КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Тигр и Дракон (СИ) [The Very Hungry Caterpillar] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

1

Такой стук означал только одно: смерть. Вот Анкатэш и засуетился.

Пока слуга замком на двери скрипел, пока кованые сапоги по деревянному настилу грохотали, пока по-змеиному шипящий голос официальный приказ зачитывал, он успел главное. Одного сына отправил за купеческой бляхой, второго — за тюрбаном церемониальным, жену — за подложными ассигнациями. Сам пока свежие штаны натянул, сверху синий сюртук шервани с петухами напялил и даже серебряным атласом пузо подпоясал. Помирать, так хоть нарядным. Так что конвой он встречал уже во всеоружии: подштанники чистые, бляха на груди что твой зуб золотой блестит, уличительные бумажки в лампаде догорают.

Так и взяли его, тепленького. Аккуратно, даже тюрбан не сбили. По улицам ночным вели в тесном кольце, так что Анкатэш, кроме сапог, жевательным табаком заплеванных, и не видел ничего. Да и что было стараться? Разве не понятно, куда его ведут? Говорила ведь Пуджа: не тяни тигра за хвост. Поймут. Посчитают. Расходы с доходами сверят. А он все хитрил, нет-нет да и продаст мешочек порошка в обход государства. Ну все. Дохитрился.

Вот камни под ногами сменились песком. Вот ровный песок разбился ступенями. Вот и ступени разгладились в полоску грязно-бурой глины. А дальше — скрип открывающейся двери, пинок в зад — и темнота.

«Обделаюсь, — грустно подумалось Анкатэшу. — Как пить дать обделаюсь». Зря он добавку упмы на ужин потребовал, эх, зря. Но ведь вкусно-то как было. Кус-кус томно перекатывался на языке, семечки граната сладкими фонтанчиками лопались на зубах, острота чили перехватывала горло, и все уравновешивала кислинка мангового маринада… Анкатэш аж зажмурился.

Из глубин чревоугоднических грез выдернули скрежет и шипение. В середине комнаты зажгли лампаду.

Лучше бы не зажигали. От вида женщины, сидящей на подушках, перебирающей документы, разложенные на низком столике, бросило в пот. Снова вспомнилась лишняя порция упмы, только теперь она безошибочно просилась наружу, правда, еще не определившись, в какую сторону податься.

Утирая лоб, Анкатэш тужился, вспоминая уважительные слова на мхини, но кроме детских стишков про сколопендру и срамного анекдота про осла в опочивальне махараджи ничего в голову не лезло. Оказалось, и не надо было.

— Мои извинения за столь поздний вызов, многоуважаемый Анкатэш Яджур Индрапраштра, — обратились к нему на хапхи с небольшим акцентом.

Скрипучий голос заставил просесть, а собственное имя полоснуло плетью по ребрам. Что там нынче за государственную измену? Еще в прошлом году четвертовали. Сейчас уже, поди, что-нибудь новенькое придумали.

Анкатэш сглотнул липкую слюну.

— Спешу служить великому махарадже днем ли, ночью ли, прекрасная советница Нала.

Водянистые глаза посмотрели на него с усмешкой. На прекрасную обиделась? Да уж конечно, не сахарный тростник. Лицо тощее, кожа — тряпка половая, носом горбатым хоть поле паши. От того, что в прорезях золотого сари проглядывало, упма еще сильнее в желудке трепыхалась. И глаза эти белесые — просто душу выворачивали. Так прабабка Анкатэшева смотрелась бы, если б ее кто надумал из склепа выкопать да в шелка и каменья обрядить. Разве что прабабка Анкатэша добрейшая была старушка, четвертовать бы никого не приказала. А эта — запросто. Говорили, не просто ведь умна карга старая — ведьма.

— Да ты присаживайся, многоуважаемый, не стой там, словно тебя к двери гвоздями прибили.

Жест костлявой руки, указующей на подушки, был приветливым, нок двери гвоздями прибили отдавалось в голове слишком гулко и пытошно, так что к предложенному месту Анкатэш ковылял с приседаниями, словно в жижу на каждом шагу проваливаясь.

Сколопендра пошуршала документами.

— Купец второго ранга… золотая бляха за рвение… двенадцать лет безупречной службы во славу великого махараджи и на процветание прекрасного Джагоррата… Ты, многоуважаемый Анкатэш, пример для подражания. — Водянистые глаза уставились на него, как жаба на муху. — Сколько же из этих двенадцати лет ты торгуешь через портал?

Анкатэш так и рухнул на подушки. Ну вот и все. Прощай, Пуджечка.

— Пять.

Сколопендра поджала губы.

— Вот и поведай мне обо всем, что видел за эти пять лет по ту сторону портала. Слухов много, а мне правда нужна.

Анкатэш кивнул обреченно:

— Я… я…

Водички бы. Слова так и стряли.

— Не робей. Я помогу. Какая, скажем, погодка сейчас в славной империи Тян-Цзы?

Анкатэш так и вылупился. Чего это она про погодку завела? Зубы заговаривает? Так ведь он и по-хорошему все рассказать готов. Все-все. И даже подельников своих поименно перечислить. Кривозубый Гаджур ему в прошлый раз три фальшивые монеты подсунул, пусть теперь, гад, на соседней дыбе покорячится. Для справедливости.

— Знамо как, благородная советница, холодно.

— Очень?

Да к чему это все? Привели пытать — так пытайте, чего светские беседы водить? От досады Анкатэш даже охрабрел:

— Да дрободан, благородная, хоть слону в хобот лезь. Ссанье так струей в воздухе и застывает.

Сказал и устыдился советницы. Все-таки дама, хоть и сколопендра. Та бровью не повела, а туалетных признаний вообще как будто не услышала.

— Слону в хобот, значит, — задумчиво сказала. — А что, водятся?

Анкатэш снова замешкался. К слону-то она чего привязалась? Считает, что в хоботе контрабанду запортальную провозить можно? Так ведь не входит. Проверял.

— Откуда ж им там взяться, благородная? Местная-то вся животинка мехом отделана. Мой на пути домой дрожмя дрожит, товар так и сыпется.

Посмотрел искоса. Вдруг поверит?

Сколопендра молчала, делая отметки на своих бумажках.

Анкатэш сидел, не шелохнувшись. Наглый комар, который кружил вокруг него с самого начала разговора, примостился, наконец, на запястье и теперь упивался с наслаждением. Анкатэш его не отгонял. Чего уж там. Кровопускания посерьезнее ему не избежать. Пусть хоть кому-то на пользу.

Голос советницы заставил подпрыгнуть, спугнув комара.

— Как же одеваются местные в такой холод?

Решив больше вопросам не удивляться, Анкатэш напряг память:

— В рубахи из овечьей шерсти. Штаны вязаные. Платки на голове теплые.

— А знать в чем ходит?

— Туники у них… нет, не туники… сюртук вроде нашего шервани, только в пол. Платье, что ли. Ну и плащи меховые.

— Оружие какое предпочитают?

На этом слове комната словно вздохнула. Анкатэш замер. Прислушался. Нет, не комната сопела. Кто-то третий в углу был. Незримый. Но от этого еще более жуткий. Тот, ради кого весь этот фарс с глупыми вопросами и разыгрывался.

Хотелось поежиться, но было страшно. Гадкий комар снова устроился кровопийничать, только теперь хозяйствовал у Анкатэша на потном затылке.

— Оружие… У стражников пики и алебарды видел. Из лука много стреляют. У охраны королевской палки какие-то зеленые. И мечи. Тонкие, длинные, прямые. Не по-нашему дерутся, не по-простому. Все с вывертами.

Снова вздох. Зверь там у нее прикованный, что ли?

Сколопендра невозмутимо с бумажками проконсультировалась.

— Верхом ездят?

— На лошадях. Верблюды имеются. Двугорбые.

Пот из-под тюрбана стекал за прямой ворот шервани, щекоча шею. Комар, обнаглевший до безобразия, уселся Анкатэшу прямо на кончик носа, маяча перед глазами бесстыжими крыльями.

Сколопендра отложила бумажки:

— А император?

Тишина. Словно тот, в углу, при этом слове дыхание задержал.

Сколопендра придвинулась:

— Про императора, многоуважаемый, что сказать можешь?

И тут словно прозрел Анкатэш. И кто в углу раненым тигром бился понял, и зачем вопросами дурацкими его мучали. Не казнить его сюда привели, не пытать. Не преступник он тут — надежда последняя. Ох погоди, Пуджечка, имущество, нажитое честно и не очень, распродавать. Вернется твой Анкатэшик - здоровее прежнего.

Первым делом он с удовольствием шлепнул зарвавшегося пискуна, злорадно размазав кровавое тельце по ладони. А потом устроился на подушках поудобнее.

— Видел его всего раз, благородная, на площади перед дворцом. В золоте да шелках. Платье от шеи до пят все скрывает. Даже рук не видно. Лицо и то цацками блестючими прикрыто. — подумал и добавил: — Суровый, говорят. Головы рубить любит.

Сказал, и в угол глазами скосил. Жалко. За что ж его так, бедолагу?

Сколопендра этот его взгляд заметила и не одобрила.

— Едят что? — спросила она строго.

— Рис. — Анкатэш почесал в затылке. Говорить или не говорить? — Корову жрут.

Сопение в углу стало угрожающим. Сколопендра и то поморщилась:

— И это весь разносол?

— Да нет, вроде много всего другого. И гадов морских едят, и рыбу сырую, и даже специи свои имеются… но все какое-то… — Анкатэш попробовал найти слова понежнее, но в конце выпалил: — Слизь да гниль, благородная, честное слово. И воняет так, что три дня не отмоешься.

В углу застонали.

Анкатэш вздохнул с сочувствием:

— А, еще они палками едят.

Раздалось бряцанье и ругань, и на свет лампады к Анкатэшу с ревом бросился человек.

— Да чем же им, гнидам, пальцы-то не угодили?

Анкатэш аж залюбовался. Ну хорош же, хорош. И ростом выдался, и статью. Плечи, небось, не в каждую дверь пролезут. Кожа темная, мышцы так и перекатываются. Кулаки — что кокосы, и размером, и тяжестью. Нос гордый. Лоб высокий. Волос черный по плечам стелется, брови широченные вразлет. Глаза рыжие, что твой чили жгут. А что уж говорить о главной гордости — усах хищных, холеных, наглыми кончиками вверх смотрящих. Хороший уродился принц, не то что старший брат, великий махараджа Пракаш Рамешвар, блеклый и сизый.

Этот как будто породы другой. Одно слово: Тигр. Отбою, поди, от ухажеров не было. А вот ведь, появился такой, что взял и всех отбил.

Анкатэш вздохнул и плечами пожал:

— Грязи, пресветлый принц, боятся.

Тигр рыкнул.

— Рыбу сырую, твари, жрать не боятся, а собственными пальцами, значит, брезгуют?

— Покрутил усами, осклабился. — Пьют?

Анкатэш кивнул:

— Водка рисовая.

— Гады.

Говорил на хапхи четко, без акцента. Значит, правду рассказывали, ошивался с солдатней. Не чурался из одного чана есть, в кости играть, песни крестьянские петь. Ну и еще всякого не чурался, но об этом уже только шептались.

Глянул Тигр темно:

— Молятся чему?

— Дракону.

— Чему?

— Змея летающая.

— У них еще и змеи летают…

— Ага. Император их сыном драконьим зовется.

Тигр со стоном опустил голову на ладони и замолчал. Долго не выдержал. Уже скоро глаза свои жгучие на Анкатэша снова поднял. С надеждой посмотрел, словно на отца родного:

— Конкубин… это вообще что за жопа такая?

Сказал, и сам от выбранного слова поморщился.

Анкатэш на подушках поерзал:

— Ну, это вроде наложника нашего. Любовника официального.

— Что за ересь? Любовник? Официальный? Ежели официальный, чего ж он, ирод, не в мужья меня берет?

— Так ведь есть уже, — сказал Анкатэш с сочувствием. — Официальный-то.

— Чего есть? — не понял Тигр.

— Жена официальная, — объяснил Анкатэш. — Императрица.

Лицо Тигра посерело.

— Живая?

— А чего ж ей помирать?

— Да как же он, при живой-то жене…

— У них это можно. И жен несколько, и конкубинов этих не счесть.

Рыжие глаза нехорошо потемнели. Ноздри орлиного носа раздулись.

— И сколько их у него? — спросил Тигр тихо, но угрожающе. — Других конкубинов, таких… как я?

Анкатэш вжал голову в плечи. И не виноват, вроде, а все одно страшно. Тигр ведь и озвереть может.

— Да демон его знает. Поговаривают, чуть не сто…

Тигр не рычал и не дрался. Просто опустил голову. Глаза закрыл. Плечи понурил. Сдался?

Зрелище было печальное. Даже сколопендра вроде как с сожалением поглядела. Потом губы поджала и бумажки в сторону отложила.

— Благодарю тебя, многоуважаемый Анкатэш. Информация, тобой предоставленная, как нельзя кстати. Великий махараджа тобой доволен. — Она кивнула на дверь. — Иди с миром. Тебя проводят.

Анкатэш кряхтя поднялся и заковылял к выходу. В голове был сумбур. Вроде и хорошо все, живи да радуйся, а на душе гадко.

Уже за ручку держался, когда Тигр его догнал и в ворот шервани вцепился.

— Усы, — спросил, задыхаясь, — усы они носят?

Анкатэш даже руками всплеснул:

— Да какие ж это усы, пресветлый принц. Срам один. Три волосенки всю жизнь отращивают, да так и мрут безусые. Завидовать тебе будут. По-черному.

Усмехнулся Тигр. Улыбка была кривая и какая-то… кровожадная. У Анкатэша аж от сердца отлегло. Нет, не сдался. Не сломлен. Ох, берегитесь, палкоеды. Думали кошку ручную получить? А вот попробуйте со зверем справиться. Один ведь на весь мир такой. Пресветлый принц. Шэрхан Аравиндра Сай. Тигр.

А теперь самое время упмой стресс заесть.

2

Соврал купец. Не застывает ссаньё струёй. Наоборот, вон целая лужица уже вокруг жёлтого натаяла.

А в остальном — правду сказал. И про тонкие длинные мечи у стражи, и про верблюдов двугорбых, и, главное, про холод нечеловеческий. Ни тёплая курта, ни шаровары Шэрхана не спасали. Зубы клацали, пальцы дрожали. К слону в хобот забрался бы не задумываясь, да только не пустили боевую подругу в портал, сволочи. Осталась мудрая Джаджи в королевских стойлах. Когда-то свидятся?

Шэрхан сплюнул, пнул сапогом в кучку снега и повернулся к обозам, мерно появляющимся из портала. Исполинские каменные двери были распахнуты, портал между ними звенел и дергался. Поверхность его цвета мутной джунглевой речки рябила, изрыгая обозы с мерзким чавканьем. Воняло гнилью.

Со стороны империи Тян-Цзы вход охраняла парочка великанов-стражников. Издалека смотрелись как люди, а подойдёшь поближе — демон разберись что. Кожа в просветах лат как грязь, мокро-гладкая и какая-то податливая, словно глина невысохшая. Морды пресные, губы сжатые, глаза-щелки. В руках длиннющие алебарды. Вроде и настоящие, а вроде как и к телу приклеены. Бесовщина какая-то.

Вот стражники, охраняющие караван — они были настоящие. Кроме длины мечей и смехотворных потуг в усато-бородатом плане, они ничем от джагорратской армии не отличались. Плевались, гоготали, пыжились. На Шэрхана потихоньку пялились. Ожидаемо самый смелый вскоре подошёл и на своём перед Шэрханом залопотал. Дурацкий язык. И звучит по-дурацки.

— Не понимаю я тебя, идиот, — сказал Шэрхан и как следует брови сдвинул для острастки.

Солдат посмотрел назад, на своих, вроде как за поддержкой, а потом сказал с акцентом, толстым, как коровий язык:

— Тигр? — и пальцем ткнул.

Шэрхан сложил руки на груди. Ничем хорошим этот разговор не закончится.

— Ну Тигр.

Солдат посмотрел на своих, и они заржали. И этот ржал, зубы свои жёлтые Шэрхану показывая. Дурак.

Шэрхан его за грудки взял, встряхнул так, что пластины лат друг об дружку стукнулись, а на землю вернув, тонкий меч из ножен дёрнул, да ему же в грудь и наставил. Друзья-солдаты быстро смеяться перестали. Свои мечи оголили, Шэрхана в круг взяли и по-своему прикрикнули.

Шэрхан не сразу послушался. Взвесил, не торопясь, длинный клинок, рукоятку рассмотрел, заточку проверил и только потом уже хозяину, все еще столбом стоящему, вернул. Солдаты отступили, тихо переругиваясь, и от Шэрхана отстали. Стало совсем скучно.

Повозка за повозкой продвигался караван. Обещанные двадцать пять телег с взрывательным порошком — двадцать пять! вот во сколько оценили Шэрханов зад — давно уже скрылись с той стороны, так что теперь мерно въезжали джагорратские повозки: дары императору, товары на продажу, а где-то там, в конце вереницы, пожитки самого Шэрхана. Три повозки одежды и утвари и четвёртая — доверху груженая личным оружием. С металлом в портал не пустили. Даже тальвар верный, у самого короля асуров отбитый, пришлось в повозку сгрузить. В который раз Шэрхан похлопал по левому бедру: пусто и одиноко, как руку отрезали.

Ослы тянули повозки медленно. Не дурачье, тоже не торопились поменять теплоту Джагоррата на этот безбожный мороз. Поджимая ноги, длинноухие тряслись и сопели, выдыхая облачка пара.

Вот первая повозка — Шэрхановы подштанники, шервани расшитые, пояса, тюрбаны и прочее тряпьё. Шэрхан снова пощупал левый бок. Какое-то противное чувство тыкало в желудок.

Вторая повозка — книги, письменные принадлежности, бальзамы, благовония, картины, шахматная доска. Шэрхан дёрнул щекой. Что ж так медленно, демоны вас раздери?

Третья повозка — жратва. Амарантовая мука, кокосовое масло, маринады, специи, гхи — все, чего по мнению джагорратского повара Шэрхану будет недоставать, пока он к местной снеди приспосабливается. Смешно. Как будто он сырой рыбы не едал. Правда, было это от голода зверского в проливной муссон, а не ради гурманства…

Ну где же, где же этот чёртова четвёртая?

От клацанья — глухого и какого-то обреченного — похолодело в груди. Прямо на глазах стражники-великаны потянули громоздкие каменные створки.

— Стойте! — крикнул Шэрхан, бросившись к ближайшему глиняному истукану. — Да погодите же! Там еще одна…

Двери захлопнулись. В руке одного из великанов оказался толстенный зелёный ключ, которым он крутанул в замке, прежде чем вернуться на свое место у створки.

С рёвом Шэрхан впился в вырезанную робу:

— Открывай, сволочь, не то в масалу искрошу.

Истукан стоял столбом и смотрел поверх Шэрхана, благо рост позволял.

Не откроет. Шэрхан размахнулся и двинул в глиняную челюсть. Череп податливо скомкался, костяшки Шэрхана провалились во что-то мягкое… С омерзением он отдернул руку, и глинистая плоть восстановилась, будто и не было в ней только что вмятины в форме Шэрханова кулака. Ключ из пальцев истукана тоже пропал, а латы были монолитные — ни кармашка, ни выемки. Как есть бесовщина.

Шэрхан кинулся к дверям и подергал за створки. С таким же успехом мог бы подергать за уступ скалы.

Только и осталось что взвыть от отчаяния. Голяком ведь он теперь тут, на чужбине. Ни тальвара верного, ни лука со стрелами, ни чакр метательных, ни клевеца со слоном на обухе, ни пары булатных катаров. Все-все отобрали, мрази.

Или это не они? А вдруг… вдруг это братец повозку зажилил? Так ведь и сказал, паскуда наследная, на прощанье: «Ты, братец, саблю-то свою спрячь пока, без надобности она там тебе». Сказал и, гадливенько так засмеявшись, скосил глаза Шэрхану между ног. Ну Шэрхан ему в нос и двинул. Прям при всем честном народе рожу расквасил. И еще бы бил, если бы стража не подоспела. А со стражей-то что драться? Стражники его в рабство на чужбину не продавали, рисом уши про равное замужество не забивали, про угрозу асурскую не стращали, на чувство долга перед родиной не давили. Вот Шэрхан и ушёл тогда. Ушёл, но чёрный взгляд брата запомнил. Что, взревновал, Пракашечка? Отомстить решил? Удалось.

Шэрхан собрался было снова взвыть, да передумал. Чего уж? Выдохнул, с ненавистью проводил взглядом облачко пара, вырвавшееся изо рта, и потопал за обозами. Догнав повозку, гружёную одеждой, он заскочил внутрь и зарылся в шмотье. Потому как мудрость солдатская гласила, что когда на душе тошно, у настоящего воина три варианта: жрать, спать или глотку резать. Жрать не хотелось, глотку резать было ещё рано, так что Шэрхан предпочёл въезжать в Тян-Цзы, оглашая императорский дворец своим молодецким храпом.

Но сон не шёл. Мало того что тяжёлые мысли не отпускали, так ещё и в бок что-то резко кололо. На очередном камне повозку подбросило, и Шэрхан будто на доску с гвоздями напоролся. Э нет, так дело не пойдёт. На доске с гвоздями, это учитель Шрираман пусть сидит, он йог в четвёртом поколении, а Шэрхан к постели подружелюбнее привык. Ругаясь, он копошился в груде тряпья, пока не нащупал среди шелков, органзы и атласа что-то острое, тонкое, извилистое, в бархат обернутое. А как нащупал, так даже засмеялся. Потянул за ткань, выуживая на свет длинную полоску. Сбросил обёртку, обнажая сталь. И залюбовался.

Уруми, меч-пояс. Сталь тонкая, гибкая, обоюдоострая. Длиной в два размаха рук. Вокруг пояса застегнёшь — никто и не увидит. В ближнем бою не помощник, а вот от нескольких врагов на расстоянии защитит. Никого с носами да с пальцами не оставит.

Чьей же заботливой рукой он был в одежду подложен, да ещё в бархат для пущей схожести с обычным поясом обернут? Неужто Сколопендра сжалилась? Противная ведь бабка, злопамятная. Как Шэрхан ей, когда мальчишка был, во время приёма светского на сари наступил — да так, что оно всем на потеху размоталось — так с тех пор она ему нет-нет да и подкладывает свинью. Но по мелочи. А в большом вон помогла. И купца сыскала, и пояс теперь подкинула. Хорошо ведь когда ведьма на твоей стороне.

Шэрхан погладил края лезвия и, обернув снова в бархатные ножны, спрятал в мешок.

Не так всё и плохо. Оружие есть, усы тоже никуда не делись, жить можно. Через секунду он уже храпел на мешке с пашминой.

Проснулся он от разряда молнии, шибанувшей его прямехонько между лопаток. Шэрхан крутанулся ужом и соскочил с повозки, ошарашено таращась в небо. Ни облачка. Синева, только-только вечерним сумраком подернутая.

— Долго спал, — отозвались снизу.

Старик доставал Шэрхану до плеча, зато держался важно и смотрел, как на таракана у себя в тарелке. На воина не тянул и оружия в руках не было. Шэрхан подвигал плечами, проверяя, всё ли на месте. Чем же это его так шандарахнуло?

Глянул на старика с подозрением:

— И что, сразу руки распускать?

— В следующий раз ослушаешься — хуже будет.

Говорил старик с акцентом, звуки коверкая так, будто нарочно издевался. Сразу видно — мутный дядька. Глаза-щёлочки, губ почти и не видно. Кожа на лице гладкая, какой даже у женщин джагорратских нет. Ни волосинки, ни пушка. Шея и руки тонкие, а пузо впереди болтается. Но главное — взгляд. Смотрел на Шэрхана по-торгашески, на качество проверяя и цену выводя. В животе от этого взгляда заныло.

— Жрать хочу, — объявил Шэрхан, морду понаглее скривив.

Старикан усмехнулся.

— Успеешь. — Дёрнул подбородком вверх и направо: — Двигайся давай.

Шэрхан огляделся. Императорский дворец Тян-Цзы был… камнем. Каменные стены, каменные крыши, каменные дороги. Ровно и прочно, ни дырочки, ни колдобинки. Почему ж в Джагоррате что ни дорога, так зад отбитый?

Лестница за лестницей, сопя и ругаясь, Шэрхан взбирался по скользким от снега ступеням вслед за стариком, который, очевидно благодаря долгой практике, даже не запыхался.

На верхней площадке оказались ворота. Стражники у входа ни старику, ни уж тем более Шэрхану, не поклонились, так и продолжили стоять, бодро держась за свои алебарды.

За воротами было просторно. Внутренний двор со множеством ответвлений и коридоров, дома большие и маленькие, красно-серо-белые, с крышами, что концами вверх словно юбки в танце вздернутые смотрели. Но больше всего было драконов — пялились с крыш, кидались с постаментов, скалились со стен. А на пустой площади перед самым высоким дворцом возвышалась статуя просто гигантская — во много человеческих ростов, с когтями навыпуск, глазами навыкат, языком навыверт. Глиняный, а смотрится будто вот-вот спрыгнет. Ну и страхолюдина. Встречаться с таким вживую отчаянно не хотелось. Сынуля-то, интересно, сильно похож?

Старик вел Шэрхана извилинами, то под крышами, то под открытым небом, молча и долго, будто след путал. Сам, поди, потерялся. Все ж одинаковое, словно из-под пресса.

Ан нет, довел-таки куда хотел. Купальни.

Сильно размываться Шэрхан не привык. Все больше в речке или из ведерка себя наспех облить, а тут — целая бадья. Но пальцы заледенели, а от воды исходил приятный пар, так что, пока старикашка дверями скрипел, Шэрхан уже подштанники с себя сбрасывал. А чего старикашки стесняться? На насильника не тянет. Разве что на рукоблуда зашторного, но это Шэрхана не смущало. У каждого свои причуды.

— Мойся и точку свою богомерзкую со лба стирай, — тявкнул старикан.

Ага, сейчас.

— Татуировка, — наврал Шэрхан и полез в лохань.

Вода была жгуче-горячая и воняла приятно. Жасмином, поди, или там лотосом каким. У матери так волосы всегда после храма пахли. Мышцы враз расслабились, заставляя растекаться по деревянному дну ленивой макакой. Мысли плыли тягуче, словно мед по золотой статуе Ши во время вечернего моления. Сначала вспоминалось тепло джунглей. Всеми порами ощущаемая влага, переплетенная с сотней запахов — цветения, коры, дыма костра, пота, благовоний. Звуки, все еще отдающиеся в ушах — смех друзей, шёпот страсти, звон тальвара, трубный зов Джаджи. Как же так, неужели он больше этого никогда не увидит, не услышит, не почувствует? Что ж за вселенское дерьмо он в прошлой жизни наделал, если ему в этой так отзывается? Совсем мысли мрачными стали. Но если не они, то вспоминалось, что ночь еще только началась, что сзади мнётся мутный старикашечка, а за дверью явно скребутся стражники, и в любой момент…

«Здесь и сейчас, — напомнил себе Шэрхан. — Думай о здесь и сейчас».

Сколько он так пролежал, он не понял, но вскоре в углу завозились, закряхтели, забулькали, невеселое его отдохновение прерывая.

— Пора.

От слова аж подбросило. Шэрхан сел, воду расплескав.

— Куда это?

Старикашка узенькие глаза прищурил так, будто их на лице и не было вовсе.

— В императорский зал. На трон тебя посадим, будем все челом бить. — Сам своей шутке засмеявшись, он указал на полотенце на краю лохани. — Вылезай да вытирайся. В покои для соития пойдёшь. Пресветлого императора ждать.

Шэрхан кулаками за деревянные края вцепился.

— А коли не вылезу?

Старичок ухмыльнулся и резвонько так со спины подскочил.

Молния, ударившая Шэрхана в затылок, прошила вдоль всего позвоночника. Кулаки разжались, ноги обмякли, желудок к горлу дернулся. Тело соскользнуло под воду. Несколько секунд выпали из сознания. На поверхность его выудили за волосы, и он замычал, вырываясь.

Едкий голос прозудел над ухом:

— Говорили же, хуже будет.

Отдышавшись, Шэрхан вылез наружу, старикашку из поля зрения не выпуская. Пока выбирался, успел ухватить краем глаза ту самую «молнию».

Палка. Всего-то. Каменная палка. Длиной разве что в ладонь и толщиной в большой палец. Такого же зелёного цвета, как ключ от портала у стражника-великана. А на конце — шар. Он-то, небось, и шарахал так, что звезды из глаз сыпались.

Старичок тем временем на зеркало из бронзы полированной кивнул и на пол заставил сесть. К одежде приблизиться не дал.

На столике перед Шэрханом лежал гребень, рядом — длинное тонкое лезвие. И не боятся? Один хороший удар этой свистулькой в шею вашего императора — и нету его, одни цацки остались.

— Это еще зачем? — спросил Шэрхан осторожно.

Старикашка посмотрел как на юродивого:

— Сбривай.

Сначала Шэрхан не понял. А когда в голове прояснилось, кровь в жилах закипела так, что весь снег в Тян-Цзы растопила бы. В горле захрипело, слова застряли.

— Ч-чего? — прошипел он.

На старикашку это впечатления не произвело.

— Чего-чего, сбривай, говорю, бородень свою. И усы тоже. Конкубину не положено.

Ах ты ж, клоп ты подковерный. Коровья лепёшка, к пятке приставшая. Жмых банановый.

Шэрхан встал во весь рост.

— Да ни в жизнь.

Глядя на него снизу вверх, старикашка наконец-то заколебался.

— Императорский приказ, — рявкнул он, но как-то неуверенно.

Шэрхан осклабился.

— Плевал я.

— За неповиновение — десять ударов плетью.

— Да хоть сто!

Старикашка замялся, робу свою подергал, лысый подбородок потёр.

— Ну хоть расчешись. А то как гиббон лохматый, меня за это четвертуют.

И ведь повелся Шэрхан, поверил. Пожалел старикашечку, добром решил на вредность ответить. Карму подчистить. Получил он за свою доброту, когда к зеркалу сел, палкой зелёной сначала в поясницу, потом, как согнулся от боли, в плечо, а как на пол упал, край стола попутно поцеловав, то и вовсе куда ни попадя карма его настигла. И в ухо, и в шею, и в зад. Успокоилась, только когда у Шэрхана пена изо рта пошла, да точки чёрные глаза застлали.

Шэрхан лежал, в себя приходил, долго. Сел, рвоту сплюнул, кровь с подбородка утер. Слезы сами высохли.

Старикашечка так и стоял над ним, ухмылялся.

— Сбреешь?

Шэрхан угрюмо кивнул. Не до слов было.

Поглядел на замученного усача в зеркале. В следующий-то раз и не себя ведь увидит.

— Ну, чего медлишь? — раздалось из-за плеча.

— Руки дрожат.

Старикашечка фыркнул.

— А говорили, Тигр.

Шэрхан сглотнул, лезвие под нос занёс.

Оказалось, это как убивать. Первый труп — страх да раскаяние, а дальше — дело техники, знай рукой работай. Вот и теперь, первый взмах бритвы словно кусок сердца отрезал, а следующий уже и не страшно. И боли не чувствуешь. Ничего не чувствуешь.

— Ну вот и молодец, — злорадствовал старикашечка. — Будешь и впредь таким умным —

будешь в шелках-золоте ходить, с серебряных тарелок есть, из фарфоровых чайников чай пить. Любит император покладистых. Будет тебя наряжать-напомаживать, часто в покои тебя вызывать. И будешь ты у него самая любимая кошечка.

Безусый и безбородый, Шэрхан вцепился в своё отражение глазами. Ах так. Покладистых, ублюдок, любит. Напомаживать, значит, будет. Кошечка.

Рассвирепев, он приставил лезвие ко лбу и резанул назад, оставляя лысую полоску среди волос.

Старикашка было дернулся, но Шэрхан приложил лезвие к своему горлу.

— Мне теперь терять нечего, а тебе, помёт ты слоновий, похоже есть. Так что отойди в сторонку и не мешай мне к свиданию с императором готовиться.

Старикашечка только крякнул. Но к стене и в правду отошёл. Больше того, из комнаты выскочил и дверь за собой на ключ закрыл. Так что заканчивал Шэрхан свои цирюльные процедуры в одиночестве. Ну и хорошо. Никто под руку не лез. И так-то не больно твёрдая рука была. Весь череп в порезах.

Оглядел себя. И правда, не он совсем. Хмырь какой-то подзаборный. Встретил бы в тёмном переулке, не задумываясь голову бы отчекрыжил. Самое то.

Пока он на работу свою любовался, в комнату ввалились пятеро. Трое стражников с мечами наголо, старикашечка с палкой своей рвотной, и еще один, с плетью.

— Десять ударов за неповиновение, как я и говорил, — тявкнул старикашечка. — Ложись давай на скамью.

Шэрхан и лег. Плеть — это легко. Это знакомо. Это вам не желудок свой выблёвывать. Да и били так, без усердия. Чтобы был наказан, но не испорчен.

Той же компанией его с лавки на ноги поставили и по коридору тёмному повели. Прикрыться не дали. Шли долго, но ни души по дороге не встретили. Джагорратский дворец в это время кишел бы людьми. А тут — как в склепе. Только лампады на стенах нервно трепещут.

— Как светлейший зайдёт, становись на колени и девять раз лбом в пол стучи, уважение показывая, — завещал старикашка. — В глаза императору смотреть не смей. Пока не спросят, рот не открывай. Обращайся великий сын дракона, понял? Ослушаешься — вмиг на дыбу угодишь…

Шэрхан слушал вполуха. В последние минуты перед пыткой сам с собой на сделку шёл. Решил: «Если припрёт — отсосу. Но зад не подставлю». Лучше на дыбу.

В комнату его завели богатую. Ковры мягкие, мебель резная, по стенам змеи летающие намалеваны. Кровать под пологом. Широченная, тварь. Но к ней не погнали. Заставили на ковёр посреди комнаты сесть и наказали ждать. Ушли и дверь за собой закрыли.

Поначалу от каждого шороха Шэрхан напрягался, а потом надоело. Да и мороз снова пробрал. Свежебритому затылку особенно доставалось. Холодный потолок вдавливал голову в позвоночник, драконы со стен враждебно склабились, ковер под задом щетинился грубыми волосками. Одеяло на кровати манило теплом, но попахивало западней, так что Шэрхан зов его сладостный игнорировал. Долго просидел, зубами стуча, пока боком не почуял несмелое тепло — в дальнем углу примостился глиняный горшок с тлеющими углями. Как подарку заветному Шэрхан ему обрадовался. Придвинул, разве что задом внутрь не забравшись. А как чуток отогрелся, решил время зря не тратить. Сел, ноги скрестив, спину выпрямив, запястья на колени сложив. Глаза закрыл и на дыхании своем сконцентрировался.

Вдох-выдох. Омммммм…

Синяки от ударов молнии жгло. Вот ведь, зловредный дедуля. Ну ничего, Шэрхан ему еще член на нос намотает, не рад будет, что…

Не туда мысли ушли. Вдох-выдох. Оммммм…

Холод все-таки собачий. Недолго и зад отморозить. Видел там в обозе одни подштанники, с начесом. И тёплые, и красивые, сама матушка попугаев вышивала…

Да что ж такое. Вдох-выдох. Оммммм.

Не похвалил бы его сейчас учитель Шрираман. Опять бы сказал, что не старается Шэрхан мысли свои от бренности очистить, не может духовную природу свою принять. Никогда ему так третий глаз не открыть. Шэрхан вздохнул тяжко и спину саднящую потрогал. Куда уж там. В этом гадюшнике два зрячих-то сохранить бы.

Дверь скрипнула. Кулаки сами собой сжались.

Да только зря. В щелку проскользнула крошечная женщина. Набелена была словно кукла, замотана что твоя мумия, а на голове — башня с торчащими гребнями и нитками камней. На Шэрхана не взглянув, она просеменила в дальний угол комнаты и села на пол у низкого столика, где уже были приготовлены бумага, банка с чернилами и красная кисточка. Место было стратегическое. И кровать, и ковёр, на котором расселся Шэрхан, были ей отлично видны.

— Госпожа, — обратился Шэрхан, собираясь поинтересоваться, не ошиблась ли она комнатой, но дверь заскрипела снова.

И тут сомневаться не приходилось: вошёл император.

3

Император вошёл — и на мгновение на пороге застыл, по Шэрхану взглядом мазнув.

Шэрхан даже ухмыльнулся. Да уж, вид его сейчас к страсти не сильно располагал. Череп бритый в порезах, спина исполосована, губа разбита. Синяки, молнией оставленные, пожелтели и теперь гордо отсвечивали на тёмной коже. Красавец. Было даже интересно. Неужто встанет?

В гробовой тишине раздалось глухое буханье. Это кукла намалеванная лоб свой об пол отбивала. Ровно девять раз. Громко, со старанием. Так и до сотрясения недалеко. Шэрхан же с места не сдвинулся. Шею как замкнуло.

После первой секунды замешательства лицо императора стало выражать эмоций не больше, чем драконы цветастые, на робе его золотой вышитые. Статуей ледяной внутрь зашёл. Шагами длинными, неспешными приблизился и стал дугу вокруг ковра описывать, колким взглядом, холодным, как сосульки на крыше дворца, Шэрхана изучая. От этого взгляда захотелось поежиться, но Шэрхан сдержался. Только яйца скукожились и член предательски в кусты залез.

Пару кругов намотав, император остановился. Губы поджал.

— Говорили, выдающейся силой мужской Тигр отличается. Врали.

Говорил хорошо, с акцентом небольшим совсем, как будто чуть шепелявил. Получалось почти нежно, и Шэрхан даже не обиделся.

— Холодно тут у тебя, как у асура в заднице. В носу уже свербит, завтра, небось, все лёгкие выхаркаю.

Глазами чёрными император сверкнул и ничего не сказал на это, только к кровати на возвышение ступил. Двое слуг подскочили, стали бережно из кокона золотого его разворачивать. Как ни пытался Шэрхан ровно дышать, а сердце все одно в груди громыхало. Шорох снимаемой одежды звучал сейчас страшнее воя асурских боевых труб.

Когда на теле императорском кроме курты белой в пол ничего не осталось, слуги сняли цацки глупые, корону заменяющие, волосы чёрные распустили и бесшумно растворились.

Шэрхан плечи расправил. Ну давай, нелюдь, что ты там удумал?

Нелюдь удумал на пол перед кроватью сесть. Вот ведь, даже сел не по-простому. Не ноги скрестив, а под себя их поджав. Курту сахарно-белую на коленях расправил, поверх Шэрхана уставился и замер. Совсем окаменел.

Шэрхан крепился-крепился, да и не выдержал: стал императора украдкой разглядывать. Держался мужик прямо и крепко, как человек, телом своим владеющий. Высок и широк в плечах, хоть и тонковат. В честном бою Шэрхан его, пожалуй, уделал бы. Да только вряд ли ему удастся честного-то боя здесь добиться. Прячет, небось, ирод, в широком рукаве палку зелёную. Что тут честного?

А, может, и не прячет? Лицо вон гордое. Скулы высокие. Глаза-миндали умные. Какие-никакие усы опять же. Неужто силой под себя положит? Покладистых любит… На кой тогда Шэрхана взять согласился? Зачем на сделку с братом пошёл?

От напряжения плечи свело. Устал Шэрхан в игры молчаливые играть.

— Ты прямо скажи, — обратился он к императору. — Будешь насильничать пытаться? Или расслабиться можно? Устал как собака, и спину саднит.

Император помолчал, разве что брови немного поднял.

— Можешь расслабиться. Мне твои телеса волосатые без интереса.

Шэрхан от удивления даже оглядел себя — грудь, руки, ноги. Да уж конечно волосатый, а как иначе? Неужто и тут бриться заставят?

Когда глаза поднял, с чёрными встретился.

— Боишься? — спросил.

Император губой дернул.

— Брезгую.

Вот и отличненько. Шэрхан вскочил, до кровати трусцой добежал, одеяло толстое содрал. Укутавшись, обратно на ковёр сел. Нахохлился.

— В шахматы играешь?

Император только глаза скосил.

Шэрхан пожал плечами:

— Пока ты тут, я спать всё равно не буду, а так хоть мозг размять. Ну, играешь?

— Игры ваши варварские мне без надобности. А если поспать хочешь этой ночью, то молчи. Не сбивай меня.

«Да с чего сбивать-то?» — хотел сказать Шэрхан, но тут император заговорил. На своём, птичьем. Звучал совсем не так, как на мхини. Грубо, резко и как-то монотонно. В углу завозились, и Шэрхан только сейчас про куклу набелённую вспомнил. Сгорбившись над столиком, она красной своей кисточкой старательно на бумаге выводила загогулины. Строчкой сверху вниз. Тоже не по-человечески.

Длился императорский диктант долго. Шэрхан и не заметил, как уснул. Разбудил его снова старикашечка, но в этот раз обошёлся пинком. Тётки в углу уже не было, а император стоял у окна, спиной прямой в свете луны отсвечивая.

Всё ещё в одеяло кутаясь, Шэрхан поплелся за старикашкой тёмными безлюдными коридорами, зашёл в указанную комнату и повалился на указанную кровать.

Было холодно и безнадёжно.

В комнате царила темнота.

— Почему тебя Тигром называют? — спросила темнота.

Не отвечать темноте было невежливо, поэтому Шэрхан отогнал усталость.

— Убил тигра голыми руками.

Темнота как будто расстроилась.

— Зачем?

Странная темнота. Разве об этом спрашивают?

— Людоедом стал. Младенца утащил. Пришлось в джунглях три дня выслеживать.

Темнота помолчала.

— Джунгли — это что?

Шэрхан шумно вздохнул.

— Джунгли — это дом.

— Что же тогда Тян-Цзы? — поинтересовалась темнота.

Шэрхан зажмурился. Вспомнился пустой коридор, топот солдатских сапог, лязг железных затворов, и он — голый, избитый, измученный.

— Тян-Цзы — это склеп.

Темнота затихла, словно поняла. Хорошая темнота.

Только на следующий день, когда проснулся, он увидел свою темноту при дневном свете.

4

Темнота была высокой, но уж больно худой, с глазами раскосыми и добрыми, ресницами длинными и вниз скромно смотрящими, губами полными и нежно-розовыми и волосами тёмными и прямыми, на макушке в пучок собранными. Звали темноту Дин Чиа. И был он, как и Шэрхан, конкубином.

Кроме них в комнате жили еще два мужика. Гм, конкубина. Тян Сай, старший конкубин, с волосами до пупа, длинной шеей и родинкой под глазом, которая больше всего напоминала чернильное пятно. Вторым был Хун Вэн — пониже ростом и на лицо поприятней, но совсем уж бледный и плоский, будто простынь многократно стираная, из которой весь цвет вышел. Имена иностранные в голове у Шэрхана давно перепутались, так что про себя он их так и звал — Клякса и Линялый. Ни на одном из известных Шэрхану языков они не разговаривали, до простого приветствия тоже не снизошли. Сидели в углу и носы морщили, а когда чай пили, так еще от него ладонью закрывались, так что Шэрхан ограничился общением с Дин Чиа.

— Наврал ты мне про тигра вчера, — сказал парень, когда Шэрхан решил, наконец, из постели вылезти. — За цвет глаз, поди, прозвали.

Шэрхан сел, соседа своего разглядывая. Вот этот красивый.

— За глаза, — согласился. — Но и тигр был. — Поднял левую руку, бок, когтями исполосованный, демонстрируя. — Вон, подарок остался.

Дин Чиа пробежался глазами по шраму.

— А с младенцем что?

Шэрхан со вздохом опустил руку.

— Даже пеленки не осталось.

— Жаль, — сказал Дин Чиа. — И младенца, и тигра.

Шэрхан грустно усмехнулся:

— А меня не жаль?

— Зачем тебя жалеть? Ты живой.

Шэрхан прислушался к своему телу. Болело все.

— Не уверен.

Сказал — и заругал себя. Сколько можно чёрные мысли по кругу гонять? Вытер руками лицо — будто слой отчаяния смыл. Хватит ныть.

— Скажи мне лучше, Дин Чиа, как мне тебя называть?

Парень присел у низкого столика на колени, две чашки расписные поставил и чайник булькающий с горшка с углями снял.

— В смысле?

— Ну, для краткости, лучше Дин или Чиа?

— Лучше Дин Чиа.

— Уж больно официально. Прозвище, может, есть?

— Прозвище? — Парень задумался. — Мама в детстве Ксиаобо называла.

— Это что?

— Маленький борец. Я раньше времени родился, очень слабым был. Но выжил.

Запах чайных листьев пробрал Шэрхана до кончиков щетины, едва отросшей на бритой макушке. Со вчерашнего утра ни рисинки во рту не было. Кипяток бы сейчас выпил и чайником бы закусил, но Дин Чиа действовал неторопливо и сосредоточенно, будто не чай заваривал, а план военных действий составлял. Шэрхан не решился этот ритуал задабривания чайного бога прерывать.

— Мамино прозвище — это святое, — сказал, почесываясь. — На него не буду посягать.

— Тогда сам дай. Новое.

— Как по-вашему темнота будет?

Даже не заглянув внутрь чайника, Дин Чиа невозмутимо вылил содержимое в поддон. Пополнив бурлящую воду, он только теперь удовлетворился.

— Йиньйинь.

Шэрхан попробовал имя на языке.

— Подойдет. — Принял горячую чашку, отпил. Хорошо водичка зелёная пошла, тёпло. Молочка бы в неё, да специй, да сахаром все залакировать, но, пожалуй, не оценил бы Йиньйинь. Пришлось блеклым сеном довольствоваться. — Откуда ж ты, Йиньйинь, хапхи так хорошо знаешь?

Йиньйинь отпил крохотный глоток из своей чашки, ладонью от Шэрхана тоже почему-то закрываясь.

— Отец на границе с порталом постоялый двор содержал. Я вашим купцам в детстве прислуживал. Истории про тебя слышал. И про то как целое войско дюжиной воинов победил, и как реку вспять повернул, и как меч у короля демонов себе отбил. Правда все?

Шэрхан пожал плечами:

— Слегка преувеличенная.

— Расскажешь?

— Как-нибудь расскажу.

Сглотнув остатки чая, Шэрхан отошёл к своим пожиткам и, долго провозившись, нашёл-таки искомую баночку с нимом.

— Вот, — сказал, Йиньйиню ее протягивая. — Мазь целебная. Спину намажешь?

Йиньйинь по сторонам заозирался. На Кляксу и Линялого словно на крокодилов в засаде глянул.

— Не положено мне тебя трогать. — Посмотрел многозначительно на Шэрхановы синяки. — Я такого не выдержу.

Ну и ладно. Открыл Шэрхан банку и, раскорячившись, стал сам себе лопатки мазать. Изворачивался как ужаленная обезьяна, кряхтел, прицеливался. Получалось плохо.

Йиньйинь смотрел с жалостью на его мучения, губы жевал, потом встал и с поклоном к Кляксе обратился. Клякса надулся, плечами повёл, рукой махнул. Мол, делай как знаешь.

Йиньйинь и сделал. Сел позади Шэрхана и стал мазь щедро по спине размазывать. Боль отступила, прохладой нима и теплом пальцев умащенная. Приятные у Йиньйиня пальцы, мягкие, к оружию не привыкшие. И дальше бы под их лаской сидел. Повезло с соседом.

Обработав следы от плети, Йиньйинь перешёл на отпечатки от старикашкинской палки. За ночь синяки побурели, походя теперь на страстные метки ненасытного любовника.

— Здорово же тебя отделали, — сказал Йиньйинь с ужасом.

Шэрхан поежился, вспоминая поцелуи вчерашней молнии.

— Кстати об этом. Член как сказать по-вашему?

Йиньйинь позади него ощутимо вздрогнул.

— Ю ганг, — прошептал. — Зачем тебе?

— Так… а как на вашем сказать, «Я тебе член на нос намотаю»?

Поперхнулся Йиньйинь. Помолчал.

— Для этого не такое слово нужно. Ю ганг — название романтичное. Только желанному такое дашь. Это… — он задумался, переводя. — Нефритовый стержень.

Шэрхан фыркнул.

— Что за бред?

— Нефрит — камень дорогой и очень прочный. Магическую силу испускает. Сам и суди.

— Понятно. Нет, такие сопли мне ни к чему. Мне бы словечко пообиднее.

Йиньйинь перегнулся, в лицо ему заглядывая.

— Да зачем тебе?

— Есть у вас тут типчик. Старикашечка один. Уж больно язык чешется гадость какую-нибудь сказать, раз рожу разбить нельзя.

— Старикашечка?

— Ну тот, что привел меня вчера. Та еще гнида.

Глаза у Йиньйиня стали большие и испуганные.

— Это же главный охраняющий ложе, господин Вэй. Не переходи ему дороги. У него много власти.

Главный охраняющий ложе. Фу, муть какая.

— Он первый начал. Избил палкой своей, бриться заставил.

— Палка его — это и есть настоящий нефритовый стержень. Говорю же, магический. Чем у человека больше священной энергии Цзы, тем удар сильнее. А бриться — закон такой. Конкубин должен быть красив и ухожен, для наслаждения императора подготовлен. Так положено.

Аж зубы свело. Отцовским хлыстом по заднице резанули слова. Так положено. На сколько вопросов он получал этот неизменный ответ, сразу вслед за ударом? Отец, почему мы ненавидим асуров? — Так положено. Отец, почему мы платим дань диким фиртхам? — Так положено. Отец, почему мужчина может жениться только на женщине? — Так положено.

К своим так положено за годы хоть привык, а тут целая повозка новых. Нет, не повозка. Грёбаный караван.

Йиньйинь на его молчание смущённо улыбнулся.

— Кроме того, конкретно эта угроза на господина Вэя не подействует.

— Почему?

— Как и все мужчины, служащие во дворце, он евнух.

Шэрхан громко сглотнул.

— Все мужчины?

— Кроме конкубинов и стражников — все. Слуги, повара, садовники, музыканты. Все. А господин Вэй, как глава императорского гарема, в первую очередь.

Многое прояснилось. В том числе, желание старикашечки тыкать палкой своей нефритовой куда ни попадя. Компенсирует, стало быть. Даже жалко его теперь. Как же можно было так провиниться?

— За что его?

Йиньйинь поглядел с удивлением.

— Ни за что, он сам себя. Только так можно на службу во дворец устроиться, вот он и… — Йиньйинь рубанул воздух ребром ладони и кликнул языком. — Так положено.

Шэрхан застонал. Это уж ни в какие ворота не лезло. Извращенцы. Все как один.

Шаркающие шаги за дверью заставили Йиньйиня отпрянуть. Он сел по другую сторону столика, склонил голову. Шэрхан, обнаружив, что всё ещё голый, отправился к куче своих пожитков в углу, на поиски тёплых подштанников с начёсом и попугаями.

Когда двери открылись, в комнату вошёл слуга с подносом, на котором теснились тарелки и кружки, всё дымилось и пахло. Наконец-то. Чаю в желудке было однозначно одиноко.

Однако следом явился не запылился главный охраняющий ложе, и аппетит скис. Зашёл старикашечка Вэй важно, стал Шэрхана по-хозяйски оглядывать.

— Что-то не больно ты хромаешь. Без должного усердия, поди, под сыном дракона вчера прогибался.

Подштанники дрогнули в руках. Подбоченился Шэрхан:

— А ты пойди-ка проверь, может это твой сын дракона после вчерашнего хромает.

Ох как тут всех залихорадило. Старикашечка Вэй покраснел и раздулся, как прыщ на носу. Йиньйинь вскрикнул и руками уши закрыл. Ничего не поняв, Клякса и Линялый на всякий случай к двери отпрянули и головы склонили. Слуга, на пересравшихся господ наглядевшись, вместе с подносом на пол так и бухнулся.

Вэй не сразу слова нашёл.

— Как смеешь ты, червь недостойный, шутками своими грязными на честь сына дракона посягать? — загремел он наконец. — Двадцать плетей за дерзость!

Спина у Шэрхана заволновалась. Но чувство справедливости победило.

— А что, если император, то уж и в зад нельзя? — возмутился он. — А если нравится?

— Замолчи, замолчи, — взмолился Йиньйинь, чуть не плача.

Вэй задохнулся:

— Стража!

Ну, высекли его, понятное дело. Прямо в комнате на лавке голым и разложили. Так до подштанников и не добрался.

Оказалось, и не надо.

— Вот, одевайся, — сказал Вэй брезгливо, когда Шэрхан, покряхтывая, с лавки слез. — Свою одежонку можешь забыть. В таком сраме конкубину не положено.

Кинул Шэрхану в ноги тряпье. Синее, красное, белое. Ночнушки какие-то.

— А если не буду?

Щурясь гнусно, старикашечка из кармана палку зелёную показал. Вот и молодец. Запомнил Шэрхан, где она у него хранится. Улыбнулся широко, по-дружески.

— Сколько ни тыкай этой штукой в меня, свой не прирастет.

Скрипнул Вэй зубами. И дверями хлопнул.

Только тогда Йиньйинь голову поднял. В глазах парня был страх, а губы улыбались.

— И вправду Тигр.

Шэрхан с грустью поглядел на кучку одежды под ногами. Тигр, а разгуливать в платьях придётся.

Под руководством Йиньйиня напялил все по очереди — курту нижнюю белую, штаны тёплые под неё — гляди-ка, есть-таки штаны — а сверху в платье закутался. Платье было просторное, из тяжёлого атласа, зверьём расшитое, с воротником-стойкой и разрезами вдоль бедер. И курта, и платье надевались не через голову, а цеплялись завязками по бокам. Под грудью Йиньйинь повязал ему широкий пояс. Прилагались также бусы и шапочка. Но шапочка с бритой головы скатывалась, а бусы Шэрхан пригрозил старикашке Вэю в зад запихать, так что от него отстали.

Как только туалет был закончен, приступили к еде. Пока слуга на столик перед ними тарелки выставлял, Йиньйинь тараторил:

— Вот суп с курицей, лапша со свининой, дим сум с бараниной, пирожки с акульим мясом, змея с грибным соусом…

С каждым новым блюдом желудок Шэрхана приходил в большее отчаяние.

— Ты сразу скажи, — прервал он, предчувствуя новую подлянку, — без мяса что-нибудь есть?

— Почему без мяса?

— Ну вот, а говорил, купцам нашим прислуживал. Не едим же мы мяса.

— Как не едите? А купцы всё ели, и курицу, и свинину.

— И корову? — ахнул Шэрхан. — Вот предатели. За портал, значит, шмыг, и все, амнистия вам на грехи смертные? И пили, небось? — По Йиньйиневым чистым глазам все и так ясно было. Разозлился Шэрхан. Ударил кулаком по столику так, что тарелки звякнули и еда подпрыгнула. Клякса и Линялый испуганно захлопали глазами. Шэрхан им зачем-то пальцем пригрозил. — Да только я так быстро не продаюсь. Что тут без мяса?

Йиньйинь растерянно пошарил по столу глазами.

— Рис.

Тяжело вздохнув, Шэрхан придвинул поближе чашку. Рис был белый и не пах ничем. К пальцам лип. На вкус был как курта. Даже соли пожалели. Если бы кто посмел такое в джагорратском дворце подавать — этим рисом до конца жизни в тюрьме бы давился.

Йиньйинь покашлял, и Шэрхан поднял глаза. Смотрели на него с осуждением. Все трое. Даже четверо — слуга и тот морщился.

— Теперь чего?

Ах да, палки же. Вот они, заразы, прямо под локтем лежали. Руки так и чесались в глаз их себе воткнуть. И дело бы с концом. Ну не зря же пальцы человеку даны, что ж вымудривать?

Зыркнул Шэрхан на палки, как на заклятых врагов.

— Позже научусь. — Демонстративно собирая рис пальцами, обратился к Йиньйиню: — Ну, рассказывай, сосед, чем вы тут занимаетесь целыми днями. Не всё же время чаи распивать.

Орудуя палками привычно и даже грациозно, Йиньйинь клевал склизкую лапшу с серыми комками. Жабы, небось, какие, или слизняки. Йиньйинь невозмутимо подцеплял их и скромно жевал.

— Много времени уходит на заботу о себе — омовение, примерка новой одежды, массаж. Искусством занимаемся. Я рисую, Хун Вэн в каллиграфии совершенствуется, Тян Сай на янцине играет.

— На чем?

— Янцинь. Деревянная доска со струнами, по которым бамбуковыми палочками стучать надо. Увидишь и, к сожалению, услышишь. — Йиньйинь прочистил горло, на старшего конкубина косясь. — Что ещё? С собачками комнатными развлекаемся. Если погода не слишком холодная, то гулять ходим — на качелях качаемся, с горок катаемся, в снежки играем. На приёмы и праздники ходим. На охоту с императором ездим. Сами, конечно, не охотимся, оружие нам не положено. Но в веселье участвуем.

— А тренируетесь как? Ну, чтобы жиром не заплыть?

Йиньйинь вздохнул:

— Едим мало.

Вздохнул и Шэрхан.

— Понятно.

Следующие два дня Шэрхан честно попробовал. И в ваннах часами отсиживал. И на Йиньйиневы деревья да цветы на холсте пялился. И на бумагомарательство Линялого смотрел. И то как Клякса свою богопротивную машину с завываниями палочками бамбуковыми терзает слушал.

А на третий день не выдержал. Подкараулил момент, когда остальные конкубины намываться ушли, и пристал к Йиньйиню, как обезьяна, которая знает, где банан прячешь.

— Давай подеремся, Йиньйинь, дружок, а?

Йиньйинь отпрянул.

— Я что, на дыбу захотел? Не буду я с тобой драться. У меня и оружия нет.

— Да мы так, на кулачках.

— Тем более. Руками тебя трогать. Даже не думай. И не проси.

— Ну будь другом, выручи. Пальцы чешутся. Все тело будто чужое.

Йиньйинь помялся. Но Шэрхан уже смекнул, что редко в чем парень ему отказывает.

— Да я ж не умею ничего.

Улыбка вышла кровожадная.

— Я тебя научу. — Шэрхан встал в боевую стойку. — Делай как я. Ноги на ширине плеч, колени немного согни. Так ты баланс держишь. Так, руки перед лицом выставь. Бей в уязвимые места — нос или живот. Определись, куда хочешь ударить — и бей. Ну же.

Робко, Йиньйинь ткнул вялым кулаком Шэрхану в живот. Перехватить его не смог бы только мёртвый.

— Поуверенней давай. Решился бить — выложись на полную. Как чай свой завариваешь. А то что это за размазня?

— А вдруг я тебя ударю?

— С кем дерёшься, с тигром или с собачкой комнатной? Бей, говорю.

Йиньйинь насупился. Губы сжал. И снова ударил. Быстрее и прицельнее. В нос.

— Лучше, — усмехнулся Шэрхан, удерживая кулак у самого лица. — Теперь я ударю. Бить тоже в нос буду, а ты уклонись.

Двинул кулак вперед. Неторопливо, давая возможность отреагировать. Ожидаемо, Йиньйинь дёрнул голову назад.

— У меня рука длинная, дотянусь, — сказал Шэрхан, и продемонстрировал, ткнув легонько Йиньйиня в кончик носа.

— А как же тогда?

— А ты не назад, а в сторону отклонись. В любую. Вот я и промахнусь.

Попробовали несколько раз. Получалось плохо, но рвения прибавилось.

— Так. Бей меня снова, — потребовал Шэрхан.

Перехватил кулак у своего живота, а сам в это время свободной рукой под дых несильно ударил. Подождал, пока Йиньйинь дыхание восстановит.

— Когда бьешь, открываешься.

— Что ж, не бить тогда?

— Бить. Только ведь я, когда бью, тоже открываюсь. Вот и используй это. Давай покажу.

Шэрхан направил кулак к лицу Йиньйиня, а когда тот дернул свою руку вверх, чтобы защититься, резко сменил движение и ударил вниз, в живот.

— Ты меня обманул, — обиделся Йиньйинь, отдышавшись.

— Вот и ты обманывай. Пробуй.

Обманывать у Йиньйиня совсем не получалось. Терялся, путался и промахивался. Кулаками мельтешил без прицела, на авось, и, конечно, совсем себя измаял. Дыхание сбилось, высокий лоб заблестел. Пучок на макушке растрепался. Красивый, демоненок. Загляделся Шэрхан и тут же удар в глаз пропустил.

Отшатнулся, бровь потирая. Вроде крови нет.

— Ой, прости! — испугался Йиньйинь. — Вот видишь, нельзя мне драться. Все испортил. — Глаза выпучил, чуть волосы на себе не рвал.

— Да что ты, что ты, — поспешил заверить Шэрхан. — Я так хорошо себя не чувствовал с тех пор, как приехал. — Убрал руку, показывая, что всё цело. — Ладно, давай последний приём на сегодня. Бей снова.

С сомнением, Йиньйинь ткнул кулаком. Шэрхан перехватил удар, крутанул гибкое тело и захватил Йиньйиня сзади, сдавив грудь.

Ох и хорошо же. Пусть так, понарошку, пусть в треть силы, но мышцы от разминки пели, сердце в набат стучало, кровь за ушами ритм отбивала. Так кураж в голову ударил, что не сразу понял, когда что-то не так пошло. Йиньйинь в его руках не дышал, а заполошно ртом воздух хватал, не дрался, а истошно выцарапывался, не напрягался — всем телом в лихорадке малярийной трясся. Неужто прихватил его Шэрхан сверх меры? Да вроде силу рассчитывал. Не ребёнок же. Разжал руки, так Йиньйинь кулём дрожащим на ковер и сполз. Губы посинели, глаза закатились.

— Да что с тобой? — не на шутку испугавшись, спросил Шэрхан. — Ты дыши главное, вдох-выдох, понял?

Кинулся к остывшему чайнику, плеснул в чашку воды, заставил выпить. Мало что в рот попало. Струйки по подбородку потекли, всю рубашку на груди промочили.

Но губы порозовели.

Наконец Йиньйинь сел, на спинку кровати опираясь. Глаза закрыл, слезы ладонью вытер.

Нет, не в Шэрхане дело было. Не от боли Йиньйиня на изнанку выворачивало, от страха. Так Пракашка от кошмаров своих просыпался, после того как Шэрхан его случайно на три дня в погреб запер.

Как и тогда, в детстве, Шэрхан слов не тратил. Сел рядом, плечом к дрожащему телу прильнул.

— Ну, чего там? Рассказывай.

Не сразу Йиньйинь говорить смог. Сначала горло перехватывало.

— Постоялый двор, что отец содержал? Уже девять лет как нет его. Сожгли и разорили солдаты князя И. Родителей убили, меня в плен взяли. Пять лет я с ними рабом по степям мотался. А как припёр наш император князя, так он, чтобы послов задобрить, меня и трех рабынь, тоже из Тян-Цзы украденных, на пополнение гарема имперского подарил. Двух рабынь император в семьи вернул. А у меня и Лиу Лин не было никого, вот нас и оставили. — Йиньйинь взял чашку, воды отхлебнул. Почти не дрожал больше, только хмурился. — Четыре года здесь в роскоши да достатке живу. Думал, забыл все. Ан нет, помню.

В рабстве Шэрхан никогда не был. В детстве ворчал, что мать как раба заставляет его стрелы во время тренировки таскать. Но так, смеха ради говорил. Теперешняя жизнь в Тян-Цзы на рабство тоже пока не тянула — били несильно, унижали нечасто, зад вообще не трогали. Но что такое настоящее рабство Шэрхан знал. Пока послом Джагоррата служил, много чего повидал. И как хан Такдрандир ради забавы своих рабов слонами топтал, и как после смерти эмира Сулеймара пятьсот его рабов вместе с ним живыми под землю закопали.

Как Йиньйинь пять лет плена пережил? Как доброту и достоинство сохранил? Стыдно стало. Думал, дурак, он тут самый сильный, а на деле — тюфяк. Еще жаловаться смеет, что усы заставили сбрить.

И так близко сидели, а Шэрхан ещё сильнее придвинулся.

— Обнять тебя?

Йиньйинь головой мотнул и посмотрел с тоской.

— Не положено.

Шэрхан тяжко вздохнул.

— Прости, — сказал, по спине по-дружески похлопав. — Не будем больше драться.

Йиньйинь поджал губы.

— Нет уж, будем. Как мне из того захвата спастись?

Шэрхан посмотрел с уважением.

— Палец выкручивай. Так чтоб сломать или вырвать. Любой руки разожмет.

От удара двери оба вздрогнули. Клякса и Линялый, сопя, как перепуганные буйволы, с мокрыми волосами и выпученными глазами, ворвались внутрь. Клякса не вписался в дверной проем, Линялый, на подол себе наступив, на полу растянулся, но, невзирая на урон, оба ринулись к сундукам с одеждой. На вопрос Йиньйиня Клякса ответил резко, одно только слово. «Няня». Этого оказалось достаточно, чтобы Йиньйинь снова побелел, затрясся и на ноги, пошатываясь, вскочил.

— Снимай это, — зашептал он, из своей робы выпутываясь. — Красное с фазанами надевай.

Сам волосы поспешно пригладил и шапочку сверху натянул.

— А что за торжество-то? — поинтересовался Шэрхан, не торопясь в дичь фазанно-аляповатую влезать. — Умер кто?

— Еще нет, но скоро. — Йиньйинь сглотнул. Нагнулся к самому уху, будто боялся, что и шёпотом было недостаточно тихо. — Императрица вызывает.

5

Ох и роскошные у императрицы хоромы. Пока по коридору шли, Шэрхан по сторонам глазел и восхищался, и не мешали ему ни испуганное сопение Кляксы и Линялого, ни озабоченный бубнеж Йиньйиня про молчи-в-глаза-не-смотри-девять-раз-лбом-об-пол-бей. А как тут не разглядывать-то, когда такая красота вокруг? По сравнению с этим богатством джагорратский дворец — халупа крестьянская, а уж пограничные крепости, в которых Шэрхан всю юность провел, вообще отстойники слоновьи. Тут же — блеск да излишества. Мраморные колонны, цветами как настоящими вырезанные, бархатные занавески, нитками жемчуга подпоясанные, ковры с ворсом таким высоким и мягким, что чуть не по колено проваливаешься, словно по облаку идешь. Коридор широкий и длинный, а в каждом алькове какая-нибудь финтифлюшка: то ваза в рост человека, огненными птицами расписанная, то статуя зверя страшно-прекрасного с вытянутым языком, длинными зубами и глазами что твои дыни, а то и вовсе живая девица с дудкой или колокольчиками. Пахло знатно, травами и цветами, пожалуй даже слишком — будто с головой учителю Шрираману в сундук с благовониями нырнул.

А как зашли в главную залу, так Шэрхан и совсем остолбенел. Такого количества молодых девиц, в одной комнате собранных, он и представить не мог. Да и похожи все были, будто колдовство какое, морок — стройные, набеленные, разве цветом платьев отличались. И еще волосы у каждой по-своему закручены: у кого цветком, у кого ладьей, у кого гнездом павлиньим.

Собрались девицы стайками, вздыхали и шушукались. Так Шэрхан с братьями и сестрой учителя Шрирамана по утрам ждали, стремясь насмеяться в последние минуты перед пыткой арифметикой, чтением священных книг и разглядыванием грязи на пальцах ног… то бишь, медитацией. Только смеха тут слышно не было. Не учителя ждали. Палача.

Место конкубинов было в самом последнем ряду, ближе всего к выходу. Это радовало. Сразу за их спинами расположились стражники, но зато прохладный ветерок из коридора рассеивал теперь уж совсем убийственную атаку благовониями.

Тишина, прервавшая шепотки и шорох платьев, была красноречивее старикашки Вэя, который заголосил вдруг из дальнего угла, будто ему соски щипцами выкручивали. Все девицы к этому времени уже ровными рядами выстроились, на колени упали и лбом, заглушая Вэйные завывания, в пол как припадочные били. Шэрхан замешкался, так Йиньйинь ему чуть подол робы не ободрал, на пол его рядом с собой увлекая.

На колени Шэрхан встал, а лоб пожалел. В общем перестуке и не услышит никто.

Даже на коленях он над впередистоящими дамскими попами возвышался, так что императрицу увидеть смог. Странная какая-то. Сначала дух захватывает, а приглядишься, так и непонятно, что настоящее в лице, а что нарисованное. Брови чернущие, глаза подведенные, щеки бледнее снега. Голова драгоценными драконами на шпильках истыкана. На пальцах не то что кольца — когти длиннющие золотые, длиной в ладонь, прямые и острые, как у падальщика.

Прошла императрица неспешно, на трон села и ножки на скамеечку низенькую поставила. Оглядела собрание безучастно, будто и не было тут сотни девиц на полу перед ней распластанных, а потом рот раскрыла.

И тут ясно стало, чего это все ее как макаку бешеную боятся.

Орала страшно, долго и с привизгом. Каждое слово как хлыстом по спине. Паузы делала длинные, еще более зловещие. Девицы вздрагивали, только бусы по полу клацали.

Когда замолкла, все так и остались лежать и головы прятать. По интонации она вроде как вопрос задала и теперь ответа ждала, взглядом зал буравя. Так учитель Шрираман, бывало, пытался вычислить, кто из королевских отпрысков в священной книге непотребную картинку намалевал, а отпрыски оные, улыбки пряча и локтями друг друга пихая, глаза прятали.

Никто тут, конечно, не шелохнулся. Вряд ли провинившиеся уборкой коровьего стойла отделаются.

Дожидаться признания императрице надоело. Ткнув когтем, она крикнула слово — имя — и комната выдохнула. Стражники через тела согбенные проскакали, из середины зала девицу выудили и перед троном на колени кинули. Заливаясь слезами, она билась лбом об пол, что-то лепетала, как заведенная «няня» повторяла, но даже слова от императрицы не услышала. По мановению когтистой руки, Вэй достал бумажку и зачитал приговор. Девица, поначалу просто стонавшая, под конец взвыла, но ее уже подхватили под локти и теперь волокли по коридору между коленопреклоненными соратницами.

— За что ее? — спросил Шэрхан, благо в общем гвалте никто кроме Йиньйиня его не слышал.

— Обвинили в краже императорской заколки.

— Да кто ж будет у этой кобры цацки красть?

Йиньйинь коротко головой качнул:

— По традиции, отличившейся конкубине император кольцо серебряное дарит. Лиу Чжунь вчера уже второе досталось. Даже не за любовные утехи. Император сказал, поет как соловей. Императрица такое не любит. Вот сегодня и нашли у Лиу Чжунь заколку.

— И что ей за это?

Йиньйинь сглотнул:

— Приказано на дерево посадить и веткой насквозь проткнуть, чтобы в последний раз пропела…

Шэрхан почувствовал как глаза из орбит лезут. Что ж за ублюдство? В груди что-то горячо забулькало. Будто Йиньйинь чайник кипящий поставил.

— А император что?

— А что император? — Йиньйинь махнул рукой в сторону сотни абсолютно одинаковых девиц, одинаково устилавших пол. Десятком больше, десятком меньше. И не заметишь.

Комната затихла. Гробом золоченым застыла. Снова заговорила императрица, теперь уже без надрыва. Мурлыкала, только мурчание это так же смертью пахло.

Рядом вздрогнул Йиньйинь. Сначала подумалось, за себя испугался, а оказалось — за него.

— Встань, Тигр, — сказал Вэй насмешливо, — хочет великолепная дочь дракона посмотреть на тебя.

Шэрхан, не торопясь, поднялся. Наветы помня, в глаза не смотрел.

Казалось, вся комната прямо так, из коленопреклоненного положения, на него теперь пялится. Ох, свернете вы свои любопытные шейки, девы прекрасные.

— Ближе подойди.

Пробрался Шэрхан вперед, перед троном встал. Воняло тут травами по-бесовски, аж слезы набежали и в голове помутнело. Решив ни в коем случае не оплошать и больную обезьяну не дразнить, Шэрхан вперился глазами в цветные императорские тапочки, на скамеечке приставной покоящиеся. Смешная была обувка, крохотная, на носках птицы огненные пришиты. Вдруг заволновались тапочки, забили крыльями птички, спорхнули со скамеечки. Зашуршало платье, запах совсем невыносимым стал. Остановилась императрица близко, взгляд ее изучающий Шэрхан аж копчиком чуял.

Слова ее Вэй не потрудился перевести, но по смеху, прокатившемуся по комнате, ясно стало, что издевается. С одной стороны его императрица осмотрела, с другой, принюхалась. Снова девиц своими замечаниями развеселила. Наконец руку протянула и щеку ему золочеными своими когтями погладила. В грудь ткнула. А потом и вовсе между ног схватила. Шэрхан так и поперхнулся. Что ж они все к члену его цепляются?

— Понравился ты дочери дракона, — протянул самодовольно Вэй. — Говорит, когда надоешь светлейшему, она тебя оскопит и евнухом к себе возьмёт.

Да он сам себя оскопит, лишь бы она когти с члена убрала. Сжал Шэрхан зубы, ругательства обратно в глотку заталкивая. От злости потряхивало.

Сжалилась, наконец, дочь дракона, руку убрала. Выдохнул Шэрхан.

— А теперь, — пробился сквозь муть в голове голос Вэя, — рычи.

Шэрхан поднял на мгновение глаза, со старикашкиными встретился.

— Чего?

Вэй усмехнулся:

— Тигр же. Вот и рычи.

Сказал Шэрхан глухо:

— Не буду.

Вэй еще шире улыбнулся.

— Желание прекраснейшей. Рычи.

Кулаки до боли сжались, зубы заскрипели. Придушить бы тебя, старый хрыч, и бабу твою, до крови жадную, вместе с тобой закопать.

Дышалось с хрипом.

Императрица посмотрела на него глазами злющими, ядовитыми, и сказала с акцентом:

— Ры-тчи.

Оглядела девиц и рукой махнула, и теперь уже вся комната, словно заклинание, вторила:

— Ры-тчи! Ры-тчи! Ры-тчи!

Возможно, если бы дух цветочный не мутил голову и несправедливая судьба певицы не разожгла костёр в груди, если бы насмешки и презрение не пробрали до костей, а одним рисом довольствующийся желудок не ныл бы в отчаянье, Шэрхан и сдержался бы. Рыкнул бы покорно на забаву скучающей ревнивицы, и отправили бы его обратно в комнату целехонького, хоть и продавленного. Но не так все вышло.

Рыкнул он зычно и раскатисто, оголив зубы, подавшись вперед, слюной брызнув и пальцы когтями скручивая. В ужасе отпрянула императрица, визжа и лицо руками заслоняя.

Так-то.

Выпрямился Шэрхан только когда дыхание закончилось.

Скрутили его, конечно. На колени бросили. По голове чем-то стукнули.

Заголосила дочь неба, размахнулась и по лицу когтями прошлась. Боль щеку обожгла, словно все зубы разом выдрали. Нефритовые, видать, наконечники.

Затараторила императрица Вэю, наставления давая, а тот головой кивал да руки потирал. Что, уже и смерть Шэрхану придумали? Так быстро? Тоже на дерево или поизобретательней чего?

Какое наказание ему уготовили, торжествующий Вэй не успел перевести, так как пока он склабился, заволновалась толпа позади Шэрхана, зашелестела, а вскоре на пол рядом с ним бухнулся Йиньйинь.

— Что делаешь, дурак? — зашипел Шэрхан. — Не смей. Ползи давай обратно. — Ладно на себя смерть навлек, а этого блаженного за собой тянуть?

Не слушал его Йиньйинь, от пола не отрываясь, лепетал, лбом стучал, руки к небу поднимал.

Выслушала его императрица, досадливо носом кривя. На Вэя, со вздохом кивающего, покосилась. Тапочком потопала. А потом рукой повела.

Держащие Шэрхана стражники вцепились ему в платье и дёрнули с плеч так, что застёжки золотые брызнули. А нижнюю робу так и просто разорвали, спину обнажая. Зашуршала комната, зашепталась. Опять, поди, волосатость его обсуждают.

Вошёл, сапогами снежными ковер топча, уже знакомый стражник с плетью. Класть Шэрхана не стали, просто к колонне резной прислонили. Он в лепестки мраморные нос уткнул и собрался. Били в этот раз долго. На двадцатом ударе он со счета сбился. Но радости не доставил — рукав жевал, чтобы не кричать. Когда отпустили, даже умудрился робу сам обратно на плечи натянуть. А там и аудиенция кончилась.

Уже когда в комнату общую вернулись, Шэрхан стал выпытывать, чем же Йиньйиню удалось императрице зубы ядовитые заговорить.

— На императрицу одна управа есть, — объяснил Йиньйинь, спину его мазью натирая. — Император. Вот я и сказал ей, что благоволит к тебе пресветлейший, одеяло пуховое с кровати своей как знак особого внимания пожаловал. А, значит, смертью твоей будет опечален. Не хочет же она сына дракона в печаль повергать?

Шэрхан восхитился.

— Ну ты и жук, — усмехнулся. — Даже одеяло приплел.

Йиньйиневы пальцы замерли на его спине.

— Зря смеёшься. Это чистая правда. Никогда не видел я от императора подобной щедрости.

Шэрхан хмыкнул:

— Подумаешь, одеяло. У него их сотни, поди.

— У него и конкубинок сотни, а одеяло дал только тебе.

Нехорошим предчувствием отдались эти слова, будто вспомнили яйца хватку золотых когтей. Может ли так быть, что во главе этого стылого гадюшника нормальный мужик? Или это он Шэрхану в долг щедростей отваливает, а счет потом выставит такой, что только задницей и расплатиться?

В горле заскреблось, и Шэрхан прокашлялся.

— Когда он… снова меня позовёт?

— Это сложно сказать, — тихо отозвался Йиньйинь. — С девушками все строго, астролог по лунному календарю высчитывает у каждой наиболее благоприятное время месяца. А с конкубином таких условностей нет. Тян Сая раз в две недели точно вызывает. Хун Вэя где-то раз в месяц.

— А тебя?

Йиньйинь пальцы со спины убрал, баночку закрыл.

— Держи, — сказал. — Постарайся хоть завтра под плеть не попасть. А то за неделю всю банку истратим.

— Да у меня еще есть, — сказал Шэрхан со вздохом.

Перед сном вспомнил, что еще спросить хотел:

— Как она меня умертвить-то планировала?

Йиньйинь поежился:

— В клетку с тиграми голодными посадить.

Ну надо же. Не самая плохая смерть.

Вызвал его император ровно через неделю. И сколько ни бесновался Вэй, сколько палкой своей ни угрожал, а умудрился-таки Шэрхан с собой в императорскую опочивальню шахматы протащить.

6

— В этот раз за что? — поинтересовался император, на спину Шэрханову свежеисполосованную кивая.

Все повторилось в точности, как и в первый раз. И купальни, и бритье, и задница его голая, в покои роскошные отконвоированная, и императорский диктант, красной кисточкой задокументированный. И никакого намёка на домогательства.

Нет, два все-таки было отличия. Во-первых, рядом с Шэрханом теперь стоял не один, а целых четыре заботливых горшка с углями. А во-вторых, когда набеленная кукла, забрав бумажки, из комнаты сплыла, император не сразу выгнал, а остался сидеть, наблюдая, как Шэрхан, окончательно заскучавши, сам с собой шахматную партию разыгрывал. Долго смотрел, пока вопрос про спину не задал.

Шэрхан плечами пожал:

— Недостаточно низко какому-то хмырю поклонился.

От доски взгляд оторвал, с чёрными глазами встретился. Ох, ну и холодные. Желудок скукоживается. Тут не только четыре, и четыреста горшков с углями не помогут.

— Белые проигрывают, — сказал император, чуть прищурившись.

Ишь ты, быстро просек.

— Да знаю я, — вздохнул Шэрхан, обратно к доске обращаясь. — Защита у чёрных хорошая получилась. — Махнул рукой, бросая партию и расставляя фигуры на исходные места. — Ну, будешь играть?

Император сверкнул глазами. Разгладил курту на коленях. Помолчал.

— Учи.

Как мог Шэрхан научил. Фигуры описал, правила обозначил. Сыграли три партии «в открытую». Быстро император схватывал, на Шэрхановы советы кивал, лоб морщил, пальцы тер. Ошибок новичков не делал — про связки не забывал, одним лишь ферзем не ходил, бесцельных ходов не совершал. И на размены не вёлся. Один раз даже чуть не победил. Это было не то, что Йиньйиня беззащитного бить. Этот, вон, стратег.

На четвёртый раз император объявил, что готов сыграть по-настоящему.

— Только давай не впустую, — заявил Шэрхан.

Смоляные императорские брови сошлись на переносице.

— На деньги не играю.

— Да на кой мне твои деньги? Давай на желание.

Коршуном император глянул, досада в глазах блеснула. Чего напрягся-то? Что, не понимает Шэрхан, что ли, о чем просить можно, а о чем нет?

— Плохого не попрошу, — успокоил. — Просто разреши мне к повару гостинцы джагорратские отнести. Специи да крупу. Не лезет уже рис ваш безвкусный, а корову я не ем.

— Почему не ешь?

Шэрхан вздохнул. Сколько раз он уже пытался это здешним тупарям втолковать?

— Священная она для меня. Только за хвост коровы держась смогу после смерти через реку великую к предкам перебраться. Как я ей в глаза буду смотреть, если я ее сёстрами желудок набивал?

Помолчал император, потом головой покачал:

— Отрёкся ты от своей варварской веры, ступив на мою землю. Нет для тебя больше священной коровы и после смерти заберёт тебя в свой подземный мир чёрный дракон.

— Да хоть белый в крапинку, дела это не меняет. Не могу мясо есть. Тело не приучено. Уж пытался мне Вэй досадить, дал суп и не сказал, что на мясном бульоне приготовлен, так я от одного запаха под лавку блевать уполз. Не могу.

Сидел император, слова его обдумывая, долго. Буравил шахматную доску глазами, будто шансы свои просчитывая.

— Хорошо, — сказал наконец. — Тогда и у меня желание есть.

Под ложечкой засосало. Шэрхан сжал зубы.

— Давай, чего уж, — сам напросился, теперь терпи.

— Я тоже плохого не попрошу, — сказал император, и уголки его губ чуть-чуть, самую малость, вверх дрогнули. — Перестанешь волосы брить. Мало радости на череп твой резаный глядеть.

— По рукам, — усмехнулся Шэрхан.

Как только белые и чёрные заняли свои места, в дверь постучали. Громко, настойчиво.

— Время истекло! — завизжал Вэй истошно.

Император сел прямее. Посмотрел будто с сожалением.

— Тебе пора.

Демоны. Так близко рис бириани был, уже в носу волоски трепетали от запаха кориандра, кардамона и мяты, уже в глазах плыл счастливый солнечный цвет куркумы с прожилками шафрана, а язык щипало от живости имбиря и гвоздики. Да обкусают муравьи уши человеку, вставшему между Шэрханом и едой его мечты.

— Посреди ночи?

Император пригладил курту:

— Не может конкубин оставаться у меня в покоях до утра. Слишком долгая встреча — повод для подозрений. После соития конкубины удаляются к себе. Так положено.

Шэрхан тихо рыкнул:

— Так положено… У вас этих «так положенов» еще больше, чем у нас. А вдруг тебе мой зад понравился, и ты оторваться не можешь?

— Поверь, — сказал император, — сотня взревновавших конкубинок — это даже Тигру не по зубам.

Снова раздался стук. И вопль. Император глянул на дверь, потом снова к Шэрхану повернулся. Руку на плечо голое положил. Всей кожей Шэрхан это прикосновение прочувствовал — холодное, сухое. Словно палкой нефритовой ткнул. Но по-дружески, не зло.

— Подожди неделю, — сказал император. — Потерпи. Я же терплю.

Сказал и смутился. Руку убрал. Будто не то сказать хотел. Или не так. В глаза не глядя, встал.

На его приказ в комнату вошёл Вэй. В поклоне согнулся, Шэрхана к выходу подтолкнул.

В дверях император окликнул:

— Через неделю.

Вэй так рот и открыл. Посмотрел на Шэрхана почти с уважением. Нечасто, видать, император такими обещаниями разбрасывался.

Непонятно только было, гордиться Шэрхану, что его такой хорошей подстилкой считают, или обижаться.

Через неделю он с гордостью нес мешки и коробки на имперскую кухню. Правда, сыграли в ту ночь две партии, и голову тоже пришлось перестать брить.

А вернувшись посреди ночи в комнату, он долго не мог заснуть. Потому что, к своему удивлению, одно слово из императорского диктанта таки узнал. В каждом предложении слово император поминал, и так, и эдак склоняя. И было это слово, которое Шэрхана сильно беспокоило.

Ю ганг. Нефритовый, мать его, стержень. И значило это, что в диктанте своем император либо кого-то долго и упорно каждую ночь избивает, либо… Может, это у них так положено?

Спросить у Йиньйиня? Или забыть?

Шэрхан зевнул и заснул. Снились секс и шахматы.

7

— Ты шутишь, — вскрикнул Йиньйинь испуганно.

— Обещал же я идеальное место для тренировок подобрать.

— Да это ведь морг, Шэрхан. Морг!

— Что может быть укромнее? Двор широкий и стенами обнесен. Никто сюда праздно не забредет. Смотрительница — добродушная старуня. А если вдруг стражники тело понесут, мы вон за те дальние кусты спрячемся.

Йиньйинь все сомневался. Лед, камни покрывающий, носком сапога ковырял. Мокрые шмотки снега, что будто какахи вороньи с неба плюхались, с плеч смахивал. На лестницу, в каменное подземелье ведущую, опасливо оглядывался.

— Но ведь там, за той дверью, целая комната трупов.

— А что трупы? Соседи некапризные. Доносить тоже не будут. Говорю же, идеальное место. Никто нас тут не найдет…

Шэрхан ещё рот не закрыл, как свистнула стрела, ухо оцарапав, и воткнулась в дверь морга. Видать, не одному ему укрытие из дальних кустарников удачным показалось.

Бросил Йиньйиню: «Тут постой», а сам к кустам по дуге красться стал. Зашёл сзади, ветки колючие осторожно раздвинул и ровнехонько за шиворот добычу сцапал. Бой дала смертный, кусаясь и царапаясь, и в колено неплохо пнула, да размером Шэрхану была не ровня. Тряханул он за плащ теплый, и ещё бы тряс, если бы подоспевший Йиньйинь не затараторил под локоть:

— Отпусти, отпусти немедленно!

Шэрхан разжал руки, и добыча плюхнулась на снег. Подскочила, лук со стрелой с земли подобрала и на Шэрхана наставила. Оскалилась.

— Кланяйся, — потребовал Йиньйинь, сам на колени в снег бухаясь. Правда, не девять раз лбом стукнулся, а всего три.

Шэрхан руки на груди сложил:

— Скажи пацаненку, чтобы локоть повыше держал.

Йиньйинь из коленопреклонения на него воззрился:

— Кланяйся, говорю, принцесса это, Ю Луа.

Принцесса, значит? Ю Луа? Вспомнилось, как из рук выворачивалась и в колено пинала: и вправду Юла. Лук вон до сих пор не выпускает.

— Переведи, — сказал Шэрхан с нажимом.

Йиньйинь залопотал на своём, кивая да кланяясь. В Шэрхана тыкал и извиняюще руками разводил. Принцесса глядела с подозрением, краснела, глаза щурила. А потом локоть чуть подняла.

— Теперь хорошо, — одобрительно кивая, сказал Шэрхан.

Девчонка опустила лук и обратилась к Йиньйиню. Долго с ним разговаривала, так что Шэрхан рассмотреть смог. То, что за парня принял, не удивительно: волосы по-мужски в пучок собраны, скулы высокие папашкины, одежда без узоров. На лбу ссадины, на подбородке синяк. На вид лет десять, пожалуй.

Скоро Йиньйинь к нему повернулся:

— Не собиралась принцесса в тебя стрелять, на льду поскользнулась. Хочет, чтобы ты поклялся, что об увиденном никому не скажешь.

— О чем конкретно?

Йиньйинь помялся:

— Не положено ей с оружием практиковаться.

— Потому что девица или потому что принцесса?

— И то, и другое.

Юла глядела серьёзно и с вызовом. Шэрхан кивнул.

— Скажи ей, что с тем-чего-я-не-видел я помочь ей могу.

— Да ты что…

— Скажи.

Тяжело вздохнув, Йиньйинь сказал. Ох и загорелись у Юлы глаза, чуть не запрыгала. Оказалось, в состязании лучном для мальцов участвовать хотела. «Золотая пчела». Папке доказать, что с оружием достойна заниматься. Отчего ж не помочь?

Окончательно доверившись, Юла показала свои богатства: сундук за моргом, куда оружие найденное — а, может, и выкранное — прятала. И меч небольшой там был, и пара ножей, и стрелы. А ещё книги. Увидев их, Йиньйинь и того тяжелее завздыхал.

— Да ладно тебе, — сказал Шэрхан, когда они со своей несостоявшейся тренировки шли. — Ничего же не случилось.

— А если случится? Если увидит вас кто? Её-то просто запрут на время, а тебе смерти не избежать.

— Буду осторожен. Ты скажи лучше, что там за книжки у неё лежат.

Снова вздохнул Йиньйинь:

— По устройству государственному. По управлению. Трактат Зиу Дзиня по дипломатии.

— Тоже запрещены?

— Смысла нет читать. Зачем, если наследником уже Чжень Дан, брат младший, объявлен?

— А что ж не её?

— Говорят, энергии Цзы у неё мало совсем. Вот она оружие вместо нефритового стержня и тренирует. Да и… не позволят князья девицу на престол.

— Князья-шмазья. А император-то твой что, чайник чугунный? Почему не пошлёт их к чёрному дракону?

— Император двадцать лет восстания и войны княжеские междоусобные предотвращает. Мир имеет свою цену.

Шэрхан почесал затылок:

— Неужто у вас никогда женщин на троне не было?

— Была одна. Мать нашего императора.

— И что?

— Вот после неё-то князья женщину и не хотят. — Йиньйинь потянул за рукав, в противоположную сторону от гаремной части дворца. — Не спрашивай больше, запретные все это темы. Пойдем лучше, покажу сад, где я вдохновение для своих картин черпаю. Самое красивое место во дворце.

Сад был голым и заснеженным и ничем от остальных садов дворца не отличался. Но Йиньйинь стоял меж облезлых деревьев с выражением такого умиротворения и счастья, что Шэрхан поверил. И тоже постоял.

С Юлой встретились на следующий день. Объяснялись жестами, потому что Йиньйиня Шэрхан не позвал. Что парню зря нервы трепать? Да с ним бы припадок случился, знай он, что девчонка мало того, что заставила настоящую лучную тренировку устроить, но и показала, как на стены дворцовые по окнам запрыгивать и по юбкам крыш куда угодно добираться. И привела Шэрхана, конечно, в часть дворца, куда ни ей, ни, тем более, ему ходу не было. В казармы.

Разглядывая огромную площадь внизу, Шэрхан не сдержался.

— Хороши, шельмы, — сказал в сердцах.

Плац под ними был ровной каменной площадкой, расчерченной, словно шахматная доска, рядами солдат. Раздетые по пояс — в такой-то мороз! — и вооружённые лишь длинными бамбуковыми палками, они замирали в скрюченных позах, будто внезапно укушенные скорпионом, балансировали несколько счетов, а потом складывались в новую загогулину. Чётко, хором, с душой. То в полуприсяде палкой замахивались, то назад себя крутились. То в воздух подлетали, то по земле стелились. Казалось, даже дышали одновременно, так слаженно двигались. Неужто наизусть рутину знают? Ан нет, вон перед ними на небольшом постаменте мужик пример показывает. Видно по стати, что командир. И ведь хорошо ведёт, зараза. Глядя на него, каждая мышца в Шэрханенапряглась в такт.

Ткнул пальцем в мужика вопросительно.

Юла сказала:

— Кун Зи.

Генерал, не меньше. Палкой бамбуковой на загляденье орудует. И сам-то — стройный, жилистый, будто из волокон переплетенный. Как есть Бамбук.

Посмотрели разминку до конца, пока солдаты по казармам не пошли: оторваться было невозможно. Пару упражнений Шэрхан даже себе украл.

Возвращались тем же путём, да сильно Шэрхан умаялся. И лёгкости Юлы не хватало, и сноровки по крышам козликом скакать. Запнулся о край черепицы, больно шмякнулся и покатился вниз, как полено по склону. Все бока ободрал. В последний момент зацепился за самый край и, задыхаясь, над двором внутренним завис. Попробовал было подтянуться, да ледяная была черепица, промерзлая. Не выдержали пальцы пытки, и Шэрхан мешком с картошкой на землю грохнулся. Не убился, но зад отбил.

Пока вставал, пострадавшее место потирая, на шум из ближайшего дома выскочил полуголый, с палкой наперевес, Бамбук.

Вот уж повезло… Лишь бы Юла сбежать успела.

Да ведь этот не Вэй. Как генерал генерала должны понять друг друга? Стал Шэрхан руками размахивать, показывая, как понравилась ему тренировка, какой Бамбук командир хороший и вообще мужик что надо. Руки перед грудью сложил, да вместо приветствия презрительный шлепок по ладоням получил. А потом и от палки бамбуковой уворачиваться пришлось.

Говорил Бамбук ему что-то зло, губы кривя. Шэрхановы оправдательные жесты вроде нужник-искал-заблудился-языка-не-знаю игнорировал. Ловко палка вертелась, три раза Шэрхан по спине огреб, прежде чем сообразил сопротивляться. Но уж как отошел от неожиданности, перехватил бамбучину и на себя потянул. А Бамбук на себя. Так и держали, как два крокодила, что в оленя с разных концов вцепились, и ни один не мог верх взять. Вспотели оба. Скалились.

Падающий снег мягко щипал щеки. Несмелый ветерок гладил волосы. Мир, казалось, заснул.

В зловещей тишине, нарушаемой лишь попеременным рыком то с одной, то с другой стороны палки, громом бухнул главный гонг, объявляя время вечерней молитвы.

Бамбук прищурил глаза, незаметным движением продел ногу под Шэрханово колено и дернул. Полетел Шэрхан вверх тормашками на снег, в последний момент увернув голову от палки, что рядом с ухом в землю воткнулась. Еще немного и насквозь бы череп пробила.

Поговорили, называется, как генерал с генералом.

Плюнул Бамбук в лицо, что-то смертельно обидное прошипел и стражников кликнул. Они Шэрхана на общую площадь и отконвоировали.

А вечером, вернувшись в комнату, Шэрхан обнаружил на кровати записку. Ясно, кто её подкинул — кто еще мог незамеченным в окно пролезть?

— «Ты всего лишь временное развлечение. Скоро надоешь, и я с удовольствием сломаю тебя, игрушечный тигр», — перевёл Йиньйинь. Посмотрел с испугом: — Кто это тебя так?

Не сбежала, значит, Юла. Смотрела за их стычкой. И посчитала, что стоит Шэрхану знать, что именно Бамбук ему напоследок прошипел.

— Кун Зи.

— Главнокомандующий? Да как же… да где же ты его встретил?

— Лучше тебе не знать, — убедительно сказал Шэрхан. На взгляд Йиньйиня, полный укора, сказал: — Научи-ка меня цзыси.

— Чтобы законы было легче нарушать?

— Чтобы понимать за что бьют. Да и еще есть причина… — Шэрхан помялся. Вспомнил давешнюю ночь у императора. Говорить или не говорить? — Слушай, принято ли это, что во время свидания с императором тётка посторонняя в комнате толчётся?

— Тунгуань? Конечно. Она следит за произошедшим и записывает дату и детали соития в специальных книгах. С женщинами это важно для подтверждения отцовства, а с мужчинами… для порядка, наверное.

Шэрхан поерзал. Как бы так подипломатичнее спросить?

— А при тебе император… с ней разговаривает?

Покраснел Йиньйинь густо, как соус томатный. Глаза отвел. Вздохнул тяжко, будто пёс, которого хозяин из дома прогнал.

— Да ведь я… я никогда у него и не был.

— За четыре года? — удивился Шэрхан. — Почему?

Йиньйинь пожал плечами:

— Наверное, не понравился.

Посмотрел Шэрхан с недоверием. Как же этот может не понравиться? И стройный, и красивый. Шея тонкая, губы будто лепестки персика у него же на картинах, глаза как рыбки волшебные. Порой и с девицей можно спутать. Или в этом и причина? Вон, Клякса да Линялый погрубее будут. Плечи шире и морда лошадинестее. Их ведь зовет.

Неужто поэтому Шэрхана взял? Надоело с девицами кувыркаться, решил попробовать новенькое? Но ведь и этого не требует. Общается, будто… будто по дружбе стосковался. Этого хочет?

Шэрхан хлопнул Йиньйиня по плечу.

— Откровенность за откровенность. Меня ведь император тоже не ради секса вызывает. В шахматы с ним играем.

Йиньйиневы глаза раскрылись как две огромные устрицы.

— И ни разу…?

— Ни разу. А тётка с кисточкой есть. И перед игрой император ей долго что-то надиктовывает. Вот и хочу понять, чего там на бумаге происходит.

Йиньйинь помолчал, слова его обдумывая.

— Сложный у нас язык.

Шэрхан дернул плечами:

— Я быстро схватываю. На шести говорю.

— На скольких?

— Сам считай: мхини — это первый, на нем при дворе говорим; на хапхи с солдатами да простым людом общаюсь — это второй; с родственниками матери — они из другого племени — на третьем; с нянькой, что нас воспитывала, на четвертом; асурский — пятый, чтобы врага понимать; священные книги на шестом написаны. И это свободно. А так чтобы подраться и полюбиться, еще на семи изъясняюсь. Королевство небольшое, да соседей много, каждое племя на своем говорит. В армии у меня кто только не служит, пришлось учить. И ваш выучу. Для языка ведь что требуется? Собеседник и нужда. Собеседников у меня целый дворец, а нужда, как видишь, тоже появилась.

— Ладно, — согласился Йиньйинь. — Начнём тогда с вариантов приветствия. У нас их двадцать семь.

— Сколько-сколько?

— Сам считай: того, кто старше тебя по возрасту, одними словами приветствуешь; кто старше по званию — другими; кто старше и по возрасту, и по званию — третьими. С императором вообще отдельная история…

Набрал Шэрхан воздуха полную грудь и щеки надул. Вляпался он, ох вляпался…

8

— Чего кислый такой? — поинтересовался Шэрхан, пешку двигая.

Император уже третью партию подряд проигрывал. Был рассеян, вздыхал и морщился.

— Императрица кровь портит.

Шэрхан усмехнулся:

— И зачем тебе столько баб, если с одной справиться не можешь?

Съев Шэрханову пешку, император посмотрел предупреждающе:

— Не испытывай меня, Тигр.

— Прости, забылся, — сказал Шэрхан, улыбку пряча. — Просто никак в толк не возьму, как ты с ними уживаешься. Мой отец проклинал день, в который на матери женился. Говорил, лучше бы асура в мужья взял, чем эту демоницу. После каждой ссоры на саблю свою грозился упасть. И это от одной-то.

— Почему одной?

— У нас так. Одну выбираешь. На всю жизнь.

Император поднял глаза от доски:

— Но как же… а если ребёнок не получается?

— Значит, мразь ты в прошлой жизни был, вот и расхлебывай, что кому нагадил. — Шэрхан ход сделал. — Но, видишь ли, пусть и ругались отец с матерью, пусть обещали друг другу яд в чай подлить, а в минуту беды или опасности только друг другу и доверяли. Мать в каждую битву с отцом ходила, а отец, когда на них покушение было, на плечах ее раненую через пустыню пронес. Кому из своих жён так веришь?

— Никому, — медленно сказал император. — Я вообще никому не верю.

Задумчиво двинул коня. Не об игре явно мысли были, ибо глупый был ход. Бессмысленный. Шэрхан съел коня и три возможных мата насчитал.

— Может, так оно и лучше. У родителей ничем хорошим это не закончилось. Когда отца убили, мать от трона отказалась, в горы в храм ушла, и больше я ее не видел. Три года уже. А там и братья один за другим полегли. По-геройски, конечно, подвиги во имя Джагоррата совершая, да какая разница?

Помолчали. Только фигуры по доске цокали.

Император взял ладью, да так и не придумав что с ней делать, крутил в руках.

— Ты прости, что я… только конкубином тебя сделал, хоть ты и принц. Схема пополнения императорского гарема еще в древних текстах предписана. Когда с твоим братом переговоры велись, остальные места… уже заняты были. Иначе быть бы тебе старшим конкубином.

— Аж старшим? — хмыкнул Шэрхан. — Гордо. Ну да ничего, я подожду, пока Клякса… гм, Тян Сай водкой рисовой упьется или бамбуковыми колотушками себе глаз проткнет. А там, глядишь, и Лиу Дзянь какая-нибудь с качели навернется, и стану я твоей старшей женой.

Говорил Шэрхан со смехом, но император не улыбнулся.

— Не станешь. Мужчине выше старшего конкубина не подняться. — Посмотрел, вроде как, с извинением: — В древних текстах…

Шэрхан рукой махнул:

— Да знаю, знаю я. Так положено. Ходить-то будешь?

Император поглядел на доску, будто и забыл про неё. Поставил ладью, на дверь с тоской посмотрел. Что-то подсказывало, это их последняя партия на сегодня, так что Шэрхан с ходом не торопился. Мат все равно уже в кармане был.

— Так чего императрица-то воду мутит?

— Праздник почитания предков хочет с размахом праздновать. В три раза больше денег потратить. Чтобы все деревья в садах бумажными листьями да цветами украсили, в озёрах воду согрели, поверх снега ковры пуховые разложили. Из Ксен-Цы она уже, видите ли, танцовщиц каких-то с веерами заказала, а из Путан-Гхи — кошек огнедышащих. И старших жен подговорила. Все уши прожужжали. Будто у меня других дел нет.

Император провёл по лицу ладонью. Прикрыл глаза, темными кругами очерченные. Казалось бы, состарить должны были проступившие морщины усталости, а нет, только моложе сделали. Человечнее.

Шэрхан улыбнулся подружелюбнее. По плечу императорскому похлопал:

— Зато спишь каждый день с новой. У нас бы нашлись мужики, что за такое все богатство отдали бы.

Глянул император исподлобья. Ноздри длинного тонкого носа встрепенулись.

— А ты?

Что за вопрос?

— А я что? Я… на девиц не претендую.

Удивление блеснуло в раскосых глазах.

— Совсем никогда с женщиной не был?

— Ну почему? Кто ж в молодости себя знает… Поначалу пробовал. А потом…

— А потом?

— А потом понял, где сердце лежит. Расстроился. Что детей не будет, что жениться не смогу.

— А потом?

— А потом решил, к черту все эти так положено. Ежели встречу мужика нормального, то женюсь, хоть я трижды принц.

— А потом?

Да сколько ж можно. У Шэрхана аж лоб вспотел от неотрывного внимания чёрных глаз. Без ножей душу расковыривали.

Ответил с ядом:

— А потом асуры зашевелились, и Пракашка до порошка твоего жадный сделался. И все мои планы о женитьбе по ту сторону портала остались.

Все, доволен? Закончен допрос? Оказалось, нет. Император все так же глазами буравил.

— А теперь?

Вот пристал-то.

— А теперь императрицу твою встретил и понял, ну ее, свадьбу. Лучше всю жизнь бобылем, чем с коброй ревнивой постель делить.

Не разозлился император, только по шрамам полузажившим на щеке взглядом прошёлся.

— Познакомился, значит. Ну хоть жив остался.

— Едва в клетку с тиграми не угодил.

Император поджал губы, словно тоже оценив изобретательность казни.

Шэрхан потер щеку:

— Как же тебя на такой злющей угораздило жениться?

Император сплел пальцы и на колени положил. Длинные и сильные это были пальцы. Сжимали бы хорошо.

— Обязанность императрицы — управлять двором. Мне некогда за каждым евнухом, конкубиной и служкой следить. Дворец большой, четыре тысячи человек. Управлять такой армией дело нелёгкое — не каждая женщина справится. Императрица держит всех в порядке и строгости, за это я ей благодарен.

— В порядке? В строгости? — возмутился Шэрхан. — Да губит она твоих девиц. В смертном страхе держит. Режет, бьёт, на деревья сажает. Что ими управлять? Какая их провинность может быть? Что они тебя слишком сильно ублажают? Каждая из них только об этом и мечтает.

— Ошибаешься, — сказал император. — Каждая из них мечтает стать императрицей. А препятствие, что стоит на пути, можно и убрать. Мою императрицу пытались три раза отравить, два раза взорвать порошком и один раз задушить подушкой. А нашего первого ребёнка утопили в колодце.

Говорил об этом ровно, холодно. Шах и мат теплее объявлял. Привык? К предательству, ненависти, смерти близких? Интриг и ругани и при джагорратском дворе хватало, но смерть каждого брата все еще свежим шрамом на сердце кровила. А тут… ребенок…

— Бедренец, — только и мог ошалело выдохнуть Шэрхан.

Император прищурился:

— Такого слова у вас не знаю. Что значит?

— Трава такая для приправы — острущая. Но слово значит, что все так худо, что другого и не подберешь.

— И то правда, — согласился император. И повторил мягко: — Бе-дре-нес.

Улыбнулся Шэрхан на произношение ласковое.

— Все спросить хотел, откуда так мхини хорошо знаешь?

Император пожал плечами:

— Языки люблю. Несколько книжек у ваших купцов выторговал. Читал, разобрать алфавит пытался. Даже Вэя заставил выучить, чтобы разговор тренировать. — Добавил с сожалением: — Вот только настоящего джагорратца под рукой не было. Так что акцент есть.

— Красивый у тебя акцент, мне нравится, — сказал Шэрхан, а потом вдруг почувствовал, что щёки потеплели. Чего, спрашивается, брякнул? Опустил глаза — давненько они фигурами не двигали. Чей ход-то? Закончить бы уже поскорее да разойтись, а тут император, как назло, снова остановился, фигурку резную в руках теребя.

— Не голодаешь больше?

— Нет, лучше теперь. Спасибо.

Два хода до мата осталось-то. Ставь уже коня своего куда хочешь. Не поможет.

Не поставил. Деревяшкой по пальцам постучал. Шэрхановы глаза так и прилипли к пальцам. Томно в груди становилось, когда на них смотрел. Да что уж там, и губы тонкие нравились, и росчерк глаз чёрных, и скулы точеные. Весь он что твой ферзь резной, грубый, из линий чётких. Поставь на доску и не отличишь.

— В остальном как осваиваешься?

Шэрхан дернул плечами:

— Осваиваюсь.

— Драконам, говорят, усердно молишься.

Говорят, значит. Докладывают.

— Молюсь.

Каждое утро и вечер по три часа на коленях перед статуей змеиной в толпе общей отстаивал. Пока соседи молитвы бубнили, успевал помедитировать, третий глаз попробовать открыть и каждую мышцу отдельным усилием потренировать. Вот ведь, смеялся в детстве над искусством ментальных тренировок — кому ж понадобится без настоящего напряжения силу качать, когда вот тебе меч, вот лук, вот партнёры по тренировке — а смотри-ка, пригодилось. За месяц не потерял формы.

Император наконец поставил коня:

— Говорят, собачек конкубиновых на стражников научил гавкать.

И это донесли. Шэрхан двинул ферзя вперед.

— Да разленились, будто подушки мохнатые лежат весь день. А собаки все же, хоть и мелочь. Пусть девиц твоих защищают, уже какая-никакая польза.

Император пристально посмотрел:

— Скучаешь?

Заскребло что-то в горле. Зацарапало. Отвел глаза.

— В четырёх стенах не привык сидеть.

Император поразглядывал доску. Покрутил в руках своего ферзя.

— На коне ездишь? Засиделся я. Давненько на охоте не бывал.

Шэрхан кивнул:

— Верхом проехаться не прочь. Животных, правда, ради забавы не убиваю.

Поглядел император словно с удивлением.

— Не такой ты, каким я себе представлял, Тигр. — Поставил на доску ферзя: — Шах и мат.

Шэрхан аж рот раскрыл. Уставился на фигуры. И вправду… Как же это он пропустил? Вот ведь, зубы заговорил, падла.

— Ну ты и…

Поднял глаза и увидел улыбку. Хитрую, как демон знает что. И сам улыбнулся.

— Еще партию? — спросил император, все еще зубы показывая.

— Давай, — сказал Шэрхан.

Отодвинул подальше горшок с углями. И так жарко было.

А на следующий день кто-то донёс до старикашки Вэя, что Шэрхан по ночам своему богу молится. А тот, о платье запинаясь, побежал с докладом к императрице.

Шэрхан ни о чем таком не знал, посему к очередному собранию у дочери дракона готовился спокойно. Оделся понаряднее, закутался в ярко-синюю робу с птицами длинноногими, под грудью зелёной лентой подпоясался. Подумав, напялил и бусы. Все как положено, чтобы и кобра клыков не подточила.

Знал бы, чем день закончится, голым бы пошёл.

9

Началось все по старой схеме. Они бились лбом, императрица плевалась ядом. Пару девиц нашли в чем-то виновными. Одну избили прямо тут, перед троном. Вторую с рыданиями увели. Даже и лучше, что ничего не понятно. Было тошно и как-то безысходно.

А потом в унылой тишине гулко ухнуло, как плевок с моста в речку: «Хуу». Шэрхан уже уразумел, что это они его так звали. Тигр.

Желудок сжался. Теперь-то чего надо? Снова когти зачесались? Медленно поднимаясь, встретился глазами с Йиньйинем. Так, на всякий случай. Вдруг в последний раз? Парень глядел на него с мольбой: мол, скажут рычать — рычи. Шэрхан коротко кивнул. Зарычит, чего уж.

По указу Вэя подошёл, перед троном встал. На тапочки новые уставился — ярко-красные, с лисичками на носках.

— Презренный варвар, — с места в карьер завопил Вэй, сначала говоря на цзыси, а потом переводя на мхини, — в присутствии прекрасной дочери дракона не смей врать и увиливать. Признайся в великом своём прегрешении и прими наказание со смирением и благодарностью.

Аж с благодарностью?

— Да ты объясни членораздельно, в чем провинился-то, — сказал Шэрхан сквозь зубы. — А то у вас ведь и не уследишь.

— В самом страшном прегрешении ты виновен. За что и смерти мало.

Выпучив глаза, Вэй сказал какое-то слово на цзыси, и комната в ужасе задохнулась.

Шэрхан напрягся. Куда ж он так вляпался? Перед кем восемь раз вместо девяти лбом ткнулся? На какую тварь драконскую косо взглянул?

Сколько бы домыслов ни мелькнуло в голове, до правды бы ни за что не докопался.

— Язычество! — страшным голосом перевёл Вэй, и девицы снова вздрогнули, пятой точкой чувствуя тяжесть Шэрханова преступления.

— Язычество? — только и мог повторить Шэрхан. — Да с чего это?

— Видели тебя надёжные глаза, — усмехнулся Вэй. — Как разговариваешь по ночам с богом своим, молитвы читаешь, жертвы приносишь. Что, отпираться будешь?

Надёжные глаза, значит, видели. Да чего темнить, ясно же, чьи это зенки продажные донесли. Кто, кроме Кляксы и Линялого, сдать его мог? Не Йиньйинь же.

— Буду отпираться, — сказал Шэрхан. — Не молитва это была. Медитация. Упражнение для познания себя. Укрепление внутренней силы. Тошно мне тут у вас, вот и приходится по ночам дух боевой поднимать. А про жертвы — это вообще клевета. Травы над огнем жгу, так это чтобы тепло было и пахло приятно. А ежели кому не нравится, — добавил он громко, в глубину комнаты голос направляя, — так пусть тот человек в глаза мне скажет.

Вэй перевёл, с императрицей посовещался. Она, по взгляду, только еще сильнее развеселилась.

— И что, — сказал Вэй ехидно, — хочешь сказать, отказался ты от своих грязных божков, обратился сердцем и душой в нашу веру?

— Обратился, — легко сказал Шэрхан. — И сердцем, и душой. Золотого дракона поутру за счастье жить в Тян-Цзы восхваляю, синему дракону каждый вечер о благоденствии императора молюсь. Чёрному же дракону по смерти душу свою вручу.

Посмотрел на него Вэй с ухмылкой:

— И заблуждения свои богомерзкие отверг?

— Отверг, — убедительно сказал Шэрхан. — Как есть отверг.

— Докажи.

Мерзко это слово сказано было. Будто знал, гнида, что Шэрхан сейчас снова судьбу свою проклинать будет.

Да что его могут заставить делать? Молитву читать? Да пожалуйста. Драконовой статуе кланяться? Да хоть сто раз по девять. Голым танцы вокруг гонгов священных плясать? На, Вэюшка, робу подержи. Нет, в этот раз им его ничем не унизить, не сломить, не вызверить. Сильна была вера — уйдёт сегодня победителем. Даже когда возню и цоканье в коридоре за залом услышал, все еще верил. А вот как первое грустное мычание ушей достигло, тогда и понял — конец ему. Нашли чем добить.

Руки задрожали. Пальцы захолодели. А лоб, наоборот, будто кипятком кто обдал.

Коровка зашла пугливо, мыча и по сторонам озираясь, словно понимала — ничего хорошего от двуногих тварей ждать нельзя. Тянули её трое стражников, ещё пятеро позади шли. Девицы от этой процессии к стенам шарахнулись, повизгивая от страха и отвращения, стараясь уберечь свои шелка. И правильно делали. С завидной равномерностью коровка серила пушистый ковер, лепёху за лепёхой щедро выдавая. Скоро никакие благовония не могли перебить коровий страх. Даже императрица носом закрутила.

— Вот, — сказал Вэй, когда корову посреди зала остановили. — Докажи свою верность драконам. — Протянул кривой кинжал на подушке шёлковой. — Убей. А мы на ужин скушаем.

На секунду мелькнула бешеная мысль — схватить кинжал и вставить подлой твари в шею. А потом, если успеет, и кобре живот вспороть. Да только стражники уже встали стеной перед троном, да и Вэй руку в кармане с палкой нефритовой держал. Из-за спин, металлом обернутых, императрица улыбалась. Широко, торжествующе.

Зря Шэрхан радовался, что задницу в целости сохранил. Не самое это страшное оказалось. Дали бы ему сейчас выбор — коровку режь или под императора ложись — он бы уже подштанники снимал. Только не было сейчас выбора такого. Другой выбор был. Сказать «нет» и угодить прямиком в клетку с тиграми.

Или сказать «да».

Пальцы онемели, когда кинжал с подушки брал. Холодная сталь, бездушная. Какая ей разница кого убивать — чудовище людоедское в тапках вышитых или животинку ни в чем не повинную. А Шэрхану разница есть. Много учитель Шрираман в головы наследные светлых мыслей вбивал. У кого какая задержалась. У Шэрхана эта. Про разницу.

Глаза от этой разницы резало. Горло асурским хвостом шипастым стягивало. Душу словно багром подцепили и по коридору загаженному вслед за коровкой протащили, и лежала она теперь под копытами, в снегу и навозе.

Ноги стали деревянные, будто не свои, пола под ними не чувствовал. А вот руки всё ощущали: тепло влажного кожаного носа, в ладонь ткнувшегося, жёсткость коротких волосков, покатость твёрдого лба. Похожа была коровка на джагорратскую, разве что в величине рогов уступала. А так — как родная, хоть сейчас к храму веди.

Пригладил Шэрхан ладонью вдоль морды, лаская и успокаивая.

«Ты прости меня, буренка, — прошептал он в мягкое ухо. — И их прости. Дураки ведь. Думают, мне перед богом страшно. Думают, гнева небесного боюсь. Идиоты. Только тебя и жаль. Ну да я быстро постараюсь. Хочешь — сделай меня в следующей жизни тараканом».

Посмотрел в глаза большие, добрые, что ресницами доверчиво хлопали, и рукой двинул. Хлынул поток тёплой крови по рукаву, а рогатая голова запрокинулась. Закатились тёмные глаза. Повалилась коровка на бок и затихла. И комната затихла. Только кровь с кинжала капала. Гулко, будто сотня Шэрханов держала сотню кинжалов, и сотня капель размеренно в унисон падала.

Прислушался Шэрхан. Нет, не капли это стучали — девицы лбом бились с усердием доселе неслыханным, и даже императрица задом кверху рядом с троном уже торчала. Вэй, тот и вовсе ничком простерся.

В дверях стоял император. Дышал быстро, будто бежал сюда. Молча он черкнул взглядом по вонючим лепёхам, по луже крови, вокруг Шэрхана растекающейся, по коровьему трупу на ковре и сказал, тихо и холодно:

— Чи.

Развернулся и ушёл.

— Чи — это чего? — спросил Шэрхан во время следующего занятия с Йиньйинем.

Йиньйинь подумал, слово подбирая:

— Срам. Чи — это срам.

Хотелось поговорить с императором. Покричать и повозмущаться, да только не вызвал его больше сын дракона. Ни через неделю, ни через две. Ни через месяц. На охоту тоже не позвал. С Кляксой и Линялым развлекался, приходили они посреди ночи довольные и разморенные, а про Шэрхана будто забыл.

Долго Шэрхан ждал. Подумывал у Юлы спросить, да только что? «А чегой-то папка твой меня на потрахушки не зовёт?» Не больно уместно. Ждал дальше.

Так и настигла бы его судьба Йиньйиня, если бы холодным зимним вечером не пришла в одну сильно заскучавшую змеиную голову блестящая идея.

Наутро весь двор шептался, что императрице вздумалось в снежки играть. И не как-нибудь, а масштабно и с размахом: военнообязанными объявлялись и жительницы гарема, и евнухи. Без малого двести человек. А руководить всем дракониха собралась сама.

10

Холод был нестерпимым, а в душе у Шэрхана полыхало, будто костер развели. От радости чуть не подпрыгивал. Битва. И пусть отобранная вроде бы случайным образом команда, куда входил Шэрхан, включала евнухов на последней стадии замухрышества и девиц, что на попугайчиков недокормленных были похожи, даже это не могло жар, по венам растекающийся, унять. Пусть такая — несправедливая и игрушечная, но битва.

Пока старикашка Вэй орал на жавшихся на холоде девиц и евнухов, Шэрхан к Йиньйиню склонился:

— Ты опиши в двух словах правила.

— Да нет особых правил. Двор, где сейчас стоим — поле битвы. Вон вдалеке видишь флаг? Это лагерь зелёного дракона. Враги. А позади нас флаг синего, это наш лагерь. Между ними — граница. Если затянули во вражеский лагерь, будут снежки за ворот запихивать, в снегу валять, пока не сдашься. Сдался — из игры выходишь. Выигрывает армия, чьих солдат больше на поле останется, когда гонг финальный пробьёт. Да только и так понятно, чья команда победит.

— Это почему это?

— Армией зеленых по традиции управляет сама императрица. Никто у нас сильно сражаться не будет.

— Это мы еще посмотрим, — крякнул Шэрхан. — А император?

— Император игрищами глупыми не интересуется.

— Кто ж тогда нашей армией командует?

Йиньйинь криво усмехнулся:

— Будем выбирать.

Выборов особых не было. Как собралась их армия на подготовку да планирование, так пальчики худенькие в его сторону и потянулись. Тигр, мол, вот и командуй.

Шэрхан и командовал.

— Ты, Йиньйинь, теперь мой первый помощник. Я приказы отдаю, ты — переводишь. — Оглядел свою армию критичным взглядом — никуда не годится. Рассеянные девицы ковырялись в снегу сапожками; продрогшие евнухи, опасливо в сторону зелёной армии посматривая, того и гляди грозились посреди битвы лбом в землю начать биться; парочка «солдат» с самыми сметливыми глазами смотрели на него с подозрением.

— Так, — гаркнул он со всей глотки, — у нас полчаса на подготовку. Некогда тут стоять сопли слоновьи жевать. — Примерился, стал в толпу пальцем тыкать: — Ты, — сказал он невысокой, но верткой младшей жене, которую как-то приметил за перемигиванием с одним из евнухов, — отвечаешь за снежки. Собери себе пятьдесят девиц и пусть каждая за полчаса по тридцать снежков сделает. Ты, — указал он конкубине, которая помогала ему собачек тренировать, — возьми остальных девиц и готовые снежки в пирамиды на протяжении всей линии фронта укладывайте. Теперь ты, — он повернулся к скептически настроенному евнуху, — будешь командовать постройкой укреплений. Собери своих и организуйте по пятнадцать снежных стен высотой в полчеловека по периметру. — Оглядев слегка зашевелившуюся толпу, он спросил: — Кто тут из вас музыку играет? На горне или барабане каком? — На вздернутую руку он кивнул девице: — Приноси и играй. Только громко и бодро, без завываний.

— А ты что делать будешь? — перевел Йиньйинь вопрос особо наглого евнуха.

— А я буду ходить и задницы ваши ленивые пинать. Кто сачковать будет — сам от меня снежков за шиворот получит. Выполнять!

Не без вони, но разошлись.

Пока готовились — Шэрхан инспектировал прогресс и попутно делал назначения. Разделил армию на десять подразделений и каждому выбрал по генеральше. Девицам больше доверял: они, хоть и боялись кобры, зато и зуб на неё больший имели.

Перед самым началом битвы собрал всех у линии фронта:

— Наступать будем в сомкнутой боевой линии, со снежками в руках. Шарф повязываем на пояс, как люльку, и набиваем дополнительными снарядами. Кидаем с прицелом, быстро и стройно, чтобы стеной белой зеленых окружить. Градом снежным их засыпать. Задние подразделения передают по команде запасы снарядов. Как только первые ряды зеленых лягут — хватаем и добиваем. Продвигаемся на территорию врага таким же строем. Если будут прижимать нас — отбегаем к снежным укреплениям. Нападаем группами из-за укрытий и уничтожаем противника. Ясно?

Армия его теперь выглядела по-другому. Раскрасневшиеся, тяжело дышащие, его подопечные смотрели с задором и больше походили на солдат. Вот и обратился к ним Шэрхан как к настоящим воинам:

— Нелёгкая будет битва. Но лёгкую битву и выиграть зазорно. У нас в Джагоррате превосходство врага меньше чем в пятикратном размере и битвой-то не считается, так — потренироваться да сабли заострить. Наша же победа будет тем слаще, чем с большим потом она нам дастся. Ежели поймали вас, снег за шиворот пихают — не сдавайтесь. Снег не нефрит, растает и следов не будет. Бейтесь до последнего. Пусть зеленых возглавляет императрица, мы же тогда с вами будем биться во имя самого императора. Защитим честь и славу золотого дракона и принесем зелёные стяги к его ногам!

Йиньйинь еще переводить не закончил, как толпа уже зарокотала, захлопала. Девица музыкальная ловко на своём небольшом барабане застучала.

Кивнул Шэрхан довольно. Поднял руку:

— А что до императрицы, то, скажу я вам, пока джагорратскую армию водил, воевал я с демонами и похуже.

Замялся Йиньйинь, посмотрел робко.

— Ладно, это не переводи. Во имя великого императора! — гаркнул Шэрхан на цзыси, благо эту фразу, завершающую каждую утреннюю молитву, он уже выучил.

— Во имя великого императора! — отозвались девицы и евнухи.

Под грохот барабана выстроились со снежками наготове. Противники были тут как тут. Остановились метрах в трёх и скалились. Девицы все крепкие, евнухи вообще слоны боевые, зато дисциплины никакой. Стоят гурьбой, как козлы в загоне, без строя, плана, командования. Воевал Шэрхан с такими, бывало. Выглядят страшно, а по сути — зёрнышки в перезревшем гранате, ткнешь — разбегутся. Тыкать Шэрхан умел.

Удар гонга вздребезднул воздух, заставляя и без того разгоряченную кровь бежать по венам лавой вулканной.

— Готовься! — гаркнул Шэрхан. — В бой!

Йиньйинь едва успел перевести, как снежная атака началась. Злым белым облаком накрыло зеленых. Оно жгло, морозило, кусалось. Не все снаряды достигали цели, но и этого хватало с лихвой. Перепугались зелёные. Бросили обзывательства и стали сражаться по правде. Только оказалось, что снежки заготовленные уже расстреляли, а поставку снарядов не организовали. Передним линиям только и оставалось, что рушить и без того расхлябанный строй и копать снег под ногами. Вот тут-то и началось самое весёлое. Шэрхановы солдаты не спали. Как только зелёный нагибался за снегом, его тут же обстреливали с особой жестокостью, пока от него не оставались разве что ножки, из сугроба торчащие. Шэрхан углядел одного такого погребенного евнуха, ринулся через границу, ухватил за тёплые сапоги и дернул обратно. Вылазка его была столь стремительной, что никто из зеленых и возмутиться не успел. Миг — и Шэрхан уже на своей стороне поля, где он толкнул барахтавшуюся добычу в руки злорадных девиц, и они накинулись, как стайка голодных чаек, пихая ему снег за пазуху, под плащ, в сапоги, тыкая носом в сугроб, пока он не застонал в изнеможении и не взмолился о пощаде. Так-то.

Шэрхан вернулся на линию фронта. Вдохновлённые его примером, синие воительницы теперь бесстрашно кидались на пурхавшихся в снегу врагов и тащили их на свою сторону. Удавалось не всем. Кого-то в момент перехвата сбивали с ног и затягивали за линию фронта. Был среди зеленых один особо рьяный евнух, размером с носорога и на морду такой же красавчик, что щелкал Шэрхановых девиц будто семечки тыквенные, прореживая строй и снижая боевой дух. Следовало нейтрализовать. Вооружившись снежками, Шэрхан стал методично громилу обстреливать, целясь в нос и глаза. Поначалу гад отмахивался от него, как от обнаглевшего комара, но вскоре разозлился. Нашел в толпе глазами, кулаком пригрозил. Шэрхан ковырнул в зубах, показывая, что думает о нем и его семье до десятого колена. Может, и не было у местных такого знака, только детинушка рассвирепел, дернулся и на Шэрхана носорогом красноглазым понесся. Лоб в лоб с таким встречаться не хотелось. Как с поленом, с горы на тебя несущимся, воевать? Вот Шэрхан и рванул вглубь лагеря, туда, где, спрятавшись за снежными постройками, можно было спланировать внезапную атаку. Да детинушка не только силой оказался наделён, но и прыткостью лани длинноногой. Шэрхан едва за укрепление завернул, как его за капюшон плаща дернули. Брякнулся он со всей дури на спину, крутанулся, а снег уже лицо залепил. Толстый гад навалился сверху и теперь исправно заталкивал снег за ворот, как подушку бы сеном набивал. Жгло нестерпимо, дыхание липким криком в горле застряло. Попытался Шэрхан тушу сбросить, да какое там. Будто обоз с глиняными тандырами на него перевернулся. В двух вздохах был он от мольбы о пощаде, как вдруг груз на нем замер, осел, а там и вовсе исчез. Словно крылья выросли.

Шэрхан встрепенулся, снег из глаз вытер, на спасителя своего глянул — и застыли слова.

Но через мгновение уже ухмылялся.

— А говорили, игрищами глупыми не интересуешься, — сказал, снег сплевывая.

Император снял шарф, что пол-лица закрывал, дернул плечом, евнуховским плащом прикрытым.

— Услышал, что честь мою защищать собираешься, вот и пришёл.

— Еще говорили, с оружием нельзя. — Шэрхан кивнул в сторону бессознательного евнуха, явно не кулаком успокоенного.

— Исключительные ситуации требуют исключительных мер.

Император вытянул руку вперед — нефритовая палка в ладони блеснула. С треском вырвалась из наконечника широкая зеленая молния и ударила в землю с такой силой, что снег зашипел и отпрянул. Ишь ты, красуется.

Шэрхан вытряхнул комки влажного снега из сапог.

— Обратно мне пора.

Собрался вставать, да император его снова в снег усадил:

— Ты хорошо командуешь. Не брезгуешь, что войско женское?

— Да чего ж тут зазорного? У меня сестра воин. Дерётся не хуже меня, а как генерал фору даст.

Император кивнул и сжал руку у Шэрхана на локте:

— Проиграй.

Сначала показалось, что шутит. Ан нет, серьёзный.

— Да иди ты, — сказал Шэрхан, отмахиваясь.

Хватка на его локте усилилась.

— Думай, что говоришь, — сказал император предупреждающе. — Тебе повезло, что тут, кроме нас, никого нет.

Посмотрел своим взглядом черным, тем, от которого яйца скукоживались. Раньше скукоживались. А теперь только едкий азарт в груди вспыхнул. Так загорелось, что аж вперед Шэрхан подался. Облачко, императором выдохнутое, в себя втянул.

— Тут, кроме нас, и вправду никого нет.

Император аж рот открыл от наглости Шэрхановой. По губам глазами лизнул. Показалось, подтаял лед под чёрными ресницами, но на мгновение, не больше. Выпрямился снова сосулькой.

— Почему корову убил?

Это еще к чему вспомнил? Только из кошмаров ушла рогатая…

— Обратно бы мне. Сражаемся, вроде как.

Не отпустил император. Еще крепче локоть сжал.

— Ответь.

— Почему-почему… Что, у меня выбор был? Сказала бы твоя кобра: «Жги Джагоррат», я б уже со свечкой в портал шёл.

— А как же твой бог?

— Какой такой бог? Я ж в драконов всей душой теперь верю.

— Не ёрничай. Правду скажи.

Локоть уже больно стало. Ещё чуть сильнее прихватит — полруки оттяпает.

— У меня бог не паскуда жадная. Он говорит, есть у тебя возможность — построй храм, а есть нужда — разбери его и дом себе сделай; есть возможность — читай священные книги, а есть нужда — сожги их и еду себе на костре приготовь; есть возможность — помолись, но если есть нужда — ляг лучше и выспись. Так что он ко мне не в претензии. К тому, что произошло у императрицы он вообще отношения не имеет, это между мной и коровушкой. А с ней мы уже договорились.

— Ясно, — сказал император, отпуская локоть. — Иди обратно к армии своей. Только уж ты проиграй. — На Шэрханов рык усмехнулся: — Если проиграешь — подарок сделаю. Такой, что поражения стоит. Проиграй, не пожалеешь.

Проиграть оказалось несложно. Как появилась на поле боя императрица, так попадали Шэрхановы солдаты, даже снежка в морду не дожидаясь. Во время удара гонга кроме него и не осталось никого на ногах, даже Йиньйинь сдался.

Так что проиграл Шэрхан. И не пожалел.

11

Увидев знакомую бороду, хной в огненный цвет покрашенную, тюрбан гордый да шервани с петухами, Шэрхан чуть не разрыдался. Бросился с объятиями, сжал так, что бедный купец аж крякнул.

— Анкатэшэчка…

Сжал еще разок тёплое дородное тело, вдыхая ароматы слоновьего пота, жареного чеснока и леса, и отстранился. На взгляд досадливый наткнулся, и рука сама к голому месту над верхней губой потянулась.

— Гниломуди, — зло сказал купец.

Шэрхан горько усмехнулся. Уж больно в точку пришлось ругательство.

— Да я уж привык, — соврал. Вздохнул. — Рассказывай давай.

Купец покачал головой:

— Сначала вот.

Достал сумку пузатую, сел на ковер и стал сверток за свертком доставать, перед Шэрханом раскладывать. Запахи родной еды, все еще тёплой, в тряпочки заботливо запелёнатой, снова увлажнили глаза.

Первое время только и мог, что смотреть, даже слюни с подбородка вытирать забыл, а как из ступора вышел, так и стал все по переменке в рот метать. Самосы хрустели на зубах, твёрдость нута с мягкостью картошки перемешивая. Тончайшие блинчики досы, как паутинки поджаристые, пачкали губы соусами: сначала стыдливым белоснежно-кокосовым чатни с невинно прячущимися зернышками горчицы, а потом — распутным остро-рыжим самбаром, в котором тамаринд заигрывал с корицей, тмин кокетничал с гвоздикой, а имбирь совращал кайенский перчик. Рис бириани — настоящий! — как пещера сокровищ, прятал в огненной середине мягчайший сырный панир. Джалеби, смешные крендельки, вымоченные в сахаре и гхи, таяли на языке сладким, как грех, сиропом. Молочные шарики гулаб джамун плавали в розовой воде, словно волшебные золотые рыбки. А еще крохотные бананы илаичи. И пышные рисовые подушечки идли. И холодный курд. И манго…

С самого приезда Шэрхан не трахался. А тут — оргазм за оргазмом.

Когда сил есть уже не было, он что мог понадкусывал, а потом и вовсе жадно глазами по сверткам шарил. Наконец, и это пристыло.

— Теперь рассказывай. Жена как? Дети?

— Да молитвами многомудрому Ши, — сказал с поклоном купец.

Шэрхан рыгнул с чувством.

— Торговля как?

— Переменно, пресветлый.

— Чего так?

— Пожары кругом. Два раза еле ушёл по лесу, слону хвост подпалило.

Ах да, лето же. Влажно-бесовский жар перед началом дождей, доспехи на солнце плавятся. Самое время купаться в океане, валяться под пальмой и пить кокосовое молоко.

— Жара такая?

Замешкался купец, бороду дернул:

— Жара-то жара, да только жара землю рытвинами в рост человеческий не вспучивает, воздух ядовитым не делает, людей да скот на куски не рвёт.

Шэрхан выпрямился. Послеобеденную лень как муссоном смыло.

— Это ты про что? — А потом и сам понял, глаза ладонью прикрыл. — Паскуда ты, Пракашка…

Купец согласно вздохнул:

— Говорили, решил превеликий махараджа силу порошка проверить. Обещал в джунглях безлюдных взрывать, а все одно очень уж близко к самджаварским деревням да крепостям получилось. Что сразу в воздух не взлетело, то пожаром ядовитым выжгло.

Горло сжалось в ненависти.

— Да за что?

— Говорят, посмел раджа самджаварский во дворец возмущаться прийти. Мол, не того брата в заморский зверинец отдали. Не тигра надо было, а шакала трусливого…

— Так и сказал Ришикеш?

— Говорят, что так…

— А Пракашка что?

— Взбеленился, говорят. Приказал на кол посадить. Да раджа сбежал, в крепости Тхуранской засел. Нет ее больше. Ни камня не осталось. И Дзендарской крепости не осталось. И Ахурджской.

Сжались кулаки от гнева. Гнида Пракашка. А он — дурак. Что стоило тогда, десять лет назад, во рву оставить его помирать? Ан нет, добро сделал, брата спас. Вот оно твоё добро — всех друзей похоронило.

— Война-то идёт?

— Вроде идёт. Принцессу Балу на самую границу, говорят, перекинули. Асуры там совсем озверели, чуть не людоедствуют. Народ с воем в столицу бежит. Говорят, жизни на границе нет. Да только и в Джагоррате теперь не больно разживешься. Фиртхи дань требуют, а в казне денег нет. Голод, говорят, скоро начнётся.

Шэрхан покачал головой в отчаянии. Что же это творится? Голод? Это в Джагоррате, где в год по семь урожаев снимать можно?

— А Сколопендра что?

— Да ведь я во дворец не вхож, пресветлый, — сказал купец, руками виновато разводя. — До планов да интриг не допущен. Знаю только, что ждут тебя дома.

Шэрхан взглянул с удивлением:

— Да я же здесь… как же я…

Покопавшись в шароварах, купец протянул мешочек малюсенький с тесемкой розовой. Развязал Шэрхан тесемки и ахнул.

— А говоришь, во дворец не вхож.

Тяжелехонько кольцо на ладонь выкатилось, огненным камнем в свете лампады замерцало. Купец тоже как завороженный на сверкающий падпаражда смотрел.

— Да разве ж это я во дворец? — прошептал. — Это дворец в меня вхож…

Усмехнулся Шэрхан. Камень потрогал: гладкий, ровно-рыжий, а посередине — капля чёрная, будто зрачок в глазу.

— Как же Пракашка допустил, что перстень священный…

— Говорю же, ждут тебя, пресветлый. Все мы ждем.

Посмотрел Шэрхан купцу в глаза верные и кивнул. Выудил из мешочка цепь золотую, перстень нанизал и на шею повесил. Ждут, значит. Ох и хитра Сколопендра. Неужто законного наследника с трона спихнет? Что надумала? Выселить или вовсе прикокошить? А Шэрхана как планирует выкрасть? Ну и ведьма. С такой не страшно и к асурам в пещеры. У них — по шесть рук, а у неё, похоже, ни одной совести.

Да, дела. Заел Шэрхан новости нааном с сыром, запил стаканом кислой пахты.

— Спасибо тебе, купец, за еду и за вести. В долгу я теперь перед тобой. Не знаю, смогу ли когда отплатить…

Завозился купец, засопел. Тюрбан смущённо поправил. Э, да похоже, уже сейчас платить-то придется.

— Ну чего там? Говори, — подбодрил Шэрхан.

— Да пустяк, пресветлый. Ерундовинка.

Самые тяжкие просьбы так начинаются, Шэрхан напрягся.

— Ну?

— Да дочка, пресветлый, всю плешь проела. Привези да привези. Я уж ей и так и сяк толкую, не дадут мне его ни за какую пахлаву, а она, мол, вон Джанишке папка привез, а ты бздишь.

— Да что надо-то?

— Камень ихний, ну тот, что зелёный. Уж больно красивый.

— Нефрит что ли?

— Оно.

— Забудь, купче, — скривился Шэрхан. — Кто ж мне оружие-то даст? Хранят они палки свои пуще членов.

— Что ты, пресветлый, про оружие и не говорю. Финтифлюшку бы мне какую, бусину аль пуговку. А то, слышал я, есть у них игра вроде шахмат наших, и фигурки там все из камня этого сделаны. Вот бы мне одну пешечку. Дочурку порадовать…

Почесал Шэрхан в затылке. Просьба непростая. План рискованный. Но если бы он, Шэрхан Аравиндра Сай, Тигр Джагорратский, только безопасным да проверенным планам следовал, лежать бы сейчас столице в руинах, самому Джагоррату пустыней быть, а народу рабами королю Ракшнагаре и его тварям шестируким служить.

Ударил себя по коленям:

— Привезешь домой гостинцы, купец. Или не Тигр я.

— Тигр, как не тигр, — улыбнулся Анкатэш, ладони в знак благодарности перед грудью складывая. — Буду сидеть здесь, вестей от тебя, пресветлый, ждать. В этой комнате позволено ночевать.

Шэрхан вскочил на ноги, кинув: «Жди».

— Что-то не в духе ты сегодня. Или не угодил я подарком?

Шэрхан встрепенулся. Вторую игру уже играли, а только сейчас первые слова от императора услышал. Ну и хорошо, что молчал, план обдумывать не мешал. План по… ну, скажем, не краже, а взиманию налога за Шэрханово примерное поведение. А что, усы бреет, платье носит, слово никому поперёк не говорит — полагается ведь ему за это… ну… мзда?

Поспешил убедить императора:

— Угодил. Только вести из дома невесёлые.

— Что так?

Шэрхан почесал затылок. Волосы уже сильно отросли. Днем убирал в пучок на макушке, как все здешние мужики, а вечерами распускал — болела черепушка с непривычки, будто заколкой не шевелюру, а мозг весь день сверлил. Вот у императора другие волосы. У Шэрхана — копна неукротимая, а у этого — волосок к волоску, и прямые, будто стрелы в колчане. В кулаке такие хорошо, небось, сжимать.

Отодрал Шэрхан взгляд от гривы чёрной. С мыслей сбивала.

— Порошок твой брату в голову ударил. Планировал, вроде как, врагов убивать, а пока что только своих и травит.

Удивленным император не выглядел.

— Есть такое свойство у порошка, слабую волю под себя подминать. Князь И половину своего племени рабовладельцам за него продал.

Князь И. Тот самый ублюдок, что Йиньйиня рабом увел, а потом как подарок императору вручил.

Давнишняя злость пробудилась.

— Как же можно — своих-то? Да и вообще, что за дурь такая — рабство? У нас такого отродясь не было.

Император глянул искоса:

— А я в книжках про касты читал. Мол, есть у вас те, кому только и предназначено, что с рождения до смерти в грязи копаться.

— Я и не говорю, что у нас рай да справедливость сплошная. Гнилья хватает. Но рабства нет. Никогда бы я не смог человека продать.

— А брат твой смог.

Под дых ударили слова. Сжал Шэрхан челюсти, аж зубы хрустнули. Не виделся бы с купцом сегодня, не разбередили бы душу гостинцы домашние, не кровило бы сердце от вестей дурных, может, и не задела бы подначка императорская. А так — в груди колко и жарко стало, будто уголёк вдохнул.

Посверлил его император глазами, а потом руку на плечо положил. Как тогда, давно.

— Прости, — сказал тихо. — Не хотел обидеть.

— Чего ж на правду обижаться?

— Неужто ты считаешь, что раб здесь?

Слова сами изо рта ринулись:

— А что, скажешь, свободен?

Руку император убрал, посмотрел вроде как с обидой. Обиделся, что клетку свою Шэрхан не любит? Хотел бы, чтобы за подачки одеялами в ногах валялись да благородство императорское восхваляли?

Двинул Шэрхан со злостью ферзя:

— Шах, мат.

Молча фигуры заново поставили. Половину пешек друг у друга съели, пока не унялась дрожь гневная в пальцах. Пока дыхание не выровнялось. Голова не прояснилось.

Не так Шэрхан разговор планировал. Под взглядом таким пристальным не то что фигурку умыкнуть, тут взбзднуть незамеченным не получится.

Постарался мину подружелюбнее скривить:

— О другом давай разговаривать. Узнал тут я, ты меня все это время за нос водишь.

— О чем ты? — спросил император без особого энтузиазма.

— Да как же, я-то думал, ты и вправду в первый раз шахматы видишь, а побеждаешь, потому что стратег такой первостатейный, а ты с детства, оказывается, тренируешься.

Император быстро смекнул, о чем он. Отнекиваться не стал.

— Между сянцы и твоими шахматами больше различий, чем сходства.

— Докажи.

Император сидел, губы поджав.

«Ну давай, решайся, любишь же меня обыгрывать, — мысленно подбодрил Шэрхан. — Что, не вижу? Лицо ледяное, а в глазах огонь так и жжется.»

Всколыхнулась белая курта, мягкие носки по полу деревянному еле слышно прошуршали. Из ящика, медью окованного, император достал доску и, на место вернувшись, между ними поставил.

Доска хоть и напоминала шахматную, была и в самом деле другой. Линий девять на десять, цветом квадратики одинаково желтые, а фигурки — да не фигурки даже, так, кругляши нефритовые с вырезанными иероглифами — вообще на пересечениях стоят. Ходили фигуры тоже с вывертом, но цель оставалась прежней: сохрани своего полководца — и заматуй противника.

Трёх игр в открытую оказалось мало. Мозг скрипел и жаловался. Всё пытался Шэрхан по знакомой колее шахматной выехать, а император каждый раз колёсами кверху из неё выбивал. Азарту много, сплошь прямые атаки. Разминка знатная вышла. К концу четвёртой партии Шэрхан улыбался.

— Готов сыграть по-настоящему? — спросил, ухмыляясь, император. Посмотрел хитренько: — На желание?

Неужто так все просто будет? И красть ничего не потребуется? Всего-то — выиграть? Это и к лучшему. Зачем гадости делать? Чего, в самом деле, разозлился-то? И вправду ведь старается император жилье его сносным сделать. А что Пракашка — дрянь и хвост свинячий, так он за это не в ответе.

Тряхнул Шэрхан волосами:

— Давай.

Сердцем чуял — выиграет. Ходил агрессивно, но и защищаться не забывал. Ходы просчитывал. Связками показанными пользовался. Да как ни старался, а в конце все одно зажал его полководца император конём в тиски и катапультой расстрелял.

И теперь что? Воровать запал прошёл. Сказать, что ли, купцу, чтобы привез дочке гостинец поскромнее?

— Мое желание, — напомнил император, рассуждения прерывая.

Посмотрел на Шэрхана с торжеством. Вперёд подался. За край одеяла, в котором Шэрхан, как в коконе, сидел, взялся и вниз потянул.

Шэрхан застыл. Кожа пупырышками покрылась. Не от холода комнатного, а от прикосновения мимолетного, на удивление тёплого. Посмотрел Шэрхан вниз, туда, где пальцы по груди прошлись.

— Про кольцо расскажи, — сказал император.

Ах да, кольцо. До комнаты своей после свидания с купцом Шэрхан не дошёл, прямо в коридоре евнух перехватил да в купальни направил. Не оставлять же святыню без присмотра, вот и пришлось к императору с цепью вокруг шеи идти.

— Семейное кольцо. От отца перешло.

Покрутил император перстень, камень погладил.

— Магии много.

— Много. Но не доступна. Только просветления наивысшего достигнув магию эту подчинить можно, как первый из махараджей джагорратских, мой прапрапрапрадед сделал. Он племена враждующие объединил, мир да спокойствие на землю вернул, даже асуры его признавали. Никому после него это не удалось. С самой его смерти враждуем мы друг с другом, зарвавшимся племенам в ноги кланяемся да дань платим, и с асурами договориться не можем, и мрём как мушки-однодневки. Душа болит. Всю жизнь третий глаз тренирую. Ведь если бы мне когда-нибудь удалось…

Вцепились жёсткие пальцы ему в подбородок. Глаза чёрные, лютые, в душу глянули. Таким свирепым император еще никогда не выглядел.

— Ты же знаешь, что никогда туда не вернёшься. — Прищурился, и ещё страшнее добавил: — Никогда.

Ну вот и проснулся дракон. Истинное лицо показал. Безжалостное. Сложно было, небось, все это время морду звериную прятать. И ладно бы сразу честно открылся, не так обидно бы было, что поверил, так ведь нет. Убаюкал, задобрил, чуть не в друзья набился. Дождался, пока доверится Шэрхан, подойдет близко — и хвать за горло.

Ну и демоны с тобой.

— Знаю, — сказал Шэрхан, в глаза узкие бесстрашно глядя. Сказал, а сам ладонь на доску положил. А как кожей прохладу кругляшка ощутил, кулак сжал.

— Время истекло, — гулко раздалось из-за двери.

Встал Шэрхан, одеяло с себя стряхнул и обратно на кровать понес — без благости императорской сегодня обойдётся. Попутно уголком мягким по доске прошёлся, фишки по ковру разметал. Под пристальным взглядом к двери направился. Пронесёт или нет?

— Стой.

Последний раз сердце так билось, когда из асурского окружения свой отряд ночью тайком выводил: двести джагорратских воинов против двадцати тысяч тварей шестируких, а шансов выжить было больше. Кулак вокруг фишки вспотел, она чуть не плавала.

Император, будто коршун, мышь в поле высматривающий, глазами по ковру водил.

— Одной не хватает.

— Под кровать, поди, закатилась. — На прищуренный взгляд Шэрхан уставил кулаки в голые бедра: — Обыскивать будешь?

В дверь снова постучались. Император покачал головой:

— Иди.

Вышел Шэрхан из покоев и зашагал так, что конвой за ним еле поспевал. Когда закрыл за собой дверь в комнату конкубинов, выдохнул. Страшно уже не было. Улыбка шальная губы растянула. Подавись ты, дракон. Не остановить тебе тигра. Фишка это что, только начало. А там, глядишь, и домой сбежит. Ждут же.

Потянул затекшие от напряжения плечи, огляделся и понял вдруг, что странная в комнате тишина — не безмятежная, дыханием трёх спящих тел наполненная, а надсадная, будто кто рот себе рукой зажал и шелохнуться боится. Это ещё что за дела? Дотянулся до вазы у двери и зонтик деревянный, которым от снегопада на прогулке прикрывались, бесшумно из неё вытянул. Голый, но все же не безоружный.

Присмотрелся. Две кровати пустовали, а на третьей замер лунным светом очерченный силуэт. Удачно кровать стояла. Удачно всё, что нужно, луна высвечивала. Усмехнулся Шэрхан, обратно в вазу зонтик вернул. Кажись, не понадобится.

Тихими шагами добрался до окна, сел у низкой кровати. Силуэт на ней даже дышать перестал.

— Эти двое где?

Йиньйинь быстро сообразил, что притворяться спящим бессмысленно.

— В купальнях.

Вот ведь шельмы. Поняли, что на них сегодня амнистия, и рванули ублажаться?

— Так они что… вроде как вместе?

— Да ты что! — дернулся Йиньйинь, а потом подумал немного и прошептал: — Может быть.

Шэрхан чуть придвинулся. Руку на край кровати положил:

— А ты?

Йиньйинь шумно вздохнул:

— А я ничего.

— Вижу я, как ты ничего. Палаткой походной твоё ничего в лунном свете торчит.

Засопел Йиньйинь, попытался отвернуться, да Шэрхан не позволил, ладонь на бедро, одеялом прикрытое, положил, улиткой вверх пополз. Тонкое было одеяло, тело из-под него так и жгло. Добрался Шэрхан до бугорка и пальцами по напряжению постучал. Застонал Йиньйинь, руками лицо закрыл.

— Нельзя, — заскулил. — Нельзя тебе прикасаться…

— Да ведь я и не прикасаюсь.

Обхватил ладонью горячее и толкнул кулак вверх и вниз. Раскрылись бледные губы, замер резкий вдох где-то во вздыбленной груди.

— Пожалуйста, — прошептал Йиньйинь. И всхлипнул.

Нет, так не пойдёт. Если уж любиться, то всей душой, а не через страх. Убрал Шэрхан руку. Посмотрел, как согнулось тонкое длинное тело, как калачиком от него отвернулось.

Да не бросать же друга в беде?

— А хочешь… Хочешь, я просто сяду рядом? Вроде как и не трогаем друг друга, а вроде как вместе?

Решится или нет? Хочет ведь, аж дрожит. Вдох. Второй. Третий. И вот уже поднимается Йиньйинь, на край кровати садится, одеяло вниз по бёдрам тянет.

Догадывался Шэрхан, что у таких белокожих и член светлый будет, а все одно засмотрелся на красоту нежно-розовую. Так бы и смотрел и от одного вида Йиньйиня, себя ласкающего, кончил бы, да не хотелось парня дальше смущать. Вон щеки и так уже будто свёклой терли.

Сел Шэрхан рядом, не касаясь, за себя взялся. Член-то от голода уже без порошка взрывался. Провел щедро по стволу, головку сжал, снова вниз спустился. Йиньйинь поначалу чётко в стену перед собой смотрел, потом строго вниз, а как однажды Шэрхану между ног глянул, так больше и не отвлекался.

Откинулся Шэрхан на спинку кровати, так лучше Йиньйиня видно было: скулы широкие, луной посеребрённые, лоб нахмуренный, губы приоткрытые. Руку, по члену скользящую. Красиво было хоть сразу кончай, но Шэрхан не торопился, заставлял себя мерно кулаком двигать. Хотелось посмотреть, как Йиньйинь контроль теряет. Как страх свой отпускает. Стоило того. Запрокинул Йиньйинь голову, задергал ладонь с силой, брызнуло из кулака белым. Дышал тяжело, быстро. Глаза зажмурил. Свободным смотрелся.

Глядя на него, расслабленного, спокойного, Шэрхан и кончил. Поцеловал быстро в висок, обтерся куртой и к себе на кровать перебрался.

Йиньйинь сполз обратно под одеяло:

— Спасибо.

— Обращайся.

Лежал Шэрхан на кровати, фишку, от ладони нагревшуюся, в пальцах перебирал. Ждал, когда Йиньйинь заснёт. Но пока темнота комнатная всё вздыхала да ворочалась.

— Понял ты, о чем император диктует?

Уж и забыл Шэрхан. Казалось, давно это было, хоть всего-то пару часов назад.

— Еще больше запутался. Почему-то тысячу лет постоянно упоминает.

— Это он себя так называет. Правитель тысячи лет — властитель-император сын дракона.

Аж тысячу лет собрался править? Амбициозно.

— Еще слово все время твердит — Йи. Это что значит?

— Это… человек из племени. Дикий, нецивилизованный, глупый.

— Варвар, что ли?

— Пожалуй.

То есть он, значит, правитель тысячи лет, а Шэрхан — варвар неотесанный? Ну спасибо, император. Запомним.

Шэрхан напряг память:

— Вообще странные он истории рассказывает. Вроде как про секс, а вроде и нет. То вдруг про животных каких-то, то про лодку в море, то про коня ретивого, а то вообще про воина, через атаку пробивающегося… Ерунда какая-то.

Темнота захихикала:

— Да это же он трактат Ли Тун Сяня цитирует.

— Что еще за трактат?

— О технике любви. Мы все его читали, конкубинам положено.

— О технике любви? У нас такое тоже имеется. Только там про животных и лодки ничего нет. Что за извращения?

— Это иносказательно. Типы толчков так описываются, глубина проникновения, скорость.

Переосмыслил Шэрхан слова, в императорском диктанте услышанные. Поерзал на кровати.

— То есть он этой вашей тётке описывает, что имеет меня как коня ретивого, и в хвост, и в гриву, но сам при этом не трогает? Зачем?

— Может быть, так положено?

Повертел Шэрхан фишку нефритовую в пальцах:

— Расскажешь про книжку подробнее?

— Рассказывать со стыда помру. Лучше на бумаге переведу.

— Спасибо.

— Обращайся.

Вот и засопела темнота. Шэрхан натянул штаны нижние и курту, подол длинный на поясе завязал и в окно вылез. Карманов гады не делали, так что фишку пришлось во рту держать.

Путь до купцовской комнаты заранее вычислил, а всё равно ошибся. Заглянул в окно, да в свете лампады купца не увидел. Вместо этого две девицы на кровати кувыркались. Одну не узнал, а вторая… точно, та самая девица, что на барабане ловко во время боя снежного играла. Ох и яростно девицы любились, будто дрались. Молодцы, не теряют времени даром.

Выкарабкался Шэрхан снова на крышу, пересчитал путь и в этот раз нашёл правильное оконце. Поскреб в стекло, в открывшуюся створку проскользнул.

Купец блеснул глазами.

— Тигр, тигр, — пищал, чуть не приплясывая.

Шэрхан протянул обслюнявленную фишку.

— Держи. Задом ради тебя, купче, рисковал. — Обнял толстяка на прощанье. — Скажи, пусть ждут.

Так же через окно выбрался и к своей комнате по крышам прошмыгнул.

На пол спрыгнуть успел, а к кровати шагнуть нет. Так молния шандарахнула, что ослеп, оглох и сознание потерял. Последнее, что увидел — Йиньйиня, голышом на полу простертого, а перед ним — силуэт, золотом в ночи блестевший.

12

Где-то недалеко застонали — без особой надежды, привычно. Где-то что-то мерно капало, ударяясь о камень. Влажный холод мерзко окутывал, обнимая все крепче, будто опостылевший любовник, пробираясь липкими пальцами под курту. Плечо ныло. Правая рука не двигалась.

Болезненно кряхтя, Шэрхан сел. Голова гудела, будто ею всю ночь кокосы кололи. Перед глазами мелькнули драконы, по золотому подолу плывущие.

— Очнулся? — тихо спросили. — Помнишь, что натворил? Понимаешь, где находишься?

Горло саднило. Мерзко ощущалась подсохшая рвота.

— Помню… Понимаю.

Потрогал руку. Не сломана, но вроде как не совсем своя. От плеча до ногтей тычут в неё сотни мелких ледяных иголочек. Отметин от нефритовой палки на теле было много, но, судя по огромному волдырю на предплечье, именно туда пришёлся самый сильный удар.

— Пройдет.

Загромыхали солдатские сапоги, лязгнула дверь. На пол мягко плюхнулась вышитая шёлковая подушечка, и драконно-золотые колени опустились на неё.

— Я-то думал — блажь, — сказал император, — от скуки решил фишку прикарманить. А ты, оказывается, для ведьмы своей расстарался.

Ведьма? О чем это он? Неужто на Сколопендру грешит?

— Она тут ни при чём. Купец… Да и он тут ни при чём. Попросил гостинец для дочери своей, а фишку — это я сам придумал.

Капли тяжёлые где-то в углу на камень глухо капали, а отдавалось, будто в самое темечко долбили. В соседней камере опять привычно застонали.

— Мой совет требует тебя немедленно казнить. Треть моих министров думает, ты шпион, посланный тайну порошка выведать. Треть думает, ты шпион, посланный тайну нефрита выведать. А треть считает, что ты шпион, посланный тайну шёлкопрядения выведать. Мотивы твои обсуждаются, но в том, что ты шпион и убийца, никто не сомневается.

— А ты что считаешь?

— А я считаю, что ты дурак. Силу и сердце боги дали, а ума пожалели. А ведьма твоя это знает и пользуется.

Этот вариант больше всего сочетался с выживанием, так что Шэрхан безразлично кивнул.

— Может и так. Только ни при чём тут советница, говорю же. Купец… Что с ним сделаешь?

Картины Анкатэша, доброго, честного, верного Анкатэша, замученного в этих катакомбах или вообще веткой проткнутого, захолодили сердце пуще мороза подземного.

— О себе беспокойся.

Шэрхан подался вперед. Понял, что даже не закован. Мог бы, наверное, попробовать напасть, да нефритовый стержень на императорских коленях выгнал глупые мысли из гудящей головы. Оставалось только молить.

— Не виновен он. Дочке гостинец попросил. Про нефрит и не знает ничего. Пожалей, прошу. Скажи, что с ним сделаешь?

Сидел император, вроде как раздумывая. Да ведь мучил просто. Что у него, расчётливого такого, плана еще нет, не верилось. Всё уже решил, только играется. Наконец, посмотрел сын дракона, как только он умел: вроде одного роста, а всё одно свысока чувствуется.

— Домой отпущу купца твоего. И даже фишку не отберу. Любопытно мне, что ведьма твоя с ней сделать попытается.

Да вот привязался к старушке.

— Ни при чём она, говорю же.

Вздохнул император глубоко, словно терпения набираясь.

— Про каждого купца, через портал торгующего, мне даётся бумага рекомендательная. С деталями семейными до третьего колена. Я к себе кого попало не пускаю. — Посмотрел пристально. — Нет у твоего купца дочерей. Два сына имеются. А дочерей нет.

Шэрхан отпрянул. Вранье. Ошибка. Что за бред? Зачем Анкатэшу обманывать? Да если бы и вправду Сколопендра ему фишку заказала, почему так сразу и не сказать? Шэрхан бы и для неё украл.

Украл бы?

— Задумался? — спросил насмешливо император, поднимаясь. — Вот и подумай. Время будет. Полгода тебе тут сидеть.

Вышел, дверью лязгнул.

Шэрхан лицо рукой здоровой прикрыл. Полгода… Полгода сырости и холода. Полгода капанья, уже мозг проевшего. Полгода тюрьмы.

Полгода… Полгода беспрепятственных тренировок и медитаций в просторной камере. Полгода без храпа Линялого и завывающего тренькания Кляксы. Полгода усов.

Подвигал Шэрхан изувеченным плечом — чувствительность возвращалась. Значит, выживем. Бывали условия и похуже. А тут вон и чашка туалетная есть.

Обвел Шэрхан глазами свое новое жилище и вдруг заржал. Уж больно не к месту смотрелась среди мокрого сена, каменных стен и вонючей параши шёлковая золотая подушечка.

Две недели просидел Шэрхан на подушке, всеми вроде бы забытый. Периодически приходил стражник с плетью и по-дружески его побивал. Кормили сносно, без мяса. Может, экономили, а может, знали, что не ест. В любом случае, сильно не голодал.

Под конец второй недели принесли свёрток. Сказали, за примерное поведение. Развернул Шэрхан — книга. Внутри к каждой странице приложена тонкая жёлтая бумажка, Йиньйиневым почерком исписанная. Слова цзыси, буквами хапхи записанные, и перевод.

Ух, задела книга.

Картинок не было, но текст рисовал не хуже кисточки. В застенках Шэрхан сидел не в первый раз, а вот тюремный стояк испытал впервые. И так-то инструкции откровенные, а неизменно озвученные в голове спокойным ровным императорском голосом горячили до того, что нефритовый стержень почти и не опадал.

Учился Шэрхан прилежно. Где чего-то не понимал, с соседом стонущим советовался. Неплохой мужик оказался. Чинуша, на взятке пойманный. Как с допросов возвращался, всегда помогал. С непонятными словами там, или когда оборот особо цветастый попадался. Так что, пока ему голову не отрубили, сильно выручал. Перед самой казнью вполне душевно на цзыси поговорили. После него, правда, камера досталась уж очень несговорчивому парню. Из высокопоставленных. В измене обвиняли. Сначала все нос крутил, обзывался, да Шэрхан его ругательства так усердно повторял и про грамматику да окончания спрашивал, что смилостивился парень: произношение подправил, ошибки подчистил, уважительным обращениям научил. Казнили его через пять дней. В течение следующей недели Шэрхановыми соседями побывали неугодный поэт, евнух, уличенный в том, что евнухом не был, двое офицеров, заснувших на посту, согрешивший с замужней нянькой повар и даже одна младшая жена. Казнили всех. Вроде, поэта пожалели.

А в конце первого месяца заключения подоспели праздничные приготовления по случаю дня почитания предков, и император объявил амнистию.

Из камеры Шэрхана прямо в купальни повели.

Встретил его знакомый евнух, тот самый, с которым во время снежной битвы смахнулись. Смотрел незло, с ухмылкой. Себе в грудь ткнул и сказал чётко и членораздельно, как слабоумному:

— Пу Гань, — всмотрелся, проверяя, понял ли Шэрхан, и повторил и жест, и имя. Совсем за идиота принимает.

— Да понял я, — сказал Шэрхан на цзыси. — Только имена ваши с трудом запоминаются. Носорогом звать тебя буду, пойдёт?

Забрались брови носорожьи под самый пучок на макушке.

— С сюрпризами ты, Тигр. — Сказал, и в сторону купален подтолкнул: — Зови как хочешь.

Пока шли, Шэрхан все совестью маялся. Нечестно ведь как-то тогда получилось. Объясниться хотелось, но не выдавать же императора.

— Ты уж прости, что я тебя во время битвы приложил. У меня в кармане ледышка на этот случай была.

Носорог хмыкнул:

— Да ну, спасибо тебе, что битва весёлая получилась. Впервые синие нам отпор дали. — Посмотрел искоса и добавил: — Впервые императрице пришлось самой на поле боя выйти, чтобы победой заручиться. — Покопался за пазухой и свёрток небольшой вручил. — Вот. Тебе. От императора.

В купальнях Шэрхан долго не сидел. Грязь месячную смыл, бороду со вздохом сбрил. Чистого и благоухающего, Носорог отвел его в комнату конкубинов. У самой двери Шэрхан опомнился.

— А как же император? Разве не к нему?

Носорог глянул ехидно:

— Да ты, поди, по драконьему члену соскучился?

Шэрхан взгляд отзеркалил:

— А ты, поди, по своему?

Не обиделся Носорог, а заржал. Развернулся и ушёл.

Только тогда решился Шэрхан свёрток императорский развернуть. Внутри была заколка для волос. Длинная заостренная палка, а на конце — замерший в прыжке золотой тигр.

Открыл Шэрхан дверь в комнату конкубинов — будто домой вернулся. И постель его мягким одеялом императорским поджидала, и столик чайный Йиньйинев теплом и спокойствием манил, и верещалка Кляксы в углу по-родному палками бамбуковыми улыбалась. Даже по запахам Шэрхан соскучился, что уж про людей говорить.

Йиньйинь вскрикнул и бросился ему навстречу, но в паре шагов остановился и стал по-детски в ладоши бить. Шэрхан, уже радостно раскрывший руки для объятий, так и застыл. Лицо его, видно, совсем глупым от удивления сделалось, потому что Йиньйинь засмеялся.

— Если рад видеть меня, тоже хлопай.

Шэрхан сделал два неуверенных хлопка.

— Если бы мы были в Джагоррате, я бы тебя обнял.

Улыбка Йиньйиня чуть погрустнела.

— Если бы мы были в Джагоррате, я бы тебя тоже обнял. Соскучился.

Подошел Йиньйинь ближе и вдруг в плечо двинул. Ощутимо.

— Прости, — крякнул Шэрхан. Что уж, заслужил.

Не удовлетворился Йиньйинь. Посмотрел как мог грозно, да только слезы в глазах все портили.

— Совсем голову потерял, нефрит красть? Я уж думал, всё, потеряю тебя, как Лиу Лин только что потерял. Больше никого и не останется.

Знакомое было имя.

— Лиу Лин… эта конкубина, с которой ты у князя И был? Что с ней? Неужто кобра извела?

Йиньйинь покачал головой:

— Случайность. Во время битвы снежной замёрзла. Переусердствовал кто-то, снегом горло забил, она и задохнулась.

Шэрхан руку на плечо было положил, но Йиньйинь отодвинулся. Сказал, пальцами глаза вытирая:

— Смелая была, два раза из плена сбегала. Наказания не боялась.

— Жаль, что узнать ее не успел.

— Успел, — грустно улыбнулся Йиньйинь. — В команде нашей она была. На барабане тебе играла.

Нахмурился Шэрхан, соображая, что его в этом насторожило. А потом понял. Вспомнил, как комнату перепутал и в неправильное оконце по пути к купцу заглянул.

— Да как же, видел же я ее после битвы, живую и, гм, весьма здоровую.

— Ошибся ты, — сказал Йиньйинь с недоверием. — Быть не может. В сугробе ее только на следующий день нашли.

Ошибся? Казалось, чётко ее, на постели с кем-то кувыркающуюся, увидел. Да больно девицы в страсти мельтешили. Может, и вправду привиделось.

Йиньйинь махнул рукой, будто мысли печальные отгоняя:

— Давай одеваться.

Сбрасывая по пути одежду, Шэрхан прошёл за ним в глубь комнаты.

— Ты объясни по-человечески, что происходит.

Йиньйинь распахнул большой расписной сундук.

— Сегодня открывается сезон празднования. Отмечать будем три недели. Каждый седьмой день — особый праздник. В конце — самый большой, праздник почитания предков. Будут фейерверки из каждого дома палить.

— А сегодня?

— Сегодня — праздник смирения. Одеваемся в зелёное и коричневое, цвета возделанного поля и урожая. На ноги надеваем сапоги высокие, это деревья и растения. На голову — шапочку плоскую с шариками, она символизирует небо и дождь. Бусы серебряные на шее — семена. С самого утра сегодня молились драконам об урожае да благоденствии, ничего не ели, а сейчас идём в общую залу для вознаграждения. Будем есть, пить и развлекаться.

Посмотрев на остальных конкубинов, Шэрхан послушно оделся во все это идиотство. Широченное платье было морским чудовищем, заглотившим его до подмышек, каменные бусы тянули к земле, сапоги жали до слез. Но хуже всего была плоская шапка, которая сползала на глаза и дребезжала при ходьбе. Зато меч уруми отлично прятался под широким шелковым поясом.

Ох, не теряли во дворце времени, пока Шэрхан в тюрьме на золотой подушечке книжку похабную начитывал. Убранство было на славу. Красно-золотые ленты свисали со стен, серебристые бубенчики колыхались на ветру, бумажные цветы россыпями украшали лестницы и деревья, а снег во дворах спрятался под мягкими расписными коврами. Тысячи разноцветных лампад сверкали в вечерней дымке, будто камни драгоценные, а гигантские чучела драконов подкарауливавшие в тёмных углах, пугали и восхищали одновременно.

Общий зал был и того великолепнее. От света глаза слепило, от запахов еды и благовоний мутило голову, а вот от толпы, набитой так, что стены трещали, словно швы переначиненной самосы, стало как-то приятно — будто дома. Правда, были тут одни мужики.

— А девицы где? — спросил Шэрхан, пока они к своему месту в самом дальнем углу пробирались.

— У женщин свой праздник, в другом дворце. Мы во время празднования к мужчинам присоединяемся.

Ну и хорошо. Без кобры как-то спокойнее.

Когда все расселись, оказалось — большой был зал, просторный. В таком не только есть, даже и на саблях тренироваться, поди, удобно. Гости сидели по обе стороны, а посредине, от дверей до самого трона императорского, было пространство для танцев.

— Кто есть кто, расскажи, — шепнул Шэрхан.

Йиньйинь стал тыкать незаметно в толпу:

— В первых рядах — министры. Напротив них — генералы, командующие частями императорского дракона. Лапы, передние и задние, тело, голова, хвост. Главнокомандующий Кун Зи — сердце дракона. Генерал личной охраны — драконовы глаза. Дальше советники, судьи, цензоры, великие секретари и послы. На главный праздник даже князья все пожалуют, а сегодня так, скромно отмечаем.

Скромно. Да тут чиновничьих задов как комаров вечером у речки. И ведь каждому гостю выделен свой маленький столик, на котором уже стояли тарелки, плошки, палки и кувшин с прозрачной жидкостью. Шэрхан думал, вода, а на запах оказалась водка. Еда индивидуальная тоже имелась — все сплошь мясо, разве что рис можно есть. А нет, были ещё особые столетние яйца, про которые Йиньйинь заранее объяснял. От одних рассказов уже мутило, а как сопли зелёные застывшие Шэрхан увидел, да запах гнили и застарелой псины унюхал, так решительно тарелку отставил. С голоду будет помирать, а это не тронет. Кроме него, однако, никто нос не воротил, смотрели гости на разблюдаж, чуть не облизываясь. У всех ведь набор на столе одинаковый, хоть и у каждого индивидуальный. Такое странное обособничество до сих пор удивляло. Куда как веселее сидеть вместе за большим столом и запускать пальцы в огромную общую тарелку с едой. Так ведь и разговор теплее, и шутки веселее, и шансов яд схлопотать меньше.

— Вот, держи, — сказал Йиньйинь, свою порцию риса ему на стол ставя.

— Спасибо. А это тогда тебе, — Шэрхан протянул кувшин с водкой, но Йиньйинь выставил ладонь:

— Выпить обязательно надо будет. Тосты будут объявлять, за здоровье императора и за будущий урожай. — На Шэрханову кислую мину он открыл кувшин и наполнил им обоим пиалы: — Скажут пить — пей. Не дай дракон увидит кто. Не ходи больше в тюрьму. Без тебя одиноко.

Шэрхан грустно поднес пиалу к носу. Воняло тошнотворно, будто настойка из молочая, которой учитель Шрираман руки мыл, прежде чем выдирать зубы у пришедших к нему страдальцев. Как эту гадость можно пить? Очевидно, и это его отвращение мало кто разделял, так как кое-кто из гостей, жаждой измученный, втихомолку уже активно понужал. Шэрхан же отставил пиалу до того момента, как к стене припрут. Ждал недолго.

— Да будет год грядущий полон плодов спелых и дел завершенных, — гаркнул Бамбук, привстав, и все подняли свои пиалы. — Пусть кипарис вечнозелёный всегда купается в весеннем ветре.

Следуя примеру зала, Шэрхан поднес водку к губам. Поморщился. Стошнит ведь. Весь рис выйдет. Решил: «Уж лучше провонять», и спустил пойло по толстому рукаву. Идиотская тян-цзынская традиция при выпивании рукой прикрываться преступление скрыла: впиталось моментально, а на цветастом вышито-травяном рисунке пятно и вовсе незаметно было.

После первого тоста в центре начались представления, и стало ясно, почему в зал женщин императорских не пустили: для праздника смирения в комнате было больно много полуголых девиц. И певиц, и танцовщиц, и акробаток. Да только пели заунывно, танцевали без азарта и даже под потолок прыгали понуро, будто табака нажевавшись. Уже через час у Шэрхана болели скулы от зевоты.

— А нам когда танцевать можно будет?

Йиньйинь икнул и посмотрел, веками набрякшими медленно хлопая:

— Никогда. Для танцев артисты есть. Неужто у вас все танцуют?

— Так ведь если душа да тело просит, как усидеть?

Йиньйинь улыбнулся нежно.

— Я бы посмотрел, как ты танцуешь, — потянулся неуверенно, пальцами Шэрханову руку нашёл.

Э, как его развезло-то. Оглядев быстро зал, Шэрхан положил засмелевшую ладонь обратно Йиньйиню на колени.

— Ты ослабь рвение-то свое, а то такими темпами восхваления еще до конца танцев под стол свалишься.

Йиньйинь кивнул, но гости к этому времени уже снова заскучали.

— Да пребудет наш пресветлый император в здравии еще тысячу лет, — провозгласил невысокий белоусый генерал, которого Йиньйинь назвал хвостом дракона. — Пусть сила солнца наполняет его тело, а мудрость луны — голову. Да воссияет счастливая звезда в высоте, освещая великого.

Все встали, прикрываясь и выпивая, а Шэрхан привычно окропил платье.

Сидя на возвышении в глубине зала, император поднял пиалу и пригубил, благодарно кивая. В отличие от грубых вояк и пузатых чиновников, он даже в идиотском платье выглядел властно. Стол перед ним стоял такой же, как и перед всеми, даже яства по виду не отличались. По правую руку от него примостилась Юла, а рядом с ней крошечный ЧженьДан. Во всем зале только их двоих не заставляли пить. С гордостью Шэрхан отметил блестящую золотую пчелу у Юлы на груди. Вот ведь упёртая, добилась-таки своего. Шэрхан тихонько махнул, но принцесса во все глаза таращилась на танцующих девиц с веерами в руках и фазанами на головах, так что на него внимания не обратила. А вот император в его сторону взглянул. Кивнул на еду вроде как с извинением. Ещё поцеплял взглядом, будто хотел что-то сказать, но не знал как, а потом вдруг нахмурился. Лоб на руку опустил, да так и не поднял. Уморили заводилы с веерами? И правда, и музыка как с похорон, и двигаются, как мыльные разводы на воде.

— А повеселее ничего не будет? — обратился Шэрхан к Йиньйиню и замер на полуслове.

Йиньйинь сидел без движения, сгорбившись над своим столом. Шапочка съехала вниз, макая шарики в столетние яйца. Дышал, но словно заснул. Рядом примерно в таких же позах застыли Клякса и Линялый.

Шэрхан оглядел зал, да только и увидел что безвольные плечи и склоняющиеся к полу шапочки. И девять танцующих девиц посередине. Фарфоровые куклы с фазанами на головах, загримированные так, что под белой маской и не понятно, что за тварь скрывается. Мягко изгибаясь, они вертели своими веерами — томно, как кошки, а потом вдруг взмахнули резко. Все вместе. Раздалось тихое шипение, а за ним — лязг: стражники в зале осели на пол, цепляясь за короткие металлические стрелы, торчащие из горла. Двери сомкнулись, взвизгнули затворы. Настала тишина.

Не торопясь, бестии снова подняли веера и взмахнули, выпуская очередную порцию стрел. Девять гостей рухнули лицом в рис. Их шапочки так и не спали, пришпиленные тонкими наконечниками к макушкам.

Шэрхан подобрался. Мелькнула шальная мысль — сбежать. Бросить этот гадюшник к асуровой матери и свалить через окно. Но следом подоспел холодный разум: ну а как обвинят его в этой веерной резне? Поди докажи потом, что ты не фазан. Достанет кобра со дна морского. Да неужто уж спасать теперь всю эту наглую палкоедную свору?

Глянул Шэрхан на трон. Увидел, как Юла, бледная, но решительная, хватает меч упавшего с ней рядом стражника и встаёт перед уснувшим отцом и дрожащим братом.

Стыдно стало. И ему ведь есть кого защитить. Опустил Йиньйиня на пол, от случайных стрел подальше, и дернул из-под пояса уруми. Упруго звякнул металл. Извиваясь, блеснуло плоское лезвие.

Девицы его не заметили, так и продолжали стрелы свои метать. А одна — самая тонкая, с самым большим фазаном — прямиком к трону шагнула. Шэрхан кинулся на перехват, перепрыгнул через одно спящее тело, другое, а на третьем в платье запутался и на пол грохнулся. В общем, не удалось внезапно напасть. Зато внимание привлекло.

По-хищному девица на него зашипела и веером дернула, полетела в Шэрхана стрела. Да Шэрхан шапочку перед собой выставил, она иглу и перехватила. Больше девице выстрелить не дал. Вскочил на ноги, взмахнул мечом — пошла волна от руки по лезвию, изгибаясь, крутясь, словно змея во время линьки. Аккурат поперёк лица удар пришёлся, разрывая кожу и брызгая красным по фарфору. На предсмертный крик девицы все остальные куклы как по команде на него уставились. Зашипели. Веерами задвигали.

— За трон брата спрячь! — крикнул Шэрхан Юле, прикрываясь.

Одну стрелу он отбил лезвием, другая в бусины на груди угодила, третья шею оцарапала. Дальше ждать не стал. Зашагал вперед, двигая рукой со скоростью и напором слона в сезон течки. В какую сторону раскрутится меч было понятно только ему, и эта непредсказуемость сбивала девиц, заставляя их отпрыгивать, не давая им возможности прицелиться. Одну оставил без рук, второй отрубил фазана вместе со скальпом, третьей лезвие по животу прошло. Остальных задел походя. Но их все равно было больше. Оправившись от неожиданности, девицы разглядели, что меч не волшебный и лимит имеет, и стали пятиться, в разные концы зала расходясь. Как разойдутся за пределы меча — конец Шэрхану. Из углов одна да достанет. Единственное спасение — добраться до двери и отпереть засов. За створками уже заполошно долбились и кричали.

Одна девица замешкалась на пути, и Шэрхан полоснул ее по спине, а когда она завалилась, выставил перед собой. Пять стрел за раз словил. Что же они у них, бесконечные? Откинув тело, бросился по залу, прячась за колоннами. Как добежал до створок — дернул затвор. Раз, другой. Намертво закрыто. Заговорили?

Слева звякнула стрела, пришпиливая рукав к двери. Дернулся было, да крепко засело. Понял — всё. Конец. Нашпигуют его теперь, как учебное чучело на стрельбище. Прощай эта жизнь. Замер, подобрался, зад почему-то напряг.

Да только не было выстрелов. Услышал разве что глухие ругательства на цзыси. Не бесконечные у девиц оказались стрелы. Пока Шэрхана по залу гасили, все расстреляли. Теперь спохватились, побежали вытаскивать из трупов иглы да окровавленные снаряды обратно в веера засовывать.

Рыкнув, Шэрхан выдернул из двери стрелу, рукав его прибивающую, и, прицелившись, зазвездил одной деве между глаз. Вторую догнал мечом поперёк груди, как раз когда она дрожащими руками на него веер наставляла. Третью нагнал у самого трона, пока она с голой стрелой в руке к императору тянулась. Сбил с ног ударом и в шею вцепился. Да пока душил, запрыгнула на него сзади последняя кошка и хрякнула иглу в плечо. Не успела сильно замахнуться, неглубоко вошла сталь, но взвыл Шэрхан от боли, будто кто заживо на вертел насаживал. Знать-то нефрит под металлом. Крутанулся, бестию с себя сбрасывая, а она словно в любовной горячке обвилась вокруг него и только глубже шампур свой втиснула. Он и так, и эдак крутился, и на спину завалился, по ступеням от трона её протащил, по столиками с едой, но она намертво приклеилась. Худо стало от нефрита, силой её рук подпитываемого. Голова взрывалась, рвота подступала к горлу, плечо горело. В последние секунды перед чернотой Шэрхан запустил руку назад, цепляясь за фазана в волосах, и резко потянул вперед. Девица взвизгнула, ослабила хватку. Короткая стрела в плече стала просто металлом, а не шипом смерти, ядом наполненным, так что Шэрхан скинул вертлявую тушку с себя и кувшином с ближайшего стола по голове приложил. Разбилось стекло, растеклась водка по лицу, с кровью перемешиваясь.

Шэрхан с трудом выдохнул. Всё?

Ан нет, гадюка недодушенная зашевелилась. Зажав в руке стрелу, проползла по ступеням, поднялась, над императором зависла. Рванула за шапочку плоскую, голову императору задирая, чтобы в шею, чтобы мягко вошло и наверняка. Глянули из-под шапочки на Шэрхана глаза чёрные, свирепые, будто видел император всё, мозгом понимал, а двинуться не мог. Ещё тошнее стало. Одно дело во сне от стрелы предательской умереть, а другое так — в клетке своего тела смерти ждать.

Вскочил Шэрхан на ноги, бросился вперед, хотя уже понимал, что не успеет. А все равно бежал. Прыгнул, да на ступеньке, его же кровью заляпанной, оскользнулся. Упал. Вскочил снова…

Вот теперь всё.

Император на полу лежал, девица сверху на нём, а из спины у неё меч торчал — Юла всё ещё за рукоятку держалась, так, что костяшки белее курты Шэрхановой были.

Лязгнул позади засов, опадая, и в комнату ворвалась стража. Зал встретил их тишиной. Или это гул в висках заглушал остальной шум? Кажется, кто-то отдавал команды, но ничего было не разобрать. Шэрхан потряс головой. Стало только хуже. Тошнило. Плечи онемели, особенно то, в котором торчала стрела, но он всё равно почувствовал, когда руки заломили за спину и обернули в кандалы.

«Не сметь! Не трогайте его!» — пробился сквозь туман светлый девичий голос. Это было последнее, что он услышал.

Проснулся он в своей старой камере.

13

Капало в клетке знакомо, а вот сосед новый был. Плакал и подвывал. На знакомство времени не оказалось — как очнулся Шэрхан, за ним сразу и пришли. Обращались по-другому: кандалы сняли, напиться и рожу обтереть дали, только стрелу не позволили достать. Отвели прямиком в тронный зал.

Кроме красных лент на стенах, ничто тут больше о празднике не напоминало. Вместо объедающихся гостей в две шеренги стояли насупленные чиновники, вместо праздничных нарядов — платья рабочие, вместо тостов и музыки — тишина.

Сопровождаемый конвоем, Шэрхан прошёл по коридору и перед троном встал. Перед тем как голову опустить, кинул взгляд вверх. Неважно император выглядел: кожа посерела, высокие скулы совсем по-скелетски торчат, под глазами будто углём намазано. Но сидел прямо, словно копье через позвоночник прошито.

Император в свою очередь его осмотрел.

— Даже не вылечили? — спросилтихо, сквозь зубы, будто злость сжатыми челюстями сдерживал.

Один из стражников поклонился в пояс:

— Думали, боль будет для дальнейших пыток полезна.

Стиснул император кулаки на золотых подлокотниках.

— Подойди, — сказал Шэрхану на мхини. — Плечо дай.

Подошёл Шэрхан, подставился. Резкая боль кинула на колени, заставила рыкнуть, но дальше пришло облегчение. Рука ожила, и голова прочистилась. Шэрхан повернулся, разглядывая волшебный инструмент излечения, но ничего, кроме палки нефритовой, в руках императора не увидел.

— Лечит нефрит ущерб, нефритом же причинённый, — объяснил император, отстраняясь. — Как теперь рука?

— Лучше. Спасибо, — Шэрхан намеревался встать, но император нажал на вылеченное плечо, заставляя сесть на ступеньку перед троном.

Толпа вздохнула и возмущенно заколыхалась.

Император вскинулся гневно:

— Месяц назад ты, канцлер Джу Чувэй, настаивал казнить варвара посредством четвертования. Ты, верховный главнокомандующий Кун Зи, требовал посадить его на ростки бамбука, которые за трое суток проросли бы сквозь него. Ты, министр нравственности Сы Цзю, предлагал облить его голову свинцом. Ты, второй церемониймейстер Ван Цзывун, настаивал на том, чтобы я казнил его с помощью тысячи порезов. Были и еще идеи. Каждый из вас, — император обвел глазами мнущихся вельмож, — предложил свой способ умерщвления моего конкубина. Когда же я пощадил его, все вы роптали и жаловались, кое-кто даже осмелился угрожать недовольством дракона. — Император прищурил запавшие глаза. Выглядел усталым горным медведем, которого вывели наглые обезьяны; еще минута — и пойдёт лапой всё крушить. — Да не посмеют ваши мерзкие рты еще хоть раз намекнуть, что знают волю дракона лучше меня. Если бы поддался я вашим увещеваниям, где бы вы сейчас были? В лучшем случае, на погребальных кострах, рядом с министром водоканалов, главным казначеем и послами из Шан-Лин. А в худшем — в яме, рядом с изуродованными телами ваших сыновей, у ворот пылающей столицы, подожженной предателями, что осмелели настолько, чтобы подослать убийц прямо во дворец, в зал императора, в день смирения! — не сдержался, перешёл на крик. Стукнул кулаком по золотому подлокотнику. Больно, небось, было. Поморщился. Прикрыл глаза, успокаиваясь, и продолжил ровно: — Вплоть до дня усердия — никаких празднеств. Только расследования. Через час мне на стол отчет с именами и датами. Список арестованных. Каждую сошку допросить. На пытки меня звать. Казни сам назначать буду. — Сел еще прямее, на Шэрхана указал: — Объявляю его спасителем короны. Согласно древним текстам, должны вы ему теперь в пояс поклониться и благодарность высказать.

Толпа снова заволновалась. Кто-то тихо заворчал, кто-то рожу скривил, но сделали как велено.

Обратился император к Шэрхану на мхини:

— Спасибо тебе говорят. В благодарность кланяются.

Шэрхан хмыкнул. Кланяться-то кланяются, а глядят шакалами злопамятными. Радости от такой благодарности мало.

— Спины бы не надорвали.

Император посмотрел с пониманием.

— Выживут, — сказал, глазами сверкая: — Говори, какую награду хочешь. Все, что в моих силах, сделаю.

Шэрхан помедлил. Что ему желать? Ни одно из его желаний в древних текстах не прописано, что воздух зря сотрясать? На всякий случай попросил, хоть и не сильно надеялся:

— Оружие разреши носить.

Сразу ясно стало, не разрешит: улыбка дрогнула, глаза отвел.

— Прости.

Шэрхан подбородок голый погладил:

— Усы позволь не брить. — На взгляд досадливый, извиняющийся, усмехнулся. Не много же у тебя сил, император. — Ладно, не надо мне от тебя ничего. Вот разве что… коровку, одну из тех, что на ужин тебе сегодня уготована, помилуй да за портал выпусти. Там ее никто не тронет.

Император кивнул:

— Сделаю.

— И на том спасибо.

Шэрхан встал с поклоном, но уйти не дали. Бамбук склонился, да так из согбенного положения и прошипел:

— Великий сын дракона помнит, конечно, что спасителю короны положено ответить за свои преступления — как конкубину, осмелившемуся носить оружие, и как подданному, отказавшемуся пить за здоровье императора и процветание Тян-Цзы.

— Генерал, — вмешался из другого ряда министр нравственности, — да ведь если бы он пил…

— Я и не прошу его смерти. Всего лишь равносильного показательного взыскания. Двадцать ударов плетью, думаю, удовлетворят богов и почтут древние тексты.

Толпа одобрительно закивала.

Долго сидел император, только желваки двигались. Наконец разлепил челюсти.

— Кому еще мнение главнокомандующего кажется справедливым?

Вельможи подняли деревянные карточки, к поясу на цепочки привешенные, и прижали их к груди. Красный иероглиф «да» красовался на каждой. И всего четыре зеленых «нет».

Ну и мстительные же вы, твари. Пракашка бы тут прижился.

Император кивнул обречённо. Обратился тихо на мхини:

— За ношение оружия мне придется тебя высечь. Я сам дал им право голосовать, не могу теперь против их решения пойти.

— Секи, — сказал безразлично Шэрхан.

Посмотрел император, брови заламывая:

— Больно не будет.

— Да я боли не боюсь. И какова благодарность в Тян-Цзы тоже догадывался, — развернулся Шэрхан, сам в руки конвою пошел. Но посреди зала остановился. Уж больно слова язык жгли. — Но знаешь, если бы по-другому все сложилось, если бы это ты ко мне в Джагоррат попал, я бы шаровары на тебя не напялил. И палки бы твои тоже не отобрал. И за спасение жизни по спине плетью бы не отблагодарил. — Подумал, а потом добавил: — И в постель бы никого, кроме тебя, не пустил.

Планировал Шэрхан подольше свое знание цзыси в секрете держать, да не вышло. На следующий же вечер, только сел император на свое обычное место, ноги под себя сложив и курту разгладив, только рот открыл, так и выдало тело Шэрхана с головой. Думал попробовать пересесть поудобнее, колено стратегически выставить, да какое там. Разве что доской шахматной смог бы укрыться. А ведь только началось. Император в своём диктанте всего-то и заставил варвара, который «был полон страсти, как великая река во время весеннего полноводия», на колени встать, да «на императорской бамбуковой флейте играть». Подумаешь, слова, да и похабщины вроде никакой, а в животе прихватывало, будто и вправду член во рту держал.

Одного взгляда хватило императору, чтобы все понять. На полуслове запнулся. Горло почистил. Ни мускулом на лице не двинул, зато пошла бледная кожа пятнами будто при лихорадке, даже уши заалели.

Ухмылку оказалось так же сложно скрыть, как и стояк.

Помедлил император. Кинул быстрый взгляд на тётку в углу, но та как статуя сидела, головы от бумажки не поднимая.

— Пиши… пиши, оголил варвар навершие нефритовое. Ласкал бамбуковый росток, вбирая капли росы с рвением и жаждой, равносильной тому, как пересохшая земля впитывает первые капли благотворного дождя.

Ой и правда пересохло во рту. Попить бы. Шэрхан облизал пересохшие губы.

Император сел прямее:

— Опустил правитель тысячи лет варвара в позу летящего белого тигра. — Помолчал и добавил: — На колени и локти, лицом на постели.

Для Шэрхана, что ли, пояснения-то? Да он без подсказок все знает. Этот образ особо запомнился. Но за заботу спасибо.

Император продолжил бесстрастно:

— Оголился цветок хризантемы, подставляясь сыну дракона. Коснулись середины цветка лучи солнца, заставляя раскрываться еще больше. Умастило его розовое масло. Распахнулись яшмовые врата от ласки лепестков персика.

Ну надо же, не скотина в постели. Даже лепестками персика ублажать не брезгует. За себя, красной кисточкой написанного, радостно стало. А вот в настоящей заднице тоскливо потянуло. Сиротливо сжался цветок хризантемы, на жёстком ковре восседая. Ну давай, сын дракона, вставляй уже. Хоть послушать.

Желание исполнилось незамедлительно.

— Входит нефритовый стержень медленно, стилем змеи, вползающей в нору на зимовку. Первые толчки неторопливые, подобно карпу, играющему с крючком.

Многомудрый Шу… Дышать-то как тяжело. Ладони вспотели.

— Податливы и отзывчивы стали стены тайной комнаты, и применяет император стиль орла, балансирующего в небе и бросающегося к земле, охотясь за неуловимым зайцем. А после использует глубокие толчки и резкие дразнящие удары, быстро чередуя, будто воробей, клюющий остатки риса в чашке. Варвар же, подобно воину, рвущемуся в бой, встречает нефритовый стержень с жадностью…

Встречает, ох встречает. После орла да воробья вообще ничего другого в мире не помнит, кроме как нефритовый стержень жадно встречать. Реальный Шэрхан зуб даёт.

— …сталкиваются они словно две снежные лавины. После ста толчков…

Аж ста? Шэрхан после всего этого и десятка бы не выдержал.

— …рычит тигр, копьём охотника проткнутый. Рассеивает сын дракона силу нефритовую по стенам тайной комнаты. Прячется небо за тучей, дождём исходящей. Два аиста летят в согласии. — Император перевел дыхание. — Закончили. Иди.

Так и не подняв голову, тётка собрала свои записки и из комнаты просеменила. Поклонилась и дверь за собой закрыла.

Посидели в тишине.

Руки пришлось сцепить, чтобы за член не схватиться. Еле держался Шэрхан, в паху все так и горело.

Император сидел не двигаясь, на Шэрхана даже не смотрел. Рассердился, что ли, что про язык не признался раньше? Или делает вид, что не заметил? Неужто так со стояком и заставит в шахматы играть? Или выгонит?

Шэрхан подумывал уже за одеялом подорваться, когда услышал:

— Можешь кончить.

Встретился с глазами чёрными.

— А ты?

— А я посмотрю.

Да на здоровье. Порог неловкости остался далеко позади, за раскрывающимися цветками хризантемы и неуловимым зайцем, так что Шэрхан уверенно взялся за член. Только размусоливать не стал, и так чуть не плавился. Сжал пальцы вокруг ствола и задвигал вверх-вниз. Глаза закрыл, голову опустил. А как удовольствие подступило, большим пальцем стал головку поглаживать. И вроде готовился, и движения рассчитывал, а ощущение колкого неотрывного взгляда все равно макнуло в оргазм неожиданно и резко, будто головой в купальню. Спермой аж грудь заляпал.

Пока в себя приходил, зашуршали по полу мягкие носки, лязгнул кованый сундук, брякнула на пол доска, застучали фигуры. Когда Шэрхан глаза открыл, уже для игры все готово было и даже одеяло рядом сугробом мягким лежало.

— Дин Чиа языку научил? — спросил император, пешку белую как ни в чем не бывало беря.

Обтерся Шэрхан одеялом, другой стороной перевернул и закутался.

— Он, — сделал ход. — Хороший парень. Только говорит, не зовешь его к себе. Переживает.

Император задумчиво потеребил пешку.

— Он и Лиу Лин были подарком от князя И. Вернуть их здесь было некому, вот и оставил в гареме.

— Это я знаю. Не зовешь-то почему?

Поставил император фигурку. Сказал негромко:

— Вкус другой.

Шэрхан откровенности удивился, но пытать не стал, а то щеки императорские все еще горели.

— Народу много сменилось во дворце, — сказал, милостиво меняя тему. — Прислуги да стражников.

— Арестов много, — кивнул император. — Весь день на допросах провел. Да толку мало. Никто ничего не знает, хоть запытайся. Только и нашли, что девять трупов женских в колодце — настоящих танцовщиц из Ксен-Цы. А самозванки будто из воздуха возникли.

— Но ведь кто-то же их в зал пустил.

— Главный церемониймейстер отравился еще вчера. Виновным был или просто участи страшился уже не понять. Никаких улик не осталось.

— Да разве не те это танцовщицы, про которых императрица тогда тебе плешь проела?

— Они.

— Так не императрица ли…

— Жизнью Чжень Дана бы не рискнула. Она, конечно, кобра, но с головы наследника волоску не дала бы упасть. Да и Ю Луа она по-своему любит.

Шэрхан почесал подбородок.

— Хорошая у тебя дочка. Упертая. Неужто не хочешь ее наследницей?

— Не могу.

— Почему? Если молодец девчонка — и умная, и сердцем чуткая, и книжки правильные читает…

— Да кто ей, по-твоему, эти книжки подсовывает? Если не хотел бы я, чтобы моя дочь с оружием тренировалась, думаешь, смогла бы она хоть палку найти? Не в этом дело… В древних текстах…

— Да погоди ты с ними. Бабушка-то ее ведь правила?

Император потер лоб.

— Моя мать была женщиной с планами. Она отравила отца, чтобы стать императрицей. Много возмущений было, не пристало женщине на троне сидеть, но всех несогласных она уничтожила. Семьями вырезала. Кто остался — вздохнуть против ее воли боялся. Правила строго, но хорошо. Указы разумные издала, дороги новые построила, систему орошения наладила. Реформы везде провела, от дворца до последнего уезда. А все равно не смирились князья, объединились против нее. Няньку мою подкупили и подкараулили наш конвой, когда с инспекцией по деревням ехали, и убили. И ее, и брата старшего. На куски при мне разрезали. Меня согласились в живых оставить, потому что смог убедить, что все реформы отменю и свято древние тексты почитать буду.

— Сколько ж тебе было?

— Двенадцать. — Император помедлил. — Много времени прошло, а по сей день мне мои обещания припоминают. Вот и приходится все показушные традиции рьяно блюсти, чтобы настоящие перемены можно было исподтишка вводить. Любое новшество ведь против шерсти гладит. Круговую подотчетность ведомств пять лет вводил. Единую меру веса и денег по стране — десять. Чтобы чиновники при вступлении в должность экзамены сдавали до сих пор бьюсь. Все надеются, что спущу. Да у меня терпения много.

— Я заметил.

— Одна радость — в шахматы с тобой играть, — горько сказал император. — Повезло мне с тобой, Тигр. И не только потому что жизнь спас. — Поднял глаза и наклонился ближе: — Подарить тебе что-нибудь хочу. Скажи, чем порадовать? Коня хорошего? Драгоценности? Наряд новый?

Поостыла жалость. Вспомнилось гадливенькое, «Любит император покладистых. Будет тебя наряжать-напомаживать, часто в покои свои вызывать. И будешь ты у него самая любимая кошечка».

— Не нужны мне твои подарки. Лучше, позволь старику Вэю палку нефритовую в зад вставить.

— Прости, не смогу, — невесело улыбнулся император. — Он обо мне с детства заботится. Перед князьями в тот день за меня поручился. Ближе и нет никого. Так что пока поберегу.

Как же это жить, когда самый близкий человек — старикашка Вэй? Это как если бы у Шэрхана единственной родственной душой Сколопендра была. Печально.

Интересно, столкнись Вэй со Сколопендрой, спелись бы или глотки друг другу перерезали? Скорее, второе. Сколопендра женщина немолодая, но, по слухам, к любовным утехам не чуждая. На кой ей обрубыш?

Шэрхан поерзал на ковре, новое желание обдумывая.

— Тогда… имя свое скажи.

— Имя?

— Я поначалу думал, Лон Ченг Хуанди — это имя у тебя, а это кличка. Властитель-император сын дракона, верно? Но ведь не всегда тебя так звали.

— Потерялось мое имя после восхождения на трон. С двенадцати лет никто по нему не обращается. Нет силы в старом имени, стало неважным и незначимым. Принадлежит оно тому, кто смертей ещё не видел.

Зубы заговаривает. Не скажет. Пожал Шэрхан устало плечами:

— Да ты уж сам скажи тогда, что я могу пожелать. А то на все мои пожелания у тебя древние тексты имеются. Только ни цацки, ни шмотье мне не надобны. Не собачка комнатная.

Наклонился император, взял Шэрхана за бритый подбородок. Не так, как в прошлый раз. Нежно. Большим пальцем над верхней губой провел.

— Ну хочешь, отрасти свои усы. К чёрному дракону всех. Кто посмеет слово сказать… в масалу искрошу.

Рассмеялся Шэрхан, растянул губы под прикосновением. Присосался император взглядом к его улыбке. Посмотрел так истомленно, будто из последних сил сдерживался. Пальцем снова по губам провел. А потом вскочил и у окна встал, притворяясь, что жуть как его там что-то интересует.

Ах да, это же Шэрхану было милостиво позволено спустить, а сам бедолага так и остался с соглядатаем на стреме. Да неужто так хочется и так колется? Эх ты, император. Ну не можешь прямо сказать, так ты намекни, знак дай. А то кто вас разберёт? Сегодня хризантему императорскую раскрываешь, а завтра — фарш для тигров.

Выпростался Шэрхан из одеяла, подошел сзади. К волосам, до самого копчика ниспадающим, притронулся, как давно хотел. Жёсткие волосы на ощупь, как прутья железные. Понравились. Еще бы гладил, да император развернулся, за плечи схватил и в стену впечатал. Так, что дыхание выбил. Целоваться не полез. Вместо этого в изгиб шеи носом ткнул и ровно под мочкой кожу губами прихватил. Неожиданная была ласка. Немного смешная, но приятная. Пробежала сладкая волна вдоль позвоночника, потеплели кончики пальцев. Шэрхан чуть двинулся вперед, бёдрами соприкасаясь. Вырвался у императора из груди стон, такой жалостный, что сердце дрогнуло. Решил Шэрхан, будь что будет. Взял за плечи и развернул, сам императора в стену вжимая. Грудью голой в грудь уперся. Пахом в член каменный вдавил. Колено между ног протолкнул.

Чёрные глаза — пьяные, похотью подернутые — с мольбой на него смотрели, нос тонкий трепетал, грудь в дыханьях сбитых поднималась.

Полюбовался Шэрхан и сказал в губы приоткрытые:

— Ты если что хочешь от меня… ты только скажи.

Сказал, а сам руку на спину положил и вниз осторожно опустил.

В миг протрезвели чёрные глаза. Лицо изменилось, будто Шэрхан только что сообщил, что это он девиц с веерами подослал. Оттолкнул император с силой, а как Шэрхан отступил, ударил по лицу наотмашь, так, что в ухе зазвенело.

— Ещё раз тронешь — руки обрублю.

Так и стояли истуканами друг напротив друга, пока не жахнул топором голос басистый из-за двери:

— Время истекло.

Вечером следующего дня император вызвал к себе Йиньйиня.

14

Весь день Шэрхан зверем раненым метался. Опостылело все. Свободы хотелось. А вечером, как увидел, что Йиньйинь готовится, почти подпрыгивая, так едва не зарычал. Держался, пока смотрел, как Йиньйинь волосы по сто раз начесывает, как глаза горят, как рот от счастья улыбаться не перестаёт, и под конец не выдержал:

— Сильно-то не напомаживайся. В шахматы, поди, играть зовет.

Посмотрел Йиньйинь с обидой, гребень отложил. В платье красное закутался и за евнухом к купальням пошел. Ему-то, небось, полк стражи в сопровождение не давали.

До ночи Шэрхан кипел, а потом измучился совестью. Что стоило промолчать? Зачем парня расстроил? Думал-думал, и с ужасом понял, не просто ведь он разозлился на императора. Взревновал. Ох пора из этого гадюшника выбираться, а то всю душу истрахают. Вот прямо в большой праздник, когда из всех домов палить будут, он и сбежит. И к асурам пошлёт зверинец прогнивший. Может, подпалит на прощанье. В благодарность. А как домой придёт, порядок наведёт: Пракашке мозги на место вставит, Бале на границе поможет, Багирку проведает. Может, и в горы поднимется, мать навестит. Учителя Шрирамана отыщет.

К утру план утвердил и успокоился. И тут же снова запереживал. А Йиньйинь-то где?

Еле выдержал молитву на общей площади. Сколько же можно задом кверху стоять, когда другу, может, помощь нужна? В то, что император Йиньйиня до сих пор у себя в покоях держит, не верилось. Даже чтобы Шэрхану досадить, не стал бы всемогущий сын дракона с бумажками чахлыми, тысячу лет назад написанными, спорить.

Как только отпустили, кинулся к Кляксе:

— Где Дин Чиа знаешь?

Удивился Клякса, что Шэрхан на цзыси к нему обратился, но быстро в руки себя взял.

— Знаю.

— Веди.

— Пойдём, — Клякса нехорошо усмехнулся.

Линялый поднял на него взгляд просящий и сказал тихо:

— Не надо…

Клякса только нос скривил.

— Просит отвести его к Дин Чиа. Вот я и отведу.

Гадко стало от этого разговора — от злорадного тона Кляксы, от красных глаз Линялого — но пошел Шэрхан за ними. Долго шли через внутренние дворы, по заснеженным лестницам, по сырым коридорам, и чем дальше шли, тем холоднее становилось на душе. Знал ведь Шэрхан эту дорогу. Сам Йиньйиня сюда тренироваться водил. На последнем переходе колени задрожали и в груди заледенело, будто снегу наелся. Но голова отказывалась верить.

— Вот, — обратился Клякса к сгорбленной старушке в серой робе, когда в тёмную комнату спустились. — Желает конкубина Дин Чиа увидеть.

Зря измывался, Шэрхан уже увидел. Платье красное, в серости подземелья словно огненный цветок среди камней полыхающее. Волосы черные, по столу разметавшиеся. Глаза бездонные, в потолок мёртвым взглядом упёртые.

Как к столу подошел, Шэрхан не помнил. Как обнял тело холодное. Как по волосам гладил. Помнил только, что слезы не шли. Дыра в душе была, а заполнить нечем. Видать, пока четырёх братьев хоронил, выплакал все, на пятого не осталось.

— Как умер? — спросил он глухо у смотрительницы.

Старушка деловито с бумажками своими проконсультировалась.

— По отметинам на теле, сзади напали. Били сильно. Потом задушили. Похоже, сопротивлялся.

Взял Шэрхан руку тонкую: костяшки на пальцах в кровь сбиты. Кулаки сжаты, будто до сих пор дрался, будто палец кому выкручивал, как Шэрхан когда-то учил. Сопротивлялся. Вот тут-то и прорвало. Выл Шэрхан по-волчьи. Стену измолотил. Каждому дракону поклялся голову откусить. Остановился только когда лоб так заболел, что зрение на время потерял. Встряхнул головой, рожу вытер. Поцеловал Йиньйиня в губы синие и вышел.

Прямиком в тронный зал пошёл.


Не хотели его пускать к императору. Хмурые стражники преградили путь алебардами. Не остановили бы сейчас Шэрхана ни металл, ни палки нефритовые. Но силы решил поберечь.

— Скажите, есть у меня новости срочные. Про заговор против императора.

Переглянулись стражники, и один ушел докладывать. Скоро двери тяжёлые перед Шэрханом раскрылись, зев чудовища змеистого распахнулся, языком ковра красного к себе в пасть приглашая. Ступил Шэрхан без страха — от ярости дрожал.

Вдоль ковра его проводил десяток пар глаз: чиновничьи, генеральские, шпионские. Императорские.

Встал Шэрхан перед троном и обратился на мхини:

— Скажи им уйти.

Посмотрел на него император испытующе, но, видимо, что-то было сейчас в лице Шэрхана такое, что заставило прислушаться. Отложил император кисточку, которой бумажки подписывал, и махнул рукой, посетителей выпроваживая. Нервно глянул на стражников, но их прогонять не стал. Боится. Правильно делает. Не в шахматы пришёл Шэрхан играть.

Не сразу слова нашлись, злость горло перехватывала.

— За что? — только и смог выдавить.

— О чем ты?

Сжал Шэрхан кулаки до хруста.

— Один светлый человек на весь твой гадюшник, да ведь и того со свету сжил. Доброта глаз мозолила? Что ж ты за зверь!

Поднялся император, из-за стола вышел, по ступенькам к нему спустился. Давай-давай, ближе подойди, чтобы проще бить было.

— Объяснись, — тихо сказал император. — Или замолчи.

— Нет уж, не заткнешь меня больше. Он всего-то и мечтал, что тебе понравиться, а ты, подлюга такая, убийц подослал.

Схватил император за плечи, будто знал, что не выдержит сейчас Шэрхан.

— Успокойся, — рявкнул, от себя отталкивая. — Перец совсем мозг расплавил? Стал бы я убийц посылать, когда палачей двести голов? — выпрямился, шапку императорскую на голове поправил, отступил на шаг. — Правильно я понимаю, что ты про Дин Чиа говоришь? Убили?

Кивнул Шэрхан. Мысли от горя путались.

— Так ведь его вчера… на пути к тебе… ты же его вызвал…

— Никого я к себе вчера не вызывал. У императрицы день благоприятный был, я даже к ней не пошел. Хочешь, у Вэя спроси.

Тоже мне авторитет.

— Ему еще меньше верю.

Император глянул мрачно:

— Как все было? Кто за ним пришёл?

Да больно он помнит? Ревность глаза затмила.

— Евнух. Кто — не заметил.

Закрыл Шэрхан лицо руками. Пришёл драться, а теперь хотелось себе голову раскроить.

Император взял за плечо.

— Клянусь тебе, никакого отношения к смерти Дин Чиа я не имею. Но что произошло, выясню. Слышишь? — Позвал кого-то из-за двери и стал распоряжения отдавать: — Вызвать мне главного охраняющего ложе, начальника стражи и старшего конкубина. — Посмотрел на Шэрхана и сказал: — А ты пойди и выспись. Выглядишь, как мертвяк ходячий. Смотреть больно.

Шэрхан пошел. Да только не спал. Тишина в комнате была. Не та тишина, что бульканьем чайника теплила, и не та тишина, что тихим шорохом кисточки по холсту вдохновляла, и не та тишина, что дружеским молчанием душу успокаивала. Нет. Тишина была страшная. Одинокая. Отчаянная.

Да и в ней долго не просидел. Пришли за ним совсем скоро и обратно к императору повели.

Думал, нашли что. Виновника ему на растерзание дадут, местью насладиться позволят, но как лицо императора, от гнева чёрное, увидел, так понял — не затем привели. Кинули его стражники на колени, лицом в ковер ткнули. Алебарды наставили. Только и успел увидеть надменного Бамбука в углу, да рассвирепевшего императора, что глазами не слабее палки нефритовой жалил.

— Когда ты пришёл меня в убийстве обвинять да зверем обзывать, забыл ты сказать, что вы с моим конкубином связь греховную имели.

Шэрхан взглянул было вверх, но под давлением оружия снова в ковер уткнулся.

— Чего?

— Видели вас. Что прелюбодейством занимались, прямо в комнате. Да как посмели!

Вот ведь сволочь Клякса. Подглядывал, значит. Разозлиться бы, да сил не было. Все потускнело со смертью Йиньйиня, безразлично стало. Разве что не хотелось, чтобы имя доброе с грязью смешивали.

— Не было между нами ничего. Не любовник он мне — бхай. Не знаешь ты слова такого, нет его на мхини. Только на хапхи. Брат это. По духу, не по крови. Человек, за которого и умереть не жалко.

— Не верю, — бросил презрительно император.

— Да уж конечно не веришь. Откуда тебе про такое знать. Всю жизнь с девками ядовитыми да безмудями кровожадными, откуда тебе про дружбу знать?

Не усидел император на троне, вскочил и вплотную подошел. За волосы схватил, заставляя в глаза посмотреть.

— Его я выброшу в яму, чтобы гнил. А тебя… — попыхтел, наказание придумывая, а потом отпустил хватку и в сторону обратился. Спокойно и холодно. — Пятьдесят плетей. — Помолчал и добавил: — Не жалеть.

Вытолкали Шэрхана из тронного зала и вниз по лестницам, по знакомым уже коридорам, в тюрьму в сопровождении Бамбука отконвоировали. В камеру не повели, на этот раз меж двух столбов приковали. Знакомый палач ему тихонько кивнул в приветствие.

— Пятьдесят плетей, — сообщил довольный Бамбук. — Приказано не жалеть.

— Так ведь… — начал палач растерянно.

— Делай как приказано.

Палач посерьезнел. Подошел и сказал тихо:

— Прощай, Тигр. Детям буду рассказывать, что от моей руки пал.

Да неужели уж пятьдесят плетей…

Первый удар опалил лопатки, словно прут раскалённый под кожу загнали. Желудок в горло ударился. Слезы из глаз брызнули. Дернулся Шэрхан на цепях. Выдохнул криком, а вдохнуть уже не мог.

Значит, все это время приказ был жалеть. Пятьдесят таких и вправду не выжить. На второй удар Шэрхан безвольно повис на кандалах. На третий чернота подступила. А на четвёртый в комнату ворвался Вэй.

— Останови! — завопил. — Заклинаю, господин главнокомандующий, останови!

Палач замер с плетью в руках, посмотрел вопросительно. Бамбук дернул щекой.

— Передумал? — тихо спросил он у Вэя, уверенный, что варвар их речи не понимает.

— Передумал, — также вполголоса ответил Вэй. — Приказано отвязать и в комнату отвести. Сказано, каждый лишний удар мне на спине отразится, так что ты уж пожалей, господин главнокомандующий. Я не этот верблюд толстокожий, не выдержу. Прикажи остановить.

— Будет он нашей погибелью, — горько сказал Бамбук.

— А я сразу говорил, — вторил ему Вэй.

Тяжело вздохнув, Бамбук махнул стражникам. Звякнули кандалы, и Шэрхан не выдержал, на пол рухнул. Казалось, уже не встанет, да плохо себя знал. Когда Вэй к нему двинулся, с рыком отпрянул.

— Успокойся ты, зверюга, — сказал Вэй на мхини, — приказано мне вылечить тебя.

Шэрхан зацепился за стену, вставая.

— Тронешь меня этой штукой, в зад вставлю.

— Ну и мучайся, дурак.

Шёл до комнаты медленно. Как в дверь зашёл, что-то в углу зыбко шоркнуло. Это Клякса в стену вжался. Трясись, гнида. Дойдут до тебя руки. Только не сейчас. Сейчас — лечь. Добрался Шэрхан до кровати, рухнул на живот и зажмурился. Непонятно, чему больнее было, телу или духу.

В тишине полежал, а потом дверь скрипнула. Зашелестели робы, зашуршали шаги — одни приближаясь, другие отдаляясь. Снова дверь закрылась.

Руки прохладные на спину легли. Прикосновения гладкого камня, лёгкие, заботливые, боль из спины вытянули. Скоро уже и не болело. Там.

Погладил император по волосам:

— Прости.

Полежал Шэрхан под лаской.

— Хорошая штука нефрит. Раз — и будто не было ничего. Да ведь только было.

Задышал император шумно. Лбом к лопатками прижался. Губами тёплыми, влажными по позвонкам прошёлся. Снова к шее прильнул.

— Яо, — прошептал в самое ухо. — Мое имя — Яо.

Поздно, Яо. Нет больше ценности в этом знании. Себе оставь.

Закрыл Шэрхан глаза устало.

Император поднялся.

— Я обещаю тебе, Шэрхан. Я найду того, кто убил Дин Чиа. Этот человек пожалеет, что родился.

Когда за ним закрылась дверь, Шэрхан сел. Нет уж, император. Нет тебе больше веры. А вот на себя надежда есть. Найдёт Шэрхан убийцу сам. И покарает — сам.

На следующий день выудил перед молитвой Линялого. Тот забегал глазами в поисках Кляксы, но не сбежал, так что вместе зашагали к глиняному дракону на площади.

— Ты ведь не мразь, как этот, у тебя сердце есть, я же вижу, — сказал Шэрхан, на колени перед летающей змеёй вставая.

Насупился Линялый, рядом с ним опускаясь:

— Не говори плохо о старшем конкубине.

Сказал не от страха, а будто по правде задело. Ну, сердцу не прикажешь.

— Прости, — Шэрхан склонился к земле и прошептал: — Скажи только, что слышал.

— Да всего-то и слышал, что в саду его нашли. Утром, говорят, охрана под яблоней красное увидела. Он уже сильно холодный был.

— Кого-нибудь из охраны знаешь? У кого из слуг могу спросить?

Линялый поломался, но пару имён назвал.

До самого дня восхваления Шэрхан по дворцу метался, со слугами да стражникам разговаривая. Кому кулаком язык развязывал, кому камнем, с платьев обрезанным. Император тоже деятельность бурную всячески демонстрировал — Кляксу за недосмотр высек, начальника стражи разжаловал, Шэрхана допросы засвидетельствовать звал. Да только все впустую. Никаких зацепок не нашли. Как и в случае с танцовщицами — будто магия.

Праздник восхваления отменили в связи с нераскрытым заговором и угрозой покушения, зато вечером за Шэрханом прислали. Пришёл Носорог, и, завидя его, Клякса и Линялый тут же подорвались в купальни.

— Да ты проходи, — сказал Шэрхан евнуху, мнущемуся в дверях. — Что как не свой? Давай хоть чаю выпьем. — Каждый день теперь себе чай заваривал, Йиньйиня поминал. Только одному совсем тоскливо было пить.

Носорог округлил глаза:

— Так ведь сын дракона…

— Да мы быстро. Я намываться долго не буду.

Сел Шэрхан у стола, снял с углей кипящий чайник и разлил крепкого чая. Запахло кардамоном и корицей. Пока Носорог усаживался напротив, Шэрхан подлил в пиалы молока, щедро сдобрил сахаром.

— Это еще что? — поинтересовался насмешливо Носорог.

— Это мой чай.

— Выглядит как глина разведённая, а на запах — микстура от кашля.

— Это из-за аниса. Ты пробуй, — сам отхлебнул. Совсем, конечно, не то. И вода не та, и молоко не то, и специи не свежие. Да все равно вкус дома. Йиньйиню бы, наверное, понравилось.

Носорог поднес пиалу ко рту, но отпить не решился. Поморщился.

— Все еще за битву снежную мстишь?

— Если бы мстил, я бы тебе рис свой попробовать дал, — усмехнулся Шэрхан.

Носорог заржал:

— Слышал про смесь твою злую. Уж на что мы не дураки еду перчить, а Зы Пуджень твой рис попробовал, сказал, два дня язык не чувствовал.

Кто такой Зы Пуджень Шэрхан не знал, но то, что кто-то за ним объедки доедает, приносило злорадное удовольствие.

— Что-то ты один сегодня? — спросил, чай снова отпивая.

Носорог дернул плечами:

— Приказано отныне без стражи тебя водить. — Еще раз глянул на чай опасливо и выдохнул. — Так и быть, попробую.

Приставил чашку к губам, а левой рукой привычно прикрылся. И увидел Шэрхан на этой руке то, от чего чай во рту вкус потерял.

Да ну, подумаешь. Просто совпадение. Так? Кивнул на бинты и спросил, как бы невзначай:

— Что с пальцем-то?

Секундное смятение, не дольше. Глаза стрельнувшие. Губы дрогнувшие. Дыхание задержавшееся.

— В двери прищемил.

Шэрхан кивнул с пониманием:

— Бывает.

Все еще кивая, схватил со стола палку для еды и в колено Носорогу ткнул. Да только хорошая у гада реакция. Отпрянул, пиалу отбрасывая. На ноги вскочил и кулаками хрустнул. Улыбался теперь уже совсем по-другому.

— Жаль, Тигр. По душе ты мне был.

Шэрхан поднялся неспешно, палочку в пучок из волос втыкая.

— А ты вот мне что-то разонравился.

Ох и огромный Носорог, чуть не на голову выше, и в плечах шире, и в руках длиннее. Ну и громила. Победить такого будет непросто.

Понял Шэрхан, что впервые за пять дней улыбается.

Первым делом из платья вылез и подол курты на поясе повязал. Носорог обходил со стороны, за раздеванием его с любопытством следя.

— Соблазнять пытаешься?

— Да что там у тебя соблазнять?

Ухмыльнулся Носорог и палку нефритовую из кармана достал. Э нет, так битва больно быстро закончится. Попятился Шэрхан, схватил, что первое под руку попалось, и запустил. Зонтик из вазы, потом саму вазу. От зонтика Носорог ушёл, от вазы уклонился, а вот чернильница Линялого аккурат в лоб пришлась. Залило лицо черным, глаза залепило, и Носорог замотал головой, отфыркиваясь. Как раз в этот момент унылая вопилка Кляксы, громыхая бамбуковыми палочками, в него и прилетела. Носорог выругался, погребенный под деревянной махиной, а Шэрхан подскочил и нефритовый стержень из рук вырвал.

Ох, как ждал-то этого. Отплатить за все синяки, за желудок изможденный, за унижения и боль. А то, что убийцу Йиньйиня этим отделает, так это лишняя щепотка перца на самосе.

Со злорадством вмазал шариком в шею, да только ничего не произошло. Будто пальцем ткнул. Неужто секрет какой есть? Ни рычажка, ни кнопки на гладкой палке не обнаружилось. Ткнул Шэрхан еще раз, но ничего нового не добился, только Носорог гнусно заржал. Выбрался из-под яньциня и ударил в челюсть, так, что голова запрокинулась и свет на мгновение погас. Но стержень Шэрхан из рук не выпустил.

Носорог хищно в запястье вцепился.

— Откуда ж у тебя сила Цзы, ты же варвар, — сказал, кулак сжимая. — Зверем родился, зверем и умрёшь.

Мёртвая была хватка, пусть и четырьмя здоровыми пальцами и одним Йиньйинем перебитым. Шэрхан палку еле удерживал. А когда совсем припёрло, схватил Носорога за перебинтованный палец и что есть силы дернул. Хрустнуло хорошо, кровожадно. Ослабла хватка, и Шэрхан вывернулся. К стене отпрыгнул. Нефритовый стержень за пазуху спрятал.

Внимания на кровь под повязкой не обращая, Носорог бодро вскочил и с кулаками на него попер. Большие кулаки. С тыкву размером, еще пара ударов и голова в куски. Главное — не подпустить. Замахнулся Носорог, а Шэрхан в этот момент от души ногой в живот залепил. Длинные у Носорога руки, да все равно Шэрхановой ноги не длиннее.

Отшатнулся Носорог, задыхаясь, и снова бросился. И снова пинок под ребра схлопотал. На следующий раз попробовал тоже ногой ударить, да длинное платье не позволило. Злиться стал, за ногами у Шэрхана следить, тут и пришло время действовать.

Выхватил Шэрхан из волос палочку для еды и, подскочив, вогнал в шею. Хотел смерти быстрой, да больно толстая кожа. Еле проткнул. В яремную вену не попал.

Взревел носорог, зубы оголив, и по-бешеному прыгнул, под себя подминая. Не успел Шэрхан отскочить, навалилась туша. Шею тиски кузнецкие сжали. Попробовал отбрыкнуться, да органов, особо чувствительных к встрече с коленом, не наличествовало. Ударил в челюсть, в нос, в глаз, но Носорог только кровь сплюнул и душить продолжил.

Совсем тяжко стало. Голова закружилась. В груди запылало. Перед глазами уже заплясали черные точки, и Шэрхан раскинул руки, по полу шаря. Что-нибудь, ну хоть что-нибудь. Как обожгло пальцы, сквозь боль улыбнулся. Носорог сощурился, о причине его веселья гадая, а все одно удар Йиньйиневым чайником по голове пропустил. Маленький чайник, почти пустой, а рожу до пузырей вскипятил. Заревел Носорог, стал пальцами по коже бурлящей царапать. Повалил Шэрхан его на пол, сверху сел, нефритовый стержень из-за пазухи дернул и замахнулся. Нет силы Цзы, а вот обычная сила имеется. Раз ударил, два. Челюсть берег, чтобы говорить смог, а вот глаз не пожалел.

— Говори, кто подослал тебя, тварь.

Страшно Носорог выглядел. От боли не двигался. Но губы окровавленные и чернилами запачканные растянул:

— Никто. Так, поиграться со шлюшкой твоей захотел.

Задрожали руки от ненависти. Волной горячей обдало. Во лбу только и стучало: «Убей, убей».

Снова Шэрхан ударил:

— Врёшь.

— Не вру. Уж больно красивый был. Вот и склонил покувыркаться. Что, если члена нет, то и не человек теперь? А он потом забоялся. Я и придушил.

Злость заколола глаза. В груди заметался клубок яростных ненавидящих змей.

— Врёшь, — рычал Шэрхан в такт ударам. — Врёшь. Врёшь.

Остановился, когда руку поднять больше не мог.

— Давай, — подбодрил Носорог хриплым шёпотом, пузыри пробитым носом пуская. — Немного уж осталось. Шлюшка твоя и то меня лучше драла.

Занес Шэрхан руку, в висок целясь, да по пути остановился. Подначивает, гад. Заврался.

Выдохнул Шэрхан, мозг в порядок приводя.

— Врёшь ты, — сказал спокойнее. — Быстрой смерти захотел. Ну уж нет. Долго тебе еще жить под пыткой. Всю правду расскажешь. Обещано мне, что о рождении своем пожалеешь. Вот этого и дождусь.

Опустил руку. Глаза прикрыл. Почувствовал захват на кисти, резкий рывок, небольшую вибрацию — Носорог нефритовый жезл себе к ране на шее приставил и выстрелил. Больше не двигался.

Отбросил Шэрхан палку и с трупа сполз. Посидел, пока марево в голове не рассеялось, потом взялся за сапоги носорожьи и потянул тушу в коридор, темно-кровавый след за собой оставляя. На стражников быстро наткнулся. Глянули дико, алебарды наставили и, на всякий случай, в тюрьму отвели. Уж как домой к себе туда ходил.

Забрали быстро и с поклонами. Отконвоировали сразу в покои императорские.

Вместо тётки с красной кисточкой в углу обнаружились лекарь и новый начальник стражи. Под внимательным взглядом чёрных глаз лекарь обработал вонючей мазью Шэрхановы ссадины, а новый начальник стражи допросил. Вскоре оба удалились.

Император подошел ближе:

— Лучше?

Не про ссадины спрашивал, так что Шэрхан не про них и ответил:

— Пожалуй.

Император оглядел Шэрханову окровавленную курту и со своего плеча плащ теплый отдал. В платье простом сером остался.

— Тогда идём.

Повел тёмными пустыми коридорами. Пятеро слуг фонарями путь освещали, двадцать стражников неотступно следовали. Скоро вышли в сад, сапогами по мокрому снегу хлюпая. Морозно, а Шэрхану не холодно. Защищал плащ, теплом императора согревая. Знакомый уже запах был.

Далеко зашли, туда, где Йиньйинь часами на морозе простаивал, про картины свои думая. Теперь же меж деревьев примостился резной каменный алтарь. Распахнул император дверцы, а внутри — черная статуя дракона и дощечка деревянная с красными иероглифами. Вихлясто было написано, Шэрхан только имя и разобрал.

Сглотнул комок в горле:

— Читаю по-вашему плохо.

— «Дин Чиа. Прекрасен был душой и верен сердцем. Чист помыслами и делами. Будь милостив к нему, подземный властитель, ибо живые помнят о нем только хорошее».

С подноса, протянутого одним из фонарщиков, император взял две ароматические палочки. Одну протянул Шэрхану, вторую поджёг от специальной лампады и вставил в подставку на алтаре. Шэрхан сделал то же. Странно было на душе. И тяжко, хоть в колодце топись, и легко, будто все бренное откинул.

Витой дымок от палочек зазмеился в темное небо, и император поднял голову, провожая его.

— Я и вправду ничего не знаю ни о дружбе, ни о любви. Только то, что ты показал. Не хочу этого лишиться. — Повернулся и в глаза посмотрел: — Дай еще шанс.

Шэрхан сжал крепче полы плаща. Холодно стало так, что пальцев не чувствовал. Дернул плечами:

— Бери.

Пять дней всего осталось до главного праздника. К побегу сумку уже собрал. Отчего же напоследок не расщедриться?

15

Не зря кобра деньги из императора на праздник тянула, не зря. Золотом блестел дворец, фонарями разноцветными как днем светился, флагами каждая стена украшена была, и все в цветах, в птицах заморских, в каменьях драгоценных. Да и представления в этот раз не подкачали, Шэрхан так с открытым ртом весь вечер и просидел. Тем более, что место у него теперь было в самом первом ряду, и на столике перед ним стояли яства, в отличие от остальных гостей, только растительные. А как стемнело, начались фейерверки да танцы огненные. Громыхало по дворцу так, будто стадо боевых слонов в атаку пошло, но после нескольких первых взрывов Шэрхан перестал бояться. Веселье же кругом, смех, пожелания счастья. Так что когда ему в руки хлопушку сунули, он с удовольствием пальнул. Целился бумажным залпом в Бамбука, да промахнулся. Выпросил еще один заряд, но выпалить не успел — рука тяжелая на плечо легла.

— Праздничную партию? — спросил император. Улыбался губами, а глазами не очень.

Вместе дошли до покоев. Зайдя внутрь, Шэрхан не сдержал ухмылки. Все тут было готово: подушки мягкие на полу и подставка под спину, чтобы сидеть удобнее, два столика с угощениями, горшки с углями. Да вот только доски шахматной не наблюдалось. А еще тётки с кисточкой не было.

— Что, сегодня без неё можно? — спросил Шэрхан, кивнув на столик в углу.

Император посмотрел в глаза:

— Можно. Сегодня все можно.

Искоркой прожгло от груди до паха. Постоял Шэрхан, глядя, как император шапку свою смешную с бирюльками снимает, потом уселся на подушки и стал еду на тарелках инспектировать.

— Понравился тебе праздник? — спросил император, рядом усаживаясь.

— Крови меньше, чем в прошлый раз, и хорошо.

— Представления как?

— Танцы у вас… грустноватые, а вот кошки огненные понравились. И состязания на мечах. Хорошо парни дерутся, чуть не летают. Показушно, конечно, никто в настоящем бою столько лишних финтов не делает, но на то оно и представление. Красивое искусство. Уважаю.

— Рад, что оценил.

Цокнул император горлышком кувшина о пиалу, водку разливая.

— Да ведь не пью я, — Шэрхан выставил ладонь.

— А сегодня выпьешь, — посмотрел император так, что понятно стало — не отстанет. — Пей.

Глянул Шэрхан на прозрачную жидкость, сделал глубокий вдох и сглотнул. Ежом испуганным продралось пойло до желудка. Закашлялся. Легло в животе мерзко, но обратно не попросилось, только в голове все слегка замедлилось, будто мозг затуманился. Интересный эффект. Этого император добивается? Чтобы Шэрхан думать перестал? Или себе голову расслабляет?

Вытер рукавом губы, пустую пиалу продемонстрировал, только тогда император за свой напиток принялся. Пил не спеша, так что Шэрхан успел пару дим сумов с грибами навернуть. Из всей запортальной снеди эти больше всего с животом согласовывались. С палочками тоже вполне прилично уже управлялся, даже после водки руки не дрогнули. Палки отложив, потянулся к волосам. Жаждала голова послабления, как всегда в конце дня. Вытянул заколку золотистую, ту самую, с тигром, распустил пучок, помассировал кожу. Длинные уже патлы отросли, до лопаток. Обрезать бы слегка… Поднял взгляд и на чёрные глаза напоролся. Смотрели так, будто сейчас бы целиком, как дим сум, съели.

— Тоже распусти, — сказал Шэрхан, на императорский пучок на макушке кивая. — Устал, небось.

Император взялся за свою заколку, но как-то неуверенно. Вынул, ленту золотую потянул — рассыпались тяжёлые пряди по плечам.

Шэрхан вдохнул поглубже. Мозг разомлел так, что только и твердил: «Потрогай… погладь… в кулак сожми…». Шэрхан с трудом заткнул опьяневший голос.

— В первый раз это сам сделал, — сказал император, задумчиво заколку в руках вертя.

— Против древних текстов, поди, пошел.

— В который раз за сегодня.

Снова император потянулся с кувшином, но Шэрхан накрыл свою пиалу ладонью.

— Хотел меня споить, считай, добился. Себя до кондиции доводи.

Император довёл. Целых три чашки потребовалось. А потом отставил решительно кувшин, но действовать не торопился. Сидел, в стену глядя.

Так ведь до утра просидит. А у Шэрхана планы. Хотя никак не припомнить, какие.

— Давай, решайся, — Шэрхан ткнул в золотое плечо. — Весь год ведь жалеть будешь.

Император не шелохнулся. Только сглотнул. Вот ведь, как головы рубить, так, небось, решительный, а тут никак с задницей своей не договорится?

— Сам же сказал, можно сегодня. Я на все готов. Ты уж только скажи по правде, чего хочешь, меня отлюбить или чтобы я тебя?

Прикрыл император глаза. А потом повернулся и посмотрел — пьяно и страстно:

— Поцеловать тебя хочу.

Дипломат. Отсрочку себе выторговал. Да Шэрхан не возражал. Насквозь ведь опалило — и от слов, и от взгляда. Еще немного и воском плавленым к ногам потечёт. Но не показывать же. Так что улыбнулся криво:

— Позволяю.

Взял император за затылок и к себе притянул. Носом ткнулся, усами кольнул, дыханием обжег. А потом прижался губами сухими, горячими. Целовал вкусно и крепко, языком ласкал так, что пальцы на ногах поджимались. Не зря девицы за него друг другу глотки рвали. Шэрхан бы за такие поцелуи с кем хочешь подрался.

Так было хорошо, что поначалу только и подставлялся, забыв, что и у самого руки есть. Наконец вспомнил, приложил ладони по обе стороны лица и мягко повел. Поддался император не сразу, сначала все пытался пережать, но наконец отпустил, расслабился, вторил Шэрханову темпу. А потом и вовсе застонал. Губы оторвал. Лбом в лоб уперся — в поту был.

— Теперь что? — тихо спросил Шэрхан.

Император подышал тяжело.

— Ты скажи.

Так, значит. Да только двое в эту игру играть могут. Есть еще время для решения.

— Раздень меня.

Глянул император на Шэрхановы завязки, будто на чудовища невиданные. И себя-то, поди, не раздевал никогда, что уж о других говорить. Ну, все когда-то в первый раз случается.

Дрожали пальцы длинные, пока император с завязками на платье да на курте сражался. Хмурился, губы сжимал, выражение имел до невозможности серьёзное, а когда одежду с плеч потянул, засопел, задышал, румянцем клубничным покрылся. Так-то. Приятнее ведь самому до вкусного добираться.

Посмотрел император на Шэрхана и вправду, будто на тофу в сахарном сиропе. Как завороженный очертил плечи, пробежался по ключицам, провел прохладными пальцами по волоскам на груди. Поднялся по шее и в волосы зарылся. Прижался, носом ухо приятно щекоча.

— Демон ты. Небесами в мучение мне послан.

Разобрало его пойло. На трезвую голову такого бы не сказал.

— А ты на небеса-то не греши. Своей рукой бумажки подписывал, сам решение принимал.

Закивал император:

— Сам. Все сам.

— То-то же.

Поцеловал император в мочку, прошептал:

— Теперь ты меня раздень.

И так уже руки чесались. Расстегнул Шэрхан пояс золотой, потянул завязки, сбросил с плеч одёжки тяжелые. Только не остановился, нагнулся и штаны вниз потянул. Одними рассказами сыт не будешь, пора и реальному Шэрхану на флейте бамбуковой сыграть.

Дрогнул плоский живот, задержал император дыхание. Предстал во всем своём великолепии нефритовый стержень. Вот такого и хотелось, гордого и красивого, от желания каменного и почти багрового.

Провел Шэрхан рукой по бархатной горячей коже, сжал в кулаке ствол, бусинку солёную слизнул. Прижал пару влажных поцелуев, а потом насадился до горла. Вверх губами провел, и снова вниз.

Выдохнул император со стоном. В глазах безумие колыхалось.

— Наконец-то ты мне челом бьешь. Я уж думал, не дождусь.

Шэрхан так с членом во рту и заржал. Подавился, закашлялся. Все еще смеясь, отер губы и посмотрел нагло снизу вверх:

— Считай.

Обхватил под головкой губами и дернул вверх. Глянул с вызовом.

Император сглотнул:

— Раз.

Шэрхан прошёлся языком по всей длине вниз и обратно.

— Два.

Шэрхан медленно насадился, замер, а ладонью драконьи яйца обхватил. Погладил нежно и отпустил. Несколько раз мелко ткнул в горло членом, а потом с причмоком сдернулся.

Хриплым стал голос императора:

— Три.

Сложив губы тугим кольцом, Шэрхан опустился, зарылся носом в короткие волосы в паху, а пальцем пробежался дальше, по гладкой жаркой коже до самого входа. Император над ним шумно втянул воздух и было дернулся, да Шэрхан быстро задвигал головой.

— Четыре. Пять. Шесть.

Снялся Шэрхан. В глаза, чёрной похотью подернутые, посмотрел и демонстративно палец облизал. Снова член заглотнул. Неглубоко. Губами под головкой игрался, а сам рукой вниз проник. Никуда не рвался, просто приласкал складочки, слюной смочил, подушечкой пальца пригладил. Задрожал император, сжался, и Шэрхан намек понял. Руку убрал, голову вниз опустил и несколько раз от души вбился.

— Семь. Восемь. Девять…

Потянулся Шэрхан вверх, схватил императора за затылок и себе в губы впечатал. Целовал жадно, грубо. Ждать уже не было сил, страсти-то не река, а целый океан подкопился. Оторвался. Сделал несколько вдохов.

— Доволен?

Император потерся влажным членом о бедро:

— Всегда бы так.

— Всегда челюсть отвалится.

Откинулся Шэрхан на подушки. Руки за голову заложил и ноги раздвинул.

— Давай, делай, что умеешь.

Император помедлил. В глазах не пойми что — то ли облегчение, то ли досада. Но Шэрхановы штаны спускал уже без сомнений. Замер, разглядывая. А потом лбом к паху прижался. Прошептал что-то — с членом, что ли, разговаривал? — и стал облизывать. Коротко и резко, дразня, возбуждая. То вверх по стволу, то вокруг головки. После каждого такого поцелуя хотелось еще, чтобы сильнее и глубже — но милости не было. От пытки хоть вой. Ноги сами собой сильнее разошлись, бедра навстречу томящим губам двинулись, и в этот момент внутрь проник влажный палец.

Шэрхан выгнул спину. Хорошо-то как…

Хозяйничал палец умело, двигался, будто маня поближе, и Шэрхан слушался, как змея факира. От сумасшедшего удовольствия млея, он с лёгкостью впустил в себя и два пальца, и три, но вскоре и этого стало мало.

— Давай уже, не могу больше.

Запахло маслом цветочным вкусно. Скользкие пальцы ткнулись внутрь, смазывая сильнее. Теплый член лег между половинками. Император навис, щекоча грудь длинными волосами.

— Позволишь?

Шэрхан разлепил глаза. Провел рукой по широкой почти безволосой груди.

— Позволяю.

Повел император бёдрами. Вошёл медленно, давая возможность привыкнуть и отдышаться. Полностью погрузился и замер, будто двинуться боялся. Да Шэрхану тоже не до танцев было. Давно не было члена, слегка отвык. Но даже при этом томном болезненно-приятном чувстве задница распутная ликовала. Требовала ещё. Рвалась в бой, словно грёбаный доблестный воин.

— Двигайся.

Послушался император. Стал толкаться внутрь, сначала тихонько, а потом с размахом. Да не просто так, пальцем в небо, а по-умному, место правильное искал. А как рыкнул Шэрхан от вспышки, весь позвоночник взбодрившей, так туда удары и целил.

Да вдруг взял и выдернул. Подождал, остывая — губы в линию, желваки ходят, брови на переносице сошлись — и медленно вернулся. Двинулся — и снова замер, дыша как медведь. А вот пить меньше надо было, на дольше бы хватило. Где обещанная сотня толчков? Шэрхан не пожалел, еще и сжался как следует. В назидание.

Император вскрикнул и зажмурился. Осознав, что битву с оргазмом проиграет, положил руку на член, но Шэрхан запястье перехватил. В удивлённо распахнувшиеся глаза сказал:

— Рано мне еще кончать, а тебе в самый раз.

Жарко посмотрел император и с поцелуем прильнул. Не столько целовал, сколько прикусывал. А потом уткнулся в висок и стал долбиться с такой силой, будто к полу пытался пригвоздить. Кончил со стоном. Придавил тяжёлым потным телом и затих.

Подождал Шэрхан для приличия, сколько смог, и из-под императора вывернулся. Бедра сзади оседлал. Волосы спутавшиеся со спины смахнул.

И не помнил уже, когда у кого-то первым был. Так, по-молодости разве. Да ведь идиот неопытный — саблей много махал, а как правильно бить не знал. Теперь же хотелось сделать по уму, чтобы кое-кто не пожалел.

Поначалу просто гладил — по спине, плечам, бёдрам. Лопатки целовал, шею вылизывал. Наконец лег, накрыл собой, как одеялом, членом в тёплую ложбинку вжался. К уху склонился.

— Позволишь? Яо…

Этого ждал. Чтобы первое безумство и водка уже отступили. Чтобы головой решался, не членом.

И секунды Яо не сомневался.

— Позволяю.

Съехал Шэрхан по ногам и в хризантему губами зарылся. Вылизывал на совесть, пока дыхание сверху не участилось, пока зажиматься Яо не перестал. Тогда маслом щедро полил и пальцы в дело пустил. Эта ласка девственному цветку оказалась знакомой.

Так и не вынимая пальцев, Шэрхан поднялся, чтобы усмехнуться в ухо:

— Никого не пускал, а расслабляться умеешь. Сам себя ублажал? — Помолчал и добавил: — Обо мне думал?

Яо застонал, ухо раскраснелось.

— Не мучай.

— Да как же, ты меня уже во всех позах в записках поимел, а я, значит, не мучай? Я за справедливость. — Добавил масла, ещё пальцами повозил. Потом книжка вспомнилась и сказал серьёзно: — Ты скажи, если как-то по-особому хочешь, — там же чего только не было.

Тихий голос у Яо, хриплый:

— Просто возьми.

Застучало сердце от слов, напрягся член, и без того столбом стоящий. Пальцы дрожали, пока головку приставлял.

Снова книжка вспомнилась. И его, Шэрханова, задница, императорской фантазией каждую неделю паханная. По полночи ведь расписывал, как вертел его. Теперь молчит, небось?

Пришло время расплаты.

— Начал варвар с погружения — медленного, но необратимого, словно тяжелый камень, в воду брошенный.

Помолчал, давая возможность Яо сказать ему заткнуться, но из подушки кроме хриплого дыхания ничего не прозвучало. Тогда и в самом деле начал погружаться.

— Впустила тайная комната с жадностью, стенки, маслом умащенные, расступились охотно. Лежал дракон покорно, позволяя варвару вонзить копье до предела.

Молчал Яо, подушку в кулаках сжимая. Шэрхан дал время, потерпел. Когда бедра под ним качнулись, продолжил.

— Использовал варвар толчки неспешные и глубокие, подобно большой парусной лодке, храбро встречающей бурю… А потом стал толкаться легко и мелко, словно стая чаек, играющих с волной…

Тесно и жарко было до безумия, поэтому говорил больше, чем делал. Яо сейчас и этого хватит, а Шэрхану одного взгляда на волосы чёрные, одного вдоха запаха знакомого, одного звука дыхания хриплого достаточно. Полгода мечтать — это любого в скорострела превратит. Какой бред нёс, отчета мало себе давал, память из книжки подсказывала — тело выполняло.

— …перешёл варвар на удары медленные и короткие, словно фермер, готовящий землю для посадки… А вслед затолкался быстро, как испуганная мышь бросается в нору…

Трудно стало говорить, еле дыхания хватало. Из последних сил держался. Яо под ним дышал шумно, в такт движениям. Когда Шэрхан руку под бедра его запустил и за член схватил, захрипел и забился.

— Задвигался варвар стремительно, резко вниз, будто толча нефритовым пестиком в медицинской ступке… выгнулся под ним дракон, готов был изрыгнуть магический поток… и вместе… они…

Больше сказать ничего не вышло. Да и не услышал бы Яо. Так стонут, когда последний барьер разрушен, когда накрыло с головой, оглушило, ослепило и имя заставило забыть. Когда жизнь обновляется. Когда себя настоящего чувствуешь.

От этих стонов снесло тюрбан окончательно. Выдернул Шэрхан член и еле успел головку сжать, как продрало. Словно тряпку мокрую выжало.

Где-то за окном снова забухали фейерверки. Пшики, по сравнению с тем, что Шэрхан только что испытал. Как отдышался, обтер спину Яо своей куртой и рядом опустился.

Долго лежали, громыхания слушая, пока Яо не перевернулся на спину. Хмурился.

— Чего думаешь? — спросил Шэрхан.

Расправил Яо брови, улыбнулся устало:

— Думаю, на кровать бы неплохо перебраться.

Каждый раз, сидя на колючем ковре, Шэрхан любопытствовал, какова эта заветная императорская кровать. Оказалось, довольно жёсткая. Зато одеяло в самый раз, и даже на двоих хватило.

— А ты о чем думаешь? — спросил Яо, когда устроились.

Шэрхан поерзал.

— Вопросы накопились.

— Спрашивай.

— Да ведь правды не скажешь. Не соврешь, так увильнешь.

Яо повернулся, ладонью ладонь нашёл. Сжал легонько.

— Обещаю прямо и одну правду. Можно ведь сегодня.

Говорил так серьёзно, что верилось.

— Зачем с Пракашкой на сделку пошел? — Шэрхан кивнул на помятые в пылу страсти подушки. — Из-за этого?

— Брат твой предлагал тебя рабом отдать, как плату за порошок. Не хотел я, уж больно шпионством пахло. Стал справки у купцов ваших наводить. Про геройства твои доложили, про битвы и почести. И среди прочего сказано было… гм… пол-армии перетрахал. Как услышал, не мог из головы выбросить. Как наваждение. Предупредил честно брата твоего, что возьму только конкубином. Он и того больше обрадовался.

Знакомо колыхнулась ненависть в груди, да Шэрхан ее унял. Не о том сейчас.

— Почему в первую ночь не тронул?

— Не знал, как подступиться. Привык, что ко мне с желанием идут. По тебе же видно было — сам ноги не раздвинешь. А насильничать не умею.

— А потом чего охладел?

Медленно Яо заговорил, будто каждое слово по сто раз обдумывал:

— Больно быстро ты со всем мирился. Я-то думал, будешь буянить, а ты всего-то еды попросил. Одежду носил, кланяться кланялся, молиться молился. А уж как корову убил, подумал я… одолели тебя. Сломали. Посчитал, способность такая под обстоятельства подстраиваться — слабость. Потом только понял — сила твоя в этом. Никому тебя не сломать. Прогнешься, да обратно выпрямишься, прочнее прежнего. — Помолчал Яо, пальцы Шэрхановы перебирая. — На все ответил?

— Одно осталось. — Шэрхан облизнул пересохшие губы. — Домой на побывку отпустишь?

Поднялся на локте Яо, в глаза заглядывая:

— Скучаешь?

Вот ведь, а обещал не увиливать.

— Ага.

— Чего больше всего недостаёт?

— Тепла.

Яо провел ладонью по щеке.

— Да ведь не всегда в Тян-Цзы мороз. Скоро весна. Растает снег, яблони зацветут, вишни. А там и лето будет — тепло, цветы, птицы. Тебе понравится. — Посмотрел в лицо и улыбнулся грустно. — Не веришь? Неужто тебе в Тян-Цзы совсем ничего не нравится?

Шэрхан положил руку за голову.

— Почему? Щётка ваша зубная вещь хорошая.

— Щётка зубная? — переспросил Яо, смеясь.

— Ага. Мы все больше веточку в порошке размачиваем, а у вас щетка настоящая. Удобно. Ну и с бумагой вы молодцы. У нас разве священные тексты на ней написаны, а вы и зад подтираете.

Развеселился Яо. Хороший у него смех. Низкий, тихий. Теплом обдаёт.

— Вот видишь… — Наградил Шэрхана поцелуем, а потом посерьезнел. Заговорил быстро: — А хочешь, закажу в Джагоррате архитекторов, выстроят замок совсем как твой, прямо напротив дворца, чтобы жил там. Выпишу твоих поваров да слуг. Слона своего привози, будешь по двору разъезжать, конкубинок распугивать. Дом стеклянный построю, лес твой посажу, весь год жара твоя там будет. Хочешь?

Смотрел Шэрхан в глаза молящие и защипало в горле, будто имбиря тертого наелся. Да встреться они в Джагоррате, ни в жизнь бы не отпустил. Спокойно с ним, надёжно. С такой глыбой не страшно все <i>так</i> <i>положено</i> к асурам послать. Да ведь только встретились как встретились… Не друг ему Яо, не любовник, тем более не муж — властитель-император. Грёбаный сын дракона. Но после этой ночи хоть что-то должно измениться? Ведь сейчас, в кровати — равные? Может, и этого достаточно?

— Хорошо звучит. Да пока жду — отпустишь-таки на побывку?

Скажи да. Что доверяешь покажи, что поводок золотой длиннее, чем один размах руки. Что дышать воздухом, кроме как тобой выдохнутым, смогу.

Скажи да, и останусь. Разберу сумку и пойду с собачками комнатными играть.

Скажи да.

Ждал Шэрхан ответа, в губы вглядывался, пропустить боялся. От стука в дверь вздрогнул.

— Время истекло!

Так и ждал, да кроме поцелуя ничего не дождался. Целовал Яо нежно, и Шэрхан отвечал, всё ещё надеясь, что это не уловка. Обещал же.

Новый вопль заставил оторваться.

— Кто из нас?

Яо прижался лбом ко лбу:

— Кто из нас что?

— Кто из нас скажет этому ублюдку катиться на все четыре стороны?

Яо только грустно улыбнулся. И отстранился. Шэрхан от возмущения не сразу слова нашёл. Вот ведь дурак. Опять поверил.

— Ты это по правде? Выгонишь?

Яо поморщился. Сказал тихо:

— Ты же знаешь, так положено.

Шэрхан вскочил с кровати и стал со злостью штаны натягивать.

— В зад себе засунь своё так положено.

Штаны сопротивлялись, путали, два раза чуть не упал. Когда завязки завязал, Яо вплотную подошел. Глядел просительно.

— Вот, — сказал, кольцо зелёное протягивая, — нефритовый перстень. Неприкосновенным тебя сделает. Никто тебя не тронет, даже императрица власти больше не имеет.

Схватил Шэрхан кольцо и в стену запустил.

— Так, значит? Откупаться от меня будешь? Дворцы джагорратские да дома стеклянные обещать, а из постели как шлюшку выгонять? По ночам с девками своими забавляться будешь, а мне очереди своей ждать?

— Да пойми же…

Схватил Шэрхан курту, сквозь рукава продрался.

— Нет уж это ты пойми. Ко всему привыкну — палками есть буду, платья носить, дракону молиться, а с этим никогда не смирюсь. Никогда.

Подхватил с пола робу праздничную и заколку тигровую и к двери рванул. Так погано на душе ещё не было. Хотелось туда, обратно, в ту кровать, в те объятья, пока дураком был и верил. Больше этого хотелось только сбежать как можно дальше и глаза черные предательские никогда не видеть.

Посмотрел в них в последний раз:

— Всю голову ты мне выжрал, самка ты богомолова.

Дошёл до выхода, но за ручку взяться не успел. Распахнулась дверь, а из неё рванулся тонкий длинный меч, аккурат в Шэрхана.

16

Голова все еще обидой занята была, а вот тело, слава многомудрому Шу, таким идиотством не страдало. Дернулось от лезвия, хлестнуло адреналином в кровь, шмякнуло мысли на место. Выскользнул Шэрхан из-под меча и заколку золотую в глаз нападавшему метнул. По самого тигра зашла. Осел стражник, зазвенел мечом по полу. Шэрхан бросил в сторону следующего неприятеля тяжёлую праздничную робу, а сам за мечом нырнул. Поднялся как раз вовремя, чтобы удар блокировать. Встретились клинки со скрежетом и разошлись, но успел Шэрхан главное усмотреть — не дракон золотой на грудной пластине вился, ястреб синий крылья расправлял.

Снова схлестнулись. Попробовал стражник в дверь пропереть, да больно удачно он двум оставшимся молодцам вход блокировал, так что Шэрхан его ногой в ястреба пнул, на друзей заваливая. Упал он им на руки, словно девица в обмороке, доспехом тяжёлым придавливая. Пока задняя парочка валандалась, на пол его сбрасывая, Шэрхан одного успел в просвет на шее мечом прирезать, а другого в глаз ткнуть. Метнулся было к первому, что всё ещё только с пола вставал, но не успел: настигла опрокидыша вырвавшаяся из глубины комнаты зеленая молния. Осветила лицо под шлемом, шабаркнула вдоль бровей. Металлом раскаленным как в кузне запахло. Не зевал, значит, Яо. Хорошо.

Выглянул Шэрхан в коридор, откуда отзывались угрюмым эхом железные шаги, и обратно в комнату нырнул, самого рослого солдатика за ноги внутрь втаскивая. Закрыл уже было дверь, да напоролся взглядом на Вэя трясущегося, в стену вжавшегося. Смотрел на него старикашка с мольбой, но рот открыть не решился.

Оставить бы его, да и дело с концом. Заслужил, гнида.

— Заходи давай, — процедил Шэрхан сквозь зубы и посторонился, пропуская. Дверь запер и комодом тяжеленным подпер. Немного времени выгадали. — Что за хрень творится? — спросил, обращая вопрос то ли Вэю, то ли Яо, то ли самой вселенной.

— Переворот, что ещё, — жёстко кинул Яо, платье золотое надевая. — Так и знал, что неспроста посреди ночи фейерверки снова палить стали, — яростно двинул на себя ящик письменного стола. Выхватил связку ключей и небольшой шёлковый мешочек. На шею зелёный драконский амулет повесил. Повернулся, Вэя увидел и замер. Нефритовый стержень выставил.

— Помилуй, сын дракона! — взвизгнул Вэй, на пол бухаясь. — Верен тебе до самой смерти.

— Помилую, — сказал Яо сухо. — Но с собой не возьму. Уходи.

И в самом деле никому не верит. Даже тому, ближе которого и нет никого.

— Дольше выпускать его буду, — сказал Шэрхан, на комод кивая. — Пусть плетётся.

Яо досадливо опустил стержень, вроде как соглашаясь. Вэй кинулся помочь с завязками на золотом платье, да дрожали руки, только время терял. Шэрхан его локтем отпихнул. На второй завязке за окном уныло просипели трубы, и Яо застыл.

— Полк драконовых глаз сдался, — прошептал он, будто не веря своим ушам. — Моя личная охрана. — Скривился, как от боли зубной. — Да как же это? Где же недоглядел? — Спросил у Вэя: — Видел нападавших? Как во дворец пробрались?

Вэй опустил голову:

— Началось все со слуг и стражников. Новых, что вместо арестованных наняли. Предателями оказались. Они ночью ворота во дворец открыли, княжеские войска внутрь пустили.

Яо застонал, а потом в Шэрхана зло ткнул.

— Ты, все ты виноват. Да если бы мне ревность глаза не затмила, неужто не понял бы я, что неспроста именно Дин Чиа и Лиу Лин убили? Единственных, кто мог бы людей князя И узнать? И надо же тебе было с парнем переспать…

— Не спал я…

— Не важно уже.

Запеленав Яо, Шэрхан стянул с мертвого стражника сине-ястребиный доспех и пояс с ножнами. Маловата была кольчуга в плечах, но лучше, чем голым.

— Через дверь не пройти. — От напряжения не мог на цзыси говорить. Мхини все равно оба понимают. — По крышам будем уходить?

Яо мотнул головой:

— Другой способ есть.

Заткнул нефритовый стержень за пояс и за кроватью рычажком щёлкнул. Часть пола отъехала в сторону, открывая ступени вниз. В видневшемся коридоре было темно и сыро, будто внутри червяка; пахло плесенью; редкие лампады выхватывали пятнами глинистые стены.

— Куда ведёт? — спросил Шэрхан.

— По всему дворцу проходы есть. — Яо повернулся к Вэю: — Что успел увидеть?

— Казармы захватили, пресветлый, — сказал Вэй, чуть не плача. — Северный, южный дворцы сдались. Да только и сдавшихся не жалеют.

— Гарем?

— По колено в крови убегал, — покачал головой Вэй.

Яо побледнел, схватил его за платье.

— Дети?

— Никого не оставили.

Впился Яо себе в волосы и закачался, будто вот-вот свалится.

Шэрхан за плечи его тряханул:

— Только о сейчас думай. Горевать, себя корить, о мести мечтать — все потом. Из укрытия. Сейчас — как нам спастись?

Посмотрел на него Яо глазами пустыми, и показалось, что всё, погасло там внутри что-то, затух огонёк драконовый. Но на мгновение, не больше. Уже через пару вдохов сжал челюсти, глянул хищником раненым и кивнул.

— К конюшням надо. Пешком не уйдём.

Вэй поклонился:

— Если позволено, советую к северным воротам рискнуть. Там полк Ли Шаня. Всегда верен тебе, пресветлый, был.

Яо молчал, обдумывая, и Шэрхан за рукав тронул:

— Через комнату конкубинов бы пройти.

— Говорят же тебе, — рявкнул Вэй, — никого в гареме живых не осталось.

Шэрхан помялся.

— Да не о том я, сумка у меня там припасена…

— А я знаю, — сказал Яо угрюмо.

Вот как. Знает. Отпустил бы? Такой же глупый вопрос, как и «Сбежал бы?» Какой толк в этих бы, если вон как все вышло.

— Нет уж, — сказал Яо. — Никаких задержек. Сразу к воротам идём. Если кто и остался мне верен, так это Ли Шань и его хвост дракона. Его-то помощь мне и нужна.

Пока могли, бежали. Потом шли быстрым шагом. Потом просто шли. Шэрхан впереди, путь проверяя, Яо сразу за ним, направление указывая. Старикашка Вэй терся в хвосте. Мучился, но молчал. Глазами воинственно блестел. Молодец.

Перед очередным поворотом Шэрхан свою боевую единицу остановил.

— Что такое? — спросил Яо в спину.

Шэрхан, если бы и хотел, не смог бы объяснить. Когда растёшь с пятью старшими братьями и одной сестрой, чувство особое развивается — подставу задницей чуять. Вот и сейчас, шли по коридору холодному, а за поворотом вроде как надышано. И ведь ни шепотка, ни вздоха, а мерещилось Шэрхану, что слышал мягкое капанье — так пот от напряжения с кончика носа на доспех шлепает.

Приставил палец к губам, жестом указал Яо и Вэю палки свои наготове держать.

Их и вправду ждали. Как выскочил Шэрхан в коридор, так заскучавшие там молодцы на него с мечами и набросились.

Отбивался по-звериному. Двух сразу положил, третьему бедро порвал, четвёртого обезглавил. Да ведь там, дальше по узкому коридору, ещё сопели, очереди своей дожидаясь. Попытался Шэрхан оценить, сколько пешек ему съесть придется, от мата спасаясь, но только и увидел, что лес из перьев на шлемах. Приуныл, очередного солдатика на меч нанизывая, как вдруг из-за плеча что-то блеснуло. А потом ещё и ещё.

И узрел тут Шэрхан полную мощь нефритового стержня.

И красиво было, и страшно. Гуляла императорская молния по коридору, жатву свою собирая — бескровно, но смертно. Падали княжьи засланцы, как колоски под серпом. А молния все жахала и жахала. Разозлили мужика. Вот уж где сто толчков без обмана долбанул.

Всех недобитых Шэрхан себе на меч поймал, последнему аж латы ударом пробил. Постоял над трупами, отдышался, пот с бровей вытер.

Развернулся и Вэя за грудки схватил:

— А ты чего, крыса такая, палку бережешь? На кой я тебя спас? Чтобы ты по углам жался?

— Успокойся, — сказал Яо глухо. Прислонился устало к стене, за сердце держась. — Бить насмерть, да ещё с расстояния только я могу. С детства свою Цзы через амулет усиливать тренировался.

Глянул Вэй так чёрно, что понятно стало: была бы Цзы убивать, Шэрхан бы первым полег. Давно уже.

— Смотри у меня, — предупредил Шэрхан, встряхивая старикашку еще раз, для порядка. — Ещё сачковать будешь…

Яо вдруг покачнулся, на колено упал. Шэрхан отбросил Вэя и к нему кинулся, подняться помог.

— Что с тобой?

— Тренировки — это одно, а реальный бой… Истратился. Вэй, помоги.

Подполз старикашечка, приложил свою палку к шее императорской. Нежно засветился камень, вылечивая, силы возвращая. Яо закрыл глаза, задышал тяжко, но ровно.

— Время займет, — сказал Вэй Шэрхану, ключи у Яо с пояса снимая. — Не стой столбом, иди. В конце коридора дверь найдёшь. Если эти нас тут ждали, неизвестно что с той стороны окажется. Проверь, безопасно ли.

Посмотрел Шэрхан на Яо: лицо землистое, глаза запавшие, руки дрожат. Как оставить? Но услышал тихое: «Иди», и пошел. Недалеко до двери было. Как через тела, будто игрушки детские на полу разбросанные, переступил, так в неё и уперся. Ключом открывать не понадобилось — отворилась без усилия. Во внутреннем дворе ярко горели факелы, выхватывая самое важное: солдат, ястребиные стяги к стенам прибивающих; гору золотолатных тел, снопом у дороги скиданных; голову белоусую, за пучок к воротам прибитую. Обрубили, значит, хвост. Выругался Шэрхан и дверь беззвучно прикрыл. Обратно пошёл.

В коридоре было темно так, что только третьим глазом и разглядеть, без конца о шлемы пернатые запинался. Пока выбирался, вдали зашаркали суетливо шаги, и Шэрхан заторопился. Танцуют они там, что ли?

Вышел на свет лампады. Яо всё так и стоял, к стене прислонившись, только теперь не за грудь держался, а за живот. А с пальцев кровь капала, красным по платью золотому растекаясь. Так обомлел Шэрхан, что даже нож, из раны торчащий, не сразу заметил. А как увидел, так крутанулся, меч поднимая, да поздно. Ударила молния в спину, руку разжимая, потом в затылок, на колени бросая, и, наконец, в темечко, по полу раскатывая.

— Это ж надо, — сказал над ним Вэй. — Один человечишка, и жил-то тут полгода, а так нагадил. Ведь и сучку драконову на тебя натравливал, да и та не управилась… — Скривился и меж глаз молнией стукнул.

Боль, что всё тело просверлила, была хуже смерти. Вживую вспорола череп, раскромсала мозг, вырвала глаза. Закричал Шэрхан так страшно, что голос сорвал, и всё, что мог, это лежать и скулить. Добей, добей… Вокруг стало темно, но обморок не приходил. Боль держала сознание на самом краю забытья, чтобы выжать каждую каплю мучений.

Голос въедливый пробился сквозь туман. Говорил на цзыси по-доброму, почти с отцовской нежностью:

— Прости меня, сын дракона, что самому пришлось. Все ждал, что кто-нибудь справится, да больно вы с тигром спелись.

— Не хотел руки марать?

— Да ты что. Ведь наставник тебе какой-никакой. Да только не слушал ты мои наставления. Говорил же я, забудь про реформы.

— Князья припёрли?

— Да уж, конечно, припёрли. Подотчетность не нравится. С единой монетой да весом на обмене и обвесе не разживешься. И с чиновниками ты палку перегнул. Тысячу лет кумовством жили, а ты все экзамены да экзамены. Кто ж захочет, чтобы вместо сына да свата на важной должности умник какой из простых сидел? Вот и вызвали меня. И за обещания отвечать заставили.

— А ты и рад был.

— Не рад, но выгоду увидел. Совсем ведь ты голову потерял. Ишь, гарем распускать собрался. Что я-то делать буду?

— Смотри, Вэй Ишань, найду я тебя. За всё, что ты мне сделал…

Что-то прокатилось по полу, будто пнутое, и в руку Шэрхана ткнулось — твёрдо и холодно. Пальцы сами собой сжались.

— Неужто думаешь, зверь твой ручной тебя спасет? Да ведь варвар он, энергии не имеет.

— И правда, варвар. Откуда ему цзыси знать? И что в стержне нефритовом сзади дротик отравленный имеется, тоже не знает.

— Говорю же, голову ты потеря…

Прервался Вэй на полуслове. Очень хотелось верить, что попал ему дротик в горло, но тут же послышались возня и хрипение. Надрывный стон. Хлопок молнии. Тишина. А потом по полу заскреблись, придвигаясь. Из рук забрали стержень и прижали к горячечно-дрожащему телу, боль вытягивая, только не там лечили.

— Что с тобой? — прохрипел Яо. — Я же вижу, где-то еще болит, но отметин нет.

Зубы стучали так, что казалось, раскрошатся.

— Точка… — выдавил Шэрхан. — Точку… сотри.

По лбу завозил влажный палец, морок стирая. Яо вскрикнул и замер.

— Превеликий дракон…

Не каждый день, наверное, глаз посередине лба видит, пусть даже и закрытый.

Опомнился Яо быстро. Коснулся стержнем глаза, от боли избавляя, будто из трупа возрождая, будто крылья даря. Зрение вернулось, мышцы силой налились, грудь от дыхания чуть не взрывалась.

Шэрхан сел, головой потряс, огляделся. Невдалеке лежал Вэй, проткнутый дротиком в ухо. Рядом сидел Яо, всё ещё рукой рану зажимая.

— Татуировка, значит, — усмехнулся он невесело, на стену заваливаясь. Выглядел совсем плохо.

— Себя почему не лечишь?

— Не нефритовый нож, — сказал Яо, прикрывая глаза. — Самый обычный.

Шэрхан убрал его ладонь, рану осмотрел. Ножик широкий, но короткий и беззубый. Крови будет много, зато хоть мясо не вырвет.

Из курты Вэя вышли отличные повязки. Когда Шэрхан выдернул нож и на пальцы ему брызнула теплая кровь, Яо застонал и дернулся. Шэрхан тут же прижал белую тряпку и туго перевязал.

— Артерию не задело, слышишь? Если не заразится, выживешь.

Яо молчал, и Шэрхан прижал ладонь к щеке. Холодная кожа была, мокрая.

— Яо, послушай меня. Я тебя отсюда вытащу, это я тебе обещаю. Только ты должен показать мне, куда идти. Без тебя так и помрем здесь в подвале от голода. Слышишь? Через эту дверь ходу нет. Другой выход знаешь? Только чтобы через комнаты конкубинов пройти.

Так и не открывая глаз, Яо сказал:

— Пойдём. Только в гарем ты тоже зайдёшь. Дети мои…

— Так ведь сказал Вэй…

— Не поверю, пока ты не скажешь, что сам трупы видел.

Шэрхан подхватил Яо под руку и потащил, следуя едва слышимым указаниям. Так долго шли, что, казалось, бредит Яо, во сне кругами его водит. Много дверей прошли — обычных, деревянных и одни огромные ворота золотые, цепями перевитые, на несколько замков запертые. Вскоре после них вышли к лестнице, и услышал Шэрхан слабое «Здесь».

Опустил свою ношу у входа. Подобрал ключ, но прежде чем войти, пальцем, чужой кровью измазанным, точку во лбу нарисовал, морок снова наводя. Негоже чудовищем перед охотниками разгуливать.

Тишина дворца не сильно отличалась от обычной. В Джагоррате и по ночам проходной двор, а тут же склеп. Да только теперь настоящий. Пробрался Шэрхан к комнате конкубинов осторожно, но ни одной живой души не встретил. Только мёртвые. Про беспощадность Вэй не врал. Телами весь коридор усеян был, словно стол крошками хлебными. Стражники, евнухи, слуги. Кто-то в ночных платьях, кто-то еще с праздника переодеться не успел. Посреди комнаты конкубинов лежал Клякса, а сверху, будто защищая, Линялый. Закрыл Шэрхан им глаза и сумку свою из-за кровати вытащил.

Постоял, решаясь. Идти в гарем было бессмысленно. Ясно же, дети в этой бойне первые пали. Если вырывать сорняк, то с корнями. Вряд ли Юла жизнь вымолила, убедив убийц, что отцовские реформы отменит. Характер не тот. Логичнее всего было вернуться, схватить Яо и пробираться к конюшням. Каждая минута дорога. С такой раной и спорить не сможет.

Ну, а как очнется? Как в глаза ему смотреть? Врать, что трупы видел?

Голова всё ещё отговорки думала, а ноги уже в женскую половину дворца несли. Первое, что увидел — повсюду разбросанные мохнатые подушечки. В основном сапогами раздавленные.

Семь спален детских обошёл. Внутрь не заходил: как видел нянек на полу, кровать забрызганную, сразу уходил, сил не было смотреть. На пороге спальни Чжень Дана кобру увидел. Вот ведь, без краски и не страшная совсем. Обычная. Заслужила? Поделом? Кому же судить… Явно не мразям, детей и женщин во сне прирезавших.

Последняя спальня. Юлу меньше всех хотел видеть, но попрощаться сердце требовало.

Дверь была не распахнута, а выломана. Запереться девчонка успела. Отворил Шэрхан обломки, на раме свисающие, комнату осмотрел. Тихо. На кровати тельце юное — в груди рана, глаза в потолок. Подошел глаза прикрыть и отшатнулся. Не Юла это… Молодая девица, но не ребенок.

Забилось сердце в надежде.

— Ю Луа? Ты здесь?

Зашебуршался комод, заскрипела крышка. Бросился Шэрхан, девчонку доставая. Сгреб в охапку и только тогда понял, не одна она. В руках младенца спящего держала.

— Как же ты смогла?

Смотрела Юла глазами красными. На щеках дорожки от слез засохли.

— Собачек же сам натренировал. Залаяли посреди ночи, весь дворец на ноги поставили. Думали люди князя И, что в кроватях спящими прирежут, а пришлось по всем этажам гоняться. Мне Шу Лань сына своего вручила. Сказала, за меня в кровать ляжет, лишь бы я с братом сбежать успела. Только поздно уже было, вот она нас в сундук и спрятала.

Шэрхан посмотрел на мальца.

— Сколько ему?

— Перед твоим приездом родился.

Вздохнул Шэрхан. Шансы выжить резко сокращались с каждым новым членом отряда. Тяжелораненый, ребенок и младенец. Ну и расклад.

Взял Юлу за плечи.

— Идём. Не смотри, глаза закрой.

Не закрыла. Не ревела, только взгляд злее становился. Кремень девка. А вот когда отца, к стене бесчувственно привалившегося, увидела, не сдержалась. Но даже зареванная шла за Шэрханом и указания к выходу давала. Откуда секретные тоннели знала, Шэрхан не спрашивал. Ясно же, что слово секретные ей не помеха, а тряпка красная.

Дверь к южным воротам быстро нашлась, Шэрхан почти не запыхался, хоть двойную ношу теперь волочил. И ключ подошел, и выход оказался укромным, так что в добрую судьбу верилось. Вдруг да и повезёт. Вдруг да и проскочат.

Рано радовался. Не научила, что ли, жизнь, что сколько добра не делай, оно тебе нефритовым стержнем в глаз третий влупит? Вот и теперь, и пары шагов к конюшням не сделали, как на Бамбука разъяренного напоролись.

Кинулся, как демон. В одной руке меч, в другой стержень. Пучок разметался, рот в оскале. Чуть не пеной исходит.

— Наконец-то, — прохрипел. — За все теперь ответишь, зверь.

Да кто ж тут зверь?

Пришлось скинуть Яо на землю да драться. С первых ударов стало ясно — до утра хлестаться будут. Финтов Бамбук не делал, лишних движений не совершал. Не красоваться хотел, убить. Шэрхан блокировал удары, пресекал попытки ткнуть стержнем, пятился и отпрыгивал. Любая атака с его стороны пресекалась так же быстро. Хорош был Бамбук, с таким силой и ловкостью мериться одно удовольствие. Да устал Шэрхан. И так уже полночи дрался. Поэтому движение мимолётное пропустил. А вот Юла заметила:

— У него слева дротик!

Шэрхан отпрянул, выставил снова меч. За рукой, дротик сжимающей, неотступно следил. Но она так и не поднялась.

Замер Бамбук, в темноту вглядываясь.

— Принцесса? Ю Луа? — Перевёл взгляд на Шэрхана, потом на лежащего на земле Яо. — Ты что же, спасаешь их?

Только тут Шэрхан заметил, что сражается Бамбук в платье домашнем. И босиком.

Опустили оба мечи. Бамбук встал на колени рядом с Яо.

— Что с ним?

— Последний урок наставника Вэя.

Бамбук кулаки сжал.

— Не там я предательство искал. — Кинул быстрый взгляд на Шэрхана: — Прости.

Поднялся, Яо под руку подхватывая. Шэрхан с другой стороны подставился. Вдвоем нести проще было. Пока шли, три раза на княжьи отряды натыкались. Один раз переждали, два раза перебили. А там и конюшнями запахло.

Бамбук вывел двух пегих лошадок, что безропотно дали себя впрячь в лёгкую крытую повозку. Из золотой императорской арбы туда перекочевали мягкие подушки, шерстяной плед и лампады. Устроили там Яо и Юлу с мальцом вполне удобно.

— К южным воротам надо, — сказал Бамбук, полог повозки прочнее запахивая. — Там меньше всего княжеских сил. Оттуда на север поедем, к землям князя Ху Дзы. Дядя он императору, воинов его среди заговорщиков нет. Приедем, будем силы для ответного удара собирать. А там и…

Оборвался, в засветлевший горизонт оглядываясь. Обратно, в сторону дворца. Скоро и Шэрхан топот копыт услышал.

— Поезжай, — сказал Бамбук, меч доставая.

Вот дурак. Неужто думает с целым отрядом справиться?

— С нами давай, — сказал Шэрхан. — Только угробишься.

Бамбук ногами в землю врос.

— Поезжай, — отвязал пояс с небольшим мешочком и рогаткой. В мешочке перекатывались пять черных шариков, размером с перепелиное яйцо. — Как к воротам подъедешь, стреляй. Сначала в факел слева от ворот, потом в факел справа. Дальше в костёр на правой смотровой башне, а потом в левой. Запомнил очерёдность? Не перепутай. Да быстро действуй. А там одна дорога. Лети во всю мочь.

Шэрхан кивнул. Развернулся к лошадям, но Бамбук его за рукав схватил.

— Спасешь его?

Шэрхан помедлил.

— Спасу. Да только не на север поеду.

Посмотрел Бамбук чёрно, но не сказал ничего. Меч вынул и к бряцанью развернулся.

17

Хорошие в Тян-Цзы дороги — будто по блюду начищенному летишь. Повозку даже не трясло, что крайне удачно было, ведь после проезда через взорванные чёрными шариками ворота колеса обуглились и понемногу крошились. Но до портала дотянули.

У самых створок Шэрхан затормозил. Из повозки вынырнула Юла с надрывающимся мальцом на руках и, глянув на глиняных великанов, на каменные двери, на монолитную ледяную скалу, в обе стороны от портала простирающуюся, и глухо сказала:

— Разворачивай.

— Чего это?

— Да того. Вне дня торговли портал только императорской печатью открыть можно. Тому вон, слева, ко лбу приложить. Иначе хоть на куски глиняных тварей режь, ключ не отдадут.

По лицу было видно — пробовала.

Вытер Шэрхан пот рукавом. Когда свой побег планировал, рассчитывал залечь в горах, дожидаясь дня торговли, да только сейчас на хвосте целый отряд. Где с младенцем да с раненым спрячешься?

Только куда ж ему ещё податься? Неужто и вправду князей каких-то северных искать? Надеяться, что Юлу узнают? Что Яо за это время не помрёт? Что Шэрхана в измене не обвинят? А всё это времяискать лекарства для Яо и пропитание для младенца? Будущее все отчаяннее пахло безысходностью — запахом, ненавистнее которого и не было ничего. Ну, кроме, разве что, проклятых столетних яиц. Да пропади пропадом это гадское место! Помирать здесь страшно не хотелось. Особенно когда родина — вот она, за стеной. Еще немного, и вместо продирающего холода — влажная жара, как в купальне; вместо гигантской драконьей страхолюдины, которая того и гляди с постамента спрыгнет и на зубы насадит — спокойное умиротворение горного храма, где хочешь не хочешь, а в себя заглянешь; вместо каменной тишины дворца — шум, гвалт да беготня, песни, танцы да улыбки. И объятия без причины… Только сейчас закрыто это все на замок, от которого и ключа нет. Хоть вой.

Юла его уныние разделяла.

— Если бы только отец был в сознании, — шмыгнула она носом. — Он бы знал, что делать.

— И то правда. Умный у тебя папка. Всегда на несколько ходов вперед просчитывает. Как же не догадался, что случись беда, я его за портал потащу? — Шэрхан почесал щетину. — Или догадался? — Забрался в повозку, на груди у Яо пошарил. — Это что? — спросил у Юлы, протягивая мешочек, который Яо из шкатулки перед побегом достал.

Юла заглянула внутрь:

— Оно!

Вынула резной зелёный камень с драконовой нашлепкой и вдруг скуксилась.

— Теперь-то что?

— Так ведь нет у меня энергии Цзы почти. Не дал дракон…

— Ну знаешь, принцесса, — сказал Шэрхан, стараясь не кипятиться. — Все, что от меня зависело, я сделал. К порталу привёл, ключ дал. Ты уж открой. А то у меня силы Цзы и того меньше, с тем же успехом подорожник этому громиле ко лбу могу приложить.

Усмехнулась Юла, но тут же посерьезнела. Обратно в сторону Тян-Цзы обернулась, задышала быстрее. Услышала-таки. Уж старался Шэрхан её не пугать, да совсем близко теперь клацали сапоги и стучали копыта. Надолго их Бамбук задержал. И на том спасибо.

Юла вложила надрывающегося мальца Шэрхану в руки. Потянулась было к великану, но даже встав на цыпочки, только до подмышки ему доставала, так что Шэрхан её на плечи подсадил. Вот ведь, мелкая, а вертится так, что едва стоял.

Печать не подходила. То ли руки у Юлы дрожали, то ли ещё какой секрет был, только стоял истукан горшком глиняным и никакого желания ворота открывать не проявлял. А копыта все ближе и ближе. Попытался Шэрхан обернуться, но Юла его пяткой в грудь пнула, чтоб не дергался. Одной стороной приложила камень, другой, ребром попыталась вставить. Наконец, щёлкнуло что-то в великановом лбу, вспыхнуло, и пристал камень, словно приклеенный.

— Теперь не дыши, — сказала Юла и приложила ладонь к зелёной поверхности.

Как же тут не дышать, если малец голодный из рук вырывается, шею от напряжения свело, а копыта громыхают так, будто за поворотом уже погоня, будто вот-вот меч тонкий в спину прилетит? А ну как у них тоже шарики взрывательные есть? Кинут издалека — и бедренец им всем. Разлетятся кровавые ошметки по дверям каменным.

«Давай, Юла, дружочек, буди свою энергию. Судьба двух держав от Цзы твоей зависит. — Посмотрел Шэрхан с ненавистью в немигающие глаза великана: — А ты, тварь глиняная, просыпайся уже, не видишь, принцесса из последних сил бьётся, чуть не ревет?»

— Не получается, — простонала Юла и, вправду, заплакала. Теперь на Шэрхане рыдали уже двое.

— Ладно, спускайся, отбиваться будем, — тихо рыкнул Шэрхан.

— Прости, — выла Юла, сползая с его плеч. — От меня пользы нет. Даже у брата энергии больше, поди, чем у меня.

Замер Шэрхан. В сторону пыли снежной, копытами поднятой, невидящими глазами посмотрел и сказал решительно:

— Обратно лезь.

— Да я…

— Лезь, говорю!

Подсадил Юлу под зад, себе на плечи усаживая, и парня ей наверх передал:

— Его руку приложи.

Юла немного помедлила, но приложила.

Идиотская затея. Только время потеряют. Но какая разница, раз в этом склепе ледяном все одно сейчас помрут? Почему бы не помереть, пытаясь спастись? Вопреки распространённому мнению, помереть геройски в бою, унося с собой жизни врагов, ничуть не лучше, чем сдохнуть, случайно упав на собственные вилы.

Долго стоял Шэрхан перед великаном, вполне обречённо шепча молитву о здоровье матери и страшной каре для Пракашки, как вдруг глаза напротив открылись и моргнули. Юла взвизгнула. Радоваться было некогда, потому что сзади раздалось истошное:

— Императора не трогать! Сам убью!

Отвратный был предводитель. Рожа плоская, поперёк себя шире; усы реденькие, будто сопли из-под носа свисают; глазки козьими катышами из-под век набрякших глядят; рот губошлепистый в оскале желтозубом кривится. Такой не помилует ни раненого, ни младенца. А что с девчонкой молодой сделает, и того хуже представлялось.

— Князь И, — пискнула сверху Юла.

Прямо с плеч Шэрхан ее и мальца в повозку закинул, попутно поймав три стрелы в спинную пластину. Хороший был доспех, стрелы звонко чиркнули и в снег упали. Пока великан с ключом возился — да что ж ты как во сне, подлюга, копаешься, глиняный свой зад двигай! — вскочил Шэрхан на скамью, рванул поводья и зарядил хлыстом по лошадиным крупам.

Медленно двери открывались, так медленно, что, казалось, день уже прошёл, а не несколько мгновений, но когда стрелы вокруг свистят и чужое улюлюканье смерть неминуемую сулит, это, знаете ли, всегда так.

— Схватить! — истошно орали в спину. — Всех в капусту изрублю!

Сзади отчаянно завопила Юла, повозка просела и затряслась. Шэрхан только и знал, что лошадей хлестать да молиться, чтобы в двери открывающиеся влезли.

Влетели в портал, будто великан сапогом глиняным ускорения придал. Слева ось не вписалась. Затрещало дерево, брызнули щепки, колесо сорвалось и пошло прыгать по дороге. По разбитой грязно-бурой песочной дороге, по краям которой непроходимым бурьяном щерились заросли колючей акации. Обожгло жаром полуденным — нестерпимым. Запахло зноем и пылью, корой и душистым жасмином. Домом.

Шэрхан натянул поводья, тормознул лошадей, спрыгнул на землю и зарядил обратно к воротам. Невзирая на рвущихся через портал сине-латных солдат, он закричал на древнем языке, направляя голос в кроны деревьев:

— Именем премудрого Шу! Я, Шэрхан Аравиндра Сай, потомок Наримана Обероя Арджа, призываю вас, ванары, на свою защиту. Бесстрашные воины и хранители портала, выполните свою клятву и уничтожьте тех, кто посягает на великий Джагоррат!

Рванул с шеи цепь и перстень в небо ткнул. Для этого ведь Сколопендра ему камень передала? Чтобы от погони отбиться смог?

От вида Шэрхана, тыкающего кольцом в незнакомое жарящее небо и орущего на языке, что больше походил на завывания страдающего запором кита, солдаты задумались. А как послышались в деревьях перестук да гуканье, заозирались. Попятились. Знаками дракона стали себя осенять. Да не властвовала здесь летающая змея. Воинам, выскочившим из чащи, она не страшнее червяка была. Бряцая в грудь кулаками, тряся хищными хвостами, складывая широкие обезьяньи губы в угрожающем реве, ванары размахивали своими золочеными палицами и с лёгкостью пробивали ястребиные доспехи, вминая пернатые шлемы, ломая тонкие мечи. Синелатные честно пытались дать отбой, кто-то даже успел ударить нефритовым стержнем, но тягаться с обезьяньим народом не могли. Не зря именно их прапрапрапрапрадед Шэрхана охранять портал уговорил. Рядом с ними даже глиняные великаны — детские солдатики.

Шэрхан в битву не вмешивался — и так понятно было, что князя И среди синелатных нет. Испугался, гнида. Солдат на убой послал, а сам дома остался. Обходя бой по дуге, он встал перед повозкой, чтобы никого там ванары в праведном гневе своем случайно не задели. Юла высунула голову, со смесью ужаса и восхищения наблюдая за происходящим. Даже малец притих.

Вскоре все было закончено. Потрясая окровавленными палицами, ванары удалились обратно в чащу, прихватив с собой нефритовые стержни и несколько мечей. Один воин, на вид самый старый, с седой гривой и желтыми клыками, закрыл намертво ворота, а потом подошел к Шэрхану и долго в лоб всматривался. Досадливо ухнув, он махнул рукой и исчез за деревьями.

— Теперь что? — устало спросила Юла. Бодрилась, хоть и на ногах от пережитого еле держалась.

— Тебе теперь в сумке у меня еду и воду найти, поесть и спать лечь, — сказал Шэрхан, указывая внутрь повозки. — А мне за травами лечебными идти. Мальца с собой заберу, чтоб не будил.

Привязал крикуна широким поясом себе на грудь так, чтобы руки были свободны, и пошел. Продирался через заросли акации к заветной полянке, покрытой животворным нимом. Путь помнил — в детстве ведь, как и Юла, облазил всё предпорталье, никакими самосами отвадить было невозможно. Лианы тонкий меч рубил плохо, приходилось руками помогать. Скоро разве только глаза не вспотели. Малец при этом надрывался, будто у него все пять глоток — с ночи ведь не ел.

Жаль парнишку, но шансов выжить у него меньше, чем у Яо. Где посреди джунглей пропитание младенцу найти? Вокруг лес, ближайший гарнизон в полудне пути, но и там женщин, тем более кормящих, шансов найти нет. Да и рано туда соваться — почву сначала прощупать надо. Можно, наверное, воду кокосовую ему дать? Или рис варёный размять? Да это всё так, баловство. Сколько на этом протянет? Вот если бы…

Шэрхан ступил на искомую полянку и вот-если-бы так и не додумалось. Застыл, головой мотая. Неужто от усталости уже кажется? Или демоны глаз мутят?

В центре полянки, в свете мерклых лучей, с натугой пробивающихся сквозь могучие кроны древних баньянов, стояла корова. Бело-пятнистенькая тян-цзынская буренка с рогами, слегка поменьше, чем у джагорратских. Безмятежно пощипывая сочный ним, она вдруг подняла на Шэрхана глаза и звучно замычала.

Вот ведь она, карма. И такая бывает.

Еле слезы сдержал. Молитвы благодарственные шептал, пока ним собирал, пока коровку обратно к обозу вел, пока кокос на плошки рубил. Доить в жизни не довелось, поэтому пару раз чуть копытом в челюсть не схлопотал, пока не приноровился, но после всех мучений чашку гордо ко рту — так ни на секунду за это время не закрывшемуся — приложил. Малец плевался и захлебывался, но жрать хотел так, что и это не остановило. Наконец замолчал. И сразу заснул. Шэрхан складировал его в обоз рядом со спящей Юлой и принялся разминать в кашицу ним, добавляя воду и сок акации. Голова особо уже ничего не соображала, но лекарство мешать — это не соски коровьи теребить, руки знали, что делали. Обработав весьма неважно выглядящую рану Яо и заново перебинтовав, Шэрхан упал у выхода набитого изможденными телами обоза, выставил невлезающие ноги наружу и захрапел. Мысль переставить повозку в более укромное место была, а сил не было. Но никто их не тронул. Ни враг, ни зверь.

На третий день Яо проснулся. Шэрхан как раз вернулся в их небольшой лагерь чуть в отдалении от дороги с очередной порцией свежего нима, когда Юла ему радостную новость сообщила. Сама подхватила мальца и пошла, пот утирая, к ручью, зад мелкому мыть. Не больно хорошо с жарой справлялась. Лицо покраснело и кожа полопалась, а однажды от перегрева даже сознание потеряла. Пришлось ей из листьев пальмовых шапочку смастерить, и теперь она совсем куклой смотрелась. Усталой, правда. Да что уж, даже Шэрхан, всю жизнь кроме жары и не знавший ничего, с трудом в пекле несносном рассудком не плавился. Казалось, ещё недавно ненавидел тян-цзынский холод, а сейчас рожу снежком бы обтер. Когда уж дожди пойдут? Все трое измучились. А вот мальцу хоть бы хны. Почернел под солнцем, раздобрел с молока. В грязи на пузе самозабвенно возился, с травинками да жуками развлекаясь. И дальше бы тут в джунглях, поди, с удовольствием жил-поживал. Но раз Яо очнулся, значит, пора в путь.

Забрался Шэрхан в повозку и вправду чёрные глаза открытыми застал. Только смотрели не на него, а на тощую муху, копошащуюся на пологе.

— Есть хочешь? — спросил Шэрхан, рядом садясь. Не дождавшись ответа, смочил тряпку и лоб обтер. Спала у Яо лихорадка, да жара доканывала. Где же дожди? — Не задело у тебя желудок, так что ешь, не бойся. Совсем Вэй твой криворукий. Повезло.

— Повезло… — бледным эхом отозвался Яо.

Шэрхан взял пальмовый лист, служивший тарелкой, и зачерпнул щепотку риса.

— Ну, будешь?

Яо только губы сомкнул.

— Да чего ты? Голодный же. — Догадался Шэрхан и охнул. — Неужто без палок брезгуешь?

Яо горделиво отвернул голову. И ведь тяжело движение далось, ан нет, гордость и мучения предпочел. Дурак. Выдохнул Шэрхан, усталое раздражение унимая.

— По-другому на это посмотри. Спаслись ведь. Живы. Вон Ю Луа здоровая. Малец твой тоже, наследник.

Так и не посмотрел на него Яо. Прошептал с горечью:

— Наследник чего?

Шэрхан тихо рыкнул. Тело лечил, как мог, а душу целить сил не было. И так уже и лекарь, и повар, и нянька, и доярка — только брахманом не хватало заделаться. Но нет уж, это пусть сам. Хочет самобичеваться — пожалуйста, Шэрхан что полезное за это время сделает. Вон вода заканчивается, натаскать бы.

Положил лист на подушку и с шумом выбираться стал.

— Стой… — прошептал Яо. Говорил с перерывами, на выдохе. — Сядь. Что делать… планируешь?

Вот ведь, проснуться едва успел, а уже командует. Посопел Шэрхан, но вернулся на место.

— Еда на исходе. На кокосах долго не протянем. Колесо новое нужно. Думаю в гарнизон ближайший наведаться…

— Не ходи… Никому… не верь…

— Да ну тебя. Не в Тян-Цзы же. В гарнизоне том пару раз бывал. Генерал у них мужик нормальный. Поможет.

— Не ходи…

— Да говорю же, еда нужна. Перевязки. Всю курту свою уже израсходовал. Юле мазь от ожогов солнечных нужна. Мне доспех по плечу…

— Не смей! — сказал Яо сквозь зубы. — Я приказываю.

Закипело в груди у Шэрхана. Ах приказываешь? Ну ты тварь неблагодарная. Придвинулся, в глаза чёрные глядя.

— Приказывать мне вздумал? Ты думаешь, я что тебе, конкубин ещё? Нет уж. Все долги, что у Пракашки перед тобой были, я раз сто за эти дни выплатил, задницу твою драконскую спасая. В расчёте мы теперь, император. Здесь, в Джагоррате, я пресветлый принц, так что приказывать мне не смей. Советы, если хочешь, давай, да только я сам выбирать буду, слушать их или под хвост асурский посылать. Угадай, что сейчас сделаю.

Крепился Яо, пробовал взгляд свой убийственный применить, да запали и слезились глаза, должного эффекта не имели.

Вышел Шэрхан из повозки, сумку подхватил и мимо Юлы и копошащегося в пыли мальца прошёл.

— К ночи вернусь.

Юла кивнула, ножичком ветку стругая. Не сразу Шэрхан догадался, для чего. А как понял — засопел опять. Палки ведь для еды отцу делала.

Семейка…

Разгильдяйство. Вот что встретило его в гарнизоне.

Гордые стяги джагорратские на стенах запылились так, что вместо зелено-алых были поносно-серыми. Ворота огромного желто-каменного квадрата были раззявлены и охранялись одним-единственным стражником, который самозабвенно храпел себе в бороду, подложив алебарду под щеку. На башне над входом наблюдались ещё трое. Эти сбились в кучку, ржали и передавали по кругу фляжку. С воды бы так не веселились. Небось, мзду с купцов запортальных брали. При генерале Синге до такого бы не дошло. Отбыл со срочным получением? Перенаправлен в другой гарнизон? Сгинул? Может, и прав Яо. Может, и не стоит соваться. Кто знает, что за время Шэрханова отсутствия произошло.

Постоял в тени деревьев — мог бы посреди дороги стоять, никто бы не заметил — и почти было развернулся, как вдруг переменившийся жаркий ветер донёс запах, теперь сильно знакомый. Жареное мясо.

Нет, так это оставлять нельзя.

Подобрал Шэрхан с земли камушек и в спящего стражника кинул. Первый раз в пузо попал, так тот и ухом не повел. Удар в плечо заставил слегка пошевелиться. А вот уж прицельное попадание в нос подбросило храпуна так, что он чуть тюрбан не потерял. Звучно брякнулась на камни алебарда.

Стражник выпучил на Шэрхана глаза и нашаренное на полу оружие наставил. Те, верхние, тоже ржать перестали.

— Эй, ты кто?

— Веди меня внутрь, — сказал Шэрхан угрюмо. Со всем этим пора было разобраться.

Внутри гарнизон был ещё в большем запустении: пол завален листьями и заляпан птичьими кляксами, в бойницах сушатся подштанники, смотровая башня превратилась в жаровню. Смотрел на это все Шэрхан с укором, пока вокруг него, с криками, руганью и разбирательствами, собирались около пяти десятков любопытных и расхлябанных вояк. Встали гурьбой, как на рынке, разглядывая Шэрхана, словно дети невиданную зверушку. Это-то как раз не удивительно: вроде и свой, а побледнела слегка кожа без солнца, усы — мелочь постыдная, доспех чужой.

— Да ты кто?

— Братцы, да это же… Тигр.

— Тигр?

— Как есть Тигр.

— Премудрый Шу…

Глупо-детское выражение на лицах сменилось на стыд и даже страх. Толпа зашевелилась, зашаркала, стала сама собой в пятирядный строй формироваться. Да такой строй, змеистый. Ну хоть места свои еще не позабыли. Осмотрел Шэрхан вояк грозно, взгляд на каждой мелочи задерживая — на каждом пятне грязи на форменном шервани, на каждом дырявом носке, на каждом поясе без сабли, на фляжках, спрятанных за спиной, на хлебных крошках в бородах. Трое без тюрбанов. Парочка явно спросонья. Один вообще в исподнем в струну сейчас вытягивался.

Раздолбаи. Но свои ведь, родные. Вон, усы фонтаном из-под носа стреляют, кожа тёмная, глаза огромные огнём горят. Красавцами смотрелись. Любого бы сейчас в постель взял. Не любиться, а так, тепло отжать.

— Да как же вы разгильдяйство такое допустили? — гаркнул Шэрхан сурово, хоть сердце требовало немедленно каждого обнять да в щеки расцеловать.

Замялись солдатики, под голос его просели, пол заплеванный конфузливо разглядывать стали.

— Да ты не гневайся, пресветлый, не сразу признали тебя… безусого, — отозвался смельчак из глубины.

— А вы что, солдаты Джагоррата и восхвалители премудрого Шу только перед принцами? А без пригляда и честь свою воинскую, и заветы священные забываете? — обвел глазами стыднеющий строй и сплюнул. — Срам. Мясо ведь жрете. Мясо!

— Да барашек, он сам сдох, пресветлый, — встрял тот же отмазывальщик из задних рядов. — А зажарили мы его не себе — Дришив вон у нас из мугхов, ему можно.

— Дришив — это который?

Во втором строю поднялась рука. Кожей парень был потемней, лицом пошире, на голове и вправду синий тюрбан с пером. Хоть про это не соврали.

— А то, что спите на посту? Что фляжки свои сосете? На это тоже оправдание есть?

— Да ведь не происходит тут ничего, пресветлый, — сказал соседний храбрец. — Портал же рядом. Тихо, как в склепе.

Шэрхан сжал кулаки.

— Тихо? — процедил гневно. — Как в склепе? — махнул на свой доспех, все еще кровью заляпанный. — А я, по-вашему, из Тян-Цзы с фейерверками да почестями вырвался? Да если бы не было со мной священного кольца и не пришли бы мне на помощь ванары, вас бы сотня солдат сине-латных на том вон вертеле уже давно жарила бы. — Поглядел в расширившиеся от удивления глаза и рявкнул: — Где генерал Синг?

Строй заметно замялся.

— Лихорадка забрала, — сказал солдатик в первом ряду.

Лихорадка? Быка такого? И показалось, или и правда дольше нужного молчали, прежде чем ответить?

Да ну, забрался Яо в голову. Видится теперь в каждом раздолбае предательство. Эти же просто перепугались. Выглядят опечаленными, глаза вон прячут. А лихорадка скидок на размер не делает. Да и не мальчик уже Синг был, ещё деду служил.

— Кто тогда сейчас главный?

Замолчали солдаты, в конец строя глаза кося.

— Ну я, — выступил вперед мужик. Шагнул нагло, стоял недисциплинно, глядел глазами своими красивыми с вызовом.

— Звание?

— Капитан.

— Вот ты и будешь передо мной ответ держать, капитан. Вызови мне распорядителя своего, что за снабжение тут отвечает, и повара.

— Тут я, пресветлый, — отозвались сбоку. Молодой паренёк шагнул несмело, кружку протягивая. — Выпьешь с дороги?

Во рту аж вспыхнуло все. Но Шэрхан с решительным «позже» его отстранил. Еще раз на строй зыркнул:

— Отстегивайте свои сабли.

Вскинулись солдатики, глянули с недоверием. Не имел, значит, ещё должного веса. Отрастайте, усы, скорее отрастайте. Или это доспех чужой да вид потрёпанный репутацию сбивали? Или… конкубинство?

Выпятил Шэрхан грудь, самый убийственный императорский взгляд воспроизводя:

— Отстегивайте, я сказал. Сабли ваши — честь воинская, а в подштанниках драных да шервани заляпанных чести нет. Отстегивайте!

Сработало. Насупились солдатики. Брякнули сабли оземь.

Шэрхан заговорил теплее:

— Знаю, скука здесь. Знаю, голодно. Знаю, соблазнов запортальных много. Да только долг ваш перед махараджей и Джагорратом выше голода, выше лени, выше страхов и личных планов и даже собственной чести выше. Мне ли не знать.

Постоял. Ну, кто ещё посмеет конкубинство ему припомнить?

Никто не шелохнулся. Ну и отлично.

— Вы трое, — Шэрхан махнул вглубь на самых крикливых, — будете пол здесь отмывать. Вы четверо — стяги стирать и штопать. Остальные — мыться, форму в порядок приводить, сабли полировать. Через час здесь выстроиться, я проверять буду. Чтобы тут все блестело. — Набрал в грудь воздуха: — Выполнять!

Сорвались с места солдатики, забегали, как муравьишки напуганные, друг в друга врезаясь. Вскоре на плацу остались капитан да повар. К ним-то Шэрхан и обратился.

Доспех ему сыскался быстро и сел как влитой. Саблю справили, лук со стрелами и два ножа. Капитан из своего запаса четыре чакры отстегнул. Туповаты оказались кольца метательные, да подточить Шэрхан всегда успеет. Еду по заказу повар расстарался, авось не будет Яо больше нос кривить. Колесо новое под размеры обоза тоже подобрали. А ещё снабдили сумой большой — лекарства, верёвки, котелок, лампадное масло, нитки рану заштопать и сухие припасы. Все, что в дороге длинной понадобится.

Через час Шэрхан уже вышагивал по начищенному плацу перед строем алых шервани, блестящих сабель и серьезно-гордых лиц. Выглядели удовлетворительно.

Шэрхан махнул рукой:

— А теперь барабаны свои доставайте. Праздновать будем мое возвращение.

Барабанов нашлось три. Да солдатики на кухне покопались — кто с тарелками вышел, кто с чаном, кто тандур глиняный выкатил — знатная музыка получилась. Капитан пел здорово и весело, а крикливый отмазывальщик, именуемый Чандрагуптой, оказался весьма способным с ритмом и зарядил такой смешливый перезвон ложками о чугунный котелок, что Шэрхан всю наглость ему простил, а в конце в щеки бородатые расцеловал. Сердце прыгало в груди от грозных перестуков, а душа пела от нежных переливов. Так легко и счастливо не было с самого отъезда.

Хорошо отпраздновали, аж ноги гудели и живот набитый дулся. А как вышел Шэрхан на стену, воздуха вечернего подышать, так капитан за ним увязался. Встал рядом, поглядывал искоса.

— Как же тебе, пресветлый, у демонов тян-цзынских жилось?

— Не все в Тян-Цзы демоны, — усмехнулся Шэрхан. — Как и у нас, есть люди говно, а есть и ничего себе. Так что терпимо.

Улыбка у капитана была красивая, белозубая.

— Неужто и палками есть научился?

— С драконам жить, по-драконски есть. Научился.

Придвинулся капитан поближе. Блеснули в свете факелов глаза шоколадные.

— И на мечах тонких сражался?

Ох, красавец. Жар от него так и пышет.

Вздохнул Шэрхан глубоко. Руку на плечо широкое положил:

— Ты уж прости, капитан. Не могу сегодня. Голова не о том думает. Вот встретимся ещё раз и, если предложение твоё еще в силе будет, тогда, может, в подробностях расскажу. А сейчас — пора мне.

Посмотрел капитан странно — и не поймёшь, обиделся или нет.

— Ждут, что ли? Те, кому сумку несёшь?

Убрал Шэрхан руку.

— Прощай, капитан. Хорошо капитанствуй.

Вернулся в лагерь за полночь. Только в обозе не спал никто: Яо хмурился, Юла стрелу себе стругала, малец стружку по полу гонял. При его появлении все ощутимо выдохнули.

— Вот, — с гордостью сказал Шэрхан, еду из сумки доставая.

Больше всего Юла, конечно, луку обрадовалась. Тяжел был, да с тренировкой справится. Только проверив и пересчитав стрелы, девчонка на еду накинулась. Жадно лопала рисовые лепёшки, а Яо брезгливо ковырял палками кусочки мяса в соусе. Шэрхановы злорадные взгляды типа «Выкусил?» игнорировал. Но хоть смертно уже не выглядел.

— Переезд выдержишь? — спросил Шэрхан, картошку печеную уплетая.

— Выдержу, — сказал Яо осторожно. — Только смотря куда.

— Ясно куда. Домой мне надо. К брату разговор есть.

Яо отложил палки:

— Нельзя в столицу. Смерть тебя там ждёт.

— Да ты по себе-то всех не суди. Пракашка, он хоть и падла, а брат мне.

— Брат, что в рабство тебя продал? Он же избавиться от тебя хотел. Рассчитывал, что отделался от тебя на веки вечные. А ты тут как тут. Любимец народа и армии вернулся. Убьёт он тебя, не успеешь и слона своего повидать. Нельзя тебе во дворец.

— Да как у тебя получше идеи есть?

— Есть. Найти, кто из пограничных генералов тебе ещё верен. Приказать им к порталу силы подтянуть. Пробиться обратно в Тян-Цзы, подхватить княжьи силы, что меня поддержат, и вместе отвоевать мой трон.

Лежал, значит, времени не терял. Всё уже просчитал. И за Шэрхана всё решил.

— А Джагоррат? — спросил Шэрхан мрачно.

— Как снова буду императором, помогу тебе брата убить. Тебя махараджей сделаю.

Шэрхан самосой поперхнулся.

— Да кто тебе сказал, что я убивать его хочу? Что махараджей хочу быть? Не братоубийца я. Тем более не царь.

Встретились глазами. Смотрел Яо, будто не понимал его.

— Чего же ты хочешь?

— Успокоить Пракашку хочу, убедить его, что не соперник ему, не враг. Асур образумить помочь хочу, с раджами его помирить. А там пущай правит сколько влезет, лишь бы народ не трогал.

— А ты?

— А я и без трона счастлив, — стряхнул Шэрхан крошки с коленей, вставая. — Так что путь наш во дворец сейчас лежит. Пойдем, Ю Луа, поможешь собраться.

— Не смей! — рыкнул Яо. Пытался подняться, да только морщился. — Хочешь убиться — валяй, но меня и детей моих не втягивай. В джунглях нас оставь, и то больше шансов выжить.

— Совсем тебе яд глаза застлал, — сказал Шэрхан, закипая. — Никто вас там не тронет.

— Да я твоему брату кусок сахара, он меня князю И за фишку нефритовую продаст.

— Вы там под моей защитой будете.

— Ты и себя-то защитить не сможешь. Дурак!

— Трусло!

— Баран!

— Шаги! — крикнула Юла, обоих вмиг затыкая. — Шаги слышно.

Такого каменного «Выкусил?» Шэрхан в глазах чёрных ещё не видел. Засопел, кольца чакр наискосок на тюрбан надел, саблю и мешочек с оставшимся взрывательным шариком на пояс повесил. Тогда только из повозки вылез.

Много шагов было, шли по лесу, не прячась, факелами себе путь освещая. Да и чего бы им прятаться? Повозка всё ещё трехколесная, до дороги бурелом, а в караване ещё и корова. Никуда не деться.

Вышли на поляну ребятки. Вот ведь, только полгарнизона на перехват снарядили. Неужто посчитали, что и так справятся? Или оставшиеся не подчинились?

— Ну здравствуй, капитан, — сказал Шэрхан, подбочениваясь. — Вот и свиделись. В силе ещё твое предложение?

Капитан больше не улыбался.

— Просрал ты мое предложение, пресветлый. Теперь у меня новое.

Шэрхан положил руку на эфес, другую в пояс уткнул:

— Слушаю.

— Ты и твои спутники сдаёте оружие и добровольно идёте с нами, прямо во дворец. Мы получаем повышение. А ты получаешь, что заслужил.

Догадка больно сердце кольнула.

— Генерал Синг?

— Приказ махараджи на куски разорвал, вот голову и отрубили.

— А вы — чего же сразу меня не повязали?

— Так ведь приказано и спутников твоих доставить. Вряд ли бы выдал.

— Давно приказ-то пришёл? — спросил Шэрхан, поросль колючую на подбородке приглаживая.

— Да как увели тебя за портал. Считай, полгода уже ждем. Заскучали.

Вот ведь. Прав во всем Яо. И что Джагоррат такой же гадюшник. И что Пракашка — убийца. И что Шэрхан дурак.

Оглядел солдат:

— И что же, вы со всем согласны?

Молодцы выглядели виноватыми. Заговорил, конечно, Чандрагупта:

— Сам же сказал, долг превыше всего. Прости, пресветлый.

— Прощаю. Ну уж тогда и вы меня, ребятки, простите, что на полянке этой гнить останетесь.

Сказал, и вынул саблю. Первую чакру с тюрбана снял.

Поежились солдатики, засомневались. Да ведь тридцать против одного — это придаёт уверенности. Вот и зашевелились. Тоже оружие вынули. Но копались, так что Шэрхан уже успел три чакры расстрелять. Трое без криков на землю рухнули.

Следующий помер со стрелой во лбу. А еще одного молнией слабенькой шибануло. Не один Шэрхан. Втроём — это уже почти армия.

Да врагов все одно прорва. Молнии и стрелы пока на расстоянии держали, так что Шэрхан руку в мешочек запустил. Меньше всего хотелось джунгли поджигать, но выбора не было. Наметил самого дальнего паренька, что факел в руках держал, и из рогатки пальнул. Хороший получился взрыв. Небольшой, а всё одно по земле всех раскидал, даже повозку опрокинул. Поднялся Шэрхан из-под веток да комьев земли и обратно в бой ринулся. Сильно поредела гарнизонная армия. Кто на ноги быстро вскочил, на Шэрханов меч напоролся.

Одним из последних капитан встретился. Лицо кровью заляпано, доспех в грязи. Взмахнул саблей, да Шэрхан чакрой лезвие подцепил, крутанул, кисть выворачивая, и сам ударил. Увернулся капитан, из захвата выскользнул. Полоснул своей чакрой, поперёк горла метясь. Шэрхан назад выгнулся, лезвие перед самым носом пропуская, а как выпрямился, от души саблей жахнул. Наискосок. Прошёл удар по нагрудной пластине, искры высекая.

Капитан отшатнулся, от боли кривясь, но тут же снова ударил, под грудь целясь. Шэрхан дернулся вбок, пропуская лезвие по звеньям вдоль рёбер. Тяжёлая у капитана рука, знатные синяки будут. Схожи по силе оказались, так что оставалось обманом брать.

Размахнувшись, Шэрхан осыпал быстрыми короткими ударами то справа, то слева, не давая опомниться, заставляя уйти в защиту. Напором бешеным запутал, глаз замылил, то за саблей, то за чакрой заставляя следить, и вдруг отступил. Повёлся капитан. Послабление почуяв, ринулся в атаку. Осторожность позабыл, открылся, руку для удара поднял — и на Шэрханову саблю наткнулся. Глубоко под плечо зашёл клинок. Вскрикнул капитан, распахнулись глаза от боли. Захрипел, когда чакра по горлу прошла, и осел, на землю повалился.

После этого на полянке всего-то и остался Чандрагупта крикливый. Не кричал больше, со страхом на Шэрхана, грязного и окровавленного, смотрел. Попятился, меч опуская.

— Пощади, пресветлый. Знаешь же, не со зла.

— Знаю, — кивнул Шэрхан, саблю в ножны убирая. — Иди. Скажи своим, чтобы не совались больше.

Чандргупта радостно закивал, к дороге успел отступить, да вдруг сверкнул росчерк зеленой молнии, ударил в бок, осветил доспех изнутри. Дернулся Чандрагупта, вскрикнул страшно и упал. Молния слабая была, не сразу умер.

Затрясло Шэрхана, будто это его молния прошила.

— Да что ж ты за зверь, — зарычал он, кидаясь к устало держащемуся за опрокинутую повозку Яо. — Отпустил же я его.

— Отпустил? — хрипло сказал Яо. Побелел от напряжения. Стержнем стреляться от боли уже не мог, так глазами молнии пускал. — Чтобы он во дворец побежал докладывать? Говорил же я тебе, никому нельзя верить. Он ведь напал на нас, убить хотел, а ты, как дурак…

— А ты…

Неизвестно, чем бы их стычка закончилась, если бы в этот момент не завизжала истошно Юла. Шэрхан вскинул саблю, шагнул к пылающим деревьям и замер. Из-за трещащих корнями баньянов на них вышел синекожий шестирукий хвостатый монстр.

И тут же из ночного небесного корыта прорвался ливень.

18

Затухающие под дождём корни баньяна шипели, окутывая полянку клубами седого дыма. Асур постоял, оглядывая последствия битвы.

— Без взрывов да трупов и шагу ступить не можешь. Все такой же охочий до внимания ты, Тигр.

— А ты все такое же чудище, синезадое да шестирукое.

С грустной улыбкой асур продемонстрировал нижнюю правую конечность, обрубленную у локтя:

— Уже пятирукое.

Не мог Шэрхан больше на месте стоять — бросился в объятья шестикратно крепкие.

— Багирка, — прошептал.

Его сжали еще сильнее:

— Шэрхан-джан.

Руки привычно обжимали вдоль всего тела, хвост шипастый ступни обвил, запах знакомый, острый, в ноздри забрался. Соскучился Шэрхан. Чтобы за руки можно было держать, чтобы за плечи обнимать, чтобы волосы взъерошить — и в ответ бы не отшатнулись, не отвернулись от страха, а глядели бы тепло, дружбу и радость даря. Расцепились только когда дождь вымочил до подштанников. Под смертельно-волчий взгляд Яо и восхищенно-опасливый взгляд Юлы они поставили повозку на землю и вправили новое колесо. Перед тем как внутрь залезть, оба разделись до пояса, из сырых тряпок выбираясь. Шэрхан предложил помочь Яо снять промокшую и изгвазданную золотую робу, но тот только крепче за подол прорванный схватился.

Внутри повозки было сухо. Расселись вокруг спящего мальца, которого не разбудили ни звуки битвы, ни обрушение повозки. Богатырский сон у парня, Шэрхан даже завидовал.

Как воды все выпили, Багирка открыл свою заплечную сумку. Свёрток достал, развернул и Шэрхану вручил. Шэрхан так и ахнул: тальвар, родненький. Слегка изогнутое лезвие, эфес с дисковым навершием, серебряные ножны, покрытые красным бархатом.

Поцеловал Шэрхан лезвие. А потом и Багирку поцеловал. Нет, неправ Яо. Есть те, кому можно верить. Те, кто никогда не предадут. Вон, выкрал Багирка Шэрханов меч, так ведь не отцу его возвращать понес, Шэрхана пошел искать.

— Что же ты, из дворца бежал?

Багирка кивнул, верхними руками волосы длинные и мелко-курчавые в мокрый хвост собирая, а средними мешочек с сушёными бананами развязывая.

— Крепился-крепился, слова твои про долг себе твердил. А потом больно сильно отец напирать стал, гарнизон за гарнизоном у вас отхватывать. И решил Пракашка напомнить королю асуров, что сын его младший в Джагоррате двадцатый год заложником живёт. Пытался я объяснить, что не больше собаки отцу ценен, что ничего и не вижу от него, кроме ежегодных церемониальных браслетов на день рождения, — Багирка тряхнул руками, золотом на запястьях блестя. — Не поверил мне великий махараджа. Руку отрубил и отцу выслал.

Шэрхан с болью глянул на перемотанный обрубок:

— А отец?

— А что отец? На день рождения выслал мне пять церемониальных браслетов, — усмехнулся Багирка невесело. — Собрал я тогда сумку, выкрал меч твой и пошел к порталу. Решил к тебе пробиваться. А как джунгли, словно днем осветившиеся, увидел, так и понял, что навстречу ты мне идешь, — положил нижнюю руку Шэрхану на плечо. — Ушел ты, значит, из Тян-Цзы? А эти что?

— Император и его дети.

Встретились глаза чёрные и глаза мягко-бирюзовые, долго бодались. Наконец усмехнулся Багирка, руку с Шэрханова плеча убрал. Кивнул в сторону Яо:

— Мхини, что ли, понимает?

— Понимаю, — тихо ответил Яо.

Багирка приветственно сложил руки перед грудью — только верхнюю пару. Совсем уж почти человеком стал.

— Добро пожаловать в Джагоррат, император. Прости, что негостеприимно тебя встречают.

— Меня и из Тян-Цзы не больно радушно провожали.

Засмеялся Багирка громко и потеплел. Всегда быстро теплел. Что еще ожидать от того, чья любимая шутка начиналась: «Молился однажды асур, чтобы вместо шести рук боги дали ему шесть членов…». Да в этот раз недолго смеялся. Вообще по-новому выглядел, будто повзрослел. За один этот разговор столько хмурился, сколько за всю жизнь лоб не напрягал. Посмотрел на Шэрхана серьезно.

— Что делать думаешь? — спросил. — Во дворец тебе ходу нет. Есть еще те, кто тебе в душе верен, но запуганы до смерти. Кровью и пытками Пракашка верность себе воспитал. Думали, с ребёнком подобреет, да только хуже стало. Совсем озверел. У раджей права отнял, армию себе забрал. Сколопендру извел. Дядю вашего обезглавил. Без боя не взять столицу.

Озверел? Извел? Обезглавил? Шэрхан втянул шумно воздух.

— Тогда к Бале надо. На границу. Знаешь, где она?

— В самом пекле, на юге. — Почесал верхней рукой за ухом: — Ну… Сам не видел, только слышал.

— Не хватит тебе одного гарнизона, — встрял Яо. — Сколько бы ни было у неё людей, вам помощь понадобится.

Багирка глянул с прищуром:

— А ты ее предложить можешь?

Яо медлил.

— Он не предаст, — сказал Шэрхан на цзыси. — Ему как себе верю.

Встретился с глазами императорскими, и ужалило в сердце красным муравьем. А если это не Багирке Яо не доверяет, а ему?

Юла, видать, пятой точкой почуяла, о чем они разговаривают. Склонив голову, заговорила на цзыси:

— Царственный отец, не пришло ли время армию Хунг Тао Джунди разбудить? Позволь мне вернуться в Тян-Цзы, и я приведу тебе глиняных великанов.

Яо пришпилил ее взглядом драконским:

— Я даже не буду спрашивать тебя, откуда ты знаешь про армию, знание, доступное только императору и его наследнику. А о том, чтобы тебе одной идти во дворец, и речи быть не может.

— Что за глиняная армия? — переспросил Шэрхан, оживившись.

— Великаны, охраняющие портал — не единственные, — нехотя проговорил Яо. — Помнишь ворота золотые, что в подземельях проходили? Армия там у меня. Терракотовые воины — конники, пехотинцы, лучники. Предок мой выстроил. Оживить их могу и в бой послать.

Шэрхан аж рот раскрыл.

— Целая армия? Сколько?

— Четыре тысячи пехоты, две тысячи лучников, пятьсот конников и сотня офицерского состава, — спокойным голосом сообщил Яо. Будто содержимое погреба перечислял.

Шэрхан чуть дышать не забыл.

— Чего ж ты их сразу на князя И не натравил?

— Только сильной Цзы подчинятся, в одного даже мне не справиться. Нужно, чтобы человек десять подпитывали. Надеялся, что Ли Шань с его хвостом дракона поможет, но…

— Царственный отец, — снова завела свою песню Юла, — позволь мне обратно в портал пойти. Я найду дядю Дзы. Главнокомандующий Кун Зи говорил, что его армии не было среди нападавших, верен еще тебе. Вместе мы проберемся в подземелье и приведём терракотовую армию…

— Нет, — решительно сказал Яо.

Багирка прочистил горло, и Шэрхан перевел ему суть спора.

— Почему бы и нет? — спросил Багирка, изучая нахохлившуюся Юлу. — Ведь если девушка путь знает, и доступ имеет, и размером мелким отличается, почему бы и не…

— Нет! — жёстко сказал Яо. Посмотрел убийственно.

— Как тогда планируешь армию достать? — спросил Шэрхан.

Яо пригладил мокрую грязную робу на коленях.

— Дай мне время вылечиться. Всех верных генералов пока собери. Тогда и пробьёмся в портал, армию мою освободим. А как мой трон вернём, тогда и за Джагоррат возьмёмся.

Каждый раз у него Джагоррат на последнем месте. Но до поры до времени планы их теперь совпадали, так что Шэрхан кивнул и хлопнул себя по коленям.

— Значит, к границе идём. По пути к матери в горы наведаемся. — Спросил у Багирки: — Видел её?

— Видел. В добром здравии. За тебя молится.

— А учителя Шрирамана, случаем, не встречал?

Покачал головой Багирка, верхней рукой за ухом почесывая.

Шэрхан вздохнул:

— Ну, авось сведёт еще судьба. От совета бы его не отказался. — Потянулся, ещё раз синие плечи приобнял: — Сейчас спать давайте. С утра и отправимся.

— Не будет он здесь спать, — отрезал Яо грозно.

— А ты за моих друзей не решай, — осклабился Шэрхан. — Мой он гость, и если сказал, что спать ему здесь…

— Места тут у вас на все мои конечности всё равно не хватит, — сказал примирительно Багирка. — Под дождём посплю.

Как только повозка подопустела, Яо тяжело сполз на подушки. Глазами из своего угла сверкнул.

— Врёт он тебе. Не верь ему.

— Тебе везде предательства видятся, — махнул рукой Шэрхан.

Яо не отстал:

— Говорю же, про учителя твоего соврал. И про сестру.

Шэрхан повернулся на бок и почти захрапел, да услышал негромкое:

— Спал с ним?

Аж проснулся от такого.

— Чего? Спятил, что ли?

— Что, еще один бхай?

Не просто бхай, а махут. Большая разница. Только разве тому, кто никому не верит, понять?

— Да ну тебя.

— А в гарнизоне? В гарнизоне с кем-то спал?

Шэрхан зыркнул в темноту, на локте приподнимаясь:

— А не твое дело, спал я с кем-то или нет, понятно?

Ответа не было, но злость чужая спину так и жгла. Хотелось даже уйти на траву к Багирке, только сил не было. Так в обиде и заснул.

А наутро в обозе не обнаружилась Юла.

Яо в ужасе зашарил на груди. Посмотрел на Шэрхана:

— Печать увела.

У Шэрхана цепочки с кольцом падпараджа тоже не оказалось.

Выскочили под дождь, стали следы искать — да куда там, ещё ночью всё смыло. Багирка смотрел на них, а потом сумку свою за плечи повесил:

— Найду девчонку.

— И не думай, чудовище, — сказал Яо.

— Хватит, — отрезал Шэрхан. — У него нюх собачий. Кожа стрелами непробиваемая. Шестью… пятью мечами за раз орудовать может. Кто Ю Луа быстрее найдёт, ты с раной своей или он?

Не нашёлся Яо, что сказать.

Багирка обнял и прошептал на хапхи:

— Попробовать солдат привести?

Недолго Шэрхан думал. Нечего чужими командами жить. Пора и свои планы в действие приводить.

— Попробуй, — сказал он, хлопнув по синему плечу.

Багирка скрылся за деревьями, быстро и бесшумно, как пантера, а Шэрхан начал в путь собираться.

— Что ты ему сказал? — пристал Яо.

— Ничего.

Яо посмотрел горько. Вот ведь, догадался. По виду, чуть не взвыл. Даже сквозь деревья дернулся, да за бок схватился.

— Как ты не видишь? Ты же все испортил, погубил.

Отчаяние хоть руками трогай. Совсем не верит.

— Защитит её Багирка, можешь не сомневаться. А с армией — вдруг получится? Приведёт тебе тогда Юла не только дядин полк, а ещё и целое войско.

— Не приведёт. Ждать их в подземельях будут. Только печатью императорской ворота золотые открыть можно, князь И это знает. А ты сам, своими руками только что эту печать ему вручил.

Заворочалось что-то в душе. Непоколебимость в правоте своей пошатнулась. Но сдаваться Шэрхан был не намерен.

— Да откуда у какого-то князя столько Цзы, чтобы целую армию поднять?

Яо прикрыл устало глаза:

— На это вся надежда.

Малец, привязанный поясом к Шэрхановой груди, только и делал, что по сторонам пялился. Деревьявысоченные разглядывал, склоны, мхом покрытые, ступени каменистые, что выше и выше в горы уводили. Яо далеко внизу остался. Все Шэрхановы предложения о помощи горделиво отверг, в повозке тоже оставаться отказался.

Шэрхан взбирался бодро, дорогу в храм с детства помнил. Да чем выше ступал, тем темнее на душе было. А как снова Яо прав окажется? Вдруг соврал Багирка? Только о чем? С какой целью? Неужто и тут предательство? Пришел ли и сюда приказ махараджи? Смогла бы мать Пракашке его выдать? Три года ведь не виделись — могла бы так измениться?

Вышел на широкую каменную площадь, но не сразу в храм пошел. Решил по кругу обойти, посмотреть, толчется ли кто рядом, кроме монахов. Не блеснет ли доспех, не махнет ли пером тюрбан. Пока кусты обходил, услышал шорохи у колодца. Раздвинул толстые стебли папоротника и мать увидел. Потеряла за три года округлость свою и черноту косы жгучую, зато приобрела наряд монашеский, морщин вокруг глаз… и учителя Шрирамана между ног.

Отшатнулся Шэрхан. Глаза бы вырвал — все три — но на сердце полегчало. От этого Багирка его уберегал? Душевную организацию тонкую решил не бередить? Боялся, что разозлится? Да тут даже не ясно, на кого злиться — на мать, что мужика после отца нашла, или на учителя, что с матерью спутался, или на Багирку, что совсем уж за ребёнка держит…

Хотел Шэрхан уйти по-тихому, да малец его выдал. Завопил, будто резали.

Зашептали кусты, зашуршали, так что когда Шэрхан из папоротника вышел, мать его одна встречала. Увидела и обомлела. Так глазами и хлопала, пока Шэрхан на колени вставал и ноги ей целовал. Опомнившись, кинулась его обнимать.

— Шэрхан-джан, — сказала, прижимаясь. А потом отстранилась и по затылку огрела. — В Тян-Цзы позволил себя продать? Бросил тут сестру, армию, двор? Смерти моей от позора хочешь?

Засмеялся Шэрхан, затылок потирая. Не изменилась мать. Такая на убой не выдаст. Сама как следует приложит, но не предаст.

— Прости, ма.

— Простить ли — подумаю. Сначала это объясни. — Мать указала на орущего мальца и вдруг просветлела: — Да неужто…

— Нет, ма, тут все по-старому. Не мой он. Вон его.

Шэрхан указал на тяжело дышавшего Яо, появившегося из кустов.

— Император Тян-Цзы и его сын, — представил Шэрхан.

— Садись, император. — Мать похлопала на скамью рядом с собой и мальца оглядела. — Чем кормишь?

— Коровка у меня внизу, — сказал Шэрхан.

— Рано ему коровье молоко.

— Другого нету.

Мать задумалась.

— В деревне найду. — Посмотрела вопросительно на Яо: — Не место младенцу на войне.

Дождавшись усталого кивка, отвязала мальца, у себя на груди пристроила, и предатель тут же успокоился. Вот ведь, у Шэрхана мог часами надрываться.

— Что делать планируешь?

— К Бале пойду. Потом на столицу двинусь.

— А с Пракашем что?

Вздохнул Шэрхан глубоко. Вкусный воздух здесь в горах, свободный, заботами земными почти не обремененный.

— Не знаю.

Мать посадила рядом с Яо, в лоб чмокнула. Только она умела поцеловать туда так, чтобы не больно было. Кликнула мальчишку вихрастого, и, когда тот принес ей тоненький ножик, разгладила Шэрхану отросшие усы, ножичком подровняла и наверх закрутила.

— Ты все правильно сделаешь. — А потом посмотрела на спящего пацана и любимое свое завела: — Шэрхан-джан, может, ты все-таки попробуешь? Есть тут у меня девицы чудные. Вон ведь смотри…

— Ты, ма, учителю Шрираману-то привет не забудь передать.

Осеклась мать, вздохнула. Мальца к груди прижала.

— Зовут как?

— Мао Ли, — сказал Яо обречённо. Посмотрел, будто прощаясь.

Мать усмехнулась, голопопого пузатика разглядывая:

— И вправду Лягушонок.

Уже с горы спустились, когда торопливые шаги за собой услышали. Полу накидки подхватив, учитель Шрираман нагнал их у самой повозки.

Шэрхан склонился в глубоком поклоне, руки перед грудью складывая.

Постарел учитель, совсем старичком сделался.

— Вот, — сказал, смущаясь невиданно и протягивая банку, пахнущую нимом и алоэ. — Новый рецепт. Ракша сказала, друг твой ранен.

Мать, значит, сказала.

— Благодарю тебя, Шрираман-джи, — сказал Шэрхан, снова кланяясь.

Учитель еще помялся.

— Тренируешься?

— Тренируюсь.

Учитель аккуратно стёр старый засохший морок, окунул палец в мешочек с хной и нарисовал новый. Во лбу как-то полегчало, будто прочистилось.

— Еще тренируйся.

Сказал и ушёл.

Гарнизон южный был полной противоположностью предпортальному. Красно-зелёные стяги гордо волновались на ветру, огромные ворота были наглухо закрыты, а как только повозка показалась на дороге, бойницы ощерились стрелами. Не удивительно. Когда под скалой, на которой располагается твоя крепость, раскинулось море бирюзовых стягов вражьего лагеря, не забалуешь.

Шэрхан затормозил, выжидая, и скоро над воротами появилась молодая женщина. Одета была в полный доспех, разве что без шлема — коса смоляная толстенной змеёй через плечо вилась.

— Да неужто это к нам сам Тигр Джагорратский пожаловал? — крикнула она насмешливо со стены. — Быть не может. Отдан был Тигр в Тян-Цзы собачкой комнатной тамошнему императору зад вылизывать.

Вот ведь дал премудрый Шу в сестры скорпиониху.

— Да неужто это сестра моя, Медведица Ашварская? Быть не может. Сестра моя стратег великий и генерал бесстрашный, а командир этого гарнизона позволил тварям шестируким себя в тиски постыдные со всех сторон зажать.

Бала дернула щекой, сплюнула ловко лошадям Шэрхановым между копыт и со стены исчезла. Услышал только ее ворчливое: «Открывай».

Пока ворота скрипели, Шэрхан на землю спрыгнул, лошадок под уздцы взял.

— Близнецы вы, что ли? — спросил Яо, рядом останавливаясь.

— На двадцать минут меня младше.

Вместе вошли в гарнизон. Яо шел вполне бодро. Новая мазь учителя Шрирамана поставила его на ноги за четыре дня. Есть стал лучше, ходил без мучений, спал без стонов. Разговорчивее не стал, но блеск в глаза вернулся.

Во внутреннем дворе конюх забрал у них лошадок в стойло. Прислужники дали воды умыться и облиться. А там и одежду чистую принесли. Как оделся Шэрхан в яркий форменный шервани, так снова человеком себя почувствовал, а не бандерлогом. Подхватил вторую форму и Яо проведать пошел.

Яо нашёлся в соседнем закутке. Стоял в одной курте, а в руках платье свое золотое держал, пальцами шелк трогая. Поблекла красота тян-цзынская: кровь бурыми пятнами растеклась и засохла, драконы вышитые растрепались, подол о ветки продрался, цвет дождём вымылся. Жаль, красиво было.

Как услышал Яо шаги, встал прямее и в угол золото бросил.

— Скажи своим, пусть сожгут.

Без Шэрхановой помощи оделся, волосы в пучок закрутил и на дверь кивнул. Бала уже во дворе поджидала.

— Ты, как всегда, к ужину, — сказала, обнимая. Глянула на Яо оценивающе. — Мне привез игрушку, или твоя это?

— Будь повежливее с императором Тян-Цзы, — сказал Шэрхан с укором.

— Твоя, значит. — Приветственным жестом Бала сложила руки перед грудью: — Добро пожаловать в лагерь смертников, император. Устроим в твою честь пир. Пойдем, братец, столы уже накрывают.

— Погоди, — сказал Шэрхан. — Поговорить с тобой хочу.

Бала отмахнулась, к общему залу шагая.

— А я с тобой не хочу.

— Почему?

— Потому что знаю, что ты мне скажешь.

Остановилась, сопя, дернула за рукав и в комнату пустую затащила. Померила песочный пол шагами, губы пожевала.

— К предательству будешь меня склонять, клятву нарушить будешь просить, разве нет?

— Буду, — ответил Шэрхан. — Чего отпираться.

— А долг что? Сам ведь только о нем и твердил.

— А что долг? Долг перед Пракашкой мы с тобой выплатили. Я — когда зад свой за порошок продал, а ты — когда полгода в самом пекле от чудовищ отбивалась. Долг наш теперь перед Джагорратом. И этот долг мне говорит, что плохие вещи наш махараджа делает. И должны мы показать ему, что такого не потерпим.

Бала подергала кольцо в носу и цепочку, к уху от него тянущуюся.

— Да ведь клялась я ему в верности. Колено преклоняла.

— А он тебе за это? Что, не вижу я, что полупустой у тебя загон слоновий? Что стрел в колчанах у лучниц с десяток? Что пир твой картошкой одной пахнет? Когда тебе подмогу обещали?

Бала прикрыла устало глаза. К стене прислонилась.

— Два месяца назад.

Шэрхан тихо рыкнул.

— А порошок?

— Ни крошки не дали. — Бала постояла, в окно невидящим взглядом смотря, а потом рявкнула: — Да что же ты хочешь от меня? Чтобы я гарнизон бросила и с тобой на Джагоррат пошла? Чтобы тварям путь по нашим деревням до самой столицы открыла?

— Да, — сказал в наступившей тишине Яо. Шэрхан и забыл, что он с ними увязался. — Судя по силам, наступающим с той стороны скалы, одним гарнизоном вам не удержаться. Вас сметут, уничтожат, с землёй сравняют.

— Что-нибудь новое скажи, — угрюмо отозвалась Бала.

— Единственный путь — это отступление. Нужно разослать сообщения остальным гарнизонам с распоряжением выдвигаться на столицу. Снарядить гонцов по деревням, приказывая бежать, сжигая свои дома и посевы. Ежели одумается ваш махараджа, армию асуров на подступах к дворцу увидев, то на переговоры пойдёт. Если нет — силой возьмём. А когда за стенами будем, я покажу, как из порошка моего делать бомбы метательные, как их под землю прятать так, чтобы враги сами подрывались. Вы и мечи ни разу не достанете, а асуры ваши, поджав хвосты, домой сбегут.

Бала уставила руки в бедра:

— Да замок ведь не песочный. С разбегу не взять. А коли зажмет нас между воротами запертыми и армией асурской? С двух сторон атаки не выдержим.

— Вот поэтому нельзя терять ни минуты.

Бала помолчала, обдумывая. Повернулась к Шэрхану:

— А потом что? Допустим, победим. Допустим, прогоним на время асуров. Дальше что?

— Дальше… я договорюсь с Пракашкой. Заставлю раджей в правах восстановить. Контроль над порошком нам отдать.

— Дурак ты, если думаешь, что Пракаш добровольно на твои условия пойдёт.

— Значит, посмертно пойдёт, — сказал Яо.

Шэрхан повернулся с рыком.

— Говорю тебе, брата убивать не собираюсь. И тебе не позволю.

Яо встретился с Балой глазами, ближе подошел. Сказал ей вполголоса:

— Знаешь же, что он хорошим махараджей будет. Почему сомневаешься?

Глянула Бала искоса, открыла рот, чтобы гадость какую сказать, но передумала. Ответила так же тихо:

— Да я только и мечтаю, что служить королю, которого уважать можно. Но брата корона изгадит. Озлобит, очерствит, испугает. Веру в людей убьёт. Этого не хочу.

Разговаривали, будто и не было его с ними в комнате.

— Да я и не буду махараджей, — встрял Шэрхан. — Как поймёт Пракашка, что нечего ему бояться, что защитник я ему, а не соперник — одумается.

— Хватит, — сказала Бала, косу с плеча откидывая. — Наговорились. До утра думать буду. А сейчас жрать пошли. Танцевать хочу.

Картошка и рис. Вот и весь пир. Но приготовлено с любовью, пятью разными способами, так что не так уж бедно смотрелось. В огромном дворе, прямо под звёздами, разостланы были тонкие ковры, на них круглые блюда с едой дымились. Все как надо.

Прежде чем кто-то из генералов в общий чан пальцы запустить успел, Шэрхан вылил соус из небольшой тарелки, зачерпнул картошки да риса и Яо вручил. Не будет ведь общее жрать, хоть с голоду будет помирать. Под удивленными взглядами Яо достал из рукава палки, еще Юлой выструганные, и стал грациозно рис свой клевать. Вот ведь, даже грязный да больной генералом смотрелся, а мытый да наново причесанный опять император-императором. А уж как на шельме шервани алый форменный смотрелся — просто глаз не отвести. В первый раз со времени побега секса Шэрхану захотелось. Не просто захотелось — зажглось. Прямо тут на коврах бы и разложил.

Вздохнул Шэрхан и щедрую щепотку риса в рот отправил. А как усы отер, почувствовал — разглядывают его чёрные глаза.

Быстро опустели блюда — ни рисинки не осталось — и солдатики за музыку взялись. С десяток барабанов у Балы, и бубны нашлись, и ситар, и флейта. Вихрем бешеным ритм в оборот взял. Кружились до того, что на ногах еле стояли, что воздуха едва хватало, что от улыбки щеки заболели. Вспотел Шэрхан, пришлось аж шервани с себя содрать. А там и любовную песню флейты завели. Шэрхан с мужиками в любви признавался и девиц на свидание уговаривал, а девицы, с Балой во главе, носы кривили. Утверждали, что на любовь им наплевать и без мужиков им хорошо и свободно.

Окончательно упарившись, Шэрхан бухнулся на подушку. Посмотрел на него Яо — и непонятно, что в глазах.

— Как же вы все движения знаете?

— Это как тренировки ваши армейские. Видел я, как Кун Зи солдат твоих муштрует… муштровал… — Снова стал Яо хмуриться, так что Шэрхан руку на плечо ему положил. — Не думай об этом сегодня. До утра время есть. Вон, посмотри лучше на танец. Не просто так ведь дергаются. Каждое движение значение имеет, вместе история складывается. Вот двое влюблённых, разделённых гневом родителей. Девушка говорит, что любит — видишь, пальцы вместе сложила, руку вверх над головой вытянула; а парень ладонью у сердца провел — о долге перед родителями напоминает. А вот у девушки кулак сжат, большой палец вверх, вроде как лук держит — говорит, сражаться за счастье готова. А у парня указательный палец с большим вместе, остальные врастопырку — это клятва. Клянётся, что всегда любить будет.

— А это что? — спросил Яо, когда Бала ко рту руки поднесла и пальцами пошевелила.

— На флейте его бамбуковой, говорит, сыграть хочет, — ухмыльнулся Шэрхан.

Яо не двинулся, только глаза прищурил.

— А он что?

Бала и парень, с которым они танцевали, рядом встали и за талию друг друга взяли.

— Вроде не против.

Долго еще танцевали. Через пару танцев не выдержал Шэрхан, барабан схватил и ритм застучал. Начал размеренно, так что каждый хлопать да ногами стучать успевал, а как разошёлся, зарядил в полную силу, так под конец только четверо на ногах и остались: Бала и трое солдатиков, что с последним ударом на пол повалились. Помог им Шэрхан подняться, обнял, по спине уважительно похлопал. А напоследок вместе все сплясали, танец, где за плечи друг другу держаться надо, жаркими потными телами прижиматься и кружиться до упаду.

— Тигр Джагорратский! — скандировала толпа в конце. — Медведица Ашварская! Да здравствуют благородные близнецы!

После этого расселись на пол в круг и под стук одинокого барабана спели гимн. Хорошо слова о великом Джагоррате в ночи звёздной текли, благодарности премудрому Шу из самого сердца рвались, клятвы о дружбе и долге до слез пронимали.

Наконец, встали в тишине и по кроватям стали расходиться.

— Есть у меня лишняя генеральская комната, — сказала раскрасневшаяся Бала. — Возьми себе, а императора своего к парням отправь.

— Не будет он с солдатней спать, — усмехнулся Шэрхан. — Я уж лучше ему спальню отдам.

— Ну как знаешь. Только выспись, прошу. Как бы завтра ни повернулось, чуется мне, не скоро в следующий раз спать придется. Кьянш, проводи.

Мальчишка-посыльный подскочил к Яо с поклоном.

— Следуй за мной, император-джи, — сказал он, вытягиваясь в струну и пыжась от важности своей миссии.

Хотел Шэрхан за Яо пойти, да рука чья-то на плечо опустилась. Солдатик молодой, что с Балой танцевал, призывно улыбнулся.

— В общую спальню тебя, пресветлый, провожу. По пути на башню можем завернуть, на звёзды посмотреть.

Ох, бежит Шэрханова репутация поперед Шэрхана. Раньше и хорошо было, а теперь обуза. Открыл было рот, чтобы отказать по-человечески, но не успел — Яо между ними встал, руку солдатика с плеча смел.

— Сами дорогу найдём. — Драконом посмотрел, парень аж голову вжал. Повернулся к Шэрхану: — Пошли.

Зашевелилось неприятно на душе от тона приказного, но сглотнул Шэрхан. Может, истомился Яо, и нервы не выдерживают. Может, с непривычки от танцев взревновал. Пройдет это.

Вечерняя прохлада успокаивала, тишина приятно уши щекотала.

— Такие развлечения тебе больше по душе? — спросил Яо, пока шли.

— Осуждаешь?

Яо помолчал, слова, вроде, подбирая.

— Не понимаю. Ты принц, зачем тебе с солдатами обниматься? Как они после этого слушаться тебя должны?

— Да разве только страхом можно слушаться заставить? Уважением да дружбой тоже получается. А я не могу без этого. Радость разделить хочется, счастье. Будто узнаю так людей лучше. Будто доверяем друг другу больше.

— Ну и как тебе в предпортальном гарнизоне твое доверие послужило? Говорю же, никому нельзя верить. Никому.

Хотел Шэрхан спросить: «А мне?», да ответа побоялся.

— Может, ты и прав. Глупости это все. Вон, в столице — тоже со всеми плясал, из одного чана ел. Каждого солдата по имени знаю, дома строить помогал, в свадьбах да похоронах участвовал, деньгами, когда были, выручал, а вот ведь… Скажешь снова, дурак?

— Простому человеку, может, и не сказал бы, а махарадже — да.

— Вот я и не хочу быть махараджей.

До комнаты дошли. Генеральская, а не больно богатая. Стол письменный, лавки да кровать с пологом. Вернее, столбы есть, а полога уже нет. На подстилки слонам, поди, пошли.

Хотел Шэрхан в проходе помяться, но Яо его уверенной рукой внутрь толкнул и дверь закрыл. Прямо к двери и припёр, руками по обе стороны от головы затворяя.

— Чего хочешь? — спросил Шэрхан.

В этот раз Яо не сомневался.

— Любить тебя хочу. Удовольствие подарить. Позволишь?

Умолять буду. В ногах валяться.

— Позволю.

Забыл уже, каковы императорские поцелуи. Сладость сумасшедшую помнил, а детали стерлись. А вот же они, тёплым одеялом окутывали, в мёд ртом макали, голову пуще водки мутили. Прижался Яо, сначала грудью, а потом и всем телом. Хотел уже сильно. Да и Шэрхан хотел. От двери отцарапались и к кровати заковыляли, так и не расцепляясь. Пару раз в лавку врезались, только и это не разлепило. Губами как склеились.

С застежками на шервани Яо быстро справился. Но раздевал все равно не спеша, сначала тяжёлую ткань спустив, потом тонкую курту через голову стянув. На кровать бросил и от шаровар избавил. Сел сверху, с поцелуями снова накинувшись, но руки Шэрхановы, к его поясу потянувшиеся, отбросил. За запястья схватил и к матрасу пришпилил. Раздел себя сам, рывками, и прижался, членом о член потираясь.

Хотелось прямо сейчас, прямо так, сильно и без поблажек, но сдерживался Шэрхан. Яо ещё восстанавливается, пусть сам темп задаёт. Тем более, что вёл себя так, будто и не было никогда раны. Спустился, между ног устроился, глотал быстро и щедро, заставляя извиваться от остроты удовольствия: совсем уж, видать, не терпелось. Как почти до пика довёл, отстранился и на живот перевернул. Языком стал вбиваться, теперь уже с этой стороны измываясь, до стонов доводя. Вжимал в кровать с силой, вылизывал с чувством. Только и делал, что ласкал, все попытки Шэрхана к обоюдности пресекал, один раз даже по заду влепил. Да вскоре интерес сопротивляться у Шэрхана пропал, растворился в вате нежной, мозг окутавшей. В голове только и металось протяжное: «Давай-давай-давай уже».

Дотянулся до своего шервани и из кармана бутылочку кокосового масла, из кухни уведенную, дернул. Яо намек понял.

Скоро захлюпало в заду, затеплилось, пальцы искусные там закомандовали. Отдался Шэрхан на милость императорскую, лежал не двигаясь. Так вот, когда любовь слегка с нажимом дарят, тоже ведь иногда хорошо.

Поднялся Яо на руках. За загривок поприкусывал, входя медленно, всё глубже распирая. Задержал Шэрхан дыхание, а как бедра в него вжались, выдохнул. Полежал, привыкая.

Движения мелкие, томные, быстрые раздразнили. Да как только к ним привык — получил по полной. Выдернулся Яо на всю длину, чуть не выходя, а потом вставился до предела, в матрас вминая. До пяток вспышкой пробил. Снова мелко зачастил и опять однажды с силой насадился. От контраста удовольствия разве что не на куски рвало.

Ох ты, бесовская твоя натура, это же он толчки девять против одного использует. Как же, читали в книжке похабной, слюни пускали, каково это — фантазировали. Вот оно и случилось, и даже лучше, чем мечтал.

Продирало насквозь. Мысли в полном разброде. Тело не слушалось. На коротких толчках выдыхал, на сильном ударе выстанывал. Ждал его, то ли как дар богов, то ли как кару небесную. Знал ведь, что уже сейчас, уже вот-вот, а все равно каждый раз как гром среди солнца. Вот и теперь — шесть, семь, восемь, девять. Деееесять.

И вдруг на очередном размашистом ударе понял — идёт. Само, без рук. Неминуемо. Неизбежно. Молотом кузнечным по башке припечатывает. Зарычал, задергался, простынь в кулаках сминая, и тут же стали все толчки сильными, жадными, острыми. Любили, пилили, мучили.

Прошила крупная дрожь все тело, крик выбивая. Волна за волной протрясла.

Никогда такого не было. От вздрючки едва дышал. Как грудь смог наполнить, почувствовал захват железный на плечах, член, до боли вспарывающий, и хрипы в самое ухо.

— Шу йи, — шептал Яо заполошно на цзыси. — Шу йи. Шу йи. Шу йи…

Похолодело в груди. Мой ведь это он твердил. Мой. Мне принадлежит.

Если бы раньше Шэрхан не кончил, сейчас бы сдулся.

Полежал, финала дожидаясь. Наконец Яо застонал, наподдал, еще сильнее плечи сжал. И упал сверху. Ухо поцеловал. Шэрхан времени немного дал, а потом выкрутился. Куртой зад вытер и стал шаровары надевать.

Яо следил молча, дыхание восстанавливая, потом сел.

— Куда ты?

— Время истекло.

Посмотрел Яо растерянно. Сел поближе.

— Не понравилось, что я в тебя кончил? Я не буду больше.

Поморщился Шэрхан. И правда мокро.

— Мне не зад после тебя отмывать, а душу противно.

— Да о чем ты?

— О чем? — вскинулся Шэрхан. — Так я и не научился у тебя ничему, опять поверил. Как дурак думал, что ты и в самом деле ради меня стараешься, мне хорошо сделать хочешь. А ты в правах своих утверждался.

Понял Яо. Покраснел, глаза отвел.

— Мало ли что в страсти скажешь.

— Себе-то не ври, — махнул Шэрхан рукой, в шервани заворачиваясь. — Как был я тебе конкубином, так и остался.

Яо вскочил, шаровары нацепляя.

— Не был ты для меня никогда конкубином. Друга ведь я в тебе искал.

— Да такого друга искал, игрушечного. Чтобы прикрикнуть можно было и на место поставить. А провинится — и плетью по рёбрам. И чтоб кроме тебя ни о каких других друзьях не думал. И чтоб собачкой по пятам плелся. Не такая ведь дружба настоящая. Но настоящей тебе и не надо.

Открыл Яо рот, но Шэрхан руку выставил, затыкая: стоял кто-то за дверью. Да только Шэрхана второй раз не подловить, не дай премудрый Шу ночи переворота повториться. Рванул дверь — Бала. Доспех на ней полный, даже шлем.

Вот ведь гадость, придется с мокрой задницей теперь таскаться.

— Ну? — спросил. — Сражаться или бежать?

Бала щекой дернула:

— Бежать.

И то хорошо.

Правильная у Яо стратегия была — сжигать посевы да дома, чтобы асурам еды не найти, но почти и не пришлось возиться. Войско Пракашки да порошок взрывательный уже постарались. Душу выворачивало от погорелых крыш, чёрных полей, клубов золы, ветром носимых. От тишины. От пустоты. От запустения. Четыре дня к столице шли, пока жилую деревню нашли. Напились в колодце, слонов да лошадей напоили. Людей из восточного гарнизона там встретили. Генерал Аштар все порывался колено преклонить, пока ему не объяснили, что свергать махараджу Шэрхан не планирует.

За последующие пять дней еще семь гарнизонов присоединились. Правда, изможденные голодом и бесконечными стычками с асурами, они были скорее нахлебниками.

Дожди размыли дороги в отсырелую кашу, обозы застревали, приходилось откапывать. На ночь почти не останавливались, ведь каждый привал приближал шестируких. Открытого боя никому не хотелось. По сообщениям разведчиков, могучая армия отставала всего-то на пару дней.

Когда стены каменные показались на горизонте, дух боевой еще был, а вот сил почти не осталось. Ни о какой осаде речи быть не могло. Пять слонов уже пали от голода, один гарнизон еле вырвался из лесного пожара, больше полусотни солдат полегли от лихорадки и измождения.

Яо указал, где остановиться так, чтобы бомбы порошковые не достали. Лучники зарядили последние стрелы. Пехотинцы надели на тюрбаны все нерасстрелянные чакры. Оружейники подхватили в спешке сколоченные из погорелых деревьев лестницы и катапульты.

Шэрхан, Бала и еще трое генералов выехали на переговоры. Яо тоже, конечно, увязался. Даже коня у кого-то вытребовал.

Странное зрелище столица представляла. Перед стенами — никаких войск. Телеги перевернутые, поспешно брошенные палатки, ров и круговое заграждение из кольев. А людей — никого. Стены лучниками истыканы, но луки наготове не держат. Не ждали их? Или, наоборот, ждали и совсем не боялись? Или хитрость такую таинственную удумали, что Шэрхану и в голову не приходит? Что бы то ни было, пути обратно нет. Асуры уже в затылки дышат.

Остановились перед стеной из кольев.

Скоро со скрежетом раскрылись створки ворот, пропуская белобородого остроносого генерала Мукеша — начальника городской стражи. Вот ведь, на именовании его первого сына Шэрхан был, младшей дочери скакуна из своей конюшни в приданое дал, матери лекарство от подагры из Рубистана привозил. А теперь генерал с подозрением на него смотрит и мерно вышагивает навстречу, ведя под уздцы лошадь, на которой под покрывалом у него человек.

Шэрхановы пальцы вспотели вокруг уздечки. Кто там у него? Чьей жизнью его шантажировать хотят? Мать там? Сын императорский? А если Юлу перехватили? Или Багирку?

С колотящимся сердцем Шэрхан наблюдал как генерал Мукеш останавливается, пленника на землю кидает и покрывало сдергивает. Подался Шэрхан вперед да так и замер с открытым ртом. Спутники его тоже слов не находили. Больше всех глаза у Яо были.

Пракаш ведь на земле лежал, побитый и связанный. Все еще в царском шервани, хоть и порванном.

Генерал Мукеш тем временем на колено опустился и голову склонил:

— Перед махараджей Шэрханом колено преклоняю и в верности клянусь. Прошу, прими город и дворец, по праву тебе принадлежащие.

Город за стенами взорвался криками: «Тигр! Тигр! Тигр!»

Шэрхан сглотнул.

Бедренец.

Вот тебе и танцы.

19

— Измываться пришел?

— В глаза посмотреть.

Поднял Пракашка голову, усмехнулся сквозь разбитые губы:

— Одного глаза достаточно будет?

И в самом деле, переусердствовали в своем рвении генералы. Сидел Пракашка на бок, то ли ребра сломанные оберегая, то ли плечо. А может, нога, что с рождения до колена сухая, снова заныла.

Ступил Шэрхан поближе, но Пракашка отшатнулся. Шаркнули по каменному полу сапоги золоченые с изогнутыми носками. Шэрхан сел напротив, темницу оглядывая. Вот ведь, ничего общего замок джагорратский с дворцом императорским не имеет, а темницы как два горчичных зернышка похожи. И капает что-то так же в углу, и за стенкой так же стонут. Вдохнул Шэрхан — даже запах ссанья похож.

— Ну? Посмотрел в глаза? — спросил Пракашка. — Что увидел?

— Не знаю. Знаю только, что брата в них нет. Зверь какой-то, что люд простой на части рвёт, джунгли ради забавы поджигает, несогласных семьями на колья сажает. Что тебя так взбеленило? Хотел корону — вот она, на голове сидела. Что не нравилось? Зачем столько жизней загубил?

— Не слушались по-другому, — огрызнулся Пракаш. — Думал, стану махараджей, забудут все про вас, никто сравнить не посмеет. Всю жизнь ведь в тени ваших тюрбанов живу. Надоело.

— Наших тюрбанов?

— Да уж конечно. Ты, Бала, Арджун, Раджеш, остальные — все вы, сильные да красивые. Один я — урод и калека.

— Неправда это. Никто так про тебя не думает.

— А издевались всю жизнь? Тоже не поэтому? Всё детство от вас по углам прятался.

— Да я никогда…

— В погребе на три дня запер. Скажешь, не было?

Замолчал Шэрхан. Как вырос, научился врать себе, что случайность это была. Да ведь любая ложь рано или поздно вскроется. Даже та, в которую сильно веришь.

— Прости…

— Чего уж. Не самое ты говно был. Вон Бала однажды на стрельбище к мешку с сеном вместо цели привязала. Сказала, будет меткость свою проверять. Три раза в мешок попала, один раз-таки руку прострелила.

Закололо на сердце. Во лбу заныло. Провел Шэрхан рукой по лицу.

— Но ведь было и хорошее? Все джунгли вместе облазили. Змей сачками ловили. В океане с дельфинами плавали. Я ведь жизнь тебе тогда спас, на себе из леса приволок.

— А кто меня соревноваться заставил? Говорил тебе, не могу с ногой быстро верхом ездить. Но ты не слушал. Никто не слушал. — Поморщился Пракаш, ногу поудобнее переложил. — Давно это было. Думал, изменится все с короной. Не отбирал ведь её у тебя — по праву моя. А только хуже стало. Что бы ни сделал — мне всё Тигр да Тигр. И того бы ты помиловал, и этого бы застыдил, и с асурами бы договорился. Задрало. Абиману всё советовал отравить тебя, да Сколопендра вымолила отослать, вот и продал, как возможность появилась. Но и это не помогло. Каждый день кто-то тебя поминал. Так пристало, что поклялся: кто хоть раз твоё имя скажет — убью. Вот и смотри. Первыми друзья твои полегли, потом все любовники, а дальше уж как пошло. Ни дня палачи без работы не сидели. А всё ты виноват.

Поднял Шэрхан глаза, слезами застланные:

— Я?

— А кто же? Дурака-то легко любить. Ты думаешь, доброму такому просто править? Обнимешь всех — и мир? Да ведь они корону на тебя напялили, потому что использовать тебя легко. Тебе скажи, народу так лучше, и ты на лепёшку раскатаешься. Всё как надо сделаешь. Законы будешь за станцевать подписывать. Приказы — за пожрать в компании. На войну за задом красивым пойдёшь. — Придвинулся Пракаш и прошипел: — Какой из тебя махараджа? Ты же теперь у них ручной питомец.

Встал Шэрхан и из камеры поплелся. Слоновьим весом слова придавили. Много в них просто яда, но много и правды прозорливой. Какой из него, в самом деле, махараджа? Если уж даже купец замшелый вокруг пальца обвел, в свою дуду заставил дуть, какие ему тогда игры подковёрные? Вон Яо, двадцать лет своих князей дурил, реформы исподтишка вводил, а он что? Даже врать прилично не умеет. И ложь видеть. Вэя бы в ту ночь не пустил — по-другому бы всё обернулось. Дурак доверчивый. Так и помрёт — пешкой в короне.

Проворочавшись полночи на кровати, пошёл в загон. В который раз ведь возвращался. Перед ужином пришёл, сразу после и вот теперь. Холодная была кровать махараджская, чужая. А вот эта кожа грубая да морщинистая под пальцами — родная. И волоски жёсткие родные, и ресницы спутанные, и глаза умные, и хобот, ласково за талию обнимающий. Шэрхан стоял, лбом ко лбу огромному прижавшись, и в этих объятиях хоть немного спокойствия чувствовал.

— Так и знал, что здесь тебя найду.

Отстранился Шэрхан, к входу в загон поворачиваясь. Яо не подходил, на уважительном расстоянии держался. Весь ужин просидел одиноко в углу, будто не видел и не слышал ничего вокруг. А теперь вон сам пришел. Что надумал?

— Не тронет она тебя, — сказал Шэрхан. — Подойди.

— Как её зовут?

— Джаджи.

Как подошел Яо, Шэрхан взял его руку и на хобот положил. Прошлись белые пальцы по серой коже.

— Что она понимает?

— Всё. Всё понимает и всё помнит. — Шэрхан провел ладонью вдоль макушки, похлопал широкое ухо. — Ну, чего искал-то?

— Узнать, что с братом делать будешь.

Засопел Шэрхан, корону махараджскую снимая и на бочку ставя. Давила.

— Не знаю. Генералы голову его требуют. Сильно он тут всем насолил. — Сел на кучу сена и лицо на руки опустил. — Не могу я такие решения принимать. Не хочу. В битву — хоть сейчас. А голову брату рубить — не хочу.

Зашелестело сено, потеплело сбоку. Рука на плечо опустилась.

— Послушай, что скажу тебе. Когда отвоюем Тян-Цзы…

Застонал Шэрхан. Всё он со своим Тян-Цзы лезет. Слышать уже невозможно.

— Выслушай меня, — потребовал Яо. — Когда отвоюем Тян-Цзы, объединим наши земли. Будет одна империя. Один трон. И ты на него сядешь.

Поднял Шэрхан голову, в остолбенении уставился. Водку, что ли, нашёл где? Что говорит-то такое?

— А ты? — только и смог спросить.

Яо подвигал желваками, помолчал, будто собираясь.

— А я… ферзём твоим стану. Такие решения за тебя принимать буду. Головы рубить, чтобы совестью не мучился. Лгунов перед тобой изобличать. Советы давать. Врагов твоих изводить. Никому не позволю тобой вертеть. Пусть народ тебя любит, а меня ненавидит, мне до людской любви дела нет. Что мы вдвоём сделать сможем — только представь.

— Да я… — промямлил Шэрхан. — Да я же не…

— А ещё… — Яо вперился взглядом и вдруг на колени встал: — Жениться давай. — Увидел, как Шэрхан чуть с сена не скатился, и за рукав схватил. — Люблю тебя, слышишь? На все так положено ради тебя наплюю. Всему, чему скажешь, научусь. Делить тебя, колено перед тобой преклонять, пальцами есть, с мужиками танцевать. Только позволь с тобой быть.

В голове у Шэрхана помутнело. Что ж такое происходит? С какого перепугу всё это на него свалилось? Двигайтесь, скорее, асуры проклятые, в трубы свои дуйте, чтобы пора было в битву, где всё просто и понятно, чтобы не думать обо всём этом. Попробовал встать, да ноги не слушались. На торопливые шаги с надеждой голову поднял.

— Всемогущий, там… — заикаясь, начал посыльный.

— Что, асуры?

Парень замотал истошно головой. Глаза со слоновьи размером были.

— Подмога, всемогущий. Подмога пришла.

— Да говори яснее!

Неужто кто из генералов в последний момент перед асурским окружением пробился?

— Сам посмотри.

Вырвал Шэрхан рукав из хватки императорской и за ворота за посыльным побежал. Да так и встал столбом, ряд за рядом латы красные с черной цаплей на доспехе разглядывая. Замерли, будто призраки, но живые были, просто вымуштрованные пуще Бамбучьих. Во главе мужик усатый да одноглазый стоял. На Шэрхана внимания не обратил, а Яо в пояс поклонился.

Яо руки за спину заложил:

— Генерал Ху Дзы, приветствую тебя и благодарю за преданность.

— Золотому дракону до смерти верен, — сказал Одноглазый. — Моя армия за тебя биться хоть на краю света будет.

Яо оглядел солдат, будто мысленно пересчитывая.

— Терракотовая армия? — спросил слишком уж бесстрастно.

Одноглазый головой чуть качнул. Согнулся ещё ниже и зелёную печать Яо протянул.

— Амулет у князя И появился. Такой, что силу Цзы многократно увеличивает. Когда мы ко дворцу подошли, терракотовая армия уже в его власти была.

Яо лишь прямее встал.

— Где принцесса? — встрял Шэрхан.

— Есть повели, — сказал Одноглазый, выпрямляясь. — Как и синекожего.

Отдав приказ пустить войско внутрь, Шэрхан бросился на кухню.

Ну и картина. Чумазые и потные, Юла и Багирка сидели на полу, жадно черпали пальцами из общей тарелки рис бириани, ржали и болтали на ломаной смеси цзыси и мхини. Вот ведь и вправду нашли друг друга два шалопая.

Как Шэрхана увидели, бросились обниматься.

— Вот, — стыдливо пряча глаза, сказала Юла и протянула кольцо с камнем-падпараджем. — Прости, что без спросу взяла.

Взгляд хитрющий на извинение не походил.

— Ладно уж. Главное, живы остались.

— Три раза чуть не померли, — горделиво сказала Юла, сверкая зубами.

— Аж три?

Багиркин локоть, в бок толкающий, игнорируя, она затарахтела:

— В первый раз на дозор княжеский наткнулись. Да они принца Багиру так испугались, что на колени бросились, молиться стали, вот мы и убежали. Второй раз я на льду поскользнулась и в прорубь упала. А в третий раз принц Багира с глиняным великаном подрался.

— Как же вы до армии Одноглазого добрались?

Багирка разорвал нижними конечностями лепёшку пополам и вручил половину Юле. Верхними руками все это время заплетал мокрые от дождя волосы в хвост на макушке.

— На купца вашего напоролись, в корзине на слоне у него спрятались.

— Купца? — воскликнул Шэрхан. — Анкатэша, что ли?

— Его, — усмехнулся Багирка. — По дороге все раскаивался. Боялся тебя до жути, просил за него словечко замолвить. Прости его, сильно он нам помог. Раз пять жизнь спас. Перед дозорами всю дорогу отмазывал, пока из Тян-Цзы не сбежали и до второго портала на землях князя И не добрались.

— Какого второго портала? — вылупился Шэрхан.

Прежде чем Багирка успел ответить, Юла бросилась на пол и стала лбом девять раз отстукивать.

Шэрхан обернулся к вошедшему Яо:

— Ты о втором портале знал?

Яо замер, но только на мгновение.

— Догадывался.

— Кто ж им пользуется? Для чего?

— Надеялся здесь у ведьмы твоей узнать, да, сказали, сгинула. — Яо обратился к генералу Мукешу, мнущемуся у входа: — Где жила ваша Сколопендра? Может, записи какие остались?

Мукеш кивнул.

— Покажу. Только сначала план действий обсудим.

Бала шагнула через порог, тряся мокрой косой. Ступивший за ней генерал Мукеш разложил на полу карту. Скоро к ним присоединились и остальные начальники гарнизонов, а также Одноглазый и два его генерала.

— Подойти к столице только с юга можно, — сказал Мукеш, тыкая в карту палкой. — С севера и запада — река и обрыв преграждают, с востока — джунгли непроходимые, с асурскими колесницами не подобраться. Так что ждать нападения следует в лоб. Дорога с юга широкая, для слонов предназначенная. Поля опять же выжженные, армию есть где расположить.

Вот ведь, не только своих угробил Пракашка, ещё и врагам путь расчистил.

— Какие у нас общие силы? — спросил Шэрхан.

Бала перестала отжимать косу:

— От всех гарнизонов у меня сто тридцать слонов. В каждой корзине по три лучницы и две копейщицы. Плюс семьдесят колесниц и триста человек пехоты. Разослали призывы ханам дружественным, но до осады не успеют.

Генерал Мукеш пригладил седую бороду:

— Под моим началом в столице осталось сто двадцать семь слонов с корзинами, двести лучников, сто пятьдесят конников и двести пехотинцев. В погребах найдется пять повозок порошка.

Все посмотрели на Одноглазого. Он заговорил, Яо перевел:

— Сотня лучников, триста наездников, двести пехотинцев, девять пушек и три повозки порошка.

Генералы оглядели друг друга с гордостью, в глазах теплился огонь надежды. Шэрхан и сам почувствовал, что плечи распрямляются.

— Что говорят дозоры?

Начальник разведчиков Ашвита общего веселья не разделяла.

— Две тысячи лучников у асуров. Три тысячи пехоты. Пятьсот колесниц. Четыреста слонов. — В напряжённой тишине она добавила: — И это в первой армии, что возглавляет король Ракшнагара. А есть еще армии его старшего и среднего сыновей.

Гулко за окном шумел ливень. Стеной опять стоял, непроглядной. Хорошо под эти звуки прятать и страх, и отчаяние. Против превосходящих сил драться Шэрхановым войскам не ново, да ведь и это только полдела. Даже победа в такой битве послабление Джагоррату не сулила. Налетят на потрепанных победителей коршуны соседские, заклюют, куски поотрывают, по своим гнёздам растащат. Фиртхи с юга набегут, эмир Сулеймар с севера нагрянет, хан Такдрандир с востока на лакомый кусочек позарится. Но ведь и до этого еще дожить сперва надо. Не просто дожить — армию шестикратно лютую победить.

— Значит, издалека сломить асуров нужно, чтобы к стенам уже ослабленные подошли, — сказал Шэрхан. Повернулся к Яо: — Ты говорил, в землю порошок закопать можно?

— Можно. Траншею вдоль стены выкопать, порошка насыпать, а сверху кольями да прутьями железными закидать. Как подойдёт армия вплотную, поджечь. Весь порошок, что в кладовых у вас остался, в траншею скидай, а запасы генерала Ху Дзы из пушек со стен будем расстреливать.

Снова шумная тишина настала.

— Как дальше силы поставим? — спросил Шэрхан у генералов. У самого уже план был, да следовало этих отчаявшихся встрепенуть.

Генерал Мукеш покрутил усами:

— Сразу за взрывательной траншеей всадников и колесницы расположим, чтобы асуров, что через огонь пробьются, добивать.

— Почему слонов за взрывами не поставить? — спросил Одноглазый. — По размеру судя, ими удобнее врагов топтать.

— Боятся слоны звуков громких, — объяснил Шэрхан. — Если испугаются — развернутся и на своих же побегут. Только хуже сделают. Нет, генерал Мукеш прав, слонов вторым заграждением поставим. В линию, каждые пятьдесят шагов. Между ними — твои, генерал Ху Дзы, пехотинцы. Кого всадники пропустят, слоны топтать будут, а пехотинцы в ближнем бою уничтожат. Хороши ваши копья да мечи длинные, как раз подойдут.

— Нет уж, всадников моих бери, а пехотинцев между слонами не поставлю, — заявил Одноглазый.

— Почему это?

— Если слоны от страха на своих повернут, твои солдаты знают что делать, а мои нет.

— Да какая ж тут наука, от тарана с хоботом удирать? — спросила с вызовом Бала. — Беги да зад береги.

— И всё же есть правда в его словах, — сказал негромко Багирка. — От знакомой угрозы легче спастись. Я вот знаю, что у слона нужно за ногами и бивнями следить, зато под животом и проскользнуть можно. А когда мне в Тян-Цзы привелось с глиняным великаном схлестнуться, так пока не понял, что он от огня твердеет и крошится, чуть все руки не растерял.

Бала насупилась, но промолчала. Вот ведь. На Шэрхана бы уже с кулаками накинулась.

— Договорились, — подытожил Шэрхан. — Своих лучников, генерал Ху Дзы, на стенах посади, попеременно с пушками, а пехотинцев между стеной и внутренними укреплениями распредели. Если асуры прорвутся внутрь — сопротивление организуете. Три внутренние стены в вашем распоряжении, всех мирных жителей от ребёнка до старика вооружим. Генерал Мукеш, покажи и стены, и улицы, для блокады подходящие. В крайнем случае во дворце тоже спрятаться можно. А под замком тайный ход есть, что вот в этом месте под рекой выходит.

Замолчали все, по карте глазами шаря.

— Слабости-то у них какие? — спросил через Яо Одноглазый.

Бала покосилась неловко на Багирку:

— Да почти никаких. От огня да под слоновьими ногами, как и все, конечно, мрут. Но зато кожа дубовая, даже доспех не нужен. Рук по шесть, в рукопашке верх берут. Так что когда — не если, а когда — за стены пробьются, пехотинцы твои, генерал, до последнего вздоха сражаться должны. Пленных королю Ракшнагаре не надо, вырезать нас хочет. Самозванцами да обманщиками наш род считает, махараджу, третьим глазом не видящего, в первую очередь. Всех генералов сразу убьёт,а простой люд… Звереют асуры, как до грабежа доходит. И до женщин наших тоже охочи. — Отвела Бала глаза: — Ты уж прости, Багира-джан.

Багирка пожал плечами:

— Что я, против своих, что ли, не воевал?

— На том и порешим, — заключил Шэрхан. — Отдавай приказ копать траншеи и засыпать их порошком, генерал Мукеш. Бала, выводи своих за ворота. Генерал Ху Дзы, распределяй своих по стенам и внутри города. Все знаете, что делать. Начинаем незамедлительно.

Расходились уже, когда Яо к нему подошел. Смотрел спокойно, будто и не было того разговора у Джаджи в загоне, будто час назад колено не преклонял и жениться не предлагал.

— Дай мне кого-то, кто к комнате Сколопендры проведёт.

— Второй портал покоя не даёт? Неужто думаешь, угроза?

— Рисковать нельзя. С одной-то армией вряд ли справимся, а две точно не потянем.

Шэрхан кивнул. Ещё что-то сказать хотел, но в голову ничего не лезло. Яо и не ждал. Развернулся и ушёл.

<center>***</center>

Весь день рыли траншею. Все копать вышли, от генералов до неприкасаемых. Огромный ров выкопали вдоль всей стены, порошком засыпали. Шэрхан инспектировал процесс, где надо и с лопатой помогал. В конце направился во дворец, да по пути у Балы задержался. Посмотрел строй, последние инструкции дал, а в конце по веревочной лестнице на Балиного слона в корзину забрался. Лучницы и копейщицы в приветственном поклоне согнулись и, насколько корзина позволяла, отступили, давая им с Балой возможность пошептаться.

— Протрубят отступление, — сказал Шэрхан хмуро, — отступай. В городе больше пользы принесешь.

Бала только рукой махнула:

— Одевайся иди. Или так в курте да с лопатой сражаться будешь? Не больно по-махараджски. — Приложила окуляр к глазу, по горизонту черкнула. А потом назад досадливо глянула и об край корзины окуляром постучала. — Не доверяю я этим твоим палкоедам. А что как против нас повернутся? Мы же им ключи от города вручили и как закрывать показали. Веришь ты им?

— Им — нет, — сказал Шэрхан. — А императору — да.

— Да где он, твой император?

— Не знаю, — признался Шэрхан. — После совета не видел.

Соврал. Видел Яо мельком пару раз — хмурого, бледного — да мимо прошёл. Стыдно было, что сбежал тогда, как малец. Думал даже поговорить, но что сказать, так и не придумал.

Выдернул окуляр у Балы из рук и оглядел горизонт:

— Да где же они, демоны?

— Дозоры докладывают, уже скоро. — Бала посмотрела испытующе: — Чего ты? Никак боишься?

Шэрхан вжикнул сапогом по дну корзины.

— Не асуров боюсь. Будущего. — Снова лицо отер. — От совета Шрирамана-джи сейчас бы не отказался.

— Совета его хочешь? — насмешливо спросила Бала. — Я тебе дам.

Они встретились взглядом и со смехом хором сказали:

— Тренируйся.

Шэрхан спустился со слона и за ворота пробрался.

Перед дворцом ждала красавица Джаджи. Броня золоченая все тело пластинами закрывает, на бивнях — хищные металлические наконечники, вдоль лба и боков короткие толстые шипы. На шее у неё, сразу за ушами, сидел Багирка. Улыбался хитро, в одной из рук держал небольшое погонщицкое копье-анкушу. Повезло Шэрхану, самые лучшие у него были — и слон, и махут.

— Я уже скоро, — крикнул им Шэрхан, взбираясь по ступеням к тронному залу. Там уже поджидала армия оружейников. Одели его под стать титулу, по первому разряду. Доспех отцовский, жемчужными лотосами инкрустированный, шлем-корона, плащ кроваво-красный с брошью рубиновой, сапоги высокие и пояс с тальваром. Двигаться не больно удобно, зато эффект производило.

Шэрхан глянул в зеркало, усы подкрутил и двинулся было к выходу, как нагнал его один из людей Ху Дзы.

— Император вызывает тебя, махараджа, — сказал он быстро.

Шэрхан набрал в грудь воздуха.

— Веди.

Хоть попрощаться напоследок, чтоб если уйти, то никому ничего должным не быть.

Зашел в комнату — а там никого. Поискал, Яо покликал. Что за игры? Выходить стал, да позвали, а как обернулся — молния зеленая блеснула. Грудь обожгло. И ничего больше не помнил.

В лицо плеснули холодной воды. Очнулся, огляделся — в тронном зале вроде.

Двинуться сил нет. Ноги дрожат. Лоб баграми разрывает. Висит он тряпкой на руках двух краснолатных, и вокруг — ни одного знакомого лица, всё люди Одноглазого.

Нет, одно лицо знакомое есть. В чёрных глазах яд плещется.

— Проснулся, всемогущий махараджа?

Сколько он был в беспамятстве? Что пропустил? Началась уже битва? Какие потери?

— Что ты творишь? — прохрипел Шэрхан, сглатывая комок рвоты в горле.

Яо смотрел на него свысока:

— И вправду ничему ты у меня не научился. Говорил же я тебе, никому не доверяй.

Подошел близко, царский шлем с головы сдернул и в угол отбросил. В лоб плюнул. На трон сел.

Не может этого быть. Сон какой-то дурной. Чтобы Яо предал? Чтобы змеем оказался? В груди будто нарыв сковырнули.

— Отпусти, — прохрипел Шэрхан.

— Конечно отпущу. Только позже. Сначала дождусь, пока асуры армию твою уничтожат, а сестру и всех твоих генералов на куски порвут. Видишь ли, как начнут асуры атаку, мои солдаты ворота запрут, воинам джагорратским отступление пресекая.

Заболели все отметины, молнией по телу оставленные, заполыхали. Но больше всего во лбу зажгло.

— Не сделаешь ты этого.

— Как же не сделаю? Это ж ты у нас добрый. А я — зверь, разве не так? — Посмотрел взглядом ледяным. Давно так на Шэрхана не смотрел. — Кстати о доброте. Тащите сюда. — На взмах его руки солдаты приволокли Пракашку. Избит был сильно, почти не дергался.

— Нет, — взвыл Шэрхан, — не трогай.

Во лбу пульсировало так, что, казалось, всё тело ходуном ходило.

— Да ты ж никогда не дозреешь. А мне соперник, пусть и вялый такой, не нужен. — Кивнул Одноглазому: — Генерал.

Положили Пракашку головой на лавку, достал Одноглазый меч тонкий и…

— Отпусти, отпусти! — забился Шэрхан. Да Пракашку это не спасло. Прокатилась голова Шэрхану под ноги, глазами пустыми на него уставилась.

Посмотрел Яо насмешливо:

— Говорю же, отпущу. Вот семью твою всю уничтожу, трон себе верну, а там и отпущу. В гарем себе. Главным конкубином будешь, любимая моя кошечка.

Плохо Шэрхан слышал, боль во лбу все чувства затмевала. Мысли копошились мутно, словно пиявки в иле.

— Что ж ты в пол смотришь? — измывался Яо. — Не рад? Посмотри на меня, Тигр.

Солдат дернул Шэрхана за волосы, голову поднимая. Как в тумане Яо виделся. Лицо его безжалостное, глаза хищные. Как ты мог? Да как же ты мог?

— А я и еще могу, — сказал Яо. — Тащите сюда.

Шум да проклятья на асурском раздались, а потом поступь тяжёлая и зов трубный, гневный. Только не это.

Во лбу будто костёр развели. Будто порошка насыпали.

— Не смей, — заревел Шэрхан. — Тронешь — убью. Слышишь? Убью.

Прорезала воздух молния змеистая, и повис Багирка у солдат на руках, куклой многорукой на пол брякнулся. Ещё и ещё раз молния прожгла, и теперь взревела сзади от боли Джаджи, с шумом на пол заваливаясь.

Заметался Шэрхан в хватке железной, последние силы призывая, но молния в затылок парализовала, от боли скрючивая.

— Ну, что же ты, Тигр, молчишь? — продрался колкий голос сквозь пелену огненную. — Снова на меня не смотришь? Посмотри же, ну? — Молния рубанула в позвоночник, заставляя прогнуться. — Посмотри. — Удар в грудь. Удар в голову. — Посмотри!

Крикнул Яо — и как свечку задул. Исчезло всё — и горе, и боль. Шэрхан будто под воду ушёл. Только ухало в висках настырно — посмотри

Поднял Шэрхан глаза, на чёрные напоролся. Там, в самой глубине, что-то было. Что-то другое, под слоем яда. Что-то настоящее.

На мгновение опал морок, правду Шэрхан услышал.

Посмотри на меня…

Не издевкой слова были. Мольбой.

Посмотрел Шэрхан, да в глазах двоилось, словно на поверхности пруда рябь пошла. Закрыл глаза, рябь унимая. Волна за волной она о берег сознания ударялась, распадаясь, над болью телесной и душевной поднимая. Спокойно на душе стало, будто во сне глубоком, исцеляющем.

Посмотри

Закрыл Шэрхан глаза плотнее. Посмотрел. И наконец увидел.

Мир, в тысячу красок, доселе невидимых, раскрашенный.

Асуров, к стенам Джагоррата подступающих.

Терракотовую армию, по дороге пыльной от второго портала вышагивающую.

И Яо увидел, на троне сидящего. Воздух вокруг тела смертельно-зеленый, кожа серая, глаза запавшие, по лицу кровь бежит. А над головой, в темечко жадными жвалами впившись, возвышалась огромная чёрная сколопендра.

20

Заклокотало что-то в горле, взвился внутри вихрь адреналиновый. Вывернулся Шэрхан из клещей солдатских и прыгнул. На секунду показалось, что вместо ног и рук — лапы, будто хвост позади бешено бьётся, будто пасть клыками щерится. Прыгнул хищно, Яо с ног сбивая. Впился клыками Сколопендре в членистое тело, хитиновый слой с хрустом прокусывая. Желваки ослабли, брызгая кровь и слизь по тронному залу, а Шэрхан держал, оттаскивая многоногую тушу. Она сопротивлялась и клацала конечностями по полу, но тщетно. Больно зол был Шэрхан. Размахнувшись, шабаркнул её об стену.

Зашатало его, на пол бросило. Поблекли краски, но и рябь из глаз ушла. Снова мир прежним стал. В углу — не чудище членистоногое, а старушка в золотом сари сгорбившись лежит.

— Ты, — просипел Шэрхан, к ней бросаясь. — Всё ты.

— Я, Шэрхан-джан, — кивнула она слабо.

Ах ты, грымза старая. Ведьма. Убить тебя мало.

— Это ты меня в Тян-Цзы продать Пракашке нашептала.

— Я. Думала, ломать тебя палкоед будет. Кто ж знал, что в шахматы будете вместо этого играть? Что влюбитесь друг в друга, как два идиота?

Из последних сил Шэрхан держался. Охота было на куски порвать.

— И тогда решила князей против него настроить?

— Решила. Подумала, раз он тебя не вызверил, то хоть смерть его заставит тебя внутрь-то поглядеть.

— А не удалось — в голову ему залезла?

— Залезла. Знала, его предательство как ничто добьет. И не прогадала. Никто ведь кроме тебя, Шэрхан-джан, не смог этого сделать. Пыталась я все эти годы, но не сыскала такого сильного, такого честного, такого…

— Братья? — взвыл Шэрхан. — Ты и их сгубила?

— Ну попробовать-то стоило. Затем ведь премудрый Шу мне жизнь дал. Еще немного — и распался бы Джагоррат на племена, из памяти бы стерся или под асурами бы пал. Каждого из принцев пыталась пробудить, да слабы оказались, без души такой…

— Тварь ты. Ненавижу тебя.

— Ну и хорошо. Хочешь — убей. Мое дело сделано.

— Какой кровью…

— Меньшей, чем если бы с асурами дрались. — Сколопендра улыбнулась дрожащим мятыми губами. — Ежели убивать будешь — поторопись, Шэрхан-джан. Тебе еще Ракшнагару убедить теперь надо. Совсем ведь уже под стенами. А там и князь тян-цзынский подоспеет. Обещал, подлец, только у себя амулет использовать, а вот ведь, на пряности да на камни драгоценные наши позарился. Без асуров не победить.

Шэрхан ощутил, как зубы оголяются, руки к шее морщинистой тянутся, рев из груди рвётся…

Ударил кулаком в пол рядом с седой косой.

— Убирайся отсюда, чтобы духу твоего в Джагоррате не было!

Хотел встать, да почувствовал, как проходит по спине стержень нефритовый, боль вытягивая. Обернулся, но чёрные глаза не встретил: молча вылечив его, Яо пошел к Багирке. Жив еще, значит, друг. Выживет.

Шэрхан бросился вперед, помогая, но Яо оттолкнул.

— Иди, — сказал хрипло, — там ты важнее.

Воздух заполнился протяжным смертно-горьким стоном асурских боевых труб.

Вскочил Шэрхан, крикнул на бегу:

— Прикажи привезти Джаджи к воротам!

Только бы успеть.

Спотыкаясь, рванул из дворца. Взобрался по ближайшей лестнице на стену и мимо лучников к воротам побежал. Никогда так не бегал. Казалось, еще немного и взлетит. Или колени поломает.

Вломился в башню и вдаль вгляделся, на море бирюзовое вдалеке. Выцепил среди фигур шестируких ту, что на самом пестром боевом слоне восседала, и в неё вперился. Только обычные глаза закрыл. Снова позволил ряби сознание омыть, ощущение покоя возвращая.

Да какой уж тут покой? Сердце грудную клетку проламывает, в ушах кровь гремит, веко дёргается. Один раз попробовал, другой — ничего не вышло. Сдавшись, открыл обычные глаза, судорожно шаря по горизонту. Снова трубы взвились, все кишки своим протяжным стоном вытягивая. В ответ на них рьяно загрохотали джагорратские барабаны, бешеным ритмом стену под ногами сотрясая. Шэрхан впился пальцами в камень. Ещё минута, ещё секунда — и начнётся безумие.

Сзади подала голос Джаджи. Привел, значит, Яо. Вылечил и привёл. Если в бой — нельзя мешкать. Впрыгнуть в седло за Багиркой — и вперед. И драться до смерти. А там будь что будет. Шэрхан схватился за эфес тальвара, пальцы сжал… и отпустил.

Нет уж. Хватит на авось. Нельзя. Сколько людей полегло, чтобы он головой управлять научился? Неужто все зря?

Закрыл снова глаза, на самую кромку стены забрался и, ноги скрестив, сел.

Оммммм…

Задышал мерно сквозь одышку, резь в груди отсекая. Разжал пальцы, опустил плечи, отпустил мысли.

Сначала исчез рёв труб и гул барабанов. Наступила ватная тишина. Потом ушёл из ноздрей запах слоновьего пота, едкость порошка, свежесть мокрой земли. Последними ушли ощущения своего тела — боль, терзания, страх. Остался покой. Осталось осознание.

И снова заиграл мир красками, снова увидел Шэрхан на мили вперед, и казалось, что и дальше может. Да не стал, цель-то близко была. Увидел Ракшнагару, будто через линзу многократную — ноготь на каждом из тридцати пальцев разглядеть мог. Встрепенулся шестирукий, на взгляд ответил. По костяшкам постучал, и только тогда Шэрхан про кольцо вспомнил. Надел, и услышал:

— Всемогущего махараджу, по праву трон свой занимающего, приветствую.

Шэрхан в ответ склонил голову:

— И мой привет прими, король Ракшнагара.

Сильно король на Багирку похож был. Только морщин больше. А кривился так же.

— Эх, хотелось подраться сегодня…

— Будет тебе и твоим воинам драка, — усмехнулся Шэрхан. — Идет на Джагоррат армия могучая, из великанов глиняных, что только магией победить можно. Поможешь?

Король асуров помедлил.

— Тальвар вернёшь? — спросил ворчливо.

Вот ведь, не сына потребовал. Стало за Багирку обидно.

— Нет уж. В честном бою отнял. А вот меч вражьего князя пообещать могу.

— Договорились, — милостиво согласился король. — Где нам ждать?

— На север от Джагоррата отступите, в погорелках засядьте. Как подойдёт враг, обогните по дуге, с тыла атакуйте. В тиски их зажмем.

Ракшнагара кивнул:

— Удачи тебе, махараджа. Усов не растеряй.

— Спасибо, король. Конечности береги.

Открыл глаза и по своему войску пробежался. Окрикнул Балу и, побалансировав на кромке стены, прыгнул к ней в корзину. Переоценил свои силы и убился бы вот так бесславно, если бы Балина копейщица древко свое не протянула. Схватился Шэрхан за дерево гладкое, ногами в шипы на слоновьей броне упёрся и стал взбираться. А там уже лучницы его за застёжки на латах подхватили и в корзину затащили.

В спасении махараджи Бала не участвовала. Встретила хмуро, руки на груди сложив.

— Чего голый ходишь? — спросила, на глаз его, мороком не прикрытый, кивая. Пока он дышал, на борт корзины завалившись, она осмотрела еще пытливее, а потом охнула: — Открыл?

Шэрхан только и мог, что кивнуть.

— Вот ведь подлец, — сказала в сердцах. — Везде первый. — Повернулась к зашевелившейся асурской армии. — Это, значит, не уловка? В самом деле отходят?

— Ага, — наконец смог выговорить Шэрхан. — Только танцевать пока рано. Надо новый совет держать. Пошли своим генералам приказ на стене собраться…

— Пошлю, — сказала Бала, лоб изучая. — Только ты сначала покажи. Открой.

Отчего ж не показать? Лишняя тренировка не помешает. Закрыл Шэрхан глаза, задышал. Кольцо и в самом деле помогало, будто стену вокруг него ставило, от реальности отгораживая. Ну, может, не стену пока — частокол, но и это дело убыстрило. Как услышал Балин взвизг, почти детский, так понял — сработало. Выискал в ряби генерала Мукеша, спокойным синим облаком окутанного, и за плечо его мыслью тронул. Вздрогнул генерал, заозирался, знак премудрого Шу сотворил, а после чуть не прослезился:

— Слушаю тебя, превеликий махараджа.

— Как ты? — спросил Шэрхан вполголоса.

Ничего Яо не ответил, так и стоял на стене, в окуляр уставившись, будто не услышал.

Шэрхан повернулся к Одноглазому:

— Догадается князь И о траншее с порошком?

— Догадается. И глиняных солдат своих не пожалеет. Пошлёт штук триста на убой, чтоб взорвались, а потом штук пятьсот в огонь, чтобы переправу сделать.

— Но слонами-то их затоптать можно? — с надеждой спросила Бала.

Одноглазый покачал головой:

— Полягут, сомнутся, да снова поднимутся.

— Как же тогда?

— Огнём, — мрачно сказал Багирка. — Когда с одним из них в подземелье дрался, на лампаду упали — так он засох и под ударом раскрошился.

— Значит, все стрелы поджигать надо, — сказал генерал Мукеш. — И те, что со стен расстреливать будем, и те, что со слонов.

— Так много не настреляем, — отрезал Одноглазый. — Восемь тысяч ведь у него глиняное войско. Восемь тысяч! А еще и живые есть.

Бала гневно подалась вперед:

— Прямо сейчас сдаваться предлагаешь?

— Хватит вам, — сказал Шэрхан хмуро. — Живыми король Рашнагара займётся. Я его на то с тыла атаковать и послал. Один вид синекожих чудовищ на чудовищах с хоботами устрашит. А там дело времени — вырезать бегущих от страха у асуров опыт есть. А вот глиняные… — Шэрхан покрутил в задумчивости усы. — Амулет у князя И — сказал ты, силу Цзы ему невиданную даёт?

Одноглазый глянул с пониманием:

— Дает. Ведьма какая-то, говорят, подарила.

Да уж, конечно, ведьма. Сдержал Шэрхан рык.

— А если отобрать его? Или уничтожить?

— Не знаю, — признался Одноглазый. — Может, и сработает.

Он покосился на Яо, но тот так и не посмотрел, всё ещё в горизонт вглядываясь.

— Этим и займусь, — решил Шэрхан. — Бала, дай трех твоих лучших слонов…

Звук, что прорезал воздух, ударил унылым прошлым, отсылая в те бесконечные утра, что провел задом кверху на площади перед ненавистной змеиной статуей. Гонг, будь он трижды неладен. Далеко ещё бил, но все равно прямо в кадык.

Яо наконец отлип от своего окуляра.

— Что там у него? — спросил голосом, что дрожал, несмотря на все усилия. — Посмотри, что там у него. — Когда Шэрхан потянулся к окуляру, ударил по пальцам: — Не так.

Встретился Шэрхан с чёрными глазами. Даже в тоннеле под дворцом такого страха в них не было. Настолько зрачок глаз заполнил, что Шэрхан не отмахнулся. Послушно зажмурился и зашарил третьим глазом по горизонту. Прочесал взглядом бесконечные глиняные ряды, а потом — строй за строем — синие ястребы, зелёные фазаны, красные олени… Далеко зверинец простирался. Посреди всего на белом скакуне и сам князь нашёлся. Такую рожу не забудешь. Вокруг головы воздух болезненно-желчный. Амулет нефритовый на груди — Шэрхан аж задохнулся — из фишки, Шэрханом же украденной. Вот ведь тварь, Сколопендра, ведьма могучая. Из какой-то фишки силу такую сотворила.

Про это Яо спрашивал? Да с чего бы одного амулета так испугался?

Оглядел Шэрхан еще раз князя, меч богатый отмечая, копье, перьями украшенное, щит шипастый, стержень нефритовый в руке. Почти отвел взгляд, да в последний момент ещё раз к стержню присмотрелся. И увидел — ведёт от него в небо молния. Не стреляет, а верёвкой в синеву упирается. Будто и в самом деле есть там у него кто-то, будто собачку комнатную меж облаков грозовых на поводке выгуливает. Напрягся Шэрхан, сквозь завесу муссонную вглядываясь, и крякнул, от ужаса обычные глаза открывая. Покачнулся, руки на себе почувствовал — оказалось, чуть со стены не навернулся.

Встретился глазами с Яо и страх свой отзеркаленный увидел. Этого и боялся, значит.

— У него там… — замолчал Шэрхан. Будто, если не сказать, то и правдой не станет.

— …дракон, — мрачно закончил за него Яо. Глянул, будто у смерти отсрочки просил. — Достань мне тот амулет.

Весело журчала водичка вокруг колен.

Повезло, что дожди только начались. Река была ещё жизнерадостным бурлящим потоком, а не убийственной водоворотной бездной. Приятно было и легко. Слоны тоже послаблением наслаждались. Временно избавленные от шипастых лат, они плыли размеренно и почти бесшумно, периодически орошая хоботным дождём всадников и доспехи, переправляемые за ними на плотах.

Мокрыми курицами выбрались на берег позади дворцовой стены — три слона с корзинами, их лучницы и копейщицы и Шэрхан с Багиркой на Джаджи. Таким вот отрядом отправились на перехват амулета. Решено было идти в обход, через асурскую армию, в погорелках укрывающуюся, так что первым этапом была переправа. Пока все удачно. Тихо здесь было, под городом, почти и не слышно ни рева барабанов, ни буханья гонга. Будто спит все.

Только курты отжали да доспехи на себя и четырёх слонов напялили, как дождь заморосил. Противный. Даже от жары не спасал, а будто вторым слоем пота покрывал.

До фланга асуров добрались окружными джунглевыми тропами. На границе их встретили предупрежденные шестирукие дозорные и препроводили на самую переднюю линию, где их уже ждал король.

Багирка аж в стременах привстал, приветственно верхние руки перед грудью складывая. Да на отцов презрительный взгляд напоролся и, побагровев от стыда, соединил и среднюю пару, на асурский манер. Только король на него больше не смотрел, к Шэрхану повернулся.

— Решил к моей армии присоединиться, превеликий? — спросил насмешливо, нижними руками булаву золоченую перекатывая. — Глиняных воинов испугался?

— К живым счет есть, — расплывчато ответил Шэрхан.

Громыхания гонга все приближались. Скоро под ногами слонов стала мерно подрагивать земля, а потом и мелкие камушки запрыгали в такт. А там и глиняные шлемы из-за горизонта показались. Шли солдаты рядами настолько ровными, что даже дрессированные цапли Одноглазого кротами пьяными смотрелись. Эти сапогами глиняными будто ритм сердечный отбивали. Ни жара, ни дождь, ни усталость им нипочем.

Как забил гонг в самое ухо, так ответили ему джагорратские барабаны. Гневно и предупреждающе. К взрывательной траншее, значит, болванчики подошли и остановились. Замолотил гонг яростнее, а барабаны неистовее. Гонг еще звука прибавил, а барабаны в ответ чуть не слитно замолотили. Бодались долго, пока не бабахнул с неба гром — оглушающий, раскатистый, трескучий — напоминая жалким червякам на земле, кто тут главный музыкальный заводила.

Но и он перед взрывом порошка сдался. Рвануло так, что, казалось, сама земля от боли завыла. Поднялись в воздух из траншеи языки пламени, комья грязи, черно-ядовитые клубы дыма, да вряд ли кто из глиняных испугался. Пошли, небось, по приказу князя И сейчас вперед, в крошку рассыпаясь, но и огонь затаптывая.

Оставив всполохи огненного фонтана где-то далеко справа, Шэрхан оглядел вражье войско третьим глазом, расположение живой армии вычисляя. Передал указания Ракшнагаре и копье из петли на броне Джаджи вынул.

По королевскому знаку взмыли в воздух гигантские трубы-раковины и заныли, всю мощь океана призывая. Армия асуров двинулась в атаку. Скорость и внезапность — вот на что расчёт, так что пустил Багирка Джаджи чуть не бегом. Обернулся Шэрхан на союзников новоявленных и аж волосы на затылке зашевелились — до того жутко смотрелись кровожадно гикающие шестирукие всадники на огромных разъяренных слонах, несущиеся на всех парах и сминающие деревья на своем пути. Увидел бы такое впервые — поседел бы.

Княжьи солдаты не поседели, но струхнули сильно. Как заметили кошмар свой ночной, наяву на них прущий, дрогнули. Отступили. Строй поломали. Закричали на них командиры, приказывая стоять до последнего, да какое там. Одно дело — дом свой защищать, а другое — на чужой земле у неведомых сил жилище законное отбирать. Вот и потеряли солдатики время, с духом собираясь да тактику прикидывая, и ворвалась армия асурская в ряды княжьи, как кулак с размаху в тарелку с бириани. Брызнули синелатные тела в воздух, словно рисинки, копья да мечи в полёте теряя.

Джаджи мотала головой, пробивая железными бивневыми наконечниками броню, как на вертела латы насаживая. Из колесниц хоботом солдат выдергивала, в стороны раскидывала. Быстро двигалась по пути, что трое Балиных слонов прокладывали. Тараны были, а не слоны. Но и девицы в корзинах тоже хороши: и лучницы ни стрелы впустую не пустили, и копейщицы без промаха били. Шэрхану почти ничего и не оставалось. Так, крошки смести. Но он не жаловался. Больно серьёзная цель впереди. Успеет еще подраться.

Грохнуло снова с неба, и дождь усилился. Теперь лил стеной, гулко ударяясь в латы. Шёл под углом и хлестко щипал кожу, словно тоже дрался, только против всех. Далеко за горящей траншеей, в стороне города, полыхнула молния. Одна, вторая, третья. Не сразу Шэрхан понял, а как присмотрелся — сжалось все внутри. Не обычная была молния, а нефритно-зелёная. Не просто стреляла — будто лапой из тёмного неба вырывалась и когтями убийственными землю прочесывала.

Поторопись, Багирка, поднажми, Джаджи, а то за стеной и спасать некого будет.

Болезненный вой сбоку отвлек. Наконец-то спохватившись, группа княжьих солдат закрылась щитами и теперь закидывала ближайшего асурского слона копьями. Несколько наконечников попало в уязвимые соединения пластин под коленями, и слон припал, жалостливо трубя и заваливая корзину на бок. Асуры в ней закричали, вываливаясь, да уже в воздухе выхватили булавы из-за пояса и, едва приземлившись, бросились на синие щиты. Но на людей, пусть странных и шестируких, княжьи солдаты управу знали. Бой дали слаженный и грамотный, будто всю жизнь в перевесе оружия один к шести сражались.

Осмотрел Шэрхан поле боя — много где уже кулак в рисе застрял. А тут княжьи силы еще шарики взрывательные стали кидать. Своих не жалели, лишь бы врагов затормозить. Испугались слоны. От грохота и земли, под ногами вспучевающейся, шарахались. Приказов не слушая, того и норовили на своих повернуть. Хотелось помочь, да только нельзя было Шэрхану останавливаться — и так по пояс во вражьем стане. И вот уже все больше приходится копьём работать — не три, а только два Балиных слона дорогу прокладывали.

Двинул Шэрхан копьём, а очередной солдатик, вместо того, чтобы насадиться, за древко схватил и на себя дернул. Руки чуть не вырвал. Вовремя отпустился Шэрхан, да без копья остался. Мечом отбиваться на такой высоте не с руки, поэтому крикнул Багирке не терять его и по шипам на броне на землю спрыгнул. Ближайшего копейщика тальваром поперёк горла резанул, из слабеющих рук копье подхватил и кинулся догонять Джаджи, которая упрямо пёрла вперёд. Только сел в седло, увидел, как второго Балиного слона завалили. Лучниц в мгновение ока растерзали. Копейщицы успели троих с собой взять.

И вот уже совсем близко княжеские стяги. Вот уже личная охрана князя И перьями на шлемах качает. Багирка тоже увидел, поднажал. Понеслась Джаджи, землю сотрясая, как вдруг совсем рядом громыхнул взрыв, посыпали дождем лепухи грязи, асурская колесница и горстка княжьих солдат в воздух взлетели; Шэрхан еле увернулся от отстрелившего горящего колеса. Джаджи взвизгнула от страха, кинулась в сторону, да там снова бухнуло, ещё сильнее. Почти обезумев, она поднялась на задние ноги, мельтеша передними в воздухе. Шэрхан схватился за седло, из последних сил удерживаясь. Скользили по мокрой коже пальцы, перевешивала броня, тяжесть золото-лотосовая к земле тянула. Ещё немного и расшибется. Решил уже спрыгнуть да на милость премудрого Шу надеяться, но тут Багирка заговорил с Джаджи. Громко, но спокойно и даже ласково. Слов не понятно, будто свой у них язык, что только махут и слон понимают, будто секрет какой, что их вот уже пятнадцать лет связывает. Всё ещё подрагивая, опустилась Джаджи на передние ноги. Ушами похлопала и вперёд зашагала.

Много не прошла. Мотая головой и вращая дикими глазами, сбоку на них кинулся огромный обезумевший от страха никем не управляемый слон. Корзина была пуста и горела, а махут висел, прибитый к ней ударом копья, безвольно болтая шестью руками. Багирка ругнулся, пытаясь увести Джаджи, да разве корабль в океане так просто развернешь? Времени на манёвр не оставалось, а бешеный самец ничего перед собой уже и не видел. Выход был только один. Шэрхан дернул из седла специально на этот случай притороченный к нему тонкий короткий шест и на плечо положил. На первый вздох прицелился, на второй пустил. Всю силу от груди вложил. Вошло стрекало в небольшое пространство между глазом и ухом — самое уязвимое место — на две трети длины. Слон умер на месте, рухнув на землю в брызгах грязи и всполохах огня.

Тут-то охрана князя их и заметила. Для взрывательных шариков больно близко было, так что стрелами попытались снять, а потом с пиками на Джаджи пошли. Кто под ногами пудовыми не полег, на Шэрханово копье наткнулся. Нескольких самых настырных Багирка положил.

Вот уже и брешь в защите княжьей видна. Одного ведь прицельного удара чакрой может хватить.

От очередного охранника отбиваясь, Шэрхан глянул на князя пристальнее, расстояние прикидывая. Ох и жутко князь выглядел. Никогда красавцем не был, а тут просто нетопырь: кожа варёно-красная, вены взбугрились, будто вот-вот наружу вырвутся, глаза в черноте утопают. Шея — сплошные жилы, как струны, до предела натянутые; рука, нефритовый стержень в небо направляющая, крупно дрожала.

Вот туда-то, в слабость, и надо стрелять. Стал Шэрхан целиться, да совсем ходуном рука княжья заходила, будто там, на той стороне поводка, кто-то ошейник задергал. Раз князь нефритовым стержнем рванул, второй — и вдруг лопнуло что-то с треском, разрываясь.

Князь И вскрикнул, от толчка назад заваливаясь, а из-за туч раздался низкий утробный рёв, который и ушами почти не услышать. Так только, живот сводит, позвоночник морозит, зад сжимается, а почему — непонятно. Понятно только, что бедренец. Всем.

Как по команде, охрана князя вздёрнула головы к чёрным лучам. Там, в смертно-смоляном мареве, промелькнула часть темного кольца — огромного и сверкающего. Будто премудрый Шу свою чакру вниз в облака макнул, смертным демонстрируя. Показалось кольцо, прокрутилось, гладью зеленоватой отсвечивая, и снова в небо ушло. Но скоро слева ещё одно кольцо показалось, справа — еще парочка, а там уже всё небо над полем забурлило. Почти до земли кольца опускались.

И тут воздух в небе затрещал. Это мелкие чешуйки, глиняное тело покрывающие, терлись друг о друга при движении и потрескивали, а при сильном повороте ещё и искрились. От треска теперь уже и остальные в небо стали поглядывать. Кто-то оружие опустил и на землю с молитвами упал.

Князь И выставил снова руку, стержнем нефритовым будто пальцем в небо грозя. Рванула молния вверх, зацепилась за что-то среди туч, но снова лопнула, князя назад заваливая. Выпрямился он с трудом, кровь из носа и ушей текла. Снова запустил свой поводок, и снова озверевшая комнатная собачка его сдёрнула. Потрещала, кольца поперекатывала и вдруг вынырнула из облаков, голову гигантскую к земле направляя. Даже там, в Тян-Цзы, глиняной статуей на постаменте стоя, она Шэрхану желудок холодила, а живая так и вовсе разве что подштанники не пачкала. Народ закричал, врассыпную бросился, а дракон прямиком к князю И устремился. Шэрхан выхватил копье и в морду усатую запустил. Врезался металл в глину у глаза и застрял, да, по размерам судя, твари не страшнее укола комариного это было. Небось и не заметила.

Раскидал дракон княжью охрану, а тех, кто замешкался, на зубы нанизал. Самого князя с коня смахнул, а потом задвигал чешуйками сильнее, искрами фонтанируя, и пошел молнии пускать. Убийственно-зелёные столбы врезались в землю, не разбирая, слона им потрошить, колесницу на куски рвать или солдата внутри доспеха жарить. Одна прошла совсем близко, плюнув Шэрхану в лицо хлопьями грязи и обдав раскаленным паром. Джаджи бросилась в сторону, сметая все на своем пути, пока не врезалась в перевернутую колесницу. Снова шандарахнуло, ещё ближе, будто прямо меж ног. Вдохнул Шэрхан и чуть лёгкие не спалил. От жара пришлось зажмуриться, да и так ничего не видно было — в кокон зелёно-белёсый закутало. Шэрхана отбросило, он зацепился за шипы на броне и только так не упал под слоновьи ноги. Брякнулся на землю, отфыркиваясь. За него кто-то запнулся, с хрипом бухнулся поперёк спины, а сверху завалился уже новый, тяжеленный и бездвижный, прижимая так, что хрустнули ребра. Сапог вдавил локоть Шэрхана в грязь. Копыто пнуло в колено. Носом ткнули в лужу. Шэрхан дернулся, но доспех скользил по мутной жиже. А сверху нажимали сильнее.

Ну уж нет. Только не так.

Вонзив пальцы в край валявшейся рядом колесницы, Шэрхан подтянулся. Стиснул зубы, зарычал, поднажал. До лопаток с треском выпростался, а там и голос знакомый услышал. Пять рук его суматошно откапывали, как молитву имя твердя. Зацепился Шэрхан за плечи синие, и вот он уже на свободе. Смят, но не изжарен. А вот Багирка дымился.

— Как ты? — спросил Шэрхан, озабоченно глядя на пар, исходящий от кудрей.

— Жив.

— Джаджи?

Багирка качнул головой. Посмотрел вправо, на большое серое тело на земле, и глаза отвел.

— За нас, значит, молнию приняла, — сказал Шэрхан, смаргивая. — Запомни, где лежит.

Осмотрел поле боя. Молнии били повсюду, часто и непредсказуемо, отрезая пути к отступлению. Зато сам зверь ушёл в тучи, будто и не было. Разве что дорожка искореженного железа и искрящихся трупов об ужасе летающем напоминала. Где он в следующий раз ударит? Кто ж сказать может, когда он теперь никем не управляем и никого не слушает?

Только подумал — сверкнула новая зелёная молния. Но не с неба в землю, а наоборот — издалека, от города — с земли в высоту. Тонкая была, будто нитка, но с петлёй на конце, будто кто-то хомут в тучи закидывал. Один раз запустил — не поймал. Второй раз — на пару мгновений заарканил, но не удержал. А вот в третий раз получилось.

Яо. Кто же еще мог с волшебными амулетами силой тягаться?

Заревела тварь за тучами, задёргала хомут, до предела натягивая, но Яо не отпускал. Дрожала его молния, шла с перерывами, но держала. Да сколько ещё продержит?

— Уходим, — крикнул Багирка, за рукав дергая.

— Нет уж, — рыкнул Шэрхан. — Без амулета не уйду.

Кинулся обратно, побежал по усеянному трупами полю, в самый центр. Принялся сине-латных раскидывать, пока до рожи пакостной, под конём белоснежным погребенной, не докопался. Жив, конечно, гад. Такие быстро не дохнут. Выдернул князя И, встряхнул. Потянул с шеи амулет — а камень зеленый оказался треснутым. Крошкой на ладонь ссыпался. Шэрхан со злостью стряхнул пальцы и князя за плечи сжал. Попробовал на ноги поставить, да тот заваливался. Совсем серым был, кровь засохшая в маску лицо стягивала. Зато рассудок не потерял. В небо глянул и всё понял.

— Искупи мерзость, что натворил, — рявкнул Шэрхан, ещё раз тряханув. — Осталась ведь сила у тебя. Помоги ему.

Князь И посмотрел с ненавистью смертельной, будто душу бы сейчас отдал, чтобы Шэрхана мёртвым видеть, но тут из туч показались кольца глиняные, заурчал дракон, задёргал поводок нещадно, и времени даже на проклятья не осталось.

— К нему веди, — прохрипел князь.

Шэрхан глянул в сторону городской стены — далеко. Даже башен не видно, разве что чернеет вдали дым да тонкая молния зеленым дрожит. И ведь не только расстояние от города разделяет — лежат на пути горами наваленные колесницы и тела, а дальше и глиняная армия путь преграждает. Как пробраться?

И тут заухало что-то из джунглей, закричало страшно на множество обезьяньих голосов — сквозь вихри молний на поле пробивалось яростное хвостатое войско. Шэрхан вздохнул с облегчением. С такой охраной дойдут.

— Найди, как добраться, — кинул Багирке, а сам глаза закрыл. Сначала проинструктировал вожака ванаров, а потом сквозь бой, сквозь общую боль, сквозь страх и хаос — дотянулся-таки до Яо.

Стоял — серый и изможденный — на руинах стены, посреди растерзанных лучников и разорванных пушек, одной рукой цепляясь за камни, другой направляя нефритовый стержень. Над полем боя словно маяк сигнальный возвышался. Призраком полумертвым выглядел. Рядом — непонятно откуда взявшаяся Юла. Уставила чей-то нефритовый стержень ему в плечо. От напряжения скалила зубы и плакала.

Шэрхан будто почувствовал их напряжение звенящее, ломоту, всю силу вытягивающую. Крикнул туда, в чёрную даль: «Держись, я скоро».

Да разве услышит Яо что-то в этом безумии? Утонул Шэрханов голос в гуле дождя и рёве огня, в разъярённых воплях дракона, в стонах умирающих.

Уже закрыл почти третий глаз, как в уши скользнуло слабое, но упрямое эхо.

«Я верю».

21

Транспорт Багирка сыскал царский. В прямом смысле. Заняв место убитого махута, он теперь направлял слона короля асуров чуть не вскачь. Корзина подпрыгивала и кренилась, Шэрхан с Ракшнагарой едва успевали за края хвататься.

— Про змею летающую ты упомянуть забыл, всемогущий, — проворчал Ракшнагара.

— Сам бы знал — заклинателя бы захватил, — сказал Шэрхан сквозь зубы.

Силы Яо были явно на исходе. Дракон снова появился из туч, натягивая поводок до предела, и сумел-таки черпнуть пастью несколько десятков солдат. Молниями стрелялся почти без перерыва, то с одной стороны, то с другой, отрезая отступление, загоняя в ловушку пытающихся спастись людей.

Не обращая внимания, Багирка лавировал между молниями. Ванары расчищали путь, громя препятствия. Скоро показались ряды глиняных воинов. Смотрелись жутко: в отличие от обезумевшего от свободы дракона, они застыли шахматными фигурами на доске разрухи и горя, стояли на своих позициях, ожидая нового хода. Да только их игроку уже не до партии было. В Шэрхановых руках князь И еле дышал.

Ванары врезались в глиняный строй, яростно разбрасывая их палицами. Багирка без страха направлял слона, и солдаты плющились под ногами, сминались в жижу и снова распрямлялись. Но сопротивления не оказывали.

Вот уже и траншея, взрывом вздыбленная, впереди. Заметив широкий глиняный мост, проложенный терракотовыми телами, Багирка повел по нему королевского слона. А там и свои показались. Стояли выжившие воины Джагоррата в напряжённой тишине, щерясь оружием на застывших глиняных солдат, ожидая подвоха. Вглядывались затравленно в небо, рассчитывая новую драконью атаку. У самой стены Багирка затормозил. Бала окликнула, но Шэрхан даже не повернулся. По указанию Багирки, слон выхватил его и князя И хоботом из корзины и на стену поднял.

— Давай, — прошипел Шэрхан, затаскивая князя И на руины. — Помогай.

Посмотрел князь на Яо, скривился. На секунду даже показалось, что отчебучит гадость какую напоследок, но нет. Прижал нефритовый стержень куда дотянулся и стал силой делиться. Скоро задышал Яо, плечи самую малость расправил, дракона сильнее приструнил. Открылась в шквале молний брешь, правда не надолго. Скоро обрушилась с новой силой, убивая всех, кто на пути попался. Кинулся Шэрхан к князю, чтобы энтузиазма прибавить, но кулаками сотрясать оказалось бесполезно. Сдулся князь. Руки раскинув, поперёк камней бездыханно лежал.

Шэрхан зарычал. Да что ж такое-то? Хоть самому за стержень хватайся и Цзы несуществующую из себя выдавливай. Дернулся было, да остановился. Ну и дурак. Зачем самому, если у него полдворца сейчас палкоедов? А там, на поле, и того больше?

Потянулся мыслью к Одноглазому и нашёл его под руинами башни, молнией растерзанного. Нащупал тогда его генерала и приказал всех со стержнем способных к стене шуровать. Скоро позади Яо образовалась толпа из солдат, тыкающих ему в спину палками. На ежа стал похож.

Встал Яо увереннее, дрожать перестал. Спину выпрямил. А как говорить смог, сказал мрачно: «Ещё».

Кинулся Шэрхан мыслью через поле, выхватывая конников князя И. Сначала они загнанно озирались, пугаясь, что молния настигла, а потом заполошно кивали, направляя своих скакунов к городу. Как добирались, приходила очередь толпившихся под стеной джагорратских слонов. Хоботами они поднимали солдат к Яо и держали на весу, позволяя притронуться стержнем.

Дракон сопротивлялся. Ревел, корчился, вырывался, пытаясь сдернуть поводок. То улетал в тучи, то нырял к земле, трещал своими молниями и клацал зубами. Да Яо терпения не занимать. На выверты не вёлся. Самую ведь тяжёлую партию разыгрывал. Стоял спокойно, держал железно, смотрел смертно. И потихоньку поводок сокращал — будто на руку наматывал. Вот уже показалась из-за тучи морда звериная, все ближе и ближе против воли подтягиваясь. Кожа гладкая, блестящая, зелёно-коричневая. Усы над губой верёвками развеваются, за челюстями будто плавники топорщатся, а над бровями рожки торчат, как у оленёнка. Смешным даже казался — пока пасть жадно не открыл и зубы не ощерил. Испугались солдатики, отпрянули. Яо покачнулся, а зверь и рад — дернул поводок и молнией стрельнул.

— Не сметь! — гаркнул Шэрхан. — Обратно в строй!

Послушно потянулись дрожащие стержни, снова выпрямился Яо и к самому своему лицу морду усатую подтянул. В первый раз, небось, папашу своего так близко видел. Долго в гляделки играли, зубы скаля. Ведь и правда что-то похожее есть — в том, как брови сдвинуты, как глаза щурят. Будто из одного куска нефрита высечены, только дракон — в бушующую ярость, а Яо — в терпеливое спокойствие.

Спокойствие победило. После долгого сражения ослабел дракон, Яо вынул из-за пазухи печать и приставил к отверстию в широком глиняном лбу. Нажал как следует — и отступил. Нефритовый стержень опустил. Голову устало повесил.

Неподвижная терракотовая громадина рухнула на землю — народ едва отпрыгнуть успел. А за ней и глиняные солдаты засохли. Над стеной пронесся общий выдох, будто гигантский кузнечный мех спустили. Дождь тоже вроде как из сил выбился, сник. Теперь не ножами сёк, а тёплыми каплями поглаживал.

«Сейчас или никогда», — решил Шэрхан и растолкал народ вокруг Яо. Набрал воздуха в лёгкие.

— Хотели вы его убить, — крикнул он людям князя И, — а он вас спас, жизнью своей рискуя. Неужто вы и после этого сомневаетесь, что он по праву трон свой занимает? Что ещё о чем-то, кроме благоденствия вашего, беспокоится? — смотрел гневно до тех пор, пока последний палкоед на колени не бухнулся. Тогда продолжил,теперь обращаясь к своим: — Дикого зверя натравить да озлобить — это каждый может, а вот успокоить его и людей спасти — только настоящий император. С таким не зазорно дружить. С таким можно судьбу свою разделить. — Повернулся к Яо: — Поклянись, что уклад наш не будешь ломать, что позволишь нашему богу молиться, жить, как привыкли — и объединим наши земли. В унию какую, или содружество. Только равными будем, чтоб колени друг перед другом не преклонять, чтоб на два дома жить, чтоб преемника выбрать по заслугам, а не крови или «так положену». А людям чтобы через портал свободно ходить, жениться беспрепятственно, торговать без налогов. Ты будешь законы принимать, судить, реформы вводить…

— А ты? — тихо спросил Яо.

— А я… границы наши охранять буду, исполнение законов третьим глазом контролировать, флаги вражьи тебе приносить. А если обозлишься — задабривать тебя буду, за народ перед тобой просить, верой твоей стану и совестью.

Яо сжал челюсти, встал прямее.

— Я обещаю, — сказал. — Сохранит Джагоррат свою самость, станут наши земли партнёрами равными на веки вечные.

Шэрхан повернулся к своему войску. Никто из джагорратцев не сдвинулся. Глядели исподлобья. Посмотрел Шэрхан на Балу:

— Хотела ты служить тому, кого уважать можно — так вот он. — Повернулся к остальным генералам: — Только благо нам союз этот принесёт. Если в меня верите, то и в это поверьте. Придут фиртхи за данью, а мы их бомбами спровадим, нефритовыми стержнями выпнем. Никто больше не тронет. Никому нас в обиду не дам.

Долго молчали джагорратцы. Казалось, вечность.

Наконец мотнула Бала головой, и её слон тяжело опустился на колено. А за ним и остальные последовали. И даже ванары уважительно головы склонили.

Выдохнул Шэрхан. Отстегнул с тела князя И меч и королю Ракшнагаре кинул. Король поймал ножны нижними руками, но скривился. Головой покачал.

— Тебя признаю, — сказал презрительно, — а этого косоглазого знать не знаю. Может, ещё и повоюем, Тигр. — Приказал Багирке: — Поворачивай.

Бала кинулась к краю своей корзины:

— Останься, Багира-джан.

А Юла крикнула со стены:

— Останься, принц Багира.

Багирка остановился, глянул на Шэрхана. Да что тут скажешь? Такое решение сам должен принять — не из-за просьбы друзей, приказов короля, даже не из-за синей горошины, которую Шэрхан в Бале третьим глазом случайно увидел — а только если здесь теперь больший дом, чем там. Только если место и семью новую в Джагоррате нашёл. Так что не сказал Шэрхан ничего, просто улыбнулся.

А в следующую секунду Багирка уже слезал со слона, а король Ракшнагара, грязно ругаясь на асурском, выбирался из корзины и садился на место махута.

Тогда Шэрхан повернулся обратно к Яо.

— А ещё, — сказал громко, никого не стесняясь, — жениться давай.

Ни мускулом на лице Яо не двинул. Только положил ладони ему на щёки, подтянул к своему лицу и прямо при всём честном народе поцеловал.

А там и дождик закончился. Да сразу новый зарядил, ещё сильнее.

Ну, это муссон. Сезон дождей. Время перемен.

По-другому и не бывает.

22

Проснулся Шэрхан посреди ночи, потому что спицы железные в нос тыкали. Чихнул, зевнул, почесался. Окончательно проснулся. Волосы черные от лица убрал, обратно хозяину их под лопатку уткнул. На подушку откинулся.

Где-то за стеной надрывался Лягушонок. На следующее же утро после битвы Яо заставил его привезти, и вот уже второй день малец ползал по дворцу, дёргал Шэрхана за усы и громко требовал, чтобы Багирка качал его на пяти руках.

А может, это кричал Паавана, Пракашкин сын. День в день ведь пацаны родились и рыдали одинаково громко, только Мао Ли — беспрестанно, а Паавана — исключительно по поводу. Вообще внятный парень. Весь в мать. Тоже женщина оказалась душой крепкая и головой сообразительная. Горевала, конечно, но против Шэрхана ни слова не сказала. Зато как поняла, что дети у него на горизонте не светят — потребовала сына в наследники по линии третьего глаза взять. Шэрхан, конечно, подумал для вида, а в душе чуть не запрыгал. Хоть эта тема закрыта.

Из-за стены стучали молотки. Ни днем ни ночью восстановительные работы не прекращались. Большую часть ограждений и башен уже возвели, в городе дома временные вместо разрушенных поставили. Дождь, конечно, свое расписание диктовал, но не тиранствовал.

Сейчас вот передышку дал, только запахами о себе напоминая. Пахло из-за приоткрытого окна влажной землёй, буйствующей травой и свежими лепешками, томящимися внутри новых тандыров. Вкусные запахи.

А если чуть придвинуться, то еще волосами Яо пахло, знакомо.

Лежал Яо на боку неподвижно. Да уж больно тихо. Глянул Шэрхан третьим глазом — точно, притворяется.

— Ты чего? — спросил, плечо легонько трогая.

— Не могу заснуть.

— Вижу. Вокруг тебя воздух аж искрится. Чего мучаешься?

Яо повернулся, усмехаясь:

— От тебя теперь ничего не скроешь. Даже страшно.

Шэрхан дернул плечами:

— Знал, на что подписывался. — Наклонился, губы тёплые нашёл. Прошептал в них: — Обещаю, злоупотреблять не буду.

Яо глубоко вдохнул, будто тоже его запахом лёгкие наполнить хотел:

— Я верю.

Когда нацеловались вдоволь, Шэрхан напомнил:

— Ну, чего там у тебя?

— Признание есть. — Яо потеребил задумчиво уголок подушки. — Знал я о плане твоей ведьмы. — На Шэрхановы выпученные глаза сказал быстро: — Не сразу. Здесь, в Джагоррате, у неё в комнате книжки старые нашёл. Там много про третий глаз написано было, в том числе, что от сильного потрясения открыться может. Вот и понял, что она задумала. А потом услышал, как она ко мне сзади подбирается, и… позволил. — Посмотрел с извинением. Нет, даже со страхом. — Прости. По-другому было никак. И предупредить не мог… Знал хотя бы, что если нефритом пытать тебя будет, вылечить смогу…

Вот отчего заживо себя ест? Из-за этого на искры исходит? Хмурился Шэрхан сколько мог, а потом не сдержал улыбки. Уж больно непривычно раскаяние на императорском лице смотрелось.

— Да уж догадался я давно, — сказал милостиво. — Чтобы ты, да без спросу кого себе в голову пустил? Не бывать этому. Так что если изводиться хочешь, то другой повод найди. Благо долго искать не придется.

— И то правда, — заметно расслабившись, сказал Яо. — Тогда буду переживать о том, как князей убедить, что реформы — это благо. Или как такое соглашение о союзе написать, чтобы и мои министры, и твои раджи довольны были. Или как статую дракона и остатки терракотовой армии в Тян-Цзы транспортировать, пока их благородный народ Джагоррата на тандыры не переплавил.

Шэрхан усмехнулся.

— Вот и отлично. А я тогда буду беспокоиться о том, как поля выжженные возродить. Или как племяннику третий глаз открыть. Или как умельцев джагорратских щётку для зубов научить делать. — Посмотрел, как Яо улыбается. Провел по губам ребром пальца: — А прямо сейчас хочу беспокоиться о том, как мне моего жениха отвлечь, чтобы тандыров ещё хоть сотню смастерить успели.

И так уже почти лежал на Яо. Осталось только коленом нажать, как раздвинулись ноги, его впуская. Хотел было вниз с ласками ползти, да Яо остановил:

— Со вчера все еще готов.

Сладко потянуло в паху. И правда ведь, как до кровати вчера добрались, так всё, что из книжки вспомнили, перепробовали. Так друг друга залюбили, что Шэрханов зад сейчас тоже бы в подготовке особой не нуждался. Маслом смазать — и в бой.

Только теперь ни орлов, ни коней ретивых не хотелось. Хотелось просто вместе побыть, одним целым. Без финтов или счёта.

Входил, прислушиваясь. Как поджимал его Яо — останавливался, а расслаблялся — дальше двигался. Вошел полностью, глаза закрыл, голову в изгиб шеи уткнул. Замер.

Обхватил его Яо одной рукой, а другую в волосы запустил. Перебирал пальцами, приглаживал. Никуда не торопил, только тихонько иногда внутри перехватывал. Теплота от этого по всему телу разливалась. Губы в улыбке растягивались.

Наконец, двинул Шэрхан бёдрами. Не толчком даже, а так, намёком. Да уж больно за это время срослись — волна прошла, будто с размаху залепил. Яо сквозь зубы воздух втянул, пальцами волосы с силой сжал.

Да, так и хотелось.

Прижал Шэрхан губы к солоноватой коже на шее. Целовал под ухом, вдоль челюсти прикусывал, а сам внутрь толкался. Так же мелко и редко, будто с ленцой. Опустил руку, задвигал неторопливо по красивому розовому члену. Слушал быстрые вдохи и громкие выдохи.

И вот сильнее Яо ноги раздвинул, в коленях согнул. Пятки в матрас вжал, простынь натягивая. Голову запрокинул, выдох во вздыбленной груди задержал, с силой сжал Шэрхана, стон выбивая. Теплота ударила в кулак. Шэрхан выжал её до последней капли, а потом собой занялся. Втолкнулся пару раз и, как подступил жар, дернулся было на выход, но рука легла ему на поясницу и жёстко вернула на место. Шэрхан не сопротивлялся. Не до того было. Втиснулся несколько раз до предела и замер, на медовом удовольствии плывя.

Не так было, как вечером. Не безумие острое, тело разрывающее, голову простреливающее, нет. Так бывает, когда после долгого ночного дозора возвращаешься. Доспех натёрший снимаешь, тальвар тяжёлый отстегиваешь, водой чистой обливаешься и в кровать свежую бухаешься. И ты в тепле, в любви, в безопасности. Дома.

Полежал Шэрхан, наслаждаясь, и вышел. Передал Яо тряпочку, что заранее приготовил — надоело в куртах скукоженных ходить. Как улеглись обратно, Яо его поцеловал. В висок сказал:

— Люблю тебя, мой тигр. — Напрягся, отстранился: — Не мой. Не это имел в виду, я просто…

«Да твой, твой. От усов до хвоста», — подумал Шэрхан. А вслух сказал:

— Я знаю.

Яо провел рукой по щеке. Вздохнул и на бок от него отвернулся. Спокойно задышал.

Долго Шэрхан старался. В голове репетировал. Усы теребил. Наконец выдавил:

— И я тебя люблю… морда ты драконская.

Странно слова на язык легли. Непривычно. Ну да это как с третьим глазом. Если тренироваться — лучше будет выходить. Вот прямо с утра и начнёт. И каждое утро будет упражняться.

Теперь ведь все время будут вместе. Трудные решения принимать — вместе. Радоваться и горевать — вместе.

И просыпаться в одной постели по утрам — тоже вместе.

Потому что теперь так положено.



Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22