?

— Что?

— Точно всё в порядке?

— Точно, — преувеличено живо и громко ответил он. Если что-то и было в порядке, то определенно не он сам.

Откладывая телефон обратно на пассажирское сидение, Виктор Фонеска протяжно вздохнул. Ситуация складывалась исключительно неудобная. Делать вид, что ничего не происходит, становилось бессмысленно.

Суть проблемы состояла в том, что Виктор никогда не давал ни Бруне, ни себе самому клятву посмертной верности, бесконечного одиночества и осознанного целибата, но его совершенно искренне не привлекали другие, он не задумывался о такого характера вещах и представить себя с кем-то другим не мог. Это было естественным поведением, а не целенаправленно выработанной тактикой, и потому сейчас интерес к Саре казался ему совершенно чужеродным. Часть Виктора была возмущена и неприятно встревожена этой возникшей из ниоткуда симпатией, другая часть — ещё способная на такие эмоции и желающая их — выталкивала его из этой подсознательной скорлупы. Получалось так, что Виктор хотел Сару во всех значениях этого слова, и одновременно не хотел её хотеть. Он был в замешательстве.

Кроме того, нельзя было забывать и про детей. Фернанда и Рафаэл своеобразно любили Сару: за веселье, за легкость, за приземленность, за понимание и разделение их интересов, за открытость и отсутствие некоторой надменности, характерной многим взрослым — часто и самому Виктору — в общении с детьми. Но как бы они восприняли её, перестань она быть просто соседкой и подружкой, стань она близкой их отцу, займи она место их умершей мамы? Виктор сомневался в положительном исходе таких изменений.

Фернанда уже сейчас проявляла что-то похожее на ревность. Она словно и была в восторге от Сары, говорила о ней без умолку и во многом ей подражала, но если сам Виктор оказывался в компании соседки, Фернанда при любой возможности спешила встрять, напомнить о себе, сменить тему их разговора или и вовсе его закончить. Уже само это несогласие дочери с возможным интересом отца к Саре было весомым аргументом.

К тому же, даже если предположить, что он осмелится переступить через все свои предубеждения и страхи, возникало новое препятствие. Виктор банально не представлял, как к Саре подступиться.

Он встретил Бруну ещё мальчишкой, и тогда всё было просто: поцеловал в губы — значит, любишь; рассказал об этом друзьям — значит, встречаетесь; познакомился с родителями — женишься. Никаких сложностей, никакой необходимости продумывать наперед свои шаги и предугадывать последствия. Для завоевания девушки было достаточно встретить её после школы и утянуть с собой к океану, показать ей укромный маленький пляж, мало кому известный и недоступный с суши. Расстелить на черном вулканическом песке собственную куртку, опереться на локоть и смотреть на юное румяное лицо сверху вниз, перебирать пальцами её волосы, улыбаться её рассказу и вдруг уронить к ней голову, прикипая поцелуем. В семнадцать это работало.

В тридцать пять нужно что-то большее, но у Виктора не было опыта в ухаживаниях за кем-то, кроме Бруны, и так принадлежавшей ему с момента встречи. Он не представлял, как проявить свой интерес, как пригласить на свидание и каким оно должно быть, когда и куда это должно привести. Виктор терялся от одной мысли о том, чтобы показать Саре свою симпатию. И пугался того, что получит отказ.

Он запутался. Не мог разобраться, в каком направлении двигаться, и потому просто пугливо замер на раздорожье. Виктор варился в этом котловане сомнений, нерешительности, отрицания, чувства вины и отвращения к самому себе, слабой надежды и решительного сопротивления уже месяц, а так и не приблизился к пониманию, что делать. И только подобными спонтанными поступками, вроде этого звонка Саре, глубже погружал себя в вязкую горячую лаву.

***

Ковер в гостиной был, наверное, старше самой Сары. Большой, протертый до состояния предельной тонкости и невесомости, утративший свой цветочный синий узор, превратившийся в неясных очертаний пятна, потускневший и выгоревший, он, тем не менее, никогда не подлежал даже рассмотрению вероятности выброса. Ковер тянулся за ногами, комкался, загибался на углах, не грел и не украшал, но его любили все: папа, Сара, Матеуш, гости, соседский кот, пробиравшийся к ним летними вечерами через балкон. Рената любила шутить, что половик лежал на этом самом месте ещё до возведения дома и даже пережил Лиссабонское землетрясение и последовавший за ним пятидневный всеобъемлющий пожар 1755-го. Но даже она не могла отказать себе в том, чтобы стянуть с дивана подушку, примостить её удобно под спину и расслабленно раскинуться на полу с бокалом вина в руке.

Матеуш сидел, по-турецки поджав ноги, аккурат в центре ковра, упершись локтями в колени и подперев голову. Перед ним лежала большая энциклопедия морских обитателей, подаренная ему Ренатой несколько лет назад и не заслуживавшая внимания Мэта до этой поездки. Сейчас он внимательно изучал содержимое книги, неторопливо и бережно переворачивая иллюстрированные страницы и оставляя в интересующих разделах крохотные закладки. Он пробегал взглядом красочные рисунки и краткие описания под ними, и периодически упирая в некоторые из них палец, сообщал деловито, что такие — рыбы, моллюски, осьминоги — водятся возле Мадейры, и Виктор их ловит на своём траулере.

Сара наклонилась и коротко поцеловала сына в острое плечо.

— Дорогой, хочешь горячего молока и шоколадное печенье?

Не отрываясь от книги, он молча закивал. Она встала с пола — суставы в коленях отозвались протестующим хрустом — и направилась на кухню.

В квартире было тихо, пусто, темно и пыльно. Дверь в папину спальню была плотно прикрыта, а в расположенном напротив кабинете круглосуточно горела лампа. Это было что-то исключительно иррациональное, но так Саре было спокойнее. Особо остро опустение чувствовалось на кухне. Здесь отсутствовал привычный запах, и поверхности не были заставлены обычными спутниками жизнедеятельности семейства Каштанью. На плите не стояла медная турка, которую никогда не прятали в шкаф, потому что кофе варилось чаще, чем донышко успевало остыть от предыдущего раза. На подоконнике в горшке, предназначавшемся изначально для комнатного растения, не было вечной кипы квитанций и счетов. К дверце холодильника не был примагничен лист с расписанием Матеуша на месяц. А в центре обеденного стола пустовала прежде всегда заполненная фруктами плетеная корзина.

Бронируя билеты Фуншал — Лиссабон, Сара сомневалась, стоит ли им останавливаться дома или лучше снять номер в гостинице. Но уже почти заказав комнату на несколько ночей, вдруг поняла, что это чистой воды безумие. И теперь, в последний вечер перед возвращением на Мадейру, она не жалела о таком выборе. Да, многое в квартире — сама квартира — напоминало об отце, но пора было научиться смотреть в лицо необратимости его ухода. Сара бродила по комнатам, проводила пальцами по корешкам оставленных здесь книг, открывала шкафы и трогала не понадобившиеся им на острове вещи, рассматривала оставленные в рамках фотографии. Эта квартира помнила не только папу, она помнила также и саму Сару, и Матеуша.

Она хорошо помнила, как вот так же разогревая молоко поздним вечером, Сара думала о том, что не представляет, как справиться с проживанием одной. Всё то, что прежде делал папа: менял лампочки, вызывал сантехника, опустошал почтовый ящик, размораживал в раковине мясо, вскрывал жестяные банки консервов и откупоривал бутылки вина, — представлялось невыполнимым для самой Сары. Ей никогда в жизни не доводилось жить самой. Рядом были родители: вдвоем ещё в браке, или поодиночке — сначала мама, потом папа. Но единственной взрослой, ответственной за наличие продуктов в холодильнике, своевременность оплаты коммунальных услуг, вызов электрика, когда искрила розетка, ей бывать не доводилось. И Сару пугала такая перспектива. Она боялась этого весь сентябрь и октябрь, а в ноябре стала бояться ещё больше: она окажется одной в совершенно незнакомом месте. Но был уже февраль, и всё оказалось не так сложно.

Сара научилась определять, как выглядит перегоревшая лампочка, и сумела найти электрика, когда лампочка не перегорела, но светильник всё равно не работал. Стоило ей столкнуться с чем-то новым, прежде относящимся к полномочиям папы, как выяснялось, что ничего сверхчеловеческого для решения этих проблем не требовалось. В конце концов, ей было уже не шестнадцать, и мир не казался приветливым местом, в котором не может не быть мамы. Ей было тридцать три, и в мире не было ничего, — кроме смерти, смерти родителей в первую очередь — чего Сара при необходимости так или иначе не смогла бы изменить.

Ей даже удалось изменить их с Мэтом. По истечении некоторого времени оглядываясь назад, Сара замечала разительное отличие между тем, какими они прилетели на остров вечной весны впервые, и какими готовились прилететь завтра. Матеуш медленно, но неотступно возвращался к своему прежнему состоянию. Он становился легче в повседневном общении, оттаивал к маме и окружающей среде, и хоть периодически — неожиданно и мощно — случались рецидивы замкнутости или агрессии, в целом прогресс был очевиден. Сама же Сара тоже замечала за собой признаки возвращения в нормальное состояние. Более того, теперь у неё в силу возраста Мэта, не требующего постоянного ухода, и удобного графика, не съедающего весь день, оставалось время на что-то, недоступное в Лиссабоне: неспешные прогулки и уютное время наедине с собой, принятие расслабляющей ванны или встречи с коллегами из «Ортона», посещения футбольных матчей сына и совместные просмотры любимых фильмов.

А ещё был Виктор.

Подхватывая с огня кастрюльку со вспенившимся закипевшим молоком, Сара улыбнулась этому имени. Она всё ещё ни капли его не понимала, но доверяла безоговорочно и неизменно наполнялась уютным теплом при мысли о нем. Высокий, статный, кареглазый, со стройной линией зубов, робко оголявшейся в смущенной улыбке.

— Мам? Мам!

По деревянному полу гулко пробарабанили торопливые шаги, и Матеуш с объемной энциклопедией наперевес вбежал на кухню. Он развернул перед Сарой книгу и ткнул пальцем в изображение крупного краба с непомерно длинными лапами и впечатляющих размеров клешнями.

— Вот такого — живого! — нам показывал Виктор, — от восторга Мэт едва не захлебывался собственными словами. — Он выпустил его на палубе, а мы с Рафаэлем пытались его поймать.

— Удалось?

— Нет, мы его только в угол загнали, а схватить не смогли.

— Отбивался?

Матеуш раздосадовано кивнул. Если бы ему удалось одолеть гигантского краба, история, конечно, приобрела бы совершенно новый, максимально захватывающий характер.

— Как думаешь, Виктор сможет когда-нибудь взять меня на корабль снова?

Сара подала сыну стакан горячего молока и потрепала непослушные волосы.

— Не знаю. Но завтра он будет ждать нас в аэропорту, так что сам у него и спросишь.

Мэт кивнул, слизывая оставшиеся после глотка молочные усы.

— Так здорово, что мы переехали туда и познакомились с Виктором и Рафаэлем, правда?

Сара скосила взгляд на иллюстрацию краба и улыбнулась.

— Исключительно точно подмечено!

Комментарий к Глава 8.

Паштейш — знаменитые португальские пирожные; корзиночки из слоеного теста с заварным яичным кремом внутри.

http://www.viphotels.com/Images/Lisboa-Gastronomia.jpg

========== Глава 9. ==========

Сара протерла ладонью запотевшее зеркало и впритык наклонилась к собственному отражению. Хотя многие — заигрывающие к ней мужчины, завистливые женщины и её пожилые пациенты — уверяли, что она выглядит очень молодо, сама Сара замечала на своём лице и шее следы всех тридцати трех лет, ни днем больше, ни днем меньше. Мимические морщины, дряхлость кожи, начинающей медленно сползать вниз под действием гравитации на веках и линии челюсти, западающие под глазами синяки как следствие хронической усталости, курения и алкоголя, несбалансированного питания и недостаточного количества и качества сна. Пятна, поры, капилляры, следы давних рубцов. Стоило немного поколдовать с косметикой и отступить от зеркала на шаг, как Сара Каштанью и в самом деле превращалась в весьма моложавую женщину, практически девушку. Но сейчас, с тяжело обвисшими мокрыми волосами и обмотанным вокруг тела полотенцем, она видела себя без маскировок и магии расстояния, а потому замечала все недостатки.

Рост, плоскость телосложения и чернота волос достались Саре от отца, но глаза и кожа — от матери. Бледная и тонкая, чутко отзывающаяся на всякий внутренний дисбаланс и возмущенно хранящая следы любых попыток вмешательства. Сара знала, что в пятьдесят будет выглядеть так же, как мама: излишне морщинистой, заметно осунувшейся, временами очевидно нездоровой и уставшей. Она уже сейчас видела всё больше и больше признаков необратимого и скорого старения, а потому косметика требовалась всё плотнее и надежнее, усилий, чтобы скрыть её наличие на лице, приходилось прикладывать всё больше.

Сегодня Саре как никогда хотелось выглядеть особенно хорошо и естественно. Вечером она шла на свидание с Виктором и, собираясь, испытывала приятное волнение. Он пригласил её неожиданно, когда она уже почти свыклась с мыслью о его недоступности. Привычно пообещав и выполнив, он встретил её и Матеуша в аэропорту. Когда Мэт, вымотанный ранним подъемом и непростым перелетом, задремал на плече Сары, Виктор повернулся к ней.

— В Фуншале есть один уютный рыбный ресторанчик, я поставляю туда морепродукты и лично знаком с владельцем, — сообщил он, а его щеки начали заливаться умилительным румянцем. — Там вкусно и вечером красивый вид на огни бухты. Ты не хотела бы… поужинать там со мной на выходных?

Её первым нерациональным порывом было отшутиться чем-то вроде: ты так смущаешься, словно приглашаешь меня на свидание. А затем сквозь головную боль и сформировавшееся восприятие Виктора, как отстраненного и не способного на интерес к ней, пробилось осознание того, что это и в самом деле было приглашением на свидание. Сара заставила себя улыбнуться.

— Звучит великолепно, — ответила она, пытаясь усмирить сбившееся от волнения дыхание. — Конечно, хотела бы.

Сейчас ей казалось, что это звучало со слишком очевидным восторгом и нетерпением, но тогда в машине это было максимально адекватным из того, на что она была способна. И в конечном итоге, она всегда прежде играла по правилам: сдержанность, лишь позволение за собой ухаживать и никакого проявления собственной привязанности, умеренная эмоциональность и призванная подстегивать интерес дозированная надменность. Эта свято пропагандируемая Ренатой, глянцевыми журналами и голливудскими фильмами тактика не привела её к длительным счастливым отношениям. Возможно, потому что была насквозь ошибочной?

Пора было становиться самой собой: в обуви на ровном ходу, без обязательных спутников свидания — стройнящих и выпрямляющих шпилек; в чем-то комфортном и привычном вместо платья; с каждодневным макияжем вместо произведения изобразительного искусства; без хитрых уловок вроде увлажняющего бальзама для губ, делающего их пышнее и аппетитнее, придающего сладкий вкус ягод. Она оглянулась на приготовленный комплект одежды: джинсы, белая рубашка, серый кардиган грубой вязки с крохотной брошью в виде буквы S на вороте. Если Виктору нравилась привычная повседневная Сара Каштанью, то именно с ней он и хотел поужинать в этом ресторанчике с видом на бухту.

***

Виктор не находил себе места весь день, а потому постоянно себя чем-то занимал, чтобы отвлечься от волнения и сомнений. Череда необдуманных и спонтанных поступков привела его к тому, что сегодня он шел на свидание с Сарой. И не совсем понимал, что именно по этому поводу думает, но точно не намеревался, поджав хвост, идти на попятную. Отступать от уже принятых решений, сбегать от взятых на себя ответственностей было не в его природе. Вот только легче от этого не становилось.

За несколько часов до назначенной встречи он решил устроить грандиозную стирку: постельное белье, покрывала, пледы, наволочки декоративных, горячо любимых Бруной подушек. Он сгребал их в кипы и неторопливо, растягивая простые действия до максимально затратных по времени, относил к стиральной машинке. Там, на кафельном полу кухни, рассортировывал собранную груду по цвету и материалу. Фернанда как раз присоединилась к нему, нарезая фрукты и ломая плитку черного шоколада себе на перекус, когда Виктор поднялся в её комнату за комплектом её постельного белья. Он выдергивал заправленные под матрац края простыни и неосторожным движением опрокинул сумку, стоявшую на стуле у изножья кровати. Из неё на пол выкатились несколько шариковых ручек, выскочила и раскрылась гигиеническая помада, вывалился плотно набитый карманными деньгами крохотный кошелечек и выскользнул край тетради. Между всеми этим предметами повседневной деятельности его дочери, рассыпанными по полу, Виктор с замиранием сердца увидел взблеснувший яркой фольгой квадратик упаковки презерватива.

Он не помнил, как спустился на кухню и как набросился на Фернанду. Лишь когда она, заикаясь от рыданий, вжалась в угол и заслонилась руками, он сквозь красную пелену ярости вдруг понял, что в состоянии сейчас её ударить. И то так бесконтрольно сильно, что выбьет из неё дух. В ушах шумела закипевшая кровь, и Виктор едва слышал напуганное и сбивчивое бормотание Фернанды, но он отчетливо различил, как несколько раз она повторила: Сара, Сара.

Это было уже слишком. Виктор был излишне взвинчен для разговора с дочерью, он становился опасным для неё и едва ли мог внятно выразить своё негодование, но вот для беседы с соседкой настрой был в самый раз. Какого черта она решила, что — раз он пригласил её на свидание, которое ещё даже не успело состояться — имеет право влезать в его семью и строить из себя мать его детям?! Он оставил Фернанду, втиснувшись в угол, растирать по лицу слёзы и хныкать, и направился к Саре. Она открыла дверь с удивлением и рассыпанными по плечам влажными волосами.

— Ты рано, — растеряно сообщила она, отступая назад и впуская грозно надвигающегося на неё Виктора.

— Нет уж. Скорее поздно, — возразил он со скрипом, и Сара мгновенно переменилась в лице. Он поднял вверх руку, показывая ей зажатый между пальцами презерватив, и она рефлекторно отпрянула. — Это что такое?!

— Мам? Виктор?

Матеуш появился из неосвещенного бокового коридора, растерянный и нахмуренный невеселым выражениям взрослых.

— Мэт, дорогой, пойди к себе в комнату, закрой дверь и послушай немного музыку, ладно? — ласково попросила Сара, но мальчишка мотнул головой.

— У вас всё нормально? — насторожено спросил он.

— Да, — Сара мягко улыбнулась сыну. — Просто нам с Виктором нужно поговорить с глазу на глаз. Так что иди, надень наушники и посиди так некоторое время.

Ребенок недоверчиво покосился на гостя.

— Вы что, ругаться собрались?

Виктор сжал зубы и шумно вздохнул. Эти столичные Каштанью были слишком проницательными и слишком любили совать свои одинаковые носы в чужие дела. Он вспылил и рявкнул на мальчугана:

— Делай, что велено!

— Не смей с ним так разговаривать, — возмутилась Сара. Виктор обернулся к ней и процедил:

— А ты не смей лезть к моим детям.

Она отмахнулась и повернулась к сыну.

— Матеуш, я тебя очень прошу, — с напором произнесла она. — Пойди в свою комнату.

— Нет, — он решительно скрестил на груди руки и воинственно вскинул подбородок. — Пусть он уйдет.

— Мы поговорим, и он уйдет, — пообещала с притворной улыбкой Сара и добавила тверже: — А теперь, пожалуйста, оставь нас одних.

Нехотя, оглядываясь на них с опасением и непониманием, Матеуш всё жепослушался. Когда он вошел в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь, Виктор разжал кулак, в который торопливо спрятал презерватив при появлении мальчишки, и поднес его к лицу Сары.

— Что это, твою мать, такое? — прошипел он.

— Кондом, — ответила она, морщась. — И?

— И?! — возмущенно задохнулся Виктор. — И что он делает в вещах моей дочери?

— А ты предпочитаешь, чтобы она не знала о существовании контрацептивов, об их предназначении и о том, как их использовать?

Сара отступала назад, медленно уводя Виктора за собой вглубь квартиры, подальше от любопытных ушей Мэта. Она выглядела несколько встревожено и сбито с толку, но в целом слишком отстраненно и спокойно, чтобы это не выводило Виктора из себя.

— Ей четырнадцать, Сара! — отчеканивая каждый отдельный звук, напомнил он. — Четырнадцать! Она слишком маленькая для таких вещей.

— Нельзя быть слишком маленькой для знаний, — возмутилась она. — Родители не могут оградить детей от секса, но могут хотя бы объяснить им, как себя уберечь! Ведь в подростковом возрасте они считают самым страшным последствием нежелательную беременность, в то время как даже не подозревают о том, что презерватив создан в первую очередь не для её предотвращения. Они понятия не имеют о венерических болезнях, неприятных в своих проявлениях, длительных и дорогостоящих в лечении, порой имеющих долгосрочные и меняющие жизни последствия. И это я ещё не говорю о ВИЧ и СПИДе.

Виктор мотнул рукой у неё перед носом, прерывая затянувшуюся лекцию.

— Ты наивно считаешь, что, получив от тебя презерватив, она прислушается к твоим нравоучениям? — Проскрипел он, сотрясая предметом скандала перед глазами Сары. — И вовсе не посчитает это одобрением с твоей стороны? Ты для неё авторитет, и сам факт такого разговора между вами уже является для неё подтверждением того, что она достаточно взрослая для подобных вещей. Ты понимаешь это или нет?!

— Это она тебе так сказала? — прищурилась Сара. — Что расценила беседу именно так?

— С какого черта ты вообще с ней об этом заговорила?! — проигнорировав вопрос, взревел Виктор.

— Она пришла и спросила. И на твоём месте я бы радовалась, что дочь-подросток беспокоится о таких вещах и не боится спросить взрослого, имеющего достаточно знаний и опыта, чтобы дать правильный ответ.

— На твоём месте, — он направил в неё подрагивающий от злости палец. — Я не воображал бы из себя мать чужим детям, и лучше присматривал бы за своим сыном.

— Ах вот как?

— Именно вот так, — скривился Виктор. — Не приближайся больше ни к Фернанде, ни к Рафаэлу. Уяснила?

— Тебе тоже нужно кое-что уяснить, — выплюнула Сара. — Не будь ты таким толстолобым, упрямым и слепым, она бы не обратилась к чужой тетке.

Этого обвинения в плохом отцовстве Виктор уже стерпеть не мог. Последние капли здравого смысла были сметены пламенем ярости, и он прорычал ей прямо в обиженное лицо:

— Да пошла ты к чёрту!

В ответ его обожгла звонкая пощечина.

***

Сара отчаянно пыталась сдержать слёзы и до последнего делала вид, что ничего не случилось, но в конечном итоге Матеуш нашел её сидящей на полу посреди гостиной, обхватившей колени и громко рыдающей. Ей было бесконечно обидно и нестерпимо больно. Как она могла всю жизнь ошибаться в людях и к этому времени так и не выучить этот урок?

— Мамочка, — Мэт опустился рядом с ней и обвил её руками. — Не плачь.

Он прижался к ней и положил на плечо голову. Пахнущий её любимым стиральным порошком, горячим молоком и чем-то неуловимым, но характерным только его волосам, сын согревал её теплом своего тела, решительностью смело защитить маму от Виктора и готовностью её утешить. Самый близкий её сердцу человек, никогда на самом деле её не подводивший. Матеуш мог отдаляться и капризничать, но неизменно всегда был на её стороне, в отличие от всех остальных. Сара обняла его, притягивая ближе к себе и утыкаясь лицом в его усыпанную якорями пижаму. Сын был её единственно важным, заслуживающим все её эмоции, её время и усилия. А посторонние — чужие дети и неоднозначные вдовцы — не стоили и капли внимания.

Если вот такой была плата за непростые, но важные разговоры, за необходимые уроки жизни, то Сара отказывалась вообще как-либо взаимодействовать с окружающим миром. Фернанда сама пришла к ней несколькими днями ранее и попросила рассказать ей всё о сексе, девственности, презервативах и таблетках, мальчиках, мужчинах и беременности. Сара не была в восторге от этой нагрянувшей из ниоткуда ответственности, она не была готова, поскольку рассчитывала на подобный разговор с Мэтом лишь через несколько лет, но отказать Фернанде не могла. Отвергнутая в такой момент небывалого откровения, девочка могла замкнуться в себе, набраться сомнительного качества информации от подружек и из Интернета, а затем натворить ошибок, о которых жалела бы всю оставшуюся жизнь.

Она решилась, собралась с мыслями и силой духа, объединила свои медицинские профессиональные знания с личным опытом и материнским инстинктом, разбавила это легкостью дружбы и женской солидарностью, а в итоге оказалась обданной грязью с ног до головы. Сара не выбирала себе этой роли, но приложила максимум усилий, и хоть не ожидала от Виктора благодарности, но точно не заслуживала быть посланной к черту. Её даже не столько огорчала несправедливость этого оскорбления, сколько сам факт того, что Виктор был на него способен и спустя столько времени общения, когда они едва не вышли на новый уровень, позволил себе так с ней обойтись. Явился к ней уже настроенный на ссору, не считая нужным обсудить это спокойно и основательно, а желая лишь показать ей своё возмущение и злость.

Почему Сара продолжала наступать на одни и те же грабли? Как после стольких лет жизни, такого багажа опыта, воспитанная папой и воспитывающая мальчишку, она всё ещё не научилась разбираться в мужчинах? Что это: своеобразное повторение судьбы мамы, разбившейся о скалы неприступности отца, или поиски кого-то похожего на него? Луиш Гильерме Пайва был точной копией папы в его отношениях с внешним миром и любви к работе, а Виктор оказался отражением известной лишь Саре и матери домашней, уютной стороны? Она существовала между двумя одинаково неприемлемыми моделями взаимоотношений: либо искала любовь с неподходящими мужчинами, либо окуналась в пустую и бессмысленную погоню за физиологией. Как ей вырваться из этого замкнутого круга?

— Я ведь говорил, что лучше ему уйти, — раздосадовано вздохнул Матеуш. Сара подняла голову и протерла лицо ладонью.

— Да, ты прав, — улыбнулась она сквозь всё ещё собирающиеся в глазах слёзы. — Ты был совершенно прав, Мэт. Извини, что не послушалась.

— Впредь слушайся, — деловито поджав губы, сказал он. — И не придется плакать.

Сара улыбнулась ещё шире и снова сгребла сына в охапку. Он был решением её проблемы, он был нужным ей мужчиной. Конечно, слишком привязываться к Матеушу было неразумно и опасно, но ещё несколько лет она будет ему нужна безоговорочно, а спустя какой-то период подросткового бунтарства снова станет необходимой уже не по нужде, а по собственному желанию. Мэт был воплощением дедушкиного страстного увлечения любимым делом и семейной мягкости; будучи совершенно не похожим на Сару внешне, он вобрал в себя её мимику и манеру говорить; и главное — он искренне и неподдельно всегда желал ей самого лучшего, и если и мог навредить или причинить боль, то неосознанно. Он впитал в себя лучшее, что было в доставшейся ему семье.

— Мы можем уехать отсюда, — тихо добавил Матеуш, поглаживая Сару по волосам, ещё влажным и спутанным. — Как уехали из Лиссабона.

— Да, — всхлипнув, кивнула она. — Это стоит рассмотреть как возможный вариант.

Сара решительно утерла глаза и протяжно шмыгнула носом, а затем рассмеялась.

— Давай напечем блинчиков, сварим какао и посмотрим какой-нибудь сериал или телевикторину? — предложила она, и Мэт, с все ещё серьезным и обеспокоенным лицом, важно кивнул.

========== Глава 10. ==========

Комментарий к Глава 10.

Предлагаю для начала ознакомиться с этим: https://youtu.be/hlWAoxnwuFM

** см. примечание к главе! **

Голова раскалывалась, ноги поскальзывались на мокром асфальте, а зонт под порывами ветра вырывался из рук, открывая Сару острому дождю. Выходные начинались в духе всей недели: паршиво, холодно, проблемно. Сара злобно дергала рукоять зонта, пытаясь его усмирить, и чертыхалась себе под нос, когда разъезжались ноги. Вот так идти против ветра вниз по спуску под ливнем было последним, что ей хотелось делать. Чертов Матеуш!

Сара была сама не своя в последние дни. Она много нервничала, психовала по любому пустячному поводу, а пролившемуся на плиту кофе и вовсе закатила громкую истерику с криками, раздраженным грохотанием посудой, слезами и ругательствами. Она часто курила. Выходя на балкон и поджигая сигарету, она постоянно упиралась взглядом во двор проклятущего Виктора Фонеска, и карусель по накручиванию себя в жёрнове обиды и злости набирала обороты. Сара пыхтела сигаретой и недовольно фыркала, возвращаясь мысленно к их ссоре и с негодованием отмечая, что Виктор удосужился извиниться за пьяное несогласие с её мнением в новогоднюю ночь, но посылание к черту поводом для просьбы о прощении не считал. Это подстегивало её закурить ещё одну сигарету, а затем и третью к ряду, что провоцировало головную боль, а та усугубляла общее состояние недовольства и усиливала вспыльчивость. В конечном итоге этот настрой не мог не передаться Матеушу.

Результатом этого стал звонок из школы десятью минутами ранее, в котором Саре сообщили, что её сын подрался с другим мальчишкой на тренировке футбольной команды и с разбитым носом был отведен в амбулаторию. Великолепно, черт побери! Именно этого для полноты картины ей и не хватало.

— Да чтоб тебя! — выкрикнула Сара, когда под порывом ветра зонт вывернуло наизнанку и дернуло в сторону, а она по инерции подалась и поскользнулась. Отчего ей вообще в голову взбрело в такую погоду и при наличии автомобиля идти пешком?

Пуще всего её бесило привычное спокойствие Виктора. Каждый раз, когда они случайно где-то сталкивались, он сдержанно с ней здоровался, словно ни в чем и не бывало, и будто они были просто мирно уживающимися соседями, вежливо, но торопливо скрывался из виду. Это хамство и отстраненность находились на грани психологического срыва Сары. Ей казалось, ещё несколько таких коротких кивков и тихих «здравствуй» и она снова залепит Виктору пощечину.

Яркости и мощности негодованию добавила Фернанда. Она несколькими днями ранее заглянула к Саре в гости и доверительно сообщила заговорщицким шепотом:

— Папа запретил с тобой общаться.

Это опрокинулось на Сару новой волной бурлящей и скользкой грязи. В моменты максимального ослабевания обиды несмело проглядывалась вера в то, что на самом деле Виктор Фонеска сожалел о сказанном и понял, что Сара ничего ужасного не совершила, что ему просто было стыдно и неудобно показываться на глаза, что он не мог решиться на извинения, искренне чувствуя себя виноватым. Но оказалось, что ничего подобного. Трепетно любимый Сарой сосед, такой непоколебимый и надежный, светлый и теплый, оказался просто неотесанным, невоспитанным мужланом, злобным, подлым и заносчивым мерзавцем.

— Тебе лучше его слушаться, — сглатывая ком, ответила Сара. Она торопливо выпроводила Фернанду из квартиры, уверяя её в том, что всё в порядке, скоро всё наладится и запрет будет снят, папа перестанет злиться и снова разрешит дочери общаться с ней, а сама хотела горько расплакаться.

Саре было обидно за свою доверчивость. Почему она вдруг решила, что её симпатия по-настоящему взаимна? Почему она позволяла себе наивно предполагать, что понимает жизнь и видит людей настоящими? Она снова обманулась и снова осталась одна, снова сама всё испортила.

Хватит быть такой идиоткой, решительно сказала она себе. Перестань притворяться сильной, умной и независимой, начни быть такой на самом деле. В конечном итоге, главная цель её жизни была не в нахождении постоянного спутника и не в том, чтобы всем вокруг нравиться. Её основное предназначение — сын, и хоть Сара осознавала опасность и напрасность принесения такой жертвы на алтарь собственного ребенка, не могла найти никакой другой резонной причины продолжения своего существования.

Пора перестать считать наличие и качество мужчины единственным мерилом собственного счастья. Ставить своё женское одиночество во главе стола было неразумной тактикой, и разве не это в конечном итоге приводило Сару ко всем главным разочарованиям в жизни? Предельно откровенно: стала бы она дружить с четырнадцатилетней Фернандой, решилась бы на свой страх и риск откровенно обсудить с ней интимные вопросы общего характера в целом и исключительно женской природы в частности, если бы не хотела через доверие и симпатию девочки добиться расположения её отца?

***

Участок находился на склоне, под незначительным углом, не создающим практически никаких неудобств. Наклон двора становился заметным только во время вот таких зимних затяжных дождей, когда вода не успевала уходить в разбухшую землю, и начинала грязным неспокойным потоком течь сверху вниз. В такие циклоны становился очевидным просчет Виктора при строительстве дома. Крыльцо следовало сделать значительно выше, подняв над землей больше, чем на одну ступеньку. Но порог был низким, и через него порой перетекало месиво грунта, воды и мусора. Потому каждый прогноз продолжительных и сильных дождей сопровождался выстраиванием посреди двора импровизированной дамбы.

Этим субботним утром Виктор пригнал из соседнего поселка песок и теперь был занят тем, что пересыпал его в прочные мешки, а те складывал высоким препятствием вдоль ведущей в дом дорожки. Промокший насквозь, с погрязшими в черное месиво ботинками, Фонеска отбросил лопату, завязал только что наполненный мешок и, вскинув его на плечо, пошел к торопливо возводимому препятствию. Этот процесс он ежегодно сопровождал вялыми упреками себе за недальновидность и не воплощающимся в жизнь планированием перепроектировки входа. Виктор наклонился, опуская мешок в грязь и налегая сверху всем весом, чтобы втолкнуть его в размокший грунт поглубже и понадежнее. Из-под ворота выскользнула цепочка и, зацепившись за переносицу, зависла прямо перед глазами. Он потерся головой о плечо, стягивая мешающую подвеску с лица, но стоило ему снова наклониться, как кольцо опять ударило его по носу. Повторив несколько неудачных попыток стянуть цепочку, поймать её ртом или зажать подбородком, Виктор потерял терпение и перепачканной в песке и грязи рукой сорвал её с шеи и сунул в карман.

Он как раз наклонялся к следующему мешку, когда по другую сторону забора послышался удар, характерный металлический скрежет, и завопила автомобильная сигнализация. Тяжело и размашисто ступая в широких резиновых сапогах, Виктор выглянул из ворот. По другую сторону улицы, на пустынной парковке многоквартирного дома истерично заливался писком и требовательно моргал аварийкой красный «Пежо». К его немного смятому переднему левому крылу привалился выкорчеванный с остатками корней пень. Этот потемневший и трухлявый кусок древесины валялся на земляной насыпи, ограждающей парковку и подъездную дорожку к дому, уже несколько лет, наверное, с того момента, как этот участок расчистили от растительности перед началом строительства. И вот теперь его водой смыло на машину Сары.

Виктор поднял голову и посмотрел на её балкон. Окно закрыто, шторы задернуты, никакого движения. Неужели она и вправду не слышит этих надрывных завываний? Безрезультатно прождав ещё несколько минут, он вышел из двора и зашагал к подъезду.

Его гнев заметно остыл за прошедшую неделю. Он поговорил с Фернандой, выяснил все интересующие вопросы, расставил акценты и успокоился. Ему было стыдно за то, как сорвался на дочь, и к какой истерике это привело, он долго просил прощения и замаливал свою вину беспрецедентной лаской и добротой, безразмерной уступчивостью и практически безграничным согласием на все капризы.

Он ужасно корил себя за резкость с Сарой, но поговорить с ней не решился. Виктор проклинал себя за вспыльчивость, нашел в себе силы согласиться со многими утверждениями соседки, но простить ей сам факт этого разговора не мог. Это чувствовалось, как подлая кража, словно Сара насильно и преступно отобрала у него право решать подобные вопросы, заочно определила его неспособным на правильное сексуальное воспитание дочери, пренебрегла его властью над происходящим в его собственной семье. Нерационально и эгоистично он винил Сару в том, что при всей той полезной информации, которую она предоставила Фернанде — откровенно говоря, в куда большем количестве и лучшем качестве, чем это мог сделать сам Виктор — она не имела права самолично решать, что его дочь готова к таким темам. И подсознательно противился её влиянию на собственных детей, будто она пыталась заместить собой Бруну. Всё это было неразумно, и единственным правильным шагом было бы попросить прощения за оскорбление и агрессию, но Виктор так за всю неделю и не решился это сделать.

Впрочем, сейчас у него уже не оставалось выбора. Он должен был пойти к Саре и сообщить о произошедшем с её машиной, а вместе с тем и закрыть тему с презервативом и посыланием её к черту.

Виктор пересёк улицу, по которой вниз уже струилось несколько узких неспокойных потоков мутной воды, и подошел к многоквартирному дому. Он остановился перед ступеньками и хмуро уставился на собственные резиновые ботинки. Большие и неповоротливые, перепачканные землей, песком и налипшей травой, они оставят грязный след на зеркально блестящих светлых каменных плитах. Он не хотел пачкать пол, а потому разулся и вошел в подъезд в одних носках.

Когда он взбежал на нужный этаж и постучался в знакомую дверь, ничего не произошло. Он постучал снова, сильнее и настойчивее, наклоняясь вперед и прислушиваясь, но внутри было тихо. Виктор вздохнул и подхватил из внутреннего кармана водонепроницаемой куртки мобильный телефон. Сара избегала его, он видел это отчетливо и не мог похвастаться, что не поступал так же. Ему болело то, как она на него смотрела и как торопливо прятала взгляд, как тихо отвечала на его приветствие и ускоряла шаг, но нельзя же вечно прятаться. В трубке раздался первый гудок, и Виктор прислонился свободным ухом к двери. Ничего. Похоже, её и в самом деле не было дома.

Он уже спустился на первый этаж, когда гудки в телефоне прервались голосом:

— Здравствуйте, это Сара Каштанью. Сейчас я не могу принять Ваш звонок. Оставьте голосовое сообщение или попробуйте перезвонить позже. Также со мной можно связаться через приемную клиники «Ортон» по номеру триста пятьдесят один…

Виктор нашел свои сапоги там же, где и оставлял, в растекшейся от них грязной луже. Обувшись, он вышел на улицу, и с удивлением увидел, что за пару минут его отсутствия здесь заметно прибавилось воды. Несколько тонких ручейков объединились в один сплошной поток и несли мелкий мусор, ветки и целые травяные латки, вымытые с землей, вниз по склону. На парковке всё ещё неспокойно пиликала сигнализация.

***

Матеуш сидел, подняв острые плечи и втянув голову, уставился себе под ноги и молчал. Сара посмотрела на темное пятно запекшейся крови над верхней губой и на тонкие смуглые пальцы, прижимающие к носу холодный компресс, и поняла, что у неё нет физических сил и морального настроя, чтобы отчитывать его. Чтобы вообще хоть что-то ему говорить.

Она устала от его драк, от возмущенных его агрессией в отношении своих чад родителей, от недовольных его наличием в классе учителей, от сбитых костяшек, от заплывших синяками глаз, от содранной кожи, от разбитых губ. Сара очень пыталась, но не могла понять, что именно заставляет его лезть на рожон и пускать в ход кулаки, а потому не представляла, как с этим справиться. Она опасалась, что однажды Матеуш выберет себе соперника не по весу и ловкости, и вместо сидящего в коридоре амбулатории посёлка с ватными шариками в ноздрях обнаружит его в больничной палате с политравмой и без сознания. О далеких перспективах такой лихой удачи Сара и вовсе предпочитала не задумываться, иначе у неё начинало колоть возле сердца и болезненно пульсировать в висках.

Ещё летом Мэт таким не был. У него, как и у любого одиннадцатилетнего мальчишки случались потасовки, споры и ссоры, но происходили они нечасто, заканчивались мирно и служили скорее полезной воспитательной цели. Сейчас же он лез в драку ради драки, и если не было подходящего повода, создавал его сам. Детский психолог говорила, что это проявления его внутренней перестройки. Со смертью деда — их надежного защитника — он осознал, что теперь сам стал ответственным за семью мужчиной, а потому подсознательно бросал себе вызов, чтобы проверить свою готовность при необходимости постоять за мать. Сара же видела лишь его стремление подавлять окружающих превосходящей физической силой и умением. Вероятно, как-то так и начинали все тираны и преступники.

Она вздохнула и потерла лицо.

— Это не перелом, — успокоительным тоном сообщил врач, приземистый мужчина средних лет с короткими волосами и ухоженной рыжей бородой. — От механического повреждения лопнуло несколько сосудов, только и всего.

— Да, — улыбнулась Сара. — Это хорошо. Спасибо, доктор.

— Могу выписать таблетки на случай головных болей, — вытягивая из нагрудного кармана шариковую ручку, предложил он, но Сара покачала головой.

— Не стоит, благодарю. У нас есть всё необходимое, — заверила она, толкая сына в плечо. — Не будем Вас больше задерживать.

Ещё раз поблагодарив доктора, которого не встречала прежде, — удивительное дело как для масштабов Порту-да-Круш и количества проведенного ею здесь времени — она вытолкала Мэта из его кабинета и закрыла за собой дверь.

— Мам, — протянул жалобно Матеуш, но Сара прервала его резким:

— Ни слова!

Она вздохнула, вытягивая из предупредительно оставленной у двери подставки зонт, и снова провела ладонью по лицу. Что ей делать? Лишить сына дорогой ему техники: наушников, приставки, компьютера? Посадить под домашний арест и перевести на временное дистанционное обучение? Снова переехать? Обратиться к очередному детскому психологу?

— Мам!

— Мэт, я тебя попросила: не разговаривай со…

Она замолчала на середине слова, проследив за пальцем Матеуша. Он указывал на дальний конец коридора, где по старому дощатому полу — аккурат под плакатом рекламы социального страхования — растекалась лужа. На побеленной стене рядом растягивалось темное пятно влаги. Сара шагнула обратно к двери и заглянула в кабинет.

— Док, — встревожено сообщила она. — Вас затапливает.

Уже спустя час воды в коридоре на первом этаже было по колено, а рыжебородый доктор, срочно вызванная им с выходного медсестра, Сара и Матеуш продолжали переносить из кабинета, кладовки и смотровой медикаменты, инструменты, приборы, технику.

— Это нормально для здешней зимы? — в чавкающих от впитанной влаги кроссовках и тяжело обвисших джинсах взбираясь по лестнице, спросила Сара.

— Случается, — кряхтя под весом коробки с упаковками физраствора и объемными бутылками препаратов, ответил доктор. — И не только зимой.

Медсестра хохотнула, оборачиваясь на верхней ступеньке:

— Амбулаторию столько раз заливало, что удивительно, как мы ещё не дрейфуем в океане.

Сара нахмурилась и покосилась на сына. Он нес стопку упаковок одноразовых перчаток, придерживая её шаткую верхушку подбородком. Лицо было напряженным, посиневшие от холода губы плотно поджаты. Она пыталась отговорить его, но Матеуш решительно возразил и, не проронив ни единого слова, помогал остальным. Замерзший, с промоченными ногами — погруженными в грязную воду выше колена — насупленный, но неотступный. Мэт лишь коротко повел бровью на замечание медсестры, и его реакция успокоила Сару. В самом деле, чего это она так напугалась?

***

Виктор подобрал Рафаэла у ворот школы, куда тот стремглав выбежал с крыльца, укрывая голову курткой и высоко подпрыгивая по лужам и через ручейки, а затем развернулся вниз к океану. Вместо привычно подняться на шоссе и так, по прямой, объехать извилистость и холмистость Порту-да-Круш и на последней развязке перед тоннелем повернуть к дому, он направился в сторону набережной. Его грызла какая-то невнятная — то ли тревожная, то ли предусмотрительная — необходимость забрать Фернанду с работы.

Дождь не прекращался, падая сплошным тяжелым потоком, и воды на улицах становилось всё больше. Вскоре в низменности центра городка соберется всё то, что сейчас текло по асфальту вниз, и пройти, не промочив ноги, будет невозможно. Виктор не хотел, чтобы дочь едва ли не вплавь добиралась до дома. Кроме того, кому вообще в такую погоду может потребоваться школа сёрфинга?

Когда он вошел в просторное помещение, заполненное бесконечными стойками досок любых размеров и окрасов, с потертыми боками и почти выгоревшими надписями, Фернанда сидела за столом и улыбалась монитору компьютера. Играла какая-то энергичная музыка, и дочь в такт ей подергивала плечами.

— Папа?

— Привет. Я за тобой.

Она недоуменно выпучила глаза и обернулась на настенные часы.

— За мной? — переспросила Фернанда. — Но ведь только полдень. Я ещё не закончила.

— Не закончила что? — уточнил он, оглядываясь по сторонам и разводя руки в пустоте комнаты. — У вас ни одного посетителя.

— Да, но бронирование и заказы, и… — кивая на экран, перечисляла Фернанда, но отец нетерпеливо её прервал:

— С этим ты справишься и дома.

Из боковой комнатушки со сделанной в виде сёрфа табличкой «служебное помещение, не вплывать!» показался владелец и главный инструктор школы. Он приветственно кивнул гостю.

— Ты не против, если я заберу Фернанду? — словно его интересовало мнение этого заезжего экстремала, осведомился Виктор. Инструктор дернул головой и нахмурился:

— Нет, конечно. А что-то случилось?

— Пока ничего, — Виктор грозно поманил дочь рукой. Она нехотя встала из-за стола, недовольно поджимая губы. — Но ты видел, что снаружи творится? Через час-другой вы отсюда только на моторной лодке выберетесь.

Инструктор хмыкнул и отмахнулся с коротким, не впечатленным:

— Та!

Виктор не разделял его легкости и беззаботности, но не стал ни на чем настаивать. Возможно, думал он, это в нем говорит моряк, тревожащийся из-за шторма даже на суше. Но океан и в самом деле был крайне неспокойным. Темная вода бурлила и извивалась, волны набегали на берег, вздымаясь на несколько метров вверх и опадая со свирепым грохотом на камни и набережную. Таким буйным Атлантический океан у этого побережья Виктор видел нечасто. На какой-то очень короткий момент ему даже показалось, что земля шатается у него под ногами, словно палуба заваливающегося на гребне устрашающей волны траулера.

Он мотнул головой, прогоняя это неспокойное видение, и сел за руль. В салоне машины, сухом и теплом, в компании детей, сидящих на заднем сидении и рассматривающих разыгравшуюся непогоду сквозь стекло, Виктор расслабился. Теперь всё было в порядке, теперь ему не о чем было беспокоиться. Но когда в конце набережной он переезжал ров, его сердце снова тревожно пропустило удар. Там, где в обычные дни тек едва различимый в зарослях травы и кустарников ручеек дождевых вод с гор, неслась коричневая масса. Между берегами бетонных плит она словно кипела, выплевывалась наружу и заливала грязными брызгами белоснежные стены рядом стоящих зданий и стекла припаркованных у парапета машин. Такого полноводного потока Виктор здесь ещё не видел.

Он вжал газ, взбираясь на подъем, и включил радио. Среди грозовых помех и пустого шипения он наткнулся на различимый женский голос.

— … начинается эвакуация. Власти и экстренные службы просят всех жителей Фуншала не выходить на улицу и не пытаться выехать из города на личных автомобилях. Оставайтесь в домах, поднимайтесь на верхние этажи или крыши и ожидайте помощи.

Машина резко вильнула задом, и Виктор дернул руль, пытаясь снова поставить её параллельно дороге. Асфальт под потоками воды сталь скользким из-за намытого ила, резина едва сцеплялась с поверхностью.

— Также очевидцы сообщают о нескольких погибших. Полиция пока не подтверждает эту информа…

— Пап? — бледное лицо Фернанды оказалось рядом с ним, и Виктор торопливо крутанул громкость, снижая её до едва различимого бормотания.

— Да, малыш? — он попытался изобразить бодрую улыбку, но машину снова повело, и он лишь оскалился.

Фернанда перегнулась через спинку его сидения к радио.

— …оползень. Асфальт провалился в нескольких участках шоссе ЕР203…

Машина с ревом, заглушая диктора и напуганный вопрос Фернанды, взобралась на холм, отчаянно гребясь колесами и пыхтя. Когда угол подъема уменьшился и Виктор перестал остервенело вжимать педаль газа в пол, заставляя двигатель кашлять на максимуме оборотов, за шумом дождя и капелью по крыше пикапа вдруг стало слышно хрипнущую от усталости сигнализацию.

— Я сейчас отвезу вас домой, — выключив радио, заговорил Виктор. — Подниметесь к себе в комнаты и будете там тихо сидеть. Не спускайтесь на первый этаж и не выходите во двор, а если вдруг в дом просочится вода, позвоните мне, поняли?

Он коротко покосился в зеркало заднего вида и увидел кивающее отражение Рафаэла. Фернанды видно не было, она выдохнула отцу прямо в ухо, взволнованно и тонко:

— А ты?

— А я очень скоро вернусь.

За поворотом в плотной и серой, как ткань, пелене дождя показалась красная задница «Пежо», моргающая поворотниками. Где, черт бы её побрал, носило эту Сару?

***

Настоящий ужас охватил её, когда на пороге в насквозь мокрой форме и в фуражке, с козырька которой скапывала вода, появился полицейский. Они с Матеушем, закончив свою волонтерскую деятельность по спасению амбулатории, как раз намеревались начать прокладывать нелегкий путь обратно домой, когда офицер возник в двери, распахнутой и закрепленной в таком положении водой. Сара крепко держала Мэта за руку — скорее держалась за него, как за надежду, обещание, причину не поддаваться страху — и чувствовала, что больше не может. Этот день, едва начавшись, уже выжал из неё все соки.

В её уставшем мозгу вращался большой, мигающий как тревожный проблесковый маячок, клубок мыслей. Почему она здесь? С чего ей вдруг показалось, что сжечь последние немногочисленные мосты было отличной идеей? Как она оказалась так далеко от дома, замерзшая и напуганная, посреди тонущего под дождем чужого острова? Что за глупая импульсивность, необдуманность, несерьезность! Покинуть Лиссабон, уютный и сухой, пахнущий кофе и свежим песочным печеньем, наполненный знакомым трафиком, ради этого дикого места. Ради привычных здешним жителям наводнений, ради влюбляющих в себя без шанса на спасение и топчущих сердце в прах мужчин. Что за идиоткой надо быть, чтобы поверить постороннему человеку и так круто изменить собственную жизнь во имя призрачной надежды на улучшение? А ведь в результате они приплыли — как и всплывшие в затопленной амбулатории ватные тампоны и пустые бланки рецептов прибивались в угол — к тому же, с чего и начинали: подавленность и растерянность Сары, агрессивность и замкнутость Матеуша, неясность их будущего. Для достижения — вернее, сохранения — этого состояния вовсе не обязательно было менять работу, лететь на Мадейру и покупать машину.

Она проковыривала себя насквозь этими риторическими вопросами и несвоевременными сожалениями, когда наткнулась на полицейского. Оглядев её и Мэта цепким взглядом, офицер посмотрел на рыжебородого врача, топчущегося на крайней не погруженной в мутную воду ступеньке, и заговорил:

— Здрасте, док. Нужна Ваша помощь.

Когда он выложил всю суть дела, охватившая Сару паника обездвижила её конечности и лишила способности мыслить адекватно. В ближайшем к Порту-да-Круш тоннеле со стороны Машику произошло серьезное ДТП, а вызванная из города скорая оказалась отрезанной от места происшествия случившимся на другом конце тоннеля оползнем и последовавшим обвалом одной из бетонных плит. В столкнувшихся машинах несколько серьезно пострадавших, а рядом с ними только очевидцы, три наряда полицейского патруля и ни одного медика.

— Я тоже доктор, — выпалила Сара прежде, чем задумалась над тем, что вообще это значит. — Физиотерапевт-реабилитолог, но оказать первую помощь могу.

Она вызвалась рефлекторно, не успев даже до конца понять, на что именно подписывается. Это было чем-то врожденным, вложенным в её генетический код, или воспитанным родителями и закрепленным университетом — Сара наверняка не знала, но не могла отказать в содействии, когда это было настолько отчаянно необходимо.

— Отлично, два врача — это уже что-то, — заключил полицейский. — Поедете с нами.

И лишь в этот момент она очнулась в реальность. Поехать с ними? В обваленный — и, возможно, как и всё на этом проклятом клочке суши посреди враждебной воды, затопленный — тоннель, к неведомому количеству пострадавших с неизвестной степени тяжести травмами? А Матеуш? Она не может оставить его одного, но и с собой тянуть в уже навредившее стольким людям и потенциально опасное место было максимально безответственно.

— Поеду, если моего сына отвезут домой и убедятся, что он в безопасности, — ответила Сара хриплым от сухости горла голосом, и Матеуш судорожно сжал её пальцы.

— Ты не обязана это делать, мам, — шепнул он недовольно, но она мотнула головой. В конечном итоге, несмотря на трусость и околевшие от холодной воды ноги, именно в этом для неё состояло призвание медицины. Подобным вещам её с детства в прогулках от кладбища Празереш учил папа. Правда, сейчас на утратившей под грязными потоками своё зеленое очарование Мадейре это вовсе не ощущалось так героично и самоотверженно, величественно и вдохновляющее, как в историях о предыдущих поколениях докторов Каштанью. Страх и сомнения, готовые в любое мгновение одержать победу над слабо барахтающейся на поверхности ответственностью — вот, чем это на самом деле было.

— Обязана, — так же тихо возразила она и в ответ сжала руку сына.

— Мам, пожалуйста!

***

Новостные сводки вгоняли в дрожь. Ведущие на нескольких радиоволнах вторили друг другу, взволновано и сбивчиво сообщая о новых разрушениях и жертвах. Говорили о более чем десяти погибших. Оставлять детей одних, когда вокруг разыгрывалось такое смертоносное и разрушительное наводнение, было безответственно, противоестественно, чудовищно. Виктор сжимал руль, не решаясь завести двигатель, и смотрел сквозь залитое дождем окно на неясный силуэт своего дома. Здесь, на возвышении, воды было вовсе не так много, как в центре города; она стекала вслед за рельефом вниз, и видимые тут лужи и торопливые ручейки по сравнению с увиденным на набережной или обсуждаемом по радио казались пустяковыми. Вода не застаивалась, она послушно огибала выстроенную несколькими часами ранее песчаную дамбу во дворе, застилая газон ровным слоем темной вязкой жижи, но не приближаясь к порогу. Дом был крепким и надежным, второй этаж был поднят над землей достаточно, чтобы уберечь детей от волн любой возможной в наводнении высоты. Какие ещё доводы он мог найти, чтобы хоть как-то заглушить панический страх и отвращение к самому себе за этот поступок?

Но он не мог ничего не делать. Сары не было дома, её машина продолжала возмущенно сигнализировать на всю округу, а телефон упрямо повторял, что связаться с ней можно через приемную клиники «Ортон». Виктор звонил по надиктованному Сарой Каштанью номеру, но там тоже никто не отвечал — Машику затапливало быстрыми грязными потоками, как и Порту-да-Круш, и Фуншал. Он заставил себя повернуть ключ зажигания и снять Тойоту с ручника. Нельзя было отсиживаться здесь в попытке спрятаться от чувства вины и страха за оставляемых без присмотра детей и ужаса за Сару и её сына, не выходящих на связь в этом устрашающем водовороте. Он должен был найти их прежде, чем дороги окажутся совершенно не проездными, а он сам не лишится рассудка и самообладания от беспокойства.

Рафаэл сказал, что Матеуш подрался на футболе с каким-то мальчишкой, и их двоих с разбитыми в кровь носами отвели к доктору в амбулаторию. Уже прошло несколько часов, и Сары с мальчишкой там могло не оказаться, но это было отправной точкой, и Виктор направлялся именно туда. Он рассуждал так, что — раз машина стояла у дома — Каштанью были где-то в пределах посёлка, и он просто методично прочешет весь Порту-да-Круш, пока в конечном итоге не найдет их спрятавшимися от дождя и бурлящих потоков в каком-то магазине или той же медчасти. Кто-то да должен был их сегодня видеть, здесь не так много мест, куда они могли бы отправиться, а значит: Виктор скоро их отыщет, привезет домой и успокоится.

Он как раз съезжал к круговой развязке, борясь с усиливающимся по мере снижения течением, когда зазвонил телефон. Не глядя на экран, но искренне надеясь, он прижал трубку к уху и выдохнул:

— Сара?

— Нет, пап, это я, — недовольно пробурчала Фернанда.

— Да, малыш, что случилось?

— Матеуша только что привезла домой полиция.

Виктор резко ударил по тормозам. Закушенные колодками колеса перестали вращаться, но машина с сильной вибрацией продолжила по инерции соскальзывать вниз. Он вывернул руль свободной от телефона рукой, избегая столкновения с ограждением, и сдавленно уточнил:

— А Сара?

— Её не было.

Руки вдруг ослабли и утратили чувствительность. Виктор едва не выронил мобильный. Его насквозь прошибла худшая догадка из возможных: если Матеуша полицейские сопроводили домой одного, с Сарой случилось что-то ужасное, что-то непоправимое. Горло сковал спазм, и он едва не задохнулся в панической попытке судорожно вдохнуть. Такого не может быть. Так не могло случиться, она не могла оказаться одной из тех погибших, сообщения о которых на радио чередовалось с инструкциями от экстренных служб.

— Я сейчас приеду, — прохрипел Виктор. В глазах начало двоиться, и он с трудом сумел развернуть машину. Чтобы заставить её взобраться обратно на холм, приходилось до упора вдавливать педаль газа и быстро крутить рулем из стороны в сторону, виляя колесами, чтобы они хоть как-то вгрызались в поверхность и переставали пробуксовывать.

Он бросил пикап поперек улицы и забыл захлопнуть дверцу. Второй раз за день стремглав взбегая по ступенькам к квартире Каштанью, Виктор уже не беспокоился о том, что оставляет за собой протяжные темные следы. Чистота кафельного пола заботила его в последнюю очередь. Он мог думать только о Саре. Сердце хаотично колотилось в груди, стучалось о легкие и сбивало дыхание. В затылке расползалась тупая пульсирующая боль, живот скрутило острым спазмом. Виктор отказывался понимать происходящее. Полюбив снова, опять терял? Даже не успев обрести, даже не воспользовавшись шансом на счастье, собственноручно всё испортив и не найдя в себе мужества и ответственности исправить? Вот так просто: была и не стало?

Эти широко распахнутые голубые глаза, улыбка, кроткая и задумчивая, самая искренняя из всех её улыбок; едва приоткрывающиеся губы, выпускающие сизые клубы дыма; большой палец, безотчетно поглаживающий край сигареты, и указательный, смахивающий пепел; наморщенный в ядовитой шутке нос; ямочки на щеках, когда саркастически кривился рот; изгиб шеи, когда в припадке заливистого смеха голова откидывалась назад. Виктор отрицал вероятность того, что больше никогда этого не увидит.

Он заколотил в дверь, и Матеуш распахнул её мгновенно, словно ждал сразу по другую сторону. Он выглядел растрепанным, уставшим, напуганным и насквозь мокрым. С тяжело обвисших под весом влаги спортивных штанов в лужу на паркетном полу стекала грязная вода.

— Где твоя мама?

Мальчишка утирался большим полотенцем, неосторожно уронив один край себе под ноги, и по белоснежной махровой ткани начинало расползаться рыжее пятно. Он смотрел насуплено и с недоверием.

— Мэт! — нетерпеливо прикрикнул Виктор. — Где мама?!

***

Дорога была высечена в скале. Около десятка метров по обе стороны вдоль шоссе нависали бетонные плиты, укрепляющие склоны. По мере приближения к тоннелю эти сдерживающие ограждения становились всё выше. По ним, упертым в землю почти вертикально, с холмов сплошным потоком стекала мутная вода. Два быстрых встречных потока сливались на узкой полосе асфальта, закручивались в водовороты и возмущенно бурлили, пытаясь пересилить друг друга. Это темное неспокойное течение устремлялось вслед за наклоном дороги и, вырываясь из узкого цементного коридора, накатывалось на низкий отбойник, погребало его под собой, и с ревом устремлялось по заросшему склону обочины.

Подъезд к тоннелю был перегорожен полицейской машиной. Рядом с ней двое офицеров, активно жестикулируя, объясняли что-то водителю эвакуатора.

Идти было тяжело, противоборствующие течения — быстрые, густые, несущие в себе мусор, траву, ветки идаже камни — подкашивали ноги. Сара впилась пальцами в предплечье полицейского и шатко ступала за ним, высоко вскидывая колени и наклоняясь вперед всем телом. Рыжебородый доктор остался у снесенной в овраг и перевернувшейся легковушки, из которой по сброшенной веревке пытались выбраться пассажиры. Её же вели в тоннель. Внутри, под невысоким округлым сводом воды становилось всё меньше, и постепенно перестало быть слышно рев наводнения. Только хлюпающие торопливые шаги отдавались эхом и катились вглубь, медленно затихая. Вскоре к ним примешался тихий неразборчивый отголосок.

За поворотом возникла первая машина, стоящая поперек полосы: смятая радиаторная решетка, номерной знак уныло повис на одном креплении, выбита фара и по мокрому асфальту рассыпались разноцветные осколки, играющие бликами в свечении ламп. Крышка капота была приоткрыта и погнута, через лобовое стекло протянулась длинная трещина, оранжевыми резкими вспышками мигала аварийка. Внутри никого не было. Рядом стоял второй участник столкновения. Малолитражка с выбитыми окнами слева, скомканными и вмятыми внутрь кузова дверями, — водительскими и задними — и передними колесами, повернутыми в одну сторону под разными углами.

Из крестовины руля свешивались белые клочья выстрелившей подушки безопасности, водительское сидение было усыпано стеклянной крошкой. Сама водитель — молодая женщина с кровавым подтеком на щеке и посеченными осколками руками — сидела на заднем сидении и тихо напевала убаюкивающую мелодию. Девочка рядом с ней бессильно свесила голову на борт детского автокресла и слушала с закрытыми глазами. Над ней, просунувшись внутрь салона через выбитое окно, нависал полицейский. Услышав приближение Сары и другого офицера, он выглянул и выпрямился.

— Вы доктор? — крикнул он издалека. — Ну слава богу!

Заглянув в машину и перегнувшись через заботливо наброшенную на осколки и покореженный металл куртку, Сара ободряюще улыбнулась женщине и девочке, слабо покосившейся на неё из-под заплаканных и опухших век, но сама похолодела.

Что она здесь делает? Её работа — составлять комплекс упражнений, делать массаж, держать пациентов под руки, когда они пытаются впервые пойти без костылей или ходулей, уговаривать их сделать ещё один заход в десять приседаний, уверять, что они смогут, и по раскрасневшимся напряженным лицам угадывать их самочувствие. И вовсе никак не спасать жизни. Тут нужны бойцы службы спасения с гидравлическими ножницами и несколько бригад скорой помощи с жесткими носилками и всем необходимым для реанимации, с мигалками и сиренами на машинах; нужны МРТ и рентген и профильные врачи, а не Сара — растерянный физиотерапевт, вооруженный скупым походным набором посёлочной амбулатории.

У женщины была рваная рана головы, на её краях запеклась темными комками кровь, но кто мог определить навскидку, насколько она глубокая и не кровоточит ли внутрь черепа, создавая в нем смертоносное давление? Впрочем, куда больше беспокойства — парализующей паники — вызывал ребенок. Девочка лет трех или четырех была бледной и обмякшей, вяло шевелящейся, не отвечающей на вопросы Сары и не реагирующей на прикосновения мамы. На её щеках засохли подтеки слёз, глаза были красными от недавних рыданий, и в уголках собралась белесая слизь; синюшные губы были пересохшими и безвольно приоткрытыми.

Эти симптомы сильнейшего травматического шока не оставляли никакого шанса на надежду подождать скорую, ищущую обходные маршруты вокруг обвалившейся дороги. Сара глубоко вдохнула и коротко зажмурилась, собираясь с силами, а затем подалась вперед, наклоняясь так низко, насколько могла, едва касаясь асфальта носками кроссовок. Левая ножка ребенка была зажата между водительским креслом и дверцей, вогнутой внутрь машины сильным ударом. Сара видела неестественный изгиб в голени и обломок серой пластмассы из обивки салона, вонзающийся в алое пятно на цветастых брючках. Многочисленные переломы, размозжение сухожилий и мышц, обильное кровотечение — что бы ни пряталось от её взгляда под узорчатой тканью, тянуть дальше было некуда.

Сара выбралась из машины и открыла полученный от доктора чемоданчик. Внутри в узких пластиковых отсеках пошатывалось несколько ампул, хаотическая россыпь блистеров, собранные в плотный комок эластической резинкой шприцы разных объемов, несколько индивидуально запакованных мотков пластиковых трубок, фильтров и регуляторов потока для капельниц, обычные и изогнутые ножницы, начатая коробка спутанных перчаток и какой-то смятый клочок бумаги. При богатстве такого ассортимента для внутривенных инъекций отсутствие медицинского жгута удивляло. Сара раздосадовано вздохнула и расстегнула пояс на джинсах.

***

Все смешалось в какой-то безумный калейдоскоп. Сначала с ним начал препираться Матеуш, так что Виктору пришлось в конце концов схватить его за острые плечи и крепко тряхнуть. На то, чтобы выяснить у Мэта, где Сара, почему её повезли и в какой именно тоннель, чтобы уговорить его переодеться в сухое, закрыть квартиру и пойти с ним, и чтобы привести его к напугано притихшим на лестнице Фернанде и Рафаэлу, Виктору потребовалось полчаса.

Затем около пятнадцати минут прошло в схватке с пикапом, захлебнувшимся водой во время борьбы с бурлящим потоком и теперь отказывающимся заводиться. Телефон Сары продолжал упрямо переадресовывать на автоответчик, а новости звучали всё трагичнее, но теперь Виктор знал, — надеялся, что это не изменится в ближайшее время — что она была жива и вполне работоспособна, раз вызвалась помочь. Когда Тойота перестала вхолостую чхать, и двигатель запустился, он направился к ближайшей развязке, ведущей на шоссе, но путь оказался перерезан. Сползший под натиском воды грунт повалил несколько металлических листов забора, вытолкнул со двора чей-то автомобиль и, окунув мордой в поток грязи, оставил посреди дороги. Виктору пришлось разворачиваться и спускаться в центр.

Здесь улицы тоже утопали под водой, сильные течения пересекали их поперек или текли вдоль, между припаркованными у тротуара машинами набиралась груда мусора и земли. Площадь у церкви превратилась в неспокойный мутный бассейн, вода плескалась возле белых стен, оставляя на них черные грязевые кляксы. Канал был переполнен и бурлящий поток выбрызгивался над коваными поручнями моста. На углу возле амбулатории пытались удержаться на ногах пара пожилых владельцев Penha d’Ave. Виктор свернул к ним и остановился. Когда они забрались внутрь Тойоты, мокрые и продрогшие, обессиленные противостоянию наводнения, седовласый ресторатор со вздохом сообщил:

— Никогда прежде такого тут не видел.

Его супруга кивнула. Она бережно обхватила руками ящик, в котором звенел в такт вибрациям машины кофейный сервиз, расписанный тонким синим узором. Виктор поднял взгляд на её лицо, бледное и обреченное. Ниже по переулку вода уносила за собой полвека их истории, трудов, любви. Сердце болезненно сжалось. Мадейра — такая, какой он знал её всю жизнь и какой любил, его дом, райский зеленый сад посреди Атлантического океана — рушилась на глазах.

Он отвез пожилую пару домой и снова двинулся к шоссе. Выехав к круговой развязке, Виктор остановился под знаком «Стоп» и задумался. Матеуш не знал, о каком тоннеле шла речь, и теперь стоял непростой выбор: двинуться направо, в сторону Фаяла, или налево, к череде тоннелей, ведущих в Машику. В обычный день ошибка стоила бы лишь времени и бессмысленного круга в несколько десятков километров, но в эту субботу за проведенный в бесцельных блужданиях по округе час могло произойти всё, что угодно. В конечном итоге, Виктор мог остаться отрезанным от Порту-да-Круш и детей очередным обвалом или непреодолимой рекой, возникшей из ниоткуда. Он шумно выдохнул и опустил голову на руль. Если он знал, что с Сарой всё в порядке, и она была с полицией, было ли необходимо продолжать её поиски? Зачем он ехал за ней, если она была где-то нужна, как доктор, а он был нужен дома детям?

Рядом с транспортным указателем «Машику — 10 км. Фаял — 7 км» в своей изможденной предельными нагрузками и забрызганной грязью Тойоте Виктор стоял перед непростым выбором. Ум — проедающее череп изнутри беспокойство за оставленных детей — настаивал на возвращении домой. Сердце щемило и требовало найти Сару. Как он может оставить её, столь хрупкую и такую любимую, посреди этого катаклизма одну?

Он дернул рычаг поворотника, нажимая на газ и сворачивая направо, в сторону Машику, но уже очень быстро уперся в перегородивший дорогу полицейский патруль.

— Тоннель закрыт, Виктор! — офицеру пришлось кричать. За его спиной надрывно гудел эвакуатор, пытаясь на стальном тросе своей громадной лебедки вытянуть из оврага машину. — Впереди обвал, проезд только по сто восьмой!

Опустив стекло, Виктор высунулся под дождь.

— Ты не видел тут Сару Каштанью?

Но полицейский заговорил одновременно с ним и порядком громче, перекрывая вопрос:

— Но лучше вообще никуда сегодня не ехать.

Виктор резко мотнул головой и повторил с напором:

— Ты тут Сару Каштанью не видел?

— Кого?!

— Ну, такая… молодая женщина, доктор. Её сюда, кажется, на серьезную аварию вызвали.

Офицер закивал. Он морщился от сильного дождя, льющего прямо в лицо, и пытался заслониться, приставив к козырьку фуражки руку.

— А, да! Была такая. Она вместе с другим патрулем и потерпевшими поехала в Машику, в больницу скорой помощи.

— Давно?

— Что?!

— Как давно?

— Минут двадцать назад.

— Понял, спасибо!

И он торопливо — при полиции через две сплошных, но кого из них сейчас это беспокоило — развернулся в направлении указанной объездной дороги, извилистого и длинного сто восьмого шоссе. По пути он несколько раз безрезультатно набирал Сару и звонил Фернанде. В голосе дочери по мере разыгрывания шторма уменьшалось привычного недовольства и добавлялось пискливых ноток испуга. Оставленная старшей и ответственной над двумя одиннадцатилетними мальчишками, она пыталась сохранять спокойствие и отвечала отцу коротко и односложно:

— Да. Всё хорошо. Нет, вода не затекает. Да, свет есть. Смотрим новости.

Это немного усмиряло гложущие Виктора тревоги и помогало думать ясно и трезво. Ведь именно ясность ума, цепкость взгляда и быстрота реакции были ему нужны на мокром и залитом грязью горном серпантине. Он то прибавлял скорости на относительно ровных участках, то замедлялся на бесконечных крутых поворотах. Вместо привычных для этой дороги двадцати минут, Виктору потребовалось вдвое больше времени, чтобы доехать до Машику. Протолкавшись через скованный в пробках и затопленных участках город, он подъехал к больнице. Крытая парковка рядом с входом была заставлена, машины скорой помощи и гражданские легковушки запрудили подъездную дорожку, так что Виктор бросил пикап посреди стоянки такси. Сегодня ему было плевать на такие правила дорожного движения.

В главном холле было людно, шумно и душно. Поверх всеобщего взволнованного гомона раздавались громкие, требовательные призывы всех прибывших в больницу лишь в качестве сопровождения освободить сидячие места для пострадавших. Виктор остановился в двери, какое-то время вглядываясь в столпотворение, но так никого и не разглядев, направился в сторону стойки регистратуры. Он пытался мысленно сформировать точный и информативный вопрос, с которым собирался обратиться к взъерошенной и задерганной медсестре: не подскажете, где я могу найти молодую женщину, одетую неизвестно во что, вероятно, не травмированную, но прибывшую сюда из Порту-да-Круш с неизвестным количеством неизвестно как травмированных в неизвестном ДТП? Возмутительно бессмысленный запрос. Виктор знал, что его немедленно пошлют к черту, но не попробовать не мог. Он уже протиснулся мимо очереди к стойке, когда по другую сторону вдруг увидел её.

С высоким узлом спутанных мокрых волос, в тяжело повисшей на плечах светоотражающей куртке с надписью «Полиция» она уперлась локтем в стол и устало свесила голову на руку. Она прижимала к уху трубку стационарного телефона и, напряженно хмурясь, вслушивалась.

— Сара!

Она обернулась и коротко мотнула головой.

— Не сейчас, Виктор.

Уронив пальцы на рычаг и сбрасывая вызов, она снова стала торопливо набирать номер. Лицо было бледным и осунувшимся, под глазами запали тени. Он подошел к ней и положил на плечо руку. Какое же это было облегчение: наконец просто к ней прикоснуться, удостовериться в её целости.

— Сара! — повторил он громче и с напором, но она оттолкнула его и ответила резко и сухо:

— Мне сейчас некогда.

Он сжал её плечо под плотной тканью форменной куртки и потянул к себе, заставляя обернуться.

— Сара, ты не дозвонишься. Матеуш не дома. Он у меня, с Фернандой и Рафаэлем.

Её глаза напугано округлились. Она бросила трубку, и та грохнулась на телефон с коротким возмущенным «дзынь»; медсестра по другую сторону стойки недовольно поджала губы и цокнула языком.

— С ним что-то случилось? — выдохнула Сара едва слышно.

— Нет, — Виктор повернул её к себе лицом и взялся за второе плечо. Мокрая, напуганная, растерянная, но живая, и кроме этого ничто не имело значения. Он улыбнулся. — Мэт в порядке. Не мог же я оставить его одного в пустой квартире.

— О Господи, — простонала она, сокрушенно опуская голову и заслоняясь руками. — Господи!

— Всё хорошо, — прошептал Виктор, но слова утонули в шуме приемного отделения. Он подступил ближе и притянул Сару к себе, опуская руки с плеч и обвивая её спину. Наклонившись к уху, он повторил: — Всё хорошо. Теперь всё будет в порядке, слышишь?

Она молча кивнула. Её руки были прижаты к его груди, лицо спрятано в ладони. От неё пахло дождевой влагой и немного чем-то сладким, вокруг воняло дезинфектором и толпой. Виктор подхватил пальцами её подбородок и заставил поднять голову. По щекам, прокладывая на испачканной коже чистые тонкие линии, катились большие горошины слёз.

— Ну, нет, — протянул он, наклоняясь к ней. — Это ни к чему. Не надо плакать.

Голос становился всё тише, переходя от шепота к едва различимому вздоху:

— Не плачь.

Виктор видел перед собой два широко распахнутых голубых глаза и капли на длинных ресницах, различал блик света на её лбу, ощущал кожей её быстрое, прерывистое дыхание. Он улыбнулся и медленно опустил веки. Ему казалось, он уже никогда больше не почувствует, как это: не коротко чмокать в щеку сопротивляющихся детей, а пылко целовать мягкие женские губы, такие податливые и сочные. Никогда больше не обхватит губами сладкий рот, издающий сдавленный стон; не протиснется несмело кончиком языка между зубами, осторожно и боязливо лаская. Он думал, что не почувствует больше на своих плечах приятную тяжесть объятий, не ощутит на шее нежные поглаживания; что по спине не побежит мороз от запущенных в волосы пальцев. Он был уверен, что ему больше не затуманится в голове от упругости и жара женского тела, прижимающегося к нему так доверительно и страстно. Виктор не надеялся, что всё это, давно пережитое и забытое, снова станет его реальностью.

Но это именно он так жадно целовал Сару Каштанью в губы, именно ему она отвечала с такой готовностью; это они, крепко обнявшись и пылко целуясь, стояли посреди переполненного больничного холла в своей промокшей и грязной одежде, смущая окружающих и мешая им пройти к регистратуре.

— Прости меня, — он обхватил её лицо и, невесомо касаясь, гладил шелковистую кожу. — Прости за всё, что тебе наговорил тогда.

— Замолчи, Виктор, — мотнув головой, прошептала Сара: — Пожалуйста, замолчи!

Приподнявшись на носках, она коротко прижалась к его губам, а затем всё так же тихо добавила:

— Прошу, поехали скорее к детям.

========== Глава 11. ==========

Когда Сара проснулась, за окном было ещё темно, а в углу горел оставленный включенным с вечера торшер. Комнату заполняло его мягкое свечение. Рядом крепко спал Виктор, его размеренное дыхание щекотало шею, а рука приятной тяжестью обмякла на плече. Сара смотрела на расслабленные пальцы и рельефное сплетение вен под загрубевшей от ветра и соленой воды кожей. Она вспомнила, как впервые рассмотрела ширину и твердость его ладони, силу его рук, когда дождливым ноябрьским днём Виктор подобрал её, едва знакомую приезжую соседку, на остановке в Машику. Она словно почувствовала влажность своей одежды и запах его машины, тогда такой новый и непривычный, словно услышала его низкий голос, будто поймала на себе вскользь брошенный взгляд и увидела короткую вежливую улыбку. Сколько всего изменилось за эти месяцы.

Могла ли она предположить тогда, отвлеченно и с некоторой грустью отмечая мощь и надежность Виктора, что однажды проснется в его объятиях, придавленная к его постели весом его тела, обнаженного и горячего ото сна? Предполагала ли она, наблюдая со своего балкона за его хлопотами в заросшем зеленью дворе, что будет так безапелляционно влюблена и безгранично счастлива? Надеялась ли она вообще на что-то подобное, снимая квартиру в наполовину заселенном доме с видом на океан и восход солнца? Могла ли она ещё несколько дней назад предугадать, что Виктор — пусть в пылу страсти и с затуманенным взглядом, но так чувственно и проникновенно — шепнет ей ночью:

— Я люблю тебя.

Они оба не совсем понимали, что происходило: ни с ними двумя, ни вокруг. Остров лихорадило в оставленных наводнением разрушениях, но в доме Виктора было сухо и уютно, а под его рукой надежно и безопасно, и Сара порой словно забывала, через что ей прошлось — и ещё предстояло, как и всем на Мадейре — пройти.

Перед её глазами — порой наяву, но чаще в тревожном сне — постоянно вставало видение из тоннеля. Она слышала надрывные рыдания женщины, видела, как она в отчаянии и горе заламывала израненные руки. Она чувствовала покачивания машины, когда полицейские налегали на служащую рычагом ржавую арматуру, найденную где-то на обочине, пытаясь сорвать или хотя бы отодвинуть смятую дверцу и высвободить застрявшую детскую ножку. В неё словно заново впивались осколки стекла, рассыпанные на сидениях. Сара забывала дышать, когда её голову заполняли эти вспышки. Она и сейчас резко дернулась, пронзенная насквозь воспоминанием.

Рука Виктора напряглась, его пальцы пришли в движение; он бессознательно притянул Сару к себе и крепко сжал. Она улыбнулась и повернула голову. Его глаза были плотно закрыты, на переносице запала вдумчивая морщина, а губы едва заметно пошевелились. Даже во сне он несокрушимой стеной защищал её от всех угроз и тревог. Если бы не Виктор Фонеска, Сара не протянула бы на Мадейре так долго. Её бы доконало если не одиночество, то падающая кухонная мебель. Если бы не Виктор Фонеска, она сбежала бы в Лиссабон, трусливо поджав хвост, первым же рейсом после завершения наводнения. Она бы сдалась и сломалась, бессильно подняв руки и отдавшись на растерзание всем случившимся неурядицам, и утянула бы за собой Матеуша. Но Виктор держал её на плаву.

Она придвинулась к нему и прижалась к губам. Сара не знала, было ли его признание хоть частично правдой, но была уверена в том, что сама она его любит. Его, оказавшегося порой заносчивым, вспыльчивым и импульсивным; но всё такого же надежного, несгибаемого и доброго; отчаянно пытающегося быть хорошим отцом и стремящегося стать верным другом. И это чувство уютно грело её изнутри. Она была счастлива его присутствию в своём сердце.

***

В подвале стоял затхлый запах прелого. Два предыдущих дня Виктор потратил на откачку воды, и теперь выгрузил из пикапа тепловую пушку — погреб предстояло высушить. Но перед этим его нужно было основательно вычистить. Всё здесь оказалось промоченным насквозь и безвозвратно испорченным: самодельный деревянный стеллаж просочился водой и начинал трухляветь, стеклянные бутылки и банки, пустые и наполненные, были смыты на пол и теперь валялись разрозненными грудами осколков; картонные коробки размокли до состояния густой темной слизи, их вместимости мокрыми комками вывалились на грязный пол. От всего этого — напрасно хранимого старого хлама, ценных воспоминаний и сравнительно полезных в хозяйстве вещей — нужно было избавиться, решительно и безжалостно. Для этого на земле возле входа в погреб был расстелен громадный пласт прочного целлофана.

Виктор привалил жестянкой старой краски последний угол, норовящий взлететь под порывами ветра, и выпрямился. Работы было на целый день, он слабо надеялся на то, что управится до темноты, а потому решил приступать немедленно. Засучив рукава, он стал натягивать уплотненные перчатки, но вдруг остановился. На бессильно опустившейся ветке куста, перепачканного землей и слабо обмякшего, что-то блеснуло. Виктор наклонился и подцепил пальцем потускневшую от налипшей грязи цепочку, с болтающимся на сгибе кольцом.

Он думал, что потерял подвеску в день наводнения или на следующий, когда помогал избавиться от поваленного дерева ниже по улице, но был слишком занятым и уставшим, чтобы придавать этому какое-то значение и начинать поиски. А оказалось, он упустил кольцо во дворе. Вероятно, когда сорвал его с шеи, выстраивая возле входа дамбу. Он вспомнил, как пытался мокрыми руками всунуть цепочку в карман, и как она долго сопротивлялась, вытягиваясь вслед за его пальцами. И вот теперь нашлась возле ступеней в подвал.

Странное дело, но Виктор ничего не почувствовал. Ни когда обнаружил пропажу, ни сейчас, найдя потерянное. Он больше не нуждался в этом материальном выражении своей скорби, так было уже некоторое время, но осознание этого пришло только теперь. Бруна настаивала на том, чтобы он не отказывался от своего счастья, когда оно ему встретится, но Виктор не хотел прислушиваться к жене, ни когда она это говорила, поглаживая его по руке, ни долго после её смерти. Ему слабо представлялось, как это возможно. И вот теперь, встретив Сару, — едва не упустив и лишь чудом вернув её расположение — он понял, как. Он был счастлив, и в этом чувстве не было ничего неправильного, ничего постыдного, ничего предательского по отношению к памяти жены. Он был счастлив с ней в построенном для Бруны доме, и хоть эта мысль звучала в голове с неприятным скрипом, ощущалась она без сожаления или пристыженности.

Виктор наслаждался Сарой: её компанией, её голосом и смехом, её молчанием; её губами и телом; её запахом, оставленным в постели; и даже её отсутствием, потому что оно не было окончательным и непоправимым, потому что она возвращалась — из своей квартиры, с работы, с перекура. Он наслаждался самой лишь мыслью о том, что Сара Каштанью принадлежала ему.

Он наклонился и опустил цепочку на целлофан. Кольцо больше не было ему нужно. Через несколько дней была вторая годовщина смерти Бруны, и память о ней, любовь к ней и скорбь по тому, как несправедливо быстро оборвалась её жизнь всегда будут в сердце и голове Виктора, но отныне они перестанут играть главную роль. Бруна настаивала на том, что он не должен похоронить себя вместе с ней. И теперь, в конце февраля 2010 года, выгребая из подвала мокрые ошметки, он раскапывал себя.

— Привет, сосед, — послышалось сзади, и Виктор уже ступив на ведущую в подвал лестницу, обернулся. Сара шла к нему, неся в руках металлический расписной поднос с двумя парующими чашками. — Кофе?

— Привет, — он улыбнулся и шагнул обратно. — Не откажусь.

Она протянула ему горячий фарфор и подтолкнула пальцем тарелку с румяным домашним печеньем. Виктор улыбнулся.

— Хватит убегать от меня посреди ночи, — сказал он, делая глоток. Кофе, приготовленный Сарой, был на вкус приятно терпким и умерено горьким, сладким без сахара и с неуловимым шоколадным ароматом. Когда-то она сказала, что ни в чем не уверена так, как в своём умении готовить отменный кофе. Виктор ни с чем прежде не был так основательно согласен.

Сара улыбнулась и передернула плечами, оставляя его реплику без ответа.

— Я серьезно, — добавил он. — Не хочу больше просыпаться один.

— Всему своё время, — парировала она.

— И что это значит?

— Это значит: дай детям время принять нас.

Виктор нахмурился.

— Они и так всё понимают, — сообщил он и покосился на выходящие во двор окна детских комнат. — Думаешь, если ты ночуешь у себя, это меняет суть?

Сара отставила чашку и подошла к нему вплотную. На её губах играла улыбка, но глаза смотрели серьезно. Виктор понимал её беспокойство. Понимать не значило принимать, и он видел это в поведении их детей. Фернанда стала вести себя ещё более неоднозначно, избегая отвечать на прямой вопрос, что её не устраивает, но демонстрируя ревность попеременно с всплесками яркой дружеской активности с Сарой. Матеуш играл в какую-то игру грозного охранника своей матери, он словно не мог простить Виктору их с Сарой перебранку и теперь косился на него исподлобья и подозрительно. Рафаэл единственный, казалось, не имел никаких возражений и не проявлял никаких — позитивных или отрицательных — реакций; впрочем, это было его привычное состояние апатии к происходящему дома. Им всем пятерым, — ему, Саре, их детям — конечно, потребуется много времени. Виктор скосил взгляд на комок цепочки на черном полотне целлофана. Он не знал, наденет ли когда-нибудь ещё обручальное кольцо на свой палец, и от чего будет зависеть принятие такого решения, но пока не хотел об этом думать.

По одному шагу за раз, решил он и, наклонившись к прижавшейся к нему Саре, поцеловал.